Цикл: "Курт Валландер"+ романы вне цикла. Компиляция. Романы 1-13 [Хеннинг Манкелль] (fb2) читать онлайн

Хеннинг Манкелль Убийца без лица

1

Что-то он забыл, это точно. Что-то приснилось, А вот что… Он напрягает память. И ведь не вспомнить. Сон — черная дыра, бездонный колодец, что там в нем — поди узнай.

Но не быки. Будь это быки, он бы проснулся в испарине, словно от приступа лихорадки. Этой ночью быки оставили его в покое.

Он лежит в темноте. Жена дышит так тихо, что надо прислушиваться — дышит ли?

Однажды утром Ханна будет лежать рядом мертвая, а я и не замечу. Или это буду я. Все равно один из нас умрет раньше. Однажды на рассвете кто-то из нас осиротеет.

На столике рядом с кроватью стоят часы. Без четверти пять.

С чего это я проснулся? Обычно сплю до полшестого. Уже сорок лет. И с чего я проснулся?

Он вслушивается в темноту, и сон окончательно покидает его. Что-то не так. Что-то не так, как всегда.

Он осторожно протянул руку, дотронулся кончиками пальцев до ее лица. Теплое. Значит, не умерла. Что же это было?

Лошадь. Не слышно ржания лошади. Вот почему я проснулся. Кобыла обычно ржет по ночам. И я это слышу, но не просыпаюсь. Она всегда ржет. Заржала — значит, все в порядке. Можно поспать еще.

Он медленно встает, стараясь, чтобы не заскрипела кровать. Этой кровати уже сорок лет. Купили сразу после свадьбы. И наверное, в ней же и умрут.

Он идет к окну. Идет по деревянному полу, стараясь не обращать внимания на боль в колене.

Я уже старый, думает он, старый и больной. Каждое утро удивляюсь, что мне уже семьдесят.

На дворе зимняя ночь. Зимняя ночь 8 января 1990 года, а снега в Сконе нет. В свете лампы на кухонном крыльце ему виден сад, голый каштан и чуть подальше — поля. Он смотрит прищурившись на соседний двор, где живут Лёвгрены. Большой и низкий белый дом погружен во тьму. Над черной дверью в конюшню, пристроенную к дому под прямым углом, висит желтая лампа. Это там стоит кобыла в своем стойле и ржет по ночам.

Он опять вслушался. Кровать за спиной заскрипела.

— Что ты там делаешь? — сонно бормочет Ханна.

— Спи, — отвечает он. — Хочу немного размять косточки.

— Ничего не болит?

— Нет.

— Тогда спи! И не стой у окна, простудишься.

Он слышит, как она поворачивается на другой бок.

Когда-то мы любили друг друга, думает он и тут же усмехается про себя. Нет, это чересчур шикарно сказано; «любили» — это не для таких, как мы. Если ты крестьянин, если ты сорок лет копался, согнувшись в три погибели в тяжелой и вязкой сконской глине, сказать «любовь» просто не придет в голову, когда говоришь о жене. Какая еще любовь… Нет, в нашей жизни это не любовь, это что-то другое.

Он вглядывается прищурившись в соседский дом, пытается что-то рассмотреть во тьме зимней ночи.

Что бы тебе не заржать, мысленно обращается он к лошади.

Заржешь — значит, все в порядке, можно еще немного полежать под одеялом. Все равно для крестьянина на пенсии, у которого все болит, день тянется бесконечно.

Внезапно он настораживается. Что-то не так. Окно в кухне. Долгие годы маячило это окно перед глазами, а сейчас что-то в нем не так. Или это просто ему кажется в темноте? Зажмуривается и считает до двадцати, чтобы дать глазам отдохнуть. Потом опять всматривается. Совершенно точно — окно открыто. Окно, которое всегда закрыто по ночам, теперь открыто. И кобыла не ржала, и…

Кобыла не ржала потому, что старик Лёвгрен не зашел к ней ночью, он всегда заходил к ней ночью, когда простата напоминала о себе и выгоняла из теплой постели…

Мне все это только чудится, убеждает он себя. Глаза уже не те.

Все, как обычно. Что здесь может случиться? В маленькой деревушке Ленарп, чуть севернее Кадешё, по дороге к красивому озеру Крагехольм, в самом сердце Сконе? Здесь ничего не случается. Время стоит неподвижно, жизнь — как ручей на равнине, в ней нет ни силы, ни страсти. И живут-то здесь всего лишь несколько стариков крестьян, которые сдали в аренду или продали свою землю, и мы тоже здесь живем — в ожидании неизбежного…

И еще раз он смотрит на окно кухни. Чтобы старик Юханнес или Мария забыли его запереть? Ну нет… С возрастом подкрадываются страхи, замков и запоров становится все больше, старый человек не забудет закрыть окно до наступления ночи. Стареть — значит бояться. Когда человек стареет, возвращаются детские страхи.

Надо бы одеться и выйти. Всего-то несколько шагов через морозный ветреный двор до забора между усадьбами. Уж там-то он наверняка все разглядит.

Или подождать? Наверняка Юханнес встанет и начнет варить кофе. Сначала загорится лампа в туалете, потом на кухне. Все, как обычно.

Стоять у окна холодно. Это он от старости так зябнет, ему зябко даже в жарко натопленной комнате. Мария и Юханнес… Лёвгрены им уже почти родня. Они помогали друг другу в худые времена, вместе тянули лямку, вместе радовались. Вместе отмечали праздник середины лета и сидели за рождественским столом. Их дети бегали друг к дружке в усадьбы, как к себе домой. А теперь вот старятся вместе…

Сам не зная зачем, он открывает окно, очень тихо и осторожно, стараясь не разбудить спящую Ханну. На всякий случай он придерживает раму — а вдруг ветер? Но на дворе совершенно тихо, ну да, по радио же говорили, никакой непогоды в Сконе не предвидится.

Ясное звездное небо. Ну и мороз, думает он. Он уже собирается закрыть окно, как вдруг ему чудится какой-то звук. Он поворачивается на звук левым ухом — левое слышит хорошо, а вот правое почти совсем оглохло, и ничего странного — сколько лет провел он в душных грохочущих тракторах!

Птица. Это кричит ночная птица.

Ноги внезапно сделались ватными. Откуда-то снизу поднялась ледяная волна страха.

Никакая не птица. Это человеческий крик. Кто-то кричит из последних сил, старается докричаться.

Человек, который знает, что его голос должен преодолеть толстые каменные стены, чтобы услышали соседи.

Он так резко захлопнул окно, что цветочный горшок подпрыгнул и Ханна проснулась.

— Что ты там возишься? — спрашивает она, и он ясно слышит раздражение в ее голосе.

Он уже уверен: что-то случилось. Страх его не напрасен.

— Кобыла не ржала, — говорит он, садясь к ней на край кровати. — И кухонное окно у Лёвгренов настежь. И кто-то кричит.

Она села в кровати.

— Что ты такое говоришь?

Ему не хочется верить, но теперь он знает совершенно точно — это не птица.

— Это Юханнес или Мария, — говорит он. — Кто-то из них зовет на помощь.

Она вылезает из кровати и идет к окну. Встала там, такая огромная в своей ночной рубашке, и смотрит в темноту.

— Окно на кухне не открыто, — шепчет она, — оно разбито.

Его бьет озноб.

— И кто-то зовет на помощь, — говорит она дрожащим голосом.

— Что будем делать? — спрашивает он.

— Иди туда, — говорит она, — да поторопись же!

— А если там опасно?

— И что? Разве мы не должны помочь нашим лучшим друзьям? У них что-то случилось!

Он быстро одевается. Фонарик лежит на полке рядом с банкой с кофе. Земля во дворе насквозь промерзла. Он оборачивается и видит в окне силуэт жены.

У забора он останавливается. Все тихо. Теперь и ему видно, что кухонное окно разбито вдребезги. Он осторожно перелезает через низкий забор и приближается к белому домику. Никаких голосов не слышно.

Все я себе сам напридумывал, думает он. Я выжил из ума. Уже не могу различить, что происходит на самом деле, а что только чудится. Или все же ему снились ночью быки? Давний сон: на него мчатся огромные быки, как тогда, в далеком детстве. Тогда он впервые понял, что смертен…

Нет, снова крик. Даже не крик, а слабый стон. Это Мария.

Он крадется к окну спальни и осторожно заглядывает в щель между гардинами.

И внезапно осознает: Юханнес мертв. Он светит фонариком внутрь и крепко зажмуривается, прежде чем решается посмотреть еще раз.

Мария сидит на полу. Она привязана к стулу. Лицо в крови, сломанный зубной протез валяется на испачканной кровью ночной рубашке.

Потом он видит ногу Юханнеса. Только ступню, больше из-за гардины ничего не видно.

Он торопится назад, вновь перелезает через забор, бежит по замерзшей глине. Колено болит просто невыносимо.

Сначала он звонит в полицию.

Потом открывает пахнущий апельсиновыми корками гардероб и находит там ломик.

— Оставайся здесь, — говорит он Ханне. — Тебе не надо на это смотреть.

— Но что случилось? — спрашивает она, и в глазах ее блестят слезы страха.

— Еще не знаю, — говорит он. — Но точно знаю, что проснулся оттого, что кобыла не ржала нынче ночью. Это уж точно.

8 января 1990 года. Еще не рассвело.

2

Телефонный звонок был зарегистрирован в управлении полиции Истада в 5:13 утра. Трубку взял измученный полицейский, дежуривший почти непрерывно с самого Нового года. Он слушал заикающийся голос и думал, что это наверняка какой-то впавший в детство старик. Но что-то все-таки его насторожило, и он стал задавать вопросы. Повесив трубку, несколько секунд поразмышлял, а потом снял трубку и набрал номер. Он знал этот номер наизусть.

Курт Валландер спал. Накануне он засиделся за полночь, слушая записи Марии Каллас, присланные приятелем из Болгарии. Раз за разом Валландер возвращался к предсмертной арии Виолетты из «Травиаты» и лег только в два часа ночи. Телефонный звонок оборвал роскошный эротический сон. Чтобы убедиться, что это был только сон, он на всякий случай протянул руку и пощупал постель. Нет, он был один. Рядом не было ни жены — она ушла от него три месяца назад, — ни белозубой негритянки, с которой он черт-те что вытворял во сне.

Взяв трубку, по привычке посмотрел на часы. Автомобильная авария, быстро решил он. Неожиданная гололедица, и кого-то на большой скорости занесло на дороге Е-14. Или ссора беженцев, прибывших утренним паромом из Польши.

Он поудобнее сел в постели и прижал трубку к щеке, ощущая неприятное покалывание отросшей щетины.

— Валландер!

— Надеюсь, я тебя не разбудил?

— Нет, конечно. Я уже встал.

Интересно, зачем люди врут? Почему не сказать как есть? Что охотнее всего он бы снова свернулся под одеялом и попытался снова настичь этот сон с голой шоколадной красавицей?

— Я подумал, что должен тебе позвонить.

— Авария?

— Да нет, не совсем. Позвонил какой-то старик крестьянин, сказал, что его зовут Нюстрём. И что живет он в Ленарпе. Он утверждает, будто их соседка сидит связанная на полу, а кто-то еще — мертв.

Валландер стал поспешно вспоминать, где же этот Ленарп. Недалеко от Марсвинсхольма, там еще такой необычный для Сконе холмистый ландшафт.

— Похоже, дело серьезное. Я решил, что лучше всего позвонить прямо тебе.

— Кто сейчас в управлении?

— Петерс и Нурен где-то в городе, пытаются найти, кто разбил окно в «Континентале». Вызвать их?

— Скажи, чтобы ехали к перекрестку между Кадешё и Катслёсой и ждали меня там. Дай им адрес. Когда он позвонил?

— Несколько минут назад.

— А это точно не какой-нибудь алкоголик?

— Не похоже.

— Ну ладно. Действуем…

Он быстро оделся, даже не приняв душ, налил чашку остававшегося в термосе чуть теплого кофе и поглядел в окно. Он жил в центре Истада на Мариагатан. Серый фасад дома напротив покрывали трещины. Будет ли вообще снег этой зимой? Лучше бы не надо. Сконские вьюги означают непрерывную и утомительную работу. Автокатастрофы, роженицы, которые не могут добраться до больницы, отрезанные от мира старики и оборванные линии электропередач. Со снегом наступал хаос, а к хаосу он нынче не готов. После ухода жены в душе осталась жгучая горечь.

Он вел машину по Регементсгатан, пока не выехал на Эстерледен. На Драгунгатан его остановил красный свет, и он включил радио, чтобы послушать новости. Взволнованный голос рассказывал подробности авиакатастрофы на далеком континенте.

Время жить и время умирать, подумал он и потер глаза, чтобы окончательно прогнать сон. Эту формулу он усвоил много лет назад. Он был еще совсем юным полицейским и патрулировал улицы в родном Мальмё. Как-то они пытались уговорить пьяного, бузившего в парке Пильсдам, идти домой, и тот внезапно выхватил здоровенный нож. Валландер получил глубокое проникающее ранение у самого сердца. Несколько миллиметров отделяли его от неминуемой смерти. Тогда ему было двадцать три и он впервые осознал, что значит быть полицейским. И с тех пор неизменно повторяет эту фразу как заклинание. Она всегда спасала, помогая отогнать стоящие перед глазами картинки.

Курт Валландер выехал из города, миновал недавно построенный мебельный центр на выезде и увидел полоску моря на горизонте. Оно было серым, но странно спокойным — большая редкость зимой в Сконе. Где-то далеко на горизонте виднелся силуэт корабля, идущего на восток.

Будут снег и метели, подумал он, будут на нашу голову.

Он выключил радио и постарался сосредоточиться на деле, которое его ожидало.

Что он, собственно, знает?

Связанная старуха на полу? И старик сосед, который утверждает, что видел ее через окно. Проехав поворот на Бьерешё, он увеличил скорость и решил, что у деда, скорее всего, внезапно случился приступ слабоумия. За долгие годы службы он уже встречался с этим: одинокие старики нередко звонят в полицию. Что это? Крик о помощи?

На повороте на Кадешё его ожидал полицейский автомобиль. Петерс вылез из машины и с интересом наблюдал за скакавшим по полю зайцем.

Увидел Валландера в его синем «пежо», помахал рукой и полез за руль.

Под колесами скрежетал замерзший гравий. Курт Валландер следовал за полицейской машиной. Миновали поворот на Труннеруп, дальше дорога пошла по холмам, и вскоре они въехали в Ленарп. Свернули на проселок, едва ли более широкий, чем колея от трактора; еще километр — и они на месте. Две похожие усадьбы рядом: белые домики с хозяйственными пристройками посреди ухоженных садов.

Какой-то старик спешил им навстречу. Курт Валландер заметил, что он сильно хромает, похоже, у него болит колено.

Вылезая из машины, он почувствовал, что ветер усилился. Неужели все-таки пойдет снег?

Как только он увидел старика, сразу понял: впереди большие неприятности. В глазах у того был такой ужас, что Валландер отбросил всякие мысли о старческом маразме.

— Я взломал дверь, — твердил он. — Взломал дверь, должен же я был знать, что там произошло. Взломал, и все. Но она тоже скоро умрет. И она тоже…

Они прошли через взломанную дверь. Курту Валландеру в нос ударил характерный запах старческого жилья. Старомодные обои. Валландер сощурился, чтобы лучше видеть в полутемной комнате.

— Что же здесь произошло? — спросил он.

— Там, внутри, — сказал старик.

И заплакал.

Трое полицейских переглянулись.

Курт Валландер носком ботинка толкнул дверь.

Все оказалось хуже, чем он ожидал. Много хуже. Потом он говорил, что ничего хуже не видел, а повидал Валландер довольно много.

Спальня была вся залита кровью. Кровь даже на фарфоровой люстре. Около кровати ничком лежал голый старик в спущенных кальсонах. Лицо изуродовано до неузнаваемости. Нос почти отрезан, руки связаны за спиной, бедро размозжено. Из кровавого месива торчит белая трубчатка сломанной кости.

— О черт, — простонал позади Валландера Нурен. Он и сам почувствовал спазмы в желудке.

— «Скорую», — сказал он, сглатывая. — «Скорую», быстро…

Потом он склонился над полулежащей на полу женщиной. Она была привязана к стулу. Вокруг ее худой шеи была затянута веревка так, что женщина едва дышала, и Курт Валландер крикнул Петерсу, чтобы тот скорее подал нож. Они разрезали тонкий шпагат, глубоко врезавшийся в шею и запястья, и осторожно положили женщину на пол. Курт держал ее голову у себя на коленях.

Он перевел взгляд на Петерса и понял, что они думают об одном и том же. Кем надо быть, чтобы затянуть удавку на шее старой женщины? Откуда такая чудовищная жестокость?!

— Подождите снаружи, — сказал Курт Валландер плачущему соседу. — Подождите снаружи и ничего не трогайте.

Он понял, что почти орет.

Я ору, потому что мне страшно, подумал он. В каком мире мы живем?

«Скорая» приехала через двадцать минут. Дыхание женщины делалось все более прерывистым, и Курт Валландер испугался, что уже слишком поздно.

Он узнал водителя. Антонсон.

Второй был совсем молодой парень, он видел его в первый раз.

— Привет, — сказал Валландер, — он-то мертв, но она еще жива. Постарайтесь ее спасти.

— Что здесь стряслось? — спросил Антонсон.

— Расскажет, если выживет. Поторопитесь же!

Когда «скорая» уехала, они с Петерсом вышли во двор.

Нурен вытирал лицо носовым платком. Медленно светало. Курт Валландер поглядел на часы: семь двадцать восемь.

— Бойня какая-то, — сказал Петерс.

— Хуже, — ответил Валландер. Позвони и скажи, чтобы прислали всю бригаду. Скажи Нурену, пусть оцепит место. А я пойду поговорю со стариком.

И тут раздался чей-то крик. Он прислушался.

Крик повторился.

Это кричала лошадь.

Он пошел в конюшню и открыл дверь. Там, в полумраке, лошадь беспокойно била копытом в своем стойле. Пахло теплым навозом и конской мочой.

— Дайте ей воды и сена, — сказал Курт Валландер. — Может, здесь есть еще какая-то живность?

Он вышел из конюшни, и его пробрала дрожь. На одиноком дереве посреди поля галдели черные птицы. Он вдохнул холодный воздух и отметил, что ветер усилился.

— Ваша фамилия Нюстрём, — обратился он к старику, когда тот перестал плакать. — Я очень прошу вас рассказать, что случилось. Если я правильно понял, вы живете по соседству?

Старик кивнул.

— Что же там такое произошло? — спросил он дрожащим голосом.

— Я-то надеялся, это вы мне расскажете, — сказал Курт Валландер. — Может, пройдем в дом?

На кухне сидела сгорбившись пожилая крупная женщина в допотопном халате и плакала. Курт представился. Она кивнула и поднялась сварить кофе. Они сидели на кухне за столом. В окне еще висели рождественские украшения. Рядом, пристально уставившись на него, разлегся большой старый кот. Валландер протянул руку, чтобы его погладить.

— Кусается, — предупредил Нюстрём. — Не привык к людям. Только меня и Ханну признает.

Курт Валландер невольно подумал про жену, которая бросила его. С какого же конца взяться за это дело? Совершено зверское убийство, а не повезет, будет двойное убийство.

Тут он спохватился и постучал в окно, так чтобы его услышал Нурен.

— Прошу прощения, я на минутку, — сказал он хозяевам дома и вышел во двор.

— У лошади есть сено и вода, — доложил Нурен, — других животных нет.

— Проследи, чтобы кто-нибудь поехал в больницу, — сказал Валландер. — Если она придет в себя, может что-то сказать. Она же наверняка все видела.

Нурен кивнул.

— Пошли кого-нибудь, у кого уши хорошие. Кто у нас умеет читать по губам?

Вернувшись на кухню, он снял пальто и бросил на скамью.

— Рассказывайте, — сказал он. — И постарайтесь ничего не упустить. Торопиться нам некуда.

После двух чашек безвкусного кофе он понял, что ни Нюстрёму, ни его жене рассказать почти нечего. Он выслушал всю историю жизни пострадавших стариков.

Оставалось два вопроса.

— Может быть, вы знаете, — спросил он, — не было ли у них привычки хранить дома большие суммы денег?

— Нет, — сказал Нюстрём. — Они все переводили в банк, и пенсию тоже. Они же не были богатыми. Они продали и землю, и скотину, и технику, все пошло детям.

Второй вопрос казался бессмысленным, но он все равно его задал. Протокол есть протокол.

— Не знаете, враги у них были?

— Враги?

— Ну, кто-то, кого бы вы могли заподозрить, что он… что они могли бы такое сотворить.

Казалось, они не понимают вопроса.

Он спросил снова, но старики все равно глядели на него непонимающе.

— У таких, как мы, врагов нет, — обиженно сказал Нюстрём. — Конечно, собачимся иногда — ну там, чья очередь дорожку почистить или тут один… где, говорит граница пастбища. Но не убивать же из-за этого?

Валландер кивнул.

— Я скоро с вами свяжусь. — Он взял пальто и поднялся. — Если что-нибудь узнаете, сразу звоните в полицию, не раздумывайте. Спросите Курта Валландера.

— А если они вернутся? — спросила женщина.

Курт Валландер покачал головой.

— Они не вернутся, — сказал он. — Это были грабители. Такие не возвращаются. Вам не о чем тревожиться.

Он подумал, что надо бы сказать что-то еще, чтобы успокоить стариков. Но что? Что можно сказать людям, чей ближайший сосед был только что зверски убит? И с минуты на минуту можно ждать еще одной смерти.

— А лошадь, — спросил он, — кто будет ее кормить?

— Мы, — сказал старик. — Мы позаботимся о ней.

Валландер вышел во двор. Уже почти рассвело. Пригибаясь под сильным ледяным ветром, он побежал к машине. Вообще-то следовало бы остаться и помочь техникам, но он замерз, его мутило да и не хотелось задерживаться здесь дольше, чем необходимо. Тем более он видел в окно, что с бригадой приехал Рюдберг. Значит, техники-криминалисты не уедут отсюда, пока не перевернут каждый ком земли на месте преступления. Рюдбергу осталось совсем немного до пенсии, но он по-прежнему был влюблен в полицейскую работу. Непосвященным он казался чересчур педантичным и медлительным, но само его присутствие было гарантией, что все будет сделано как полагается.

Рюдберг ходил с палочкой. Ревматизм. Сейчас он, прихрамывая, шел к нему по двору. Валландер остановился.

— То еще зрелище, — сказал Рюдберг. — Бойня какая-то.

— Ты не первый, кто это заметил, — ответил Курт Валландер.

Рюдберг помолчал, глядя в сторону.

— Есть за что зацепиться? — спросил он.

Курт покачал головой.

— Что, вообще ничего? — Голос Рюдберга звучал чуть ли не умоляюще.

— Соседи ничего не слышали и не видели. Думаю, обычные грабители.

— Подобное зверство ты называешь обычным?

Валландер понял, что выразился неудачно.

— Ну да, конечно… Редкие сволочи. Из тех, кто ищет поживу на отдаленных хуторах, где никого нет, кроме одиноких стариков.

— Мы должны их найти, — сказал Рюдберг, — а то все это повторится.

— Да уж, — задумчиво согласился Валландер, — других кого, может, и не найдем, а этих обязаны.

Он сел в машину и выехал из усадьбы. И на узком проселке чуть не столкнулся с мчавшимся навстречу автомобилем. Он узнал человека за рулем. Журналист из центральной газеты. Когда в районе Истада случается что-то из ряда вон выходящее, он всегда возникает как черт из табакерки.

Валландер покружил немного по Ленарпу. В окнах горел свет, но на улицах не было ни души. Интересно, что скажут местные, когда узнают?

На душе у него было скверно. Старушка с удавкой на шее… Жестокость непостижимая. Кто мог такое сделать? Почему не ударить топором по голове, раз — и все кончено? Зачем эти пытки?

Он пытался составить план расследования, пока кружил с черепашьей скоростью по крошечной деревне. На перекрестке у поворота на Блентарп остановился, подкрутил печку, чтобы окончательно не замерзнуть, и долго сидел, неподвижно уставясь на горизонт.

Он знал, что дело поручат ему. Если не считать Рюдберга, он единственный по-настоящему опытный следователь в Истаде, хотя ему всего лишь сорок два года.

Большая часть следствия — это рутина. Осмотр места преступления, беседы с жителями Ленарпа и тех мест, где преступники могли бы скрыться. Не заметил ли кто-нибудь чего подозрительного? Чего-то необычного? Вопросы уже сами формулировались в голове.

Валландер знал не понаслышке: ограбления в малонаселенных местах — одни из самых труднораскрываемых преступлений.

Единственное, на что он надеялся, — старушка выживет. Она все видела. Она знает.

Но, если она умрет, раскрыть это двойное убийство будет очень и очень непросто.

На душе было беспокойно.

Обычно беспокойство придавало ему сил и энергии. А поскольку силы и энергия — необходимое условие всякой полицейской работы, то Курт Валландер считал себя хорошим полицейским. Но на этот раз он ощущал только растерянность и усталость.

Он заставил себя включить первую скорость, тронулся с места, но резко затормозил. Словно только сейчас он полностью осознал, что произошло этим морозным утром.

Исступленное зверство по отношению к двум старикам испугало его.

Случилось нечто, чего здесь никак не должно было случиться. Он посмотрел в окно. Снаружи бушевал ветер.

Пора начинать, подумал он.

Рюдберг прав, надо их найти.

Больше не останавливаясь и никуда не сворачивая, он поехал в больницу. Лифт поднял его в отделение реанимации. В коридоре он сразу наткнулся на молодого стажера Мартинссона. Тот сидел на стуле около дверей.

Курт Валландер постарался преодолеть раздражение.

Что, никого больше не нашлось послать в больницу, кроме этого неопытного мальчишки? И почему он не рядом с пострадавшей, почему не ловит каждое слово, которое несчастная могла бы прошептать?

— Привет, — сказал он вслух. — Как дела?

— Она без сознания, — сказал Мартинссон. — Врачи особых надежд не питают.

— А почему ты сидишь здесь? Почему не там?

— Не пускают. Сказали, позовут, если что.

Курт Валландер уловил в голосе парня растерянность.

Я тоже хорош, подумал он. Ворчу на него, как старый ментор.

Он осторожно приоткрыл дверь и заглянул в палату. В зале ожидания Смерти работали насосы, мерно вздыхали какие-то приборы. Бесчисленные шланги, как прозрачные черви, змеились по стенам. Когда он открыл дверь, медсестра читала какую-то диаграмму.

— Сюда нельзя, — резко сказала она.

— Я из полиции, — тихо произнес Курт Валландер. — Просто хочу узнать, как дела.

— Вам было сказано: ждите, — отрезала сестра.

Курт Валландер не успел ответить, как в палату быстрым шагом вошел врач. Курт удивился, что он такой молодой.

— Здесь не должно быть посторонних, — сказал он, увидев Курта Валландера.

— Я сейчас уйду. Но мне надо знать, как ее дела. Меня зовут Курт Валландер, я из полиции. Из криминальной полиции, — подчеркнул он, хотя не был уверен, что это что-то меняет. — Я расследую это преступление. Как она?

— Странно, что еще жива. — Врач кивком пригласил его к кровати. — Что у нее повреждено или сломано, мы пока не можем сказать, сейчас главное — чтобы она выжила. Но гортань сильно деформирована, как будто женщину пытались задушить.

— Так оно и было, — сказал Курт Валландер и посмотрел на желтое морщинистое лицо, видневшееся между простыней и шлангами.

— Она должна была уже умереть, — сказал врач.

— Надеюсь, что выживет, — сказал Курт Валландер. — Единственный свидетель.

— Вообще-то мы надеемся, что все наши больные выживут, — сухо ответил врач и уставился на монитор, по которому бежала тонкая зеленая волна.

Курт Валландер вышел из комнаты. Врач сказал ему, что ни за что не может ручаться. Исход неясен. Мария Лёвгрен может скончаться в любой момент, не приходя в сознание. Никаких гарантий.

— Ты умеешь читать по губам? — спросил он Мартинссона.

— Нет, — ответил тот удивленно. — А что?

— Жаль, — сказал Курт Валландер и ушел.

Из больницы он направился в коричневое здание управления полиции на восточной границе города. И сидел теперь за столом, разглядывая старую красную водонапорную башню за окном.

Наверное, в наше время нужны другие полицейские, думал он. Полицейские, которым все равно, если их ранним январским утром заставляют ехать и смотреть на жуткую бойню посреди мирного деревенского пейзажа. Есть, наверное, такие. Им все равно. Им не знакома ни боль, ни растерянность.

Внезапно зазвонил телефон. Больница, тут же подумал он.

Сейчас они скажут, что Мария Лёвгрен умерла.

Но успела ли она прийти в сознание? Сказала ли хоть что-то?

Он уставился на звонящий телефон.

Черт, подумал он. Черт.

Что угодно, только не это.

Он поднял трубку.

Это была его дочь. Он чуть не уронил телефон на пол.

— Папа, — сказала она, и он услышал, как провалилась монетка.

— Привет, — ответил он. — Откуда ты?

Только бы не Лима, подумал он. И не Катманду. Или Киншаса.

— Я в Истаде.

Он обрадовался. Значит, увидимся.

— Я приехала повидать тебя, — сказала она, — но передумала. Я уже на вокзале и сейчас уезжаю. Хотела только сообщить, что собиралась с тобой повидаться.

Разговор прервался. Он все держал трубку, как отрубленную голову.

Чертова молодежь, подумал он. Как можно так поступать?

Его дочери Линде было девятнадцать. До пятнадцати у них были замечательные отношения. Это к нему, а не к матери приходила она со своими детскими трудностями или когда чего-нибудь очень хотела, но не решалась осуществить. Он видел, как она из угловатого подростка превращается в красивую молодую женщину. До пятнадцати лет никак нельзя было догадаться, что творится, какие тайные демоны в нее вселились.

Как-то весной, без всякого к тому повода, Линда попыталась покончить с собой. Это было в субботу днем. Курт Валландер чинил садовые стулья, а жена мыла окна. Вдруг его охватило внезапное беспокойство, он отложил молоток и пошел в дом. Она лежала на кровати в своей комнате. Вены на запястьях были перерезаны бритвой. Потом, когда все осталось позади, врач сказал ему, что она погибла бы, войди он минутой позже. Главное, ему хватило самообладания наложить давящую повязку.

Шок так и не прошел. Контакт между ним и Линдой прервался. Она ушла в себя, и он так и не понял, что привело ее к той попытке свести счеты с жизнью. Она окончила школу, подрабатывала где придется и вдруг исчезала, иногда довольно надолго. Дважды жена заставляла его объявить ее в розыск. Коллеги видели, как он мучается, ведя следствие по делу собственной дочери. Но потом она возвращалась, не говорила ни слова, и оставалось только потихоньку обшаривать ее карманы и перелистывать паспорт, чтобы быть в курсе хотя бы ее путешествий.

Черт бы тебя побрал, мысленно завопил он. Почему ты передумала? Почему бы тебе не задержаться?

Телефон зазвонил снова. Он схватил трубку.

— Это папа! — крикнул он, не раздумывая.

— Что ты имеешь в виду? — Он услышал голос своего отца. — Почему «папа»? Я-то думал, ты полицейский.

— Прости, но у меня сейчас нет времени. Могу я позвонить тебе попозже?

— Нет, не можешь. А что у тебя за важные дела?

— Серьезное происшествие утром. Я позвоню.

— А что за происшествие?

Его стареющий отец звонил ему на работу каждый день. Несколько раз Валландер даже просил девочек на коммутаторе не соединять его, но отец разгадал хитрость и то представлялся другим именем, то просто изменял голос.

Не отвертеться.

— Я загляну к тебе вечерком, — сказал Валландер. — Тогда и поговорим.

Отец неохотно согласился:

— Приходи в семь. Тогда у меня будет время.

— Приду в семь. Ну, пока. — Он положил трубку и отключил телефон.

А что если просто прыгнуть в машину и мчаться на вокзал. Найти Линду. Поговорить с ней, попытаться возродить ту близость, которая в один прекрасный день так загадочно исчезла. Но он знал, что этого делать не следует. Иначе он рискует потерять дочь навсегда.

Дверь приоткрылась, и в проеме показалась голова Неслунда.

— Привет, — сказал он. — Привести его сюда?

— Кого?

Неслунд глянул на часы.

— Уже девять. Ты сказал вчера, что в девять хочешь допросить Класа Монсона.

— Какого Класа Монсона?

Неслунд поглядел на него с интересом.

— Ты что, забыл? Того, что ограбил магазин на Эстерледен.

Он вспомнил и тут же сообразил, что Неслунд ничего не знает о ночном убийстве.

— Займись Монсоном сам, — сказал он. — Ночью произошло убийство в Ленарпе. Может быть, двойное убийство. Старики, муж и жена. Так что забирай Монсона и постарайся отделаться побыстрее. Мы должны в первую очередь заняться Ленарпом.

— Его адвокат уже здесь, — пожал плечами Неслунд. — Если я его отошлю, он нам устроит веселую жизнь.

— Проведи предварительный допрос. Если адвокат поднимет шум, значит, поднимет, ничего не поделаешь. Назначь на десять оперативное совещание. Явка для всех обязательна.

Вдруг он почувствовал прилив энергии. Он снова был полицейским. Тоска по дочери и по предавшей его жене может подождать. Пора начинать терпеливую охоту за убийцами.

Он убрал со стола ненужные бумаги, порвал купон цифровой лотереи — все равно не успеть заполнить — и пошел в столовую выпить кофе.

В десять все собрались в его кабинете. Рюдберга вызвали с места преступления, он устроился на шатком стульчике у окна. Для семи человек кабинет был тесноват. Валландер позвонил в больницу и выяснил, что состояние старушки по-прежнему критическое.

Потом он проинформировал коллег о случившемся.

— Такого ужаса вы себе даже вообразить не можете, — сказал он. — Верно, Рюдберг?

— Именно так, — подтвердил тот. — Как в американском фильме. Там даже пахло кровью. Обычно не пахнет.

— Мы должны их взять, — закончил Курт Валландер. — Такие психи не должны оставаться на свободе.

Стало тихо. Рюдберг барабанил пальцами по подлокотнику. Из коридора донесся женский смех.

Курт Валландер оглядел кабинет. Его сотрудники. Ни с кем из них он не был особенно дружен, но им хорошо работалось вместе.

— Вот так, — сказал он. — Что будем делать? Пора начинать.

На часах было двадцать минут одиннадцатого.

3

Без четверти четыре Валландер понял, что проголодался. Он не успел пообедать — после совещания непрерывно занимался только тем, чтобы запустить машину розыска. Он не сомневался, что убийц было несколько. Трудно представить, чтобы один человек смог устроить такую кровавую баню.

На улице уже стемнело. Он неохотно сел за стол — надо было составить пресс-релиз. Вся столешница обклеена желтыми бумажками с телефонными номерами, их принесла девушка с коммутатора. Не найдя среди них телефона дочери, Валландер смахнул все листочки в ящик для входящей корреспонденции. Чтобы избежать сомнительного удовольствия стоять перед телекамерами службы новостей Южной Швеции и мямлить, что полиция, дескать, пока еще не напала на след кровавых убийц, он упросил Рюдберга заменить его. Но пресс-релиз придется писать самому. Он вытащил из ящика чистый лист бумаги. А что писать? Всю их сегодняшнюю работу можно было представить в виде длинного ряда вопросительных знаков.

Это был день ожидания.

В реанимации лежала и боролась за жизнь старая женщина, чудом не погибшая от удавки.

Узнают ли они когда-нибудь, что она видела той страшной ночью? Или она так и умрет, не сказав ни слова?

Курт Валландер опять посмотрел в окно. Четыре часа, а на дворе ночь.

И вместо того, чтобы сочинять сообщение для прессы, он начал записывать результаты сегодняшнего дня. Что же им, по сути, известно?

Ничего, думал он, глядя на исписанный лист. Двое стариков, никаких врагов, никаких припрятанных денег. Убиты зверски, перед смертью их пытали. Никто ничего не слышал. Только когда грабители уже были далеко, соседи обнаружили разбитое окно и услышали стоны. Рюдберг пока не нашел никаких улик. Это всё.

Вообще-то старики на отдаленных хуторах всегда были приманкой для грабителей. Их связывали, иногда били. Иногда даже убивали.

Но здесь что-то совсем иное, подумал Курт Валландер. Удавка… Что это? Истерика? Озлобленность? Ненависть? Может быть, месть?

В привычную схему не укладывается.

Что ж, остается только надеяться. Полицейские патрули целый день опрашивали жителей Ленарпа. Может, те что-то видели? Перед тем как пойти на такое ограбление, преступники часто наводят справки, разнюхивают, что и как. А может, Рюдберг что-нибудь обнаружит на месте преступления?

Он поглядел на часы.

Когда он последний раз звонил в больницу? Сорок пять минут назад? Час?

Нет. Сначала надо сочинить этот проклятый пресс-релиз.

Курт Валландер надел наушники и поставил кассету с Юсси Бьёрлингом. Потрескивающая запись тридцатых годов нисколько не портила очарования музыки «Риголетто».

Весь релиз занял восемь строк. Он пошел в канцелярию и попросил напечатать его на машинке и отксерокопировать. Тут же просмотрел вопросник — его предстояло разослать всем жителям Ленарпа и окрестных хуторов. Не заметили ли они чего-нибудь необычного? Чего-то такого, что может иметь отношение к убийству? В глубине души он был уверен, что вопросник не принесет им ничего, кроме лишней головной боли. Телефон будет звонить беспрерывно, а двое полицейских — заниматься исключительно выслушиванием бесполезных свидетельств.

Все равно это надо сделать, подумал Валландер. По крайней мере, будем уверены, что никто ничего не видел.

Он вернулся в кабинет и позвонил в больницу. Там все было по-прежнему. Старушка все еще боролась за свою жизнь.

Не успел он положить трубку, как вошел Неслунд.

— Я был прав, — сказал он.

— Прав?

— Адвокат Монсона вне себя.

Курт Валландер пожал плечами.

— Переживем и это.

Неслунд потер лоб и спросил, как идут дела.

— Пока ничего. Запустили розыск, вот и все.

— Пришел протокол вскрытия.

Курт Валландер посмотрел на него с удивлением:

— Почему я его не получил?

— Он лежит у Ханссона.

— Какого черта он там лежит!

Он поднялся и вышел в коридор. Всегда одно и то же. Бумаги оказались не там, где надо. Хотя все больше канцелярской работы выполняют компьютеры, самые важные документы все равно имеют скверную привычку попадать не по адресу.

Ханссон говорил по телефону. Его стол был завален лотерейными билетами и программами бегов. В полиции все знали, что Ханссон большую часть рабочего времени названивает наездникам и тренерам, пытаясь выведать имена фаворитов. Вечера он посвящал более интеллектуальной работе: разрабатывал систему, позволяющую крупно и безошибочно выигрывать в лотерею. Поговаривали, будто однажды он сорвал-таки изрядный куш, но точно никто не знал. Жил Ханссон, во всяком случае, не то чтобы на широкую ногу.

При виде Валландера он прикрыл рукой трубку.

— Протокол вскрытия, — сказал Курт Валландер, — он у тебя?

— Я как раз шел с ним к тебе. — Ханссон проворно спрятал программу бегов в Егерсру.

— Четвертый номер в седьмом заезде победит, — заверил его Валландер и взял со стола пластиковую папочку.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Ханссон.

— Что четвертый номер победит.

Он ушел, оставив Ханссона сидеть с открытым ртом. До пресс-конференции оставалось полчаса. Он вернулся в кабинет и внимательно прочитал судебно-медицинский протокол.

И осознал нечеловеческую жестокость этого убийства еще отчетливей, чем утром в Ленарпе.

Патологоанатом при первом осмотре даже не смог определить, что именно послужило причиной смерти.

Выбор оказался слишком велик.

На теле имелось восемь глубоких колотых ран, нанесенных острым зубчатым предметом, врач полагал, что это было полотно ножовки. Открытый перелом левой бедренной кости, переломы левого плеча и лучевой кости. На теле обнаружены также ожоги, мошонка отечна, лобная кость вдавлена. Истинную причину смерти установить пока не удалось.

«Этих повреждений хватило бы, чтобы лишить жизни четверых или пятерых», — написал врач на полях.

Курт Валландер отложил протокол.

На душе стало совсем скверно.

Что-то тут не так.

Грабителями, нападающими на стариков, вряд ли движет ненависть. Грабителям нужны только деньги. Откуда такое зверство?

Поняв, что не может ответить на этот вопрос, он стал заново перечитывать свои записи. Не забыл ли он чего? Не проглядел ли какую-то мелочь, которая потом окажется решающей? Хотя работа полицейского и состоит главным образом из терпеливого собирания фактов и их сопоставления, за годы службы он понял, что первое впечатление на месте преступления очень важно. Особенно если полиция попадет туда по горячим следам.

Что-то в записях его насторожило. Неужели он все-таки что-то забыл? Он долго сидел, но так и не сообразил, что именно.

Вошла девушка и принесла перепечатанный и отксерокопированный пресс-релиз. Идя на пресс-конференцию, Валландер заглянул в туалет и посмотрел на себя в зеркало. Надо бы постричься, волосы уже закручиваются за ушами. И сбросить вес. За три месяца, с тех пор как от него ушла жена, он прибавил семь кило. Его охватило тупое равнодушие. Все равно, что есть, лишь бы не возиться — и он поглощал пиццы, жирные гамбургеры и венские слойки.

— Разжирел, — громко сказал он себе. — Выглядишь, как опустившийся старикашка.

И тут же решил, что будет питаться по-другому. Если так уж необходимо похудеть, можно снова начать курить.

Интересная закономерность. Чуть ли не каждый второй полицейский в разводе. Почему жены уходят от своих мужей? Помнится, он читал какой-то детективный роман и со вздохом констатировал, что и в книжках то же самое.

Если ты полицейский, жена непременно тебя бросит. И ничего тут не поделаешь.

В помещении для пресс-конференций народу было полно. Большинство журналистов Валландер знал. Но попадались и незнакомые лица. Молодая девушка с прыщавым лицом бросала на него жадные взгляды, пока перематывала пленку в диктофоне.

Курт Валландер раздал всем краткий пресс-релиз и сел в кресло на небольшом подиуме. Строго говоря, пресс-конференцию должен был проводить начальник управления полиции, но тот отдыхал в Испании. Обещал прийти Рюдберг, если успеет разобраться с телевидением. Но пока Валландер был один.

— Вы получили релиз, — сказал он. — Собственно говоря, на данный момент мне нечего больше сказать.

— Можно вопрос? — спросил местный корреспондент газеты «Арбетет».

— Для того я и здесь, — ответил Валландер.

— Должен сказать, что ваш релиз на редкость бессодержателен. Хотелось бы поговорить поподробнее.

— У нас нет никаких зацепок, — пожал плечами Курт Валландер, — мы не знаем, кто убийцы.

— Значит, убийца не один?

— По-видимому, нет.

— Почему вы так считаете?

— Мы так считаем. Но точно не знаем.

Журналист разочарованно скривился. Курт Валландер кивнул в сторону другого журналиста. Этого он хорошо знал.

— Как он был убит?

— Тяжкие телесные повреждения.

— Это может означать все, что угодно!

— Мы пока не знаем. Судебно-медицинское заключение еще не готово, я получил лишь предварительный протокол. Придется подождать пару дней.

Журналист хотел спросить что-то еще, но тут вмешалась в разговор прыщавая девица с диктофоном. Он успел прочитать наклейку. Местное радио.

— Что взяли грабители?

— Не знаем, — сказал он. — Мы даже не знаем, ограбление ли это.

— Что же еще, если не ограбление?

— Неизвестно.

— Есть какие-то признаки, указывающие, что это не ограбление?

— Нет.

Валландер почувствовал, что вспотел в тесном помещении. И вдруг вспомнил, что когда только начинал работать в полиции, то мечтал проводить пресс-конференции. Но в мечтах никогда не было так душно и никто не потел.

— Я задал вопрос, — сказал журналист, стоявший сзади у стены.

— Простите, я не слышал.

— Считает ли полиция это преступление важным?

Странный вопрос.

— Конечно. Для нас очень важно раскрыть это преступление. Как может быть иначе?

— Собираетесь ли вы привлечь дополнительные ресурсы?

— Сейчас еще рано об этом говорить. Мы, конечно, надеемся на быстрое раскрытие. Но я все равно не совсем понимаю ваш вопрос.

Журналист, совсем еще молодой парень в толстых очках, протиснулся вперед. Курт Валландер никогда не видел его раньше.

— Я просто хочу сказать, что в Швеции сейчас до стариков никому нет дела.

— Нам есть дело, — сказал Курт. — И мы сделаем все возможное, чтобы поймать преступников. В Сконе много пожилых одиноких людей живут вдали от населенных пунктов, на хуторах. Они должны быть уверены, что мы делаем все, что в наших силах. — Он поднялся. — Когда будем знать больше, сообщим. Спасибо, что пришли.

Девушка с местного радио загородила ему дорогу.

— Мне правда нечего больше сказать, — улыбнулся он.

— Я знаю вашу дочь Линду.

Он остановился.

— Вот как? Откуда?

— Встречались иногда. То тут, то там.

Он попытался сообразить: может, он все-таки где-то ее видел? Может быть, они вместе с Линдой учились в школе?

Словно прочитав его мысли, она покачала головой.

— Мы с вами никогда не виделись, — сказала она, — вы меня не знаете. А с Линдой мы случайно познакомились в Мальмё.

— Вот как, — сказал Курт Валландер, — очень приятно.

— Мне она очень нравится, просто очень. Можно задать вам несколько вопросов?

Курт Валландер повторил все, что уже говорил, в микрофон. Охотнее всего он поговорил бы с ней о Линде, но не решился.

— Передайте ей привет, — сказала она, запихивая диктофон в сумку. — Передайте ей привет от Катрин. Каттис.

— Передам, — сказал Курт Валландер. — Обещаю.

Он вдруг почувствовал грызущую боль в желудке. Что это — голод или тревога?

Довольно, сказал он себе. Пора понять: жена ушла. Пора понять: в его отношениях с Линдой вряд ли что-то можно изменить. Остается терпеливо ждать, пока Линда сама не захочет повидаться. Жизнь такая, какая есть, и другой не станет.

Около шести полицейские собрались снова. Из больницы никаких новостей не было. Курт Валландер поспешно прикинул график ночного дежурства в палате.

— А зачем это? — удивился Ханссон. — Поставь там магнитофон. Любая санитарка может ткнуть кнопку, если старушка вдруг очухается.

— Это необходимо, — заверил Валландер. — Я могу взять на себя смену с полуночи до шести утра. Есть добровольцы подежурить до этого?

Рюдберг кивнул:

— Мне все равно, где сидеть, в больнице или где-нибудь еще.

Курт Валландер обвел всех взглядом. В свете неоновой лампы парни выглядели бледно.

— Ну и куда мы пришли? — спросил он.

— С Ленарпом закончили, — сказал Петерс. Несколько человек под его руководством за день обошли все ленарпские дома. — Никто ничего не видел. Но, может, через пару дней они припомнят что-нибудь? Сейчас они запуганы. Там одни старики да еще какая-то молодая польская семья. Живет там, похоже, нелегально, но я не стал их трогать. Продолжим завтра.

Курт кивнул и поглядел на Рюдберга.

— Полно отпечатков пальцев, — сказал тот. — Может, это что и даст, хотя сомневаюсь. А так — меня больше всего заинтересовал узел.

Курт посмотрел на него вопросительно:

— Узел?

— Узел на удавке.

— И что с этим узлом?

— Странный узелок. Я таких еще не видел.

— А ты удавки-то раньше видел? — поддел его Ханссон, нетерпеливо переминаясь в дверях.

— Видел, — ответил Рюдберг. — Видел, видел. Поглядим, что даст этот узелок.

Курт знал, что больше из Рюдберга ничего не вытянешь. Но если тот заинтересовался узлом, то неспроста.

— Я съезжу завтра еще разок к соседям. Кстати, детей Лёвгрена нашли?

— Этим Мартинссон занимается, — сообщил Ханссон.

— Мартинссон? Он же дежурит в больнице? — удивился Валландер.

— Он со Сведлундом поменялся.

— И где его теперь черти носят?

Этого никто не знал. Курт позвонил на коммутатор, где ему сказали, что Мартинссон ушел час назад.

— Позвоните ему домой. — Курт Валландер поглядел на часы. — Сбор завтра в десять. Всем спасибо и до завтра.

Не успел он остаться один, как зазвонил телефон. Мартинссон.

— Извини, — сказал Мартинссон. — Я забыл, что мы должны были встретиться.

— Как с детьми?

— Черт его знает! Похоже, у Рикарда ветрянка.

— Да не с твоими! Я имею в виду детей Лёвгрена. Двух дочерей.

— А ты что, не получил рапорт? — удивился Мартинссон.

— Я ничего не получил.

— Я оставил его девочке на коммутаторе.

— Проверю. Но сначала расскажи.

— Одной из дочерей пятьдесят, она живет в Канаде. В Виннипеге, что ли… где он там у них. Я совершенно забыл, когда звонил, что там давно уже ночь. Она сначала никак не могла понять, о чем я говорю. Только когда муж подошел к телефону, они сообразили, что у нас здесь произошло. Он, кстати, тоже полицейский. Настоящий канадский конный полицейский. Завтра мы свяжемся опять. Но она летит сюда, это точно. Со второй дочкой было потруднее, хоть она и в Швеции. Ей сорок пять, она готовит холодные закуски в ресторане «Рубин» в Гётеборге. А в свободное от закусок время тренирует команду гандболисток и сейчас с ними в Норвегии. Мне обещали, что ей дадут знать. Список остальных родственников Лёвгренов я передал на коммутатор. Их полно, но большинство живет тут, в Сконе. Кто-то наверняка проявится, когда прочитает газеты.

— Хорошо, — сказал Курт Валландер. — Можешь меня сменить в шесть утра в больнице? Если старушка не умрет.

— Я приду, — сказал Мартинссон. — Но мне кажется, не больно-то умно с твоей стороны — сидеть в больничной палате.

— А что?

— А то, что ты ведешь расследование и тебе надо выспаться.

— Одну ночь выдержу, — ответил Курт Валландер и повесил трубку.

Он сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Успеем ли мы? Или эти убийцы уже оторвались от нас слишком далеко?

Он надел пальто, погасил настольную лампу и вышел из кабинета. Коридор был совершенно пуст. Валландер сунул голову в окошко, за которым сидела дежурная телефонистка и листала газету. Он успел заметить, что это были программы бегов. С ума все посходили с этим тотализатором, подумал он.

— Мартинссон должен был оставить для меня бумаги, — сказал Валландер.

Эбба, телефонистка, проработавшая в полиции больше тридцати лет, дружески кивнула в ответ:

— Тут у нас новенькая, прислали из бюро по трудоустройству. Очень милая и славная, но совершеннейшая балда. Ничего не соображает. Она, наверное, просто забыла тебе их отдать.

Валландер покачал головой.

— Я пошел. Через пару часов буду дома. Если что случится до этого, звони моему отцу, я буду у него.

— Ты все думаешь об этой бедняжке в больнице, — сказала Эбба.

Он кивнул.

— Жуткая история.

— Да, — сказал Курт Валландер. — Иногда я не могу взять в толк, что происходит с этой страной.

Едва он вышел из управления полиции, в лицо ударил ледяной ветер. Валландер пригнулся и почти побежал к автостоянке. Только бы снег не пошел, подумал он. По крайней мере, пока мы их не поймали.

Он забрался в машину и долго выбирал кассету. Так и не решив, что бы ему послушать, поставил «Реквием» Верди. В свое время он не поскупился и установил в машине хорошие, дорогие колонки. Величественные и мощные звуки заполнили салон. Он свернул направо и поехал по Драгунгатан в сторону Эстерледен. Над дорогой кружились редкие сухие листья. Одинокий велосипедист, борясь с ветром, упрямо крутил педали. Валландер опять почувствовал голод и завернул в кафетерий при заправке «ОК». На диету сяду с завтрашнего дня, решил он. Если я опоздаю хоть на минуту, отец скажет, что я предатель.

Он мгновенно умял гамбургер с картошкой во фритюре. Так быстро, что его прохватил понос.

Сидя в туалете, он заметил, что пора бы сменить трусы. И внезапно понял, до чего устал. Он поднялся, только когда в дверь настойчиво постучали.

Он заправил машину и поехал на восток, через Сандскуген, потом свернул на Косебергу. Отец жил в небольшом домике на отшибе, между морем и Лёдерупом.

Было без четырех минут семь, когда Валландер въехал на засыпанную гравием площадку перед отцовским домом.

Эта площадка была причиной последней продолжительной ссоры с отцом. Раньше двор был красиво вымощен булыжником, которому было столько же лет, сколько и самому дому. И вдруг отцу стукнуло в голову, что надо засыпать ее каменной крошкой. Стоило Курту возмутиться, как отец вышел из себя.

— Я не нуждаюсь в опекунах! — кричал он.

— Но зачем уничтожать прекрасную каменную кладку! — пытался убедить его Курт.

И они поссорились.

Теперь подъезд к дому был усыпан хрустящей под колесами серой гранитной крошкой.

В сарае горел свет.

Такое ведь может случиться и с отцом, внезапно подумал Валландер.

Вполне возможно, убийцам придет в голову, что его отец — подходящий объект для ограбления.

И никто не услышит, как тот зовет на помощь, — при таком-то ветре: до ближайшего соседа полкилометра, и он тоже старик.

Он дослушал до конца «Dies Irae», вышел из машины и потянулся. В сарае была студия. Там отец вечно писал свои картины.

Это одно из его первых воспоминаний. От отца всегда пахло скипидаром и масляными красками. Он постоянно стоял перед своим липким от краски мольбертом — в темно-синем комбинезоне и обрезанных резиновых сапогах.

Только когда Курту исполнилось лет пять или шесть, он сообразил, что отец пишет разные картины — раньше ему казалось, что он работает все время над одной и той же.

Мотив, во всяком случае, не менялся.

Грустный осенний пейзаж, зеркальное озеро, на переднем плане кривое дерево с голыми ветками. Далеко, на горизонте, неясно маячит горная цепь, окутанная облаками, неправдоподобно сияющими в лучах вечернего солнца.

Иногда, под настроение, отец добавлял глухаря. Глухарь сидел на пеньке, всегда в левом углу полотна.

К ним домой регулярно приезжали люди в дорогих костюмах и с тяжелыми золотыми кольцами на пальцах. Иногда они приезжали в ржавых грузовичках, иногда — в огромных, сверкающих никелем американских машинах. Они забирали картины. Курт не помнил, какие полотна пользовались предпочтением, — с глухарями или без.

Всю жизнь отец писал один и тот же мотив. Его картины продавались в магазинах и на аукционах и давали ему средства к существованию.

Они жили в Клагсхамне, недалеко от Мальмё, в доме, перестроенном из старой кузницы. Там выросли и Курт, и его сестра Кристина, и стойкий запах скипидара сопровождал все их детство.

Лишь когда отец овдовел, он продал старую кузницу и переехал на хутор, поближе к природе. Курт никогда не мог толком понять, зачем он это сделал, потому что теперь отец постоянно жаловался на одиночество.

Курт Валландер приоткрыл дверь в сарай и увидел, что отец работает над картиной, на которой для глухаря места, похоже, не было. Как раз сейчас он выписывал дерево на переднем плане. Пробормотав «Привет», он продолжал водить кистью.

Валландер налил себе кофе из чумазого кофейника, стоявшего на коптящей спиртовке.

Он наблюдал за отцом. Ему уже скоро восемьдесят, маленький, сгорбленный, но все равно просто излучает энергию и волю.

Буду ли я таким же, когда состарюсь, подумал он.

В детстве я был похож на мать. Теперь — на деда. Может быть, к старости стану похожим на отца.

— Выпей кофе, — сказал отец. — Я сейчас закончу.

— Уже выпил.

— Значит, выпей еще, — сказал отец.

Не в духе, подумал Курт Валландер. Старый тиран, все у него зависит от настроения. Что ему от меня надо?

— У меня полно работы, — сказал Курт Валландер. — Придется работать всю ночь. Я подумал, тебе что-то нужно.

— Почему это тебе надо работать всю ночь?

— Я должен дежурить в больнице.

— Это еще зачем? Кто-то заболел?

Курт Валландер вздохнул. Хоть он и сам провел сотни допросов, ему никогда не достичь того упорства, с каким отец допрашивал его самого. И это притом, что его абсолютно не интересовало, чем сын занимается там в полиции. Отец был огорчен и разочарован, когда Курт Валландер в восемнадцать лет решил стать полицейским. Но какие именно отцовские надежды он не оправдал, выяснить так и не удалось.

Он пытался поговорить с ним на эту тему, но безрезультатно. Несколько раз при встрече он затевал разговор об этом с Кристиной, у которой была дамская парикмахерская в Стокгольме. Сестра с отцом прекрасно ладила, но и она не знала, о какой карьере для сына тот мечтал.

Курт Валландер прихлебывал остывший кофе и думал, что, может быть, отец надеялся, что сын возьмется за кисть и продолжит писать тот же пейзаж.

Отец вытер руки грязной тряпкой. Когда он подошел, чтобы налить себе кофе, Курт заметил, что от него пахнет грязным бельем и немытым телом. Как сказать собственному отцу, что от него пахнет, и при этом не обидеть?

Может, он уже настолько стар, что в одиночку не справляется? И что тогда делать?

Я не могу взять его домой. Мы убьем друг друга.

Он наблюдал за отцом. Тот размашисто вытер нос рукой и шумно отпил кофе.

— Давно ты у меня не был, — сказал он с упреком.

— Позавчера я у тебя был!

— Полчаса!

— Но был же.

— Почему ты не хочешь меня видеть?

— Да хочу я, хочу! Но не забывай, у меня полно работы.

Отец сел на стоящие в углу сломанные финские санки. Они хрустнули под его тяжестью.

— Я только хотел сказать, что у меня вчера была твоя дочь.

— Линда была здесь? — изумился Курт Валландер.

— Ты что, не слышал, что я сказал?

— Что ей было надо?

— Она хотела картину.

— Картину?

— В отличие от тебя она с уважением относится к моей работе.

Курт Валландер не мог поверить своим ушам.

Линда никогда не интересовалась дедом, разве что когда была совсем маленькой.

— Что ей было нужно?

— Я же тебе сказал — картина! Ты меня не слушаешь!

— Да слушаю я! Откуда она приехала? Куда собиралась? Как ее сюда угораздило? Почему из тебя надо все вытягивать?

— Приехала на машине, — сказал отец. — Ее привез молодой и очень черный человек.

— Что ты имеешь в виду — черный человек?

— Ты что, никогда не слышал о неграх? Он был очень вежлив и прекрасно говорил по-шведски. Взяли картину и уехали. Я думал, тебе будет интересно узнать. Вы же почти не видитесь.

— И куда они поехали?

— А мне откуда знать?

Курт Валландер понял, что никто из близких понятия не имеет, где она живет. Иногда она ночевала у матери. Но затем опять исчезала и шла своей, неизвестной им дорогой.

Я должен поговорить с Моной, подумал он. В разводе мы или нет, но общаться нужно. Так больше не может продолжаться.

— Выпить хочешь? — спросил отец.

Меньше всего Валландеру хотелось пить. Но он знал, что отказываться бессмысленно.

— Спасибо, — сказал он.

Из сарая был проход в дом. Низкий потолок, убогая мебель. Он сразу заметил, что в доме грязь и беспорядок.

Он этого не замечает, подумал он. А почему я раньше не видел? Надо поговорить с Кристиной. Он уже не может жить один.

И в этот миг зазвонил телефон.

Отец взял трубку.

— Тебя, — буркнул он, даже не пытаясь скрыть раздражение.

Линда, подумал Валландер. Наверняка Линда.

Это был Рюдберг. Он звонил из больницы.

— Она умерла, — сказал он.

— Приходила в сознание?

— Вообще-то да. Десять минут, не больше. Врачи думали, что теперь пойдет на поправку, а она взяла и умерла.

— Сказала что-нибудь?

Голос Рюдберга прозвучал задумчиво:

— По-моему, тебе лучше приехать в город.

— Что она сказала?

— Вряд ли тебе понравится то, что она сказала.

— Я еду в больницу.

— Лучше в полицию. Я же сказал, она мертва.

Курт Валландер положил трубку.

— Мне надо ехать.

Отец смотрел на него со злобой:

— Тебе нет до меня никакого дела.

— Я приеду завтра, — сказал Курт Валландер, думая про себя, что же делать с этой разрухой, среди которой живет отец. — Я точно приеду завтра, и мы сможем посидеть и поболтать. Приготовим что-нибудь поесть, сыграем в покер.

Курт Валландер почти не умел играть в карты, зато знал, чем ублажить отца.

— Буду завтра в семь, — сказал он.

И поехал назад в Истад.

Без пяти восемь он вошел в ту же самую стеклянную дверь, из которой вышел два часа назад. Эбба приветливо кивнула ему.

— Рюдберг ждет в столовой.

Рюдберг сидел, склонившись над чашкой кофе. Когда Курт увидел его лицо, сразу понял: их ждут неприятности.

4

В столовой они были одни. На первом этаже какой-то пьяница громко возмущался, что его привезли в полицию. А так было тихо, только слабо жужжали обогреватели.

Курт Валландер присел напротив.

— Сними пальто, — сказал Рюдберг, — иначе замерзнешь, когда выйдешь на улицу.

— Сначала я хочу услышать, что она сказала. Потом решу, снимать пальто или нет.

Рюдберг пожал плечами:

— Она умерла.

— Это я уже понял.

— Но она пришла в себя незадолго до смерти.

— Говорила что-нибудь?

— Это сильно сказано — говорила. Шептала. Или шипела.

— Записали на магнитофон?

Рюдберг покачал головой.

— Нечего было писать. Даже и расслышать было почти невозможно. В основном бред. Но я записал все, что понял.

Он вытащил из кармана видавший виды блокнот, стянутый широкой аптечной резинкой. Из блокнота торчал карандаш.

— Она назвала имя мужа, — сказал Рюдберг. — Думаю, хотела узнать, как он себя чувствует. Потом что-то непонятное. Я попытался спросить, кто к ним приходил ночью. Знала ли она их, как они выглядели? Я спрашивал все время, пока она была в сознании. И мне кажется, она меня поняла.

— И что она ответила?

— Я понял только одно слово. «Иностранный».

— Иностранный?

— Именно так. Иностранный.

— То есть она имела в виду, что те, кто убил ее мужа, были иностранцы?

Рюдберг кивнул.

— Ты уверен?

— Часто я говорю, что уверен, если я не уверен?

— Нет.

— Вот так. Теперь мы знаем: последнее, что она произнесла на пороге смерти, было слово «иностранный».

Валландер снял пальто и налил себе кофе.

— Что она имела в виду, черт подери? — пробормотал он.

— Я сидел и думал, пока тебя ждал, — ответил Рюдберг. — Они могли выглядеть не по-шведски. Или говорить на другом языке. Или по-шведски, но с акцентом. Возможностей много.

— Что значит — выглядеть не по-шведски? — спросил Курт Валландер.

— Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, — ответил Рюдберг. — В общем, мы можем только догадываться, почему она так сказала.

— А если она все выдумала?

Рюдберг кивнул:

— Тоже возможно.

— Но ты так не думаешь?

— С чего бы ей в последние секунды жизни что-то выдумывать? Старики обычно не врут.

Курт Валландер отхлебнул остывший кофе.

— Из всего этого следует, что нам надо искать следы одного или нескольких иностранцев. Лучше бы она сказала что-нибудь другое.

— Ситуация — поганей не приснится.

Некоторое время оба сидели молча. Пьяница наконец замолчал. Было без девятнадцати минут девять.

— Представь, как это звучит, — прервал Курт Валландер затянувшуюся паузу. — «Единственное, что известно полиции в связи с двойным убийством в Ленарпе, это то, что убийцы, по-видимому, были иностранцами».

— У меня есть опасения и похуже, — сказал Рюдберг.

Курт Валландер прекрасно понимал, что он хотел сказать.

В двадцати километрах от Ленарпа был большой лагерь беженцев, уже не раз подвергавшийся нападению. По ночам там жгли кресты, бросали камни в окна, стены были изрисованы нацистскими лозунгами. Жители окрестных деревень и хуторов с самого начала протестовали против организации лагеря в старом замке Хагехольм. Протесты продолжались и сейчас.

Люди не хотели жить рядом с беженцами.

Валландер и Рюдберг знали еще кое-что, что не было известно широкой публике.

Двоих беженцев поймали на месте преступления при попытке взломать контору предприятия, сдающего в аренду сельскохозяйственную технику. К счастью, хозяин предприятия не был таким уж яростным ксенофобом, так что все дело удалось спустить на тормозах. Взломщиков в стране уже не было, поскольку в виде на жительство им, естественно, отказали.

Валландер и Рюдберг уже не раз говорили о том, что случилось бы, выплыви эта история наружу.

— В это трудно поверить. Чтобы кто-то из беженцев, ожидающих вида на жительство, совершил убийство? Маловероятно, — сказал Курт Валландер.

Рюдберг смотрел на него задумчиво.

— Помнишь, я говорил об удавке? — спросил он.

— Что-то насчет узла?

— Я не знаю этого узла. А об узлах я знаю довольно много, можешь мне поверить, я ходил под парусом всю свою молодость.

Курт Валландер глядел на него изучающе.

— Ну и к чему ты ведешь?

— К тому, что этот узел вряд ли завязал кто-то из бывших членов шведского скаутского кружка.

— Ну и что? Что, черт подери, у тебя на уме?

— Узел завязан иностранцем.

Курт не успел ничего ответить, потому что вошла Эбба. Она налила себе кофе.

— Шли бы вы домой и выспались, если хотите быть в форме, — посоветовала она. — Беспрерывно звонят журналисты, хотят, чтобы вы им что-нибудь сообщили.

— О чем? — сказал Курт. — О погоде?

— Похоже, они пронюхали, что бедняжка умерла.

Курт Валландер поглядел на Рюдберга. Тот покачал головой.

— Сегодня вечером никаких сообщений не будет, — сказал он. — Подождем до завтра.

Валландер поднялся и подошел к окну. Ветер дул по-прежнему, но небо было чистое. Ночь опять выдастся холодная.

— Вряд ли мы сможем скрыть, что она перед смертью что-то сказала, — произнес он задумчиво. — А сказав «А», придется сказать и «Б» — что именно она сказала. А это скандал.

— Можно попытаться не упоминать подробностей, — сказал Рюдберг, надевая шляпу. — В интересах следствия.

Валландер посмотрел на него с удивлением:

— Чтобы потом нас обвиняли, что мы скрываем от прессы важную информацию? Что мы прикрываем преступников-иностранцев?

— Ты же понимаешь — могут пострадать невинные люди. Ты представляешь, что начнется в лагерях, если станет известно, что полиция ищет каких-то иностранцев?

Валландер знал, что Рюдберг прав. Внезапно он почувствовал неуверенность.

— Утро вечера мудренее, — сказал он. — Давай встретимся завтра в восемь, только ты и я. Тогда и решим, как быть дальше.

Рюдберг кивнул и, прихрамывая, пошел к выходу. У дверей он остановился и обернулся.

— Но есть и такая возможность, и мы не можем ее исключить, — сказал он. — Что это все же кто-то из беженцев.

Курт сполоснул чашки и поставил их в сушилку.

На самом деле я надеюсь, что так оно и есть, подумал он. Я даже надеюсь, что убийцы отыщутся в лагере беженцев. Тогда, может быть, удастся переломить этот безответственный, безалаберный настрой в стране, когда кто угодно и на любых основаниях может пересечь границу и попросить убежища.

Но Рюдбергу он этого, понятно, не сказал. О таких вещах лучше не распространяться.

И опять, пригибаясь, пошел к своей машине. Проклятый ветер… Несмотря на усталость, домой ему не хотелось.

По вечерам он особенно остро ощущал свое одиночество.

Он включил зажигание и поменял кассету. Теперь настала очередь увертюры к «Фиделио».

Уход жены стал для Валландера полной неожиданностью. Правда, в душе он сознавал, хотя и не мог с этим смириться, что должен был почувствовать опасность задолго до ее ухода. Что брак постепенно шел к своему краху — им просто-напросто стало скучно вместе. Они поженились с Моной очень молодыми и слишком поздно поняли, что постепенно отдаляются друг от друга. Может быть, именно Линда первая среагировала на окружающую их пустоту.

Когда Мона в тот октябрьский вечер сообщила, что хочет развестись, он подумал, что этого, собственно, и ожидал. Но, поскольку в самой мысли таилась угроза, Курт Валландер инстинктивно отгонял ее, все сваливая на собственную занятость. Слишком поздно он осознал, что Мона хорошо подготовилась к разводу. В пятницу вечером она сказала, что им надо развестись, а в воскресенье уехала от него в Мальмё, в заранее снятую квартиру. Он чувствовал себя брошенным, стыд и гнев переполняли его. В бессильной ярости, ощущая, как рушится его мир, он ударил ее по лицу.

После этого осталось только молчание. Она собирала свои вещи днем, когда его не было дома. Взяла с собой очень мало, почти все оставила, и он чувствовал себя глубоко уязвленным. Подумать только — с какой легкостью она расставалась со своим прошлым, чтобы начать новую жизнь, в которой для него не было места. Даже в виде воспоминания.

Он звонил ей. Поздно по вечерам встречались их голоса. Изнемогая от ревности, он выспрашивал, оставила ли она его ради другого мужчины.

— Ради другой жизни, — ответила она. — Чтобы начать другую жизнь, пока не поздно.

Он умолял ее. Пытался казаться равнодушным. Просил прощения за то, что был к ней недостаточно внимателен. Но ничто не могло заставить ее изменить решение.

За два дня до Рождества по почте пришли документы о разводе. Открыв конверт и осознав, что все кончено, Валландер почувствовал, что в нем что-то сломалось. Словно пытаясь убежать, он взял больничный и отправился куда глаза глядят. Почему-то оказался в Дании. Внезапная непогода застигла его на севере Зеландии, и он провел Рождество в холодной комнате в пансионате под Гиллелейей. Там он писал ей длинные письма. Потом все порвал и развеял клочки над морем — символический жест, попытка убедить себя смириться с тем, что случилось.

За два дня до Нового года он вернулся в Истад и приступил к работе. Новый год он встретил, расследуя избиение женщины в Сварте, и вдруг с ужасом подумал, что ударил Мону и сам мог бы стать обвиняемым.

Увертюра к «Фиделио» закончилась, магнитофон выплюнул кассету, и тут же автоматически включилось радио. Передавали репортаж с какого-то хоккейного матча.

Он выехал со стоянки с мыслью отправиться домой.

Но вместо того ехал по прибрежному шоссе в сторону Треллеборга. Миновав старую тюрьму, он увеличил скорость. Езда всегда отвлекала его от мрачных мыслей.

Вдруг он сообразил, что уже в Треллеборге. В гавань медленно входил огромный паром, и тут, повинуясь мгновенному побуждению, Валландер остановил машину.

Он вспомнил, что несколько бывших сотрудников полиции в Истаде работают теперь на паспортном контроле в треллеборгском порту. Может быть, кто-то из них сегодня на дежурстве.

Он шел по пустынному причалу, залитому бледно-желтым светом.

С ревом, будто призрачное доисторическое чудовище, промчался грузовик.

Открыв дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», Валландер увидел, что двое дежурных полицейских ему незнакомы.

Он кивнул и представился. У старшего была седая борода и шрам на лбу.

— Ну и историйка у вас там, — сказал он. — Взяли их?

— Нет еще, — ответил Курт Валландер.

Разговор прервался — на контроль пошли пассажиры с парома. В основном — возвращающиеся домой шведы, встречавшие Новый год в Берлине. Но были и немцы из Восточной Германии, воспользовавшиеся наконец вновь обретенной свободой.

Через двадцать минут остались только девять пассажиров. Они пытались разъяснить, что ищут в Швеции убежища.

— Сегодня еще тихо, — сказал другой полицейский, тот, что помоложе. — Иногда их бывает до сотни на одном пароме. Можете себе вообразить.

Пятеро из беженцев принадлежали к одной эфиопской семье, но только у одного из них имелся паспорт, и Курт Валландер удивился про себя, как это им удалось проделать такое длинное путешествие с одним-единственным паспортом. Кроме эфиопов решения ожидали двое ливанцев и два молодых парня из Ирана.

Курт Валландер не понимал, что за настроение владеет беженцами — радостное предвкушение или страх.

— А теперь что? — поинтересовался он.

— Сейчас приедут из Мальмё и заберут их, — сказал старший. — Сегодня очередь Мальмё. Нам сообщили по рации, что среди пассажиров много беспаспортных. Иногда мы даже просим подкрепления.

— А что будет в Мальмё? — спросил Валландер.

— Их разместят пока на корабле в порту Ольехамн. Такой плавучий лагерь. Там они и будут, пока их не переправят дальше. Если не выдворят сразу.

— А что думаете насчет этих?

Полицейский пожал плечами:

— Этим, скорее всего, разрешат остаться. Хотите кофе? У нас есть немного времени до следующего парома.

Валландер покачал головой:

— В другой раз. Мне надо ехать.

— Надеюсь, вы их возьмете.

— Я тоже надеюсь, — сказал Курт Валландер.

По дороге домой он задавил зайца. Что-то мелькнуло в свете фар, он резко затормозил, но зверек все равно мягко шлепнулся о левое переднее колесо. Он не остановился посмотреть — заяц наверняка погиб.

Что это со мной? — подумал он.

Ночью он плохо спал. В пять утра внезапно проснулся. Во рту пересохло. Ему приснилось, что кто-то пытается его задушить. Поняв, что уже не заснет, он встал и сварил кофе.

Вгляделся в темноту — термометр, который он когда-то криво прибил за кухонным окном, показывал шесть градусов мороза. Уличный фонарь раскачивался на ветру. Валландер сидел на кухне и думал про вчерашний разговор с Рюдбергом. Случилось именно то, чего он боялся. Умирающая женщина не сказала ничего, что могло бы им помочь. Ее слова о каком-то иностранце ничего определенного не дают. Им не за что ухватиться, чтобы двигаться дальше.

В половине седьмого Валландер оделся. Долго бродил по комнатам, бессистемно открывая шкафы. Где же его толстый свитер?

Он вышел на улицу, где свистел и выл ветер, поехал по Эстерледен, а оттуда свернул на шоссе в направлении Мальмё. До встречи с Рюдбергом, назначенной на восемь, надо еще раз поговорить с соседями Лёвгренов. Его не оставляло чувство — что-то тут не то. Нападения на стариков редко бывают случайными. Как правило, они вызваны слухами о припрятанных деньгах. Такие грабители иной раз тоже не церемонятся с жертвами, но с подобной методичной, хладнокровной жестокостью он столкнулся впервые.

В деревнях люди встают рано, думал он, сворачивая на проселок к дому Нюстрёма. Может быть, они припомнили что-нибудь?

Он остановился и заглушил мотор. В ту же секунду в кухонном окне погас свет.

Боятся, подумал он. Может, вообразили, что это вернулись убийцы?

Фары он оставил включенными, чтобы было видно, как он идет к дому.

Он больше почувствовал, чем увидел, вспышку огня, ударившего из зарослей рядом с домом. Оглушительный грохот бросил его на землю. Камешек царапнул щеку, так что на какую-то секунду Валландер подумал, что ранен.

— Полиция! — закричал он. — Не стреляйте! Не стреляйте, черт бы вас подрал!

В лицо ударил луч карманного фонаря. Рука с фонарем дрожала, и пучок света прыгал из стороны в сторону. Старик Нюстрём стоял над ним со старым дробовиком.

— Это вы, что ли? — спросил он.

Валландер поднялся отряхиваясь.

— Куда вы целились? — спросил он.

— Я стрелял в воздух, — ответил Нюстрём.

— А лицензия на оружие у вас есть? Иначе могут быть неприятности.

— Сегодня моя очередь сторожить, — пролепетал старик дрожащим от пережитого страха голосом.

— Я погашу фары, — сказал Валландер спокойно, как мог. — А потом мы с вами поговорим.

На кухонном столе стояли две коробки с патронами, на скамье лежали ломик и большая кувалда. Черный кот сидел на подоконнике и глядел на него с явной угрозой. Жена стояла у плиты и варила, помешивая, кофе.

— Откуда мне знать, что это полиция, — виновато пробормотал Нюстрём. — В такую-то рань.

Курт Валландер отодвинул кувалду и сел на скамью.

— Она умерла вчера вечером, — сказал он. — Я подумал, что лучше мне самому вам рассказать.

Всякий раз, когда приходилось сообщать о чьей-то смерти, Валландер испытывал чувство нереальности происходящего. Рассказать незнакомым людям о том, что их ребенок или родственник внезапно скончался, рассказать так, чтобы это прозвучало более или менее достойно? Смерти, о которых сообщала полиция, были, как правило, неожиданными, чаще всего насильственными, а их обстоятельства — весьма жестокими. Кто-то ехал в автомобиле за покупками — погиб. Ребенок катался на велосипеде — попал под машину. Кого-то избили или ограбили, кто-то покончил жизнь самоубийством. Когда полицейский стоит в дверях, люди просто отказываются верить тому, что слышат.

Двое стариков на кухне молчали. Пожилая женщина продолжала помешивать ложкой в кофейнике. Старик поглаживал ствол дробовика, и Валландер незаметно чуть отодвинулся, чтобы не попасть под случайный выстрел.

— Значит, померла Мария, — проговорил старик медленно.

— Врачи сделали все, что могли.

— Может, это и к лучшему, — сказала его жена с неожиданным жаром. — Для чего бы ей жить, раз его убили?

Нюстрём положил ружье на стол и встал. Валландер обратил внимание на то, что старик по-прежнему щадит колено.

— Пойду задам лошади корма, — сказал Нюстрём и натянул старую кепку.

— Вы не против, если я пойду с вами? — спросил Курт Валландер.

— Почему я должен быть против? — пожал плечами старик и открыл дверь.

Когда они вошли в конюшню, кобыла заржала. Пахнуло теплым навозом. Нюстрём привычно забросил в стойло охапку сена.

— Потом я у тебя почищу, — сказал он лошади и потрепал ее по холке.

— Зачем они держали лошадь? — поинтересовался Валландер.

— Для старого крестьянина пустое стойло — хуже покойницкой, — сказал Нюстрём. — Она была у них вместо товарища.

Курт Валландер подумал, что он с таким же успехом может задать свои вопросы прямо здесь, в конюшне.

— Вы сегодня сторожили усадьбу, — сказал он. — Вам страшно, я могу это понять. И вы наверняка думали, почему убили именно их. Наверняка ведь задавали себе вопрос: почему их? Почему не нас?

— Денег у них не было, — сказал Нюстрём. — И особых ценностей тоже. Во всяком случае, ничего не пропало. Я так и сказал давешнему полицейскому. Он попросил, чтоб я дом осмотрел. Ежели чего может и не хватает, так это старых стенных часов.

— Ежели чего?

— А может, кто из дочек взял. Всего не упомнишь.

— Значит, денег не было, — сказал Валландер. — Нет денег — нет врагов.

Тут его осенило:

— А вы? Вы-то сами храните деньги дома? Может, они просто перепутали дом?

— Все наши деньги в банке, — сказал Нюстрём. — И у нас тоже нет никаких врагов.

Они вернулись в дом и выпили кофе. Курт Валландер заметил, что у женщины красные глаза. Она воспользовалась их отсутствием, чтобы поплакать.

— Ничего необычного не замечали в последнее время? — спросил он. — Никакие незнакомцы их не навещали?

Старики переглянулись и отрицательно покачали головами.

— Когда вы говорили с ними в последний раз?

— Позавчера мы пили кофе, — сказала Ханна, — как обычно. Мы уже сорок лет вместе пьем кофе. Каждый день. Пили…

— Они не казались встревоженными? Обеспокоенными чем-то?

— Юханнес был простужен, — сказала Ханна. — А так — все, как всегда.

Безнадежно, подумал Курт Валландер. Он не знал, что еще спросить. Каждый их ответ был как захлопывающаяся перед носом дверь.

— У них не было знакомых иностранцев?

Старик удивленно поднял брови:

— Иностранцев?

— Ну, нешведов.

— Несколько лет назад у них жили в палатке какие-то датчане, — вспомнил старик. — На празднике середины лета.

Курт Валландер посмотрел на часы: уже полвосьмого. Если он не хочет опоздать на встречу с Рюдбергом, надо ехать.

— Попробуйте еще повспоминать, — сказал он. — Подумайте. Все, что вы ни вспомните, может принести пользу расследованию.

— У меня на дробовик лицензия, — сказал Нюстрём, провожая его к машине. — И я в вас не целился. Хотел только напугать.

— Это вам удалось, — сказал Валландер. — Но я думаю, вы можете спать по ночам спокойно. Грабители сюда не вернутся.

— А вы смогли бы? — спросил Нюстрём. — Вы смогли бы спать, если бы ваших соседей зарезали, как на бойне?

Поскольку Курт Валландер не знал, что ответить, то предпочел промолчать. Поблагодарил за кофе, сел в машину и поехал.

Черт знает что, думал он. Ни следа, ни зацепки, ничего. Только этот Рюдбергов узел и слово «иностранный». Двое стариков, никакой антикварной мебели, никаких денег в кубышке, убиты так, будто это не просто ограбление, а убийство из ненависти или из мести.

Что-то должно быть, размышлял он. Что-то должно быть необычное в этих двух стариках.

Если бы лошади умели говорить!

Эта лошадь… Что-то его беспокоило, хоть он и не мог понять что. Но он был достаточно опытен, чтобы не оставлять свое беспокойство без внимания. Что-то там не то с этой лошадью.

Без четырех минут восемь он затормозил у здания полиции в Истаде. Казалось, ветер ещё усилился, теперь он налетал порывами. Хотя, похоже, стало немного теплее.

Только бы не пошел снег, в который раз подумал он. Эбба была на месте. Он кивнул ей:

— Рюдберг пришел?

— Он у себя, — сказала Эбба. — Уже начали звонить. И телевидение, и радио, и газеты. И шеф полиции из Мальмё.

— Попридержи их еще чуть-чуть, — попросил Курт Валландер. — Я должен сначала поговорить с Рюдбергом.

Прежде чем идти к Рюдбергу, он зашел к себе и повесил куртку.

Кабинет Рюдберга был в том же коридоре, что и его. Он постучал в дверь и услышал в ответ невнятное бурчание.

Когда он вошел, Рюдберг стоял и смотрел в окно. Вид у него был невыспавшийся.

— Привет, — сказал Валландер. — Принести кофе?

— С удовольствием. Только без сахара. Я с этим завязал.

Валландер взял в столовой две пластмассовые кружки с кофе и направился к Рюдбергу.

Но у дверей он остановился.

Как же все-таки быть, подумал он. Что делать? Держать в секрете ее последние слова в так называемых интересах следствия? Или все открыть прессе? Как быть?

Не знаю я, как быть, подумал Валландер с раздражением и толкнул дверь ногой.

Рюдберг уже сидел за столом и расчесывал редкие волосы. Курт Валландер опустился в продавленное кресло для посетителей.

— Закажи новое кресло, — посоветовал он.

— Денег не дают, — коротко сказал Рюдберг и сунул расческу в ящик стола.

Курт Валландер поставил кофе на пол рядом с креслом.

— Я сегодня проснулся ни свет ни заря, — сказал он мрачно. — Поехал еще разок поговорить с Нюстрёмом. Старик сидел в засаде и встретил меня залпом из дробовика.

Рюдберг показал на щеку и вопросительно посмотрел на Курта.

— Нет, — сказал Курт, — это не дробь. Я бросился на землю. Где стоял, там и бросился. Говорит, у него есть лицензия, черт его знает.

— Что-нибудь новое сказали?

— Ничего. Ничего. Ни денег, ничего не было. Если они не врут, понятно.

— С чего бы им врать?

— И в самом деле, с чего бы?..

Рюдберг отхлебнул кофе и скривился:

— А знаешь, что у полицейских рак желудка бывает чаще, чем у других людей?

— Не знал.

— Так вот знай. Я думаю, это из-за бесчисленных чашек скверного кофе.

— Без кофе ничего не раскроешь. За чашкой кофе только и можно что-нибудь придумать.

— Как сейчас, например?

Валландер покачал головой.

— У нас что, есть с чего начать? Нет. Ничего нет.

— Ты слишком нетерпелив, Курт. — Рюдберг смотрел на него, потирая нос. — Ты меня прости, что я говорю, как старый ментор. Но в этом случае мы должны полагаться только на терпение.

Они еще раз обсудили ситуацию. Техники-криминалисты снимают отпечатки пальцев и пробивают по центральному дактилоскопическому регистру. Ханссон собирает информацию о всех раскрытых случаях подобных ограблений — где сейчас преступники, кого освободили за недостатком улик, кто сидит в тюрьме. Контакт с жителями Ленарпа надо продолжить, может быть, что-то даст разосланный опросник. И Рюдберг, и Валландер следовали традициям истадской полиции — вести дело настойчиво, методично и скрупулезно, рано или поздно что-нибудь да выплывет. Какой-то след, ниточка, зацепка. Только терпение. Методичная работа и терпение. Умение ждать.

— Мотив? — настаивал Валландер. — Если это, конечно, не деньги. Или слухи о деньгах. Что тогда? Удавка… Ты ведь думаешь то же, что и я. Это двойное убийство продиктовано ненавистью или местью или тем и другим.

— Давай подумаем. Представь себе двух грабителей, которым отчаянно нужны деньги. И они уверены, что у Лёвгренов есть кубышка. Представь, что деньги им нужны до зарезу, а уважения к человеческой жизни у них никакого. Тут недалеко и до пыток.

— Почему это — до зарезу? — удивился Валландер.

— Ты знаешь не хуже моего. Есть наркотики, вызывающие такую зависимость, что человек готов на все.

Да, это он знал, и не только знал, но и видел собственными глазами. Насилия в стране становилось все больше, и почти всегда за этим стояла наркоторговля или наркозависимость. Бог пока милует Истад — такие преступления случаются здесь достаточно редко, но Валландер не строил иллюзий насчет того, что их это не коснется.

Тихих уголков уже не осталось. И Ленарп тому доказательство.

Он сел поудобнее.

— Что будем делать?

— Это ты — начальник, — улыбнулся Рюдберг.

— Я хочу знать твое мнение.

Рюдберг поднялся, подошел к окну, пальцем пощупал землю в цветочном горшке. Земля была сухая.

— Если хочешь знать мое мнение, ты его узнаешь. Но ты должен понимать, что я далеко не на сто процентов уверен. Во-первых, с чего бы мы ни начали, все равно поднимется переполох. Но все же, я думаю, разумнее потянуть несколько дней. У нас куча такого, в чем надо разобраться.

— Например?

— Были у Лёвгренов знакомые иностранцы?

— Я спрашивал об этом сегодня. Возможно, некие датчане.

— Вот видишь.

— Вряд ли это они. Те просто ставили палатку на земле Лёвгренов, когда приезжали на праздник середины лета.

— А почему не они? Во всяком случае, это тоже надо проверить. И есть же еще люди, не только соседи. Насколько я понял, у Лёвгренов большая родня.

Курт Валландер подумал, что Рюдберг прав. И в самом деле есть причины, по которым лучше не спешить с разглашением предсмертных слов старушки Лёвгрен. Поиски убийц иностранного происхождения надо пока вести негласно — в интересах следствия.

— А что мы вообще знаем об иностранцах, совершивших преступления в Швеции? — спросил он. — Есть какой-нибудь реестр?

— Реестры есть на все, — кивнул Рюдберг. — Посади кого-нибудь за компьютер, пусть зайдет в центральную базу данных, может, что и найдем.

Курт Валландер поднялся. Рюдберг смотрел на него с удивлением.

— Ты ничего не спрашиваешь об удавке? — поинтересовался он.

— Прости, забыл.

— Так вот, в Лимхамне есть старый парусный мастер, который знает все об узлах. Я читал о нем в прошлом году в газете. Я думаю, стоит потратить время и найти его. Не обязательно это что-то нам даст. Но все-таки…

— Я хочу, чтобы ты был на совещании, — перебил его Валландер. — Потом можешь ехать в Лимхамн.

В десять часов все были в кабинете Курта Валландера.

Разговор был очень коротким. Валландер передал слова умирающей женщины и подчеркнул, что эти сведения пока не должны разглашаться. Никто не возражал.

Мартинссон уселся за компьютер искать преступников-иностранцев. Несколько полицейских поехали в Ленарп продолжать расспросы. Валландер попросил Сведберга присмотреться к польской семье, по-видимому, находившейся в Швеции нелегально. Он хотел узнать, почему они выбрали именно Ленарп. Без четверти одиннадцать Рюдберг уехал в Лимхамн искать парусного мастера.

Оставшись один, Валландер уставился на прикнопленную к стене карту. Откуда прибыли эти убийцы? И куда потом скрылись?

Потом он сел за стол и сообщил Эббе, что готов отвечать на звонки. Больше часа он разговаривал с журналистами. Но девушка с местного радио так и не позвонила. В четверть первого в дверь постучал Нурен.

— А ты разве не в Ленарпе? — удивился Курт.

— Был в Ленарпе. Но есть одна штука, которая не дает мне покоя. — Вымокший до нитки Нурен присел на краешек стула. Снаружи лил дождь — температура была уже плюсовая. — Может быть, это все не имеет никакого значения, — сказал Нурен. — Но я все время об этом думаю.

— Обычно почти все имеет значение, — сказал Валландер.

— Ты помнишь лошадь?

— Конечно, помню.

— Ты просил меня дать ей сена.

— И воды.

— Сена и воды. Но я этого не сделал.

Курт Валландер посмотрел на него с удивлением:

— Почему?

— Не надо было. У нее уже были и сено, и вода.

Курт Валландер помолчал немного.

— Продолжай, — сказал он. — У тебя, похоже, есть какие-то идеи.

Нурен пожал плечами.

— Когда я был мальчишкой, у нас была лошадь, — сказал он. — Когда ей давали сено, она съедала все подчистую. Я только хочу сказать, что кто-то уже дал ей сена. Самое большее за час до нашего приезда.

Валландер потянулся к телефону.

— Если ты собираешься звонить Нюстрёму, то незачем.

Рука Валландера повисла в воздухе.

— Я говорил с ним перед тем, как сюда ехать. Он не давал лошади корм.

— Мертвецы тоже не кормят лошадей, — сказал Курт Валландер. — Кто же мог это сделать?

Нурен поднялся со стула.

— Странно, — произнес он задумчиво. — Они пытают и забивают насмерть одного, душат другую, а потом идут на конюшню кормить лошадь. Что за логика?

— Логики никакой, — согласился Валландер.

— А может, это ничего и не значит.

— Или наоборот. Молодец, что пришел и рассказал.

Нурен попрощался и вышел.

Валландер задумался. Интуиция его не подвела — с лошадью и правда что-то было не так. Зазвонил телефон.

Еще какой-то журналист жаждал с ним поговорить.

Без четверти час он вышел из управления полиции. Он решил навестить старого друга, которого не видел уже много-много лет.

5

Курт Валландер свернул с трассы Е-14 у дорожного указателя «Развалины крепости Шернсунд». Проехав немного, он остановил машину и вышел по малой нужде. Сквозь свист ветра слышался рев реактивных двигателей на аэродроме Стуруп. Прежде чем сесть в машину, счистил глину с башмаков. Погода менялась очень быстро, на термометре было уже плюс пять. По небу мчались рваные облака.

Сразу за развалинами гравийная дорога разделилась, и он поехал налево. Он никогда здесь раньше не бывал, но почему-то знал, что едет правильно. В памяти всплыло описание, полученное десять лет назад. Причем в малейших деталях. Наверное, у него мозги особым образом запрограммированы на дороги и вообще на топографию.

Примерно через километр покрытие стало совсем скверным. Он медленно переваливал через ухабы и удивлялся, как здесь могут ездить большие машины.

Дорога внезапно закончилась крутым спуском и уперлась в усадьбу с длинным рядом пристроенных друг к другу конюшен. Валландер въехал во двор и остановился. Когда он вышел из машины, стая ворон подняла дикий крик.

Усадьба выглядела заброшенной. Дверь конюшни хлопала на ветру. На какую-то секунду он даже решил, что не туда приехал.

Полное запустение, подумал он.

Символ сконской зимы — орущие черные птицы. И глина, прилипающая к подметкам.

Вдруг в дверях конюшни показалась молодая светловолосая девушка. Чем-то она напоминала Линду. Те же волосы, та же тонкая фигурка, такая же нервная походка. Он внимательно наблюдал за ней.

Она взялась за приставную лестницу, увидела Валландера и вытерла руки о серые жокейские галифе.

— Добрый день, — сказал Курт. — Я разыскиваю Стена Видена. Это здесь?

— Вы что, из полиции? — спросила девушка.

— Да, — сказал Валландер удивленно. — А откуда вы знаете?

— По голосу слышно. — Девушка опять ухватилась за лестницу.

— А он дома?

— Вы мне не поможете с лестницей? — попросила девушка.

Валландер увидел, что одна из планок лестницы зацепилась за доску внутренней обшивки, взялся за лестницу и, покачав, высвободил.

— Спасибо, — сказала девушка. — Стен у себя в конторе. — Она показала на красный кирпичный дом неподалеку.

— А вы здесь работаете? — спросил Курт Валландер.

— Да. — Она быстро полезла наверх. — А теперь отойдите-ка в сторонку!

Судя по тому, как она ловко сбрасывала сверху большие тюки сена, руки у нее были сильные.

Валландер пошел к конторе. И только собрался постучать в толстую дверь, как из-за угла появился мужчина.

Он не видел Стена Видена лет десять. Тот мало изменился. Те же вьющиеся волосы, то же худое лицо, красная сыпь на подбородке.

— Вот так сюрприз! — Стен издал нервный смешок. — Я-то думал, пришли подковать лошадей. А это ты. Сколько лет, сколько зим!

— Одиннадцать, — сказал Курт Валландер, подумав. — Лето семьдесят девятого.

— Лето рухнувших надежд, — сказал Стен Виден. — Пошли выпьем кофе?

Через гараж они прошли в здание из красного кирпича. Сильно пахло масляной краской. В полумраке виднелся ржавый комбайн. Стен Виден открыл еще одну дверь. Из-под ног выскочила кошка. Они вошли в комнату — странную смесь жилья и конторы. У стены стояла незастеленная постель с несвежим бельем. Телевизор, видео, микроволновая печь на столе. В старом кресле свалена одежда. Огромный письменный стол. Стен Виден налил кофе из термоса, стоявшего рядом с факсом в широкой оконной нише.

А ведь он мечтал петь в опере, подумал Валландер. И вспомнил, как они оба в конце семидесятых мечтали о будущем — как оказалось, недостижимом. Курт Валландер мечтал стать импресарио, а тенор Стена Видена должен был звучать на всех оперных подмостках мира.

Курт служил тогда в полиции. Он и сейчас служит в полиции.

А когда Стен Виден понял, что голос не так уж хорош, то занялся пришедшей в полный упадок конюшней для скаковых лошадей, доставшейся ему от отца. Их дружба не выдержала общих разочарований. И вот прошло одиннадцать лет. Хотя живут они всего-то в пятидесяти километрах друг от друга.

— А ты малость разжирел, — заметил Стен, снимая со стула ворох газет.

— Зато ты все такой же, — сказал Курт с удивившим его самого раздражением.

— Лошадники толстыми не бывают, — засмеялся Стен своим нервным смехом. — У всех тонкие кости и тощие кошельки. Кроме таких, как Хан или Штрассер. Те могут себе позволить.

— Как дела? — спросил Курт, усаживаясь.

— Ни шатко ни валко. Не могу сказать, что достиг больших успехов, но и не прогорел. Всегда есть неплохая лошадь в стойле. Сейчас получил нескольких двухлеток, так что дело крутится. Но, по правде сказать… — Он, не закончив фразы, сунул руку в ящик стола и достал оттуда ополовиненную бутылку виски. — Хочешь?

Курт Валландер покачал головой.

— Полицейскому не стоит попадаться пьяным за рулем, — сказал он. — Хотя такое случается.

— Ну что ж, за твое здоровье, — сказал Стен и отпил прямо из горлышка.

Он достал из мятой пачки сигарету и долго искал среди бумаг зажигалку.

— Как Мона? — спросил он. — Линда, отец? И твоя сестра, как ее, Черстин?

— Кристина.

— Ну конечно, Кристина. У меня плохая память, ты же знаешь.

— Мелодии ты никогда не забывал.

— Разве?

Он сделал еще глоток из бутылки. Курт заметил, что его что-то мучает. Может быть, не следовало сюда приезжать? Может, Стен вовсе не хочет вспоминать прошлое?

— Мы с Моной развелись, — сказал он. — Линда живет сама по себе, а отец, как всегда, пишет свои картины. Но, похоже, начинает впадать в маразм. Что с ним делать, ума не приложу.

— А ты знаешь, что я женился? — спросил Стен. Похоже, он даже не слышал, что сказал ему Курт.

— Нет, конечно.

— Когда отец понял, что ему уже не под силу тянуть лямку, он передал эту чертову конюшню мне, а сам запил по-черному. До этого он хоть как-то соображал, сколько может в себя влить. Я понял, что мне одному не справиться с ним и с его собутыльниками, и женился на девушке, она работала здесь же в конюшне. Потому, наверное, что она ловко управлялась с отцом. Она с ним обращалась как со старым конем. Пусть делает все что хочет, но до определенных границ. Мыла его из шланга. Но, когда отец умер, я заметил, что от нее пахнет так же, как от него, и развелся.

Он опять выпил. Курт Валландер заметил, что Виден начинает пьянеть.

— Каждый день думаю, не продать ли эту конюшню. Думаю, миллион за нее возьму. После раздачи долгов останется тысяч четыреста, куплю кемпер и поеду куда глаза глядят. Будет у меня дом на колесах.

— Куда поедешь?

— В том-то и дело. Не знаю. Нет такого места, куда бы мне хотелось поехать.

Курту Валландеру стало очень грустно. Хотя Стен Виден внешне почти не изменился за последний десяток лет, это был другой человек. Тусклый, без выражения, надтреснутый голос, голос отчаявшегося человека. А десять лет назад это был веселый парень, желанный гость на вечеринках.

Девушка, спросившая, не из полиции ли он, ехала верхом мимо окна.

— Кто это? — спросил Курт Валландер. — Она сразу угадала, что я из полиции.

— Ее зовут Луиза. Она уж точно чует полицейских за версту. С двенадцати лет по приютам для малолетних преступников. Я у нее вроде опекуна. С лошадьми она — лучшего желать нельзя. Но полицейских ненавидит. Утверждает, что какой-то полицейский ее изнасиловал.

Он выпил еще и мотнул головой в сторону незастеленной кровати.

— Иногда она спит со мной. По крайней мере, у меня такое чувство, что именно она спит со мной, а не наоборот. Это ведь не наказуемо?

— С чего бы? Она ведь не малолетка.

— Ей девятнадцать. Но ведь я опекун, мне же не положено спать с ней, а?

Курт почувствовал, что Виден становится агрессивным. Внезапно он пожалел, что приехал.

Хоть он и старался убедить себя, что сделал это исключительно в интересах следствия, в глубине души Валландер знал, что просто хотел дать себе передышку, поговорить о Моне, услышать слова утешения.

— Я хотел поговорить о лошадях, — сказал он. — Ты, может быть, читал о двойном убийстве в Ленарпе?

— Я не читаю газет, — хмыкнул Стен Виден. — Только программы скачек, и все. Меня не касается, что там у вас происходит.

— Убиты двое стариков, — продолжал Курт. — У них была лошадь.

— Лошадь тоже убили?

— Нет, лошадь не убили. Мало этого, убийцы, похоже, задали ей корма перед тем, как исчезнуть. Вот я и хотел тебя спросить: как быстро лошадь может управиться с охапкой сена?

Стен сделал еще глоток и взял новую сигарету.

— Шутишь? Ты хочешь сказать, что приехал сюда узнать, как быстро едят лошади?

— Я хотел тебя попросить съездить со мной и посмотреть на эту лошадь, — довольно резко произнес Валландер. Он начинал злиться.

— У меня нет времени, — сказал Стен. — Сейчас приедет кузнец, и мне надо еще сделать шестнадцать уколов витамина.

— А завтра?

Глаза у Стена блеснули.

— А мне заплатят? — спросил он.

— Заплатят.

— Посмотрим, — сказал Стен и записал номер на клочке грязной бумаги. — Позвони мне с утра.

Они вышли во двор. Ветер не стихал. Девушка по-прежнему была в седле.

— Красивое животное, — сказал Курт.

— Королева Маскарада. В жизни никогда ничего не выиграет. Ее хозяйка — богатая вдова мэра Треллеборга. Я честно советовал продать ее какой-нибудь школе верховой езды, но она упорно считает, что у кобылы есть шансы. Нет у нее никаких шансов.

Они дошли до машины.

— Знаешь, как умер мой отец? — внезапно спросил Свен Виден.

— Нет.

— Поперся однажды на развалины крепости. Он любил там выпивать. Дело было ночью, осень… Свалился в крепостной ров и утонул. Там все заросло водорослями, ни черта не видно. Кепочка всплыла. Кепка с надписью: «Да здравствует жизнь!» Реклама какой-то фирмы, занимающейся секс-туризмом в Бангкоке.

— Ладно, приятно было повидаться, — сказал Курт Валландер, усаживаясь за руль. — Завтра позвоню.

— Как знаешь. — Стен Виден развернулся и пошел к конюшне.

В зеркало заднего вида Валландер видел, как тот стоит и о чем-то говорит с девушкой на лошади.

Зачем я приезжал, снова подумал он.

Когда-то мы были друзьями. У нас была мечта. Когда мечта лопнула, не осталось ничего. Наверное, мы оба очень любили оперу. Или это тоже нам только казалось?

Он ехал очень быстро. Надо было дать выход раздражению.

Когда он затормозил у выезда на шоссе, зазвонил телефон. Связь была скверная, но он разобрал, что это Ханссон.

— Езжай сюда! — кричал Ханссон. — Ты меня слышишь?!

— Что случилось? Что — там — случилось? — Курт старался говорить громко и раздельно.

— Тут сидит фермер из Хагестада и говорит, что знает, кто их убил.

Валландер почувствовал, как забилось сердце.

— Кто?! — закричал он. — Кто?!

Связь прервалась. Шорох и треск.

— Проклятье, — буркнул он себе под нос.

И помчался в Истад. Слишком быстро, упрекнул он себя. Если дежурит Нурен или Петерс, ему не поздоровится.

На спуске к центру мотор начал чихать. Кончился бензин.

Значит, датчик топлива не сработал — лампочка не загорелась.

Он чудом дотянул до бензоколонки напротив больницы. Подошел к автомату и обнаружил, что у него нет при себе денег. Пришлось идти в слесарную мастерскую в том же здании и просить взаймы двадцатку у хозяина. Тот знал его, Валландер несколько лет назад расследовал взлом в их фирме.

Оставив машину на стоянке, Валландер бросился в управление. Эбба попыталась что-то ему сказать, но он только нетерпеливо отмахнулся.

Дверь в кабинет Ханссона оказалась открыта, и он вошел без стука. Там было пусто.

В коридоре Валландер наткнулся на Мартинссона. Тот шел ему навстречу с ворохом компьютерных распечаток.

— Вот кого я ищу, — сказал Мартинссон. — Я накопал кое-что интересное. Черт знает, может, это были финны.

— Когда ничего не известно, мы считаем, что виноваты финны, — буркнул Валландер. — Сейчас мне некогда. Ты Ханссона не видел?

— По-моему, он не выходил из кабинета.

— Тогда объяви розыск. Его там нет.

Он заглянул в столовую, но и там никого не было, кроме девушки из канцелярии. Она готовила себе омлет.

Куда его черт понес, подумал Валландер и заглянул в свой кабинет.

Там тоже было пусто. Тогда он позвонил Эббе.

— Ты не знаешь, где Ханссон? — спросил он.

— Если бы ты не пролетел мимо как сумасшедший, я бы тебе сразу сказала, — ответила Эбба. — Он пошел в Фёренингсбанк.

— Что ему там делать? Он был один или с кем-то?

— С кем-то. Но я не знаю, кто это.

Валландер бросил трубку. Что задумал Ханссон?

Он позвонил Эббе еще раз:

— Можешь его отыскать?

— В банке?

— Если он там, то в банке.

Он очень редко просил Эббу кого-нибудь для него разыскать. Никак не мог привыкнуть к мысли, что у него есть секретарь. Если ему было что-то надо, он старался сделать это сам. Так привык с молодости. Только богачи и зазнайки гоняют других, чтобы те за них бегали. Что, трудно открыть телефонный справочник и поднять трубку? Валландеру казалось, что это непростительная лень.

Его размышления прервал телефонный звонок. Звонил Ханссон из Фёренингсбанка.

— Я думал, успею до того, как ты приедешь, — сказал он. — Тебе, наверное, интересно, что я здесь делаю?

— А ты как думаешь?

— Мы хотим проверить банковский счет Лёвгрена.

— Кто — мы?

— Его зовут Хердин. Но ты поговоришь с ним сам, мы будем через полчасика.

Они вернулись через час с четвертью. Хердин был ростом под два метра, жилистый и сухой, и, пожимая ему руку, Курт Валландер почувствовал, что тот очень силен.

— Мы немножко задержались, — сказал Ханссон, — зато сходили не впустую. Послушай, что говорит Хердин. И что мы обнаружили в банке.

Хердин сел на стул. Даже сидя он был огромного роста.

Похоже, ради похода в полицию он оделся в свой самый парадный наряд — выношенный костюм и рубашку с махрящимся воротом.

— Лучше будет, если мы начнем с самого начала, — сказал Курт Валландер и достал блокнот.

Хердин с удивлением посмотрел на Ханссона:

— Что, опять все сначала?

— Так будет лучше, — сказал Ханссон.

— Это длинная история, — засомневался Хердин.

— Давайте начнем с того, как вас зовут, — предложил Валландер.

— Ларс Хердин. У меня ферма в Хагерстаде, двадцать гектаров. Выращиваю бычков, но последнее время дело идет все хуже.

— У меня есть все его данные, — вставил Ханссон. Похоже, он торопился на бега.

— Если я правильно понимаю, вы пришли к нам, потому что у вас есть факты, касающиеся убийства супругов Лёвгрен. — Валландер поймал себя на излишней официальности. Надо бы попроще, подумал он.

— Ясно, что дело в деньгах, — сказал Ларс Хердин.

— В каких деньгах?

— В их деньгах, в чьих же еще?

— Вы не могли бы выражаться понятнее?

— Что тут непонятного? Немецкие деньги.

Курт Валландер глянул на Ханссона. Тот незаметно пожал плечами — имей терпение.

— Давайте поподробнее, — сказал Валландер. — Пожалуйста, все, что вы знаете.

— Лёвгрен и его отец неплохо заработали во время войны, — сказал Ларс Хердин. — У них была тайная скотобойня в смоландских лесах. Они покупали выбракованных лошадей, а мясо втихую продавали в Германию. Заработали кучу денег, и никто их не поймал. А Лёвгрен не только жадный, но и ушлый. Он хорошо поместил деньги, и с годами его капитал только рос.

— Вы имеете в виду отца Лёвгрена?

— Я имею в виду Лёвгрена. Отец умер сразу после войны.

— Вы хотите сказать, что они были состоятельными людьми?

— Не они. Она-то ничего не знала о деньгах.

— Он скрывал свое состояние от жены?

Ларс Хердин кивнул.

— Он всегда обманывал сестру.

Курт Валландер посмотрел на него вопросительно.

— Мария Лёвгрен была моей сестрой. Ее убили, потому что он припрятал свои денежки.

Валландер уловил горечь в словах Хердина. Или то была ненависть?

— И он хранил деньги дома?

— Только иногда.

— Иногда?

— Когда снимал со счета.

— Можно поподробнее?

На Хердина словно накатило.

— Юханнес Лёвгрен был просто мразью, — сказал он, — и я ничуть не жалею, что он подох. Но Марии не надо было умирать, этого… этого я никогда не прощу!

Взрыв произошел так неожиданно, что ни Ханссон, ни Валландер не успели среагировать. Ларс Хердин схватил со стола толстую стеклянную пепельницу и шарахнул ею со всей силы в стену, рядом с головой Валландера. Осколки брызнули во все стороны, и один из них впился ему в нижнюю губу.

Наступила такая тишина, что, казалось, заложило уши.

Ханссон поднялся с места, готовый броситься на огромного Хердина, но Валландер сделал предостерегающий жест рукой, и Ханссон медленно опустился на стул.

— Прошу прощения, — сказал Ларс Хердин. — Если у вас есть щетка… и совок… я все уберу… Вы не беспокойтесь, я заплачу.

— Уберут без вас, — сказал Курт Валландер. — Если вы успокоились, давайте продолжим разговор.

Ларс Хердин, казалось, овладел собой.

— Юханесс Лёвгрен был просто мразью, — повторил он. — Притворялся, что такой же, как все. Но думал он только о деньгах, которые они с папашей наворовали во время войны. Вечно жаловался, дескать, все так дорого, крестьяне все беднеют… А у самого была куча денег, и их становилось все больше.

— И эти деньги он держал в банке?

Ларс Хердин пожал плечами:

— В банке, в акциях, в облигациях — откуда мне знать?

— А зачем он иногда снимал большие деньги?

— Он ходил налево. У него была баба в Кристианстаде, он с ней в пятидесятые годы прижил ребенка. Мария опять же ничего не знала. Ни о бабе, ни о ребенке. Той он каждый год отдавал больше денег, чем Мария видела за всю свою жизнь.

— О каких примерно суммах идет речь?

— Двадцать пять, тридцать тысяч. Два-три раза в год. Он брал в банке наличные, находил подходящий предлог и ехал в Кристианстад.

Курт Валландер задумался, пытаясь выделить самые важные вопросы — выяснение всех деталей заняло бы несколько часов.

— Что сказали в банке?

— Если нет ордера, они ничего не скажут, — сказал Ханссон. — Мне не дали посмотреть бумаги. Но я поинтересовался, бывал ли он в банке в последнее время.

— Ну и что — бывал?

Ханссон кивнул:

— В четверг. За три дня до смерти.

— Точно?

— Одна из кассирш знает его в лицо.

— И что, он снял большие деньги?

— Я же сказал, этого они не могут сообщить. Но кассирша кивнула — улучила момент, когда директор отвернулся.

— Поговорим с прокурором, когда будет готов протокол свидетельских показаний. Мы должны заглянуть в его счета и понять, что происходит.

— Это кровавые деньги, — вставил Ларс Хердин.

Он был чернее тучи. Валландер испугался, как бы фермер опять не стал кидаться предметами.

— Вопросов остается много, — сказал он, — но один из них я хочу задать прямо сейчас. Откуда вы все это знаете? Вы же утверждаете, что Лёвгрен даже от жены скрывал свои тайны?

Ларс Хердин молча уставился в пол.

Курт Валландер посмотрел на Ханссона, но тот покачал головой.

— Вы должны ответить на этот вопрос. — Валландер снова повернулся к Хердину.

— Я никому ничего не должен, — буркнул тот. — Я их не убивал. По-вашему, я убил свою сестру?

Курт Валландер попробовал подобраться к вопросу с другого края:

— Сколько человек знает про эти деньги?

Ларс Хердин молчал.

— То, что вы скажете, останется в этой комнате.

Ларс Хердин смотрел в пол.

Инстинкт подсказывал Валландеру, что не надо на него нажимать.

— Слушай, принеси нам кофе, — сказал он Ханссону. — И может, булочку найдешь.

Ханссон удалился.

Ларс Хердин продолжал изучать рисунок на линолеуме. Валландер ждал.

Ханссон принес кофе, Ларс Хердин стал грызть черствую венскую слойку.

Курт Валландер решил, что можно предпринять еще одну попытку.

— Все равно когда-то же вам придется ответить на этот вопрос.

Ларс Хердин поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза:

— Еще когда они поженились, я знал, что Лёвгрен не тот, за кого себя выдает. Я просто чувствовал. Мария — моя младшая сестра, и я, ясное дело, хотел, чтобы у нее все было хорошо. Мне он казался подозрительным, еще когда терся в доме наших родителей и уговаривал Марию выйти за него замуж. Тридцать лет. Тридцать лет ушло на то, чтобы выведать, кто он такой. Как — мое дело.

— Вы рассказывали сестре об этом?

— Никогда. Ни слова.

— Еще кому-то? Вашей жене?

— Я не женат.

Курт Валландер смотрел на сидящего перед ним человека. Суровый и твердый. Как будто с детства питался гранитом.

— И последний вопрос, — сказал Курт Валландер. — Теперь мы знаем, что у Юханнеса Лёвгрена водились денежки. Возможно, у него дома была приличная сумма, когда он был убит. Это мы, конечно, выясним. Но кто мог об этом знать? Кроме вас?

Ларс Хердин поднял на него глаза, и Валландеру показалось, что в них мелькнул страх.

— Я об этом не знал, — сказал Хердин.

Курт Валландер кивнул.

— Хорошо, поставим пока точку. — Он спрятал блокнот в ящик стола. — Но ваша помощь может нам понадобиться и в дальнейшем.

— Я могу идти? — спросил Хердин и поднялся.

— Вы можете идти. Только никуда не уезжайте, не предупредив нас. И если что вспомните, дайте знать.

У дверей Ларс Хердин остановился, хотел еще что-то сказать, но потом махнул рукой и вышел.

— Скажи Мартинссону, пусть его проверит, — распорядился Валландер. — Ничего, конечно, не найдем, но хоть будем это знать наверняка.

— Как тебе его рассказ? — поинтересовался Ханссон.

Курт Валландер задумался.

— Звучит довольно убедительно. Не думаю, чтобы он врал или фантазировал. Наверное, Хердин и вправду обнаружил, что Юханнес Лёвгрен жил двойной жизнью. Он хотел уберечь сестру.

— А сам он не замешан?

— Ларс Хердин их не убивал. — Ответ Курта Валландера звучал уверенно. — И я не думаю, чтобы он знал, кто мог это сделать. А пришел он к нам по двум причинам. Он хочет помочь нам найти того или тех, кому бы он с удовольствием и сказал спасибо, и плюнул в морду. Убив Юханнеса, они, с его точки зрения, сделали доброе дело; а за убийство его сестры им надо публично отрубить голову.

Ханссон поднялся:

— Я скажу Мартинссону. Что-нибудь еще?

— Соберемся через час. Попробуй найти Рюдберга. Он с утра намылился в Мальмё к какому-то дядьке, который вяжет паруса.

Ханссон глядел на него непонимающе.

— Удавка, — сказал Курт Валландер. — Узел. Ладно, потом поймешь.

Ханссон вышел, и он остался один.

Ну вот, дело сдвинулось с мертвой точки, подумал он. Во всех удавшихся расследованиях бывает такой момент, момент прорыва, словно в глухой стене медленно проявляется контур двери. Мы еще не знаем, что увидим там, за стенкой, но со временем решение непременно найдется.

Он подошел и посмотрел в окно. На улице смеркалось. Из окна тянуло холодом. Ветер, судя по раскачивающимся фонарям, и не думал утихать.

Он подумал о Нюстрёме и его жене.

Всю жизнь они прожили рядом с человеком, который был совсем не тем, кем казался.

Как они поведут себя, когда узнают правду? Не поверят? Возмутятся? Удивятся?

Он вновь подошел к столу и сел. Ощущение прорыва сквозь глухую стену быстро прошло. Но теперь по крайней мере имелся мотив, самый обычный и самый частый мотив. Деньги. Но не было пока того невидимого указующего перста.

Убийцы пока нет.

Если поторопиться, он успеет добежать до сосисочного киоска у вокзала и что-нибудь перехватить до начала совещания. Прошел еще день, а с диетой пока все по-прежнему.

Только он стал надевать куртку, как зазвонил телефон. И в тот же самый миг постучали в дверь.

Он схватил трубку и одновременно крикнул: «Войдите!» Куртка упала на пол.

Пришел Рюдберг. В руках у него был объемистый пластиковый пакет.

По телефону звонила Эбба:

— Телевизионщики во что бы то ни стало хотят тебя видеть!

Он сообразил, что до встречи со СМИ ему необходимо поговорить с Рюдбергом.

— Скажи им, что я на совещании и смогу дать информацию через полчаса.

— Точно?

— Что — точно?

— Что ты поговоришь с ними через полчаса? Центральное шведское телевидение ждать не любит. Они считают, что при их появлении все должны упасть на колени.

— Я не буду падать на колени. Но через полчаса я с ними поговорю.

Он положил трубку.

Рюдберг уже сидел у окна и вытирал мокрые волосы бумажной салфеткой.

— Есть хорошие новости, — сказал Курт Валландер.

Рюдберг продолжал свое занятие.

— Я думаю, мы нашли мотив. Деньги. И убийц надо искать в кругу, близком к Лёвгрену.

Рюдберг выкинул салфетку в корзину.

— У меня был мерзкий день, — сказал он, — так что хорошие новости не помешают.

За пять минут Валландер рассказал ему про Ларса Хердина. Рюдберг мрачно смотрел на валявшиеся на полу осколки стекла.

— Странная история, — сказал он. — Достаточно странная, чтобы быть правдой.

— Я попытаюсь подвести итог, — продолжил Валландер. — Кто-то знал, что у Лёвгрена иногда бывают дома крупные суммы. Это мотив. Если Ларс Хердин описывает Лёвгрена верно, это был редкий жмот. И он, конечно, отказался сказать, где у него припрятаны деньги. И грабеж превращается в убийство. Мария Лёвгрен, по-видимому, вообще не поняла, что происходит, она просто составила Лёвгрену компанию в последнем путешествии. Так что главный вопрос — кто, кроме Ларса Хердина, знал, что Лёвгрен, пусть нерегулярно, снимал со счета большие суммы. Если мы узнаем это, значит, узнаем все.

Рюдберг смотрел на него задумчиво.

— Я что-нибудь упустил? — спросил его Валландер.

— Я думаю о ее предсмертных словах, — сказал Рюдберг. — «Иностранный». И еще о том, что у меня в пакете.

Он вывалил содержимое пакета на стол. Это была куча бечевок с мастерски завязанными узлами.

— Мы со стариком провели четыре часа в квартире, где стояла невообразимая вонища. — Рюдберг брезгливо скривился. — Оказалось, ему уже почти девяносто и он почти выжил из ума. Я думаю, надо сообщить о нем в социальные службы. Он настолько не в себе, что принял меня за собственного сына, а соседи говорят, что сын этот уже тридцать лет как умер. Но что касается узлов, у него память — что надо. Четыре часа! Он подарил мне эти веревочки.

— Но ты узнал, что хотел?

— Когда старикан поглядел на удавку, он сказал, что узел гадкий, обиделся и замолчал. Три часа пришлось его уговаривать рассказать об этом гадком узле. В промежутке он немного поспал. — Говоря, Рюдберг складывал бечевки обратно в пакет. — Потом вдруг он начал рассказывать, как служил на флоте. И вспомнил, что подобный узел он видел в Аргентине. Аргентинские матросы вязали таким узлом удавки для собак.

— Значит, ты был прав, — кивнул Валландер. — Узел нездешний. Остается только понять, как все это соотносится с рассказом Хердина.

Они вышли в коридор. Рюдберг скрылся в своем кабинете, а Валландер пошел к Мартинссону посмотреть распечатки. Оказалось, что существует на удивление подробная статистика по иностранцам, совершившим преступление в Швеции или подозреваемым в их совершении. Мартинссон успел к тому же собрать сведения о нападениях на одиноких стариков. За последние несколько лет минимум четыре разных человека или банды совершили подобные грабежи на территории Сконе. Но Мартинссон сказал также, что все они в настоящее время сидят за решеткой. Он ждет сообщения, не получал ли кто-нибудь из них разрешение на выезд за пределы тюрьмы в день преступления.

Совещание они провели в кабинете Рюдберга, поскольку девушка из канцелярии предложила пропылесосить пол у Валландера. Телефон звонил непрерывно, но трубку она не брала.

Совещались долго. Все согласились, что рассказ Ларса Хердина — это прорыв. По крайней мере теперь у следствия появилось направление. Затем еще раз обсудили результаты опроса в Ленарпе, звонки, ответы на вопросник. В ночь на понедельник в деревне в нескольких километрах от Ленарпа видели машину, промчавшуюся на огромной скорости. Водитель грузовика, который в три часа утра выехал в Гётеборг, чуть не столкнулся на крутом повороте с неизвестным гонщиком. Узнав о двойном убийстве, водитель призадумался и позвонил в полицию. А там, просматривая фотографии разных машин, опознал встречную как «ниссан», хоть и без особой уверенности.

— Имейте в виду прокатные пункты, — напомнил Валландер. — Грабители чаще всего воруют машины или берут напрокат.

Совещание закончилось в шесть часов. Настроение было боевое.

Ларс Хердин вселил в них оптимизм.

Валландер зашел в кабинет и переписал начисто заметки, сделанные во время беседы с Хердином. Ханссон оставил свои записи, так что можно сравнить. Не успев начать читать, Валландер понял, что Ларс Хердин не хитрил. Записи почти совпадали.

Ровно в семь он отложил бумаги и вдруг вспомнил, что никто с телевидения так и не появился. Позвонил на коммутатор и спросил, не оставила ли Эбба ему какой-нибудь записки перед тем, как уйти домой. Ответила практикантка:

— Здесь ничего нет.

Внезапно будто что-то подтолкнуло его. Он пошел в столовую и включил телевизор. Как раз начались местные новости. Он придвинулся к столу и краем уха слушал сюжет о том, как плохо работают коммунальные службы в Мальмё.

Он думал о Стене Видене.

О Юханнесе Лёвгрене, продававшем конину немецким нацистам во время войны.

Он думал о себе самом, о том, что у него вырос живот.

И хотел уже выключить телевизор, когда женщина-репортер вдруг заговорила о двойном убийстве в Ленарпе.

Он с изумлением услышал, что полиция Истада сосредоточилась на поиске пока неизвестных иностранных граждан, поскольку убеждена: преступление совершили иностранцы. Причем не исключено, что речь идет о беженцах, запросивших политического убежища.

Потом он услышал о себе самом.

Несмотря на настойчивые просьбы, сказала дикторша, было совершенно невозможно уговорить руководителей следствия прокомментировать данные, полученные из анонимных, но заслуживающих доверия источников.

Говорила она все это на фоне здания управления полиции Истада.

Дальше шел прогноз погоды.

С запада приближается область низкого давления. Ветер значительно усилится, но снега пока не ожидается. Температура по-прежнему сохранится чуть выше нуля.

Валландер выключил телевизор.

Он сам не мог понять, рассержен он или просто устал. А может быть, голоден.

Но кто-то в полиции проболтался. Может, за информацию теперь платят?

Неужели даже гостелевидение подкупает информаторов? Кто, думал он.

Да кто угодно, кроме меня самого.

А зачем?

Есть ли какое-то другое объяснение, кроме денег? Расизм? Неприязнь к беженцам?

Он пошел к себе в кабинет и еще из коридора услышал, как звонит телефон.

Он очень устал. Сейчас бы поехать домой и приготовить себе что-нибудь поесть. Валландер со вздохом сел на стул и потянулся за телефонной трубкой.

Пора дезавуировать информацию с телевидения. Дай бог, чтобы в ближайшие дни тут не начали снова жечь кресты.

6

Ночью на Сконе обрушился шторм. Курт Валландер сидел в своей неприбранной квартире, покуда ветер пытался сорвать с крыши черепицу. Он налил себе виски и поставил немецкую запись «Аиды». Вдруг погас свет. Стало темно и тихо. Он подошел к окну и посмотрел в темноту. Все тот же вой ветра да стук сорванного рекламного щита о стену.

Он посмотрел на светящиеся стрелки ручных часов. Без десяти три.

Странно, но спать не хотелось. Он вернулся домой в полдвенадцатого. Перед уходом ему позвонил человек, не пожелавший себя назвать. Он сказал, что полиция должна объединиться с местным националистическим движением, чтобы раз и навсегда выдворить из страны иностранцев. Валландер немного послушал, потом бросил трубку и попросил больше ни с кем его не соединять. Он погасил свет, прошел по темному и тихому коридору и поехал домой. Отпирая дверь квартиры, он подумал, что надо во чтобы то ни стало узнать, кто именно в полиции разболтал конфиденциальную информацию. Вообще говоря, это было не его дело. Все вопросы, касающиеся внутренних конфликтов, решал шеф. Через несколько дней Бьёрк вернется из отпуска, пусть он этим и займется. Но узнать, кто это был, необходимо.

Однако после большого глотка виски стало понятно: Бьёрк ничего не станет делать. Хотя каждый полицейский и подписывает обязательство о неразглашении, но то, что кто-то позвонил на государственное телевидение и рассказал, что именно говорилось на следственном совещании, вряд ли можно считать преступлением. А доказать, что телевидение заплатило позвонившему за информацию, будет еще труднее. Курту Валландеру вдруг стало интересно, как телевидение проводит такие взятки через бухгалтерию.

Потом он подумал, что Бьёрк вряд ли начнет проверять всех сотрудников на лояльность сейчас, когда на них висит дело об убийстве.

После второго глотка он стал размышлять, а кто же это все-таки мог быть? Кроме себя самого он мог исключить только Рюдберга. А мог ли? Почему он решил, что Рюдберг ему понятнее, чем остальные?

А теперь шторм порвал где-то провода и он сидит один в темноте. Мысли об убитых, о Ларсе Хердине и странной удавке мешались с размышлениями о Стене Видене, Моне, Линде и об отце. В темноте все казалось бессмысленным. Словно какая-то гнусная рожа издевательски ухмыляется в ответ на все его попытки наладить свою жизнь…

Он проснулся, когда снова зажегся свет. Посмотрев на часы, Курт понял, что спал не больше часа. Пластинка с шипением крутилась на проигрывателе. Он допил стакан и не раздеваясь упал на кровать.

Надо поговорить с Моной, думал он. Надо поговорить с ней обо всем, что происходит. И с Линдой. Надо поехать к отцу и решить наконец, что с ним делать. А в промежутках между всеми этими делами неплохо бы поймать убийц.

Он, похоже, снова задремал. Когда зазвонил телефон, ему показалось, что он у себя в кабинете. Спросонок он доплелся до кухни и взял трубку. Какой идиот звонит ему в четверть пятого утра?

Он успел только подумать, что хорошо бы этим идиотом оказалась Мона.

Сначала ему почудилось, что это Стен Виден.

— У вас есть три дня, чтобы доказать, что вы на что-то годитесь, — сказал незнакомый голос.

— Кто это? — спросил Курт.

— Какая разница кто? Один из Десяти Тысяч Спасителей.

— Я не буду говорить неизвестно с кем, — отрезал Валландер.

Сон как рукой сняло.

— Не кладите трубку, — сказал голос. — У вас есть три дня, чтобы поймать этих негодяев. Три дня, но не больше.

— Не понимаю, о чем вы.

От этого незнакомого голоса Валландеру стало не по себе.

— Три дня, чтобы поймать иностранцев-убийц и показать их людям. В противном случае мы возьмем это на себя.

— Возьмете — что? Кто — вы?

— Три дня. Не больше. Потом все заполыхает.

Разговор прервался.

Курт Валландер зажег свет и опустился на стул. Он занес содержание разговора в старый блокнот. Раньше Мона записывала туда свои покупки. Вверху на листке было слово «хлеб». И еще что-то, он не разобрал.

Он не в первый раз сталкивался с анонимными угрозами. Несколько лет назад тип, считавший, что его незаконно осудили за нанесение телесных повреждений, преследовал его угрожающими письмами и ночными звонками. Тогда Мона, устав от всего этого, потребовала принять какие-то меры. И Курт Валландер послал к этому типу Сведберга, пусть припугнет шантажиста большим сроком, если тот не прекратит преследования. В другой раз кто-то проколол ему шины.

Но тут было другое.

Все заполыхает, сказал тот. Курт понимал, что заполыхать может все что угодно: лагеря беженцев, восточные рестораны, квартиры, где живут иммигранты.

Три дня. Или трое суток. Включая пятницу, в крайнем случае субботу, тринадцатое число.

Он снова лег и попытался заснуть. Ветер выл и стучал в стены.

Как тут заснуть, когда лежишь и прислушиваешься, не позвонит ли тот опять?

Уже в полседьмого утра он был в управлении полиции. Обменялся парой слов с дежурным. Несмотря на шторм, ночь прошла относительно спокойно. На въезде в Истад перевернулся грузовик, а в Скорбю упали строительные леса. Вот и все.

Он налил кофе и пошел в кабинет. В ящике стола у него лежала старая электробритва. Побрившись, он сходил за свежими газетами. Чем больше он их листал, тем больше раздражался. Несмотря на все его долгие, до самой ночи, беседы с журналистами, похоже, опровергнуть вчерашнюю телевизионную информацию, что полиция якобы сосредоточилась на поисках каких-то иностранцев, не удалось. Газеты хоть и писали, что это не совсем так, но как-то без особой уверенности.

Он решил, что устроит еще одну пресс-конференцию во второй половине дня и расскажет, на какой стадии находится расследование. И пусть, кстати, узнают об анонимных звонках.

Валландер снял с полки большую папку с данными обо всех лагерях для беженцев. Кроме большого лагеря в Истаде, было еще несколько поменьше.

Но почему он решил, что угроза касается именно лагеря в Истаде?

Непонятно. Они могут спалить и ресторан, и квартиру. Сколько, к примеру, пиццерий в Истаде? Пятнадцать? Больше?

Но в одном он был уверен: ночной звонок — это серьезно. В последние годы произошло много такого, что ясно указывало: в стране есть достаточно хорошо организованные силы, готовые перейти к открытому насилию против иностранцев и беженцев.

Без четверти восемь. Он позвонил Рюдбергу, но тот, очевидно, был уже в дороге. Никто не ответил.

Мартинссон просунул голову в дверь.

— Привет, — сказал он. — Когда соберемся?

— В десять, — ответил Курт Валландер.

— Ну и погодка!

— Пусть дует, лишь бы снега не было.

Он ждал Рюдберга. Где же эта записка, которую сунул ему Виден?

После визита Ларса Хердина он уже не удивлялся, что грабители задали лошади корм. Если это были знакомые Лёвгренов или даже их родственники, они, конечно, знали про лошадь, а может быть, и про то, что Юханнес заходит к ней по ночам.

На самом деле он весьма смутно представлял себе, чем ему может помочь Стен Виден. Скорее всего, подумал он, я звоню ему, чтобы не терять с ним связь.

Никто не ответил, хотя он держал трубку больше минуты. Можно перезвонить попозже.

До прихода Рюдберга ему надо было позвонить еще в одно место.

Он набрал номер.

— Прокуратура, — сказал веселый женский голос.

— Это Курт Валландер. Окесон у себя?

— Он же на повышении квалификации, разве вы не знаете?

Он просто забыл. Городской прокурор Пер Окесон говорил ему, что едет на курсы, причем говорил недавно, кажется, в конце ноября.

— Я могу соединить вас с его заместителем, если хотите.

— Давайте, — согласился Валландер.

К его удивлению, это была женщина.

— Аннет Бролин.

— Мне надо поговорить с прокурором, — сказал Курт Валландер.

— Это я, — сказала женщина. — В чем дело?

Валландер вдруг сообразил, что не представился. Назвав свое имя, он продолжал:

— Речь идет о двойном убийстве в Ленарпе. Я подумал, что пора проинформировать прокуратуру. Забыл, что Пер на курсах.

— Если бы вы сегодня не позвонили, я бы сама позвонила вам, — сказала женщина, как показалось Валландеру, укоризненно.

Ведьма, подумал он. Что, будешь читать мне лекцию о сотрудничестве полициии прокуратуры?

— У нас, к сожалению, пока мало материала, — сказал он, и заметил, что голос его звучит излишне сухо.

— Хотите кого-то задержать?

— Нет. Просто хотел вас проинформировать.

— Очень хорошо, — сказала женщина. — Скажем, в одиннадцать у меня? В десять я должна присутствовать при аресте, но к одиннадцати вернусь.

— Я могу опоздать. У нас в десять оперативка. Давайте чуть позже.

— Постарайтесь в одиннадцать.

Разговор прервался, и он остался сидеть с трубкой в руке.

То, что на бумаге называлось «сотрудничество полиции с прокуратурой», было совсем не простым делом. Но Курту Валландеру удалось наладить хорошие и неофициальные отношения с Пером Окесоном. Они частенько обращались друг к другу за советом. У них почти не было разногласий, когда шла речь о задержании или освобождении.

— Черт, — сказал он себе под нос. — Кто она такая — Аннет Бролин?

Из коридора послышались характерные неровные шаги Рюдберга. Тот заглянул в кабинет. На Рюдберге были старомодная меховая куртка и берет. Садясь, он скривился от боли.

— Болит? — спросил Курт и показал на ногу.

— Когда дождь — нормально, — сказал Рюдберг извиняющимся тоном. — Или снег. Или даже мороз. Но когда ветер, сил никаких нет. Что ты хотел?

Курт Валландер рассказал ему об анонимном звонке.

— Как ты считаешь? — спросил он. — Это серьезно?

— Вполне. Во всяком случае, мы обязаны отнестись к этому серьезно.

— Я думаю провести пресс-конференцию после обеда, — сказал Курт Валландер. — Расскажу о Хердине, без имени, понятно. И об этом звонке. Скажу, что слухи об иностранцах не имеют под собой оснований.

— Но это же не так, — сказал Рюдберг.

— Что ты имеешь в виду?

— Женщина же сказала то, что сказала. Плюс аргентинский узел.

— Как ты можешь связать это с убийством, которое, похоже, совершил кто-то из тех, кто знал Лёвгрена как облупленного?

— А вот этого я еще не знаю. Мне кажется, для выводов рановато. А ты так не думаешь?

— Это предварительные выводы, — уточнил Курт Валландер. — Вся наша работа заключается в том, что мы делаем какие-то выводы, которые потом или отбрасываем, или развиваем дальше.

Рюдберг вытянул больную ногу.

— А что ты собираешься делать с утечкой? — спросил он.

— Я скажу все, что я об этом думаю, на совещании. А потом пусть этим займется Бьёрк.

— И что, по-твоему, он предпримет?

— Ровным счетом ничего.

— Вот именно.

Курт развел руками:

— Похоже, тут уж ничего не поделаешь. Вряд ли нам удастся прищемить болтуну язык. Как ты считаешь, телевидение платит осведомителям?

— И даже слишком щедро, — ответил Рюдберг. — Потому у них и нет денег на хорошие программы. — Он встал. — И не забудь одну вещь, — добавил он, уже держась за дверную ручку. — Раз полицейский начал болтать, он будет болтать и дальше.

— Что ты хочешь сказать?

— Возможно, он будет отстаивать версию насчет иностранного следа. А след и в самом деле существует.

— Никакой это не след, — сказал Курт Валландер. — Просто последние слова умирающей женщины, сказанные в полубреду.

Рюдберг пожал плечами:

— Делай как знаешь. Увидимся на совещании.

На совещании все пошло наперекосяк. Валландер решил, что сначала расскажет об утечке информации и о том, какие последствия это может повлечь. Он собирался рассказать коллегам и об анонимном звонке и узнать, что, по их мнению, надо предпринять в этот отпущенный им трехдневный срок. Но едва он заикнулся, что кто-то из присутствующих, похоже, разгласил закрытую информацию и, возможно, даже получил за это деньги, как раздались яростные протесты. Многие полагали, что слухи могли просочиться из больницы. И врач, и медсестры присутствовали, когда Мария пришла в сознание.

Валландер попытался возразить, но каждое его слово встречали в штыки, и, когда наконец началось обсуждение самого следствия, настроение у всех было подавленное. Вчерашнего оптимизма как не бывало. Курт Валландер понял, что начал не с того конца.

Попытки найти машину, в которую чуть не врезался шофер грузовика, пока ни к чему не привели. Он подключил к этой работе еще одного человека.

Продолжался анализ прошлого Ларса Хердина. Предварительная проверка ничего не выявила: нет ни судимостей, ни крупных долгов.

— Его надо проверить под микроскопом, — сказал Курт Валландер. — И узнать все, что только можно. Сейчас я поеду к прокурору. Попрошу ордер на проверку банковских счетов.

Самая главная новость оказалась у Петерса.

— У Юханнеса Лёвгрена были ячейки в двух банках, — сказал он. — В Фёренингсбанке и Хандельсбанке. Я проверил ключи на его связке.

— Очень хорошо, — сказал Курт Валландер, — туда мы сходим попозже.

Решено было продолжить поиски лёвгреновских знакомых и родни.

Рюдбергу поручили заняться дочерью из Канады. Она должна была прибыть в Мальмё из Копенгагена скоростным паромом в три часа дня.

— А где вторая дочь? — спросил Валландер. — Гандболистка?

— Она уже приехала, — сказал Сведберг. — Живет у родственников.

— С ней поговоришь ты, — распорядился Курт Валландер. — Есть еще какие-то зацепки? Не забудьте спросить у дочек, кому достались стенные часы.

Мартинссон занимался просеиванием входящих сведений. Вся информация, поступавшая в полицию, загружалась в компьютер. Потом Мартинссон ее сортировал. Наиболее нелепые сведения так и оставались навсегда в бесчисленных файлах.

— Звонила Хульда Унгвесон из Валльбю. Она сказала, что удар нанесен карающей рукой Господа, — доложил Мартинссон.

— Она всегда звонит, — вздохнул Рюдберг. — Теленок сбежал — карающая рука Господа.

— Я внес ее в рубрику «ИИ», — сказал Мартинссон.

Тягостное настроение немного развеялось, когда Мартинссон разъяснил, что рубрика «ИИ» означает «Идиоты Информируют».

Ничего особо интересного в том, что им удалось собрать, пока не было. Но всему свое время.

Неясным оставался вопрос о внебрачной связи Лёвгрена в Кристианстаде. И о ребенке от этой связи.

Курт Валландер огляделся. В углу сидел Тумас Неслунд, тридцатилетний полицейский, тихий и незаметный, но основательный и добросовестный.

— Можешь поехать со мной, — сказал Курт Валландер. — Но сначала позвони Хердину и постарайся выкачать из него все, что он знает об этой даме в Кристианстаде. И о ее сыне, понятно.

Пресс-конференцию назначили на четыре часа. К этому времени Валландер и Неслунд должны уже вернуться из Кристианстада. Если они опоздают, встречу с журналистами придется провести Рюдбергу.

— Пресс-релиз напишу я сам, — сказал Валландер. — Если ни у кого ничего нет, пошли работать.

В двадцать пять минут двенадцатого он постучал в дверь Пера Окесона в другом крыле здания управления полиции.

Ему открыла дверь молодая и очень красивая женщина. Он уставился на нее.

— Когда насмотритесь, дайте знать, — сказала она. — Вы опоздали на полчаса.

— Я предупредил, что совещание может затянуться.

Войдя к ней, он едва узнал помещение. Строгий и суровый кабинет Пера Окесона превратился в веселенькую гостиную с яркими портьерами и цветами вдоль стен.

Он наблюдал, как Аннет Бролин усаживается за стол. Ей не больше тридцати, подумал он. Костюм цвета ржавчины, элегантный и, по всей видимости, очень дорогой.

— Садитесь. — Она протянула ему руку. — Я буду замещать Окесона все время, пока его нет. Так что нам предстоит немало поработать вместе.

Валландер пожал ей руку и обратил внимание на обручальное кольцо. Как ни странно, это его огорчило.

Волосы у нее были темные, коротко стриженные, с высветленной прядью над ухом.

— Добро пожаловать в Истад, — сказал он. — Я ведь совершенно забыл, что Пер на курсах.

— Мы можем перейти на ты, — сказала она. — Меня зовут Аннет.

— Курт. Как тебе здесь нравится?

Она отделалась коротким ответом.

— Еще не знаю. Нам, стокгольмцам, трудно привыкнуть к сконской неторопливости.

— Неторопливости?

— Ты опоздал на полчаса.

Ему показалось, что она на него злится. Но он же сказал, что следственное совещание может затянуться. Она что, считает всех в Сконе копушами?

— Не думаю, чтобы жители Сконе были ленивее других. Не слишком ли стокгольмцы высокомерны?

— Прошу прощения?

— Не важно.

Она откинулась на стуле. Почему-то ему было трудно смотреть ей в глаза.

— Не мог бы ты изложить мне дело? — попросила она.

Валландер старался говорить так четко и сжато, как только мог. Об утечке информации он не упомянул.

Она задала несколько коротких вопросов, и он понял, что, несмотря на молодость, Аннет Бролин уже имеет приличный профессиональный опыт.

— Нам понадобится посмотреть на счета Лёвгрена, — сказал он, — и открыть две банковских ячейки.

Она выписала ордера и протянула ему.

— А разве судье их не надо показать? — спросил Валландер.

— Потом покажу, — сказала она. — Буду признательна, если вы будете постоянно информировать меня о ходе расследования и присылать копии всех материалов.

Валландер кивнул и пошел к выходу.

— А что пишут в газетах о каких-то иностранцах? — спросила она.

— Слухи, — сказал Валландер. — Знаешь, как это бывает.

— Нет, не знаю.

Выйдя из ее кабинета, он почувствовал, что вспотел.

Вот это кадр, подумал он. И как только такие идут в прокуратуру? Охотиться на хулиганов и бороться с уличной преступностью?

В вестибюле Валландер остановился. Он никак не мог сообразить, что ему делать дальше.

Поесть, решил он. Если я не поем сейчас, то уже вообще не поем.

А сообщение для прессы можно написать за едой.

Когда он вышел на улицу, его чуть не сбило с ног. Шторм бушевал по-прежнему.

Сначала Валландер решил поехать домой и сделать себе овощной салат. Хотя он ничего не ел с утра, в желудке ощущалась тяжесть. Но в конце концов не устоял перед соблазном поесть в «Дудочнике». Еще один день неправильного питания.

Без четверти час Валландер вернулся в управление полиции. От слишком торопливой еды его опять прохватил понос, так что первым делом пришлось помчаться в уборную. Когда кишечник немного успокоился, Валландер передал пресс-релиз девочкам из канцелярии и направился к Неслунду.

— Хердина я не нашел, — сказал Неслунд. — Он отправился в какой-то поход с Обществом защитников природы в Фюледалене.

— Значит, поедем туда и разыщем его!

— Думаю, это я и один смогу сделать, а ты займись банками. Если он разводил такие секреты вокруг этой дамы и ее ребенка, там наверняка что-нибудь есть. Так мы сэкономим время.

Курт Валландер кивнул. Все верно. Незачем за все хвататься самому. И переть напролом, как взбесившийся паровоз.

— Так и поступим, — сказал он. — Не успеем сегодня, поедем в Кристианстад завтра.

Прежде чем отправиться в банк, он еще раз позвонил Стену Видену. Опять никакого ответа.

Он оставил Эббе листок с номером.

— Может быть, тебе удастся дозвониться. И проверь, правильный ли номер. Стен Виден. Может быть, номер зарегистрирован на его скаковую конюшню, но названия я не знаю.

— Ханссон наверняка знает.

— Я сказал — скаковая конюшня. Это не бега.

— Он ставит на все, что шевелится, — сказала Эбба и улыбнулась.

— Если что, я в Фёренингсбанке.

Он припарковал машину у книжной лавки на площади и кинул монетки в автомат. Ветер чуть не вырвал из рук квитанцию. Город, казалось, вымер. В такую погоду люди предпочитают отсиживаться дома.

У витрины радиомагазина он остановился. Мелькнула мысль купить видео, чтобы не так тоскливо было по вечерам. Он посмотрел цены и стал прикидывать, хватит ли ему денег в этом месяце. Или лучше купить новый музыкальный центр? Все-таки музыка для него важнее.

Он оторвался от витрины и свернул на пешеходную улицу к китайскому ресторану. Отделение банка находилось в соседнем доме. Там был всего один посетитель — какой-то фермер со слуховым аппаратом громко и сердито ругал высокие проценты по займу. Слева была открыта дверь в кабинет, там сидел мужчина, уставившись на экран компьютера. Пожалуй, именно к нему стоит обратиться, подумал Валландер. Клерк испуганно поднял на него глаза, точно увидел грабителя.

Валландер вошел в кабинет и представился.

— Не могу сказать, что мы рады вас видеть, — признался клерк. — За все время, что я служу в банке, мы ни разу не имели дела с полицией.

Курт Валландер почувствовал неприязнь к этому службисту. Похоже, Швеция стала страной, где люди больше всего боятся, что их побеспокоят или отвлекут. Рутина — это святое!

— На этот раз придется. — Он протянул ордер, подписанный Аннет Бролин.

— А без этого никак нельзя обойтись? — спросил клерк. — В этом весь смысл банковских ячеек. Их содержимое не должно быть известно никому, кроме владельца.

— Нельзя, — буркнул Валландер, — к тому же владелец мертв, а у меня не так много времени.

Клерк со вздохом встал из-за стола. Валландер понял, что тот уже успел приготовиться к визиту полиции.

Они прошли сквозь решетчатую дверь и спустились в подвал. Ячейка Лёвгрена была внизу, в самом углу, Курт открыл ее, вынул ящик и поставил на стол.

Там лежали документы на места на кладбище, а также на хутор в Ленарпе. Несколько старинных фотографий и выцветший конверт со старыми марками. И все.

Ничего, подумал он. Ничего из того, на что я надеялся. Банковский служащий стоял рядом и наблюдал. Курт переписал регистрационный номер документа на недвижимость, номера кладбищенских участков, потом сунул ящик обратно в ячейку.

— Все с этим? — спросил клерк.

— Пока да. Теперь я хочу посмотреть на его счет.

На обратном пути ему кое-что пришло в голову.

— Имел ли кто-нибудь кроме Юханнеса Лёвгрена доступ к ячейке?

— Нет.

— А может быть, вы знаете, когда в последний раз он открывал ее?

— Я уже посмотрел в книге посетителей. Похоже, это было много лет тому назад.

Когда они вернулись в зал, фермер продолжал громогласно ругать новые порядки. Теперь он возмущался низкими ценами на зерно.

— Все данные у меня в кабинете, — сказал клерк.

Курт Валландер сел с ним рядом и просмотрел два длинных листа компьютерных распечаток. Всего у Юханнеса Лёвгрена оказалось четыре счета, два из них — совместные с Марией Лёвгрен. В сумме на них находилось девяносто тысяч крон. Никаких операций с этими счетами давно не производилось, была лишь указана сумма начисленных на днях процентов. Третий счет был еще с тех времен, когда Лёвгрен активно занимался фермерством; там числилось 132 кроны 97 эре.

Оставался последний счет. На нем лежало около миллиона крон.

Мария Лёвгрен в качестве сораспорядителя счета не указывалась. Первого января на счет были начислены проценты в размере 90 тысяч крон. Четвертого января Лёвгрен снял со счета 27 тысяч крон.

Курт Валландер поглядел на собеседника.

— На сколько лет назад мы можем проследить этот счет?

— В принципе на десять. Но это потребует времени. Надо посмотреть по нашим компьютерам.

— Начните с прошлого года. Меня интересуют движение средств за 1989 год.

Клерк вышел из кабинета. Валландер продолжал просматривать лежащие на столе бумаги. Оказалось, помимо миллионного счета у Лёвгрена еще семьсот тысяч было вложено в различные инвестиционные фонды, которыми управлял банк.

Ларс Хердин не соврал, подумал он.

А Нюстрём еще уверял, будто денег у них не было. Как мало мы знаем даже о соседях.

Не прошло и пяти минут как клерк вернулся. Он протянул Валландеру новую распечатку.

В 1989 году Лёвгрен снял со счета в общей сложности 78 тысяч крон наличными в январе, июле и сентябре.

— Я могу взять эту выписку? — спросил Валландер.

Клерк кивнул.

— И еще я бы хотел поговорить с кассиршей, которая последний раз обслуживала Лёвгрена.

— Бритта-Лена Будэн, — уточнил сотрудник банка. — Сейчас я ее приведу.

В комнату вошла очень молодая девушка. Не старше двадцати, подумал Курт Валландер.

— Она в курсе, — сообщил клерк.

Валландер кивнул и поздоровался.

— Ну, рассказывайте.

— Денег было много, — сказала девушка. — А то бы я не запомнила.

— Он не выглядел озабоченным? Не нервничал?

— Насколько я помню, нет.

— В каких купюрах ему нужны были деньги?

— Он просил в тысячных.

— Только в тысячных?

— И еще несколько по пятьсот.

— Куда он убрал деньги?

У девушки была замечательная память.

— В коричневый портфель. Такой, знаете, старинный портфель, с ремешком.

— Вы бы узнали этот портфель, если увидели?

— Думаю, что да. Ручка была драная.

— Как это — драная?

— Кожа вся полопалась.

Курт Валландер снова кивнул. Ну и память!

— Можете еще что-нибудь вспомнить?

— Он взял деньги и ушел.

— Он был один?

— Да.

— А вы не видели, его никто не ждал на улице?

— Этого из кассы не видно.

— Не помните, в котором часу это было?

Девушка на секунду задумалась.

— Сразу после этого я пошла на обед. Значит, около двенадцати.

— Спасибо, вы нам очень помогли. Если вспомните что-нибудь еще, позвоните.

Валландер поднялся, вышел в кассовый зал и огляделся. Девушка права — с места кассирши улицы не видно.

Тугоухий фермер ушел, и в банке теперь были другие клиенты. Какие-то иностранцы обменивали валюту.

Валландер вышел. Отделение Хандельсбанка было совсем рядом. Его сотрудник оказался куда приветливей. Он сразу проводил Валландера в хранилище. Открыв металлический ящик, Курт чуть не плюнул от разочарования: там вообще ничего не было.

И здесь тоже никто, кроме Юханнеса Лёвгрена, не имел доступа к ячейке, которую тот завел еще в 1962 году.

— Когда он пользовался ячейкой в последний раз? — спросил Валландер.

И вздрогнул, услышав ответ.

— Четвертого января, — сказал сотрудник банка, посмотрев в книгу. — Если точно, в тринадцать пятнадцать. Он пробыл тут двадцать минут.

Опрос персонала ничего не дал. Никто не помнил, было ли у него что-нибудь в руках, когда он вышел из банка. На его портфель тоже никто не обратил внимания.

Кассирша из Фёренингсбанка, подумал он, вот это память. Посадить бы таких в каждом банковском отделении.

Борясь с ветром, он добежал до кондитерской Фридольфа, где выпил кофе с коричной булочкой.

Интересно бы узнать, что делал Юханнес Лёвгрен между двенадцатью и четвертью второго, размышлял он. Между двумя визитами в банки? И как он добрался до Истада? И назад… Машины у него не было.

Он стряхнул крошки со стола и достал блокнот. Через полчаса был готов список вопросов, требующих немедленного ответа.

По дороге к машине он купил пару носков в магазине мужской одежды. Цена удивила его, но он покорно заплатил. Раньше одежду ему покупала Мона. Он попытался вспомнить, когда в последний раз покупал себе носки.

Когда он вернулся, под один из дворников была засунута штрафная квитанция за неправильную парковку.

Если не заплачу, против меня возбудят судебное дело, подумал он.

Хорош я буду в зале суда с Аннет Бролин в качестве обвинителя!

Он бросил квитанцию в бардачок и еще раз подумал, до чего красива Аннет Бролин. Красива и привлекательна… Он мысленно попрекнул себя съеденной булочкой с корицей. Зачем он ее ел? В детстве коричные булочки были вкуснее.

В три часа позвонил Тумас Неслунд. К этому времени Валландер решил для себя, что поездка в Кристианстад подождет до завтра.

— Я промок до нитки, — сказал Тумас. — Пришлось месить глину по всему Фюледалену.

— Вытяни из него все, что сможешь, — сказал Курт Валландер. — Нажми как следует. Мы должны знать все, что знает он.

— Задержать его?

— Проводи его домой. Может быть, на собственной кухне он станет разговорчивее.

Пресс-конференция началась в четыре. Валландер спросил про Рюдберга, но никто не знал, где он.

Журналистов набился полный зал. Курт Валландер заметил, что девушка с местного радио тоже здесь, и сразу решил, что расспросит ее поподробнее о Линде.

Он снова почувствовал резь в животе.

Ничего-то я не успеваю, подумал он. Я ищу убийц, но мертвые уже мертвы, а на живых у меня не хватает времени.

На долю секунды вспыхнуло желание все бросить. Сбежать. Исчезнуть. Начать новую жизнь.

Он встал на невысокий подиум и открыл пресс-конференцию.

Пятьдесят семь минут спустя все было позади. Валландеру показалось, он сумел опровергнуть слухи, будто полиция якобы ищет каких-то иностранцев, виновных в двойном убийстве. Никаких неприятных вопросов. Он сошел с подиума довольный.

Девушка с радио ждала, пока он даст интервью телевидению. Как всегда под камерой, он был очень напряжен и с трудом подбирал слова. Но репортер остался доволен, и повторять интервью не пришлось.

— Нашли бы себе информатора побойчее, — сказал Курт Валландер, когда они закончили.

— Поищем, — улыбнулся репортер.

Когда телевизионщики уехали, Курт Валландер предложил девушке с радио пройти к нему в кабинет.

Перед микрофоном он чувствовал себя свободнее, чем перед камерой.

Записав его ответы, она сложила диктофон. Он хотел уже спросить ее насчет Линды, но тут, постучав в дверь, вошел Рюдберг.

— Мы сейчас закончим, — сказал Курт Валландер.

— Уже закончили, — сообщила девушка и удалилась.

Он растерянно смотрел ей вслед. О Линде он не успел сказать ни слова.

— Новое дело, — сообщил Рюдберг. — Звонили из лагеря беженцев в Истаде. Легковая машина на скорости въехала к ним во двор, и какой-то сукин сын бросил пакет с гнилой репой прямо в голову какому-то старику из Ливана.

— О черт, — сказал Валландер. — А что дальше?

— Он сейчас в больнице, его перевязывают. Но директор лагеря очень встревожен.

— Номер машины записали?

— Все произошло за секунду.

Курт Валландер задумался.

— Пока ничего предпринимать не будем, — сказал он. — Завтра во всех газетах появятся убедительные опровержения версии с иностранцами. А по телевизору это скажут сегодня вечером. Остается надеяться, что все успокоится.

— Пойду передам, — сказал Рюдберг.

— Передай и возвращайся, посмотрим, что мы теперь имеем.

Было уже полдевятого вечера, когда они закончили.

— Что скажешь? — спросил Валландер.

Рюдберг потер лоб.

— С Хердином — это хорошая ниточка. Найти бы только эту тайную супругу и ее сына. Может быть, разгадка совсем рядом. Настолько рядом, что трудно разглядеть. Но в то же время… — Он вдруг замолчал.

— В то же время?

— Не знаю, — продолжил Рюдберг. — Есть во всем этом что-то странное. Ну взять хоть ту удавку… — Он пожал плечами и поднялся. — Продолжим завтра.

— Ты не помнишь, случайно, не попадался тебе у Лёвгренов старый коричневый портфель?

Рюдберг покачал головой:

— Насколько я помню, нет. Но там из шкафов сыпалось столько всякого старья… Интересно, почему люди на старости лет становятся как белки?

— Пошли кого-нибудь завтра, — сказал Курт Валландер. — Пусть поищут старый коричневый портфель. С драной ручкой.

Рюдберг ушел. Курт Валландер видел, что у него разболелась нога.

Интересно, нашла ли Эбба Стена Видена? Но он не стал ей звонить. Вместо этого он отыскал адрес Аннет Бролин во внутреннем справочнике. К его удивлению, они жили в двух шагах друг от друга.

Надо бы пригласить ее поужинать, подумал он. И вспомнил про обручальное кольцо.

Затем он поехал домой и принял ванну. Потом лег поверх одеяла и стал листать биографию Джузеппе Верди.

А через пару часов вдруг проснулся от холода. За несколько минут до полуночи.

Ну вот, обреченно подумал он. Теперь опять буду лежать и таращиться в потолок.

Настроение окончательно испортилось. Валландер оделся и вышел на улицу. С тем же успехом можно посидеть и у себя в рабочем кабинете.

Ветер немного стих. Опять похолодало. Снег, подумал он. Скоро выпадет снег.

А что, если проехать мимо лагеря беженцев на западной окраине города?

Лагерь состоял из нескольких длинных бараков, стоявших в чистом поле. Мощные прожекторы освещали их выкрашенные в зеленый цвет стены.

Он поставил машину и вышел. Где-то рядом шумел прибой. Он посмотрел на лагерь.

Еще бы колючую проволоку вокруг, и получится типичный лагерь для военнопленных.

Он уже собрался ехать дальше, когда услышал тихое дребезжание, потом глухой хлопок.

В ту же секунду из окон барака вырвалось пламя.

7

Он не знал, сколько времени простоял, завороженный видом огня, полыхающего в зимней ночи. Несколько минут, а может, секунд. Потом он стряхнул оцепенение и схватил рацию.

Голос на другом конце был слышен плохо, телефон трещал и шипел.

— Горит лагерь беженцев в Истаде! — кричал Валландер. — Пожарный расчет в полном составе!

— Кто говорит?

— Валландер из полиции!

— Ваш идентификационный номер?

— О дьявол! Сорок семь-одиннадцать-двадцать один! Да поторопитесь же!

Он отключил трубку, чтобы избежать дальнейших расспросов. К тому же ясно, что Единый центр по чрезвычайным ситуациям может легко идентифицировать любого полицейского в округе.

Валландер ринулся к горящему бараку. Огонь ревел на ветру. А если бы пожар начался накануне, во время шторма? Даже и сейчас языки пламени достигали соседнего барака.

Почему не включилась сирена? Он не знал даже, все ли бараки обитаемы. И, ощущая, как жар пышет ему в лицо, начал колотить в дверь соседнего барака. Пламя уже лизало стены.

Барак, загоревшийся первым, был уже весь объят огнем. Валландер попытался подойти к двери, но жар отогнал его. Он обежал вокруг здания, нашел окно, стал колотить по раме, пытаясь одновременно что-то разглядеть, но дым был такой густой, что он видел только сплошной клубящийся туман. Валландер огляделся, но ничего подходящего не увидел. Сняв куртку, обернул ею руку и разбил окно. Набрав в легкие воздуха, чтобы не наглотаться дыма, он стал нащупывать шпингалеты, но открыть окно удалось лишь с третьей попытки, два раза он отбегал назад, чтобы глотнуть воздух.

— Выходите! — кричал он в огонь. — Выходите!

В бараке были двухэтажные нары. Он подтянулся и сел на корточках в оконном проеме. В бедро ему вонзился стеклянный осколок. На верхних нарах, кажется, никого не было. Но внизу лежал человек.

Он крикнул еще раз, но ответа не получил. Тогда Валландер спрыгнул на пол, сильно ударившись головой о край стола. Задыхаясь от дыма, ощупью подобрался к койке. Сначала ему показалось, что перед ним безжизненное тело, но потом понял, что это всего лишь свернутый матрас. В этот момент куртка его загорелась, и он, задыхаясь, выскочил из окна. Вдалеке уже слышался вой пожарных сирен, и когда он вновь выбежал во двор, то увидел, что там полно полуодетых кричащих людей. Загорелись еще два барака. Он рванул дверь ближайшего из них, но все, кто там жил, уже были на улице. Голова и бедро сильно болели, от дыма кружилась голова. Примчались пожарный автомобиль и «скорая помощь». Командира пожарного расчета он узнал: Петер Эдлер, тридцатипятилетний парень, увлекавшийся дельтапланеризмом. О нем он слышал только хорошее. Крепкий, решительный профессионал.

Валландер спотыкаясь побрел к нему, по пути заметив, что ко всему прочему сильно обжег руку.

— Те, которые горят, пусты, — сказал он, еле переводя дыхание. — Не знаю, как с остальными.

— С остальными мы справимся, — заверил его Петер. — Видел бы ты, на кого похож!

Они уже проливали водой ближайшие дома. Курт слышал, как Петер Эдлер требует подогнать трактор, чтобы развалить уже сгоревшие бараки. Надо было изолировать очаг пожара.

С миганием и воем подкатила первая полицейская машина. Это были Петерс и Нурен. Валландер захромал к ним.

— Ну как? — спросил Нурен.

— Вроде бы обошлось, — сказал Валландер. — Оцепите район и спросите Эдлера, может, ему нужна помощь.

— Знал бы ты, на кого похож, — сказал Петерс.

— Это я уже слышал.

— Как ты вообще сюда попал?

— Ехал мимо, — мрачно сказал Валландер. — Давайте, ребята.

Слаженной работе пожарных как будто ничуть не мешала полная неразбериха в лагере. Растерянный директор слонялся по территории, не зная, что предпринять. Курту Валландеру пришлось прикрикнуть на него, чтобы тот ответил, сколько всего в лагере беженцев, а потом провел перекличку. К его изумлению, сведения Иммиграционного управления о беженцах в Истаде оказались неполными и разобраться в них было крайне трудно. А на помощь перепуганного директора рассчитывать явно не приходилось. Тем временем трактора растащили горящие развалины. С пожаром удалось справиться. Машины «скорой помощи» увезли в больницу несколько беженцев. У большинства — шоковое состояние. Но среди них был мальчик-ливанец, который упал и разбил голову о камень.

Петер Эдлер взял Валландера за локоть:

— Поезжай с ними и сделай перевязку.

Валландер кивнул. Руку жгло просто невыносимо, а вся нога была липкой от крови.

— Даже не хочу думать, что было бы, если бы ты не позвонил в первые же секунды, — сказал Эдлер.

— Какой идиот поставил бараки так близко друг к другу?

Петер покачал головой.

— Не надо утомлять старого брандмейстера дурацкими вопросами. Ты прав, конечно, — большей глупости и придумать трудно.

Валландер подошел к Нурену. Тот уже закончил с оцеплением.

— Скажи директору, чтобы с утра явился ко мне.

Нурен кивнув спросил:

— Ты что-нибудь видел?

— Я слышал какое-то жужжание. Потом барак взорвался. Никаких машин или людей. Если это поджог, то заложили мину с часовым механизмом.

— Тебя отвезти домой или в больницу?

— Сам доберусь. Все, пока.

Только в больнице он понял, что ему прилично досталось. Предплечье сильно обожжено, резаная рана на бедре, а над правым ухом красовалась здоровенная шишка. Несколько глубоких царапин на лице, откуда они взялись, он не знал. И, помимо всего прочего, он сильно прикусил язык.

В четыре часа Валландер вышел из больницы. Повязка на бедре давила, и его по-прежнему сильно мутило — он порядком-таки надышался дымом.

Прямо на пороге больницы в лицо ему сверкнула фотовспышка. Он узнал фотографа из самой крупной утренней газеты. Когда тот, вынырнув из тени, захотел взять интервью, Курт отмахнулся и поехал домой.

Ему на удивление хотелось спать. Он разделся и залез под одеяло. В глазах плясал огонь, все тело болело, но уснул он мгновенно.

В восемь часов Валландер проснулся оттого, что кто-то бил его по голове кувалдой. Придя в себя, он ощутил сильную пульсирующую боль в висках. Опять ему приснилась эта загадочная голая негритянка. Когда он протянул к ней руку, на ее месте вдруг оказался Стен Виден со стаканом виски в руке, а дама повернулась к Курту спиной и, не обременяя себя одеждой, ушла под руку со Стеном, презрительно оттопырив полированный шоколадный зад.

Он лежал совершенно неподвижно и пытался определить, как себя чувствует. Жжет в глотке и руке. Голова болит. На какую-то секунду он почувствовал соблазн повернуться на другой бок и поспать еще. К чертям все следствия об убийствах, к чертям ночные пожары.

Но тут зазвонил телефон.

Не буду отвечать, подумал он. Потом встал и поплелся на кухню. Это была Мона.

— Курт, — сказала она, — это Мона.

Его захлестнула радость. Мона, подумал он, боже мой, Мона! Как мне тебя не хватает!

— Я видела тебя в газетах, — сказала она. — Как ты себя чувствуешь?

Он вспомнил ночного фотографа с его вспышкой.

— Нормально, — сказал он. — Побаливает там и сям, а так — нормально.

— Правда?

Внезапно его радость как ветром сдуло. Появилась знакомая грызущая боль в желудке.

— А тебе в самом деле интересно, как я себя чувствую?

— А почему бы нет?

Ему было слышно, как она вздохнула:

— Это было очень мужественно с твоей стороны, я тобой горжусь. В газете написано, что ты спасал людей с опасностью для собственной жизни.

— Никого я не спасал! Что еще за бред!

— Я только хотела узнать, не ранен ли ты.

— И что бы ты сделала, если бы я был ранен?

— Что бы я сделала?

— Если бы я был ранен? Или вообще помирал? Что бы ты стала делать?

— Почему ты злишься?

— И не думаю. Я просто спрашиваю. Я хочу, чтобы ты вернулась домой. Ко мне.

— Ты знаешь, что этого не будет. Я просто хочу, чтобы мы могли нормально разговаривать.

— Ты же не даешь о себе знать! Как мы можем нормально разговаривать, если я даже не знаю, где тебя искать?

Он услышал, как она снова вздохнула. Почему-то это его разозлило.

— Мы можем встретиться, — сказала она. — Только не у меня дома. И не у тебя.

То, что он сказал в ответ, не было стопроцентной правдой. Но он и не солгал.

— Есть целый ряд вещей, о которых мы должны поговорить. Чисто практические вопросы. Если хочешь, я могу приехать в Мальмё.

Она помедлила с ответом.

— Только не сегодня, — сказала она. — Но завтра я могу.

— Где? Поедим вместе? Я теперь не знаю в Мальмё ничего, кроме «Савоя» и Центрального вокзала.

— В «Савое» цены бешеные.

— Тогда на Центральном. В котором часу?

— В восемь?

— Я приеду.

Он услышал короткие сигналы отбоя. И посмотрел в зеркало на свою изуродованную физиономию.

Рад ли он? Или просто взволнован?

Он не мог понять. Мысли в голове совершенно перепутались. Он вдруг увидел себя в «Савое», но почему-то не с Моной, а с Аннет Бролин. И хотя Аннет оставалась по-прежнему прокурором в Истаде, она была теперь негритянкой.

Он оделся и пошел к машине, даже не выпив кофе. Ветер совершенно стих. Опять стало теплее. С моря в город наносило последние клочья влажного тумана.

Когда он пришел в управление полиции, каждый счел своим долгом подойти к нему, улыбнуться и хлопнуть по плечу. Эбба обняла его и вручила банку грушевого варенья. Он был смущен, но в то же время это ему льстило.

Хорошо бы Бьёрк был тут, подумал он. Тут, а не в Испании.

Это же как раз то, о чем Бьёрк мечтает. Скромный героизм полицейских…

В полдесятого утра Валландер вновь погрузился в текучку. К этому времени он уже успел наорать на директора лагеря за полное отсутствие контроля над вверенным ему учреждением. Маленький кругленький директор, по всей видимости, безвольный и ленивый, яростно защищался, утверждая, что все предписания Иммиграционного управления он выполняет безукоризненно.

— За безопасность в лагере должна отвечать полиция, — попытался он перейти в атаку.

— За что мы можем отвечать, когда вы даже не знаете, сколько людей у вас живет в этих чертовых бараках и кто они такие?

Уже выходя со свекольно-красной от злости физиономией, директор огрызнулся:

— Я буду жаловаться. Это дело полиции — обеспечить безопасность беженцев.

— Можете жаловаться хоть королю, — сказал Курт Валландер. — Хоть премьер-министру, хоть в Европейский суд, куда угодно. Но чтобы с сегодняшнего дня были именные списки, кто и в каком бараке живет.

Перед самым началом следственного совещания позвонил Петер Эдлер.

— Как ты себя чувствуешь?

— Да иди ты знаешь куда, — сказал Курт Валландер. — Нашел что-нибудь?

— А нечего искать, — сказал Петер. — Любительский запал, завернутый в бензиновые тряпки.

— Ты уверен?

— Еще бы не уверен! Ты получишь рапорт через несколько часов.

— Мы, конечно, можем заняться делом о поджоге параллельно с убийством. Но, если случится что-нибудь еще, придется просить, чтобы кого-то прислали из Симрисхамна или Мальмё.

— А что, в Симрисхамне есть еще полиция? Я думал, там всех давно уволили.

— Это пожарных уволили, — наставительно поправил Валландер. — А насчет полиции говорят, что ее даже намерены усилить.

На совещании Курт первым делом рассказал о находке Эдлера. Потом начались предположения, кто бы мог поджечь барак. Все сошлись на том, что это выходка более или менее организованных юнцов. Но никто не ставил под сомнение серьезность происшествия.

— Важно их найти, — сказал Ханссон. — Не менее важно, чем убийц из Ленарпа.

— Может, это те же, кто угостил того деда репой, — предположил Сведберг.

Курт Валландер уловил в его голосе отчетливое презрение.

— Поговори с ним. Может быть, он запомнил, как они выглядят.

— Я не говорю по-арабски.

— Полно переводчиков! После обеда я хочу услышать его рассказ. — Валландер чувствовал, что начинает злиться.

Совещание вышло короткое. Все заняты сбором данных. Выводов и результатов почти не было.

— После обеда собираться не будем, — сказал Курт Валландер, — если, конечно, не случится чего-то из ряда вон выходящего. Мартинссон займется лагерем. Сведберг! Подменишь Мартинссона, чем он там занят, если это срочно.

— Я как раз ищу машину, ту, что видел шофер грузовика, — сообщил Мартинссон. — Я дам тебе все бумаги.

Неслунд и Рюдберг задержались после совещания.

— Придется поработать сверхурочно, — сказал Валландер. — Когда Бьёрк возвращается из своей Испании?

Никто не знал.

— А он вообще-то в курсе, что здесь происходит? — поинтересовался Рюдберг.

— А ему есть до этого дело? — вопросом на вопрос ответил Валландер.

Он позвонил Эббе и получил исчерпывающий ответ. Она знала даже авиакомпанию и номер рейса.

— В субботу вечером, — сказал он, положив трубку. — Но поскольку я его замещаю, то считайте, что приказ о сверхурочной работе отдан.

Рюдберг рассказал о поездке на место преступления.

— Я обыскал все. Даже сено переворошил. Никакого коричневого портфеля там нет.

Курт Валландер знал, что Рюдберг не прекратил бы поиски, если бы не был совершенно уверен.

— Тогда будем считать, что это свершившийся факт. Коричневый портфель с двадцатью семью тысячами крон исчез.

— Людей убивали и за меньшие деньги, — отозвался Рюдберг.

Оба помолчали.

— Странно, что никак не найдем ту машину. — Валландер потер шишку на голове. — Я дал ее описание на пресс-конференции. И попросил водителя грузовика выйти на связь.

— Терпение, — сказал Рюдберг.

— О чем поговорили с дочерьми? Если есть протокол, я могу прочитать его по дороге в Кристианстад. И еще вот что. Считает ли кто-нибудь из вас, что ночной поджог как-то связан с телефонной угрозой?

Рюдберг и Неслунд одновременно покачали головами.

— И я так не думаю, — согласился Валландер. — Это значит, что мы должны быть готовы к эксцессам в пятницу или субботу. Рюдберг, займись этим. Продумай, какие меры мы должны принять. К вечеру обсудим.

Рюдберг скривился:

— Я не большой мастер на эти дела.

— Ты хороший полицейский. Не сомневаюсь, что справишься.

Рюдберг посмотрел на него скептически. Потом встал и пошел к выходу, но у дверей остановился.

— Та дочка, о которой я говорил, ну та, из Канады, прилетела с мужем. Он у нее конный полицейский. Никак не может понять, почему мы не носим оружие.

— Может, скоро и будем, — мрачно отозвался Валландер.

Он только начал обсуждать с Неслундом его встречу с Ларсом Хердином, как зазвонил телефон. Эбба сказала, что с ним хочет поговорить глава Иммиграционного управления.

Курт Валландер удивился, услышав женский голос. Руководителей государственных ведомств он по привычке представлял себе исполненными холодного достоинства и завышенной самооценки пожилыми господами.

Но у этой дамы голос оказался приятный. Правда, то, что она сказала этим приятным голосом, вывело его из себя. В голове промелькнула мысль, не будет ли служебным нарушением, если он, простой офицер полиции, начнет возражать высокопоставленной чиновнице. А, плевать.

— Мы очень недовольны, — сказала дама. — Полиция должна гарантировать безопасность беженцев.

— Мы делаем все, что можем, — возразил он, даже не пытаясь скрыть раздражения.

— Очевидно, не все.

— Наша работа была бы намного проще, получай мы своевременную информацию о том, сколько беженцев находится в том или ином лагере.

— Наши сотрудники всегда в курсе дела.

— У меня не сложилось такого впечатления.

— Министр по делам иммиграции очень обеспокоена, — сказала дама.

Перед мысленным взором Курта Валландера возникла рыжеволосая дама, то и дело выступающая по телевидению.

— Мы будем крайне рады ее звонку, — ответил он и скорчил рожу Неслунду, листавшему какие-то бумаги.

— По-видимому, полиция выделила недостаточно людей для защиты беженцев.

— Или просто беженцев слишком много, если учесть, что вы понятия не имеете, где они живут.

— Что вы имеете в виду? — Голос ее вдруг стал холоднее льда.

Курт Валландер злился все больше.

— Во время ночного пожара в лагере выявился полный бардак с документами. Вот что я имею в виду. И вообще от вас невозможно получить более или менее толковые директивы. Нам говорят, что такие-то и такие-то подлежат высылке, а где они находятся — вы понятия не имеете. И мы тратим недели, чтобы их разыскать и выполнить ваше указание.

То, что он сказал, было чистой правдой. Он много раз слышал от своих коллег в Мальмё, что Иммиграционное управление абсолютно не справляется со своими обязанностями. Это ставило полицию в отчаянное положение.

— Это ложь, — сказала дама, — и я не собираюсь тратить свое дорогостоящее время на препирательства.

И повесила трубку.

— Ведьма, — сказал Курт Валландер. Какое-то мгновение он подержал трубку в руке, потом аккуратно положил ее на место.

— Кто это был? — спросил Неслунд.

— Генеральный директор Иммиграционного управления, — ответил Валландер. — Понятия не имеет, что творится в ее управлении. Ты не принесешь кофе?

Рюдберг выложил протоколы бесед, проведенных им и Сведбергом с дочерьми Лёвгрена. Курт Валландер коротко рассказал ему о состоявшемся телефонном разговоре.

— Скоро позвонит министр и скажет, что она очень обеспокоена. — Рюдберг недобро усмехнулся.

— С ней будешь говорить уже ты, — сказал Курт Валландер. — А я постараюсь вернуться из Кристианстада к четырем часам.

Пришел Неслунд с двумя кружками, но пить кофе расхотелось.

Захотелось на воздух. Повязка по-прежнему давила, и голова болела ничуть не меньше. Поездка должна пойти на пользу.

— Расскажешь в машине, — сказал он Неслунду и отодвинул кружку.

Вид у Неслунда был несколько растерянный.

— Вообще-то я не знаю, куда ехать и где ее искать. Насколько Ларс Хердин знает о лёвгреновских денежных делах, настолько же мало у него информации об этой женщине.

— Но что-то он все-таки знает?

— Я расспрашивал его и так и эдак. Думаю, он не врет. Единственное, в чем он уверен, так это в том, что она существует.

— А это он откуда знает?

— Он как-то был в Кристианстаде и видел Лёвгрена с ней на улице.

— Когда?

Неслундполистал блокнот.

— Одиннадцать лет назад.

Валландер снова взял кружку и отхлебнул.

— Что-то здесь не так, — сказал он. — Он должен знать больше. Намного больше. Откуда он так уверен, что существует ребенок? Откуда он знает, что Лёвгрен помогал им деньгами? Ты надавил на него?

— Он утверждает, будто кто-то написал ему и рассказал всю историю.

— Кто?

— Этого он не хочет говорить.

Курт Валландер задумался.

— В Кристианстад мы поедем в любом случае. Обратимся к коллегам, может, они чем-то помогут. А потом я займусь Ларсом Хердином сам.

Они взяли полицейский автомобиль. Курт Валландер забрался на заднее сиденье и предоставил Неслунду вести машину. Когда они выехали из города, он почувствовал, что Неслунд едет очень быстро.

— Это не выезд на место происшествия, не гони. Мне надо почитать и подумать.

Неслунд снизил скорость.

Пейзаж был серым и угрюмым. Курта Валландера охватило чувство безнадежного одиночества. Насколько он любил весну и лето, настолько тяжело переносил мрачную тишину осени и зимы.

Он откинулся назад и закрыл глаза. Все тело болело, руку жгло. Сердце колотилось так, будто он выпил десять чашек крепкого кофе.

Разведенные мужчины подвержены инфарктам, подумал он. Мы жрем жирную еду, нас мучает одиночество. Либо бросаемся в новые увлечения очертя голову, и сердце не выдерживает.

Мысли о Моне злили его и одновременно наводили грусть. Он снова открыл глаза и посмотрел в окно.

Потом он начал читать записи бесед с двумя дочерьми Лёвгрена. Ничего, что могло бы пролить хоть какой-то свет. Никаких врагов, никаких тайных конфликтов.

Никаких денег.

Дочерям о своем немалом капитале старик тоже не рассказывал.

Курт Валландер попробовал поставить себя на место Юханнеса Лёвгрена. Каков был ход его мыслей? Что им двигало? Как он себе представлял судьбу своих денег, если в один прекрасный день его не станет?

На этой мысли он вздрогнул. Где-то должно быть завещание.

Но если они не нашли его в банковской ячейке, то где оно может быть? Или у него были еще ячейки?

— Сколько в Истаде банковских отделений? — спросил он Неслунда.

— С десяток.

Неслунд знал город как свои пять пальцев.

— Завтра сходим в остальные. Может быть, у него были и другие ячейки. К тому же я хочу знать, как он добирался из Ленарпа и обратно. Такси, автобусом, чем-то еще?

Неслунд кивнул:

— Он мог сесть на школьный автобус.

— Тогда его кто-то должен был видеть.

Они миновали Тумелиллу, потом шоссе на Мальмё и продолжили ехать на север.

— Как у Хердина дома? — спросил Валландер.

— Старомодно. Но чистенько и, я бы сказал, красиво. Странно, он готовит еду в микроволновке. Угостил меня домашними булочками. У него здоровенный попугай. Вообще и сад, и усадьба — все ухожено. Никаких повалившихся заборов.

— Что у него за машина?

— Красный «мерседес».

— «Мерседес»?

— Да, «мерседес».

— Он же говорил, что едва сводит концы с концами.

— Такой «мерседес» стоит больше трехсот тысяч.

Курт Валландер задумался.

— Надо побольше узнать о Ларсе Хердине, — сказал он. — Даже если он не догадывается, кто их убил, он может, сам того не сознавая, навести нас на ответ.

— А при чем тут «мерседес»?

— Сам не знаю. Просто мне кажется, что Ларс Хердин для нас важнее, чем он сам думает. А потом и правда непонятно, как крестьянин в наши дни может купить машину за триста тысяч крон. Может, в квитанции у него написано, что он купил трактор.

Когда они въехали в Кристианстад и остановились у здания управления полиции, пошел дождь со снегом. Курт Валландер почувствовал, как в горле начало пощипывать — первый признак начинающейся простуды.

Черт, подумал он. Сейчас нельзя болеть. Температура и насморк — совсем не то, что мне нужно для встречи с Моной.

Между полицейскими управлениями Истада и Кристианстада никаких особых отношений не было, кроме, конечно, отдельных случаев, когда ситуация заставляла их сотрудничать. Но Курт Валландер там знал кое-кого, они встречались на всяких собраниях. Прежде всего он надеялся на Йорана Бумана. Они были примерно одних лет. Подружились, сидя за стаканом виски в Тюлёсанде после невыносимо скучного учебного семинара, организованного выездной группой Управления государственной полиции. Цель семинара заключалась в том, чтобы подвигнуть их улучшить и активизировать кадровую политику на вверенных им участках. Они сидели за виски, перекидываясь ядовитыми замечаниями, и обнаружили, что у них очень много общего. В частности, и у Валландера, и у Бумана отцы были категорически против того, чтобы их сыновья поступали в полицию.

Валландер и Неслунд вошли в приемную. Девушка на коммутаторе сообщила, что Йоран Буман на месте. Она говорила на забавном для этих мест певучем северном диалекте.

— У него сейчас допрос, — сказала она, — но скоро он освободится.

Валландер зашел в туалет и вздрогнул, увидев свою физиономию в зеркале. Ссадины и шишки на лице пламенели. Он умылся холодной водой и тут же услышал в коридоре голос Йорана Бумана.

Они встретились как старые друзья. Курт даже не думал, что так обрадуется. Они захватили кофе и пошли к Йорану в кабинет. Валландер обнаружил, что у того точно такой же письменный стол, как у него самого. Но сам кабинет выглядел лучше. Сразу вспомнилось, как Аннет Бролин преобразила стерильный прокурорский офис.

Йоран, конечно, слышал и о двойном убийстве в Ленарпе, и о поджоге в лагере, где Валландер проявил себя как герой (сильно преувеличено, подумал Курт). Они поговорили о беженцах. У Йорана Бумана было то же впечатление, что и у Валландера: прием беженцев организован безобразно. У полиции Кристианстада хватало своих примеров таких заданий по высылке беженцев, которые можно выполнить, только бросив на них едва ли не все силы. Прямо перед Рождеством пришел приказ о высылке нескольких болгарских граждан. Согласно Иммиграционному управлению, они должны были находиться в лагере в Кристианстаде. Несколько дней ушло на то, чтобы выяснить, что на самом деле они жили и живут в лагере в Арьеплуге.

Потом разговор перешел, собственно, к причине их визита. Валландер рассказал Буману всю историю.

— И ты хочешь, чтобы мы ее тебе нашли, — сказал Йоран.

— Было бы совсем неплохо.

Неслунд, сидевший до этого молча, вдруг подал голос.

— Я тут вот что подумал, — сказал он. — Если у Юханнеса Лёвгрена ребенок от этой женщины и мы исходим из того, что родился он тоже здесь, он должен быть зарегистрирован. Наверняка Юханнес указан там как отец ребенка.

Курт Валландер кивнул.

— Верно, — сказал он. — И мы примерно знаем, когда он родился. Можем остановиться на периоде с 1947-го по 1957 год, если, конечно, Ларс Хердин ничего не перепутал. А я думаю, он не перепутал.

— Как, по-твоему, сколько детей родилось в Кристианстаде за десять лет? — спросил Йоран Буман. — Такой поиск может занять уйму времени. Тогда же не было компьютеров.

— К тому же не исключена возможность, что в книгах стоит «отец неизвестен», — сказал Курт Валландер. — Тогда нам придется перебрать всех детей с неизвестными отцами.

— Почему бы не объявить, что мы разыскиваем эту женщину? — спросил Йоран Буман. — И не попросить ее откликнуться?

— Потому что я почти уверен, что она не откликнется, — ответил Валландер. — Это, конечно, просто ощущение, я понимаю, звучит не особенно профессионально. Но я бы охотнее попробовал первый путь.

— Мы ее найдем, — сказал Йоран. — Мы живем в такое время и в таком обществе, где исчезнуть почти невозможно. Если, конечно, кто-то не совершит самоубийство таким хитрым образом, что тело исчезнет. У нас был такой случай прошлым летом. Один парень устал от жизни. Жена заявила о его исчезновении. Его лодка пропала. Мы так его и не нашли. Я думаю, он вышел в море и утопился с лодкой вместе. Но если эта женщина и ее сын существуют, мы их найдем. Сейчас же распоряжусь.

В горле саднило. Все тело стало влажным от пота.

Хорошо бы посидеть и спокойно обсудить с Буманом обстоятельства убийства в Ленарпе. Буман явно толковый полицейский, и его мнение могло бы оказаться полезным. Но Валландер чувствовал себя совершенно разбитым.

Йоран Буман проводил их до машины.

— Мы ее найдем, — повторил он.

— А потом встретимся как-нибудь вечерком, — сказал Валландер. — И выпьем виски.

Буман кивнул:

— Может, будет еще какой-нибудь идиотский семинар.

Продолжал идти мокрый снег, на тротуарах была слякоть, и Курт Валландер чувствовал, как вода просачивается в ботинки. Он опять забрался на заднее сиденье, устроился поудобнее и заснул.

Он открыл глаза, когда Неслунд затормозил у полицейского управления в Истаде. Валландер чувствовал себя вдрызг простуженным и несчастным. С неба сыпалась все та же мокрая дрянь. Он попросил у Эббы таблетку от головной боли. Ясно, конечно, что надо пойти домой и лечь, но не терпелось выяснить, что произошло за день. Кроме того, надо узнать, какие меры предлагает Рюдберг по охране беженцев.

Стол покрывали стикеры с телефонными номерами. Его разыскивала, в частности, Аннет Бролин. И отец. Он перебрал остальные листочки и отложил в сторону. Ни Линда, ни Стен Виден не звонили.

Валландер набрал номер Мартинссона.

— Повезло нам! — сказал Мартинссон. — Похоже, мы нашли машину. По описанию все сходится. Машину взяли напрокат в гётеборгском отделении фирмы «Авис», но не вернули, хотя и должны были. Только одно странно…

— Что?

— Машину взяла женщина.

— А что в этом странного?

— Мне трудно себе представить, чтобы женщина совершила двойное убийство…

— А вот тут ты неправ. Надо найти машину и водителя. Женщину или нет. Посмотрим, имеют ли они вообще какое-то отношение к делу. Исключить след не менее важно, чем подтвердить. На всякий случай назови номер водителю грузовика, может, он припомнит цифры.

Он повесил трубку и пошел к Рюдбергу.

— Как дела?

— Веселого мало, — мрачно отозвался Рюдберг.

— А кто сказал, что в полиции работать весело?

Но Рюдберг, как и рассчитывал Валландер, поработал основательно. Он собрал сведения обо всех лагерях в округе и о каждом написал докладную записку. А в качестве первоочередной меры предложил хитроумный график регулярного патрулирования лагерей по ночам.

— Отлично, — сказал Валландер. — Только надо вдолбить патрульным, насколько это серьезно.

Он вкратце рассказал Рюдбергу о поездке в Кристианстад и поднялся:

— Я поехал домой.

— Что, расклеился?

— Заболеваю. Похоже, никакой спешки не предвидится, так что надо попробовать прийти в себя.

Он отправился домой кратчайшим путем, заварил чай и забрался в постель. Когда через несколько часов он проснулся, остывший чай стоял на полу рядом с кроватью. Было без четверти семь. Вроде стало полегче. Он вылил чай и сварил себе кофе. Потом позвонил отцу.

И сразу понял, что отец не слышал и не читал о ночном пожаре.

— Мы, кажется, собирались сыграть в покер? — сердито поинтересовался отец.

— Заболел я.

— Ты же никогда не болеешь!

— Простудился.

— Простуда — это не болезнь.

— Не у всех же такое железное здоровье, как у тебя.

— Что ты этим хочешь сказать?

Курт Валландер вздохнул.

Если он сейчас же что-нибудь не придумает, разговор станет невыносимым.

— Заеду завтра с утра, — сказал он. — Сразу после восьми, если ты уже встанешь к этому времени.

— Я всегда встаю в полпятого.

— А я — нет.

Он попрощался и положил трубку.

И тут же пожалел о своем обещании. Если он с утра поедет к отцу, день будет испорчен. Все оставшееся время его будет мучить тоска и чувство вины.

Он огляделся. Повсюду в квартире лежал слой пыли. Несмотря на то что он часто проветривал квартиру, воздух был затхлый. И пахло одиночеством.

Вдруг он вспомнил о шоколадной красавице, снившейся ему чуть не каждую ночь. Откуда она взялась? Где он ее видел? Мелькнула на телеэкране? Или это была фотография в газете? Или «Аида» навеяла?

Интересно, почему его эротические сны совершенно не похожи на то, что было у них с Моной?

Он почувствовал возбуждение. И опять подумал, не позвонить ли ему Аннет Бролин. Но не мог решиться. Злясь на самого себя, он плюхнулся в кресло и включил телевизор. Было без одной минуты семь, и он переключился на датский канал, где вот-вот должны были начаться новости.

Диктор начал с краткой сводки. Голод в очередной африканской стране. Террор в Румынии усиливается. В Оденсе захвачена партия наркотиков.

Валландер выключил телевизор. Вдруг расхотелось слушать какие бы то ни было новости вообще.

Мона. Он уже не был так уверен, что хочет, чтобы она вернулась. Почему он вообразил, что тогда все наладится?

Самообман, подумал он.

Он поплелся в кухню и налил стакан сока. Потом сел за стол и записал все, что касалось следствия. Разложив бумажки по столу, он долго смотрел на них, точно на кусочки пазла. Было чувство, что разгадка не так уж и далеко. Хотя многие нити пока никуда не ведут, но некоторые детали словно бы сходятся.

Пока ни единой личности не установлено. Не было даже подозреваемых. Но все равно Валландера не покидало предчувствие близкого успеха. Это и радовало его, и беспокоило. Слишком много у него бывало случаев, когда начало казалось многообещающим, но потом следствие заходило в тупик и там застревало. Многие дела так и были закрыты.

Терпение, подумал он. Только терпение.

Было уже почти девять. Он еще раз подумал, не позвонить ли Аннет Бролин, но опять отказался от этой мысли. Он просто не знал, как начать разговор. А если трубку возьмет муж?

Он еще раз включил телевизор и, к своему удивлению, увидел собственную физиономию. Женский голос за кадром вещал о непростительном отсутствии интереса к обеспечению безопасности лагерей для беженцев у Валландера и всей истадской полиции.

Потом вместо него появилась женщина на фоне огромного офисного здания. Когда на экране появилось ее имя, он понял, что это и есть глава Иммиграционного управления, с которой он сегодня говорил по телефону.

— Мы не можем исключить расистские настроения у полиции в Истаде, — заявила она.

Он был взбешен.

Ну и ведьма! То, что она говорит, — чистейшая ложь. И почему они не поговорили со мной? Я бы им показал план Рюдберга по охране лагерей.

Это мы — расисты? Да о чем она говорит! Его переполняли горечь и обида.

Тут зазвонил телефон. Он сначала не хотел отвечать, но все же взял трубку.

Голос был тот же, что и в прошлый раз. Хрипловатый и глухой.

Валландер догадался, что собеседник говорит через носовой платок.

— Мы ждем результатов, — сказал голос.

— Катись к дьяволу! — зарычал Валландер.

— Самое позднее — суббота.

— Это твои подонки подожгли ночью лагерь?

— Самое позднее — суббота, — повторил голос невозмутимо. — Суббота. — И повесил трубку.

Курту стало совсем плохо. И по-настоящему страшно. Он подошел к окну и посмотрел на улицу.

Было совсем тихо. Фонарь ровным светом освещал улицу.

Что-то произойдет, это точно.

Но что? И где?

8

На следующее утро он вытащил из шкафа выходной костюм и тут же обнаружил жирное пятно на лацкане.

Эбба, подумал он. Это как раз для нее. Если она узнает, что он встречается вечером с Моной, то вложит всю душу, чтобы вывести это пятно. Эбба считает, что огромное число разводов угрожает обществу куда сильнее, чем растущая преступность.

В четверть восьмого он положил костюм на заднее сиденье и поехал на работу. Над городом нависли тяжелые серые облака.

Неужели снег, подумал он. Только бы не снег.

Он медленно ехал на восток, мимо заброшенного поля для гольфа, потом свернул на Косебергу.

Впервые за много дней он выспался. Девять часов непрерывного сна. Шишка на голове стала поменьше, и руку жгло уже не так сильно.

Он еще раз методично проверил сложившуюся накануне схему. Самым важным сейчас было найти эту женщину. И ее сына. Грабители наверняка из круга их знакомых. Совершенно ясно, что двойное убийство связано с исчезнувшим портфелем с 27 тысячами крон, а может быть, и с другими тайными доходами Юханнеса Лёвгрена.

Кто-то знал об этих деньгах, кто-то задал корм лошади перед тем, как скрыться. Они знали даже привычки Лёвгрена.

Только вот взятая в Гётеборге напрокат машина в схему не укладывалась. Скорее всего, это просто случайное совпадение.

Он посмотрел на часы: без двадцати восемь. Четверг, 11 января. Вместо того чтобы направиться прямо к отцу, он проехал еще несколько километров и свернул на извилистый проселок между холмами, ведущий к Бакокре. Оставив машину на пустой стоянке, он поднялся на скалу, откуда открывался вид на море.

Здесь несколько лет назад сложили большой круг из камней. Каменное кольцо. По замыслу скульптора, оно должно было располагать к наслаждению одиночеством и стимулировать медитацию.

Валландер сел на камень. Море было таким же свинцовым, как и облака.

Он никогда не был склонен к философствованию, просто не чувствовал потребности погружаться в себя. В реальной жизни возникали тысячи практических вопросов, и они требовали решения. То, что лежало за пределами всего этого, было тем неизбежным, на что он вряд ли мог повлиять своими размышлениями о смысле жизни. Если такой вообще существует.

Но одиночество — совсем другое дело. Несколько минут огромного покоя, когда можно вообще ни о чем не думать. Только слушать и смотреть не шевелясь.

Корабль на горизонте. Большая птица беззвучно парит над морем. Тишина.

Через десять минут он поднялся и пошел к машине.

Когда он вошел в мастерскую, отец, как всегда, стоял у мольберта. На этот раз пришла очередь глухаря.

Отец выглядел раздраженным. И немытым. К тому же от него пахло.

— Зачем ты приехал? — спросил он ворчливо.

— Мы же договорились!

— Мы договорились в восемь.

— Господи, сейчас одиннадцать минут девятого!

— Не понимаю, как ты можешь служить в полиции, если не умеешь быть точным.

Курт не ответил. Он подумал о сестре Кристине. Сегодня же надо выбрать время и позвонить ей. Спросить, знает ли она, как плохо дело с отцом. Он всегда думал, что слабоумие развивается постепенно. Теперь он видел, что это не так.

Отец искал нужную краску на палитре. Задержался на секунду и по-прежнему уверенно добавил слабый красноватый тон в оперение глухаря.

Курт сел на старые санки и наблюдал за ним. От отца исходил резкий неприятный запах. Вспомнился бродяга, лежавший на скамейке в парижском метро. Тот же запах. Это было их с Моной свадебное путешествие.

Надо что-то ему сказать, подумал он. Хоть он и впадает в детство, надо говорить с ним как со взрослым.

Тот продолжал сосредоточенно работать кистью.

Курт прикинул, сколько раз отец писал этот мотив. Получилось примерно семь тысяч.

Семь тысяч закатов. Он налил кофе из стоявшего на спиртовке кофейника.

— Как твои дела? — спросил он.

— Соответствуют возрасту, — сухо сказал отец.

— Ты не хотел бы переехать?

— А куда я должен переезжать? И с какой стати? — резко и отрывисто ответил он.

— В дом престарелых.

Отец прицелился в него кистью, точно дротиком:

— Ты хочешь моей смерти?

— Как тебе не стыдно? Я просто думаю, что там тебе будет лучше.

— Как я смогу там жить, среди старух и старикашек? К тому же в комнате наверняка нельзя работать над картинами.

— В наше время можно получить отдельную квартиру. С уходом.

— У меня же есть дом! Впрочем, ты этого даже не видишь. Неужели настолько болен?

— Обычная простуда.

Тут только Курт заметил, что простуда его уже не беспокоит. Все угрожающие симптомы куда-то исчезли. Так с ним бывало и раньше. Когда человек очень занят, он словно запрещает себе болеть. Но, стоит закончить следствие, инфекция вспыхнет с новой силой.

— Сегодня вечером я встречаюсь с Моной, — сказал он.

Продолжать разговор о доме престарелых или о специальной квартире было бессмысленно. Сначала надо поговорить с Кристиной.

— Она ушла от тебя, — сказал отец. — Выкинь ее из головы.

— Мне совсем не хочется выкидывать ее из головы.

Отец продолжал писать. Теперь он был занят розовым облаком. Разговор иссяк.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросил Курт.

— Что, уже уезжаешь? — отозвался, не поглядев на него, отец.

В его вопросе звучал упрек. Курт Валландер понял, что пытаться успокоить свою совесть бессмысленно.

— У меня куча работы, — сказал он. — Я сейчас за начальника. Мы пытаемся найти убийц двух стариков. И заодно нескольких пироманов.

Отец хмыкнул и почесал в паху.

— Начальник полиции, — произнес он значительно. — Это что, большая шишка?

Курт Валландер поднялся.

— Пап, я заеду на днях, — сказал он. — Помогу тебе навести здесь порядок.

Взрыва он никак не ожидал.

Отец бросил кисть на пол и стоял перед ним, потрясая кулаками.

— Ты приехал сюда, чтобы заявить мне, что у меня не убрано?! — вопил он. — Чтобы лезть в мою жизнь? Не беспокойся, у меня есть кому прибраться и присмотреть за хозяйством. А знаешь ли ты, что я еду в Римини? У меня там выставка! Я беру по двадцать пять тысяч крон за картину! А ты являешься сюда и долдонишь что-то о доме престарелых. Но тебе не удастся меня уморить, можешь быть уверен!

Хлопнув дверью, он вышел из мастерской.

Он спятил, подумал Курт. С этим надо кончать. Он, похоже, и вправду воображает, что у него есть и уборщица, и экономка. И что он поедет в Италию на свою персональную выставку.

Отец грохотал чем-то на кухне. Похоже, швырялся кастрюлями. Зайти, что ли?

Нет, не стоит. Он пошел к машине. Надо сейчас же, не откладывая, позвонить Кристине. Вместе им, может быть, удастся убедить отца, что так продолжаться не может.

В девять он был в полиции и вручил Эббе свой костюм. Она обещала, что к полудню тот будет почищен и отглажен.

А в десять он собрал совещание. Вчерашний сюжет в новостях возмутил всех, кто его видел. После короткой дискуссии решили, что Валландер должен написать резкий ответ с опровержением и передать его в Агентство новостей.

— А почему молчит начальник Управления государственной полиции? — спросил Мартинссон.

В ответ он услышал презрительный смех.

— Он-то? — сказал Рюдберг. — Он вмешивается только тогда, когда можно на этом погреть руки. А на то, каково приходится полицейским на местах, ему глубоко плевать.

После чего началось обсуждение собственно двойного убийства.

Ничего такого, что стоило бы внимания, пока не произошло. Следствие по-прежнему находилось в начальной фазе.

Они собирали материал, анализировали его и сортировали.

Все согласились, что самый главный след — таинственная женщина в Кристианстаде и ее сын. Уже никто не сомневался, что это было убийство с целью ограбления.

Курт Валландер спросил, как дела в лагерях беженцев.

— Я проверил ночные рапорты, — сказал Рюдберг. — Как будто бы все спокойно. Самое страшное происшествие за ночь — на трассу Е-14 выбежал лось.

— Завтра пятница, — сказал Курт Валландер. — Вчера мне опять позвонил тот же тип. Он повторил свои угрозы.

Рюдберг предложил известить Управление государственной полиции. Пусть там сами думают, как усилить наблюдение.

— Правильно, — согласился Валландер. — Лучше подстраховаться. А мы тут у себя выделим еще один ночной патруль — специально для лагерей.

— Тогда отдай приказ о сверхурочных, — сказал Ханссон.

— Знаю, — кивнул Валландер. — Я бы хотел назначить в ночную смену Петерса и Нурена. И пусть кто-нибудь обзвонит всех директоров лагерей. Пугать не надо, попросите только усилить бдительность.

Совещание продолжалось около часа.

Оставшись один, Валландер стал обдумывать гневное письмо на телевидение, но тут зазвонил телефон.

Это был Йоран Буман.

— Видел тебя вчера в новостях, — сообщил он и засмеялся.

— Ну не сволочи, а? Бесстыжие сволочи…

— Ага. А ты даже не возмутился.

— Как раз им письмо пишу.

— О чем они вообще думают, журналисты?

— Только не о том, где правда, а где ложь. Больше о броских заголовках.

— У меня для тебя хорошие новости.

Курт Валландер напрягся.

— Ты ее нашел?

— Может быть. Сейчас к тебе придет факс. У нас девять возможных кандидатур. Актами гражданского состояния пренебрегать не стоит. Ты посмотри, что я тебе прислал, и позвони, кем заняться в первую очередь.

— Молодец, Йоран, — сказал Курт Валландер. — Я позвоню.

Он спустился в приемную. Молодая девушка, которую он видел впервые в жизни, принимала факс.

— А кто это — Курт Валландер? — обратилась она к нему.

— Это я. А где Эбба?

— Она собиралась в химчистку.

Ему стало неловко. Эбба должна бегать и решать его личные проблемы.

Факс был на четырех страницах. Он вернулся к себе и разложил их на столе. Читал фамилию за фамилией, даты рождения. У всех отцы неизвестны.

Четверых он довольно быстро отверг. Оставались еще пятеро мальчиков, родившихся в пятидесятых годах.

Двое из них живут по-прежнему в Кристианстаде. Один в Гладсаксе, недалеко от Симрисхамна. Еще один живет в Стрёмсунде, а последний уехал в Австралию.

Он улыбнулся, подумав, что в интересах следствия придется послать кого-то на другую сторону земного шара.

А потом позвонил Йорану Буману.

— Молодец! — похвалил он его еще раз. — Выглядит многообещающе. Будем выбирать из пяти.

— Пригласить их на беседу?

— Пока нет. Я хочу заняться этим сам. Вернее, вместе с тобой. Если у тебя, конечно, найдется время.

— Найдется. Начнем сегодня?

Курт Валландер поглядел на часы.

— Давай завтра. Я постараюсь в девять быть у тебя. Если, конечно, ночью ничего не произойдет.

Он коротко рассказал об анонимных звонках.

— А ты нашел этих, которые подожгли лагерь?

— Еще нет.

— Ладно. Я пока подготовлю кое-что к завтрашнему дню. Узнаю, по крайней мере, не переехал ли кто из них.

— Может быть, встретимся в Гладсаксе, — предложил Курт Валландер. — Это как раз на полпути.

— В девять часов в отеле «Свеа» в Симрисхамне. Выпьем кофе для разгона.

— Отлично. И спасибо за помощь.

Ну погодите, черти, подумал он, кладя трубку. Теперь пойдет работа.

Потом Валландер единым духом написал письмо на шведское телевидение. Не выбирая выражений. Копии он собирался направить в Иммиграционное управление, министру по делам иммиграции, окружному полицмейстеру и начальнику Управления государственной полиции.

Рюдберг, стоя в коридоре, прочитал письмо.

— Здорово, — сказал он, — только не думай, что кто-нибудь пошевелит пальцем. Журналисты в этой стране, а особенно на телевидении, ошибаться не могут.

Курт Валландер отдал перепечатать письмо и пошел в столовую выпить кофе. О еде пока думать не хотелось. Было уже около часа, и он решил разобраться до обеда со всеми листочками с телефонными звонками у себя на столе.

Накануне вечером он изрядно струхнул после анонимного звонка. А сейчас неприятные предчувствия удалось отогнать. По крайней мере, случись что, полиция начеку.

Он набрал номер Стена Видена. Но, не успели начаться сигналы, быстро положил трубку. Стен подождет. В свое время они еще развлекутся, замеряя скорость, с которой лошадь съедает свою порцию сена.

Вместо этого он набрал номер прокуратуры.

Девочка на коммутаторе сказала, что Аннет Бролин на месте. Он поднялся и пошел в другое крыло.

Она стояла в пальто.

— Я иду обедать, — сказала она.

— Можем пообедать вместе.

Она замешкалась на секунду, потом улыбнулась:

— Почему бы и нет?

Курт Валландер предложил «Континенталь». Они сели за столик у окна и оба заказали соленую лососину.

— Я тебя видела вчера в новостях, — сказала Аннет. — Как можно делать такие односторонние и пристрастные репортажи?

Валландер, приготовившийся к обороне, расслабился.

— Журналисты относятся к полицейским как к дичи, — сказал он. — Много мы делаем или мало, не важно, нас все равно облают. К тому же они не понимают, что какие-то вещи мы просто вынуждены утаивать в интересах следствия.

Он не собирался рассказывать ей насчет утечки информации, но не удержался. Рассказал, как его взбесило, когда секретные сведения пошли прямым ходом на телевидение.

Он заметил, как внимательно Аннет слушает. И вдруг увидел за элегантным костюмом и прокурорской должностью человека, которого он почти не знает.

Они заказали кофе.

— А твоя семья тоже переехала сюда? — спросил он.

— Нет, муж остался в Стокгольме. И детям не стоит менять школу ради одного года.

Курт огорчился. В глубине души он надеялся, что она носит кольцо просто так.

Официант пришел со счетом, и Курт потянулся за бумажником.

— Пополам, — сказала она.

Официант подлил кофе.

— Расскажи об этом городе, — попросила она. — Я проглядела часть уголовных дел за последние годы. Все иначе, если сравнивать, например, со Стокгольмом. Огромные различия.

— Они уменьшаются, эти различия, — сказал Курт Валландер. — Скоро все маленькие шведские городки будут просто пригородами больших. Двадцать лет назад здесь не слыхали, что такое наркотики. Десять лет назад наркотики были уже и в Симрисхамне, и в Истаде, но мы как-то с этим управлялись. Теперь наркота повсюду. Едешь мимо какой-нибудь красивой старинной усадьбы и думаешь: а чем черт не шутит, может, тут делают амфетамин?

— Насилия здесь меньше, — сказала она. — И оно не такое жестокое.

— Будет больше, — мрачно сказал он. — Не хочется признавать, но это так. Скоро грань между большим городом и глубинкой совсем сотрется. Мальмё, к примеру, полно организованной преступности. Открытые границы, паромы — для них слаще меда. У нас есть полицейский, он раньше работал в Стокгольме и сбежал оттуда. Сведберг. Он там не выдержал. На днях он, правда, сказал, что подумывает, не вернуться ли назад.

— И все-таки здесь спокойно, — задумчиво произнесла она. — Нет, это не Стокгольм.

Они вышли из «Континенталя». Валландер оставил машину рядом, на Стикгатан.

— А разве здесь можно парковаться? — спросила она.

— Нет, — ответил он с улыбкой. — Но если мне лепят штраф, я его плачу. Как правило. А может, стоит не платить и дождаться приговора.

Они вернулись в управление полиции.

— Я собирался как-нибудь пригласить тебя поужинать, — сказал он. — Могу показать тебе окрестности.

— С удовольствием.

— Ты часто ездишь домой?

— Раз в две недели.

— А муж приезжает? Дети?

— Муж — когда может. А дети — когда захотят.

Я люблю тебя, подумал вдруг Курт.

Увижу сегодня Мону и скажу, что полюбил другую женщину.

Они расстались в приемной.

— Я заброшу тебе в понедельник отчет по следствию, — сказал Валландер. — У нас появились кое-какие зацепки.

— Собираетесь кого-то задержать?

— Нет. Пока нет.

Она кивнула:

— В понедельник лучше бы с утра, до десяти. Позже у меня пойдут сплошные продления сроков содержания и судебные документы.

Договорились на девять.

Она ушла по коридору, а он долго смотрел ей вслед.

Вернувшись в кабинет, он ликовал. Аннет Бролин, мысленно произнес он. Чего только не случается в мире, где, как утверждают, случиться может все.

Остаток дня он читал протоколы допросов, которые до этого успел только пролистать. Пришли окончательные результаты вскрытия. Его опять передернуло от чудовищной жестокости по отношению к двум беспомощным старикам. Он прочитал рапорты о беседах с дочерьми и результаты массового опроса в Ленарпе.

Никаких противоречий он не обнаружил. Все данные дополняли и уточняли друг друга.

Никто даже не догадывался о двойной жизни простого фермера. Во время войны, в 1943 году, его привлекали к суду за драку, но оправдали. Кто-то раскопал даже копию судебного дела, и Валландер внимательно его прочитал, но никаких особых мотивов для мести не обнаружил. Скорее всего, речь шла об обычной ссоре, перешедшей в рукоприкладство. Дело было в деревне под названием Эрикслунд.

В полчетвертого Эбба принесла вычищенный костюм.

— Ты ангел, — сказал Валландер.

— Надеюсь, проведешь приятный вечер, — сказала она с улыбкой.

Он вдруг почувствовал, что к горлу подступил комок. Эбба сказала это совершенно искренне.

До пяти часов он заполнил лотерейный купон, записался на техосмотр и продумал тактику завтрашних разговоров. Потом написал самому себе памятку, чтобы не забыть подготовить пресс-релиз до приезда Бьёрка.

В три минуты шестого в двери появилась физиономия Тумаса Неслунда.

— Ты еще здесь? — спросил он. — А я думал, ты уже ушел.

— Почему ты так решил? — спросил Курт.

— Эбба сказала.

Как она меня опекает, подумал он, улыбнувшись. Надо ей с утра подарить цветы, еще до Симрисхамна.

Неслунд зашел в кабинет.

— Есть время? — спросил он.

— Очень мало.

— Я недолго. Этот Клас Монсон…

Курт не сразу вспомнил, кто это такой.

— Ага, это тот, который грабанул ночной магазин?

— Ну да. Свидетель его опознал, хотя тот был с чулком на голове. Татуировка на запястье. Совершенно очевидно, что это он. А новая прокурорша с нами не согласна.

Курт Валландер поднял бровь:

— Почему?

— Она считает, что следствие проведено небрежно.

— А на самом деле?

— Ничуть не более небрежно, чем обычно. Дело совершенно ясное.

— А что она говорит?

— Она говорит, что, если не будет более исчерпывающих доказательств, ордер на арест она не подпишет. Это же черт знает что, какая-то стокгольмская бабенка является сюда и воображает, что умнее всех.

Валландера покоробили слова Неслунда, но он постарался это скрыть.

— С Пелле не было бы никаких проблем, — сказал Неслунд. — Ведь ясно же как день, что именно этот тип ограбил магазин.

— Дело у тебя?

— Я дал его Сведбергу, чтобы он просмотрел.

— Положи его ко мне на стол. Завтра прочитаю.

Неслунд взялся за ручку двери:

— Ты бы поговорил с этой теткой.

Курт Валландер кивнул и улыбнулся:

— Поговорю. Нельзя же, чтобы прокурор из Стокгольма все время вставлял нам палки в колеса.

— Я знал, что ты так скажешь. — Неслунд вышел из кабинета.

Прекрасный повод для ужина, подумал Валландер. Он надел куртку, перекинул костюм через руку и погасил свет.

Он быстро принял душ и успел в Мальмё за несколько минут до семи.

Найдя стоянку, Валландер спустился от Большой площади по лестнице к «Поварскому кабачку». Хотелось что-нибудь выпить до встречи с Моной.

Поежившись от цен, он заказал двойной виски. Обычно он предпочитал солодовый, но на этот раз пришлось удовлетвориться сортом попроще.

Он поднес стакан ко рту и сделал глоток. Несколько капель пролились на пиджак, точно на то место, где утром было пятно. Теперь будет другое.

Все, еду домой, подумал он, задыхаясь от презрения к самому себе. Поеду домой и лягу. Даже стакан не могу удержать, чтобы не облиться. Но в глубине души он понимал, что это всего лишь тщеславие. Тщеславие и нервы. Он очень нервничал перед встречей с Моной. Это, наверное, самая важная встреча с тех пор, как он сделал ей предложение.

А теперь он поставил себе целью отменить уже состоявшийся развод. А чего он хочет на самом деле?

Он вытер лацкан салфеткой, допил виски и заказал еще. Через десять минут ему надо идти.

Что он скажет Моне?

И что она ответит?

Он залпом опустошил стакан. И сразу почувствовал, как алкоголь ударил в голову. Он опять вспотел.

Ни до чего он не додумался.

В глубине души он надеялся, что Мона сама скажет спасительные слова.

Это же она захотела развода.

Пусть она и придумает, как вернуть все назад.

Он заплатил и вышел. Шел медленно, чтобы не прийти слишком рано.

И пока он ждал зеленого светофора на Валльгатан, решил для себя две вещи.

Во-первых, он должен поговорить с Моной о Линде. И во-вторых, он ждал ее совета, что делать с отцом. Мона хорошо его знает. Хотя они никогда не были близки, она хорошо разбиралась в таинственных и внезапных перепадах его настроения.

Забыл позвонить Кристине, вспомнил он, переходя улицу. А может, хотел забыть?

Когда он переходил канал по мосту, его обогнала машина с открытым верхом. Молодые люди охотились на девочек. Пьяный юнец орал что-то, перевесившись через борт машины.

Курт Валландер вдруг вспомнил, как ходил по этому мосту двадцать лет тому назад. Район выглядел так же. Он был тогда совсем молодым полицейским, и чаще всего патрулировал в паре с коллегой постарше. Они приходили на вокзал, чтобы проследить за порядком. Иногда выставляли какого-нибудь пьяницу или безбилетника. Насилия почти не случалось.

Того мира больше нет, подумал он.

Он исчез, утрачен навсегда.

Валландер вошел в здание вокзала. Здесь многое изменилось, но каменный пол был тот же. Как и скрежет вагонных тормозов.

И вдруг он увидел свою дочь.

Сначала ему показалось, что он обознался. С таким же успехом это могла быть девушка из конюшни Стена Видена. Но нет, это была Линда.

Она стояла рядом с угольно-черным парнем и покупала билет в автомате. Африканец был чуть не на полметра выше ее, с пышной кудрявой шевелюрой и в лиловом комбинезоне.

Валландер тут же спрятался за колонной, как будто был на задании. Негр что-то сказал, и Линда засмеялась.

Он подумал, что уже много лет не видел, как она смеется.

То, что он видел, привело его в отчаяние. Дочь для него недосягаема. Он не существует для нее, хотя стоит совсем рядом.

Моя семья, подумал он. Я стою на вокзале и шпионю за собственной дочкой. Моя жена тем временем уже, наверное, ждет в ресторане, и, может быть, нам удастся спокойно поговорить и не начать сразу же кричать друг на друга.

Глаза его наполнились слезами, контуры предметов стали расплываться. Он не плакал примерно столько же, сколько не видел смеющуюся Линду.

Линда со своим африканцем пошли к перрону. Он хотел броситься за ней, потянуть ее к себе.

Потом они скрылись из виду. И он, как истинный полицейский, стараясь остаться незамеченным, выскользнул на перрон, насквозь продуваемый ледяным ветром с пролива. Он видел, как они шли, взявшись за руки, и смеялись. Потом голубые двери вагона с шипением закрылись, и поезд отошел — то ли в Лунд, то ли в Ландскрону.

Он попытался утешить себя тем, что она хорошо выглядит, ей весело, она раскована и радостна. Такой она была только в раннем детстве. Но единственное, о чем он мог думать, — это о собственной катастрофе.

Курт Валландер. Несчастный полицейский с несложившейся семейной жизнью. Теперь он опаздывал. Может быть, Мона уже повернулась на каблуках и ушла? Она была пунктуальна и ненавидела ждать.

Особенно его.

Он побежал по перрону. Ярко-красный тепловоз шипел, как разъяренный хищник.

Он так торопился, что споткнулся на ступеньках ресторана. Коротко стриженный вышибала смотрел на него ледяными глазами.

— И куда ты собрался? — спросил он лениво.

Его сразил вопрос. Он сразу понял, что парень имел в виду. Вышибала решил, что он пьян, и не хотел пускать его в ресторан.

— Я договорился поужинать с женой.

— Зря договорился. Иди-ка лучше домой.

Курт Валландер ощутил ярость.

— Я полицейский! — заорал он. — И я не пьян, мало ли что тебе показалось. Пропусти меня сейчас же, говорю добром.

— Поцелуй меня в жопу! — сказал вышибала. — Иди, пока я не позвал легавых.

Он почувствовал, что сейчас ударит наглеца, но сумел взять себя в руки. Он вынул свое полицейское удостоверение.

— Я же тебе говорил, что я полицейский, — сказал он, — и я совершенно трезв. Просто поскользнулся. К тому же меня и в самом деле ждет жена.

Вышибала подозрительно изучал удостоверение. Потом вдруг просиял.

— Я тебя узнал, — сказал он, — ты был вчера на ТВ.

Хоть какой-то прок от телевидения, подумал Курт.

— Я целиком на твоей стороне, — сказал вышибала. — Целиком и полностью.

— В каком смысле?

— А в том, что давно пора окоротить этих понаехавших. Пускаем в страну всякое дерьмо, а они наших стариков убивают! Ты прав — надо гнать их к черту отсюда. Пинком под зад.

Курт Валландер понял, что спорить бесполезно. Он слабо улыбнулся.

— Теперь неплохо бы и поесть, — сказал он.

Охранник открыл перед ним дверь.

— Но ты понял, что с ними надо быть настороже?

— Ясное дело, — сказал Валландер и вошел в ресторан. Он повесил пальто и огляделся. Мона сидела у окна с видом на канал.

Он втянул живот, насколько смог, провел рукой по волосам и подошел к ней.

Все пошло наперекосяк с самого начала. Он понял, что она заметила пятно на пиджаке, и разозлился.

И не знал, удалось ли ему это скрыть.

— Привет, — сказал он и сел напротив нее.

— Как всегда, опаздываешь, — сказала она. — Как ты растолстел!

Сразу же принимается его оскорблять. Никакой любви. Ни даже просто дружелюбия.

— А ты такая же, как всегда. Где это ты так загорела?

— Мы были неделю на Мадере.

Мадера. Сначала Париж, потом Мадера. Их свадебное путешествие. Гостиница, балансирующая на скале, крошечный рыбный ресторан на берегу. И она там была с кем-то еще.

— Вот как, — сказал он. — Я-то думал, Мадера — это наш с тобой остров.

— Не будь ребенком.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что ты ведешь себя как ребенок.

— И что в этом плохого?

Они начали заводиться. Их спасла дружелюбная официантка. Она пришла взять заказ, и он почувствовал, что их в последний момент словно вытащили из ледяного омута.

Когда появилось вино, они немного успокоились.

Курт Валландер смотрел на женщину, которая когда-то была его женой, и думал, что она очень красива. По крайней мере, ему так казалось. Он попытался унять ревность.

Он пытался сделать вид, что абсолютно спокоен. Быть бы спокойным и на самом деле!

Они выпили.

— Вернись, — попросил он. — Попробуем начать сначала.

— Нет. Ты должен наконец понять, что все кончено. Все в прошлом.

— Я был сейчас на вокзале и видел нашу дочь.

— Линду?

— Тебя это удивляет?

— Я думала, она в Стокгольме.

— Что ей делать в Стокгольме?

— Она хотела поступать учиться. Выбрать что-нибудь, что ей подходит.

— Я не ошибся. Это точно была она.

— Ты говорил с ней?

Валландер покачал головой:

— Она села в поезд. Я не успел.

— Какой поезд?

— В Лунд. Или в Ландскрону. Она была с каким-то африканцем.

— Это хорошо.

— Что значит — хорошо?

— Это значит, что Герман — лучшее, что было у нее в жизни. За много лет.

— Герман?

— Герман Мбойя. Он из Кении.

— Он был в лиловом комбинезоне!

— Одевается он забавно.

— Чтоон делает в Швеции?

— Изучает медицину. Скоро уже будет врачом.

Валландер не поверил своим ушам. Она что, шутит?

— Врачом?

— Ну да, врачом. Доктором, если угодно. Он приветливый, заботливый. Прекрасное чувство юмора.

— Они живут вместе?

— У него крошечная студенческая квартирка в Лунде.

— Я спросил, живут ли они вместе.

— Я думаю, что Линда наконец решилась.

— Решилась на что?

— Переехать к нему.

— Как же она тогда собирается учиться в Стокгольме?

— Это Герман предложил.

Официантка подлила им вина. Курт заметил, что начинает слегка пьянеть.

— Она как-то позвонила. Была в Истаде. Но не зашла. Если увидишь ее, передай, что я по ней скучаю.

— Она делает то, что считает нужным.

— Я тебя только попросил ей передать!

— Передам! Не кричи!

— Я не кричу.

На столе появился бифштекс «а-ля тартар».

Ели молча. Ему было невкусно. Он заказал еще бутылку вина и с легкой тревогой подумал, как он будет добираться домой.

— У тебя, похоже, все в порядке.

Она говорила решительно. Как будто возражала.

— А у тебя?

— Отвратительно. А в остальном — нормально.

— О чем ты хотел со мной поговорить? — спросила Мона.

Это он забыл. Он забыл, что придумал предлог для встречи, а теперь ему было совершенно нечего сказать.

Надо сказать правду, подумал он с иронией. Почему бы не попробовать для разнообразия?

— Я просто хотел тебя увидеть. Все остальное — просто враки.

Она улыбнулась:

— Я рада, что мы встретились.

Внезапно он заплакал.

— Мне так страшно тебя не хватает, — пробормотал он сквозь слезы.

Она погладила его по руке. Но ничего не сказала.

И только теперь Курт понял, что все кончено. Что развод — это навсегда. Поужинать вместе они могут, но жизни их разошлись. Ее молчание было красноречивее слов.

Он подумал об Аннет Бролин. И о негритянке из снов.

Он был совершенно не готов к одиночеству. Но теперь придется с ним смириться и постепенно начинать все сначала. Начинать жизнь, за которую отвечать будет только он сам.

— Ответь мне только на один вопрос, — сказал Курт. — Почему ты ушла?

— Если бы я не ушла, жизнь бы ушла от меня, — сказала она. — Я только хочу, чтобы ты понял: это вовсе не твоя вина. Я сама поняла, что пора рвать. И сама решилась на это. Когда-нибудь ты поймешь, о чем я говорю.

— Я хочу понять сейчас.

Она пыталась заплатить за себя, но он и слышать не пожелал.

— Как ты будешь добираться домой? — спросила она.

— Ночным автобусом, — сказал он. — А ты?

— Я пройдусь.

— Я провожу тебя.

Она покачала головой:

— Расстанемся здесь. Так лучше. Звони, если что. Надо поддерживать связь.

Она быстро чмокнула его в щеку. Он смотрел, как она энергичным шагом идет по мосту. Когда она скрылась в переулке между «Савоем» и туристским бюро, он пошел следом. Пару часов назад он шпионил за дочерью, теперь — за женой.

Около радиомагазина на углу Большой площади ее ждала машина.

Она села на переднее сиденье. Он шагнул в подъезд, когда они проезжали мимо него, но успел разглядеть, что за рулем сидит мужчина.

Валландер пошел к машине. Никакого ночного автобуса на Истад не было. По пути он зашел в автомат и набрал номер Аннет Бролин. Услышав ее голос, положил трубку.

Он залез в машину, поставил кассету с Марией Каллас и закрыл глаза. Проснулся от холода. Он проспал почти два часа. И решил ехать домой, хотя еще не протрезвел. Поеду через Сведалу и Сванехольм, решил он, там никогда не нарвешься на патруль.

И все-таки нарвался.

Курт совершенно забыл, что сам поручил патрулировать лагеря беженцев по ночам.

Петерс и Нурен обнаружили вихляющую машину на полпути из Сванехольма в Свимминге. Они проверяли, все ли спокойно в лагере в Хагехольме. Хотя и тот и другой прекрасно знали машину Валландера, им просто не пришло в голову, что тот куда-то поедет среди ночи.

К тому же номер был настолько забрызган грязью, что его не было видно. Только остановив машину, они увидели, что за рулем не кто иной, как их временный шеф.

Они молчали. Карманный фонарь Нурена светил прямо в покрасневшие глаза Валландера.

— Все тихо? — спросил Курт Валландер.

Петерс и Нурен переглянулись.

— Вроде да, — сказал Петерс.

— Хорошо, — сказал Валландер и хотел поднять стекло.

И тогда вперед шагнул Нурен:

— Лучше всего, если ты выйдешь из машины. Сию же минуту.

Курт вопросительно посмотрел на него. Лица Нурена он не видел, потому что фонарь светил ему прямо в глаза.

Он нагнулся и вылез из-за руля. Ночь была холодной. Его бил озноб. Похоже, все кончено.

9

Когда в пятницу в начале седьмого утра Курт Валландер вошел в вестибюль гостиницы «Свеа» в Симрисхамне, ему было не до смеха. Надо всем Сконе лил обложной дождь со снегом, и, пока Валландер шел от машины к гостинице, башмаки насквозь промокли.

К тому же адски болела голова.

Он попросил официантку принести ему таблетку от головной боли.

Она принесла стакан воды, в котором вскипал белый порошок.

Взяв чашку с кофе, он заметил, что руки дрожат.

Может, от тревоги, а может, от облегчения.

Когда несколько часов назад Нурен приказал ему выйти из машины, он решил, что с его полицейской карьерой все кончено. Попасться пьяным за рулем означало немедленное увольнение. И если он, даже отсидев срок, вернется когда-нибудь на службу в полиции, как он будет смотреть в глаза коллегам?

Мелькнула мысль, что можно устроиться в отдел безопасности на какую-нибудь фабрику. Или на какое-нибудь небольшое охранное предприятие, если удастся. Но его двадцатилетняя служба в полиции кончена. А он был полицейским, и никем другим.

Ему даже в голову не пришло попытаться как-то задобрить или подкупить Петерса и Нурена. Единственное, что он мог сделать, — просить. Взывать к их профессиональной солидарности, партнерству. Дружбе, которой вообще-то и не было.

Но ему и этого делать не пришлось.

— Езжай с Петерсом, а я отгоню твою машину домой, — сказал Нурен. Валландер почувствовал колоссальное облегчение, но в голосе Нурена явственно слышалась брезгливость.

Курт молча сел на заднее сиденье. Всю дорогу до его дома Петерс не проронил ни слова.

Нурен подъехал почти сразу и отдал ему ключи.

— Тебя кто-нибудь видел кроме нас? — спросил он.

— Ни одна душа.

— Тебе чертовски повезло.

Петерс кивнул. И тут Курт Валландер окончательно понял, что они будут молчать. Они пошли ради него на должностное преступление. Почему, он так и не понял.

— Спасибо, — выдавил он.

— Ладно, обойдется, — сказал Нурен.

И они уехали.

Он поднялся к себе, допил оставшийся в бутылке виски и прилег на диван. Думать он ни о чем не мог, но сон тоже не шел.

В четверть седьмого, кое-как побрившись, он уже был в машине. Он понимал, что совершенно трезвым его назвать нельзя. Но теперь он уже не рисковал встретить Петерса и Нурена — их смена закончилась в шесть.

Он попытался сосредоточиться на работе. Вместе с Йораном Буманом они должны найти недостающее звено в следствии о двойном убийстве в Ленарпе.

Ни о чем другом он старался не думать. Потом. Когда пройдет похмелье, когда он сможет посмотреть на все со стороны.

Он был один в гостиничном кафе. Сквозь пелену дождя со снегом свинцово поблескивало море. Из гавани выходил рыболовный тральщик, и он попытался разглядеть черные цифры на борту.

Пива бы, подумал он. Кружку старого доброго пильзнера, вот было бы счастье.

Соблазн был силен. Неплохо бы еще купить выпивки на вечер. Ему не хотелось быстро трезветь.

Хорош полицейский, подумал он.

Жалкий легаш.

Миловидная официантка налила ему кофе. Он вдруг представил, что поселился в этой гостинице и она пришла к нему ночью. За плотно задернутыми занавесками можно попытаться все забыть, забыть себя самого. Страна забвения. К черту реальность.

Он допил кофе и взялся за портфель. У него оставалось еще немного времени, чтобы освежить в памяти детали следствия.

Вдруг его охватило беспокойство. Он поднялся и пошел к автомату. Трубку взяла Эбба.

— Как прошел вечер? — спросила она.

— Лучше не придумаешь. Спасибо еще раз за костюм.

— Всегда пожалуйста.

— Я звоню из гостиницы «Свеа» в Симрисхамне. Сейчас поедем с Йораном Буманом из Кристианстада кататься по округе. Я позвоню.

— Все спокойно. И в лагерях тихо.

Он пошел в туалет и вымыл холодной водой лицо, стараясь не смотреть в зеркало. Осторожно потрогал шишку на лбу. Она еще побаливала, но обожженная рука уже не беспокоила.

Рана в бедре давала о себе знать, только когда он вытягивал ногу. Он вернулся в кафе и заказал завтрак. За едой еще раз перелистал свои бумаги.

Йоран Буман был точен. Он вошел в кафе ровно в девять.

— Ну и погодка! — хмыкнул он.

— Лишь бы не снежная буря, — отозвался Курт Валландер.

Пока Буман пил кофе, они обсудили план действий.

— Похоже, нам повезло, — сказал Буман. — Женщина в Гладсаксе и те две в Кристианстаде на месте, мы найдем их без хлопот.

Они начали с Гладсакса.

— Ее зовут Анита Хесслер, — сказал Йоран. — Пятидесяти восьми лет. Два года назад вышла замуж за маклера по недвижимости.

— Хесслер — это ее девичья фамилия?

— Сейчас она Юханссон. Ее муж — Клас Юханссон. У них собственный дом на окраине. Мы немножко покопались в ее прошлом. Ничего особенного. Домохозяйка. — Он посмотрел в записи. — Девятого марта пятьдесят первого года она родила сына в кристианстадском роддоме. В четыре часа тринадцать минут, если быть точным. Насколько мы знаем, это ее единственный ребенок. Но у Класа Юханссона четверо детей от предыдущего брака. Он к тому же на шесть лет моложе ее.

— То есть этому сыну сейчас тридцать девять, — сказал Валландер.

— Его окрестили Стефаном, — сказал Йоран Буман. — Живет в Охусе, работает в Кристианстаде налоговым инспектором. Живет скромно, больших долгов нет, таунхаус, жена, двое детей.

— А налоговые инспектора — они часто совершают убийства? — поинтересовался Валландер.

— Как тебе сказать… — Бауман сделал вид, что задумался.

Оба рассмеялись и поехали в Гладсакс. Мокрый снег перешел в проливной дождь. У въезда в деревню Йоран свернул налево.

Район вилл резко отличался от низких белых домиков в самой деревне. Напоминает пригород большого города, где живут состоятельные люди, подумал Валландер.

Дом стоял последним в ряду. На бетонном пьедестале высилась огромная параболическая антенна. Сад безукоризненно ухожен. Они немного посидели в машине, рассматривая внушительное строение красного кирпича.

— Муж вряд ли дома, — сказал Буман. — У него контора в Симрисхамне. Он продает недвижимость богатым немцам.

— А разве это законно?

Йоран Буман пожал плечами.

— Подставные лица. Немцы хорошо платят, а право собственности получает какой-нибудь швед. У нас тут некоторые люди этим живут.

Внезапно Валландер уловил легкое движение гардины в одном из окон. Едва заметное, различимое только опытному полицейскому глазу.

— Кто-то дома, — сказал он. — Пошли?

Открывшая дверь женщина была необыкновенно красива. На ней был застиранный тренировочный костюм, но это нисколько не уменьшало ее обаяния. Курт Валландер подумал, что она не похожа на шведку.

Как она себя поведет, когда узнает, что они из полиции?

Только посмотрела с удивлением. Потом улыбнулась, показав ряд ровных белых зубов. Неужели ей пятьдесят восемь? Больше сорока пяти он бы ей не дал.

— Какая неожиданность, — сказала она, — входите.

Гостиная была обставлена с большим вкусом. Много книг. Роскошный телевизор. Рыбки в аквариуме, похожие на крошечных тигров. Курт Валландер с трудом представил себе Юханнеса Лёвгрена в этой гостиной. Вряд ли у них была какая-то связь.

— Могу я вас угостить чем-нибудь? — спросила хозяйка.

Отказавшись и поблагодарив, они сели.

— Мы должны задать несколько рутинных вопросов. Меня зовут Курт Валландер, а это Йоран Буман из кристианстадской полиции.

— Полиция — как здорово, — сказала женщина, продолжая улыбаться. — Здесь, в Гладсаксе, никогда ничего не случается.

— Мы только хотим спросить, не знаете ли вы человека по имени Юханнес Лёвгрен.

Она смотрела на Валландера с удивлением.

— Юханнес Лёвгрен? Кто это? Нет, не знаю такого.

— Вы уверены?

— Совершенно уверена!

— Он и его жена были убиты в деревне под названием Ленарп несколько дней назад. Может быть, вы читали об этом.

Ее удивление выглядело совершенно естественным.

— Теперь я вообще ничего не понимаю. Припоминаю, что-то такое было в газетах. Но как это связано со мной?

Никак, подумал Курт Валландер и посмотрел на Йорана, который, похоже, был того же мнения. Что у нее общего с Юханнесом Лёвгреном?

— В 1951 году у вас родился сын в Кристианстаде, — сказал Йоран Буман. — В бумагах написано, что вы не указали имени отца. Отец неизвестен. Может так случиться, что этот неизвестный отец и есть Юханнес Лёвгрен?

Она посмотрела на него долгим взглядом.

— Я не понимаю, почему вы спрашиваете. И еще меньше понимаю, как это все может быть связано с убитым фермером. Но, если это вам поможет, я могу сказать, что отца Стефана звали Рюне Шерна. Он был женат, и я знала, на что иду. Я решила не указывать его имени, чтобы не причинять ему неприятностей. Он умер двенадцать лет назад. И у Стефана всегда были с ним очень хорошие отношения.

— Я понимаю, что вопросы звучат для вас нелепо, — сказал Курт Валландер. — Но мы иногда вынуждены задавать странные вопросы.

Они спросили еще кое-что и пометили в блокнотах.

— Надеюсь, вы извините нас за беспокойство, — сказал Курт Валландер и поднялся со стула.

— Вы мне верите? — вдруг спросила она. — Вы верите, что я сказала правду?

— Да, — сказал Курт Валландер. — Мы верим, что вы сказали правду. Но, если вы сказали неправду, это все равно станет известно. Раньше или позже.

Она засмеялась:

— Конечно, я сказала правду. Я вообще не умею врать. И, если у вас будут еще странные вопросы, добро пожаловать.

Они пошли к машине.

— Вот так, — сказал Йоран Буман.

— Это не она, — ответил Валландер.

— Будем разговаривать с сыном?

— По-моему, не обязательно. Пока, во всяком случае.

Они заехали за машиной Валландера и направились в Кристианстад.

Там взяли полицейский автомобиль и дальше ехали вместе.

— Маргарета Веландер, сорока девяти лет, владелица дамской парикмахерской под названием «Волна». Трое детей, разведена, опять вышла замуж, опять развелась. Живет в собственном доме. В декабре 1958 года родила сына по имени Нильс. Он, по-моему, большой авантюрист. Перепродавал какое-то импортное барахло. К тому же числится владельцем агентства по продаже эротического женского белья. В Сёльвесборге. Как ты думаешь, кто станет заказывать по почте эротическое белье в Сёльвесборге?

— Многие, — предположил Валландер.

— Сидел за драку, — продолжал Йоран. — Дела я не видел, но ему дали год. Значит, не пустяк.

— А в это дело я хотел бы заглянуть, — сказал Курт Валландер.

— Это было в Кальмарском суде. Ребята ищут дело.

— А в каком году?

— По-моему, в восемьдесят первом.

Йоран вел машину по городу. Валландер задумался.

— То есть ей было всего семнадцать, когда она родила. Если считать, что отец — Юханнес Лёвгрен, не чересчур ли велика разница в возрасте?

— Я думал об этом, — сказал Буман, — но чего не бывает.

Парикмахерская была на первом этаже многоквартирного дома на окраине города.

— Может, постричься заодно? — спросил Йоран. — Где ты стрижешься, кстати?

Он чуть не ответил, что его стрижет жена.

— Где когда, — ответил он уклончиво.

В парикмахерской было три кресла. И все оказались заняты.

Две дамы сушили волосы под колпаками, третьей парикмахерша мыла голову. И с удивлением посмотрела на вошедших.

— У меня только по записи, — сообщила она. — Сегодня все забито и завтра тоже. Если, конечно, вы не пришли записать ваших жен.

— Маргарета Веландер? — спросил Йоран Буман и показал удостоверение. — Мы хотим с вами поговорить.

Курт Валландер заметил, что она испугалась.

— Сейчас я занята.

— Мы можем подождать.

— Пройдите в заднюю комнату, — сказала Маргарета Веландер. — Я скоро освобожусь.

Комната была очень маленькая. Покрытый клеенкой стол и несколько стульев занимали почти все пространство. На полке лежали еженедельники, стояло несколько чашек и грязная кофеварка. Курт Валландер обратил внимание на выцветшую черно-белую фотографию, приколотую к стене. На ней был изображен молодой человек в морской форме. На бескозырке было написано «Халланд».

— «Халланд», — произнес он. — Это крейсер или эсминец?

— Эсминец, — ответил Буман. — Давным-давно сдан в металлолом.

В комнату вошла Маргарета Веландер. Она вытирала руки махровым полотенцем.

— У меня есть несколько минут, — сказала она. — В чем, собственно, дело?

— Скажите, не знаете ли вы человека по имени Юханнес Лёвгрен? — спросил Валландер.

— Хотите кофе? — спросила она.

Оба отказались. Курт Валландер почувствовал легкое раздражение оттого, что она повернулась спиной, вместо того чтобы ответить на вопрос.

— Юханнес Лёвгрен, — повторил он. — Фермер из маленькой деревни под Истадом.

— Которого убили? — спросила она и поглядела ему прямо в глаза.

— Да, — сказал он. — Которого убили. Именно он.

— Нет, — сказала она и налила кофе в пластмассовую кружечку. — Откуда мне его знать?

Полицейские переглянулись. По ее голосу чувствовалось, что она нервничает.

— В декабре 1958 у вас родился сын по имени Нильс. Вы записали, что отец неизвестен.

Не успел он произнести имя ее сына, как Маргарета Веландер заплакала.

— Что он натворил? — тихо сказала она. — Что он опять натворил?

Они подождали, пока она успокоится.

— Мы здесь не потому, что ваш сын что-то натворил, — спокойно сказал Курт Валландер. — Мы очень хотели бы узнать, не зовут ли отца Нильса Юханнес Лёвгрен.

— Нет.

Ее ответ прозвучал неубедительно.

— Тогда мы хотели бы узнать, кто его отец.

— Зачем вам это?

— Это важно для следствия.

— Я же уже сказала, что не знаю никого по фамилии Лёвгрен.

— А как звали отца Нильса?

— Не скажу.

— Это останется между нами.

Она замешкалась с ответом:

— Я не знаю, кто отец Нильса.

— Обычно женщины знают, кто отец их ребенка.

— Я в те годы со многими гуляла. Точно не знаю. Поэтому и записала — отец неизвестен.

Она резко встала:

— А теперь мне надо работать. А то тетки сварятся в своих сушилках.

— Мы подождем.

— Но мне нечего больше сказать!

Вид у нее был загнанный.

— А у нас есть еще вопросы.

Через десять минут она вернулась. В руках у нее были деньги, она сунула их в висящую на стуле сумочку. Теперь она выглядела собранной и готовой к бою.

— Я уже сказала: я не знаю никакого Лёвгрена.

— И вы утверждаете, что вам неизвестен отец ребенка, родившегося у вас в 1958 году.

— Неизвестен.

— Вы можете повторить свои показания под присягой?

— Я вам не лгу.

— Где можно найти вашего сына Нильса?

— Он всегда в разъездах.

— По нашим данным, он живет в Сёльвесборге?

— Ну и езжайте туда.

— И поедем.

— Мне нечего больше сказать.

Курт Валландер секунду поколебался. Потом указал на старую фотографию на стене и спросил:

— Это отец Нильса?

Она зажгла сигарету и с шумом выдохнула дым:

— Я не знаю никакого Лёвгрена. И не понимаю, о чем вы толкуете.

— Ну хорошо, — сказал Йоран Буман. — Закончим пока на этом. Но мы, возможно, еще увидимся.

— Нечего мне вам сказать, нечего. Оставьте меня в покое!

— Когда полиция ищет убийц, тут уж не до покоя, — сказал Буман. — Ничего не поделаешь.

На улице их встретило яркое солнце. Они стояли возле машины.

— Ну что скажешь? — спросил Буман.

— Не знаю. Но что-то здесь не так.

— Попробуем найти сына, прежде чем продолжать с третьей мамашей?

— Думаю, да.

Они поехали в Сёльвесборг и долго и терпеливо искали нужный адрес. Наконец они остановились у полуразрушенного деревянного дома на окраине. Вокруг стояло несколько ржавых полуразобранных машин, валялись какие-то запчасти. Овчарка на железной цепи зашлась злобным лаем. Дом выглядел брошенным. Чтобы прочитать написанную от руки табличку на двери, Буману пришлось чуть не ткнуться в нее носом.

— Нильс Веландер, — сообщил он. — Все точно.

Он несколько раз постучал в дверь, но никто не открывал. Они обошли дом.

— Ну и дыра, — сказал Буман.

Когда они вернулись к двери, Курт взялся за ручку. Дверь была не заперта.

Он вопросительно посмотрел на Йорана.

— Открыто — значит, открыто, — сказал тот. — Пошли.

Они вошли в пропахшую сыростью прихожую. В доме было тихо. Вдруг оба вздрогнули — из угла с шипением выскочил кот и прыгнул вверх по лестнице. Комната налево была похожа на контору. Там стоял шкаф с документами и захламленный письменный стол с телефоном и автоответчиком. Валландер открыл одну из стоявших на столе картонных коробок. Там лежал набор нижнего белья из черной кожи.

— Это заказал Фредрик Оберг из Олингсоса, улица Драгунгатан, — прочитал он на листке и скривился. — Адрес отправителя, стало быть, не указывается.

Они прошли в следующую комнату. Здесь, похоже, и был склад эротического белья Нильса Веландера. Помимо всего прочего, на полу лежало несколько плеток и собачьих поводков.

На складе никакого порядка не было — все валялось в куче. Дальше была кухня со сваленными в мойку грязными тарелками. На полу — недоеденная курица. Повсюду стоял сильный запах кошачьей мочи.

Валландер приоткрыл дверь в чулан.

Там стояли самогонный аппарат и две большие оплетенные бутыли.

Йоран Буман усмехнулся и покачал головой.

Они поднялись на второй этаж. Заглянули в спальню — грязные простыни и сваленная в кучу одежда. Шторы были задернуты, из-под ног с пронзительным мяуканьем выскакивали кошки и удирали кто куда. Полицейские насчитали их семь.

— Ну и дыра, — снова сказал Йоран, — как можно так жить?

Похоже, дом покидали в спешке.

— Пошли, — сказал Курт Валландер, — на обыск нужен ордер.

Они спустились вниз. Йоран включил автоответчик.

Нильс Веландер, если это, конечно, был он, сообщал, что в настоящее время в офисе «Откровенные наряды» никого нет, но заказ можно оставить на автоответчике.

Когда оба полицейских вышли из дома, овчарка вновь залилась бешеным лаем. Курт Валландер обнаружил дверь в погреб, которой почти не было видно за старинным гладильным катком.

Она была не заперта, и он шагнул в темноту. В углу стоял старый котел. Все остальное пространство занимали пустые птичьи клетки. Он позвал Бумана.

— Кожаные женские трусы и птичьи клетки. Чем он, вообще говоря, занимается?

— Неплохо бы в этом разобраться, — согласился Йоран Буман.

Они уже собрались уходить, но в этот момент Валландер заметил в нише за котлом небольшой стальной сейф. Он дотянулся до него и повернул ручку. Сейф, как и все в этом доме, был не заперт. Внутри он нащупал пластиковый пакет, вытащил и открыл его.

— Гляди! — сказал он Буману.

Пакет был набит тысячными купюрами. Он насчитал двадцать три.

— Я думаю, с этим парнем надо потолковать, — отозвался Буман.

Курт Валландер положил пакет на место, и они вышли. Собака уже охрипла от лая.

— Надо поговорить с местными коллегами, — продолжал Йоран Буман, — пусть они разберутся, что к чему с нашим приятелем.

В местном отделении они встретили полицейского, который очень хорошо знал, кто такой Нильс Веландер.

— То, что он занимается всякими незаконными промыслами, это совершенно точно. Но все, что мы имеем на него, это самогон и нелегальный импорт птичьих клеток из Таиланда.

— Он сидел за драку, — напомнил Йоран Буман.

— Обычно он не дерется, — сказал полицейский. — Но, если вам надо, я могу все о нем выяснить. Вы в самом деле думаете, что он мог пойти на убийство?

— Мы не знаем, — сказал Курт Валландер. — Но его надо найти.

Они поехали обратно в Кристианстад. Снова пошел дождь. Полицейский в Сёльвесборге произвел на них впечатление толкового парня. Можно было рассчитывать, что он найдет Нильса Веландера.

Но Валландер сомневался, даст ли это что-нибудь.

— Тысячекроновые бумажки сами по себе ни о чем не говорят, — сказал он. — Мы все равно ничего, по сути, не знаем.

— И все же что-то тут есть, — сказал Буман.

У въезда в город они остановились пообедать. Курт Валландер хотел позвонить в Истад, но телефон-автомат был сломан.

В половине второго, перед тем как ехать по третьему адресу, Йорану Буману понадобилось зайти в свой кабинет.

Девушка в вестибюле остановила их.

— Звонили из Истада. Просили Курта Валландера позвонить, как только он появится.

— Позвонишь от меня, — предложил Буман.

Мучимый скверными предчувствиями, Валландер набрал номер. Не говоря ни слова, Эбба соединила его с Рюдбергом.

— Тебе лучше приехать, — сказал Рюдберг. — Какой-то кретин застрелил беженца из Сомали в Хагехольме.

— То есть как — застрелил?

— Вот так и застрелил. Этот сомалиец вышел пройтись, и его застрелили из дробовика. Я тебя искал повсюду. Где ты там, кстати, остановился?

— Насмерть?

— Полголовы снесло.

Валландера вдруг замутило.

— Я еду, — сказал он.

Он положил трубку в тот самый момент, когда вошел Йоран Буман с двумя чашками кофе. Курт Валландер сообщил ему, что произошло.

— Возьми спецмашину, — предложил Буман. — А твою пригонит кто-нибудь из ребят.

Через две минуты Валландер уже мчался в Истад под душераздирающий вой сирены. Рюдберг встретил его на улице, чуть не на ходу прыгнул в машину, и они помчались в Хагехольм.

— Улики есть? — спросил Валландер.

— Никаких. Но кто-то позвонил в редакцию «Сюдсвенска дагбладет» буквально через несколько минут после убийства. Сказали, что это месть за Юханнеса Лёвгрена. Следующей будет женщина — за Марию Лёвгрен.

— Чистое безумие, — сказал Валландер. — Мы ведь уже не подозреваем никаких иностранцев?

— Кто-то думает по-другому. Кто-то считает, что мы просто их прикрываем.

— Я же дал опровержение.

— Тем, кто это сделал, плевать на твое опровержение. Они давно дожидаются удобного момента, чтобы взяться за оружие.

— Чистое безумие, — повторил Валландер.

— Еще бы не безумие. Но никуда от этого не денешься.

— Эти, в газете, хоть догадались записать разговор?

— Да.

— Я должен прослушать, не тот ли это голос, что звонил мне.

Машина мчалась среди сконских полей.

— Что будем делать? — спросил Валландер.

— Надо найти убийц Лёвгрена. Как можно скорее.

В Хагехольмском лагере царил хаос. Растерянные и плачущие беженцы собрались в столовой, звонили телефоны, журналисты бегали с микрофонами. Валландер вышел из машины на глинистом проселке недалеко от лагеря. Снова задул ветер, так что пришлось поднять воротник куртки. Место преступления уже было оцеплено. Убитый лежал ничком, лицом в грязь.

Курт Валландер осторожно поднял простыню.

Рюдберг не преувеличивал. От головы почти ничего не осталось.

— Стреляли почти в упор, — сказал стоявший рядом Ханссон. — Наверное, сидели в засаде. Выстрелы сделаны с двух метров, не больше.

— Выстрелы? — спросил Валландер.

— Директор сказал, что слышал их два, один за другим.

Курт Валландер огляделся.

— Следы машины, — сказал он. — Куда ведет эта дорога?

— Через пару километров выходит на трассу Е-14.

— И никто ничего не видел?

— Довольно трудно допрашивать беженцев, которые говорят на пятнадцати различных языках. Мы этим занимаемся.

— А убитый кто?

— У него жена и девятеро детей.

Курт недоверчиво поглядел на Ханссона:

— Девятеро?

— Представь себе завтрашние заголовки. Ни в чем не повинный беженец, отец девяти детей, убит во время прогулки.

Подбежал Сведберг.

— Звонит начальник полиции! — крикнул он.

Валландер удивился:

— Он же приезжает только завтра!

— Не наш. Из Стокгольма. Начальник Управления государственной полиции.

Валландер сел в машину и взял телефон. Глава государственной полиции разговаривал с ним в приказном тоне, и Курт Валландер почувствовал раздражение.

— Все это выглядит очень скверно, — сказал начальник. — Только убийств на расовой почве в этой стране и не хватает.

— Это уж точно, — согласился Валландер.

— Займитесь этим в первую очередь.

— Хорошо. Но на нас висит еще двойное убийство в Ленарпе.

— Есть успехи?

— Кое-какие есть. Но требуется время.

— Докладывайте мне напрямую. Вечером я участвую в телевизионной дискуссии, и мне нужна самая полная информация.

— Будет сделано.

Начальник повесил трубку.

Курт Валландер остался сидеть в машине.

Этим займется Неслунд, подумал он. Пусть снабжает Стокгольм бумагами.

На душе было скверно. Похмелье прошло, и он со стыдом вспомнил о ночном происшествии. Может быть, потому, что увидел подъехавшего Петерса.

Вспомнил Мону с другим мужчиной в машине. Смеющуюся Линду. Негра рядом с ней. Отца за мольбертом и его вечную картину. Подумал он и о себе.

Время жить и время умирать.

Он заставил себя выйти из машины.

Только бы больше ничего не случилось, подумал он.

Иначе нам не справиться.

Посмотрел на часы. Четверть четвертого. Снова пошел дождь.

10

Курт Валландер стоял под дождем и мерз. Было уже почти пять часов, совсем стемнело, пришлось подключить привезенные полицией прожектора. Мимо прошлепали два санитара, то и дело поскальзываясь, чтобы забрать тело убитого. Глядя на кашу под ногами, он подумал, что даже такому виртуозу розыска, как Рюдберг, нелегко будет обнаружить какой-то след.

И все равно он чувствовал облегчение. Потому что еще десять минут назад он был окружен орущими детьми и бьющейся в истерике вдовой убитого. Она бросилась в грязь, ее горе было таким душераздирающим, что даже видавшим виды полицейским стало не по себе. К удивлению Валландера, единственным, кто как-то сумел управиться с безутешной вдовой, оказался Мартинссон, самый молодой из всех. Ему еще никогда не доводилось сообщать родственникам о гибели их близких. Он обнял женщину, стоявшую на коленях в грязи, и, казалось, она его поняла, несмотря на разделявший их языковой барьер. Срочно вызванный священник в растерянности стоял поодаль. Понемногу Мартинссону удалось уговорить сомалийку и ее детей вернуться в здание, где их ждал врач.

Подошел, увязая в грязи, Рюдберг. Брюки его были заляпаны глиной.

— Дурдом, — сказал он. — Но Ханссон и Сведберг сделали невозможное. Они нашли троих, которые вроде что-то видели.

— Что?

— А я откуда знаю? Я слабоват как в арабском, так и в суахили. Но их теперь везут в Истад. А нам Иммиграционное управление обещало дать переводчиков. Думаю, тебе стоит самому их допросить.

Курт Валландер кивнул.

— Есть за что зацепиться? — спросил он.

Рюдберг вытащил свой замызганный блокнот.

— Его убили ровно в час, — сказал он. — Директор лагеря слушал новости по радио, когда грохнуло два выстрела. Но это мы уже знаем. Он умер, не успев упасть. Обычный дробовик. «Ютторп», возможно. Или «Нитрокс-З6». Это, в общем, все.

— Негусто.

— Вообще ничего. Может быть, свидетели что-нибудь расскажут.

— Я дал приказ о переходе на усиленный режим для всех, — сказал Курт Валландер, — будем работать сутки напролет, если надо.

Попытка допросить первого же свидетеля привела его в состояние, близкое к отчаянию. Переводчик, утверждавший, что знает суахили, не понимал диалекта, на котором разговаривал свидетель, молодой парень из Малави. Потребовалось примерно полчаса, чтобы Валландер сообразил, что его перевод не имеет ничего общего с показаниями свидетеля. Еще через двадцать минут выяснилось, что парень, оказывается, говорит на лувале, языке некоторых областей Заира и Замбии. Но тут Валландеру повезло. Представитель иммиграционной службы знал старенькую миссионершу, бегло говорившую на лувале. Ей было почти девяносто, и она жила в доме престарелых в Треллеборге. Он позвонил в Треллеборг и договорился, что ее привезут в Истад. Валландер опасался, что девяностолетняя миссионерша далека от своей лучшей формы, но, к счастью, ошибся. В кабинет вошла крошечная седая старушка с живыми и любопытными глазами, и не успел он перемолвиться с ней словом, как она погрузилась в оживленную беседу с молодым африканцем.

Тут же выяснилось, что тот вообще ничего не видел.

— Спросите его, зачем он тогда вызвался свидетельствовать.

Последовал долгий обмен мнениями.

— Он говорит, что ему было просто интересно, — сказала наконец старушка. — И его можно понять.

— Можно понять?

— А вы что, никогда не были молодым?

Свидетеля отослали назад в лагерь, а бодрую старушку, поблагодарив, отвезли в Треллеборг.

Показания следующего свидетеля позволяли на что-то надеяться. Это был иранский переводчик. Он вполне прилично говорил по-шведски. Как и убитый сомалиец, он гулял в окрестностях лагеря, когда раздался выстрел.

Курт достал крупномасштабную генштабовскую карту Хагехольма и поставил крестик на месте преступления. Переводчик без малейших колебаний показал, где он находился, когда услышал два выстрела. Примерно триста метров, прикинул Валландер.

— А потом я услышал автомобиль, — сказал иранец.

— Но вы его не видели?

— К сожалению. Я был в лесу, оттуда дорога не видна.

Он еще раз показал на карту. Южнее.

А потом сразил Валландера наповал.

— Это был «ситроен», — сказал он.

— «Ситроен»?

— Ну да, модель, которую в Швеции называют «жабой».

— Как вы можете быть в этом уверены?

— Я вырос в Тегеране. Когда мы были детьми, у нас была такая игра — мы старались угадывать разные машины по звуку мотора. «Ситроен» угадать легче легкого. Особенно «жабу».

Валландер просто не верил своим ушам.

— Давайте выйдем во двор, — внезапно решил он. — Но вы будете стоять спиной и с закрытыми глазами.

Под проливным дождем он завел свой «пежо» и сделал круг по двору, наблюдая, чтобы свидетель не нарушал условия игры.

— И что это было? — спросил он, подойдя к нему.

— «Пежо», — без запинки ответил иранец.

— Здорово! — восхитился Валландер. — Просто потрясающе!

Он отослал свидетеля в лагерь и отдал приказ о розыске «ситроена», который мог находиться в указанное время между Хагехольмом и западным участком трассы Е-14. Помимо этого он сообщил в Агентство новостей, что они ищут «ситроен» в связи с убийством сомалийца.

Потом в его кабинете появилась женщина из Румынии. Пока он допрашивал ее, она кормила грудью младенца. Переводчик скверно говорил по-шведски, но Курту показалось, он понял ее рассказ.

Она шла по той же самой дороге и, возвращаясь в лагерь, встретила сомалийца.

— Сколько времени прошло? — спросил Валландер. — Сколько времени прошло с того момента, как вы встретились, до того, как раздались выстрелы?

— Может, три минуты.

— Видели ли вы кого-то еще?

Она кивнула, и Курт впился в нее взглядом.

— Где? — спросил он. — Покажите на карте.

Она отдала младенца переводчику и погрузилась в изучение карты.

— Тут. — Она ткнула карандашом.

Совсем рядом с местом убийства.

— Расскажите, — попросил он. — Подумайте хорошенько. Нам некуда торопиться.

Переводчик перевел женщине слова Валландера, и она задумалась.

— Он был в синем комбинезоне, — сказала она. — Стоял на пашне.

— Как он выглядел?

— Мало волос.

— Высокий?

— Обычный.

Валландер поднялся со стула.

— Как я?

— Выше.

— Старый?

— Не старый. Но и не молодой. Лет сорок пять, я думаю.

— Что он делал на пашне?

— Ел.

— Ел?

— Ел яблоко.

Курт Валландер подумал.

— Мужчина в синем комбинезоне стоит на пашне и ест яблоко. Я правильно понял?

— Да.

— Он был один?

— Я больше никого не видела. Но вряд ли он был один.

— Почему вы так думаете?

— У него был такой вид, как будто он кого-то ждет.

— У него было оружие?

Женщина задумалась.

— Кажется, у его ног лежал коричневый пакет. Но может быть, это был ком глины.

— Что вы сделали, когда его увидели?

— Побежала со всех ног домой.

— Почему такая спешка?

— А что в этом хорошего — встретить чужака в лесу?

Курт Валландер кивнул.

— А машину вы не видели?

— Нет. Машину не видела.

— Можете описать этого человека поподробнее?

— Крепкий — сказала она, — сильный. С большими руками.

— Цвет волос?

— Шведский.

— То есть светлый.

— Да, светлый. И вот такая лысина. Она описала в воздухе полумесяц.

Женщину увезли обратно в лагерь. Курт Валландер налил себе кофе.

— Хочешь пиццу? — спросил Сведберг.

Валландер кивнул.

Без четверти девять вечера все собрались на совещание в столовой. Все, кроме простуженного Неслунда, выглядели на удивление бодрыми и полными сил. Неслунд, несмотря на температуру, ехать домой отказался.

Пока они делили пиццу и бутерброды, Валландер коротко подвел итоги. Он снял со стены картину и включил проектор. Теперь на стене была генштабовская карта Хагехольма. Он поставил крестик на месте, где произошло убийство, и отметил, где находились свидетели и куда они двигались.

— У нас уже кое-что есть, — начал он. — Точное время преступления и двое заслуживающих доверия свидетелей. За несколько минут до выстрела румынка видела человека в синем комбинезоне. Он стоял на пашне прямо у дороги. Эти несколько минут — как раз то время, которое потребовалось сомалийцу, чтобы дойти до этого места. Еще мы знаем, что убийца уехал в «ситроене» и что он поехал на юго-запад.

Его прервал вошедший в столовую Рюдберг. Его появление вызвало хохот — он был в грязи по самый подбородок. Скинув грязные и промокшие ботинки, он взял бутерброд.

— Ты вовремя пришел, — сказал Валландер. — Нашел что-нибудь?

— Два часа ползал по этому полю, — проворчал Рюдберг. — Румынка указала место совершенно точно. Там следы ног. Резиновые сапоги. Она и сказала, что он был в самых обычных резиновых сапогах. И огрызок яблока нашли.

Он достал из кармана небольшой пластиковый пакет.

— Если повезет, найдем отпечатки пальцев.

— На яблоке? — с сомнением сказал Курт.

— Отпечатки могут быть на всем, — сказал Рюдберг. — А потом, не забывай про волосы, слюну, слущенный эпидермис, ну и все такое. — Он осторожно, как фарфоровую чашку, положил пакет на стол. — Потом я пошел по следу. И если этот любитель яблок и в самом деле убийца, то дело, похоже, было так.

Он вытащил из блокнота карандаш и подошел к карте.

— Увидев приближающегося сомалийца, он выбросил яблоко и вышел на дорогу, прямо перед ним. На дороге — следы глины с пашни. После этого он сделал два выстрела, приблизительно с четырехметрового расстояния. Потом повернулся и побежал по дороге. Там дорога делает крюк, и к тому же есть место, чтобы развернуться машине. Там я нашел следы шин. И два окурка. — Рюдберг жестом фокусника достал еще пакетик. — Потом он сел в машину и поехал на юг. Так, я думаю, все и было. А счет за химчистку я предъявлю администрации.

— Я тебя поддержу, — заверил Валландер. — А теперь давайте подумаем.

Рюдберг поднял руку, как школьник в классе.

— У меня есть соображения, — сказал он. — Во-первых, я уверен, что их было двое. Один ждал в машине, а другой стрелял.

— Почему ты так думаешь? — спросил Курт Валландер.

— Человек, который в критической ситуации грызет яблоко, вряд ли курит. Я думаю, один из них ждал в машине. Курильщик. А другой — убийца. Который ел яблоко.

— Логично.

— К тому же у меня такое чувство, что все было тщательно спланировано. Они наверняка знали, что беженцы гуляют по этой дороге. Чаще всего они, правда, ходят группами, но иногда и в одиночку. Человек, одетый как фермер, вряд ли вызовет подозрения. А выбор места? Машина стояла совсем рядом, и все же ее не было видно. Так что я думаю, это не какой-то припадок безумия, а хорошо спланированная казнь. Единственное, чего не могли знать убийцы, — кто пойдет по дороге. Но, похоже, им было все равно.

В столовой стало совсем тихо. Анализ Рюдберга был настолько исчерпывающим, что возражений не вызвал. Совершенно ясно, что они имеют дело с хладнокровным, безжалостным убийством.

Молчание прервал Сведберг.

— Из «Сюдсвенска» прислали кассету с записью.

Кто-то принес магнитофон.

Курт Валландер узнал голос сразу. Это был тот самый человек, что дважды звонил ему домой.

— Пошлем запись в Стокгольм, — сказал Валландер. — Может, они еще до чего-нибудь докопаются.

— Надо узнать, что это за сорт яблок, — добавил Рюдберг. — Если повезет, найдем магазин, где такие продают.

Потом перешли к мотиву преступления.

— Расовая вражда, — сказал Курт Валландер. — Вот чего у нас хватает. Но я считаю, надо приглядеться к этим новым движениям. Похоже, они от слов переходят к делу. Это уже не просто лозунги. Но не думаю, что убийство совершили те же люди, что подожгли барак в Истаде. Мне все-таки кажется, что там была шпана или, может, какой-нибудь алкаш, обозленный на беженцев. А убийство — другое дело. Одно из двух — либо это чистая самодеятельность, либо орудовали члены группы. И тут нужно основательно разобраться. Обратиться к населению, пусть выскажут свои соображения. Попросим Стокгольм помочь нам с этими новыми движениями. Это убийство угрожает устоям государства. Поэтому в ресурсах у нас недостатка не будет. И не может быть, чтобы никто не видел этот «ситроен».

— Есть клуб владельцев «ситроенов», — хрипло сказал Неслунд. — Можем сверить их списки с реестром регистрации транспортных средств. В этом клубе наверняка знают все «ситроены», которые крутятся по дорогам.

Они распределили работу. Было уже пол-одиннадцатого, но никто не хотел уходить домой.

В вестибюле управления полиции Валландер провел импровизированную пресс-конференцию. Он еще раз подчеркнул, чтобы все, кто видел «ситроен» на Е-14, дали о себе знать. Он сообщил также предварительное описание убийцы.

Едва он закончил, как посыпались вопросы.

— Только не сейчас. Я сказал все, что нам известно.

По дороге в кабинет его остановил Ханссон и спросил, не хочет ли он посмотреть видеозапись тех самых теледебатов, в которыхпринимал участие начальник Управления государственной полиции.

— Нет, — сказал Валландер. — Во всяком случае, не сейчас.

Он прибрал у себя на столе. Написал себе записку — не забыть позвонить сестре — и прилепил ее на телефон. Потом позвонил домой Йорану Буману.

— Как дела? — спросил Буман.

— Кое-что есть, — сказал Валландер. — Будем работать.

— Вообще-то у меня есть для тебя неплохие новости.

— Я так и думал.

— Ребята в Сёльвесборге нашли-таки Нильса Веландера. У него катер на какой-то верфи, и он иногда им пользуется. Завтра у меня будет протокол допроса, но самое важное я знаю. Он утверждает, что деньги в пакете — от продажи его эротического белья. И он согласен обменять купюры, так что мы можем проверить отпечатки пальцев.

— Фёренингсбанк в Истаде, — сказал Курт Валландер. — Надо узнать, не могут ли они отследить номера купюр.

— Деньги будут завтра. Но, честно говоря, я не думаю, что это тот, кто нам нужен.

— Почему?

— Даже не знаю.

— Ты что-то сказал про неплохие новости.

— Тоже есть. Перехожу к третьей даме. Я подумал, что ты не будешь против, если я займусь ею сам.

— Конечно нет.

— Если ты помнишь, ее зовут Эллен Магнуссон. Ей шестьдесят лет, она работает здесь в аптеке. Один раз я уже с ней сталкивался. Несколько лет назад она сбила дорожного рабочего недалеко от аэропорта Эверёд. Утверждала, что ее ослепило солнце. Похоже, так оно и было. В пятьдесят пятом она родила сына. Записала, что отец неизвестен. Сына зовут Эрик, он живет в Мальмё, работает в муниципальном управлении. Когда я к ней приехал, она перепугалась. У меня такое чувство, что она ждала прихода полиции. Отрицает, что Юханнес Лёвгрен отец ее ребенка, но я совершенно явно чувствую, что врет. Если ты доверяешь моему чутью, я бы предложил сосредоточиться на ней. Я, конечно, не упускаю из виду этого птицелова и его мамашу.

— В ближайшие сутки у меня не будет времени ни на что, кроме убийства в лагере. Я тебе очень благодарен за помощь.

— Я бумаги пришлю, — сказал Буман. — И деньги. Тебе надо расписаться в получении.

— А когда же мы выпьем виски? — спросил Курт Валландер. — Хоть бы поскорее закончить со всем этим.

— В марте будет семинар в замке Снугехольм. Новые маршруты наркотрафика на востоке. Подходит?

— Еще бы, — сказал Курт Валландер.

Он повесил трубку и пошел к Мартинссону узнать, не поступило ли каких сведений о «ситроене».

Мартинссон покачал головой: пока ничего.

Валландер вернулся в кабинет и положил ноги на стол. Половина двенадцатого. Мысли постепенно приходили в порядок. Сначала он методично прошел от начала до конца все, что касалось убийства в лагере. Не забыл ли чего? Нет ли какой-нибудь неувязки в предложенной Рюдбергом версии убийства? Может быть, чем-то надо заняться немедленно?

Как будто бы нет. Все идет своим чередом. В первый же день трудно было добиться лучшего результата. Теперь только ждать, что скажут криминалисты, и искать загадочный «ситроен».

Он сменил позу, развязал галстук и задумался над тем, что ему сказал Йоран Буман. Он доверял Йорану на все сто процентов.

И, если Буману показалось, что женщина врет, значит, так оно и есть. Но почему он так легко отнесся к Нильсу Веландеру?

Он снял ноги со стола и придвинул к себе чистый лист бумаги. Написал памятную записку, что ему надо успеть за ближайшие дни. Он решил также добиться доступа в отделение Фёренингсбанка завтра же, хоть это и суббота.

Закончив, он поднялся, чтобы размяться. Шел первый час ночи. В коридоре слышались голоса Мартинссона и Ханссона, но о чем они говорят, он не уловил.

Перед окном качался на ветру уличный фонарь. Валландер чувствовал себя грязным и потным. Не пойти ли вниз принять душ? Он открыл окно и глубоко вдохнул холодный воздух. Дождь, похоже, кончился.

И все-таки покоя на душе не было. Как они смогут предотвратить следующее убийство?

А подонки теперь грозятся убить женщину — за Марию Лёвгрен. Он опять сел за стол и взял папку с перечнем лагерей беженцев в Сконе.

Вряд ли убийца вернется в Хагехольм. У него достаточно и других вариантов. И если жертва будет выбрана так же произвольно, как в Хагехольме, найти его будет трудно.

Потребовать, чтобы беженцы не выходили из лагеря? Но это невозможно.

Он отодвинул папку и заправил в пишущую машинку чистый лист.

Дверь отворилась, и вошел Сведберг.

— Есть новости? — спросил Валландер.

— Вообще-то да, — сказал Сведберг. Вид у него был несчастный.

— Что такое?

— Даже не знаю, как сказать. Только сейчас позвонил один фермер из Лёдерупа.

— Видел «ситроен»?

— Нет. Говорит, что видел твоего отца. Он шел по полю в пижаме. С чемоданом в руках.

Курт Валландер замер пораженный.

— Не может быть!

— Не похоже, что мужик это придумал. Он вообще-то с тобой хотел поговорить. Но его по ошибке соединили со мной. Я думаю, тебе надо что-то предпринять.

Валландер сидел неподвижно, уставившись в одному ему ведомую точку в пространстве.

Потом встал.

— На каком поле он его видел?

— Твой отец шел в сторону шоссе.

— Я поехал. Скажи, что мне нужна машина с рацией, чтобы вы меня могли найти в случае чего.

— Хочешь, я поеду с тобой или кто-то еще?

Курт покачал головой:

— Отец впал в детство. Я должен попытаться пристроить его куда-то, где за ним был бы уход.

Сведберг принес ему ключи от машины.

Когда Валландер выходил из здания, он приметил в тени мужскую фигуру. Это был журналист из вечерней газеты.

— Не хочу, чтобы он за мной увязался.

Сведберг понимающе кивнул:

— Подожди, пока я сдам назад. Встану перед его машиной и сделаю вид, что мотор заглох. Тогда можешь ехать.

Курт Валландер сел за руль. Он увидел, как журналист побежал к своей машине. Через полминуты появился Сведберг на своем «форде». Отрезав журналисту путь, он заглушил мотор.

Курт Валландер повернул ключ зажигания и уехал.

Он ехал быстро. Даже слишком быстро. Наплевал на знак ограничения скорости в Сандскугене. Машин почти не было. Дорогу то и дело перебегали испуганные зайцы.

Ему не пришлось долго искать. В свете фар он увидел, как отец босиком идет по пашне. Он узнал его пижаму в голубую полоску. На голове — старая шляпа. В руке — чемодан. Он раздраженно поднял руку, чтобы защититься от света фар, потом отвернулся и пошел дальше. Он шагал энергично, как будто перед ним была ясная цель.

Валландер выключил двигатель, оставив фары включенными. Он вышел на пашню.

— Папа! — закричал он. — Что с тобой?

Отец не отвечал. Только ускорил шаг. Так он скоро доберется до дороги. Курт догнал его и взял за руку, но отец вырвался и пошел дальше.

Курт Валландер разозлился.

— Полиция! — заорал он. — Если не остановишься, стреляю в воздух!

Отец резко остановился и повернулся к нему. Видно было, как он моргает, ослепленный светом фар.

— А что я говорил? — воскликнул он. — Ты хочешь моей смерти! — И он бросил в Курта чемоданом. Чемодан открылся. Оттуда посыпалось грязное белье, тюбики с красками и кисти.

Курту Валландеру стало невыносимо грустно. Отец, похоже, собрался в Италию.

— Папа, — сказал он, — успокойся, пожалуйста. Я довезу тебя до вокзала. Зачем тебе шлепать пешком?

Отец подозрительно посмотрел на него.

— Я тебе не верю, — пробормотал он с горечью.

— Неужели я не довезу своего отца до вокзала, если ему надо ехать? — Он поднял чемодан, закрыл замок и пошел к машине. Чемодан он положил в багажник и ждал, пока отец подойдет к нему.

В свете фар отец походил на затравленного зверя. Зверя, который понимает, что ему пришел конец.

Потом он медленно пошел к машине. Курт не мог определить, что написано на его лице: гордость или оскорбленное достоинство. Он открыл дверцу и посадил отца на заднее сиденье, закутав его плечи в подвернувшееся там, на счастье, одеяло.

Из мрака возникла какая-то фигура, к ним подошел старик в грязном комбинезоне.

— Это я звонил, — сказал он. — Как дела?

— Нормально, — ответил Валландер, — спасибо, что позвонили.

— Чистая случайность, что я его заметил.

— Я понимаю. Еще раз спасибо.

Он сел за руль. Обернувшись, увидел, что отца бьет сильный озноб.

— Поехали на вокзал, — сказал он. — Здесь близко.

И он прямым ходом поехал в больницу. На счастье, дежурил знакомый врач, тот самый, что пытался спасти Марию Лёвгрен. Курт Валландер вкратце рассказал, что произошло.

— Мы понаблюдаем за ним, — пообещал врач. — Он изрядно переохладился. Утром куратор найдет для него место.

— Спасибо, — кивнул Валландер. — Я немного побуду с ним.

Отца обтерли махровым полотенцем и уложили на каталку.

— Наконец-то, — сказал он. — Спальный вагон в Италию.

Курт Валландер присел на стул рядом.

— Я же тебе говорил, — произнес он невесело. — В Италию.

Он уехал из больницы в начале третьего. В управлении полиции никого, кроме Ханссона, не было. Ханссон сидел и смотрел видеозапись теледебатов с участием начальника Управления государственной полиции.

— Ну что? — спросил Валландер.

— Ровным счетом ничего, — отозвался Ханссон. — Были звонки, но все не по делу. Я взял на себя смелость отпустить ребят домой. Пусть поспят несколько часов.

— Правильно сделал. Странно, что ничего не слышно про машину.

— Я как раз сидел и об этом думал. Может быть, он проехал по Е-14 совсем чуть-чуть и куда-нибудь свернул, Я посмотрел по карте. В этом месте просто паутина мелких дорог. Плюс огромная прогулочная зона, куда зимой ни одна душа носа не сунет. За ночь патрули должны прочесать эти дороги.

Валландер кивнул:

— Когда рассветет, пошлем туда вертолет. Они могли спрятать машину как раз в этой прогулочной зоне.

Он налил себе кофе.

— Сведберг рассказал о твоем отце, — произнес Ханссон участливым тоном. — Как он?

— Лучше некуда. Дед выжил из ума. Я отвез его в больницу. Кажется, пока обошлось.

— Иди поспи, — предложил Ханссон. — Видок у тебя — краше в гроб кладут.

— Мне еще надо посидеть над бумагами.

— А я сосну немного, — сказал Ханссон. — Здесь, на диване.

Курт Валландер открыл кабинет и сел за пишущую машинку. Глаза щипало от усталости. Но голова была странно ясной. Произошло двойное убийство, думал он. Поиски преступников привели еще к одному убийству. И мы должны найти преступников немедленно, иначе будут новые трупы.

Все это случилось за каких-то пять дней.

Он написал докладную для Бьёрка. Чтобы кто-нибудь сунул ее ему в руки прямо в аэропорту.

Валландер зевнул. На часах было без четверти четыре. Больше всего он устал от мыслей об отце. Он очень боялся, что в больнице для него не найдется места.

Листок с именем сестры по-прежнему был приклеен к телефону. Первое, что он должен сделать утром.

Он снова зевнул. Почувствовал, что от него несет потом. В это мгновение в дверях показался Ханссон.

Валландер сразу увидел по нему: что-то произошло.

— Есть новости, — сказал Ханссон.

— А именно?

— Только что позвонил какой-то парень из Мальмё. У него угнали машину.

— «Ситроен»?

Ханссон кивнул.

— И он обнаружил это в четыре часа утра?

— Он собирался пораньше выехать на какую-то ярмарку в Гётеборг.

— Парень заявил в полицию в Мальмё?

Ханссон кивнул. Валландер потянулся к телефону.

— Тогда вперед, — сказал он.

Полицейский в Мальмё обещал опросить пострадавшего как можно быстрее. Номер машины, год выпуска и цвет уже рассылаются по стране.

— «ВВМ-160», — сказал Ханссон. — Серо-голубая «жаба» с белым верхом. Сколько таких в Швеции? Сто?

— Если машину не закопали, мы ее найдем, — сказал Валландер. — Солнце скоро взойдет?

— Часа через четыре, — ответил Ханссон. — Или пять.

— Как только рассветет, нам понадобится вертолет. Займись этим.

Ханссон пошел было к двери, но вдруг остановился.

— Черт! Чуть не забыл. Вот что значит устал.

— Что еще?

— Этот парень, который звонил. Ну, у которого сперли машину. Он полицейский.

Курт Валландер посмотрел на него удивленно:

— Полицейский? Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что он полицейский. Как ты и я.

11

Изрядно помучившись с кнопками, Валландер все же сумел включить будильник на своих наручных часах и отправился вздремнуть в пустую камеру для задержанных. Два часа, сказал он себе, не больше. Когда он проснулся от назойливого жужжания на руке, у него сильно болела голова. Первая мысль была об отце. Он достал из аптечки таблетки и запил их тепловатым кофе. Потом никак не мог решить, сразу позвонить сестре или сначала принять душ. Сначала душ, подумал он. Стоя под струями воды, он почувствовал, что головная боль понемногу отпускает. Но отдохнувшим он себя не ощущал, он понял это, когда тяжело опустился в кресло в своем кабинете. Было уже четверть восьмого. Сестра, насколько он знал, обычно встает рано. Она взяла трубку сразу, будто ждала его звонка. Он осторожно поведал ей всю историю.

— Почему не позвонил раньше? — спросила она с раздражением. — Не может же быть, чтобы ты ничего не замечал!

— Заметил, но, наверное, слишком поздно, — уклончиво ответил он.

Договорились подождать, пока он поговорит с врачами, а потом уже решать, надо ли ей приехать в Сконе.

— Как дела у Моны и Линды? — спросила она под конец.

Он сообразил, что Кристина не знает, что они разошлись.

— Нормально. Я позвоню попозже.

И он поехал в больницу. Опять похолодало, дул пронизывающий юго-западный ветер.

Медсестра сообщила, что отец вел себя очень беспокойно. Но, похоже, ночная прогулка обошлась без большого ущерба для здоровья.

Курт Валландер решил, что зайдет к нему после разговора с куратором из социального сектора.

Он не верил в эту службу. Социальные работники, которых привлекали при задержании несовершеннолетних преступников, были, по его мнению, абсолютно некомпетентны. Они предпочитали спускать все на тормозах, не создавая себе ненужных забот. Один раз он просто сорвался и сказал, что они вольно или невольно способствуют росту молодежной преступности.

Но, может быть, в больнице они другие, подумал он.

Через какое-то время его пригласила женщина лет пятидесяти. Он описал выходку отца, объяснил, что все случилось внезапно и что чувствует себя совершенно беспомощным.

— Может быть, обойдется, — сказала женщина. — Иногда такое случается со стариками — временное помрачение сознания. Если он придет в норму, достаточно будет обеспечить ему помощь по хозяйству на дому. Но, если это хроническое слабоумие, придется искать другое решение.

Было решено, что отец останется в больнице на субботу и воскресенье, а потом она поговорит с врачами, и они будут вместе думать, как быть дальше.

Курт Валландер поднялся со стула. Похоже, она его понимает.

— Просто не знаю, что и предпринять, — сказал он.

Она задумчиво кивнула:

— Это очень трудно. Вдруг мы становимся родителями наших собственных отцов и матерей. Мне все это знакомо. Моя мать под конец жизни… было опасно оставлять ее одну дома.

Он пошел в палату к отцу. Там стояли четыре кровати. Один больной был в гипсе, другой сидел, скорчившись, точно у него разболелся живот.

— Как дела? — спросил Курт.

Отец ответил не сразу.

— Оставь меня в покое, — тихо попросил он.

Он уже не казался агрессивным и раздражительным. Голос звучал скорее печально.

Валландер немного посидел на краю кровати. Потом поднялся.

— Я приду попозже, — сказал он. — Привет от Кристины.

Он вышел из больницы и поежился от ветра. В полицию возвращаться не стал, позвонил Ханссону из машины по трескучей рации:

— Я еду в Мальмё. Нашли вертолет?

— Полчаса на нем кружили. Пока ничего. Но мы отправили туда еще два патруля с собаками. Если машина в прогулочной зоне, мы ее найдем.

Валландер сел за руль. Утреннее движение было очень плотным, его то и дело прижимали к обочине шедшие на обгон машины.

Надо было взять полицейскую машину, подумал он. Хотя теперь и полиции никто не боится.

Без четверти девять он вошел в здание управления полиции в Мальмё, где его ждал хозяин украденного «ситроена». Прежде чем говорить с ним, Валландер расспросил полицейского, принявшего заявление о краже.

— Он и в самом деле полицейский? — спросил Валландер.

— Был. Ушел на досрочную пенсию.

— Почему?

Тот пожал плечами:

— Вроде что-то с нервами.

— Ты его хорошо знаешь?

— Не уверен. Хотя мы работали вместе десять лет. Необщительный парень. Честно говоря, не думаю, чтобы кто-нибудь здесь мог сказать, что хорошо его знает.

— Но кто-то должен его знать?

Полицейский снова пожал плечами:

— Попробую выяснить. А машину могут украсть у кого угодно.

Курт Валландер вошел в кабинет и поздоровался. Пострадавшего звали Рюне Бергман. Ему было 53 года. Последние четыре года — на пенсии. Очень тощий. Странные, бегающие, беспокойные глаза. Ножевой шрам у левой ноздри.

Курту Валландеру сразу показалось, что сидящий перед ним человек крайне насторожен. Почему — он не мог сказать, но, пока они разговаривали, только укрепился в этом чувстве.

— Расскажите подробнее, — попросил он. — Итак, в четыре утра вы обнаружили, что машины на месте нет.

— Я собирался в Гётеборг. Когда далеко едешь, лучше встать пораньше. Вышел из дома — и на тебе.

— Где стояла машина? На стоянке? В гараже?

— На улице перед домом. Гараж у меня вообще-то есть, но он забит всяким барахлом.

— А где вы живете?

— В районе таунхаусов, недалеко от Егерсру.

— Может быть, соседи что-то видели?

— Я спрашивал. Никто ничего не видел, никто ничего не слышал.

— А когда вы видели машину в последний раз?

— Я целый день не выходил из дома. Но накануне вечером она была на месте.

— Замок на руле?

— Сломался. К сожалению.

— А что это за ярмарка, куда вы собирались?

— А какое это имеет значение?

— Никакого. Просто интересно.

— Самолеты, если вам и в самом деле интересно.

— Ярмарка самолетов?

— Ну да. Я люблю старые самолеты. Строю модели.

— Если я понял правильно, вы ушли на пенсию досрочно?

— Что вы хотите сказать? Что, если бы я не ушел на пенсию, машину бы не украли? Какое это имеет отношение к делу?

— В общем, не имеет.

— Тогда почему бы вам не поискать машину, вместо того чтобы копаться в моей частной жизни?

— Мы ищем, — ответил Курт Валландер. — Тот, кто украл вашу машину, убил человека. Даже не убил, а казнил.

Рюне посмотрел ему прямо в лицо. Глаза его перестали бегать.

— Я слышал, — произнес он.

Спрашивать больше было не о чем.

— Я хотел бы съездить к вам домой, — сказал Курт Валландер. — Посмотрим, где стояла машина.

— На кофе не приглашаю, — буркнул Бергман. — У меня дома полный хаос.

— Женаты?

— Разведен.

Они поехали на машине Курта. Район, уже давно застроенный типовыми таунхаусами, находился рядом с ипподромом в Егерсру. Они остановились у желтого кирпичного дома с небольшим газоном перед входом.

— Машина стояла тут, где вы остановились. Точно тут.

Валландер сдал несколько метров, и они вышли. Если машина стояла здесь, она должна была быть хорошо освещена двумя уличными фонарями.

— А много машин здесь обычно стоит? — спросил Валландер.

— Перед каждым домом. У многих по две машины, а гараж только на одну.

Валландер показал на фонари:

— Они исправны?

— Да. Я бы заметил, если бы было темно.

Валландер огляделся и задумался. Спрашивать больше было не о чем.

— Мы, наверное, еще встретимся, — сказал он.

— Я хочу, чтобы мне вернули мою машину.

Вдруг Валландер вспомнил, что собирался задать еще один вопрос.

— У вас есть лицензия на оружие? И вообще — оружие?

Тот замер.

В ту же секунду Валландера пронзила сумасшедшая мысль. Никакой кражи не было.

Человек, стоящий перед ним, — один из тех двоих, кто убил сомалийца.

— Что это за вопрос? — спросил Бергман. — Лицензия? Вы же не такой идиот, чтобы думать, что я в этом замешан?

— Вы сами были полицейским и знаете, что мы обязаны задавать самые разные вопросы. Дома есть оружие?

— И оружие, и лицензия.

— Какое оружие?

— Я иногда охочусь. Есть охотничий карабин «маузер». На лося.

— А еще?

— Дробовик. «Ланбер Барон», испанский. На зайцев.

— Я пошлю за оружием, — сказал Валландер.

— Это еще зачем?

— Затем, что убитый был застрелен из дробовика. С близкого расстояния.

Рюне Бергман посмотрел на него с презрением.

— У вас не все в порядке с головой, — сказал он. — Я бы даже сказал, все не в порядке.

Валландер оставил его дома и вернулся в управление полиции. Он позвонил в Истад. Машину пока не нашли. Потом он разыскал начальника убойного отдела. Однажды они уже встречались, тот произвел впечатление человека надменного и всевластного. Как раз тогда Валландер и познакомился с Йораном Буманом.

Он ввел начальника в курс дела.

— Надо проверить его оружие. Может быть, даже обыскать дом. Выяснить, не связан ли он с расистскими организациями.

Тот смотрел на него оценивающим взглядом:

— А у тебя есть какие-то причины считать, что он все врет про украденный автомобиль? И что он причастен к убийству?

— У него есть оружие. И мы должны проверить все версии.

— В этой стране сотни тысяч дробовиков. И кто даст мне ордер на обыск у человека, который заявил о пропаже машины?

— Дело первостепенной важности, — сказал Курт Валландер. Он начинал злиться. — Я позвоню полицмейстеру губернии. Да хоть и начальнику Управления государственной полиции, если понадобится.

— Я сделаю что смогу. Но ты же знаешь — всегда неприятно копаться в личной жизни твоих коллег. А если это дело попадет в газеты?

— Мне плевать, — сказал Курт Валландер. — На нас уже три убийства висят, и обещано четвертое. И я хочу этому помешать.

По дороге в Истад он заехал в Хагехольм. Работа криминалистов шла к концу. Он на месте проверил версию Рюдберга и согласился с ней. Машина стояла именно там, где тот указал.

Внезапно Валландер спохватился, что забыл спросить Рюне Бергмана, курит ли тот. И как относится к яблокам.

Когда он входил в управление полиции, пробило двенадцать. На входе он встретил машинистку. Та шла обедать, и он попросил купить для него пиццу.

Он заглянул к Ханссону — нет, машину еще не нашли.

— Соберемся у меня через четверть часа, — сказал Валландер. — Попробуй собрать всех. Позвони тем, кто на выезде.

Не снимая пальто, он набрал номер сестры и договорился, что встретит ее в аэропорту Стуруп на следующий день в десять утра.

Потом, поглядев в зеркало, потрогал шишку на лбу. Теперь она стала желто-багровой.

Через двадцать минут явились все, кроме Мартинссона и Сведберга.

— Сведберг поехал на карьер, — сообщил Рюдберг. — Позвонили, что видели там какой-то загадочный автомобиль. Мартинссон занимается клубом любителей «Ситроен». Там есть парень, который, говорят, знает все «ситроены» в Сконе. Дерматолог из Лунда.

— Дерматолог из Лунда? — удивился Валландер.

— А что такого? — сказал Рюдберг. — Есть проститутки, коллекционирующие почтовые марки. Почему бы врачу-кожнику не испытывать страсть к «ситроенам»?

Валландер вкратце описал поездку в Мальмё.

Когда он начал рассказывать, что попросил приглядеться к владельцу украденной машины, то сам почувствовал, как неубедительны его соображения.

— Не слишком правдоподобно, — сказал Ханссон. — Полицейский, пусть бывший, совершает убийство и заявляет, что у него сперли машину?

— Может, и не слишком, — согласился Валландер. — Но мы не имеем права пропустить ни один след, каким бы нелепым он ни казался.

Тут они заговорили об исчезнувшем автомобиле.

— Его так никто и не видел, — сказал Ханссон. — Я все больше и больше склоняюсь к тому, что машина не покидала этого района.

Валландер вытащил генштабовскую карту, и они склонились над ней, как полководцы накануне сражения.

— Озера, — сказал Рюдберг. — Крагехольмское, Сванехольмское. Давай считать, что они могли утопить машину в одном из них. Там же куча проселков.

— Они должны были понимать, что это рискованно, — сказал Курт. — Кто-то мог их увидеть.

Решили все-таки прочесать озера вдоль берегов — на всякий случай. И послать людей осмотреть брошенные сараи.

Собаки след не взяли, вертолетный поиск ни к чему не привел.

— А твой араб не мог ошибиться? — спросил Ханссон.

Валландер на секунду задумался.

— Давайте привезем его еще раз. И проверим на четырех… на шести машинах. Причем одна из них будет «ситроен».

Это взял на себя Ханссон.

Потом они перешли к делу об убийстве в Ленарпе, где тоже фигурировал загадочный автомобиль, тот, что спозаранку чуть не врезался в грузовик.

Но тут Курт Валландер заметил, что все очень устали. Многие из них непрерывно работали уже несколько дней, а сегодня была суббота.

— Ленарп подождет до понедельника, — решил он. — Сейчас все силы на Хагехольм. Те, у кого нет ничего срочного, пусть едут домой и отдыхают. Боюсь, следующая неделя будет не легче.

И он напомнил, что в понедельник Бьёрк выйдет из отпуска.

— Тогда всем этим займется Бьёрк, — сказал он. — Но я хочу воспользоваться случаем и поблагодарить всех за проделанную работу.

— То есть мы получаем «удовлетворительно»? — насмешливо спросил Ханссон.

— Вы получаете «отлично», — заверил Валландер.

Он попросил Рюдберга ненадолго задержаться. Хотелось обсудить с кем-то положение дел, а интуиции Рюдберга он доверял больше, чем своей собственной. Валландер рассказал ему об усилиях, предпринятых Йораном Буманом в Кристианстаде. Рюдберг задумчиво кивал, и видно было, что его одолевают сомнения.

— Может оказаться очередным тупиком, — сказал он. — Это двойное убийство… Чем больше я о нем думаю, тем меньше понимаю.

— Почему?

— Я не могу оставить без внимания слова Марии. То, что она сказала перед смертью. Я думаю, она сознавала, что муж ее мертв. И что она тоже умирает. Я думаю, она пыталась подсказать нам решение. В глубине души она понимала, что не выдержит долгого рассказа, и раза четыре или пять повторила: «иностранный». Что-то же это должно значить? А удавка? Узел? Ты же сам видел. От этого убийства пахнет ненавистью. Местью, если хочешь. Или тем и другим. А мы все ищем в другом направлении.

— Сведберг разыскал всех их родственников и знакомых. Никаких иностранцев. Шведские крестьяне и пара ремесленников.

— Не забывай, что он жил двойной жизнью, — напомнил Рюдберг. — Нюстрём описал своих соседей, как самых обычных крестьян, и уж во всяком случае людей небогатых. А через пару дней вырисовывается совершенно иная картина. Почему ты считаешь, что у этой истории двойное дно, а не тройное? Или четверное?

— И что, по-твоему, мы должны делать?

— То, что делаем. Но надо быть готовым, что этот след может привести в тупик.

Потом они заговорили про убийство сомалийца.

Еще на пути из Мальмё у Валландера появились некоторые соображения на этот счет.

— Выдержишь еще немного? — спросил он Рюдберга.

— О чем речь!

— Что-то не так с этим бывшим полицейским. Пока это только ощущение, не надо, не говори, я и так понимаю, что это не особенно профессионально. Но нам, тебе и мне, надо бы к нему присмотреться. Пока только тебе и мне, во всяком случае, до понедельника. Потом, если понадобится, подключим остальных. Но если все так, как мне кажется, если он замешан в убийстве, и машину у него не крали, то он должен сейчас порядком психовать.

— Тут я думаю так же, как Ханссон, — вряд ли полицейский, совершивший убийство, станет инсценировать кражу машины, — сказал Рюдберг.

— А я считаю, что вы думаете неправильно. И он думал неправильно. Потому что был уверен: поскольку он полицейский, все подозрения отпадут сами собой.

Рюдберг потер ноющее колено.

— Сделаем, как ты находишь нужным. Что я думаю и чего не думаю, это совершенно не важно, раз ты считаешь, что этим следует заняться.

— Я предлагаю понаблюдать за ним, — сказал Курт. — Четыре смены, до понедельника. Если хочешь, я могу взять ночи.

Было около часа. Рюдберг взялся вести наблюдение до полуночи.

Валландер дал ему адрес.

В этот момент вошла девушка с пиццей.

— Ты сегодня ел? — спросил Валландер.

— Угу, — ответил Рюдберг неуверенно.

— Значит, не ел. Возьми эту, а я куплю еще одну.

Рюдберг сел за его стол и с удовольствием принялся за пиццу. Потом вытер губы и встал.

— Может, ты и прав, — сказал он.

— Может, и прав, — подтвердил Валландер.

Остаток дня прошел без особых происшествий. Машина так и не нашлась. Пожарные прочесали тралом озера, но нашли только части старого комбайна.

Звонков с важной информацией было мало.

Зато непрерывно звонили журналисты, они охотились за свежими новостями. Курт Валландер попросил их еще раз объявить, что полиция ищет бело-голубой «ситроен». Были и нервозные звонки от директоров лагерей, они просили усилить патрулирование.

Он отвечал им терпеливо, как только мог.

В четыре часа машина сбила насмерть пожилую женщину в Бьерешё. Расследованием занялся вернувшийся с карьера Сведберг, хотя Валландер обещал отпустить его после обеда.

В пять часов позвонил Неслунд, он был навеселе. Спросил, нужен ли он или он может поехать на вечеринку в Скиллинге. Валландер его отпустил.

Он дважды звонил в больницу и спрашивал, как отец. Ему отвечали, что тот сонлив и не вполне понимает, где находится.

Потом он набрал номер Стена Видена. Ему ответил девичий голос, который он сразу узнал.

— Это я помогал вам с лестницей, — напомнил Валландер. — И ты догадалась, что я из полиции. Мне надо поговорить со Стеном.

— Он в Дании, покупает лошадей, — сказала девушка по имени Луиза.

— А когда приедет?

— Наверно, завтра.

— Можешь попросить его позвонить?

— Могу.

Вот и весь разговор. Курт был почти уверен, что Стен Виден ни в какой не в Дании, а стоит рядом с телефоном и слушает. Скорее всего, когда он позвонил, они валялись в его неубранной постели.

От Рюдберга ничего не было слышно.

Он отдал свою докладную патрульным. Те обещали вручить ее Бьёрку прямо в аэропорту.

Потом он занялся неоплаченными счетами. Заполнил пачку квитанций и вместе с чеком вложил в желтый конверт. Посчитав расходы, он понял, что ни на видео, ни на музыкальный центр в этом месяце денег не хватит.

Затем ответил согласием на предложение поехать в конце февраля на оперную экскурсию в копенгагенский Королевский театр. Он никогда не видел «Воццека» на сцене.

В восемь часов он прочитал рапорт Сведберга о происшествии в Бьерешё, понял, что тут дело заводить не придется. Водитель, фермер с безупречной репутацией, был не виноват, женщина появилась на дороге в метре от машины, и он, несмотря на небольшую скорость, просто не успел среагировать. Все показания сходились. Он отметил себе, что после вскрытия должен послать протокол расследования Аннет Бролин.

В полдевятого пришло сообщение о драке в многоквартирном доме на окраине. Петерс и Нурен быстро разняли драчунов. Это были два брата, оба хорошо известные полиции. Они дрались три-четыре раза в год.

У кого-то в Марсвинсхольме сбежала борзая. Поскольку видели, как она бежала в западном направлении, Валландер переслал заявление коллегам в Скуруп.

В десять часов он вышел на улицу. Было довольно холодно, дул порывистый ветер. Небо было ясное и звездное. Никаких признаков снега. Он поехал домой, надел теплое белье и взял шерстяную шапочку. Рассеянно полив поникшие цветы на кухне, он поехал в Мальмё.

На дежурстве в управлении остался Нурен. Валландер обещал звонить ему, но у Нурена, скорее всего, будет по горло дел с Бьёрком, который очень скоро убедится, что его отпуск и в самом деле кончился.

Валландер остановился в мотеле в Сведале. Поколебавшись, заказал только салат. Не то чтобы это был подходящий случай начать здоровый образ жизни: скорее он просто опасался заснуть, если поест слишком плотно.

Зато выпил несколько чашек крепкого кофе. Пожилая женщина подошла к столу и предложила купить «Сторожевую башню» свидетелей Иеговы. Он купил экземпляр, подумав, что это настолько скучное чтение, что его хватит на всю ночь.

Сразу после одиннадцати Валландер свернул на трассу Е-14. До Мальмё было не больше десяти километров. Вдруг одолели сомнения, стоило ли втравливать в это дело Рюдберга да и самому им заниматься. У него ведь ничего нет, никаких фактов, только интуиция. А можно ли на нее так полагаться? Не следовало ли прислушаться к вполне обоснованным возражениям Ханссона и Рюдберга?

Он чувствовал нерешительность. Неуверенность.

И голод — от съеденного салата осталось только слабое воспоминание.

Без двадцати пяти двенадцать Валландер свернул на улицу, к желтому таунхаусу, где жил Рюне Бергман. Он вышел из машины и натянул шапочку на уши. Почти все окна в домах были темными. Где-то с визгом затормозила машина. Стараясь держаться в тени, он свернул на улицу, которая называлась Аллея Роз.

И почти сразу обнаружил Рюдберга, стоявшего под большим каштаном. Ствол у дерева был такой толстый, что заметить за ним человека было почти невозможно. То, что он так легко его нашел, объяснялось просто: этот каштан был единственным приемлемым укрытием, откуда просматривался желтый дом Бергмана.

Валландер встал рядом с Рюдбергом.

Тот замерз. Он потирал руки и притоптывал ногами.

— Ну что? — спросил Валландер.

— Негусто за двенадцать часов, — ответил Рюдберг. — В четыре часа ходил в магазин, еще через два часа вышел и запер ворота — их распахнуло ветром. Но он и в самом деле очень насторожен. Так что, может, ты прав. — Рюдберг показал на соседний дом. — Там пусто. Со двора видно и улицу, и заднюю дверь. Если Бергману придет в голову через нее ускользнуть. Там есть скамейка. Если ты, конечно, тепло одет.

— Позвони Нурену, — сказал Валландер. — Там, за углом, телефонная будка. И если ничего экстренного, езжай домой спать.

— Я буду в семь, — сказал Рюдберг. — Смотри не замерзни насмерть.

И беззвучно исчез. Валландер постоял какое-то время, изучая дом.

Светились два окна — одно на нижнем этаже и одно на верхнем. Гардины были задернуты. Он посмотрел на часы. Три минуты первого. Раз Рюдберг не вернулся, значит, в Истаде все спокойно.

Он быстро пересек улицу и открыл калитку в соседний дом. Когда глаза привыкли к темноте, он обнаружил скамейку, о которой говорил Рюдберг. Тот не соврал — отсюда и в самом деле был прекрасный обзор. Он стал ходить, чтобы не замерзнуть, — пять шагов вперед, пять шагов назад.

Когда он в следующий раз посмотрел на часы, было без десяти час.

Ночь будет долгой, а ему уже холодно. Валландер пытался скоротать время, разглядывая звездное небо, но заболела шея, и он снова начал вышагивать взад и вперед.

В половине второго погасло окно на нижнем этаже. Ему показалось, что он слышит радио.

Полуночничает, подумал он. А почему бы и нет, если у человека досрочная пенсия и на работу идти не надо?

Без пяти два по улице проехала машина, потом, почти сразу, еще одна, и все опять стало тихо.

Окно на верхнем этаже по-прежнему горело. Курт Валландер мерз. Без пяти три свет погас. Валландер прислушался, работает ли радио. Нет, все было тихо. Он начал хлопать себя по бокам, как делали когда-то извозчики, чтобы согреться.

В голове звучал вальс Штрауса: тьям, тьям, тьям, там-там…

Звук был таким тихим, что он еле его уловил.

Щелчок в замке. Он замер.

И увидел тень.

Человек двигался совершенно беззвучно, но Валландер все равно узнал Рюне Бергмана. Тот исчез в тени за домом. Валландер выждал несколько секунд и перелез через забор. Было очень трудно ориентироваться в темноте, но все же он заметил, что между сараем и соседним участком, представляющим собой зеркальное отражение бергмановского, был узкий проход. Валландер двигался быстро. Даже слишком, если учесть, что он почти ничего не видел.

Пройдя между участками, он очутился на улице, параллельной Аллее Роз.

Если бы он промедлил хотя бы секунду, то ни за что бы не заметил, что Рюне исчез в переулке направо.

На какую-то долю секунды он остановился и сообразил, что если он сейчас же не прыгнет в машину, то ему никогда не настичь Бергмана, у которого наверняка где-то припаркован автомобиль.

Его «пежо» стоял в пятидесяти метрах, и Валландер помчался к нему со всех ног. Промерзшие суставы хрустели, и он задохнулся уже через несколько метров. Он рванул дверцу, сунул ключ в замок зажигания. Надо перехватить Рюне, проехав переулком.

Он свернул в переулок, думая, что тот выведет его на главную дорогу. Но это оказался тупик. Валландер выругался и дал задний ход. У Рюне Бергмана был большой выбор. Он мог пойти по любой из тихих улиц, которых здесь было с десяток. К тому же рядом парк.

Ну решай же, подумал Валландер. Решай, черт тебя подери.

И поехал к стоянке, расположенной между ипподромом и большим супермаркетом. Он готов был уже оставить попытки найти Рюне Бергмана, как вдруг увидел его. Тот стоял в телефонной будке около новой гостиницы рядом со въездом на ипподром.

Валландер затормозил и выключил фары. Похоже, Бергман его не заметил.

Через несколько минут у гостиницы остановилось такси, и Бергман забрался на заднее сиденье. Валландер включил двигатель.

Такси выехало на скоростную трассу на Гётеборг. Валландер пропустил перед собой грузовик, прежде чем начать преследование.

Он посмотрел на указатель топлива. Дальше, чем до Хальмстада, бензина ему не хватит.

Таксист мигнул правым поворотником. Это была дорога на Лунд. Валландер свернул следом.

Такси остановилось у вокзала. Проезжая мимо, Валландер увидел, как Рюне Бергман расплачивался с водителем. Свернув направо, Валландер поставил машину прямо на пешеходной «зебре».

Рюне Бергман шел быстро. Валландер, стараясь держаться в тени, следовал за ним.

Рюдберг был прав. Этот человек настороже.

Внезапно тот резко остановился и оглянулся.

Валландер опрометью бросился в подворотню. В темноте он треснулся головой о выступающий край лестницы и почувствовал, что гематома на лбу лопнула. По лицу потекла кровь. Он кое-как утерся, сосчитал до десяти и двинулся дальше. Лоб был отвратительно липким.

Рюне Бергман остановился около дома, фасад которого был затянут сетчатой тканью. Здесь шел ремонт, стояли строительные леса. Он еще раз оглянулся, и Валландер присел за стоящей машиной.

Потом Бергман скрылся.

Курт Валландер дождался, когда закроется входная дверь. На третьем этаже зажегся свет.

Он перебежал улицу и не раздумывая полез на леса. Они скрипели и трещали под его тяжестью. И все время приходилось утирать заливающую глаза кровь. Теперь освещенное окно было в метре над его головой. Он снял шарф и обвязал им голову.

Потом он полез на следующую площадку. Это потребовало таких усилий, что, забравшись туда, он с минуту полежал на досках, усыпанных битой штукатуркой. Потом осторожно пополз к окну. Он старался не думать о том, что находится высоко над землей. Знал, что у него может закружиться голова.

Вот он осторожно заглянул в первое из освещенных окон. Сквозь тонкие занавески он увидел спящую женщину. С другой стороны двуспальной кровати одеяло было сброшено на пол, будто кто-то резко вскочил с постели.

Валландер пополз дальше.

В следующем окне он увидел Рюне Бергмана. Тот стоял и разговаривал с человеком в темно-коричневом халате.

Валландер узнал этого человека сразу, хотя никогда раньше его не видел.

Настолько точно описала румынка мужчину, стоявшего на пашне и жевавшего яблоко.

Сердце забилось.

Он все-таки был прав. Это именно тот человек.

А те тихо разговаривали. Валландер не мог разобрать ни слова.

Внезапно хозяин вышел в другую комнату. А Рюне Бергман уставился в окно. Прямо на него.

Он меня увидел, подумал Валландер, отшатнувшись от окна. Эти подонки убьют меня, не задумываясь.

Страх парализовал его.

Сейчас я умру, думал он в отчаянии. Они снесут мне голову.

Но миновало несколько мгновений, и ничего не произошло. Он решился снова взглянуть в окно.

Человек в халате стоял и грыз яблоко.

А у Рюне Бергмана в руках было два охотничьих ружья. Одно он положил на стол, а другое сунул под пальто. Валландер понял, что он видел вполне достаточно. И повернулся, чтобы слезть с лесов.

Он сам бы не мог объяснить, что произошло. Вместо вертикальной стойки лесов его рука схватила пустоту.

И он полетел вниз.

Он даже не успел подумать, что сейчас разобьется.

У самой земли его нога каким-то образом застряла между досками. Валландер почувствовал резкую боль. Он висел головой вниз в метре от асфальта.

Он попытался освободиться. Но ногу защемило крепко. Он попробовал подтянуться, чтобы освободить ногу, но ничего не вышло. В висках стучало.

От боли у него выступили слезы.

И в эту минуту он услышал звук закрывшейся двери. Рюне Бергман вышел из дома.

Валландер стиснул кулаки, чтобы не стонать.

Сквозь сетчатую ткань он увидел, как Бергман остановился. Что-то вспыхнуло.

Выстрел, подумал Курт Валландер. Мне конец.

И тут же сообразил, что тот закурил сигарету. Звук удаляющихся шагов.

Чуть не теряя сознание от прилива крови к голове, с отчаянным усилием Валландер дотянулся до поперечной балки. Подтянулся на одной руке и схватился за секцию, в которой застряла нога. Собрав все силы, он дернул ногу. Нога освободилась, и он рухнул на кучу щебня. Какое-то время Курт Валландер лежал совершенно неподвижно, пытаясь определить, не сломал ли что-нибудь. Потом поднялся и пошел по стенке, боясь упасть, — так сильно кружилась голова.

До машины он шел почти двадцать минут. Часы на вокзале показывали полпятого.

Он сел в машину и зажмурился. Потом поехал в Истад.

Я должен поспать, думал он. Завтра есть завтра. Завтра сделаю все, что должен сделать.

Увидев свое лицо в зеркале, Валландер застонал. Промыл рану теплой водой.

Было уже почти шесть, когда он заполз под одеяло. Будильник он поставил на без четверти семь. Дольше спать нельзя. Попытался найти позу, которая не причиняла бы ему боль.

Валландер уже начал засыпать, когда в прихожей раздался глухой стук упавшей на пол свежей газеты.

Он сделал еще одну попытку заснуть. Навстречу ему шла Аннет Бролин. Где-то ржала лошадь.

Было воскресенье 14 января. Ветер переменился. Теперь он дул с северо-востока.

Курт Валландер спал.

12

Ему показалось, что он спал довольно долго. Но, когда его разбудил телефон и он посмотрел на стоявшие на столе часы, оказалось, что прошло всего семь минут. Звонил Рюдберг из автомата в Мальмё.

— Приезжай сюда, — сказал Курт Валландер. — Все, можешь там не мерзнуть. Езжай прямо ко мне домой.

— Что-нибудь случилось?

— Это он.

— Точно?

— Точнее некуда.

— Еду.

Валландер с трудом встал. У него болело все тело, в висках стучало. Пока варился кофе, ему удалось наложить на голову компресс. Похоже, что уже вся физиономия отливает сине-фиолетовым.

Через 43 минуты в дверь постучал Рюдберг.

За кофе Валландер поведал ему о своих ночных приключениях.

— Отлично, — сказал Рюдберг. — Красиво сработано. Теперь будем брать этих подонков. Как зовут этого, в Лунде?

— Я почему-то забыл изучить список жильцов. И потом брать их будем не мы. Это дело Бьёрка.

— Он приехал?

— Вчера вечером. Должен был приехать.

— Тогда надо его будить.

— И прокурора. И поставить в известность коллег из Мальмё и Лунда.

Пока Валландер одевался, Рюдберг взялся за телефон. Курт с удовольствием слушал, как он разговаривает — уверенно, тоном победителя, не допуская возражений.

Интересно, приехал ли на выходные муж Аннет Бролин? Рюдберг встал в двери спальни и наблюдал, как Валландер завязывает галстук.

Он засмеялся.

— Ты похож на боксера. После нокаута.

— Поймал Бьёрка?

— Он уже в курсе. Похоже, всю ночь сидел. Обрадовался, что мы раскрыли хоть одно убийство.

— А прокурор?

— Сейчас придет.

— А кто взял трубку? Она?

Рюдберг удивился.

— Кто же?

— Муж, например.

— А какая разница?

Валландер не стал объяснять.

— Черт, как мне скверно, — сказал он вместо ответа. — Пошли.

Начинало светать. По-прежнему дул порывистый северный ветер и небо было затянуто темными, почти черными облаками.

— Будет снег? — спросил Валландер.

— Не раньше февраля, — сказал Рюдберг. — Я это чувствую. Но тогда уже мало не покажется.

В управлении полиции было по-воскресному тихо. После Нурена на дежурство заступил Сведберг. Рюдберг коротко рассказал ему о событиях этой ночи.

— Ну и ну, — сказал Сведберг. — Полицейский?

— Бывший полицейский.

— А где он спрятал машину?

— Еще не знаем.

— И что, все железно?

— Думаю, что да.

Бьёрк и Аннет Бролин пришли почти одновременно. Пятидесятичетырехлетнему Бьёрку, уроженцу Вестманланда, был очень к лицу ровный южный загар. Курт Валландер всегда считал, что Бьёрк — идеал начальника полиции для небольшого полицейского округа. Дружелюбен, и хоть звезд с неба не хватает, зато очень заботится о добром имени и репутации полиции.

Он огорченно смотрел на Валландера.

— Боже, что у тебя за вид!

— Меня били, — сказал Валландер.

— Били? Кто?

— Полицейские. Так бывает, когда остаешься за начальника.

Бьёрк засмеялся.

Аннет смотрела на него с неподдельным состраданием.

— Больно? — спросила она.

— Заживет. — Валландер отвернулся, отвечая, — вспомнил вдруг, что забыл почистить зубы.

Все собрались в кабинете Бьёрка.

Поскольку никаких письменных протоколов еще не было, Валландер обрисовал положение дел на словах. И Бьёрк, и Аннет Бролин без конца перебивали его вопросами.

— Подними меня кто-то другой в воскресенье ни свет ни заря, чтобы втюхать такую историю, я бы просто не поверил, — усмехнулся Бьёрк. Он повернулся к Аннет Бролин: — Можем брать их сразу? Или сначала допрос?

— Я подпишу ордер по результатам допроса, — сказала Аннет. — Было бы неплохо, если бы румынка из лагеря опознала того, из Лунда.

— На это нужно решение суда, — сказал Бьёрк.

— Это так, — согласилась Аннет Бролин, — но мы можем провести предварительное опознание.

Валландер и Рюдберг посмотрели на нее с интересом.

— Мы привезем ее из лагеря, — продолжила она. — И они могут нечаянно встретиться в коридоре.

Валландер одобрительно кивнул. Аннет Бролин ничуть не уступала Перу Окесону по части творческой интерпретации инструкций.

— Итак, — сказал Бьёрк, — я звоню в Мальмё и Лунд. Будем брать их через два часа. В десять.

— А женщина в постели? — спросил Валландер. — Ну та, в Лунде?

— Допросим и ее, — кивнул Бьёрк. — Как поделим допросы?

— Давайте мне Рюне Бергмана, — предложил Курт Валландер, — а Рюдберг поговорит с любителем яблок.

— В три часа я подпишу ордер на арест, — сказала Аннет Бролин. — Я буду дома, если что.

Валландер проводил ее до выхода.

— Я хотел предложить поужинать сегодня. Но, кажется, не судьба.

— Будут еще вечера, — мягко ответила она. — Но это дело ты провернул просто потрясающе. Как ты вычислил, что это был он?

— Я ничего не вычислял. Чистая интуиция.

Он смотрел ей вслед и думал, что ни разу не вспомнил о Моне после того ужина в Мальмё.

Потом события стали раскручиваться стремительно.

Ханссона подняли с постели и велели ехать в лагерь за румынкой и переводчиком.

— Настроение у всех поганое, — сказал огорченный Бьёрк. — Никто не любит арестовывать коллег. Нас ждут мрачные времена.

— Почему мрачные? — спросил Валландер.

— Опять начнутся нападки на полицию.

— Он же бывший, — попытался возразить Валландер и сам понял, что это не имеет значения. Газеты начнут трубить о полицейском-убийце.

В девять часов он подъехал к дому в Лунде. С ним были четверо местных полицейских в гражданской одежде.

— Он вооружен, — еще в машине предупредил Валландер. — И не забудьте: он только что совершил хладнокровное убийство. Тем не менее не думаю, что нам что-то грозит. Он же не знает, что разоблачен. Двое с пистолетами, этого достаточно.

Он тоже захватил служебный пистолет.

И по дороге в Лунд пытался вспомнить, когда в последний раз им пользовался. Скорее всего, три года назад. При задержании сбежавшего заключенного из Кумлы. Тот забаррикадировался на даче в Моссбю.

Теперь они сидели в машине перед домом. Валландер смотрел на строительные леса. Оказывается, он залез гораздо выше, чем думал. Свались он на землю, наверняка сломал бы спину как пить дать.

Полиция Лунда еще с утра послала сотрудника, переодетого почтальоном, чтобы осмотреть дом.

— Повторим еще раз, — сказал Валландер. — Задней лестницы нет?

Полицейский, сидевший рядом с ним, покачал головой.

— Никаких лесов на задней стороне?

— Ничего.

В квартире, как выяснилось, живет некий Вальфрид Стрём. В полицейской картотеке не числился. Чем живет, никто не знает.

Ровно в десять они вылезли из машины и перешли через улицу.

Один полицейский остался у входа. Домофон у двери оказался сломан. Валландер вскрыл дверь отмычкой.

— Один остается на лестнице, а мы с тобой идем наверх, — обратился он к полицейскому. — Как тебя зовут?

— Энберг.

— А имя есть?

— Калле.

— Тогда пошли, Калле.

Перед дверью они прислушались. Валландер вытащил пистолет и знаком показал Энбергу, чтобы тот сделал то же самое.

И позвонил в дверь.

Открыла женщина в халате. Он узнал ее — это ее он вчера видел спящей.

Он спрятал пистолет за спиной.

— Мы из полиции, — сказал он, — мы хотели бы поговорить с вашим мужем, Вальфридом Стрёмом.

Женщина — лет сорока, с грубоватым лицом — выглядела напуганной.

Она отошла в сторону и пропустила их в квартиру.

Перед ними стоял Вальфрид Стрём в зеленом спортивном костюме.

— Полиция, — сообщил Валландер. — Мы попросили бы вас проехать с нами.

Мужчина с залысинами в форме полумесяца напряженно уставился на него:

— А зачем?

— Нам нужно побеседовать с вами.

— О чем?

— Узнаете на месте. — Валландер повернулся к женщине: — Лучше будет, если вы тоже оденетесь и поедете с нами.

Стрём, похоже, успокоился.

— Я никуда не поеду, пока не буду знать, в чем дело, — сказал он. — Может быть, начнем с того, что я посмотрю ваше удостоверение?

Сунув руку во внутренний карман, Валландер уже не мог скрыть, что в ней пистолет. Он переложил оружие в левую руку и стал вытаскивать бумажник с удостоверением.

В ту же секунду Вальфрид Стрём бросился на него и ударил в лоб, точно в распухшую и лопнувшую шишку. Валландера отбросило назад, и пистолет выпал из рук. Калле Энберг успел отреагировать, лишь когда мужчина в зеленом спортивном костюме помчался вниз по лестнице. Женщина завизжала, а Валландер вновь схватил пистолет. И бросился вдогонку, крича как можно громче, чтобы его услышали двое других полицейских внизу.

Вальфрид Стрём действовал решительно и быстро. Полицейского на лестнице он ударил локтем в подбородок. Другой, стоявший снаружи, получил тяжелый удар дверью, когда Стрём вырвался на улицу. Курт Валландер, почти ослепший от заливающей глаза крови, перескочил через потерявшего сознание полицейского на площадке и выбежал на улицу, дергая заевший предохранитель.

— Куда он помчался?! — заорал он на несчастного парня, запутавшегося в защитной сетке.

— Налево.

Он побежал налево. Зеленый костюм он углядел как раз в ту секунду, когда Стрём нырнул под виадук. Валландер сорвал шерстяную шапку и попытался стереть кровь с лица. Несколько пожилых женщин, похоже, собравшихся в церковь, в ужасе шарахнулись от него. Валландер устремился под виадук. Над головой его грохотал поезд.

Выбежав из-под виадука, он успел заметить, как Вальфрид Стрём остановил машину, выволок оттуда водителя и нажал на газ.

Поблизости была единственная машина — грузовик для перевозки лошадей. Шофер стоял рядом. Он как раз доставал из автомата пачку презервативов. Увидев бегущего к нему окровавленного Валландера с пистолетом в руке, он бросил презервативы и убежал.

Валландер прыгнул на водительское сиденье. За спиной он услышал ржание лошади. Мотор был на ходу, и он включил первую передачу:

Он уже думал, что потерял из виду машину с Вальфридом Стрёмом, когда увидел ее снова. Тот проехал на красный свет и свернул на улицу, ведущую к собору. Валландер лихорадочно переключал скорости, стараясь не потерять Стрёма из виду. Лошади беспрерывно ржали, и он ощутил теплый запах лошадиного навоза.

На крутом повороте он еле-еле справился с управлением. Его понесло на две легковушки, припаркованные у тротуара, но в последний момент кое-как удалось выровнять грузовик.

Он продолжал погоню. Они миновали больницу и гнали теперь по промышленному району. Он вдруг заметил, что в машине есть мобильный телефон. Он пытался одной рукой набрать номер экстренного оповещения, другой с трудом удерживая тяжелую машину на дороге.

Как назло, в тот момент, когда ему ответили, он въехал в крутой поворот, и был вынужден схватиться за руль двумя руками. Телефон выскользнул на пол кабины, и он увидел, что на ходу достать его не удастся.

Идиотизм, думал он в отчаянии. Полный идиотизм.

И вдруг вспомнил о сестре. Как раз в эти минуты он должен был встречать ее в аэропорту в Стурупе.

Погоня прервалась внезапно. Резко затормозив, чтобы не столкнуться с автобусом, Вальфрид Стрём врезался в бетонный столб. Курт Валландер, находившийся примерно в ста метрах, увидел пламя, вырвавшееся из машины. Он затормозил так резко, что грузовик съехал в кювет и лег на бок. Задняя дверь открылась, и три лошади галопом помчались в поля.

При ударе Стрёма выбросило из машины. Нога была почти оторвана, лицо изрезано осколками стекла. Еще не успев подойти к нему, Курт Валландер понял, что тот мертв.

Из домов вокруг бежали люди, с резким визгом тормозили машины. Валландер обнаружил, что в руке у него по-прежнему пистолет.

Через несколько минут подъехали полицейская машина и «скорая помощь».

Валландер показал удостоверение и позвонил Бьёрку.

— Все нормально? — спросил тот. — Рюне Бергмана задержали и везут сюда. Все прошло как по маслу. И эта женщина из Югославии уже тут.

— Пошли ее в Лунд, — сказал Валландер. — В морг. Пусть опознает труп. И она, кстати, румынка.

— Что ты, черт подери, хочешь этим сказать?

— Именно то, что сказал, — ответил Курт Валландер и отключил телефон.

И увидел, как одна из сбежавших лошадей галопом мчится по пашне. Красивая белая лошадь.

Он, кажется, никогда не видел такой красоты.

Когда он вернулся в Истад, новость о гибели Стрёма уже была всем известна. Его жена упала в обморок, и врач запретил полиции ее какое-то время допрашивать.

Рюдберг сказал, что Рюне Бергман отрицает решительно все. Он не крал свою машину и не прятал ее. Он не был в Хагехольме. Он не был у Вальфрида Стрёма в эту ночь.

И требует, чтобы его немедленно отвезли в Мальмё.

— Чертова крыса, — процедил Валландер. — Ничего, я его расколю.

— А вот колоть никого не надо, — сказал Бьёрк. — Ты уже устроил нам веселую жизнь с этой идиотской погоней в Лунде. Как это может быть, чтобы четверо здоровенных полицейских не могли задержать одного невооруженного парня? И, кстати, ты знаешь, что одну из лошадей сбила машина? Ее звали Супер Нова, и хозяин оценивает ее в сто тысяч крон.

Валландер почувствовал, как подступает ярость.

Неужели Бьёрк не понимает, что ему сейчас нужна поддержка, а не это бессмысленное нытье?

— Ждем, пока румынка его опознает, — сказал Бьёрк. — И чтобы никто, кроме меня, ни слова прессе.

— И на том спасибо, — буркнул Курт Валландер и вместе с Рюдбергом зашел к себе в кабинет и закрыл дверь.

— Хочешь знать, как ты выглядишь? — спросил Рюдберг.

— Нет, благодарю.

— Твоя сестра звонила. Я попросил Мартинссона подхватить ее в аэропорту. Ты наверняка забыл про нее в этой суматохе. Он займется ею, пока ты не освободишься.

Валландер благодарно кивнул.

Через несколько минут в кабинет ворвался Бьёрк.

— Опознание трупа закончено. Он и есть наш долгожданный убийца.

— Кем он был? — спросил Рюдберг.

— Вальфрид Стрём называл себя бизнесменом. Сорок семь лет. Секретным службам не понадобилось много времени, чтобы дать ответ на наш запрос. Еще с шестидесятых годов он состоял в различных националистических группах. Сначала это был какой-то Демократический союз, потом все более и более агрессивные организации. А как он стал убийцей, пусть нам расскажет Бергман.

Валландер поднялся.

— Займемся Бергманом.

Они вошли в помещение, где сидел Рюне Бергман и курил. Валландер немедленно пошел в атаку:

— Знаешь, что я делал сегодня ночью?

Бергман поглядел на него с презрением:

— Откуда мне это знать?

— Я ехал следом за тобой в Лунд.

На лице у Бергмана что-то промелькнуло.

— Я ехал за тобой в Лунд, — повторил Валландер. — А потом я лазал по строительным лесам, ты знаешь где. Я видел, как ты подменил свой дробовик. Вальфрид Стрём уже ничего не скажет, но свидетельница опознала его. Это он убил сомалийца в Хагехольме. Что скажешь обо всем этом?

Бергман не сказал ничего.

Он зажег новую сигарету и сидел, уставившись перед собой.

— Начнем сначала, — сказал Курт Валландер. — Мы знаем, как все было. Но мы не знаем двух вещей. Во-первых, куда ты дел свою машину, а во-вторых, зачем вы убили этого сомалийца?

Бергман молчал.

В три часа был подписан ордер на его арест и ему назначили защитника. С формулировкой «по подозрению в убийстве или соучастии в убийстве».

В четыре часа Валландер допрашивал жену Стрёма. Она все еще была в состоянии шока, но на вопросы отвечала. Он узнал, что Стрём занимался импортом дорогих автомобилей.

Кроме этого, она сказала, что Стрём ненавидел беженцев и возмущался шведской иммиграционной политикой.

Они были женаты чуть больше года, и у Валландера сложилось впечатление, что она легко перенесет потерю.

После допроса он поговорил с Бьёрком и Рюдбергом. Женщину отпустили в Лунд под подписку о невыезде.

Сразу после этого Рюдберг с Валландером снова занялись Рюне Бергманом. Адвокат, молодой и самоуверенный парень, утверждал, что они должны немедленно отпустить задержанного за недостаточностью улик, и считал, что все это смахивает на попытку осудить невиновного. Бергман молчал.

И тут Рюдбергу пришла в голову идея.

— А куда этот Стрём пытался удрать? — спросил он Валландера.

Курт показал на карте.

— Все кончилось в Стаффансторпе. Может быть, у него там какой-нибудь склад? Там или поблизости? Это совсем недалеко от Хагехольма, если знать проселки.

Вдова Стрёма подтвердила, что у мужа был гараж между Стаффансторпом и Веберёдом. Рюдберг помчался туда и уже через полчаса позвонил.

— Порядок, — сказал он. — Тут он и стоит. Голубой «ситроен» с белой крышей.

— Надо учить молодежь распознавать машины на слух, — пробормотал Валландер.

Он снова взялся за Бергмана. Но тот упорно молчал.

Рюдберг вернулся в Истад. Он осмотрел машину. В бардачке лежали патроны для дробовика. Тем временем полиция Мальмё и Лунда произвела обыск в квартирах Бергмана и Стрёма.

— Похоже, эти двое господ состояли в каком-то шведском ку-клукс-клане, — сказал Бьёрк. — Боюсь, у нас теперь дел хватит надолго. Может быть, еще кто-то был замешан?

Рюне Бергман по-прежнему молчал.

Валландер был просто счастлив, что Бьёрк взял на себя контакты со средствами массовой информации. У него все болело, и он страшно устал. Только в шесть часов он выкроил наконец время позвонить Мартинссону и поговорить с сестрой. Потом он поехал за ней. Она вздрогнула, увидев его избитую физиономию.

— Отцу лучше на меня не смотреть, — сказал Курт Валландер. — Я подожду тебя в машине.

Сестра уже навестила отца днем. Он был по-прежнему сонлив, но, увидев дочь, оживился.

— По-моему, он не помнит, что было той ночью, — сказала она. — Может, это и к лучшему.

Валландер дожидался сестру в машине. Он закрыл глаза и поставил «Севильского цирюльника». Когда она открыла дверцу, он вздрогнул. По-видимому, задремал.

Они поехали в дом отца в Лёдерупе.

Курт Валландер видел, что сестра вне себя от увиденного. Они выкинули протухшие остатки еды, убрали грязную одежду.

— Как могло так получиться? — сказала она, и он почувствовал в ее голосе осуждение.

Может быть, она права, и он мог делать для отца больше? По крайней мере, раньше обнаружить признаки деградации.

Они купили продуктов и поехали к нему на Мариагатан. За ужином они говорили об отце.

— В доме престарелых он просто-напросто умрет, — сказала Кристина.

— А как быть? — спросил Курт. — У меня он жить не сможет. И у тебя не сможет. В Лёдерупе тоже. Что остается?

Договорились на том, что лучше всего жить отцу, как он жил, но надо поговорить с социальными службами, чтобы обеспечили ему помощь по хозяйству и присмотр.

— Отец никогда меня не любил, — сказал Валландер, наливая себе кофе.

— Это не так.

— Так — после того, как я решил стать полицейским.

— Может быть, ты разбил его мечту. Наверное, он видел тебя кем-то другим.

— Но кем? Он же никогда ничего не говорил.

Валландер постелил сестре на диване.

Теперь, когда они закончили говорить об отце, он стал рассказывать ей о своих проблемах. И вдруг почувствовал, что взаимное доверие, которое было между ними раньше, исчезло.

Мы слишком редко встречаемся, подумал он. Она даже не спросит, почему мы разошлись с Моной.

Он достал бутылку коньяка. Там еще оставалась добрая половина.

Кристина отрицательно покачала головой, и он налил себе.

В вечерних новостях говорили почти исключительно о Вальфриде Стрёме. О Рюне Бергмане — ни слова. Валландер знал: это потому, что тот — бывший полицейский. Наверное, начальник Управления государственной полиции из кожи вон лезет, лишь бы напустить побольше тумана и скрывать, кто такой Рюне Бергман, так долго, как только можно.

Но рано или поздно все станет известно.

Как только закончились новости, зазвонил телефон. Курт попросил сестру ответить.

— Спроси, кто говорит, а потом посмотришь, дома ли я.

— Какая-то дама по фамилии Бролин, — сказала она, вернувшись из прихожей.

Он с трудом поднялся со стула и взял трубку.

— Надеюсь, я тебя не разбудила.

— Нет, что ты. У меня в гостях сестра из Стокгольма.

— Я только хотела сказать, что ты в этом деле был просто выше всяких похвал.

— Нам просто повезло.

Почему она звонит, подумал Валландер, и вдруг решился.

— Может быть, выпьем что-нибудь?

— С удовольствием, — сказала она с ноткой удивления. — А где?

— Сестра сейчас ложится. Может быть, у тебя?

— Отлично.

Он положил трубку и вернулся в гостиную.

— Я вовсе не собираюсь ложиться, — сказала Кристина.

— Я имел в виду, что тебе не стоит меня ждать. Я не знаю, когда вернусь.

Вечер был холодный, и дышалось легко. Он свернул на Регементсгатан и вдруг почувствовал, как легко у него на душе. Они нашли убийц за 48 часов. Теперь можно сосредоточиться на Ленарпе. «Ты был выше всяких похвал». Он знал, что так оно и есть.

Он доверился интуиции, действовал быстро и решительно, и это дало свои плоды.

Он вздрогнул, вспомнив сумасшедшую погоню на грузовике с лошадьми. И все равно его не покидало чувство легкости и удовлетворения.

Он нажал кнопку домофона, Аннет жила на втором этаже дома, построенного еще в начале XX века. Большая квартира, но мебели мало. У стены стояло несколько еще не повешенных картин.

— Джин с тоником? — спросила она. — У меня не слишком большой выбор.

— Прекрасно, — сказал он. — Подойдет все что угодно. Лишь бы покрепче.

Она села на диван напротив него и подобрала под себя ноги. Он опять подумал, что она очень красива.

— А ты знаешь, какой у тебя вид? — спросила она со смехом.

— Ты не первая об этом спрашиваешь, — ответил он.

Тут он вспомнил Класа Монсона. Парень ограбил магазин, а Аннет Бролин не подписывает ордер на арест. Не стоило сейчас говорить о работе, но он не удержался.

— Клас Монсон, — сказал он. — Помнишь такого?

Она кивнула.

— Ханссон жалуется, говорит, ты считаешь, что предварительное следствие проведено неудовлетворительно. И не подписываешь ордер.

— И в самом деле неудовлетворительно. Недостаточные доказательства, показания свидетелей неубедительны. Было бы служебной ошибкой с моей стороны подписать этот ордер.

— Следствие как следствие, не хуже других, — сказал Валландер. — И потом, ты забываешь существенный факт.

— Какой?

— Что он действительно ограбил магазин. И уже не в первый раз.

— Так проведите следствие как положено.

— Мне не кажется, что рапорт так плох. Если мы отпустим Монсона, он совершит новое преступление.

— Но мы не можем хватать людей просто так.

Валландер пожал плечами.

— А ты подпишешь, если мы добавим свидетельских показаний?

— Это будет зависеть от того, что они скажут.

— Откуда такое упрямство? Клас Монсон виновен. Если мы его еще чуть-чуть прижмем, он признается. Но если он поймет, что может улизнуть, то не скажет ни слова.

— Прокурору положено быть упрямым, — улыбнулась она. — Иначе представляешь, что будет с правовыми гарантиями в этой стране?

Курт Валландер почувствовал, что выпивка придала ему строптивости.

— Этот вопрос с тем же успехом может задать любой деревенский полицейский. Когда-то я думал, что профессия полицейского заключается в том, чтобы охранять спокойствие и собственность граждан. Вообще-то говоря, я и сейчас так считаю. Но я вижу, что понятие «правовые гарантии» становится пустым звуком. Вижу, что молодых ребят, совершивших преступление, более или менее поощряют продолжать в том же духе. Никто не вмешивается. Всем плевать, что переживают жертвы насилия. И становится все хуже и хуже.

— Я как будто слышу своего отца, — сказала она с улыбкой. — Он судья на пенсии. Настоящий реакционный чиновник.

— Все может быть. Наверное, я консервативен. Но я говорю то, что думаю, и о том, что вижу. И я могу понять, почему иногда люди принимаются сами вершить правосудие.

— Ты хочешь сказать, что можешь понять фанатиков, которые ни с того ни с сего расстреливают невинного беженца?

— И да и нет. В стране растет неуверенность. Люди запуганы. Особенно на хуторах. Ты скоро поймешь, что у нас здесь есть национальный герой. Человек, которому аплодируют, спрятавшись за задернутыми гардинами. Человек, организовавший референдум в коммуне, и коммуна отказалась принимать беженцев.

— Существует же решение парламента. Политика в отношении беженцев определена, и мы обязаны ее придерживаться.

— Ты ошибаешься. Именно несовершенство этой политики и создает хаос. Сейчас мы живем в стране, куда может проникнуть кто угодно. И с каким угодно намерением. Как угодно, когда угодно и где угодно. Пограничный контроль практически отсутствует, таможни парализованы. Полно маленьких неохраняемых аэродромов, куда каждую ночь садятся самолеты с наркотиками и нелегальными беженцами. — Он поймал себя на том, что продолжает возмущаться. Убийство сомалийца поставило много вопросов. — Рюне Бергман получит, разумеется, максимальный срок. Но вина лежит и на правительстве, и на Иммиграционном управлении.

— Что за чушь!

— Вовсе не чушь. После казни Чаушеску в Швеции то и дело появляются люди, служившие в «Секуритате», кровавой тайной полиции Румынии. Они просят убежища. И что прикажете — им тоже его давать?

— Принцип надо соблюдать. Если человека преследуют, значит, он нуждается в защите.

— Да неужели? И что, это обязательно? Даже если принцип ошибочен?

Аннет Бролин поднялась с дивана и наполнила стаканы. Валландеру стало неуютно.

Слишком мы разные, подумал он.

Но выпивка придала ему смелости. Он смотрел на нее и чувствовал, что возбуждается все больше.

Когда он последний раз спал с Моной? Почти год назад. Год без женщины. От этой мысли он застонал.

— Что, больно? — спросила она участливо.

Он кивнул, хотя это было не совсем правдой. Ему просто захотелось сочувствия.

— Может, тебе лучше пойти домой?

Туда его тянуло меньше всего. После ухода Моны дома у него, похоже, больше нет.

Валландер залпом выпил джин и протянул пустой стакан. Он уже был настолько пьян, что тормоза не держали.

— Еще стаканчик, — попросил он. — Я заслужил.

— А потом пойдешь домой.

Он почувствовал холодок в ее голосе. Но не хотел его чувствовать.

Когда Аннет Бролин подошла со стаканом, он потянул ее за руку.

— Посиди со мной, — сказал он и положил руку ей на бедро.

Она вырвалась и влепила ему пощечину. Обручальное кольцо царапнуло его по щеке.

— Сейчас же иди домой! — воскликнула она.

Он поставил стакан на стол.

— А если не пойду? Что ты будешь делать? Позвонишь в полицию?

Аннет не ответила, и он вдруг понял, что она вне себя. Его качнуло, когда он вставал со стула.

— Прости, — сказал он. — Я очень устал.

— Забудем это. Но иди наконец домой.

— Сам не знаю, что на меня нашло. — Он протянул ей руку.

Аннет Бролин пожала ее.

— Все забыто, — сказала она. — Спокойной ночи.

Он лихорадочно придумывал, что бы еще сказать. Подкоркой он понимал, что совершил опасный и непростительный поступок. Как в тот вечер, когда ехал пьяный после встречи с Моной.

Он вышел и услышал, как за ним захлопнулась дверь.

Надо кончать с выпивкой, подумал он яростно. Под градусом я начинаю делать глупости.

Он глубоко вдохнул холодный воздух.

Как я мог быть таким идиотом, удивлялся он. Как пьяный подросток, ничего не знающий ни о самом себе, ни о женщинах, ни об окружающем мире.

Он пошел пешком к себе на Мариагатан. Вспомнил пощечину и застонал, как от зубной боли.

Завтра предстоит вплотную заняться убийством в Ленарпе.

13

Утром в понедельник 15 января Курт Валландер заехал в оранжерею на выезде из Мальмё и купил два больших букета. Ему пришло в голову, что он проезжал это место ровно неделю назад, когда ехал в Ленарп. Убийство двух стариков по-прежнему занимало все его внимание. Еще он подумал, что у него никогда не было такой сумасшедшей недели за все годы его службы в полиции. Он глянул в зеркало и подумал, что все эти царапины, шишки и черно-лиловые синяки еще долго будут напоминать ему о второй неделе января.

На улице было безветренно и слегка морозно, несколько градусов ниже нуля. В гавань медленно входил белый паром из Польши.

Сразу после восьми он вошел в управление полиции и первым делом вручил Эббе букет. Она принялась отказываться, но он видел, что ей приятно. Второй букет он взял в кабинет, нашел в ящике стола подходящую открытку и стал размышлять, что бы ему такое написать прокурору Аннет Бролин. Он думал долго, но удачных формулировок так и не нашел. В конце концов он просто попросил извинения за вчерашнее непростительное поведение, ссылаясь на усталость.

«Вообще-то я очень застенчив», — приписал он в конце, сознавая, что это не совсем правда.

Таким образом он как бы подставлял Аннет Бролин другую щеку.

Только он собрался идти к ней, как в кабинет вошел Бьёрк. Он, как всегда, постучал так тихо, что Валландер не услышал.

— Ты получил цветы? — спросил Бьёрк. — Что ж, по заслугам. Я доволен, что ты так быстро раскрыл дело с мертвым негром.

Курта Валландера покоробило, что шеф назвал сомалийца мертвым негром. Словно это было всего лишь мертвое тело, лежащее в грязи под брезентом. Но вступать в спор, естественно, не стал.

На Бьёрке была цветастая рубашка, купленная в Испании. Он уселся на шаткий стул у окна.

— Я хотел обсудить, что у нас с Ленарпом. Все материалы я прочитал. Много дыр. По-моему, тебе стоит передать дело Рюдбергу, а самому заняться Рюне Бергманом. Должен же он расколоться, в конце концов.

— А что думает Рюдберг?

— Я еще с ним не говорил.

— Лучше сделать наоборот. У Рюдберга больная нога, а там предстоит еще много беготни.

Что вообще-то было правдой. Однако дело было вовсе не в больной ноге Рюдберга.

Он хотел продолжить охоту сам.

Работа в полиции всегда предполагает взаимодействие, но эти убийцы — его, Валландера.

— Есть еще вариант. Бергманом займутся Сведберг и Ханссон, — предложил Бьёрк.

Валландер кивнул. Это ему на руку.

Бьёрк осторожно поднялся, боясь, что стул под ним сломается.

— Нужна новая мебель, — сказал он.

— Нужно больше полицейских, — ответил Валландер.

Когда Бьёрк ушел, Курт Валландер сел за машинку составлять подробный рапорт о задержании Рюне Бергмана и Вальфрида Стрёма. Он решил написать так, чтобы Аннет Бролин не к чему было придраться. На это ушло два часа. В четверть одиннадцатого он вынул из машинки последний лист, подписал и отнес рапорт Рюдбергу.

Рюдберг сидел у стола, вид у него был усталый. Когда Валландер вошел, он как раз закончил говорить по телефону.

— Я слышал, Бьёрк хотел нас разлучить, — сказал он. — Рад, что мне не придется возиться с Бергманом.

— Прочитай. — Валландер протянул ему рапорт. — И если у тебя нет возражений, отдай Ханссону.

— Сведберг уже пытался расколоть Бергмана с утра пораньше, — сообщил Рюдберг. — Молчит как рыба. Хотя сигареты совпадают. Та же марка, что и окурки с поля.

— Что там еще вылезет? — задумчиво произнес Валландер. — Кто стоит за всем этим? Неонацисты? Расисты, которых в Европе все больше? Это вообще непостижимо — выйти на дорогу и застрелить неизвестного человека только потому, что он черный?

— Не знаю, — сказал Рюдберг. — Но, похоже, с этим мы будем сталкиваться все чаще.

Валландер пошел в крыло, где размещалась прокуратура. Аннет Бролин была в суде. Он оставил букет девушке в приемной.

— У нее день рождения? — поинтересовалась она.

— Вроде того, — ответил Валландер.

В кабинете его дожидалась Кристина. Когда он проснулся утром, ее уже не было.

Она побывала в больнице. Успела поговорить и с врачом, и с куратором.

— Папе, кажется, получше, — рассказывала она. — Они не думают, что это хроническое слабоумие. Скорее всего, помрачение сознания было случайным. Мы договорились, что ему будут регулярно помогать на дому. Я зашла спросить, не отвезешь ли ты нас сегодня в двенадцать? Или дай мне твою машину.

— Конечно, отвезу, — сказал Валландер. — А кто будет ему помогать?

— Я должна встретиться с одной женщиной, она живет недалеко от папы.

Курт благодарно посмотрел на сестру:

— До чего же хорошо, что ты приехала! Мне одному нипочем бы со всем этим не справиться.

Договорились, что он подъедет в больницу сразу после двенадцати. Когда сестра ушла, Валландер прибрал на столе и положил перед собой папку с материалами следствия по делу убийства Юханнеса и Марии Лёвгрен. Папка была уже очень толстая. Пора снова браться за дело.

Бьёрк распорядился, что этим будут заниматься четверо, но поскольку Неслунд слег с гриппом, то сегодня у Рюдберга они собрались втроем. Мартинссон был молчалив и рассеян. Валландер все время вспоминал, как тот быстро и уверенно успокоил безутешную вдову в Хагехольме.

Начали с того, что еще раз тщательно просмотрели все материалы. Мартинссон раскопал кое-какие дополнительные сведения в базе данных Управления государственной полиции. Валландер придавал огромное значение этому медленному и тщательному осмыслению малейших деталей. Непосвященному подобная кропотливая возня показалась бы невыносимо скучной, но трое полицейских понимали, насколько она важна. Истина могла скрываться за самыми неприметными и, на первый взгляд незначительными подробностями.

Они выделили направления, с которых следовало начать.

— Ты должен заняться поездкой Лёвгрена в Истад, — сказал Валландер Мартинссону. — Нам нужно знать, каким образом он добирался сюда и как вернулся назад. Надо проверить, не было ли у него ячеек в других банках. Выяснить, что он делал в тот час, пока во втором банке был обед? Может быть, заходил в магазины, покупал что-то? Не видел ли его кто-нибудь?

— По-моему, Неслунд уже обзвонил банки, — ответил Мартинссон.

— Тогда позвони ему домой и спроси. Мы не можем ждать, пока он выздоровеет.

Решили, что Рюдберг поедет к Ларсу Хердину, а Курт Валландер — в Мальмё, поговорить с человеком по имени Эрик Магнуссон — как считал Йоран Буман, тайным сыном Юханнеса Лёвгрена.

— Остальное пока подождет, — сказал Валландер. — Начнем с этого. Встретимся в пять.

Прежде чем ехать в больницу, он позвонил Буману и поговорил с ним об Эрике Магнуссоне.

— Он работает в губернском муниципальном управлении, — сказал Йоран Буман, — правда не знаю кем. У нас выходные были тоже не сахар. Сплошные пьянки и драки, так что я ничего не успел по твоему делу.

— Я его найду, — успокоил коллегу Курт Валландер, — и позвоню тебе. Самое позднее — завтра с утра.

Сразу после полудня он поехал в больницу. Сестра ждала его в вестибюле, и они вместе поднялись на лифте в терапевтическое отделение, куда отца перевели после суточного наблюдения.

Выписку уже оформили, и отец ждал их на стуле в коридоре. В шляпе и с чемоданом, тем самым, с грязным нижним бельем и красками. А костюма Курт Валландер не узнал.

— Это я ему купила, — ответила Кристина на его молчаливый вопрос. — По-моему, прошлый он покупал лет тридцать тому назад.

— Как дела? — спросил отца Курт Валландер.

Отец печально смотрел ему прямо в глаза. Курт понял, что он пришел в себя.

— Очень хочу домой, — коротко сказал он и поднялся.

Курт взял его чемодан. Отец оперся на руку Кристины. Во время поездки в Лёдеруп он сидел с ней на заднем сиденье.

Валландер торопился в Мальмё. Он обещал вернуться к шести. Сестра осталась на ночь. Она попросила Курта купить чего-нибудь к ужину.

Отец немедленно переоделся в свою богемную блузу, и, не успели они оглянуться, он уже стоял перед мольбертом.

— Как ты думаешь, он справится, если к нему будет приходить помощница? — спросил Курт сестру.

— Посмотрим. Надо немного подождать.

Было уже около двух часов дня, когда Валландер, на скорую руку пообедав в мотеле в Сведале, притормозил у главного здания губернского муниципального управления в Мальмё. Он поставил машину и вошел в большую приемную.

— Я ищу Эрика Магнуссона, — сказал он женщине в окне.

Она отодвинула стеклянную перегородку:

— У нас их трое, насколько я знаю. А может быть, есть и еще. Вам которого надо?

Он вынул полицейское удостоверение.

— Я точно не знаю. Но он должен быть примерно пятидесятого года рождения.

— Тогда это должен быть Эрик Магнуссон с центрального склада. Двое других явно старше. А что он натворил?

Валландер улыбнулся ее любопытству:

— Ровным счетом ничего. Мне просто нужно задать ему несколько вопросов.

Она объяснила, как проехать на центральный склад. Валландер поблагодарил ее и вышел из здания.

Склад находился на северной окраине Мальмё, в районе порта Ольехамн. Он немного поплутал, пока нашел, что искал.

На двери было написано «Контора». Через большие стекла ему было видно, как желтые погрузчики неутомимо снуют вдоль бесчисленных полок.

В помещении никого не было. Он спустился по лестнице в подвальное помещение. Длинноволосый молодой человек грузил большие полиэтиленовые мешки с туалетной бумагой. Валландер подошел к нему.

— Я ищу Эрика Магнуссона, — сказал он.

Парень показал на погрузчик у дебаркадера, где разгружали фуру.

Первым, что бросилось Валландеру в глаза, были светлые волосы водителя погрузчика. Он подумал, что Марии Лёвгрен вряд ли могла прийти в голову мысль об иностранцах при виде этого блондина, душащего ее удавкой, и тут же с раздражением отбросил эту мысль. Опять он торопится с выводами.

— Эрик Магнуссон! — позвал он, стараясь перекричать шум двигателя.

Водитель поглядел на него вопросительно, потом выключил двигатель и спрыгнул на землю.

— Эрик Магнуссон?

— Да?

— Я из полиции. Мне надо минут пять с вами поговорить.

Валландер наблюдал за его реакцией. Удивлен. Но не больше. Естественное удивление.

— А в чем дело? — спросил он.

Валландер огляделся:

— Можем мы где-нибудь присесть?

Тот провел его за угол, где возле кофейного автомата стоял деревянный стол и несколько покосившихся скамеек. Валландер опустил в щель две кроны и взял кофе. Эрик Магнуссон ограничился порцией жевательного табака, которую сунул за щеку.

— Я из полиции Истада, — сказал Валландер. — У меня есть несколько вопросов, касающихся зверского убийства в Ленарпе, Вы читали об этом?

— По-моему, да. Но какое я имею к этому отношение?

Валландер мысленно задал себе тот же самый вопрос. Человек по имени Эрик Магнуссон не проявлял ни малейшего волнения по поводу прихода полиции к нему на работу.

— Знаете ли вы имя вашего отца?

Он наморщил лоб.

— Отца? У меня нет отца.

— У всех есть отец, — сказал Валландер.

— А у меня — нет. Во всяком случае, я его не знаю.

— И как же это вышло?

— Мать была не замужем, когда меня родила.

— И она никогда не говорила, кто отец?

— Нет.

— И вы никогда не спрашивали?

— Как бы не так! Я доставал ее, пока был пацаном. А потом плюнул.

— И что она говорила? — спросил Валландер.

Эрик Магнуссон поднялся и налил себе кофе.

— А почему это вы интересуетесь моим папашей? — спросил он. — Это он, что ли, пришил кого-то?

— Мы к этому вернемся. И все-таки что вам говорила мать?

— Каждый раз по-разному.

— Что значит — по-разному?

— То она сама не знает, кто мой отец. То какой-то коммивояжер, которого она больше в жизни не видела. То еще что-нибудь.

— И вы не проявили настойчивости?

— А что я мог? Раз не хочет говорить — значит, не хочет.

Курт Валландер задумался. Неужели парню в самом деле неинтересно, кто его отец?

— А у вас хорошие отношения с матерью?

— Что значит — хорошие?

— Вы часто встречаетесь?

— Иногда она звонит. Иногда езжу в Кристианстад. С отчимом у меня были отношения получше.

Валландер насторожился. Ни о каком отчиме Буман ему не говорил.

— Мать вышла замуж?

— Она с ним жила, пока я рос. Нет, замуж она не выходила. Но я все равно называл его папой. Они разъехались, когда мне было пятнадцать, и уже на следующий год я уехал в Мальмё.

— Как его зовут?

— Звали. Он умер. Разбился на машине.

— И вы уверены, что он не настоящий ваш отец?

— Таких разных, как мы с ним, поискать.

Валландер решил попробовать зайти с другой стороны:

— Человека, убитого в Ленарпе, звали Юханнес Лёвгрен. Это случайно не ваш отец?

Эрик Магнуссон поглядел на него с нескрываемым удивлением.

— Мне-то откуда знать? Это у матери надо спросить.

— Уже спрашивали. Она говорит, что нет.

— Спросите еще раз. Мне, понятно, интересно бы узнать, кто был мой папаша. Убит он или нет.

У Валландера не было причин не верить ему. Он записал его адрес и личный номер и поднялся.

— Может быть, мы еще позвоним, — сказал он.

Магнуссон опять полез в кабину погрузчика:

— Что до меня, хоть каждый день приезжайте. Привет мамаше, если увидитесь.

Валландер вернулся в Истад. Поставил машину и зашел в аптеку за бактерицидным пластырем. Аптекарша посмотрела на него с состраданием. Потом зашел в супермаркет и купил, как обещал сестре, продукты на ужин. Он уже двинулся было к машине, но вдруг передумал и направился в винный магазин. Там он купил виски, дорогой солодовый, хотя у него почти не оставалось денег.

В полпятого Валландер вернулся в управление полиции. Ни Рюдберга, ни Мартинссона еще не было. Он пошел в прокуратуру. Девушка в приемной улыбнулась ему:

— Она очень обрадовалась цветам.

— Она у себя?

Девушка покачала головой:

— До пяти в суде.

Он пошел назад и в коридоре натолкнулся на Сведберга.

— Что Бергман? — спросил он.

— Пока молчит. Но, кажется, начинает размякать. Слишком уж много улик. Криминалисты говорят, что убийство совершено из того самого дробовика.

— А их связи?

— Похоже, и Стрём и Бергман участвовали в самых разных расистских группах. Но вот была ли это их собственная инициатива или они выполняли чье-то задание, мы еще не знаем.

— То есть все довольны?

— Я бы так не сказал. Бьёрк без конца твердит, что настоящий убийца все еще не найден. Подозреваю, Бергмана хотят отмазать и свалить все на Стрёма. А тот уже ничего не скажет. Сам-то я думаю, что Бергман там главный.

— Интересно, это Стрём звонил мне по ночам? Я почти и не слышал его голоса, так что определить трудно.

Сведберг смотрел на него изучающе.

— И это значит?..

— Это значит, могут быть и другие, кто готов принять эстафету от Бергмана и Стрёма. Так сказать, поднять упавшее знамя. Убить кого-то еще.

— Я попрошу Бьёрка распорядиться, чтобы лагеря продолжалиохранять, — сказал Сведберг. — Кстати, было несколько звонков. Намекают, что лагерь в Истаде подожгли подростки.

— Не забывай про старика, получившего репой по голове.

— Что с Ленарпом? — спросил Сведберг.

Валландер ответил не сразу:

— Пока не знаю. Но мы впряглись опять на полную катушку.

Десять минут спустя Мартинссон и Рюдберг сидели у Валландера в кабинете. Рюдберг по-прежнему выглядел очень уставшим. Мартинссон был явно не в настроении.

— Как Лёвгрен добирался до Истада в пятницу пятого января — покрыто мраком, — сказал он. — Я потолковал с шофером рейсового автобуса. Он говорит, Юханнес и Мария Лёвгрен обычно ездили с ним, когда им нужно было в город. Вместе или поодиночке. Он совершенно определенно утверждает, что Юханнес после Нового года в его автобусе не ездил. Поездок в Ленарп на такси не зарегистрировано. Нюстрём говорит, что, если им куда-то было нужно, они пользовались автобусом. Лёвгрен, как мы знаем, был скуп.

— Старики каждый день вместе пили кофе, — сказал Валландер. — После обеда. И Нюстрёмы не могли не заметить, если Юханнес отправился в Истад или еще куда.

— В том-то и загадка, — вздохнул Мартинссон. — И она и он утверждают, что в этот день он в город не ездил. А мы точно знаем, что он заходил в два банковских отделения между половиной двенадцатого и четвертью второго. То есть он должен был отсутствовать три-четыре часа.

— Мистика, — кивнул Валландер. — Что ж, продолжай копать.

Мартинссон заглянул в свои заметки.

— Во всяком случае других банковских ячеек в городе у него нет, — сообщил он.

— Отлично, — сказал Валландер. — Это важно знать.

— А почему ты думаешь, что он не держал ячейку в Симрисхамне? — возразил Мартинссон. — Или в Треллеборге? Или в Мальмё?

— Сначала отработаем Истад. — И Валландер повернулся к Рюдбергу.

— Ларс Хердин упорно держится своей версии, — сказал Рюдберг, перелистав свой многострадальный блокнот. — Случайно весной 1979 года столкнулся с Лёвгреном и его дамой сердца в Кристианстаде, о том, что у них есть сын, узнал из анонимного письма.

— Он может описать женщину?

— Вряд ли. На худой конец, можно выстроить всех теток в шеренгу, чтобы он ткнул пальцем. Если она будет среди них, понятно.

— У тебя сомнения?

Рюдберг с плохо скрытым раздражением захлопнул блокнот.

— Концы с концами не сходятся, ты и сам понимаешь. Разумеется, надо проверить все версии, проследить все нити. Но я совершенно не уверен, что мы на верном пути. А злюсь потому, что иного пути не вижу.

Валландер рассказал о встрече с Эриком Магнуссоном.

— А почему ты не поинтересовался его алиби на ту ночь? — удивился Мартинссон.

Курт Валландер почувствовал, как между шишек и синяков на его лице проступает румянец.

Он просто-напросто забыл.

Но признаваться не стал:

— Я решил с этим подождать. Неплохо иметь повод повидаться с ним еще раз.

Малоубедительно, однако ни Рюдберг, ни Мартинссон возражать не стали.

Все замолчали, погрузившись в размышления, каждый в свои. Сколько же раз Валландер уже оказывался в подобной ситуации? Расследование вдруг замирает. Точно заартачившаяся лошадь — встала и ни в какую. И теперь придется тянуть и тащить вперед эту упирающуюся лошадь, пока та снова не пойдет своим ходом.

— Так что будем делать дальше? — спросил он, когда молчание стало невыносимым. И сам ответил: — Мартинссон, ты выяснишь, каким образом Лёвгрен попал в Истад и вернулся обратно, так что никто его не заметил. Это нам надо знать как можно скорее.

— У них на кухне стояла банка с чеками и квитанциями, — вспомнил Рюдберг. — Может быть, он что-нибудь покупал в ту пятницу? Может быть, его видел какой-нибудь продавец?

— А может, у него ковер-самолет в сарае, — мрачно усмехнулся Мартинссон. — Ладно, займусь.

— Потом родня, — продолжал Валландер. — Тут тоже надо все проверить.

Он нашел среди бумаг список знакомых и родственников Лёвгренов и протянул Рюдбергу.

— В среду стариков хоронят, — ответил тот. — В церкви Вилье. Терпеть не могу похороны, но на эти придется пойти.

— А я завтра поеду в Кристианстад, — сказал Валландер. — Йоран Буман считает, что Эллен Магнуссон говорит неправду.

Было уже почти шесть часов, когда они разошлись, решив встретиться завтра после обеда.

— Если Неслунд поправится, пусть займется украденной прокатной машиной, — распорядился Валландер. — А выяснили, что делает в Ленарпе эта польская семья?

— Муж работает на сахарном заводе в Юрдберге, — сообщил Рюдберг. — И у них, как ни странно, все бумаги оказались в порядке. О чем поляк, похоже, и сам не знал.

Валландер задержался у себя в кабинете. На столе лежала кипа бумаг, которые следовало хотя бы бегло просмотреть. Это были материалы следствия по делу о драке в новогоднюю ночь. Тут же лежала целая стопка рапортов о чем угодно — от сбежавших телят до перевернувшегося в штормовую ночь грузовика. В самом низу он нашел листок с уведомлением, что ему прибавили зарплату. Он прикинул в уме и усмехнулся. Он будет теперь получать аж на 39 крон больше. Полкило сыра, а сыр ему вреден.

В половине восьмого Валландер отложил последнюю бумажку и позвонил сестре в Лёдеруп, сказать, что выезжает.

— Мы тут уже умираем с голоду, — ответила Кристина. — Ты всегда допоздна работаешь?

Он захватил кассету с «Богемой» и направился к машине. Неплохо бы убедиться, конечно, что Аннет Бролин и в самом деле готова забыть про вчерашний вечер. Ладно, ничего, с этим можно подождать.

Кристина рассказала о женщине, которая будет помогать отцу по хозяйству. Крепкая, уверенная в себе тетка лет пятидесяти, никаких сомнений, что она справится, у сестры не было.

— Лучше и придумать нельзя, — заверила брата Кристина, встречая его в темном дворе.

— А что делает отец?

— Пишет, — пожала она плечами.

Пока сестра возилась на кухне, Курт сидел в мастерской на санках и наблюдал, как обрастает плотью осенний пейзаж. Отец, по-видимому, совершенно не помнил, что с ним случилось.

Надо чаще к нему заезжать, подумал Валландер. Не меньше трех раз в неделю, в одно и то же время.

После ужина они до одиннадцати играли в карты, потом отец пошел спать.

— Завтра я еду домой, — сказала Кристина. — Дольше задерживаться не могу.

— Спасибо, что приехала, — ответил Валландер.

Договорились, что наутро в восемь он отвезет ее в аэропорт.

— Из Скурупа билетов уже нет, придется лететь из Кристианстада, — объяснила сестра.

Валландера это устраивало как нельзя лучше — все равно завтра ему туда ехать.

В начале первого ночи Валландер открыл дверь своей квартиры на Мариагатан и налил себе большой стакан виски. Долго и с наслаждением лежал в ванне со стаканом в руке.

Он старался ни о чем не думать, но Рюне Бергман и Вальфрид Стрём все равно не давали ему покоя. Он пытался понять. И ни к чему не мог прийти, кроме уже не раз посещавшей его мысли: он не заметил, когда мир изменился. Он все еще живет и работает в прошлом, прежнем мире. И как ему научиться жить в этой новой, чуждой среде обитания? Как быть с тягостной неуверенностью, порождаемой этими колоссальными изменениями, к тому же происходящими так быстро?

Безжалостный расстрел ни в чем не повинного сомалийца. Это совершенно новый вид убийства.

А двойное убийство в Ленарпе — старое, как мир. Или нет? Невероятное зверство, удавка на тощей шее старухи…

Он не знал.

В полвторого он залез под одеяло. Одиночество в постели было хуже всего.

В следующие три дня ничего не произошло.

Неслунд вышел на работу и выяснил все об украденной машине. Мужчина и женщина, оба взломщики, приехали на гастроли в Сконе. Но в ночь убийства они были в пансионате в Бостаде, хозяин пансионата подтвердил их алиби.

Курт Валландер поговорил с Эллен Магнуссон — та решительно отрицала, что Юханнес Лёвгрен был отцом Эрика.

Он еще раз встретился с Эриком Магнуссоном и исправил свою ошибку — спросил, чем тот занимался в ночь убийства. Тот сказал, что проводил время с невестой, и оснований сомневаться в его словах не было.

Мартинссон так и не смог выяснить, как Лёвгрен добирался до Истада. Нюстрёмы твердо стояли на своем, так же как и водитель автобуса и владелец таксопарка.

Рюдберг ездил на похороны, где успел поговорить с девятнадцатью родственниками Лёвгрена.

Ничего, что указало бы направление для дальнейшего поиска.

На улице была нулевая температура. Ветер то стихал, то принимался дуть с новой силой.

С Аннет Бролин Валландер встретился в коридоре. Она поблагодарила за цветы, но он все равно не был уверен, простила ли она ему ту ночь.

Рюне Бергман продолжал молчать, хотя улики против него были неопровержимы. Пресса, радио и телевидение обсуждали иммиграционную политику. В Сконе пока было относительно спокойно, но в других лагерях по всей стране то и дело пылали кресты.

Валландер и трое его коллег, занимающихся убийством в Ленарпе, пытались отгородиться от всего этого. Они старались по возможности не говорить о том, что не имеет прямого отношения к расследованию. Но Валландер видел, что не он один ощущает растерянность и беспомощность перед этим новым, на глазах меняющимся обществом.

Мы живем так, будто оплакиваем потерянный рай, думал он. Словно тоскуем по временам, когда автоугонщики и взломщики сейфов учтиво приподнимали шляпы, когда мы приходили их брать. Но этого времени не вернешь, и было ли оно таким пасторальным, как теперь кажется, — тоже вопрос.

В пятницу 19 января как плотину прорвало.

Для Курта Валландера день начался плохо. В полвосьмого он приехал на своем «пежо» на техосмотр и еле-еле избежал запрета на эксплуатацию. Просмотрев протокол, он понял, что ремонт обойдется ему в несколько тысяч крон.

В полицию он приехал в дурном настроении.

Но не успел снять пальто, как в кабинет ворвался Мартинссон.

— Черт подери! Теперь я знаю, как Лёвгрен добирался в Истад и обратно.

Курт Валландер мигом забыл свои автомобильные передряги. Его охватил азарт.

— И никакой не ковер-самолет, — продолжал Мартинссон. — Его отвез туда трубочист. Он же и забрал его назад.

Ошеломленный Валландер опустился на стул.

— Какой еще трубочист?

— Трубочистных дел мастер Артур Лундин из Слимменге. Ханна Нюстрём вдруг вспомнила, что он у них работал пятого января. Он прочистил трубы и у тех и у других и потом уехал. Когда она сказала, что Лёвгренам он чистил трубы последними и уехал что-то около пол-одиннадцатого, я сразу насторожился. Я только что с ним говорил, он сейчас чистит трубы в поликлинике в Рюдсгорде. Оказалось, этот гордец не читает газет, не слушает радио и тем более не смотрит телевизор. Свободное время он посвящает самогону и кроликам. Он понятия не имел, что Лёвгренов убили. Но что Юханнес ехал с ним в Истад и обратно — это точно. А поскольку у него крытый пикап и Лёвгрен сидел сзади, ничего удивительного, что никто его не видел.

— Но должны же были Нюстрёмы видеть, когда он вернулся?

— А вот и нет! — торжествующе воскликнул Мартинссон. — В том-то и дело! Он попросил Лундина остановиться на дороге Веберёдсвеген, откуда проселком добрался до усадьбы, там не больше километра, причем подход к усадьбе с задней стороны. И если кто-то из Нюстрёмов и видел его там, то подумал, что он идет из конюшни.

Курт Валландер наморщил лоб.

— Как-то это странно.

— Лундин — человек на редкость искренний, — заверил Мартинссон. — Он сообщил, что Лёвгрен обещал ему четвертинку водки, если тот отвезет его назад. Так что он высадил Лёвгрена в Истаде, поехал по своим делам — у него были заказы в двух домах на окраине, а потом захватил того в оговоренное время. Потом тормознул на Веберёдсвеген, получил свою четвертинку, и был таков.

— Отлично, — сказал Валландер. — Время совпадает?

— До минуты.

— О портфеле спросил?

— Лундин припоминает, что какой-то портфель с ним был.

— Что-нибудь еще кроме портфеля?

— Говорит, вроде не было.

— А твой трубочистных дел чемпион не видел случайно, не встречался ли Лёвгрен с кем-нибудь в Истаде?

— Нет. Я спрашивал.

— Лёвгрен не говорил, зачем ему нужно в город?

— Ни слова.

— То есть вряд ли можно предположить, будто Лундин знал, что у его пассажира в портфеле двадцать семь тысяч крон?

— Вряд ли. Меньше всего Артур Лундин похож на грабителя. По-моему, он просто бобыль-трубочист. Совершенно счастлив со своими кроликами и самогоном, и больше ему ничего не надо.

Валландер задумался.

— А не мог Лёвгрен договориться о встрече с кем-нибудь на этом самом проселке? Портфеля же нет?

— Все может быть. Я вызову кинологов, и мы прочешем это место с собаками.

— И прямо теперь, — распорядился Валландер. — Может быть, за что-нибудь зацепимся.

Мартинссон вышел и в дверях чуть не столкнулся с Ханссоном.

— Минутка есть? — спросил Ханссон.

Валландер кивнул:

— Что с Бергманом?

— Молчит. Но ему не отвязаться. Это ведьма Бролин подписала ордер на продление содержания под стражей.

Нелестное замечание Ханссона Курт Валландер пропустил мимо ушей.

— А что ты хотел?

Ханссон сел на стул возле окна. Вид у него был озабоченный.

— Как ты знаешь, я ставлю на лошадок, — начал он. — Кстати, та лошадь, на которую ты рекомендовал мне поставить, вообще не дошла до финиша. Что у тебя за советчики?

Курт Валландер с трудом припомнил, что когда-то и в самом деле ляпнул что-то в кабинете Ханссона.

— Я просто пошутил, — сказал он. — Дальше.

— Я случайно узнал, что ты интересуешься Эриком Магнуссоном, который работает на складе губернского муниципального управления в Мальмё. Некоего Эрика Магнуссона часто видят в Егерсру на ипподроме. Он ставит крупно, довольно много проигрывает. Мне сказали, что он работает в муниципальном управлении.

Курт Валландер навострил уши:

— Сколько ему лет? Как он выглядит?

И, услышав описание Ханссона, понял, что речь идет именно о том человеке, с которым он уже дважды встречался.

— Говорят, у него большие долги, — добавил Ханссон. — А это всегда опасно.

— Превосходно! — сказал Валландер. — То, что нужно.

Ханссон встал.

— Кто его знает? Но тотализатор и наркотики — действие почти одинаковое. Если, конечно, играть не как я — просто ради удовольствия.

Валландер сразу вспомнил слова Рюдберга. Есть наркотики, вызывающие такую зависимость, что человек готов на все.

— Превосходно, — повторил он. — Просто превосходно.

И, минутку подумав, позвонил Йорану Буману. Повезло, тот был на месте.

— И что ты от меня хочешь? — спросил Буман, выслушав рассказ Валландера.

— Присмотрись к ней попристальнее, — сказал Валландер. — Не спускай с нее глаз.

— Я организую наблюдение.

Ханссона Валландер поймал на выходе.

— Долги, — сказал он. — Кому он должен?

Ханссон ответил не задумываясь:

— Есть один скобяной торговец в Тогарпе, который дает деньги взаймы. И если Магнуссон кому и должен, так это ему. Он фактически ростовщик, и многие из тех, кто играет в Егерсру, пользуются его услугами. Насколько я знаю, у него на службе несколько горилл. Они вышибают деньги из неаккуратных должников.

— Как его найти?

— Я же сказал, у него магазин скобяных товаров в Тогарпе. Такой маленький толстячок лет шестидесяти.

— Как его зовут?

— Ларсон. По прозвищу Кивок.

Валландер вернулся в кабинет. Поискал Рюдберга и не нашел. Эбба сказала, что он будет в десять — пошел к врачу.

— Что, приболел?

— Ревматизм, — сказала Эбба. — Ты же видишь, как он ковыляет.

Валландер решил не дожидаться Рюдберга, надел пальто и поехал в Тогарп. Скобяная лавка находилась в самом центре поселка. В витрине висело объявление о снижении цены на ручные тачки.

Он толкнул дверь. Зазвонил колокольчик, и из задней комнаты вышел человек. Он и в самом деле был очень маленьким и очень толстым. Никого, кроме них двоих, в магазине не было, и Валландер решил прямо перейти к делу. Он достал удостоверение и протянул его хозяину. Человек по прозвищу Кивок изучил его тщательно, но хладнокровно.

— Истад, — сказал он. — Чем обязан?

— Вам знаком человек по имени Эрик Магнуссон?

Тот, за прилавком, имел слишком богатый жизненный опыт, чтобы врать.

— Может быть, — ответил он. — А что?

— Когда вы с ним познакомились?

Дурацкий вопрос, подумал про себя Валландер. Даю пути к отступлению.

— Не помню.

— Но вы его знаете?

— У нас кое-какие общие интересы.

— Бега и тотализатор, к примеру?

— И это тоже.

Он был так самоуверен, что Валландер почувствовал раздражение.

— Тогда слушайте внимательно, — сказал он. — Я знаю, что вы даете деньги в рост азартным игрокам. Но сейчас я не спрашиваю, под какие проценты вы их даете. Будем считать, что сейчас меня не интересует незаконное ростовщичество, которым вы занимаетесь. Меня интересует совсем другое.

Человек по прозвищу Кивок глядел на него с любопытством.

— Я хочу знать, есть ли среди ваших должников некий Эрик Магнуссон. И если да, то сколько он вам должен.

— Ничего, — ответил тот.

— Ничего?

— Ни одного эре.

Провал, подумал Валландер. Версия Ханссона провалилась.

Но уже через секунду убедился, что все наоборот. Они наконец напали на верный след.

— Но, если вам угодно знать, он был в числе моих должников, — сказал Ларсон.

— И сколько он был должен?

— Прилично. Но он расплатился. Двадцать пять тысяч крон.

— Когда?

Ларсон быстро прикинул:

— Уже больше недели. В тот четверг.

Четверг, подумал Валландер. Одиннадцатое января. Три дня после убийства в Ленарпе.

— И как он отдал эти деньги?

— Пришел сюда и отдал.

— В каких купюрах?

— Тысячекроновые бумажки. И, по-моему, несколько пятисоток.

— Где у него были деньги?

— Где у него были деньги? — переспросил Ларсон.

— В сумке? В портфеле?

— В полиэтиленовой сумке.

— Он запоздал с уплатой?

— Ненамного.

— А случалось, что он отдавал деньги не вовремя?

— Бывало, мне приходилось ему напоминать.

— А вы не знаете, откуда у него деньги?

Кивок пожал плечами. В магазин зашел покупатель.

— А зачем мне это знать? У вас что-нибудь еще?

— Пока нет. Но, может быть, я еще позвоню.

И Курт Валландер пошел к машине.

Тепло, подумал он, еще теплее, почти жарко. Вот так, теперь он у нас в руках.

Кто бы мог подумать, что несчастная страстишка Ханссона принесет такую пользу?

Он ехал в Истад с ощущением счастливчика, выигравшего в лотерею. Наконец-то они взяли след.

Раз, два, три, четыре, пять, Эрик Магнуссон. Мы идем искать.

14

В пятницу 19 января Курт Валландер и его помощники работали до позднего вечера. Они были готовы к бою. Бьёрк сидел на каком-то бесконечном совещании, но согласился выделить в помощь ленарпской группе, как они себя теперь называли, Ханссона, освободив его от дела об убийстве в лагере беженцев. Неслунд был еще не совсем здоров, но он позвонил, что в понедельник придет.

В субботу и воскресенье все работали с прежним накалом. Мартинссон вернулся, прочесав с собаками проселок позади конюшни Лёвгрена. Они прошли все 1912 метров дороги, которая была проложена через пару небольших рощиц, разделяла два поля, принадлежащие разным хозяевам, а затем шла параллельно пересохшему ручью. Ничего особенно примечательного найдено не было, хотя они привезли с собой целый мешок разных предметов, вроде ржавого колеса от кукольной коляски, куска промасленной полиэтиленовой пленки, пустой пачки из-под заграничных сигарет и еще какой-то дряни. Все это послали в лабораторию, но Курт Валландер был почти уверен, что исследование ничего не даст.

Самым важным было решение установить постоянное наблюдение за Эриком Магнуссоном. Он снимал квартиру в старом районе города под названием Русенгорд. Поскольку Ханссон сказал, что в воскресенье в Егерсру бега, ему поручили вести наблюдение на ипподроме.

— Если проиграешься, оплачивать не будем, — неуклюже пошутил Бьёрк.

— Я предлагаю заполнить один билет на всех, — предложил Ханссон. — Тогда есть шанс, что наши усилия по расследованию этого дела вознаградятся.

Все понимали: следствие перешло в решающую фазу. Долго спорили, стоит ли дать Магнуссону понять, что его обложили. И Рюдберг и Бьёрк сомневались, но Валландер считал, что они ничего не потеряют, если тот обнаружит, что является объектом интереса полиции. То есть наблюдение, конечно, надо вести аккуратно, но вообще нет причин скрывать, что полиция настороже.

— Пусть понервничает, — сказал Валландер. — Если ему есть о чем беспокоиться, мы это увидим.

Три часа ушло на то, чтобы перелопатить все материалы следствия и попытаться найти среди них те, которые можно хотя бы косвенно связать с Эриком Магнуссоном. Найти ничего не удалось, но ничто не указывало и на то, что Эрик Магнуссон не мог находиться в ту ночь в Ленарпе, несмотря на его алиби, подтвержденное невестой. У Курта Валландера нет-нет да и возникало смутное беспокойство: неужели и этот след приведет в тупик?

Но больше всех сомневался Рюдберг. В состоянии ли человек в одиночку совершить двойное убийство?

— Что-то здесь указывает на то, что в этой бойне участвовал не один человек. Не могу от этой мысли отделаться, — признался он.

— А кто говорит, что у Эрика Магнуссона не было сообщника? — возразил Валландер. — Рассмотрим оба варианта.

— Если он совершил убийство, чтобы расплатиться с долгами, сообщник ему был ни к чему, — заметил Рюдберг.

— Знаю, знаю, — кивнул Валландер. — Но пошли дальше.

Мартинссон сгонял в Мальмё и привез фотографию Эрика Магнуссона. Он раздобыл ее в архиве губернского муниципального управления. Там он откопал брошюру, где управление рассказывает о своей многосторонней деятельности населению, которое, как предполагается, понятия не имеет, чем они там занимаются. Бьёрк сказал, что всем государственным и коммунальным учреждениям хорошо бы завести собственный отдел обороны, чтобы в случае необходимости втолковывать гражданам, какое колоссальное значение имеет именно их учреждение. Брошюру он полистал и полностью одобрил. К тому же на развороте возле своего желтого погрузчика улыбался Эрик Магнуссон в белоснежном комбинезоне.

Полицейские рассматривали его лицо и пытались сравнивать с черно-белыми фотографиями Юханнеса Лёвгрена. Среди прочих снимков был один, где Юханнес стоял около трактора на свежевспаханном поле.

Отец и сын? Водитель трактора и водитель погрузчика?

Курт Валландер никак не мог соединить две эти картинки: перед глазами стояло окровавленное лицо мертвого старика с отрезанным носом.

К одиннадцати вечера они разработали план действий.

Бьёрк уже ушел — он был непременным участником традиционных ужинов в местном гольф-клубе.

Решили, что Курт Валландер и Рюдберг в субботу еще раз съездят к Эллен Магнуссон в Кристианстад. Мартинссон, Неслунд и Ханссон будут посменно наблюдать за Эриком Магнуссоном, к тому же порасспросят с пристрастием его невесту насчет алиби. В воскресенье наблюдение надо будет продолжить, еще раз пройтись по всем материалам следствия. В понедельник Мартинссону придется, хочет он или нет, сесть за компьютер и проверить финансовые дела Эрика Магнуссона. Может быть, у парня есть и другие долги? Не был ли он раньше замешан в каких-либо преступлениях?

Курт Валландер попросил Рюдберга заняться тем, что они почему-то называли между собой «крестовый поход». Надо было попытаться произвольно комбинировать события и людей, на первый взгляд не имеющих к ним никакого отношения. При раскладывании такого пасьянса иногда выявлялись совершенно неожиданные и важные детали.

Рюдберг и Валландер вместе вышли на улицу, и только тут Валландер заметил, что Рюдберг очень устал. Он вспомнил, что тот с утра был у врача.

— Ну и как дела? — спросил он.

Рюдберг пожал плечами и пробормотал что-то невнятное.

— Нога?

— Что есть, то есть, — загадочно ответил Рюдберг, давая понять, что ему неохота продолжать разговор на эту тему.

Валландер пошел домой, налил себе стакан виски и поставил на журнальный столик, но пить не стал. Усталость взяла верх, он плюхнулся в постель и мгновенно уснул.

Ему приснился Стен Виден.

Они были вместе в опере. Певцы пели на незнакомом языке. Проснувшись, он не мог вспомнить, что это была за опера.

Но зато сразу вспомнил, о чем они говорили перед уходом с работы. Завещание Юханнеса Лёвгрена. Завещание, которого не существовало.

Рюдберг говорил с юристом по разделу наследства, нанятым дочерьми покойного. Это был опытный адвокат, его часто приглашали местные фермеры. Никакого завещания не было, так что все огромное и неожиданное наследство предстояло поделить между дочерьми.

Мог ли Эрик Магнуссон знать о богатстве Лёвгрена? Или покойный скрывал от него это так же, как и от жены?

Валландер встал с твердым намерением не отступать, пока точно не узнает, был ли Юханнес Лёвгрен отцом Эрика Магнуссона.

Он наспех позавтракал и в начале десятого уже был на работе, где сразу встретил Рюдберга. Мартинссон, просидевший в машине у дома Магнуссона в Русенгорде всю ночь, пока его не сменил Неслунд, оставил записку, что ничего особенного не заметил: Эрик Магнуссон сидел дома и все было тихо.

День выдался туманный, на рыжих полях все еще лежал седой ночной иней. Рюдберг понуро сидел в машине рядом с ним, не говоря ни слова. Лишь подъезжая к Кристианстаду, они перекинулись парой слов.

В половине одиннадцатого они были в кабинете Йорана Бумана. Вместе прочитали протокол вчерашней беседы Бумана с Эллен Магнуссон.

— На нее ничего нет, — сказал Буман. — Мы перетрясли все — и ее, и ее окружение. Вся ее биография уместится на одном листке бумаги. Тридцать лет работает в одной и той же аптеке. Пела какое-то время в хоре, но сейчас уже не поет. Постоянно берет книги в библиотеке. Отпуск проводит у сестры в Вемменхёге, за границу никогда не ездила, одежду практически не покупает. То есть жизнь ее до крайности однообразна, привычки неизменны до автоматизма. Самое загадочное в ее жизни — как она вообще ухитряется так жить.

Курт Валландер поблагодарил Бумана за помощь.

— А теперь мы сами этим займемся, — сказал он.

И они поехали домой к Эллен Магнуссон.

Когда она открыла дверь, Валландеру бросилось в глаза ее сходство с сыном. Он не мог определить, ждала ли она их прихода. Взгляд у нее был отсутствующий, будто она мысленно находилась где-то еще.

Валландер вошел в гостиную и огляделся. Она предложила кофе. Рюдберг отказался, а Валландер поблагодарил и сказал, что чашечку выпьет с удовольствием.

Каждый раз, входя в незнакомую квартиру, Курт Валландер словно открывал книгу, которую ему предстоит прочитать. Обстановка, картины на стене, абажуры, запахи — все это обложка. Вот теперь он начнет читать. Но квартира Эллен Магнуссон ничем не пахла, точно нежилая. Единственный запах — запах безнадежности. Тоскливого смирения. На блеклых обоях — цветная репродукция какой-то абстрактной картины. Тяжелая мебель. Аккуратно разложенные кружевные салфетки на раздвижном столе красного дерева. На крошечной полочке. — фотография ребенка на фоне куста роз. Единственная фотография сына — детская, подумал он. Как будто тот умер в детстве.

Рядом с гостиной была маленькая столовая. Он ногой толкнул полуоткрытую дверь и с изумлением увидел одну из картин своего отца.

Осенний пейзаж. Без глухаря.

Он рассматривал отцовскую картину, пока не услышал, что за его спиной звенит посуда.

Казалось, он видит ее первый раз в жизни.

Рюдберг сел на стул у окна. Надо будет как-нибудь его спросить, почему он всегда садится у окна.

И вообще откуда берутся привычки? Где их делают — и хорошие, и дурные?

Эллен Магнуссон налила ему кофе. Надо было приступать к делу.

— Йоран Буман из местной полиции был у вас и кое о чем спрашивал, — сказал Валландер. — Не удивляйтесь, если мы будем задавать те же самые вопросы.

— И вы не удивляйтесь, если получите те же самые ответы, — ответила она без улыбки.

И в этот момент Курт Валландер вдруг отчетливо понял, что сидящая перед ним женщина была тайной любовницей Юханнеса Лёвгрена и матерью его ребенка.

Теперь он знал это точно, хотя даже под дулом пистолета не смог бы объяснить, откуда пришло это знание.

И он решил солгать. Ложью добиться правды. Похоже, у Эллен Магнуссон нет никакого опыта в общении с полицией. Она наверняка считает, что полицейские докапываются до истины, используя в качестве инструмента правду, и только правду. Что она может солгать, а они — нет.

— Госпожа Магнуссон, — сказал Курт Валландер. — Мы знаем, что Юханнес Лёвгрен — отец вашего ребенка. И отрицать это бесполезно.

Она с испугом посмотрела на него. Отсутствующего выражения глаз как не бывало.

— Это не так, — сказала она.

Ложь — это мольба о пощаде, подумал Валландер. Скоро она расколется.

— Разумеется, это так, и вы знаете об этом так же хорошо, как и мы. Если бы Юханнеса Лёвгрена не убили, нам бы никогда не понадобилось вести этот разговор. И если вы не скажете нам правду сейчас, вам придется отвечать на этот вопрос в суде под присягой.

Все произошло быстрее, чем он ожидал.

Она потеряла самообладание.

— Зачем вам это знать?! — воскликнула она, и в голосе ее послышались рыдания. — Я ничего плохого не сделала! Почему человеку нельзя иметь свои тайны? Это мое личное, и я не хочу, чтобы копались в моем прошлом!

— Никто не запрещает вам иметь свои тайны, — раздельно произнес Валландер. — Но, пока совершаются убийства, мы будем искать убийц. И будем задавать вопросы. И нам нужен ответ.

Рюдберг неподвижно сидел на своем стуле у окна и устало смотрел на женщину.

Они выслушали ее рассказ. Какая тоска, думал Валландер. История жизни, разворачивавшаяся перед ним, была такой же тусклой и безнадежной, как покрытые инеем поля, которые они только что проезжали.

Дочери немолодых фермеров из Ингшо, ей удалось вырваться из крестьянской среды и выучиться на помощника провизора. Юханнес Лёвгрен появился в ее жизни, когда он зашел в аптеку, где она работала. Она даже помнит, что он покупал питьевую соду. Потом он приходил еще и еще, дожидался, пока она закончит работу.

Он говорил ей, что не женат. О том, что у него семья, она узнала только после рождения ребенка. Чувства ее давно умерли, но ненависти к нему она не испытывала. Он покупал ее молчание за деньги, которые присылал несколько раз в год.

Но сын вырос при ней. Ведь это ее сын.

— Что вы подумали, когда узнали, что Лёвгрен убит? — спросил Валландер, когда она закончила.

— Я верю в Бога, — сказала она. — И я думаю, что это справедливое возмездие.

— Возмездие?

— Сколько можно предавать? Он предал меня, своего сына, свою жену и дочерей. Он предал всех.

И скоро ей предстоит узнать, что убийца — ее собственный сын, подумал Валландер. Может ли она представить своего сына в виде архангела, исполняющего высший приговор? Вынесет ли она все это?

Он продолжал задавать вопросы. Рюдберг сменил позу. Из кухни послышался бой часов.

Когда они закончили, Валландер подумал, что теперь ему все ясно. Теперь он знал, кто были эта таинственная женщина и таинственный сын. Он знал, что она ждала денег в начале января, но Лёвгрен не приехал.

Но один ее ответ был для него неожиданностью.

Она никогда не давала лёвгреновских денег сыну. Она помещала их в банк. Он унаследует их только после ее смерти. Может быть, она боялась, что он их проиграет.

Но Эрик Магнуссон прекрасно знал, что Юханнес Лёвгрен его отец. Значит, он солгал. А зачем? Может быть, он знал и о том, что у Лёвгрена водились немалые деньги?

Рюдберг за все время беседы не проронил ни слова. И только когда они собрались уходить, он поинтересовался, часто ли она видится с сыном. Хорошие ли у них отношения, знакома ли она с его невестой.

Ответ прозвучал довольно уклончиво.

— Он уже взрослый, — сказала она. — У него своя жизнь. Но он добрый мальчик и навещает меня. И я, конечно, знаю, что у него есть невеста.

Неправда, подумал Валландер. Ни о какой невесте она и слыхом не слыхивала.

Они остановились пообедать в Дегерберге, в местной деревенской гостинице.

Рюдберг, похоже, немного оживился.

— Твой допрос можно использовать как пример в полицейской академии, — сказал он. — Просто здорово!

— Тем не менее я приврал. А это не приветствуется.

За едой они прикинули, что делать дальше. Оба считали, что надо дождаться более подробного досье на Эрика Магнуссона, изучить как следует и лишь потом пригласить его на допрос.

— Ты думаешь, это он? — спросил Рюдберг.

— Уверен. Сам или с сообщниками.

— Может, ты и прав.

Они вернулись в Истад в четверть четвертого. Неслунд приехал из Мальмё, где вел наблюдение за Эриком Магнуссоном, и сидел теперь в своем кабинете, беспрерывно чихая. В двенадцать часов его сменил Ханссон.

До обеда Эрик Магнуссон зашел в табачную лавку и заполнил несколько лотерейных билетов. Потом купил себе башмаки и вернулся домой.

— Как по-твоему — он что-то почуял? — спросил Курт Валландер.

— Кто его знает, — сказал Неслунд. — Иногда похоже, что да. А может, мне только кажется.

Рюдберг уехал домой, а Валландер заперся в кабинете. Он рассеянно перебирал кучу бумаг, которую кто-то положил ему на стол.

Сосредоточиться не удавалось.

Рассказ Эллен Магнуссон не шел из головы.

Вот и у меня жизнь такая же беспросветная, подумал он. Надо уехать куда-нибудь на неделю. У меня полно переработок. Возьму неделю и буду заниматься только собой. Семь дней. За семь дней можно стать другим человеком.

Можно поехать в какой-нибудь санаторий, где помогут избавиться от лишнего веса. Но мысль эта показалась ему отвратительной. Лучше взять машину и поехать на юг.

В Париж. Или в Амстердам. В голландском Арнеме есть знакомый полицейский, с которым они подружились на семинаре по наркотикам. Может, стоит его найти?

Но сначала убийство в Ленарпе. Следующая неделя — только убийство в Ленарпе.

Потом можно решать, куда поехать.

В четверг 25 января Эрика Магнуссона привезли на допрос. Его взяли около дома, где он жил. Задержание проводили Рюдберг и Ханссон. Валландер сидел в машине и наблюдал. Дело было утром, Магнуссон шел на работу. Поскольку первый допрос по закону следовало проводить так, чтобы не навлекать на допрашиваемого ненужных подозрений, Валландер дал Магнуссону возможность позвонить на работу и придумать какое-нибудь оправдание своего отсутствия.

На допросе присутствовали Бьёрк, Валландер и Рюдберг. Валландер задавал вопросы, а Бьёрк и Рюдберг сидели поодаль.

За последние несколько дней они почти уверились в том, что двойное убийство в Ленарпе совершил Эрик Магнуссон. У него были огромные долги. Несколько раз он едва избежал расправы за невозвращенные займы. На бегах в Егерсру Ханссон видел, что Магнуссон делает огромные ставки. Видимо, парень стоит на краю финансовой катастрофы.

В прошлом году его подозревали в ограблении банка в Эльслёве, но доказать ничего не смогли. Имелись данные, что он причастен к контрабанде наркотиков. Его невеста, в настоящее время безработная, неоднократно привлекалась за наркотики, а однажды попалась на мошенничестве с почтовыми переводами. Несмотря на долги, иногда у него водились большие деньги. Деньги, в сравнении с которыми его зарплата казалась ничтожной.

Это утро должно было стать решающим. Валландер проснулся с ощущением боевой готовности.

А на следующий день, в пятницу 26 января, он убедился, что налицо очередная ошибка.

Предположение о том, что Эрик Магнуссон убийца или один из убийц, разлетелось вдребезги. Тупиковая версия. Уже в четверг после обеда он понял, что Магнуссона нельзя обвинить в убийстве по той простой причине, что он его не совершал.

Его алиби подтвердила мать невесты, пожилая дама, сомневаться в искренности которой не было ни малейшего повода. Она плохо спит по ночам. В ночь убийства Эрик Магнуссон мирно храпел в ее квартире.

Деньги, которые он вернул ростовщику в Тогарпе, он выручил от продажи машины, подержанного «крайслера», и покупатель, плотник из Ломмы, подтвердил, что он заплатил тысяче- и пятисоткроновыми купюрами.

Почему Эрик Магнуссон солгал, что не знает своего отца, парень объяснил очень просто: он сделал это ради матери, он был уверен, что та не хочет, чтобы стало известно, что его отец — Юханнес Лёвгрен. Когда Валландер рассказал ему, что у Лёвгрена было большое состояние, он искренне удивился.

И вот опять нуль.

Когда Бьёрк предложил отвезти Магнуссона домой и исключить его из числа подозреваемых, никто не возражал. Курт Валландер испытывал тягостное чувство вины: ведь это он завел следствие в тупик. Только Рюдберг выглядел невозмутимым. Впрочем, он с самого начала сомневался, что они на верном пути.

Расследование рухнуло. Остались одни руины. Надо начинать все сначала.

В ту же ночь повалил снег.

А в ночь на субботу 27 января разразилась настоящая снежная буря.

Через несколько часов трасса Е-14 была полностью блокирована. Снег шел шесть часов без перерыва. Снегоочистители не справлялись, дорогу заносило прямо на глазах.

В течение суток полиция только тем и занималась, что не позволяла общей неразберихе перерасти в окончательный хаос. Потом снегопад прекратился так же внезапно, как и начался.

Тридцатого января Курту Валландеру исполнилось сорок три. Он отпраздновал день рождения тем, что назначил себе здоровую диету и вновь начал курить. К его большой радости, вечером позвонила Линда. Она была в Мальмё. Сказала, что едет в Стокгольм учиться. Обещала навестить его перед отъездом.

Курт Валландер бывал у отца, как и решил, трижды в неделю. Сестре он написал, что женщина, помогающая отцу по хозяйству, совершила чудо. Помрачение сознания, толкнувшее его на ночную прогулку в Италию, больше не возникало. Регулярное присутствие женщины в доме стало для отца спасением.

Через несколько дней после дня рождения он позвонил Аннет Бролин. Еще раз извинившись за тот вечер, он предложил показать ей Сконе зимой. Она согласилась, и в воскресенье 4 февраля он прокатил ее на машине по окрестностям, показав наиболее примечательные места — знаменитые мегалиты — «Камни Але» — и построенный в начале шестнадцатого века замок Глимменгехус. Потом они ужинали на постоялом дворе в Хамменхёге, и Курту начало уже казаться, что это не он, а кто-то другой пытался в пьяном виде ее облапить.

Однако недели шли, а расследование стояло на месте. Мартинссон и Неслунд получили другое задание, но Валландеру и Рюдбергу дали возможность сосредоточиться на убийстве в Ленарпе.

Как-то ясным, совершенно безветренным холодным днем в середине февраля к Валландеру пришла дочь Юханнеса и Марии Лёвгрен, та, что жила в Гётеборге. Она приехала установить камень на могиле родителей. Валландер сообщил ей, что они все еще не могут выйти на след убийц. На следующий день он поехал на кладбище и постоял у черного камня с золотой надписью.

Февраль ушел на то, чтобы расширить и углубить зону поисков. Рюдберг, молчаливый и замкнутый, заметно страдал от боли в ноге. Он в основном сидел на телефоне, в то время как Валландер мотался как угорелый. Они проверили все отделения всех банков в Сконе. Дополнительных ячеек у Лёвгрена не обнаружилось. Валландер поговорил не менее чем с двумя сотнями родственников и знакомых Юханнеса и Марии Лёвгрен. Он бесконечно пересматривал материалы дела, возвращался к давно пройденным этапам, он доставал старые протоколы и читал их снова и снова. Ничего.

Как-то холодным февральским вечером он посадил в машину Стена Видена и отвез его в Ленарп. Они долго стояли на конюшне, наблюдая, как кобыла управляется с охапкой сена. Похоже, лошади известна какая-то тайна. По пятам за ними ходил новый хозяин кобылы — Нюстрём, получивший ее в подарок от дочерей покойных соседей.

Дом Лёвгренов стоял заколоченный. Усадьбу выставили на продажу, документы передали риелтору. Валландер стоял на ветру и смотрел на кухонное окно. Вместо стекла желтел кусок фанеры. Попытка возобновить контакты со Стеном Виденом, прерванные на одиннадцать лет, натолкнулась на полное равнодушие старого приятеля. Валландер отвез его домой. Он понял, что их дружбе пришел конец.

Закончилось предварительное следствие по делу об убийстве сомалийского беженца, и Рюне Бергман предстал перед судом в Истаде. Журналисты осаждали здание суда. Хотя было уже доказано, что стрелял Вальфрид Стрём, Бергман обвинялся в соучастии в убийстве. Судебные психиатры признали его полностью вменяемым.

Курт Валландер выступал свидетелем и несколько раз слушал, как Аннет Бролин ведет допросы и выступает в прениях. Рюне Бергман уже не молчал, как раньше, хотя вытянуть из него что-то было нелегко. На судебных заседаниях стало известно о существовании нелегальной расистской организации с идеологией, близкой к ку-клукс-клану. Рюне Бергман и Вальфрид Стрём действовали на свой страх и риск, но связи их с этой организацией были несомненными.

Валландер не мог избавиться от мысли, что Швеция на пороге серьезнейших перемен. И в какие-то моменты невольно соглашался с аргументами против приема беженцев, зазвучавшими в СМИ в связи с судебным процессом. Знает ли правительство и Иммиграционное управление, что за люди приезжают в Швецию? Кто из них в самом деле беженец, а кто — просто авантюрист или, хуже того, преступник? Как их различают?

Долго ли может продолжаться такая неразборчивая благотворительность? Пока не разразится полный хаос? Существуют ли какие-то пределы?

Пытаясь разобраться во всем этом, он вдруг осознал, что, как и многие другие, разделяет общую смутную тревогу. Тревогу перед неизвестностью, страх перед чужим.

В конце февраля суд закончился. Рюне Бергман получил большой срок. Ко всеобщему удивлению, он не стал обжаловать приговор. Приговор вступил в силу.

Снег больше не выпадал. Как-то ранним утром в начале марта он пригласил Аннет Бролин прогуляться по побережью. Птичьи стаи возвращались домой из дальних стран, где светит Южный Крест. Валландер вдруг взял спутницу за руку, и она ее не отдернула. Во всяком случае, сделала это не сразу.

Ему удалось сбросить четыре килограмма. Но он понял, что вряд ли уже будет таким поджарым, как тогда, когда Мона ушла от него.

Они иногда говорили с Моной по телефону. Курт Валландер чувствовал, что ревность понемногуиспаряется. И шоколадная красотка, долго являвшаяся ему во сне, больше не показывалась.

В марте Сведберг снова подал заявление о переводе обратно в Стокгольм. Рюдберг уже две недели лежал в больнице. Поначалу все думали, что дело в его ноге. Но Эбба рассказала ему по секрету, что у Рюдберга рак. Откуда она это знает и что за форма рака — выяснить не удалось. Когда Валландер навестил его, Рюдберг сказал, что лег на плановое обследование. Подозрительное пятнышко на рентгеновском снимке, возможно, язва толстого кишечника.

Валландеру стало невыносимо грустно при мысли, что Рюдберг тяжело болен. А сам он продолжает заниматься делом о двойном убийстве с нарастающим чувством безнадежности. В отчаянии он шваркнул папку с материалами о стену. Долго сидел, опустив руки, и смотрел на бумаги, разлетевшиеся по всему полу. Потом ползал на коленях, собирая и сортируя протоколы. Надо было все начинать сначала.

Чего-то я не вижу, думал он. Где-то прячется разгадка, а я ее не вижу. Какая-то подробность — деталь, ключ, который надо повернуть. А куда повернуть? Влево? Вправо?

Иногда он звонил Йорану Буману. Хотелось облегчить душу. Тот помогал ему с этим делом по собственному почину. Собрал, например, все сведения о Нильсе Веландере и других возможных подозреваемых. Два дня подряд Валландер вел долгие разговоры с Ларсом Хердином, но не продвинулся ни на йоту.

В середине марта ему удалось уговорить Аннет Бролин поехать с ним в оперу в Копенгаген. По пути назад она терпеливо выслушивала его жалобы на одиночество и заброшенность. Но, когда он сказал, что любит ее, она сменила тему разговора.

В субботу и воскресенье 17 и 18 марта у него гостила Линда. Она приехала одна, кенийского друга с ней не было, и Валландер встретил ее на станции. Эбба накануне прислала свою приятельницу, чтобы та как следует прибралась у него в квартире. Вдруг показалось, что он вновь обрел дочь. Они съездили к морю, пообедали в парке Лилла Вик, а потом сидели дома и до пяти утра разговаривали. На следующий день они отправились к отцу, и он забавлял их веселыми историями про Курта Валландера, когда тот был маленьким.

Рано утром в понедельник Валландер проводил дочь на поезд. Похоже, утраченное доверие понемногу восстанавливалось.

Он сидел в кабинете и в тысячный раз просматривал материалы дела, как вдруг без стука вошел Рюдберг. Сел на свой излюбленный шаткий стул у окна и без предисловий объявил, что ему поставили диагноз — рак предстательной железы. Теперь он надолго ложится в больницу для облучения и химиотерапии, но успех вовсе не гарантирован. Ради всего святого, никаких охов и вздохов. Он зашел только для того, чтобы напомнить о последних словах Марии. И об удавке. После этого он поднялся, крепко пожал Валландеру руку и так же неожиданно ушел.

Валландер остался один. Ему было очень жаль Рюдберга. Но надо продолжать расследование. Теперь он остался один — Бьёрк посчитал, что этого достаточно, в полиции накопилось много других дел.

Но в марте ничего не прояснилось. В апреле тоже.

Сведения о состоянии здоровья Рюдберга, которые он получал от Эббы, были малоутешительными. Ему то становилось лучше, то снова хуже.

В начале мая Валландер пошел к Бьёрку и попросил освободить его от этого дела. Но Бьёрк отказал. До отпуска, сказал он, а там посмотрим.

И теперь Валландер мучительно пытался зайти то с одного конца, то с другого. Он перекладывал и комбинировал протоколы, пытаясь вдохнуть в них жизнь. Но те оставались холодными, словно камни.

В начале июня он сменил машину. Теперь вместо «пежо» у него был «ниссан». 8 июня он взял отпуск и отправился к дочери в Стокгольм.

Они поехали путешествовать на машине, доехали аж до Нордкапа в Норвегии.

Герман Мбойя уехал в Кению и должен был вернуться только в августе.

В понедельник 9 июля Курт Валландер вышел на работу.

Бьёрк ушел в отпуск и оставил распоряжение — продолжать следствие по делу об убийстве до августа, пока сам Бьёрк не вернется. Тогда они решат, как быть дальше.

Эбба сказала, что Рюдбергу намного лучше. Похоже, врачам удалось справиться с болезнью.

Во вторник 10 июля стояла прекрасная погода. В обеденный перерыв Валландер отправился прогуляться по городу. Зашел в магазин и решил, что в ближайшие дни все же купит новый музыкальный центр.

Потом он вспомнил, что у него в бумажнике лежит несколько норвежских купюр, оставшихся после путешествия на Нордкап. Он зашел в отделение Фёренингсбанка и встал в очередь к единственной открытой кассе.

Женщину в окошке он не знал. Это была ни Бритта-Лена Будэн, девушка с потрясающей памятью, ни кто-то другой из тех, с кем он встречался зимой. Наверное, временно взяли кого-то на время отпусков.

Мужчина, стоявший перед ним, снимал со счета большую сумму.

Интересно, зачем тому так много наличных денег? Пока мужчина считал купюры, Валландер рассеянно прочитал его имя на водительском удостоверении, лежавшем на окошке.

Подошла очередь Валландера. За спиной он слышал, как какие-то туристы оживленно болтают то ли по-итальянски, то ли по-испански.

А когда он вышел на улицу, его вдруг осенило. Он встал как вкопанный.

Потом вернулся в банк и подождал, пока туристы обменяют деньги. Потом показал кассирше полицейское удостоверение и спросил, улыбаясь, где он может найти Бритту-Лену Будэн.

— По-моему, она у родителей в Симрисхамне, — ответила кассирша. — Будет через две недели.

— Будэн, — сказал он. — Это фамилия ее родителей?

— У ее отца там заправка. «Статойл», по-моему.

— Спасибо, — снова улыбнулся Курт Валландер. — Мне просто надо задать ей несколько вопросов.

— А я вас узнала, — улыбнулась кассирша. — Подумать только, никак не удается найти этих убийц.

— Да, — сказал Валландер. — Просто ужас.

Он почти бегом вернулся в управление, прыгнул в машину и рванул в Симрисхамн. От отца Бритты-Лены он узнал, что она с друзьями на пляже в Сандхаммарене. Найти их удалось не сразу. Компания нашла себе местечко поодаль за дюной. Они играли в трик-трак и с удивлением посмотрели на подошедшего Валландера.

— Я бы не стал вас беспокоить, если бы это не было так важно, — извинился он.

Бритта-Лена поднялась с песка. На ней был такой купальник, что лучше бы его вообще не было. Валландер смущенно отвел глаза. Они сели немного поодаль, чтобы им не мешали.

— Давайте-ка вернемся к тому дню в январе, — сказал Валландер. — Я хочу, чтобы вы вспомнили, был ли кто-то с Юханнесом Лёвгреном.

— Нет, — отвечала она, — он был один.

И он знал, что так оно и было. Память у нее феноменальная!

— Подумайте еще, — сказал он. — Юханнес вышел из банка, дверь за ним закрылась. Что было дальше?

Ее ответ был быстрым и уверенным:

— Дверь за ним не закрылась.

— Вошел клиент?

— Двое.

— Знакомые вам?

— Нет.

Следующий вопрос он задал с внутренней дрожью.

— Незнакомые, потому что это были иностранцы?

Она удивленно посмотрела на него:

— А вы откуда знаете?

— Я и не знал. До этого момента.

— Двое мужчин. Довольно молодые.

— Что они хотели?

— Поменять деньги.

— А какая валюта?

— Доллары.

— Они говорили по-английски? Американцы?

Она покачала головой:

— Нет. Не по-английски. Я не знаю, что это был за язык.

— Что было дальше? Попробуйте увидеть все это еще раз.

— Они подошли к моему окну.

— Оба?

Бритта-Лена задумалась. Теплый ветер шевелил ее волосы.

— Один подошел к окну и положил деньги. По-моему, сто долларов. Я спросила, хочет ли он их поменять, и он кивнул.

— А что делал другой?

Она опять задумалась.

— Он что-то уронил на пол, нагнулся и поднял. Должно быть, перчатку.

Валландер отступил на шаг назад.

— Представьте, Юханнес Лёвгрен только что вышел, — сказал он. — У него в портфеле большая сумма наличными. Что он еще получил?

— Квитанцию.

— Он положил ее в портфель?

Она в первый раз заколебалась:

— Наверное.

— А если нет? Оставил ее в банке?

— Нет. В окне ее не было. В этом я уверена. Потом там убирали, и ничего такого им не попалось.

— А могла квитанция упасть на пол?

— Наверное, могла.

— И тот, другой, мог нагнуться за ней?

— Думаю, мог.

— А что было написано на квитанции?

— Сумма. Имя получателя. Адрес.

У Валландера перехватило дыхание:

— Адрес? Вы уверены?

— Он сам заполнял расходный ордер. Я помню, он написал адрес, хотя это и не требуется.

Курт Валландер вернулся чуть назад.

— Итак, Лёвгрен получает свои деньги и выходит из банка. В дверях он сталкивается с двумя неизвестными. Один из них нагибается и поднимает с полу перчатку, а может быть, и расходный ордер, на котором написано, что Юханнес Лёвгрен только что снял со счета двадцать семь тысяч крон. Я все правильно говорю?

Только теперь до нее дошло.

— По-вашему, это они?

— Не знаю, — сказал он. — Подумайте еще раз.

— Я поменяла им доллары. Он положил деньги в карман, и оба ушли.

— Сколько времени это заняло?

— Минуты три-четыре. Не больше.

— Копию квитанции на обмен полагается хранить?

Она кивнула.

— Я сегодня менял деньги в банке. Меня попросили назвать только мое имя. А те, двое, сообщили свой адрес?

— Может быть. Я не знаю.

Курт Валландер кивнул. Уже теплее.

— Ну у вас и память! — сказал он. — А когда-нибудь после вы их видели?

— Нет. Больше ни разу.

— А узнали бы их на улице?

— Думаю, что да. Скорее всего.

Курт Валландер на секунду задумался:

— Может быть, вам придется на несколько дней прервать свой отпуск.

— А мы завтра собирались на Эланд!

Он тут же принял решение.

— Нет, завтра вы не можете ехать на Эланд. И послезавтра. — Он поднялся и стряхнул песок: — Сообщите родителям, где вас найти.

Она поднялась, чтобы вернуться к друзьям.

— Можно, я им расскажу?

— Пока нет. Придумайте что-нибудь. Вы сумеете.

В четыре часа Валландер рассматривал квитанцию на обмен валюты. Подпись неразборчива. Адрес не указан.

Почему-то он не ощутил разочарования. Наверное, потому, что теперь точно знал, как все произошло.

Прямо из банка он поехал к Рюдбергу.

Рюдберг сидел на балконе. Он сильно похудел и был очень бледен. Курт сел рядом и рассказал ему о своем открытии.

Рюдберг задумчиво слушал.

— Наверное, ты прав, — сказал он, когда Валландер замолчал, — так оно все и было.

— Вопрос только, как их найти, — сказал Валландер. — Туристы. Случайно в Швеции. Больше чем полгода назад.

— Может быть, они все еще здесь. Как беженцы. Или уже получили вид на жительство.

— С чего начать?

— Не знаю, — сказал Рюдберг. — Но ты что-нибудь придумаешь.

Они долго, часа два, сидели на балконе. Потом Валландер пошел к машине. Тепло, еще теплее.

15

Последующие дни Курт Валландер запомнил навсегда. Все понемногу начало вставать на свои места. Исходным пунктом стало то, что запомнила удивительная Бритта-Лена Будэн, плюс неразборчивая подпись на квитанции. Теперь у него был вполне правдоподобный сценарий, и в этот сценарий прекрасно укладывались предсмертные слова Марии Лёвгрен. И необычный узел на удавке. В тот же самый вечер, после разговора с Бриттой-Леной на песчаном пляже Сандхаммарен, он поехал к Бьёрку, буквально вытащил того из-за обеденного стола и выцарапал обещание подключить к следствию Ханссона и Мартинссона. Заглохшее было расследование вновь набирало обороты.

С утра в среду 11 июля, еще до открытия отделения Фёренингсбанка, они провели следственный эксперимент. Бритта-Лена села на свое место, Ханссон изображал Лёвгрена, а Бьёрку и Мартинссону достались роли иностранцев, пришедших обменять свои доллары. Валландер упрямо настаивал, чтобы все было точно так, как и полгода назад. Директор отделения с определенным беспокойством наблюдал, как Бритта-Лена передает 27 тысяч крон в крупных купюрах в руки Ханссона и как тот прячет их в старый портфель, который они одолжили у Эббы.

Курт Валландер стоял в сторонке и внимательно наблюдал за происходящим. Дважды он просил повторить спектакль, после того как Бритта-Лена вдруг припоминала, что какие-то детали не сходятся.

Задача состояла в том, чтобы дополнительно стимулировать редкостную память девушки. Вдруг там откроется еще какая-нибудь маленькая кладовочка?

Наконец Бритта-Лена покачала головой. Больше ей добавить нечего.

Курт Валландер попросил ее отложить путешествие на Эланд еще на несколько дней и предложил просмотреть фотографии преступников-иностранцев, по разным причинам угодившим в сети шведской полиции. Но это ничего не дало, и он посадил ее на самолет в Норчёпинг. После восемнадцати часов непрерывного разглядывания портретов из огромного фотоархива Иммиграционного управления она вернулась в аэропорт Стуруп, где ее уже ждал Курт Валландер. Поездка в Норчёпинг оказалась безрезультатной.

Следующим шагом было подключение Интерпола. Схему убийства заложили в компьютер, и в европейских центрах Интерпола провели сравнительный анализ криминального почерка. Но ничего обнадеживающего пока не обнаружили.

Пока Бритта-Лена разглядывала бесчисленные фотографии, Валландер трижды и подолгу беседовал с трубочистом Артуром Лундином. Они восстанавливали поездки в Истад и обратно, минута за минутой, еще и еще раз уточняли, как все происходило. Картина обрастала подробностями. Иногда он заезжал к Рюдбергу, тот по-прежнему почти все время проводил на балконе. Выглядел он бледным и усталым, и, хотя утверждал, что эти визиты его ничуть не беспокоят, все равно Курта Валландера каждый раз мучила совесть.

Аннет Бролин возвратилась из отпуска, который проводила с мужем и ребенком в Греббестаде на западном побережье. В Истад она приехала с семьей, поэтому Валландер доложил ей о прорыве в следствии самым официальным тоном.

Но после первой бурной недели дело опять застопорилось. Валландер сидел, уперевшись взглядом в составленную им подробную схему преступления. Опять они застряли.

— Не спеши, — сказал Бьёрк. — Интерполовское тесто подходит не скоро.

Курт Валландер скривился: сравнение ему не понравилось.

Хотя Бьёрк, пожалуй, и прав.

Когда Бритта-Лена вернулась с Эланда и вышла на работу, он выпросил для нее у руководства банка несколько свободных дней. Они объездили все лагеря беженцев в окрестностях Истада, съездили даже в плавучий лагерь в Мальмё. Нет, никого похожего на тех двоих она не увидела.

Курт Валландер добился, чтобы из Стокгольма прислали полицейского художника.

Несмотря на бесчисленные попытки, Бритте-Лене не удалось восстановить облик преступников. Она отвергала все предлагаемые художником версии.

Валландер был близок к отчаянию. Бьёрк заставил его отпустить Мартинссона на другое задание, и теперь Ханссон был его единственным помощником.

В пятницу 20 июля он уже готов был сдаться.

Поздно вечером он написал докладную записку с предложением заморозить расследование за отсутствием новых материалов, позволяющих его продолжить.

Записку он положил на стол, решив, что в понедельник утром передаст ее Бьёрку и Аннет Бролин.

В субботу и воскресенье он ездил на Борнхольм. Было ветрено и дождливо, к тому же он чем-то отравился в ресторане на пароме. Его тошнило, и воскресный вечер он провел в постели, то и дело выбегая в туалет.

Утром полегчало. Но все равно какое-то время он размышлял, не остаться ли дома — уж очень хотелось поваляться в постели.

Но потом он переломил себя, поднялся и пошел на работу. У Эббы был день рождения, и она пригласила его на торт. Было почти десять утра, когда он решил еще раз перечитать свою докладную. И уже встал, чтобы идти к Бьёрку, когда зазвонил телефон.

Это была Бритта-Лена.

Она говорила свистящим шепотом:

— Они явились. Скорее сюда!

— Кто явился? — переспросил Валландер.

— Те, что меняли деньги. Вы что, не понимаете?

В коридоре он налетел на Нурена, тот только что вернулся после дорожного патрулирования.

— Едем со мной! — крикнул Валландер.

Нурен жевал бутерброд.

— Что за черт? — спросил он с набитым ртом.

— Потом объясню. Быстро!

Нурен еще не успел дожевать свой бутерброд, когда они подкатили к банку. Валландер проскочил на красный свет, а под конец срезал путь проехав по газону. Но они все равно опоздали. Те уже скрылись. Бритта-Лена от испуга не догадалась попросить кого-нибудь проследить за ними.

Однако ей хватило присутствия духа, чтобы включить видеокамеру. Валландер сравнил подписи на квитанциях. По-прежнему неразборчиво, но сомнений нет — та же подпись. Адреса не было.

— Какая же вы молодец! — с чувством сказал он Бритте-Лене, которая стояла рядом и тряслась от пережитого страха. — А что вы сказали им, когда пошли звонить?

— Пошла за печатью.

— Они ничего не заподозрили?

Она покачала головой.

— Какая же вы молодец! — повторил он. — Все сделали правильно.

— Теперь вы их поймаете?

— Да, — сказал Курт Валландер. — Теперь мы их поймаем.

Они просмотрели видеозапись. Двое, вид совсем не южный. У одного короткие светлые волосы, другой совершенно лысый. На полицейском жаргоне их тут же окрестили Люсией и Черепом.

Бритта-Лена прослушала несколько записей различных языков мира и сказала, что это, наверное, был чешский или болгарский. Пятидесятидолларовую купюру, оставленную ими, тут же отправили в лабораторию.

Бьёрк собрал совещание в своем кабинете.

— Они появились через полгода, — сказал Курт Валландер. — Почему в том же маленьком отделении банка? Во-первых, они, без сомнения, живут где-то недалеко. Во-вторых, в тот раз они неплохо тут поживились. На этот раз им не повезло — мужчина, стоявший перед ними, не получал деньги, а вносил. Но это был тоже пожилой человек, как Юханнес Лёвгрен. Может быть, они считают, что все старики в крестьянской одежде постоянно снимают со своих счетов крупные суммы денег?

— Чехи, — вставил Бьёрк. — Или болгары.

— Это не стопроцентно, — предостерег Валландер. — Девушка могла ошибиться. Но внешне — вполне может быть.

Они еще четыре раза просматривали видеозапись, выбирая, какие кадры увеличить и размножить.

— Проверим всех восточноевропейцев в городе и окрестностях, — решил Бьёрк. — Это неприятно, пойдут разговоры о дискриминации — ну и пусть, в конце-то концов. Где-то же эти убийцы должны находиться. Я позвоню начальникам полиции и в Мальмё, и в Кристианстад, пусть подскажут, что мы можем сделать на уровне губернии.

— И пусть всем патрулям покажут эту пленку, — добавил Ханссон.

Перед глазами у Валландера вновь возникла картина жуткой бойни в Ленарпе.

— После того, что они устроили, их надо считать особо опасными, — сказал он.

— Если это они, — уточнил Бьёрк, — а этого мы пока не знаем.

— Конечно, если это они, — согласился Курт Валландер — Но все равно осторожность не помешает.

— А теперь полный вперед, — сказал Бьёрк. — Все второстепенные дела подождут. Курт ведет расследование и распределяет обязанности. Я позвоню прокурору, порадую, что наконец-то что-то происходит.

Но ничего не произошло.

Несмотря на то что вся полиция не особенно большого города была на ногах, подозреваемые бесследно исчезли.

Прошли вторник и среда. Из Кристианстада и Мальмё сообщили, что подключаются к поиску. Видеофильм скопировали и распространили по полицейским округам. Валландер до последнего сомневался, стоит ли публиковать фотографии в газетах. Он боялся, что убийцы станут еще осторожнее, если узнают, что их ищут. Но Рюдберг был с ним не согласен.

— Подожди несколько дней, а потом публикуй, — сказал он. — Лис надо выгонять из нор.

Он долго рассматривал снимки, принесенные Валландером.

— Нет такого понятия — Лицо Убийцы, — медленно проговорил он. — Ломброзо ошибался. Вообразить можно что угодно — профиль, линию роста волос, прикус. Но все окажется другим.

Во вторник 24 июля было очень ветрено. По небу мчались рваные облака, и порывы ветра иногда достигали штормовой силы. Валландер проснулся на рассвете и долго вслушивался в вой ветра за окном. Потом встал на весы в ванной и обнаружил, что сбросил еще килограмм. Это настолько ободрило его, что он собрался без обычного в последнее время отвращения и поехал в полицию.

«Крах этого расследования станет моим личным поражением, — думал он. — Я гоняю сотрудников — в хвост и в гриву, а в результате вокруг нас пустота».

Но где-то же они есть, подумал он с яростью.

В приемной он обменялся несколькими словами с Эббой. У нее на столе около коммутатора стояла старинная музыкальная шкатулка.

— Неужели еще есть такие? — спросил он. — Где ты это нашла?

— На развале. На ярмарке в Шёбу. Среди барахла иногда попадается что-то стоящее.

Валландер улыбнулся и пошел дальше. По пути он заглянул к Мартинссону и Ханссону и попросил их зайти.

У тех по-прежнему никаких следов Люсии и Черепа не было.

— Еще два дня. Если мы не найдем их до четверга, устроим пресс-конференцию и опубликуем фотографии.

— По-моему, это надо сделать уже сейчас, — сказал Ханссон.

Валландер не ответил.

Они разложили карту. Мартинссон должен был объехать кемпинги в округе, где те вполне могли скрываться.

— Маленькие гостиницы, — подсказал Валландер.

— Частные комнаты. Их же сдают на лето.

— Раньше было легче, — сказал Мартинссон. — Раньше в отпуске народ ложился и лежал. Если и шевелился, то редко. А теперь только и делают, что мотаются туда-сюда.

Ханссон должен был заняться строительными фирмами, про которые было известно, что они втихую привлекают рабочую силу из восточноевропейских стран, чтобы не платить налоги.

Валландер поехал на клубничные плантации. Нельзя исключать возможность, что эти двое скрываются у какого-нибудь крупного фермера.

Но все было безрезультатно.

— Нашел алжирского слесаря, — доложил Ханссон, — двух курдов-каменщиков и бесчисленное количество польских чернорабочих. У меня есть сильное желание написать рапорт Бьёрку. Не виси на нас чертово убийство, самое бы время заняться этим бардаком. Эти ребята получают зарплату, как школьники, подрабатывающие в свободное от занятий время. Никаких страховок, понятно. Если что случится, хозяин скажет, что понятия не имеет, как они проникли на стройку.

У Мартинссона улов был не богаче.

— Обнаружил лысого болгарина, — сообщил он. — Если очень захотеть, можно предположить, что это Череп. Но он работает врачом в Мариестаде и может предъявить алиби одной левой.

В кабинете стало душно. Курт Валландер поднялся и открыл окно. Внезапно он вспомнил музыкальную шкатулку. Хоть Эбба ее и не заводила, какой-то шарманочный мотивчик целый день крутился у него в голове.

— Ярмарки, — сказал он. — Мы должны проверить ярмарки. Где у нас ближайшая ярмарка?

Оба были в курсе. В Чивике.

— Сегодня начинается, завтра заканчивается, — сказал Ханссон.

— Завтра поеду туда, — решил Валландер.

— Один не справишься, — предостерег Ханссон, — там большая ярмарка.

— Я могу поехать с тобой, — предложил Мартинссон.

Вид у Ханссона был довольный. Наверное, завтра бега, подумал про себя Валландер, и Ханссон рад, что ехать не ему.

Они попрощались и разошлись. Валландер задержался, чтобы разобрать кучу записок с номерами телефонов. Он кое-как рассортировал их и поднялся. Можно было идти. Вдруг он заметил на полу бумажку, которую, очевидно, нечаянно смахнул со стола. Он нагнулся и увидел, что его просит позвонить директор одного из лагерей беженцев.

Он набрал номер. Ждал долго и хотел уже повесить трубку, как вдруг услышал ответ.

— Говорит Валландер из полиции Истада. Мне нужен человек по фамилии Модин.

— Это я.

— Вы мне звонили?

— Мне кажется, у меня есть для вас важные новости.

Валландер затаил дыхание.

— Насчет тех двоих, что вы ищете. Я сегодня вернулся из отпуска и увидел на столе их фотографии. Я их знаю. Они жили у нас в лагере.

— Сейчас приеду, — сказал Валландер. — Дождитесь меня.

Лагерь располагался в бывшей усадьбе священника недалеко от Скурупа. Валландер доехал туда за девятнадцать минут. Это было временное пристанище для беженцев на случай, когда переполнены другие лагеря.

Директор лагеря Модин был человеком лет шестидесяти, небольшого роста. Он стоял в саду и издалека наблюдал, как Валландер преодолевает повороты не снижая скорости.

— Сейчас у нас пусто, — объяснил Модин, — но на той неделе должна прибыть группа румын.

Они зашли в маленький кабинет.

— Рассказывайте сначала, — попросил Курт Валландер.

— Они жили у нас с декабря прошлого года до февраля, — сказал Модин, пошуршав бумажками. — Потом их перевели в Мальмё. В Цельсиусгорден, если быть точным.

Модин показал на фотографию Черепа.

— Его зовут Лотар Кравчук. Он гражданин Чехословакии и просит политического убежища. Уверяет, что подвергается преследованию потому, что принадлежит к этническому меньшинству.

— Этническое меньшинство в Чехословакии?

— Он считает себя цыганом.

— Как это — считает?

Модин пожал плечами.

— По-моему, никакой он не цыган, — сказал он. — Просто беженцы, у которых нет других аргументов, чтобы получить убежище, быстро соображают, что проще всего выдавать себя за цыган.

Модин взял фотографию Люсии.

— Андреас Хаас. Тоже чех. Что у него за причина просить убежища, я, честно говоря, не знаю. Бумаги уехали с ним в Цельсиусгорден.

— Но вы уверены, что это они на фотографиях?

— Абсолютно уверен.

— Продолжайте, — сказал Валландер. — Рассказывайте.

— О чем?

— Что они за люди? Были ли какие-то происшествия с их участием? Были ли у них деньги? Все, что вспомните.

— Я уже пытался вспомнить. Они держались особняком. Вы должны знать, что жизнь в лагере беженцев — далеко не сахар. Неизвестность, бесконечное ожидание, ощущение того, что твоя судьба находится в чьих-то руках и ты никак не можешь на это повлиять. Это очень тяжелое испытание. Они целыми днями играли в шахматы.

— А деньги у них были?

— Насколько я помню, нет.

— А что они за люди, какое у вас впечатление?

— Очень скрытные. Но не могу сказать, чтобы они были настроены агрессивно.

— Что-то еще?

Валландер чувствовал, что директор тянет с ответом.

— О чем вы задумались?

— Это очень маленький лагерь, — сказал Модин. — Никто из персонала здесь не живет, а иногда вообще никого не бывает. Кроме кухарки. У нас есть машина, ключи заперты в конторе. Но иногда, когда я приезжал по утрам, у меня было чувство, будто кто-то пользовался автомобилем. Будто кто-то влезает в контору, берет ключи и катается по ночам.

— И вы подозревали этих двоих?

Модин кивнул:

— Сам не знаю почему. Просто мне казалось, что это они.

Валландер задумался.

— Ночи, — сказал он. — По ночам здесь никого нет. И днем иногда тоже. Это так?

— Да.

— Пятница, пятое января, — произнес Валландер. — Больше чем полгода назад. Можете ли вы припомнить, был ли здесь кто-нибудь днем?

Модин начал листать календарь.

— В этот день было экстренное совещание в Мальмё. Прибыло очень много беженцев, и нам предстояло развернуть временные лагеря.

Горячо, подумал Валландер. Уже жжется!

Его версия обрела плоть и вот теперь говорит с ним.

— То есть тут никого не было?

— Только кухарка. Но окно кухни выходит на заднюю сторону. Если кто-то и пользовался машиной, она вряд ли видела.

— И никто из беженцев вам ничего не сказал?

— Беженцы никогда ничего такого не расскажут. Они всего боятся. В том числе и друг друга.

Курт Валландер поднялся. Теперь действовать как можно быстрее!

— Позвоните вашему коллеге в Цельсиусгордене и скажите, что я туда еду, — сказал он, — но не говорите, по какому поводу. Если сможете, сделайте так, чтобы я его застал.

Модин внимательно смотрел на него:

— Почему вы их разыскиваете?

— Есть подозрение, что они совершили преступление. Очень серьезное преступление.

— Вы имеете в виду убийство в Ленарпе?

Валландер не видел причин скрывать правду.

— Да, — сказал он. — Мы думаем, что это они.

Он добрался до центра Мальмё, где находился Цельсиусгорден, в начале восьмого. Поставил машину за перекрестком и пошел к главному входу, охраняемому вахтером. Вскоре к нему спустился директор лагеря по фамилии Ларсон, из бывших флотских, распространяя вокруг себя несомненный запах пива.

— Хаас и Кравчук, — сказал Валландер, когда они вошли в его кабинет. — Два соискателя политического убежища из Чехословакии.

Ответ любителя пива последовал незамедлительно.

— Шахматисты, — сказал он. — Они живут здесь.

Вот оно, подумал Валландер. Вот оно!

— Вы имеете в виду здесь, в этом доме?

— Да, — сказал Ларсон, — то есть нет.

— Да или нет?

— Они живут здесь. Но здесь их нет.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что здесь их нет.

— А где же они тогда, черт их побери?

— Честно говоря, не знаю.

— Но они же здесь живут?

— Они сбежали.

— Сбежали?

— Довольно частое явление. Бегут.

— Но они же ждут политического убежища?

— Все равно бегут.

— И как вы поступаете в таких случаях?

— Сообщаем, естественно.

— И что дальше?

— Как правило, ничего.

— Ничего? Люди, ждущие разрешения остаться в стране, бегут. И никому до этого нет дела?

— Полиция в принципе может их поискать.

— Полное безумие. Когда они исчезли?

— В мае. Скорее всего, они подозревали, что их могут выслать.

— И куда они направились?

Ларсон всплеснул руками:

— Если бы вы знали, сколько таких в стране! Живут себе без всякого вида на жительство. Их просто не сосчитать. Живут друг у друга, подделывают бумаги, меняют имена, работают «по-черному». Можно прожить в Швеции всю жизнь, и никто о тебе не спросит. Никто не хочет в это верить, но это так.

Валландер потерял дар речи.

— Это безумие, — повторял он. — Полное безумие.

— Полностью с вами согласен. Но что есть, то есть.

Валландер застонал:

— Мне нужны все документы на этих двоих!

— Я не могу их выдать просто так.

Курта Валландера взорвало.

— Эти два типа совершили убийство! — взревел он. — Двойное убийство!

— Даже в таком случае я не могу выдать вам бумаги.

— Завтра утром бумаги должны быть у меня, — отчеканил Валландер. — Даже если за ними придется ехать лично начальнику Управления государственной полиции.

— Что же поделаешь! Я не могу нарушать инструкции.

Валландер поехал в Истад. Без четверти девять он позвонил в дверь Бьёрку и быстро изложил суть дела.

— Завтра объявляем розыск, — сказал он.

Бьёрк кивнул.

— На два часа я назначил пресс-конференцию. Утром совещание с начальниками окружных управлений полиции. Но я прослежу, чтобы все бумаги из этой конторы вытрясли.

Валландер поехал к Рюдбергу. Тот сидел в сумерках на своем балконе. Курт вдруг понял, что Рюдбергу очень плохо.

Тот словно прочитал его мысли:

— Похоже, мне не выкрутиться. Не знаю, доживу ли до Рождества.

Валландер не нашелся что ответить.

— Надо держаться, — сказал Рюдберг. — Говори лучше, зачем пришел.

Валландер начал рассказывать. Лицо Рюдберга было еле различимо в темноте.

Потом оба замолчали.

Вечер был довольно прохладным, но Рюдберг, похоже, этого не чувствовал. Он неподвижно сидел в своем халате и тапочках на босу ногу.

— Может быть, они уже уехали из Швеции, — сказал Валландер, — и мы никогда их не поймаем.

— В таком случае нам придется утешиться тем, что мы знаем истину. Правовая защита не обязательно означает, что преступники должны во что бы то ни стало понести наказание. Не менее важно, что мы не сдаемся.

Рюдберг с видимым трудом поднялся и принес бутылку коньяка.

Дрожащей рукой он наполнил два бокала.

— Есть полицейские, которые, даже помирая, будут ломать голову над какой-нибудь старой нерешенной задачкой, — сказал он. — Я, наверное, один из них.

— Ты когда-нибудь жалел, что пошел в полицию? — спросил Курт Валландер.

— Никогда. Ни единого дня.

Они пили коньяк и тихонько беседовали. Иногда надолго замолкали. Был уже первый час ночи, когда Валландер поднялся и ушел, пообещав зайти завтра вечером. Выйдя на улицу, он поднял голову. На балконе по-прежнему маячил силуэт Рюдберга.

В среду утром 25 июля они с Ханссоном и Мартинссоном обсудили план действий. Поскольку пресс-конференция была назначена на два часа, они все же решили съездить на ярмарку в Чивик, Ханссон остался помогать Бьёрку писать пресс-релиз. Валландер прикинул, что к двенадцати они с Мартинссоном должны вернуться.

Проехав Тумелиллу, они угодили в пробку. Выехав из нее, Валландер поставил машину прямо на пашне, уплатив предприимчивому землевладельцу двадцать крон.

Когда они добрались наконец до ярмарки, начался дождь. Они нерешительно поглядели друг на друга. Народу было полно, орали репродукторы, толкались подвыпившие юнцы.

— Попробуем встретиться в центре, — сказал Валландер.

— Надо было рацию взять, — подосадовал Мартинссон. — Мало ли что.

— Ничего не случится. Встретимся через час.

Мартинссон исчез в толпе. Валландер поднял воротник куртки и пошел в противоположную сторону.

Через час они нашли друг друга. Оба промокли до нитки и устали от шума и толкотни.

— По-моему, хватит, — сказал Мартинссон. — Лучше выпить где-нибудь кофе.

Валландер кивнул на большую палатку с надписью «Кабаре».

— Ты туда заходил?

Мартинссон поморщился:

— Какая-то жирная корова изображает стриптиз. Публика вопит, будто увидела невесть какое сексуальное откровение. Тьфу!

— Давай поглядим, что там сзади, — предложил Валландер. — По-моему, там еще какие-то ларьки. А потом плюнем на все это.

Они пошлепали по грязи и протиснулись между кемпером и ржавой стойкой.

Там и в самом деле стояло несколько ларьков. Все совершенно одинаковые — брезентовые палатки с ярко-красными стойками.

И тут Валландер и Мартинссон увидели обоих.

Те стояли за прилавком, заваленным кожаными куртками. Там же висела табличка с ценой, и Курт Валландер успел подумать, что куртки неправдоподобно дешевы.

Оба молодых человека уставились на полицейских.

Валландер слишком поздно сообразил, что они его узнали. Его физиономия бесконечно мелькала в газетах и на телевидении.

Дальше все произошло очень быстро.

Тот, кого они называли Люсией, сунул руку под груду курток и вытащил пистолет. Мартинссон и Валландер прыгнули в разные стороны. Мартинссон запутался в палаточных веревках. Валландер стукнулся головой об угол кемпера. Звука выстрела было почти не слышно из-за рева мотоциклов в шапито, где «смертельные наездники» совершали под куполом свои мертвые петли. Пуля ударилась в стенку кемпера в полуметре от головы Валландера. Краем глаза он успел заметить в руке у Мартинссона пистолет. Умница, мелькнула мысль, захватил оружие.

Мартинссон выстрелил. Люсия покачнулся и схватился за плечо.

Пистолет выпал у него из руки. В ту же секунду Мартинссон, кое-как выпутавшийся из веревок, бросился на него прямо через прилавок. Прилавок рухнул, и оба они барахтались теперь в ворохе кожаных курток. Валландер нырнул под упавший прилавок и схватил пистолет Люсии. Череп уже бежал, протискиваясь сквозь толпу. Похоже, что перестрелку никто не заметил. Хозяева ларьков по соседству с удивлением смотрели и не могли понять, чем был вызван головокружительный прыжок Мартинссона.

— Беги за тем! — крикнул он из-под курток. — Здесь я справлюсь.

Валландер, сжимая в руке пистолет, бросился в погоню. Перепуганная публика шарахалась от него в стороны — какой-то бандит с искаженной физиономией, к тому же вооруженный. Он уже думал, что потерял Черепа из виду, когда заметил его снова: тот рвался через толпу. Какую-то пожилую даму он толкнул прямо на прилавок с пирожными. Валландер поскользнулся и опрокинул ящик с карамелью.

Внезапно Череп исчез.

О черт, подумал Валландер.

А потом заметил его опять. Череп был уже на краю площади, теперь он бежал к морю. Валландер бросился за ним. Его пытались остановить двое парней, наблюдавших за порядком, но он рявкнул им, чтобы держались подальше. Увидев оружие, парни отскочили в сторону. Один прижался к пивной палатке, другой опрокинул стенд с кустарными подсвечниками.

Валландер бежал изо всех сил. Сердце выскакивало из груди. Череп прыгнул с берегового откоса и пропал из виду. Их разделяло около тридцати метров. Валландер прыгнул за ним, но оступился на скользкой глине и покатился по крутому откосу. Пистолет выпал из рук. На какую-то секунду он подумал, что надо его поднять, но увидел, что Череп быстро удаляется, и рванул следом.

Погоня закончилась, когда ни тот ни другой были уже не в силах продолжать бег. Череп присел за перевернутой просмоленной шлюпкой, лежавшей на берегу. Валландер никак не мог отдышаться, он чувствовал, что вот-вот хлопнется в обморок.

И тогда Череп вытащил нож и пошел на него.

Вот этим ножом он отрезал нос Юханнесу Лёвгрену, промелькнуло в голове Валландера. Чтобы узнать, куда тот спрятал деньги.

Валландер лихорадочно огляделся. Ничего, кроме сломанного весла. Череп бросился на него, но Валландеру удалось отразить удар, выставив перед собой тяжелое весло.

Тот сделал еще один выпад. На этот раз Валландеру удалось нанести удар. Он попал по ключице и услышал, как хрустнула кость. Череп потерял равновесие. Валландер бросился на него и ударил кулаком в подбородок. Он вложил в удар все оставшиеся силы и почувствовал резкую боль в руке.

Череп рухнул на мокрый песок.

Валландер упал рядом, почти теряя сознание. И тут подбежал Мартинссон.

Дождь внезапно кончился.

— Мы их взяли, — сказал Мартинссон.

— Да, — сказал Валландер. — Мы их взяли.

Он подошел к морю и сполоснул лицо. Вдали, почти у самого горизонта, маячил силуэт грузового корабля. Он шел на юг.

Вдруг подумалось, как обрадуется умирающий Рюдберг.

Через два дня человек по имени Андреас Хаас признался в совершении убийства, но основную вину свалил на приятеля. Лотар Кравчук поначалу молчал, но, узнав об этом, тоже заговорил. Только утверждал, что главным был Хаас.

Все произошло именно так, как и предполагал Валландер. Эти двое заходили в банки, якобы поменять валюту, и приглядывались к клиентам, снимающим большие суммы денег. Когда трубочист Лундин повез Лёвгрена домой, они проследили за ним. А через два дня вернулись, взяв машину в лагере беженцев.

— Мне только одно непонятно, — сказал Валландер Кравчуку. — Зачем вы накормили лошадь?

Тот на него посмотрел с удивлением:

— Деньги же были спрятаны в сене. Могли и сбросить охапку-другую, пока искали портфель.

Валландер кивнул. Загадка сытой кобылы решилась очень просто.

— И еще одно, — сказал он. — Удавка.

Но ответа он не получил. Ни один из задержанных не хотел брать на себя вину за это бессмысленное зверство.

Пришло уведомление от чешской полиции. И Хаас и Кравчук были им хорошо известны. Они уже отбывали наказания за грабежи.

Сбежав из лагеря беженцев, они сняли недостроенный домик недалеко от Хёра. А кожаные куртки оказались крадеными, их забрали, ограбив магазин в Траносе.

Слушания в суде о заключении под стражу заняли несколько минут.

Никаких сомнений, что решающих улик более чем достаточно, ни у кого не было, хоть эти двое и валили все друг на друга.

Валландер сидел в зале суда и рассматривал их обоих. Хотя он наконец раскрыл это убийство и преступники понесут неминуемое наказание, он ощущал странную неудовлетворенность. Ему все вспоминалось то январское утро и удавка на шее беспомощной старухи. Зачем? Зачем эта жестокость ради жестокости?

Он поежился. У него нет ответа. И от этого еще тревожней.

Вечером в субботу 4 августа Валландер захватил бутылку виски и отправился к Рюдбергу. Он договорился с Аннет Бролин, что на следующий день они вместе поедут к его отцу.

Он собирался задать ей один вопрос: может ли она развестись ради него?

Он знал, что она скажет «нет», но ясно чувствовал, что она не обидится. По дороге к Рюдбергу он слушал Марию Каллас. Он взял неделю отпуска. Сначала он съездит в Лунд навестить Германа Мбойя, который должен был вернуться из Кении. А потом займется ремонтом в квартире.

И наверное, стоит в конце концов разориться на новый музыкальный центр.

Он поставил машину напротив дома.

Над его головой плыл лимонно-желтый месяц. Дело к осени, подумал он.

Рюдберг, как всегда, сидел в темноте на балконе. Валландер наполнил стаканы.

— Помнишь, как мы сидели и ломали голову над тем, что прошептала перед смертью Мария Лёвгрен? — сказал Рюдберг. — Думали нам придется искать каких-то иностранцев. А когда появился Эрик Магнуссон, казалось, что это он — убийца. Но это был не он. Что ж, теперь у нас есть иностранцы. И бессмысленная смерть бедняги сомалийца.

— Ты это знал с самого начала, — кивнул Валландер. — Ты знал, что это были иностранцы. Или нет?

— Не знал. Но думал — это точно.

Они неторопливо обсуждали все детали следствия, как будто все это произошло давным-давно.

— Мы сделали кучу ошибок, — задумчиво проговорил Валландер. — Вернее, я сделал кучу ошибок.

— Ты замечательный полицейский! — с нажимом сказал Рюдберг. — Может быть, я тебе этого еще не говорил. Но по-моему, ты просто охренительный полицейский.

— Я сделал кучу ошибок, — повторил Валландер.

— Но ты не отступал, — сказал Рюдберг. — Ты не сдавался. Ты хотел их найти, и ты их нашел. Только это и важно.

Оба замолчали.

Я сижу рядом с умирающим человеком, смутно подумал Валландер. Только теперь я понимаю, что он умирает.

Он вспомнил, как его в молодости пырнули ножом.

И еще он вспомнил, как полгода назад пьяным вел машину. Собственно говоря, он уже не должен был работать в полиции.

Почему я не рассказал этого Рюдбергу, подумал он. Или он и так все знает?

Вспомнились вещие слова: время жить и время умирать.

— Как ты? — спросил он осторожно.

Лица Рюдберга не было видно.

— Сейчас ничего не болит, — сказал он. — Но завтра опять все начнется. Или послезавтра.

В два часа ночи Валландер ушел, оставив Рюдберга сидеть на балконе. Домой он шел пешком.

Месяц скрылся за облаком. Иногда Валландер оступался.

В голове звучал голос Марии Каллас.

Перед тем как заснуть, он долго лежал с открытыми глазами.

Он опять думал об этой ничем не оправданнойжестокости. Приходят новые времена, думал он. Наверное, нужны другие полицейские.

Мы живем во время удавок. Все более неуютно становится в подлунном мире.

Потом он заставил себя отбросить эти мысли и попытался вызвать в памяти неутомимую негритянку.

Следствие закончилось. Можно перевести дух.

Хеннинг Манкелль Ищейки в Риге

1

В десять утра пошел снег.

Человек, стоящий у штурвала в рубке рыбацкого катера, выругался. Он слышал по радио о том, что ожидается снегопад, но надеялся успеть дойти до шведского берега, прежде чем разыграется непогода. Не задержись он вчера вечером у острова Хиддензее, сейчас впереди виднелся бы Истад и он мог бы сменить курс на несколько градусов к востоку. А теперь ему оставалось еще шесть миль, и, если снежная буря будет крепчать, придется лечь в дрейф и ждать, пока не улучшится видимость.

Он снова чертыхнулся. «Жадность до добра не доводит, — думал он. — Надо было еще прошлой осенью купить новый радар. На мою старую „декку“ больше полагаться нельзя. Надо было купить какую-нибудь новую американскую модель. А я пожадничал. Не поверил немцам из ГДР. Подумал, вдруг они меня обманут».

Он все еще с трудом мог себе представить, что страны с названием Германская Демократическая Республика больше нет на карте. Что нет больше целого народа, называемого восточными немцами. За одну историческую ночь вернулись прежние границы. И теперь есть только Германия, и никто в точности не знает, как эти два народа будут теперь вместе решать общие проблемы. Вначале, когда неожиданно рухнула Берлинская стена, он забеспокоился. Не означают ли эти большие перемены, что будут подорваны основы и его деятельности? Но напарники из Восточной Германии успокоили его. В обозримом будущем все останется по-прежнему. А что, если случившееся даже откроет новые перспективы?

Снегопад усилился, ветер поменялся на зюйд-зюйд-вест.

Человек зажег сигарету и налил кофе в кружку, прикрепленную рядом с компасом специальным держателем. В рубке было жарко, он вспотел. Пахло дизельным топливом. Он бросил взгляд вниз, в моторное отделение. Там на узкой койке виднелась нога Якобсона. Из дырки в шерстяном носке торчал большой палец. «Хорошо, что он еще спит, — подумал человек. — Если придется лечь в дрейф, он примет вахту, а я посплю пару часиков». Он отпил теплого кофе и снова вспомнил вчерашний вечер. Пять часов они проторчали в маленькой старой гавани на западной стороне Хиддензее, пока не приехал грузовик с товаром. Вебер уверял, что машина опоздала из-за того, что сломалась. Само по себе это могло быть правдой. Старый военный грузовик советского производства чинили столько раз, что удивительно, как он вообще ездит. Но в то же время что-то мешало ему поверить Веберу. Хотя Вебер еще ни разу не обманул его, он раз и навсегда решил держать с ним ухо востро. Предосторожность лишней не бывает. Ведь каждый рейс он перевозит восточным немцам дорогостоящий груз. Двадцать-тридцать компьютеров, сотню мобильных телефонов и столько же автомагнитол. Каждый раз на нем висит сумма в миллион крон. Если он попадется, не избежать серьезного наказания. И тут уже на помощь Вебера рассчитывать не придется. В этом мире каждый думает только о себе.

Он сверил курс по компасу и сменил его на два градуса к северу. Лаг показывал неизменные восемь узлов. Оставалось еще целых шесть миль до того, как впереди покажется шведский берег и нужно будет взять курс на Брантевик. Перед глазами качались свинцовые волны. А снежная буря, казалось, усиливалась.

«Еще пять рейсов, — думал он. — А потом все. Получу свои денежки и отправлюсь восвояси». Он зажег новую сигарету и улыбнулся своим мыслям. Скоро он достигнет цели. Скоро он бросит все это, поедет на далекий Порту-Санту и откроет там свой бар. Скоро ему не придется мерзнуть в рассохшейся, продуваемой ветрами рубке и слушать храп Якобсона на койке в грязном моторном отделении. Что это будет за новая жизнь, он точно не знал. Но тосковал по ней.

Снег прекратился так же неожиданно, как начался. Поначалу даже не верилось в такую удачу. Но нет, в самом деле — снежинки действительно перестали мелькать перед глазами. «Может, я все-таки успею, — подумал он. — Может, шторм уходит на юг, к Дании?»

Он налил еще кофе и принялся насвистывать себе под нос.

На стене рубки висела сумка с деньгами. Еще на три тысячи крон ближе к Порту-Санту, маленькому острову рядом с Мадейрой. Неведомый рай ждет его…

Он как раз собирался глотнуть кофе, как вдруг заметил резиновый плот. Если бы снегопад не прекратился, он ни за что бы его не разглядел. Но теперь он видел, как плот колышется на волнах в каких-нибудь пятидесяти метрах от левого борта. Красный спасательный плот. Он протер рукавом запотевшее стекло и прищурился, чтобы разглядеть его. Пустой, подумал он, снесло ветром с какого-нибудь корабля. Он повернул штурвал и уменьшил скорость. Как только звук мотора изменился, проснулся Якобсон и высунул из моторного отделения свою небритую физиономию.

— Уже приплыли? — спросил он.

— Спасательный плот по левому борту, — ответил человек у штурвала, носивший фамилию Хольмгрен. — Думаю, мы можем забрать его себе. Он недешево стоит. Постой вместо меня, а я принесу багор.

Якобсон сменил его у штурвала, а Хольмгрен натянул шапку и вышел из рубки. Ветер бил в лицо, и, чтобы удержаться на ногах, ему пришлось уцепиться за поручни. Плот медленно приближался. Хольмгрен стал отвязывать багор, закрепленный между крышей рубки и лебедкой. Пока он боролся с замерзшими узлами, пальцы заледенели. Наконец он вытащил багор и повернулся.

Его охватил ужас. Теперь плот находился всего в нескольких метрах от корпуса катера, и Хольмгрен увидел, что ошибся. Плот не был пуст. На нем лежали двое. Два мертвых человека. Якобсон пытался докричаться до него из рубки. Он тоже заметил людей на плоту.

Хольмгрену не впервой было видеть мертвецов. Когда в молодости он служил в армии, однажды во время маневров разорвался артиллерийский снаряд и четверых солдат разнесло на куски. За долгие годы рыбацкой жизни ему также приходилось видеть мертвые тела, вынесенные приливом на берег или плавающие в море.

Хольмгрен сразу отметил, что люди на плоту странно одеты. Совсем не так, как рыбаки или моряки. На каждом был костюм и галстук. Они лежали обнявшись, словно хотели защитить друг друга от чего-то неотвратимого. Он попытался представить себе, что могло случиться. Кто они?

В это время из рубки вышел Якобсон и подошел к нему.

— Вот черт! — выругался он. — Что за дьявольщина? Что же нам делать?

Хольмгрен стал быстро соображать.

— Ничего, — ответил он. — Если мы возьмем их на борт, нам придется отвечать на много неприятных вопросов. Мы их просто не заметили. Ведь шел снег.

— И мы оставим их плыть дальше?

— Да, — ответил Хольмгрен. — Они же мертвые. Мы ничем не можем им помочь. А отвечать на вопрос, откуда мы шли на этом катере, я не намерен. А ты?

Якобсон нерешительно покачал головой. Оба молча смотрели на мертвецов. Хольмгрен подумал, что они молоды, самое большее тридцати лет от роду. Лица белые и обледеневшие. Хольмгрен поежился.

— Странно, что на плоту нет названия, — удивился Якобсон. — Какому кораблю он принадлежит?

Хольмгрен взял багор и покрутил плот, чтобы разглядеть его со всех сторон. Якобсон оказался прав. Названия не было.

— Что за чертовщина с ними приключилась? — пробормотал он. — Кто они? Сколько времени они так проплыли? В костюмах и галстуках?

— А до Истада далеко? — спросил Якобсон.

— Миль шесть.

— Мы могли бы отбуксировать их поближе к берегу, — предложил Якобсон. — Чтобы плот прибило где-нибудь и их нашли.

Хольмгрен снова задумался. Он был согласен, что нехорошо оставлять их на произвол судьбы. В то же время брать плот на буксир опасно. Его могут заметить с какого-нибудь парома или грузовой баржи.

Он взвесил все «за» и «против».

А потом принял решение. Он схватил трос, перегнулся через перила и накрепко привязал плот. Якобсон взял курс на Истад, а Хольмгрен удерживал трос в руках до тех пор, пока плот не оказался метрах в десяти позади катера и его уже не сбивала волна от винта.

Когда показался шведский берег, Хольмгрен перерезал трос.

Спасательный плот с двумя трупами быстро остался далеко позади катера. Якобсон взял курс на восток, и через два часа они вошли в порт города Брантевик. Якобсон получил пять тысяч, сел в свой «вольво» и укатил домой в Сварте. Хольмгрен запер рулевую рубку и накрыл брезентом грузовой люк. В гавани никого не было, и он медленно, не торопясь, проверил все тросы. Затем взял сумку с деньгами и подошел к старенькому «форду», который завелся с неохотой.

За рулем Хольмгрен обычно уносился мыслями к Порту-Санту. Но сейчас перед глазами стоял красный спасательный плот, покачивающийся на волнах. Хольмгрен прикинул, где тот может пристать к берегу. Течение неустойчиво, его направление постоянно меняется. Ветер порывистый, переменных направлений. Значит, плот может унести практически куда угодно вдоль побережья. Но все же скорее всего его прибьет к берегу в районе Истада. Если только его не заметит команда или пассажиры какого-нибудь парома, идущего в Польшу. Но точно Хольмгрен не знал, оставалось лишь гадать.

Когда он въехал в Истад, уже начало смеркаться. На углу у гостиницы «Континенталь» он остановился на красный свет светофора.

Двое мужчин в костюмах и галстуках, думал он, и вдруг на спасательном плоту? Что-то тут не так. Что-то, что он видел, но не мог сформулировать. Только когда зажегся зеленый свет, его осенило. Эти люди попали на плот не в результате кораблекрушения. Они умерли до того, как оказались там. Доказательств у Хольмгрена не было, и он едва ли смог бы аргументировать свое предположение. Но он твердо знал: этих двоих уложили на плот уже мертвыми.

Он сразу поверил в эту внезапную мысль. Свернув направо, он остановился неподалеку от площади у телефонной будки напротив книжного магазина. На секунду задумался, что следует сказать. Затем набрал 90000 и спросил полицию. Когда ему ответили, он заметил сквозь грязное стекло будки, что снова пошел снег.

Дело было 12 февраля 1991 года.

2

Старший комиссар криминальной полиции Курт Валландер сидел у себя в кабинете в Управлении полиции Истада и зевал. В конце концов он зевнул так широко, что защемил себе челюсть. Боль была адская. Чтобы высвободить челюсть, он стал постукивать согнутым пальцем правой руки по нижней части подбородка. В это время к нему в кабинет зашел Мартинссон, один из самых молодых полицейских города, и озадаченно остановился в дверях. Курт Валландер продолжал потирать челюсть, пока боль не утихла. Мартинссон повернулся, решив зайти попозже.

— Входи! — окликнул его Валландер. — Тебе не случалось зевнуть так широко, что защемляло челюсть?

Мартинссон покачал головой:

— Нет. Признаться, я не понял, что с тобой.

— Ну, теперь-то понял? Что тебе?

Мартинссон сел на стул и нахмурился. В руках он держал блокнот.

— Несколько минут назад к нам поступил странный телефонный звонок, — начал он. — Я подумал, что мне следует доложить тебе.

— Но ведь к нам каждый день поступают странные телефонные звонки, — удивленно заметил Валландер.

— Я не знаю, верить ему или нет, — продолжил Мартинссон. — Звонили из телефона-автомата. Какой-то мужчина утверждал, будто к нашему берегу скоро прибьет спасательный плот с двумя мертвыми телами. Он не сообщил ни своего имени, ни кто такие эти мертвецы, ни почему они мертвы. И положил трубку.

Валландер с удивлением взглянул на него:

— Это все? Кто принимал звонок?

— Я, — ответил Мартинссон. — Мужчина сказал именно то, что я доложил. И говорил он весьма убедительно.

— Убедительно?

— Со временем вырабатывается определенный навык, — смутился Мартинссон. — Иногда можно сразу понять, что это вранье. Но звонивший говорил очень уверенно.

— Два трупа на спасательном плоту? Который должно прибить к берегу где-то здесь?

Мартинссон кивнул.

Валландер сдержался, чтобы не зевнуть еще раз, и откинулся на спинку стула.

— Мы получали сведения о каких-то авариях на море? — спросил он.

— Нет, — ответил Мартинссон.

— Передай это в другие полицейские округа вдоль побережья, — сказал Валландер. — Поговори с морской спасательной службой. Но мы не можем возбуждать дело на основании анонимного звонка. Посмотрим, что будет дальше.

Мартинссон кивнул и встал со стула.

— Согласен, — сказал он. — Посмотрим.

— Кажется, ночью будет черт-те что. — Валландер кивнул в сторону окна. — Начинается снежная буря.

— Я бы все-таки заехал сейчас домой, — ответил Мартинссон и взглянул на часы. — Несмотря на бурю.

Мартинссон вышел, и Валландер потянулся на стуле. Он чувствовал, что очень устал. Две ночи подряд ему приходилось вставать с постели и ехать по неотложным делам. Сначала он выслеживал подозреваемого в изнасиловании, который прятался в заброшенном летнем домике в Сандскугене. Поскольку преступник находился в сильном наркотическом опьянении и предположительно мог быть вооружен, полиции пришлось караулить его до пяти утра. После чего тот добровольно сдался. На следующую ночь Валландера разбудили в связи с убийством, произошедшим в центральной части города. Празднование дня рождения закончилось тем, что новорожденный, сорокалетний мужчина, получил удар в висок большим ножом для разделки жаркого.

Валландер встал со стула и надел куртку. Теперь надо поспать. А насчет снежной бури пусть у других голова болит. Выйдя из управления полиции, ему пришлось пригнуться от порыва встречного ветра. Он отпер дверь своего «пежо» и забрался в машину. Снег замел окна, и комиссару показалось, будто он очутился в теплой уютной комнате. Он завел мотор, поставил кассету с музыкой и закрыл глаза.

И сразу подумал о Рюдберге. Не прошло еще и месяца с тех пор, как его коллега и близкий друг скончался от рака — Валландер узнал о его болезни год назад, когда они вместе ломали голову над жестоким убийством двух стариков в Ленарпе. В последние месяцы жизни, когда всем, в том числе и самому Рюдбергу, стало ясно, что скорая смерть неизбежна, Валландер все пытался представить себе, как придет в полицию и узнает, что Рюдберга больше нет. Как он будет справляться с делами без совета старого, опытного и рассудительного Рюдберга? Он понимал, что еще рано искать ответы на эти вопросы. Ему еще не приходилось расследовать трудные преступления, с тех пор как Рюдберг ушел по болезни на пенсию и вскоре умер. Но боль и тоска не покидали Валландера.

Он включил дворники и поехал домой. Город опустел, словно люди приготовились держать осаду против наступающей бури. Комиссар остановился на заправке и купил вечернюю газету. Затем припарковал машину на Мариягатан, улице, где он жил, и поднялся к себе в квартиру. Он собирался принять ванну и приготовить ужин. А прежде чем лечь спать, позвонить отцу, который жил в маленьком домике неподалеку от местечка Лёдеруп. С тех пор как год назад отец в состоянии сильного помутнения рассудка ушел из дома в одной пижаме, Курт Валландер взял за правило звонить ему каждый день. Он считал, что делает это скорее для самого себя, чем для отца. Ведь его постоянно мучила совесть из-за того, что он редко навещает старика. После того прошлогоднего случая пришлось найти для него помощницу по хозяйству. Это несколько подняло отцу настроение — а то порой оно делалось невыносимым. Но Валландер все равно угрызался, что уделяет ему слишком мало времени.

Он принял ванну, приготовил омлет, позвонил отцу и собрался лечь спать. Прежде чем опустить жалюзи на окне спальни, посмотрел на улицу. Порывистый ветер раскачивал одинокий уличный фонарь. Перед глазами кружились редкие снежинки. Термометр показывал минус три градуса. Может, буря ушла дальше на юг? Он опустил потрескивающие жалюзи и лег под одеяло. И вскоре уснул.

На следующий день он проснулся отдохнувшим и в четверть восьмого уже входил в свой кабинет. За исключением нескольких незначительных дорожно-транспортных происшествий, ночь прошла на удивление спокойно. Буря прекратилась, так и не успев начаться. Валландер отправился в столовую, кивнул двум усталым дорожным патрульным, склонившимся над чашками, и налил себе кофе в пластиковую кружку. Едва проснувшись, он решил посвятить этот день написанию нескольких рапортов, которые давно уже ждали своей очереди. Одно из дел касалось нанесения тяжких телесных повреждений, в котором были замешаны несколько поляков. Как всегда, один кивал на другого. И не было ни одного толкового свидетеля, который мог бы дать четкие показания. Но рапорт составить необходимо, хотя Валландер и понимал, что не сможет никого привлечь к ответственности за выбитую в порыве гнева челюсть пострадавшего.

В половине одиннадцатого он отодвинул от себя последний рапорт и отправился за новой порцией кофе. Когда он возвращался, в кабинете зазвонил телефон.

Сняв трубку, он услышал голос Мартинссона.

— Помнишь насчет плота? — спросил он.

Валландер напрягся, прежде чем понял, о чем речь.

— Человек, который звонил, оказался прав, — сказал Мартинссон. — Около Моссбюстранда к берегу прибило резиновый плот, и на нем два трупа. Его заметила женщина, гулявшая с собакой. Она позвонила нам в полной истерике.

— Когда она позвонила?

— Только что, — ответил Мартинссон. — Секунд тридцать назад.

Через две минуты Валландер уже мчался в западном направлении вдоль побережья к Моссбюстранду. Он ехал на своем «пежо». Впереди в полицейской машине с включенными сиренами ехали Петерс и Нурен. Дорога шла вдоль самого берега, и Валландер поежился, глядя на накатывающие холодные волны. В зеркале заднего обзора он видел карету «скорой помощи» и позади еще одну полицейскую машину, в которой ехал Мартинссон.

На пляже Моссбюстранда не было ни единого человека. Киоски закрыты щитами, пустые качели со скрипом раскачивались на ветру. Когда Валландер вышел из машины, холодный ветер ударил ему в лицо. На вершине поросшего травой холма, на склоне, обращенном к морю, стояла одинокая человеческая фигурка и размахивала рукой. Рядом с ней рвалась с поводка собака. Валландер прибавил шагу. Как обычно в таких случаях, на душе у него было неспокойно, Никогда он не научится хладнокровно смотреть на человеческие трупы, никогда не сможет привыкнуть к смерти. Мертвые, как и живые, каждый раз разные.

— Там! — прокричала женщина истерическим голосом.

Валландер посмотрел туда, куда она указывала рукой. У берега покачивался красный спасательный плот. Он застрял между камнями рядом с мостками.

— Подождите здесь, — сказал он женщине.

Потом, споткнувшись, побежал вниз по склону и пересек пляж. Взойдя на мостки, он заглянул внутрь плота. Там лежали два мертвых человека, бледные, обхватившие друг друга руками. Валландер постарался твердо зафиксировать увиденное в памяти. За многие годы работы в полиции он усвоил, что первое впечатление всегда самое важное. Как правило, труп — последнее звено в длинной, запутанной цепочке событий. Иногда эту цепочку удавалось разглядеть с самого начала.

Мартинссон, обутый в сапоги, зашел в воду и вытащил плот на берег. Затем сел на корточки и стал рассматривать трупы. Водители «скорой помощи» с унылым видом стояли в стороне рядом с носилками, ежась от холода. Валландер поднял голову и увидел, как Петерс успокаивает рыдающую женщину. Хорошо еще, что плот не оказался на берегу летом, когда здесь играют и купаются дети! То, что предстало его глазам, было отвратительно. Трупы уже начали разлагаться, и специфический запах ощущался даже при сильном ветре.

Валландер вынул из куртки пару резиновых перчаток и начал осторожно осматривать карманы жертв. Но ничего не обнаружил. Однако когда он осторожно отвернул борт пиджака одного из мужчин, то увидел на белоснежной рубашке запекшуюся кровь. Валландер поднял глаза на Мартинссона.

— Это не несчастный случай, — сказал он, — а убийство. Этот человек, во всяком случае, был застрелен прямо в сердце.

Он поднялся и сделал несколько шагов в сторону, чтобы Нурен мог сфотографировать плот.

— Что ты думаешь об этом? — спросил Валландер у Мартинссона.

Тот покачал головой:

— Не знаю.

Валландер обошел плот кругом, рассматривая мертвых. Светловолосые, обоим едва за тридцать. Судя по рукам и одежде, они вряд ли занимались физическим трудом. А чем тогда? Почему их карманы совершенно пусты? Он ходил вокруг плота кругами, время от времени перебрасываясь парой слов с Мартинссоном. Через полчаса он решил, что изучил все. Техники-криминалисты уже принялись за тщательный осмотр находки. Над плотом разбили маленькую пластиковую палатку. Петерс закончил съемку, все замерзли и собрались уезжать. Валландер задумался: а что сказал бы об этом Рюдберг? Заметил бы он что-нибудь, что ускользнуло от него? Комиссар сел в свою машину и завел мотор, чтобы согреться. Море было серым, в голову не приходило ни одной мысли. Кем же были эти двое?

Через несколько часов, когда Валландер промерз настолько, что уже дрожал, он наконец кивнул санитарам «скорой помощи», и те подбежали с носилками. Им пришлось разъединить руки мертвецов и разнять их тела. Когда трупный запах выветрился, Валландер осмотрел сам плот. И не обнаружил ничего, даже весел. Он перевел взгляд на море, будто ответ на его вопросы таился где-то у горизонта.

— Расспроси женщину, которая обнаружила плот, — велел он Мартинссону.

— Уже расспросил, — удивленно ответил Мартинссон.

— Хорошенько расспроси, — добавил Валландер. — На таком ветру толком не поговоришь. Отведи ее в полицию. А Нурен пусть проследит, чтобы плот доставили в том же виде, что сейчас. Скажи ему.

Затем он вернулся в свою машину.

«Как же не хватает Рюдберга, — снова подумал он. — Что заметил бы Рюдберг и чего не заметил я? И что бы предположил?»

Вернувшись на работу, Валландер зашел к Бьёрку, начальнику управления полиции. Он коротко доложил о случившемся у Моссбюстранда. Бьёрк выслушал его с озабоченным видом. Валландер замечал, что едва ли не каждое серьезное преступление в своем округе Бьёрк воспринимает как выпад против него лично. Но в то же время Валландер уважал своего начальника. Бьёрк не вмешивался в ход следствия и был щедр на похвалы, когда преступление удавалось раскрыть быстро. А что иной раз бывал не в духе, так к этому Валландер уже привык.

— Вот ты этим и займись, — сказал Бьёрк, когда Валландер умолк. — Мартинссон и Ханссон тебе помогут. Я думаю, мы сможем многих привлечь к этому делу.

— Ханссон ведет дело о насильнике, которого мы поймали вчера ночью, — сказал Валландер. — Может, лучше Сведберг?

Бьёрк кивнул. Все решилось так, как хотел Валландер. Так обычно и бывало.

Выйдя из кабинета Бьёрка, Валландер почувствовал, что проголодался. Склонный к полноте, он постоянно боролся с лишним весом и обычно старался не обедать. Но из-за трупов на спасательном плоту он сильно разнервничался, так что поехал в центр, по привычке припарковал машину на Стикгатан и прогулялся узкими извилистыми улочками до кондитерской Фридольфа. Там он съел пару бутербродов и выпил стакан молока. Все это время случившееся не выходило у него из головы. Вчера в 18.00 в полицию позвонил какой-то мужчина и, не представившись, сообщил о том, что должно произойти. Теперь известно, что он говорил правду. Красный спасательный плот с двумя мертвыми телами пристал к берегу. По крайней мере один человек был убит выстрелом из пистолета прямо в сердце. В карманах не обнаружено ничего, что говорило бы о том, кем были эти люди.

Вот и все.

Валландер вынул из кармана ручку и сделал несколько пометок на бумажной салфетке. Уже сейчас перед ним стояло много вопросов, на которые требовалось ответить. Мысленно он все время разговаривал с Рюдбергом. «Правильно ли я рассуждаю, не забыл ли чего?» Он пытался представить себе, что ответил бы Рюдберг и как бы отреагировал. Порой ему это удавалось, а порой перед глазами вставало только изможденное лицо друга на смертном одре.

В половине четвертого он вернулся в полицию. Вызвал Мартинссона и Сведберга к себе в кабинет и велел им передать его слова остальным.

— Дело запутанное, — начал он. — Мы можем только надеяться, что вскрытие тел и осмотр плота дадут нам хоть что-нибудь. Но есть ряд вопросов, на которые я хотел бы получить ответ уже сейчас.

Сведберг стоял, прислонившись к стене, с блокнотом в руках. Почти лысый, сорокалетний, коренной истадец — злые языки поговаривали, что его охватывает ностальгия сразу по пересечении городской черты, — он производил впечатление медлительного и апатичного человека. Но был аккуратен и дотошен, а Валландер это ценил. Мартинссон во многом являл собой противоположность Сведбергу. Ему едва стукнуло тридцать, он родился в Трольхеттане и активно делал карьеру в полиции. Кроме того, он вступил в Народную партию и, по слухам, имел хорошие шансы стать депутатом муниципального собрания на осенних выборах. В работе Мартинссон был импульсивен и слегка небрежен. Зато его посещали хорошие идеи, а честолюбие побуждало работать с полной отдачей, как только он чувствовал, что напал на след преступника.

— Мне нужно знать, откуда принесло плот, — сказал Валландер. — Как только мы узнаем, сколько часов назад были убиты эти люди, мы попробуем просчитать, сколько времени плот находился в море и откуда он мог приплыть.

Сведберг с удивлением посмотрел на комиссара:

— А разве это возможно?

Валландер кивнул:

— Мы можем позвонить в Шведский институт метеорологии и гидрологии. Там знают все о погоде и ветрах. Так мы получим приблизительное представление о том, откуда мог приплыть плот. Затем я хочу получить всю возможную информацию о самом плоте. Где изготовлен, какой тип судов может оснащаться подобными плотами. Всю информацию. — Валландер кивнул в сторону Мартинссона: — Этим займешься ты.

— А не следует ли нам начать с проверки, не числятся ли эти люди в розыске?

— С этого ты и начнешь, — сказал Валландер. — Свяжись с морскими спасателями, проверь округа, прилегающие к южному побережью. И посоветуйся с Бьёрком, не надо ли сразу связаться с Интерполом. Очевидно, нам следует с самого начала расширить поиски, если мы хотим установить их личности.

Мартинссон кивнул и записал что-то на бумажке. Сведберг в задумчивости грыз ручку.

— А я займусь осмотром одежды убитых, — продолжил Валландер. — Какие-то следы должны обнаружиться. Должно же что-то быть.

Раздался стук в дверь, и вошел Нурен. В руке он держал свернутую в рулон морскую карту.

— Я подумал, вдруг понадобится.

Валландер кивнул.

Они развернули карту на столе и склонились над ней, как пираты, планирующие морской набег.

— С какой скоростью дрейфует плот? — спросил Сведберг. — Ведь течения и ветра могут быть и попутными, и встречными.

Они молча смотрели на карту. Затем Валландер свернул ее в рулон и поставил в угол позади своего стула. Сказать им было пока нечего.

— Ладно, за работу, — кивнул Валландер. — Встретимся здесь в шесть и обсудим полученную информацию.

Сведберг и Нурен ушли, а Мартинссона комиссар задержал.

— Что рассказала женщина? — спросил он.

Мартинссон пожал плечами:

— Ее зовут фру Форсель. Она вдова, живет в собственном доме в Моссбю. Пенсионерка, раньше преподавала в гимназии в Энгельхольме. Живет там круглый год со своей собакой по кличке Тегнер. Странное имя для собаки.[1] Каждый день она выгуливает себя и собаку вдоль берега. Вчера вечером, когда она проходила мимо холма, никакого плота не было. А сегодня был. Фру Форсель заметила его примерно в четверть одиннадцатого и сразу позвонила нам.

— Четверть одиннадцатого, — задумчиво произнес Валландер. — Не поздновато ли выгуливать собаку?

Мартинссон кивнул.

— Мне пришла та же мысль, — сказал он. — Оказалось, она уже выводила собаку в семь утра, но тогда они пошли в другую сторону.

Валландер сменил тему:

— А тот человек, который вчера звонил, какой у него был голос?

— Как я и сказал, уверенный.

— А на каком диалекте он говорил? Сколько ему лет?

— Он говорил по-сконски. Как Сведберг. Голос грубый. Подозреваю, этот человек много курит. Лет ему сорок-пятьдесят. Он говорил просто и четко. Мог быть кем угодно — от банковского служащего до фермера.

У Валландера был еще один вопрос:

— А почему он звонил?

— Я думал об этом, — ответил Мартинссон. — Он мог знать, что плот скоро пристанет к берегу, потому что сам замешан в этом деле. Может, тот самый пистолет находится именно у него. Может, он что-то видел или слышал. Вариантов много.

— А какой самый логичный? — спросил Валландер.

— Последний, — быстро ответил Мартинссон. — Он что-то видел или слышал. Похоже, не тот случай, когда преступник сам наводит полицию на свой след.

Валландер рассуждал точно так же.

— Двинемся дальше, — сказал он. — Итак, он что-то видел или слышал. Два мертвых человека на спасательном плоту. Если он сам не замешан в этом деле, он вряд ли видел убийство или убийцу. Значит, он видел плот.

— Дрейфующий, — уточнил Мартинссон. — А где его можно увидеть? Находясь в море на борту какого-нибудь судна.

Валландер кивнул:

— Вот-вот. Именно. Но если не он совершил преступление, зачем тогда ему скрывать свое имя?

— Люди не любят вмешиваться в такие истории, — предположил Мартинссон. — Сам знаешь.

— Возможно, ты прав. Но может быть еще один вариант. Этот человек не хотел иметь дела с полицией по какой-то другой причине.

— А не слишком ли это надуманно? — с сомнением произнес Мартинссон.

— Я просто размышляю вслух, — сказал комиссар. — Мы должны каким-то образом выйти на этого человека.

— Может, обратиться к нему с просьбой снова позвонить в полицию?

— Да, — сказал Валландер. — Но не сегодня. Сначала я хочу побольше узнать о тех мертвецах.

Валландер поехал в больницу. Он бывал там уже много раз, но все еще с трудом ориентировался в недавно построенном комплексе. Он зашел в кафетерий на первом этаже и купил банан. Затем направился в патолого-анатомическое отделение. Врач-патологоанатом по фамилии Мёрт вскрытия еще не начал, но уже мог дать ответы на некоторые вопросы Валландера.

— И тот и другой были убиты выстрелом из пистолета, — сказал врач. — Прямо в сердце с близкого расстояния. Полагаю, это убийство.

— Результаты вскрытия нужны мне как можно скорее, — объяснил Валландер. — Вы можете сказать сейчас, как давно они умерли?

Мёрт покачал головой.

— Нет, — сказал он. — И это в некотором смысле и есть ответ.

— Что вы имеете в виду?

— То, что смерть произошла, по всей вероятности, довольно давно. И тем труднее будет установить точное время смерти.

— Два дня? Три? Неделя?

— Не могу сказать, — стоял на своем Мёрт. — А гадать я не хочу.

Мёрт скрылся за дверью прозекторской. Валландер снял куртку, надел резиновые перчатки и начал осматривать одежду мертвецов, сложенную на стеклянном столе.

Один костюм оказался сшит в Англии, другой в Бельгии. Обувь была итальянская и, насколько Валландер мог судить, дорогая. Рубашки, галстуки и белье не уступали костюмам. Все — хорошего качества и наверняка куплено в дорогом магазине. Осмотрев одежду дважды, комиссар понял, что не обнаружил ничего, что могло бы хоть как-то продвинуть вперед его расследование. Единственное, что он узнал, это то, что оба мужчины не испытывали денежных затруднений. Но где же их бумажники? Обручальные кольца? Часы? Еще более озадачивал факт, что в момент смерти эти люди были без пиджаков. На пиджаках нет ни дыр от пуль, ни следов пороха.

Валландер пытался представить себе, что могло произойти.

Кто-то застрелил двоих человек прямо в сердце. Убив их, преступник надел на них пиджаки и положил на спасательный плот. Зачем?

Комиссар снова осмотрел одежду. «Чего-то я все же не углядел, — подумал он. — Рюдберг, помоги мне».

Но Рюдберг молчал. Валландер вернулся в полицию. Он знал, что вскрытие займет много часов. Предварительное заключение придет не раньше завтрашнего дня. На столе в кабинете лежала записка от Бьёрка: он считал, что следует подождать день-другой, прежде чем связываться с Интерполом. Валландер разозлился. Зачастую Бьёрк излишне осторожничает.

Летучка, назначенная на шесть, прошла быстро. Мартинссон сообщил, что люди из спасательного плота в розыске не значатся. Сведберг провел долгий разговор с одним из метеорологов в Норрчёпинге, и тот пообещал оказать помощь, как только получит официальный запрос от полиции Истада.

Валландер сообщил, что, как он и предполагал, это двойное убийство. И попросил Мартинссона и Сведберга подумать, зачем было убийце надевать пиджаки на мертвые тела.

— Мы поработаем еще пару часов, — в заключение сказал комиссар. — Если у вас есть другие задания, отложите их или передайте другим сотрудникам. Это дело обещает быть трудным. Я позабочусь о том, чтобы следственную группу расширили уже завтра.

Оставшись в кабинете один, Курт Валландер развернул на столе морскую карту. Провел пальцем по береговой линии до Моссбюстранда. Плот мог плыть долго, размышлял он. Или не очень. Его могло сносить вперед и назад. Вправо и влево.

Зазвонил телефон. На секунду Валландер задумался, стоит ли брать трубку. Времени уже много, и он собирался идти домой, чтобы спокойно поразмышлять над произошедшим в тишине. Затем все же снял трубку.

Звонил Мёрт.

— Ты уже закончил? — удивился комиссар.

— Нет еще, — ответил патологоанатом. — Но я обнаружил кое-что, что показалось мне важным. И хотел сообщить об этом сразу.

Валландер затаил дыхание.

— Эти двое не шведы, — сказал Мёрт. — По крайней мере, они родились не в Швеции.

— Как ты это установил?

— Я осмотрел их зубы: пломбы ставил не шведский врач. Скорее русский.

— Русский?

— Да, дантист из России. Или во всяком случае, из стран Восточной Европы. Они применяют совершенно отличную от нашей методику.

— Ты в этом уверен?

— Иначе я бы не позвонил. — Валландер почувствовал раздражение в голосе Мёрта.

— Я тебе верю, — поспешно ответил комиссар.

— И еще кое-что, — продолжал Мёрт, — возможно, не менее важное. Эти двое должны были радоваться, что их пристрелили. Прости за цинизм. Прежде чем убить, их основательно пытали. Жгли руки, сдирали кожу, защемляли пальцы — словом, все ужасы, какие можно вообразить.

Валландер молчал.

— Ты меня слушаешь? — спросил Мёрт.

— Да, — ответил Валландер. — Я слушаю тебя. Я просто обдумываю то, что ты сказал.

— Я уверен в том, что говорю.

— Не сомневаюсь. Просто это не слишком приятные новости.

— Поэтому я и решил позвонить сразу.

— Ты правильно поступил, — сказал Валландер.

— Ты получишь мой полный отчет утром, — сказал Мёрт. — Правда, без некоторых лабораторных анализов — они потребуют большего времени.

На этом разговор закончился. Валландер вышел в столовую и налил из кофеварки остатки кофе. Вокруг никого не было. Он сел за один из столиков.

Русские? Люди из Восточной Европы, подвергавшиеся пыткам?

Он подумал, что даже Рюдберг признал бы, что расследование будет долгим и трудным.

В половине восьмого он поставил в мойку пустую кружку из-под кофе.

Затем сел в машину и поехал домой. Ветер стих, резко похолодало.

3

Ночью, в самом начале третьего, Курт Валландер проснулся от сильной боли в груди. Ему показалось, что он умирает. Он подумал, что это расплата за долгую и изнурительную работу в полиции. За все приходится платить. Его переполняло отчаяние и стыд за то, что жизнь уже прошла, а он ничего не успел. Он лежал в темноте не шевелясь и чувствовал, как нарастает боль и отчаяние. Долго ли он пролежал вот так, не в силах совладать со своим страхом, он после так и не смог определить. Но усилием воли ему мало-помалу удалось взять себя в руки.

Осторожно встав с постели, Курт Валландер оделся и спустился на улицу к машине. Боль уже не казалась такой мучительной, она накатывала пульсирующими волнами и, отдаваясь в обе руки, казалось, теряла часть своей прежней силы. Комиссар сел в машину, попытался заставить себя дышать ровно и поехал по пустым ночным улицам к больнице. Его приняла медсестра с доброжелательными глазами, внимательно выслушала и отнеслась к комиссару вовсе не как к истеричному полнеющему мужчине, а сочла его тревогу отнюдь не беспочвенной. Из кабинета доносились крики, похожие на крики пьяного. Курт Валландер лег на каталку, боль все еще продолжалась, и тут перед ним возник молодой доктор. Валландер еще раз описал, что его беспокоит. Его отвезли в кабинет и сделали электрокардиограмму. Затем измерили давление, пульс и спросили, не курит ли он. Валландер отрицательно покачал головой. И внезапных болей в груди он раньше тоже не ощущал, и, насколько ему известно, в его роду никто не страдал хроническими болезнями сердца. Врач изучил кардиограмму.

— Ничего необычного, — сказал он. — Все показатели в норме. А как вы сами думаете, что могло вызвать вашу тревогу?

— Не знаю.

Врач принялся читать его карту.

— Вы полицейский, — сказал он. — Я полагаю, вам частенько приходится тяжело на работе.

— Почти никогда не бывает легко.

— А как у вас с потреблением спиртного?

— Да вроде бы нормально.

Доктор сел на край стола и отложил карту. Курт Валландер заметил, что тот очень устал.

— Я не думаю, что это сердечный приступ, — сказал врач. — Возможно, просто сигнал от вашего организма — о том, что не все идет как надо. А что именно не так — вам виднее.

— Вы, конечно, правы, — ответил Валландер. — Я каждый день спрашиваю себя, что происходит с моей жизнью. И понимаю, что мне не с кем поделиться.

— А делиться нужно, — сказал врач. — Это необходимо всем.

Он встал, потому что в его нагрудном кармане, словно птенец, запищала рация.

— Вы можете остаться здесь до утра, — сказал он. — Постарайтесь отдохнуть.

После Валландер лежал и прислушивался к шуму неизвестно где расположенной вентиляции. Из коридора доносились голоса.

«У любой боли есть объяснение, — думал он. — Если это было не сердце, то что же? Совесть, которая постоянно мучает меня, что я так мало времени и сил уделяю отцу? Беспокойство, что дочь, присылающая мне письма из Народного университета в Стокгольме, что-то скрывает? Что все не совсем так, как она пишет — будто у нее все хорошо, будто она нашла наконец именно то, что так долго искала? Может, я все время неосознанно боюсь, что она снова попытается свести счеты с жизнью, как в пятнадцать лет? Или боль — оттого, что я все еще ревную Мону, хотя прошло уже больше года, как она ушла от меня?»

Яркий свет бил в глаза. Валландер думал, что на всей его жизни лежит печать одиночества, от которого он так и не сумел избавиться. Но может ли боль возникнуть от одиночества? Он так и не нашел бесспорной причины.

— Я не могу так жить дальше, — громко произнес он самому себе. — Я должен взяться за мою жизнь. Как можно скорее. Прямо сейчас.

В шесть он проснулся. Врач стоял рядом и смотрел на него.

— Не болит? — спросил он.

— Вроде все хорошо, — ответил Валландер — но что же это могло быть?

— Перенапряжение, — сказал врач. — Стресс. Да вы и сами знаете.

— Да, — сказал Валландер. — Знаю.

— Я думаю, вам надо хорошенько обследоваться, — сказал врач. — По крайней мере, чтобы вы были уверены, что у вас нет функциональных нарушений. А затем можете продолжить изучение своей души и посмотреть, что скрывается в ее темных уголках.

Валландер вернулся домой, принял душ, выпил кофе. Термометр показывал минус три. Неожиданно небо полностью расчистилось, ветер утих. Он долго просидел, раздумывая над случившимся ночью. Боль и посещение больницы казались ему чем-то нереальным. Но он знал, что не сможет забыть о том, что случилось. Только он сам в ответе за свою жизнь.

Лишь когда стрелки на часах показали четверть девятого, он заставил себя вспомнить о работе.

Едва войдя в управление полиции, он вступил в жаркую дискуссию с Бьёрком, считавшим, что следовало немедленно вызвать специалистов из криминально-технического отдела в Стокгольме для тщательного обследования места преступления.

— Но место преступления отсутствует, — возражал Валландер. — Мы можем быть уверены, что эти люди не были убиты на спасательном плоту.

— Теперь, когда Рюдберга нет, мы вынуждены вызывать помощь извне, — продолжал Бьёрк. — У нас нет таких специалистов. Как могло случиться, что вы даже не огородили часть берега, на котором нашли плот?

— Берег — это не место преступления. Плот приплыл откуда-то по воде. Нам что, натягивать ленту вдоль всего побережья?

Курт Валландер чувствовал, что теряет терпение. Конечно, ни у него, ни у кого-либо еще в криминальной полиции Истада нет такого опыта, как у Рюдберга. Но это совсем не значит, что он сам не способен принять решение, вызывать специалистов из Стокгольма или нет.

— Или позволь мне решать самому, — сказал он, — или бери на себя ответственность за ход расследования.

— Речь не об этом, — ответил Бьёрк. — Но все же я считаю, что не сообщить о происшествии в Стокгольм было ошибкой.

— Я так не думаю, — сказал Валландер.

На этом спор прекратился.

— Я к тебе еще загляну, — сказал Валландер. — У меня есть материалы, о которых я хочу знать твое мнение.

— Разве вы что-то уже выяснили? — удивился Бьёрк. — Я полагал, мы топчемся на месте.

— Не совсем. Я зайду через десять минут.

Он прошел в свой кабинет, набрал номер больницы, и, к его удивлению, трубку тут же снял Мёрт.

— Нашел что-нибудь еще? — спросил Валландер.

— Я как раз пишу отчет, — ответил Мёрт. — Не можешь потерпеть еще часа два?

— Я обязан доложить Бьёрку. Может, по крайней мере, скажешь, сколько времени прошло с момента смерти?

— Нет. Мы должны подождать результатов лабораторных анализов. Содержимого желудков, степени разложения тканей. Я могу только гадать.

— Попробуй.

— Гадать я не люблю, ты знаешь. Какой тебе с этого толк?

— Ты опытный специалист. Ты хорошо знаешь свое дело. Результаты анализов конечно же только подтвердят твои предположения, а не опровергнут их. Я хочу, чтобы ты сделал предположение только для меня. Я никому больше этого не скажу.

Мёрт раздумывал, а Валландер ждал.

— Неделя, —сказал Мёрт. — По меньшей мере неделя. Только никому не говори.

— Считай, что я уже забыл. А ты все еще уверен, что это иностранцы? Русские или жители Восточной Европы?

— Да.

— Ты обнаружил что-нибудь особенное?

— Я не разбираюсь в оружии. Но пуль такого типа я раньше не видел.

— Что-нибудь еще?

— Да. У одного из мужчин татуировка на предплечье. Что-то вроде кривой сабли. Турецкий ятаган или как он там называется?

— А что это такое?

— Ну, сабля какая-то. Прозектор не обязан разбираться в старинном оружии.

— А надписи?

— Что ты имеешь в виду?

— На татуировках обычно бывают надписи. Женское имя или какое-нибудь название.

— Ничего.

— Что-нибудь еще скажешь?

— Не сейчас.

— Что ж, спасибо.

— Не за что.

Валландер положил трубку, налил себе кофе и направился к Бьёрку. Кабинеты Мартинссона и Сведберга были открыты. Но никого из них не было на месте. Валландер сел и стал пить кофе, пока Бьёрк заканчивал говорить по телефону. Он рассеянно прислушивался к словам Бьёрка, который все больше и больше терял самообладание. Но когда Бьёрк с силой швырнул трубку, Валландер вздрогнул.

— Черт возьми! — воскликнул Бьёрк. — Есть ли хоть какой-то смысл в нашей работе?

— Хороший вопрос, — ответил Валландер. — Но я не понял, что ты имел в виду.

Бьёрка трясло от возмущения. Валландер не помнил, чтобы когда-нибудь видел шефа в такой ярости.

— Что случилось? — спросил он.

Бьёрк посмотрел на него:

— Просто слов нет! Один из тех убийц в Ленарпе, которого мы называли Люсия, недавно получил временное разрешение покинуть тюрьму. И конечно, не вернулся. Вероятно, уже выехал за пределы страны. Теперь мы его никогда не поймаем.

Валландер не поверил своим ушам.

— Разрешение? Он ведь еще и года не отсидел? За одно из самых жестоких преступлений в стране? Какого черта ему дали освобождение?

— На похороны мамочки.

Валландер остолбенел:

— Но ведь его мать умерла десять лет назад! Я помню это еще по рапорту, который нам прислала чешская полиция.

— Женщина, назвавшаяся его сестрой, сидела в тюрьме Халль. Она подала прошение на временное освобождение, чтобы присутствовать на похоронах. У нее было приглашение, свидетельствующее, что в церкви Энгельхольма состоится погребение. Приглашение, конечно, поддельное. В этой стране все еще есть люди, наивно полагающие, что никто не станет подделывать приглашения на похороны. Его отпустили под надзором. Позавчера. Естественно, не было ни похорон, ни умершей матери, ни сестры. На надзирателя напали, связали и бросили в лесу где-то возле Йончёпинга. И у них еще хватило наглости проехаться на полицейской машине через Лимхамн в аэропорт Каструп. Там они ее бросили. И исчезли.

— Это невозможно, — продолжал возмущаться Валландер. — Кто, черт возьми, дал разрешение такому бандиту?

— Швеция — фантастическая страна, — сказал Бьёрк. — С ума сойти можно.

— Но кто это сделал? Тот, кто дал ему разрешение, должен занять его место в тюремной камере. Как такое можно допускать?

— Я разузнаю это, — сказал Бьёрк. — Но факт есть факт. Мерзавец сбежал.

Валландер вспомнил то дело: неслыханно жестокое убийство пожилой супружеской пары в Ленарпе, и удрученно взглянул на Бьёрка.

— Зачем тогда все это? — спросил он. — Зачем мы выслеживаем преступников, если потом Управление исполнения наказаний отпускает их из тюрем просто так, за здорово живешь?

Бьёрк молчал.

Валландер встал и подошел к окну.

— Сколько можно это терпеть?

— У нас нет другого выхода, — вздохнул Бьёрк. — Так что там у тебя насчет тех трупов со спасательного плота?

Валландер коротко доложил обо всем. Его переполняли усталость и разочарование. Во время его доклада Бьёрк сделал несколько заметок.

— Русские, — произнес он, когда Валландер закончил.

— Или из Восточной Европы. Мёрт, видно, свое дело знает.

— Тогда я обращусь в Министерство иностранных дел, — сказал Бьёрк. — Это их дело — устанавливать связи с русской милицией. Или польской полицией. Или полицией стран Восточной Европы.

— Но ведь это могли быть русские, жившие в Швеции, — сказал Валландер. — Или в Германии. Или, например, в Дании.

— И все же большинство русских живет в Советском Союзе, — заметил Бьёрк. — Я немедленно свяжусь с МИДом. Они знают, как вести себя в таких ситуациях.

— Надо было положить эти трупы обратно на плот и попросить береговую охрану отбуксировать его в международные воды, — сказал Валландер. — Тогда мы избежали бы дальнейшей ответственности за это дело.

Но Бьёрк, казалось, не слышал.

— Нам нужна помощь в установлении их личности, — сказал он. — Фотографии, отпечатки пальцев, одежда.

— Еще татуировка. Кривая сабля.

— Сабля?

— Да. Кривая сабля.

Бьёрк покачал головой и потянулся за телефонной трубкой.

— Подожди, — сказал Валландер.

Бьёрк опустил руку.

— Я подумал про человека, который позвонил нам, — сказал Валландер. — Мартинссон сказал, что он говорил по-сконски. Хорошо бы попытаться найти его.

— Разве о нем что-то известно?

— Нет. Именно поэтому я предлагаю сделать открытое обращение. Попросить человека, видевшего дрейфующий красный резиновый плот, позвонить в полицию.

Бьёрк кивнул:

— И все же я должен поговорить с прессой. Журналисты уже давно об этом трезвонят. Как им удалось так быстро разнюхать, что случилось на пустынном берегу, ума не приложу. Вчера об этом говорили целых полчаса.

— Ты же знаешь, у нас утечки, — сказал Валландер и снова вспомнил убийство в Ленарпе.

— У кого это «у нас»?

— В полиции. В Истадском полицейском округе.

— И кто же это?

— Откуда мне знать? Напоминать личному составу о неразглашении служебной тайны — это твоя обязанность.

Бьёрк со злостью стукнул ладонью по столу, как будто отвесил символическую оплеуху. Но ничего не ответил.

— Мы выступим с обращением к населению, — сказал он. — В двенадцать часов, перед дневным выпуском новостей. Я хочу, чтобы ты присутствовал на пресс-конференции. А сейчас я позвоню в Стокгольм, чтобы получить инструкции.

Валландер поднялся.

— Хорошо было бы отвертеться, — сказал он.

— Отвертеться от чего?

— От выяснения, кто застрелил тех двоих из спасательного плота.

— Посмотрим, что скажет Стокгольм, — покачал головой Бьёрк.

Валландер вышел из кабинета. Комнаты Мартинссона и Сведберга были все еще открыты. Он взглянул на часы. Почти половина десятого. Он спустился в подвал. Там на деревянных козлах стоял красный спасательный плот. При свете мощного фонарика Валландер тщательно осмотрел его, но не нашел ни названия фирмы, ни страны-производителя. Это озадачило его. Он не мог найти никакого приемлемого объяснения этому факту. Он еще раз обошел вокруг плота.

Вдруг его внимание привлек обрывок веревки. Она отличалась от тех, которыми плот крепился к козлам. Валландер осмотрел ее. Похоже, ее перерезали ножом. Объяснения этому тоже не находилось. Он попытался представить себе, какие выводы сделал бы Рюдберг, но в голове было совершенно пусто.

В десять комиссар вернулся в кабинет. Ни Мартинссон, ни Сведберг не ответили, когда он позвонил им. Он придвинул к себе блокнот и начал составлять краткий перечень того, что ему известно о двух убитых людях со спасательного плота. Итак, они из Восточной Европы, их убили выстрелом в сердце с близкого расстояния, затем на них надели пиджаки и поместили на спасательный плот, который до сих пор не удалось идентифицировать. К тому же этих людей пытали. Валландер отодвинул блокнот. Его вдруг озарила мысль. Когда людей пытают и убивают, рассуждал он, то трупы скрывают, закапывают в землю или, привязав к ногам груз, топят на дне моря. Сбросить их на плот означает для убийцы слишком большой риск.

А если он это сделал нарочно? Предположим, хотел, чтобы тела обнаружили? А разве спасательный плот не свидетельство того, что убийство произошло на корабле?

Валландер смял верхний листок из блокнота и выбросил в мусорную корзину «Я пока слишком мало знаю, — думал он. — Рюдберг посоветовал бы набраться терпения».

Зазвонил телефон. Часы уже показывали четверть одиннадцатого. В тот самый миг, когда Валландер узнал голос своего отца, он вспомнил, что обещал сегодня встретиться с ним. В десять он должен был на машине приехать в Лёдеруп и забрать отца. Затем они собирались отправиться в Мальмё, в магазин, где продаются холсты и краски.

— Почему ты все не едешь? — раздраженно поинтересовался отец.

Курт Валландер решил объяснить все как есть.

— Прости, — сказал он, — но я совершенно забыл.

В трубке надолго повисла тишина, прежде чем отец наконец произнес:

— По крайней мере это честный ответ.

— Я могу приехать завтра, — сказал Валландер.

— Тогда отложим до завтра, — заключил отец и положил трубку.

Валландер написал себе записку и приклеил на телефон. Завтра-то уж он не забудет.

Затем позвонил Сведбергу. Снова никто не отвечает. Зато ответил Мартинссон, он только что вернулся. Валландер вышел в коридор и столкнулся с ним.

— Знаешь, что я разузнал сегодня? — начал он. — Что плот практически невозможно идентифицировать по внешнему виду. Все модели выглядят совершенно одинаково, и только эксперты могут их различить. И вот я поехал в Мальмё и обегал разных импортеров.

Мартинссон и Валландер пошли в столовую выпить кофе.

— Так, значит, теперь ты знаешь все о спасательных плотах, — сказал Валландер.

— Отнюдь. Только кое-что. Но я так и не узнал, где был изготовлен этот плот.

— Странно, что на нем не указаны ни его технические характеристики, ни страна-производитель, — заметил Валландер. — Обычно на спасательных средствах бывает полно всяких надписей.

— Я согласен с тобой. И импортеры из Мальмё тоже. Но решение проблемы все же есть. Береговая охрана. Капитан Эстердаль.

— Кто это?

— Пенсионер, всю свою жизнь командовавший таможенным судном. Пятнадцать лет в Арчёсунде, десять в Грютских шхерах. Затем переехал в Симрисхамн, где и вышел на пенсию. За все эти годы он составил собственный реестр всех типов судов. Включая резиновые лодки и спасательные плоты.

— Кто тебе рассказал о нем?

— Мне повезло, когда я позвонил в береговую охрану. Парень, с которым я говорил, служил на одном из катеров, где Эстердаль был капитаном.

— Отлично, — сказал Валландер. — Возможно, он нам поможет.

— Если он не поможет, не поможет никто, — философски изрек Мартинссон. — Он живет за городом у местечка Сандхаммарен. Я думаю привести его сюда, чтобы он мог осмотреть плот. Что-нибудь новенькое есть?

Валландер рассказал о выводах, к которым пришел Мёрт.

Мартинссон внимательно слушал.

— Это означает, что нам, возможно, придется работать с русской милицией, — сказал он, когда Валландер закончил. — Ты по-русски хоть что-нибудь знаешь?

— Ни единого слова.

— Но это также может означать, что нас вообще устранят от этого дела.

— Надежда умирает последней.

Мартинссон вдруг задумался.

— На самом деле мне иногда кажется, — сказал он, помолчав, — что я с удовольствием устранился бы от расследований некоторых преступлений, настолько они отвратительны. Настолько кровавы и непостижимы. Когда я учился на полицейского, нам так и не объяснили, как следует относиться к трупам замученных людей на спасательных плотах. Смысл этого преступления ускользает от меня. А ведь то ли еще будет.

В последние годы Курт Валландер и сам часто думал то же. Быть полицейским становится все труднее. Они живут во времена таких преступлений, о которых раньше никто и не слышал. Он знал: многие полицейские увольняются, чтобы служить в охране или работать в частной фирме вовсе не из материальных соображений. На самом деле большинство полицейских ушли из полиции из-за чувства неуверенности.

— Думаю, надо пойти к Бьёрку и попроситься на курсы повышения квалификации по обращению с жертвами пыток, — сказал Мартинссон.

Валландер услышал в его словах не иронию, а лишь горькое недоумение, которым терзался и сам.

— Видимо, каждое поколение полицейских говорит что-нибудь в этом роде, — сказал он. — И мы конечно же не исключение.

— Не помню, чтобы Рюдберг когда-нибудь жаловался.

— Рюдберг был исключением. Прежде чем ты уйдешь, я хочу спросить тебя еще кое о чем. Этот человек… что звонил, — ничего не выдавало в нем иностранца?

— Нет, — твердо ответил Мартинссон. — Он из Сконе. И точка.

— Ты не сделал еще каких-нибудь выводов из того разговора?

— Нет. — Мартинссон поднялся. — Сейчас поеду в Сандхаммарен искать капитана Эстердаля.

— Плот стоит в подвале, — сказал Валландер. — Удачи. Кстати, не знаешь, где застрял Сведберг?

— Не имею понятия. Даже не знаю, чем он сейчас занимается. Поехал к метеорологам, наверное.

Курт Валландер сел в машину и отправился в центр перекусить. В памяти вновь всплыли полуреальные события прошлой ночи, и он решил обойтись одним салатом.

Ровно к началу пресс-конференции он был уже в управлении полиции.

Сделал пару заметок на листке бумаги и зашел к Бьёрку.

— Терпеть не могу пресс-конференции, — сказал тот. — Поэтому я никогда не стал бы начальником Главного управления государственной полиции. Впрочем, я им так никогда и не стал.

Они вместе прошли в зал, где предстояла встреча с журналистами. Валландер вспомнил, что, когда год назад они расследовали дело о двойном убийстве в Ленарпе, в зале была настоящая давка. Сейчас же там сидело всего три человека. Двоих из них он видел раньше. Одна — дама из газеты «Истадс Аллеханда», которая всегда писала четкие и толковые статьи. Другой — корреспондент из местной редакции журнала «Арбетет».

Кроме них в зале сидел еще какой-то мужчина. У него была короткая стрижка и очки. Прежде Валландер его не встречал.

— А где же «Сюдсвенскан»? — прошептал Бьёрк на ухо Валландеру. — Где «Сконска дагбладет»? Местное радио?

— Не знаю, — ответил Валландер. — Начнем.

Бьёрк поднялся на небольшое возвышение в углу зала. Он говорил четко и бесстрастно, и у Валландера мелькнула надежда, что шефу не придется говорить дольше, чем положено.

Затем наступила его очередь.

— В районе Моссбюстранда к берегу прибило спасательный плот с телами двоих мужчин, — сказал он. — Нам не удалось их идентифицировать. Насколько мы знаем, на море не произошло ни одной катастрофы, которую можно было бы связать с этим плотом. Также нет никаких заявлений о пропавших в море. Поэтому нам необходима помощь населения. И ваша помощь.

Валландер ни словом не упомянул о позвонившем человеке, а сразу перешел к делу:

— Поэтому мы обращаемся с просьбой ко всем, кто что-либо видел, сообщить в полицию. Красный спасательный плот, дрейфующий вдоль берега. Или еще что-нибудь необычное. Это все, что я хотел сказать.

Бьёрк снова занял место на возвышении.

— Если у вас есть вопросы, пожалуйста, задавайте, — сказал он.

Доброжелательная дама из «Истадс Аллеханда» поинтересовалась, не слишком ли много насилия стало в некогда таком спокойном Сконе.

Курт Валландер даже фыркнул про себя. Спокойном, надо же! Чего-чего, а покоя тут никогда не было!

Бьёрк заявил, что судя по количеству заявлений о насильственных преступлениях, об их значительном росте говорить не приходится, и даме из «Истадс Аллеханда» оставалось довольствоваться его ответом.

У местного корреспондента «Арбетет» вопросов не оказалось. Бьёрк уже собирался закончить пресс-конференцию, когда молодой человек в очках поднял руку.

— У меня есть вопрос, — сказал он. — Почему вы ничего не сказали о том, что люди на спасательном плоту были убиты?

Валландер бросил быстрый взгляд на Бьёрка.

— В настоящий момент нам еще не вполне ясно, как погибли эти двое, — ответил Бьёрк.

— Это неправда, — возразил молодой человек, — всем известно, что они были убиты выстрелом в сердце.

— Следующий вопрос, — сказал Бьёрк, и Валландер заметил, что шеф вспотел.

— Следующий вопрос, — раздраженно съязвил журналист. — Почему я должен задавать следующий вопрос, когда я еще не получил ответа на предыдущий?

— Вы получили тот ответ, который я могу дать вам на данный момент, — сказал Бьёрк.

— Не очень умно с вашей стороны, — заметил журналист. — Но я задам еще вопрос. Почему вы не сказали, что подозреваете, будто двое убитых являются гражданами СССР? Зачем вы созываете пресс-конференцию, если не отвечаете на вопросы или скрываете истинное положение дел?

Утечка, думал Валландер. Как, черт возьми, ему удалось узнать все это? И в то же время он понимал, почему Бьёрк не сообщил все, как было. Притом что парень полностью прав. Какой смысл утаивать очевидные факты?

— Как только что пояснил комиссар криминальной полиции Валландер, мы еще не сумели идентифицировать этих людей, — сказал Бьёрк. — И именно поэтому мы обращаемся с просьбой к населению. И мы, конечно, надеемся, что пресса представит это так, что люди поймут, что мы нуждаемся в их помощи.

Молодой журналист демонстративно засунул свой блокнот в карман пиджака.

— Спасибо, что пришли, — сказал Бьёрк.

Возле двери Курт Валландер остановил даму из «Истадс Аллеханда».

— Кто этот журналист? — спросил он.

— Не знаю. Я никогда раньше его не видела, — ответила она. — А то, что он сказал, это правда?

Валландер не ответил. А дама из «Истадс Аллеханда» была слишком учтива, чтобы переспросить.

— Почему ты не рассказал все как есть? — спросил Валландер, нагнав Бьёрка в коридоре.

— Эти чертовы журналисты! — прорычал Бьёрк. — И как они все разузнали? Кто сообщил ему это?

— Это мог быть кто угодно, — сказал Валландер. — Да хоть и я.

Бьёрк внезапно остановился и посмотрел Валландеру в лицо. Но ничего не сказал. Зато сообщил следующее:

— Министерство иностранных дел просит нас работать без шума.

— Почему? — удивился Валландер.

— Такие вопросы им не задают, — ответил Бьёрк. — Я надеюсь, мы получим дальнейшие инструкции уже сегодня вечером.

Валландер вернулся к себе в кабинет. В горле стоял ком. Он сел на стул и отпер ящик письменного стола. Там лежала ксерокопия объявления о вакансии: заводу резиновых изделий города Треллеборга требовался новый начальник охраны. Под ксерокопией лежало резюме, которое Валландер написал несколько недель назад. Теперь он всерьез подумывал его отослать. Когда работа в полиции становится игрой с информацией, которую то придерживают, то отпускают, полицейским быть не хочется. Для него работа в полиции — это серьезное дело. Эти мертвые на спасательном плоту требуют от него полной отдачи. Он не мыслил для себя такого существования, когда работа полицейского не подчинена логическим и моральным принципам, не подлежащим сомнению.

Его размышления прервал Сведберг, который вошел в кабинет, толкнув дверь ногой.

— Где тебя носило, черт возьми? — спросил Валландер.

Сведберг удивленно поднял на него глаза.

— Но я же оставил записку у тебя на столе. — ответил он. — Разве ты ее не видел?

Записка валялась на полу. Валландер поднял ее и прочел, что Сведберга можно будет найти у метеорологов в Стурупе.

— Я решил, что лучше пойти коротким путем, — сказал Сведберг. — Я знаю одного парня, он работает на аэродроме. Мы вместе наблюдали за птицами в местечке Фальстербу. Он помог мне составить расчет, откуда мог приплыть плот.

— А разве метеорологи из института не могли этого сделать?

— Я думал, так быстрее.

Он вытащил из кармана несколько свернутых в трубочку листков. Разложил их на столе. Валландер увидел ряд диаграмм и множество столбиков цифр.

— Мы сделали расчет исходя из того, что плот плыл пять суток, — начал объяснение Сведберг. — Поскольку направление ветра в последние недели было неизменным, мы пришли к одному результату. Но этот результат едва ли сможет нам что-то прояснить.

— То есть?

— Плот, по всей вероятности, проплыл очень долго.

— То есть?

— Он мог приплыть из двух таких разных стран, как Эстония или Дания.

Валландер разочарованно взглянул на Сведберга:

— Это действительно достоверные сведения?

— Да. Можешь сам спросить у моего приятеля.

— Хорошо, — сказал Валландер. — Пойди к Бьёрку и доложи ему. Пусть он передаст это в МИД. Может, на этом расследование и закончится.

— Закончится? — удивился Сведберг.

Валландер рассказал ему о том, что случилось за день.

Сведберг совершенно пал духом.

— Я не думал, что придется заканчивать, когда только начали, — проговорил он.

— Еще ничего не известно точно. Я просто рассказал тебе, как было дело.

Сведберг отправился к Бьёрку, а Валландер снова принялся изучать свое резюме для завода резиновых изделий. В голове все время всплывал образ колышущегося на волнах спасательного плота с двумя убитыми людьми.

В четыре он получил протокол вскрытия от Мёрта. До того как придут результаты анализов, Мёрт мог дать лишь предварительное заключение. Вероятно, мужчины были убиты примерно неделю назад. Видимо, в течение этого времени их трупы подвергались воздействию соленой воды. Одному мужчине было около 28 лет, другому — на несколько лет больше. Оба были совершенно здоровы. Они перенесли жестокие пытки, а пломбы на их зубах поставлены дантистом из Восточной Европы.

Валландер отложил протокол и взглянул в окно. Уже стемнело, и он проголодался.

Бьёрк сообщил по телефону, что представители МИДа прибудут завтра утром с дальнейшими инструкциями.

— Тогда я поехал домой, — ответил Валландер.

— Давай, — сказал Бьёрк. — А все-таки что же это был за журналист?

Они узнали об этом на следующий день. В таблоиде «Экспрессен» появилась заметка о сенсационной находке двух трупов на побережье Сконе. На первой странице сообщалось, что двое убитых являются советскими гражданами. К делу причастно Министерство иностранных дел. Полиция Истада получила указание замалчивать факты. Автор заметки требовал объяснить почему.

Но газета попала в руки Валландеру только в три часа дня.

А до этого произошло много событий.

4

Едва Курт Валландер вошел в управление полиции в восемь утра, как на него навалилось все разом. На улице вновь была оттепель, и над городом моросил мелкий дождик. Валландер хорошо выспался, страхи, мучившие его прежней ночью, не повторились. Он был полон сил. Единственное, что его тревожило, это то, в каком настроении будет отец, когда они сегодня днем поедут в Мальмё.

В коридоре Валландер столкнулся с Мартинссоном. Комиссар сразу понял, что тот готов сообщить нечто важное. Когда Мартинссону не сиделось в своей комнате, все знали: что-то произошло.

— Капитан Эстердаль разгадал загадку спасательного плота! — воскликнул он. — У тебя есть время?

— У меня всегда есть время, — ответил Валландер. — Приходи ко мне. Проследи, чтобы Сведберг тоже пришел.

Через несколько минут все были в сборе.

— На самом деле такие люди, как капитан Эстердаль, должны быть внесены в нашу картотеку, — начал Мартинссон. — Полиции следует иметь подразделение, в задачу которого входила бы работа с теми, кто сидит дома и обладает необходимыми знаниями.

Валландер кивнул. Он тоже часто думал об этом. По всей стране есть люди, владеющие обширными познаниями в самых необычных областях. Известен случай, когда несколько лет назад старый лесоруб из области Херьедален сумел распознать крышку пивной бутылки азиатского производства, в то время как эксперты компании «Вин&Спритс» так и не смогли ее идентифицировать. Сведения лесоруба оказались главной уликой против убийцы, который, возможно, иначе так и остался бы на свободе.

— Такие люди, как капитан Эстердаль, порой ценнее всех этих консультантов, которые суетятся вокруг и изрекают очевидные истины за головокружительное вознаграждение, — добавил Мартинссон. — А капитан был просто рад, что оказался полезен.

— А он оказался полезен?

Мартинссон вытащил из кармана блокнот и хлопнул им по столу с таким видом, будто вытащил кролика из невидимой шляпы. Валландеру это не понравилось. Театральная манера Мартинссона иногда раздражала его. Но, наверное, будущему депутату от Народной партии так и следует себя вести.

— Мы внимательно слушаем, — произнес Валландер после минутного молчания.

— Когда вчера вечером вы все отправились по домам, мы с капитаном Эстердалем провели несколько часов в подвале у спасательного плота, — сказал Мартинссон. — Мы не смогли встретиться раньше, потому что капитан каждый день после обеда играет в бридж. Он категорически отказался изменить своей привычке. Капитан Эстердаль из тех стариков, которые умеют настоять на своем. Я бы хотел быть таким в его годы.

— Дальше, — прервал его Валландер. О настойчивых стариках он знал достаточно. Перед глазами у него всегда стоял пример отца.

— Он облазил плот, будто охотничья собака, — продолжил Мартинссон. — Он даже его обнюхал. Затем заключил, что тому по меньшей мере двадцать лет и что изготовлен он в Югославии.

— Как он это узнал?

— По способу изготовления. По материалу. Когда он приходит к какому-то выводу, он больше не сомневается. Все его аргументы здесь, в блокноте. Я преклоняюсь перед людьми, которые знают, о чем говорят.

— А почему же на этой лодке нигде не обозначено, что она югославская?

— Это не лодка, — поправил Мартинссон. — Это первое, чему меня научил капитан Эстердаль. Он называется «спасательный плот» и никак иначе. А насчет того, почему на нем нет никаких обозначений, говорящих о том, что он был произведен в Югославии, капитан дал мне отличное разъяснение. Югославы часто отправляют свои плоты в Грецию и Италию. Там есть предприятия, которые ставят на них названия других стран-изготовителей. Ну, как часы, что производятся в Азии под европейскими марками.

— А что еще он сказал?

— Много чего. Я полагаю, он изложил мне всю историю спасательных плотов. Когда-то давно существовало несколько типов плотов. Первые делались из тростника. А плоты вроде нашего наиболее часто встречаются на восточноевропейских или русских грузовых судах. На скандинавских кораблях их быть не может. Они не признаются нашей Государственной инспекцией морского судоходства.

— Почему?

Мартинссон пожал плечами:

— Из-за плохого качества. Могут лопнуть. Резина зачастую низкосортная.

Валландер задумался.

— Если капитан Эстердаль прав, то плот попал к нам прямо из Югославии и не прошел маркировку, скажем, в Италии. Иными словами мы имеем дело с югославским судном?

— Не обязательно, — ответил Мартинссон. — Некоторая часть спасательных плотов направляется прямиком из Югославии в Россию. Это идет в счет принудительного товарообмена между Москвой и подчиненными ей государствами. Кстати, капитан Эстердаль утверждает, что как-то раз видел такой плот на русском рыболовном судне, арестованном возле Херадских шхер.

— То есть мы можем остановиться на версии, что судно — восточноевропейское?

— Именно это имел в виду капитан Эстердаль.

— Хорошо, — сказал Валландер. — С этим, во всяком случае, разобрались.

— Но по большому счету это все, что мы знаем, — заметил Сведберг.

— Если только тот, кто позвонил нам, не даст понять, что мы совсем ничего не знаем, — сказал Валландер. — Но мы все же можем исходить из того, что люди с плота прибыли сюда с другой стороны Балтийского моря. И что они не шведы.

Стук в дверь прервал его. Секретарь подал ему конверт, в котором оказались дополнительные материалы по вскрытию. Валландер попросил Сведберга и Мартинссона пока не уходить — он только проглядит документы. И тут же вздрогнул.

— Так-так, — сказал он. — Мёрт обнаружил в их крови кое-что интересное.

— СПИД? — удивился Сведберг.

— Нет. Наркотики. Приличную дозу амфетамина.

— Русские наркоманы, — произнес Мартинссон. — Замученные и убитые русские наркоманы. В костюмах и галстуках. На югославском спасательном плоту. Это вам не драки в общественных местах и не самогонщики. Это что-то новенькое.

— Мы не знаем, русские ли они, — возразил Валландер. — На самом деле мы ничего не знаем.

Он набрал внутренний номер Бьёрка.

— Бьёрк слушает.

— Это Валландер. У меня здесь Сведберг и Мартинссон. Мы хотели бы знать, получил ли ты инструкции из МИДа?

— Еще нет. Но они должны скоро быть.

— Я уеду в Мальмё на несколько часов.

— Хорошо. Я дам знать, когда мне позвонят из МИДа. Кстати, тебя журналисты не допекают?

— Нет, а что?

— Меня разбудили в пять утра, позвонили из «Экспрессен». И с тех пор звонки не прекращаются. Что меня, надо сказать, несколько огорчает.

— Не стоит обращать на них внимания. Они все равно пишут что хотят.

— Это-то меня и беспокоит. Газетные спекуляции мешают следствию.

— Зато, может объявиться кто-нибудь, кто что-то знает или видел.

— Сильно сомневаюсь. И мне совсем не нравится, когда меня будят в пять утра. Спросонья черт-те что наговорить можно.

Валландер положил трубку.

— Нам всем нужно перевести дух, — сказал он. — А пока что пусть каждый как следует поработает головой. А мне надо съездить в Мальмё по одному делу. Давайте встретимся здесь, у меня, после обеда.

Сведберг и Мартинссон ушли. Валландеру было неловко, что он представил свой отъезд в Мальмё как поездку по служебным делам. Он знал, что каждый полицейский, подобно всем остальным людям, при случае использует часть своего рабочего времени в личных целях. Но сам этого не одобрял.

«Я стал старомоден, — думалось ему. — Хотя мне всего лишь немного за сорок».

Дежурному на проходной он сказал, что вернется после обеда.

Затем поехал вниз по Эстерледен, через Сандскуген и свернул в сторону Косеберги. Мелкий дождик прекратился. Зато поднялся ветер.

В Косеберге Валландер въехал на бензоколонку и заправился. Поскольку он приехал раньше, то спустился к гавани. Остановил машину и вышел навстречу ветру. В гавани не было ни одного человека. Киоски и рыбные коптильни стояли запертые.

«В удивительное время мы живем, — усмехнулся он про себя. — Некоторые области этой страны работают только летом. А потом весь город вывешивает таблички с надписью „закрыто“».

Он вышел на каменный пирс, хотя успел уже замерзнуть. Море было пустынным. Нигде ни одного корабля. Валландеру вспомнились мертвые люди на плоту. Кем они были? Что произошло? Почему их пытали и убили? Кто надел на них пиджаки?

Он взглянул на часы, вернулся в машину и поехал прямиком к дому отца, который находился к югу от Лёдерупа, в стороне от дороги.

Отец, как обычно, был не в доме, а в бывшей конюшне, где писал свои картины. Курт Валландер, едва войдя, почувствовал сильный запах скипидара и масляных красок. Казалось, он вернулся в детство. Воспоминания из прошлой жизни, когда его отец стоял у мольберта, окутанный этим особенным запахом, вновь пробудились в нем. Сюжеты на холсте с тех пор не изменились. Отец все время писал одно и то же — закатный пейзаж. Иногда, по желанию заказчика, на переднем плане слева изображал глухаря.

Отец Курта Валландера был фактически художником-ремесленником. И довел технику до такого совершенства, что уже невозможно стало поменять сюжет. Только повзрослев, Курт Валландер понял, что это не от лени или неумения. Скорее подобное постоянство придавало отцу ту уверенность, в которой он явно нуждался.

Отец отложил кисть и вытер руки грязным полотенцем. Как всегда, на нем был комбинезон и неизменные резиновые сапоги с отрезанными голенищами.

— Я готов ехать, — сказал он.

— А ты не переоденешься? — спросил Валландер.

Отец уставился на него непонимающим взглядом:

— А зачем мне переодеваться? Теперь что, за красками положено в костюме ехать?

Валландер понял, что возражать бессмысленно. Отец отличался необычайным упрямством. А если к тому же разозлится, поездка в Мальмё станет невыносимой.

— Делай как хочешь, — только и ответил он.

— Да, — сказал отец. — Я сделаю так, как хочу.

Они поехали в Мальмё. Отец рассматривал окрестности в окно машины.

— Ужасно, — вдруг произнес он.

— О чем ты?

— Сконе ужасно выглядит зимой. Серая глина, серые деревья, серое небо. Но самое серое — это люди.

— Тут ты, пожалуй, прав.

— Конечно, прав. И говорить не о чем. Зимой наш лен выглядит ужасно.

Художественный магазин находился в центре Мальмё. Курту Валландеру удалось найти место для парковки прямо возле магазина. Отец точно знал, что ему нужно. Холсты, краски, кисти и несколько мастихинов. Когда он расплачивался, то вытащил из кармана пачку мятых купюр. Курт Валландер за все это время не произнес ни слова. Он даже не стал помогать отцу донести покупки до машины.

— Ну вот и все, — сказал отец. — Можем ехать домой.

Курт Валландер предложил остановиться где-нибудь по дороге и перекусить. К его удивлению, отец счел это хорошей идеей. Они остановились у мотеля в Сведале и зашли в кафе.

— Скажи метрдотелю, что нам нужен хороший столик, — заявил отец.

— Здесь самообслуживание, — ответил Валландер. — Вряд ли тут есть метрдотель.

— Тогда поедем в другое место, — отрезал отец. — Раз уж я не дома, хочу, чтобы еду мне подавали.

Курт Валландер с грустью обвел взглядом его грязный комбинезон. Затем он вспомнил про обшарпанную пиццерию в Скурупе. Там уж никто не обратит внимания на одежду отца. Они поехали туда, остановились возле пиццерии. Валландер и его отец заказали одно и то же: блюдо дня — отварную треску. Во время еды Валландер смотрел на отца и думал, что тот так и останется для него загадкой, до самых последних дней. Раньше ему казалось, что он ничуть не похож на отца. Но в последние годы он все больше начал в этом сомневаться. Мона, его жена, которая ушла от него год назад, часто упрекала его за такую же требовательность и упрямство, за тот же педантичный эгоизм. «Может, я просто не хотел замечать, что похож на отца, — думал он. — Может, я боюсь превратиться в такого, как он? Упертого, видящего только то, что хочется видеть?»

Хотя упертость для полицейского скорее достоинство. Без настойчивости, которая постороннему могла показаться чрезмерной, многие расследования, за которые он отвечал, потерпели бы фиаско. Упрямство едва ли можно назвать профессиональной болезнью, напротив, это одно из важнейших условий в профессии.

— Почему ты молчишь? — недовольным тоном прервал его размышления отец.

— Извини. Я задумался.

— Мне совсем неинтересно ходить с тобой в ресторан, если ты молчишь.

— А о чем бы ты хотел поговорить?

— Расскажи, как живешь. Как поживает твоя дочка. Ты мог бы рассказать мне. Не завел себе новую даму?

— Даму?

— Ты что, все еще горюешь из-за Моны?

— Я не горюю. Но это не означает, что я, как ты сказал, завел себе новую даму.

— А почему?

— Не так-то уж просто найти новую женщину.

— А ты делаешь что-нибудь?

— В каком смысле?

— Неужели непонятно? Я спрашиваю: что ты делаешь, чтобы найти новую женщину?!

— На танцы и вечеринки я не хожу, если ты это имеешь в виду.

— Я ничего не имею в виду. Я просто спрашиваю. С каждым годом ты становишься все чуднее.

Курт Валландер отложил вилку.

— Чуднее?

— Я же говорил, тебе не следовало этого делать. Тебе не следовало идти работать в полицию.

Ну вот, опять пошло-поехало, подумал Валландер. Ничего не изменилось.

Запах скипидара. Весенний день 1967 года, холодный и морозный. Они пока еще живут в старой перестроенной кузнице неподалеку от Лимхамна. Но скоро они оттуда уедут. Он ждет письма и, едва завидев машину почтальона, выбегает к почтовому ящику. Надорвав конверт, он читает то, чего так долго ждал. Его приняли в полицейскую академию, занятия начнутся осенью. Он возвращается в дом, распахивает дверь в тесную комнатку, где отец стоит перед мольбертом и пишет свой пейзаж. «Меня приняли в полицейскую академию!» — кричит он. Но отец не поздравил его. Он даже не отложил кисть, он продолжал свое дело. Курт запомнил, что тогда отец выписывал облако с красными отсветами заходящего солнца. И тогда он понял, что разочаровал отца. Сын, который хочет стать полицейским.

Подошла официантка и забрала тарелки. Вскоре она вернулась с двумя чашками кофе.

— Я никак не могу понять одну вещь, — сказал Курт Валландер. — Почему ты не хотел, чтобы я стал полицейским?

— Но ведь ты поступил как хотел.

— Это не ответ.

— Я никогда не думал, что мой сын будет приходить домой, садиться за стол, а из его рукавов поползут трупные черви.

Валландера передернуло. Трупные черви из рукавов?

— Что ты хочешь сказать?

Отец, не отвечая, допил остывший кофе.

— Я готов, — сказал он. — Мы можем ехать.

Курт Валландер попросил счет и расплатился.

«Отец никогда не ответит мне, — думал он. — И я никогда не пойму, почему он так не хотел, чтобы я шел в полицейские».

Они вернулись в Лёдеруп. Ветер усилился. Отец отнес холсты и краски в свою мастерскую.

— А не перекинуться нам в картишки? — предложил он.

— Я еще приеду через несколько дней, — ответил Валландер.

И поехал в Истад, не то сердитый, не то взволнованный — он сам не мог понять. Трупные черви из рукавов? Что отец имел в виду?

Часы показывали без четверти час, когда Валландер припарковал машину и вернулся в свой кабинет. В следующий раз надо все-таки потребовать у отца ответ.

Отогнав эти мысли, он заставил себя снова стать комиссаром полиции. Первое, что надо сделать, — это позвонить Бьёрку. Но не успел он нажать на клавишу внутреннего телефона, как зазвонил городской. Валландер поднял трубку:

— Комиссар Валландер слушает.

В трубке слышались треск и щелчки. Он снова повторил свое имя.

— Вы расследуете дело о спасательном плоте?

Голос показался Валландеру незнакомым. Мужчина говорил быстро и напористо.

— С кем я разговариваю?

— Это не важно. Дело касается плота.

Валландер выпрямился на стуле и подвинул к себе ручку и бумагу.

— Это вы звонили на днях?

— Звонил?

— Значит, это не вы звонили и сообщили, что спасательный плот должен прибиться к берегу где-то в районе Истада?

В трубке воцарилось долгое молчание. Валландер ждал.

— Тогда ладно, — наконец проговорил человек.

И разговор прервался.

Валландер поспешно записал то, что говорил звонивший. И тут же понял, что допустил ошибку. Этот человек звонил, чтобы рассказать о трупах на плоту. Услышав, что кто-то уже позвонил, он удивился или, возможно, испугался и положил трубку.

Вывод казался очевидным.

Звонивший был не тем человеком, с которым разговаривал Мартинссон. Значит, есть еще кто-то, располагающий сведениями о плоте.

Тот, кто что-то заметил, видимо, находился в море. На судне должна быть команда, потому что никто не выходит зимой в море в одиночку. Но что это было за судно? Возможно, паром или рыболовный катер. А может, грузовая баржа или один из нефтяных танкеров, постоянно курсирующих по Балтике.

Мартинссон приоткрыл дверь.

— Уже пора?

Валландер решил пока ничего не рассказывать о телефонном звонке. Хотелось представить сотрудникам уже продуманные выводы.

— Я еще не говорил с Бьёрком, — ответил он. — Увидимся через полчаса.

Мартинссон ушел, и Курт Валландер набрал внутренний номер Бьёрка.

— Бьёрк слушает.

— Это Валландер. Как дела?

— Приходи ко мне, узнаешь.

То, что он услышал от Бьёрка, его озадачило.

— У нас будут гости, — сказал Бьёрк. — МИД собирается прислать своего чиновника нам в помощь.

— Чиновника из МИДа? А что он знает об уголовных расследованиях?

— Понятия не имею. Но он приедет уже к вечеру. И я думаю, будет неплохо, если ты его встретишь. Его самолет приземлится в Стурупе в семнадцать двадцать.

— Что за черт! — выругался Валландер. — Он приедет помогать или наблюдать за нами?

— Не знаю, — ответил Бьёрк. — И это только начало. Угадай, кто еще мне звонил?

— Начальник Главного управления государственной полиции?

Бьёрк кивнул:

— Откуда ты знаешь?

— Что-то я все же должен уметь угадывать. Что он хотел?

— Он хочет быть в курсе текущей информации. Поэтому присылает сюда своих людей. Одного из отдела насильственных преступлений и одного из отдела по борьбе с наркотиками.

— Их тоже надо встретить в аэропорту?

— Нет. Они доберутся сами.

Валландер задумался.

— По-моему, все это очень странно, — наконец сказал он. — Особенно этот чиновник из МИДа. Зачем ему приезжать? Неужели они уже вошли в контакт с советской милицией? И полицией Восточной Европы?

— Такова обычная практика. Это мне сказали представители МИДа. Но что это означает, я не понял.

— Как так могло получиться? Ты не владеешь всей информацией?

Бьёрк развел руками:

— Я работаю начальником полиции достаточно давно и знаю, как в этой стране все происходит. Бывает, меня не вводят в курс дела. А иногда министр юстиции придерживает информацию. Но чаще всего дело в шведских гражданах, которым не следует знать больше того, что им сообщают.

Валландер хорошо понимал, о чем говорил Бьёрк. За последние годы многие скандальные судебные дела вскрыли невидимую систему подземных тоннелей, прорытую под зданием государственной машины. Тоннелей, связывающих различные министерства и организации. То, о чем раньше можно было лишь догадываться или считать конспирологической фантазией, теперь подтвердилось. В большинстве случаев реальная власть скрывалась в темных тайных коридорах и вовсе не считалась с тем, что понимается под основами правового государства.

В дверь постучали. Бьёрк разрешил войти. Это был Сведберг. В руке он держал вечернюю газету.

— Я подумал, тебе будет интересно.

Увидев первую страницу газеты, Валландер чуть не ахнул.

Кричащие заголовки сообщали о сенсационной находке трупов на побережье Сконе. Бьёрк вскочил со стула и рванул к себе газету. Они стали читать, заглядывая друг другу через плечо. К своему ужасу, Валландер увидел на нечеткой фотографии свое напряженное лицо. Вероятно, фотографию сделали во время расследования убийства в Ленарпе, промелькнуло у него в голове.

«Расследование ведет инспектор криминальной полиции Кнут Валльман».

В подписи под фотографией его имя переврали. Бьёрк отшвырнул газету прочь. На лбу у него выступило красное пятно, предвещавшее вспышку гнева. Сведберг тихо попятился к двери.

— Здесь написано все, — сказал Бьёрк. — Как будто это писал ты, Валландер, или ты,Сведберг. В газете сообщается, что в дело вовлечено Министерство иностранных дел, что начальник Главного управления государственной полиции следит за расследованием. Они знают даже, что плот югославского производства. Это даже больше того, что известно мне. Так?

— Так, — согласился Валландер. — Мартинссон сообщил об этом утром.

— Утром? Боже мой! Когда же сдается в набор эта чертова газета?

Бьёрк ходил кругами по кабинету. Валландер и Сведберг переглядывались. Когда Бьёрк был не в духе, он мог пускаться в бесконечные рассуждения.

Бьёрк снова схватил газету и прочел вслух:

— «Патруль мертвецов из СССР. Новая Европа открывает границы Швеции для коррумпированной преступности». Что они имеют в виду? Кто-нибудь может мне объяснить? Валландер?

— Понятия не имею. Думаю, не стоит так серьезно воспринимать то, что пишут в газетах.

— А как это можно воспринимать? После такого нас будут осаждать журналисты.

И в ту же секунду — Бьёрк как в воду глядел — зазвонил телефон. Журналист из «Дагенс Нюхетер» хотел получить комментарии. Бьёрк прикрыл микрофон рукой.

— Нам придется снова созвать пресс-конференцию, — сказал он. — Или мы разошлем пресс-релиз? Что лучше — как вы думаете?

— И то и другое, — ответил Валландер. — Но подожди с пресс-конференцией до завтра. У того человека из МИДа наверняка есть свои соображения.

Бьёрк проинформировал журналиста и закончил разговор, не дав задать ни единого вопроса. Сведберг вышел из кабинета.

Бьёрк и Валландер обсудили текст краткого пресс-релиза. Когда Валландер поднялся, чтобы уйти, Бьёрк попросил его задержаться.

— Нам нужно что-то делать с этими утечками, — сказал он. — Очевидно, я был слишком наивен. Я помню, ты жаловался в прошлом году, когда вел расследование убийств в Ленарпе. Боюсь, я тогда решил, что ты преувеличиваешь. Вопрос в том, что мне следует делать теперь.

— Вряд ли удастся что-нибудь сделать, — возразил Валландер. — Я уже понял это за прошедший год. Думаю, нам надо научиться работать несмотря ни на что.

— Скорее бы на пенсию, — произнес Бьёрк, подумав с минутку. — Мне иногда кажется, что я отстаю от времени.

— Нам всем иногда так кажется, — ответил Валландер. — Я поеду встречать чиновника в Стуруп. Как его зовут?

— Тёрн.

— А имя?

— Мне не сказали.

Валландер вернулся в свой кабинет, где его ждали Сведберг и Мартинссон. Сведберг как раз рассказывал, что произошло в кабинете Бьёрка.

Валландер решил быть кратким. Он сообщил о телефонном звонке и о своем выводе: плот заметили по меньшей мере двое.

— Звонивший говорил по-сконски? — спросил Мартинссон.

Валландер кивнул.

— Тогда нам будет не так сложно найти их, — продолжил Мартинссон. — Мы можем исключить нефтяные танкеры и грузовые баржи. Что остается?

— Рыболовецкие суда, — ответил Валландер. — Сколько рыболовецких катеров плавает у южного побережья Сконе?

— Много, — сказал Мартинссон. — Но я полагаю, сейчас, в феврале, большая часть находится в порту. Поработать, конечно, придется, но найти то судно, по-моему, вполне реально.

— Мы решим это завтра, — сказал Валландер. — К тому времени все может сильно измениться.

Он рассказал о том, что узнал от Бьёрка. Мартинссон отреагировал так же, как и Валландер: с удивлением и досадой. Сведберг же просто пожал плечами.

— На сегодня все, — закончил Валландер. — Я должен написать рапорт о том, что мне известно на настоящий момент. Вам тоже следует это сделать. Завтра мы согласуем свои наработки со специалистами из отделов по борьбе с насильственными преступлениями и наркотиками. И с человеком из МИДа по фамилии Тёрн.

Валландер приехал в аэропорт заблаговременно. Выпил кофе вместе с полицейскими из паспортного контроля — те, как водится, жаловались на длинный рабочий день и маленький оклад. В четверть шестого он сел на диван в зале прилетов, рассеянно поглядывая на рекламные ролики, транслировавшиеся с подвешенного у потолка телевизора. Валландер подумал, что чиновник из МИДа, вероятно, ожидает, что его встретит полицейский, одетый в форму. «Если бы я стоял, заложив руки за спину и переминаясь с ноги на ногу, он сразу понял бы, что я работаю в полиции», — усмехнулся про себя Валландер.

Он провожал глазами проходящих мимо пассажиров. Никто не останавливался в поисках незнакомого встречающего. Когда поток людей начал редеть и в конце концов иссяк, он решил, что проглядел того, кого ждал. Как может выглядеть чиновник Министерства иностранных дел? Как обычный пассажир или как дипломат?

— Курт Валландер? — услышал он голос за своей спиной. Повернувшись, он увидел перед собой женщину лет тридцати.

— Да, — ответил он. — Я Курт Валландер.

Женщина сняла перчатку и протянула руку.

— Биргитта Тёрн, — представилась она. — Я из Министерства иностранных дел. А вы, по-видимому, ждали мужчину?

— Да, верно, — ответил Валландер.

— У нас по-прежнему мало женщин-дипломатов, — пояснила Биргитта Тёрн. — Но это не означает, что мы играем скромную роль в делах министерства.

— Вот как, — сказал Валландер. — Я рад приветствовать вас в Сконе.

Пока она получала багаж, Валландер украдкой разглядывал ее. По внешнему виду о ней трудно было что-то сказать. В первую очередь его внимание привлекли ее глаза. Взяв ее чемодан и встретившись с ней взглядом, он понял, в чем дело. Женщина носила контактные линзы. Он помнил такой взгляд у Моны. В последние годы их совместной жизни она тоже носила контактные линзы.

Они вышли к машине. Курт Валландер спросил ее о погоде в Стокгольме, о том, как прошел полет, и выслушал ее ответ. Он чувствовал, что она держится с ним несколько отстраненно.

— У меня забронирован номер в гостинице под названием «Секельгорден», — сказала она, когда они приехали в Истад. — Я бы хотела посмотреть все имеющиеся отчеты о расследовании. Я полагаю, вас проинформировали о том, что все материалы должны быть в моем распоряжении.

— Нет, — сказал Валландер. — Никто мне об этом не сказал. Но, поскольку ничего не засекречено, вы все получите. На заднем сиденье лежит папка.

— Это предусмотрительно, — заметила она.

— Однако у меня есть всего один вопрос, — сказал Валландер. — Зачем вы приехали сюда?

— Ситуация на Востоке нестабильна, и Министерство иностранных дел отслеживает все необычные происшествия. К тому же мы оказываем поддержку полиции, посылая официальные запросы в страны, не входящие в Интерпол.

«Она говорит как политик, — отметил Валландер. — Ни секунды не сомневаясь».

— Необычное происшествие, — сказал он. — Пожалуй, можно выразиться и так. Если желаете, я могу показать вам спасательный плот, он находится в полиции.

— Нет, спасибо, — отрезала Биргитта Тёрн. — Я не вмешиваюсь в работу полиции. Но было бы, разумеется, неплохо, если бы завтра утром мы провели собрание. Я хочу представить доклад.

— В восемь, если вас устроит, — сказал Валландер. — Вы, наверное, не знаете, что Главное управление государственной полиции присылает к нам дополнительно двух следователей? Я полагаю, они приедут утром.

— Меня уже проинформировали, — ответила Биргитта Тёрн.

Улица, где располагалась гостиница «Секельгорден», находилась позади площади. Валландер остановил машину и потянулся за папкой с рапортами. Затем достал из багажника чемодан Биргитты Тёрн.

— Вы бывали в Истаде раньше? — спросил он.

— Не думаю.

— Тогда, наверное, я могу пригласить вас на ужин от имени полиции города.

Слабая улыбка скользнула по ее губам, когда она ответила:

— Это очень мило. Но у меня есть некоторые дела, которые необходимо сделать.

Курт Валландер почувствовал, что ее ответ задел его. Она полагает, что полицейский из провинциального городка — это не слишком шикарное общество?

— В гостинице «Континенталь» самый лучший ресторан, — добавил он. — От площади направо вниз. Вы хотите, чтобы я заехал за вами завтра утром?

— Я доберусь сама, — ответила она. — Спасибо за предложение. Спасибо, что встретили меня.

Валландер поехал домой. На часах было половина седьмого, и он вдруг почувствовал, что смертельно устал. И дело вовсе не в той пустоте, которую он ощутил, войдя в квартиру, где его никто не ждал. Он подумал, что ему все труднее ориентироваться в окружающем мире. К тому же и собственный организм закапризничал. Раньше Валландер с удовольствием работал в уголовной полиции, а теперь все стало иначе. Чувство неуверенности появилось у него год назад, когда он вел расследование жестокого убийства двух стариков в Ленарпе. Он часто говорил Рюдбергу, что такой стране, как современная Швеция, где ежедневно случается что-то страшное и непостижимое, нужны другие полицейские. С каждым днем он ощущал, что не сделал того, что должен был, Даже курсы повышения квалификации, которые регулярно организовывало Главное полицейское управление, не помогали преодолеть неуверенность в себе.

Он вынул из холодильника пиво, включил телевизор и сел на диван. На экране шло бесконечное «телекафе». Пожалуй, все-таки стоит послать резюме на резиновую фабрику в Треллеборге. Может, это тот самый выход, который ему нужен? Может, человек способен работать в полиции только какое-то определенное время, а потом должен заняться чем-то еще? Он просидел на диване допоздна. И только когда стрелки часов приблизились к полуночи, пошел спать.

Он уже погасил свет, как вдруг зазвонил телефон. Только не сегодня ночью, подумал он. Только не еще одно убийство. Он сел в кровати и снял трубку. И тотчас узнал человека, который звонил ему днем.

— Кажется, я знаю кое-что о спасательном плоте, — сказал человек.

— Нам нужна любая информация, которая может помочь в расследовании.

— Я могу рассказать только то, что мне известно, если полиция гарантирует мне, что никто не узнает, что я звонил.

— Не называйте своего имени, если хотите.

— Этого недостаточно. Полиция должна гарантировать мне, что о звонке вообще никто не узнает.

Валландер на секунду задумался. Затем пообещал. Но человек, похоже, все еще сомневался. Видимо, чего-то боится, подумал Валландер.

— Даю вам слово полицейского, — добавил он.

— Для меня это мало что значит, — ответил человек.

— А должно бы значить, — сказал Валландер. — Что касается меня, то ни одна кредитная организация мира не сможет предоставить сведения о том, что я нарушаю договоренности.

В трубке стало тихо. Валландер слышал дыхание на том конце линии.

— Вы знаете, где находится улица Индустригатан? — вдруг спросил человек.

Валландер знал. Эта улица находилась в промышленном районе в восточной части города.

— Приезжайте туда, — продолжал человек. — Проезжайте по ней. На ней одностороннее движение, но это не важно. Ночью там никто не ездит. Заглушите двигатель, выключите свет.

— Сейчас? — спросил Валландер.

— Сейчас.

— А где мне остановиться? Улица ведь длинная.

— Приезжайте, я найду вас. И приезжайте один. Иначе всякое может случиться.

Разговор прервался.

Валландеру сразу стало не по себе. Может, позвонить Мартинссону или Сведбергу и попросить помочь? Затем он заставил себя думать и не обращать внимания на неприятное чувство. А что, собственно, может случиться?

Он откинул одеяло и встал. Через несколько минут он уже стоял на пустынной улице, отпирая дверь автомобиля. Температура упала ниже нуля. Он дрожал от холода, садясь в автомобиль.

Через пять минут он заворачивал на Индустригатан, по обе стороны от которой располагались автомобильные фирмы и мелкие предприятия. Нигде не горел свет. Он проехал до середины улицы, затем остановился, заглушил двигатель, выключил свет и стал ждать в темноте. Зеленые цифры часов возле руля высвечивали время: семь минут первого.

Прошло двадцать минут, но ничего не случилось. Валландер решил подождать до часа ночи. Если никто не придет, он поедет домой.

Мужчину он заметил только тогда, когда тот вплотную подошел к машине. Валландер быстро открыл окно. Лицо человека было в тени. Рассмотреть черты лица комиссар не мог. Но голос он узнал.

— Поезжайте за мной, — сказал человек. И исчез.

Через несколько минут с противоположной стороны показался автомобиль. Слегка мигнул фарами.

Курт Валландер включил двигатель и поехал следом. Они выехали из города в восточном направлении.

И тут Валландеру стало страшно.

5

В гавани города Брантевик было пустынно.

Большинство причальных огней потушено, лишь несколько освещали темную неподвижную воду. Интересно, это лампы разбиты или городские власти проводят в жизнь программу экономии электроэнергии, когда перегоревшие лампы не заменяются на новые? «Мы живем в обществе, которое погружается во тьму, — подумал Валландер. — И вот образ обрел реальное воплощение».

Впереди погасли задние фары, а затем и передние. Валландер выключил свет и стал ждать в темноте. Электронные часы на приборной панели судорожно отсчитывали секунды. Двадцать пять минут второго. Вдруг, словно огненная мушка, заплясал свет карманного фонарика. Валландер открыл дверь и вышел из машины. Он поежился от ночного морозца. Человек с карманным фонариком в руке стоял в нескольких метрах от него. Валландер все еще не мог разглядеть его лица.

— Выйдем на пристань, — предложил человек с фонариком.

Мурлыкающий сконский выговор. Валландер подумал, что по-сконски даже угроза звучит безобидно. Он не знал другого диалекта с таким же ласковым произношением.

Но все еще колебался.

— Зачем? — спросил он. — Зачем нам идти на пристань?

— Что, испугались? — спросил мужчина. — Там у пристани пришвартован катер.

Он повернулся и зашагал. Валландер последовал за ним.

Они остановились у темного силуэта рыбацкого катера. Сильный запах моря и масла. Мужчина протянул Валландеру фонарик.

— Посветите-ка на швартовы, — сказал он.

И тут Валландер впервые разглядел своего спутника. Тому было лет сорок или немногим больше. Обветренное лицо, выдубленное непогодой. Темно-синий комбинезон, серая куртка. На лоб надвинута черная вязаная шапка.

Мужчина ухватился за один из швартовых и взобрался на борт катера. Его фигура скрылась в темноте где-то рядом с рубкой. Валландер ждал. Вдруг засветился язычок газового фонарика. Мужчина вернулся на нос катера, палуба скрипела под его ногами.

— Поднимайтесь на борт, — велел он.

Валландер схватился за холодный поручень и неуклюже поднялся на борт. Вслед за незнакомцем он двинулся по наклонной палубе и споткнулся о трос.

— Только не свалитесь, — предупредил мужчина. — Вода холодная.

Вслед за ним Валландер вошел в тесную рубку и спустился в машинное отделение. Там пахло дизельным топливом и смазочным маслом. Мужчина повесил фонарь на крюк в потолке и прикрутил пламя.

Валландер вдруг заметил, что его собеседник сильно боится. Пальцы не слушались его, он торопился.

Валландер сел на неудобную койку, прикрытую грязным одеялом.

— Не забудьте, что вы мне обещали, — напомнил мужчина.

— Я всегда помню о своих обещаниях, — заверил Валландер.

— Все так говорят. А для меня главное, что вы дали мне слово.

— Как вас зовут?

— Не важно.

— Но вы видели красный спасательный плот с двумя трупами?

— Может быть.

— Иначе бы вы не позвонили.

Мужчина взял засаленную морскую карту с койки рядом с ним.

— Здесь, — ткнул он пальцем. — Здесь я его увидел. Я заметил его без девяти минут два. Двенадцатого. Во вторник. Я не мог понять, откуда он взялся.

Валландер полез в карман за ручкой и блокнотом. И конечно, не нашел ни того, ни другого.

— Не торопитесь, — попросил он. — Расскажите с самого начала. Где вы заметили плот?

— Я записал, — сказал мужчина. — В добрых шести милях от Истада, строго на юг от катера. Плот дрейфовал на северо-восток. Я записал его точные координаты. — Он протянул руку и подал Валландеру мятый клочок бумаги.

Комиссар интуитивно ощутил, что координаты верные, хотя сами цифры мало что ему говорили.

— Плот дрейфовал, — добавил человек. — Если бы шел снег, я бы его и не заметил.

«Мы бы его не заметили, — мысленно поправил комиссар. — Каждый раз, говоря „я“, он делает едва заметную паузу. Словно напоминая себе — „смотри не проговорись“».

— Он дрейфовал по левому борту, — продолжал мужчина. — Я отбуксировал его к шведскому берегу. Когда показалась земля, я обрезал фал.

Так вот откуда срез на веревке, понял Валландер. Они торопились, нервничали. И без размышлений пожертвовали куском фала.

— Вы рыбак? — спросил Валландер.

— Да.

«Нет, — подумал Валландер. — Снова врешь. А врать ты не умеешь. Интересно, чего ты боишься?»

— Я возвращался домой, — пояснил человек.

— На катере наверняка есть радиосвязь, — сказал Валландер. — Почему вы не сообщили береговой охране?

— У меня были свои причины.

«Надо выяснить, чего так боится этот человек. Иначе толку не будет. Доверие, — подумал комиссар. — Собеседник должен почувствовать, что действительно может на меня положиться».

— Мне надо знать больше, — произнес Валландер. — То, что вы сообщили, безусловно пригодится мне в расследовании. И никто не узнает, что это рассказали вы.

— Никто ничего не сообщал. Никто не звонил.

И вдруг Валландер нашел простое и совершенно логичное объяснение, почему мужчина непременно хочет сохранить все в тайне. И причина его страха тут же сделалась понятной. Человек, сидевший напротив него, был не один на борту катера, когда заметил спасательный плот, — это Валландер уяснил уже давно, еще во время разговора с Мартинссоном. Но теперь он знал точное число команды. Их было двое. Не трое, не четверо, а просто двое. И именно того, второго, собеседник и боится.

— Никто не звонил, — согласился Валландер. — А это ваш катер?

— Какая разница?

Валландер снова стал размышлять. Теперь ясно, что собеседник не имеет отношения к трупам со спасательного плота — он всего лишь заметил его с катера и отбуксировал к берегу. Это все упрощает, даже притом что свидетель испытывает необъяснимый страх. Но кто же этот второй?

Контрабандист, вдруг осенило его. Перевозит незаконных эмигрантов или спиртное. Именно для такого рода контрабанды и используются подобные катера. Вот почему тут совершенно не пахнет рыбой — а ведь этот запах неистребим.

— Не было ли поблизости какого-нибудь корабля, когда вы заметили плот?

— Нет.

— Вы совершенно уверены?

— Я говорю что знаю.

— Но вы сказали, что пытались понять, откуда взялся плот.

— Плот пробыл какое-то время в воде, — твердо ответил мужчина. — Его не могли спустить на воду недавно.

— Почему?

— Он успел обрасти тонким слоем водорослей.

Валландер не помнил, чтобы заметил это во время осмотра плота.

— Но когда мы обнаружили плот, на нем не было никаких водорослей.

Собеседник задумался.

— Видимо, их смыло, когда я буксировал плот к берегу. И потом его могло очистить прибоем.

— Как вы думаете, сколько времени плот находился в воде?

— Может, с неделю. Трудно сказать.

Валландер пристально смотрел на человека. Глаза у того беспокойно бегали. Все это время Валландер и сам сидел как на иголках.

— Вы можете сообщить что-нибудь еще? — спросил он. — Любая мелочь может оказаться важной.

— По-моему, плот приплыл откуда-нибудь из Прибалтики.

— Почему вы так думаете? Почему не из Германии?

— Потому что я знаю тут фарватеры. Я считаю, плот пригнало с той стороны Балтийского моря.

Валландер попытался представить себе карту:

— Это же далеко. Вдоль всего польского берега, а оттуда в середину немецкого фарватера. Что-то не верится.

— Но во время Второй мировой войны мины дрейфовали на большие расстояния за короткое время. В последнее время дул сильный ветер, он мог пригнать плот.

Свет газового фонаря вдруг стал слабеть.

— Мне нечего больше сказать, — сказал мужчина и свернул грязную карту. — Вы не помните, что обещали?

— Помню. Но у меня есть еще один вопрос. Почему вы так боялись встречи со мной? Почему решили встретиться ночью?

— Ничего я не боялся, — возразил мужчина. — Если я назначил встречу ночью, это мое дело. У меня есть свои причины. — И сунул карту в ящик прямо под креплением штурвала.

Валландер поспешил задать еще один вопрос, пока не поздно.

Никто из них не услышал тихих шагов по палубе. Кто-то передвигался на корточках так осторожно, что смог незаметно прокрасться мимо них, точно легкая морская зыбь, едва коснувшаяся берега.

Валландер выбрался из машинного отделения. Быстро провел лучом карманного фонарика по стенам рубки. Но не заметил ничего, что позволило бы в дальнейшем опознать катер.

— Где я смогу найти вас, если вы мне понадобитесь? — спросил он мужчину, стоя на берегу.

— Вы меня не найдете, — ответил тот. — И я вам больше не понадоблюсь. Я все сказал.

Идя по берегу, Валландер считал шаги. На семьдесят третьем он почувствовал под ногой гравий, которым была усыпана пристань. Его собеседник скрылся в темноте — забрал свой фонарь и исчез, не сказав ни слова. Валландер сел в машину, но не стал заводить двигатель. Подождал пару минут. На мгновение ему показалось, что мимо него в темноте скользнула тень. Наверняка игра воображения. Затем он понял, что должен уехать первым. Выехав на дорогу, он сбавил скорость. Но света фар позади себя так и не увидел.

Без четверти три он отпер дверь своей квартиры. Сел за кухонный стол и записал то, что узнал в машинном отделении катера.

Прибалтика, думал он. Неужели плот приплыл так издалека? Валландер встал и пошел в гостиную. В шкафу посреди груды журналов и оперных программок он нашел истертый школьный атлас. Раскрыл карту Южной Швеции и Балтийского моря. Прибалтика была так далеко и в то же время так близко.

«Что я знаю о море? — думал он. — Что я знаю о течениях и ветрах? Может, он правду сказал? Зачем ему водить меня за нос?»

Он вновь вспомнил, как нервничал собеседник. Как страшился своего неизвестного напарника.

На часах было четыре, когда Валландер снова лег в кровать. И долго лежал, прежде чем ему удалось уснуть.

Проснувшись, он понял, что проспал.

Часы на ночном столике показывали 7:46. Он чертыхнулся, скинул одеяло и начал одеваться. Зубную щетку и пасту запихнул в карман куртки. Без трех минут восемь он поставил машину возле управления полиции. Эбба на проходной помахала ему:

— Тебя спрашивал Бьёрк. Что случилось, кстати? Ты проспал?

— Если бы, — ответил Валландер и поспешил в туалет, чтобы почистить зубы. Одновременно он пытался собраться с мыслями перед встречей с начальством. Как он должен представить свою ночную вылазку в Брантевик на рыбацкий катер?

В кабинете Бьёрка никого не оказалось. Валландер отправился в переговорную, постучал в дверь и почувствовал себя опоздавшим школьником.

Шесть человек сидели за овальным столом и глядели на него.

— Я опоздал всего лишь на несколько минут, — проговорил он и сел на ближайший свободный стул.

Бьёрк строго посмотрел на него, а Мартинссон и Сведберг улыбнулись. К тому же на лице Сведберга читалось некоторое ехидство. Справа от Бьёрка с непроницаемым видом сидела Биргитта Тёрн.

Кроме того, в переговорной сидели еще двое, которых Валландер никогда раньше не видел. Он поднялся с места и обошел вокруг стола, чтобы пожать им руки. Это были мужчины лет пятидесяти на вид и поразительно похожие друг на друга — оба крепкие и с дружелюбным выражением лиц. Один представился как Стуре Рённлунд, другого звали Бертиль Лувэн.

— Я из отдела насильственных преступлений, — сказал Лувэн. — А Стуре из отдела по борьбе с наркотиками.

— Курт — наш самый опытный следователь, — представил Валландера Бьёрк. — Добро пожаловать, наливайте себе кофе.

Когда все наполнили свои пластмассовые кружки, Бьёрк открыл заседание.

— Конечно, мы благодарны за любую помощь, которую нам могут оказать, — начал он. — Сами видите, какой переполох поднялся в газетах из-за этих трупов. В том числе и поэтому нам важно вести расследование с удвоенной интенсивностью. Биргитта Тёрн приехала к нам, чтобы наблюдать за ходом следствия и помочь в возможных контактах со странами, не входящими в Интерпол. И мы, разумеется, примем к сведению ее соображения, даже если они будут касаться непосредственно следственных действий.

Затем наступила очередь Курта Валландера. Поскольку у всех присутствующих были распечатки рапорта о положении дел на текущий момент, в детали он вдаваться не стал. А лишь представил ситуацию в общем виде и обрисовал основные временные координаты. Зато на результатах вскрытия остановился подробнее. Когда Валландер закончил, Лувэн задал несколько уточняющих вопросов. И все. Бьёрк оглядел сидящих за столом.

— Так, — сказал он. — И что же нам делать дальше?

Курту Валландеру не понравилось, что Бьёрк словно бы заискивает перед сотрудницей МИДа и двумя криминалистами из Стокгольма. И почувствовал, что должен открыть встречный огонь. Он кивнул Бьёрку, показывая, что просит слова.

— В этом деле слишком много неясного, — начал он. — Я говорю не о самом следствии. Я не понимаю, почему Министерство иностранных дел сочло необходимым прислать в Истад Биргитту Тёрн. Я не могу поверить, что дело только в том, чтобы помочь нам войти в контакт с русской милицией, если это потребуется. Мы могли послать телекс в Стокгольм. Я подозреваю, что министерство решило вести наблюдение за нашей работой. В таком случае я хочу знать, что конкретно их интересует. И прежде всего, разумеется, почему в Стокгольме приняли такое решение. Не могу отрицать, что у меня появились вполне естественные подозрения, что в министерстве знают что-то, что неизвестно нам. Но решение наверняка принималось не в министерстве. Чье же оно в таком случае?

Воцарилась тишина. Бьёрк с ужасом глядел на Валландера.

Наконец молчание прервала Биргитта Тёрн:

— Нет причин подозревать, что мой приезд в Истад преследует какие-то особые цели. Нестабильность ситуации в Восточной Европе требует, чтобы мы внимательно следили за развитием событий.

— Но мы ведь пока еще не уверены, что это трупы граждан восточно-европейских государств, — возразил Валландер. — Или вы, может быть, знаете что-то, чего не знаем мы? В таком случае я тоже хотел бы это знать.

— Наверно, не стоит так волноваться, — заметил Бьёрк.

— Я хочу получить ответы на мои вопросы, — возмутился Валландер. — Меня не устраивают общие фразы о политической нестабильности.

С лица Биргитты Тёрн вдруг исчезло непроницаемое выражение. Она смерила его взглядом, в котором ясно читалось презрение. «Я раздражаю ее, — подумал Валландер. — Я один из тех людишек, которые мешаются под ногами».

— Все обстоит так, как я сказала, — заявила Биргитта Тёрн. — Если бы вы проявили благоразумие, то поняли бы, что для этой комедии нет никаких оснований.

Валландер покачал головой. Затем повернулся к Лувэну и Рённлунду:

— А каковы ваши инструкции? Стокгольм почти никогда не присылает к нам своих людей, если не получает официального запроса о помощи. А мы, насколько мне известно, запроса не посылали. Или я ошибаюсь?

Валландер повернулся к Бьёрку, тот мотнул головой.

— Значит, Стокгольм принял это решение самостоятельно, — продолжил Валландер. — И раз уж нам предстоит работать вместе, я хотел бы знать причину такого решения. Едва ли в Стокгольме есть основания считать, что наша полиция не может справиться самостоятельно, ведь мы только приступили к расследованию.

Лувэн заерзал на стуле, ему явно было не по себе. Наконец Рённлунд решился ответить. В его голосе Валландер услышал нотки сочувствия.

— Начальник Главного управления государственной полиции посчитал, что вам может понадобиться помощь, — начал он. — Мы прибыли в ваше распоряжение. И ничего больше. Расследование ведете вы. Если мы можем помочь, мы будем рады это сделать. Ни Бертиль, ни я не сомневаемся в том, что вы можете вести это дело сами. Лично я считаю, что в прошедшие дни вы работали весьма оперативно.

Валландер кивнул в знак благодарности. Мартинссон улыбнулся, а Сведберг принялся ковырять в зубах щепкой, которую отломал от столешницы.

— Тогда, пожалуй, следует обсудить, как нам действовать дальше, — сказал Бьёрк.

— Отлично, — сказал Валландер. — У меня есть несколько вариантов, и мне интересно, как вы их оцените. Но прежде я хочу рассказать об одном ночном приключении.

Валландер перестал злиться. Теперь он снова был спокоен. Он бросил вызов Биргитте Тёрн и не проиграл. «Со временем разберемся, зачем же она все-таки приехала». А сочувствие Рённлунда только добавляло уверенности. Он рассказал о телефонном звонке и посещении рыбацкого катера в Брантевике. И особо подчеркнул ту уверенность, с которой незнакомец утверждал, что плот мог приплыть только из Прибалтики. Бьёрк в неожиданном приступе активности позвонил на коммутатор и попросил, чтобы кто-нибудь немедленно принес четкие и подробные карты упомянутых районов. Перед мысленным взором Валландера предстала картина: Эбба хватает первого же идущего через проходную полицейского и дает ему указание немедленно раздобыть карты.

Валландер налил себе еще кофе и перешел к изложению своих теорий:

— Все говорит о том, что эти люди были убиты на борту какого-то судна. У меня есть только одно приемлемое объяснение, почему трупы просто не утопили в море. Убийца или убийцы хотели, чтобы тела были обнаружены. Однако это объяснение тоже уязвимо, поскольку заранее определить берег, к которому прибьет плот, практически невозможно. Мужчин пытали, а затем застрелили в упор с близкого расстояния. Следующий установленный факт, который не следует упускать из виду, — оба человека находились под воздействием наркотического вещества, а именно амфетамина. Так что в этом деле каким-то образом оказываются замешаны наркотики. К тому же убитые были, по моему мнению, людьми состоятельными. На это указывает их одежда. По восточноевропейским меркам, они должны были быть весьма богаты, раз имели возможность покупать такую одежду и обувь. Я никогда не смог бы позволить себе купить такой костюм.

Тут Лувэн рассмеялся. Но Биргитта Тёрн продолжала сосредоточенно смотреть в пол.

— Итак, мы знаем немало, — продолжил Валландер, — хотя и не можем составить целостную картину, объясняющую ход событий и причину убийства этих людей. Но сейчас для нас главное — установить личности убитых. На этом нам и следует сосредоточить усилия. И как можно быстрее провести баллистическую экспертизу пуль, которыми их убили. Мне необходим подробный отчет о пропавших без вести или разыскиваемых людях в Швеции и Дании. Нужно срочно разослать через Интерпол отпечатки пальцев, фотографии и приметы. Возможно, мы обнаружим что-нибудь и в нашей картотеке. К тому же необходимо немедленно связаться с милицией прибалтийских республик и СССР, если этого еще не сделали. Возможно, за это возьмется Биргитта Тёрн.

— Контакт с ними будет установлен на днях, — ответила она. — Мы свяжемся с международным отделом в Москве.

— Но милиция Эстонии, Латвии и Литвы тоже должна быть оповещена.

— Это делается через Москву.

Валландер с удивлением взглянул на нее. Затем повернулся к Бьёрку:

— Разве к нам не приезжали стажеры из Литвы прошлой осенью?

— Все обстоит так, как сказала Биргитта Тёрн, — ответил Бьёрк. — Конечно, в этих республиках есть собственные правоохранительные органы. Но всем управляет Москва.

— Удивительно, — сказал Валландер. — Но Министерству иностранных дел, конечно, виднее.

— Да, — согласилась Биргитта Тёрн. — Виднее.

Совещание закончилось, Бьёрк и Биргитта Тёрн тут же удалились. Пресс-конференция была назначена на два часа дня.

Валландер остался в переговорной, чтобы обсудить с коллегами предстоящие дела. Сведберг вынул пакетики с двумя пулями, а Лувэн взялся проследить за баллистической экспертизой и ускорить ее проведение. Остальные поделили между собой дела по просмотру списков пропавших без вести и находящихся в розыске. Мартинссон, имевший личные связи в полиции Копенгагена, обещал связаться с коллегами по ту сторону пролива.

— О пресс-конференции не беспокойтесь, — в заключение сказал Валландер. — Это наша с Бьёрком головная боль.

— У вас тут на них так же противно, как на стокгольмских? — поинтересовался Рённлунд.

— Я не знаю, как проходят пресс-конференции в Стокгольме, — ответил Валландер. — Но тут на них малоприятно, что да, то да.

Остаток дня ушел на то, чтобы разослать приметы убитых людей по всем полицейским округам Швеции и других Скандинавских стран. Предстояло просмотреть целый ряд различных списков. Очень скоро стало ясно, что отпечатки пальцев мужчин со спасательного плота отсутствуют в архивах как шведской, так и датской полиции. Интерполу же требовалось еще время, прежде чем дать какой-то ответ. У Валландера и Лувэна состоялась длинная дискуссия о том, стала ли бывшая Восточная Германия полноценным членом Интерпола или нет. Включен ли их список преступников в Центральную информационную систему, охватывающую всю новую Германию? Существует ли в Восточной Германии такой список вообще? Где проходит граница между огромным архивом Штази и обычным реестром осужденных за уголовные преступления? И существовала ли такая граница?

Лувэн взялся выяснить эти вопросы, а Валландер стал готовиться к пресс-конференции.

Встретив Бьёрка незадолго до ее начала, Валландер отметил, что тот был очень сдержан.

«Почему он ничего не говорит мне, — удивился Валландер, — если считает, что я вел себя вызывающе по отношению к элегантной даме из МИДа?»

В зале, где должна была состояться пресс-конференция, собралось много журналистов и представителей СМИ. Валландер поискал глазами молодого репортера из «Экспрессен», но не нашел. Первым, как обычно, начал Бьёрк. С неожиданной жесткостью он раскритиковал сумбурные и непроверенные заявления, распространяемые в прессе. Валландер вспомнил о ночной встрече с человеком из Брантевика. Когда наступила его очередь, он еще раз обратился с призывом к населению сообщить полиции, если кто-то что-либо видел или слышал. Когда один из журналистов спросил, не поступало ли каких-нибудь сведений в полицию от населения, он ответил, что до сих пор ничего не поступало. Пресс-конференция прошла на удивление спокойно, и Бьёрк покинул комнату с довольным видом.

— А чем занимается дама из МИДа? — спросил Валландер, когда они шли по коридору.

— По большей части сидит на телефоне, — ответил Бьёрк. — Ты имеешь в виду, что нам стоило бы прослушать ее разговоры?

— Вообще-то неплохая идея, — пробормотал Валландер.

День прошел без каких-либо происшествий. Теперь следовало набраться терпения и ждать, куда приведут ниточки, которые они начали разматывать.

Около шести часов в кабинете Валландера появился Мартинссон и пригласил его вечером к себе на ужин. Он пригласил также скучающих Лувэна и Рённлунда.

— Сведберг чем-то занят, — объяснил он. — Биргитта Тёрн сказала, что едет вечером в Мальмё. Вы придете?

— Я не успею, — ответил Валландер. — К сожалению, я занят вечером.

Это была почти правда. Он еще не решил, стоит ли ему поехать вечером в Брантевик, чтобы детально рассмотреть рыбацкий катер.

В половине седьмого он, как обычно, позвонил отцу. Тот попросил купить для него новую колоду карт. Валландер как можно скорее закончил разговор и вышел на улицу. Ветер утих, небо стало ясным. По дороге домой он заехал в продуктовый магазин. В восемь часов, после ужина, поджидая, пока сварится кофе, он все еще раздумывал, ехать ли ему в Брантевик. Дело вполне может потерпеть до завтра. К тому же после ночной вылазки он чувствовал себя разбитым.

Он долго просидел за столом с чашкой кофе. Попытался представить, как Рюдберг сидит напротив и комментирует то, что случилось за день. Шаг за шагом анализировал он ход следствия вместе со своим невидимым гостем. Три дня прошло после того, как плот прибило к берегу возле Моссбюстранда. Не установив личности убитых, они не смогут двигаться дальше. Без этого тайна так и останется тайной, это очевидно.

Он поставил чашку в мойку. Его внимание привлек поникший цветок на окне. Он полил его водой из стакана, пошел в комнату и поставил пластинку с записью Марии Каллас. И, услышав мелодию «Травиаты», принял окончательное решение погодить с поездкой.

Поздно вечером он стал звонить дочери, которая училась в Народном университете под Стокгольмом. В трубке слышались долгие гудки, но никто не отвечал. В половине одиннадцатого он наконец лег в кровать и тут же уснул.

Назавтра, на четвертый день следствия, около двух часов дня произошло то, чего все давно ждали. Биргитта Тёрн вошла в кабинет Валландера и протянула ему телекс. Милиция города Риги сообщала шведскому МИДу через свое начальство в Москве, что двое убитых, найденные на спасательном плоту у берегов Швеции, вероятно, являются жителями Латвии. Для облегчения дальнейшего хода следствия майор Литвинов из Москвы предлагал шведским коллегам установить прямой контакт с отделом насильственных преступлений города Риги.

— Значит, она все-таки существует, — сказал Валландер. — Милиция Латвии.

— А кто говорил, что ее нет? — возразила Биргитта Тёрн. — Но, если бы вы обратились сразу в Ригу, могли бы возникнуть дипломатические осложнения. Вполне возможно, что мы вообще не получили бы никакого ответа. Я полагаю, вам известно, что положение в Латвии на текущий момент весьма напряженное.

Валландер знал, о чем говорила Биргитта Тёрн. Не прошло и месяца с тех пор, как советские элитные воинские части, так называемые «черные береты», обстреляли здание Министерства внутренних дел в центре Риги. Погибло несколько ни в чем не повинных людей. На фотографиях в газетах Валландер видел баррикады из камней и сваренных вместе труб. Он все еще довольно смутно представлял себе, что там творится, поскольку не обращал особого внимания на то, что происходит за границей.

— И что же нам теперь делать? — неуверенно спросил он.

— Мы устанавливаем контакт с рижской милицией. Прежде всего надо получить подтверждение, что это те самые люди, которые упомянуты в телексе.

Валландер прочел текст сообщения еще раз.

Мужчина с рыбацкого катера, очевидно, оказался прав. Плот действительно приплыл из Прибалтики.

— Мы все еще не знаем имен этих людей, — сказал Валландер.

Но через три часа он уже все знал. К моменту, когда должен был состояться телефонный разговор с Ригой, вся следственная группа собралась в переговорной. От волнения Бьёрк пролил кофе себе на костюм.

— Кто-нибудь говорит по-латышски? — спросил Валландер. — Я нет.

— Разговор будет вестись по-английски, — сказала Биргитта Тёрн. — Мы попросили об этом.

— Говорить будешь ты, — сказал Бьёрк Валландеру.

— Но я плохо говорю по-английски.

— Думаю, он тоже, — вставил Рённлунд. — Как его зовут? Майор Литвинов? Вы будете на равных.

— Майор Литвинов работает в Москве, — поправила его Биргитта Тёрн. — А мы будем говорить с милицией Риги. Это столица Латвии.

Разговор начался в начале шестого. Удивительно, но помехи отсутствовали, и Валландер отчетливо слышал голос человека, который представился как майор Лиепа из уголовного отдела рижской милиции. Валландер слушал и записывал. Ему приходилось то и дело повторять вопросы. Майор Лиепа говорил по-английски настолько плохо, что Валландер стал сомневаться в собственных способностях понимать этот язык. Но, когда разговор завершился, главное было записано в его блокноте.

Два имени. Два человека. Янис Лейя и Юрис Калнс.

— В Риге есть их отпечатки пальцев, — сказал Валландер. — Майор Лиепа утверждает: в том, что два наших трупа принадлежат именно этим личностям, нет никаких сомнений.

— Отлично, — сказал Бьёрк. — И что же это за личности?

Валландер бросил взгляд в блокнот.

— «Notorious criminals», — прочитал он. — Видимо, это следует перевести как «известные преступники».

— Знает ли он, за что они были убиты? — спросил Бьёрк.

— Нет. Но, по-моему, он не особенно удивился. Если я правильно понял, он вышлет нам кое-какие материалы. Он также спросил, не хотим ли мы, чтобы он прислал несколько латвийских милиционеров, чтобы помочь в расследовании.

— Было бы отлично! — воскликнул Бьёрк. — Чем скорее мы сможем покончить с этим делом, тем лучше.

— Разумеется, Министерство иностранных дел поддерживает такое предложение, — добавила Биргитта Тёрн.

На этом и порешили. Днем позже, на пятый день следствия, майор Лиепа прислал телекс, в котором сообщал, что прилетит в аэропорт Арланда во второй половине следующего дня. И сразу направится в Стуруп.

— Майор, — произнес Валландер. — Что это означает?

— Понятия не имею, — ответил Мартинссон. — Лично я ощущаю себя в этой профессии разве что капралом.

Биргитта Тёрн вернулась в Стокгольм. Валландер подумал, что больше никогда ее не увидит. Теперь, когда она уехала, ему было трудно вспомнить ее лицо.

«Я никогда больше не увижу ее, — думал он. — И вряд ли узнаю, зачем она сюда приезжала».

Бьёрк решил встретить латышского майора на аэродроме лично. Это означало, что Курт Валландер мог провести вечер, играя в канасту со своим отцом. По дороге в Лёдеруп он думал, что проблема со спасательным плотом, прибившимся к берегу у Моссбюстранда, вскоре будет решена. Латвийский следователь объяснит им причину убийства. А затем все расследование будет перенесено в Ригу. Вероятно, преступники находятся там. Плот приплыл к берегам Швеции. Но истоки убийства находятся по ту сторону моря. Трупы перевезут в Латвию, где дело будет доведено до конца.

Но это оказалось серьезной ошибкой.

На самом деле ничего еще даже не началось.

Тем временем в Сконе пришла настоящая зима.

6

Курт Валландер ожидал, что майор Лиепа приедет в полицию Истада одетый в форму. Но на человеке, которого Бьёрк представил ему утром, на шестой день следствия, был мешковатый серый костюм и небрежно завязанный галстук. К тому же майор был небольшого роста и ходил подняв плечи, так что казалось, будто шеи у него нет вообще — короче, ни следа военной выправки. Майор, носивший имя Карлис Лиепа, курил одну за другой крепкие сигареты, и кончики его пальцев были желтыми от никотина.

Эта привычка майора тут же создала проблемы в полиции. Сотрудники,не выносившие табачного дыма, в раздражении пожаловались Бьёрку на то, что Лиепа курит везде, включая места, где это категорически запрещено. Бьёрк ответил, что им следует относиться к привычкам гостя с пониманием, но все же попросил Валландера разъяснить майору, что необходимо соблюдать запрет на курение. Когда Валландер на своем ломаном английском объяснил просьбу шведов не курить в неположенных местах, Лиепа пожал плечами и немедленно затушил сигарету. После этого он стал курить только в кабинете Валландера и в переговорной. Но, поскольку даже Валландер был не в силах постоянно выносить табачный дым, то он попросил Бьёрка выделить майору отдельный кабинет. Все закончилось тем, что Сведберг на время переехал к Мартинссону а Лиепа занял комнату Сведберга.

Майор из Риги оказался крайне близорук. Видимо, ему было недостаточно очков без оправы, которые он носил. Читая, он держал документ всего в нескольких сантиметрах от глаз. Можно было подумать, что он не изучает текст, а нюхает бумагу. Те, кто это видел, в первый момент едва удерживались от смеха. Валландер то и дело слышал в коридорах шуточки в адрес маленького сутулого майора из Латвии. Но для Валландера не составило труда окоротить злые языки. Он сразу же отметил, что Лиепа на редкость опытный и проницательный следователь. Он чем-то напоминал Рюдберга. Особенно своей увлеченностью. В расследовании почти всегда есть рутина, но она никогда не должна сказываться на стиле мышления. Майор Лиепа любил свою профессию, а за бесцветной внешностью скрывался острый ум и большой опыт.

Утро шестого дня следствия было пасмурным и ветреным. К вечеру в Сконе ожидали снежную бурю. Из-за эпидемии гриппа, сильно ударившей по сотрудникам управления полиции, Бьёрк был вынужден отстранить от расследования Сведберга: скопилось много других неотложных дел. Лувэн и Рённлунд вернулись в Стокгольм. Бьёрк из-за неважного самочувствия оставил Мартинссона и Валландера наедине с майором Лиепой, сразу как только представил их друг другу. Они сидели в переговорной, где майор курил сигарету за сигаретой.

Сегодня Валландер, который весь вчерашний вечер проиграл в канасту с отцом, поставил будильник на пять утра, чтобы успеть прочесть брошюру о Латвии, которую ему подобрал знакомый книготорговец. Успел он и подумать о том, что, вероятно, будет полезным начать совместную работу с того, чтобы оба следователя рассказали друг другу, как устроены правоохранительные органы в их странах. Уже то обстоятельство, что в латвийской милиции существуют военные ранги, сильно отличает одну структуру от другой. За чашкой утреннего кофе Валландер пытался сформулировать некоторые основные принципы организации шведской полиции по-английски, и вдруг его охватило сомнение. Он сам с трудом представлял себе, как функционирует шведская полиция. К тому же энергичный начальник Главного управления государственной полиции недавно затеял глубокое реформирование всего ведомства. Валландер читал бесконечные и неизменно коряво написанные информационные бюллетени об изменениях, ожидающих личный состав. Как-то он попытался спросить у Бьёрка, в чем же все-таки состоит ожидаемая реорганизация, но получил невнятный и уклончивый ответ. И вот теперь, сидя напротив непрерывно курящего майора, Валландер подумал, что может с легкостью отбросить все формальности. А чисто организационные вопросы они и так решат по ходу дела.

Когда Бьёрк, кашляя, вышел из кабинета, Валландер решил, что уместно будет начать разговор с пары вежливых фраз. Он спросил, где остановился майор Лиепа, приехав в Истад.

— В гостинице, — ответил тот. — Но я не знаю, как она называется.

Валландер опешил. Казалось, майора совершенно не волнует ничего, что не касается непосредственно расследования. «Оставим любезности на потом, — подумал Валландер. — Сейчас у нас есть общее дело — расследование двойного убийства, и это самое главное!»

Майор Лиепа сделал исчерпывающий доклад о том, на каких основаниях латвийская милиция смогла установить личности убитых мужчин. Он плохо говорил по-английски, и это постоянно раздражало его самого. В перерыве Валландер позвонил своему знакомому книготорговцу и спросил, нет ли в продаже англо-латышского словаря. Но его не оказалось. Они были обречены на мучительные попытки объясняться друг с другом, не имея общего языка, который мог бы спасти положение.

После девяти часов напряженной работы — майор Лиепа переводил с латышского протоколы рижской милиции — Валландер наконец увидел полную картину. Янис Лейя и Юрис Калнс успели стяжать славу жестоких и жадных до добычи преступников. Валландер отметил, с каким презрением майор сказал, что эти люди были заодно с русскими оккупантами Латвии. Валландер еще раньше понял, что русская часть населения Латвии, присоединенной к СССР после Второй мировой войны, противилась тому, чтобы республика обрела независимость. Однако не представлял себе остроты проблемы, да и вообще неважно ориентировался в политике. Но презрение майора Лиепы было очевидным и демонстрировалось вновь и вновь.

— Русские бандиты, — говорил он. — Russian bandits, members of our Eastern maffia.[2]

Несмотря на свою относительную молодость — Лейе было двадцать восемь, а Калнсу тридцать, — список их преступлений оказался внушительным. За ними числились разбой и налеты, контрабанда и незаконные валютные операции. Милиция Риги минимум трижды серьезно подозревала их в причастности к убийству. Но тем каждый раз удавалось уходить от ответственности.

Когда майор Лиепа наконец прочел все свои рапорты и выписки из базы данных рижской милиции, Валландер сформулировал вопрос, который казался ему важным:

— Эти люди совершили много тяжких преступлений, — сказал он. (Слово «тяжкий» заставило его задуматься, пока Мартинссон не предложил английское слово «serious».) — Но удивляет то, что они, как мы видим, пробыли в тюрьме лишь очень короткое время. Хотя их вина была доказана и они были осуждены.

Майор Лиепа просиял. Бледное лицо озарила широкая заинтересованная улыбка.

Он ждал этого вопроса, отметил Валландер. Для него это важнее всех вежливых фраз.

— Я должен кое-что пояснить о моей стране, — ответил Лиепа и зажег новую сигарету. — Русские составляют не больше пятнадцати процентов населения Латвии. Но они тем не менее до сих пор занимают важнейшие посты в нашем обществе после Второй мировой войны. Переселение русских в Латвию — это один из коммунистических методов подчинения нашей страны. Наверное, даже самый эффективный метод. Вы спрашиваете, как вышло так, что Лейя и Калнс провели так мало времени в заключении, когда на самом деле они должны были получить пожизненный срок, а возможно, и смертный приговор. Я не стану утверждать, что все прокуроры и судьи коррумпированы. Это было бы слишком просто. Это было бы слишком вызывающе и бестактно. Но зато я убежден, что у Лейи и Калнса были другие, значительно более сильные покровители.

— Мафия, — предположил Валландер.

— И да и нет. Мафия в нашей стране тоже имеет незримых покровителей. Думаю, Лейя и Калнс работали на КГБ. Тайная полиция всегда предпочитала, чтобы ее люди попадали за решетку только за измену и дезертирство. За спиной этих людей всегда маячит призрак Сталина.

«То же самое происходит и в Швеции, — подумал Валландер. — Хотя мы и не можем утверждать, что за всем этим стоит чей-то призрак. Разветвленная сеть взаимных обязательств и услуг характерна не только для тоталитарной системы».

— КГБ, — повторил майор Лиепа. — И мафия. Они связаны. Все связаны друг с другом нитями, которые видны лишь посвященным.

— Мафия, — произнес Мартинссон, до этого молчавший, за исключением тех случаев, когда помогал Валландеру подобрать подходящее английское слово или выражение, — для нас в Швеции это новость, что в России и Восточной Европе существуют хорошо организованные преступные синдикаты. Несколько лет назад шведская полиция отметила, что начали появляться преступные банды советского происхождения, особенно в Стокгольме. Но мы все еще знаем об этом крайне мало. Первыми признаками того, что не все идет гладко, стали несколько жестоких разборок. Нас лишь предупредили, что эти люди могут в ближайшие годы делать попытки проникнуть в наши преступные группировки, чтобы захватить выигрышные позиции.

Валландер с завистью слушал, как Мартинссон шпарит по-английски. Произношение, правда, ужасное, зато словарный запас, безусловно, куда богаче, чем у него. «Почему бы Главному управлению государственной полиции не открыть курсы английского? — с досадой подумал он. — Вместо этих опостылевших курсов по управлению личным составом и соблюдению демократии на всех уровнях?»

— Это совершенно правильно, — сказал майор Лиепа. — Когда коммунистические государства находятся на грани распада, они становятся похожими на корабль, терпящий бедствие. Преступники — это крысы, они бегут первыми. У них есть связи, деньги, средства. Многие люди из стран Восточной Европы, которые пытаются получить убежище на Западе, не кто иные, как бандиты, которые вовсе не спасаются от притеснений, а ищут новые места для своей деятельности. Подделать биографию и документы очень легко.

— Майор Лиепа, — прервал его Валландер. — Вы сказали, что вы так думаете. You believe. You do not know?[3]

— Я уверен, — ответил майор. — Но доказать я не могу. Пока не могу.

За словами майора скрывался некий контекст, не укладывающийся у Валландера в голове. Получается, в стране майора Лиепы преступность связана с политической элитой, располагающей достаточной властью, чтобы опосредованно и напрямую влиять на систему наказаний. Два трупа, приплывшие к шведскому берегу, привезли с собой привет из этого сложного и чуждого мира. Кто же в действительности держал пистолет, из которого убили этих двоих?

Вдруг Валландер отчетливо понял, что расследование каждого преступления означало для латышского майора поиск доказательств, раскрывающих его политическую подоплеку. «Наверно, нам в Швеции следовало бы работать точно так же, — подумал он. — Может, нам пора понять, что мы копаем недостаточно глубоко, когда ищем причины преступлений, совершаемых вокруг нас сегодня?»

— Эти двое, — сказал Мартинссон, — кто убил их? И почему?

— Я не знаю, — ответил Лиепа. — Они, конечно, получили по заслугам. Но зачем их пытали? Кто их пытал? Что хотели узнать убийцы, прежде чем заставить Лейю и Калнса замолчать навсегда? Узнали ли они, что хотели? У меня тоже много вопросов, но ответов нет.

— Едва ли ответы можно найти в Швеции, — заметил Валландер.

— Я знаю, — сказал Лиепа. — Ответы, скорее всего, в Латвии.

Валландер вздрогнул. Почему он сказал «скорее всего»?

— Если не в Латвии, то где же еще? — удивился он.

— Еще дальше, — ответил майор.

— К востоку от Латвии, — предположил Мартинссон.

— Или к югу от Латвии, — сказал майор Лиепа и умолк.

Валландер и Мартинссон поняли, что он не хочет развивать свою мысль.

Совещание закончилось. Валландер почувствовал, что после долгого сидения дал знать о себе старый радикулит. Мартинссон обещал майору помочь обменять деньги в каком-нибудь банке. Валландер попросил его также позвонить Лувэну в Стокгольм и узнать, как идут дела с баллистической экспертизой. А сам он собирался написать рапорт о прошедшем совещании. Прокурор Анетт Бролин сообщила, что хочет получить его как можно скорее.

«Нет уж, Бролинша, — подумал Валландер, выходя из прокуренной переговорной в коридор. — Это дело ты не сможешь довести до нашего суда. Мы пошлем его в Ригу как можно скорее вместе с двумя трупами и красным спасательным плотом. Затем поставим штамп на папке с материалами предварительного следствия и с легким сердцем заключим, что мы сделали все, что от нас зависело, и что нет никаких оснований принимать дополнительные меры».

После обеда Валландер писал свой рапорт, пока Мартинссон сопровождал майора Лиепу, который хотел купить кое-что из одежды для своей жены. Затем Валландер позвонил в прокуратуру и узнал, что Анетт Бролин готова принять его, и тут в двери показался Мартинссон.

— А где ты оставил майора? — спросил Валландер.

— Сидит в своем кабинете и курит, — ответил Мартинссон. — Засыпал Сведбергу пеплом весь ковер.

— Он что-нибудь перекусил?

— Я пригласил его в «Дудочник». Сегодня там подавали гуляш. Но я не думаю, что ему понравилось. Он все больше курил и пил кофе.

— Ты позвонил Лувэну?

— Его нет, у него грипп.

— Но ты говорил с кем-то вместо него?

— По телефону ни от кого ничего невозможно добиться. Никого не удается поймать. Никто не знает, когда кто вернется. Все обещают позвонить. И никто не перезванивает.

— Может, Рённлунд тебе поможет?

— Я пытался поймать и его тоже. Но он уехал по служебным делам.

По какому делу он уехал, куда и когда он вернется, сказать не мог никто.

— Попробуй еще. Я поеду в прокуратуру. Я полагаю, мы сможем передать дело майору очень скоро. Трупы, плот и материалы следствия — все это он сможет забрать в Ригу.

— Как раз об этом я хотел поговорить с тобой.

— О чем?

— О спасательном плоте.

— А что с ним?

— Майор Лиепа хотел осмотреть его.

— Разве он не стоит в подвале?

— Все оказалось не так просто.

Валландер почувствовал, что начинает злиться. Иногда Мартинссон выражался слишком витиевато, так что не поймешь, что он имеет в виду.

— Что сложного в том, чтобы спуститься в подвал?

— Плот исчез.

Валландер с недоверием взглянул на Мартинссона:

— Исчез?

— Да. Исчез.

— Что ты хочешь сказать? Плот стоял в подвале на двух деревянных козлах. Вы с капитаном Эстердалем осмотрели его. Кстати, следовало бы написать ему и поблагодарить за помощь. Хорошо, что ты мне напомнил.

— Козлы на месте, — сказал Мартинссон. — А плот пропал.

Тут до Валландера наконец дошло, что имел в виду Мартинссон. Он бросил свои бумажки на стол. Вместе с Мартинссоном они бегом спустились в подвал.

Мартинссон был прав. Плот пропал. На бетонном полу валялись деревянные козлы.

— Что за черт?! — выругался Валландер.

Мартинссон ответил нерешительно, словно сам сомневался в своих словах:

— Кто-то проник сюда. Вчера вечером Ханссон спускался в подвал по какому-то делу и видел плот. Сегодня утром дорожный патруль обнаружил, что дверь взломана. Следовательно, плот украли ночью.

— Это невозможно, — возразил Валландер. — Как можно проникнуть в управление полиции? Здесь дежурят круглые сутки. А больше ничего не пропало? Почему никто не сообщил об этом?

— Патрульный сообщил Ханссону. А тот забыл доложить тебе. Но здесь ничего больше не было, только спасательный плот. Все остальные двери заперты. И следов взлома на них нет. Те, кто проник сюда, искали плот, и ничего больше.

Валландер уставился на перевернутые козлы. Где-то в глубине души нарастала тревога.

— Мартинссон, — медленно проговорил он, — вспомни, не попадалось ли тебе в газетах, что спасательный плот хранится в подвале управления полиции?

Мартинссон задумался.

— Да, — ответил он. — Где-то я читал, что плот стоит в подвале. Я даже думаю, что здесь побывал фотограф. Но кто рискнет лезть прямо в руки полиции, чтобы добыть резиновый плот?

— Вот именно, — подтвердил Валландер. — Кто рискнет?

— Ничего не понимаю.

— Может, майор Лиепа понимает? — предположил Валландер. — Приведи его сюда. А затем мы проведем тщательный осмотр места преступления. Когда пойдешь за майором, распорядись, чтобы вызвали того патрульного. Как его зовут?

— По-моему, Петерс. Он скорее всего отсыпается дома. Если ночью будет метель, ему предстоит трудное дежурство.

— Все равно мы его разбудим, — сказал Валландер. — Ничего не поделаешь.

Мартинссон ушел, и Валландер остался в подвале один. Он подошел к двери и осмотрел ее. Толстую стальную дверь с двумя замками открыли, практически не повредив. Замки были открыты отмычкой.

Эти люди знали, что ищут, думал Валландер. И они умеют обращаться с замками.

Он снова оглядел перевернутые козлы. И вспомнил, что лично осматривал плот до тех пор, пока не удостоверился, что ничто не ускользнуло от него.

Плот обследовали также Мартинссон и Эстердаль, а затем Рённлунд и Лувэн.

«Что-то мы все упустили, — думал Валландер. — Что-то недоглядели».

Мартинссон спустился в подвал вместе с майором Лиепой, не выпускавшим из рук сигарету. Валландер зажег все лампы. Мартинссон объяснил майору, что произошло. Валландер не сводил глаз с майора. Как он и ожидал, Лиепа не слишком удивился. Он лишь кивнул в знак того, что понял, о чем идет речь. Затем повернулся к Валландеру.

— Какой-то старый капитан определил, что плот был произведен в Югославии? — сказал он. — Это совершенно верно. На латышских кораблях много югославских плотов. Даже на милицейских катерах. Но вы полностью осмотрели его?

— Да, — ответил Валландер.

И в этот момент понял свою главную ошибку.

Никому не пришло в голову выпустить из плота воздух.

Никто не проверил, есть ли что-нибудь внутри плота. В первую очередь он сам.

Видимо, майор Лиепа понял, о чем он подумал. Валландеру стало стыдно. Как он мог упустить это? Рано или поздно такая мысль пришла бы ему в голову, но сделать это надо было сразу же.

Он понял, что майору не нужно ничего объяснять, тот уже и сам обо всем догадался.

— Что могло быть inside?[4] — спросил Валландер.

Майор пожал плечами.

— Возможно, наркотики, — ответил он.

Валландер задумался.

— Что-то не сходится. Два трупа и плот с наркотиками? Брошенный на произвол судьбы?

— Верно, — сказал Лиепа. — Возможно, это была ошибка. И те, кто забрал плот, эту ошибку исправили.

Валландер быстро поднялся на вахту и попросил Эббу найти подходящий предлог и объяснить Анетт Бролин, что у него возникли срочные дела и он не сможет представить ей свой отчет. Слух о том, что кто-то проник в полицию, быстро разнесся среди сотрудников, и Бьёрк примчался в подвал вне себя от гнева.

— Если это выплывет наружу, мы станем посмешищем для всей страны! — воскликнул он.

— Такое не выплывет, — ответил Валландер. — Слишком болезненный факт.

Он объяснил Бьёрку, как все произошло. И внезапно понял, что у Бьёрка возникли серьезные сомнения, а справится ли Валландер вообще со столь сложным расследованием. Сделанная ошибка казалась непростительной.

«Что же я за бездельник такой, — подумал Валландер. — Может, я не гожусь и для охраны завода резиновых изделий? Может, стоит переехать в Мальмё и вновь начать патрулировать улицы?»

Следующие несколько часов они тщательно исследовали подвал, но ничего нигде не обнаружили. Ни отпечатков пальцев, ни следов ботинок на пыльном полу. А посыпанную гравием площадку перед взломанной дверью переехал полицейский автомобиль, так что даже на ней удалось различить лишь следы его покрышек.

Когда стало ясно, что сделано все что можно, полицейские вернулись в переговорную. Пришел Петерс, недовольно ворча, что его разбудили. От него удалось узнать только точное время, когда он обнаружил, что дверь взломана. Валландер опросил дежуривших ночью, вдруг кто-нибудь что-то видел или слышал. Все отрицательно качали головой. Никто ничего не слышал, никто ничего не видел. Совсем ничего.

На Валландера вдруг навалилась усталость. От вечного дыма сигарет майора Лиепы разболелась голова.

«Что же делать, — лихорадочно думал он. — Что стал бы делать Рюдберг?»

Прошло два дня, а исчезновение спасательного плота по-прежнему оставалось загадкой.

Майор Лиепа сказал, что тратить силы на поиски не имеет смысла. Курт Валландер нехотя с ним согласился. Но ощущение, что он совершил ужасную ошибку, не покидало его. Он пребывал в дурном настроении, и каждое утро просыпался с головной болью.

Над Сконе пронеслась сильная снежная буря. Полиция предупреждала население по радио, что лучше не садиться за руль без особой необходимости. Дом около Лёдерупа, где жил отец Валландера, занесло снегом. Но, когда комиссар позвонил отцу и спросил, не нужно ли ему что-нибудь, старик ответил, что даже не заметил, что дороги замело. Во внезапно разразившемся всеобщем хаосе дело с расследованием застопорилось. Майор Лиепа заперся в комнате Сведберга и изучал рапорт о револьверных пулях, который прислал Лувэн. Валландер встретился с Анетт Бролин и отчитался о ходе расследования. Каждый раз, когда они виделись, он вспоминал, что год назад был сильно в нее влюблен. Анетт Бролин связалась с Генеральной прокуратурой и правовым управлением МИДа и получила четкие указания: закрыть дело в Швеции и передать его милиции города Риги. Майор Лиепа должен был проследить, чтобы латвийская милиция представила шведскому МИДу официальный запрос.

В один из вечеров, когда буря разыгралась особенно сильно, Валландер пригласил майора Лиепу к себе домой. Он купил бутылку виски, которую они пили в течение вечера. Валландер чувствовал, что опьянел уже после нескольких глотков. А на майора это, казалось, совсем не подействовало, Валландер стал называть его просто «майор», и Лиепа ничего не имел против. Разговорить латышского следователя оказалось непросто. Валландер не мог понять, то ли майор стесняется, то ли ему трудно говорить по-английски, то ли он вообще не отличается многословностью. Валландер рассказал ему о своей семье, о Линде, которая учится под Стокгольмом. Майор Лиепа коротко сказал, что женат на женщине по имени Байба. Детей у них нет. Вечер тянулся, и они долгое время сидели молча, держа в руках стаканы.

— Швеция и Латвия, — произнес Валландер. — Похожи ли они? Или совсем не похожи? Думая о Латвии, я пытался вспомнить хоть что-нибудь об этой стране. Но так ничего и не вспомнил. А ведь мы соседи.

Едва задав вопрос, Валландер понял его бессмысленность. Швеция не является колонией, подчиненной чужой стране. На улицах шведских городов никто не строит баррикады. Никто не стреляет в невинных людей и не бросает их под колеса бронетранспортеров. Что же может быть общего между этими странами?

Ответ майора ошеломил его.

— Я человек верующий, — сказал он. — В Бога я, правда, не верю, но ведь можно верить во что-то, что находится за пределами нашего ограниченного понимания. Даже в марксизме есть много религиозных черт, хотя его и представляют как рациональное учение, а не только как идеологию. Я впервые оказался на Западе. Раньше я мог ездить только по СССР, в Польшу или в другие прибалтийские республики. В этой стране я увидел материальный достаток, на мой взгляд, невероятный. Между нашими странами есть различие, которое одновременно является сходством. Обе наши страны бедны. Но у бедности разные лица. Нам не хватает вашей свободы и изобилия. У вас я вижу духовную бедность, она в том, вам не приходится бороться за выживание собственной страны. Для меня эта борьба стала религией. Я не поменял бы свою страну ни на какую другую.

Валландер понял, что ответ на этот вопрос майор подготовил заранее. Ему не понадобилось подыскивать нужные слова.

Но о чем же он хочет сказать? О бедности в Швеции?

Валландеру захотелось возразить.

— Вы ошибаетесь майор, — сказал он. — Даже в нашей стране идет борьба. Для многих людей благополучие, о котором вы говорите, недоступно. Конечно, никто не умирает с голоду. Но вы ошибаетесь, если думаете, что нам не приходится бороться.

— Единственная борьба — это за национальное выживание, — ответил майор. — Я понимаю под этим борьбу за свободу и независимость. Все, что сверх этого, человек выбирает сам. Никто не должен заставлять его.

Разговор прервался. Валландер хотел задать майору много вопросов, в том числе и о том, что произошло месяц назад в Риге. Но он не решился. Он не хотел показывать, как мало знает о Латвии. Вместо этого он встал и поставил пластинку Марии Каллас.

— «Турандот», — узнал музыку майор. — Очень красивая опера.

За окном свистел ветер и бушевала метель. Валландер смотрел вслед майору, когда тот шел в гостиницу после полуночи. Как шагал в своем нелепом пальто навстречу ветру.

На следующий день буря утихла. Заснеженные дороги пришлось снова расчищать. Проснувшись утром, Валландер почувствовал себя неважно. Но во сне в его голове появилась идея. Пока не пришло решение Генеральной прокуратуры, они с майором могли бы поехать в Брантевик и найти тот рыбацкий катер, на котором он побывал на прошлой неделе.

Едва пробило девять, они сели в его машину и поехали на восток. Все вокруг было покрыто снегом, искрящимся под ярким солнцем. Было минус три, безветренно.

В гавани было пустынно. У крайнего пирса покачивалось несколько рыбацких катеров. Валландер не мог бы сказать сразу, на борту какого он уже был. Они дошли до пирса, и Валландер отсчитал семьдесят три шага.

Катер назывался «Байрон» — деревянный, выкрашенный в белый цвет, приблизительно сорок футов в длину. Валландер ухватился одной рукой за шершавый канат и зажмурился. Узнает ли он его? Он не знал точно. Они взобрались на борт. Над грузовым люком был натянут темно-красный брезент. Когда они подошли к рулевой рубке, Валландер вдруг споткнулся о свернутый трос. Теперь он узнал: это был тот самый катер. Рубка оказалась заперта на большой висячий замок. Майор отвязал угол брезента и посветил в грузовой отсек карманным фонариком. Внутри было пусто.

— Здесь нет рыбного запаха, — заметил Валландер. — Ни чешуи, ни сетей. Этот катер перевозит контрабанду. Но какую контрабанду? И куда?

— Какую угодно, — ответил майор. — Поскольку в наших странах не хватает всего, они могут перевозить всё.

— Я наведу справки о владельце катера, — сказал Валландер. — Хотя я и давал обещание, я могу узнать, кто владелец. А вы, майор, стали бы давать такое обещание?

— Нет, — ответил Лиепа. — Ни за что не стал бы.

Больше осматривать было нечего. Вернувшись в Истад, Валландер посвятил остаток дня наведению справок о том, кто владел катером «Байрон». Это доставило ему немало хлопот. За последние годы судно бесчисленное количество раз меняло хозяев. В числе их оказалась и торговая компания из Симрисхамна с необычным названием «Рыба ненастного берега». Затем судно продали рыбаку по фамилии Эрстрём. Он в свою очередь тоже продал его всего через несколько месяцев. Наконец Валландеру удалось установить, что сейчас катером владеет некто по имени Стен Хольмгрен, проживающий в Истаде. Валландер с удивлением обнаружил, что этот человек живет на одной с ним улице Мариагатан. Он поискал Стена Хольмгрена в телефонном справочнике, но не нашел. В мэрии города Мальмё сведения о том, что Стен Хольмгрен зарегистрировал какое-либо предприятие, отсутствовали. На всякий случай Валландер проверил в мэрии Кристианстада и Карлскруны. И там не было записей ни о каком Стене Хольмгрене.

Валландер отложил ручку и вышел налить себе кофе. Едва он вернулся в комнату, зазвонил телефон. Звонила Анетт Бролин:

— Угадай, какие у меня новости, — сказала она.

— Наверное, тебя не устроило наше расследование?

— Это само собой. Но я имею в виду другое.

— Тогда не знаю.

— Расследование должно быть прекращено. Дело переводится в Ригу.

— Это точно?

— Генеральная прокуратура и Министерство иностранных дел едины во мнении. Они заявляют, что расследование надо прекратить. Я только что получила эти сведения. Все формальности, разумеется, будут улажены в ближайшее время. Твой майор может возвращаться в Ригу. Пусть заберет с собой и трупы.

— То-то он обрадуется, — сказал Валландер. — Тому, что поедет домой, конечно.

— А ты расстроишься?

— Ничуть.

— Попроси его, пожалуйста, взять трубку. Я уже сообщила обо всем Бьёрку. Лиепа далеко от тебя?

— Он в комнате Сведберга, курит. Я еще не встречал человека, который бы так много курил.

Ранним утром следующего дня майор Лиепа вылетел в Стокгольм, чтобы оттуда пересесть на рейс в Ригу. Два цинковых гроба прибыли в Стокгольм на грузовике для дальнейшей погрузки на самолет.

Валландер и майор Лиепа расстались у стойки регистрации в Стурупе. В качестве прощального подарка Валландер купил майору книгу о Сконе. Ничего лучшего ему в голову не пришло.

— Я бы хотел знать, чем кончится расследование, — сказал он.

— Я вышлю вам документы.

Они пожали друг другу руки, и майор пошел на посадку.

«Странный он, — подумал Валландер, возвращаясь из аэропорта. — Интересно, а обо мне он какого мнения?»

Следующим днем была суббота. Валландер хорошо выспался, затем поехал к отцу. Вечером он зашел в пиццерию, поужинал и выпил красного вина. И все время думал, отправлять резюме на завод резиновых изделий или нет. Срок подачи резюме истекал через несколько дней. Воскресное утро ушло на посещение прачечной и безнадежные усилия по уборке квартиры. Вечером Валландер сходил в единственный все еще действующий в Истаде кинотеатр. Посмотрел американский полицейский боевик. И с неохотой признал, что тот оказался все-таки увлекательным, несмотря на все неправдоподобные преувеличения.

В понедельник в начале девятого Валландер вошел в свой рабочий кабинет. Он едва успел снять куртку, как в дверях показался Бьёрк.

— Милиция Риги прислала телекс, — сказал он.

— От майора Лиепы? Что он пишет?

У Бьёрка был растерянный вид.

— Дело в том, что майор Лиепа уже ничего не сможет написать, — нерешительно произнес Бьёрк.

Валландер удивленно посмотрел на него:

— Что ты имеешь в виду?

— Майор Лиепа убит, — ответил Бьёрк. — В тот день, когда он вернулся домой. Этот телекс подписал некий полковник Путнис. Они просят нашей помощи. Как я понимаю, они хотят, чтобы приехал ты.

Валландер сел на стул и прочел телекс.

— Майора нет в живых? Он убит?

— Мне очень жаль, — сказал Бьёрк. — Это ужасно. Я позвоню начальнику Главного управления государственной полиции и посоветуюсь с ним насчет просьбы латвийской милиции.

Валландер в оцепенении сидел на стуле.

Майор Лиепа убит?

Он чувствовал, как ком подступает к горлу. Кто же убил этого маленького, близорукого, вечно курящего человека? И почему?

Он вспомнил о покойном Рюдберге и вдруг понял, что бесконечно одинок в этом мире.

Через три дня он вылетел в Латвию. Около двух часов дня 28 февраля самолет компании «Аэрофлот» заложил вираж над Рижским заливом.

Валландер смотрел на море, расстилавшееся внизу, и думал о том, что его ожидает.

7

Первым ощущением Валландера стал холод.

Когда он стоял в очереди на паспортный контроль, то сначала не почувствовал особенной разницы между температурой только что покинутого салона самолета и зала прилетов. Но он прилетел в страну, где внутри и снаружи было одинаково холодно, и вскоре пожалел, что не захватил с собой пары кальсон.

Очередь мерзнущих пассажиров медленно двигалась по направлению к мрачному залу прилета. В тишине отчетливо слышались голоса двух датчан, громко сетовавших на то, что их ждет теперь в Латвии. Старший из двоих, видимо, уже бывал в Риге раньше. И теперь рассказывал своему коллеге о состоянии всеобщей апатии и неуверенности, которое, по его мнению, царит в стране. Валландера раздражал этот громкий разговор, казался неуважением к памяти близорукого латышского майора, убитого несколькими днями раньше.

Он попытался вспомнить, что знает о стране, в которую только что прибыл. Всего каких-то пару недель назад он с трудом мог найти на карте прибалтийские республики. Таллин казался ему столицей Латвии, а Рига — главным портом Эстонии. Из далеких школьных лет ему вспоминались лишь смутные отрывки из обзора географии Европы. За несколько дней до того, как уехать из Истада, он попытался прочесть все, что сумел достать о Латвии. И теперь ему представлялась маленькая страна, которая по воле прихотливой истории веками оказывалась жертвой споров различных великих держав. В том числе и Швеция не раз жестоко грабила эту землю. А еще он уяснил для себя, что роковое начало современной истории Латвии было положено весной 1945 года, когда немецкая военная машина была сломлена и СССР смог беспрепятственно занять Латвию и присоединить ее к себе. Попытка сформировать независимое правительство была жестоко подавлена, и армия освободителей с востока — в силу непреодолимой склонности истории к таким вот циничным поворотам событий — быстро установила в стране режим, который решительно и безжалостно душил латышский народ.

Но на самом деле ясно, что он практически ничего не знает. В его представлениях оставалось слишком много пробелов.

Двое галдящих датчан, прибывших в Ригу, видимо, для продажи какой-то сельскохозяйственной техники, наконец прошли паспортный контроль. Когда Валландер вытащил из внутреннего кармана свой паспорт, кто-то тронул его за плечо. Он вздрогнул, словно подсознательно боялся, что его схватят как преступника. Когда он повернулся, перед ним стоял человек в серо-синей форме.

— Курт Валландер? — спросил он. — Меня зовут Язепс Путнис. Извините, что я опоздал. Но самолет приземлился раньше, чем ожидалось. Эти формальности не должны вас касаться. Пройдемте туда.

Полковник Язепс Путнис отменно говорил по-английски.

Валландер вспомнил, как майор Лиепа мучительно подыскивал нужные слова и обороты. Путнис подвел его к двери, у которой стоял солдат. Они вошли в зал, мрачный и обшарпанный, здесь выгружали багаж с тележек.

— Надеемся, ваш чемодан скоро доставят, — сказал Путнис. — Рад приветствовать вас в Риге. Вы бывали когда-нибудь в Латвии?

— Нет, — ответил Валландер. — Еще ни разу не был.

— Мне очень жаль, что причина вашего приезда столь печальна, — продолжал Путнис. — Смерть майора Лиепы — большое несчастье.

Валландер ждал, что он скажет дальше, но напрасно.

Язепс Путнис, носивший согласно телексам, полученным шведской полицией, чин полковника, резко умолк. Вместо того чтобы продолжить разговор о смерти майора, он бодрым шагом подошел к служащему в блеклом комбинезоне и меховой шапке, стоявшему у стены. Путнис гаркнул на него, и тот вытянулся. Затем тут же скрылся в одной из дверей, ведущих на летное поле.

— Они без толку тянут время, — сказал Путнис и улыбнулся. — У вас в Швеции те же проблемы?

— Случается, — ответил Валландер. — Иногда приходится подождать.

Полковник Путнис был прямой противоположностью майору Лиепе — высокий, энергичный, с резко очерченным профилем и серыми глазами, которые, казалось, замечали все, что происходит вокруг. Он напомнил Валландеру какого-то зверя. Может, рысь или леопарда, одетого в серо-синюю форму.

Интересно, сколько ему лет? Может, пятьдесят. А может, и значительно больше.

Громыхая, подъехала багажная тележка, которую вез трактор, окутанный облаком выхлопных газов. Валландер сразу заметил свой чемодан, и полковник Путнис проворно подхватил его. В стороне от выстроившихся в ряд такси стояла черная милицейская «Волга». Шофер, откозыряв, распахнул дверь. Валландер крайне удивился, но все же нерешительно приложил руку к шапке в ответ.

Видел бы Бьёрк, подумал Валландер. И что подумал майор Лиепа, увидев в маленьком шведском городке следователей в джинсах, которые никогда не отдают честь?

— Мы забронировали для вас номер в гостинице «Латвия», — сказал полковник, когда они выехали из аэропорта. — Это лучшая гостиница города. В ней более двадцати пяти этажей.

— Прекрасно, — сказал Валландер. — Я хотел бы передать привет и соболезнования от моих коллег из Истада. Хотя мы работали с майором всего несколько дней, мы успели полюбить его.

— Спасибо, — сказал Путнис. — Для нас смерть майора — тоже большая утрата.

Валландер ожидал, что полковник продолжит разговор, но тот снова умолк.

«Почему он ничего не говорит — не понимал Валландер. — Почему не расскажет, как все произошло? Почему убили майора? Кто его убил? Как? Зачем они просили меня приехать? Подозревают ли они, что убийство связано с поездкой майора в Швецию?»

Валландер смотрел на пейзаж за окном. Пустые поля, на которых то там, то тут белели островки снега. Кое-где — одинокие серые домики, обнесенные некрашеным забором. Время от времени попадались поросята, копающиеся в навозной куче. Все это производило бесконечно грустное впечатление, и Валландер вспомнил о своей недавней поездке в Мальмё с отцом. Возможно, Сконе зимой не слишком привлекательный край. Но такого запустения, как тут, он себе никогда и вообразить не мог.

Наблюдая этот пейзаж, Валландер поневоле ощутил глубокую печаль. Казалось, сама горестная история этой страны окрасила ее природу в безнадежно-серый цвет.

Вдруг его охватило желание что-нибудь предпринять. Он приехал в Ригу не за тем, чтобы грустить над зимним пейзажем.

— Я хотел бы как можно скорее получить рапорт, — сказал он. — Что же все-таки произошло? Кроме того, что майор Лиепа был убит в тот же день, как вернулся в Ригу, я больше ничего не знаю.

— Когда вы устроитесь в номере, я приеду за вами, — сказал полковник Путнис. — Вечером у нас запланирована рабочая встреча.

— Я хочу лишь оставить чемодан, — сказал Валландер. — Это не займет много времени.

— Встреча назначена на половину восьмого, — ответил Путнис.

Валландер понял, что полковник не намерен менять согласованный и утвержденный план.

Они въехали в пригороды Риги, а затем в центр города. Постепенно опускались сумерки. Валландер задумчиво смотрел на мрачные городские дома, тянувшиеся по обе стороны улицы. Он думал о том, что ему предстоит, и его охватывало неприятное чувство.

Гостиница располагалась в центре, в конце широкого бульвара. Валландер увидел статую, которая, как он понял, изображала Ленина. Гостиница «Латвия» устремлялась в небо темно-синей колонной. Полковник Путнис быстро провел его через пустой вестибюль к дежурному администратору.

Валландеру показалось, будто он очутился в гараже, который в силу необходимости использовался как вход в гостиницу. У одной стены сверкал ряд лифтов. Над головой располагались ведущие в разных направлениях лестницы.

К своему удивлению, он обнаружил, что ему не пришлось заполнять никаких документов. Полковник Путнис просто взял у дежурного администратора ключ от номера. В одном из тесных лифтов они поднялись на пятнадцатый этаж. Валландеру достался номер 1506, окна которого выходили на городские крыши. Он подумал, сможет ли увидеть отсюда Рижский залив, когда снова встанет солнце.

Полковник Путнис спросил, доволен ли гость своим номером, и сказал, что вернется через два часа и отвезет его на вечернее совещание в Управление внутренних дел.

Валландер встал у окна и принялся рассматривать остроконечные крыши. Где-то внизу на улице прогромыхал грузовик. Из рассохшихся оконных рам тянуло холодом. Валландер потрогал батарею, она оказалась чуть теплой. Где-то беспрерывно звонил телефон.

«Кальсоны, — снова вспомнил Валландер. Завтра же с утра надо будет купить».

Он раскрыл чемодан и отнес туалетные принадлежности в большую ванную комнату. В аэропорту он купил бутылку виски. И теперь, поколебавшись, налил немного в стакан для полоскания рта. Включил радиоприемник советского производства, стоящий на столике у кровати. Диктор говорил возбужденным голосом и так быстро, как будто комментировал спортивные соревнования, в которых события развиваются стремительно и непредсказуемо. Валландер откинул покрывало и лег на кровать.

«Вот я и в Риге, — думал он. — И все еще не знаю, что случилось с майором Лиепой. Знаю только, что он убит. Но главное, мне неизвестно, чем, по мнению полковника Путниса, я должен здесь заниматься».

Лежать под одним покрывалом было холодно. Валландер решил спуститься на лифте в вестибюль и поменять немного местных денег. А может, в гостинице есть бар, где можно выпить кофе?

Внизу он, к своему удивлению, заметил тех двоих датчан-бизнесменов, которые так раздражали его в аэропорту. Один из них, тот, что постарше, стоял возле стойки администратора и с недовольным видом размахивал картой. Это выглядело так, словно он пытался объяснить женщине-администратору, как сделать бумажного змея, и Валландер рассмеялся. Затем он увидел табличку «Обмен валюты». Пожилая женщина приветливо кивнула ему, и Валландер протянул две банкноты по сто долларов. Взамен он получил целый ворох разноцветных купюр. Когда он вернулся в вестибюль, датчан уже не было. Он спросил у администратора, где он может выпить кофе, и та указала ему на большой ресторан. Официант провел его к одному из первых столиков у окна и подал меню. Валландер заказал омлет и кофе. За большим окном мелькали закутанные в шубы люди, с шумом проезжали троллейбусы. Тяжелые портьеры шевелились от сквозняка, тянувшего из щелявых рам.

Комиссар оглядел пустынный зал. За одним столиком в полной тишине обедала пожилая пара, за другим сидел одинокий мужчина в сером костюме и пил чай. Больше никого не было.

Валландеру вспомнился прошлый вечер, когда он прилетел в Стокгольм дневным рейсом из Стурупа. Его дочь Линда встретила его на автобусной остановке возле Центрального вокзала. Они отправились в гостиницу «Сентраль» близ Васагатан. Поскольку Линда снимала комнату в пансионе в Бромме, неподалеку от Народного университета, он забронировал для нее номер в той же гостинице. Вечером Курт Валландер пригласил ее на ужин в ресторан в Старом городе. Они не виделись уже несколько месяцев, и Валландер чувствовал, что разговор течет вяло и в основном вертится вокруг случайных тем. Он спросил ее, правду ли она писала ему в письмах — что ей хорошо в Народном университете. Но получил лишь односложный ответ. Когда же он, безуспешно пытаясь скрыть раздражение, поинтересовался, чем она думает заниматься дальше, она ответила, что понятия не имеет.

— А не пора ли уже иметь? — спросил он.

— Это мое дело, — ответила она.

Затем они начали переругиваться, стараясь не повышать голос. Сколько можно менять место учебы, говорил Валландер, не пора ли определиться, а Линда отвечала, что уже достаточно взрослая, чтобы делать то, что хочет.

И тут вдруг Валландер заметил, до чего она на него похожа. Чем именно, он не смог бы сказать, но ясно ощутил: дочь словно бы говорит его собственными словами. История повторяется, подумал он: разговор с дочерью напомнил ему собственные сложные отношения с отцом.

Они пили вино, ужинали не торопясь. Постепенно напряжение и раздраженность исчезли. Валландер рассказывал о предстоящей поездке и накакое-то мгновение подумал, вдруг Линда захочет поехать с ним. Время шло быстро, и, когда он расплатился по счету, было уже за полночь. Несмотря на то, что вечер стоял холодный, они прогулялись до гостиницы пешком. Затем сидели у него в номере и болтали до начала четвертого. Когда Линда наконец ушла к себе, Валландер подумал, что, несмотря на плохое начало, они хорошо провели вечер. Но все же что-то вселяло в него неуверенность. Он никак не мог отделаться от приглушенной тревоги: он еще не знает, что станется в жизни с его дочерью.

Когда на следующее утро Валландер выехал из гостиницы, Линда еще спала. Он заплатил за ее номер и написал ей короткую записку, которую портье пообещал передать.

Он очнулся от воспоминаний, когда молчаливая пожилая пара вышла из зала. Новых посетителей не было. Только мужчина с чашкой чая остался на месте. Валландер взглянул на часы. До того как за ним заедет полковник Путнис, оставался еще час.

Комиссар заплатил по счету, быстро перевел сумму в доллары и понял, что его заказ оказался очень дешевым. Вернувшись в номер, он проглядел взятые с собой документы и снова начал вникать в расследование дела, которое, казалось, уже навсегда осело в архиве. И даже вдруг почувствовал запах крепких сигарет, которые курил майор.

В четверть седьмого в дверь постучал полковник Путнис. У гостиницы их ждала машина, они поехали по темному городу к Управлению внутренних дел города Риги. Прохожие на улицах попадались лишь изредка. К вечеру резко похолодало. Улицы и площади города освещались плохо, и Валландеру почудилось, будто он смотрит на бумажные декорации в театре теней. Они проехали через крытые ворота и остановились в месте, напоминающем внутренний двор какого-то замка. Полковник Путнис всю дорогу молчал, а Валландер продолжал ждать объяснения, зачем его вызвали в Ригу. Они шли по пустынным гулким коридорам, спустились вниз по лестнице и снова шли по коридору. Наконец они остановились у двери, которую полковник Путнис отворил не постучавшись.

Курт Валландер шагнул в большую, теплую, но плохо освещенную комнату. Главным ее убранством был овальный стол, обитый зеленым сукном. Вокруг стола стояло двенадцать стульев, а на зеленом сукне — графин с водой и стаканы.

В темной глубине комнаты стоял человек. Когда Валландер вошел, тот повернулся и подошел к нему.

— Добро пожаловать в Ригу, — сказал человек. — Мое имя Юрис Мурниерс.

— Полковник Мурниерс и я вместе ведем дело о расследовании убийства майора Лиепы, — пояснил Путнис.

Валландер уловил напряженность между двумя полковниками: на нее указывало что-то в интонации Путниса. За коротким обменом репликами скрывалось что-то еще. Но, что именно, Валландер не понял.

Полковнику Мурниерсу было лет пятьдесят. Коротко стриженные седые волосы, лицо бледное и одутловатое, как у диабетика. Он был невысок и двигался, как заметил Валландер, совершенно бесшумно.

Еще один кошачий хищник, отметил Валландер. Два полковника, два кота, оба в серой форме.

Валландер и Путнис повесили пальто и сели за стол. «Конец ожиданию, — подумал Валландер. — Что же случилось с майором? Сейчас я все узнаю».

Слово взял Мурниерс. Валландер заметил, что полковник сел так, что его лицо по большей части оказывалось в тени. Голос, обращавший к шведскому следователю хорошо построенные английские фразы, казалось, шел из бесконечной тьмы. Полковник Путнис смотрел прямо перед собой с таким видом, будто не давал себе труда эти фразы слушать.

Но терпение Валландера было наконец вознаграждено, и он узнал, что произошло с майором Лиепой.

— Дело крайне загадочное, — произнес Мурниерс. — В тот же день, как майор вернулся из Стокгольма, он представил рапорт мне и полковнику Путнису. Мы сидели в этой комнате и обсуждали преступление. Майор Лиепа собирался взять на себя дальнейшее расследование. Мы закончили где-то в пять. Затем, как мы знаем, майор Лиепа сразу поехал домой к жене. Они живут позади Домского собора. Жена сказала, что майор вел себя как обычно. Конечно, он радовался, что вернулся домой. Они поужинали, и Лиепа рассказал о том, что видел в Швеции. Видимо, вы, комиссар Валландер, произвели на него очень хорошее впечатление. Где-то около одиннадцати зазвонил телефон. Майор Лиепа собирался идти спать. Жена не смогла определить, кто звонил. Но майор оделся и сказал, что должен немедленно поехать в Управление внутренних дел. Она совсем не удивилась. Возможно, Лиепа расстроился, что его вызвали в тот же вечер, едва он вернулся из заграничной командировки. Он не пояснил, кто звонил и по какому поводу его вызывают так поздно.

Мурниерс умолк и потянулся к графину. Валландер взглянул на Путниса, который по-прежнему смотрел прямо перед собой.

— Последующие события совершенно неясны, — продолжал Мурниерс. — Рано утром тело майора Лиепы обнаружили портовые рабочие в Даугавгриве — так называется дальний район города, примыкающий к порту. Майор лежал мертвый на берегу. Позднее мы смогли установить, что ему проломили голову каким-то твердым предметом, возможно, стальной трубой или деревянной дубинкой. Согласно данным нашей медицинской экспертизы, майора убили через час, самое большее через два часа, после того, как он вышел из квартиры. В общем-то это все, что мы знаем. Никто не видел ни как он выходил из дома, ни как пришел в порт. Все это крайне загадочно. В нашей стране убийство милиционера — это небывалый случай. И уж тем более такого ранга, как Лиепа. Конечно, мы очень хотим, чтобы преступники были схвачены как можно скорее. — Мурниерс умолк и снова утонул в тени.

— И конечно, никто не звонил и не просил майора приехать сюда, — сказал Валландер.

— Нет, — тут же ответил Путнис. — Это мы проверили. Дежурный капитан Козлов подтвердил, что никто не звонил майору Лиепе.

— Тогда остается два варианта, — сказал Валландер.

Путнис кивнул:

— Или он солгал своей жене. Или его обманули.

— В последнем случае он должен был узнать голос, — сказал Валландер. — Либо звонивший должен был говорить так, чтобы ввести его в заблуждение.

— Мы тоже так думаем, — кивнул Путнис.

— Конечно, мы не можем исключать, что между его работой в Швеции и убийством существует связь, — заметил Мурниерс из темного угла. — Мы не можем исключать ничего. Именно поэтому мы попросили помощи у шведской полиции. У вас, комиссар Валландер. Мы будем благодарны за все мысли и предположения, которые могут быть нам полезны. Вы получите любую помощь, которая вам потребуется. — Мурниерс поднялся. — Думаю, на этом мы можем сегодня закончить, — сказал он. — Я понимаю, что вы очень устали с дороги, комиссар.

Валландер совсем не чувствовал усталости. Он был готов работать всю ночь, если потребуется. Но после того, как Путнис тоже встал из-за стола, понял, что совещание действительно закончено.

Мурниерс нажал на звонок, прикрепленный к краю стола.

Почти сразу же открылась дверь, и за ней оказался молодой милиционер.

— Это сержант Зидс, — сказал Мурниерс. — Он прекрасно говорит по-английски и будет вашим шофером.

Зидс щелкнул каблуками и отдал честь. Валландер не нашел ничего лучше, как кивнуть в ответ. Поскольку ни Путнис, ни Мурниерс не пригласили его на ужин, он понял, что вечером будет предоставлен сам себе. Он спустился вслед за Зидсом во двор. Сухой мороз обжигал, особенно после теплой переговорной. Валландер сел на заднее сиденье черного автомобиля, дверцу которого распахнул перед ним Зидс.

— Холодновато, — сказал Валландер, когда они выехали за ворота.

— Так точно, полковник, — согласился Зидс. — Сейчас в Риге очень холодно.

Полковник, повторил про себя Валландер. У сержанта, конечно, и в мыслях нет, что шведский следователь куда ниже рангом, чем Путнис и Мурниерс. Эта мысль веселила. А впрочем, ни к чему не привыкаешь так быстро, как к привилегиям. Своя машина, шофер, знаки внимания.

Сержант Зидс быстро вел машину по пустым улицам. Валландер не чувствовал ни малейшей усталости. Мысль оказаться в промерзлом номере ужаснула его.

— Я проголодался, — сказал он сержанту. — Покажите мне хороший, но не слишком дорогой ресторан.

— Ресторан гостиницы «Латвия» — самый лучший, — отрапортовал Зидс.

— Там я уже был, — ответил Валландер.

— В Риге нет больше ресторанов, где кормили бы так же хорошо, — сказал Зидс, притормаживая перед трамваем, со звоном заворачивающим за угол.

— Но в городе с миллионом жителей должен быть не один хороший ресторан, — попытался возразить Валландер.

— Да, но еду подают плохую, — отозвался сержант. — Самый лучший — гостиница «Латвия».

Не миновать опять идти туда, подумал Валландер и откинулся на сиденье. Может, Зидс получил приказ не отпускать его в город? Совершенно очевидно, что личный шофер в определенных обстоятельствах скорее означает несвободу, чем свободу.

Зидс остановил машину перед гостиницей. Едва Валландер успел протянуть руку, чтобы открыть дверцу, как сержант распахнул ее.

— В какое время я должен заехать за вами завтра, полковник?

— В восемь будет в самый раз, — ответил Валландер.

Большой вестибюль был сейчас еще пустыннее, чем когда Валландер уходил отсюда несколько часов назад. Где-то вдали играла музыка. Валландер взял у администратора ключ и спросил, открыт ли ресторан. Администратор, своими тяжелыми веками и бледностью напомнивший Валландеру полковника Мурниерса, кивнул. Валландер улучил момент и спросил, откуда доносится музыка.

— У нас есть варьете, — мрачно ответил администратор.

Когда Валландер уходил из вестибюля, то вдруг заметил того самого мужчину, который пил чай в ресторане. Теперь он сидел на потертом кожаном диване и сосредоточенно читал газету. Валландер узнал его, это точно был он.

«Хвост, — понял комиссар. — Все как в самом низкопробном романе о временах холодной войны — на диване сидит человек в сером костюме и старается не привлекать к себе внимания. Неужели Путнис или Мурниерс действительно боятся, что я могу что-нибудь натворить?»

В ресторане оказалось так же пусто, как и днем. За длинным столом вдалеке сидело несколько человек в темной одежде, которые тихо о чем-то беседовали. К удивлению Валландера, его подвели к тому же столику, что и прежде. Валландер съел овощной суп и пережаренную котлету. А вот латышское пиво оказалось вкусным. Поскольку он был несколько встревожен, то позабыл заказать себе кофе, расплатился и вышел из зала, чтобы посмотреть, что тут за варьете такое. Человек в сером костюме сидел все там же.

Валландеру вдруг показалось, словно он попал в лабиринт. Лестницы, ведущие как будто в никуда, снова привели его в ресторан. Он попытался идти на звук музыки и наконец заметил вывеску, горящую в конце темного коридора. Какой-то человек, произнеся что-то на непонятном Валландеру языке, открыл перед ним дверь. Валландер оказался в тускло освещенном баре. Контраст с полупустым рестораном был разителен. Бар был битком набит людьми. Позади ширмы, отделяющей бар от танцевальной площадки, грохотал оркестр. Валландеру показалось, что он узнает кое-что из песен группы «Абба». В баре было накурено, и Валландер вновь вспомнил запах сигарет майора. Он высмотрел столик, вроде бы свободный, и стал протискиваться сквозь толпу. Все время он ощущал, как за ним следит множество глаз. Он понимал, что есть все основания вести себя осторожно. Ночные клубы и бары в Восточной Европе часто служили прибежищем бандитов, промышлявших грабежом западноевропейских туристов.

Ему удалось перекричать музыку и сделать заказ официанту. Через несколько минут на его столе оказался стакан виски, стоящий почти столько же, сколько только что съеденный ужин. Валландер понюхал содержимое стакана, представил себе заговор с отравлением и угрюмо пригубил напиток.

Девица, которая так и не представилась, вынырнула из тени и села рядом с ним за столик. Он заметил ее, только когда она наклонилась к нему. От нее пахло духами, напоминающими запах зимних яблок. Когда она заговорила с ним по-немецки, он покачал головой. По-английски она говорила плохо, много хуже майора. Но он понял, что она предлагает ему свое общество и не прочь выпить. Валландер смутился. Он видел, что перед ним проститутка, но ему хотелось забыть об этом. В неприветливой холодной Риге хотелось поговорить хотя бы с кем-нибудь, кроме полковников. Он вполне мог заказать для нее что-нибудь выпить, а дальнейшее зависит только от него. Но если он действительно крепко выпьет, то может потерять над собой контроль. Последний раз такое случилось год назад, тогда в приступе злобы и возбуждения он набросился на окружного прокурора Анетт Бролин. Он поежился при воспоминании об этом. Больше этого не случится, пообещал он себе. По крайней мере, здесь, в Риге.

В то же время внимание девушки ему льстило.

«Она подсела к моему столику слишком рано, — подумал он. — Я ведь только приехал и еще не успел привыкнуть к этой необычной стране».

— Может быть, завтра, — сказал он. — Не сегодня.

Тут Валландер заметил, что ей не больше двадцати. За вызывающе-ярким макияжем скрывалось лицо, чем-то напомнившее ему лицо дочери.

Он допил виски, поднялся и вышел.

«А ведь я едва не пошел с ней, отметил он. — Еще бы чуть-чуть…»

Мужчина в сером костюме с газетой в руках все еще сидел в вестибюле.

«Спокойной ночи! — мысленно пожелал ему Валландер. — Завтра утром мы, безусловно, увидимся».

Спал Валландер беспокойно. Одеяло было слишком тяжелым, а кровать неудобной. Во сне ему все время чудился звук беспрерывно звонящего телефона. Он хотел встать и снять трубку, но, просыпаясь, обнаруживал, что вокруг все тихо.

Наутро его разбудил стук в дверь. Еще не совсем проснувшись, он прокричал: «Войдите!». Когда стук повторился, он вспомнил, что оставил в замке ключ. Валландер натянул брюки и открыл дверь. За ней оказалась женщина в переднике горничной, она держала на подносе завтрак. Комиссар удивился, ведь завтрак в номер он не заказывал. Но, может, это входит в комплект услуг? Или об этом позаботился сержант Зидс?

Горничная пожелала ему доброго утра по-латышски, и он попытался в ответ сделать приветливое лицо. Она поставила поднос на стол, несколько смущенно улыбнулась и пошла к выходу. Валландер последовал за ней, чтобы запереть дверь.

Дальше все произошло очень быстро. Вместо того чтобы уйти, горничная закрыла дверь изнутри и приложила палец к губам. Валландер с непонимающим видом уставился на нее. Из кармана передника она осторожно вынула клочок бумаги. Валландер хотел было что-то сказать, но она прикрыла ему рот рукой. Он видел, что она боится, и понимал, что, хотя она вовсе не горничная, она не причинит ему никакого вреда. Ей было просто страшно. Валландер взял записку и прочитал текст, написанный по-английски. Он прочел его два раза, чтобы запомнить. Затем взглянул на женщину, и она засунула руку в другой карман, вынула что-то похожее на смятую афишу и протянула ему. Развернув листок, он увидел, что держит в руках суперобложку от той самой книги о Сконе, которую неделю назад подарил мужу этой женщины, майору Лиепе. Он снова взглянул на женщину, на лице которой отражался страх и что-то еще, возможно, решимость. Валландер сделал несколько шагов по холодному полу, взял со стола ручку и написал на обратной стороне обложки, изображающей кафедральный собор в Лунде, что он все понял: «I have understood». Затем вернул ей суперобложку и подумал, что Байба Лиепа выглядит совсем не так, как ему казалось. Что в точности представилось ему, когда майор сидел на диване у него дома в Истаде на Мариагатан, слушал Марию Каллас и рассказывал о своей жене по имени Байба, Валландер не помнил. Но это было другое, совсем другое лицо.

Пока он откашливался, женщина осторожно открыла дверь. Мгновение — и она исчезла.

Она пришла к нему, чтобы поговорить о майоре, ее погибшем муже. И ей было страшно. В записке говорилось: когда к Валландеру в номер позвонят и спросят господина Экерса, он должен будет вначале спуститься в вестибюль, а затем пойти по лестнице, ведущей в гостиничную сауну, и найти серую стальную дверь рядом с черным ходом ресторана. Эту дверь можно открыть изнутри без ключа, а на улице позади гостиницы его будет ждать она, чтобы рассказать ему кое-что об убитом муже.

«Please,[5] — написала она. — Please, please». И в этот момент он был совершенно уверен, что ее лицо выражало не только страх, но также решимость и ненависть.

«Все сложнее, чем я предполагал, — подумал комиссар. — Для того чтобы я это понял, потребовался курьер в костюме горничной. Я забыл, что нахожусь в чужом для меня мире».

Без нескольких минут восемь он вышел из лифта на первом этаже. Человек с газетой исчез. Вместо него стоял другой мужчина, изучавший витрину с открытками.

Валландер вышел на улицу. Погода оказалась теплее, чем вчера. Сержант Зидс ждал у машины и пожелал ему доброго утра.

Валландер сел на заднее сиденье, и сержант завел двигатель. Над Ригой медленно загоралось утро. Движение на улице было оживленным, и сержанту пришлось ехать не слишком быстро.

Все это время перед глазами Валландера стояло лицо Байбы Лиепы.

И ему вдруг неожиданно сделалось страшно.

8

Около половины девятого утра Курт Валландер обнаружил, что Мурниерс курит те же крепкие сигареты, что и майор Лиепа. Он узнал пачку с надписью «Прима», которую полковник вынул из кармана и положил перед собой на стол.

Валландер снова почувствовал себя в лабиринте. Сержант Зидс сопровождал его вверх и вниз по лестницам этого словно бы бесконечного здания, пока не остановился перед дверью, которая, как выяснилось, вела в кабинет Мурниерса. Вся эта серьезная процедура казалась Валландеру какой-то игрой: наверняка есть более короткий и простой путь, но не годится показывать его шведскому следователю, думал он.

Кабинет оказался обставлен по-спартански; единственное, что сразу привлекло внимание Валландера, были три разных телефона. У стены стоял резной запертый на ключ шкаф с документами. На столе у Мурниерса помимо трех телефонных аппаратов стояла большая чугунная пепельница, украшенная замысловатым узором. Поначалу Валландеру показалось, что на ней изображена пара лебедей. Но затем он разглядел, что рисунок изображал мускулистого мужчину, который нес знамя против сильного ветра.

Пепельница, телефоны и никаких бумаг. Жалюзи на двух огромных окнах за спиной Мурниерса были не то приспущены до половины, не то порваны, Валландер никак не мог разглядеть.

Глядя на жалюзи, он стремительно обдумывал неожиданную новость, которую ему сообщил Мурниерс.

— Мы взяли подозреваемого, — сказал полковник. — Как мы и надеялись, наше расследование этой ночью увенчалось успехом.

Первым делом Валландеру пришло в голову, что речь идет об убийстве майора. Но затем он понял, что Мурниерс имел в виду тех двоих со спасательного плота.

— Банда, — продолжал Мурниерс. — Это банда с филиалами от Таллина до Варшавы. Обширная организованная сеть преступников, промышляющих контрабандой, разбоем, кражами со взломом и всем, что может принести деньги. Мы подозревали, что с недавнего времени они начали торговать даже наркотиками, которые, к сожалению, стали просачиваться в нашу страну. Сейчас полковник Путнис как раз допрашивает этого человека. Скоро мы узнаем о них больше.

Последние слова Мурниерс произнес спокойно и уверенно, словно бы констатируя. Валландеру вдруг представилось, как полковник Путнис медленно вытягивает правду из подвергаемого пыткам человека. Существует ли грань дозволенного при диктатуре? Действительно ли тут царит диктатура?

Он вспомнил лицо Байбы Лиепы. Страх и нечто противоположное страху.

Когда вам позвонят и спросят господина Экерса, вы должны спуститься вниз.

Мурниерс улыбался, глядя на Валландера, как будто мог прочесть мысли шведского следователя.

Валландер постарался скрыть свою тайну, сказав то, что на самом деле не было правдой:

— Майор Лиепа производил впечатление человека, который не уверен в собственной безопасности. Но он никогда не говорил о причинах своей неуверенности. Это один из тех вопросов, на которые полковник Путнис должен постараться найти ответ. Существует ли связь между убийством людей со спасательного плота и смертью майора Лиепы?

Валландер словно бы уловил в лице Мурниерса едва заметную перемену. Стало быть, он сказал что-то, чего полковник не ожидал. Но что именно стало такой неожиданностью? Проницательность Валландера? Или же майор Лиепа действительно опасался чего-то, а Мурниерс это знал?

— Вы наверняка ставите серьезные вопросы, — продолжал Валландер. — Кто мог выманить майора Лиепу из дома посреди ночи? Кто имел основания убить его? Даже когда происходит убийство неоднозначно оцениваемого политика, следует выяснить, не было ли личных мотивов. Так поступали, когда убили Кеннеди и когда несколько лет назад шведский премьер-министр Улоф Пальме был застрелен прямо на улице. Обо всем этом вы ведь, разумеется, подумали? И вы, вероятно, пришли к тому, что личный мотив отсутствует. Иначе вы не попросили бы меня приехать.

— Все это верно, — ответил Мурниерс. — Вы опытный следователь и делаете правильные выводы. Лиепа был счастлив со своей женой. Он не ввязывался в дурные дела. Он не играл в карты, не заводил любовниц. Он был добросовестным сотрудником милиции и верил, что его труд поможет стране стать лучше. Мы тоже считаем, что его смерть, вероятно, как-то связана с его профессиональной деятельностью. Поскольку в настоящее время он не вел других дел, кроме расследования убийства двух людей со спасательного плота, мы попросили Швецию о помощи. Может быть, он рассказал вам что-то, о чем не упомянул в рапорте, написанном в день смерти? Нам нужны ваши сведения, мы рассчитываем на вашу помощь.

— Когда майор был в Швеции, он говорил о наркотиках, — сказал Валландер. — О росте числа заводов в Восточной Европе, выпускающих амфетамин. Он был уверен, что те двое пали жертвой внутренних разборок в преступном синдикате, занимавшемся контрабандой наркотиков. Он пытался понять, были ли эти люди убиты из мести или за то, что отказались выдать информацию. К тому же есть серьезные подозрения считать, что сам плот был чем-то вроде средства перевозки наркотиков, поскольку из полиции его украли. Но мы так и не пришли к выводу, как свести все эти предположения воедино.

— Надеюсь, это удастся полковнику Путнису, — сказал Мурниерс. — Он очень опытный следователь. А пока я хотел предложить вам осмотреть место убийства майора Лиепы. Допрос полковника Путниса может потребовать много времени.

— Майора убили именно там, где нашли тело?

— Ничто не говорит против этого. Место там довольно глухое. Ночью в районе порта не так много народу.

Неправда, подумал Валландер. Майор оказал бы сопротивление. Его не так-то просто было бы выманить ночью в порт. Что место глухое — это еще не доказательство.

— Я хотел бы встретиться со вдовой майора, — сказал Валландер. — Возможно, разговор с ней окажется важен для меня. Я полагаю, вы уже говорили с ней много раз?

— Мы провели очень подробный допрос Байбы Лиепы, — ответил Мурниерс. — Конечно, я распоряжусь, чтобы вы с ней встретились.

Они поехали вдоль реки, стояло серое зимнее утро. Сержант Зидс получил задание разыскать Байбу Лиепу, а Валландер и Мурниерс поехали к тому месту, где было найдено тело майора Лиепы и где, по словам полковника, произошло убийство.

— А какова ваша версия? — спросил Валландер, когда они устроились на заднем сиденье машины Мурниерса, которая оказалась больше и удобнее той, которую получил в свое распоряжение Валландер. — Ведь вы наверняка анализировали факты, вы и полковник Путнис.

— Наркотики, — твердо ответил Мурниерс. — Мы знаем, что главарей синдиката охраняет армия телохранителей. Почти всегда она состоит из наркоманов, готовых на все, лишь бы получить свою дозу. Может, главари решили, что майор Лиепа подобрался слишком близко к разгадке?

— А он подобрался?

— Нет. Если бы эта версия была верна, по крайней мере десяток высших офицеров милиции оказались бы убиты еще прежде Лиепы. Майор никогда раньше не расследовал дела о наркотиках. Это была чистая случайность, что мы решили послать в Швецию именно его.

— А какие преступления расследовал майор?

Полковник смотрел в окно отсутствующим взглядом.

— У него был большой опыт в расследовании различных преступлений, — сказал он. — У нас в Риге недавно случилось несколько убийств с целью грабежа. Майор Лиепа быстро раскрыл все дела и провел блестящую операцию по поимке преступников. Часто его привлекали, чтобы ускорить ведение дел у других, менее опытных следователей.

Машина остановилась на красный свет, и они замолчали.

Валландер смотрел на толпу людей, мерзнущих на автобусной остановке. Ему казалось, что они никогда не дождутся автобуса, который откроет для них двери.

— Наркотики, — произнес он. — Для нас в Европе это старая проблема, а для вас новая.

— Не совсем новая, — возразил Мурниерс. — Но размах, который мы сегодня наблюдаем, это нечто невиданное. Открытие границ создало такой их трафик и рынок, какого мы раньше не знали. Честно говоря, иногда просто руки опускаются. Мы просто вынуждены развивать сотрудничество с полицией Западной Европы, поскольку большая часть наркотиков, попадающих в Латвию, предназначена для вашего рынка. Наркоторговцев привлекает ваша твердая валюта. Для нас совершенно очевидно, что Швеция является одним из рынков, которым больше всего интересуются банды из Латвии. По естественным соображениям. От Вентспилса до шведских берегов не так много морских миль. К тому же береговая линия растянута и ее трудно охранять. Если можно так выразиться, Швеция — классическое звено возобновившейся цепи контрабанды. Раньше тем же путем перевозили бочки со спиртом.

— Расскажите еще, — попросил Валландер. — Где изготавливаются наркотики? Кто за ними стоит?

— Наверное, вы понимаете, что мы живем в обнищавшей стране, — сказал Мурниерс. — В такой же бедной, как и наши соседи. В течение многих лет мы были вынуждены жить словно в клетке. И лишь издалека смотреть на богатый Запад. И вдруг все сделалось доступным. Но при определенном условии — что у тебя есть деньги. Для тех, кто готов на многое или вообще лишен моральных принципов, наркотики — самый быстрый способ получить доступ к этим деньгам. Когда вы помогали нам рушить наши стены, когда распахивали двери в страны, где люди сидели взаперти, вы тем самым открыли шлюзы для гигантского голодного вала. Люди ведь изголодались по всему, что раньше могли видеть лишь издали, что было запрещено, до чего нас не допускали. И мы пока еще не знаем, чем все это кончится.

Мурниерс наклонился к шоферу и что-то сказал ему — машина тут же затормозила у тротуара.

Мурниерс указал на фасад здания:

— Следы от выстрелов. Примерно месячной давности.

Валландер подался вперед, чтобы разглядеть. Стена была испещрена следами от пуль.

— Что это за здание? — спросил Валландер.

— Одно из наших министерств, — ответил Мурниерс. — Я хотел показать вам их, чтобы вы поняли. Мы все еще не знаем, чем все это закончится. Станут ли люди свободнее? Или их свободу опять ограничат? Быть может, свобода исчезнет вовсе? Мы пока ничего не знаем. Вы должны понять, комиссар, что приехали в страну, в которой изменения начались совсем недавно.

Они двинулись дальше и приехали в большой район, прилегающий к порту. Валландер обдумывал слова полковника. И неожиданно почувствовал симпатию к этому бледному человеку с одутловатым лицом. Казалось, он говорил также и о себе, возможно, в первую очередь о себе.

— Мы знаем, что существуют лаборатории, которые производят амфетамин, а также, вероятно, морфин и эфедрин, — продолжал Мурниерс. — К тому же мы подозреваем, что азиатские и южноамериканские кокаиновые картели пытаются создать новую сеть для транзита через страны Восточной Европы. Их замысел состоит в том, чтобы найти замену прежним маршрутам, которые шли прямиком через Западную Европу и большей частью уже раскрыты европейской полицией. Но на вновь появившемся восточно-европейском рынке преступники находят возможность ускользнуть даже от самых бдительных стражей порядка. Скажем прямо, нас легче подкупить.

— Даже таких, как майор Лиепа?

— Он никогда не унизился бы до того, чтобы брать взятки.

— Я только к тому, что он ведь был бдительным следователем?

— Если он оказался излишне бдительным и если именно это стало причиной его смерти, я надеюсь, полковник Путнис вскоре это выяснит.

— А кто тот человек, которого вы взяли?

— Один из тех, кто часто фигурировал в делах, связанных с людьми, найденными на плоту. Прежде работал мясником в Риге, а потом стал одним из главарей организованной преступности, с которой мы неустанно боремся. Ему всегда чудесным образом удавалось избежать тюрьмы. Может, нам повезет и мы посадим его теперь?

Машина затормозила у набережной, заваленной железным ломом и деталями подъемных кранов. Комиссар и полковник вышли из машины и подошли к самому краю.

— Здесь лежал майор Лиепа.

Валландер осмотрелся, пытаясь составить хотя бы примерное впечатление об этом месте. Как майор и его убийцы сюда попали? Почему именно сюда? Набережная находится в стороне от людных мест, но этого недостаточно. Валландер посмотрел на остатки упавшего подъемного крана. «Please», — написала Байба Лиепа. Мурниерс курил, ритмично притоптывая ногами, чтобы не замерзнуть.

«Почему он не рассказывает подробнее о месте преступления, — не понимал комиссар. — Почему Байба Лиепа хочет встретиться со мной втайне? Когда позвонят и спросят господина Экерса, вы должны спуститься вниз. Зачем меня вообще вызывали в Ригу?»

Ему снова, как и утром, стало не по себе. Наверное, причина в том, что он приехал из-за границы и страна ему незнакома. Работа следователя состоит в том, чтобы анализировать ту реальность, частью которой является он сам. А в этой стране он совершенно чужой. Может, ему удастся внедриться в эту чуждую обстановку в роли господина Экерса? В качестве шведского полицейского Курта Валландера он тут бесполезен.

Он вернулся к машине.

— Я хотел бы изучить ваш рапорт, — сказал он полковнику. — Результаты вскрытия, осмотр места преступления, фотографии.

— Я распоряжусь, чтобы все материалы для вас перевели, — ответил Мурниерс.

— Возможно, с устным переводчиком будет быстрее, — предположил Валландер. — Сержант Зидс прекрасно говорит по-английски.

Мурниерс улыбнулся отстраненной улыбкой и зажег новую сигарету.

— Вы торопитесь, — сказал он. — Вам хочется быстрее. Конечно, сержант Зидс может перевести для вас рапорты.

Вернувшись в Управление внутренних дел, они зашли за ширму и смогли наблюдать через зеркальное стекло за полковником Путнисом и тем, кого он допрашивал. Комната, где велся допрос, была пустой и холодной. В ней стоял только маленький деревянный стол и два стула. Полковник Путнис снял китель. Человек, сидевший напротив него, был небрит и выглядел изможденным. Он медленно отвечал на вопросы Путниса.

— Это займет некоторое время, — задумчиво произнес Мурниерс. — Но рано или поздно мы узнаем правду.

— Какую правду?

— Верны наши подозрения или нет.

Пройдя по лабиринту коридоров, они вернулись в кабинет Мурниерса, и полковник показал Валландеру маленькую комнату в том же коридоре.

Сержант Зидс принес папку с документами дела о расследовании обстоятельств смерти майора Лиепы. Прежде чем оставить Валландера наедине с Зидсом, полковник Мурниерс обменялся с сержантом парой слов по-латышски.

— Байба Лиепа прибудет на допрос в два часа, — сказал Мурниерс.

Валландер испугался. Вы выдали меня, господин Экерс. Зачем вы это сделали?

— Я имел в виду всего лишь разговор, — поправил он, — а не допрос.

— Мне следовало употребить другое слово, — согласился Мурниерс. — Но позвольте добавить, что вдова майора была очень рада, узнав, что встретится с вами.

Мурниерс ушел, и за два часа Зидс перевел все документы из обеих папок. Валландер разглядывал нечеткие фотографии мертвого тела. Ощущение того, что нечто важное ускользнуло от него, только усилилось. Поскольку Валландер знал, что ему лучше думается, когда он занят каким-то делом, он попросил сержанта отвезти его в магазин, чтобы купить кальсоны. «Long underpants», — произнес он, и сержант посмотрел на него с недоумением. Когда комиссар в компании Зидса оказался в одном из выбранных сержантом магазинов готовой одежды, ситуация показалась ему просто абсурдной. Все выглядело так, словно он покупал кальсоны под конвоем. Зидс выступал его переводчиком и настоял, чтобы Валландер примерил кальсоны до закрытия магазина. Валландер купил две пары кальсон, которые ему завернули в коричневую бумагу и перевязали веревкой. Выйдя на улицу, он предложил поехать куда-нибудь перекусить.

— Но только не в гостиницу «Латвия», — добавил он. — Куда угодно, только не туда.

Сержант Зидс свернул с широкого проспекта и поехал по тесным улочкам старого города. Валландеру показалось, будто он попал еще в один лабиринт, из которого сам никогда бы не выбрался.

Ресторанчик, в который его привез сержант, назывался «Сигулда». Валландер взял себе омлет, а Зидс предпочел тарелку супа. Воздух был спертый, пропитанный табачным дымом. Когда они пришли, все места были заняты, но сержант приказал официантке найти для них столик.

— В Швеции такое было бы невозможно, — удивился Валландер, когда они принялись за еду. — Чтобы полицейский пришел в ресторан и потребовал для себя столик, когда все места заняты.

— А у нас возможно, — невозмутимо ответил Зидс. — С милицией здесь стараются ладить.

Валландера задел его тон. Сержант был еще слишком молод, чтобы позволять себе подобное высокомерие.

— Я бы хотел, чтобы впредь мы не шли без очереди, — сказал комиссар.

Сержант удивленно поднял на него глаза.

— Тогда нам ничего не достанется, — ответил он.

— Но в ресторане гостиницы «Латвия» всегда свободно, — коротко заметил Валландер.

К двум часам они вернулись в Управление внутренних дел.

Во время обеда шведский полицейский молчал и думал, что же не сходится в той картине, которая предстала ему из переведенных рапортов. И пришел к выводу, что все дело в их излишней полноте. Словно они были написаны с четкой целью: исчерпывающе ответить на все вопросы. Раньше ему не приходилось копаться в собственных мыслях, и он даже стал сомневаться в своей способности рассуждать. Уж не ищет ли он черную кошку там, где ее нет?

Мурниерс уже ушел из своего кабинета, а Путнис все еще вел допрос. Сержант Зидс отправился встретить Байбу Лиепу, и Валландер остался один в отведенном ему кабинете.

Он подумал, нет ли здесь подслушивающих устройств. Не наблюдает ли кто за ним сквозь зеркальное окно? Чтобы продемонстрировать доверчивость, он развернул сверток, снял брюки и надел кальсоны. Он лишь успел заметить, что изнутри кальсоны колючие, как в дверь постучали. Валландер крикнул: «Войдите!» — и сержант открыл дверь перед Байбой Лиепой. Теперь я Валландер. А не господин Экерс. Нет никакого господина Экерса. Именно поэтому я хочу с вами поговорить.

— Вдова майора говорит по-английски? — спросил он у сержанта.

Зидс кивнул.

— Тогда оставьте нас вдвоем.

Он долго готовился к этой встрече. Я должен помнить, что за всеми моими словами и действиями следят скрытые наблюдатели. Нам нельзя прикладывать пальцы к губам, а тем более писать записки. А Байба Лиепа должна понять, что господин Экерс все-таки существует.

Она была одета в темное пальто, на голове меховая шапка. В отличие от утра, сейчас на ней были очки. Она сняла шапку и встряхнула своими черными волосами до плеч.

— Пожалуйста, садитесь, госпожа Лиепа, — произнес Валландер и быстро улыбнулся, словно послал условный сигнал карманным фонариком в темноте. Он заметил, что она поняла его и не удивилась, как будто не ждала ничего иного. Валландер понимал, что будет вынужден задавать те вопросы, ответы на которые уже знает. Но возможно, отвечая на них, она сможет сообщить ему что-то, намекнуть на нечто, скрытое от него, на то, что предназначено только для господина Экерса?

Он выразил ей свое соболезнование, официально, но убедительно. Затем стал задавать естественные в такой ситуации вопросы, все время держа в памяти, что кто-то невидимый подслушивает их разговор и следит за их жестами.

— Как давно вы замужем за майором Лиепой?

— Восемь лет.

— Как я понял, у вас нет детей?

— Мы хотели подождать. Я была занята моей работой.

— А кто вы по профессии?

— Я инженер. Но в последние годы я занималась переводом научной литературы. В том числе для технических вузов.

«Как тебе удалось переодеться горничной, — не понимал Валландер. — Кто твой сообщник в гостинице „Латвия“?»

Это надо бы обдумать. Он задал следующий вопрос:

— И вашу работу было невозможно совместить с воспитанием детей?

Валландер тут же пожалел, что спросил об этом. Вопрос был личный, не имеющий отношения к делу. Он извинился, сказал, что она может не отвечать, и поторопился спросить о другом:

— Госпожа Лиепа, вы должны вспомнить, подумать, спросить себя, что же произошло с вашим мужем. Я читал протокол вашего допроса, который вел один из сотрудников уголовного розыска. Вы утверждали, что ничего не знали, ничего не понимали, ничего не подозревали. Это, конечно, понятно. Вы желаете только одного: чтобы убийца вашего мужа был пойман и понес наказание. И все же я прошу вас вернуться назад. В тот день, когда ваш муж приехал из Швеции. Возможно, вы забыли рассказать о чем-то по причине шока, который охватил вас, когда вы узнали, что ваш муж убит.

Ее ответ стал первым тайным сигналом, который ему предстояло расшифровать:

— Нет, — ответила Байба Лиепа. — Я ничего не забыла. Ничего. Господин Экерс, я не была в шоке от случившегося. Произошло то, чего мы боялись.

— Но возможно, было что-то еще раньше, — продолжал настаивать Валландер, решив дальше вести разговор более осторожно, чтобы не ставить ее перед трудностями, с которыми она может не справиться.

— Мой муж никогда не рассказывал о своей работе, — сказала она. — Он никогда не разглашал тайн, к которым имел доступ по долгу службы. Я была женой человека с высокими моральными принципами.

Вот именно, подумал Валландер. Эти-то моральные принципы его и убили.

— У меня сложилось о майоре такое же впечатление, — сказал он. — Хотя в Швеции мы общались всего несколько дней.

Понимает ли она теперь, что он на ее стороне? Что именно поэтому он попросил ее прийти? Чтобы задать ей ряд ничего не значащих вопросов?

Валландер повторил свою просьбу — мысленно вернуться назад, попытаться вспомнить. Разговор еще немного покрутился вокруг одних и тех же вопросов, пока комиссар не понял, что пора заканчивать. Он позвонил в звонок, который, как он полагал, должен был услышать сержант Зидс. Затем поднялся и пожал руку вдове майора.

«Откуда ты могла узнать, что я приехал в Ригу? — удивлялся он. — Значит, кто-то тебе рассказал. Кто-то, кто хотел, чтобы мы встретились. Но зачем? Неужели ты думаешь, что полицейский из маленького шведского городка может тебе чем-то помочь?»

Вошел сержант и проводил Байбу Лиепу к выходу. Валландер стоял у продуваемого сквозняком окна и смотрел во внутренний двор. Шел мокрый снег. За высокими стенами он видел колокольню и несколько высотных домов.

Вдруг ему подумалось, что все это лишь плод его воображения. Он дал разыграться фантазии и не позволил разуму оказать достойное сопротивление. Подозревал тайные игры там, где их нет, поверил сказкам о том, что диктатуры Восточной Европы держатся на заговоре людей друг против друга. Какие у него причины не доверять Мурниерсу и Путнису? Появление Байбы Лиепы, переодетой горничной, в его гостинице могло иметь объяснение куда более прозаичное, чем он думал.

Его размышления прервал Путнис, который вошел в кабинет. Он выглядел усталым, улыбался через силу.

— Допрос подозреваемого пришлось прервать, — сказал он. — К сожалению, он не сделал тех признаний, на которые мы рассчитывали. Сейчас мы проверяем различную информацию, которую он дал. Затем я продолжу допрос.

— На чем строятся подозрения? — спросил Валландер.

— Мы уже давно знаем, что Лейя и Калнс использовали его как курьера и сообщника, — ответил Путнис. — Мы также надеемся доказать, что последнее время они имели отношение к торговле наркотиками. К тому же Хагельман — это его фамилия — из тех, кто не остановится перед тем, чтобы пытать или убить своих напарников, если на то найдутся причины. Конечно, он действовал не в одиночку. Сейчас мы разыскиваем нескольких членов его банды. Поскольку многие из них — граждане других республик СССР, они могли, к сожалению, уехать к себе. Но мы не сдадимся. Кроме того, мы обнаружили различное оружие, которым пользовался Хагельман. Мы выясняем, подходят ли пули, которыми были убиты Лейя и Калнс, к какому-нибудь из его пистолетов.

— А связь со смертью майора? — спросил Валландер. — Как она вписывается в эту версию?

— Мы не знаем, — ответил Путнис. — Но это было настоящее убийство, казнь. У него ничего не взяли. Мы можем предполагать, что это связано с его работой.

— А не мог ли майор Лиепа вести двойную жизнь?

Путнис устало улыбнулся.

— Мы живем в стране, где контроль за людьми доведен до совершенства, — ответил он. — Особенно это касается контроля милиции за собственными сотрудниками. Мы умеем следить друг за другом. Если бы у майора была двойная жизнь, мы бы знали об этом.

— Если только кто-нибудь его не покрывал, — добавил Валландер.

Путнис удивленно поднял глаза:

— А кто мог его покрывать?

— Я не знаю, — ответил Валландер. — Я просто размышляю вслух. Боюсь, это была не слишком продуманная мысль.

Путнис поднялся со стула, собираясь уйти.

— Я хотел пригласить вас сегодня на ужин ко мне домой, — сказал он. — Но это, к сожалению, не получится, потому что я должен продолжить допрос подозреваемого. Может, у полковника Мурниерса возникла аналогичная идея? Невежливо оставлять гостя одного в незнакомом городе.

— Мне очень нравится гостиница «Латвия», — ответил Валландер. — К тому же я хотел собрать воедино кое-какие соображения, касающиеся смерти майора Лиепы. Мне нужен свободный вечер.

Путнис кивнул.

— Тогда завтравечером, — сказал он. — Я приглашаю вас посетить мой дом и мою семью. Моя жена Аусма прекрасно готовит.

— С удовольствием, — согласился Валландер. — Мне это будет очень приятно.

Путнис ушел, и комиссар нажал на кнопку звонка. Надо успеть уйти из Управления внутренних дел, прежде чем Мурниерсу придет в голову пригласить его домой или в ресторан.

— Я еду в гостиницу, — сказал он, когда в дверях появился сержант Зидс. — Надо кое-что написать сегодня вечером. Вы можете заехать за мной завтра в восемь утра.

Когда сержант довез его до гостиницы, Валландер купил у администратора открытки и почтовые марки. Кроме того, он спросил карту города. Но карта, которая предлагалась в гостинице, была недостаточно подробной, и ему посоветовали зайти в книжный магазин недалеко от гостиницы.

Валландер оглядел вестибюль. Но нигде не заметил ни пьющего чай мужчину, ни читающего газету.

«Это означает, что они все-таки есть, — подумал он. — Сегодня они показываются, назавтра исчезают. Чтобы я начал сомневаться, а ведется ли слежка».

Валландер вышел из гостиницы на поиски книжного магазина. Уже стемнело, на тротуаре лежал мокрый снег. Вокруг было много людей, и Валландер то и дело останавливался, чтобы посмотреть на витрины. Малочисленные товары, выставленные там, были похожи один на другой. Подходя к книжному магазину, он быстро обернулся. Никто из прохожих не сбавил шага.

Пожилой продавец, ни слова не знавший по-английски, продал ему карту города. Он беспрерывно говорил что-то на латышском, словно надеясь, что Валландер все же поймет, что он имеет в виду. Комиссар вернулся в гостиницу. Вдалеке мелькнула тень, которую он не разглядел. Он решил завтра же спросить кого-нибудь из полковников, почему за ним следят. Только сделать это нужно дружелюбно, без иронии и раздражения.

Валландер спросил у администратора, не звонил ли ему кто-нибудь. Администратор покачал головой:

— No calls, mister Wallander. No calls at all.[6]

Комиссар поднялся в номер и сел писать открытки. Стол он отодвинул от окна, чтобы не мерзнуть от сквозняка. На открытке, которую он хотел послать Бьёрку в Истад, был изображен Домский собор Риги. Где-то там живет Байба Лиепа, оттуда поздним вечером ушел майор, поговорив с кем-то по телефону. Кто же ему тогда звонил, Байба? Господин Экерс у себя в номере, он ждет…

Комиссар написал открытки Бьёрку, Линде и отцу. Перед тем как написать последнюю, он колебался. Но затем решил послать привет и сестре Кристине.

Часы показывали семь. Валландер наполнил ванну теплой водой. На край ванны он поставил стакан виски. Прикрыл глаза и стал анализировать все с самого начала.

Красный спасательный плот, два мертвеца, их странное последнее объятие. Он пытался увидеть то, что не заметил раньше. Рюдберг часто повторял, что надо уметь видеть незримое. Обнаруживать неожиданное в вещах, кажущихся привычными. Валландер методично прокручивал в голове весь ход событий. Где улика, которую он упустил?

Приняв ванну, он сел за стол и записал новые детали, которые ему вспомнились. Теперь он был уверен, что латышские полковники на верном пути. Все говорило о том, что молодые люди, найденные на спасательном плоту, пали жертвой внутренних разборок среди своих сообщников. Вопрос, почему их застрелили, сняв пиджаки, а затем швырнули на спасательный плот, вряд ли имел серьезное значение. Важно другое. «Почему украли плот? — записал он. — Кто его украл? Как преступники могли так быстро попасть из Латвии в Швецию? Кто совершил кражу: шведы или латыши, живущие в Швеции и организующие прием своих людей на шведской территории?»

Валландер продолжал рассуждать. Майора Лиепу убили вечером того же дня, когда он вернулся из Швеции. Многое говорит о том, что он ничего не успел рассказать. «Что знал майор Лиепа? — записал комиссар. — Зачем мне дали ознакомиться с кое-как состряпанным рапортом, в котором, совершенно очевидно, не указывается настоящее место преступления?»

Валландер перечитал записи и продолжил. «Байба Лиепа. Что ей известно и почему она не хочет раскрыть это следствию?» Отложив блокнот, комиссар налил себе новый стакан виски. Часы показывали почти девять, настало время поужинать. Он снял телефонную трубку, чтобы проверить, работает ли телефон. Затем спустился в вестибюль и сообщил администратору, что будет в ресторане. Он обвел глазами вестибюль. Никого из соглядатаев он не заметил. В ресторане его подвели к тому же столику, что и раньше. «Неужели вмонтировали микрофон в пепельницу, — с улыбкой подумал он. — Или кто-нибудь сидит под столом и измеряет мой пульс?» Он заказал полбутылки армянского вина и вареную курицу с картошкой. Каждый раз, когда открывалась вращающаяся дверь, ведущая в вестибюль, он ждал, что к нему подойдет администратор и скажет, что его просят к телефону. К кофе он заказал коньяк и огляделся. В этот вечер многие столики были заняты. В одном углу сидели какие-то русские, а за длинным столом — немцы с хозяевами-латышами. На часах было около половины одиннадцатого, когда он расплатился по смехотворно маленькому счету. На мгновение он подумал, не зайти ли в варьете. Но затем решительно поднялся к себе наверх, на пятнадцатый этаж.

Вставив ключ в замок, он услышал, как в номере зазвонил телефон. Валландер чертыхнулся, распахнул дверь и потянулся к телефонной трубке.

— Могу я поговорить с господином Экерсом?

Звонил мужчина, он плохо говорил по-английски. Валландер ответил, как и было условлено, что никакого господина Экерса здесь нет. Это какое-то недоразумение. Мужчина извинился и повесил трубку. Выход через служебную дверь. Please, please.

Валландер надел пальто, натянул на голову шерстяную шапку, но затем передумал и сунул ее в карман. Спустившись в вестибюль, он постарался пройти так, чтобы не попасться на глаза администратору. Когда он подошел к вращающейся двери, из ресторана как раз выходили немцы. Валландер быстро спустился по лестнице, ведущей в сауну, и попал в коридор, в конце которого виднелся черный ход ресторана. Серая стальная дверь выглядела точно так, как ее описала Байба Лиепа. Он осторожно приоткрыл ее, и в лицо ему ударил холодный ночной ветер. Ощупью пробравшись наружу, он оказался на задней стороне гостиницы.

Улицу освещала всего пара фонарей. Валландер закрыл за собой дверь и скользнул в темноту. По улице шел какой-то старик, выгуливая собаку. Валландер стоял неподвижно. К нему никто не подошел. Старик терпеливо ждал, пока его пес поднимал лапу у мусорного бака. Когда они проходили мимо Валландера, старик сказал ему идти за ним, когда он завернет за угол. Где-то вдалеке прозвенел трамвай, Валландер ждал. Он надел шапку. Снег перестал, похолодало. Старик свернул за угол, и комиссар медленно пошел в том же направлении. За углом начинался переулок. Старик с собакой исчез. Рядом с Валландером беззвучно открылась дверца машины.

— Господин Экерс, — позвал его голос из темноты. — Мы должны сейчас же уехать отсюда.

Валландер забрался на заднее сиденье, и в голове промелькнула страшная мысль: то, что он делает, — это ошибка. Ему вдруг вспомнилось чувство, охватившее его в то утро, когда он сел в машину с сержантом Зидсом. Вспомнился тот страх.

Теперь страх снова вернулся.

9

Резкий запах мокрой шерсти.

Вот чем запомнилась Курту Валландеру та поездка по ночным улицам Риги. Он съежился на заднем сиденье, и, прежде чем глаза успели привыкнуть к темноте, чья-то незнакомая рука натянула ему на глаза капюшон. Он пах шерстью, и Валландер почувствовал, как на лбу постепенно выступил пот, кожа под капюшоном стала чесаться. Но страх и острое чувство, что он совершает какую-то ужасную ошибку, исчезло в тот миг, когда он сел на заднее сиденье. Голос того, чьи руки надели капюшон ему на голову, звучал успокаивающе.

— We are no terrorists. We just have to be cautious.[7]

Комиссар узнал этот голос, именно он спрашивал по телефону господина Экерса, а затем извинялся, что попал не в тот номер. Этот спокойный голос звучал очень уверенно, и Валландер подумал о том, что в хаосе разваливающихся государств Восточной Европы людям, вероятно, приходится учиться убедительно утверждать, что ничего страшного не происходит, даже когда на самом деле это совсем не так.

Машина оказалась неудобной, судя по звуку мотора — советская. Возможно, «лада». Сколько еще людей находилось в салоне, он точно определить не мог, но как минимум двое, потому что перед ним за рулем был то и дело покашливающий шофер, а рядом с шофером сидел человек, обладатель спокойного голоса. Валландер время от времени ощущал поток холодного воздуха: это впереди опускалось окно, чтобы выпустить сигаретный дым. На короткое мгновение ему показалось, что он чувствует в салоне слабый запах духов, тех самых, которыми пользовалась Байба Лиепа, но вскоре он понял, что это лишь его воображение или, возможно, желание. Скорость машины определить было невозможно. Но внезапно дорожное покрытие изменилось, и комиссар понял, что они выехали из города. Машина то и дело тормозила, сворачивала куда-то, возможно, они проехали транспортную развязку. Валландер пытался засечь время, но вскоре сбился. Наконец машина повернула еще раз, после чего стала подпрыгивать и трястись, словно они ехали по бездорожью. Шофер выключил двигатель, дверца открылась, и шведскому полицейскому помогли выйти из машины.

Было холодно, Валландеру показалось, что он чувствует запах хвои. Тут кто-то взял его за руку, чтобы он не споткнулся. Его повели вверх по лестнице, скрипнула дверь на железных петлях, он вошел в теплую комнату, в нос ударил запах керосина, и тут с головы неожиданно сняли капюшон. Он вздрогнул оттого, что снова мог видеть, потрясенный, казалось, еще больше, чем когда на него тот надевали. Комната была вытянутой, с бревенчатыми стенами, и сначала Валландер подумал, что оказался в каком-то охотничьем домике. Над камином висела оленья голова, вся мебель в комнате была сделана из какого-то светлого дерева, а единственным освещением служили две керосиновые лампы.

Человек с успокаивающим голосом заговорил снова, лицо у него оказалось совсем другим, чем представлял себе Валландер. Человек был низкого роста и такой невероятно худой, словно пережил тяжкие испытания или сам решил обречь себя на голодную смерть. Лицо его было бледным, очки в роговой оправе казались непомерно большими и тяжелыми для его скул — Валландер подумал, что ему может быть от двадцати пяти до пятидесяти лет. Человек улыбнулся, указал на стул, и комиссар сел.

— Sit down, please,[8] — произнес он своим мягким голосом.

Из темноты бесшумно появился другой человек с термосом и чашками, видимо, шофер. Он был плечист, выглядел старше и редко улыбался. Валландеру предложили чашку чая, два человека сели по другую сторону стола, и шофер осторожно подкрутил фитиль керосиновой лампы с белым фарфоровым основанием, стоящей на столе. Комиссар уловил едва слышный звук. Он шел из темноты, за пределами пятна света вокруг лампы. Значит, в доме есть кто-то еще. Кто-то ждет в другой комнате, тот, кто приготовил чай.

— Кроме чая нам нечего больше предложить, — сказал человек с мягким голосом. — Но ведь вы поужинали до того, как мы забрали вас, господин Валландер. Мы не задержим вас долго.

Что-то в этих словах насторожило Валландера. Пока он был господином Экерсом, ему казалось, что все происходящее не касается его лично. Но теперь он снова стал господином Валландером и понял, что эти люди наблюдали за ним сквозь невидимую замочную скважину, они видели, как он ужинал, и допустили лишь небольшую оплошность, позвонив чуть раньше, чем он успел отпереть дверь своего номера.

— У меня есть все основания не доверять вам, — сказал Валландер. — Я не знаю, кто вы. Где Байба Лиепа, вдова майора?

— Простите мою неучтивость. Моя фамилия Упитис. Вы можете быть совершенно спокойны. Когда наш разговор закончится, вы вернетесь в гостиницу. Я это гарантирую.

«Он такой же Упитис, — подумал Валландер, — как я господин Экерс. Но как бы его ни звали, это что-то новенькое».

— Гарантии незнакомых людей недорого стоят, — сказал он. — Вы увезли меня, надев на голову капюшон. — «Как по-английски капюшон — „hood“?» — Я согласился встретиться с госпожой Лиепой на ее условиях, потому что был знаком с ее мужем. Я полагал, что она расскажет что-то, что поможет следствию пролить свет на обстоятельства смерти майора Лиепы. А кто вы, мне неизвестно. Поэтому у меня есть все основания вам не доверять.

Человек, назвавший себя Упитисом, задумчиво кивнул и согласился:

— Я понимаю вас. Но только не думайте, что мы соблюдаем осторожность безо всякой причины. К сожалению, это совершенно необходимо. Госпожа Лиепа не смогла сегодня прийти к нам. Но я буду говорить от ее имени.

— А как я могу быть в этом уверен? Что на самом деле вам от меня нужно? — спросил Валландер.

— Нам нужна ваша помощь.

— А зачем вам понадобилось называть меня вымышленным именем? Почему вы тайком привезли меня сюда?

— Как я уже сказал, к сожалению, это необходимо. Вы в Латвии совсем недавно, господин Валландер. Вы еще поймете нас.

— Чем я могу вам помочь?

Он снова уловил едва слышный звук из темноты, окружавшей слабый свет керосиновой лампы. «Байба Лиепа, — подумал он. — Она не хочет показываться. Но она здесь, рядом со мной».

— Потерпите несколько минут, — продолжил Упитис. — Для начала я объясню, что на самом деле сейчас представляет собой Латвия.

— А это действительно необходимо? Латвия — такая же страна, как и все другие. Хотя я допускаю, что не знаю цветов вашего флага.

— Я полагаю, без объяснения не обойтись. Когда вы сказали, что наша страна такая же, как другие, я понял, что, хотите вы или нет, но мы должны разъяснить вам некоторые вещи.

Валландер отпил тепловатого чаю, пытаясь разглядеть, что скрывается в темноте. Краем глаза он вроде бы заметил слабую полоску света, словно от неплотно прикрытой двери.

Шофер грел руки чашкой с чаем. Его глаза были закрыты, и Валландер понял, что разговаривать предстоит лишь с человеком, назвавшимся Упитисом.

— Кто вы? — спросил комиссар. — Позвольте мне узнать хотя бы это.

— Мы латыши, — ответил Упитис. — Мы родились в этой растерзанной стране в очень несчастливое время, наши пути пересеклись и мы поняли, что должны объединиться для дела, которое необходимо сделать.

— А майор Лиепа? — начал было Валландер, но не закончил вопроса.

— Позвольте мне начать с самого начала, — сказал Упитис. — Вы должны понять, что наша страна находится на грани окончательного распада. Так же, как в двух других прибалтийских республиках, а также остальных республиках, являющихся провинциями СССР, люди пытаются восстановить свободу, утраченную после Второй мировой войны. Но свобода рождается в хаосе, господин Валландер, и в его тьме ее поджидают ужасные чудовища. Считать, что человек может просто быть за или против свободы — страшное заблуждение. Свобода многолика. Большую часть русских, переселившихся сюда, чтобы смешаться с латышским народом и со временем довести его до полного исчезновения, беспокоит не только то, что их присутствие кому-то не нравится. Они боятся потерять свои привилегии. История еще не знает случаев, когда люди по собственной воле отказывались от своих привилегий. Поэтому в ответ они берутся за оружие, и делают это втайне. И поэтому может повториться то, что случилось осенью, когда советские войска взяли страну под контроль и ввели чрезвычайное положение. Вера в то, что весь народ сможет без жертв перейти от жестокой диктатуры к тому, что называется демократией, — это еще одно заблуждение. Для нас свобода заманчива, как красивая девушка, перед которой нельзя устоять. Для других же свобода — это угроза, с которой нужно бороться всеми способами.

Упитис умолк, будто в его словах заключалось некое откровение, которое потрясло и его самого.

— Угроза? — повторил Валландер.

— Это может вылиться в гражданскую войну, — сказал Упитис. — Дискуссии о политике могут смениться тем, что люди, мечтающие о мести, дадут выход своей ненависти. Стремление к свободе может превратиться в кошмар, предсказать который невозможно. Чудовища затаились неподалеку, в ночи кто-то точит ножи. Предвидеть, чем все закончится, так же трудно, как и представить себе будущее.

Дело, которое необходимо сделать. Валландер пытался вникнуть в истинный смысл слов Упитиса. Хотя заранее знал, что это бесполезно. Пока ему так и не удалось понять того, что происходит в Восточной Европе. В его мире политика никогда не вмешивалась в дела полиции. Он привык ходить на выборы, голосовать, не слишком задумываясь о кандидатах и не вникая в тонкости политической борьбы. Социальные перемены, непосредственно не касавшиеся его жизни, комиссара волновали мало.

— Преследовать чудовищ — это вряд ли задача полиции, — с сомнением произнес он, словно оправдываясь за собственную неосведомленность. — Я расследую реальные преступления, совершаемые реальными преступниками, я согласился стать господином Экерсом, потому что полагал, что Байба Лиепа хочет встретиться со мной без посторонних. Латышская милиция попросила меня помочь поймать убийц майора. В первую очередь выяснить, существует ли какая-то связь между его смертью и теми двумя латышами, которые были найдены мертвыми в Швеции на прибитом к берегу спасательном плоту. А теперь вдруг вы просите меня о помощи? Вам следовало бы сказать об этом прямо, без долгих отступлений о проблемах общества, которые я, к сожалению, не в силах понять.

— Вы правы, — согласился Упитис. — Я полагаю, что мы должны помочь друг другу.

Валландер задумался, как перевести на английский слово «загадка», но так и не вспомнил.

— Для меня это слишком непонятно, — вместо этого сказал он. — Скажите прямо, что вы от меня хотите. Не стоит ходить вокруг да около.

Упитис протянул руку за блокнотом, который лежал в тени позади керосиновой лампы. Из кармана потертого пиджака он вытащил ручку.

— Майор Лиепа приезжал к вам в Швецию, — сказал он. — К шведскому берегу прибило плот с трупами двух граждан Латвии. Вы работали вместе над этим делом?

— Да. Майор Лиепа был очень способным следователем.

— Но ведь он провел в Швеции всего несколько дней?

— Да.

— Как же вам удалось определить за столь короткое время, что майор был знатоком своего дела?

— Опыт и серьезный подход видны практически сразу.

Вопросы были, казалось, невинными. Но Валландер сразу понял намерение человека по фамилии Упитис. Он словно плел невидимую сеть. Он работал как опытный следователь. С самого начала он преследовал определенную цель. Вопросы только выглядели невинными. Возможно, он работает в милиции, предположил Валландер. Возможно, там, в тени скрывается вовсе не Байба Лиепа. Возможно, полковник Путнис? Или Мурниерс?

— Значит, вы высоко оцениваете работу майора Лиепы? — спросил Упитис.

— Конечно. Разве я не сказал?

— А если отбросить его опыт и талант как следователя?

— А как можно это отбросить?

— Какое впечатление он произвел на вас как человек?

— Такое же, как и следователь. Он показался мне спокойным, основательным, он обладал большим терпением, знаниями, интеллектом.

— Майор Лиепа отзывался о вас так же, господин Валландер. Что вы очень толковый полицейский.

Где-то в подсознании комиссара зазвенел тревожный сигнал. Смутное ощущение подсказывало, что сейчас Упитис коснулся главной темы. В то же время он почувствовал: что-то здесь не так. Майор Лиепа успел провести на родине всего несколько часов, прежде чем его убили. А Упитис, сидящий напротив него, в курсе всех подробностей его командировки в Швецию. Такие сведения мог передать ему либо сам майор, либо его жена.

— Это очень лестно для меня, — ответил Валландер. — Мне приятно, что майор высоко оценил то, что я делаю.

— Во время пребывания майора в Швеции у вас было много дел?

— Расследование убийства всегда требует интенсивной работы.

— Значит, у вас не было времени пообщаться?

— Что вы имеете в виду?

— Пообщаться. Расслабиться. Посмеяться, попеть. Я слышал, шведы любят петь.

— Мы с майором никогда не пели дуэтом, если вы это имеете в виду. Однажды вечером я пригласил его домой. Это все. Мы пили виски и слушали музыку. В тот вечер была снежная буря. Затем он вернулся к себе в гостиницу.

— Майор Лиепа очень любил музыку. Но у него слишком редко выпадало свободное время, чтобы ходить на концерты.

Тревожный сигнал зазвенел сильнее. «Что он, черт возьми, хочет узнать от меня? Кто он, этот Упитис? И где Байба Лиепа?»

— Могу я поинтересоваться, какую музыку вы слушали?

— Оперную. Мария Каллас. Точно не помню. Кажется, «Турандот».

— Не знаю такой оперы.

— Это одна из самых красивых опер Пуччини.

— И вы пили виски?

— Да.

— А за окном бушевала метель?

— Да.

«Он подошел к самому главному, — взволнованно подумал Валландер. — Он хочет, чтобы я проговорился о чем-то, но о чем?»

— Какой сорт виски вы пили?

— Кажется, «Джим Бим».

— Майор Лиепа не пил много. Но время от времени позволял себе пропустить стаканчик, — заметил Упитис.

— Вот как?

— Он был во всех отношениях осторожным человеком.

— Думаю, я опьянел больше, чем майор Лиепа. Вы это хотели узнать?

— И все же вы полагаете, что хорошо помните тот вечер?

— Мы слушали музыку. Потихоньку пили виски. Разговаривали. Молчали. А почему я не должен помнить этого?

— Наверно, вы пытались говорить о тех трупах, которые были найдены на плоту?

— Нет, насколько я помню. В основном говорил майор Лиепа, он рассказывал о Латвии. Кстати, именно в тот вечер я узнал, что он женат.

Тут Валландер почувствовал, будто в комнате что-то изменилось. Упитис смотрел на него испытующим взглядом, а шофер на стуле почти незаметно сменил позу. Валландер доверял своей интуиции и понял: сейчас они подошли к тому, к чему Упитис подводил разговор все время. Но что это было? Перед внутренним взором комиссар видел майора, сидящего на диване, придерживая на колене стакан, из колонок на книжной полке доносилась музыка.

Но должно быть что-то еще, то, что заставило их выдумать таинственного шведского следователя по имени господин Экерс.

— Перед отъездом вы подарили майору Лиепе книгу?

— Я купил книгу с видами Сконе. Наверно, это не слишком оригинально. Но я не придумал ничего лучше.

— Майору понравился ваш подарок.

— Откуда вы знаете?

— Это сказала его жена.

«Мы снова удалились от темы, — отметил Валландер. — Эти вопросы нужны только для того, чтобы увести разговор от главного».

— А раньше вам приходилось работать со следователем из Восточной Европы?

— Как-то к нам приезжал польский специалист. И все.

Упитис отодвинул от себя блокнот. За время разговора он не сделал в нем ни единой пометки. Но Валландер был уверен, что Упитис узнал у него то, что хотел. Но что? «Я сказал что-то важное, а что — и сам не понял».

Валландер глотнул совершенно остывшего чая. «Теперь моя очередь, — подумал он. — Теперь я должен повернуть разговор туда, куда нужно мне».

— За что убили майора? — спросил он.

— Майор Лиепа был обеспокоен положением в стране, — поколебавшись, ответил Упитис. — Мы часто говорили об этом и о том, что нужно сделать.

— Именно поэтому его убили?

— А за что еще было его убивать?

— Это не ответ. Это новый вопрос.

— Боюсь, это и есть правда.

— У кого могли быть причины убить майора?

— Вспомните, о чем я говорил раньше. О людях, которые боятся свободы.

— И которые берутся за оружие?

Упитис медленно кивнул. Валландер стал анализировать дальше, вспоминать все, что он услышал.

— Если я правильно понял, вы представляете некую организацию, — сказал он.

— Скорее слабо организованное сообщество единомышленников, — поправил Упитис. — Организацию слишком легко выследить и уничтожить.

— Чего же вы хотите?

Упитис, казалось, колебался. Валландер ждал.

— Мы свободные люди, господин Валландер, которые живут в несвободной стране. Мы свободны в том смысле, что имеем возможность анализировать то, что происходит вокруг нас в Латвии. Наверно, следует добавить, что мы в большинстве своем интеллигенты. Журналисты, ученые, поэты. Возможно, мы составим ядро того, чему суждено стать политическим движением, которое спасет нашу страну от краха. Если разразится хаос. Если советская власть введет свои войска. Если не удастся избежать гражданской войны.

— Майор Лиепа был одним из вас?

— Да.

— Он был вашим руководителем?

— У нас нет руководителя, господин Валландер. Но майор был весомой фигурой. Занимая свою должность, он имел значительное влияние. Мы думаем, его предали.

— Предали?

— Милиция в этой стране целиком находится в руках оккупантов. Майор Лиепа был исключением. Он вел со своими коллегами двойную игру. И подвергался большому риску.

Валландер задумался. Он вспомнил слова, сказанные одним из полковников. Мы умеем следить друг за другом.

— Вы имеете в виду, что за убийством стоит кто-то, имеющий отношение к милиции?

— Точно мы, конечно, не знаем. Но подозреваем, что все могло произойти именно так. И не видим этому реальной альтернативы.

— Кто же это мог быть?

— Мы надеемся, что вы поможете нам это выяснить.

Валландер сразу понял: вот оно. Он вспомнил об оставляющем большие сомнения протоколе осмотра того места, где было найдено тело майора. О том, что с самого приезда в Ригу за ним следят. Ему отчетливо представилась целая система ложных маневров, связанных между собой.

— Кто-то из полковников? — спросил он. — Путнис или Мурниерс?

Упитис ответил не задумываясь. Впоследствии Валландеру даже показалось, что в его голосе послышалось некоторое торжество.

— Мы подозреваем полковника Мурниерса.

— Почему?

— У нас есть свои причины.

— Что это за причины?

— Полковник Мурниерс зарекомендовал себя как человек, лояльный советской власти.

— Разве он русский? — удивился Валландер.

— Мурниерс приехал сюда во время войны. Его отец служил в Красной армии. В 1957 году он начал работать в МВД. В то время он был очень молод. Молод и подавал большие надежды.

— Значит, он мог убить одного из своих подчиненных?

— Другого объяснения нет. Но мы не знаем, сам ли Мурниерс сделал это. Убийцей мог быть кто-то другой.

— Но почему майора убили именно в тот вечер, когда он вернулся из Швеции?

— Майор Лиепа не любил много говорить, — с резкостью в голосе сказал Упитис. — Он никогда не болтал понапрасну. Это то, чему приходится учиться, живя в этой стране. Хотя я был одним из его близких друзей, он сказал мне не больше того, что было необходимо. В нашей стране учишься не отягощать друзей излишними откровениями. Но в его словах проскользнуло, что он напал на чей-то след.

— На чей?

— Мы не знаем.

— Но ведь вы должны хоть что-нибудь знать?

Упитис покачал головой. На его лице вдруг появилась сильная усталость. Шофер нервно ерзал на стуле.

— А почему вы решили, что можете на меня положиться?

— Мы не знаем. Но нам приходится рисковать. Мы полагаем, что полицейский из Швеции не хочет оказаться слишком глубоко замешанным в том ужасном хаосе, который творится в нашей стране.

«Они правы, — согласился Валландер. — Мне не нравится весь этот маскарад, я не хочу, чтобы меня возили по ночам в незнакомый охотничий домик. Больше всего сейчас я хотел бы вернуться домой».

— Я должен встретиться с Байбой Лиепой.

Упитис кивнул.

— Мы позвоним вам в номер и спросим господина Экерса, — сказал он. — Возможно, завтра.

— Я могу попросить, чтобы ее вызвали на допрос.

Упитис покачал головой.

— Слишком многие будут слышать ваш разговор, — ответил он. — Мы организуем вам встречу.

Разговор прервался. Казалось, Упитис глубоко погрузился в свои мысли. Валландер посмотрел в темноту. Слабая полоска света исчезла.

— Вы узнали то, что хотели? — спросил он.

Упитис улыбнулся, но не ответил.

— В тот вечер, когда майор Лиепа был в моем доме, пил виски и слушал «Турандот», он не сказал ничего, что могло бы пролить свет на его убийство. Это вы могли спросить у меня напрямую.

— В нашей стране не приходится искать коротких путей, — ответил Упитис. — Зачастую путь в обход — единственный доступный и верный.

Он отодвинул свой блокнот и поднялся. Шофер вскочил со стула.

— Я бы не хотел, чтобы на обратном пути мне снова надевали этот капюшон, — сказал Валландер. — Он колется.

— Хорошо, — ответил Упитис. — Но вы должны понимать, что соблюдение мер предосторожности также и в ваших интересах.

Когда они возвращались в Ригу, светила луна, было холодно. Валландер смотрел через окно на проносящиеся мимо темные силуэты деревень. Они ехали через пригороды Риги: бесчисленные темные высотки, слабо освещенные улицы.

Он вышел из машины как раз в том месте, где недавно садился в нее. Упитис велел ему войти в гостиницу через служебный вход. Валландер взялся за ручку — дверь оказалась заперта. Он не знал, что ему делать, как вдруг услышал, как кто-то открывает ее изнутри. К своему изумлению, он узнал человека, который пару дней назад открывал перед ним дверь ночного клуба. Вслед за ним Валландер поднялся по пожарной лестнице, и, когда он вошел в свой номер, часы показывали три минуты третьего.

В номере было холодно. Валландер налил виски в стакан, завернулся в плед и сел за письменный стол. Он знал, что, несмотря на сильную усталость, не сможет успокоиться и уснуть, прежде чем не запишет то, что произошло с ним ночью. Ручка была ледяной. Он придвинул к себе сделанные раньше записи, отпил виски и принялся думать.

Вернемся к самому началу, сказал бы Рюдберг. Все неизвестное и неясное пока подождет. Начнем с того, что мы точно знаем.

А что он, собственно, знает? Трупы двоих граждан Латвии на спасательном плоту югославского производства прибило к берегу неподалеку от Истада — это и есть начало, с которым не поспоришь. Майор рижской милиции проводит несколько дней в Истаде, чтобы помочь следствию. Валландер допустил непростительную ошибку, не осмотрев плот должным образом. Затем плот украли. Кто украл плот? Майор Лиепа возвращается в Ригу. Он составляет рапорт для двух полковников по фамилии Путнис и Мурниерс. Затем едет домой и показывает жене книгу — подарок шведского следователя Валландера. О чем Лиепа разговаривает с женой? Почему она обращается к тому, кто называет себя Упитис, а до того переодевается горничной в гостинице? Зачем Байба выдумала господина Экерса?

Валландер осушил стакан и налил еще виски. Кончики пальцев побелели от холода, он грел их под пледом.

«Ищи связь даже там, где тебе кажется, что ее не может быть», — часто повторял Рюдберг. Но есть ли тут вообще какая-либо связь? Единственный общий знаменатель — это майор Лиепа. Майор говорил о контрабанде, о наркотиках. Полковник Мурниерс — о том же самом. Но доказательств нет, одни предположения.

Валландер прочел то, что записал. Он вспомнил, что рассказывал Упитис. Майор Лиепа что-то заподозрил. Но что именно? Кого-то из тех чудовищ, о которых говорил Упитис?

Комиссар задумчиво посмотрел на занавески, подрагивавшие от сквозняка.

Кто-то предал майора. Мы подозреваем полковника Мурниерса.

Возможно ли это? Валландер вспомнил, как год назад полицейский в Мальмё хладнокровно застрелил беженца, который просил политического убежища. Есть ли что-то невозможное в этом мире?

Он продолжил свои записи. Трупы на спасательном плоту — наркотики — майор Лиепа — полковник Мурниерс. «Что стоит за этой цепочкой? Что хотел знать Упитис? Полагал ли он, что майор Лиепа каким-то образом выдал себя, когда сидел у меня дома и слушал Марию Каллас? Он хотел знать, не раскрыл ли майор мне какую-то тайну?»

Стрелки часов приближались к четверти четвертого. Валландер почувствовал, что больше сил у него нет. Он отправился в ванную и почистил зубы. Лицо все еще горело от колкой шерсти.

Что знает Байба Лиепа? Что я упустил из виду?

Он разделся и нырнул в постель, предварительно поставив будильник на семь часов. Но сон не приходил. Валландер взглянул на наручные часы. Без четверти четыре. Стрелки будильника светились в темноте. Без двадцати пяти четыре. Он подбил подушку и закрыл глаза. Вдруг он вздрогнул. Снова взглянул на наручные часы. Без девяти минут четыре. Валландер протянул руку и зажег лампу. Сел в постели. Почему будильник показывает неверное время? Или это врут наручные часы? Почему они показывают разное время? Такого раньше не было. Валландер взял в руки будильник. Подвел стрелки так, чтобы они показывали то же, что и наручные часы. Без шести минут четыре. Затем он погасил лампу и закрыл глаза. Когда он был готов вот-вот заснуть, что-то снова встревожило его. Он неподвижно лежал в темноте, уговаривая себя, что все это ему показалось. Но в конце концов снова зажег лампу и открутил заднюю крышку будильника.

Микрофон оказался размером не больше монетки в десять эре, толщиной три-четыре миллиметра.

Он был вставлен между двумя батарейками. Сначала Валландер подумал, что это катышек пыли или кусочек серой пленки. Но направив свет лампы прямо на будильник и рассмотрев внимательнее, он понял, что это беспроводный микрофон, втиснутый между батарейками.

Он долго просидел на кровати с будильником в руках. Затем прикрутил заднюю крышку.

Около шести он уснул тревожным сном. Так и не выключив лампу.

10

Курт Валландер проснулся все с той же злостью. Он был оскорблен и ошарашен тем, что кто-то установил микрофон в его будильник. Чтобы взбодриться, он встал под душ и подумал, что немедленно выяснит, почему за ним следят. Для него было ясно, что за всем этим стоят полковники. Но зачем обращаться к шведской полиции за помощью, если они с самого начала не доверяют ему и устанавливают за ним слежку? Он еще мог смириться с человеком в сером костюме, которого заметил в ресторане и затем снова в вестибюле. Насколько он понимал, в стране, по-прежнему отделенной от мира «железным занавесом», такое считается нормой. Но проникать в его номер и тайно устанавливать подслушивающее устройство?

В половине восьмого он сидел в зале ресторана и пил кофе. Оглядевшись, он поискал возможного соглядатая. Но он сидел в зале один. Только двое японцев с озабоченным видом тихо беседовали у углового столика. Около восьми Курт Валландер вышел на улицу. Ветер снова потеплел, возможно, весна уже не за горами. У машины стоял сержант Зидс, который отдал ему честь. Демонстрируя недовольство, по дороге Валландер был сдержан и молчалив. Когда сержант Зидс попытался проводить его в отведенный ему кабинет, расположенный рядом с кабинетом Мурниерса, он махнул рукой в знак отказа. Он считал, что уже запомнил, как пройти. Но, как оказалось, ошибся и был вынужден спрашивать, что добавило ему раздражения. Остановившись перед дверью полковника, комиссар хотел было постучать, но передумал и пошел в свой кабинет. Он все еще чувствовал себя усталым и хотел собраться с мыслями, прежде чем выплеснуть свой гнев на Мурниерса. Едва он успел снять куртку, как зазвонил телефон.

— Доброе утро, — поздоровался полковник Путнис. — Надеюсь, вы хорошо выспались, господин Валландер.

«Тебе-то наверняка известно, что я почти не спал, — с раздражением подумал Валландер. — Наверняка ведь слышали в микрофон, что я не храпел. На твоем столе, скорее всего, сейчас лежит рапорт».

— Не могу пожаловаться, — ответил он. — А как прошел допрос?

— Боюсь, не слишком удачно. Но утром я продолжу. Мы предъявим подозреваемому некоторые новые данные, которые, возможно, заставят его обдумать ситуацию еще раз.

— Я чувствую себя не у дел, — пожаловался Валландер. — Я с трудом представляю, чем я могу вам помочь.

— Хорошему полицейскому никогда не сидится на месте, — заметил полковник Путнис. — Я как раз думал зайти к вам на минуту, если вас это устроит.

— Заходите, я у себя, — ответил Валландер.

Через четверть часа полковник Путнис сидел у него в кабинете. Вместе с ним пришел молодой лейтенант с подносом и двумя чашками кофе. Путнис выглядел плохо, под глазами у него были темные круги.

— Вы, вероятно, устали, полковник Путнис? — спросил Валландер.

— В допросной очень душно.

— Вы, наверно, слишком много курите?

Путнис пожал плечами:

— Это верно. Я слышал, полицейские в Швеции почти не курят. А я не представляю себе жизни без сигарет.

Майор Лиепа, подумал Валландер. Успел, стало быть, рассказать о чудных правилах в шведской полиции, где курить разрешается только в специально отведенных местах?

Путнис достал из кармана пачку сигарет.

— Вы позволите? — спросил он.

— Пожалуйста. Но сам я не курю. Хотя спокойно переношу сигаретный дым.

Валландер попробовал кофе. Он оказался очень крепким с горьковатым привкусом. Путнис сидел и смотрел на поднимающийся к потолку дымок от сигареты.

— Зачем вы следите за мной? — спросил шведский следователь.

Путнис удивленно посмотрел на него:

— Что вы сказали?

«Что-что, а прикидываться ты умеешь», — подумал Валландер, чувствуя, что снова готов сорваться.

— Зачем вы за мной следите? Я, конечно, заметил, что вы прицепили ко мне «хвост». Но зачем было вставлять микрофон в мой будильник?

Путнис задумчиво смерил его взглядом.

— Микрофон в будильнике — скорее всего досадное недоразумение. Некоторые из моих подчиненных иногда могут переусердствовать. А то, что мы приставили к вам наших людей в штатском — это для вашей же безопасности.

— А что может со мной произойти?

— Разумеется, мы хотим, чтобы с вами ничего не произошло. Пока мы не узнали, что случилось с майором Лиепой, мы проявляем особую осторожность.

— Я прекрасно могу сам о себе позаботиться, — холодно ответил Валландер. — Большое спасибо и за микрофон. Если только я обнаружу еще одно подслушивающее устройство, я немедленно вернусь в Швецию.

— Мне очень жаль, — сказал Путнис. — Я сейчас же сделаю выговор тому, кто несет за это ответственность.

— Но ведь распоряжения отдаете вы?

— Насчет микрофона никаких распоряжений не было, — быстро парировал Путнис. — Видимо, какой-нибудь капитан из моих подчиненных взял на себя эту дурацкую инициативу.

— Микрофон был очень маленький, — добавил Валландер. — Новейшей разработки. Я полагаю, кто-то сидел в соседнем номере и подслушивал?

Путнис кивнул.

— Да, конечно, — подтвердил он.

— Мне казалось, холодная война окончена.

— Когда одна историческая эпоха сменяет другую, в ней всегда остаются люди из прежнего общества, — философски заметил Путнис. — Боюсь, это касается даже милиции.

— Вы позволите мне задать несколько вопросов, не касающихся непосредственно расследования? — спросил Валландер.

На лице Путниса появилась все та же усталая улыбка.

— Конечно, — ответил он. — Хотя я не уверен, что смогу дать исчерпывающие ответы.

Курт Валландер подумал, что чрезмерная учтивость Путниса не соответствует его давним представлениям о правоохранителях Восточной Европы. Он вспомнил, что при первой встрече Путнис показался ему похожим на какое-то животное семейства кошачьих. У него улыбка хищника, подумал он. Путнис — это вежливый, улыбающийся хищник.

— Я признаю, что плохо разбираюсь в том, что происходит в Латвии, — начал Валландер. — Но я, конечно, знаю о тех событиях, которые произошли осенью. Танки на улицах, убитые в водосточных канавах. Все боялись, что введут «черные береты». Я видел остатки баррикад на улицах. Следы от пуль на стенах домов. Люди здесь не хотят больше жить под властью СССР. Они хотят наконец прогнать оккупантов. И это их стремление встречает протест.

— Об их истинных устремлениях есть разные мнения, — нерешительно начал Путнис.

— А какова в этом роль милиции?

Путнис удивленно посмотрел на него.

— Разумеется, наше дело — поддерживать порядок, — ответил он.

— Как можно поддерживать порядок на танках?

— Я имею в виду, что мы следим за тем, чтобы люди вели себя благоразумно. Чтобы никто случайно не пострадал.

— Но ведь танки на улицах — это уже непорядок?

Прежде чем ответить, Путнис хорошенько затушил сигарету.

— Вы и я — мы оба правоохранители, — сказал он. — У нас с вами одна и та же задача — бороться с преступностью, чтобы люди могли чувствовать себя в безопасности. Но условия работы у нас разные. И это накладывает отпечаток на то, что мы делаем.

— Вы сказали, что существуют разные мнения? Это, вероятно, имеет место и в милицейской среде?

— Я знаю, что на Западе полиция вне политики, это всего лишь служащие. Они не должны иметь своего мнения о том правительстве, которое в данный момент у власти. В принципе тот же закон действует и у нас.

— Но ведь здесь есть только одна партия?

— Сейчас уже не одна. За последние годы появились новые политические организации.

Валландер видел, что Путнис все время умело уходит от прямых ответов. И решил спросить напрямик:

— А каково ваше мнение?

— О чем?

— О независимости. Об освобождении вашей страны.

— В нашей стране полковник милиции не должен рассуждать о таких вещах… Тем более с иностранцем.

— Здесь вряд ли установлено подслушивающее устройство, — настаивал Валландер. — Ваш ответ останется между нами. К тому же я скоро вернусь в Швецию. Вы можете не опасаться, что я выйду на площадь и объявлю во всеуслышание то, что вы доверили мне строго по секрету.

Прежде чем ответить, Путнис долго смотрел на него.

— Я вам безусловно доверяю, господин Валландер. Можно сказать, что лично я поддерживаю те процессы, которые происходят в моей республике. Равно как и в других республиках. Равно как и во всем Советском Союзе. Но я боюсь, что далеко не все мои коллеги разделяют мое мнение.

«Скажем, полковник Мурниерс, — подумал Валландер. — Но имен ты, конечно, не назовешь».

Путнис поднялся со стула.

— Наш разговор заставляет задуматься, — сказал он. — Но сейчас меня ожидает допрос одного малоприятного человека. Вообще-то я приходил затем, чтобы передать приглашение от моей жены Аусмы к нам на ужин завтра вечером, а не сегодня, если вас это устроит. Я забыл, что сегодня она не сможет.

— Спасибо, меня это вполне устраивает, — ответил Валландер.

— Полковник Мурниерс хотел, чтобы вызашли к нему сегодня утром. Он считает, что вы могли бы обсудить некоторые вопросы, на которых следует сконцентрировать внимание в расследовании. Если мне удастся добиться во время допроса чего-нибудь существенного, я, конечно, дам знать.

Путнис вышел из кабинета. Валландер перечитал свои записи, сделанные после возвращения из ночной поездки. Как там говорил Упитис?

Мы думаем, майора Лиепу предали. Мы подозреваем полковника Мурниерса. Другого объяснения нет.

Курт Валландер стоял у окна и смотрел на городские крыши. Никогда раньше он не участвовал в подобном расследовании. Город, где он оказался, был населен людьми, о жизни которых он не имел ни малейшего представления. Что же ему делать? Может, лучше вернуться домой? Но в то же время его не покидало желание разобраться. Ему хотелось знать, почему убили маленького близорукого майора Лиепу? Что кроется за всем этим? Он сел за стол и принялся вновь перечитывать записи. Рядом с ним зазвонил телефон. Снимая трубку, Валландер подумал, что это полковник Мурниерс.

Поначалу он услышал только шипение и очень сильный треск. Но потом разобрал голос Бьёрка, который пытался объясниться на ломаном английском.

— Это я! — закричал комиссар в трубку. — Я, Валландер. Я слушаю тебя.

— Курт! — прокричал в ответ Бьёрк. — Это ты? Я тебя почти не слышу. Кто бы мог подумать, что по ту сторону Балтики такая отвратительная связь?! Ты меня слышишь?

— Я слышу тебя. Не кричи.

— Что?

— Не кричи. Говори медленнее.

— Как дела?

— Так себе. Не знаю, удастся ли что-нибудь сделать.

— Алло?

— Я говорю, дела так себе. Ты слышишь меня?

— Плохо. Говори не так быстро. Не кричи. Так все хорошо?

И вдруг стало прекрасно слышно. Так, словно Бьёрк звонил из соседней комнаты.

— Теперь слышу лучше. Я не понял, что ты сказал?

— Говорю, дела так себе. Полковник милиции по фамилии Путнис вчера до поздней ночи вел допрос одного подозреваемого. Но чем все это кончится, неизвестно.

— Думаешь, ты сможешь им чем-то помочь?

На секунду Валландер задумался. Затем уверенно ответил:

— Да. Думаю, хорошо, что я приехал. Если вы сможете еще какое-то время обойтись без меня.

— У нас ничего особенного. Все довольно тихо. Ты можешь спокойно заниматься тем, что ты сейчас делаешь.

— Есть ли какая-нибудь новая информация насчет плота?

— Нет.

— Может, кому-нибудь пришло в голову что-то важное? Нет ли поблизости Мартинссона?

— Он дома, простудился. Поскольку Латвия взялась за расследование сама, мы не занимаемся больше этим делом.

— У вас еще лежит снег?

Но, что ответил Бьёрк, Валландер уже не услышал. Линия разъединилась, как будто кто-то обрезал провод. Комиссар положил трубку и подумал, что надо попробовать позвонить отцу. Ведь он еще не отправил ему открытку. Может, купить для него какой-нибудь рижский сувенир? Что вообще-то можно привезти из Латвии?

На мгновение его охватила легкая тоска по дому. Затем он сделал глоток холодного кофе и опять склонился над своими записями. Через полчаса он откинулся на спинку скрипящего стула и потянулся. Наконец-то усталость начала проходить. «Перво-наперво надо поговорить с Байбой Лиепой — подумал он. — Пока я этого не сделаю, все мои мысли — не более чем предположения. Сведения, которые имеют решающее значение, может дать только она. Я должен выяснить, что хотел от меня Упитис, устроив этот ночной допрос. Он надеялся, что я о чем-то проговорюсь, или боялся, что мне что-то известно?»

Он написал «Байба Лиепа» на бумажке и обвел в кружок.

Рядом с именем он поставил восклицательный знак. Затем он написал «Мурниерс» и поставил рядом знак вопроса. Собрав свои бумаги, он поднялся и вышел в коридор. Когда он постучал в кабинет Мурниерса, из-за двери слышалось какое-то бормотание. Войдя, он увидел, что полковник говорит по телефону. Мурниерс отдал Валландеру честь и указал на один из неудобных стульев у стола. Комиссар сел и стал ждать. Он прислушался к голосу полковника. Разговор велся резким тоном. Мурниерс то и дело повышал голос до крика. Валландер отметил, что в этом рыхлом одутловатом человеке таится немалая внутренняя сила. Он не понимал ни слова из разговора. Но вдруг он догадался, что Мурниерс говорит не по-латышски. Интонации были другими. Прошло некоторое время, пока он сообразил, что полковник говорит по-русски. Мурниерс рявкнул что-то, прозвучавшее как угрожающий приказ. А затем бросил трубку на рычаг.

— Идиоты, — пробормотал он и вытер лицо носовым платком. Потом повернулся к Валландеру, снова заулыбался и стал спокойным и сдержанным: — Разбираться с подчиненными, которые не делают того, что следует, всегда нелегко. У вас в Швеции те же проблемы?

— Случается, — ответил Валландер.

Он рассматривал человека, сидящего по ту сторону стола.

Мог ли он убить майора Лиепу? Конечно, мог, сам себе ответил Валландер. Весь его многолетний опыт работы в полиции давал однозначный ответ. На свете нет убийц, есть люди, которые совершают убийства.

— Я подумал, что нам следует еще раз просмотреть материалы дела, — сказал Мурниерс. — Я уверен, что человек, которого допрашивает полковник Путнис, каким-то образом во всем этом замешан. Может, изучив еще раз рапорты, нам удастся посмотреть на дело по-другому?

Валландер решил перейти в наступление.

— Я считаю, что осмотр места преступления был проведен недостаточно тщательно, — заявил он.

Мурниерс удивленно поднял брови:

— То есть как?

— Когда сержант Зидс переводил для меня рапорты, я обратил внимание на некоторые странные обстоятельства. Для начала — очевидно, что сама набережная была обследована плохо.

— А что там можно было обнаружить?

— Следы автомобильных шин. Майор Лиепа вряд ли пошел бы ночью в гавань пешком.

Валландер ждал, что скажет полковник. Но тот молчал, и он продолжил:

— Видимо, никто не искал орудие убийства. Да и вообще, место, где было найдено тело, вряд ли совпадает с местом убийства. В рапортах, которые переводил сержант Зидс, просто констатируется, что место, где обнаружено тело, и место преступления — одно и то же. Какие-либо серьезные доказательства. Но что удивляет больше всего, это то, что не был допрошен ни один свидетель.

— Свидетелей не было, — пояснил Мурниерс.

— Откуда вы знаете?

— Мы говорили со сторожем порта. Никто ничего не видел. В Риге люди обычно спят по ночам.

— Я имею в виду квартал, где жил майор. Он вышел из дома поздно вечером. Кто-то мог слышать, как хлопнула дверь, и поинтересоваться, кто это вышел так поздно. Может, останавливалась машина. Почти всегда есть кто-то, кто что-нибудь слышал или видел, надо только хорошенько поискать.

Мурниерс кивнул.

— Мы как раз этим и занимаемся, — ответил он. — Целая группа милиционеров в настоящее время ходит по подъездам с фотографией майора Лиепы.

— А не поздно ли? У людей короткая память. Они путают даты и дни недели. Майор Лиепа выходил из своего подъезда каждый день.

— Иногда полезно подождать, — ответил Мурниерс. — Когда распространился слух о смерти майора Лиепы, людям сразу начало казаться, что они кое-что видели. В большинстве случаев это была игра воображения. Выждать несколько дней бывает необходимо, чтобы люди еще раз взвесили свои воспоминания, отделили выдуманные факты от настоящих.

Валландер знал, что Мурниерс прав. В то же время собственный опыт ему подсказывал, что посетить свидетелей два раза с интервалом в несколько дней тоже бывает полезно.

— Вас еще что-нибудь насторожило? — спросил Мурниерс.

— Во что майор был одет?

— Во что он был одет?

— На нем была форма или он был в штатском?

— Он был одет в форму. Он сказал жене, что его вызывают по служебным делам.

— Что обнаружили в его карманах?

— Сигареты и спички. Немного мелочи. Ручку. Ничего такого, чего там не могло бы быть. И ничего не пропало. В нагрудном кармане у него было удостоверение. Бумажник он оставил дома.

— У него было при себе служебное оружие?

— Майор Лиепа предпочитал не брать с собой оружие, если не предполагал, что его придется применить.

— Как майор обычно добирался до работы?

— У него, разумеется, была машина и шофер. Но он чаще ходил пешком. Бог знает почему.

— В протоколе допроса его жены написано, что она не помнит, чтобы к дому подъехала машина.

— Это понятно. Ведь его вызвали не на службу. Его обманули.

— Но ведь он этого не знал. Поскольку машины не было, он, вероятно, решил, что с ней что-то случилось. Что он стал бы делать в этом случае?

— Вероятно, он пошел пешком. Но мы точно не знаем.

Валландер не стал больше расспрашивать. Но разговор с Мурниерсом убедил его в том, что расследование было проведено недобросовестно. Настолько недобросовестно, что создавалось впечатление, будто оно сфабриковано. Но что таким образом хотели скрыть?

— Я бы хотел уделить несколько часов тому, чтобы осмотреть его дом и прилегающие улицы, — сказал Валландер. — Сержант Зидс может мне помочь.

— Вы ничего не найдете, — ответил Мурниерс. — Но вы, разумеется, вправе делать то, что считаете нужным. Если на допросе вскроется что-то сенсационное, я дам вам знать.

Полковник нажал на кнопку звонка, и в дверях возник сержант Зидс. Валландер попросил для начала повозить его по окрестным улицам и показать город. Он чувствовал, что должен проветриться, прежде чем снова вернуться к расследованию судьбы майора Лиепы.

Сержант Зидс, казалось, воодушевился, получив задание показать свой город. Он многословно рассказывал об улицах и парках, которые они проезжали. Валландер заметил, что сержант гордится родным городом. Они ехали по длинному однообразному бульвару Аспазиас. По правую руку текла река, и сержант остановился у тротуара, чтобы показать высокий монумент Свободы. Валландер попытался разобраться, что изображал мощный обелиск. Ему вспомнились слова, сказанные Упитисом, о свободе, к которой одни стремятся, а другие опасаются. У подножия памятника съежились несколько плохо одетых дрожащих людей. Валландер заметил, как один из них поднял с тротуара сигаретный окурок. «Рига — город невыносимых контрастов, — подумал он. — Все, что я вижу и постепенно пытаюсь понять, тут же оборачивается полной противоположностью. Серые высотки чередуются с ветхими украшенными лепниной доходными домами довоенных времен. Гигантские проспекты переходят в тесные переулки или людные площади, в учебные плацы холодной войны из серого бетона и груботесаные памятники».

Когда сержант притормозил на красный свет, Валландер попытался рассмотреть людей, двигавшихся единым потоком по тротуару. Счастливы ли они? Отличаются ли от людей, живущих на его родине? Даже если они и отличались, он не мог понять чем.

— Верманский парк, — объявил сержант Зидс. — Чуть впереди два кинотеатра, «Спартак» и «Рига». Направо вы видите Эспланаду. Сейчас мы сворачиваем на улицу Вальдемара. Когда мы выедем на мост через городской канал, справа вы увидите Драматический театр. Теперь мы снова поворачиваем направо, на набережную Одиннадцатого ноября. Поедем дальше, полковник Валландер?

— Достаточно, — ответил шведский полицейский, меньше всего ощущавший себя полковником. — Чуть позже помогите мне, пожалуйста, купить сувениры. А пока остановите неподалеку от дома майора Лиепы.

— Улица Скарну, — ответил сержант. — В самом сердце старой Риги.

Он затормозил позади пыхтящего грузовика, из которого выгружали мешки с картошкой. Валландер на секунду задумался, не взять ли с собой сержанта. Без него он не сможет задать ни одного вопроса. В то же время комиссару хотелось остаться наедине со своими наблюдениями и мыслями.

— Вот дом майора Лиепы, — сказал сержант и указал на здание, зажатое между двумя высотками.

— Окна выходят на улицу? — спросил Валландер.

— На втором этаже. Четыре окна справа.

— Подождите у машины, — попросил комиссар.

Несмотря на середину дня, людей на улице было мало. Валландер направился к дому, из которого в тот вечер вышел на свою последнюю прогулку майор Лиепа. Он вспомнил, как Рюдберг как-то сказал ему, что полицейский должен иногда становиться актером. Он должен интуитивно понять то, что ему неизвестно. Залезть в шкуру преступника или жертвы, представить себе их мысли и реакции. Валландер подошел к двери подъезда и открыл ее. Внутри было темно, резко пахло мочой. Он отпустил дверь, и та беззвучно закрылась, даже не скрипнув.

Откуда появилось это озарение, Валландер так и не понял. Но, остановившись перед темной лестницей, он вдруг смог отчетливо представить себе взаимосвязь всех событий. Как будто вдруг зажегся луч света. Валландер вспомнил все, что когда-то промелькнуло мимо. Тут кроется что-то еще, подумал он. Когда майор Лиепа вернулся в Ригу, случилось уже многое. Спасательный плот, который заметила вдова Форсель у Моссбюстранда — это лишь часть чего-то неизвестного, звено в цепи событий, на след которых напал Валландер. Именно это хотел узнать Упитис, когда задавал свои вопросы. Раскрыл ли майор Лиепа свои подозрения, поделился ли он тем, что знал или о чем догадался, расследуя преступление у себя на родине? Комиссару вдруг стало совершенно ясно, что он проглядел ту деталь, которую ему следовало бы заметить раньше. Если Упитис был прав и майора действительно предал кто-то из своих, возможно, полковник Мурниерс, то разве странно то, что другие задавались тем же вопросом, что и Упитис? Что же в действительности известно шведскому следователю Валландеру? Не могло ли быть так, что майор Лиепа поделился с ним своими знаниями или подозрениями?

Курт Валландер понял, что страх, который он неоднократно ощущал, находясь в Риге, и в самом деле предупреждал его об опасности. Что, если ему следует быть гораздо более осторожным, чем он предполагал? Нет никаких сомнений, что те, кто убил людей со спасательного плота и майора Лиепу, не остановятся еще перед одним убийством.

Комиссар пересек улицу и посмотрел на окна. Байба Лиепа должна все знать, подумалось ему. Но почему она сама не пришла в охотничий домик? За ней следят? Именно поэтому они называют меня «господин Экерс»? Зачем Упитис разговаривал со мной? Кто такой Упитис? Кто подслушивал наш разговор за дверью, из-за которой выбивалась полоска света?

Интуиция, подумал он. Здесь Рюдберг использовал бы свое уникальное воображение.

Майор Лиепа возвращается из Швеции. Он составляет рапорт для полковника Путниса и полковника Мурниерса. Затем едет домой. Какой-то факт, упоминающийся в его отчете о ходе расследования в Швеции, настолько важен, что кто-то немедленно выносит ему смертный приговор. Лиепа приезжает домой, ужинает вместе с женой, показывает ей книгу, подаренную шведским полицейским по фамилии Валландер. Он рад вновь оказаться дома, ему и в голову не приходит, что сегодняшний вечер — последний в его жизни. Но когда его убивают, его вдова обращается к шведскому полицейскому, выдумывает господина Экерса, и человек, называющий себя Упитис, допрашивает его, чтобы выяснить, что тот знает и чего не знает. Полицейский из Швеции приглашен для оказания помощи, однако неясно, каким образом он должен ее оказать. Очевидно, что преступление связано с нестабильной политической ситуацией в стране, и ключом к разгадке является убитый майор Лиепа. Но тут появляется еще один фактор, который следует добавить к уже имеющимся. Политика. Не об этом ли говорил в свой последний вечер майор со своей женой? Около одиннадцати раздается телефонный звонок. Никто не знает, кто звонил, но, по-видимому, майор даже не догадывается о том, что это предвещает исполнение смертного приговора. Он говорит жене, что должен отлучиться по служебным делам, и уходит из дома. Больше он не возвращается.

Машины у подъезда он не находит. Он, разумеется, ждет некоторое время. И все еще ничего не подозревает. Потом решает, что машина, вероятно, попала в аварию, и идет пешком.

Валландер вынул карту Риги, которую носил в кармане, и двинулся по улице.

Сержант Зидс сидел в машине и наблюдал за ним.

Кому он сдал свой рапорт, думал Валландер. Полковнику Мурниерсу?

Голос того, кто позвонил майору ночью, не предвещал неприятностей. Майор Лиепа совершенно ничего не подозревал. А ведь у него были причины подозревать всех и каждого! Кому же он мог довериться?

Ответ напрашивался сам собой. Своей жене, Байбе Лиепе. Валландер понял, что дальнейшие прогулки с картой в руках бессмысленны. Те люди — потому что это вряд ли был один человек, — которые забрали майора в последнюю поездку, проделали все очень осторожно. Чтобы продвинуться дальше в расследовании, Валландеру придется искать другие следы.

Вернувшись в машину, где ждал сержант Зидс, он вспомнил, что не видел письменного отчета майора о поездке в Швецию, и это было странно. Валландер ведь заметил, что во время своего пребывания в Швеции майор постоянно делал записи. Несколько раз тот даже подчеркнул, как важно сразу же составить детальный письменный отчет. Вдумчивый следователь не должен во время работы надеяться на свою память.

Но сержант Зидс не переводил для Валландера никакого письменного отчета. О последней встрече с майором ему рассказали Путнис и Мурниерс.

Он попытался представить себе майора. Едва самолет поднялся с аэродрома Стуруп, Лиепа припал к маленькому столику и принялся писать свой рапорт. Он продолжил его, пока ожидал рейса в аэропорту Арланда, он работал над ним и во время последнего перелета через Балтийское море в Ригу.

— Майор Лиепа оставил какой-нибудь письменный отчет о работе в Швеции? — спросил Валландер, сев в машину.

Сержант Зидс удивленно посмотрел на него:

— Как же он мог успеть?

Конечно, он успел, подумал Валландер. Где-то должен быть этот рапорт. Но, вероятно, кто-то не хочет, чтобы я его видел.

— Сувениры, — напомнил он Зидсу, — я хочу заехать в универмаг. А потом перекусить. Но лезть без очереди я больше не хочу.

Они остановились у центрального универмага. В течение часа комиссар расхаживал по магазину в сопровождении сержанта. В универмаге толкалось много людей, но выбор товаров был ограничен. Только когда они пришли в отдел книг и пластинок, Валландер заинтересовался ассортиментом. Он увидел целый ряд опер в исполнении русских певцов и оркестров, а цены оказались очень низкими. Кроме того, он купил несколько книг по искусству, тоже совсем недорого. Кому он их подарит, Валландер пока не решил. Покупки заворачивали в бежевую бумагу, а сержант привычно сопровождал его туда и обратно к разным кассам. Все это оказалось таким сложным делом, что Валландер даже вспотел.

Когда они вышли на улицу, комиссар сразу же предложил поехать на обед в гостиницу «Латвия». Сержант довольно кивнул, видимо подумав, что наконец-то его советы дошли до шведа. Когда Валландер забирал ключ у администратора, то, несмотря на присутствие сержанта Зидса, все же спросил, нет ли для него какой-либо корреспонденции. Администратор отрицательно покачал головой.

Валландер поднялся со свертком в номер. Снял куртку и вымыл руки в ванной. Он понапрасну надеялся, что зазвонит телефон и спросят господина Экерса. Никто не позвонил; он запер дверь и снова спустился на медленном лифте на первый этаж. Валландер оглядел вестибюль в поисках «хвоста» от полковников, но никого не было. Сержанта он заранее отправил в зал ресторана, надеясь, что Зидсу удастся занять какой-нибудь другой столик, а не тот, за который постоянно сажают его самого.

Вдруг он заметил, что какая-то женщина махнула ему рукой.

Она сидела за прилавком, где продавались газеты и открытки. Валландер обернулся, чтобы убедиться, что женщина помахала именно ему, и подошел к ее прилавку.

— Не желает ли господин Валландер купить открытки? — спросила она.

— Возможно, не сейчас, — ответил следователь и удивился, откуда ей известна его фамилия.

Женщина была лет пятидесяти, в сером костюме, губы старательно накрашены ярко-красной помадой. Ей явно не хватает честной и доброжелательной подруги, подумал Валландер, которая объяснила бы, что такой цвет ей не к лицу.

Она протянула комиссару несколько открыток.

— Разве они вам не нравятся? — спросила она. — Разве вам не хочется посмотреть, как наша страна выглядит на самом деле?

— К сожалению, у меня нет времени, — ответил комиссар. — Иначе я непременно попутешествовал бы по вашей стране.

— Но зато вы можете попасть на концерт органной музыки, — продолжала женщина. — Ведь вам нравится классическая музыка, господин Валландер?

Комиссар насторожился. Откуда ей знать о его музыкальных вкусах? Ведь это не указано в паспорте.

— В церкви Святой Гертруды сегодня вечер органной музыки, — сказала женщина. — Начало в семь часов. Здесь я нарисовала, как найти церковь, на случай, если вы придете.

Она протянула ему план, и он заметил, что на обратной стороне карандашом написано «Господин Экерс».

— Концерт бесплатный, — добавила она, когда Валландер нащупал во внутреннем кармане бумажник.

Комиссар кивнул и сунул план в карман. Он также купил несколько открыток, а затем направился в ресторан.

На этот раз он был уверен, что встретится с Байбой Лиепой.

Сержант Зидс помахал ему. Он сидел за тем самым столиком. В зале было необычно много народу. На сей раз немногочисленным официантам приходилось поторапливаться, чтобы обслужить всех.

Валландер сел и показал купленные открытки.

— Мы живем в очень красивой стране, — сказал сержант Зидс.

«В несчастной стране, — мысленно поправил его Валландер. — Израненной и измученной, словно раненый зверь. А сегодня вечером мне предстоит встреча с одной птицей с подрезанными крыльями».

С Байбой Лиепой.

11

В половине шестого Курт Валландер вышел из гостиницы. Он понял, что если в ближайший час не сможет оторваться от слежки, то ему это не удастся никогда. Он поел вместе с сержантом Зидсом, а затем попрощался с ним, извинившись, что ему надо еще кое-что написать по работе и что лучше это сделать в гостинице, — и все оставшееся время ломал голову над тем, как ему избавиться от преследователей.

Раньше за ним никогда не следили. Сам он крайне редко вел наблюдение за подозреваемыми. Он порылся в памяти, пытаясь вспомнить какое-нибудь стоящее высказывание Рюдберга о трудном искусстве слежки, но ничего так и не пришло на ум. Положение усложнялось еще и тем, что он совсем не знал города и не мог прибегнуть к неожиданному маневру. Придется ориентироваться на ходу, а в своих возможностях справиться с этим он сомневался.

И все же он чувствовал, что должен сделать попытку. Байба Лиепа никогда не стала бы тратить столько усилий, чтобы оградить их встречу от посторонних и опасных глаз, не будь у нее на то веских оснований. Валландер и представить себе не мог, чтобы женщина, которая была замужем за майором, без нужды стала бы устраивать весь этот маскарад.

Когда он вышел из гостиницы, уже стемнело. Он оставил ключ у администратора, не сказав при этом, куда идет и когда думает вернуться. Церковь Святой Гертруды, где должен был состояться концерт, находилась недалеко от гостиницы «Латвия». У него была слабая надежда, что он сумеет затеряться в толпе людей, которые с разных концов города шли с работы домой.

Выйдя из гостиницы, он заметил, что поднялся ветер. Он застегнул куртку до самого горла и быстро осмотрелся. Естественно, он не обнаружил ни одного возможного преследователя. Может быть, их было несколько? Он где-то читал, что опытные сыщики никогда не идут сзади, а все время стараются оказаться перед тем человеком, за которым следят. Валландер шел медленно, останавливаясь перед всевозможными витринами. Он решил притвориться иностранцем, который в оставшееся до отъезда время прогуливается по Риге в поисках подходящих сувениров. Перейдя широкую Эспланаду и свернув на улицу за зданием правительства, комиссар чуть было не поддался искушению найти такси и попросить отвезти его в любое место, откуда он мог бы пересесть в другую машину. Но подумал, что преследователям не составит никакого труда разгадать его замысел.

Он остановился у витрины, в которой была выставлена мрачная мужская одежда. Из тех, кто проходил за его спиной и отражался в витрине, он не узнал никого. «Что я делаю, — ужасался он. — Байба, ты должна была объяснить господину Экерсу, как ему незаметно добраться до церкви». Он пошел дальше. Заметив, что у него замерзли руки, он пожалел, что не захватил с собой перчаток.

Внезапно Валландер решил зайти в первое попавшееся кафе. Он вошел в прокуренное помещение, где было полно людей. Разило пивом, табаком и потной одеждой. Он оглянулся в поисках свободного столика, но обнаружил только свободный стул в самом углу. Двое пожилых людей, перед которыми стояли пивные кружки, были поглощены разговором и только кивнули, когда он показал на пустой стул. Официантка что-то крикнула ему, и он ткнул пальцем в одну из кружек, стоявшую на столе. Все время он не спускал глаз с входной двери. А вдруг вслед за ним сюда войдут сыщики? Официантка принесла ему пенящуюся кружку, он дал ей купюру, и она положила на липкий стол сдачу. В кафе вошел мужчина в поношенном кожаном пиджаке. Валландер проследил за ним взглядом. Мужчина подсел к компании, которая, казалось, ждала его с нетерпением. Валландер попробовал пиво и посмотрел на наручные часы. Без пяти шесть. Сейчас надо решать, что делать. Наискось от него находился туалет. Каждый раз, когда кто-то открывал дверь, до него доносился запах мочи. Выпив полкружки пива, он пошел в туалет. С потолка свисала одна-единственная лампочка; он вышел в узкий проход с кабинками по обеим сторонам. В самом конце коридора находился писсуар. У него мелькнула мысль попытаться выйти через черный ход, но коридор кончался мощной кирпичной стеной. Ничего не выйдет. Совершенно бессмысленно даже пробовать. Как спастись от того, чего ты не можешь видеть? К сожалению, на органный концерт господин Экерс пойдет в непрошеной компании. Его начала раздражать собственная неспособность найти решение. Он встал так, будто собрался воспользоваться писсуаром. Одновременно открылась дверь, ведущая наружу в кафе, и вошедший заперся в одной из кабинок.

Валландер тотчас узнал того, кто вошел в кафе вслед за ним. У него была хорошая память на одежду и лица. Не колеблясь, он понял, что надо действовать, даже если есть риск совершить ошибку. Быстро выйдя из туалета, он прошел через дымное помещение к входной двери. На улице он осмотрелся, вглядываясь в тени у подъездов, но никого не обнаружил. Потом направился тем же путем, каким пришел в кафе, свернул в маленький переулок и бросился бежать со всех ног, пока опять не оказался на Эспланаде. На остановке стоял автобус, в который ему удалось втиснуться как раз тогда, когда закрывались двери. Он сошел на следующей остановке и вновь свернул с большой улицы в один из многочисленных переулков. При свете уличного фонаря он поспешно достал карту, чтобы сориентироваться. У него все еще было время, и он решил подождать несколько минут, прежде чем идти дальше. Он скользнул в темный подъезд. За десять минут мимо не прошел никто, кто мог бы сойти за его преследователя. Сознавая, что за ним по-прежнему вполне могут наблюдать, Валландер решил, что все-таки сделал все что мог.

Без девяти семь он вошел в церковь. Там уже было много народу. Крайнее место на скамье у боковых хоров оказалось незанято. Он сел и стал рассматривать людей, которые все время входили в церковь. Ни один человек не вызвал у него подозрений. Но и Байбы Лиепы нигде не было видно.

Внезапно орган разразился мощным гулом. Церковь будто взорвалась от заполнившей ее музыки. Валландер вспомнил, как однажды в детстве отец взял его с собой в церковь и звуки органа так испугали его, что он страшно расплакался. На этот раз комиссар сразу же ощутил в музыке что-то успокаивающее. У Баха нет родины, подумал он. Его музыка везде. Валландер дал музыке проникнуть в сознание. Майору мог позвонить Мурниерс. Когда майор вернулся из Швеции, он мог сказать что-то такое, что вынудило Мурниерса тотчас заставить его замолчать. Майор Лиепа мог получить приказ явиться на службу. Ведь его могли убить даже в самом здании милиции.

Внезапно он очнулся от своих мыслей, почувствовав, что за ним наблюдают. Он посмотрел по сторонам, но увидел только лица людей, сосредоточенно слушавших музыку. В широком центральном нефе видны были только спины и затылки. Он продолжал прощупывать церковь взглядом, пока тот не упал на боковой неф, где скамьи стояли боком вдоль, а не поперек.

И тут его взгляд встретился с Байбой Лиепой. Она сидела в центре скамьи в окружении пожилых людей. На голове у нее была меховая шапка. Убедившись, что Валландер заметил ее, она отвела глаза. Во время концерта, длившегося час с лишним, он старался больше не смотреть на нее. Но несколько раз его так и тянуло взглянуть в ее сторону, и тогда он видел, что она сидит с закрытыми глазами и слушает орган. У него возникло чувство нереальности. Всего несколько недель назад ее муж, майор, сидел на диване у него дома на улице Мариагатан, и они вместе слушали Марию Каллас, исполняющую арию из оперы «Турандот», а за окном бушевала снежная буря. Теперь он находится в рижской церкви, майор мертв, а его вдова сидит с закрытыми глазами и слушает фугу Баха.

«Она-то знает, как нам отсюда выбраться, — не сомневался он. — Это она выбрала церковь для встречи, а не я».

Когда концерт закончился, все тотчас встали со своих мест, и в дверях возникла давка. Эта спешка огорошила Валландера. Как будто никакой музыки никогда не было: люди бросились прочь из церкви, словно внезапно узнав о заложенной бомбе. В этой давке он потерял Байбу Лиепу из виду; его отпихивали другие люди, стремясь как можно скорее выбраться наружу. Он обнаружил Байбу уже у самого притвора, в тени левого нефа. Она подала ему знак, и, заметив его, он выбрался из толпы, которая проталкивалась к наружным дверям.

— Идите за мной, — только и сказала Байба, открыв маленькую боковую дверь за древней усыпальницей. Они оказались на кладбище; она поспешно огляделась и быстро пошла между заброшенными могильными плитами и ржавыми железными крестами. Они вышли с кладбища через калитку, которая вела на боковую улицу. Внезапно с грохотом завелась машина с тонированными стеклами. За рулем сидел совсем молодой человек, он курил крепкую сигарету; Байба Лиепа слегка улыбнулась Валландеру, смущенно и неуверенно, и они выехали на большую улицу, которая, как вспомнил Валландер, называлась улицей Вальдемара. Они направились на север мимо парка, который Валландер проезжал вместе с сержантом Зидсом, и свернули налево. Байба Лиепа о чем-то спросила водителя, в ответ тот покачал головой. Валландер заметил, что водитель то и дело поглядывает в зеркало заднего вида. Они опять свернули налево, и водитель неожиданно нажал на газ, развернулся и выехал на встречную полосу. Они снова проехали мимо парка, теперь Валландер был уверен, что это — Верманский парк, и поехали назад, в сторону центра. Байба Лиепа сидела, наклонившись вперед и дыша водителю в затылок, как будто давала ему молчаливые указания. Они проехали вдоль бульвара Аспазиас и какой-то пустынной площади, а затем переехали через реку по мосту, название которого Валландер не знал.

Они попали в район обшарпанных заводов и унылых жилых кварталов. Водитель чуть сбавил скорость, Байба Лиепа откинулась на сиденье, и Валландер понял: теперь есть уверенность, что сыщикам не удалось их выследить.

Через несколько минут машина притормозила перед обветшалым двухэтажным домом, Байба Лиепа кивнула Валландеру, и они вышли из машины. Она поспешно открыла перед ним железную калитку, провела по дорожке, посыпанной гравием, и отперла дверь ключом, который держала наготове. Валландер услышал звук отъезжающей машины. Он вошел в прихожую, где немного пахло хлоркой и под красным матерчатым абажуром горела тусклая лампочка. Он подумал, что так вполне может выглядеть вход в какой-нибудь сомнительный ночной клуб. Байба сняла свое тяжелое пальто, он положил свою куртку на стул и прошел за ней в гостиную. Первое, что он увидел, было большое распятие на стене. Она зажгла лампы, стало светло, и внезапно она совершенно успокоилась и знаком пригласила его сесть.

Позже, много позже, комиссар будет удивляться тому, что совсем не помнит ту комнату, в которой прошла его встреча с Байбой Лиепой. Единственное, что осталось в памяти, — это черное распятие высотой в метр, висевшее между двумя окнами с тщательно задернутыми шторами, и не выветрившийся запах хлорки в прихожей. Но какого цвета было протертое кресло, сидя в котором он выслушал жуткий рассказ Байбы Лиепы? Этого он никак не мог вспомнить. Как будто они разговаривали в комнате с невидимой мебелью. Черное распятие словно висело в воздухе, заряженное божественной силой.

На ней был коричневый костюм, который, как он узнал позднее, майор купил ей в истадском универмаге. Она сказала, что надела этот костюм в память о муже и одновременно как напоминание о том преступлении, от которого она пострадала. В основном говорил он, задавая всевозможные вопросы, на которые она отвечала своим приглушенным голосом.

Прежде всего они покончили с господином Экерсом. Его больше не существовало, поскольку теперь он был не нужен.

— А почему именно господин Экерс? — спросил Валландер.

— Просто так, — ответила она. — Может быть, это имя существует, а может, и нет. Его легко запомнить. Возможно, в телефонном справочнике можно найти человека с такой фамилией. Не знаю.

Вначале ее манера говорить напомнила ему манеру Упитиса. Как будто ей требовалось время, чтобы дойти до сути, к которой, возможно, она боялась прикоснуться. Он внимательно слушал, боясь упустить какой-нибудь скрытый смысл. Но она повторила слова Упитиса о чудовищах, притаившихся в темноте, и о непримиримой борьбе, идущей в Латвии. Она говорила о мести и ненависти, о страхе, который начал медленно ослаблять свою хватку, и о поколении, которое находится под гнетом со времен Второй мировой войны. Он подумал, что она, конечно, антикоммунистка и антисоветчица, одна из тех прозападно настроенных людей, которых, как это ни парадоксально, постоянно порождают страны Восточной Европы. Но она ни разу не сделала ни одного утверждения, которое не было бы достаточно аргументировано. Потом он пришел к выводу: она хотела, чтобы он разбирался в происходящем. Она выступала в роли его учителя, объясняя все то, что реально стоит за событиями, которые пока еще трудно осмыслить. Он понял, что раньше и представления не имел о том, что же действительно происходит в Восточной Европе.

— Зови меня Куртом, — предложил он.

Но она только покачала головой и продолжала держать его на том расстоянии, которое установила с самого начала. Для нее он по-прежнему будет господином Валландером.

Он спросил ее, где они находятся.

— Эта квартира одного моего друга, — ответила она. — Чтобы выдержать и выжить, мы должны всем делиться. Особенно в такой стране и в такое время, когда всех призывают думать только о себе.

— В моем представлении коммунизм — нечто прямо противоположное, — удивился он. — Я думал, коммунизм означает, что одобряется только то, что делается или решается сообща.

— Когда-то все было именно так, — откликнулась она. — Но тогда все обстояло по-другому. Может быть, когда-нибудь в будущем станет возможно воссоздать ту мечту? Или, может быть, мертвые мечты никогда не смогут опять пробудиться к жизни? Так же, как мертвые люди навсегда остаются мертвыми.

— Так что же все-таки случилось? — наконец спросил он.

Сначала, казалось, она не совсем поняла его вопрос. Но затем до нее дошло, что он заговорил о ее муже.

— Карлиса предали и убили, — сказала она. — Он слишком глубоко вник в суть большого преступления, затрагивающего многих влиятельных людей, чтобы ему позволили жить дальше. Он знал, что играет в опасные игры. Но не думал, что его разоблачили. A traitor inside the nomenklatura.[9]

— Он вернулся из Швеции, — произнес Валландер. — Из аэропорта он поехал прямо на работу, чтобы отчитаться о поездке. Вы встречали его в аэропорту?

— Я даже не знала, что он должен вернуться, — ответила Байба Лиепа. — Может быть, он пытался позвонить? Этого я никогда не узнаю. Может, послал телеграмму в милицию и попросил их сообщить мне? Этого я тоже никогда не узнаю. Он позвонил мне, только когда вернулся в Ригу. Дома мне было даже нечем отпраздновать его возвращение. Друзья принесли мне курицу. Я как раз приготовила ужин, когда он вернулся домой с той красивой книгой.

Валландеру стало немного стыдно. В книгу, купленную в большой спешке и без вдохновения, он не вложил никаких эмоций. Теперь, когда он слушал Байбу, ему казалось, будто он обманул ее.

— Он наверняка что-то сказал, когда вернулся домой, — произнес Валландер, отметив, что английский словарный запас у него беднеет на глазах.

— Он был на подъеме, — ответила она. — Конечно, он был взволнован и разгневан. Но я всегда буду помнить, как он радовался.

— А что случилось?

— Он сказал, что ему наконец все стало ясно. «Теперь я уверен в моем деле», — все время повторял он. Поскольку он подозревал, что наша квартира прослушивается, он затащил меня на кухню, открыл кран и стал шептать мне на ухо. Он сказал, что разоблачил такой серьезный и жестокий заговор, что вы на Западе наконец поймете, что происходит в Прибалтике.

— Он так и сказал? Заговор в Прибалтике? Не в Латвии?

— Я в этом уверена. Его часто раздражало, что три прибалтийских государства считаются единым целым, хотя между ними очень большие различия. Но в этот раз он говорил не только о Латвии.

— Он употребил слово «заговор»?

— Да. Conspiracy.

— А вы поняли, что он имел в виду?

— Как и все, он давно знал, что преступники, политики и даже милиция связаны между собой. Они покрывали друг друга и делили все, что могли добыть. Карлису самому много раз предлагали взятки. Но он никогда не смог бы взять взятку, потому что после этого перестал бы себя уважать. Долгое время он тайно пытался вычислить, что происходит и кто в этом замешан. Конечно, я все это знала. Что мы живем в обществе, в основе которого лежит круговая порука. Общества с коллективистскими представлениями превратилось в чудовище, круговая порука в конечном итоге стала нашей единственной реальной идеологией.

— А сколько он занимался своим расследованием?

— Мы успели прожить в браке восемь лет. Он начал расследование задолго до того, как мы встретились.

— А чего, по его мнению, он мог бы добиться?

— Для начала ничего, кроме правды.

— Правды?

— Для будущих поколений. Для того времени, которое, он верил, обязательно настанет. Для времени, когда будет возможно разоблачить то, что на самом деле скрывается под видом оккупации.

— То есть он был противником коммунистического режима? Как же тогда он смог получить высокое милицейское звание?

Она ответила резко, будто он выдвинул против ее мужа тяжкое обвинение.

— Вы что, не понимаете? Он же был коммунистом! Его отчаяние и было вызвано этим великим предательством! Он не мог мириться с коррупцией и равнодушием. С тем, что мечты о лучшем обществе подменили ложью.

— Выходит, он вел двойную жизнь?

— Вы вряд ли можете представить себе, что значит год за годом быть вынужденным выдавать себя за того, кем ты не являешься, отстаивать взгляды, которые тебе отвратительны, защищать режим, который ненавидишь. Но это относится не только к Карлису, это относится и ко мне, и ко всем остальным в этой стране, кто не захотел расстаться с надеждой на другую жизнь.

— Что же он обнаружил, что так его окрылило?

— Не знаю. Мы так и не успели поговорить об этом. Наши самые сокровенные разговоры мы вели под одеялом, где нас никто не мог слышать.

— Он ничего не сказал?

— Он был голоден. Он хотел поесть и выпить вина. Я думаю, он наконец почувствовал, что может на несколько часов расслабиться. Предаться своей радости. Мне кажется, если бы не зазвонил телефон, он бы запел, прямо с бокалом вина в руке.

Внезапно она замолчала. Валландер ждал. Он подумал, что даже не знает, похоронили ли уже майора Лиепу.

— Подумайте, — медленно произнес он. — Он мог на что-то намекнуть. Люди, делающие важные открытия, иногда могут бессознательно сказать то, что говорить не собирались.

Она покачала головой.

— Я уже думала, — ответила она. — Но я уверена. Может быть, он обнаружил что-то в Швеции? Может, у него наконец созрело решение главной проблемы?

— Он оставил дома какие-нибудь бумаги?

— Я искала. Но он был очень осторожен. Слова, записанные на бумаге, могут таить в себе слишком большую опасность.

— Он что-то оставил своим друзьям? Упитису?

— Нет. Я бы об этом знала.

— А вам он доверял?

— Мы доверяли друг другу.

— А кому-нибудь еще он доверял?

— Естественно, он испытывал доверие к своим друзьям. Но вы должны понимать, что доверие, которое мы оказываем другому человеку, может стать для него бременем. Я уверена, что никто, кроме него самого, не знал так много, как я.

— Я должен знать все, — сказал Валландер. — Важно все, что вы знаете об этом заговоре.

Помолчав, она заговорила. Валландер заметил, что весь вспотел от напряжения.

— За несколько лет до нашей встречи, в конце семидесятых, случилось то, что по-настоящему открыло ему глаза на происходящее в этой стране. Он часто рассказывал об этом. Говорил, что каждый прозревает по-своему. Он часто прибегал к иносказанию, которого я сначала не понимала. Одних людей будит крик петуха, а других — то, что чересчур тихо. Теперь, я, конечно, знаю, что он имел в виду. Тогда, больше десяти лет назад, он проводил длительное и трудоемкое расследование, которое в конечном итоге привело к тому, что он мог бы арестовать одного злоумышленника. Этот человек украл из наших церквей множество икон, уникальные произведения искусства, которые контрабандой были вывезены из нашей страны и проданы за неслыханные суммы. Карлис собрал полный набор доказательств и был уверен, что этого человека осудят. Но этого не произошло.

— А почему?

— Не потому, что его признали невиновным. Его вообще так и не привлекли к суду. Следствие закрыли. Карлис, который ничего не понял, конечно, требовал, чтобы процесс состоялся. Но в один прекрасный день этого человека выпустили из следственного изолятора, а на все протоколы поставили гриф «секретно». Карлису велели все забыть, причем сообщил ему об этом его начальник. Я до сих пор помню, чтоего звали Амтманис. Карлис был уверен в том, что Амтманис сам покровительствовал преступнику, может быть, даже участвовал в дележе прибыли. Случившееся сильно задело Карлиса.

Валландер опять вспомнил тот вечер, когда за окном бушевала снежная буря, а маленький близорукий майор сидел у него на диване.

«Я человек верующий, — сказал майор. — В Бога я, правда, не верю, но ведь можно верить во что-то, что находится за пределами нашего ограниченного понимания».

— Что произошло потом? — прервал он собственные мысли.

— Тогда я еще не была знакома с Карлисом. Но думаю, он пережил тяжкий кризис. Может быть, помышлял бежать на Запад? Может, подумывал уйти из милиции? Думаю, на самом деле это я убедила его продолжать работать.

— А как вы познакомились?

Она посмотрела на него с удивлением:

— А это важно?

— Может быть. Не знаю. Но чтобы суметь вам помочь, я вынужден задавать вопросы.

— Как люди знакомятся? — Она улыбнулась грустной улыбкой. — Через друзей. Я услышала о молодом офицере милиции, который был не такой, как все. Он не блистал красотой, но я влюбилась в него в первый же вечер, когда мы познакомились.

— А что было потом? Вы поженились? Он продолжал работать на старом месте?

— Когда мы встретились, он был лейтенантом. Но неожиданно стал быстро продвигаться по службе. Каждый раз, получая новое звание, он приходил домой и говорил, что ему на погоны повесили еще одну невидимую траурную ленточку. Он продолжал искать доказательства связей между политическим руководством страны, милицией и различными преступными организациями. Он решил выявить все их контакты и как-то раз сказал, что в Латвии существует незримое министерство, единственная задача которого — координация всех контактов между подпольным миром и связанными с ним политиками и милицейскими чинами. Примерно три года назад я впервые услышала от него слово «заговор». Не забывайте: тогда он чувствовал, что идет в ногу со временем. Перестройка в Москве дошла и до нас, мы стали более открыто обсуждать то, что надо сделать в нашей стране.

— Его начальника по-прежнему звали Амтманис?

— Амтманис умер. Уже тогда его непосредственными начальниками стали Мурниерс и Путнис. Муж не доверял обоим, поскольку был убежден: один из них — участник, а может быть, и руководитель заговора, который он пытался раскрыть. Он говорил, что среди милиционеров есть кондоры, а есть чибисы. Но кто есть кто, он не знал.

— Кондоры и чибисы?

— Кондор — хищник, а чибис — невинная певчая пташка. В молодости Карлис очень интересовался птицами. Когда-то он мечтал стать орнитологом.

— Но он не знал, кто именно? Думаю, он понял, что это был полковник Мурниерс?

— Это случилось гораздо позже, примерно десять месяцев назад.

— А что тогда произошло?

— Карлис вышел на след преступной группы, занимающейся контрабандой наркотиков. Он сказал, что это был дьявольский план, который мог убить нас дважды.

— «Убить нас дважды»? Что он имел в виду?

— Не знаю. — Она поспешно встала, как будто вдруг чего-то испугалась. — Могу предложить вам чаю, — сказала она. — К сожалению, кофе у меня нет.

— Я с удовольствием выпью чаю, — ответил Валландер.

Она вышла на кухню, а Валландер пытался определиться, какие вопросы важнее всего задать. Байба, как ему показалось, была с ним откровенна, хотя он по-прежнему не знал, чем он, по их с Упитисом мнению, может им помочь. Он не был уверен, что сможет оправдать надежды, которые они на него возлагали. «Я всего лишь обычный полицейский, — подумал он. — Вам был бы нужен такой человек, как Рюдберг. Но он мертв, как и майор. Он не может вам помочь».

Байба внесла на подносе чайник и чашки. В квартире наверняка находился кто-то еще. Вода не могла вскипеть так быстро. «Меня везде окружают невидимые сторожа, — отметил Валландер. — Латвия — это страна, где я не понимаю практически ничего из происходящего вокруг меня».

Он видел, что Байба устала.

— Сколько у нас осталось времени? — спросил он.

— Не так уж много. За моим домом наверняка следят. Я не могу слишком долго отсутствовать. Но мы можем продолжить наш разговор здесь же завтра вечером.

— Я приглашен на ужин к полковнику Путнису.

— Понимаю. А послезавтра?

Он кивнул, пригубил слабо заваренный чай и опять стал задавать вопросы:

— Вы, должно быть, думали над тем, что имел в виду Карлис, говоря, что наркотики могли бы убить дважды. Наверняка Упитис размышлял над тем же. Вы конечно же говорили об этом?

— Как-то раз Карлис сказал, что для шантажа можно использовать все, что угодно, — ответила она. — Когда я спросила, что он имеет в виду, он признался, что это слова одного из полковников. Не знаю, почему я запомнила именно это. Может быть, потому, что в тот период Карлис был очень замкнут и молчалив.

— Шантажа?

— Он употребил это слово.

— А кого предполагалось шантажировать?

— Нашу страну. Латвию.

— Он действительно так сказал? Целую страну предполагалось подвергнуть шантажу?

— Да. Если бы я сомневалась, я бы этого не говорила.

— Кто из полковников употребил слово «шантаж»?

— Думаю, что Мурниерс. Но точно не знаю.

— А какого мнения Карлис был о полковнике Путнисе?

— Он говорил, что Путнис не самый худший вариант.

— Что он имел в виду?

— Он соблюдает закон. Не берет взятки у всех подряд.

— Но все-таки берет?

— Взятки берут все.

— А Карлис?

— Никогда. Он был не таким, как все.

Валландер заметил, что она разволновалась, и решил, что с оставшимися у него вопросами можно подождать.

— Байба, — произнес он, в первый раз назвав ее по имени. — Я хочу, чтобы ты подумала над всем тем, что рассказала мне сегодня вечером. Может быть, послезавтра я опять стану задавать тебе те же вопросы.

— Хорошо, — отозвалась она. — Я только и делаю, что думаю.

На какое-то мгновение ему показалось, что она вот-вот расплачется.

Но она снова взяла себя в руки и встала, одернув висевшую на стене портьеру. За портьерой оказалась дверь, которую она открыла.

В комнату вошла молодая женщина. Она слегка улыбнулась и стала собирать чашки.

— Это Инесе, — представила ее Байба Лиепа. — Сегодня вечером ты был у нее в гостях. Если кто-то будет интересоваться, так и говори. Ты познакомился с ней в ночном клубе гостиницы «Латвия», и она стала твоей любовницей. Ты точно не знаешь, где она живет, знаешь только, что где-то по другую сторону моста. Ты не знаешь ее фамилии, потому что взял ее в любовницы только на те несколько дней, что ты находишься в Риге. Ты думаешь, что она простая конторская служащая.

Валландер слушал с изумлением. Байба Лиепа что-то сказала по-латышски, и девушка по имени Инесе подошла к нему.

— Вот она, — сказала Байба Лиепа. — Запомни, как она выглядит. Послезавтра она за тобой заедет. После восьми пойди в ночной клуб, она будет там.

— А у тебя какое алиби?

— Я ходила на концерт органной музыки, а потом зашла к брату.

— Брату?

— Это он вел машину.

— Почему, когда меня везли на встречу с человеком по имени Упитис, мне закрыли лицо?

— Он во всем разбирается лучше меня. Мы не знали, можно ли тебе доверять.

— А теперь знаете?

— Да, — ответила она серьезно. — Я тебе доверяю.

— Что же, по-вашему, я могу сделать?

— Послезавтра, — ответила она уклончиво. — Нам надо спешить.

Машина ждала за калиткой. На обратном пути в центр Риги она молчала. Валландер чувствовал, что она плачет. Когда его высадили у гостиницы, она протянула ему руку. Она что-то неслышно пробормотала по-латышски, и Валландер поспешно вышел из машины, которая тут же скрылась. Хотя он проголодался, но поднялся прямо к себе в номер, налил стакан виски и лег на кровать поверх покрывала.

Он думал о Байбе Лиепе.

Только в начале третьего он разделся и лег в постель. Ночью ему снилось, что рядом с ним кто-то лежит. Но не девушка по имени Инесе, которую назначили его любовницей. Это был кто-то другой, чье лицо ему так и не дали рассмотреть полковники из его сна.

На следующее утро сержант Зидс заехал за ним ровно в восемь. В половине девятого полковник Мурниерс переступил порог его кабинета.

— Мы думаем, что нашли убийцу майора Лиепы, — заявил он.

Валландер недоверчиво посмотрел на него:

— Это тот человек, которого два дня допрашивал полковник Путнис?

— Нет, не он. Тот человек — изворотливый преступник, который играет в этом деле второстепенную роль. Это другой человек. Идите за мной!

Они спустились на первый этаж. Мурниерс открыл дверь в вестибюль. В стене было зеркальное окно. Мурниерс жестом велел Валландеру подойти туда.

В комнате за окном были голые стены, стол и два стула. На одном из стульев сидел Упитис с грязной повязкой на голове. Валландер заметил, что на нем была та же рубашка, что и во время их ночного разговора в неизвестном охотничьем домике.

— Кто это? — спросил Валландер, не отрывая глаз от Упитиса. Он боялся, что волнение выдаст его. Но, может быть, Мурниерс уже все знает?

— Мы давно наблюдали за этим человеком, — сказал Мурниерс. — Недоучившийся студент, поэт, коллекционер бабочек, журналист. Слишком много пьет и говорит. Несколько лет сидел в тюрьме за неоднократные растраты. Мы давно понимали, что он также замешан и в гораздо более тяжких преступлениях, но не могли этого доказать. Мы получили анонимное сообщение о том, что он может иметь отношение к смерти майора Лиепы.

— А у вас есть какие-нибудь доказательства?

— Естественно, он ни в чем не сознается. Но у нас есть доказательство, которое по своей весомости равноценно его добровольному признанию.

— Что же это за доказательство?

— Орудие убийства.

Валландер повернулся и посмотрел на Мурниерса.

— Орудие убийства, — повторил Мурниерс. — Давайте поднимемся ко мне, и я расскажу о задержании. Наверное, и полковник Путнис уже пришел.

Валландер стал подниматься по лестнице вслед за Мурниерсом.

«Меня обманули, — с ужасом подумал он. — Меня обманули, а я совсем не знаю кто. — Я не знаю кто и даже не знаю почему».

12

Упитиса арестовали. Во время обыска в его квартире милиция нашла старую деревянную дубинку с пятнами крови и прилипшими волосами. Упитис с трудом мог рассказать, что он делал в тот вечер и в ту ночь, когда убили майора Лиепу. Он утверждал, что пьянствовал у друзей, но не помнил у каких. В первой половине дня Мурниерс послал целую свору милиционеров допросить разных людей, которые могли бы обеспечить Упитису алиби, но никто не мог вспомнить, видели ли они Упитиса и был ли он у них. Мурниерс развил бешеную деятельность, а майор Путнис занял более выжидательную позицию.

Валландер судорожно пытался понять, что происходит вокруг него. Когда он увидел Упитиса за фальшивым зеркалом, то первая мысль, конечно, была о том, что Упитиса тоже предали. Но потом он начал сомневаться. Слишком многое по-прежнему оставалось неясно: в голове все время звучали слова Байбы Лиепы о том, что они живут в обществе, в котором круговая порука является общественной нормой. Даже если подозрения майора Лиепы были верны и Мурниерс коррумпирован и, возможно, стоит за убийством майора, все происходящее стало казаться Валландеру нереальным. Был ли Мурниерс готов взять на себя риск и привлечь к суду невиновного человека только для того, чтобы от него избавиться? Не излишняя ли это самонадеянность?

— Если он виновен, — спросил Валландер Путниса, — что он тогда получит?

— Мы люди старомодные, и смертную казнь в нашей стране не отменяли, — ответил Путнис. — Убийство высокопоставленного милицейского чина — одно из самых тяжких преступлений в нашей стране. Я думаю, его расстреляют. Лично я считаю, что он этого заслуживает. А что думаете вы, комиссар Валландер?

У комиссара не было никакого ответа. Мысль о том, что он находится в стране, где преступников казнят, вселила в него такой ужас, что на мгновение он потерял дар речи.

Он догадывался, что Путнис занял выжидательную позицию. Оба полковника, как он понял, нередко охотились поодиночке и не информируя друг друга. В первой половине дня Валландер затащил Путниса к себе в кабинет, попросил сержанта Зидса принести кофе и попытался вытянуть из Путниса, что же на самом деле происходит. Он вспомнил, что с самого первого дня почувствовал напряженность между полковниками, и теперь, будучи в полном смятении, подумал, что ничего не потеряет, если поделится с Путнисом своими сомнениями.

— А это действительно тот человек? — спросил он. — Какие у него могли быть мотивы? Деревянная дубинка с пятнами крови и несколькими волосами? Как это может считаться доказательством, когда еще даже не сделали анализа крови? А волосы вполне могут оказаться кошачьими усами?

Путнис пожал плечами.

— Посмотрим, — ответил он. — Кажется, Мурниерс уверен в своей правоте. Он очень редко арестовывает не тех людей. Он работает гораздо эффективнее меня. Но вы, кажется, сомневаетесь, комиссар Валландер? Смею ли я спросить вас, на каком основании?

— Я не сомневаюсь, — ответил Валландер. — Просто я сам слишком часто задерживал людей, которые меньше всего подходили для роли преступника. Я только размышляю. Ничего больше.

Они молча пили кофе.

— Конечно, хорошо, если убийцу майора Лиепы арестуют, — прервал молчание Валландер. — Но этот Упитис как-то совсем не похож на главаря сложно организованной преступной банды, решившей избавиться от офицера милиции.

— Может быть, он наркоман, — не сразу ответил Путнис. — А наркоманов можно склонить к чему угодно. Кто-то, стоящий за ним, мог дать ему приказ.

— Убить майора Лиепу деревянной дубинкой? Ножом или пистолетом — это я еще понимаю. Но деревянной дубинкой? И как он перенес тело в порт?

— Не знаю. Это Мурниерс как раз и будет выяснять.

— А как с тем человеком, которого вы допрашиваете?

— Хорошо. Пока что он не сделал никаких важных признаний, но сделает. Я уверен, что он замешан в контрабанде наркотиков, к которой также причастны те люди на плоту. Сейчас я нарочно тяну время. Я дал ему возможность подумать над ситуацией, в которой он оказался.

Путнис вышел из комнаты. Валландер продолжал неподвижно сидеть на стуле, пытаясь составить общую картину происходящего. Интересно, знает ли Байба Лиепа о том, что ее друга Упитиса схватили за убийство ее мужа? Он воссоздал в памяти охотничий домик в хвойном лесу. А вдруг Упитис боялся, что Валландер тоже слишком много знает и что и его придется ударить деревянной дубинкой по голове? Валландер понял, что все теории рушатся, а все умозаключения рассыпаются, одно за другим. Он попытался собрать их обломки и посмотреть, не осталось ли чего-нибудь, с чем можно идти дальше. Проведя в одиночестве час, он понял, что на самом деле может сделать только одно. Вернуться в Швецию. Он приехал в Ригу, потому что латышская милиция просила его о помощи. Он не смог ничем помочь, и теперь, когда преступник, похоже, взят, оставаться больше незачем. Можно только признать, что у него было помутнение рассудка — всю ночь его допрашивал человек, возможно, оказавшийся тем, кого он сам разыскивал. Он сыграл роль господина Экерса, ничего не зная о той пьесе, в которой ему предложили участвовать. Единственное разумное решение — как можно быстрее уехать домой и забыть все это дело.

И все же он сопротивлялся. Помимо его собственного отвращения и смятения было нечто другое: страх и настойчивость Байбы Лиепы и усталые глаза Упитиса. Он вдруг подумал: если многое в латышском обществе для него невидимо, то, может, ему дано видеть то, что не замечают другие.

Он решил подождать еще несколько дней. А поскольку испытывал потребность заняться чем-нибудь конкретным, вместо того чтобы просто сидеть и думать у себя в номере, он попросил сержанта Зидса, терпеливо ждущего в коридоре, принести ему материалы расследований, которыми майор Лиепа занимался последние двенадцать месяцев. Теперь, когда он не видел ни малейшей возможности идти вперед, он решил заглянуть назад, в прошлое майора. А вдруг в архивах он найдет то, что поведет его дальше?

Сержант Зидс продемонстрировал большую расторопность и через полчаса вернулся с кучей пыльных папок.

А еще через шесть часов сержант Зидс охрип и стал жаловаться на головную боль. Валландер не сделал перерыва на обед. Они просматривали папки, одну за другой, и сержант Зидс переводил, объяснял, отвечал на вопросы Валландера и опять переводил. Когда они дошли до последней страницы последнего отчета из последней папки, Валландер понял, что разочарован. Он отметил, что последний год своей жизни майор Лиепа потратил на поимку насильника и грабителя, который долгое время терроризировал один из пригородов Риги, раскрыл два дела о подделке бухгалтерских документов и три убийства, два из которых были совершены на бытовой почве. Но нигде он не смог обнаружить того, чем, по словам Байбы Лиепы, занимался ее муж на самом деле. Судя по архиву, майор Лиепа был, без сомнения, усердным, даже иногда чересчур педантичным. Но это было все, что Валландер смог извлечь из архивов. Он отослал Зидса с папками и подумал, что не хватает как раз того, что действительно заслуживает внимания. Ведь где-то же он хранил материалы секретного расследования, подумал Валландер. Вряд ли можно представить себе, что он держал все в голове. Майор понимал, что рискует и что его могут разоблачить. Как он мог всерьез заниматься расследованием, полагая, что делает это для будущих поколений, если он нигде не оставил завещания? Сбей его, скажем, машина на улице — никто ведь ничего уже не узнает! Но ведь где-то должны быть письменные материалы и кто-то должен знать где. Известно ли это Байбе Лиепе? Или Упитису? А может, у майора был еще кто-то, кого он скрывал даже от собственной жены? Это вполне вероятно, рассуждал Валландер. Доверие, которое мы оказываем другому человеку, может стать для него бременем, говорила Байба Лиепа. Наверняка эти слова принадлежат ее мужу.

Сержант Зидс вернулся из архива.

— У майора Лиепы была когда-нибудь другая семья? — спросил его комиссар.

Сержант Зидс покачал головой.

— Не знаю, — ответил он. — Возможно, это знает его жена?

Валландер не имел сейчас ни малейшего желания задавать этот вопрос Байбе Лиепе. Он понимал, что теперь ему придется воевать в одиночку. Не делясь излишней информацией, не обременяя других своим доверием — но охотиться одному на той территории, которую он сам себе очертил.

— Ведь наверняка существует личное дело майора Лиепы, — сказал он. — Я хочу его посмотреть.

— У меня нет к нему доступа, — ответил сержант Зидс. — Только у очень немногих людей есть разрешение брать материалы из личных архивов.

Валландер показал на телефон:

— Тогда позвоните тому, у кого есть такое разрешение. Скажите, что шведский полицейский хотел бы познакомиться с личным делом майора Лиепы.

После некоторых усилий сержанту Зидсу удалось найти полковника Мурниерса, который обещал немедленно принести личное дело майора Лиепы. Через сорок пять минут на столе Валландера лежала красная папка. Первое, что он увидел, открыв папку, было лицо майора. Фотография была старой, и он удивился, что за десять лет майор внешне почти не изменился.

— Переведите, — велел он Зидсу.

Сержант покачал головой.

— Мне не разрешается читать материалы красных папок, — ответил он.

— Но, если вы имеете право принести папку, у вас, наверное, есть и право перевести мне ее содержание?

Сержант Зидс с несчастным видом опять покачал головой:

— Такого права у меня нет.

— Я даю вам разрешение. Вы только скажите мне, была ли у майора Лиепы другая семья, кроме его жены. Потом я прикажу вам все забыть.

Сержант Зидс неохотно сел и стал просматривать папку.

Валландеру показалось, что Зидс дотрагивается до страниц с таким отвращением, как будто осматривает труп.

У майора Лиепы был отец. Согласно личному делу его звали так же, как и сына, — Карлис; до выхода на пенсию он работал почтальоном, жил в Вентспилсе. Валландер вспомнил брошюру, которую женщина с ярко накрашенными губами показывала ему в гостинице. В брошюре рассказывалось о поездке на побережье, в город Вентспилс. Согласно личному делу, отцу было 74 года, он был вдовцом. Валландер закрыл папку и отложил ее в сторону, еще раз изучив лицо майора. Тут в кабинет вошел Мурниерс, и сержант Зидс поспешно встал, чтобы оказаться как можно дальше от красной папки.

— Ну что, нашли что-нибудь интересное? — спросил полковник. — Что-нибудь, что мы проглядели?

— Ничего. Я как раз собирался отправить досье обратно в архив.

Сержант взял красную папку и вышел из комнаты.

— Как задержанный? — спросил Валландер.

— Мы его расколем, — жестко ответил Мурниерс. — Я уверен, что это тот человек. Хотя полковник Путнис, похоже, сомневается.

«Я тоже сомневаюсь, — подумал Валландер. — Может быть, я смогу поговорить с Путнисом об этом вечером, когда мы встретимся? Чтобы выяснить, какие у нас есть причины для сомнений».

Внезапно он решил идти ва-банк. С какой стати ему скрывать свои мысли? Может, в стране лжи и полуправда королева? Зачем говорить все как есть, когда тут принято обращаться с правдой как угодно?

— Меня очень смутила одна вещь, которую майор Лиепа сказал мне, когда был в Швеции, — начал Валландер. — Я не совсем понял, что он имел в виду. В тот раз он выпил виски и намекнул, что его беспокоит, что некоторым его коллегам нельзя полностью доверять.

Мурниерс ничем не выдал, что слова Валландера застали его врасплох.

— Конечно, он немного перебрал, — продолжил Валландер, испытывая некоторую неловкость из-за того, что приходится возводить напраслину на покойного. — Но, если я правильно его понял, он подозревал, что кто-то из его начальников связан с преступными кругами этой страны.

— Интересное утверждение, даже если оно исходило от пьяного, — задумчиво сказал Мурниерс. — Если он употребил слово «начальники», это может означать только полковника Путниса или меня самого.

— Он не называл никаких имен, — сказал Валландер.

— А он как-нибудь объяснил причину своих подозрений?

— Он говорил о контрабанде наркотиков. О новых путях перевозки через Восточную Европу. Он имел в виду, что без покровительства высокопоставленного лица осуществить это невозможно.

— Интересно, — произнес Мурниерс. — Я всегда считал майора Лиепу на редкость разумным человеком. Человеком с очень чуткой совестью.

Он воспринял это спокойно, подумал Валландер. Значит, майор Лиепа ошибался?

— А какие выводы делаете вы сами? — спросил Мурниерс.

— Никаких. Я только решил, об этом следует сообщить.

— Правильно, — сказал Мурниерс. — Сообщите заодно и моему коллеге полковнику Путнису.

Мурниерс вышел. Валландер надел куртку и в коридоре встретил сержанта Зидса. Вернувшись в гостиницу, он лег на кровать и проспал час, завернувшись в покрывало. Он заставил себя быстро принять холодный душ и надел темно-синий костюм, привезенный из Швеции. В начале восьмого он спустился в вестибюль, где, прислонясь к стойке администратора, его ждал сержант Зидс.

Полковник Путнис жил за городом, в нескольких десятках километров к югу от Риги. По дороге Валландер думал о том, что в Латвии он всегда ездит в темноте. Он передвигается в темноте, думает в темноте. Сидя на заднем сиденье, он внезапно почувствовал смутную тоску по дому. Может быть, это из-за того, что он не понимает смысла своего задания? Он посмотрел в темноту и подумал, что завтра надо позвонить отцу. Отец наверняка спросит, когда он собирается домой.

«Скоро, — ответит он, — очень скоро».

Сержант Зидс свернул с шоссе и проехал сначала через одни, а потом через другие высокие железные ворота. Подъезд к дому был заасфальтирован, и Валландера поразило, что личная дорога полковника Путниса — самая ухоженная из всех, по которым он ездил в Латвии. Сержант Зидс затормозил перед террасой, освещенной невидимыми прожекторами. Валландеру вдруг показалось, что он очутился в другой стране. Когда он вышел из машины, темная, убогая Латвия осталась позади.

Полковник Путнис встретил его на террасе. Он был не в милицейской форме, а в хорошо сшитом костюме, напомнившем Валландеру одежду людей, обнаруженных на спасательном плоту. Рядом с Путнисом стояла его жена, которая была гораздо моложе мужа. Валландер решил, что ей нет и тридцати. Когда они поздоровались, оказалось, что она прекрасно говорит по-английски, и Валландер вошел в красивый дом с чувством особого удовольствия, которое испытываешь после долгой и тяжелой дороги. Полковник Путнис провел его по дому, держа в руке бокал виски и не пытаясь скрыть своей гордости. Валландер увидел, что комнаты заставлены дорогой импортной мебелью, придававшей дому вычурный и неуютный вид.

«И я наверняка был бы таким же, как эти люди, если бы жил в стране, где все — дефицит, — подумал он. — Но сколько же надо иметь денег, чтобы вот так обставить дом? Вряд ли полковник милиции может так хорошо зарабатывать». Взятки, решил Валландер. Взятки и коррупция. Но тотчас отмел эту мысль. Он не знает полковника Путниса и его жену Аусму. Может быть, в Латвии по-прежнему существуют фамильные состояния, несмотря на то что у правящего класса было почти пятьдесят лет для изменений всех экономических норм?

Что он знает на самом деле? Ничего.

Они ужинали в столовой, освещенной высокими канделябрами. Из разговора Валландер понял, что жена Путниса тоже работает в милиции, но в другом отделе. У него возникло легкое подозрение, что она занимается чем-то очень секретным, возможно, работает в латвийском отделении КГБ. Она задавала ему много вопросов о Швеции, и, выпив вина, он расхвастался, хотя и пытался держать себя в руках.

После ужина Аусма пошла на кухню варить кофе. Путнис подал коньяк в гостиной, в которой стояло несколько красивых кожаных кресел. Валландер подумал, что никогда в жизни не сможет позволить себе купить такую мебель. Он этой мысли он внезапно пришел в ярость. Ему показалось, что он сам несет за это ответственность. Как будто своим безразличием он потакает Путнису, который брал большие взятки и на них сумел обставить свой дом.

— Латвия — страна больших контрастов, — сказал Валландер.

— А разве в Швеции все по-другому?

— Конечно нет. Но это не так бросается в глаза, как здесь. Невозможно представить, чтобы в Швеции полицейский высокого ранга жил бы в таком доме.

Полковник Путнис развел руками, словно оправдываясь.

— Мы с женой небогатые люди, — сказал он. — Мы долго копили. Мне больше пятидесяти пяти. На старости лет я хочу жить комфортно. Разве это плохо?

— Я не говорю, что это плохо, — ответил Валландер. — Я говорю о различиях. Когда я встретил майора Лиепу, я впервые увидел человека из прибалтийской республики. Мне показалось, он приехал из очень бедной страны.

— У нас много бедных, я этого не отрицаю.

— Я хотел бы знать, как все обстоит на самом деле.

Полковник Путнис внимательно посмотрел на него:

— Мне кажется, я не понимаю вашего вопроса.

— Я говорю о взятках. О коррупции. О связи преступных организаций и политиков. Я хотел бы более подробно узнать про вещи, о которых говорил майор Лиепа, когда был у меня в Швеции примерно в таком же состоянии, как я сейчас.

Полковник Путнис с улыбкой посмотрел на Валландера и произнес:

— Разумеется. Разумеется, я объясню, если смогу. Но сначала я должен знать, что сказал майор Лиепа.

Валландер процитировал фразу, которую несколько часов назад сам выдумал в разговоре с полковником Мурниерсом.

— Конечно, и среди латышской милиции есть взяточники, — ответил Путнис. — У многих милиционеров низкие зарплаты, и соблазн брать взятки велик. Но вместе с тем я должен сказать, что, к сожалению, майор Лиепа был склонен к преувеличению. Его честность и работоспособность, конечно, заслуживали восхищения. Но иногда он путал факты с собственными фантазиями, возникшими под воздействием эмоций.

— Вы хотите сказать, что он ошибался?

— К сожалению, да.

— Например, когда утверждал, что один высокий милицейский чин глубоко замешан в преступной деятельности?

Полковник Путнис грел в руках коньячную рюмку.

— Значит, он имел в виду полковника Мурниерса или меня, — сказал он задумчиво. — Странно. Неудачное и одновременно неразумное утверждение.

— И все же для него есть основания?

— Может быть, майор Лиепа считал, что мы с Мурниерсом слишком медленно стареем, — улыбнулся Путнис. — Возможно, он был недоволен тем, что мы мешали ему продвигаться по службе?

— Майор Лиепа не производил впечатления человека, озабоченного своей карьерой.

Путнис задумчиво кивнул.

— Я могу дать вам вариант ответа, — сказал он. — Но только потому, что очень вам доверяю.

— Я не имею обыкновения злоупотреблять доверием.

— К сожалению, примерно десять лет тому назад полковник Мурниерс проявил слабость, — сказал Путнис. — Его поймали на получении взятки от руководителя одного из наших текстильных предприятий, задержанного по подозрению в крупных хищениях. Деньги были предложены Мурниерсу как компенсация — он сквозь пальцы смотрел на то, что сообщникам задержанного руководителя позволили уничтожить некоторые документы, фигурировавшие как главная улика.

— А что случилось потом?

— Дело замяли. Руководитель предприятия получил символический срок. Через год он вышел и был назначен директором одного из крупнейших деревообрабатывающих комбинатов страны.

— А что стало с Мурниерсом?

— Ничего. Он глубоко раскаялся. На тот момент он был совершенно вымотан и к тому же пережил длительный и болезненный развод. В Политбюро, где должны были принять решение, посчитали, что Мурниерса надо простить. Может быть, майор Лиепа ошибочно принял временную слабость за хронический изъян характера? Это единственный ответ, который я могу дать. Можно налить вам еще коньяка?

Валландер протянул свою рюмку. Что-то в словах полковника Путниса и в сказанных раньше словах Мурниерса насторожило его, но он не мог понять что. В этот момент в комнату вошла Аусма с кофейным подносом и начала оживленно перечислять, что Валландер должен обязательно посмотреть в Риге до своего отъезда. Пока он слушал ее, в его душе не утихала тревога. Было сказано нечто очень важное; оно проскользнуло почти незаметно, но тем не менее привлекло его внимание.

— Шведские ворота, — сказала Аусма. — Вы видели их? Это наша достопримечательность той эпохи, когда Швеция была одной из великих европейских держав, наводящих страх на соседей.

— Боюсь, не видел.

— Сегодня Швеция по-прежнему великая держава, — сказал полковник Путнис. — Маленькая страна, но ее богатству можно позавидовать.

Боясь, что охватившее его неясное предчувствие может пройти, Валландер извинился и вышел в туалет. Он запер дверь и сел на сиденье. Много лет назад Рюдберг учил его не тянуть с выводами, если у тебя возникло ощущение, что ты подошел к самому главному.

И тут он понял, в чем дело. Мурниерс утверждал то, что всего лишь несколько минут назад опроверг Путнис.

Мурниерс говорил о здравомыслии майора Лиепы, полковник Путнис — о его неразумности. Но Валландер ожидал обратного, и это его насторожило.

Как там говорили Байба Лиепа и Упитис? Мы подозреваем Мурниерса. Мы подозреваем, что майора предали.

«Может, я ошибался, — думал Валландер. — Может, я вижу в полковнике Мурниерсе то, что должен был искать в полковнике Путнисе? От человека, который говорит о разумности майора Лиепы, я ожидал услышать прямо противоположное». Комиссар попытался воссоздать в памяти голос Мурниерса, и вдруг у него возникло чувство, что полковник, возможно, имел в виду нечто большее. Майор Лиепа разумный человек, разумный следователь. То есть майор прав.

Валландер еще раз пригляделся к этой мысли и понял, что слишком легко верит чужим подозрениям и сведениям из вторых и третьих рук.

Он спустил воду в туалете и вернулся к чашке кофе и рюмке коньяка.

— Наши дочери, — сказала Аусма и протянула две фотографии в рамках. — Алда и Лия.

— У меня тоже есть дочь, — сказал Валландер. — Ее зовут Линда.

Остаток вечера разговор все время переходил с одного на другое. Валландер хотел поскорее уйти, но так, чтобы это не показалось невежливым. Но, когда сержант Зидс довез его до гостиницы «Латвия», было уже около часа ночи. Выпив лишнего, Валландер задремал на заднем сиденье. На следующий день он проснется разбитым и с головной болью.

Он долго не мог заснуть и лежал, глядя в темноту.

Лица обоих полковников слились в одно. Он внезапно понял, что не сможет вернуться домой, пока не разберется с причиной смерти майора Лиепы.

«Все взаимосвязано, — думал он. — Майор Лиепа, трупы на спасательном плоту, задержание Упитиса. Все взаимосвязано. Только я еще не знаю как. А за моей спиной по другую сторону тонкой стены сидят невидимые люди и следят за каждым моим вздохом.

Может, они уже доложили и о том, что я долго не могу заснуть?

Может, они пытаются таким образом прочесть мои мысли?»

На улице прогромыхал одинокий грузовик.

И, почти совсем засыпая, он подумал, что с тех пор, как он приехал в Ригу, прошло уже целых шесть дней.

13

Проснувшись утром, Курт Валландер действительно чувствовал себя разбитым, и у него болела голова, как он и предполагал. Он растворил две таблетки от головной боли в стакане воды и подумал, что время, когда по вечерам он мог пить, не мучаясь на следующий день, безвозвратно ушло.

Рассматривая в зеркале свое лицо, он заметил, что все больше и больше становится похож на отца. Похмелье вызвало у него не только угрызения совести и неясное чувство утраты. На своем бледном, опухшем лице он разглядел первые признаки старения.

В половине восьмого он спустился в ресторан, выпил кофе и съел яичницу. Кофе немного взбодрил его. За полчаса, остававшиеся до приезда сержанта Зидса, он попытался еще раз восстановить всю запутанную последовательность фактов начиная с того, когда трупы двух хорошо одетых мужчин прибило к берегу у Моссбюстранда. Он попытался смириться со своим вчерашним предположением — что роль невидимого перебежчика играет полковник Путнис, а не Мурниерс, — но снова вернулся к тому, с чего начал. Все слишком зыбко, слишком неясно. Понятно, что расследование в такой стране, как Латвия, ведется совсем по-другому, чем в Швеции. В тоталитарном обществе собрать данные и выстроить цепочку доказательств бесконечно сложнее.

Видимо, в Латвии для начала принято решать, будет ли преступление вообще расследоваться, подумал он. Или попадет под категорию тех, что расследованию не подлежат, тех, которыми пропитано все общество?

Когда комиссар в конце концов вышел к сержанту, ждавшему в машине, то решил, что должен с еще большим упорством, чем раньше, добиваться объяснений у двух полковников. Поскольку на сегодняшний день даже не знает, открывали ли они перед ним невидимые двери или, наоборот, закрывали их.

Он ехал по Риге, и чередование обшарпанных домов и бесконечно мрачных площадей наводило на него невыносимую, никогда прежде не ведомую тоску. На миг ему показалось, что люди, стоящие на автобусных остановках или спешащие вдоль тротуаров, чувствуют то же, и содрогнулся. Опять отчаянно захотелось домой. Но куда? К кому?

Как только он переступил порог своего кабинета, послав сержанта Зидса за кофе, затрещал телефон.

— Доброе утро, — сказал Мурниерс, — и Валландер по его голосу понял, что мрачный полковник в хорошем настроении. — Хорошо вчера провели время?

— С тех пор, как я приехал в Ригу, я еще ни разу не ел так вкусно, — ответил Валландер. — Но боюсь, что я слишком много выпил.

— Умеренность — это не та добродетель, которая у нас в почете, — ответил Мурниерс. — Как я понял, основа шведского благополучия — это ваша способность к воздержанию.

Валландер не нашел подходящего ответа, и Мурниерс продолжил:

— У меня на столе лежит один интересный документ. Думаю, он заставит вас забыть, что вы выпили слишком много хорошего коньяка полковника Путниса.

— А что это за документ?

— Признание Упитиса. Написано и подписано ночью.

Валландер ничего не сказал.

— Вы слушаете? — спросил Мурниерс. — Можете зайти ко мне прямо сейчас?

В коридоре Валландер столкнулся с сержантом Зидсом, который нес поднос с кофе. Валландер взял у него поднос и пошел к Мурниерсу. Тот сидел за письменным столом и улыбался своей усталой улыбкой. На столе у него лежала папка с документами.

— В этой папке — признание преступника Упитиса, — сказал он. — Перевести его для вас будет для меня настоящим счастьем. Вы, кажется, удивлены?

— Да, — ответил Валландер. — Это вы его допрашивали?

— Нет. Полковник Путнис приказал продолжить допрос капитану Эммануэлису. А тот преуспел сверх всех ожиданий. Мы возлагаем большие надежды на Эммануэлиса.

В голосе Мурниерса Валландеру послышалась ирония. Или это всего лишь обычный голос усталого и разочарованного милиционера?

— Итак, пьяница, коллекционер бабочек и поэт Упитис решил полностью во всем признаться, — продолжал Мурниерс. — Вместе с двумя сообщниками, господами Бергклаусом и Лапиным, он признает себя виновным в убийстве майора Лиепы в ночь на двадцать третье февраля. Убирая майора Карлиса Лиепу с дороги, эти трое выступали в качестве исполнителей заказа. Упитис утверждает, что не знает, кто является заказчиком, что, возможно, правда: заказ прошел через руки многих посредников, прежде чем попал к исполнителям. Поскольку речь шла о милиционере высокого звания, оплата была внушительной. Упитис и двое его сообщников поделили между собой гонорар за убийство, равный ста годовым зарплатам латышского рабочего. Заказ был сделан больше двух месяцев тому назад, то есть задолго до того, как майор Лиепа ездил в Швецию. Заказчик сначала не назвал никакого срока. Главное, чтобы Упитис и два его сообщника сделали свое дело. Но внезапно что-то изменилось. За три дня до убийства, то есть когда майор Лиепа еще находился в Швеции, с Упитисом связался один из посредников, который сообщил, что майора надо убрать, как только он вернется в Ригу. Никакой причины этой внезапной спешки не называлось, но сумма гонорара была увеличена, и Упитис получил в свое распоряжение машину. Упитису велели два раза в день, утром и вечером, приходить в кинотеатр «Спартак». На одной из черных колонн, поддерживающих крышу кинотеатра, в один прекрасный день должна была появиться надпись, — то, что вы на Западе называете «граффити». Это будет означать, что майора Лиепу надо ликвидировать немедленно. Надпись появилась утром того дня, когда майор Лиепа должен был вернуться, и Упитис тотчас же дал знать Бергклаусу и Лапину. Посредник, который связывался с ним раньше, также сообщил ему, что поздно вечером майора Лиепу выманят из дома. Об остальном им предстоит позаботиться самим. Очевидно, это причинило троим убийцам много хлопот. Они предполагали, что майор Лиепа вооружен и наверняка будет обороняться. Так что им придется напасть на него, как только он выйдет из подъезда. Риск, что они провалятся, был, конечно, велик. — Мурниерс неожиданно сделал паузу и посмотрел на Валландера: — Я говорю слишком быстро?

— Нет. Думаю, я успеваю.

— Итак, они пригнали машину на ту улицу, где жил майор Лиепа, — продолжал Мурниерс. — Вывернув лампочку в подъезде, они спрятались в темном углу, вооруженные разным оружием. До этого они сходили в одно известное кафе и подкрепились изрядным количеством спиртного. Когда майор Лиепа вышел из подъезда, они напали на него. Упитис утверждает, что Лапин ударил его по затылку. Когда мы найдем Лапина и Бергклауса, надо думать, они будут валить друг на друга. Но в отличие от шведского наше законодательство позволяет осудить обоих, если нельзя выяснить, кто непосредственно виноват. Майор Лиепа упал на землю, подъехала машина, и тело положили на заднее сиденье. По дороге в порт он пришел в сознание, но Лапин, вероятно, опять ударил его по голове. Упитис считает, что майор Лиепа был мертв, когда они вынесли его на набережную. Они хотели представить все так, будто майор Лиепа попал под машину. Естественно, эта затея была обречена, но создается впечатление, что Упитис и его сообщники не слишком усердствовали, чтобы сбить милицию с толку.

Мурниерс бросил отчет на письменный стол.

Валландер вспомнил ночь в охотничьем домике, Упитиса с его вопросами и полоску света у двери, за которой кто-то стоял и слушал разговор.

Мы подозреваем, что майора Лиепу предали, мы подозреваем полковника Мурниерса.

— Откуда они могли знать, что майор вернется именно в тот самый день? — спросил Валландер.

— Может быть, кому-то из сотрудников Аэрофлота дали взятку? Есть списки пассажиров. Конечно, мы выясним, как это случилось.

— Почему убили майора?

— В таком обществе, как наше, слухи распространяются быстро. Может быть, майор Лиепа был слишком неудобен для каких-то могущественных преступных кругов.

Прежде чем задать следующий вопрос, Валландер задумался. Слушая отчет Мурниерса о признании Упитиса, он ощущал, что здесь таится какой-то ужасный обман. Но не мог уловить, где — ложь, а где — правда. Одна ложь прятала другую, не позволяя докопаться до того, что произошло в действительности.

Он решил, что спрашивать ему больше нечего. Вопросов больше не было, остались только слабые и беспомощные возражения.

— Вы, конечно, знаете, что все, что сказал Упитис в своем признании, неправда, — произнес он.

Мурниерс пристально посмотрел на него:

— А почему это не может быть правдой?

— По той простой причине, что Упитис, естественно, не убивал майора Лиепу. Все его признание выдумано. Его наверняка вынудили сделать это. Или он сошел с ума.

— А почему такая сомнительная личность, как Упитис, не мог убить майора Лиепу?

— Потому что я встречался с ним, — сказал Валландер. — Я говорил с ним. Я убежден в том, что в этой стране есть только один человек, с которого были сняты подозрения в убийстве майора Лиепы. И этот человек Упитис.

Мурниерс искренне удивился.

Значит, это не он стоял в темноте в охотничьем домике и подслушивал? Кто же это тогда был? Байба Лиепа? Или полковник Путнис?

— Вы говорите, что встречались с Упитисом?

Валландер тут же решил опять прибегнуть к полуправде. Допустим, он был вынужден это сделать, чтобы защитить Байбу Лиепу.

— Он нашел меня в гостинице и представился. Я узнал его, когда полковник Путнис показал мне его взеркальном окне комнаты для допросов. Упитис назвался другом майора Лиепы.

Мурниерс стряхнул с себя задумчивость. Валландер увидел, что он очень напряжен.

— Странно, — произнес он. — Очень странно.

— Он искал меня, чтобы рассказать, что подозревает в этом убийстве коллег майора.

— Из латышской милиции?

— Да. Упитис хотел, чтобы я помог выяснить, как обстояло дело. Как он узнал, что шведский полицейский находится в Риге, понятия не имею.

— А что он еще сказал?

— Что у друзей майора Лиепы нет доказательств. Но что сам майор чувствовал, что ему угрожали.

— Кто угрожал?

— Кто-то из милиции. Может, и из КГБ.

— А почему ему должны были угрожать?

— По тем же причинам, по которым, как утверждает Упитис, преступные круги Риги решили его ликвидировать.

Мурниерс резко поднялся со стула.

Валландер подумал, что он, шведский полицейский, зашел слишком далеко. Но Мурниерс посмотрел на него почти просительно:

— Полковник Путнис должен об этом узнать.

— Да, — отозвался Валландер, — он должен об этом узнать.

Мурниерс потянулся к телефону, и через десять минут в дверь вошел Путнис. Валландер хотел было поблагодарить его за ужин, но Мурниерс с ходу принялся излагать коллеге по-латышски, взволнованно и кратко, то, что только что рассказал Валландер о своей встрече с Упитисом. Валландер успел подумать, что, если Путнис прятался в темноте ночью в охотничьем домике, он выдаст себя. Но лицо Путниса не выражало ничего. Валландер пытался найти разумное объяснение тому, почему Упитис сделал свое фальшивое признание, но все было слишком запутано и неясно.

Путнис прореагировал по-другому, чем Мурниерс.

— Почему вы не рассказали, что встречались с преступником Упитисом? — спросил он.

Ответа у Валландера не было. Он понял, что утратил доверие полковника Путниса. Одновременно он задался вопросом, а случайно ли полковник Путнис пригласил его к себе домой на ужин именно в тот вечер, когда Упитис якобы сделал свое признание? Существуют ли вообще случайности в тоталитарном обществе? Разве Путнис не говорил о том, что он всегда предпочитает допрашивать своих арестованных в одиночку?

Возмущение Путниса прошло так же быстро, как и возникло.

Он опять улыбнулся и положил руку на плечо Валландера.

— Коллекционер бабочек и поэт Упитис — господин ловкий, — сказал он. — Разумеется, это крайне тонкий ход — отвести от себя подозрения, отыскав шведского полицейского, находящего в Риге в командировке. Но признание Упитиса соответствует действительности. Я только и ждал, когда он перестанет сопротивляться. Убийство майора Лиепы раскрыто. Вам больше незачем оставаться в Риге. Я немедленно организую ваш отъезд домой. Безусловно, мы поблагодарим Министерство иностранных дел Швеции через наши официальные каналы.

И именно в тот момент, когда Валландер понял, что его пребывание в Латвии закончено, до него дошло, как организован весь этот гигантский заговор.

Он не только осознал масштаб заговора и хитроумное балансирование между правдой и ложью, между фальшивыми уликами и настоящими причинными связями. Ему также стало ясно, что майор Лиепа и в самом деле был опытным и порядочным милиционером. Он понял страх Байбы Лиепы, как и ее упорство. Он знал, что должен еще раз встретиться с ней. Он ей многим обязан, как и убитому майору.

— Конечно, я поеду домой, — сказал Валландер. — Но я хочу остаться до завтра. У меня было слишком мало времени для осмотра этого красивого города. Особенно отчетливо я понял это вчера вечером, когда говорил с вашей женой.

Он обращался к обоим полковникам, но последние слова были адресованы Путнису.

— Сержант Зидс — прекрасный гид, — продолжал он. — Надеюсь, я смогу воспользоваться его услугами остаток дня, даже если моя работа окончена.

— Конечно, — откликнулся Мурниерс. — Может быть, нам следует отпраздновать окончание этой странной истории. Было бы невежливо отпускать вас домой, не сделав вам подарка или не выпив с вами.

Валландер подумал о вечере, об Инесе, которая будет ждать его в ночном клубе гостиницы в качестве его мнимой любовницы, и о том, что он должен встретиться с Байбой Лиепой.

— Не будем все драматизировать, — сказал он. — Как бы там ни было, мы полицейские, а не актеры, которые празднуют удачную премьеру. К тому же у меня на вечер кое-что запланировано. Одна молодая дама обещала составить мне компанию.

Мурниерс улыбнулся и из ящика письменного стола достал бутылку водки.

— Конечно, мы не будем вам мешать, — сказал он. — Тогда давайте выпьем сейчас.

«Спешат, — подумал Валландер. — Не знают, как бы поскорее выдворить меня из страны».

Валландер чокнулся с двумя полковниками и спросил себя, узнает ли когда-нибудь, кто из них подписал приказ об убийстве майора. Это было единственным, в чем он сейчас сомневался, единственным, что было ему неизвестно. Путнис или Мурниерс? Теперь он твердо знал, что тайные расследования майора Лиепы привели его к правде, которую он унес с собой в могилу. Если только он не оставил после себя никаких записей. И именно их должна найти Байба Лиепа, если она хочет узнать, кто убил ее мужа, Мурниерс или Путнис. Только тогда она получит объяснение, зачем Упитис назвал себя убийцей, зачем сделал ложное признание в последней отчаянной, быть может, безумной попытке выяснить, кто из полковников повинен в смерти майора.

«Я пью с одним из самых страшных преступников, который мне когда-либо встречался, — подумал Валландер. — Только кто из них преступник, я не знаю».

— Мы, конечно, проводим вас завтра в аэропорт, — сказал Путнис, когда они выпили.

Валландер вышел из здания Управления внутренних дел и, идя за сержантом Зидсом, почувствовал себя только что вышедшим на свободу заключенным. Они ехали по городу, и сержант показывал, рассказывал и описывал. Валландер смотрел, кивал и время от времени бормотал «да» и «очень красиво». Но его мысли были далеко. Он думал об Упитисе и о том, какой у того на самом деле был выбор.

Что Мурниерс или Путнис шепнули ему на ухо? Какие аргументы они выбрали из своего арсенала угроз, масштаб которого Валландер даже не решался себе представить?

Может быть, у Упитиса есть своя Байба, может, у него есть дети. Но заводят ли еще детей в такой стране, как Латвия? Или всем страшно, что у них нет никакого будущего, что оно потеряно, еще не наступив?

Неужели тоталитарное государство действует именно так — выключая человека из жизни?

Какой у Упитиса все-таки был выбор?

Спас ли он свою жизнь, свою семью, Байбу Лиепу, сыграв роль убийцы и преступника, которым он, конечно, никогда не был? Валландер попытался вспомнить то немногое, что знал о так называемых показательных процессах, которые, словно чудовищная цепь, сплетенная из ужасных несправедливостей, тянулись сквозь всю историю коммунистических государств. Где-то в этой цепи находится и дело Упитиса, и Валландер подумал, что никогда не поймет, как можно вынудить человека признаться в тех преступлениях, которые он не совершал. Признаться в том, что ты хладнокровно и преднамеренно убил лучшего друга, того, кто воплощал именно ту мечту о будущем, ради которой жил ты сам.

«Я никогда этого не узнаю, — подумал он. — Я никогда не узнаю, что случилось, и хорошо, поскольку никогда бы этого не понял. Но Байба Лиепа поняла бы, и она должна знать. У кого-то есть завещание майора, его расследование не закончено, оно живет где-то, прячется, причем стережет его не только дух убитого майора.

Я ищу Хранителя, и Байба Лиепа должна это знать. Что где-то есть тайна, которую нельзя утратить. Тайна, спрятанная так искусно, что найти и истолковать ее под силу лишь Байбе Лиепе. Ведь майор доверял именно ей, своему ангелу-хранителю в мире, где все другие ангелы были падшими».

Сержант Зидс остановился у ворот в старой крепостной стене, и Валландер вышел из машины, поскольку понял, что это те самые Шведские ворота, о которых говорила жена полковника Путниса. Он поежился — опять похолодало. Он рассеянно смотрел на треснувшую кирпичную стену, пытаясь разобрать старинные письмена, выбитые на камне. Но вскоре сдался и вернулся в машину.

— Поедем дальше? — спросил сержант.

— Да, — сказал Валландер. — Я хочу видеть все, что стоит увидеть.

Он уже понял, что Зидсу нравится водить машину. Да и сам он предпочитал машину своему гостиничному номеру. Он думал о предстоящем вечере: крайне важно, чтобы ничто не помешало ему встретиться с Байбой Лиепой. На какое-то мгновение подумалось — а не попытаться ли найти ее сейчас, разыскать в университете и в каком-нибудь обшарпанном коридоре рассказать то, что ему известно. Но он не знал, ни какой предмет она преподает, ни сколько в городе университетов.

Понемногу он начал осознавать, что в его редких и коротких встречах с Байбой Лиепой, таких мимолетных и отмеченных горечью, было нечто еще, кроме бесед о внезапной кончине майора. Охватившее его чувство превосходило все, что он когда-либо испытывал. Это беспокоило его, и в глубине души он слышал разъяренный голос отца, осуждающего своего блудного сына, который не только стал полицейским, но к тому же имел глупость влюбиться во вдову латышского милиционера.

Неужели это правда? Неужели он действительно влюбился в Байбу Лиепу?

Словно наделенный завидной способностью читать мысли, сержант Зидс вытянул руку и показал на длинное уродливое кирпичное здание Рижского университета. Сквозь замерзшее стекло Валландер смотрел на мрачное здание, напоминающее тюрьму, и представлял себе, что, может быть, в нем сейчас находится Байба Лиепа. Все официальные здания в этой стране напоминали тюрьму, и работающие в них люди казались ему заключенными. Валландеру сразу же расхотелось продолжать экскурсию, и он велел отвезти его обратно в гостиницу. Сам не зная почему, он попросил Зидса опять заехать за ним в два часа дня.

У стойки администратора он тотчас обнаружил одного из тех мужчин, которые следили за ним, — ведь теперь полковникам больше не нужно было притворяться. Он вошел в ресторан и демонстративно сел за другой стол, хотя у подошедшего к нему официанта вид был несчастный. «Я вконец запутал государственное ведомство, занимающееся распределением столов», — злобно подумал он. Он просидел в ресторане больше двух часов; когда его стакан пустел, он подзывал официанта и заказывал еще. Он все больше пьянел, в голову лезли разные мысли, и в припадке сентиментальности он вообразил, что Байба Лиепа поедет с ним в Швецию. Выходя из ресторана, он не мог удержаться и помахал мужчине в сером, сидевшему на диване. Затем поднялся в свой номер, лег на покрывало и заснул. Его разбудил резкий стук. Это стучал сержант, который стоял в коридоре у двери в его номер. Валландер вскочил с кровати, крикнул ему, чтобы подождал, и ополоснул лицо холодной водой. Затем попросил сержанта отвезти его за город, в какой-нибудь лес, где он мог бы прогуляться.

В лесу он замерз, земля под ногами была твердой, как камень, и он подумал, что оказался в дурацкой ситуации.

«Мы живем в эпоху, когда крысы охотятся за котом, — думал он. — Но и это неправда, поскольку никто больше не знает, кто крыса, а кто кот. Это моя эпоха, но как можно быть полицейским, когда ничто больше не является тем, за что оно себя выдает, когда одно с другим больше не совпадает? Даже Швеция, страна, которую, как мне когда-то казалось, я понимаю, не является исключением из этого правила. Год назад я вел машину, будучи сильно пьяным. Но мне за это ничего не было, поскольку мои коллеги защитили меня; так что даже там нарушитель закона жмет руку тому, кто за ним гоняется».

Забредя в хвойный лес — сержант Зидс остался ждать где-то сзади в черной машине, — он неожиданно решил устроиться начальником службы безопасности на заводе резиновых изделий в Треллеборге. Теперь он достиг той стадии, когда решение пришло само собой. Без преодоления себя, без колебаний он понял, что пора менять профессию.

От этой мысли у него улучшилось настроение, и он вернулся к машине. Они поехали обратно в Ригу. Он попрощался с сержантом и пошел за ключом к стойке администратора. Там его ждало письмо от полковника Путниса, в котором сообщалось, что самолет на Хельсинки вылетает на следующий день в половине десятого. Он поднялся в свой номер, вымылся прохладной водой и залез в постель. До встречи с любовницей еще оставалось три часа, и он еще раз проанализировал все то, что произошло. Он мысленно сопровождал майора, и ему показалось, что он ощущает ту ненависть, которую испытывал Карлис Лиепа. Ту ненависть и то бессилие, которое возникает, когда ты выстроил цепочку доказательств и все равно не можешь ничего сделать. Он заглянул прямо в черное сердце коррупции, где Путнис или Мурниерс, или, может быть, оба, встречались с преступниками и занимались тем, что не удавалось даже мафии — преступной деятельностью под контролем государства. Майор Лиепа видел слишком много, и его убили. Где-то осталось его завещание, его расследование и собранные им доказательства.

Валландер резко сел в постели.

Он понял, что проглядел самое серьезное последствие этого завещания. Умозаключения, сделанные им, наверняка сделали и Путнис, и Мурниерс. Они, конечно, пришли к тому же выводу и так же очень хотят найти те доказательства, которые спрятал майор Лиепа.

Внезапно к нему вернулся страх. Валландер понял, что в этой стране нет ничего проще, чем организовать исчезновение шведского полицейского. Можно устроить несчастный случай, начать расследование преступления, играя словами, и отправить в Швецию цинковый гроб с соболезнованиями.

Может быть, они уже теперь подозревают его в том, что он слишком много знает?

Или поспешное решение отослать его домой объяснялось их уверенностью в том, что он ничего не знает?

«Мне не на кого положиться, — думал Валландер. — Я здесь совершенно один и должен поступать как Байба Лиепа: сам определять, кому можно довериться, и рискнуть принять решение, которое может оказаться ошибочным. Но я совершенно один, и меня стерегут глаза и уши тех, кто без колебания отправит меня вслед за майором».

Может быть, еще один разговор с Байбой Лиепой — это слишком большой риск?

Он встал с кровати, подошел к окну и стал смотреть поверх крыш. Стемнело, время приближалось к семи, и он знал, что должен на что-то решиться. «Меня едва ли можно назвать мужественным человеком, — думал он. — Меня вряд ли можно назвать презирающим смерть полицейским, который не боится рисковать. Я предпочел бы расследовать бескровные кражи со взломом или мошенничество в каком-нибудь тихом уголке Швеции».

Но, вспомнив о Байбе Лиепе, о ее страхе и упорстве, он понял, что не простит себе, если сейчас отступит.

Он надел костюм и в самом начале девятого спустился в варьете.

В вестибюле сидел новый мужчина в сером с новой газетой. На этот раз Валландер не счел нужным помахать ему рукой. Несмотря на ранний час, в темном ночном клубе уже было полно народу. Он на ощупь нашел свободный столик и решил, что не будет пить, что голова у него должна быть совершенно ясной, но, когда к нему подошел официант, все-таки заказал виски. На эстраде было пусто, из динамиков на потолке, выкрашенном в черный цвет, грохотала музыка. Он попытался различить людей в дымном полумраке, но кругом были одни только тени.

Инесе появилась ниоткуда, она играла свою роль с изумлявшей его уверенностью. От застенчивой женщины, которую он мельком видел несколько дней назад, не осталось ничего. Он была сильно накрашена, в вызывающе короткой юбке, и он понял, что совсем не готов принять участие в этой игре. Проигнорировав его протянутую руку, она наклонилась и поцеловала его.

— Мы еще не уходим, — сказала она. — Закажи мне что-нибудь. Смейся, радуйся, что ты меня видишь.

Она пила виски и нервно курила, а Валландер пытался играть роль мужчины средних лет, польщенного тем, что привлек к себе внимание молодой женщины. Пытаясь перекричать грохот невидимых динамиков, он рассказывал о долгой поездке по городу с сержантом в качестве гида. Он заметил, что она села на стул, откуда был виден вход в ночной клуб. Когда Валландер сказал, что на следующий день уезжает домой, она вздрогнула. Ему стало интересно, насколько глубоко Инесе посвящена во все это дело и принадлежит ли она к числу тех друзей, о которых говорила Байба Лиепа. Друзей, представлявшихся ей гарантией того, что будущее страны не отдадут на растерзание волкам.

Но ей тоже нельзя доверять, подумал Валландер. Ведь и она может оказаться двойным агентом, по принуждению или добровольно, от полного отчаяния.

— Расплатись, — сказала она. — Сейчас пойдем.

Валландер увидел, как зажглись огни эстрады и музыканты в розовых шелковых пиджаках стали настраивать свои инструменты. Он расплатился с официантом, и Инесе улыбнулась, притворяясь, что шепчет ему на ухо слова любви.

— Рядом с туалетом есть задняя дверь, — сказала она. — Она заперта. Но если постучать, ее откроют. Ты выйдешь в гараж. Там стоит белый «Москвич» с желтым щитком над правым передним колесом. Машина незаперта. Садись на заднее сиденье. Я скоро приду. А теперь улыбнись, шепни мне что-нибудь на ухо и поцелуй меня. Потом иди.

Он сделал, как она велела, и поднялся из-за стола. Возле туалета он постучал в стальную дверь, и сразу же щелкнул замок. Люди входили в туалет и выходили оттуда, но вроде бы никто не заметил, как он поспешно скользнул через эту дверь в гараж.

«Я нахожусь в стране, состоящей из тайных входов и выходов, — думал он. — Такое впечатление, что здесь ничто не происходит открыто».

Гараж оказался тесным и плохо освещенным, в нем пахло машинным маслом и бензином. Валландер увидел грузовик без одного колеса, несколько велосипедов и белый «Москвич». Человек, открывший ему стальную дверь, успел исчезнуть. Валландер дернул дверь машины. Она была незаперта. Он сел на заднее сиденье и принялся ждать. Сразу же вслед за ним появилась Инесе. Она спешила. Она завела машину, двери гаража распахнулись. Она выехала из гостиницы, свернула налево, прочь от широких улиц, окружавших квартал, в центре которого высилась гостиница «Латвия». Он видел, как Инесе внимательно вглядывалась в зеркало заднего вида, следя за другими машинами, как все время поворачивала, следуя неизвестным ему маршрутом, отчего он скоро совсем перестал ориентироваться. Примерно через двадцать минут беспрерывной смены улиц она вроде бы убедилась в том, что их никто не преследует. Она попросила у Валландера сигарету, и он дал ей прикурить. Они переехали через длинный железный мост и попали в район грязных промышленных зданий и бесконечных жилых кварталов, напоминающих казармы. Валландер не был уверен, что узнал дом, у которого она притормозила и выключила двигатель.

— Поторопись, — сказала она. — У нас очень мало времени.

Их впустила Байба Лиепа. Она быстро перекинулась с Инесе парой слов. Интересно, поняла ли она, что на следующий день он уезжает из Риги? Но Байба ничего не сказала, только взяла его куртку и положила на ручку кресла. Инесе ушла, и они опять остались одни в тихой комнате с тяжелыми шторами. Валландер не знал, с чего ему начать и что ему вообще говорить. Поэтому он поступил так, как ему часто советовал Рюдберг: «Говори все как есть, хуже уже не будет, но говори как есть!»

Когда он рассказал, что Упитис признался в убийстве ее мужа, она сжалась на диване словно от внезапной боли и прошептала:

— Это неправда.

— Мне перевели его признание, — ответил Валландер. — У него было два сообщника.

— Это неправда! — закричала она страшным голосом и зарыдала. В сумраке у той двери, которая, очевидно, вела на кухню, показалась Инесе. Она взглянула на Валландера, и внезапно он понял, что ему делать. Он пересел на диван и обнял Байбу Лиепу, всю дрожавшую от рыданий. Наверное, она плачет из-за того, что Упитис совершил неслыханное предательство, которое не укладывалось в голове. Но она могла плакать и из-за того, что правду душили лживым признанием, выбитым из невиновного. Она плакала отчаянно, цепляясь за него, будто ее сводили судороги.

Потом он осознал, что именно тогда перешел невидимую границу и дал волю своей любви к Байбе Лиепе. Он внезапно понял, что причиной этой любви стала потребность в нем другого человека. Он на секунду задумался, случалось ли с ним что-нибудь подобное раньше. Он торопливо гладил Байбу Лиепу по голове, и вскоре она перестала плакать. Лицо ее было серым.

Валландер рассказал ей все, что произошло, и добавил, что уезжает в Швецию. Он изложил ей ход событий, как сумел его воссоздать, изумляясь собственной убедительности. В конце он упомянул тайное завещание, что оно наверняка где-то хранится. Байба все поняла и кивнула.

— Да, — сказала она. — Он наверняка что-то прятал, наверняка делал какие-то пометки. Его завещание — это запись его мыслей.

— Но ты не знаешь, где оно?

— Он никогда ничего не говорил.

— А кто-то другой может это знать?

— Никто. Он доверял только мне.

— А его отец в Вентспилсе?

Байба с удивлением посмотрела на Валландера.

— Я кое-что выяснил. И подумал, что это возможно.

— Он очень любил своего отца, — отозвалась она. — Но никогда не доверил бы ему секретные документы.

— Куда он мог их спрятать или отдать на хранение?

— У нас дома их нет. Это было бы слишком опасно. Милиция перерыла бы весь дом, если бы что-то заподозрила.

— Подумай, — сказал Валландер. — Постарайся вспомнить. Где он мог их спрятать?

Она покачала головой.

— Не знаю, — сказала она.

— Он же должен был понимать, что может случиться то, что случилось. И что ты поймешь: где-то тебя дожидаются решающие улики, причем они находятся в таком месте, знать о котором можешь только ты.

Внезапно она схватила его за руку:

— Ты должен мне помочь. Не уезжай.

— Я никак не могу остаться, — сказал он. — Полковники никогда не поймут, почему я не вернулся обратно в Швецию. И как я могу находиться в этой стране без их ведома?

— Ты можешь вернуться, — ответила она, не выпуская его руку. — У тебя здесь девушка. Ты можешь приехать как турист.

«Но я люблю тебя, — подумал он. — А не мою любовницу Инесе».

— У тебя здесь девушка, — повторила Байба.

Он кивнул. Конечно, у него в Риге есть девушка. Но это не Инесе.

Он не ответил, но она и не требовала ответа. Казалось, она не сомневалась в том, что он вернется. В комнату вошла Инесе, и Байба Лиепа наконец собралась с силами после пережитого потрясения.

— В нашей стране можно погибнуть за то, что говоришь, — сказала она. — И за то, что молчишь. Но Упитис сильный. Он знает: мы его не оставим. И не поверим в то, что он признался. Поэтому в конце концов мы победим.

— Победим?

— Мы требуем только правды, — отозвалась она. — Только простой порядочности. Свободы жить в той свободе, которую мы выбираем.

— Для меня это слишком возвышенно, — сказал Валландер. — Я-то всего лишь хочу знать, кто убил майора Лиепу. Я хочу знать, почему двух мертвецов прибило к шведскому берегу.

— Возвращайся, и я познакомлю тебя с моей страной, — сказала Байба Лиепа. — Не только я, но и Инесе.

— Не знаю, — ответил Валландер.

Байба Лиепа взглянула на него.

— Ты не из тех, кто обманывает, — сказала она. — Иначе бы Карлис ошибся. А он никогда не ошибался.

— Это невозможно, — повторил Валландер. — Если бы я вернулся сюда, полковники сразу бы узнали об этом. Мне нужно другое имя и другой паспорт.

— Это можно устроить, — твердо ответила Байба Лиепа. — Только мне надо знать, что ты приедешь.

— Я полицейский, — ответил Валландер. — Я не могу рисковать своей жизнью, разъезжая по всему свету с фальшивыми документами.

В ту же секунду он пожалел о своих словах. Он посмотрел в глаза Байбе Лиепе и увидел лицо мертвого майора.

— Хорошо, — медленно произнес он. — Я вернусь.

Уже перевалило за полночь. Валландер пытался помочь Байбе сообразить, где майор мог спрятать свои доказательства. Но они так ни к чему и не пришли. В конце концов разговор иссяк.

Валландер подумал о том, что где-то в темноте его стерегут ищейки. Собаки-ищейки полковников, никогда не теряющих бдительность. Со все возрастающим ощущением нереальности происходящего он понял, что его втягивают в заговор, цель которого — вернуть его обратно в Ригу, к расследованию преступления, которое должно проводиться втайне. Он должен скрывать, что он полицейский, расследующий в незнакомой ему стране преступление, которое многие считают раскрытым. Он понимал все безумие этой затеи, но не мог оторвать глаз от лица Байбы Лиепы; к тому же в ее голосе звучала такая убежденность, что он не мог ей противостоять. В два часа ночи Инесе сказала, что они должны расходиться. Она оставила их с Байбой наедине, и они молча простились.

— У нас в Швеции есть друзья, — сказала на прощание Байба. — Они свяжутся с тобой. Через них можно будет организовать твое возвращение.

Затем поспешно подалась вперед и поцеловала его в щеку. Инесе отвезла Валландера обратно в гостиницу. Когда они подъехали к мосту, она кивнула в зеркало заднего вида.

— Теперь за нами едут. Нам надо изобразить влюбленных и у гостиницы сделать вид, что нам трудно расстаться.

— Я сделаю все что смогу, — ответил Валландер. — Может быть, мне надо попытаться затащить тебя ко мне в номер.

Она засмеялась:

— Я порядочная девушка. Но, когда ты вернешься, может, дойдет и до этого.

Она ушла, а он немного постоял на холоде, пытаясь изобразить, как отчаянно по ней тоскует.

На следующий день он улетел домой рейсом Аэрофлота через Хельсинки.

Оба полковника провели его через терминал и сердечно простились с ним.

Один из них убил майора, подумал Валландер. А возможно, и оба. Как полицейский из Истада может выяснить, что произошло на самом деле?

Поздно вечером он вернулся домой и отпер дверь своей квартиры на улице Мариагатан.

Уже тогда все стало забываться точно сон, и он подумал, что никогда больше не увидит Байбу Лиепу. Она будет оплакивать своего покойного мужа, так и не узнав, что произошло.

Он попробовал виски, которое купил в самолете. И долго не ложился спать, слушая Марию Каллас. Он чувствовал усталость и тревогу.

Знать бы, что теперь будет.

14

Через шесть дней после возвращения Валландеру пришло письмо.

Он нашел его на пороге, вернувшись домой после длинного и беспокойного дня в управлении полиции. С полудня шел тяжелый мокрый снег, и, прежде чем открыть дверь, он долго отряхивался на лестничной площадке.

Потом ему будет казаться, что он до последнего не хотел, чтобы с ним связались. В глубине души он все время знал, что они сделают это, но хотел, чтобы это произошло не сразу, поскольку по-прежнему не чувствовал себя готовым.

На коврике у двери лежал обычный коричневый конверт.

Сначала Валландер подумал, что это какая-то реклама, поскольку на лицевой стороне было напечатано название фирмы. Он положил конверт на полку в передней и забыл о нем. И только после ужина, съев запеченную под сыром рыбу, слишком долго пролежавшую в морозильнике, он вспомнил о письме. На конверте было написано «Цветы Липпмана», и он подумал, что фирма, торгующая цветами, выбрала странное время для рассылки рекламных предложений. Первым порывом было выбросить письмо в мусорное ведро, не распечатывая, но что-то в таких случаях всегда останавливало его. Видимо, профессиональная привычка: в ярких брошюрах может промелькнуть что-то нужное. Он часто думал о том, что вынужден переворачивать каждый камень, попадающийся на дороге. Потому что должен знать, что под ними находится.

Разорвав конверт, Валландер увидел, что в нем лежит написанное от руки письмо, и понял, что с ним связались.

Он положил письмо на кухонный стол и сварил себе кофе. Надо немного подождать, прежде чем прочесть письмо — ради Байбы Лиепы.

Когда неделю назад комиссар вышел из самолета в аэропорту Арланда, его охватило какое-то неясное чувство, может быть, печали. Но одновременно и облегчения: ведь он уехал из страны, где за ним постоянно следили; с несвойственной ему непосредственностью он попытался заговорить с женщиной на паспортном контроле, просовывая паспорт в стеклянное окошечко.

— Как хорошо вернуться домой, — сказал он, но она только мельком холодно взглянула на него и сунула паспорт обратно, даже не открыв его.

«Вот она, Швеция, — подумал тогда Валландер. — На поверхности все светло и чисто, и наши аэропорты построены так, что никакая грязь, никакие тени-соглядатаи не смогут здесь спрятаться. Здесь все на виду, и ничто не выдает себя за то, чем не является. Стабильность, которая записана в нашем основном законе, и есть наша религия, наша надежда. Весь мир знает, что смерть от голода считается у нас преступлением. Но мы не заговариваем без нужды с чужими, поскольку все чужое может причинить нам боль, запачкать нас в нашем чистеньком уголке, закоптить наши неоновые рекламы. Мы никогда не строили никакой империи, и поэтому нам не суждено увидеть ее падение. Но мы внушили самим себе, что создали хоть и маленький, но лучший из миров, что мы — сторожа у райских врат. А потом вдруг оказывается, что у нас самые недоброжелательные работники паспортного контроля».

Облегчение почти тотчас сменилось подавленностью. В мире Курта Валландера, в этом раю для пенсионеров, наполовину закрытом для посторонних, Байбе Лиепе не было места. Он не мог представить себе ее здесь, среди всех этих огней, всех этих неоновых реклам, которые функционировали безупречно и поэтому казались такими фальшивыми. А тем временем тоска по ней стала мучить его уже в аэропорту. О возвращении в Ригу, в город, где его стерегли невидимые ищейки, он начал мечтать уже, когда тащил свой чемодан по длинному коридору, напоминающему тюремный, в только что построенный зал внутренних рейсов, чтобы ждать самолета до Мальмё. Рейс задерживался, ему выдали билет, по которому можно было получить бутерброд, и комиссар долго сидел и смотрел на летное поле, где в вихрях мелкого снега поднимались и садились самолеты. Вокруг него беспрерывно говорили по мобильным телефонам люди, одетые в сшитые на заказ костюмы, и он поразился, услышав, как упитанный бизнесмен по своему нереальному телефону рассказывает ребенку сказку о Гансе и Гретель. Потом он сам позвонил дочери по телефону-автомату и, к своему удивлению, застал ее дома. Он услышал ее голос, и его тотчас охватила радость. Вдруг захотелось остаться на несколько дней в Стокгольме, но по голосу Линды он понял, что она очень занята, и оставил свое желание при себе. И подумал о Байбе, о ее страхе и упорстве, и спросил себя, действительно ли она верит, что шведский полицейский не подведет ее. Но что он на самом деле может сделать? Если он вернется, ищейки тотчас нападут на его след, и он никогда от них не избавится.

Поздно вечером Валландер прилетел в Стуруп, где его никто не встретил. Он взял такси до Истада; сидя на заднем сиденье, он говорил о погоде с водителем, который ехал слишком быстро. Когда больше было нечего сказать о тумане и о мелком снеге, кружившемся в свете фонарей, ему неожиданно показалось, что он почувствовал в машине запах духов Байбы Лиепы, и он сильно разволновался из-за того, что больше не встретится с ней.

На следующий день после приезда он поехал в Лёдеруп навестить отца. Женщина из службы помощи на дому подстригла его, и Валландер подумал, что старик давно не выглядел таким посвежевшим. Курт привез отцу бутылку коньяка, и, изучив этикетку, тот довольно кивнул.

К своему изумлению, он рассказал отцу о Байбе.

Они сидели в старой конюшне, которую отец приспособил под мастерскую. На мольберте был натянут еще не законченный холст. Пейзаж был всегда один и тот же. Валландер увидел, что это будет очередной пейзаж с глухарем в левом переднем углу. Когда он пришел со своим коньяком, отец как раз раскрашивал глухарю клюв, но отложил кисть и вытер руки пахнущей скипидаром тряпкой. Валландер рассказывал о своей поездке в Ригу и неожиданно для самого себя перестал описывать город и поведал о своей встрече с Байбой Лиепой. Он ни разу не упомянул, что она была вдовой убитого милиционера. Он только назвал ее имя и сказал, что познакомился с ней и теперь по ней скучает.

— А у нее есть дети? — спросил отец.

Валландер покачал головой.

— А она может иметь детей?

— Наверное. Откуда мне знать?

— Ты ведь знаешь, сколько ей лет?

— Она моложе меня. Ей, наверное, лет тридцать.

— Тогда может.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— По-моему, это то, что тебе нужно.

— У меня уже есть дети. У меня есть Линда.

— Один ребенок — это слишком мало. У человека должно быть по крайней мере двое детей, чтобы понять, что это такое. Возьми ее сюда в Швецию. Женись на ней!

— Все не так просто.

— Почему, если ты полицейский, ты должен все так чертовски усложнять?

«Ну вот, приехали, — подумал Валландер. — Снова-здорово. С ним невозможно говорить — он моментально находит предлог придраться ко мне за то, что когда-то я стал полицейским».

— Ты умеешь хранить секреты? — спросил он.

Отец недоверчиво посмотрел на него и ответил:

— А что мне остается делать? Мне что, есть кому их доверять?

— Может быть, я уйду из полиции, — сказал Валландер. — Может быть, подыщу себе другую работу. Например, начальника службы безопасности на заводе резиновых изделий в Треллеборге. Но это только может быть.

Отец долго смотрел на него и в конце концов сказал:

— Взяться за ум никогда не поздно. Единственное, о чем ты будешь жалеть, так это о том, что принял решение так поздно.

— Я сказал «может быть», папа. Я же не сказал, что это точно.

Но отец его уже не слушал, он вернулся к мольберту и к клюву глухаря. Валландер сел на старые финские санки и какое-то время молча смотрел на него. Потом поехал домой. Он думал о том, что ему не с кем поговорить. Ему сорок три года, а рядом нет ни одного близкого человека. Когда умер Рюдберг, Валландер ощутил невероятное одиночество. У него была только Линда. С Моной, ее матерью, которая развелась с ним, он больше не мог найти общего языка. Она стала для него чужим человеком, о ее жизни в Мальмё он почти ничего не знал.

Проезжая поворот на Косебергу, он подумал, что хорошо бы заехать к Йорану Буману из полиции Кристианстада. Вот с ним бы он мог бы поговорить обо всем, что случилось.

Но он так и не поехал в Кристианстад. Он вышел на службу и написал Бьёрку отчет. Мартинссон и другие коллеги расспрашивали его о поездке, когда пили кофе в столовой, но Валландер сразу понял, что на самом деле его рассказ никому не интересен. Он отослал резюме на завод в Треллеборг и сделал перестановку у себя в кабинете, пытаясь пробудить в себе желание работать, которое все не появлялось. Бьёрк, который, казалось, заметил его растерянность, из самых лучших побуждений попытался взбодрить его, попросив сделать доклад на заседании городского «Ротари-клуба». Валландер согласился и прочел неудачный доклад о современных технических вспомогательных средствах в полицейской работе во время обеденного перерыва в гостинице «Континенталь». Он забыл, о чем говорил, уже через секунду после того, как произнес последнюю фразу.

Проснувшись однажды утром, Валландер решил, что болен.

Он пошел к полицейскому врачу и прошел полное обследование. Врач сказал, что он здоров, но посоветовал следить за весом. Валландер вернулся домой из Риги в среду, а в субботу вечером поехал в Охус, где пошел на танцы в ресторан. После нескольких танцев он получил приглашение сесть за столик, где сидела тренер лечебной физкультуры из Кристианстада по имени Эллен. Но перед его глазами все время возникало лицо Байбы Лиепы, она следовала за ним как тень, и он рано уехал из Охуса домой. Он ехал вдоль берега и остановился на пустынном поле, где каждое лето проводилась Чивикская ярмарка. Год назад он метался здесь как сумасшедший, с пистолетом в руке, преследуя убийцу. Теперь на поле лежал тонкий снежный покров, над морем светила полная луна, а перед глазами неотступно стояла Байба Лиепа. Он поехал дальше в Истад, дома напился как следует и так громко завел музыку, что соседи стали стучать в стену.

В воскресенье утром он проснулся от сильного сердцебиения, а впереди был длинный день, полный затянувшегося ожидания неизвестно чего.

А в понедельник как раз и пришло то письмо. Он сидел за кухонным столом и читал слова, написанные красивым почерком.

Письмо было подписано неким Йозефом Липпманом.

«Вы друг нашей страны, — писал Йозеф Липпман. — Из Риги нам сообщили о ваших больших заслугах. В скором времени мы более подробно сообщим вам о вашем возвращении. Йозеф Липпман».

Интересно, в чем состоят его большие заслуги? И кто такие «мы», которые снова дадут о себе знать?

Сухой, почти приказной тон письма вызвал у Валландера раздражение. А его самого, получается, больше не спрашивают? Он-то ведь еще не решил, поступать ли ему на тайную службу к невидимым людям; терзания и сомнения перевешивали решимость и волю. Он хотел снова увидеть Байбу Лиепу, это правда, но он не доверял собственным желаниям и считал, что ведет себя как безнадежно влюбленный подросток.

Но во вторник утром он проснулся с готовым решением. Он поехал в полицию, посидел на скучнейшем профсоюзном собрании и пошел к Бьёрку.

— Я хотел бы взять отпуск на несколько дней, — начал он.

Бьёрк посмотрел на него взглядом, который одновременно выражал зависть и глубокое понимание.

— И я бы хотел, — мрачно ответил Бьёрк. — Я только что прочел длиннющее письмо из Главного управления государственной полиции. Я представил себе, как мои коллеги по всей стране делают то же самое: каждый сидит, склонившись над своим письменным столом. Я прочел письмо, но совершенно не понял его смысла. От нас ждут ответа на несколько предыдущих посланий по поводу большой реорганизации. Однако я не знаю, о каких посланиях идет речь.

— Возьми отпуск, — предложил Валландер.

Бьёрк с раздражением отшвырнул лежавшую перед ним бумагу.

— Это полностью исключено, — сказал он. — Я возьму отпуск, когда уйду на пенсию. Если доживу. Но погибнуть на посту было бы, без сомнения, слишком большой глупостью. Так ты сказал, что хочешь взять отпуск?

— Я хотел бы на неделю поехать в Альпы покататься на лыжах. Это разгрузило бы ситуацию с летними отпусками. Тогда бы я мог работать без отпуска до конца июля.

Бьёрк кивнул.

— Что, правда достал билет на чартерный рейс? Я думал, что в это время года все места уже забронированы.

— Нет.

Бьёрк вопросительно поднял брови:

— Это что, импровизация?

— Я поеду в Альпы на машине. Я не люблю поездки, где все включено.

— А кто любит?

Бьёрк неожиданно посмотрел на него с тем официальным выражением, которое придавал своему лицу, когда считал, что следует напомнить, кто тут начальник.

— Какие дела ты сейчас ведешь?

— Их крайне мало. Самое срочное дело — нанесение тяжких телесных повреждений в Сварте. Но этим может заняться кто-то другой.

— Когда ты хочешь пойти в отпуск? Сегодня?

— Достаточно с четверга.

— Сколько дней ты хочешь взять?

— По моим подсчетам, я не отгулял десять дней.

Бьёрк кивнул и что-то себе пометил.

— Я думаю, ты правильно поступаешь, что берешь отпуск. У тебя довольно унылый вид.

— Это, пожалуй, мягко сказано, — заключил Валландер и вышел из кабинета.

Остаток дня он занимался делом о тяжких телесных повреждениях.

Он сделал большое количество телефонных звонков и к тому же успел ответить на письмо из банка по поводу неясностей со счетом, на который ему перечисляли зарплату. Работая, он ждал, что что-то произойдет. Он открыл телефонный справочник по Стокгольму и нашел несколько человек по фамилии Липпман. Но в разделе фирм не было ни одной с названием «Цветы Липпмана».

В начале шестого он навел порядок на своем письменном столе и уехал домой. Он сделал крюк, остановился у нового мебельного универмага и зашел в него посмотреть на кожаное кресло, которое с удовольствием купил бы себе домой. Но цена ужаснула его. В продовольственном магазине на улице Хамнгатан он купил картошки и кусок свинины. Молодой продавец вежливо кивнул, узнав его, и Валландер вспомнил, что несколько лет назад целый день разыскивал человека, ограбившего магазин. Он поехал домой, приготовил ужин и уселся у телевизора.

Они связались с ним вечером, в самом начале десятого. Зазвонил телефон, и мужчина, говоривший по-шведски с акцентом, попросил его прийти в пиццерию напротив гостиницы «Континенталь». Валландер, внезапно устав от всей этой таинственности, попросил мужчину представиться.

— У меня есть все основания для подозрений, — объяснил он. — Я хочу знать, на что иду.

— Меня зовут Йозеф Липпман. Я написал вам письмо.

— А кто вы?

— У меня небольшая фирма.

— Продажа цветов и семян?

— Можно сказать, что так.

— Что вы от меня хотите?

— Я думаю, что в письме выразился достаточно ясно.

Валландер решил закончить разговор, поскольку понял, что ответов все равно не получит. Он разозлился. Он устал постоянно находиться в обществе невидимок, которые настойчиво хотели говорить с ним и требовали от него, чтобы он был готов к сотрудничеству. Кто сказал, в конце концов, что этот Липпман не выполняет задание одного из латышских полковников?

Он не стал брать машину и пошел до центра пешком по улице Регементсгатан. В половине десятого он вошел в пиццерию. За дюжиной столиков сидели посетители. Но не обнаружил никого, кто мог быть Липпманом. Он тут же вспомнил один из советов Рюдберга. Надо обязательно решить для себя, когда лучше прийти на условленное место встречи — первым или последним. Как можно было это забыть? А впрочем, непонятно, имеет ли это в данном случае хоть какое-то значение. Он сел за столик в углу, заказал кружку пива и стал ждать.

Йозеф Липпман появился без трех минут десять. К этому времени Валландер уже подумывал, что встреча была устроена воришками, просто чтобы выманить его из дома. Но когда открылась дверь и в пиццерию вошел мужчина, комиссар тут же понял, что это Йозеф Липпман. Мужчина лет шестидесяти в пальто, которое было ему явно велико, осторожно двигался между столиками, как будто боялся упасть или наступить на мину. Мужчина улыбнулся Валландеру, снял пальто и сел напротив. Вел он себя настороженно и то и дело озирался, украдкой оглядывая помещение. За другим столиком двое мужчин обменивались злобными комментариями в адрес отсутствующего знакомого — судя по репликам, личности крайне ничтожной.

Валландер решил,что Йозеф Липпман еврей. По крайней мере его внешность в представлении Валландера была типично еврейской. Щеки, покрытые серой щетиной, за очками без оправы — темные глаза. Но что он на самом деле знает о еврейской внешности? Ничего.

К столику подошла официантка, и Липпман заказал чай.

Он был так подчеркнуто вежлив, что Валландер предположил, что этот человек прошел в своей жизни через многие унижения.

— Спасибо, что пришли, — начал Липпман.

Он говорил так тихо, что Валландер был вынужден наклониться через стол, чтобы его услышать.

— Вы не предоставили мне особого выбора, — ответил он. — Сперва письмо, потом телефонный разговор. Может быть, вы начнете с того, что расскажете о себе?

Липпман покачал головой:

— Кто я, не имеет никакого значения. Важно, кто вы, господин Валландер.

— Нет, — ответил Валландер, заметив, что опять начинает раздражаться. — Вы должны понять: я не собираюсь вас слушать, если вы настолько мне не доверяете, что не хотите рассказать о себе.

Официантка принесла Липпману чай, и тот молчал, пока они опять не остались одни.

— Я выступаю только в качестве организатора и курьера, — сказал Липпман. — А кто спрашивает имя курьера? Это не важно. Сегодня вечером мы встретились, а потом я исчезну. Возможно, мы больше никогда не увидимся. Так что речь в первую очередь идет не о доверии, а о практическом решении проблемы. Безопасность всегда вопрос практический. По моему мнению, доверие тоже носит практический характер.

— Тогда мы можем сразу же закончить разговор, — сказал Валландер.

— Я хочу передать вам привет от Байбы Лиепы, — поспешно ответил Липпман. — Вы совсем не хотите об этом слышать?

Валландер успокоился. Он рассматривал сидевшего напротив него человека, болезненно сгорбившегося, точно ему вот-вот станет плохо.

— Я не хочу ничего слышать, пока не узнаю, кто вы, — повторил в конце концов Валландер. — Только и всего.

Липпман снял очки и осторожно налил в чай молоко.

— Это только забота, — сказал Липпман. — Забота о вас, господин Валландер. В наше время лучше знать как можно меньше.

— Я был в Латвии, — сказал Валландер. — Я был там и думаю, что понимаю, что значит, когда за тобой постоянно следят, когда тебя постоянно контролируют. Но сейчас мы в Швеции, а не Риге.

Липпман задумчиво кивнул:

— Возможно, вы правы. Возможно, я старый человек, который больше не в состоянии понять, как меняется действительность.

— Продажа цветов и семян, — сказал Валландер, чтобы помочь ему. — Ведь вы же не занимались этим всю жизнь?

— Я приехал в Швецию осенью 1941 года, — сказал Липпман, медленно помешивая ложечкой чай. — В то время я был молодым человеком, который мечтал стать художником, большим художником. В холодный час рассвета мы различили берег острова Готланд и поняли, что спаслись, несмотря на течь в лодке и на то, что многие, бежавшие вместе со мной, были тяжело больны. Мы были истощены и страдали туберкулезом. Но я помню этот холодный рассвет в начале марта. Тогда я решил, что когда-нибудь напишу картину, изображающую шведский берег, который олицетворял для нас свободу. Вот так могли выглядеть врата рая, замерзшие и холодные, несколько черных скал, проступающих из тумана. Но я так никогда и не написал такой картины. Вместо этого я стал садовником. Теперь я живу на то, что продаю декоративные растения различным шведским фирмам. Я заметил, что те, кто работает на новых компьютерных фирмах, испытывают неодолимую потребность спрятать свои машины среди зеленых растений. Я никогда не напишу картину рая. Мне довольно того, что я его все-таки видел. Я знаю: у рая много врат. Как и у ада. Надо учиться различать эти врата. Иначе можно пропасть.

— А майор Лиепа умел это делать?

Липпман не сразу отреагировал на имя майора, ввернутое Валландером в разговор.

— Майор Лиепа знал, как выглядят эти врата, — наконец медленно произнес он. — Но ему пришлось умереть не по этой причине. Он умер, потому что видел, кто выходит и входит через эти врата. Люди, которые боятся света, потому что при свете их могут видеть такие, как майор Лиепа.

У Валландера возникло чувство, что Липпман — глубоко религиозный человек. Он говорил словно священник перед невидимой паствой.

— Всю свою жизнь я прожил в изгнании, — продолжал Липпман. — Первые десять лет, вплоть до середины пятидесятых, я все еще верил, что когда-нибудь смогу вернуться на родину. Затем наступили долгие шестидесятые и семидесятые годы, когда я совершенно потерял надежду. Из тех, кто жил в изгнании, только очень старые латыши, очень молодые и безумцы верили, что мир изменится настолько, что в один прекрасный день мы сможем вернуться на утраченную родину. Они верили, что в истории случится внезапный поворот, а я ждал затянувшегося конца той трагедии, которую уже можно было считать завершенной. Но вдруг стало что-то происходить. С нашей прежней родины мы стали получать необычные сведения, от которых веяло оптимизмом. Мы видели, как зашатался огромный Советский Союз, как будто наконец разгорелся едва тлеющий костер. Означает ли это, что изменения, в которые мы не смели верить, все-таки произойдут? Мы по-прежнему не знаем. Мы понимаем, что у нас опять могут отнять свободу. Советский Союз ослаблен, но все может снова стать по-прежнему. У нас в запасе мало времени. Майор Лиепа знал это, и это его подстегивало.

— Мы, — повторил Валландер. — А кто такие «мы»?

— Все латыши в Швеции входят в какую-нибудь организацию, — объяснил Липпман. — Мы постоянно объединяемся в разные организации, которые заменяют нам утраченную родину. Мы пытаемся помочь людям сохранить свою культуру, мы поддерживаем друг друга, мы учредили фонды. Мы принимаем просьбы о помощи и пытаемся откликаться на них. Мы все время боремся за то, чтобы нас не забыли. Наши организации в изгнании были способом заменить утраченные города и деревни.

Стеклянная дверь пиццерии открылась, и в нее вошел мужчина. Липпман тотчас вздрогнул. Валландер узнал вошедшего. Это был Эльмберг, управляющий одной из бензозаправок.

— Не бойтесь, — сказал Валландер. — За всю свою жизнь он не обидел ни одного человека. К тому же я сомневаюсь, что его когда-либо волновало существование латышского государства. Он заведует заправочной станцией.

— Байба Лиепа передала просьбу о помощи, — сказал Липпман. — Она просит вас приехать. Ей нужна ваша помощь. — Он достал конверт из внутреннего кармана. — От Байбы Лиепы, — повторил он. — Вам.

Валландер взял конверт. Тот не был запечатан, и комиссар осторожно вынул тонкую почтовую бумагу.

Байба написала короткую записку карандашом. Он сразу понял, что она писала в спешке.

«И завещание, и Хранитель существуют, — писала она. — Но боюсь, что сама не смогу найти нужное место. Доверься курьерам, как ты когда-то доверился моему мужу. Байба».

— Мы можем помочь вам попасть в Ригу, — сказал Липпман, когда Валландер отложил письмо.

— Но вы вряд ли можете сделать меня невидимым!

— Невидимым?

— Если я поеду в Ригу, я должен выдавать себя за другого человека. Как вы с этим справитесь? Как вы можете гарантировать мою безопасность?

— Вы должны довериться нам, господин Валландер. Но у нас совсем мало времени.

Валландер понял, что Йозеф Липпман тоже волнуется. Он пытался внушить себе, что все происходящее с ним — нереально, но знал, что это не так. Вот так устроен мир, подумал он. Байба Лиепа послала один из тысяч криков о помощи, которые постоянно пересекают континенты. Этот призыв адресован ему, и он должен ответить.

— Я взял отпуск начиная с четверга, — сказал он. — Официально я поеду в Альпы кататься на лыжах. Я могу отсутствовать целую неделю.

Липпман отставил чашку. Слабость и грусть в его лице внезапно сменились решимостью.

— Прекрасная идея, — отозвался он. — Разумеется, шведский полицейский каждую зиму ездит в Альпы, чтобы попытать счастье на лыжне. Какой дорогой вы едете?

— Через Засниц. На машине через бывшую Восточную Германию.

— А как называется гостиница?

— Понятия не имею. Никогда не был раньше в Альпах.

— Но кататься на лыжах вы умеете?

— Да.

Липпман погрузился в размышления. Валландер подозвал официантку и заказал себе кофе. Липпман с отсутствующим видом покачал головой, когда Валландер спросил его, не хочет ли он еще чаю.

В конце концов он снял очки и тщательно протер их рукавом пальто.

— Поездка в Альпы — прекрасная идея, — повторил он. — Но мне надо немного времени, чтобы организовать все необходимое. Завтра вечером вам позвонят и скажут, каким утренним паромом вам удобнее всего выехать из Треллеборга. Ради всего на свете, не забудьте положить на крышу машины лыжи. Соберите вещи так, как будто вы действительно едете в Альпы.

— Как я попаду в Латвию?

— На пароме вы узнаете все, что вам необходимо. С вами свяжутся. Вы должны нам доверять.

— Не гарантирую, что приму ваши идеи.

— В нашем мире не существует никаких гарантий, господин Валландер. Могу только обещать, что мы сделаем все, что в наших силах, и сверх того. Ну что, попросим счет и пойдем отсюда?

Они расстались у выхода из пиццерии. На улице дул сильный порывистый ветер. Йозеф Липпман поспешно попрощался и ушел в сторону железнодорожного вокзала. Валландер отправился домой по пустынному городу. Он думал о том, что написала Байба Лиепа.

Ищейки уже охотятся за ней, подумал он. Она боится и загнана в угол. Даже до полковников дошло, что майор наверняка оставил завещание.

Внезапно он понял: надо спешить.

Времени для страха и раздумий больше не осталось. Он должен откликнуться на ее призыв о помощи.

На следующий день он собрал все необходимое для поездки. Вечером, в самом начале восьмого, позвонила какая-то женщина и сказала, что ему забронирован билет на паром, который уходит из Треллеборга в половине шестого следующего утра. К большому удивлению Валландера, она представилась сотрудницей «Турбюро Липпмана».

В полночь он лег спать.

Засыпая, он подумал, что вся эта затея — чистое безумие. Он добровольно согласился участвовать в том, что изначально обречено на провал. Но вместе с тем он понимал, что просьба о помощи Байбы Лиепы — реальность, а не только кошмарный сон и что не ответить нельзя.

На следующий день рано утром он въехал на машине на паром в порту Треллеборга. Один из полицейских на паспортном контроле, который только что заступил на дневную смену, помахал ему рукой и спросил, куда он отправляется.

— В Альпы, — ответил Валландер.

— Здорово.

— Иногда надо уезжать из дома.

— Это нам всем надо.

— Больше я бы не выдержал ни дня.

— Теперь хоть несколько дней можно не думать о том, что ты полицейский.

— Да уж.

Но Валландер знал наверняка, что это не так. Он ехал на самое трудное в своей жизни задание. На задание, которого не существовало.

Рассвет был хмурым. Когда паром отчалил от пристани, Валландер поднялся на палубу. Дрожа от холода, он смотрел, как море медленно расширяется по мере того, как судно отходит от берега.

Швеция постепенно исчезала за горизонтом.

Он сидел в кафетерии, когда к нему подошел человек, назвавшийся Пройсом. В карманах у этого Пройса оказались письменные инструкции от Иозефа Липпмана и документы на совершенно другого человека, которыми Валландеру отныне предстояло пользоваться. Сам Пройс был мужчиной лет пятидесяти, краснолицый и с блуждающим взглядом.

— Давайте прогуляемся по палубе, — предложил он.

В день возвращения Валландера в Ригу над Балтийским морем стоял густой туман.

15

Граница была невидимой.

И все же она существовала, существовала внутри его, как свернутый моток колючей проволоки, под самой диафрагмой.

Курту Валландеру было страшно. Потом он будет вспоминать последние шаги по литовской земле в сторону латышской границы как жуткое странствие в край, откуда, говоря словами Данте, он мог бы прокричать: оставь надежду! Отсюда никто не возвращается живым, по крайней мере, если ты шведский полицейский.

Стояла ночь, небо было звездным. Пройс, который сопровождал его с того момента, как подошел к нему на борту парома в Треллеборге, казалось, был тоже несколько взволнован тем, что их ожидало. В темноте Валландер слышал его быстрое и неровное дыхание.

— Мы должны подождать, — шептал Пройс на своем малопонятном немецком. — Warten, warten.

Первые дни Валландер приходил в ярость оттого, что они приставили к нему проводника, не знающего ни одного английского слова. Он не понимал, как мог Йозеф Липпман предположить, будто шведский полицейский, который едва говорит по-английски, может в совершенстве владеть немецким. Валландер едва не отказался от этой затеи, она все больше представлялась ему триумфом безумных мечтателей над его собственным разумом. Он решил, что латыши, слишком долго жившие в изгнании, потеряли связь с реальностью. Желчные, настроенные чересчур оптимистично, они теперь пытались помочь своим соотечественникам на утраченной родине, перед которой внезапно замаячила возможность славного возрождения. Как этот Пройс, этот маленький худой человек с лицом в шрамах, сможет внушить ему достаточно мужества и спокойствия, чтобы он осмелился выполнить свое задание — вернуться в Латвию как невидимка? Что на самом деле он знал о Пройсе, возникшем перед ним в кафетерии парома? Наверное, он латыш. Живущий в эмиграции, который, возможно, зарабатывает себе на жизнь, торгуя монетами в немецком Киле? А еще? Абсолютно ничего.

Но что-то все равно гнало его вперед; Пройс сидел рядом с ним на переднем сиденье и почти все время спал, а Валландер мчался на восток, следуя инструкциям, которые периодически давал Пройс, показывая дорогу и прокладывая маршрут по карте автомобильных дорог. Они ехали на восток через бывшую Восточную Германию, и к вечеру первого дня доехали до польской границы. У заброшенного хутора, примерно в пяти километрах от польского пограничного пункта, Валландер поставил машину в полуразрушенный сарай. Принявший их человек, тоже латыш в изгнании, говорил по-английски; он пообещал, что машина будет в целости и сохранности вплоть до самого возвращения Валландера. Затем они дождались вечера. Когда стемнело, они вместе с Пройсом стали медленно пробираться к границе сквозь густой еловый лес и перешли первую невидимую линию на пути к Риге. В маленьком заштатном городке, название которого Валландер не запомнил, их ждал простуженный человек по имени Янек со ржавым грузовиком, и началась тряска по польским дорогам. Валландер заразился от водителя, он мечтал о нормальной еде и душе, но везде в польской провинции ему предлагали только холодные свиные отбивные и неудобные раскладушки в промерзших домах. Ехали они страшно медленно, в основном передвигаясь по ночам или перед самым рассветом. Остальное время проходило в немом, затянувшемся ожидании. Он пытался понять меры предосторожности, предпринятые Пройсом. Что на самом деле могло им угрожать, пока они находились в Польше? Но никаких объяснений не получал. В первую ночь он различил в отдалении огни Варшавы, на следующую ночь Янек насмерть задавил оленя. Валландер пытался вычислить, на чем держится эта латышская дорога жизни и для чего нужна, помимо доставки растерянного шведского полицейского, решившего нелегально попасть на территорию Латвии. Но Пройс не понимал, что он говорил, а Янек, если не чихал и не сморкался, напевал английский шлягер времен войны. Когда они наконец доехали до литовской границы, Валландер начал ненавидеть «We'll meet again» и чувствовал, что с тем же успехом мог находиться где-нибудь в российской глубинке. А почему не в Чехословакии или не в Болгарии? Он совершенно перестал ориентироваться и с трудом мог определить, в какой стороне находится Швеция. С каждым километром, который отмерял едущий в неизвестность грузовик, безумие этой затеи делалось все более очевидным. По Литве они ехали на нескольких автобусах без рессор, и наконец через четыре дня после того, как Пройс подошел к нему на пароме, они оказались у самой латышской границы, в лесу, где сильно пахло смолой.

— Warten, — повторил Пройс.

И Валландер послушно сел на пень и принялся ждать. Он замерз, голова кружилась.

«Я приеду в Ригу совершенно больной и простуженный, — думал он в отчаянии. — Я совершаю самый глупый и бессмысленный в своей жизни поступок, заслуживающий не уважения, а издевательского хохота. На пеньке в литовском лесу сидит немолодой шведский полицейский, полностью потерявший рассудок и здравый смысл».

Но пути назад не было. Он понимал, что сам никогда не сможет выбраться обратно. Он целиком и полностью зависит от проклятого Пройса, которого сумасшедший Липпман подослал к нему в качестве проводника, а дорога ведет дальше, прочь от последних проблесков рассудка, — в Ригу.

На пароме, едва шведский берег эдак символически скрылся за горизонтом, Пройс вышел на контакт с Валландером в кафетерии и передал письмо от Липпмана. Комиссару, к собственному изумлению, опять предстояло сменить имя. Теперь он больше не был господином Экерсом, теперь его звали господин Хегель, господин Готфрид Хегель, немецкий коммивояжер, торгующий нотами и книгами по искусству. К его большому изумлению, этот Пройс как нечто само собой разумеющееся протянул ему немецкий паспорт, в который была вклеена его фотография с печатью. Он вспомнил, что эту фотографию несколько лет назад сделала Линда. Как Йозеф Липпман достал ее, представлялось неразрешимой загадкой. Но теперь Валландер стал господином Хегелем и в конце концов понял слова и жесты Пройса, настаивающего, чтобы комиссар на время отдал ему свой шведский паспорт. Валландер послушался, сознавая, что поступает как безумец.

С тех пор как он стал называться новым именем, прошло четверо суток. Пройс забрался на вывернутый корень дерева, Валландер едва различал его лицо в темноте. Был первый час ночи, и Валландер подумал, что заболеет воспалением легких, если еще посидит на холодном пне.

Внезапно Пройс поднял руку и стал настойчиво показывать на восток. На ветку дерева они повесили керосиновую лампу, чтобы Валландер совсем не потерял Пройса из виду. Комиссар встал и, прищурившись, стал смотреть в том направлении, куда указывал Пройс. Через несколько секунд он разглядел слабо мерцающий свет, как будто к ним приближался велосипедист, у которого динамо давало сбой. Пройс спрыгнул с выворотня и потушил керосиновую лампу.

— Gehen, — прошипел он. — Schnell, nun. Gehen![10]

Ветки деревьев обламывались и хлестали Валландера по лицу. «Сейчас я перехожу последнюю границу, — подумал он. — Но моток колючей проволоки так и застрял у меня внутри».

Они вышли на просеку, широкую, словно улица. Пройс на какое-то мгновение задержал Валландера, внимательно прислушиваясь. Затем потащил его за собой через просеку, пока они опять не нырнули под защиту густого леса. Примерно через десять минут они вышли на грязную болотистую дорогу, где их ждала машина. Валландер различил в машине слабый огонек сигареты. Кто-то вышел из машины и шагнул ему навстречу, прикрывая ладонью карманный фонарик. И тут Валландер обнаружил, что перед ним стоит Инесе.

Он будет долго помнить, как безудержно обрадовался, увидев ее, — точно встретил доброго знакомого. Она улыбалась ему в слабом свете карманного фонарика, и он не нашелся, что сказать. На прощание Пройс протянул свою худую руку, и Валландер даже не успел сказать до свидания, как его провожатого опять поглотила тень.

— До Риги далеко, — сказала Инесе. — Нам надо ехать.

Они въехали в Ригу на рассвете. Время от времени они сворачивали с дороги, чтобы Инесе могла отдохнуть. В пути спустило заднее колесо, и Валландеру с большим трудом удалось сменить покрышку. Он предложил сесть за руль, но она только отрицательно покачала головой, ничего не объясняя.

Он сразу же понял: что-то случилось. В девушке появилась какая-то жесткость, замкнутость, явно вызванная не только усталостью и боязнью сбиться с пути. Валландер не был уверен, что она в состоянии ответить на его вопросы, поэтому сидел молча. Но он узнал, что Байба Лиепа ждет его и что Упитис по-прежнему находится в тюрьме. О признании Упитиса в убийстве майора Лиепы было напечатано в газетах. Но Валландер так и не понял, почему Инесе так напугана.

— На этот раз меня зовут Готфрид Хегель, — сказал он, когда они проехали два часа и остановились, чтобы долить бензин из резервной канистры, которую он достал из-под заднего сиденья машины.

— Я знаю, — ответила Инесе. — Не очень-то красивое имя.

— Скажи мне, почему я здесь, Инесе. Чем, по-вашему, я могу вам помочь?

Но ответа он не получил. Вместо этого она спросила его, не хочет ли он поесть, и протянула бутылку пива и два бутерброда с колбасой. Затем они поехали дальше. Один раз он задремал, но, испугавшись, что Инесе тоже может заснуть, тут же проснулся.

На рассвете они доехали до пригородов Риги. Валландер вспомнил, что наступает 21 марта, день рождения его сестры. Пытаясь свыкнуться со своим новым «я», он решил, что у Готфрида Хегеля много братьев и сестер, младшую из которых зовут Кристина. Он представил себе жену Хегеля, мужеподобную даму с пробивающимися усиками, и свое жилище в Швабии — красный кирпичный дом с ухоженным стандартным садом. История, которой снабдил его Йозеф Липпман как приложение к паспорту, полученному от Пройса, была крайне скудной. Он знал, что опытному следователю понадобится не больше минуты, чтобы разоблачить Готфрида Хегеля, признать паспорт фальшивым и потребовать назвать свое настоящее имя.

— Куда мы едем? — спросил он.

— Скоро будем на месте, — ответила Инесе уклончиво.

— Как я вообще могу вам помочь, если я ничего не знаю? — возмутился он. — Что ты от меня скрываешь? Что случилось?

— Я устала, — ответила она. — Но мы рады, что ты вернулся. Особенно Байба. Байба очень обрадуется. Она заплачет, когда тебя увидит.

— Почему ты не отвечаешь на мои вопросы? Что случилось? Я ведь вижу, что ты чего-то боишься.

— За последние несколько недель все стало гораздо хуже. Но пусть лучше Байба сама тебе расскажет. Я не все знаю.

Они ехали по бесконечному пригороду. В желтом уличном свете фабричные силуэты казались неподвижными доисторическими животными. Они ехали в тумане, опустившемся на пустынные улицы, и Валландер подумал, что именно так он всегда и представлял себе государства Восточной Европы, называвшиеся социалистическими и провозгласившие себя земным раем.

Инесе притормозила у продолговатого складского помещения и выключила двигатель. Затем указала на низкие железные ворота.

— Иди туда, — сказала она. — Постучи, и тебе откроют. А мне надо ехать.

— Мы еще увидимся?

— Не знаю. Это решит Байба.

— Ты не забываешь, что ты моя любовница?

— Может быть, я была любовницей господина Экерса, — ответила она с улыбкой. — Но не знаю, понравится ли мне так же сильно господин Хегель. Я порядочная девушка и не меняю мужчин как перчатки.

Валландер вышел из машины, и Инесе сразу же уехала. У него мелькнула мысль попытаться найти какую-нибудь автобусную остановку, откуда можно было бы доехать до Риги. Там он нашел бы шведское консульство или посольство, и ему помогли бы вернуться домой. Но, как сотрудники шведской миссии отреагировали бы на совершенно правдивую историю, которую рассказал бы им шведский полицейский, он даже вообразить не мог. Оставалось надеяться, что острое помешательство шведского подданного входит в число проблем, подлежащих немедленному консульскому решению.

Но комиссар понимал, что уже поздно, теперь он должен завершить то, что начал, и, пройдя по хрустящему гравию, постучался в железные ворота.

Дверь открыл мужчина с бородой, которого Валландер раньше не видел. Мужчина, оказавшийся косоглазым, приветливо кивнул, заглянул Валландеру через плечо, чтобы убедиться, что гостя не преследуют, затем быстро втолкнул его внутрь и закрыл ворота.

Валландер с изумлением обнаружил, что попал на склад игрушек. Повсюду стояли высокие деревянные стеллажи с куклами. Как будто он спустился в подземные катакомбы, где, словно черепа, ухмыляются бесчисленные кукольные лица. Это было невероятно, и он решил, что на самом деле находится у себя в спальне на Мариагатан в Истаде и видит сон. Остается только спокойно дышать и ждать спасительного пробуждения. Но пробуждение не наступало, к нему подошли еще четверо — трое мужчин и одна женщина. Единственный, кого узнал Валландер, был шофер — тот самый, который молча сидел в стороне в ту ночь, когда он говорил с Упитисом в охотничьем домике, спрятанном в незнакомом хвойном лесу.

— Господин Валландер, — произнес мужчина, открывший ему дверь. — Мы очень благодарны вам за то, что вы приехали помочь нам.

— Я приехал, потому что об этом меня просила Байба Лиепа, — сказал Валландер. — Другой причины у меня нет. Я хочу ее видеть.

— Сейчас это невозможно, — ответила женщина на безупречном английском. — За Байбой день и ночь следят. Но мы думаем, что сможем помочь вам встретиться.

Мужчина внес шаткий деревянный стул, и Валландер сел.

Кто-то протянул ему чашку чая. Склад был слабо освещен, и Валландер с трудом различал лица людей. Косоглазый мужчина был, должно быть, лидером или уполномоченным приветственного комитета, он присел перед Валландером на корточки и начал говорить.

— Мы находимся в очень трудной ситуации. За нами все время следят, поскольку милиция знает: есть риск, что майор Лиепа спрятал документы, которые могут угрожать их существованию.

— А Байба Лиепа нашла бумаги, оставшиеся от мужа?

— Еще нет.

— А она знает, где они находятся? У нее вообще есть хоть малейшее представление о том, куда он мог их спрятать?

— Нет. Но она убеждена, что вы могли бы ей помочь.

— Как я могу это сделать?

— Вы наш друг, господин Валландер. Вы полицейский, и разгадывать загадки — ваша работа.

«Они с ума сошли, — взволнованно подумал Валландер. — Они живут в мире грез и потеряли всякие ориентиры. В их глазах я, наверное, последняя соломинка, за которую они цепляются, соломинка, которая стала почти мнимой». Внезапно он осознал, что угнетение и страх могут сделать с людьми. Их надежды на неизвестного спасителя, что придет им на помощь, разрослись неимоверно.

Майор Лиепа был не таким, он всегда полагался только на себя и на окружавших его друзей и верных людей. Для него действительность была и причиной и следствием несправедливостей, выпавших на долю латышского народа. Майор был религиозен, но не позволял никакому богу омрачать свою веру. А теперь, когда майор погиб, этим людям не на кого опереться. Вот тут на сцену и должен выйти шведский полицейский Курт Валландер, набросив себе на плечи упавшую мантию.

— Я хочу как можно быстрее встретиться с Байбой Лиепой, — повторил он. — Это единственное, что имеет значение.

— Вы встретитесь с ней в течение дня, — ответил косоглазый.

Валландер почувствовал страшную усталость. Больше всего на свете он хотел бы сейчас принять ванну, залезть в постель и выспаться. Когда он уставал, то не доверял собственным оценкам, боясь совершить ошибки, которые окажутся роковыми.

Косоглазый по-прежнему сидел перед ним на корточках. Внезапно Валландер заметил, что в брючном кармане у него револьвер.

— А что будет, когда найдут бумаги майора Лиепы? — спросил комиссар.

— Мы должны найти возможность опубликовать их, — ответил мужчина. — Но в первую очередь вы должны вывезти их из страны и позаботиться о том, чтобы они были опубликованы у вас. Это станет поворотным моментом, историческим событием. Наконец мир поймет, что произошло и по-прежнему происходит в нашей стране.

Валландеру захотелось возразить, вернуть этих обезумевших людей на путь майора Лиепы. Но в усталом мозгу не нашлось английского перевода слова «спаситель», там вообще ничего не нашлось, кроме недоумения — что он, комиссар шведской полиции, находится на складе игрушек в Риге и совсем не знает, что ему делать.

Затем события стали развиваться стремительно.

Ворота складского здания распахнулись; Валландер вскочил со стула и увидел Инесе, она бежала между стеллажами и что-то кричала. Он совершенно не понял, что произошло, затем раздался страшный взрыв, и Валландер бросился на пол за полкой с кукольными головами.

Склад осветили трассирующие пули, раздались сильные хлопки, но, только увидев, что косоглазый вытащил пистолет и разрядил его в какую-то неизвестную цель, Валландер сообразил, что склад интенсивно обстреливается. Он отползал дальше под прикрытием стеллажей, тут в дыму и неразберихе вдруг рухнул стеллаж со статуэтками арлекинов, а потом Валландер уперся в стену, дальше двигаться было некуда. Оглушительно гремели выстрелы, он услышал чей-то крик и, обернувшись, увидел, что Инесе упала на стул, на котором он только что сидел. Лицо ее заливала кровь, видимо, пуля попала ей прямо в глаз; девушка была мертва. В косоглазого тоже попали, он закинул руку за голову, и Валландер не мог понять, убили его или только ранили. Он понимал, что надо выбраться отсюда, но оказался зажат в углу, а тем временем уже появились первые люди в форме и с автоматами в руках. В безотчетном порыве он рванул одну из полок с русскими матрешками — те дождем посыпались ему на голову, упал на пол, и на него обрушилась лавина игрушек. Он все время боялся, что его обнаружат и расстреляют и его фальшивый паспорт ему не поможет. Инесе мертва, склад окружен, а у безумных мечтателей нет ни малейшей возможности обороняться.

Внезапно пальба прекратилась так же быстро, как и началась. Настала оглушительная тишина; Валландер лежал совершенно неподвижно, стараясь не дышать. Он слышал голоса, солдаты или милиционеры говорили друг с другом, и вдруг он узнал голос, который, без всякого сомнения, принадлежал сержанту Зидсу. Сквозь груду кукол он мог различить людей в форме. Похоже, все друзья майора погибли; их уносили на серых военных носилках. Затем из тени вышел сержант Зидс и приказал своим людям обыскать склад. Валландер закрыл глаза и подумал, что скоро все это кончится. Интересно, узнает ли когда-нибудь Линда о том, что произошло с ее отцом, исчезнувшим во время зимних каникул в Альпах, или его исчезновение станет самой большой загадкой в анналах шведской полиции?

Но никто не пришел и не стряхнул с него кукол. Шаги постепенно стихли, раздраженный голос сержанта перестал понукать солдат, и осталась только тишина и едкий запах пороха. Валландер не знал, сколько времени он пролежал неподвижно. От цементного пола веяло холодом, и в конце концов его стало так трясти, что загремели куклы. Он осторожно сел, одна нога затекла. Пол был залит кровью, повсюду виднелись следы от пуль, и он заставил себя сделать несколько глубоких вдохов подряд, чтобы его не вырвало.

«Они знают, что я здесь, — подумал он. — Сержант Зидс приказал своим солдатам искать именно меня. Но, может быть, они решили, что я еще не приехал? Может быть, посчитали, что выступили слишком рано?»

Он заставлял себя думать, несмотря на то что обмякшая, мертвая Инесе никак не выходила у него из головы. Но он должен выбраться из этого дома смерти, должен понять, что теперь он совершенно один и что ему только и осталось, что искать шведскую миссию и просить там о помощи. От страха его била дрожь. Сердце неистово колотилось, и он испугался, что с ним случится сердечный приступ, которого он не переживет. Внезапно навернулись слезы, перед глазами по-прежнему стояла мертвая Инесе, и ему хотелось только уйти отсюда. Он так и не поймет потом, сколько ему понадобилось времени, чтобы взять себя в руки.

Железные ворота оказались заперты. Он не сомневался, что за складом ведется наблюдение. Пока не стемнеет, он не сможет уйти отсюда.

За одним из упавших стеллажей находилось окно, все черное от грязи. Он осторожно пробрался между сломанными и простреленными игрушками и глянул в окно. Первое, что он увидел, были два джипа, припаркованные у склада. Здание держали на мушке четверо вооруженных солдат. Валландер отошел от окна и осмотрел большой склад. Он хотел пить, где-то должна была быть вода, ведь ему давали чай. Ища кран с водой, он лихорадочно обдумывал, что ему делать. За ним охотились, и охотники действовали с немыслимой жестокостью. Попытаться самому связаться с Байбой Лиепой означало организовать собственную казнь. Теперь он больше не сомневался, что оба полковника, или по крайней мере один из них, готовы сделать все, чтобы помешать обнародовать расследование майора как в Латвии, так и за границей. Скромную, робкую Инесе они хладнокровно застрелили как непослушную собаку. Может быть, его собственный шофер, вежливый сержант Зидс, выпустил пулю, которая попала ей прямо в глаз.

Одновременно со страхом его охватила бешеная ненависть. Будь у него оружие, он пустил бы его в ход без колебаний. Первый раз в жизни Валландер понял, что готов убить другого человека, не оправдывая это необходимой обороной.

«Время жить и время умирать», — мелькнуло в голове. Он придумал это заклинание в тот раз, когда один пьяный в парке Пильдам, что в Мальмё, всадил ему в грудь нож, прямо у самого сердца. Теперь фраза приобрела дополнительный смысл.

Валландер нашел грязный туалет, где из крана капала вода. Ополоснул лицо и напился. Затем пошел в дальний угол склада, вывернул лампочку на потолке и решил дожидаться темноты, которая должна когда-нибудь наступить.

Чтобы не сойти с ума от страха, он попытался составить план побега. Каким-то образом ему надо добраться до центра города и найти шведскую миссию. Он должен быть готов к тому, что каждый милиционер, каждый «черный берет» знает его в лицо и получил строгий приказ быть начеку. Без помощи шведской миссии он пропадет. Долго без прикрытия ему не продержаться. Да и миссия охраняется той же милицией.

«Полковники думают, что я уже знаю тайну майора. Иначе они поступили бы по-другому. Я говорю „полковники“, поскольку все еще не знаю, кто из них стоит за всем случившимся».

Он задремал на несколько часов, но проснулся, когда услышал, как у склада притормозила машина. Он то и дело подходил к грязному окну. Солдаты оставались на своих местах, по-прежнему настороже. Весь этот долгий день Валландера мутило. Злость одолевала его. Он заставил себя пройтись по складу в поисках пути для побега. Главный вход исключался, поскольку солдаты держат его под постоянным наблюдением. В конце концов он нашел в стене у самого пола люк, служивший, видимо, частью вентиляционной системы. Он приложил ухо к холодной кирпичной стене, пытаясь услышать, есть ли снаружи солдаты, но не смог. Что ему делать, если ему удастся выбраться со склада, он не знал. Он попробовал отдохнуть, но сон не шел. Обмякшее тело Инесе, ее окровавленное лицо не давали ему покоя.

Наступили сумерки, и сразу же резко похолодало.

Около семи он решил, что пора уходить. И осторожно начал вскрывать ржавую крышку люка, все время представляя себе, как загорается прожектор, взволнованные голоса выкрикивают команды, и в кирпичную стену врезаются пули. Наконец ему удалось отвинтить крышку и осторожно приподнять ее. На посыпанную песком площадку около склада с прилегающей территории завода проникал слабый желтый свет. Он ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Солдат нигде не было видно. На расстоянии примерно десяти метров от склада стояло несколько ржавых грузовиков. Он решил для начала попробовать добраться до них целым и невредимым. Сделал глубокий вдох, пригнулся и со всех ног бросился к спасительному металлолому. Добежав до первого грузовика, он споткнулся о рваную шину и ударился коленом о сломанный бампер. Боль была пронизывающей, и он испугался, что шум сразу же привлечет внимание солдат по другую сторону склада. Но ничего не произошло. Колено отчаянно болело, и он заметил, что по ноге течет кровь. Как он теперь пойдет дальше? Он попытался представить себе шведское генеральное консульство или, может быть, посольство, он не знал, какого рода миссию Швеция разместила в Латвии. Но внезапно понял, что не может и не хочет сдаваться. Он должен связаться с Байбой Лиепой, он не имеет права подавать сигнал бедствия. Выбравшись из-под власти проклятия, тяготевшего над складом, где Инесе и ее косоглазого соратника настигла смерть, он стал в состоянии думать и действовать. Он приехал сюда ради Байбы Лиепы, он должен ее найти, даже если это будет последним, что он сделает в жизни.

Он осторожно крался под прикрытием темноты вдоль фабричного забора и наконец вышел на плохо освещенную улицу. Он по-прежнему не знал, где находится. Но откуда-то доносился транспортный гул; Валландер решил идти в этом направлении. Время от времени ему попадались люди, и он мысленно благодарил Йозефа Липпмана, предусмотрительно заставившего его надеть одежду, лежавшую в порванном чемодане Пройса. Больше получаса он шел на шум машин, два раза прятался в тени от милицейских патрулей и пытался придумать, что ему делать. В конце концов он понял, что может обратиться только к одному человеку. Это тоже очень рискованно, но выбора у него нет. Значит, еще одну ночь ему придется провести в укрытии, в каком, он еще не знал. Вечер холодный, и надо где-то раздобыть еды, чтобы выдержать предстоящую ночь.

Внезапно Валландер понял, что ему никогда не хватит сил дойти до Риги. Колено болело, а голова кружилась от усталости. Оставалось только одно. Он должен угнать машину. Мысль испугала его, но он знал, что это его единственная возможность. И тут он вспомнил, что видел «Ладу», припаркованную на улице, по которой он только что шел. Машина стояла в стороне от жилых домов и странным образом казалась брошенной. Он повернулся и пошел обратно той же дорогой, какой пришел. Одновременно пытаясь вспомнить, как шведские угонщики вскрывают дверные замки автомобилей и включают двигатель. Но что он на самом деле знает о «Ладе»? Может, ее вообще невозможно завести методами шведских угонщиков?

«Лада» была серая, с погнутым бампером. Валландер затаился в тени, издали разглядывая машину и местность вокруг. Поблизости виднелись только неосвещенные заводские корпуса. Он подошел к полуразрушенному проволочному забору, за которым виднелись остатки дебаркадера и фабричные развалины. Окоченевшими пальцами ему удалось открутить кусок проволоки сантиметров тридцать. На одном конце он сделал петлю и поспешил к машине.

Поддеть стекло машины проволокой и открыть дверной замок оказалось легче, чем он думал. Валландер быстро забрался в салон и стал искать ключ зажигания и провода. Как назло, ни единой спички в кармане! Пот лился за шиворот рубашки, и комиссар вскоре замерз так, что его начало трясти. В порыве отчаяния он сорвал все провода, висевшие за замком зажигания, выдернул и соединил свободные концы. Одна передача находилась в приводном положении, и, когда включилось зажигание, машина подпрыгнула. Он дергал рычаг передач, пока не привел его в нейтральное положение и опять не соединил провода. Машина тронулась, он стал нажимать на все кнопки на приборной доске, чтобы зажечь свет, а затем включил самую низкую передачу.

«Кошмар, — думал он. — Я же шведский полицейский, а не сумасшедший автоугонщик с немецким паспортом». Он поехал в том направлении, куда раньше шел пешком, пытаясь найти различные передачи и недоумевая, почему в машине воняет рыбой.

Наконец Валландер выехал на трассу, звуки которой слышал раньше; при въезде туда у него чуть было не заглох двигатель, но комиссар сумел справиться и с этим. Теперь он видел огни Риги и решил, что попытается добраться до кварталов в районе гостиницы «Латвия», а затем пойти в один из ресторанчиков, которые видел в прошлый раз. Он опять мысленно поблагодарил Йозефа Липпмана, позаботившегося о том, чтобы Пройс дал ему немного местной валюты. Он не знал, сколько у него денег, но надеялся, что на еду этой суммы хватит. Он миновал мост через реку и свернул влево на набережную. Машин было не очень много, но он застрял за трамваем, и ему тут же стал зло сигналить ехавший за ним таксист, вынужденный резко затормозить.

Валландер страшно нервничал, он не мог найти нужную передачу и сумел объехать трамвай, только свернув на улицу, оказавшуюся с односторонним движением. Навстречу шел автобус, улица была очень узкой, и как Валландер ни дергал рычаг переключения передач, найти задний ход ему не удавалось. Он уже готов был окончательно сдаться, бросить машину посреди улицы и пуститься бежать, когда наконец нашел нужное положение и смог пропустить автобус. Затем свернул на одну из параллельных улиц, ведущих к гостинице «Латвия», и припарковался в разрешенном месте. Он был весь мокрый от пота и опять подумал, что схватит воспаление легких, если в ближайшее время не примет горячую ванну и не переоденется в сухую одежду.

Часы на колокольне показывали без четверти девять. Валландер перешел улицу и вошел в пивную, которую запомнил с прошлого раза. Ему повезло: в прокуренном помещении нашелся свободный столик. Мужчины, склонившиеся над пивными кружками, казалось, не замечали его, людей в форме не было, и теперь комиссару предстояло выступить в роли Готфрида Хегеля, торговца нотами и книгами по искусству. Обедая с Пройсом в Германии, он запомнил, что меню называется «Speisekarte», что и попросил. Но текст был на непонятном латышском языке, и он наугад показал на одну из строчек. Ему принесли тарелку гуляша, он запил его пивом и на какое-то время в голове сделалось совершенно пусто.

После еды настроение у Валландера улучшилось. Он заказал чашку кофе, и голова вскоре опять заработала. Вдруг стало понятно, где найти ночлег. Надо просто вспомнить то, что уже знаешь о стране, вспомнить, что все имеет свою цену. Ведь в свой прошлый приезд сразу за гостиницей «Латвия» он заметил несколько общежитий и обветшалых гостиниц. Он пойдет туда, покажет свой немецкий паспорт и положит на стойку администратора несколько сот крон. Так он заплатит за свое спокойствие и избежит необходимости отвечать на ненужные вопросы. Конечно, существует риск, что полковники приказали взять под наблюдение все рижские гостиницы. Тем не менее он вынужден пойти на риск, а немецкий паспорт защитит его по крайней мере на одну ночь, пока утром не соберут карты гостей. А вдруг ему к тому же чуть-чуть повезет и он встретит администратора, который не очень-то рьяно выполняет задания милиции?

Он пил кофе, размышляя о двух полковниках. И о сержанте Зидсе, который, может быть, лично убил Инесе. Где-то в этой жуткой темноте находится Байба Лиепа, и она ждет его. Байба очень обрадуется. Это были последниеслова, которые Инесе произнесла за свою короткую жизнь.

Валландер посмотрел на часы, висящие над стойкой. Было около половины одиннадцатого. Он заплатил по счету и понял, что у него и местных денег тоже более чем достаточно, чтобы снять номер в гостинице.

Выйдя из пивной, он прошел несколько кварталов и остановился у гостиницы «Гермес». Входная дверь была открыта, и по скрипучей деревянной лестнице он поднялся на второй этаж. Отодвинулась занавеска, и, щурясь сквозь толстые очки, на него взглянула старая сутулая женщина. Он улыбнулся как можно любезнее, сказал «Zimmer»[11] и положил на стойку паспорт. Старая женщина кивнула, ответила на латышском и протянула ему бланк. Поскольку она даже не удосужилась заглянуть в его паспорт, Валландер тут же решил изменить свои планы и записался под вымышленным именем. В спешке он не придумал ничего лучше, как назваться Мартином Пройсом, жителем Гамбурга тридцати семи лет. Женщина вежливо улыбнулась, дала ему ключ и указала на коридор за его спиной. «Она просто-напросто не умеет притворяться, — подумал он. — Если, гоняясь за мной, полковники не будут неистовствовать до такой степени, что устроят ночью облавы во всех гостиницах Риги, я могу проспать здесь до утра. Конечно, постепенно они поймут, что Мартин Пройс — это Курт Валландер, но тогда я уже буду далеко». Он открыл дверь своего номера, с радостью увидел в нем ванну и уже не верил собственному счастью, обнаружив, что есть горячая вода. Раздевшись, он забрался в ванну. От тепла, разлившегося по телу, захотелось спать, и он задремал.

Когда он проснулся, вода остыла. Он вылез из ванны, вытерся и забрался в постель. За окном прогромыхал трамвай. Валландер выглянул в темноту и почувствовал, как возвращается страх.

Нельзя отступать от намеченного плана. Если потерять контроль над собственными мыслями, ищейки, которые гонятся за ним, скоро его настигнут. И тогда он пропал.

Он знал, что ему делать.

Завтра он должен найти единственного в Риге человека, который, возможно, сумеет помочь ему связаться с Байбой Лиепой.

Он не знает ее имени.

Но помнит, что она слишком ярко красит губы.

16

Инесе вернулась перед самым рассветом.

Она пришла к нему в кошмарном сне, а где-то на заднем плане притаились полковники, которых он никак не мог обнаружить. Во сне Инесе была еще живой, он пытался предупредить ее, но она не слышала, что он говорит, и тогда он понял, что не сможет ей помочь, вырвался из сна и открыл глаза в номере гостиницы «Гермес».

Наручные часы, которые он положил на ночной столик, показывали четыре минуты седьмого. За окном прогремел трамвай. Валландер потянулся на кровати, отметив, что в первый раз с тех пор, как выехал из Швеции, чувствует себя отдохнувшим.

Продолжая лежать в постели, он с невыносимой остротой вновь переживал случившееся накануне. Отдохнувшему сознанию вчерашняя жуткая бойня казалась чем-то нереальным и непостижимым. Убийство всех без разбора не укладывалось в голове. Смерть Инесе приводила в отчаяние, комиссар не представлял себе, как жить после того, как он ничего не смог сделать, чтобы спасти ее, косоглазого и всех остальных, чьих имен он так и не успел выучить, но которые тоже ждали его.

Беспокойство подняло его с постели. Около половины седьмого он вышел из номера, подошел к администратору и расплатился. Старая женщина со своей вежливой улыбкой и непонятными латышскими фразами взяла у него деньги; быстро пересчитав остаток, он понял, что сможет, если понадобится, провести в гостинице еще несколько ночей.

Рассвет был холодным. Валландер поднял воротник куртки и решил сперва позавтракать, а уж потом осуществлять свой план.

Покружив по улицам минут двадцать, он нашел уже открывшееся кафе. Войдя в полупустое помещение, взял кофе и несколько бутербродов и сел за столик в углу, которого не было видно от входной двери. В половине восьмого он почувствовал, что больше не в силах ждать. Будь что будет! И он опять подумал, что поступил как сумасшедший, вернувшись в Латвию.

Через полчаса Валландер стоял у гостиницы «Латвия» на том месте, где сержант Зидс обычно ждал его с машиной. На какое-то мгновение он заколебался. Может быть, он вышел слишком рано? Может, женщина с красными губами еще не пришла? Затем он вошел в гостиницу, посмотрел на стойку администратора, у которой расплачивалось несколько ранних постояльцев, прошел мимо диванов, откуда, спрятавшись за газетами, за ним в прошлый раз наблюдали его преследователи, и обнаружил, что женщина находится за своим столиком. Она только что пришла и теперь аккуратно раскладывала перед собой газеты. «А вдруг она меня не узнает, — подумал он. — Вдруг она — всего лишь посредник, которому ничего не известно о сути выполняемых поручений?»

И тут она его заметила — он стоял у одной из высоких колонн в вестибюле. Валландер понял, что женщина сразу же узнала его, что ей известно, кто он, и что она не испугалась, увидев его вновь. Он подошел к столику, протянул руку к прилавку и громко сказал по-английски, что хотел бы купить открытки с разными видами. Чтобы дать ей время привыкнуть к его внезапному появлению, он продолжал говорить. Может быть, у нее есть открытки с видами старой Риги? Заметив, что поблизости никого нет, он решил, что сказал уже достаточно, и наклонился ближе, как будто прося ее объяснить, что изображено на одной из открыток.

— Вы меня узнали, — начал он. — Как-то раз вы дали мне билет на концерт, на котором я встретился с Байбой Лиепой. Теперь вы должны помочь мне опять встретиться с ней. Кроме вас, мне больше некого просить о помощи. Мне очень важно с ней увидеться. Но вы должны знать, что это очень опасно, потому что за ней следят. Не знаю, известно ли вам то, что случилось вчера. Покажите мне какую-нибудь брошюру и делайте вид, будто что-то объясняете, а сами продолжайте мне отвечать.

У женщины задрожала нижняя губа, и он увидел, как ее глаза наполнились слезами. Нельзя допустить, чтобы она расплакалась и тем самым привлекла к себе нежелательные взгляды, и Валландер тотчас принялся говорить, что его очень интересуют виды не только Риги, но и других мест Латвии. Близкий друг сказал ему, что в гостинице «Латвия» всегда хороший выбор открыток.

Женщина взяла себя в руки. Он понял, что она все знает. А знает ли она, что он вернулся в Латвию?

Женщина покачала головой.

— Мне некуда идти, — продолжал он. — Я вынужден прятаться, пока вы будете устраивать мне встречу с Байбой.

Валландер не знал даже имени киоскерши, не знал о ней ничего, кроме того, что она слишком ярко красится. А имел ли он право обременять ее своей просьбой? Не лучше ли все бросить и искать шведскую миссию? Где проходит граница разумного и порядочного в стране, в которой можно без суда и следствия расстреливать невинных людей?

— Не знаю, смогу ли я устроить вам встречу с Байбой Лиепой, — тихо сказала она. — Я не представляю себе, возможно ли это теперь. Но я могу спрятать вас у себя дома. Я слишком мелкая сошка, чтобы мной интересовалась милиция. Возвращайтесь сюда через час. Ждите на автобусной остановке на другой стороне улицы. А теперь идите.

Он выпрямился, поблагодарил ее с видом довольного покупателя, положил брошюру в карман и вышел из гостиницы. Ближайший час он провел в одном из больших универмагов, затерявшись в людской толпе, и купил новую шапку, пытаясь еще больше изменить свой облик. Через час Валландер подошел к остановке. Он видел, как она вышла из гостиницы, и, когда она приблизилась к нему, притворился, что они незнакомы. Они сели в автобус, который подошел спустя несколько минут; Валландер сел позади нее через несколько рядов. Больше получаса автобус кружил по центру, а потом поехал в сторону какого-то пригорода. Комиссар пытался следить за дорогой, но узнал только огромный парк имени Кирова. Они ехали по бесконечному, мрачному жилому району. Когда она нажала на кнопку у автобусных дверей, звонок застал его врасплох: Валландер едва не проехал остановку. Они прошли через промерзшую детскую площадку, где несколько детей лазили по ржавым металлическим лесенкам. Наступив на раздутый кошачий труп, Валландер вслед за женщиной вошел в темную, гулкую подворотню. Они вышли в открытый дворик, холодный ветер бил им в лицо. Женщина повернулась к нему.

— У меня очень тесно, — сказала она. — Со мной живет старый отец. Я только скажу, что вы мой друг и что вам негде жить. В нашей стране полно бездомных людей, и, естественно, мы помогаем друг другу. Во второй половине дня из школы придут двое моих детей. Я напишу записку и объясню, что вы мой друг, и они нальют вам чаю. Мы живем очень тесно, но это все, что я могу предложить. А сейчас мне надо немедленно возвращаться в гостиницу.

В квартире было две маленькие комнаты, кухня, скорее напоминавшая шкаф, и крошечная ванна. На кровати лежал старик.

— Я даже не знаю, как вас зовут, — сказал Валландер, беря плечики, которые она ему протянула.

— Вера, — ответила она. — А вас зовут Валландер.

Она произнесла его фамилию так, словно это было имя, и у него мелькнула мысль, что скоро он сам не будет знать, каким именем называться. Старик сел на кровати, но, когда собрался встать, опираясь на палку, чтобы поприветствовать бездомного незнакомца, Валландер попросил его не делать этого. Это совершенно не нужно, он не хочет никого беспокоить. На маленькой кухне Вера достала хлеб и стала делать бутерброды, и он опять запротестовал — он искал укрытие, а не накрытый стол. Ему стало стыдно за то, что он потребовал у нее помощи, за свою квартиру на Мариагатан, в три раза большую, чем то жизненное пространство, которое находилось в ее распоряжении. Она показала ему другую комнату, где почти все место занимала большая кровать.

— Закройте дверь, чтобы вам не мешали, — сказала она. — Здесь вы можете отдохнуть. Я попытаюсь уйти из гостиницы как можно быстрее.

— Я не хочу, что вы подвергали себя риску, — сказал он.

— Всегда надо делать то, что должен, — отозвалась она. — Я рада, что вы ко мне обратились.

Она ушла. Валландер тяжело опустился на край кровати.

Вот он уже и здесь.

Теперь оставалось только ждать Байбу Лиепу.

Вера вернулась из гостиницы около пяти. К этому времени Валландер выпил чай с двумя ее детьми: Сабиной, которой было двенадцать, и с Евой, старше Сабины на два года. Он выучил несколько слов по-латышски, они хихикали над его беспомощным исполнением шведской детской песенки про паучка, а отец Веры надтреснутым голосом спел старинную солдатскую балладу. На какое-то время Валландеру удалось вытеснить из памяти свое задание и картины кровавой бойни на складе игрушек. Он обнаружил, что кроме полковников в Риге есть еще обычная жизнь и что именно этот мир защищал майор Лиепа, выполняя добровольно взятое на себя задание. Именно ради Сабины, Евы и Вериного старого отца люди собирались в затерянных охотничьих домиках и складских помещениях.

После того как Вера вернулась домой и обняла своих дочек, она закрылась в комнате с Валландером. Они сидели на ее кровати, и, похоже, эта ситуация ее внезапно смутила. Он дотронулся до ее руки, пытаясь высказать ей свою благодарность, но она неправильно истолковала его жест и отпрянула. Он понял, что не стоит делать попытки объясниться, и спросил, удалось ли ей связаться с Байбой Лиепой.

— Байба плачет, — ответила она. — Она оплакивает своих друзей. Больше всех она оплакивает Инесе. Она предупреждала их, что милиция усилила свое наблюдение, она просила их проявлять осторожность. И все же то, чего она опасалась, случилось. Байба плачет, но она полна гнева, точно так же, как и я. Она хочет видеть вас, Валландер, сегодня вечером, и у нас есть план, как это осуществить. Но сначала мы должны поесть, а потом я объясню, что делать дальше. Если мы отказываемся от еды, значит, мы уже потеряли всякую надежду.

Они сгрудились вокруг откидного стола в комнате, где лежал отец. Валландер подумал, что Вера с семьей живет как в фургоне. Чтобы всем хватило места, требовалась кропотливая организация пространства, и он поражался, как можно всю жизнь выдержать в такой тесноте. Вспомнил он и тот вечер, когда был на вилле полковника Путниса под Ригой. Чтобы защитить свои привилегии, один из полковников приказал своим подчиненным открыть охоту на таких людей, как майор и Инесе. Теперь он хорошо видел пропасть между жизнью одних и других. А все контакты между первыми и вторыми заканчиваются кровопролитием.

Они поели овощной суп, приготовленный Верой на крошечной плитке. Девочки подали хлеб грубого помола и пиво. Валландер понимал, что Вера страшно нервничает, но своим домашним она виду не подавала. Он опять подумал, что не имеет права подвергать ее риску, прося о помощи. Ведь если с ней что-нибудь случится, он никогда себе этого не простит.

После обеда девочки убрали со стола и помыли посуду, а отец опять лег на кровать.

— Как зовут вашего отца? — спросил Валландер.

— У него необычное имя, — ответила Вера. — Его зовут Антонс. Ему семьдесят шесть, и у него проблемы с мочеиспусканием. Всю жизнь он работал мастером в типографии. Говорят, у старых типографских рабочих иногда наступает свинцовое отравление, отчего они становятся рассеянными и отрешенными. Иногда он словно совсем в другом мире. Не знаю, может, он заболел этой болезнью?

Они опять сидели на кровати в ее спальне, дверь она задернула занавеской. Девочки шептались и хихикали на кухне, и он понял, что момент наступил.

— Вы помните церковь, где вы встретились с Байбой на органном концерте? Церковь Святой Гертруды?

Он кивнул. Конечно, он помнил.

— А как вы думаете, вы сможете найти туда дорогу?

— Отсюда не смогу.

— А от гостиницы «Латвия»? От центра города?

— Смогу.

— Я не могу проводить вас до центра. Это слишком опасно. Но не думаю, что кто-то подозревает, что вы у меня. До центра вы сами доедете на автобусе. Но не выходите на остановке у гостиницы. Выходите или раньше, или позже. Найдите церковь и ждите до десяти часов. Вы помните задние ворота кладбища, через которые вы уходили из церкви в первый раз?

Валландер кивнул. Вроде бы да, он помнит, хотя и не вполне уверен.

— Идите к воротам, когда убедитесь, что вас никто не видит. И ждите там. Если Байба сможет, она придет туда.

— А как вы связались с ней?

— Я ей позвонила.

Валландер недоверчиво посмотрел на нее.

— Я ей позвонила.

— Но ведь телефон наверняка прослушивается?

— Конечно, прослушивается. Я позвонила и сказала, что пришла книга, которую она заказывала. Тогда она поняла, что должна пойти в книжный магазин и спросить условленную книгу. В книге я оставила письмо, а в нем написала, что вы приехали и находитесь у меня. Через несколько часов я пошла в магазин, где один из соседей Байбы обычно покупает продукты. Там меня ждало письмо от Байбы, она пишет, что попытается прийти сегодня вечером в церковь.

— Но если ей не удастся?

— Тогда я больше ничем не смогу вам помочь. Сюда вы тоже не сможете вернуться.

Валландер понял, что она права. Это его единственная возможность встретиться с Байбой Лиепой. В случае неудачи ему останется только одно — найти шведскую миссию и попросить их помощи, чтобы выехать из страны.

— А вы знаете, где в Риге находится посольство Швеции?

Она задумалась:

— Я не знаю, есть ли здесь вообще шведское посольство.

— Но хотя бы консульство здесь есть?

— Не знаю, где оно.

— Они должны быть в телефонном справочнике. Напишите по-латышски «посольство Швеции» и «консульство Швеции». Телефонный справочник наверняка есть в каком-нибудь ресторане. А еще напишите по-латышски «телефонный справочник».

Она написала все, что он просил, на листке бумаги, вырванном из тетрадки одной из девочек, и научила Валландера правильно произносить эти слова.

Спустя два часа он попрощался с Верой и ее семьей и ушел. Она дала ему старую отцовскую рубашку и галстук, чтобы еще больше изменить его внешний вид, и немного мелочи на автобусный билет. Вряд ли он увидит этих людей когда-нибудь еще, подумал Валландер и понял, что уже начал по ним скучать.

Когда он сел в автобус, ему опять показалось, что за ним следят. Вечером в город ехало не так-то много пассажиров, и он сел на заднее сиденье, чтобы видеть перед собой всех. Время от времени он смотрел в грязное заднее стекло автобуса, но никакой машины преследователей не увидел.

И все равно он волновался. Чувство, что его нашли и теперь преследуют, не давало покоя. Он пытался сообразить, что ему делать. На раздумья у него было минут пятнадцать. Где ему выходить, как он сможет отделаться от возможного «хвоста»? Все это представлялось неразрешимой задачей, но внезапно ему в голову пришла мысль, достаточно дерзкая, чтобы быть осуществимой. Он исходил из того, что полковники следят не только за ним. Им не менее важно сопроводить его к Байбе Лиепе и затем ждать момента, когда они смогут заполучить завещание майора.

Чтобы выполнить свой план, Валландер нарушил инструкции, полученные от Веры, и сошел у гостиницы «Латвия». Не оглядываясь, вошел в гостиницу, подошел прямо к стойке администратора и спросил, нет ли свободного номера на одну-две ночи. Он громко и четко говорил по-английски и, когда администратор ответила, что свободные номера есть, подал ей свой немецкий паспорт и записался под именем Готфрида Хегеля. Он сказал, что его багаж прибудет позже, и добавил достаточно громко, но не нарочито, что просит разбудить его около полуночи, поскольку ждет важного телефонного звонка и боится проспать. В лучшем случае таким образом он выиграет четыре часа. Поскольку багажа у него не было, он сам взял ключ и пошел к лифту. Номер оказался на четвертом этаже. Теперь действовать — немедленно и без колебаний. Он попытался вспомнить, в котором конце длинного коридора располагается черная лестница, и, выйдя из лифта на четвертом этаже, сразу же понял, куда ему идти. Он направился вниз по темной служебной лестнице, надеясь, что полковники еще не взяли под наблюдение всю гостиницу. Затем спустился в подвал и увидел дверь, ведущую на задворки гостиницы. Он испугался, что не сможет открыть ее без ключа, но ему повезло — ключ торчал в замке с внутренней стороны. Валландер вышел на темную улицу, какое-то мгновение постоял неподвижно и огляделся, но вокруг не было ни души и нигде не раздавались торопливые шаги. Он побежал вдоль домов, сворачивая в переулки, и остановился, только когда оказался по меньшей мере в трех кварталах от гостиницы. Он запыхался и спрятался в подъезд, чтобы перевести дух и посмотреть, не гонятся ли за ним. Он попытался представить себе, как в то же самое время Байба Лиепа где-то в другой части города пытается оторваться от злобных ищеек, посланных кем-то из полковников. И подумал, что она наверняка справится: ведь у нее был самый лучший учитель, майор Лиепа.

Около половины десятого он добрался до церкви Святой Гертруды. Огромные окна церкви были темны; он укрылся на заднем дворе. Откуда-то доносились отголоски чей-то ссоры — бесконечный поток взволнованных слов, перешедший в крик, безутешный плач и оглушительную тишину. Он стал притоптывать, чтобы не замерзнуть, и попытался вспомнить, какое сегодня число. По улице проносились машины, и в глубине души комиссар был готов к тому, что одна из этих машин притормозит и его схватят прямо за мусорными баками, между которыми он прятался.

Опять стало казаться, что его уже выследили и что попытка изобразить, будто он поселился в гостинице «Латвия», была напрасной. Может, он ошибался, полагая, что женщина с ярко накрашенными губами не выполняет задания полковников? Может, они уже ждут в темноте на кладбище, ждут момента, когда обнаружится завещание майора? Валландер гнал эти мысли. Потому что тогда у него остается единственный выход — бежать в шведскую миссию, но он знал, что не сможет этого сделать.

Часы на колокольне пробили десять. Он ушел с заднего двора, внимательно осмотрел улицу и поспешил к маленькой железной калитке. Несмотря на все его предосторожности, она тихонько скрипнула. Редкие фонари едва озаряли стену кладбища. Он стоял неподвижно и слушал. Все было тихо. Он осторожно пошел к боковому нефу, откуда в первый раз выходил из церкви вместе с Байбой Лиепой. Снова возникло чувство, что за ним следят, что сыщики где-то спереди, но поскольку он ничего не мог сделать, то дошел до церковной стены и принялся ждать.

Рядом с ним бесшумно возникла Байба Лиепа, как будто материализовавшись из темноты. Он вздрогнул. Она что-то прошептала, он не разобрал что. Затем быстро потащила к двери бокового нефа, и тогда Валландер понял, что она ждала его в церкви. Она открыла дверь большим ключом и направилась к алтарю. Под высокими церковными сводами лежала кромешная тьма, Байба вела его за руку, будто слепого, а он не мог понять, как она ориентируется в темноте. За ризницей находилось складское помещение без окон, на столе стояла керосиновая лампа. Здесь она и ждала его, на стуле лежала ее шуба, и, к его удивлению и умилению, рядом с лампой она поставила фотографию майора. На столе были термос, несколько яблок и кусок хлеба. Как будто она приглашала его на последнюю тайную вечерю, и он спросил себя, как быстро их найдут полковники. Интересно, какое отношение она имеет к церкви, верит ли она в Бога, в отличие от покойного мужа, ведь он знает о ней так же мало, как когда-то знал о майоре.

Когда они вошли в комнату за ризницей, она крепко обняла его. Ее руки железным обручем сомкнулись за его спиной. Он заметил, что она плачет и что она разгневана и опечалена.

— Они убили Инесе, — прошептала она. — Они убили всех. Я думала, тебя тоже убили. Когда Вера связалась со мной, я решила, что все кончено.

— Это было ужасно, — сказал Валландер. — Но теперь не будем вспоминать об этом.

Она с удивлением посмотрела на него и возразила:

— Мы всегда должны об этом помнить — иначе мы забудем, что мы люди.

— Я не имел в виду, что мы должны это забыть, — уточнил он. — Я только хочу сказать, что мы должны идти дальше. Печаль сковывает наши действия.

Она опустилась на стул. Он заметил, что она измотана усталостью и горем, и спросил себя, надолго ли ее хватит.

Ночь, которую они провели в церкви, стала переломным моментом в жизни Курта Валландера. До этого он редко размышлял над смыслом своей жизни. Возможно, в мрачные минуты, при виде убитых людей, задавленных насмерть детей или отчаявшихся самоубийц, он вздрагивал от осознания того, как бесконечно коротка жизнь перед лицом смерти. Так коротка жизнь и так бесконечно длинна смерть. Но он всегда умел выбрасывать подобные мысли из головы, на жизнь он смотрел преимущественно практически и сомневался, что обогатит свое существование, если станет его кроить по философским лекалам. Не огорчался комиссар и из-за эпохи, в которой ему выпало жить. Человек рождается, когда рождается, и умирает, когда умирает, дальше этих границ Валландер предпочитал не смотреть. Однако ночь, проведенная вместе с Байбой Лиепа в холодной церкви, заставила его заглянуть в самого себя глубже, чем раньше. Он понял, что мир мало похож на Швецию, и собственные проблемы показались ему незначительными по сравнению с той беспощадной борьбой, которой была отмечена жизнь Байбы Лиепы. Только в эту ночь он наконец вполне осознал: бойня, в которой убили Инесе, произошла на самом деле. И полковники существуют, и сержант Зидс выпустил четыре смертельные пули из реального оружия. Комиссар думал о том, какая же это изнурительная мука — находиться в постоянном страхе. «Эпоха страха, — думал он, — вот мое время, а я понял это только теперь, когда прожил почти полжизни».

Она сказала, что в церкви они в безопасности, насколько это теперь возможно. Местный священник был близким другом Карлиса Лиепы и без колебаний предоставил Байбе убежище, когда она попросила о помощи. Валландер рассказал о своем ощущении, что полковники уже выследили его и притаились где-то в темноте.

— А зачем им скрываться? — возразила Байба. — Люди такого сорта не привыкли таиться, когда намереваются схватить и наказать людей, угрожающих их существованию.

Валландер сознавал, что она, скорее всего, права. Вместе с тем он не сомневался, что полковников в первую очередь интересовало завещание, их пугали собранные майором доказательства, а не вдова и безобидный, по их мнению, шведский полицейский: ведь они, возможно, еще не догадались, что он объявил им тайную вендетту.

Он понимал, что отчаяние Байбы в равной степени объясняется как смертью Инесе и остальных друзей, так и тем, что она не может сообразить, куда майор спрятал свое завещание. Она перебрала все мыслимые возможности, попыталась рассуждать, как рассуждал бы муж, но решения все равно не нашла. Она сбила кафель в ванной и вспорола обивку на мебели, но нигде ничего не обнаружила, кроме пыли и мышиных скелетов.

Валландер пытался ей помочь. Они сидели за столом друг против друга, пили чай, и от света керосиновой лампы под мрачными церковными сводами стало уютно и тепло. Больше всего Валландер хотел бы обнять ее и разделить ее скорбь. Опять возникло желание взять ее с собой в Швецию. Но он догадывался, что она никогда не примет его предложения, во всяком случае, сейчас, после убийства Инесе и других друзей. Она скорее умрет, чем откажется от мысли найти завещание, которое должен был оставить ее муж.

Вместе с тем он приглядывался к третьей возможности: а что, если у притаившихся ищеек есть свои соображения? Если все так, как он предполагает, то в темноте их караулит не только враг, но и враг врага. «Кондор и чибис, — думал он; — я по-прежнему не знаю, у кого какое оперение. Но, может быть, чибис знает кондора и хочет уберечь намеченную им жертву?»

Ночь в церкви превратилась в путешествие туда, не знаю куда. Чтобы найти то, не знаю что. Сверток в коричневой бумаге? Сумка? Валландер не сомневался: майор был мудрым человеком и понимал, что тайник не представляет никакой ценности, если выбран слишком тщательно. Чтобы проникнуть в мир решительного майора, он должен больше знать о нем и о Байбе. Он задавал вопросы, которые не хотел задавать, но она вынуждала его, требовала, чтобы он не стеснялся.

С ее помощью он проник в их жизнь вплоть до самых интимных деталей. В какие-то моменты им начинало казаться, что они вышли на след. Но потом выяснялось, что Байба уже рассматривала эту возможность и убедилась, что след никуда не ведет.

В половине четвертого утра он был готов сдаться. Усталыми глазами он рассматривал ее изможденное лицо.

— Что еще остается? — спросил он, обращаясь как к ней, так и к самому себе. — Где еще можно искать? Тайник должен быть где-то, в каком-то помещении. Неподвижное помещение, водонепроницаемое, огнеустойчивое, которое невозможно обокрасть. Что остается?

Он заставил себя рассуждать дальше.

— А в вашем доме есть подвал? — спросил он.

Она покачала головой.

— О чердаке мы уже говорили. Мы перевернули всю квартиру. Дачу твоей сестры. Дом его отца в Вентспилсе. Подумай, Байба. Должна быть еще какая-нибудь возможность.

Он видел: она на грани истерики.

— Нет, — сказала она. — Больше ничего нет.

— Не обязательно искать в доме. Ты рассказывала, что вы иногда ездили на побережье. Был ли какой-нибудь камень, на котором вы обычно сидели? Где вы разбивали палатку?

— Это я уже рассказала. Я знаю, что Карлис никогда бы ничего там не спрятал.

— Вы действительно разбивали палатку на одном и том же месте? Восемь лет подряд? Может быть, в какой-то раз вы выбрали другое место?

— Нам обоим нравилось испытывать радость возвращения.

Она хотела идти дальше, но он все время тянул ее назад.

Он подумал, что майор никогда бы не выбрал случайный тайник. Место, которое он выбрал, непременно должно быть частью их общей истории.

Он опять начал сначала. Керосин в лампе был на исходе, но Байба зажгла церковную свечу, капнув стеарином на бумагу. Затем они еще раз проговорили их с майором совместную жизнь. Валландеру казалось, что от изнеможения Байба вот-вот упадет в обморок, непонятно, когда она последний раз спала, и он пытался взбодрить ее, изображая несуществующий оптимизм. Они опять начали с их общей квартиры. Не могла ли она, несмотря ни на что, упустить какую-нибудь возможность? Дом ведь состоит из бесчисленного числа пустот.

Он как бы тянул ее за собой из комнаты в комнату. В конце концов она так устала, что стала выкрикивать свои ответы.

— Такого места нет! — кричала она. — У нас был только один дом, и все время, кроме лета, мы проводили в нем. Днем я была в университете, а Карлис уезжал в Управление внутренних дел. Никаких следов или улик нет. Карлис, наверное, думал, что бессмертен.

Валландер понял, что ее ярость адресована покойному мужу. Этот вопль напомнил ему о прошлогоднем событии, когда в Швеции жестоко убили беженца из Сомали и Мартинссон пытался успокоить отчаявшуюся вдову.

Мы живем в эпоху вдов, думал он. Обители вдов и страха — вот наши дома.

Внезапно он встрепенулся. Байба тотчас поняла, что ему пришла совершенно новая мысль.

— Что такое? — прошептала она.

— Погоди-ка, — отозвался он. — Я должен подумать.

Неужели это возможно? Он вертел мысль так и эдак, пытался отбросить ее, как пустую игру воображения. Но не смог.

— Я хочу задать один вопрос, — медленно произнес он. — И хочу, чтобы ты ответила не задумываясь. Я хочу, чтобы ты ответила с ходу. Если начнешь размышлять, ответ может оказаться неправильным.

Байба напряженно смотрела на него сквозь пламя свечи.

— А мог Карлис выбрать самый немыслимый из всех тайников, — спросил он. — В Управлении внутренних дел?

И заметил, как заблестели ее глаза.

— Да, — тут же ответила она. — Он мог бы это сделать.

— А почему?

— Карлис был такой. Это в его духе.

— Где?

— Не знаю.

— Его собственный кабинет исключается. Он что-нибудь говорил о здании УВД?

— Он считал его отвратительным. Как тюрьма. Оно и есть тюрьма.

— Подумай, Байба. Может быть, он выделял какой-нибудь кабинет? Который что-то значил для него, что-то особенное? Был ему отвратительнее других? Или который он, наоборот, даже любил?

— От комнат для допросов ему часто становилось плохо.

— Там нельзя ничего спрятать.

— Кабинеты полковников он ненавидел.

— Там он тоже не мог ничего спрятать.

Она так крепко задумалась, что закрыла глаза.

А когда открыла, ответ был готов.

— Карлис часто рассказывал о том, что он называл комнатой Злобы, — сказала она. — Он говорил, что там спрятаны все документы, в которых описаны несправедливости, творившиеся в нашей стране. Конечно, именно здесь он и спрятал свое завещание. Среди воспоминаний всех тех, кто страдал так долго и так сильно. Он положил свои бумаги где-то в архиве УВД.

Валландер смотрел на лицо Байбы. И куда подевалась вся ее усталость?

— Да, — сказал он. — Я думаю, ты права. Он выбрал тайник внутри другого тайника. Он выбрал китайскую шкатулку. Но как он пометил свое завещание, чтобы только ты смогла его обнаружить?

Внезапно она засмеялась и заплакала одновременно.

— Я знаю, — всхлипнула она. — Теперь я понимаю ход его мыслей. В начале нашего знакомства он иногда показывал мне карточные фокусы. В юности он мечтал стать не только орнитологом. Он подумывал, не стать ли фокусником. Я просила его научить меня фокусам. Он отказывался. Это было как игра между нами. Он показал мне только один из своих фокусов, самый простой. Надо разделить колоду на две части, все черные карты — отдельно, красные — отдельно. Затем просишь кого-нибудь вытащить карту, запомнить ее и опять засунуть обратно. Поскольку ты протягиваешь разные половинки колоды, красная карта оказывается среди черных, а черная — среди красных. Он часто говорил, что я осветила его жизнь в сером мире безутешности. Поэтому мы всегда искали красный цветок среди синих или желтых, зеленый дом — среди белых. Это была наша тайная игра. Так, должно быть, он рассуждал, когда прятал свое завещание. Мне кажется, в архиве полно папок разных цветов. Но где-то есть папка, которая отличается от других, по цвету или, может быть, по размеру. Там и находится то, что мы ищем.

— Наверное, у милиции очень большой архив, — сказал Валландер.

— Иногда, уезжая, он клал колоду мне на подушку, засунув красную карту в черные, — продолжала она. — Конечно, в архиве есть папка с моим досье. Куда-то туда он незаметно положил эту свою карту.

Было половина шестого. Они не достигли цели, но полагали, что теперь знают, куда идти.

Валландер протянул ладонь и коснулся ее руки.

— Я бы хотел, чтобы ты поехала со мной в Швецию, — сказал он по-шведски.

Она с недоумением посмотрела на него.

— Я сказал, что нам надо отдохнуть, — пояснил он. — Мы должны уйти отсюда до рассвета. Мы не знаем, куда пойдем. Мы также не знаем, как нам показать самый большой фокус — проникнуть в милицейский архив. Поэтому нам надо отдохнуть.

В шкафу под старой митрой лежало свернутое одеяло. Байба расстелила его на полу. Чтобы сохранить тепло, они тесно прижались друг к другу, и это было самым естественным на свете.

— Спи, — сказал он. — Мне надо только отдохнуть. Я не буду спать. Когда будет пора уходить, я разбужу тебя.

Он немного подождал.

Но ответа не последовало. Она уже спала.

17

Они вышли из церкви около семи.

Валландер поддерживал Байбу — женщина от усталости едва держалась на ногах. Еще не рассвело. Пока она спала рядом с ним на полу, он лежал без сна и пытался придумать, что им делать. Он должен составить план. Байба вряд ли сможет ему помочь, она сожгла за собой мосты, и теперь была таким же изгоем, как и он. С этого момента он стал еще и ее спасителем, но теперь ему больше ничего не приходило в голову, он исчерпал свою фантазию.

Только мысль о существовании третьей возможности заставляла его идти дальше. Он понимал, что полагаться на эту возможность очень рискованно, он может ошибиться, и тогда им не уйти от убийцы майора. Но часы пробили семь, настало время уходить, и он понял, что других вариантов нет.

Утро было холодным. Они замерли перед входом. Байба опиралась на его руку. Из темноты до Валландера донесся едва слышный звук, как будто кто-то сменил позу и случайно шаркнул ногой по насквозь промерзшему гравию. Это они, подумал он. Сейчас ищеек спустят со своры. Но ничего не случилось, все опять стихло, и он потянул Байбу к кладбищенским воротам. Они вышли на улицу; теперь Валландер был уверен, что преследователи где-то рядом. Ему показалось, что в дверном проеме мелькнула чья-то тень, и, когда дверь за ними закрылась во второй раз, он услышал скрип. «У кого-то из полковников не очень-то опытные ищейки, — подумал он с иронией. — Или они хотят, чтобы мы знали, что они все время идут по нашему следу».

От утреннего холода Байба пришла в себя. Они остановились на углу улицы, и Валландер понял: надо срочно что-то придумать.

— Ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы нам одолжить машину? — спросил он.

Подумав, она отрицательно покачала головой.

От страха он начал злиться. Почему в этой стране все так трудно? Как он может ей помочь, когда все шиворот-навыворот, все не так, как он привык?

И тут он вспомнил о машине, которую угнал накануне. Шанс невелик, но он ничего не потеряет, если проверит, стоит ли машина на том месте, где он ее оставил. Он завел Байбу в ближайшее кафе, чтобы сбить ищеек с толку. Теперь соглядатаям придется разделиться и все время опасаться, что завещание майора уже почти у них в руках. От этой мысли Валландер внезапно повеселел. Почему ему раньше не приходило это в голову? Ведь он может навести преследователей на ложный след. Он быстро пошел по улице. Прежде всего надо выяснить, на месте ли машина.

Машина стояла там, где он ее оставил. Не раздумывая, он сел за руль, опять почувствовал странный запах рыбы, соединил электрические провода, не забыв на этот раз поставить рычаг в нейтральное положение. Он остановился у кафе, не выключая двигателя, и зашел за Байбой. Она сидела за столиком и пила чай. Ему тоже хотелось есть, но сейчас было не до этого. Она уже расплатилась, и они вышли к машине.

— Как ты раздобыл машину? — спросила она.

— Объясню в другой раз, — ответил он. — Скажи лучше, как выехать из Риги.

— А куда мы едем?

— Еще не знаю. Для начала нам надо выбраться из города.

Машин стало больше, и Валландер злился, что мотор такой слабый. Но в конце концов они доехали до самых отдаленных городских окраин и вскоре оказались за городом, где среди полей были разбросаны хутора.

— Куда ведет эта дорога? — спросил Валландер.

— В Эстонию. Она заканчивается в Таллине.

— Так далеко нам не надо.

Стрелка на расходомере бензина стала дергаться, и комиссар свернул к бензоколонке. Слепой на один глаз старик залил бак, но, когда Валландер стал расплачиваться, у него не хватило денег. Байба добавила свои, и они поехали дальше. Во время остановки Валландер следил за дорогой. Сначала проехала черная машина незнакомой ему марки, за ней следом другая. Когда они отъезжали от заправки, в зеркале заднего обзора они увидели еще одну машину, стоявшую на обочине за ними. Так что всего их три, подумал он. По меньшей мере три, может быть, больше.

Они приехали в город, названия которого Валландер так и не разобрал. Он остановил машину на площади, где группа людей окружила прилавок с рыбой.

Он очень устал. Если ему в ближайшее время не удастся хоть немного поспать, он совсем перестанет соображать. На другой стороне площади он увидел вывеску гостиницы и сразу же принял решение.

— Я должен поспать, — сказал он Байбе. — Сколько у тебя денег? Хватит снять номер?

Она кивнула. Они вышли из машины, перешли площадь и зарегистрировались в маленькой гостинице. Байба что-то объяснила по-латышски женщине-администратору, отчего та покраснела и не стала просить их заполнить гостиничные карточки.

— Что ты ей сказала? — спросил Валландер, когда они вошли в номер с окнами, выходившими на задний двор.

— Правду, — ответила она. — Что мы не женаты и хотим снять номер на несколько часов.

— Но она покраснела? Ведь так?

— Я бы тоже покраснела.

На какое-то мгновение напряжение спало. Валландер рассмеялся, а Байба залилась краской. Затем он опять стал серьезным.

— Не знаю, понимаешь ли ты, что это самая большая авантюра из всех, в которых я когда-либо участвовал, — сказал он. — Не знаю также, понимаешь ли ты, что я боюсь не меньше тебя. В отличие от твоего мужа я всю жизнь проработал полицейским в городе не намного больше того, в котором мы сейчас находимся. У меня нет опыта работы со сложно организованными преступными группировками и жестокими кровопролитиями. Время от времени мне, конечно, приходилось раскрывать убийства. Но в основном я гонялся за пьяными взломщиками и сбежавшими телятами.

Она села рядом с ним на край кровати.

— Карлис говорил мне, что ты способный полицейский, — произнесла она. — Правда, он упомянул, что ты совершил одну оплошность. Но он все равно был о тебе высокого мнения.

Валландер неохотно вспомнил спасательный плот.

— Мы живем в таких разных странах, — ответил он. — В работе у нас с Карлисом были совершенно разные исходные точки. Он и в Швеции мог бы быть полицейским. А я никогда бы не смог работать в Латвии милиционером.

— Но ты же работаешь им, — сказала она.

— Нет, — возразил он. — Я здесь только потому, что ты просила меня об этом. Может быть, я здесь потому, что Карлис был таким, каким он был. На самом деле я не знаю, что я делаю в Латвии. Я уверен только в одном. Что хотел бы, чтобы ты поехала со мной в Швецию. Когда все кончится.

Она с удивлением посмотрела на него.

— А почему? — спросила она.

Он понял, что не сможет объяснить ей, поскольку его собственные чувства были такими противоречивыми и смутными.

— Ничего, — ответил он. — Забудь, что я тебе сказал. Теперь я должен выспаться, чтобы у меня была ясная голова. Тебе тоже нужно отдохнуть. Может быть, лучше попросить администратора через три часа постучать в дверь?

— Девушка опять покраснеет, — сказала Байба, поднимаясь с кровати.

Валландер свернулся калачиком под покрывалом. Он уже засыпал, когда Байба вернулась в номер.

Когда через три часа он проснулся, ему показалось, что он проспал всего несколько минут. Стук в дверь не разбудил Байбу, Валландер заставил себя принять холодный душ, чтобы стряхнуть усталость. Одевшись, он решил, что она может еще поспать, пока он не придумает, что им делать. На клочке туалетной бумаги он написал, чтобы она ждала и что он скоро вернется.

Девушка-администратор неуверенно улыбнулась ему, и Валландеру показалось, что в ее взгляде было что-то игривое. Когда он заговорил с ней, выяснилось, что она немного понимает по-английски. Валландер спросил ее, где он может поесть, и девушка указала на дверь маленького ресторана, который находился в гостинице. Он сел за столик с видом на площадь. Вокруг прилавка с рыбой по-прежнему толпились тепло одетые люди. Машина была на том же месте, где ее оставил Валландер.

На другой стороне площади стояла одна из черных машин, проехавших мимо бензоколонки. Хотелось надеяться, что сидевшие в машинах ищейки как следует мерзнут.

Девушка-администратор выполняла также обязанности официантки, она принесла на подносе бутерброды и кофейник. За едой он время от времени бросал взгляд на площадь. Одновременно в его голове стал зреть план. Причем настолько невероятный, что были шансы его осуществить.

После еды настроение у него улучшилось. Он вернулся в номер. Байба проснулась. Она смотрела на него, когда он входил в номер.

Он сел на край кровати и начал излагать свой план:

— Наверняка у Карлиса среди коллег было какое-нибудь доверенное лицо.

— Мы никогда не общались с милиционерами, — ответила она. — У нас были другие друзья.

— Подумай, — попросил он. — Должен быть кто-то, с кем он изредка пил кофе. Не обязательно друг. Достаточно, если ты вспомнишь того, кто не был его врагом.

Она задумалась. Он не торопил ее. Весь его план основывался на том, что у майора был кто-то, к кому он хотя бы не испытывал недоверия.

— Иногда он говорил о Микелисе, — задумчиво сказала она. — Молодой сержант, который был не таким, как все остальные. Но я ничего о нем не знаю.

— Что еще тебе известно? Почему Карлис говорил о нем?

Она прислонила подушки к стене, и он увидел, что она пытается вспомнить.

— Карлис часто рассказывал, как его пугает безразличие коллег, — начала она. — Их хладнокровная реакция на все страдания.Микелис был исключением. По-моему, как-то раз он вместе с Карлисом арестовывали одного бедного человека, у которого была большая семья. После этого он неожиданно сказал Карлису, что это ужасно. Карлис мог говорить о Микелисе и в какой-то другой связи, но я этого не помню.

— А когда это было?

— Не так давно.

— Попытайся вспомнить. Год назад? Больше?

— Меньше. Самое большее год назад.

— Если Микелис выполнял задания вместе с Карлисом, то, значит, он работает в отделе насильственных преступлений?

— Не знаю.

— Наверняка. Ты должна позвонить Микелису и сказать, что тебе надо с ним встретиться.

Она испуганно посмотрела на него:

— Он выдаст меня, и меня арестуют.

— А ты не говори, что ты Байба Лиепа. Ты только скажи, что хочешь рассказать ему кое-что, что может быть полезно для его карьеры. Но настаиваешь на анонимности.

— Милиционеров в нашей стране не так-то легко обмануть.

— Ты должна говорить убедительно. Нельзя сдаваться.

— Но что мне сказать?

— Не знаю. Придумай что-нибудь. Что может быть самым большим искушением для латышского милиционера?

— Деньги.

— Иностранная валюта?

— За американские доллары многие в нашей стране готовы продать родную мать.

— Тогда скажи, что знаешь несколько человек, у которых полно американских долларов.

— Он спросит, откуда они.

Валландер стал лихорадочно думать. И вдруг вспомнил один случай, который недавно произошел в Швеции.

— Ты звонишь Микелису и говоришь, что знаешь двух латышей, у которых есть большая сумма иностранной валюты, в основном американские доллары. Они напали на обменный пункт на Центральном вокзале в Стокгольме, и шведская полиция не смогла раскрыть это преступление. Теперь они находятся в Латвии со всеми этими деньгами. Вот что ты скажешь.

— Он спросит, кто я и откуда об этом знаю.

— Дай понять, что ты была любовницей одного из этих грабителей, но он тебя бросил. Ты хочешь отомстить, но боишься их и не осмеливаешься назвать свое имя.

— Я совсем не умею врать.

Валландер рассердился:

— Тогда учись. Сейчас этот Микелис — наш единственный шанс попасть в архив. У меня есть план, и, может быть, мы его выполним. Раз ты ничего не предлагаешь, предложения должен вносить я. — Он встал с кровати. — А сейчас мы едем обратно в Ригу. В машине я расскажу, как я себе все представляю.

— Микелис будет искать бумаги Карлиса?

— Искать будет не Микелис, искать буду я, — серьезно ответил он. — Но Микелис впустит меня в Управление внутренних дел.

Они вернулись в Ригу, Байба позвонила с почты Микелису, и ей удалось его убедить.

Затем они пошли на городской рынок. Байба велела Валландеру подождать в похожем на ангар зале, где торговали рыбой. Он увидел, как она исчезла в толпе, и испугался, что потерял ее. Но в мясном ряду она встретилась с Микелисом. Они обошли прилавки, рассматривая мясо, и поговорили друг с другом. Она рассказала, что нет ни грабителей, ни американских долларов. По дороге в Ригу Валландер советовал ей не колебаться, а действовать напрямую, рассказав всю историю. Другой возможности у них не было, теперь или пан, или пропал.

— Или он тебя арестует, — сказал он ей, — или сделает так, как мы хотим. Если ты начнешь колебаться, он может заподозрить, что против него что-то замышляют, возможно, кто-то из его начальников, которые сомневаются в его лояльности. Ты должна суметь доказать, что ты — вдова Карлиса, если он не узнает твоего лица. Ты должна делать и говорить именно так, как я сказал.

Спустя час Байба вернулась в зал, где ее ждал Валландер. Он сразу же увидел, что все прошло удачно.

Ее лицо выражало радость и облегчение. Какая красавица, снова отметил комиссар.

Тихим голосом она рассказала ему, что Микелис очень испугался. Он понял, что ставит на карту всю свою милицейскую карьеру. Может, даже рискует жизнью. Но вместе с тем она почувствовала, что ему стало легче на душе.

— Он — один из нас, — заключила она. — Карлис не ошибся.

До того момента, когда Валландер мог начать действовать, оставалось еще много часов. Чтобы скоротать время, они погуляли по городу, назначили на всякий случай два места встречи и потом пошли к университету, в котором она преподавала. В пустынном кабинете биологии, где пахло эфиром, Валландер уснул, прислонившись головой к витрине со скелетом сизой чайки. Байба забралась на широкий подоконник и стала задумчиво разглядывать парк за окном. Им ничего не оставалось, кроме усталого молчаливого ожидания.

Без нескольких минут восемь они расстались у кабинета биологии. Байба уговорила сторожа, который делал обход, проверяя, все ли лампы погашены и все ли двери заперты, ненадолго выключить освещение у одной из задних дверей университета.

Как только погас свет, Валландер быстро выскользнул наружу. Он побежал по темному парку в направлении, которое ему показала Байба, и когда остановился, чтобы перевести дух, то был уверен, что свора ищеек осталась у университета.

Часы на колокольне за зданием Управления внутренних дел пробили девять, и через освещенные двери Валландер вошел внутрь. Байба подробно описала ему, как выглядит Микелис, и Валландер без труда нашел сержанта; его только поразило, что Микелис оказался очень молодым. Тот ждал шведского полицейского за стойкой, одному богу известно, как он объяснил начальству свое присутствие там, подумал Валландер, подойдя прямо к нему и начав разыгрывать свой спектакль. Высоким, пронзительным голосом он стал возмущаться по-английски, что его, невинного туриста, ограбили в Риге прямо среди белого дня. Эти отвратительные типы не только украли у него деньги, но и отобрали самое ценное из всего, что было, его паспорт.

И тут Валландер понял, что совершил роковую ошибку.

Он совершенно забыл спросить у Байбы, говорит ли Микелис по-английски. «А что, если только по-латышски? — подумал он в отчаянии. — Тогда почти наверняка позовут кого-нибудь, кто понимает по-английски, и пиши пропало».

Но на его счастье Микелис немного говорил по-английски, даже лучше, чем майор, и, когда другой дежурный милиционер подошел к стойке, чтобы попытаться избавить Микелиса от назойливого англичанина, его резко выпроводили. Микелис повел Валландера в соседнюю комнату. Остальные милиционеры проявляли любопытство и интерес, но едва ли Валландеру стоило опасаться, что кто-то заподозрит неладное и забьет тревогу.

Комната оказалась сырой и холодной. Валландер сел на стул, а Микелис серьезно смотрел на него.

— В десять часов на дежурство заступает ночная смена, — сказал Микелис. — До этого надо написать заявление о нападении. Я также вышлю машину на поиски нескольких человек, чьи приметы мы придумаем. У нас в запасе ровно час.

Микелис подтвердил, что архив действительно огромен. У Валландера не было ни малейшей возможности просмотреть даже малую часть всех материалов. Если Байба ошиблась и Карлис не спрятал свое завещание рядом с досье с ее именем на обложке, ничего не получится.

Микелис нарисовал Валландеру маршрут. По дороге в архив Валландеру надо будет пройти через три запертые двери, Микелис даст ему ключи. В самом низу, в подвале, перед последней дверью, должен стоять дежурный. Ровно в половине одиннадцатого Микелис отвлечет его телефонным звонком. Через час, в половине двенадцатого, Микелис спустится в подвал и под каким-нибудь предлогом уведет дежурного с собой. Тогда Валландер сможет уйти из архива. Дальше ему придется действовать в одиночку. Если он встретит в коридоре какого-нибудь милиционера, который что-то заподозрит, то придется самому выкручиваться.

Но можно ли полагаться на Микелиса?

Валландер подумал, что не знает. Но доверять все равно придется. Другого выхода нет. Он ведь велел Байбе сказать молодому сержанту правду, хотя не имел ни малейшего представления о том, что конкретно она сказала и какими словами. Но наверняка ее слова убедили Микелиса помочь Валландеру проникнуть в архив. Как бы то ни было, он — чужой в этой игре, которая закрутилась вокруг него.

Через полчаса Микелис вышел из комнаты, чтобы послать наряд милиции на поиски нескольких человек, которые предположительно имели отношение к нападению на английского туриста Стивенса. Это имя предложил Валландер, откуда оно взялось, он и сам не знал. Микелис сочинил приметы, которые подошли бы к большей части населения Риги. Одна из выдуманных примет напоминала самого Микелиса. Ограбление предположительно произошло недалеко от Эспланады, но господин Стивенс слишком взволнован, чтобы самому поехать вместе с нарядом милиции и показать место преступления. Когда Микелис вернулся, они опять посмотрели по схеме дорогу в архив. Валландер понял, что будет идти по коридору, где располагаются кабинеты полковников и его бывший собственный кабинет. При этой мысли он невольно вздрогнул. «Даже если кто-то из них сидит в своем кабинете, — подумал он, — я не смогу узнать, кто именно приказал сержанту Зидсу убить Инесе и ее друзей. Путнис или Мурниерс? Кто из них посылает своих ищеек по следу тех, кто пытается найти завещание майора?»

Когда наступило время ночной смены, у Валландера от нервного напряжения свело живот. Надо бы сходить в туалет, но времени совсем не оставалось. Микелис приоткрыл дверь в коридор и велел Валландеру выходить. Комиссар запомнил схему, зная, что ошибиться ему нельзя. Тогда Микелис не сможет отвлечь дежурного телефонным звонком.

В здании было безлюдно. Он поспешил по длинным коридорам, стараясь двигаться как можно тише и все время опасаясь, что одна из дверей распахнется и на него наставят дуло пистолета. Он считал шаги, отдававшиеся эхом, и думал о том, что находится в самой глубине лабиринта, в котором так легко исчезнуть навсегда. Затем он стал спускаться по лестницам, вычисляя, на какой глубине под землей находится архив. Наконец он приблизился к тому коридору, где должен был стоять дежурный. Посмотрел на часы и понял, что Микелис позвонит через несколько минут. Валландер стоял совершенно неподвижно и слушал. От тишины ему стало не по себе. А что, если он все же забрел не туда?

Тишину прорезал телефонный звонок, и Валландер с облегчением вздохнул. Он услышал шаги в соседнем коридоре и, когда они стихли, поспешил дальше. Дойдя до двери архива, он открыл ее двумя ключами, которые ему дал Микелис.

Валландер знал, где находятся выключатели. Он ощупью двигался в темноте вдоль стены, пока не нашел их. Микелис сказал, что дверь прилегает очень плотно и совсем не пропускает света, который мог бы встревожить дежурного.

У Валландера возникло чувство, что он находится в огромном подземном ангаре. Он и представить себе не мог, что бывают такие большие архивы. Какое-то мгновение он в полной нерешительности постоял перед бесчисленными рядами ящичков и полок, плотно набитых папками. «Комната Злобы». О чем думал майор, закладывая здесь бомбу, которая, как он надеялся, когда-нибудь взорвется?

Он опять взглянул на часы и разозлился, что позволил себе потерять время. Одновременно он понял, что скоро ему придется опорожнить кишечник. Ведь где-нибудь в архиве должен быть туалет. Вопрос только, успеет ли он его найти.

Валландер отправился в указанном Микелисом направлении. Сержант предупредил, что комнаты, в которых стоят полки с папками, так похожи, что в них легко заблудиться. Комиссар проклинал себя за то, что никак не может отвлечься от расстроенного желудка, и боялся, что, если он в ближайшее время не найдет туалета, произойдет непоправимое.

Вдруг он резко остановился и осмотрелся. Похоже, он пошел не в ту сторону. Но не мог понять, проскочил ли он поворот или свернул не туда? Он опять пошел назад. И внезапно вообще перестал понимать, где находится. Его охватила паника.

Валландер посмотрел на часы: в запасе у него оставалось сорок две минуты. К этому времени он уже должен был найти нужный раздел архива. Он выругался про себя. Может быть, Микелис неправильно нарисовал маршрут? Почему он никак не находит нужное место? Он понял, что опять должен начать все сначала, и побежал к исходной точке. В спешке он случайно задел металлическую корзину для бумаг, которая с оглушительным грохотом отлетела к шкафу с документами. Дежурный, подумал он. Этот шум наверняка слышен из-за двери. Он стоял неподвижно и вслушивался, но звона ключей в замке не услышал. И тут он понял, что больше не может терпеть. Он стянул штаны, присел над корзиной для бумаг и опорожнил кишечник. Затем с чувством тоскливой неизбежности взял папку с ближайшей полки, вырвал несколько листков, которые, возможно, были протоколами допроса, и подтерся. Потом начал все сначала; он знал, что теперь обязан найти нужную комнату, не то будет слишком поздно. Считая боковые комнаты и секции полок, он мысленно заклинал Рюдберга направлять его шаги. В конце концов он пришел в нужное место, но на все ушло слишком много времени. Теперь оставалось от силы полчаса, чтобы найти завещание, — вряд ли этого хватит. Он принялся искать. Микелис не смог детально объяснить ему, как устроен архив. Валландер был вынужден сам в это вникнуть. Он сразу же уяснил себе, что архив составлен не только по простому алфавитному принципу. В нем были еще какие-то секции, подсекции, а в тех, может быть, еще дополнительные подразделы. Здесь находятся дела нелояльных, думал он. Всех тех, за кем наблюдали и кого терроризировали, всех тех, на кого доносили или признавали врагом государства. Их так много, что папку Байбы не найти никогда. Он пытался постичь устройство архива, найти то место, где по логике Карлиса Лиепы должно было находиться завещание, куда майор сунул его точно козырную карту. Но время шло, а решение так и не приходило. Валландер лихорадочно начинал опять все сначала, выдергивая папки, которые отличались по цвету, и все время призывал себя не терять спокойствия.

До его ухода из архива оставалось десять минут, а он так и не нашел ту самую папку. Он вообще ничего не нашел. Он все больше отчаивался: зайти так далеко, а потом признать свою беспомощность! Для систематических поисков времени больше не было. Все, что остается, — в последний раз пройтись вдоль полок в надежде, что инстинкт выведет его в нужное место. Но он знал, что ни один архив в мире не организован по интуитивному принципу, и решил, что потерпел фиаско. Майор был мудрым человеком, слишком мудрым для Курта Валландера из полиции Истада.

«Где? — думал он. — Где? А что, если этот архив подобен карточной игре? Где находится карта, отличная от других? Сбоку или в середине?»

Он выбрал середину, провел рукой по ряду папок, все корешки которых были коричневыми, и внезапно увидел среди них синий корешок. Он выдернул коричневые папки, которые окружали синюю, на одной было написано «Леонард Блумс», на другой — «Байба Калнс». На мгновение все вокруг застыло. Затем он сообразил, что «Калнс», возможно, девичья фамилия Байбы, и вынул синюю папку, на которой не стояло ни имени, ни регистрационного номера. Изучить ее времени уже не осталось, и, поспешив назад к исходной точке, он погасил свет и открыл дверь. Дежурного не было, но по расчету Микелиса он мог вернуться в любой момент. Валландер бросился по коридору. И внезапно услышал эхо шагов дежурного, возвращающегося обратно. Путь оказался перекрыт, и Валландер понял, что теперь ему придется отклониться от схемы сержанта и самому искать выход. Он стоял неподвижно, пока дежурный входил в соседний коридор. Когда шаги стихли, он подумал, что для начала надо выбраться из подвала. И стал искать лестницу, вспоминая, сколько лестничных пролетов прошел, спускаясь вниз. Вернулся ли он на уровень земли, Валландер не понял, но двинулся наугад и пошел по пустынному коридору.

Его застал врасплох мужчина, который стоял и курил. Он, должно быть, услышал приближающиеся шаги Валландера и затушил каблуком окурок, удивляясь, кто может дежурить так поздно. Когда Валландер завернул за угол коридора, мужчина находился всего лишь в нескольких метрах от него — лет сорока и в расстегнутом кителе. Заметив Валландера с синей папкой в руках, он, видимо, сразу же понял, что тому нечего делать в здании УВД, выхватил пистолет и что-то крикнул по-латышски. Валландер не разобрал ни слова, но поднял руки над головой. Человек продолжал кричать, приближаясь к нему и все время целясь ему в грудь из пистолета. Валландер понял: офицер хочет, чтобы он встал на колени. Он выполнил приказ, по-прежнему держа руки над головой в патетическом жесте. Спастись не было никакой возможности, он попался, скоро придет кто-нибудь из полковников и наложит арест на синюю папку с завещанием майора.

Человек, направляющий на него пистолет, продолжал выкрикивать вопросы. Валландер, который испугался, что его расстреляют прямо здесь, в коридоре, не нашел ничего лучше, как ответить по-английски.

— It's a mistake, — завопил он. — It's a mistake. I am a policeman, too.[12]

Конечно, никакой ошибки не было, офицер приказал ему подняться и держать руки над головой, а затем приказал идти. Время от времени он толкал Валландера в спину дулом пистолета.

Когда они подошли к лифту, Валландер уже сдался, решив, что дело безнадежно. Сопротивление было бессмысленным, офицер застрелил бы его без колебаний. Но, пока они ждали лифт, офицер чуть отвернулся, чтобы зажечь сигарету, и тут Валландера осенило: у него появилась возможность спастись. Он бросил синюю папку к ногам офицера, одновременно со всей силой ударив его по затылку. Он почувствовал, как хрустнули суставы пальцев, боль была невыносимой, но офицер упал навзничь, а пистолет стукнулся о каменный пол. Валландер не знал, убил ли он офицера или только оглушил, но собственная рука застыла от боли. Он придвинул к себе папку ногой, засунул пистолет в карман и решил, что самое глупое — это воспользоваться лифтом. Он попытался сориентироваться, выглянув в окно, которое выходило на темный двор. Через несколько секунд он понял, что находится в стороне, противоположной от коридора полковников. Человек, лежавший на полу, начал стонать, и Валландер знал, что не сумеет еще раз ударить его так, чтобы тот потерял сознание. Он пошел по коридору, ведущему от лифта налево, надеясь, что скоро найдет выход.

Ему опять повезло: он спустился в одну из столовых и ухитрился открыть дверь кухни, плохо запертую изнутри. Он вышел на улицу, рука болела и начала распухать.

Первая встреча с Байбой была назначена на половину первого. Валландер подошел к зданию церкви, превращенной в планетарий, в парке Эспланада, и стал ждать. Вокруг высились неподвижные холодные липы. Но Байбы все не было. Боль в руке стала почти невыносимой. В четверть второго он понял: что-то случилось. Она не придет. Его сразу же охватило сильное волнение, перед глазами встало простреленное лицо Инесе, и он попытался вычислить, что же могло случиться. Неужели ищейки и их хозяева пронюхали, что Валландер, несмотря ни на что, незамеченным ускользнул из университета? Что они в таком случае сделали с Байбой? Он не смел додумать эту мысль до конца. И вышел из парка, не зная, куда идти. По ночным пустынным улицам его гнала боль. Вой сирены армейского джипа заставил Валландера броситься в подъезд, вскоре мимо него проехала милицейская машина, и ему опять пришлось искать укрытия. Папку с завещанием майора он засунул под рубашку. Ее края упирались в ребра. Похолодало; он закоченел и понятия не имел, где заночует. Другое условленное место встречи с Байбой находилось на четвертом этаже Центрального универмага. Но поскольку эта встреча была назначена только на десять утра следующего дня, то впереди оставалось больше семи часов, которые ему никак нельзя провести на улице. Валландер также понял, что руку надо бы показать врачу. Похоже, сломана какая-то косточка. Но к врачу идти нельзя. Только не теперь, когда он раздобыл завещание. На какое-то мгновение подумалось, а не попросить ли ночлега в шведской миссии, если таковая имеется. Но и эта мысль не успокаивала. А вдруг шведский полицейский, нелегально находящийся в чужой стране, будет немедленно выслан домой под надзором? Он не знал, а рисковать не хотел.

Нервничая, он решил идти к той самой машине, которая служила ему уже двое суток. Но на том месте, где они припарковали ее, машины не оказалось. Сначала он подумал, что от боли в руке у него так затуманилось сознание, что он все перепутал. А он правда поставил машину на это место? Затем он убедился, что все правильно и что, наверное, машину разломали и разделали на части, как тушу животного. Тот из полковников, который преследовал его, уже наверняка удостоверился в том, что завещание майора не спрятано в какой-нибудь из полостей машины.

Где же ему провести ночь? Внезапно навалилась апатия: он находится в глубине вражеской территории, отданный на растерзание своре ищеек, которой управляет некто, кто, не колеблясь, превратит его в мертвеца. Труп выкинут на покрытую льдом акваторию порта или зароют в каком-нибудь дальнем лесу. Комиссара охватила примитивная, звериная тоска по дому. Причина его блужданий в глухой латвийской ночи, прибитый к берегу спасательный плот с двумя мертвецами отсюда выглядел таким смутным и нереальным, точно его и не было никогда.

За отсутствием лучшего варианта Валландер вернулся по темным и пустым улицам к той же гостинице, где провел предыдущую ночь. Но входная дверь была заперта, и, когда он позвонил в ночной звонок, свет на втором этаже не зажегся. От боли в руке мутилось сознание, и сделалось страшно, что оно откажет совсем, если в ближайшее время он не войдет в помещение и не согреется. Комиссар дошел до следующей гостиницы, но его попытки привлечь к себе внимание, звоня в звонок, оказались бесплодными. Зато дверь третьей гостиницы, еще более ветхой и неприглядной, чем предыдущие, была не заперта, и он вошел в вестибюль, где, склонив голову к столу, сидя спал мужчина. У ног мужчины стояла наполовину выпитая бутылка водки. Валландер растряс его, помахал паспортом, который получил от Пройса, и ему дали ключ от номера. Он показал на бутылку водки, положив на стойку сто шведских крон и взял бутылку с собой.

В маленьком номере неприятно пахло затхлой мебелью и прокуренными обоями. Он опустился на край кровати, сделал несколько глубоких глотков из бутылки и почувствовал, как по телу медленно разливается тепло. Затем снял куртку, наполнил раковину холодной водой и опустил в нее ноющую опухшую руку. Боль понемногу стала стихать, и он решил провести всю ночь, сидя у раковины. Время от времени он отхлебывал из бутылки, в полном отчаянии спрашивая себя: что случилось с Байбой?

Он достал синюю папку, которую носил под рубашкой, и открыл ее здоровой рукой. В папке лежало пятьдесят машинописных страниц, несколько нечетких ксерокопий и вопреки его ожиданиям ни одной фотографии. Завещание майора было написано по-латышски, и Валландер не понял ни слова. Начиная с девятой страницы он обнаружил, что имена Мурниерса и Путниса упоминаются через равные промежутки. Иногда они встречались в одном предложении, иногда — в разных. Он не мог решить, что это означает: обвиняет ли майор обоих полковников или только одного из них. Он оставил попытки разобрать эти тайные письмена, положил папку на пол, налил в раковину свежую воду и положил голову на край стола. Было четыре часа, и вскоре он отключился. Когда он проснулся, выяснилось, что он проспал только десять минут. Рука опять начала болеть, холодная вода больше не приносила облегчения. Он допил все, что оставалось в бутылке, обмотал руку влажным полотенцем и лег в кровать.

Валландер совершенно не представлял, что ему делать, если Байба не появится в универмаге.

В душе стало зарождаться ощущение, что он проиграл.

Он пролежал без сна почти до самого рассвета.

Погода опять переменилась.

18

Проснувшись, он тут же почуял опасность. Было почти семь часов утра. Он лежал совершенно неподвижно в темной комнате и прислушивался. Затем понял, что ни из-за двери, ни в комнате ему ничего не угрожает. Страх был в нем самом, словно предупреждение, что он еще не перевернул все камни и не открыл то, что скрывалось под ними.

Боль в руке утихла. Он попытался осторожно пошевелить пальцами, по-прежнему боясь взглянуть на руку. Боль тотчас вернулась. Без помощи врача он продержится недолго.

Валландер очень устал. Еще до того, как несколько часов назад он забылся, он почувствовал себя побежденным. Власть полковников была слишком велика, а его собственная способность управлять ситуацией делалась все меньше. Теперь, проснувшись, он понял, что вдобавок ко всему его начинает побеждать и усталость. Он не доверял собственному рассудку и знал, что виной всему — длительное недосыпание.

Комиссар пытался осмыслить гнетущее чувство угрозы, с которым он только что проснулся. Что он проглядел? Где в своих рассуждениях и постоянных попытках выявить взаимосвязи он ошибся — или, может быть, он не до конца все продумал? Чего он по-прежнему не видит? С другой стороны, он не мог не доверять своей интуиции теперь, когда разум уже отчасти помутился.

Что он проглядел? Валландер осторожно сел на кровати, все еще не зная ответа на вопрос. С отвращением в первый раз посмотрел на распухшую руку и наполнил раковину холодной водой. Сначала он окунул лицо, затем трясущуюся руку. Через несколько минут подошел к окну и раздвинул занавески. Над городскими башнями и колокольнями занимался влажный рассвет. Он стоял у окна и смотрел на людей, спешивших по тротуарам, не в состоянии ответить на вопрос, чего же он не видит.

Затем вышел из номера, расплатился и слился с толпой. Проходя по одному из парков города, название которого он не знал, он вдруг понял, что в Риге много разных собак, а не одна только невидимая свора ищеек, что за ним охотятся. Были здесь и другие собаки, обычные собаки, которых выгуливали, с которыми играли. В парке он внезапно остановился и стал наблюдать за отчаянной дракой двух собак. Одна из них была овчаркой, другая — помесью неведомых пород. Хозяева пытались разнять собак, кричали на них и неожиданно принялись кричать друг на друга. Хозяином овчарки был пожилой мужчина, а дворняга принадлежала женщине лет тридцати. У Валландера возникло чувство, что он смотрит на бандитскую разборку. Как будто собачья драка вскрыла все противоречия этой страны. Собаки дрались, как люди, и исход боя был точно так же непредсказуем.

Он подошел к Центральному универмагу как раз к открытию. Синяя папка жгла под рубашкой. Инстинкт подсказывал, что именно сейчас надо избавиться от нее, найти временный тайник. Во время своей часовой прогулки по утреннему городу он внимательно фиксировал все движения окружающих и теперь был уверен, что полковники опять вычислили его. К тому же ему показалось, что сыщиков стало больше, чем раньше, и он с горечью подумал, что они готовятся к нападению. Он остановился у дверей универмага и притворился, что читает доску объявлений, на самом деле рассматривая камеру хранения для покупателей. Камера была расположена углом, и он понял, что с прошлого раза запомнил все правильно. Он подошел к обменной кассе, единственной, которая принимала иностранную валюту, протянул сто шведских крон и получил взамен пачку латышских рублей. Затем поднялся наверх на тот этаж, где продавались грампластинки. Он выбрал два диска с музыкой Верди — пластинки были почти того же размера, что и папка. Расплатившись и положив пластинки в пакет, он увидел рядом с собой сыщика, который делал вид, что с интересом рассматривает полку с джазовыми записями. Затем Валландер опять спустился вниз к камере хранения. Он немного подождал, пока у прилавка не собралось несколько человек. Затем быстро пошел к самому дальнему углу, вытащил папку и положил ее между пластинками. Он управился очень быстро, хотя действовали только одной рукой. Сдав пакет, он получил номерок и отошел от прилавка. Сыщики были рассредоточены в разных местах у входа в универмаг, но Валландер все же был уверен в том, что они не видели его манипуляций с папкой. Конечно, существовал риск, что они обыщут пакет, но это представлялось ему маловероятным, поскольку они собственными глазами видели, что он купил две грампластинки.

Он посмотрел на наручные часы. До прихода Байбы на запасное место встречи оставалось всего десять минут. Беспокойство не покидало Валландера, но теперь, избавившись от папки, он чувствовал себя увереннее. Он поднялся на тот этаж, где находился мебельный отдел. Несмотря на начало дня, в отделе уже собралось много покупателей, которые обреченно или мечтательно рассматривали диваны и спальные гарнитуры. Валландер медленно пошел к той части отдела, где продавали кухонное оборудование. Он не хотел приходить на место встречи раньше назначенного часа и, чтобы потянуть время, на несколько минут задержался у отдела бытовой техники. Они договорились встретиться среди плит и холодильников советского производства.

Придя туда, он сразу же обнаружил Байбу. Она разглядывала плиту, и он невольно отметил, что плита только с тремя конфорками. Одновременно ему стало ясно: что-то не так. Что-то случилось с Байбой, он почувствовал это еще утром, когда проснулся. Беспокойство возросло и обострило все чувства.

В эту секунду она увидела его. Она улыбнулась ему, но глаза выдавали страх. Валландер подошел к ней, не проверяя, какие позиции заняли сыщики. Сейчас все его внимание было сосредоточено на том, чтобы понять, что произошло. Он встал рядом с ней, и они вместе стали смотреть на сверкающий холодильник.

— Что случилось? — спросил он. — Рассказывай только то, что важно. У нас не так много времени.

— Ничего не случилось, — ответила она. — Я просто не могла выйти из университета, потому что они взяли его под наблюдение.

«Почему она врет, — лихорадочно думал он. — Почему пытается соврать так складно, чтобы я этого не понял?»

— Ты достал папку? — спросила она.

Он засомневался, говорить ли правду. Но внезапно почувствовал усталость от всей окружавшей его лжи.

— Да, — ответил он. — Я достал папку. Микелису можно было доверять.

Она мельком взглянула на него:

— Тогда отдай ее мне. Я знаю, где мы можем ее спрятать.

Тут Валландер понял, что это говорит не Байба. Это говорил ее страх, нависшая над ней угроза.

— Что случилось? — спросил он снова, на этот раз решительно, может быть, даже с ноткой злобы.

— Ничего, — опять ответила она.

— Не лги, — сказал он, невольно повысив голос. — Я дам тебе папку. А что произойдет, если ты ее не получишь?

Он видел, что она на грани нервного срыва.

«Только не падай, — в отчаянии подумал он. — Пока они не до конца уверены, что я действительно нашел завещание майора, у нас все еще есть преимущество».

— Упитис может умереть, — прошептала она.

— Ему кто-то угрожает?

Она предостерегающе покачала головой.

— Я должен знать, — сказал он. — Если ты скажешь кто, для Упитиса это не будет иметь никакого значения.

Она испуганно посмотрела на него. Он взял ее за руку и встряхнул.

— Кто? — спросил он. — Кто?

— Сержант Зидс.

Он отпустил ее руку. Ответ привел его в бешенство. Неужели он так никогда и не узнает, кто из полковников стоит за всем? Где центральное звено всего заговора?

Внезапно он заметил, что сыщики начали приближаться.

Похоже, решили, что завещание майора у него. Не раздумывая, он схватил Байбу за руку и потащил ее к лестнице. Первым умрет не Упитис, мелькнуло у него в голове. Первыми будем мы, если не спасемся.

Их внезапное бегство ошеломило и сбило с толку ищеек.

Даже если Валландер сомневался, что им удастся спастись, он знал, что надо попытаться. Он потянул за собой Байбу вниз по лестнице, оттолкнув мужчину, не успевшего отойти, и они попали в отдел готового платья. Продавцы и покупатели удивленно смотрели на них. Валландер споткнулся и полетел на вешалку с мужскими костюмами. Он попытался ухватиться за пиджак, и тут вешалка рухнула. Он упал на раненую руку, и ее пронзила острая как нож боль. Подбежал один из охранников универмага и схватил его за локоть, но теперь у Валландера не было никаких сомнений. Здоровой рукой он ударил охранника прямо в лицо и потащил Байбу к той части универмага, где, как он надеялся, находилась пожарная лестница или запасной выход. Сыщики подошли ближе, теперь они охотились в открытую, и Валландер дергал и рвал ручки дверей, которые никак не открывались. В конце концов он увидел приоткрытую дверь, и они выбежали к пожарной лестнице. Но снизу уже раздавалось эхо шагов, к ним приближались люди, и оставалось только одно — броситься по лестнице вверх.

Он распахнул пожарную дверь, и они оказались на крыше, покрытой гравием. Он огляделся, чтобы понять, куда бежать дальше, но они попали в западню. С крыши можно было только прыгнуть в вечность. Он продолжал держать Байбу за руку; теперь им оставалось только ждать. Он решил, что тот из полковников, который выйдет на крышу, и есть тот человек, кто убил майора. Ответ скрывался за серой пожарной дверью, и Валландер с горечью подумал, что теперь больше не важно, правильно ли он догадывался или нет.

Но, когда открылась дверь и на крышу вышел полковник Путнис с несколькими вооруженными людьми, Валландер все же удивился тому, что ошибся. Ведь, несмотря ни на что, он полагал, что чудовищем, которое так долго пряталось в тени, был Мурниерс.

Путнис медленно подошел к ним. Его лицо было очень серьезным. Валландер почувствовал, как ногти Байбы впились ему в руку. «Он вряд ли прикажет своим людям расстрелять нас здесь, — с ужасом подумал Валландер. — А вдруг все же прикажет?» Он вспомнил жестокую казнь Инесе и ее друзей, внезапно его охватил всепоглощающий страх, и он заметил, что весь дрожит.

И тут лицо Путниса расплылось в улыбке, и Валландер со смущением понял, что перед ним не ухмыляющийся хищник, а доброжелательно настроенный человек.

— Не надо так волноваться, господин Валландер. Похоже, вы думаете, что за всем этим клубком стою я. Но должен сказать, что вас охранять непросто.

На какое-то мгновение Валландер совсем перестал соображать. Затем понял, что все-таки был прав и что не Путнис, а именно Мурниерс — то самое исчадие зла, которое он так долго искал. К тому же предчувствие его не обмануло — что есть и третья возможность: и у врага может быть враг. Внезапно ему все стало ясно, рассудок не подвел его, и он протянул левую руку, чтобы поздороваться с Путнисом.

— Несколько необычное место встречи, — улыбнулся Путнис. — Но вы явно мастер сюрпризов. Должен признаться, что не понимаю, как вы попали в страну без ведома наших пограничников.

— Я сам не очень это понимаю, — ответил Валландер. — Это очень длинная и запутанная история.

Путнис озабоченно посмотрел на его раненую руку:

— Вам следует как можно быстрее показаться врачу.

Валландер кивнул и улыбнулся Байбе. Она по-прежнему была в напряжении и, казалось, не понимала, что происходит вокруг.

— Мурниерс, — произнес Валландер. — Так это был он?

Путнис кивнул:

— Майор Лиепа был прав в своих подозрениях.

— Я многого не понимаю, — покачал головой Валландер.

— Полковник Мурниерс очень умный человек, — ответил Путнис. — И, без сомнения, злой, но это, к сожалению, доказывает только то, что хорошие мозги часто достаются жестоким людям.

— Это правда? — вдруг спросила Байба. — Это он убил моего мужа?

— Он, конечно, не сам разбил ему череп, — отозвался Путнис. — Скорее всего, это сделал его верный сержант.

— Мой водитель, — сказал Валландер. — Сержант Зидс. Тот, кто убил Инесе и других на складе.

Путнис опять кивнул:

— Полковник Мурниерс никогда не любил латышский народ. Хоть он и делает вид, что ему как сотруднику милиции политика неинтересна, в душе он — фанатичный приверженец старого порядка. Для него Бог всегда будет сидеть в Кремле. Благодаря этому он смог беспрепятственно заключить союз с преступниками. Когда майор Лиепа стал слишком настойчивым, Мурниерс попытался навести его на ложный след, чтобы подозрения пали на меня. Должен признаться, я долго не мог даже предположить, что происходит. Затем решил, что будет лучше, если я продолжу играть роль ничего не знающего человека.

— И все же я не понимаю, — сказал Валландер. — Должно быть что-то еще. Майор Лиепа говорил о круговой поруке, о заговоре, о том, что заставит всю Европу понять, что происходит в этой стране.

— Конечно, было кое-что еще. — Путнис в очередной раз задумчиво кивнул. — Нечто гораздо большее, чем высокопоставленный коррумпированный милицейский чин, защищающий свои привилегии с немыслимой жестокостью. Это был дьявольский заговор, и майор Лиепа это понимал.

Валландер замерз. Он по-прежнему держал Байбу за руку. Вооруженные люди Путниса отошли к пожарной лестнице.

— Все было очень ловко рассчитано, — улыбнулся Путнис. — У Мурниерса возникла идея, которую ему очень быстро удалось внедрить и в Кремле, и среди русского руководства в Латвии. Мурниерс решил махом убить двух зайцев.

— Воспользовавшись тем, что в новой Европе больше нет стен, он решил заработать деньги путем организованной контрабанды наркотиков, — подхватил Валландер. — В частности, в Швецию. И одновременно использовать эту контрабанду, чтобы дискредитировать латышское национальное движение? Я прав?

Путнис кивнул.

— Я с самого начала понял, что вы опытный полицейский, комиссар Валландер. У вас аналитический склад ума и большое терпение. Именно это Мурниерс и планировал. Вину за торговлю наркотиками свалят на освободительное движение в Латвии. Общественное мнение может радикально измениться, особенно в Швеции. Кто захочет поддерживать движение, которое благодарит за оказанную ему помощь, наводняя страну наркотиками? Ничего не скажешь: Мурниерс изобрел опасное, изощренное оружие, которое раз и навсегда могло бы уничтожить освободительное движение в этой стране.

Слова Путниса заставили Валландера задуматься.

— Ты понимаешь, о чем он? — спросил он Байбу.

Она медленно кивнула.

— А где сержант Зидс? — спросила она.

— Как только у меня будут необходимые доказательства, Мурниерса и сержанта арестуют, — заверил Путнис. — Сейчас Мурниерс наверняка очень волнуется. Он не до конца отдавал себе отчет в том, что мы все время наблюдали за его людьми, которые в свою очередь наблюдали за вами. Конечно, за то, что я без нужды подвергал вас слишком большой опасности, меня можно критиковать. Но я полагаю, это было единственной возможностью найти бумаги, оставшиеся после майора Лиепы.

— Когда я вчера выходила из университета, меня ждал сержант Зидс, — сказала Байба. — Если я не передам ему бумаги, Упитис умрет.

— Упитис, конечно, невиновен, — сказал Путнис. — Мурниерс взял в заложники двух маленьких детей его сестры. Их убьют, если Упитис не возьмет на себя убийство майора Лиепы. Для Мурниерса нет ничего святого. Его разоблачение станет облегчением для всей страны. Конечно, его приговорят к смертной казни. Как и сержанта Зидса. Расследование майора обнародуют. Заговор раскроют, не только на процессе, но и доведут до сведения всей Латвии. К тому же эти сведения наверняка вызовут большой интерес и за пределами страны.

Валландер почувствовал, как по телу разливается легкость. Все было позади.

Путнис улыбнулся:

— Единственное, что осталось, — это прочесть расследование майора Лиепы. И вы наконец сможете со спокойным сердцем уехать домой, комиссар Валландер. Мы, естественно, благодарны за то содействие, которое вы нам оказали.

Валландер вынул из кармана номерок.

— Завещание в синей папке, — сказал он. — Она лежит в пакете в камере хранения. Но две грампластинки я с удовольствием получил бы обратно.

Путнис засмеялся.

— Вы очень опытны, господин Валландер. И действительно не совершаете ошибок без надобности.

Тон Путниса насторожил его. Валландер так до конца и не понял, откуда у него закралось ужасное подозрение. Но в тот момент, когда Путнис засунул номерок в карман своего кителя, Валландер с беспощадной ясностью осознал, что только что совершил самую большую в своей жизни ошибку. Он знал, не зная, интуиция и мысли смешались, во рту пересохло.

Вытаскивая пистолет из кармана, Путнис продолжал улыбаться. Одновременно его солдаты подошли ближе, они рассредоточились по крыше и направили свои автоматы на Байбу и Валландера. Казалось, она так и не поняла, что произошло, а Валландер онемел от унижения и страха. В тот же момент открылась пожарная дверь, и на крышу шагнул сержант Зидс. В помутившейся голове Валландера пронеслось, что Зидс стоял за пожарной дверью и ждал своего выхода. Теперь представление окончено, и ему больше не надо ждать за кулисами.

— Вы совершили одну-единственную ошибку, — произнес Путнис равнодушным голосом. — Все, что я только что рассказал, конечно, абсолютная правда. Единственное, что отличает мои слова от действительности, — это я сам. Все, что я только что сказал о Мурниерсе, относится ко мне. Так что вы одновременно правы и не правы, комиссар Валландер. Если бы вы были, как я, марксистом, вы бы понимали, что время от времени надо ставить мир на голову, чтобы он опять встал на ноги.

Путнис отступил на несколько шагов назад и продолжил:

— Я надеюсь, вы понимаете, что не сможете вернуться в Швецию. Зато, погибнув на крыше, вы быстрее попадете на небо, комиссар Валландер.

— Только не трогайте Байбу, — взмолился Валландер, — только не Байбу.

— Мне очень жаль, но… — произнес Путнис.

Он поднял свое оружие, и Валландер решил, что полковник хочет застрелить Байбу первой. А сам он, комиссар Валландер, не мог ничего сделать, кроме как умереть на этой крыше в центре Риги.

В этот момент пожарная дверь распахнулась. Путнис вздрогнул и повернулся на неожиданный звук. Во главе отряда милиционеров на крышу выбежал полковник Мурниерс. Он был вооружен; увидев Путниса, он три раза подряд выстрелил ему в грудь. Валландер кинулся к Байбе, чтобы защитить ее. На крыше завязалась перестрелка. Люди Мурниерса и Путниса искали укрытия за дымоходами и вентиляционными трубами. Валландер обнаружил, что оказался на самой линии огня и попытался потянуть за собой Байбу, чтобы спрятаться за безжизненным телом Путниса. И тут увидел сержанта Зидса, который присел на корточки за одним из дымоходов. Он встретился с ним взглядом, затем Зидс посмотрел на Байбу, и Валландер сразу же понял, что тот решил попытаться взять в заложники или ее, или их обоих, чтобы сохранить себе жизнь. Людей Мурниерса было больше, и несколько милиционеров Путниса уже были мертвы. Рядом с телом Путниса валялся пистолет. Но схватить оружие Валландер не успел: на негосамого набросился Зидс. Валландер ударил кулаком — правым, травмированным — ему в лицо и закричал от страшной боли. Зидс пошатнулся от удара, изо рта у него потекла кровь, но он устоял на ногах. Когда он поднял руку, чтобы застрелить шведского полицейского, доставившего ему и его начальникам так много проблем, лицо его не выражало ничего, кроме ненависти. Валландер понял, что умрет, и закрыл глаза. Но снова открыл после того, как раздался выстрел, и комиссар обнаружил, что все еще жив. Рядом с ним на коленях стояла Байба. В руках она держала пистолет Путниса; она сделала только один выстрел и попала сержанту Зидсу прямо в переносицу. Она плакала, но теперь уже скорее от гнева и облегчения, чем от страха и неопределенности, мучивших ее так долго.

Перестрелка на крыше прекратилась так же быстро, как и началась. Двое людей Путниса были ранены, остальные — мертвы. Мурниерс со скорбью смотрел на одного из своих людей, которому пуля пробила грудь. Затем подошел к ним.

— Мне очень жаль, что все так получилось, — сказал он извиняющимся тоном. — Но я должен был услышать слова Путниса.

— Их наверняка можно прочесть в бумагах, оставшихся от майора, — ответил Валландер.

— Как я мог быть уверен в том, что они вообще существуют? И что вы нашли их?

— Вы могли спросить, — ответил Валландер.

Мурниерс покачал головой:

— Если бы я связался с кем-нибудь из вас, я бы объявил Путнису открытую войну. Затем он уехал бы за границу, и мы никогда не смогли бы его арестовать. У меня фактически не было другого выхода, кроме как наблюдать за вами, постоянно следуя по пятам за ищейками Путниса.

Валландер внезапно почувствовал сильную усталость. Он был не в состоянии слушать дальше. В руке пульсировала отчаянная боль. Он ухватился за Байбу и потерял сознание.

Очнулся он в больнице, на операционном столе, рука была в гипсе, и боль наконец прошла. На пороге стоял полковник Мурниерс, он курил сигарету и улыбаясь смотрел на него.

— Вам лучше? — спросил он. — У нас в Латвии очень хорошие врачи. На вашу руку было страшно смотреть. Заберите домой рентгеновские снимки.

— А что случилось? — спросил Валландер.

— Вы упали в обморок. На вашем месте я сделал бы то же самое.

Валландер оглядел кабинет:

— А где Байба Лиепа?

— Она дома. Когда я попрощался с ней несколько часов назад, она уже пришла в себя.

Валландер почувствовал, что у него пересохло во рту. Он осторожно сел на край каталки.

— Кофе, — попросил он. — Можно мне выпить чашку кофе?

Мурниерс засмеялся:

— Ни разу в жизни не встречал человека, который бы пил столько кофе. Конечно, вам дадут его. Если вам лучше, предлагаю поехать ко мне на работу, чтобы покончить с этим делом. Затем, как я полагаю, вам с Байбой Лиепой надо о многом поговорить. Если рука снова разболится, милицейский врач сделает вам обезболивающий укол. Врач, который накладывал гипс, сказал, что это вполне может случиться.

Они поехали на машине Мурниерса по городу. Была уже вторая половина дня, начали сгущаться сумерки. Когда они въезжали в крытые ворота Управления внутренних дел Латвийской ССР, Валландер подумал, что это, должно быть, в последний раз. По дороге в свой кабинет полковник Мурниерс остановился и достал из сейфа синюю папку. Рядом с большим сейфом сидел вооруженный охранник.

— Наверное, вы поступили правильно, заперев папку, — сказал Валландер.

Мурниерс с удивлением посмотрел на него.

— Правильно? — сказал он. — Это необходимо, комиссар Валландер. Даже если Путниса больше нет, это не означает, что все проблемы решены. Мы по-прежнему живем в том же мире, комиссар Валландер. Мы живем в стране, которую раздирают противоречия. И от них не избавиться, выпустив три пули в грудь полковника милиции.

Пока они шли в кабинет Мурниерса, Валландер размышлял над его словами. У дверей кабинета стоял навытяжку человек с кофейным подносом. Валландер с трудом припомнил свой первый визит в это темное помещение. Удастся ли когда-нибудь до конца осознать все то, что произошло с тех пор?

Из ящика письменного стола Мурниерс достал бутылку и наполнил два стакана.

— Конечно, неприятно поздравлять себя с успехом, когда погибли люди, — сказал он. — Но в то же время я считаю, что мы этого заслуживаем. В первую очередь вы, комиссар Валландер.

— Я почти ничего не сделал, кроме ошибок, — возразил Валландер. — Я всякий раз шел не тем путем и слишком поздно понимал, что между разными вещами существует взаимосвязь.

— Наоборот, — отозвался Мурниерс. — Меня восхитили ваша настойчивость и ваше мужество.

Валландер покачал головой.

— Какое тут мужество, — сказал он. — Я удивляюсь, как я еще жив.

Они осушили стаканы и сели за стол, покрытый зеленым сукном. Между ними лежала синяя папка с завещанием майора.

— На самом деле у меня есть только один-единственный вопрос, — начал Валландер. — Как Упитис?

Мурниерс задумчиво кивнул.

— Хитрости и жестокости полковника Путниса не было пределов. Ему нужен был козел отпущения, подходящий для роли убийцы. Он очень хотел найти повод отослать вас домой. Я заметил, что ему сразу же не понравилась ваша компетентность, она испугала его. Он велел похитить двух маленьких детей, комиссар Валландер. Двух маленьких детей, мать которых — сестра Упитиса. Если бы Упитис не взял на себя вину за убийство майора Лиепы, дети бы погибли. У Упитиса не было выбора. Я часто задаю себе вопрос: а что бы я сам делал в такой ситуации? Естественно, сейчас его освободили. Байба Лиепа уже знает, что он никакой не предатель. Мы также нашли детей, которых держали в заложниках.

— А все началось с плота, который прибило к шведскому берегу, — сказал Валландер, когда задумчивое молчание стало затягиваться.

— Полковник Путнис и его сообщники только что начали большую операцию по контрабанде наркотиков, в частности, в Швецию, — ответил Мурниерс. — Путнис направил в Швецию несколько своих агентов. Они выявили различные группы латышских эмигрантов и должны были распространять наркотики, что привело бы к дискредитации латышского освободительного движения. Но на борту одного из судов, которое контрабандой везло наркотики из Вентспилса, что-то произошло. Очевидно, несколько людей полковника устроили импровизированный путч, чтобы присвоить крупную партию амфетамина для собственных нужд. Их обнаружили, расстреляли и сбросили на спасательный плот. И в суете забыли забрать наркотики, которые находились на плоту. Как я понял, плот искали больше суток, но найти не смогли. Сейчас мы можем только радоваться, что он уплыл в Швецию. В противном случае очень вероятно, что полковник Путнис сумел бы осуществить свои намерения. Конечно, агентам Путниса хватило ловкости похитить наркотики из полиции, когда стало ясно, что содержимого плота никто не обнаружил.

— Наверняка случилось что-то еще, — задумчиво добавил Валландер. — Почему Путнис решил убить майора Лиепу сразу же после его возвращения?

— У Путниса разыгрались нервы. Он не знал, чем майор Лиепа занимался в Швеции. Полковник не мог рисковать и оставить майора в живых, будучи не в состоянии все время контролировать его действия. Пока майор Лиепа находился в Латвии, за ним можно было наблюдать или по крайней мере видеть, с кем он встречается. Полковник Путнис просто-напросто занервничал, и сержант Зидс получил приказ убить майора. Что он и сделал.

Наступила продолжительная пауза. Валландер заметил, что Мурниерс устал и чем-то угнетен.

— А что будет теперь? — в конце концов спросил комиссар.

— Я, конечно, основательно изучу бумаги майора Лиепы, — ответил Мурниерс. — А там посмотрим.

Этот ответ обеспокоил Валландера:

— Завещание, конечно, должно быть обнародовано, — сказал он.

Мурниерс не ответил, и внезапно Валландер понял, что для полковника это неочевидно. Его интересы не обязательно совпадают с интересами Байбы Лиепы и ее друзей. Возможно, ему довольно и того, что Путнис разоблачен. А насчет необходимости дальнейшей огласки этой истории у Мурниерса могла быть совсем иная точка зрения. Подумав, что завещание майора Лиепы могут снова спрятать, Валландер разволновался.

— Я бы хотел получить копию расследования майора, — сказал он.

Мурниерс тотчас разгадал его замысел.

— А я и не знал, что вы читаете по-латышски, — отозвался он.

— Всего знать невозможно.

Мурниерс долго молча рассматривал его. Валландер встретился с ним взглядом и подумал, что не должен уступать. Сейчас, когда он первый раз мерился силами с Мурниерсом, самым важным было не дать себя победить. Это был его долг перед маленьким близоруким майором.

Внезапно Мурниерс принял решение. Он нажал на кнопку звонка под столешницей. Вошел человек с синей папкой. Через двадцать минут Валландер получил копию, не подлежащую регистрации, копию, существование которой Мурниерс всегда будет отрицать. Эту копию забрал себе шведский полицейский Валландер, без разрешения и вопреки практике, принятой между дружественными странами, а затем передал людям, не имеющим права доступа к этим секретным документам. Действия вышеназванного шведского полицейского Курта Валландера заслуживают, несомненно, всяческого порицания.

Вот так все и произойдет, если напишут правду. Если она когда-нибудь будет написана, что куда менее вероятно. Валландер подумал, что никогда не узнает, почему Мурниерс отдал ему копию. Ради майора? Ради страны? Или в самом деле считал, что Валландер заслуживает этот прощальный подарок?

Разговор иссяк, больше сказать было нечего.

— Ваш теперешний паспорт имеет очень сомнительную ценность, — сказал Мурниерс. — Но я позабочусь о том, чтобы вы без проблем вернулись в Швецию. Когда вы хотите ехать?

— Во всяком случае, не завтра, — ответил Валландер. — Через день.

Полковник Мурниерс проводил его до машины, которая ждала во дворе. Валландер неожиданно вспомнил свой «пежо», оставленный в сарае в Германии, где-то на границе с Польшей.

— Не знаю, как мне вернуть мою машину, — вздохнул он.

Мурниерс с недоумением посмотрел на него. И Валландер понял, что никогда не узнает, насколько Мурниерс близок к тем людям, которые считали себя гарантами лучшего будущего Латвии. Сам он лишь едва царапнул по той поверхности, с которой ему позволили соприкоснуться. Весь этот огромный камень он никогда не перевернет. Как бы то ни было, Мурниерс просто-напросто не знает, как Валландер попал в Латвию.

— Да это я так, — сказал Валландер.

Проклятый Липпман, зло подумал он. Интересно, есть ли у латышских эмигрантских организаций тайные фонды, выплачивающие шведским полицейским компенсацию за машины, которые они никогда больше не увидят?

От этой мысли он почувствовал обиду, но списал ее на страшную усталость, по-прежнему руководившую его мозгом. Пока он не отдохнет, он не может доверять собственному рассудку.

Они простились у машины, которая должна была отвезти Валландера к Байбе Лиепе.

— Я провожу вас в аэропорт, — сказал Мурниерс. — У вас будет два билета, один из Риги до Хельсинки, другой из Хельсинки до Стокгольма. Насколько я знаю, для передвижения между скандинавскими странами не надо паспортов. Так что никто не узнает, что вы были в Риге.

Машина выехала со двора УВД. Валландер сидел в темноте и размышлял над словами Мурниерса. Никто не узнает, что он был в Риге. Внезапно он понял, что и сам никогда и никому не сможет рассказать об этом, даже родному отцу. Все случившееся останется тайной, особенно потому, что было слишком невероятным, нереальным. Кто ему поверит?

Он откинулся на сиденье и закрыл глаза. Теперь самым важным было свидание с Байбой Лиепой. О том, что будет, когда он вернется в Швецию, он подумает позже.

В квартире Байбы он провел две ночи и один день.

Все это время Валландер ждал наступления некоего особенного и трогательного момента, но момент так и не наступил. Он ничего не сказал о тех противоречивых чувствах, которые он к ней испытывал. Наибольшая близость возникла во второй вечер, когда он сидел рядом с ней на диване и рассматривал фотографии в альбоме. Когда он приехал к Байбе от Мурниерса, та встретила его сдержанно, как будто он опять стал для нее чужим. Он смутился, хотя до конца не понял почему. А чего он на самом деле ожидал? Она приготовила ему ужин, какую-то кашу, где основным содержимым была жесткая курица, и ему стало ясно, что Байба Лиепа не очень-то хороший кулинар. «Я не должен забывать, что она интеллектуалка — подумал он. — Она человек, который, возможно, лучше умеет мечтать о лучшем будущем, чем готовить. А ведь нужны и те и другие, даже если они не всегда уживаются друг с другом».

На Валландера напала тихая меланхолия, которую, однако, он успешно скрыл. Ведь он принадлежит к той части человечества, что готовит лучше, чем мечтает. Полицейскому вряд ли можно предаваться мечтам, его взор обращен на грешную землю, а не на высокое небо. Но вместе с тем невозможно отрицать, что он влюбился в Байбу, и это было причиной его меланхолии. И на этой печальной ноте ему придется закончить самое странное и опасное в своей жизни задание. Ему было очень больно. Когда Байба сказала, что его машину доставят в Стокгольм к его возвращению, он едва прореагировал. Ему вдруг стало жалко самого себя.

Она постелила ему на диване. Он слышал ее спокойное дыхание, доносившееся из спальни. Несмотря на усталость, ему не спалось. Время от времени он вставал, ходил по холодным половицам и смотрел на пустынную улицу, на которой майор встретил свою смерть. Сыщиков больше не было, их похоронили вместе с Путнисом. Осталась только огромная пустота, отвратительная и мучительная.

За день до его отъезда они побывали на братской могиле, где были похоронены Инесе и ее друзья. Оба не прятали слез; Валландер рыдал как брошенный ребенок, будто впервые осознав, в каком ужасном мире живет. Байба принесла цветы, замерзшие чахлые розы, и положила их на могильный холмик.

Валландер отдал ей копию завещания майора. Но до его отъезда она так его и не прочла.

Утром в день его отъезда в Риге повалил снег.

Мурниерс сам приехал отвезти шведского полицейского в аэропорт. В дверях Байба обняла Валландера, они прижались друг к другу, как двое только что переживших кораблекрушение, и он ушел.

Валландер стал подниматься по трапу самолета.

— Счастливого пути! — прокричал ему Мурниерс.

«И все же он рад, что я уезжаю, — подумал Валландер. — Вот уж кто не будет по мне скучать».

Самолет Аэрофлота заложил широкий вираж над Ригой, а затем взял курс на Финский залив.

Еще до того, как самолет набрал высоту, Курт Валландер уснул, свесив голову на грудь.

В тот же вечер 26 марта он прилетел в Стокгольм.

По громкоговорителю зала прилетов его попросили подойти к стойке информации.

В конверте лежали его паспорт и ключи от машины. Машина стояла сразу же за стоянкой такси. К своему удивлению, Валландер обнаружил, что ее недавно помыли.

В салоне было тепло. Кто-то ждал его здесь. В ту же ночь он поехал домой в Истад.

Перед самым рассветом он вошел в свою квартиру на Мариагатан.

Эпилог

Ранним утром в начале мая, когда Валландер сидел у себя в кабинете и старательно, но без особого энтузиазма заполнял карточку футбольного тотализатора, в дверь постучали, и вошел Мартинссон. Было прохладно, весна еще не пришла в Скане, но Валландер все-таки открыл окно, чтобы проветрить мозги; он рассеянно взвешивал возможности футбольных команд победить друг друга, слушая задорного зяблика, который распевал на дереве. Когда в дверях показался Мартинссон, Валландер отложил карточку, встал со стула и закрыл окно. Он знал, что Мартинссон все время боится простудиться.

— Не помешаю? — спросил Мартинссон.

После возвращения из Риги Валландер стал холоден и резок со своими коллегами. Некоторые за его спиной недоумевали, как могло произойти, что он полностью потерял душевный покой, всего лишь слегка повредив руку на лыжном курорте в Альпах. Но никто не хотел спрашивать его напрямую — все надеялись, что его недовольство и капризы пройдут сами собой.

Валландер понимал, что ведет себя нехорошо по отношению к своим коллегам. Он только осложняет им работу, сея вокруг себя тоску и меланхолию. Вместе с тем он не знал, что ему делать, чтобы снова стать прежним Валландером, решительным, но добродушным комиссаром Истадского полицейского управления. Как будто того человека больше не существовало, и он даже не знал, стоит ли горевать об этом. Он вообще мало задумывался о собственной жизни. Так называемая поездка в Альпы выявила, что он не знает всей правды о самом себе. Он четко осознал, что не относится к людям, умышленно прячущимся за ложью. Но вместе с тем его все чаще интересовал вопрос: не было ли его недопонимание того, как на самом деле устроен мир, своего рода ложью, пусть даже оно коренилось в простодушии, а не в сознательно выработанной узости взглядов?

Каждый раз, когда кто-то входил к нему в кабинет, комиссару делалось неловко. Но он не знал никакого другого выхода, кроме как притвориться, что все идет как всегда.

— Не помешаешь, — сказал он Мартинссону с натужной любезностью. — Садись.

Мартинссон опустился на стул для посетителей. Стул был со сломанной пружиной, и сидеть на нем было очень неудобно.

— Я хотел бы рассказать тебе одну странную историю, — начал Мартинссон. — Вернее сказать, две истории. Такое впечатление, что нас посетили призраки из прошлого.

Мартинссонова манера говорить Валландеру никогда не нравилась. Грубая действительность, с которой они имели дело как полицейские, по его мнению, плохо подходила для поэтических экзерсисов. Но он ничего не сказал, ожидая продолжения.

— Помнишь человека, который позвонил и сказал, что к берегу должен пристать плот? — продолжил Мартинссон. — Которого мы так потом и не нашли и который так и не дал о себе знать?

— Их было двое, — возразил Валландер.

Мартинссон кивнул.

— Но давай начнем с первого, — сказал он. — Несколько недель тому назад Анетта Бролин едва не арестовала человека, подозреваемого в нанесении особо тяжких телесных повреждений. Но, поскольку ранее он не был судим, его отпустили.

Валландер заинтересовался.

— Его зовут Хольмгрен, — продолжал Мартинссон. — Совершенно случайно я увидел бумаги об этом избиении, когда они лежали на столе у Сведберга. Я увидел, что Хольмгрен значится владельцем рыбацкого катера «Байрон». В голове у меня что-то щелкнуло. Особенно интересно стало, когда выяснилось, что этот Хольмгрен избил одного из своих ближайших друзей, некоего Якобсона, который обычно работал в его команде на катере.

Валландер вспомнил ночь в порту Брантевика.

Мартинссон прав, их действительно посетили призраки из прошлого. Внезапно он понял, что напряженно ждет продолжения.

— Странно то, что Якобсон не хотел заявлять об избиении, хотя избили его сильно и без всякой видимой причины, — сказал Мартинссон.

— А кто тогда сделал заявление? — с удивлением спросил Валландер.

— Хольмгрен набросился на Якобсона в брантевикском порту. Кто-то увидел их и позвонил в полицию. Якобсон три недели пролежал в больнице. Досталось ему крепко. Но он не хотел заявлять на Хольмгрена. Сведбергу так и не удалось выяснить, что на самом деле стояло за этой дракой. Но я стал думать, не может ли это иметь отношение к плоту. Ты ведь помнишь, они скрывали друг от друга, что оба обратились к нам? Во всяком случае, мы решили, что это так.

— Помню, — отозвался Валландер.

— Я думаю, что мне надо поговорить с этим Хольмгреном, — продолжал Мартинссон. — К тому же он жил на той же улице, что и ты, Мариагатан.

— Жил?

— Именно. Когда я пошел туда, выяснилось, что он уехал. К тому же далеко. В Португалию. Выправил себе документы, по которым он считается эмигрантом. И оставил странный адрес, на Азорских островах. «Байрона» он продал датскому рыбаку по откровенно бросовой цене.

Мартинссон замолчал. Валландер задумчиво смотрел на него.

— Согласись, что это странная история, — сказал Мартинссон. — Тебе не кажется, что нам надо сообщить эти сведения в рижскую милицию?

— Не надо, — ответил Валландер. — Думаю, в этом нет необходимости. Но спасибо, что ты мне все это рассказал.

— А я еще не закончил, — отозвался Мартинссон. — Теперь вторая часть истории. Ты читал вчерашние вечерние газеты?

Валландер давно перестал покупать газеты, за исключением тех случаев, когда речь шла о расследованиях, в которых он принимал участие и к которым журналисты проявляли повышенный интерес. Он покачал головой, и Мартинссон продолжил:

— А зря. Там говорилось о том, что таможня Гётеборга выловила спасательный плот, который, как оказалось позже, принадлежал российскому траулеру. Его нашли возле Винги, и это странно, потому что именно в тот день было затишье. Капитан траулера утверждал, что они шли на верфь, чтобы починить сломанный винт. Они встали на якорь и стали ловить рыбу на Доггербанке. Капитан заверял, что они не заметили, как потеряли плот. По чистой случайности служебная собака на таможне оказалась недалеко от плота и явно им заинтересовалась. На плоту таможенники нашли несколько килограммов первосортного амфетамина, изготовленного, как вскоре установили, в польских нарколабораториях. Это, возможно, дает нам недостающее доказательство: что у плота, который вынесли из нашего подвала, была аналогичная начинка, а мы ее упустили.

Валландер понял, что последнее было камнем в его огород. Мартинссон, конечно, прав, это была непростительная ошибка. И вдруг возник соблазн довериться Мартинссону, рассказать хоть кому-то о том, что на самом деле случилось во время так называемого отпуска в Альпах. Но комиссар ничего не сказал, решив, что у него не хватит сил.

— Пожалуй, ты прав, — произнес он. — Но почему этих людей убили, предварительно сняв с них пиджаки, на это мы никогда не найдем ответа.

— Не скажи. — Мартинссон встал. — Кто знает, какой сюрприз нам может преподнести завтрашний день? Ведь, несмотря ни на что, мы на целый шаг продвинулись к концу этой истории.

Валландер молча кивнул.

Остановившись в дверях, Мартинссон обернулся:

— А знаешь, какое мое сугубо личное мнение? Что Хольмгрен и Якобсон занимались какой-то контрабандой. И случайно увидели спасательный плот. Но у них были веские основания не связываться с полицией.

— Это не объясняет избиения, — возразил Валландер.

— Вдруг они уговорились ничего нам не сообщать? А Хольмгрен, скажем, заподозрил, что Якобсон стучит?

— Может, ты и прав. Только мы этого никогда не узнаем.

Мартинссон вышел из кабинета. Валландер снова открыл окно и продолжил заполнять карточку тотализатора.

Во второй половине дня он сел в машину и поехал в только что открывшееся кафе в порту. Он заказал чашку кофе и начал писать письмо Байбе Лиепе. Но, прочтя написанное через полчаса, порвал листок.

Он вышел из кафе и направился на пирс.

Клочки бумаги он разбросал по воде, словно хлебные крошки.

Он все еще не знал, что ей написать.

Но отчаянно тосковал.

Послесловие

Решающей предпосылкой для появления этого романа явились переломные события, произошедшие в Прибалтике за последние годы. Написать книгу, действие и обстоятельства которой перенесены в незнакомое писателю окружение, — само по себе достаточно сложно. Но еще более сложно — попытаться обрисовать политический и социальный пейзаж, где ничего еще не ясно. Помимо трудностей, касающихся конкретных вещей, например, стоял ли памятник на постаменте такого-то числа или его уже сняли и увезли, как называлась такая-то улица, которую несколько раз переименовывали, на определенный день февраля 1991 года, пришлось столкнуться с другими, более серьезными проблемами. Воссоздать мысли и чувства героев — безусловно, основная задача писателя. Но иногда нельзя обойтись без посторонней помощи. За эту книгу я благодарен многим людям. Двоих из них я хочу упомянуть, одного по имени, а другого анонимно. Гунтис Бергклавс рассказал мне о многих секретах Риги. Не жалея времени, он вспоминал и объяснял. И еще я хочу поблагодарить одного следователя из «убойного отдела» рижской милиции, который терпеливо знакомил меня с методами работы его коллег.

Мы все время должны помнить, как было всего лишь год назад. Тогда все было по-другому, еще более запутанно, чем сейчас. Судьба Прибалтики никоим образом не решена. Например, на территории Латвии по-прежнему очень много российских солдат. Каким станет будущее, решится в поединке между старым и новым, между известным и неизвестным.

Через несколько месяцев после того, как весной 1991 года была написана эта книга, в Советском Союзе произошел осенний переворот — решающее событие, которое ускорило провозглашение независимости в Прибалтике. Естественно, сам переворот и, главное, предшествующие обстоятельства, сделавшие этот переворот возможным, — отправные точки создания романа. Но предсказать, что произойдет в действительности, я мог в той же малой степени, как и любой другой.

Это роман. Может быть, не все в действительности произошло или выглядит так, как здесь описано. Но в принципе оно могло произойти именно так. И писатель вправе поместить в универмаге камеру хранения, хотя ее еще там нет. Или открыть в нем мебельный отдел, взяв его буквально из воздуха. Коль скоро он нужен в книге. А так иногда бывает.

Хеннинг Манкелль, апрель 1992 г.

Хеннинг Манкелль Белая львица

Моим мозамбикским друзьям

Пока люди в нашей стране ценятся

по-разному в зависимости от цвета кожи,

мы в глубине души будем страдать от того, что

Сократ называл ложью.

Премьер-министр ЮАР Ян Хофмейр, 1946

Angurumapo simba, mcheza nani?

Кто дерзнет шутить, когда лев рычит?

Африканская пословица

Пролог

Южная Африка, 1918

Вечером 21 апреля 1918 года в Йоханнесбурге, в невзрачной кофейне в районе Кенсингтон, встретились трое молодых людей. Младшему, Вернеру ван дер Мерве, только что сравнялось девятнадцать. Старшему, Хеннингу Клопперу, было двадцать два. Третьему в компании - его звали Ганс дю Плейс - через несколько недель стукнет двадцать один. Именно в этот вечер они хотели обсудить, как лучше отметить его день рождения. Никто из них не думал не гадал, что встреча в кенсингтонской кофейне станет исторической. О дне рождения Ганса дю Плейса в тот вечер не было сказано ни слова. Даже Хеннинг Клоппер, выдвинувший идею, которой предстояло изменить все южноафриканское общество, понятия не имел о масштабе и последствиях еще толком не созревших собственных мыслей.

Эти три молодых человека не походили друг на друга ни наружностью, ни темпераментом, ни характером. Но кое-что их роднило. Кое-что очень важное. Все трое были буры. Все трое принадлежали к старинным семействам: их предки, бесприютные голландские гугеноты, поселились в Южной Африке еще в восьмидесятых годах XVII века, занесенные туда одной из первых больших волн иммиграции. Когда английское влияние в Южной Африке усилилось и в конце концов приняло форму откровенного притеснения, буры запрягли волов в фургоны и начали свое долгое странствие в глубь страны, на беспредельные равнины за Ваалем и Оранжевой. Эти трое юношей, как и все буры, считали свободу и независимость залогом жизни своего языка и культуры. Свобода давала гарантию от нежелательного смешения с ненавистными англичанами, а тем паче с коренным черным населением и с индийским меньшинством, которое обеспечивало себе пропитание главным образом торговлей в прибрежных городах вроде Дурбана, Порт-Элизабета и Капстада. [Капстад - голландское название Кейптауна.]

Хеннинг Клоппер, Вернер ван дер Мерве и Ганс дю Плейс были бурами. И никогда об этом не забывали, никогда не представляли себе иного. Прежде всего они этим гордились. С самого раннего детства им внушали, что буры - народ избранный. Но с другой стороны, принадлежность к бурам была из тех прописных истин, о которых они, изо дня в день встречаясь в маленькой кофейне, говорили редко. Все это просто было, просто существовало как незримый залог их задушевной дружбы, их мыслей и чувств.

Поскольку все трое служили конторщиками в Южноафриканской железнодорожной компании, в кофейню они ходили все вместе, после работы. Обычно болтали о девушках, мечтали о будущем, рассуждали о большой войне, которая недавно закончилась в Европе. Но в этот вечер Хеннинг Клоппер сидел задумчивый и молчаливый. Остальные, привыкшие к его всегдашней разговорчивости, смотрели на него с удивлением.

- Ты не заболел? - спросил Ганс дю Плейс. - Может, малярия?

Хеннинг Клоппер, не ответив, рассеянно покачал головой.

Ганс дю Плейс пожал плечами и обернулся к Вернеру ван дер Мерве.

- Он размышляет, - сказал Вернер. - Прикидывает, как бы через год увеличить свое жалованье с четырех до шести фунтов в месяц.

Эта тема постоянно всплывала в их разговорах: как убедить вечно недовольное начальство повысить их скудное жалованье. Однако ж они не сомневались, что в конце концов сделают в железнодорожной компании прекрасную карьеру и достигнут высоких постов. Все трое верили в себя, были энергичны и умны. Только вот, на их взгляд, дело шло невыносимо медленно.

Хеннинг Клоппер взял чашку и отхлебнул кофе. Тронул кончиками пальцев высокий белый воротничок - сидит как следует. Потом медленно провел ладонью по расчесанным на прямой пробор волосам и с расстановкой произнес:

- Я хочу рассказать вам одну историю, которая случилась сорок лет назад.

Вернер ван дер Мерве, прищурившись, посмотрел на него в свои очки без оправы.

- Слишком ты молод, Хеннинг, - сказал он. - Вот лет через восемнадцать тебе будет что вспомнить и рассказать о событиях сорокалетней давности. А пока рановато.

Хеннинг Клоппер покачал головой:

- Это не мои воспоминания. Речь вовсе не обо мне и не о моей семье, а об английском сержанте по имени Джордж Страттон.

Ганс дю Плейс, который пытался раскурить сигарку, от удивления едва не выронил спичку.

- С каких это пор ты интересуешься англичанами? Хороший англичанин - мертвый англичанин, кто бы он ни был: сержант, политик или рудничный управляющий.

- Он мертв, - сказал Хеннинг Клоппер. - Сержант Джордж Страттон мертв. Можешь не беспокоиться. Я как раз и хочу рассказать вам о его смерти. Он умер сорок лет назад.

Ганс дю Плейс открыл было рот, собираясь сделать очередное замечание, но Вернер ван дер Мерве поспешно тронул его за плечо:

- Погоди. Пусть Хеннинг расскажет.

Хеннинг Клоппер отхлебнул еще глоток кофе, тщательно промокнул салфеткой рот и тонкие светлые усики.

- Это случилось в апреле тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, - начал он. - Когда англичане воевали с восставшими африканскими племенами.

- И потерпели поражение, - вставил Ганс дю Плейс. - Только англичане способны потерпеть поражение от дикарей. При Исандлуане и Роркс-Дрифте английская армия показала свою полную беспомощность. Дикари их попросту вырезали.

- Дай ему рассказать, - вмешался Вернер ван дер Мерве. - Что ты все время перебиваешь!

- То, о чем я хочу рассказать, произошло в окрестностях реки Бюффелсрифир, - продолжал Хеннинг Клоппер. - Местные жители называют ее Гонгко. Отряд конных стрелков под командой Страттона, став лагерем, занял позиции в открытом поле близ реки. Прямо перед ними была гора, не помню, как она называлась. А за этой горой укрывались воины племени коза, немногочисленные и плохо вооруженные. Солдатам Страттона не о чем было беспокоиться. Высланные вперед лазутчики уверяли, что войско у коза недисциплинированное и, судя по всему, готовится отступить. Вдобавок в тот день Страттон и его люди ожидали прибытия подкреплений силой как минимум в батальон. И вдруг сержант Страттон, который издавна славился своим несокрушимым спокойствием, повел себя очень странно: принялся ходить по лагерю и прощаться с солдатами. Очевидцы говорили позднее, что его словно бы поразила внезапная лихорадка. Потом он достал пистолет и выстрелил себе в голову, прямо на глазах у солдат. Когда Страттон покончил с собой у реки Бюффелсрифир, ему было двадцать шесть лет. Всего на четыре года больше, чем мне сейчас.

Хеннинг Клоппер неожиданно замолчал, будто конец истории удивил его самого. Ганс дю Плейс выпустил колечко дыма, ожидая продолжения. Вернер ван дер Мерве щелкнул пальцами, подзывая черного официанта, который вытирал столик в другом конце зала.

- Это все? - спросил Ганс дю Плейс.

- Да, - ответил Хеннинг Клоппер. - Разве этого недостаточно?

- По-моему, надо заказать еще кофе, - сказал Вернер ван дер Мерве.

Черный официант, прихрамывавший на одну ногу, с поклоном принял заказ и исчез на кухне.

- Зачем ты нам это рассказал? - спросил Ганс дю Плейс. - При чем тут английский сержант, который перегрелся на солнце и пустил себе пулю в висок?

Хеннинг Клоппер посмотрел на своих друзей с удивлением:

- Вы не понимаете? В самом деле не понимаете?

Удивление его было неподдельным, без следа наигранности. Случайно наткнувшись дома у родителей в каком-то журнале на рассказ о смерти сержанта Страттона, он сразу почувствовал, что она чем-то его задела. Что-то в судьбе сержанта показалось ему очень близким. Сперва эта мысль смутила его, потому что шла вразрез с его убеждениями. Ну что у него может быть общего с сержантом английской армии, который явно в припадке безумия приставил к виску пистолет и нажал на курок?

Но в сущности, внимание его привлекла вовсе не судьба Страттона, а заключительные строки заметки. Рядовой, который был очевидцем этого инцидента, спустя много лет рассказал, что в свой последний день сержант Страттон все время бормотал себе под нос несколько слов, снова и снова, как заклинание. Лучше мне пустить себе пулю в лоб, чем попасть живым в лапы воинов коза.

Именно так Хеннинг Клоппер воспринимал собственное положение - положение бура в Южной Африке, где господствовали англичане. Он как бы внезапно осознал, что стоит перед тем же выбором, что и сержант Страттон.

Покорность, подумал он тогда. Нет ничего хуже, чем жить в обстоятельствах, над которыми ты сам не властен. Всех моих собратьев, весь мой народ принуждают жить по английским законам, под английским губернатором, среди английского презрения. Нашей культуре повсюду грозят опасности и клевета. Англичане не оставят попыток сломить нас. Самое страшное в покорности, что она может стать привычкой, смирением, которое цепенящей отравой растекается в крови, а ты сам даже не замечаешь этого. И вот тогда покорность уже необратима. Последние очаги сопротивления подавлены, сознание замутилось и мало-помалу гаснет.

До сих пор он ни разу еще не делился своими мыслями с Гансом дю Плейсом и Вернером ван дер Мерве. Но замечал, что, когда речь заходила о совершенных англичанами несправедливостях, в их репликах все чаще сквозили горечь и ирония. Но той, казалось бы, вполне естественной ярости, что когда-то заставила его отца воевать с англичанами, не было и следа.

Это пугало его. Кто окажет сопротивление англичанам, если не его собственное поколение? Кто защитит права буров, если не он, не Ганс дю Плейс и не Вернер ван дер Мерве?

История сержанта Страттона прояснила ему то, что он в глубине души давным-давно знал. Но теперь он чувствовал, что прятаться от этого больше нельзя.

Я предпочту покончить самоубийством, но не покорюсь. А поскольку я хочу жить, необходимо уничтожить причины покорности.

Вот так проста и так трудна, но притом однозначна была альтернатива.

Хеннинг Клоппер и сам недоумевал, почему выбрал именно этот день, чтобы рассказать друзьям о сержанте Страттоне. Просто вдруг почувствовал, что больше не в силах ждать, и все. Час пробил, теперь не время праздно рассиживаться по вечерам в уютной кофейне, мечтая о будущем и строя планы насчет дней рождения. Есть кое-что поважнее, без чего вообще нет и не может быть будущего. Англичане, если им не нравится в Южной Африке, могут вернуться в метрополию или отправиться на другие рубежи беспредельной Британской империи. Но у Хеннинга Клоппера и других буров нет ничего, кроме Южной Африки. Спасаясь от религиозных гонений, они без малого два с половиной столетия назад сожгли за собой все мосты и обосновались в Южной Африке, где обрели свой потерянный рай. Перенесенные лишения внушили им мысль о том, что они - народ избранный. Именно здесь, на южной оконечности Африканского континента, их ожидало будущее. Будущее - или же покорность, а значит, медленная, но неотвратимая гибель. Третьего не дано.

Старик официант подковылял с кофейным подносом. Неловкими руками собрал грязную посуду, расставил на столе чистые чашки и кофейник. Хеннинг Клоппер закурил сигарету и посмотрел на друзей.

- Вы не понимаете? - повторил он. - Не понимаете, что перед нами тот же выбор, что и перед сержантом Страттоном?

Вернер ван дер Мерве снял очки, протер стекла носовым платком:

- Хочу видеть тебя отчетливо, Хеннинг. Хочу убедиться, что напротив меня сидишь именно ты.

Хеннинг Клоппер вдруг разозлился. Ну почему они не понимают, что он хотел им сказать? Неужели и вправду он один так думает?

- Вы в самом деле не видите, что творится вокруг? - сказал он. - Если мы не готовы защитить свое право быть бурами, то кто это сделает? Выходит, пусть весь наш народ будет растоптан и вконец ослаблен, так что ему только и останется последовать примеру Джорджа Страттона!

Вернер ван дер Мерве медленно покачал головой, и Хеннингу Клопперу послышались в его голосе виноватые нотки, когда он сказал:

- Мы проиграли большую войну. Нас слишком мало, и мы позволили, чтобы в стране, которая когда-то была нашей, стало слишком много англичан. Волей-неволей нам придется каким-то образом ладить с англичанами. Ничего не поделаешь. Нас слишком мало, и мы останемся в меньшинстве. Даже если наши женщины только и будут рожать детей.

- Дело не в том, чтобы нас стало много! - воскликнул Хеннинг Клоппер. - Дело в вере. В ответственности.

- Не только, - сказал Вернер ван дер Мерве. - Теперь я понимаю, почему ты рассказал эту историю. Думаю, ты прав. Хотя мне лично незачем напоминать, кто я такой. Но ты мечтатель, Хеннинг Клоппер. Реальность надо видеть такой, как она есть. А ее даже твои мертвые сержанты не изменят.

Ганс дю Плейс, попыхивая сигаркой, внимательно прислушивался к разговору. Теперь он положил ее в пепельницу и взглянул на Хеннинга Клоппера.

- Ты что-то задумал, - сказал он. - Как же, по-твоему, мы должны поступить? Как коммунисты в России? Вооружиться и уйти партизанить в Драконовы горы? Вдобавок ты забываешь, что в этой стране не одних только англичан слишком много. Главная угроза нашему образу жизни - чернокожие туземцы.

- Эти никогда не будут иметь веса, - отозвался Хеннинг Клоппер. - Они настолько ниже нас, что всегда будут делать то, что мы прикажем, и думать так, как хочется нам. Будущее - это борьба за влияние между нами и англичанами. И все.

Ганс дю Плейс допил свой кофе и окликнул старика официанта, который в ожидании неподвижно стоял возле кухонной двери. В кофейне было малолюдно - они трое да несколько пожилых мужчин, погруженных в шахматную партию.

- Ты не ответил на мой вопрос, - сказал Ганс дю Плейс. - Ты что-то задумал?

- У Хеннинга всегда отличные идеи, - вставил Вернер ван дер Мерве. - Наверняка замыслил либо улучшить планирование на сортировочных станциях Южноафриканской железнодорожной компании, либо приударить за красивыми женщинами.

- Может быть, - улыбнулся Хеннинг Клоппер. Похоже, друзья начинают прислушиваться. И хотя мысли его еще не обрели отчетливой формы, он понимал: необходимо рассказать обо всем, что он так долго носил в себе.

Старик официант подошел к столику.

- Три рюмки портвейна, - распорядился Ганс дю Плейс. - Неприятно, конечно, пить то, чем так восхищаются англичане. Впрочем, делают это вино как-никак в Португалии.

- Многие крупнейшие португальские винодельни, производящие портвейн, принадлежат англичанам, - заметил Вернер ван дер Мерве. - Спасу нет от этих чертовых англичан. Повсюду кишат.

Официант принялся собирать со стола кофейные чашки и как раз, когда Вернер ван дер Мерве заговорил об англичанах, ненароком толкнул столик. Сливочник опрокинулся, и содержимое брызнуло на рубашку молодого человека.

За столом воцарилась тишина. Секунду-другую Вернер ван дер Мерве смотрел на официанта. Потом вскочил, ухватил старика за ухо и немилосердно встряхнул.

- Ты испачкал мне рубашку!

И он с размаху ударил официанта по щеке. Старик пошатнулся, но ничего не сказал, поспешил на кухню за портвейном.

Вернер ван дер Мерве сел, носовым платком смахнул с рубашки сливки.

- Африка была бы раем, - вздохнул он, - если б не англичане. И если б негров осталось ровно столько, сколько нам нужно.

- Южная Африка станет раем, - сказал Хеннинг Клоппер. - Мы сделаем ее такой. Будем главными начальниками на железной дороге. И не просто главными начальниками, но начальниками-бурами. Мы напомним всем нашим сверстникам, какие надежды на нас возложены. Мы должны возродить свою гордость. Чтобы англичане поняли: мы никогда не покоримся. Мы не такие, как Джордж Страттон, мы не сдадимся.

Он умолк - официант поставил на стол три рюмки и полубутылку портвейна.

- Ты не извинился, кафр, - сказал Вернер ван дер Мерве.

- Прошу простить мою неловкость, - сказал официант по-английски.

- В будущем тебе придется выучить африкаанс, - заметил Вернер ван дер Мерве. - Каждый кафр, который говорит по-английски, пойдет под трибунал и будет расстрелян как собака. Ступай. Исчезни!

- Пусть угостит нас портвейном, - предложил Ганс дю Плейс. - Он забрызгал тебе рубашку. И будет вполне справедливо, если он заплатит за вино из своего жалованья.

Вернер ван дер Мерве кивнул.

- Ты понял, кафр?

- Конечно-конечно, я заплачу, - ответил официант.

- Заплачу с радостью, - добавил Вернер ван дер Мерве.

- Я с радостью заплачу за вино, - повторил официант.

Когда они вновь остались одни, Хеннинг Клоппер продолжил разговор, как будто их и не прерывали. Инцидент с официантом был уже забыт.

- Думаю, нам надо учредить свой союз, - сказал он. - Или, может, клуб. Разумеется, только для буров. Там мы будем собираться, проводить диспуты, изучать свою историю. Клуб, где по-английски говорить запрещено,только на нашем языке. Там мы будем петь наши песни, читать наших писателей, есть нашу еду. Начнем здесь, в Кенсингтоне, в Йоханнесбурге, а потом, глядишь, расширимся. Заведем отделения в Претории, в Блумфонтейне, Кингуильямстауне, Питермарицбурге, Капстаде - повсюду. Нужно разбудить людей. Напомнить, что буры никогда не покорятся, никогда не позволят победить свой дух, даже если тело умрет. Мне кажется, многие только и ждут, чтобы возникло такое движение.

Они подняли рюмки.

- Отличная идея, - сказал Ганс дю Плейс. - Но все же я надеюсь, у нас будет время иногда встречаться с красивыми женщинами.

- Конечно, - кивнул Хеннинг Клоппер. - Все будет как обычно. Просто добавится кое-что, о чем мы прежде старались не думать. И это придаст нашей жизни совершенно новый смысл.

Хеннинг Клоппер заметил, что говорит торжественно, даже патетически. Но пожалуй, сейчас именно так и надо. Ведь речь идет о великих планах, о будущем всего народа, всех буров. И высокие слова здесь вполне уместны, разве нет?

- А женщины тоже войдут в наш союз, как ты думаешь? - осторожно полюбопытствовал Вернер ван дер Мерве.

Хеннинг Клоппер покачал головой.

- Нет. Это для мужчин, - ответил он. - Нашим женщинам незачем бегать по митингам. Это не в наших традициях.

Они чокнулись. Хеннинг Клоппер вдруг осознал, что его друзья уже ведут себя так, будто воля к возрождению того, что было утрачено в войне, закончившейся шестнадцать лет назад, возникла у них самих. Но он не обиделся. Наоборот, даже почувствовал облегчение. Ведь это значит, он все же рассуждал правильно.

- Название, - сказал Ганс дю Плейс. - Устав, правила приема, формы встреч. Ты наверняка все продумал.

- Не спеши, - ответил Хеннинг Клоппер. - Сперва надо хорошенько поразмыслить. Именно теперь, когда назрела необходимость возродить самосознание буров, очень важно набраться терпения. Поспешность может все загубить. А мы не вправе потерпеть неудачу. Для англичан союз молодых буров все равно что бельмо на глазу. Они всеми средствами будут мешать нам, препятствовать, угрожать. И мы должны быть во всеоружии. Пока договоримся так: окончательное решение мы примем в течение трех месяцев. А до тех пор все подробно обсудим. Мы же бываем тут каждый день. Пригласим друзей, послушаем их соображения. Но прежде всего разберемся в себе самих. Готовы ли мы это сделать? Готовы ли кое-чем пожертвовать ради своего народа?

Хеннинг Клоппер умолк. Взгляд его скользил по лицам друзей.

- Засиделись мы, - сказал он. - Я проголодался, пойду домой обедать. Но завтра продолжим этот разговор.

Ганс дю Плейс разлил по рюмкам остатки портвейна. Потом встал:

- Выпьем за сержанта Джорджа Страттона. Давайте покажем несокрушимую силу буров, выпив за мертвого англичанина.

Остальные тоже встали и подняли рюмки.

Старик африканец, стоя в темноте возле кухонной двери, наблюдал за тремя молодыми мужчинами. Гнетущая боль незаслуженной обиды терзала его. Но он знал, что все это пройдет. По крайней мере канет в забвение, которое гасит любое горе. И на следующий день он опять подаст кофе этой троице.

Через месяц с небольшим, 5 июня 1918 года, Хеннинг Клоппер вместе с Гансом дю Плейсом, Вернером ван дер Мерве и еще несколькими друзьями учредил союз, который решено было назвать «Молодая Южная Африка».

А через несколько лет, когда организация численно выросла и окрепла, Хеннинг Клоппер предложил в будущем называть ее «Брудербонд» - «Союз братьев». Теперь в нее могли вступать мужчины разного возраста, не только моложе 25 лет. Зато прием женщин был полностью воспрещен.

Но самое важное событие произошло в клубном зале йоханнесбургской гостиницы «Карлтон» поздним вечером 26 августа 1921 года. Было принято решение сделать «Союз братьев» тайным обществом с посвятительными обрядами и клятвой в нерушимой верности его цели - защищать права буров, избранного народа Южной Африки, их родины, где в один прекрасный день они обретут безраздельную власть. «Союз братьев» скроется в молчании, и члены его будут действовать неприметно.

Тридцать лет спустя «Союз братьев» пользовался в важнейших сферах южноафриканского общества почти неограниченным влиянием и властью. Чтобы стать президентом страны, нужно было состоять в «Союзе» или получить его благословение. Только заручившись поддержкой незримого «Брудербонда», можно было войти в правительство, занять весомое положение в обществе, ибо он один распоряжался всеми назначениями и повышениями по службе. Священники, судьи, профессура, владельцы газет и журналов, бизнесмены - все, кто имел влияние и власть, были членами «Союза братьев», все принесли ему клятву верности и обет молчания ради великой миссии оберегать и защищать избранный народ.

Без этого союза законы об апартеиде, принятые в 1948 году, никогда бы не стали реальностью. Но у президента Яна Смэтса и его Объединенной партии сомнений не возникало. За ними стоял «Союз братьев», и потому они имели возможность закрепить сегрегацию между так называемыми низшими расами и белым народом господ в агрессивной системе законов и предписаний, которые раз и навсегда гарантируют, что развитие Южной Африки пойдет по пути, назначенному бурами. Избранным мог быть только один народ. Этот тезис оставался основой основ.

В 1968 году «Союз братьев» в полной секретности отметил свое пятидесятилетие. Хеннинг Клоппер - к тому времени он был единственным живым учредителем - произнес речь и закончил ее такими словами: «Понимаем ли мы на самом деле, в глубине нашего сознания, какие невероятные силы собраны сегодня вечером в этих четырех стенах? Существует ли в Африке более влиятельная организация? Существует ли более влиятельная организация где-нибудь в мире?!»

К концу 70-х годов влияние «Союза братьев» на южноафриканскую политику резко пошло на убыль. Система апартеида, опиравшаяся на постоянное угнетение черного и цветного населения страны, начала разрушаться изнутри, по причине своей органической абсурдности. Надвигалась катастрофа, и белые либералы более не хотели и не могли оставаться пассивными наблюдателями.

Но прежде всего переполнилась чаша терпения черных и цветных меньшинств. Гнет системы апартеида превзошел последний предел. Протест набирал силу, близилась решающая схватка - кто кого.

Однако и поборники апартеида среди буров тоже начали задумываться о будущем.

Избранный народ никогда не покорится. Лучше умереть, чем сесть за один стол и разделить трапезу с африканцем или цветным, - таково было их кредо. Фанатическая идея продолжала жить, хотя влиятельность «Союза братьев» изрядно ослабела.

В 1990 году Нельсон Мандела вышел на свободу, просидев без малого тридцать лет в политических застенках Роббен-айленда.

Весь мир ликовал, а многие буры между тем восприняли освобождение Нельсона Манделы как негласное, но категорическое объявление войны, и президент де Клерк стал для них ненавистным изменником.

Именно в это время в обстановке строжайшей секретности собралась на совет группа людей, которые полагали себя ответственными за будущее буров. Они не ведали жалости. И твердо верили, что действуют во исполнение воли Всевышнего. Они никогда не покорятся. И не поступят как сержант Джордж Страттон.

Они были готовы всеми способами и средствами защищать право, которое почитали священным.

На своем тайном совете они приняли решение развязать гражданскую войну, а эта война могла привести к одному-единственному результату. К опустошительной кровавой бойне.

В том же году скончался Хеннинг Клоппер, девяноста четырех лет от роду. На закате жизни он часто в грезах как бы сливался с сержантом Джорджем Страттоном. И всякий раз, когда во сне приставлял к виску револьвер, просыпался в темной спальне, обливаясь холодным потом. Он был очень стар и уже не следил за происходящим вокруг, но все же понимал, что в Южной Африке настало новое время. Время, где ему места нет. Лежа в потемках без сна, он пытался представить себе будущее. Но тьма была непроглядна, и порой его охватывало огромное беспокойство. Как в далеком сне, он видел себя, Ганса дю Плейса и Вернера ван дер Мерве в маленькой кенсингтонской кофейне и слышал собственный голос, рассуждающий об их ответственности за будущее буров.

И теперь где-то за столиком в кофейне сидят молодые люди, молодые буры, думал он, и говорят о том, как им отвоевать и защитить свое будущее. Избранный народ никогда не покорится, никогда не сложит оружия.

Несмотря на беспокойство, которое иной раз по ночам одолевало его в темной спальне, Хеннинг Клоппер умер в уверенности, что его потомки никогда не поступят так, как поступил сержант Джордж Страттон у реки Гонгко в далекий апрельский день 1878 года.

Буры никогда не покорятся.

Женщина из Истада 1

В пятницу, 24 апреля, в самом начале четвертого, Луиза Окерблум, маклер по недвижимости, вышла из Сберегательного банка в Скурупе. Она немного постояла на тротуаре, вдыхая свежий воздух и размышляя о том, что делать дальше. Хорошо бы, конечно, прямо сейчас закончить рабочий день и поехать домой, в Истад. Но утром звонила клиентка, вдова, которая хотела выставить на продажу дом, и Луиза обещала съездить и посмотреть. Она попробовала прикинуть, сколько это займет времени. Наверно, час. Вряд ли больше. Кстати, надо купить хлеба. Обычно ее муж Роберт выпекал хлеб сам. Но как раз на этой неделе ему было недосуг. Луиза пересекла площадь и свернула налево, к булочной. Старомодный колокольчик звякнул, когда она толкнула дверь. Других покупателей в булочной не было, и женщина за прилавком - ее звали Эльса Персон - позднее вспомнит, что выглядела Луиза Окерблум веселой и говорила о том, как замечательно, что наконец настала весна.

Луиза купила батон с отрубями и несколько наполеонов - не грех устроить домашним сюрприз, пусть полакомятся на десерт. Затем пошла обратно к банку, вернее, к машине, припаркованной у его заднего фасада. По дороге ей встретилась молодая пара из Мальмё, та самая, которой она нынче продала дом. Совсем недавно они сидели в банке, наконец решились, уплатили продавцу деньги, подписали купчую и ипотеку. Луиза понимала, как они рады собственному дому. И одновременно тревожилась. Сумеют ли они выплачивать взносы в погашение долга и проценты? Времена тяжелые, практически все живут под угрозой безработицы. Что будет, если он останется без места? Как бы там ни было, она тщательно проверила их имущественное положение. В отличие от многих других молодых пар за этими двумя не числилось легкомысленных превышений банковского кредита. И молодая жена как будто бы весьма экономна. Наверно, они все-таки справятся с выплатами. А если нет, дом скоро опять выставят на продажу. Может, им с Робертом и доведется его продавать. В последние годы ей частенько случалось и по два, и по три раза продавать один и тот же дом.

Луиза отперла машину, взяла телефонную трубку и набрала номер истадской конторы. Но Роберт уже ушел. Автоответчик сообщил его голосом, что риелторская контора Окерблум закрыта на выходные и возобновит работу в понедельник, в 8 утра.

Сперва она удивилась, что Роберт ушел домой так рано. Но потом вспомнила, что сегодня после обеда у него назначена встреча с аудитором. Поэтому она сказала автоответчику: «Привет, мне еще надо взглянуть на один дом в Крагехольме, а потом поеду в Истад. Сейчас четверть четвертого, в пять буду дома» и сунула трубку в гнездо. Как знать, вдруг Роберт после встречи с аудитором вернется в контору.

Луиза подвинула поближе пластиковую папку, что лежала на соседнем сиденье, и достала листок с планом, который начертила со слов вдовы. Дом стоял возле одной из боковых дорог между Крагехольмом и Волльшё. Да, как минимум час - доехать, быстренько посмотреть дом с участком и вернуться в Истад.

Потом ее вдруг одолели сомнения. Может, лучше все-таки отложить это дело? - подумала она. Поеду прямо домой, по береговому шоссе, остановлюсь где-нибудь ненадолго, полюбуюсь морем. Один дом я уже продала. На сегодня хватит.

Тихонько напевая псалом, она включила мотор и поехала прочь из города. Но у поворота на треллеборгское шоссе опять передумала. Ни в понедельник, ни во вторник она не успеет посмотреть дом вдовы. А та возьмет да обидится и передаст дом другому агентству. Они с Робертом не могут так рисковать. Времена нынче трудные, и без того забот хватает. Конкуренция растет с каждым днем. Чересчур это накладно - упускать сделку, если, конечно, дом мало-мальски подходящий.

Луиза со вздохом свернула в другую сторону. Прибрежное шоссе и море подождут. Время от времени она поглядывала на карту. На той неделе надо обязательно купить держалку для карт, тогда не придется ломать шею, проверяя, правильно ли едешь. Впрочем, дом наверняка найти несложно, хоть она ни разу еще не ездила той дорогой, которую описала вдова. Здешние края она изучила вдоль и поперек. На будущий год они с Робертом отметят десятилетний юбилей своей риелторской конторы.

На этой мысли она задержалась. Уже десять лет. Как быстро идет время, слишком быстро. За эти десять лет она родила двоих детей и упорно, прилежно работала вместе с Робертом, стараясь упрочить дело. Когда они начинали, время было вполне благоприятное, это она понимала. Сейчас им бы нипочем не удалось пробиться на рынок. В общем-то, грех жаловаться. Господь был благосклонен к ней и к ее семье. Надо еще раз поговорить с Робертом, нельзя ли все-таки увеличить взнос в Общество защиты детей. Он, понятно, впадет в сомнения, насчет денег он всегда тревожится больше, чем она. Но в конце концов она непременно уговорит его, обычно ей это удается.

Внезапно Луиза сообразила, что едет не туда, и затормозила. Мысли о семье и об этих десяти годах отвлекли от дороги, и она пропустила нужный поворот. Тихонько смеясь, она покачала головой, внимательно посмотрела по сторонам, потом развернулась и поехала назад.

Удивительно живописный край - Сконе, подумала она. Живописный и открытый. Но и таинственный. Ландшафт, на первый взгляд как будто бы ровный и плоский, мог в мгновение ока смениться глубокими ложбинами, где дома и усадьбы выглядели одинокими островками. Она не переставала удивляться этим контрастам, когда колесила по округе, осматривая дома или показывая их возможным покупателям.

Сразу за Эрикслундом Луиза съехала на обочину и еще раз тщательно изучила план. Пока все правильно. Теперь поворот налево - и перед нею открылась дорога на Крагехольм. Какая красота! Шоссе бежало по холмам, мягко петляло среди Крагехольмского леса, а слева за деревьями поблескивало озеро. Луиза не раз ездила этой дорогой и очень ее любила.

Километров через семь она стала высматривать последний поворот. Вдова сказала, что это обыкновенный проселок, но вполне проезжий. Ага, вот он! Луиза притормозила и свернула направо - нужный дом будет слева, примерно в километре от поворота.

Через три километра дорога кончилась, и она поняла, что все-таки заблудилась.

В первую минуту она едва не поддалась соблазну отказаться от этой затеи и поехать домой. Но взяла себя в руки, вернулась на крагехольмскую дорогу и метров через пятьсот дальше к северу опять свернула направо. Но и здесь не нашлось дома, подходящего под описание. Со вздохом она развернула машину. Надо остановиться и спросить. Ведь неподалеку за деревьями мелькнул какой-то дом.

Луиза заглушила мотор и вышла из машины. От деревьев веяло запахом свежей листвы. Она пошла к дому - длинной, когда-то белой постройке, каких в Сконе великое множество. С мезонином. Посреди двора - колодец с черной крашеной колонкой.

В замешательстве она остановилась. Дом выглядел совершенно заброшенным. Может, все-таки лучше поехать домой, паче чаяния вдова не обидится.

Впрочем, постучать-то можно, подумала она. Попытка не пытка.

Направляясь к крыльцу, она миновала большую красную пристройку. И не устояла перед искушением, заглянула в приоткрытые высокие двери.

Увиденное весьма ее озадачило. В пристройке стояли два автомобиля. Она хоть и не большой знаток, но даже ей понятно, что один из автомобилей - баснословно дорогой «мерседес», а второй - не менее дорогой БМВ.

Значит, кто-то здесь есть, подумала она, шагая дальше.

И этот кто-то денег не считает.

Луиза постучала, но ничего не произошло. Снова постучала, на сей раз погромче, однако ответа и теперь не дождалась. Попробовала заглянуть в окно возле двери - увы, шторы были задернуты. Она постучала в третий раз, потом решила обойти вокруг дома и посмотреть, нет ли на той стороне другой двери.

Там обнаружился заросший фруктовый сад. Яблони не обрезали наверняка лет двадцать, а то и тридцать. Под грушевым деревом - полусгнившая садовая мебель. Испуганная сорока захлопала крыльями и улетела прочь. Никаких дверей больше не было, и Луиза вернулась к крыльцу.

Постучу еще разок, подумала она. Если не откроют, поеду обратно в Истад. И даже успею немножко полюбоваться морем, прежде чем займусь стряпней.

Она громко постучала в дверь.

По-прежнему никакого ответа.

Она скорее почувствовала, чем услыхала, что за спиной во дворе кто-то есть. И поспешно обернулась.

Метрах в пяти от нее стоял мужчина. Стоял совершенно неподвижно и наблюдал за нею. Она заметила шрам у него на лбу.

Ей вдруг стало очень не по себе.

Откуда он взялся? Почему она ничего не услышала? Двор вымощен щебенкой. Он что, нарочно подкрался?

Она шагнула к нему и сказала, стараясь, чтобы голос звучал как обычно:

- Извините мою назойливость. Я маклер по недвижимости, ехала по делу и заблудилась. Хотела просто спросить дорогу.

Мужчина не ответил.

Может, он не швед, может, не понял, что она сказала? В его облике было что-то чужое, наводившее на мысль, что он иностранец.

Внезапно она осознала, что надо бежать отсюда, и как можно скорее. Этот неподвижный человек с холодными глазами пугал ее.

- Ну что ж, не буду вам мешать, - сказала она. - Извините за вторжение.

Она пошла было к калитке, но тотчас остановилась. Неподвижный человек вдруг ожил. Достал что-то из кармана. Сперва она не разглядела, что это. А потом вдруг поняла - пистолет.

Мужчина медленно поднял оружие, целясь ей в голову.

Боже милостивый, успела подумать она.

Боже милостивый, помоги мне. Он хочет меня убить.

Боже милостивый, помоги мне.

Было без четверти четыре, 24 апреля 1992 года.

2

Утром в понедельник, 27 апреля, первый комиссар по уголовным делам Курт Валландер приехал в Истадское полицейское управление злой как черт. Он и сам не мог припомнить, чтобы когда-нибудь пребывал в таком скверном расположении духа. Злость даже оставила вещественный след - во время бритья он порезался, и на щеке красовался пластырь.

Ворчливо отвечая на утренние приветствия коллег, он прошел в кабинет, захлопнул за собой дверь, снял телефонную трубку, сел и уставился в окно.

В свои сорок четыре года Курт Валландер был в полиции на хорошем счету, его ценили за упорство и толковость. Но нынче утром им владели только злость и растущее недовольство. Воскресенье выдалось из тех, какие хочется поскорее забыть.

Во-первых, отец, который жил бирюком в своем доме неподалеку от Лёдерупа, на равнине. Отношения с отцом у него всегда складывались непросто. И с годами легче не стало, ведь Курт Валландер с растущей досадой замечал, что день ото дня все больше походит на отца. Пытаясь представить себе собственную старость, он сразу впадал в дурное настроение. Неужели ему суждено на склоне лет стать таким же брюзгливым и вздорным стариканом, который в любую минуту может выкинуть какой-нибудь совершенно безумный фортель?

В воскресенье днем Курт Валландер, как всегда, поехал к отцу. Они перекинулись в картишки, а потом устроились на веранде пить кофе, наслаждаясь ярким весенним солнцем. И тут отец без всякого предупреждения объявил, что собирается жениться. Сперва Курт Валландер решил, что ослышался.

«Нет, - сказал он. - Я жениться не собираюсь».

«Я не о тебе говорю, - отозвался отец. - Я о себе».

Курт Валландер скептически взглянул на него:

«Скоро восемьдесят стукнет, а ты жениться надумал».

«Я пока не помер, - отрезал отец. - Что хочу, то и делаю. Ты лучше спроси, на ком».

«На ком же?» - покорно спросил Валландер.

«Сам бы мог догадаться, - сказал отец. - По-моему, полицейским как раз и платят за умение делать выводы».

«Так ведь у тебя вроде нет знакомых ровесниц? Сидишь тут сам с собой, как сыч».

«Есть одна. И вообще, кто говорит, что жениться надо непременно на ровеснице?»

Курт Валландер сообразил, что речь может идти только о Гертруд Андерсон, пятидесятилетней женщине, которая трижды в неделю приходила к отцу стирать и убираться.

«Ты надумал жениться на Гертруд? А ее-то вообще спросил, хочет она выходить за тебя или нет? Ты же на тридцать лет старше. По-твоему, ты сможешь ужиться с другим человеком? Это у тебя никогда не получалось. Даже с мамой все шло вкривь и вкось».

«К старости нрав у меня стал помягче», - кротко ответил отец.

Курт Валландер ушам своим не верил. Отец женится? «Нрав к старости стал помягче»? Да он теперь вовсе несносный!

В итоге они поругались. И кончилось все тем, что отец зашвырнул свою чашку в тюльпаны и заперся в мансарде - там была студия, где он писал свои картины, неизменно на один и тот же сюжет: осенний закат, с глухарем на переднем плане или без, смотря по желанию заказчика.

Курт Валландер поехал домой, причем гнал, изрядно превышая скорость. Необходимо помешать этой безумной затее. И как это Гертруд Андерсон, проработав у отца все ж таки целый год, не поняла, что жить с ним совершенно невозможно?

Он припарковал машину в центре Истада, на Мариягатан, неподалеку от дома, и решил не откладывая позвонить сестре Кристине в Стокгольм. Пусть приедет сюда, в Сконе. Отец, конечно, никого не послушает. Но может, Кристина хоть немножко его образумит.

Сестре Валландер так и не позвонил. Поднявшись на верхний этаж в свою квартиру, он увидел, что дверь взломана, а через несколько минут установил, что воры унесли новенькую стереоаппаратуру, музыкальный центр для компакт-дисков, все пластинки, телевизор и видеомагнитофон, часы и фотоаппарат. Совершенно убитый, он долго сидел на стуле, раздумывая, что предпринять. В конце концов позвонил на работу и попросил позвать одного из инспекторов, Мартинссона, который, как он знал, дежурил в это воскресенье.

Ждать, пока Мартинссон ответит, пришлось долго. Небось кофе распивает, думал Валландер, и болтает с дорожными полицейскими, они проводят в эти выходные масштабную проверку уличного движения и сейчас наверняка сделали перерыв.

«Мартинссон слушает. Вы по какому вопросу?»

«Это Валландер. Ты лучше приходи сюда».

«Куда? К тебе в кабинет? Но ты же вроде выходной сегодня?»

«Я дома. Приезжай».

Похоже, Мартинссон уразумел, что дело важное. Больше он вопросов не задавал.

«Хорошо. Сейчас буду».

Весь остаток воскресного дня сотрудник технического отдела осматривал квартиру и составлял протокол. По молодости лет Мартинссон, который входил в группу Валландера, иной раз бывал небрежен и импульсивен. Но все же Валландеру нравилось работать с ним, не в последнюю очередь потому, что парень нередко выказывал изрядную проницательность. Когда Мартинссон и криминалист наконец ушли, Валландер кое-как привел в порядок дверь.

Большую часть ночи он лежал без сна, воображая, как надерет задницу этим ворам, если, конечно, сумеет их сцапать. А когда стало невмоготу сокрушаться по поводу утраты пластинок, принялся, уже безропотно, размышлять, что делать с отцом.

На рассвете Валландер встал, сварил кофе и разыскал страховой полис на квартиру. Сел в кухне за стол и, прихлебывая кофе, перечитал документ, злясь на тарабарский язык страховщиков. В конце концов швырнул полис на стол и пошел бриться. А когда порезал щеку, всерьез прикинул, не стоит ли сказаться больным, лечь в постель и с головой укрыться одеялом. Но мысль, что он будет торчать в квартире и не сможет поставить пластинку, была совершенно невыносима.

Сейчас, в полвосьмого, он, закрыв дверь, сидел за столом в кабинете. С натугой заставил себя наконец вновь стать полицейским и положил трубку на рычаг.

Телефон сразу же зазвонил. Эбба, из проходной.

- Ужасная история с этим взломом, - сказала она. - Они что, вправду унесли все твои пластинки?

- Оставили несколько, на семьдесят восемь оборотов. Может, хоть их послушаю нынче вечером. Если раздобуду патефон.

- Жуть какая-то.

- Ничего не попишешь. А что ты хотела?

- Тут один человек хочет непременно с тобой поговорить.

- По какому делу?

- У него кто-то пропал.

Валландер посмотрел на кучу протоколов на столе:

- А Сведберг не может им заняться?

- Сведберг выехал на отлов.

- На отлов?

- Ну, может, я неудачно выразилась. Он ловит бычка, который сбежал из усадьбы возле Марсвинсхольма, а теперь бегает по шоссе Е-14 и мешает движению.

- А что, дорожная полиция с ним не совладает? Это же их дело!

- Бьёрк послал Сведберга.

- Господи!

- Ну, так я направлю его к тебе? Человека, который пришел заявить о пропаже?

- Ладно, присылай, - кивнул Валландер.

Через минуту-другую в дверь постучали, причем так деликатно, что Валландер даже усомнился, вправду ли слышал стук. Но на всякий случай крикнул: «Заходите», и дверь тотчас отворилась.

Комиссар привык думать, что первое впечатление о человеке решает все.

В посетителе, который стоял на пороге, не было совершенно ничего примечательного. На вид лет тридцать пять. Темно-синий костюм, очки, коротко подстриженные светлые волосы.

Но кое-что все-таки бросалось в глаза.

Посетитель был явно очень встревожен. Судя по всему, не один Валландер ночью глаз не сомкнул.

Комиссар встал, протянул руку:

- Курт Валландер. Комиссар уголовной полиции.

- Роберт Окерблум, - представился посетитель. - Моя жена пропала.

Такой прямолинейности Валландер никак не ожидал.

- Давайте-ка начнем с самого начала, - сказал он. - Садитесь, пожалуйста. К сожалению, кресло не очень-то удобное. Левый подлокотник вечно отваливается. Но вы не обращайте внимания.

Окерблум сел в кресло.

И вдруг разрыдался, мучительно, отчаянно.

Валландер в растерянности стоял у стола. Ладно, подождем.

Через несколько минут посетитель успокоился. Утер глаза, высморкался.

- Извините меня, - сказал он. - Но с Луизой, наверное, что-то случилось. Она не могла просто так взять и исчезнуть.

- Хотите кофе? - спросил Валландер. - Можно и булочки заказать.

- Нет-нет, спасибо.

Валландер кивнул, открыл ящик стола и поискал блокнот. Он вел записи в обыкновенных школьных блокнотах, которые покупал на свои деньги. Так и не научился использовать разнообразные протокольные бланки, которые в огромном количестве рассылало Управление государственной полиции. У него даже мелькала мысль послать в «Свенск пулис» заметку с предложением, чтобы в эти бланки включили и готовые ответы.

- Начнем с вас, - сказал Валландер.

- Меня зовут Роберт Окерблум, - повторил посетитель. - Вместе с моей женой Луизой мы держим агентство по недвижимости.

Валландер записал. Знакомая контора, рядом с кинотеатром «Сага».

- У нас двое детей, - продолжал Окерблум, - четырех и семи лет. Девочки. Живем на Окарвеген, девятнадцать. Я здешний уроженец. Жена родом из Роннебю.

Он умолк, достал из внутреннего кармана фотографию и положил на стол перед Валландером. Женщина самой обыкновенной наружности. Улыбается фотографу. Снимали определенно в студии. Рассматривая лицо на фотографии, Валландер думал, что каким-то образом эта женщина и Роберт Окерблум очень под стать друг другу.

- Снимок сделан всего три месяца назад. Она выглядит именно так.

- И стало быть, она исчезла? - спросил Валландер.

- В пятницу она была в Сберегательном банке в Скурупе, завершала сделку о недвижимости. Потом собиралась посмотреть дом, который выставляют на продажу. Сам я после обеда был у нашего аудитора. Но прежде чем ехать домой, вернулся в контору. На автоответчике было Луизино сообщение, что к пяти она будет дома. Звонила она, по ее словам, в четверть четвертого. И после этого она исчезла.

Комиссар наморщил лоб. Сегодня понедельник. Значит, ее нет уже почти трое суток. Трое суток, а дома двое малышей.

Чутье подсказывало, что это не обычное исчезновение. Валландер знал, что большинство пропавших рано или поздно возвращаются и со временем все получает вполне естественное объяснение. Например, люди частенько забывали предупредить, что уезжают на несколько дней или на неделю. Но знал он и другое: детей женщины оставляют довольно редко. И вот это его встревожило.

Он кое-что записал в блокноте, потом спросил:

- Вы не стерли ее сообщение на автоответчике?

- Нет, - ответил Роберт Окерблум. - Только я как-то не подумал захватить кассету.

- С этим мы разберемся попозже. Известно, откуда она звонила?

- Из машины.

Валландер положил ручку на стол и посмотрел на посетителя. По всей видимости, он действительно искренне встревожен.

- Вы не нашли разумного объяснения ее отсутствию?

- Нет.

- Может, она загостилась у друзей?

- Нет.

- У родственников?

- Нет.

- И никакие другие варианты вам в голову не приходят?

- Нет.

- Надеюсь, вы не обидитесь, если я задам личный вопрос?

- Мы не ссорились. Вы ведь об этом хотели спросить?

Валландер кивнул:

- Да, об этом… Так вы говорите, она пропала в пятницу во второй половине дня. И все-таки к нам вы пришли только сегодня, три дня спустя.

- Я не мог собраться с духом, - сказал Окерблум.

Валландер посмотрел на него с удивлением.

- Пойти в полицию - значит признать, что случилось ужасное, - продолжал Окерблум. - Потому я и не мог собраться с духом.

Валландер медленно качнул головой. Он прекрасно понимал, что имеет в виду посетитель.

- Вы, конечно, ездили ее искать.

Роберт Окерблум кивнул.

- А что еще делали? - Валландер сделал пометку в блокноте.

- Молился Богу, - просто ответил Роберт Окерблум.

Валландер даже ручку выронил:

- Молились?

- Наша семья принадлежит к Методистской церкви. И вчера все прихожане вместе с пастором Туресоном молились, чтобы с Луизой не случилось ничего дурного.

Валландер почувствовал, как внутри что-то сжалось, но постарался ничем не выдать человеку в кресле свою тревогу.

Мать двоих детей, прихожанка независимой церкви, думал он. Не могла она просто так исчезнуть. Разве что в приступе умопомрачения. Или религиозных сомнений. Мать двоих детей в лес не пойдет и руки на себя не наложит. Конечно, и такое случается, но крайне редко.

Валландер догадывался, что все это означает.

Либо произошел несчастный случай. Либо Луиза Окерблум стала жертвой преступления.

- Вы, конечно, думали о возможности несчастного случая, - сказал он.

- Я обзвонил все сконские больницы, - ответил Роберт Окерблум. - Ее нигде нет. К тому же больница сама бы связалась со мной, если б что-то случилось. Луиза всегда брала с собой удостоверение.

- Какая у нее машина? - спросил Валландер.

- «Тойота-королла». Девяностого года. Темно-синяя. Номер MHL 449.

Валландер записал.

И опять начал сначала. Методично, со всеми подробностями расспросил Роберта Окерблума о том, что делала его жена утром в пятницу, 24 апреля. Они рассматривали дорожные карты, а внутри у комиссара нарастало гложущее беспокойство.

Господи, только бы не убийство, думал он. Все, что угодно, только не это.

В четверть одиннадцатого Валландер положил ручку.

- Оснований для беспокойства нет. Полагаю, с Луизой все обойдется, - сказал он, надеясь, что голос звучит уверенно. - Но мы, конечно же, серьезно проверим ваше заявление.

Роберт Окерблум поник в кресле. Валландер испугался, как бы он снова не заплакал. Ему вдруг стало очень жаль этого человека, и больше всего на свете он бы хотел утешить его. Но как это сделать, не выдав собственной тревоги?

- Мне бы хотелось прослушать пленку с записью ее сообщения, - сказал он, вставая. - Потом съезжу в Скуруп, в банк. Кстати, вам кто-нибудь помогает дома с детьми?

- Мне помощь не нужна, - сказал Роберт Окерблум. - Я сам справляюсь. Комиссар, как вы думаете, что с Луизой?

- Пока я ничего не думаю, - ответил Валландер. - Ну, разве только, что она скоро вернется домой.

Вру, подумал он.

Я не думаю. Я надеюсь.

Комиссар сел в свою машину и следом за Робертом Окерблумом поехал в город. Надо прослушать автоответчик и заглянуть в ящики ее письменного стола, потом он вернется в управление и поговорит с Бьёрком. Хотя розыск пропавших ведется согласно давно установленным предписаниям, Валландер намеревался сразу обеспечить себе максимальные полномочия и людские ресурсы. Сами обстоятельства исчезновения указывали на то, что Луиза Окерблум могла стать жертвой преступника.

Контора Окерблумов размещалась в давней колониальной лавке. Валландер помнил эту лавку - когда он, молодой полицейский, приехал из Мальмё в Истад, она еще существовала. Теперь здесь стояли два письменных стола да стенды с фотографиями и описаниями недвижимости. Чуть в стороне - несколько стульев и еще один стол, где разложены объемистые папки-регистраторы, для удобства клиентов, чтобы они могли подробно изучить анатомию разнообразной недвижимости. На стене две большие подробные карты, сплошь утыканные разноцветными булавками. За конторой крохотная кухонька.

Вошли они со двора. Но Валландер все же успел заметить на парадной двери написанную от руки табличку: «Сегодня у нас закрыто».

- Который из столов ваш? - спросил комиссар.

Роберт Окерблум показал. Валландер прошел к другому столу, сел в кресло. Ежедневник, фотография дочерей, несколько папок-регистраторов, стакан с ручками - больше ничего на столе не было. Но похоже, что совсем недавно здесь навели порядок.

- Кто у вас убирает? - спросил он.

- Трижды в неделю приходит уборщица, - ответил Окерблум. - Но пыль мы вытираем сами и корзины с мусором опорожняем каждый день.

Валландер кивнул. Обвел взглядом комнату. Единственный необычный предмет - маленькое распятие на стене возле двери в кухоньку.

Он жестом показал на автоответчик.

- Сейчас-сейчас, - сказал Роберт Окерблум. - В пятницу после трех других сообщений не было.

Первое впечатление, опять подумал Валландер. Слушай внимательно.

Привет, мне еще надо взглянуть на один дом в Крагехольме, а потом поеду в Истад. Сейчас четверть четвертого, в пять буду дома.

Веселая, подумал Валландер. Голос бодрый, веселый. Не испуганный.

- Еще раз, пожалуйста. Но сперва я хочу услышать ваше сообщение. Оно сохранилось?

Роберт Окерблум кивнул, перемотал пленку и включил воспроизведение.

Вас приветствует риелторская контора Окерблум. В настоящее время мы отлучились по делам. Но в понедельник утром контора откроется, как всегда, ровно в восемь. Будьте добры, оставьте ваше сообщение или пошлите факс после сигнала. Спасибо за звонок, будем рады услышать вас вновь.

Судя по всему, Роберт Окерблум чувствовал себя перед микрофоном автоответчика не очень уютно. Голос звучал напряженно.

Валландер вернулся к сообщению Луизы Окерблум, прокручивая пленку снова и снова.

Он пытался уловить некое послание, спрятанное за словами. Хотя понятия не имел, что бы это могло быть. Но пытался.

Прослушав пленку раз десять, он кивнул Роберту Окерблуму: достаточно.

- Я бы взял кассету с собой. В управлении можно усилить звук.

Роберт Окерблум вынул кассету и протянул Валландеру.

- И еще одна просьба. Я осмотрю ее стол, а вы тем временем запишите все, что она делала или собиралась делать в пятницу. С кем думала встретиться и где. Запишите также, какой именно дорогой она ехала - точно или предположительно. И в котором часу. Кроме того, мне нужно точно знать местонахождение дома в Крагехольме, который она собиралась посмотреть.

- Вот этого я не знаю, - сказал Роберт Окерблум.

Валландер удивленно посмотрел на него.

- Луиза сама говорила с клиенткой, которая хочет продать дом, - объяснил Окерблум. - Сама начертила план и взяла его с собой. Только сегодня она бы внесла всю информацию в документы. Если б мы взялись за продажу, то либо она, либо я съездили бы туда еще раз и сфотографировали дом.

На секунду Валландер задумался:

- Иными словами, местоположение дома известно только Луизе.

Окерблум кивнул.

- А когда эта клиентка позвонит снова?

- Наверно, сегодня, в течение дня. Потому Луиза и хотела уже в пятницу взглянуть на дом.

- Вы непременно должны быть здесь, когда она позвонит. Скажите, что ваша жена видела дом, но, к сожалению, заболела. Попросите еще раз объяснить дорогу и запишите ее телефон. Как только поговорите с ней, немедля свяжитесь со мной.

Роберт Окерблум кивнул. И взялся за список, о котором просил Валландер.

Один за другим комиссар открывал ящики стола. Ничего примечательного. Ящики как ящики, ни один не выглядит неестественно пустым. Приподнял зеленый бювар. Там обнаружился рецепт приготовления рубленых котлет, вырванный из какого-то журнала. Потом посмотрел на фотографию девочек.

Встал, прошел в кухоньку. На стене календарь и вышивка - библейское изречение. На полке непочатая баночка кофе. И всевозможные чаи. В холодильнике литр молока и полпачки маргарина.

Вспоминая ее голос и те несколько фраз, что записаны на автоответчике, Валландер подумал, что звонила она наверняка с автостоянки. Голос был ровный. Если б она одновременно вела машину, он бы звучал не так. Когда затем в полиции звук усилят, это предположение подтвердится. Вдобавок Луиза Окерблум явно человек осторожный и законопослушный, она не станет подвергать риску свою и чужую жизнь, болтая по телефону из автомобиля на полном ходу.

Если время совпадает, она в Скурупе, думал Валландер. Закончила дела в банке и собирается ехать в Крагехольм. Но сперва хочет позвонить мужу. Настроение у нее хорошее, ведь в банке все прошло успешно. К тому же пятница, вечер, конец рабочего дня. И погода замечательная. Есть все причины радоваться.

Валландер вернулся в контору, опять сел за ее стол, полистал ежедневник. Роберт Окерблум положил перед ним листок, где записал все, о чем он просил.

- Сейчас у меня остался только один вопрос, - сказал комиссар. - Собственно, даже не вопрос. Но это очень важно. Какой у Луизы характер?

Он говорил в настоящем времени, словно ничего не случилось. Но думал о Луизе Окерблум уже как о человеке, которого нет в живых.

- Ее все любят, - просто ответил Окерблум. - Характер у нее ровный, она часто смеется, общительная. Хотя вообще-то считает, что дела делать трудно. Денежные вопросы и сложные переговоры всегда достаются мне. Она легко впадает в сочувствие. И волнуется. Не может остаться равнодушной к чужим невзгодам.

- Ну а какая-нибудь особенность у нее есть?

- Особенность?

- Почти у каждого есть свои причуды, - сказал Валландер.

Роберт Окерблум задумался:

- Да нет, пожалуй.

Комиссар встал. Уже без четверти двенадцать. Надо непременно потолковать с Бьёрком, пока тот не уехал домой обедать.

- Я свяжусь с вами во второй половине дня, - сказал он. - Постарайтесь не слишком нервничать. И хорошенько подумайте, вдруг вспомните еще что-нибудь важное и полезное для меня.

Вышел Валландер тем же путем, каким вошел.

- Что же все-таки случилось? - спросил Роберт Окерблум на прощание.

- Предположительно ничего, - ответил Валландер. - Все наверняка разъяснится самым естественным образом.

Бьёрка Валландер перехватил в коридоре, когда тот уже собрался домой. Вид у начальника, по обыкновению, был загнанный. Глядя на него, нипочем не захочешь рваться в полицмейстеры.

- Паршивая история с этим взломом, - сказал Бьёрк, состроив печальную мину. - Надеюсь, хоть в газеты она не попадет. Хорошенькое дело - обокрали комиссара по уголовным делам! Процент раскрываемости у нас и без того низкий. Шведская полиция вообще далеко не на первом месте в международной статистике.

- Ничего не попишешь, - сказал Валландер. - Мне надо с тобой поговорить. Найдется минутка?

Они стояли как раз возле кабинета Бьёрка.

- Дело не терпит отлагательства, - уточнил Валландер.

Бьёрк вздохнул и открыл дверь кабинета.

Валландер изложил ситуацию, подробно рассказал о встрече с Робертом Окерблумом.

- Женщина религиозная, мать двоих детей, - подытожил Бьёрк, когда Валландер закончил. - В отсутствии с пятницы. Н-да, перспективы не радужные.

- Более чем. Дрянь дело, - сказал Валландер.

Бьёрк внимательно посмотрел на него:

- Ты подозреваешь преступление?

Валландер пожал плечами:

- Сам не знаю. Но исчезновение явно не рядовое. В этом я уверен. Вот почему надо с самого начала задействовать все ресурсы. А не занимать выжидательную позицию, как того требует обычная в таких случаях процедура.

Бьёрк кивнул:

- Согласен. Кого ты хочешь взять? Только не забывай, людей у нас некомплект, Ханссон-то на бюллетене. Ногу сломал, как нарочно!

- Мартинссона и Сведберга, - сказал Валландер. - Кстати, Сведберг отловил бычка, ну, этого, который шнырял по Е-14?

- В конце концов его изловил кто-то из крестьян, арканом, - мрачно сообщил Бьёрк. - Сведберг подвернул ногу, поскользнулся в кювете. Но он на службе.

Валландер встал:

- Я еду в Скуруп. Соберемся в полпятого и обсудим все, что у нас есть. Но ее машину надо объявить в розыск прямо сейчас.

Он положил на стол перед Бьёрком листок бумаги.

- «Тойота-королла», - прочитал Бьёрк. - Ладно, я распоряжусь.

Валландер направился в Скуруп по прибрежной дороге. А поскольку надо было поразмыслить, ехал не спеша.

Поднявшийся ветер гнал по небу рваные клочья облаков. К гавани приближался паром, наверно из Польши.

Подъехав к пляжу Моссбю, он зарулил на пустынную автостоянку и остановился у заколоченного киоска. Сидел в машине и думал о том, как в прошлом году именно к этому пляжу прибило резиновый плот с двумя трупами. А еще думал о женщине по имени Байба Лиепа, с которой познакомился в Риге. И о том, что так и не сумел забыть ее, хотя и пытался.

Год прошел, а он по-прежнему думает о ней.

Только убийства женщины ему сейчас и не хватало.

Покой, тишина - вот в чем он нуждается.

Думал Валландер и об отце, которому приспичило жениться. О краже, о пропавшей музыке. Такое чувство, словно у него отняли важную часть жизни.

Думал о своей дочери Линде, которая училась в Стокгольме, в народном университете, и с которой, как ему казалось, он мало-помалу терял контакт.

Нет, для одного раза это уже чересчур.

Валландер вышел из машины, застегнул молнию на куртке и спустился к воде. Ветер был холодный, и он озяб.

Перебрав в памяти все, что рассказал Роберт Окерблум, он опять взвесил несколько вариантов. Может, все-таки существует вполне естественное объяснение? Может, она покончила с собой? Потом вспомнил ее голос на автоответчике. Бодрый, энергичный.

Около часу дня Курт Валландер покинул пляж и поехал дальше, в Скуруп.

Вывод был однозначен и неутешителен.

Теперь он был совершенно уверен, что Луизы Окерблум нет в живых.

3

Порой Курт Валландер как бы грезил наяву, воображая себе всегда одно и то же, причем подозревал, что эти фантазии роднят его со многими людьми. Ему казалось, будто он совершит налет на банк, который повергнет в ужас весь мир. Попутно его всегда одолевало любопытство: сколько же денег обычно хранится в рядовой банковской конторе? Меньше, чем все думают? Но более чем достаточно? Как именно совершит налет, он не знал. Но фантазии о грабеже постоянно возвращались.

Комиссар улыбнулся про себя этой мысли. Но улыбка тотчас погасла, потому что он чувствовал угрызения совести.

Он был уверен, что живой они Луизу Окерблум не найдут. Пока нет ни доказательств, ни места преступления, ни жертвы. Совершенно ничего. И все же он был уверен.

Снова и снова возникала в памяти фотография девочек.

Как объяснишь то, чему нет объяснения, думал он. И как Роберт Окерблум сможет теперь молиться своему Богу, который так жестоко обманул его и этих двоих детей?

Дожидаясь сотрудника, помогавшего Луизе Окерблум в пятницу оформить сделку по недвижимости, - он отлучился к зубному, - Валландер бродил по залу Скурупского Сбербанка. Приехал он сюда четверть часа назад и уже успел побеседовать с директором, Густавом Халльдёном, с которым ему доводилось и раньше иметь дело. Без обиняков изложил ситуацию, сказал, что хочет навести кой-какие справки в связи с исчезновением одной женщины. Но попросил Халльдена соблюдать конфиденциальность.

«Мы ведь точно не знаем, произошло ли что-то серьезное».

«Понимаю, - ответил Халльден. - Вы только предполагаете, что что-то случилось».

Валландер кивнул. Так оно и есть. Но как определить границу между предположением и знанием?

Глухой голос за спиной вывел его из задумчивости:

- Вы хотели меня видеть.

Валландер обернулся:

- Заместитель директора Муберг?

Мужчина кивнул. Вопреки ожиданию он был молод, на удивление молод, Валландер почему-то думал, что заместитель директора должен быть постарше. Но прежде всего ему бросилось в глаза кое-что другое.

Одна щека у Муберга заметно опухла.

- Мне сейчас трудно говорить, - неловко ворочая языком, произнес Муберг.

Валландер не понял.

- Может, лучше подождать? - повторил Муберг. - Пока заморозка не пройдет.

- Все-таки попробуем, - сказал Валландер. - у меня, к сожалению, мало времени. Вам не слишком больно говорить?

Муберг покачал головой и жестом предложил комиссару пройти в небольшую переговорную в глубине банковского зала.

- Вот здесь мы и работали, - сказал он. - Вы сидите на том самом месте, где сидела Луиза Окерблум. Халльден сказал, вы хотели поговорить о ней. Она пропала?

- Нам заявили о ее исчезновении, - сказал Валландер. - Но может быть, она просто поехала к родственникам и забыла предупредить домашних.

По распухшему лицу заместителя директора Муберга было заметно, что оговорку Валландера он воспринял весьма скептически. Вполне естественно, подумал комиссар. Если человек исчез - значит исчез совсем. Нельзя исчезнуть наполовину.

Муберг взял со стола графин, налил стакан воды, выпил и спросил:

- О чем вы хотите узнать?

- Обо всем, что происходило в пятницу во второй половине дня, - сказал комиссар. - Как можно подробнее. По минутам - что именно она говорила, что делала. Еще мне нужны фамилии людей, купивших дом, и фамилия продавца, на случай, если понадобятся их показания. Вы давно знакомы с Луизой Окерблум?

- Неоднократно встречались по делам, - ответил Муберг. - Четыре сделки по недвижимости оформили.

- Расскажите про пятницу.

Муберг вытащил из внутреннего кармана пиджака ежедневник.

- Встреча была назначена на четверть третьего. Луиза пришла на несколько минут раньше, и мы немножко поговорили о погоде.

- Она не показалась вам напряженной или обеспокоенной? - спросил комиссар.

Муберг задумался, потом ответил:

- Нет. Напротив, она казалась веселой. Раньше я считал ее сухой и чопорной. Но в эту пятницу она была совсем другая.

Валландер кивнул: дескать, продолжайте.

- Потом пришли клиенты, молодые супруги по фамилии Нильсон. И продавец, распорядитель наследства в Сёвде. Мы устроились здесь и, как положено, оформили сделку. Обычная процедура. Все бумаги были в полном порядке. Справки о внесении записей в поземельную книгу, ипотечные акты, ссудные договоры, кассовые чеки. Все прошло как по маслу, очень быстро. После чего мы распрощались. Кажется, еще пожелали друг другу хорошо провести выходные. Я точно не помню.

- Луиза Окерблум спешила? - спросил Валландер.

Муберг опять задумался:

- Может быть. Может быть, и спешила. Но я в этом не уверен. Зато я совершенно уверен в другом.

- В чем же?

- Она не сразу пошла к своей машине.

Муберг показал на окно, выходившее на небольшую автостоянку:

- Это автостоянка для наших клиентов. Я видел, как она припарковала там машину. Но уехала она только минут через пятнадцать после того, как вышла из банка. Я сам видел, потому что сидел здесь, говорил по телефону. Помнится, когда она подошла к машине, в руках у нее была сумка. Кроме портфеля с бумагами.

- Сумка? Как она выглядела?

Муберг пожал плечами. Валландер отметил, что заморозка потихоньку отходит.

- Ну, как выглядит сумка. По-моему, она была бумажная. Не пластиковая.

- А потом Луиза Окерблум уехала?

- Сперва позвонила из машины по телефону.

Мужу, подумал Валландер. Пока все совпадает.

- Было самое начало четвертого, - продолжал Муберг. - В половине четвертого мне предстояла другая встреча, нужно было подготовиться. А телефонный разговор у меня затянулся.

- Вы видели, как она уехала?

- К тому времени я уже ушел к себе.

- Стало быть, последнее, что вы видели, это как она говорила по телефону?

Муберг кивнул.

- Какая у нее машина?

- Я не очень разбираюсь в марках, - ответил Муберг. - По цвету черная. Или темно-синяя.

Валландер захлопнул блокнот.

- Если что-нибудь припомните, будьте добры, сразу сообщите, - сказал он.- Здесь любая мелочь важна.

Записав фамилии и телефоны покупателей и продавца, Валландер попрощался. Вышел через парадную дверь и остановился на площади.

Бумажная сумка, думал он. Наверно, из кондитерской. А ведь неподалеку, на улице, параллельной железной дороге, есть кондитерская. Он пересек площадь, потом свернул налево.

Как выяснилось, девушка-продавщица работала и в пятницу. Но Луизу Окерблум по фотографии не опознала.

- Тут есть еще одна булочная, - сказала она.

- Где именно?

Девушка объяснила. Судя по всему, булочная расположена так же близко от банка, как и эта кондитерская. Валландер поблагодарил и вышел на улицу. Булочную он разыскал слева от площади и едва открыл дверь, как пожилая женщина за прилавком спросила, что ему угодно. Комиссар протянул ей фотографию и представился.

- Вдруг вы ее узнаете, - сказал он. - Возможно, она заходила к вам что-то купить в пятницу, в самом начале четвертого.

Женщина сходила за очками, потом взглянула на фотографию.

- Что-нибудь случилось? - полюбопытствовала она.- Кто это?

- Вы только скажите, знакома она вам или нет, - мягко сказал Валландер.

Женщина кивнула:

- Я помню ее. По-моему, она покупала пирожные. Да, точно. Наполеоны. И хлеб.

Валландер немного подумал, потом спросил:

- Сколько пирожных?

- Четыре. Я еще хотела упаковать их в коробку. Но она сказала, что можно просто положить в пакет. Спешила, видать.

Валландер кивнул.

- Вы видели, куда она пошла от вас?

- Нет. Другие покупатели ждали очереди.

- Спасибо, - сказал комиссар. - Вы очень помогли.

- А что случилось-то? - спросила булочница.

- Ничего. Наводим справки, обычное дело.

Он направился на задворки банка, где Луиза Окерблум припарковала в пятницу свою машину.

Вот и всё, ни шагу дальше, думал он. Здесь след кончается. Отсюда она поехала смотреть дом, а где он находится, мы по-прежнему не знаем; позвонила по телефону, оставила сообщение на автоответчике и уехала. Настроение у нее было хорошее, в пакете лежали пирожные, и к пяти она рассчитывала вернуться домой.

Он посмотрел на часы. Без трех минут три. Ровно трое суток назад Луиза Окерблум была именно здесь.

Валландер прошел к своей машине, припаркованной у фасада, сунул в магнитолу музыкальную кассету, одну из немногих уцелевших после кражи, и попробовал подвести итоги. Голос Пласидо Доминго наполнял салон, а он думал о четырех наполеонах, предназначенных для семьи Окерблум. Интересно, они всегда читают застольную молитву? Даже когда собираются есть пирожные? Как это вообще - верить в Бога?

Ненароком он набрел на полезную мысль. До совещания в полиции надо непременно повидать еще одного человека.

Роберт Окерблум упомянул о нем.

Как он его назвал? Пастор Туресон?

Валландер включил зажигание и отправился обратно в Истад. Вырулив на магистраль Е-14, он прибавил газу и погнал на предельно допустимой скорости. Связался по телефону с Эббой, попросил ее разыскать пастора Туресона и сообщить ему, что комиссар Валландер хочет срочно с ним повидаться. Он был уже недалеко от города, когда Эбба позвонила и сказала, что пастор Туресон сейчас в Методистской церкви и готов его принять.

- Думаю, тебе не вредно иной раз заглянуть в церковь, - заметила Эбба.

Валландеру вспомнилось, как год назад они с Байбой Лиепой несколько вечеров подряд допоздна сидели в рижской церкви. Но он ничего не сказал. При всем желании он не мог сейчас думать о Байбе.

Пастор Туресон оказался человеком средних лет, высоким, крепким, с пышной седой шевелюрой. И силой не обижен - рукопожатие прямо-таки железное.

Убранство церкви было очень скромным, и Валландер не испытывал гнетущего ощущения, которое так часто донимало его в иных храмах. Они устроились на стульях возле алтаря.

- Несколько часов назад я звонил Роберту, - сказал пастор Туресон. - Бедняга, он в полном отчаянии. Вы еще не нашли ее?

- Нет.

- Не понимаю, что могло случиться. Луиза не из тех, кто пускается в опасные авантюры.

- Иногда опасности избежать невозможно,- сказал Валландер.

- Что вы имеете в виду?

- Опасности бывают двоякого рода. Одним люди подвергают себя сами. Другим - подвергаются. Это не совсем одно и то же.

Пастор Туресон беспомощно развел руками. Тревога его казалась искренней, как и сочувствие мужу и дочерям.

- Расскажите о ней, - сказал Валландер. - Какая она была? Вы давно ее знаете? И что за семья у Окерблумов?

Пастор Туресон серьезно посмотрел на него:

- Вы спрашиваете так, будто все уже кончено.

- Дурная привычка, - извинился Валландер. - Конечно, я имею в виду: расскажите, какая она.

- Я служу пастором в этом приходе уже пять лет, - начал Туресон. - И по моему выговору вы наверняка догадались, что родом я из Гётеборга. И все это время Окерблумы являются прихожанами нашей церкви. Они оба из методистских семей и познакомились через церковь. Теперь вот и дочки их воспитываются в истинной вере. Роберт и Луиза люди прилежные. Работящие, бережливые, щедрые. Иначе не скажешь. Вообще трудно говорить о них по отдельности. Вся моя паства просто потрясена исчезновением Луизы. Вчера во время нашей общей молитвы я необычайно остро это почувствовал.

Образцовая семья. Без сучка без задоринки, подумал Валландер. Можно опросить еще тысячу людей, и все скажут одно и то же. Нет у Луизы Окерблум ни недостатков, ни слабостей. Только вот - она пропала.

Что-то здесь не так. Всё не так.

- О чем вы задумались, комиссар? - спросил пастор Туресон.

- О слабости, - отозвался Валландер. - Ведь именно слабость - один из краеугольных камней всякой религии, вы согласны? Мы верим, что Господь поможет нам преодолеть нашу слабость?

- Совершенно верно.

- Но у меня складывается впечатление, будто Луиза Окерблум никаких слабостей не имела. Ее образ настолько безупречен, что поневоле начинаешь сомневаться. Неужели правда бывают такие насквозь хорошие, добрые люди?

- Луиза действительно такая, - ответил пастор Туресон.

- Прямо ангел во плоти, а?

- Да нет. Помню, как-то раз на приходском вечере она варила кофе. И обожглась. Так я сам слышал, как она чертыхнулась.

Валландер попробовал начать сначала.

- Вы уверены, что в ее отношениях с мужем не было никакого конфликта? - спросил он.

- Абсолютно уверен, - ответил пастор.

- И другого мужчины не было?

- Конечно нет. Надеюсь, вы не станете задавать этот вопрос Роберту.

- А религиозные сомнения не могли ее одолеть?

- Нет, это совершенно исключено. Я бы знал.

- У нее могли быть причины покончить самоубийством?

- Нет.

- Ну а внезапное умопомрачение?

- С какой стати? Она человек очень и очень цельный, гармоничный.

- Большинство людей имеет свои секреты, - помолчав, сказал Валландер. - Вы можете допустить, что у Луизы Окерблум есть какой-то секрет, о котором не знает никто, даже ее муж?

Пастор Туресон покачал головой:

- Конечно, секреты есть у всех. И нередко весьма мрачные. Но я убежден, что у Луизы нет секрета, который бы вынудил ее оставить семью и устроить такой переполох.

Больше у Валландера вопросов не было.

Н-да, опять подумал он, что-то в этой идеальной картинке не так.

Он встал и поблагодарил пастора.

- Я еще побеседую с другими прихожанами. Если Луиза не вернется.

- Она обязательно вернется, - сказал пастор Туресон. - Иначе и быть не может.

В пять минут пятого Валландер вышел из Методистской церкви. Накрапывал дождь, дул пронизывающий ветер. Он поежился. Сел в машину и почувствовал, что ужасно устал. Как будто мысль о том, что две маленькие девочки лишились матери, напрочь выбила его из колеи.

В половине пятого все собрались в кабинете Бьёрка. Мартинссон, ссутулившись, сидел на диване, Сведберг прислонился к стене и, по обыкновению, рассеянно скреб лысину, словно надеясь обнаружить исчезнувшие волосы. Валландер устроился на стуле. Бьёрк, опершись на стол, разговаривал по телефону. Наконец он положил трубку и предупредил Эббу, чтобы в ближайшие полчаса их никто не беспокоил. Исключение можно сделать только для Роберта Окерблума.

- Итак, что мы имеем? - спросил Бьёрк. - С чего начнем?

- Ничего мы не имеем, - ответил Валландер.

- Сведберга и Мартинссона я проинформировал, - продолжал Бьёрк. - Ее машина объявлена в розыск. Словом, приняты все меры, предусмотренные на случай исчезновения, каковой мы полагаем серьезным.

- Не полагаем, - сказал Валландер. - Он и есть серьезный. Если бы произошел несчастный случай, нас бы уже известили. Но никаких сообщений не поступало. Значит, мы имеем дело с преступлением. Мне очень жаль, но я убежден, что ее нет в живых.

Мартинссон хотел было задать вопрос, но Валландер остановил его и коротко изложил, что успел выяснить за день. Очень важно, чтобы коллеги поняли его соображения и пришли к тому же выводу: такой человек, как Луиза Окерблум, добровольно семью не оставит.

Кто-то или что-то не позволило ей вернуться домой к пяти часам.

- Спору нет, история запутанная, - подытожил Бьёрк, когда Валландер закончил.

- Риелторская контора, независимая церковь, семья, - сказал Мартинссон. - Может, она не выдержала такой нагрузки? Купила пирожные, поехала домой. А потом вдруг развернулась и двинула в Копенгаген.

- Надо разыскать машину, - сказал Сведберг. - Без машины мы ничего не найдем.

- Первым делом надо разыскать дом, который она хотела посмотреть, - вставил Валландер.- Роберт Окерблум не звонил?

Никаких телефонных сообщений пока вообще не поступало.

- Если она вправду поехала смотреть дом где-то в окрестностях Крагехольма, можно бы проследить ее маршрут, и тогда мы, наверно, найдем ее или хотя бы то место, где след кончается.

- Петерс с Нуреном объехали все малые дороги вокруг Крагехольма, - сказал Бьёрк. - Но «тойоты-короллы» не нашли. Зато обнаружили краденый грузовик.

Валландер достал из кармана кассету автоответчика. Хоть и не сразу, но все-таки удалось разыскать подходящий магнитофон. Все склонились над столом, слушая голос Луизы Окерблум.

- Надо хорошенько проанализировать запись, - сказал Валландер. - Честно говоря, я не представляю себе, что техники могли бы там обнаружить. Но на всякий случай.

- Ясно одно, - заметил Мартинссон. - Когда звонила, она была не испугана, не встревожена, не озабочена, не в беде и не в отчаянии.

- Выходит, что-то случилось, - сказал Валландер. - Между тремя и пятью часами. Где-то в округе, между Скурупом, Крагехольмом и Истадом. Ровно трое суток назад.

- Как она была одета? - спросил Бьёрк.

Тут только Валландер сообразил, что забыл задать ее мужу этот простейший вопрос. Он так и сказал.

- Все-таки, по-моему, найдется совершенно естественное объяснение, - задумчиво проговорил Мартинссон. - Ты же сам сказал, Курт, она не из тех, кто исчезает по своей воле. А разбойные нападения и убийства как-никак по-прежнему редкость. Думаю, нужно действовать как обычно. И не впадать в истерику.

- При чем тут истерика! - Валландер почувствовал, что злится. - Я вполне отвечаю за свои слова. По-моему, выводы говорят сами за себя.

Бьёрк хотел было вмешаться, но в эту минуту зазвонил телефон.

- Я же сказал, чтобы нас не беспокоили, - проворчал Бьёрк.

Валландер поспешно накрыл трубку рукой:

- Наверно, это Роберт Окерблум. Пожалуй, я все-таки с ним поговорю, а?

Он снял трубку и назвался.

- Это Роберт Окерблум. Вы нашли Луизу?

- Нет, - ответил Валландер. - Пока нет.

- Вдова только что звонила. Я набросал план. Поеду сам посмотрю.

Валландер на минуту задумался:

- Поедемте вместе. Так будет лучше. Я сейчас. Можете скопировать план в нескольких экземплярах? Скажем, в пяти?

- Да, конечно, - ответил Роберт Окерблум.

Искренне религиозные люди, подумал Валландер, как правило, законопослушны и исполнительны. Ведь никто бы не помешал Роберту Окерблуму отправиться на поиски жены в одиночку.

Валландер грохнул трубку на рычаг.

- Насчет дома выяснилось. И карта есть. Берем пока две машины. Роберт Окерблум поедет с нами. Со мной.

- Может, прихватим несколько патрульных машин? - предложил Мартинссон.

- Тогда придется ехать колонной, - сказал Валландер. - Сперва надо взглянуть на карту и прикинуть план операции. А уж тогда задействовать все ресурсы.

- Звони мне, если что, - сказал Бьёрк. - Сюда или домой.

Валландер чуть не бегом поспешил по коридору. Время не ждет. Он должен знать, куда ведет след. Может быть, это тупик, а может быть, где-то там они найдут Луизу Окерблум.

Прямо на капоте валландеровского автомобиля они разложили карту, которую Роберт Окерблум набросал по телефонному описанию. Сведберг насухо вытер капот носовым платком - недавно прошел сильный дождь.

- Е-14, - сказал Сведберг. - До поворота на Катслёсу и Кадешё. Потом налево в сторону Кникарпа, потом направо, еще раз налево и там искать проселок.

- Погоди, - сказал Валландер. - Если ехать из Скурупа, то по какой дороге?

Они прикинули несколько вариантов, и Валландер, посовещавшись с коллегами, обратился к Роберту Окерблуму:

- Вы-то как думаете?

- Думаю, Луиза бы выбрала какую-нибудь из боковых дорог, - без колебания ответил тот. - Она не любила Е-14, там слишком большое движение. Думаю, она бы поехала через Сванехольм и Бродду.

- Даже если спешила? Даже если хотела к пяти успеть домой?

- Даже тогда, - сказал Роберт Окерблум.

- Стало быть, вы так и езжайте, - сказал Валландер Мартинссону и Сведбергу. - А мы двинем прямо к усадьбе. В случае чего созвонимся.

Они выехали из Истада. Мартинссона и Сведберга, которым предстоял более долгий путь, Валландер пропустил вперед. Роберт Окерблум смотрел в пространство перед собой. Валландер искоса поглядывал на него и заметил, что он все время нервно трет руки, будто не знает, куда их девать.

Валландер и сам чувствовал, что нервы на пределе. Но что, собственно, они могут там найти?

У поворота на Кадешё он притормозил, пропуская грузовик, и вспомнил, что года два назад ему довелось побывать на этой дороге, когда в одной из уединенных здешних усадеб были убиты хозяева - двое пожилых людей. При мысли об этом он вздрогнул и, как всегда, подумал о своем коллеге Рюдберге, скончавшемся год назад. Всякий раз, сталкиваясь с необычным преступлением, Валландер с грустью сознавал, как ему недостает опыта и совета старшего товарища.

Что творится в стране, думал он. Куда подевались давнишние воры и мошенники? Откуда берется столько жестокости?

Карта лежала возле рычага скоростей.

- Мы правильно едем? - спросил он, чтобы нарушить молчание.

- Да, - ответил Роберт Окерблум, не отрывая взгляда от дороги. - Поднимемся на следующий холм и свернем налево.

Машина въехала в Крагехольмский лес. Слева за деревьями поблескивало озеро. Валландер сбросил скорость, высматривая поворот.

Но углядел поворот Роберт Окерблум, когда они уже проехали мимо. Валландер дал задний ход и остановился.

- Посидите в машине, - сказал он. - Я просто хочу осмотреться.

Съезд на проселок почти сплошь зарос травой. Валландер присел на корточки и заметил слабые отпечатки автомобильных протекторов. Роберт Окерблум сверлил его взглядом.

Комиссар вернулся к машине и позвонил Мартинссону и Сведбергу. Они как раз добрались до Скурупа.

- Мы у съезда, - сказал Валландер. - Вы тут поосторожнее, не повредите колесный след.

- Ясно, - ответил Сведберг. - Выезжаем к вам.

В объезд найденных следов Валландер осторожно свернул на проселок.

Две машины, думал он. Или одна, проехавшая туда и обратно.

Автомобиль медленно полз по мокрому скверному проселку. Нужный дом будет примерно в километре от поворота. Глянув на карту, Валландер с удивлением отметил, что усадьба называется «Уединение».

Через три километра дорога кончилась. Роберт Окерблум озадаченно посмотрел на карту, потом на Валландера.

- Не туда свернули, - сказал Валландер. - Мы не могли прозевать дом. Он стоит возле самой дороги. Надо возвращаться.

Проехав по главной дороге еще метров пятьсот, они обнаружили следующий поворот. Валландер опять вышел из машины и осмотрел съезд. На сей раз колесных следов было много, и разных. Сам проселок тоже казался более ухоженным, и ездили по нему, видимо, чаще.

Однако нужный дом они и здесь не нашли. Видели за деревьями какую-то усадьбу, но проехали мимо, потому что она совершенно не подходила под описание. Через четыре километра Валландер остановил машину.

- Телефон вдовы Валлин у вас с собой? - спросил он. - У меня сильное подозрение, что эта дама плохо ориентируется на местности.

Роберт Окерблум кивнул и вытащил из внутреннего кармана записную книжку. Между страниц Валландер заметил закладку в виде ангела.

- Звоните ей. Скажите, что заблудились. Пусть объяснит дорогу еще раз.

Ответа пришлось ждать довольно долго, наконец г-жа Валлин сняла трубку.

Комиссар оказался прав: она и вправду не могла точно сказать, сколько километров нужно проехать до поворота.

- Пусть назовет какой-нибудь ориентир, - сказал Валландер. - Наверняка ведь есть броская примета, которую невозможно пропустить. Иначе придется послать машину и везти ее сюда.

Валландер не стал включать громкую связь и вникать в переговоры Окерблума с вдовой Валлин. Наконец тот отложил трубку и сказал:

- Дуб, разбитый молнией. Повернуть надо прямо перед ним.

Они поехали дальше и через два километра увидели дуб с расщепленным стволом. Нашелся там и проселок, уходивший направо. Валландер связался с коллегами, объяснил им дорогу. Затем в третий раз вышел из машины и поискал следы протекторов. К его удивлению, следов не было вовсе - похоже, в последнее время здесь вообще никто не проезжал. Конечно, это еще ничего не значит - возможно, следы смыло дождем. И все-таки он почувствовал что-то вроде разочарования.

Дом находился там, где ему и полагалось быть: возле дороги, в километре от поворота. Они остановились, вышли из машины. Заморосил дождь, шквалами налетал резкий ветер.

Внезапно Роберт Окерблум бегом бросился к дому, громко выкрикивая имя жены. Валландер остался у машины. Все произошло так быстро, что он просто остолбенел. Только когда Окерблум исчез за углом, комиссар устремился вдогонку.

Машины здесь нет, думал он на бегу. Значит, нет и Луизы Окерблум.

Он нагнал Роберта в ту самую минуту, когда тот собирался запустить в окно обломком кирпича. Валландер схватил его за плечо:

- Не надо.

- А если она в доме?!

- Вы же сами сказали, что ключей у нее не было. Бросьте кирпич, лучше поищем незапертую дверь. Но я уже теперь могу сказать, что Луизы здесь нет.

Роберт Окерблум вдруг как подкошенный рухнул на траву.

- Где она? Что с ней случилось?

У Валландера перехватило горло. Он не знал, что ответить. В конце концов взял Роберта Окерблума за руку, помог встать.

- Нельзя сидеть на земле, еще заболеете. Давайте-ка обойдем вокруг дома и как следует все осмотрим.

Двери оказались заперты. Штор на окнах не было, и, заглянув внутрь, они увидели пустые комнаты. Мартинссон и Сведберг подъехали, когда уже не оставалось сомнений, что искать здесь бесполезно.

- Пусто, - сказал Валландер и незаметно для Роберта Окерблума приложил палец к губам.

Он не хотел, чтобы Сведберг и Мартинссон задавали вопросы.

Не хотел говорить, что Луиза Окерблум, скорее всего, вообще не добралась до этой усадьбы.

- У нас тоже пусто, - сказал Мартинссон. - Ни машины не нашли, ни каких-либо следов.

Комиссар посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Он повернулся к Роберту Окерблуму и попробовал улыбнуться.

- Думаю, самое разумное для вас - поехать домой к дочкам. Сведберг вас отвезет. А мы продолжим поиски. Постарайтесь не нервничать. Она обязательно найдется.

- Ее нет в живых, - прошептал Роберт Окерблум. - Ее нет в живых, она никогда не вернется.

Полицейские молчали.

- Нет, - наконец сказал Валландер. - У нас нет оснований думать, что дело обстоит так скверно. Сейчас Сведберг отвезет вас домой. Позднее я с вами свяжусь, даю слово.

Сведберг и Роберт Окерблум уехали.

- Ну, теперь можно поработать всерьез, - решительно произнес Валландер, чувствуя, какая тревога скопилась в душе.

Они с Мартинссоном сели в машину; Валландер первым делом позвонил Бьёрку и попросил направить весь наличный персонал и машины к разбитому дубу. Мартинссон тем временем прикидывал, как с максимальной быстротой и эффективностью прочесать все дороги вокруг усадьбы. Для этого понадобятся подробные карты, и Валландер попросил Бьёрка обеспечить ими людей.

- Искать будем, пока не стемнеет, - сказал комиссар. - Если сегодня ничего не найдем, завтра на рассвете продолжим. Ты на всякий случай свяжись с военными. Тогда мы прочешем тут каждую травинку.

- Собаки, - сказал Мартинссон. - Собаки нужны прямо сейчас.

Бьёрк обещал приехать и взять на себя руководство операцией.

Мартинссон и Валландер посмотрели друг на друга.

- Подведем итоги, - сказал комиссар. - Какие у тебя соображения?

- Она сюда не доехала, - ответил Мартинссон. - Может, она где-то поблизости, а может, и очень далеко. Что случилось, я не знаю. Сейчас главное - найти машину. Поэтому правильно будет начать поиски здесь. Кстати, кто-то вполне мог видеть машину. Надо опросить местных жителей. Завтра Бьёрк проведет пресс-конференцию. Нужно намекнуть журналистам, что мы очень серьезно относимся к этому исчезновению.

- Что же могло случиться? - сказал Валландер.

- То, о чем нам меньше всего хочется думать,- отозвался Мартинссон.

Дождь барабанил по стеклам и крыше.

- Чертовщина какая-то, - буркнул Валландер.

- Угу, именно чертовщина.

Около полуночи усталые и промокшие полицейские собрались во дворе дома, до которого Луиза Окерблум, судя по всему, так и не доехала. Ни темно-синей «тойоты», ни Луизы Окерблум они не нашли. Единственная примечательная находка - два лосиных трупа, обнаруженные собаками. Вдобавок по пути к месту сбора одна из полицейских машин едва не врезалась в «мерседес», который на бешеной скорости вылетел ей навстречу с проселка.

Бьёрк поблагодарил всех за работу. Он уже посовещался с Валландером и распустил усталых сотрудников по домам, предупредив, что в шесть утра поиски будут продолжены.

Валландер уезжал в Истад последним. Из машины он позвонил Роберту Окерблуму и сказал, что новостей, увы, нет. Хотя время было позднее, Роберт Окерблум попросил комиссара заехать к нему домой, где он остался теперь один с дочерьми.

Еще Валландер позвонил сестре в Стокгольм. Ведь Кристина - полуночница, наверняка не спит. Услышав, что отец надумал жениться на уборщице, сестра расхохоталась, чем несказанно удивила комиссара, но обещала в начале мая приехать в Сконе.

Валландер облегченно вздохнул, сунул телефон в гнездо и поехал в Истад. Потоки дождя хлестали в лобовое стекло.

В городе он без труда отыскал дом Роберта Окерблума. Обыкновенный дом на одну семью, каких тысячи. В нижнем этаже горел свет.

Прежде чем выйти из автомобиля, комиссар откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Она туда не доехала, думал он.

Что случилось по дороге?

Что-то в этой истории не так. Я ничего не понимаю.

4

Будильник возле кровати зазвонил без четверти пять.

Курт Валландер со стоном накрыл голову подушкой.

Я слишком мало сплю, уныло подумал он. Ну почему я не могу, как другие, придя домой, начисто забыть о работе?

Лежа в постели, он вспомнил вчерашний вечер и свой недолгий визит к Роберту Окерблуму. Какая мука - видеть мольбу в его глазах и говорить, что его жену найти не удалось. При первой возможности Валландер поспешил уйти и по дороге домой чувствовал себя прескверно. До трех не мог заснуть, хотя вымотался до предела.

Необходимо найти ее, думал он. И как можно скорее. Живую или мертвую. Найти, во что бы то ни стало.

Он договорился с Робертом Окерблумом, что утром, как только возобновятся поиски, заедет к нему. Нужно тщательно просмотреть личные вещи Луизы, разобраться, что она за человек. В глубине души комиссара ни на миг не оставляла мысль, что в ее исчезновении есть нечто более чем странное. У большинства исчезновений были характерные общие черты. Этот же случай чем-то неуловимо отличался от всех, с какими Валландер сталкивался раньше, и он хотел выяснить, в чем это отличие.

Комиссар заставил себя выбраться из-под одеяла, сварил кофе, включил радио. Чертыхнулся, вспомнив об ограблении, и подумал, что сейчас ни у кого нет времени заняться этим расследованием.

Он принял душ, оделся, выпил кофе. Взгляд в окно отнюдь не поднял ему настроение. По-прежнему лил дождь, а ветер еще усилился. Паршивая погода - для поисковой операции хуже не придумаешь. Весь день усталые, раздраженные полицейские, унылые собаки и злющие солдаты из армейской части будут прочесывать поля и леса вокруг Крагехольма. Впрочем, этим займется Бьёрк. А сам он должен просмотреть вещи Луизы Окерблум.

Валландер сел в машину и поехал к разбитому дубу. Бьёрк был уже там, нервно расхаживал взад-вперед по обочине.

- Ну и погодка, - сказал он. - Когда надо кого-то искать, как нарочно, всегда льет дождь.

- Н-да, странная штука, - согласился Валландер.

- Я переговорил с подполковником Хернбергом, - продолжал Бьёрк. - К семи он пришлет два автобуса с солдатами. Но я думаю, начать можно прямо сейчас. Мартинссон все подготовил.

Валландер удовлетворенно кивнул. Кто-кто, а Мартинссон умел организовать поисковую операцию.

- В десять состоится пресс-конференция, - сообщил Бьёрк. - Тебе бы тоже не грех поучаствовать. К тому времени нам надо иметь ее фотографию.

Валландер отдал ему снимок, который был у него в кармане.

- Хорошенькая девочка, - сказал Бьёрк, взглянув на портрет. - Надеюсь, мы найдем ее живой. Фотография похожа?

- Муж говорит, что да.

Бьёрк достал из кармана плаща пластиковый конверт и спрятал туда снимок.

- Я поеду к ним домой, - сказал Валландер. - Думаю, там от меня будет больше пользы.

Бьёрк кивнул, но когда Валландер шагнул было к своей машине, вдруг остановил его, тронув за плечо:

- Как ты думаешь? Она мертва? Стала жертвой преступления?

- Скорей всего, да, - ответил Валландер. - Если не лежит где-нибудь раненая. Но это маловероятно.

- Да, плохо дело, - сказал Бьёрк. - Очень плохо.

Валландер поехал обратно в Истад. Море было серое, с белыми барашками.

В доме на Окарвеген его встретили Роберт Окерблум и две серьезные маленькие девочки.

- Я сказал им, что вы из полиции. Они понимают, что мама пропала и вы ее ищете.

Валландер кивнул и попробовал улыбнуться, хотя в горле стоял комок.

- Меня зовут Курт. А вас как? - спросил он.

- Мария и Магдалена, - по очереди ответили девочки.

- Красивые имена, - сказал Валландер. - А мою дочку зовут Линда.

- Сегодня они побудут у моей сестры, - сказал Роберт Окерблум. - Она сейчас приедет за ними. Выпьете чаю?

- С удовольствием.

Валландер повесил куртку на вешалку, снял ботинки и прошел на кухню. Девочки стояли в дверях и смотрели на него.

Откуда начать? - думал комиссар. И поймет ли он, что я должен открыть все ящики, перелистать все ее бумаги?

Девочек увезли, Валландер пил чай.

- В десять состоится пресс-конференция, - сказал он. - Это означает, что мы официально объявим об исчезновении вашей жены и попросим откликнуться всех, кто мог ее видеть. Но, как вы понимаете, еще это означает, что мы более не исключаем возможность преступления.

Валландер был готов к тому, что Роберт Окерблум сорвется и заплачет. Однако нынче утром этот бледный, осунувшийся мужчина в безупречном костюме и галстуке держал себя в руках.

- Мы должны по-прежнему верить, что все разъяснится вполне естественным образом, - продолжал комиссар. - Но учитывать нужно все возможности, без исключения.

- Я понимаю, - сказал Роберт Окерблум. - И все время понимал.

Валландер поставил чашку, поблагодарил и поднялся.

- Вы припомнили что-нибудь, о чем мне следует знать?

- Нет. Для меня все это полная загадка.

- Давайте вместе осмотрим дом. А затем - надеюсь, вы поймете меня правильно - я должен осмотреть ее одежду, ящики, все, что может иметь хоть какое-то значение.

- У нее все разложено по порядку, - ответил Роберт Окерблум.

Начали они с верхнего этажа и постепенно добрались до подвала и гаража. Как видно, Луиза Окерблум любила светлые, пастельные краски. Валландер нигде не заметил ни темных штор, ни темных скатертей. Дом дышал радостью жизни. Мебель разномастная - старые вещи вперемешку с новыми. Еще когда пил чай, он обратил внимание, что кухня оборудована всевозможной техникой. Их материальные запросы явно не отличались излишним пуританством.

- Мне бы надо ненадолго съездить в контору, - сказал Роберт Окерблум, когда они закончили обход. - Полагаю, вы не будете возражать, если я оставлю вас одного?

- Ну что ж. Приберегу вопросы до вашего возвращения. А в случае чего позвоню. Но около десяти я уеду в управление на пресс-конференцию.

- Я к тому времени вернусь, - заверил Окерблум.

Оставшись один, комиссар принялся методично осматривать дом. Начал с кухни, заглянул во все ящики и шкафы, в холодильник и морозилку.

Кое-что удивило его: в шкафу под мойкой был солидный запас спиртного, который никак не вязался с его представлением о семье Окерблум.

Из кухни Валландер перешел в гостиную, но и здесь не нашел ничего особенного. Затем он поднялся на второй этаж. В детскую заходить не стал. Сперва занялся ванной комнатой, открыл аптечку, пробежал взглядом по этикеткам, выписал в блокнот названия кой-каких Луизиных лекарств. Стал на напольные весы и скривился, увидев, где остановилась стрелка. Потом прошел в спальню. Он всегда чувствовал себя неловко, осматривая женскую одежду, - словно чей-то взгляд украдкой неодобрительно за ним наблюдал. Проверил карманы и картонки в гардеробах. Осмотрел комод с нижним бельем. Ничего необычного, ничего, что могло бы дать хоть какую-то зацепку. В конце концов он сел на край кровати и огляделся.

Ничего. Совершенно ничего.

Валландер вздохнул и направился в соседнюю комнату, где была домашняя контора. Сел за стол и начал один за другим выдвигать ящики. Альбомы с фотографиями, связки писем. На всех снимках Луиза Окерблум улыбается или смеется.

Аккуратно сложив все обратно в ящики, он стал искать дальше. Налоговые декларации и страховые полисы, школьные аттестаты, маклерские свидетельства - ничего примечательного.

Сюрприз ждал его напоследок, в самом нижнем ящике стола. Сперва Валландер подумал, что там одна только чистая бумага. Но когда на всякий случай просунул руку на дно, пальцы нащупали какой-то металлический предмет. Он вытащил его и задумался, наморщив лоб.

Это были наручники. Причем не игрушечные, а самые настоящие, английского производства.

Он положил их перед собой на стол.

Возможно, это ничего не значит. Но они все же спрятаны. Интересно, не Роберт ли Окерблум их прибрал, если, конечно, он знал об их существовании.

Валландер задвинул ящик, а наручники сунул в карман.

Потом занялся подвальными помещениями и гаражом. На полке над небольшим верстаком - превосходно выполненные модели самолетов из бальсового дерева. Может, Роберт Окерблум когда-то мечтал стать летчиком?

Наверху зазвонил телефон. Валландер поспешил к аппарату и снял трубку.

Было уже девять утра.

- Можно попросить комиссара Валландера? - услышал он голос Мартинссона.

- Я у телефона.

- Выезжай сюда, - сказал Мартинссон. - Прямо сейчас.

Сердце у Валландера учащенно забилось.

- Вы нашли ее? - спросил он.

- Нет, не нашли, - ответил Мартинссон. - Ни ее, ни машину. Но тут поблизости загорелся дом. Вернее сказать, взорвался. Я подумал, может, здесь есть какая-то связь.

- Еду, - сказал Валландер.

Он черкнул Роберту Окерблуму записку, положил ее на кухонный стол.

Всю дорогу до Крагехольма он пытался понять, о чем, собственно, толковал Мартинссон. Дом взорвался? Какой дом?

Пришлось объехать три припаркованных друг за другом контейнеровоза. Дождь хлестал как из ведра, «дворники» едва успевали очищать ветровое стекло.

Неподалеку от расколотого дуба дождь поутих, и над деревьями обозначился черный дымовой столб. Возле дерева ждал патрульный автомобиль. Один из полицейских сделал ему знак развернуться. Когда они съехали с главной дороги, Валландер сообразил, что это один из тех проселков, по которым он блуждал накануне, тот, где нашлось несколько автомобильных следов.

С этой дорогой было связано что-то еще, но в спешке он не мог вспомнить, что именно.

Подъехав к пожару, он вспомнил это место. Дом лежал по левую руку, с дороги его почти не было видно. Пожарные уже вовсю тушили огонь. Валландер вылез из машины, и на него сразу пахнуло жаром. Подошел Мартинссон.

- Люди? - спросил Валландер.

- Людей нет, - ответил Мартинссон. - Насколько нам известно. Так или иначе, в дом войти невозможно. Чудовищный жар. Такое впечатление, что вспыхнуло все разом. После смерти владельца дом пустует, уже около года. Один из местных крестьян приходил, он и рассказал. Наследники, видно, не могли решить, как поступить с домом - сдать его в аренду или продать.

- Рассказывай, - сказал Валландер, глядя на огромные клубы дыма.

- Я был возле главной дороги. В одной из армейских цепочек возникла какая-то задержка. И вдруг ка-ак грохнет. Будто бомба взорвалась. Первая мысль была, что где-то рядом рухнул самолет. Потом я увидел дым. И минут через пять был здесь. Все пылало. Не только жилой дом, но и сарай.

Валландер отчаянно размышлял.

- Бомба… - сказал он. - Может, утечка газа?

Мартинссон покачал головой:

- Два десятка баллонов и те так бы не грохнули. Фруктовые деревья за домом в щепки переломало. Если не вырвало с корнями. Тут определенно подложили взрывчатку.

- Вся округа кишмя кишит полицией и военными, - заметил Валландер. - Самое время устраивать пожар с убийством.

- Я тоже так подумал, - сказал Мартинссон. - Потому и решил, что здесь может быть связь.

- Какая же?

- Понятия не имею, - ответил Мартинссон.

- Выясни, кому принадлежит дом, - сказал Валландер, - и кто представляет наследников. Мне тоже сдается, что это не случайность. Где Бьёрк?

- Уехал в управление готовить пресс-конференцию. Сам знаешь, как он нервничает, когда предстоит встреча с журналистами, которые пишут всегда совсем не то, что он говорил. Но он в курсе. Сведберг ему доложил. И он знает, что ты здесь.

- Как потушат, поглядим поближе, - сказал Валландер. - А пока отряди сюда людей, пусть повнимательнее прочешут окрестности.

- Насчет Луизы Окерблум?

- В первую очередь насчет машины.

Мартинссон пошел расспросить местного крестьянина. Валландер остался, глядя на бушующий пожар.

Если связь есть, то какая? - думал он. Исчезнувшая женщина и взорванный дом. Прямо перед носом поисковиков!

Он посмотрел на часы. Без десяти десять. Жестом подозвал одного из пожарных:

- Когда я смогу тут покопаться?

- Пока горит вовсю, - сказал пожарный. - После полудня, наверное, можно будет подойти к дому.

- Ладно, - сказал Валландер. - Похоже, здорово рвануло.

- Загорелось уж точно не от спички. Ну, разве что ею подпалили сотню килограммов динамита.

Валландер поехал обратно в Истад. По дороге позвонил Эббе и попросил передать Бьёрку, что скоро будет.

И вдруг в памяти ожил забытый инцидент. Накануне вечером кто-то из патрульных полицейских жаловался, что их чуть не сбил «мерседес», на полной скорости выскочивший с проселка.

Валландер хорошо запомнил, что проселок был тот самый, возле которого стоял взорванный дом.

Чересчур много случайностей, подумал комиссар. Наверняка скоро обнаружатся улики, и все станет на свои места.

Бьёрка Валландер застал в холле полицейского управления, он нервно сновал взад-вперед.

- Не могу я привыкнуть к пресс-конференциям, - сказал Бьёрк. - А что там за пожар? Сведберг мне доложил, только выразился как-то странно. Объявил, что дом и сарай взорвались. Что он имел в виду? И о каком доме идет речь?

- Сведберг выразился совершенно корректно. Но поскольку фактическипожар не имеет касательства к пресс-конференции об исчезновении Луизы Окерблум, предлагаю обсудить его попозже. Возможно, к тому времени и информации у нас будет больше.

Бьёрк кивнул.

- Нечего тут мудрить, - сказал он. - Коротко и ясно сообщим о ее исчезновении, раздадим фотографии, обратимся к общественности. На вопросы о ходе дознания ответишь ты.

- Никакого хода дознания пока нет, - заметил Валландер. - Если б мы хоть машину ее нашли. Но у нас вообще ничего нет.

- Что-нибудь придумаешь, - отрезал Бьёрк. - Они же всю полицию с потрохами сожрут, если пронюхают, что у нас ничего нет. Не забывай.

Пресс-конференция продолжалась ровно полчаса. Кроме представителей местной прессы и радио присутствовали здешние корреспонденты «Экспрессен» и «Идаг». Но из Стокгольма никого не было.

Эти заявятся, когда мы ее найдем, подумал Валландер. При условии, что она мертва.

Открыв пресс-конференцию, Бьёрк сообщил, что пропала одна женщина, причем обстоятельства ее исчезновения вызывают у полиции серьезную тревогу, перечислил ее приметы, описал машину и раздал фотографии. Затем он поинтересовался, есть ли вопросы, кивнул Валландеру и сел. Валландер взобрался на небольшое возвышение и стал ждать.

- Как вы думаете, что случилось? - спросил репортер местного радио. Раньше Валландер его не видел. Похоже, на местном радио большая текучесть кадров.

- Мы ничего не думаем, - ответил комиссар. - Но обстоятельства заставляют нас отнестись к исчезновению Луизы Окерблум со всей серьезностью.

- Так расскажите, что это за обстоятельства, - продолжал репортер.

- Нужно отдавать себе отчет в том, - начал Валландер, - что у нас в стране большинство людей, которые иной раз исчезают, рано или поздно находятся. В двух случаях из трех все объясняется совершенно естественно. Как правило, виновата забывчивость. Но иногда есть признаки, свидетельствующие о другом. И тогда мы относимся к исчезновению всерьез.

Бьёрк поднял руку.

- Разумеется, не следует понимать эту фразу в том смысле, что полиция относится всерьез не ко всем исчезновениям, - уточнил он.

Боже милостивый, подумал Валландер.

Слова попросил репортер «Экспрессен», молодой рыжебородый парень:

- Нельзя ли немного поконкретнее. Вы не исключаете возможность преступления. Почему? Вдобавок неясно, где она исчезла и кто видел ее последним.

Валландер кивнул. Газетчик прав. По ряду важных пунктов Бьёрк высказался весьма туманно.

- Она вышла из Сберегательного банка в Скурупе в пятницу, сразу после трех. Банковский служащий видел, что в четверть четвертого она села в свою машину и уехала оттуда. Относительно этого момента мы вполне уверены. Позднее ее никто не видел. Кроме того, мы совершенно уверены, что она выбрала один из двух возможных путей. Либо поехала по Е-14 в направлении Истада. Либо через Слимминге и Рёглу в окрестности Крагехольма. Как вы слышали, Луиза Окерблум - маклер по недвижимости. Возможно, она решила посмотреть дом, который был предложен на продажу. Либо отправилась прямо домой. Нам неизвестно, какое решение она приняла.

- Что это за дом? - спросил кто-то из местных газетчиков.

- На этот вопрос я ответить не могу по причинам, связанным с дознанием, - сказал Валландер.

Пресс-конференция заглохла сама собой. Местное радио взяло интервью у Бьёрка. Валландер потолковал в коридоре с одним из местных журналистов. Оставшись один, он взял чашку кофе, прошел к себе в кабинет и позвонил на пожар. Сведберг доложил, что Мартинссон уже выделил группу поисковиков, которая займется обследованием горящей усадьбы.

- В жизни не видал такого пожара, - сказал Сведберг. - По-моему, ни одной балки не останется, все сгорит дотла.

- Я буду во второй половине дня, - сказал Валландер. - Сейчас опять поеду домой к Роберту Окерблуму. Если что, звоните туда.

- Обязательно. Что сказали газетчики?

- Ничего интересного. - Валландер положил трубку.

В ту же минуту в дверь постучали - Бьёрк.

- Ну, все прошло отлично, - сказал он. - Ни одной каверзы, вполне разумные вопросы. Остается надеяться, что они еще и напишут как мы хотим.

- Завтра надо посадить нескольких сотрудников отвечать на звонки. - Валландер даже не подумал комментировать бьёрковские замечания насчет пресс-конференции. - Когда исчезает женщина верующая, мать двоих детей, я очень опасаюсь, что звонков будет прорва, начнут названивать даже те, кто вообще ничего не видел. С благословениями и молитвами за полицию. Ну и конечно те, кто, будем надеяться, действительно может что-то сообщить.

- Глядишь, она и сама объявится.

- Ни ты, ни я в это не верим, - отозвался Валландер.

Потом он рассказал о странном пожаре. О взрыве. Бьёрк слушал и мрачнел:

- Что все это означает?

Валландер развел руками:

- Не знаю. Я еду к Роберту Окерблуму, надо продолжить разговор.

Бьёрк пошел к двери, но на пороге обернулся:

- В пять соберемся у меня, подведем итоги.

Уже собираясь выйти из кабинета, Валландер вспомнил, что забыл поручить Сведбергу одно небольшое дело. И опять позвонил на пожар:

- Помнишь, вчера вечером одна из патрульных машин чуть не столкнулась с «мерседесом»?

- Память у меня плохая, - вздохнул Сведберг.

- Разузнай подробности этого инцидента. Я сильно подозреваю, что этот «мерседес» связан с пожаром. А может быть, и с Луизой Окерблум, но не наверняка.

- Я записываю, - сказал Сведберг. - Еще что-нибудь?

- В пять совещание, здесь в управлении. - Валландер закончил разговор.

Через пятнадцать минут он опять был на кухне у Роберта Окерблума. Сидел на том же стуле, что и несколько часов назад, пил чай.

- Иной раз мешают разные неожиданности, - сказал комиссар. - Случился сильный пожар. Но теперь он под контролем.

- Понимаю, - учтиво отозвался Роберт Окерблум. - Быть полицейским наверняка очень нелегко.

Валландер смотрел на него, ощупывая в кармане наручники. Он не возлагал особых надежд на допрос, который предстояло начать.

- У меня к вам несколько вопросов, - сказал он. - Мы ведь вполне можем поговорить и здесь.

- Конечно. Задавайте ваши вопросы.

Валландер заметил, что мягкий и вместе с тем отчетливо предупредительный тон Роберта Окерблума действует ему на нервы.

- В первом вопросе я не очень-то уверен. У вашей жены есть проблемы со здоровьем?

Окерблум посмотрел на него с удивлением:

- Нет. С какой стати?

- Просто я подумал, вдруг она узнала, что у нее какое-то тяжелое заболевание. В последнее время она ходила к врачам?

- Нет. И вообще, если бы она заболела, то непременно сказала бы мне.

- Есть тяжелые болезни, о которых люди порой предпочитают не рассказывать. По крайней мере, им нужно несколько дней, чтобы собраться с духом и с мыслями. Ведь нередко больному приходится утешать того, кому он сказал о своей болезни.

Прежде чем ответить, Роберт Окерблум задумался:

- Я уверен, ничего такого не было.

Валландер кивнул и продолжал:

- А как насчет алкоголя? В этом плане у нее все в порядке?

Роберт Окерблум вздрогнул.

- Почему вы об этом спрашиваете? - помолчав, спросил он. - Ни она, ни я алкоголем не увлекаемся, в сущности в рот не берем.

- И все-таки шкаф под мойкой заставлен крепкими напитками, - сказал Валландер.

- Мы не против, когда другие выпивают. В разумных пределах, конечно. Иногда к нам приходят гости. Даже такая маленькая риелторская контора, как наша, временами устраивает так называемые презентации.

Валландер кивнул. У него не было причин не принимать этот ответ. Он достал из кармана наручники и положил их на стол, пристально наблюдая за Робертом Окерблумом.

Как он и ожидал, на лице Окерблума отразилось недоумение.

- Вы хотите задержать меня? - спросил он.

- Нет. Эти наручники я нашел в нижнем ящике левой тумбы, под пачкой писчей бумаги, в вашей конторе наверху.

- Наручники… я никогда раньше их не видел.

- Поскольку вряд ли их положили туда ваши дочери, остается допустить, что они принадлежали вашей жене, - сказал Валландер.

- Ничего не понимаю.

И вдруг Валландер понял, что Окерблум лжет. Еле заметная модуляция голоса, легкая неуверенность во взгляде. Вполне достаточно, чтобы Валландер заметил.

- Кто-нибудь другой мог положить их туда?

- Не знаю. У нас бывают только члены нашего прихода. Не считая гостей на презентациях. Но они наверх не поднимаются.

- А еще?

- Наши родители. Кое-кто из родни. Подружки девочек.

- Довольно много народу, - заметил Валландер.

- Ничего не понимаю, - повторил Роберт Окерблум.

Конечно, не понимаешь: как умудрился забыть про них и не спрятать, думал Валландер. Вопрос в другом: что они означают?

Впервые комиссар задал себе вопрос: не мог ли Роберт Окерблум убить свою жену? Но тотчас отмел эту мысль. Наручников и лжи маловато, чтобы опровергнуть все прежние его допущения.

- Вы правда не можете объяснить, что это за наручники? - переспросил Валландер. - Пожалуй, стоит напомнить вам, что закон отнюдь не запрещает держать дома наручники. Никакой лицензии на них не нужно. Не разрешается только почем зря заковывать людей.

- Вы думаете, я лгу? - спросил Роберт Окерблум.

- Я ничего не думаю. Я просто хочу знать, почему эти наручники были спрятаны в письменном столе.

- Я уже сказал, что не понимаю, как они попали в дом.

Валландер кивнул. Пока нет нужды прижимать его к стенке. До поры до времени. Может, этот брак прикрывает извращенную и даже весьма драматичную сексуальную жизнь? Может, этим в свою очередь и объясняется исчезновение Луизы Окерблум?

Валландер отодвинул чашку в знак того, что разговор окончен. Наручники он опять сунул в карман, предварительно завернув в носовой платок. Может, эксперты установят, для чего их использовали.

- Пока все. - Комиссар встал. - Как только что-нибудь выяснится, я вам сразу сообщу. А вы приготовьтесь, нынче вечером начнется тарарам, когда выйдут газеты и новости по местному радио. Но будем надеяться, конечно, что это нам поможет.

Роберт Окерблум молча кивнул.

Валландер пожал ему на прощание руку и пошел к машине. Погода снова менялась. Дождь уже только моросил, ветер стал потише. Комиссар заехал в кондитерскую Фридульфа, что возле автобусной станции, выпил кофе и съел парочку бутербродов. Было уже полпервого, когда он опять сел в машину и поехал на пожар. Припарковался у ограждения и увидел, что от дома и сарая-пристройки остались только дымящиеся руины. Но криминалистам пока рановато приниматься за дело. Он подошел поближе к очагу пожара и поговорил с брандмейстером Петером Эдлером, которого хорошо знал.

- Водой заливаем, - сказал Эдлер. - Больше ничего не сделаешь. Это что, убийство путем поджога?

- Понятия не имею, - пожал плечами Валландер. - Ты не видал Сведберга или Мартинссона?

- По-моему, они уехали обедать. В Рюдсгорд. А подполковник Хернберг увез своих промокших солдат в часть. Но они вернутся.

Валландер кивнул и отошел от брандмейстера.

Поодаль, в нескольких метрах, стоял проводник с собакой. Полицейский жевал домашний бутерброд, а собака усердно копала лапой мокрую, прокопченную землю.

Внезапно собака заскулила. Полицейский раз-другой нетерпеливо дернул поводок, потом решил глянуть, что она там отрыла.

Увидев, как он вздрогнул и выронил бутерброд, Валландер с любопытством окликнул:

- Что нашла собака?

Полицейский обернулся к нему. Он побледнел как полотно и дрожал.

Валландер подбежал и нагнулся к земле.

В грязи лежал палец.

Черный палец. Не большой и не мизинец. Но человеческий палец.

Валландеру стало очень не по себе.

Он велел проводнику немедля связаться со Сведбергом и Мартинссоном.

- Пусть быстро едут сюда. Даже если не успели дообедать. На заднем сиденье в моей машине лежит пустой пластиковый пакет. Принесешь его сюда.

Полицейский ушел.

Что же такое творится? - думал Валландер. Черный палец. Палец чернокожего человека. Отрубленный. И где? В Сконе!

Полицейский вернулся с пакетом, и Валландер соорудил над находкой импровизированный навес от дождя. Вокруг толпились пожарные, которые уже успели услышать новость.

- Надо искать в руинах останки трупа, - сказал Валландер брандмейстеру. - Кто его знает, что тут стряслось.

- Палец… - недоверчиво протянул Петер Эдлер.

Двадцать минут спустя прибыли Сведберг с Мартинссоном и бегом устремились к находке. Вместе, недоуменно, едва сдерживая дурноту, разглядывали черный палец.

Оба молчали.

В конце концов Валландер нарушил тишину:

- Ясно одно: владелец этого пальца не Луиза Окерблум.

5

В пять все собрались в управлении. Валландер не мог припомнить, чтобы когда-нибудь совещание было столь немногословным.

Посреди стола завернутый в пластик лежал черный палец.

Валландер обратил внимание, что Бьёрк поставил свой стул так, чтобы не смотреть туда.

Остальные разглядывали палец. И молчали.

Немного погодя приехал курьер из больницы, и палец был увезен. Только после этого Сведберг сходил за кофе, и Бьёрк открыл совещание.

- Мне в данном случае сказать нечего, - объявил он. - Кто-нибудь может предложить разумное объяснение?

Никто не ответил. Вопрос был бессмысленный. Бьёрк попробовал начать сначала:

- Валландер, подытожь, что мы имеем.

- Задача нелегкая, - ответил Валландер. - Но я попытаюсь. Остальные меня дополнят. - Он полистал блокнот. - Луиза Окерблум пропала примерно четверо суток назад. Точнее, девяносто восемь часов назад. С тех пор, насколько нам известно, никто ее не видел. Во время поисковой операции - мы искали саму женщину или хотя бы ее автомобиль - неподалеку, в том районе, где, по нашим предположениям, она могла находиться, взрывается дом. Мы выяснили, что дом представляет собой наследственное имущество. Душеприказчик - адвокат, живет в Вернаму. По его словам, он в полном недоумении по поводу случившегося. Дом больше года пустовал. Наследники еще не решили, продавать его или оставить в семье. Не исключено также, что его выкупит один из наследников. Адвоката зовут Хольмгрен, и мы просили коллег из Вернаму побеседовать с ним подробнее. Во всяком случае, нужно установить имена наследников и их адреса.

Комиссар отхлебнул глоток кофе и продолжал:

- Пожар начался в девять. Многое говорит за то, что источником явилось мощное взрывное устройство с часовым детонатором. Нет никаких оснований думать, что пожар возник по иным, естественным причинам. Адвокат Хольмгрен категорически отрицает наличие в доме, к примеру, газовых баллонов. Электропроводку год назад полностью заменили. Во время тушения пожара метрах в двадцати от горящего дома полицейская собака выкопала отрубленный человеческий палец. Указательный или средний палец левой руки. Причем принадлежал он, по всей вероятности, мужчине. И этот мужчина - чернокожий. Криминалисты тщательно осмотрели ту часть пожарища и двора, которая сейчас доступна, но ничего больше не нашли. Собаки тоже ничего не обнаружили. Прочесывание окрестностей результатов не принесло. Машина до сих пор не найдена, Луиза Окерблум - тоже. Вдобавок взорвался дом и обнаружен негритянский палец. Это все.

Бьёрк скривился:

- Что говорят медики?

- Мария Лестадиус из больницы осмотрела находку, - сказал Сведберг. - Говорит, нужно обратиться в криминалистическую лабораторию. Сама она по пальцам читать не умеет.

Бьёрк так и подскочил на стуле:

- Повтори. Как это «по пальцам читать не умеет»?

- Она так выразилась, - уныло пояснил Сведберг. Все знали привычку Бьёрка иной раз цепляться к пустякам.

Бьёрк припечатал ладонь к столу:

- Скверная ситуация. Фактически мы ничего не знаем. Роберт Окерблум что-нибудь добавил к своим показаниям?

Валландер решил до поры до времени помалкивать о наручниках. Опасался, что они уведут дознание в сторону от главных задач, а это сейчас совершенно ни к чему. Да и вообще сомнительно, чтобы наручники имели прямое касательство к исчезновению Луизы Окерблум.

- Нет, - сказал он. - У меня сложилось впечатление, что Окерблумы были самой счастливой семьей в Швеции.

- Может, она вдруг помешалась на почве религии? - сказал Бьёрк. - В газетах то и дело пишут о всяких безумных сектах.

- Методистскую церковь никак не назовешь безумной сектой, - ответил Валландер. - Это одна из старейших независимых церквей в Швеции. Хотя, признаться, я мало что знаю про их убеждения.

- Надо к ним присмотреться, - решил Бьёрк. - Какие будут соображения насчет дальнейших действий?

- Может, завтра что-нибудь прояснится, - сказал Мартинссон. - Когда начнутся звонки.

- Я уже выделил людей на телефоны, - сообщил Бьёрк. - Что еще можно предпринять?

- Работать фактически не с чем, - сказал Валландер. - У нас имеется палец. Это означает, что где-то есть чернокожий мужчина, у которого на левой руке не хватает одного пальца. Кроме того, он нуждается в медицинской помощи. Если он до сих пор не обратился ни к врачу, ни в больницу, рано или поздно ему все же придется это сделать. Не исключена и возможность, что он свяжется с полицией. Люди сами себе пальцев не отрубают. Во всяком случае, такое бывает крайне редко. Значит, кто-то применил к нему грубое насилие. С другой стороны, вполне вероятно, что он уже выехал из страны.

- Отпечатки пальцев, - сказал Сведберг. - Не знаю, сколько африканцев сейчас находится в Швеции, легально или нелегально. Но возможно, отпечаток этого пальца зарегистрирован в наших картотеках. И Интерпол можно запросить. Насколько мне известно, многие африканские государства за последние годы создали современные криминалистические картотеки. Об этом была статья в «Свенск пулис» несколько месяцев назад. По-моему, Курт прав. Даже если пока не видно связи между этим пальцем и Луизой Окерблум, исключать такую возможность нельзя.

- Объявим в газетах? - насмешливо сказал Бьёрк. - Полиция разыскивает владельца отрубленного пальца. Заголовочки будут о-го-го! Это я вам гарантирую.

- А почему бы нет? - заметил Валландер. - Что мы теряем?

- Я подумаю, - сказал Бьёрк. - Время терпит. Но я согласен, надо оповестить больницы по всей стране. Кстати, врачи ведь обязаны сообщать в полицию, если подозревают, что увечье вызвано преступными действиями?

- Кроме того, они связаны и обязательством хранить профессиональную тайну, - вставил Сведберг. - Но обзвонить больницы, конечно, стоит. Поликлиники, амбулатории и все такое. Кто-нибудь знает, сколько у нас в стране врачей?

Никто не знал.

- Пусть Эбба наведет справки, - предложил Валландер.

Через десять минут Эбба, дозвонившись до секретариата Шведского союза врачей, связалась с Валландером. Он выслушал ее сообщение и сказал:

- Врачей в Швеции больше двадцати пяти тысяч.

Все рты разинули от удивления.

Двадцать пять тысяч врачей!

- Где они только прячутся, ведь когда надо, ни одного не найдешь! - недоуменно воскликнул Мартинссон.

Бьёрк начал выказывать нетерпение:

- Есть еще идеи? Нет? Тогда за работу, дел по горло. Завтра в восемь утра соберемся снова.

- Ладно, я займусь врачами, - вздохнул Мартинссон.

Все собрали свои записи и встали, как вдруг зазвонил телефон. Мартинссон и Валландер успели выйти в коридор, но Бьёрк позвал их обратно. Лицо у него покраснело от возбуждения.

- Прорыв, - сказал он. - Как будто бы нашелся автомобиль. Звонил Нурен. Какой-то крестьянин пришел на пожар и спросил, не интересно ли полиции взглянуть на его находку. Он, мол, кое-что приметил неподалеку, в пруду. Всего несколько километров, в стороне Шёбу, как он выразился. Нурен поехал с ним и увидел, что из тины торчит автомобильная антенна. Крестьянин - его зовут Антонсон - уверяет, что неделю назад там ничего такого не было.

- Черт побери! - буркнул Валландер. - Надо сегодня же достать машину из воды. Мы не можем ждать до завтра. Вызовем автокран и установим там пару прожекторов.

- Надеюсь, в машине никого нет, - сказал Сведберг.

- Вот это мы и выясним, - сказал Валландер. - Пошли.

Пруд действительно находился «в стороне Шёбу», к северу от Крагехольма, на опушке рощи, но подъехать к нему оказалось очень трудно. Полиция потратила три с лишним часа, пока доставила туда прожекторы и автокран. Только в половине десятого наконец удалось зацепить машину тросом. Валландер при этом поскользнулся и упал в грязь. Пришлось позаимствовать из машины Нурена резервный комбинезон. Но комиссар даже и не замечал, что промок и озяб. Все его внимание было приковано к автомобилю.

Смешанные чувства обуревали его - взволнованное ожидание и тягостная тревога. Он надеялся, что машина та самая. Но боялся, что в кабине они найдут Луизу Окерблум.

- По крайней мере одно совершенно ясно, - сказал Сведберг. - Это не авария. Машину спихнули в пруд, чтобы спрятать. Скорей всего, ночью, в темноте. Тот, кто это сделал, не разглядел, что антенна торчит над тиной.

Валландер кивнул. Сведберг рассудил правильно.

Мало-помалу трос натянулся. Автокран словно бы покрепче уперся в землю и поднатужился.

Из воды потихоньку выныривал багажник.

Валландер взглянул на Сведберга, тот был спец по части машин.

- Она?

- Подожди немного. Пока не вижу.

И тут трос отвязался. Машина опять исчезла в тине.

Пришлось начинать все сызнова.

Через полчаса автокран запыхтел опять.

Валландер смотрел то на машину, медленно поднимавшуюся из воды, то на Сведберга.

Вдруг Сведберг кивнул:

- Она самая. «Тойота-королла». Вне всякого сомнения.

Валландер повернул один из прожекторов. Теперь стало видно, что машина темно-синяя.

Наконец кран вытащил «тойоту» на берег и заглушил мотор. Сведберг посмотрел на комиссара. Оба подошли к машине, заглянули внутрь, с разных сторон.

Пусто.

Валландер открыл багажник.

Ничего нет.

- В машине пусто, - сказал он Бьёрку.

- Может, она на дне, - заметил Сведберг.

Валландер кивнул, обвел взглядом пруд. Метров сто в окружности. Но похоже, неглубокий, раз антенна торчала из воды. Он обернулся к Бьёрку:

- Нужны водолазы. Прямо сейчас.

- В таких потемках водолаз ничего не увидит, - возразил Бьёрк. - Отложим до утра.

- Они просто пойдут по дну и потащат сеть. Я не хочу ждать до завтра.

Бьёрк сдался и пошел к патрульной машине - звонить. Между тем Сведберг открыл водительскую дверцу и посветил внутрь карманным фонарем. Осторожно достал из гнезда мокрый автомобильный телефон.

- Последний набранный номер обычно остается в памяти, - сказал он. - Вдруг она еще куда-нибудь звонила после звонка в контору.

- Отличная мысль. Молодец, Сведберг, - сказал Валландер.

Дожидаясь водолазов, они бегло осмотрели машину. На заднем сиденье Валландер нашел бумажный пакет с раскисшим хлебом и пирожными.

Пока все совпадает, думал он. Но что случилось дальше? По дороге? Кого ты встретила, Луиза Окерблум? Кого-то, с кем договорилась повидаться?

Или кого-то другого? Кто хотел встретиться с тобой без твоего ведома?

- Сумочки нет, - доложил Сведберг. - Портфеля с бумагами тоже. В бардачке только документы на машину и страховые полисы. А еще Новый Завет.

- Ищи план, нарисованный от руки, - сказал Валландер.

Плана Сведберг не нашел.

Валландер медленно обошел вокруг «тойоты». Никаких повреждений не видно. В дорожную аварию Луиза Окерблум не попадала.

Они сели в патрульную машину, налили из термоса кофе. Дождь перестал, на небе почти ни облачка.

- Она здесь, в пруду? - спросил Сведберг.

- Не знаю, - ответил Валландер. - Может быть.

Двух молодых водолазов привезли на оперативной машине пожарной команды. Валландеру и Сведбергу уже доводилось работать с этими парнями, они поздоровались.

- Что именно надо искать? - спросил один из водолазов.

- Возможно, труп, - ответил Валландер. - Возможно, портфель, дамскую сумочку. Или какие-нибудь другие вещи, о которых мы знать не знаем.

Водолазы натянули гидрокостюмы, взяли сеть и полезли в грязную, почти стоячую воду.

Полицейские молча наблюдали за их работой.

Они завершили первый заход, когда подъехал Мартинссон.

- Как я погляжу, машина та самая, - сказал он.

- Женщина, возможно, лежит в пруду, - сказал Валландер.

Водолазы действовали тщательно и методично. Временами то один, то другой останавливался, проверял сеть. На берегу уже скопилась изрядная куча хлама. Сломанные гоночные сани, детали молотилки, гнилые сучья, резиновый сапог.

Миновала полночь. И по-прежнему никаких следов Луизы Окерблум.

Без четверти два водолазы выбрались на берег:

- Больше там ничего нет. Но завтра утром можно поискать еще раз, если вы считаете, что так надо.

- Нет, - сказал Валландер. - Ее здесь нет.

Перекинувшись несколькими фразами, они разъехались.

Дома Валландер выпил пива, съел парочку сухарей. Он так устал, что даже думать не мог. Не раздеваясь, рухнул на кровать и укрылся пледом.

В среду, 29 апреля, в половине восьмого утра Валландер уже был в управлении.

По дороге на работу, в машине, ему неожиданно пришла в голову одна мысль. Он разыскал телефон пастора Туресона и позвонил. Трубку снял сам пастор. Валландер извинился за ранний звонок и спросил, нельзя ли им встретиться в течение дня.

- Возникли сложности? - спросил Туресон.

- Нет, - ответил Валландер. - Просто у меня появились кой-какие соображения, и я хотел бы их прояснить. Все может оказаться важным.

- Я слушал местное радио. И газеты читал. Есть новости?

- Ее мы пока не нашли. А о ходе дознания я рассказывать не могу.

- Понимаю, - сказал Туресон. - Извините, что спросил. Но я очень встревожен Луизиным исчезновением.

Они договорились встретиться в одиннадцать в Методистской церкви.

Валландер положил трубку и пошел к Бьёрку. Там он застал невыспавшегося Сведберга и Мартинссона, который говорил по телефону. Бьёрк нервно барабанил пальцами по столу. Мартинссон с недовольной миной положил трубку.

- Начали поступать сообщения, - сказал он. - Но пока ничего ценного. Хотя один из звонивших утверждал, что видел Луизу Окерблум на аэродроме в Лас-Пальмасе в прошлый четверг. Накануне ее исчезновения, стало быть.

- Давайте начнем, - перебил Бьёрк.

Начальник полиции явно плохо спал этой ночью. Вид у него был усталый и раздраженный.

- Будем продолжать начатое вчера, - сказал Валландер. - Машину необходимо тщательно осмотреть, телефонные звонки обрабатывать по мере поступления. Сам я съезжу на место пожара, посмотрю, что там накопали криминалисты. Палец отправлен на экспертизу. Теперь вопрос в том, сообщать о нем газетчикам или нет.

- Сообщать, - неожиданно твердо решил Бьёрк. - Мартинссон поможет мне сформулировать информацию для прессы. Думаю, в редакциях это наделает шуму.

- Лучше пусть этим займется Сведберг, - сказал Мартинссон. - Мне надо обзвонить двадцать пять тысяч шведских врачей. Плюс бесконечное количество поликлиник и травмопунктов. Чертова уйма времени уйдет.

- Ладно, так и сделаем, - сказал Бьёрк. - Ну а я наведаюсь к этому адвокату из Вернаму. Если ничего не стрясется, встречаемся здесь во второй половине дня.

Валландер вышел из управления и зашагал к машине. Утро обещало погожий день. Он остановился, полной грудью вдохнул свежий воздух и впервые в этом году почувствовал, что настала весна.

На пожарище его ждал двойной сюрприз.

Нынче утром криминалисты кое-что раскопали. Встретил его Свен Нюберг, который работал в Истаде всего несколько месяцев. Раньше он служил в Мальмё, но при первой возможности без колебаний перебрался в Истад. До сих пор Валландеру всерьез не доводилось иметь с ним дело. Однако до него доходили слухи, что Нюберг - большой мастер по осмотру мест преступления. А что вдобавок человек он весьма резкий и трудный в общении, Валландер выяснил сам.

- Думаю, тебе надо кое на что взглянуть, - сказал Нюберг.

Они прошли к небольшому навесу, натянутому на четырех колышках.

На пластике лежали искореженные куски металла.

- Бомба? - спросил Валландер.

- Нет, - ответил Нюберг. - Остатков взрывного устройства мы пока не нашли. Но это не менее любопытно. Перед тобой детали мощной радиостанции.

Валландер недоуменно посмотрел на него.

- Работала она и в режиме передачи, и в режиме приема, - продолжал Нюберг. - Тип или марку назвать не могу. Но радиостанция определенно не любительская. Странновато, что находилась она в заброшенном доме. Который к тому же взлетел на воздух.

Валландер кивнул:

- Ты прав. С этим не мешает разобраться.

Нюберг взял в руки другой кусок металла:

- Не менее любопытная штука. Смекаешь, что это?

Вроде как рукоять пистолета, подумал Валландер:

- Оружие.

Нюберг кивнул:

- Пистолет. Когда дом взлетел на воздух, пистолет был, по-видимому, заряжен. И его разнесло на куски, поскольку обойма рванула - от ударной волны или от огня. Кроме того, подозреваю, что модель необычная. Рукоять вытянутая, сам видишь. Стало быть, точно не «люгер» и не «беретта».

- Тогда что? - спросил Валландер.

- Пока сказать не могу. Но сообщу, как только выясню. - Нюберг набил трубку, закурил. - Что ты обо всем этом думаешь?

Валландер покачал головой.

- Я редко чувствовал себя так неуверенно, как сейчас, - откровенно признался он. - Не вижу никаких связей, знаю только, что ищу пропавшую женщину и все время натыкаюсь на очень странные вещи. Отрубленный палец, детали мощной радиостанции, чудные пистолеты. Может, из этих странностей и надо исходить? Может, весь мой полицейский опыт тут не подсказчик?

- Терпение, - сказал Нюберг. - Рано или поздно связи наверняка обнаружатся.

Нюберг вернулся к своей заковыристой головоломке. Валландер некоторое время бродил по пожарищу, пытаясь подвести какие-никакие итоги, но в конце концов сдался.

Сел в машину и позвонил в управление.

- Много сообщений? - спросил он у Эббы.

- Потоком идут, - ответила она. - Сведберг недавно заходил, говорит, есть кое-что интересное и правдоподобное. Больше я ничего не знаю.

Валландер дал ей телефон Методистской церкви и решил после разговора с пастором еще раз зайти в контору Окерблумов и тщательно осмотреть письменный стол Луизы. Его грызла совесть, что после беглого осмотра в понедельник руки до этого так и не дошли.

Он вернулся в Истад. До встречи с Туресоном времени оставалось довольно много, поэтому он припарковал автомобиль возле Рыночной площади и зашел в радиомагазин. Без особых раздумий подписал бумаги насчет рассрочки платежей за новую стереосистему. Потом отвез аппаратуру на Мариягатан и сразу же подключил. Заодно купил и компакт-диск. «Турандот» Пуччини. Поставил музыку, лег на диван и попытался думать о Байбе Лиепе. Но перед глазами все время стояло лицо Луизы Окерблум.

Проснулся он как от толчка, глянул на часы и чертыхнулся, сообразив, что десять минут назад ему нужно было быть в Методистской церкви.

Пастор Туресон ждал его в задней комнате - не то кладовой, не то конторе. На стенах коврики с библейскими изречениями. На подоконнике кофеварка.

- Извините за опоздание, - сказал Валландер.

- Ну что вы, я прекрасно понимаю, что у полицейских масса дел, - отозвался Туресон.

Валландер сел, достал из кармана блокнот. Туресон предложил кофе, но он поблагодарил и отказался.

- Я все пытаюсь представить себе, что за человек Луиза Окерблум, - начал он. - Все, что я до сих пор узнал, как будто бы говорит об одном и том же. Что Луиза Окерблум - человек насквозь гармоничный, цельный и по своей воле никогда бы не оставила мужа и детей.

- Такой мы все ее знаем, - сказал Туресон.

- И вместе с тем это вызывает у меня подозрения,- продолжал Валландер.

- Подозрения? - удивился Туресон.

- Я попросту не верю, что существуют столь безупречные и гармоничные люди, - пояснил Валландер. - У каждого есть темные пятнышки. Вопрос лишь в том, каковы они у Луизы Окерблум. Я, конечно, никак не предполагаю, что она пропала по своей воле, не выдержав бремени собственного счастья.

- Любой из наших прихожан даст вам такой же ответ, комиссар, - сказал Туресон.

Впоследствии Валландер так и не смог уяснить себе, что, собственно, произошло. Но что-то в словах пастора внезапно заставило его насторожиться. Туресон словно бы защищал этот образ Луизы Окерблум, хотя туманные общие рассуждения Валландера вовсе не ставили его под сомнение. Или он защищал что-то иное?

Валландер быстро сменил тему и задал вопрос, который прежде казался ему не столь важным:

- Расскажите мне о своей пастве. Почему люди вступают в Методистскую церковь?

- Наша вера и наше толкование Библии суть истинно правильные, - ответил пастор Туресон.

- Вот как?

- Я и моя паства убеждены в этом. Но иные конфессии, понятно, придерживаются другого мнения. Это естественно.

- Есть ли среди вашей паствы люди, которые не питают симпатии к Луизе Окерблум? - спросил Валландер и сразу почувствовал, что собеседник медлит с ответом.

- Не могу себе такого представить.

Вот опять, подумал Валландер. Опять в его ответе сквозит что-то уклончивое, скользкое.

- Почему я вам не верю? - спросил он.

- Напрасно не верите, - ответил Туресон. - Я знаю свою паству.

На Валландера вдруг навалилась огромная усталость. Он понял, что нужно задавать вопросы по-другому, иначе ему не припереть пастора к стенке. Стало быть, лобовая атака.

- Я знаю, у Луизы Окерблум есть враги среди паствы, - сказал он. - Как я это узнал, значения не имеет. Но мне хотелось бы услышать ваш комментарий.

Прежде чем ответить, Туресон долго смотрел на него.

- Враги - это слишком сильно сказано. Но вы правы, кое у кого из прихожан отношения с Луизой Окерблум не сложились. - Пастор встал, отошел к окну. - Я колебался, рассказать вам или нет. Еще вчера вечером хотел позвонить. Но так и не позвонил. Ведь мы надеемся, что Луиза Окерблум вернется и все естественным образом разъяснится. Но в то же время меня терзает растущая тревога. Не могу не признать… - Он помолчал. - К тому же у меня есть обязанности и перед другими прихожанами. Я не хочу выставлять людей в дурном свете, ведь это большая ответственность. Вдруг мои выводы окажутся на поверку совершенно несостоятельными?

- У нас с вами не официальный допрос, - сказал Валландер. - Все, что вы говорите, останется между нами. Я не веду протокола.

- Не знаю, как и сказать…

- Говорите как есть. Так проще всего.

- Два года назад у нас появился новый прихожанин, - начал пастор Туресон. - Машинист одного из паромов, которые ходят в Польшу. Разведенный, тридцати пяти лет от роду, дружелюбный, скромный. В приходе он очень скоро снискал всеобщее расположение. Но примерно год назад у меня состоялся с Луизой Окерблум разговор. Она сама попросила о встрече и очень настаивала, чтобы ее муж Роберт ничего не узнал. Мы сидели здесь, в этой комнате, и она рассказала, что наш новый прихожанин преследует ее объяснениями в любви. Шлет письма, ходит за ней, звонит. Она пыталась деликатно его отвадить. Но тщетно, в конце концов ситуация стала невыносимой. Луиза попросила меня поговорить с ним. Я поговорил. И увидел перед собой совершенно другого человека. Он был в ярости, твердил, что Луиза обманула его и что виноват в этом именно я, мое дурное влияние. На самом деле она, мол, любит его и хочет уйти от мужа. Полный абсурд. Он перестал ходить на наши собрания, уволился с парома, и мы уже думали, что больше его не увидим. Прихожанам я сказал только, что он переехал и не попрощался просто от робости. Луиза, понятно, очень обрадовалась. Но месяца три назад все началось сызнова. Однажды вечером Луиза заметила его на улице возле своего дома. Для нее это, конечно, был шок. Он опять начал преследовать ее своей любовью. Признаюсь, комиссар, я подумывал заявить в полицию. И сейчас, конечно, жалею, что не заявил. Хотя, возможно, все это чисто случайное совпадение. Но с каждым часом я все больше думаю об этом.

Наконец-то, подумал Валландер. Наконец-то у меня появилась зацепка. Даже если я ничего не понимаю в черных пальцах, взорванных радиостанциях и редких пистолетах. Кое-что у меня теперь есть.

- Как зовут этого человека? - спросил он.

- Стиг Густафсон.

- Вы знаете его адрес?

- Нет. Но у меня есть его индивидуальный номер налогоплательщика. Он чинил в церкви водопровод и получил за это деньги.

Туресон отошел к столу, полистал какую-то папку, потом сказал:

- 570503-0470.

Валландер закрыл блокнот:

- Вы правильно сделали, что рассказали. Рано или поздно я бы все равно узнал об этом. А так мы сэкономили время.

- Ее нет в живых, да? - вдруг спросил Туресон.

- Не знаю, - ответил Валландер. - Честно вам говорю, ответа на этот вопрос у меня нет.

Он пожал пастору руку и вышел из церкви. Было четверть первого.

Ну вот, думал комиссар, наконец-то у меня есть хоть какая-то зацепка.

Он быстро сел в машину и поехал прямо в управление. Надо срочно собрать совещание. Но едва вошел в кабинет, как зазвонил телефон. Это был Нюберг, который все еще находился на месте пожара.

- Новые находки? - спросил Валландер.

- Нет, - ответил Нюберг. - Но я выяснил марку пистолета. Ну, от которого мы нашли рукоять.

- Пишу. - Валландер открыл блокнот.

- Я был прав, оружие необычное, - продолжал Нюберг. - Не сомневаюсь, что у нас в стране таких пистолетов считанные единицы.

- Тем лучше, - сказал Валландер. - Легко можно проверить.

- Это девятимиллиметровый «Астра-Констебль». Однажды я видел такой на выставке во Франкфурте. На оружие память у меня очень хорошая.

- Где его выпускают?

- Вот это-то и странно, - сказал Нюберг. - Насколько мне известно, его выпускают только по лицензии в одной-единственной стране.

- Где же?

- В ЮАР.

Валландер положил ручку:

- В ЮАР?

- Да.

- Это как же?

- Почему некое оружие в одной стране становится популярно, а в другой нет, я не знаю. Но факт остается фактом.

- Черт. Южная Африка.

- Тут безусловно вырисовывается определенная связь с найденным пальцем.

- Что делает в Швеции южноафриканский пистолет?

- Ну, это уж ты сам разбирайся, - сказал Нюберг.

- Очень хорошо, что ты сразу позвонил. Но мы еще потолкуем об этом.

- Я подумал, тебе интересно узнать. - Нюберг попрощался.

Валландер встал, подошел к окну.

Через несколько минут он принял решение.

В первую очередь надо сосредоточиться на поисках Луизы Окерблум и проверить Стига Густафсона. Всем остальным пока займутся другие.

Сколько времени прошло, думал Валландер. Сто семнадцать часов с тех пор, как Луиза Окерблум исчезла.

Он поднял телефонную трубку.

Усталость внезапно как рукой сняло.

6

Петер Ханссон был вор.

И не слишком удачливый. Хотя зачастую все же выполнял задания своего заказчика и работодателя - некоего Мурелля из Мальмё, скупщика краденого.

В этот апрельский день, накануне студенческого праздника, Петер Ханссон думал о Мурелле прямо-таки с ненавистью. Он собирался отдохнуть, может даже съездить в Копенгаген. Но вчера вечером позвонил Мурелль и объявил, что есть срочное дело.

«Нужно организовать четыре насосные колонки, - сказал он. - Старого образца. В провинциальных усадьбах таких пруд пруди».

«А что, подождать никак нельзя? После выходных и организую», - возразил Петер Ханссон. Звонок Мурелля поднял его с постели, а ему очень не нравилось, когда его будили.

«Нет, ждать нельзя, - ответил Мурелль. - Послезавтра здесь будет один человек из Испании. Он приедет на машине и хочет забрать колонки с собой. Продаст их другим шведам, которые живут в тамошних краях. Они люди сентиментальные и готовы хорошо заплатить за то, чтоб иметь возле своей гасиенды старую шведскую колонку».

«Да где ж я возьму аж четыре штуки? - спросил Петер Ханссон. - К тому же праздник, ты что, забыл? Завтра весь народ хлынет за город».

«Это уж твое дело. Начни пораньше, вот и успеешь, - сказал Мурелль и пригрозил: - В противном случае придется проверить, сколько мне задолжал твой братец».

Петер Ханссон грохнул трубку на рычаг, зная, что Мурелль воспримет это как знак согласия. Сон ему перебили, теперь долго глаз не сомкнешь, поэтому он оделся и из своей квартиры в Русенгорде поехал в город. Зашел там в паб и устроился с кружкой пива.

У Петера Ханссона был брат по имени Ян-Улоф. Не брат, а сущее наказание. Ян-Улоф играл на бегах - и в Мальмё, на ипподроме Егерсру, и в государственный тотализатор, и даже на всяких провинциальных ипподромах. Играл много и прескверно. Просадил все, что имел, и в конце концов угодил в лапы Мурелля. А поскольку никаких иных гарантий под свои долги он дать не мог, в качестве живой гарантии выступал Петер Ханссон.

Мурелль занимался в первую очередь скупкой краденого. Но в последние годы смекнул, что, как и другие предприниматели, должен ступить на путь прогресса. Либо сосредоточить свои усилия и еще больше специализировать дело. Либо расширить ту базу, на которую опирался. Он выбрал последнее.

Хотя у него было множество заказчиков, которые могли бы четко высказать свои пожелания, он решил открыть еще и ссудную контору, рассчитывая таким образом резко увеличить оборотные капиталы.

Муреллю было чуть больше пятидесяти. Двадцать лет он пробавлялся исключительно мошенничеством, а затем сменил род занятий и с конца 70-х сумел создать на юге Швеции целую воровскую империю. В его тайных платежных ведомостях числилось десятка три воров и шоферов, и каждую неделю фуры с краденым товаром шли на его склады в свободном порту Мальмё и дальше, к зарубежным получателям. Из Смоланда поступали стереосистемы, телевизоры и мобильные телефоны. Из Халланда двигались на юг, в Польшу, а теперь и в бывшую Восточную Германию, караваны ворованных автомашин. Новые рынки сбыта открывались в балтийских республиках, да и в Чехословакию он уже продал несколько шикарных автомобилей. В этой организации Петер Ханссон был всего лишь крохотным винтиком. Мурелль по сей день сомневался в его способностях и использовал большей частью на случайных заказах. Четыре водяные колонки - идеальное задание для парня.

Итак, рано утром Петер Ханссон сидел за рулем злой как черт, и не без причины. Во-первых, Мурелль испортил ему выходные. Во-вторых, он тревожился насчет своего задания. Слишком много людей кишит вокруг, вряд ли поработаешь без помех.

Петер Ханссон родился в Хёрбю и прекрасно знал Сконе. Все здешние дороги и проселки исколесил, а память у него была хорошая. На Мурелля он работал уже четыре года, с девятнадцати лет. Чего он только не возил в своем ржавом фургончике! Однажды украл двух бычков. Под Рождество обычно бывало много заказов на поросят. Несколько раз даже надгробные камни вез, удивляясь, кому они понадобились, у заказчика не иначе как крыша поехала. Случалось, Петер Ханссон и входные двериутаскивал, пока домовладельцы спали, а как-то раз даже церковный шпиль умыкнул, наняв для этой цели крановщика. Колонки - дело самое обычное. Только вот день выбран неудачно.

Он решил начать в местах к востоку от Стурупского аэродрома. И далеко на равнину не забираться, смысла нет. Нынче там во всех летних домиках полно народу.

Если повезет, то наверняка где-нибудь между Стурупом, Хёрбю и Истадом. Там довольно много заброшенных усадеб, и, быть может, удастся поработать без помех.

Сразу за Крагехольмом, возле проселка, который петлял по лесу, а затем выходил к Сёвде, он приметил первую колонку. В полуразрушенной усадьбе, хорошо укрытой от посторонних глаз. Колонка оказалась ржавая, но целая. Петер Ханссон взял ломик и принялся выламывать крепление. Но едва тронул, как оно развалилось - прогнило насквозь. Он отложил ломик и стал отдирать колонку от досок, закрывавших само отверстие колодца. Думая о том, что, наверно, все-таки добудет для Мурелля эти четыре колонки. Еще три заброшенных двора - и вскоре после полудня можно вернуться в Мальмё. Сейчас еще только десять минут девятого. Глядишь, удастся-таки махнуть вечерком в Копенгаген.

Ржавая колонка оторвалась от досок.

Обломки рухнули вниз.

Петер Ханссон бросил взгляд в колодец.

Там в темноте виднелось что-то золотистое.

В следующий миг он с ужасом осознал, что это светловолосая человеческая голова.

В колодце лежала женщина.

Скорченное тело, изломанное, перекрученное.

Он бросил насос и помчался прочь. Прыгнул за руль и на полной скорости рванул подальше от этой заброшенной усадьбы. Через несколько километров, уже неподалеку от Сёвде, остановил машину, открыл дверцу и долго блевал.

Потом попытался думать. Он знал, что все это ему не привиделось. В колодце лежала женщина.

И эта женщина наверняка убита, думал он.

Внезапно он сообразил, что оставил на брошенной колонке отпечатки пальцев.

А его отпечатки есть в полицейском архиве.

Мурелль, мелькнуло в голове. Мурелль все уладит.

Петер Ханссон проехал через Сёвде, на слишком большой скорости, и свернул на юг, к Истаду. Надо вернуться в Мальмё и известить обо всем Мурелля, пускай займется. Человеку из Испании придется пока обойтись без колонок.

Неподалеку от поворота к истадской свалке его поездка закончилась. Когда он дрожащими руками закуривал сигарету, машину занесло, и ему толком не удалось ее выровнять. Она врезалась в забор, снесла стойку с почтовыми ящиками и остановилась. Петер Ханссон был пристегнут ремнем, только это его и спасло - иначе бы он вылетел через ветровое стекло. Однако ж, оглушенный ударом, он сидел за рулем в полной прострации.

Все это случилось на глазах у человека, который косил траву в своем саду. Сперва он бросился через дорогу - посмотреть, нет ли пострадавших. Потом побежал домой, вызвал полицию и вернулся назад, к автомобилю, караулить, чтобы водитель не скрылся. Выпил небось и сел за руль, думал он. Только спьяну и можно потерять управление на прямой дороге.

Через пятнадцать минут из Истада подъехал полицейский патруль. Вызов приняли Петерс и Нурен, сотрудники из числа самых опытных в округе. Убедившись, что пострадавших нет, Петерс вышел на дорогу, регулировать движение возле места аварии, а Нурен вместе с Петером Ханссоном устроился на заднем сиденье патрульной машины и начал выяснять, что произошло. Проба на алкоголь дала отрицательный результат. Водитель казался до крайности перепуганным, но сама авария его словно бы не интересовала. У Нурена даже закралась мысль, что парень не в своем уме. Бормочет какую-то ахинею насчет водяных колонок, скупщика краденого из Мальмё и заброшенного дома с колодцем:

- Там женщина в колодце…

- Так-так. Женщина? В колодце? - повторил Нурен.

- Она мертвая, - пролепетал Петер Ханссон.

Нурену вдруг стало не по себе, по спине поползли мурашки. Что он хочет сказать? Что нашел в колодце у заброшенного дома мертвую женщину?

Нурен велел ему сидеть в машине, а сам поспешил на дорогу, где Петерс разгонял любопытных автомобилистов, которые норовили затормозить и поглазеть на происшествие.

- Парень говорит, что нашел в колодце мертвую женщину, - сказал Нурен. - Блондинку.

У Петерса опустились руки.

- Луиза Окерблум?

- Не знаю. Я даже не уверен, что это правда.

- Звони Валландеру, - сказал Петерс. - Прямо сейчас.

Утром 30 апреля среди сотрудников уголовного отдела Истадского полицейского управления царил выжидательный настрой. Ровно в восемь Бьёрк срочно собрал их на совещание. В этот день ему было не до пропавшей женщины - одолевали другие заботы. Нынешний вечер, как всегда, будет одним из самых беспокойных в году, поэтому нужно встретить его во всеоружии.

На совещании речь шла почти исключительно о Стиге Густафсоне. В четверг Валландер и его люди до позднего вечера занимались розысками бывшего машиниста с парома. Когда комиссар доложил о своей беседе с пастором Туресоном, у всех тоже возникло ощущение, что в дознании вот-вот произойдет прорыв, и они согласились, что отрубленный палец и взорванный дом пока подождут. Мартинссон даже высказался в том смысле, что, наверное, совпадение все-таки случайное и никакой связи здесь нет.

- Такое ведь и раньше бывало, - сказал он. - Производим конфискацию у самогонщика. А у его соседа, у которого спросили дорогу, обнаруживаем воровской притон.

К моменту совещания установить местожительство Стига Густафсона еще не удалось.

- Необходимо разобраться с этим в течение дня, - сказал Валландер. - Вероятно, его самого мы не найдем. Но, имея адрес, можно хотя бы выяснить, не поспешил ли он смыться.

В эту минуту зазвонил телефон. Бьёрк взял трубку, послушал и передал ее Валландеру:

- Это Нурен. Он на автоаварии где-то за городом.

- Аварией может заняться и кто-нибудь другой, - раздраженно буркнул Валландер. Но трубку все-таки взял и Нурена выслушал.

Мартинссон и Сведберг, хорошо изучившие своего шефа и примечавшие малейшие оттенки его переменчивого настроения, мигом смекнули, что разговор важный.

Комиссар медленно положил трубку и посмотрел на сотрудников.

- Нурен на дороге к свалке, - сказал он. - Там случилось небольшое дорожное происшествие. И потерпевший твердит, что нашел в колодце труп женщины.

Все напряженно ждали, что он скажет дальше.

- Если я правильно понял, от колодца без малого пять километров до того дома, который собиралась посмотреть Луиза Окерблум. И еще меньше до пруда, где мы нашли ее автомобиль.

Секунду-другую все молчали. Потом разом поднялись из-за стола.

- Ну что, пошлем опергруппу в полном составе? - спросил Бьёрк.

- Нет, - ответил Валландер. - Сначала я хочу удостовериться. Нурен предостерег от излишнего оптимизма. Говорит, парень вроде как не в себе.

- Я бы тоже был не в себе, - заметил Сведберг. - Если б нашел в колодце мертвую женщину, а потом сел за руль.

- Совершенно с тобой согласен, - сказал Валландер.

Они выехали из Истада на двух патрульных машинах. На одной - Валландер со Сведбергом, на другой - Мартинссон. На северном выезде из города Валландер включил сирену. Сведберг посмотрел на него с удивлением:

- Движения-то, считай, совсем нету.

- На всякий случай, - ответил Валландер.

Возле дороги на свалку они остановились, посадили на заднее сиденье бледного Петера Ханссона и поехали дальше, руководствуясь его указаниями.

- Это не я, - то и дело повторял Ханссон.

- Что «не я»? - спросил Валландер.

- Не я убил ее.

- А что ты вообще там делал? - опять спросил Валландер.

- Колонку хотел украсть.

Валландер и Сведберг переглянулись.

- Вчера поздно вечером позвонил Мурелль и заказал четыре колонки, - пробормотал Петер Ханссон. - Но я ее не убивал.

Валландер был в недоумении. Но Сведберг вдруг сообразил, в чем тут дело:

- Кажется, я догадался. В Мальмё есть печально известный скупщик краденого по имени Мурелль. Печально известный, потому что тамошние наши коллеги никак его не поймают.

- Насосные колонки? - недоверчиво протянул Валландер.

- Антиквариат, - ответил Сведберг.

Подъехав к заброшенной усадьбе, они вышли из автомобилей. Валландер успел подумать, что погода как по заказу для праздника. На небе ни облачка, ветра нет, и даже сейчас, в девять утра, очень тепло, градусов шестнадцать-семнадцать.

Он взглянул на колодец и вывороченную колонку, которая валялась рядом. Потом вздохнул поглубже, шагнул к колодцу и посмотрел в глубину.

Мартинссон, Сведберг и Петер Ханссон ждали в сторонке.

Валландер сразу увидел, что это Луиза Окерблум.

Даже мертвая она улыбалась оцепеневшей улыбкой.

В следующий миг накатила тошнота. Он быстро отвернулся и опустился на корточки.

Мартинссон и Сведберг подошли к колодцу. И тотчас резко отпрянули.

Мартинссон чертыхнулся.

Валландер сглотнул, заставил себя несколько раз глубоко вздохнуть. Он думал о двух дочках Луизы Окерблум. И о Роберте Окерблуме. Как же они смогут верить в Бога, во всемогущего Бога, если их мать и жена мертва и брошена в колодец?

Он поднялся и опять подошел к колодцу:

- Это она, вне всякого сомнения.

Мартинссон бегом бросился к машине, позвонил Бьёрку и сказал, чтобы прислали опергруппу в полном составе, а еще пожарных, без их помощи тело из колодца не достать. Валландер устроился с Петером Ханссоном на полуразвалившейся веранде и стал слушать его сбивчивый рассказ. Временами он задавал вопросы и кивал, когда Петер Ханссон отвечал. Он уже понял, что Петер Ханссон говорит чистую правду. Собственно, полиция должна быть благодарна ему за то, что он отправился воровать старые колонки. Иначе Луизу Окерблум нашли бы очень-очень нескоро.

- Запиши анкетные данные, - сказал Валландер Сведбергу, закончив разговор с Ханссоном. - А потом отпусти его. Только обязательно получи от этого Мурелля подтверждение его показаний.

Сведберг кивнул.

- Кто из прокуратуры нынче дежурит? - поинтересовался Валландер.

- По-моему, Бьёрк говорил, Пер Окесон, - ответил Сведберг.

- Свяжись с ним. Скажи, что мы нашли ее. И что это убийство. После обеда я пришлю ему протокол.

- А что будем делать со Стигом Густафсоном? - спросил Сведберг.

- Для начала поищешь его в одиночку, - ответил Валландер. - Мартинссон понадобится мне здесь, когда мы ее достанем и проведем первичный осмотр.

- Хорошо, что я от этого избавлен, - заметил Сведберг, садясь в машину.

Валландер опять несколько раз глубоко вздохнул и только потом вернулся к колодцу.

Если б кто-нибудь был рядом, когда ему придется рассказывать Роберту Окерблуму, где они нашли его жену.

Чтобы достать тело Луизы Окерблум из колодца, потребовалось два часа. Занимались этим те же молодые пожарные, которые третьего дня тралили пруд, где был найден ее автомобиль. Труп они извлекли с помощью спасательного троса и положили в палатке, разбитой возле колодца. Еще когда они поднимали тело, Валландер понял, как умерла Луиза Окерблум. Ее застрелили выстрелом в упор, в лоб. И вновь комиссар смутно ощутил, что здесь что-то не так. Он пока не видел Стига Густафсона, если это он убил Луизу. Но стал бы он стрелять в упор? Что-то здесь не сходится.

Он спросил у Мартинссона, каковы его первые впечатления.

- Выстрел в упор, прямо в лоб, - сказал Мартинссон. - По-моему, это говорит не об аффекте и несчастной любви. Больше похоже на хладнокровную расправу.

- Совершенно с тобой согласен, - кивнул Валландер.

Пожарные откачали из колодца воду и опять полезли вниз, а когда поднялись, вытащили с собой сумочку Луизы Окерблум, портфель и одну туфлю. Вторая была у нее на ноге. Воду откачивали в спешно смонтированный пластиковый резервуар, но когда ее процедили, Мартинссон ничего интересного не обнаружил.

Вооружившись мощными лампами, пожарные еще раз спустились на дно. Нашли только кошачий скелет.

Врач вышла из палатки бледная как полотно.

- Какой кошмар, - сказала она.

- Да, - вздохнул Валландер. - Главное мы знаем: ее застрелили. Патологоанатомы в Мальмё должны в первую очередь дать заключение насчет пули, а также насчет иных травм, которые, возможно, указывают на то, что ее пытали или держали связанной. Словом, пусть ищут все, что можно. Ну и конечно, не было ли сексуального насилия.

- Пуля застряла в голове, - сказала врач. - Выходного отверстия нет.

- И еще одно, - сказал Валландер. - Внимательно обследуйте ее запястья и щиколотки. Поищите следы наручников.

- Наручников?

- Да, наручников, - повторил Валландер.

Пока доставали тело, Бьёрк держался поодаль. Когда же труп положили на носилки и увезли на «скорой помощи» в больницу, он отвел Валландера в сторону и сказал:

- Мы должны сообщить ее мужу.

Мы, подумал Валландер. Ты имеешь в виду: я.

- Я возьму с собой пастора Туресона, - сказал он.

- Попробуй узнать, сколько времени ему понадобится, чтобы известить всех близких родственников, - продолжал Бьёрк. - Боюсь, мы не сумеем долго скрывать это от прессы. И вообще, я не понимаю, как вы могли отпустить этого ворюгу. Ведь он может прямиком пойти в любую вечернюю газету и за кругленькую сумму продать им свой рассказ.

Назидательный тон Бьёрка раздражал Валландера. Однако он не мог не признать, что такой риск существует.

- И правда глупо. Это я виноват.

- Я думал, его отпустил Сведберг, - сказал Бьёрк.

- Так и есть. Но виноват все равно я.

- Не злись, что я говорю об этом.

Валландер пожал плечами:

- Я злюсь на того, кто так обошелся с Луизой Окерблум. И с ее дочками. И с ее мужем.

Усадьбу оцепили, и криминалисты продолжили работу. Валландер сел в машину, позвонил пастору Туресону. Тот ответил почти незамедлительно. Валландер сказал ему все как есть. Пастор долго молчал, потом обещал ждать Валландера возле церкви.

- Он выдержит? - спросил комиссар.

- Он уповает на Господа, - ответил пастор Туресон.

Посмотрим, подумал Валландер. Посмотрим, достаточно ли этого.

Но вслух он не сказал ничего.

Пастор Туресон, склонив голову, стоял на улице.

По дороге в город Валландер никак не мог собраться с мыслями. Самое что ни на есть трудное в его работе - сообщить родственникам, что кто-то из их близких внезапно погиб. Что именно произошло - несчастный случай, самоубийство или преступление, - по сути, значения не имело. Важен был только сам факт смерти. И сколь бы осторожно и осмотрительно ты ни подбирал слова, они все равно останутся беспощадны. Последний посланец трагедии - вот кто ты такой, думал он. Ему вспомнилось, что говорил за несколько месяцев до своей смерти Рюдберг, его друг и коллега. Полицейским никогда не найти удачного способа сообщить о внезапной смерти. Поэтому мы обязаны и впредь выполнять эту миссию, ни в коем случае не перекладывая ее на других. Наверно, мы покрепче и видели много такого, чего никому бы видеть не стоило.

По дороге в город он размышлял и о том, что неотвязное беспокойство, ощущение какой-то совершенно неуловимой несообразности во всем этом дознании скоро непременно получит свое объяснение. Надо бы прямо спросить Сведберга и Мартинссона, нет ли у них такого же чувства. Есть ли вообще какая-то связь между отрубленным черным пальцем и исчезновением и смертью Луизы Окерблум? Или это просто игра непредсказуемых случайностей?

Впрочем, есть и третья возможность, думал он. Путаницу могли устроить нарочно.

Ну почему, почему ей вдруг пришлось умереть? Единственный мотив, какой мы пока нащупали, - это несчастная любовь. Но от несчастной любви до убийства очень далеко. Притом здесь действовали совершенно хладнокровно - спрятали машину в одном месте, а труп в другом.

По всей вероятности, мы до сих пор не нашли ни единого кусочка мозаики, ни единого камешка, который стоило перевернуть, думал Валландер. Что мы будем делать, если Стиг Густафсон окажется пустым номером?

Ему вспомнились наручники. И неизменная улыбка Луизы Окерблум. И счастливая семья, которой больше не существовало.

Но что дало трещину - образ? Или реальность?

Пастор Туресон сел в машину. В глазах у него стояли слезы. У Валландера тоже перехватило горло.

- Ее нет в живых, - сказал Валландер. - Мы нашли ее в заброшенной усадьбе в нескольких милях от Истада. Больше я пока не могу сообщить.

- Как она умерла?

Чуть помедлив, Валландер ответил:

- Ее застрелили.

- У меня есть еще вопрос. Не считая того, что я хотел бы знать, кто совершил это безумное убийство. Она очень страдала перед смертью?

- Пока не знаю, - ответил Валландер. - Но даже если б знал, все равно сказал бы ее мужу, что смерть была скорая и потому безболезненная.

Валландер затормозил перед домом Окерблумов. Перед встречей с пастором он заехал в управление и пересел в собственную машину. Ему не хотелось ехать на патрульной.

Роберт Окерблум открыл сразу, едва они позвонили в дверь. Он нас видел, подумал Валландер. Как только услыхал мотор, сразу побежал к окну посмотреть, кто это.

Окерблум провел их в гостиную. Комиссар прислушался. Девочек, кажется, дома нет.

- Как это ни прискорбно, я вынужден сообщить, что ваша жена умерла. Мы нашли ее в заброшенной усадьбе в нескольких милях от города. Ее убили.

С каменным лицом Роберт Окерблум смотрел на него. Словно ожидал продолжения.

- Мне очень жаль, но я должен сказать всю правду. И еще, мне придется просить вас опознать тело. Не обязательно сегодня, время терпит. И мы не будем возражать, если это сделает пастор Туресон.

Роберт Окерблум по-прежнему неподвижно смотрел на него.

- Ваши дочери дома? - осторожно спросил Валландер.- Для них это ужасное испытание.

Он умоляюще посмотрел на пастора Туресона.

- Нам будет помощь, - сказал тот.

- Спасибо, что сообщили мне, - неожиданно проговорил Роберт Окерблум. - Неизвестность так мучительна.

- Я очень вам соболезную, - сказал Валландер. - Все наши сотрудники надеялись на благополучный исход.

- Кто это сделал? - спросил Роберт Окерблум.

- Мы не знаем, - ответил комиссар. - Но будем работать до тех пор, пока не найдем убийцу.

- Вам его не найти, - сказал Роберт Окерблум.

Валландер вопросительно взглянул на него:

- Почему вы так считаете?

- Никто не мог желать смерти Луизы. Как же вы тогда найдете виновного?

Комиссар молчал, не зная, что сказать. Роберт Окерблум угодил в самое больное место.

Немного погодя Валландер поднялся. Туресон проводил его в переднюю.

- В вашем распоряжении несколько часов, чтобы известить ближайших родственников, - сказал комиссар. - Свяжитесь со мной, если не получится. Мы не сможем умалчивать об этом до бесконечности.

- Я понимаю, - сказал пастор и, понизив голос, добавил: - Стиг Густафсон?

- Ищем. Только неизвестно, он ли это.

- А другие зацепки у вас есть? - спросил Туресон.

- Возможно. Но увы, я не вправе говорить об этом.

- Потому что продолжаете дознание?

- Совершенно верно. - Валландер заметил, что у пастора есть еще какой-то вопрос: - Слушаю вас, говорите.

Пастор Туресон так понизил голос, что Валландер едва разобрал, о чем речь.

- Это преступление на сексуальной почве? - спросил пастор.

- Пока неизвестно, - ответил комиссар. - Но не исключено.

Из окерблумовского дома Валландер вышел со смешанным ощущением голода и недовольства. Остановился на Эстерледен у киоска с колбасками и сжевал гамбургер, тщетно вспоминая, когда последний раз ел. Потом опять помчался в управление, где его поджидал Сведберг, который сообщил, что Бьёрку пришлось срочно устраивать пресс-конференцию. А поскольку Валландер поехал с печальным известием к мужу убитой и был вне досягаемости, помогал ему Мартинссон.

- Отгадаешь, кто проболтался? - спросил Сведберг.

- Конечно. Петер Ханссон?

- Мимо. Давай еще раз!

- Кто-то из наших?

- На сей раз нет. Мурелль! Скупщик краденого из Мальмё. Смекнул, что имеет шанс расколоть вечернюю газету на кругленькую сумму. Вот сукин сын, а?! Впрочем, теперь ребята из Мальмё наконец-то могут его засадить. Заказ на кражу четырех колонок - деяние уголовно наказуемое.

- Получит условно, не больше, - сказал Валландер.

Они пошли в кафетерий, налили себе по чашечке кофе.

- Как там Роберт Окерблум? - спросил Сведберг.

- Не знаю. Наверно, он чувствует себя так, будто у него отняли полжизни. Можно ли представить себе такое, если сам ничего подобного не пережил? Я вот не могу. Сейчас я могу сказать только одно: сразу после пресс-конференции нам необходимо провести совещание. До тех пор я посижу в кабинете, попробую обобщить, что мы имеем.

- По-моему, надо просмотреть телефонные сообщения, - сказал Сведберг. - Вдруг в ту пятницу кто-то видел Луизу Окерблум с мужчиной, который может оказаться Стигом Густафсоном.

- Вот и займись. И подытожь все, что нам известно об этом человеке.

Пресс-конференция затянулась на полтора часа. За это время Валландер по пунктам записал свои предварительные выводы и набросал дальнейший план действий.

Бьёрк с Мартинссоном пришли на совещание совершенно без сил.

- Теперь я понимаю, каково тебе после встреч с журналистами. - Мартинссон рухнул в кресло. - Не спросили разве только о цвете ее нижнего белья.

Валландер так и взвился:

- Вот этого не надо!

Мартинссон виновато развел руками.

- Попробую подвести итоги, - сказал Валландер. - Начало истории всем известно, и на нем я останавливаться не буду. Итак, Луизу Окерблум мы в конце концов нашли. Она убита выстрелом в лоб. И как я полагаю, выстрел был произведен в упор, с очень близкого расстояния. Впрочем, скоро мы узнаем это совершенно точно. Пока неизвестно, подвергалась ли она сексуальному насилию и пыткам. Неизвестно, держали ее в плену или нет. Где она была убита и когда, мы тоже не знаем. Однако можно не сомневаться, что в колодец ее бросили уже мертвой. Машину мы тоже нашли. Теперь главное - поскорее получить заключение медэксперта. В частности, о том, совершено ли это преступление на сексуальной почве. Тогда мы сможем начать проверку возможных подозреваемых.

Валландер отхлебнул кофе и продолжал:

- Что до мотива и виновника, то зацепка у нас пока всего одна. Машинист Стиг Густафсон, который преследовал Луизу Окерблум безнадежными любовными признаниями. Его местопребывание до сих пор не обнаружено. Сведберг может дать более подробную информацию об этом, а также о поступивших телефонных звонках. Осложняют дознание отрубленный черный палец и взорванный дом. Вдобавок Нюберг нашел на пожарище остатки мощной радиостанции и рукоять оружия, которое, если я правильно понял, в ходу главным образом в ЮАР. Стало быть, между пальцем и оружием просматривается связь. Но это ничего не проясняет. И нам по-прежнему неизвестно, есть ли какая-то связь между взрывом и убийством.

Валландер закончил и посмотрел на Сведберга, который перебирал пухлую пачку бумаг.

- Если говорить о телефонных звонках, - начал Сведберг, - то из них можно составить целую книгу под названием «Люди, желающие помочь полиции». Это сущая золотая жила. Как всегда, поступила куча проклятий, вранья, благословений, признаний, фантазий, галлюцинаций, но есть и кое-что разумное. Хотя, насколько я могу судить, прямой интерес представляет, увы, одно-единственное сообщение. Управляющий имением Рюдсгорд уверен, что в пятницу во второй половине дня видел Луизу Окерблум, когда она проезжала мимо. Время тоже совпадает. Стало быть, теперь мы точно знаем, по какой дороге она ехала. Но вообще говоря, пользы от звонков на удивление мало. Правда, обыкновенно по-настоящему полезные сведения поступают не сразу, а через день-другой. Серьезные, солидные люди сперва все обдумывают, а потом уж звонят. Что до Стига Густафсона, то пока нам не удалось выяснить, куда он уехал. Но у него как будто бы есть в Мальмё незамужняя родственница. К сожалению, мы не знаем ее имени. А Густафсонов в мальмёской телефонной книге тьма-тьмущая. Придется поделить список и тщательно проверить всех дам по фамилии Густафсон. У меня все.

С минуту Валландер молчал. Бьёрк вопросительно взглянул на него.

- Надо поднапрячься, - наконец проговорил Валландер. - Сейчас главное - найти Стига Густафсона. Если это можно сделать только через его родственницу в Мальмё, будем ее разыскивать. Каждый сотрудник, который может сесть на телефон, должен прийти на помощь. Я и сам буду звонить, как только свяжусь с больницей и потороплю медэкспертов. - Он обернулся к Бьёрку: - Работать будем допоздна. Иначе нельзя.

Бьёрк одобрительно кивнул:

- Согласен. В случае чего я сразу приеду.

Сведберг принялся организовывать поиски мальмёской родственницы машиниста Стига Густафсона, Валландер пошел к себе. Прежде чем звонить в больницу, набрал номер отца. Тот ответил не сразу - наверно, был в студии, рисовал.

- Привет. Это я, - сказал Валландер и тотчас понял, что отец в дурном настроении.

- Кто?

- Ты отлично знаешь.

- Я напрочь забыл твой голос.

Валландер чуть было не шваркнул трубку на рычаг, но сдержался:

- Я работаю. И только что отыскал мертвую женщину в колодце. Убитую женщину. Сегодня заехать не сумею. Надеюсь, ты понимаешь.

К его изумлению, отец вдруг заговорил очень дружелюбно:

- Конечно, я понимаю, что ты не можешь. Жуткое дело, видать.

- Да уж. Я просто хотел пожелать тебе приятного вечера. Завтра постараюсь непременно заехать.

- Конечно, если сможешь. А теперь мне болтать недосуг.

- Почему?

- Я жду гостей.

Валландер услышал гудок. И остался сидеть с трубкой в руке.

Гостей, думал он. Значит, Гертруд Андерсон навещает его и просто так, не по работе?

Он покачал головой.

Надо непременно потолковать с ним в ближайшее время. Ведь эта его женитьба - сущая катастрофа.

Комиссар встал, пошел к Сведбергу. Взял список имен и телефонов, вернулся к себе и набрал самый верхний. Попутно думая о том, что надо еще успеть связаться с дежурным прокурором.

Уже четыре часа, а родственница Стига Густафсона по-прежнему не найдена.

В половине пятого Валландер дозвонился на квартиру Пера Окесона. Коротко доложил, что произошло, и сказал, что сейчас все силы брошены на розыск Стига Густафсона. Прокурор возражений не имел. Только попросил комиссара известить его, если в течение вечера будут какие-то результаты.

В четверть шестого Валландер взял у Сведберга третий список. Поиски до сих пор ничего не дали. Как нарочно, еще и студенческий праздник, с досадой подумал он. Многих нет дома, уехали на выходные.

По двум первым номерам никто не ответил. Третий номер принадлежал пожилой даме, которая решительно заявила, что у нее нет родственника по имени Стиг.

Валландер открыл окно - голова грозила разболеться не на шутку. Потом вернулся к телефону и набрал четвертый номер. Долго слушал гудки и уже хотел положить трубку, но тут наконец кто-то отозвался. Судя по голосу, довольно молодая женщина. Он представился и объяснил, в чем дело.

- Да, конечно, - сказала женщина, которую звали Моника, - у меня есть сводный брат по имени Стиг. Судовой машинист. Он что-то натворил?

Валландер почувствовал, что усталость и раздражение как рукой сняло:

- Да нет. Просто нам необходимо срочно с ним связаться. Вы, случайно, не знаете, где он живет?

- Конечно знаю. Неподалеку от Мальмё, в Ломме. Но его нет дома.

- А где он?

- В Лас-Пальмасе. Вернется как раз завтра. Прилетит в Копенгаген в десять утра. А дальше паромом в Мальмё.

- Отлично, - сказал Валландер. - Буду очень вам обязан, если вы дадите мне его адрес и телефон.

Записав то и другое, он извинился за беспокойство и закончил разговор. Потом бросился к Сведбергу, а по дороге прихватил с собой Мартинссона. Где Бьёрк, никто не знал.

- Мы сами поедем в Мальмё, - решил Валландер. - Тамошние коллеги нам помогут. Организуем проверку паспортов у всех пассажиров, прибывающих на паромах. Бьёрк все согласует.

- Она не сказала, как давно он уехал? - спросил Мартинссон. - Если он купил путевку на неделю, то, значит, уехал в прошлую субботу.

Они переглянулись. Мартинссон задал очень важный вопрос.

- Думаю, теперь вам самое время разойтись по домам, - сказал Валландер. - К завтрашнему дню хоть некоторым из нас нужно как следует выспаться. Встречаемся здесь в восемь утра. И едем в Мальмё.

Мартинссон и Сведберг уехали домой. Валландер поговорил с Бьёрком, тот обещал позвонить своему коллеге в Мальмё и уладить все необходимое.

В четверть седьмого Валландер позвонил в больницу. Женщина-врач пока ничего определенного сказать не могла:

- Явных повреждений на теле нет. Ни синяков, ни переломов не обнаружено. Признаков сексуального преступления внешне тоже как будто бы нет. Да, вот еще что: ни на запястьях, ни на щиколотках никаких следов нет.

- Отлично, - сказал Валландер. - И на том спасибо. Завтра я опять позвоню.

Затем он вышел из полицейского управления. Поехал за город, в Косебергу, и некоторое время постоял на высоком берегу, глядя на море.

В начале десятого он был дома.

7

На рассвете, перед тем как проснуться, Курт Валландер увидел сон.

Он вдруг обнаружил, что одна рука у него черная.

Но она была вовсе не в перчатке. Сама кожа потемнела, и рука стала как у африканца.

Во сне Валландера попеременно обуревал то страх, то удовлетворение. Рюдберг, давний коллега, которого уже почти два года не было в живых, неодобрительно поглядел на эту руку и спросил, почему почернела только она одна.

«Нынче утром что-то должно случиться», - ответил во сне Валландер.

Проснувшись и вспомнив сон, он не стал сразу вставать, лежал в постели и размышлял над ответом, который дал Рюдбергу. Что он, собственно, имел в виду?

Потом все-таки встал, посмотрел в окно - первый майский день в Сконе обещал быть безоблачным и солнечным, но очень ветреным. На часах было шесть утра.

Спал он всего два часа, но усталости не чувствовал. Сегодня утром они наконец узнают, есть ли у Стига Густафсона алиби на прошлую пятницу, когда, по всей вероятности, была убита Луиза Окерблум.

Если преступление будет раскрыто уже сегодня, дело окажется на удивление простым, думал он. Поначалу зацепки вообще отсутствовали. А потом все завертелось очень быстро. Дознание редко следует будничному ритму. У него своя жизнь, свое движение. На часах дознания время искривлено, оно то останавливается, то мчится во весь опор. Предсказать это заранее невозможно.

В восемь все собрались в управлении, и Валландер взял слово.

- У нас нет причин привлекать датскую полицию, - начал он. - Если верить сводной сестре Стига Густафсона, он прилетит в Копенгаген ровно в десять рейсом «Сканэйр». Ты, Сведберг, это проверишь. Далее, у него есть три возможности добраться до Мальмё. Паромом через Лимхамн, судном на подводных крыльях или САСовским, на воздушной подушке. Наблюдение надо установить повсюду.

- Старый судовой машинист небось выберет большой паром, - сказал Мартинссон.

- Может, паромы ему как раз и надоели, - перебил Валландер. - Стало быть, причалов три, выставим у каждого двоих сотрудников. Тогда мы наверняка его задержим и объясним, в чем дело. Конечно, толика осторожности не помешает. Потом доставим его сюда. Думаю, лучше всего, если я сам с ним побеседую.

- Не маловато ли - по два человека? - сказал Бьёрк. - Может, на всякий случай хоть патрульную машину прихватим?

Валландер уступил.

- Я говорил с коллегами из Мальмё, - продолжал Бьёрк. - Они готовы обеспечить любую помощь. Сами договоритесь там, каким образом ребята из паспортного контроля предупредят о его появлении.

Валландер посмотрел на часы:

- Если вопросов нет, пора выезжать. Лучше добраться до Мальмё заблаговременно.

- Самолет может и опоздать на сутки, - заметил Сведберг. - Погодите, я проверю.

Спустя четверть часа он сообщил, что самолет из Лас-Пальмаса ожидается в Каструпе уже в двадцать минут десятого.

- Он сейчас в воздухе, - сказал Сведберг. - И ветер попутный.

Они тотчас выехали в Мальмё, потолковали там с коллегами и разошлись по местам. Валландер взял на себя терминал, где причаливали суда на воздушной подушке; помогал ему практикант, новенький, по фамилии Энгман. Его прислали вместо Неслунда, которого Валландер не раз привлекал к оперативной работе. Уроженец острова Готланд, Неслунд мечтал вернуться в родные места и, когда появилась вакансия в полиции Висбю, без колебаний перевелся туда. Иногда Валландер скучал по нему, ведь люди с таким ровным и веселым характером встречаются нечасто. Мартинссон и еще один коллега отвечали за Лимхамн, а Сведберг - за суда на подводных крыльях. Связь между собой держали по рации. К половине десятого все было отлажено. Валландер даже достал у коллег на терминале кофе для себя и практиканта.

- Первый раз участвую в задержании убийцы, - сказал Энгман.

- Мы пока не знаем, убийца ли он, - отозвался Валландер. - В нашей стране человек считается невиновным, пока не предъявлены неопровержимые улики. Не забывай об этом.

Он с неудовольствием отметил, что говорит назидательным тоном. Надо бы сгладить неприятное впечатление, сказать что-нибудь хорошее. Но в голову ничего не пришло.

В половине одиннадцатого Сведберг и его напарник тихо-спокойно задержали Стига Густафона. Он оказался невысоким, худым, лысоватым, загорелым после отпуска.

Сведберг сказал, что его подозревают в убийстве, надел ему наручники и сообщил, что допрос состоится в Истаде.

- Не понимаю, о чем вы говорите, - сказал Стиг Густафсон. - Почему вы надели мне наручники? Зачем мне ехать в Истад? И кого это я якобы убил?

Сведберг отметил, что Густафсон, похоже, искренне удивлен. И у него мелькнула мысль, что, быть может, машинист Стиг Густафсон ни в чем не виноват.

Без десяти двенадцать Валландер вошел в помещение для допросов Истадского полицейского управления и сел напротив Стига Густафсона. К этому времени он уже проинформировал прокурора Пера Окесона о задержании.

Прежде всего комиссар спросил, не хочет ли Стиг Густафсон кофе.

- Нет, - ответил тот. - Я хочу домой. И хочу знать, почему я здесь.

- Мне нужно задать вам несколько вопросов, - объяснил Валландер. - И поедете вы домой или нет, будет зависеть от ваших ответов.

Начал он с самого начала. Записал анкетные данные Стига Густафсона, пометил, что второе имя у него Эмиль и что родом он из Ландскруны. Густафсон явно нервничал, на лбу выступили капли пота. Но это еще ничего не значит. Люди подсознательно боятся полиции, точно так же как боятся змей.

Приступая к собственно допросу, Валландер решил говорить прямо и посмотреть, какова будет реакция.

- Вы здесь для того, чтобы ответить на вопросы в связи с жестоким убийством, - сказал он. - Убийством Луизы Окерблум.

Густафсон оцепенел. Он что же, не рассчитывал, что труп обнаружат так скоро? - подумал Валландер. Или потрясен совершенно искренне?

- Луиза Окерблум исчезла в прошлую пятницу, - продолжал он. - Ее труп найден несколько дней назад. Вероятно, она была убита вечером в день исчезновения. Что вы можете сказать по этому поводу?

- Это та Луиза Окерблум, которую я знаю? - спросил Стиг Густафсон.

Теперь он был заметно испуган.

- Да. Та самая, с которой вы познакомились у методистов.

- Ее убили?

- Да.

- Какой кошмар!

У Валландера тотчас зародилось мучительное ощущение, что здесь что-то не сходится, совершенно, черт побери, не сходится. Потрясенный ужас Стига Густафсона казался неподдельным. Хотя комиссар знал по опыту, что иные преступники, у которых на совести самые что ни на есть жуткие преступления, умеют весьма достоверно разыграть невинность.

Но ощущение несообразности не исчезало.

Может, они шли по изначально холодному следу?

- Я хочу знать, что вы делали в прошлую пятницу, - сказал Валландер. - Во второй половине дня.

Ответ застал его врасплох.

- Я был в полиции, - сказал Стиг Густафсон.

- В полиции?

- Да. В Мальмё. На следующий день собирался лететь в Лас-Пальмас. И неожиданно обнаружил, что паспорт недействителен. Ну и поехал в полицию, чтобы получить новый. Паспортный стол уже закрылся, когда я пришел. Но тамошние сотрудники вошли в мое положение и не отказали. В четыре я получил новый паспорт.

В глубине души Валландер уже понял, что Стиг Густафсон не имеет отношения к убийству. Но он словно бы не желал с этим примириться. Ведь им так нужно раскрыть это загадочное преступление, и чем скорее, тем лучше. Вдобавок личные эмоции во время допроса совершенно недопустимы.

- Машину я оставил у Центрального вокзала, - добавил Стиг Густафсон. - Потом зашел в пивной бар и выпил кружечку пива.

- Кто-нибудь сможет подтвердить, что в прошлую пятницу сразу после четырех вы были в этой пивной? - спросил Валландер.

Стиг Густафсон задумался.

- Не знаю, - в конце концов сказал он. - Я сидел один. Может, бармен запомнил меня? Но вообще-то я редко захожу в эту пивную. Я там не завсегдатай.

- Вы долго там пробыли?

- Час, наверно. Не больше.

- То есть примерно до половины шестого? Так?

- Думаю, да. Я хотел успеть в винный магазин, пока там не закрыли.

- В какой именно?

- За универмагом «Нурдиска компаниет». Название улицы не помню.

- И как, успели?

- Успел. Взял пару банок пива.

- Кто-нибудь может подтвердить, что вы туда заходили?

Стиг Густафсон покачал головой:

- У кассира была рыжая борода. Хотя, может, у меня остались чеки. На них ведь указан день и час, верно?

Валландер кивнул:

- Дальше.

- Потом я пошел на парковку, сел в машину и поехал в супермаркет «Б amp;В», что возле ипподрома Егерсру. Хотел купить дорожную сумку.

- Там кто-нибудь сможет вас опознать?

- Сумку я не купил, - сказал Стиг Густафсон. - Цены оказались очень высокие. И я решил обойтись старой. Увы.

- А потом вы что делали?

- Съел гамбургер, неподалеку от супермаркета, в «Макдоналдсе». Но там обслуживают молоденькие ребятишки. Наверняка ничего не вспомнят.

- У молодых людей часто хорошая память. - Валландер подумал о банковской кассирше, которая несколько лет назад здорово помогла дознанию.

- Я еще кое-что вспомнил, - сказал Стиг Густафсон. - Это было в пивной.

- Что именно?

- Я спустился в уборную. И там поболтал с одним мужиком. Он жаловался, что у них там нет бумажных полотенец, руки нечем вытереть. Мужик был чуточку навеселе. Но не слишком. Сказал, что его зовут Форсгорд и что у него цветочный магазин в Хёэре.

Валландер записал:

- Это мы проверим. А теперь вернемся к «Макдоналдсу», что возле Егерсру. Вы были там, видимо, около половины седьмого.

- Пожалуй, - согласился Стиг Густафсон.

- Что вы делали потом?

- Поехал к Ниссе, и мы играли в карты.

- Кто это - Ниссе?

- Старый плотник, мы с ним плавали вместе много лет. Ниссе Стрёмгрен. Живет на Фёренингсгатан. Иногда мы играем в карты. Этой игре мы выучились на Дальнем Востоке. Очень сложная, но интересная, когда умеешь. Там нужно копить валетов.

- И как долго вы у него пробыли?

- Домой я уехал около полуночи. Поздновато, конечно, ведь наутро нужно было встать ни свет ни заря. Автобус-то с Центрального вокзала отходит ровно в шесть. Я имею в виду автобус до Каструпа.

Валландер кивнул. У Стига Густафсона есть алиби, думал он. Конечно, если все, что он сказал, правда. И если Луизу Окерблум убили действительно в пятницу.

Но сейчас нет никаких оснований требовать ареста Стига Густафсона. Прокурор санкции не даст.

Это не он, думал Валландер. Если даже я начну давить на то, что он преследовал Луизу Окерблум, мы все равно ни к чему не придем.

- Подождите здесь. - Валландер встал и вышел из комнаты.

Собранные на совещание сотрудники уныло выслушали его информацию.

- Надо проверить его показания, - сказал Валландер. - Но честно говоря, думаю, это не он. След оказался тупиковым.

- По-моему, ты опережаешь события, - вмешался Бьёрк. - Мы ведь не знаем точно, что она действительно умерла в пятницу во второй половине дня. Стиг Густафсон вполне мог поехать из Ломмы в Крагехольм после того, как расстался со своим приятелем-картежником.

- Вряд ли, - сказал Валландер. - Что могло задержать там Луизу Окерблум до такого позднего часа? Не забывай, на автоответчике она сказала, что вернется домой к пяти. Мы должны исходить из этого. С ней что-то случилось до пяти часов.

Все молчали.

Валландер огляделся:

- Мне нужно поговорить с прокурором. Если нет вопросов, я отпускаю Стига Густафсона.

Возражений никто не имел.

Курт Валландер прошел в другую часть здания, где располагалась прокуратура, и доложил Перу Окесону о допросе. Каждый раз, бывая у Окесона, комиссар ужасался немыслимому беспорядку, царящему в кабинете. Столы и стулья завалены кучами бумаг, мусорная корзина переполнена. Но работать с Пером Окесоном было одно удовольствие. Толковый прокурор, вдобавок и в халатном отношении к важным документам его не упрекнешь.

- Арестовать его мы не можем, - сказал Окесон, когда Валландер закончил свой доклад. - Я полагаю, вы сумеете быстро проверить его алиби?

- Да. Честно говоря, думаю, это не он.

- Другие зацепки есть? - поинтересовался Окесон.

- Очень слабые. Вдруг он кого-нибудь нанял, чтобы убить ее. Прежде чем продолжить дознание, мы все тщательно проверим. Но иных зацепок по конкретным людям у нас нет. Будем пока работать в широком спектре. Если что, я сообщу.

Пер Окесон кивнул и, прищурясь, посмотрел на Валландера:

- Как у тебя со сном? По-моему, паршиво. Глянь на себя в зеркало! Смотреть страшно!

- У меня и самочувствие соответствующее. - Валландер встал.

Вернувшись в свое крыло, он снова вошел в комнату для допросов.

- Мы отвезем вас в Ломму, - сказал он. - Но наверняка придется вас еще побеспокоить.

- Я свободен? - спросил Стиг Густафсон.

- А вы и были свободны. Давать показания вовсе не значит быть арестованным.

- Я ее не убивал, - сказал Стиг Густафсон. - Не понимаю, как вы могли подумать такое.

- Вот как? Но ведь вы неоднократно ее преследовали.

На лице Стига Густафсона мелькнула тень тревоги.

Что ж, пусть знает, что нам это известно, подумал Валландер.

Он проводил Стига Густафсона в дежурную часть и распорядился отвезти его домой, в Ломму.

Больше мы не увидимся, думал он. Можно его вычеркнуть.

После обеда они вновь собрались на совещание. В перерыве Валландер успел съездить домой и перекусить.

- Куда подевались обыкновенные воры? - вздохнул Мартинссон, когда все расселись по местам. - Ведь эта история смахивает на чистой воды грабеж. Все, чем мы располагаем, - это мертвая женщина, прихожанка независимой церкви, брошенная в колодец. И отрубленный черный палец.

- Я с тобой согласен, - сказал Валландер. - И как бы нам ни хотелось, мы не можемотмахнуться от этого пальца.

- Ниточек много, а толку от них чуть, - с досадой сказал Сведберг, почесывая лысину. - Надо суммировать все, что у нас есть. Прямо сейчас. Иначе мы никогда не сдвинемся с мертвой точки.

Валландер угадывал в словах Сведберга подспудную критику своей манеры вести дознание. Но даже и сейчас ему казалось, что это несправедливо. Всегда есть опасность слишком поспешно сосредоточиться на какой-то одной зацепке. Пожалуй, Сведберг все-таки просто дал выход своему замешательству.

- Ты прав, - сказал Валландер. - Итак, давайте посмотрим, что у нас есть. Луиза Окерблум убита. Где и кем, мы в точности не знаем. Но знаем приблизительно когда. Неподалеку от того места, где был впоследствии найден ее труп, взрывается якобы пустующий дом. На пожарище Нюберг обнаруживает детали мощной радиостанции и обгорелую рукоять пистолета. Такие пистолеты выпускают по лицензии в ЮАР. Там же во дворе мы находим отрубленный черный палец. Далее, кто-то пытался спрятать в пруду автомобиль Луизы Окерблум. По счастливой случайности мы скоро его обнаружили. То же и с ее трупом. Далее, нам известно, что она убита выстрелом в упор и что все это похоже на расправу. Перед совещанием я позвонил в больницу. На сексуальное преступление ничто не указывает. Ее просто застрелили.

- Все это надо рассортировать, - сказал Мартинссон. - Добыть побольше материала. Насчет пальца, радиостанции, пистолета. Необходимо немедля связаться с тем адвокатом из Вернаму. В доме наверняка кто-то был.

- Задачи распределим в конце, - сказал Валландер. - У меня лично есть только два соображения, с которыми я хочу вас ознакомить.

- С них и начнем, - кивнул Бьёрк.

- Кто мог застрелить Луизу Окерблум? Прежде всего насильник. Однако, по предварительной оценке патологоанатома, эта версия не имеет под собой почвы. Следов насилия нет, следов веревок или наручников тоже. Врагов у нее нет. А это наводит на мысль, что она стала жертвой недоразумения. Ее убили по ошибке, вместо кого-то другого. Вторая возможность - она случайно увидела или услышала что-то такое, чему свидетелей быть не должно.

- В эту версию вписывается и дом, - заметил Мартинссон. - Он находился неподалеку от усадьбы, которую она собиралась посмотреть. И в этом доме явно что-то произошло. Она что-то увидела и была убита. Петерс и Нурен съездили в ту усадьбу, которую она хотела посмотреть. Ну, которая принадлежит вдове Валлин. Оба говорят, что на тамошних дорогах очень легко заблудиться.

Валландер кивнул:

- Продолжай.

- Да в общем я уже все сказал. По какой-то причине некто лишился пальца. Если, конечно, не при взрыве. Но это вряд ли. При таком взрыве человека разносит в пыль. А палец целехонек, если не считать, что он отрублен.

- Я мало что знаю о ЮАР, - сказал Сведберг. - Ну разве только, что это расистская страна, где господствует насилие. Швеция не поддерживает с ЮАР дипломатических отношений. И в теннис мы с ними не играем, и никаких дел не ведем. По крайней мере официально. И я, черт побери, совершенно не могу понять, почему какие-то нити из ЮАР ведут в Швецию. Они могли бы вести куда угодно. Но не сюда.

- Может, как раз поэтому, - пробормотал Мартинссон.

Валландер тотчас зацепился за эту реплику:

- Что ты имеешь в виду?

- Да ничего. Просто мне кажется, в этом деле необходим совершенно новый подход и новая логика, иначе мы так и будем топтаться на месте.

- Целиком и полностью согласен, - вмешался Бьёрк. - Прошу всех завтра утром представить мне свои соображения в письменном виде. Посмотрим, может, если спокойно поразмыслим, что-нибудь да получится.

Они распределили задачи. Адвоката из Вернаму Валландер взял на себя, пусть Бьёрк лучше поторопит экспертов с предварительным заключением насчет пальца.

Валландер набрал номер адвокатской конторы и попросил к телефону адвоката Хольмгрена, по срочному делу. Хольмгрен так долго не брал трубку, что Валландер уже начал терять терпение.

- Дело касается недвижимости в Сконе, которая находится под вашим управлением, - начал Валландер. - А точнее, сгоревшего дома.

- Случай совершенно необъяснимый, - сказал Хольмгрен. - Но я проверил, страховка покрывает убытки. Полиция уже выяснила, как все это произошло?

- Нет, - ответил Валландер. - Но мы работаем. Я хотел бы задать вам несколько вопросов, прямо сейчас, по телефону.

- Надеюсь, это не займет много времени. Я очень занят.

- Если по телефону вам неудобно, вернамуская полиция вызовет вас в участок, - сказал Валландер, нисколько не смущаясь собственной резкости.

Адвокат секунду помедлил, потом сказал:

- Задавайте ваши вопросы. Я слушаю.

- Мы до сих пор ждем по факсу список имен и адреса наследников.

- Я прослежу, чтобы его выслали.

- Далее, меня интересует, кто непосредственно отвечает за эту недвижимость.

- Я. Но мне не очень понятен вопрос.

- За домом нужно присматривать. Чинить крышу, истреблять мышей. Этим тоже занимаетесь вы?

- Один из наследников проживает в Волльшё. Он и присматривал за домом. Его зовут Альфред Ханссон.

Валландер записал адрес и телефон.

- Стало быть, дом пустовал целый год?

- Больше года. Наследники не могли договориться, продавать его или нет.

- То есть там никто не жил?

- Конечно.

- Вы уверены?

- Не понимаю, куда вы клоните. Дом был заколочен. Альфред Ханссон регулярно звонил мне и говорил, что там все в порядке.

- Когда он звонил последний раз?

- Откуда же я могу помнить?

- Не знаю. Но я хочу услышать от вас ответ.

- Кажется, под Новый год. Но поручиться не могу. Разве это так важно?

- Для нас пока важно все. Спасибо за информацию.

Закончив разговор, Валландер открыл телефонный справочник и сверил адрес Альфреда Ханссона. Потом встал, схватил куртку и вышел из кабинета.

- Я еду в Волльшё, - сказал он, заглянув к Мартинссону. - Странно все как-то с этим взорванным домом.

- По-моему, тут вообще все странно, - заметил Мартинссон. - Кстати, я только что потолковал с Нюбергом. Он говорит, что сгоревшая радиостанция, вероятно, русского производства.

- Русского?

- Он так говорит. Я не знаю.

- Еще одна страна, - вздохнул Валландер. - Швеция, ЮАР и Россия. Где все это кончится?

Через полчаса он въехал во двор усадьбы, где проживал Альфред Ханссон. Дом довольно современный, совершенно не под стать соседним старинным постройкам. Овчарки в вольере бешено залаяли, когда Валландер вышел из машины. Было уже полпятого, и он вдруг почувствовал, что здорово проголодался.

Мужчина лет сорока открыл дверь и прямо в носках вышел на крыльцо. Волосы у него были всклокочены, а подойдя ближе, Валландер почуял запах спиртного.

- Альфред Ханссон? - спросил он.

Мужчина кивнул.

- Я из Истада, из полиции.

- Черт! - буркнул мужчина, прежде чем Валландер успел назваться.

- Простите?

- Кто ж это натрепал? Не иначе как Бенгтсон. Вот сволочь!

Валландер выдержал паузу:

- Не могу вам сказать. Полиция защищает своих информаторов.

- Наверняка Бенгтсон. Я что, задержан?

- Давайте-ка сперва потолкуем.

Ханссон провел комиссара на кухню. И тот мгновенно учуял слабый, но вполне отчетливый запах самогона. Вон оно что! Теперь все понятно. Альфред Ханссон гнал самогон и решил, что Валландер приехал брать его с поличным.

Ханссон плюхнулся на кухонный стул, почесал в затылке и вздохнул:

- Вечно не везет.

- О самогоне потом, - сказал комиссар. - Я к вам еще и по другому делу.

- По какому?

- Насчет сгоревшей усадьбы.

- Я ничего не знаю.

Валландер сразу заметил, что он забеспокоился.

- О чем не знаете?

Дрожащими пальцами Ханссон закурил мятую сигарету.

- Вообще-то я по специальности лакировщик. Но не выходит у меня, чтоб вкалывать каждое утро! Чтоб продрать глаза - и в семь за работу. Вот я и надумал сдать эту развалюху, если найдется желающий. По мне, дом надо продать. А родня уперлась, и все тут.

- Кто же изъявил желание?

- Мужик один из Стокгольма. Ездил тут по округе, искал помещение. Потом случайно увидал тот дом, аккурат такой, как ему нужно. Я до сих пор диву даюсь, как он умудрился на меня выйти.

- Как его звали?

- Назвался Нурдстрёмом. Но мне что-то не верится.

- Почему?

- По-шведски он говорил хорошо. Но с акцентом. А иностранец разве может прозываться Нурдстрём?

- Стало быть, он решил снять дом?

- Ага. И деньги хорошие предложил. Десять тысяч крон в месяц. Только дурак откажется. Да и какой от этого вред? - подумал я. Подзаработаю маленько, зря я, что ли, смотрю за домом. А наследникам и Хольмгрену из Вернаму вовсе и знать об этом не надо.

- И на какой же срок он снял вашу недвижимость?

- Приезжал он в начале апреля. И рассчитывал снимать домишко до конца мая.

- Он сказал зачем?

- Для художников. Им, дескать, надо поработать в тишине и покое.

- Для художников, значит.

Валландеру вспомнился отец.

- Ага, для художников. И выложил денежки на стол. Я, понятно, ударил с ним по рукам.

- Вы позже видели его?

- Нет.

- Нет?

- Он поставил как бы негласное условие, что я буду держаться в стороне. Ну, я и держался. Дал ему ключи, и вся недолга.

- Он вернул ключи?

- Нет. Сказал, вышлет по почте.

- И адреса его у вас нет?

- Не-а.

- Можете описать этого человека?

- Жутко толстый.

- А еще?

- Как, черт возьми, прикажете описать толстяка? Волосы редкие, красномордый, жирный. Коли я говорю «жирный», значит, жирный и есть. Как бочка.

Валландер кивнул.

- От тех денег что-нибудь осталось? - спросил он имея в виду отпечатки пальцев.

- Ни единого эре. Потому я и взялся сызнова гнать самогонку.

- Если вы сегодня же прекратите, в Истад я вас не заберу, - сказал Валландер.

Альфред Ханссон не поверил своим ушам.

- Вы не ослышались, но я проверю, прекратили вы или нет. И вылейте все, что успели наварить.

Валландер вышел, а Ханссон, разинув рот, остался сидеть за столом.

Служебный проступок, думал комиссар. Но мне сейчас недосуг разбираться с самогонщиками.

Он поехал обратно в Истад и, сам не зная почему, завернул на автостоянку возле Крагехольмского озера. Вышел из машины, спустился к воде.

Что-то во всем этом дознании и в смерти Луизы Окерблум пугало его. Словно было лишь началом какой-то долгой истории.

Мне страшно, думал он. Черный палец словно тычет прямо в меня. Я влез во что-то такое, в чем не могу разобраться, - нет ни единой зацепки.

Валландер сел на камень, хоть тот и был сырой. Но усталость и уныние вдруг отняли у него все силы.

Он смотрел на озеро, думая, что нынешнее дознание и чувство, гложущее его изнутри, чем-то глубоко сродни друг другу. Он ни собой управлять не мог, ни ходом дознания. С тяжелым вздохом, который даже ему самому показался патетическим, он подумал, что запутался и в собственной жизни, и в расследовании убийства Луизы Окерблум.

- Как быть дальше? - сказал он вслух. - Я не желаю иметь дела с беспощадными, презирающими жизнь убийцами. Не хочу заниматься насилием, которого мне никогда в жизни не понять. Может, следующее поколение полицейских в этой стране приобретет иной опыт и потому станет иначе смотреть на свою работу. Но для меня уже слишком поздно. Какой есть, таким я и останусь. Более-менее дельным полицейским в не слишком большом полицейском округе Швеции.

Он встал, проводил взглядом сороку, взлетевшую с верхушки дерева.

Все вопросы остаются без ответа, думал комиссар. Всю мою жизнь я стараюсь задерживать и сажать за решетку людей, виновных в совершении тех или иных преступлений. Порой мне это удается, но чаще нет. А когда в один прекрасный день я уйду, то, значит, я потерпел неудачу в самом важном расследовании. Вечная и странная загадка - жизнь.

Надо непременно повидаться с дочерью. Иногда мне до боли ее не хватает. Надо поймать чернокожего человека без пальца, особенно если именно он убил Луизу Окерблум. У меня есть к нему вопрос, на который я должен узнать ответ: зачем вы убили ее?

Надо присмотреть за Стигом Густафсоном, не выпускать его пока из поля зрения, хоть я и уверен, что он не виноват.

Валландер вернулся к машине.

Страх и недовольство не пропадали. Палец по-прежнему тыкал в него.

Человек из Транскея 8

Мужчина, сидевший на корточках возле разбитой машины, был почти не виден. Он не шевелился, и черное его лицо едва проступало на фоне темного кузова.

Он тщательно выбрал место встречи. И пришел сюда заблаговременно, вскоре после полудня, а теперь солнце уже мало-помалу скрывалось за туманным силуэтом окраинного гетто Соуэто. Красная сухая земля пылала в лучах заката. Было 8 апреля 1992 года.

Ему пришлось проделать долгий путь, чтобы добраться до места встречи. Белый человек, который навестил его, предупредил, что надо быть там заранее. По соображениям безопасности точное время встречи ему не сообщили. Сразу после захода солнца - больше он ничего не знал.

Всего лишь двадцать шесть часов назад белый человек, назвавшийся Стюартом, появился у его дома в Нтибане. Услышав стук в дверь, он сперва подумал, что это полицейские из Умтаты, которым он зачем-то понадобился. Месяца не проходило, чтобы они сюда не наведались. Как только где-нибудь случался налет на банк или убийство, сыщики из умтатского отдела по расследованию убийств первым делом приезжали к нему. Иногда они забирали его в город на допрос. Но обыкновенно признавали его алиби, хотя в последнее время это алиби, как правило, сводилось к тому, что он пьянствовал в одном из местных баров.

Он вышел из хижины, сколоченной из ржавых листов железа, и посмотрел на пришельца, который назвался Стюартом. Человек, стоявший на ярком солнце, был ему незнаком.

Виктор Мабаша сразу смекнул, что он лжет. Имя у него может быть какое угодно, только не Стюарт. Хотя он говорил по-английски, произношение выдавало бура. А буры не носят имя Стюарт.

Этот Стюарт явился после полудня. Виктор Мабаша спал, когда в дверь постучали. Он не спеша встал, натянул штаны и открыл. Привык уже, что с серьезными делами к нему не приходят. Обычно заходили кредиторы. Или кто-нибудь, наивно полагавший, что у него можно занять денег. Ну и еще полицейские. Но эти в дверь не стучали, а колотили. Если не вышибали ее.

Человеку, назвавшемуся Стюартом, было лет пятьдесят. Костюм на нем сидел плохо, физиономия потная. Машину он припарковал через дорогу, под баобабом. Виктор заметил, что номер трансваальский. И мельком удивился: надо же, не поленился из такой дали приехать к нему в Транскей. Зачем бы это?

Заходить в дом Стюарт не стал. Просто протянул Виктору конверт и сказал, что кое-кто хочет завтра встретиться с ним по важному делу на окраине Соуэто.

- Все, что нужно, узнаешь из письма, - добавил он.

Стайка полуголых ребятишек играла возле хижины с мятым автомобильным колпаком. Виктор шуганул их. Ребятишки разбежались.

- Кто? - спросил Виктор.

Он не доверял белым. И прежде всего таким, которые толком не умели врать да еще воображали, что отдадут конверт, и дело с концом.

- Я не могу сказать, - ответил Стюарт.

- Мало ли кто хочет со мной встретиться, - обронил Виктор. - Вопрос в том, хочу ли этого я.

- Все в конверте, - повторил Стюарт.

Виктор взял у него толстый коричневый конверт. И сразу нащупал пачку денег. Соблазнительно и тревожно. Деньги ему нужны. Но за что он их получил, неизвестно. И это его беспокоило. Совершенно ни к чему впутываться в историю, о которой ничего не знаешь.

Стюарт утер потное лицо и лысину мокрым платком.

- Там карта. Место встречи обозначено. Неподалеку от Соуэто. Ты не забыл тамошние места?

- Все меняется, - ответил Виктор. - Я помню Соуэто восьмилетней давности. Но как там теперь - не знаю.

- Это не в самом Соуэто, - продолжал Стюарт. - Место встречи у боковой дороги, которая ведет к автостраде на Йоханнесбург. Там все по-старому. Чтобы не опоздать, надо выехать завтра рано утром.

- Кто хочет со мной встретиться? - опять спросил Виктор.

- Он предпочитает не называть своего имени, - сказал Стюарт. - Завтра ты увидишь его.

Виктор медленно покачал головой и протянул ему конверт.

- Мне нужно имя, - повторил он. - Если я не узнаю имя, завтра меня там не будет. Не поеду.

Стюарт колебался. Виктор неподвижно смотрел на него. В конце концов Стюарт, кажется, понял, что Виктор не шутит. Огляделся по сторонам. Детей не видно. До ближайших соседей Виктора метров пятьдесят, такая же убогая хибара, как у него. У порога женщина толкла зерно, пыль стояла столбом. Козы искали травинки на сухой красной земле.

- Ян Клейн, - тихо сказал Стюарт. - Тебя хочет видеть Ян Клейн. Забудь, что я это говорил. Но приезжай вовремя.

Он повернулся и зашагал к машине. Виктор стоял, глядя, как он исчезает в туче пыли. Рванул с места, как ненормальный. Типичный белый, подумал Виктор, такие всегда чувствуют себя в черных кварталах неуверенно, под угрозой. Все равно что на вражеской территории. Да ведь так оно и есть.

При мысли об этом Виктор усмехнулся.

Белые - люди пугливые.

Странно, что Ян Клейн использовал такого посланца. На него это непохоже.

А может, Стюарт и тут наврал? Может, его послал вовсе не Ян Клейн? Может, кто-то другой?

Дети, игравшие колпаком, вернулись на прежнее место. Виктор вошел в хижину, зажег керосиновую лампу, сел на продавленную койку и медленно надорвал конверт.

По давней привычке он надорвал его внизу. Если там бомба, то детонатор наверняка вверху. Люди не ожидают, что в письме бомба, и вскрывают конверт как всегда.

Внутри оказалась карта, аккуратно нарисованная от руки черной тушью. Место встречи помечено красным крестиком. Виктор хорошо знал, где это. Заблудиться невозможно. Кроме карты там была пачка пятидесятирандовых купюр. Считать незачем, Виктор и без того знал, что в пачке ровно пять тысяч.

Это было все. Ни слова о том, почему Ян Клейн желает с ним встретиться.

Виктор положил конверт на земляной пол и растянулся на койке. От простынь пахло плесенью. Невидимый комар зудел над ухом. Он повернул голову и посмотрел на лампу.

Ян Клейн, думал он. Ян Клейн хочет меня видеть. Два года прошло. В тот раз он сказал, что никаких дел у нас больше не будет. А теперь хочет встретиться. Зачем?

Виктор сел на койке, взглянул на часы. Чтобы завтра попасть в Соуэто, нужно выехать из Умтаты сегодня, вечерним автобусом. Стюарт ошибся. До завтрашнего утра ждать нельзя. До Йоханнесбурга без малого девяносто миль.

Решать тут нечего. Раз взял деньги, надо ехать. У Виктора не было ни малейшего желания задолжать Яну Клейну пять тысяч рандов. Это все равно что вынести себе смертный приговор. Он прекрасно знал, что Ян Клейн расквитается за обман.

Виктор вытащил из-под койки дорожную сумку. А поскольку не знал, надолго ли уезжает и что именно хочет от него Ян Клейн, на всякий случай сунул туда несколько рубах, трусов и крепкие башмаки. Если потребуется, одежду можно купить. Затем он осторожно открыл спинку кровати. Обернутые в пластик, хорошо смазанные, там лежали два его ножа. Он вытер смазку ветошью, скинул рубаху. С крюка под потолком снял ремень с ножнами. Надел его и удовлетворенно подумал, что старые дырки годятся. Не растолстел, хотя несколько месяцев кряду, пока были деньги, только и делал, что пил пиво. Да, скоро тридцать один стукнет, а формы не потерял.

Прежде чем сунуть ножи в ножны, Виктор пощупал лезвия. Лишь слегка надавил - и пальцы мгновенно окрасились кровью. Из другого тайника в спинке кровати он достал пистолет, тоже смазанный кокосовым маслом и завернутый в пластик, девятимиллиметровый парабеллум. Сел на койку и тщательно вычистил оружие. Потом зарядил обойму специальными патронами, которые можно было купить только у одного подпольного торговца оружием в Равенморе. Две запасные обоймы завернул в рубаху и убрал в сумку. Надел кобуру, спрятал в нее пистолет. Все, можно ехать на встречу с Яном Клейном.

Немного погодя он вышел из своей хибары. Повесил на дверь ржавый амбарный замок и зашагал к автобусной остановке, которая была в нескольких километрах на дороге в Умтату.

Щурясь на красное солнце, которое быстро исчезало за Соуэто, он вспоминал тот день восемь лет назад, когда был здесь последний раз. Местный торговец заплатил ему тогда 500 рандов за ликвидацию конкурента. Как обычно, он действовал осторожно, по заранее разработанному плану. Но с самого начала что-то не заладилось. Конкурента он застрелил, но рядом случился полицейский патруль, и ему пришлось сломя голову бежать из Соуэто. С тех пор он в здешних краях не бывал.

Африканские сумерки недолги. Внезапно его объяла тьма. От шоссе, с развилки на Капстад и Порт-Элизабет, доносился шум моторов. Где-то вдали завыла полицейская сирена, и Виктор подумал, что у Яна Клейна, наверно, какое-то особенное дело, раз он решил встретиться именно с ним. Сколько таких, кто и за тысячу рандов готов выполнить любой заказ на убийство. Но Ян Клейн выдал ему аванс в пять тысяч, и вряд ли потому только, что он слыл лучшим и самым хладнокровным киллером во всей Южной Африке.

Из задумчивости его вывел рокот мотора, который как бы отделился от шума на шоссе. Вскоре блеснули фары подъезжающей машины. Он отошел поглубже в тень, достал пистолет, быстро снял его с предохранителя.

Машина остановилась. Фары осветили пыльный кустарник и груды ржавых автомобилей. Виктор Мабаша напряженно ждал в темноте.

Из машины вышел мужчина. Виктор сразу увидел, что это не Ян Клейн. Впрочем, иного он и не ожидал. Ян Клейн всегда присылал за нужными людьми кого-нибудь другого.

Виктор осторожно обогнул ржавый автомобиль, двинулся в обход, чтобы подойти к приезжему сзади. Машина остановилась как раз там, где он и рассчитывал, а он заранее отработал обходной маневр и ступал совершенно бесшумно.

Очутившись за спиной у приезжего, он приставил пистолет к его виску. Человек вздрогнул.

- Где Ян Клейн? - спросил Виктор Мабаша.

Человек осторожно повернул голову:

- Я отвезу тебя к нему.

Виктор Мабаша заметил, что он боится, и повторил вопрос:

- Где он?

- На ферме недалеко от Претории. В Хамманскраале.

Виктор тотчас понял, что это не ловушка. Однажды они с Яном Клейном уже встречались в Хамманскраале. Он сунул пистолет в кобуру.

- Ладно, тогда едем. До Хамманскрааля добрых десять миль.

Он расположился на заднем сиденье. Человек за рулем молчал. Вскоре появились огни Йоханнесбурга, который оставался южнее.

Всякий раз, очутившись в окрестностях Йоханнесбурга, Виктор чувствовал, как в нем с новой силой вспыхивает лютая ненависть к этому городу. Она постоянно преследовала его, как дикий зверь, неистребимая, снова и снова напоминавшая о том, что он хотел навсегда забыть.

Виктор Мабаша вырос в Йоханнесбурге. Отец его работал на руднике и дома бывал редко. Много лет он трудился на добыче алмазов в Кимберли, потом вкалывал на рудниках в Фервурдбурге, к северо-востоку от Йоханнесбурга. К сорока двум годам легкие у него пришли в полную негодность. Виктор Мабаша до сих пор помнил жуткий свистящий звук, с каким отец в последние месяцы своей жизни судорожно втягивал воздух, и страх, светившийся в его глазах. Все эти годы мать кое-как сводила концы с концами, стараясь прокормить девятерых детей. Жили они в трущобах, и детство запомнилось Виктору как сплошная долгая цепь унижений. Едва повзрослев, он взбунтовался против всего этого, но бунт его был бестолковым, стихийным. Он связался с шайкой молодых воров, попался с поличным, а в тюрьме белые полицейские избивали его до полусмерти. От этого Виктор еще больше ожесточился и, выйдя из тюрьмы, вернулся на улицу, к преступлениям. И в отличие от многих своих товарищей одолевал унижение собственными способами. Он не примкнул к движению африканского самосознания, которое медленно набирало силу в стране, а пошел другим путем. Хотя именно притеснения со стороны белых уродовали его жизнь, он решил, что единственный выход - поддерживать с белыми добрые отношения. Поэтому начал воровать по заказу белых торговцев краденым, а те взамен брали его под защиту. И вот однажды - Виктору тогда как раз сравнялось двадцать - ему предложили убить черного политика, который оскорбил белого коммерсанта, и обещали за это 1200 рандов; он согласился без колебаний. Ведь так он окончательно докажет белым, что стоит на их стороне. Но и отомстит им, отомстит глубочайшим презрением, о котором они даже не подозревают. Пусть считают его простаком-кафром, который знает свое место в Южной Африке. На самом же деле он ненавидит белых всеми фибрами души и выполняет их поручения только из ненависти.

Иногда он читал в газетах о своих давних приятелях: этот повешен, тот надолго сел в тюрьму - и сожалел об их судьбе, однако ни минуты не сомневался, что выбрал верный путь и не только уцелеет, но, быть может, в конечном счете сумеет выбраться из трущоб и устроить свою жизнь.

В двадцать два года он впервые встретил Яна Клейна и, хотя они были ровесники, отнесся к нему с презрительным превосходством.

Ян Клейн был фанатик. Виктор Мабаша знал, что он ненавидит черных, считает их животными, которых белым необходимо постоянно дрессировать. Ян Клейн очень рано примкнул к фашистскому Бурскому сопротивлению и уже через несколько лет занял там ведущее положение. Но политиком он не был, действовал в подполье, используя свой официальный пост в южноафриканской разведке. И действовал жестоко и беспощадно. Убить чернокожего для него было все равно что прикончить крысу.

Виктор Мабаша и ненавидел Клейна, и восхищался им. Его неколебимая убежденность в избранности буров, беспощадность и презрение к смерти импонировали Виктору. Ян Клейн словно бы всегда умел держать свои мысли и чувства под контролем. Тщетно Виктор Мабаша пытался обнаружить у него хоть какую-то слабину. Ее не было.

Дважды Ян Клейн давал Виктору Мабаше заказ на убийство. И оба раза Виктор успешно выполнил свои задачи. Ян Клейн остался доволен. Но хотя они тогда регулярно встречались, Ян Клейн никогда не подавал ему руки.

Огни Йоханнесбурга мало-помалу скрылись из виду. Поток автомобилей на шоссе в Преторию поредел. Виктор Мабаша откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Скоро он узнает, почему Ян Клейн изменил свое решение более с ним не встречаться. Против воли нервы напряглись до предела. Ян Клейн никогда бы не вызвал его без особой надобности.

Дом стоял на холме примерно в миле от Хамманс-крааля. Он был обнесен высокой оградой, и спущенные с цепи овчарки бдительно охраняли его от вторжения посторонних.

В комнате, увешанной охотничьими трофеями, в этот вечер, поджидая Виктора Мабашу, сидели двое. Шторы задернуты, прислуга отправлена домой. Двое мужчин сидели друг против друга у стола, крытого зеленым сукном. Потягивали виски и разговаривали, вполголоса, будто, несмотря ни на что, кто-то мог их подслушать.

Один из этих людей был Ян Клейн. Худой, чуть ли не изможденный, как после тяжелой болезни. Угловатое, резко очерченное лицо придавало ему сходство с настороженной птицей. Глаза серые, волосы светлые, редкие; темный костюм, белая рубашка с галстуком. Говорил он хриплым голосом, в тягучей, медлительной манере.

Собеседник являл полную ему противоположность. Франц Малан был высок ростом и грузен. Живот горой нависал поверх ремня, краснощекая физиономия лоснилась от пота. Вот такая до крайности непохожая пара ожидала в этот апрельский вечер 1992 года Виктора Мабашу.

Ян Клейн взглянул на часы:

- Через полчаса он будет здесь.

- Надеюсь, ты не ошибся, - обронил Франц Малан.

Ян Клейн вздрогнул, словно вдруг очутился под дулом пистолета.

- Я когда-нибудь ошибался? - тихо спросил он. Но в голосе прозвучала неприкрытая угроза.

Франц Малан задумчиво посмотрел на него:

- Пока нет. Просто так, подумал.

- Не о том думаешь, - сказал Ян Клейн. - Тратишь время на ненужное беспокойство. Все идет по плану.

- Надеюсь, - ответил Франц Малан. - Начальство назначит за меня награду, если что-нибудь сорвется.

Ян Клейн усмехнулся:

- Я бы в таком случае покончил с собой. Впрочем, у меня и в мыслях нет умирать. Вот отвоюем все, что потеряли за последние годы, и тогда я отойду от дел. Но не раньше.

Ян Клейн сделал головокружительную карьеру. Его бескомпромиссная ненависть ко всем, кто стремился покончить с политикой апартеида в ЮАР, была прекрасно известна только единомышленникам, люди иных взглядов о ней даже не подозревали. Многие вообще считали его самым большим придурком в Бурском сопротивлении. Те же, кто хорошо его знал, вполне отдавали себе отчет, что человек он хладнокровный, расчетливый и беспощадный, который, однако, никогда не позволял себе действовать поспешно и опрометчиво. Сам он говорил о себе как о политическом хирурге, чья задача - вырезать раковые опухоли, постоянно угрожающие здоровью буров. Лишь очень немногие знали, что он был одним из наиболее ценных сотрудников разведки.

Франц Малан уже десять с лишним лет работал в отделе безопасности южноафриканской армии. До этого он был офицером, резидентом военной разведки и руководил секретными операциями в Южной Родезии и Мозамбике. Но перенесенный в сорок четыре года инфаркт положил конец военной карьере. Однако же политические взгляды и высокая профессиональная репутация обеспечили ему незамедлительный перевод в отдел безопасности, где он выполнял самые разные задачи: подкладывал взрывные устройства в автомобили противников апартеида, организовывал террористические акты на съездах Африканского национального конгресса, ликвидировал его представителей. Малан тоже был членом Бурского сопротивления. Но, как и Ян Клейн, действовал за кулисами. Сообща они разработали план, реализация которого начиналась в этот вечер с приездом Виктора Мабаши. Много дней и ночей они во всех подробностях обсуждали свой замысел. И в итоге пришли к полному согласию, после чего изложили план тайному обществу, которое всегда именовалось просто Комитетом.

Собственно, и задание на разработку плана они получили от Комитета.

Все началось, когда Нельсон Мандела, отсидев без малого тридцать лет в тюрьме на Роббен-айленде, вышел на свободу. Ян Клейн и Франц Малан, как и другие правоверные буры, сочли это объявлением войны. Президент де Клерк предал свой народ, белых Южной Африки. Если не принять кардинальных мер, система апартеида будет уничтожена. Ряд высокопоставленных буров, в том числе Ян Клейн и Франц Малан, понимали, что свободные выборы неизбежно приведут к власти черное большинство. Для них это было равнозначно катастрофе, потому что избранный народ потеряет право властвовать в ЮАР по своему усмотрению. Они обсудили множество вариантов и наконец решили, что нужно предпринять.

Решение было принято четыре месяца назад. Встретились они тогда в этом самом доме, который принадлежал южноафриканской армии и использовался для проведения секретных совещаний. Официально ни разведка, ни военные не поддерживали контактов с подпольем. Формально они сохраняли верность действующему правительству и конституции ЮАР. Однако реальность выглядела иначе. Как и во времена всесильности «Союза братьев», Ян Клейн и Франц Малан имели контакты во всех слоях южноафриканского общества. И операция, которую они спланировали по поручению Комитета и были готовы начать, опиралась на верховное командование южноафриканской армии, на движение Инката, которое было противником АНК, а также на процветающих предпринимателей и банкиров.

Они сидели в этой самой комнате, у стола, крытого зеленым сукном, когда Ян Клейн вдруг сказал:

- Кто теперь самый важный человек в Южной Африке?

Франц Малан быстро сообразил, кого Клейн имел в виду.

- Проведем мысленный эксперимент, - продолжал Ян Клейн. - Представь себе, что он мертв. И умер не своей смертью. Иначе его бы сразу возвели в ранг святого. Нет, представь себе, что он убит.

- В черных предместьях начнутся волнения, да в таких масштабах, какие нам и не снились. Всеобщая забастовка, неразбериха. Страна окажется в еще большей внешней изоляции.

- Думай дальше. Допустим, удастся доказать, что его убил чернокожий.

- Смятение усилится. Инката и АНК открыто вступят друг с другом в войну. А мы будем спокойно сидеть сложа руки, наблюдая, как они уничтожают друг друга мотыгами, топорами и копьями.

- Верно. Теперь сделай еще один шаг. Допустим, убийца - член АНК.

- Движение превратится в хаос. Верхушка перережет друг другу глотки.

Ян Клейн энергично кивнул:

- Верно. Дальше!

Франц Малан на секунду задумался, потом продолжал:

- В конце концов черные обязательно выступят против белых. А поскольку черное политическое движение в такой ситуации будет на грани полного разброда и анархии, нам придется задействовать полицию и армию. Последует недолгая гражданская война. Если тщательно все спланировать, мы сумеем устранить всех, кто мало-мальски имеет влияние среди черных. А окружающий мир волей-неволей будет вынужден признать, что войну начали чернокожие.

Ян Клейн кивнул.

Франц Малан испытующе посмотрел на него.

- Ты серьезно? - медленно спросил он.

Ян Клейн ответил удивленным взглядом:

- Серьезно?

- Насчет его убийства?

- Разумеется, серьезно. К началу лета он будет уничтожен. Эту операцию мы назовем «Спрингбок».

- Почему «Спрингбок»?

- Все должно иметь свое название. Ты никогда не охотился на антилоп? Пораженный пулей, спрингбок перед смертью делает прыжок. Вот я и хочу, чтобы наш злейший враг тоже совершил такой прыжок.

Они засиделись до рассвета. Франц Малан не мог не отдать должное Яну Клейну: тот прекрасно все продумал. План был дерзкий, однако без ненужного риска. Когда под утро они вышли на веранду размять ноги, у Франца Малана оставалось одно-единственное возражение.

- План отличный, - сказал он. - Но по-моему, в нем все же есть одна опасность. Ты рассчитываешь, что Виктор Мабаша не станет колебаться. Не забывай, он зулус. А зулусы чем-то напоминают буров. Они хранят верность прежде всего самим себе и своим предкам, которым поклоняются. Ты возлагаешь огромную ответственность на чернокожего и доверяешь ему. Тебе известно, что их преданность и наша - вещи разные. Хотя, может быть, ты и прав. Он станет богачом, такое ему и во сне не снилось. Но как бы то ни было, весь план основан на доверии к черному.

- Могу ответить сразу, - сказал Ян Клейн. - Я полагаюсь не на одного-единственного человека. Во всяком случае, не целиком. Я полагаюсь на тебя. Но понимаю, что у каждого есть свои слабости. И потому возмещаю недостаток доверия осторожностью и перестраховкой. Это касается, понятно, и Виктора Мабаши.

- Ты полагаешься лишь на себя.

- Да. У меня ты никаких слабостей не найдешь. Виктор Мабаша, безусловно, все время будет под наблюдением. И я скажу ему об этом. Далее, он пройдет спецподготовку у одного из лучших в мире экспертов-киллеров. В случае предательства его ожидает столь медленная и мучительная смерть, что он проклянет день своего рождения. Виктор Мабаша знаком с пытками. Он поймет, чего мы от него требуем.

Через несколько часов они попрощались и разъехались в разные стороны.

Четыре месяца спустя с планом ознакомили группу заговорщиков, которые поклялись хранить молчание.

Теперь замысел вступил в стадию осуществления.

Когда машина затормозила у дома на холме, Франц Малан уже посадил собак на цепь. Виктор Мабаша терпеть не мог овчарок и оставался в машине, пока не удостоверился, что напасть они не смогут. Ян Клейн встречал его на веранде. Виктор не устоял перед соблазном протянуть руку. Но Ян Клейн, словно бы и не заметив ее, спросил, как он доехал.

- Когда ночь напролет трясешься в автобусе, успеваешь составить много вопросов, - ответил Виктор Мабаша.

- Отлично, - сказал Ян Клейн. - Ты получишь все необходимые ответы.

- Кто решает, что необходимо, а что нет?

Прежде чем Ян Клейн успел ответить, из тени вышел Франц Малан. Он тоже не подал Виктору руки.

- Идемте в дом, - сказал Ян Клейн. - Нужно многое обсудить, а времени в обрез.

- Меня зовут Франц, - представился Малан. - Подними-ка руки над головой.

Виктор не протестовал. По неписаному правилу на переговорах полагалось быть безоружным. Франц Малан забрал у него пистолет, потом осмотрел ножи.

- Их сделал африканский оружейник, - сказал Виктор Мабаша. - Незаменимы в ближнем бою и как метательное оружие.

Они вошли в дом и расположились у стола под зеленым сукном. Шофер варил на кухне кофе.

Виктор Мабаша ждал, надеясь, что белые не заметят, как он напряжен.

- Миллион рандов, - сказал Ян Клейн. - На сей раз начнем с конца. Я хочу, чтобы ты постоянно помнил, сколько мы предлагаем тебе за поручение, которое ты должен для нас выполнить.

- Миллион, - сказал Виктор Мабаша. - Может быть, это много, а может быть, и мало. Смотря по обстоятельствам. И кто такие «мы»?

- Вопросы потом, - перебил Ян Клейн. - Мы с тобой знакомы давно, и ты знаешь, что на меня можно положиться. Франц, который сидит напротив, как бы продолжение моей руки. Можешь полагаться на него так же, как на меня.

Виктор Мабаша кивнул. Понято. Игра началась. Все уверяли друг друга в собственной надежности. Но ни один не доверял никому, кроме себя.

- Мы намерены просить тебя о небольшой услуге, - повторил Ян Клейн таким тоном, будто речь шла о стакане воды. - Кто такие «мы», для тебя в данных обстоятельствах практически не имеет значения.

- Миллион рандов, - сказал Виктор Мабаша. - Допустим, это большие деньги. Думаю, вы хотите, чтоб я кого-то убил. Но тогда миллион - это слишком много. Предположим теперь, что это слишком мало, каков будет ответ тогда?

- Как, черт побери, миллиона может быть слишком мало? - злобно буркнул Франц Малан.

Ян Клейн жестом остановил его.

- Лучше скажем так: это хорошая плата за очень напряженное и краткосрочное рабочее задание, - сказал он.

- Вы хотите, чтоб я кого-то убил, - повторил Виктор Мабаша.

Прежде чем ответить, Ян Клейн долго смотрел на него. Виктору Мабаше почудилось, будто по комнате вдруг повеяло ледяным ветром.

- Совершенно верно, - медленно проговорил Ян Клейн. - Мы хотим, чтобы ты кое-кого убил.

- Кого?

- Придет время - узнаешь, - сказал Ян Клейн.

Виктор Мабаша разом встревожился. Обычно в начале игры он узнавал самое важное. Имя человека, которого нужно убрать.

- Нынешнее задание - особенное, - продолжал Ян Клейн. - Оно сопряжено с разъездами, возможно, с многомесячной подготовкой, репетициями и предельной бдительностью. Пока скажу только, что нужно устранить одного человека. Очень влиятельного.

- Южноафриканца? - спросил Виктор Мабаша.

Ян Клейн секунду помедлил, потом ответил:

- Да. Южноафриканца.

Виктор Мабаша попробовал быстренько прикинуть, кто бы это мог быть. Но пока ни малейшей ясности не было. И кто этот потный толстяк, который молча сидит в тени по другую сторону стола? Его лицо казалось Виктору смутно знакомым. Может, они встречались раньше? Но в связи с чем? Или его фотография была в какой-то газете? Он лихорадочно рылся в памяти, но ответа не нашел.

Шофер принес чашки, поставил на зеленое сукно кофейник. Пока он не вышел и не закрыл за собой дверь, никто не проронил ни слова.

- Мы хотим, чтобы дней через десять ты выехал из ЮАР, - сказал Ян Клейн. - Прямо отсюда вернешься в Нтибане и всем своим знакомым скажешь, что едешь в Ботсвану поработать у дяди, который держит в Габороне магазин скобяных товаров. Мы дадим тебе письмо с предложением работы, проштемпелеванное ботсванской почтой. Показывай это письмо как можно чаще. Через семь дней, пятнадцатого апреля, сядешь в йоханнесбургский автобус. На автостанции тебя встретят, а переночуешь ты на квартире, где получишь от меня последние инструкции. На следующий день вылетишь в Европу и направишься в Санкт-Петербург. Паспорт у тебя будет зимбабвийский, с другим именем. Имя можешь выбрать сам. На аэродроме в Петербурге тебя встретят. Оттуда вы поездом поедете в Финляндию, а из Финляндии - морем в Швецию. Там ты проведешь несколько недель. Вместе с человеком, который даст тебе самые важные инструкции. Затем - точная дата пока не установлена - вернешься в ЮАР. Ответственность за последнюю фазу операции опять возьму на себя я. Самое позднее в конце июня дело должно быть сделано. Деньги сможешь получить в любом городе мира. Сто тысяч рандов выплачиваются авансом, как только ты дашь согласие оказать нам эту небольшую услугу.

Ян Клейн умолк, испытующе глядя на него. Виктор Мабаша не верил своим ушам. Санкт-Петербург? Финляндия? Швеция? Он тщетно пытался представить себе карту Европы.

- У меня только один вопрос, - наконец сказал он. - Что все это означает?

- Только то, что мы осторожны и педантичны, - ответил Ян Клейн. - И ты должен это ценить как гарантию твоей безопасности.

- Безопасность я себе и сам обеспечу, - упрямо буркнул Виктор Мабаша. - Давайте-ка начнем сначала. Кто встретит меня в Санкт-Петербурге?

- Вероятно, тебе известно, что в последние годы в Советском Союзе произошли большие перемены, - сказал Ян Клейн. - И нас это весьма радует. Но с другой стороны, по этой причине многие дельные люди остались без работы. В том числе и офицеры секретной службы, КГБ. От них сюда потоком идут запросы, не заинтересованы ли мы в их опыте и услугах. Как правило, они на все готовы, лишь бы получить в нашей стране вид на жительство.

- Я с КГБ не работаю, - сказал Виктор Мабаша. - Я вообще ни с кем не работаю. Все, что надо, делаю сам, в одиночку.

- Совершенно верно, - согласился Ян Клейн. - Но наши друзья, которые встретят тебя в Петербурге, поделятся с тобой ценным опытом. Они большие мастера.

- А почему Швеция?

Ян Клейн пригубил кофе:

- Хороший и вполне естественный вопрос. Во-первых, это отвлекающий маневр. Хотя никто из посторонних лиц в нашей стране не знает о происходящем, поставить дымовую завесу отнюдь не мешает. Швеция - страна маленькая, незначительная, нейтральная, притом неизменно враждебно настроенная к нашему режиму. Никому в голову не придет, что ягненок схоронился в волчьей норе. Во-вторых, у наших петербургских друзей хорошие связи в Швеции. И попасть в эту страну очень просто, поскольку пограничный контроль, мягко говоря, проводится от случая к случаю, а то и вовсе отсутствует. Многие из наших русских друзей уже устроились в Швеции под вымышленными именами и, так сказать, под крышей. В-третьих, у нас есть надежные друзья, которые помогут нам снять в Швеции подходящее жилье. Но самое, пожалуй, главное - ты будешь далеко от ЮАР. Слишком многих интересует, чем заняты люди вроде меня. И вообще, любой план может раскрыться.

Виктор Мабаша покачал головой:

- Я должен знать, кого мне предстоит убить.

- Придет время - узнаешь, - повторил Ян Клейн. - Не раньше.Напоследок позволь напомнить тебе разговор, который состоялся у нас восемь лет назад. Ты сказал тогда, что убить можно кого угодно, главное - все как следует спланировать. Если убийство необходимо, его не избежит никто. А теперь я жду ответа.

В этот миг Виктор Мабаша понял, кого предстоит убить.

Мысль была ошеломительная. Но все совпадало. Твердолобая ненависть Яна Клейна к чернокожим, растущая либерализация ЮАР.

Влиятельное лицо… Им нужно, чтобы он застрелил президента де Клерка.

Первое побуждение было - отказаться. Риск слишком велик. Охраны у президента немереное количество, мимо нее не проскользнешь. И не скроешься. Президент де Клерк - объект для киллера-самоубийцы, готового идти напролом и пожертвовать собственной жизнью.

Однако он не мог отрицать, что до сих пор думает так же, как восемь лет назад. От ловкого киллера никто на свете не застрахован.

И миллион рандов. Сумасшедшие деньги. Он не мог сказать «нет».

- Триста тысяч аванса. На счет в любом лондонском банке, самое позднее послезавтра. И я должен быть вправе отказаться от окончательного плана, если сочту его слишком рискованным. Вы в этом случае можете требовать, чтобы я представил альтернативный вариант. На таких условиях я согласен.

Ян Клейн усмехнулся:

- Отлично. Я так и знал.

- Паспорт пусть будет на имя Бена Тревиса.

- Разумеется. Хорошее имя. Легко запомнить.

Из пластиковой папки, лежавшей на полу возле кресла, Ян Клейн достал письмо с ботсванскими штемпелями и подал Виктору Мабаше:

- Пятнадцатого апреля в шесть утра из Умтаты отходит автобус на Йоханнесбург. Выедешь этим рейсом.

Ян Клейн и второй, который назвался Францем, встали.

- Домой тебя отвезут на машине, - сказал Ян Клейн. - Времени мало, поэтому отправишься сегодня же ночью. Поспишь на заднем сиденье.

Виктор Мабаша кивнул. Он спешил домой. Неделя - срок небольшой, а дел предстоит много. Например, надо выяснить, кто такой этот Франц.

Теперь речь шла о его собственной безопасности. А это требовало максимальной сосредоточенности.

На веранде они попрощались. На сей раз Виктор Мабаша руки не протянул. Забрал свое оружие и сел в машину, на заднее сиденье.

Президент де Клерк, думал он. Никто не застрахован. Даже ты.

Ян Клейн и Франц Малан, стоя на веранде, провожали взглядом автомобиль.

- Думаю, ты прав, - сказал Франц Малан. - Он справится.

- Конечно, справится. Потому я и выбирал самого лучшего.

Франц Малан задумчиво смотрел в ночное небо:

- Как по-твоему, он понял, о ком речь?

- По-моему, он решил, что это президент де Клерк, - ответил Ян Клейн. - Почти наверняка.

Франц Малан оторвал взгляд от звезд и посмотрел на Яна Клейна:

- Ты специально так подстроил, да? Чтобы он «догадался»?

- Разумеется, - ответил Ян Клейн. - Я ничего не делаю просто так. А теперь пора прощаться. Завтра у меня важная встреча в Блумфонтейне.

Семнадцатого апреля Виктор Мабаша под именем Бена Тревиса вылетел в Лондон. К тому времени он уже знал, кто такой Франц Малан. Это подкрепило его уверенность, что речь шла о президенте де Клерке. В дорожной сумке он прихватил с собой несколько книжек о де Клерке. Надо как можно лучше изучить этого человека.

На следующий день он прибыл в Петербург. Там его встретил некто Коноваленко.

Еще через два дня к широкой стокгольмской набережной причалил паром. А поздним вечером после долгого пути Виктор Мабаша добрался до уединенной усадьбы на юге Швеции. Человек, сидевший за рулем машины, прекрасно говорил по-английски, хотя и с русским акцентом.

В понедельник, 20 апреля, Виктор Мабаша проснулся на рассвете. Вышел во двор отлить. Туман неподвижным покровом лежал на полях. Он зябко поежился от свежего воздуха.

Швеция, думал он. Ты встречаешь Бена Тревиса туманом, холодом и безмолвием.

9

Змею заметил министр иностранных дел Бота.

Время шло к полуночи, и большинство членов правительства ЮАР, пожелав друг другу доброй ночи, уже разошлись по своим бунгало. У костра оставались только президент де Клерк, министр иностранных дел Бота, министр внутренних дел Флок со своим замом, а также кое-кто из доверенных телохранителей. Это были сплошь офицеры, каждый из которых принес клятву верности и молчания лично де Клерку. Поодаль ждали в темноте чернокожие слуги, от костра их почти не было видно.

Зеленая мамба, едва различимая, неподвижно лежала у самого края освещенного круга, в трепетных бликах огня. Бота, наверно, никогда бы и не заметил ее, если бы не нагнулся почесать лодыжку. Увидев змею, он вздрогнул - и замер. Потому что с детства усвоил: змея видит и атакует только движущиеся предметы.

- В двух метрах от меня - ядовитая змея, - тихо сказал он.

Президент де Клерк в глубокой задумчивости полулежал в своем шезлонге, по обыкновению чуть в стороне от других. Порой у него даже мелькала мысль, что, собираясь у костра, министры всегда рассаживаются немного поодаль исключительно из уважения к нему, де Клерку. И это вполне его устраивало. Президент был из тех, кто нередко испытывает неодолимую потребность побыть в одиночестве.

Слова министра иностранных дел медленно проникли в его сознание. Он повернул голову и взглянул на Боту, освещенного неверным светом костра.

- Ты что-то сказал?

- У моих ног зеленая мамба, - повторил тот. - В жизни не видел такой огромной.

Президент де Клерк осторожно привстал. Он терпеть не мог змей. Вообще любые пресмыкающиеся вызывали у него чуть ли не панический страх. В президентской резиденции прислуга знала, что необходимо каждый день тщательно проверять все углы - нет ли там пауков, жуков или иных насекомых. Такой же проверке подвергали его офис, его автомобили и залы, где заседал кабинет.

Присмотревшись, де Клерк тоже увидел змею. И едва справился с накатившим омерзением.

- Убейте ее, - сказал он.

Министр внутренних дел дремал в шезлонге, а его зам, надев наушники, слушал музыку. Один из телохранителей достал из-за пояса нож, примерился и метким ударом отсек мамбе голову. Потом взял змеиное тело, которое продолжало извиваться в его руках, и бросил в костер. К своему ужасу, де Клерк обнаружил, что валявшаяся на земле голова открывала и закрывала пасть, показывая ядовитые зубы. Его затошнило, в глазах все поплыло - вот-вот потеряет сознание. Он быстро откинулся на спинку шезлонга и закрыл глаза.

Мертвая змея, думал он. А тело еще извивается, и несведущий может подумать, будто она до сих пор жива. Точь-в-точь как здесь, в моей стране, в ЮАР. Многое из старого, что мы полагали мертвым и похороненным, продолжает жить. Мы сражаемся не только с живым, но и с тем, что упорно не желает уйти.

Приблизительно раз в четыре месяца президент де Клерк вместе с министрами и кое-кем из их особо доверенных замов выезжал на несколько дней в лагерь Онс-Хооп, расположенный у границы с Ботсваной. Поездки проходили совершенно открыто. Официально президент и его кабинет собирались, чтобы в уединении обсудить те или иные важные вопросы. Де Клерк завел такой порядок с самого начала, как только стал главой государства. Теперь он президентствовал уже без малого четыре года и знал, что целый ряд важнейших правительственных решений был принят именно в неформальной обстановке у костра в Онс-Хооп. Лагерь строили на государственные деньги, и де Клерку не составило труда мотивировать его существование. Сидя у костров под ночным небом, вдыхая первозданные африканские ароматы, и он, и его сотрудники словно бы думали более свободно и дерзко. Порой де Клерку казалось, что здесь говорила их бурская кровь. Свободные люди, неразрывно связанные с природой, так и не сумевшие вполне привыкнуть к новым временам, к кондиционированным офисам и автомобилям с пуленепробиваемыми стеклами. Здесь, в Онс-Хооп, они могли полюбоваться горами у горизонта и беспредельной равниной, с удовольствием отведать вкусного жаркого. Могли вести свои споры, не ощущая цейтнота, и де Клерк считал, что это давало добрые результаты.

Минуту-другую Пик Бота смотрел на змею в костре. Потом повернул голову и увидел, что де Клерк закрыл глаза. Значит, президенту хочется побыть одному. Бота осторожно тряхнул за плечо спящего министра внутренних дел. Флок мгновенно проснулся. Когда они встали, зам поспешно выключил плеер и собрал бумаги, лежавшие под шезлонгом.

Все ушли в сопровождении слуги с фонарем, Пик Бота задержался. Иногда у президента возникало желание обменяться с министром иностранных дел словечком-другим в доверительной обстановке.

- Ну что ж, я, пожалуй, пойду, - сказал Бота.

Де Клерк открыл глаза, взглянул на министра. В этот вечер у него вопросов не было.

- Идите, конечно. Нам всем необходимо как следует высыпаться.

Пик Бота кивнул, пожелал президенту доброй ночи и оставил его одного.

Оставшись один, де Клерк обычно обдумывал дебаты, состоявшиеся за день и вечером. Ведь они и ездили в Онс-Хооп затем, чтобы обсудить глобальную политическую стратегию, а вовсе не будничные задачи правительства. Сидя у костра, говорили о будущем республики, и только о будущем. Намечали, как преобразовать страну, не нанося слишком большого ущерба влиянию белых.

Но этим вечером, в понедельник, 27 апреля 1992 года, де Клерк ждал человека, которого хотел повидать наедине, чтобы даже министр иностранных дел, пользовавшийся в правительстве наибольшим его доверием, об этом не проведал. Он сделал знак телохранителю, и тот исчез во тьме, а через минуту-другую появился снова - в сопровождении мужчины лет сорока, одетого в простой комбинезон цвета хаки. Пришелец поздоровался с де Клерком, взял один из шезлонгов и подвинул поближе к президенту. Де Клерк жестом велел телохранителям отойти подальше, за пределы слышимости.

Президент де Клерк вполне доверял только четверым. Во-первых, жене. Во-вторых, министру иностранных дел Боте. И еще двум людям. Один из этих двоих и расположился сейчас рядом с ним в шезлонге. Звали его Питер ван Хеерден. Он работал в южноафриканской разведке, занимался государственной безопасностью, но главной его задачей было обеспечивать президента конфиденциальной информацией о ситуации и настроениях в ЮАР. Благодаря Питеру ван Хеердену де Клерк регулярно получал сведения о том, какой настрой преобладает в верховном армейском командовании, в полицейском корпусе, в других политических партиях, а равно и в самих структурах госбезопасности. Если планируется военный переворот или готовится заговор, ван Хеерден обязательно узнает об этом и немедля сообщит президенту. Благодаря ван Хеердену де Клерк всегда знал, какие именно силы работают против него. На службе и в будничной жизни ван Хеерден разыгрывал роль человека, относящегося к президенту де Клерку чрезвычайно критически. Исполнял он эту роль очень искусно, зная меру и никогда не переигрывая. Ведь никто не должен заподозрить, что он личный осведомитель президента.

Де Клерк прекрасно понимал, что, обращаясь к помощи ван Хеердена, ущемляет доверие к собственному кабинету министров. Но не видел иной возможности обеспечить себе информацию, крайне необходимую для осуществления великого преобразования, которое должно произойти в стране, если удастся избежать национальной катастрофы.

Все это имело прямое касательство и к четвертому лицу, которому де Клерк безоговорочно доверял.

К Нельсону Манделе.

К лидеру АНК, просидевшему двадцать семь лет на Роббен-айленде недалеко от Капстада; его заточили туда в начале шестидесятых, пожизненно, за якобы совершенные, но недоказанные акты саботажа.

Президент де Клерк был человек трезвый и особых иллюзий не питал. Он вполне отдавал себе отчет, что только он и Нельсон Мандела могут сообща предотвратить гражданскую войну и чудовищную кровавую бойню. Сколько раз он без сна бродил ночами по президентскому дворцу, смотрел на огни Претории и думал, что будущее Южно-Африканской Республики зависит от того, каков будет политический компромисс, которого они с Нельсоном Манделой сумеют добиться.

С Нельсоном Манделой он мог говорить начистоту. Как и Мандела с ним. Характером и темпераментом они совсем не походили друг на друга. Человек пытливый, философского склада, Мандела на этой основе выработал в себе решимость и практическую энергию. Президент де Клерк философичностью не обладал. Если возникала какая-нибудь проблема, он начинал искать непосредственный практический выход. Для него будущее республики складывалось из переменчивых политических реальностей и постоянного выбора между выполнимым и невыполнимым. И все же этих двух людей, с такими разными убеждениями и опытом, связывало доверие, разбить которое могло бы разве что откровенное предательство. Поэтому, встречаясь с глазу на глаз, они никогда не скрывали своих разногласий, не впадали в ненужную риторику. Но оба понимали, что сражаются на двух разных фронтах. Среди белых не было единства, и де Клерк знал, что все рухнет, если он не сумеет исподволь добиться компромиссов, приемлемых для большинства белого населения. Однако с ультраконсервативными силами ему не справиться. Как и с расистами из числа армейских офицеров и полиции. Потому-то он был вынужден следить, чтобы они не стали чересчур сильны.

Президент знал, что у Нельсона Манделы те же проблемы. Ведь и среди черных африканцев не было единства. Как не было его ни в движении Инката, где преобладали зулусы, ни в АНК. Поэтому он и Мандела при полном взаимопонимании не отрицали господствующего разлада.

Ван Хеерден служил де Клерку гарантией, что он располагает необходимой информацией. Конечно, друзей нужно держать рядом, вблизи. Но еще ближе нужно держать врагов и их мысли.

Обыкновенно они встречались раз в неделю в кабинете де Клерка, чаще всего вечером в субботу. Однако на этот раз ван Хеерден сообщил, что дело не терпит отлагательства. Поначалу де Клерк не хотел, чтобы он приезжал в лагерь. Очень трудно организовать встречу так, чтобы о ней не прознали остальные члены правительства. Но ван Хеерден настаивал: откладывать это дело до возвращения де Клерка в Преторию нельзя. И президент сдался. Ван Хеерден - человек необычайно хладнокровный и сдержанный, его не упрекнешь в опрометчивости, а значит, он действительно имеет сообщить что-то очень важное.

- Мы одни, - сказал де Клерк. - Кстати, недавно Пик обнаружил у себя под ногами ядовитую змею. Я даже подумал, уж не было ли на ней радиопередатчика.

- Мы пока не используем ядовитых змей в качестве информаторов, - улыбнулся ван Хеерден. - Хотя, может, когда-нибудь возникнет и такая необходимость. Как знать.

Де Клерк пристально смотрел на него. Что же за безотлагательное дело привело его сюда?

Ван Хеерден облизал губы и заговорил:

- В настоящее время идет интенсивная подготовка заговора с целью убить вас. Вне всякого сомнения, угроза уже сейчас вполне реальна - для вас, для политики правительства, а по большому счету и для всей нации.

Ван Хеерден умолк. Он привык, что де Клерк сразу начинает задавать вопросы. Но на сей раз президент не сказал ни слова. Только внимательно смотрел на ван Хеердена, и тот продолжил:

- У меня пока недостает информации касательно подробностей заговора. Но основное мне известно и вызывает серьезные опасения. В заговоре участвуют высшее армейское командование, ультраконсервативные круги, и прежде всего Бурское сопротивление. Хотя не стоит забывать, что многие консерваторы, и таких, пожалуй, большинство, политически не организованы. Далее, есть основания предполагать, что здесь замешаны и зарубежные спецы по части покушений, в первую очередь из КГБ.

- КГБ уже не существует, - перебил де Клерк. - По крайней мере тот КГБ, какой мы знаем.

- Есть безработные офицеры КГБ, - возразил ван Хеерден. - Ранее я информировал вас, господин президент, что в настоящее время к нам поступает большое количество предложений от бывших сотрудников советской разведслужбы, готовых работать на нас.

Де Клерк кивнул, такая информация действительно была.

- У заговора всегда есть ядро, - помолчав, сказал он. - Один человек или группа лиц, зачастую очень малочисленная, вот они-то, находясь в глубокой тени, и являются тайной движущей силой. Кто эти люди?

- Не знаю, - ответил ван Хеерден. - И это меня тревожит. В армейской службе безопасности работает некто Франц Малан, который наверняка в этом замешан. По неосторожности он держал часть материалов по заговору в файлах своего компьютера, не заблокировав доступ. Я обнаружил их, когда попросил одного из моих доверенных лиц провести рутинную проверку.

Кто бы знал, подумал де Клерк. Вот до чего дошло: офицеры безопасности следят друг за другом, тайком читают чужие файлы, постоянно подозревают друг друга в политической измене.

- Но почему они выбрали меня? - спросил де Клерк. - Почему не нас обоих, меня и Манделу?

- Пока на этот вопрос нет ответа. Хотя можно без труда представить себе, каковы будут последствия, если их план осуществится.

Де Клерк махнул рукой. Он прекрасно отдавал себе отчет, что произойдет катастрофа.

- Меня тревожит еще одно обстоятельство, - продолжал ван Хеерден. - Мы постоянно держим под наблюдением кой-кого из известных киллеров, как черных, так и белых. Таких, кто за соответствующую мзду готов убить кого угодно. Смею утверждать, что эти профилактические меры помогли нам успешно предотвратить возможные теракты против ряда политических деятелей. Так вот, вчера из полиции безопасности в Умтате сообщили, что некий Виктор Мабаша несколько дней назад ненадолго выезжал в Йоханнесбург и вернулся в Нтибане с большой суммой денег.

Де Клерк скривился:

- Возможно, это всего лишь случайность.

- Не уверен, - отозвался ван Хеерден. - Если б я задумал убить президента страны, то выбрал бы Виктора Мабашу.

Де Клерк вскинул брови:

- А если б вы готовили теракт против Нельсона Манделы?

- Тоже.

- Черный киллер-профессионал.

- И весьма компетентный.

Де Клерк встал, помешал в костре, который потихоньку угасал. Сейчас ему совсем не хотелось выслушивать, какими качествами отличается компетентный киллер. Он подбросил в огонь дров, расправил плечи. Отблески вновь вспыхнувшего костра заиграли на лысине. Де Клерк устремил взгляд в ночное небо, на Южный Крест. Он очень устал. И все же старался осмыслить сказанное ван Хеерденом. Н-да, заговор более чем вероятен. Сколько раз он представлял себе киллера, подосланного к нему этими белыми безумцами, бурами, которые постоянно ставят ему в вину, что он продает страну черным. Конечно, думал он и о том, что будет, если умрет Мандела, безразлично, естественной смертью или от рук убийцы. Нельсон Мандела стар. Хоть у него и крепкий организм, он как-никак почти тридцать лет просидел в тюрьме.

Де Клерк вернулся в шезлонг.

- Разумеется, вы должны приложить все силы, чтобы раскрыть этот заговор, - сказал он. - Используйте любые средства. О деньгах не думайте. При необходимости звоните мне в любое время суток. Пока нужно сделать или обдумать две вещи. Во-первых, без шума увеличить мою охрану. Что до второго, тут у меня есть сомнения.

Ван Хеерден догадывался, что имеет в виду президент.

- Сказать ему или нет? - продолжал де Клерк. - Как он это воспримет? Или подождать, пока мы не узнаем побольше?

Ван Хеерден понимал, что де Клерк вовсе не просит у него совета. Он задает вопросы себе. И ответит на них тоже сам.

- Ладно, я немного подумаю, - сказал де Клерк. - И сообщу вам мое решение. Есть другие соображения?

- Нет. - Ван Хеерден встал.

- Дивная ночь… - тихо проговорил президент. - Мы живем в самой красивой стране на свете. Но во тьме караулят чудовища. Иногда мне так хочется заглянуть в будущее. Ужасно хочется. Хотя, сказать по правде, не знаю, рискнул бы я или нет.

Они попрощались, ван Хеерден исчез во мраке.

Де Клерк неподвижно смотрел в огонь. Он слишком устал, чтобы принять решение. Сообщить Манделе о заговоре или подождать?

Сидя у костра, он долго смотрел в гаснущее пламя.

И наконец решил.

Пока он ничего не скажет своему другу.

10

Виктор Мабаша тщетно старался убедить себя, что происшедшее всего лишь дурной сон. Той женщины, что стояла возле дома, никогда не было. И Коноваленко, человек, которого он ненавидел, никогда ее не убивал. Это лишь сон, которым сонгома, дух, отравила его мысли, чтобы заронить неуверенность и даже сделать неспособным выполнить задание. Таково было заклятие, лежавшее на нем, черном южноафриканце. Не знать, кто он и кем ему дозволено быть. Он из тех, что готовы не раздумывая совершить убийство и уже в следующую минуту недоумевать, как кто-то мог убить своего ближнего. Духи послали за ним своих поющих псов. Они стерегли его, не отпускали, были его неусыпными стражами, бесконечно более бдительными, чем Ян Клейн…

Все пошло не так с самого начала. Человек, встретивший его на аэродроме под Петербургом, сразу вызвал у него недоверие и антипатию. Скользкий какой-то. Виктор Мабаша не выносил таких типов, по опыту зная, что из-за них возникают серьезные неприятности.

Кроме того, этот человек, по имени Анатолий Коноваленко, был расист. Несколько раз у Виктора руки чесались схватить его за горло и сказать: я знаю, ты считаешь меня кафром, недочеловеком.

Но он этого не сделал. Сдержался. Задание превыше всего. Вообще-то он и сам удивился своим бурным эмоциям. Ведь всю жизнь прожил среди расистов. И научился по-своему с этим справляться. Почему же Коноваленко вызывал у него такую злость? Может, потому, что он не желал мириться с презрительным высокомерием белого, который был родом не из ЮАР? Наверно, и правда все дело в этом.

Перелет из Йоханнесбурга в Лондон, а затем в Петербург прошел спокойно. Ночью, на пути в Лондон, он сидел без сна, глядя во тьму за окном. Временами далеко внизу, в темноте, словно бы мелькали огни. Но он понимал, что это иллюзия. За пределы ЮАР он выезжал не впервые. Однажды ему пришлось ликвидировать представителя АНК в Лусаке, в другой раз в тогдашней Южной Родезии он участвовал в террористической операции с целью убийства лидера революции - Джошуа Нкомо. Тогда все сорвалось, в первый и единственный раз. И тогда же он решил в будущем действовать только в одиночку.

Иебо, иебо. Никогда больше он не подчинится. Как только придет время вернуться из этой холодной скандинавской страны в ЮАР, Анатолий Коноваленко станет всего лишь незначительной деталью дурного сна, которым сонгома отравила его. Коноваленко - это расплывчатый столб дыма, который уйдет прочь. Священный дух, сокрытый в вое поющих псов, прогонит его. Этот наглец-русский, у которого такие серые, стертые зубы, навсегда исчезнет из его отравленной памяти.

Коноваленко был невысок и коренаст. Едва доставал Виктору Мабаше до плеча. Но с головой у мужика полный порядок, это Виктор понял сразу. И удивляться тут нечему. Ян Клейн всегда выбирал на рынке самое лучшее.

Однако Виктор совершенно не представлял себе, насколько этот человек жесток. Догадывался, конечно, что бывший высокий чин КГБ, специалист по ликвидации просочившихся агентов и отступников, вряд ли испытывал угрызения совести, когда речь шла об убийстве. Но излишнюю жестокость Виктор считал признаком непрофессионализма. Ликвидация должна происходить мнинги хеха, быстро и чтоб жертва не страдала без нужды.

Из Петербурга они выехали на следующий день. По пути в Швецию, на пароме, Виктор Мабаша так мерз, что все время сидел в каюте, закутавшись в одеяла. Еще до прибытия в Стокгольм Коноваленко дал ему новый паспорт и хорошенько проинструктировал. К своему изумлению, Виктор обнаружил, что зовут его теперь Шалид и что он гражданин Швеции.

- Когда-то давно ты был эритрейским беженцем и гражданства не имел, - объяснил Коноваленко. - В Швецию приехал еще в конце шестидесятых, а гражданство получил в семьдесят восьмом.

- Так за двадцать-то с лишним лет я бы должен хоть несколько слов знать по-шведски!

- Сумеешь сказать «спасибо», и хватит, - ответил Коноваленко. - Никто тебя ни о чем не спросит.

Коноваленко оказался прав.

К величайшему удивлению Виктора, молодая женщина на паспортном контроле взяла его паспорт, мельком заглянула в него и тотчас отдала обратно. Неужели вправду можно с такой легкостью въехать в страну и выехать из нее? - думал он. Да, пожалуй, все-таки и впрямь была причина перенести последний этап подготовки в страну, столь далекую от ЮАР.

И хотя к своему будущему инструктору Виктор испытывал недоверие и откровенную антипатию, он волей-неволей проникся уважением к той незримой организации, которая, судя по всему, прикрывала и контролировала происходящее вокруг него. В стокгольмском порту их ждала машина. Ключи лежали на заднем сиденье. Поскольку Коноваленко не вполне ориентировался, куда ехать, вторая машина, шедшая впереди, вывела их на магистральное шоссе южного направления и исчезла. Миром правят тайные организации, думал Виктор, и люди вроде его сонгомы. Именно в подполье мир формируется и изменяется. Люди вроде Яна Клейна - просто связные. Какое место в этой незримой организации занимает он сам, Виктор толком себе не представлял. И даже не мог сказать, хочет ли знать об этом.

Они ехали по стране, которая называлась Швецией. Меж хвойных деревьев изредка мелькали пятна снега. Коноваленко не слишком гнал и по дороге почти ничего не говорил. Виктора это устраивало, он устал от долгого пути. То и дело клевал носом на заднем сиденье и тогда сразу слышал голос духа: поющий пес выл во мраке сна. А Виктор, открыв глаза, не сразу понимал, где находится. Дождь лил без передышки. Все вокруг такое чистое, ухоженное, просто удивительно, думал Виктор. Когда они остановились перекусить, у него возникло ощущение, что в этой стране все всегда в порядке.

Но чего-то ему недоставало. Виктор тщетно пытался сообразить, чего именно. И в конце концов решил, что это ощущение внушает ему здешний пейзаж.

В дороге они провели целый день.

- Куда мы направляемся? - спросил Виктор, когда они ехали уже три с лишним часа. Коноваленко ответил не сразу:

- На юг. Увидишь, когда будем на месте.

Тогда дурной сон сонгомы был еще далеко. Женщина еще не стояла во дворе, и пуля Коноваленко еще не пробила ей лоб. Виктор Мабаша думал только о деле, за которое ему платил Ян Клейн. Он должен слушать Коноваленко и учиться. Духи, мысленно рассуждал Виктор, как добрые, так и злые, остались в Южной Африке, в горных пещерах неподалеку от Нтибане. Духи не покидают страну, не пересекают границ.

Около восьми вечера машина подъехала к уединенной усадьбе. Еще в Петербурге Виктора удивило, что сумерки и ночь совсем не такие, как в Африке. Здесь светло, когда должно быть темно, а сумерки не обрушиваются на землю, словно тяжелый кулак ночи, а опускаются медленно, точно листок, подхваченный незримым током воздуха.

Они внесли в дом вещи и разошлись по комнатам. Виктор отметил, что дом хорошо натоплен, и отнес это опять-таки за счет совершенства секретной организации. В этом ледяном царстве чернокожий африканец наверняка будет мерзнуть. А замерзший, как и голодный и жаждущий, ничего делать не сможет, ничему не научится.

Помещения были низкие. Виктор едва не упирался головой в потолочные балки. Он обошел дом, чуя непривычный запах мебели, ковров и чистящих средств. Больше всего ему недоставало здесь запаха открытого очага.

Африка была далеко-далеко. Наверное, так и нужно, думал он. Здесь самое подходящее место, чтобы опробовать план, перепроверить, довести до совершенства. Ничто не помешает, не напомнит о том, что ждет после.

Коноваленко достал из морозилки еду. Виктор решил потом взглянуть, сколько там всего порций, чтобы вычислить, как долго пробудет в этом доме.

Из собственного багажа Коноваленко извлек бутылку русской водки. Когда они сели за стол, он хотел было угостить Виктора, но тот отказался. Готовясь к работе, он выпивкой не увлекался, за целый день позволял себе разве что пару банок пива. А Коноваленко пил, и уже в этот первый вечер здорово набрался. Виктор подумал, что ему это на руку. В критической ситуации можно будет воспользоваться этой явной слабостью Коноваленко к спиртному.

От водки язык у Коноваленко развязался. И он заговорил о потерянном рае, о КГБ 60-х и 70-х годов, когда это ведомство безраздельно властвовало над советской державой, когда ни один политик не мог быть уверен, что его самые сокровенные секреты не ведомы КГБ и не зарегистрированы в досье Комитета. КГБ, думал Виктор, был вроде как вместо сонгомы в этой России, где никому не дозволялось верить в священных духов, разве только тайком. Общество, которое стремится прогнать духов, обречено смерти. Нкози у меня на родине знают об этом, и потому наших богов не подвергли апартеиду. Они живут на свободе, не скованные запретами, и всегда могли передвигаться, не страдая от унижений. Если бы наших духов отправили в дальние островные тюрьмы, а наших поющих псов прогнали в пустыню Калахари, никто из белых мужчин, женщин или детей не смог бы уцелеть в Южной Африке. Все они - и буры, и англичане - давно бы исчезли, превратились в жалкие останки, зарытые в красную землю. В прошлом, когда его предки еще открыто сражались с белыми пришельцами, воины-зулусы отрубали поверженным врагам нижнюю челюсть. Вернувшийся с победой импи нес эти челюсти убитых как трофеи, чтобы украсить ими священные врата вождя. Теперь одни только боги продолжали биться против белых, и поражения они не потерпят.

Первую ночь в чужом доме Виктор Мабаша спал без сновидений. Истребил последние остатки долгого пути и, проснувшись на рассвете, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Где-то поодаль храпел Коноваленко. Виктор тихонько встал, оделся и как следует осмотрел весь дом. Он и сам не знал, что ищет. Но ведь где-то непременно присутствует Ян Клейн, где-то здесь таится его бдительное око.

На чердаке, где, как ни странно, стоял легкий запах зерна, напоминавший сорго, Виктор нашел мощную радиостанцию. Он не разбирался в тонкой электронике, но был уверен: с такой аппаратурой можно вести передачи и принимать сообщения из ЮАР. Продолжив поиски, он в итоге нашел, что искал, - запертую дверь в дальнем крыле дома. За нею спрятано то, ради чего он проделал столь долгий путь.

Он вышел из дома и помочился прямо во дворе. Моча ярко-желтая, не как раньше. Наверно, виновата пища. Чужая, пресная пища. Долгая дорога и духи, единоборствующие в моих снах. Африка всегда со мной, где бы я ни был.

Вокруг неподвижная завеса тумана. Виктор прошел за дом - там оказался одичавший сад с множеством фруктовых деревьев, почти сплошь незнакомых. Беззвучная тишина. Может, он и не в Швеции, а совсем в другом месте, к примеру июньским утром где-нибудь в Натале.

Он озяб и вернулся в дом. Коноваленко уже встал и, облачившись в бордовый тренировочный костюм, варил на кухне кофе. Когда он повернулся спиной, Виктор увидел там буквы «КГБ».

После завтрака началась работа. Коноваленко отпер ту самую, закрытую комнату. Она была пуста, только стол да яркая лампа под потолком. На столе винтовка и пистолет. Виктор сразу отметил, что модели незнакомые. В особенности винтовка показалась ему на первый взгляд какой-то неуклюжей.

- Наша гордость, - сказал Коноваленко. - Эффективное оружие, хоть и неказистое. Разработано на основе обычного «Ремингтона» 375НН. Но инженеры КГБ довели эту винтовку до совершенства. Теперь можно поразить любую цель с расстояния до восьмисот метров. А лазерный прицел такого класса имеет разве что самое эксклюзивное оружие американской армии, добыть которое практически невозможно. К сожалению, нам так и не довелось использовать этот шедевр в деле. Иначе говоря, ты опробуешь его первым.

Виктор Мабаша подошел к столу, присмотрелся к винтовке.

- Возьми в руки, - сказал Коноваленко. - Отныне вы с нею станете неразлучной парой.

Виктор Мабаша удивился - винтовка была необычайно легкая. Но, вскинув ее к плечу, он почувствовал, что центр тяжести хорошо сбалансирован.

- Какие боеприпасы? - спросил он.

- Суперпластик, - ответил Коноваленко. - Спецвариант классического образца, с заостренной головкой. Пуля полетит далеко и быстро. Заостренная модель легче преодолевает сопротивление воздуха.

Виктор Мабаша положил винтовку на стол и взял пистолет - девятимиллиметровый «глок-компакт». До сих пор он только читал об этом оружии в журналах, но в руках держал впервые.

- Думаю, здесь мы обойдемся стандартными патронами, - сказал Коноваленко. - Без нужды мудрить незачем.

- Винтовку надо пристрелять, - сказал Виктор. - А на это требуется время, если дистанция будет чуть не километр. Но где мы найдем восьмисотметровое стрельбище, чтоб без помех потренироваться?

- Здесь и найдем. Дом выбран не случайно.

- Кем выбран?

- Теми, кому это было поручено.

Виктор заметил, что Коноваленко раздражают вопросы, не имеющие прямого касательства к тому, что говорил он сам.

- Поблизости никто не живет, - продолжал Коноваленко. - Вдобавок здесь всегда дует ветер. Так что никто нас не услышит. А сейчас давай-ка вернемся в гостиную. Прежде чем приступить к работе, надо по пунктам обговорить и прояснить все условия.

Они сели друг против друга в старые, обшарпанные кожаные кресла.

- Условия очень простые, - начал Коноваленко. - Их всего три. Во-первых, и это самое важное, предстоящая ликвидация - труднейшая из всех, какие тебе доводилось и доведется выполнять. Труднейшая не только чисто технически, в смысле дистанции, но прежде всего потому, что ты абсолютно не вправе промахнуться. Попытка у тебя будет только одна. Во-вторых, срок на принятие окончательного решения будет очень коротким, организовывать последний этап придется быстро. Колебания и взвешивание вариантов исключены. Тебя выбрали не только за ловкость и хладнокровие. Вдобавок ты прекрасно работаешь один. В данном случае ты и будешь один, совершенно один. Никто не сможет прийти на помощь, никто не будет тебя знать, никто не поддержит. В-третьих, здесь есть еще и психологический аспект, который нельзя недооценивать. Кто будет твоей мишенью, ты узнаешь в самую последнюю минуту. Ни под каким видом не теряй хладнокровия. Тебе уже известно, что ликвидации подлежит очень важная персона. Поэтому ты, разумеется, много думаешь о том, кто бы это мог быть. Но имя ты узнаешь буквально перед тем, как спустить курок.

Назидательный тон Коноваленко действовал Виктору Мабаше на нервы. Он едва не брякнул, что уже знает, кого будет ликвидировать. Но сдержался.

- Между прочим, ты числился в архивах КГБ. - Коноваленко усмехнулся. - Если не ошибаюсь, характеристика была такая: весьма дельный одинокий волк, можно использовать. Увы, уже не проверишь, архивы уничтожены или в полном беспорядке.

Коноваленко умолк, словно погрузившись в невеселые воспоминания о славной секретной службе, которой более не существовало. Впрочем, молчание длилось недолго.

- Времени у нас немного, - сказал он. - Хотя, возможно, так оно и лучше. Это заставит тебя предельно сосредоточиться. Заниматься будем попеременно практической стрельбой в цель из винтовки, психологическими сеансами и проработкой всех мыслимых ситуаций, которые могут возникнуть при ликвидации. К тому же, как я понимаю, ты не мастер водить машину. Поэтому каждый день будешь часок-другой тренироваться в вождении.

- Тут движение правостороннее, - заметил Виктор Мабаша, - а у нас в ЮАР - левостороннее.

- Вот именно. Это тоже обостряет внимание. Еще вопросы есть?

- Вопросов полно. Но я прекрасно понимаю, что получу ответ лишь на малую их часть.

- Совершенно верно.

- Каким образом Ян Клейн вышел на тебя? Он же ненавидит коммунистов. А как офицер КГБ ты был коммунистом, а может, и до сих пор остался, почем я знаю?

- Зачем кусать руку, которая тебя кормит, - отозвался Коноваленко. - Работать в секретной службе - значит быть лояльным к руке власти. Конечно, в свое время в КГБ были и идеологически убежденные коммунисты. Но большинство составляли профессионалы, выполнявшие поставленные перед ними задачи.

- Это не объясняет связь с Яном Клейном.

- Когда вдруг остаешься не у дел, ищешь работу. Если не предпочитаешь пустить себе пулю в лоб. ЮАР всегда казалась мне и многим моим коллегам прекрасно организованной и дисциплинированной страной. Я не говорю сейчас о теперешней смуте. Так вот, я просто предложил свои услуги по каналам, которые уже были налажены между нашими разведками. Видимо, мои данные заинтересовали Яна Клейна. Мы заключили сделку. И за определенную плату я обязался некоторое время поработать с тобой.

- За сколько? - спросил Виктор Мабаша.

- Речь не о деньгах, - ответил Коноваленко. - А о возможности эмигрировать в ЮАР и о гарантиях работы на будущее.

Импорт убийц, думал Виктор Мабаша. Но с точки зрения Яна Клейна - очень умно. Я бы, наверно, и сам так поступил.

- Еще вопросы есть?

- Потом. В другой раз.

Коноваленко неожиданно проворно вскочил с кресла:

- Туман рассеялся. Значит, дует ветер. Что ж, начнем знакомство с винтовкой.

Следующие дни в уединенной усадьбе, где всегда дул ветер, запомнятся Виктору Мабаше как затянувшееся ожидание неминуемой катастрофической развязки. Но оказалась она совсем не такой, как он думал. Все произошло бестолково, сумбурно, и потом, уже спасаясь бегством, он так и не мог понять, что же случилось.

Внешне все шло по плану, согласно условиям, которые задал Коноваленко. Виктор Мабаша сразу же практически оценил винтовку, которая была у него в руках. На поле за домом он стрелял лежа, сидя, стоя. На другом конце бурого глинистого участка была песчаная насыпь, где Коноваленко устанавливал всевозможные мишени. Виктор стрелял по футбольным мячам, по картонным головам, по старой дорожной сумке, по радиоприемнику, кастрюлям, кофейным подносам и прочим, порой непонятным предметам. После каждого выстрела он слышал по рации результат и чуточку, едва заметно юстировал прицел. Мало-помалу винтовки начала слушаться его безмолвных команд.

Каждый день делился на три части, с перерывами на еду, о которой заботился Коноваленко. Снова и снова Виктор Мабаша думал о том, что Коноваленко много знал и умел, а вдобавок умел передать свои знания. Ян Клейн сделал правильный выбор.

Предчувствие надвигающейся катастрофы шло совсем от другого.

От отношения Коноваленко к нему, чернокожему киллеру-профессионалу. Виктор Мабаша отчаянно старался не слышать презрения, сквозившего в каждом слове Коноваленко, но в конце концов обстановка стала невыносимой. Вечерами, когда его русский наставник принимался пить водку, презрение проступало еще заметнее. Откровенно расистских намеков, которые могли дать Виктору повод взорваться, он себе, правда, не позволял, но от этого было только хуже. Виктор Мабаша чувствовал, что долго ему не выдержать.

Если так будет продолжаться, ему придется убить Коноваленко, хотя это перечеркнет все планы.

Когда они, сидя в кожаных креслах, занимались психологическими проблемами, Виктор замечал, что Коноваленко считает его полным невеждой, который понятия не имеет о простейших человеческих реакциях. Чтобы обуздать растущую ненависть к заносчивому коротышке с серыми, стертыми зубами, он решил играть назначенную роль. Прикидывался дураком, вставлял неподходящие реплики и видел, какое удовольствие получает Коноваленко - ведь, стало быть, его предрассудки вполне оправданны.

Ночи Виктора полнились воем поющих псов. Порой он просыпался, думая, что над ним стоит Коноваленко, с оружием в руке. Но никого не было, и он до рассвета лежал без сна, а рассвет наступал очень рано.

Единственной отдушиной были ежедневные поездки на машине. В пристройке стояли два автомобиля, и «мерседес» предназначался для него. На втором ездил Коноваленко - куда именно, он не говорил.

Виктор Мабаша колесил по окрестностям, иногда добирался до города под названием Истад, выезжал на приморские шоссе, и только эти поездки помогали ему терпеть. Как-то ночью он пересчитал запасы в морозилке - в усадьбе они пробудут еще неделю.

Я обязан выдержать, думал он. Ян Клейн ждет, что за миллион рандов я исполню то, что должен.

Вообще Виктор не сомневался, что Коноваленко регулярно выходит на связь с ЮАР и передачи ведет в его отсутствие. Еще он был уверен, что плохих вестей для Яна Клейна у Коноваленко нет.

Но предчувствие надвигающейся катастрофы не отступало. С каждым часом приближался переломный момент, когда все его существо потребует убить Коноваленко. Он знал, что будет вынужден это сделать, иначе оскорбит предков и потеряет собственное достоинство.

Однако вышло все не так, как он думал.

Они сидели в кожаных креслах, было около четырех часов, и Коноваленко рассуждал о трудностях и возможностях осуществить ликвидацию с крыши того или иного типа.

Внезапно он оцепенел. В ту же секунду Виктор Мабаша понял, что его насторожило. По дороге приближался автомобиль. Подъехал и остановился.

Оба сидели не шевелясь, обратившись в слух. Дверца автомобиля открылась и снова захлопнулась.

Коноваленко, который не расставался с пистолетом - простенький «люгер» постоянно лежал у него в кармане, - мгновенно вскочил и снял оружие с предохранителя.

- Спрячься, чтобы тебя не было видно в окно, - скомандовал он.

Виктор Мабаша повиновался. Присел на корточки в мертвом пространстве возле камина. Коноваленко осторожно открыл дверь в заросший сад, закрыл ее за собой и исчез.

Виктор не знал, долго ли сидел возле камина.

Но он находился там, когда грянул выстрел.

Тогда он осторожно встал, увидел в окно, что Коноваленко над чем-то наклонился, и тоже вышел из дома.

На мокром гравии навзничь лежала женщина. Пуля Коноваленко пробила ей лоб.

- Кто это? - спросил Виктор.

- Откуда я знаю. Но в машине она была одна.

- Чего она хотела?

Коноваленко пожал плечами и мыском ботинка закрыл мертвой женщине глаза, испачкав грязью ее лицо.

- Дорогу спрашивала. Видимо, заблудилась.

Впоследствии Виктор Мабаша так и не смог объяснить себе, что заставило его окончательно решиться убить Коноваленко - глина на лице у женщины или то, что ее застрелили, когда она спросила дорогу.

Теперь у него появилась еще одна причина - неимоверная жестокость этого человека.

Для него самого было немыслимо убить женщину просто потому, что она спросила дорогу. Равно как и закрыть покойнику глаза, тыча ему в лицо ботинком.

- Ты сумасшедший, - сказал Виктор.

Коноваленко удивленно поднял брови:

- А что мне было делать?

- Мог бы сказать, что не знаешь той дороги, которую она искала.

Коноваленко сунул пистолет обратно в карман.

- Ты так и не понял. Мы не существуем.Через несколько дней мы исчезнем отсюда, словно нас тут и не было.

- Она только спросила дорогу, - повторил Виктор Мабаша, чувствуя, что взмок от возмущения. В убийстве человека должен быть какой-то смысл.

- Ступай в дом, - сказал Коноваленко. - Я тут сам разберусь.

В окно Виктор видел, как он загнал машину женщины во двор, положил тело в багажник и уехал.

Через час он вернулся. Пешком, без машины.

- Где она? - спросил Виктор.

- Похоронена, - ответил Коноваленко.

- А машина?

- Тоже.

- Быстро ты.

Коноваленко поставил кофейник. И с усмешкой обернулся к Виктору:

- Вот тебе еще урок. При самой лучшей организации вечно случается что-нибудь непредвиденное. Но потому-то и необходимо детальное планирование. Когда продуманы все детали, есть и возможность импровизации. Без плана неожиданности создают хаос и смятение.

Коноваленко снова занялся кофейником.

Я убью его, думал Виктор Мабаша. Когда все это кончится и настанет пора расставаться, я убью его. Иного пути нет.

Ночью он лежал без сна. За стеной храпел Коноваленко. Ян Клейн поймет, думал Виктор.

Он такой же, как я. Предпочитает, чтоб все было чисто и хорошо продумано. И не одобряет бессмысленную жестокость.

Я застрелю президента де Клерка, и Ян Клейн покончит с безумным кровопролитием, которое терзает сейчас нашу несчастную страну.

Чудовищам вроде Коноваленко не место в нашей стране. Чудовищ нельзя впускать в земной рай.

Через три дня Коноваленко сказал, что пора уезжать.

- Я обучил тебя всему, что умею. Винтовкой ты владеешь. И знаешь, о чем думать, когда тебе назовут имя того, кто станет твоей мишенью. Пора ехать домой.

- Одна вещь не дает мне покоя, - сказал Виктор Мабаша. - Как я провезу винтовку в ЮАР?

- Вы с ней поедете порознь, - ответил Коноваленко, не скрывая презрения к идиотскому, с его точки зрения, вопросу. - Ее мы доставим по другим каналам. По каким - тебе знать не надо.

- У меня еще вопрос, - продолжал Виктор. - Пистолет. Я ведь ни разу даже для пробы не выстрелил.

- И незачем. Он для тебя самого. На случай провала, Происхождение этого пистолета установить невозможно.

Ошибка, подумал Виктор. В себя я стрелять не стану.

Этот пистолет убьет тебя.

В тот вечер Коноваленко напился, как никогда. С налитыми кровью глазами он сидел за столом и смотрел на Виктора.

О чем он думает? - размышлял Виктор Мабаша. Этот человек хоть раз в жизни любил? Каково быть женщиной, которая делит с ним постель?

Он нервничал. Перед глазами неотступно стояла картина: убитая женщина во дворе.

- У тебя много недостатков, - оборвал его мысли Коноваленко. - И самый большой - это сентиментальность.

- Сентиментальность?

Виктор знал, что такое сентиментальность. Но не был уверен в том, какой смысл вкладывает в это слово Коноваленко.

- Тебе не понравилось, что я застрелил ту женщину. В последние дни ты был рассеян и стрелял препаршиво. В заключительном донесении Яну Клейну я отмечу эту твою слабость. Она тревожит меня.

- Меня куда больше тревожит, что можно быть таким бесчеловечным, как ты, - ответил Виктор Мабаша.

Внезапно он понял: отступать уже некуда. Сейчас он выскажет Коноваленко все, что думает.

- А ты еще глупее, чем я полагал, - сказал Коноваленко. - Видно, у черных это в генах.

Осознав, что он сказал, Виктор Мабаша медленно поднялся:

- Я убью тебя.

Коноваленко с усмешкой покачал головой:

- Нет. Ты этого не сделаешь.

Каждый вечер Виктор Мабаша забирал пистолет со стола в комнате за стальной дверью. Теперь он выхватил его и направил на Коноваленко:

- Не надо было ее убивать. Этим убийством ты унизил и меня, и себя самого.

Коноваленко вдруг словно бы испугался:

- Ты с ума сошел. Ты не можешь убить меня.

- Лучше всего я умею делать то, что необходимо. Встань. Медленно. Покажи руки. Повернись.

Коноваленко повиновался.

Виктор Мабаша едва успел подумать, что что-то не так, как в следующую секунду Коноваленко резко метнулся в сторону. Виктор выстрелил, но пуля ударила в книжный шкаф.

Откуда взялся нож, он не понял. Но Коноваленко сжимал нож в руке, когда с рычанием набросился на него. Падая, они в щепки разнесли какой-то столик. Силой Виктор был не обижен, Коноваленко тоже. Виктор оказался снизу и видел нож у самого своего лица. Изловчившись, он двинул Коноваленко ногой по спине - только тогда хватка ослабла. Пистолет Виктор выронил. И молотил Коноваленко кулаками, а тот словно и не чувствовал ударов. Наконец Виктор высвободился, и в тот же миг левую руку пронзила страшная боль, и она повисла как плеть. Тем не менее он сумел схватить полупустую бутылку водки, развернулся и со всей силы треснул Коноваленко по голове. Тот рухнул как подкошенный и больше не шевелился.

Вот тогда-то Виктор Мабаша увидел, что указательный палец левой руки болтается на тоненьком лоскутке кожи.

Шатаясь, он вышел из дома. Он не сомневался, что раскроил Коноваленко череп. Взглянул на руку - кровь хлестала струей. Стиснул зубы и перерезал лоскуток кожи. Палец упал на гравий. Виктор вернулся в дом, побросал в сумку одежду, разыскал пистолет. Потом захлопнул за собой дверь, сел в «мерседес», на полной скорости рванул с места и погнал по узкому проселку. Где-то, кажется у выезда с проселка, едва разминулся со встречной машиной, чудом избежал аварии. Потом выбрался на шоссе и заставил себя сбросить скорость.

Мой палец, думал он. Это тебе, сонгома. Теперь веди меня домой. Ян Клейн поймет. Он умный нкози. Знает, что на меня можно положиться. Я сделаю то, чего он хочет. Даже если стрелять придется не из винтовки, которая бьет на восемьсот метров. Я сделаю то, чего он хочет, и получу миллион рандов. Но теперь мне нужна твоя помощь, сонгома. За это я отдал тебе мой палец.

Коноваленко неподвижно сидел в кожаном кресле. Голова раскалывалась от боли. Если б удар бутылкой был нанесен прямо, а не сбоку, ему бы не жить. А так он уцелел. Сидел в кресле и время от времени прикладывал к виску мокрое полотенце со льдом. Несмотря на боль, он заставил себя думать четко и ясно. Ведь кризисные ситуации ему не впервой.

Примерно через час, взвесив все варианты, он решил, что нужно делать. Посмотрел на часы. Дважды в сутки он мог по рации связаться с ЮАР, непосредственно с Яном Клейном. До очередного сеанса связи оставалось двадцать минут. Он сходил на кухню, насыпал в полотенце свежего льда.

Двадцать минут спустя Коноваленко был на чердаке, сидел за передатчиком, вызывал ЮАР. Немного погодя Ян Клейн отозвался. Имен они в таких переговорах не упоминали.

Коноваленко коротко доложил о случившемся: «Клетка открылась, птичка улетела. Петь она не научилась».

Ян Клейн не сразу понял, что произошло. Но когда уяснил себе картину, ответ его был однозначен: Птичку необходимо поймать. Взамен пришлем другую. О посылке сообщим позднее. До поры до времени все возвращается к исходному пункту.

Закончив связь, Коноваленко ощутил глубокое удовлетворение. Ян Клейн понял, что он свою задачу выполнил.

Четвертое условие, о котором Виктор Мабаша не знал, было очень простое.

«Испытайте его, - сказал Ян Клейн, когда они в Найроби планировали будущее Виктора Мабаши. - Проверьте его стойкость, прощупайте слабые места. Мы должны быть уверены, что он вправду выдержит. Слишком много поставлено на карту, чтобы пускать хоть что-то на самотек. Если он не годится, мы его заменим».

Виктор Мабаша проверки не выдержал, думал Коноваленко. Под твердой скорлупой в конечном счете обнаружился всего-навсего сбитый с толку, сентиментальный африканец.

Теперь задача Коноваленко - найти его и убить. А там можно и встретиться с новым кандидатом Яна Клейна.

Дело предстоит отнюдь не простое. Виктор Мабаша ранен, и действия его непредсказуемы. Но Коноваленко не сомневался в успехе. Недаром в КГБ он славился упорством. Он никогда не отступал.

Коноваленко лег на кровать и проспал несколько часов.

На рассвете он собрал свои вещи в сумку и отнес ее в БМВ.

Прежде чем запереть дверь, установил детонатор, который пустит дом в распыл. Произойдет это ровно через три часа. Когда грянет взрыв, он будет уже далеко.

В самом начале седьмого он выехал из усадьбы, рассчитывая к вечеру добраться до Стокгольма.

У поворота на Е-14 стояли два полицейских автомобиля. На миг Коноваленко испугался, что Виктор Мабаша сдал и себя, и его. Но полицейские не обратили на него ни малейшего внимания.

Ян Клейн позвонил на квартиру Францу Малану во вторник, около семи утра.

- Надо встретиться, - коротко сказал он. - И срочно собрать Комитет.

- Что-то случилось? - спросил Франц Малан.

- Да, - ответил Ян Клейн. - Первая птичка оказалась непригодной. Надо выбрать новую.

11

Квартира находилась в Халлунде, в многоэтажном доме.

Поздним вечером во вторник, 28 апреля, Коноваленко припарковал машину возле этого дома. Путь из Сконе занял много времени. Приятно, конечно, гнать с ветерком, да и мощный БМВ весьма к этому располагает, но на сей раз он предпочел не нарушать скоростной режим. И не зря: перед Йёнчёпингом он мрачно отметил, что полиция остановила и выстроила на обочине целую вереницу автомобилей. А поскольку многие из них обогнали его, решил, что их застукал радарный контроль.

С другой стороны, Коноваленко не питал к шведской полиции никакого доверия. Должно быть, потому, что презирал открытость и демократизм шведского общества. Коноваленко не просто не доверял демократии, он ее ненавидел. Ведь из-за нее он лишился огромной части своей жизни. И даже если эта демократия установится еще очень не скоро - а может, вообще никогда не станет реальностью, - он уехал из Ленинграда, как только понял, что прежнее, закрытое советское общество уже не спасти. Последним, смертельным ударом был неудавшийся путч в августе 1991 года, когда кое-кто из верхушки военного руководства и политбюро, люди старого закала, попытались реставрировать давнюю иерархическую систему. Когда стало ясно, что путч провалился, Коноваленко сразу начал обдумывать план бегства. При демократии, какова бы она ни была, он жить не сможет. Мундир, который он носил с того дня, как двадцатилетним парнем поступил в КГБ, сросся с ним, стал как бы второй кожей. И он не мог содрать с себя эту кожу. Что останется?

В таких мыслях он был не одинок. В последние годы, когда КГБ подвергался коренным реформам, когда в одночасье рухнула Берлинская стена, он и его коллеги постоянно говорили о будущем, которое ждет впереди. Они знали, что тоталитарное общество рушится и что тайную полицию привлекут к ответу - таков был неписаный закон. Слишком много людей пострадало от КГБ, слишком многие пропали без вести или погибли, и их родственники потребуют отмщения. Коноваленко вовсе не хотелось предстать перед судом, как это произошло в новой Германии с его коллегами из Стази. В своем кабинете он повесил на стену карту мира и часами ее изучал. И волей-неволей пришел к мрачному выводу, что мир конца XX века не очень-то ему подходит. Представить себе жизнь в Южной Америке, в каком-нибудь из жестоких, но крайне нестабильных диктаторских режимов, он тоже не мог. Не внушали ему доверия и автократы, по сей день властвовавшие над иными африканскими государствами. Зато он прикидывал возможность перебраться в одну из фундаменталистских арабских стран. Нельзя сказать, что исламская религия вызывала у него особую симпатию. Но он знал, что тамошние власти держали полицию - и открытую, и тайную, - которая была наделена огромными полномочиями. В конце концов он все же отверг и этот вариант. Ведь какую бы исламскую страну он ни выбрал, ему нипочем не вписаться в эти чуждые национальные культуры. К тому же он не собирался отказываться от водки.

Некоторое время Коноваленко даже подумывал предложить свои услуги какому-нибудь международному агентству безопасности. Но чувствовал себя слишком неуверенно: это был мир, совершенно ему незнакомый.

В конце концов осталась одна-единственная возможность - ЮАР. Он постарался прочесть об этой стране все, что можно, хотя добыть информацию было непросто. Однако авторитет, каким по-прежнему пользовались офицеры КГБ, позволил ему добраться до шкафов с литературно-политической отравой. Прочитанное убедило его, что ЮАР - вариант вполне подходящий. Расовая сегрегация ему импонировала, официальная и тайная полиции были прекрасно организованы и весьма влиятельны.

Цветных, а тем более черных, он не любил. Считал их людьми низшего сорта, ненадежными, а зачастую преступными. Что здесь предрассудки, что нет, его не интересовало. Он просто принял это за аксиому. Но с удовольствием думал о том, что заведет себе кухарку, слугу и садовника.

Анатолий Коноваленко был женат. Однако в планах новой жизни его жена Мира отсутствовала. Она давным-давно ему надоела. Да и он ей, наверно, тоже. Оставалась одна только привычка, пустая, бесчувственная. Ради компенсации он регулярно заводил интрижки с женщинами, с которыми его сводила работа.

Обе дочери выросли, у каждой своя жизнь. Беспокоиться за них не надо.

Бегство из разваливающейся империи он задумал как исчезновение. Анатолий Коноваленко перестанет существовать. Сменит имя, а может, и внешность. А жена пусть как хочет, так и живет на ту пенсию, которую ей назначат, когда его объявят покойником.

Подобно большинству своих коллег, Коноваленко с годами выстроил целую систему тайных лазеек, которые в случае серьезной передряги позволят ему скрыться. Он скопил запас иностранной валюты, заготовил паспорта на другое имя и прочие документы. А кроме того, создал обширную контактную сеть, куда вошли люди, занимавшие стратегически важные посты - в Аэрофлоте, на таможне, в министерстве иностранных дел. Вообще так называемая номенклатура составляла нечто вроде тайной секты. Они помогали друг другу, были гарантией, что их образ жизни неистребим. По крайней мере они твердо в это верили, пока не грянуло непостижимое крушение.

На последнем этапе, перед самым бегством, все завертелось очень быстро. Коноваленко вошел в контакт с Яном Клейном, связным офицером между КГБ и разведкой ЮАР. Встретились они в Найроби, куда Коноваленко приехал по делам, впервые в жизни очутившись в Африке. Оба быстро нашли общий язык, и Ян Клейн недвусмысленно дал понять, что услуги Коноваленко могут оказаться для ЮАР весьма полезны, намекнул на перспективу иммиграции и уютной жизни в стране.

Впрочем, до этого было еще далеко. После выезда из СССР Коноваленко нуждался в промежуточном пристанище. И выбрал Швецию. Многие коллеги советовали именно эту страну. Она отличалась высоким уровнем жизни, а главное, попасть в ее пределы было несложно и столь же несложно было держаться в тени, если угодно - в анонимности. Вдобавок там была растущая русская колония, а в ней немало криминальных элементов, организованных в группировки, которые потихоньку налаживали в Швеции свою деятельность. Не удивительно, ведь крысы покидают тонущий корабль первыми, а не последними. Коноваленко знал, что эти люди ему пригодятся. КГБ и раньше прекрасно сотрудничал с преступным миром. А теперь и за рубежом они могут стать полезны друг другу.

Он вышел из машины и подумал, что в этой стране тоже есть свои позорные пятна, хоть ее и считают образцовой. Унылые жилые кварталы напоминали и Ленинград, и Берлин. Уже сейчас на фасадах словно бы лежала печать грядущего упадка. И все же, поселившись в Халлунде, Владимир Рыков и его жена Таня поступили совершенно правильно. В здешних многоэтажках обитали чуть не все национальности. И Таня с Владимиром могли жить, не привлекая к себе внимания, а им именно это и требуется.

Требуется мне, поправил он себя.

Приехав в Швецию, Коноваленко с помощью Рыкова быстро приспособился к новой обстановке. Рыков перебрался в Стокгольм еще в начале восьмидесятых. Он по ошибке застрелил в Киеве полковника КГБ и счел за благо удрать за границу. Черноволосый, смуглый, внешне похожий на араба, он прибыл в Швецию под видом беженца-иранца и очень быстро получил статус беженца, хотя не знал ни слова на фарси. Через некоторое время он получил шведское гражданство и снова взял свою настоящую фамилию - Рыков. Иранцем он был, только когда контактировал со шведскими властями. Еще находясь в сборном лагере под Фленом, Рыков, чтобы обеспечить себя и мнимую иранку-жену, совершил несколько простеньких налетов на банки. Это дало ему приличный стартовый капитал. Кроме того, он смекнул, что сумеет неплохо заработать на обслуживании бывших соотечественников, которые более или менее легально неиссякаемым потоком ехали в Швецию. Его не вполне обычное турбюро вскоре приобрело известность, и порой клиентов бывало столько, что он едва справлялся. В платежных ведомостях у Рыкова фигурировали кой-какие представители шведских властей, а временами и сотрудники иммиграционного ведомства, и благодаря всему этому его фирма славилась оперативностью и четкостью в работе. Иногда он досадовал, что шведских чиновников так трудно подкупить. Но в конце концов, действуя осторожно и осмотрительно, почти всегда умудрялся всучить взятку. Не в последнюю очередь клиентов привлекало и то, что он завел традицию устраивать для всех новоприбывших у себя на квартире, в Халлунде, настоящий русский обед.

Вскоре после приезда в Швецию Коноваленко сообразил, что Рыков только казался крутым и жестким, на самом же деле он человек покладистый и слабохарактерный. И когда Коноваленко начал приударять за его женой, а она отнюдь не возражала, Рыков быстро стал его послушным орудием, выполняя всю практическую подготовительную работу, все нудные текущие поручения.

Когда Ян Клейн предложил Коноваленко заняться подготовкой киллера-африканца для важной ликвидации в ЮАР, тот возложил все практические задачи на Рыкова. Рыков снял дом в Сконе, обеспечил автомашины и запас продуктов. Он держал связь с изготовителем фальшивых документов, он прятал оружие, которое Коноваленко удалось нелегально вывезти из Петербурга.

Коноваленко знал, что у Рыкова есть еще одно качество.

Если надо, он не задумываясь совершит убийство.

Коноваленко запер машину, взял сумку и поднялся на шестой этаж. У него был ключ, но он не стал отпирать, а позвонил в дверь. Простенький сигнал - что-то вроде сокращенной версии начальных тактов «Интернационала».

Открыла Таня. Не обнаружив за дверью Виктора Мабаши, она удивленно посмотрела на него:

- Уже вернулся? А негр где?

- Владимир дома? - Коноваленко пропустил ее вопросы мимо ушей. Отдал ей сумку и прошел в квартиру.

Четыре комнаты, дорогие кожаные кресла, мраморные столики, новейшая аудио- и видеоаппаратура. Обстановка крайне безвкусная, и Коноваленко не любил жить здесь. Но сейчас у него не было другого выхода.

Из спальни вышел Владимир в дорогом шелковом халате. В отличие от стройной Тани Владимир Рыков был невероятно тучен. Коноваленко иной раз думал, уж не сам ли он велел Рыкову разжиреть. Владимир наверняка бы безропотно исполнил и такой приказ.

Таня накрыла скромный ужин, поставила на стол бутылку водки. Коноваленко сообщил им только то, что считал нужным. О женщине, которую ему пришлось убить, словом не обмолвился.

Главное, Виктор Мабаша ни с того ни с сего сорвался. Сейчас он где-то в Швеции. И его во что бы то ни стало нужно ликвидировать.

- Почему ты не сделал этого в Сконе? - спросил Владимир.

- Кое-что не заладилось, - ответил Коноваленко.

Ни Владимир, ни Таня больше ни о чем не спросили.

По дороге Коноваленко тщательно обдумал случившееся и прикинул, как будут развиваться события. По всем расчетам выходило, что у Виктора Мабаши есть только одна возможность выбраться из страны.

Он должен разыскать его, Коноваленко. Ведь паспорта и билеты у него, да и деньги тоже.

Более чем вероятно, Виктор Мабаша постарается добраться до Стокгольма. Если уже не добрался. Здесь-то Коноваленко и Рыков им и займутся.

Коноваленко выпил несколько рюмок водки. Но пил с оглядкой, чтобы не захмелеть. Хоть именно этого ему сейчас хотелось больше всего, сначала нужно сделать одно важное дело.

Нужно позвонить Яну Клейну в Преторию по номеру, которым ему разрешено пользоваться лишь в случае крайней необходимости.

- Идите в спальню, - сказал он Тане и Владимиру. - Закройте дверь и включите радио. Мне надо позвонить, и без помех.

Он знал, что Таня и Владимир любили подслушивать. На сей раз он им такой возможности не даст. Прежде всего потому, что намерен рассказать Яну Клейну о женщине, которую пришлось убить.

Это превосходно объяснит, что срыв Виктора Мабаши, по сути, факт чрезвычайно положительный, причем заблаговременное обнаружение его слабости - целиком и полностью заслуга Коноваленко.

Убийство той женщины может выполнить и еще одну функцию: Ян Клейн поймет, если уже не понял, что Коноваленко - человек абсолютно беспощадный и хладнокровный.

Ведь Ян Клейн говорил в Найроби, что именно в этом ЮАР теперь нуждается более всего.

В белых мужчинах, презирающих смерть.

Коноваленко набрал номер, который заучил наизусть сразу, как только получил его тогда в Африке. Все долгие годы службы в КГБ он постоянно тренировал сосредоточенность и память, запоминая номера телефонов.

Ему пришлось четыре раза набрать длинную серию цифр, прежде чем экваториальный спутник принял сигнал и вновь направил его к земле.

В Претории сняли трубку.

Коноваленко тотчас узнал хриплый медлительный голос.

На первых порах эхо временного сдвига, составлявшего для ЮАР около секунды, здорово мешало, но немного погодя удалось приноровиться.

Он опять коротко доложил о случившемся. И все время говорил шифром, где Виктор Мабаша именовался подрядчиком. По дороге в Стокгольм Коноваленко тщательно подготовился, и Ян Клейн ни разу не прервал его ни вопросом, ни просьбой уточнить.

Когда Коноваленко закончил, в трубке воцарилось молчание.

Он ждал.

- Мы пришлем нового подрядчика, - наконец сказал Ян Клейн. - Первого нужно немедля уволить. Как только выясним насчет замены, дадим знать.

На этом разговор закончился.

Коноваленко положил трубку. Он не сомневался, что все прошло, как задумано. Ян Клейн уверился, что Коноваленко предотвратил катастрофический провал запланированной операции.

Он не устоял перед соблазном шмыгнуть к двери спальни и прислушаться. Там было тихо, если не считать включенного радио.

Потом он сел за стол, налил себе полстакана водки. Теперь не грех и напиться. Ему хотелось побыть одному, и он оставил дверь спальни закрытой.

Немного погодя он уведет Таню в свою комнату.

На следующий день рано утром Коноваленко тихонько встал, чтобы не разбудить Таню. Рыков уже сидел на кухне, пил кофе. Он тоже взял чашку, сел напротив.

- Виктор Мабаша должен умереть, - сказал он. - Рано или поздно он приедет в Стокгольм. Сильно подозреваю, что он уже здесь. Перед тем как он исчез, я успел отрубить ему палец на руке. Стало быть, левая рука у него забинтована или в перчатке. Скорее всего, он объявится в здешних клубах, где собираются африканцы. Иного способа выследить меня у него нет. Поэтому ты сегодня пустишь слух, что на Виктора Мабашу есть заказ. Тот, кто с ним разделается, получит сто тысяч крон. Наведайся ко всем своим приятелям, ко всем русским преступникам, каких знаешь. Но мое имя не называй. Скажи только, что заказчик солидный.

- Большие деньги.

- Это моя проблема, - ответил Коноваленко. - Делай как я сказал. Кстати, ничто не мешает тебе самому заработать. Или мне.

Коноваленко бы с удовольствием собственноручно разнес башку Виктору Мабаше. Но понимал, что это вряд ли осуществимо. На такую удачу рассчитывать не приходится.

- Сегодня вечером мы с тобой на пару прокатимся по клубам, - продолжал он. - До тех пор заказ должен быть сделан и все нужные люди извещены. Иными словами, работы у тебя выше головы.

Владимир кивнул и встал. Несмотря на свою толщину, при необходимости он умел действовать очень оперативно.

Через полчаса Владимир ушел. Стоя у окна, Коноваленко видел, как он прошел по асфальту и сел в «вольво». Машина была вроде бы новой модели, не та, что раньше.

Сам себя в гроб вгоняет обжорством, думал Коноваленко. Только и счастья у мужика, что покупать новые машины. Так и помрет, знать не зная, как это здорово - преодолеть собственные границы.

Не человек, а все равно что корова, жующая жвачку. Особых отличий и впрямь нету.

Самому Коноваленко в это утро тоже предстояло важное дело.

Надо раздобыть сто тысяч крон. И единственный способ, понятно, ограбить банк. Вопрос лишь в том - какой именно.

Вернувшись в спальню, он на миг ощутил соблазн снова юркнуть в постель и разбудить Таню. Но отбросил эту мысль и молча быстро оделся.

Около десяти он тоже покинул халлундскую квартиру.

На улице было свежо, накрапывал дождь.

Интересно, где сейчас Виктор Мабаша? - мельком подумал он.

В четверть третьего в среду, 29 апреля, Анатолий Коноваленко ограбил отделение Коммерческого банка в Акалле. Вся операция заняла ровно две минуты. Он выбежал из банка, свернул за угол и прыгнул за руль. Мотор он не глушил и скоро был далеко.

Он рассчитывал, что прихватил по крайней мере вдвое больше, чем надо. Если так, то, покончив с Виктором Мабашей, он устроит себе и Тане роскошный обед в ресторане.

Улица, по которой ехал Коноваленко, прямо перед Ульвсундавеген круто заворачивала направо. Он резко нажал на тормоз: поперек проезжей части стояли две полицейские машины. За считаные секунды в голове пронесся целый вихрь мыслей. Как полиция успела перекрыть дорогу? Ведь тревогу в банке подняли после его ухода, всего минут десять назад. И откуда они могли знать, что он выберет именно такой маршрут?

Затем он начал действовать.

Дал задний ход и услышал, как покрышки взвизгнули по асфальту. Разворачиваясь, он опрокинул урну на тротуаре и зацепил задним бампером дерево. Теперь он гнал на полной скорости. Надо смываться, и побыстрее.

Позади завыли сирены. Коноваленко выругался и опять спросил себя, как же так получилось. Черт, ведь он даже не выбрался в район к северу от Сундбюберга. Все пути отхода, какие он учел, непременно выводили на одну из магистралей к центру города. Но сейчас он вообще понятия не имел, где находится, и не мог прикинуть, как скрыться.

Очень скоро, очутившись в каком-то промышленном районе, он понял, что забрался в тупик. Полиция по-прежнему висела у него на хвосте, хоть он и увеличил отрыв, дважды проехав на красный свет. Он выскочил из БМВ с пластиковым мешком в одной руке и пистолетом в другой. Когда первая полицейская машина резко тормознула, он вскинул оружие и пальнул по ветровому стеклу. Попал он в кого или нет, неизвестно, но теперь у него есть фора, а это главное. Полиция не станет преследовать его, пока не вызовет подкрепление.

Коноваленко быстро перелез через забор и оказался не то на складе металлолома, не то на стройплощадке. Но ему повезло. С другой стороны как раз въехала машина с какой-то парочкой. Видно, решили, что в этом уединенном местечке можно побыть наедине. Коноваленко без колебаний подкрался к автомобилю сзади и через открытое окно приставил пистолет к виску парня.

- Тихо, делай, что я говорю, - сказал он на ломаном шведском. - Вон из машины. Ключи оставь.

От недоумения парочка совершенно растерялась. А ждать Коноваленко было недосуг. Он распахнул дверцу, вышвырнул парня на улицу, сел за руль и взглянул на девчонку:

- Теперь поведу я. А у тебя ровно одна секунда - решай, едешь или нет.

Девчонка с криком выскочила из машины. Коноваленко рванул с места. Впрочем, спешить теперь было незачем. Сирены приближались с разных сторон, но погоня не знала, что он сменил машину.

Может, я убил кого-то? - думал он. Ладно, вечером узнаю по телевизору.

Возле станции метро в Дувбу Коноваленко бросил машину и поехал обратно в Халлунду. Ни Тани, ни Владимира дома еще не было. Он отпер своим ключом, положил мешок с деньгами на стол, достал бутылку водки. Пара добрых глотков - и напряжение отпустило; ну что ж, все прошло благополучно. Конечно, если он ранил или убил полицейского, в городе будет шум. Но ликвидации Виктора Мабаши это ничуть не помешает, и откладывать ее незачем.

Он пересчитал деньги - сто шестьдесят две тысячи крон.

В шесть он включил телевизор, надо послушать первый выпуск новостей. К тому времени Таня уже была дома, готовила на кухне обед.

Выпуск начался как раз с того сообщения, какого ждал Коноваленко. К своему удивлению, он узнал, что выстрел, которым он намеревался всего-навсего разбить ветровое стекло полицейской машины, оказывается, можно считать прицельным. Пуля угодила одному из патрульных полицейских точно между глаз. Он умер мгновенно.

Потом показали фотографию убитого. Клас Тенгблад, двадцати шести лет, отец двух малолетних детей.

О личности преступника полиция сообщила только, что он был один и что он же несколькими минутами раньше ограбил отделение Коммерческого банка в Акалле.

Коноваленко скривился и хотел было выключить телевизор, но заметил, что в дверях стоит Таня и смотрит на него.

- Хороший полицейский - мертвый полицейский, - сказал он и нажал кнопку дистанционного управления. - Чем нынче кормят? Я проголодался.

Таня и Коноваленко уже заканчивали обед, когда вернулся Владимир и тоже сел за стол.

- Ограблен банк, - сказал Владимир. - И убит полицейский. А одинокий преступник говорит по-шведски с акцентом. Полиции вечером в городе будет пруд пруди.

- Бывает, - отозвался Коноваленко. - Ну как, сообщил насчет заказа?

- К полуночи весь преступный мир будет знать, что можно заработать сто тысяч крон, - ответил Рыков.

Таня поставила перед мужем тарелку с едой.

- Непременно нужно было убивать полицейского именно сегодня?

- А с чего ты взял, что это моих рук дело?

Владимир пожал плечами:

- Мастерский выстрел. Налет на банк, чтобы оплатить заказ на Виктора Мабашу. Иностранный акцент. Все указывает на тебя.

- Ты заблуждаешься, если думаешь, что выстрел был прицельный. Случайное везение. Или невезение. Как посмотреть. Но в город вечером поедешь один, на всякий случай. Если хочешь, возьми с собой Таню.

- В Сёдермальме есть несколько клубов, где тусуются африканцы. Пожалуй, с них и начну.

В половине девятого Таня и Владимир уехали в город. Коноваленко принял ванну, а потом расположился у телевизора. В новостях постоянно и подолгу рассуждали об убитом полицейском. Но никаких реальных зацепок у дознания не было.

Еще бы, думал Коноваленко. Я следов не оставляю.

Он было закемарил в кресле, как вдруг зазвонил телефон. Один резкий звонок. Потом опять, на сей раз семь сигналов. Когда телефон зазвонил в третий раз, Коноваленко снял трубку. Теперь он точно знал, что это Владимир. Они заранее обговорили условный код. В трубке слышался характерный шум, из чего он заключил, что Владимир находится в какой-то дискотеке.

- Ты меня слышишь? - крикнул Рыков.

- Слышу, - отозвался Коноваленко.

- А я и себя толком не слышу. Есть новости.

- Кто-то видел Виктора Мабашу в Стокгольме? - спросил Коноваленко. Владимир наверняка звонит из-за этого.

- Еще лучше. Он сейчас здесь.

Коноваленко громко перевел дух:

- Он тебя заметил?

- Нет. Но он начеку.

- С ним кто-нибудь есть?

- Он один.

Коноваленко задумался. Сейчас двадцать минут двенадцатого. Как же поступить?

Немного погодя он решился:

- Давай адрес. Я выезжаю. Жди меня на улице. И как следует осмотрись в клубе. Прежде всего проверь, где запасные выходы.

- Ладно.

На этом разговор закончился.

Коноваленко проверил пистолет, сунул в карман запасную обойму. Потом зашел к себе в комнату, отпер стоявший у стены металлический чемодан. Достал две гранаты со слезогонкой и два противогаза, запихал их в пластиковую сумку, ту самую, в которой принес украденные деньги.

И наконец аккуратно причесался перед зеркалом в ванной - таков был ритуал подготовки к важной акции.

Без четверти двенадцать он вышел из халлундской квартиры и на такси поехал в город. На площади Эстермальмсторг расплатился и пересел в другое такси, на котором отправился в Сёдермальм.

Дискотека располагалась в доме № 45. Коноваленко велел таксисту высадить его у дома № 60 и пешком пошел в обратную сторону.

Внезапно из темноты вынырнул Рыков:

- Он там. Таня уехала домой.

Коноваленко медленно кивнул:

- Ну что ж, будем брать.

По его просьбе Владимир подробно описал внутренность дискотеки. Когда он закончил, Коноваленко задал только один вопрос:

- Где именно он находится?

- У стойки, - ответил Владимир.

Коноваленко опять кивнул: все ясно.

Через несколько минут оба натянули противогазы и сняли оружие с предохранителя.

Владимир распахнул дверь, сбил с ног изумленных охранников.

Потом Коноваленко бросил внутрь гранаты со слезогонкой.

12

Подари мне ночь, сонгома. Как выдержать этот ночной свет, который не дает спрятаться? Зачем ты послала меня в эту диковинную страну, где человек лишен темноты? Я отдал тебе мой отрубленный палец, сонгома. Принес в жертву частицу моей плоти, чтобы ты взамен подарила мне темноту. Но ты покинула меня. Оставила в одиночестве. Я одинок, как антилопа, которая уже не в силах уйти от охотника-читы, от леопарда.

Свое бегство Виктор Мабаша воспринимал как уход в похожее на сон невесомое состояние. Его душа словно бы незримо странствовала сама по себе, где-то поблизости. Казалось, он чувствовал за спиной собственное дыхание. В «мерседесе», чья кожаная обивка приводила ему на память далекий запах антилопьих шкур, было только его тело, и прежде всего больная рука. Палец отсутствовал и все равно был здесь - как неприкаянная боль в чужой стране.

С первых же минут сумасшедшего бегства он пытался заставить себя обуздать собственные мысли, действовать разумно. Я зулус, твердил он, как заклинание. Я принадлежу к непобежденному народу воинов, я - один из сыновей неба. Мои предки всегда были впереди, когда наши импи шли в атаку. Мы побеждали белых задолго до того, как они изгнали бушменов в бесконечные пустыни, на скорую гибель. Мы побеждали их, прежде чем они объявили нашу страну своими владениями. Мы одержали победу у подножия Исандлуаны и отрезали им челюсти, которые после украшали краали наших вождей. Я зулус, один палец у меня отрезан. Но я стерплю боль, и еще девять пальцев у меня осталось - ровно столько, сколько жизней у шакала.

Когда стало совсем невмоготу, он наугад свернул на лесную дорожку и остановился у блестящего озера. Вода была до того черная, что он было принял ее за нефть. Сел на прибрежный камень, размотал окровавленное полотенце и заставил себя осмотреть руку. Кровотечение не унималось, рука была как чужая, но боль присутствовала скорее в сознании, чем в ране на месте пальца.

Как вышло, что Коноваленко оказался проворнее его? Секундное сомнение - вот что одержало над ним верх. И бегство тоже было безрассудством. Он повел себя как растерянный ребенок. Действовал недостойно - и по отношению к себе, и по отношению к Яну Клейну. Надо было остаться, обыскать вещи Коноваленко, найти билеты на самолет и деньги. А он только и захватил с собой, что немного одежды да пистолет. Даже не запомнил, как ехал. Вернуться невозможно. Он попросту не найдет дорогу.

Слабость, думал он. Я так и не сумел ее одолеть, хоть и отказался от всех моих убеждений, от всех принципов, какие мне внушали с детства. Этой слабостью меня наказала сонгома. Она слушала духов и велела псам петь мою песню - песню о слабости, которую я никогда не сумею одолеть.

Солнце, которое в этой диковинной стране будто никогда и не отдыхало, уже поднялось над горизонтом. Хищная птица взмыла с верхушки дерева и полетела вдоль водного зеркала.

Прежде всего нужно поспать. Несколько часов, не больше. Он знал, много спать ему не требуется. А потом голова опять заработает, и он сумеет что-нибудь придумать.

Когда-то давно, словно в незапамятные времена предков, его отец, Окумана, который делал самые лучшие наконечники для копий, сказал ему: пока ты жив, всегда есть выход. Смерть - последнее укрытие. Ее нужно приберегать до той поры, когда не останется ни единой возможности устранить, казалось бы, неодолимую угрозу. Всегда есть выходы, которых поначалу не видишь, для того-то у людей, в противоположность животным, и есть разум. Чтобы смотреть внутрь, а не наружу. Внутрь, в тайники, где духи предков ждут своего часа, чтобы водительствовать человеком в жизни.

Кто я? - думал он. Человек, потерявший себя, уже не человек, а зверь. Вот это и случилось со мной. Я начал убивать людей, потому что сам был мертв. В детстве, когда видел эти окаянные таблички, указывавшие, где дозволено находиться черным и какие места отведены только для белых, - я уже начал уменьшаться. Ребенок должен расти, увеличиваться, но в моей стране черный ребенок учился становиться все меньше и меньше. Я видел, как мои родители изнемогали от собственной ничтожности, от собственной задавленной горечи. Я был послушным ребенком и научился быть безвестным среди безвестных, быть никем. Апартеид был моим настоящим отцом. Я научился тому, чему людям учиться нельзя. Жить с фальшью, презрением и той ложью, что в моей стране возведена в ранг единственной правды. На страже этой лжи стояла полиция и законы о сегрегации, но в первую очередь ее оберегал поток с белой водой, поток слов о природном различии между черным и белым, о превосходстве белой расы. Меня это превосходство сделало убийцей, сонгома. И сдается мне, это конечный итог всего, что я усвоил, когда ребенком старался стать маленьким и ничтожным. Ведь апартеид, лживое превосходство белых, по сути, не что иное, как систематическое разорение наших душ. Когда наше отчаяние выплеснулось неистовым уничтожением, белые не увидели безмерно огромного отчаяния и ненависти. Не увидели того, что мы носили в себе. Заглядывая внутрь себя, я вижу, что мысли мои и чувства расколоты, будто разрублены мечом. Без одного пальца я могу обойтись. Но как мне жить, если я не знаю, кто я?

Виктор вздрогнул и сообразил, что едва не заснул. На грани сна, в дремоте, давно ушедшие мысли вернулись к нему.

Долго еще он сидел на камне у озера.

Воспоминания возвращались. Незваные.

Лето 1967-го. Ему только что сравнялось шесть, когда он открыл у себя способность, отличавшую его от других ребятишек, с которыми он играл в пыли среди трущоб под Йоханнесбургом. Из бумаги и веревок они соорудили мяч, и он вдруг понял, что чувствует мяч, как никто из приятелей. Он мог делать с мячом что угодно, и тот слушался его, как покорная собака. Из этого открытия родилась его первая большая мечта, которую безжалостно растопчет священный апартеид. Он мечтал стать лучшим регбистом в ЮАР.

Какая это была радость. Он решил, что духи предков благосклонны к нему. Налил в бутылку воды из-под крана и принес жертву красной земле.

И вот однажды тем летом в пыли, где Виктор и его друзья гоняли бумажный мяч, остановил свою машину белый торговец спиртными напитками. Сидя за рулем, он долго наблюдал за черным мальчуганом, который феноменально владел мячом.

По случайности мяч упал рядом с машиной. Виктор осторожно подошел, наклонился и поднял его.

- Эх, был бы ты белым, - сказал торговец. - Никогда не видал, чтобы так владели мячом. Жаль, что ты черный.

Виктор проводил взглядом самолет, прочертивший в небе белую полосу.

Боли я не помню, думал он. Но она наверняка была уже тогда. Или шестилетку крепко внушили, что несправедливость - естественное состояние жизни, и он вообще никак не реагировал? Но спустя десять лет, когда ему было шестнадцать, все изменилось.

Июнь 1976-го. Соуэто. Возле средней школы Орландо-Уэст собралось свыше пятнадцати тысяч учащихся. Сам Виктор был не из их числа. Он жил на улице, вел жизнь мелкого, но все более ловкого, все более дерзкого воришки. Воровал пока только у черных. Но уже поглядывал на белые кварталы, где возможны кражи покрупнее. Поток молодежи увлек его с собой, заразил своей яростью, что преподавание теперь будут вести на ненавистном языке буров. До сих пор он воочию видел девчонку, которая, стиснув кулаки, кричала отсутствующему президенту: «Форстер! Говори по-зулусски, тогда и мы заговорим на африкаанс!» В душе у него царил хаос. Внешний драматизм, полиция, которая пошла в атаку и остервенело орудовала кожаными плетьми, достиг до его сознания, только когда удары посыпались на него самого. Он тоже бросал камни, и чувство мяча не подвело. Его «снаряды» почти всегда попадали в цель, он видел, как один из полицейских схватился за щеку и сквозь пальцы потекла кровь, и вспомнил того белого в автомобиле и слова, которые услышал, стоя перед ним со своим бумажным мячом. Потом его скрутили и стали избивать, и боль от ударов проникала сквозь кожу в самое нутро. Ярче всего ему запомнился один полицейский, здоровенный, красномордый, воняющий перегаром. В глазах этого человека он неожиданно увидел страх. И понял в тот миг, что он сильнее и что отныне страх белого всегда будет наполнять его беспредельной ненавистью.

Из задумчивости его вывело какое-то движение у дальнего берега озера. Весельная лодка медленно направлялась в его сторону. Человек в лодке греб неторопливо и был еще далеко. Но в тишине он даже отсюда слышал скрип уключин.

Виктор встал с камня, пошатнулся от внезапного головокружения и подумал, что надо обязательно обратиться к врачу. Кровь у него всегда была жидкая и подолгу не останавливалась. А еще очень хочется пить. Он сел в машину, включил мотор и заметил, что бензина хватит максимум на час.

Выехав на шоссе, он продолжил путь в прежнем направлении.

Через сорок пять минут ему встретился городок под названием Эльмхульт. Интересно, как это произносится. Он затормозил у заправочной станции. Из тех денег, что Коноваленко давал ему на бензин, осталось еще две сотни, автоматом, который принимает купюры, он пользоваться умеет. Правда, искалеченная рука мешала, и он заметил, что привлекает внимание.

Пожилой мужчина предложил помощь. Виктор Мабаша не понял, что он сказал, но кивнул и даже попробовал улыбнуться. Залил бензина на сто крон - оказалось, всего-то чуть больше десяти литров. Но ведь надо поесть, а главное, утолить жажду. Невнятно поблагодарив помощника и отогнав машину от автомата, он зашел в здание заправочной станции. Купил хлеба и две большие бутылки кока-колы. В итоге осталось сорок крон. У кассы среди всевозможных рекламных плакатов висела карта, он попытался отыскать на ней Эльмхульт, но безуспешно.

Вернувшись в машину, Виктор первым деломоткусил большой кусок хлеба. Жажда унялась только после того, как он ополовинил одну бутылку.

Теперь надо решить, что делать дальше. Как найти врача или больницу? Вдобавок платить нечем, денег нет. В больнице его не примут, откажутся обслуживать.

Виктор понимал, что это значит. Придется пойти на грабеж. Пистолет в бардачке - единственный выход.

Городок остался позади, дорога снова бежала среди бесконечных лесов.

Надеюсь, убивать никого не придется, думал он. Я не хочу убивать, пока не выполню свое задание, пока не застрелю де Клерка.

В тот первый раз, когда я убил человека, сонгома, я был не один. И все-таки не могу этого забыть, хотя с трудом вспоминаю других людей, которых убивал после. Случилось это январским утром 1981 года, на кладбище в Дудузе. Помню потрескавшиеся надгробия, сонгома, помню, как думал, что ступаю по кровле жилища мертвых. В то утро хоронили старика родственника, кажется отцовского двоюродного брата. В другом месте кладбища были еще одни похороны. Как вдруг возникло замешательство, одна из погребальных процессий бросилась врассыпную. Между надгробиями я увидел бегущую девушку, она бежала, будто загнанная лань, и за нею вправду гнались. Кто-то кричал, что она доносчица, что эта чернокожая работает на белых, на полицию. Ее схватили, она плакала, она была в беде - страшнее я ничего не видел. Ее повалили на землю и били чем попало, а она все жила. И тогда мы начали собирать меж надгробий сухие ветки и пучки травы. Я говорю «мы», потому что вдруг очутился среди участников. Черная женщина, которая стучит в полиции, - зачем ей жить? Она молила о пощаде, но ее забросали сушняком и травой, а потом - подожгли, спалили заживо. Она пыталась выбраться из огня, но тщетно, мы держали ее до тех пор, пока лицо не почернело. Так я впервые убил человека, сонгома, и я не забыл ее, потому что вместе с нею убил и себя. Апартеид одержал победу. Я стал зверем, сонгома. Безвозвратно.

Рука опять разболелась. Виктор Мабаша старался не шевелить ею, чтобы хоть немного унять боль. Солнце стояло по-прежнему высоко, а на часы он не смотрел. Можно еще долго сидеть в машине, наедине со своими мыслями.

Я даже не знаю, где нахожусь, думал он. Знаю, что в стране, которая называется Швецией. И всё. Может, по-настоящему мир именно таков? Нет ни здесь, ни там. Есть только сейчас.

Мало-помалу опускались странные, едва заметные сумерки.

Он вставил в пистолет обойму и сунул его за пояс.

Жаль, ножей нет. Хотя он ведь твердо решил не убивать никого без крайней необходимости.

Судя по счетчику, бензин опять на исходе. Надо решать насчет денег. Только бы не дошло до убийства.

Проехав несколько километров, он заметил у дороги маленький магазинчик. Открытый. Остановился, заглушил мотор и стал ждать, когда покупатели разойдутся. Потом снял пистолет с предохранителя, вылез из «мерседеса» и быстро вошел в магазин. За прилавком стоял пожилой мужчина. Пистолетом Виктор показал на кассу. Мужчина хотел что-то сказать, но Виктор пальнул в потолок и опять ткнул в кассу. Дрожащими руками мужчина открыл ящик. Виктор наклонился, переложил пистолет в больную руку и сгреб все, что там было. Повернулся и выбежал на улицу.

Он не видел, как мужчина за прилавком вдруг пошатнулся и упал, ударившись головой о цементный пол. Впоследствии решат, что грабитель ударил его по голове.

А человек за прилавком, падая, был уже мертв. Сердце не выдержало внезапного шока.

На бегу Виктор зацепился повязкой за дверь. Отцеплять некогда - он стиснул зубы и рывком высвободил руку.

В ту же секунду он заметил перед магазином девочку - она стояла и смотрела на него. Девочка лет тринадцати, с огромными глазами. Смотрела она на его окровавленную руку.

Я должен убить ее, подумал Виктор. Мне не нужен свидетель.

Он выхватил пистолет, направил его на девочку. Но выстрелить не смог. Опустил руку, бегом подбежал к машине и рванул с места.

Полиция наверняка сядет ему на хвост, и очень скоро. Начнут искать чернокожего с искалеченной рукой. Девчонка, которую он оставил в живых, молчать не будет. Максимум часа четыре - и придется сменить машину.

На заправке самообслуживания Виктор залил полный бак. Незадолго до того он проехал указатель с надписью «Стокгольм» и на сей раз постарался запомнить, как туда вернуться.

Внезапно навалилась страшная усталость. Где-нибудь по дороге надо остановиться и поспать.

Хорошо бы найти еще одно озеро с черной спокойной водой.

Озеро нашлось на просторной равнине, немного южнее Линчёпинга. К тому времени он уже сменил машину. Под Хускварной завернул в мотель и угнал оттуда другой «мерседес». А после мчался, пока не выбился из сил. Неподалеку от Линчёпинга свернул с магистрали, потом съехал на совсем узкую дорогу и наконец увидел впереди озеро. Было это сразу после полуночи. Он устроился на заднем сиденье и заснул.

Я знаю, что сплю, сонгома. И все-таки говорю не я, а ты. Ты рассказываешь о великом Чаке, о великом воине, творце славы зулусов, который наводил повсюду страх и ужас. От его гнева люди замертво падали на землю. Он казнил целые полки, если они не проявляли должного мужества в какой-нибудь из бесконечных, никогда не прекращающихся войн. Чака - мой предок, в детстве, сидя у костра, я часто слушал вечерами рассказы о нем. Теперь я понимаю, отец вспоминал о нем, чтобы забыть о белом мире, в котором был вынужден жить. Чтобы выдержать непосильный труд в рудниках, страх перед обвалами в подземных выработках, перед ядовитыми газами, что разъедали ему легкие. Но ты рассказываешь о Чаке совсем другое, сонгома. Ты рассказываешь, что Чаку, сына Сензангакхоны, будто подменили, когда умерла Нолива, женщина, которую он любил. Сердце его наполнила великая тьма, он больше не мог любить ни людей, ни землю, в нем была только ненависть, пожиравшая его изнутри. Мало-помалу он утратил все человеческое, превратился в зверя, который радовался, лишь убивая, видя кровь и страдание. Но зачем ты рассказываешь мне об этом, сонгома? Неужели я стал таким, как он? Исчадием апартеида, кровожадным зверем? Я не верю тебе, сонгома. Я убиваю, но не без разбора. Я люблю смотреть на танцующих женщин, на их темные тела в отблесках пламени костров. Я хочу видеть, как танцуют мои дочери, сонгома. Танцуют без остановки, пока глаза мои не закроются и я не вернусь в подземный мир, где встречу тебя и ты откроешь мне последнюю тайну…

Около пяти утра он проснулся, как от толчка.

Рядом с машиной пела птица, никогда раньше он не слышал такой песни.

Потом он двинулся дальше на север.

Около одиннадцати подъехал к Стокгольму.

Была среда, 29 апреля 1992 года, канун студенческого праздника.

13

Эти трое в масках появились, как раз когда подали десерт. За две минуты они выпустили из автоматов более трехсот пуль и скрылись на автомобиле.

Затем воцарилась тишина. Но лишь на мгновение. Секунду спустя послышались крики раненых и перепуганных людей.

Произошло это на ежегодной встрече богатого дурбанского клуба дегустаторов вина. Оргкомитет тщательно учел все аспекты безопасности, прежде чем было решено устроить заключительный обед в ресторане пайнтаунского гольфклуба, в нескольких милях от Дурбана. До сих пор в городке Пайнтаун ни разу не случалось террористических актов, которые в провинции Наталь фактически стали обычным делом. Кроме того, управляющий рестораном обещал в этот вечер усилить охрану.

Но охранники погибли, не успев поднять тревогу. Сетчатую ограду налетчики разрезали стальными ножницами. Сторожевую овчарку задушили.

Когда террористы ворвались в ресторан, там находилось в общей сложности пятьдесят пять человек. Белые члены клуба дегустаторов и африканская обслуга - четверо мужчин и одна женщина. Чернокожие повара и буфетчики во главе с шеф-поваром, португальцем, при первых же выстрелах схоронились на задворках.

Террористы скрылись, а среди опрокинутой мебели, битого фарфора и обломков потолочной арматуры лежали девять убитых. Семнадцать человек получили ранения разной степени тяжести, остальные были в шоке, в том числе пожилая женщина, которая вскоре умерла от сердечного приступа.

На десерт подавали фруктовый салат и красное вино, более двухсот бутылок которого были разбиты вдребезги. Полиция, прибывшая на место преступления, с трудом различала, где кровь, а где вино.

Полицейский комиссар де Беер из дурбанского отдела по расследованию убийств прибыл в ресторан одним из первых. Его сопровождал чернокожий африканец, комиссар Гарри Сибанде. Хотя де Беер отнюдь не скрывал своих расистских взглядов, Гарри Сибанде привык не замечать его презрения к черным. К тому же он давно понял, что как полицейский даст де Бееру сто очков вперед.

Они обошли разоренное помещение, наблюдая, как убитых и раненых уносят в кареты скорой помощи, которые совершали челночные рейсы из Пайнтауна в дурбанские больницы.

Свидетели, перенесшие тяжелый шок, могли сказать лишь очень немногое. Налетчиков было трое, все в масках. Но судя по рукам - чернокожие африканцы.

Де Беер понимал, что происшедшее - один из серьезнейших политических терактов, осуществленных за год в Натале черными группировками. Этим вечером 30 апреля, казалось, был сделан еще один шаг к открытой гражданской войне между белыми и черными.

В тот же вечер де Беер позвонил в Преторию, в разведслужбу, где ему обещали завтра утром прислать помощь. Армейский спецотдел по борьбе с политическим терроризмом тоже направит в Дурбан опытного следователя.

Президент де Клерк узнал о происшествии около полуночи. Министр иностранных дел Пик Бота позвонил в резиденцию по экстренной линии связи.

Де Клерк явно был раздосадован, что его побеспокоили, Бота слышал это по голосу:

- Невинных людей у нас убивают каждый день. Что в этой истории такого особенного?

- Масштаб, - ответил министр. - Слишком масштабно, слишком жестоко, слишком чудовищно. Если вы не выступите завтра же утром с решительным заявлением, в партии вас весьма не одобрят. Я убежден, что руководство АНК, вероятно сам Мандела, осудит случившееся. Черные церковные лидеры тоже. Вы очень себе навредите, если не выступите.

- Ладно, будь по-вашему, - ответил де Клерк. - Набросайте к утру текст. В семь он должен быть у меня.

Ночью между Йоханнесбургом и Преторией состоялся еще один телефонный разговор, имевший касательство к теракту в Пайнтауне. Полковнику Францу Малану, сотруднику особой сверхсекретной армейской службы безопасности, позвонил коллега из разведки, Ян Клейн. Обоим уже сообщили, что произошло несколько часов назад в пайнтаунском ресторане. И встретили они эту новость ошеломленным возмущением - сыграли привычную роль. На самом деле бойня в Пайнтауне планировалась при их участии. Она была элементом стратегии по дестабилизации положения в стране. А последним звеном в цепи многочисленных и все более масштабных террористических актов и убийств станет ликвидация, к которой готовили Виктора Мабашу.

Но Ян Клейн звонил Францу Малану по совсем другому поводу. Днем он обнаружил, что кто-то открывал сугубо личные и секретные файлы его служебного компьютера. Ему понадобилось несколько часов, чтобы методом исключения вычислить, кто за ним следит. И он прекрасно отдавал себе отчет, что все это ставит под угрозу их главную, решающую операцию.

В телефонных разговорах Ян Клейн и Франц Малан никогда не называли имен. Они знали друг друга по голосу. А если связь была плохая, прибегали к особому коду из приветственных фраз, который позволял им безошибочно опознать друг друга.

- Надо встретиться, - сказал Ян Клейн. - Ты знаешь, куда я еду завтра?

- Да, - ответил Малан.

- Приезжай туда же.

Францу Малану было известно, что от его ведомства в расследовании теракта должен участвовать некий капитан Брейтенбах. Но знал он и другое: достаточно одного телефонного звонка - и вместо капитана Брейтенбаха поедет он сам, Франц Малан. Ведь руководство предоставило ему карт-бланш, и он мог, не ставя никого в известность, перераспределять задания по собственному усмотрению.

- Я приеду.

На этом разговор закончился. Франц Малан позвонил капитану Брейтенбаху и сообщил, что лично полетит завтра в Дурбан. Потом стал размышлять, чем же так обеспокоен Ян Клейн. Скорей всего, это связано с большой операцией. Только бы она не сорвалась!

В четыре утра 1 мая Ян Клейн выехал из Претории. Миновал Йоханнесбург и уже скоро направился по шоссе N-3 в сторону Дурбана. В восемь он рассчитывал быть на месте.

Ян Клейн любил водить машину. При желании он бы мог, конечно, лететь в Дурбан на вертолете, но тогда оказался бы там слишком быстро. А в машине он был один, только пейзаж мелькал за окном - можно все как следует обмозговать.

Он прибавил скорость, думая о том, что возникшая в Швеции проблема скоро будет устранена. Несколько дней его одолевали сомнения: вправду ли Коноваленко так ловок и хладнокровен, как он предполагал? Может, сделка с ним была просчетом? Но после долгих размышлений решил, что поступил правильно. Коноваленко сделает все необходимое. Виктора Мабашу скоро уберут. Вероятно, уже убрали. Человек по имени Сикоси Цики, второй в списке, займет его место и пройдет у Коноваленко точно такую же подготовку.

Единственное, что по-прежнему казалось Клейну странным, был сам инцидент, который привел Виктора Мабашу к срыву. Почему смерть какой-то ничтожной шведки вызвала у Виктора Мабаши столь бурную реакцию? Выходит, несмотря ни на что, у него все-таки было слабое место - сентиментальность? В таком случае большая удача, что этот изъян обнаружился вовремя. Кто знает, что сделал бы Виктор Мабаша, увидев в прицел свою мишень.

Он отбросил мысли о Викторе Мабаше и вернулся к слежке, которую негласно вели за ним самим. Ничего конкретного в файлах не было - ни имен, ни мест, ничего такого. Но он прекрасно понимал, что опытный офицер разведки все равно сумеет сделать определенные выводы. В том числе касательно планов серьезного политического теракта.

Откровенно говоря, ему повезло, думал Ян Клейн. Он вовремя обнаружил, что кто-то лазил в его файлы, и сумеет предпринять ответные шаги.

Полковник Франц Малан поднялся в вертолет, ожидавший его на особом армейском аэродроме под Йоханнесбургом. Было четверть восьмого, и в восемь он рассчитывал быть в Дурбане. Кивнув пилотам, пристегнул ремни и, меж тем как машина набирала высоту, смотрел вниз. Он чувствовал усталость. Размышления о том, что тревожит Яна Клейна, не дали ему до рассвета сомкнуть глаз.

Он задумчиво глядел на африканское предместье, над которым летел вертолет. Запустение, трущобы, дым костров.

Разве они смогут победить нас? - думал он. Главное - проявить упорство и показать, что мы не шутим. Конечно, прольется много крови, в том числе и крови белых, как вчера вечером в Пайнтауне. Но чтобы сохранить в ЮАР власть белых, надо платить, и дорогой ценой. Большими жертвами.

Франц Малан откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и попробовал вздремнуть.

Скоро он узнает, что тревожит Яна Клейна.

В Пайнтаун, к оцепленному ресторану, они подъехали друг за другом, с промежутком в десять минут. И час с лишним пробыли в залитом кровью помещении вместе с местными полицейскими под командой комиссара Самуэла де Беера. И Ян Клейн, и Франц Малан не могли не признать, что налетчики поработали как следует. Число убитых, видимо, составит человек девять-десять, но это не главное. Кровавая расправа над невинными дегустаторами принесла нужные результаты. Белые пришли в бешенство, и уже раздавались призывы к мести. На пути в Дурбан Ян Клейн слышал по радио заявления Нельсона Манделы и президента де Клерка, которые сурово осудили случившееся. Вдобавок де Клерк пригрозил террористам беспощадным возмездием.

- Есть какие-нибудь зацепки насчет того, кто устроил этот кошмар? - спросил Ян Клейн.

- Пока нет, - ответил де Беер. - Даже машину их никто не видел.

- Лучше бы правительство сразу назначило вознаграждение, - сказал Франц Малан. - Я лично попрошу министра обороны поднять этот вопрос на следующем заседании кабинета.

В эту минуту на улице возникла суматоха - возле оцепления собралась толпа белых, многие демонстративно с оружием. Черные африканцы, заметив сборище, благоразумно сворачивали в сторону. Внезапно дверь ресторана распахнулась, и внутрь вбежала белая женщина лет тридцати. Она была на грани истерики и, увидев комиссара Сибанде, единственного чернокожего в этом помещении, вдруг выхватила пистолет и выстрелила в его сторону. Гарри Сибанде успел броситься на пол и укрыться за опрокинутым столом. Но женщина направилась прямо туда, судорожно сжимая обеими руками пистолет и продолжая стрелять. И все это время выкрикивала на африкаанс, что отомстит за брата, убитого вчера вечером. И не остановится, пока не будет уничтожен последний кафр.

Самуэл де Беер кинулся на нее, обезоружил и увел в полицейскую машину. Гарри Сибанде выбрался из укрытия. Он был потрясен. Одна из пуль пробила столешницу и порвала рукав его пиджака.

Ян Клейн и Франц Малан наблюдали за инцидентом, занявшим буквально несколько секунд, и думали об одном и том же. Поступок этой белой женщины ярко высветил цель, ради которой была устроена вчерашняя кровавая бойня. Это лишь начало. Ненависть прокатится по стране исполинской волной.

Вернувшийся де Беер сказал, утирая с лица пот и кровь:

- Ее можно понять.

Гарри Сибанде промолчал.

Ян Клейн и Франц Малан обещали де Бееру любую необходимую помощь. Разговор завершился взаимными уверениями, что теракт должен быть раскрыт и будет раскрыт в самое ближайшее время. Затем оба они покинули ресторан, на машине Яна Клейна выехали из Пайнтауна, направляясь на север по магистрали N-2, и возле указателя «Умхланга-Рокс» свернули к морю. Ян Клейн затормозил у рыбного ресторанчика, расположенного прямо на берегу. Здесь им никто не помешает. Они заказали морских раков и минеральную воду. С моря задувал мягкий ветерок. Франц Малан снял пиджак.

- Насколько мне известно, комиссар де Беер на редкость бездарный следователь, - сказал он. - А вот у его коллеги, у этого кафра, говорят, мозги куда лучше работают. И упорства ему не занимать.

- У меня те же сведения, - отозвался Ян Клейн. - Дознание будет бестолково топтаться по кругу, пока все, кроме родственников, не забудут об инциденте. - Он положил нож, промокнул рот салфеткой. - Смерть всегда штука неприятная. Никто не затевает кровавой бани без крайней нужды. С другой стороны, нет победителей без побежденных. Как нет победителей без жертв. Наверно, в сущности, я самый примитивный дарвинист. Выживает сильнейший, а значит, право на его стороне. Когда в доме пожар, не спрашивают, где он возник, а начинают тушить.

- Что будет с теми тремя? - спросил Франц Малан. - Помнится, я не видал, что там решили.

- Давай-ка прогуляемся после обеда, - с улыбкой предложил Ян Клейн.

Франц Малан понял: до поры до времени это и есть ответ на его вопрос. Он достаточно знал Яна Клейна и сообразил, что продолжать расспросы бессмысленно. Когда надо, он все узнает.

За кофе Ян Клейн рассказал, почему настаивал на встрече.

- Как ты знаешь, мы, сотрудники тех или иных разведслужб, работаем в подполье, и в нашей жизни есть неписаные законы и правила, - начал он. - Во-первых, мы все следим друг за другом. Наше доверие к коллегам всегда имеет предел. У каждого есть собственные средства контролировать свою личную безопасность. В том числе и способы оградить свою территорию от вторжений. Мы ставим вокруг мины, потому что другие поступают так же. Так создается равновесие, и все мы сообща можем делать свою работу. К сожалению, я обнаружил, что кое-кто слишком заинтересовался моими компьютерными файлами. Кому-то поручено следить за мной. И задание поступило с самого верху.

Франц Малан побледнел:

- Неужели план раскрыт?

Ян Клейн холодно посмотрел на него.

- Я, разумеется, не настолько легкомыслен. Содержание моих файлов никоим образом не раскрывает задачу, которую мы поставили перед собой и которую выполняем. Однако нельзя не учитывать, что достаточно умный человек сумеет сделать выводы, указывающие в верном направлении. И потому дело серьезное.

- Трудно будет выяснить, кто он, - сказал Франц Малан.

- Отнюдь, - ответил Ян Клейн. - Я уже выяснил.

Франц Малан с удивлением воззрился на него.

- Я начал искать с конца, - пояснил Ян Клейн. - Нередко это наилучший способ добиться результата. Я задался вопросом: откуда могло поступить задание? И очень скоро понял, что по-настоящему мои дела могут интересовать только двоих. Двоих, причем на самом верху. Президента и министра иностранных дел.

Франц Малан открыл рот, собираясь что-то сказать, но Ян Клейн остановил его:

- Погоди. Подумай хорошенько - и сам увидишь, что это очевидно. В стране объективно существует опасность заговора. Де Клерк имеет все основания бояться настроений, бытующих в определенных кругах верховного армейского командования. Точно так же он не может целиком рассчитывать на лояльность тех, кто руководит деятельностью разведслужб. Ситуация в стране очень нестабильна. Невозможно ни предвидеть всего, ни рассчитать заранее. Стало быть, потребность в информации чрезвычайно велика. В правительстве есть только один человек, которому президент полностью доверяет, - министр иностранных дел Бота. Как только я пришел к этому выводу, осталось перебрать возможных кандидатов на роль тайного президентского информатора. По причинам, которые объяснять незачем, подробности я опускаю, но в итоге у меня остался один-единственный кандидат. Питер ван Хеерден.

Франц Малан знал, кто это такой. Встречал его несколько раз.

- Питер ван Хеерден, - повторил Ян Клейн. - Он информировал президента. Выдавал наши тайные мысли.

- По-моему, он очень неглуп.

Ян Клейн кивнул:

- Вот именно. И очень опасен. Такой враг заслуживает уважения. Правда, к несчастью, у него слабое здоровье.

Франц Малан поднял брови:

- Слабое здоровье?

- Иной раз трудности разрешаются сами собой. Я случайно узнал, что на следующей неделе он ложится в частную йоханнесбургскую клинику на небольшую операцию. Неприятности с простатой. - Ян Клейн отхлебнул кофе. - Из клиники он не выйдет. Об этом я сам позабочусь. Ведь, что ни говори, он подбирался ко мне. Совал нос в мои файлы.

Оба молчали, пока чернокожий официант убирал со стола. Когда он ушел, Ян Клейн продолжил:

- Я сам решил проблему. Но рассказывать об этом не стану, по одной-единственной причине. Тебе нужно соблюдать предельную осторожность. Скорей всего, за тобой тоже подглядывают.

- Спасибо, что предупредил, - сказал Франц Малан. - Надо срочно проверить обеспечение безопасности.

Официант принес счет, Ян Клейн расплатился, а потом обронил:

- Ну что ж, давай пройдемся. И ты получишь ответ на тот вопрос.

Они зашагали по тропинке, которая вела вдоль крутого берега к высоким обрывистым скалам, давшим название этому месту.

- В среду Сикоси Цики вылетает в Швецию, - сказал Ян Клейн.

- По-твоему, он лучший?

- В нашем списке он стоял вторым. Я полностью ему доверяю.

- А Виктор Мабаша?

- Думаю, он уже мертв. Жду сообщений от Коноваленко сегодня вечером, самое позднее завтра утром.

- В Капстаде ходят слухи о большом митинге двенадцатого июня, - сказал Франц Малан. - Я проверю, может, это и будет удобный случай.

Ян Клейн остановился:

- Да. Время самое подходящее.

- Буду держать тебя в курсе.

Ян Клейн стоял над морем, на краю обрыва.

Франц Малан глянул вниз.

Далеко в глубине виднелся искореженный автомобиль.

- Н-да, машину пока не нашли, - сказал Ян Клейн. - А когда найдут, обнаружат трех покойников. Черных, лет по двадцать пять. Кто-то застрелил их и столкнул машину в пропасть. - Ян Клейк кивнул на автостоянку за спиной. - По уговору, деньги они должны были получить вон там. Но выходит, не получили.

Они повернули обратно.

Франц Малан не стал спрашивать, кто равделался с троицей, совершившей налет на ресторан. Некоторые вещи лучше не знать.

В самом начале второго Ян Клейн высадил Франца Малана в расположении одной из воинских частей под Дурбаном. Они обменялись рукопожатием и поспешно расстались.

В Преторию Ян Клейн возвращался не по автостраде, а выбрал более спокойные дороги через Наталь. Спешить некуда, к тому же не мешает подвести итоги. На карту поставлено многое - и для него самого, и для его единомышленников, и вообще для всех белых в ЮАР.

Думал он и о том, что едет сейчас по родным местам Нельсона Манделы. Здесь он родился, здесь вырос. Наверно, и похоронят его тоже здесь.

Иногда Ян Клейн сам пугался собственной холодной бесчувственности. Он знал, что таких, как он, зовут фанатиками. Но другой жизни себе не мыслил.

Беспокойство у него вызывали только две вещи. Во-первых, кошмары, порой мучившие его по ночам. Тогда он видел вокруг себя мир одних лишь черных людей. И не мог говорить. Слова, слетавшие с губ, превращались в звериные крики. Будто вопли гиены.

Во-вторых, как и всякий другой, он не знал, сколько ему отпущено времени.

Вечной жизни он вовсе не жаждал, но хотел прожить достаточно долго и увидеть, что белые в Южной Африке вновь укрепили свое господство.

А там можно и умереть. Но не раньше.

В Витбанке Клейн сделал остановку, пообедал в маленьком ресторанчике.

К тому времени он еще раз обдумал план, все условия и возможные ловушки. И был совершенно спокоен. Все будет так, как он наметил. Возможно, идея Франца Малана насчет 12 июня в Капстаде тоже вполне удачна.

Около девяти вечера он подъехал к своей просторной вилле на окраине Претории.

Черный ночной охранник отпер ворота.

Последнее, о чем Ян Клейн подумал на грани сна, был Виктор Мабаша.

Он уже с трудом вспоминал его лицо.

14

Настроение у Питера ван Хеердена было прескверное.

Чувство тревоги, какого-то ползучего страха он испытывал не впервые. Работа в разведке по своей природе была связана с напряжением и опасностью. Но сейчас, в палате клиники Брентхерст, ожидая операции, он словно бы оказался беззащитен перед своей тревогой.

Частная клиника Брентхерст располагалась в северном районе Йоханнесбурга - Хиллброу. При желании ван Хеерден, конечно, мог бы выбрать больницу подороже. Но все-таки остановился на Брентхерсте. Эта клиника славилась высоким медицинским уровнем, квалифицированными врачами и безукоризненным уходом. Хотя палаты были весьма скромные, а само здание выглядело довольно обшарпанным. Ван Хеерден не принадлежал к числу богачей, но зарабатывал более чем достаточно. Просто он не любил бахвалиться. На досуге и в разъездах избегал дорогих гостиниц, потому что чувствовал себя там окруженным той особенной пустотой, которая всегда окружала белых южноафриканцев. Именно по этой причине он и забраковал все клиники, где лечились самые высокопоставленные из белых.

Палата ван Хеердена находилась на втором этаже. Было слышно, как в коридоре кто-то засмеялся. Потом мимо двери со скрипом и дребезжанием провезли сервировочный столик. Ван Хеерден посмотрел в окно. Одинокий голубь сидит на крыше. А небо наливается глубокой синевой, которая так ему по душе. Недолгие африканские сумерки уходили прочь. Темнота быстро густела, а вместе с ней опять вернулась тревога.

Был понедельник, 4 мая. Завтра в 8 утра доктор Плитт и доктор Беркович сделают ему несложную хирургическую операцию, после чего, надо полагать, проблем с мочеиспусканием уже не будет. Операции он не боялся. Врачи, заходившие днем, убедили его, что она неопасна. И нет никаких причин сомневаться в этом. Через несколько дней он выйдет из больницы, а через неделю-другую обо всем забудет.

Тревожило его совсем иное. Связанное с болезнью лишь отчасти. Он молод, всего тридцать шесть лет, а заработал изъян, каким обычно страдают шестидесятилетние мужчины. Неужели успел износиться, состариться раньше времени? Конечно, работа в разведке выматывала, это понятно. А оттого, что он был вдобавок личным секретным информатором президента, постоянное напряжение еще усиливалось. Но ведь он поддерживал хорошую физическую форму. Не курил, спиртное употреблял крайне редко.

Тревога, которая, разумеется, косвенно усугубляла болезнь, шла от ощущения, что он совершенно бессилен перед обстановкой, царящей в стране.

Питер ван Хеерден происходил из бурской семьи. Вырос он в Кимберли и воспитывался в традициях буров. И соседи, и одноклассники, и учителя тоже были бурами. Отец работал в бурской же компании «Де Бирс», которая держала монополию на производство алмазов в ЮАР и во всем мире. Мать играла в семье обычную роль бурской женщины, покорной мужу, целиком и полностью занятой воспитанием детей и приобщением их к основополагающим религиозным идеям о богоданном миропорядке. Все свое время и силы она отдавала Питеру и четверым другим детям. До двадцати лет, когда он был уже на втором курсе капстадского университета Стелленбос, у Питера не возникало сомнений в том, правильно ли он живет. Университет Стелленбос слыл весьма радикальным, и, убедив отца позволить ему учиться именно там, Питер одержал первую самостоятельную победу. Поскольку он не находил в себе никаких особых талантов и не строил ошеломительных планов на будущее, то прочил себе карьеру чиновника. Идти по стопам отца и посвятить всю жизнь эксплуатации рудников и производству алмазов ему совершенно не улыбалось. Он изучал право, причем с удовольствием, хотя никакими особенными успехами и тут не блистал.

Все резко переменилось в тот день, когда кто-то из сокурсников предложил съездить в африканское гетто, расположенное в нескольких милях от Капстада. Словно в уступку веяниям времени группа студентов из чистого любопытства побывала в черном предместье. До сих пор радикализм либеральных студентов Стелленбоса носил сугубо словесный характер. И вот теперь произошел драматический перелом. Впервые они заставили себя увидеть - собственными глазами.

Для ван Хеердена это был самый настоящий шок. Внезапно он осознал, в какой нищете и унижении живут черные африканцы. Утопающие в зелени садов и парков особняки белых и трущобы африканцев, казалось, принадлежали двум разным мирам. У Питера в голове не укладывалось, как такое возможно в одной и той же стране. Поездка в черное предместье вызвала глубочайшее эмоциональное потрясение. Он впал в задумчивость, друзей сторонился. Много позже, анализируя свои тогдашние ощущения, он сравнил их с ощущениями человека, внезапно обнаружившего ловкую подделку. Но подделкой была не картина на стене. Фальшивой оказалась вся его прежняя жизнь. Даже воспоминания представлялись искаженными и недостоверными. В детстве у него была чернокожая няня. Самая ранняя и милая память детства - няня берет его на руки и прижимает к груди. А ведь она наверняка ненавидела его. Значит, не одни только белые жили в лицемерном, лживом мире. Черным африканцам, чтобы выжить, тоже приходилось скрывать свою ненависть к беспредельной несправедливости, которая была их уделом. Мало того, в стране, которая некогда принадлежала им, но была отнята, украдена. Сама почва под ногами, весь этот данный Богом, природой и традицией уклад оказался трясиной. Прочная, незыблемая картина его мира опиралась на позорную несправедливость. Вот что открылось ему в африканском гетто Ланга, расположенном поодаль от белого Капстада, на расстоянии, приемлемом с точки зрения творцов апартеида.

Увиденное затронуло его намного глубже, чем большинство других сокурсников. Пытаясь спорить, он понял: то, что нанесло ему тяжелую душевную травму, у друзей вызвало разве только сентиментальное сочувствие. Он видел грядущую апокалиптическую катастрофу, а друзья толковали о том, что нужно организовать сбор одежды.

Экзамены он сдавал, так и не оправившись от этого шока. А когда случайно попал на практику в Кимберли, своим рассказом о поездке в черное гетто довел отца до приступа ярости и понял, что и сам он, и мысли его все более бесприютны.

После выпуска ему предложили работу в Претории, в департаменте юстиции. Он сразу согласился, а так как за несколько лет хорошо себя зарекомендовал, в один прекрасный день его спросили, не хочет ли он перейти в разведслужбу. К тому времени он уже свыкся со своей травмой, так и не найдя способа ее залечить. Его «я» было расколото пополам. Он умело играл роль правоверного, убежденного бура, который делал и говорил то, что от него ожидали. Но в душе нарастало предчувствие надвигающейся катастрофы. Однажды иллюзия рассыплется в прах, и черные африканцы беспощадно потребуют отмщения. Поговорить ему было не с кем, и жил он одиноко, все более уединенно.

Очень скоро он понял, что работа в разведке дает много преимуществ. Ведь теперь можно было заглянуть в политические процессы, о которых общество в целом имело смутное или весьма неполное представление.

Когда Фредерик де Клерк стал президентом и официально заявил, что Нельсон Мандела выйдет из тюрьмы и запрет АНК будет снят, ван Хеерден подумал, что катастрофу, быть может, все-таки удастся предотвратить. Позорное прошлое не исчезнет никогда. Но может быть, вопреки всему у ЮАР есть будущее?

Президент де Клерк стал для Питера ван Хеердена кумиром. Понимая тех, кто видел в нем предателя, он не разделял их взглядов. Считал президента де Клерка спасителем отечества. И когда был назначен его личным информатором, воспринял это с гордостью. Скоро между ним и де Клерком возникло доверие. Впервые в жизни ван Хеерден чувствовал, что делает очень важное дело. Снабжая президента информацией, порой вовсе не предназначенной для его ушей, ван Хеерден помогал укреплять силы, которые построят в стране новое общество, без расового угнетения.

Вот о чем он думал сейчас в больничной палате клиники Брентхерст. Только когда ЮАР преобразится, когда Нельсон Мандела станет первым ее чернокожим президентом, неизбывная тревога, которая терзает его, уйдет прочь.

Дверь открылась, вошла африканка-медсестра по имени Марта.

- Только что звонил доктор Плитт, - сказала она. - Через полчаса он зайдет взять пункцию костного мозга.

Ван Хеерден удивленно посмотрел на нее:

- Пункция костного мозга? Сейчас?

- Мне тоже показалось странно. Но он говорил очень решительно. Вы должны лечь на левый бок, прямо сейчас. Лучше не возражайте. Ведь рано утром предстоит операция. Доктор Плитт знает, что делает.

Ван Хеерден кивнул. Он вполне доверял молодому врачу, но время, выбранное для пункции, все равно казалось ему странным.

Марта помогла ему лечь так, как надо:

- Доктор Плитт велел лежать не шевелясь. Совершенно спокойно.

- Я послушный пациент и выполняю распоряжения врачей. Да и тебя тоже слушаюсь, верно?

- С вами нет никаких проблем, - улыбнулась Марта. - Завтра увидимся, когда проснетесь после операции. Сейчас мне пора домой.

Девушка вышла, а ван Хеерден подумал, что ей еще час с лишним трястись на автобусе. Он не знал, где она живет, но скорей всего, в Соуэто.

Сквозь дремоту он услышал, как дверь отворилась. В палате было темно, горел только ночник возле кровати. В оконном стекле отразился силуэт врача.

- Добрый вечер, - сказал ван Хеерден, не двигаясь.

- Добрый вечер, ван Хеерден, - послышалось в ответ.

Голос принадлежал не доктору Плитту. Но ван Хеерден узнал его. В одну секунду понял, кто стоит за спиной. И тотчас обернулся.

Ян Клейн знал, что, навещая пациентов, врачи клиники Брентхерст крайне редко надевают белые халаты. Он вообще знал все необходимое об укладе больничной жизни. Сыграть роль врача трудности не составит. На дежурствах врачи нередко подменяли друг друга. Для этого было даже не обязательно работать в той же больнице. И пациентов они посещали в самое разное время. Особенно накануне операции или после. А уж когда он выяснил, в котором часу у медсестер пересменка, план был готов. Машину он припарковал у главного входа, вошел в приемный покой и помахал перед охранниками удостоверением транспортной фирмы, к услугам которой обычно прибегали больницы и лаборатории.

- Мне надо забрать срочный анализ крови. У пациента из второго отделения.

- Найдешь дорогу? - спросил охранник.

- Я уже бывал здесь, - ответил Ян Клейн, нажимая кнопку лифта.

Это была чистая правда. Накануне он заходил в клинику, с пакетом фруктов в руке. Якобы навещал пациента из второго отделения. И потому прекрасно знал, как туда пройти.

По безлюдному коридору он направился к палате ван Хеердена. В дальнем конце коридора ночная сестра что-то писала в журнале. Ян Клейн бесшумно подошел к двери, осторожно открыл.

Ван Хеерден обернулся, но было уже поздно - в правой руке Яна Клейна был пистолет с глушителем.

А в левой - шакалья шкура.

Временами Ян Клейн позволял себе мрачные шутки. К тому же в данном случае шакалья шкура могла направить полицейских, которые будут вести дознание, по ложному следу. Офицер разведки, убитый в больнице, - да тут вся йоханнесбургская уголовка будет на ушах стоять. Начнут искать связь между убийством и работой ван Хеердена. А его контакты с президентом де Клерком только усилят требования раскрыть убийство. Вот почему Ян Клейн решил подбросить полиции ложный след, который наверняка заведет в тупик. Преступники-африканцы иногда развлекались, придавая своим преступлениям ритуальные черты. Чаще всего, когда убивали с целью грабежа. Размазывать кровь по стенам им было скучно. Обычно они оставляли возле жертвы какой-нибудь символ - сломанную ветку, камни, уложенные в определенный узор, или шкуру животного.

Клейн сразу подумал о шакале. Для него ван Хеерден играл именно эту роль. Использовал чужие знания, чужую информацию и передавал дальше, а зря.

Глядя в растерянное лицо ван Хеердена, Ян Клейн хрипло произнес:

- Операция отменяется.

Затем он набросил на это лицо шакалью шкуру и трижды выстрелил ван Хеердену в голову. Подушка стала чернеть. Клейн сунул пистолет в карман, открыл ящик ночного столика, забрал оттуда бумажник ван Хеердена и вышел из палаты. Исчез он так же незаметно, как пришел. Охрана даже не сумеет толком описать внешность человека, который ограбил и убил ван Хеердена.

Убийство с целью грабежа - именно так полиция квалифицировала преступление, как бы сразу списывая его со счетов. Но президента де Клерка это не убедило. Для него смерть ван Хеердена стала его последней информацией. Сомнений нет. Заговор существует.

И те, кто за ним стоит, отнюдь не шутят.

Овцы в тумане 15

В понедельник, 4 мая, Курт Валландер был готов сложить с себя ответственность за дознание по делу о гибели Луизы Окерблум. И дело не в том, что он как полицейский чувствовал себя виноватым, оттого что они зашли в тупик. Нет, тут совсем другое. Ощущение, которое становилось все сильнее: он, видимо, просто ни на что не способен.

В субботу и воскресенье работа вообще замерла. Народ в отъезде, никого не найдешь. От криминологического центра ничего добиться невозможно. Полнейшее бездействие, за одним-единственным исключением. Розыски неизвестного преступника, который застрелил в Стокгольме молодого полицейского, продолжались, и очень интенсивно.

Дознание по делу о гибели Луизы Окерблум стояло без движения. Вечером в пятницу Бьёрк свалился с тяжелым приступом желчнокаменной болезни и попал в больницу. В субботу утром Валландер навестил начальника, чтобы получить указания.

Затем он вместе с Мартинссоном и Сведбергом устроился в комнате для совещаний.

- Сегодня и завтра Швеция не работает, - начал Валландер. - Результатов экспертиз, которых мы так ждем, раньше понедельника не получить. Поэтому в ближайшие два дня еще раз проанализируем весь собранный материал. Кроме того, тебе, Мартинссон, не мешает побыть дома с семьей. Подозреваю, что на той неделе придется здорово попотеть. А перво-наперво напряжем мозги прямо сейчас, с утречка. Пройдем все-все с самого начала. Еще вы оба должны ответить мне на один вопрос, обязательно. - Он немного помолчал. - Я понимаю, это не очень по-полицейски, но, сказать по правде, с первого дня я не могу отделаться от ощущения какой-то странности. Точнее я это выразить не могу. И хочу знать, нет ли и у вас такого же впечатления. Что в этом деле обыкновенная логика начисто отсутствует.

Валландер ждал, что они удивятся, ну, может быть, воспримут его слова с недоверием. Но, как выяснилось, Сведберг и Мартинссон чувствовали то же самое.

- Я ни разу не сталкивался с чем-либо подобным, - сказал Мартинссон. - Опыта у меня, понятно, куда меньше, чем у тебя, Курт. Но признаться, перед этой неразберихой просто руки опускаются. Сперва мы ищем убийцу женщины. Но чем глубже копаем, тем непонятнее становится, почему ее убили. В конце концов создается впечатление, что ее смерть - событие на периферии чего-то совсем другого, много большего. Я всю неделю плохо спал. А это не в моих привычках.

Валландер кивнул и посмотрел на Сведберга.

- Ну, что я могу добавить, - начал тот и поскреб плешь. - Мартинссон уже все сказал, и куда лучше меня. Вчера вот я пришел домой и составил список: мертвая женщина, колодец, черный палец, взорванный дом, радиопередатчик, пистолет, ЮАР. А потом час с лишним сидел и тупо смотрел на этот список, как на ребус. Мы делаем вид, будто не замечаем, что в этом дознании концы с концами явно не сходятся. Мне все время кажется, будто я топчусь в непроглядной темноте. Раньше так не бывало.

- Именно это я и хотел узнать, - сказал Валландер. - По-моему, очень важно, что это дело вызывает у нас одинаковые ощущения. И все-таки давайте прикинем, нельзя ли проникнуть в эту темноту, о которой толкует Сведберг.

Потратив без малого три часа, они тщательно проанализировали каждый шаг дознания и в итоге пришли к выводу, что никаких серьезных просчетов пока не допустили. Однако ни единой новой зацепки не нашлось.

- Мягко говоря, все совершенно неясно, - подытожил Валландер. - Единственная реальная зацепка - черный палец. Далее, вне всякого сомнения, человек без пальца, если, конечно, убийство - его рук дело, орудовал не в одиночку. Альфред Ханссон сдал дом вовсе не африканцу. Это нам известно точно. Но кто такой этот мнимый Нурдстрём, который выложил ему на стол десять тысяч, мы не знаем. Как не знаем и для какой цели им понадобился дом. Что же до связи этих людей с Луизой Окерблум, со взорванным домом, радиопередатчиком и пистолетом, тут у нас сплошь неподтвержденные и смутные догадки. А дознания, которые дают пищу догадкам, но не логике мышления, - штука рискованная. Как бы там ни было, наиболее правдоподобной представляется сейчас такая версия: ЛуизаОкерблум увидела что-то, чего не должна была видеть. Но кто столь хладнокровно совершил над ней расправу? Вот что нам надо выяснить.

Они молча сидели у стола, обдумывая сказанное. В комнату заглянула уборщица.

- Не сейчас, - отмахнулся Валландер.

Дверь опять закрылась.

- Я, пожалуй, займусь поступившими сообщениями, - сказал Сведберг. - Если понадобится помощь, дам знать. До другого руки наверняка не дойдут.

- Имеет смысл разобраться до конца и со Стигом Густафсоном, - сказал Мартинссон. - Перво-наперво проверю его алиби, насколько это возможно в такой день. Если понадобится, съезжу в Мальмё. Но сначала постараюсь разыскать цветочника Форсгорда, с которым Густафсон якобы разговаривал в уборной.

- Мы расследуем убийство, - сказал Валландер. - Потому ищите, плюньте на то, что все торчат на даче и хотят покоя.

В пять решено было встретиться и подвести итоги. Валландер сходил за кофе, устроился у себя в кабинете и позвонил домой Нюбергу.

- Заключение получишь в понедельник, - сказал тот. - Самое важное ты уже знаешь.

- Нет, - возразил Валландер. - Я по-прежнему не знаю, почему дом сгорел дотла. Причина пожара мне неизвестна.

- А почему ты не спросишь у брандмейстера? Может, у него есть объяснение. Мы-то пока не закончили.

- Я думал, мы работаем сообща, - с досадой сказал Валландер. - Пожарные и полиция. Или есть новые инструкции, о которых мне неизвестно?

- Однозначного объяснения у нас нет, - сказал Нюберг.

- А ты сам что думаешь? И что думают пожарные? Как считает Петер Эдлер?

- Рвануло так, что от взрывного устройства ничего не осталось. Мы полагаем, что произошла целая серия взрывов.

- Ну нет, - сказал Валландер. - Грохнуло один раз.

- Я не совсем то имел в виду, - терпеливо пояснил Нюберг. - При известной сноровке можно устроить десяток взрывов за одну секунду. Речь идет о цепочке, когда заряды взрываются один за другим с промежутком в десятую долю секунды. От этого эффект невероятно возрастает. Потому что меняется давление воздуха.

Валландер лихорадочно размышлял:

- Здесь поработали отнюдь не дилетанты.

- Безусловно.

- А другое объяснение пожара можно найти?

- Вряд ли.

Валландер глянул в свои записи и задал следующий вопрос:

- Насчет радиопередатчика есть что-нибудь? Ходят слухи, он российского производства.

- Это не слухи, - сказал Нюберг. - Мне удалось это подтвердить. С помощью военных.

- И какие ты делаешь выводы?

- Никаких. Военных очень интересует, как он мог попасть в нашу страну. Загадка, да и только.

- Ну а рукоять пистолета?

- Ничего нового.

- Может, еще что-нибудь откопал?

- Да нет. Заключение не содержит сенсаций.

Валландер попрощался. А затем сделал то, что задумал во время совещания. Набрал номер Управления государственной полиции в Стокгольме и попросил соединить с комиссаром Лувеном. Они познакомились год назад, когда расследовали дело о плоте с двумя трупами, который прибило к пляжу Моссбю. И хотя проработали вместе лишь несколько дней, Валландер понял, что Лувен - следователь очень толковый.

- Комиссара Лувена сейчас нет, - ответила телефонистка.

- Это комиссар Валландер из Истада. У меня чрезвычайно важное дело. Оно касается полицейского, убитого в Стокгольме несколько дней назад.

- Я постараюсь разыскать комиссара Лувена, - ответила телефонистка.

- Дело чрезвычайно важное, - повторил Валландер.

Ровно через двенадцать минут Лувен подошел к телефону:

- Валландер! Надо буквально на днях вспоминал тебя, когда читал про убийство той женщины. Как идут дела?

- Медленно. А у вас?

- Мы его возьмем, - сказал Лувен. - Рано или поздно мы находим тех, кто стреляет в наших. Ты что-то хотел рассказать насчет этого?

- Пожалуй. Дело вот в чем: та женщина была убита выстрелом в лоб. Как Тенгблад. Думаю, надо бы срочно сопоставить пули.

- Да, конечно. Но этот незнакомец стрелял через ветровое стекло. А за стеклом лицо различить трудно. Нужно быть настоящим снайпером, чтобы попасть точно между глаз человеку в движущемся автомобиле. Хотя ты, разумеется, прав. Нужно провести экспертизу.

- Приметы у вас есть?

Ответ последовал незамедлительно:

- После убийства он угнал машину у молодой парочки. К сожалению, они так перепугались, что описывают его наружность весьма противоречиво.

- Они, случайно, не слышали, как он говорит?

- Вот тут их показания сходятся. Он говорил с каким-то иностранным акцентом.

Валландер почувствовал, как нервы напряглись до предела. Он рассказал Лувену о разговоре с Альфредом Ханссоном и о человеке, который за десять тысяч крон снял заброшенный дом.

- Это, безусловно, надо учесть, - сказал Лувен, когда Валландер закончил. - Хотя звучит странно.

- В этом деле все странно. В понедельник я бы мог приехать в Стокгольм. Подозреваю, мой африканец там.

- Возможно, он замешан в истории со слезогонкой на дискотеке в Сёдермальме.

Валландер вспомнил, что накануне читал об этом в «Истадс аллеханда».

- Расскажи-ка подробнее, - попросил он.

- Кто-то бросил газовые гранаты в сёдермальмском клубе. В дискотеке, где обычно много африканцев. Раньше там никаких неприятностей не случалось. И вот пожалуйста. Вдобавок была перестрелка.

- Ты присмотрись к этим пулям. Их тоже надо отдать на экспертизу.

- По-твоему, в этой стране один-единственный пистолет?

- Нет. Просто я ищу связи. Неожиданные связи.

- Ладно, я распоряжусь. Спасибо за звонок. И о твоем приезде группе розыска сообщу.

Как и договаривались, в пять они собрались снова; на этот раз совещание было очень коротким. Мартинссон сумел подтвердить большую часть показаний Стига Густафсона, который был теперь практически вне подозрений. Но Валландер еще сомневался, сам не зная почему.

- Мы не будем полностью его исключать, - решил он. - Сперва еще раз внимательно просмотрим все связанные с ним материалы.

- А что, собственно, ты рассчитываешь найти? - удивился Мартинссон.

Валландер пожал плечами:

- Сам не знаю. Просто беспокоюсь, не рано ли мы его отпускаем.

Мартинссон хотел было возразить, но передумал. Он очень уважал мнение и интуицию Валландера.

Сведберг перекопал целую гору сообщений, поступивших в полицию по телефону. Но не нашел ничего, что проливало бы новый свет на убийство Луизы Окерблум или на взрыв дома.

- Кто-то ведь должен был видеть африканца, у которого не хватает пальца на руке, - заметил Валландер.

- А может, он вообще не существует, - сказал Мартинссон.

- Палец-то существует, - возразил Валландер. - Не у привидения же его отрубили.

Потом Валландер коротко доложил о своих изысканиях. Помощники согласились, что ему стоит съездить в Стокгольм. Как ни невероятно, могла существовать связь между смертью Луизы Окерблум и убийством Тенгблада.

Под конец они просмотрели список наследников - владельцев взорванного дома.

- С этим можно подождать, - сказал Валландер. - Вряд ли мы найдем тут полезную зацепку.

Отправив Сведберга и Мартинссона по домам, он позвонил прокурору, Перу Окесону, и коротко доложил о положении дел.

- Никуда не годится, если мы не сумеем вскоре раскрыть это убийство, - сказал прокурор.

Валландер не мог с этим не согласиться. Они решили встретиться утром в понедельник и внимательно проанализировать все, что сделано до сих пор. Понятно, Окесон опасается, как бы его впоследствии не раскритиковали за небрежность в расследовании. Закончив разговор, Валландер погасил настольную лампу и вышел из управления. Сел в машину и проехал к больничной парковке.

Бьёрку полегчало, в понедельник он рассчитывал выписаться. Выслушав Валландера, он тоже сказал, что в Стокгольм съездить стоит.

- Раньше такой был спокойный округ, - сказал Бьёрк, когда Валландер собрался уходить. - Никаких примечательных событий. А теперь его будто подменили.

- Не только его, - заметил Валландер. - Ты говоришь о совсем других временах.

- Старею, - вздохнул Бьёрк.

- Не ты один, - ответил Валландер.

Эта фраза так и вертелась у него в голове, когда он вышел из больницы. Было почти полседьмого, и он здорово проголодался. Мысль о том, чтобы стоять дома у плиты, вызывала отвращение. И он быстро решил поужинать в городе. Съездил домой, принял душ, переоделся. Потом попробовал дозвониться в Стокгольм, своей дочери Линде. Долго слушал гудки и в конце концов повесил трубку. Спустился в подвал, записался на стирку. Потом пешком зашагал в центр. Ветер утих, но было весьма свежо.

Старею, думал Валландер. Всего-то сорок четыре года, а уже чувствую износ.

Эти мысли вдруг разбудили в нем злость к жизни. От него самого зависит, чувствовать ему себя прежде времени стариком или нет! И работа, и пятилетней давности развод тут ни при чем. Главное - изменить положение, но вот как?

Выйдя на площадь, он прикинул, где бы поесть, и в припадке щедрости выбрал «Континенталь». Спустился вниз по Хамнгатан, на миг задержался у витрины магазина электротоваров и пошел дальше, к гостинице. Кивнул девушке-администратору, заодно вспомнив, что она училась в одном классе с его дочерью.

Ресторан был почти пуст. На миг Валландер даже рассердился. Сидеть в одиночестве в пустом зале - это уж чересчур. Но все-таки сел за столик. Раз решил, ничего менять не будет.

Перемена в моей жизни начнется завтра, подумал он и скривился. Когда речь шла о собственной жизни, он всегда отодвигал самое главное на будущее. А вот в работе упорно следовал противоположному принципу. Важное - прежде всего. Двойственность натуры, никуда не денешься.

Он сидел в той части ресторана, что относилась к бару. Молодой официант подошел к столику, спросил, что он будет пить. Лицо официанта показалось Валландеру смутно знакомым, но он не помнил, где его видел.

- Виски. Без льда. Но отдельно стакан воды.

Он выпил виски, как только его подали, и сразу заказал еще. Охота напиться нападала на него крайне редко. И сегодня был как раз такой случай.

После третьего стакана Валландер вспомнил, кто этот официант. Несколько лет назад он допрашивал этого парня в связи со взломами и угоном автомобилей. Потом тот был арестован и получил срок.

Значит, с ним все в порядке, думал он. И я не стану напоминать ему о прошлом. Может, ему вообще лучше, чем мне? Если учесть ситуацию.

Выпивка подействовала незамедлительно.

Немного погодя он пересел в другую часть ресторана, заказал закуску, горячее и десерт. Выпил за ужином бутылку вина, а за кофе - две рюмки коньяку.

В половине одиннадцатого Валландер вышел из ресторана. К тому времени в голове уже изрядно шумело, но он и не подумал идти домой.

Прошел на стоянку такси напротив площади Бусторг и поехал в единственный на весь город дансинг. Там оказалось на удивление много народу, и он с трудом отыскал место за столиком в баре. А потом пил виски и танцевал. Танцор он был неплохой и выходил на танцпол вполне уверенно. Модные шведские шлягеры настроили его на сентиментальный и чуть ли не слезливый лад. Он тотчас влюблялся в каждую женщину, с которой танцевал. И с каждой воображал себе продолжение дома, в своей квартире. Но мечтаниям скоро пришел конец, он вдруг почувствовал себя плохо и едва успел выбежать на улицу, а там его вырвало. Назад он не вернулся, побрел в город. Дома содрал с себя одежду и нагишом стал перед зеркалом.

- Курт Валландер, - сказал он. - Вот она, твоя жизнь.

Потом решил позвонить в Ригу Байбе Лиепе. Был уже третий час ночи, и он прекрасно понимал, что звонить не стоит. Но все равно набрал номер и долго слушал гудки. Наконец она ответила.

А он вдруг сообразил, что сказать ему нечего. И все английские слова куда-то подевались. К тому же ночной звонок явно разбудил ее и напугал.

Потом он сказал, что любит ее. Сперва она не расслышала. А когда расслышала, поняла, что он пьян. Валландер и сам чуял, что этот звонок - ужасная ошибка. Извинился и положил трубку. Прошел на кухню, достал из холодильника полбутылки водки и, хотя чувствовал себя по-прежнему мерзко, через силу выпил все до капли.

Чуть свет он проснулся - на диване в гостиной. С жутким похмельем. Но это бы еще полбеды, самое ужасное, что его грызла совесть за разговор с Байбой Лиепой.

При мысли об этом он застонал, шатаясь добрел до спальни, забрался под одеяло. И принудил себя ни о чем не думать. Встал он, когда полдень давно миновал, сварил кофе. Сел перед телевизором и стал смотреть все подряд. Отцу звонить раздумал, дочери тоже. Около семи разогрел тушеную рыбу - больше в морозилке ничего не нашлось. Потом опять вернулся к телевизору, отчаянно стараясь выкинуть из головы мысли о ночном разговоре.

В одиннадцать принял снотворное, лег и с головой укрылся одеялом.

Завтра все будет хорошо, думал он. Я позвоню ей и все объясню. Или напишу письмо. Или сделаю еще что-нибудь.

Понедельник, 4 мая, оказался, однако, совершенно не таким, как рассчитывал Валландер.

События вдруг помчались стремительно, опережая друг друга.

Около половины восьмого, едва он вошел в кабинет, зазвонил телефон. Это был Лувен из Стокгольма.

- В городе ходит слух насчет заказа на какого-то африканца. Главная его примета - повязка на левой руке.

Лишь секунду спустя Валландер сообразил, о каком заказе толкует Лувен.

- Черт, вот это да!

- Так я и думал, что ты это скажешь, - заметил Лувен. - Еще я хотел узнать, когда ты приедешь. Мы тебя встретим.

- Пока не знаю. После полудня, не раньше. У Бьёрка, если ты его помнишь, камни в желчном пузыре. Поэтому сперва мне надо разобраться здесь. Перезвоню, как только все решится.

- Ладно, ждем.

Только Валландер положил трубку, как снова зазвонил телефон. И одновременно в кабинет вошел Мартинссон, возбужденно размахивая какой-то бумажкой. Валландер жестом предложил ему сесть и снял трубку.

Звонил патологоанатом из Мальмё, Хёгберг, который проводил судебно-медицинское вскрытие тела Луизы Окерблум. Валландер не первый раз сталкивался с ним и знал, что Хёгберг человек дотошный. Придвинув к себе блокнот, он сделал знак Мартинссону: дескать, дай ручку.

- Изнасилование полностью исключено, - сказал Хёгберг. - Разве что насильник пользовался презервативом и все произошло тихо-мирно. Никаких следов, указывающих на иные насильственные действия, тоже нет. Только ссадины, но они, вероятно, появились в результате падения тела в колодец. Следов от наручников ни на запястьях, ни на щиколотках не обнаружено. Ее просто застрелили, и все.

- Мне срочно нужна пуля, - сказал Валландер.

- Пришлю в первой половине дня. Но заключения, понятно, придется еще подождать.

- Спасибо за звонок.

Валландер положил трубку и повернулся к Мартинссону:

- Луиза Окерблум не была изнасилована. Значит, преступление на сексуальной почве можно исключить.

- Ага, теперь и это известно точно, - сказал Мартинссон. - А еще мы знаем, что палец указательный, с левой руки и принадлежит африканцу. Скорее всего, человеку лет тридцати с небольшим. Так написано вот в этом факсе, который только что пришел из Стокгольма. Интересно, как они умудряются получать такие точные сведения?

- Понятия не имею, - ответил Валландер. - Но чем больше мы знаем, тем лучше. Если Сведберг уже пришел, посовещаемся не откладывая. После обеда уезжаю в Стокгольм. Кроме того, в два я обещал устроить пресс-конференцию. Журналистами займетесь вы со Сведбергом. Если будут важные новости, позвонишь мне в Стокгольм.

- Вот Сведберг обрадуется, когда узнает. Ты уверен, что не можешь выехать попозже?

- Совершенно уверен. - Валландер встал.

- Я слыхал, ребята из Мальмё взяли Мурелля, - сказал Мартинссон, когда они вышли в коридор.

Валландер недоуменно взглянул на него:

- Кого-кого?

- Мурелля. Скупщика краденого из Мальмё. Ну, который торговал колонками.

- А-а, вон ты о ком, - рассеянно сказал Валландер. - Понятно.

Он прошел в дежурку, попросил Эббу заказать билет на самолет, часа на три, а кроме того, забронировать номер в гостинице «Сентраль» на стокгольмской Васагатан, там сравнительно недорого. Затем вернулся в кабинет и взялся было за телефон, собираясь позвонить отцу. Но раздумал. Словно опасался испортить себе настроение. Сегодня ему потребуется максимальная сосредоточенность. И тут вдруг у него возникла идея. Надо попросить Мартинссона позднее позвонить в Лёдеруп, передать привет и сказать, что ему пришлось срочно вылететь в Стокгольм. Может, отец хоть тогда уразумеет, что у него куча важных дел.

Валландер повеселел. Хорошая идея, может, и на будущее пригодится.

Без пяти четыре Валландер приземлился в Арланде, под моросящим дождем. Прошел через похожее на ангар здание аэровокзала и увидел, что у дверей ждет Лувен.

У Валландера болела голова. День выдался крайне напряженный. Почти два часа он просидел у прокурора. Пер Окесон задал кучу вопросов и сделал ряд критических замечаний. Как объяснишь прокурору, что, выбирая приоритеты, полицейские порой вынуждены полагаться на чутье? Окесон нашел в их отчетах массу погрешностей, а Валландер защищал дознание, и под конец атмосфера стала весьма раздраженной. Потом Валландер съездил домой, побросал в сумку кое-что из одежды, и Петерс отвез его на аэродром в Стуруп. Из дома он наконец-то позвонил дочери. Линда обрадовалась, что он приезжает, по голосу было слышно. Они договорились, что вечером он позвонит еще раз, в любое время.

Только в самолете, набиравшем высоту, Валландер понял, что голоден как волк. САСовские бутерброды были первое, что он съел за весь день.

В машине, по дороге на Кунгсхольмен, в Главное управление, Валландер узнал подробности розысков убийцы Тенгблада. Лувен и его команда явно не имели четкого следа и вели розыск, собственно, лишь потому, что не могли сидеть сложа руки. Рассказал Лувен и об инциденте с газовыми гранатами на дискотеке. Судя по всему, это либо серьезное хулиганство, либо акт мести. Но и здесь надежные зацепки отсутствовали. Под конец Валландер спросил про заказ. Для него это явление современной действительности было новым и пугающим. Возникло оно в последние годы и пока отмечалось лишь в трех крупнейших городах страны. Но он не обольщался: скоро и у них начнется. Заказчик и киллер заключали договор на убийство людей. Попросту вступали в сделку. Ярчайшее свидетельство тому, думал Валландер, что насилие в обществе приобрело совершенно немыслимый размах.

- Наши люди выясняют, о чем конкретно идет речь, - сказал Лувен, когда они проезжали Северное кладбище на окраине Стокгольма.

- У меня концы с концами не сходятся, - вздохнул Валландер. - Как в прошлом году, с тем плотом. Бессвязные обрывки.

- Вся надежда на криминалистов, - сказал Лувен. - Может, выжмут что-нибудь из пуль.

Валландер похлопал себя по карману. Там была пуля, убившая Луизу Окерблум.

Из подземного гаража управления они на лифте поднялись в оперативный центр, который координировал мероприятия по розыску убийцы Тенгблада.

Войдя в помещение, Валландер вздрогнул - столько там было полицейских. Больше пятнадцати человек уставились на него. Да, не то что в Истаде.

Лувен представил его, в ответ все невнятно поздоровались. Руководил операцией невысокий лысоватый мужчина лет пятидесяти, по имени Стенберг.

Валландер вдруг занервничал, решил, что плохо подготовился. Вдобавок он не был уверен, что они поймут его сконский диалект. Однако же сел за стол и рассказал о случившемся. Отвечая затем на вопросы, он убедился, что имеет дело с опытными следователями, которые очень быстро вникали в ситуацию, подмечали слабые места и умели задать правильные вопросы.

Совещание затянулось на два с лишним часа. Наконец, когда все здорово устали, а Валландер даже попросил таблетку от головной боли, Стенберг подвел итог и в заключение сказал:

- Надо срочно провести баллистическую экспертизу. Но если выяснится, что оружие одно и то же, значит, все запутывается еще больше, это уж точно.

Кое-кто скривил губы, но большинство мрачно смотрело в пространство.

Только в восьмом часу Валландер вышел из управления. Лувен подвез его на Васагатан.

- Не заблудишься один? - спросил Лувен, высаживая его у гостиницы.

- У меня дочка тут в городе, - ответил Валландер. - А кстати, как называется та дискотека, где бросили слезогонку?

- «Аврора», - ответил Лувен. - Но вряд ли это заведение в твоем вкусе.

- Да уж конечно.

Лувен кивнул на прощание и уехал. Валландер взял у администратора ключ, устояв перед искушением наведаться в какой-нибудь бар по соседству. Воспоминание о субботнем вечере в Истаде было еще чересчур свежо. Он поднялся в номер, принял душ, сменил рубашку. Часок полежал на кровати, чтобы отдохнуть, потом разыскал в телефонном справочнике адрес «Авроры» и без четверти девять вышел из гостиницы. Перед уходом он хотел было позвонить дочери, но в конце концов решил повременить. Визит в «Аврору» вряд ли займет много времени. К тому же Линда по натуре сова. Он пересек улицу, сел у Центрального вокзала в такси и назвал сёдермальмский адрес. По дороге он задумчиво рассматривал город за окном. Где-то здесь живет его дочка Линда, а еще где-то - сестра Кристина. И где-то здесь, наверно, прячется среди домов и людей африканец, у которого на левой руке не хватает указательного пальца.

Внезапно ему стало не по себе. Будто вот-вот что-то произойдет. Что-то, чего уже теперь надо бояться.

На миг перед глазами мелькнуло улыбающееся лицо Луизы Окерблум.

Что она успела понять? - думал он. Осознала ли, что умрет?

Лестница вела с тротуара к черной железной двери, над которой горела грязная неоновая вывеска. Часть букв погасла. Валландер толком не знал, почему, собственно, решил наведаться на то место, где несколько дней назад были брошены газовые гранаты. Но он не вправе упускать ни малейшей возможности найти африканца с отрубленным пальцем, иначе так и будет ощупью топтаться во мраке. Он сбежал вниз по лестнице, толкнул дверь и очутился в темном зале, где в первую минуту вообще едва различал детали. Негромкая музыка лилась из динамика под потолком. Накурено. Сначала ему показалось, что он здесь один. Но мало-помалу в углу блеснули белки глаз, проступили темные силуэты и стойка бара, освещенная чуть поярче остального помещения. Когда глаза привыкли, он подошел к бару, заказал пиво. Наголо обритый бармен подал пиво и сказал:

- Нам помощь не нужна.

Валландер не понял, что он имеет в виду.

- У нас тут своя охрана.

Валландер удивился: надо же, парень догадался, что я полицейский.

- Откуда вы знаете, что я полицейский? - спросил он и тотчас разозлился на себя за этот вопрос.

- Профессиональный секрет.

Валландер чувствовал, что злится. Наглая самоуверенность бармена раздражала его.

- У меня есть несколько вопросов. Раз уж вы знаете, кто я, представляться незачем.

- Я очень редко отвечаю на вопросы.

- На сей раз придется. Иначе пеняйте на себя.

От неожиданности бармен оторопел:

- Ну, может, и отвечу.

- Здесь бывает много африканцев.

- Им нравится это место.

- Я ищу африканца с весьма особой приметой.

- Какой же?

- У него не хватает пальца. На левой руке.

Валландер ожидал чего угодно, но только не смеха. А бармен расхохотался.

- Что здесь смешного?

- Вы второй, - сказал бармен.

- Второй?

- Про него уже спрашивали. Вчера вечером заходил один хмырь, тоже пытал, не видел ли я африканца с покалеченной рукой.

Валландер на миг задумался, потом задал следующий вопрос:

- Что вы ему ответили?

- Нет.

- Нет?

- Я не видел человека без пальца.

- Точно?

- Точно.

- А кто спрашивал?

- Никогда раньше его не видал. - Бармен принялся протирать стаканы.

Валландер почувствовал, что он врет:

- Спрашиваю еще раз. Но только один раз.

- Мне больше нечего добавить.

- Кто это был?

- Я же сказал. Незнакомец.

- Он говорил по-шведски?

- Вроде как.

- Что вы имеете в виду?

- Ну, не так, как мы с вами.

Уже лучше, подумал Валландер. Только бы не сорвалось.

- Как он выглядел?

- Не помню.

- Если я не получу ответа, пеняйте на себя.

- Обыкновенный. Черная куртка. Светлые волосы.

Валландер вдруг почувствовал, что бармен боится.

- Нас никто не слышит. Даю слово, о том, что вы мне сказали, никто не узнает.

- Кажется, его зовут Коноваленко… Пиво за мой счет, если вы сейчас уйдете.

- Коноваленко? Вы уверены?

- Разве в этом мире можно быть в чем-то уверенным?

Валландер вышел из дискотеки и, на счастье, сразу поймал такси. Сел на заднее сиденье и назвал адрес гостиницы.

В номере он хотел было сразу позвонить дочери. Но передумал. Лучше завтра утром.

Потом он долго лежал без сна.

Коноваленко. Имя. Приведет ли оно куда нужно?

Сколько же всего произошло с того утра, когда Роберт Окерблум появился у него в кабинете.

Заснул он только на рассвете.

16

На следующее утро, придя в управление, Валландер узнал, что Лувен уже совещается с оперативниками, занятыми розыском убийцы Тенгблада. Он взял в автомате чашку кофе и из кабинета Лувена позвонил в Истад. Немного погодя Мартинссон снял трубку и спросил, как дела.

- Я сейчас сосредоточился на одном человеке, видимо русском, по фамилии Коноваленко, - ответил Валландер.

- Ты никак отыскал еще одного прибалта? - спросил Мартинссон.

- Пока неизвестно, настоящая ли это фамилия. И вправду ли он русский. Может, и швед.

- Альфред Ханссон, помнится, сказал, что человек, который снял дом, говорил с акцентом.

- Вот именно. Но я не уверен, что это был Коноваленко.

- Почему?

- Такое у меня ощущение. Все это дело переполнено ощущениями. И мне это отнюдь не нравится. Вдобавок Ханссон говорил, что тот человек был очень толстый. Внешность не сходится с описанием убийцы Тенгблада. Если это одно лицо.

- А как сюда вписывается африканец без пальца?

Валландер быстро рассказал о своем вчерашнем визите в «Аврору».

- Может, тут все же кое-что есть, - сказал Мартинссон. - Как я понимаю, ты пока задержишься в Стокгольме?

- Да. Задержаться необходимо. По крайней мере еще на день. В Истаде все спокойно?

- Роберт Окерблум через пастора Туресона спрашивал, когда можно похоронить жену.

- Но ведь, кажется, никаких препятствий нет?

- Бьёрк велел спросить у тебя.

- Вот ты и спросил. Как там погода?

- Как положено.

- В каком смысле?

- Апрельская. Капризная. И, увы, далеко не тепло.

- Ты не мог бы позвонить моему отцу и сказать, что я еще в Стокгольме?

- Последний раз, когда я ему звонил, он пригласил меня заехать. Но у меня не было времени.

- Позвони, а? Не в службу, а в дружбу.

- Конечно. Прямо сейчас и позвоню.

Валландер попрощался и сразу набрал номер дочери. Когда Линда сняла трубку, он понял, что она еще не вполне проснулась.

- Ты же хотел позвонить вчера, - сказала она.

- Заработался допоздна.

- Я могу встретиться с тобой в первой половине дня.

- Не получится. В ближайшие часы я буду чертовски занят.

- Ты что, не хочешь повидаться?

- Ты отлично знаешь, что хочу. Я позвоню попозже.

Валландер быстро положил трубку, потому что в кабинет тяжелой походкой вошел Лувен. Дочь наверняка обиделась. Почему, собственно, ему не хотелось, чтобы Лувен слышал его разговор с Линдой? Он и сам этого не понимал.

- Ну и вид у тебя, - сказал Лувен. - Ты что, ночь не спал?

- Наоборот, переспал, - уклончиво ответил Валландер, - а это ничуть не лучше. Как дела?

- Пока ничего нового. Но мы прорвемся.

- Есть вопрос, - сказал Валландер, но решил до поры до времени помалкивать о вчерашнем визите в «Аврору». - Коллеги в Истаде получили анонимное сообщение, что в убийстве Тенгблада, возможно, замешан русский по фамилии Коноваленко.

Лувен нахмурился:

- Думаешь, стоит отнестись к этому всерьез?

- Пожалуй. Тот, кто передал сообщение, как будто бы хорошо информирован.

- Вообще-то, - помолчав, сказал Лувен, - у нас хватает неприятностей с русскими преступниками, которые в последнее время валом валят в Швецию. И понятно, что с годами эта проблема вряд ли упростится. Поэтому мы попробовали составить что-то вроде картотеки. - Некоторое время он перебирал папки в шкафу, наконец нашел, что искал. - Вот, Рыков. Если в городе есть некий Коноваленко, Рыков должен его знать.

- Почему?

- По слухам, он превосходно информирован обо всем, что происходит среди иммигрантов. Давай съездим к нему. - Лувен протянул папку Валландеру: - Возьми почитай. Очень любопытно.

- Я могу и один съездить, - сказал Валландер. - Вдвоем совсем не обязательно.

Лувен пожал плечами:

- Мне же лучше. Что ни говори, в деле Тенгблада есть и другие зацепки, хотя следствие продвигается не быстро. Кстати, криминалисты считают, что вашу женщину в Сконе застрелили из того же оружия. Но вполне однозначно, конечно, утверждать нельзя. Предположительно из того же. С другой стороны, неизвестно, находилось ли это оружие в одних и тех же руках.

До Халлунды Валландер добрался только в первом часу. К тому времени он успел пообедать в каком-то мотеле, а заодно прочитал лувеновские материалы о человеке по имени Владимир Рыков. Отыскав в Халлунде нужный дом, он немного постоял, осмотрелся. И сразу же заметил, что почти никто из прохожих не говорит по-шведски.

Вот здесь зарождается будущее, подумал он. Ребенок, который здесь вырастет и, возможно, станет полицейским, накопит совсем иной опыт, чем я.

Он вошел в подъезд, нашел в списке жильцов имя «Рыков» и вызвал лифт.

Открыла ему женщина. Валландер тотчас заметил настороженность в ее глазах, хоть она и не знала еще, что он из полиции.

- Рыков, - сказал он, предъявив удостоверение. - У меня есть к нему несколько вопросов.

- О чем?

Говорит с акцентом. Вероятно, родом откуда-то из Восточной Европы.

- Об этом я поговорю с ним.

- Он мой муж.

- Он дома?

- Я скажу ему.

Женщина скрылась за дверью, вероятно в спальне. Валландер огляделся. Обстановка дорогая, а все же оставляет впечатление временности. Словно живущие здесь люди готовы в любую минуту сняться с места.

Дверь отворилась, вышел Владимир Рыков. Он был в халате, опять-таки явно дорогом. Волосы у него были спутаны, и Валландер подумал, что он, наверно, спал.

В Рыкове тоже чувствовалась настороженность.

Внезапно Валландер осознал, что наконец-то к чему-то приблизился. И это что-то сдвинет с мертвой точки следствие, начавшееся без малого две недели назад, когда Роберт Окерблум пришел к нему и сообщил о пропаже жены. Следствие, до сих пор тонувшее во множестве разрозненных путаных следов, которые пересекали друг друга, не давая ему продвинуться вперед.

Такое чувство он испытывал и в прежних делах. Чувство, что стоишь на пороге прорыва. И зачастую оно не обманывало.

- Я очень сожалею, что пришлось вас побеспокоить. Но у меня есть к вам несколько вопросов.

- О чем же?

Рыков так и не предложил ему сесть и говорил резко, неприязненно. Валландер решил перейти прямо к делу. Сел на стул и жестом попросил Рыкова и его жену сделать то же.

- Насколько мне известно, приехали вы сюда как иранский беженец, - начал Валландер, - и в семидесятые годы получили шведское гражданство. Впрочем, имя Владимир Рыков звучит отнюдь не по-ирански.

- Это мое личное дело.

Валландер пристально смотрел на него:

- Конечно. Но в определенных обстоятельствах вопрос с гражданством в нашей стране можно и пересмотреть. Например, если данные, на основе которых власти приняли решение, окажутся фальшивкой.

- Вы мне угрожаете?

- Вовсе нет. Чем вы занимаетесь?

- Я владелец туристического бюро.

- Название?

- «Рыков. Туристические услуги».

- С какими странами вы сотрудничаете?

- С разными.

- Например?

- Польша.

- А еще?

- Чехословакия.

- Дальше.

- Господи! Куда вы клоните?

- Ваше турбюро зарегистрировано в губернском управлении как частная фирма. Но, судя по данным налогового ведомства, последние два года вы не подавали декларации. Поскольку я предполагаю, что фальшивых деклараций вы не подаете, сей факт должен означать, что в последние годы ваше турбюро не функционировало.

Рыков оторопело смотрел на него.

- Мы живем на доходы прошлых удачных лет, - вмешалась его жена. - Нет такого закона, который требует постоянно работать.

- Совершенно верно, - согласился Валландер. - И все же большинство людей работает. По разным причинам.

Женщина закурила. Валландер видел, что она нервничает. Муж смотрел на нее неодобрительно. Она демонстративно встала и открыла окно. Удалось ей это не сразу, Валландер даже хотел помочь, но в конце концов она справилась с неподатливой рамой.

- У меня есть адвокат, который занимается всеми проблемами фирмы, - сказал Рыков, тоже явно нервничая.

Интересно, от злости или от страха? - подумал Валландер и продолжил:

- Давайте расставим точки над i. К Ирану вы имеете столь же отдаленное отношение, как и я. Вы родом из России. Лишить вас шведского гражданства невозможно. И я здесь вообще не по этому поводу. Вы русский, Рыков. И знаете, что происходит в иммигрантских кругах. В том числе и у ваших соотечественников, которые занимаются незаконными делами. Несколько дней назад в городе убили полицейского. Редкостная глупость, глупее просто быть не может. Нас это начинает злить, и сильно. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

Рыков как будто бы успокоился. Но Валландер заметил, что его жена по-прежнему нервничает, хоть и пытается скрыть беспокойство. То и дело она поглядывала на стену за его спиной.

Прежде чем сесть, он обратил внимание, что там висят часы.

Они чего-то ждут, подумал он, и не хотят, чтобы я оставался здесь.

- Я ищу некоего Коноваленко, - спокойно сказал Валландер. - Вы знаете такого?

- Нет, - ответил Рыков. - Первый раз слышу.

В ту же секунду Валландер понял три вещи. Во-первых, что Коноваленко существует. Во-вторых, что Рыков прекрасно знает, кто это. А в-третьих, ему очень не нравится, что полиция наводит о Коноваленко справки.

Итак, Рыков все отрицает. Но, задавая свой вопрос, Валландер как бы невзначай взглянул на его жену. В ее лице, в забегавших глазах он прочел ответ.

- Вы совершенно уверены? Я думал, Коноваленко - фамилия весьма распространенная.

- Я не знаю человека с такой фамилией. - Рыков повернулся к жене: - Мы ведь не знаем никаких Коноваленко?

Она покачала головой.

Как же, подумал Валландер. Вы прекрасно знаете этого Коноваленко. И через вас мы его разыщем.

- Жаль, что вы не знакомы с ним, - сказал Валландер.

Рыков удивленно посмотрел на него:

- Это все, что вы хотели узнать?

- Пока да, - ответил Валландер. - Но я уверен, это не последняя наша встреча. Мы ведь не остановимся, пока не поймаем убийцу полицейского.

- Мне об этом ничего неизвестно, - сказал Рыков. - Я, как и все, разумеется, очень сожалею о гибели молодого полицейского.

- Конечно. - Валландер встал. - Да, еще одно. Возможно, вы читали в газетах о женщине, убитой на юге Швеции неделю-другую назад. Или, может, по телевизору видели. Мы полагаем, что Коноваленко замешан и в этом преступлении.

На сей раз насторожился сам Валландер.

И даже не сразу понял почему.

Но секунду спустя сообразил, что насторожило его в Рыкове полное отсутствие реакции.

Он все время ждал именно этого, подумал Валландер, чувствуя, как забилось сердце. Чтобы не подать виду, он прошелся по комнате.

- Не возражаете, если я тут осмотрюсь?

- Пожалуйста, - ответил Рыков. - Таня, открой нашему посетителю все двери.

Валландер заглянул в комнаты. Но мысли его были заняты Рыковым.

Лувен и не догадывается, как он был прав, думал комиссар. В этой халлундской квартире есть след.

Он удивился собственному спокойствию. Нужно было немедля уйти отсюда, позвонить Лувену и вызвать опергруппу в полном составе. Взять Рыкова под перекрестный допрос и как следует прижать, пока он не признается в существовании Коноваленко и не расскажет, где тот находится.

Когда он заглянул в небольшую комнату, видимо предназначенную для гостей, она чем-то привлекла его внимание, но чем именно, он и сам не знал. Комната как комната. Кровать, письменный стол, плетеный стул, окно с синими шторами. На стене полка с безделушками и книгами. Валландер изо всех сил старался понять, что же такое он видит, не замечая. Запомнил подробности и отвернулся.

- Ну что ж, теперь я вас оставлю.

- Мы с полицией не ссоримся, - сказал Рыков.

- В таком случае беспокоиться вам не о чем, - ответил Валландер.

Он поехал обратно в город.

Вот теперь мы нанесем удар, думал он. Сейчас же расскажу Лувену и его людям всю эту примечательную историю. И мы заставим Рыкова или его жену заговорить.

Теперь-то мы их возьмем. Непременно возьмем.

Коноваленко едва не проворонил Танин сигнал. Поставив машину возле дома в Халлунде, он, как всегда, бросил взгляд на фасад. Они договорились, что, если по какой-то причине ему нельзя подниматься в квартиру, Таня оставит одно окно открытым. Окно было закрыто. Коноваленко пошёл к лифту и вдруг вспомнил, что забыл в машине пакет с двумя бутылками водки. Сходил за ним и машинально опять взглянул на фасад. Окно было распахнуто. Он вернулся в машину, сел за руль и стал ждать.

Когда из подъезда вышел Валландер, он тотчас смекнул, что едва не нарвался на полицию.

Таня подтвердила его подозрения. Это действительно был комиссар уголовной полиции, по фамилии Валландер. Вдобавок в его удостоверении Таня прочла, что он из Истада.

- Чего он хотел? - спросил Коноваленко.

- Спрашивал, не знаю ли я некоего Коноваленко, - сказал Рыков.

- Отлично! - воскликнул Коноваленко.

Таня и Рыков недоуменно уставились на него.

- Отлично! - повторил Коноваленко. - Кто мог рассказать ему обо мне? Если не вы? Только один человек - Виктор Мабаша. Через этого полицейского мы на него и выйдем.

Он велел Тане принести рюмки. Все трое выпили водки.

Коноваленко промолчал, но пил он за истадского полицейского. И был очень доволен собой.

Из Халлунды Валландер поехал прямо в гостиницу. И первым делом позвонил дочери.

- Мы можем встретиться? - спросил он.

- Сейчас? Я думала, ты работаешь.

- У меня есть час-другой. Если ты можешь.

- Где встретимся? Ты ведь плохо ориентируешься в Стокгольме.

- Я знаю, например, Центральный вокзал.

- Ну так что, встретимся там? Посредине большого зала? Через сорок пять минут?

- Договорились.

Положив трубку, Валландер спустился в холл.

- До вечера меня не будет, - сказал он администратору. - Если кто-нибудь спросит меня, лично или по телефону, скажете, что у меня срочное дело и связаться со мной нельзя.

- До которого часа?

- До поры до времени.

На Центральном вокзале, заметив Линду, он едва ее узнал. Волосы выкрашены в черный цвет, довольно короткая стрижка, яркий макияж. На ней был черный комбинезон, ярко-красный плащ и полусапожки на высоких каблуках. Валландер обратил внимание, что многие мужчины оглядываются на нее, и почему-то вдруг почувствовал досаду и смущение. Он назначил свидание собственной дочери. А навстречу ему шла молодая самоуверенная женщина. Давняя застенчивость исчезла без следа. Он обнял ее с ощущением, что совершает не вполне уместный поступок.

Линда сказала, что проголодалась. Пошел дождь, и они забежали в кафе на Васагатан, прямо напротив почтамта.

Она ела, а Валландер смотрел на нее и, когда она спросила, не хочет ли он тоже взять что-нибудь, покачал головой.

- Мама была здесь на прошлой неделе, - неожиданно сказала Линда. - Показывала своего нового поклонника. Ты его видел?

- Я больше полугода с ней не разговаривал.

- Мне он не понравился. По-моему, он больше интересовался мной, чем мамой.

- Вот как?

- Он, кажется, импортирует станки из Франции. Но говорил в основном о гольфе. Ты знаешь, что мама теперь играет в гольф?

- Нет, - удивился Валландер. - Не знаю.

Линда внимательно посмотрела на него, потом продолжила:

- И очень плохо, что не знаешь. Что ни говори, она пока самая важная женщина в твоей жизни. Она-то все про тебя знает. И про женщину из Латвии тоже.

Валландер обомлел. Он никогда не говорил с бывшей женой о Байбе Лиепе.

- Откуда ей это известно?

- Наверно, кто-то рассказал.

- Кто?

- Какая разница?

- Просто интересно.

Линда неожиданно сменила тему:

- Почему ты в Стокгольме? Ведь не затем же, чтоб повидаться со мной?

Валландер коротко рассказал о случившемся. В обратном порядке, до того дня две недели назад, когда отец объявил, что женится, а потом пришел Роберт Окерблум и сообщил, что у него пропала жена. Линда слушала внимательно, и впервые он почувствовал, что его дочь совсем взрослый человек. И в иных сферах жизни имеет куда больше опыта, чем он сам.

- Мне не с кем поговорить, - закончил он. - Если б хоть Рюдберг был жив. Помнишь его?

- Унылый такой, мрачный?

- Ну что ты, он был другой. Хотя иногда и казался суровым.

- Я помню его. Я надеялась, что ты никогда не станешь таким.

На сей раз тему сменил он:

- Что ты знаешь о ЮАР?

- Да не очень-то и много. Ну, например, что с чернокожими африканцами там обращаются почти как с рабами. И я, конечно, против этого. В народном университете у нас была встреча с одной негритянкой из ЮАР. Она такое рассказывала, что просто в голове не укладывается.

- В любом случае ты знаешь больше меня, - сказал Валландер. - В прошлом году, когда был в Латвии, я все время удивлялся, как умудрился дожить до сорока с лишним лет, ничего толком не зная о мире.

- Ты же не обращаешь внимания! Помню, лет в двенадцать-тринадцать я пыталась задавать вопросы. Но ни тебя, ни маму вообще не интересовало, что происходит за нашей калиткой. Только и разговору что о доме, о клумбах да о твоей работе. И ни о чем другом. Вы ведь поэтому и расстались?

- Ты так думаешь?

- Вы всю жизнь свели к проблеме тюльпанных луковиц и новых кранов в ванной. Вот о чем вы рассуждали, если вообще разговаривали между собой.

- А что дурного в разговорах о цветах?

- За своими клумбами вы не видели, что происходит вовне. - Она резко оборвала разговор и спросила: - Сколько у тебя времени?

- Час по крайней мере.

- Стало быть, фактически нет. Но можно повидаться попозже вечером, если хочешь.

Дождь перестал, они вышли на улицу.

- Не трудно ходить на таких высоких каблуках? - с сомнением спросил Валландер.

- Трудно. Но постепенно привыкаешь. Хочешь попробовать?

Валландер заметил, что ужасно рад ей. Внутри что-то расслабилось. Он провожал дочку взглядом, пока она, махнув на прощание рукой, не исчезла в метро.

И в эту самую минуту понял, что именно приметил днем в халлундскои квартире и никак не могопределить.

Теперь он знал, что это было.

Пепельница на полке! Совсем недавно он уже видел такую. Может, это и случайность. Но вряд ли.

Ему вспомнился вечер, когда он ужинал в истадской гостинице «Континенталь». Сперва сидел в баре. И на столе перед ним стояла стеклянная пепельница. Точь-в-точь такая же, как в гостевой комнате у Рыковых.

Коноваленко, подумал он.

Коноваленко побывал в «Континентале». Возможно, сидел за тем же столиком, что и я. И не устоял перед соблазном прихватить с собой тяжелую стеклянную пепельницу. Человеческая слабость, самая заурядная. Ему и в голову не могло прийти, что комиссар уголовной полиции из города Истад заглянет в небольшую комнату халлундской квартиры, где он временами ночует.

Валландер поднялся в свой номер, размышляя о том, что не такой уж он никудышный полицейский. Время пока не упущено. И он сумеет раскрыть бессмысленное и жестокое убийство женщины, заблудившейся на дорогах Крагехольма.

Затем он подытожил все, что знал. Луиза Окерблум и Клас Тенгблад убиты из одного оружия. Кроме того, Тенгблада застрелил человек, говоривший по-шведски с акцентом. На черного африканца, свидетеля убийства Луизы Окерблум, охотится человек, который тоже говорит с акцентом и предположительно зовется Коноваленко. Этот Коноваленко - знакомый Рыкова, хотя тот упорно отпирается. Судя по комплекции, Рыков вполне мог быть «Нурдстрёмом», которому Альфред Ханссон сдал дом. И в рыковской квартире есть пепельница, доказывающая, что кто-то из них бывал в Истаде. Немного, конечно, и, если б не пули, взаимосвязь выглядела бы весьма и весьма шатко. Но здесь ему поможет интуиция, теперь нужно положиться именно на нее. Если как следует прижать Рыкова, можно бы получить ответы, которые так необходимы.

В тот же вечер они с Линдой поужинали в ресторане рядом с гостиницей.

На сей раз Валландер чувствовал себя в ее обществе менее неуверенно. Спать он лег около часу ночи, думая о том, что давненько не проводил вечер так приятно.

Наутро около восьми, придя в управление, Валландер изложил изумленным оперативникам свои халлундские открытия и выводы. Поначалу он чувствовал, как его слова бьются о глухую стену недоверия, но желание схватить убийцу товарища оказалось сильнее, и мало-помалу настрой изменился. В конце концов все согласились с его выводами.

А затем события начали разворачиваться с огромной быстротой. Пока готовили захват, дом в Халлунде был взят под наблюдение. Молодой энергичный прокурор, не колеблясь, поддержал планы полиции схватить преступника.

Операция была намечена на два часа дня. Меж тем как Лувен и его коллеги прорабатывали детали, Валландер молча держался в стороне. Около десяти, в самый разгар суматохи, он прошел в кабинет Лувена и позвонил Бьёрку в Истад. Рассказал о захвате, намеченном на вторую половину дня, и о том, что убийство Луизы Окерблум, видимо, вот-вот будет раскрыто.

- Признаться, звучит все это просто невероятно, - сказал Бьёрк.

- Мы живем в невероятном мире.

- Как бы там ни было, ты здорово поработал. Я сообщу всем нашим, что происходит.

- Только без пресс-конференции, - сказал Валландер. - И пока ни слова Роберту Окерблуму.

- Конечно нет. Когда думаешь вернуться?

- Как только смогу. Что с погодой?

- Лучезарная. Похоже, все-таки пришла весна. Сведберг чихает как сумасшедший, от аллергии. А это, как ты знаешь, безошибочный признак весны.

Положив трубку, Валландер почувствовал легкую ностальгию. Но напряжение перед захватом было еще сильнее.

В одиннадцать Лувен собрал всех участников халлундской операции. Наблюдатели сообщали, что Владимир и Таня находятся в квартире. Есть ли там кто-нибудь еще, неизвестно.

Валландер внимательно слушал Лувена. Он понимал, что здесь, в Стокгольме, задержание происходит совсем не так, как у них в Истаде. Да и масштаб совершенно другой. Единственное, что ему вспомнилось, - это происшествие годичной давности, когда они брали наркомана, который забаррикадировался в летнем домике в Сандскугене.

Перед началом совещания Лувен спросил, хочет ли Валландер активно участвовать в операции.

- Да, - ответил он. - Если Коноваленко там, то в известном смысле он мой. По меньшей мере наполовину. Вдобавок мне очень хочется увидеть физиономию Рыкова.

В половине двенадцатого совещание закончилось.

- Неизвестно, что мы там застанем, - сказал Лувен. - Предположительно только двух людей, которым придется безропотно примириться с нашим появлением. Но может случиться и иначе.

Валландер пообедал в управлении, вместе с Лувеном.

- Ты никогда не задумывался, что у нас за работа? - неожиданно спросил Лувен.

- Каждый день об этом думаю, - ответил Валландер. - Наверное, как и большинство полицейских.

- Не знаю, - сказал Лувен. - Я знаю только, о чем думаю сам. И эти мысли меня угнетают. Здесь, в Стокгольме, мы практически теряем контроль. Не знаю, как обстоит в небольших округах вроде Истада. Но в нашем городе преступники, похоже, чувствуют себя весьма вольготно. По крайней мере что касается риска быть схваченным.

- У нас пока все под контролем, - сказал Валландер. - Хотя различия между округами быстро стираются. То, что происходит здесь, происходит и в Истаде.

- Многие здешние полицейские мечтают перевестись в провинцию. Думают, там легче.

- Но многие и рвутся к вам. Те, кому в провинции и маленьких городках чересчур уж спокойно.

- Я бы вряд ли стал меняться, - сказал Лувен.

- Да и я тоже, - согласился Валландер. - Я истадский полицейский. Или не полицейский вообще.

Разговор увял. После обеда Лувен заторопился куда-то по делам.

Валландер разыскал комнату отдыха и прилег на диван. Если вдуматься, с тех пор как Роберт Окерблум впервые побывал у него в кабинете, он ни разу толком не спал.

Дремал он всего несколько минут и проснулся как от толчка.

А потом лежал и думал о Байбе Лиепе.

Операция в Халлунде началась ровно в два. Валландер, Лувен и еще трое полицейских вошли в подъезд. Дважды позвонили в квартиру, но безрезультатно, и в конце концов вскрыли дверь ломиком. Группа захвата, вооруженная автоматами, держалась поблизости. У всех, кроме Валландера, в руках были пистолеты. Лувен заранее спросил, нужно ли ему оружие. Но Валландер отказался. Зато, как и все, с благодарностью облачился в бронежилет.

Они ворвались в квартиру, рассыпались по комнатам, и все кончилось, не успев начаться.

Квартира оказалась пуста. Людей там не было.

Полицейские недоуменно смотрели друг на друга. Потом Лувен достал мобильный телефон и связался с наружными наблюдателями.

- Квартира пуста, - сказал он. - Брать некого. Всем отбой. Вызовите криминалистов, пусть осмотрят квартиру.

- Должно быть, ночью сбежали, - сказал Валландер. - Или на рассвете.

- Мы их возьмем, - сказал Лувен. - Получаса не пройдет, как в розыск включится вся страна. - Он протянул Валландеру одноразовые перчатки. - Если захочешь поднять матрасы.

Пока Лувен разговаривал по мобильнику с управлением, Валландер прошел в маленькую комнату. Надел перчатки и осторожно взял с полки пепельницу. Он не ошибся. Точно такую же он видел несколько дней назад в баре, когда перебрал виски.

- Здесь наверняка есть отпечатки пальцев, - сказал он, вручая ее одному из криминалистов. - В нашей картотеке они вряд ли зарегистрированы. Но возможно, найдутся в картотеке Интерпола.

Техник спрятал пепельницу в пластиковый пакет.

Валландер подошел к окну, рассеянно скользнул взглядом по соседним домам и серому небу. Ненароком вспомнил, что именно это окно Таня открывала накануне, чтобы выгнать табачный дым, который раздражал Владимира. Валландер не мог сказать, угнетен ли он неудачей или раздосадован. Перешел в большую спальню, заглянул в шкафы. Одежда вроде как на месте, висит на плечиках. А вот нескольких сумок определенно недостает. Он сел на край кровати, рассеянно выдвинул ящик ночного столика. Ничего, кроме мотка бечевки да начатой пачки сигарет. Он запомнил, что Таня курит французские «Житан».

Нагнулся, глянул под кровать - пыльные тапки, и все. Обошел вокруг кровати и открыл другой ящик. Пусто. На столике была пепельница с множеством окурков и недоеденное шоколадное пирожное.

Валландер заметил, что окурки с фильтром. Взял один - «Кэмел».

И вот тут он задумался.

Вспомнил вчерашний день. Таня закурила. Владимир тотчас разозлился, и она открыла окно, причем с большим трудом.

Курильщики редко сердятся на своих собратьев. Особенно когда в комнате не накурено. Таня что же, курила разные сигареты? Едва ли. Значит, Владимир тоже курит.

Валландер задумчиво прошел в гостиную. Открыл то самое окно. Оно и на сей раз поддалось с трудом. Тогда он попробовал другое окно и стеклянную дверь на балкон. Открываются с легкостью.

Наморщив лоб, он остановился посреди комнаты. Почему она выбрала именно это окно? И почему его было так трудно открыть?

Эти вопросы вдруг приобрели огромную важность. И секунду спустя он понял, что ответ может быть только один.

Таня открыла тугое окно, потому что по некой причине нужно было открыть именно его. А раму заело просто оттого, что это окно открывали редко.

Валландер опять стал у злополучного окна и подумал, что как раз его хорошо видно из автомобиля на стоянке. Второе окно будет заслонено балконом. А балконную дверь со стоянки вообще не увидишь.

Он еще раз проверил свои выводы.

И все понял. Таня нервничала. Смотрела на часы у него за спиной. Потом открыла окно, подала кому-то на автостоянке сигнал, что в квартиру подниматься нельзя.

Коноваленко. Он был совсем рядом, подумал Валландер.

В промежутке между двумя телефонными звонками он рассказал Лувену о своих выводах.

- Наверно, ты прав, - сказал Лувен. - Хотя это мог быть и кто-то другой.

- Конечно. Мог быть и другой.

Они вернулись на Кунгсхольмен, оставив криминалистов в Халлунде, и едва успели открыть дверь лувеновского кабинета, как зазвонил телефон. В железном ящике криминалисты обнаружили несколько гранат со слезоточивым газом, того же типа, какие были брошены в сёдермальмской дискотеке.

- Все становится на свои места, - сказал Лувен. - Не пойму только, чем ему не угодила дискотека? Так или иначе, розыск по стране уже объявлен. Кроме того, задействуем газеты и телевидение.

- Тогда я завтра возвращаюсь в Истад, - решил Валландер. - А когда вы возьмете Коноваленко, мы на время позаимствуем его к себе в Сконе.

- Всегда ужасно досадно, когда операция оказывается бесплодной. Интересно, где они прячутся, - сказал Лувен.

Вопрос повис в воздухе. Валландер поехал в гостиницу и задумал нынче же вечером наведаться в «Аврору». Не мешает задать бритому бармену еще несколько вопросов.

Его не оставляло ощущение, что он близок к разгадке.

17

Человек, сидевший на стуле перед кабинетом президента де Клерка, ждал долго.

Уже миновала полночь, а он сидел тут с восьми вечера. Один, в тускло освещенной приемной. Время от времени заходил дежурный охранник - пожилой, в темном костюме - и с сочувствием говорил, что придется еще подождать. Сразу после одиннадцати этот охранник погасил весь свет, кроме торшера.

Георг Схееперс не мог отделаться от ощущения, что этому человеку самое место в похоронном бюро. Деликатные манеры, тихий голос, услужливость, граничащая с раболепием, напомнили Схееперсу господина, который несколько лет назад распоряжался похоронами его матери.

Символическое сходство, и возможно, вполне оправданное, думал Схееперс. Может, президент де Клерк управляет последними, гибнущими остатками белой южноафриканской империи? Может, это приемная человека, который, сидя в кабинете, скорее планирует похороны, чем ведет страну в будущее?

Четыре часа ожидания - срок долгий, о многом можно поразмыслить. Лишь изредка беззвучно открывалась дверь, и охранник сочувственно повторял, что президент по-прежнему занят срочным делом. В десять он подал Схееперсу чашку чуть теплого чая.

Георг Схееперс пытался понять, с какой целью его нынче вечером в среду, 7 мая, вызвали к президенту де Клерку. Накануне около полудня ему позвонил секретарь начальника, Хенрика Вервея, и попросил срочно зайти. Работая помощником генерального прокурора Йоханнесбурга, Георг Схееперс привык видеть своего шефа, которого все боялись, только в зале суда или на регулярных пятничных совещаниях и, торопливо шагая по коридорам, пытался угадать, зачем Вервей его вызвал. Не в пример сегодняшнему вечеру, в кабинет прокурора его впустили почти незамедлительно. Вервей жестом предложил ему кресло, а сам продолжал подписывать какие-то бумаги, которых ожидал секретарь. Затем они остались наедине.

Хенрика Вервея боялись не только преступники. Ему было около шестидесяти, высокий, под два метра, крепкого телосложения. Все знали, что время от времени он публично демонстрировал свою недюжинную силу. Несколько лет назад, когда перестраивали прокуратуру, он собственноручно вынес на улицу сейф, который затем двое грузчиков с трудом подняли в машину. Но страх людям внушала вовсе не его физическая сила. Пост генерального прокурора он занимал много лет и всегда при малейшей возможности настаивал на смертной казни. В тех случаях - а их было не счесть, - когда суд соглашался с его требованием и приговаривал преступника к повешению, Вервей зачастую лично присутствовал на казни, чем снискал репутацию человека беспощадного и жестокого. Однако обвинить его в том, что он руководствуется расистскими принципами, никто не мог. Белый преступник боялся его ничуть не меньше, чем черный.

Георг Схееперс сел в кресло, изнывая от тревоги: за какие такие грехи шеф решил устроить ему головомойку? Вервей безжалостно распекал подчиненных, если считал это необходимым.

Но, как выяснилось, вызвали Схееперса совсем по другой причине. Вервей вышел из-за стола и сел в кресло рядом с ним.

- Вчера поздно вечером в палате частной клиники в Хиллброу был убит один человек, - начал прокурор. - Звали его Питер ван Хеерден, и работал он на разведку. Полиция считает, что убийство совершено с целью грабежа. Исчез его бумажник. Никто преступника не видел - ни как он пришел, ни как ушел. Он явно был один и, по некоторым данным, выдал себя за курьера лаборатории, с которой сотрудничает клиника Брентхерст. Поскольку ни одна из ночных сестер ничего не слышала, убийца, видимо, использовал оружие с глушителем. Многое, стало быть, говорит в пользу полицейской версии. Однако, вне всякого сомнения, надо учитывать и то, что ван Хеерден работал в разведке.

Вервей поднял бровь, и Георг Схееперс, понимая, что от него ждут суждения, сказал:

- Вполне логично, но не мешает проверить, было ли убийство случайным или нет.

- Есть еще одна деталь, которая усложняет картину, - продолжал Вервей. - То, что я сейчас скажу, должно остаться только между нами. Полагаю, это вам ясно.

- Разумеется.

- Ван Хеердену было поручено регулярно обеспечивать президента де Клерка надежной информацией о работе разведки, помимо официальных каналов, - сказал Вервей. - Стало быть, он находился в весьма уязвимом положении.

Вервей умолк. Схееперс напряженно ждал, что он скажет дальше.

- Несколько часов назад президент де Клерк позвонил мне и попросил назначить прокурора, который будет особо информировать его о ходе полицейского расследования. По-видимому, он убежден, что убийство ван Хеердена связано с его работой в разведке, и, даже не имея доказательств, категорически отвергает версию обычного убийства с целью грабежа. - Вервей посмотрел на Схееперса и задумчиво добавил: - Но мы ведь не знаем, какие сведения ван Хеерден предоставил президенту.

Георг Схееперс кивнул. Он понял.

- Мой выбор пал на вас, с этой минуты вы будете держать связь с президентом де Клерком, - продолжал Вервей. - Отложите все дела и целиком сосредоточьтесь на расследовании обстоятельств смерти ван Хеердена. Все ясно?

Георг Схееперс кивнул, хотя еще не вполне осознал важность того, что услышал от Вервея.

- Вас будут регулярно вызывать к президенту. Никаких письменных отчетов, разве что короткие заметки для памяти, которые затем надо сразу сжигать. Докладывать только президенту и мне. Если кто-нибудь у вас в отделе спросит, чем вы заняты, официальная версия такова: я попросил вас проанализировать, какова будет потребность в прокурорах на ближайшие десять лет. Ясно?

- Да, - ответил Георг Схееперс.

Вервей встал, взял со стола пластиковую папку и подал ему.

- Здесь те немногочисленные материалы по расследованию, какими мы пока располагаем, - сказал он. - Ван Хеерден убит всего двенадцать часов назад. Розыск убийцы ведет комиссар Борстлап. Поезжайте прямо сейчас в клинику Брентхерст и побеседуйте с ним.

На этом разговор закончился.

- Постарайтесь разобраться, - сказал на прощание Вервей. - Я выбрал вас, потому что вы хорошо зарекомендовали себя в прокуратуре. Надеюсь, вы меня не подведете.

Георг Схееперс вернулся к себе и долго сидел, пытаясь уяснить, чего, собственно, от него ждут. Потом решил, что надо купить новый костюм. Те, что у него есть, не годятся для встреч с президентом.

Сейчас, сидя в сумраке приемной, он был одет в очень дорогой темно-синий костюм. Когда его жена увидела эту обнову, она с удивлением спросила, зачем он его купил. Он объяснил, что ему предстоит участвовать в конференции, где будет председательствовать министр юстиции. Жена приняла это объяснение и больше вопросов не задавала.

Без десяти час деликатный охранник открыл дверь и пригласил пройти к президенту. Георг Схееперс поспешно вскочил, заметив, что нервничает, и последовал за охранником, который остановился у высокой двустворчатой двери, постучал, а затем впустил его в кабинет.

За письменным столом, освещенным настольной лампой, сидел лысоватый мужчина, который назначил ему встречу. Схееперс нерешительно топтался возле двери, пока наконец человек за письменным столом не подозвал его к себе и не указал на посетительское кресло.

Президент де Клерк выглядел усталым. Георг Схееперс заметил тяжелые мешки у него под глазами.

Президент сразу перешел к делу. В голосе сквозило нетерпение, будто ему постоянно приходилось говорить с людьми, которые ничего не понимают.

- Я убежден, что смерть Питера ван Хеердена не убийство с целью грабежа, - начал де Клерк. - Ваша задача донести до полиции, что убийство прямо связано с работой ван Хеердена в разведке. Я хочу, чтоб вы изучили все файлы его компьютера, все папки с документами, все, чем он занимался в течение последнего года. Ясно?

- Да, - сказал Георг Схееперс.

Де Клерк наклонился к нему, и в свете настольной лампы его лицо приобрело призрачные черты.

- По сообщению ван Хеердена, есть основания подозревать, что существует заговор, представляющий серьезную угрозу для страны, - сказал он. - Заговор, который способен ввергнуть нас в хаос. И убили его наверняка из-за этого. Иной причины нет.

Георг Схееперс кивнул.

- Больше вам ничего знать не нужно, - продолжал де Клерк, откинувшись на спинку кресла. - Генеральный прокурор Вервей выбрал вас в качестве информатора, так как, по его мнению, вы вполне надежны и лояльны к государственной власти. Я хотел бы лишь подчеркнуть конфиденциальный характер вашей задачи. Если вы проболтаетесь о том, что от меня услышали, - это государственная измена. А поскольку вы прокурор, не мне говорить вам, чем грозит такой поступок.

- Разумеется, - ответил Георг Схееперс и невольно выпрямился.

- Докладывать будете непосредственно мне, когда сочтете необходимым. Свяжетесь с моим секретариатом, и вам назначат время. Спасибо, что пришли.

Аудиенция закончилась. Де Клерк опять занялся своими бумагами.

Георг Схееперс встал, поклонился и по толстому ковру направился к двери.

Старик охранник проводил его вниз, к выходу. Другой охранник, при оружии, довел его до автостоянки, к машине. Схееперс взялся за руль и почувствовал, что руки взмокли от пота.

Заговор, думал он. Заговор? Который грозит всей стране и чреват хаосом? Но разве мы уже не в хаосе? Неужели хаос может быть еще больше, чем сейчас?

Он оставил этот вопрос без ответа и завел мотор. Потом открыл бардачок, достал пистолет. Вставил обойму, снял оружие с предохранителя и положил рядом на сиденье.

Георг Схееперс не любил по ночам ездить на машине. Обстановка слишком нестабильная, слишком опасная. Постоянно происходили вооруженные грабежи и налеты, причем все более жестокие.

Он поехал домой сквозь тьму южноафриканской ночи. Претория спала.

Ему было о чем подумать.

18

Когда я узнал страх, сонгома? Когда я впервые, одинокий и всеми покинутый, увидел перекошенное лицо страха? Когда понял, что страх сидит в любом человеке, независимо от цвета кожи, возраста, происхождения? Никому не скрыться от страха, жизнь без страха невозможна. Я не помню, сонгома. Но знаю теперь, что это правда. Я пленник этой страны, где ночи так непостижимо коротки, где тьме не дано объять меня целиком. Я не помню, когда страх впервые пришел ко мне, сонгома. Но он все время напоминает о себе теперь, когда я пытаюсь найти лазейку, чтобы выбраться отсюда, уехать - домой, в Нтибане.

Дни и ночи слились в сплошную мглу, где ничего не различить. Виктор Мабаша не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он оставил мертвого Коноваленко в уединенном заброшенном доме среди глинистых полей. А тот вдруг воскрес и стрелял в него в полной слезоточивого газа дискотеке. Он испытал потрясение. Ведь он был уверен, что, ударив Коноваленко бутылкой в висок, убил его. Но сквозь слезы и дым он точно разглядел стрелявшего. Это был Коноваленко. Виктор Мабаша выбрался из дискотеки по черной лестнице, куда в панике устремилась орущая толпа посетителей. На миг ему почудилось, будто он снова в ЮАР, где нередко использовали против черных африканцев слезоточивый газ. Но он был в Стокгольме, и восставший из мертвых Коноваленко охотился за ним, чтобы убить.

В Стокгольм он приехал тогда на рассвете и долго кружил по улицам, не зная, что делать. Он так устал, что опасался верить собственному благоразумию. И это пугало его. Раньше он всегда считал, что именно благоразумие, способность хладнокровно отыскать выход из любой трудной ситуации, - наилучшая страховка в жизни. Он прикинул, не пойти ли в гостиницу. Но у него нет ни паспорта, ни каких-либо других документов, удостоверяющих личность. Он - никто среди всех этих людей, безымянный вооруженный человек, и только.

Боль накатывала волнами, снова и снова. Надо срочно найти врача. Бинт почернел от крови, ни антисептиков, ни противовоспалительных средств у него нет. Он боялся стать совсем беспомощным. Но сам кровоточащий обрубок его не интересовал. Пальца словно никогда и не было. Мысленно Виктор превратил его в фантазию. Он таким родился - без указательного пальца на левой руке.

Переночевал Виктор Мабаша на кладбище, купив себе спальный мешок. И все-таки замерз. Во сне его преследовали поющие псы. Когда не спал и смотрел на звезды, он думал, что, наверное, никогда не вернется на родину. Никогда больше не ступит на сухую красную землю. При мысли об этом его вдруг охватила такая печаль, какой он не испытывал ни разу с тех пор, как умер отец. Еще он думал, что в ЮАР, в государстве, построенном на всеобъемлющей лжи, редко находилось место для простой неправды. Думал о лжи, которая была стержнем его собственной жизни.

Ночи, проведенные на кладбище, полнились речами сонгомы. И в эти же ночи, окруженный несчетными легионами мертвецов, неведомых белых, с которыми встретится только в подземном мире, среди духов, он вспоминал детство. Видел отца, его улыбающееся лицо, слышал его голос. И думал, что мир духов, наверно, разделен точно так же, как ЮАР. Наверно, и под землей есть два мира - черный и белый? С грустью он представил себе, что и духи его предков обречены жить в дымных трущобах. Пытался расспросить сонгому. Но ответом были поющие псы и их вой, который он не умел истолковать.

На рассвете второго дня он покинул кладбище, спрятав спальник в каком-то склепе, где изловчился свинтить вентиляционный клапан. А через несколько часов угнал новую машину. Все произошло очень быстро, случай подвернулся сам собой, неожиданно, и он не мог его упустить. Благоразумие вернулось и опять помогло. Шагая по улице, он увидел, как какой-то человек, не заглушив мотор, вылез из машины и исчез в воротах. Поблизости не было ни души. Автомобиль был знакомой марки - «форд», раньше он часто ездил на таких. Виктор сел за руль, выставил на тротуар оставленный на сиденье портфель и уехал. Некоторое время спустя ему удалось выбраться из города, и он опять стал искать озеро, чтобы побыть одному и подумать.

Озера он не нашел. Но выехал к морю. По крайней мере он думал, что это море. Хоть и не знал, что это за море, как оно называется. Но когда попробовал воду на вкус, она оказалась соленой. Не такой соленой, правда, как у побережья в Дурбане и Порт-Элизабете. Но ведь соленых озер в этой стране, наверное, нет? Он поднялся на скалы, угадывая бесконечность в узком просвете меж островков архипелага. Было свежо, и он зябко поежился. Но остался стоять на скале у воды, думая о том, куда его привела жизнь. На эту скалу, так далеко от дома. И что его ждет впереди?

Как в детстве, он присел на корточки и сложил из мелких обломков камня спиральный лабиринт, пытаясь при этом погрузиться в глубины своего существа и услышать голос сонгомы. Но безуспешно. Рокот моря был слишком силен, а собственная сосредоточенность слишком слаба. Каменный лабиринт не помог. И ему стало страшно. Ведь, утратив способность говорить с духами, он так ослабеет, что, наверно, умрет. Перестанет сопротивляться болезням, мысли оставят его, а тело обернется скелетом, который от малейшего прикосновения рассыплется в прах.

Охваченный тревогой, Виктор оторвался от моря, вернулся в машину. Попробовал сосредоточиться на самом важном. Как Коноваленко удалось с такой легкостью отыскать его в дискотеке, куда он пришел по совету африканцев из Уганды, с которыми разговорился в закусочной?

Это первый вопрос.

Второй: как выбраться из этой страны и вернуться в ЮАР?

Он понимал, есть только один выход - разыскать Коноваленко, хотя этого ему хотелось меньше всего. Задача весьма и весьма непростая. Поймать Коноваленко будет не легче, чем спрингбока в беспредельном африканском буше. Но так или иначе, подманить Коноваленко необходимо. Ведь паспорта у него, и без его помощи Виктору не уехать из этой страны. Другой возможности нет.

Он по-прежнему надеялся, что никого, кроме Коноваленко, убивать не придется.

В этот вечер он опять пошел в дискотеку. Народу там было немного, он сел за столик в углу, взял пива. А когда с пустым стаканом в руке подошел к стойке, чтобы заказать еще, бритый бармен неожиданно заговорил с ним. Сперва Виктор не понял, что он сказал. Но потом разобрал, что на днях сюда заходили два человека и оба спрашивали о нем. По описанию он сообразил, что один из них был Коноваленко. Но кто второй? Бармен сказал, что полицейский. Причем, судя по говору, с юга страны.

- Чего он хотел? - спросил Виктор Мабаша.

Бритый кивнул на его грязную повязку:

- Искал африканца, у которого нет пальца.

Заказывать пиво Виктор не стал, поспешил уйти из дискотеки. Коноваленко мог вернуться. А он пока не готов к встрече, хотя пистолет был под рукой, за поясом.

На улице он тотчас принял решение: полицейский, вот кто поможет ему найти Коноваленко.

Где-то там, на юге Швеции, расследовали дело об исчезновении некой женщины. Возможно, и труп уже нашли, где бы Коноваленко его ни спрятал. Но если они узнали о существовании его, Виктора Мабаши, то, наверно, знают и про Коноваленко?

Я оставил след, думал он. Палец. Так, может, и Коноваленко что-то оставил?

Остаток вечера он караулил в темноте, возле дискотеки. Но ни Коноваленко, ни полицейский не появились. Бритоголовый бармен описал ему внешность полицейского. К тому же Виктор Мабаша рассудил, что белые мужчины лет сорока бывают в этой дискотеке нечасто.

Поздно ночью он вернулся на кладбище, в склеп. На следующий день угнал новую машину и под вечер опять караулил поблизости от дискотеки.

Ровно в девять у входа остановилось такси. Виктор сидел в машине, на переднем сиденье, и поспешно нырнул вниз, так что голова была теперь на уровне руля. Из такси вышел тот самый полицейский и исчез в дискотеке. Виктор Мабаша тотчас подъехал как можно ближе к входу и вылез из машины. Укрылся в темноте и стал ждать. Пистолет был наготове, в кармане пиджака.

Пятнадцать минут спустя полицейский вновь вышел на улицу и то ли нарочно, то ли просто в задумчивости огляделся по сторонам. Никакой настороженности в нем не чувствовалось - совершенно безобидный, одинокий, беззащитный ночной путник. Виктор Мабаша вытащил пистолет, быстро шагнул к нему и прижал ствол к его горлу.

- Тихо, - сказал он по-английски. - Не шевелитесь.

Тот вздрогнул. Но по-английски он понимал. И не вырывался.

- Идите к машине, - продолжал Виктор Мабаша. - Откройте дверцу и садитесь.

Полицейский повиновался. Похоже, он был здорово напуган.

Виктор быстро наклонился и двинул его в челюсть. Достаточно сильно, чтобы он на время отключился, но челюсть осталась цела. Виктор умело рассчитывал свои силы, когда контролировал ситуацию. А в тот последний катастрофический вечер с Коноваленко он потерял контроль.

Виктор быстро обыскал полицейского. Как ни странно, тот был безоружен. Что же это за страна, где полицейские ходят без оружия?! Чудно, право слово. Потом он связал полицейскому руки и заклеил рот, из угла которого текла тонкая струйка крови. Никогда не обходится без повреждений. Должно быть, малый прикусил язык.

Еще днем, имея в своем распоряжении три часа, Виктор Мабаша затвердил на память дорогу, которой намеревался воспользоваться. Он знал, куда нужно ехать, и вовсе не хотел заплутать. Остановившись у первого светофора, вытащил бумажник полицейского и прочитал, что зовут его Курт Валландер и что ему сорок четыре года.

Светофор переключился на зеленый, Виктор поехал дальше, все время бдительно поглядывая в зеркало заднего вида.

После второго светофора у него закралось подозрение, что за ними следует какой-то автомобиль. Может, полицейский подстраховался? В таком случае скоро возникнут проблемы. Вырулив на многополосную магистраль, Виктор прибавил скорость. И вдруг засомневался: может, ему показалось? Может, никакого хвоста нет?

Полицейский застонал и шевельнулся. Вот что значит точно рассчитать удар, подумал Виктор Мабаша.

Он свернул к кладбищу и остановился в темноте у зеленого домика, где размещался магазин, торговавший днем цветами и венками. Сейчас домик был заперт и тонул во мраке. Виктор выключил фары, внимательно наблюдая за подъездной дорогой. Но ни одна машина не тормозила.

Он подождал еще десять минут. Все было спокойно, полицейский мало-помалу пришел в себя.

- Ни звука, - сказал Виктор Мабаша, снимая пластырь с его рта.

Полицейский поймет, думал он. Знает, когда говорят всерьез. Потом у него мелькнула мысль: что грозит в этой стране тому, кто берет в заложники полицейского, - может быть, тоже виселица?

Он вылез из машины, прислушался, огляделся по сторонам. Все тихо, если не считать шума транспорта. Открыл дверцу, сделал знак полицейскому: дескать, выходите. Потом подвел его к железной калитке, и вскоре оба исчезли во тьме среди щебенчатых дорожек и надгробий.

Виктор Мабаша привел Валландера к склепу, открыл железную дверь. Изнутри пахнуло сыростью и тленом. Но Виктор не боялся кладбищ. Ему и раньше доводилось прятаться среди мертвых.

Он загодя купил газовый фонарь и еще один спальник. Полицейский заартачился и никак не хотел входить в склеп.

- Я не стану вас убивать. И вообще ничего вам не сделаю. Но вы должны войти внутрь.

Он силой усадил полицейского на спальный мешок, зажег лампу и вышел посмотреть, не заметен ли свет снаружи. Но вокруг было темно.

Виктор опять замер, прислушиваясь. Долгие годы постоянной настороженности натренировали его слух. Легкий шорох где-то на дорожке. Страховка полицейского, подумал он. Или ночной зверек.

В конце концов он решил, что опасности нет. Вернулся в склеп и присел на корточки перед полицейским, которого звали Курт Валландер.

Похоже, тот уже не просто боялся, а откровенно паниковал.

- Если сделаете все, как я скажу, ничего с вами не случится, - сказал Виктор Мабаша. - Только ответьте на мои вопросы. И говорите правду. Я знаю, что вы полицейский. Вижу, что вы постоянно смотрите на мою забинтованную руку. Значит, вы нашли мой палец. Тот, который отрезал Коноваленко. Скажу сразу: женщину убил он. Хотите верьте, хотите нет, дело ваше. Я приехал в эту страну на короткое время. И убить я хочу только одного человека. Коноваленко. И вы должны мне помочь, рассказать, где он прячется. Как только убью Коноваленко, я сразу вас отпущу. - Виктор Мабаша ждал ответа. Потом вспомнил, что кое-что забыл, и добавил: - За вами нет хвоста? Я имею в виду, на машине за вами никто не следует?

Полицейский покачал головой.

- Вы один?

- Да, - ответил полицейский, поморщившись.

- Мне пришлось вас ударить, чтобы вы не сопротивлялись, - сказал Виктор Мабаша. - По-моему, удар был не слишком сильный.

Полицейский кивнул и опять поморщился.

Виктор Мабаша умолк. Спешить сейчас некуда. А тишина успокоит пленника.

Виктор сочувствовал ему. Уж он-то знал, каким одиноким чувствует себя испуганный человек.

- Коноваленко, - тихо повторил он. - Где находится Коноваленко?

- Не знаю, - ответил Валландер.

Виктор Мабаша пристально наблюдал за ним и понял, что полицейский действительно знает про Коноваленко, но где он, ему неизвестно. Тут он просчитался. Задача усложняется, и времени понадобится больше. Но в сущности, все остается без изменений. Вместе они наверняка отыщут Коноваленко.

Виктор Мабаша не спеша рассказал о событиях, связанных с убийством той женщины. Но о причинах своего появления в Швеции словом не обмолвился.

- Значит, дом взорвал он, - сказал Валландер, когда Виктор Мабаша умолк.

- Вот как? Мне об этом неизвестно. Теперь ваша очередь рассказывать.

Полицейский неожиданно успокоился, хотя в смрадном и сыром склепе ему явно было весьма неуютно. Вокруг стояли гробы в каменных саркофагах, один на другом.

- У вас есть имя? - спросил Валландер.

- Зовите меня Голи. Этого достаточно.

- Вы из ЮАР?

- Возможно. Но это не имеет значения.

- Для меня имеет.

- Для нас обоих имеет значение только одно: где Коноваленко?

Последние слова он произнес с особым нажимом. Полицейский понял. В его глазах опять мелькнул страх.

В ту же секунду Виктор Мабаша замер. Разговаривая с полицейским, он все время настороженно прислушивался. И теперь его чуткое ухо уловило какой-то звук за стеной склепа. Он знаком велел полицейскому не шевелиться. Вытащил пистолет и прикрутил лампу.

За стеной кто-то был. Причем не животное. Движения казались рассчитанно осторожными.

Виктор Мабаша быстро наклонился к полицейскому и взял его за горло.

- Последний раз спрашиваю, - прошипел он. - За вами был хвост?

- Нет. Не было. Клянусь.

Виктор Мабаша разжал пальцы. Коноваленко! - в бешенстве подумал он. Я не понимаю твоих поступков. Зато хорошо понимаю теперь, почему Ян Клейн хочет взять тебя на службу.

Оставаться в склепе нельзя. Он взглянул на лампу. Вся надежда на нее.

- Когда я открою дверь, бросайте лампу налево, - сказал он полицейскому, развязывая ему руки, открутил вентиль на полную катушку, сунул ему лампу и прошептал: - Прыгайте вправо! Пригнитесь. Не попадите под пулю.

Заметив, что полицейский хочет возразить, он жестом остановил его. Валландер промолчал. Виктор Мабаша снял пистолет с предохранителя, и оба приготовились.

- Считаю до трех, - сказал Виктор.

Он распахнул железную дверь, и тотчас полицейский швырнул лампу налево. Одновременно Виктор Мабаша выстрелил. Полицейский у него за спиной споткнулся и едва не потерял равновесие. В ту же секунду грянули выстрелы - стреляли по меньшей мере двое. Виктор метнулся вбок и укрылся за ближайшим памятником. Полицейский отполз в другую сторону. Лампа осветила склеп. Виктор Мабаша приметил возле склепа движение и спустил курок. Пуля ударила в железную дверь и с визгом исчезла внутри. Следующий выстрел разбил лампу, и все погрузилось во тьму. Кто-то бегом помчался прочь по дорожке. И опять настала тишина.

Курт Валландер чувствовал, как сердце молотом стучит в груди. Он задыхался и сперва подумал, что ранен. Но крови не было, боли тоже, только саднил прикушенный язык. Он осторожно отполз к высокому памятнику и замер. Сердце по-прежнему стучало как безумное. Африканец исчез. Уверившись, что остался один, Валландер бросился прочь отсюда. Спотыкаясь, бежал по дорожкам - к уличным огням и шуму редеющего потока машин. Бежал, пока не очутился за кладбищенской оградой. На автобусной остановке ему удалось поймать такси, шедшее порожняком из Арланды.

- Гостиница «Сентраль», - простонал он.

Шофер подозрительно посмотрел на него:

- Не очень-то охота вас сажать. Весь салон перепачкаете.

- Я полицейский, - рявкнул Валландер. - Езжайте!

Шофер на полной скорости рванул с остановки. Возле гостиницы Валландер расплатился и, не дожидаясь ни сдачи, ни квитанции, прошел в холл, взял ключи у портье, который с удивлением воззрился на его одежду. Было уже за полночь, когда Валландер закрыл за собой дверь номера и рухнул на кровать.

Успокоившись, он позвонил Линде.

- Почему ты звонишь так поздно? - спросила она.

- Занят был. Раньше позвонить не мог.

- У тебя такой странный голос. Что-то случилось?

У Валландера вдруг перехватило горло, он едва не разрыдался. Но сумел совладать с собой.

- Ничего не случилось.

- Все правда в порядке?

- Да, конечно. А что могло случиться?

- Тебе лучше знать.

- Разве ты не помнишь, что я всегда работаю в самое неурочное время?

- Верно. Об этом я забыла.

И в этот миг он решился:

- Я еду к тебе в Бромму. Не спрашивай почему. После объясню.

Он взял такси и поехал к дочери в Бромму. Потом они сидели за кухонным столом, пили пиво, и он рассказывал о том, что произошло.

- Говорят, хорошо, когда дети знают о работе родителей, - сказала Линда, покачав головой. - Ты не испугался?

- Конечно испугался. Эти люди в грош не ставят чужую жизнь.

- Почему ты не напустишь на них полицию?

- Я сам полицейский. И мне надо подумать.

- А они между тем могут убить кучу людей?

Он кивнул:

- Ты права. Поеду на Кунгсхольмен. Но я чувствовал, что сначала должен поговорить с тобой.

- Хорошо, что ты приехал.

Линда проводила его до двери.

- Почему ты спрашивал, дома ли я? - вдруг сказала она, когда он уже стоял на пороге. - Почему не сказал, что был здесь вчера и искал меня?

Валландер недоуменно посмотрел на нее:

- О чем ты?

- Когда приехала домой, я встретила соседку, госпожу Нильсон. И она мне сказала, что ты вчера заходил и спрашивал, дома ли я. У тебя же есть ключи!

- Я вовсе не говорил с госпожой Нильсон.

- Что ж, наверно, я не так ее поняла.

Внезапно Валландер похолодел.

Что она сказала?

- Ну-ка, повтори. Ты пришла домой. Встретила госпожу Нильсон. И она сказала, что я спрашивал о тебе?

- Да.

- Повтори слово в слово, что она сказала.

- Твой папа спрашивал о тебе. Это все.

Валландер испугался:

- Я никогда не видел госпожу Нильсон. Откуда она знает, как я выгляжу? Откуда знает, что это был я?

Линда поняла не сразу.

- По-твоему, это был кто-то другой? Но кто? И почему? Кто прикидывался тобой?

Валландер серьезно посмотрел на нее. Потом погасил свет и осторожно прошел к окну гостиной.

Улица была пуста.

Он вернулся в переднюю.

- Я не знаю, кто это был. Но завтра ты поедешь со мной в Истад. Не хочу, чтобы сейчас ты оставалась тут одна.

Он говорил совершенно серьезно, и она это почувствовала, потому что коротко сказала:

- Хорошо. А нынче ночью мне надо бояться?

- Бояться вообще незачем. Просто в ближайшие дни тебе не стоит быть здесь одной.

- Не говори больше ничего, - попросила Линда. - Сейчас я хочу знать как можно меньше.

Она постелила ему на матрасе.

Потом он лежал в темноте, слушал ее дыхание и думал: Коноваленко!

Удостоверившись, что Линда уснула, он встал и подошел к окну.

Улица по-прежнему была пуста.

Валландер позвонил в справочную, узнал, что поезд до Мальмё отходит в семь часов три минуты, и в начале седьмого они выехали из Броммы.

Ночь он провел тревожно, временами проваливался в сон и тотчас же просыпался как от толчка. И теперь мечтал поскорее очутиться в поезде. Лететь самолетом - значит добраться до Истада слишком быстро. А ему надо отдохнуть и подумать.

Не доезжая до Мьёльбю поезд без малого час простоял из-за неполадок тепловоза. Но Валландера это нисколько не раздосадовало. Временами они с Линдой разговаривали. Потом она опять открывала книгу, а он погружался в свои мысли.

Четырнадцать дней, думал он, глядя, как трактор распахивает поле, которому словно конца-краю нет, а над бороздой вьются чайки. Сколько же их - не сосчитаешь.

Четырнадцать дней с тех пор, как пропала Луиза Окерблум. Ее образ уже начинает стираться в памяти двух маленьких девочек. А Роберт Окерблум, будет ли он верить своему Богу? Какой ответ даст ему пастор Туресон?

Он посмотрел на свою дочь - Линда спала, прислонясь щекой к окну. Как выглядит ее самый одинокий страх? Есть ли такое место, где встречаются их одинокие, сиротливые мысли, хоть оба они об этом не подозревают? Мы никого не знаем, думал он. И меньше всего - самих себя.

Знал ли Роберт Окерблум свою жену?

Трактор исчез в ложбине. Валландер представил себе, как он медленно проваливается в бездонное море глины.

Внезапно поезд тронулся. Линда проснулась, посмотрела на него.

- Приехали? - спросила она. - Я долго спала?

- Минут пятнадцать. - Валландер улыбнулся. - Мы еще и до Несшё не добрались.

- Хочу кофе. - Линда зевнула. - А ты?

Они пошли в вагон-ресторан и просидели там до самого Хеслехольма. Впервые Валландер рассказал дочери всю правду о двух своих прошлогодних поездках в Ригу. Линда слушала как завороженная.

- Такое ощущение, будто речь совсем не о тебе, - сказала она, когда он закончил.

- И мне так кажется.

- Ты ведь мог умереть. Ты не думал обо мне и о маме?

- О тебе думал, - ответил он. - Но о твоей матери все-таки нет.

В Мальмё они пробыли недолго: дизельный поезд до Истада отходил через полчаса.Около четырех оба уже входили в квартиру Валландера. Он решил устроить Линду в гостиной и, разыскивая чистые простыни, вспомнил, что напрочь забыл про свою очередь на стирку. Примерно в семь они поужинали в пиццерии на Хамнгатан. Оба устали и уже около девяти вернулись домой.

Линда позвонила деду, а Валландер стоял рядом и слушал их разговор. Она обещала на следующий день навестить старика.

Он удивился - с ней его отец говорил совсем другим голосом.

Вообще-то надо бы позвонить Лувену, подумал Валландер. Но отказался от этой мысли, потому что еще не решил, как объяснить, почему не связался с полицией сразу после происшествий на кладбище. Он и сам этого не понимал. Служебное упущение, иначе не назовешь. Неужели он теряет над собой контроль и не способен правильно оценить ситуацию? Или страх полностью парализовал его волю?

Когда Линда уснула, он долго стоял и смотрел в окно на пустынную улицу.

В голове мелькали мысли об африканце и о Коноваленко.

В то самое время, когда Валландер стоял в Истаде у окна, Владимир Рыков убедился, что полиция по-прежнему проявляет интерес к его квартире. Находился он в том же доме, только двумя этажами выше. В свое время Коноваленко предложил организовать запасной вариант на случай, если пользоваться обычной квартирой по какой-то причине будет нельзя. Он же объяснил, что самое надежное укрытие отнюдь не всегда нужно искать за тридевять земель. Лучше сделать то, чего не ждут. И Рыков снял на Танино имя точно такую же квартиру двумя этажами выше. Перенести туда все необходимое не составит труда.

Накануне Коноваленко сказал, что из этой квартиры пора сматываться. Устроив Тане и Владимиру перекрестный допрос, он пришел к выводу, что истадский полицейский определенно умен. Недооценивать его никак нельзя. Кроме того, надо учитывать, что полиция может явиться с обыском. Но более всего Коноваленко опасался, что Владимира и Таню подвергнут серьезному допросу. А у него не было уверенности, что они при этом не брякнут что-нибудь, чего говорить не следует.

Коноваленко даже прикинул, не лучше ли пристрелить обоих. Но решил, что нужды в этом нет. И без Владимира ему пока не обойтись. Вдобавок полиция совсем рассвирепеет.

В тот же вечер они перебрались в другую квартиру. И Коноваленко строго-настрого приказал Владимиру и Тане в ближайшие дни носа оттуда не высовывать.

Как начинающий сотрудник КГБ Коноваленко первым делом усвоил, что и в тайном мире разведслужб существуют свои смертные грехи. Секретная служба - это братство, устав которого записан симпатическими чернилами. Самый страшный грех, конечно, двойная измена - предать собственную организацию, вдобавок сознательно, оказывая услугу чужой державе. Такие диверсанты находились едва ли не в девятом круге того призрачного ада, который разведка сама же себе и создала.

Были и другие смертные грехи. В том числе - опоздание.

Не только на условленную встречу, к тайному почтовому ящику, с похищением или просто с отъездом. Не менее тяжкий проступок - нарушить сроки собственного плана, собственного решения.

И все же именно это произошло с Коноваленко рано утром в четверг, 7 мая. Ошибка заключалась в том, что он слишком положился на свой БМВ. Когда он начинал работать в КГБ, его учили всегда отводить на дорогу больше времени, чем предусматривают два параллельных варианта. Если одна машина станет, должно остаться достаточно времени, чтобы переключиться на второй вариант. Но когда БМВ вдруг заглох у моста Святого Эрика и упорно не хотел заводиться, запасного варианта у Коноваленко не было. Конечно, он мог взять такси или поехать на метро. Но он не знал, когда полицейский с дочерью выйдут из квартиры в Бромме и выйдут ли вообще, и потому вполне мог опоздать. Так или иначе, ошибку совершил он, и виноват он, а не машина. Почти двадцать минут он пытался завести мотор - так сказать, безуспешно занимался реанимацией. Но БМВ сдох.

В конце концов Коноваленко бросил его и поймал такси. По плану он рассчитывал быть возле краснокирпичного дома самое позднее в семь. А попал туда лишь около без четверти восемь.

Вычислить, что у Валландера есть дочь и что живет она в Бромме, было несложно. Под видом полицейского он позвонил в истадскую полицию и узнал, что в Стокгольме Валландер остановился в гостинице «Сентраль». Потом отправился в эту гостиницу и долго говорил с портье насчет предварительного заказа номеров для большой группы туристов, которая прибудет через несколько месяцев. Улучив минуту, он незаметно придвинул к себе записку, адресованную Валландеру, и запомнил имя Линда и номер телефона. Выйдя из гостиницы, он очень скоро установил адрес в Бромме. Съездил туда, поговорил в подъезде с какой-то женщиной и все выяснил.

В это утро Коноваленко ждал на улице до половины девятого. Наконец из подъезда вышла пожилая женщина. Он поспешил к ней, поздоровался, и она тотчас узнала приятного господина, которого уже видела раньше.

- Они уехали рано утром, - сказала она в ответ на его вопрос.

- Вдвоем?

- Да.

- Их долго не будет?

- Она обещала позвонить.

- Вы, наверно, знаете, куда они собирались?

- Куда-то за границу, в отпуск. Но куда именно, я не поняла.

Коноваленко видел, что она очень старается вспомнить. И терпеливо ждал.

- Кажется, во Францию, - наконец сказала она. - Впрочем, я не уверена.

Коноваленко поблагодарил за помощь и зашагал прочь. Попозже надо будет послать Рыкова обыскать квартиру.

Теперь необходимо подумать, и он, не торопясь, направился к площади Броммаплан, на стоянку такси. БМВ свое отслужил, Рыкову придется сегодня же добыть ему новую машину.

Коноваленко ни секунды не сомневался, что за границу Валландер с дочерью не уезжали. Полицейский из Истада - человек умный и расчетливый. Выяснив, что накануне старую даму кто-то расспрашивал, он намеренно проложил ложный след во Францию.

Куда же они уехали? - размышлял Коноваленко. Скорее всего, полицейский увез дочь в Истад. Но вполне мог выбрать и любое другое место, которое мне не найти.

Случайный огрех. Дам ему фору, а потом наверстаю.

Коноваленко сделал и еще один вывод. Полицейский встревожен. В противном случае он бы не увез дочь с собой.

Коноваленко легонько усмехнулся: как же сходно они оба думают, этот ничтожный полицейский по фамилии Валландер и он сам. И тотчас вспомнил слова некоего полковника КГБ, которые слышал на заре своей долгой карьеры. Высшее образование, хорошая наследственность и даже острый ум отнюдь не гарантируют, что ты станешь выдающимся шахматистом.

Теперь самое главное - найти Виктора Мабашу, думал он. Пристрелить его, покончить с делом, которое не удалось выполнить ни в дискотеке, ни на кладбище.

С легким беспокойством он перебрал в памяти события минувшего вечера.

Около полуночи, тщательно все продумав, он позвонил в ЮАР и переговорил с Яном Клейном. Никаких оправданий тому, что Виктор Мабаша до сих пор жив, он привести не мог и вынужден был солгать. Сказал, что накануне покончил с Виктором Мабашей. Подложил ему в бензобак гранату. Когда бензин разъел резинку, удерживавшую чеку, машина взорвалась. А с ней и Виктор Мабаша.

Тем не менее Коноваленко показалось, что Ян Клейн недоволен. Неужели конфликт доверия между ним и южноафриканской разведслужбой? Конфликт, который он не мог устранить. А ведь это может поставить под удар все его будущее.

Коноваленко прибавил шагу. Время не ждет. Виктора Мабашу надо выследить и прикончить в ближайшие сутки.

Странные сумерки опускались тихо и медленно. Но Виктор Мабаша их не замечал.

Порой он думал о человеке, которого должен убить. Ян Клейн поймет. И не отстранит его от задания. В один прекрасный день он увидит в перекрестье прицела президента ЮАР. И рука у него не дрогнет, он выполнит миссию, которую взял на себя.

Интересно, думал он, сознаёт ли президент, что скоро умрет. Есть ли у белых свои сонгомы, которые говорят с ними во сне?

В конце концов он решил, что наверняка есть. Разве человек может жить без контакта с иным миром, который властвует над жизнью, властвует над живыми и мертвыми?

Но на этот раз духи к нему благосклонны. Они сказали ему, что нужно делать.

Валландер проснулся рано, в самом начале седьмого. Впервые с тех пор, как начал искать убийцу Луизы Окерблум, он почувствовал, что выспался. Сквозь полуоткрытую дверь доносилось посапывание дочери. Валландер поднялся с постели и с порога стал смотреть на Линду. Его вдруг охватила буйная радость, и он мельком подумал, что смысл жизни на самом деле прост и заключается в заботе о детях. А больше ни в чем. Он прошел в ванную, долго стоял под душем и решил записаться на прием к полицейскому врачу. Наверное, медицина найдет лекарство для полицейского, который всерьез намерен сбросить вес и поправить свое здоровье.

Каждое утро он вспоминал, как год назад проснулся ночью в холодном поту и решил, что его хватил инфаркт. Врач, осмотрев его, сказал тогда, что он получил предупреждение. Предупреждение о том, что в жизни у него что-то неладно. Теперь, год спустя, можно только сказать, что, по сути, он совершенно ничего не сделал, чтобы изменить свой образ жизни. Да и весу лишнего килограмма три наберется.

Валландер пошел на кухню, выпил кофе. Истад за окном тонул в густом тумане. Ничего, скоро весна непременно вступит в свои права, и он решил прямо в понедельник поговорить с Бьёрком насчет отпуска.

В четверть восьмого он вышел из квартиры, оставив на кухонном столе листок с номером телефона.

На улице его тотчас окружил туман, до того густой, что он едва разглядел свою машину, припаркованную чуть в стороне от дома. Может, оставить ее и пройтись в управление пешком?

Внезапно ему почудилось какое-то движение на другой стороне улицы. Фонарный столб словно бы повернулся.

В следующую секунду он сообразил, что там человек, как и он, окутанный туманом. И понял, кто это. Голи вернулся в Истад.

19

У Яна Клейна была одна слабость, которую он тщательно скрывал.

Звали ее Миранда, и была она черная как ночь.

Тайна, главная тайна его жизни - вот что такое Миранда. Все, кто знал Яна Клейна, сочли бы это невероятным. Коллеги по разведке наверняка отмели бы любой слух о ее существовании как нелепую выдумку. Ведь Ян Клейн - светило, у которого нет никаких пятен.

А одно пятнышко было, и звали его Миранда.

Они были ровесники и знали друг о друге с детства. Но росли не вместе. И жили в двух разных мирах. Мать Миранды, Матильда, работала прислугой у родителей Яна Клейна, в их большой белой вилле на холме неподалеку от Блумфонтейна, а жила в нескольких километрах оттуда, в одном из трущобных поселков, где обитали африканцы. Каждое утро ни свет ни заря она поднималась по крутому склону к белой вилле и начинала свой рабочий день - стряпала завтрак хозяйскому семейству. Совершая утомительный подъем по холму, она как бы каялась в грехе, который совершила, родившись на свет чернокожей. За Яном Клейном, как и за другими детьми, присматривал особый слуга. Но мальчика почему-то тянуло к Матильде. И вот однажды - ему было тогда лет одиннадцать - он вдруг задумался: откуда она каждое утро приходит и куда возвращается после работы? И тогда он нарушил отцовский запрет выходить в одиночку за пределы сада и, не сказав никому ни слова, тайком последовал за ней. В тот вечер он впервые с близкого расстояния увидел теснящиеся друг к другу хижины африканцев. Конечно, ему было известно, что черные живут в совершенно других условиях, чем его семья. Родители постоянно твердили, что белые и черные живут по-разному, ибо таков неумолимый закон природы. Белые, как Ян Клейн, - это люди. Черные людьми еще не стали. Когда-нибудь в отдаленном будущем они, возможно, достигнут того же уровня, что и белые. Кожа у них посветлеет, разум разовьется, и произойдет это в результате терпеливого воспитания со стороны белых. И все же Ян Клейн никак не думал, что их жилища настолько убоги. Такого он просто не ожидал.

Но его внимание привлекло и кое-что еще. Матильду встретила девочка его возраста, длинноногая и худенькая. Наверно, ее дочь. Прежде он вообще не задумывался, есть у Матильды собственные дети или нет. И только теперь понял, что у Матильды есть семья, есть своя жизнь вне работы, вне его родного дома. Это открытие не обрадовало его. Напротив, он рассердился. Матильда словно бы обманула его. Ведь он всегда считал, что она целиком принадлежит ему одному.

Спустя два года Матильда умерла. Миранда никогда не рассказывала ему о причинах смерти матери, говорила только, что какой-то недуг подтачивал ее изнутри и в конце концов отнял жизнь. Отец Миранды забрал двух сыновей и одну дочь и уехал на свою далекую родину, в скудный край на пограничье с Лесото. А Миранду взяла к себе одна из сестер Матильды. Однако мать Яна Клейна неожиданно вздумала принять участие в судьбе девочки и решила по-своему. Миранда поселится у садовника, который занимал маленький домик в углу большого сада, и будет учиться, а потом займет место своей матери. Так душа Матильды останется в белой вилле. Мать Яна Клейна была типичной бурской женщиной. В сохранении традиций она видела залог нерушимости семьи и общества африканеров. Держать в услужении одну и ту же семью, поколение за поколением, - значит укреплять неизменность и стабильность.

Ян Клейн и Миранда продолжали расти вблизи друг от друга. Однако дистанция не изменилась. Он видел, что она очень красива, но ведь черной красоты, собственно говоря, не существовало. Эта красота принадлежала к числу вещей, которые, как известно, были под запретом. Ровесники украдкой рассказывали, как белые буры ездили на уик-энд в соседний португальский Мозамбик, чтобы переспать с черными женщинами. Но ему казалось, что это лишь подтверждает непреложную истину. И потому, глядя на Миранду, когда она подавала ему на веранде завтрак, он вовсе не стремился увидеть ее по-настоящему. Но девушка начала сниться ему. Сны были очень яркие, и наутро он вспоминал их с огромным волнением. Во сне реальность преображалась. Красота Миранды не просто открывалась ему, он даже восхищался ею. В сновидениях было дозволено любить ее, а девушки из бурских семей, с которыми он обычно встречался, отступали и блекли перед дочерью Матильды.

Их настоящее знакомство состоялось, когда обоим было девятнадцать. Воскресным январским днем все, кроме Яна Клейна, поехали на обед к родственникам в Кимберли. Он остался дома, потому что перенес долгий приступ малярии и еще не оправился от слабости и уныния. Из прислуги в доме была одна только Миранда. Ян сидел на веранде, потом вдруг встал и пошел к ней на кухню. Впоследствии он часто думал, что с того дня никогда уже не покидал ее. Остался на кухне. В тот миг она стала его владычицей. И он так и не сумел отнять у нее эту власть.

Два года спустя она забеременела.

Он тогда учился в университете Ранд в Йоханнесбурге. Любовь к Миранде была его неизбывной страстью и одновременно кошмаром. Он понимал, что предал свой народ и свои традиции. И не раз пытался порвать с Мирандой, силой избавиться от запретной любви. Но не мог. Встречались они тайком, в вечном страхе, что кто-нибудь их увидит. Когда она сказала, что беременна, он ударил ее. И в следующий же миг понял, что не сможет без нее жить, хотя открыто быть вместе им никогда не удастся. Миранда оставила работу в белой вилле. Он перевез ее в Йоханнесбург. Через английских друзей по университету, совсем по-иному смотревших на отношения с чернокожими женщинами, купил домик в восточной части Йоханнесбурга, в Безёйденхаут-Парке, и поселил ее там под видом служанки англичанина, который якобы почти все время находился на своей ферме в Южной Родезии. Здесь, в Безёйденхаут-Парке, они встречались, здесь родилась их дочь, которую они, по молчаливому уговору, крестили Матильдой. Так продолжалось уже не один год, детей у них больше не было, и белой жены Ян Клейн себе не завел, что для его родителей стало предметом тревог и огорчений. Бур, у которого нет семьи и детей, был человеком ненормальным, не соблюдал правила, предписанные традициями африканеров. Для родителей Ян Клейн становился все большей загадкой и прекрасно понимал, что никогда не сможет сказать им, что любит Миранду, дочь служанки Матильды.

В это субботнее утро 9 мая Ян Клейн, лежа в постели, размышлял обо всем об этом. Вечером он, как всегда, навестит домик в Безёйденхаут-Парке. Он прямо-таки свято чтил эту свою привычку. Единственное, что могло помешать, - дела, связанные с работой в разведке. И он знал, что сегодня доберется до Безёйденхаут-Парка довольно поздно. Предстояла важная встреча с Францем Маланом. Откладывать ее нельзя.

Он вспомнил телефонный разговор, состоявшийся ночью, в самом начале первого. Коноваленко наконец сообщил долгожданную весть. Виктор Мабаша мертв. А значит, не просто устранена некая сложность. Исчезли и сомнения насчет способностей Коноваленко, которые возникли у него в последние дни.

В десять он встретится с Францем Маланом в Хамманскраале. Пора решать, когда и где будет совершено покушение. Преемник Виктора Мабаши уже назначен. Ян Клейн был уверен, что и на сей раз сделал правильный выбор. Сикоси Цики выполнит все, что требуется. Выбор Виктора Мабаши тоже не был ошибкой. Ян Клейн отлично знал, что у всех людей есть тайные струны, даже у самых непреклонных. Потому-то он и велел Коноваленко хорошенько проверить выбранного кандидата. Коноваленко взвесил Виктора Мабашу на своих весах и признал его чересчур легким. Сикоси Цики тоже пройдет такую проверку. И очень маловероятно, чтобы два человека кряду оказались слабаками.

Около половины девятого он вышел из дома, поехал в Хамманскрааль. Африканские трущобы возле автострады окутаны густыми клубами дыма. Ян Клейн попытался представить себе Миранду и Матильду среди этих убогих лачуг и бездомных собак, у костра, с вечно воспаленными от едкого дыма глазами. К счастью, Миранда избежала этого трущобного ада. Ее дочери Матильде тоже выпала удача. Заботами Яна Клейна, преданностью его запретной любви обе они были избавлены от беспросветной жизни своих африканских братьев и сестер.

Его дочь унаследовала материнскую красоту, думал Ян Клейн. Правда, с некоторым отличием, которое давало надежду на будущее. Кожа у Матильды была светлее, чем у матери. Если когда-нибудь у нее появятся дети от белого мужчины, процесс продолжится. И в будущем, уже за пределами его собственной жизни, его потомки будут рождать детей, по чьей наружности никогда не скажешь, что в них течет кровь черных африканцев.

Сидя за рулем, Ян Клейн любил думать о будущем. Он никогда не понимал тех, кто твердил, что невозможно предвидеть, как все будет. Для него будущее создавалось в этот самый миг.

Франц Малан поджидал его на веранде Хамманскрааля. Обменявшись рукопожатием, они сразу же уселись за стол, крытый зеленым сукном.

- Виктор Мабаша мертв, - сказал Ян Клейн.

Лицо Франца Малана расплылось в широкой усмешке.

- А я было начал беспокоиться, - сказал он.

- Вчера Коноваленко прикончил его. Шведы всегда выпускали превосходные гранаты.

- У нас тут они тоже есть, - сказал Франц Малан. - Правда, достать их очень трудно. Но для наших посредников это не проблема.

- Только за это и можно сказать спасибо родезийцам, - отозвался Ян Клейн.

Ему вспомнилось, что произошло в Южной Родезии почти три десятка лет назад. Готовясь к работе в разведке, он слышал от одного старого офицера, как белые в Южной Родезии ухитрились тогда обойти санкции, которым страну подвергла ООН, и сделал вывод, что у политиков всегда грязные руки. Те, кто ведет игру за власть, устанавливают правила и сами же их нарушают в зависимости от того, как развивается игра. Невзирая на санкции, которые поддержали все страны, кроме Португалии, Тайваня, Израиля и ЮАР, Южная Родезия никогда не страдала от нехватки необходимых импортных товаров. Экспорт фактически тоже не сократился. И в немалой степени это было связано с американскими и советскими политиками, которые тайно бывали в Солсбери, предлагая свои услуги. Американские политики, в основном сенаторы из южных штатов, считали своим долгом поддерживать белое меньшинство в стране. Благодаря таким контактам греческие и итальянские бизнесмены, срочно создав новые авиакомпании и хитроумную сеть посредников, взяли на себя задачу тайно нарушать санкции. Советские политики подобным же образом обеспечили себе доступ к определенным родезийским металлам, необходимым для их промышленности. В итоге изоляция очень скоро превратилась в чистую фикцию. Но во всем мире политики продолжали с трибун клеймить расистский режим белого меньшинства и отстаивать действенность санкций.

Впоследствии Ян Клейн понял, что и белая ЮАР таким же манером имеет множество друзей по всему миру. Поддержка, какую она получала, не столь бросалась в глаза, как та, что предоставлялась черным. Однако Ян Клейн не сомневался, что происходящее в безмолвии ничуть не менее важно, чем содействие, о котором кричат на всех углах. Шла борьба не на жизнь, а на смерть, и в этой борьбе все средства хороши.

- Преемник? - спросил Франц Малан.

- Сикоси Цики, - ответил Ян Клейн. - Значится в нашем списке под вторым номером. Двадцать восемь лет, родился в окрестностях Ист-Лондона. Таких подвигов успел натворить, что был исключен как из АНК, так и из движения Инката. В обоих случаях по причине недостаточной лояльности и за кражи. Теперь он прямо-таки фанатически ненавидит тех и других.

- Фанатик, - сказал Франц Малан. - В фанатиках всегда есть что-то не поддающееся контролю. Они презирают смерть. Но не всегда следуют разработанным планам.

Назидательный тон Франца Малана вызвал у Яна Клейна досаду. Но он и виду не подал, сказал только:

- Да, я называю его фанатиком. Но это вовсе не означает, что он и вправду таков. Хладнокровия у Сикоси Цики не меньше, чем у нас с тобой.

Франц Малан удовольствовался этим ответом. У него не было причин не доверять Яну Клейну.

- Я потолковал с остальными членами Комитета, - продолжал Ян Клейн. - Потребовал повторного голосования, ведь, что ни говори, речь шла о выборе нового кандидата. Проголосовали единогласно.

Франц Малан как наяву видел перед собой членов Комитета. Как они сидят вокруг овального орехового стола и медленно, один за другим, поднимают руки. Тайное голосование проводилось редко. Открытость в решениях необходима, чтобы не пошатнулось доверие. Отвлекаясь от стремления любыми, даже самыми жестокими способами защищать права буров и вообще всех белых в ЮАР, члены Комитета были практически не связаны друг с другом. Фашистский лидер Террас Бланш смотрел на большинство остальных с плохо скрытым презрением. Но без него здесь было не обойтись. Представителя алмазных королей де Бирсов, пожилого господина, который никогда не смеялся, окружало настороженное почтение, какое часто вызывает огромное богатство. Судья Пелсер, представитель «Союза братьев», славился своим презрением к людям, однако пользовался огромным влиянием, и мало кто смел ему возражать. Наконец, генерал Стрессер из верховного командования ВВС вообще избегал общества гражданских чиновников и землевладельцев.

Но все они поддержали кандидатуру Сикоси Цики. А стало быть, они с Яном Клейном продолжат осуществление плана.

- Сикоси Цики выезжает через три дня, - сказал Ян Клейн. - Коноваленко готов принять его. Он летит через Амстердам в Копенгаген, с замбийским паспортом. А затем на пароме переправится в Швецию.

Франц Малан кивнул. Теперь его очередь. Он достал из портфеля несколько больших черно-белых фотографий и карту. Фотографии он сделал сам и проявил в лаборатории, оборудованной у него дома, а карту скопировал на работе, когда никто не видел.

- Пятница, двенадцатого июня, - начал он. - Местная полиция предполагает как минимум сорок тысяч участников. Многое говорит за то, что для нас это вполне удобный случай нанести удар. Во-первых, с южной стороны к стадиону примыкает холм, Сигналхилл. Расстояние до трибуны оратора составит около семисот метров. Холм не застроен, но по южному склону к вершине ведет проезжая дорога. Таким образом, Сикоси Цики легко доберется до вершины и так же легко уедет оттуда. При необходимости он может спрятаться наверху, а потом спуститься вниз и смешаться с черными в возникшей сумятице.

Ян Клейн внимательно рассматривал фотографии, ожидая продолжения.

- Мой второй аргумент таков, - сказал Франц Малан. - Операция будет проведена в самом сердце английской части нашей страны. Африканцы - народ примитивный. Они наверняка сразу решат, что покушение осуществил кто-то из Капстада. И вся их ярость обратится на тех, кто живет в городе. Вот тогда либеральные англичане, которые благоволят чернокожим, поневоле поймут, что их ждет, когда черные придут к власти. И тем легче нам будет вызвать ответную реакцию.

Ян Клейн кивнул. Он подумал о том же и быстро взвесил все, что сказал Малан. Ведь по опыту он знал, что любой план имеет те или иные слабости.

- Что говорит «против»? - спросил он.

- Пока я ничего не нашел, - ответил Франц Малан.

- Но слабое место наверняка есть. И пока мы его не обнаружим, решение принимать нельзя.

- В этом смысле мне приходит в голову только одно, - помолчав, сказал Франц Малан. - Что Сикоси Цики промажет.

Ян Клейн вздрогнул:

- Он не промажет. Я выбираю людей, которые метко попадают в цель.

- И все-таки семьсот метров - расстояние большое. Внезапный порыв ветра, непроизвольное движение руки. Солнечный блик, который вообще невозможно предсказать. А в результате пуля отклонится от нужной траектории. И попадет в другого.

- Это исключено, - сказал Ян Клейн.

Франц Малан подумал, что слабое место в этом плане им, скорее всего, выявить не удастся. Зато он обнаружил слабое место у Яна Клейна. Исчерпав рациональные аргументы, тот попросту возвращался к исходному пункту и объявлял, что ошибка исключена.

Но вслух Малан ничего не сказал.

Слуга подал чай. Затем они еще раз прошлись по всему плану. Проверили каждую деталь, записали все вопросы, на которые нужно найти ответ, и только в четвертом часу решили, что сегодня дальше уже не двинутся.

- До двенадцатого июня остается чуть больше месяца, - сказал Ян Клейн. - А значит, время для принятия решения у нас ограничено. В следующую пятницу мы должны решить, проводить операцию в Капстаде или нет. До тех пор необходимо все взвесить, найти ответ на все вопросы. Встречаемся здесь утром пятнадцатого мая. В двенадцать часов я соберу весь Комитет. На этой неделе каждый из нас двоих еще раз сверит план, поищет трещины и слабости. Сильные его стороны, аргументы «за» мы уже знаем. Теперь надо отыскать аргументы «против».

Франц Малан кивнул. Возразить было нечего.

Они попрощались и один за другим, с промежутком в десять минут, покинули Хамманскрааль.

Ян Клейн направился прямиком в Безёйденхаут-Парк.

Миранда Нкойи смотрела на свою дочь. Девушка сидела на полу, устремив взгляд в пространство. Но Миранда заметила, что взгляд у нее не пустой, а видящий. Когда Миранда смотрела на дочь, на нее порой находило наваждение: казалось, она видит свою мать. Вот такой же юной, семнадцатилетней, была Матильда, когда родила ее. А теперь ее собственная дочь в том же возрасте.

Что она там видит? - думала Миранда. Иной раз у нее мурашки бежали по спине, потому что в дочери проступали черты отца. Особенно этот взгляд, полный мрачной сосредоточенности, хотя перед ней был один лишь воздух. Внутреннее зрение, непостижимое для других.

- Матильда, - негромко сказала она, словно стараясь мягко вернуть дочь в то пространство, где находилась сама.

Девушка мгновенно вышла из задумчивости и посмотрела ей прямо в глаза.

- Я знаю, скоро приедет мой отец, - сказала она. - А поскольку ты не разрешаешь мне ненавидеть его, когда он здесь, я делаю это, пока жду. Ты можешь назначить время. Но никогда не отнимешь у меня ненависть.

Миранде хотелось крикнуть, что она понимает чувства дочери и разделяет их. Но она не могла открыть рот. Она была такая же, как ее мать, старшая Матильда, которая умерла от горя, от неизбывного унизительного сознания, что в собственной стране ей нельзя жить полноценной жизнью. Миранда понимала, что и сама живет в унижении, в безмолвном отчаянии, за которое могла отомстить только одним способом - постоянно предавая отца своей дочери.

Скоро, думала она. Скоро я расскажу Матильде, что ее мать сохранила еще кой-какие жизненные силы. Обязательно расскажу, чтобы снова завоевать ее, показать, что между нами еще нет пропасти.

Матильда была членом тайной молодежной организации АНК. Активно сотрудничала там и уже выполнила ряд важных поручений. Несколько раз ее задерживала полиция. И Миранда жила в вечном страхе, что дочку ранят или убьют. Видя, как поющие, многолюдные погребальные процессии африканцев несут на кладбище гробы, она каждый раз молила всех богов, в каких верила, пощадить ее дочь. Обращалась к христианскому Богу, к духам предков, к своей покойной матери, к сонгоме, о которой так часто говорил ее отец. Но никогда не была уверена, что эти боги вправду ее слышат. Молитвы приносили облегчение лишь потому, что утомляли ее.

Миранда понимала душевный разлад и отчаяние дочери, оттого что отец у нее бур, оттого что ее зачал враг. Ведь ей словно бы еще при рождении нанесли смертельную рану.

И все же она знала, что мать не способна сожалеть о своем ребенке. Тогда, семнадцать лет назад, она любила Яна Клейна так же мало, как и сейчас. Матильда была зачата в покорности и страхе. Постель, в которой они лежали, казалось, парила в пустынной, безвоздушной вселенной. И позднее Миранда не сумела победить свою покорность. Она ждала ребенка, у которого был отец, и этот отец устроил ее жизнь, предоставил дом в Безёйденхауте, давал деньги на жизнь. С самого начала она твердо решила больше не заводить от него детей. Если иначе нельзя, пусть Матильда останется единственным ее потомком, хотя при мысли об этом африканское сердце Миранды обливалось слезами. Ян Клейн никогда прямо не говорил, что хочет еще детей, и сколько бы он ни жаждал от нее участия в любви, это были пустые надежды. Она позволяла ему приходить по ночам и могла все это выдержать, потому что научилась мстить, предавая его.

Она смотрела на дочь, которая вновь погрузилась в тот мир, куда ее матери доступа не было. Миранда видела, что дочь унаследовала ее красоту. Единственное отличие - более светлая кожа. И порой у нее мелькала мысль: интересно, что бы сказал Ян Клейн, если б узнал, что больше всего на свете его дочери хочется быть совсем черной.

Моя дочь тоже предает его, думала Миранда. Но наше предательство не зло. Это спасительная соломинка, за которую мы цепляемся теперь, когда ЮАР охвачена пожаром. Все зло целиком на его стороне. И однажды оно уничтожит его. Свобода, которую мы обретем, будет не просто бюллетенем для голосования, прежде всего это будет освобождение от внутренних оков, которые держат нас в рабстве.

На дорожке, ведущей к гаражу, остановился автомобиль.

Матильда встала, посмотрела на мать.

- Почему ты не убила его? - спросила она.

В ее голосе Миранда различила его голос. Но она уверяла себя, что сердце у дочери не такое, как у буров. Внешность, светлая кожа - с этим ничего поделать нельзя. Она защищала сердце дочери, пылкое, неутомимое. И Ян Клейн никогда его не получит.

А ведь Ян Клейн, похоже, ничего не замечал - вот что противно. Каждый раз, когда он являлся в Безёйденхаут, машина была набита провизией; он хотел, чтобы Миранда приготовила ему жаркое, в точности так, как готовили в белой вилле, когда он был ребенком. Он не понимал, что пытается сделать Миранду как бы ее собственной матерью, рабыней, служанкой. Не понимал, что заставляет ее выступать то в одной, то в другой роли - и кухарки, и любовницы, и женщины, которая чистит ему одежду. Не видел яростной ненависти дочери. Он видел мир неподвижный, окаменевший и полагал целью своей жизни защищать его. Но фальшивой, лицемерной, беспредельной неправды, что была основой всей страны, не видел.

- Все в порядке? - спросил он, поставив на пол в прихожей сумки с провизией.

- Да, - ответила Миранда. - Все хорошо.

Потом она стала готовить жаркое, а Ян Клейн попробовал завести разговор с дочерью, которая разыгрывала скромность и застенчивость. Когда он попытался погладить девушку по волосам, Миранда из кухни увидела, как дочь оцепенела. Они поужинали - бурские колбаски, большие куски мяса, капустные салаты. Миранда знала, что после ужина Матильда пойдет в уборную и все это вытошнит. Потом Ян Клейн заговорил о разных пустяках, о доме, об обоях, о саде. Матильда ушла к себе, и Миранда осталась с ним наедине, отвечая на вопросы так, как он и ожидал. Потом они легли в постель. Тело у него было горячее, какое бывает только у зябких людей. Завтра воскресенье. Поскольку им нельзя было появляться вместе на улице, они обычно бродили по дому, кружили друг подле друга, ели и просто сидели молча. Матильда старалась с утра куда-нибудь уйти и возвращалась уже после его отъезда. Только в понедельник все вернется в обычную колею.

Когда Ян Клейн заснул и дыхание его стало ровным и спокойным, Миранда тихонько встала с постели. Она давно научилась двигаться совершенно бесшумно. Прошла на кухню, но дверь оставила открытой, - если он вдруг проснется, она сразу заметит. Приготовленный заранее стакан воды будет оправданием на случай, если он спросит, почему она встала.

Как обычно, она развесила его одежду на кухонном стуле. А стул поставила так, что из спальни его не было видно. Как-то раз Ян Клейн спросил, почему она вешает его одежду не в спальне, а на кухне, и она объяснила, что по утрам, пока он спит, чистит ее.

Миранда осторожно ощупала карманы. Она знала, что бумажник он держит в левом внутреннем кармане пиджака, а ключи - в правом кармане брюк. Пистолет, с которым он не расставался, лежал на ночном столике возле кровати.

Обыкновенно в карманах ничего больше не было. Но как раз в этот вечер она нашла там записку, накорябанную его рукой. Искоса поглядывая на дверь спальни, быстро прочла и запомнила текст.

Капстад, прочитала она.

12 июня.

Расстояние до места? Направление ветра? Подъездные пути?

Она аккуратно сложила листок и положила на прежнее место.

О чем шла речь в записке, Миранда не поняла. Но все равно она сделает так, как ей велели, на случай если она найдет что-нибудь в его карманах, - расскажет об этом человеку, с которым всегда встречалась наутро после визита Яна Клейна. Он и его друзья постараются выяснить, что это означает.

Она выпила воды и опять легла в постель.

Иногда Ян Клейн разговаривал во сне. И случалось это, как правило, в течение часа после того, как он засыпал. Его невнятное бормотание, невнятные вскрики она тоже запоминала и сообщала человеку, с которым встречалась наутро. Он записывал то, что она запомнила, как и все прочее, происходившее во время визитов Яна Клейна. Ведь иной раз он рассказывал, откуда приехал, иной раз - куда собирается. Хотя чаще всего не говорил ничего. И ни разу, будь то сознательно или по небрежности, словом не обмолвился о своей работе в разведке.

Когда-то давно он сказал ей, что работает в Претории, начальником конторы в департаменте юстиции.

Позднее, когда с ней связался человек, который хотел получить информацию, и она узнала от него, что Ян Клейн сотрудничает в секретной службе, ей было велено ни в коем случае не подавать виду, что она знает, чем он занимается.

Ян Клейн уехал из Безёйденхаут-Парка вечером в воскресенье. Миранда помахала ему вслед.

Перед отъездом он сказал, что вернется к вечеру в следующую пятницу.

Сидя за рулем, он размышлял о предстоящей неделе. План мало-помалу приобретал четкие очертания. Все было под контролем.

Однако же он не подозревал, что Виктор Мабаша до сих пор жив.

Вечером 12 мая, ровно за месяц до назначенного покушения на Нельсона Манделу, Сикоси Цики вылетел из Йоханнесбурга обычным рейсом компании КЛМ в Амстердам. Как и Виктор Мабаша, Сикоси Цики долго пытался угадать, кто будет его жертвой. Однако в противоположность Виктору Мабаше у него и мысли не мелькнуло, что это президент де Клерк. Для него вопрос остался открытым.

А про Нельсона Манделу он вообще не подумал.

Вечером в среду, 13 мая, в начале седьмого, к причалу в Лимхамне пришвартовалось рыбацкое судно.

Сикоси Цики сошел на берег. Судно тотчас отвалило от стенки и взяло обратный курс на Данию.

На набережной Сикоси Цики встретил невероятно толстый человек.

В этот день над Сконе разгулялась буря, пришедшая с юго-запада. Ветер утих только вечером следующего дня.

А потом стало очень тепло.

20

В воскресенье в начале четвертого Петерс и Нурен объезжали на патрульной машине центральные улицы Истада. Смена шла к концу. День выдался спокойный, и вмешаться по-настоящему им пришлось один-единственный раз. Около двенадцати поступило сообщение, что в Сандскугене какой-то голый мужчина ломает дом. В полицию позвонила его жена. Сказала, что с мужем случился приступ буйного помешательства из-за того, что все свободное время у него уходит на бесконечный ремонт летнего домика тещи и тестя. И чтобы обрести душевный покой, он решил этот домик снести. Тогда он, дескать, сможет спокойно ловить рыбу где-нибудь у тихого озера.

- Поезжайте и угомоните его, - сказал дежурный диспетчер.

- Как это называется? - спросил Нурен; он вел переговоры с диспетчером, а Петерс сидел за рулем. - Ну, поведение, вызывающее нарекания?

- Так сейчас вообще не говорят, - ответил диспетчер. - Но если речь о домике тестя, можно назвать это самовольными действиями. Да плюньте вы на название. Угомоните его, и дело с концом. Это главное.

Не прибавляя скорости, они направились в Сандскуген.

- Я его понимаю, - сказал Петерс. - Собственный домик иметь и то невозможная обуза. Вечно что-нибудь да надо. А времени нет. И денег не напасешься. А если уж дом не твой, вообще полные кранты.

- Может, лучше пособим ему со сносом? - сказал Нурен.

Добравшись до места, они увидели возле забора толпу зевак. Вышли из машины и некоторое время смотрели на голого мужчину, который суетился на крыше, отдирая ломиком кровельные пластины. Подбежала жена. Нурен заметил, что она плакала. Они выслушали ее бессвязный рассказ и пришли к одному-единственному выводу: он не вправе делать то, что делает.

Подойдя к дому, они окликнули мужчину, сидевшего верхом на коньке крыши. Он так увлекся разборкой кровли, что не заметил полицейского автомобиля, и, увидев Петерса и Нурена, от неожиданности выронил ломик, который покатился по крыше и едва не упал Нурену на голову, тот кое-как сумел увернуться.

- Осторожно там! - крикнул Петерс. - Слезай-ка лучше вниз, а? Ты не имеешь права ломать дом.

К их удивлению, мужчина сразу послушался. Спустил с крыши лестницу, которую затащил за собой, и слез. Подбежала жена с купальным халатом, он оделся.

- Вы меня задержите? - спросил он.

- Нет, - ответил Петерс. - Только оставь дом в покое. Сказать по правде, тебе вряд ли придется теперь заниматься ремонтом.

- Я хочу ловить рыбу, и больше ничего, - сказал мужчина.

Они поехали обратно, через Сандскуген. Нурен доложил дежурному, что дело улажено.

И вот тут, неподалеку от поворота на Эстерледен, оно и случилось.

Машину на встречной полосе заметил Петерс и сразу узнал цвет и комбинацию цифр на номерном знаке.

- Смотри, Валландер, - сказал он.

Нурен оторвал взгляд от патрульного журнала.

Валландер проехал мимо и словно бы даже не заметил их, что очень странно, ведь сине-белый полицейский автомобиль не заметить нельзя. Но их внимание привлек не столько отсутствующий взгляд Валландера, сколько человек, сидевший с ним рядом. Это был чернокожий.

Петерс и Нурен переглянулись.

- В машине-то, кажись, негр? - сказал Нурен.

- Точно, негр, - кивнул Петерс.

Оба сразу подумали об отрезанном пальце, найденном неделю-другую назад, и о чернокожем, которого разыскивали по всей стране.

- Наверно, Валландер его схватил, - неуверенно сказал Нурен.

- Тогда почему он едет в ту сторону? - спросил Петерс. - И почему не остановился, увидев нас?

- Он вроде как не хотел нас видеть, - сказал Нурен. - Ну, как ребенок. Зажмуривается и думает, что никто его не видит.

Петерс кивнул.

- По-твоему, у него проблемы?

- Да нет. Но где он сумел изловить негра?

Разговор прервался, потому что поступило сообщение о брошенном мотоцикле, который, возможно, был угнан из Бьерешё. После смены они вернулись в полицейское управление, а когда в кафетерии спросили про комиссара, к своему изумлению, услышали, что Валландер на работе не появлялся. Петерс хотел было рассказать о встрече, но Нурен быстро приложил палец к губам.

- А почему нельзя рассказать? - спросил Петерс в гардеробной, когда они переодевались перед уходом домой.

- Если Валландер не появлялся, стало быть, у него есть причины,- сказал Нурен. - А уж что там происходит, нас с тобой не касается. Вдобавок, может, это совсем другой негр. Мартинссон как-то говорил, что Валландерова дочка гуляет с африканцем. Может, это он и был, откуда нам знать?

- По-моему, все-таки очень странно, - повторил Петерс.

Это чувство не оставило его и дома, на окраинной улице, возле кристианстадского шоссе. Пообедав и поиграв с детьми, он пошел прогулять собаку. А так как Мартинссон жил по соседству, решил заглянуть к нему и рассказать, что они с Нуреном видели. Собака у Петерса была породистая, сучка Лабрадора, и Мартинссон недавно спрашивал, нельзя ли ему стать в очередь на щенка.

Открыл сам Мартинссон. Пригласил Петерса войти.

- Да я на минутку, домой спешу. Просто хотел сказать тебе кое-что. Есть время?

Мартинссон выполнял важные поручения в народной партии, в будущем надеялся войти в общинное самоуправление и как раз читал скучные политические отчеты, присланные партией. Поэтому он быстро надел куртку и тоже вышел на улицу. Петерс рассказал, что произошло на дороге.

- Ты уверен? - спросил Мартинссон, когда Петерс умолк.

- Не могли же мы оба обознаться.

- Странно. Будь это африканец без пальца, я бы, наверно, сразу получил информацию, - задумчиво сказал Мартинссон.

- Может, это приятель его дочери.

- Валландер говорил, что они расстались.

Оба молчали, глядя на собаку, которая рвалась с поводка.

- Он вроде как не хотел нас заметить, - осторожно сказал Петерс. - А это может означать только одно: он не хотел, чтобы мы его узнали.

- Или, скорее, африканца рядом с ним.

- Наверно, так оно и есть, - согласился Петерс. - Я ведь не утверждаю, чтоВалландер занимается чем-то недозволенным.

- Конечно нет. Но ты правильно сделал, что рассказал мне.

- Разносить сплетни на хвосте я вовсе не собираюсь.

- Это не сплетни.

- Нурен разозлится.

- Он ничего не узнает.

Возле дома Мартинссона они попрощались. Петерс обещал, что, когда родятся щенки, Мартинссон непременно получит одного.

Мартинссон прикинул, не позвонить ли Валландеру. Но потом решил поговорить с ним на следующий день, тяжело вздохнул и опять склонился над бесконечными политическими документами.

Наутро около восьми Валландер пришел в полицейское управление, заранее заготовив ответ на вопрос, который ему наверняка зададут. Накануне, когда после долгих колебаний решил прокатиться с Виктором Мабашей на автомобиле, он счел, что риск встретить знакомых или кого-нибудь из полицейских ничтожно мал. Он выбирал дороги, где патрульные машины ездят редко. И конечно же, нарвался на Петерса и Нурена. А вдобавок заметил их в последнюю минуту и уже не успел предупредить Виктора Мабашу, чтобы тот пригнулся и спрятался. Свернуть тоже было некуда. Краешком глаза он видел, что Петерс и Нурен обратили внимание на его спутника. Без объяснений завтра не обойтись, это он понял сразу, проклиная свою неудачу и злясь на затеянную прогулку.

Когда же все это кончится? - думал он.

Потом, успокоившись, опять обратился за помощью к дочери.

- Придется воскресить Германа Мбойю как твоего приятеля, - сказал он ей. - Если кто спросит. Хоть это и маловероятно.

Линда взглянула на него и устало рассмеялась:

- Помнишь, чему ты учил меня в детстве? Что одна ложь тянет за собой другую. И что в конце концов никто уже вообще не знает, где правда.

- Мне это нравится не больше, чем тебе, - ответил Валландер. - Но скоро все кончится. Он уедет из страны. И мы забудем, что он вообще был здесь.

- Ладно, я скажу, что Герман Мбойя вернулся. Иногда мне и вправду этого хочется.

Итак, когда утром в понедельник Валландер вошел в управление, у него в запасе было объяснение, почему воскресным вечером рядом с ним в машине сидел африканец. В нынешних сложных обстоятельствах, которые постоянно грозили выйти из-под контроля, это был сущий пустяк. Увидев утром возле своего дома Виктора Мабашу, окутанного туманом и похожего на призрак, Валландер хотел было спешно вернуться в квартиру и запросить помощь коллег. Но что-то остановило его, что-то шедшее наперекор привычным полицейским резонам. Еще в Стокгольме, на кладбище, у него возникло твердое ощущение, что африканец говорит правду. Луизу Окерблум убил не он. Возможно, он при этом присутствовал, но вины на нем нет. Ее убил другой человек, по фамилии Коноваленко, который затем пытался убить и самого Виктора Мабашу. Не исключено, что и палец Виктор Мабаша потерял, стремясь помешать убийству во дворе заброшенной усадьбы. Валландер без конца ломал себе голову над подоплекой этих событий. С таким ощущением он и привел Виктора Мабашу к себе в квартиру, прекрасно сознавая, что это может оказаться ошибкой. Во многих случаях Валландер прибегал к, мягко говоря, необщепринятым формам общения с подозреваемыми и даже с изобличенными преступниками. Неоднократно Бьёрк даже считал своим долгом напомнить ему о том, что сказано в уставе о корректном поведении полицейского. Впрочем, он еще на улице потребовал, чтобы африканец бросил оружие, если таковое имеется. Тот беспрекословно отдал ему пистолет, а затем позволил себя обыскать, причем до странности спокойно, будто ожидал, что Валландер пригласит его к себе. Чтобы африканец не обольщался насчет его доверчивости, Валландер все же спросил, как он сумел найти его.

- По дороге на кладбище я просмотрел ваш бумажник, - ответил африканец. - И запомнил адрес.

- Вы напали на меня, - сказал Валландер. - А теперь являетесь ко мне домой, так далеко от Стокгольма? Надеюсь, вы сумеете ответить на вопросы, которые я намерен вам задать.

Они устроились на кухне, и Валландер плотно закрыл дверь, чтобы Линда не проснулась. Позднее эти часы, когда они сидели за столом друг против друга, вспоминались ему как самая странная беседа в его жизни. Не только потому, что он впервые по-настоящему заглянул в совершенно чужой мир, откуда был родом и куда скоро вернется Виктор Мабаша. Еще он поневоле спрашивал себя, почему человек может состоять из такого множества, казалось бы, несовместимых частей. Как можно быть хладнокровным наемным убийцей и одновременно человеком чувствующим и думающим, с вполне осознанными политическими взглядами? Но Валландер даже не догадывался, что этот разговор был компонентом обмана, на который он попался. Виктор Мабаша знал свое дело. Он умел внушить собеседнику доверие и прекрасно понимал, что в случае успеха обеспечит себе свободу вернуться в ЮАР. Духи нашептали ему, что надо отыскать полицейского, который шел по следу Коноваленко, и заручиться его помощью, чтобы выехать из страны.

Ярче всего Валландеру почему-то запомнился рассказ Виктора Мабаши о растении, которое встречалось только в намибийской пустыне и порой жило чуть не две тысячи лет. Длинными листьями оно укрывало свой цветок и хитроумную корневую систему, защищая их от палящего солнца. Виктор Мабаша видел в этом необыкновенном растении символ тех сил, что противостоят друг другу в его родной стране и борются за власть в его собственной душе.

- Люди не отдают своих привилегий добровольно, - сказал он. - Эти привилегии вошли в привычку и пустили такие глубокие корни, что стали как бы неотъемлемой частью тела. Не стоит думать, будто это расовый изъян. У меня на родине под властью этой привычки находятся белые. Хотя в иной ситуации носителями ее с тем же успехом могли бы стать я и мои собратья. Расизм невозможно победить расизмом. Но в моей стране, которая за многие века так изранена и истерзана, необходимо искоренить привычки унижения и покорности. Белые должны понять, что в ближайшем будущем им придется отступить. Придется отдать страну неимущим черным африканцам, которые на сотни лет были лишены своей земли. Они должны уступить большую часть своих богатств тем, кто не имеет ничего, должны научиться видеть в черных африканцах людей. У варварства всегда человеческий облик. И оттого оно бесчеловечно. Черные, привыкшие подчиняться, считать себя ничтожными среди ничтожных, должны истребить эти привычки. Быть может, покорность - один из самых трудноизлечимых недугов человека? Она коренится в глубинах человеческого существа, уродует его, поражает все и вся. Путь от ничтожности к ощущению себя личностью очень-очень долог. Когда привыкаешь терпеливо, покорно сносить унижение, эта привычка властвует всей твоей жизнью. И мне кажется мирное решение - иллюзия. Расовая сегрегация в моей стране достигла крайнего предела и уже начала разрушаться, ибо в итоге стала нелепостью. Выросли новые поколения черных африканцев, и они не желают покоряться. Они нетерпеливы, они видят, что близится крушение. Но все идет слишком медленно. И среди белых многие думают так же. Они не хотят привилегий, не хотят жить так, будто все черные в этой стране незримы и существуют лишь как слуги или особая порода животных, которых держат изолированно, в трущобах на обочине жизни. В моей стране есть большие заповедники, где животные живут под охраной. И есть человеческие зоопарки, обитатели которых постоянно находятся под угрозой. В этом смысле животным у нас в стране живется лучше, чем людям.

Виктор Мабаша умолк и посмотрел на Валландера, словно ожидая вопросов или возражений. Для него все белые наверняка одинаковы, живут ли они в ЮАР или нет, подумал Валландер.

- Многие из моих черных братьев и сестер верят, что чувство покорности можно победить его противоположностью, превосходством, - продолжал Виктор Мабаша. - Но это, конечно, заблуждение и ведет лишь к недовольству и напряженности между различными группировками, среди которых должно бы царить согласие. Это может расколоть и семью. А надо вам знать, комиссар Валландер, что без семьи в нашей стране человек ничего не стоит. Для африканца семья - основа основ.

- А я думал, главное - ваши духи, - вставил Валландер.

- Духи - часть семьи. Духи - это наши предки, которые нас оберегают. Они как бы незримые члены семьи. Мы никогда не забываем о них. Вот почему белые совершили чудовищное преступление, вытеснив нас с тех земель, где мы жили многие сотни лет. Духам не нравится, что их вынудили покинуть земли, некогда им принадлежавшие. Духам еще более, чем живым, отвратительны места, где белые заставили нас поселиться.

Виктор Мабаша вдруг умолк, будто, произнеся эти слова, осознал нечто ужасное и сам не мог поверить сказанному.

- Я рос в семье, в которой с самого начала была трещина, - проговорил он после долгого молчания. - Белые отлично знали, что нас можно ослабить, разрушая наши семьи. Я видел, как мои братья и сестры становятся все больше похожи на слепых крольчат. Бегут по кругу, все время по кругу, не зная уже, откуда они пришли и куда им нужно идти. Я видел это и выбрал другой путь. Научился ненавидеть. Отведал темной воды, пробуждающей жажду мести. Но одновременно я понял, что при всей своей власти и высокомерном убеждении, что эта власть дана им от Бога, белые тоже уязвимы. Им страшно. Хоть они и твердят, что сделают ЮАР совершенным произведением искусства, белым райским чертогом.

Но они не замечали нелепости своей мечты. А если и замечали, то не желали в этом признаться. Вот так сами устои стали ложью, и по ночам к белым приходил страх. Они наполнили свои дома оружием. Но страх все равно прокрадывался внутрь. Насилие стало частью повседневного страха. Я видел все это и думал, что рядом со мной будут друзья, но еще ближе будут враги. Я стану играть роль черного африканца, который знает, что нужно белым. Взращу свое презрение, служа им. У них на кухне буду плевать им в супницу, подавая ее на стол. Буду по-прежнему ничтожным из ничтожных, который втайне стал человеком.

Виктор Мабаша умолк. Наверное, сказал все, что хотел. Но что именно понял из этого сам Валландер? Поможет ли это ему разобраться, зачем Виктор Мабаша приехал в Швецию? С какой целью? До сих пор он лишь смутно угадывал, что чудовищная расовая политика раздирает ЮАР на куски, и теперь увидел это значительно яснее. Но покушение? Против кого оно направлено? Кто за ним стоит? Какая-то организация?

- Мне необходимо узнать больше, - сказал он. - Вы пока не сказали, кто за всем этим стоит. Кто оплатил ваш приезд в Швецию?

- Беспощадные люди, которые прячутся в тени и сами похожи на тени. Духи предков давно покинули их. Они встречаются тайно, готовят беды для нашей страны.

- И вы работаете на них?

- Да.

- Почему?

- А почему нет?

- Вы убиваете людей.

- Однажды кто-нибудь убьет меня.

- Что вы имеете в виду?

- Я знаю, так будет.

- Но Луизу Окерблум убили не вы?

- Нет.

- Ее убил человек по фамилии Коноваленко?

- Да.

- Почему?

- На этот вопрос может ответить только он сам.

- Один человек приезжает из ЮАР, другой - из России. Они встречаются в уединенной усадьбе в Сконе. Там у них есть мощный радиопередатчик, есть оружие. Зачем?

- Так было решено.

- Кем?

- Теми, кто нас послал.

Мы ходим по кругу, подумал Валландер. Ответов я не получил.

Однако ж он попробовал еще раз, заставил себя начать сначала.

- Насколько я понял, речь шла о подготовке, - сказал он. - О подготовке преступления, которое должно произойти в вашей стране. И совершить его должны вы. Это убийство? Кто будет жертвой? И почему?

- Я попытался объяснить вам мою страну.

- Я задаю простые вопросы и хочу получить столь же простые и четкие ответы.

- Но может быть, ответы должны быть именно такими, каковы они есть?

- Я вас не понимаю, - после долгой паузы сказал Валландер. - Вы готовы без колебаний совершить убийство, по заказу, как я понял. Но вместе с тем мне кажется, у вас есть чувства, и ситуация в стране не оставляет вас равнодушным. Одно с другим не вяжется.

- Для черного южноафриканца вообще ничего не вяжется.

И Виктор Мабаша продолжил рассказ о своей израненной, истерзанной стране. Валландер слушал, но верил с трудом. Когда Виктор Мабаща наконец умолк, Валландер подумал, что проделал долгий-долгий путь. Проводник показал ему такие места, о существовании которых он до сих пор даже не подозревал.

Я живу в стране, где люди привыкли считать все истины простыми, думал он. И что истина едина и неделима. Вся наша правовая система основана на этом принципе. Теперь я начинаю понимать, что на самом деле все, наверно, далеко не так. Истина сложна, многослойна, противоречива. А ложь, наоборот, черно-белая. Если смотреть на человека, на человеческую жизнь без уважения, презрительно, истина тоже совсем не такова, как в том случае, когда жизнь считается неприкосновенной ценностью.

Он взглянул на Виктора Мабашу, тот пристально смотрел ему прямо в глаза.

- Вы убили Луизу Окерблум? - спросил Валландер, понимая, что спрашивает в последний раз.

- Нет. После я отдал в жертву за ее душу мой палец.

- Вы по-прежнему не хотите рассказать, что должны сделать, когда вернетесь домой?

Прежде чем Виктор Мабаша ответил, Валландер успел заметить едва уловимую перемену. В лице африканца проступило что-то новое. Позднее он решил, что внезапно начала таять и исчезать сама маска безразличия.

- Я по-прежнему не могу рассказать, - ответил Виктор Мабаша. - Но этого не будет.

- Что-то я не понимаю, - медленно проговорил Валландер.

- От моей руки смерть не придет. Но она может прийти от другой руки, и помешать этому я не в силах.

- Покушение?

- Да, мне было поручено выполнить эту задачу. Но я слагаю с себя полномочия. Кладу их на землю и ухожу прочь.

- Очень уж вы загадочно говорите. Что вы кладете на землю? Я хочу знать, против кого готовится покушение.

Но Виктор Мабаша не ответил, только покачал головой, и Валландер, хотя и с большой неохотой, понял, что с мертвой точки не сдвинется. Впоследствии он поймет, что впереди еще долгий путь, что он еще не скоро научится различать истины, которые нужно искать совсем не там, где он привык. Короче говоря, он только задним числом уразумел, что последнее признание Виктора Мабаши, когда тот якобы приподнял свою маску, было насквозь лживо. Он вовсе не собирался отказываться от поручения. Но понимал, что только ложью добьется помощи и сумеет выехать из этой страны. Чтобы войти в доверие, ему пришлось солгать и солгать искусно, так, чтобы шведский полицейский не заподозрил обмана.

Больше вопросов у Валландера пока не было.

Он устал. Но пожалуй, все-таки достиг, чего хотел. Покушение отменялось, по крайней мере как дело рук Виктора Мабаши. Если он говорил правду. У коллег в ЮАР будет запас времени. Ему и в голову не приходило, что дело, от которого отказался Виктор Мабаша, задумано вовсе не на пользу черным в ЮАР.

Этого достаточно, думал Валландер. Свяжусь через Интерпол с южноафриканской полицией и сообщу все, что знаю. Теперь остается только Коноваленко. Если я уговорю Пера Окесона санкционировать арест этого человека, очень велик риск, что сумятица еще возрастет. А вероятность, что Коноваленко покинет страну, и без того велика. Сведений у меня достаточно. Теперь можно совершить последний противозаконный шаг в деле Виктора Мабаши.

Помочь ему уехать из страны.

Конец разговора происходил в присутствии Линды. Она проснулась и в удивлении вышла на кухню. Валландер коротко объяснил ей, кто этот человек.

- Это он избил тебя? - спросила она.

- Да, он.

- И теперь он сидит тут и пьет кофе?

- Да.

- Тебе-то самому это не кажется странным?

- Жизнь полицейского вообще странная штука.

Больше она вопросов не задавала. Одевшись, вернулась на кухню, села на стул и молча слушала разговор. Потом Валландер послал ее в аптеку за бинтами. Кроме того, в шкафчике в ванной отыскал упаковку пенициллина и дал Виктору Мабаше несколько таблеток, прекрасно понимая, что вообще-то надо бы вызвать врача. Скрепя сердце очистил рану и наложил чистую повязку.

После этого он позвонил Лувену и, к счастью, застал его на месте. Спросил, нет ли новостей насчет Коноваленко и пропавшей пары из Халлунды. Однако же о том, что Виктор Мабаша сидит у него на кухне, даже словом не обмолвился.

- Мы выяснили, куда они исчезли из своей квартиры, когда мы пришли брать их, - сказал Лувен. - Просто поднялись двумя этажами выше, в том же доме. Хитро и удобно. У них там была запасная квартира, на имя жены. Но теперь птички уже улетели.

- В таком случае мы знаем и кое-что еще, - сказал Валландер. - Что они по-прежнему в стране. Предположительно в Стокгольме. Там легче всего спрятаться.

- Если понадобится, я лично взломаю двери всех квартир в этом городе, - сказал Лувен. - Этих людей нужно взять под стражу. И поскорее.

- Сосредоточься на Коноваленко, - сказал Валландер. - Африканец, на мой взгляд, не так важен.

- Если б я еще понял, что их связывает.

- Они находились вместе, когда была убита Луиза Окерблум. Затем Коноваленко ограбил банк и застрелил полицейского. В этом африканец не участвовал.

- Но что все это означает? Я не вижу четкой связи, разве только смутный намек, в котором нет логики.

- Кое-что нам все-таки известно. Коноваленко явно одержим мыслью убить этого африканца. Поэтому логично предположить: они стали врагами, хотя раньше ими не были.

- А при чем тут твоя маклерша по недвижимости?

- Ни при чем. Можно считать, что ее убили случайно. Ты сам недавно говорил, что Коноваленко действует не раздумывая.

- Все сводится к одному вопросу. Зачем?

- На этот вопрос может ответить только Коноваленко, - сказал Валландер.

- Или африканец. Ты забываешь о нем, Курт.

После телефонного разговора с Лувеном Валландер окончательно решил отправить Виктора Мабашу из страны. Но прежде нужно было на сто процентов удостовериться, что Луизу Окерблум застрелил не он.

Как бы мне это выяснить? - думал Валландер. В жизни не видал человека с настолько непроницаемым лицом. Не прочтешь, где кончается правда и начинается ложь.

- Лучше всего вам пока остаться здесь, в квартире, - сказал он Виктору Мабаше. - У меня по-прежнему много вопросов, на которые я хочу получить ответ. Так что не грех сразу освоиться с этой мыслью.

Не считая воскресной поездки, выходные они провели в квартире. Виктор Мабаша до того вымотался, что почти все время спал. Валландер опасался, как бы у него не началось заражение крови. Вдобавок ему было не по себе оттого, что этот человек находится в его квартире. Как не раз бывало, он пошел на поводу интуиции, а не рассудка. И теперь не видел четкого выхода из создавшегося положения.

Вечером в воскресенье он отвез Линду к своему отцу. Высадил ее у дороги, иначе придется слушать отцовские упреки: вот, мол, даже кофе выпить и то времени не нашел.

Наконец настал понедельник, и он поехал в полицейское управление. Бьёрк поздравил его с возвращением. Потом они с Мартинссоном и Сведбергом провели совещание. Валландер кое-что рассказал о случившемся в Стокгольме. Вопросов было много. Но возражения в итоге свелись к минимуму. Ключом ко всему был и оставался Коноваленко.

- Короче говоря, будем ждать, пока его задержат, - подытожил Бьёрк. - А тем временем разберемся с другими делами, которых накопилось больше чем достаточно.

Список срочных дел составили не откладывая. Валландеру досталось выяснять, что произошло с тремя скаковыми лошадьми, украденными из конюшни неподалеку от Скорбю. К удивлению коллег, он рассмеялся, потом пояснил:

- Абсурдная ситуация. Сперва пропавшая женщина. А теперь украденные лошади.

Едва он очутился в кабинете, как тотчас пришел посетитель. Он так и думал, хотя и не знал, кто именно явится с вопросом. Оказалось, Мартинссон.

- Минутка найдется?

Валландер кивнул.

- Хочу задать тебе один вопрос.

Валландер видел, что Мартинссону очень не по себе.

- Слушаю.

- Вчера тебя видели с каким-то африканцем. В твоей машине. Вот я и подумал…

- Что подумал?

- Сам толком не знаю.

- Линда помирилась со своим кенийцем.

- Я так и предположил.

- Но ты ведь сказал, что толком не знаешь?

Мартинссон развел руками и поспешно ретировался.

Валландер положил на стол дело о пропавших лошадях, закрыл дверь, которую Мартинссон оставил открытой, и задумался. На какие же вопросы нужно получить ответ от Виктора Мабаши? И как проконтролировать, правдивы они или нет?

В последние годы, занимаясь теми или иными расследованиями, Валландер не раз сталкивался с иностранными гражданами. И беседовал с ними - то как с потерпевшими, то как с подозреваемыми. И нередко думал, что так называемые непреложные истины - справедливость и несправедливость, вина и невиновность - далеко не всегда непреложны, хотя раньше ему такое и в голову не приходило. Точно так же он раньше не понимал, что взгляд на само преступление, серьезное или незначительное, менялся в зависимости от культуры, в которой люди выросли и жили. Зачастую он чувствовал себя в таких ситуациях совершенно беспомощным. Ему было не на что опереться, чтобы задать вопросы, которые могли привести к раскрытию преступления или к освобождению подозреваемого из-под стражи. В последний год жизни Рюдберга, его старого коллеги и учителя, они часто говорили о больших изменениях, происходивших в стране, да и во всем мире. Новая ситуация предъявит к полиции новые требования. Потягивая виски, Рюдберг пророчествовал, что в ближайшие десять лет шведскую полицию ждут большие перемены, чем когда-либо в прошлом. И эти перемены коснутся не только основ организации, но самой сути работы полиции.

«Я до этого не доживу, - сказал Рюдберг однажды вечером, когда они стояли на его крошечном балконе. - Каждому человеку отпущен определенный срок. Порой я с грустью думаю, что мне не доведется участвовать в том, что предстоит. Наверняка время будет трудное. Но и интересное, да вот ты все это увидишь. И думать тебе придется совершенно по-новому».

«Хватит ли у меня сил? - сказал Валландер. - Я все чаще задаю себе вопрос: какова жизнь за пределами полицейского управления?»

«Если махнешь в Вест-Индию, смотри не возвращайся, - насмешливо ответил Рюдберг. - Те, кто уезжает за приключениями, вернувшись, редко чувствуют себя лучше. Они забывают извечную истину, что от себя не уйдешь».

«Речь совсем не об этом, - сказал Валландер. - На такие грандиозные планы я не замахиваюсь. Просто думаю иной раз, не поискать ли другую работу, которая будет мне по душе».

«Ты до конца своих дней останешься полицейским, - сказал Рюдберг. - Ты такой же, как я. И прекрасно это знаешь».

Валландер отбросил мысли о Рюдберге, достал новый блокнот, взял ручку.

А потом долго сидел в задумчивости. Вопросы и ответы. Первая ошибка возникает, наверно, уже на этой стадии. Многим людям, и не только с отдаленных континентов, чтобы сформулировать ответ, необходимо рассказывать свободно. Пора бы мне это понять, ведь я разговаривал не с одним африканцем, арабом или латиноамериканцем в разных ситуациях. Зачастую они пугаются нашей спешки, в которой усматривают знак презрения. Не иметь для человека времени, не сидеть с ним спокойно и молча - это ведь все равно что презирать его, насмехаться над ним.

Рассказывать, написал он на первой странице блокнота.

Может, подумал он, это и есть правильная путеводная нить.

Рассказывать, и больше ничего.

Валландер отодвинул блокнот в сторону, положил ноги на стол. Потом позвонил домой, выяснил, что все спокойно, и обещал через час-другой вернуться.

Рассеянно прочитал заявление о пропаже лошадей, из которого было ясно только одно: три породистые лошади пропали в ночь на 6 мая. Вечером они находились в денниках, а утром, когда в полшестого девушка-конюх открыла ворота, денники были пусты.

Валландер посмотрел на часы и решил съездить на конезавод. Поговорив с тремя конюхами и личным представителем хозяина, он пришел к мысли, что все это может оказаться намеренным мошенничеством со страховкой. Кое-что записал и предупредил, что еще навестит их.

На обратном пути в Истад заехал в «Отцовскую шляпу» и выпил кофе.

А сам рассеянно думал о том, есть ли в Южной Африке скаковые лошади.

21

Сикоси Цики прибыл в Швецию вечером в среду, 13 мая.

И Коноваленко сразу сообщил ему, что он останется на юге страны. Там пройдет подготовку и оттуда же уедет. Получив от Яна Клейна депешу, что преемник выехал, Коноваленко поначалу взвесил возможность организовать необходимые условия в окрестностях Стокгольма. Вариантов было несколько, в особенности неподалеку от Арланды, где шум взлетающих и приземляющихся самолетов перекрывает все прочие звуки и можно как следует пристрелять винтовку. Кроме того, оставалась проблема с Виктором Мабашей и шведским полицейским, которого Коноваленко мало-помалу просто возненавидел. Если они в Стокгольме, он должен быть здесь, пока оба не будут ликвидированы. Вдобавок нельзя не учитывать, что после убийства полицейского всеобщая бдительность в стране могла возрасти. На всякий случай он решил действовать на два фронта. Таню оставил при себе в Стокгольме, а Рыкова опять послал на юг, подыскать подходящий дом в уединенном месте. Рыков показал на карте район к северу от Сконе, который назывался Смоланд, и сказал, что там не составит труда найти какую-нибудь уединенную усадьбу. Но Коноваленко хотел быть неподалеку от Истада. Если они не отловят Виктора Мабашу и полицейского в Стокгольме, те рано или поздно объявятся в родном городе Валландера. В этом он был уверен ничуть не меньше, чем в том, что между чернокожим и Валландером возникла нежелательная связь. Он не мог уразуметь, что их свело вместе. Но все больше убеждался, что дело обстоит именно так. И если он найдет одного, то найдет и другого.

Через Истадское турбюро Рыков снял дом к северо-востоку от города, возле Тумелиллы. Конечно, местоположение могло бы быть и получше. Но в усадьбе имелся заброшенный гравийный карьер, где можно устроить стрельбище. Коноваленко решил, что, если придется остановить выбор на этом варианте, Таня поедет с ними и Рыкову было незачем набивать морозилку едой. Вместо этого Коноваленко приказал ему выяснить, где живет Валландер, и понаблюдать за его квартирой. Рыков сделал как велено. Но Валландер не появлялся. Накануне приезда Сикоси Цики, во вторник, 12 мая, Коноваленко решил остаться в Стокгольме. Хотя никто из осведомителей, посланных на поиски, Виктора Мабашу не видел, чутье упорно говорило Коноваленко, что он прячется где-то в городе. К тому же он не мог представить себе, что такой осторожный и умный полицейский, как Валландер, поспешит вернуться в свой дом, за которым явно установят наблюдение.

И все же Рыков обнаружил его именно там, вечером во вторник, в начале шестого. Дверь подъезда открылась, и Валландер вышел на улицу. Он был один, но Рыков, сидевший в своей машине, сразу заметил, что он настороже. Валландер пошел пешком, и Рыков сообразил, что если двинется следом на машине, то будет немедля раскрыт. Поэтому он остался на месте. Минут через десять дверь подъезда опять открылась. Рыков оцепенел. На этот раз вышли двое. Молодая девушка, должно быть дочь Валландера, которую Рыков еще ни разу не видел. А за ней - Виктор Мабаша. Они пересекли улицу, сели в машину и уехали. Рыков и теперь не двинулся с места. Сидя в машине, позвонил по мобильнику в Ерфеллу, где сейчас жили Коноваленко с Таней. Таня и ответила. Рыков коротко поздоровался и попросил позвать Коноваленко. Выслушав его рассказ, Коноваленко мгновенно принял решение. Они с Таней приедут в Сконе на следующее утро. И будут там, пока не встретятся с Сикоси Цики и не убьют Валландера и Виктора Мабашу, а если надо, и дочь. Дальше будет видно. Но квартира в Ерфелле пока останется за ними.

Ночью Коноваленко и Таня выехали в Сконе. Рыков встретил их на автостоянке у западного въезда в Истад, и все трое прямиком направились в тот дом, который он снял в Тумелилле. Во второй половине дня Коноваленко лично наведался на Мариягатан и долго разглядывал дом, где жил Валландер. А на обратном пути сделал остановку в переулке возле полицейского управления.

Ситуация предельно простая, думал он. Второй раз ошибиться нельзя. Иначе конец всем мечтам о будущем в ЮАР. Что говорить, он и сейчас сильно рискует. Ведь он скрыл от Яна Клейна, что Виктор Мабаша жив. А вдруг у Яна Клейна есть здесь человек, который шлет ему донесения без ведома Коноваленко. Несколько раз Коноваленко даже велел своим людям присмотреть, нет ли за ним хвоста. Но никаких посланцев Яна Клейна обнаружить не удалось.

Весь день Коноваленко и Рыков обдумывали план действий. Коноваленко с самого начала был настроен решительно и беспощадно. Они устроят прямой налет на квартиру.

- Что у нас есть? - спросил он.

- Практически все, кроме гранатомета, - ответил Рыков. - Взрывчатка, дистанционные детонаторы, гранаты, автоматическое оружие, дробовики, пистолеты, средства связи.

Коноваленко выпил стакан водки. Он, конечно, предпочел бы взять Валландера живым и как следует его допросить. Но отбросил эту мысль. Рисковать нельзя.

Затем он определил порядок действий:

- Завтра в первой половине дня, когда Валландера там не будет, Таня зайдет в дом, изучит подъезд и дверь квартиры. Под видом раздачи рекламы на пищевые продукты. Рекламу раздобудешь где-нибудь в супермаркете. Далее, за домом надо следить во все глаза. Если завтра вечером они будут дома, мы немедля нанесем удар. Взорвем дверь и откроем шквальный огонь. Надеюсь, обойдется без неожиданностей: уложим обоих и смотаемся.

- Их трое, - заметил Рыков.

- Двое или трое - не все ли равно. Живых оставлять нельзя.

- Сегодня вечером прибывает новый африканец, - сказал Рыков. - Возьмем его с собой?

- Нет. Он будет ждать здесь, с Таней. - Он серьезно посмотрел на обоих: - Дело в том, что Виктор Мабаша уже несколько дней мертв. По крайней мере, Сикоси Цики должен думать именно так. Ясно?

Оба кивнули.

Коноваленко налил себе и Тане еще по стакану водки. Рыков отказался, ему предстоит собрать взрывное устройство, а такие вещи делают на трезвую голову. Вдобавок спустя несколько часов надо встретить в Лимхамне Сикоси Цики.

- Давайте-ка пригласим южноафриканца на обед в честь знакомства, - сказал Коноваленко.- Никому из нас, понятно, не улыбается сидеть за столом с черномазым, но иногда это необходимо ради дела.

- Виктору Мабаше русская кухня не понравилась, - сказала Таня.

Коноваленко на миг задумался:

- Цыпленок. Он нравится всем африканцам.

В шесть Рыков встретил в Лимхамне Сикоси Цики. А спустя час-другой они уже сидели за столом. Коноваленко поднял рюмку.

- Завтра у тебя день отдыха, - сказал он. - В пятницу начнем.

Сикоси Цики кивнул. Он был так же немногословен, как и его предшественник.

Молчаливые люди, думал Коноваленко. И, когда надо, беспощадные. Такие же как я.

После возвращения в Истад Валландер почти целыми днями планировал противозаконные действия. С отчаянной решимостью готовил отъезд Виктора Мабаши из Швеции. После долгих мучительных раздумий он пришел к выводу, что есть только один способ удержать ситуацию под контролем. Но угрызения совести постоянно напоминали ему, что его поступки несовместимы с законом. Виктор Мабаша, конечно, не убивал Луизу Окерблум, но присутствовал при убийстве. А вдобавок угнал несколько автомобилей и ограбил магазин. Мало того, он находился в Швеции нелегально и планировал совершить серьезное преступление на родине, в ЮАР. Валландер твердил себе, что таким образом он предотвратит хотя бы это преступление. И помешает Коноваленко убить самого Виктора Мабашу. Коноваленко и так получит срок за убийство Луизы Окерблум, если его поймают. Теперь надо обязательно послать через Интерпол депешу коллегам в ЮАР. Но прежде он должен вывезти Виктора Мабашу за пределы страны. Чтобы не привлекать лишнего внимания, Валландер позвонил в одну из туристических контор Мальмё и навел справки о возможных авиамаршрутах до Лусаки в Замбии. Виктор Мабаша объяснил, что в Южную Африку его без визы не пустят. А вот для въезда в Замбию ему как гражданину Швеции виза не требуется. Деньги на перелет до Замбии и дальше, через Зимбабве и Ботсвану, у него есть. А границу ЮАР он перейдет где-нибудь в неохраняемом месте. Турконтора в Мальмё предложила несколько вариантов. В конце концов было решено, что Виктор Мабаша вылетит в Лусаку рейсом замбийских авиалиний. Стало быть, Валландер должен снабдить его фальшивым паспортом. На практике эта задача была сопряжена не только с большими сложностями, но и с сильнейшими угрызениями совести. Подделывать паспорт в собственном полицейском управлении равнозначно профессиональной измене. И оттого, что Виктор Мабаша клятвенно обещал уничтожить этот паспорт, как только пройдет в Замбии паспортный контроль, на душе у Валландера спокойнее не стало.

- В тот же день, - потребовал Валландер. - Сжечь.

Валландер купил дешевый фотоаппарат и сделал несколько паспортных фотографий. Нерешенным оставался лишь один вопрос - каким образом Виктор Мабаша пройдет шведский паспортный контроль. Даже будь у него шведский паспорт, с технической точки зрения подлинный, не отмеченный у пограничников в компьютеризированных перечнях лиц, подлежащих задержанию, все равно риск непредвиденных случайностей был огромен. После долгих раздумий Валландер решил провести Виктора Мабашу в Мальмё через терминал судов на воздушной подушке. Надо снабдить его билетом первого класса, тогда посадочный талон более или менее гарантирует, что паспортный контроль не станет им интересоваться без особой нужды. Вдобавок Линда сыграет роль его подружки. Они попрощаются прямо на глазах у пограничников, а нескольким шведским фразам Валландер научит его заранее.

Подтвержденная броня на билеты означала, что из Швеции он должен выехать утром в пятницу, 15 мая. До тех пор Валландеру необходимо заготовить поддельный паспорт.

Вечером во вторник он заполнил заявление на загранпаспорт для своего отца и взял с собой две фотографии. В последнее время процесс оформления значительно упростился. Паспорт заполняли теперь в присутствии заявителя. Валландер терпеливо ждал; наконец женщина-паспортистка выпроводила последнего посетителя и собралась закрывать.

- Простите, я немного запоздал, - сказал Валландер. - Дело в том, что мой отец решил поехать с группой пенсионеров во Францию, но, как выяснилось, выбрасывая старые бумаги, умудрился спалить свой паспорт.

- Бывает, - сказала паспортистка, которую звали Ирма. - Паспорт нужен прямо сегодня?

- Да. Вы уж простите, что я так поздно пришел.

- Вы и с убийством той женщины никак не разберетесь. - Она взяла у него фотографии и заявление.

Валландер внимательно следил, как она заполняла паспорт. И, получив готовый документ, подумал, что сумеет повторить все ее операции.

- Надо же, как все просто, - сказал он.

- Но скучно, - ответила Ирма. - Интересно, почему любая работа становится скучнее, когда упрощается?

- Переходите в полицию, - сказал Валландер. - У нас не соскучишься.

- Я и так в полиции. Да и не очень-то мне охота с вами меняться. Ужасно, наверное, вытаскивать труп из колодца. Что при этом чувствуешь?

- Трудно сказать. Наверно, тут как под наркозом, когда не чувствуешь вовсе ничего. Впрочем, в департаменте юстиции наверняка есть какая-нибудь инструкция насчет того, что чувствуют полицейские, доставая из колодца женские трупы.

Он еще немного поболтал с Ирмой, пока она закрывала. Все нужные бланки хранились в сейфе. Но он узнал, где хранятся ключи.

Они решили, что Виктор Мабаша выедет из Швеции как шведский гражданин Ян Берг. Валландер испробовал целый ряд сочетаний имен, чтобы установить, какое Виктору Мабаше легче всего произнести. Остановились на Яне Берге. Виктор Мабаша спросил, что означает это имя, и, услышав перевод, остался доволен. Из всех этих разговоров Валландер понял, что южноафриканец живет в тесном контакте с миром духов, совершенно чуждым для него самого. Для Виктора Мабаши случайностей в жизни не существовало, даже смена имени не была случайной. Линда по мере возможности помогла отцу, объяснив, почему Виктор Мабаша думает именно так. Но все же ему казалось, будто он заглядывает в мир, понять который не в силах. Африканец говорил о своих предках так, словно они были живы. Порой Валландер терялся в догадках, идет ли речь о событиях, случившихся много веков назад или совсем недавно. Виктор Мабаша невольно завораживал его. И все труднее было осознать, что этот человек преступник, который готовил у себя на родине серьезное покушение.

Во вторник Валландер засиделся в кабинете допоздна. Чтобы хоть чем-то заняться, начал писать письмо Байбе Лиепе в Ригу. Но, перечитав написанное, порвал листок в клочья. Он обязательно напишет ей. Однако время для этого пока не пришло.

К десяти в управлении остались только ночные дежурные. Свет в помещении, где выдавали паспорта, включать рискованно, поэтому он вооружился карманным фонариком с синим светофильтром и, шагая по коридору, думал, что лучше бы ему идти куда-нибудь в другое место. Вспомнил о мире духов Виктора Мабаши и мельком задался вопросом, нет ли у шведских полицейских какого-нибудь духа-хранителя, который оберегает их, когда они намерены нарушить закон.

Ключ висел на своем месте в шкафу с документами. Секунду Валландер смотрел на машину, которая превращала фотографии и строчки заполненных заявлений в настоящий паспорт.

Потом он натянул резиновые перчатки и приступил к делу. Через некоторое время ему почудились шаги. Он спрятался за машиной и погасил фонарик, а когда шаги стихли, продолжил работу. Рубашка на спине взмокла от пота. Но вот наконец готовый паспорт был у него в руках. Он выключил машину, повесил ключ на место в шкафу и запер дверь. Рано или поздно проверка обнаружит недостачу паспортного бланка. Учитывая регистрационные номера, это произойдет, скорее всего, уже завтра, что для Бьёрка чревато большими неприятностями. Но Валландера никто не заподозрит.

Уже в кабинете, устало рухнув на стул, он сообразил, что забыл поставить печать. Беззвучно выругался и в сердцах швырнул паспорт на стол.

В тот же миг дверь отворилась, вошел Мартинссон. Увидев Валландера, он вздрогнул от неожиданности:

- Ой, извини! Я думал, тебя нет. Хотел посмотреть, не здесь ли я оставил шапку.

- Шапку? В середине мая?

- Кажется, я заболеваю, - сказал Мартинссон. - Шапка была при мне, когда мы тут сидели вчера.

Валландер напрочь забыл, была ли у Мартинссона шапка, когда накануне они со Сведбергом сидели здесь, обсуждая последние события в расследовании и пока что безрезультатные розыски Коноваленко.

- Погляди на полу под столом.

Мартинссон нагнулся, а он быстро сунул паспорт в карман.

- Нету, - сказал Мартинссон. - Вечно я теряю шапки.

- Спроси у уборщицы, - посоветовал Валландер.

Мартинссон шагнул было к двери, но опять остановился.

- Помнишь Петера Ханссона? - спросил он.

- Как же я могу его забыть?

- Сведберг звонил ему на днях, уточнял кой-какие детали из протокола допроса. И ненароком упомянул о краже из твоей квартиры. Воры обычно знают друг друга. Вот Сведберг и решил: попытка не пытка. Сегодня Петер Ханссон позвонил и сказал, что, кажется, знает, кто это сделал.

- Вот черт! - воскликнул Валландер. - Так, может, он устроит, чтобы мне вернули пластинки и кассеты с записями, а уж на аппаратуру можно наплевать.

- Потолкуй завтра со Сведбергом, - сказал Мартинссон. - И не засиживайся так долго.

- Я как раз собирался уходить. - Валландер встал.

Мартинссон, уже стоя в дверях, обернулся:

- Думаешь, мы его возьмем?

- Конечно. Конечно возьмем. Коноваленко от нас не уйдет.

- Я вот все думаю, в стране ли он.

- Мы исходим из того, что он здесь.

- А этот африканец без пальца?

- Коноваленко наверняка даст нам объяснение.

Мартинссон нерешительно кивнул.

- Да, вот еще что, - сказал он. - Завтра хоронят Луизу Окерблум.

Валландер посмотрел на него. Но ничего не сказал.

Похороны были назначены на среду, в два часа дня. До последней минуты Валландер сомневался, стоит ли ему идти туда. Никакие близкие узы не связывали его с семейством Окерблум. О женщине, которую будут хоронить, он узнал, когда она была уже мертва. Да и само присутствие полицейского могут истолковать превратно. Особенно если учесть, что преступник до сих пор не схвачен. Валландер и сам не знал, почему все-таки решил пойти. Может, из любопытства? Или от нечистой совести? Как бы там ни было, ровно в час он надел темный костюм, а потом долго искал запропастившийся куда-то белый галстук. Виктор Мабаша наблюдал за ним, пока он завязывал галстук перед зеркалом в передней.

- Я иду на похороны, - сказал Валландер. - Хоронят женщину, которую убил Коноваленко.

На лице Виктора Мабаши отразилось удивление.

- Только теперь? Мы стараемся хоронить умерших как можно скорее. Чтобы они не блуждали по земле.

- Мы не верим в привидения, - отозвался Валландер.

- Духи - это не привидения. Иногда я просто диву даюсь, что белые так непонятливы.

- Наверно, вы правы. А может, и нет. Может, все совсем наоборот.

И он ушел. Вопрос Виктора Мабаши вызвал у него досаду.

Не хватало только, чтобы этот чернокожий тип меня поучал, думал он. Куда бы он делся без меня и моей помощи?

Валландер припарковал машину поодаль от часовни, возле крематория, и, слушая бой часов, дождался, пока люди в черном исчезнут внутри. Только когда сторож собрался запереть дверь, он вошел и сел сзади. Человек, сидевший на несколько рядов впереди, обернулся и поздоровался. Это был репортер «Истадс аллеханда».

Потом заиграл орган, и в горле у Валландера тотчас встал комок. Похороны всегда были для него тяжелым испытанием. Он уже теперь со страхом думал о том дне, когда ему придется идти за гробом отца. Похороны матери одиннадцать лет назад по-прежнему пробуждали тягостные воспоминания: он должен был произнести у гроба короткую речь, но не выдержал и бросился вон из церкви.

Стараясь обуздать волнение, он разглядывал людей в часовне. Далеко впереди сидел Роберт Окерблум с дочками, одетыми в белое. Рядом - пастор Туресон, который должен был совершить погребальный обряд.

Внезапно у Валландера мелькнула мысль о наручниках, найденных дома у Окерблумов, в ящике письменного стола. Неделю с лишним он и не вспоминал о них.

Существует полицейское любопытство, выходящее за пределы непосредственного расследования, думал он. Долгие годы мы непрерывно копаемся в самых сокровенных людских тайниках, и, наверное, из-за этого с нами что-топроисходит. Я знаю, эти наручники не имеют касательства к теперешнему расследованию. Не играют ни малейшей роли. И все же мне очень хочется выяснить, почему они лежали в ящике. Понять, что они означали для Луизы Окерблум, а может быть, и для ее мужа.

Валландер сердито отбросил эти мысли и сосредоточился на заупокойной службе. Меж тем как пастор Туресон произносил положенные слова, он на миг встретился взглядом с Робертом Окерблумом. И даже издали прочел в его глазах бесконечную скорбь и одиночество. В горле опять встал комок, из глаз брызнули слезы. Чтобы взять себя в руки, он стал думать о Коноваленко. Как, вероятно, и большинство шведских полицейских, в глубине души Валландер не был убежденным противником полного запрета смертной казни. Если забыть о скандале, который разразился, когда смертную казнь отменили даже для тех, кто во время войны изменил родине, он не то чтобы полагал ее возможной карой за определенные типы преступлений. Просто иногда сталкивался с жестокими убийствами, изнасилованиями, преступлениями на почве наркотиков, которые были полны такого презрения к человеку, что у него непроизвольно мелькала мысль: подобные люди не вправе жить на свете. Он прекрасно понимал, что его резоны противоречивы и такой закон невозможен и даже нелеп. Это говорил его подсознательный опыт, невзвешенный, мучительный. Все то, что ему как полицейскому приходилось видеть. И что вызывало в душе иррациональный и болезненный отклик.

Когда служба закончилась, Валландер пожал руку Роберту Окерблуму и стоявшим рядом людям. Смотреть на девочек он не рискнул, опасаясь собственных слез.

На улице пастор Туресон отвел его в сторону:

- Большое спасибо, что вы пришли. Мы не рассчитывали, что полиция пришлет кого-то на похороны.

- Я представляю только себя самого, - ответил Валландер.

- Тем лучше, - сказал пастор Туресон. - Вы по-прежнему разыскиваете виновника этой трагедии?

Валландер кивнул.

- Но вы его поймаете?

Валландер опять кивнул:

- Обязательно. Рано или поздно. Как Роберт Окерблум? И девочки?

- Он ищет опоры в поддержке общины, - ответил пастор. - И у него есть Бог.

- Значит, он по-прежнему верует, - тихо сказал Валландер.

Пастор нахмурился:

- А почему он должен оставить Бога из-за того, что люди причинили зло ему и его семье?

- Действительно. Почему?

- Через час у нас в церкви собрание. Приходите, мы будем рады.

- Спасибо, - ответил Валландер, - но меня ждет работа.

Они обменялись рукопожатием, Валландер пошел к машине и вдруг заметил, что вокруг бушует весна.

Скорей бы уж Виктор Мабаша уехал, подумал он. Скорей бы арестовать Коноваленко. Тогда можно будет и весне порадоваться.

Утром в четверг Валландер отвез дочь к своему отцу в Лёдеруп. И она вдруг надумала остаться там до завтра. Посмотрела на одичавший сад и решила до возвращения в Истад навести порядок. Но одного дня на это явно не хватит.

- Если передумаешь, позвони, - сказал Валландер.

- Можешь сказать мне спасибо за то, что я убрала твою квартиру, - сказала Линда. - Ведь там ужас что творилось.

- Знаю. Спасибо.

- Сколько мне еще придется пробыть здесь? У меня в Стокгольме вообще-то много дел.

- Недолго, - ответил Валландер, чувствуя всю неубедительность своих слов. Но к его удивлению, дочь больше ничего не сказала.

Вернувшись в Истад, Валландер имел продолжительную беседу с прокурором Окесоном. А до того вместе с Мартинссоном и Сведоергом привел в порядок все следственные материалы.

Около четырех он поехал домой, по дороге закупил продукты. Возле двери лежала огромная кипа рекламных брошюр какого-то универмага. Он не глядя отправил их в мусорный мешок. Потом приготовил обед и еще раз проработал с Виктором Мабашей все практические обстоятельства, связанные с его отъездом. Заученные реплики с каждым разом звучали все чище.

После обеда они разучили последнюю деталь. Виктор Мабаша перекинет через левую руку плащ, чтобы спрятать повязку. И вот так, с плащом на руке, ему нужно достать из внутреннего кармана паспорт. В конце концов Валландер остался доволен. Никто ничего не заметит.

- В Лондон вы полетите рейсом английской авиакомпании, - сказал он. - Лететь рейсом САС слишком рискованно. Шведские стюардессы наверняка читают газеты и смотрят по телевизору новости. Они могут заметить повязку и поднять тревогу.

Вечером, когда они обсудили все практические проблемы, внезапно настала тишина, и ни один из них долго не мог ее нарушить. Но вот Виктор Мабаша встал, подошел к Валландеру.

- Почему вы мне помогаете? - спросил он.

- Не знаю, - ответил Валландер. - Я часто думаю, что должен бы надеть на вас наручники. И понимаю, что очень рискую, пытаясь вывезти вас за пределы Швеции. Может быть, Луизу Окерблум все-таки убили вы? Сами рассказывали, какими умелыми лжецами становятся люди в вашей стране. Может, я выпускаю убийцу?

- И все-таки вы это делаете?

- Да, все-таки делаю.

Виктор Мабаша расстегнул на шее цепочку и протянул Валландеру. На ней была подвеска - зуб какого-то хищника.

- Леопард - одинокий охотник, - сказал Виктор Мабаша. - Не в пример львам он ходит сам по себе, пересекает только собственный след. Днем, в самую жару, он отдыхает на деревьях вместе с орлами. А ночью охотится, в одиночку. Леопард - ловкий охотник. Но и величайший вызов для других охотников. Это клык леопарда. Я дарю его вам.

- Я не вполне понял смысл ваших слов, - сказал Валландер. - Но подарок принимаю.

- Все понять невозможно. Рассказ - это странствие, у которого нет конца.

- Наверное, в этом и заключается различие между нами. Я привык ожидать, что у истории есть конец. А вы полагаете, что добрая история бесконечна.

- Может быть, и так, - сказал Виктор Мабаша. - Может быть, счастье - знать, что новой встречи не будет. Ведь тогда что-то продолжает жить.

- Может быть, - повторил Валландер. - Но я сомневаюсь. Вправду ли это так?

Виктор Мабаша не ответил.

Через час он спал под одеялом на диване, а Валландер сидел, разглядывая подаренный клык.

Внезапно его охватила тревога. Он вышел в темную кухню, глянул на улицу. Все спокойно. Потом проверил, хорошо ли заперта дверь. Сел на табуретку у телефона и подумал, что просто устал. Еще двенадцать часов - и Виктор Мабаша уедет.

Он снова взглянул на клык.

Все равно никто не поверит, подумал он. И лучше никогда не рассказывать о днях и ночах в обществе чернокожего африканца, которому отрезали палец в уединенной сконской усадьбе.

Эту тайну я унесу с собой.

Встретившись утром в пятницу, 15 мая, в Хамманскраале, Ян Клейн и Франц Малан очень быстро выяснили, что ни один из них не нашел в плане серьезных слабостей.

Операция состоится в Капстаде 12 июня. Холм Сигналхилл за стадионом, где будет выступать Нельсон Мандела, обеспечивает Сикоси Цики идеальную позицию, оттуда он произведет выстрел из своей дальнобойной винтовки. А потом незаметно исчезнет.

Но были еще две детали, о которых Ян Клейн не сказал ни Францу Малану, ни остальным членам Комитета. Об этом он не собирался говорить вообще никому. Во имя ЮАР, во имя сохранения власти белых он был готов унести с собой в могилу иные важные секреты. Определенные события и взаимосвязи в истории страны должны остаться тайной.

Во-первых, он не хотел рисковать, не хотел, чтобы Сикоси Цики продолжал жить, зная, кого он убил. Сикоси Цики будет молчать, вне всякого сомнения. Но точно так же, как фараоны древности не оставляли в живых строителей тайных камер в пирамидах, чтобы сама память о существовании этих помещений утратилась, он пожертвует Сикоси Цики. Убьет его своими руками и позаботится, чтобы труп не нашли.

Вторая тайна, которую Ян Клейн хотел сохранить, заключалась в том, что еще накануне вечером Виктор Мабаша был жив. Теперь-то он мертв, безусловно мертв. Но то, что Виктор Мабаша умудрился так долго оставаться в живых, Ян Клейн воспринимал как свое личное поражение. Он чувствовал себя в ответе за промахи Коноваленко и за его неспособность с первого раза закрыть главу под названием «Виктор Мабаша». Кагэбэшник неожиданно оказался с червоточиной. А хуже всего, что он пытался прикрыть свои огрехи враньем. Люди, воображавшие, будто Ян Клейн не способен добыть необходимую информацию, наносили ему личное оскорбление. Когда Нельсон Мандела будет убит, он примет окончательное решение насчет Коноваленко и его работы в ЮАР. Сейчас этот человек должен подготовить Сикоси Цики, и эту задачу он, безусловно, выполнит. Скорей всего, недостатки у Коноваленко, по сути, те же, что привели к краху советскую империю, думал Ян Клейн. Он отнюдь не отметал возможность, что придется убрать и Коноваленко, и его пособников - Владимира и Таню. Эта операция требовала самой тщательной зачистки, которую он возьмет на себя.

Они сидели у стола, крытого зеленым сукном, и раз за разом выверяли каждую деталь плана. За истекшую неделю Франц Малан успел съездить в Капстад и побывал на стадионе, где будет выступать Мандела. Кроме того, он потратил несколько часов на осмотр того места, откуда будет стрелять Сикоси Цики. И даже снял видеофильм, который они просмотрели трижды. Недоставало только одного - сводки о ветрах, преобладающих в июне в Капстаде. Под видом представителя некоего яхт-клуба Франц Малан связался с Национальным метеорологическим институтом, и там обещали выслать необходимые сведения. Имя и адрес, которые он оставил, никто выследить не сумеет.

Ян Клейн никуда не ездил. Перед ним стояла другая задача - теоретический анализ плана. Он должен был продумать и учесть все возможные случайности, проиграть все роли, пока не убедится, что никаких неожиданностей не возникнет.

Через два часа они закончили работу.

- Остается одно, - сказал Ян Клейн. - Нужно точно выяснить, какие меры капстадская полиция намерена принять двенадцатого июня.

- Это моя задача, - ответил Франц Малан. - Мы разошлем циркуляр во все полицейские округа страны и заблаговременно затребуем копии всех планов по обеспечению безопасности на мероприятиях, где ожидается большое стечение народа.

В ожидании остальных членов Комитета они вышли на веранду и молча смотрели на окрестный пейзаж. У горизонта тяжелое дымное облако лежало над трущобным районом, где жили чернокожие африканцы.

- Будет резня, - сказал Франц Малан. - Я по-прежнему с трудом представляю себе, что произойдет.

- Смотри на это как на необходимую зачистку, - отозвался Ян Клейн. - Это слово пробуждает более приятные эмоции, чем «резня». Вдобавок мы именно к этому и стремимся.

- И все же, - сказал Франц Малан. - Иногда меня охватывает неуверенность. Удастся ли нам держать события под контролем?

- Ответ простой. Мы должны.

Снова этот фаталистический оттенок, подумал Франц Малан и украдкой покосился на человека, который стоял в нескольких метрах от него. Порой он не мог совладать с изумлением. Может, Ян Клейн сумасшедший? Психопат, который под маской сдержанности скрывает страшную правду о себе самом?

При этой мысли ему стало не по себе. Единственное, что он мог сделать, - это отогнать ее.

В два часа Комитет собрался в полном составе. Франц Малан и Ян Клейн показали видеофильм и дали необходимые объяснения. Вопросов оказалось немного, возражения были с легкостью устранены. Уже около трех провели голосование. Решение было принято.

Через двадцать восемь дней во время митинга на капстадском стадионе Нельсон Мандела будет убит.

Собравшиеся покинули Хамманскрааль один за другим, с промежутком в несколько минут. Ян Клейн уехал последним.

Начался обратный отсчет.

22

Налет случился сразу после полуночи.

Виктор Мабаша спал на диване, укрывшись одеялом. Валландер стоял у кухонного окна, пытаясь разобраться, поесть ему или выпить чаю, и прикидывал, спят отец и Линда или нет. Наверняка полуночничают. Как ни странно, у них всегда было о чем поговорить.

Дожидаясь, пока закипит чайник, он подумал, что миновало уже три недели с тех пор, как он начал искать Луизу Окерблум. И теперь, спустя три недели, известно, что ее убил человек по фамилии Коноваленко. Тот же, что, скорее всего, убил и полицейского Тенгблада.

Через несколько часов, когда Виктор Мабаша покинет Швецию, он сможет рассказать о случившемся. Но сделает это анонимно, и, вероятно, никто не поверит письму, которое он без подписи пошлет в полицейское управление. Все зависело от признаний самого Коноваленко. Да и то еще вопрос, поверят ли и ему.

Валландер налил в заварной чайник кипятку - пусть настаивается. И подвинул себе кухонный стул.

В тот же миг в прихожей грянул взрыв. Ударная волна швырнула Валландера назад, головой о холодильник. Кухня быстро наполнялась дымом, и он ощупью устремился в спальню. А когда добрался до кровати и схватил с ночного столика пистолет, услышал один за другим четыре выстрела и распластался на полу. Стреляли в гостиной.

Коноваленко, мелькнуло в мозгу. Пришел за мной.

Валландер поспешно нырнул под кровать. И от ужаса решил, что сердце наверняка не выдержит. Позднее он будет вспоминать, как унизительна была мысль о том, что он умрет под собственной кроватью.

Из гостиной донеслись глухие удары и сдавленный стон. Потом кто-то вошел в спальню, немного постоял и опять вышел. Виктор Мабаша что-то крикнул. Значит, он еще жив. Потом послышались шаги и затихли где-то на лестнице. И кто-то все время кричал, а он не мог понять, откуда идет крик - с улицы или из какой-то квартиры.

Валландер выполз из-под кровати, осторожно поднялся на ноги, глянул в окно на улицу. В густом удушливом дыму трудно было что-либо различить. Но он все-таки обнаружил двух мужчин, которые волокли Виктора Мабашу. Один из них был Рыков, Не задумываясь, Валландер распахнул окно спальни и выстрелил в воздух. Рыков выпустил Виктора Мабашу и обернулся. Валландер успел броситься на пол, прежде чем по стеклам ударила автоматная очередь. Градом посыпались осколки. Снова крики, потом рев автомобильного мотора. Высунувшись в окно, он увидел, как черный «ауди» на полной скорости мчится прочь от дома. Валландер бросился на улицу, где уже толпились полуодетые люди. Увидев Валландера с пистолетом в руке, они закричали и шарахнулись в сторону. Ватными пальцами Валландер отпер машину, чертыхаясь, ткнул несколько раз ключом в стартер, наконец попал, завел мотор и рванул следом за «ауди». Издали доносился вой полицейских сирен, скоро полиция будет здесь. Он вырулил на Эстерледен - и удачно. Со стороны Регементсгатан вылетел «ауди», помчался на восток. Может, они не поняли, что в машине именно он, подумал Валландер. Ведь тому, что человек в спальне не нагнулся и не заглянул под кровать, было только одно объяснение: застланная кровать сбила его с толку, и он решил, что Валландера нет дома.

Обычно Валландер по утрам постель не застилал. Но в этот день его дочь, которой отчаянно надоел тарарам, убрала квартиру и сменила постельное белье.

«Ауди» на большой скорости направлялся прочь из города. Валландер держал дистанцию и не мог отделаться от мысли, что все это кошмарный сон. Он, безусловно, действовал в нарушение всех инструкций насчет того, как следует обезвреживать опасного преступника. И хотел было затормозить и развернуться. Но передумал, погнал дальше. Они уже миновали Сандскуген, оставив слева поле для гольфа, и Валландер начал спрашивать себя, свернет ли «ауди» к Сандхаммарену или направится прямиком на Симрисхамн и Кристианстад.

Внезапно он заметил, что задние колеса «ауди» двигаются как-то странно и скорость падает. Видимо, проколота шина. У него на глазах автомобиль опрокинулся в канаву и остался лежать на боку. Валландер резко затормозил возле какой-то усадьбы и завернул во двор. Выйдя из машины, он увидел в освещенном дверном проеме силуэт мужчины.

Сжимая в руке пистолет, Валландер обратился к этому человеку, стараясь говорить спокойно и все же решительно.

- Меня зовут Валландер, я полицейский, - сказал он и заметил, что с трудом переводит дух. - Позвоните по 90 000 и передайте, что я преследую человека по фамилии Коноваленко. Объясните, где находится ваш дом, и скажите, чтобы они начинали поиски возле армейского полигона. Вы все поняли?

Мужчина - ему было лет тридцать - кивнул.

- Я вас узнал, - медленно сказал он. - Ваша фотография была в газетах.

- Звоните скорее. У вас ведь есть телефон?

- Конечно есть. А вам не нужно оружие получше, чем этот пистолет?

- Нужно. Но другое сейчас взять негде.

Валландер выбежал на шоссе.

«Ауди» был на прежнем месте. Стараясь держаться в тени, Валландер осторожно направился туда. И по дороге думал о том, долго ли еще сердце выдержит такое напряжение. Хорошо хоть не умер под собственной кроватью. Ему казалось, будто вперед его гонит все тот же страх. Он остановился под прикрытием дорожного щита и прислушался. Машина уже явно пуста. В следующую секунду он заметил, что сетка, ограждавшая армейский полигон, в одном месте разрезана. С моря быстро наползал туман, окутывая стрельбище плотным покровом. В траве неподвижно лежали овцы. Потом он вдруг услышал блеяние: овцы, которых он не видел, тревожно перекликались друг с другом.

Там, подумал Валландер. Овцы приведут меня куда надо. Пригнувшись, он подбежал к дыре в заборе, распластался на земле и стал вглядываться в туман. Ничего не видно и не слышно. Со стороны Истада подъехал автомобиль, затормозил. Дверца открылась, вышел мужчина. Тот самый, который обещал позвонить по 90 000. В руках у него был дробовик. Валландер выбрался из дыры.

- Оставайтесь здесь, - сказал он. - Отгоните машину метров на сто назад. Будьте здесь и ждите полицию. Покажите им дыру в заборе. И предупредите, что там по крайней мере двое вооруженных людей. У одного что-то вроде автомата. Вы все запомнили?

Парень кивнул:

- Я прихватил ружье.

Валландер секунду помедлил, потом сказал:

- Покажите, как оно действует. Я мало знаком с дробовиками.

Парень посмотрел на него с удивлением. Потом показал, где предохранитель и как заряжать. Валландер сообразил, что ружье поршневое. Взял его, высыпал в карман горсть патронов.

Парень отогнал свою машину, а Валландер опять пролез в дырку. Снова беспокойно заблеяла овца. Звук доносился справа, со стороны рощицы и спуска к морю. Валландер сунул пистолет за пояс и осторожно двинулся туда, где тревожно блеяли овцы.

Туман все больше густел.

Звонок из дежурной части поднял Мартинссона с постели. Ощупью сняв трубку, он услышал обо всем сразу: о перестрелке и пожаре на Мариягатан и о том, что Валландер передал через хозяина придорожной усадьбы. Сон как рукой сняло, Мартинссон торопливо оделся и тотчас позвонил Бьёрку. Спросонья Бьёрк очень долго, как считал Мартинссон, не мог сообразить, в чем дело. Однако уже через полчаса все доступные силы истадской полиции собрались возле управления. Ожидалась также помощь из соседних округов. Кроме того, Бьёрк успел дозвониться в Стокгольм до начальника Государственной полиции, который ранее приказал, чтобы его информировали насчет операции по аресту Коноваленко.

Мартинссон и Сведберг с неудовольствием смотрели на толпу полицейских. Оба они считали, что меньшими силами операцию удалось бы провести куда скорее. Но Бьёрк действовал по инструкции. Не хотел рисковать и задним числом выслушивать нарекания.

- Дурацкая затея, - сказал Сведберг. - Мы с тобой должны сами заняться этим. Бьёрк только суматоху устраивает. Если Валландер там один, а Коноваленко настолько опасен, как мы думаем, мы нужны ему прямо сейчас.

Мартинссон кивнул и подошел к Бьёрку.

- Пока вы тут собираете людей, мы со Сведбергом поедем туда, - сказал он.

- Ни в коем случае, - ответил Бьёрк. - Будем действовать по инструкции.

- Если вы следуете инструкции, то мы со Сведбергом - здравому смыслу, - сердито буркнул Мартинссон и отошел. Бьёрк окликнул его, подзывая к себе. Но Сведберг и Мартинссон сели в полицейскую машину и поехали прочь, сделав знак Нурену и Петерсу следовать за ними на патрульной машине.

Из Истада выехали на полной скорости. Патрульную машину с включенной сиреной и синей мигалкой пропустили вперед. Мартинссон сидел за рулем, Сведберг - рядом, копался с пистолетом.

- Что у нас есть? - сказал Мартинссон. - Полигон у съезда на Косебергу. Двое вооруженных мужчин. Один из них Коноваленко.

- Ничего у нас нет, - ответил Сведберг. - Если честно, я ничего хорошего не жду.

- Взрыв и перестрелка на Мариягатан, - продолжал Мартинссон. - Какая тут связь?

- Будем надеяться, Бьёрк все выяснит с помощью инструкций.

Происходящее возле полицейского управления в Истаде все больше напоминало неразбериху. Постоянно шли телефонные звонки от перепуганных обитателей Мариягатан. Пожар был практически ликвидирован. И теперь пришел черед полиции выяснять, кто затеял перестрелку. Брандмейстер Петер Эдлер доложил, что тротуар перед домом залит кровью.

Бьёрк, на которого наседали со всех сторон, в конце концов решил, что с Мариягатан можно подождать. Первым делом нужно взять Коноваленко и его сообщника и выручить Валландера.

- Кто-нибудь знает размеры полигона? - спросил Бьёрк.

Никто толком не знал, но Бьёрк уразумел, что полигон начинался у шоссе и вел к берегу моря. Кроме того, он понимал, что, располагая слишком скудными сведениями, полиция может сделать только одно - оцепить территорию.

То и дело подъезжали машины из соседних округов. А поскольку речь шла о преступнике, который еще и застрелил полицейского, прибыли далее те, кто не был на дежурстве.

Вместе с начальством из Мальмё Бьёрк решил наметить окончательный план действий по прибытии на место. Одновременно послали курьера в полк, за подробными картами местности.

Около часу ночи длинный караван автомашин покинул Истад. По дороге к нему из любопытства присоединились несколько ночных автомобилистов. Туман уже накрывал центр города.

У полигона их встретил парень, тот самый, который сперва говорил с Валландером, а потом с Мартинссоном и Сведбергом.

- Что здесь происходит? - спросил Бьёрк.

- Да ничего пока, - ответил парень.

В тот же миг где-то вдали на полигоне хлестнул одиночный выстрел. А затем целая очередь. И снова тишина.

- Где Сведберг и Мартинссон? - В голосе Бьёрка отчетливо сквозил страх.

- На полигоне, - ответил парень.

- А Валландер?

- Я не видел его с тех пор, как он пролез в дыру.

Прожекторы полицейских машин освещали клубы тумана и овец.

- Надо сообщить, что мы на месте, - сказал Бьёрк. - Берем полигон в кольцо, по возможности.

Через несколько минут, отзываясь призрачным эхом, над полигоном разнесся его одинокий голос. Затем полицейские оцепили территорию и стали ждать.

Как только Валландер пролез в дыру и нырнул в туман, события начали развиваться очень быстро. Он двинулся туда, где блеяли овцы. Шел торопливо, пригнувшись, так как сильно подозревал, что опоздает. Несколько раз натыкался на овец, которые лежали на земле и с громким блеянием кидались врассыпную. Ничего не поделаешь: овцы вели его и в то же время выдавали его местонахождение.

И тут он их засек.

Они были впереди, в дальнем конце поля, там, где оно отлого спускалось к берегу. Словно застывший кадр из фильма. Виктор Мабаша - на коленях. Перед ним Коноваленко с пистолетом в руке, толстяк Рыков в нескольких шагах сбоку. Коноваленко снова и снова повторял:

- Где полицейский?

- Я не знаю.

Валландер расслышал в голосе Виктора Мабаши упорство. И его обуяла бешеная, яростная ненависть к человеку, который убил Луизу Окерблум, а вдобавок и Тенгблада. Одновременно он лихорадочно пытался сообразить, что можно сделать. Если он попробует подползти ближе, они заметят его. А с такого расстояния он вряд ли достанет их из пистолета. Дробовик тоже дальнобойностью не отличается. Атаковать врукопашную - значит наверняка погибнуть. Рыков мигом уложит его из автомата.

Остается только ждать и надеяться, что подоспеют коллеги. Но он слышал, что Коноваленко взвинчен до предела. И не знал, хватит ли времени.

Пистолет был готов к бою. Валландер постарался лечь так, чтобы можно было прицелиться твердой рукой. И целился он в Коноваленко.

Но развязка наступила слишком рано. И так быстро, что Валландер не успел ее предотвратить, опоздал. Задним числом он необычайно ясно понял, как мало времени нужно, чтобы оборвать человеческую жизнь.

Коноваленко еще раз повторил свой вопрос. Виктор Мабаша повторил свой враждебный, упрямый ответ. Тогда Коноваленко поднял пистолет и выстрелил Виктору Мабаше прямо в лоб. Точно так же, как три недели назад убил Луизу Окерблум.

Валландер закричал и спустил курок. Но все уже кончилось. Виктор Мабаша упал навзничь и застыл в неестественной позе. Пуля Валландера прошла мимо Коноваленко. И теперь Валландер отчетливо понимал, что главная опасность - автомат Рыкова. Он прицелился в толстяка и выстрелил, раз, другой, третий. К его изумлению, Рыков внезапно дернулся и рухнул наземь. Валландер посмотрел на Коноваленко и увидел, что тот подхватил Виктора Мабашу и, держа его перед собой как щит, пятится к берегу. Валландер встал во весь рост и крикнул Коноваленко, чтобы тот бросал оружие и сдавался. Вместо ответа грянул выстрел. Валландер метнулся вбок. Виктор Мабаша спас его от пули. Даже Коноваленко не мог как следует прицелиться, держа перед собой тяжелый труп. Вдали завыла одинокая сирена. Чем ближе к берегу, тем гуще становился туман. Валландер неотступно шел за Коноваленко, с оружием в обеих руках. Внезапно Коноваленко выпустил мертвеца, метнулся вниз по склону и исчез. В ту же секунду за спиной у Валландера заблеяла овца. Он поспешно обернулся, вскинув пистолет и дробовик.

Из тумана вышли Мартинссон и Сведберг. На лице у обоих отразилось удивление и страх.

- Убери оружие! - крикнул Мартинссон. - Не видишь, что ли, это мы!

Валландер сознавал, что Коноваленко опять вот-вот удерет. Объясняться нет времени.

- Стойте, где стоите! - крикнул он. - Не ходите за мной!

И попятился, не опуская оружия. Мартинссон и Сведберг не шевелились. Комиссар исчез в тумане.

Мартинссон и Сведберг испуганно переглянулись.

- Это вправду был Курт? - спросил Сведберг.

- Да. Но вид у него был как у сумасшедшего.

- Он жив, - сказал Сведберг. - Жив, вопреки всему.

Они осторожно подошли к береговому откосу, где исчез Валландер. Сквозь туман не видно ни зги. Только слышен слабый плеск воды, набегавшей на берег.

Мартинссон связался с Бьёрком, Сведберг осмотрел убитых. Мартинссон сообщил Бьёрку, куда направить людей, и заодно вызвал «скорую».

- А что Валландер? - спросил Бьёрк.

- Жив, - ответил Мартинссон. - Но где он сейчас, я сказать не могу.

Он быстро отключил рацию, не давая Бьёрку возможности засыпать его вопросами, подошел к Сведбергу и взглянул на человека, которого застрелил Валландер. Две пули вошли Рыкову в живот, прямо над пупком.

- Надо предупредить Бьёрка, что Валландер не в себе, - сказал Мартинссон.

Сведберг кивнул, зная, что этого не избежать.

Они отошли к другому трупу.

- Человек без пальца, - сказал Мартинссон. - А теперь и без жизни. - Он нагнулся и кивнул на входное отверстие на лбу.

Оба подумали об одном и том же. О Луизе Окерблум.

Вскоре подъехали полицейские машины, а немного погодя две «скорые». Медики приступили к осмотру трупов, а Сведберг и Мартинссон вместе с Бьёрком устроились в одной из патрульных машин и рассказали об увиденном. Бьёрк воспринял рассказ с недоверием.

- Очень странно, - сказал он наконец. - Курт, конечно, иногда бывает упрям, но мне трудно представить себе, что он потерял рассудок.

- Видели бы вы его, - сказал Сведберг. - Совершенно на себя не похож. Да еще и оружие на нас направил. В обеих руках - ружье и пистолет.

Бьёрк покачал головой:

- А после он тоже исчез на берегу?

- Он преследовал Коноваленко, - сказал Мартинссон.

- На берегу?

- Там мы потеряли его из виду.

Бьёрк попытался осмыслить услышанное.

- Надо послать проводников с собаками, - сказал он, помолчав. - Перекрыть дороги и, как только рассветет и туман рассеется, вызвать вертолеты.

Они вылезли из машины. В тот же миг в тумане грянул одиночный выстрел. Где-то на берегу, в восточном направлении. Все замерли. Полицейские, медики и собаки ждали, что будет дальше.

В конце концов только заблеяла овца. От этого унылого звука у Мартинссона мороз по коже прошел.

- Мы должны помочь Курту, - решительно объявил он. - Он там один в тумане. А противник у него такой, что без колебаний застрелит кого угодно. Мы должны помочь Курту. Прямо сейчас, Отто.

Сведберг никогда раньше не слыхал, чтобы Мартинссон обращался к Бьёрку по имени. Бьёрк тоже опешил, будто не сразу и понял, кого Мартинссон имеет в виду.

- Проводники с собаками, в бронежилетах, - сказал он.

Немного погодя пустили собак. Те быстро взяли след и начали рваться с поводка. Мартинссон и Сведберг не отставали от проводников.

Метрах в двухстах от места убийства собаки обнаружили на песке кровавое пятно. Покружили рядом, но больше ничего не нашли. Как вдруг одна из собак потянула проводника в северном направлении. Они находились на окраине полигона и шли вдоль забора. След, который учуяла собака, вел через шоссе, а затем в сторону Сандхаммарена.

Через два километра след оборвался. Исчез в никуда.

Собаки заскулили, обнюхивая след, по которому пришли.

- Что происходит? - спросил Мартинссон одного из проводников.

Тот покачал головой:

- След остыл.

Мартинссон не понял:

- Валландер не мог раствориться в воздухе!

- Как раз похоже на то, - вздохнул проводник.

Поиски продолжались, близилось утро. Шоссейные дороги были перекрыты. Практически весь полицейский корпус южной Швеции участвовал в облаве на Коноваленко и Валландера. А когда туман рассеялся, к операции подключились вертолеты.

Но все напрасно. Валландер и Коноваленко бесследно исчезли.

В девять утра Сведберг, Мартинссон и Бьёрк сидели в комнате совещаний. Все трое устали и промокли в тумане. Кроме того, Мартинссон явно простудился.

- Что я скажу начальнику полиции? - вопрошал Бьёрк.

- Иногда лучше сказать все, как оно есть, - тихо сказал Мартинссон.

Бьёрк покачал головой:

- Представьте себе газетные шапки. «Обезумевший комиссар шведской полиции! Секретное оружие шведской полиции в погоне за убийцей полицейского!»

- Шапка должна быть короткой, - отрезал Сведберг.

Бьёрк встал:

- Езжайте домой и поешьте. Переоденьтесь. Потом продолжим.

Мартинссон поднял руку, как школьник:

- Я хочу съездить к его отцу в Лёдеруп. Его дочь тоже там. Может, она расскажет что-нибудь такое, что нам пригодится.

- Ладно, давай. Но поторопись, - сказал Бьёрк.

После этого он вернулся в кабинет и позвонил начальнику всей шведской полиции.

Когда разговор закончился, Бьёрк был красный от злости.

Как и предполагал, он услышал недовольные комментарии.

Мартинссон сидел на лёдерупской кухне, разговаривал с дочерью Валландера, а она меж тем варила кофе. Первым делом он заглянул в студию, поздоровался с отцом комиссара, однако ничего не сказал ему о ночных событиях. Сначала решил поговорить с дочерью.

Он видел, что Линда испугалась. Даже слезы на глаза навернулись.

- Вообще-то и я собиралась вчера ночевать на Мариягатан.

Она налила Мартинссону кофе. Руки у нее заметно дрожали.

- Не понимаю, - сказала она. - Что он мертв. Африканец. Просто не понимаю.

Мартинссон буркнул что-то невнятное.

Ей наверняка есть что рассказать о том, что произошло между ее отцом и убитым африканцем, думал он. И в тот раз, несколько дней назад, в машине Валландера сидел вовсе не ее кенийский друг, это Мартинссон тоже понял. Но зачем Валландер солгал?

- Вы должны отыскать отца, пока не стряслась какая-нибудь беда, - сказала Линда, обрывая ход его мыслей.

- Мы сделаем все возможное, - ответил Мартинссон.

- Больше. Этого недостаточно.

Мартинссон кивнул:

- Да. Мы сделаем больше, чем возможно.

Полчаса спустя Мартинссон вышел из дома. Линда обещала сама рассказать деду о случившемся. А Мартинссон в свою очередь обещал держать ее в курсе событий. И отправился обратно в Истад.

После обеда все трое - Бьёрк, Сведберг и Мартинссон - опять собрались в управлении, в комнате для совещаний. И Бьёрк повел себя весьма необычно: запер дверь.

- Теперь нам никто не помешает, - сказал он. - Необходимо положить конец этой чудовищной неразберихе, пока мы окончательно не потеряли контроль над событиями.

Мартинссон и Сведберг уставились в стол. Ни один не знал, что сказать.

- Вы заметили какие-нибудь признаки того, что Курт Валландер повредился рассудком? - спросил Бьёрк. - Наверняка ведь что-то видели? Мне частенько казалось, что за ним водятся странности. Но именно вы работаете с ним каждый день.

- Я не думаю, что он потерял рассудок, - сказал Мартинссон, не выдержав долгого молчания. - Может, просто переутомился?

- В таком случае все полицейские в стране должны временами впадать в амок, - решительно возразил Бьёрк. - А этого не происходит. Валландер явно сошел с ума. Или, если угодно, временно помешался. Может, дело в наследственности? Его отец вроде год назад блуждал в полях?

- Спьяну, - ответил Мартинссон. - Или от старческого слабоумия. У Курта склероза нет.

- Может, у него болезнь Альцгеймера? - предположил Бьёрк. - Раннее слабоумие?

- Не знаю, что это за болезнь такая, - неожиданно сказал Сведберг. - Ради Бога, давайте рассуждать трезво. Помешался он или нет, может решить только врач. Наша задача - найти Курта. Мы знаем, что он участвовал в перестрелке, в которой убиты два человека. Мы видели его на полигоне. Он направил на нас оружие. Но вовсе не угрожал и не был опасен. Просто как бы потерял самообладание. Или был в отчаянии. Не могу точно сказать. А потом исчез.

Мартинссон медленно кивнул.

- Курт оказался там не случайно, - задумчиво проговорил он. - На его квартиру совершено нападение. Мы можем только предположить, что чернокожий африканец был там вместе с ним. Что произошло затем, относится к области догадок. Но Курт явно напал на какой-то след, хотя и не имел возможности известить нас. Или просто решил пока не рассказывать. Мы ведь знаем, есть у него такая досадная манера. У нас теперь одна задача - отыскать его.

Все молчали.

- Вот уж не думал не гадал, что придется пережить такое, - сказал Бьёрк.

Мартинссон и Сведберг понимали, что он имеет в виду.

- И все же это необходимо, - сказал Сведберг. - Ты должен объявить его в розыск. По всей стране.

- Опасно, - пробурчал Бьёрк. - Но неизбежно.

Тяжелой походкой он пошел к себе в кабинет, чтобы разослать ориентировку о розыске своего коллеги и друга, комиссара Курта Валландера.

Было 15 мая 1992 года. В Сконе пришла весна. День выдался очень теплый. К вечеру над Истадом грянула гроза.

Белая львица 23

В лунном свете львица казалась совершенно белой.

Георг Схееперс стоял на платформе джипа и, затаив дыхание, смотрел на нее. Неподвижная, она лежала на берегу реки, метрах в тридцати от машины. Он быстро взглянул на стоявшую рядом жену - в глазах Юдифи читался страх. Он покачал головой, тихо сказал:

- Это не опасно. Она ничего нам не сделает.

Он действительно верил в то, что сказал. Только в самой глубине души шевельнулось сомнение. Здесь, в национальном парке Крюгер, звери привыкли к автомобилям и людям, которые их разглядывали, даже ночью. Но нельзя забывать, что львица - хищник, непредсказуемый, подвластный лишь своим инстинктам. Вдобавок эта львица молодая. В расцвете сил и подвижности. Ей достаточно трех секунд, чтобы подняться из этой ленивой позы и несколькими мощными прыжками достичь машины. А чернокожий шофер, похоже, не очень-то бдителен. Оружия у них нет. При желании она убьет всех троих за считаные мгновения. Три удара могучих челюстей, в шею или позвоночник, - и все, конец.

Львица вдруг словно бы прочла его мысли. Подняла голову, посмотрела на джип. Юдифь крепко вцепилась Схееперсу в плечо. Львица как будто бы глядела им прямо в лицо. Лунный свет отражался в ее зрачках, глаза вспыхнули огнем. Сердце у Георга Схееперса забилось чаще. Ну что бы шоферу включить мотор! Но африканец за рулем не двигался. С внезапным испугом Схееперс подумал, уж не заснул ли он.

Львица между тем встала. Взгляд ее неотрывно следил за людьми. В этот миг Георг Схееперс осознал, что значит впасть в оцепенение. Все мысли, все чувства были при нем - и страх, и стремление убежать. Но он был не в силах пошевелиться.

Львица стояла совсем неподвижно и смотрела на них. Могучие мышцы передних лап играли под кожей. Какая красавица, думал Схееперс. Сила - вот ее красота, а непредсказуемость - характер.

Еще он думал о том, что, во-первых, она львица. И лишь во-вторых, белая. Эта мысль сверлила в мозгу. Как напоминание о чем-то забытом. Но о чем? Он не мог догадаться.

- Почему он не едет? - прошептала Юдифь.

- Это не опасно. Она не подойдет.

Львица, не двигаясь, наблюдала за людьми в машине, стоявшей чуть поодаль от берега. В небе ярко сияла луна. Ночь была ясная, теплая. Где-то в темной речной воде шумно пыхтел флегматичный бегемот.

Наверное, вся эта ситуация - напоминание, решил Георг Схееперс. Чувство надвигающейся угрозы, которая в любую минуту может обернуться бесконтрольным насилием, было здесь, в этой стране, вечным спутником будничной жизни. Все постоянно ждали, что что-нибудь случится. Хищный зверь не сводил с них глаз. Зверь, обитавший в них самих. Чернокожих африканцев терзало нетерпение, что перемены происходят так медленно. Белых мучил страх лишиться привилегий, страх перед будущим. Точь-в-точь как это ожидание у реки под неотрывным взглядом львицы.

Эта львица - альбинос, потому и белая. Схееперсу вспомнились легенды о людях и животных, что родились альбиносами. Об их могуществе. Об их бессмертии.

Внезапно львица вышла из неподвижности и направилась прямо к ним. Невозмутимая, гибкая. Шофер поспешно завел мотор и включил фары. Свет ослепил ее. Она мгновенно застыла, подняв одну лапу. Георг Схееперс почувствовал, как ногти жены впились в плечо сквозь рубашку-сафари.

Езжай, думал он. Езжай, пока она не напала.

Шофер выжал сцепление. Мотор закашлял и едва не заглох. На миг Схееперсу показалось, что сердце вот-вот остановится. Но шофер еще раз резко выжал педаль газа, и джип начал пятиться задним ходом. Львица отвернула голову, чтобы не ослепнуть.

Ну, вот и все. Ногти Юдифи больше не впиваются в плечо. Оба крепко вцепились в поручень, а джип мчал их к бунгало, на ночлег. Поздняя прогулка скоро закончится. Но память о львице и мыслях, разбуженных ее присутствием на берегу, останется с ним.

Георг Схееперс сам предложил жене провести несколько дней в парке Крюгер. Перед этим он целую неделю разбирал бумаги убитого ван Хеердена, и ему нужно было время подумать. Пятницу и субботу можно пробыть в парке. А в воскресенье, 17 мая, он попробует найти доступ к компьютерным файлам ван Хеердена. Ведь этим лучше всего заняться, когда на работе никого не будет, когда коридоры в прокуратуре безлюдны. Полицейский дознаватель проследил, чтобы все материалы, все дискеты сложили в коробку и доставили в прокуратуру. Начальник Схееперса, Вервей, добился, чтобы разведслужба предоставила все документы. Официально считалось, что Вервей как генеральный прокурор Йоханнесбурга сам просмотрит материалы, которые разведка снабдила грифом «совершенно секретно». Когда начальство ван Хеердена заявило, что передаст материалы только после того, как они будут изучены сотрудниками разведки, Вервей, по обыкновению, рассвирепел и тотчас напрямую связался с министром юстиции. Несколько часов спустя разведка дала отбой, согласилась передать все материалы прокуратуре. Под личную ответственность Вервея. Но занимался ими Георг Схееперс, в обстановке полной секретности. Вот почему работать он будет в воскресенье, когда в прокуратуре царят безлюдье и тишина.

Из Йоханнесбурга они выехали ранним утром в пятницу, 15 мая. И по шоссе N-4 на Нелспрёйт быстро добрались до места. Свернули на боковую дорогу и подъехали к национальному парку со стороны ворот Намбипорт. Юдифь по телефону забронировала бунгало в одном из внешних лагерей, Нванетси, неподалеку от границы с Мозамбиком. Схееперсы бывали здесь уже не раз и с удовольствием приезжали снова и снова. Лагерь с его бунгало, ресторанами и конторой сафари привлекал прежде всего тех, кто желал тишины. Людей, которые рано ложились и вставали на рассвете, чтобы увидеть зверей, приходивших к водопою. По дороге Юдифь спросила мужа о задании, какое он выполнял для министерства юстиции. Он ответил уклончиво, сказал, что сам пока мало знает об этом. Но ему нужно время, чтобы сформулировать принципы, какими он будет руководствоваться. Расспрашивать подробнее она не стала, зная, что муж крайне немногословен.

Эти двое суток в Нванетси они постоянно разъезжали по национальному парку. Любовались животными, природой, стараясь забыть о Йоханнесбурге и обо всех своих тревогах. После еды Юдифь бралась за книгу, а Георг Схееперс размышлял о том, что ему теперь было известно о ван Хеердене и его секретной работе.

Начал он с методичного просмотра ванхеерденовских папок и очень скоро сообразил, что здесь ему очень пригодится умение читать между строк. Среди формально-сухих памятных записок и донесений о расследованиях попадались разрозненные листки с торопливыми заметками. Схееперс вникал в них медленно, с трудом, неразборчивый почерк наводил его на мысль о педантичном школьном учителе. Это были как бы наброски стихов. Лирические строчки, пробы метафор, афоризмы. Вот тогда-то, при попытке уяснить себе неформальную сторону работы ван Хеердена, у Схееперса возникло предчувствие: что-то должно случиться. Отчеты, памятные записки и разрозненные странички - талантливые стихи, как он начал их мысленно называть, - уводили в прошлое, на много лет назад. Поначалу это были, как правило, меткие наблюдения и размышления, выраженные в холодной, объективной форме. Но месяцев за шесть до смерти ван Хеердена их характер стал меняться. Как будто в его мысли закралась другая, более мрачная интонация. Что-то произошло, думал Схееперс. В работе или частной жизни что-то резко переменилось. Ван Хеерден стал думать иначе. Прежде очевидное утратило определенность, ясный голос зазвучал неуверенно, преисполнился сомнений. Кроме того, Схееперс обнаружил и еще одно отличие. Раньше разрозненные листки были не связаны между собой. Теперь же ван Хеерден ставил на них дату, а порой и час. Схееперс видел, что ван Хеерден засиживался на работедопоздна. Большая часть записей была сделана после полуночи. Все это мало-помалу складывалось в своеобразный поэтический дневник, и он пытался найти в нем главную, связующую идею, найти ключ. Поскольку ван Хеерден никогда не касался своей частной жизни, Схееперс решил, что писал он только о том, что происходило на работе. Никаких конкретных сведений, которые могли бы помочь, в записях не было. Дневник ван Хеердена состоял из метафор и шифров. Родная страна - это, понятно, Южная Африка. Но кто такой Хамелеон? Кто такие Мать и Дитя? Ван Хеерден был холост. Близких родственников он тоже не имел - так информировал комиссар Борстлап из йоханнесбургской полиции. Схееперс внес эти имена-шифры в свой компьютер и безуспешно пытался найти взаимосвязь. Фразы ван Хеердена звучали уклончиво, будто он хотел уйти от того, что записывал. Здесь сквозит какая-то грозная опасность, снова и снова думал Схееперс. Ван Хеерден, похоже, напал на какой-то след и писал именно об этом. Вся картина мира словно бы оказалась под угрозой. Он писал о царстве мертвых, как бы намекая, что оно внутри нас. Схееперс смутно угадывал ощущение краха, гибели, одолевавшее ван Хеердена, и одновременно чувство вины и печали, которое резко усилилось в последние недели перед смертью.

Схееперс отметил, что в записях речь постоянно шла о черных, о белых, о бурах, о Боге и прощении. Но в одном месте промелькнуло слово «заговор», «конспирация». Вот что мне нужно искать, вот о чем ван Хеерден информировал президента де Клерка. Почему об этом нет ни слова?

Вечером в четверг, накануне отъезда в Нванетси, Схееперс долго сидел на работе. Погасил все лампы, кроме настольной. Время от времени из приоткрытого окна доносились голоса охранников.

Питер ван Хеерден был человек лояльный, думал он. Сотрудничая в разведслужбе, где все больше воцарялись раскол и самовластие, он напал на какой-то след. На крамолу против государства. На заговор с целью государственного переворота. Ван Хеерден прилагал все силы к тому, чтобы нащупать средоточие этого заговора. Вопросов у него было множество. И он писал стихи о своей тревоге и о царстве мертвых, которое носил в себе.

Схееперс посмотрел на шкаф с документами. Там - заперты дискеты, изъятые Вервеем у начальства ван Хеердена. Разгадка наверняка там, думал он. Путаные отвлеченные размышления ван Хеердена, записанные на разрозненных листках, явно лишь частица целого. Истина наверняка на дискетах.

Ранним воскресным утром 17 мая они вернулись из парка Крюгер в Йоханнесбург. Схееперс отвез Юдифь домой, позавтракал и поехал в прокуратуру, мрачное здание которой располагалось в центре. Город казался вымершим. У Схееперса возникло ощущение, что всех жителей вдруг эвакуировали и они никогда не вернутся. Вооруженные охранники пропустили его в здание, и по гулким коридорам он направился в свой кабинет.

Еще с порога он заметил, что здесь кто-то побывал. Мелкие, едва уловимые признаки свидетельствовали о вторжении. Скорей всего, уборщики, подумал он. Но полной уверенности не было.

Это поручение заражает меня подозрительностью, сказал он себе. Тревога ван Хеердена, неизбывный страх перед слежкой, перед опасностью добрались и до меня.

Он отогнал неприятные мысли, снял пиджак, отпер шкаф. А затем вставил в компьютер первую дискету.

Два часа спустя материал был рассортирован. Ничего интересного в ванхеерденовских файлах не обнаружилось. Самое примечательное - педантичный порядок в работе.

Оставалась одна-единственная дискета.

Георг Схееперс не сумел открыть ее. Инстинкт подсказывал, что здесь-то и было секретное завещание ван Хеердена. На экране мигала надпись, что нужно ввести пароль, тогда только дискета раскроет свои многочисленные тайники. Не получится, думал Схееперс. Пароль - это слово. Причем какое угодно. Допустим, я смогу прогнать дискету через программу, содержащую полный список всех слов. Но из какого языка взят пароль - из английского или из африкаанс? Впрочем, вряд ли систематизированный словник поможет найти решение. Ван Хеерден не мог защитить свою самую ценную дискету первым попавшимся, ничего не говорящим паролем. Он наверняка выбрал тайный ключ вполне сознательно.

Схееперс закатал рукава, налил себе кофе из термоса, прихваченного из дома, и стал перечитывать разрозненные листки. Ведь была еще одна опасность: вдруг ван Хеерден запрограммировал дискету так, что после определенного числа неудачных попыток подобрать пароль вся информация будет стерта. Будто хочешь пробраться в старинную крепость, думал он. Мост поднят, ров полон воды. Остается только один путь - перелезть через стену. Где-то в ней вырублена лестница. И мне нужно найти первую ступеньку.

К двум часам дня он так ничего и не добился. В душе нарастало раздражение и смутная злость на ван Хеердена и его пароль, который он никак не мог найти.

Еще через два часа он уже был готов сдаться. Исчерпал все подходы, но дискета не открывалась. И все время чувствовал, что даже близко не подошел к нужному слову. Пароль, выбранный ван Хеерденом, на чем-то основывался, имел какое-то значение, которое он пока не нащупал. Ни на что, собственно, не надеясь, он придвинул к себе памятную записку комиссара Борстлапа и протокол следствия. Может быть, там найдется зацепка и выведет его на правильный путь? Он нехотя перечитал протокол вскрытия и зажмурился, когда добрался до фотографий покойного. Может, несмотря ни на что, это все-таки обыкновенное убийство с целью ограбления? Обстоятельный протокол о полицейском следствии ничего не дал. Он перешел к записке о личности ван Хеердена.

Последним в борстлаповской папке лежал инвентарный перечень предметов, найденных полицией в кабинете ван Хеердена в разведуправлении. Комиссар Борстлап присовокупил ироническое замечание, что в данном случае никак нельзя гарантировать, что ванхеерденовское начальство не изъяло бумаги и вещи, которые, по их мнению, не должны попасть в руки полиции. Схееперс рассеянно скользил взглядом по строчкам: пепельницы, рамки с фотоснимками родителей, несколько литографий, стойка для ручек, календари, бювары. Он уже хотел отложить перечень - и вдруг замер. Борстлап включил в список маленькую статуэтку - антилопа из слоновой кости. Очень ценная, старинная, пометил Борстлап.

Схееперс положил записку на стол и набрал на клавиатуре слово антилопа. Компьютер вновь потребовал правильный пароль. Подумав, Схееперс набрал: куду. Опять отрицательный ответ. Он снял трубку и позвонил жене:

- Мне нужна твоя помощь. Достань энциклопедию животных и открой раздел об антилопах.

- Чем ты там занимаешься? - удивилась Юдифь.

- В частности, я должен изложить свои соображения насчет роста поголовья наших антилоп, - соврал он. - Вот и хочу удостовериться, что учел все породы.

Она сходила за книгой, прочитала нужные сведения, потом спросила:

- Когда тебя ждать?

- Либо очень скоро, либо очень поздно, - ответил он. - Я позвоню.

Положив трубку, он сразу понял, какое слово ван Хеерден выбрал как пароль. Разумеется, если статуэтка в инвентарном списке была той самой путеводной нитью.

Спрингбок, подумал он. Наш национальный символ. Неужели так просто?

Он медленно ввел это слово в компьютер, по-английски, секунду помедлив перед последней буквой. Компьютер отозвался тотчас. Отрицательный ответ.

Другой вариант, подумал он. То же слово. Но на африкаанс. И написал: Spriengboek.

Монитор мигнул. А затем на экране возник перечень файлов, записанных на дискете.

Удача! Он проник в мир ван Хеердена.

Схееперс заметил, что даже взмок от волнения. Радость преступника, вскрывшего банковский сейф, подумал он.

И он начал читать информацию на экране. В итоге к восьми вечера, полностью ознакомившись с обширными текстовыми файлами, он сделал два вывода. Во-первых, вне всякого сомнения, ван Хеердена убили по причинам, связанным с его работой. Во-вторых, предчувствие надвигающейся опасности было вполне оправданно.

Схееперс откинулся на спинку стула, расправил плечи.

И поежился.

Ван Хеерден вел записи на дискете холодно, трезво и точно. И теперь он понимал, что в душе ван Хеердена царил глубочайший разлад. Все то, что он обнаружил в связи с подозрением о заговоре, усилило давнее ощущение, что его жизнь, жизнь бура, построена на лжи. Проникая в глубь реальности заговорщиков, он проникал и в глубь собственной жизни. Мир разрозненных страниц и мир холодной, трезвой точности существовали внутри одного и того же человека.

В каком-то смысле, подумал Схееперс, ван Хеерден так или иначе был на грани гибели.

Схееперс встал, подошел к окну. Вдали завыли полицейские сирены.

Во что же мы верили? - думал он. В то, что наши мечты о неизменности мира сбудутся? Что черные африканцы удовлетворятся мелкими уступками? Хотя эти уступки ничего по сути не меняют?

Его вдруг захлестнуло чувство стыда. Да, конечно, он был одним из новых буров, одним из тех, кто не считал де Клерка предателем, но своей пассивностью и он, и его жена Юдифь по большому счету способствовали продолжению расистской политики. Он тоже нес в себе царство мертвых, о котором писал ван Хеерден. Он тоже виновен.

Молчаливое согласие заговорщики как раз и заложили в основу своих планов. Они рассчитывали на его привычную пассивность. На его безмолвную благодарность.

Он вернулся к компьютеру.

Ван Хеерден выяснил очень много. И на те выводы, какие Схееперс мог теперь сделать и на следующий же день сообщить президенту де Клерку, глаза закрыть невозможно.

Заговорщики намереваются убить Нельсона Манделу, лидера черных африканцев. В последние дни перед смертью ван Хеерден отчаянно старался ответить на главный вопрос: когда и где? Выключив компьютер в последний раз, он еще не имел ответа. Но по некоторым признакам можно было предположить, что произойдет это в ближайшем будущем, во время одного из публичных выступлений Манделы, при большом стечении народа. Ван Хеерден составил список возможных мест и дат на ближайшие три месяца. В частности, там упоминались Дурбан, Йоханнесбург, Соуэто, Блумфонтейн, Капстад и Ист-Лондон с соответствующими датами. Где-то за пределами ЮАР профессиональный киллер готовился к покушению. Ван Хеерден сумел установить, что за спиной убийцы стоят отставные офицеры КГБ. Но и здесь было много неясностей.

В конце концов оставалось самое главное. Георг Схееперс еще раз перечитал раздел, где ван Хеерден пытался аналитическим путем выйти на средоточие заговора. Он говорил о некоем Комитете. О некоем круге людей, представителей основных мощных бурских группировок ЮАР. Но имен у ван Хеердена не было. Единственные имена, какие он назвал, были - Ян Клейн и Франц Малан.

Георг Схееперс догадывался, что Хамелеон - это Ян Клейн. Но шифра для Франца Малана он не нашел.

Этих двоих ван Хеерден явно считал главными фигурантами и, сосредоточив на них внимание, предполагал, что сумеет вычислить остальных заговорщиков, структуру заговора и его задачи.

Государственный переворот, написал ван Хеерден в конце последнего файла, заполненного за два дня до гибели. Гражданская война? Хаос? На эти вопросы он не ответил. Он их только поставил.

Но была еще одна запись, сделанная в тот же день, в то воскресенье, когда он лег в клинику.

На следующей неделе, написал ван Хеерден. Продолжить. Безёйденхаут, 559.

Вот что он завещал мне сделать, подумал Георг Схееперс. Вот что сделал бы он сам. Теперь продолжить предстоит мне. Но о чем идет речь? Безёйденхаут - это район Йоханнесбурга, а цифры - наверняка адрес какого-то дома.

Внезапно он почувствовал, что очень устал и очень встревожен. Ответственность, которую на него возложили, оказалась куда большей, чем он рассчитывал.

Он выключил компьютер, запер дискеты в сейф. Было уже девять. На улице стемнело. Полицейские сирены выли не переставая, как гиены, незримо подстерегающие в ночи.

Схееперс вышел из безлюдного здания прокуратуры и зашагал к своей машине. Сел за руль и совершенно бессознательно поехал на восточную окраину, в Безёйденхаут. Искал он недолго. Дом под номером 559 располагался возле парка, который дал название всему району. Он остановил машину на улице, заглушил мотор, погасил фары. Белый дом из глазурованного кирпича. В окнах за шторами горел свет. На дорожке автомобиль.

От усталости и тревоги он был не в силах думать о том, как поступить дальше. Сначала нужно как следует осмыслить события этого долгого дня. Ему вспомнилась львица, неподвижно лежавшая у реки. Вспомнилось, как она встала и направилась к ним. Хищник рвет нас на части, подумал он.

И внезапно понял главное.

Убийство Манделы - самое ужасное, что может сейчас произойти в стране. Последствия даже представить себе страшно. Все, что мало-помалу строилось, хрупкое стремление разрешить конфликт между белыми и черными в одну секунду пойдет прахом. Запруды рухнут, потоп захлестнет страну.

И некоторые желают этого потопа. Они создали Комитет, чтобы разрушить запруды.

Таковы были его выводы. Потом он увидел, как из дома вышел мужчина и сел в машину. Одновременно штора на одном из окон отодвинулась. Он увидел чернокожую женщину, а за ней еще одну, помоложе. Старшая помахала рукой, вторая не пошевелилась.

Схееперс не разглядел человека в автомобиле. И все же был уверен, что это Ян Клейн. Когда машина проехала мимо, он пригнулся, а выпрямившись, увидел, что штора опущена.

Схееперс наморщил лоб. Две чернокожие женщины? Ян Клейн вышел из их дома. Хамелеон, Мать и Дитя? Он не видел связи. Но не имел причин не доверять ван Хеердену. Если тот написал «важно», значит, так оно и есть.

Ван Хеерден нащупал тайну, думал он. По этому следу мне и надо идти.

На следующий день Схееперс позвонил в канцелярию президента де Клерка и попросил о безотлагательной встрече. Ему сообщили, что президент примет его в десять вечера. Днем он подготовил доклад, сформулировал выводы. В приемной президента, где его встретил уже знакомый суровый охранник, он сидел как на иголках. Впрочем, долго ждать не пришлось. Ровно в десять охранник пригласил его к президенту. Войдя в кабинет, Схееперс испытал то же чувство, как тогда. Президент де Клерк казался очень усталым. Глаза тусклые, лицо бледное. Тяжелые мешки под глазами словно бы тянули его к земле.

Предельно коротко Схееперс рассказал о находках, сделанных накануне. Но о доме в Безёйденхауте пока не сказал ни слова.

Президент слушал, полузакрыв глаза. Когда Схееперс закончил, он не пошевелился. Уснул, что ли? Но вот де Клерк открыл глаза, посмотрел на него и медленно проговорил:

- Я сам часто удивляюсь, что до сих пор жив. Тысячи буров считают меня предателем. И все же, судя по докладу, покушение готовят не на меня, а на Нельсона Манделу.

Де Клерк умолк. Схееперс видел, что он усиленно размышляет.

- Кое-что в докладе тревожит меня, - продолжал президент. - Предположим, в определенных направлениях проложены фальшивые следы. И представим себе две альтернативные ситуации. Первая: на самом деле решено убить именно меня, президента страны. Я хочу, чтобы вы, Схееперс, проштудировали доклад с этой точки зрения. Кроме того, прошу вас учесть вероятность, что заговорщики намерены нанести удар и по мне, и по моему другу Нельсону Манделе. Это не значит, будто я отметаю возможность, что эти безумцы вправду намерены убить Манделу. Я только хочу, чтобы вы посмотрели на все это критически. Питера ван Хеердена убили. Значит, всюду есть глаза и уши. Я по опыту знаю, что ложные следы - важная часть работы разведуправления. Вы поняли?

- Да, - ответил Схееперс.

- Жду ваших выводов через двое суток. Больше времени, к сожалению, дать не могу.

- Я по-прежнему верю, выводы ван Хеердена указывают на то, что они готовят убийство Нельсона Манделы.

- Верите? Я верю в Бога. Хоть и не знаю, существует ли он. И точно так же не знаю, один он или их много.

Схееперс не нашел, что на это ответить. Но понял, что де Клерк имел в виду.

Президент поднял руки и уронил их на стол.

- Комитет, - задумчиво сказал он, - который хочет разрушить все, что мы стремимся построить. Логическое следствие современной политики, а эта политика зашла в тупик. Они хотят, чтобы страну захлестнул потоп. Но допустить этого нельзя.

- Конечно, - сказал Схееперс.

Де Клерк опять погрузился в раздумья. Схееперс молча ждал.

- В любую минуту какой-нибудь безумный фанатик может наброситься на меня, я всегда помню об этом, - задумчиво проговорил президент. - Помню о судьбе моего предшественника Фервурда, убитого ударом ножа в парламенте. Меня может постигнуть та же участь. Но этого я не боюсь. Меня пугает другое: едва ли найдется кто-то, кто сможет заменить меня прямо сейчас. - Он со слабой улыбкой посмотрел на Схееперса: - Вы еще молоды. Но именно теперь будущее страны зависит от двух стариков - Манделы и меня. Поэтому лучше бы нам обоим пока что остаться в живых.

- Может, стоит увеличить Нельсону Манделе личную охрану? - спросил Схееперс.

- Нельсон Мандела - человек особенный, - ответил де Клерк. - Он не слишком жалует телохранителей. Не в пример другим крупным деятелям. Вспомнить хотя бы де Голля. Поэтому действовать нужно чрезвычайно деликатно. Но я, конечно, распорядился, чтобы охрану усилили. Только ему об этом знать не надо.

Аудиенция закончилась.

- Два дня, - повторил де Клерк. - Не больше.

Схееперс встал и поклонился.

- И еще одно, - сказал де Клерк. - Не забывайте, что случилось с ван Хеерденом. Будьте осторожны.

Уже выйдя из канцелярии, Георг Схееперс осознал, что сказал президент де Клерк. Незримые глаза наблюдали и за ним. В холодном поту он сёл за руль и поехал домой.

И снова ему вспомнилась львица, почти белая в холодном и ясном свете луны.

24

Смерть всегда представлялась Курту Валландеру черной.

Теперь, стоя в тумане на берегу, он вдруг понял, что смерть равнодушна к краскам. Здесь она белая. Туман окутывал его со всех сторон, он лишь смутно улавливал плеск волн о берег, но главным был именно туман, который усиливал ощущение, что идти некуда.

Когда он стоял там, наверху, на полигоне, в окружении невидимых овец и все вдруг кончилось, в голове не было ни одной четкой мысли. Он знал, что Виктор Мабаша мертв, что сам он тоже убил человека и что Коноваленко опять скрылся, утонул в кромешной белизне. Сведберг и Мартинссон вынырнули из тумана как собственные бледные призраки. На их лицах он прочел тот же ужас, что обуревал его самого: ведь кругом мертвецы. Хотелось и бежать куда глаза глядят, чтобы никогда не возвращаться, и броситься в погоню за Коноваленко. Те минуты запомнились ему как бы со стороны, будто он не имел к ним прямого касательства. Там был другой Валландер, и этот другой Валландер размахивал оружием. Не он, а тот, кто волей случая им завладел. Только когда велел Мартинссону и Сведбергу не вмешиваться, а потом, оскальзываясь, спустился вниз по склону и очутился один в тумане, он стал мало-помалу осознавать, что произошло. Виктор Мабаша мертв, убит выстрелом в лоб, как Луиза Окерблум. Толстяк дернулся и вскинул руки. Он тоже мертв, застрелен им, Валландером.

Из горла вырвался крик - одинокий человеческий вопль среди тумана. Возврата нет, думал он в отчаянии. Я пропаду в этом тумане, как в пустыне. Когда он рассеется, меня уже не будет.

Он попытался собрать крохи рассудка, которые, кажется, еще сохранились. Вернись, думал он. Ступай назад, к убитым. Там твои коллеги. Сообща вы найдете Коноваленко.

Потом Валландер зашагал прочь. Не мог он повернуть обратно. Если он еще что-то должен, так это искать Коноваленко, при необходимости убить его, но лучше схватить и передать Бьёрку. После этого он будет спать, а когда проснется, кошмар уйдет. Нет, неправда. Кошмар останется. Застрелив Рыкова, он совершил поступок, от которого не избавится никогда. Значит, в любом случае надо искать Коноваленко. И он смутно угадывал, что уже сейчас ищет способ искупить смерть Рыкова.

Коноваленко где-то здесь, в тумане. Может быть, совсем рядом. От бессилия Валландер наугад выстрелил в белизну, словно пытаясь разорвать туман. Отвел со лба потные, липкие волосы. Рука окрасилась кровью. Должно быть, поранился, когда выстрел Рыкова разнес стекла на Мариягатан. Он посмотрел на себя - одежда в крови. Кровь капала на песок. Он стоял неподвижно, ждал, когда успокоится дыхание. Потом двинулся дальше. По следам Коноваленко на песке. Пистолет сунул за пояс. Дробовик снял с предохранителя и держал наготове, обеими руками на уровне бедра. По следам он догадался, что Коноваленко спешил, чуть ли не бежал. Он тоже ускорил шаг, шел по следу, как собака. Плотный туман внезапно вызвал у него ощущение, будто он стоит на месте, а песок движется. Одновременно он увидел, что Коноваленко останавливался, - должно быть, огляделся, а потом сменил направление. След вел теперь назад, вверх по склону. Как только Коноваленко выйдет на траву, след уже не различишь, подумал Валландер. Вскарабкавшись на косогор, он сообразил, что находится на восточной оконечности стрельбища. Остановился и прислушался. Далеко позади завыла, удаляясь, сирена. Потом совсем рядом заблеяли овцы. И опять тишина. Он пошел вдоль забора на север. Ведь забор был единственным ориентиром. В любую минуту из тумана может вынырнуть Коноваленко. Валландер попытался представить себе, как это - получить пулю в голову. Но не смог. Сейчас смысл его жизни заключался в том, чтобы идти вдоль забора, и все. Где-то затаился Коноваленко, с оружием в руках, начеку, и убить он намерен именно его, Валландера.

Когда Валландер вышел к шоссе на Сандхаммарен, вокруг по-прежнему был только туман. За дорогой вроде бы маячил силуэт лошади, неподвижной, настороженной.

Он помочился прямо посреди шоссе. Услышал, как поодаль, по дороге на Кристианстад, проехала автомашина.

Он зашагал в сторону Косеберги. Коноваленко исчез. Опять скрылся. Валландер шел куда глаза глядят. Легче идти, чем стоять. Как было бы замечательно, если б из этой белизны ему навстречу вышла Байба Лиепа! Но там никого не было. Только он сам и сырой асфальт.

Возле старой сломанной доильной скамейки стоял велосипед. Замка на нем не было, и Валландер решил, что велосипед оставлен специально для него. Закрепил дробовик на багажнике и покатил дальше. При первой же возможности свернул с асфальта на щебеночный проселок, каких здесь, на равнине, было великое множество. По этим проселкам он в конце концов добрался до отцовского дома. В окнах темно, только одинокая лампочка горит над крыльцом. Он постоял, прислушиваясь. Потом, осторожно ступая по гравию, прошел за дом, спрятал велосипед на задворках. Он знал, что запасной ключ отец хранит в старом цветочном горшке, у лестницы в подвал. Отпер отцовскую студию; там был чуланчик без окон, где отец держал краски и старые холсты. Закрыв за собой дверь, Валландер включил лампу. Электрический свет удивил его. Он словно ожидал, что и здесь будет сплошной туман. Подошел к умывальнику, холодной водой кое-как смыл кровь с лица. Взглянув на свое отражение в потрескавшемся зеркале на стене, он не узнал собственных глаз. Широко раскрытые, в красных прожилках, испуганно бегающие. На грязной, электроплитке он сварил кофе. Было четыре утра. Отец встает в половине шестого. К этому времени необходимо уйти. Сейчас нужно прежде всего найти убежище, скрыться. Разные варианты, одинаково немыслимые, мелькали в голове. Но в конце концов он сообразил, что делать. Допил кофе, вышел из студии, пересек двор и, стараясь не шуметь, отпер дверь дома. В ноздри ударил затхлый стариковский запах. Валландер прислушался. Тишина. Осторожно прошел на кухню, где стоял телефон, и затворил за собой дверь. К собственному удивлению, он помнил номер. Взялся за трубку, прикинул, что скажет, и набрал номер.

Стен Виден ответил почти сразу же. По голосу Валландер понял, что не разбудил его. Лошадники встают рано, подумал он.

- Стен? Это Курт Валландер.

Когда-то они были очень близкими друзьями, и Валландер знал, что Стен не выкажет удивления.

- Слышу, - отозвался он. - Что это ты в такую рань звонишь?

- Мне нужна твоя помощь.

Стен Виден ничего не сказал. Ждал продолжения.

- Встретимся на сандхаммаренском шоссе. Бери машину и приезжай. Мне нужно ненадолго где-нибудь укрыться. Хотя бы на несколько часов.

- Где встретимся? - спросил Стен Виден и закашлялся.

По-прежнему курит свои крепкие сигарки, подумал Валландер.

- Я буду ждать у съезда на Косебергу, - сказал он. - Какая у тебя машина?

- Старый «дуэт».

- Сколько тебе нужно времени?

- Туман густой. Минут сорок пять. Может, чуть меньше.

- Я буду там. Спасибо за помощь.

Валландер положил трубку и вышел из кухни. Не устояв перед искушением, прокрался через гостиную, где стоял старенький телевизор, и осторожно отвел драпировку: там, в комнате для гостей, спала его дочь. В слабом отсвете лампы над кухонной дверью он увидел волосы, лоб и кусочек носа. Линда крепко спала.

Он вышел из дома, уничтожил следы своего визита в студию, сел на велосипед и на перекрестке с магистральным шоссе свернул направо. Добравшись до съезда на Косебергу, поставил велосипед за бараком службы связи «Телеверкет», спрятался в темноте и стал ждать. Туман по-прежнему был густой, как молоко. Внезапно в сторону Сандхаммарена проехала полицейская машина. Валландеру показалось, что за рулем сидел Петерс.

Со Стеном Виденом Валландер виделся последний раз больше года назад. В связи с тогдашним расследованием подвернулся случай заехать на виденовскую конеферму неподалеку от развалин Шернсундской крепости. Стен тренировал скаковых лошадей. Жил бобылем, должно быть, многовато и часто пил и поддерживал сомнительные отношения со своим женским персоналом. Когда-то у них была общая мечта. Стен Виден, обладатель красивого баритона, станет оперным певцом, а Валландер - его импресарио. Но мечта не сбылась, дружба ослабела и в конце концов прервалась.

И все же, наверное, он был моим единственным настоящим другом, думал Валландер, ожидая в тумане. Не считая Рюдберга. Но с Рюдбергом все по-другому. Мы бы никогда не сблизились, если бы не работали в полиции.

Минут через сорок из тумана вынырнул вишневый «дуэт». Валландер выбрался из-за барака, сел в машину. Стен Виден посмотрел на его лицо, окровавленное, грязное. Но, по обыкновению, ничуть не удивился.

- Потом расскажу, - сказал Валландер.

- Если захочешь, - отозвался Стен Виден. Нераскуренная сигарка висела в углу рта, в машине пахло перегаром.

«Дуэт» ехал мимо полигона. Валландер съежился, стараясь спрятаться. Несколько полицейских автомобилей стояли на обочине. Стен Виден сбросил скорость, но не остановился. Дорога свободна, оцепления нет. Он искоса глянул на Валландера, который пытался спрятаться, но ничего не сказал. Они проехали Истад, Скуруп, свернули налево к Шернсунду. Вот наконец и конеферма. Туман так и не рассеялся. Возле конюшни стояла заспанная девушка лет семнадцати, курила сигарету.

- Моя физиономия мелькала и в теленовостях, и в газетах, - сказал Валландер. - Я бы не хотел, чтобы меня узнали.

- Ульрика газет не читает, - ответил Стен Виден, - а по телевизору смотрит только видеофильмы. У меня тут есть еще одна девушка, Кристина. Она тоже ничего не скажет.

Они вошли в неприбранный, запущенный дом. Такое впечатление, что со времени его последнего визита здесь ничего не изменилось. Виден спросил, как насчет закусить, Валландер кивнул, и они устроились на кухне. Он съел несколько бутербродов, выпил кофе. Стен время от времени исчезал в соседней комнате, а когда возвращался, запах спиртного усиливался.

- Спасибо, что приехал за мной, - сказал Валландер.

Стен Виден пожал плечами:

- Да ладно, чего уж тут.

- Мне нужно поспать час-другой. Потом я все расскажу.

- Я пойду к лошадям. А ты тут поспи.

Виден встал, Валландер пошел за ним. Только теперь он почувствовал, до чего устал. Стен Виден провел его в маленькую комнатушку с диваном.

- Чистые простыни у меня вряд ли найдутся. Но одеяло и подушку дам.

- Этого более чем достаточно.

- Где ванная, помнишь?

Валландер кивнул. Пока что не забыл.

Он снял ботинки. На полу скрипнул песок. Куртку бросил на стул. И лег. Стен Виден, стоя в дверях, наблюдал за ним.

- Как ты тут вообще? - спросил Валландер.

- Опять начал петь, - ответил Стен Виден.

- Вот об этом ты обязательно мне расскажешь.

Виден вышел. Валландер услыхал, как во дворе заржала лошадь. Последнее, о чем он подумал, засыпая, было: Стен Виден совершенно не меняется. Те же всклокоченные волосы, та же сухая экзема на шее.

И все-таки что-то изменилось.

Проснувшись, Валландер не сразу понял, где находится. Голова болела, и каждая мышца тоже отзывалась болью. Он потрогал лоб - определенно поднялась температура. Потом, не двигаясь, лежал под одеялом, от которого пахло конюшней. Хотел взглянуть на часы, но обнаружил, что ночью где-то их потерял. Встал, прошел на кухню. Стенные часы показывали половину двенадцатого. Он проспал четыре с лишним часа. Туман поредел, но пока не исчез. Валландер налил себе кофе и сел за кухонный стол. Потом опять встал и принялся один за другим открывать кухонные шкафы, пока не нашел таблетки от головной боли. И в ту же минуту зазвонил телефон. Он услышал, как Стен Виден снял трубку и ответил. Речь шла о сене. О цене на поставку. Закончив разговор, Стен вошел в кухню:

- Уже проснулся?

- Мне было необходимо поспать, - ответил Валландер.

Потом он рассказал, что произошло. Стен Виден слушал с бесстрастным видом. Валландер начал с исчезновения Луизы Окерблум. Рассказал о человеке, которого застрелил.

- Я вынужден скрываться, - закончил он. - И коллеги сейчас, разумеется, ищут меня. Но во спасение мне придется солгать. Что я, мол, лежал без сознания в кустах. Прошу тебя только об одном. Пожалуйста, позвони моей дочери и скажи, что я жив-здоров. И чтобы она никуда не уезжала.

- Не говорить, где ты?

- Нет. Пока не стоит. Но она должна тебе поверить.

Виден кивнул. Валландер сказал ему номер телефона. Однако на звонок никто не ответил.

- Постарайся дозвониться, ладно?

В кухню вошла одна из девушек-конюхов. Валландер кивком поздоровался, а она сказала, что ее зовут Кристина.

- Съезди за пиццей, - сказал Стен Виден. - И газеты заодно купи. В доме совершенно нечего есть.

Он дал девушке деньги. Вскоре на улице заурчал мотор, и «дуэт» отъехал.

- Ты говорил, что снова начал петь, - сказал Валландер.

Впервые за все время Стен Виден улыбнулся. Валландер помнил эту улыбку, хотя последний раз видел ее много лет назад.

- Я пою в церковном хоре в Сведале. Иногда солирую на похоронах. Оказывается, мне очень этого не хватало. Правда, лошади не в восторге, когда я пою в конюшне.

- Импресарио тебе не нужен? - спросил Валландер. - Вряд ли я останусь в полиции после этой истории.

- Ты же стрелял в порядке самозащиты. На твоем месте и я бы стрелял. Скажи спасибо, что у тебя было оружие.

- По-моему, никто не поймет, каково это.

- Все пройдет.

- Никогда.

- Все проходит.

Стен Виден опять взялся за телефон. И опять безуспешно. Валландер пошел в ванную, принял душ. Стен Виден снабдил его рубашкой. От нее тоже пахло конюшней.

- Как идут дела? - поинтересовался Валландер.

- Какие дела?

- С лошадьми.

- Есть одна очень хорошая. И еще три подают надежды. Но Дымка - настоящий талант. На ней можно здорово заработать. Думаю выставить ее в этом году на дерби.

- Ее зовут Дымка?

- Да, а что?

- Вспомнил сегодняшнюю ночь. Будь у меня лошадь, я бы, наверно, взял Коноваленко.

- Дымка для этого не годится. Незнакомцу на ней не усидеть, мигом сбросит. Талантливые лошади часто с норовом. Как и люди. Эгоистичны и капризны. Мне иной раз кажется, будто она хочет, чтобы я повесил в денник зеркало. Но бегает она резво.

Вернулась Кристина, нагруженная коробками с пиццей и газетами, и сразу ушла.

- Она что, есть не будет? - спросил Валландер.

- У девушек своя компания в конюшне, - сказал Стен Виден. - У нас там есть маленькая кладовочка. - Он полистал лежавшую сверху газету. Один из заголовков привлек его внимание. - Про тебя пишут.

- Не хочу я ничего слышать. Рано пока.

- Как скажешь.

Когда Стен Виден позвонил в третий раз, ему наконец ответили. Трубку сняла Линда. Валландер слышал, что она упорно задает вопросы. Но Виден сказал только то, что велено.

- У нее гора с плеч свалилась, - сказал он, положив трубку. - Обещала не уезжать.

Они принялись за пиццу. На стол вспрыгнула кошка. Валландер угостил ее, причем заметил, что от кошки тоже пахнет конюшней.

- Туман рассеивается, - сказал Стен Виден. - Я когда-нибудь говорил тебе, что побывал в ЮАР? Это я к слову, по поводу твоего рассказа.

- Нет, - удивился Валландер. - Я не знал.

- Когда с оперой ничего не вышло, я решил уехать. Подальше от всего, ну, ты помнишь. Надумал стать охотником на крупную дичь. Или искателем алмазов в Кимберли. Книжек начитался, не иначе. Вот и отправился туда. Приехал в Кейптаун, но провел там всего три недели - этого мне хватило с избытком. Я сбежал. Вернулся домой. А после смерти отца потихоньку занялся лошадьми.

- Сбежал?

- Видел бы ты, как там обращаются с чернокожими. Я со стыда сгорел. В собственной стране они ходили с шапкой в руке да еще просили прощения за то, что существуют. В жизни не видал такого кошмара. Никогда не забуду.

Виден утер рот и пошел в конюшню. А Валландер размышлял о его словах. Н-да, очень скоро придется съездить в управление, в Истад.

Он наведался в комнату, где стоял телефон. И нашел то, что надо. Полбутылки виски. Отвернул крышку и как следует хлебнул, раз-другой. За окном проехал на гнедой лошади Стен Виден.

Сперва меня обокрали, думал Валландер. Потом взорвали квартиру. Что дальше?

Он опять лег на диван и натянул одеяло до самого подбородка. Жар оказался выдумкой, головная боль прошла. Хочешь не хочешь, а придется вставать.

Виктор Мабаша мертв. Коноваленко застрелил его. Вокруг дознания по поводу пропажи и смерти Луизы Окерблум сплошные трупы. Выхода нет. Как же все-таки схватить Коноваленко?

Немного погодя он уснул. И проснулся только спустя четыре часа.

Стен Виден сидел на кухне с вечерней газетой в. руках.

- Ты в розыске, - сказал он.

Валландер недоуменно посмотрел на него:

- Кто?

- Ты, - повторил Стен Виден. - Ты объявлен в розыск. По всей стране. Кроме того, между строк можно вычитать, что у тебя временное умопомрачение.

Валландер выхватил у него газету. Его фотография, а рядом Бьёрк.

Стен Виден сказал правду. Он в розыске. Как и Коноваленко. Вдобавок его подозревают в невменяемости.

Он с ужасом посмотрел на Стена Видена:

- Позвони моей дочери.

- Уже позвонил, - ответил тот. - Сказал, что с головой у тебя по-прежнему все в порядке.

- Она поверила?

- Да. Поверила.

Валландер сидел не шевелясь. Потом принял решение. Что ж, он сыграет роль, которую ему отвели. Истадский комиссар уголовной полиции, не вполне вменяемый, исчезнувший и объявленный в розыск. Так он получит то, в чем более всего нуждается.

Время.

Увидев Валландера в тумане неподалеку от моря, на поле, где паслись овцы, Коноваленко с удивлением признал, что встретил достойного противника. Произошло это в ту самую минуту, когда пуля настигла Виктора Мабашу и он, уже мертвый, падал навзничь. Коноваленко услышал в тумане крик, резко повернулся и одновременно прянул в сторону. Тогда-то он и увидел его, слегка располневшего провинциального полицейского, который снова и снова бросал ему вызов. Да, он явно недооценил этого человека. Затем у него на глазах Рыков упал, получив две пули в грудь. Прикрываясь трупом африканца, Коноваленко пятился по прибрежному склону, зная, что Валландер пойдет за ним. Полицейский не отступит, и он очень опасен.

В густом тумане Коноваленко бежал вдоль берега. На бегу связался с Таней по мобильному телефону, который был у него с собой. Таня ждала в машине на истадской площади. Меж тем Коноваленко был уже у ограды полигона и, выбравшись на шоссе, увидел щит с надписью «Косеберга». По телефону он руководил Таней, объясняя ей, как ехать, и постоянно призывая соблюдать осторожность. О смерти Владимира он не сказал ни слова. Успеется. Все это время он внимательно следил за окрестностями. Валландер был где-то рядом, этот первый опасный и беспощадный швед, какого он встретил лицом к лицу. Но вместе с тем Коноваленко не слишком доверял своему впечатлению. Валландер всего-навсего провинциальный полицейский. Что-то в его поведении вообще было не так.

Вот наконец и Таня. Коноваленко сел за руль, и они поехали к дому в Тумелилле.

- Где Владимир? - спросила она.

- Позже приедет, - ответил Коноваленко. - Нам пришлось разделиться. Я после съезжу за ним.

- А африканец?

- Мертв.

- Полицейский?

Он не ответил. Таня поняла, что операция прошла не вполне удачно. Коноваленко ехал с превышением скорости. Что-то мучило его, лишало привычного спокойствия.

Именно тогда, в машине, Таня поняла, что Владимира нет в живых. Она ничего не сказала, держала себя в руках, пока они не вошли в дом, где Сикоси Цики, сидя в кресле, встретил их равнодушным взглядом. Там она разрыдалась. Коноваленко ударил ее ладонью по щеке, раз, другой, третий, все сильнее. Но она билась в истерике, пока он не накачал ее транквилизаторами, причем в такой дозе, которая мгновенно ее усыпила. Все это время Сикоси Цики неподвижно сидел на диване, глядя на них. Коноваленко казалось, будто он на сцене, а Сикоси Цики - единственный внимательный зритель. Когда Таня отключилась - то ли уснула, то ли впала в беспамятство, - Коноваленко переоделся и налил себе стакан водки. Виктор Мабаша наконец был мертв, но он не испытывал долгожданного удовлетворения. Конечно, кое-какие чисто практические проблемы разрешились, в том числе щекотливая ситуация с Яном Клейном, но он знал, что Валландер придет за ним.

Этот не отступит, снова отыщет след.

Коноваленко залпом выпил еще стакан водки.

Африканец на диване - безмолвный зверь, думал он. Смотрит на меня в упор, без враждебности, без дружелюбия, просто смотрит, и все. Ничего не говорит, ни о чем не спрашивает. Если надо, сутками будет так сидеть.

Пока Коноваленко было нечего ему сказать. С каждой уходящей минутой Валландер подбирается все ближе. И ему необходимо перейти в наступление. Подготовка к заданию, к операции в ЮАР, пока подождет.

Коноваленко знал, в чем слабость Валландера. Вот в это уязвимое место он и нанесет удар. Но где находится его дочь? Где-то неподалеку, вероятно в Истаде. Однако не в квартире.

Через час у него сложился план действий. Правда, сопряженный с большим риском. Но он понимал, что в борьбе с этим странным полицейским без риска не обойтись.

Ключом к его плану была Таня, а поскольку она будет спать еще долго, остается только ждать. Ни на миг не забывая, что Валландер где-то там, в тумане и тьме, и что он подбирается все ближе.

- Как я понимаю, большой человек не вернется, - сказал вдруг Сикоси Цики. Голос у него был очень низкий, английский язык звучал певуче.

- Он совершил ошибку, - отозвался Коноваленко. - Оказался чересчур медлителен. Как видно, вообразил, будто есть возможность отступить. Но так не бывает.

В этот вечер Сикоси Цики не произнес более ни слова. Встал с дивана и ушел в свою комнату. Коноваленко подумал, что, несмотря ни на что, преемник, присланный Яном Клейном, нравится ему куда больше. Надо будет упомянуть об этом завтра, в разговоре с ЮАР.

Все, кроме него, спали. Шторы были плотно задернуты, и он опять налил себе водки.

Около пяти утра он тоже лег спать.

Таня вошла в Истадское полицейское управление около часа дня в субботу, 16 мая. Она все еще была не в себе, потрясенная смертью Владимира и одурманенная транквилизаторами, которыми ее накачал Коноваленко. Однако решимость помогала ей держаться. Ее мужа застрелил Валландер. Тот полицейский, что приходил к ним в Халлунду. Рассказ Коноваленко о смерти Владимира совершенно не соответствовал действительности. Но в результате для Тани Валландер выглядел чудовищем, необузданным, жестоким садистом. Ради Владимира она сыграет роль, какую отвел ей Коноваленко. А потом будет ждать подходящей минуты, чтобы убить самого Коноваленко.

Она вошла в проходную. Женщина за стеклом улыбнулась ей навстречу и спросила:

- Чем я могу вам помочь?

- Я хочу подать заявление, мою машину ограбили, - сказала Таня.

- О-о, посмотрим, кто может вас принять. У нас тут нынче все вверх дном.

- Понимаю, - сказала что творится.

- Никогда не думала, что у нас в Истаде случится такое, - сказала дежурная. - Да, знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил.

Она попыталась связаться с сотрудниками. Наконец кто-то ответил.

- Мартинссон? Найдешь минутку принять жалобу о взломе автомобиля?

Из трубки доносился возбужденный голос, протестующий, сердитый. Но женщина не сдавалась.

- Что бы ни было, а работать нужно как всегда, - сказала она. - Кроме тебя, я никого не застала. Да это и не займет много времени.

Сотрудник на другом конце провода сдался.

- Вас примет инспектор Мартинссон. - Женщина указала Тане, куда пройти: налево, третья дверь.

Таня постучала и вошла в кабинет, где царил сущий хаос. Мужчина за столом выглядел утомленным и загнанным. На столе горы бумаг. Встретил он ее с плохо скрытой досадой, но предложил сесть и полез в ящик за бланком.

- Взлом автомобиля?

- Да. Украли радиоприемник.

- Обычное дело, - вздохнул Мартинссон.

- Извините, - сказала Таня. - Нельзя ли попросить стакан воды? Ужасно першит в горле.

Мартинссон посмотрел на нее с удивлением:

- Конечно. Сейчас принесу.

Он встал и вышел из кабинета.

Таня уже приметила на столе телефонную книжку. Едва Мартинссон закрыл за собой дверь, как она схватила ее и открыла страницу на «В». Там был телефон Валландера на Мариягатан и номер его отца. Достав из кармана листок бумаги, Таня быстро записала его, положила книжку на место и огляделась.

Мартинссон вернулся со стаканом воды и чашкой кофе для себя. Зазвонил телефон, он снял трубку, положил ее рядом с аппаратом. Потом задал Тане несколько вопросов, а она рассказала о мнимом грабеже. Сообщила номер машины, припаркованной в центре города. Дескать, украли радиоприемник и сумку со спиртным. Мартинссон все записал, затем дал ей прочесть протокол и попросил подписать. Она назвалась Ирмой Александерсон, указала адрес на Мальмёвеген и вернула листок Мартинссону.

- Вы, наверное, очень огорчены происшествием с вашим коллегой, - сочувственно сказала она. - Как бишь его? Валландер?

- Да, - сказал Мартинссон. - Печальная история.

- Я все думаю о егодочери. Когда-то она училась у меня музыке. Но потом переехала в Стокгольм.

Мартинссон посмотрел на нее с интересом:

- Сейчас она снова здесь.

- Вот как? Тогда ей здорово повезло, что она не пострадала в пожаре.

- Она у деда, - сказал Мартинссон и положил трубку на рычаг.

Таня встала:

- Не буду вас задерживать. Спасибо за помощь.

- Пустяки, - ответил Мартинссон, пожимая ей руку.

Таня понимала, что, как только она выйдет за порог, он забудет о ней. Вдобавок на ней темный парик, без которого он и вовсе никогда ее не опознает.

Она кивнула дежурной за стеклом, прошла мимо кучки журналистов, явившихся на пресс-конференцию, и очутилась на улице.

Коноваленко ждал ее в машине, у бензоколонки в одном из переулков, ведущих к центру города. Таня села в машину.

- Дочь Валландера находится у своего деда. Телефон я записала.

Коноваленко взглянул на нее и расплылся в усмешке.

- Тогда она у нас в руках, - тихо сказал он. - А раз так, мы доберемся и до него.

25

Валландеру снилось, будто он идет по воде.

Он находился в каком-то странном синем мире. Небо с рваными облаками было синим, и роща вдали тоже синяя, и скалы с отдыхающими синими птицами. И море, по глади которого он шел. Где-то в этом сне присутствовал и Коноваленко. Валландер шел по его следам на песке. Но они вели не вверх по береговому откосу, а уходили под воду. Во сне он без колебаний продолжил свой путь по следу. Зашагал по воде. Такое чувство, словно под ногами толстый слой мелких стеклянных осколков. Поверхность была неровная. Но выдерживала его тяжесть. Где-то далеко впереди, за синими внешними шхерами, у горизонта, был Коноваленко.

Валландер отчетливо помнил этот сон, проснувшись ранним утром в воскресенье, 17 мая. На диване у Стена Видена. Он встал, тихонько прошел на кухню - на часах половина шестого. Заглянул в спальню Стена - пусто, Стен уже в конюшне. Валландер налил себе чашку кофе, сел за кухонный стол.

Накануне вечером он попробовал обдумать происходящее.

В определенном смысле ситуация вполне обозрима. Он в розыске. Его отнюдь не подозревали в преступлениях. Но он мог быть ранен, мог быть убит. Кроме того, он направил оружие на своих коллег и тем самым выдал свой душевный разлад. Чтобы взять Коноваленко, необходимо отыскать и истадского комиссара Валландера. В этом плане все ясно. Накануне, когда Стен Виден рассказал ему, что пишут вечерние газеты, он решил сыграть ту роль, какую ему отвели. Так он выиграет время. Время же необходимо ему, чтобы схватить Коноваленко, а при необходимости и убить его.

Валландер понимал, что готов принести жертву. Себя самого. Ведь полиция вряд ли сумеет взять Коноваленко так, чтобы при этом не пострадали другие полицейские, не дай бог еще и убьют кого-нибудь. Поэтому он возьмет его сам. От этой мысли ему стало страшно. Но он чувствовал: иначе нельзя. Он обязан выполнить свою задачу, независимо от последствий.

Валландер попытался представить себе, о чем думает Коноваленко. Ведь Коноваленко наверняка небезразлично его существование. Даже не считая его достойным противником, Коноваленко определенно видит в нем одного из тех полицейских, которые действуют на свой страх и риск и в случае необходимости без колебаний применяют оружие. Так или иначе, он наверняка чувствует известное уважение, даже отдавая себе в глубине души отчет, что сама эта предпосылка неправильна. Как полицейский Валландер никогда не рисковал понапрасну. Был осторожен и боязлив. Первобытные реакции неизменно свидетельствовали о том, что он находится в отчаянном положении. Но Коноваленко может сколько угодно тешиться превратным представлением обо мне, думал он.

Еще он попробовал прикинуть, каковы планы Коноваленко. Ведь этот человек вернулся в Сконе и сумел-таки убить Виктора Мабашу. Валландеру не верилось, что действовал он на свой страх и риск. Тогда с ним был Рыков. Но как ему удалось скрыться без посторонней помощи? Наверняка поблизости была жена Рыкова, Таня, а может, и другие, неизвестные пособники. Раньше они снимали дом на чужое имя. Вероятно, и сейчас прячутся в какой-нибудь уединенной усадьбе.

Когда Валландер мысленно пришел к этому выводу, он понял, что есть один важный вопрос, который пока остался без ответа.

Виктор Мабаша мертв, думал он. Что же теперь будет с покушением, вокруг которого разыгрались здешние события? Что будет с подпольной организацией, которая управляет всем этим, в том числе и самим Коноваленко? Они что же, отменят операцию? Или эти безликие люди продолжат путь к своей цели?

Он выпил кофе и решил, что выход у него только один. Сделать так, чтобы Коноваленко вправду разыскал его. Ведь устраивая налет на квартиру, они искали и его тоже. Не случайно последние слова Виктора Мабаши были, что он не знает, где Валландер. Коноваленко хотел узнать именно об этом.

В передней послышались шаги. Вошел Стен Виден, в грязном комбинезоне и перепачканных глиной резиновых сапогах:

- На ипподроме Егерсру нынче соревнования. Поедешь с нами?

На мгновение Валландер заколебался. Так хочется отвлечься.

- Дымка тоже участвует? - спросил он.

- Участвует и победит, - ответил Стен Виден. - Но я сомневаюсь, что ее всерьез сочтут фаворитом. Поэтому можно выиграть кой-какие денежки.

- А почему ты так уверен, что она лучше всех?

- Характер у Дымки, конечно, неровный. Но сегодня ей, по-моему, охота посоревноваться. Места себе не находит в деннике. Чувствует, что дело серьезное. Так что препятствовать ни к чему. Будут еще лошади из Норвегии, о них я мало что знаю. Думаю, она и их обойдет.

- А кто, собственно, ее владелец? - спросил Валландер.

- Бизнесмен один, по фамилии Мурелль.

Валландер встрепенулся. Эту фамилию он слышал совсем недавно, только не мог вспомнить, в какой связи.

- Стокгольмец?

- Нет, он из Сконе. В Мальмё живет.

И тут Валландер вспомнил. Петер Ханссон, водяные колонки. Скупщик краденого по имени Мурелль.

- А чем этот Мурелль занимается?

- По-моему, какими-то темными делишками. Земля слухом полнится. Но платит вовремя. А я не вникаю, откуда у него деньги.

Валландер больше не стал расспрашивать.

- Пожалуй, я все-таки не поеду, - сказал он.

- Продукты Ульрика купила, - сказал Виден. - Мы выезжаем с лошадьми через час-другой. Думаю, ты тут сам справишься.

- А «дуэт»? Он останется тут?

- Если хочешь, можешь его взять. Только заправь бак. Я вечно забываю.

Валландер смотрел, как лошадей погрузили на большие грузовики и увезли. Немного погодя он тоже уехал из усадьбы. В Истаде рискнул заглянуть на Мариягатан. Полный разгром. В наружной стене, на том месте, где было окно, зияет дыра, окруженная обломками кирпича. Он задержался там буквально на минуту и двинулся дальше, прочь из города. Проезжая мимо полигона, заметил далеко на поле полицейскую машину. Туман исчез, и расстояния казались куда меньше, чем ему запомнилось. Он направился дальше и свернул к косебергской гавани, прекрасно понимая, что его могут опознать. Впрочем, фотография в газетах была не очень-то похожая. Главное - не встретить знакомых. Он зашел в телефон-автомат, позвонил отцу. Как и надеялся, ответила дочь.

- Где ты? - спросила она. - Что ты делаешь?

- Слушай меня внимательно. Ты там одна?

- Конечно. Дед рисует.

- Больше никого нет?

- Я же сказала, что нет!

- Полиция не выставила охрану? Припаркованных автомобилей на дороге нет?

- Нильсоновский трактор на поле стоит.

- И все?

- Никого здесь нет, папа. Хватит этих расспросов.

- Я скоро приеду. Но деду ни слова.

- Ты видел, что пишут газеты?

- После поговорим.

Валландер повесил трубку и порадовался, что газетчики до сих пор не докопались, что Рыкова застрелил именно он. Даже если полиция это знает, там будут молчать, пока Валландер не вернется. После стольких лет службы он был в этом уверен.

Из Косеберги Валландер поехал прямо к отцу. Припарковал машину возле магистрального шоссе, а дальше пошел пешком, здесь его так и так никто не увидит.

Дочь ждала на крыльце. Когда они вошли в дом, она крепко обняла Валландера. Так они и стояли, молча. О чем Линда думала, он не знал. Но это лишь подтверждало, что они снова близки друг другу и слова совсем не нужны.

Они устроились на кухне за столом.

- Дед еще не скоро придет, - сказала Линда. - Я достаточно постигла его трудовую мораль.

- Или упрямство.

Оба расхохотались.

Но Валландер тотчас опять посерьезнел. Не торопясь, рассказал ей, что произошло и почему он решил сыграть роль разыскиваемого, полупомешанного полицейского в бегах.

- А чего, собственно, ты этим добьешься? В одиночку?

Он не мог понять, чего в ее вопросе было больше - страха или недоверия.

- Я хочу выманить его. Хотя прекрасно понимаю, что в одиночку мне его не одолеть. Но чтобы покончить со всем этим, первый шаг я должен сделать сам, один.

Она быстро, словно в знак протеста, сменила тему:

- Он очень страдал? Виктор Мабаша.

- Нет, - ответил Валландер. - Все произошло мгновенно. Наверно, он даже не понял, что умирает.

- Что с ним теперь будет?

- Не знаю. Вероятно, отправят на вскрытие. Кроме того, остается открытым вопрос: где родственники захотят его похоронить - здесь или в ЮАР? Если он вообще оттуда.

- А кто он, собственно, был?

- Не знаю. Иногда мне казалось, что между нами завязался какой-то контакт. Но он тотчас же снова ускользал от меня. Не могу сказать, что знаю, о чем он думал в глубине души. Странный он был человек, сплошное противоречие. Если люди становятся такими оттого, что живут в ЮАР, то этакой родины злейшему врагу не пожелаешь.

- Я хочу тебе помочь, - сказала Линда.

- И ты можешь помочь, - ответил Валландер. - Позвони в полицию и попроси к телефону Мартинссона.

- Я не это имела в виду. Мне хочется сделать что-нибудь такое, чего никто другой сделать не может.

- Такие вещи заранее не спланируешь. Они случаются сами собой. Если случаются.

Она позвонила в управление и попросила Мартинссона. Но его не нашли. Прикрыв трубку рукой, Линда спросила, что теперь делать. Валландер помедлил. И в конце концов решил, что ни выбирать, ни ждать не приходится. Пусть ищут Сведберга.

- Он на совещании, - сказала Линда. - И не может уйти.

- Объясни, кто ты. Скажи, дело не терпит отлагательства. Пусть уйдет с совещания.

Через несколько минут Сведберг ответил. Линда передала трубку Валландеру.

- Это я. Курт,- сказал комиссар. - Но ты погоди удивляться. Ты сейчас где?

- У себя в кабинете.

- Дверь закрыл?

- Подожди минутку.

Валландер услышал, как он захлопнул дверь.

- Курт, - сказал Сведберг, - ты где?

- В таком месте, где вам нипочем меня не найти.

- Черт!

- Слушай меня! Не перебивай. Мне нужно с тобой встретиться. Но только при условии, что ты ни слова никому не скажешь. Ни Бьёрку, ни Мартинссону - никому вообще. Если не можешь обещать, разговор окончен.

- У нас как раз совещание насчет того, как искать тебя и Коноваленко, - сказал Сведберг. - Нелепая ведь ситуация, если я вернусь на совещание и не скажу, что только что говорил с тобой.

- Ничего не попишешь. У меня есть веские причины действовать именно так, а не иначе. Я хочу воспользоваться тем, что нахожусь в розыске.

- Каким образом?

- Вот встретимся, тогда и расскажу. Решай!

В трубке царило молчание. Валландер ждал. Он не мог предсказать, что ответит Сведберг.

- Я приеду, - наконец проговорил тот.

- Точно?

- Да.

Валландер описал дорогу на Шернсунд.

- Через два часа. Успеешь?

- Постараюсь.

Валландер закончил разговор.

- Хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я делаю, - пояснил он дочери.

- Если что-нибудь случится?

Ее вопрос застал Валландера врасплох, и он не сумел ответить уклончиво:

- Да. Если что-нибудь случится.

Он выпил еще чашку кофе и уже собрался уходить, но вдруг заколебался:

- Я не хочу тебя пугать. Но прошу, в ближайшие дни оставайся здесь. Ничего не случится. Просто мне так спокойнее.

Она погладила его по щеке:

- Ладно, я останусь. Не тревожься.

- Всего день-другой. Вряд ли дольше. Думаю, к тому времени этот кошмар все же закончится. А потом я стану привыкать к мысли, что убил человека.

Валландер повернулся и, прежде чем она успела возразить, зашагал прочь. Уже сидя в машине, он увидел, что она вышла на дорогу и смотрит ему вслед.

Сведберг прибыл минута в минуту.

Без десяти три его машина свернула во двор.

Валландер надел куртку и вышел навстречу.

Взглянув на него, Сведберг только покачал головой.

- Что ты задумал? - спросил он.

- Я знаю, что делаю, - ответил Валландер. - Но спасибо, что ты приехал.

Они вышли на мост, который вел через старинный ров вокруг крепостных развалин. Сведберг остановился, оперся на перила и задумчиво посмотрел на зеленую тину внизу.

- Все это просто в голове не укладывается, - сказал он.

- А я пришел к выводу, что мы почти всегда живем вопреки здравому смыслу, - отозвался Валландер. - Думаем, будто можно затормозить то или иное развитие, если упорно его не замечать.

- Но почему Швеция? Почему они выбрали нашу страну?

- У Виктора Мабаши было разумное объяснение.

- У кого?

Валландер сообразил, что Сведберг не знает, как звали убитого африканца, и повторил его имя. Потом продолжил:

- Во-первых, разумеется, потому, что именно здесь находился Коноваленко. А во-вторых, чтобы напустить туману. Людям, стоящим за кулисами этого покушения, очень важно запутать следы. А в Швеции спрятаться легко. Можно без труда незамеченным пересечь наши границы, без труда исчезнуть. Виктор Мабаша подыскал на сей счет удачное сравнение. Он говорил, что ЮАР - кукушка, которая частенько подкладывает свои яйца в чужие гнезда.

Они двинулись дальше, к разрушенной крепости. Сведберг огляделся по сторонам.

- Никогда здесь не бывал, - сказал он. - Интересно, каково было полицейским в те времена, когда эта крепость стояла.

Они молча прошлись вокруг, глядя на руины некогда высоких стен.

- Ты должен понять, мы с Мартинссоном просто остолбенели, - сказал Сведберг. - Ты был весь в крови, волосы дыбом, в одной руке пистолет, в другой - ружье.

- Я понимаю, - ответил Валландер.

- Но мы совершенно напрасно сказали Бьёрку, что ты был не в себе.

- Иногда мне кажется, так оно и есть.

- Что ты намерен делать?

- Думаю выманить Коноваленко, пусть поохотится за мной. По-моему, сейчас это единственная возможность выманить его из укрытия.

Сведберг серьезно смотрел на него:

- Это очень опасно.

- Когда предвидишь опасность, риск уменьшается, - отозвался Валландер, одновременно размышляя о том, что, собственно, хотел этим сказать.

- Тебе нужно прикрытие с тыла, - продолжал Сведберг.

- Тогда он не придет, - решительно ответил Валландер. - Недостаточно, чтобы он думал, будто я один. Он непременно проверит. И только когда убедится, нанесет удар.

- Удар?

Валландер пожал плечами:

- Он попытается убить меня. А я уж постараюсь, чтобы ему это не удалось.

- Каким образом?

- Пока не знаю.

Сведберг удивленно посмотрел на него. Но промолчал.

Они пошли обратно и еще раз задержались на мосту.

- Хочу попросить тебя еще об одном, - сказал Валландер. - Я тревожусь за Линду. Коноваленко действует непредсказуемо. Поэтому я хочу, чтобы вы дали ей охрану.

- Бьёрк потребует объяснений.

- Знаю. Потому и прошу именно тебя. Можешь поговорить с Мартинссоном. Бьёрку вовсе не обязательно знать об этом.

- Ладно, попробую, - сказал Сведберг. - Понятно, что ты тревожишься.

Они перешли мост и зашагали вверх по склону.

- Кстати, вчера к Мартинссону заходил кто-то из знакомых твоей дочери, - сказал Сведберг, словно желая потолковать о чем-то менее мрачном.

Валландер удивленно воззрился на него:

- Домой?

- Нет, на работу. Дама заявила о краже из машины. Сказала, что она учительница твоей дочери. Я в подробности не вникал.

Валландер замер как вкопанный.

- Еще раз, - сказал он. - Повтори, что ты сказал.

Сведберг повторил.

- Как ее звали?

- Не знаю.

- Как она выглядела?

- Надо у Мартинссона спросить.

- Попробуй точно вспомнить все, что он говорил!

Сведберг задумался:

- Мы пили кофе. И Мартинссон пожаловался, что ему все время мешают работать. Дела знай только накапливаются, так и язву недолго заработать. «Вот опять подсунули кражу из машины. Заявитель женщина, между прочим. Кто-то позарился на ее машину. Она спрашивала про дочку Валландера. Живет ли та по-прежнему в Стокгольме». Примерно так он сказал.

- А что Мартинссон ей ответил? Сказал, что моя дочь здесь?

- Не знаю.

- Нужно срочно позвонить Мартинссону, - сказал Валландер. И поспешил к дому. Побежал, опережая Сведберга.

- Звони Мартинссону, - сказал Валландер, едва они вошли в дом. - Спроси, сказал ли он, где сейчас находится моя дочь. Выясни, как звали ту женщину. Если он спросит, зачем тебе это, скажи, потом объяснишь.

Сведберг кивнул:

- По-твоему, никакой кражи не было?

- Не знаю. Но я не вправе рисковать.

Сведберг дозвонился до Мартинссона почти сразу же. По ходу разговора кое-что записал на листке бумаги. Валландер слышал, что Мартинссон в полном недоумении.

Сведберг положил трубку, вид у него был встревоженный:

- Говорит, что сказал.

- Что сказал?

- Что Линда у твоего отца в Эстерлене.

- Почему он это сделал?

- Она спросила.

Валландер глянул на кухонные часы:

- Позвони туда. Подойдет, возможно, отец. Он в это время обычно обедает. Попросишь к телефону мою дочь. И передашь трубку мне.

Валландер назвал номер. К телефону долго никто не подходил, но в конце концов ответил отец Валландера. Сведберг спросил Линду. Выслушал ответ и быстро положил трубку.

- Она поехала на велосипеде к морю, - сказал он.

Внутри у Валландера все оборвалось:

- Я же велел ей сидеть в доме.

- Полчаса назад, - сказал Сведберг.

На машине Сведберга они помчались туда. Валландер молчал. Сведберг время от времени искоса поглядывал на него. Но тоже молчал.

Вот и съезд на Косебергу.

- Дальше, - сказал Валландер. - Следующий поворот.

Они припарковались как можно ближе к береговому откосу. Других машин не видно. Валландер бегом спустился на пляж, Сведберг за ним. Ни души вокруг. Валландер чувствовал, что близок к панике. Незримый Коноваленко опять дышал ему в затылок.

- Может, она сидит где-нибудь в дюнах, - нерешительно сказал он.

- Ты уверен, что она именно здесь? - спросил Сведберг.

- Это ее любимое место. Если она идет к морю, то как раз сюда. Давай разделимся и поищем.

Сведберг зашагал в сторону Косеберги, Валландер двинулся дальше на восток. Он старался убедить себя, что тревожится понапрасну. Ничего с ней не случилось. Но не мог взять в толк, почему Линда не осталась дома, как обещала. Неужели так и не поняла, насколько все серьезно? Несмотря на случившееся?

Он то и дело оборачивался на Сведберга. Пока никакого результата.

Внезапно Валландер подумал о Роберте Окерблуме. Тот бы молился в этой ситуации, сказал он себе. Но у меня нет бога, молиться некому. Даже духов нет, которым молился Виктор Мабаша. У меня свои радости и печали, только и всего.

На гребне склона стоял мужчина с собакой, смотрел на море. Валландер окликнул его, спросил, не видел ли он на пляже одинокую девушку. Мужчина покачал головой. Он здесь уже минут двадцать, но никого не видел.

- А мужчину не видели? - Валландер описал Коноваленко.

Собачник опять отрицательно покачал головой.

Валландер пошел дальше. Ему стало зябко, хотя ветер был по-весеннему теплый. Он прибавил шагу. Пляжу словно конца нет. Потом опять оглянулся. Сведберг был далеко позади. Однако ж Валландер разглядел, что рядом с ним кто-то есть. И тотчас Сведберг замахал рукой.

Валландер бегом устремился туда. И добравшись до Сведберга и своей дочери, вконец запыхался. Смотрел на Линду, не в силах выдавить ни слова, пока не успокоится дыхание.

- Ты не должна была выходить из дома, - сказал он. - И все-таки ушла.

- Я не думала, что и на пляж прогуляться нельзя. Сейчас ведь день. А все всегда случается ночью, верно?

Сведберг сел за руль, а они оба устроились на заднем сиденье.

- Что мне сказать деду? - спросила Линда.

- Ничего, - ответил Валландер. - Я сам поговорю с ним сегодня вечером. А завтра мы перекинемся в картишки. Он будет рад.

Они расстались на шоссе совсем рядом с домом.

Сведберг и Валландер поехали обратно в Шернсунд.

- Охрану нужно установить сегодня же вечером, - сказал Валландер.

- Как приеду, сразу поговорю с Мартинссоном. Мы что-нибудь придумаем.

- Полицейскую машину надо поставить прямо на дороге. Пусть видят, что дом под охраной.

Сведберг отвез Валландера в Шернсунд и собрался назад в Истад.

- Мне нужно всего несколько дней, - сказал Валландер. - Вы пока продолжайте разыскивать меня. Но ты позванивай сюда.

- Что сказать Мартинссону?

- Насчет того, чтобы взять дом моего отца под охрану, ты додумался сам, - сказал Валландер. - Убеждай их любыми способами.

- Ты по-прежнему не хочешь, чтобы я говорил Мартинссону?

- Ты знаешь, где я, и этого достаточно.

Сведберг уехал. Валландер пошел на кухню, поджарил себе яичницу. Через два часа вернулись машины с лошадьми.

- Ну как? Она победила? - спросил Валландер, когда Стен Виден вошел на кухню.

- Победила, - ответил тот. - Но с трудом.

Петерс и Нурен сидели в патрульной машине, пили кофе.

Настроение у обоих было препаршивое. Сведберг приказал им охранять дом, где жил отец Валландера. А дежурства, когда машина стоит на месте, тянутся бесконечно. Так и будут торчать тут, пока не явится смена. Но до тех пор еще долго. Сейчас только четверть двенадцатого. Вечерние сумерки.

- Как по-твоему, что стряслось с Валландером? - спросил Петерс.

- Не знаю, - ответил Нурен. - Сколько раз повторять: не знаю.

- Никак не могу отделаться от этих мыслей. Сижу вот и думаю: может, он алкоголик?

- С чего ты взял?

- Помнишь, мы как-то раз задержали его за вождение в нетрезвом виде?

- Ну, это еще не алкоголизм.

- Конечно, но все-таки.

Оба опять замолчали. Нурен вышел из машины отлить.

Тут-то он и заметил отблеск огня. Сперва было решил, что это отсвет автомобильных фар. Но потом разглядел облако дыма.

- Горит! - крикнул он Петерсу.

Петерс вышел из машины.

- Может, пожар в лесу? - предположил Нурен.

Горело в рощице за ближайшими полями. Но сам очаг прятался в неровностях рельефа.

- Надо съездить поглядеть, - сказал Петерс.

- Сведберг не велел отлучаться ни под каким видом, - заметил Нурен. - Что бы ни произошло.

- Да это займет всего минут десять, - сказал Петерс. - В случае пожара мы обязаны принимать меры.

- Сперва позвони и затребуй у Сведберга подкрепление.

- Десять минут, - сказал Петерс. - Чего ты боишься-то?

- Я не боюсь. Но приказ есть приказ.

И все-таки Петерс настоял на своем. Они сели в машину и по грунтовой дороге направились к огню. Как выяснилось, горела старая бочка из-под бензина. Кто-то набил ее бумагой и пластиком, поэтому огонь полыхал очень ярко. Но когда Петерс и Нурен подъехали, пламя уже почти погасло.

- Нашли время жечь мусор, чудно, ей-богу. - Петерс огляделся по сторонам.

Никого. Пусто.

- Едем обратно, - сказал Нурен.

Минут через двадцать они опять были на посту. Все как будто бы спокойно. Свет погашен. Дочь и отец Валландера спят.

Несколько часов спустя приехала смена, сам Сведберг.

- Все спокойно, - сказал Петерс.

О вылазке к горящей бочке он словом не обмолвился.

Сведберг, сидя в машине, дремал. Мало-помалу рассвело, наступило утро.

В восемь он слегка забеспокоился: из дома никто не выходил, а ведь отец Валландера вставал всегда очень рано.

В половине девятого Сведберг встревожился не на шутку: что-то здесь не так. Вышел из машины, пересек двор, поднялся на крыльцо и тронул дверь.

Не заперто. Сведберг позвонил и стал ждать. Никто не отзывался. Он вошел в темную переднюю, прислушался. Мертвая тишина. Потом ему почудилось, будто что-то скребется. Вроде как мышь грызет стенку. Он пошел на звук и очутился перед закрытой дверью. Постучал и, услышав в ответ сдавленный вопль, распахнул дверь. На кровати лежал отец Валландера. Связанный, рот заклеен черным пластырем.

На миг Сведберг остолбенел. Затем осторожно отклеил пластырь, развязал веревки и после этого обыскал весь дом. Комната, где, как он предполагал, спала Линда, была пуста. Кроме отца Валландера, в доме не нашлось никого.

- Когда это случилось? - спросил он.

- Вчера вечером, - ответил отец Валландера. - В самом начале двенадцатого.

- Сколько их было?

- Один.

- Один?

- Один человек. Но с оружием.

Сведберг выпрямился. Голова была совершенно пустая.

Потом он прошел к телефону и позвонил Валландеру.

26

Кисловатый запах зимних яблок.

Вот первое, что она почувствовала, когда очнулась. Но после, когда открыла в темноте глаза, было лишь одиночество и страх. Она лежала на каменном полу, и пахло только влажной землей. Ни звука кругом, хотя страх до предела обострил все ее ощущения. Она осторожно тронула рукой шершавый пол. Не цемент, а камень. Значит, она где-то в подвале. В эстерленском доме у деда, откуда ее силой уволокли, такой пол был в картофельном погребе.

Когда чувства насытились скудными впечатлениями, накатили дурнота и нарастающая головная боль. Она не могла сказать, давно ли находится в этой тьме и безмолвии, ведь часы остались на тумбочке возле кровати. И все же она догадывалась, что с тех пор, как ее разбудили и уволокли прочь, прошло много часов.

Руки были свободны, а вот щиколотки скованы цепью: пальцы нащупали висячий замок. Линда похолодела - она в кандалах! Мелькнула мысль: людей обычно связывают веревками. Веревки мягче, податливее. Цепи приводили на память далекое прошлое, рабство и стародавние процессы против еретиков.

Но самым неприятным в эти минуты, когда к ней вернулось сознание, была одежда. Она сразу поняла: одежда чужая. Совсем чужая - по крою, по краскам, которых она не видела, но как бы чувствовала кончиками пальцев, и по запаху какого-то едкого стирального средства. Кто-то снял с нее ночную рубашку и одел - с головы до ног, от нижнего белья до чулок и туфель. От этого Линде стало совсем плохо. Дурнота резко усилилась, она обхватила голову руками и покачивалась вперед-назад. Все это сон, думала она, кошмарный сон. Но это была реальность, и она даже могла вспомнить, что именно произошло.

Она спала и видела сон, хоть и забыла какой. Проснулась оттого, что ей внезапно зажали нос и рот полотенцем. Сильный, резкий запах - и ей показалось, будто она куда-то проваливается. Тусклый отсвет лампы возле кухонной двери озарял ее комнату. Она видела перед собой незнакомого мужчину. Его лицо было совсем близко, когда он наклонился над ней. Теперь, при мысли о нем, ей вспомнился крепкий запах бритвенного лосьона, хотя он был небрит. Он не сказал ни слова. В комнате было сумрачно, но она видела его глаза и успела подумать, что никогда их не забудет. Потом все исчезло до тех пор, пока она не очнулась на голом каменном полу.

Конечно, она понимала, почему все так случилось. Человек, который наклонялся над ней и усыпил ее, наверняка тот самый, он выслеживает ее отца, а отец в свою очередь выслеживает его. Глаза, которые она видела, были глазами Коноваленко, как она их себе представляла. Этот человек убил Виктора Мабашу, уже застрелил одного полицейского и намеревался убить второго, ее отца. Коноваленко проник к ней в комнату, одел ее и заковал в цепи.

Когда над головой открылся люк, Линда совершенно растерялась. Позднее она решила, что он наверняка стоял наверху и прислушивался. Свет, упавший в отверстие, был очень ярок - вероятно, Коноваленко и рассчитывал ослепить ее. Она увидела, как вниз опустилась лестница, потом появились коричневые башмаки, потом штанины. И наконец то самое лицо, те самые глаза, что смотрели на нее, когда она погружалась в беспамятство. Она отвернулась от слепящего света, страх вновь оцепенил все ее существо. Но все-таки она успела заметить, что погреб просторнее, чем ей казалось. Впотьмах стены и потолок были совсем рядом. Возможно, этот погреб занимает все пространство под домом.

Мужчина стоял, заслоняя спиной свет из люка. В одной руке у него был фонарь. В другой - какой-то металлический предмет, который она разглядела не сразу.

Только немного погодя сообразила, что это ножницы.

И тогда она закричала. Пронзительно, протяжно. Ведь он, наверно, спустился сюда, чтобы убить ее, и сделает это ножницами. Она схватилась за цепи и принялась дергать их, будто могла разорвать железные звенья и освободиться. Все это время он светил на нее фонарем, а сам был лишь темным силуэтом на фоне яркого света за спиной.

Он вдруг повернул фонарь к себе. Приставил к подбородку, так что лицо его превратилось в безжизненный череп. Линда замолчала. Крик словно бы только усилил страх. И одновременно ею овладела странная усталость. Слишком поздно, сопротивляться бессмысленно.

Неожиданно череп заговорил.

- Зря кричишь, - сказал Коноваленко. - Никто тебя не услышит. Вдобавок ты рискуешь разозлить меня. А тогда тебе не поздоровится. Так что лучше молчи.

Последнюю фразу он произнес свистящим шепотом.

Папа, подумала она, ты должен мне помочь.

Дальше все произошло очень быстро. Той же рукой, в которой был фонарь, он схватил ее волосы, дернул вверх и начал резать. Она вздрогнула, от боли и неожиданности. Но он держал крепко, не давая ей шевельнуться. Она только слышала сухой звук, с каким острые ножницы кромсали волосы на затылке, возле ушей. Быстро-быстро. Потом он отпустил ее. Опять накатила дурнота. Отрезанные волосы - новое унижение; мало того что он одел ее, пока она была без памяти.

Коноваленко скомкал отрезанные пряди и сунул в карман.

Он больной, подумала Линда. Сумасшедший, садист, безумец, хладнокровный убийца.

Он опять заговорил, оборвав ход ее мыслей. Фонарик освещал ее шею, то место, где на цепочке висело украшение - лютня, полученная в подарок от родителей на пятнадцатилетие.

- Сними эту штуку, - приказал Коноваленко.

Она расстегнула цепочку и положила ему в ладонь, стараясь не дотронуться до его руки. Не говоря больше ни слова, он поднялся по лестнице, захлопнул люк и опять оставил ее в потемках.

Потом она отползла в сторону, к стене. Ощупью добралась до ближайшего угла. И съежилась там.

Еще накануне вечером, после похищения дочери полицейского, Коноваленко выставил Таню и Сикоси Цики из кухни. Ему хотелось побыть одному, и в данный момент кухня подходила для этого как нельзя лучше. В этом доме - последнем, какой Рыков снял в своей жизни, - кухня была самым просторным помещением. Отделана под старину - голые потолочные балки, заглубленная плита и открытые посудные шкафы. На стенах развешаны медные кастрюли. Коноваленко вспомнил собственное детство под Киевом, большую кухню в колхозе, где его отец был политработником.

К своему удивлению, он вдруг понял, что ему не хватает Рыкова. Не только потому, что все практические вопросы ложатся теперь на его собственные плечи. К этому примешивалось ощущение, которое едва ли было печалью или скорбью, но все же, как ни странно, угнетало его. За многие годы службы в КГБ ценность жизни любого человека, кроме него самого и двух его детей, мало-помалу стала сводиться к вполне конкретным доходам либо, в противном случае, к признанию ее ничтожности. Вокруг постоянно была внезапная смерть, и все эмоциональные реакции в конце концов полностью исчезли. Но смерть Рыкова затронула его, и оттого он еще больше возненавидел полицейского, который неотступно возникал у него на пути. Теперь здесь, в подвале, сидит его дочь, и Коноваленко знал, что эта привада выманит полицейского. Однако мысль о мести не могла развеять дурное настроение. Он сидел на кухне и пил водку, пил осмотрительно, чтобы не слишком захмелеть, и временами разглядывал свое лицо в зеркале на стене. А ведь оно уродливое, подумал он вдруг. Он что же, стареет? Неужели крушение советской империи надломило и его собственную жесткость и холодность?

В два часа ночи, когда Таня уже спала или по крайней мере притворялась, что спит, а Сикоси Цики закрылся в своей комнате, Коноваленко прошел из кухни к телефону и позвонил Яну Клейну. Он хорошо продумал все, что скажет. Решил, что нет никаких причин скрывать от Яна Клейна смерть Рыкова. Пора Яну Клейну понять, что его, Коноваленко, работа тоже связана с риском. И все-таки надо еще раз солгать. Он скажет, что назойливый полицейский ликвидирован. Теперь, когда дочь полицейского у него в погребе, он был настолько уверен в своей удаче, что дерзнул заранее объявить Валландера покойником.

Ян Клейн выслушал все без особых комментариев. А Коноваленко знал, что именно молчание Яна Клейна наилучшим образом подтверждает правильность его расчетов. Затем Ян Клейн сказал, что Сикоси Цики должен очень скоро вернуться в ЮАР, и спросил, не сомневается ли Коноваленко в его пригодности, не выказал ли он какой-либо слабости, как Виктор Мабаша. Коноваленко ответил, что нет. Это он тоже сказал авансом. Ведь до сих пор он уделил Сикоси Цики очень мало времени и пока что составил себе лишь самое общее впечатление о нем как о человеке совершенно бесчувственном. Смеялся Сикоси Цики крайне редко, всегда держал себя под контролем, всегда был безупречно одет. Коноваленко полагал, что, покончив с Валландером и его дочерью, он за несколько суток интенсивной работы обеспечит Сикоси Цики необходимую подготовку. Яну Клейну он, стало быть, сказал, что Сикоси Цики не оплошает. Ян Клейн, похоже, остался доволен и напоследок сказал, чтобы Коноваленко позвонил ему через три дня. Тогда он получит точные инструкции касательно возвращения Сикоси Цики в ЮАР.

Разговор с Яном Клейном вернул ему толику энергии, утраченной, как ему мнилось, после гибели Рыкова. Он сел за кухонный стол, размышляя о том, что похитить дочь полицейского оказалось до смешного просто. Уже через несколько часов после Таниного визита в Истадское полицейское управление он узнал адрес деда: сам позвонил туда. Ответила экономка; он представился сотрудником компании «Телеверкет» и сказал, что ввиду издания телефонного справочника на следующий год хотел бы уточнить адресные данные. В истадском книжном магазине Таня купила подробную карту Сконе, они съездили к дому старика Валландера и, остановившись поодаль, некоторое время наблюдали за ним. Под вечер экономка ушла, а спустя час-другой на дороге припарковался полицейский автомобиль. Удостоверившись, что никакой другой охраны нет, Коноваленко быстро придумал отвлекающий маневр. Вернулся в Тумелиллу, подготовил бензиновую бочку, найденную в сарае, и подробно проинструктировал Таню насчет того, что нужно сделать. На двух машинах, одну из которых взяли напрокат на бензоколонке, они вернулись к дому старика Валландера, высмотрели подходящую рощу, назначили час и взялись за дело. Таня, как велено, подожгла бочку и успела скрыться, прежде чем полицейские явились выяснять, что там горит. Коноваленко понимал, что времени в обрез, и действовал быстро. Взломал входную дверь, связал деда в постели и заткнул ему рот, потом усыпил дочь и отнес ее в машину. Все заняло максимум десять минут, и он уехал до возвращения полицейских. Еще днем Таня купила одежду и одела девушку, пока та была без памяти. Потом Коноваленко оттащил ее в погреб, сковал ей ноги и запер цепочку на висячий замок. Все прошло на удивление легко, и он уже рассчитывал, что, возможно, удача и впредь не оставит его. Он приметил на шее у Линды украшение и решил, что отец наверняка опознает ее по этой золотой побрякушке. Но одновременно ему хотелось напугать Валландера, продемонстрировать всю серьезность своих намерений. Тогда-то он и решил отрезать девушке волосы и послать их Валландеру вместе с украшением. Отрезанные женские волосы пахнут уничтожением и смертью, думал он. Он полицейский, он поймет.

Коноваленко хватил еще стакан водки и глянул в кухонное окно. Светало. В воздухе веяло теплом, и он подумал, что скоро будет жить под вечным солнцем, далеко-далеко от этих мест, где никогда не знаешь, какая завтра будет погода.

Он прилег: надо поспать часок-другой. Проснувшись, посмотрел на часы. Четверть десятого, понедельник, 18 мая. Валландер наверняка уже знает о похищении дочери. И теперь ждет, чтобы Коноваленко дал о себе знать.

Пускай еще подождет, думал Коноваленко. С каждым часом молчание будет все невыносимее, тревога станет неуправляемой.

Люк погреба, где сидела дочь Валландера, был как раз позади его стула. Временами он настороженно прислушивался. Но все было тихо.

Коноваленко немного посидел, задумчиво глядя в окно. Потом встал, взял конверт, засунул туда отрезанные волосы и украшение.

Скоро он свяжется с Валландером.

Весть о похищении Линды обрушилась на Валландера как приступ дурноты.

Отчаяние и бешенство охватили его. Стен Виден - он был на кухне, когда зазвонил телефон, и снял трубку - с изумлением увидел, как Валландер, выдрав шнур из стены, швырнул телефон в открытую дверь его, Видена, конторы. Но уже в следующую секунду он понял, что Валландер объят страхом: весь мокрый от пота, волосы слиплись. Должно быть, случилось что-то ужасное. Сочувствие нередко будило у Видена противоречивые мысли. Но не сейчас. Боль Валландера, вызванная несчастьем с дочерью и невозможностью что-то предпринять, поразила и его самого. Он сел рядом с другом на корточки, похлопал его по плечу.

Сведберг меж тем развил невероятно бурную деятельность. Удостоверившись, что отец Валландера цел и невредим и даже не испытал заметного шока, он позвонил домой Петерсу. Жена ответила, что Петерс спит после ночного дежурства. Но Сведберг рявкнул, чтобы она немедленно его разбудила. Когда сонный Петерс подошел к телефону, Сведберг дал ему полчаса, чтобы добраться до Нурена, а затем явиться к дому, который им было поручено охранять. Зная, что Сведберг нипочем бы не стал будить его без надобности, Петерс понял: случилось что-то серьезное. Не задавая вопросов, он обещал поспешить и быстро вызвонил Нурена, а когда они явились на место, Сведберг с ходу ошеломил их страшной новостью.

- Что ж, надо рассказать, как все было, - сказал Нурен, который еще вчера вечером смутно догадывался, что с этой горящей бензиновой бочкой что-то не так.

Сведберг выслушал рассказ Нурена. Петерс, который накануне настоял поехать и выяснить, что горит, не произнес ни слова. Однако Нурен вовсе не перекладывал ответственность на него. Сказал, что решение они приняли сообща.

- Молите Бога, чтоб с дочерью Валландера ничего не случилось, - сказал Сведберг.

- Ее похитили? - спросил Нурен. - Но кто? И почему?

Сведберг серьезно посмотрел на них:

- Сейчас я возьму с вас слово. Если вы его сдержите, я постараюсь забыть, что вчера вечером вы действовали вопреки приказу. Если с девушкой все обойдется, никто ничего не узнает. Ясно?

Оба кивнули.

- Так вот: вчера вечером вы не видели и не слышали никакого пожара, - продолжал Сведберг. - А главное, дочь Валландера никто не похищал. Короче говоря, ничего не произошло.

Петерс и Нурен недоуменно воззрились на него.

- Я имею в виду именно то, что сказал. Ничего не произошло, - повторил Сведберг. - Запомните это крепко-накрепко. Ничего не произошло. И поверьте мне на слово: это очень важно.

- Мы можем что-нибудь сделать? - спросил Петерс.

- Да, - сказал Сведберг. - Езжайте домой и отсыпайтесь.

Потом Сведберг тщательно обыскал двор и дом - увы, никаких следов. Осмотрел рощу, где стояла бочка. Туда вели следы колес, а больше ничего. Вернувшись в дом, он еще раз расспросил старика Валландера. Тот сидел на кухне, пил кофе, и вид у него был крайне испуганный.

- Что произошло? - тревожно спросил он. - Девочки нет.

- Не знаю, - честно ответил Сведберг. - Но все наверняка уладится.

- Ты думаешь? - В голосе старика сквозило сомнение. - Я слышал по телефону, как встревожен Курт. А кстати, где он? И что вообще происходит?

- Он сам объяснит вам, попозже. - Сведберг встал. - Мне пора, встречаюсь с ним.

- Передай привет, - просто сказал старик. - Скажи, что со мной все в порядке.

- Обязательно скажу. - Сведберг ушел.

Когда Сведберг въехал во двор Стена Видена, Валландер стоял босиком на щебенке перед домом. Было без малого одиннадцать утра. Еще во дворе Сведберг подробно рассказал о том, как все, наверно, произошло. И не скрыл, каким примитивным способом Петерса и Нурена выманили с поста на то короткое время, что потребовалось для похищения Линды. Под конец он передал Валландеру привет от отца.

Валландер выслушал рассказ с напряженным вниманием. Но все же Сведберг чувствовал в нем некую рассеянность. Обычно, разговаривая с Валландером, он всегда мог встретиться с ним взглядом. А сейчас взгляд комиссара блуждал без цели. Он там, с дочерью, в ее тюрьме, подумал Сведберг.

- Никаких следов? - спросил Валландер.

- Ничего.

Валландер кивнул. Они вошли в дом.

- Я пытался пораскинуть мозгами, - сказал Валландер, когда они сели. Сведберг заметил, что руки у него дрожат.

- Сделал это, безусловно, Коноваленко. Именно этого я и боялся. Я сам виноват. Мне нужно было быть там. И все было бы иначе. Теперь он использует мою дочь как приманку, чтобы захватить меня. Пособников у него определенно нет, он действует в одиночку.

- По крайней мере один пособник есть, - осторожно заметил Сведберг. - Если я правильно понял Петерса и Нурена, в одиночку он бы нипочем не успел поджечь бочку, а потом связать твоего отца и похитить дочь.

Валландер на миг задумался.

- Бочку подожгла Таня, - сказал он. - Жена Владимира Рыкова. Стало быть, их двое. Где они находятся, мы не знаем. Вероятно, в какой-то загородной усадьбе. Причем неподалеку от Истада. И наверняка на отшибе. В иной ситуации мы бы отыскали его. Теперь не поищешь.

Стен Виден тихонько подошел к столу, налил им кофе. Валландер посмотрел на него:

- Мне бы чего-нибудь покрепче.

Виден принес полбутылки виски. Не раздумывая, Валландер хлебнул прямо из горлышка.

- Я попробовал прикинуть, что будет дальше, - сказал он. - Коноваленко свяжется со мной. И использует для этого дом моего отца. Там я и буду ждать его сообщений. Какие он выдвинет условия, мне неизвестно. В лучшем случае мою жизнь в обмен на ее. В худшем - что-нибудь такое, что мне и в голову не приходит. - Он посмотрел на Сведберга: - Вот такие прикидки. По-твоему, я ошибаюсь?

- Пожалуй, нет, - ответил Сведберг. - Вопрос в том, что нам делать.

- Ничего. Никакой полиции вокруг дома, ничего. Коноваленко чует малейшую опасность.Я должен быть в доме один, вместе с отцом. Твоя задача - следить, чтобы никто туда не заявился.

- В одиночку ты не справишься, - сказал Сведберг. - Без нас никак нельзя.

- Я не хочу, чтобы моя дочь умерла, - просто ответил Валландер. - Я должен справиться в одиночку.

Сведберг понял, что разговор окончен. Валландер принял решение, и его не переубедить.

- Я подброшу тебя в Лёдеруп, - сказал Сведберг.

- Незачем, - вмешался Стен Виден. - Возьми «дуэт».

Валландер кивнул.

Вставая, он едва не упал. Схватился за край стола.

- Ничего страшного.

Сведберг с Виденом стояли во дворе, провожая взглядом «дуэт».

- Чем все это кончится? - проговорил Сведберг.

Стен Виден промолчал.

Приехав в Лёдеруп, Валландер застал отца в студии.

Впервые Валландер заметил, что старик оставил свою вечную тему - ландшафт под вечерним солнцем, с глухарем на переднем плане или без оного. Сейчас он писал другой пейзаж, более мрачный, более беспорядочный. В композиции не было гармонии. Лес словно бы вырастал прямо из озера, горы на заднем плане падали на зрителя.

Старик почувствовал наконец, что Валландер стоит у него за спиной, отложил кисти и обернулся. Валландер увидел на его лице страх.

- Пошли в дом, - сказал отец. - Я отослал прислугу.

Отец положил руку Валландеру на плечо. Давненько такого не случалось.

Они прошли в дом, и Валландер рассказал отцу обо всем. Он понимал, что старик не в состоянии удержать в памяти все события, перетекавшие одно в другое, но все-таки хотел представить ему картину происшедшего за последние три недели. Не умолчал и о том, что убил человека, и о том, что Линда сейчас в большой опасности. Человек, который держал ее в плену, который связал отца в постели, не остановится ни перед чем.

После отец долго сидел, устремив тяжелый взгляд на свои руки.

- Я распутаю этот узел, - сказал Валландер. - Я хороший полицейский. Теперь буду ждать, когда этот человек свяжется со мной. Это может произойти в любую минуту. Сегодня или завтра.

День клонился к вечеру, а Коноваленко молчал. Дважды звонил Сведберг, но Валландеру было нечего сказать ему. Отца он отослал в студию, пусть себе пишет. Невыносимо смотреть, как он сидит на кухне, устремив взгляд на свои руки. В иной ситуации отец бы вспылил, он не терпел, чтобы им командовали. Теперь же просто встал и ушел к себе. Валландер мерил кухню шагами, ненадолго садился и снова вставал. Временами выходил во двор, смотрел вдаль, в поля. Потом возвращался и опять расхаживал взад-вперед. Дважды пытался перекусить, но кусок не шел в горло. Боль, тревога и бессилие туманили мысли. Несколько раз в сознании мелькал Роберт Окерблум. Однако он гнал прочь его образ, пугаясь, что сама эта мысль способна подействовать на судьбу дочери как заклинание.

Настал вечер, Коноваленко по-прежнему молчал. Сведберг позвонил и сказал, что он дома. Сам Валландер неизвестно зачем позвонил Стену Видену. В десять он отправил отца спать. За окнами голубел светлый весенний вечер. Некоторое время Валландер посидел на ступеньках кухонного крыльца. Удостоверившись, что отец спит, позвонил в Ригу Байбе Лиепе. Сперва никто не отвечал. Но через полчаса, когда он позвонил второй раз, она оказалась дома. Он спокойно сообщил, что его дочь похитил очень опасный преступник. Сказал, что ему не с кем поговорить, и в эту минуту действительно так думал. Потом снова попросил прощения за тот ночной звонок, когда спьяну разбудил ее. Попытался описать ей свои чувства, но решил, что ничего не получается. Английские слова были слишком далеко. Прежде чем закончить разговор, он обещал, что даст о себе знать. Она слушала его и за весь разговор не сказала почти ни слова. После он спрашивал себя, вправду ли говорил с ней или только грезил.

Ночь он провел без сна. Временами устраивался в одном из старых отцовских кресел и закрывал глаза. Но как только приближалась дремота, снова подскакивал, будто от толчка. Опять бродил по комнате, вспоминая всю свою жизнь. А на рассвете увидел одинокого зайца, столбиком сидевшего во дворе.

Настал вторник, 19 мая.

В самом начале шестого полил дождь.

Пакет поступил около восьми.

Во двор завернуло такси из Симрисхамна. Валландер издалека услышал шум мотора и ждал на крыльце. Водитель вышел из машины и подал ему толстый конверт.

Конверт был адресован его отцу.

- Пакет для моего отца, - сказал Валландер. - Откуда он у вас?

- Какая-то дама оставила его в таксопарке в Симрисхамне. - Водитель спешил, да и мокнуть под дождем не хотел. - Она заплатила за доставку. Дело сделано. Расписки не требуется.

Валландер кивнул. Таня, подумал он. Теперь она у Коноваленко на посылках, вместо Рыкова.

Такси уехало. Валландер был один в доме. Отец уже трудился в студии.

Конверт толстый, с подкладкой. Валландер осторожно прощупал его, потом разрезал край. Сначала он не видел, что там внутри. Потом разглядел волосы Линды и украшение, давний подарок.

Он сидел в оцепенении, глядя на срезанные пряди на столе. Потом хлынули слезы. Боль превзошла еще один предел, стала невыносимой. Что Коноваленко сделал с Линдой? И во всем виноват он, Валландер, втянувший ее в эту историю?

Потом он заставил себя прочитать короткую записку.

Ровно через двенадцать часов Коноваленко свяжется с ним еще раз. «Нужно встретиться, чтобы решить наши проблемы, - писал Коноваленко. - А пока ждите. Любой контакт с полицией поставит жизнь вашей дочери под удар».

Подписи не было.

Валландер опять долго смотрел на Линдины волосы. Мир бессилен против такой злобы. Как же он один сумеет остановить Коноваленко?

Впрочем, Коноваленко, наверное, как раз и хотел, чтобы он так думал. И дал ему двенадцать часов, рассчитывая, что за это время он потеряет всякую надежду решить дело иначе, чем диктует Коноваленко.

Валландер не шевелясь сидел на стуле.

Он не знал, что предпринять.

27

Когда-то давным-давно Карл Эверт Сведберг стал полицейским по одной-единственной причине, которую вдобавок тщательно скрывал.

Он страшно боялся темноты.

С самого раннего детства ночью возле его кровати всегда горела лампа. В противоположность большинству других людей, с годами этот страх у него не пропал. Напротив, в отрочестве он еще усилился, а вместе с ним возросло и ощущение ущербности, имя которой трусость. Отец Сведберга в силу своей профессии - он был пекарь - вставал в половине третьего ночи и решил, что сыну полезно пойти по его стопам. Ведь в таком случае он бы спал по утрам, и проблема наверняка разрешилась бы сама собой. Мать, модистка, которую редеющая клиентура считала необычайной мастерицей по части весьма элегантных и выразительных дамских шляпок, отнеслась к этой проблеме значительно серьезнее. Она повела сына к детскому психологу, однако тот ничего не добился и объявил, что боязнь темноты у мальчика с годами так или иначе пройдет. Но увы. Страх только возрастал. И Сведберг так и не сумел разобраться, чем он вызван. В конце концов он решил стать полицейским. Решил, что боязнь темноты можно побороть, укрепляя личное мужество. Однако сейчас, в этот весенний день, во вторник, 19 мая, он проснулся с зажженной лампой у изголовья. Вдобавок у него была привычка еще и запирать дверь спальни. Жил Сведберг холостяком, в центре Истада. Он родился в этом городе и не любил уезжать отсюда, даже ненадолго.

Сведберг погасил ночник, потянулся и встал. Спал он плохо. События вокруг Курта Валландера, которые достигли пика накануне, когда он обнаружил, что дед связан, а дочь похищена, привели его в негодование и напугали. Он понимал, что должен помочь Валландеру. И всю ночь обдумывал, что можно сделать, не нарушив обещания молчать, которое взял с него Валландер. В конце концов, уже перед рассветом, он принял решение. Надо разыскать дом, где прячется Коноваленко. Ведь дочь Валландера, скорее всего, находится именно там.

Около восьми он был в управлении. Единственной отправной точкой были события, происшедшие несколько дней назад на армейском полигоне. Мартинссон передал ему те немногие вещицы, что нашлись в карманах убитых. Ничего примечательного. Но на рассвете Сведберг решил, несмотря ни на что, еще раз осмотреть эти находки. Он сразу направился в помещение, где хранились улики и прочие вещи, найденные на местах преступлений, и взял с полки нужные пластиковые пакеты. В карманах африканца Мартинссон вообще ничего не нашел, что само по себе было любопытно. Сведберг положил на место пакет с кусочками гравия. А содержимое второго пакета осторожно высыпал на стол. В карманах толстяка Мартинссон обнаружил сигареты, зажигалку, табачные крошки, комочки пыли и прочий карманный мусор. Сведберг рассматривал предметы на столе. И тотчас его внимание привлекла зажигалка, на которой виднелся почти стертый рекламный текст. Сведберг поднес ее к свету, пытаясь разобрать надпись. Потом собрал остальные вещицы в пакет, вернул его на полку, а зажигалку забрал к себе в кабинет. В половине одиннадцатого начнется совещание по розыску Коноваленко и Валландера. Ну а до тех пор можно заняться своими делами. Он достал из ящика стола лупу, включил настольную лампу и принялся изучать зажигалку. Буквально через минуту сердце у него забилось быстрее. Он разобрал надпись - и это был след! Приведет ли он к цели, говорить, конечно, рановато. Но он установил, что на зажигалке напечатана реклама торгового центра «ИКА» в Тумелилле. Возможно, это ничего не значит. Рыков мог взять ее где угодно. Но если Рыков заходил в тумелилльский магазин, то, может быть, кто-нибудь из продавцов вспомнит человека, который говорил по-шведски с акцентом, а главное, отличался невероятной толщиной. Сведберг сунул зажигалку в карман и вышел из управления, не предупредив, куда направляется.

Скоро он уже ехал в Тумелиллу. Зашел в магазин «ИКА», предъявил свое удостоверение и попросил позвать управляющего. Управляющий оказался молодым человеком по имени Свен Перссон. Сведберг вытащил зажигалку и объяснил, в чем дело. Управляющий задумался, потом покачал головой. Он не припоминает, чтобы в последнее время сюда заходил какой-то немыслимый толстяк.

- Поговорите с Бриттой, - сказал он. - С кассиршей. Но боюсь, у нее плохая память. Во всяком случае, она очень рассеянная.

- Она тут единственная кассирша? - спросил Сведберг.

- По субботам работает еще одна. Сегодня ее нет.

- Позвоните ей и попросите прийти прямо сейчас.

- Это так важно?

- Да. Дело не терпит отлагательства.

Управляющий поспешил к телефону. Сведберг говорил более чем решительно. Он подождал, пока Бритта, женщина лет пятидесяти, отпустит клиента, который разложил возле кассы кучу всевозможных купонов на скидки. Сведберг представился.

- Я хотел бы узнать, не бывал ли здесь в последнее время один покупатель, такой большой, толстый.

- Среди наших покупателей много толстяков, - недоуменно ответила Бритта.

Сведберг поставил вопрос иначе:

- Не просто толстяк. Жирнюга. Вдобавок плохо говорит по-шведски. Он бывал здесь?

Бритта старалась вспомнить. Но Сведберг заметил, что растущее любопытство мешает ей сосредоточиться.

- Он ничего интересного не натворил. Я просто хочу знать, бывал ли он здесь.

- Нет, - ответила она. - Этакого жирнюгу я бы наверняка запомнила. Сама ведь худею. Вот и смотрю на людей.

- В последнее время вы постоянно сидели за кассой?

- Да.

- Ни на часок не отлучались?

- Конечно, иной раз и отлучусь по делу.

- Кто тогда сидит за кассой?

- Свен.

Сведберг чувствовал, что его надежды вот-вот пойдут прахом. Он поблагодарил за помощь и, дожидаясь субботней кассирши, прошелся по магазину. Одновременно он лихорадочно прикидывал, что делать, если ниточка с зажигалкой оборвется. Где искать новую зацепку?

Девушка, которая по субботам подрабатывала за кассой, оказалась совсем молоденькой, вряд ли старше семнадцати, но столь корпулентной, что в первую минуту Сведберг даже оробел, ведь разговор предстоял именно о толстяках. Управляющий представил ее как Аннику Хагстрём. Сведберг почему-то вспомнил одну женщину, которую все время показывали по телевизору, и замялся, не зная, с чего начать. Управляющий деликатно отошел. Они стояли возле стеллажа с кормом для кошек и собак.

- Как я понял, вы работаете здесь по субботам, - неуверенно начал Сведберг.

- Я безработная, - сказала Анника Хагстрём. - Рабочих мест нету. Вот и сижу тут по субботам, а больше ничего не делаю.

- Да, времена нынче нелегкие, - посочувствовал Сведберг.

- Я даже думала податься в полицию, - сказала девушка.

Сведберг с удивлением посмотрел на нее.

- Только небось не влезу в мундир, - продолжала она. - А вы почему не в форме?

- Мы не всегда ходим в форме, - ответил Сведберг.

- Тогда, пожалуй, есть смысл вернуться к этой идее. Что я натворила?

- Ничего. Я просто хотел спросить, не попадался ли вам на глаза здесь, в магазине, мужчина весьма примечательной внешности.

Он застонал в душе, произнеся эту идиотскую фразу.

- Как это «примечательной»?

- Очень жирный. И плохо говорит по-шведски.

- А-а, вон вы о ком!

Сведберг воззрился на нее.

- Он был здесь в прошлую субботу, - пояснила Анника.

Сведберг достал из кармана блокнот.

- Когда?

- В самом начале десятого.

- Один?

- Да.

- Вы не помните, что он купил?

- Много чего. В том числе несколько пачек чая. Четыре сумки унес.

Это он, думал Сведберг. Русские пьют столько же чая, сколько мы - кофе.

- Как он расплачивался?

- Наличными.

- А как вам показалось, он нервничал? Или, может, вы еще что-то заметили?

Всякий раз Анника отвечала коротко и определенно.

- Он спешил. Не глядя заталкивал покупки в пакеты.

- Он что-нибудь говорил?

- Нет.

- Откуда же вы знаете про акцент?

- Он поздоровался и поблагодарил. Акцент сразу слыхать.

Сведберг кивнул. Оставался всего один вопрос:

- Вы, конечно, не знаете, где он живет?

Девушка наморщила лоб и задумалась.

Вдруг она и на этот вопрос ответит, мелькнуло в мозгу у Сведберга.

- Где-то неподалеку от щебеночного карьера.

- Щебеночного карьера?

- Вы знаете, где находится народный университет?

Сведберг кивнул.

- Нужно проехать мимо него, а дальше дважды свернуть налево.

- Откуда вам известно, что он живет именно там?

- За ним в очереди стоял старикан по фамилии Хольгерсон. Он всегда готов поболтать, когда расплачивается. Ну, вот он и сказал, что в жизни не встречал такого жирнюги. И добавил, что видел его возле какого-то дома неподалеку от щебеночного карьера. Там много пустых усадеб. Хольгерсон знает вообще все, что происходит в Тумелилле.

Сведберг спрятал блокнот. Теперь надо спешить.

- Знаете, может, из вас и получится полицейский.

- А что он сделал? - спросила девушка.

- Ничего. Если он явится опять, ни в коем случае не подавайте виду, что о нем кто-то спрашивал. Тем более полицейский.

- Я ничего не скажу. А можно мне как-нибудь зайти в полицейское управление?

- Позвоните и спросите меня. Моя фамилия Сведберг. Я вам все покажу.

Она просияла:

- Непременно зайду.

- Только не сейчас, а через недельку-другую. Сейчас у нас работы выше крыши.

Он вышел из магазина и поехал в ту сторону, куда направила его Анника. У поворота к карьеру остановился и вышел из машины. Достал из бардачка бинокль, подошел к карьеру и вскарабкался на брошенную камнедробилку.

По ту сторону карьера виднелись две усадьбы, расположенные довольно далеко друг от друга. Один из домов наполовину развалился, второй производил вполне сносное впечатление. Но машин во дворе не видно, дом казался безлюдным. И все же он чуял: это здесь. Усадьба уединенная. Дороги мимо нее не ведут. Без дела в этот тупик никто не поедет.

Сведберг ждал с биноклем у глаз. Начался мелкий дождик.

Примерно через полчаса дверь дома внезапно открылась. На крыльцо вышла женщина. Таня, подумал Сведберг. Она стояла совершенно неподвижно, курила. Лица ее, частично скрытого за деревом, Сведберг разглядеть не мог.

Он опустил бинокль. Да, они точно здесь. У девушки из магазина есть и уши, и глаза, да и память хорошая. Он слез с камнедробилки и вернулся к машине. Уже одиннадцатый час. Пожалуй, надо позвонить в управление и сказаться больным. Нет у него времени торчать на совещаниях.

Он должен поговорить с Валландером.

Таня бросила сигарету и затоптала окурок. Она стояла во дворе под моросящим дождем. Погода была вполне под стать ее настроению. Коноваленко уединился с новым африканцем, а ей вовсе не интересно, о чем они там рассуждают. Владимир рассказывал ей. Она знала, что в ЮАР задумали убить какого-то важного политика. Но кого именно и почему, она понятия не имела. Владимир наверняка говорил и об этом, но она не запомнила.

Во двор она вышла, чтобы побыть в одиночестве хоть несколько минут. До сих пор так и не нашлось времени подумать о том, что означает для нее смерть Владимира. Ее саму удивляло, какую печаль и боль она испытывает. Их брак всегда был сугубо практичным и деловым, что вполне устраивало обоих. Уезжая из разваливающегося СССР, они сумели быть опорой друг другу. Потом, в Швеции, она наполнила свою жизнь смыслом, помогая Владимиру в его делах. Все это изменилось, когда внезапно объявился Коноваленко. На первых порах Таню тянуло к нему. Его решительные манеры, его самоуверенность составляли резкий контраст с натурой Владимира, и она не стала колебаться, когда Коноваленко начал всерьез выказывать к ней интерес. Но очень скоро поняла, что он просто-напросто ее использует. Холодность этого человека, его неприкрытое презрение к другим людям пугали Таню. Коноваленко целиком и полностью завладел их жизнью. Иногда поздно вечером они с Владимиром говорили о том, что надо бы сняться с места и начать все сначала, подальше от Коноваленко. Но из этого так ничего и не получилось, а теперь Владимир мертв. Таня стояла на крыльце, чувствуя, как ей недостает Владимира. Что будет дальше, она себе не представляла. Коноваленко одержим мыслью разделаться с полицейским, который убил Владимира и доставил ему столько неприятностей. Пожалуй, мысли о будущем придется отложить до тех пор, когда все закончится, когда полицейский будет убит, а африканец уедет выполнять свое задание. Она сознавала, что волей-неволей целиком зависит от Коноваленко. Для эмигранта нет возврата. Все реже и уже смутно ей вспоминался Киев, город, где они с Владимиром родились и выросли. Боль причиняли вовсе не воспоминания, а уверенность, что она никогда больше не увидит то место и тех людей, которые раньше были основой ее жизни. Дверь захлопнута навеки. Заперта на замок, а ключ выброшен. Последние остатки прежней жизни исчезли вместе с Владимиром.

Она задумалась о девушке в подвале. Единственный вопрос, который она задавала Коноваленко в последние дни, был: что ждет эту девушку? Он ответил, что отпустит ее, как только отец окажется у него в руках. Но Таня сразу же усомнилась в этом. При мысли, что Коноваленко убьет и девушку, ее бросало в дрожь.

Даже себе самой Таня с трудом могла объяснить собственные чувства. Она люто ненавидела отца девушки, полицейского, который убил ее мужа, притом, по словам Коноваленко, с варварской жестокостью. Но жертвовать ради мести дочерью полицейского - это уж слишком. Хотя она прекрасно понимала, что не в ее власти воспрепятствовать Коноваленко. Малейший намек на противодействие с ее стороны - и Коноваленко обратит свои убийственные силы и против нее тоже.

Она поежилась под дождем, который тем временем усилился, и вернулась в дом. Сквозь закрытую дверь невнятно доносился голос Коноваленко. Таня прошла на кухню, посмотрела на люк в полу, потом на часы. Судя по всему, пора отнести девушке еду и питье. Она заранее приготовила пластиковый пакет с термосом и бутербродами. До сих пор узница к еде не притрагивалась. Таня все время забирала еду, оставленную в прошлый раз. Она взяла в руки приготовленный Коноваленко фонарь, зажгла его и открыла люк.

Линда забилась в угол. И лежала там скорчившись, будто ее терзали страшные боли в желудке. Таня осветила миску на полу. Нетронута. На нее нахлынуло сострадание. Раньше она была целиком погружена в свое горе по Владимиру, которое не оставляло места ни для чего другого. Но теперь, увидев в углу девушку, парализованную страхом, она почувствовала, что злоба Коноваленко не знает границ. Нет совершенно никаких причин держать девушку в темном подвале. Да еще и в цепях. Можно бы спокойно запереть ее в одной из комнат наверху, разве только связать, чтобы не сбежала.

Девушка не шевелилась. Но глаза ее следили за каждым Таниным движением. Выстриженные клочьями волосы вызвали у Тани дурноту. Она присела на корточки рядом с девушкой. Та не двигалась.

- Скоро все кончится, - сказала Таня.

Девушка не отвечала. Но в упор смотрела на Таню.

- Попробуй что-нибудь съесть, - сказала Таня. - Скоро все кончится.

Страх уже пожирает ее, думала Таня. Пожирает изнутри.

Внезапно она поняла, что должна помочь Линде. Рискуя жизнью. Но иначе нельзя. Злобу Коноваленко даже ей выдержать трудно.

- Скоро все кончится, - шепотом повторила она, положила пакет возле лица девушки и вернулась на кухню. Закрыла люк, обернулась.

Увидев Коноваленко, она вздрогнула и невольно вскрикнула. Что за манера бесшумно подходить сзади! Порой ей казалось, что слух у него прямо-таки нечеловеческий. Как у ночного хищника. Он слышит то, чего другие люди не воспринимают.

- Она спит, - сказала Таня.

Коноваленко серьезно смотрел на нее. Потом вдруг усмехнулся и, не говоря ни слова, вышел из кухни.

Таня опустилась на стул, закурила. Руки дрожали. Но теперь она знала, что решение, возникшее в душе, отмене не подлежит.

В самом начале второго Сведберг позвонил Валландеру.

Тот снял трубку после первого же сигнала. Сведберг долго сидел у себя в квартире, прикидывая, как убедить Валландера, что ему нельзя в одиночку бросать вызов Коноваленко. Но он понимал, что Валландер руководствуется уже не только рассудком. Он был в том состоянии, когда эмоциональные импульсы определяют поведение так же сильно, как и рассудок. Единственное, что можно сделать, - уговорить Валландера не встречаться с Коноваленко один на один. Ведь Валландер по-своему тоже непредсказуем, думал Сведберг. Им движет страх за дочь. Он может совершить что угодно.

Сведберг сразу перешел к делу.

- Я нашел Коноваленко, - сказал он.

Ему почудилось, что Валландер на том конце провода вздрогнул.

- Я нашел зацепку среди вещей, найденных в карманах Рыкова. В детали вдаваться не стану. Но зацепка привела меня в магазин «ИКА» в Тумелилле. Кассирша с феноменальной памятью помогла обнаружить новый след. Дом находится на восточной окраине Тумелиллы. У щебеночного карьера, похоже давным-давно заброшенного. Это старая крестьянская усадьба.

- Надеюсь, тебя никто не видел, - сказал Валландер.

В его голосе сквозили усталость и настороженность.

- Никто. Будь спокоен.

- Как я могу быть спокоен?

Сведберг промолчал.

- Кажется, я знаю этот карьер, - продолжал Валландер. - И если так, то у меня есть преимущество перед Коноваленко.

- От него были известия? - спросил Сведберг.

- Двенадцать часов истекают сегодня в восемь вечера, - ответил Валландер. - Он выдержит время. Я ничего не предприму, пока он со мной не свяжется.

- Будет полная катастрофа, если ты выйдешь против него в одиночку, - сказал Сведберг. - Подумать страшно, что может произойти.

- Ты же знаешь, другого варианта нет. Я хоть и не вижу его, но уверен, что он глаз не спускает с нашего дома и окрестностей. Где бы он ни решил встречаться со мной, он будет полностью контролировать обстановку. Подойти к нему смогу только я, я один. И ты знаешь, что случится, если он заметит, что я не один.

- Я все понимаю, - сказал Сведберг. - И все же думаю, надо попытаться.

На мгновение повисла тишина.

- Я приму свои меры, - сказал Валландер. - Не скажу тебе, где встречусь с ним. Конечно, ты хочешь как лучше. Но я не вправе рисковать. Спасибо, что разузнал насчет дома. Я этого не забуду.

Гудки - он оборвал разговор.

Сведберг продолжал сидеть с трубкой в руке.

Что же теперь делать? Он не учел, что Валландер может попросту утаить от него решающие сведения.

Сведберг положил трубку. Что ж, если Валландеру помощь не нужна, то ему, Сведбергу, она очень и очень не помешает. Вопрос в том, к кому обратиться.

Он постоял у окна, глядя на церковный шпиль над крышами. В ту ночь на полигоне, думал он, Валландер решил связаться со Стеном Виденом. Сам он никогда раньше не встречал этого человека и никогда не слышал о нем от Валландера. А все же они, похоже, добрые друзья и знакомы очень давно. Недаром Валландер обратился за помощью именно к Видену. И Сведберг решил поступить так же. Вышел из квартиры и поехал в Шернсунд. Дождь усилился, вдобавок поднялся ветер. Сведберг ехал по прибрежной дороге и думал, что цепь событий последнего времени должна скоро подойти к концу. Для такого маленького полицейского округа, как Истад, все это уже чересчур.

Стена Видена он нашел в конюшне. Тот стоял возле денника - там, за решеткой, беспокойно металась лошадь, время от времени поддавая копытом деревянные стены. Сведберг поздоровался и стал рядом. Лошадь была очень высокая и гибкая. Сведберг никогда в жизни не ездил верхом. Он очень уважал лошадей, хоть и не понимал, как можно всю жизнь добровольно ухаживать за ними и обучать их.

- Захворала, - вдруг сказал Стен Виден. - А я не знаю, что с ней.

- Н-да, вроде как места себе не находит, - осторожно заметил Сведберг.

- От боли, - сказал Стен Виден.

Он повернул задвижку и вошел в денник. Схватился за недоуздок, и лошадь почти тотчас же успокоилась. Виден наклонился, рассматривая ее левую переднюю ногу. Сведберг тоже осторожно перегнулся через решетку, стараясь разглядеть, что там такое.

- Нога опухла, - сказал Стен Виден. - Видите?

Сведберг ничего не видел, но кивнул в знак согласия. Стен Виден некоторое время поглаживал лошадь, потом вышел из денника.

- Мне нужно с вами поговорить, - сказал Сведберг.

- Пойдемте в дом.

В доме, в неприбранной гостиной, Сведберг увидел на диване какую-то пожилую даму. Не очень-то она вписывается в здешнюю обстановку, подумал он. Дама была в элегантном дорогом костюме, сильно накрашена и при дорогих украшениях. Виден заметил его взгляд.

- Она ждет своего шофера, тот заедет за ней, - пояснил он. - Это владелица двух лошадей, которых я тренирую.

- Ах, вот как.

- Вдова мостостроителя из Треллеборга, - сказал Стен Виден. - Скоро она уедет домой. Заезжает временами и просто сидит здесь. По-моему, она очень одинока.

Последние слова Стен Виден произнес с сочувствием, которое удивило Сведберга.

Они устроились на кухне.

- Не знаю толком, зачем я приехал, - начал Сведберг. - Вернее, это я знаю, я приехал просить вас о помощи, но понятия не имею, с чем все это будет сопряжено.

Он рассказал о доме возле карьера неподалеку от Тумелиллы. Стен Виден встал, покопался в кухонном шкафу, набитом бумагами и программами скачек, наконец извлек грязную, рваную карту и разложил ее на столе. Сведберг огрызком карандаша показал, где находится дом.

- Я не имею представления, что намерен делать Валландер, - сказал Сведберг. - Знаю только, что он хочет встретиться с Коноваленко один на один. Не желает рисковать, из-за дочери. Это, конечно, понятно. Но вся штука в том, что Валландер нипочем не обезвредит Коноваленко в одиночку.

- Значит, вы хотите ему помочь?

Сведберг кивнул.

- Но и я в одиночку не справлюсь. А кроме вас, обратиться мне не к кому, потому что полицейских привлекать нельзя. Вот я и пришел сюда. Вы его знаете, вы его друг.

- Пожалуй, - сказал Стен Виден.

- Пожалуй? - удивился Сведберг.

- Мы действительно давно знакомы. Но уже лет десять не общаемся.

- Я не знал. Я думал, все иначе.

Во двор заехала машина. Стен Виден встал, проводил вдову. Как видно, я ошибся, думал Сведберг. Стен Виден не был таким близким другом Валландера, как я полагал.

- Какой у вас план? - Стен Виден вернулся на кухню.

Сведберг рассказал. В девятом часу он позвонит Валландеру. Тот, конечно, не сообщит ему, что именно сказал Коноваленко. Но может быть, удастся хотя бы выяснить время встречи. Зная время хотя бы приблизительно, он вместе с кем-нибудь еще ночью отправится к той усадьбе и спрячется там на случай, если Валландеру вдруг потребуется помощь.

Стен Виден слушал с непроницаемым видом. Когда Сведберг замолчал, он поднялся и вышел из кухни. В туалет, что ли, пошел? - подумал Сведберг. Но Стен Виден вернулся с ружьем.

- Попробуем помочь ему, - коротко сказал он.

Потом сел и проверил ружье. Сведберг выложил на стол табельный пистолет, показывая, что он тоже вооружен. Стен Виден скривился:

- Не очень-то сподручно охотиться с этой штуковиной за безрассудным психом.

- Вы можете оставить лошадей? - спросил Сведберг.

- Здесь ночует Ульрика. Одна из моих помощниц.

В обществе Стена Видена Сведберг все время испытывал неловкость. Немногословие и странные манеры лошадника постоянно держали его в напряжении. И все же хорошо, что он будет не один.

В три часа дня Сведберг поехал домой. Они уговорились, что он позвонит, как только свяжется с Валландером. По дороге в Истад Сведберг купил вечерние газеты, только что поступившие в продажу. Сидя в машине, пролистал их. Важной темой по-прежнему были Коноваленко и Валландер. Впрочем, уже не на первой полосе.

И вдруг Сведберг увидел крупные заголовки, которых боялся больше всего.

А рядом фото дочери Валландера.

В двадцать минут девятого он связался с Валландером.

Коноваленко уже звонил.

- Я знаю, ты не скажешь, что произойдет, - сказал Сведберг. - Но скажи хотя бы, в котором часу.

Валландер ответил не сразу:

- В шесть утра.

- И не у твоего дома?

- Нет, в другом месте. Не спрашивай больше.

- Что будет?

- Он обещал отпустить мою дочь. Больше я ничего не знаю.

Знаешь, подумал Сведберг. Знаешь, что он попытается убить тебя.

- Будь осторожен, Курт.

- Постараюсь. - Валландер положил трубку.

Теперь Сведберг был уверен, что встреча назначена в тумелилльской усадьбе. Валландер ответил чуть слишком быстро. С минуту Сведберг сидел не шевелясь.

Потом позвонил Стену Видену. Они решили около полуночи встретиться возле дома Сведберга и оттуда ехать в Тумелиллу.

На кухне у Сведберга оба выпили по чашке кофе.

На улице по-прежнему шел дождь.

Без четверти два они отправились в путь.

28

Опять этот человек стоит перед ее домом в Безёйденхаут-Парке. Уже третье утро кряду Миранда видит его на той стороне улицы, неподвижного, ждущего. Наблюдает за ним сквозь тонкие гардины на окне гостиной. Белый мужчина, в костюме и галстуке, чужак, словно бы ненароком забредший в ее мир. Она заметила его давно, сразу после того как Матильда ушла в школу. И тотчас насторожилась, потому что прохожие на этой улице были редкостью. Мужчины, обитатели здешних вилл, по утрам садились в машины и уезжали в центр Йоханнесбурга. Затем их жены тоже садились в автомобили и уезжали за покупками, в институт красоты или еще куда-нибудь. В Безёйденхауте проживали белые, скучающий и беспокойный средний класс. Те, кто не сумел подняться по общественной лестнице на самый верх. Миранда знала, что многие из этих людей подумывают об эмиграции. Вот и еще одна правда неизбежно раскрывается, думала она. Для этих людей ЮАР не была подлинной отчизной, где земля и кровь соединяются в одном потоке. Они здесь родились, но, не колеблясь, стали всерьез думать о бегстве, когда в феврале де Клерк обратился с речью к нации, Нельсон Мандела вышел из тюрьмы и в стране заявила о себе новая эпоха. Эпоха, которая, возможно, увидит в Безёйденхауте иных чернокожих африканцев, чем Миранда.

Но этот мужчина на улице был чужак. Нездешний. И Миранда гадала, что ему здесь понадобилось. Если человек стоит на рассвете посреди улицы, то он явно ищет что-то - потерянное или забытое. Она долго наблюдала за ним из-за тонкой гардины и в конце концов сообразила, что он смотрит на ее дом. Сперва она испугалась. Вдруг это представитель какого-то ведомства, какой-то из секретных контрольных инстанций, что по-прежнему заправляют жизнью чернокожих в ЮАР? Ей хотелось, чтобы он раскрыл себя, позвонил в дверь. Но чем дольше он там стоял, совершенно неподвижно, тем больше ее одолевали сомнения. У него ведь даже портфеля нет. Миранда привыкла, что белая ЮАР всегда разговаривает с черными либо через собак, полицейских, резиновые дубинки и бронированные машины, либо через бумаги. А у него портфеля нет, стоит с пустыми руками.

В первое утро Миранда поминутно возвращалась к окну - посмотреть, там ли он еще. Он казался ей этакой статуей - то ли неизвестно, куда ее поставить, то ли она вообще никому не нужна. Но без малого в девять улица опустела. Однако наутро он вернулся и стоял на прежнем месте, глядя на ее окна. Внезапно у нее упало сердце: а вдруг он здесь из-за Матильды? Вдруг он из тайной полиции, а где-то рядом, незримые для нее, прячутся машины с полицейскими в форме. Но что-то в его поведении смущало ее. И вот тогда она подумала, что он стоит там просто затем, чтобы она увидела его и поняла, что он не опасен. От него не веяло угрозой, он дал ей время привыкнуть.

Сегодня, 20 мая, она увидела его в третий раз. Неожиданно он оглянулся, пересек улицу, вошел в калитку и по выложенной камнем дорожке направился к двери. Когда раздался звонок, Миранда по-прежнему стояла у окна. Именно в это утро Матильда в школу не пошла. Проснулась с головной болью и температурой - вероятно, приступ малярии - и сейчас спала в своей комнате. Миранда осторожно притворила ее дверь, потом пошла открывать. Звонок прозвенел всего один раз. Незнакомец знал, что дома кто-то есть, и был уверен, что ему откроют.

Молодой, подумала Миранда, стоя перед ним на пороге.

Голос у пришельца был высокий и звонкий:

- Миранда Нкойи? Вы позволите мне зайти на минутку? Обещаю долго вас не задержать.

В глубине души послышался предостерегающий голос. Но Миранда впустила пришельца в дом, провела в гостиную, предложила сесть.

Наедине с чернокожими женщинами Георга Схееперса всегда охватывала неуверенность. Такое в его жизни случалось нечасто. Большей частью, когда он оставался наедине с чернокожими секретаршами, которые появились в прокуратуре с тех пор, как расовое законодательство смягчилось. В сущности, сейчас он впервые находился в доме, где хозяйкой была чернокожая женщина.

Почему-то его не оставляло впечатление, что чернокожие презирают его. И он все время искал знаки враждебности. Стоило ему оказаться наедине с черным африканцем, как смутное чувство вины мгновенно усиливалось. Он заметил, что ощущение беззащитности возросло и сейчас, когда он сидел перед этой женщиной. Будь это мужчина, все, возможно, обстояло бы иначе. Он, белый, имел бы обычное преимущество. А сейчас оно вдруг исчезло, он как бы провалился в кресло и сидел чуть ли не на полу.

В последние дни и в минувшие выходные он старался поглубже проникнуть в секрет Яна Клейна. И теперь знал, что Ян Клейн постоянно бывал в этом безёйденхаутском доме. Бывал здесь многие годы, с тех пор как после университета приехал в Йоханнесбург. Используя влияние Вервея и собственные контакты, Схееперс сумел заглянуть в банковские секреты и знал, что Ян Клейн ежемесячно переводил крупную сумму денег на счет Миранды Нкойи.

Секрет раскрылся. Ян Клейн, один из самых надежных сотрудников разведки, бур, гордившийся своими расовыми взглядами, тайно сожительствовал с чернокожей женщиной. Шел ради нее на величайший риск. Да, если уж президента де Клерка считают предателем, то и Ян Клейн - тоже изменник.

Но чутье подсказывало Схееперсу, что пока он только чуть царапнул самую поверхность секрета, и он решил навестить эту женщину. Он не станет говорить ей, кто он такой, и вполне возможно, она словом не обмолвится Яну Клейну о его визите, когда тот опять приедет сюда. Если же она все расскажет, Ян Клейн быстро вычислит, что побывал у нее Георг Схееперс. Но, не зная точно, зачем он приходил, Ян Клейн испугается, что тайна раскрылась, и впоследствии Схееперс сможет держать его под контролем. Хотя, конечно, есть риск, что Ян Клейн решится убить его. Но и против этого Схееперс как будто бы застраховался. Он не выйдет из этого дома, пока Миранда не поймет, что не он один информирован о тайной жизни Яна Клейна за пределами замкнутого мира разведслужбы.

Она смотрела на него, смотрела сквозь него. На редкость красивая женщина. Красота уцелела, она выдерживала все: унижение, насилие, боль, - пока человек сопротивлялся. Но как только он покорялся, опускал руки, его тотчас одолевало уродство, скрюченное, слабое, обреченное гибели.

Сделав над собой усилие, Схееперс рассказал, как обстоит дело. Рассказал, что есть очень основательные причины подозревать человека, который бывает у нее, оплачивает ее дом и предположительно является ее любовником, в организации заговора против государства и в покушении на жизнь определенных людей. Он говорил и угадывал, что кое-что из сказанного ей известно, а кое-что в новинку. Одновременно у него возникло странное впечатление, что Миранда облегченно вздохнула, будто ждала, а то и боялась совсем другого. Схееперс сразу же начал размышлять о том, что бы это могло быть. Он предполагал, что связано это с секретом, со смутным его ощущением, что есть еще одна незримая дверца, которую надо открыть.

- Мне нужно знать, - сказал он. - Вопросов у меня, собственно говоря, нет. И пожалуйста, не думайте, будто я прошу вас свидетельствовать против вашего мужа. Здесь речь идет о деле огромной важности. Об угрозе всей нашей стране. Настолько огромной угрозе, что я даже не могу назвать вам мое имя.

- Но вы его враг, - сказала она. - Почуяв опасность, иные стадные животные в панике очертя голову бросаются наутек. И тогда им конец. Верно?

- Пожалуй, - сказал Схееперс. - Пожалуй, что так.

Он сидел спиной к окну. И как раз в ту минуту, когда Миранда говорила о стадных животных, он уловил едва приметное движение у нее за спиной. Кто-то словно бы попытался осторожно повернуть дверную ручку, но передумал. И тут он сообразил, что в это утро молодая девушка - должно быть, дочь Миранды - из дома не выходила.

В ходе изысканий последних, дней обнаружилось одно знаменательное обстоятельство. Миранда Нкойи была повсюду зарегистрирована как одинокая экономка некоего Сидни Хьюстона, который почти постоянно жил на своей скотоводческой ферме, далеко на равнине к востоку от Хараре. Уловку с этим отсутствующим фермером Схееперс раскусил очень быстро, как только выяснил, что Ян Клейн и Хьюстон учились в университете на одном курсе. Но вторая женщина, дочь Миранды? Ее не существовало. А сейчас она стояла за дверью и слушала их разговор.

Эта мысль привела Схееперса в замешательство. Задним числом он поймет, что попался на удочку собственных предрассудков, незримых расовых барьеров, определявших его жизнь. Его вдруг осенило, кто такая эта подслушивающая девушка. Раскрылась самая сокровенная тайна Яна Клейна. Осажденная крепость наконец-то пала. До сих пор правду удавалось скрывать лишь потому, что такого никто и помыслить себе не мог. Ян Клейн, звезда разведслужбы, беспощадный бурский воин, имел дочь от черной женщины! Дочь, которую, вероятно, любил больше всего на свете. Может, он думал, что Нельсон Мандела должен умереть, чтобы его чернокожая дочь могла по-прежнему жить и возвышаться через близость к белым. С точки зрения Схееперса, такое лицемерие не заслуживало ничего, кроме ненависти. Он почувствовал, как его собственное противодействие разом рухнуло. И одновременно осознал невообразимую сложность задачи, какую взяли на себя президент де Клерк и Нельсон Мандела. Как объединить людей, которые считают друг друга предателями?

Миранда неотрывно смотрела на него. Она не могла угадать, о чем он думает, но заметила его волнение.

Он скользнул взглядом по ее лицу, потом снова посмотрел на каминную полку, на фотографию девушки:

- Ваша дочь. Дочь Яна Клейна.

- Матильда.

Схееперс вспомнил, что читал о прошлом Миранды:

- Как ваша мать.

- Как моя мать.

- Вы любите вашего мужа?

- Он мне не муж. Он ее отец.

- А она?

- Она ненавидит его.

- Сейчас она стоит за дверью и слушает наш разговор.

- Она нездорова. У нее температура.

- И все же она подслушивает.

- А почему бы и нет?

Схееперс кивнул. Он понял.

- Я хочу знать, - повторил он. - Подумайте хорошенько. Постарайтесь вспомнить. Любую мелочь, что способна помочь нам найти людей, которые намерены ввергнуть страну в хаос. Пока не поздно.

Вот и пришла минута, которой она так долго ждала, подумала Миранда. Раньше эта сцена всегда представлялась ей иначе: она станет рассказывать о том, как обыскивала по ночам карманы Яна Клейна, как внимательно слушала слова, произнесенные им во сне, но свидетелей при этом не будет. Только они двое, она и ее дочь. Теперь же она поняла, что все произойдет по-другому. Но отчего она так безраздельно поверила этому человеку, даже не зная его имени? По причине его собственной уязвимости? По причине его неуверенности перед ней? Может быть, слабость - единственное, чему она смеет доверять?

Радость освобождения, думала она. Вот что я сейчас чувствую. Как будто выхожу из морских волн и знаю, что чиста.

- Я долго считала, что он обыкновенный чиновник, - начала Миранда. - Даже не догадывалась о его преступных деяниях. Но потом узнала.

- От кого?

- Может быть, я скажу, от кого. Только не сейчас. Говорить нужно, только когда приходит время.

Схееперс пожалел, что перебил ее.

- Но он не знает, что я знаю, - продолжала Миранда. - В этом мое преимущество. Возможно, мое избавление, а возможно, и моя смерть. Но всякий раз, когда он приезжал сюда, я вставала ночью и опустошала его карманы. Копировала все, вплоть до самых коротеньких записок. Слушала бессвязные фразы, которые он говорил во сне. И передавала кому следует.

- Кому?

- Тем, кто нас защищает.

- Вас защищаю я.

- А я даже не знаю, как вас зовут.

- Это неважно.

- Я говорила с черными африканцами, которые ведут тайную жизнь, так же как и Ян Клейн.

Слухи об этом доходили до Схееперса. Но конкретных подтверждений не было. Он знал, что разведслужбы - и гражданская, и военная - постоянно гонялись за собственной тенью. И ходили упорные разговоры, что своя разведслужба есть и у черных. Возможно, организация, непосредственно связанная с АНК, а возможно, вполне самостоятельная. Изучавшая действия официальныхразведслужб. Их стратегию и их людей. И вот женщина по имени Миранда подтвердила существование такой организации.

Ян Клейн - покойник, подумал Схееперс. Ведь он понятия не имел, что его карманы обыскивают те, кого он считал своими заклятыми врагами.

- Я имею в виду последние месяцы, - сказал Схееперс. - То, что было раньше, меня не интересует. Что вы находили в последние месяцы?

- Я все сообщила и сразу забыла об этом, - сказала она. - Зачем напрягать память понапрасну?

Она явно говорила правду. Он попытался подойти с другой стороны. Ему необходимо поговорить с кем-нибудь из тех, кто поручил ей обыскивать карманы Яна Клейна и слушать его сонную болтовню.

- Почему я должна вам доверять?

- Вы не должны, - ответил он. - В жизни нет никаких гарантий. Есть только риск.

Миранда задумчиво молчала.

- Он убил много людей? - Она говорила очень громко, и он понял, она хочет, чтобы дочь все слышала.

- Да, много.

- Чернокожих?

- Чернокожих.

- Преступников?

- Некоторые были преступниками, некоторые нет.

- За что он их убил?

- Они отказывались говорить. Были повстанцами. Мятежниками.

- Как моя дочь.

- Я не знаком с вашей дочерью.

- Зато я знаю ее.

Миранда решительно встала:

- Приходите завтра. Может, кто-нибудь захочет встретиться с вами. А сейчас уходите.

Схееперс вышел на улицу. Направляясь к машине, припаркованной за углом, он почувствовал, что взмок от пота. И поехал прочь, размышляя о собственной слабости. И о силе Миранды. Неужели есть будущее, где они могут встретиться и примириться?

Матильда не вышла к матери, когда он уехал. Миранда оставила ее в покое. Но вечером долго сидела на краю ее постели.

Лихорадка приходила и уходила, волна за волной.

- Ты огорчена? - спросила Миранда.

- Нет, - ответила Матильда. - Теперь я ненавижу его еще сильнее.

Впоследствии Схееперс вспоминал свою поездку в Клиптаун как нисхождение в ад, которого ему до той поры удавалось избегать. Неуклонно следуя белому пути, который вел бура от колыбели до могилы, он как бы все время видел мир одним глазом. Теперь ему пришлось ступить на другой путь, черный, и то, что он увидел, наверное, не забудется никогда. Это был настоящий шок, потрясший его до глубины души, ведь такова была жизнь двадцати миллионов людей. Людей, которым не позволяли жить полноценно и достойно, которые умирали раньше срока, их жизнь подавляли, лишали возможности развития.

В Безёйденхаут он вернулся на другой день в десять утра. Открыла ему Миранда, но на встречу с человеком, который согласился с ним поговорить, его повела Матильда. Он чувствовал себя так, будто удостоился великой чести. Матильда была такая же красивая, как и ее мать. Кожа чуть посветлее, но глаза те же. Как ни старался, Схееперс не увидел в ее лице отцовских черт. Наверное, Матильда так отмежевалась от отца, что попросту запретила себе походить на него. Схееперса она встретила очень сдержанно, лишь слегка кивнула, когда он протянул руку. И он вновь ощутил неуверенность, теперь уже перед дочерью, хотя ей еще и двадцати не исполнилось. Схееперса охватила тревога: во что же это он влез? Может быть, Ян Клейн связан с этим домом совсем не так, как ему хотелось думать? Но теперь уже поздно думать об этом. Возле дома стоял старый заржавленный автомобиль с болтающейся выхлопной трубой и полуоторванным бампером. Не говоря ни слова, Матильда открыла дверцу и посмотрела на него.

- Я думал, он придет сюда, - нерешительно пробормотал Схееперс.

- Мы съездим в другой мир, - сказала Матильда.

Он сел на заднее сиденье, и тотчас в ноздри ударил какой-то запах, только потом он сообразил, что в детстве так пахли курятники. Человек за рулем был в фуражке, низко надвинутой на глаза. Он обернулся и минуту-другую молча смотрел на Схееперса. Наконец машина тронулась, и Матильда с шофером заговорили между собой на языке, которого Схееперс не понимал, но узнал - коза. Они ехали на юго-запад, причем, как казалось Схееперсу, шофер изрядно превышал скорость. Скоро центр Йоханнесбурга остался позади, и они очутились в лабиринте дорог, где вереницы автомобилей мчались в самых разных направлениях. Соуэто, подумал Схееперс. Не туда ли мы едем?

Нет, их путь лежал не в Соуэто. Они миновали Медоуслэнд, едкий дым затянул пыльные окрестности. Прямо за беспорядочным скоплением ветхих домишек, где кишмя кишели собаки, дети, куры, громоздились сломанные и развалившиеся автомобили, шофер затормозил. Матильда вышла и пересела к Схееперсу, на заднее сиденье. В руках у нее был черный колпак.

- Начиная отсюда, вам смотреть нельзя, - сказала она.

Он запротестовал, отталкивая ее руку.

- Чего вам бояться? Решайте.

Он выхватил у нее колпак.

- Зачем?

- Кругом тысячи глаз. Вам смотреть нельзя. И вас никто видеть не должен.

- Это не ответ, - с досадой сказал он. - Это загадка.

- Не для меня. Ну, решайтесь!

Он натянул колпак. И они поехали дальше. С каждой минутой дорога становилась все хуже. Но шофер не сбавлял скорость. Схееперс отчаянно старался уберечься от толчков. И все же несколько раз сильно ударился головой в потолок. Он утратил ощущение времени. Колпак липнул к лицу, кожа начала зудеть.

Но вот машина затормозила и остановилась. Поодаль яростно лаяла собака. Откуда-то волнами долетала музыка из радиоприемника. Сквозь колпак Схееперс почуял запах костров. Матильда помогла ему выбраться из машины и сняла колпак. Солнце ударило прямо в лицо, и на миг он ослеп. А когда глаза привыкли к свету, увидел, что стоит посреди скопления лачуг, сооруженных из листов гофрированного железа, картонных ящиков, мешковины, полотнищ пластика и брезента. Кое-где в качестве комнат были приспособлены искореженные ветхие автомобили. Воняло помоями, тощая облезлая собака обнюхивала его ботинок. Схееперс смотрел на людей, чья жизнь проходила среди этой нищеты. Они словно бы и не замечали его присутствия. Не выказывали ни ненависти, ни любопытства, только равнодушие. Для них он не существовал.

- Добро пожаловать в Клиптаун, - сказала Матильда. - Может, это Клиптаун, а может, какой-нибудь другой трущобный поселок. Так или иначе, дорогу сюда вам не найти. А трущобы все выглядят одинаково. Одинаковая нищета повсюду, одинаковый запах, одни и те же обитатели.

Она повела Схееперса в гущу домишек. И он словно вступил в лабиринт, который сразу же поглотил его, разом отнял все прошлое. Уже через несколько шагов он начисто потерял ориентацию. Как странно, что рядом с ним идет дочь Яна Клейна, думал он. Но эта странность - наследство, которое ныне в последний раз будет разделено, а затем уничтожено.

- Что вы видите? - спросила она.

- То же, что и вы, - ответил он.

- Нет! - резко бросила она. - Вы возмущены?

- Конечно.

- А я нет. Возмущение - это ловушка. Есть много ступеней. И мы с вами стоим на разных.

- Вы, наверное, на самом верху?

- Почти.

- И вид оттуда иной?

- Можно заглянуть вдаль. Там пасутся пугливые стада зебр. Антилопы бегом спасаются от опасности. Кобра прячется в заброшенном термитнике. Женщины идут за водой. - Она остановилась прямо перед ним. - Я вижу в их глазах мою собственную ненависть. Но ваши глаза ее не видят.

- Какого ответа вы от меня ждете? По-моему, люди живут здесь как в аду. Вопрос лишь в том, моя ли это вина.

- Может быть, и ваша. Смотря как поглядеть.

Они шли все дальше, все глубже в этот лабиринт. В одиночку он ни за что не найдет дорогу обратно. Она нужна мне, думал Схееперс. Мы ведь всегда зависели от черных. И ей это известно.

Матильда остановилась у лачуги, которая была чуть побольше других, хотя и построена из того же материала, и присела на корточки возле двери, представлявшей собой залатанный, облезлый лист мейсонита.

- Входите. Я подожду здесь.

Схееперс вошел внутрь. Сначала он вообще ничего не видел в потемках. Потом разглядел простой дощатый стол, несколько плетеных стульев, коптящую керосиновую лампу. Из тени выступил человек, с легкой улыбкой он смотрел на Схееперса. Похоже, его ровесник. Только покрепче, с бородой, и веет от него тем же достоинством, что свойственно Миранде и Матильде.

- Георг Схееперс, - сказал африканец и коротко рассмеялся. Потом указал на стул.

- Что здесь смешного? - спросил Схееперс, с трудом скрывая растущую неуверенность.

- Ничего. Можете называть меня Стивом.

- Вы знаете, почему я просил о встрече с вами.

- Не со мной, - уточнил Стив. - Вы хотели встретиться с кем-нибудь, кто может рассказать о Яне Клейне то, чего вы еще не знаете. И таким человеком оказался я. Но вполне бы мог быть и кто-то другой.

- Перейдем к делу? - сказал Схееперс, которого мало-помалу охватывало нетерпение.

- У белых всегда нет времени. Никогда не мог понять почему.

- Ян Клейн, - сказал Схееперс.

- Опасный человек. Всеобщий враг, не только наш. Вороны кричат в ночи. А мы толкуем их крики и думаем, будто нам понятно: что-то назревает, что-то могущее создать хаос. А хаоса мы не хотим. Ни АНК, ни де Клерк. Поэтому сначала вы должны рассказать мне, что вам известно. А потом мы, быть может, вместе осветим кой-какие темные закоулки.

Схееперс рассказал не все. Но самое важное сообщил, а это уже был риск. Он не знал, с кем говорит. И все же не мог не рассказать. Стив слушал, медленно поглаживая подбородок.

- Вот, значит, как далеко все зашло, - сказал он, когда Схееперс умолк. - Мы этого ждали. Но думали, что какой-нибудь чокнутый бур попытается сперва перерезать горло предателю де Клерку.

- Профессиональный киллер, - сказал Схееперс. - Без лица, без имени. Но возможно, он уже был замечен. Причем в связи с Яном Клейном. Вдруг ваши вороны сумеют кое-что разузнать. Возможно, киллер белый, а возможно, и черный. По моим сведениям, ему обещаны большие деньги. Миллион рандов, и даже больше.

- Пожалуй, его можно вычислить, - сказал Стив. - Ян Клейн всегда выбирает лучших. Если это южноафриканец, черный или белый, мы его отыщем.

- Отыщем и остановим, - сказал Схееперс. - Убьем. Мы должны действовать сообща.

- Нет, - сказал Стив. - Сегодня мы встретились. Первый и последний раз. Мы разойдемся в разные стороны, и в этом деле, и вообще. Иного нам не дано.

- Почему?

- У нас разные секреты. Все по-прежнему слишком ненадежно, слишком неопределенно. Мы избегаем договоренностей и соглашений, не вызванных крайней необходимостью. Не забывайте, мы противники. И война в нашей стране идет очень давно. Хотя вы не желаете этого понять.

- Мы смотрим на дело по-разному.

- Да. То-то и оно.

Разговор продолжался всего несколько минут, а Стив уже встал, и Схееперс понял, что пора уходить.

- Миранда остается. Через нее вы можете добраться до моего мира, - сказал Стив.

- Да. Верно. Покушение необходимо предотвратить.

- Согласен. Но мне кажется, это должны сделать вы. Все возможности по-прежнему в ваших руках. У меня нет ничего. Есть только эта лачуга. И Миранда. И Матильда. Представьте себе, что произойдет, если убийство состоится.

- Даже думать об этом не хочу.

Минуту-другую Стив молча смотрел на него. Потом, не прощаясь, шагнул к двери. Следом за ним Схееперс вышел на яркое солнце. Матильда молча повела его к машине. Снова он сидел на заднем сиденье, в колпаке. И впотьмах уже обдумывал, что скажет президенту де Клерку.

Президент де Клерк постоянно видел один и тот же сон - о термитах.

Будто он находится в доме, где и пол, и стены, и вся мебель поражены голодными термитами. Зачем он пришел в этот дом, он не знал. Меж половицами росла трава, стекла в окнах разбиты, и яростное жевание термитов отдавалось даже в собственном его теле - как зуд. Во сне он должен был написать важную речь, а времени было очень мало. Человек, который обычно писал ему речи, куда-то пропал, пришлось работать самому. А когда он начал писать, термиты повалили даже из ручки.

На этом месте он обычно просыпался. И в темноте думал, что, наверное, этот сон вещий. Наверное, все уже слишком поздно? Наверное, то, к чему он стремится, - спасти ЮАР от распада и одновременно по возможности сохранить влияние белых и апартеид, - уже идет слишком вразрез с позицией черных, терпению которых настал предел. Собственно, только Нельсон Мандела и сумел убедить его, что иного пути нет. Де Клерк зная: оба они опасаются одного и того же. Бесконтрольное насилие, неудержимый развал и хаос - благоприятная почва для жаждущего мести, жестокого военного переворота или для самоубийственных этнических столкновений.

Было 10 вечера, четверг, 21 мая. Де Клерк знал, что в приемной уже дожидается молодой прокурор Схееперс, но был пока не готов принять его. Он устал, голова раскалывалась от бесконечного множества проблем, которые он пытался разрешить. Он встал из-за стола, подошел к одному из больших окон. Иногда груз ответственности буквально парализовал его. Наверное, все это не по силам одному человеку. И временами его охватывало желание убежать, сделаться невидимым, уйти прямиком в буш и просто исчезнуть, раствориться в мираже. Но он сознавал, что не сделает этого. Бог, с которым ему все труднее было разговаривать и в которого он уже с трудом верил, все же как будто бы по-прежнему защищал его. Интересно, какой срок ему отмерен? Настроение у де Клерка постоянно менялось. Порой ему казалось, что времени уже сейчас в обрез, порой, что лет пять еще впереди. А именно время ему и нужно. Его великий план - как можно дальше оттянуть переход к новому обществу и успеть привлечь на свою сторону как можно больше черных избирателей - требовал времени. Но он прекрасно понимал, что Нельсон Мандела даст ему ровно столько времени, сколько необходимо на подготовку такого перехода, и не больше.

Во всем, что я делаю, присутствует некая фальшь, думал де Клерк. Ведь, собственно говоря, и сам я желаю несбыточного - чтобы моя страна никогда не изменилась. Разница между мной и безумным фанатиком, который хочет силой защитить эту неизменность, очень мала.

ЮАР задержалась в развитии. Происходящему сейчас следовало произойти много лет назад. Но пути истории не прямолинейны.

Он вернулся к столу, позвонил в колокольчик. Секунду спустя в кабинет вошел Схееперс. Де Клерк уже оценил его энергичность и тщательность, отдавая себе отчет и в некоторой наивной простодушности, свойственной молодому сотруднику прокуратуры. Хотя этот молодой бур должен понять, что под мягким песком прячутся острые скалы.

Прикрыв глаза, президент слушал доклад Схееперса. Слова вторгались в сознание, громоздились одно на другое. Когда Схееперс умолк, де Клерк испытующе посмотрел на него:

- Полагаю, все, что я услышал, чистая правда.

- Да. Вне всякого сомнения.

- В самом деле?

- Да.

Де Клерк задумался, потом сказал:

- Стало быть, они собираются убить Нельсона Манделу. Подослать к нему киллера, выбранного и оплаченного исполнительным комитетом этой секретной организации. Убийство произойдет в ближайшее время на одном из многочисленных митингов, где Мандела намерен выступить с речью. Результатом будут хаос, резня, полный развал. За всем этим стоит группа влиятельных буров, которые планируют захватить власть в стране. Основные законы и общественные институты будут упразднены. Установят корпоративный режим военных, полиции и гражданских лиц. И будущее превратится в сплошное чрезвычайное положение. Так?

- Да, - ответил Схееперс. - С вашего позволения, по-моему, покушение состоится двенадцатого июня.

- Почему?

- Нельсон Мандела в этот день выступает в Капстаде. По моим сведениям, армейская разведка проявляет повышенный интерес к планам местной полиции, связанным с этим митингом. Есть и другие признаки, подтверждающие такое предположение. Конечно, я понимаю, это лишь предположение. Но убежден, что оно вполне оправданно.

- Три недели, - проговорил де Клерк. - Три недели, чтобы остановить безумцев.

- Если я не ошибаюсь, - сказал Схееперс. - Нельзя не учитывать, что двенадцатое июня в Капстаде может оказаться отвлекающим маневром. Заговорщики действуют очень ловко и хитро. Покушение вполне может произойти хоть завтра.

- Иными словами, когда угодно. И где угодно. И в сущности, мы ничего не можем сделать.

Де Клерк умолк. Схееперс ждал.

- Я должен поговорить с Нельсоном Манделой, - наконец сказал де Клерк. - Объяснить ему, что поставлено на карту. - Он посмотрел на Схееперса. - Этих людей необходимо остановить незамедлительно.

- Мы не знаем, кто они. Как остановишь неизвестное?

- Но их наемник?

- Он тоже неизвестен.

Де Клерк задумчиво смотрел на него:

- У вас есть план. По лицу вижу.

Схееперс почувствовал, что краснеет.

- Господин президент, - сказал он. - Я полагаю, ключ ко всему - Ян Клейн, один из сотрудников разведслужбы. Нужно немедля взять его под стражу. Конечно, есть риск, что он будет молчать. Или покончит самоубийством. Но другой возможности я не вижу: нужно допросить его.

Де Клерк кивнул:

- Что ж, тогда так и сделаем. В конце концов у нас немало людей, которые на допросе умеют выжать из арестованных показания.

Из черных, подумал Схееперс. Которые затем умирают при загадочных обстоятельствах.

- Лучше всего будет, если допросом займусь я, - сказал он. - Как-никак я информирован лучше других.

- А вы сумеете с ним справиться?

- Да.

Президент встал. Аудиенция закончилась.

- Арестуйте Яна Клейна завтра же, - сказал де Клерк. - И регулярно информируйте меня о ходе расследования. Раз в день.

Они попрощались.

Схееперс вышел, кивнул старому охраннику в приемной. Потом сел в машину и поехал домой, пистолет лежал рядом с ним на сиденье.

Де Клерк в задумчивости долго стоял у окна.

Затем сел за стол и еще несколько часов работал.

Старый охранник в приемной расхаживал взад-вперед, расправлял складки на коврах, разглаживал сиденья кресел. И думал о том, что подслушал за дверью президентского кабинета. Да, ситуация крайне серьезная. Он прошел в неприметную комнатку, которая служила ему конторой. Вытащил телефонную вилку, подсоединенную к коммутатору. За съемной стенной панелью была еще одна розетка, о которой, кроме него, никто не знал. Он снял трубку и напрямую вышел в город. Потом набрал номер телефона.

Абонент ответил почти сразу же. Ян Клейн еще не спал.

После разговора с президентским охранником он понял, что спать в эту ночь не придется.

Обратный отсчет - до пустоты 29

Поздно вечером Сикоси Цики метким броском ножа прикончил мышь. Таня к тому времени уже ушла спать. Коноваленко ждал, когда можно будет позвонить Яну Клейну в ЮАР и получить последние инструкции насчет отъезда Сикоси Цики. Кроме того, он собирался закинуть удочку о своем будущем, об иммиграции в ЮАР. Из подвала не доносилось ни звука. Таня, спускавшаяся к девушке, сказала, что она спит. В этот вечер Коноваленко впервые за долгое время был вполне доволен. Контакт с Валландером состоялся. В обмен на дочь он потребовал для себя негласную охранную грамоту. Валландер должен дать ему неделю сроку и лично проследить, чтобы полицейские облавы остались безрезультатны. Поскольку Коноваленко рассчитывал незамедлительно вернуться в Стокгольм, Валландер должен был сделать так, чтобы его продолжали искать на юге Швеции.

Но во всем этом, конечно, не было ни слова правды. Коноваленко намеревался застрелить и Валландера, и его дочь. Интересно, поверил ли ему этот полицейский. Если поверил, значит, он именно таков, каким показался Коноваленко с самого начала, - наивный провинциальный сыщик. Впрочем, Коноваленко предпочитал не совершать прежней ошибки - недооценивать его.

Почти весь день он посвятил Сикоси Цики. Точно так же как с Виктором Мабашей, проработал с ним различные, но вполне возможные варианты развития ситуации вокруг покушения. И пришел к выводу, что Сикоси Цики сообразительнее Виктора Мабаши. Вдобавок его как будто бы совершенно не трогали беглые, но недвусмысленные расистские выпады, от которых Коноваленко был не в силах удержаться. Пожалуй, в ближайшие дни надо спровоцировать парня погрубее, проверить пределы его самоконтроля.

Кое-что все-таки роднило Сикоси Цики и Виктора Мабашу. Коноваленко даже начал думать, что это, наверное, вообще свойственно натуре африканцев. Их замкнутость, совершенно не позволяющая угадать, о чем они, собственно, думают, и вызывавшая у него злость и досаду. Он привык видеть людей насквозь, представлять себе их мысли, а тем самым иметь возможность предвидеть их действия.

Глядя на чернокожего африканца, который только что прикончил своим странным изогнутым ножом мышь в углу комнаты, Коноваленко думал: он отлично выполнит свою задачу. Еще несколько дней теории и пристрелки оружия - и можно отправлять его обратно. Он станет моим билетом на въезд в ЮАР.

Сикоси Цики встал и поднял нож с мышью. Прошел на кухню, стряхнул мышь в мусорное ведро и вымыл лезвие. Коноваленко наблюдал за ним, время от времени прихлебывая глоточек водки.

- Нож с кривым лезвием, - сказал он. - Раньше я таких никогда не видел.

- Мои предки делают такие ножи больше тысячи лет, - сказал Сикоси Цики.

- Но кривое лезвие? Зачем?

- Никто не знает, - ответил Сикоси Цики. - Тайна остается тайной. Когда ее раскроют, ножи потеряют свою силу.

Немного погодя он ушел в свою комнату. Его загадочный ответ разозлил Коноваленко. Сикоси Цики запер свою дверь на ключ.

Коноваленко остался один. Прошелся по дому, погасил везде свет, оставил включенной только лампу возле телефона. Посмотрел на часы. Половина первого. Скоро можно звонить Яну Клейну. Прислушался - в подвале ни звука. Налил еще стакан водки. Чтобы выпить после звонка Яну Клейну.

Разговор с ЮАР продолжался недолго.

Ян Клейн выслушал заверения Коноваленко, что с Сикоси Цики проблем не будет, в его душевном равновесии можно не сомневаться. Потом Ян Клейн изложил свои инструкции. Сикоси Цики должен вернуться в ЮАР самое позднее через неделю. Задача Коноваленко - немедля позаботиться о его отъезде из Швеции и проследить, чтобы обратный билет до Йоханнесбурга был забронирован и подтвержден. Коноваленко показалось, что Ян Клейн спешит, словно что-то его подгоняет. Конечно, он не мог точно установить, так ли это. Но все же отказался пока от вопросов о своем собственном выезде в ЮАР. Разговор закончился, а он даже не заикнулся о своем будущем и оттого разозлился. В сердцах осушил стакан водки. Уж не задумал ли Ян Клейн надуть его? Но он отбросил эту мысль. Ведь в ЮАР его знания и опыт действительно необходимы, в этом он не сомневался. Он выпил еще водки, потом вышел на крыльцо отлить. Шел дождь. Коноваленко смотрел в морось и думал, что, как бы там ни было, у него есть все причины испытывать удовлетворение. Через несколько часов с теперешними проблемами будет покончено. Его задача близка к завершению. А там можно и будущим заняться. Как-никак надо решить, брать ли Таню с собой в ЮАР или бросить ее, как он бросил свою жену.

Он запер дверь, прошел к себе и лег. Раздеваться не стал, только укрылся одеялом. Нынче ночью Таня поспит одна. Ему нужно отдохнуть.

Лежа без сна в своей комнате, Таня слышала, как Коноваленко запер дверь и улегся. Она лежала совсем тихо и прислушивалась. Ей было страшно. В глубине души она понимала, что невозможно вывести девушку из подвала и уйти с ней из дома так, чтобы Коноваленко ничего не услышал. Дверь в его комнату тоже без шума не запрешь. Днем, когда Коноваленко с африканцем занимались в карьере стрельбой, она проверила. К тому же, если дверь будет заперта, он легко выберется наружу через окно. Будь у нее снотворное, она бы могла подсыпать его в одну из бутылок с водкой. Но сейчас остается рассчитывать только на себя, и Таня знала, что попытается, несмотря ни на что. Еще днем она уложила кое-что из одежды и деньги в маленькую сумку и спрятала ее в сарае. Там же приготовила плащи и сапоги.

Таня посмотрела на часы. Четверть второго. Встреча с полицейским состоится на рассвете. До тех пор им с девушкой нужно быть далеко отсюда. Как только услышит храп Коноваленко, она встанет. Сон у него чуткий, он часто просыпается, но в первые полчаса крайне редко.

Таня по-прежнему толком не понимала, зачем она это делает. Знала, что рискует собственной жизнью. Но объяснения были как бы и не нужны. Некоторые задачи жизнь ставит сама.

Коноваленко в своей комнате повернулся на другой бок и закашлялся. Двадцать пять второго. В иные ночи Коноваленко вообще не спал, просто отдыхал, лежа на кровати. Если сегодня одна из таких ночей, она не сумеет помочь девушке. От этой мысли страх еще усилился, превысив даже страх за собственную жизнь.

Без двадцати два Коноваленко наконец захрапел. Секунд тридцать Таня прислушивалась. Потом осторожно встала с постели. Она была полностью одета, а в руках все это время сжимала ключ от цепей на ногах пленницы. Она тихонько открыла дверь своей комнаты и пошла по коридору, стараясь не наступать на скрипучие половицы. Пробралась на кухню, зажгла карманный фонарик и стала осторожно поднимать люк. Критическая минута - вдруг девушка закричит? Пока она молчит, но может и закричать, Таня отдавала себе в этом отчет. Коноваленко храпел. Она прислушалась. Потом бесшумно спустилась по лестнице. Девушка скорчилась в углу. Глаза ее были открыты. Таня присела на корточки, погладила ее по обстриженным волосам, шепотом приговаривая, что сейчас они уйдут отсюда, только ни в коем случае нельзя шуметь. Девушка не отзывалась. Глаза ее ничего не выражали. Таня похолодела от ужаса: что, если она не сможет идти? Что, если страх парализовал ее? Она повернула девушку на бок, чтобы добраться до замка. А та вдруг стала вырываться, замахала руками. Таня едва успела зажать ей ладонью рот, потому что она хотела закричать. Изо всех сил Таня зажимала ей рот. Один-единственный сдавленный крик разбудит Коноваленко. При этой мысли у нее мороз по коже прошел. Коноваленко в два счета захлопнет люк и оставит их обеих впотьмах. Таня продолжала шептать девушке на ухо, зажимая ей рот. Взгляд Линды ожил - наконец-то она поняла. Таня осторожно отняла ладонь от ее рта, отперла замок и сняла цепи.

В тот же миг до нее дошло, что храп затих. Она затаила дыхание. Нет, опять храпит. Она быстро встала, дотянулась до крышки люка и опустила ее. Девушка поняла. Приподнялась на полу, но молчала. Однако глаза были живые.

Внезапно сердце у Тани оборвалось: на кухне послышались шаги. Там кто-то есть. Шаги замерли. Сейчас он откроет люк, подумала она и зажмурила глаза. Все-таки услышал!

Но тотчас же она вздохнула с облегчением, услышав звон стекла. Коноваленко встал, чтобы выпить водки. Вскоре шаги удалились. Таня посветила фонариком себе в лицо и попробовала улыбнуться. Потом взяла девушку за руку и, подождав минут десять, осторожно открыла люк. Коноваленко опять захрапел. Таня объяснила девушке, что они будут делать. Тихонько подойдут к входной двери, замок Таня еще днем смазала и рассчитывала открыть его без шума. Если повезет, они вместе скроются из этой усадьбы. Если же что-нибудь пойдет не так, если Коноваленко проснется, Таня только откроет дверь, и они бросятся в разные стороны. Понятно? Бежать, бежать со всех ног. На улице моросил дождь. Тем легче будет исчезнуть. Но она должна бежать, без оглядки. А когда доберется до какого-нибудь дома или остановит да дороге машину, пусть скажет, кто она. До тех пор необходимо бежать, спасать свою жизнь.

Поняла ли девушка? Таня решила, что да. Глаза девушки жили, она могла двигаться, хотя ослабела и на ногах держалась не очень твердо. Таня опять прислушалась. Потом кивнула девушке. Пора. Таня первой вскарабкалась по лестнице, еще раз прислушалась и протянула девушке руку. А девушка вдруг заспешила. Пришлось притормозить ее, чтобы ступеньки не заскрипели. Но вот девушка осторожно ступила на кухонный пол. Она щурилась, хотя свет горел очень тускло. Прямо как слепая, подумала Таня, не выпуская ее руки. Коноваленко храпел. Они направились по коридору к входной двери, медленно, шаг за шагом, бесконечно осторожно. Проем, ведущий в переднюю, закрыт драпировкой. Таня осторожно отвела ее в сторону, по-прежнему держа девушку за руку. Они подошли к двери. Таня чувствовала, что обливается потом. Дрожащими пальцами взялась за ключ. Но одновременно в ней воспрянула надежда, что все получится. Она стала поворачивать ключ. Главное - не спешить, потому что в одном месте замок заедало и он мог заскрипеть. Вот оно, Таня почувствовала, что ключ идет туго, но продолжала поворачивать его, очень медленно. Все, критическая точка пройдена. Обошлось без скрипа. Она кивнула девушке. И открыла дверь.

В тот же миг за спиной что-то упало. Таня вздрогнула и оглянулась. Девушка нечаянно опрокинула стойку для тростей и зонтов. Можно не прислушиваться - и так ясно, что теперь будет. Она распахнула дверь, вытолкнула девушку в туман и дождь и громко крикнула: «Беги!» Сперва девушка словно опешила. Но Таня толкнула ее, и она побежала, а через несколько секунд уже исчезла в серой пелене.

Таня знала, что ей самой не уйти. И все-таки надо попробовать. Только не оборачиваться, ни за что. Она побежала в противоположную сторону, отчаянно стараясь отвлечь Коноваленко, хотя бы на несколько бесценных секунд сбить его со следа девушки.

Коноваленко настиг Таню посреди двора.

- Ты что делаешь? - рявкнул он. - Совсем спятила?

Он еще не обнаружил, что люк открыт, сообразила она. Только вернувшись в дом, он поймет, что произошло. А девушка между тем выиграет достаточно времени. Коноваленко не найдет ее.

Таню охватила страшная усталость.

Но она знала, что поступила правильно.

- Я неважно себя чувствую, - слабым голосом сказала она и пошатнулась.

- Идем в дом.

- Погоди. Мне нужен свежий воздух.

Я сделаю для нее все, что могу, думала она. Каждый мой вздох дает ей преимущество. А мне ждать больше нечего.

Линда бежала сквозь ночь. Лил дождь. Она не представляла себе, где находится, просто бежала куда глаза глядят. Иногда падала, но поднималась и снова бежала. Очутилась на каком-то поле. Перепуганные зайцы бросились врассыпную. Она чувствовала себя такой же, как они, - маленьким, гонимым зверьком. Глина липла к подошвам, мешала двигаться. В конце концов она сбросила туфли и побежала дальше в одних чулках. Полю словно конца-краю не было. Все тонуло в мороси. Только она и зайцы, а больше ничего. Наконец, совершенно без сил, она выбралась на какую-то дорогу. Похоже, грейдер, острый щебень больно врезался в подошвы. Потом грейдер кончился, перед ней лежало асфальтированное шоссе. Посредине ярко белела разделительная полоса. Линда не знала, куда идти. Но все равно шла. Она еще не осознала, что произошло. Только по-прежнему чуяла, что где-то позади незримо присутствует зло. Не как человек или зверь, а как порыв ледяного ветра, оно постоянно таилось там, за спиной, и она продолжала идти.

Потом она увидела на дороге свет фар. Автомобиль. Мужчина за рулем возвращался от любовницы. Среди ночи он с ней поссорился и поехал домой. И теперь, сидя в машине, думал о том, что, будь у него деньги, он бы махнул отсюда куда подальше. Все равно куда. Лишь бы подальше. Дворники заедало, видимость была прескверная. Как вдруг впереди возникла какая-то фигура. Сперва он решил, что это животное, и притормозил. Но в следующий миг остановил машину. На дороге был человек. Он едва поверил своим глазам: молодая девушка, разутая, вся в грязи, с выстриженными волосами. Наверно, попала в аварию, мелькнуло в голове. Но потом он увидел, как она села прямо на асфальт. Медленно вышел из машины, шагнул к ней:

- Что случилось?

Она не ответила.

Крови не видно. Машины в кювете тоже нет. Он поднял девушку и повел к своему автомобилю. Бедняжка едва держалась на ногах.

- Что случилось? - повторил он.

Но и на сей раз ответа не услышал.

Без четверти два Стен Виден и Сведберг вышли из истадской квартиры и под дождем сели в машину Сведберга. В трех километрах от города у них спустило заднее колесо. Сведберг съехал на обочину, с ужасом думая: а вдруг и запаска тоже дырявая? Но все обошлось, запаска оказалась в порядке. Этот прокол спутал им все расчеты. Валландер, скорее всего, придет к усадьбе затемно. А потому им надо добраться туда заблаговременно, чтобы ненароком не столкнуться с ним. Но из-за задержки они доехали до места и припарковались под защитой густого кустарника в километре с лишним от карьера и усадьбы с опозданием в три часа. Надо было спешить, и они быстро зашагали сквозь морось. Пересекли поле на северной стороне карьера. Сведберг предложил устроить наблюдательный пункт как можно ближе к дому. Но поскольку они не знали, откуда явится Валландер, придется внимательно смотреть по сторонам, чтобы он их не обнаружил. Они попробовали прикинуть, с какой стороны подойдет комиссар. Скорее всего, с западной. Местность там пересеченная, до самой границы участка поросшая высоким густым кустарником. Поэтому сами они решили подойти к дому с востока. Сведберг приметил на узкой меже старую копну соломы. В случае чего можно там схорониться. В половине четвертого они заняли свой наблюдательный пункт. Оружие оба держали на взводе.

Дом смутно виднелся за пеленой мороси. Тишина кругом. Но непонятно отчего Сведберга не оставляло ощущение, что все как-то не так. Он достал бинокль, протер линзы и медленно обвел взглядом стены дома. Одно окно было освещено, наверное кухня. Вроде бы ничего необычного. Коноваленко вряд ли спит. Сидит и ждет в безмолвии. А может, он вовсе даже и не в доме.

Они напряженно ждали, каждый в своем собственном мире.

Валландера заметил Стен Виден. Было уже пять утра. Как они и предполагали, он вынырнул у западной стороны дома. Стен Виден - у него было острое зрение - подумал сперва, что в кустах шебаршит заяц или какой-нибудь хищный зверек. Но тотчас засомневался и, осторожно тронув Сведберга за плечо, показал в том направлении. Сведберг опять вооружился биноклем и различил в кустах лицо Валландера.

Ни один из них не знал, что произойдет. Действует ли Валландер так, как уговорился с Коноваленко? Или все же решил застать противника врасплох? И где сам Коноваленко? Где дочь Валландера?

Они ждали. В доме ни звука, ни движения. Стен Виден и Сведберг по очереди наблюдали в бинокль за Валландером. Тот не шевелился. У Сведберга опять возникло ощущение, что все как-то не так. Он посмотрел на часы. Валландер сидел в кустах уже почти час. А в доме по-прежнему тишина.

Неожиданно Стен Виден сунул Сведбергу бинокль. Валландер встал. Быстро перебежал к дому и остановился, прижавшись к стене. В руке у него был пистолет. Значит, он решил бросить Коноваленко вызов, подумал Сведберг, и сердце у него сжалось. Но ничего не поделаешь - придется ждать. Стен Виден поднял винтовку и взял на прицел входную дверь. Валландер, пригнувшись, устремился к крыльцу. На мгновение замер. Прислушивается, подумал Сведберг. Затем Валландер осторожно тронул дверную ручку. Не заперто. Он резко распахнул дверь и бросился внутрь. В тот же миг Стен Виден и Сведберг выскочили из копны.

Они ни о чем не сговаривались, знали только, что должны следовать за Валландером. Добежали до угла дома и притаились. Внутри по-прежнему тишина. И тут Сведберг внезапно сообразил, что именно было не так.

Дом пуст. Там никого нет.

- Они сбежали, - сказал он Стену Видену. - Там никого нет.

Стен Виден недоуменно воззрился на него:

- Откуда вы знаете?

- Просто знаю, и все, - ответил Сведберг, вышел из-за угла и окликнул Валландера по имени.

Тот вышел на крыльцо. Их появление ничуть не удивило его.

- Линды здесь нет, - сказал он.

Они видели, как он устал. Того и гляди, рухнет без сил.

Все трое вошли в дом и попытались разобраться в следах. Стен Виден, как человек далекий от полиции, держался в стороне, пока Валландер и Сведберг осматривали дом. По поводу их появления Валландер не сказал ни слова. Сведберг догадывался: в глубине души комиссар знал, что они его не оставят. Может, даже был им благодарен?

Таню нашел Сведберг. Открыв дверь одной из спален, он с минуту глядел на неубранную постель. Что побудило его нагнуться и посмотреть под кровать, он и сам не знал, однако ж нагнулся и посмотрел. Там она и лежала. На миг у него мелькнула жуткая мысль, что это дочь Валландера. Но в следующую секунду он понял, что это не она. Прежде чем позвать остальных, он быстро заглянул под другие кровати. Открыл холодильник и все шкафы. И только убедившись, что дочери Валландера здесь нет, показал комиссару свою находку. Вдвоем они отодвинули кровать. Стен Виден стоял поодаль. Увидев голову женщины, он отвернулся и выбежал во двор. Его вырвало.

У женщины не было лица. Сплошное кровавое месиво, в котором не осталось человеческих черт. Сведберг принес полотенце и накрыл им лицо. Потом осмотрел труп. Пять огнестрельных ран, нанесенных хладнокровно, расчетливо, и от этого ему стало совсем дурно. Коноваленко прострелил Тане ступни, потом ладони и, наконец, сердце.

Оставив ее, они молча продолжили осмотр. Никто не говорил ни слова. Открыли подвал, спустились вниз. Сведберг ухитрился спрятать цепь, которой, как он предположил, была скована Линда. Но Валландер все равно понял, что именно здесь, в темноте, ее и держали. Сведберг видел, как он стиснул зубы. Сколько он еще сумеет выдержать? Они вернулись на кухню. В большой кастрюле была вода, окрашенная кровью. Сведберг сунул в воду палец - еще тёплая. И начал догадываться, что произошло. Он еще раз медленно обошел дом, пытаясь истолковать множество следов, заставить их рассказать о случившемся. И в конце концов предложил своим товарищам сесть. Валландер был уже совершенно без сил. Сведберг размышлял, долго и напряженно. Рискнуть? Ответственность велика. Но все же он решился:

- Я не знаю, где твоя дочь. Но она жива. Я уверен.

Валландер молча смотрел на него.

- По-моему, здесь случилось вот что, - продолжал Сведберг. - Конечно, я уверен не на сто процентов, но попробую разобраться в следах и сложить из них историю. Мне кажется, убитая женщина попыталась помочь твоей дочери бежать. Удалось ей это или нет, я не знаю. Может быть, Линда сумела скрыться, а может быть, Коноваленко схватил ее. Следы можно истолковать и так, и этак. Таню он убил с садистской жестокостью, возможно, именно потому, что твоя дочь убежала. А может быть, он разделался с ней за попытку помочь Линде. Таня предала его, и его беспредельная злоба вырвалась наружу. Он ошпарил ей лицо кипятком. Потом прострелил ноги - за побег, - затем руки и в конце концов сердце. Подумать страшно, что она пережила в последние минуты. После этого он удрал. И это опять-таки свидетельствует о том, что твоя дочь жива. Если ей удалось бежать, Коноваленко уже не мог считать себя здесь в безопасности. Хотя, возможно, он попросту испугался, что кто-то слышал выстрелы. Вот так, по-моему, обстояло дело. Но стопроцентной уверенности у меня, понятно, нет.

Было семь утра. Все трое молчали.

Сведберг пошел к телефону. Позвонил Мартинссону и ждал с трубкой в руке, когда тот выйдет из душа.

- Окажи мне услугу, - сказал Сведберг. - Поезжай на вокзал в Тумелиллу, встретимся там через час. Только никому не говори.

- У тебя что, тоже странности появились? - спросил Мартинссон.

- Наоборот. Но дело крайне важное.

Он положил трубку, посмотрел на Валландера:

- Сейчас ты можешь сделать только одно: лечь спать. Езжай со Стеном домой. Или мы отвезем тебя к отцу.

- Да как же я могу спать? - словно в прострации сказал Валландер.

- Просто ляг и спи, - сказал Сведберг. - Сейчас мы поступим так, как я говорю. Если хочешь помочь дочери, ты должен выспаться. В таком виде ты будешь только помехой.

Валландер кивнул:

- Пожалуй, лучше всего мне поехать к отцу.

- Где ты оставил машину? - спросил Стен Виден.

- Я сам пригоню, - сказал Валландер. - Мне нужно глотнуть свежего воздуху.

Он пошел за машиной. Сведберг и Стен Виден смотрели друг на друга, слишком усталые и взбудораженные, чтобы говорить.

- Хорошо, что я не полицейский, - сказал Стен Виден, когда «дуэт» въехал во двор, и кивнул в сторону комнаты, где лежала Таня.

- Спасибо за помощь, - сказал Сведберг.

Они сели в машину, а он, провожая их взглядом, думал о том, когда же наконец кончится этот кошмар.

Стен Виден остановил машину, Валландер вышел. За всю дорогу они не обменялись ни словом.

- Я позвоню,- сказал Стен Виден.

Валландер медленно направился к дому.

Бедняга, думал Стен Виден. Сколько он еще сумеет выдержать?

Отец сидел за кухонным столом. Он был небрит, а судя по запаху, помыться ему тоже бы не помешало. Валландер сел напротив старика.

И оба долго молчали.

- Она спит, - наконец сказал отец.

Валландер толком не понял, что он сказал.

- Она спокойно спит, - повторил отец.

Мало-помалу его слова дошли до затуманенного рассудка Валландера. Кто спит?

- О ком ты? - устало спросил он.

- О моей внучке, - ответил отец.

Валландер изумленно смотрел на него. Долго смотрел. Потом встал и пошел к спальне. Медленно открыл дверь.

Линда лежала в постели и крепко спала. С одного боку волосы были выстрижены. Но это она. Валландер неподвижно стоял на пороге. Потом подошел к постели, присел на корточки. И смотрел, смотрел. Неважно, как все было, неважно, что случилось и как она попала домой. Главное - смотреть на нее, только смотреть. Где-то далеко-далеко в мозгу жило сознание, что Коноваленко по-прежнему существует. Но сейчас это не тревожило Валландера. Он видел одну только Линду.

Потом он улегся прямо на полу возле кровати. Свернулся калачиком и заснул. Отец укрыл его одеялом и затворил дверь. А сам пошел в студию и взялся за кисти. Но теперь вернулся к своему обычному сюжету. Писал пейзаж с глухарем.

Мартинссон приехал на тумелилльский вокзал в самом начале девятого. Вышел из машины, поздоровался со Сведбергом.

- Ну, что у тебя за важное дело? - спросил он, не скрывая раздражения.

- Увидишь, - ответил Сведберг. - Но предупреждаю, зрелище не из приятных.

Мартинссон нахмурился:

- Что стряслось-то?

- Коноваленко. Он опять нанес удар. Новое убийство. Женщина.

- Господи!

- Следуй за мной, - сказал Сведберг. - Кстати, нам нужно о многом поговорить.

- Валландер имеет к этому отношение? - спросил Мартинссон.

Сведберг не слышал. Он уже направился к своей машине.

Лишь позднее Мартинссон узнал, что случилось.

30

Вечером в среду Линда подстригла волосы, совсем коротко.

Рассчитывая тем самым стереть страшные воспоминания.

Потом она стала рассказывать. Валландер тщетно предлагал ей пойти к врачу, она отказалась.

- Волосы сами отрастут, - сказала она. - Никакой врач не заставит их расти быстрее, чем они могут.

Валландер боялся ее рассказа. Боялся, что дочь обвинит в случившемсяименно его. И оправдаться ему будет очень трудно. Он ведь вправду виноват. Потому что сам втянул ее в эту историю. О случайном стечении обстоятельств здесь даже речи нет. Но Линда решительно объявила, что никакой врач ей сейчас не нужен, и он не стал ее уговаривать.

Днем в среду она неожиданно расплакалась. Ни с того ни с сего, перед обедом. Посмотрела на него и спросила, что произошло с Таней. Он честно сказал, что она умерла. Только не упомянул, что Коноваленко зверски пытал ее. Валландер надеялся, что газеты не станут вдаваться в подробности. Что Коноваленко пока на свободе, он тоже скрывать не стал.

- Но сейчас для него главное - скрыться. Его ищут, и он уже не может действовать так, как ему хочется.

Впрочем, Валландер подозревал, что это не вполне верно. Скорее всего, Коноваленко опасен не меньше прежнего. И он знал, что снова будет искать его. Но не сегодня, не в эту среду, когда дочь вернулась к нему из тьмы, безмолвия и страха.

Вечером в среду он созвонился со Сведбергом. Сказал, что ему нужна еще одна ночь, чтобы выспаться и подумать. В четверг он даст о себе знать. Сведберг сообщил о ходе расследования. Коноваленко бесследно исчез.

- Но он не один, - сказал Сведберг. - В доме был кто-то еще. Рыков мертв. Таня тоже. Виктор Мабаша умер еще раньше. По идее, Коноваленко должен быть один. Но в доме находился еще один человек. Вопрос в том, кто именно.

- Не знаю, - сказал Валландер. - Новый неизвестный пособник?

Сразу после звонка Сведберга позвонил Стен Виден. Валландер решил, что они со Сведбергом поддерживают между собой контакт. Стен Виден спросил, как чувствует себя Линда. Валландер ответил, что с ней все будет хорошо.

- Я думаю о той женщине, - сказал Стен Виден. - Пытаюсь понять, как можно сделать такое с человеком.

- Бывают такие зверюги, - отозвался Валландер. - И к сожалению, их много больше, чем нам бы хотелось.

Когда Линда уснула, Валландер пошел к отцу, в студию. Он, конечно, подозревал, что это явление временное, но чувствовал, что в последние дни им стало легче говорить друг с другом. А вообще интересно, много ли понял его восьмидесятилетний отец из всех этих событий?

- Ты по-прежнему намерен жениться? - спросил Валландер, устроившись на табуретке.

- С серьезными вещами шутить нельзя, - ответил отец. - Мы поженимся в июне.

- Линда получила приглашение. А я нет.

- Получишь в свое время.

- Где будет свадьба?

- Здесь.

- Здесь? В студии?

- Но почему бы нет? Я нарисую большой задник.

- А что, по-твоему, скажет Гертруд?

- Это ее идея.

Отец с улыбкой обернулся к нему. Валландер так и прыснул. Давненько он не смеялся.

- Гертруд - необыкновенная женщина, - сказал отец.

- Несомненно, - кивнул Валландер.

Утром в четверг Валландер проснулся бодрый и выспавшийся. Радость от того, что дочь цела и невредима, наполнила его новой энергией. И ни на миг его не оставляла мысль о Коноваленко. Он снова был готов начать охоту за этим подонком.

Около восьми Валландер позвонил Бьёрку, заранее продумав свои оправдания.

- Курт! - воскликнул Бьёрк. - Господи Боже мой! Как ты? Где ты? Что произошло?

- Небольшой нервный срыв, - сказал Валландер, стараясь, чтобы эти слова прозвучали убедительно, он говорил негромко и медленно. - Но мне уже лучше. Надо только еще денек-другой передохнуть.

- Конечно, я скажу, что ты приболел, - решительно объявил Бьёрк. - Не знаю, понял ли ты, что мы тебя разыскивали. Очень все это неприятно. Хотя иначе было нельзя. Ну, теперь-то можно дать отбой. Дадим сообщение в прессе. Пропавший комиссар уголовной полиции отыскался после непродолжительной болезни. Кстати, где ты находишься?

- В Копенгагене, - соврал Валландер.

- Господи, что ты там делаешь?

- Живу в маленькой гостинице, отдыхаю.

- И конечно, не скажешь, как эта гостиница называется и где она расположена?

- Не скажу.

- Ты нужен нам, и как можно скорее. Но здоровым. Здесь происходят жуткие вещи. Мартинссон и Сведберг, да и вообще все мы без тебя как без рук. Хотим запросить помощь из Стокгольма.

- В пятницу я вернусь. А больничный мне не нужен.

- Ты не представляешь себе, какая гора у меня свалилась с плеч. Мы ужасно тревожились. Что, собственно, случилось тогда в тумане?

- Я представлю отчет. В пятницу вернусь.

Валландер положил трубку, размышляя о том, что сказал ему Сведберг. Кто этот неизвестный? Кто этот человек, тенью следующий за Коноваленко? Валландер лег на кровать и стал смотреть в потолок. Не спеша обдумал все, что случилось с того дня, когда Роберт Окерблум вошел в его кабинет. Вспомнил все прежние резюме, какие пытался составить, и еще раз перебрал все пересекающиеся следы. И вновь у него закралось ощущение, что нити дознания все время ускользают из рук. У нас по-прежнему нет основы, думал он. А ведь именно там сходятся концы всех событий. Но об истинной причине я до сих пор не имею понятия.

Под вечер он позвонил Сведбергу, и на его вопрос тот ответил:

- Мы не нашли ничего, что бы указывало, куда они направились. Сплошной туман. С другой стороны, я вполне доверяю моей теории насчет ночных событий. Другого логического объяснения нет.

- Мне нужна твоя помощь, - сказал Валландер. - Хочу сегодня вечером съездить в ту усадьбу.

- Ты что, опять решил искать Коноваленко в одиночку? - испуганно спросил Сведберг.

- Нет-нет. Но моя дочь, пока сидела в плену, потеряла там украшение. Вы не нашли его?

- Насколько я знаю, нет.

- Кто там дежурит нынче вечером?

- Никто. Только патрульная машина заглядывает туда время от времени.

- Можешь задержать патруль на час-другой между девятью и одиннадцатью? Я ведь официально в Копенгагене, Бьёрк небось говорил тебе?

- Говорил.

- Как мне войти в дом?

- Мы нашли запасной ключ. В водосточном желобе на правом углу дома, если смотреть с фасада. Там он и лежит.

Позднее Валландер спрашивал себя, вправду ли Сведберг ему поверил. Поиски украшения - слишком уж прозрачный предлог. Будь украшение там, полицейские наверняка бы нашли его. Вообще-то Валландер сам не знал, что рассчитывает отыскать. За последний год Сведберг стал прямо-таки мастером по осмотру мест преступления. В один прекрасный день он наверняка сумеет достичь уровня Рюдберга. Если на месте преступления было что-то важное, от Сведберга оно не укрылось. Единственное, что мог сделать Валландер, - это вычитать новые взаимосвязи.

И все же начать нужно именно там. Конечно, Коноваленко и его спутник, скорее всего, вернулись в Стокгольм. Но полной уверенности нет, ни в чем.

В Тумелиллу он выехал в половине девятого. Было тепло, и он ехал с открытым окном, вспомнив по дороге, что так и не поговорил с Бьёрком о своем отпуске.

Машину комиссар поставил во дворе, отыскал ключ. Потом вошел в дом и первым делом зажег повсюду свет. Осмотрелся и вдруг почувствовал неуверенность; с чего начать? Прошелся по дому, пытаясь определить, что, собственно, ищет. След, который приведет к Коноваленко. Пункт назначения. Намек на то, кто такой неизвестный спутник Коноваленко. Или, наконец, что-нибудь проливающее свет на подоплеку всей этой истории. Валландер сел в кресло и стал вспоминать, как осматривал дом в первый раз. Одновременно взгляд его скользил по комнате. Ничего, что было бы не так или вообще бросалось в глаза, не заметно. Здесь я ничего не найду, думал он. Даже в спешке Коноваленко не оставляет следов. Пепельница в Стокгольме была исключением. Такое случается лишь один раз.

Он встал и еще раз прошелся по дому, теперь уже медленнее и внимательнее. Временами останавливался, поднимал скатерть, листал журналы, ощупывал сиденья стульев. По-прежнему ничего. Он проверил спальни, оставив напоследок ту комнату, где нашли Таню. Ничего. В мешке с мусором, который Сведберг, разумеется, уже тщательно осмотрел, валялась дохлая мышь. Валландер пошевелил ее вилкой и обнаружил, что погибла она не в мышеловке. Кто-то проткнул ее. Ножом, подумал Валландер. Коноваленко из тех, кто полностью сосредоточен на огнестрельном оружии. Ножи он не бросает. Возможно, мышь убил его спутник. Вот и у Виктора Мабаши тоже был нож. Но Виктор мертв, лежит в морге. Валландер вышел из кухни, заглянул в ванную. Коноваленко следов не оставил. Вернувшись в гостиную, он опять устроился в кресле. На сей раз в другом, чтобы видеть комнату под иным углом. Всегда что-нибудь да есть, думал он. Нужно только найти. Он снова встал и еще раз прошелся по дому. Ничего. Когда он опять сел в кресло, на часах было четверть одиннадцатого. Скоро придется уходить. Время истекает.

Люди, некогда жившие в этом доме, очень любили порядок. Все было расставлено согласно продуманному плану - мебель, утварь, бытовая техника. Валландер стал теперь искать что-нибудь, выпадающее из плана. Немного погодя его взгляд задержался на книжном шкафу у стены. Книги стояли ровными шеренгами, везде, кроме нижней полки. Там один из корешков вылезал из ряда. Валландер встал и вытащил эту книгу. Атлас шведских автомобильных дорог. Клапан суперобложки заложен между страницами. На этом месте атлас и открылся: карта восточной Швеции - кусочек Смоланда, лен Кальмар и Эланд. Валландер присмотрелся к карте. Потом пересел к столу и направил лампу на страницу. В нескольких местах обнаружились легкие карандашные следы. Будто кто-то вел карандашом по карте как указкой и время от времени прикасался им к бумаге. Одна из пометок находилась в Кальмаре возле моста Эландсбру. В самом низу карты, примерно на высоте Блекинге, он отыскал еще одну пометку. На мгновение задумался. Быстро перелистал атлас, нашел карту Сконе. Там никаких пометок не было. Валландер вернулся к прежней странице. Слабый карандашный след вел вдоль прибрежной дороги вверх, к Кальмару. Валландер отложил атлас. Потом прошел на кухню и позвонил Сведбергу:

- Я тут, в усадьбе. Если я скажу «Эланд», что ты ответишь?

Сведберг подумал, но в конце концов сказал:

- Ничего.

- Вам при обыске записная книжка не попадалась? Или телефонная?

- У Тани в сумке был карманный ежедневник. Но там ничего такого не нашлось.

- Никаких разрозненных листков?

- Если заглянешь в печку, то увидишь, что кто-то жег бумаги, - сказал Сведберг. - Мы просмотрели пепел. Ничего. А почему ты вспомнил про Эланд?

- Я нашел карту, - ответил Валландер. - Но вряд ли это что-нибудь значит.

- Коноваленко наверняка вернулся в Стокгольм. По-моему, он сыт Сконе по горло.

- Ты определенно прав. Извини, что помешал. Скоро я отсюда уйду.

- С ключом проблем не было?

- Лежал на месте.

Валландер поставил атлас на полку. Вероятно, Сведберг прав. Коноваленко вернулся в Стокгольм.

Он прошел на кухню, напился воды. Взгляд упал на телефонный справочник, лежавший под телефоном. Он взял его и открыл.

На внутренней стороне обложки записан адрес. Хеммансвеген, 14. Записан карандашом. Секунду Валландер размышлял. Потом набрал номер телефонной станции и попросил оператора дать ему номер абонента по фамилии Валландер, проживающего в Кальмаре, на Хеммансвеген, 14.

- По данному адресу нет абонента с такой фамилией, - сказала телефонистка.

- Видимо, телефон зарегистрирован на имя его начальника, - сказал Валландер. - Но я забыл его фамилию.

- Может быть, Эдельман? - спросила телефонистка.

- Совершенно верно.

Он получил номер, поблагодарил и положил трубку. Некоторое время стоял возле телефона. Возможно ли? Неужели у Коноваленко есть еще одно укрытие, на сей раз на острове Эланд?

Валландер погасил свет, запер дверь, положил ключ на старое место, в водосточный желоб. На улице задувал легкий ветерок. Вечер был по-летнему теплый. Решение сложилось само собой. Он выехал из усадьбы и направился в сторону Эланда.

Из Брёсарпа позвонил домой. Ответил отец:

- Она спит. Мы играли в карты.

- Сегодня меня не ждите. Но не тревожьтесь. Просто у меня накопилось множество будничной работы. Линда знает, я люблю работать по ночам. Завтра утром позвоню.

- Приезжай, когда сможешь, - сказал отец.

Валландер повесил трубку и подумал, что, несмотря ни на что, отношения с отцом все-таки налаживаются. Тон совсем другой. Хорошо бы так и осталось. Может, хоть какая-то польза будет от всей этой передряги.

В четыре утра он был возле моста Эландсбру. По дороге дважды останавливался: один раз на заправке, второй - чтобы немного поспать. И теперь, добравшись до места, не чувствовал усталости. Перед ним возвышался могучий мост, вода сверкала в лучах утреннего солнца. На автостоянке он разыскал в телефонной будке драный справочник. Как выяснилось, улица Хеммансвеген была за мостом. Прежде чем выехать на мост, он достал из бардачка пистолет и проверил обойму. Неожиданно ему вспомнилась давняя поездка на Эланд вместе с сестрой Кристиной и родителями и экскурсия к тамошним голым известнякам. Тогда моста еще не было. Он смутно помнил маленький паром, который перевез их через пролив. Они целую неделю прожили тем летом в палатке, в кемпинге. Эта неделя сохранилась в памяти просто как светлое чувство, а не как цепочка событий. На миг его охватило смутное ощущение утраты. Потом мысли возвратились к Коноваленко. Валландер пробовал внушить себе, что, скорее всего, ошибся. Карандашные пометки в атласе вовсе не обязательно сделаны рукой Коноваленко, как и адрес, записанный в телефонном справочнике. Немного погодя он отправится домой, в Сконе.

У берегового устоя на островной стороне Валландер остановил машину. Там был большой план Эланда, и некоторое время он внимательно его изучал. Хеммансвеген - боковая улица прямо у въезда в зоопарк. Он сел за руль и свернул направо. Автомобилей на дороге по-прежнему мало. Через несколько минут он нашел нужный поворот и зарулил на маленькую автостоянку, потому что здесь была пешеходная зона. Хеммансвеген оказалась застроена виллами, новыми и старыми, утопающими в садах. Он зашагал по улице. На заборе первого дома стоял № 3, собака с подозрением наблюдала за ним сквозь планки забора. Он пошел дальше, на ходу прикидывая, который из домов будет № 14. Это была одна из вилл давней постройки. С эркером и множеством резных украшений. Валландер зашагал обратно. Решил пробраться к вилле со стороны сада. Рисковать нельзя. Как-никак Коноваленко и его неведомый спутник могут быть здесь.

За домами располагалась спортивная площадка. Перелезая через забор, Валландер зацепился и порвал брюки на бедре. Под прикрытием деревянной трибуны пробрался к вилле. Она была желтая, двухэтажная, с одного угла украшенная башенкой. У самого забора стоял ветхий сосисочный киоск. Пригнувшись, Валландер перебежал от трибуны к мейсонитовой хибарке. Достал из кармана пистолет. Минут пять неподвижно стоял, глядя на виллу. Тишина кругом. В углу сада виднелся сарайчик для инструмента. Вот там и надо спрятаться. Еще секунду он смотрел на виллу. Потом осторожно стал на колени и подполз к забору в том месте, где был сарай. Забор шатался, перелезть оказалось непросто. Валландер едва не упал, но удержал равновесие и спрыгнул в узкую щель за сараем. С трудом перевел дух. Злоба, думал он, Коноваленко все время дышит злобой мне в затылок. Он осторожно высунул голову и посмотрел на виллу. По-прежнему тишина. Сад одичал, никто за ним не ухаживал. Рядом с Валландером стояла тележка, полная прошлогодней листвы. Может, вилла заброшена? Через минуту-другую он был почти полностью в этом уверен. Рискнул выбраться из-за сарая, перебежал к дому и пошел вдоль стены направо, чтобы выйти к другой стороне веранды, где, по-видимому, находится входная дверь. Он вздрогнул: под ноги выкатился ежик, зашипел и ощетинил иголки. Валландер еще раньше сунул пистолет в карман, но теперь почему-то вытащил его, сам не зная зачем. С пролива донесся звук туманного горна. Валландер обогнул угол дома и очутился у заднего торца виллы. Что я здесь делаю? - думал он. Если тут вообще кто-то есть, так это наверняка чета стариков, которые как раз сейчас только-только просыпаются от крепкого ночного сна. Что они скажут, обнаружив у себя в саду сумасбродного комиссара полиции? Он направился дальше вдоль стены. И выглянул из-за угла.

Возле флагштока на посыпанной гравием дорожке стоял Коноваленко, мочился. Он был босиком, в штанах и расстегнутой рубашке. Валландер не шевелился. И все же что-то насторожило Коноваленко - возможно, неусыпное чутье к опасности. Он обернулся. Пистолет был у Валландера в руке. Долю секунды оба оценивали ситуацию. Валландер сообразил, что Коноваленко совершил ошибку: оставил оружие в доме. Коноваленко сообразил, что Валландер либо убьет его, либо ранит, прежде чем он успеет добежать до двери. Выход был только один. Мощным рывком Коноваленко бросился в сторону, на миг очутившись вне зоны огня. И помчался во весь дух, время от времени виляя вбок, перескочил через забор. Он был уже на Хеммансвеген, когда Валландер наконец смекнул, что к чему, и побежал следом. Все произошло очень быстро. Потому-то Валландер не заметил Сикоси Цики, который, стоя у окна, наблюдал за происходящим.

Сикоси Цики понял, что случилось непредвиденное. Хотя и не знал, что именно. Однако решил, что вступают в силу инструкции, которые Коноваленко дал ему накануне. «Если что-нибудь произойдет, - сказал Коноваленко, вручая ему конверт, следуй этим инструкциям. Тогда ты вернешься в ЮАР. Можешь связаться с человеком, которого ты уже видел, он даст тебе денег и проинструктирует напоследок».

Сикоси Цики оставался у окна лишь секунду-другую.

Потом сел к столу и распечатал конверт.

Час спустя он покинул виллу и исчез.

Коноваленко выиграл метров пятьдесят. Валландер невольно удивился, как он может бежать с такой немыслимой быстротой. Направлялись они в ту сторону, где Валландер оставил свою машину. Значит, машина Коноваленко на той же стоянке! Валландер чертыхнулся и помчался быстрее. Но расстояние не сокращалось. Он оказался прав. Коноваленко подбежал к «мерседесу», распахнул незапертую дверцу и включил зажигание. Все это заняло считаные секунды, и Валландер понял, что ключи были в стартере. Коноваленко подготовился, хотя и совершил ошибку, выйдя на улицу без оружия. В тот же миг Валландер заметил вспышку и инстинктивно метнулся в сторону. Пуля просвистела мимо и ударила в асфальт. Валландер скорчился за велосипедной стойкой, надеясь, что противник не видит его. В следующий миг он услышал рев мотора - «мерседес» рванул с места.

Он кинулся к своей машине, неловко пытаясь сунуть ключ в зажигание и думая, что наверняка снова упустил Коноваленко. Но не сомневался, что прежде всего тот постарается покинуть остров. Оставшись здесь, он рано или поздно окажется в кольце. Валландер изо всех сил нажал на газ. На развороте у опоры моста он засек Коноваленко. Нарушая все правила, обогнал тяжелый медлительный грузовик и кое-как справился с управлением, едва не врезавшись в посадки на разделительной полосе. Потом погнал по мосту. «Мерседес» был прямо впереди него. Надо что-то придумать. В гонках ему, пожалуй, Коноваленко не обставить.

Все закончилось на самой высокой точке моста.

Коноваленко мчался на огромной скорости, но Валландер висел у него на хвосте. Уверившись, что не заденет ни одну из машин на полосе встречного движения, он выстрелил из пистолета прямо через лобовое стекло, целясь в «мерседес» Коноваленко. Первый выстрел прошел мимо. Зато второй, на счастье, попал в заднее колесо. «Мерседес» сразу пошел юзом, и Коноваленко не сумел выровнять его. Валландер отчаянно нажал на тормоза, меж тем как машина Коноваленко на полной скорости ударила прямо в бетонное ограждение моста. Жуткий грохот. Что произошло с самим Коноваленко, комиссар не видел. Но, не раздумывая, на малой скорости въехал прямо в разбитую машину. Удар по грудной клетке - ремни безопасности натянулись. Валландер рвал рычаги, давая задний ход. Покрышки взвизгнули, он отъехал назад для нового разгона. И повторил свой маневр. «Мерседес» швырнуло еще на несколько метров вперед. Валландер вновь подал машину назад, распахнул дверцу и укрылся за нею. Позади уже выстраивалась пробка. Когда Валландер взмахнул пистолетом и крикнул автомобилистам, чтобы они держались подальше, многие бросили свои машины и побежали прочь. На противоположной стороне моста тоже возник затор. Коноваленко не появлялся. И все же Валландер несколько раз выстрелил в искореженный «мерседес».

После второго выстрела взорвался бензобак. Позднее Валландер так и не мог установить, отчего произошел взрыв - от его пули или же бензин вспыхнул по какой-то другой причине. Пламя мгновенно охватило «мерседес», повалил густой дым. Валландер осторожно приблизился.

Коноваленко горел.

Его зажало в машине, он лежал на спине, наполовину вывалившись через лобовое стекло на капот. Никогда Валландер не забудет этот неподвижный взгляд, Коноваленко словно не верил, что все это происходит с ним. Потом его волосы вспыхнули, и через секунду-другую Валландер понял, что он мертв. Вдалеке завыли сирены. Валландер медленно вернулся к собственной помятой машине, прислонился к дверце.

Потом посмотрел на Кальмарский пролив. Вода сверкала. Пахло морем. Голова у него была совершенно пустая, без единой мысли. Что-то кончилось, и это ощущение одурманило его. Затем он услышал усиленный мегафоном голос, который приказывал кому-то бросить оружие. Он не сразу сообразил, что приказ адресован ему. Оглянулся, увидел на кальмарском берегу пожарные и полицейские машины. «Мерседес» Коноваленко еще горел. Валландер посмотрел на свой пистолет и - бросил его в воду. Полицейские с оружием на изготовку направились к нему. Валландер взмахнул полицейским удостоверением и крикнул:

- Комиссар Валландер! Я полицейский!

Скоро его окружили недоверчивые смоландские коллеги.

- Я полицейский. Мое имя Валландер, - повторил он. - Возможно, вы читали обо мне в газетах. На прошлой неделе я был объявлен в розыск.

- Верно, я вас узнаю, - сказал один из полицейских на смоландском диалекте.

- В горящей машине находится некто Коноваленко, - сказал комиссар. - Этот человек застрелил нашего коллегу в Стокгольме. И еще многих людей.

Валландер огляделся.

Внезапно нахлынула целая буря чувств - то ли радость, то ли облегчение.

- Едемте! - сказал он. - Мне позарез нужно выпить кофе. А здесь уже ничего больше не случится.

31

Ян Клейн был арестован в своем служебном кабинете около полудня в пятницу, 22 мая. Утром, в самом начале девятого, генеральный прокурор Вервей выслушал доклад Схееперса о решении президента де Клерка, принятом накануне поздно вечером. После этого он без комментариев подписал ордер на арест и обыск в доме. Схееперс потребовал, чтобы арест осуществил комиссар Борстлап, который в ходе расследования убийства ван Хеердена произвел на него благоприятное впечатление. Доставив Яна Клейна в помещение для допросов, Борстлап перешел в соседнюю комнату, где ждал Схееперс, и доложил, что задержание прошло без эксцессов. Хотя кое-что он заметил, и это кое-что показалось ему важным и даже тревожным. Сам он располагал весьма скудной информацией о том, почему сотрудник разведслужбы взят под стражу. Схееперс ссылался на секретность, необходимую во всех мероприятиях, связанных с национальной безопасностью. Но Борстлапа конфиденциально предупредили, что президент де Клерк в курсе событий. Поэтому Борстлап инстинктивно чувствовал, что должен сообщить о своем наблюдении.

Дело в том, что Ян Клейн нисколько не удивился аресту. Борстлап угадывал в его возмущенной реакции плохое актерство. Видимо, он был кем-то предупрежден. А поскольку, как Борстлап понял, решение об аресте было принято очень быстро, он пришел к выводу, что у Яна Клейна есть сообщники либо в ближайшем окружении президента, либо в генеральной прокуратуре. Схееперс внимательно выслушал соображения Борстлапа. С тех пор как де Клерк подписал ордер, прошло менее двенадцати часов. Кроме президента об аресте знали только Вервей и Борстлап. Необходимо безотлагательно информировать де Клерка, что в его кабинете, по-видимому, есть «жучки». Схееперс попросил Борстлапа подождать за дверью, пока он сделает важный телефонный звонок. Но де Клерка тот не застал. В секретариате сообщили, что у президента совещание и связаться с ним можно будет только во второй половине дня.

Схееперс прошел к Борстлапу Ян Клейн подождет. Хотя иллюзий насчет того, что Ян Клейн встревожится, не зная причины своего ареста, Схееперс не питал. Допрос он отложил скорее ради себя самого. Грядущая встреча с Яном Клейном отнюдь не внушала ему уверенности.

Они поехали в дом Яна Клейна, расположенный неподалеку от Претории. За рулем сидел Борстлап, Схееперс устроился на заднем сиденье. Внезапно ему вспомнилась белая львица, которую они с Юдифью видели в заповеднике. Это образ Африки, думал он. Отдыхающий зверь, спокойный и недвижный, пока не поднимется и не явит всю свою дремлющую силу. Хищный зверь, которого нельзя ранить, можно только убить, если он нападет.

Схееперс смотрел в окно, размышляя о том, как теперь сложится его жизнь. Сбудется ли грандиозный план де Клерка и Нельсона Манделы, знаменующий окончательное отступление белых. Или же начнется хаос, бесконтрольное насилие, чудовищная гражданская война, в которой позиции и союзники будут постоянно меняться, а конец предсказать невозможно? Апокалипсис, думал он. Страшный суд, который мы все время пытались упрятать в бутылку, как злого духа. И наверное, этот дух отомстит, когда бутылка разобьется?

Машина остановилась у ворот большой виллы Яна Клейна. Борстлап еще при аресте информировал его, что имеет ордер на обыск, и потребовал ключи. Ян Клейн разыграл оскорбленное достоинство и ключи дать отказался. Тогда Борстлап сказал, что в таком случае дверь придется взломать. И в конце концов получил связку. Во дворе их встретили охранник и садовник. Схееперс поздоровался, сообщил, кто он. Потом обвел взглядом обнесенный стеной сад. Все словно расчерчено по линейке. И до того ухожено, что казалось безжизненным. Вот так я и должен представлять себе Яна Клейна, подумал он. Его жизнь расчерчена по идеологической линейке. Отклонений нет и быть не может, ни в мыслях и чувствах, ни в саду. Исключение составляет его секрет - Миранда и Матильда.

Они вошли в дом. Чернокожий слуга воззрился на них с удивлением. Схееперс велел ему подождать на улице, пока они осмотрят дом, и предупредить охранника и садовника, чтобы те никуда не отлучались без разрешения.

Мебели в доме было немного, но стоила она дорого. Ян Клейн явно предпочитал мрамор, сталь и массивное дерево. На стенах несколько литографий. Сюжеты из южноафриканской истории. А кроме того, щиты, старинные пистолеты и ягдташи. Над камином - охотничий трофей, голова антилопы куду с мощными изогнутыми рогами. Борстлап осматривал весь дом, Схееперс же заперся в кабинете Яна Клейна. Письменный стол, пустой. У стены шкаф для документов, с множеством выдвижных ящиков. Схееперс поискал сейф, но не нашел и спустился в гостиную, где Борстлап перебирал книги в шкафу.

- Где-то наверняка должен быть сейф, - сказал Схееперс.

Борстлап взял ключи Яна Клейна, показал ему:

- Ключа нет.

- Он определенно выбрал для сейфа такое место, где мы, по его расчетам, будем искать в самую последнюю очередь. Вот с этого и начнем. Где бы мы вряд ли стали искать?

- У себя перед глазами, - сказал Борстлап. - Лучший тайник подчас находится на самом видном месте. Но заметить его очень трудно.

- Сосредоточьтесь на поисках сейфа, - сказал Схееперс. - В книжных шкафах ничего нет.

Борстлап кивнул и поставил на полку книгу, которую держал в руке. Схееперс вернулся в кабинет. Сел за письменный стол и начал выдвигать ящики, один за другим.

Прошло два часа, а ему так и не попалось ничего существенного для дознания. Бумаги сугубо частного характера, не содержащие ничего примечательного. Или же относящиеся к нумизматической коллекции. К своему удивлению, Схееперс обнаружил, что Клейн был председателем Южноафриканского нумизматического общества и многое делал для местных нумизматов. Еще одно отклонение, подумал он. Но для расследования это значения не имеет.

Борстлап дважды тщательно обшарил весь дом, но сейфа не нашел.

- Он должен быть, - сказал Схееперс.

Борстлап позвал слугу, спросил его, где находится сейф. Слуга посмотрел на него с недоумением.

- Секретный шкаф, - пояснил Борстлап. - Тайник. Всегда на замке.

- Здесь ничего такого нет, - ответил слуга.

Борстлап с досадой отослал его. Они возобновили поиски. Схееперс пытался обнаружить какие-нибудь несуразности в архитектуре и планировке дома. Ведь южноафриканцы часто устраивали в своих домах секретные помещения. Но тщетно. Борстлап забрался на тесный чердак и осматривал его, светя себе фонариком, а Схееперс тем временем вышел на улицу и взглянул на дом снаружи. Решение пришло почти тотчас же. На доме не было дымовой трубы. Он вернулся внутрь, присел на корточки возле камина и посветил фонариком в дымоход. Сейф был вмурован в каменную кладку. Тронув ручку замка, Схееперс с удивлением почувствовал, что дверца не заперта. Как раз в эту минуту сверху спустился Борстлап.

- Отлично продуманный тайник, - сказал Схееперс.

Борстлап кивнул. Он был раздосадован, что не сумел найти сейф.

Схееперс сел на широкий кожаный диван возле мраморного столика. Борстлап вышел в сад покурить. Схееперс просмотрел содержимое сейфа: страховые полисы, несколько конвертов со старинными монетами, документы на покупку дома, десятка два свидетельств на приобретение акций и несколько государственных облигаций. Отложив их в сторону, он взял в руки небольшой черный блокнот. Перелистал страницы. Сплошь зашифрованные записи, мешанина имен, мест и цифровых комбинаций. Схееперс решил забрать блокнот с собой. Потребуется время, чтобы как следует во всем этом разобраться. Он положил бумаги обратно в сейф и тоже вышел в сад.

И вдруг его осенило. Он подозвал к себе трех мужчин, которые, сидя на корточках, наблюдали за ними.

- Кто-нибудь приходил в дом со вчерашнего вечера? - спросил он.

Ответил садовник:

- Об этом знает только Мофололо, ночной охранник.

- Сейчас его, понятно, здесь нет?

- Он придет в семь.

Схееперс кивнул. Что ж, он еще заглянет сюда.

Они поехали обратно в Йоханнесбург. По дороге остановились пообедать и в четверть пятого расстались возле полицейского управления. Откладывать допрос больше нельзя. Пора побеседовать с Яном Клейном. Но прежде надо еще раз попробовать связаться с президентом де Клерком.

Когда около полуночи позвонил охранник из приемной президента де Клерка, Ян Клейн удивился. Он, конечно, знал, что молодому помощнику прокурора, по имени Схееперс, поручено разобраться с подозрениями насчет заговора. Однако был уверен, что изрядно опередил этого человека, который пытается идти по его следу. Теперь же он сообразил, что Схееперс куда ближе, чем он думал. Он встал и оделся, ведь всю ночь придется провести на ногах. Судя по всему, у него есть время по меньшей мере до десяти утра. Схееперсу понадобится утром как минимум несколько часов, чтобы выправить все бумаги, необходимые для задержания. До тех пор он должен убедиться, что отдал все необходимые распоряжения и запланированная операция не под угрозой. Он спустился на кухню, заварил чаю. Потом сел писать памятную записку. Сделать надо было очень много. Но он успеет.

Конечно, арест - неожиданное осложнение. Но он учитывал такую возможность. Ситуация досадная, но вполне преодолимая. Поскольку он не мог знать, как долго Схееперс продержит его под арестом, планировать нужно так, как если бы ему пришлось сидеть вплоть до покушения на Манделу.

Первоочередная задача сегодня ночью - повернуть события завтрашнего дня в свою пользу. Пока он будет под арестом, никто не сможет обвинить его в том, что он участвовал в каких-либо акциях. Он детально продумал развитие событий. И уже во втором часу ночи позвонил Францу Малану:

- Одевайся и приезжай сюда.

Франц Малан спросонья не сразу понял, в чем дело. Ян Клейн не назвался.

- Одевайся и приезжай, - повторил он.

Вопросов Франц Малан не задавал.

Через час, в начале третьего, он уже вошел в гостиную Яна Клейна. Шторы были задернуты. Ночному охраннику, который впустил его, было под страхом немедленного увольнения запрещено говорить посторонним, кто бывал в этом доме вечерами или ночью. Ян Клейн щедро платил ему за молчание.

Франц Малан нервничал. Он знал, что Ян Клейн никогда не вызвал бы его без важной причины.

Он даже сесть толком не успел, а Ян Клейн уже начал рассказывать, что случилось, что произойдет утром и что нужно организовать еще сегодня ночью. Услышанное только усилило нервозность Малана. Он смекнул, что на него ляжет куда большая ответственность, чем он, собственно, рассчитывал.

- Мы не знаем, как много Схееперсу удалось выяснить, - сказал Ян Клейн. - Но необходимо принять меры предосторожности. Самое главное - распустить Комитет и отвлечь внимание от Капстада и от двенадцатого июня.

Франц Малан с удивлением смотрел на него. Он что, серьезно? Решил свалить на него всю ответственность за исполнение?

Ян Клейн видел, как он обеспокоен.

- Я скоро выйду на свободу. И опять возьму ответственность на себя.

- Надеюсь, - отозвался Малан. - Но распускать Комитет?

- Это необходимо. Схееперс, возможно, разведал гораздо больше и глубже, чем мы думаем.

- Но как он докопался?

Ян Клейн с досадой пожал плечами:

- А как мы сами докапываемся? Используем все свои знания, все контакты. Даем взятки, угрожаем, лжем - и добываем информацию. Мы не останавливаемся ни перед чем. И те, кто следит за нами, тоже. Комитету нельзя собираться. Он перестает существовать. А значит, его вообще не было. Сегодня же ночью нужно всех предупредить. Но до тех пор мы должны сделать кое-что еще.

- Если Схееперс знает, что мы планируем дело на двенадцатое июня, придется дать отбой, - сказал Франц Малан. - Риск слишком велик.

- Поздно, - ответил Ян Клейн. - Кроме того, Схееперс не уверен. Хороший след, проложенный в другом направлении, убедит его, что двенадцатое июня в Капстаде - след ложный. Мы все перевернем.

- Как?

- На завтрашнем допросе у меня будет возможность внушить ему совсем другое.

- Но этого вряд ли будет достаточно.

- Разумеется.

Ян Клейн достал небольшой черный блокнот. Когда он открыл его, Франц Малан увидел чистые страницы.

- Я заполню его бессмыслицей, - продолжал Ян Клейн. - Но кое-где помечу места и даты. Все такие записи, кроме одной, будут зачеркнуты. А эта одна - отнюдь не Капстад и не двенадцатое июня. Блокнот я оставлю в сейфе. А сейф запирать не стану, будто в спешке вытаскивал бумаги, чтобы сжечь.

Франц Малан кивнул. Что ж, пожалуй, Ян Клейн прав. Наверное, удастся проложить ложный след и сбить их с толку.

- Сикоси Цики возвращается домой, - сказал Ян Клейн, вручая Францу Малану конверт. - Ты встретишь его, отвезешь в Хамманскрааль и за день до двенадцатого июня дашь последние инструкции. Все, что нужно сделать, указано здесь, в этом конверте. Прочитай прямо сейчас и скажи, если что непонятно. А потом начнем звонить.

Пока Франц Малан читал инструкции, Ян Клейн заполнял черный блокнот бессмысленными комбинациями слов и цифр. Он пользовался разными ручками, чтобы создать впечатление, будто записи сделаны в разное время. На миг задумался, потом написал: Дурбан, 3 июля. Он знал, что 3 июля АНК намечает в этом городе важную встречу. Таков был ложный след, на который, как он надеялся, клюнет Схееперс.

Франц Малан отложил бумаги.

- Вопросы есть?

- Нет.

Они начали обзванивать членов Комитета. В доме Яна Клейна были три разные телефонные линии. И звонки полетели в разные концы ЮАР. Заспанные люди снимали трубку и тотчас забывали про сон. Некоторые нервничали, услышав, в чем дело, другие лишь кое-что записывали. Одни больше уже не ложились, другие поворачивались на другой бок и благополучно засыпали.

Комитет был распущен. Его вообще никогда не существовало, ибо он бесследно исчез. Остались только слухи о нем. Но можно легко и быстро его воссоздать. В данный момент он не нужен, более того - опасен. Однако готовность к тому, что члены Комитета полагали единственным выходом для будущего ЮАР, была по-прежнему в силе. Эти беспощадные люди не ведали покоя. Их беспощадность была реальна, но сама их идея коренилась в иллюзиях, лжи и фанатическом отчаянии. А многих из них обуревала только ненависть.

Еще ночью Франц Малан уехал домой.

Ян Клейн прибрал в доме, оставив сейф открытым. В половине пятого утра он лег спать, размышляя о том, кто же снабдил Схееперса всей этой информацией. Его не оставляло неприятное ощущение, что он чего-то не понимает.

Кто-то предал его.

Но он не мог понять, кто именно.

Схееперс открыл дверь помещения для допросов.

Ян Клейн сидел на стуле у стены, с улыбкой глядя на него. Схееперс решил держаться вежливо и корректно. Перед этим он целый час изучал черный блокнот. И по-прежнему сомневался, что покушение на Манделу действительно перенесено в Дурбан. Он пытался взвесить все «за» и «против», но так и не пришел к однозначному выводу. Надежд на то, что Ян Клейн скажет ему правду, он не питал. Возможно, удастся вытянуть из него какую-нибудь подсказку.

Схееперс сел напротив Яна Клейна. Н-да, перед ним сидит сейчас отец Матильды. Он знает его секрет, но воспользоваться им никак не сможет. Нельзя подвергать женщин такому риску. Ведь они не вправе держать Яна Клейна под арестом сколь угодно долго. Он и сейчас выглядит так, будто готов в любую минуту уйти из-под стражи.

Вошел секретарь, сел за столик поодаль.

- Ян Клейн, - сказал Схееперс, - вы задержаны по серьезному подозрению в участии и, возможно, в организации подрывной антигосударственной деятельности, а также в подготовке убийства. Что вы можете сказать по этому поводу?

По-прежнему с улыбкой Ян Клейн ответил:

- Я не намерен отвечать на вопросы, пока рядом со мной не будет адвоката.

На мгновение Схееперс смешался. Нормальная процедура предусматривала, чтобы задержанному была тотчас предоставлена возможность связаться с адвокатом.

- Все сделано правильно, - сказал Ян Клейн, словно угадав неуверенность Схееперса. - Просто адвокат еще не прибыл.

- Мы можем начать с анкетных данных, - сказал Схееперс. - Для этого присутствие адвоката необязательно.

- Разумеется.

Записав анкетные данные, Схееперс вышел и распорядился, чтобы его вызвали, как только появится адвокат. Войдя в прокурорскую комнату, он почувствовал, что взмок от пота. Невозмутимое превосходство Яна Клейна пугало его. Как он только мог так равнодушно отнестись к обвинениям, которые - если они будут доказаны - грозят ему смертным приговором?

Он вновь засомневался, сумеет ли провести допрос так, как надо. Может быть, обратиться к Вервею и предложить, чтобы Яна Клейна допросил более искушенный в допросах чиновник? Но он прекрасно понимал: Вервей ожидает, что он справится с возложенной на него задачей. Вервей ничего дважды не повторял. Если он выкажет слабость, шансы сделать карьеру резко уменьшатся. Схееперс снял пиджак, ополоснул лицо холодной водой. Потом еще раз просмотрел вопросы, которые намеревался задать.

В конце концов он сумел дозвониться до президента и коротко изложил свои подозрения насчет «жучков» в его кабинете. Де Клерк слушал не перебивая.

- Я распоряжусь насчет проверки, - сказал он, когда Схееперс умолк. На этом разговор закончился.

Лишь около шести Схееперсу доложили, что адвокат прибыл, и он сразу же вернулся в помещение для допросов. Адвокат сидел рядом с Яном Клейном - мужчина лет сорока, по фамилии Критцингер. Они сдержанно пожали друг другу руку. Схееперс тотчас понял, что Критцингер и Ян Клейн давно знакомы. Возможно, Критцингер опоздал нарочно, чтобы дать Яну Клейну передышку, а заодно позлить допрашивающего. Впрочем, на Схееперса эта мысль произвела обратный эффект. Он вдруг совершенно успокоился. Все сомнения последних часов как ветром сдуло.

- Я задержался в связи с арестом, - сказал Критцингер, - по очень серьезному обвинению.

- Угроза национальной безопасности тоже весьма серьезное обвинение, - заметил Схееперс.

- Мой клиент категорически отрицает эти обвинения. Я требую, чтобы его немедленно освободили. Какая нелепость - задерживать человека, который в своей повседневной работе как раз и защищает национальную безопасность!

- Вопросы здесь задаю я, - сказал Схееперс. - И отвечать будет ваш клиент, а не я. - Он заглянул в свои бумаги. - Знакомы ли вы с Францем Маланом?

- Да, - не раздумывая ответил Ян Клейн. - Он работает в том секторе военной разведки, который занимается совершенно секретными материалами по безопасности.

- Когда вы видели его последний раз?

- В связи с террористическим актом, совершенным в ресторане неподалеку от Дурбана. Нас обоих пригласили помочь в расследовании.

- Известно ли вам о тайной бурской организации, которая носит название Комитет?

- Нет.

- Вы уверены?

- Мой клиент уже ответил, - запротестовал Критцингер.

- Я имею полное право задать вопрос повторно, - резко бросил Схееперс.

- Никакой Комитет мне неизвестен, - ответил Ян Клейн.

- У нас есть основания полагать, что этот Комитет планирует убийство одного из лидеров черных африканцев, - сказал Схееперс. - Упомянуты различные места и даты. Вам это известно?

- Нет.

Схееперс вынул черный блокнот:

- Сегодня при обыске вашего дома полиция обнаружила этот блокнот. Вы узнаете его?

- Конечно. Это мой блокнот.

- Среди записей упоминаются различные даты и места. Вы можете сказать, что они означают?

- Что они означают? - Ян Клейн посмотрел на адвоката. - Это сугубо личные записи, дни рождения, встречи с друзьями.

- Что за дело у вас в Капстаде двенадцатого июня?

Ян Клейн даже бровью не повел:

- Да ничего особенного. Я просто собирался съездить туда и повидать коллегу нумизмата. Но встреча отпала.

Он по-прежнему совершенно спокоен, подумал Схееперс.

- А что вы скажете о Дурбане, третьего июля?

- Ничего.

- Ничего?

Ян Клейн повернулся к адвокату и что-то ему шепнул.

- Мой клиент не желает отвечать на вопросы личного свойства, - сказал Критцингер.

- Личного свойства или нет, я хочу услышать ответ, - сказал Схееперс.

- Просто безумие какое-то, - сказал Ян Клейн, устало разведя руками.

Схееперс вдруг заметил, что на лбу у Яна Клейна выступил пот, а рука на столе легонько дрожит.

- До сих пор вы задавали вопросы совершенно не по существу, - сказал Критцингер. - Очень скоро я потребую закончить допрос и немедля освободить моего клиента.

- Когда речь идет об угрозе национальнойбезопасности, полиция и прокуратура имеют большие полномочия, - заметил Схееперс. - Прошу вас ответить на вопрос.

- У меня в Дурбане есть женщина, - сказал Ян Клейн. - Поскольку она замужем, мы встречаемся тайно.

- Вы регулярно видитесь с ней?

- Да.

- Как ее имя?

Ян Клейн и Критцингер запротестовали одновременно.

- Что ж, пока я не буду настаивать, - сказал Схееперс. - Мы еще к этому вернемся. Но коль скоро вы встречаетесь с ней регулярно да еще и помечаете в блокноте предстоящие встречи, почему Дурбан упомянут здесь лишь однажды?

- За год я исписываю как минимум десяток блокнотов,- ответил Ян Клейн. - А старые выбрасываю. Или сжигаю.

- Где вы их сжигаете?

Ян Клейн как будто бы опять успокоился:

- В умывальном тазу или туалете. Как вам известно, у моего камина нет дымохода. Прежние владельцы его замуровали. А у меня руки не дошли расчистить.

Допрос продолжался. Схееперс вернулся к вопросам о Комитете, но ответ был один и тот же. Критцингер периодически протестовал. Часа через три Схееперс решил закончить допрос. Встал и коротко сообщил, что Ян Клейн останется под арестом. Критцингер не на шутку разозлился. Но Схееперс осадил его. Закон позволял прокурору задержать Яна Клейна по меньшей мере еще на сутки.

Уже свечерело, когда Схееперс поехал на доклад к Вервею, который обещал ждать его в прокуратуре. Пустыми коридорами Схееперс поспешил к начальнику. Вервей дремал, сидя в кресле. Схееперс постучал и вошел. Вервей открыл глаза, посмотрел на него. Схееперс сел.

- Ян Клейн не сознался ни в том, что знает о заговоре, ни в подготовке покушения. И по-моему, не сознается. К тому же у нас нет прямых доказательств его участия во всем этом. Обыск дал одну-единственную интересную находку. В его сейфе лежал блокнот, где записаны различные даты и места. Все зачеркнуто, кроме одного. Дурбан, третьего июля. Мы знаем, в этот день там выступает Нельсон Мандела. Дата, на которую мы ориентировались до сих пор, Капстад, двенадцатого июня, в блокноте зачеркнута.

Вервей резко выпрямился и попросил блокнот, который лежал у Схееперса в портфеле. Перелистал страницы, направив на них настольную лампу.

- Как он это объяснил? - спросил генеральный прокурор, закончив просмотр.

- Сказал, что помечал встречи. В Дурбане у него якобы роман с замужней женщиной.

- Завтра с этого и начните.

- Он отказывается назвать ее имя.

- Скажите, что он останется под арестом, если не ответит.

Схееперс посмотрел на Вервея с удивлением:

- А это возможно?

- Мой юный друг, - сказал Вервей, - все возможно, когда ты генеральный прокурор и так стар, как я. Не забывайте, человек вроде Яна Клейна знает, как замести следы. Таких побеждают в борьбе. Причем иной раз и сомнительными способами.

- Хотя мне показалось, что несколько раз он терял уверенность, - медленно проговорил Схееперс.

- Как бы там ни было, он прекрасно знает, что мы наступаем ему на пятки, - сказал Вервей. - Прижмите его хорошенько завтра. Одни и те же вопросы, снова и снова. Под разным углом. Но в одно и то же место. Все время в одно и то же.

Схееперс кивнул.

- Да, вот еще что, - сказал он. - Комиссар Борстлап, непосредственно производивший арест, говорит, у него сложилось твердое впечатление, что Клейна предупредили. Хотя о предстоящем аресте знали всего несколько человек.

Вервей долго молча смотрел на него.

- В стране идет война. Уши есть повсюду, человеческие и электронные. Раскрыть секрет - зачастую самое действенное оружие. Не забывайте об этом.

Разговор закончился.

Схееперс вышел из кабинета. На лестнице остановился и полной грудью вдохнул свежий воздух. Он очень устал. Потом прошел к машине, собираясь ехать домой. Когда он отпирал дверцу, из темноты вынырнул один из охранников автостоянки.

- Вам оставили вот это, - сказал он, протягивая Схееперсу конверт.

- Кто?

- Чернокожий мужчина, - ответил охранник. - Но он не назвал своего имени. Только повторил, что это очень важно.

Схееперс осторожно взял в руки конверт. Тонкий, бомбы в нем наверняка нет. Он кивнул охраннику и сел за руль. Потом вскрыл конверт и прочитал записку.

Киллер, вероятно чернокожий, по имени Виктор Мабаша.

И подпись: «Стив».

Сердце у Схееперса учащенно забилось.

Наконец-то!

Он поехал прямо домой. Юдифь ждала его с ужином. Но прежде чем сесть за стол, Схееперс позвонил на квартиру комиссару Борстлапу.

- Виктор Мабаша, - сказал он. - Вам знакомо это имя?

Борстлап на минуту задумался, потом ответил:

- Нет.

- Проверьте завтра утром ваши картотеки и добудьте всю информацию об этом человеке. Виктор Мабаша, чернокожий, вероятно, и есть тот киллер, которого мы ищем.

- Вам удалось расколоть Яна Клейна? - удивился Борстлап.

- Нет. Откуда у меня эти сведения, в данный момент значения не имеет.

Схееперс положил трубку.

Виктор Мабаша, думал он, садясь к столу.

Если это ты, нам нужно остановить тебя, пока не поздно.

32

Именно в тот день в Кальмаре Курт Валландер начал понимать, как скверно он себя чувствует. Позднее, когда убийство Луизы Окерблум и весь последующий кошмар уже отступили назад и казались нереальным, жутким спектаклем, разыгравшимся где-то далеко, он будет упорно твердить, что, только увидев на мосту Эландсбру мертвые глаза и горящие волосы Коноваленко, он осознал, что творится у него в душе. Такова была отправная точка, и он не менял ее, хотя образы памяти и мучительные переживания приходили и уходили, как изменчивые узоры в калейдоскопе. В Кальмаре он потерял над собой власть! Дочери он сказал, что тогда словно бы начался обратный отсчет, в конце которого была одна только пустота. Истадский врач - он занялся Валландером в середине июня, пытаясь справиться с его растущей депрессией, - записал в своем журнале, что, по словам пациента, депрессия началась за чашкой кофе в полицейском управлении Кальмара, когда на мосту горел человек.

Итак, Валландер сидел в полицейском управлении Кальмара и пил кофе, усталый и очень подавленный. Тем, кто видел его в эти полчаса, когда он сидел над своей чашкой, казалось, что он в прострации и совершенно недоступен для общения. Или, может быть, он просто глубоко задумался? Как бы там ни было, никто к нему не подошел, не составил компанию, не спросил о самочувствии. Странный истадский полицейский внушал почтение и робость. Его просто оставили в покое, меж тем как на мосту ликвидировали затор, а в полиции без передышки трезвонил телефон - газетчики, радио- и телерепортеры обрывали линию. Через полчаса Валландер неожиданно встал и попросил отвезти его к желтой вилле на Хеммансвеген. Когда автомобиль ехал по мосту, где все еще дымился «мерседес» Коноваленко, он смотрел прямо перед собой. Зато на вилле тотчас стал командовать, даже не думая о том, что дознание ведет следователь кальмарской полиции, по имени Блумстранд. Однако никто ему не препятствовал, и в ближайшие часы он развил небывалую энергию. И словно забыл про Коноваленко. Интересовали его два обстоятельства. Во-первых, кто владелец этого дома. Во-вторых, он непрерывно твердил, что Коноваленко был не один. Приказал опросить жителей соседних домов, связаться с таксистами и водителями автобусов. Коноваленко был не один, твердил он снова и снова. Кто был этот его спутник - мужчина или женщина, - который теперь бесследно исчез? Как выяснилось, все его вопросы пока оставались без ответа. Управление недвижимости и соседи давали крайне противоречивые сведения о владельцах желтой виллы. Лет десять назад тогдашний хозяин, вдовец по фамилии Яльмарсон, хранитель государственного архива, скончался. Его сын, который жил в Бразилии, представляя там, по словам некоторых соседей, какую-то шведскую фирму, даже на похороны не приехал. Для обитателей Хеммансвеген это было весьма беспокойное время, если верить тогдашнему начальнику отдела губернского совета в Крунуберге, а ныне пенсионеру, который сделал заявление от лица всех соседей. Поэтому они облегченно вздохнули, когда табличка о продаже виллы исчезла и прикатил трейлер с имуществом отставного офицера-резервиста. Сущее ископаемое - майор сконских гусар, немыслимый реликт минувшего века. Звали его Густав Ернберг, и общался он с окружающим миром дружелюбно и громогласно. Однако ж все опять встревожились, когда выяснилось, что большей частью Ернберг жил в Испании, где лечился от ревматизма. На вилле водворился его тридцатипятилетний внук, человек нахальный и бессовестный, который вовсе не заботился о соблюдении общепринятых норм поведения. Об этом Хансе Ернберге было известно только, что он занимался предпринимательством и появлялся здесь как бы налетами, в обществе весьма странных знакомых.

Полиция тотчас начала разыскивать Ханса Ернберга и к двум часам дня установила его местонахождение - это была некая гётеборгская контора. Валландер лично говорил с ним по телефону. Сперва Ернберг прикинулся, будто ничегошеньки не понимает. Но Валландер, который в этот день был совершенно не в настроении вести долгие разговоры и вытягивать правду клещами, пригрозил, что им займется гётеборгская полиция, да еще намекнул, что все это станет достоянием прессы. Посреди разговора один из кальмарских полицейских сунул Валландеру под нос записку. Ханса Ернберга проверили по регистрационным файлам и обнаружили, что он тесно связан со шведскими неонацистами. Секунду-другую Валландер смотрел на записку и наконец сообразил, какой вопрос необходимо задать человеку на другом конце линии.

- Вы можете мне сказать, каково ваше мнение о ЮАР? - спросил он.

- Не понимаю, при чем тут это, - отозвался Ханс Ернберг.

- Отвечайте на вопрос, - нетерпеливо сказал Валландер. - Иначе я звоню коллегам из Гётеборга.

Короткая пауза, и Ханс Ернберг ответил:

- Я считаю ЮАР одной из самых преуспевающих стран на свете. И полагаю своим долгом оказывать всю возможную поддержку тамошнему белому населению.

- И эту поддержку вы оказываете, сдавая свой дом русским бандитам, которые работают на южноафриканцев?

На сей раз Ханс Ернберг искренне удивился:

- Не понижаю, о чем вы.

- Отлично понимаете. А теперь ответьте на другой вопрос. Кто из ваших друзей имел доступ в дом за последнюю неделю? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать. Малейшая неясность - и я потребую, чтобы гётеборгская прокуратура немедля вас задержала. И поверьте, я не шучу.

- Уве Вестерберг, - ответил Ханс Ернберг. - Мой старый приятель, у него тут строительная фирма.

Валландер потребовал адрес и получил его.

Жуткая неразбериха. Впрочем, четкие действия нескольких следователей гётеборгской полиции внесли некоторую ясность в события, происходившие в последние дни на желтой вилле. Уве Вестерберг оказался таким же поклонником ЮАР, как и Ханс Ернберг. Несколько недель назад через третьих лиц, точную связь между которыми установить не удалось, к нему поступил запрос, нельзя ли предоставить дом в распоряжение южноафриканских гостей, за хорошую плату. Поскольку Ханс Ернберг был тогда за границей, Уве Вестерберг его не информировал. Валландер догадывался, что и деньги тоже осели в карманах Вестерберга. Но кто были эти южноафриканцы, Вестерберг понятия не имел. Он даже не знал, были они на вилле или нет. Больше в этот день Валландер ничего выяснить не сумел. Пусть кальмарская полиция сама раскапывает связи между шведскими неонацистами и южноафриканскими поборниками апартеида. Кто именно был вместе с Коноваленко в желтой вилле, оставалось по-прежнему неясно. Пока допрашивали соседей, таксистов и автобусных шоферов, Валландер тщательно осмотрел дом. Сразу видно: в двух спальнях недавно ночевали, и дом оставлен в спешке. На сей раз Коноваленко наверняка здесь «наследил». Он в спешке бежал из этого дома, чтобы никогда больше не вернуться. Конечно, не исключено, что второй постоялец прихватил вещи Коноваленко с собой. Может, осторожность Коноваленко вообще безгранична. Может, он каждый вечер учитывал возможность ограбления и потому перед сном прятал самое важное? Валландер вызвал к себе Блумстранда, который осматривал сарай, и велел бросить все доступные полицейские силы на поиски сумки. Как она выглядит и какого размера, он сказать не мог.

- Просто сумка с вещами. Она должна быть где-то в доме.

- С какими вещами? - спросил Блумстранд.

- Не знаю. Бумаги, деньги, одежда. Может быть, оружие. Не знаю.

Поиски начались. Все найденные сумки приносили на первый этаж, Валландеру. Он сдул пыль с кожаного портфеля, где оказались старые фотографии и письма, большей частью начинавшиеся обращением «Любимая Гунвор» или «Мой дорогой Герберт». Другая, не менее пыльная сумка, извлеченная с чердака, была набита экзотическими морскими звездами и раковинами. Но Валландер терпеливо ждал. Он знал: где-то тут есть след Коноваленко, а значит, и его неведомого спутника. В ожидании он позвонил дочери и Бьёрку. Новость об утренних происшествиях уже разлетелась по стране. Валландер сказал Линде, что чувствует себя хорошо и что все кончилось. Вечером он вернется домой, а потом они возьмут машину и на несколько дней махнут в Копенгаген. По ее голосу он слышал, что она не поверила ни тому, что он хорошо себя чувствует, ни тому, что все кончилось. Да, дочка видит его насквозь. Разговор с Бьёрком закончился тем, что Валландер в ярости швырнул трубку на рычаг. Прежде с ним такого не бывало, а ведь они с Бьёрком работали вместе много лет. Взбесился же он потому, что Бьёрк усомнился в его рассудке, поскольку он, ни слова не говоря, в одиночку отправился ловить Коноваленко. Конечно, Валландер понимал, что в данном случае упреки Бьёрка вполне справедливы. Но его возмутило, что Бьёрк заговорил об этом именно сейчас, когда дознание находилось в самой критической фазе. Бьёрк со своей стороны решил, что этот приступ ярости, увы, подтверждает его опасения и Валландер вправду не в себе. Надо держать Курта под присмотром, сказал он Мартинссону и Сведбергу.

В конце концов нужную сумку нашел сам Блумстранд. Коноваленко спрятал ее за кучей сапог в чулане, расположенном в коридорчике из кухни в столовую. Кожаная сумка с наборным замком. Нет ли в замке взрывного устройства? - подумал Валландер. Что будет, если они вскроют сумку? Блумстранд быстро скатал на кальмарский аэродром, где сумку просветили рентгеном. Но никаких признаков взрывного устройства не обнаружилось. Блумстранд вернулся на желтую виллу. Вооружившись отверткой, Валландер взломал замок. В сумке оказались бумаги, билеты, несколько паспортов и крупная сумма денег. А кроме того, небольшой пистолет, «беретта». Все паспорта были с фотографиями Коноваленко и выданы в Швеции, Финляндии и Польше, на разные имена. Как финн Коноваленко назывался Мякеля, как поляк носил немецкую фамилию Хаусман. Денег было сорок семь тысяч шведских крон и одиннадцать тысяч долларов. Но Валландера интересовали в первую очередь бумаги: объяснят ли они, кто такой неизвестный спутник Коноваленко. К большому его разочарованию и досаде, почти все записи были на незнакомом языке, видимо по-русски. Ничего не поймешь. Похоже, это текущие заметки, которые Коноваленко делал для памяти, потому что на полях были указаны даты.

Валландер обратился к Блумстранду.

- Надо найти человека, владеющего русским, - сказал он. - Чтобы перевести все это, и поскорее.

- Может, попробуем мою жену? - предложил Блумстранд.

Валландер с удивлением посмотрел на него,

- Она учила русский, - продолжал Блумстранд. - Увлекается русской культурой. Прежде всего писателями шестидесятых годов прошлого века.

Валландер закрыл сумку, сунул ее под мышку.

- Едем. А то в здешней обстановке она только разнервничается.

Блумстранд жил в одноэтажном доме к северу от Кальмара. Жена его оказалась умной, открытой и с первого взгляда вызвала у Валландера симпатию. Пока мужчины пили на кухне кофе и ели бутерброды, она взяла бумаги к себе в кабинет и села за перевод, время от времени заглядывая в словари. Ей понадобился почти час, чтобы перевести и записать текст. Наконец Валландер мог прочитать записки Коноваленко. Он словно бы читал о собственных переживаниях из обратной перспективы. Многие детали и ход событий получили свое объяснение, а главное, он понял, что последний, неизвестный спутник Коноваленко, успевший незаметно покинуть желтую виллу, оказался совсем не тем, что он предполагал. ЮАР прислала замену Виктору Мабаше. Африканца по имени Сикоси Цики. Прибыл он из Дании. «Обучение его не вполне закончено, - писал Коноваленко. - Но этого достаточно. А хладнокровием и умом он превосходит Мабашу». Далее Коноваленко ссылался на некоего южноафриканца, которого звали Ян Клейн. Валландер решил, что этот человек - важное связующее звено. Но нитей, ведущих к центру, к организации, которая, Валландер теперь не сомневался, стояла за всем этим, обнаружить не удалось. О своих выводах он рассказал Блумстранду.

- Африканец намерен покинуть Швецию, - сказал Валландер. - Сегодня утром он еще был в желтой вилле. И кто-то наверняка видел его, наверняка вывез его оттуда. Через мост он перейти не мог. И на Эланде его наверняка нет. Возможно, у него был свой автомобиль. Но самое главное - он попытается уехать из Швеции. Каким путем, мы не знаем, знаем только, что попытается. Необходимо остановить его.

- Задача не из легких, - сказал Блумстранд.

- Да, но выполнить ее можно, - ответил Валландер. - Как бы там ни было, через шведский пограничный контроль проходит за день не так уж много чернокожих.

Валландер поблагодарил жену Блумстранда, и они вернулись в полицейское управление. Часом позже по стране был объявлен розыск неизвестного африканца. Приблизительно тогда же полиция нашла шофера, который этим утром подвозил африканца с парковки в конце Хеммансвеген. Произошло это уже после того, как мост перекрыли. Валландер предположил, что африканец сначала несколько часов прятался вне дома. Таксист отвез его в центр Кальмара. Там он расплатился, вышел из машины и исчез. Описать его внешность таксист толком не сумел. Высокий, мускулистый, в белой рубашке, светлых брюках и темном пиджаке. Вот все, что он мог сказать. И еще: говорил он по-английски.

Вечерело. Никаких дел в Кальмаре у Валландера не осталось. С арестом скрывшегося африканца последний кусочек мозаики станет на свое место.

Кальмарские коллеги предложили отвезти его в Истад, но он поблагодарил и отказался. Ему хотелось побыть одному. В начале шестого он попрощался с Блумстрандом, извинился, что днем так безапелляционно взял на себя командование, и поехал домой.

Посмотрев на карту, Валландер пришел к выводу, что самая короткая дорога - через Векшё. Бесконечные леса вдоль шоссе. И та же безмолвная отрешенность, что владела им самим. В Нюбру он остановился перекусить. И хотя больше всего на свете хотел забыть обо всем, что происходило вокруг, заставил себя позвонить в Кальмар и спросить, арестован ли африканец. Ответ был отрицательный. Он сел за руль и опять поехал сквозь бесконечные леса. Добравшись до Векшё, на минуту задумался, как ехать дальше - через Эльмхульт или через Тингсрюд. В итоге выбрал дорогу через Тингсрюд, чтобы сразу же взять курс на юг.

За Тингсрюдом, когда он свернул на шоссе в сторону Роннебю, на дорогу неожиданно вышел лось. В бледном свете сумерек Валландер заметил его, только когда он вырос прямо перед капотом. Отчаянно нажал на тормоз - шины резко взвизгнули - ив тот же миг понял, что уже слишком поздно. Сейчас он сшибется с громадным лосем лоб в лоб, а ведь, как на грех, даже не застегнул ремень безопасности. Но лось внезапно шагнул в сторону, и Валландер, сам не зная как, умудрился с ним разминуться.

Он съехал на обочину, заглушил мотор и сидел не шевелясь. Сердце молотом стучало в груди, дыхание вырывалось толчками, голова кружилась. Успокоившись, он вылез из машины и некоторое время стоял среди безмолвного леса. Опять проскочил на волосок от смерти, думал он. Теперь в моей жизни пожалуй что и не осталось счастливых билетиков. И никакой радости, оттого что чудом удалось избежать аварии, почему-то нет. Только смутное чувство вины и угрызения совести. Вновь нахлынула унылая пустота, которая переполняла его утром, когда он пил кофе. Бросить бы машину прямо здесь, войти в лес и бесследно исчезнуть. Не навсегда, не затем, чтобы никогда не возвращаться, а на время, чтобы восстановить душевное равновесие, избавиться от ощущения дурноты, которую вызывали в нем события последних недель. И все-таки он опять сел за руль и поехал дальше на юг, на сей раз пристегнувшись ремнем. Выехал на кристианстадскую магистраль и свернул на запад. Около девяти в круглосуточном кафе выпил кофе. Несколько водителей-дальнобойщиков молча сидели за одним из столиков, какие-то юнцы негромко ссорились возле игровых автоматов. Валландер не притронулся к кофе, пока тот совсем не остыл. Но в конце концов выпил чашку до дна и вернулся в машину.

Около полуночи он въехал во двор отцовского дома. Дочь встретила его на крыльце. Он устало улыбнулся и сказал, что все хорошо. Потом спросил, не было ли звонка из Кальмара. Линда отрицательно помотала головой. Звонили только какие-то журналисты, сумевшие добыть дедов номер телефона.

- Твою квартиру уже отремонтировали, - сообщила Линда. - Можешь опять перебраться туда.

- Вот и хорошо, - сказал он.

Позвонить в Кальмар или не стоит? Нет, он слишком устал. Отложим до завтра.

В эту ночь они с Линдой долго разговаривали. Но Валландер словом не обмолвился о хандре, которая завладела им. Пока дочери незачем знать об этом.

Сикоси Цики добрался до Стокгольма автобусом-экспрессом. Выполняя чрезвычайные инструкции Коноваленко, он уже в начале пятого был в Стокгольме. Самолет на Лондон вылетал из Арланды в семь вечера. Но поскольку Сикоси Цики заплутал и не нашел стоянку автобусов, идущих в аэропорт, в Арланду он поехал на такси. Шофер, который не доверял иностранцам, потребовал деньги вперед. Сикоси Цики дал ему тысячекроновую купюру и устроился в уголке на заднем сиденье. Он даже не догадывался, что его ищут в Швеции по всем пунктам паспортного контроля. Знал только, что покинет страну как шведский гражданин Лейф Ларсон - это имя он научился выговаривать очень быстро. Он был совершенно спокоен, так как вполне полагался на Коноваленко. Проезжая в такси по мосту, он заметил, что там что-то произошло. Но решил, что Коноваленко наверняка удалось обезвредить незнакомца, который утром явился в сад.

В Арланде Сикоси Цики получил от таксиста сдачу и на вопрос, нужна ли ему квитанция, отрицательно покачал головой. Затем прошел в зал отлета, зарегистрировался и, уже направляясь к паспортному контролю, задержался у киоска с прессой, чтобы купить английские газеты.

Не задержись он у киоска, его бы арестовали на паспортном контроле. Но как раз в те минуты, когда он выбирал газеты и расплачивался, там произошла смена сотрудников. Один из них пошел в туалет. А его напарница, девушка по имени Черстин Андерсон, именно в этот день явилась на работу с огромным опозданием. По дороге у нее сломалась машина, и она прибежала в аэропорт буквально высунув язык. Вообще она была дисциплинированна и честолюбива и обычно приходила на службу заблаговременно, чтобы просмотреть все поступившие за день оповещения и заодно освежить в памяти прежние. Сегодня она сделать этого не успела, и Сикоси Цики со своим шведским паспортом и улыбкой на лице беспрепятственно прошел мимо нее. Дверь закрылась за ним в ту самую минуту, когда коллега Черстин Андерсон вернулся из туалета.

- За кем нынче вечером нужно особо следить? - спросила Черстин Андерсон.

- За черным южноафриканцем, - ответил коллега.

Ей вспомнился африканец, который только что прошел мимо. Но по паспорту он был швед. В десять пришел начальник вечерней смены, спросил, как обстановка.

- Не забудьте про африканца, - сказал он. - Мы не знаем, ни как его зовут, ни с каким паспортом он путешествует.

У Черстин Андерсон внутри все оборвалось.

- Ты же говорил, он южноафриканец, - сказала она своему коллеге.

- Предположительно, - пояснил начальник. - Но кто знает, за кого он себя выдаст, пытаясь покинуть Швецию.

Черстин немедля рассказала, что произошло несколько часов назад. В результате суматошных выяснений было установлено, что африканец со шведским паспортом вылетел в Лондон семичасовым рейсом Британских авиалиний.

Самолет поднялся в воздух точно по расписанию. Он уже успел приземлиться в Лондоне, и пассажиры прошли контроль. В Лондоне Сикоси Цики порвал свой шведский паспорт и спустил обрывки в туалет. Отныне он был замбийским гражданином Ричардом Мотомбване. А поскольку летел транзитом, не проходил паспортного контроля ни со шведским, ни с замбийским паспортом. Вдобавок у него было два разных билета. Багаж он не сдавал, и потому девушка-регистратор в Стокгольме видела только его билет до Лондона. У транзитной стойки в Хитроу Сикоси Цики предъявил второй билет, до Лусаки. Первый билет отправился в унитаз вместе с остатками паспорта.

В половине двенадцатого самолет Замбийской авиакомпании DC-10 «Нковази» взял курс на Лусаку. В субботу в половине седьмого утра Цики благополучно приземлился в Лусаке. Там он взял такси до города и в представительстве Южноафриканской авиакомпании купил билет на вечерний рейс до Йоханнесбурга. Броня ни него была уже зарегистрирована. На сей разгон полетит под собственным именем, Сикоси Цики. Вернувшись на лусакский аэродром, он зарегистрировался, потом пообедал в ресторане для отлетающих пассажиров. В три он поднялся на борт самолета и почти ровно в пять был на аэродроме Яна Смэтса неподалеку от Йоханнесбурга. Франц Малан встретил его и отвез прямо в Хамманскрааль. Там Малан предъявил ему приходный ордер на полмиллиона рандов, которые составляли предпоследнюю долю оплаты, а затем оставил его одного, предупредив, что вернется на следующий день. До тех пор Сикоси Цики не должен покидать дом и прилегающий огороженный участок. Оставшись один, Сикоси Цики принял ванну. Он устал, но был доволен собой. Путешествие прошло без сучка без задоринки. Беспокоило его только одно: что случилось с Коноваленко? А вот особенного любопытства к тому, за чье именно убийство ему заплатили такие деньги, он не испытывал. Неужели вправду один-единственный человек может цениться так высоко, думал он. Но не стал задерживаться на этой мысли. Около полуночи улегся на влажные простыни и заснул.

Утром в субботу, 23 мая, почти одновременно произошли два события. В Йоханнесбурге выпустили из-под ареста Яна Клейна. Однако Схееперс предупредил, что его наверняка вызовут для повторного допроса.

Стоя у окна, Схееперс смотрел, как Ян Клейн и его адвокат Критцингер идут к своим машинам. Схееперс приказал установить за Клейном круглосуточное наблюдение, но, предполагая, что тот учитывает такую возможность, надеялся по крайней мере принудить его к бездействию.

Он не смог выжать из Яна Клейна совершенно никаких сведений, которые хоть немного прояснили бы ситуацию с Комитетом. Зато был теперь твердо уверен, что покушение запланировано на 3 июля в Дурбане, а не на 12 июня в Капстаде. Всякий раз, когда речь заходила о блокноте, Ян Клейн выказывал признаки нервозности, и Схееперс решил, что человек не в состоянии произвольно вызывать у себя такие физические реакции, как пот и трясущиеся руки.

Он зевнул. Скорей бы уж все кончилось. Что ни говори, а шансы заслужить одобрение Вервея, пожалуй, весьма возросли.

Внезапно ему вспомнилась белая львица в лунном свете на берегу реки.

Скоро он сможет вновь навестить ее.

Приблизительно в то же время, когда Ян Клейн в Южном полушарии вышел из своей камеры, Курт Валландер сел за стол в своем истадском кабинете. Коллеги, которые были на месте в это раннее субботнее утро, поздравляли его, желали успехов. А он криво улыбался и бормотал в ответ что-то невразумительное. Придя в кабинет, комиссар закрыл за собой дверь и снял телефонную трубку. Такое ощущение, будто накануне выпил лишнего, хотя на самом деле капли в рот не брал. Совесть грызет. Руки трясутся. Весь в поту. Только минут через десять он собрался с силами и позвонил в кальмарскую полицию. Ответил Блумстранд и тотчас огорошил его сообщением, что разыскиваемый африканец, видимо, вчера вечером покинул страну через Арланду.

- Как же это вышло? - возмущенно спросил Валландер.

- Халатность и невезение, - ответил Блумстранд и коротко рассказал, что произошло.

- Ну и чего ради мы вообще надрывали пуп? - спросил Валландер, когда Блумстранд умолк.

- Хороший вопрос. Откровенно говоря, я и сам все время думаю об этом.

Валландер попрощался и положил трубку. Открыл окно, постоял, слушая птичий щебет в листве. День, похоже, будет теплый. Первое июня не за горами. Вот и май прошел, а он даже не заметил, как распустились деревья, выросли цветы и воздух наполнился густыми ароматами.

Он опять сел за стол. Нет, это дело нельзя откладывать на следующую неделю. Он вставил в машинку лист бумаги, положил рядом английский словарь и начал медленно писать письмо неизвестным южноафриканским коллегам. Изложил все, что знал о планируемом покушении, подробно рассказал о Викторе Мабаше. К концу рассказа о его гибели пришлось заправить в машинку новую страницу. Примерно через час письмо было готово, в заключение он сообщил самое важное: взамен был прислан другой киллер, по имени Сикоси Цики, который, к сожалению, сумел выехать из Швеции и, по-видимому, находится на пути в ЮАР. Далее Валландер написал, кто такой он сам, присовокупил номер телекса шведского отделения Интерпола и попросил южноафриканских коллег связаться с ним, если потребуется дополнительная информация. После этого он отнес письмо в дежурку и сказал, что нужно сегодня же отправить его телексом в ЮАР.

Потом он пошел домой. Впервые после взрыва переступил порог своей квартиры.

Странно, она показалась ему совершенно чужой. Закопченная мебель сдвинута в кучу и накрыта пластиком. Он вытащил стул и сел.

Духота, нечем дышать.

Сумеет ли он справиться со всем происшедшим?

Письмо его между тем добралось до Стокгольма. Увы, отправить его в ЮАР поручили неопытному практиканту. По причине технических сложностей и скверного контроля вторая страница валландеровского донесения отослана не была. Вот почему в этот вечер 23 мая южноафриканская полиция получила депешу, что на пути в ЮАР находится киллер по имени Виктор Мабаша. Принявшие телекс интерполовские сотрудники в Йоханнесбурге недоумевали - телекс был без подписи и как-то очень уж неожиданно обрывался. Но, зная, что все телексы из Швеции надлежит пересылать в полицию, комиссару Борстлапу, они все же так и сделали. А поскольку телекс пришел в Йоханнесбург поздно вечером в субботу, Борстлап прочитал его только в понедельник. И немедля связался со Схееперсом.

Телекс подтвердил то, что стояло в записке, полученной от таинственного Стива.

Человек, которого они ищут, зовется Виктор Мабаша.

Схееперсу тоже показалось, что телекс какой-то оборванный и без подписи. Но так как это сообщение лишь подтверждало его информацию, ничего не предпринял.

Отныне розыски целиком сосредоточились на Викторе Мабаше. Были оповещены все пограничные пункты страны. Готовность номер один.

33

Выйдя из-под ареста, Ян Клейн сразу же позвонил из своего дома в Претории Францу Малану. Он не сомневался, что его телефоны прослушиваются. Но имел в запасе еще одну линию, о которой не знал никто, кроме специального сотрудника разведслужбы, занимающегося вопросами секретной связи. В стране существовал целый ряд телефонов, которых официально будто и не было.

Франц Малан явно удивился. Он не знал, что Яна Клейна в тот день выпустили на свободу. Обоснованно полагая, что телефон Малана тоже прослушивается, Ян Клейн прибегнул к заранее условленному паролю, чтобы Малан не сказал лишнего. Все было закамуфлировано под случайный ошибочный звонок. Ян Клейн спросил Хорста, попросил прощения и положил трубку. Франц Малан проверил пароль по особому списку. Два часа спустя он позвонит сам с определенного телефона-автомата на другой телефон-автомат.

Яну Клейну не терпелось поскорее выяснить, что произошло за то время, пока он сидел под арестом. Вдобавок Франц Малан должен был смекнуть, что главная ответственность и впредь останется на нем. Ян Клейн был уверен, что сумеет отделаться от хвостов. Тем не менее риск слишком велик, чтобы вступать в личный контакт с Францем Маланом или посещать Хамманскрааль, куда, вероятно, уже прибыл или скоро прибудет Сикоси Цики.

Выехав из ворот своего дома, Ян Клейн буквально через несколько минут засек хвост - машину, которая следовала за ним. Он знал, что впереди есть вторая машина. Но сейчас его это не волновало. Они, конечно, заинтересуются, что он остановился у телефона-автомата и куда-то позвонил. Сообщат куда надо. Но никогда не узнают, о чем шла речь.

Ян Клейн все же не ожидал, что Сикоси Цики уже вернулся. Странно было и то, что Коноваленко не дал о себе знать. План предусматривал, что Коноваленко примет контрольное подтверждение о возвращении Сикоси Цики. Послать его нужно было самое позднее через три часа после условленного времени прибытия. Ян Клейн отдал Францу Малану несколько коротких распоряжений. Кроме того, они договорились созвониться на следующий день с двух других, заранее условленных телефонов-автоматов. Ян Клейн старался услышать, не нервничает ли Малан. Но помимо обычной, слегка нервозной манеры выражаться, ничего не заметил.

Закончив разговор, он пообедал в одном из самых дорогих ресторанов Претории. И с удовольствием думал о том, как они там разозлятся, когда «хвост» представит Схееперсу свой отчет. Он видел соглядатая за одним из столиков в другом конце ресторана. В глубине души Ян Клейн уже решил, что Схееперсу не жить в ЮАР, которая через год-другой восстановит свои давние принципы, некогда созданные солидарными бурами и постоянно ими обороняемые.

Но бывали минуты, когда Яна Клейна одолевала страшная мысль, что все это обречено на гибель. Возврата нет. Буры проиграли, впредь их страной будут править чернокожие, которые не позволят белым иметь привилегии. Он с огромным трудом противился этому негативному ясновидению. Но скоро взял себя в руки. Минутная слабость, думал Клейн. Я поддался негативному отношению южноафриканцев английского происхождения к нам, бурам. Они знают, что именно мы - подлинная душа этой страны. Народ, избранный в Африке Богом и историей, - это мы, а не они, отсюда и неистребимая зависть, от которой они не могут освободиться.

Ян Клейн расплатился за обед, с улыбкой прошел мимо «хвоста», маленького потного толстяка, а потом поехал домой. В зеркало заднего вида он заметил, как «хвост» заменили. И, ставя машину в гараж, продолжал методично анализировать, кто выдал его и снабдил Схееперса информацией.

Он налил себе рюмочку портвейна и устроился в гостиной. Задвинул шторы, погасил все лампы, кроме настольной. Лучше всего ему думалось в полутьме.

Дни, проведенные в обществе Схееперса, еще усилили его ненависть к новому порядку в стране. Какое унижение - его, высокопоставленного, облеченного доверием, лояльного сотрудника разведки, арестовали по подозрению в подрывной деятельности против государства. Ведь он действовал как раз во имя государства! Если он и Комитет прекратят свою тайную работу, риск национального краха станет реальным, а не надуманным. Сидя с рюмкой портвейна в гостиной, он был, как никогда, уверен в необходимости убить Нельсона Манделу. С его точки зрения, это было даже не убийство, а казнь в соответствии с неписаным законом, какой он воплощал.

Был и еще один тревожный момент, который усиливал его нервозность. В ту минуту, когда ему позвонил доверенный охранник из личного штаба президента, он понял, что кто-то явно снабдил Схееперса информацией, до которой тот, собственно говоря, сам добраться не мог. Кто-то в его, Клейна, окружении попросту совершил предательство. И необходимо как можно скорее выяснить, кто это. Тревога росла еще и потому, что виновником мог быть и Франц Малан. Или кто-нибудь другой из Комитета. Не считая их, еще двое, максимум трое сотрудников разведки могли покопаться в его жизни и по неведомым причинам пойти на предательство.

Ян Клейн сидел в темноте, думая о каждом из этих людей, искал в памяти путеводные нити, но не находил.

Действовал он методом исключения, привлекая на помощь чутье и факты. Спрашивал себя, кому выгодно сдать его, кто невзлюбил его настолько, что жажда мести оказалась сильнее риска быть раскрытым. Круг подозреваемых сузился с шестнадцати человек до восьми. Затем Ян Клейн начал все сначала, и каждый раз возможных предателей становилось все меньше.

В конце концов не осталось никого. Вопрос по-прежнему был без ответа.

И вот тогда он впервые подумал, что это могла быть Миранда. Когда никого другого не осталось, он невольно подумал и о ней тоже. Эта мысль возмутила его. Запретная, невозможная. И все же подозрение не отступало, не желало уходить, пришлось принять в расчет и Миранду. Он допускал, что подозревает ее незаслуженно. А поскольку она наверняка не сможет ему солгать, ничем себя не выдав, он быстро с этим покончит - достаточно поговорить с ней. В ближайшие дни надо будет стряхнуть «хвост» и наведаться к ней и Матильде в Безёйденхаут. Настоящий предатель безусловно в том списке, который он уже проработал. Только он его пока не обнаружил. Ян Клейн убрал бумаги, до поры до времени отбросил эти мысли и занялся своей нумизматической коллекцией. Он всегда успокаивался, рассматривая красивые монеты и представляя себе их ценность. Вынул из ячейки блестящий старинный золотой. Старинный крюгерранд, такой же вечный, как бурские традиции. Поворачивая монету под лампой, он заметил крохотное, почти невидимое пятнышко грязи. Достал аккуратно сложенную бархотку и осторожно тер желтую поверхность до тех пор, пока монета не засияла.

Три дня спустя, поздним вечером в среду, Ян Клейн наведался в Безёйденхаут к Миранде и Матильде. Не желая, чтобы «хвосты» последовали за ним в Йоханнесбург, он решил стряхнуть их еще в центре Претории. Нескольких простых маневров оказалось достаточно, чтобы запутать посланцев Схееперса. Но и после этого, уже направляясь по магистральному шоссе в Йоханнесбург, он все же внимательно поглядывал в зеркальце заднего вида. На всякий случай покружил в центральных торговых кварталах Йоханнесбурга и, только убедившись в отсутствии «хвоста», свернул в сторону Безёйденхаута. Визит посреди недели был весьма непривычен, тем более что он не предупредил по телефону. Для них это будет сюрприз. Неподалеку от нужной улицы он остановился у продуктового магазина, купил провизию на обед и около половины шестого был у цели.

Сперва он просто не поверил своим глазам.

Но потом осознал, что это правда: из калитки дома Миранды и Матильды действительно вышел на улицу мужчина.

Чернокожий.

Ян Клейн затормозил у тротуара, наблюдая, как этот человек идет в его сторону, но по противоположному тротуару. Он опустил солнечные щитки на лобовом стекле, чтобы тот его не увидел. А сам продолжал наблюдение.

И внезапно узнал этого человека, которого долгое время держал под надзором. Прямых улик разведка так и не нашла, но имела серьезные подозрения, что он принадлежит к наиболее радикальному крылу АНК, которое несло ответственность за целый ряд террористических актов в магазинах и ресторанах. Звали этого человека то Мартин, то Стив, то Ричард.

И вот сейчас он прошел мимо Яна Клейна и исчез.

Ян Клейн просто окаменел. В голове царил полный сумбур, нужно время, чтобы привести все в порядок. Но отступать некуда, подозрения, которые он упорно не желал принимать всерьез, оказались вполне реальны. В списке подозреваемых в конце концов не осталось никого, и рассуждал он правильно. Его предала Миранда. Это была правда, но совершенно необъяснимая. На миг нахлынула печаль. Потом пришел холод. Как будто температура стремительно падала по мере того, как росла ярость. В один миг любовь обернулась ненавистью. Ненавистью к Миранде, не к Матильде, потому что Матильду он считал невиновной, она тоже была жертвой предательства матери. Он судорожно стиснул руль. И едва подавил желание въехать прямо в дом, вышибить дверь и напоследок посмотреть Миранде в глаза. Но нет, он войдет в дом, только когда внешне будет совершенно спокоен. Бесконтрольное возбуждение - признак слабости. А слабости он не выкажет - ни перед Мирандой, ни перед дочерью.

Ян Клейн не мог понять. И эта непонятность бесила его. Он посвятил свою жизнь борьбе с беспорядком. А под беспорядком он разумел и все непонятное. Непонятное нужно истреблять точно так же, как и все другие причины растущего смятения и распада в обществе.

Он долго сидел в машине. Стемнело. Только полностью успокоившись, подъехал к дому. Заметил за шторой в большом окне гостиной легкое движение. Взял пакеты с продуктами, вошел в калитку.

Когда она открыла дверь, он улыбнулся ей навстречу. В эти краткие, едва уловимые секунды ему хотелось, чтобы все оказалось выдумкой. Но теперь он знает правду и должен выяснить, что за этим стоит.

Во мраке комнаты было трудно различить темное лицо Миранды.

- Вот заехал к вам в гости, - сказал он. - Решил преподнести сюрприз.

- Раньше такого не случалось, - заметила она.

Ему показалось, что голос ее звучит хрипло и чуждо. Хорошо бы разглядеть ее поотчетливее. Может, она догадывается, что он видел человека, вышедшего из дома?

В эту минуту из своей комнаты появилась Матильда. Молча посмотрела на него. Она знает, подумал он. Знает, что ее мать предала меня. Как иначе она может защитить ее? Только молчанием.

Он поставил пакеты на пол и снял пиджак.

- Я хочу, чтобы ты ушел, - сказала Миранда.

Сперва он просто не поверил своим ушам. Повернулся к ней с пиджаком в руках:

- Ты просишь меня уйти?

- Да.

Секунду он смотрел на свой пиджак, потом бросил его на пол. И ударил ее, со всей силы, прямо в лицо. Миранда потеряла равновесие, но не сознание. Прежде чем она успела подняться на ноги, он схватил ее за блузку и рванул вверх.

- Ты просишь меня уйти, - тяжело дыша, повторил он. - Если кто-то и уйдет, так это ты. Но и тебе никуда не уйти.

Он втащил ее в гостиную, швырнул на диван. Матильда хотела было помочь матери, но Клейн гаркнул, чтобы она не двигалась с места.

Сам сел на стул перед Мирандой. Темнота в комнате вдруг опять привела его в ярость. Он вскочил, зажег все лампы. И увидел, что из носа и изо рта у Миранды течет кровь. Снова сел на стул и уставился на нее.

- Из твоего домавышел мужчина. Чернокожий. Что он здесь делал?

Она не отвечала. Даже не смотрела на него. На кровь, которая текла по лицу и капала на пол, она вообще не обращала внимания.

Ян Клейн подумал, что все это бессмысленно. Что бы она ни сказала и ни сделала, она предала его. Дорога кончилась. Дальше пути нет. Что делать с Мирандой, он не знал. Не мог представить себе, чем ей отомстить. Посмотрел на Матильду. Та по-прежнему не шевелилась. На лице у нее застыло выражение, какого он прежде никогда не видел. Не понимал, что оно означает. И от этого тоже чувствовал неуверенность. Затем он обнаружил, что Миранда смотрит на него.

- Я хочу, чтобы ты ушел, - повторила она. - И я не желаю больше видеть тебя. Это твой дом. Ты можешь остаться, но тогда уйдем мы.

- Никто отсюда не уйдет, - сказал он. - Я хочу только, чтобы ты все рассказала.

- Что ты хочешь услышать?

- С кем ты разговаривала. Обо мне. Что сказала. И почему.

Она смотрела ему прямо в глаза. Кровь под носом и на губах уже свернулась и почернела.

- Я рассказывала о том, что находила в твоих карманах, когда ты спал здесь. Я слушала, что ты говорил во сне, и записывала. Может быть, это не имеет значения. Но я надеюсь, что это приведет к твоей гибели.

Миранда говорила чужим, хриплым голосом. И он понял, что таков ее настоящий голос, а тот, каким она говорила все эти годы, был притворным. Все было притворным, он уже вообще не находил искренности в их взаимоотношениях.

- Чем бы ты была без меня?

- Возможно, я бы уже умерла. А возможно, была бы счастлива.

- Ты жила в трущобах.

- Думаю, мы способствовали тому, чтобы их снесли.

- Не приплетай сюда мою дочь.

- Ты - отец ребенка, Ян Клейн. Но дочери у тебя нет, у тебя нет ничего, кроме собственной гибели.

На столике между ними стояла стеклянная пепельница. Теперь, когда у него не осталось слов, он схватил ее и с размаху швырнул Миранде в лицо. Она едва успела увернуться. Пепельница упала рядом с ней на диван. Ян Клейн вскочил на ноги, отшвырнул столик, снова схватил пепельницу и занес над ее головой. В этот миг он услышал странный звук, шипящий, словно звериный. Матильда шагнула вперед и что-то шипела сквозь зубы, он не разбирал слов, но видел в ее руках оружие.

Матильда выстрелила. Пуля ударила Яна Клейна прямо в грудь, и он как подкошенный рухнул на пол. А они стояли и смотрели на него - это было последнее, что различил его гаснущий взгляд. Он пытался что-то сказать, пытался удержать жизнь, которая стремительно уходила. Но уцепиться было не за что. Не за что.

Облегчения Миранда не ощущала, но и страха не испытывала. Посмотрела на дочь - та повернулась к мертвецу спиной. Миранда забрала у нее пистолет. Потом пошла к телефону и позвонила человеку, который приходил к ним и которого звали Схееперс. Она еще раньше звонила ему и оставила листок с номером возле телефона. Теперь она поняла, почему так поступила.

Ответила женщина, назвала свое имя: Юдифь. Потом позвала мужа, который тотчас взял трубку. Он обещал немедля приехать в Безёйденхаут и попросил Миранду ничего не предпринимать до его появления.

Юдифи Схееперс объяснил, что с обедом придется подождать. Но не сказал почему, а она расспрашивать не стала. Ведь скоро все кончится, он сам сказал накануне. Жизнь опять вернется в давнюю колею, они опять поедут в парк Крюгера и посмотрят, там ли еще белая львица и все так же ли они ее боятся. Схееперс связался с Борстлапом, обзвонил несколько номеров, пока разыскал его, сообщил адрес, но просил не заходить в дом, подождать его самого.

Когда он приехал в Безёйденхаут, Борстлап ждал на улице, возле своей машины. Открыла им Миранда. Провела в гостиную. Схееперс положил руку на плечо Борстлапа. До сих пор оба не проронили ни слова.

- Мертвец, который лежит там, - это Ян Клейн, - сказал Схееперс.

Борстлап ошеломленно воззрился на него, тщетно ожидая продолжения.

Ян Клейн был мертв. В худом, чуть ли не изможденном лице ни кровинки. Что здесь произошло - преступление или трагедия? - думал Схееперс. Но пока не нашел ответа.

- Он ударил меня, - сказала Миранда. - И я его застрелила.

Когда она произносила эту фразу, Схееперс случайно посмотрел на Матильду. И заметил, что слова матери удивили ее. Яна Клейна застрелила Матильда, сообразил он, дочь застрелила отца. Ян Клейн бил Миранду, свидетельством тому синяки и кровь на ее лице. Успел ли он понять? - подумал Схееперс. Успел ли понять, что умирает и что его родная дочь держит в руках оружие, которое принесло ему смерть?

Ни слова не говоря, Схееперс знаком предложил Борстлапу выйти с ним вместе на кухню. И закрыл дверь.

- Меня не интересует, как вы это сделаете, - сказал он. - Но вы должны вывезти труп и сделать так, чтобы все выглядело как самоубийство. Ян Клейн сидел под арестом. Это оскорбило его. И, спасая свою честь, он покончил с собой. Вполне приемлемый мотив. Пресечь слухи, связанные с разведслужбой, обычно труда не составляет. Желательно сделать все это сегодня же вечером или ночью.

- Я рискую своей должностью, - сказал Борстлап.

- Даю слово, что вы не рискуете ничем, - ответил Схееперс.

Борстлап долго смотрел на него, потом спросил:

- Кто эти женщины?

- Вы вообще никогда их не встречали.

- Все дело, конечно, в безопасности ЮАР, - сказал Борстлап, и Схееперс расслышал в его голосе усталую иронию.

- Да, совершенно верно.

- Опять фабрикуем ложь, - сказал Борстлап. - Наша страна просто конвейер, который фабрикует ложь, круглые сутки. Что же будет, когда все это рухнет?

- Чего ради мы пытаемся предотвратить покушение?

Борстлап медленно кивнул:

- Ладно, я все сделаю.

- В одиночку.

- Никто меня не увидит. Я оставлю труп на улице. И постараюсь, чтобы расследование было поручено мне.

- Я предупрежу их, - сказал Схееперс. - Они откроют, когда вы вернетесь.

Борстлап уехал.

Миранда накрыла труп Яна Клейна простыней. Схееперс вдруг почувствовал, что страшно устал от всей этой лжи вокруг, лжи, которая отчасти была и внутри его самого.

- Я знаю, его застрелила ваша дочь, - сказал он. - Но это не имеет значения. По крайней мере для меня. Если это имеет значение для нас, тут я ничего поделать не могу. Но труп отсюда исчезнет. Полицейский, который был со мной, позаботится об этом. Он констатирует самоубийство. Никто не узнает, что произошло на самом деле. За это я ручаюсь.

В глазах Миранды мелькнул огонек удивления и благодарности.

- В некотором смысле это, пожалуй, и было самоубийство, - продолжал Схееперс. - Человек, который живет так, как он, наверно, не вправе рассчитывать на другой конец.

- Я даже плакать по нем не могу, - сказала Миранда. - В душе ничего не осталось.

- Я ненавидела его, - неожиданно сказала Матильда.

Схееперс увидел, что она плачет.

Убить человека, подумал он. Даже если совершаешь это в лютой ненависти или в крайнем отчаянии, все равно в душе возникает трещина, которая никогда не зарастет. Вдобавок он был ее отец, она не выбирала его, но и заменить другим тоже не могла.

Задерживаться он не стал, понимая, что им нужно побыть вдвоем. Но когда Миранда попросила его вернуться, он обещал.

- Мы уедем отсюда, - сказала она.

- Куда?

Она развела руками:

- Не знаю. Может быть, пусть лучше Матильда решит?

Схееперс поехал домой обедать. За столом он был задумчив, мысли бродили далеко-далеко. Когда Юдифь спросила, долго ли еще до завершения спецзадания, он почувствовал угрызения совести.

- Скоро все будет позади, - сказал он.

Около полуночи позвонил Борстлап.

- Хочу только сообщить, что Ян Клейн покончил с собой, - сказал он. - Завтра утром его найдут на автостоянке между Йоханнесбургом и Преторией.

Кто же теперь главный? - думал Схееперс, положив трубку. Кто руководит Комитетом?

Комиссар Борстлап жил в Кенсингтоне, одном из самых старых районов Йоханнесбурга. Он был женат на медицинской сестре, которая вечно дежурила по ночам в медчасти крупнейшего из здешних армейских городков. Трое их детей давно выросли, и по будням Борстлап обычно проводил вечера в одиночестве. Как правило, он так уставал, что был не в силах заниматься домашними делами, только смотрел телевизор. Иногда спускался в маленькую мастерскую, оборудованную в подвале. Сидел там, вырезал силуэты. Этому искусству его научил отец, но отцовской ловкости он не достиг. И все же отдыхал, сидя здесь и осторожно, но твердой рукой вырезая из тонкого черного картона контуры лиц и фигур. Но в тот вечер, когда отвез труп Яна Клейна на плохо освещенную автостоянку, о которой, кстати сказать, узнал в связи с одним из недавних убийств, Борстлап, придя домой, никак не мог успокоиться. Принялся вырезать силуэты своих детей, а думал о последних днях, о работе со Схееперсом. Во-первых, он не мог не признать, что ему нравится работать с этим молодым прокурором. Схееперс умен, энергичен, мыслит оригинально и выводы делать умеет. Слушает, что говорят другие, а совершив ошибку, не пытается ее скрыть. Но с другой стороны, Борстлапа очень интересовало, чем они, собственно, занимаются. Он понял, что речь идет о серьезном деле, о заговоре с целью убийства Нельсона Манделы, которое необходимо предотвратить. Но все прочее - сплошное белое пятно. Борстлап догадывался о крупном заговоре, не зная, кто, кроме Яна Клейна, принадлежит к числу заговорщиков. Порой ему казалось, что он участвует в расследовании, но - с завязанными глазами. Схееперсу он так и сказал, и тот ответил, что понимает его. Но сделать ничего не может. Секретность миссии ограничивает его полномочия.

Утром в понедельник, получив от Борстлапа странный телекс из Швеции, Схееперс незамедлительно и энергично взялся за дело. Через несколько часов они отыскали Виктора Мабашу в компьютерной картотеке и еще больше встревожились, когда установили, что Мабаша неоднократно был на подозрении как исполнитель заказных убийств. Но ни разу не был схвачен. Между строк полицейских отчетов они прочитали, что он очень умен и всегда ловко маскировал свои дела и принимал все меры предосторожности. Последнее известное место жительства Мабаши - Нтибане под Умтатой, неподалеку от Дурбана. Это лишний раз подтверждало, что покушение намечено на 3 июля в Дурбане. Борстлап немедля связался с умтатскими коллегами и узнал, что они постоянно держат Виктора Мабашу в поле зрения. В тот же вечер Схееперс и Борстлап выехали туда. И рано утром во вторник полиция нагрянула в дом Виктора Мабаши. Но там никого не оказалось, Схееперс с трудом скрывал разочарование, а Борстлап мучительно размышлял, как быть дальше. Вернувшись в Йоханнесбург, они бросили все полицейские резервы на розыски Мабаши. Официально Схееперс и Борстлап сообщили, что Виктора Мабашу разыскивают за несколько тяжких изнасилований белых женщин в провинции Транскей.

Кроме того, было строго запрещено сообщать что-либо о Викторе Мабаше средствам массовой информации. Фактически они работали теперь круглые сутки. Но никаких следов Мабаши до сих пор не нашли. А теперь и Ян Клейн был мертв.

Борстлап зевнул, отложил в сторону ножницы, потянулся.

Как видно, завтра придется начинать все сначала, подумал он. Но время пока есть, будь то до 12 июня или до 3 июля.

Борстлап не вполне разделял уверенность Схееперса, что след, ведущий в Капстад, проложен для отвода глаз, и подумал, что все-таки не мешало бы и к этому следу присмотреться повнимательнее.

В четверг, 28 мая, Борстлап и Схееперс встретились ровно в восемь утра.

- Яна Клейна нашли сегодня в самом начале седьмого, - сказал Борстлап. - Какой-то автомобилист вышел помочиться и наткнулся на труп. Он сразу известил полицию. Я говорил с патрульной машиной, которая первой прибыла на место. По их мнению, это явное самоубийство.

Схееперс кивнул. Он сделал прекрасный выбор, попросив себе в помощь комиссара Борстлапа.

- До двенадцатого июня остается две недели, - сказал он. - И ровно месяц - до третьего июля. Иными словами, у нас еще есть время выследить Виктора Мабашу. Я не полицейский. Но полагаю, времени пока достаточно.

- Это как посмотреть, - отозвался Борстлап. - Виктор Мабаша - преступник опытный. Он способен надолго исчезнуть. Спрячется где-нибудь в трущобном поселке, и тогда нам нипочем его не отыскать.

- Мы должны, - отрубил Схееперс. - Не забывайте, мои полномочия позволяют затребовать практически любые резервы.

- Так его не поймать, - сказал Борстлап. - Можно послать солдат на штурм Соуэто, вкупе с десантниками. И толку все равно не будет. Только бунт схлопочем на свою голову.

- Так что вы предлагаете? - спросил Схееперс.

- Скромное вознаграждение в пятьдесят тысяч рандов, - сказал Борстлап. - И деликатный намек преступному миру, что мы готовы раскошелиться, чтобы заполучить Виктора Мабашу. Вот это - реальная возможность найти его.

Схееперс посмотрел на него скептически:

- Таким вот манером работает полиция?

- Нечасто. Но бывает, что и так.

Схееперс пожал плечами:

- Вам виднее. Деньги я достану.

- Слух пустим сегодня же вечером.

Затем Схееперс заговорил о Дурбане. Нужно как можно скорее наведаться на тот стадион, где при большом стечении народа будет выступать Нельсон Мандела. Уже сейчас необходимо выяснить, какие меры безопасности намерена принять тамошняя полиция, и заранее выработать план действий на случай, если Виктора Мабашу схватить не удастся. Борстлапа огорчало, что Схееперс не придавал значения альтернативному следу. И он решил про себя, что свяжется с одним из капстадских коллег и попросит его кое-что сделать.

В тот же вечер Борстлап связался с полицейскими информаторами, от которых регулярно получал более или менее полезные донесения.

Пятьдесят тысяч рандов - большие деньги.

Он знал, что теперь охота на Виктора Мабашу началась всерьез.

34

В среду, 10 июня, Курт Валландер получил бюллетень. По словам врача, который считал Валландера человеком немногословным и весьма замкнутым, комиссар не мог толком объяснить, что, собственно, его мучит. Сетовал на кошмары, бессонницу, боли в животе, ночные приступы панического страха, когда сердце, казалось, готово было остановиться, - короче говоря, на всем известные признаки прогрессирующего стресса, который может кончиться нервным срывом. В этот период Валландер ходил к врачу через день. Симптомы менялись, при очередном визите он называл что-нибудь новое, что якобы мучило его больше всего. Вдобавок у него внезапно начались сильные приступы слезливости. Врач, который в конце концов выдал ему больничный по поводу серьезной депрессии и назначил «разговорную» терапию в сочетании с антидепрессантами, нисколько не сомневался в серьезности ситуации. За короткое время Валландер убил человека и способствовал тому, чтобы другой сгорел заживо. Не мог он и сложить с себя ответственность за женщину, которая ценой собственной жизни помогла его дочери бежать. Но больше всего он винил себя в гибели Виктора Мабаши. То, что нынешняя реакция проявилась непосредственно после смерти Коноваленко, было вполне естественно. Теперь ему некого выслеживать, и за ним тоже никто не охотится. Как ни парадоксально, депрессия свидетельствовала, что Валландер испытывал облегчение. Теперь он разбирался с самим собой, и скорбь прорывала все возведенные им плотины. Валландер находился на больничном. И через несколько месяцев многие из его коллег начали думать, что он уже не вернется на службу. Временами, когда до истадской полиции доходили сообщения о его многочисленных разъездах, то в Данию, то на Карибские острова, сотрудники задавались вопросом, не придется ли отправить Валландера досрочно на пенсию. От этой мысли всем было не по себе. Но такого не случилось. Он вернулся, хотя и нескоро.

И все же на следующий день после того, как его отправили на больничный, он сидел в своем кабинете. Летний день на юге Сконе выдался теплый и тихий. Валландеру нужно было завершить кой-какую бумажную работу, а уж потом очистить стол, уйти и лечиться от депрессии. Он чувствовал мучительную неопределенность и спрашивал себя, когда, собственно, сможет вернуться.

В управление он пришел в шесть утра, проведя бессонную ночь у себя на квартире. За эти тихие утренние часы ему удалось наконец закончить подробный отчет по убийству Луизы Окерблум и всем последующим событиям. Перечитывая написанное, он как бы вновь спустился в ад, повторил путь, который хотел поскорее забыть. Кроме того, кое-что в этом отчете о дознании неминуемо оставалось фальшивым. Для него по-прежнему было загадкой, почему его странное исчезновение и тайное общение с Виктором Мабашей отчасти так и не раскрылись. Крайне слабая, а подчас и противоречивая мотивация целого ряда странных его поступков вопреки его ожиданиям вовсе не вызвала откровенных подозрений. В конце концов Валландер решил, что, поскольку он убил человека, все дело тут в сочувствии, смешанном с неким корпоративным духом.

Он отложил в сторону толстую папку с отчетами и открыл окно. Откуда-то издалека доносился детский смех.

Как выглядят мои собственные выводы? - думал он. Я попал в ситуацию, над которой был совершенно не властен. Сделал все ошибки, какие только может сделать полицейский, а самое ужасное - подставил под удар жизнь родной дочери. Она уверяла, что не винит меня за тот страшный день в подвале. Но вправе ли я ей верить? Возможно, я причинил ей страдания, которые лишь много позже дадут о себе знать страхами, кошмарами, ущербной жизнью? Вот с чего надо начать мой отчет, тот, какого я никогда не напишу. Тот, что заканчивается теперешней депрессией, из-за которой врач выписал мне больничный, причем на неопределенный срок.

Валландер вернулся к столу, грузно опустился на стул. Ночь он провел без сна, это правда, но усталость шла совсем от другого, коренилась в глубинах депрессии. Может, усталость и есть депрессия? А что с ним будет дальше? Врач предложил незамедлительно начать курс психоанализа. И Валландер воспринял это как приказ, не подлежащий обсуждению. Но что, собственно, он сможет сказать?

Перед ним лежало приглашение на отцовскую свадьбу. Сколько же раз он перечитывал его с тех пор, как оно пришло по почте несколько дней назад. Отец сочетается браком со своей прислугой накануне Иванова дня. То есть через десять дней. Не один раз уже Валландер разговаривал со своей сестрой Кристиной, которая ненадолго приезжала неделю-другую назад, в разгар хаоса, и решила, что все уладила. Теперь Валландер более не сомневался, что свадьба вправду состоится. Как не мог и отрицать, что отец пребывает в таком благостном настроении, какого он не припоминал, сколько ни копался в памяти. В студии, где состоится церемония, отец нарисовал огромный задник. К удивлению Валландера, сюжет был тот же, какой он писал всю жизнь: романтически неподвижный лесной пейзаж. Только на сей раз большого формата, вот и вся разница. Потолковал Валландер и с Гертруд, отцовской невестой, кстати по ее настоянию, и понял, что она искренне любит его отца. Это растрогало его, и он сказал, что очень рад их свадьбе.

Линда возвратилась в Стокгольм еще неделю с лишним назад. Она приедет на свадьбу, а потом прямо отсюда отправится в Италию. При мысли об этом Валландера охватывало пугающее чувство одиночества. Куда ни глянь, сплошное уныние и заброшенность. Как-то вечером, уже после смерти Коноваленко, он заглянул к Стену Видену и выпил у него почти весь запас виски. Изрядно захмелел и завел разговор о безнадежности, которая одолевала его. Думал, что это роднит его со Стеном, хотя у того и были девушки-конюхи, с которыми он порой делил постель, что худо-бедно создавало некую видимость общности. Валландер надеялся, что возобновленный контакт со Стеном Виденом будет прочным. Однако не обольщался, что все может стать как раньше, в юности. Те времена навсегда ушли, их не вернешь.

Стук в дверь прервал течение его мыслей. Валландер вздрогнул, за последнюю неделю в полиции он заметил, что шарахается от людей. На пороге возник Сведберг и спросил, нельзя ли войти.

- Я слыхал, какое-то время тебя с нами не будет.

У Валландера тотчас перехватило горло.

- Так надо, - пробормотал он, шмыгнув носом.

Сведберг заметил, что он растроган. И поспешно сменил тему:

- Помнишь наручники, которые ты нашел дома у Луизы Окерблум? Ты как-то вскользь упомянул о них. Помнишь?

Валландер кивнул. Эти наручники были для него символом загадочных сторон человеческой натуры как таковой. Еще вчера он размышлял о том, каковы его собственные незримые наручники.

- Вчера я прибирался дома в чулане, - продолжал Сведберг. - Там накопилась куча старых журналов и газет, и я решил их выкинуть. Но ты ведь знаешь, как оно бывает: я, конечно, расселся и начал читать. А попалась мне статья из серии «Артисты варьете последнего тридцатилетия». С фотографией знаменитого иллюзиониста, который с большим намеком взял псевдоним Сын Гудини. [Гудини Гарри (1874-1926) - американский иллюзионист, прославившийся необычной способностью избавляться от любых пут и оков.] Настоящее его имя Давидссон, и теперь он уже перестал выбираться из разных там оков, пут и железных шкафов. Знаешь, почему он бросил это дело?

Валландер покачал головой.

- Он обрел спасение. Вступил в общину одной из независимых церквей. Угадай какой?

- Методистской, - задумчиво произнес Валландер.

- Совершенно верно. Я всю статью прочитал. И в конце там было написано, что он удачно женился и имел детей. В том числе дочь Луизу. Урожденную Давидссон, в замужестве Окерблум.

- Наручники, - задумчиво повторил Валландер.

- Память об отце, - сказал Сведберг. - Вот как все просто. Не знаю, что ты думал по этому поводу. Но у меня, признаться, были кой-какие мыслишки отнюдь не детского характера.

- У меня тоже, - сказал Валландер.

Сведберг встал и пошел к выходу, но на пороге обернулся:

- И еще кое-что. Помнишь Петера Ханссона?

- Вора?

- Ага. Ты не забыл, я просил его последить, не всплывут ли где на рынке украденные у тебя вещи. Вчера он мне позвонил. Большинство твоих вещей, увы, пропало. Их тебе не видать. Но странным образом он добыл один компакт-диск, который, как он говорит, принадлежал тебе.

- Он сказал, что это за диск?

- Я записал.

Сведберг пошарил по карманам, достал мятую бумажку.

- «Риголетто», - прочел он. - Верди.

Валландер улыбнулся:

- Именно его мне ужасно не хватало. Передай Петеру Ханссону от меня привет и благодарность.

- Он же вор, а воров не благодарят! - засмеялся Сведберг и вышел.

Валландер начал разбирать горы бумаг на столе. Было уже около одиннадцати, и к двенадцати он рассчитывал закончить.

Зазвонил телефон. Сперва он решил не снимать трубку. Но потом все-таки снял.

- Тут один человек хочет поговорить с комиссаром Валландером, - сказал незнакомый женский голос. Наверное, Эбба в отпуске, а эта девушка ее временно заменяет.

- Направьте его к кому-нибудь другому. Я посетителей не принимаю.

- Он настаивает. Хочет поговорить именно с комиссаром Валландером. Твердит, что пришел по важному делу. Он датчанин.

- Датчанин? - Валландер удивился. - А что это за дело?

- Говорит, речь идет о каком-то африканце.

На секунду Валландер задумался, потом сказал:

- Пусть зайдет.

Мужчина, вошедший в кабинет, представился как Пауль Ёргенсен, рыбак из Драгера. Он был очень высок и очень силен. Валландер подал ему руку, и пальцы словно угодили в железные клещи. Валландер предложил посетителю сесть. Ёргенсен сел и закурил сигару. Хорошо хоть окно открыто, подумал Валландер и, покопавшись некоторое время в ящиках, извлек оттуда пепельницу.

- Я должен кое-что рассказать, - начал Ёргенсен. - Хотя до сих пор не знаю, стоит об этом говорить или нет.

Валландер удивленно поднял брови:

- Вам следовало принять решение до того, как вы сюда пришли.

В обычной ситуации он бы, наверно, почувствовал досаду, но сейчас не услышал в собственном голосе никакой твердости.

- Вся штука в том, сможете ли вы закрыть глаза на легкое нарушение закона, - сказал Ёргенсен.

У Валландера мелькнула мысль, что посетитель не иначе как насмехается над ним. В таком случае время он выбрал крайне неудачно. Надо перехватить инициативу, пока разговор окончательно не сошел с рельсов.

- Мне доложили, что вы хотите сделать какое-то важное заявление насчет африканца, - сказал он. - Если оно вправду важное, я готов посмотреть сквозь пальцы на легкую незаконность. Но ничего не обещаю. Сами решайте, как вам поступить. Но прошу вас сделать это незамедлительно.

Ёргенсен, прищурясь, смотрел на него сквозь завесу табачного дыма:

- Ладно, рискну.

- Слушаю вас.

- Я из Драгёра, рыбак. Дела идут более-менее сносно, лодка есть, дом тоже, и на пиво вечерком хватает. Но кто откажется чуток подзаработать, когда есть возможность. Время от времени я беру с собой в море туристов, отсюда маленько деньжонок капает. А бывает, и в Швецию плаваю. Не так часто, раз-другой в году. Обычно вожу пассажиров, опоздавших на паром. Так вот. Несколько недель назад я как-то ввечеру плавал в Лимнхамн. Пассажир у меня был только один.

Он вдруг умолк, словно ожидая от Валландера какой-то реакции. Но тому было нечего сказать. Он только кивнул: дескать, продолжайте.

- Это был чернокожий. Говорил он только по-английски. Очень вежливый. Всю дорогу простоял со мной в рубке. Гм, пожалуй, самое время сказать, что поездка была не совсем обычная. Мне ее загодя заказали. Однажды утром в порт заявился англичанин, который говорил по-датски, и спросил, не могу ли я перевезти через Эресунн одного пассажира. Ну, думаю, дело какое-то темное, лучше от него отвязаться. Заломлю побольше денег, мужик и отвалит. Пять тыщ крон потребовал. Но, как ни странно, он сразу достал денежки и заплатил вперед.

Теперь Валландер заинтересовался всерьез. На миг забыл обо всем, полностью сосредоточился на рассказе Ёргенсена. И опять кивнул: продолжайте!

- Я смолоду плавал матросом. Ну и маленько нахватался английского. Спросил у этого пассажира, что он собирается делать в Швеции. Он ответил, что хочет навестить друзей. Я спросил, долго ли он там пробудет, а он ответил, что через месяц вернется обратно в Африку. У меня, понятно, закралось подозрение, что дело тут нечисто. Ведь как-никак он пробирался в Швецию нелегально. А поскольку задним числом ничего не докажешь, я и рискнул все вам рассказать.

Валландер поднял руку:

- Давайте-ка поточнее. Когда это было? Какого числа?

Ёргенсен наклонился вперед, поглядел на настольный календарь.

- В пятницу, тринадцатого мая. Около шести вечера.

Вероятно, так оно и есть, подумал Валландер. Это мог быть преемник Виктора Мабаши.

- Он сказал, что пробудет здесь около месяца?

- Кажись, так.

- Кажись?

- Точно.

- Продолжайте, - сказал Валландер. - И как можно подробнее.

- Ну, мы толковали о том о сем. Держался парень дружелюбно, вежливо. Но я все время чувствовал, что он как бы начеку. По-другому не скажешь. В конце концов мы добрались до Лимхамна. Я причалил, и он сошел на берег. Деньги я получил вперед, а потому сразу развернул лодку и отплыл восвояси. И думать забыл про эту историю, да вот на днях мне попалась на глаза старая шведская газета. На первой странице там была фотография, и человек на ней будто знакомый. Он погиб в перестрелке с полицией. - Ёргенсен секунду помолчал. - С вами. Ваша фотография там тоже была.

- За какое число газета? - перебил Валландер, хотя уже знал ответ.

- Кажись, за четверг, - неуверенно сказал Ёргенсен. - А может, за следующий день, четырнадцатое мая.

- Дальше, - сказал Валландер. - В случае чего потом проверим.

- Я узнал человека на фотографии. Но поначалу никак не мог вспомнить, где его видел. Только третьего дня наконец сообразил. Когда я высадил африканца в Лимхамне, на набережной его ждал толстенный мужик. Поодаль держался, будто не хотел, чтоб его заметили. Но у меня глаз острый. Это был он. Потом я долго думал. А вдруг это важно? Ну и вот, взял себе выходной и приехал сюда.

- Вы правильно поступили, - сказал Валландер. - Я не стану заводить дело насчет нелегального въезда в Швецию. Но при условии, что вы немедля прекращаете такую деятельность.

- Уже прекратил, - сказал Ёргенсен.

- Этот африканец. Опишите его.

- Лет тридцати. Высокий, сильный, гибкий.

- Еще?

- Больше не помню.

Валландер положил ручку:

- Вы правильно сделали, что пришли.

- Может, это вовсе и не важно, - сказал Ёргенсен.

- Напротив, очень важно. - Валландер встал. - Спасибо, что пришли и все рассказали.

- Не за что. - Ёргенсен вышел.

Валландер поискал копию письма, которое направил в Интерпол, в ЮАР. Немного подумал. Потом позвонил в Стокгольм, в шведский Интерпол.

- Комиссар Валландер из Истада, - сказал он, когда на том конце сняли трубку. - В субботу, двадцать третьего мая, я посылал телекс в Интерпол ЮАР. И хотел бы теперь знать, что они ответили.

- Но в таком случае вы должны были сами получить от них ответ.

- Будьте добры, проверьте на всякий случай, - попросил Валландер.

Через несколько минут ему сказали:

- Ваш телекс, одна страница, ушел вечером двадцать третьего мая в Йоханнесбург, в Интерпол. Нам подтвердили получение.

Валландер нахмурился:

- Одна страница? Я посылал две.

- У меня перед глазами копия. Вообще-то у сообщения как бы нет конца.

Валландер посмотрел на свой экземпляр.

Если отправлена только первая страница, то южноафриканская полиция не знает, что Виктор Мабаша мертв и вместо него послан другой человек.

Кроме того, можно сделать вывод, что покушение состоится двенадцатого июня, поскольку Сикоси Цики сказал Ергенсену, когда примерно собирается домой.

Валландер тотчас сделал логические выводы.

Южноафриканская полиция почти две недели разыскивает человека, которого нет в живых.

Сегодня четверг, 11 июня. Покушение, вероятно, состоится 12 июня.

Завтра.

- Как, черт побери, такое могло случиться? - воскликнул он. - Как вы умудрились отправить только половину моего телекса?

- Понятия не имею. Это вам скажет тогдашний дежурный.

- Еще раз, - сказал Валландер. - Я вышлю вам новый телекс. А вы сразу же отправите его в Йоханнесбург.

- Мы все отправляем сразу.

Валландер положил трубку. Как это возможно? - опять подумал он.

Он даже не пытался найти ответ. Вместо этого вставил бумагу в машинку и написал короткую депешу. «Виктор Мабаша неактуален. Вместо него нужно искать человека по имени Сикоси Цики. Тридцать лет, высокий, стройный (тут он заглянул в словарь, потом написал: well proportioned), особые приметы отсутствуют. Данное сообщение заменяет предшествующее. Повторяю: Виктор Мабаша неактуален. Сикоси Цики, вероятно, его преемник. Фотографии нет. Отпечатки пальцев постараемся найти».

Он подписал телекс и пошел в дежурную часть:

- Немедля отошлите это факсом в стокгольмский Интерпол, - сказал он незнакомой дежурной.

Постоял, наблюдая за отправкой сообщения. Потом вернулся в кабинет. Наверно, уже слишком поздно.

Если б оставался на службе, он бы незамедлительно потребовал выяснить, кто несет ответственность за то, что отправлена была только половина телекса. Но теперь не стал этого делать. Все равно не успеет.

Валландер опять занялся бумагами. И около часу наконец-то все разобрал. Стол был чист. Он запер свои личные ящики и встал. Не оборачиваясь, вышел из кабинета, закрыл за собой дверь. В коридоре ему никто не встретился, и он незаметно покинул управление.

Теперь осталась лишь одна задача. Когда он ее выполнит, список дел будет исчерпан.

Он спустился вниз по переулку, миновал больницу, свернул налево. И все время ему чудилось, будто встречные прохожие смотрят на него. Он старался пригнуться, сделаться как можно меньше и незаметнее. Выйдя на площадь, заглянул в оптический магазин, купил себе темные очки. Потом зашагал по Хамнгатан, пересек Эстерледен и очутился в портовом районе. Там было летнее кафе, где он почти год назад писал письмо Байбе Лиепе в Ригу. Письмо, которое так и не отправил - вышел на пирс, порвал, а клочки бросил в море. Теперь он решил написать ей снова и обязательно отослать письмо. Бумага и конверт с маркой лежали во внутреннем кармане пиджака. Валландер сел за угловой столик, где не было ветра, и заказал кофе, размышляя о том дне год назад. Тогда он тоже был в унынии. Хотя с нынешней ситуацией это ни в какое сравнение не шло. Толком не зная, о чем написать, он начал наобум. Рассказал об этом кафе, о погоде, о белых рыбачьих лодках с зелеными сетями, которые видел здесь у пирса. Попытался описать запах моря. Потом начал рассказывать о своем самочувствии. Нужные английские слова подбирались с трудом, но он кое-как справлялся. Рассказал, что получил больничный и не уверен, что вообще вернется на службу. «Возможно, я закончил свое последнее дело, - писал он. - И расследовал я его плохо, собственно вообще не завершил. Напрашиваются мысли, что я совсем не гожусь для той работы, какую себе выбрал. Хотя долгое время думал иначе. А теперь вот не знаю».

Перечитав написанное, он подумал, что не сумеет переделать письмо, хоть и очень недоволен некоторыми формулировками, которые показались ему туманными и неясными. Сложил листок, заклеил конверт и попросил счет. Возле лодочной гавани был почтовый ящик, он прошел туда и бросил письмо в прорезь. Потом прогулялся на дальний конец пирса, сел на каменный столбик. К гавани приближался польский паром. Море переливалось серо-стальным, синим и зеленым. Валландеру вдруг вспомнился велосипед, который он нашел тогда ночью в тумане. Этот велосипед так и лежал за отцовским сараем. Надо вернуть его на прежнее место, сегодня же вечером.

Через полчаса он встал и пешком отправился через весь город на Мариягатан. Отпер дверь и остановился на пороге.

Посреди прихожей стоял новенький музыкальный центр, на проигрывателе для компакт-дисков лежала открытка:

С пожеланиями выздоровления и скорейшего возвращения. Твои коллеги.

Конечно, ведь у Сведберга есть запасной ключ, он взял его, чтобы впустить рабочих, которые делали ремонт после взрыва. Валландер сел на пол, глядя на музыкальный центр. Он был растроган и с трудом сдерживал слезы. Но считал, что не заслужил такого подарка.

Тогда же, в четверг, 11 июня, с 12 дня до 10 вечера в телексной связи между Швецией и ЮАР случился обрыв. Поэтому вечерний дежурный отослал телекс Валландера южноафриканским коллегам только около половины одиннадцатого. Там телекс приняли, зарегистрировали и положили в корзину с сообщениями, которые завтра утром будут препровождены адресатам. Но кто-то вспомнил, что от прокурора Схееперса приходило настоятельное распоряжение немедля направлять копии всех телексов из Швеции к нему в контору. Полицейский, дежуривший в телексной, однако, не помнил, как надлежит поступить, если депеша придет поздно вечером или ночью. И распоряжение Схееперса тоже куда-то подевалось, хотя его должны были подшить в специальную папку текущих документов. Один из дежурных полагал, что депеша может спокойно подождать до утра, другой сокрушался по поводу пропажи прокурорского распоряжения. И по той или иной причине - возможно, чтобы попросту не заснуть, - начал его искать. Спустя добрых полчаса он разыскал нужную бумагу, и, разумеется, совсем в другом месте. Схееперс категорически приказывал независимо от времени суток передавать ему по телефону все телексы, поступившие вечером или ночью. Между тем было уже около полуночи. В результате всех этих накладок и опозданий, вызванных в большинстве обыкновенной халатностью и даже ленью, Схееперсу позвонили в три минуты первого в пятницу, 12 июня. Ему не спалось, хоть он и решил, что покушение запланировано осуществить в Дурбане. Юдифь спала, а он, не смыкая глаз, ворочался с боку на бок и с досадой думал, что надо было все-таки взять с собой Борстлапа и поехать в Капстад. Хотя бы ради тренировки. Кроме того, его, как и Борстлапа, беспокоило, что, несмотря на большое вознаграждение, никто до сих пор не сообщил, где прячется Виктор Мабаша. Борстлап неоднократно повторял, что бесследное исчезновение Виктора Мабаши выглядит очень странно. А когда Схееперс попытался заставить его высказаться точнее, он ответил, что никаких фактов у него нет, есть только предчувствие. Жена тихонько застонала во сне, когда телефон возле кровати громко зазвонил. Схееперс схватил трубку, будто все время ждал этого звонка. Выслушал сообщение дежурного из Интерпола. Взял с ночного столика ручку, попросил прочитать еще раз и записал на тыльной стороне руки два слова: «Сикоси Цики».

Положив трубку, он некоторое время неподвижно сидел в постели. Юдифь проснулась, спросила, что произошло.

- Для нас с тобой ничего, - ответил он. - Но кое для кого ситуация может быть опасной.

Он набрал номер Борстлапа:

- Новый телекс из Швеции. Это не Виктор Мабаша, а другой, по имени Сикоси Цики. Покушение предположительно состоится сегодня утром.

- Черт!

Они решили прямо сейчас встретиться в прокуратуре, в кабинете у Схееперса.

Юдифь заметила, что муж испуган, и опять спросила:

- Что произошло?

- Самое ужасное, - ответил он.

И вышел в темноту.

Было девятнадцать минут пополуночи.

35

В пятницу, 12 июня, день в Капстаде выдался ясный, но довольно прохладный. Под утро бухту Три-Анкор затянуло туманом. Но сейчас туман уже развеялся. В Южном полушарии наступал холодный сезон. Кое-кто из африканцев, направляясь на работу, уже надевал шапки и теплые куртки.

Нельсон Мандела приехал в Капстад накануне вечером. Проснувшись на рассвете, он лежал и думал о грядущем дне. Такая привычка сложилась у него за долгие годы, проведенные на Роббен-айленде. Тамошним узникам было дозволено считать время только по дням. И сейчас, через два с лишним года после выхода на свободу, он так и не сумел отделаться от этой привычки.

Мандела встал, подошел к окну. Где-то там в море был Роббен-айленд. Безмолвные раздумья нахлынули на него. Столько воспоминаний, столько горьких минут и, наконец, великий триумф.

Он стар, уже за семьдесят, а это срок немалый. Отпущенное человеку время ограничено, вечно жить не будешь, ни ему, ни другим этого не дано. Но ему необходимо прожить хотя бы еще несколько лет. Вместе с президентом де Клерком он должен направлять ЮАР по трудному, мучительному, но и прекрасному фарватеру, который ведет в будущее, навеки свободное от апартеида. Последняя колониальная твердыня на Черном континенте должна наконец рухнуть. Достигнув этой цели, он сможет уйти, даже умереть, если нужно. Но пока у него еще много жизненных сил. Он жаждал жить как можно дольше, чтобы увидеть, как черный народ избавится от векового гнета и унижения. Путь этот труден, он знал. Корни угнетения глубоко вросли в африканскую душу.

Нельсон Мандела понимал, что именно он будет избран первым чернокожим президентом ЮАР. Но он к этому не стремился. Хотя и не сможет отказаться.

Долгий путь, думал он. Долгий путь для человека, полжизни проведшего в тюрьме.

При этой мысли он улыбнулся. И тотчас опять посерьезнел, думая о том, что сказал ему де Клерк во время последней встречи, неделю назад. Группа высокопоставленных буров вступила в заговор, намереваясь убить его. Чтобы ввергнуть страну в хаос, привести на грань гражданской войны.

Неужели такое возможно? - думал он. Конечно, среди буров есть фанатики, для него это не секрет. Люди, которые ненавидели всех черных, считали их бездушными животными. Но неужели они вправду верят, что заговор отчаяния способен воспрепятствовать происходящему в стране? Неужели ненависть - или, может быть, страх? - настолько их ослепила, что они верят в реставрацию старых порядков? Неужели им непонятно, что они составляют ничтожное меньшинство? Хоть и очень влиятельное. И все же? Неужели они действительно готовы принести будущее в жертву кровавому террору?

Нельсон Мандела легонько покачал головой. Ему не верилось, что такое возможно. Де Клерк преувеличивает или превратно толкует полученную информацию. Нельсон Мандела был убежден, что с ним ничего не случится.

Сикоси Цики тоже прибыл в Капстад вечером в четверг. Но в отличие от Нельсона Манделы его прибытие шумихи не вызвало. Он приехал из Йоханнесбурга автобусом, незаметно сошел на окраине, взял свою сумку и быстро растаял во мраке.

Ночь он провел под открытым небом. Прикорнул в дальнем закоулке Трафальгар-Парка. На рассвете, примерно в тот же час, когда Нельсон Мандела проснулся и стоял у окна, он поднялся на холм и занял там позицию. Все соответствовало карте и инструкциям, полученным в Хамманскраале от Франца Малана. Сикоси Цики был доволен, на него работали хорошие организаторы. Людей поблизости не было, этот голый склон не привлекал ни экскурсантов, ни любителей пикников. Дорога к вершине трехсотпятидесятиметрового холма змеилась по другому склону. Машиной Сикоси Цики не обзавелся. Он чувствовал себя свободнее, передвигаясь пешком. Когда все кончится, он быстро спустится вниз и смешается с обезумевшей толпой, которая будет требовать отмщения за Нельсона Манделу. А потом исчезнет из Капстада.

Теперь он знал, что должен убить именно Манделу. Знал с того самого дня, когда Франц Малан сообщил, где и когда состоится покушение. В газетах он видел анонсы, что 12 июня во второй половине дня на стадионе Грин-Пойнт будет выступать Нельсон Мандела. Внизу, метрах в семистах, виднелась овальная арена. Но расстояние его не тревожило. Оптический прицел и дальнобойная винтовка не подведут.

Узнав, что его цель - Нельсон Мандела, он не выказал особого волнения. Только подумал, что, собственно, давно мог бы и сам догадаться. Если эти обезумевшие буры намерены вызвать в стране хаос, они должны при первой возможности убрать Нельсона Манделу. Пока он выступает, черные массы сохраняют самоконтроль. Без него стабильности не будет. У Манделы нет очевидного преемника.

Сам Сикоси Цики воспринимал это как акт мести за личную обиду. Конечно, Мандела не нес ответственности за то, что Сикоси Цики вышвырнули из АНК. Но как партийный лидер он, безусловно, заслуживает мести.

Сикоси Цики взглянул на часы.

Теперь остается только ждать.

Георг Схееперс и комиссар Борстлап приземлились на аэродроме Малан под Капстадом в пятницу утром, в самом начале одиннадцатого. Вид у обоих был усталый, осунувшийся, потому что всю ночь они пытались собрать информацию о Сикоси Цики. Подняли с постели заспанных криминалистов, срочно вызвали на службу компьютерщиков, занимавшихся полицейскими картотеками, даже одеться им не дали, так и привезли прямо в халатах поверх пижам. Но ко времени отъезда на аэродром результаты оставались удручающими. Сикоси Цики не нашли ни в одной картотеке.Никто даже не слыхал о нем. Совершенно новое, неизвестное лицо. В половине восьмого Схееперс и Борстлап уже ехали на аэродром имени Яна Смэтса под Йоханнесбургом. В самолете они отчаянно пытались выработать стратегию, прекрасно понимая, что возможность остановить человека по имени Сикоси Цики крайне мала, почти ничтожна. Неизвестно, как он выглядит, неизвестно вообще ничего. Сразу после посадки Схееперс поспешил к телефону - надо связаться с президентом де Клерком, просить, чтобы он убедил Манделу отложить выступление. Но сперва Схееперсу пришлось воевать с аэродромной полицией; только когда он уже дошел до белого каления и пригрозил посадить их всех под арест, они наконец отвели его к телефону и оставили одного. Минут через пятнадцать ему удалось связаться с президентом и коротко доложить о ночных происшествиях. Однако де Клерк встретил его просьбу весьма холодно, сказав, что это бессмысленно. Нельсон Мандела никогда не согласится отложить выступление. Вдобавок они уже раз ошиблись со временем и местом. И возможно, ошибаются опять. Кроме того, Мандела выехал в Капстад под усиленной охраной. Больше президент ничего сделать не в силах. Разговор закончился, и Схееперс пришел к печальному выводу, что президент де Клерк все же отнюдь не готов предпринять все возможное, чтобы уберечь Нельсона Манделу от риска быть убитым. Возможно ли это? - с негодованием думал он. Неужели я в нем ошибался? Но размышлять о президенте де Клерке было некогда. Схееперс отыскал Борстлапа, который меж тем успел расплатиться за машину, заказанную полицией из Йоханнесбурга. Они поехали прямо на стадион Грин-Пойнт, где через три часа назначено выступление Манделы.

- Три часа - слишком короткий срок, - сказал Борстлап. - Как по-вашему, что мы успеем сделать?

- Мы должны. Все просто. Мы должны остановить этого человека.

- Или остановить Манделу, - сказал Борстлап. - Другой возможности я не вижу.

- Это исключено, - ответил Схееперс. - Ровно в два он поднимется на трибуну. Де Клерк отказался его уговаривать.

Они предъявили документы и прошли на стадион. Трибуна уже стояла на своем месте. Повсюду развевались флаги АНК и яркие транспаранты. Музыканты и танцоры готовились к выступлениям. Скоро начнут собираться слушатели из Ланги, Гугулету и Ньянги. Их встретят музыкой. Для них политический митинг был и народным праздником.

Схееперс и Борстлап стали возле трибуны, осмотрелись.

- Главное - решить, с кем мы имеем дело, - сказал Борстлап. - С самоубийцей-камикадзе или с человеком, который попробует скрыться?

- С последним, - ответил Схееперс. - Тут сомнений нет. Киллер, готовый пожертвовать собой, опасен своей непредсказуемостью. И столь же велик риск, что он промахнется. Мы имеем дело с человеком, который после убийства Манделы рассчитывает скрыться.

- Откуда вы знаете, что он воспользуется огнестрельным оружием? - спросил Борстлап.

Схееперс посмотрел на него с удивлением и досадой:

- А чем еще? Воспользуйся он ножом, его сразу схватят и линчуют.

Борстлап мрачно кивнул.

- В таком случае у него много возможностей, - сказал он. - Оглянитесь вокруг. Он может устроиться на крыше, на какой-нибудь заброшенной радиорубке. Может находиться за пределами стадиона.

Борстлап кивнул на холм Сигнал-хилл, круто поднимавшийся в полукилометре от стадиона.

- У него много возможностей. Чересчур много, - повторил он.

- И все же мы должны его остановить.

Оба понимали, что это означает. Придется сделать выбор, рискнуть. Все мыслимые места обыскать просто не удастся. Схееперс прикинул, что за оставшееся время можно проверить каждую десятую возможность, Борстлап думал, что чуть больше.

- У нас два часа тридцать пять минут, - сказал Схееперс. - Если Мандела пунктуален, выступление начнется точно в срок. Думаю, киллер не станет выжидать понапрасну.

Схееперс потребовал в свое распоряжение десять опытных полицейских. Командовал ими молодой капитан полиции.

- Задача у нас очень простая, - сказал Схееперс. - За несколько часов нужно обшарить весь этот стадион. Мы ищем вооруженного мужчину. Он чернокожий и очень опасен. Этого человека необходимо обезвредить. Лучше всего взять живым. Но если это окажется невозможно, застрелить.

- Это все? - удивленно спросил капитан, когда Схееперс закончил. - А приметы?

- Рассуждать нет времени, - отрезал Борстлап. - Хватайте всех, кто, на ваш взгляд, ведет себя странно. Или находится там, где не надо. После разберемся, тот это человек или нет.

- Нужна ориентировка, словесный портрет, - упрямо повторил капитан под одобрительный ропот полицейских.

- Вовсе необязательно, - сказал Схееперс, начиная злиться. - Мы разделим стадион на сектора и начнем прямо сейчас.

Они обыскивали кладовые с инвентарем и заброшенные складские помещения, ползали по крышам и арочным выступам. Схееперс покинул стадион, пересек Западный бульвар, широкую Хай-Левел и зашагал вверх по склону холма. Но, пройдя метров двести, остановился. Прикинул, что расстояние чересчур велико. Киллер не сможет найти удобную позицию за пределами стадиона. Потный и запыхавшийся Схееперс вернулся на Грин-Пойнт.

Сикоси Цики видел Схееперса из своего укрытия и решил, что это охранник, проверяющий окрестности стадиона. Он был готов к этому и ничуть не удивился. Если бы человек на склоне бегал с собакой, тогда бы Сикоси Цики встревожился, но тот был один. Сикоси Цики распластался на земле, держа наготове пистолет с глушителем. А когда незнакомец повернул назад, даже не поднявшись на вершину, он и вовсе успокоился: все будет как надо. Нельсону Манделе осталось жить лишь несколько часов.

На стадионе уже было полно народу. Схееперс и Борстлап с трудом протискивались сквозь плотную толпу. Повсюду гремели барабаны, люди пели и плясали. Схееперс с ужасом думал: вдруг ничего сделать не удастся? Нет, они во что бы то ни стало должны найти человека, которого Ян Клейн послал убить Нельсона Манделу.

Еще через час, за тридцать минут до начала митинга, когда Мандела уже подъезжал к стадиону, Схееперса охватила паника. Борстлап попытался успокоить его.

- Киллер не найден, - сказал Борстлап. - Продолжать поиски уже нет времени. Прикинем, что мы могли упустить.

Он огляделся по сторонам, задержал взгляд на холме.

- Я туда ходил, - сказал Схееперс.

- Что вы видели?

- Ничего.

Борстлап задумчиво кивнул. Он тоже начал склоняться к мысли, что им не взять киллера, что уже поздно.

Они молча стояли рядом в волнующейся толпе.

- Не понимаю, - сказал Борстлап.

- Оттуда слишком далеко, - ответил Схееперс.

Борстлап вопросительно посмотрел на него:

- Что вы имеете в виду? Что значит «слишком далеко»?

- Невозможно попасть в цель с такого расстояния, - досадливо ответил Схееперс.

Через секунду Борстлап уразумел, что Схееперс говорит о холме над стадионом, и внезапно посерьезнел.

- Расскажите мне в точности, что вы там делали, - сказал он, показывая на холм.

- Поднялся немного по склону, потом повернул обратно.

- Вы не были на вершине Сигнал-хилла?

- Слишком далеко, я же говорю!

- Вовсе не далеко, - сказал Борстлап. - Некоторые винтовки бьют на километр с лишним. И попадают в цель. А тут метров восемьсот.

Схееперс вопросительно посмотрел на него. В тот же миг танцующая масса разразилась ликующими криками, барабаны зазвучали громче. Нельсон Мандела прибыл на стадион. Схееперс заметил его седые волосы, улыбающееся лицо и машущую руку.

- Идемте! - крикнул Борстлап. - Если киллер здесь, он наверняка где-то на холме.

В мощный оптический прицел Сикоси Цики видел Нельсона Манделу совсем рядом. Он снял прицел с винтовки и следил за Манделой с той минуты, как тот вышел у стадиона из машины. Телохранителей немного. Ни особых мер защиты, ни беспокойства вокруг седовласого человека не заметно.

Сикоси Цики поставил прицел на место, проверил магазин и занял тщательно отработанную позицию. Перед ним была стойка из легкого металла. Он сам ее сконструировал, чтобы обеспечить рукам надежную опору.

Он бросил взгляд на небо. Сюрпризов от солнца можно не опасаться. Ни теней, ни бликов, ни слепящих лучей. Склон безлюден. Он был здесь один со своим оружием, только птицы сновали неподалеку.

Осталось пять минут. Стадион ликовал, он слышал оглушительный рев людской толпы, хотя и находился в полукилометре оттуда.

Выстрела никто не услышит, думал Сикоси Цики.

Два резервных патрона лежали прямо перед ним на носовом платке. Но они наверняка не понадобятся. Он сохранит их на память. Может, когда-нибудь сделает из них амулет. Они принесут ему удачу.

А вот о деньгах, которые ждали его, он думать избегал. Сперва надо выполнить задание.

Сикоси Цики поднял винтовку и увидел в прицел, что Нельсон Мандела подходит к трибуне. Стрелять надо при первой же возможности. Выжидать нет смысла. Он опустил винтовку, расслабил плечи и несколько раз глубоко вдохнул. Посчитал пульс. Нормальный. Все нормально. Снова поднял винтовку, приложил ее к правой щеке, прищурил левый глаз. Мандела стоял возле трибуны, отчасти скрытый другими людьми. Но вот он отделился от них, поднялся на трибуну. Жестом победителя вскинул руки над головой. На лице играла широкая улыбка.

Сикоси Цики нажал на спуск.

Однако за долю секунды до того, как пуля с бешеной скоростью вылетела из ствола, что-то толкнуло его в плечо. Но он уже не успел убрать палец со спуска. Выстрел был сделан. Правда, от толчка винтовка сдвинулась сантиметров на пять. Поэтому пуля даже не попала на стадион, угодила в машину, припаркованную на улице далеко оттуда.

Сикоси Цики обернулся.

Два запыхавшихся человека в упор смотрели на него.

В руках у обоих были пистолеты.

- Винтовку на землю, - скомандовал Борстлап. - Осторожно, спокойно.

Сикоси Цики повиновался. Другого выхода нет. Эти белые выстрелят не раздумывая.

Где допущена ошибка? Кто эти люди?

- Руки за голову! - продолжал Борстлап, протягивая Схееперсу наручники. Тот надел их на Сикоси Цики.

- Вставай! - сказал Схееперс.

Сикоси Цики встал.

- Отведите его в машину, - сказал Схееперс. - Я скоро приду.

Борстлап увел арестованного.

Стоя на холме, Схееперс слушал восторженный рев стадиона. Из динамиков долетал знакомый голос Нельсона Манделы. Звук разносился очень далеко.

Схееперс был насквозь мокрый от пота. И по-прежнему его одолевал страх, что они не успеют остановить киллера. Чувство облегчения еще не пришло.

Вот только что миновала историческая минута, думал он. Но никто о ней не узнает. Если бы они не успели вовремя подняться на холм, если бы камень, который он в отчаянии бросил в человека с ружьем, пролетел мимо, историческая минута выглядела бы совсем иначе. И стала бы не просто крошечным примечанием в анналах грядущего. Она могла: бы положить начало кровавой резне.

Я тоже бур, думал Схееперс. И должен бы понимать этих безумцев. Но сегодня, хоть я этого и не хочу, сегодня они мои враги. В глубине души они, наверно, сознавали, что будущее ЮАР заставит их пересмотреть все, к чему они привыкли. Многие никогда этого не сделают. Скорее предпочтут утопить страну в крови и огне. Но это им не удастся.

Он перевел взгляд на море, размышляя о том, что скажет президенту де Клерку. Хенрик Вервей тоже ждет отчета. Вдобавок нужно нанести важный визит в Безёйденхаут-Парк. Снова повидать тех двух женщин.

Что будет с Сикоси Цики, он не знал. Этим займется комиссар Борстлап. Схееперс сложил в сумку винтовку и патроны. Металлическую подставку он подбирать не стал.

Внезапно ему вспомнилась белая львица на берегу реки в лунном свете.

Надо бы в ближайшее время снова съездить с Юдифью в национальный парк.

Может быть, львица еще там?

Схееперс задумчиво шагал вниз по холму.

Внезапно он понял кое-что прежде сокрытое. Наконец-то понял, что сказала ему та львица в лунном свете.

Главное совсем не то, что он бур, белый человек.

Главное - он африканец.

Послесловие

Действие этого романа частью происходит в ЮАР. В стране, которая долго находилась на грани хаоса. Внутренняя, человеческая, и внешняя, социальная, травма достигла предела, за которым многие не способны увидеть ничего, кроме апокалиптической катастрофы. Но надежда есть, и ее нельзя отрицать: расистская южноафриканская империя в ближайшем будущем рухнет. Как раз сейчас, в июне 1993 года, назначена предварительная дата первых в ЮАР свободных выборов - 27 апреля 1994 года. Говоря словами Нельсона Манделы, отныне возврата нет. На дальнюю перспективу результат можно предсказать уже теперь, хотя, конечно, с некоторой долей сомнения, присущей всякому политическому прогнозу: возникнет правовое демократическое общество.

На ближайшее будущее исход нельзя оценить столь определенно. Понятная нетерпеливость черного большинства и активное сопротивление части белого населения ведут к росту насилия. Никто не может и с уверенностью сказать, что гражданская война неминуема. Твердо можно сказать только одно: ничего пока неизвестно.

Многие люди по-разному - иногда сами о том не подозревая - помогли мне написать южноафриканские главы. Без помощи Айвора Уилкинса и Ханса Стрюдома я бы никогда не сумел узнать правду о тайном обществе буров - о «Брудербонде», «Союзе братьев». Работы Грэма Лича о бурской культуре тоже оказались необычайно интересны и полезны. И наконец, рассказы Томаса Мофололо пролили свет на глубинные африканские обычаи - в частности, я имею в виду мир духов.

Есть и много других личных свидетельств и рассказов, которые очень мне помогли. Я приношу всем этим людям огромную благодарность.

Я написал роман, а стало быть, имена персонажей, названия населенных пунктов и даты не всегда реальны.

Выводы, как и повествование в целом, целиком и полностью на моей ответственности. Никто другой за них не отвечает.

Мапуту, Мозамбик, июнь 1993 года

Хеннинг Манкелль

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

30.04.2009

Хеннинг Манкелль Человек, который улыбался

Страшно не то, что великие люди аморальны, а то, что аморальность ведет к величию.

Де Токвиль

1

Туман.

Туман подкрадывается как хищник, на мягких рысьих лапах.

Никогда не привыкну к туману, хоть и прожил всю жизнь в Сконе. Сконский туман превращает людей в невидимок.

Было девять часов вечера 11 октября 1993 года.

Туман натянуло с моря. Он спешил домой в Истад, успел проехать Брёсарпские холмы – и уткнулся в белую муть.

Ему сразу стало страшно.

«Я боюсь тумана… Не тумана надо бояться, а того, из Фарнхольмского замка. Дружелюбный, вежливый… а чего стоят его жутковатые подручные! Они все время скромно стоят в отдалении, стараясь, чтобы лица были в тени. Надо не о тумане думать, а о нем, об этом человеке, о том, что я теперь про него знаю, о том, что прячется за его приветливой улыбкой, за его репутацией безупречного гражданина, примера для подражания. Его-то и надо бояться, а не тумана, ползущего с Ханёбуктен. Особенно сейчас, когда я понял, что он в состоянии без малейших колебаний убить человека, вставшего на его пути».

Он включил дворники. Он не любил ездить в темноте – в игре света фар на мокром асфальте почти невозможно заметить то и дело перебегающих дорогу зайцев.

Как-то раз, лет тридцать тому назад, он задавил зайца. Это было весенним вечером, по дороге на Тумелиллу. Он до сих пор помнил, как изо всех сил давил на педаль тормоза, помнил мягкий глухой удар. Он вышел из машины. Заяц лежал чуть позади, судорожно дергая задней лапкой. Тельце зверька было парализовано, глаза его, влажные круглые его глаза неотрывно смотрели на своего убийцу. Он заставил себя найти у обочины камень, зажмурившись, прикончил зайца ударом по голове и, не оглядываясь, пошел к машине.

Эта картина часто возникала перед ним – глаза зайца и ритмично дергающаяся лапка. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать неприятное воспоминание.

Нечего бояться зайцев, задавленных тридцать лет назад. Бояться надо живых, и не зайцев, а людей.

Он поймал себя на том, что все время поглядывает в зеркало заднего вида.

«Я боюсь, – снова подумал он. – Только сейчас я понял, что я – беженец. Я пытаюсь убежать от того, что, как я теперь знаю, скрывается за средневековыми стенами Фарнхольмского замка. Теперь я знаю… и они знают, что я знаю. Но как много я знаю? Достаточно ли, чтобы они всерьез испугались, что я нарушу клятву хранить тайны, данную мной много лет назад, когда я получал диплом адвоката? В те давние времена, когда эта клятва еще имела какое-то значение, когда она была святой обязанностью любого юриста – никогда не разглашать тайну, доверенную ему клиентом… Есть ли у них опасения, что у старого адвоката пробудится совесть?»

В зеркале отражалась только тьма. Он был один в тумане. Меньше чем через час он будет дома, в Истаде.

Ему стало полегче. Значит, они его не преследуют. Завтра он решит, что ему делать. Прежде всего надо поговорить с сыном, тоже юристом, совладельцем адвокатской фирмы. Всегда можно найти выход, этому он научился за долгие годы практики. Должен найтись выход и сейчас.

Он нащупал в темноте кнопку и включил радио. Мужской голос вещал что-то о новых открытиях в области генетики. Он слушал машинально, слова влетали в одно ухо и вылетали из другого. Он глянул на часы – почти половина десятого. Туман, похоже, еще сгустился, но он все равно старался ехать побыстрее. С каждым километром он удалялся от Фарнхольмского замка и понемногу успокаивался. Может быть, его страхи и напрасны

Он старался рассуждать логически.

С чего все началось? Записка на письменном столе с просьбой позвонить – срочное дело, юридическая проверка контракта. Имя предпринимателя было ему неизвестно, но он все же позвонил – небольшая адвокатская фирма в маленьком городе не может себе позволить выбирать клиентов. Он до сих пор помнил голос – легкий северный акцент, аристократическая речь… И в то же время непоколебимая уверенность человека, привыкшего ценить свое время. Предприниматель коротко рассказал о контракте – довольно сложная сделка между зарегистрированным на Корсике пароходством и его фирмой, представляющей интересы «Сканска».[13] Речь шла о поставках цемента в Саудовскую Аравию. Что-то там он говорил, кажется, о мечетях, которые они собираются строить в Хамис-Мушайте. Или, может быть, речь шла об университете в Еддахе.

Через несколько дней они встретились в отеле «Континенталь» в Истаде. Он пришел тогда пораньше, в ресторане было почти пусто – еще не настало время ланча. Он сел за угловой столик и стал ждать. Наконец предприниматель появился в сопровождении мрачного официанта-югослава. Стоял январь, с моря дул сильный ледяной ветер, вот-вот должен был начаться снегопад. Но у человека, подходившего к его столику, на лице был ровный средиземноморский загар… он не вписывался ни в атмосферу Истада, ни в холодный сконский январь. Чужак. Улыбка его как-то не сочеталась с загорелым мужественным лицом. На нем был темно-синий костюм. Ему, по-видимому, не было еще и пятидесяти.

Это была его первая встреча с человеком из Фарнхольмского замка. Человек без привязанностей, совершенно особая планетарная система в темно-синем, по мерке сшитом костюме. Центром этой системы была ослепительная улыбка, вокруг которой, как спутники, медленно вращались две пугающие тени.

Они были уже тогда. Он не помнил точно, представились они или нет – просто тихо уселись за столик неподалеку и так же тихо встали, когда беседа закончилась.

«Золотой век, – с горечью подумал он. – Неужели я был настолько глуп, чтобы в это поверить? Адвокат не имеет права верить в райские кущи, по крайней мере здесь, на земле».

Через полгода человек с южным загаром обеспечил половину оборота всей его конторы, через год его доход увеличился вдвое. Платил новый заказчик исправно, никогда не приходилось ему напоминать. Они даже отремонтировали дом, в котором находилась их контора. Все контракты были вполне законными, хотя и довольно запутанными. Человек из Фарнхольмского замка, казалось, управляет своими делами сразу со всех континентов. Иногда приходили факсы и раздавались телефонные звонки из городов, о которых он никогда даже и не слышал. Он с трудом находил их на большом глобусе, стоящем рядом с кожаным диваном в приемной. Но все было в рамках закона, все поддавалось анализу, пусть иногда и непростому.

«Наступили новые времена», – думал он тогда. Он должен быть бесконечно благодарен, что владелец замка случайно наткнулся на его фамилию в телефонном справочнике.

Размышления внезапно прервались – его словно ударило током. Сначала он решил, что ему показалось. Потом вгляделся в зеркало заднего вида и понял, что так и есть – позади него маячили автомобильные фары.

Они уже были совсем рядом.

Ему снова стало страшно. Значит, они поехали следом. Испугались, что он нарушит адвокатскую клятву и заговорит.

Первым его поползновением было нажать посильнее на акселератор и скрыться от них в этом белом тумане. Он чувствовал, как пот струится за воротник сорочки. Фары были теперь совсем рядом.

«Тени-убийцы. Мне не удастся от них уйти. И никому не удастся».

В эту секунду машина пошла на обгон. Он успел различить серое лицо водителя. Какой-то старик. Рубиновые габаритные огни быстро исчезли в тумане.

Он вытащил из кармана пиджака носовой платок и вытер лицо и шею.

«Скоро я буду дома, – подумал он. – Все обойдется. Фру Дюнер записала в календаре, что я поехал в Фарнхольм. Никто, даже он, не решится послать своих тенеподобных горилл убить старого адвоката по дороге домой. Это было бы слишком рискованно».

Лишь через два года он начал понемногу догадываться – что-то не так. Он работал тогда над пакетом не особо крупных контрактов, в которых гарантом кредита выступал Экспортный совет. Запасные части турбин для Польши, жатки для Чехословакии… Что-то привлекло его внимание – какие-то мелкие детали, какое-то несовпадение цифр. Он подумал поначалу, что это просто ошибка, просто кто-то перепутал итоговые цифры. Он вернулся к началу и вскоре понял, что это не случайная ошибка – все было сделано сознательно. Все было на месте, все концы сведены с концами, но результат получался чудовищным. Он откинулся на стуле, – он помнил, что это было поздним вечером, – и понял, что напал на след преступления. Сначала он не мог и не хотел в это поверить. Но другого объяснения не было. Человек из Фарнхольмского замка – преступник. Обман Экспортного совета, уход от налогов, целая цепь поддельных документов и актов.

После этого случая он все время искал черные дыры в документах, попадающих ему на стол. И находил – почти всегда. Постепенно он осознал размах преступления. Он не верил своим глазам, пока не убедился окончательно.

И все равно он молчал. Он даже сыну не сказал ни слова.

Может быть, потому, что в глубине души не хотел этому верить? Ведь никто – ни налоговое управление, ни другие ничего не замечали… Может быть, он раскрыл несуществующую тайну?

Или было уже слишком поздно? Его благополучие, само существование адвокатской конторы теперь полностью зависело от человека из Фарнхольма.

Туман, казалось, все сгущался. Возможно, под Истадом будет лучше.

Но так продолжаться больше не может. Он понял теперь, что у хозяина Фарнхольма руки в крови.

Он должен поговорить с сыном. Все-таки пока еще правосудие в Швеции существует, хотя, конечно, оно не такое, как раньше. Правосудие хромает, и он сам приложил к этому руку. Своим молчанием. Но он не может больше молчать.

Покончить жизнь самоубийством? На это он никогда не решится.

Он резко затормозил.

В свете фар что-то мелькнуло. Сначала он решил, что это заяц, но, вглядевшись, понял – что-то стоит на дороге.

Он остановил машину и включил дальний свет.

Посередине дороги стоял стул. Обычный венский стул. А на стуле сидела кукла в человеческий рост. С белым как мел лицом.

Но это мог быть и человек, похожий на куклу.

Сердце забилось. В свете фар плыли клочья тумана.

И стул, и кукла – это было наяву. Как и парализующий страх. Он посмотрел в зеркало – сзади никого не было. Тьма. Он медленно поехал вперед и снова остановился, когда до стула оставалось не более десяти метров.

Это был манекен. Настоящий манекен, не воронье пугало.

«Это предназначено мне», – подумал он.

Трясущейся рукой он выключил радио и прислушался. Все было тихо. Он никак не мог решиться выйти из машины.

Его пугал не стул в тумане и не похожая на привидение кукла. Это было что-то другое, что-то позади него, чего он не видел. Может быть, это был просто-напросто его собственный страх.

«Я боюсь, – снова подумал он. – Я ничего не соображаю от страха».

Наконец он отстегнул ремень и открыл дверцу. Было холодно и сыро.

Он вышел из машины, не отводя глаз от освещенной фарами куклы. «Похоже на театр, – успел он подумать, – сейчас мой выход».

И услышал позади себя какой-то звук.

Но обернуться он не успел – на его затылок обрушился страшный удар.

Он был мертв еще до того, как упал на асфальт.

Туман стал совершенно непроглядным.

Было без семи минут десять.

2

Дул порывистый северный ветер.

Человек на пустынном промерзшем берегу все время пригибался и то и дело поворачивался к ветру спиной. Он некоторое время стоял совершенно неподвижно, нагнув голову и сунув руки в карманы, потом продолжал свою очевидно бесцельную прогулку, пока не исчезал на сером горизонте.

У женщины, ежедневно гулявшей с собакой, странный обитатель пляжа вызывал все более сильное беспокойство. Он, казалось, проводил на берегу все время с рассвета и до наступления темноты. Он появился здесь несколько недель назад, словно ниоткуда, словно его выбросила на берег волна, как некий обломок человеческого кораблекрушения. Обычно все, кого она встречала на прогулке, кивали ей, но был уже конец октября, поздняя осень, и пляжи были пустынны. Но человек в черном плаще никогда не удостаивал ее кивком или приветствием. Сначала она думала, что он слишком застенчив и оттого невежлив, а может быть, иностранец. Потом ей показалось, что у него случилось большое горе и его блуждания по берегу – не что иное, как попытка приглушить боль. Он двигался как-то странно – иногда медленно, чуть не волоча ноги, потом вдруг вздрагивал и чуть не бежал, словно его подгоняли какие-то навязчивые мысли. Она была уверена, что руки его в карманах плаща сжаты в кулаки – она их не видела, но не сомневалась, что это именно так.

После недели наблюдений ей стало все более или менее ясно. Одинокий человек, приехал неизвестно откуда, пытается справиться с какой-то личной драмой. Она представила корабль, пробирающийся без карт по предательскому фарватеру. Понятно, что ему не хочется ни с кем разговаривать. Она даже рассказала о чужаке своему досрочно ушедшему на пенсию из-за ревматизма мужу. Он, несмотря на постоянные боли в суставах, даже пошел с ней как-то на берег. Он согласился с ее выводами, но поведение чужака показалось ему настолько необычным, что он позвонил своему другу, полицейскому в Скагене,[14] и рассказал о необычном пришельце. Может быть, это какой-нибудь преступник, скрывающийся от правосудия, или, допустим, опасный сумасшедший, сбежавший из закрытого отделения? Но полицейский, много чего повидавший на своем веку, попросил его успокоиться – мало ли кто ищет приюта на песчаной оконечности Юланда, в бесконечных, похожих на застывшие волны, дюнах. «Оставьте его в покое, – сказал он. – Дюны принадлежат тем, кто в них нуждается».

Женщина с собакой и человек в черном плаще встречались каждый день, не разговаривая, не здороваясь; они расходились, как два корабля. Так продолжалось еще неделю. Но как-то, а говоря точно, 24 октября 1993 года, случилось нечто, имевшее, по ее мнению, самую непосредственную связь с последующим исчезновением чужака.

Это был один из редких безветренных дней, когда туман неподвижно стоял над Скагеном и морем. Где-то вдали то и дело, словно заблудившиеся коровы, мычали ревуны. Природа словно затаила дыхание. Вдруг она увидела человека в черном плаще и остановилась как вкопанная.

Он был не один. Рядом с ним стоял небольшого роста мужчина в светлой непродуваемой куртке и кепке. Она присмотрелась – говорил только приезжий, он словно старался убедить в чем-то своего собеседника. То и дело он вынимал руки из карманов и начинал жестикулировать. Она, конечно, не слышала, о чем они говорят, но что-то в облике приезжего говорило ей, что он сильно взволнован. Через несколько минут они двинулись в путь, и вскоре их поглотил туман.

На следующий день человек в черном плаще снова был один. Но дней через пять он исчез. Почти весь ноябрь она ходила на берег гулять с собакой, ей было интересно, не появится ли вновь загадочный незнакомец. Но он исчез.

Вот уже больше года старший следователь истадской полиции Курт Валландер был на больничном. Работать он был не в состоянии. У него словно наступил паралич воли. Он не мог да и не хотел что-либо предпринять, чтобы вернуть свою жизнь в нормальную колею. Несколько раз, когда он чувствовал, что не может более оставаться в Истаде, и когда у него были деньги, он предпринимал импульсивные и совершенно бесплановые путешествия в тщетной надежде, что ему станет лучше, если он уедет из Сконе. Как-то он купил чартерную путевку на Карибские острова. Уже в самолете он довольно прилично выпил и все две недели, проведенные на Барбадосе, ни разу не был трезвым. Его все более и более охватывало чувство безнадежности, даже паники – в этом мире для него не было места. Он часами искал уголок, где не было людей, и валялся в тени пальм; а иногда просто не покидал гостиничного номера – не хотел никого видеть. Искупался он всего один раз, и то не по своей воле – поскользнувшись, упал с мостков. Как-то поздно вечером, когда он нехотя вышел из дома, чтобы пополнить запасы спиртного, к нему пристала проститутка. Он попытался отмахнуться от нее, но как-то вяло. В конце концов отчаяние и презрение к самому себе взяли верх, и он провел с ней трое суток в пахнущей купоросом лачуге, в грязной постели, где тараканы ощупывали своими усами его потное лицо. У него почти ничего не осталось в памяти об этих днях – он не помнил даже имени девушки и не был уверен, что когда-то его знал. Когда она вытянула из него последние деньги, явились два ее здоровенных братца и вышвырнули его на улицу. Он вернулся в гостиницу, несколько дней питался тем, что удавалось вынести с входящего в стоимость путевки завтрака, и вернулся в Стуруп, чувствуя себя еще хуже, чем до поездки. Врач, наблюдавший его, рассердился и категорически запретил подобные развлечения, иначе существует серьезный риск, что он окончательно попадет в зависимость от алкоголя. Но через два месяца он снова пустился во все тяжкие. На этот раз он занял деньги у отца под предлогом того, что собирается купить новую мебель – может быть, это улучшит его настроение. Просить деньги у отца было унизительно, тем более что в последнее время Курт избегал заезжать к нему – отец недавно женился на женщине на тридцать лет моложе его, помогавшей ему по хозяйству. На этот раз вместо мебельного магазина он прямиком направился в истадское бюро путешествий и купил трехнедельный тур в Таиланд. И опять все повторилось, разве что на этот раз, на его счастье, в самолете он познакомился с купившим такой же тур пожилым аптекарем. Тот почему-то проникся к нему симпатией. Они жили в одном и том же отеле, и благоразумному фармацевту кое-как удавалось удерживать Валландера, когда тот начинал неумеренно пить уже за завтраком, а в конце концов, благодаря его вмешательству, Валландера отправили домой за неделю до истечения срока путевки. И в этот раз он, изнемогая от презрения к самому себе, проводил время в обществе проституток, одной моложе другой, а за этим последовала кошмарная зима, когда он был почти уверен, что заразился какой-нибудь смертельной венерической болезнью. Лишь в конце апреля, почти через год, он понял, что на этот раз вышел сухим из воды. Но, как ни странно, ни радости, ни облегчения он не почувствовал – ему было все равно. Именно в это время его врач начал всерьез задумываться, сможет ли Валландер когда-либо вернуться к работе в полиции. И не только в полиции – вообще к какой-нибудь работе. По его мнению, Курту следовало уйти на пенсию по болезни.

Тогда Валландер в первый раз уехал, а вернее сказать, сбежал в Скаген. Он прекратил пить, что ему вряд ли удалось бы, если бы не его дочь Линда, вернувшаяся из Италии. Увидев грязную и запущенную квартиру, она быстро сообразила, в каком состоянии Валландер, и среагировала именно так, как и должна была среагировать: вылила в унитаз все содержимое найденных ею бутылок и наорала на отца. Две недели она прожила у него на Мариагатан. Наконец-то ему было с кем поговорить. Долгими вечерами они говорили о том, что его мучает, вместе им кое-как удалось вскрыть наиболее мучительные душевные нарывы, и, уезжая, она поверила, что он отныне постарается не пить. Он опять остался один, и тут ему на глаза попалось газетное объявление – предлагали отдых в одном из недорогих пансионатов в Скагене.

Много лет назад, когда Линде было всего несколько месяцев, они с женой Моной ездили в Скаген. Эти недели запомнились ему как самые счастливые в его жизни. У них почти не было денег, они жили в драной палатке, но их переполняло чувство, что они находятся в самом центре мироздания… Он позвонил и заказал комнату. В начале мая он приехал в Скаген. Владелица, пожилая вдова-полька, не приставала к нему с вопросами. Он взял напрокат велосипед и каждое утро, положив на багажник пакет с бутербродами, уезжал на бесконечный пляж в Гренене и возвращался лишь поздно вечером. В пансионате жили в основном пожилые люди, одинокие и пары, так что тишина была как в читальном зале. К нему вернулся сон, и он с облегчением чувствовал, как его полуспаленные алкоголем внутренние органы начинают понемногу приходить в норму.

Из пансионата в Скагене он написал три письма. Первое – сестре Кристине. Она за последний год часто звонила ему – беспокоилась, как он себя чувствует. И, хотя его трогала ее забота, он не мог найти в себе силы ответить ей или хотя бы позвонить. К тому же Валландера смущало, что он, – это-то он помнил точно, – послал ей с Карибских островов, будучи в состоянии сильного подпития, какую-то открытку – то, что написал, было несомненно, а вот что именно написал, вспомнить он не мог. Она ни одним словом не обмолвилась об этой открытке, а он не спрашивал, надеясь, что был настолько пьян, что, может быть, написал неверный адрес или просто-напросто забыл наклеить марку. Но в эти дни в Скагене он решил написать ей обо всем подробно. Несколько вечеров подряд он сочинял ей письмо, лежа в постели и используя в качестве пюпитра свой портфель. Он попытался описать то состояние пустоты, стыда и вины, которое он испытал после того, как год назад убил человека. И хотя это была очевидная самооборона, хотя ни один человек, даже ни один из журналистов, известных своей ненавистью к полиции, ни словом его не упрекнул, он сознавал, что этот комплекс вины ему не удастся преодолеть никогда. Оставалась только слабая надежда, что удастся как-то заглушить его, научиться с ним жить.

«У меня такое чувство, что часть моей души заменили на протез, – писал он, – и этот протез пока меня не слушается. Иногда, в тяжелые минуты, мне кажется, что я так и не сумею им пользоваться. Но надежда пока есть».

Второе письмо было адресовано сослуживцам, и только тогда, когда он опустил его в красный почтовый ящик около почты в Скагене, он понял, как много в нем неправды. И все равно, он должен был его написать. Он выразил признательность за подарок, преподнесенный прошлым летом, – коллеги скинулись и купили ему хороший музыкальный центр, – и попросил извинения, что до сих пор их не поблагодарил. Это все было совершенно искренне, но то, что он закончил письмо сообщением, что он поправляется и скоро, возможно, выйдет на работу, было скорее заклинанием, чем правдой, потому что в действительности все было как раз наоборот.

Третье письмо он написал в Ригу Байбе. За прошедший страшный год он писал ей примерно раз в два месяца, и каждый раз она отвечала подробным и теплым письмом. Он начал воспринимать ее как своего ангела-хранителя, и из страха спугнуть ее, из страха, что она перестанет ему отвечать, он ничего не писал о том, какие чувства он к ней испытывает. Или по крайней мере думает, что испытывает. Он теперь уже ни в чем не был уверен. Он перестал верить в себя. В те короткие мгновения, когда ему казалось, что он способен мыслить трезво и ясно, чаще всего это бывало на берегу, когда он прятался от колючего ветра между дюнами, в такие мгновения ему казалось, что ничто уже не имеет смысла. Он виделся с Байбой всего несколько дней в Риге, она оплакивала своего убитого мужа, капитана латвийской полиции Карлиса, и чего бы ей ни с того ни с сего влюбиться в шведского полицейского, который всего-то и делал, что выполнял свой долг, хотя и довольно нетрадиционными методами? Но он гнал от себя эти мысли, он боялся ее потерять, хотя в глубине души прекрасно понимал, что это по меньшей мере странно: как можно потерять то, чего никогда и не имел? Мечта о Байбе, возможно, и удерживала его. Он почему-то считал себя обязанным защищать этот бастион до последнего, хотя эта мечта, скорее всего, была иллюзией.

Он прожил в пансионате десять дней, но, приехав в Истад, решил вернуться туда как можно скорей. Уже в середине июля он снова приехал в Скаген. Вдова-полька ждала его, он снял ту же самую комнату, опять взял велосипед и целыми днями пропадал на берегу. В отличие от предыдущего раза, на пляже было множество курортников, и ему иной раз казалось, что он чужой среди этих хохочущих, плещущихся в воде и играющих в мяч людей; он бродит меж ними, словно невидимая тень. Он словно создал свой собственный полицейский округ на Гренене, там, где встречаются два моря, и нес службу, присматриваясь к самому себе и пытаясь найти выход из душевного тупика. После первой поездки в Скаген его доктор констатировал определенное улучшение, но пока еще положительные симптомы были очень и очень зыбкими, чтобы можно было надеяться на полное выздоровление. Валландер спросил, нельзя ли ему прекратить принимать препараты, которые он принимал весь этот год, поскольку они вызывали у него усталость и чувство тяжести во всем теле, но врач сказал, что пока еще говорить об этом рано.

Каждое утро, просыпаясь, он спрашивал себя, хватит ли и сегодня у него сил подняться. В пансионате он вроде бы чувствовал себя получше, иногда, как ему казалось, его посещали мгновения невесомости, облегчения, он словно забывал о событиях, произошедших год назад, и это давало ему некоторую надежду.

Бродя часами по берегу, он старался разобраться в прошлом, пытался понять, как примириться с самим собой и найти путь к возвращению, чтобы снова стать даже не полицейским, а просто обычным, нормальным человеком.

Именно тогда он вдруг потерял вкус к опере. Обычно он брал с собой на берег переносной магнитофон. Но в один прекрасный день он понял, что больше не может. Вернувшись в пансионат, он сложил все до единой кассеты с оперной музыкой в чемодан. В этот же день он на велосипеде съездил в Скаген и накупил кассет с какой-то совершенно не известной ему попсой, и его удивило, что он даже не вспоминал о музыке, сопровождавшей его всю жизнь.

«У меня в душе просто нет места для музыки, – подумал он тогда. – Сердце мое переполнено ужасом и может разорваться в любой момент».

В середине октября он опять приехал в Скаген. На этот раз твердо намереваясь раз и навсегда решить для себя, как он будет жить дальше. Врач его теперь уже вполне определенно заявил, что он на правильном пути, что он постепенно выходит из депрессии, и посоветовал ему еще раз съездить в Скаген – отдых там, по его мнению, приносил Валландеру несомненную пользу. Мало того, он, стараясь не нарушать врачебную тайну, по своей инициативе поговорил с начальником полиции Бьорком и дал ему понять, что появилась надежда на то, что Валландер сможет вернуться на службу.

Итак, он вернулся в Скаген и возобновил свои бесконечные прогулки. Осенью на бесконечных пляжах почти никого не было – разве что иногда встретится пара пенсионеров, или одинокий бегун, или выгуливающая собаку любопытная дама. Опять он часами бродил вдоль почти незаметной, все время меняющейся границы между песком и морем, и шаги его становились все более и более решительными.

Через несколько лет ему стукнет пятьдесят. За последний год он сильно похудел. Он вытащил из шкафа одежду, купленную семь-восемь лет назад, – она снова была ему впору. Теперь, когда он не брал в рот спиртного, его физическая форма была лучше, чем когда-либо, во всяком случае, лучше, чем в последние годы службы. Это в какой-то степени ободряло его, внушало надежды на будущее. Если ничего непредвиденного не случится, он проживет еще как минимум двадцать лет. Более всего мучил его вопрос, что делать дальше – вернуться в полицию или заняться чем-то другим? Он даже думать не хотел о том, чтобы уйти на пенсию по болезни. Он почему-то был уверен, что не вынесет такого существования… Пляжи почти все время были окутаны туманом, иногда, правда, выпадали солнечные, хотя и холодные, дни. В эти редкие часы небо было голубым и высоким, море сверкало под лучами солнца, и над водой в восходящих потоках воздуха парили чайки. Он напоминал себе заводную игрушку с потерянным ключиком и чувствовал, что сам не в состоянии завести пружину. Он взвешивал различные возможности – что он будет делать, если придется оставить службу в полиции? Устроится на каком-то предприятии заместителем начальника службы безопасности? Что еще? Его опыт выслеживания и ловли преступников вряд ли пригодится в обычной жизни. Кому нужен бывший полицейский, только и умеющий что решать более или менее сложные следственные задачи?

Проголодавшись, он находил защищенное от ветра место между дюнами, вынимал пакет с бутербродами, термос с кофе и, постелив пластиковый пакет, садился на холодный песок. За едой он старался не думать о будущем, но это у него не особенно получалось: все время донимали какие-то совершенно нереальные мечты и планы.

Ему, как и почти каждому полицейскому, приходили в голову шальные мысли – а не посвятить ли себядеятельности диаметрально противоположной, не пойти ли в преступники? Его, кстати, всегда удивляло, почему полицейские, вставшие на путь преступления, совершенно не пользовались своими знаниями о методах и приемах следствия и быстро попадались. Но он с отвращением прогонял эти мысли. Еще меньше ему хотелось походить на своего сотрудника Ханссона, который с энтузиазмом, скорее напоминавшим одержимость, играл на бегах, причем почти никогда не выигрывал.

Поев, он продолжал свои блуждания. Его мысли, как он себе представлял, имели форму треугольника, вершиной которого был один-единственный вопрос: должен ли он вернуться на работу? Вернуться, попытаться прогнать мысли о случившемся, научиться жить с этими воспоминаниями. И это, пожалуй, был единственный разумный выбор – продолжать заниматься тем, чем он занимался всю жизнь. И не забывать, что именно работа подарила ему мгновения наибольшего удовлетворения, осознание высокого смысла своего труда – охранять покой людей.

Через неделю, когда осень уже постепенно склонялась к зиме, он понял, что вернуться в полицию ему не по силам. Его карьера полицейского закончена. Ему никогда не преодолеть чувство вины и стыда; то, что произошло годом раньше, изменило его навсегда.

Он принял это решение уже ближе к вечеру. Было еще светло, но над Грененом лежал густой туман. Все аргументы «за» и «против» были исчерпаны. По возвращении он поговорит со своим врачом и с Бьорком. На службу он не вернется.

Странно, но в глубине души он почувствовал облегчение. Теперь он знал. Человек, убитый им в прошлом году в поле, где в темноте бродили невидимые овцы, все-таки отомстил ему.

В этот же вечер он сел на велосипед, поехал в Скаген и напился до чертиков в маленьком прокуренном ресторане, где посетителей почти не было, но музыка гремела, как на дискотеке. Впрочем, он знал твердо, что он не уйдет в запой, что уже завтра в рот не возьмет спиртного, что этот вечер для него – всего лишь способ поставить крест на своей полицейской карьере, подтвердить грустный вывод, к которому он пришел во время своих одиноких прогулок.

Возвращаясь домой, он свалился с велосипеда и сильно поцарапал щеку. Хозяйка пансионата еще не легла – беспокоилась, что его так долго нет. Не слушая протестов, она промыла ему щеку, забрала в стирку испачканную одежду и помогла вставить ключ в замок его комнаты.

– Вечером приходил какой-то мужчина и спрашивал господина Валландера, – сказала она уходя.

Он тупо уставился на нее.

– Никто меня не спрашивал, – пробормотал он. – Никто и не знает, что я здесь.

– А этот господин спрашивал. Ему очень нужно с вами повидаться.

– А фамилию он назвал?

– Нет. Но он швед.

Валландер помотал головой и тут же забыл о ее словах. Он никого не хотел видеть, и никто не хотел видеть его. В этом он был совершенно уверен.

На следующий день его мучили похмельные угрызения совести. Он уехал на берег, начисто забыв о том, что сказала ему накануне хозяйка. Как обычно, на побережье лежал густой туман. Он чувствовал себя очень и очень скверно и впервые за все это время ему пришла в голову мысль: а что он, собственно, делает здесь, на берегу? Через пару километров Валландер настолько устал, что слез с велосипеда и сел на перевернутую шлюпку, наполовину ушедшую в песок.

И тут он увидел, что к нему кто-то приближается.

Словно бы некто непрошеный вломился в его песчаный кабинет.

Сначала он не понял, кто это – какой-то мужчина в ветровке и кепке, которая, похоже, была ему мала. Потом человек показался Валландеру смутно знакомым, но по-настоящему он узнал его только тогда, когда тот подошел совсем близко и Валландер встал ему навстречу. Они поздоровались. Валландер с трудом скрыл удивление – откуда он узнал, где я нахожусь? Он попытался вспомнить, когда же он последний раз встречался со Стеном Торстенссоном. Кажется, в прошлом году, при обсуждении какого-то постановления о задержании.

– Я тебя вчера искал в пансионате, – сказал Стен Торстенссон, – неудобно беспокоить, но мне очень надо с тобой поговорить.

«Когда-то я был полицейским, а он – адвокатом, – подумал Валландер. – Мы сидели по разные стороны стола, он защищал преступника, но мы почти никогда не конфликтовали. Ближе мы познакомились, когда он был моим адвокатом в тот невыносимый период развода с Моной. Мы поняли тогда, что между нами возникло что-то похожее на дружбу. Дружба чаще всего возникает, когда никто не надеется на чудо со стороны другого, но сама по себе дружба и есть чудо. Этому жизнь меня научила. Я помню, он пригласил меня пойти под парусом, это было как раз в тот день, когда было вынесено окончательное решение о разводе. Ветер дул как из трубы, я тогда, помню, зарекся когда-нибудь еще сесть на яхту. После этого мы стали встречаться, не часто, но все же довольно регулярно. И теперь он меня зачем-то разыскал».

– Мне сказали, что меня кто-то спрашивал, – сказал Валландер. – Как ты, черт возьми, меня разыскал?

Он даже не дал себе труда скрыть неудовольствие.

– Ты меня знаешь, – сказал Стен Торстенссон. – Я не из тех, кто навязывается и мешает. Моя секретарша говорит, что я сплошь и рядом боюсь помешать самому себе, не знаю, что она при этом имеет в виду. Я позвонил твоей сестре в Стокгольм. Вернее сказать, сначала я нашел твоего отца, а он дал мне ее телефон. Она знала, что ты в пансионате в Скагене, и сказала, как он называется. Вот я и приехал. Ночевал в отеле рядом с художественным музеем.

Они повернулись спиной к ветру и пошли вдоль берега. Женщина с собакой, попадавшаяся ему почти каждый день, остановилась и посмотрела им вслед. «Ей до смерти любопытно, кто это ко мне приехал», – подумал Валландер. Они шли молча. Валландер ждал, когда Торстенссон начнет, и вдруг поймал себя на мысли, что совершенно отвык от того, что кто-то идет рядом.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал Стен Торстенссон, – как друга и как полицейского.

– Как друга – да, – сказал Валландер, – если только я смогу тебе ее оказать. Но не как полицейского.

– Я знаю, что ты на больничном.

– Я не просто на больничном. Ты, кстати, первый, кому я говорю, что ухожу из полиции.

Стен Торстенссон остановился как вкопанный.

– Так уж сложилось, – сказал Валландер. – Давай, рассказывай, что тебя сюда привело.

– Мой отец погиб.

Валландер знал отца Стена. Тот тоже был адвокатом, но почти никогда не выступал в уголовном суде – в основном консультировал предпринимателей. Сколько же ему было лет? Около семидесяти, что ж, возраст почтенный. Многие в его годы уже заканчивают земное существование.

– Он погиб несколько недель назад в автомобильной катастрофе. К югу от Брёсарпских холмов.

– Прими мои соболезнования, – сказал Валландер. – А что случилось?

– Именно поэтому я и приехал.

Валландер с интересом посмотрел на него.

– Холодно, – сказал Торстенссон. – Поехали в музей, выпьем кофе. Я на машине.

Валландер кивнул. Они сунули велосипед в багажник и поехали вдоль песчаных пляжей. Заднее колесо велосипеда торчало наружу. В кафе музея в такой ранний час людей почти не было. Девушка за стойкой мурлыкала какую-то мелодию, и Валландер, к своему удивлению, узнал ее – эта песня была на одной из купленных им недавно кассет.

– Был вечер, – сказал Стен Торстенссон, – точнее, вечер одиннадцатого октября. Папа был у одного из своих самых крупных клиентов. Полиция утверждает, что он превысил скорость и не справился с управлением. Машина перевернулась, и он погиб.

– Такое случается, – сказал Валландер сочувственно. – На одну секунду ослабил внимание – и все.

– В тот вечер был густой туман, – сказал Стен. – И мой отец никогда, ни разу в жизни и ни при какой погоде не превышал скорость. Почему вдруг ему понадобилось превышать скорость в сплошном тумане? Он ездил медленно и осторожно, почему-то страшно боялся задавить зайца.

Валландер внимательно посмотрел на него:

– Ты что-то недоговариваешь.

– Следствием занимался Мартинссон, – сказал Стен Торстенссон.

– Очень хороший следователь. Если он пришел к выводу, что все так и было, у тебя нет причин ему не верить.

Стен Торстенссон внимательно посмотрел на Валландера:

– Я ни на секунду не сомневаюсь в профессиональных качествах Мартинссона, как и в том, что отца нашли в машине мертвым – в перевернутой, искореженной машине на лугу. Но очень многое не сходится. Там что-то случилось.

– Что?

– Что-то еще, не просто авария.

– Что, например?

– Не знаю.

Валландер встал, чтобы налить себе еще кофе.

«Почему не сказать как есть? – подумал он. – Да, Мартинссон очень хороший следователь, он изобретателен и энергичен, но часто небрежен».

– Я внимательно прочитал материалы расследования, – сказал Стен, когда Валландер вернулся с чашкой в руке. – Я был на месте происшествия, читал протокол вскрытия, говорил с Мартинссоном. Я все обдумал, и вот я здесь.

– Что я могу сделать? – спросил Валландер. – Тебе, как адвокату, прекрасно известно, что в каждом следствии есть дыры, которые так и не удается залатать. Твой отец был один в машине, и, если я тебя правильно понял, свидетелей нет. То есть никого, кто мог бы со стопроцентной гарантией описать, что произошло с твоим отцом.

– Что-то случилось, – с той же задумчивой интонацией сказал Стен Торстенссон. – Что-то не сходится, и я хочу знать, что.

– К сожалению, не могу тебе помочь. Даже если бы и хотел.

Но Стен его словно бы и не слышал.

– Ключи, – сказал он, – только один пример – ключи. Ключей в замке не было, они лежали на полу.

– Ключи могли выскочить, – возразил Валландер. – При такой аварии может произойти все что угодно.

– Замок зажигания не поврежден. Ни один из ключей даже не погнут.

– Наверняка этому есть объяснение.

– Я мог бы привести и больше примеров, – заключил Стен, – но и так понятно: что-то случилось. Папа погиб в автокатастрофе, которая была не автокатастрофой, а чем-то иным.

Валландер задумался.

– Может быть, он покончил с собой? – спросил он наконец.

– Я думал о такой возможности, но отверг ее полностью. Надо было знать моего отца.

– Большинство самоубийств неожиданны, – заметил Валландер. – Но тебе, конечно, лучше знать.

– К тому же, – медленно произнес Стен Торстенссон, – есть еще одна причина, почему я не могу поверить в версию с аварией.

Валландер внимательно смотрел на него, ожидая продолжения.

– Отец был веселым и открытым человеком. Если бы я не знал его так хорошо, я бы не обратил внимания на произошедшие с ним в последние полгода изменения. Другим они, может быть, и не были заметны, но я-то видел их совершенно ясно.

– А ты можешь описать это поточнее?

Стен Торстенссон покачал головой:

– Не думаю. Просто я чувствовал, что его что-то тревожит. Причем он тщательно это скрывал, старался, чтобы я не заметил.

– И вы никогда на эту тему не говорили?

– Нет.

Валландер отодвинул пустую чашку.

– Мне очень жаль, но я ничем не могу тебе помочь, – сказал он. – Как твой друг, я всегда охотно тебя выслушаю. Но полицейского комиссара Валландера больше не существует. Мне даже не льстит, что ты притащился сюда, чтобы со мной поговорить. Я ничего не чувствую, кроме усталости.

Стен Торстенссон открыл было рот, чтобы что-то сказать, но раздумал.

Они встали.

– Что я могу на это возразить? – сказал Стен, когда они уже вышли из музея. – Если ты так решил, это твое право.

Валландер проводил его до машины и вытащил из багажника велосипед.

– Мы никогда не научимся побеждать смерть, – сказал он, неуклюже пытаясь проявить сочувствие.

– А я этого и не требую, – ответил Стен Торстенссон. – Я просто хочу знать, что произошло. Это была не автокатастрофа.

– Поговори еще раз с Мартинссоном. Можешь ему сказать, что это я тебе посоветовал вновь к нему обратиться.

Они попрощались. Валландер долго следил за удаляющейся машиной, пока та окончательно не скрылась за песчаными дюнами.

Почему-то ему надо было спешить. Он не мог уже оттягивать. Тем же вечером он позвонил своему врачу и Бьорку и сообщил, что уходит из полиции.

После этого он еще пять дней прожил в Скагене. Чувство опустошенности не уменьшилось, но он теперь с облегчением сознавал, что все-таки сумел принять решение.

В воскресенье 31 октября он вернулся в Истад, чтобы завершить все формальности и подписать документ, свидетельствующий, что Курт Валландер больше не является сотрудником полиции.

Утром в понедельник 1 ноября будильник прозвонил в начале седьмого. Но он мог бы и не звонить: Валландер не спал всю ночь, если не считать того, что пару раз на несколько минут проваливался в дремоту. Он несколько раз вставал и думал, стоя у окна, выходящего на Мариагатан, что уже который раз в жизни принимает совершенно неправильное решение. Почему он не может жить естественно, как все остальные? Ответа на этот вопрос он так и не нашел. Наконец он уселся в кресло в гостиной, включил радио и, уменьшив звук, стал слушать музыку. Ближе к утру ему удалось себя убедить, что другого выхода нет: у него не было ни сил, ни желания бороться, он понимал это совершенно ясно. «Что ж, – думал Курт, – наверное, каждому суждено испытать в жизни такой момент. Невидимые силы подтачивают нас всех, и в конце концов мы сдаемся. И никто не может этого избежать».

Несмотря на бессонную ночь, он встал точно по звонку будильника, поднял с пола в прихожей «Истадскую смесь», поставил кофе и принял душ. Все эти механические, годами отработанные действия казались почему-то непривычными. Вытираясь, он попытался вспомнить, каким же был его последний день на службе почти полтора года назад. Было лето… он навел порядок в своем кабинете и пошел в кафе на берегу, где написал мрачное письмо Байбе. Если бы его спросили, давно это было или недавно, он бы не знал, что ответить.

Он присел к кухонному столу и начал задумчиво помешивать ложечкой кофе.

Это был его предпоследний рабочий день.

Сегодня – последний.

Он прослужил в полиции двадцать пять лет. И эти двадцать пять лет всегда будут фундаментом его жизни, точкой отсчета, что бы с ним ни случилось. От этого никуда не уйти. Никто не может объявить свою жизнь несостоявшейся и попросить разрешения бросить кости еще раз. Назад пути нет. А вперед?

Он попытался определить, какое же чувство преобладает этим осенним утром – грусть? Разочарование? Облегчение? Но он, похоже, не испытывал ничего, кроме опустошенности. Словно скагенский туман вытеснил из его души все чувства, и сколько он ни вглядывался, не видел ничего, кроме этого тумана.

Он вздохнул и начал машинально листать «Истадскую смесь». Ему казалось, что и заголовки, и тексты, и фотографии он уже видел много раз. Он хотел уже закрыть газету, как вдруг его внимание привлекло объявление о смерти.

Адвокат Стен Торстенссон, родился 3 марта 1947 года, скончался 26 октября 1993 года.

Валландер тупо уставился на объявление.

Это же отец, Густав Торстенссон, скончался! Он же видел Стена меньше чем неделю назад на скагенском пляже!

Он попытался сосредоточиться. Это конечно же ошибка. Перепутали имена. Или какой-то еще Стен Торстенссон. Он перечитал объявление еще раз – нет, никакой ошибки. Тот самый Стен Торстенссон, с которым он недавно разговаривал в Скагене. Скончался.

Он довольно долго сидел, не двигаясь.

Потом встал, открыл записную книжку и набрал уже почти забытый номер. Он знал, что тот, кому он звонит, встает рано.

– Мартинссон!

Валландер с трудом поборол желание бросить трубку.

– Это Курт, – тихо сказал он. – Я тебя не разбудил?

Мартинссон ответил не сразу.

– Это и правда ты? – сказал он наконец. – Никак не ожидал.

– Ясное дело, – сказал Валландер. – Я хочу тебя кое о чем спросить.

– Не может быть, чтобы ты решил уйти.

– Так и есть. Но я звоню по другому поводу. Скажи, что случилось с адвокатом Стеном Торстенссоном?

– А ты разве не знаешь?

– Я вернулся в Истад вчера вечером. Конечно, не знаю. Я ничего не знаю.

Мартинссон замялся:

– Его убили.

Валландер поймал себя на том, что не удивился. Прочитав объявление, он сразу понял, что Стен Торстенссон умер не от внезапной болезни.

– Во вторник вечером его застрелили в конторе. Понять ничего нельзя. Ужасная трагедия. Отец погиб несколько недель назад в автокатастрофе. Ты этого тоже не знал?

– Нет, – соврал Валландер.

– Выходи на работу, – сказал Мартинссон. – Нам без тебя будет трудно с этим делом. И с другими тоже.

– Нет. Я уже решил. Объясню, когда увидимся. Истад маленький город, рано или поздно встретимся.

И быстро повесил трубку, потому что, сказав это, он понял, что все изменилось.

Он стоял в прихожей около телефона минут пять, не меньше. Потом допил кофе, оделся и спустился к машине. В половине восьмого Курт Валландер впервые за полтора года переступил порог здания полиции. Он кивнул дежурному и твердым шагом проследовал в кабинет Бьорка. Бьорк поднялся ему навстречу. Он похудел. Валландер видел, что Бьорк не знает, как себя вести.

«Я облегчу ему задачу, – подумал Валландер. – Но он, конечно, сразу ничего не поймет. Во всяком случае, не больше, чем я сам».

– Мы, понятно, очень рады, что ты чувствуешь себя лучше, – сказал Бьорк неуверенно. – И, само собой, очень хотели бы, чтобы ты остался с нами.

Он развел руками:

– Мне сегодня надо ответить на запрос – что я думаю о введении новой формы. А также на абсолютно непонятный циркуляр об изменении разделения обязанностей в региональной полиции. Ты об этом что-нибудь слышал?

Валландер отрицательно покачал головой.

– Куда мы идем? – горестно произнес Бьорк. – Если предложение о новой форме пройдет, полицейский будет выглядеть как нечто среднее между плотником и кондуктором.

Он явно ждал, что Валландер разделит его возмущение, но Валландер молчал.

– В шестидесятые годы полиция стала государственной, – сказал Бьорк. – Теперь опять все собираются переделать. Риксдаг хочет ликвидировать региональные полицейские управления и создать нечто под громким названием «национальная полиция». Но полиция и так национальная, какая же еще? Законы для всех общие, теперь же не средние века, когда каждое графство имело свои законы. И как вообще можно работать, когда тебя каждый день заваливают памятками и циркулярами, в которых сам черт ногу сломит? К тому же мне приказано подготовить доклад для какой-то никому не нужной конференции на тему «Техника удаления». В переводе на шведский это значит, что речь идет о том, как высылать из страны лиц, не получивших вид на жительство. Как их сажать в автобусы, пароходы и самолеты, чтобы не было шума и сопротивления.

– Я понимаю, как тебе достается, – сказал Валландер и подумал, что Бьорк не изменился. Ему всегда с трудом давалась роль начальника полиции.

– Может быть, это ты и понимаешь, – сказал Бьорк, – но ты не понимаешь, как нам сейчас нужен каждый толковый работник.

Он тяжело опустился на стул.

– Все бумаги у меня, – продолжил он. – Тебе достаточно поставить подпись, и ты уже бывший полицейский. Как это мне ни тяжело, я должен уважать твое решение. Надеюсь, ты не против, если я созову в девять пресс-конференцию. Ты за последние годы стал знаменитостью, Курт. Должен признаться, что, несмотря на все твои выкрутасы, ты сделал очень много, чтобы поддержать нашу репутацию. Говорят, что в Школе полиции есть курсанты, которых твои подвиги вдохновили на работу в полиции.

– Это, разумеется, неправда, – сказал Валландер. – А пресс-конференцию отмени.

– Даже не заикайся, – Бьорк не мог скрыть раздражения, – это твоя обязанность по отношению к коллегам. О тебе будет статья в «Шведской полиции».

Валландер подошел к столу.

– Я не ухожу, – сказал он. – Я снова приступаю к работе.

Бьорк оторопело уставился на него.

– И никакой пресс-конференции не будет. Я сегодня же начинаю работать. Позвоню врачу и закрою больничный лист. Я чувствую себя хорошо и хочу приступить к работе.

– Ты меня не разыгрываешь? – неуверенно спросил Бьорк.

– Нисколько. Произошли кое-какие события, и я передумал.

– Никак не ожидал.

– Я сам не ожидал. Час назад я был уверен, что моя полицейская карьера завершена. Но у меня есть просьба.

Бьорк выжидательно кивнул.

– Я хочу заняться делом Стена Торстенссона. Кто сейчас руководит следствием?

– Все подключены. Сведберг и Мартинссон формируют следственную группу, я им помогаю. Пер Окесон берет на себя прокурорский надзор.

– Стен Торстенссон был моим другом, – сказал Валландер.

Бьорк встал:

– Ты и в самом деле передумал?

– Я же сказал.

Бьорк обошел стол и остановился рядом с Валландером.

– Самая лучшая новость за… не знаю даже, за сколько лет, – сказал он. – Значит, мы рвем к чертовой матери эти бумаги. Представляю, как обалдеют твои сотрудники.

– Кто сидит в моем кабинете? – спросил Валландер, стараясь избежать лишних эмоций.

– Ханссон.

– Если можно, я бы хотел получить его назад.

– О чем речь! Тем более Ханссон эту неделю на повышении квалификации в Хальмстаде. Можешь идти туда прямо сейчас.

Они дошли по коридору до дверей его кабинета. Таблички с именем «Валландер» на двери не было. Это неприятно резануло его.

– Мне нужно часок побыть одному, – сказал Валландер.

– В половине девятого оперативка по делу Торстенссона. В малой совещательной комнате. Так ты серьезно возвращаешься?

– А почему бы нет?

Бьорк помялся:

– Надо сказать, что твои действия выглядят, мягко говоря, не очень продуманными. Ты как капризный ребенок.

– Не забудь отменить пресс-конференцию, – сказал Валландер.

Бьорк пожал ему руку:

– Добро пожаловать!

– Спасибо.

Валландер закрыл за собой дверь и огляделся. Стол другой, видимо, Ханссон притащил свой. Но стул тот же, его стул.

Он снял куртку и сел.

Тот же запах. То же моющее средство, тот же сухой воздух, тот же слабый аромат несчетного количества поглощенного в этой комнате кофе.

Он довольно долго сидел неподвижно.

Больше года он мучительно пытался разобраться в самом себе и определить свое будущее. Медленно, очень медленно созревало решение – как ему казалось, зрелое и продуманное. А утром он открыл газету, и все изменилось.

Первый раз за очень долгое время он чувствовал себя по-настоящему хорошо.

Теперь наконец он принял настоящее решение. Правильное или неправильное – время покажет. Да это и не так важно.

Он достал блокнот и написал всего два слова.

Стен Торстенссон.

Он снова приступил к работе.

3

В половине десятого, когда все собрались в комнате для совещаний и Бьорк закрыл дверь, у Валландера появилось странное чувство, что он никогда и не оставлял службу. Их словно бы и не было, этих полутора лет. Он как будто очнулся после глубокого сна, а во сне времени не существует.

Много раз собирались они за этим овальным столом. Поскольку Бьорк не сказал еще ни слова, все, как догадывался Валландер, ждут от него короткой речи и благодарности за годы совместной работы. Потом он покинет комнату, а они вновь углубятся в свои записи и документы – следствие об убийстве Стена Торстенссона шло своим чередом.

Валландер машинально сел на свое обычное место, слева от Бьорка. Рядом с ним стул пустовал, словно никто не хотел сидеть рядом с бывшим товарищем по работе. Напротив сидел Мартинссон и звучно сморкался. Валландер попробовал вспомнить хотя бы один день, когда у Мартинссона не было насморка. Рядом с Мартинссоном сидел, покачиваясь на стуле, Сведберг и глубокомысленно почесывал ручкой лысину.

Все было бы как всегда, если бы не женщина в джинсах и голубой блузке на противоположном конце стола. Он никогда с ней не встречался, хотя и знал, кто она и как ее зовут. Два года назад начались разговоры об укреплении следственной группы истадской полиции, и тогда впервые прозвучало имя Анн Бритт Хёглунд. Она была молода, всего три года как окончила Высшую полицейскую школу, но уже обратила на себя внимание. По окончании она, одна из двух, была отмечена премией за образцовую учебу, ее ставили всем в пример. Она была родом из Сварте, но выросла под Стокгольмом. У нее было много предложений из разных округов, но она предпочла вернуться в родные края.

Валландер посмотрел на нее, и взгляды их встретились. Она еле заметно улыбнулась.

«Ничего подобного, – подумал он, – никогда уже не будет все как всегда. Все меняется, когда среди нас женщина».

Его мысли прервал Бьорк – он встал и приготовился говорить. Валландер заметил, что Бьорк нервничает… Может быть, я опоздал, мелькнула шальная мысль. Может быть, приказ об отставке уже подписан, и ничего нельзя вернуть?

– Понедельник – день тяжелый, – сказал Бьорк, – тем более что на нас висит зверское и необъяснимое убийство нашего коллеги, адвоката Торстенссона. Но есть и хорошие новости. Курт сказал, что выздоровел и приступает к работе уже сегодня. Добро пожаловать, Курт! И я уверен, что все, кто здесь сидит, рады твоему возвращению. И даже Анн Бритт, с которой ты еще не встречался.

В комнате повисло молчание. Мартинссон недоверчиво уставился на Бьорка. Сведберг наклонил голову, как собака, и разглядывал Валландера, ничего не понимая. Анн Бритт, похоже, тоже не поняла, что сказал Бьорк.

Валландер почувствовал, что ему тоже надо что-то сказать.

– Так оно и есть. Я приступаю к работе.

Сведберг перестал качаться на стуле и припечатал обе ладони к столу.

– Замечательно, Курт! Ты и не уходил никуда – здесь без тебя ни одного дня не прошло!

Все засмеялись и встали со своих мест, чтобы пожать ему руку. Бьорк тут же заказал венские хлебцы к кофе, и Валландер с трудом скрывал, насколько он тронут.

Через несколько минут возбуждение улеглось. Времени на изъявление личных чувств просто-напросто не было, чему Валландер, по правде говоря, был рад. Он открыл свой блокнот – на первой странице стояло одно-единственное имя: Стен Торстенссон.

– Курт попросил, чтобы его без лишних формальностей ввели в ход дела. Что мы сейчас и сделаем. Начнем с того, что попробуем разобраться, где мы находимся… а с деталями он ознакомится по ходу расследования.

Бьорк кивнул Мартинссону – по-видимому, тот руководил следствием.

– Никак не могу прийти в себя, – сказал Мартинссон, копаясь в бумагах, – в общем, дело выглядит так. Утром в среду семнадцатого октября, пять дней назад, фру Берта Дюнер, секретарь адвокатской конторы, пришла на работу – как обычно, около восьми – и нашла тело Стена Торстенссона в его кабинете, между дверью и письменным столом. Торстенссон был застрелен, три выстрела, каждый из которых мог быть причиной смерти. Поскольку в доме, где помещается адвокатская контора, никто не живет, и здание к тому же старой постройки, с толстенными стенами и окнами, выходящими на проезжую часть, выстрелов никто не слышал. Предварительные данные вскрытия указывают, что смерть наступила около одиннадцати вечера. Ничего удивительного – фру Дюнер утверждает, что Торстенссон часто работал допоздна, особенно после трагической гибели отца.

Мартинссон вопросительно посмотрел на Валландера.

– Я знаю, – сказал Валландер. – Знаю, что отец погиб в автокатастрофе.

Мартинссон кивнул:

– Вот и все, что у нас есть. Другими словами, ничего у нас нет. Ни мотива, ни орудия убийства, ни свидетелей.

Валландер мысленно прикинул, стоит ли сразу рассказать, что Стен приезжал к нему в Скаген. Довольно часто и, если быть до конца честным, даже слишком часто он совершал этот страшный для полицейского грех – утаивал информацию, которой обязан был поделиться с коллегами. Каждый раз он, разумеется, находил оправдания своему молчанию, понимая при этом, что они не особенно убедительны.

«Я поступаю неправильно, – подумал он. – Начинаю свою вторую жизнь в полиции с вопиющего нарушения правил».

Но почему-то ему казалось, что именно в этом случае он прав.

Валландер доверял своей интуиции. Интуиция была его самым надежным помощником, но иногда превращалась в злейшего врага.

Но сейчас он был уверен – пока следует промолчать.

Мартинссон сказал что-то такое, что привлекло его внимание. Или, скорее, он чего-то не сказал, и это показалось Валландеру странным.

Его размышления прервал Бьорк. Он стукнул ладонью по столу – у Бьорка этот жест означал крайнюю степень нетерпения и раздражения.

– Я попросил принести венские хлебцы, – сказал он, – но их, разумеется, так и не принесли. Поэтому я предлагаю сейчас прерваться. Курт ознакомится с деталями следствия в рабочем порядке, а после обеда встретимся. Может быть, к тому времени раздобудем что-нибудь к кофе.

Бьорк вышел. Все тут же придвинулись поближе к Валландеру, и он почувствовал, что должен что-то сказать. Было бы странно, если бы он делал вид, что ничего не случилось.

– Попробую начать с начала, – хрипло сказал он. – Это было чертовски трудное время. Я долго сомневался, смогу ли я продолжать работу в полиции. Убить человека, даже если это и была самооборона… Но я постараюсь.

В комнате стало тихо.

– Не думай, что мы не понимаем, – нарушил молчание Мартинссон. – Конечно, работая в полиции, ко всему привыкаешь, конца нет всяким мерзостям… но когда такое случается с тобой… В общем, если тебя это утешит, могу сказать – нам тебя не хватало не меньше, чем Рюдберга несколько лет назад.

Старый следователь Рюдберг, умерший весной 1991 года, был их ангелом-хранителем. У него, помимо огромного опыта и знаний, была удивительная способность разговаривать с каждым настолько откровенно и заинтересованно, что он всегда был в центре любого следствия.

Валландер понял, что имел в виду Мартинссон.

Он был единственным, кто сумел по-настоящему подружиться с Рюдбергом. За суровой внешностью Рюдберга скрывались поистине энциклопедические знания и, что самое важное, – желание ими поделиться.

«Я получил богатое наследство, – подумал Валландер. – Мартинссон хочет сказать, что я должен взять на себя роль Рюдберга, примерить на себя его невидимую мантию».

– Если никто ничего не имеет против, – сказал Сведберг, вставая, – я съезжу в адвокатское бюро Торстенссона. Приехали несколько чиновников из адвокатской коллегии, они должны просмотреть какие-то бумаги и просят, чтобы присутствовал полицейский.

Мартинссон подвинул Валландеру пачку бумаг.

– Это все, что на сегодня у нас есть, – сказал он. – Тебе, наверное, хочется проглядеть все это в одиночестве.

Валландер кивнул.

– Автокатастрофа, – сказал он. – Дорожное происшествие. Густав Торстенссон.

Мартинссон поглядел на него с удивлением.

– Это дело закрыто. Старик не справился с управлением.

– Я бы все равно просмотрел материалы, – осторожно сказал Валландер, – если ты не возражаешь.

Мартинссон пожал плечами:

– Занесу к Ханссону.

– Нет, – сказал Валландер. – Ко мне. Я в своем старом кабинете.

Мартинссон встал:

– Ты неожиданно исчезаешь и неожиданно возвращаешься. За тобой не уследишь.

Он вышел. В комнате остались только Валландер и Анн Бритт Хёглунд.

– Я о тебе много слышала, – сказала она.

– Все, что ты слышала, наверняка правда. К сожалению.

– Думаю, что сумею многому у тебя научиться.

– Ты думаешь, есть чему учиться? Сомневаюсь.

Он быстро встал, чтобы закончить смутивший его разговор, взял бумаги и пошел к выходу. Анн Бритт открыла ему дверь.

Он вошел в свой кабинет и почувствовал, что вспотел. Снял пиджак и сорочку и начал вытирать пот занавеской. В ту же секунду дверь без стука открылась и вошел Мартинссон. Увидев полуголого Валландера, он вздрогнул от неожиданности.

– Материалы по автокатастрофе, – сказал он. – Я забыл, что здесь уже не Ханссон.

– Я, наверное, старомоден, – сказал Валландер, – но, пожалуйста, стучи, прежде чем войти.

Мартинссон положил папку на стол и исчез. Валландер вытер пот, надел сорочку и, покосившись на мятую занавеску, сел за стол и начал читать.

В начале двенадцатого он дочитал последнюю страницу рапорта.

Только сейчас он почувствовал, насколько отвык от следственной работы. С чего начать?

Валландер вспомнил Стена Торстенссона, как тот появился из тумана на юландском пляже.

«Он просил о помощи, – подумал Валландер. – Он просил выяснить, что же случилось с его отцом. Дорожная авария, которая вовсе не была, как он считал, дорожной аварией и тем более самоубийством. Он говорил, что отец сильно изменился в последнее время… И через несколько дней Стена находят мертвым в его конторе… Стен говорил, что отец последнее время был чем-то возбужден. Но сам-то Стен, за исключением понятного беспокойства по поводу загадочной гибели отца, ничем другим озабочен не был. Он не считал, что ему тоже что-то грозит».

Валландер подвинул к себе блокнот, где не было ничего, кроме имени Стена Торстенссона, и крупно написал: Густав Торстенссон.

Потом написал оба имени еще раз, но в обратном порядке: Густав Торстенссон, Стен Торстенссон.

Валландер потянулся к телефону и по памяти набрал номер Мартинссона. Потом попробовал еще раз и сообразил, что за время его отсутствия внутренние телефоны могли измениться. Он встал и вышел в коридор. Дверь в кабинет Мартинссона была открыта настежь.

– Я прочитал материалы, – сказал Валландер, осторожно садясь на шаткий стул для посетителей.

– Как видишь, их не так уж много, не за что зацепиться, – сказал Мартинссон. – Один или несколько преступников проникают поздно вечером в контору Стена Торстенссона и убивают его тремя выстрелами. Похоже, ничто не украдено. Бумажник при нем, во внутреннем кармане пиджака. Фру Дюнер, а она работает у них больше тридцати лет, утверждает, что все на месте.

Валландер задумчиво кивнул. Он так и не вспомнил, что его насторожило в словах Мартинссона на оперативке.

– Кто первый прибыл на место преступления? Ты?

– Петерс и Нурен. Они меня и вызвали.

– Обычно складывается какое-то впечатление… О чем ты подумал в первую очередь?

– Попытка ограбления, – ответил Мартинссон, не задумываясь.

– Сколько их было?

– Никаких точных данных нет. Но оружие использовалось одно, в этом мы почти уверены. Техническая экспертиза, понятно, еще не готова.

– То есть, скорее всего, преступник был один?

Мартинссон кивнул.

– Думаю, да. Но пока это только предположение, его нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть.

– Три выстрела… Один в сердце, один в живот, сразу под пупком, и один в лоб. Я не ошибусь, если скажу, что стрелявший неплохо обращается с оружием…

– Я уже думал об этом, – сказал Мартинссон. – Но это может быть и случайностью. Говорят, случайные выстрелы оказываются смертельными не реже, чем выстрелы снайпера. Я читал американскую статью…

Валландер встал.

– Какого рожна они полезли в адвокатскую контору? Потому что адвокаты, по слухам, гребут деньги лопатой? И что, преступник считал, что деньги лежат пачками в конторе на столе?

– На этот вопрос может ответить только один человек. Или, может быть, два.

– Мы их возьмем, – сказал Валландер. – Я поеду туда и осмотрюсь немного.

– Фру Дюнер, разумеется, в шоке, – сказал Мартинссон. – За какой-то месяц рухнул весь ее мир. Сначала старик Торстенссон. Не успела она опомниться после похорон – убивают сына. Но голова у нее ясная, так что поговорить с ней полезно. Ее адрес в распечатке телефонного разговора со Сведбергом.

– Стикгатан, двадцать шесть, – сказал Валландер. – За гостиницей «Континенталь». Я там иногда ставлю машину.

– По-моему, там нет парковки, – заметил Мартинссон.

Валландер сходил за курткой и вышел на улицу. Девушку за окошком приемной он никогда раньше не видел. Надо бы остановиться и представиться, а заодно и узнать, где Эбба – уволилась или работает в вечернюю смену. Можно и позже, решил он.

Странно – первые часы, проведенные им на работе, были совершенно будничными, но он все равно волновался. Валландер чувствовал настоятельную потребность побыть одному. Он так долго был в одиночестве, что теперь, похоже, придется заново привыкать к общению. Проезжая мимо больницы, он вдруг почувствовал, что его тянет назад, в скагенское отшельничество, к своему бесконечному патрулированию пустынных пляжей, где вряд ли мог появиться какой-нибудь нарушитель.

Но это все позади. Он снова на службе.

«Отвык, – подумал он. – Это пройдет. Рано или поздно, но пройдет».

Адвокатская контора помещалась в желтом оштукатуренном доме на Шёмансгатан, недалеко от находящегося на ремонте здания театра. Около дома стоял полицейский автомобиль, несколько зевак обсуждали случившееся. С моря дул довольно сильный холодный ветер, так что, выходя из машины, Валландер поежился. Он открыл тяжелую дверь подъезда и нос к носу столкнулся со Сведбергом.

– Поеду куплю что-нибудь пожрать, – сказал Сведберг.

– Давай, – сказал Валландер. – Я осмотрюсь немного.

В приемной сидела молоденькая испуганная секретарша. Валландер вспомнил ее имя – Соня Лундин. Она работала в адвокатской конторе всего несколько месяцев и ничего ценного сообщить не могла.

Валландер протянул руку для пожатия и представился.

– Я только осмотрюсь, – повторил он. – А где фру Дюнер?

– Сидит дома и плачет, – просто ответила девушка.

Валландер растерялся. Он просто не знал, что на это сказать.

– Она этого не переживет, – уверила его Соня Лундин. – Она тоже умрет.

– Не стоит так думать, – произнес Валландер и сам почувствовал, как глупо и неуместно звучат его слова.

«Адвокатская контора Торстенссона, – подумал он. – Приют одиноких людей. Густав Торстенссон овдовел больше пятнадцати лет назад, Стен Торстенссон потерял мать и к тому же был холостяком. Фру Дюнер развелась в начале семидесятых. Три одиноких человека день за днем приходят сюда, в эту контору. А теперь двоих из них нет, а оставшаяся чувствует себя еще более одиноко».

Он прекрасно понимал, почему фру Дюнер сидит дома и плачет.

Дверь в приемную была закрыта, оттуда доносились голоса. На дверях по обе стороны приемной он прочитал имена обоих адвокатов, тщательно выгравированные на начищенных медных пластинках.

Почему-то он решил сначала осмотреть кабинет Густава Торстенссона. Здесь царил полумрак – шторы были задернуты. Он закрыл за собой дверь, повернул выключатель и огляделся. Это было как путешествие во времени. Тяжелые кожаные кресла, мраморный стол, пейзажи на стенах. Может быть, убийца Стена Торстенссона охотился за картинами? Он подошел к одному из пейзажей, но, как ни силился, не сумел разобрать подпись. К тому же вряд ли он с его скромными знаниями смог бы оценить стоимость картины или отличить подделку от подлинника. Валландер отошел от стены. У солидного письменного стола – большой глобус. На столе ничего нет, кроме нескольких ручек, телефона и диктофона. Он сел за стол в удобное рабочее кресло и осмотрелся, вспоминая, что говорил ему Стен, пока они пили кофе в музее в Скагене. Это была не авария. Не просто авария. Густав Торстенссон в последние месяцы своей жизни пытался скрыть, что он чем-то обеспокоен.

Валландер размышлял. А чем, собственно, занимаются адвокаты? Из чего состоит их рабочий день? Они защищают, когда прокурор обвиняет. Дают юридические советы. Им многое доверяют. Они дают клятву неразглашения тайны клиента.

Только теперь это пришло ему в голову. Адвокаты посвящены во многие тайны.

Он поднялся.

Ну и что? Какие выводы он может из этого сделать?

Он вышел в приемную, Соня Лундин по-прежнему неподвижно сидела на своем стуле. Он открыл дверь в кабинет Стена Торстенссона и вздрогнул – ему почему-то показалось, что тело все еще здесь, на полу, в том же положении, в каком он видел его на сделанных криминалистами фотографиях. Но на полу ничего не было, кроме клеенки. Даже темно-зеленый ковер криминалисты увезли на экспертизу.

Кабинет был очень похож на тот, из которого он только что вышел. Единственная разница – несколько современных стульев для клиентов у письменного стола.

Никаких бумаг. Валландер на этот раз не стал садиться за стол.

«Это все на поверхности, – подумал он, – а дальше что? Я скольжу по поверхности, я не вижу ничего, кроме того, о чем мне уже рассказали».

Он вышел из кабинета. Появился Сведберг – он пытался уговорить Соню Лундин съесть бутерброд, потом предложил бутерброд Валландеру, но Валландер тоже отказался. Сведберг показал на дверь приемной:

– Там сидят так называемые доверенные лица из Коллегии адвокатов. Просматривают все документы – регистрируют, пломбируют, намечают план действий. Надо известить клиентов, передать дела другим адвокатам. Адвокатское бюро Торстенссона прекратило свое существование.

– Мы тоже должны просмотреть эти документы, – сказал Валландер. – В их переписке с клиентурой мы, возможно, найдем объяснение произошедшему.

Сведберг наморщил лоб:

– В их переписке? Ты, должно быть, имеешь в виду переписку Стена Торстенссона? Отец же погиб в автокатастрофе.

Валландер кивнул.

– Конечно, – сказал он. – Я и имел в виду Стена.

– Жаль, что не наоборот, – сказал Сведберг.

Валландер вначале не обратил внимания на замечание Сведберга, но затем спохватился:

– Что ты имеешь в виду?

– У старого Торстенссона, похоже, клиентов почти не было. А Стен Торстенссон вел целую кучу дел.

Сведберг мотнул головой в сторону приемной:

– Они считают, что уйдет не меньше недели на то, чтобы во всем разобраться.

– Тогда не буду их беспокоить, – сказал Валландер. – Лучше поеду поговорю с фру Дюнер.

– Тебя проводить?

– Не надо. Я знаю, где она живет.

Валландер сел в машину и повернул ключ зажигания. Он был в растерянности, но постарался преодолеть сомнения. Он должен тянуть за единственную ниточку, данную ему в Скагене Стеном Торстенссоном. Другого у него ничего не было.

«Должна быть какая-то связь», – думал он, медленно ведя машину на восток. Он миновал здание суда, Сандскуген и выехал из города. Две эти смерти связаны между собой. Других вариантов нет.

Время от времени он смотрел в окно на мелькающий серый пейзаж. Начал моросить дождь. Он подкрутил отопление.

«Как можно любить эту глину? И все же я почему-то люблю ее… Полицейский в глине… Глиняный полицейский… Может, и в самом деле поискать что-то другое?»

Через полчаса Валландер был на месте, где разбился Густав Торстенссон. Он вышел из машины, взял из багажника резиновые сапоги и папку с материалами об аварии. Переобувшись, оногляделся. Ветер усилился, дождь тоже, и он почти сразу замерз. На покосившемся столбе дорожного ограждения сидел большой канюк и настороженно его разглядывал.

Место было очень пустынным, даже для Сконе. Никаких хуторов поблизости, только мертвая зыбь рыжих полей. Дорога здесь была прямая, и только через несколько сотен метров начинался подъем, переходящий в довольно крутой левый поворот. Валландер разложил план места аварии на капоте и, то и дело оглядываясь, сравнил его с тем, что он видел перед собой. Машина лежала слева, примерно в двадцати метрах от дороги. Никаких тормозных следов найдено не было, но это можно было объяснить тем, что в момент аварии стоял густой туман и Густав просто не успел затормозить.

Он собрал бумаги, сунул папку в машину, вышел на середину дороги и еще раз огляделся. За все время мимо не прошла ни одна машина. Канюк так и сидел на столбе. Валландер перешагнул кювет и пошел по мокрой глине, сразу же налипшей на сапоги. Он отсчитал двадцать метров, обернулся и посмотрел на дорогу. Проехал грузовик с бойни, за ним две легковых машины. Дождь все усиливался. Он попытался представить, что же могло произойти. Пожилой водитель ведет машину в густом тумане. Вдруг он не справляется с управлением, машина летит в канаву, переворачивается два или три раза и остается лежать вверх колесами. Водитель, пристегнутый ремнем безопасности, мертв. На теле было всего несколько царапин, но он, очевидно, сильно ударился затылком обо что-то и умер практически мгновенно. Машину обнаружили только на рассвете – какой-то крестьянин проезжал мимо на своем тракторе.

«Он вовсе не обязательно должен был ехать быстро, – подумал Валландер. – Густав Торстенссон, почувствовав, что теряет управление, мог в панике нажать на акселератор, и машина, набирая скорость, угодила в канаву. Мартинссон написал исчерпывающий и совершенно верный рапорт».

Он уже собирался идти к машине, но его внимание привлек какой-то предмет, торчавший из грязи рядом с ним. Он нагнулся – это была ножка от стула, самого обычного коричневого венского стула. Он отбросил ее в сторону. Канюк снялся со столба и улетел, тяжело хлопая крыльями.

«Остается только осмотреть разбитый автомобиль, – подумал Валландер. – Но и там вряд ли найдется что-то, что Мартинссон мог бы проглядеть».

Он вернулся к машине, отскреб, насколько возможно, глину с подошв, сунул сапоги в багажник и опять надел ботинки. По дороге в Истад ему пришла мысль навестить отца в Лёдерупе, но он отложил это на потом. Он должен поговорить с фру Дюнер и, если успеет, поглядеть на разбитую машину.

Валландер остановился на заправке ОК, заказал кофе и бутерброд. Он огляделся – ему пришла в голову мысль, что именно в этих крошечных кафе при заправках становится особенно ясно, насколько пустынна Швеция… Внезапно Валландер почувствовал беспричинную тревогу. Он поставил на столик недопитый кофе и вышел на улицу. Под дождем доехал до города, свернул у отеля «Континенталь» направо, а потом еще раз направо – иначе на крошечную Стикгатан было не заехать. У розового дома, где жила Берта Дюнер, он довольно нахально, заняв полтротуара, припарковал машину и позвонил в дверь. Прошло не меньше минуты, прежде чем дверь слегка приоткрылась. В темной прихожей он увидел бледное женское лицо.

– Меня зовут Курт Валландер, я из полиции, – сказал он, лихорадочно роясь в карманах в поисках удостоверения. – Мне очень нужно поговорить с вами, если вы, конечно, ничего не имеете против.

Фру Дюнер открыла дверь, впустила его и протянула вешалку. Он повесил свою мокрую куртку, и она пригласила его в гостиную с натертым до глянца паркетным полом и окном во всю стену с видом на небольшой садик с задней стороны дома. Он осмотрелся – в этой квартире ничто не было случайным, вся обстановка, все украшения были поставлены в строго продуманном и, по-видимому, никогда не нарушаемом порядке.

«Наверное, у нее и в адвокатском бюро такой же порядок, – подумал он. – Какая разница – поливать цветы или работать с документами… важно, чтобы все шло по строгому плану, никаких отклонений, никаких случайностей».

– Присаживайтесь, – сказала она звучным голосом с неожиданно надменной интонацией. Валландер почему-то представлял, что эта невероятно худая седая женщина должна разговаривать тихим, едва слышным голосом. Он сел в старинное плетеное кресло и устроился поудобнее. Кресло заскрипело.

– Не угодно ли чашку кофе? – спросила она.

Он отрицательно покачал головой.

– Чай?

– Нет, спасибо. Я хочу задать вам всего несколько вопросов и сразу уйду.

Она присела на краешек цветастого дивана по другую сторону стеклянного журнального столика. Валландер вдруг сообразил, что у него нет с собой ни ручки, ни блокнота. Он даже не позаботился приготовить первые несколько вопросов, а ведь это было одним из неизменных правил, которые он свято соблюдал. За многие годы службы он понял, что как при допросах, так и в беседах со свидетелями нельзя работать наугад.

– Прежде всего, хочу принести вам искренние соболезнования по поводу случившегося. Я видел Густава Торстенссона всего несколько раз, но со Стеном был хорошо знаком.

– Я знаю, – сказала фру Дюнер. – Он помогал вам в бракоразводном процессе.

Не успела она это произнести, как Валландер вспомнил. Именно она встретила их с Моной, когда они пришли в адвокатскую контору… может быть, она не была такой седой тогда… чуть, кажется, пополнее – но он все равно удивился, что не сразу ее узнал.

– У вас хорошая память.

– Я могу забыть имя, – сказала она. – Но не лицо.

– Та же история со мной.

Они помолчали. По улице прошла машина. Валландер подумал, что ему следовало бы повременить с этим разговором. Он просто-напросто не знал, какие вопросы он должен задать, не мог придумать, с чего начать разговор. К тому же ему вовсе не хотелось вспоминать мрачные дни развода с Моной.

– Вы уже говорили с нашим сотрудником Сведбергом, – наконец произнес он. – К сожалению, в процессе трудного следствия часто возникает необходимость в дополнительных вопросах и уточнениях. И не всегда удается сделать так, чтобы эти вопросы задавал один и тот же следователь.

Валландер мысленно застонал от отвращения – господи, что за казенный, неуклюжий язык! Он с трудом удержался от того, чтобы встать, извиниться и уйти. Попросту – сбежать.

– Я не буду задавать вопросы о том, что мы уже знаем, – сказал он. – Можете не повторять рассказ, как вы пришли утром в контору и нашли тело Стена Тостенссона. Если, конечно, вы не вспомнили ничего существенного.

– Нет, – уверенно ответила она. – Ничего существенного я не вспомнила.

– Накануне убийства, – продолжил Валландер. – Когда вы ушли с работы в тот день?

– В шесть. Может, пять минут седьмого, но не позже. Я проверила несколько писем, распечатанных фрекен Лундин. Потом позвонила господину Торстенссону и спросила, нужна ли я еще на работе. Он сказал, что на сегодня рабочий день закончен, и пожелал приятно провести вечер. Я взяла плащ и ушла.

– И заперли за собой дверь… Значит, Стен Торстенссон остался в конторе один?

– Да.

– А чем он собирался заниматься так поздно.

Она поглядела на него с удивлением:

– Продолжить работу, разумеется. Адвокат с таким количеством дел, как Стен Торстенссон, не может просто все бросить и уйти домой.

Валландер кивнул:

– Я понимаю, что он работал. Я хотел узнать, было ли у него какое-то дело, требующее особой спешки?

– Все дела требуют особой спешки. После убийства отца все его дела перешли к Стену, так что он просто задыхался от работы. Это же понятно.

Валландер насторожился:

– Вы говорите об автокатастрофе?

– Разумеется! О чем же еще?

– Но вы сказали «убийство»!

– Человек умирает, или его убивают. Умирают в своей постели, от болезни или чего-то еще, что принято называть естественными причинами. Но если человек погибает в автокатастрофе… Сознайтесь, это же не естественная смерть? Значит, он был убит.

Валландер медленно наклонил голову, соглашаясь с ее объяснением. Но все равно ему показалось, что она имела в виду что-то другое, что она невольно проговорилась, напомнив ему о подозрениях Стена Торстенссона, заставивших того приехать в Скаген.

Вдруг ему пришла в голову мысль:

– А можете вы припомнить, что делал Стен на прошлой неделе? Во вторник и среду, двадцать четвертого и двадцать пятого октября?

– Он был в отъезде.

Она ответила сразу, не задумываясь.

Значит, он не делал секрета из своей поездки.

– Сказал, что ему нужно прийти в себя после смерти отца. Я, естественно, отменила все встречи на эти два дня.

И вдруг, совершенно неожиданно, она разрыдалась. Валландер совершенно растерялся. Он сменил позу – стул под ним заскрипел.

Она резко поднялась с дивана и вышла в кухню. Он прислушался – оттуда доносились всхлипывания. Потом она вернулась.

– Тяжело, – сказала она, – все это бесконечно тяжело.

– Я понимаю, – сказал Валландер.

– Он прислал мне открытку, – слабо улыбнулась она.

Валландер испугался, что фру Дюнер снова начнет плакать, но она держалась на удивление спокойно.

– Хотите посмотреть?

– Да, разумеется, – кивнул он.

Она поднялась, подошла к книжной полке и достала из фарфорового блюда открытку.

– Должно быть, красивая страна – Финляндия, – сказала она. – Никогда там не была.

Валландер уставился на открытку, на которой был изображен морской пейзаж в лучах заходящего солнца.

– Да, – медленно сказал он. – Я много раз бывал в Финляндии. Вы совершенно правы – очень красивая страна.

– Извините меня за слабость, – сказала она. – Открытка пришла в тот самый день, когда его убили.

Он рассеянно кивнул.

Он понимал, что ему надо еще очень о многом спросить Берту Дюнер, но пока он даже и не знает, о чем именно. Но время еще не пришло. Значит, Стен сказал своей секретарше, что уезжает в Финляндию. И загадочная открытка тоже, несомненно, отправлена из Финляндии. Кто же ее послал, если Стен Торстенссон в это время был на Юланде?

– Я должен в интересах следствия позаимствовать эту открытку на несколько дней, – сказал он. – Лично даю гарантию, что мы ее возвратим.

– Конечно, – сказала она. – Я понимаю.

– И последний вопрос. Скажите, в последнее время вы не замечали ничего необычного?

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду… не было ли каких-либо странностей в его поведении?

– Он был потрясен гибелью отца.

– И ничего больше?

Он сам почувствовал, насколько дико звучит его вопрос. Но делать было нечего – только ждать ее ответа.

– Нет, пожалуй, – сказала она. – Он был таким же, как всегда.

Валландер поднялся с плетеного кресла.

– Мы наверняка говорим не в последний раз, – сказал он.

– Кто мог такое сделать? – спросила она, не вставая с дивана. – Прийти, убить человека и уйти, как будто ничего не случилось…

– Это мы и должны узнать… Скажите, были ли у него враги?

– Враги? Какие враги?

Валландер помедлил и задал еще один вопрос:

– У вас есть своя версия того, что случилось?

Она наконец встала с дивана:

– Когда-то можно было попытаться понять даже то, что казалось непонятным. Но те времена в нашей стране прошли.

Валландер с трудом натянул отяжелевшую от дождя куртку, вышел на улицу и остановился. Он вспомнил заклинание, которое он часто про себя повторял – еще с тех пор, когда он был молодым, только что вылупившимся полицейским.

«Время жить и время умирать».

Прощальная реплика Берты Дюнер… она хотела сказать что-то важное о Швеции. Надо будет к этому вернуться. Но не сейчас, сейчас есть другие дела.

«Я должен понять, как рассуждал убитый, – подумал он. – Открытка, отправленная из Финляндии… как раз в тот самый день, когда Стен и не кто иной, как Стен, сидел с ним рядом в кафе Музея искусств в Скагене. Значит, он говорил неправду. Во всяком случае, не всю правду. Человек всегда знает сам, когда он врет. Нельзя врать, не подозревая об этом. Тогда это не ложь».

Он сел в машину и задумался, пытаясь наметить план действий. Если бы его спросили, что хочет он лично, он ответил бы – поехать домой, задернуть шторы в спальне и лечь спать. Но как полицейский он не имел на это права.

Он посмотрел на часы – без четверти два. Самое позднее в четыре он должен вернуться в полицию на вечернюю оперативку. Наконец он принял решение, завел мотор, свернул на Хамнгатан и сразу налево, чтобы вновь попасть на Эстерледен. По шоссе на Мальмё он добрался до поворота на Бьерешо. Дождь прекратился, то и дело налетали порывы ветра. Проехав несколько километров, он свернул с главной дороги и остановился у забора с ржавой вывеской: «Автомобильная свалка Никлассона». Ворота были открыты. По обе стороны штабелями громоздились изуродованные машины. Валландер был здесь не в первый раз – Никлассон в истадской полиции был почти легендарной фигурой. На него много раз падало подозрение по делам о скупке краденого, но он ни разу не был осужден, несмотря на очевидные на первый взгляд улики. Каждый раз находилась невидимая игла, протыкавшая красивый воздушный шарик неопровержимых доказательств, и Никлассон возвращался в два сваренных между собой автофургона, служивших ему и жильем, и конторой.

Валландер заглушил мотор и вышел из машины, провожаемый подозрительным взглядом грязного кота, сидевшего на ржавом капоте древнего «пежо». В ту же секунду он увидел Никлассона с покрышкой в руках. На нем были темный комбинезон и видавшая виды шляпа, надвинутая на глаза. Валландер постарался припомнить, видел ли он когда-нибудь Никлассона одетого по-другому, – и не сумел.

– Курт Валландер, – сказал Никлассон, улыбаясь. – Не вчера это было, не вчера… Что, арестовывать меня приехал?

– А что, следовало бы? – вопросом на вопрос ответил Валландер.

Никлассон захохотал:

– Тебе видней.

– Хочу взглянуть на одну тачку. Темно-синий «опель», принадлежавший адвокату Густаву Торстенссону.

– А, этот… – сказал Никлассон. – Пошли, он вон там. А что на него глядеть?

– А то, что человек, сидевший в этом «опеле», разбился насмерть.

– Народ ездит как безумный, – сказал Никлассон. – Удивляюсь, почему так редко разбивается… Вот он, твой «опель». Я еще к нему не приступал. Его вообще никто не трогал, как привезли.

Валландер кивнул:

– Спасибо. Дальше я сам справлюсь.

– Ясное дело, справишься… А знаешь, я всю жизнь думаю, каково это – убить человека? – неожиданно спросил он.

– Ничего хорошего… а ты как думал?

Никлассон пожал плечами.

– Да я ничего и не думал. Просто интересно.

Дождавшись, когда Никлассон уйдет, Валландер медленно обошел машину. Потом еще раз. Странно – наружных повреждений было очень мало, хотя машина ударилась о каменное ограждение и потом перевернулась не меньше двух раз. Он присел на корточки, заглянул в кабину – и сразу увидел ключи на полу у педали газа. Помучившись, открыл дверь, достал связку, сунул ключ в замок зажигания и повернул.

Стен Торстенссон был совершенно прав – ни ключ, ни замок повреждены не были. Он задумчиво обошел машину еще раз. Потом забрался на водительское место и попытался представить, каким образом Густав Торстенссон получил удар в затылок. Пятна крови были почти везде, но обо что именно ударился Торстенссон, ему так и не удалось определить.

Он опять вылез из машины со связкой ключей в руке и, сам не зная зачем, открыл багажник. Там лежали несколько старых газет и сломанный венский стул. Валландер тут же вспомнил ножку стула в поле. Вытащил одну из газет и посмотрел дату – газеты и в самом деле были старыми, полугодичной давности. Он захлопнул багажник.

Ему надо было обдумать увиденное.

Он прекрасно помнил, что было написано в рапорте Мартинссона. Мартинссон добросовестно отметил, что все двери, кроме водительской, были заперты на замок. Багажник тоже.

Он стоял неподвижно.

Сломанный стул в багажнике. А одна из ножек – там, в глине. Мертвый водитель за рулем.

Он почувствовал раздражение – небрежный осмотр места происшествия, напрашивающиеся выводы. Потом немного остыл – Стен Торстенссон тоже не заметил ножку стула, не среагировал на запертый багажник.

Он медленно вернулся к машине.

Значит, Стен был прав. Его отец не погиб в автокатастрофе. Он пока еще не мог сказать, что именно… но что-то произошло тогда в тумане, на этом пустынном участке дороги. Там был как минимум еще один человек. Кто?

Никлассон вылез из своей будки:

– Хочешь кофе?

Валландер покачал головой.

– Не прикасайся к машине, – предупредил он. – Мы будем ей заниматься.

– Будь осторожен, – сказал Никлассон.

Валландер удивленно поднял брови:

– Что ты имеешь в виду?

– Как его звали? Ну, сына… Стен Торстенссон? Он тоже приезжал, смотрел на машину, а теперь и он мертв. Вот и все.

Никлассон пожал плечами.

– Вот и все, – повторил он. – Ничего другого.

Валландеру вдруг пришла в голову мысль:

– А кто еще приезжал? Кто еще осматривал машину?

– Никто.

Валландер поехал в Истад. Он порядком устал и ему никак не удавалось сообразить, как же истолковать то, что он обнаружил.

Но теперь он не сомневался. Стен Торстенссон был прав – за аварией скрывалось что-то иное.

В семь минут пятого Бьорк закрыл дверь в комнату для совещаний. Валландер сразу почувствовал, что настроение у собравшихся кислое. По-видимому, никому не удалось найти что-то серьезное, что могло бы повлиять на ход следствия. Такие моменты в полицейских фильмах отсутствуют начисто, мелькнула почему-то мысль. И все же он знал, что именно в эти минуты тяжелого, даже враждебного молчания работа не останавливается. Надо просто признать, что мы ничего пока не знаем и обязаны двигаться дальше.

И он вдруг принял решение – вспоминая эти минуты, он не мог сказать, почему; возможно, просто из тщеславного желания оправдать свое возвращение, доказать, что он по-прежнему полицейский, а не развалина, не изработавшийся и опустившийся старик, у которого не хватило достоинства молча уйти в тень.

Бьорк посмотрел на него, словно подбадривая. Валландер еле заметно покачал головой – еще рано.

– Ну так что у нас? – спросил Бьорк.

– Я обошел весь дом, – сказал Сведберг. – Весь дом, все подъезды, все квартиры. Никто ничего необычного не слышал, никто ничего не видел. Странно, но никто даже не звонил… Обычно звонят. Все словно вымерли.

Сведберг замолчал. Бьорк повернулся к Мартинссону.

– Я был в его квартире на Регементсгатан. Мне кажется, я никогда в жизни не чувствовал себя таким идиотом: понятия не имел, что ищу. Единственное, что могу сказать – у Стена Торстенссона был вкус к хорошему коньяку. У него также коллекция старинных книг, по виду очень дорогих. Звонил в лабораторию в Линчёпинг насчет пуль, но они просят подождать до завтра.

Бьорк вздохнул и посмотрел на Анн Бритт Хёглунд.

– Я попыталась воссоздать картину его личной жизни. Семья, друзья… Здесь тоже ничего примечательного. Знакомых… я имею в виду тех, с кем он общался, было не так уж много… похоже, работа отнимала у него все время. Раньше много ходил под парусом, но в последние годы перестал, не совсем ясно, почему. Родственников мало – тетки, несколько двоюродных братьев и сестер. Он, в общем, был убежденный холостяк и одиночка, сомнений нет.

Валландер незаметно наблюдал за ней. Ее основательность и добросовестность, как ему показалось, граничат с полным отсутствием фантазии… впрочем, выводы делать рано. Он ее совсем не знает, все говорят, что из нее должен выйти хороший полицейский.

«Настают новые времена, – подумал он. – Может быть, она и есть тот самый полицейский нового типа…»

– Итак, стоим на месте, – неуклюже подытожил Бьорк. – Знаем, что Стена Торстенссона застрелили, знаем, где и когда, но не знаем, кто и почему. К сожалению, должен заметить, что следствие обещает быть очень трудным. И долгим.

Никто не возражал: За окном снова пошел дождь.

Пора.

– Что касается того, что случилось со Стеном Торстенссоном, мне нечего добавить, – сказал он. – Что мы знаем, то знаем, ни больше ни меньше. А вот что касается его отца…

Он почувствовал, как все насторожились.

– Густав Торстенссон не погиб в аварии. Его убили, как и его сына, и эти убийства связаны между собой. Во всяком случае, исходить надо из этого, все остальные версии маловероятны.

Он обвел взглядом собравшихся. Никто не шевельнулся, все молча уставились на него.

Вдруг он почувствовал, что острова в Карибском море и бесконечные пляжи Скагена словно бы перестали существовать. Только сейчас ему стало понятно, что он взломал свою раковину и вернулся к той жизни, с которой он, как ему казалось, попрощался навсегда.

– Собственно, это все, – закончил он. – А то, что Густава Торстенссона убили, я могу доказать.

Никто не проронил ни слова. Наконец, молчание прервал Мартинссон:

– Кто?

– Не знаю. Кто-то. Причем этот «кто-то» совершил очень странную ошибку.

Валландер встал.

Через десять минут они уже ехали в трех машинах к пустынному участку дороги около Брёсарпских холмов.

Когда они добрались до места, уже смеркалось.

4

В сумерках 1 ноября крестьянин Улоф Йонссон стал свидетелем необычного зрелища. Он вышел в поле прикинуть, как распределить весенние посевы, и вдруг увидел по другую сторону дороги нескольких человек, стоящих на глинистой земле полукругом, словно у могилы. Он поднес к глазам бинокль, который всегда носил с собой – случалось, что косули прятались на опушках небольших рощ, окружавших его земли, – и попытался рассмотреть странную группу получше. Один из них показался ему знакомым, хотя он и не мог вспомнить, где его видел. Йонссон вдруг сообразил, что они стоят на том самом месте, где несколько недель назад разбился старик. Он быстро опустил бинокль, словно испугался, что его присутствие будет обнаружено. «Должно быть, родственники покойного, – подумал он. – Пришли почтить память». Он покачал головой и ушел, не оборачиваясь.

Когда они уже подъезжали к месту происшествия, Валландер вдруг засомневался – не показалось ли ему все это. Может быть, это была вовсе не ножка стула, а просто палка? Он спустился один, остальные стояли на дороге и ждали. Он слышал их голоса, но не мог разобрать, о чем они говорят.

«О чем они могут говорить? О том, что у меня галлюцинации? Что я непригоден к службе?»

И в этот момент он ее увидел. Она торчала из глины прямо перед ним. Он мгновенно понял, что не ошибся, повернулся и знаком подозвал сотрудников. Они некоторое время стояли молча, уставившись на грязную ножку от стула.

– Может быть, ты и прав, – сказал Мартинссон с сомнением. – Я помню этот сломанный стул в багажнике. Ножка вполне может быть от него.

– Все равно, это очень странно, – сказал Бьорк. – Я хочу, чтобы ты повторил свою версию, Курт.

– Все очень просто, – сказал Валландер. – Я прочитал рапорт Мартинссона. Там было написано, что багажник заперт. Вряд ли он открылся при аварии, а потом сам собой захлопнулся. В таком случае были бы следы удара на задней части кузова. Но таких следов нет.

– А ты что, ездил смотреть машину? – удивленно спросил Мартинссон.

– Должен же я как-то вас догнать, – ответил Валландер и заметил, что он чуть ли не просит прощения за то, что поехал к Никлассону – словно этим он выразил недоверие Мартинссону, подверг сомнению его способность грамотно провести даже такое простое расследование, как дело об аварии. Впрочем, так оно и было, но сейчас это уже не важно.

– Думаю, картина ясна – пожилой человек за рулем, один, машина переворачивается несколько раз… и что дальше? Он выходит из кабины, открывает багажник, отламывает ножку от стула и бросает ее на землю. После чего запирает багажник, возвращается на водительское место, пристегивает ремень безопасности и внезапно умирает от травмы головы, полученной в момент аварии.

Никто не сказал ни слова. Валландеру было хорошо знакомо это состояние: покрывало падает, и взгляду открывается то, что никто не ожидал увидеть.

Сведберг достал из кармана плаща пластиковый пакет и осторожно положил в него отломанную ножку.

– Я нашел ее метрах в пяти отсюда, – сказал Валландер, указывая пальцем. – Поднял и отбросил.

– Довольно странное обращение с вещественными доказательствами, – заметил Бьорк.

– Я в тот момент и представить себе не мог, что эта ножка имеет какое-то отношение к смерти Густава Торстенссона, – стал оправдываться Валландер. – Я и сейчас не знаю, что она, эта ножка, сама по себе доказывает.

– Если я правильно понял ход твоих мыслей, – сказал Бьорк, не обращая внимания на оправдания Валландера, – в момент гибели Густава Торстенссона здесь был кто-то еще. Но это вовсе не значит, что его убили. Может быть, кто-то увидел стоящую в поле машину и решил поживиться – а вдруг что-то есть ценное в багажнике? В том, что этот некто не связался с нами и выбросил ножку, тоже ничего удивительного нет. Мародеры не жаждут публичности.

– Это, конечно, верно, – согласился Валландер.

– Но ты же сказал, что берешься доказать, что старый Торстенссон был убит?

– Ну, может быть, я погорячился. Я просто имел в виду, что все не так просто, как казалось.

Они пошли к дороге.

– Машину надо осмотреть еще раз, – сказал Мартинссон. – Криминалисты наверняка удивятся, когда получат грязную ножку от венского стула. Ничем помочь не можем – пусть удивляются.

Бьорку явно хотелось закончить эту импровизированную оперативку побыстрее. Снова пошел дождь, то и дело налетали сильные порывы ветра.

– Завтра решим, что делать дальше, – сказал он. – Придется проверить все возможные версии… к сожалению, их не так много. Вряд ли сегодня мы к чему-либо придем.

Они разошлись по машинам. Анн Бритт Хёглунд остановилась в нерешительности.

– Могу я поехать с тобой? – спросила она. – У Мартинссона везде детские стульчики, а у Бьорка машина набита рыболовными принадлежностями.

Валландер кивнул. Они уехали последними и долго молчали. Валландеру было странно, что кто-то сидит с ним рядом – он отвык. Ему пришло в голову, что он ни с кем не разговаривал по душам с того самого летнего дня два года назад. Разве что с дочерью.

Наконец она прервала молчание:

– Мне кажется, ты прав. Наверняка есть связь между гибелью сына и этой аварией.

– Во всяком случае, это надо проверить.

Слева появилось море. Волны с пеной разбивались о берег.

– Почему люди идут в полицию? – спросил он.

– За других не скажу. А про себя знаю. Еще в школе полиции говорили, что нет двух людей, мечтающих об одном и том же.

– А разве полицейские мечтают о чем-то?

– Все мечтают. Даже полицейские. А у тебя разве нет мечты?

Валландер не знал, что на это ответить. Она, конечно, права – мечтают все. «А я? О чем мечтаю я? – подумал он. – То, о чем мечтаешь в юности, в конце концов бледнеет и испаряется или превращается в некую путеводную звезду, за которой потом следуешь. Что осталось от того, о чем я когда-то мечтал?»

– Я стала полицейским, потому что не хотела идти в священники, – вдруг сказала Анн Бритт. – Я долго верила в Бога. Мои родители принадлежали к евангелистской церкви. Но в один прекрасный день я проснулась и обнаружила, что вера моя исчезла. Долго не знала, что теперь делать. Но потом кое-что произошло, и я сразу решила пойти в полицию.

Валландер скосил на нее глаза.

– Расскажи, – попросил он. – Мне очень важно знать, почему люди до сих пор стремятся в полицию.

– В другой раз, – сказала она уклончиво. – Не сейчас.

Они уже подъезжали к Истаду. Анн Бритт жила на западной окраине города, в одном из только что построенных светлых кирпичных особняков с видом на море.

– Я даже не знаю, есть ли у тебя семья, – сказал Валландер, когда они свернули на узкую, еще не до конца благоустроенную улочку.

– У меня двое детей. Муж монтажник. Он устанавливает и ремонтирует насосы по всему миру, все время в командировках. Но на дом он заработал.

– Наверное, интересная работа.

– Я тебя как-нибудь приглашу, когда он будет дома. Сам и спросишь.

Он остановил машину у ее дома.

– По-моему, все рады, что ты вернулся, – сказала она на прощанье.

Валландеру показалось, что это вовсе не так, что она просто старается его подбодрить, но все же пробормотал что-то вроде благодарности.

Он поехал домой на Мариагатан, бросил мокрую куртку на стул и, даже не сняв ботинок, плюхнулся на постель. Ему снилось, что он бродит по песчаным дюнам Юланда.

Через час он проснулся и не сразу сообразил, где находится. Потом снял ботинки, вышел в кухню и сварил кофе. За окном на ветру качался уличный фонарь.

«Скоро зима, – подумал он. – Снег, завалы, метели… И я снова в полиции. Жизнь кидает меня из стороны в сторону… Есть ли у меня вообще какая-то власть над собственной судьбой?»

Он долго сидел, уставившись на чашку с кофе. Когда кофе окончательно остыл, он стал рыться в кухонном ящике в поисках ручки и блокнота.

«Я должен взять себя в руки. Я снова в полиции, мне платят за то, чтобы я думал и анализировал, чтобы находил и ловил преступников, а вовсе не за то, чтобы я сидел и оплакивал свою личную жизнь».

…Когда он отложил ручку и потянулся, было уже за полночь. Он снова склонился над столом и прочитал написанное. У ног его лежала куча скомканных бумажек.

Не видно системы. Ясной связи между автокатастрофой и убийством Стена Торстенссона пока найти не удается. К тому же вовсе не обязательно, что смерть Стена – прямое следствие гибели отца. Может быть, все наоборот.

Он вспомнил слова Рюдберга, сказанные тем незадолго до смерти. Они тогда занимались следствием по делу о ряде поджогов с целью убийства. «Причина может возникнуть после того, как следствие уже в разгаре, – сказал Рюдберг. – Полицейский всегда должен уметь прокручивать события в обратную сторону».

Валландер встал, пошел в гостиную и лег на диван. Туманное октябрьское утро. Пожилой человек в машине на поле. Он мертв. Он возвращается от одного из своих клиентов и попадает в аварию. Но сын немедленно начинает сомневаться, что это была обычная авария, – во-первых, отец никогда не ездил быстро в тумане, а во-вторых, в последнее время было видно, что его что-то гнетет, хотя он и старался этого не показывать.

Он резко поднялся и сел. Интуиция подсказывала ему, что решение где-то рядом. Что какая-то система все же есть. Вернее, антисистема, подделка, скрывающая истинный ход событий.

Итак, Стен Торстенссон не имел никаких доказательств, что это была не обычная автомобильная авария. Он не видел ножку стула в мокром поле, не знал про сломанный стул в багажнике отцовской машины. Именно потому, что он не мог найти никаких доказательств, он и обратился ко мне. Не поленился разузнать, где я нахожусь и приехал в Скаген.

Но он в то же время оставляет ложный след. Открытка из Финляндии. И через пять дней его убивают в конторе. И нет никаких сомнений, что это убийство.

Валландер почувствовал, что теряет нить. С таким трудом нащупанная схема, вернее две схемы, одна наложенная на другую, ускользали. Додумать эту мысль до конца он был не в состоянии.

Он просто-напросто устал. Дальше этих простых выводов двинуться этой ночью не удастся. По опыту он знал, что еще не раз вернется к этим догадкам – если только они имеют какое-то значение.

Он пошел в кухню, вымыл чашку из-под кофе и собрал с пола обрывки бумаги.

Надо начать с начала. А где начало? Густав или Стен Торстенссон?

Он долго не мог уснуть, несмотря на усталость. Интересно все же, что заставило Анн Бритт выбрать профессию полицейского? Когда он последний раз поглядел на часы, было половина третьего утра.

Валландер поднялся в начале седьмого, невыспавшийся и уставший, со странным чувством, что проспал. Около половины восьмого он уже был в управлении. Эбба сидела на своем обычном месте в приемной. Заметив его, она поднялась и пошла ему навстречу. Она была так откровенно тронута, что у него подступил комок к горлу.

– Я даже не поверила, – сказала Эбба. – Ты и в самом деле вернулся?

– Как видишь…

– Мне кажется, я сейчас заплачу.

– Не надо, – попросил он. – Потом поболтаем.

Он поспешил по коридору. В его кабинете основательно убрались, на столе лежала записка – звонил отец. Судя по неразборчивому почерку, записку написал Сведберг – отец звонил вчера вечером. Он взял было телефон, но решил, что позвонит попозже. Вытащил блокнот, где накануне записал свои мысли, и внимательно прочитал. Вчерашнее чувство, что где-то во всем этом угадывается некий порядок, схема, исчезло. Он отодвинул блокнот. «Слишком рано, – решил он. – Я полтора года прогулял неизвестно где, но терпения не прибавилось». Почему-то это его раздражало. Он снова взял блокнот и открыл чистую страницу.

Надо было начинать все с начала. А поскольку никто не мог с уверенностью сказать, где это самое начало находится, придется копать как можно глубже, не отвергая ни одну версию. И лучше бы следствие возглавил Мартинссон. Он, разумеется, приступил к службе, но еще не готов взять на себя всю полноту ответственности.

Задребезжал телефон. Он, посомневавшись, взял трубку.

– Слышал потрясающую новость, слышал, – сказал Пер Окесон. – Должен сказать, что очень рад.

С Пером Окесоном, прокурором, у Валландера сложились очень хорошие отношения. Они, конечно, иногда спорили, не соглашались в трактовке материалов следствия, Валландер злился на него иной раз, когда тот отказывался подписать ордер на арест в случае, казавшемся Валландеру совершенно очевидным, но у них всегда находилось решение, потому что они одинаково относились к своей работе.

Оба терпеть не могли небрежности в следствии.

– Должен признаться, что чувствую себя пока не в своей тарелке, – сказал Валландер.

– Тут только и говорили, что ты уходишь на пенсию по болезни. Нужно бы сказать Бьорку, чтобы он объяснил людям, что сплетни полицейских не красят.

– Это не сплетни, – сказал Валландер. – Я и в самом деле решил уйти на пенсию.

– А что тебя заставило передумать?

– Кое-какие события, – уклончиво ответил Валландер.

Пер Окесон замолчал, ожидая продолжения. Но продолжения не последовало.

– В общем, я и в самом деле очень рад, что ты вернулся, – повторил Пер Окесон после долгой паузы. – Уверен, что и остальные тоже.

Валландеру уже немножко поднадоели изъявления дружеских чувств, тем более что он в эти признания не особенно верил.

«Цветущий луг и болото, – подумал он. – Так и живешь всю жизнь – одной ногой там, другой здесь».

– Догадываюсь, что ты возглавишь следствие по делу Стена Торстенссона, – сказал Пер. – Надо бы встретиться и обсудить, что и как.

– Не думаю, чтобы я его возглавил. Принять участие – да, но насчет возглавить – нет. Я попросил подключить меня к делу, но с условием, что отвечать за него будет кто-то другой.

– Не мое дело, как вы там решите, – сказал Пер Окесон. – Я просто рад, что ты вернулся. Осмотрелся немного?

– Не могу сказать.

– Насколько мне известно, ничего важного пока не всплыло… Бьорк считает, что следствие будет долгим. А ты сам как думаешь?

Валландер задумался, прежде чем ответить.

– Сам я пока ничего не думаю.

– В странное время мы живем, – сказал Пер Окесон, – жить стало опасно. Без конца анонимные угрозы. Власти раньше работали при открытых дверях, а теперь попрятались в какие-то бункеры… Надо покопаться среди его клиентов. Может найтись ниточка. Недовольный клиент, к примеру.

– Уже начали, – сказал Валландер.

Они договорились, что Валландер зайдет к нему после обеда. Он заставил себя вернуться к составлению плана следствия, но никак не мог сосредоточиться. В раздражении бросил ручку и пошел за кофе, опасаясь встретить кого-нибудь в коридоре. Было уже четверть девятого. Он выпил кофе, думая, когда же пройдет это его упорное нежелание встречаться с людьми. В половине девятого он поднялся, сгреб бумаги и направился в комнату для совещаний. По пути ему вдруг пришло в голову, что за те пять дней, что прошли после убийства Стена Торстенссона, почти ничего не сделано. Обычно первые дни бывают лихорадочными и приносят максимум информации.

Что-то в его отсутствие изменилось, только он не мог понять, что именно.

Без двадцати девять все были на месте, и Бьорк, как обычно, тяжело опустил ладони на стол, давая понять, что оперативка началась. Он сразу повернулся к Валландеру.

– Курт, – сказал он. – У тебя еще глаз не замылен, ты только что окунулся в это дело. Как двигаться дальше?

– Ну, это не мне определять. Я даже не успел толком ознакомиться с материалами.

– Может, ознакомиться ты и не успел, но зато сразу предложил что-то путное, – возразил Мартинссон. – Я-то тебя хорошо знаю и готов держать пари, что ты вчера весь вечер сидел и набрасывал план следствия. Так или не так?

Валландер кивнул. Вдруг он понял, что если ему позволят взять на себя руководство следствием, он не будет сильно возражать.

– Я попытался подбить итоги, если это можно назвать итогами. Но сначала мне хотелось бы рассказать, что произошло неделю… нет, теперь уже больше недели назад в Дании. По-хорошему, надо было это сделать еще вчера, но вчера был сумасшедший день.

И он, делая вид, что не замечает удивленные взгляды сотрудников, рассказал о визите Стена Торстенссона в Скаген, стараясь не пропустить ни одной детали.

Когда он закончил, все долго молчали. Наконец слово взял Бьорк. Он не скрывал раздражения.

– В высшей степени странно, – сказал он. – Не могу понять, почему именно Курт вечно попадает в такие ситуации!

– Я направил его к тебе, – возразил Валландер, чувствуя, что начинает злиться.

– Ладно, не о чем говорить, – продолжил Бьорк, словно не слыша замечания Валландера, – но согласись, что странно. А фактически это означает, что мы должны вновь поднять дело об автокатастрофе.

– Работать сразу в двух направлениях не только естественно, но и необходимо, – сказал Валландер. – И мы должны исходить из того, что убиты двое, а не один. Отец и сын. Нельзя упускать из виду ни того, ни другого. Конечно, ответ на вопрос может заключаться в их частной жизни. А может быть, и в профессиональной – у них была одна адвокатская контора. И то, что Стен Торстенссон не поленился приехать ко мне в Скаген, чтобы рассказать, что отец последнее время был не в себе, дает повод думать, что ключ к разгадке – Густав Торстенссон. Но абсолютной уверенности нет… Хотя бы потому, что Стен послал открытку фру Дюнер из Финляндии в тот день, когда он был в Дании.

– Это говорит еще кое о чем, – вдруг сказала Анн Бритт Хёглунд.

Валландер кивнул.

– Совершенно верно, – сказал он. – Стен Торстенссон догадывался, что и ему что-то угрожает. Иначе зачем бы он заметал следы?

Мартинссон поднял руку.

– Лучше всего будет, если мы разделимся, – сказал он. – Кто-то займется папой, кто-то сыном. А потом посмотрим, не найдется ли общий знаменатель.

– Это я и хотел предложить… – сказал Валландер. – И вот еще что: меня не оставляет чувство, что во всей этой истории есть какая-то странность, несообразность, что ли… Хорошо бы понять, какая.

– Во всех убийствах есть странность, – возразил Сведберг.

– Нет-нет, это что-то другое… В общем, не знаю. Не могу сформулировать.

Бьорк попросил закругляться.

– Поскольку я уже начал заниматься Густавом Торстенссоном, мне, наверное, стоит и продолжать, – сказал Валландер. – Нет возражений?

– Тогда остальные возьмут на себя Стена, – согласился Мартинссон. – Могу предположить, что ты предпочитаешь на этой стадии работать один.

– Не обязательно. Но, если не ошибаюсь, в деле Стена куда больше зацепок. У отца было намного меньше клиентов, к тому же он, как мне кажется, вел довольно размеренную жизнь.

– Сделаем так, – подытожил Бьорк и захлопнул блокнот. – Собираемся, как всегда, каждый день в четыре. Хорошо бы, если бы кто-то помог мне с сегодняшней пресс-конференцией.

– Только не я, – сказал Валландер. – Я просто не в состоянии.

– Я вообще-то думал про Анн Бритт, – сказал Бьорк. – Пусть журналисты увидят нашего нового сотрудника.

– С удовольствием, – сказала Анн Бритт ко всеобщему удивлению. – Этому тоже надо учиться.

Валландер попросил Мартинссона задержаться после встречи и закрыл дверь.

– Нам надо поговорить, – сказал Валландер. – У меня такое ощущение, что я как-то нахально влез сюда и командую, вместо того чтобы подписать заявление об уходе.

– Конечно, все удивлены, – сказал Мартинссон, – и я думаю, ты это тоже понимаешь. Право на рефлексии есть у всех, не только у тебя.

– Я просто не хочу никому наступать на больные мозоли.

Мартинссон неожиданно засмеялся. Потом высморкался.

– Шведская полиция состоит из сплошных больных мозолей. Чем больше полицейских становятся чиновниками, тем больше дает о себе знать карьерный нерв. А бюрократизация полиции приводит к тому, что все окончательно запутываются в инструкциях. Отсюда и больные мозоли. Я понимаю Бьорка – куда девалась основательная и простая полицейская работа?

– Полиция всегда была отражением общества, – сказал Валландер. – Впрочем, я понимаю, куда ты клонишь. Еще Рюдберг беспокоился по этому поводу… Интересно, что сказала бы Анн Бритт – она из нового поколения.

– Она очень способная, – сказал Мартинссон, – настолько, что и Ханссон, и Сведберг ее побаиваются. По крайней мере Ханссон – боится оказаться на вторых ролях. Это одна из причин, почему он в последнее время путешествует по различным курсам усовершенствования.

– Новое поколение полиции… – повторил Валландер и встал. – Это она и есть – новое поколение…

Он пошел к выходу, но в дверях задержался.

– Ты что-то вчера сказал, что меня насторожило, – сказал он. – Насчет Стена Торстенссона. У меня такое чувство, что это было что-то важное.

– Я вчера ничего не говорил, – улыбнулся Мартинссон. – Я читал записи. Могу прислать тебе копию.

– А может быть, мне просто показалось…

Вернувшись в свой кабинет и захлопнув дверь, он понял, что давным-давно не испытывал подобного чувства. Он как бы снова открыл, что у него есть воля. Наверное, не все потеряно за эти два года.

Он сидел за столом и словно видел себя со стороны – не держащийся на ногах алкаш в Вест-Индии… идиотская поездка в Таиланд… дни и ночи, когда, казалось, все функции организма, кроме самых основных, перестали существовать… Сейчас ему казалось, что то был не он, а кто-то другой,совершенно не известный ему человек.

Он вздрогнул, представив, какие катастрофические последствия могли повлечь за собой его тогдашние фортели; как всегда в таких случаях, вспомнил о Линде. Размышления его прервал стук в дверь – Мартинссон принес копию своих записей. Валландеру пришло в голову, что у каждого человека есть в душе некий чулан, где хранятся воспоминания. Он мысленно задвинул этот чулан на засов, повесил тяжелый висячий замок и направился в туалет, где спустил в унитаз дневную дозу антидепрессантов.

А потом он вернулся в свой кабинет и приступил к работе. Было уже около десяти часов. Он внимательно прочитал записи Мартинссона, но так и не понял, что накануне привлекло его внимание.

«Слишком рано, – подумал он. – Рюдберг непременно призвал бы к терпению. Надо просто не забыть к этому вернуться».

Он никак не мог сообразить, с чего начать. Потом нашел адрес Густава Торстенссона в материалах следствия.

Тиммермансгатан, 12.

Старинный буржуазный квартал в Истаде, за казармами, рядом с Сандскугеном. Он позвонил в адвокатскую контору. Соня Лундин сказала, что ключи от виллы Торстенссона так и лежат в конторе. Он вышел на улицу и поднял голову. Тяжелые облака рассеялись, воздух был чист и холоден – зима уже не за горами. Он остановил машину у дома, где помещалась контора Торстенссонов, и тут же увидел, как Соня Лундин спешит к нему с ключами.

Он нашел виллу с третьей попытки. Большой, выкрашенный в коричневый цвет деревянный дом стоял в глубине сада, с дороги его почти не было видно. Он толкнул скрипучую калитку и пошел по усыпанной гравием дорожке. Здесь было так тихо, что казалось, что город где-то очень далеко. Отдельный мирок, государство в государстве, подумал он, осматриваясь. По-видимому, адвокатура приносила Торстенссону неплохие доходы – в Истаде вряд ли можно найти более богатый дом. Ухоженный сад, оставляющий странное впечатление безжизненности. Деревья, тщательно подстриженные кусты, скучные, без фантазии, грядки. Должно быть, старый адвокат чувствовал потребность в прямых линиях, составляющих традиционную планировку сада, никаких сюрпризов, никакой импровизации. Он вспомнил, что слышал когда-то – адвокат Густав Торстенссон довел процесс судебного разбирательства в суде до некоего апофеоза занудства и скуки. Злые языки утверждали, что он однажды выиграл дело только потому, что обвинитель просто не выдержал многочасового монотонного бурчания оппонента. Надо будет расспросить поподробнее Пера Окесона – за эти годы он наверняка не раз сталкивался с Торстенссоном-старшим по работе.

Он поднялся на крыльцо и отпер входную дверь. Замок оказался невероятно сложным, с семью задвижками – Валландер никогда раньше не видел такого. Он оказался в большой прихожей. Широкая лестница в дальнем конце вела на верхний этаж. Тяжелые гардины на окнах задернуты. Он отодвинул одну – окна забраны толстыми решетками. Что же, пожилой одинокий человек, и как у всякого одинокого пожилого человека, неизбежные страхи. Может быть и так. А может быть, ему было что защищать, кроме себя самого? И этот страх… может быть, причина его не в одиночестве, а где-то за стенами этого прочного дома? Он обошел весь дом – сначала нижний этаж с библиотекой, настороженно рассматривающие незваного посетителя портреты предков на стенах, большая гостиная-столовая. Все: и мебель, и обои – в темных мрачных тонах, все основательно и угрюмо, ни одного светлого пятна, ничто не располагает к улыбке.

Он поднялся на второй этаж. Гостевая комната с тщательно заправленными кроватями, напоминающая закрытую на зиму гостиницу. Он с удивлением обнаружил, что в спальне Густава Торстенссона, помимо основной двери, есть еще и внутренняя, тяжелая металлическая решетка. Он спустился вниз по лестнице. Этот дом давил на него. Валландер сел за кухонный стол и поскреб подбородок. Стояла полная тишина, если не считать громкого тиканья кухонных часов.

Густаву Торстенссону в момент смерти было шестьдесят девять лет. Жена умерла пятнадцать лет тому назад, и с тех пор он жил один. Стен Торстенссон – единственный ребенок. В библиотеке висит писанная маслом копия портрета полководца Леннарта Торстенссона – судя по всему, род Торстенссонов пошел от него. Сомнительная честь – Валландер смутно помнил из школьных учебников истории, что Леннарт Торстенссон во время тридцатилетней войны отличался крайней жестокостью по отношению к крестьянам завоеванных им областей.

Валландер встал и спустился в подвал. Здесь тоже царил идеальный порядок. Рядом с котлом он обнаружил запертую стальную дверь. Он перепробовал почти все ключи с полученной им связки, пока не нашел нужный. В подвале окон не было, и он долго шарил по стене в поисках выключателя.

Подвал оказался на удивление просторным. Вдоль стен стояли стеллажи, а на стеллажах – множество восточноевропейских икон. Ничего не трогая, Валландер прошел вдоль стеллажей. Он плохо разбирался в иконах, да и особого интереса к антиквариату у него не было, но, по-видимому, коллекция была очень ценной. В таком случае легко объясняется и невероятной сложности замок на двери, и металлические решетки на окнах… но зачем зарешечена спальня? У него появилось неприятное чувство. Он словно заглянул во внутренний мир старого богатого человека… его уже нет в живых, а мир этот продолжает существовать под семью замками в доме, охраняемом жадностью, и высшее проявление этой жадности – бесчисленные лики Богоматери на полках в подвале.

Он вздрогнул – в доме послышались шаги, потом залаяла собака. Он быстро поднялся по лестнице в кухню и с удивлением увидел Петерса. Он целился в Валландера из служебного пистолета. Рядом с ним стоял парень из внешней охраны, держа на поводке рычащую собаку.

Петерс опустил пистолет. У Валландера участилось сердцебиение. Вид оружия пробудил память о событиях, которые он изо всех сил старался забыть.

Он рассвирепел:

– Какого черта! Что все это значит?

– В охране сработала сигнализация, и они позвонили в полицию, – сказал Петерс. – Вот мы и приехали. Кто же знал, что это ты в доме.

На пороге возник напарник Петерса, Нурен, тоже с пистолетом в руке.

– Идет следствие, – сказал Валландер, постепенно успокаиваясь, – здесь жил адвокат Торстенссон, погибший в автокатастрофе.

– Если сигнализация срабатывает, мы приезжаем, – сказал парень из внешней охраны с обидой.

– Так отключите ее! Через пару часов можете опять включить. Но сначала все вместе осмотрим дом, причем сделать это надо очень и очень основательно.

– Это комиссар Валланлер, – сказал Петерс. – Ты же его знаешь.

Парень кивнул. Он был очень молод, Валландер никогда его раньше не встречал.

– Забери собаку и можешь быть свободен, – сказал он.

Охранник окликнул рычащую овчарку и ушел. Валландер пожал руки Петерсу и Нурену.

– Я слышал, ты опять вышел на работу, – сказал Нурен. – Добро пожаловать!

– Спасибо.

– Без тебя все было как-то не так, – сказал Петерс.

– Теперь я тут, – сказал Валландер. Ему хотелось побыстрее перейти к делу.

– Чего только не говорили, – сказал Петерс. – Информация оставляет желать лучшего. Говорили, что ты уже ушел на пенсию. А ты, оказывается, квартиры взламываешь.

– Жизнь полна неожиданностей, – буркнул Валландер.

– Как бы то ни было, я очень рад, – сказал Петерс и опять протянул ему руку.

Впервые за все это время у Валландера появилось чувство, что дружелюбие, с которым его встретили на службе, не показное, а искреннее. Петерс притворяться не умел, слова его были просты и убедительны.

– Это было нелегкое время, – сказал Валландер. – Но теперь все позади. Надеюсь, что все позади.

Он вышел на улицу проводить Петерса и Нурена. Когда они уехали, он немного побродил по саду, стараясь привести мысли в порядок. Это было нелегко – печальная судьба двух адвокатов каким-то образом сплеталась с его личными переживаниями. Наконец он решил, что пора еще раз встретиться с фру Дюнер. Теперь он знал, какие вопросы ей задать.

Около двенадцати он позвонил в ее дверь. Она впустила его и предложила чаю. На этот раз он не отказался.

– Мне очень неудобно, что я так часто вас беспокою, – извинился он, – но без вашей помощи не обойтись. Мне нужно составить представление об отце и сыне. Каким был Густав Торстенссон? Каким был Стен Торстенссон? Вы работали с Густавом почти тридцать лет…

– И девятнадцать со Стеном, – вставила она.

– Это большой срок… За это время можно узнать о человеке все или почти все. Давайте начнем со старшего… Не могли бы вы мне его описать?

Ее ответ удивил Валландера.

– Нет, – уверенно сказала фру Дюнер. – Описать я его не могу.

– Почему?

– Потому что я его не знала.

Она не притворялась и не разыгрывала его. Валландер решил не торопиться, идти вперед медленно, как будто у него в запасе было неограниченное количество времени.

– Надеюсь, фру Дюнер понимает, что эти слова звучат странно, – осторожно сказал он. – Итак, вы не знаете человека, с которым проработали тридцать лет?

– Не с ним, – возразила она. – Я работала на него. Это большая разница.

Валландер кивнул, соглашаясь:

– Даже если вы были доверенным лицом Густава, все равно, вы должны много о нем знать. И я вас прошу рассказать все, что вы знаете. В противном случае мы никогда не сможем найти убийцу его сына.

И тут фру Дюнер удивила его вновь.

– Комиссар скрывает от меня правду, – сказала она. – Что же на самом деле случилось там, на дороге?

– Этого мы пока не знаем, – ответил он. – Но мы подозреваем, что в связи с аварией имели место и какие-то другие события. Мы не знаем, послужили ли эти события причиной аварии, или все произошло потом.

– Он ездил этой дорогой много раз, – сказала она. – Он знал ее наизусть, каждый поворот. И он никогда не гнал.

– Если мне сказали правильно, он навещал кого-то из своих клиентов.

– Человека из Фарнхольма.

Валландер ждал продолжения, но так и не дождался.

– Человека из Фарнхольма? – переспросил он.

– Альфред Хардерберг. Человек из Фарнхольма.

Валландер знал, что замок Фарнхольм расположен в довольно глухом месте на южном берегу реки Линдерёд. Он несколько раз проезжал мимо поворота на замок, но никогда там не был.

– Он был самым крупным клиентом в конторе, – продолжила фру Дюнер. – А у Густава Торстенссона в последние годы – единственным,

Валландер нашел в кармане клочок бумаги и записал имя.

– Никогда не слышал, – сказал он. – Он что, помещик?

– Если человек купил замок, то он волей-неволей помещик. Но он землей не занимается, у него какие-то большие международные дела.

– Обязательно с ним свяжусь, – сказал Валландер. – В конце концов, он был последним либо одним из последних, кто видел Густава Торстенссона в живых.

На пол в прихожей с шумом упали засунутые в почтовую щель рекламные проспекты. Валландер заметил, что фру Дюнер вздрогнула.

И она чего-то боится. Но чего?

– Итак, Густав Торстенссон, – снова сказал он. – Давайте попытаемся еще раз. Попробуйте его описать.

– Он был, наверное, самым замкнутым человеком из всех, кого я встречала в своей жизни.

Валландер почувствовал раздражение в ее голосе.

– Он никогда никого к себе не подпускал. Педант, всегда следовал раз и навсегда заведенному порядку. Из тех, про кого говорят, что по ним можно сверять часы. Причем буквально. Не человек, а силуэт… ни дружелюбный, ни враждебный… просто скучный до невозможности.

– А Стен Торстенссон утверждал, что его отец был довольно веселым человеком, – возразил Валландер.

– С этой стороны я его не знала, – холодно произнесла фру Дюнер.

– А какие отношения были у него с сыном?

– Густава раздражали попытки сына модернизировать дело, – не задумываясь, ответила она. – А Стен считал, что отец – обуза для конторы. Но ни тот, ни другой не показывали своего недовольства. Оба боялись открытых конфликтов.

– Стен незадолго до своей гибели намекал, что отец в последнее время был чем-то встревожен. Что вы можете сказать по этому поводу?

На этот раз она задумалась:

– Может быть… Когда комиссар заговорил об этом… И в самом деле – в последние месяцы он был… как бы это сказать… отсутствующим, что ли…

– И вы можете это объяснить?

– Нет.

– Ничего особенного не случилось?

– Нет. Ровным счетом ничего.

– Я хочу, чтобы вы хорошенько подумали. Это очень важно.

Она налила себе еще чаю. Валландер ждал. Наконец она подняла на него глаза.

– Я не могу ответить на этот вопрос. У меня нет объяснения.

Валландер, еще не дослушав фразу, понял, что она что-то скрывает, но решил пока на нее не давить. Все пока еще не обрело форму, для решительных допросов было не время.

Он отодвинул чашку и встал.

– Тогда не буду больше беспокоить, – сказал он. – Спасибо за беседу. Но, к сожалению, должен предупредить, что это не последний наш разговор.

– Конечно, конечно, – сказала фру Дюнер.

– Если что-то вспомните, обязательно позвоните, – уже на улице сказал Валландер вышедшей проводить его фру Дюнер. – Не сомневайтесь и не тяните. Любая деталь может оказаться решающей.

– Обязательно, – заверила она и закрыла дверь.

Валландер сел за руль и некоторое время сидел неподвижно. У него было тяжело на душе. Сам не мог объяснить почему, но он чувствовал, что за гибелью двух адвокатов скрывается что-то чрезвычайно серьезное, даже пугающее. А они пока только скребут по поверхности.

«Что-то нас уводит от главного направления, – подумал он. – Эта открытка из Финляндии… может быть, это вовсе не ложный след, а истинный? Но тогда след чего?»

Он уже собрался завести мотор, как вдруг заметил, что на противоположной стороне улицы стоит молодая, лет двадцати, женщина, скорее всего азиатского происхождения и внимательно за ним наблюдает. Поняв, что он ее заметил, она повернулась и быстро пошла прочь. В зеркале заднего вида Валландер видел, как она, не оборачиваясь, свернула на Хамнгатан.

Он был совершенно уверен, что никогда раньше ее не видел.

Но это вовсе не означало, что и она его не знает. За годы работы в полиции он нередко встречался с беженцами и соискателями вида на жительство.

Валландер поехал в полицию. По-прежнему дул сильный, порывистый ветер. С востока натягивало темные облака. Уже добравшись до поворота на Кристианстадсвеген, он вдруг резко затормозил. Сзади истерически просигналил грузовик.

«Я реагирую слишком медленно, – подумал он. – Не замечаю даже очевидных вещей».

Он развернулся вопреки всем правилам дорожного движения и той же дорогой поехал назад. Оставил машину у почты на Хамнгатан и по переулку поспешил к Стиквеген. Валландер выбрал удобное место, откуда был хорошо виден розовый дом фру Дюнер.

Было довольно холодно. Он начал прогуливаться взад и вперед, все время держа дом под наблюдением.

Прошел час, он уже готов был сдаться, но почему-то был уверен, что не ошибается. Его, наверное, уже ждет Пер Окесон. Напрасно ждет.

В двадцать семь минут четвертого дверь в розовом доме отворилась. Валландер поспешно отступил за выступ здания.

Сомнений не было – это была она, та самая молодая женщина с азиатской внешностью, которую он видел полтора часа назад.

Она исчезла за углом.

И в ту же минуту пошел дождь.

5

Оперативное совещание следственной группы, начавшееся в четыре, продолжалось ровно семь минут. Валландер пришел последним. Он весь вспотел и никак не мог справиться с одышкой. Все смотрели на него с любопытством, но никто ничего не сказал.

Сразу стало ясно, что ни у кого ничего нет – ни новых фактов, ни повода для дискуссии. Это был хорошо знакомый всем полицейским этап следствия, на их жаргоне – проходка туннеля. Каждый работал в одиночку, стараясь увидеть что-то под поверхностью. Говорить пока было не о чем. Единственный вопрос возник у Валландера.

– Кто такой Альфред Хардерберг? – спросил он, посмотрев в бумажку, на которой он записал незнакомое имя.

– А я думал, его все знают, – удивленно сказал Бьорк. – Один из самых успешных предпринимателей страны. Когда он не улетает по делам на своем личном самолете, он живет здесь, в Сконе.

– Ему принадлежит замок Фарнхольм, – вставил Сведберг. – Говорят, у него там аквариум с настоящим золотым песком.

– Он был клиентом Густава Торстенссона, – сказал Валландер, – самым крупным клиентом. И к тому же последним. Густав ездил к нему в день аварии.

– Хардерберг организует сбор частных средств в помощь жертвам балканской войны, – сказал Мартинссон. – Чего не сделаешь, когда денег сколько угодно.

– Во всяком случае, Альфред Хардерберг заслуживает всяческого уважения, – сказал Бьорк.

Валландер почему-то разозлился.

– Все заслуживают уважения, – буркнул он. – И все же я к нему съезжу.

– Только сначала позвони, – сказал Бьорк и встал.

На этом оперативка и закончилась. Валландер захватил кофе и пошел к себе в кабинет – ему хотелось в одиночестве поразмышлять, что мог означать таинственный визит юной азиатки к фру Дюнер. Вполне возможно, что ровным счетом ничего. Но интуиция подсказывала ему, что здесь что-то есть. Он положил ноги на стол и откинулся в кресле. Чашку с кофе, с трудом добившись равновесия, он пристроил на колене.

Зазвонил телефон. Он потянулся за трубкой и, разумеется, тут же уронил чашку и залил брюки кофе.

– О, черт! – воскликнул он, не донеся трубку до уха.

– Хамить вовсе не обязательно, – сказал его отец. – Я только хотел узнать, почему ты не даешь о себе знать.

Валландеру стало стыдно, и он, как всегда в таких случаях, начал злиться. Неужели он никогда не дождется, чтобы их отношения с отцом были не такими напряженными или хотя бы чтобы это напряжение не находило постоянного выхода…

– Я уронил чашку с кофе и обжег ногу, – попытался объяснить он.

Но отец, казалось, пропустил его слова мимо ушей.

– А почему ты на работе? – спросил он. – Ты же на больничном?

– Уже не на больничном. Я вышел на службу.

– Когда?

– Вчера.

– Вчера?

Валландер почувствовал, что этот разговор может продолжаться до бесконечности, если ему не удастся что-то придумать, чтобы его прервать.

– Я должен тебе все объяснить, – сказал он. – Но сейчас мне некогда. Я вечером заеду, хорошо? И тогда все расскажу.

– Давненько я тебя не видел, – сказал отец и положил трубку.

Валландер несколько секунд сидел с трубкой в руке и слушал короткие гудки. Отцу в следующем году исполнится семьдесят семь, а отношения у них все такие же странные. Они всегда были странные, сколько он себя помнил. Особенно скверно стало после того, как он объявил, что собирается стать полицейским. С тех пор прошло уже двадцать пять лет, и отец ни разу не упустил возможности его подколоть. Валландера же постоянно мучила совесть, что он уделяет так мало времени состарившемуся отцу. В прошлом году отец ни с того ни с сего женился на женщине моложе его на тридцать лет – она трижды в неделю приходила к нему помогать по хозяйству, отцу по возрасту полагалась такая помощь. Валландер решил, что отец больше не будет испытывать такого острого недостатка в общении. Но теперь, сидя с попискивающей трубкой в руке, он понял, что ничто не изменилось.

Он положил трубку, поднял чашку и кое-как высушил брюки с помощью выдранной из блокнота бумаги. И тут же вспомнил, что ему надо встретиться с прокурором Пером Окесоном. Секретарь соединил его с Пером сразу. Валландер извинился за опоздание, и Пер предложил поговорить завтра утром.

Поговорив с прокурором, Валландер пошел за новой чашкой кофе. В коридоре он столкнулся с Анн Бритт – та несла целую стопку папок.

– Как дела? – спросил Валландер.

– Медленно и скучно, – сказала она. – Впрочем, не могу избавиться от чувства, что есть что-то необычное в смерти этих двух адвокатов.

– И я тоже, – сказал Валландер с некоторым удивлением. – А что тебе кажется необычным?

– Пока не знаю.

– Давай поговорим завтра, – предложил он. – Я уже давно понял, что нельзя недооценивать даже то, для чего и слов-то подобрать не можешь.

Он вернулся в комнату, отодвинул телефон и достал блокнот. Ему вспомнился холодный берег в Скагене и внезапно появившийся из тумана Стен Торстенссон. «Тогда и началось для меня это следствие, – подумал он. – Оно началось, когда Стен был еще жив».

Валландер, не торопясь, постарался вспомнить все, что ему было известно о двух погибших адвокатах. Он продвигался медленно, словно разведчик, стараясь не упустить ничего важного, то и дело поглядывая по сторонам. На то, чтобы сопоставить и оценить все имеющиеся у них факты, ушло не меньше часа.

«Что же это такое, что я вижу и в то же время не вижу? – раз за разом спрашивал он себя. – Один погиб в странной автокатастрофе, наверняка инсценированной. Это были хладнокровные убийцы, они постарались скрыть следы преступления. Эта ножка стула, застрявшая в грязи, – единственная и странная их ошибка. Как всегда, два главных вопроса – кто и почему? Но, может быть, есть и что-то другое».

Вдруг он сообразил, что не продвинется дальше, пока не перевернет один из лежащих на дороге камней. Он нашел телефон фру Дюнер и набрал номер.

– Извините, что беспокою, – сказал он, услышав ее голос, – но мне нужно немедленно получить ответ на один вопрос.

– Если я смогу на него ответить, – сказала она.

«Вообще-то, у меня два вопроса, – подумал он. – Но второй, насчет азиатки, я пока приберегу».

– В день гибели Густав Торстенссон был в замке Фарнхольм. Сколько человек знало, что он вечером собирается туда ехать?

Она молчала. «Интересно, пытается вспомнить или формулирует подходящий ответ?» – подумал Валландер.

– Прежде всего, знала я, – сказала она. – Возможно, я говорила об этом с фрекен Лундин. Но больше не знал никто.

– А Стен Торстенссон?

– Не думаю. У них были разные рабочие графики, каждый планировал свои встречи сам.

– То есть знали только вы.

– Да.

– Еще раз прощу прощения, – сказал Валландер и повесил трубку.

Значит, знала только фру Дюнер, она одна.

Он не сомневался, что она говорит правду. Ее ответ означал только одно: кроме нее о визите Густава Торстенссона в Фарнхольм знал только один человек: хозяин Фарнхольмского замка.

Он вновь углубился в размышления. Почему-то ему не удавалось сконцентрироваться на чем-то одном – картина следствия все время менялась. Мрачный дом со сложными запорами. Коллекция икон, спрятанная в подвале. Дальше – полная неясность. Зайдя в тупик, он начал думать о Стене Торстенссоне. Тоже полная тьма, ночь, детали неразличимы Неожиданный приезд Стена в Скаген, вой ревунов в тумане, а потом еще это пустынное кафе в музее – все это сейчас напоминало Валландеру какую-то полуопереточную интригу. Но, к сожалению, ставкой в этой оперетте была жизнь. Валландер ни секунды не сомневался в словах Стена, что отец его был в последнее время подавлен и встревожен. Он не сомневался и в том, что открытка из Финляндии, посланная кем-то, ясное дело, по просьбе Стена, говорила о многом. Стену что-то угрожало, он старался замести следы. Если это только было заметание следов, а не что-то иное.

«Ничего не клеится, – подумал Валландер. – Пока ничего не клеится. Но все равно, кое-какие трофеи уже есть. Плюс разрозненные факты, вроде этой женщины-азиатки, не желающей, чтобы кто-то увидел, как она входит в розовый дом Берты Дюнер. И сама фру Дюнер – она лжет хорошо, но не настолько, чтобы старший следователь истадской полиции попался на эту ложь… или, во всяком случае, не догадался – что-то тут не так».

Валландер встал, потянулся и подошел к окну. Было уже шесть, на улице стемнело. Из коридора донесся звук шагов – Валландер уже приготовился крикнуть: «Войдите», как шаги стали удаляться. Он вдруг вспомнил фразу, которую незадолго до смерти обронил старый Рюдберг: «Полиция, в сущности, – это тюрьма. Мы как зеркальные отражения друг друга – полицейские и преступники. И не всегда, а вернее, никогда мы не знаем точно, кто по какую сторону стены находится».

Он почувствовал себя брошенным и беспомощным и, как всегда в такие моменты, затеял мысленный разговор с Байбой Лиепой, словно она была рядом в комнате… словно и комната была не его служебным кабинетом, и располагалась не в здании истадской полиции, а в сером обшарпанном доме в Риге, в ее квартире с приглушенным светом и всегда задернутыми шторами. Но картинка эта вдруг помутнела, заколебалась и съежилась, вытесненная другой: он ползет по грязному полю с дробовиком в одной руке и пистолетом в другой, как дурацкое подобие какого-нибудь киногероя… но лента рвется, в действительности убийство и смерть – вовсе не кролики, доставаемые по заказу из шляпы фокусника. Он видит, как человек падает, убитый выстрелом в лоб, а потом он стреляет сам – и не просто стреляет, нет, он совершенно уверен, что стреляет с желанием убить того, в кого он целится…

«Я слишком редко смеюсь, – подумал он, – я даже не заметил, как начал стареть, и возраст пригнал меня к берегу, к которому и подойти-то нельзя – сплошные подводные рифы».

Он вышел из кабинета, оставив все бумаги на столе. В приемной Эбба говорила с кем-то по телефону. Она знаком попросила его задержаться, но он махнул рукой, словно извиняясь, что сейчас занят.

Валландер приехал домой и приготовил ужин – вряд ли он смог бы вспомнить, что именно он ел в тот вечер. Полил цветы на подоконниках, все пять горшков. Потом собрал раскиданное по всему дому грязное белье и запихнул в стиральную машину. Тут же обнаружилось, что в доме нет стирального порошка. Он сел на диван и постриг ногти на ногах, то и дело оглядываясь, словно ожидал, что в комнате вдруг ни с того ни с сего кто-нибудь появится. Дождь за окном почти прекратился, хотя в свете фонарей все еще видна была словно повисшая в воздухе легкая изморось.

В среду Валландер проснулся рано утром. Было еще темно. Он посмотрел на стоящие на тумбочке часы со светящимся циферблатом – было около пяти. Он повернулся на другой бок, чтобы поспать еще, но сон не шел. Ему было беспокойно. Никогда и ничто не будет так, как раньше. Не важно, пусть какие-то воспоминания поблекнут, какие-то сохранятся, какие-то изменятся, это совершенно безразлично, все равно он обречен жить в двух временных измерениях: до и после. Курт Валландер существует, разумеется, но в то же самое время его вовсе и нет в природе.

В полшестого он встал, выпил кофе и дождался газеты, из которой узнал, что на улице четыре градуса тепла. Движимый все тем же беспокойством, которое он не мог ни унять, ни переждать, он вышел на улицу в шесть, сел в машину и завел мотор. Тут ему пришло в голову, что он вполне может взять курс на север и заехать в Фарнхольмский замок. Где-то по дороге можно остановиться, попить кофе, выждать время и позвонить, что он едет. Проезжая полигон, он старался не смотреть направо – там почти два года назад разыгралась последняя битва того, бывшего Валландера. Тогда, в тумане, он внезапно осознал, что есть люди, не останавливающиеся ни перед чем; эти люди, ни секунды не сомневаясь, могут лишить жизни кого угодно, если это пойдет им на пользу. Тогда, стоя на коленях в грязи, в отчаянии он сделал этот спасительный выстрел, на удивление точный – и убил человека. С этого момента у него началась другая жизнь – к той, прежней, возврата уже не было. Похороны и роды одновременно.

Он ехал по дороге на Кристианстад и невольно снизил скорость там, где погиб Густав Торстенссон. Доехав до Сконе-Транос, Валландер остановился – здесь было придорожное кафе. Выйдя из машины, он поежился – дул сильный холодный ветер. Надо было надеть куртку потеплее. Ему следовало бы подумать, во что одеться – старые териленовые брюки и грязная ветровка не совсем приличны, когда едешь с визитом к владельцу замка. «Интересно, что бы надел Бьорк в этом случае, – подумал он, когда открывал дверь в кафе. – Наверняка что-нибудь поприличнее, даром что речь шла о сугубо служебном визите».

В кафе никого не было. Он заказал кофе и бутерброд с сыром. Время шло медленно – было всего без четверти семь. Он полистал лежавший на столе еженедельник, но это ему тут же надоело, и Валландер стал прикидывать, как ему построить разговор с Альфредом Хардербергом или с кем-то, кто мог бы что-то рассказать о последнем визите Густава Торстенссона. В половине восьмого он попросил разрешения воспользоваться стоявшим на стойке бара телефоном и для начала позвонил в Истад. На месте был только Мартинссон – тот всегда являлся на службу очень рано. Валландер объяснил, где он, и сказал, что будет часа через два.

– Ты знаешь, с какой мыслью я проснулся сегодня? – спросил Мартинссон.

– Нет. Откуда?

– Что Густава Торстенссона убил сын, Стен Торстенссон.

– А как ты объяснишь то, что произошло с ним самим? – удивился Валландер.

– А никак. Но я все яснее чувствую, что загадка скрыта в их работе, а не в частной жизни.

– Или в том и другом.

– Что ты имеешь в виду?

– Да нет, все это ерунда, – уклонился от ответа Валландер. – Мне тоже сон приснился. В общем, я приеду, когда смогу.

Он нажал на рычаг и набрал номер Фарнхольмского замка. Трубку взяли мгновенно.

– Замок Фарнхольм, – сказал женский голос, в котором угадывался легкий иностранный акцент.

– Говорит комиссар Валландер из истадской полиции. Мне надо поговорить с Альфредом Хардербергом.

– Он в Женеве, – сказала женщина.

Валландер опешил. Разумеется, он мог бы подумать, что человек, занимающийся международным бизнесом, может быть в отъезде.

– А когда он вернется?

– Этого он не сообщил.

– Завтра, на следующей неделе?

– Я не могу сказать вам это по телефону. К тому же его поездки строго засекречены.

– Не забудьте, что с вами говорят из полиции, – сказал Валландер, начиная раздражаться.

– А откуда я это знаю? Кто угодно может сказать, что он из полиции.

– Я приеду в замок через полчаса. Кого мне спросить?

– Вам скажут охранники, – сказала женщина. – Надеюсь, у вас есть с собой действительное удостоверение.

– Что значит – действительное?

– Это определяем мы, – сказала она холодно, и разговор прервался.

Валландер со стуком бросил трубку на рычаг. Официантка, выкладывающая пирожные на блюдо, посмотрела на него с неодобрением. Он бросил деньги на прилавок и вышел, не сказав ни слова.

Через пятнадцать километров Валландер свернул налево. Дорога шла через густой лес на южном берегу реки. На перекрестке он резко затормозил. Гранитная стела с золотыми буквами подтвердила, что он едет правильно. Он подумал, что стела похожа на дорогой могильный камень.

Дорога к замку была тщательно заасфальтирована. За деревьями скрывался высокий забор. Он снова затормозил и опустил стекло, чтобы лучше видеть. Оказывается, это были два забора с метровым промежутком между ними. Он покачал головой, поднял стекло и поехал дальше. Примерно через километр дорога резко поворачивала к воротам. Низкое серое строение с плоской крышей, по-видимому, будка охраны, более всего напоминало бункер. Он остановился и подождал. Никто не появился. Он посигналил – никакой реакции. Валландер почувствовал, как в нем закипает раздражение. Почему-то этот забор и запертые ворота его унижали. В ту же минуту из стальных дверей бункера появился человек в странной униформе – Валландер никогда такой не видел. Он никак не мог привыкнуть, что разнообразные охранные предприятия в стране растут как грибы после дождя.

Человек в темно-красном мундире подошел к воротам. На вид он был ровесником Валландера.

И тут же он его узнал.

– Курт Валландер, – сказал охранник. – Не вчера это было.

– Да, – сказал Валландер, – не вчера. Сколько же лет прошло? Пятнадцать?

– Двадцать, – сказал охранник. – А может, и больше.

Валландер порылся в памяти и вспомнил – они были тезки, этого парня тоже звали Курт, фамилия, правда, была другая – Стрём. Когда-то они вместе работали в полиции в Мальмё. Валландер тогда был совсем зеленым юнцом, Стрём – чуть постарше. Особой дружбы между ними не возникло – обычные служебные отношения. Потом Валландер переехал в Истад и спустя много лет услышал, что Стрём ушел из полиции. Он с трудом припомнил – шли какие-то слухи, что его уволили. То ли избил задержанного, то ли утаил какие-то вещественные доказательства… нет, точно он не помнил.

– Я удивился, когда услышал, что ты приедешь, – сказал Стрём.

– Значит, мне повезло, – сказал Валландер. – А то мне предложили предъявить какое-то «действительное» удостоверение. Что вы признаете действительным?

– Безопасность в замке на очень высоком уровне. Мы тщательно проверяем всех посетителей.

– А что за богатства вы здесь охраняете?

– Никаких богатств. Просто здесь живет человек, занимающийся очень серьезными делами.

– Альфред Хардерберг?

– Именно он. У него есть то, о чем многие могут только мечтать.

– Что?

– Знания. Его знания стоят больше, чем любые деньги.

Валландер кивнул. Он понял, что имел в виду Стрём, но ему была неприятна его угодливая интонация.

– Ты когда-то служил в полиции, – сказал Валландер, – а я и теперь служу. Так что ты, наверное, понимаешь, зачем я приехал.

– Газеты я читаю. Наверное, что-то с этим адвокатом.

– С двумя адвокатами, – уточнил Валландер. – Не с одним, а с двумя. Оба мертвы. Но, если я правильно понимаю, с Хардербергом имел дела только старший.

– Он часто приезжал, – подтвердил Стрём. – Очень симпатичный человек. Скромный.

– Последний раз он был здесь вечером одиннадцатого октября, – продолжил Валландер. – Ты тогда работал?

Стрём кивнул.

– Ты, наверное, ведешь записи, кто и когда приезжает и уезжает.

Стрём усмехнулся:

– Мы давно с этим завязали. Поставили компьютер.

– Мне бы хотелось посмотреть распечатку за одиннадцатое октября.

– Попроси в замке. Я не имею права кому бы то ни было давать распечатки.

– Но ты, наверное, имеешь право вспомнить?

– Я знаю, что он был здесь в тот вечер. Но вот когда приехал и когда уехал, точно не помню.

– Он был один в машине?

– Не могу сказать.

– Потому что не имеешь права?

Стрём кивнул.

– Знаешь, я иногда подумывал, не пойти ли мне работать в частную охрану, – сказал Валландер. – Но теперь думаю, что мне было бы трудно привыкнуть к тому, что я не имею права отвечать на вопросы.

– Все имеет свою цену, – сказал Стрём.

Валландер не нашелся что сказать. Наверное, Стрём прав. Он внимательно посмотрел на него. Они помолчали.

– Что за человек – Альфред Хардерберг? – спросил наконец Валландер.

Ответ его удивил.

– Понятия не имею.

– Но что-то ты можешь о нем сказать? Или тоже не имеешь права?

– Я никогда его не видел, – сказал Стрём.

Он несомненно не врал.

– А давно ты у него работаешь?

– Скоро пять лет.

– И никогда не видел?

– Никогда.

– Он никогда не проходил мимо этих ворот?

– Он ездит в машине с тонированными стеклами.

– Это, наверное, тоже звено в системе безопасности?

Стрём кивнул.

Валландер задумался.

– Но это значит, – сказал он, – что ты не можешь с уверенностью сказать, дома он или уехал. Ты даже не знаешь, сидит ли он в своей машине или там кто-то другой?

– Этого требуют правила безопасности.

Валландер вернулся к машине. Стрём скрылся за стальной дверью, и ворота почти сразу беззвучно разъехались в стороны. Другой мир, подумал Валландер.

Через километр лес стал реже и светлее. Замок стоял на холме, окруженном большим ухоженным парком. Сам замок и прилегающие строения были сложены из темно-красного кирпича. Башни, бойницы, балюстрады и балконы. Единственное, что нарушало иллюзию другого мира и другой эпохи, – вертолет, стоявший на бетонированной площадке.

Валландеру он напомнил настороженно спящее гигантское насекомое с опущенными крыльями.

Он медленно подъехал к главному входу, стараясь не задавить гуляющих прямо перед капотом павлинов, поставил машину позади черного «БМВ» и вышел. Стояла полная тишина. Это безмолвие напомнило ему вчерашний день, когда он шел по гравийной дорожке к вилле Густава Торстенссона. Может быть, этой тишиной и отличается жизнь состоятельных людей. Не оркестры, не фанфары – тишина и покой…

В тот же момент в парадном входе открылась половинка двустворчатой двери, и на крыльце появилась женщина лет тридцати в великолепно сидящем и, по-видимому, очень дорогом платье.

– Прошу вас, заходите, – сказала она с улыбкой, настолько же корректной, насколько и неискренней.

– Не знаю, соответствует ли вашим требованиям мое удостоверение, – сказал Валландер. – На мое счастье, меня узнал ваш охранник по имени Стрём.

– Я знаю, – сказала женщина.

Это была не та женщина, с которой он разговаривал по телефону, голос был другой. Он поднялся по каменным ступенькам крыльца, протянул руку и представился. Она руки не подала, но продолжала улыбаться той же отсутствующей улыбкой. Он последовал за ней. В большом холле, мягко освещенном невидимыми лампами, на каменных постаментах стояли модернистские скульптуры. В дальнем конце холла, в тени широкой лестницы, ведущей на второй этаж, Валландер заметил двоих – лица их были неразличимы, они все время держались вне поля зрения. «Покой и тень, – подумал он. – Мир Альфреда Хардерберга». Женщина указала ему на дверь слева, и он последовал за ней. Они попали в большую овальную комнату. Здесь тоже были скульптуры и, как напоминание о том, что они находятся в старинном замке с древними традициями, рыцарские доспехи. Безмолвные рыцари словно наблюдали за каждым его шагом. Посреди комнаты на до блеска натертом дубовом паркете стояли письменный стол и одинокий стул для посетителей. На столе были компьютер и небольшой, но невероятно сложный телефон-коммутатор. Женщина предложила ему присесть, пробежала пальцами по клавиатуре и достала из стола распечатанный на невидимом принтере лист.

– Если я правильно поняла, вам нужна распечатка данных контрольного пункта за одиннадцатое октября, – сказала она. – Здесь вы можете увидеть, когда приехал адвокат Торстенссон и когда он уехал из замка.

Валландер взял распечатку и положил рядом со стулом на пол.

– Я приехал не только за этим, – сказал он. – У меня есть несколько вопросов.

– Пожалуйста.

Она уселась поудобнее и нажала несколько кнопок на телефоне. Валландер догадался, что она перевела все телефонные разговоры на какой-то другой коммутатор в замке.

– Согласно моим данным, Альфред Хардерберг был клиентом Густава Торстенссона, – начал Валландер. – Но, как я понимаю, Хардерберг за границей.

– Он в Дубай, – кивнула она.

Валландер удивленно поднял брови:

– Час назад он был в Женеве.

– Совершенно верно, – невозмутимо подтвердила она. – Утром он улетел в Дубай.

Валландер достал блокнот и ручку:

– Позвольте спросить, как вас зовут и чем вы занимаетесь.

– Я одна из секретарей господина Хардерберга. Меня зовут Анита Карлен.

– А что, у Альфреда Хардерберга много секретарей?

– Это зависит от того, как считать. А что, это так важно?

Валландер снова почувствовал раздражение. Ему не нравилось, как с ним обращаются. Он понял, что если он не хочет, чтобы этот визит был пустой тратой времени, надо менять тон.

– Важен вопрос или нет, решаю я, – холодно сказал он. – Фарнхольмский замок – частное владение, и у вас есть законное право окружать его любым количеством заборов любой высоты, если есть разрешение на строительство и вы не нарушаете никаких законов и предписаний. Но не забывайте, что Фарнхольм находится в Швеции. И, хотя у вас есть и право выбирать, кого пускать и кого не пускать в замок, есть одно исключение – полиция. Я понятно выражаюсь?

– Мы не отказывали в приеме комиссару Валландеру, – произнесла она так же спокойно.

– Хорошо, я выскажусь яснее, – сказал Валландер. Он почему-то немного терялся от этой невозмутимости. А может быть, и оттого, что женщина была на редкость красива.

Не успел он начать следующую фразу, как открылась дверь и вошла служанка с кофейным подносом. Валландер немного удивился – она была чернокожей. Не произнеся ни слова, она поставила поднос на стол и исчезла, так же беззвучно, как и появилась.

– Не угодно ли кофе? – спросила его собеседница.

Он поблагодарил. Она налила ему кофе. Он взял чашку и внимательно ее рассмотрел.

– Для начала я задам пустяковый вопрос, – сказал он. – Что будет, если я уроню эту чашку на пол? Сколько я буду вам должен?

Первый раз она улыбнулась нормальной, не заученной улыбкой:

– Все, разумеется, застраховано. Но сервиз и в самом деле дорогой. Классический Рёрстранд.

Валландер осторожно поставил чашку на паркет.

– Я выскажусь яснее, – повторил он. – В тот же вечер, одиннадцатого октября, меньше чем через час после визита в замок, Густав Торстенссон погиб в автомобильной катастрофе.

– Мы послали цветы, – сказала женщина. – И один из наших сотрудников присутствовал на похоронах.

– Но не Альфред Хардерберг, разумеется?

– Мой работодатель по возможности избегает официальных мероприятий.

– Это я уже понял, – сказал Валландер. – Но дело в том, что у нас есть основания подозревать, что это была вовсе не автомобильная катастрофа. Скорее всего мы имеем дело с убийством. Положение усугубляется еще и тем, что его сын был убит в своей конторе несколько недель спустя. На его похороны вы цветы не посылали?

Она смотрела на него непонимающе:

– У нас были дела только с Густавом Торстенссоном.

Валландер кивнул и продолжил:

– Теперь вы понимаете, почему я здесь. И вы так и не ответили мне на вопрос – сколько секретарей здесь работает.

– Комиссар Валландер, очевидно, не понял ответа. Это и в самом деле зависит от того, как считать.

– Я слушаю.

– Здесь, в замке, работают три секретаря. Еще двое сопровождают его в поездках. Помимо этого у доктора Хардерберга есть секретари во всем мире. Число их непостоянно, но никак не меньше шести.

– Я насчитал одиннадцать, – сказал Валландер.

Анита Карлен кивнула.

– Значит, вы называете своего хозяина «доктор Хардерберг».

– У него несколько почетных ученых степеней, – сказала она. – Если хотите, могу дать вам список.

– Хочу, – сказал Валландер. – К тому же мне нужен обзор деловой империи доктора Хардерберга. Но это может подождать. В первую очередь я хочу знать, что происходило в тот вечер, когда Густав Торстенссон был здесь последний раз.Кто из секретарей может мне ответить на этот вопрос?

– В тот вечер была на службе я.

Валландер подумал немного.

– Ага, значит, вот почему я говорю именно с вами, – сказал он. – А что было бы, если бы у вас сегодня был выходной? Вы же не могли знать, что полиция приедет именно сегодня?

– Разумеется, нет.

В ту же секунду Валландер понял, что это не так. И он понял, откуда люди в замке Фарнхольм могли знать о его приезде. Это его разозлило.

Он сделал над собой усилие, чтобы собраться с мыслями.

– Итак, что происходило в тот вечер?

– Адвокат Торстенссон приехал сразу после семи вечера. Он говорил с доктором Хардербергом и с его партнерами примерно час. Потом выпил чашку чаю. В пятнадцать… если совершенно точно, в четырнадцать минут девятого он покинул Фарнхольм.

– А о чем они говорили в тот вечер?

– На этот вопрос я ответить не могу.

– Но вы же сами сказали, что работали в тот день.

– Они разговаривали без секретаря. Никаких записей не велось.

– А что за партнеры?

– Простите?

– Вы сказали, адвокат Торстенссон говорил с доктором Хардербергом и его партнерами.

– На этот вопрос я ответить не могу.

– Не имеете права?

– Просто не знаю.

– Не знаете что?

– Кто присутствовал при разговоре. Я этих людей никогда раньше не видела. Они приехали в тот же день и уехали на следующий.

Валландер вдруг понял, что не знает, о чем еще спросить. Он чувствовал, что Анита Карлен не отвечает на поставленные вопросы, а произносит заранее заготовленные фразы. Он решил начать с другого конца.

– Вы только что сказали, что у доктора Хардерберга одиннадцать секретарей. А можно узнать, сколько адвокатов на него работает?

– Как минимум столько же.

– А точнее? Или вы не имеете права отвечать на этот вопрос?

– Я не знаю.

Валландер кивнул. Он уперся в тупик.

– Когда началось сотрудничество адвоката Торстенссона и доктора Хардерберга?

– С тех пор, как он купил Фарнхольмский замок и поселился здесь. Примерно пять лет назад.

– Адвокат Торстенссон всю жизнь проработал в Истаде, – сказал Валландер. – И вдруг его приглашают в качестве консультанта по международному бизнесу. Вам не кажется это странным?

– Об этом вам надо спросить доктора Хардерберга.

Валландер захлопнул блокнот.

– Это верно, – сказал он. – Пошлите ему сообщение в Женеву, или в Дубай, или где он там находится, что комиссар полиции Валландер хочет с ним поговорить. И что это срочно. Другими словами, в тот же день, когда он вернется.

Он встал и осторожно поставил чашку на стол.

– В истадской полиции нет одиннадцати секретарей, – сказал он. – Но те, что есть, дело свое знают. Сообщите в нашу приемную, когда доктор может меня принять.

Он последовал за ней к выходу. На лестничной площадке стоял мраморный стол, а на нем лежала толстая кожаная папка.

– Это обзор деятельности доктора Хардерберга, тот, что вы просили.

«Кто-то подслушивал, – подумал Валландер. – Кто-то подслушивал наш разговор с первой минуты до последней. Возможно, запись уже в руках Хардерберга. Если, конечно, это ему интересно, в чем я сильно сомневаюсь».

– Не забудьте подчеркнуть, что дело не терпит отлагательства, – сказал он на прощание.

На этот раз Анита Карлен пожала ему руку.

Он покосился на лестницу в дальнем конце холла. Там никого не было.

Небо прояснилось. Он сел в машину. Анита Карлен стояла на крыльце, волосы ее живописно развевались на ветру. Он отъехал и посмотрел в зеркало. Она все еще стояла и смотрела ему вслед.

На этот раз ему не потребовалось останавливаться. Ворота начали открываться еще до того, как он к ним подъехал, и сразу закрылись за ним. Курт Стрём из своего бункера не вышел. Валландер медленно поехал в Истад. Стоял погожий осенний день. Прошло всего три дня с тех пор, как он решил вернуться на службу, а казалось, что гораздо больше. Словно он двигался в одном направлении, а память – в другом, причем с головокружительной скоростью.

Он выехал на шоссе. Сразу за перекрестком на дороге лежал задавленный заяц. Он объехал погибшего зверька и подумал, что ни на миллиметр не приблизился к объяснению того, что произошло с Густавом Торстенссоном и его сыном. Ему казалось совершенно невероятным, чтобы люди, населяющие Фарнхольм, имели какое-то отношение к гибели адвокатов. Но тем не менее он решил сегодня же просмотреть содержимое полученной им папки. По крайней мере получит представление о деловой империи Альфреда Хардерберга.

Зажужжал телефон. Он снял трубку и услышал голос Сведберга.

– Привет, – сказал тот. – Ты где?

– В сорока минутах от Истада.

– Мартинссон сказал, что ты поехал в Фарнхольмский замок.

– Я уже там был. Это ничего не дало.

На линии возникли помехи, потом послышался голос Сведберга:

– Звонила Берта Дюнер, хотела с тобой поговорить. Причем как можно скорее.

– А в чем дело?

– Этого она не сказала.

– Дай мне ее номер, я позвоню.

– Лучше заехать. Она, мне кажется, очень взволнована.

Валландер посмотрел на часы на приборной доске – без четверти девять.

– Что было на оперативке?

– Ничего особенного.

– Ладно, я заеду к ней по дороге.

– Вот и хорошо, – сказал Сведберг и повесил трубку.

Валландер не мог догадаться, почему фру Дюнер вдруг обуяло такое волнение. Он невольно прибавил скорость – ее беспокойство каким-то образом передалось и ему.

В двадцать минут девятого он небрежно припарковал машину у розового дома Берты Дюнер и побежал к подъезду. Она открыла дверь сразу, и он понял – что-то случилось. На лице ее явно читался испуг.

– Вы меня разыскивали, – сказал он.

Она кивнула, впустила его в дом и, не дав снять грязные ботинки, потащила за собой в гостиную, к окну, выходившему в маленький садик.

– Кто-то был здесь ночью, – прошептала она, показывая в сад.

Она и в самом деле была очень испугана, настолько, что и Валландеру тоже стало не по себе. Он подошел к стеклянной двери и посмотрел на газон, вскопанные на зиму грядки с цветами, увитую диким виноградом беленую стену, отделяющую сад фру Дюнер от соседнего участка.

– Я ничего не вижу, – сказал он.

Она стояла поодаль, не решаясь подойти к окну. Кто знает, может быть, ей все это показалось. Временное помрачение сознания… ничего удивительного, если вспомнить последние события.

Она подошла и встала рядом:

– Вон там. Вон, вон там, смотрите. Кто-то был здесь и копал.

– Вы видели что-нибудь?

– Нет.

– Слышали?

– Тоже нет. Но я знаю, что кто-то здесь был.

Валландер посмотрел туда, куда она указывала. Кажется, кусок газона и в самом деле поврежден.

– Может быть, кошка, – предположил он. – Или крот. Или даже крыса.

Она покачала головой:

– Кто-то здесь был.

Он открыл стеклянную дверь и вышел в сад. Вблизи было видно, что кусок дерна с травой вынут, а потом положен на место. Он присел на корточки и провел рукой по траве. Пальцы тут же наткнулись на какой-то штырь, кусок пластмассы или металла, торчащий из земли. Он осторожно развел траву, расчистил землю и увидел серо-коричневый предмет.

Валландер оцепенел. Он отдернул руку и медленно встал. На какой-то миг ему показалось, что он сошел с ума, этого не может быть, ему просто показалось. Это было слишком неправдоподобно.

Он медленно отошел к стеклянной двери, отыскивая свои собственные следы на газоне. Потом обернулся, все еще не веря своим глазам.

– Что там? – спросила она.

– Принесите телефонный справочник, – вместо ответа попросил Валландер, чувствуя, как дрожит его голос.

Она смотрела на него, не понимая:

– И что вы с ним будете делать?

– Пожалуйста, сделайте, как я сказал.

Она вышла в прихожую и сразу вернулась с толстым томом истадского телефонного справочника. Валландер взял его и взвесил в руке:

– А теперь идите в кухню и оставайтесь там.

Она подчинилась.

Конечно, все это ему только показалось. Если была хоть малейшая вероятность, что дело обстоит именно так, как ему привиделось, он должен был действовать иначе. Он пошел в гостиную, прицелился и метнул телефонный справочник.

Взрыв оглушил его.

Позже он не мог понять, как уцелели стекла в доме.

Он посмотрел на воронку в земле и поспешил в кухню, откуда донесся отчаянный крик фру Дюнер. Она стояла, зажав уши руками. Валландер взял ее за плечи и усадил на стул.

– Ничего опасного, – сказал он. – Я сейчас вернусь, мне только надо позвонить.

Он набрал номер полиции и обрадовался, услышав голос Эббы.

– Это Курт, – сказал он. – Мне нужен Мартинссон. Или Сведберг.

Умница Эбба конечно же не стала ни о чем спрашивать, она по голосу поняла, что случилось что-то серьезное.

Трубку взял Мартинссон.

– Это Курт, – зачем-то снова представился Валландер. – Слушай внимательно: в любую секунду могут сообщить о сильном взрыве чуть ли не на заднем дворе отеля «Континенталь». Пожалуйста, проследи, чтобы тревогу не объявляли, не нужны ни пожарники, ни «скорая». Возьми кого-нибудь с собой и приезжай. Я у Берты Дюнер, секретарши Торстенссона, Стикгатан, двадцать шесть. Розовый дом.

– А что случилось? – спросил Мартинссон.

– Увидишь, когда приедешь. Если я начну рассказывать, ты все равно не поверишь.

– А все-таки попробуй.

– Если я скажу, что кто-то закопал в саду фру Дюнер противопехотную мину, ты поверишь?

– Нет.

– Вот и я про то же.

Валландер положил трубку, подошел к застекленной двери и посмотрел на газон. Воронка была на месте. Ему не показалось.

6

Потом Валландер долго не мог поверить, что этот день вообще был в его жизни – среда 3 ноября. В каком бреду могло привидеться такое: противопехотная мина в саду в центре Истада?

Даже когда подъехали Мартинссон и Анн Бритт Хёглунд, его все еще одолевали сомнения – может быть, это все же была не мина? Но Мартинссон, который воспринял слова Валландера всерьез, связался с шефом криминалистов Свеном Нюбергом, и тот должен был прибыть с минуты на минуту. Они не были уверены, что мина была единственной, поэтому держались поближе к стене дома. Анн Бритт попросила разрешения поговорить с начинающей приходить в себя фру Дюнер. Они ушли в кухню.

– Что происходит? – спросил заметно взволнованный Мартинссон.

– Ты меня об этом спрашиваешь? – проворчал Валландер. – Мне нечего тебе ответить.

Они молча рассматривали воронку. Подъехали криминалисты во главе с Нюбергом, известным своим холерическим темпераментом и невероятной сварливостью. Увидев Валландера, он замер:

– А ты-то что здесь делаешь?

У Валландера сразу возникло ощущение, что его возвращение на службу было бестактным и крайне неуместным поступком.

– Работаю, – сказал он. Его ответ прозвучал как оправдание.

– А я думал, ты уволился.

– Я тоже так думал. Но потом решил, что без меня вы не справитесь.

Нюберг хотел сказать что-то еще, но Валландер жестом остановил его:

– Сейчас моя персона не так важна, как вон та дырка на газоне.

В ту же секунду он вспомнил, что Свен Нюберг когда-то служил в шведском отделении Организации Объединённых Наций за рубежом.

– Ты был и на Кипре, и на Ближнем Востоке, – сказал он, – так что, надеюсь, разберешься, что это за штука бабахнула – мина или не мина. Но сначала надо убедиться, что она была единственной.

– Я не собака, – буркнул Нюберг и присел у стены на корточки.

Валландер рассказал ему про штырь, который он нащупал в земле, и про телефонный справочник. Нюберг кивнул.

– Взрывчатых веществ, срабатывающих от детонации, очень мало. Пожалуй, только в минах они и применяются. Человек наступает или машина наезжает на такую мину и взлетает на воздух. Для противопехотной мины достаточно нескольких килограммов. Ребенок, к примеру. Или телефонный справочник. А противотанковая требует нескольких сотен килограммов.

Он встал и изучающе посмотрел сначала на Валландера, потом на Мартинссона.

– Кто это закладывает мины в садах? Его надо найти как можно быстрее.

– Значит, ты уверен, что это была мина? – спросил Валландер.

– Я ни в чем не уверен. Но я шагу не сделаю, покуда у нас не будет миноискателя. Сейчас позвоню в гарнизон. До этого никто пусть даже не пытается выйти в сад.

Пока они ждали саперов, Мартинссон беспрерывно звонил по телефону. Валландер уселся на диван, пытаясь привести в порядок мысли. Из кухни доносились обрывки разговора Анн Бритт с фру Дюнер. Анн Бритт говорила медленно и терпеливо, но, как показалось Валландеру, фру Дюнер отвечала еще медленнее.

Два убитых адвоката. А теперь кто-то подкладывает в сад их секретаря мину с явным расчетом, что она подорвется. Хотя в этом деле по-прежнему ничего не понятно, один вывод уже можно сделать – причина всех этих событий кроется в адвокатской деятельности отца и сына Торстенссонов. Странно было бы предполагать наличие каких-то запутанных личных отношений у этой троицы.

Его размышления прервал Мартинссон.

– Бьорк спрашивает, не сошел ли я с ума. Честно говоря, был момент, когда я и сам не был уверен. Он считает, что это исключено – говорит, наверняка это не мина. Но тем не менее ждет доклада как можно скорее.

– Когда у нас будет что сказать, – буркнул Валландер. – А куда делся Нюберг?

– Поехал в гарнизон, чтобы поторопить их с миноискателем.

Валландер кивнул и посмотрел на часы. Четверть одиннадцатого. В голове вертелись какие-то смутные мысли о Фарнхольмском замке, но он никак не мог привести их в порядок. Мартинссон стоял у выхода в сад и рассматривал воронку.

– Лет двадцать назад было что-то подобное в Сёдерхамне, в городском суде, – сказал он. – Помнишь?

– Припоминаю, но смутно.

– Какой-то старый крестьянин годами судился со своими соседями, с родственниками… в общем, со всеми. Это сутяжничество перешло в самый настоящий психоз. К сожалению, никто этого не заметил. Он постепенно уверился, что его преследуют – в первую очередь судья и его собственные адвокаты. Наконец он не выдержал, взял с собой на слушания ружье и прикончил и судью, и своего адвоката. Когда полиция пришла его забирать, оказалось, что весь его дом в лесу заминирован – двери, окна… все. Чудом никто не погиб.

Валландер кивнул. Он вспомнил.

– У одного адвоката в Стокгольме взорвали дом, – продолжил Мартинссон. – Адвокатам угрожают, а иногда на них и нападают. Не говоря уже о полиции.

Валландер рассеянно кивнул. Анн Бритт Хёглунд вышла из кухни с блокнотом в руке. Он вдруг заметил, что она очень привлекательна – странно, что раньше он этого не замечал. Она села на стул напротив дивана.

– Ничего, – сказала она. – Она ничего не слышала ночью. Но вечером все было как всегда. Берта Дюнер встала рано и сразу обнаружила, что в саду кто-то был. И, конечно, у нее нет никаких предположений, с чего бы это вдруг кто-то стал покушаться на ее жизнь. Кому нужна моя жизнь или моя оторванная нога, говорит.

– Она не врет?

– Когда человек взволнован, очень трудно определить, врет он или нет. Но у меня никаких подозрений не возникло. Похоже, так и было – ночью кто-то закопал мину в ее саду. И она в самом деле не понимает, почему.

– И все равно, что-то здесь не сходится, – сказал Валландер неуверенно. – Только я не могу сформулировать, что именно.

– Попытайся, – предложил Мартинссон.

– Утром она обнаруживает, что ночью в ее саду кто-то был. Представь – вот она стоит у окна и видит, что газон поврежден. Что она делает в такой ситуации?

– Вернее, чего она не делает, – сказала Анн Бритт.

– Вот именно! С ее стороны совершенно естественно было бы выйти в сад и посмотреть, что это там на газоне. А что делает она?

– Звонит в полицию, – сказал Мартинссон.

– Словно догадывается, что подвергается опасности, – сказала Анн Бритт.

– Или даже не догадывается, а знает наверняка, – добавил Валландер.

– Например, подозревает, что там закопана мина, – сказал Мартинссон. – Она была очень взволнованна, когда звонила.

– Когда я приехал, она была просто вне себя, – сказал Валландер. – Она вообще все время чем-то взволнована. Мне так, во всяком случае, показалось – я с ней уже несколько раз говорил. Это, конечно, можно объяснить последними событиями. Но, может быть, за этим стоит что-то еще.

Открылась входная дверь, и в прихожую вошел Нюберг в сопровождении двоих военных. В руках у одного из них был предмет, напомнивший Валландеру пылесос. Двадцать минут саперы ходили по саду с миноискателем. Полицейские жались к стенкам, наблюдая за их неторопливой, сосредоточенной работой. Наконец, осмотрев воронку, они доложили, что сад безопасен, и собрались уезжать. Валландер вышел за ними на улицу.

– Что вы можете сказать о мине? – спросил он. – Размер, тип, взрывная сила? Можно ли предположить, где она изготовлена? Для нас все важно.

К карману старшего по званию была приколота карточка с надписью: «Линдквист, капитан». Он внимательно посмотрел на Валландера.

– Мина довольно маломощная, – сказал он. – Самое большее двести граммов взрывчатки. Впрочем, вполне достаточно, чтобы убить человека. Или ранить. Мы называем такие мины «четверки».

– Почему?

– Кто-то наступает на мину. После этого требуются как минимум трое, чтобы вынести его из-под огня. Значит, из боя выведена четверка неприятельских солдат.

Валландер кивнул. Предложенная сапером логическая фигура была необычна, но очень выразительна и понятна.

– Производство мин – особое производство, – сказал Линдквист. – «Буфорс», в частности, делает мины… да и все крупные производители оружия. Почти в каждой стране. Кто по лицензии, кто пиратские копии. У террористов свои модели. Чтобы сказать, что это за мина, надо найти образец взрывчатки, и не только… хорошо бы иметь кусочек материала, из которого мина сделана. Это может быть металл, может быть пластмасса. Или даже дерево.

– Мы попробуем, – сказал Валландер. – А потом снова обратимся к вам.

– Поганое оружие, – сказал Линдквист. – Впрочем, говорят, что мина – самый дешевый и самый надежный солдат. Ее ставят на место, и она там стоит. Хоть сто лет. Ей не надо ни воды, ни еды, ни зарплаты. Она ждет. Ждет, пока кто-то на нее наступит.

– А как долго мина сохраняет боевые свойства?

– Никто не знает. Бывает, что взрываются мины времен Первой мировой войны.

Валландер вернулся в дом. В саду у воронки уже работал Нюберг.

– Нужен образец взрывчатого вещества и желательно кусочек мины, – сказал Валландер.

– А как ты думаешь, что мы здесь ищем? – раздраженно спросил Нюберг. – Кости доисторических чудовищ?

Валландер подумал, что было бы правильно дать фру Дюнер несколько часов, чтобы она успокоилась, и только потом начать расспросы. Но его одолевало нетерпение, и причиной этого нетерпения было то, что он никак не мог найти исходную точку в следствии.

– Вы возьмете на себя Бьорка, – сказал он Мартинссону и Анн Бритт. – После обеда соберемся на оперативку, надо очень тщательно обсудить ход следствия.

– Ход следствия? – переспросил Мартинссон. – А оно куда-нибудь идет, это следствие?

– Следствие всегда куда-нибудь идет, – заверил его Валландер. – Мы просто не всегда это замечаем. А где Сведберг? Он поговорил с адвокатами, которые занимаются инвентаризацией в конторе Торстенссонов?

– Он сидит там с утра, – сказал Мартинссон, – и, я уверен, мечтает, чтобы его от этого поручения освободили. Ты же знаешь – Сведберг и бумаги…

– Помоги ему, – сказал Валландер. – Мне почему-то кажется, что это очень важно.

Он вернулся в дом, повесил куртку на вешалку и зашел в туалет в прихожей. Увидев свою физиономию в зеркале, он вздрогнул – небритый, красные глаза, взлохмаченные волосы… интересно, какое впечатление произвел он в Фарнхольмском замке? Он сполоснул лицо холодной водой и постоял немного, пытаясь сообразить, как начать разговор, чтобы дать фру Дюнер понять – он знает, что она по каким-то неизвестным ему соображениям не говорит всю правду. Доброжелательность, решил он. Только доброжелательность и сочувствие, иначе она захлопнет свою раковину, и тогда из нее ничего не вытянешь.

Он вошел в кухню. Она, сгорбившись, сидела на стуле. В саду по-прежнему копались техники-криминалисты. То и дело слышался сварливый голос Нюберга. Ему показалось, что когда-то с ним это уже было. Странное, почти невыносимое чувство. Словно машина времени вернула его на много лет назад. Он зажмурился и перевел дыхание. Потом открыл глаза, сел за стол и посмотрел на сидевшую перед ним женщину. На какую-то секунду ему показалось, что она похожа на его давно умершую мать. Те же седые волосы, та же худоба, кожа, словно натянутая на невидимый подрамник… Странно, но лица матери он почти не помнил, оно совершенно стерлось из памяти за эти долгие годы.

– Я прекрасно понимаю, насколько вы взволнованы, – начал он. – Но нам все равно надо поговорить.

Она молча кивнула.

– Итак, утром вы обнаружили, что ночью в саду кто-то был.

– Я сразу увидела.

– И что вы предприняли?

Она посмотрела на него с удивлением:

– Я же уже рассказывала… Начать все с начала?

– Нет, все не надо. Отвечайте только на поставленные вопросы.

– Только что рассвело, – сказала она. – Я вообще встаю рано. Посмотрела в сад и поняла, что там кто-то был. И позвонила в полицию.

– Почему? – спросил Валландер, внимательно следя за ее реакцией – Почему вы позвонили в полицию?

– А что мне было делать?

– Ну, скажем, выйти в сад и посмотреть, что там такое.

– Я не решилась.

– Почему? Вы догадывались, что вас поджидает какая-то опасность?

Она не ответила. Валландер молча ждал. Из сада доносилась ругань Нюберга.

– Мне кажется, вы со мной не до конца откровенны. Вы что-то скрываете.

Фру Дюнер прикрыла глаза рукой, словно защищаясь от яркого света.

– Я так долго жила в постоянном страхе, – вдруг сказала она и посмотрела на него так, будто он и был тому виной.

Продолжения не последовало.

– Обычно для страха бывает причина, – сказал он после долгой паузы. – Чтобы нам удалось узнать, что же случилось с Густавом и Стеном, нужна ваша помощь.

– Я не могу вам помочь.

Валландер почувствовал, что она в любую секунду может впасть в истерику, но не отступил.

– Вам достаточно просто отвечать на мои вопросы, – сказал он. – Начните хотя бы с рассказа о причинах вашего страха.

– А вы знаете, что страшнее всего? – тихо сказала она. – Чужой страх. Я тридцать лет работала с Густавом Торстенссоном. Я уже говорила, что почти его не знала. Но изменения в его поведении были для меня очевидны. Он стал другим. От него даже пахло иначе. От него пахло страхом.

– Когда вы это заметили впервые?

– Года три назад.

– А что тогда случилось?

– Ничего особенного. Все было как всегда.

– Попробуйте вспомнить. Это очень важно.

– А вы попробуйте понять – я только и делаю, что пытаюсь вспомнить.

Надо быть осторожнее, подумал он. Лишь бы ее не спугнуть. Она и в самом деле старается вспомнить.

– А вы говорили на эту тему с Густавом Торстенссоном?

– Никогда.

– А с сыном?

– Мне кажется, он этого не замечал.

Очень может быть. Все-таки она работала с Густавом.

– А какое-то объяснение этому страху вы можете найти? Поймите, вы могли бы погибнуть сегодня, если бы пошли в сад посмотреть, что там делается. Вы почему-то догадались, что вам что-то грозит, и позвонили в полицию. То есть вы были к этому готовы. Почему?

– По ночам в адвокатском бюро кто-то бывал. И Густав это замечал, и я. То ручка лежит не так, то отодвинут стул…

– Но вы, наверное, спрашивали его? Вы говорили ему про эти ночные визиты?

– Нет. Я не имела права. Он мне запретил.

– Значит, он сам поднимал этот вопрос?

– Нет. Но всегда знаешь, что ты можешь себе позволить, а что – нет.

В кухонное окно постучал Нюберг.

– Я сейчас вернусь, – сказал Валландер и встал. Нюберг стоял у окна, держа в руке какую-то обугленную штучку, не больше полусантиметра.

– Мина пластиковая, – заявил Нюберг. – Это я могу сказать уже сейчас.

Валландер кивнул.

– И, может быть, удастся установить, какого она типа. И даже где она сделана. Но это потребует времени.

Валландер кивнул:

– А ты не можешь сказать что-нибудь о том, кто ее положил?

– Возможно, и мог бы, если бы ты не швырялся телефонными справочниками.

– Ее было очень легко обнаружить.

– Специалисты закладывают мины так, что их не видно, – сказал Нюберг. – А тут… и ты и дама заметили, что кто-то копался в траве. Явные дилетанты.

Или профессионалы, которые хотят, чтобы их приняли за дилетантов, подумал Валландер, но промолчал и вернулся в кухню. У него оставался всего один вопрос.

– Вчера после обеда к вам заходила женщина азиатской наружности, – сказал он. – Кто она?

Фру Дюнер удивленно посмотрела на него:

– А откуда вы знаете?

– Это не важно. Ответьте на мой вопрос.

– Это была уборщица из бюро.

«Вот и все, – подумал он разочарованно. – Проще пареной репы».

– А как ее зовут?

– Ким Синг Ли.

– Где она живет?

– У меня на работе есть ее адрес.

– А зачем она приходила?

– Узнать, сохранится ли за ней место.

Он задумался:

– Найдите, пожалуйста, ее адрес. За домом будет наблюдать полицейский, пока не отпадет такая необходимость.

Он попрощался с Нюбергом и пошел в управление. По дороге зашел в кондитерскую «Фридольф» и купил пару бутербродов. Закрылся в своем кабинете и съел бутерброды, прикидывая, что сказать Бьорку. Но Бьорк, как выяснилось, куда-то ушел. С этим разговором придется подождать.

Ровно в час дня Валландер постучал в дверь кабинета Пера Окесона в другом крыле длинного и узкого здания полиции. Каждый раз, заходя к Окесону, он удивлялся царившему в его кабинете невероятному беспорядку. Бумаги были везде – на столе, на полу, даже на стуле для посетителей. В углу лежала штанга и небрежно свернутый мат.

– Начал качаться? – спросил Валландер.

– И не только, – самодовольно сказал Окесон. – Я завел привычку – спать после ланча. Только что проснулся.

– Ты спишь на полу? – удивился Валландер.

– Всего полчаса, – назидательно сообщил Окесон. – Всего полчаса сна, и тебя словно подменили.

– И мне, что ли, попытаться, – неуверенно сказал Валландер.

Пер Окесон смахнул кучу бумаг со стула на пол, освобождая место для Валландера.

– Я уж и надежду потерял, – сказал он весело. – Впрочем, вру – в глубине души я был совершенно уверен, что ты вернешься.

– Тяжкое было время, – сказал Валландер.

Пер внезапно посерьезнел.

– Мне даже представить себе трудно, – сказал он, – что значит – убить человека. Даже в целях самообороны. Это, наверное, единственное, чего нельзя исправить… Нет, у меня даже фантазии не хватает.

Валландер кивнул.

– От этого уже не избавишься, – сказал он. – Приходится с этим жить.

Они помолчали. В коридоре кто-то громко обсуждал поломку кофейного автомата.

– Мы с тобой ровесники, – сказал Пер Окесон. – Знаешь, с полгода назад я проснулся и вдруг подумал: «Боже мой! И это все? Это вся жизнь? Ничего больше не будет?» Должен признаться – я запаниковал. Но, с другой стороны, это пошло на пользу. Я сделал то, что должен был сделать давным-давно.

Порывшись в куче бумаг, он выудил оттуда какой-то листок и протянул Валландеру. Это было объявление – ООН искала юристов для работы за рубежом, в частности, для работы с беженцами в Африке и Азии.

– Я давно послал заявление, – сказал Пер, – и забыл начисто. А с месяц назад меня вызвали на собеседование в Копенгаген. Скорее всего, подпишу двухгодичный контракт. Большой лагерь беженцев из Уганды, предстоит работа по их репатриации.

– Замечательно! – воскликнул Валландер. – А что об этом думает жена?

– Пока ничего не знает. Честно говоря, не знаю, как она среагирует.

– Потом расскажешь.

Пер Окесон отодвинул в сторону лежащие перед ним бумаги. Валландер рассказал о взрыве в саду фру Дюнер. Пер недоверчиво покачал головой.

– Этого не может быть, – заявил он.

– Нюберг обычно не ошибается.

– А что ты вообще думаешь обо всей этой истории? Я говорил с Бьорком. Считаю, что ты совершенно правильно поднял дело об автокатастрофе с Густавом Торстенссоном. И что, в самом деле не за что зацепиться?

Валландер подумал:

– Единственное, в чем мы можем быть твердо уверены, что смерть двух адвокатов да еще мина в саду фру Дюнер вовсе не случайное совпадение. Это все спланировано. Но мы не знаем, где все начинается и чем кончится.

– Ты считаешь, что эта мина была заложена не для того, чтобы ее припугнуть?

– Не припугнуть, а убить. Тот, кто заложил мину, хотел ее убить, – сказал Валландер. – Мы должны обеспечить ее безопасность. Может быть, ей стоит переехать куда-то.

– Я этим займусь, – пообещал Окесон. – Сегодня же поговорю с Бьорком.

– Дюнер перепугана насмерть. Но после разговора с ней я понял, что она и сама не понимает причин этого страха. Я думал, что она что-то скрывает. Ничего подобного, она знает не больше, чем мы. Я, кстати, хотел тебя попросить поподробнее рассказать о Густаве и Стене. Ты же наверняка много с ними работал.

– Густав Торстенссон был большой оригинал, – сказал Пер. – И сын, по-моему, постепенно становился таким же.

– Давай поговорим о Густаве. Мне кажется, все началось с него. Только не спрашивай, почему. Мне так кажется, вот и все.

– Я с ним почти не имел дела, – сказал Окесон. – Когда я сюда приехал, он уже почти не выступал в суде. Последние годы он в основном работал экономическим юрисконсультом.

– В частности, у Альфреда Хардерберга, – сказал Валландер. – Владельца Фарнхольмского замка. Что тоже довольно странно. Малоизвестный истадский адвокат – и основатель глобальной финансовой империи.

– Насколько мне известно, это одна из составляющих успеха Хардерберга. Искать и находить нужных людей. Может быть, он видел в Густаве Торстенссоне что-то, чего остальные не видели.

– За ним никаких темных дел не числится? – спросил Валландер.

– Нет. Я, во всяком случае, не слышал. Это довольно необычно – не зря же говорят, что за каждым крупным состоянием скрывается преступление. Но Альфред Хардерберг, похоже, безупречный гражданин. К тому же патриот.

– Как это?

– Он, в отличие от других, не стремится вкладывать все деньги за границей и переводить производство в страны с дешевой рабочей силой. Наоборот, он закрыл там несколько предприятий и вернул производство в Швецию.

– Значит, над Фарнхольмом небо чистое… А что насчет Густава Торстенссона? Есть какие-то пятна в его биографии?

– Нет. Благонадежный, педантичный… скучноватый. Старомодная порядочность во всем. Без блеска, но и не дурак. Скромный. Он-то, наверное, никогда не просыпался по утрам с вопросом: «Куда ушла жизнь?»

– И все же его убили, – сказал Валландер. – Что-то же должно быть. Какое-то пятнышко. Может быть, не в его биографии, а еще в чьей-то.

– Не уверен, что понимаю ход твоих мыслей.

– Адвокат – как врач. Носитель чужих тайн.

– Может быть, ты и прав, – сказал Пер Окесон. – Может быть, решение и лежит в отношениях с клиентами. Что-то такое, к чему причастны все в адвокатской конторе. Включая секретаря, фру Дюнер.

– Вот мы и ищем.

– А что касается Стена Торстенссона, многим тебя не порадую. Холостяк, тоже немного старомодный. Ходили слухи, что он проявляет интерес к лицам своего пола. Но так говорят о всех старых холостяках… Если бы это было лет тридцать назад, я бы подумал о шантаже.

– Эту версию и сегодня стоит проверить, – сказал Валландер. – Что-нибудь еще?

– Да нет. Шутил иногда. Редко. В общем, не из тех, кого охотно зовут домой на обед. Впрочем, говорят, он был хорошим яхтсменом.

Зазвонил телефон. Окесон взял трубку, послушал и протянул ее Валландеру:

– Это тебя.

Звонил Мартинссон. По его возбужденной интонации Валландер сразу понял – случилось что-то важное.

– Я в адвокатской конторе, – сказал Мартинссон. – Похоже, мы нашли, что искали.

– Что?

– Письма с угрозами.

– Угрозами кому?

– Всем троим.

– И фру Дюнер?

– И ей тоже.

– Сейчас приеду.

Он вернул трубку Окесону и встал:

– Мартинссон нашел угрожающие письма в адвокатской конторе. Может быть, ты и прав насчет шантажа.

– Позвони мне сразу, как будет что-то новое, – сказал Окесон на прощание. – Сюда или домой.

Валландер побежал к машине, забыв захватить оставленную в кабинете куртку, и, нарушая правила, погнал в контору. Соня Лундин, как и в прошлый раз, сидела на своем стуле в приемной.

– Где они? – с порога спросил он.

Она показала на комнату для совещаний. Валландер ворвался в комнату и в ту же секунду сообразил, что совершенно забыл про чиновников из адвокатской коллегии. На него неодобрительно уставились три серьезных господина, все в возрасте около шестидесяти. Он вспомнил отражение своей небритой физиономии в зеркале у фру Дюнер – вряд ли он произвел на них хорошее впечатление.

Мартинссон и Сведберг сидели за столом.

– Это комиссар Валландер, – представил его Сведберг.

– Вы широко известны в стране, – сдержанно сказал один из чиновников и протянул руку. Валландер торопливо пожал руки всем трем и плюхнулся на стул.

– Рассказывай, – сказал он, глядя на Мартинссона. Но ответил ему не Мартинссон, а один из стокгольмцев.

– Видимо, мне следует для начала посвятить комиссара Валландера в процедуру ликвидации адвокатской практики, – сказал он. Валландер при знакомстве не расслышал его фамилии. Что-то похожее на Вреде.

– Этим мы можем заняться потом, – прервал его Валландер. – Давайте прямо к делу. Вы нашли какие-то письма с угрозами адвокатам?

Человек по фамилии Вреде посмотрел на него с плохо скрытой неприязнью, но замолчал. Мартинссон передал ему коричневый конверт, а Сведберг протянул пластиковые перчатки.

– Они лежали в шкафу с документами, в самом низу, – сказал Мартинссон. – Письма не зарегистрированы ни в одном из журналов. Их, очевидно, прочли и сунули куда подальше.

Валландер надел перчатки и открыл конверт. Там лежали два белых конверта поменьше. Почтовый штемпель неразборчив. Кусок текста на одном из белых конвертов был замазан чернилами. Валландер вытащил письма и положил их перед собой. Они были короткими и написаны от руки.

Несправедливость не забыта. Никто из вас не избежит возмездия, Вы умрете, Густав Торстенссон, и Ваш сын умрет, и Дюкер.

Второе письмо было еще короче. Валландер присмотрелся – почерк, без сомнения, тот же.

Несправедливость скоро будет наказана.

Первое письмо датировано 19 июня 1992 года, второе – 26 августа. Оба подписаны именем Ларс Борман.

Валландер осторожно отодвинул письма и снял перчатки.

– Мы поискали в базе данных, – сказал Мартинссон. – Ни у Густава Торстенссона, ни у Стена не было клиента по имени Ларс Борман.

– Совершенно точно, – подтвердил человек, которого, по-видимому, звали Вреде.

– Он пишет о какой-то несправедливости, – сказал Мартинссон, – и, по-видимому, очень серьезной несправедливости. Иначе у него вряд ли был мотив к тройному убийству.

– Конечно, конечно, – рассеянно пробормотал Валландер.

Опять у него появилось странное чувство: вот-вот он должен что-то понять… но это «что-то» все время ускользало от него.

– Покажите, где вы нашли конверт, – попросил он, вставая.

Сведберг подвел его к большому шкафу с документами в комнате, где стоял стол фру Дюнер, и показал на нижний ящик. Валландер выдвинул его – он был набит пластиковыми папками.

– Позовите Соню Лундин, – сказал он.

Через минуту Сведберг вернулся с девушкой. Валландер сразу заметил, что она нервничает, но тем не менее он был совершенно уверен, что Соня никакого отношения к загадочным событиям в конторе не имеет. Откуда взялась эта уверенность, он не знал.

– У кого были ключи от этого шкафа? – спросил он.

– У фру Дюнер, – еле слышно сказала она.

– Погромче, пожалуйста.

– У фру Дюнер, – повторила Соня.

– И только у нее?

– У адвокатов были собственные ключи.

– Шкаф обычно был закрыт?

– Фру Дюнер отпирала его, когда приходила на работу. А уходя, запирала.

– Фру Дюнер передала нам ключ под расписку, – вмешался в разговор человек по фамилии Вреде. – Сегодня шкаф открывали мы.

Валландер кивнул. Он никак не мог сообразить, какой же вопрос он должен задать.

Так ничего и не сообразив, он повернулся к Вреде:

– И что вы об этом думаете?

– Мне кажется, тут не может быть сомнений – автора писем следует немедленно задержать.

– Я не об этом спрашиваю, – сказал Валландер. – Меня интересует ваше мнение.

– Работа адвоката всегда связана с риском.

– Наверное, каждый адвокат рано или поздно получает такие письма?

– Коллегия, вероятно, может предоставить вам статистику на этот счет.

Валландер смерил его долгим взглядом и задал свой следующий вопрос:

– А вам когда-либо приходили угрожающие письма?

– Случалось.

– По какой причине?

– А вот этого я, к сожалению, не могу вам сказать. Адвокаты дают клятву хранить тайну клиента.

Валландер кивнул и сунул письма назад в коричневый конверт:

– Это мы забираем.

– Не так все просто, – сказал Вреде.

Он у них, похоже, был за главного. Вреде встал и выпрямился, и у Валландера вдруг появилось ощущение, что он находится в зале суда.

– На текущий момент наши интересы не совпадают, – прервал его Валландер, злясь на себя за казенный язык. – Вы занимаетесь делами адвокатской конторы… вернее, ее наследством, если так можно сказать. А мы ищем убийц. Поэтому конверт я забираю.

– Мы не можем допустить, чтобы какой-либо документ был изъят без санкции прокурора, контролирующего следствие.

– Позвоните Перу Окесону, – сказал Валландер, – и передайте от меня привет.

Он взял конверт и вышел. Мартинссон со Сведбергом выскочили за ним.

– Будет скандал, – предупредил Мартинссон, когда они вышли из подъезда. Валландеру показалось, что эта мысль доставляет Мартинссону удовольствие.

Он сразу озяб. Порывы ветра становились все сильнее.

– Дальше что? – спросил он. – А где Анн Бритт?

– Ребенок заболел, – сказал Сведберг. – Ханссон пришел бы в восторг, если бы узнал. Он все время утверждает, что с женщинами-следователями одна морока.

– Ханссон все время что-нибудь утверждает, – заметил Мартинссон, – то одно, то другое. От следователя, который постоянно на курсах повышения квалификации, тоже толку мало.

– Письма написаны год назад, – сказал Валландер, – неким Ларсом Борманом. Он угрожает убить Густава и Стена. И к тому же фру Дюнер. Дважды. Пишет письмо, через два месяца – еще одно. Одно из писем послано в конверте какой-то фирмы. Свен Нюберг наверняка разберет, что там на штемпеле. И откуда его послали… А чего мы, собственно, ждем?

Они вернулись в управление. Мартинссон стал звонить Свену Нюбергу – тот все еще копался в саду фру Дюнер, а Валландер засел в кабинете, пытаясь расшифровать почтовые штемпели.

Сведберг пошел разыскивать Бормана в полицейских базах данных. Появился озябший Нюберг. Комбинезон его на коленях был перепачкан травой.

– И как? – спросил Валландер.

– Туго, – буркнул Нюберг. – А ты что ожидал? Мина, знаешь ли, имеет свойство разлетаться на миллион частей.

Валландер показал на коричневый конверт на столе и два письма.

– Надо очень тщательно посмотреть, что можно из этого выудить, – сказал он. – Но прежде всего мне надо знать, откуда они отправлены. И что зачеркнуто вон на том конверте. Все остальное может подождать.

Свен Нюберг надел очки, настроил настольную лампу и стал разглядывать письма.

– Штемпели мы прочитаем, на это есть микроскоп, – сказал он. – А с этим конвертом… надпись замазана тушью. Могу немного поскоблить. Если повезет, в Линчёпинг отправлять не понадобится. Сами разберемся.

– Это срочно.

Нюберг раздраженно снял очки.

– У тебя все всегда срочно, – проворчал он. – Мне нужен как минимум час. Быстрее не выйдет.

– Сколько нужно, столько и нужно, – примирительно сказал Валландер. – Я знаю, что ты время зря не теряешь.

Нюберг взял письма и вышел, столкнувшись в дверях с Мартинссоном и Сведбергом.

– В базах данных Бормана нет, – сообщил Сведберг. – Четыре Брумана и один по имени Боррман. Я сначала подумал, что это опечатка. Но Эверт Боррман попал на карандаш, когда получал деньги по поддельным чекам в конце шестидесятых годов. Если он еще жив, ему сейчас восемьдесят пять лет.

Валландер покачал головой.

– Подождем, что скажет Нюберг, – сказал он. – Угрозы в письмах, прямо скажем, нешуточные, хотя и довольно туманные. Когда Нюберг объявится, я вас позову.

Оставшись один, он уселся поудобнее, пододвинул к себе кожаную папку, полученную им в Фарнхольмском замке, и целый час пытался разобраться, что представляет собой финансовая империя Хардерберга. От работы его оторвал стук в дверь – это был Нюберг. На нем по-прежнему был грязный комбинезон.

– А вот и ответы на твои вопросы, – сказал Нюберг и плюхнулся на стул для посетителей. – Оба письма проштемпелеваны в Хельсингборге. А замазано название отеля – «Линден».

Валландер сделал запись в блокноте.

– Отель «Линден», – повторил Нюберг. – Ютаргатан, двенадцать. Там даже номер телефона есть.

– Где?

– Ты что, не понял? Письма отправлены из Хельсингборга. Отель «Линден» тоже в Хельсингборге.

– Хорошо, – неопределенно сказал Валландер.

– Я обычно делаю только то, о чем меня просят, – сказал Нюберг. – Но поскольку расшифровать твои писульки удалось очень быстро, я пошел немного дальше. Не думаю, чтобы ты обрадовался.

Валландер смотрел на него непонимающе.

– Я позвонил по указанному там телефону. Этого номера больше не существует. Эбба по моей просьбе навела справки – отель год назад закрылся.

Нюберг встал и пригладил волосы.

– Пойду пообедаю, – заявил он.

– Вот и правильно, – сказал Валландер. – И спасибо за помощь.

Нюберг ушел. Валландер несколько минут размышлял над услышанным. Потом позвонил Сведбергу и Мартинссону и попросил их зайти. Через несколько минут все трое, захватив в столовой кофе, собрались в его кабинете.

– Должна существовать какая-то центральная служба, – сказал Валландер. – Отель – это предприятие. Его нельзя закрыть так, чтобы это нигде не было отмечено.

– А что делают в таких случаях с регистрационными журналами? –спросил Сведберг. – Сжигают? Или их полагается хранить?

– Вот это мы и должны узнать. И немедленно. Прежде всего надо найти владельца отеля. Если мы все займемся этим делом, потратим не больше часа. Потом встретимся.

Он проводил их, позвонил Эббе и попросил ее поискать фамилию Борман в телефонных справочниках Сконе и Халланда. Не успел он положить трубку, как позвонил отец.

– Ты не забыл, что собирался приехать вечером?

– Приеду, – пообещал Валландер.

Он слишком устал, чтобы тащиться еще и в Лёдеруп, но отказать отцу он не мог.

– Приеду около семи.

– Посмотрим, – сказал отец.

– Что ты хочешь сказать? Что значит – «посмотрим»? – Валландер начал злиться.

– Посмотрим – приедешь ты или нет.

Валландер заставил себя не вступать в пререкания.

– Я приеду, – сказал он и повесил трубку.

Ему стало душно в комнате. Он вышел в коридор и направился в приемную.

– Абонента по имения Борман нигде нет, – сказала Эбба. – Продолжать искать?

– Пока не надо.

– Я хочу пригласить тебя домой пообедать. Пооткровенничать.

Валландер молча кивнул, вернулся в кабинет и открыл окно. По-прежнему дул сильный холодный ветер, и он быстро озяб. Он закрыл окно, сел за стол и отодвинул кожаную фарнхольмскую папку. Он думал о Байбе – как она там у себя в Риге…

За этими мыслями его застал Сведберг.

– Теперь я знаю абсолютно все о шведских гостиницах, – заявил он. – Мартинссон сейчас придет.

Они дождались Мартинссона. Закрыв за ним дверь, Сведберг присел к столу и вытащил блокнот.

– Отелем «Линден» владел и управлял некто Бертиль Форсдаль, – начал он, – это я узнал в местном управлении. Маленькая семейная гостиница, просуществовала недолго. К тому же Бертиль Форсдаль уже немолод, ему семьдесят. Телефон его у меня есть, он живет по-прежнему в Хельсингборге.

Под диктовку Сведберга Валландер набрал номер. Ответа долго не было. Наконец трубку взяла женщина.

– Я ищу Бертиля Форсдаля, – сказал Валландер.

– Его нет. Будет только к вечеру. А кто его спрашивает?

Валландер на секунду задумался:

– Меня зовут Курт Валландер, истадская полиция. Мне нужно кое о чем спросить вашего мужа… это касается его гостиницы… Не беспокойтесь, ничего не случилось, просто несколько вопросов.

– Мой муж – честный человек.

– Никаких сомнений, – успокоил ее Валландер. – Я же сказал: всего несколько вопросов. А когда он придет?

– Он на экскурсии для пенсионеров. По-моему, они поехали в Вен. Потом собирались пообедать в Ландскруне… в общем, часам к десяти точно приедет. А ложится он не раньше полуночи. Привычка, знаете – когда у тебя гостиница, рано спать не ляжешь.

– Передайте ему, что я к нему заеду. И, пожалуйста, не волнуйтесь – никаких причин для волнений нет.

– А я и не волнуюсь, – сказала женщина. – Мой муж – честный человек.

Валландер повесил трубку:

– Вечером съезжу к нему.

– А что, нельзя подождать до завтра? – удивленно спросил Мартинссон.

– Наверняка можно. Но мне все равно вечером нечего делать.

Через час они собрались на оперативку. Бьорк сообщил, что не приедет – его срочно вызвали к начальству. Появилась Анн Бритт Хёглунд – неожиданно приехал ее муж и остался с больным ребенком.

Сошлись на том, что надо разобраться с письмами с угрозами. Но у Валландера было навязчивое ощущение: что-то не так. Он не мог отделаться от мысли, что в этом двойном убийстве есть что-то странное, что-то, что он должен был нащупать, но пока не мог.

Он вспомнил, что Анн Бритт накануне высказывала похожие сомнения.

После оперативки они остановились в коридоре.

– Если ты поедешь в Хельсингборг вечером, возьми меня с собой, если можно, – сказала она.

– Необходимости нет.

– Все равно. Я хочу поехать.

Он кивнул. Они договорились встретиться у входа в управление в девять вечера.

Валландер выбрался к отцу в Лёдеруп только в начале восьмого. По дороге он купил бисквиты к кофе. Отец, как всегда, был в мастерской и стоял у мольберта. Вечно повторяющийся мотив: осенний пейзаж с глухарем на переднем плане. Или без глухаря.

«Мой отец – как раз тот, кого называют «базарный художник», – подумал Валландер. – Да и я иногда себя чувствую базарным полицейским».

Жена отца уехала повидать своих родителей. Валландер предполагал, что отец разозлится, когда он скажет, что заехал всего на час, но тот, к его удивлению, молча кивнул. Они немного поиграли в карты. Валландер старался не говорить о работе, да и отец ничего не спрашивал – куда ему нужно ехать и зачем. Все было на удивление мирно – а ведь в последнее время они все время ссорились. Валландер на обратном пути в Истад даже не мог припомнить, когда они так спокойно проводили вечер.

Анн Бритт уже ждала его. Они сели в машину и поехали на Мальмё. На улице по-прежнему было ветрено. Валландер обнаружил, что в машине дует: резиновое уплотнение лобового стекла ссохлось от старости. От Анн Бритт слегка пахло какими-то скромными духами. Наконец они выбрались на Е-65, и он прибавил скорость.

– А в Хельсингборге ты знаешь, куда ехать?

– Нет.

– Можем позвонить в их полицию и спросить.

– Лучше их пока не посвящать в это дело.

– Почему? – спросила она.

– Никто не любит, когда кто-то хозяйничает у него во дворе, – сказал Валландер. – Это всегда приводит к неприятностям. Без особой нужды не стоит их информировать.

Дальше они ехали молча. Валландер думал о предстоящем неприятном разговоре с Бьорком. Они проехали поворот на Стуруп, потом Валландер свернул на Лунд.

– Так расскажи, что привело тебя в полицию, – попросил он.

– Не сейчас, – ответила Анн Бритт. – В другой раз.

Машин на дороге почти не было. Ветер, похоже, все усиливался. Они проехали круговую развязку у Стаффансторпа. На горизонте уже видны были огни Лунда. Он посмотрел на часы – двадцать пять седьмого.

– Странно, – вдруг сказала она.

Он почувствовал по ее голосу, что она чем-то взволнована. Он посмотрел на ее лицо, слабо освещенное лампами с панели приборов, – она неотрывно смотрела в боковое зеркало. Он тоже поглядел в зеркало – сзади виднелись автомобильные фары.

– Что странно?

– Первый раз в жизни, – ответила она.

– Что?

– Меня преследуют. Или просто наблюдают.

Валландер сообразил, что она не шутит, и еще раз посмотрел в зеркало.

– Почему ты считаешь, что они нас преследуют?

– Нетрудно догадаться, – буркнула Анн Бритт. – Они едут за нами с самого начала.

Валландер поглядел на нее с сомнением.

– Я совершенно уверена, – сказала она. – Они едут за нами из самого Истада.

7

Страх подкрался, как хищник.

Потом Валландер вспоминал это ощущение – ему показалось, что у него на шее сомкнулась жесткая когтистая лапа. Он понимал, что сравнение дурацкое, но ничего лучшего подобрать не мог. Впрочем, кому он мог об этом рассказать? Дочери? Может быть, Байбе, он регулярно ей писал. И больше никому. В разговорах с Анн Бритт он никогда не возвращался к тому, что тогда произошло в машине, она не спрашивала, а он просто не знал, заметила она его испуг или нет. Но в тот момент ему стало так страшно, что он едва справился с управлением. Могли бы оказаться в кювете или даже погибнуть. Он помнил только, что очень хотел остаться в машине один. Все было бы намного проще. Больше всего он боялся, что что-нибудь случится с Анн Бритт, сидевшей рядом с ним. Внешне он старался сохранять спокойствие – ну и что, слежка, опытного полицейского не может вывести из равновесия такой пустяк. Подумаешь, между Стаффансторпом и Лундом обнаружили за собой хвост. Но страх не отпускал, пока они не въехали в город. Он свернул на большую заправку. Преследователи проехали мимо. Темно-синий «мерседес», номера они не разглядели. Не видно было и сколько человек в машине. Валландер остановился у колонки.

– Думаю, ты ошиблась.

Она покачала головой.

– Они ехали за нами, – сказала она уверенно. – От самого Истада. Не могу сказать, стояли ли они возле управления, когда мы встретились, но я заметила их почти сразу. На въезде на Е-65. Вначале я не обратила внимания – едет машина и едет. Но когда они дважды повернули за нами и ни разу даже не попытались обогнать, хоть ты и снижал иногда скорость… тогда я все поняла. Первый раз в жизни. Машина на хвосте.

Валландер вышел из машины и открутил крышку бензобака. Она стояла рядом и наблюдала за его действиями. Он залил полный бак.

– И кто бы это мог быть? – спросил он, вешая шланг на колонку.

Он пошел платить, оставив ее стоять у машины. Конечно, ей почудилось, подумал он. Страх постепенно начал проходить.

Они поехали дальше. Улицы были совершенно пусты, светофоры переключались лениво и неохотно. Оставив город позади, Валландер опять прибавил скорость, то и дело поглядывая в зеркало. «Мерседеса» не было. На южном въезде в Хельсингборг Валландер притормозил. Их тут же обогнал грязный грузовик, за ним – темно-красный «вольво». Он остановил машину у обочины, отстегнул ремень, вышел и присел на корточки у заднего колеса – притворился, что проверяет давление в шине. Он знал, что Анн Бритт проследит, что за машины прошли мимо. Он подождал минут пять. Прошло пять машин, в том числе автобус – по звуку мотора можно было догадаться, что с одним из цилиндров что-то не в порядке. Валландер сел в машину и посмотрел на Анн Бритт.

– Никакого «мерседеса»? – спросил он.

– Белый «ауди». Двое на переднем сиденье, возможно, еще один на заднем.

– Почему именно «ауди»?

– Потому что они даже не глянули в нашу сторону. И к тому же прибавили скорость.

Валландер протянул ей телефон.

– Позвони Мартинссону. Ты конечно же записала номера? И не только «ауди», другие тоже? Сообщи ему номера и скажи, что это срочно.

Он продиктовал ей домашний телефон Мартинссона и медленно поехал, глядя по сторонам в поисках телефонной будки – в местных телефонных справочниках всегда печатают карты города. Анн Бритт сначала, по-видимому, говорила с кем-то из детей Мартинссона, скорее всего с двенадцатилетней дочерью. Потом трубку взял Мартинссон. Она продиктовала ему номера машин, немного послушала и передала трубку Валландеру:

– Он хочет поговорить с тобой.

Валландер затормозил и взял трубку.

– Чем вы там занимаетесь? – спросил Мартинссон. – Что, эти машины не могут подождать до завтра?

– Если Анн Бритт говорит, что это срочно, значит, это срочно, – сухо произнес Валландер.

– А что это за машины?

– Долго объяснять. Завтра расскажу. Когда что-нибудь узнаешь, позвони, – сказал он, быстро нажал кнопку и пресек тем самым дальнейшие расспросы.

Анн Бритт, похоже, обиделась:

– Почему он мне не доверяет? Почему обязательно надо спросить тебя? – спросила она резко.

Валландер попытался понять – не хочет она скрывать обиду или не может.

– Не стоит дуться, – сказал он. – К переменам надо привыкнуть. Твое появление потрясло всех. У нас никогда не было женщин. Ты окружена стаей старых псов, которым очень трудно менять свои взгляды.

– Это и тебя касается?

– Разумеется.

Они уже подъехали к паромной переправе, а телефонная будка так и не попалась. Белый «ауди» исчез. Валландер поставил машину около вокзала. В зале ожидания на стене висела грязная карта Хельсингборга. Он нашел Ютаргатан – улица находилась на восточной окраине. Он запомнил дорогу и вернулся к машине.

– Кто может нас преследовать? – спросила она, когда они свернули налево и проехали белое здание городского театра.

– Не знаю… Вообще в этом деле очень много странного. Такое чувство, что мы тычемся куда-то не туда.

– А у меня такое чувство, что мы просто-напросто стоим на месте.

– Или движемся по кругу, – согласился Валландер, – и даже не замечаем, что наступаем себе на пятки.

«Ауди» больше не появлялся. Они въехали в район вилл. Вокруг стояла странная тишина, как будто они были где-то за городом. Валландер остановил машину у двенадцатого номера. Ветер был такой, что они с трудом захлопнули дверцы. Одноэтажное строение красного кирпича, непременный гараж. Под брезентом угадывались контуры старого деревянного катера.

Дверь открылась еще до того, как они нажали на звонок. На пороге стоял пожилой человек в тренировочном костюме, совершенно седой. Он смотрел на них с любопытством.

Валландер достал полицейское удостоверение:

– Моя фамилия Валландер, я следователь. А это моя сотрудница, Анн Бритт Хёглунд. Мы из Истада.

Хозяин взял удостоверение и стал, близоруко щурясь, его разглядывать. Тем временем из дома вышла жена и приветливо поздоровалась. Валландеру показалось, что он стоит на пороге дома, где живут счастливые люди. Хозяева пригласили их в гостиную. На столе стоял дымящийся кофейник и горкой лежали булочки. Валландер уже собирался сесть в кресло, как вдруг его внимание привлекла картина на стене. Он не поверил своим глазам – это был пейзаж его отца. Один из вариантов осеннего пейзажа, без глухаря. Анн Бритт с удивлением уставилась на него. Он покачал головой и уселся поудобнее. Второй раз в жизни он обнаружил отцовскую картину на стене в чужом доме. Первый раз – четыре года назад, в квартире в Кристианстаде. Но там на переднем плане был глухарь.

– Извините, что мы так поздно, – сказал он, – но у нас есть вопросы, которые не терпят отлагательства.

– Но кофе-то вы успеете выпить? – поинтересовалась хозяйка.

Валландер не сомневался, что Анн Бритт увязалась за ним, чтобы послушать, как он ведет опрос свидетелей, и ему было очень неловко. «Прошло столько времени, – подумал он – Чему я могу ее научить, когда мне самому надо учиться заново, вспоминать все то, от чего я уже хотел отказаться всего несколько дней назад».

Он вспомнил бесконечные пляжи Скагена, и на какое-то мгновение ему захотелось туда вернуться.

– Год назад у вас была гостиница под названием «Линден», – начал он.

– Сорок лет, – гордо сказал Бертиль Форсдаль. – Она была у меня сорок лет.

– Сорок лет – это серьезно, – сказал Валландер.

– Я купил ее в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. Тогда она называлась «Пеликан», была изрядно загажена и пользовалась скверной репутацией. Хозяина звали Маркуссон. Он беспробудно пил, и ему на все было наплевать. Последние годы в гостинице жили в основном его собутыльники. Продал он гостиницу, надо признаться, за бесценок и через год умер от перепоя в Хельсиноре. Мы поменяли название… там росла липа, и мы решили – пусть будет «Линден». Рядом стоял старый театр, сейчас его снесли. У нас часто останавливались актеры. Даже Инга Тидблад один раз ночевала. Утром потребовала чаю.

– Вы, наверное, сохранили журнал с ее автографом.

– Я сохранил все журналы, – сказал Бертиль Форсдаль. – Все журналы за сорок лет, год за годом. Лежат в подвале.

– Иногда мы спускаемся туда вечерком, – вдруг вмешалась в разговор жена. – Листаем журналы и вспоминаем. За каждым именем стоят люди.

Валландер обменялся взглядом с Анн Бритт. Ответ на самый важный вопрос они уже получили.

За окном залаяла собака.

– Это у соседа, – сказал Бертиль извиняющимся голосом. – Всю улицу охраняет.

Валландер отхлебнул кофе. На чашке было написано «Отель ”Линден”».

– Я должен вам объяснить, что нас сюда привело. Вот у вас на чашках логотип отеля. Такой же логотип был на конвертах и бумаге. В июне и августе прошлого года в вашем отеле были написаны два письма. Оба отправлены из Хельсингборга, одно – в вашем фирменном конверте. Это, наверное, было незадолго до того, как вы закрыли гостиницу.

– Мы закрылись пятнадцатого сентября, – сказал Бертиль Форсдаль. – Последние гости жили бесплатно.

– А почему вы закрылись? – спросила Анн Бритт.

Валландер заметил, что Форсдалю не понравилось, что она вмешалась в разговор. Хорошо бы Анн Бритт не заметила его раздражения. Ответила хозяйка, словно на вопрос, заданный женщиной, должна отвечать женщина.

– А что было делать? – сказала она. – Дом подлежал сносу, а мы едва сводили концы с концами. Сил-то у нас хватало, могли бы и продолжать.

– Мы до последнего старались держать марку, – перебил ее Бертиль. – Но под конец стало невозможно… Цветной телевизор в каждом номере… Все это стоило кучу денег.

– Это был очень печальный день – пятнадцатое сентября, – продолжила хозяйка. – У нас все ключи сохранились. В гостинице было семнадцать номеров… Сейчас там, где стоял дом, сделали парковку. И липы уже нет. Сгнила. А может быть, и погибла от горя… деревья, наверное, тоже могут умереть от горя.

Снова залаяла собака. Валландер думал о липе, которой больше нет.

– Ларс Борман, – сказал он наконец. – Это имя вам о чем-нибудь говорит?

Ответ был совершенно неожиданным.

– Бедняга, – сказал Бертиль Форсдаль.

– Это была жуткая история, – добавила жена. – А почему полиция им заинтересовалась именно сейчас?

– Значит, вы знаете этого человека, – сказал Валландер, краем глаза заметив, что Анн Бритт быстро достала блокнот.

– Очень славный парень, – сказал Бертиль. – Тихий, спокойный, очень дружелюбный и предупредительный. Таких теперь уже нет.

– Нам бы очень хотелось его разыскать.

Супруги посмотрели друг на друга. Валландеру показалось, что им не по себе.

– Ларса Бормана нет в живых, – сказал Форсдаль. – Я думал, вы знаете.

Валландер задумался.

– Я ровным счетом ничего не знаю о Ларсе Бормане, – сказал он наконец, – кроме того, что в прошлом году он написал два письма, и одно из них запечатал в ваш фирменный конверт. Мы собирались его найти, но теперь ясно, что это невозможно. Тем не менее я хочу узнать, что случилось. И кто он был такой.

– Наш постоянный гость, – ответил Бертиль Форсдаль. – Многолетний. Он останавливался у нас примерно каждый четвертый месяц и жил два-три дня.

– А какая у него была профессия? Откуда он?

– Он работал в ландстинге.[15] Что-то там с экономикой.

– Ревизор, – уточнил Бертиль. – Исполнительный и честный чиновник в ландстинге в Мальмё.

– Он жил в Клагсхамне, – сказала хозяйка. – Жена, дети… жуткая трагедия.

– А что случилось?

– Он покончил жизнь самоубийством, – сказал Бертиль Форсдаль. Ему явно не хотелось об этом вспоминать. – Если и был человек, от которого никак нельзя было ждать такого, так это Ларс Борман. Но, наверное, у него были какие-то тайны, о которых мы даже понятия не имели.

– Как это произошло?

– Он как раз был в Хельсингборге. Жил у нас, буквально за несколько недель до закрытия. Днем работал, а вечером сидел в номере. Он много читал… В последнее утро он заплатил по счету и попрощался. Обещал звонить, хоть и знал, что гостиница закрывается. И уехал. Мы только через несколько недель узнали, что случилось. Он повесился в роще под Клагсхамном, в нескольких километрах от своего дома. В воскресенье было дело… он с утра пораньше, никому ничего не сказав, уехал куда-то на велосипеде. И ни записки не оставил, ни объяснения… Что может быть хуже для жены и детей? Все были в шоке.

Валландер задумчиво кивнул. Он вырос в Клагсхамне. Интересно, в какой из рощ окончил свое земное существование Ларс Борман? Может быть, в одном из тех перелесков, где он играл ребенком?

– А сколько ему было лет? – спросил он.

– Пятьдесят исполнилось, – ответила жена, – в общем, чуть больше пятидесяти.

– Значит, он жил в Клагсхамне и работал ревизором в ландстинге, – сказал Валландер, – почему же он тогда останавливался в гостинице? От Мальмё до Хельсингборга полчаса езды.

– Он не любил ездить на машине, – сказал Бертиль Форсдаль. – К тому же ему здесь нравилось. Он мог запереться в комнате и спокойно читать свои книжки, чтобы никто его не тревожил.

– У вас, конечно, есть в журнале его адрес.

– Ходили слухи, что вдова продала дом и уехала, – сказала хозяйка. – Она не смогла там жить после того, что случилось. А дети уже взрослые.

– А куда она уехала?

– В Испанию. По-моему, место называется Марбелла.

Валландер покосился на Анн Бритт – она писала, не отрываясь.

– А можно спросить, – сказал Бертиль Форсдаль, – почему полиция заинтересовалась усопшим Ларсом Борманом?

– Чистая формальность, – успокоил его Валландер, – больше я, к сожалению, ничего не могу сказать. Разумеется, ни в каком преступлении его не подозревают.

– Он был очень порядочным человеком, – уверенно сказал Бертиль. – Он считал, что человек должен жить скромно и делать то, что считает правильным. Мы довольно много разговаривали с ним. Его всегда возмущало, что непорядочность становится чуть ли не нормой жизни.

– И так и не последовало никакого разъяснения, почему он совершил самоубийство?

Супруги дружно покачали головой.

– Ну вот и все, – сказал Валландер, – осталось только посмотреть журнал за прошлый год.

– Он в подвале, – Бертиль Форсдаль поднялся со стула.

– Мартинссон, наверное, уже звонил, – сказала Анн Бритт. – Пойду принесу телефон.

Валландер дал Анн Бритт ключи от машины. Хозяйка пошла проводить ее к выходу. Валландер прислушался. Наконец хлопнула дверца машины. Собака молчала. Он дождался Анн Бритт, и они все спустились в подвал. Кладовка оказалась неожиданно большой. У стен стояли полки с длинными рядами гостиничных журналов. К стене была прибита вывеска «Отель ”Линден”» и доска с семнадцатью ключами. «Музей», – подумал Валландер. Он был тронут. Память о долгой трудовой жизни. Крошечная гостиница, ставшая под конец для своего хозяина непосильным грузом.

Бертиль Форсдаль достал последний журнал, положил на стол и начал листать. Дойдя до августа 1992 года, он ткнул пальцем в одну из граф. Валландер и Анн Бритт Хёглунд наклонились над журналом. Почерк он узнал сразу. Более того, ему показалось, что запись в журнале была сделана той же самой ручкой. Дата рождения – 12 октября 1939 года. Ревизор ландстинга. Анн Бритт записала адрес в Клагсхамне: Мейрамсвеген, 23. Валландер попытался вспомнить эту улицу, но так и не вспомнил. Наверное, в одном из новых районов вилл – их много появилось с тех пор, как он оттуда уехал. Он начал листать журнал назад. В июне Ларс Борман тоже жил в гостинице, причем как раз в те дни, когда было написано первое письмо.

– Ты что-нибудь понимаешь? – тихо спросила Анн Бритт.

– Почти ничего, – так же тихо ответил он.

В ту же секунду зажужжал мобильник. Анн Бритт села на табурет и начала что-то записывать в блокноте. Валландер захлопнул журнал и протянул его Бертилю Форсдалю. Тот аккуратно поставил журнал на место. Поднимаясь по лестнице, Валландер спросил Анн Бритт, что ей удалось узнать.

– Это был «ауди», – коротко ответила она. – Потом поговорим.

Валландер посмотрел на часы – четверть двенадцатого.

– Еще раз прошу прощения за поздний визит, – сказал Валландер, – но дело было неотложным.

– Надеюсь, что чем-то вам помог, – сказал Бертиль Форсдаль, – хоть мне и трудно говорить о бедном Ларсе.

– Я понимаю. Если вспомните что-то еще, позвоните, пожалуйста, в истадскую полицию.

– А что я могу вспомнить? – удивился Бертиль.

– Не знаю, – сказал Валландер и пожал ему руку.

Они сели в машину. Валландер включил освещение, и Анн Бритт достала свой блокнот.

– Я была права, – сказала она и посмотрела на Валландера. – Это был белый «ауди». Номер не совпадает, то есть украден. Принадлежит совсем другой машине, еще не проданному «ниссану» с дилерской фирмы в Мальмё.

– А остальные машины?

– Там все в порядке.

Валландер повернул ключ зажигания. Было уже половина двенадцатого, по-прежнему дул сильный ветер. Они выехали из города. Машин на трассе почти не было. За ними тоже никто не ехал.

– Устала? – спросил он.

– Нет.

Он свернул на круглосуточную заправку и остановился.

– Раз ты не устала, давай проведем короткое ночное совещание, только ты и я. Попытаемся осмыслить все, что услышали. И давай посмотрим, кто сюда подъедет. Впрочем, единственная машина, которую мы можем смело исключить – это белый «ауди».

– Почему? – удивилась она.

– Если они и подъедут, то на другой машине. Кем бы они ни были, дело свое они знают. Два раза в одной машине они не появятся.

Они зашли в кафе. Валландер заказал гамбургер, Анн Бритт есть не захотела. Они выбрали столик, откуда видно парковку. В кафе было пусто, если не считать нескольких датских дальнобойщиков, пивших кофе у столика напротив.

– Скажи, что ты об этом думаешь, – сказал Валландер. – О ревизоре ландстинга, который пишет письма и угрожает двум адвокатам смертью, а потом едет на велосипеде в лес и вешается.

– Тут довольно трудно что-нибудь придумать.

– Все равно скажи.

Они замолчали, углубившись каждый в свои мысли. У заправки остановился прокатный грузовик. Официантка за стойкой крикнула, что заказ готов. Валландер отошел и тут же вернулся с тарелкой.

– В письмах Ларс Борман обвиняет адвокатов в несправедливости, – осторожно начала она. – Но нет ни слова, в чем именно эта несправедливость заключается. Ларс Борман никогда не обращался к их услугам… Мы ничего не знаем об их отношениях.

Валландер положил вилку и вытер губы салфеткой.

– Ты, конечно, слышала о Рюдберге, – сказал он. – Старый следователь, он умер несколько лет назад. Как-то он сказал: «Полицейские любят по делу и без дела повторять, что они ничего не знают. На самом деле мы знаем гораздо больше, чем нам кажется».

– Это звучит как один из тех афоризмов, которыми нас пичкали в Школе полиции. Мы их старательно записывали, а потом быстро забывали.

Валландер почувствовал раздражение. Он не выносил, когда кто-нибудь ставил под сомнение авторитет Рюдберга.

– Меня мало интересует, что вы записывали или не записывали в вашей школе. А вот к тому, что говорю я или говорил Рюдберг, тебе следует прислушаться.

– Ты что, разозлился? – удивилась она.

– Я никогда не злюсь. Но твои выводы касательно Ларса Бормана никуда не годятся.

– А ты можешь лучше? – резко спросила она.

«Она вспыльчива, – подумал он. – Наверное, это и в самом деле не так просто – быть единственной женщиной-следователем в истадской полиции».

– Я неточно выразился. Не то чтобы никуда не годятся, но кое-что ты упустила.

– Говори, – сказала она. – Что-что, а слушать я умею, ты это знаешь.

Валландер отодвинул тарелку и сходил за кофе. Датчане ушли, и они остались одни. Из кухни доносились звуки радио.

– Выводы, впрочем, делать рано, – начал он. – Но определенные допущения уже возможны. Можно попробовать сложить паззл и посмотреть, что получится – полный бред или намек на что-то разумное.

– Продолжай.

– Что мы знаем о Ларсе Бормане? Он был ревизором, к тому же очень порядочным человеком. И Форсдаль, и его жена несколько раз это подчеркивали. Они, собственно, только об этом и говорили, если не считать того, что он был тихоней и любил читать. Из опыта я знаю, что это большая редкость – чтобы, говоря о человеке, все время упирали на его порядочность. Чаще всего это означает, что он и в самом деле был стопроцентно порядочен.

– Порядочный ревизор, – вставила она.

– И вдруг этот благородный человек пишет два письма в адвокатскую контору в Истаде, подписывает своим именем, а название отеля на конверте замазывает. Что из этого следует?

– Что он не желал писать анонимно, но гостиницу в это дело втягивать не хотел.

– Он не просто не хотел писать анонимно. Думаю, мы можем допустить, что адвокаты знали, кто такой Ларс Борман.

– Порядочный человек, возмущенный несправедливостью. Все же остается вопрос: что это за несправедливость?

– А здесь мы можем сделать еще одно предположение, – сказал Валландер, – предпоследнее. Не хватает промежуточного звена. Ларс Борман не был клиентом Торстенссонов. Но, может быть, им был кто-то другой? Кто-то, кто соприкасался и с Ларсом Борманом, и с адвокатской конторой?

Анн Бритт задумалась и кивнула головой:

– Чем вообще занимаются ревизоры? – сказала она. – Проверяют, чтобы деньги расходовались правильно. Сверяют квитанции, счета и своей подписью заверяют, что все в порядке. Ты именно это имеешь в виду?

– Густав Торстенссон был экономическим советником. Как ты правильно сказала, ревизор следит, чтобы соблюдались законы и предписания. Но адвокаты занимаются примерно тем же самым! Или, во всяком случае, должны заниматься…

– Ты сказал, что это твое предпоследнее допущение. Значит, есть еще и последнее?

– Ларс Борман написал два письма с угрозами. Во всяком случае, мы знаем про два, может быть, их было и больше. Что делают адвокаты? Кладут письма в конверт и суют в ящик.

– Адвокаты убиты. И на фру Дюнер было покушение.

– И Ларс Борман совершил самоубийство. С этого и надо начать. С его самоубийства. Надо позвонить коллегам в Мальмё. Где-то должен быть документ, где написано, что это было именно самоубийство. Что преступление исключено. Должен быть протокол вскрытия.

– В Испании живет его вдова, – напомнила она.

– А дети, наверное, в Швеции. С ними тоже надо поговорить.

Они поднялись.

– С тобой приятно разговаривать, – сказал Валландер. – Жаль, что так редко удается. Надо бы почаще.

– Несмотря на то, что я ничего не понимаю и делаю никуда не годные выводы.

Валландер пожал плечами:

– Мало ли что сорвется с языка.

Они сели в машину. Был уже час ночи. Валландер с грустью подумал, что ему надо возвращаться в пустую квартиру. Наверное, что-то в его жизни кончилось гораздо раньше, еще до того, как он в предутреннем тумане стоял на коленях на глинистом поле под Истадом. Вспомнил про картину отца на стене у Форсдаля. Живопись отца представлялась ему чем-то чуть ли не постыдным, образцом дурного вкуса. А может быть, это не так? Может быть, его искусство давало людям чувство равновесия, которое они искали всю жизнь и вдруг обретали в его пейзажах? Он вспомнил, как по аналогии с отцом, «базарным художником», назвал себя базарным полицейским. Может быть, его самоуничижение – просто глупость?

– О чем ты думаешь? – спросила Анн Бритт.

– Ни о чем. Наверное, просто устал.

Они поехали через Мальмё. Хотя так было немного дальше, ему не хотелось съезжать с магистрали. Движения почти не было, их никто не преследовал.

– Не могу в это поверить, – вдруг сказала она. – Какой-то голливудский триллер. Неизвестные преступники преследуют тебя на машине.

– Еще несколько лет назад это и в самом деле было невозможно, – сказал Валландер. – Потом все изменилось. Кто-то сказал, что Швеция меняется – медленно, но верно. Раньше все было по-другому. Все было как на ладони, надо было только уметь смотреть. И хотеть смотреть.

– Расскажи, – попросила она, – расскажи, как было раньше. И что изменилось.

– Не знаю, сумею ли объяснить, – сказал он, помолчав. – Впрочем, это мое личное мнение. Но даже в таком маленьком и незначительном городе, как Истад, перемены заметны. Преступлений стало больше, а самое главное, изменился их характер – преступления стали опаснее и хитроумнее. Преступниками становятся люди, до этого чтившие закон, образцовые граждане… Но вот почему это все происходит – на это я ответить не могу.

– К тому же у шведской полиции едва ли не худшие в мире показатели. Мы раскрываем меньше преступлений, чем остальные.

– Об этом поговори с Бьорком. Он из-за этого ночами не спит. Мне иногда кажется, что он мечтает, чтобы мы в отдельно взятом Истаде спасли репутацию всей шведской полиции.

– И все равно, причина должна быть. Не может быть, чтобы все дело было в нехватке кадров и отсутствии ресурсов… Ресурсы! Все об этих ресурсах только и говорят, но, по-моему, никто толком не знает, что имеется в виду.

– Словно встречаются два мира, – сказал Валландер. – Кстати, многие воспринимают это так же, как и я – нас учили в другое время, все было иначе, преступления были прозрачными, мораль нерушима, авторитет полиции обсуждению не подлежал. Сегодня, чтобы быть хорошим полицейским, нужны совершенно другие знания и другой опыт… а у нас их нет. А у тех, кто пришел после нас, как ты, например, нет возможности по-настоящему повлиять на работу. Иногда мне кажется, что преступникам никто не мешает увеличивать и увеличивать отрыв. А общество в ответ на это манипулирует со статистикой. Вместо того чтобы требовать от полиции раскрытия всех преступлений, их просто списывают. То, что считалось несомненным преступлением еще десять лет назад, сегодня преступлением не считается. То, за что еще вчера полагалась тюрьма, сегодня может остаться безнаказанным, дело закрывают, не успев начать. Хорошо, если пишется какой-нибудь рапорт, но и он обречен на уничтожение в этих чертовых бумажных жерновах…

– Это не может кончиться хорошо, – задумчиво сказала Анн Бритт.

Валландер бросил на нее быстрый взгляд:

– А кто сказал, что это должно хорошо кончиться?

Они проехали Ландскруну и приближались к Мальмё. Их обогнала на большой скорости машина «скорой помощи» с голубым маячком и включенной сиреной. Валландер почувствовал усталость. Он даже сам не мог бы объяснить почему, но ему вдруг стало очень жалко женщину, сидевшую рядом с ним. Ей предстоит много раз пересматривать свои взгляды на работу полиции. И если она не сверхчеловек, тяжелых разочарований ей не избежать.

В этом он был уверен.

Еще Валландер думал, что все, что он о ней слышал, по-видимому, соответствует истине. Она напоминала ему Мартинссона в первый год после окончания Школы полиции. Он приехал работать в Истад, и поначалу все к нему настороженно присматривались. Сегодня он – один из лучших следователей.

– Завтра еще раз подробно все обсудим, – сказал он, пытаясь ее подбодрить. – Где-то же должна быть щель в стене.

– Хорошо бы ты был прав, – сказала она. – А то доживем до времени, когда и убийство не будет считаться преступлением.

– Тогда полиция устроит революцию, – улыбнулся Валландер.

– Шеф полиции на это не пойдет.

– А мы выберем момент, когда он будет обжираться на каком-нибудь представительском банкете за границей.

– Ну, тогда в подходящих моментах недостатка не будет, – согласилась она.

Разговор окончился сам по себе. Валландер свернул на кольцевое шоссе, сосредоточился на управлении и больше ни о чем не думал.

Когда они выехали на Е-65, у Валландера почему-то возникло странное чувство – что-то не так. Анн Бритт склонила голову на плечо и, казалось, дремала. Сзади никого не было.

Он напрягся. «Неверный ход мыслей, – подумал он. – Я радуюсь, что нас никто не преследует, вместо того, чтобы попытаться понять: а почему нас никто не преследует? Если Анн Бритт права, а у меня нет никаких оснований в этом сомневаться, кто-то и в самом деле ехал за нами чуть ли не от здания полиции в Истаде. Что случилось? Почему они прекратили слежку?»

И тут Валландер вспомнил про мину в саду фру Дюнер.

Он резко затормозил, включил аварийную сигнализацию и свернул на обочину. Анн Бритт проснулась от резкой остановки и сонно уставилась на него.

– Выйди из машины, – сказал он.

– Зачем?

– Делай как я сказал! – заорал он.

Она сбросила ремень безопасности и выскочила из машины раньше него.

– Отойди в сторону.

– Что случилось? – спросила она, поглядела на работающий на холостом ходу мигающий автомобиль и поежилась от холодного, порывистого ветра.

– Не знаю, – буркнул он. – Может быть, и ничего. Мне не понравилось, что никто за нами не едет.

Ему даже не понадобилось ничего объяснять – она сразу поняла, что он имеет в виду. Из нее выйдет прекрасный полицейский, подумал он. Она умна, мгновенно схватывает, умеет приспосабливаться к неожиданным ситуациям. Но самое главное – впервые за много лет он чувствовал, что ему есть с кем поделиться своим внезапным страхом. Именно сейчас, на обочине дороги вблизи поворота на Сведалу, он понял, что бесконечное хождение по берегу Скагена наконец-то закончилось.

Впрочем, Валландер сохранил присутствие духа в достаточной степени, чтобы не забыть в машине телефон. Он набрал номер Мартинссона.

– Он решит, что я сошел с ума, – сказал он Анн Бритт.

– А что может случиться?

– Не знаю. Но тот, кто закапывает мины в саду, вполне может добраться и до машины.

– Если это те же люди.

– Конечно. Если это те же люди.

Мартинссон взял трубку.

– Это Курт. Я стою на Е-65 у поворота на Сведалу. Пожалуйста, позвони Нюбергу и попроси его приехать.

– А что такое?

– Хочу, чтобы он осмотрел мою машину.

– Если что-то с двигателем, лучше вызвать эвакуатор, а не Нюберга, – удивился Мартинссон.

– Мне сейчас некогда объяснять, – начиная злиться, произнес Валландер. – Сделай то, о чем я прошу. Скажи Нюбергу, чтобы он взял что-нибудь из своих причиндалов. Мне нужно определить, не спрятана ли в машине бомба.

– Бомба?!

– Ты слышал, что я сказал.

Валландер нажал кнопку отбоя и покачал головой.

– На его месте я бы прореагировал так же, – сказал он, успокаиваясь. – Звучит абсолютно дико – мы стоим посреди ночи на обочине и подозреваем, что машина заминирована.

– А это так?

– Не знаю. Надеюсь, что нет. Но не уверен.

Прошло не меньше часа, пока приехал Нюберг. Валландер и Анн Бритт совершенно промерзли. Валландер уже приготовился выслушать сварливые тирады Нюберга – легко можно было представить себе, что наговорил ему Мартинссон. Но Нюберг был на удивление спокоен и собран.

Валландер, не обращая внимания на протесты Анн Бритт, затолкал ее в машину Нюберга – греться.

– На переднем сиденье лежит термос, – сказал Нюберг. – Кофе, наверное, еще не остыл.

Он повернулся к Валландеру. Из-под плаща торчала пижама.

– Что с машиной?

– Я надеялся, что ты сможешь ответить на этот вопрос. Может быть, и ничего.

– Что я должен искать?

– Не знаю. Единственное, что я знаю: минут тридцать машина была без присмотра. Запертая.

– А у тебя сигнализация есть?

– Ничего у меня нет. Машина дряхлая, вряд ли у кого возникнет желание ее украсть.

– Продолжай.

– Значит, тридцать минут. Когда я завел мотор, ничего не произошло, все было нормально. Отсюда до Хельсингборга километров сто. По дороге мы останавливались и пили кофе. Не заправлялись – я еще по дороге туда залил полный бак.

– Вообще-то мне лучше не лезть, если ты подозреваешь, что машина в любую минуту может взлететь в воздух.

– Я думал, бомбы взрываются, когда поворачиваешь ключ в замке зажигания.

– Теперь можно управлять взрывом как угодно, – махнул рукой Нюберг. – Это может быть все что угодно: часовой механизм, химическая реакция, дистанционное управление.

– Может быть, и в самом деле лучше не трогать.

– Может быть. Но я все же посмотрю. Ты мне ничего не приказывал, я делаю это добровольно.

Нюберг достал из багажника мощную лампу. Анн Бритт вылезла из машины и протянула Валландеру чашку кофе. Нюберг лег на землю и осветил днище. Потом встал и дважды медленно обошел мигающую машину.

– Мне кажется, я сплю, – пробормотала Анн Бритт.

Нюберг остановился возле открытой водительской двери. Держа в руке лампу, он заглянул внутрь. Мимо прошел перегруженный автобус с польскими туристами – наверное, ехали на паромную пристань. Нюберг сунул лампу в карман и подошел к ним.

– Я не ошибся? – спросил он. – Ты ведь сказал, что залил полный бак по дороге в Хельсингборг?

– В Лунде, – подтвердил Валландер. – Под завязку.

– А потом поехал в Хельсингборг? А оттуда – сюда?

Валландер посчитал в уме.

– Не больше ста пятидесяти километров, – сказал он и заметил, что Нюберг нахмурился. – А что такое?

– А у тебя счетчик исправен?

– Не жаловался.

– Сколько литров вмещает бак?

– Шестьдесят.

– Тогда объясни мне, почему счетчик показывает всего четверть бака.

Валландер сначала не понял, что имеет в виду Нюберг, но когда понял, то похолодел.

– Кто-то вылил бензин, – сказал он. – Машина жрет меньше десяти литров на сотню.

– Давайте-ка отойдем метров на десять, – предложил Нюберг. – Я и свою машину отгоню подальше.

Машина Валландера по-прежнему мирно подмигивала. Ему показалось, что ветер усилился. Мимо проехала еще одна машина с польскими номерами. Нюберг, отогнав машину, подошел к ним.

– Если кто-то выкачивает бензин, он делает это, чтобы освободить место для чего-то другого. В бак вполне могли заложить взрывное устройство с химическим детонатором. Бензин медленно разъедает изоляцию – и происходит взрыв. У тебя большой расход на холостом ходу?

– Нет.

– Тогда оставим здесь машину до утра, – сказал Нюберг. – Вообще-то следовало бы перекрыть шоссе.

– На это Бьорк ни за что не пойдет, – сказал Валландер. – К тому же мы не знаем точно, есть там что-нибудь или нет.

– Во всяком случае, надо поставить патрули. Это ведь округ Мальмё?

– К сожалению. Но я позвоню.

– Моя сумочка осталась в машине, – вдруг сказала Анн Бритт. – Можно, я ее захвачу?

– Нет, – сказал Нюберг. – Пусть лежит там. И мотор пусть работает.

Анн Бритт снова уселась в машину Нюберга. Валландер позвонил в полицию в Мальмё. Нюберг отошел помочиться. Ожидая соединения, Валландер поднял голову к ясному звездному небу.

Наконец в Мальмё сняли трубку. Краем глаза Валландер видел, как Нюберг застегивает ширинку.

И в ту же секунду ночь взорвалась ослепительным белым светом.

Взрывной волной из рук Валландера вырвало телефон.

Было четыре минуты четвертого.

8

И наступило мучительное молчание.

Потом Валландеру этот взрыв представлялся как внезапный вакуум, черная дыра, вдруг возникшая здесь, на Е-65, темной ноябрьской ночью. Тишина после взрыва была настолько глубокой, что казалось, даже сильный порывистый ветер вдруг стих. Все произошло в какую-то долю секунды, но у памяти есть свойство растягивать время, поэтому мгновенный взрыв состоял как бы из целой цепи событий, ряда зафиксированных сознанием моментальных снимков.

Более всего удивил его телефон, лежавший в нескольких метрах от него на мокром асфальте. Именно это казалось ему непостижимым, вовсе не то, что его машина была охвачена пламенем и, казалось, вот-вот расплавится.

Нюберг прореагировал первым. Он схватил Валландера и бросил его на землю, может быть, он опасался еще одного взрыва. Анн Бритт Хёглунд выскочила из машины Нюберга и метнулась на другую сторону дороги. Кажется, она что-то кричала, но вполне может быть, что кричал он сам, или Нюберг, или никто вообще не кричал, ему только показалось.

Хотя если кому-то и надо было кричать, такэто ему. Ему надо было кричать, вопить, рычать и проклинать идиотское решение вернуться на службу. Проклинать Стена Торстенссона, втянувшего его в это дело. Ему не надо было возвращаться. Надо было подписать бумагу, заботливо подготовленную Бьорком, провести пресс-конференцию, дать несколько интервью, которые поместили бы на развороте в «Шведской полиции», – и покончить со всем этим.

Но после всей этой суматохи наступил момент абсолютной, ничем не нарушаемой тишины, и Валландер, глядя на мобильник на асфальте и свой пылающий старенький «пежо», мыслил совершенно ясно и логично, как бы готовыми формулами. Он понял, что из двойного убийства адвокатов, покушения на фру Дюнер и на него самого вырисовывается некая схема, пусть пока еще и не ясная, но вполне достоверная.

Один из выводов был совершенно неизбежен, и вывод этот его страшил: кто-то думал, что он знает больше, чем он знал на самом деле. Ясно, что взрыв должен был уничтожить именно его, а не Анн Бритт Хёглунд, случайно оказавшуюся в машине. Это характеризовало тех, кто задумал и осуществил все это: им было совершенно наплевать на человеческую жизнь.

Он со страхом осознал, что эти люди, прячущиеся в белых машинах с фальшивыми номерами, ошибаются. Он мог бы сделать совершенно искреннее официальное заявление и сообщить, что это ошибка, что он ровным счетом ничего не знает о том, кто стоит за убийством двух адвокатов, миной в саду фру Дюнер, а также самоубийством ревизора Ларса Бормана, если только это было самоубийство.

Он и в самом деле ничего не знал. Но пока догорала машина, а Нюберг и Анн Бритт, вызвав пожарных, воевали с любопытными водителями, он неподвижно стоял посреди дороги и старался додумать пришедшую в голову мысль до конца. Исходной точкой их подозрений мог быть только приезд Стена Торстенссона в Скаген. То есть открытка, посланная им из Финляндии, их не обманула. Они выследили его на Юланде, они прятались где-то там в дюнах. В тумане. Они были где-то рядом с Музеем искусств, где Валландер со Свеном пили кофе – но не настолько близко, чтобы слышать их разговор. Потому что если бы они его слышали, они бы знали, что он ничего не знает. А ничего не знал он потому, что и Стен Торстенссон, в свою очередь, тоже ничего точно не знал – только догадывался. Но они решили не рисковать. Именно поэтому пылал на обочине его старый «пежо», именно поэтому лаяла соседская собака, пока они пили кофе у Бертиля Форсдаля.

«Какая мучительная тишина», – подумал он. И все же, несмотря на весь сюрреализм происходящего, он понимал, что в следствии наступил перелом. У них появилась точка опоры, исходный пункт. Может быть, философский камень они и не нашли, но что-то другое найдут обязательно.

От хронологии никуда не денешься. Все началось на осеннем поле, где месяц назад погиб Густав Торстенссон. Отправной точкой всех последующих событий, включая убийство, даже не убийство, а уничтожение Стена Торстенссона, стал тот вечер, когда Густав ехал домой из Фарнхольмского замка. Теперь мы это знаем точно, у нас есть курс, по которому мы можем следовать.

Он сделал несколько шагов и поднял телефон. На дисплее по-прежнему светился номер полиции в Мальмё. Он выключил его, удивляясь, что телефон не пострадал при падении на асфальт.

Подъехали пожарные. Он смотрел, как они гасят огонь; теперь пламени не было, вся машина была словно окутана облаком белой пены. Вдруг рядом оказался потный и испуганный Нюберг.

– Им почти удалось, – сказал он.

– Да, – ответил Валландер. – Но все же почти.

Нюберг посмотрел на него как на сумасшедшего.

Подъехал начальник полиции из Мальмё. Они встречались и раньше, но Валландер не помнил его имени.

– Я так понял, что это твоя машина тут горит, – сказал он, поздоровавшись. – Ходили слухи, что ты вообще ушел со службы. А ты вот он, и машина горит не чья-нибудь, а твоя.

Валландер заподозрил, что над ним издеваются, но потом решил, что вряд ли, реакция была совершенно естественной. В то же время он хотел избежать ненужного шума.

– Я возвращался домой с нашей сотрудницей, – сказал он.

– Анн Бритт Хёглунд, я знаю. Я с ней уже поговорил, она отослала меня к тебе.

«И правильно сделала, – подумал он. – Чем меньше людей излагают свои впечатления, тем легче потом придерживаться единой версии. Она быстро учится».

– У меня появилось ощущение, что в моторе что-то не так, – сказал он. – Мы остановились и вышли. Я позвонил Нюбергу. А потом машина взлетела на воздух.

Полицейский из Мальмё смотрел на него с плохо скрытым скепсисом.

– Это, если я правильно понимаю, официальная версия.

– Машину, разумеется, отправим на экспертизу, – сказал Валландер. – Главное, никто не пострадал. Пока напиши, как я тебе сказал. Я попрошу Бьорка, нашего шефа в Истаде, связаться с вами. Извини меня ради бога, я забыл твое имя.

– Рослунд.

Валландер тут же вспомнил – конечно, Рослунд.

– Мы поставим ограждение, Рослунд. Машина пока пусть побудет здесь.

Он посмотрел на часы – было уже четверть пятого.

– Надо ехать домой и ложиться спать, – сказал он твердо.

Они ехали в машине Нюберга и всю дорогу молчали. Высадив Анн Бритт у ее дома, Нюберг подвез Валландера на Мариагатан.

– Надо разобраться с этим побыстрее, – сказал Валландер, открывая дверцу. – Мы не имеем права тянуть время.

– Я буду на работе в семь.

– Не надо. Поспи немного. В восемь.

Он быстро принял душ и забрался под простыню.

В шесть он еще не спал.

А без пяти семь встал и начал одеваться. Предстоял длинный и трудный день, и Валландер сомневался, выдержит ли он.

Четверг 4 ноября начался с сенсации.

Бьорк явился на работу небритым. Раньше этого никогда не случалось. А сегодня, когда в пять минут девятого он вошел в комнату для совещаний и плотно закрыл за собой дверь, все увидели, что борода у него куда более густая, чем они могли предполагать. Валландер сразу понял, что ему и сегодня не удастся поговорить с Бьорком о том, что случилось перед его поездкой в Фарнхольмский замок. Но с этим можно подождать, есть и более важные дела.

Бьорк со стуком опустил ладони на стол и огляделся.

– Что происходит? – спросил он. – В полшестого утра мне звонит шеф полиции из Мальмё и спрашивает, надо ли им послать своих криминалистов помочь в осмотре сгоревшей машины Курта Валландера под Сведалой на Е-65. Или, спрашивает он, мы обойдемся своими – Нюбергом с его ребятами. Я стою в кухне как дурак, с телефоном в руке и не знаю, что ему ответить, потому что не имею ни малейшего представления, что произошло. И произошло ли что-нибудь? Ранен Валландер или, может быть, даже погиб? Угодил в аварию, и машина загорелась? Я ничего не знаю. Слава богу, Рослунд толковый парень, он примерно рассказал мне, что к чему. Но, в общем-то, я ничего не знаю про вчерашний вечер!

– Идет расследование двойного убийства, – сказал Валландер, – к этому добавилось и покушение на фру Дюнер. У нас нет почти ничего по этому делу. Следствие зашло в тупик. Мы нашли имя, связанное с одной гостиницей в Хельсингборге, и поехали туда, Анн Бритт и я. Конечно, могли бы подождать и до утра, не возражаю. Как бы то ни было, мы поехали поговорить с супружеской парой, хорошо знавшей Ларса Бормана. Они могли дать нам ценную информацию. По пути туда Анн Бритт обнаружила за нами хвост. Под Хельсингборгом мы остановились и записали подозрительные номера. Мартинссон быстро их проверил. Пока мы сидели дома у Форсдаля, хозяина уже не существующей гостиницы «Линден», кто-то заложил взрывчатку в бензобак. Чисто случайно я что-то заподозрил по дороге домой и позвонил Свену Нюбергу. А потом машина взорвалась. Никто не пострадал. Произошло это в округе Мальмё. Вот и все, что произошло.

Валландер замолчал. Никто не проронил ни слова. Он решил, что может продолжать, может рассказать им о своих догадках и размышлениях, о том, о чем он думал ночью, глядя на догорающий автомобиль.

Он вспомнил это ощущение внезапно возникшего вакуума, когда даже ветер стих.

Момент невыносимой, томительной тишины.

Но и момент просветления.

Он подробно, стараясь ничего не упустить, поделился с ними своими соображениями и заметил, что они вызвали искренний интерес. Все его сослуживцы были опытными работниками. Они легко отличали претенциозные теории от пусть и фантастических, но вполне возможных предположений.

– Итак, я вижу три исходных точки, – заключил он. – Во-первых, мы должны сосредоточиться на Густаве Торстенссоне и его клиентах. Надо копать глубоко и быстро, узнать все, что происходило за последние пять лет, с тех пор, как он целиком посвятил себя экономическим консультациям. Ладно, чтобы сберечь время, проверим последние три года, то есть тот период, когда Густав Торстенссон, по наблюдениям фру Дюнер, сильно изменился. Пусть кто-нибудь допросит эту женщину, уборщицу в конторе. У фру Дюнер есть ее адрес. Она вполне могла что-то видеть или слышать.

– А она говорит по-шведски? – поинтересовался Сведберг

– Если нет, найдем переводчика.

– Я поговорю с ней, – сказала Анн Бритт Хёглунд.

Валландер отхлебнул остывший кофе и продолжил:

– Второе – мы должны заняться Ларсом Борманом. Думаю, он, даже мертвый, может нам помочь.

– Здесь мы не сможем обойтись без помощи коллег из Мальмё, – заметил Бьорк. – Клагсхамн – это их округ.

– Лучше не надо, – сказал Валландер. – Если мы займемся этим сами, дело пойдет быстрее. Ты сам не раз говорил, что административные проблемы в таких случаях не дают работать нормально.

Пока Бьорк размышлял, что ему на это ответить, Валландер воспользовался паузой и закончил свою мысль.

– И третий след – надо постараться разузнать, кто же это нас преследует… Интересно, кто-нибудь из вас когда-нибудь замечал за собой хвост?

Мартинссон и Сведберг отрицательно покачали головой.

– Имеются причины, чтобы отнестись к этому серьезно. Может быть, я и ошибаюсь, может быть, не только я их беспокою.

– За домом фру Дюнер установлено постоянное наблюдение, – сказал Мартинссон. – Думаю, тебе оно тоже не помешает.

– Нет, – сказал Валландер. – Не нужно.

– Что значит – не нужно? На это я не пойду, – решительно сказал Бьорк. – Во-первых, ты не можешь работать один. А во-вторых, ты должен носить с собой оружие.

– Ни за что.

– Будет как я сказал.

Валландер не стал спорить. Он и без того знал, как ему поступить.

Они поделили между собой работу. Мартинссон и Анн Бритт Хёглунд поедут в адвокатскую контору и ознакомятся со всеми делами, которые вел Густав Торстенссон. Сведберг проверит машины.

Валландер взял на себя Ларса Бормана.

– У меня все время такое чувство, что надо спешить, – сказал он. – Не знаю почему. Так что давайте поторопимся.

Оперативка закончилась, и все быстро разошлись по своим кабинетам. Валландеру было хорошо знакомо это состояние всеобщей целеустремленности. Он покосился на Анн Бритт – бессонная ночь, казалось, никак на ней не отразилась.

Он захватил кофе и пошел к себе – надо было решить, что делать дальше. Заглянул Нюберг и, не заходя в кабинет, сообщил, что уезжает в Сведалу.

– Я так понимаю, что тебе хочется узнать, не та же ли это взрывчатка, что и в саду у фру Дюнер.

– Конечно.

– На этот вопрос я вряд ли смогу ответить, – буркнул Нюберг. – Впрочем, попытаюсь.

Нюберг испарился, а Валландер позвонил Эббе в приемную.

– Заметно, что ты вернулся. Черт-те что творится.

– Главное, никто не пострадал, – сказал он и сразу перешел к делу: – Пожалуйста, раздобудь мне машину. Мне надо съездить в Мальмё. И вот еще что: позвони, пожалуйста, в Фарнхольмский замок и попроси прислать обзор предприятий Альфреда Хардерберга. Они мне дали такую папку, но она сгорела в машине.

– Это я им, понятно, говорить не буду, – усмехнулась Эбба.

– Может быть, и не надо, – согласился Валландер. – Но папка мне нужна быстро.

Он повесил трубку.

Вдруг ему пришла в голову мысль. Он вышел в коридор и постучал в дверь к Сведбергу. Сведберг уже изучал материалы о ночных машинах.

– Курт Стрём, – сказал Валландер. – Ты помнишь такую фамилию?

Сведберг задумался.

– Полицейский из Мальмё, – сказал он неуверенно. – Или я ошибаюсь?

– Не ошибаешься. Я хочу тебя попросить сделать для меня кое-что, когда ты закончишь с машинами. Курт Стрём уволился из полиции много лет назад. Шли слухи, что его заставили уйти добровольно, чтобы избежать публичного скандала. Попробуй навести справки, что там было. Только очень незаметно.

Сведберг записал фамилию.

– А можно спросить почему? Это как-нибудь связано с адвокатами? Или взрывом в машине? С миной?

– Все с этим связано, – сказал Валландер. – Курт Стрём работает в службе безопасности у Хардерберга. Густав Торстенссон был там в последний день жизни.

– Узнаю, – коротко сказал Сведберг.

Валландер вернулся в кабинет и уселся за стол. Он очень устал. Он даже был не в состоянии ужасаться тому, как близко к гибели были он и Анн Бритт этой ночью.

«Потом, – подумал он. – Не сейчас. На текущий момент мертвый Ларс Борман важнее, чем живой Курт Валландер».

Он нашел в справочнике номер ландстинга в Мальмё. Ответили сразу. Он попросил соединить его с кем-нибудь из шефов экономического отдела.

– Сегодня их нет.

– Но с кем-нибудь можно поговорить?

– Они все на бюджетной конференции, – терпеливо сказала девушка на коммутаторе.

– А где?

– В Хёэре. Но туда не дозвониться.

– А как зовут начальника ревизионного отдела? – спросил Валландер. – Он что, тоже там?

– Его зовут Тумас Рундстедт, – ответила девушка, – он тоже в Хёэре. Вам лучше позвонить завтра.

– Спасибо за помощь, – сказал Валландер.

Он вовсе не собирался ждать до завтра. Он захватил еще чашку кофе и попытался суммировать все, что знал о Ларсе Бормане. Его размышления прервал звонок Эббы – ей удалось раздобыть машину, она стоит у подъезда.

Он посмотрел на часы – четверть десятого.

Ясный осенний день, голубое небо, ветер немного стих к утру. Валландер вдруг с удовольствием подумал о предстоящей поездке.

Он приехал в конференц-отель под Хёэром в начале одиннадцатого и сразу двинулся к дежурному. На вывеске было написано, что большой зал занят – там проходит бюджетная конференция ландстинга. Рыжий молодой человек дружелюбно улыбнулся Валландеру.

– Я ищу кое-кого из участников конференции.

– Они только что пили кофе. Следующий перерыв на ланч в полпервого. До этого, к сожалению, их нельзя беспокоить.

Валландер вытащил удостоверение.

– Иногда это необходимо, – сказал он. – Я напишу фамилию, а вы зайдете в зал и попросите этого человека выйти.

Он вытащил свой блокнот.

– Случилось что-нибудь? – беспокойно спросил дежурный.

– Ничего особенного. Но дело неотложное.

Он оторвал лист.

– Его зовут Тумас Рундстедт, он начальник ревизионного отдела. Я посижу здесь и подожду.

Дежурный ушел. Валландер зевнул. Он был голоден. За полуоткрытой дверью была столовая. Он зашел туда, взял из корзинки бутерброд с сыром, быстро съел и вернулся в вестибюль.

Через пять минут появился дежурный в обществе человека, который, видимо, и был Тумасом Рундстедтом.

Это был высокий и широкоплечий мужчина. У Валландера мелькнула мысль, что все ревизоры, которых он знал, были маленького роста и тонкие в кости. А этот вполне мог быть боксером-тяжеловесом. К тому же он был совершенно лыс. Рундстедт подозрительно уставился на Валландера.

– Меня зовут Курт Валландер, я следователь из истадской полиции, – сказал он, протягивая руку для рукопожатия. – А вы, наверное, Тумас Рундстедт, начальник ревизионного отдела в ландстинге.

Лысый коротко кивнул.

– А в чем дело? – спросил он. – Мы несколько раз просили, чтобы нас не беспокоили. Финансы ландстинга – не игрушка. Особенно в нынешнее время.

– Конечно, конечно. Я вас долго не задержу. Скажите, знакомо ли вам имя Ларс Борман?

Тумас Рундстедт удивленно поднял брови:

– Это было еще до меня. Ларс Борман работал у нас ревизором. Он умер. Но я его не знал, я всего полгода работаю в ландстинге.

Черт подери, подумал Валландер. Незачем было ехать в Хёэр.

– Вас что-нибудь еще интересует?

– А кто работал до вас?

– Мартин Оскарссон. Он ушел на пенсию.

– Значит, он был шефом Ларса Бормана?

– Да.

– А где он сейчас?

– Живет в Лимхамне. Красивый дом у пролива. Мёллевеген, а номер дома не помню. Посмотрите в телефонном справочнике.

– Тогда все, – сказал Валландер. – Извините за беспокойство. А вы знаете обстоятельства смерти Ларса Бормана?

– Он вроде бы покончил жизнь самоубийством.

– Успехов вам с бюджетом, – сказал Валландер. – Небось налоги повысите?

– Там видно будет, – улыбнулся Тумас Рундстедт и пошел в зал.

Валландер кивнул дежурному и пошел к машине. Позвонил в справочную и выяснил, что Мартин Оскарссон живет на Мёллевеген, 32.

Он добрался туда около двенадцати.

Это был каменный дом старинной постройки – над большой входной дверью красовалась надпись «1912». Он позвонил. Дверь открыл пожилой человек в тренировочном костюме. Валландер представился и показал удостоверение. Хозяин пригласил его в дом. Интерьер представлял собой полную противоположность мрачноватому фасаду: светлая мебель, занавески пастельных цветов, очень просторно. Откуда-то доносились звуки старой пластинки. Валландеру показалось, что он узнал голос старого артиста варьете Эрнста Рольфа. Мартин Оскарссон предложил ему сесть и поинтересовался, не хочет ли он кофе. Валландер отказался.

– Я приехал поговорить с вами о Ларсе Бормане, – сказал он, – по совету Тумаса Рундстедта. Ларс Борман погиб год назад, незадолго до того, как вы вышли на пенсию. Официальная версия – самоубийство.

– А почему вас заинтересовал Ларс Борман? – спросил Оскарссон, и Валландеру показалось, что он насторожился.

– Его имя всплыло в проходящем сейчас следствии.

– Какого рода следствии?

Валландер подумал, что стоит сказать все как есть.

– Вы, наверное, читали в газетах несколько дней назад о зверском убийстве адвоката в Истаде. Именно в связи с этим делом у меня и возникли вопросы, касающиеся Ларса Бормана.

Мартин Оскарссон долго и внимательно смотрел ему в глаза, прежде чем начал говорить:

– Я хоть и старый человек, но еще не совсем. Во всяком случае, способность удивляться я сохранил. А вы меня удивили. Поэтому я отвечу на ваши вопросы. Если смогу, разумеется.

– Ларс Борман работал ревизором в ландстинге. Какого рода эта работа? И как давно он работал?

– Ревизор есть ревизор, – сказал Мартин Оскарссон, – ясно, какого рода у него работа. Он проверяет бухгалтерию, в нашем случае бухгалтерию ландстинга. Смотрит, соблюдены ли существующие законы и предписания, не превышены ли статьи расходов. Помимо этого следит за выплатой зарплаты. Надо помнить, что ландстинг – очень крупная организация, состоящая из множества мелких подразделений. Самая главная задача ландстинга – здравоохранение. Но есть и другие дела – образование, культура… в общем, много всего. Ларс Борман, конечно, был у нас не единственным ревизором. Он пришел в ландстинг из управления коммуной в начале восьмидесятых.

– Он был хорошим ревизором?

– Лучшим из всех, кого я когда-либо знал, – без промедления и очень уверенно сказал Оскарссон.

– Почему вы так считаете?

– Он работал быстро и чрезвычайно аккуратно. Очень любил свою работу, постоянно вносил предложения, как сэкономить деньги в ландстинге.

– Все говорят, что он был очень порядочный человек.

– Никаких сомнений. И ничего удивительного – большинство ревизоров порядочные люди. Конечно, есть и исключения… но такие обычно не удерживаются. Особенно в ландстинге.

Валландер немного подумал.

– И вдруг он кончает жизнь самоубийством, – сказал он. – Это было неожиданно для вас?

– Конечно, неожиданно. А разве не все самоубийства неожиданны?

Валландер потом не мог объяснить, что насторожило его. Что-то изменилось в голосе Мартина Оскарссона… но что? Появилась какая-то неуверенность… может быть, нежелание отвечать? Характер беседы изменился, Оскарссон напрягся, приветливость уступила место настороженности.

– Вы работали с Ларсом, – сказал Валландер, – и, разумеется, хорошо его знали. Что это был за человек?

– Мы с ним общались только на работе. У него была его работа и семья. Никто не покушался на его личную жизнь. Да и он не давал для этого повода.

– Может быть, он был неизлечимо болен?

– Не знаю.

– Но вы, должно быть, много размышляли по поводу его самоубийства.

– Это было очень тяжелое для меня время. Во всяком случае, это событие омрачило последние месяцы.

– Можете рассказать о его последнем рабочем дне?

– Он повесился в воскресенье, так что последний раз я его видел в пятницу после обеда. Как раз было совещание по экономике. Довольно шумное и сумбурное, к сожалению.

– Почему?

– Взгляды разошлись. Надо было решить одну проблему, и мы никак не могли прийти к соглашению.

– Какую проблему?

Мартин Оскарссон задумчиво на него поглядел:

– Я не уверен, что обязан отвечать на этот вопрос.

– Почему нет?

– Во-первых, я на пенсии. Во-вторых, есть деликатные вопросы, и у нас существуют предписания, что мы имеем право говорить, а что нет.

– В нашей стране, между прочим, существует принцип прозрачности, – сказал Валландер.

– Этот принцип не касается сведений, которые по особым причинам не могут быть обнародованы.

Валландер задумался:

– Значит, в свой последний рабочий день Ларс Борман принял участие в совещании по экономике?

Оскарссон кивнул.

– И на этом совещании обсуждалась, в шумной и сумбурной обстановке, какая-то экономическая проблема, которую вы расцениваете как не подлежащую обнародованию? Это значит, что протокол засекречен?

– Не совсем, – сказал Мартин Оскарссон. – Никакого протокола не велось.

– Тогда это было не обычное управленческое совещание, – сказал Валландер. – Обычно ведется протокол.

– Это было сугубо конфиденциальное совещание… Давайте закончим с этим. Не думаю, чтобы мне захотелось отвечать еще на какие-то вопросы. Я уже старик. Я забыл, что там было.

Как раз наоборот, подумал Валландер. Ты ничего не забыл. Это становится интересным – что же за деликатные вопросы обсуждались в ту пятницу?

– Я, разумеется, не могу заставить вас отвечать, – вслух сказал он. – Но я могу обратиться к прокурору. Могу пойти в управление ландстинга. В общем, у меня достаточно путей, чтобы узнать, что было тогда на повестке дня.

– Я больше не буду отвечать ни на какие вопросы, – повторил Оскарссон и поднялся со стула. Валландер продолжал сидеть.

– Сядьте, – резко сказал он. – У меня есть предложение.

Оскарссон, посомневавшись, уселся снова.

– Давайте сделаем точно так, как в ту пятницу. Я не буду ничего записывать, проведем доверительную беседу – свидетелей у нас нет. Некому даже подтвердить, что наш разговор вообще имел место. И я даю слово никому и никогда на вас не ссылаться. Если будет необходимо, я могу получить эту информацию и другим путем.

Мартин Оскарссон помолчал, обдумывая его слова:

– Тумас Рундстедт знает, что вы меня искали.

– Он не знает, о чем будет разговор.

Валландер выжидал. Мартин Оскарссон тоже молчал, но Валландер чувствовал, что тот в конце концов согласится с его предложением – он же явно не глуп.

– Хорошо, – сказал Оскарссон наконец. – Я согласен. Но не гарантирую, что смогу ответить на все ваши вопросы.

– Мочь и хотеть – разные понятия.

– Это мое дело.

Валландер кивнул. Соглашение было достигнуто.

– Итак, что за проблема обсуждалась на том совещании?

– Ландстинг крупно надули. Тогда мы еще не знали, о какой сумме идет речь.

– А теперь знаете?

– Теперь знаем. Четыре миллиона крон налоговых денег.

– Что произошло?

– Чтобы господин следователь лучше понял, о чем идет речь, мне надо немного рассказать, как вообще работает ландстинг, – сказал Мартин Оскарссон. – У нас многомиллиардный годовой оборот, множество отделов и видов деятельности. Но экономическое управление централизовано и полностью компьютеризировано. Встроенные системы безопасности на всех уровнях вроде бы должны предотвратить возможность растрат и тому подобных пакостей. Есть даже система предотвращения злоупотреблений в высшем звене руководства, но я не буду сейчас в это углубляться. Важно подчеркнуть, что происходит непрерывный контроль за всеми выплатами. Если кто-то задумает преступление, он должен досконально знать систему трансфертов между различными банковскими счетами. Это, так сказать, фон, на котором все произошло.

– Мне кажется, я понял, – сказал Валландер и стал ждать продолжения.

– Случившееся показало, что система безопасности трансфертов никуда не годилась. Теперь, естественно, все радикально изменилось. Сейчас подобное мошенничество было бы невозможно.

– Не торопитесь. Мне хотелось бы знать все подробности.

– Еще и до сих пор не все ясно. Господин следователь, без сомнения, знает, какой перестройке подверглась за последние годы вся система управления. Это похоже на операцию без наркоза. Особенно трудно было нам, старшему поколению государственных чиновников. Перестройка еще не закончена, и последствия ее пока оценить нельзя. Новые требования гласят, что государственные учреждения должны подчиняться тем же законам, что и частные предприятия: требования рынка, конкуренция и тому подобное. Некоторые отделы стали называться компаниями, другие сдали в подряд, неизмеримо повысились требования к эффективности. В нашем ландстинге, например, образовалось специальное предприятие, занимающееся конкурсом поставщиков. Иметь ландстинг в качестве заказчика – лучше не придумать, чего бы это ни касалось – стиральных порошков, пылесосов или газонокосилок. В связи с образованием этого предприятия мы наняли консалтинговую фирму, которая среди всего прочего должна была заняться подбором кадров на вновь образовавшиеся руководящие посты. Тут-то нас и надули.

– Как называется фирма?

– СТРУФАБ. Не помню, что означает это сокращение.

– А кто стоит за этой фирмой?

– Это подразделение инвестиционной компании «Смеден». Известная компания, представлена на бирже… да вы, наверное, знаете.

– Почти ничего не знаю, – признался Валландер. – А кто хозяин?

– Насколько мне известно, «Вольво» и «Сканска» тогда имели там довольно солидные пакеты акций. Теперь не знаю.

– Мы к этому еще вернемся. Давайте продолжим про мошенничество.

– В конце лета и начале осени было множество совещаний, связанных с образованием нового предприятия. Консультанты работали очень эффективно, наши юристы и руководство экономического отдела высоко оценивали их вклад. Мы даже предложили управлению заключить с ними долговременный контракт.

– А вы помните имена консультантов?

– Эгиль Холмберг и Стефан Фьелльшё. Был еще кто-то, но я забыл его имя.

– Значит, эти люди оказались мошенниками?

Ответ Оскарссона удивил Валландера.

– Не знаю, – сказал он. – Потому что все было сделано так, что никому вроде бы и претензий нельзя предъявить. Виновных нет, а деньги исчезли.

– Довольно странно, – сказал Валландер. – Что же произошло?

– Давайте вернемся к той пятнице четырнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто второго года. Именно в этот день исчезли деньги, причем исчезли мгновенно. Как мы уже потом поняли, все было спланировано безупречно. У нас была встреча с консультантами в комнате для совещаний. Начали в час и к пяти рассчитывали закончить. В самом начале Эгиль Холмберг сказал, что в четыре он должен уйти, но это, в общем, ничего не меняло – все вопросы, при обсуждении которых было необходимо его присутствие, к тому времени должны были быть решены. Без пяти два появилась секретарь начальника экономического отдела и сообщила, что Стефану Фьелльшё звонят из промышленного отдела – по какому-то важному делу. Он извинился и вышел. Она проводила его в свой кабинет. Потом она рассказывала, что вышла, чтобы не мешать, причем Стефан сказал, что разговор займет не менее десяти минут. Что происходило после этого, мы знаем только в общих чертах. Стефан положил трубку на стол… кто там ему звонил, неизвестно, но только не из промышленного отдела. Потом он, пользуясь отсутствием секретарши, прошел в кабинет начальника и перевел четыре миллиона крон на счет некоего предприятия в Торговом банке Стокгольма – якобы за консалтинговые услуги. Поскольку начальник экономического отдела имеет право на такие переводы, никаких проблем не возникло. В разъяснении указывался даже номер контракта с несуществующей консалтинговой фирмой, не помню точно названия, по-моему, СИСИФОС. Стефан Фьелльшё написал письменное подтверждение перевода, подделал подпись начальника – все строго по правилам, правильный формуляр, правильно заполнен, положил в папку с входящими документами и ввел все данные в компьютер. Затем вернулся в приемную и, как ни в чем не бывало, продолжил разговор со своим напарником. Секретарша пришла через десять минут, он закончил разговор и вернулся в комнату для совещаний. Таким образом, первая часть намеченного плана была выполнена – меньше чем за пятнадцать минут.

Валландер внимательно слушал. Как они и договорились, он не вел никаких записей и поэтому боялся что-то упустить.

– Около трех часов Эгиль Холмберг покинул совещание. Потом-то мы сообразили, что он никуда не уходил, а спустился в кабинет главного бухгалтера. Напоминаю, что там, как и в кабинете начальника экономического отдела, никого не было – все были на совещании. Любопытно, что в обязанности главного бухгалтера не входит участие в подобных совещаниях, но в тот раз он присутствовал – по настоянию консультантов. Эгиль Холмберг открыл его компьютер, ввел туда выдуманный контракт и поставил под требованием о выплате четырех миллионов дату недельной давности. Потом позвонил в Торговый банк в Стокгольме и известил о выплате указанной суммы. После чего положил трубку и спокойно дождался контрольного звонка из банка. Когда через десять минут позвонили, он подтвердил перевод. Теперь оставалось только одно. Он позвонил в банк ландстинга, еще раз подтвердил состоявшийся трансферт и ушел домой. Рано утром в понедельник в Торговый банк пришел человек по имени Рикард Эден, предъявил документы СИСИФОС и снял деньги со счета. У нас есть основания думать, что это был Стефан Фьелльшё. Все открылось только через неделю. Мы заявили в полицию. Ход событий был нам ясен, но доказательств никаких не было. Стефан Фьелльшё и Эгиль Холмберг все с возмущением отрицали. Мы разорвали контракт с их фирмой, но дальше этого дело не пошло. В конце концов прокуратура закрыла дело, а нам удалось избежать лишнего шума. Мы постарались все замять, и все с таким решением согласились, кроме одного человека.

– Ларс Борман?

Мартин Оскарссон задумчиво наклонил голову:

– Ларс Борман был просто вне себя. Мы все тоже, естественно, но он воспринял всю эту историю как личное оскорбление. Он настаивал, что необходимо продолжить расследование, нажать на прокуратуру, на полицию… в общем, считал, что мы проявили слабость.

– И из-за этого он покончил жизнь самоубийством?

– Возможно.

«Все-таки шаг вперед, – подумал Валландер. – Хотя по-прежнему все неясно. При чем тут адвокатская контора в Истаде? Ведь именно туда Ларс Борман слал свои письма с угрозами».

– А что сейчас делают Стефан Фьелльшё и Эгиль Холмберг?

– Я только знаю, что их фирма поменяла название. Но могу вас заверить – мы позаботились о том, чтобы наши коллеги в других губерниях знали, с кем имеют дело.

Валландер задумался.

– Вы сказали, что их фирма была частью некоего инвестиционного концерна, но владельцев этого концерна назвать не смогли. А кто председатель правления в «Смеден»?

– Я знаю из газет, что в «Смеден» в последние годы произошли большие преобразования. Какие-то дочерние предприятия они продали, что-то купили. В общем, репутация у них скверная. Хозяева «Вольво», насколько мне известно, от своих акций избавились. Кто эти акции купил, я уже забыл. Но на этот вопрос вам может ответить любой служащий биржи.

– Вы нам очень помогли, – сказал Валландер, вставая.

– Вы, надеюсь, не забудете о нашем договоре?

– Я ничего не забываю, – сказал Валландер и тут же сообразил, что у него есть еще один вопрос: – А вам никогда не приходила в голову мысль, что Ларса Бормана убили?

Мартин Оскарссон удивился.

– Нет, – сказал он. – Никогда. А почему я должен так считать?

– Я просто спросил. Спасибо за помощь. Может быть, я еще дам о себе знать.

Идя к машине, он обернулся – Мартин Оскарссон стоял на крыльце и смотрел ему вслед. Валландеру хотелось сесть за руль, откинуть спинку сиденья и немного поспать, но он заставил себя продумать следующий шаг. Самым естественным было бы вернуться в Хёэр, вызвать Тумаса Рундстедта и задать ему совершенно другие вопросы.

По дороге в Мальмё он принял решение. Он остановился у обочины, набрал номер полиции в Мальмё и попросил к телефону Рослунда.

– Это Валландер из Истада, – сказал он. – Мы виделись ночью.

– Это трудно забыть, – усмехнулся Рослунд. – Мне сказали, у тебя срочное дело.

– Я сейчас в Мальмё. Хочу попросить тебя об услуге.

– Записываю.

– Примерно год назад, в первое или второе воскресенье сентября, в роще под Клагсхамном повесился человек по имени Ларс Борман. Должны сохраниться рапорт о происшествии, результаты осмотра. К тому же должен быть акт об отсутствии состава преступления и копия протокола вскрытия. Ты не мог бы все это найти? Я хотел бы поговорить с кем-нибудь из ребят, кто выезжал тогда на место происшествия.

– Назови еще раз имя.

– Ларс Борман.

Валландер продиктовал по буквам.

– У меня нет статистики по самоубийствам за прошлый год, – сказал Рослунд. – И про этот случай я даже не слышал. Но я поищу в бумагах и постараюсь узнать, на месте ли кто-либо из тех, кто этим делом занимался.

Валландер попросил Рослунда записать номер его мобильного телефона.

– Я пока поеду в Клагсхамн, – сказал он.

Было уже половина второго. Он тщетно пытался побороть усталость, но потом сдался, свернул к заброшенному карьеру, заглушил двигатель, поплотнее завернулся в куртку и почти мгновенно заснул.

Он проснулся словно от толчка, открыл глаза и никак не мог сообразить, где находится. Ему приснилось что-то, от чего он пробудился, но что именно, вспомнить не смог. Он посмотрел на серый осенний пейзаж за окном, и настроение упало. Было уже двадцать минут третьего. Он спал всего полчаса, но чувствовал себя так, словно несколько суток был без сознания.

«Высшая стадия одиночества, – подумал он – Последний человек на земле. Меня попросту забыли или, что еще хуже, потеряли».

Мысли его прервал телефонный звонок. Это был Рослунд.

– У тебя голос сонный, – сказал он. – Ты что, спал?

– Даже не думал. Просто немного простужен.

– Ну ладно, лечись. Я нашел, что ты просил. Рапорт лежит у меня на столе. Рапорт лежит, а парень по имени Магнус Стаффанссон стоит рядом. Он тогда выезжал на место. Труп обнаружили несколько ориентировщиков – они бегали по лесу, и наткнулись на повешенного. Он повесился на березе. Магнус может тебе объяснить, почему он выбрал именно березу. Где вы можете встретиться?

– На въезде в Клагсхамн.

– Через четверть часа он будет там, – сказал Рослунд. – Я, кстати, несколько минут назад говорил со Свеном Нюбергом. Он в твоей машине ничего не нашел.

– Неудивительно.

– Во всяком случае, тебе не придется любоваться на останки твоей машины по дороге домой. Ее сейчас уберут.

– Спасибо за помощь.

Он поехал в Клагсхамн и остановился на условленном месте. Через несколько минут подъехала полицейская машина. Валландер вышел. Магнус Стаффанссон был в форменной одежде. Он отдал честь. Валландер в ответ небрежно помахал рукой и пригласил его в машину. Стаффанссон протянул ему папку с фотокопиями.

– Я сейчас просмотрю, – сказал Валландер. – А ты пока попробуй вспомнить, что там было.

– Самоубийства хочется поскорее забыть, – сказал Магнус с типично сконским акцентом. Валландер улыбнулся – он когда-то говорил так же, но годы службы в Истаде порядком изменили его речь.

Он быстро проглядел короткий рапорт, протокол вскрытия и копию решения о закрытии дела. У следователей даже подозрения не возникло, что это могло быть убийство.

– Не уверен, не уверен, – пробормотал Валландер, отложил папку и повернулся к Магнусу Стаффанссону.

– Давай туда съездим, – предложил он. – Ты помнишь, где это было?

– Конечно. В нескольких километрах от деревни.

Они выехали из Клагсхамна и поехали на юг. Дорога тянулась вдоль побережья. Через пролив шел большой контейнеровоз. Над Копенгагеном нависли тяжелые тучи. Дома вдоль дороги появлялись все реже и наконец исчезли совсем. По полю полз одинокий трактор.

Буквально через несколько минут они были на месте. Стаффанссон съехал с дороги налево, к небольшой лиственной роще. Валландер остановил машину и вышел. Сделав пару шагов по грязи, он вспомнил, что резиновые сапоги сгорели в багажнике его машины.

Магнус Стаффанссон показал на березу. Она была заметно больше других.

– Вот здесь, – сказал он.

– Расскажи.

– Да все написано в рапорте.

– Рассказ очевидца всегда лучше.

– Было воскресное утро, около восьми часов. Мы были на выезде – разбушевался какой-то пассажир на пароме из Драгера, утверждал, что отравился ресторанной едой. И в этот момент мы получили вызов – кто-то повесился на дереве. Нам сказали, куда ехать, и мы двинули туда. Его обнаружили два ориентировшика, они как раз в то утро тренировались в лесу. Они были в шоке, но все же один из них сохранил присутствие духа, добежал до дома неподалеку и позвонил. Мы сделали все как положено, первым делом вынули его из петли – иногда бывает, что они еще живы. Потом подъехала «скорая», криминалисты занялись своим делом… В общем, дело скоро закрыли – самоубийство, оно и есть самоубийство… Ничего больше я не помню. Да, забыл сказать – он приехал на велосипеде и бросил его в кустах.

Валландер, слушая Стаффанссона, внимательно разглядывал дерево:

– А что за веревка была?

– Что-то вроде парусного фала. Толстая, как мой большой палец.

– А узел не помнишь?

– Обычная удавка.

– А как он его завязал?

Стаффанссон смотрел на него непонимающе.

– Повеситься не так просто, – пояснил свою мысль Валландер. – Он стоял на чем-то? Или забрался на дерево?

Магнус показал на ствол березы:

– Вон там, видишь, на коре нарост. Он, наверное, на него и упирался. Ничего такого, на чем он мог бы стоять, мы не нашли.

Валландер кивнул. В протоколе вскрытия было написано, что Ларс Борман умер от удушения. Шейные позвонки не сломаны. Когда полиция приехала на место, он был мертв не более часа.

– Больше ничего не помнишь?

– А что я должен помнить?

– Тебе лучше знать.

– Все было сделано по правилам. А дальше – пишешь протокол и стараешься забыть поскорей.

Валландер знал, что Магнус имеет в виду. Самоубийства очень сильно действуют на психику. Он вспомнил свой опыт, когда ему приходилось заниматься людьми, решившими по той или иной причине покончить счеты с жизнью.

Он задумался над словами Магнуса Стафанссона. В общем, ничего нового по сравнению с тем, что Валландер прочитал в рапорте, Магнус не сказал, но все равно Валландер чувствовал – что-то не так.

Он вспомнил, как его собеседники характеризовали Ларса Бормана. Даже если за фасадом скрывались какие-то темные тайны, что тоже нельзя исключить, у него создалось впечатление, что Ларс Борман был довольно уравновешенным человеком. Валландеру казалось невероятным, чтобы такой человек, как Ларс Борман, даже если он и решил совершить самоубийство, зачем-то поехал на велосипеде в довольно далекую рощу и выбрал дерево, совершенно не подходящее для того, что он задумал.

Ему было ясно – смерть Ларса Бормана не случайна.

И вдруг его осенило. Он уставился на кусты в нескольких метрах от березы.

Велосипед! Велосипед может рассказать о многом.

Магнус Стаффанссон закурил и начал переминаться с ноги на ногу – наверное, замерз.

– Велосипед, – сказал Валландер, – он довольно скупо описан в рапорте.

– Хороший, дорогой велосипед. С десятью скоростями, ухоженный. Темно-синий, насколько мне помнится.

– Покажи мне точно, где он лежал.

Магнус, ни секунды не сомневаясь, показал на кусты.

– И как он лежал? Опиши.

– Что значит – как? – удивился Магнус Стаффанссон. – Что там описывать? Лежал и лежал.

– Похоже было, что он упал?

– Подножка не была опущена.

– Ты уверен?

Магнус немного подумал.

– Да, – сказал он. – Уверен. Подножка опущена не была.

– То есть, ты хочешь сказать, что он просто бросил велосипед на землю? Как дети, когда куда-то торопятся, – бросил и побежал?

Магнус Стаффанссон кивнул.

– Именно так. Велосипед был брошен на землю. Как будто Борману хотелось поскорее покончить со всем этим.

Валландер задумчиво покачал головой.

– И еще одно, – сказал он. – Спроси своего напарника, может ли он подтвердить, была опущена подножка или нет.

– А что, это так важно? – удивился Магнус.

– Да. Гораздо важнее, чем ты думаешь. Позвони мне и скажи, помнит ли он о подножке.

– Я же сказал – подножка опущена не была. Я совершенно уверен.

– Все равно позвони. А теперь поехали отсюда. Спасибо за помощь.

Валландер поехал в Истад.

Он думал о Ларсе Бормане. Ревизор в ландстинге. Человек, который никогда, ни при каких обстоятельствах не бросит на землю дорогой велосипед.

«Еще шаг вперед. Я приближаюсь к чему-то, а к чему именно – понятия не имею. Между адвокатской конторой в Истаде и Ларсом Борманом есть связь, и я должен ее найти».

Он был так погружен в раздумья, что даже не заметил, как проехал место, где накануне полыхал его автомобиль. В Рюдсгорде он завернул в кафе и с большим опозданием пообедал. Он был единственным посетителем. Сегодня вечером надо позвонить Линде и написать Байбе письмо.

Около пяти он вернулся в управление. Эбба сказала, что вечерней оперативки не будет – все заняты своими делами, и ни у кого нет ничего важного. Договорились встретиться завтра в восемь.

– Ты выглядишь отвратительно, –сказала она.

– Сегодня отосплюсь.

Он прошел в свой кабинет и закрыл за собой дверь. На столе лежал ворох записок. Он быстро их просмотрел – ничего важного, может подождать до завтра. Он повесил куртку и за полчаса написал краткий отчет о сегодняшних событиях. Потом положил ручку и откинулся в кресле. Теперь сдвинемся с мертвой точки. Мы обязаны заполнить пробел в этом следствии.

Он уже надел куртку и хотел уходить, когда в дверях появился Сведберг. По его виду Валландер мгновенно понял – случилось что-то важное. Сведберг выглядел очень обеспокоенным.

– У тебя есть несколько минут?

– Что случилось?

Сведберг мялся.

– Говори же! Я уже собрался домой.

– Тебе надо не домой, а в Симрисхамн.

– Это еще зачем?

– Оттуда звонили.

– Кто звонил?

– Коллеги.

– Полиция? Что они хотели?

Сведберг набрал в легкие воздух и выпалил:

– Они были вынуждены задержать твоего отца.

Валландер недоверчиво уставился на Сведберга:

– Полиция в Симрисхамне задержала моего отца? За что?

– Сказали, что он замешан в безобразной драке.

Валландер не знал, как реагировать.

– Повтори, пожалуйста, помедленнее, – попросил он.

– Они позвонили час назад. Просили Валландера, но тебя не было. Два часа назад они задержали твоего отца. Он затеял драку в винном магазине в Симрисхамне. По-видимому, дрались крепко. Когда выяснилось, что это твой отец, они позвонили сюда.

Валландер молча кивнул и тяжело вздохнул.

– Надо ехать туда, – сказал он.

– Хочешь, чтобы я съездил с тобой?

– Нет, спасибо.

Он вышел из управления совершенно ошарашенный.

Через час он был в симрисхамнской полиции.

9

Всю дорогу он думал о Шелковых Валетах.

Он прекрасно их помнил, но это было так давно, что он уже начал сомневаться – существовали ли они в действительности.

Последний раз отца забрали в полицию, когда Курту было одиннадцать лет. Он отлично помнил тот случай, они еще жили в Мальмё, помнил и чувство, которое он тогда испытал: странную смесь стыда и гордости.

Но в тот раз речь шла не о драке в «Системете».[16] В тот раз дело было в парке в центре города. Был конец лета 1956 года, суббота, и отец с друзьями взяли маленького Курта на прогулку.

Друзья отца… друзья или не друзья, они постоянно, хотя и нерегулярно появлялись у них в доме. Они ездили на огромных американских машинах, носили светлые шелковые костюмы, широкополые шляпы, толстенные золотые перстни. Они заходили в маленькую отцовскую студию, пахнувшую скипидаром и масляными красками, смотрели написанные отцом картины, иногда покупали. Случалось, что маленький Курт не решался войти в студию, прятался среди старого барахла, сваленного в углу, среди изъеденных мышами старых полотен, и с замиранием сердца и страхом слушал, как они торговались. Торговля всегда сопровождалась звучными глотками из коньячной фляжки. Он прекрасно понимал, что тем, что они не голодают, они обязаны Шелковым Валетам, как он называл их в своем дневнике. Это были священные минуты, когда сделка наконец заключалась и руки в перстнях начинали отсчитывать банкноты, которые отец с поклоном совал в карман.

Он помнит до сих пор эти разговоры, короткие фразы, сопровождающиеся слабыми протестами отца и кудахтающими смешками гостей.

«Три пейзажа с глухарем и семь – без», – доносились до него обрывки разговора. Отец копался в готовых полотнах, выкладывал их на стол, и тут же появлялись деньги. Ему было девять лет, он стоял в темноте, задыхаясь от резкого запаха скипидара, и, помнится, думал тогда, что это и есть взрослая жизнь и что нечто подобное ожидает в будущем и его, после седьмого класса народной школы или, может быть, девятого, он, к своему удивлению, точно не помнил. Потом он улучал момент и появлялся в студии, когда надо было относить полотна в сверкающие автомобили, их складывали в багажник или на заднее сиденье. Это был очень важный момент, потому что иногда кто-нибудь из Шелковых Валетов замечал мальчонку и рассеянно совал ему пятерку. Потом они стояли у калитки, смотрели на удаляющуюся машину, и отец презрительно плевал ей вслед и говорил, что его опять обманули.

Это была одна из самых больших загадок его детства. Как мог отец считать, что его обманули, он же получал целую пачку денег в обмен на свои скучные картины, все похожие одна на другую, с закатным солнцем, которое, казалось, никогда не зайдет.

Единственный раз события разворачивались по другому сценарию. На этот раз приехали двое, раньше он никогда их не видел. Из разговора, подслушанного им из своего укрытия, он понял, что это новые деловые партнеры отца. Это был важный момент, отцовские картины могли им и не понравиться. После этого он, как всегда, помогал носить картины в машину, на этот раз «додж»… во всяком случае, он тогда научился открывать багажники чуть ли не на любой марке. Новые знакомые пригласили их на ужин, одного из них, помнится, звали Антон, а у другого было какое-то иностранное имя, кажется, польское. Они с отцом пристроились на заднем сиденье. У этих невероятных людей был даже проигрыватель в машине, и они всю дорогу к Луна-парку слушали Йонни Буде. Отец с новыми приятелями зашли в один из ресторанов, а ему выдали горсть монет по одной кроне и отпустили. Был очень теплый весенний день, с пролива дул легкий ветерок. Курт тщательно рассчитал, на что ему хватит денег. Было бы неправильно сберечь эти деньги, думал он тогда, ведь ему дали их на развлечения, именно в этот вечер. Он прокатился на карусели, потом два раза на колесе обозрения – оно поднималось на такую высоту, что виден был Копенгаген. Время от времени он подбегал к ресторану, чтобы убедиться, что отец и те двое еще не ушли. Нет, они, очевидно, расположились надолго, за воротниками у них были салфетки, им то и дело подносили еду и бутылки. Тогда он мечтал, что когда окончит седьмой (или девятый) класс, тоже будет носить шелковые костюмы, разъезжать на сверкающей машине, скупать картины и бросать пачки денег на стол в грязной студии.

Наступил вечер, начал собираться дождь, и он решил еще раз прокатиться на колесе обозрения, но так и не прокатился. Что-то произошло, аттракционы вдруг потеряли для публики всякую привлекательность, все потянулись к ресторану. Он пошел с толпой и увидел зрелище, которое не мог забыть всю жизнь. Потом он думал, что это был некий рубеж, о котором он еще минуту назад даже представления не имел, и это научило его, что жизнь состоит из именно таких рубежей, о существовании которых мы узнаем, только когда оказываемся с ними лицом к лицу. Ему показалось, что вселенная рухнула – толкаясь и пригибаясь, он пролез вперед и увидел, что отец – его отец! – отчаянно дерется с одним из Шелковых Валетов. В потасовке участвовали официанты и какие-то другие, совершенно неизвестно откуда взявшиеся люди. Столик был перевернут, бутылки и стаканы побиты, к отцовскому рукаву прилип кусок бифштекса и золотистые кольца жареного лука, с которых капал соус. Нос у отца был разбит, но он продолжал отчаянно махать кулаками. Все произошло очень быстро, он толкался и бодался, стараясь пробиться к отцу, в панике и ужасе кричал: «Папа! Папа!» Но все кончилось очень быстро, откуда ни возьмись появились здоровенные краснорожие охранники и всю троицу – отца, Антона и поляка – куда-то поволокли. На месте осталась только растоптанная широкополая шляпа. Он попытался побежать за ними, даже схватил отца за рукав, но охранники отпихнули его, и он остался один у входа в парк. Он безутешно заплакал, когда отца затащили в полицейскую машину.

Потом он пошел домой, по пути начался дождь. Мир перевернулся. Если бы он смог, он вырезал бы этот кусок из жизни, ничего и не было. Но действительность не кино, она не допускает монтажа. Что было то было, и он брел под дождем, с отчаянием думая, что отец уже никогда не вернется домой. Всю ночь он, чуть не задохнувшись от запаха скипидара, просидел в студии, ожидая отца, и выскакивал на звук каждой проходящей машины. Дождь лил не переставая. Наконец он уснул на полу, завернувшись в один из чистых отцовских холстов.

Когда он проснулся, отец стоял рядом. Из одной ноздри торчал кусок ваты, левый глаз заплыл, под ним красовался огромный синяк. От него пахло спиртным, Курту этот запах напоминал прогорклое масло. Он вскочил с пола и обнял отца.

– Они меня не слушали, – горько сказал отец. – Не слушали. Я сказал, что со мной ребенок, но они не слушали. Как ты добрался до дома?

Он рассказал, как он шел домой под дождем.

– Жаль, что так вышло, – сказал отец. – Но я совершенно рассвирепел. Надо же – нести такую чушь!

Он дотянулся до одной из своих картин и начал внимательно ее рассматривать здоровым глазом.

– Я совершенно рассвирепел, – повторил он. – Эти кретины утверждали, что это тетерев. Якобы птица написана настолько скверно, что невозможно различить, глухарь это или тетерев. И я рассвирепел. Ясное дело – я никому не позволю покушаться на мою честь.

– Конечно, это глухарь, – робко сказал Курт. – Никому и в голову не придет, что это тетерев.

Отец улыбнулся. Два передних зуба были выбиты. «Испорченная улыбка, – подумал он. – У моего отца испорченная улыбка».

Потом они пили кофе. Дождь продолжался. Отец начал понемногу остывать.

– Не видеть разницу между глухарем и тетеревом! – повторял он, как заклинание. – Птицу я, видите ли, изобразить не могу!

Сидя за рулем, Валландер вспоминал все эти детали. Самое забавное, что эти двое, Антон и второй, поляк, в течение нескольких лет после этого приезжали и покупали отцовские картины. Пьяная драка постепенно превратилась в забавный эпизод, о котором они вспоминали со смехом. Человек по имени Антон даже оплатил отцу дантиста. «Дружба, – думал тогда Курт. – Есть вещи и поважней, чем драка. Дружба между торгашами и художником, пишущим одну и ту же картину на продажу».

Он подумал о картине, висевшей на стене у Форсдаля в Хельсингборге. А сколько таких стен он просто не видел? Стен, на которых красовался отцовский гордый глухарь, а вовсе не тетерев на фоне никогда не заходящего солнца…

Ему казалось, он впервые понял что-то, что раньше от него всегда ускользало. Всю свою жизнь отец не давал солнцу зайти. Это было его заработком и его роком. Он писал картины, и те, кто повесил их в своих гостиных, воочию видели, что солнце вполне можно удержать, не дать ему зайти.

Наконец он доехал до Симрисхамна, поставил машину у полицейского управления и вошел в приемную. За столом сидел Торстен Лундстрём. Валландер был с ним хорошо знаком – приветливый, нормальный человек, полицейский старой школы, желающий всем только добра. В этом году или в следующем он выйдет на пенсию. Торстен кивнул Валландеру и отложил газету.

– Что тут произошло? – спросил Валландер. – Мне только сказали, что отец устроил драку в «Системете».

– Сейчас узнаешь детали, – добродушно улыбнулся Торстен Лундстрём. – Твой отец подъехал к «Системету» около четырех. Взял номерок и встал в очередь. По-видимому, он прозевал свою очередь, потому что подошел к прилавку и стал требовать, чтобы его обслужили. Продавец, надо сказать, поступил по-свински – сказал, что знать ничего не знает, и посоветовал снова встать в очередь. Твой предок отказался. Тут встрял еще один покупатель, чья очередь как раз подошла, и потребовал, чтобы старик освободил место. К всеобщему удивлению, твой отец настолько рассвирепел, что, недолго думая, врезал этому парню. Вмешался продавец, но тут и ему досталось. Остальное можешь представить сам. Только не волнуйся – никто не пострадал. Правда, у твоего отца болит правая рука. Здоровенный мужик, даром что старый.

– Где он?

Лундстрём показал на дверь за спиной.

– И что теперь будет? – спросил Валландер.

– Ты можешь забрать его домой. Но, к сожалению, дело о мелком хулиганстве будет возбуждено. Если ты, конечно, не договоришься с побитыми. Я попробую позвонить прокурору.

Он пододвинул к Валландеру листок с двумя фамилиями.

– С продавцом все будет просто, – сказал он. – Я его знаю. А с другим придется повозиться. Он занимается перевозками, у него собственная фирма. Живет в Кивике. Зовут его Стен Викберг. Он, похоже, всерьез вознамерился прищучить твоего папашу. Позвони ему, я записал номер. И потом – старик остался должен таксисту двести тридцать крон, забыл заплатить в суматохе. Водителя зовут Вальдемар Коге. Я с ним говорил, он ждет денег.

Валландер сунул листок в карман и кивнул на запертую дверь.

– Как он?

– По-моему, успокоился. Утверждает, что это была самозащита.

– Самозащита? – удивился Валландер. – Это же он начал драку?

– Он хочет сказать, что имел право отстаивать свое место в очереди.

– О, господи!

Торстен Лундстрём поднялся.

– Езжайте домой, – сказал он. – Кстати, это правда, что твоя машина сгорела?

– Неполадки в электрике. Старая машина, не о чем говорить.

– Мне надо уйти ненадолго, – сказал Лундстрём. – Не забудь захлопнуть дверь.

– Спасибо за помощь.

– За какую помощь? – спросил Торстен, натянул пилотку и вышел.

Валландер, постучав, открыл дверь камеры. Там было довольно холодно. Отец сидел на лавке и гвоздем чистил ногти. Увидев сына, он резко встал.

– Пораньше не мог приехать, – раздраженно сказал он, – по твоей милости я уже черт знает сколько торчу в этой каталажке.

– Когда смог, тогда и приехал. Собирайся домой.

– Не раньше, чем я заплачу за такси. Все должно быть по справедливости.

– Не волнуйся, – сказал Валландер. – Я потом заплачу.

Они ехали из Симрисхамна в полном молчании. Валландеру показалось, что отец уже забыл все, что случилось.

Лишь когда они подъехали к повороту на Глиммингехюс, Курт прервал молчание:

– А что случилось с Антоном и поляком?

– Неужели ты их помнишь? – удивился отец.

– Тогда тоже была драка, – мрачно напомнил Валландер.

– А я-то думал, что ты забыл. Что с поляком, не знаю. Последний раз слышал о нем лет двадцать назад. Он якобы завязал с искусством и занялся порнобизнесом. Это, конечно, повыгоднее. Но как у него пошло – понятия не имею. А Антон умер. Давным-давно, лет двадцать пять назад. Спился.

– А что ты делал в «Системете»?

– То же, что и все. Хотел купить коньяк.

– Ты же не любишь коньяк!

– Моя жена любит пропустить рюмочку вечерком.

– Гертруд пьет коньяк?

– А почему бы и нет? Не думай, что ты можешь на нее влиять. Ты уже пытался управлять моей жизнью.

Валландер не поверил своим ушам:

– Я?! Я никогда не вмешивался в твою жизнь! Если уж кто и пытался управлять, так это ты мной.

– Если бы ты ко мне хоть чуточку прислушивался, не пошел бы работать в полицию, – спокойно сказал отец, – и правильно бы сделал. События последнего года – яркое тому подтверждение.

Валландер понял, что лучше переменить тему разговора:

– Слава богу, что ты цел и невредим.

– Человек должен уметь защищать свое достоинство. Свое достоинство и свою очередь в «Системете». Иначе ему конец.

– Думаю, ты понимаешь, что против тебя хотят возбудить дело.

– Я буду все отрицать.

– Что ты будешь отрицать? Драку начал ты. Этого же ты не можешь отрицать.

– Я только защищал свое достоинство. Вполне может быть, что в нынешние времена за это сажают в тюрьму.

– Никто не собирается сажать тебя в тюрьму. Но могут обязать выплатить компенсацию.

– Никому и ничего я платить не буду.

– Я заплачу. Ты расквасил нос уважаемому человеку. Такое не проходит безнаказанным.

Валландер замолчал – они уже въезжали на проселок, ведущий к отцовскому дому в Лёдерупе.

– Гертруд ничего не говори, – вдруг попросил отец.

Валландер удивился неожиданной робости отца.

– Не скажу, – пообещал он.

Год назад отец женился на женщине, приходившей к нему помогать по дому – в коммунальном управлении посчитали, что у него появились признаки старческого слабоумия и он нуждается в бытовой помощи по хозяйству. Но как только она стала приходить три раза в неделю, все признаки слабоумия как ветром сдуло. Ему было все равно, что она на тридцать лет моложе его. Валландер не понимал, как это может быть, но постепенно убедился, что она совершенно искренне, без задней мысли, хочет выйти за него замуж. Он знал про нее только то, что она местная, что у нее двое взрослых детей и что она уже много лет в разводе. Они с отцом жили на удивление хорошо, так что Валландер иной раз даже завидовал. Неплохо было бы, если бы в его жизни тоже появилась такая помощница – одиночество с каждым годом тяготило его все больше.

Когда Валландер с отцом вошли в дом, Гертруд готовила еду и, как всегда, искренне ему обрадовалась.

– Ужин скоро будет готов, – сказала она. – Останешься?

Он отказался, сославшись на работу, и пошел с отцом в студию выпить кофе.

– Вчера я видел одну из твоих картин в Хельсингборге, – сказал он, дождавшись, когда отец поставит кофейник на грязную конфорку.

– Я не так уж мало написал за эти годы.

Валландер внезапно заинтересовался:

– А сколько картин ты написал?

– Если бы я захотел, можно было бы сосчитать. Но я не хочу.

– Наверное, несколько тысяч.

– Даже не собираюсь считать. Я еще умирать не собрался.

Валландера удивил его ответ. Отец никогда не говорил о старости и тем более о смерти. Он даже не знал, боится его отец смерти или нет. «Я уже сам не молод, а ничего не знаю об отце, – подумал он. – И он ничего не знает обо мне».

Отец, близоруко щурясь, уставился на него.

– Значит, ты себя чувствуешь получше, раз начал опять работать, – сказал он. – Последний раз, когда ты собирался в этот датский пансионат, ты, помнится, утверждал, что никогда больше не вернешься в полицию.

– Кое-что случилось, – сказал Валландер уклончиво. Ему вовсе не хотелось обсуждать с отцом профессиональные проблемы. Такие дискуссии всегда заканчивались ссорой.

– Говорят, что ты мастер в своем деле, – вдруг сказал отец.

– Кто это говорит? – удивился Валландер.

– Гертруд. О тебе все время в газетах пишут. Я, правда, не читаю, но она читает. Якобы все утверждают, будто ты прекрасный полицейский.

– Газеты много чего пишут.

– Я передаю тебе слова Гертруд.

– А ты что скажешь?

– Я пытался тебя отговорить. Я и сейчас думаю, что тебе следовало выбрать другую профессию.

– Наверное, этого уже никогда не будет, – сказал Валландер. – Мне уже скоро пятьдесят. Так и останусь полицейским до конца жизни.

Гертруд вышла на крыльцо и позвала ужинать.

– Не думал, что ты помнишь Антона и этого поляка, – сказал отец, когда они вышли из студии.

– Это одно из самых ярких детских воспоминаний. А знаешь, как я называл людей, которые приезжали за твоими картинами?

– Скупщики.

– Я знаю. Но для меня они были Шелковыми Валетами.

Отец остановился как вкопанный, уставился на него и расхохотался.

– Хорошее название, – сказал он сквозь смех. – Так оно и было. Шелковые Валеты.

Они попрощались у крыльца.

– Ты не передумал? – спросила Гертруд. – Еды на всех хватит.

– Мне надо работать, – сказал Валландер. Ведя машину сквозь осеннюю тьму, он пытался понять, что же в отцовском поведении напоминает ему его самого. Но так и не понял.

Утром в пятницу 5 ноября Валландер пришел на работу в начале восьмого выспавшимся и полным энергии. Он захватил в столовой кофе и почти час занимался подготовкой утренней оперативки, назначенной на восемь. Он разложил все имеющиеся факты в хронологическом порядке, систематизировал их и попытался представить схему дальнейшей работы. Он рассчитывал, что и его сотрудники вчера тоже не теряли времени даром, что им удалось узнать что-то, что может облегчить дальнейший ход следствия.

Его по-прежнему не оставляло ощущение, что они должны спешить. Гибель двух адвокатов была лишь надводной частью айсберга, он чувствовал, что дело гораздо глубже, чем он поначалу предполагал, и эта глубина пугала его. Они все еще топчутся на месте.

Он отложил ручку, откинулся в кресле, закрыл глаза и тут же оказался на берегу Скагена. Берег лежал перед ним, погруженный в густой туман. Где-то в тумане был и Стен Торстенссон. Валландер пытался увидеть то, что происходит за спиной Стена, увидеть людей, последовавших за ним в Данию, чтобы узнать, о чем он будет говорить с бывшим полицейским Валландером. Они были где-то совсем близко, за гребнями песчаных дюн, невидимые и настороженные.

Он вспомнил гулявшую с собакой женщину. Может быть, это она? Или девушка-официантка в Музее искусств? Нет, все же нет. Они были там, в тумане, но ни Стен, ни Валландер их не видели.

Он посмотрел на часы – пора идти на совещание. Собрал разбросанные по столу листки, поднялся и вышел из комнаты.

Совещание продолжалось целых четыре часа. Валландер все более укреплялся в чувстве, что они пробили стену, нащупали какую-то систему, пусть даже еще и не настолько понятную, чтобы появились конкретные подозрения. Постепенно все согласились, что все, что произошло, вряд ли носит характер случайных совпадений, что существует несомненная связь между событиями, пусть пока неясная. Когда все уже были окончательно утомлены, когда в комнате для совещаний стало нечем дышать и Сведберг пожаловался на головную боль, Валландер взял слово, чтобы подвести итоги.

– Мы теперь должны, как археологи, копать и собирать самые ничтожные черепки, – сказал он. – Наверняка следствие займет много времени. Но рано или поздно все встанет на свои места, и мы решим эту задачку. Сейчас важна тщательность. Мы уже наткнулись на мину, и можем еще раз наткнуться. Я имею в виду, понятно, символические мины…

Четыре часа подряд они знакомились с материалом, обсуждали, оценивали и шли дальше. Они рассматривали мельчайшие детали с разных сторон, пытались дать различные толкования одного и того же события. Это был решающий момент следствия, тот пункт, из которого, если допустить ошибку, можно двинуться в совершенно неверном направлении. Необъяснимые на сегодняшний день противоречия должны служить поводом для размышлений, а не упрощений и поспешных, непродуманных выводов. «Время моделирования, – подумал Валландер. – Мы строим несчетное количество моделей, и вовсе не надо торопиться разбирать их – надо строить другие, не отбрасывая эти. Все эти модели имеют один и тот же остов».

Скоро месяц, как Густав Торстенссон погиб на вязкой пашне у Брёсарпских холмов. Десять дней назад Стен Торстенссон приезжал в Скаген и через пару дней был убит в своем офисе. Это и есть то, из чего надо исходить, и они все время возвращались к этим двум ключевым событиям.

А оперативка началась с того, что слово взял Мартинссон.

– Криминалисты говорят, что им удалось установить тип оружия, из которого был убит Стен Торстенссон, – сказал он и помахал листком бумаги. – Одна деталь – по крайней мере одна – обращает на себя внимание. Пусть Свен расскажет.

– Он был убит девятимиллиметровыми пулями, – продолжил Свен Нюберг. – Пули стандартные. А вот оружие… эксперты по оружию считают, что это был итальянский пистолет марки «бернаделли практикл». Не буду вдаваться в детали, почему они так думают – это чисто технический вопрос. Менее вероятно, но тоже возможно, что это «смит и вессон», модель 3914 или 5904. Но скорее всего – «бернаделли». Этих пистолетов в Швеции очень мало. Зарегистрировано всего около пятидесяти штук. Сколько их ввезено незаконно, никто, конечно, не знает. Допустим, еще штук тридцать.

– И что это значит? – спросил Валландер. – Кто пользуется итальянскими пистолетами?

– Тот, кто хорошо знает оружие и выбирает его вполне сознательно.

– Надо понимать, что это мог быть какой-то зарубежный киллер?

– Может быть, – сказал Нюберг. – Ничего невозможного в этом нет.

– Мы просмотрим базу данных на владельцев «бернаделли». На сегодняшний день можно твердо сказать, что никто пока о краже такого пистолета не заявлял.

– Номера на той машине, что ехала за вами, и в самом деле украдены, – продолжил Сведберг. – Их сняли с «ниссана» в Мальмё. Ребята из Мальмё помогают. Они нашли в «ниссане» довольно много отпечатков пальцев. Но на это, по-моему, особо рассчитывать не стоит.

Валландер кивнул. Сведберг смотрел на него вопросительно.

– Что-нибудь еще?

– Ты же просил меня заняться Куртом Стрёмом.

Валландер коротко доложил о своем посещении Фарнхольмского замка и встрече с бывшим полицейским.

– Курта Стрёма никак не назовешь украшением наших рядов, – сказал Сведберг. – Его связи со скупщиками краденого можно считать доказанными. То, что он много раз предупреждал бандитов о полицейских облавах, доказать не удалось, но это, скорее всего, так и есть. Его, конечно, уволили, а дело, как всегда, замяли.

Слово взял Бьорк – впервые за все утро.

– Каждый раз, когда такое случается, чувствуешь себя униженным, – сказал он. – Таким людям, как Курт Стрём, в полиции не место. Но меня тревожит, что они с легкостью устраиваются на частные охранные предприятия. То есть требовательности никакой.

Валландер не стал комментировать высказывание Бьорка. Он знал, что стоит углубиться в эту тему, как начнется бесконечная дискуссия, никакого отношения к следствию не имеющая.

– Почему взорвалась твоя машина, мы пока ответить не можем, – сказал Нюберг. – Надо исходить из того, что бомба была в бензобаке.

– Бомбы бывают разные, – сказала Анн Бритт Хёглунд.

– Именно эти, с детонатором в виде постепенно разъедаемой бензином изоляции, довольно распространены в Азии, – сказал Нюберг.

– Итальянский пистолет и азиатская бомба, – вымученно улыбнулся Валландер. – И куда это нас ведет?

– В худшем случае к совершенно неверным выводам, – вдруг вмешался Бьорк. – Швеция в последние десятилетия – большой базар, так что эти убийцы вовсе не обязательно из разных частей света.

Бьорк был прав.

– Поехали дальше, – сказал он. – Что в конторе?

– Ничего важного, – теперь пришел черед Анн Бритт. – Экспертиза материала займет немало времени. Единственное, что можно сказать уже сейчас, – количество клиентов Густава Торстенссона за последние годы резко сократилось. И это были в основном экономические дела – составление контрактов, образование предприятий, консультации… Вполне может быть, что нам понадобится помощь специалистов по экономическим преступлениям из центра. Даже если там и нет состава преступления, понять все это очень сложно.

– Обратись к Перу Окесону, – посоветовал Бьорк – Он очень здорово разбирается во всяких экономических нарушениях и пусть сам определит, нужна ему помощь или нет. Если нужна – попросим.

Валландер кивнул и заглянул в написанную утром памятку.

– А уборщица?

– Я звонила ей и договорилась о встрече. Кстати, она вполне прилично говорит по-шведски, так что переводчик не требуется.

Потом пришел его черед. Он подробно рассказал о визите к Мартину Оскарссону и поездке в рощу под Клагсхамном, где повесился Ларс Борман. Он уже много раз замечал, что, отчитываясь перед коллегами, сам начинает видеть многое из того, что раньше казалось скрытым.

Атмосфера заметно накалилась. «Вот-вот мы пробьем стену», – подумал Валландер.

Он начал обсуждение с того, что познакомил присутствующих со своими выводами.

– Мы обязаны найти связь между Ларсом Борманом и конторой Торстенссонов, – сказал он. – Мы должны узнать, что вывело из себя Бормана настолько, что он стал угрожать адвокатам. Что даже фру Дюнер не избежала угроз. Он обвиняет их в какой-то якобы допущенной ими серьезной несправедливости. Конечно, нельзя быть совершенно уверенным, что эта «несправедливость» как-то связана с мошенничеством в ландстинге, но я не удивлюсь, если мы в конце концов установим, что так оно и есть. Это – черная дыра в нашем следствии, и мы должны нырять в эту дыру, не жалея сил.

Обсуждение поначалу разворачивалось довольно вяло – всем нужно было время, чтобы осмыслить сказанное.

– Я все время думаю про эти письма, – сказал Мартинссон неуверенно. – Никак не могу избавиться от чувства, что они… чересчур наивные, что ли. Детский сад какой-то. Невозможно даже представить себе человека, написавшего такие письма.

– Невозможно, – согласился Валландер. – Надо разыскать его детей. До вдовы в Марбелле тоже, наверное, можно дозвониться.

– Я могу этим заняться, – предложил Мартинссон. – Мне интересно, что это был за человек – Ларс Борман.

– Вся афера с инвестиционной компанией «Смеден» должна быть тщательно изучена, – заявил Бьорк. – Предлагаю все же связаться с центральным отделом по экономическим преступлениям в Стокгольме. Или… даже не знаю, пусть и в самом деле Окесон попробует. Есть люди, понимающие в этих делах не хуже, чем самые прожженные биржевые аналитики.

– Я поговорю с Пером, – сказал Валландер.

До обеда они мусолили факты, перетасовывая их то так, то эдак, пока наконец все окончательно не устали и все аргументы не были исчерпаны. Бьорк к тому времени уже удалился – ему нужно было ехать на одно из бесчисленных совещаний в губернской полиции. Валландер решил закругляться.

– Что у нас есть? – спросил он. – Двое убитых адвокатов. Повесившийся Ларс Борман. Мина в саду фру Дюнер. Моя машина. Дураку ясно, что мы имеем дело с очень опасным противником. И не просто опасным, а хорошо информированным – он точно знает, чем мы занимаемся. Поэтому прошу всех быть крайне внимательными и соблюдать максимальную осторожность.

Они поспешно собрали разбросанные по столу бумаги – каждый свои – и разошлись. Валландер решил пообедать в одном из ближайших ланч-ресторанов. Ему хотелось побыть одному. В час он вернулся в управление и до конца рабочего дня названивал в Центральное полицейское управление в Стокгольме – искал экспертов по экономическим преступлениям. В четыре часа Валландер отправился в другое крыло здания, где размещалась прокуратура, нашел Пера Окесона и долго с ним беседовал. Потом вернулся в свой кабинет. Домой он собрался только в десять вечера.

Валландеру захотелось пройтись – он настолько привык к долгим прогулкам в Скагене, что их ему теперь очень не хватало. Он оставил машину на парковке и зашагал к дому. Было довольно тепло, он шел не торопясь, иногда останавливался у витрин поглазеть на выставленные товары. Около одиннадцати Валландер был дома.

В половине двенадцатого неожиданно и резко зазвонил телефон. Он как раз налил себе виски и приготовился смотреть фильм. Он чертыхнулся и пошел в прихожую. Это была Анн Бритт.

– Я тебя побеспокоила?

– Вовсе нет.

– Я в управлении, – сказала она. – Мне кажется, я кое-что обнаружила.

Валландер знал, что она никогда бы не позвонила, если бы не считала дело очень важным.

– Через десять минут буду, – коротко сказал он.

Войдя в здание, он отправился в ее кабинет. Анн Бритт ждала его у дверей.

– Пошли в столовую, – предложила она. – Я очень хочу кофе. Там никого нет – Петерс и Нурен минут десять назад выехали на дорожное происшествие в Бьерешё.

Они уселись за стол, каждый со своей кружкой.

– Один мой институтский приятель зарабатывал деньги на обучение играя на бирже, – сказала она.

Валландер, не понимая, куда она клонит, уставился на нее.

– Я ему позвонила, – сказала она чуть ли не извиняющимся голосом. – Иногда личные контакты работают быстрее, чем официальные. Я рассказала ему про СТРУФАБ, СИСИФОС и «Смеден». Дала имена – Холмберг и Фьелльшё. Он обещал разузнать все, что возможно. Час назад он мне позвонил домой, и я немедленно поехала сюда.

Теперь Валландер сообразил, что к чему, и с нетерпением ждал продолжения.

– Я записала все, что он сказал. Инвестиционная компания «Смеден» за последние годы много раз преобразовывалась. Советы директоров приходили и уходили, продажа акций несколько раз была приостановлена из-за подозрений в сговоре, наводках и прочих нарушениях биржевых правил. Крупные пакеты акций то и дело меняли хозяев, так что уследить за всем этим было невозможно. В финансовом мире «Смеден» стала чуть ли не символом безответственности и нечистоплотности. Так продолжалось довольно долго. Но несколько лет назад несколько зарубежных брокерских фирм, в частности в Англии, Бельгии и Испании, начали потихоньку скупать крупные пакеты акций «Смеден». Сначала никто не мог сообразить, что все эти фирмы действуют по заданию одного заказчика. Все эти сделки совершались очень медленно, месяцами, так что ни у кого никаких подозрений не возникло. К тому же к этому моменту «Смеден» настолько навязла у всех в зубах, что ее дела никем не воспринимались всерьез. На каждой пресс-конференции руководитель биржи просил избавить его от вопросов, касающихся «Смеден», потому что он уже не может слышать об этой компании. Но в один прекрасный день эти три брокерских фирмы скупили такое количество акций, что всех заинтересовало – кто же это так заинтересовался этой много раз опозорившейся фирмой? И тут оказалось, что у «Смеден» новый хозяин, небезызвестный Роберт Максвелл, англичанин.

– Имя мне ничего не говорит.

– И неудивительно. Он давно умер. Свалился с борта своей прогулочной яхты где-то у испанских берегов. Ходили слухи, что его просто убили. Что-то там говорили о «Моссаде», израильской секретной службе, о торговле оружием… Официально он числился владельцем нескольких газет и книгоиздательства, главный офис у него был в Лихтенштейне. Когда он погиб, вся его империя рухнула как карточный домик. Оказалось, что остались одни долги и растраты. Растрачен, в частности, пенсионный фонд. Банкротство было моментальным и всеобъемлющим… но сыновья его вроде бы продолжают дело.

– Англичанин, – задумчиво сказал Валландер. – И что это значит?

– Это значит, что дело на этом не закончилось. Контрольный пакет акций «Смеден» перешел в другие руки.

– В чьи?

– Всегда кто-нибудь стоит за спиной, – сказала Анн Бритт. – Роберт Максвелл действовал по заданию другого человека, который не хотел, чтобы его имя фигурировало в связи с этим делом. И этот человек – швед. Странная цепочка замкнулась.

Она испытующе смотрела на него:

– И как ты думаешь, кто этот швед? Можешь догадаться?

– Пока нет.

– Попробуй.

И в эту секунду Валландер понял, что он знает ответ.

– Альфред Хардерберг?

Она кивнула.

– Человек из Фарнхольмского замка, – медленно произнес он.

Они замолчали.

– Через «Смеден» он управлял и СТРУФАБ, – добавила она после паузы.

Валландер задумчиво посмотрел на нее.

– Блестяще, – сказал он. – Просто блестяще.

– Благодари моего приятеля. Он работает в полиции в Эскильстюне. Но есть еще одна деталь.

– Какая деталь?

– Не знаю, так ли это важно. Но, пока я тебя ждала, мне пришла в голову одна мысль. Густав Торстенссон погиб по дороге из Фарнхольмского замка. Ларс Борман повесился. Может быть, они оба, независимо друг от друга, обнаружили какую-то тайну – не знаю, что это могла быть за тайна…

Валландер кивнул.

– Ты права, – сказал он. – Но можно сделать и еще один вывод. Пока никаких доказательств нет, но для меня совершенно ясно: никакого самоубийства Ларс Борман не совершал. Так же как и Густав Торстенссон не попадал в автокатастрофу.

Они снова замолчали.

– Альферд Хардерберг, – промолвил он наконец. – Неужели это он стоит за всем этим?

Валландер уставился на чашку с кофе. Мысль эта была для него не так неожиданна, как казалась на первый взгляд.

Он посмотрел ей прямо в глаза:

– Может быть и он. Очень может быть.

10

Всю следующую неделю, как вспоминал потом Валландер, они возводили невидимые баррикады вокруг ведущегося расследования. Было похоже, что они, почти не имея времени в своем распоряжении, готовятся к битве. И, в общем-то, ничего странного в этом не было. Они обозначили врага – Альфред Хардерберг. Человек, не только ставший памятником самому себе, но и обладающий неслыханной властью, самодержец в своем княжестве – а ему не было еще и пятидесяти.

Все началось в пятницу вечером, когда Анн Бритт рассказала ему о подставном лице, англичанине Роберте Максвелле, загадочным образом свалившемся с борта своей яхты, и о том, что тайным владельцем «Смеден» является человек из Фарнхольмского замка. Таким образом, Альфред Хардерберг с периферии следствия попал в самый центр. Потом Валландер упрекал себя – подозрения насчет Хардерберга должны были зародиться гораздо раньше, но дать сколько-нибудь разумный ответ, почему этого не случилось, он не мог. По-видимому, в начале следствия он, не вникая в суть, подсознательно наделил Хардерберга некоей незаслуженной неприкосновенностью, словно Фарнхольмский замок был территорией какого-то иностранного государства, на которую распространялись дипломатические законы.

Теперь все было по-другому. Но дело шло очень медленно, и не только потому, что этого требовал Бьорк при поддержке Пера Окесона, но прежде всего потому, что фактического материала, которым они располагали, было очень мало. Они и раньше знали, что Густав Торстенссон был у Хардерберга экономическим советником, но никто и представления не имел, чем он занимался, в чем конкретно состояла его работа. У них не было и прямых доказательств, что финансовая империя Хардерберга занимается какими-то махинациями. Теперь они знали про Ларса Бормана, про мошенничество в ландстинге, скрытое от общественности. Почти всю ночь с пятницы на субботу 6 ноября они с Анн Бритт просидели в управлении. Фактов было мало, они в основном рассуждали и выстраивали версии, но у него уже тогда начал складываться план следствия, причем не только стратегический, но и тактический: им следовало работать чрезвычайно осторожно и тайно. Если они имели дело с Хардербергом, надо было считаться с тем, что у него повсюду глаза и уши, что он круглосуточно наблюдает за их действиями, знает, что они делают и на каком этапе находится следствие. К тому же надо было считаться и с тем, что связь, существующая между Ларсом Борманом, Хардербергом и убитыми адвокатами, сама по себе ничего не значит.

Его грызли и другого рода сомнения. Он прожил всю жизнь в слепой и безоговорочной вере, что шведские бизнесмены, как жена Цезаря, вне подозрений. Женщины и мужчины, стоящие во главе крупнейших предприятий, считались гарантами процветания и социальной гармонии. Экспорт был основой благополучия страны. Особенно сейчас, когда казавшееся незыблемым здание шведского благополучия закачалось, а в подвалах его обнаружились толпы изголодавшихся муравьев… Но, несмотря на эти сомнения, Валландер знал, что они очень близки к окончательному ответу, каким бы немыслимым он ни оказался.

– Мы пока на самой поверхности, – сказал он Анн Бритт той ночью, – но теперь у нас есть связь, есть зацепка, и мы должны работать в полную силу. Другой вопрос, поможет ли нам это найти убийц.

Они заперлись у него в кабинете. Его немного удивляло, что она не торопилась домой – в отличие от него, ее ждала семья. Все равно ничего существенного сейчас, ночью, они предпринять не могли, разумнее было бы выспаться и завтра начать с новыми силами. Но она говорила, и говорила, и не выказывала никаких признаков нетерпения… и он вспомнил самого себя, когда он был помоложе. В неблагодарной полицейской работе бывают моменты истинного вдохновения, жгучего интереса, и тогда становишься похожим на ребенка, которого невозможно оторвать от любимой игры.

– Я знаю, что мы на поверхности, – сказала она. – Но не забудь, что в падении Аль Капоне решающую роль сыграл скромный ревизор.

– Неуместное сравнение, – возразил Валландер. – Аль Капоне был гангстером, все знали, что его состояние основано на кражах, контрабанде, шантаже, взятках и убийствах. А здесь, если разобраться, мы ничего не знаем, кроме того, что крупный шведский предприниматель владеет контрольным пакетом акций в сомнительной инвестиционной компании, в которую входит некая консалтинговая фирмочка, а эта фирмочка, в свою очередь, ловко облапошила губернский ландстинг. Больше мы ничего не знаем.

– Раньше всегда говорили, что за каждым крупным состоянием скрывается преступление, – сказала Анн Бритт. – А теперь разве не так? Какую газету ни возьми, сразу возникает чувство, что это вовсе не исключение, а правило. Как и раньше.

– Жизнь полна цитат, – улыбнулся Валландер. – Всегда можно найти подходящую. Японцы говорят, что предпринимательство – это война. Но это вовсе не должно означать, что в Швеции убивают людей ради того, чтобы подбить цифры в годовом отчете.

– К тому же у нас полно священных коров, – она настойчиво продолжала свою мысль. – Мы не любим, когда преступниками оказываются представители знатных семей, наследственные аристократы, владельцы замков в Сконе…

– Смотри-ка, – я никогда об этом не думал, – удивился Валландер. Она была права. Потом, обдумывая этот разговор, от так и не смог понять, кого и что он защищал. И вообще – защищал ли? Или в нем просто взыграл дух противоречия – скорее всего потому, что Анн Бритт намного моложе его, к тому же женщина, никак с ним не соглашалась. Во всяком случае, не до конца.

– По-моему, все это знают, – упрямо сказала она. – Даже полицейские. И прокуроры. Священные коровы должны пастись без помех.

Их беседа напоминала поиски фарватера в полном подводных рифов проливе. Валландер не мог отделаться от ощущения, что миропонимание его ровесников и более молодого поколения настолько различно, что весь полицейский корпус может расколоться. И даже не важно, что Анн Бритт была женщиной – просто у нее был совсем иной жизненный опыт. «Мы живем в разных мирах, – подумал он. – То есть живем-то мы в одном и том же мире, но картина этого мира у нас совершенно разная».

И еще одна мысль беспокоила его, и это ему совсем не нравилось. Он вдруг понял, что и Мартинссон, и Сведберг, и даже вечно находящийся на курсах повышения квалификации Ханссон говорили бы на его месте то же самое. Он словно говорил за всех них. Его взгляды были взглядами целого поколения. Ему не нравилось то, что он раздражался, что считал Анн Бритт чересчур самоуверенной и категоричной в своих высказываниях. Ему не нравилось и то, что она, пусть косвенно, напоминала ему о его собственной лени, неумении и нежелании разобраться в том мире и в том времени, в которых он живет.

Слушая ее, он видел перед собой незнакомую страну. И, к сожалению, Анн Бритт не выдумала эту новую Швецию, она существовала в действительности, стоило только выйти за дверь, и жили в ней не какие-то монстры, а совершенно реальные люди.

В конце концов дискуссия заглохла – не без усилий Валландера, который довольно долго старался охладить ее пыл. Они опять сходили за кофе. В столовой сидел парень из дорожной полиции и тупо смотрел перед собой. Почти не глядя на них, он предложил им по бутерброду. Они вернулись в кабинет и, чтобы не продолжать спор о священных коровах, Валландер взял бразды разговора в свои руки и предложил мыслить конструктивно.

– В сгоревшей машине лежала очень элегантная кожаная папка, – сказал он. – Мне ее дали в Фарнхольмском замке. Это своего рода обзор империи Хардерберга. Все его почетные степени, все его благотворительные акции. Покровитель искусств Хардерберг. Гуманист Хардерберг. Друг молодежи Хардерберг. Спортивный болельщик и спонсор Хардерберг. Защитник памятников старины Хардерберг. Инициатор реставрации старинных рыбацких баркасов на Эланде. Доктор археологии Хардерберг, поддерживающий раскопки поселений железного века в Медельпаде. Поклонник классической музыки, меценат Хардерберг – он платит зарплату двум скрипачам и фаготисту в Гетеборгском симфоническом оркестре. Основатель Хардербергской премии для молодых оперных певцов. Финансовый столп движения за мир в Скандинавии. И много еще чего, всего не упомнишь. Он один мог бы заменить всю Шведскую академию. И ни капельки крови на руках. Но я уже попросил Эббу раздобыть для меня копию той папки. Ее надо внимательно прочитать и оценить каждое слово. Необходимо, не поднимая шума, найти возможность проверить деятельность всех его предприятий, все годовые отчеты. Надо выяснить, сколько вообще у него предприятий. Чем они занимаются. Что они продают и что покупают. Налоги на недвижимость… вообще, все налоги. В этом смысле ты была права, когда вспомнила про Аль Капоне. Надо любой ценой выяснить, насколько был приближен к Хардербергу Густав Торстенссон, что он мог знать такого, что поплатился за это жизнью. И почему именно он? Надо заглянуть во все потайные уголки. К тому же мы должны залезть не только в бумажник Хардерберга, но и в его голову, понять, как и что он думает. Надо поговорить со всеми его одиннадцатью секретарями, причем так, чтобы он ничего не заметил. Если он что-то заподозрит, все двери в его империи захлопнутся в ту же секунду. Не надо забывать о том, что какие бы ресурсы мы ни привлекли, он всегда может нас обыграть. А закрыть дверь намного легче, чем открыть. И намного легче поверить в искусную ложь, чем найти зерно правды.

Она слушала его с вниманием, как ему казалось, совершенно искренним. Впрочем, он не играл в учителя, он скорее старался сформулировать стратегию следствия для себя. Но – и этого он не стал бы отрицать – он немного рисовался перед ней, старался дать ей понять, кто в этой комнате настоящий полицейский, а кто – желторотый птенец. Несомненно, способный, но все же птенец.

– И все это должно быть сделано, – продолжил он. – Не исключено, что, проделав эту работу, мы придем к потрясающему выводу, что все это – полная чушь и все наши домыслы совершенно необоснованны. Но самое главное, – и самое трудное! – как нам не засветиться, как соблюсти максимальную секретность. Если все так, как мы сейчас думаем, если за нами следят по приказу Хардерберга, если нас пытаются взорвать, если его длинные руки дотягиваются до сада фру Дюнер… если все это именно так, мы обязаны каждую минуту об этом помнить. То есть надо попытаться напустить как можно больше туману, чтобы мы могли в этом тумане свободно ориентироваться, а он – нет. Как этого достичь – главный вопрос, и мы не можем двигаться дальше, пока не получим на него ответ.

– Скорее всего, надо идти от обратного, – сказала она.

– Вот именно! Поднимем на мачте сигнал: мы ни капли тобой не интересуемся, Альфред Хардерберг!

– Это будет слишком очевидно.

– А надо, чтобы не было! Поэтому поднимем еще один сигнал: естественно, фамилия Хардерберг в следствии возникает, ведь погиб его советник. И мы даже думаем, что Хардерберг нам может помочь.

– И как мы узнаем, поверил он или нет?

– Никак не узнаем. Но мы можем поднять еще один флажок: мы напали на след! Следствие уже работает в определенном направлении, причем версия должна быть правдоподобной. Хардерберг должен быть уверен, что мы идем по неверному пути.

– Он все равно будет подстраховываться. Наводить на ложные следы.

Валландер кивнул:

– И мы должны научиться их обнаруживать. Мы не должны притворяться идиотами, слепыми поводырями глухих. Мы должны эти следы обнаружить и истолковать. С виду умно, логично – но неверно.

Она посмотрела на него изучающе.

– И ты считаешь, нам по силам этот театр? И пойдет ли на это Бьорк? Что скажет Пер Окесон?

– Это наша первая крупная проблема. Мы должны убедить самих себя, что действуем правильно. Если шеф обнаружит, что мы не уверены в своих выводах и предложениях, он тут же воспротивится. И это очень хорошо.

– И когда мы начнем себя убеждать?

– Главное, не выглядеть дураками. Мы должны двигаться в тумане очень ловко, но не туда. Чуть-чуть не туда, но достаточно, чтобы Хардерберг в это поверил.

Она поднялась и пошла в свой кабинет за блокнотом. Валландер прислушался – где-то в пустом здании лаяла служебная собака. Когда Анн Бритт вернулась, он в который раз подумал, что она очень привлекательна, несмотря на бледность, неухоженную кожу и воспаленные от недосыпания глаза.

Они еще раз обсудили ситуацию. Замечания Анн Бритт были точными и уместными, она то и дело находила изъяны в его логике. Валландер заметил, что это его вдохновляет. Он посмотрел на часы – два часа ночи! – и вдруг подумал, что после смерти Рюдберга он ни с кем и ни разу вот так не разговаривал. Словно бы душа Рюдберга и весь его огромный опыт переселились в эту бледную усталую женщину.

В начале третьего они вышли во внутренний двор. Было холодно и ясно, под ногами поскрипывал иней.

– Завтра будем долго совещаться, – сказал Валландер. – Предвижу массу возражений. Но я еще до оперативки поговорю с Бьорком и Окесоном. Попрошу Пера присутствовать. Если они нас сразу не поддержат, мы будем вынуждены потратить массу времени на сбор дополнительных фактов, чтобы их убедить.

Она удивилась:

– Но они же поймут, что мы правы?

– Не уверен.

– Мне иногда кажется, что шведская полиция бьет все рекорды по нерасторопности.

– Вовсе не надо кончать Школу полиции, чтобы это понять. Бьорк как-то подсчитал, что если сохранятся сегодняшние темпы роста различного административного персонала, то к две тысячи десятому году оперативников вообще не останется. Все полицейские будут сидеть за письменными столами и посылать друг другу отчеты и циркуляры.

Она засмеялась:

– Наверное, я выбрала не ту профессию.

– Профессия как раз та. Время не то, – задумчиво подытожил Валландер.

Они разъехались по домам. Валландер то и дело косился в зеркало – не следует ли кто за ним. Он очень устал, но в то же время его переполняло победное чувство – наконец-то приоткрылась одна из дверок в этом казавшемся почти безнадежным расследовании.

Им предстояла огромная работа.

Субботним утром 6 ноября Валландер позвонил Бьорку в начале восьмого. Трубку взяла жена. Она попросила перезвонить через несколько минут – Бьорк принимал душ. Тогда он, чтобы не терять времени, набрал номер Пера Окесона – тот был типичным жаворонком, вставал очень рано. Окесон взял трубку сразу, как будто сидел и ждал звонка. Валландер коротко рассказал о новом повороте в следствии, который означал, что Альфред Хардерберг становится одной из центральных фигур. Пер слушал не перебивая. Когда Валландер закончил, Окесон задал один-единственный вопрос:

– Ты считаешь, что это реально?

– Да, – твердо ответил Валландер. – Эта версия может дать нам ответ на все главные вопросы.

– Тогда у меня никаких возражений против углубленного следствия не будет. Только сам понимаешь – без всякого шума. И ни слова журналистам без моего согласия. Меньше всего нам нужно повторение истории с Пальме.

Валландер прекрасно понял, что имеет в виду Окесон. Бездарное, а главное, безуспешное следствие по делу об убийстве премьер-министра, продолжающееся уже десять лет, стало источником постоянной душевной травмы не только для полицейского корпуса, но и для всего населения страны. Все без исключения, и не только в полиции, понимали, что убийство не было раскрыто из-за того, что с самого начала следствием руководил сам себя назначивший шеф губернской полиции, никакими следственными дарованиями не обладавший и сразу допустивший несколько скандальных и непоправимых ошибок. Это постоянно обсуждалось чуть ли не в каждом провинциальном полицейском управлении, иногда возбужденно, но чаще презрительно – как можно было допустить, чтобы следствие так быстро и безнадежно увязло в болоте. И одной из главных ошибок было то, что руководство навязало всем свою версию, не располагая необходимым фактическим материалом. Окесон был прав – преступление должно быть практически раскрыто, только тогда можно позволить себе класть все яйца в одну корзину.

– Мне бы хотелось, чтобы ты пришел на утреннюю оперативку, – сказал Валландер. – Нам нужна полная ясность – что мы хотим и как этого достичь. Кстати, я против разделения следственной группы. Тогда мы не сможем быстро среагировать, если ситуация вдруг изменится.

– Приду, – сказал Пер Окесон. – Вообще-то я собирался поиграть в гольф, но погода не располагает.

– А в Уганде-то, должно быть, сейчас жара – страшное дело! Или куда ты там собрался? В Судан?

– Я еще не говорил с женой, – шепнул Окесон. – Так что помалкивай.

Валландер повесил трубку, выпил еще чашку кофе и снова набрал номер Бьорка. На этот раз ответил он сам. Валландер решил пока умолчать об обстоятельствах его первого посещения Фарнхольмского замка. Это был не телефонный разговор, он должен был видеть Бьорка и его реакцию. Поэтому он говорил очень коротко.

– Надо встретиться и обсудить изменившуюся ситуацию.

– А что случилось?

– Мне бы не хотелось говорить об этом по телефону.

– Ты что, думаешь, что наши телефоны прослушиваются? – удивился Бьорк. – Даже у богатого воображения должны быть свои пределы.

– Не в этом дело, – сказал Валландер, мысленно упрекая себя, что не подумал о такой – вполне реальной – возможности. Теперь было поздно. Он выложил Перу Окесону все как на духу. – Мне нужно встретиться с тобой на пару минут перед оперативкой.

– Через полчаса, – сказал Бьорк. – Не понимаю только, почему у тебя постоянно какие-то секреты.

– Никаких секретов нет, – сказал Валландер. – Просто иногда лучше говорить не по телефону, а глядя друг другу в глаза.

– Драматизм нарастает, – усмехнулся Бьорк. – А не позвонить ли тебе и Перу Окесону?

– Уже позвонил. Значит, через полчаса в твоем кабинете.

Подъехав к управлению, Валландер не сразу вышел из машины. Он выключил мотор и посидел немного, собираясь с мыслями. А может быть, не стоит затевать этот разговор? Есть вещи и поважнее. Но нет, Бьорк должен понять, что то, что он сделал, недопустимо. Иначе неизбежно возникнет кризис доверия, и Валландеру ничего другого не останется, как уйти со службы.

Он сидел в машине и удивлялся, с какой невероятной скоростью развиваются события. Еще неделю назад он гулял по песчаным пляжам Скагена и готовился навсегда покончить с полицейской службой. А сегодня он был полон решимости защищать свое достоинство и свою профессию. Надо будет обязательно написать об этом Байбе в Ригу, решил он. Интересно, поймет ли она, почему все так резко изменилось?

А сам-то он мог бы дать ответ на этот вопрос?..

Он вошел в кабинет Бьорка и сел на диван для посетителей.

– Выкладывай, что там у вас произошло, – сказал Бьорк.

– Прежде чем вникать в ход следствия, я должен решить другой вопрос, – сказал Валландер, отметив, что Бьорк озадачен.

– Ты что, опять собрался уходить? – спросил он.

– Нет, – сказал Валландер, – не собрался. Я хочу знать, почему ты позвонил в Фарнхольмский замок и предупредил о моем приезде. Сказал, что к ним явится полицейский из Истада, занимающийся расследованием убийства. Мало этого – ты ни слова не сказал ни мне, ни кому другому.

Бьорку вопрос явно не понравился.

– Альфред Хардерберг – уважаемый человек, – сказал он. – К тому же против него нет никаких подозрений. Это было просто проявление вежливости с моей стороны. А позволь спросить, откуда ты знаешь об этом звонке?

– Они были подозрительно хорошо подготовлены.

– И что в этом плохого? В сегодняшних обстоятельствах…

– Это было совершенно ни к чему, – угрюмо сказал Валландер. – Ни к чему со всех точек зрения. К тому же такие штуки всегда негативно влияют на работу следственной группы. Люди должны знать, что от них ничего не скрывают и не водят их за нос. Они хотят работать в обстановке полной откровенности.

– Должен сказать, что я несколько удивлен, что именно ты заговорил со мной об откровенности, – сказал Бьорк, не скрывая злости.

– Мои недостатки вовсе не повод для других делать то же самое. Особенно если это мой шеф.

– Я не привык, чтобы со мной разговаривали в таком тоне, – ледяным голосом сказал Бьорк и встал. Лицо его налилось кровью. – Еще раз говорю – это был просто жест вежливости, и ничего другого. В сегодняшних обстоятельствах – чистая рутина, не имеющая никакого значения.

– Эти обстоятельства уже не действуют, – сказал Валландер, понимая, что надо остановиться. Сейчас важно как можно быстрее посвятить шефа в то, что им удалось узнать.

Бьорк стоял и смотрел на него.

– Выражайся ясней, – сказал он. – Что ты имеешь в виду?

– У нас появились данные, что за всем происходящим может стоять не кто иной, как Альфред Хардерберг. И тут, никуда не денешься, приходится признать: обстоятельства изменились.

Бьорк снова сел и уставился на него недоверчиво.

– Что ты имеешь в виду? – переспросил он.

– Я имею в виду вот что: у нас есть причины подозревать, что Альфред Хардерберг прямо или косвенно замешан в убийстве адвокатов. И в покушениях на фру Дюнер и на меня.

– И что, я должен воспринимать это на полном серьезе? – спросил Бьорк скептически.

– Да, – сказал Валландер. – Пер Окесон даже не очень удивился.

Не вдаваясь в детали, он рассказал Бьорку о вчерашнем открытии. Бьорк выслушал, не перебивая, и углубился в размышления.

– Это, конечно, крайне неприятно, если только это правда, – сказал он наконец.

– Убийства и полыхающие автомобили – достаточно неприятные вещи сами по себе, – сказал Валландер.

– Надо быть максимально осторожными, – продолжил Бьорк, словно не заметив ехидного комментария. – Нам нужны совершенно неопровержимые и исчерпывающие улики, прежде чем мы что-либо предпримем.

– Обычно мы этого принципа не придерживаемся, – сказал Валландер. – Чем этот случай отличается от других?

– Тем, что я убежден, что твоя версия никуда нас не приведет, – сказал Бьорк и встал, давая понять, что разговор закончен.

– Такой риск есть, – сказал Валландер, направляясь к двери, – но может быть, и приведет.

Было десять минут девятого. Он взял кофе и заглянул в кабинет Анн Бритт, но она еще не пришла. Он прошел к себе и позвонил водителю такси Вальдемару Коге в Симрисхамн. Ему дали номер его мобильного телефона. Он представился и попросил дать ему номер счета для перевода. Записал номер на бумажке, потом написал «230 крон» и обвел кружочком, чтобы не забыть. Подумал, не позвонить ли по горячим следам продавцу в «Системете», которому досталось от разбушевавшегося отца, и попросить его не возбуждать уголовного дела, но отложил на потом. Оперативка начиналась в половине десятого, и ему надо было сосредоточиться.

Он подошел к окну и посмотрел на улицу. День был серый, воздух холодный и влажный. «Уже поздняя осень, скоро зима. Я опять у себя в кабинете. А где Альфред Хардерберг? В Фарнхольмском замке? Или на десятикилометровой высоте, в личном самолете летит куда-то заключать свои замысловатые сделки? Что же вам такое довелось узнать, Ларс Борман и Густав Торстенссон, что стоило вам жизни? Если мы с Анн Бритт правы… если два таких разных человека, разных поколений, с разными представлениями о мире, пришли к одному и тому же выводу, это что-нибудь да значит».

Ровно в половине девятого он вошел в комнату для совещаний. Бьорк уже сидел на председательском месте. Пер Окесон стоял и смотрел в окно, а Мартинссон со Сведбергом вели оживленный разговор, похоже, о зарплате. Анн Бритт Хёглунд заняла свое обычное место напротив Бьорка. Ни Мартинссон, ни Сведберг, казалось, не удивились присутствию Окесона. Валландер кивнул Анн Бритт и наклонился к ней, опершись рукой на стол.

– Как ты себе представляешь их реакцию? – тихо спросил он.

– Я проснулась утром и решила, что все это мне приснилось. Ты уже поговорил с Бьорком и Окесоном?

– Окесон в курсе дела. Бьорку я успел рассказать только главное.

– И что сказал Окесон?

– Он нас поддержит.

Бьорк постучал по столу карандашом, призывая к вниманию. Все начали рассаживаться по своим местам.

– Мне нечего сказать, кроме того, что я предоставляю слово Курту, – сказал Бьорк. – Но если я понял правильно, в следствии произошел серьезный поворот.

Валландер кивнул, соображая, с чего начать. Голова была совершенно пуста, и он даже растерялся на секунду. Потом собрался с мыслями и начал доклад. Он в деталях описал экономический анализ, сделанный однокурсником Анн Бритт в Эскильстюне. Потом пересказал содержание ночной дискуссии, подчеркнув, что они ни в коем случае не должны будить медведя в его берлоге. Он говорил почти полчаса, потом спросил Анн Бритт, не хочет ли она что-то добавить. Она покачала головой – нет, он сказал все, что необходимо было сказать.

– Вот что мы имеем на сегодня, – закончил он. – Я думаю, для всех очевидно, что мы должны поменять приоритеты, поэтому я пригласил сюда Пера Окесона. Вопрос только в том, нужна ли нам помощь извне. Должен предупредить, что нам предстоит большая и тяжелая работа – проникнуть в мир Альфреда Хардерберга. Дело еще осложняется тем, что он не должен ничего заметить.

Валландер сел, не будучи уверенным, что ему удалось объяснить все так, как нужно. Анн Бритт поощрительно улыбнулась ему, но он все равно сомневался, обводя глазами напряженно застывшие лица коллег.

– Тут есть над чем поработать, – прервал затянувшееся молчание Пер Окесон. – Не надо забывать, что у Альфреда Хардерберга безупречная репутация в шведском деловом мире. Если мы начнем просто так, ничтоже сумняшеся, подвергать эту репутацию сомнению, ничего, кроме протеста, не дождемся. С другой стороны, совершенно очевидно, что оснований для того, чтобы заняться им поплотнее, более чем достаточно. Конечно, трудно себе представить, что Альфред Хардерберг лично замешан в убийствах и прочем криминале. Но где-то в его окружении вполне могут происходить вещи, на которые он не может повлиять.

– Я всегда мечтал засадить за решетку кого-нибудь из этих господ, – ни с того ни сего ляпнул Сведберг.

– По меньшей мере странная точка зрения для полицейского, – сказал Бьорк, не скрывая недовольства.

– Давайте говорить о деле, – напомнил Окесон. – Мне хотелось бы напомнить, что мы, как служители правосудия, получаем деньги за то, чтобы быть подозрительными даже в тех случаях, когда для этого нет почти никаких оснований.

– Короче, будем заниматься Хардербергом или нет? – прямо спросил Валландер.

– При соблюдении определенных условий, – сказал Бьорк. – Помимо того, что я совершенно согласен с Пером насчет тактичности, осторожности и все такое, хочу подчеркнуть, что если что-то просочится за эти стены, я несу за это ответственность. Это считается служебным нарушением. Поэтому никаких заявлений для прессы без моего одобрения.

– Да уж поняли, – сказал молчавший до этого Мартинссон. – Меня интересует другое – каким образом мы собираемся пропылесосить империю Хардерберга, когда нас так мало? И как нам согласовать эту работу с отделами экономической преступности в Стокгольме и Мальмё? С налоговым управлением? Не лучше ли пойти другим путем?

– Каким именно?

– Передать это дело в центр. У них-то в этом отношении руки развязаны – могут привлекать кого угодно и сотрудничать с кем угодно. Надо иметь смелость признать, что у нас для этого силенок маловато.

– Я тоже об этом думал, – сказал Пер Окесон. – Но на раннем этапе, когда мы ничего не успели сделать даже вчерне, экономические отделы и в Стокгольме и в Мальмё пошлют нас куда подальше. К тому же сомневаюсь, что вы представляете себе, насколько эти отделы перегружены. Если нас, как ты говоришь, мало, их еще меньше. Они настолько завалены работой, что дело идет к катастрофе. Так что пока мы должны поднапрячься сами. Как получится, так получится. Я, конечно, попробую подключить экономические отделы в центре, но не уверен, что они на это пойдут.

Позднее Валландер понял, что именно слова Пера Окесона о безнадежной ситуации в центре внесли полную ясность: помощи ждать неоткуда. Они должны направить все усилия на империю Хардерберга и поиск связующего звена между Ларсом Борманом и убитыми адвокатами. Разумеется, они не в первый раз имели дело с экономическими преступлениями. Но на этот раз масштаб был несравним, к тому же нелегко установить связь между финансовыми махинациями и убийствами.

Иными словами, они приступили к поиску ответа на простой вопрос: «А что искать?»

Когда Валландер несколько дней спустя уселся писать Байбе письмо в Ригу, он назвал то, чем они занимались, «тайная облава», двадцать раз справившись со словарем, чтобы перевести это понятие на английский. Их охватил азарт. «В каждом полицейском сидит охотник, – писал он. – Облава началась, но рога не трубят. И все равно, мы ловим этих лис. Без нас шведский курятник давно был бы пуст – остались бы разве что окровавленные перья, разносимые ветром».

Короче говоря, они приступили к работе с небывалым энтузиазмом. Бьорк даже приоткрыл свою кубышку и стал оплачивать переработки. «Только чтобы ничего не просочилось», – повторял он без конца. Пер Окесон снял пиджак, ослабил узел на галстуке, засучил рукава и стал работать вместе со всеми, хотя и не забывал дать понять, кто отвечает за эту операцию.

Отвечал за операцию Пер Окесон, а решения принимал Валландер, он был не формальным, а фактическим лидером, и это ему нравилось. Необычные обстоятельства, помощь и энтузиазм сотрудников помогали ему в какой-то степени преодолеть чувство вины, что он тогда в Скагене фактически оттолкнул Стена Торстенссона, когда тот обратился к нему за помощью. Теперь, прилагая все силы, чтобы найти убийц, он чувствовал, что в какой-то степени искупает свою вину перед Стеном. Теперь ему казалось странным, что он тогда был настолько погружен в самокопание и жалость к самому себе, что за воздвигнутыми им самим баррикадами не услышал крика о помощи.

В один из этих дней он написал еще одно письмо Байбе Лиепе, но так и не отправил. Он попытался объяснить ей, как подействовало на него то, что он год назад убил человека, и почему сейчас он не то чтобы забыл это, но груз стал меньше. Теперь для него важнее было то, что он отказал Стену Торстенссону в помощи, а в результате Стена убили.

Внешне он старался ничего не показывать. В столовой все время обсуждали его загадочное выздоровление, словно он все это время лежал на носилках в морге, а тут внезапно поднялся и пришел на работу, когда этого потребовали обстоятельства. Мартинссон с присущим ему профессиональным цинизмом заявил как-то:

– Курту нужно было настоящее убийство. Не такое, когда кто-то кого-то зарезал в состоянии аффекта, нет, настоящее убийство. Рецепт его лекарства очень прост: два мертвых адвоката, мина в саду, азиатская бомба в бензобаке – и порядок, Валландер ожил.

И, похоже, никто не сомневался, что так оно и есть.

Не меньше недели ушло на то, чтобы в самых общих чертах ознакомиться с материалом. И Валландер, и остальные отводили для сна не больше пяти часов в сутки. Позже они вспоминали эту неделю и удивлялись сами себе. Даже Пер Окесон, обычно очень скупой на одобрение, сказал, что мысленно снимает шляпу – столько им удалось сделать.

– Лишь бы не узнали наверху, – сказал он в один из вечеров, когда они, борясь с усталостью, вышли на улицу подышать свежим воздухом. Валландер не сразу понял, что он имеет в виду.

– Если в центре узнают про эту работу, Министерство юстиции тут же назначит экспертную группу, а эта группа на очередном заседании представит так называемую истадскую модель: как с минимальными ресурсами достичь выдающихся результатов. Вывод понятен – шведскую полицию вовсе не держат на голодном пайке, наоборот, полицейских даже слишком много, просто они неэффективно работают. Они просто-напросто ничего не делают, постоянно натыкаются друг на друга, расходуют деньги, и при этом статистика раскрываемости все ухудшается.

– Никаких выдающихся результатов мы пока не достигли, – напомнил Валландер.

– Я говорю не о нас, а о главном управлении, – улыбнулся Окесон, – о загадочном мире политиков. Мир, где за фасадом пышных слов ничего не происходит. Мир, где каждый вечер, отходя ко сну, читают молитву: пусть завтра мне удастся превратить воду в вино. Я говорю сейчас не о том, что мы еще не знаем – кто убил адвокатов, кто подложил мину и так далее. Я говорю о том, что мы уже знаем: Альфред Хардерберг вовсе не тот образцовый гражданин, стоящий выше подозрений, как мы до этого думали.

И это было правдой. За эту сумасшедшую неделю вырисовалась более или менее понятная картина империи Хардерберга – еще не полная, разумеется, но уже можно было видеть провалы, черные дыры, совершенно недвусмысленно дающие понять, что за человеком из Фарнхольмского замка нужен глаз да глаз.

В тот вечер, а именно 14 ноября, они с Окесоном, стоя у подъезда, уже могли сделать определенные выводы. Первая фаза тайной облавы закончилась, никакая информация, слава богу, не просочилась за стены управления – и начала вырисовываться картина удивительной финансовой империи, в которой Ларс Борман и, самое главное, Густав Торстенссон случайно обнаружили нечто, о чем им знать не полагалось.

Что же они обнаружили? На этот вопрос они пока ответа не знали.

Работали они, конечно, лихорадочно, но этот хаос Валландеру удалось более или менее упорядочить. Он брал на себя самую скучную, и, как впоследствии чаще всего оказывалось, наименее интересную работу. Они узнали всю историю Альфреда Хардерберга, начиная с того момента, когда он родился в семье крепко пьющего торговца пиломатериалами в Виммербю под именем Альфред Ханссон, и кончая сегодняшним днем, когда в его связке было несчетное количество ключей от империи с оборотом в многие миллиарды крон и в Швеции и за рубежом. Как-то, оторвавшись от утомительного чтения балансовых и авансовых отчетов, Сведберг заметил:

– Совершенно немыслимо, чтобы хозяин всего этого был порядочным человеком.

Но в конце концов не кто иной, как Свен Нюберг, мрачный и сварливый криминалист, обнаружил то, что они искали. Как часто бывает, он чисто случайно наткнулся на маленькую трещину в тщательно возведенной Хардербергом стене. И если бы Валландер, несмотря на усталость, не обратил внимания на комментарий Нюберга, когда тот поздно вечером, попрощавшись, уже выходил из кабинета, они, может быть, прошли бы мимо этой трещинки.

Дело шло к полуночи. Валландер склонился над отчетом о землевладениях Альфреда Хардерберга, подготовленным Анн Бритт. В этот момент кто-то громко постучал. Свен Нюберг вообще не отличался особым тактом. Он ходил по управлению в громыхающих сапогах и барабанил в двери кабинетов, словно собирался немедленно арестовать их обитателей. На этот раз он пришел доложить, что техническая экспертиза мины в саду фру Дюнер и машины Валландера завершена.

– Тебе, наверное, не терпится узнать результат, – сказал он, усаживаясь в видавший лучшие дни стул для посетителей.

– И что там у тебя? – спросил Валландер, оторвавшись от чтения и посмотрев на Нюберга покрасневшими от бессонницы глазами.

– Ничего.

– Вообще ничего?

– Ты же слышал, что я сказал, – Нюберг уже был готов завестись. – Отрицательный результат – тоже результат. Достоверно определить, где сделана мина, невозможно. Впрочем, мы думаем, что ее изготовили в Бельгии, на предприятии под названием «Пудр рони», или черт их знает, как они это произносят. Такая вероятность есть, если принять во внимание состав взрывчатки. Никаких осколков мы не нашли, радиус действия очень маленький, взрыв был направлен вверх. Это тоже указывает на бельгийское происхождение. А может, и не бельгийское – с уверенностью сказать невозможно. А что касается твоей машины, мы даже не можем доказать, что взрывчатка была в бензобаке. Короче говоря, результат исследования таков – отсутствие результатов.

– Я не сомневался, – сказал Валландер, роясь в своих записках. Он собирался задать какой-то вопрос Нюбергу и записал его на бумажке, а бумажка эта куда-то запропастилась.

– То же самое и с этим итальянским пистолетом, «бернаделли», – продолжил Нюберг. – Почти ничего не известно. Заявлений о краже подобного оружия не поступало. Все владельцы предъявили оружие по первому требованию. Стоит ли временно изъять пистолеты и провести пробную стрельбу, решать вам с Окесоном.

– Думаешь, это даст что-нибудь?

– И да, и нет. Я считаю, надо сначала проверить, не украден ли какой-нибудь «смит и вессон», а потом уже вплотную заняться «бернаделли». Нужно еще несколько дней.

– Сделаем по-твоему, – сказал Валландер и записал это в блокноте, чтобы не забыть.

– Никаких отпечатков в адвокатской конторе нет. Кто бы там ни застрелил Стена Торстенссона, пальцы к стеклу он не прижимал. Исследование писем Ларса Бормана тоже ничего не дало. Почерк его – Сведберг поговорил с обоими детьми Бормана.

– И что они сказали о формулировках? – поинтересовался Валландер.

– Каких формулировках?

– Письма написаны довольно странным языком.

– Сведберг же сказал, что Ларс Борман страдал дислексией.

Валландер нахмурился:

– Не припомню. Когда это он сказал?

– На одной из оперативок. Ты, должно быть, пошел за кофе.

– Может быть. Я поговорю со Сведбергом. Что еще?

– Я съездил и покопался в машине Густава Торстенссона. Там тоже никаких отпечатков. Проверил замки зажигания и багажника. Поговорил с патологоанатомом из Мальмё. И он и я уверены, что смертельный удар в шею получен им не в момент аварии. То есть он не ударился о крышу, в машине нет соответствующей детали. Короче говоря, его ударили сзади. Скорее всего, в тот момент, когда он вышел из машины. Если, конечно, предположить, что на заднем сиденье никого не было.

– Я думал об этом, – сказал Валландер. – Действительно, вероятнее всего, он вышел из машины. Кто-то подкрался сзади и нанес удар, послуживший причиной смерти. Затем инсценировал аварию. Но почему он остановился в тумане и вышел? Что могло его заставить это сделать?

– На этот вопрос я ответить не могу.

Валландер отложил ручку и откинулся на стуле. У него сильно болела спина. Надо было идти домой и поспать.

– Единственное, что заслуживало внимание в машине старика – пластмассовый контейнер, – сказал Нюберг. – Французский.

– А что в нем было?

– Ничего.

– И что тогда заслуживает внимания?

Нюберг пожал плечами и встал:

– Я видел раньше точно такой же. Года четыре назад, в лундской больнице. У нас было учебное посещение.

– В больнице?

– Память у меня пока еще хорошая. Точно такой же.

– А для чего такие контейнеры?

Нюберг уже взялся за ручку двери.

– Откуда мне знать? – пожал он плечами. – Не знаю. Но тот, что лежал в машине Торстенссона, был идеально пуст. Химически чистый контейнер. Такое впечатление, что им никогда не пользовались.

Нюберг вышел. Валландер долго прислушивался к его тяжелым шагам в коридоре.

Потом отодвинул бумажную кипу и поднялся со стула. Надо было ехать домой и спать. Он снял куртку с крючка и вдруг замер.

Что-то Нюберг сказал насчет этого контейнера. Прямо перед уходом.

И сразу понял. С курткой в руках, он тяжело опустился на стул.

Что-то здесь не так. Какого рожна в машине Густава Торстенссона лежит новехонький, ни разу не использованный контейнер? Пустой, к тому же, по-видимому, специального назначения.

Ответ мог быть только один.

Когда Торстенссон-старший покидал Фарнхольмский замок, контейнер не был пуст. В нем что-то было.

Значит, это был другой контейнер, а потом его заменили. На дороге в тумане. В тот самый момент, когда Торстенссон почему-то остановился и вышел из машины. И был убит ударом по голове. Ударом, нанесенным сзади.

Валландер посмотрел на часы – начало первого. Он подождал четверть часа, давая Нюбергу время добраться до дома, и набрал его номер.

– Какого черта? – спросил Нюберг, узнав голос Валландера. – Что у тебя там еще?

– Я тебя жду в управлении. Прямо сейчас.

Он приготовился к потоку проклятий.

Но Нюберг просто молча положил трубку.

Без двадцати час он уже стоял на пороге кабинета.

11

Этот ночной разговор оказался решающим. Он еще раз убедился, что прорыв в самых сложных расследованиях происходит там, где его не ждешь. Многие коллеги Валландера видели в этом подтверждение, что даже полицейскому должно немного повезти, чтобы вовремя выбраться из тупика. А Валландер думал, что дело не в везении, а в том, о чем говорил Рюдберг: хороший полицейский должен прислушиваться к своей интуиции. Критично, но прислушиваться. И верить.

В данном случае он чисто интуитивно чувствовал, что пластмассовый контейнер в разбитой машине Густава Торстенссона – важная деталь, хотя и не мог объяснить, почему. Поэтому он, несмотря на усталость, решил заняться этим прямо сейчас, не дожидаясь завтрашнего дня. Ему нужно было подтвердить свои подозрения. Поэтому он и позвонил Свену Нюбергу. Поэтому Свен Нюберг стоял сейчас в дверях кабинета и, как ни странно, не ворчал и не ругался. Он просто уселся на стул, и Валландер с удивлением обнаружил, что под пальто у него пижама.

– Ты, должно быть, шел очень быстро и сразу рухнул в постель, – сказал Валландер. – Если бы я знал, что ты уже лег, не стал бы звонить.

– Что ты хочешь сказать? Что ты зря меня сюда вытащил?

Валландер покачал головой.

– Этот контейнер, – сказал он. – Расскажи о нем поподробнее.

– Я уже все сказал, что мог, – удивился Нюберг.

Валландер сел за стол и внимательно посмотрел на Нюберга. Свен был не просто отличным криминалистом. У него к тому же были превосходно развитое воображение и потрясающая память.

– Ты сказал, что видел и раньше похожий контейнер.

– Не похожий, а точно такой же, – поправил Нюберг.

– Значит, это не обычный контейнер. Можешь описать его поподробнее?

– Я могу просто его принести.

– Давай вместе сходим и посмотрим.

Они прошли по полутемным тихим коридорам управления. Где-то было включено радио. Нюберг отпер дверь комнаты, где хранились вещественные доказательства.

Контейнер стоял на полке. Нюберг достал его и протянул Валландеру. Он чем-то напоминал сумку-холодильник. Валландер поставил контейнер на стул и попробовал открыть крышку.

– Закрыт очень плотно, – сказал Нюберг. – К тому же совершенно герметичен. Вот здесь, сбоку – окошко, для чего, понятия не имею. Можно только догадываться. Скажем, чтобы видеть показания термометра внутри.

– Такой же был в лундском госпитале, – Валландер задумчиво вертел в руках загадочный предмет. – А где именно? В каком отделении стоял?

– Он не стоял, – неожиданно улыбнулся Нюберг. – Он двигался по коридору в операционном блоке. Его несла какая-то медсестра, причем явно торопилась.

– Ничего больше не запомнил?

– Нет.

Они пошли назад в кабинет

– Похож на сумку-холодильник.

– Наверное, это и есть сумка-холодильник. Может быть, для крови.

– Разузнай, – попросил Валландер. – Мне важно знать, как этот контейнер попал в машину Густава Торстенссона в день его гибели.

Валландер сел в кресло и вспомнил слова Нюберга:

– Ты сказал, что эта штука сделана во Франции.

– На ручке написано «Made in France».

– А я и не заметил, – огорчился Валландер.

– Буквы почти не заметны, так что ничего удивительного, – утешил его Нюберг. Он так и остался стоять у дверей.

– Может быть, я ошибаюсь, – помедлив, сказал Валландер, – но мне почему-то кажется странным этот контейнер. Что он там делал? Ты уверен, что его не использовали?

– Даже ни разу не открывали, прямо с фабрики. Тебе рассказать, как я это установил, или обойдешься?

– Мне достаточно того, что ты уверен. А ваши технические фокусы я все равно не пойму.

– Значит, тебе кажется, что эта штука может нам что-то рассказать… – задумчиво сказал Нюберг. – Но учти, что в аварийных машинах может отыскаться все что угодно.

– В этом случае мы не имеем права проходить мимо любой, самой незначительной детали.

– А в других случаях? – удивился Нюберг. – Мы, по-моему, никогда и не проходим мимо.

Валландер поднялся.

– Спасибо, что пришел, – сказал он. – Хорошо бы ты сумел рассказать мне побольше об этом чертовом контейнере уже завтра.

Они расстались у подъезда. Валландер поехал домой, съел несколько бутербродов и лег. Но уснуть не удалось. Он вертелся с боку на бок, потом встал и, не зажигая света, прошел в кухню. В свете уличного фонаря все предметы выглядели загадочными, чуть ли не потусторонними. Он не находил себе места от нетерпения. Слишком много боковых тропок в этом следствии. И хотя они более или менее определили направление главного удара, но он совершенно не был уверен, что оно правильное. Не пропустили ли они что-то важное? Он вспомнил день, когда Стен Торстенссон неожиданно появился на юландском берегу. Он помнил разговор с ним слово в слово, но теперь ему казалось, что за словами Стена стояло что-то еще, а он этого не понял.

Был уже пятый час, когда он снова лег. На улице поднялся ветер, стало холодней. В квартире тоже было довольно прохладно, так что его немного знобило, когда он разделся и залез под одеяло. Ему не удавалось сохранять выдержку. То, что он требовал от своих сотрудников, у него у самого получалось плохо. Сохранять терпение и выдержку.

Он пришел на работу рано – не было еще и восьми. Ветер был почти штормовой, и в приемной говорили, что возможен ураган. Он подумал, что крыша в отцовском доме в Лёдерупе может не выдержать. Его все время мучила совесть, что он так и не перекрыл ее, хотя собирался уже давно. Он сел в кресло и решил первым делом позвонить отцу. Они так и не разговаривали после той драки в «Систембулагете». Он уже взялся за трубку, как раздался звонок.

– Тебе звонят, – сказала Эбба. – На улице просто ураган.

– Я утешаюсь тем, что может быть еще хуже, – сказал Валландер. – А кто звонит?

– Фарнхольмский замок.

Валландер выпрямился:

– Соедини.

– Это дама с примечательной фамилией. Ее зовут Дженни Линд.

– По-моему, самая обычная фамилия. Ничего странного.

– Я не сказала, что фамилия странная. Я сказала – примечательная. Ты ведь слышал о знаменитой оперной певице Дженни Линд?

– Ладно, соединяй, – улыбнулся Валландер.

Голос был молодой. Наверно, еще одна из его многочисленных секретарш.

– Комиссар Валландер?

– Это я.

– Если я не ошибаюсь, во время вашего визита к нам вы хотели попросить аудиенции у доктора Хардерберга?

– Я не прошу ни у кого аудиенций, – сказал Валландер, подавляя раздражение. – Мне надо с ним поговорить в связи с делом об убийстве.

– Я понимаю. Сегодня утром доктор Хардерберг прислал телекс с сообщением, что он приезжает домой сегодня во второй половине дня и завтра готов вас принять.

– А откуда телекс?

– А это имеет значение?

– В противном случае я бы не спрашивал, – соврал Валландер.

– Доктор Хардерберг сейчас в Барселоне.

– Я не могу ждать до завтра, – сказал Валландер. – Мне надо поговорить с ним как можно скорее. И если он приезжает сегодня, то пусть примет меня сегодня.

– Насколько мне известно, вечер у него свободен, – сказала Дженни Линд. – Но, прежде чем дать вам ответ, я должна позвонить в Барселону.

– Вы можете звонить куда угодно, – сказал Валландер, – только передайте ему, что я приеду сегодня в семь часов вечера.

– К сожалению, я не могу на это пойти. Доктор Хардерберг сам планирует свои встречи.

– Не в этом случае, – отрубил Валландер. – Не забудьте – мы приедем в семь часов.

– Комиссар будет не один?

– Да.

– Тогда я попрошу вам назвать имя вашего спутника.

– Попросить вы можете, но я вам его не скажу. Еще один следователь из Истада.

– Я свяжусь с доктором Хардербергом. Хочу вас предупредить, что он иногда резко меняет свои планы. Ему может понадобиться полететь куда-то еще, и тогда он сегодня не приедет.

– А вот этого я позволить не могу, – сказал Валландер и мысленно усмехнулся – на самом деле он не мог этого не позволить.

– Должна сказать, что вы меня удивили, – сказала Дженни Линд. – Вы уверены, что полиция может требовать, чтобы доктор Хардерберг изменил свое рабочее расписание?

Валландер решил идти до конца – превышать полномочия, так превышать.

– Если я получу согласие прокурора, я могу ставить любые требования.

Он произнес эту фразу и сообразил, что этого делать было не надо. Они же решили двигаться осторожно. Хардерберг должен быть убежден, что их интерес к нему не выходит за рамки протокола.

– Мы, разумеется, ни в чем не подозреваем доктора Хардерберга, – попытался он исправить ошибку. – Но в интересах следствия я должен поговорить с ним как можно скорей. У меня нет ни малейших сомнений, что такой выдающийся человек, как доктор Хардерберг, с удовольствием поможет полиции в раскрытии тяжкого преступления.

– Я свяжусь с ним, – повторила Дженни Линд.

– Спасибо за звонок, – сказал Валландер и повесил трубку.

Внезапно ему пришла в голову мысль. Он позвонил Эббе и попросил ее найти Мартинссона и сказать, чтобы он к нему зашел.

– Альфред Хардерберг объявился, – сказал он, не успел Мартинссон открыть дверь. – Он сейчас в Барселоне и направляется домой. Я хотел взять с собой туда Анн Бритт.

– Ее нет. У нее ребенок заболел.

– Тогда поедем с тобой.

– С большим удовольствием. Очень хочется посмотреть этот аквариум с золотымпеском.

– Но самое главное вот что, – сказал Валландер. – У Хардерберга свой самолет, называется, по-моему, «Гольфстрим», не знаю, что это значит. Но если есть самолет, значит он где-то зарегистрирован. Значит, есть план полетов, и можно узнать, куда и когда он летает.

– У него должна быть как минимум пара пилотов, – сказал Мартинссон. – Я этим займусь.

– Пусть кто-то другой этим займется. У тебя есть дела поважнее.

– Звонить по телефону? Анн Бритт вполне может сидеть дома и названивать во все места. Думаю, она будет только рада принести пользу.

– Из нее выйдет хороший полицейский, – сказал Валландер.

– Будем надеяться. Но пока, честно говоря, еще не вышел. Мы только знаем, что она была отличницей в полицейской школе.

– Ты прав, – сказал Валландер. – Реальная жизнь и ее имитация в Школе полиции – не одно и то же.

Мартинссон ушел. Валландер сел за подготовку материалов к оперативке, которая должна была начаться в девять. Его еще не оставила ночная мысль о боковых тропах, о торчащих во все стороны обрывках нитки. И неизвестно, за какую тянуть.

Выход один – надо как можно быстрее отбросить все, что не является важным для следствия. Надо наконец выбрать нить, за которую тянуть. Если все же окажется, что нить не та, можно вернуться к обрывкам. И выбрать снова.

Валландер сдвинул в сторону кучу бумаг на столе и взял чистый лист. Много лет назад Рюдберг научил его, как смотреть свежим, незамыленным взглядом на идущее следствие. «Мы должны все время менять угол зрения, – говорил он. – Иначе все наши выводы и обобщения бессмысленны. Как бы ни было запутано следствие, надо изложить себе его суть, причем так, чтобы было понятно и ребенку. Мы должны смотреть на вещи просто, но не упрощать».

Валландер взял ручку, подумал и написал следующее:

«Жил-был старый адвокат. Однажды он поехал навестить богача в его замке. По дороге домой его убили и хотели сделать так, чтобы это было похоже на аварию. У старого адвоката был сын, но и его убили в его собственной конторе. У сына незадолго до этого появились подозрения, что с аварией, в которой погиб его отец, не все чисто. Он даже нашел меня, чтоб попросить о помощи – тайно поехал в Данию, сказав своей секретарше, что едет в Финляндию. Из Финляндии кто-то отправил открытку. Через несколько дней в саду секретаря адвокатской конторы заложили мину. Наблюдательная дама из истадской полиции замечает, что машину, на которой мы едем в Хельсингборг, преследуют. В контору приходят угрожающие письма от некоего ревизора из ландстинга в Мальмё. А этот ревизор потом кончает жизнь самоубийством – вешается на березе в рощице под Мальмё. Но это, скорее всего, никакое не самоубийство, а тоже убийство. Самоубийство было инсценировано, так же как автомобильная катастрофа. Все эти события взаимосвязаны, но прямой связи пока найти не удается. Ничто не украдено, никаких страстей вроде ненависти или ревности как будто нет. Все шатко и нематериально. Материален разве что пластмассовый контейнер. И сказка начинается с начала: жил-был старый адвокат. Однажды он поехал навестить богача…»

Он отложил ручку.

Альфред Хардерберг. Современный Шелковый Валет. Он всегда за нашей спиной. Он летает по всему миру и прокручивает свои таинственные сделки. Словно совершает какой-то ритуал, понятный только посвященным.

Он перечитал написанное. Слова были простые и ясные, но ничего нового он не обнаружил. Ничто не говорило о том, что Альфред Хардерберг замешан в этих преступлениях.

Это должно быть что-то очень серьезное, подумал он. Если мои предположения верны, если Хардерберг и в самом деле стоит за всеми этими делами, значит, Густав Торстенссон, а возможно, и Ларс Борман, обнаружили что-то очень серьезное, что-то, что могло угрожать всей его империи Стен Торстенссон, скорее всего, ничего не знал. Но он постарался меня найти, ему казалось, что за ним следят… и, по-видимому, не только казалось. За ним и в самом деле следили. И им было неизвестно – знает он или нет. Поэтому они его и убрали. И мина в саду фру Дюнер – на всякий случай. А вдруг она тоже что-то знает…

Что-то очень и очень важное. Но это важное «что-то», по-видимому, сравнительно небольших размеров, так что вполне может уместиться в пластмассовом контейнере, похожем на сумку-холодильник…

Он сходил за кофе, вернулся и позвонил отцу.

– На улице настоящий шторм, – сказал он. – Как бы крышу не сорвало.

– Жду с нетерпением.

– Что ты ждешь с нетерпением?

– Представляешь: моя крыша летит над полями и машет крыльями… Никогда ничего подобного не видел.

– Я давно собираюсь ее перекрыть… До зимы обязательно сделаю.

– Позволь мне на этот счет иметь свое мнение. Но, во всяком случае, для того, чтобы перекрыть крышу, ты должен здесь хотя бы появиться.

– Найду время. Кстати, ты подумал насчет этой истории в Симрисхамне?

– А что тут думать? Я был прав.

– Нельзя по любому поводу лезть в драку.

– Я ничего платить не буду. Лучше сяду в тюрьму.

– Об этом речь не идет. Я позвоню вечером, узнаю, выдержала ли крыша. Обещают ураган.

– Надо будет залезть на трубу.

– Это еще зачем.

– Охота полетать.

– Разобьешься. А Гертруд дома?

– Мы вместе туда полезем, – сказал отец и закончил разговор.

Валландер так и остался стоять с трубкой в руке. В кабинет вошел Бьорк:

– Если тебе надо звонить, я могу подождать.

Валландер повесил трубку:

– Я слышал от Мартинссона, что Хардерберг подал признаки жизни.

Валландер ждал продолжения. Но продолжения не последовало.

– Это вопрос? – сказал он. – Если да, то ответ положительный. Если не считать, что звонил не сам Хардерберг. Он сейчас в Барселоне. Его ждут после обеда. Я поеду туда.

Бьорк помялся:

– Я слышал, ты берешь с собой Мартинссона. Думаешь, это уместно?

– А почему нет? – искренне удивился Валландер.

– Я не хочу сказать, что Мартинссон неуместен. Я просто подумал, может быть, мне стоит поехать.

– Зачем?

– Доктор Хардерберг – очень заметная фигура.

– Ты же не знаешь материалов следствия так досконально, как Мартинссон. Это не визит вежливости.

– Может быть, мое присутствие его успокоит. Не надо его настораживать.

Валландер подумал. С одной стороны, он чувствовал раздражение: Бьорк собирался поехать, чтобы проследить, чтобы Валландер не натворил ничего такого, что может, согласно его, Бьорка, представлениям, повредить репутации полицейского корпуса. С другой стороны, Бьорк прав – Хардерберга не надо настораживать. Не надо, чтобы он чувствовал повышенный интерес к своей персоне.

– Я понимаю, о чем ты думаешь, – сказал он. – Но твое присутствие может оказать противоположное воздействие. С чего бы вдруг шеф полиции едет на рутинный опрос свидетеля?

– Я просто поделился сомнениями.

– Мартинссон подойдет, – сказал Валландер и встал. – Пошли, пора начинать оперативку.

Идя по коридору, он думал, что пора бы ему научиться говорить то, что он думает. Ему надо было сказать все как есть, что он не хочет, чтобы Бьорк ехал в Фарнхольм, потому что Валландер не может примириться с его раболепием перед Альфредом Хардербергом. В поведении Бьорка он усматривал что-то недостойное, какое-то рабское заискивание перед власть имущими. Раньше он почему-то никогда об этом не думал, хотя все общество пропитано этим духом. Всегда есть кто-то наверху, кто устанавливает правила, писаные и неписаные. Правила для тех, кто внизу. С детства он помнил, как рабочие снимали шапку, если мимо проходил кто-то, от кого зависела их судьба. Как отец гнул спину перед Шелковыми Валетами… И сейчас тоже – шапка в руке никуда не делась, хоть она и невидима.

И у меня шапка в руке. И я ее иногда даже не замечаю.

Они собрались у стола. Сведберг мрачно продемонстрировал эскизы новой форменной одежды, присланные для ознакомления из центра.

– Хотите поглядеть, как мы будем выглядеть в будущем?

– Мы же не носим форму, – сказал Валландер и сел.

– Анн Бритт не так негативно настроена, как остальные, – продолжал Сведберг. – Ей новая форма нравится.

Бьорк тоже сел на свое место и опустил ладони на стол, показывая, что пора начинать.

– Сегодня Пер не смог прийти, – сказал он. – Он в суде. Там слушается дело близнецов, которые в прошлом году ограбили банк.

– Каких близнецов? – спросил Валландер.

– Как это могло пройти мимо тебя? Два близнеца ограбили Торговый банк.

– Меня в прошлом году не было, – напомнил Валландер. – Ничего не знаю об этом деле.

– Мы их не сразу взяли, – сказал Мартинссон. – Оба получили экономическое образование в одном из лучших институтов страны. Им нужен был стартовый капитал, чтобы воплотить свой замысел. Они задумали создать нечто вроде плавучего Луна-парка на юге Швеции.

– А что, идея неплохая, – одобрил Сведберг и почесал лысину.

Валландер огляделся.

– Звонили от Альфреда Хардерберга, – сказал он. – Вечером мы с Мартинссоном едем туда. Впрочем, есть риск, что он изменит планы и не появится. Но я сказал секретарю, что наше терпение не безгранично.

– А это его не насторожит? – спросил Сведберг.

– Я все время подчеркиваю, что это рутинный опрос свидетелей, – сказал Валландер. – Его это не должно удивлять – ведь Густав Торстенссон в тот вечер ехал именно от него.

– В общем, очень своевременно, – заметил Мартинссон. – Только надо продумать, о чем с ним говорить.

– У нас весь день впереди, – сказал Валландер. – Прежде всего надо дождаться подтверждения, что он и в самом деле приехал.

– А где он сейчас? – спросил Мартинссон.

– В Барселоне.

– У него куча недвижимости в Барселоне, – вставил Сведберг. – Не считая строительства каких-то курортных деревушек под Марбеллой. Всем этим занимается предприятие под названием «Касако». Финансирование проходит, если я не ошибаюсь, через банк в Макао. А где это – Макао?

– Понятия не имею, – признался Валландер. – Впрочем, сейчас это не важно.

– К югу от Гонконга, – сказал Мартинссон. – Что-то у вас слабовато с географией.

Валландер налил себе стакан воды. Оперативка постепенно входила в обычное русло. Они по очереди брали слово и рассказывали, что удалось сделать и узнать за последние сутки. Мартинссон передал, что Анн Бритт завтра встречается с детьми Ларса Бормана и его вдовой – та приехала на несколько дней в Швецию. Когда подошла очередь Валландера, он начал с рассказа о пластмассовом контейнере и очень скоро понял, что никто не понимает, почему он придает ему такое большое значение. Может быть, это даже хорошо, подумал он. Может быть, я просто увлекаюсь.

Примерно через полчаса они перешли к обсуждению. Все согласились с Валландером – нельзя тянуть за все нити одновременно. Все, что не относится к Фарнхольмскому замку, может пока подождать.

– Мы все еще ждем, что скажут отделы экономической преступности в Стокгольме и Мальмё, – сказал Валландер, когда совещание уже близилось к концу. – Но что мы можем утверждать уже сейчас – что мотивы убийства Густава и Стена Торстенссонов не ясны. То есть очевидной причины нет – допустим, ограбление или месть. Надо будет, разумеется, заняться и другими их клиентами в том случае, если фарнхольмский след остынет. Но сейчас – все внимание Хардербергу и Ларсу Борману. Будем надеяться, что Анн Бритт удастся вытянуть что-то важное из родни Ларса.

– А она сможет? – поинтересовался Сведберг.

– А почему нет?

– Опыта маловато… Впрочем, я просто спросил.

– Думаю, она великолепно справится, – сказал Валландер. – Если ни у кого ничего существенного нет, закончим.

Он вернулся в кабинет. Подошел к окну и несколько минут стоял, ни о чем не думая. Потом сел за стол и начал заново просматривать весь материал, который им удалось собрать о Хардерберге и его империи. Все это было ему уже знакомо, но он снова и снова вчитывался в строки рапортов. Многого он не понимал. Сложнейшие сделки, переводы огромных сумм со всех концов мира, загадочная игра с акциями и эмиссиями… у него было такое чувство, что он заглянул в мир, где действуют совсем другие законы. Несколько раз он пытался разыскать Свена Нюберга, но безрезультатно. Обед Валландер пропустил, проработал до половины четвертого и пошел в кебабную на Стурторгет. Нюберг не появлялся. По-видимому, придется ехать в Фарнхольм, так и не узнав, для чего используются такие контейнеры. Он неотступно думал об Альфреде Хардерберге.

Первое, что он увидел, вернувшись в кабинет – записка, извещавшая, что доктор Альфред Хардерберг готов принять его сегодня вечером в половине восьмого. Он вышел в коридор, чтобы найти Мартинссона. Им надо хорошо подготовиться, еще раз обсудить вопросы, которые они собираются задать уже сегодня, и которые пока следует приберечь. В коридоре он столкнулся со Сведбергом. Тот собирался уходить.

– Мартинссон попросил позвонить ему домой, – сказал Сведберг. – Он уехал с полчаса назад. Не знаю, что у него там.

Трубку взял Мартинссон.

– Я не могу поехать, – сказал он. – Жена заболела, некому остаться с детьми. Может быть, возьмешь Сведберга?

– Он только что ушел. Где его теперь найдешь?

– Извини, – сказал Мартинссон.

– Нечего извиняться. Ясно, что ты должен оставаться дома. Я решу этот вопрос.

– Может быть, возьмешь Бьорка?

– Ты прав, – серьезно сказал Валландер. – Я подумаю.

Но, вешая трубку, он уже знал, что поедет один. В глубине души ему именно этого и хотелось.

«Это моя самая большая слабость – я охотнее всего работаю один», – подумал он. Впрочем, с годами он был все менее уверен, что это слабость. Может быть и нет.

Чтобы сосредоточиться и побыть в уединении, он сел в машину и поехал за город. Шторм продолжался. Удары ветра ощущались и в машине, иногда ее чуть не сдувало с дороги. По небу летели рваные тучи. Что там с крышей у отца?.. Вдруг ему захотелось послушать что-нибудь из оперной музыки. Он свернул на обочину и начал копаться в бардачке – но там ничего не было. Он усмехнулся – ему только сейчас пришло в голову, что машина-то не его. Валландер ехал на Кристианстад, все время прокручивая в голове сценарий предстоящего разговора с Хардербергом. Он не мог отделаться от мысли, что больше всего он хочет даже не поговорить с Хардербергом, а увидеть его. В бесконечных рапортах, которые он читал, не было ни одной фотографии. Анн Бритт Хёглунд сказала, что Хардерберг терпеть не может фотографироваться. Если он выступал публично, его помощники должны были сначала убедиться, что ни одного фотографа поблизости нет, и позаботиться, чтобы их и не было. Когда шведское телевидение делало о нем передачу, в архивах не нашлось ни одной фотографии.

Он вспомнил свое первое посещение замка. Тогда он подумал, что именно эта тишина и удаленность характерны для жизни богачей. Теперь он мысленно добавил еще и желание быть невидимым. Безликие люди в роскошном окружении.

Не доезжая Тумелиллы, он сбил зайца – откуда ни возьмись, тот появился в свете фар и бестолково запрыгал из стороны в сторону. Валландер остановил машину и вышел. Ветер чуть не свалил его с ног. Заяц лежал на дороге и судорожно дергал задней лапкой. Валландер пошел на обочину поискать камень, чтобы прекратить мучения зверька, но когда он вернулся, тот был уже мертв. Валландер ногой отодвинул его на обочину и с испорченным настроением вернулся к машине. Ветер был такой сильный, что он с трудом открыл дверцу. В Тумелилле Валландер остановился в придорожном кафе, заказал бутерброд и чашку кофе. Было без четверти шесть. Валландер достал блокнот и записал несколько основных вопросов. Он с неудовольствием отметил, что волнуется. Не потому ли, что едет на встречу с потенциальным убийцей? Абсурд какой-то…

Валландер просидел в кафе почти час, подливая кофе и размышляя. Вдруг он заметил, что думает о Рюдберге. Попытался представить его лицо, но это ему удалось не сразу и с трудом. Он даже немного испугался. Потерять Рюдберга значило для него потерять единственного друга. Не важно, мертвого или живого.

Он расплатился и вышел. Рекламный щит у кафе опрокинуло ветром. Было безлюдно, ни одной живой души, только проходящие машины. «Настоящий ноябрьский шторм, – подумал он, разворачиваясь. – Открываются двери зимы».

Он подъехал к воротам в двадцать пять минут восьмого. Почему-то он был уверен, что его встретит Курт Стрём. Но навстречу ему никто не вышел, в будке охранников, похоже, никого не было. Ворота бесшумно разъехались, и он поехал к замку. Мощные прожекторы освещали фасад и прилегающую часть парка – это было похоже на театральную декорацию.

Он остановился у лестницы и заглушил мотор. Покосился на замок и увидел, что входная дверь открылась. Он вышел из машины и стал подниматься по лестнице. Не успел он преодолеть и двух ступенек, как ударил мощный порыв ветра, он оступился и выронил исписанный блокнот – его мгновенно унесло ветром. Он покачал головой и пошел дальше. На пороге стояла женщина лет двадцати пяти с очень короткой стрижкой.

– Что-то важное? – спросила она.

Он узнал ее голос.

– Всего-навсего блокнот.

– Сейчас я пошлю кого-нибудь, чтобы его нашли, – сказала Дженни Линд.

Валландер уставился на ее тяжелые серьги и голубые пряди в черных коротких волосах.

– Там почти нет записей.

Она впустила его. Дверь за ними тихо закрылась.

– Вы же сказали, что будете не один?

– Не получилось.

И в ту же секунду он заметил тех двоих. Они, как и тогда, стояли в тени большой лестницы, ведущей на второй этаж. Лица их были неразличимы. Они не шевелились, он даже сначала подумал, что это старинные рыцарские доспехи.

– Доктор Хардерберг сейчас придет, – сказала Дженни Линд. – Вы можете подождать его в библиотеке.

Она провела его через огромный вестибюль к двери по левую сторону. Валландер прислушался к эху своих шагов по мраморному полу. Но Дженни Линд двигалась совершенно бесшумно. Он посмотрел на ее ноги и с удивлением обнаружил, что на ней нет обуви.

– Не холодно? – спросил он, указав взглядом на ее босые ноги.

– Пол с подогревом, – безмятежно ответила она и пропустила его в библиотеку. – Я попрошу кого-нибудь найти ваш блокнот… унесенный ветром, – улыбнулась она и ушла.

Валландер огляделся – большая овальная комната, стены уставлены бесчисленными книжными шкафами и полками. Посередине – несколько кожаных кресел и сервировочный столик. Приглушенный свет, на полу – не мрамор, как в вестибюле, а большие персидские ковры. Валландер замер и прислушался, удивляясь, что не слышит воя ветра. Потом сообразил, что в библиотеке сделана звукоизоляция. Наверное, именно в этой комнате Густав Торстенссон провел последние часы своей жизни. Разговаривал со своим клиентом и еще с кем-то. Отсюда он вышел и направился к своей машине, которая так и не довезла его до Истада.

За колонной он обнаружил большой аквариум, в котором медленно, как во сне, плавали какие-то редкостные рыбки. Он вспомнил слова Мартинссона и нагнулся к стеклу: может быть, действительно песок в аквариуме золотой? Песок и в самом деле отливал золотом, но золотой он или нет, определить ему не удалось. «Наверняка за мной наблюдают, – подумал он. – Камер не видно, но они наверняка скрыты среди книг, сегодняшние камеры настолько чувствительны, что им достаточно минимального освещения. Где-то, конечно, есть и магнитофон. Они думали, что нас будет двое… наверняка им хотелось узнать, о чем мы будем говорить, ожидая хозяина. А черт их знает, может, они и мысли научились читать».

Валландер не слышал, как в комнате появился Хардерберг, но почему-то почувствовал, что он в комнате не один. Он резко повернулся и увидел человека, стоявшего около одного из кресел.

– Комиссар Валландер, – сказал хозяин и улыбнулся. Потом Валландеру казалось, что за все время разговора улыбка ни разу не покинула его загорелое лицо. Эту улыбку он скорее всего не забудет никогда.

– Альфред Хардерберг, – ответил он. – Благодарю, что вы согласились меня принять.

– Мы все должны помогать полиции, – сказал Альфред Хардерберг.

У него был очень приятный голос. Они пожали друг другу руки. На Хардерберге был великолепно сшитый темный костюм в светлую полоску. У Валландера появилось чувство, что в этом человеке все доведено до совершенства – одежда, голос, манера говорить и двигаться. И не сходящая с лица дружелюбная улыбка.

Они сели.

– Я попросил принести чаю, – приветливо сказал Хардерберг. – Надеюсь, вы пьете чай?

– Охотно, – сказал Валландер, – особенно в такую погоду. В замке, должно быть, очень толстые стены.

– Вы хотите сказать, что здесь не слышно ветра? Совершенно верно – не слышно. Стены очень толстые. Замок построен, как крепость – как от врагов, так и от ветров.

– Наверное, посадка была нелегкой. Вы приземлились в Эверёде или в Стурупе?

– Я пользуюсь аэродромом в Стурупе. Оттуда ближе до международных воздушных маршрутов. Но с посадкой проблем не было. Я очень придирчиво выбираю пилотов.

Из полумрака появилась та самая негритянка, которую Валландер видел и в первый раз. Пока она подавала чай, оба молчали.

– Это совершенно особый чай, – сказал Альфред Хардерберг.

Валландер припомнил досье Хардерберга.

– Должно быть, с одной из ваших плантаций? – спросил он.

Невозможно было определить, удивлен ли Хардерберг неожиданными познаниями Валландера о чайных плантациях в его империи – улыбка не сходила с его лица.

– Я вижу, вы хорошо подготовились, – сказал он. – Совершенно верно. У нас большой пакет акций «Лонрос» в Мозамбике.

– Превосходный чай, – сказал Валландер. – Должен признаться, мне очень трудно представить, каково это – вести дела по всему миру. Полицейские живут совсем по-другому. Но и для вас тоже, должно быть, это был не маленький шажок – из Виммербю к чайным плантациям в Африке.

– Это был огромный шаг.

Валландер почувствовал, что Хардерберг своим ответом как бы поставил точку на вступлении. Пора было переходить к делу. Он отставил чашку, чувствуя некоторое замешательство. Человек перед ним излучал безграничную уверенность в себе.

Валландер вновь прислушался. Полная тишина.

– Я постараюсь покороче, – сказал он после короткой паузы. – Адвокат Густав Торстенссон, возвращавшийся после посещения вашего замка, вовсе не попал в автокатастрофу. Он был убит, а авария инсценирована, чтобы скрыть это тяжкое преступление. Если не считать убийц, вы были последним… или одним из последних, кто видел его живым.

– Должен признаться, что для меня это совершенно непостижимо. Кому надо было убивать старого Торстенссона?

– Мы задаем себе тот же самый вопрос, – сказал Валландер. – И кому надо было хладнокровно устроить всю эту инсценировку?

– У вас есть какие-то предположения?

– Да, – сказал Валландер. – Но я пока не имею права о них говорить.

– Я понимаю, – сказал Хардерберг. – Но и вы должны понять, как потрясла нас эта смерть. Старик Торстенссон был замечательным работником, и мы ему полностью доверяли, полагаясь на его мудрость и опыт.

– Дело осложняется еще и тем, что убит и его сын, Стен Торстенссон. Вы с ним были знакомы?

– Никогда не встречался. Но я слышал, разумеется, о том, что произошло.

Неуверенность Валландера росла с каждой минутой. Хардерберг был совершенно невозмутим. Обычно Валландер чувствовал, когда ему говорят правду, а когда лгут. Но человек, сидевший напротив него, был непроницаем, как скала.

– У вас дела по всему миру, – сказал он. – Ваша империя имеет многомиллиардный оборот. Если я правильно понимаю, вы вот-вот войдете в список крупнейших предприятий мира.

– «Канкаку секьюритис» и «Пешини интернасьональ» мы обойдем в следующем году. И тогда действительно войдем в первую тысячу крупнейших предприятий мира.

– Никогда не слышал о таких компаниях.

– «Канкаку» – японская фирма, а «Пешини» – французская. Я иногда встречаюсь с их владельцами, и мы развлекаемся подобными прогнозами.

– Для меня это совершенно незнакомый мир. Думаю, что не намного лучше знал его и Густав Торстенссон. Он был обычным провинциальным адвокатом. И все равно он каким-то образом нашел место в вашей системе.

– Должен признаться, что это меня самого удивило, – улыбка не сходила с лица Альфреда Хардерберга. – Просто когда мы решили устроить нашу шведскую базу здесь, в Фарнхольме, мне понадобился адвокат с хорошим знанием местных условий. И кто-то предложил Густава Торстенссона.

– А кто?

– Теперь уже не помню.

Вот оно, напрягся Валландер. От него не ускользнула еле заметная гримаса, мелькнувшая на лице его собеседника. Конечно, он все помнит. Но на этот вопрос отвечать не хочет.

– Если я правильно понял, Торстенссон занимался исключительно экономическими вопросами.

– Он следил, чтобы наши международные сделки соответствовали шведским законам. И делал он это замечательно. Я относился к нему с безграничным доверием.

– Позволю себе предположить, – сказал Валландер, – что в тот вечер вы сидели в этой же комнате. О чем вы говорили?

– Мы собираемся купить кое-какую недвижимость в Германии. Сейчас ее владельцем является «Хоршем Холдингс». Это канадское предприятие. Через несколько дней я должен был встретиться с Петером Мунком, чтобы окончательно оформить сделку. И мы как раз обсуждали с Густавом возможные юридические препятствия. Наше предложение заключалось в том, что мы заплатим часть суммы наличными, а часть – акциями.

– Кто это – Петер Мунк?

– Держатель контрольного пакета акций в «Хоршем Холдингс». Собственно, это он занимается всеми крупными делами.

– То есть это была совершенно обычная деловая встреча?

– Ничего необычного я припомнить не могу.

– Мне сказали, что при этом разговоре присутствовали еще несколько человек.

– Двое директоров из «Банка коммерсиале итальяна», – сказал Хардерберг. – Мы планировали заплатить за немецкую недвижимость нашими акциями в Монтедизоне. Итальянский банк должен был оформить сделку.

– Я хотел бы узнать имена этих людей, – сказал Валландер. – Может быть, придется поговорить и с ними тоже.

– Естественно, – сказал Хардерберг.

– Значит, после этого разговора адвокат Густав Торстенссон покинул замок. Скажите, вы не заметили ничего необычного в его поведении тем вечером?

– Ровным счетом ничего.

– И у вас нет никаких предположений, почему его убили?

– Я уже сказал – для меня это история совершенно непостижима. Одинокий старик. Кому это понадобилось?

– Вот именно, кому это понадобилось? – повторил Валландер. – И кому понадобилось через несколько дней расстрелять его сына?

– Вы же сказали, что вы напали на след?

– На след мы, может быть, и напали. Но мотив неясен.

– Мне бы очень хотелось быть вам полезным. И, пожалуйста, информируйте меня, как движется следствие.

– Очень может быть, что придется еще раз вас побеспокоить, – сказал Валландер и встал.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь.

Они обменялись рукопожатием. Валландер заглянул прямо в льдисто-голубые глаза, пытаясь прочитать, что же скрывается за вечной улыбкой. Но взгляд его словно наткнулся на стену.

– Вы купили эти дома?

– Какие дома?

– В Германии.

– Разумеется, – улыбка стала еще шире. – Для нас это была очень выгодная сделка.

Они попрощались у двери. Босоногая Дженни Линд пошла его проводить.

– Мы нашли ваш блокнот, – сказала она.

Валландер покосился на лестницу – те двое исчезли.

Дженни протянула ему конверт.

– Рискну предположить, что это имена итальянских банкиров, – сказал он.

Она улыбнулась.

«Все улыбаются, – подумал Валландер. – А те двое, что прячутся под лестницей, – интересно, они тоже улыбаются?»

Ветер ударил ему в лицо, когда Дженни Линд закрыла за ним входную дверь. Ворота разъехались, и он с облегчением выехал за пределы замка.

Здесь ехал и Густав Торстенссон, подумал Валландер. Примерно в такое же время суток.

Вдруг ему стало страшно. Он бросил быстрый взгляд через плечо, чтобы удостовериться, что никто не прячется на заднем сиденье.

Там никого не было.

Порывы ветра были настолько сильны, что он крепче взялся за руль, чтобы машину не сдуло с дороги. От закрытого окна тянуло холодом.

Он думал об Альфреде Хардерберге. Человеке, который улыбается.

Конечно, он знает. Он прекрасно знает, что произошло.

И я сотру эту улыбку с его физиономии.

12

Шторм медленно стихал.

На рассвете, после еще одной бессонной ночи, Курт Валландер стоял у окна в кухне и смотрел, как уличный фонарь бьется в сети проводов, словно пойманный зверь.

После визита в странный полутеатральный мир Фарнхольма у него появилось ощущение, что его переиграли. Улыбка Альфреда Хардерберга словно обрекала Валландера на ту же унизительную роль, что когда-то навязывали его отцу Шелковые Валеты. Он стоял у окна и думал, что Фарнхольм – всего лишь разновидность сверкающих, мягко приседающих при торможении американских машин, на которых Шелковые Валеты приезжали в дом под Мальмё. А громогласный поляк в шелковом костюме – дальний родственник этого типа в замке со звуконепроницаемыми стенами. И он сам сидел в его кресле и мял в руке невидимую шапку… В общем, у него остался неприятный осадок от посещения замка. Он чувствовал себя униженным.

Впрочем, это, конечно, преувеличение. Он сделал все, что собирался, задал вопросы, увидел человека, которого мало кто видел, несмотря на сосредоточенную в его руках гигантскую власть – и самое главное, он его успокоил, не дал повода навострить уши. В этом он был уверен. У Альфреда Хардерберга не было никаких причин что-то подозревать – он в своих глазах остался Образцовым Гражданином Выше Подозрений.

К тому же Валландер был совершенно убежден, что они на правильном пути. Они приподняли камень, под которым прячется ответ на вопрос – кто убил адвокатов? – и под этим камнем увидели след ноги Альфреда Хардерберга.

Ему надо не просто заставить его перестать улыбаться. Он должен одолеть исполина.

Всю эту бессонную ночь он раз за разом мысленно прокручивал их беседу. Он видел перед собой лицо Хардерберга и пытался истолковать почти незаметные перепады настроения. Это было похоже на работу шифровальщика – перед ним был загадочный код, и он должен его отгадать. Впрочем, он был уверен, что по крайней мере в одном случае Хардерберг забеспокоился и не смог этого скрыть – когда Валландер спросил, кто порекомендовал ему Густава Торстенссона. Улыбка поблекла, пусть на очень короткий момент, но поблекла – Валландер не сомневался. Значит, Альфреду Хардербергу ничто человеческое не чуждо. Но даже если это и так – то что? Это могло быть просто проявление внезапной усталости, секундная слабость у живущего в постоянном напряжении гражданина Вселенной. Может быть, он просто был уже не в состоянии изображать безукоризненную светскость в беседе с провинциальным полицейским из маленького Истада.

Может быть. Но он почему-то твердо знал, что это не так. И он знал теперь точку, куда можно нанести удар. У него не было сомнений, что зубры из отделов борьбы с экономическими преступлениями найдут что-то, что может помочь им в следствии. Но этой ночью у него созрело убеждение, что больше всего может помочь следствию не кто иной, как сам Альфред Хардерберг. Когда-нибудь эта улыбка наведет их на след, и тогда придет их черед улыбаться. Они вернут ему эту улыбку с лихвой.

Валландер, разумеется, ни на секунду не сомневался, что Альфред Хардерберг лично адвокатов не убивал. И не лазил ночью в саду фру Дюнер, закапывая мину. И не сидел в преследующей их машине по пути в Хельсингборг. И не опускал взрывчатку в бензобак. Он все время говорил мы и нас, вдруг вспомнил Валландер. Как будто он король. Но и не только – как человек, знающий цену лояльным помощникам, которые никогда не сомневаются, выполняя его распоряжения.

Он неожиданно для себя самого вдруг понял, почему выбор Хардерберга пал на Густава Торстенссона. Хардерберг был уверен, что старый деревенский адвокат будет служить ему верой и правдой и знать свое место. Предложение Альфреда Хардерберга дало Торстенссону такие возможности, о которых он не мог и мечтать.

Скорее всего, так и было, подумал Валландер, глядя на раскачивающийся фонарь. И, наверное, Густав Торстенссон обнаружил в делах Хардерберга что-то такое, с чем не хотел и не мог смириться. Наверное, ему тоже удалось заглянуть за фасад безмятежной улыбки и понять, какая отвратительная роль ему предназначена.

В течение ночи он несколько раз присаживался к столу и записывал свои мысли, стараясь одновременно более или менее их систематизировать.

В пять часов он выпил кофе, лег и полтора часа подремал. В половине седьмого поднялся, принял душ, выпил еще чашку кофе и в половине восьмого пошел в управление. Шторм стих. Резко похолодало, но небо было совершенно ясное. Несмотря на бессонную ночь, он чувствовал необъяснимый прилив энергии. «Кажется, это называется «второе дыхание», – вспомнил Валландер. – Мы уже не ищем подходы к расследованию, мы уже его начали».

Он бросил куртку на стол, сходил за кофе и позвонил Эббе, чтобы она нашла Нюберга. В ожидании Свена он начал писать рапорт о своей встрече с Хардербергом. Сведберг просунул голову в дверь и спросил, как дела.

– Потом узнаешь. Сейчас могу только сказать, что почти уверен, что и убийства, и все другое связаны с Фарнхольмским замком.

– Звонила Анн Бритт, – сказал Сведберг. – Просила передать, что поедет прямо в Энгельхольм. Она договорилась о встрече с вдовой Бормана.

– А что с самолетом Хардерберга?

– Про самолет она ничего не сказала. Мне кажется, это требует времени.

– Меня просто сжигает нетерпение. Не могу понять, почему.

– Ты никогда не отличался терпением. Или ты этого не знал?

Сведберг закрыл за собой дверь, и в ту же секунду зазвонил телефон – Эбба сообщила, что она нашла Нюберга.

Нюберг появился в кабинете, и Валландер сразу понял, что у него что-то важное. Он знаком попросил Свена закрыть за собой дверь.

– Ты был прав, – сказал Нюберг. – Этому контейнеру и впрямь не место в машине старого адвоката.

Валландер напряженно ждал продолжения.

– И еще в одном ты прав – это и впрямь сумка-холодильник. Только не для крови и не для лекарств. В таких сумках перевозят трансплантанты. Например, почки.

Валландер задумчиво поглядел на Нюберга.

– Ты уверен?

– Когда я не уверен, я стараюсь молчать, – раздраженно заметил Нюберг.

– Я знаю, – сказал Валландер примирительно.

– Это чертовски сложная штука. – Нюберг помедлил немного, чтобы справиться с раздражением. – И их очень немного, поэтому, думаю, не составит труда вычислить, откуда он взялся. Насколько мне удалось выяснить, права на импорт этих контейнеров в нашу страну имеет одно-единственное предприятие – «Аванка» в Сёдертелье. Я свяжусь с ними немедленно.

Валландер медленно наклонил голову.

– И еще одно, – сказал он. – Не забудь узнать, кто хозяин этого предприятия.

Нюбергу не надо было объяснять.

– То есть не входит ли «Аванка» в империю Хардерберга?

– Хотя бы, – сказал Валландер.

Нюберг подошел к двери и остановился.

– Что ты знаешь о трансплантации?

– Не особенно много. Знаю, что органы пересаживают все чаще и чаще, все новые и новые. Раньше были только почки, теперь и сердце, и легкие, и печень… Надеюсь, мне не придется воспользоваться этим достижением науки. Странно, наверное, сознавать, что у тебя в груди бьется чужое сердце.

– Я говорил с одним врачом по имени Стрёмберг в Лунде, – сказал Нюберг. – Он прочел мне короткую лекцию и сказал, что в трансплантологии есть одна довольно темная, мягко говоря, сторона. Известно, что в бедных странах люди от отчаяния продают свои органы, чтобы выжить. Здесь, конечно, масса вопросительных знаков, особенно с моральной точки зрения. Но встречается кое-что и похуже.

Нюберг вдруг замолчал и вопросительно посмотрел на Валландера.

– Я не тороплюсь, – сказал Валландер. – Продолжай.

– Для меня это совершенно непонятно. Но Стрёмберг уверил меня, что в погоне за барышом люди готовы на что угодно.

– А ты что, не знал? – удивился Валландер.

– Границы все расширяются. Даже те, которые раньше считались пределом.

Он уселся на стул для посетителей.

– Доказательств точных нет. Но Стрёмберг уверяет, что и в Южной Америке, и в Азии есть организации, принимающие заказы на органы. Людей убивают и продают их на запчасти.

Валландер промолчал.

– Подходящего кандидата усыпляют и везут в частную клинику. Там вырезают нужный орган… а труп потом находят в канаве. Часто убивают детей.

Валландер покачал головой и зажмурился.

– Он еще сказал, что эта деятельность куда более распространена, чем мы себе можем представить. Поговаривают, что этим занимаются в Восточной Европе и в США. У почки нет индивидуальности. Убивают ребенка в Южной Америке и продлевают жизнь кому-то на Западе, у кого есть деньги и кто может позволить себе не стоять годами в очереди на пересадку. Убийцы зарабатывают бешеные деньги.

– Это же довольно сложная операция, – сказал Валландер. – Я хочу сказать, что врачи тоже замешаны.

– А кто сказал, что врачи по части морали выше всех остальных?

– Мне просто не хочется верить, что это правда.

– И никому не хочется. Поэтому бандиты и продолжают убивать, ничего особенно не опасаясь.

Он вытащил из кармана блокнот и начал искать нужную запись.

– Доктор дал мне имя журналиста, который пытается копать эту историю. Женщина… вот, нашел. Ее зовут Лизбет Норин. Живет в Гетеборге, сотрудничает в нескольких научно-популярных журналах.

Валландер записал имя.

– Давай представим себе бредовую ситуацию, – сказал он, отложив ручку. – Допустим, Альфред Хардерберг занимается тем, что убивает людей и продает их почки или другие органы на нелегальном рынке, который, по-видимому, существует. А Густав Торстенссон случайно про это узнает и прихватывает с собой контейнер в качестве доказательства…

Нюберг уставился на него:

– Ты что, серьезно?

– Конечно нет. Я же сказал – бред.

Нюберг поднялся:

– Пойду займусь происхождением контейнера.

Оставшись один, Валландер подошел к окну. Из головы не шел сюрреалистический рассказ Нюберга, но пришедшая ему в голову мысль казалась и впрямь бредовой. Альфред Хардерберг постоянно раздавал крупные гранты на развитие науки, особенно на разработку методов лечения тяжелых детских заболеваний. Валландер вспомнил, что он к тому же немало жертвовал на здравоохранение в странах Африки и Южной Америки.

Конечно же все это вряд ли имеет прямое отношение к контейнеру в машине Торстенссона. Но почему все же контейнер оказался в машине? Что-то это значит? Или ничего не значит?

Валландер не удержался и позвонил в справочную службу, чтобы узнать номер Лизбет Норин. Набрал ее номер и наткнулся на автоответчик. Он продиктовал свое имя и номер телефона.

Весь день он не знал, куда себя деть. Чем бы он ни занимался, мысли все время возвращались к тому, что было для него важнее – что скажут Свен Нюберг и Анн Бритт Хёглунд. Позвонив отцу и удостоверившись, что крыша на этот раз устояла, Валландер вновь углубился в чтение материалов об Альфреде Хардерберге. Он, как ни старался быть объективным, не мог удержаться от восхищения, знакомясь с подробностями этой удивительной карьеры, начавшейся в глухой провинции, в Виммербю. Деловой гений Хардерберга проявился очень рано. В девять лет он продавал рождественские выпуски журналов. На заработанные деньги за бесценок покупал комплекты за предыдущие годы и продавал их вместе с новыми, причем цена варьировалась в зависимости от характера покупателя. Валландер вскоре понял, что Хардерберг был прирожденным купцом. Он покупал и продавал сделанное другими. Он не создавал ничего сам, его искусство заключалось в умении дешево купить и дорого продать и обнаружить источник дохода там, где другие прошли бы мимо. В четырнадцать лет он сообразил, что может появиться спрос на старинные машины. Он ездил на велосипеде по окрестным хуторам, заглядывал в гаражи и сараи и покупал старые, наполовину заросшие травой автомобили, будучи уверенным, что сумеет их перепродать. Кое-кто по доброте душевной отдавал свои машины даром – почему не порадовать наивного мальчика, так пламенно интересующегося старой техникой? Все деньги, которые он не вкладывал в какой-нибудь новый проект, он терпеливо откладывал. В семнадцать лет он сел на поезд и поехал в Стокгольм. Вместе с ним в путешествие пустился его приятель из ближней деревни, обладавший недюжинным даром чревовещателя. Альфред Хардерберг оплатил ему дорогу и стал чем-то вроде менеджера. По-видимому, он уже тогда отработал свою открытую, искреннюю улыбку, придававшую ему неотразимое обаяние молодости. В материалах дела было несколько репортажей об Альфреде Хардерберге и его чревовещателе из «Бильджурнала». Валландер припоминал это иллюстрированное издание, автор статьи несколько раз подчеркивал, насколько приветлив, воспитан, хорошо одет и обаятелен юный менеджер артиста. Но уже тогда Хардерберг избегал публичности. Чревовещатель на снимках есть, а его менеджер отсутствует. Интересная деталь – приехав в Стокгольм, Альфред Хардерберг поставил себе задачу избавиться от своего смоландского акцента и научиться говорить так, как говорят в столице. Для этого он нанял специального педагога. Со временем чревовещатель вернулся в свою деревню, но не Хардерберг. Он осуществляет проект за проектом, и к концу шестидесятых годов он уже миллионер. Но настоящий успех приходит к нему в середине семидесятых. Он торгует акциями и недвижимостью, и его доходы растут с космической скоростью. Уже в самом начале семидесятых он часто ездит за границу. Некоторое время проводит в Зимбабве – тогда еще Южной Родезии. Там вместе с неким Тайни Роландом прокручивает несколько крупных сделок с медными и золотыми рудниками. Наверное, тогда и появились эти чайные плантации.

В начале восьмидесятых он женится на бразильянке Кармен Дульче да Сильва, но брак оказался бездетным и вскоре распался. Все это время он держится очень скрытно, словно прячется за своей предпринимательской деятельностью, не появляясь на людях. Он ни разу не присутствовал на церемониях по поводу его инвестиций, например, в строительство какой-нибудь больницы, и даже не присылал представителей. Вместо этого он присылал скромное послание, вкотором выражал благодарность за приглашение. Все его почетные докторские дипломы и мантии ни разу не вручались ему лично.

«Вся его жизнь – сплошное отсутствие, – подумал Валландер. – До того, как он купил Фарнхольмский замок и осел в Сконе, никто и не знал, где он находится. Постоянная смена квартир, машины с тонированными стеклами, собственный самолет».

Впрочем, были и исключения. Одно из них поражало своей необычностью. Фру Дюнер рассказала Анн Бритт, что Альфред Хардерберг и Густав Торстенссон впервые встретились на ланче в отеле «Континенталь» в Истаде. Густав Торстенссон рассказывал фру Дюнер, что Хардерберг произвел на него очень сильное впечатление – загаром, манерой поведения, одеждой.

Почему он решил встретиться с Густавом Торстенссоном в ресторане? Известные журналисты, пишущие о деловом мире, годами дожидаются, чтобы хотя бы приблизиться к нему. А тут – он появляется на людях в обеденное время, в компании местного адвоката. Что бы это могло значить? И значит ли что-нибудь вообще? Какой-то пиаровский трюк?

Он избегает гласности. Окружающий мир должен знать, что Хардерберг существует, но не должен знать, где.

В двенадцать Валландер пошел домой и приготовил ланч. В половине второго вернулся в управление, собираясь продолжить чтение. В этот момент в кабинет, предварительно постучав, вошла Анн Бритт.

– Уже? – удивился Валландер.

– Беседа с семьей Ларса Бормана не заняла много времени.

Он почувствовал ее разочарование, и оно тут же передалось ему. Значит, ничего существенного узнать не удалось. Стены Фарнхольма пока непробиваемы.

Она села и достала блокнот.

– Как ребенок? – спросил он.

– Дети долго не болеют. Кстати, могу много рассказать о самолете Хардерберга. Я очень обрадовалась, когда Сведберг дал мне это поручение. Женщин всегда мучает совесть, когда они пропускают работу.

– Сначала семья Бормана, – попросил Валландер. – Начнем с нее.

Она покачала головой:

– Почти ничего. Они уверены, что он покончил с собой. Мне кажется, они до сих пор потрясены. Я словно впервые в жизни поняла, что это значит, когда кто-то из родных кончает жизнь самоубийством.

– Он ничего не оставил? Никакой записки?

– Ничего.

– Не похоже на Ларса Бормана. Швыряет велосипед, вешается, никому ничего не объяснив и не попросив прощения… очень странно.

– Я расспросила их обо всем, что считала важным. У него не было никаких финансовых неприятностей. Он не играл, не пускался ни в какие авантюры, не занимался мошенничеством.

– Ты прямо так и спросила? – удивился Валландер.

– На косвенные вопросы часто дают прямые ответы.

Он кивнул.

– Люди обычно готовятся к встрече с полицией, – сказал он. – Ты это имела в виду?

– Все трое отстаивают его доброе имя и хорошую репутацию. Они начали перечислять все его заслуги… мне даже не понадобилось ничего спрашивать о его слабостях.

– Интересно, насколько эта картина соответствует истине.

– Они не врали. Может быть, у него были какие-то тайные делишки, но это нам неизвестно. Но, судя по всему, Ларс Борман не был похож на человека, живущего двойной жизнью.

– Продолжай.

– Для них его самоубийство было как гром среди ясного неба. И они, как я уже сказала, еще не оправились от шока. Мне кажется, они днем и ночью об этом думают, пытаются понять, что привело его к петле. И не могут.

– Ты не намекала им, что это было, возможно, вовсе не самоубийство?

– Нет.

– Правильно. Продолжай.

– Единственное, что представляет интерес – это то, что Ларс Борман был знаком с Густавом Торстенссоном. Они были членами какого-то общества, изучающего иконографию. Пару раз Торстенссон был у них в гостях. Ларс Борман, в свою очередь, тоже навещал Торстенссона в Истаде.

– То есть, они были приятелями?

– Не знаю, приятелями или нет, но друг друга они хорошо знали, и у них были общие интересы. Мне кажется, это очень важно.

– Пока не понимаю, почему.

– Вот послушай, – сказала Анн Бритт. – Густав Торстенссон и Ларс Борман оба были нелюдимы. Один был женат, другой – вдовец, но оба принадлежали к типу одиночек. Встречались они не часто, а когда встречались, говорили об иконах. Но разве нельзя себе представить, что эти два одиноких человека в какой-то трудной ситуации могут стать наперсниками? Приятелями они не были, но, по-видимому, доверяли друг другу.

– Вполне возможно. А с чего тогда Борман взялся угрожать Торстенссону? И не только Густаву Торстенссону, но и всем работающим в конторе.

– Не всем. Делопроизводителю Соне Лундин он не угрожал. И этот факт, может быть, важнее, чем мы думаем.

Валландер откинулся на стуле и с интересом уставился на нее.

– Ты о чем-то думаешь, – сказал он. – Выкладывай.

– Это всего лишь рассуждения. Может быть, чересчур далеко идущие.

– Мы ничего не теряем на рассуждениях, – улыбнулся Валландер. – Послушаем.

– Представь себе, что Ларс Борман доверил Густаву Торстенссону какую-то тайну… ну, скажем, рассказал ему, что произошло в ландстинге. Мошенничество. Может же такое случиться, что они говорили между собой не только об иконах. Мы также знаем, что Борман был возмущен тем, что дело пытаются замять, что не подключают полицию. Поехали дальше. Допустим, что Густав Торстенссон знал, что между Альфредом Хардербергом и жульнической фирмой СТРУФАБ есть прямая связь. В разговоре с Ларсом Густав мог упомянуть, что он работает на Хардерберга. Получается такая картина: Ларс Борман видит перед собой адвоката, порядочного человека с таким же обостренным чувством справедливости, как и у него самого. И он видит, что Густав Торстенссон ничего не предпринимает… Угрожающие письма можно толковать по-разному.

– Разве? – спросил Валландер. – Угроза есть угроза.

– Угроза угрозе рознь. Мы, может быть, напрасно не обратили внимание, что Густав Торстенссон эти угрозы всерьез не принимал. Письма не зарегистрированы, в полицию или в адвокатскую коллегию он не обращался. Просто сунул их в ящик. Иногда наличие интриги заключено в ее отсутствии. А в том, что он не упомянул Соню Лундин, ничего удивительного – скорее всего, просто не знал о ее существовании.

Валландер кивнул. Она рассуждала очень логично.

– Очень хорошо, – похвалил он ее. – Твои «далеко идущие» рассуждения ничем не хуже других. Скорее наоборот. Только одно пока совершенно неясно. Убийство Ларса Бормана. Копия убийства Густава Торстенссона. Убийство, маскирующееся подо что-то другое – в одном случае автокатастрофа, в другом – самоубийство.

– Ты же сам себе ответил, – сказала Анн Бритт. – Их гибель похожа одна на другую.

Он немного подумал.

– Ну хорошо, – сказал он. – Допустим, что Густава Торстенссона люди из Фарнхольма в чем-то подозревали и не спускали с него глаз. Ты хочешь сказать, что Ларса Бормана уничтожили по той же причине, по которой пытались уничтожить фру Дюнер? Для страховки? Знали про связи Торстенссона с Борманом?

– Именно это я и хотела сказать.

Валландер встал:

– Только доказать мы ничего не можем.

– Пока, – добавила она.

– У нас не так много времени. Пер Окесон может в любой момент потребовать, чтобы мы начали отрабатывать и другие версии, поскольку эта вроде бы зашла в тупик. Можно рассчитывать на то, что с этим главным следом – Альфредом Хардербергом – нам дадут работать не больше месяца.

– За месяц можно многое успеть.

– Сегодня плохой день… – мрачно сказал Валландер. – У меня такое чувство, что все следствие катится под откос. Поэтому очень приятно слышать, что ты так оптимистично настроена. Это первейшая обязанность следователя – верить в то, что он делает.

Они пошли за кофе. Валландер вдруг резко остановился.

– Чуть не забыли, – сказал он. – Самолет! Что мы о нем знаем?

– Не так много. Тип самолета – «Граммэн Гольфстрим джет», модель тысяча девятьсот семьдесят четвертого года. Приписан к аэродрому Стурупа. Сервисное обслуживание проходит в Бремене, в Германии. На нем летают два пилота. Один из них австриец, его зовут Карл Хайдер. Он уже много лет на службе у Хардерберга, живет в Сведале. Другой появился сравнительно недавно, пару лет назад. Он с Мауриция, его зовут Луис Манчино. Снимает квартиру в Мальмё.

Валландер был приятно удивлен:

– И как ты все это узнала?

– Я выдала себя за журналистку, занимающуюся подготовкой материала о шведской частной авиации. Меня соединили с начальником информационного отдела аэропорта. Не думаю, чтобы Хардерберг, если даже случайно об этом узнает, начнет что-то подозревать. К тому же вопросы были совершенно невинными – не могла же я с места в карьер начать требовать полетные журналы и выяснять, когда, куда и надолго ли он летал.

– Пилоты – это интересно, – сказал Валландер. – У людей, которые проводят так много времени вместе, формируются особые отношения. Они, как правило, очень много знают друг о друге. А разве они не обязаны иметь на борту стюардессу? Правила безопасности полетов этого не предписывают?

– По-видимому, нет.

– Тогда попробуем подобраться к пилотам. И попробуй разнюхать, как можно посмотреть полетную документацию.

– Попробую. Обещаю быть осторожной.

– Давай, – сказал Валландер. – Только побыстрей. Время уходит.

После обеда Валландер собрал всю следственную группу. Бьорка на этот раз не было – он уехал на какую-то встречу начальников полиции. Поскольку комната для совещаний была занята, все набились в кабинет Валландера. Анн Бритт рассказала о встрече с семьей Бормана, Валландер – о поездке в Фарнхольм и встрече с Альфредом Хардербергом. Все слушали с напряженным вниманием, словно пытались уловить в его рассказе что-то, чего он и сам не заметил.

– Должен сказать, что после этого визита я только укрепился в подозрении, что убийства как-то связаны с Альфредом Хардербергом, – заключил Валландер. – Так что будем двигаться дальше, если нет возражений. Но мои чувства и подозрения – не более чем чувства и подозрения, и я могу ошибаться. Может случиться, что мы неправы и надо идти по другому пути.

– А что, у нас разве есть другой путь? – спросил Сведберг.

– Всегда можно начать искать какого-нибудь несуществующего маньяка, – сказал Мартинссон.

– Для маньяка слишком хладнокровно и расчетливо, – возразила Анн Бритт. – Все это досконально спланировано. На сумасшедшего не похоже.

– И хочу еще раз напомнить – необходимо сохранять осторожность. Помните, что кто-то за нами наблюдает. Альфред Хардерберг или кто-то другой.

– Вот если бы Курт Стрём был надежным парнем, – сказал Сведберг. – Как здорово было бы иметь в замке кого-то своего.

– Еще бы! – сказал Валландер. – Об этом можно только мечтать. Еще лучше бы найти кого-то, кто раньше работал на Хардерберга, но сейчас уже не работает. И у кого нет причин обожать своего работодателя.

– В экономических отделах говорят, что у Хардерберга очень узкий круг приближенных, и все работают на него уже много лет. Секретари и секретарши не в счет. Думаю, они и сами не знают, что там происходит.

– И все равно, нам очень нужен соглядатай. Кто-то, кто работает в замке и знает хотя бы распорядок дня.

Совещание шло к концу. Все уже было сказано.

– У меня есть предложение, – сказал Валландер. – Давайте завтра соберемся не здесь, а где-нибудь еще. Надо не торопясь просмотреть весь материал и еще раз определить, где мы находимся.

– В это время года отель «Континенталь» всегда полупустой. Можно недорого снять конференц-зал, – предложил Мартинссон.

– Очень привлекательное предложение, особенно с точки зрения символики. Хочу напомнить, что именно там впервые встретились Густав Торстенссон и Альфред Хардерберг.

На следующий день они собрались на верхнем этаже отеля «Континенталь». Дискуссии не прекращались даже за обедом. Вечером решили продолжить здесь же. Бьорк не возражал – они таким образом отгородились от внешнего мира. Вновь и вновь возвращались они к имеющемуся материалу. Время подгоняло – была уже пятница 19 ноября.

Закончили поздно вечером.

Валландер потом вспоминал, что лучше всех подвела итог Анн Бритт.

– Странно, – сказала она. – Вроде бы все у нас есть, только мы не можем понять внутренних связей. Если это и в самом деле Альфред Хардерберг дергает за ниточки, то, надо признаться, делает он это исключительно ловко.

Все порядком устали. Но они вовсе не напоминали побежденную армию, понуро уступающую превосходящим силам противника. Валландер знал, что это очень важно – они сделали все, чтобы разрозненные сведения стали достоянием всех и каждого. Только таким образом можно было достигнуть взаимопонимания. Никто не оказался за бортом, все знали, чем и почему занят его товарищ по работе.

– А теперь уикенд, – сказал Валландер. – Всем надо отдохнуть. В понедельник возьмемся за дело с новыми силами.

Субботу Валландер провел в Лёдерупе у отца. Первую половину дня он занимался крышей, а потом они несколько часов играли с отцом в карты. За ужином Валландер обратил внимание, что Гертруд очень нравится ее теперешняя жизнь.

Уже собираясь уходить, он спросил ее, знает ли она о Фарнхольмском замке.

– Раньше говорили, что там водятся привидения, – сказала она. – Но, по-моему, так про все старые замки говорят.

В полночь он уехал домой. На улице подморозило. Он не любил зиму, и у него испортилось настроение.

В воскресенье он долго спал, потом пошел погулять в гавань. Долго смотрел на корабли, потом вернулся домой, прибрался и подумал, что вот еще одно воскресенье прошло без всякой пользы – долгое, тягучее воскресенье.

Утром в понедельник 22 ноября он проснулся с головной болью. Это поначалу его удивило – голова болела так, как будто он накануне крепко выпил. Но потом вспомнил, что ночь была очень беспокойной, ему все время снились кошмары. Якобы внезапно умер отец. Но когда он во сне шел к гробу, чтобы попрощаться, вдруг понял, что в гробу не отец, а Линда.

В мерзком настроении он поднялся и бросил пару таблеток в стакан с водой. За окном по-прежнему было холодно. В ожидании кофе он размышлял, не являются ли эти сны прологом к намеченному на утро разговору с Бьорком и Пером Окесоном. Валландер знал, что разговор предстоит нелегкий. Не то чтобы он сомневался, что Окесон даст добро на продолжение наблюдения за Альфредом Хардербергом. Просто результаты следствия на сегодняшний день трудно было классифицировать иначе как неудовлетворительные. Не было никакой идеи, объединяющей собранный обширный материал, зацепиться было не за что. Окесон мог с полным правом спросить, как долго они собираются стоять на одной ноге.

С чашкой кофе он подошел к настенному календарю. До Рождества оставалось больше месяца. Он будет настаивать, чтобы им дали этот месяц. И если тогда они не подойдут вплотную к раскрытию, то он должен смириться с неудачей и начать отрабатывать другие версии.

«Месяц, – подумал он. – Не так мало, но и не так много. Это значит, что мы должны найти хоть что-то в ближайшие дни, чтобы было что разрабатывать».

Его размышления прервал телефонный звонок.

– Надеюсь, что не разбудила, – сказала Анн Бритт Хёглунд.

– Я пью кофе.

– Ты выписываешь «Истадскую смесь»?

– А как же! Как можно обойтись без местной газеты? По утрам узнаешь, что случилось в соседнем квартале, ближе к вечеру – что делается в остальном мире.

– А ты читал сегодняшний выпуск?

– Даже еще не принес.

– Прочитай. Открой страницу объявлений.

Он вышел в прихожую, поднял с пола газету, придерживая трубку плечом, и развернул ее.

– Что я должен искать?

– Найдешь, – загадочно сказала она и повесила трубку.

И в ту же секунду он понял, что она имела в виду. Объявление. Фарнхольмский замок срочно ищет женщину для ухода за лошадьми. Работа уже ждет. Вот почему она говорила так странно – не хотела называть Фарнхольмский замок.

Валландер задумался. Это, конечно, замечательная возможность. Как только окончится совещание с Бьорком, он должен будет позвонить своему другу Стену Видену.

Пер Окесон пригласил Бьорка и Валландера в кабинет и попросил секретаря, чтобы их не беспокоили. Он был сильно простужен и не выпускал из рук носовой платок.

– Мне надо было бы остаться дома и полежать, – мрачно сказал он. – Но раз уж договорились, давайте обсуждать.

Он показал на кучу бумаг с материалами следствия.

– Думаю, вас не особенно удивит, что я никак не могу назвать результаты убедительными. Все, что у нас есть – несколько косвенных улик против Альфреда Хардерберга.

– Нам нужно время, – сказал Валландер. – Следствие очень сложное, и мы знали это с самого начала. К тому же лучшего у нас пока ничего нет. Это наша единственная зацепка.

– Вопрос в том, можно ли вообще называть это зацепкой, – возразил Пер. – Ты представил свои соображения, почему мы должны сосредоточить все усилия на этой версии. Но мы же ни на шаг не продвинулись! Я просмотрел все материалы, и у меня такое чувство, что мы по-прежнему в исходном пункте. Экономисты не нашли никаких нарушений. Альфред Хардерберг, куда ни посмотри, производит впечатление на редкость порядочного бизнесмена. У нас нет ничего, что прямо или косвенно связывало бы его с убийством Густава Торстенссона и его сына.

– Время, – повторил Валландер. – Нам нужно только время. Впрочем, можно все повернуть. Можем мы со всей определенностью сказать, что Альфред Хардерберг никак в этом деле не замешан, и наши шансы добиться успеха станут выше, если мы потянем за какую-то другую нитку?

Бьорк молчал. Окесон внимательно посмотрел на Валландера:

– Надеюсь, ты понимаешь, что мне следовало бы изъять эту версию из разработки. Поэтому я хочу, чтобы ты меня убедил, что мы должны продолжать.

– Все есть в материалах. Я по-прежнему уверен, что мы на правильном пути. Так же считают и все в следственной группе.

– Мне все равно кажется, что мы должны выделить людей, которые начали бы разрабатывать другую версию.

– Какую версию? – Валландер не скрывал раздражения. – Никаких версий больше нет. Почему инсценируется автокатастрофа для сокрытия убийства? Какой мотив? Почему адвоката расстреливают в его кабинете? Кто подкладывает мину в сад пожилой женщины? Кто взрывает мой «пежо»? По-твоему, мы должны исходить из предположения, что все это проделывает какой-нибудь псих, который по неизвестным причинам решил покончить с адвокатским бюро, а заодно взорвать пару-тройку полицейских?

– Мы по-прежнему ничего не знаем о клиентуре Торстенссонов, – сказал Пер Окесон. – Мы много чего не знаем.

– Мне нужно больше времени. Гораздо больше.

– У тебя есть две недели, – сказал Пер Окесон. – Если ничего за это время не выплывет, закрываем версию.

– Этого мало.

– Хорошо, три недели.

– До Рождества, – взмолился Валландер. – Если до этого случится что-то и мы поймем, что неправы, мы закроем версию раньше. Дай нам время до Рождества.

Пер Окесон повернулся к Бьорку.

– А ты как считаешь?

– Меня беспокоит все это. Я тоже считаю, что этот след вряд ли куда-то приведет. Ни для кого не секрет, что я с самого начала сомневался, что доктор Хардерберг замешан в этом деле.

Валландер хотел возразить, но сдержался. В крайнем случае он согласен и на три недели.

Пер Окесон вдруг что-то вспомнил и начал рыться в бумагах.

– Что там за история с трансплантантами? – спросил он. – Мне где-то попадалось, что вы якобы нашли в машине Торстенссона контейнер для транспортировки человеческих органов. Это правда?

Валландер рассказал о находке Свена Нюберга и о том, что им удалось в этой связи разузнать.

– «Аванка», – задумчиво протянул Окесон. – Что это за предприятие? Оно зарегистрировано на бирже?

– Это маленькая фирма, – сказал Валландер. – Семейное предприятие. Владелец – некто Роман. Они начали еще в тридцатые годы. Тогда они импортировали кресла-каталки.

– То есть фирма не входит во владения Хардерберга?

– Этого мы пока не знаем.

Пер Окесон посмотрел на него изучающе:

– Как может фирма семьи Роман одновременно принадлежать Хардербергу? Это ты мне должен растолковать.

– Растолкую, когда сумею. Но за последнее время я много что узнал. Деловые отношения между предприятиями куда сложней, чем они пишут в своих рекламных проспектах.

Окесон покачал головой:

– Ты, я смотрю, не сдаешься.

Он придвинул к себе настольный календарь.

– В понедельник двадцатого декабря мы должны снять этот вопрос с повестки дня. Если, конечно, до этого времени ничего не произойдет. Короче говоря, если у тебя ничего не будет, двадцатого декабря версия считается отработанной.

– Постараемся получше использовать это время. Мы и так работаем на пределе.

– Я знаю, – сказал Пер Окесон. – Но я прокурор и не могу пренебрегать своими обязанностями.

На этом разговор закончился. Бьорк и Валландер молча побрели в свое крыло.

– Что-то он расщедрился – дал тебе столько времени, – сказал Бьорк, когда они дошли до его кабинета.

– Мне? – переспросил Валландер. – Ты хотел сказать – нам?

– Ты прекрасно знаешь, что я хотел сказать. Давай не спорить по пустякам.

– Согласен, – сказал Валландер и ушел.

Зайдя в свой кабинет, он плотно закрыл за собой дверь. Вдруг его охватило полное равнодушие. Он рассеянно полюбовался лежавшей на столе фотографией самолета Хардерберга на аэродроме Стурупа, отодвинул ее в сторону.

И ощутил полную беспомощность.

«Что-то я делаю не так, – подумал он. – Следствие катится под откос. Надо бы снять с себя ответственность за это дело. Я не справляюсь».

Он долго сидел, даже не пытаясь чем-то заняться. В мыслях он вернулся в Ригу к Байбе Лиепе. Наконец, не в силах более сидеть без дела, он написал ей письмо и пригласил на Рождество и Новый год в Истад. Чтобы избежать искушения порвать письмо или сунуть в ящик, он запечатал его в конверт, написал адрес и пошел в приемную.

– Это надо отправить сейчас же, – сказал он Эббе. – Очень важно.

– Лично прослежу, – улыбнулась она. – Что-то ты скверно выглядишь. Плохо спишь?

– Меньше, чем надо.

– И кто тебя поблагодарит, если ты заработаешься до смерти? От меня такой благодарности не дождешься.

Валландер промолчал и пошел к себе.

«Один месяц, – подумал он. – Один месяц, чтобы стереть улыбку с его физиономии».

Он не был уверен, что это возможно.

С большим трудом он заставил себя вернуться к действительности и позвонил Стену Видену.

«Не забыть бы купить кассеты с оперной музыкой», – подумал он, пока ждал ответа.

Ему очень не хватало его записей.

13

Вечером Курт Валландер сидел за рулем полицейского автомобиля, временно заменявшего его сгоревший «пежо». Он направлялся за город, где у развалин Шернсундской крепости держал конюшню для скаковых лошадей его друг детства, Стен Виден. Он преодолел затяжной подъем под городом, добрался до самой высокой точки, заехал на парковку и выключил мотор. Отсюда открывался вид на море. На горизонте угадывались контуры сухогруза.

Вдруг у него сильно закружилась голова. Он сначала с испугом подумал, что это сердце, потом понял, что сердце ни при чем, просто он теряет опору в жизни. Валландер зажмурился, откинул голову и попытался ни о чем не думать. Через минуту он открыл глаза. Море было на месте, и корабль по-прежнему маячил на горизонте.

«Я очень устал, – подумал он. – Несмотря на то, что субботу и воскресенье практически ничего не делал. Это не физическая усталость, корни ее гораздо глубже, чем я могу предполагать, и вряд ли в моих силах ее побороть. Во всяком случае, теперь, когда я вернулся на службу. Песчаных дюн Юланда уже не существует, я сам отверг их. Добровольно».

Валландер сидел так довольно долго – пока не почувствовал, что замерзает. Тогда он завел мотор и поехал дальше. С большим удовольствием он бы сейчас повернул назад и забрался в свою квартиру. Но он заставил себя ехать дальше. Примерно через километр после поворота на Шернсунд началась очень плохая дорога. Каждый раз, направляясь к Стену, он удивлялся, как здесь пробираются большие фуры с лошадьми.

Дорога пошла круто вниз, пока не привела его к большой усадьбе, окруженной пастбищем. Он заехал во двор и остановился. Усевшаяся на дереве стая ворон встретила его чудовищным гвалтом.

Валландер вышел из машины и пошел к красному кирпичному зданию, используемому Виденом и как жилье, и как офис. Дверь была распахнута, и он слышал, как Виден говорит с кем-то по телефону. Он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. В доме, как всегда, было неубрано и пахло лошадьми. В незастеленной кровати спали две кошки. Валландер никогда не понимал, как Стен уже долгие годы живет в таком свинарнике.

Стен сделал знак, чтобы он подождал, и продолжил разговор. Он, похоже, еще похудел. Темные вьющиеся волосы торчали в беспорядке, на подбородке под нижней губой полыхала экзема. Он очень мало изменился за последние пятнадцать лет, с тех пор как они перестали регулярно встречаться. Тогда Стен мечтал о карьере оперного певца. У него был очень красивый тенор, и они часами обсуждали будущее, когда Стен будет петь на всех сценах мира, а Валландер будет его импресарио. Но мечта так и осталась мечтой. Валландер стал полицейским, а Стен унаследовал от отца конюшню и стал тренировать скакунов. Их надолго развело, они даже и сами не понимали, почему. Лишь в начале девяностых годов они вновь стали встречаться – но и тогда это было связано со сложным и запутанным расследованием.

«Когда-то он был моим лучшим другом, – подумал Валландер. – После него у меня, пожалуй, друзей не было. Значит, он так и остался моим лучшим другом».

Стен закончил разговор и отшвырнул трубку.

– Поганец! – сказал он со вкусом.

– Кто?

– Владелец лошади. Жулик. Месяц назад мы договорились, что я покупаю у него лошадь. У него усадьба около Хёэра. Сегодня я должен был эту лошадь забрать – и вдруг выясняется, что он передумал. Поганец!

– Если ты заплатил за лошадь, он должен ее отдать.

– Я внес только задаток. Пусть делает что хочет, я поеду и заберу лошадь.

Виден убежал на кухню. Когда он вернулся, Валландер почувствовал слабый запах спирта.

– Ты всегда появляешься неожиданно, – сказал он. – Хочешь кофе?

Валландер кивнул. Они пошли в кухню. Стен смахнул с клеенки кипу старых программок скачек.

– Выпить хочешь? – спросил он.

– Я за рулем. Как дела с лошадьми?

– Скверный год. Следующий будет не лучше. Слишком мало денег в обороте, лошадей стало меньше. Я должен все время повышать цену на тренерские услуги, иначе все пойдет прахом. Больше всего мне хочется завязать со всем этим и продать усадьбу. Но сейчас недвижимость стоит копейки. Короче говоря, я по уши застрял в сконской глине.

Стен поставил на стол кофе и сел. Валландер заметил, что рука, в которой он держит чашку с кофе, заметно дрожит. «Стен спивается, – подумал он. – Раньше у него руки так не тряслись, да еще среди бела дня».

– А ты? – спросил Виден. – Чем ты-то занимаешься? Все еще на больничном?

– Я вернулся на службу.

Стен Виден уставился на него с недоверием:

– Не думал, что так будет.

– Как будет?

– Что ты вернешься.

– А что я должен был сделать?

– Ты же собирался устроиться в охранную фирму. Или начальником охраны на какое-нибудь предприятие.

– Я никогда не буду кем-то еще. Всегда останусь полицейским.

– Наверное, – сказал Стен. – А я никогда не расстанусь с этой усадьбой. К тому же это хорошая лошадь, та, что я купил в Хёэре. Из нее может выйти чемпион. Ее мамаша – знаменитая Куинн Блю, так что наследственность в полном порядке.

Мимо окна проехала верхом на лошади девушка.

– Сколько у тебя сотрудников? – спросил Валландер.

– Трое. Вообще говоря, я могу оплачивать только двоих, хотя хорошо бы иметь четырех.

– Это как раз то, зачем я приехал, – сказал Валландер.

– Хочешь наняться ко мне конюхом? Ты же ничего не умеешь!

– Нет, – сказал Валландер. – Конюхом наняться я не хочу. Сейчас поймешь, в чем дело.

Он не видел причин, почему бы не рассказать Видену об Альфреде Хардерберге. Он был уверен, что Стен болтать не будет.

– Идея не моя, – сказал он на всякий случай. – К нам прислали женщину, чтобы усилить истадскую полицию. Очень толковая дама. Это она углядела объявление в газете.

– То есть ты хочешь, чтобы я послал одну из моих девушек шпионить в Фарнхольм? Ты что, не в себе?

– Убийство есть убийство, – заметил Валландер. – Замок герметично закупорен. Ты же сам сказал, что у тебя на одну девушку больше, чем ты можешь себе позволить.

– Я сказал, что у меня на одну меньше, чем мне нужно для дела.

– Она должна быть неглупа и наблюдательна, – сказал Валландер

– В принципе, у меня есть одна девчушка, которая тебе бы подошла. Она очень неглупа, к тому же ничего не боится. Но тут может возникнуть проблема.

– Какая проблема?

– Она не любит полицейских.

– Это еще почему?

– Ты же знаешь – у меня часто работают довольно непутевые девчонки. Кстати, ничего плохого о них сказать не могу. У меня хороший контакт с молодежным бюро по трудоустройству в Мальмё. Сейчас как раз работает одна девица по имени София. Ей девятнадцать лет. Ты видел ее – это она проехала мимо окна.

– Ты вовсе не должен говорить, что я из полиции, – сказал Валландер. – Можно придумать любой повод, почему тебя вдруг заинтересовало, что происходит в замке. А потом расскажешь мне.

– Лучше не надо, – сказал Виден. – Я не хочу впутываться в эту историю. А вот скрыть, что ты из полиции, можно попробовать. Ты, допустим, мой приятель, который интересуется жизнью в замке. Если я ей скажу, что ты хороший парень, она мне поверит.

– Можно попробовать.

– Она еще не получила работу, – напомнил Свен. – Думаю, таких много – девушек из конюшни, которые не прочь поработать в замке.

– Позови ее, – сказал Валландер. – Только не говори, как меня зовут.

– А как же тебя называть?

Валландер подумал секунду.

– Рогер Лундин, – сообщил он.

– А это еще кто такой?

– С этого момента – я.

Стен Виден покачал головой.

– Надеюсь, ты не шутишь, – сказал он. – Сейчас схожу за ней.

У девушки по имени София были длинные ноги и нечесаные волосы. Она вошла в комнату, равнодушно кивнула Валландеру, села за стол и допила кофе из чашки Стена. Валландер мысленно прикинул, не делит ли она со Стеном и постель – он знал, что через его спальню прошли чуть ли не все его сотрудницы.

– Вообще-то я должен был бы тебя уволить, – сказал Стен. – Ты знаешь, что мне надо экономить. Но тут подвернулась возможность – в замке на Эстерлен нужна девушка для работы в конюшне. Если тебя туда возьмут, может быть, тебе удастся там пересидеть, пока настанут лучшие времена. А тогда я обещаю взять тебя назад.

– А что за лошади?

Стен покосился на Валландера. Тот пожал плечами.

– Откуда я знаю? – сказал Стен. – Уж наверно, не арденнские. Какая тебе, к черту, разница? Это же временно. И потом, надо помочь Рогеру, он мой приятель. Ему надо узнать, что там творится, в этом замке. Ничего особенного, просто быть повнимательнее.

– А сколько платят?

– Не знаю, – сказал Валландер.

– Это же все-таки замок, черт его побери, – сказал Стен Виден. – Кончай упрямиться.

Он вышел и вернулся с номером «Истадской смеси». Валландер нашел объявление.

– Требуется личное посещение, – сказал он. – Надо договориться о встрече по телефону.

– Сделаем, – сказал Стен и повернулся к Софии. – Я тебя отвезу туда вечером.

Вдруг она подняла голову и вперила взгляд в Валландера.

– А что там за лошади?

– Не знаю

– Мне кажется, вы снют.[17]

– Почему ты так думаешь?

– Я не думаю, я чувствую.

Тут вмешался Стен Виден.

– Его зовут Рогер, больше тебе ничего не надо знать. Нечего тут учинять допрос. И приведи себя в порядок. Голову хотя бы вымой. И не забудь, что Зимней Луне надо поменять повязку на левой ноге.

Она, не говоря ни слова, вышла из кухни.

– Сам видел, – сказал Стен. – Ей палец в рот не клади.

– Спасибо за помощь. Надеюсь, все пройдет удачно.

– Я ее туда отвезу, но это, пожалуй, все, что я могу сделать.

– Позвони мне домой, – попросил Валландер. – Мне надо знать, взяли ее или нет.

Стен проводил его к машине.

– Иногда все надоедает до чертиков, – вдруг пожаловался Стен Виден.

– Тебе никогда не хотелось начать все с начала?

– Иногда думаешь: и это вся жизнь? Несколько оперных арий, табуны второсортных лошадей, вечная нехватка денег…

– Ну, не так уж все плохо…

– Докажи. Убеди меня.

– Теперь у нас есть повод видеться почаще. Вот и поговорим.

– Ее еще не взяли на работу.

– Верно. Ее еще не взяли. Позвони мне вечером.

Валландер сел в машину, кивком попрощался со Стеном и уехал. Он посмотрел на часы – было не поздно – и решил нанести еще один визит.

Через полчаса, вновь нарушив правила, он поставил машину на маленькой улочке позади «Континенталя» и пошел к розовому дому фру Дюнер. Огляделся и удивился – ни одной полицейской машины. А как же с охраной? Его немедленно охватило беспокойство, сменившееся раздражением. Мина в ее саду была мало похожа на шутку. Если бы она на нее наступила, погибла бы или, в лучшем случае, осталась без ног. Он позвонил в дверь и решил, что сразу свяжется с Бьорком.

Она осторожно приоткрыла входную дверь.

– Извините, что не позвонил заранее.

– Двери этого дома для вас всегда открыты, комиссар.

Она предложила ему кофе. Он поблагодарил, думая про себя, какая по счету эта чашка за сегодняшний день. Она скрылась в кухне, а Валландер подошел к окну в сад. Испорченный взрывом газон уже зарос. Интересно, помогла ли ей полиция раздобыть новую телефонную книгу?

«Почему-то мне кажется, что все это было давным-давно, – подумал он. – Хотя с того дня, как я швырнул этот справочник и меня чуть не оглушило взрывом, прошло не так много дней».

Фру Дюнер принесла кофе. Он сел на цветастый диван.

– Я не видел машину охраны, – сказал он, принимая чашку из ее рук.

– Иногда стоит, – сказала фру Дюнер. – Иногда уезжает.

– Я выясню, почему так происходит.

– А в этом все еще есть необходимость? – спросила она. – Вы думаете, они по-прежнему хотят от меня избавиться?

– Вы знаете, что произошло с адвокатами. После этого кто-то подложил мину в ваш сад. Не думаю, что существует реальная угроза, но осторожность никогда не помешает.

– Если бы я только понимала, в чем дело.

– Поэтому я и пришел, – сказал Валландер. – У вас было время подумать. Память – как мотор в машине: ей иногда нужно время, чтобы разогреться.

Она медленно наклонила голову:

– Я все время думаю. Ночью и днем.

– Давайте вернемся на несколько лет назад. К тому времени, когда Альфред Хардерберг пригласил Густава Торстенссона к себе на работу. Вы когда-нибудь встречали Хардерберга?

– Ни разу.

– По телефону разговаривали?

– Даже по телефону не разговаривала. От его имени всегда звонила секретарша.

– Должно быть, такой крупный клиент был большим подарком для конторы.

– Еще бы! Денег стало больше, чем когда бы то ни было. Мы даже отремонтировали офис.

– Даже если вы никогда не встречали Альфреда Хардерберга и не говорили с ним, все равно у вас должно было сложиться какое-то впечатление. Я обратил внимание, что у вас превосходная память.

Фру Дюнер задумалась. Внимание Валландера привлекла сорока, беззаботно прыгавшая в саду.

– Всегда была спешка, – сказала она. – Если он вызывал адвоката, все другие дела откладывались в сторону.

– На что-нибудь еще вы обращали внимание?

Она покачала головой. Валландер двинулся дальше:

– Густав Торстенссон, наверное, рассказывал о своем новом клиенте. О своих поездках в замок.

– Все это производило на него огромное впечатление. Но и служило источником беспокойства – он все время боялся совершить ошибку. Вот именно. Это важно. Он как-то сказал, что ошибки запрещены

– Что он при этом имел в виду?

– Что Альфред Хардерберг в случае малейшей ошибки немедленно наймет другого адвоката.

– А что он рассказывал о Хардерберге, о замке? Вам, наверное, было любопытно?

– Естественно, мне было интересно. Но он много не рассказывал. Молчал. Как-то, правда, заметил, что Швеция должна быть очень благодарна за все, что Альфред Хардерберг для нее сделал.

– Скажите, а он хоть раз говорил плохо о Хардерберге?

Ответ его удивил.

– Да, было такое. Я запомнила этот случай, потому что он был единственным.

– Что он сказал?

– Я помню слово в слово. Он сказал, что у господина Хардерберга довольно мрачный юмор.

– И что он при этом имел в виду?

– Не знаю. Я не спрашивала, а он не стал вдаваться в подробности.

– «У Хардерберга мрачный юмор»? Так он сказал?

– Именно эти слова.

– Когда это было?

– С год назад.

– А вы не помните, в связи с чем?

– После поездки в Фарнхольм. Он регулярно туда ездил.

Валландер понял, что дальше он не продвинется. Густав Торстенссон, очевидно, предпочитал не распространяться о своих визитах к могущественному хозяину Фарнхольмского замка.

– Давайте сменим тему, – сказал он. – Работа адвоката – это огромное количество бумаг. Представители адвокатской коллегии, разбиравшие эти бумаги, сказали нам, что документов, касающихся работы бюро с Альфредом Хардербергом, очень мало.

– Я ожидала этого вопроса, – сказала фру Дюнер, – их и в самом деле мало. Дело в том, что для работы с Хардербергом были утверждены особые правила. В конторе хранилось только самое необходимое. Нам было категорически запрещено делать копии с документов, все материалы, касающиеся того или иного дела, Густав забирал с собой и оставлял в Фарнхольме.

– Вам все это, должно быть, казалось очень странным.

– Когда речь идет о таких деньгах, понятно, что клиент должен быть максимально осторожен. Все эти контракты очень деликатны. У меня не было никаких причин возражать против такой системы, поскольку мы соблюдали все предписанные законом правила.

– Густав Торстенссон был своего рода экономическим советником у Хардерберга. Можете ли вы вспомнить какие-нибудь детали?

– Вряд ли. Это, как я уже сказала, были очень сложные контракты между банками и предприятиями по всему миру. Окончательные варианты писал личный секретарь Хардерберга. Очень редко Густав Торстенссон просил меня написать документ, который он должен был везти в Фарнхольм. В основном он писал сам, и довольно много.

– А при работе с другими клиентами он этого не делал?

– Никогда.

– И как вы это можете объяснить?

– Я думаю, эти бумаги были настолько конфиденциальны, что даже мне нельзя было знать их содержание.

Она предложила вторую чашку кофе. Он отказался и продолжил:

– Скажите, пожалуйста, говорит ли вам о чем-нибудь название фирмы «Аванка»? Она когда-нибудь фигурировала в ваших делах?

Она задумалась, припоминая:

– Нет. То есть это не исключено, но я не помню.

– И еще один вопрос. Знали ли вы о существовании писем с угрозами?

– Густав Торстенссон мне их показывал. Но он сказал, что это ерунда, что их даже регистрировать не надо. Я, честно говоря, считала, что он их выкинул.

– А вы знали, что человек, написавший эти письма, Ларс Борман, был хорошо знаком с Густавом Торстенссоном?

– Это для меня новость.

– Они встречались в каком-то клубе любителей иконографии.

– Я знаю про такой клуб. Но даже подумать не могла, что этот шантажист тоже там бывает.

Валландер поставил чашку на стол и встал:

– Не буду больше беспокоить.

Она уставилась на него с удивлением:

– Вы ничего не хотите мне рассказать?

– Мы по-прежнему не знаем, кто их убил, – сказал он. – И не знаем, почему. Когда что-то прояснится, мы узнаем, кто подложил мину в ваш сад.

Она поднялась с кресла и протянула ему руку.

– Вы должны их взять, – сказала она.

– Да. Должны. Но это требует времени.

– Я хочу узнать правду до того, как умру.

– Я буду держать вас в курсе дела, – сказал он и сам почувствовал, насколько пусто и формально прозвучали его слова.

Он поехал в участок и попытался найти Бьорка. Узнав, что Бьорк в Мальмё, он зашел к Сведбергу и попросил выяснить, почему нет постоянного наблюдения за домом фру Дюнер.

– Ты полагаешь, есть какая-то опасность? – спросил Сведберг. – Может что-то произойти?

– Я ничего не полагаю. Того, что произошло, уже достаточно.

Он повернулся, чтобы выйти, но Сведберг протянул ему записку.

– Звонила какая-то дама по имени Лизбет Норин. Можешь разыскать ее по этому номеру. Она будет там до пяти.

Валландер посмотрел записку – номер был в Мальмё, а не в Гетеборге. Он прошел к себе в кабинет и позвонил. Сначала трубку взял какой-то старик. Он попросил Лизбет. Она подошла почти сразу. Он представился.

– Так вышло, что я несколько дней буду в Мальмё, – сказала Лизбет Норин. – Мой старенький папа сломал бедренную кость. Я позвонила на автоответчик и услышала ваше сообщение.

– Мне бы очень хотелось с вами поговорить, – сказал Валландер. – Но лучше не по телефону.

– А в чем дело?

– В процессе следствия у меня возникло несколько вопросов. Ваш телефон мне дал доктор Стрёмберг из Лунда.

– Завтра у меня будет время, – сказала она. – Только я не могу уезжать из Мальмё.

– Я приеду. В десять часов вам удобно?

– Отлично.

Она продиктовала ему адрес в центре Мальмё. Он положил трубку. Должно быть, это ее отец со сломанным бедром сначала подошел к телефону.

Вдруг он понял, что сильно проголодался. Дело шло к пяти часам, и он решил поработать дома. Надо было просмотреть еще целую кипу бумаг, касающихся деловой империи Альфреда Хардерберга. Он отыскал в ящике пакет и сложил в него папки. Проходя мимо окошка в приемной, он сказал Эббе, что если кто-то будет его искать, пусть звонят домой.

Он зашел в магазин и накупил продуктов. Зачем-то заглянул в табачный киоск и купил пять лотерейных билетов.

Придя домой, он поджарил кровяной пудинг и выпил кружку пива. Потом безуспешно искал банку брусничного варенья, которое, как ему казалось, стояла в шкафу.

Помыв посуду, он тщательно поскреб лотерейные билеты. Все оказались пустыми. Он решил, что кофе на сегодня хватит, и, не раздеваясь, прилег на кровать. Надо немного отдохнуть, а потом вплотную заняться папками.

Его разбудил телефонный звонок. Он посмотрел на часы и понял, чтопроспал несколько часов. Было уже десять минут десятого.

Звонил Стен Виден.

– Я звоню из автомата. Софию взяли на работу.

– Отлично, – сказал Валландер. – С кем она разговаривала?

– С женщиной по фамилии Карден.

Валландер вспомнил свое первое посещение Фарнхольма.

– Карлен. Анита Карлен, – сказал он.

– Две скаковых лошади. Обе дико дорогие. И жалованье очень даже неплохое. Конюшня маленькая, но к ней пристроена однокомнатная квартирка. Думаю, что София изменит свое мнение о тебе. Такие возможности не каждый день подворачиваются.

– Отлично, – повторил Валландер.

– Через несколько дней она будет звонить, – продолжил Стен. – Правда, возникла небольшая проблема – я не помню, как тебя зовут.

Валландер задумался.

– Рогер Лундин, – не сразу вспомнил он.

– Надо записать, а то опять забуду.

– И мне не помешает… И вот еще что: скажи, чтобы она ни в коем случае не звонила из замка. Пусть звонит из автомата, как ты.

– В ее квартире есть телефон.

– Он может прослушиваться.

Валландер услышал, как Стен тяжело дышит в трубку.

– Ты, по-моему, не в своем уме, – заявил он после паузы.

– Мне бы следовало быть поосторожней и с моим собственным телефоном, – сказал Валландер. – Но наши телефоны постоянно проверяют.

– Слушай, кто этот Альфред Хардерберг? Какое-то чудовище?

– Приветливый, загорелый, улыбчивый парень. К тому же великолепно одевается. Чудовища могут выглядеть по-разному.

Вдруг в разговор вклинились короткие гудки.

– Потом поговорим, – сказал Стен и повесил трубку.

Валландер подумал, не позвонить ли домой Анн Бритт, но решил отложить до завтра. Уже поздно.

Остаток вечера Валландер просидел над папками. Около полуночи он отыскал свой старый, еще школьный, атлас и начал искать разные экзотические места, куда, если верить папкам, протянулись щупальца империи Хардерберга. Глядя на атлас, он впервые наглядно представил себе размах его деятельности. И чем дольше он читал обзор, тем более грызло его сомнение: на правильном ли они пути? Могут же существовать и другие причины гибели двух адвокатов.

В час он лег, думая, почему так долго не дает о себе знать Линда. Собственно, он и сам должен был давным-давно ей позвонить.

Вторник 23 ноября выдался ясным и солнечным.

Валландер позволил себе выспаться. В начале девятого он позвонил на работу и оставил сообщение, что уезжает в Мальмё, после чего провалялся в постели с чашкой кофе до девяти. Потом быстро принял душ и сбежал к машине. Дом, в котором жил отец Лизбет Норин, был в центре, рядом с Треугольником. Он поставил машину в подземном гараже за отелем «Шератон» и ровно в десять нажал кнопку звонка. Открыла женщина приблизительно его возраста, одетая в яркий костюм для джоггинга. Валландер на секунду подумал, что ошибся адресом – по ее голосу он нарисовал себе совершенно иной образ. Еще меньше она соответствовала его довольно негативному представлению о журналистах.

– Это вы полицейский? – весело сказала она. – Я ожидала увидеть бравого офицера в форме.

– Ничем, к сожалению, не могу помочь, – подлаживаясь под ее шутливый тон, сказал Валландер.

Лизбет Норин пригласила его войти. Квартира была старинная, с высоким потолком. Она представила его отцу – тот сидел в кресле-каталке с загипсованной ногой. Валландер обратил внимание, что на коленях у него лежит телефон.

– Я вас узнал, – сказал старик – Несколько лет назад о вас много писали в газетах. Или я вас с кем-то спутал.

– Скорее всего, не спутали, – сказал Валландер.

– Там было что-то о горящей машине на Эландском мосту. Я запомнил, потому что в бытность мою моряком этого моста еще не было.

– Газеты преувеличивают, – уклончиво сказал Валландер.

– О вас писали, как об исключительно хорошем следователе.

– Теперь и я вспомнила, – сказала Лизбет Норин. – И фотографию помню. А вы никогда не участвовали в телевизионных дебатах?

– Упаси бог, – сказал Валландер. – Вы меня с кем-то путаете.

Лизбет Норин, по-видимому, поняла, что ему этот разговор неприятен.

– Давайте посидим в кухне, – предложила она.

Кухня была залита осенним солнцем. На высоком подоконнике среди цветочных горшков дремал, свернувшись клубочком, кот. Она сварила кофе.

– Мои вопросы вряд ли будут конкретными, – сказал Валландер. – Ваши ответы наверняка намного интереснее. Скажем так: мы в Истаде сейчас ведем расследование убийства, возможно, двух убийств. И в ходе следствия у нас появились косвенные подозрения, что каким-то образом эти преступления связаны с нелегальной торговлей человеческими органами. Каким образом и насколько это важно, я пока сказать не могу. Как, к сожалению, не имею права выдавать тайны следствия.

«Боже мой, как я говорю! – с ужасом подумал он. – Почему не сказать все проще, по-человечески? Какая-то пародия на полицейского…»

– Тогда я понимаю, почему Ларс Стрёмберг посоветовал вам обратиться ко мне.

Валландер почувствовал, что она заинтересована.

– Если я правильно понял, вы занимаетесь этой жутковатой проблемой. И если бы вы могли рассказать мне, как обстоят дела, это бы очень нам помогло.

– Это займет целый день, – сказала она, – а может быть, еще и вечер придется прихватить. К тому же вы быстро поймете, что после каждого моего вывода стоит невидимый вопросительный знак. Это глубоко законспирированная отрасль, и я знаю, что только два или три американских журналиста пытаются пролить на нее хоть какой-то свет. В Скандинавии, насколько мне известно, никто, кроме меня, этим не занимается.

– Могу только догадываться, что это рискованно.

– Может быть, но не в Швеции и не для меня, – сказала она. – Но я лично знаю одного из этих американцев. Он поехал в Бразилию, чтобы проверить слухи о подобной организации в Сан-Пауло. Ему не только угрожали, но даже обстреляли такси, на котором он ехал. Немудрено, что первым же рейсом он улетел домой.

– А вы никогда не сталкивались с информацией, что эта деятельность процветает и в Швеции?

– Нет, – сказала она. – А она есть?

– Я просто спросил.

Она молча посмотрела на него, потом наклонилась к нему через стол и тихо сказала:

– Если вы хотите разговаривать, вы должны быть откровенны, – сказала она. – Забудьте, что я журналист. Вам не надо ничего мне платить, вы же полицейский. Но я требую, чтобы вы говорили правду.

– Вы правы, – сказал Валландер. – У нас есть подозрения, правда очень смутные, что и в Швеции этим занимаются. Больше я, к сожалению, сказать не могу.

– Ну вот и хорошо, – сказала она. – Будем считать, что мы друг друга поняли. Но у меня есть еще одно условие. Если такая связь и в самом деле обнаружится, я хочу узнать об этом первой.

– Этого я не могу обещать. Это противоречит нашим предписаниям.

– Возможно, и даже наверняка. Но убийства людей с целью продажи их органов противоречат куда более важным предписаниям.

Валландер задумался. Почему он ни с того ни с сего взялся защищать циркуляры и инструкции, к которым сам относился более чем критически? В последние годы он привык считать, что ценность различных постановлений может определяться исключительно пользой, которую они приносят. Если они приносят не пользу, а вред, не грех ими и пренебречь.

– Договорились, – сказал он. – Вы будете первой, только с одним условием: на меня не ссылаться.

– Ну вот и хорошо, – опять сказала она. – Теперь мы понимаем друг друга еще лучше.

Потом Валландер никак не мог понять, что произошло в тот день, почему время бежало так быстро. Они долго сидели в тихой кухоньке, кот, примостившийся среди горшков с цветами, так ни разу и не проснулся, лучи солнца медленно скользили по клеенке, пока в конце концов совсем не исчезли. Он приехал в десять, а просидели они до самого вечера. Пару раз они прерывались. Она приготовила обед, и за едой ее отец рассказывал Валландеру, как он служил капитаном на различных кораблях, главным образом каботажных, но иногда, в виде исключения, совершавших длинные рейды в Польшу и балтийские страны. Поев и выпив кофе, они вновь уединились в кухне, и она продолжила рассказ о своей работе. Валландер завидовал ей. И он, и она занимались, в общем, похожим делом – расследованиями, оба тесно соприкасались с преступлениями и страданиями людей, только она занималась профилактикой, старалась предотвратить все эти несчастья, а его время наступало, когда зло уже свершилось.

Он мог бы сравнить этот день, проведенный в ее кухне, с путешествием в неведомую страну, где на людей и их внутренние органы смотрят как на рыночный товар, где никакая мораль и не ночевала. Он узнал про громадный масштаб торговли органами, если она, конечно, была права в своих выводах, и это было за пределами его понимания. И более всего его потрясло, что она в какой-то степени понимала тех, кто убивал здоровых людей, часто детей, чтобы продать их органы.

– Это своего рода картина мира, – сказала она. – Мир так устроен, хотите вы этого или нет. Человек, если он очень беден, готов на что угодно, чтобы спасти свою жизнь. И какие моральные проповеди мы собираемся ему читать, если даже представить себе не можем глубины той пропасти, в которую он падает, цепляясь за чахлые кустики надежды? В сомнительных пригородах таких городов, как Рио или Лагос, Калькутта или Мадрас, вы можете встать на углу с тридцатью долларами в кармане и намекнуть, что ищете наемного убийцу. Через минуту вы будете окружены толпой желающих. И они не спросят ни что за человек тот, кого им заказывают, ни почему они должны его убить. Они готовы совершить убийство за двадцать долларов. Даже за десять. Знаете, в глубине души я понимаю безнадежность моих усилий. Я могу возмущаться, могу кричать на всех углах, могу приходить в отчаяние. Но я понимаю, что все, что я делаю, не имеет никакого смысла, пока мир устроен так, как он устроен сейчас.

Валландер в основном молчал, изредка задавая лаконичные вопросы, если что-то ему было неясно. Говорила она, и он понимал, что она и в самом деле пытается поделиться с ним всем, что ей известно, и всем, о чем только догадывается, но доказательств пока не имеет.

– Больше я ничего не знаю, – сказала она, заканчивая разговор. – Буду счастлива, если это вам чем-то поможет.

– Я даже не знаю, верны ли мои предположения, – сказал Валландер. – Но если я прав, значит, эта кошмарная торговля докатилась уже и до Швеции. И, если возможно, это надо остановить.

– Разумеется, – сказала она. – В южноамериканской канаве будет одним вспоротым трупом меньше. И это важнее всего остального.

Он выехал из Мальмё в восьмом часу вечера. Надо было бы позвонить в Истад и сообщить, где он и чем занимается, но разговор с Лизбет Норин не выходил у него из головы.

Она проводила его до гаража.

– Вы мне очень помогли, – сказал Валландер, – и потратили на меня кучу времени. А я не могу даже вам заплатить.

– Нет, значит нет, – улыбнулась она. – Потом расквитаемся.

– Я буду держать вас в курсе.

– Я на это рассчитываю. Если я не в командировке, вы всегда найдете меня в Гетеборге.

Валландер заехал в маленький гриль-бар поблизости от Егерсру и поел. Он думал о том, что она ему рассказала, и пытался совместить этот рассказ с тем, что он знал о Хардерберге, но из этого ничего не получалось.

А вообще, есть ли у них хоть малейший шанс довести до конца следствие и поймать убийц? За годы работы в полиции судьба его миловала – все убийства, в расследовании которых он принимал участие, были раскрыты. Но были и другие примеры. Не стоят ли они сейчас перед одним из таких нераскрываемых преступлений?

Он очень устал. Усталость ощущалась как ноющая боль во всем теле. Единственное, что ему хотелось, – придя домой, сразу позвонить Линде.

Но когда он открыл дверь своей квартиры, у него сразу появилось чувство – что-то не так. Что-то в квартире изменилось с тех пор, как он покинул ее утром. Он замер. Все было тихо. «Наверное, показалось», – подумал он, но чувство не проходило. Валландер зажег свет в гостиной, сел на стул и огляделся. Все было на месте, ничего не пропало. Он пошел в комнату. Незастеленная кровать выглядела так же, как утром. На ночном столике – будильник и недопитая чашка кофе. Осталась кухня. И в кухне все было так же, как всегда. И в самом деле показалось.

Но когда он открыл дверцу холодильника, чтобы достать маргарин, сразу понял – нет, не показалось.

Валландер уставился на открытую упаковку с кровяным пудингом. У него была фотографическая память на детали. Он прекрасно помнил, что положил пакет на третью полку сверху.

Сейчас он лежал на второй.

Кто-то открыл дверцу, пудинг лежал на краю и свалился на пол. С ним тоже такое бывало. А потом его по ошибке положили не на ту полку.

Он знал, что не ошибается.

Кто-то побывал в его квартире. И этот кто-то что-то искал в холодильнике или хотел туда что-то положить и нечаянно уронил пудинг, не запомнив, где он лежал.

Поначалу это показалось ему комичным – пудинг на полу и растерянный взломщик, не знающий, куда его пристроить.

Потом он захлопнул дверцу и быстро вышел из квартиры.

Ему стало страшно.

Он заставил себя рассуждать логично.

«Значит, они где-то рядом. Пусть думают, что я дома».

Он спустился в подвал. Там была дверца для вывоза мусора. Он осторожно открыл ее и осмотрелся. С задней стороны дома находилась большая парковка. Все было тихо. Он закрыл дверь и, стараясь держаться в тени дома, двинулся к углу Мариагатан. Присел за водосточной трубой и осторожно выглянул. Машина стояла метрах в десяти позади его собственной. Мотор выключен, фары погашены. Он пригляделся – за рулем кто-то сидел. Был ли в машине кто-то еще, кроме водителя, он не понял.

Он отодвинулся от угла и встал. Откуда-то доносились звуки включенного на полную мощность телевизора.

Он лихорадочно соображал, что предпринять.

Потом решился – пробежал мимо парковки и на первом же перекрестке свернул налево.

14

И опять Валландеру показалось, что жить ему осталось недолго.

Он пробежал не так много – может быть, метров сто пятьдесят, к тому же не очень быстро, и все же вынужден был остановиться – холодный осенний воздух обжигал легкие, а сердце билось так, что Валландер перешел на шаг, опасаясь, что оно вот-вот выскочит. Омерзительное чувство, что он уже ни на что не годен, почему-то разозлило его сильнее, чем визит непрошеных гостей к нему домой, к тому же гости эти сейчас сидели в машине и нагло вели наблюдение. «Ничего подобного, – сказал он себе, – ты разозлился, потому что тебе страшно». Это был тот самый страх, который терзал его весь год. Он уже начал было думать, что ему все-таки удалось похоронить этот страх на берегах Юланда, но нет. Страх настиг его снова.

Он снова побежал, отсюда было довольно близко до Малой Норрегатан, где жил Сведберг. Он миновал больницу, потом свернул к центру. На киоске на Большой Норрегатан болтался полуоторванный вечерний таблоид. Пройдя еще немного, он свернул направо, потом сразу налево и остановился. У Сведберга горел свет.

Валландер знал, что Сведберг почти никогда не выключает свет на ночь – боится темноты. По-видимому, эта фобия и послужила причиной выбора профессии – поступая в полицию, Сведберг решил разделаться со своими страхами. Но свет по-прежнему горел по ночам в его квартире, профессия не помогла.

«Все чего-то боятся, – подумал Валландер. – И полицейские, и не полицейские». Он подошел к подъезду, открыл дверь и поднялся на верхний этаж. Прежде чем позвонить, он пару минут постоял, чтобы хоть немного успокоить дыхание. Сведберг открыл почти сразу. В руке у него была газета, очки сдвинуты на лоб. Вид у Сведберга был ошарашенный. Впрочем, Валландер предвидел его удивление – за все время совместной работы Валландер был у Сведберга дома всего два или три раза, причем каждый раз после предварительной договоренности.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал Валландер, когда Сведберг впустил его в прихожую и закрыл дверь. Он все еще задыхался.

– Вид у тебя – краше в гроб кладут, – сказал Сведберг. – Что случилось?

– Я бежал, – сказал Валландер, – но дело не в этом. Мне нужно, чтобы ты со мной поехал. Много времени это не займет. Где твоя машина?

– Стоит под окнами.

– Мы подъедем к моему дому, но ты меня заранее выпустишь. Ты знаешь, на какой машине я сейчас езжу. Управленческий «вольво».

– Темно-синий или красный?

– Синий. Ты заедешь на Мариагатан. За моим «вольво» стоит машина. Не увидеть ее нельзя. Я хочу, чтобы ты проехал мимо и убедился, что никого, кроме водителя, в ней нет. Я тебя подожду там, где ты меня высадишь. А потом можешь возвращаться домой и читать газету.

– Ничего не предпринимать?

– Ни в коем случае. Мне просто надо знать, сколько их там.

Сведберг снял очки и аккуратно положил газету на стол.

– А что случилось? – опять спросил он.

– Я думаю, что за моим домом ведется наблюдение. Все, что мне надо знать – сколько человек сидит в машине. И все. Тот или те, кто сидит в машине, должны быть уверены, что я дома. Я вышел через черный ход.

– Не понимаю, – сказал Сведберг. – Не лучше ли их задержать? Вызовем подкрепление…

– Ты же знаешь, как мы решили, – сказал Валландер. – Если вся эта история связана с Хардербергом, мы не должны давать ему даже малейшего повода думать, что его в чем-то подозревают.

Сведберг покачал головой:

– Мне это не нравится.

– Проедешь по Мариагатан и посмотришь, кто в машине. И это все. Потом я вернусь в свою квартиру. Если будет нужно, я тебе позвоню.

– Тебе видней, – сказал Сведберг, присел на табурет и стал зашнуровывать ботинки.

Они спустились на улицу и сели в «ауди» Сведберга. Проехали Стурторгет, спустились по Хамнгатан и повернули налево на Эстерледен. На Боргместарегатан опять свернули налево. На углу Тубаксгатан Валландер попросил Сведберга остановиться.

– Я подожду здесь, – сказал он. – Машина стоит метрах в десяти позади моего «вольво».

Не прошло и пяти минут, как Сведберг вернулся. Валландер залез в машину.

– В машине только водитель, – сказал он.

– Ты уверен?

– Совершенно уверен.

– Спасибо за помощь. Можешь ехать домой, я дойду пешком.

Сведберг смотрел на него с явным беспокойством:

– Почему это так важно – сколько человек в машине?

Валландер забыл подготовить ответ на этот простой вопрос. Он слишком сосредоточился на своем плане. Сведбергу надо было что-то сказать.

– Я уже видел эту машину раньше, – соврал он. – В тот раз в ней сидели двое. То, что там сейчас только один, скорее всего означает, что другой ошивается где-то поблизости.

Он внутренне содрогнулся – настолько дико и неправдоподобно звучали его слова. Но Сведберг вопросов больше не задавал

– FHC-803, – сказал он. – Но ты, наверное, и сам записал номер?

– Конечно, – опять соврал Валландер. – Завтра проверю в базе данных. Можешь об этом не думать. Езжай домой, завтра увидимся.

– Ты уверен, что все в порядке?

– Спасибо за помощь, – повторил Валландер.

Он вышел из машины, подождал, пока она исчезнет за углом, и пошел по направлению к Мариагатан. Теперь, когда он остался один, ему снова стало страшно, вернулось отвратительное чувство, что страх лишает его сил.

Он зашел в ту же железную дверцу для мусора в подвале и, не зажигая света, вернулся в квартиру. Он зашел в ванную, забрался на унитаз и посмотрел в маленькое окошко – машина стояла на прежнем месте. Если бы они собирались меня взорвать, они бы уже это сделали, подумал он. Они наверняка выжидают, когда я погашу свет и лягу.

Он подождал немного. Стрелки часов приближались к полуночи. Потом вернулся в туалет и проверил, на месте ли машина. Потом погасил свет в кухне и включил в ванной. Через десять минут погасил в ванной и зажег в спальне. Подождал еще десять минут и нажал выключатель. В квартире стало темно. Он быстро вышел на автостоянку, встал на старое место за водосточной трубой и стал ждать. Скоро он пожалел, что не надел свитер потеплее – холодный, промозглый ветер все усиливался. Он стал осторожно переминаться с ноги на ногу, чтобы согреться. Ему очень хотелось в туалет. Кое-как он терпел до часа, потом не выдержал и помочился на стену дома, стараясь не производить шума – на улице было тихо, если не считать редких машин, проходящих поблизости.

Без двадцати два он замер – с улицы послышались какие-то звуки. Он выглянул из-за трубы. Водительская дверца открылась, но свет в салоне не зажегся. Водитель помедлил несколько секунд, вылез из машины и осторожно прикрыл дверцу. Он двигался почти бесшумно, все время поглядывая на темные окна квартиры на втором этаже.

Он был одет во все темное. Расстояние было довольно большим, так что лица его Валландеру толком не удалось разглядеть. Но он совершенно точно знал, что уже видел этого человека, и лихорадочно пытался вспомнить, где именно. Тот быстро перешел улицу и скрылся в подъезде.

И в ту же секунду Валландер вспомнил, где он его видел. Это был один из тех двоих, что прятались в тени лестницы в Фарнхольмском замке. Это был человек Альфреда Хардерберга, его телохранитель, его неизменная тень. «И сейчас этот человек поднимается в мою квартиру, чтобы меня убить, – подумал Валландер. – Он же наверняка уверен, что я сплю. А я стою и наблюдаю за собственной смертью».

Он поплотнее прижался к стене и стал ждать. В три минуты четвертого дверь подъезда беззвучно отворилась, ночной гость вышел на улицу и огляделся. Валландер отпрянул назад. Потом он услышал, как взвыл мотор, машина с визгом рванулась с места и исчезла.

Интересно, что он будет докладывать Хардербергу. Валландер был почти уверен, что он не скажет всю правду. Иначе как объяснить, что все было по плану, что я лег спать – и вдруг исчез.

Он, впрочем, не исключал, что убийца оставил в квартире какой-нибудь сюрприз. Поэтому он сел в машину и поехал в управление. Когда он появился в приемной, дежурные из ночной бригады вытаращили на него глаза. Валландер спустился в подвал – он помнил, что там лежал матрац. Он притащил матрац к себе в кабинет, расстелил на полу, лег и вытянулся. Думать он будет завтра. Сейчас он слишком устал.

Он и в самом деле заснул, но этот человек в темной одежде не покидал его и во сне.

Валландер проснулся в начале шестого, измученный кошмарами, весь в поту, и продолжал лежать, вспоминая все, что рассказала ему Лизбет Норин. Потом с трудом поднялся и сходил за кофе. Кофе был очень горьким – он простоял в термосе всю ночь. Он по-прежнему опасался возвращаться домой, поэтому принял душ в раздевалке и сел за стол, пытаясь собраться с мыслями. Была уже среда, 24 ноября. Он вспомнил слова Анн Бритт несколько дней назад: «Такое чувство, что мы уже всё знаем, только не понимаем, как одно стыкуется с другим». Или что-то в этом роде.

«Вот с этого и надо начать, – подумал он. – Понять, как одно стыкуется с другим».

Он набрал домашний телефон Свена Нюберга.

– Нам надо встретиться, – сказал он.

– Где ты пропадал вчера? – спросил Нюберг. – Тебя обыскались. У нас есть кое-что для тебя.

– У кого – у нас?

– У меня и у Анн Бритт.

– Об «Аванке»?

– Я попросил ее помочь. Я не следователь, я криминалист.

– Как только сможешь, приходи. Я у себя. Анн Бритт я сам позвоню.

Через полчаса они уже были у него. Потом появился Сведберг. Он сунул голову в дверь и вопросительно посмотрел на Валландера.

– Я нужен? – спросил он.

– FHC-803, – сказал Валландер. – Не в службу, а в дружбу – я не успел зайти в базу данных дорожной службы. Посмотри, пожалуйста.

Сведберг кивнул и закрыл дверь. Он повернулся к Нюбергу.

– «Аванка», – сказал он.

– На многое не рассчитывай, – сказала Анн Бритт Хёглунд. – У нас был всего один день. Но мы теперь знаем, что «Аванка» уже давно не семейное предприятие, принадлежащее Романам. Роман просто дал разрешение использовать свое имя и свою репутацию. У него по-прежнему есть какая-то доля в предприятии, может быть, не маленькая. Но «Аванка» уже несколько лет входит в консорциум фирм, занимающихся производством лекарств и медицинского оборудования. Все это ужасно запутано, предприятия то входят одно в другое, то снова разделяются, в общем, уследить трудно. Крыша всего консорциума – холдинговая фирма «Медиком» с офисом в Лихтенштейне. «Медиком», в свою очередь, принадлежит нескольким владельцам, а среди них мы нашли бразильскую фирму, занимающуюся главным образом экспортом кофе. Все это, так сказать, общая информация. А вот что действительно интересно, то это то, что у «Медиком» прямые контакты с Баварским ипотечным и кредитным банком.

– И почему это так уж интересно? – спросил Валландер, чтобы показать, что следит за ходом ее рассуждений. На самом деле он давно потерял нить, пытаясь понять, кто владеет кем и при чем здесь кофе.

– Потому что Альфред Хардерберг числится владельцем фабрики пластмассовых изделий в Генуе. Они, в частности, производят быстроходные катера.

– Ну все, – сказал Валландер. – Замечательно объяснила. Теперь я вообще ничего не понимаю.

– Сейчас поймешь, – улыбнулась Анн Бритт. – Предприятие в Генуе под названием GFP, не знаю уж, что это значит, помогает своим заказчикам организовать финансирование, предлагая им нечто вроде лизингового контракта.

– «Аванка», – сказал Валландер. – Сейчас мне плевать на итальянские пластмассовые катера.

– А не стоило бы, – сказала Анн Бритт. – Лизинг, предлагаемый GFP, оформляется через Баварский ипотечный и кредитный банк. Другими словами, существует прямая связь «Аванки», вернее «Медиком», с империей Хардерберга. Это первые достоверные данные, которые нам удалось получить.

– Для меня все это китайская грамота, – признался Валландер.

– Может отыскаться и непосредственная связь, – продолжила Анн Бритт. – Тут нам должны помочь специалисты из отдела экономических преступлений. Честно признаться, у меня у самой от этого голова кружится.

– По-моему, это очень важно, – сказал Нюберг, до этого хранивший молчание. – К тому же надо навести справки, может быть, эта генуэзская фабрика производит что-то еще кроме катеров.

– Например, сумки-холодильники для транспортировки органов?

– Например.

Наступила тишина. Они уставились друг на друга. И Анн Бритт, и Валландер прекрасно поняли, что может стоять за предположением Нюберга.

– Если это и в самом деле так, – сказал Валландер после паузы, – это может означать, что Хардерберг имеет отношение к производству и импорту этих контейнеров. К тому же он может держать все нити в своих руках, несмотря на этот клубок владельцев, акционеров и предприятий. А что, и в самом деле может так случиться, что бразильские экспортеры кофе имеют дела с крошечной фирмочкой из Сёдертелье?

– Ничего странного, – сказала Анн Бритт. – Американские автомобильные фирмы, к примеру, выпускают кресла-каталки. – Чем больше машин, тем больше аварий, и потребность в креслах-каталках постоянно растет. Кому ж их выпускать, как не им?

Валландер потер руки и встал.

– Надо жать, что есть сил, – сказал он. – Анн Бритт, попроси экономистов сделать более или менее толковую и простую схему деятельности Альфреда Хардерберга. Простую, но не упрощенную. Там должно быть все – и скоростные итальянские катера, и скаковые лошади в Фарнхольме, все, о чем мы уже знаем и пока не знаем. А Нюберг займется контейнером. Откуда он взялся и как попал в машину Густава Торстенссона.

– Тогда наш первоначальный план не сработает, – возразила Анн Бритт. – Альфред Хардерберг наверняка заметит наш пристальный интерес к его предприятиям.

– Ничего подобного, – сказал Валландер. – Будем все время придерживаться одной и той же линии – рутинные вопросы, сведения для протокола. Ничего драматичного. К тому же надо поговорить с Бьорком и Окесоном – пора созвать пресс-конференцию. Знаменательный момент – я, по-моему, впервые в жизни выступаю с подобной инициативой. Но давайте немножко поможем осени – напустим туману.

– Я слышал, что Пер Окесон на больничном и лежит дома. Простужен, – сказала Анн Бритт.

– Я ему позвоню, – сказал Валландер. – Он должен прийти, простужен он или нет. Передайте Мартинссону и Сведбергу – оперативка в два.

Он решил пока не рассказывать о ночных событиях.

– Начинаем, – сказал он.

Нюберг вышел. Анн Бритт тоже поднялась, но Валландер попросил ее задержаться. Он рассказал ей, что ему с помощью Стена Видена удалось внедрить наблюдателя в Фарнхольм.

– Твоя идея очень хороша, – сказал он. – Посмотрим, что это даст. Хотя я ничего особенного не жду.

– Лишь бы с ней ничего не случилось.

– Она будет ухаживать за лошадьми и держать ушки на макушке, – сказал Валландер. – Вот и все. Не надо поддаваться паранойе. Альфред Хардерберг не может подозревать всех и каждого в своем окружении в том, что они переодетые полицейские.

– Хорошо бы ты был прав, – сказала она.

– Как там с журналами полетов?

– Работаю. Но вчера «Аванка» сожрала все время.

– Ты отлично поработала.

Он заметил, что Анн Бритт приятны его слова. «Что ж мы всегда так скупы на похвалу, – подумал Валландер. – Зато когда критикуем или сплетничаем, патронов не жалеем».

– Это все, – сказал он.

Она вышла. Валландер подошел к окну. «Что предпринял бы Рюдберг на моем месте?» – по привычке подумал он. И вдруг понял, что у него сейчас нет времени советоваться с ушедшим другом. Он должен верить в себя, в то, что он ведет расследование единственно верным путем.

До ланча он развил бурную деятельность. Убедил Бьорка, как важно провести пресс-конференцию – самое позднее завтра. Обещал, что сам ее проведет, предварительно договорившись с Пером Окесоном, как осветить следствие.

– На тебя не похоже, – сказал Бьорк, – что это тебя вдруг потянуло на гласность?

– Я расту, – сказал Валландер, – становлюсь все лучше и лучше. Говорят, что это никогда не поздно.

Поговорив с Бьорком, он позвонил домой Перу Окесону. Ответила жена и сказала, что не хочет беспокоить Пера – он болен и лежит в постели.

– Температура высокая? – спросил Валландер.

– Если человек болен – он болен, – ответила она уклончиво.

– К сожалению, придется дать ему трубку. Это очень важно.

Через минуту он услышал слабый голос Пера.

– Я болен, – сказал он. – Кишечный грипп. Всю ночь бегал в сортир.

– Я бы не стал беспокоить по пустякам. Но завтра после обеда мы без тебя не обойдемся. Я пришлю машину, тебя привезут и отвезут.

– Я приду, – сказал Окесон. – Не надо машины, я возьму такси.

– И даже не спрашиваешь, почему это так важно?

– Ты нашел убийц?

– Нет.

– Я должен дать добро на задержание Хардерберга?

– Тоже нет.

– Тогда подожду до завтра.

После разговора с Окесоном Валландер позвонил в Фарнхольмский замок. Ответил незнакомый женский голос. Валландер представился и попросил позвать Курта Стрёма.

– У него сегодня выходной, – сказала женщина, – но вы можете попробовать разыскать его дома.

– Догадываюсь, что номер его телефона вы мне не дадите, – сказал Валландер.

– Почему вы так считаете?

– Потому что это наверняка не предусмотрено вашими детальными предписаниями по части безопасности.

– Вовсе нет, – сказала она и продиктовала ему номер.

– Пожалуйста, поблагодарите от моего имени господина Хардерберга за беседу.

– Он в Нью-Йорке.

– Значит, передадите, когда приедет. Он надолго уехал?

– По нашим расчетам, он вернется послезавтра.

Повесив трубку, он задумался. Что-то изменилось. Может быть, Альфред Хардерберг приказал, чтобы все его подручные забыли про высокомерие и безоговорочно выполняли все требования истадской полиции?

Валландер набрал номер Курта Стрёма. Длинные гудки продолжались целую вечность, но ответа он так и не дождался. Он позвонил Эббе и попросил узнать адрес Курта Стрёма. Ожидая ее звонка, он принес кофе, отхлебнул и тут же вспомнил, что нарушил данное самому себе слово – так и не позвонил Линде. «Вечером обязательно позвоню», – решил он.

В двадцать минут десятого утра он уже ехал в Эстерлен. Эббе очень быстро удалось выяснить, что Курт Стрём живет в небольшом доме поблизости от Глиммингехюса. Эбба прекрасно знала эти места, поэтому он попросил ее нарисовать, как туда добираться. Телефон Стрёма не отвечал, но у Валландера все равно было чувство, что он дома. Может быть, вышел в сад. Проезжая Сандскутен, он вспомнил, что ему рассказывал Сведберг об обстоятельствах увольнения Стрёма из полиции, и попытался представить себе реакцию Стрёма на его визит. Несколько раз ему приходилось видеть полицейских, привлекавшихся к ответственности, и он не имел никакого желания эти случаи вспоминать. Но Валландер прекрасно понимал, что разговора на эту тему избежать не удастся.

Эбба нарисовала целую карту, причем так толково и подробно, что Валландер без труда нашел правильную дорогу. Наконец он остановился у ряда типовых побеленных домиков на восточной окраине Глиммингехюса. Дом Стрёма окружал небольшой ухоженный сад, наверняка очень красивый весной и летом. Две овчарки залаяли в стальной клетке. Гараж был открыт, в нем стояла машина, и Валландер понял, что не ошибся – Курт Стрём был дома. К тому же долго ждать ему не пришлось – из-за дома появился сам Стрём, одетый в комбинезон. В руке он держал мастерок. Увидев Валландера, Стрём остановился как вкопанный.

– Надеюсь, что не побеспокоил, – сказал Валландер. – Пытался позвонить, но никто не ответил.

– Надо замазать трещины в отмостке, – сказал Стрём вместо приветствия, – а зачем ты приехал?

«Он явно насторожен», – отметил Валландер.

– Мне надо кое о чем тебя спросить, – сказал он. – Вели собакам заткнуться.

Курт Стрём что-то рявкнул, и овчарки мгновенно затихли.

– Давай пройдем в дом, – предложил он.

– Не стоит, – сказал Валландер. – Поговорим здесь. Много времени это не займет.

Он оглядел сад.

– Хорошо живешь, – похвалил он. – Это не то что квартира в Мальмё.

– Мне и там было неплохо. Отсюда ближе до работы.

– А ты разве один? Я слышал, ты был женат.

Глаза Стрёма стали ледяными:

– А с какой стороны тебя касается моя личная жизнь?

Валландер поднял ладони, извиняясь.

– Ни с какой, – сказал он. – Но ты же знаешь, когда коллеги встречаются, сразу вопросы – как ты? Как семья?

– Я не твой коллега, – вызывающе сказал Стрём.

– Но был когда-то! Разве не так?

Валландер решил поменять тон. Стрём явно стремился к конфликту. Такие, как он, привыкли уважать только силу.

– Ты что, приехал расспросить меня о семье? – спросил Стрём.

– Нет, – улыбнулся Валландер, – ты прав. Просто из вежливости напомнил тебе, что когда-то мы были коллегами.

Стрём побледнел. Валландер испугался, что он сейчас на него бросится с кулаками.

– Ладно, забудем, – сказал он. – Давай поговорим об одиннадцатом октября. Понедельник, шесть недель назад, вечер. Ты же знаешь, о каком вечере я говорю?

Стрём кивнул, ожидая продолжения.

– У меня, собственно, только один вопрос, – сказал Валландер. – Но сначала давай условимся. Меня совершенно не устроит, если ты начнешь избегать ответов и ссылаться на ваши фарнхольмские правила безопасности. Если будешь юлить, я тебе устрою веселую жизнь.

– Испугал, – усмехнулся Стрём. – Ничего ты мне «устроить» не можешь.

– Ты так уверен? Могу, например, свозить тебя в управление и сделать так, чтобы об этом узнали все, могу начать звонить в замок десять раз на дню и просить тебя к телефону. Твои хозяева сразу насторожатся: а почему это полиция так интересуется нашим шефом охраны? Не уверен, что они знают о твоем прошлом. Во всяком случае, это им не понравится. Не думаю, что Альфред Хардерберг заинтересован в скандалах вокруг Фарнхольма.

– Можешь убираться, – сказал Курт Стрём сквозь зубы. – Давай, мотай отсюда, пока я тебя не вышвырнул.

– Мне всего-то надо, чтобы ты ответил на один мой вопрос. – Валландер постарался, чтобы его голос звучал хладнокровно. – Причем могу заверить, что все, что ты скажешь, останется между нами. Подумай сам – стоит ли рисковать такой службой? Мне кажется, ты ею очень доволен. Во всяком случае, мне так показалось, когда мы встретились тогда у ворот замка.

«Я добьюсь ответа», – подумал Валландер. Хотя Стрём по-прежнему глядел на него с ненавистью, в его поведении появилась неуверенность.

– Всего один вопрос, – повторил он. – И один ответ. Только правдивый. И я уеду, а ты можешь заниматься своей отмосткой и забыть, что я к тебе приезжал. Можешь продолжать охранять свои ворота до самой смерти. Один вопрос – один ответ.

Высоко в небе пролетел самолет. «Может быть, Хардерберг возвращается из Нью-Йорка на своем «Гольфстриме»», – подумал Валландер.

– Что ты хочешь узнать?

– Вечером одиннадцатого октября Густав Торстенссон уехал из Фарнхольма в четверть девятого… если быть точным, четырнадцать минут девятого, как стоит в распечатке, которую мне показали. Впрочем, распечатку можно подделать. Но давай исходить из того, что так и было. Во всяком случае, никаких сомнений в том, что он уехал из замка, нет. И мой вопрос к тебе, Курт Стрём, очень прост: кто-нибудь выезжал из замка, пока Густав Торстенссон беседовал с Хардербергом?

Курт Стрём помолчал. Потом медленно кивнул.

– Это была первая часть вопроса. Теперь вторая, и последняя: кто покинул замок, пока Торстенссон был там?

– Не знаю.

– Но ты же видел машину!

– Я уже ответил на твой вопрос.

– Не валяй дурака, Стрём. Это все тот же вопрос. Что за машина и кто в ней был?

– Одна из наших машин. БМВ.

– А кто в ней был?

– Не знаю.

– Я тебе уже сказал, что тебя ждет, если ты не будешь отвечать!

Валландеру не понадобилось изображать ярость – он и в самом деле рассвирепел.

– Это чистая правда. Я не знаю, кто там сидел.

Валландер вдруг понял, что Стрём не врет. Он должен был сообразить и раньше.

– Тонированные стекла? – спросил он.

Стрём кивнул.

– Теперь я тебе ответил на все твои вопросы, – сказал он. – Можешь убираться.

– Всегда приятно поговорить с бывшими сотрудниками, – сказал Валландер. – И ты прав – мне пора. Спасибо за беседу.

Он повернулся и пошел к машине. Собаки тут же залаяли. Выезжая, он покосился в зеркало – Курт Стрём стоял на газоне и смотрел ему вслед. Валландер почувствовал, что вспотел – Курт Стрём был потенциально опасен.

Но он также понимал, что получил ответ на вопрос, который не давал ему покоя. Решение загадки надо искать именно в событиях того октябрьского вечера, когда погиб Густав Торстенссон. Теперь он примерно представлял, что произошло. Пока Густав Торстенссон сидел в глубоком кресле и беседовал с Хардербергом и двумя итальянскими банкирами, кто-то уехал из замка, чтобы заняться старым адвокатом, когда тот поедет домой. Каким-то образом, насильно или хитростью, они вынудили его остановить машину на пустынном участке дороги. Валландер сейчас не мог ответить на вопрос, было ли принято решение убрать Торстенссона в тот вечер или раньше. Но, вероятно, все было хорошо продумано.

Те двое в полумраке под лестницей…

Вдруг его начало знобить – он вспомнил события этой ночи.

Он машинально нажал на педаль акселератора. Проезжая Сандскуген, он ехал с такой скоростью, что попадись ему дорожный контроль, он бы тут же лишился прав. Посмотрев на спидометр, он резко притормозил. В Истаде Валландер зашел в кондитерскую Фридольфа и выпил кофе. Он прекрасно знал, что ему посоветовал бы Рюдберг.

«Терпение, – сказал бы он. – Когда камни катятся с горы, не стоит в панике бежать за ними. Дождись, пока камнепад закончится, а там посмотришь, куда они упали.

«Вот именно, – подумал Валландер. – Именно так мы и будем действовать».

В последующие дни Валландер мог неоднократно убедиться, что его сотрудники, когда дело этого требует, воистину не жалеют сил. Они и до этого работали на пределе возможностей, но когда Валландер сказал, что надо еще прибавить обороты, никто не возражал. Все началось вечером в среду, когда он собрал участников следственной группы на внеочередную оперативку. Приехал больной, с высокой температурой Пер Окесон. Все согласились, что анализ финансовой деятельности всемирной империи Альфреда Хардерберга необходимо продолжить, причем работать надо быстро и тщательно. Пер Окесон, не прерывая совещания, позвонил в отделы по борьбе с экономической преступностью в Мальмё и Стокгольм. Все с удивлением выслушали его пылкие доводы, насколько важен этот анализ. Из речи Окесона вытекало, что от результатов анализа напрямую зависит, переживет шведское королевство предстоящую зиму или нет. Когда Пер повесил трубку, все дружно зааплодировали. Он к тому же посоветовал им сосредоточиться на «Аванке», чтобы не сталкиваться лбами с экономическими отделами. Валландер предложил поручить эту работу Анн Бритт Хёглунд. Никто не возражал, и с этого момента Анн Бритт стала полноправным членом следственной группы. Период ученичества закончился. Сведберг взял на себя все то, что она не успела закончить, в первую очередь полетные журналы хардерберговского самолета. Окесон засомневался, настолько ли это важно, чтобы тратить время и силы, но Валландер убедил его, что в ближайшем будущем им нужно будет точно знать, где находился Хардерберг в тот или иной момент, в первую очередь тогда, когда совершались преступления. Пер Окесон не без оснований возражал, что даже если предположить, что за всеми этими убийствами и покушениями стоит Хардерберг, его присутствие вовсе не обязательно – в его распоряжении находятся самые совершенные средства коммуникации. Это значит, что он может связаться с Фарнхольмом откуда угодно, не важно, пересекает он в это время Атлантический океан на своем «Гольфстриме» или находится в австралийской пустыне, где у него, если верить бумагам, есть серьезные интересы в добыче полезных ископаемых. Валландер готов был уже с ним согласиться, когда Пер вдруг развел руками и сказал, что это всего лишь его личное мнение и что он вовсе не хочет мешать работе, которая уже началась. Что касается девушки Софии в фарнхольмских конюшнях, Валландер представил дело так, что Анн Бритт после совещания подошла к нему и выразила свое восхищение. Он понимал, что не только Бьорк и Окесон, но даже Мартинссон и Сведберг могут возражать против привлечения к следствию совершенно постороннего человека. Поэтому он решил не говорить всю правду, хотя нельзя сказать, чтобы он врал. Он только сказал, что чисто случайно у нихпоявился источник информации непосредственно в Фарнхольмском замке – девушка, ухаживающая за скаковыми лошадьми. Он якобы знал ее и раньше, что тоже не было ложью. Он выложил эти сведения как бы мимоходом, дождавшись, когда блюдо с бутербродами пойдет по кругу и проголодавшаяся публика не станет особенно вникать в его слова. Он посмотрел на Анн Бритт. Она опустила глаза, чтобы скрыть улыбку.

Когда бутерброды были съедены и комната проветрена, Валландер рассказал, как за ним наблюдали этой ночью, скрыв, правда, что водитель машины ночью поднимался к нему в квартиру. Он боялся, что Бьорк предпримет всевозможные меры безопасности, которые будут тормозить следствие. Тут Сведберг доложил, что машина зарегистрирована на некоего господина из Эстерсунда, следящего за порядком в горной деревне в Емтланде. Валландер попросил навести справки как о нем, так и о деревне. Почему бы, в конце концов, Альфреду Хардербергу наряду с австралийскими рудниками не прикупить десяток хижин для горнолыжников в Емтланде? Под самый конец он рассказал о посещении Курта Стрёма. В комнате стало тихо.

– Это была как раз та деталь, которая нам необходима, – сказал Валландер Анн Бритт после совещания. – Полицейские – народ практичный. Маленькая подробность – машина, покинувшая Фарнхольмский замок до отъезда Густава Торстенссона – и все, что висело в воздухе, начинает становиться на свои места. И если все так и было, а за это говорит очень многое, значит, убийство Густава Торстенссона было не случайным, это была хладнокровная и хорошо продуманная операция. И мы должны, исходя из этого, искать решение. То есть можем забыть про нелепые случайности и бурные страсти. С этого момента мы знаем, что искать.

К концу оперативки у Валландера появилось ощущение, что если бы можно было одним словом определить овладевшее его сотрудниками настроение, то это слово звучало бы так: целеустремленность. На это он и надеялся. Пер Окесон, прежде чем уехать домой и лечь в постель, зашел вместе с Валландером к Бьорку, чтобы обсудить детали предстоящей пресс-конференции. Валландер предложил не говорить всей правды, но, не искажая факты, сказать, что у них есть подозреваемые, что они идут по следу, но подробностей пока сообщить не могут – в интересах следствия.

– Мы идем по следу, – повторил Пер Окесон. – А как ты опишешь этот след, чтобы Альфред Хардерберг не заподозрил, что он не ведет в Фарнхольм?

– Что-нибудь с личной жизнью? Драма любви и ревности?

– Не очень правдоподобно, – поморщился Окесон. – К тому же выглядит подозрительно – с чего это мы вдруг сами созываем пресс-конференцию? В общем, подготовься как следует. У тебя должны быть заготовлены внушающие доверие ответы на все возможные вопросы.

После совещания Валландер поехал домой. Со страхом повернул ключ в замке – а вдруг квартира вместе с ним взлетит на воздух? Но предаваться страхам не было времени, к тому же он видел, что у ночного взломщика с собой ничего не было, да и времени, проведенного им в квартире, было явно недостаточно, чтобы установить взрывное устройство.

Но страх все же был. Он тщательно осмотрел телефон, чтобы удостовериться, не установлено ли подслушивающее устройство. Ничего не нашел, но на всякий случай дал себе слово в разговорах из дома не обсуждать ничего, что касается Альфреда Хардерберга.

Потом принял душ и переоделся.

Вечером пошел и съел пиццу в пиццерии на Хамнгатан, а вернувшись домой, уселся готовиться к пресс-конференции. Время от времени он подходил к окну в кухне, но никаких других машин, кроме его собственной, там не было.

Пресс-конференция прошла, к его удивлению, довольно легко. Убийство двух адвокатов почему-то не вызвало большого интереса общественности. Пришли представители далеко не всех газет, телевизионщики вообще не явились, а местное радио посвящало следствию лишь короткие сообщения.

– Думаю, теперь Хардерберг успокоится, – сказал Валландер Бьорку после ухода журналистов.

– Если только он не видит нас насквозь.

– Он может строить какие угодно предположения, – сказал Валландер. – Но оснований для этого у него нет.

В его кабинете на столе лежала записка – Стен Виден просил позвонить. Он ждал довольно долго, пока Стен не взял трубку.

– Ты звонил? – спросил Валландер.

– Привет, Рогер, – сказал Стен Виден. – Недавно звонила наша общая приятельница София. Она сказала кое-что, что могло бы тебя заинтересовать.

– Что именно?

– Что ее работа ненадолго.

– Почему?

– Потому что по всем признакам Альфред Хардерберг собирается покинуть Фарнхольмский замок.

Валландер застыл с прижатой к уху трубкой.

– Ты где? – поинтересовался. Стен. – Ты меня слышишь?

– Да, – ответил Валландер. – Я тебя слышу.

– Я сказал все, что знаю.

Валландер положил трубку и сел, чувствуя, как в нем темной волной закипает ярость.

15

Следователь Уве Ханссон приступил к работе во второй половине дня 25 ноября. Он был на курсах повышения квалификации в Хальмстаде, где в течение месяца изучал компьютерные методы борьбы с преступностью. Когда произошло убийство Стена Торстенссона, он позвонил Бьорку и спросил, не прервать ли ему занятия и вернуться в Истад. Но Бьорк сказал, чтобы он продолжал обучение. От Бьорка же Ханссон узнал, что Валландер вернулся на службу. Он в тот же вечер позвонил домой Мартинссону – узнать, правда ли это. Мартинссон подтвердил сказанное Бьорком, причем добавил, что он никогда не видел Валландера таким энергичным, как в эти дни.

Но даже располагая этими сведениями, Ханссон оказался не подготовлен к новому повороту служебной ситуации. После ланча он прошел по коридору и остановился перед дверью кабинета, в котором работал в отсутствие Валландера. Теперь, разумеется, кабинет вернулся к его прежнему хозяину. Ханссон постучал, зашел в кабинет – и чуть не упал в обморок от страха. Валландер стоял посреди комнаты с занесенным над головой стулом, при этом физиономия у него была настолько свирепой, что Ханссон заподозрил, что Валландер свихнулся. Увидев Ханссона, Валландер тут же поставил стул на пол. Постепенно выражение его лица снова стало нормальным, но этот эпизод впечатался в сознание Ханссона. Он никому об этом не рассказал, но долго еще ждал, что Валландера вот-вот увезут в сумасшедший дом.

– Извини, я не вовремя, – пробормотал Ханссон, с опаской наблюдая, как Валландер ставит стул на место.

– Это ты меня извини, я тебя напугал, – сказал Валландер. – Меня вывел из себя телефонный разговор. Это даже хорошо, что ты зашел – иначе я бы впечатал стул в стену.

Они присели – Валландер за письменный стол, а Ханссон – на спасенный им от бесславной гибели стул для посетителей. Несмотря на долгие годы совместной работы, Валландер почти не знал Ханссона. Они были очень разными, часто расходились во мнениях, а если начинали спорить, ссорились. Но Ханссон был толковым следователем, и Валландер это ценил. Он был резок, ершист, с ним иногда было трудно работать, но при всем при этом он был скрупулезен и упорен, и нередко удивлял коллег превосходными разработками, решающим образом менявшими ход следствия. За последний месяц Валландер несколько раз вспоминал Ханссона – его отсутствие ощущалось довольно сильно. Он даже подумывал об отзыве Ханссона с курсов, несколько раз собирался поговорить с Бьорком, но так и не собрался.

Он также знал, что именно Ханссон меньше всех бы сожалел, что Валландер оставил службу в полиции. Ханссон был очень честолюбив, что, впрочем, у полицейского далеко не всегда является недостатком. Но Ханссон так и не примирился с тем, что после смерти Рюдберга его невидимая мантия досталась не ему, а Валландеру. Он считал, что она по праву принадлежит ему. Но все сложилось по-иному, и Валландер чувствовал, что Ханссон до сих пор ему этого не простил.

К тому же Валландера раздражала патологическая страсть Ханссона к игре на тотализаторе. Его письменный стол был вечно завален программками скачек и бегов, а также листками с бесконечными рядами цифр в самых замысловатых комбинациях. Валландер не сомневался, что Ханссон половину рабочего времени занимается тем, что пытается вычислить, в каком порядке прибегут к финишу сотни лошадей на десятках ипподромов Швеции. И еще – Ханссон ненавидел оперу.

А сейчас они сидели друг напротив друга, и Валландер думал, что возвращение Ханссона с курсов поможет им резко уменьшить следственную нагрузку и более справедливо поделить работу между членами группы. Только это было важно, и больше ничего.

– Значит, ты вернулся, – сказал Ханссон. – Последнее, что я слышал – ты собирался увольняться.

– И уволился бы, если бы не убийство Стена Торстенссона.

– А потом ты вычислил, что и старика Торстенссона убили. Что это была вовсе не автокатастрофа, как мы поначалу думали.

– Убийство было ловко замаскировано, – сказал Валландер. – Мне просто повезло, что я заметил эту ножку от стула.

– Ножка от стула? – вопросительно посмотрел на него Ханссон.

– Тебе надо как можно быстрее войти в курс дела. И хочу еще раз сказать: ты нам очень нужен. Особенно после этого телефонного разговора.

– А что такое?

– Похоже, что тип, против которого есть косвенные улики, намеревается ускользнуть. Это создаст большие проблемы.

Ханссон смотрел на него, не понимая, о чем речь.

– Ты прав, – сказал он, – мне надо вгрызться в это дело.

– Мне бы очень хотелось самому рассказать тебе, что к чему, но я не успеваю. Поговори с Анн Бритт. Она умеет отделить важные вещи от пустяков.

– В самом деле? – спросил Ханссон.

– Что – в самом деле?

– Что Анн Бритт так уж хороша?

Валландер вспомнил, как Мартинссон мимоходом бросил, что Ханссон чувствует в приходе Анн Бритт Хёглунд угрозу его положению.

– Да, – сказал он. – Она уже сейчас хороший полицейский. А будет еще лучше.

– Верится с трудом, – сказал Ханссон, вставая.

– Сам увидишь. Давай скажем так: Анн Бритт пришла, чтобы остаться.

– Об этом я поговорю с Мартинссоном.

– Твое право, – сказал Валландер.

Ханссон уже собирался выйти, когда Валландер остановил его вопросом:

– А что ты делал в Хальмстаде?

– По милости главного полицейского управления получил возможность заглянуть в будущее, когда полицейские во всем мире будут сидеть за своими компьютерами и ловить преступников. Нас подключат к планетарной коммуникационной сети, где будет храниться вся информация, собранная полицейскими всех стран. Причем эти базы данных очень умно организованы, так что в любой момент можно получить любую информацию.

– Звучит страшновато и скучновато.

– Может быть, и скучновато, зато эффективно, – сказал Ханссон. – Но к тому времени и ты, и я уйдем на пенсию.

– Анн Бритт еще будет работать, – заметил Валландер. – А ипподром в Хальмстаде есть?

– Работает раз в неделю.

– Ну и как?

Ханссон пожал плечами:

– То так, то эдак. Как всегда. Некоторые лошади бегут так, как и должны. А другие – нет. Не хотят.

Ханссон вышел и прикрыл за собой дверь. Валландер задумался. Он сам не ожидал такого приступа ярости, который накатил на него, когда он узнал, что Хардерберг собирается исчезнуть. Он очень редко терял самообладание, но в этот раз был совершенно не в состоянии собой управлять – чуть не начал швыряться вещами. Он попытался успокоиться. В конце концов, то, что Альфред Хардерберг собирается покинуть Фарнхольмский замок, означает, что он, как и много раз раньше, хочет сменить обстановку. И уж, конечно, маловероятно, что он задумал побег. От кого ему бежать? И куда? Самое неприятное во всем этом, что следствие многократно усложнится, придется подключать другие полицейские округа – в зависимости от того, где он осядет.

Была и другая возможность. Он позвонил Стену Видену. Ответил очень юный женский голос:

– Стен в конюшне. Приехал кузнец, они подковывают лошадей.

– У него там есть телефон. Соедини меня с ним.

– Тот телефон сломался.

– Тогда позови его. Скажи, что это Рогер Лундин.

Прошло минут пять, пока Стен взял трубку.

– Что еще? – спросил он ворчливо. Он явно был недоволен, что ему помешали.

– Скажи, она случайно не сказала, куда именно собрался Альфред Хардерберг?

– Откуда ей это знать?

– Я просто спросил. А насчет того, что он собирается уехать из Швеции?

– Все, что она сказала, я тебе передал. Слово в слово.

– Мне надо с ней встретиться, и чем скорее, тем лучше.

– Ты не забыл, что она на работе?

– Придумай что-нибудь. Она же у тебя раньше работала. Надо подписать какие-то бумаги. Что-то же можно выдумать!

– У меня нет времени. Кузнец уже здесь, а ветеринар вот-вот приедет. Потом переговоры с владельцами.

– Это очень важно, поверь.

– Ладно, попробую… Я тебе перезвоню.

Валландер положил трубку и посмотрел на часы – уже половина четвертого. Он подождал. Без четверти четыре сходил за кофе и вернулся в кабинет. Тут же в дверь постучали – пришел Сведберг.

– Этот, из Эстерсунда, ни при чем, – сказал он. – Его машина под номером FHC-803 была украдена в Стокгольме неделю назад. Нет никаких оснований ему не верить. К тому же он там входит в совет коммуны.

– Почему члену коммунального совета надо верить больше, чем остальным? – возразил Валландер. – Где украдена машина? Когда? Раздобудь копию заявления в полицию о краже.

– Это и в самом деле так важно?

– Может быть важно, – сказал Валландер. – И это не такая уж большая работа. Ты уже видел Ханссона?

– Мимоходом. Они с Мартинссоном засели за бумаги.

– Попроси его этим заняться. Пусть приступает потихоньку.

Сведберг ушел. Стен так и не звонил. Валландер пошел в туалет, попросив в приемной зарегистрировать тех, кто будет звонить. Кто-то оставил в туалете вечернюю газету. Валландер рассеянно ее полистал. Потом опять вернулся в кабинет – звонка не было. Валландер сел за стол. Было уже без двадцати пяти пять.

Он успел разломать двенадцать скрепок к тому моменту, как Стен наконец позвонил.

– Я сочинил целую историю, – сказал Стен. – Через час она будет в Симрисхамне. Я сказал, чтобы она взяла такси, ты заплатишь. Там рядом с гаванью есть кондитерская. Знаешь, где это?

Валландер помнил эту кондитерскую.

– У нее очень мало времени. Возьми какие-нибудь бумаги, пусть она притворится, что их заполняет.

– Ты думаешь, они ее в чем-то подозревают?

– Откуда я знаю?

– Спасибо за помощь.

– Не забудь дать ей денег и на обратный путь.

– Сейчас же выезжаю, – сказал Валландер.

– А что происходит?

– Расскажу, когда сам узнаю.

Ровно в пять он уехал из управления. В Симрисхамне поставил машину на стоянке в гавани и пошел в кондитерскую. Как он и рассчитывал, София еще не приехала. Он осмотрелся, вышел на улицу, перешел на другую сторону, поднялся по крутому спуску и остановился у витрины, делая вид, что рассматривает товары. Кондитерская отсюда была хорошо видна. В восемь минут седьмого он увидел, как она поднимается от гавани – видимо, оставила такси там. София вошла в кондитерскую. Он подождал немного, наблюдая за пешеходами. Когда Валландер убедился, насколько это было возможно, что за ней никто не следит, он быстро перешел улицу и пожалел, что никого не взял с собой – наружный наблюдатель не помешал бы. Она сидела за угловым столиком и взглянула на него, не здороваясь.

– Извини, что опоздал, – сказал он.

– Я тоже опоздала. Что вам надо? Я должна вернуться в замок. У вас есть деньги на такси?

Он достал бумажник и вынул ассигнацию в пятьсот крон:

– Достаточно?

Она покачала головой:

– Мне нужна тысяча.

– Неужели от замка до Симрисхамна и обратно такси стоит тысячу крон? – удивился Валландер и протянул ей еще пятьсот, будучи почти уверенным, что она его обманывает. Мысль эта его почему-то злила, но он постарался ее отбросить – времени было мало.

– Что ты хочешь? – спросил он. – Ты уже заказала что-нибудь?

– Кофе, – сказала она. – И булочку.

Валландер пошел к стойке. Заплатив, он попросил чек и вернулся к столу с подносом.

Она посмотрела на него с выражением, которое трудно было истолковать иначе чем презрение.

– Рогер Лундин, – сказала она. – Я не знаю, как вас зовут, да и знать не хочу. Но вы никакой не Рогер Лундин и к тому же снют.

Валландер решил, что лучше сказать все как есть.

– Ты права, – я никакой не Рогер Лундин, к тому же я и в самом деле полицейский. Но настоящее мое имя тебе лучше не знать.

– Почему это?

– Потому что я так сказал, – серьезно произнес он и заметил, что в ней что-то переменилось. Теперь ему показалось, что она смотрит на него с интересом.

– А теперь слушай внимательно, – сказал он. – Когда-нибудь я тебе объясню, зачем нужен весь этот туман. А сейчас просто могу сказать, что я расследую убийство. Чтобы ты поняла, что это не игрушки. Ясно?

– Ну, ясно.

– А сейчас ты ответишь на мои вопросы, а потом поедешь назад в замок.

Он вспомнил, что в кармане у него лежит пачка бумаг. Он положил их на стол и дал ей ручку.

– Может случиться, что кто-то за тобой следит, – сказал он. – Поэтому, пожалуйста, сделай вид, что заполняешь эти бумаги.

– Кто это за мной следит? – удивленно спросила она и начала оглядываться.

– Смотри на меня, – резко сказал Валландер. – Не глазей по сторонам. Если за тобой и в самом деле кто-то следит, то ты его не увидишь.

– Почему – «его»? Откуда вы знаете, что это мужчина?

– Этого я не знаю.

– А вы не тронулись слегка?

– Пей кофе, ешь булку, пиши хоть свое имя и смотри на меня. Если ты не будешь слушаться, я сделаю все, чтобы ты никогда не вернулась к Стену Видену.

Она, похоже, поверила, что он говорит серьезно.

– Почему ты думаешь, что они уезжают?

– Мне сказали, что работа только на месяц. А потом они оставляют замок.

– От кого ты это слышала?

– Какой-то мужик заходил на конюшню.

– Как он выглядел?

– Какой-то черноватый.

– Ты хочешь сказать, негр?

– Никакой не негр. Просто волосы черные, и одет во все черное.

– Иностранец?

– Говорил по-шведски.

– С акцентом?

– Может быть.

– Как его зовут, знаешь?

– Нет.

– Он работает в замке?

– А что еще ему там делать?

– Что он еще говорил?

– Мне он не понравился. Жуткий тип.

– Почему?

– Ходил по конюшне, высматривал что-то. Потом уставился на меня – как я чищу Афродиту. Спросил, откуда я.

– Что ты ответила?

– Что я ищу работу, потому что у Стена Видена нет вакансии.

– Еще что-нибудь спрашивал?

– Нет.

– А что было потом?

– Потом он ушел.

– Я так и не понял – почему он тебе показался жутким?

Она задумалась:

– Он спрашивал меня так, словно и не спрашивал. Как бы хотел, чтобы я не заметила, что он чего-то допытывается.

Валландер кивнул. Ему казалось, он понял, что она имеет в виду.

– А еще с кем ты встречалась?

– Только с той, которая меня нанимала.

– Анита Карлен.

– По-моему, да.

– И больше ни с кем?

– Нет.

– А кто еще ухаживает за лошадьми?

– Только я. Две лошади – не так уж много.

– А кто ими раньше занимался?

– Откуда мне знать?

– Они не сказали, почему им вдруг понадобился новый конюх?

– Эта, которая Карлен, сказала, что кто-то там заболел.

– Но ты никого не видела?

– Нет.

– А что ты видела?

– Как это – что я видела?

– Ты же должна была видеть людей, машины, которые приезжают и уезжают…

– Конюшня стоит на отшибе. Оттуда парадный вход не видать. Только торец здания. А загон еще дальше. К тому же мне запрещено ходить в замок.

– Кто запретил?

– Анита Карлен. Там так – если я сделаю что-то не так, меня тут же вышибут. Даже если я уезжаю куда-то, должна просить разрешения.

– Где ты взяла такси?

– За воротами.

– Можешь рассказать что-то еще, что могло бы мне пригодиться?

– Откуда я знаю, что вам может пригодиться?

Вдруг у него появилось чувство, что она что-то знает, но сомневается, стоит ли рассказывать. Он помолчал немного, потом продолжил, очень осторожно, словно бы нащупывая дорогу в темноте.

– Давай вернемся назад, – сказал он. – Этот тип, который приходил в конюшню… он больше ничего не говорил?

– Нет.

– Ни слова насчет того, что они собираются переезжать за границу?

– Нет.

«Она не врет, – подумал он. – Говорит все как есть. И, скорее всего, ничего не забыла. Тут что-то другое».

– Расскажи про лошадей, – попросил он.

– Лошади – красавицы. Одна, Афродита, гнедая. Ей девять лет. Вторая, Юпитесс, черная, семилетка. Видно, что давно не езженные.

– Как это может быть видно? – поинтересовался Валландер. – Я ничего не понимаю в лошадях.

– Уж это-то я поняла.

Валландер улыбнулся ее ироничному замечанию, но ничего не сказал – ждал продолжения.

– Они чуть не взбесились от радости, когда я подошла с седлами. Для настоящего скакуна жизнь без скачек – не жизнь.

– И ты их выезжала?

– Да.

– Наверное, по всему парку?

– Ничего подобного. Мне сообщили, где я могу ездить, а где – нет.

Что-то дрогнуло в ее голосе, в нем появилась несвойственная ей озабоченность. Валландер насторожился. Вот-вот она расскажет то, что собиралась утаить… или, может быть, даже не собиралась утаить, а сомневалась, стоит рассказывать или нет.

– Итак, ты начала выездку.

– Первой была Афродита. А Юпитесс сама по себе носилась в загоне.

– И как долго ты занималась Афродитой?

– Полчаса. Там огромный парк.

– А потом вернулась?

– Я расседлала ее и занялась Юпитесс. Еще примерно полчаса.

У Валландера не было сомнений, что в эти полчаса, пока она выезжала вторую лошадь, что-то произошло. Она ответила слишком быстро, словно желая с разбега перескочить опасное препятствие. Единственное, что ему оставалось сделать – открыть свои карты.

– Все, что ты мне рассказала, несомненно правда, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более дружелюбно.

– Мне нечего больше сказать. Я должна ехать. Если опоздаю, меня уволят.

– Сейчас поедешь. У меня только пара вопросов. Давай вернемся к тому человеку, который заходил в конюшню. Мне кажется, ты передала мне не все его слова. Так или не так? Ведь он наверняка сказал, чтобы ты не смела появляться на определенных участках парка?

– Это Анита Карлен мне сказала.

– Может быть, и она тоже. Но он сказал это так, что ты испугалась. Я прав?

Она медленно кивнула и опустила голову.

– Но когда ты прогуливала Юпитесс, ты заехала не туда. Или заблудилась, или из любопытства. Я не мог не заметить, что ты девочка довольно своенравная…

– Я заблудилась.

Она говорила так тихо, что Валландер был вынужден перегнуться через стол, чтобы расслышать ее слова.

– Я тебе верю. Рассказывай, что произошло.

– Юпитесс вдруг испугалась и сбросила меня на землю. Я не ушиблась, дело привычное, поднялась и стала смотреть, что же ее испугало. Сначала мне показалось, что это мертвец лежит на тропинке. Я подошла поближе и увидела, что это кукла. Кукла в человеческий рост.

Валландер видел, что ей все еще страшно. Он вспомнил, что Густав Торстенссон говорил фру Дюнер, что у Хардерберга странное чувство юмора.

– Итак, ты испугалась. Я бы тоже испугался. Но бояться нечего. С тобой ничего не случится. Только регулярно держи со мной связь.

– Лошади мне нравятся, – сказала она. – А все остальные – нет.

– Вот и занимайся лошадьми. И остерегайся запрещенных троп.

Оттого, что она рассказала ему все без утайки, ей явно полегчало.

– Езжай назад, – сказал он. – Ты права – тебе нельзя опаздывать. А я еще посижу.

Она вышла. Валландер выждал полминуты и тоже пошел к выходу. Она наверняка пошла к гавани, к стоянке такси. Валландер прибавил шагу. Когда он ее увидел, она уже садилась в машину. Таксист завел мотор и уехал. Он подождал немного, чтобы удостовериться, что за ней никто не следит, и только тогда пошел к своей машине и уехал в Истад. По дороге он постарался обдумать все, что услышал от Софии. Ничего конкретного относительно ближайших планов Альфреда Хардерберга ему так и не удалось узнать.

«Пилоты и полетная документация, – вспомнил он. – Мы должны быть готовы к тому, что он надумает исчезнуть из страны».

И тут же он решил, что настало время еще раз посетить Фарнхольм и встретиться с Альфредом Хардербергом.

Без четверти восемь Валландер вернулся в управление. В коридоре он столкнулся с Анн Бритт Хёглунд. Она сухо кивнула и поспешила скрыться в своем кабинете. Он остановился, совершенно обескураженный. Что это с ней? Он повернулся, подошел к ее двери и постучал.

– Мы здесь обычно здороваемся друг с другом, – сказал он, открывая дверь.

Она даже не подняла глаз от бумаг.

– Что с тобой?

Она посмотрела на него со злостью:

– И это ты меня спрашиваешь?

Валландер вошел в кабинет и прикрыл за собой дверь.

– Я ничего не понимаю, – сказал он. – Что я сделал не так?

– Я-то думала, ты другой, – сказала она. – А ты такой же, как все.

– Все равно не понимаю, – сказал Валландер. – Объясни!

– Мне нечего тебе сказать. Лучше уйди.

Валландер никак не мог определить, взорвется она сейчас или заплачет.

– Я думал, мы постепенно становимся друзьями, – сказал он. – Не только сотрудниками.

– Я тоже так считала раньше.

– Тогда объясни, в чем дело!

– Хорошо. Я скажу совершенно прямо, в отличие от тебя. Я думала, что тебе можно верить, а теперь поняла, что нельзя. И к этому мне надо привыкнуть.

Валландер беспомощно развел руками:

– Опять не понял.

– Ханссон вернулся, – сказала она. – Ты должен об этом знать, потому что он сказал, что вы с ним разговаривали.

– И что он сказал?

– Что ты рад, что он вышел на работу.

– Я действительно рад. Нам сейчас очень нужны люди.

– В первую очередь потому, что ты мной очень недоволен.

Валландер вытаращил глаза:

– Он так сказал? Что я тобой недоволен? Что я говорил ему, что я тобой недоволен?

– Ты имел на это полное право. Но я предпочла бы, чтобы ты сказал мне это в лицо, а не за спиной.

– Это вранье, все точно наоборот! Я сказал ему, что ты не только подаешь большие надежды, но что ты уже прекрасный полицейский!

– Он говорил очень убедительно.

Валландер рассвирепел:

– Мерзавец! – заорал он. – Я сейчас же позову его сюда. Неужели ты не сообразила, что он попросту врет?

– Зачем ему врать?

– Потому что он тебя боится.

– Боится?!

– А как ты думаешь, зачем он постоянно ездит повышать квалификацию? Потому что боится, что ты его обойдешь. Он не может примириться с мыслью, что ты толковее его.

Она, похоже, начала ему верить.

– Это правда, – сказал он. – Завтра же поговорим с Ханссоном, ты и я. И уверяю тебя, ему этот разговор будет не особенно приятен.

Она сидела молча. Потом подняла на него глаза:

– Я должна извиниться перед тобой.

– Ничего ты не должна. Это он должен извиняться, а не ты.

На следующий день, 26 ноября, ночью подморозило. На деревьях лежал мохнатый серебристый иней. Анн Бритт подошла к Валландеру и попросила его оставить Ханссона в покое. Она сказала, что всю ночь думала об их разговоре, и решила, что лучше ей самой поговорить с Ханссоном, и не сейчас, а попозже, когда она немного остынет. Поскольку Валландер уже не сомневался, что Анн Бритт ему поверила, он согласился. Они собрались на оперативку. Все были простужены, чихали и кашляли, кроме Пера Окесона, который поправился и был бодр, как никогда. Валландер рассказал о своей встрече с Софией в Симрисхамне, но, похоже, впечатления не произвел. Сведберг, словно бы только дожидался подходящего случая, выложил на стол подробную карту земельных угодий Фарнхольма. Карта была очень большая. Сведберг, видимо, хорошо подготовился: он рассказал о гигантском парке, заложенном в конце девятнадцатого века, когда замком владел человек с отнюдь не дворянской фамилией Мортенссон. Этот Мортенссон сколотил огромное состояние на строительстве домов в Стокгольме, а потом, по-видимому, воплотил свою старинную честолюбивую мечту – купил замок. Его одержимость мечтой о собственном замке граничила с манией величия. Когда Сведберг закончил свой доклад, все стали дружно черкать в блокнотах, избавляясь от подробностей, оказавшихся либо не важными, либо второстепенными. Анн Бритт наконец выбрала время поговорить с Ким Сунг Ли, уборщицей в адвокатском бюро. Как и ожидалось, разговор этот ничего не дал. Проверка показала, что у Ким Сунг Ли все бумаги в порядке, она живет в Швеции вполне легально. По собственной инициативе Анн Бритт поговорила и с Соней Лундин, делопроизводителем в адвокатской конторе. Валландер покосился на Ханссона – тот с трудом скрывал, как его раздражает ее «собственная инициатива». Впрочем, и Соня Лундин ничего существенного не сообщила. Можно было продолжать вычеркивать. Постепенно в комнате воцарились уныние и апатия. Чтобы немного поднять настроение, Валландер напомнил, как важно уточнить план полетов «Гольфстрима», и попросил Ханссона без лишнего шума навести справки о двух пилотах Хардерберга. Но рассеять туман равнодушия ему не удалось, и это почему-то очень его обеспокоило. В глубине души он и сам понимал, что им остается только надеяться на помощь экспертов-экономистов – может быть, тем удастся что-то нарыть в компьютерах. Они обещали сообщить результаты проверки финансовой империи Хардерберга уже сегодня, но попросили дать им время до понедельника, 29 ноября.

Валландер уже решил закругляться, когда Пер Окесон попросил слова.

– Давайте попробуем оценить ситуацию, – сказал он. – Я дал добро на раскрутку Хардерберга, мы договорились, что вам нужен месяц. Но я не могу уйти от того факта, что у нас ничего нет, кроме крайне сомнительных косвенных улик. Все это выглядит так, словно мы изо дня в день не приближаемся к цели, а удаляемся от нее. Думаю, что всем пойдет на пользу, если мы попробуем четко и ясно определить состояние дел на сегодня. И не по догадкам, а по фактам. Вот и все, что я хотел сказать.

Все посмотрели на Валландера. Выступление Пера не было для него неожиданностью, хотя в глубине души он хотел бы избежать этого разговора.

– Ты прав, – сказал он. – Нам надо понять, на каком мы свете. Хотя мы еще не дождались ответа экономистов.

– Чтение бухгалтерских книг вовсе не обязательно ведет к раскрытию убийства, – заметил Пер Окесон.

– Знаю, – сказал Валландер. – Но без этих данных мы не получим более или менее полную картину.

– А ее и нет, – понуро сказал Мартинссон. – Нет исчерпывающей картины. Вообще никакой картины нет.

Валландер почувствовал, что он обязан что-то предпринять, иначе ситуация станет неуправляемой. Чтобы собраться с мыслями, он предложил сделать пятиминутный перерыв и проветрить комнату. Когда они вновь собрались за столом, он был полон решимости.

– Я вижу перед собой примерную схему, – сказал он, – и вы все ее видите. Но давайте сначала условимся, что мы из этой схемы можем исключить. Психопат? Умный психопат, разумеется, вполне способен замаскировать убийство под автомобильную аварию. Но очевидный мотив не просматривается, к тому же убийство Стена Торстенссона совершенно не вяжется с убийством его отца. Как и мина в саду фру Дюнер. Как и попытка взорвать меня в машине. Я говорю «меня», а не Анн Бритт Хёглунд, потому что это так и есть. И все эти события ведут нас к версии, в которой главную роль играет Фарнхольмский замок и Альфред Хардерберг. Давайте вернемся назад лет на пять, к тому дню, когда Густав Торстенссон начал работать на Альфреда Хардерберга.

Дверь открылась, и в комнату, стараясь не шуметь, вошел Бьорк. Должно быть, Пер Окесон во время короткого перерыва успел попросить его прийти.

– Итак, Густав Торстенссон начинает работать на Альфреда Хардерберга, – повторил Валландер. – Очень, кстати, необычное сотрудничество – можно только гадать, зачем международному магнату понадобился средней руки провинциальный адвокат. Можно предположить, что Хардерберг решил использовать недостаточную компетентность Густава Торстенссона в своих целях, чтобы при необходимости им манипулировать. Этого мы, разумеется, не знаем, я просто выдвигаю гипотезу. Но потом происходит что-то неожиданное. Густав Торстенссон начинает беспокоиться… или, скажем так, пребывает в подавленном настроении. И его сын, и секретарь не могут этого не заметить. Фру Дюнер даже показалось, что Густав был чем-то напуган. Параллельно с этим происходят другие события. Густав Торстенссон и Ларс Борман встречаются в клубе любителей иконографии. Все идет хорошо, но вдруг между ними начинается какой-то раздрай – и мы можем думать, что причиной этого раздрая является все тот же Хардерберг, поскольку его фигура угадывается за аферой в ландстинге… При этом остается самый важный вопрос: почему Густав Торстенссон начинает ни с того ни с сего вести себя странно? Скорее всего, обнаружил что-то в деятельности Хардерберга, что вывело его из себя. Я, например, не могу придумать другого объяснения. Может быть, это «что-то» сильно задело и Ларса Бормана. И вскоре Густав Торстенссон погибает в инсценированной автокатастрофе. Теперь, исходя из показаний Курта Стрёма, мы можем примерно восстановить ход событий. Вскоре после этого Стен Торстенссон находит меня в Скагене – и через несколько дней его тоже убивают. Стен явно чувствовал грозящую ему опасность, поэтому пытался замести следы – послал открытку якобы из Финляндии, хотя на самом деле поехал в Данию. И я совершенно убежден, что кто-то последовал за ним в Скаген. Кто-то видел, как мы встречались на берегу. Убийцы Густава Торстенссона не выпускали Стена из вида – они же не знали, успел старик рассказать что-нибудь сыну или нет. И они не знали, что Стен рассказал мне. Или фру Дюнер. Поэтому погиб Стен Торстенссон, поэтому взорвалась мина в саду фру Дюнер и поэтому взлетел на воздух мой автомобиль. Это, кстати, объясняет и то, что они наблюдают за мной, а не за кем-то еще. Все сходится на одном: на какую тайну наткнулся Густав Торстенссон? Может быть, эта тайна связана с загадочным пластмассовым контейнером в его машине. Может быть, нет – мы не знаем. Может быть, экономисты помогут нам что-то обнаружить. Никто не станет отрицать, что цепочка событий, начинающаяся с убийства Густава Торстенссона, выстраивается довольно логично. Стен Торстенссон подписал себе смертный приговор, когда поехал в Скаген. И за всем этим стоят Альфред Хардерберг и его империя. Ничего другого мы не видим.

Когда он закончил, наступило молчание. «Почему они молчат? – подумал он. – Неужели моя речь только усугубила их апатию?»

– Никто не отрицает, что твоя версия и логична, и привлекательна, – сказал Пер Окесон, когда молчание стало совсем уж гнетущим, – а может быть, и верна. Проблема только в том, что у нас нет никаких доказательств, в первую очередь – улик.

– Поэтому и надо их искать! – с жаром сказал Валландер. – Контейнер, к примеру. Надо приподнять крышу «Аванки» и посмотреть, что под ней прячут. Где-то же должна найтись нитка, за которую можно потянуть.

– Не прижать ли как следует Курта Стрёма? – сказал Окесон. – Эти два субъекта, которые все время толкутся рядом с Хардербергом, – кто они такие?

– Я думал об этом, – сказал Валландер. – Может быть, из Стрёма и можно вытянуть что-то еще. Но в ту же минуту Хардерберг поймет, что мы его подозреваем. И тогда я сильно сомневаюсь, что нам удастся раскрыть эти убийства. С его деньгами и связями он заметет следы, и мы никогда ничего не узнаем. Но я собираюсь опять к нему съездить. Пусть убедится, что мы взяли ложный след.

– Ты должен быть максимально убедителен, – сказал Пер Окесон. – Иначе он тебя раскусит.

Он поставил портфель на стол и стал собирать свои папки.

– Курт обрисовал ситуацию, – сказал он. – Очень возможно, что он прав, но, как я уже сказал, доказательств нет. Подождем до понедельника, посмотрим, что скажут экономисты.

На этом совещание закончилось. Валландер ощущал смутное беспокойство – он прокручивал в голове свое выступление. Может быть, Пер прав. Его версия и в самом деле логична и привлекательна… а если она приведет их в никуда?

«Что-то вот-вот должно произойти, – вдруг подумал он. – Что-то должно произойти».

Когда Валландер вспоминал последовавшие за этим совещанием недели, ему всегда казалось, что хуже этого периода не было за все время его полицейской службы. Его ожидания не оправдались – не происходило ровным счетом ничего. Эксперты-экономисты тянули резину, представляя обзоры с одним-единственным выводом: им нужно дополнительное время. Валландеру удавалось унять свое нетерпение или, вернее сказать, разочарование, потому что он понимал, что те работают на пределе возможностей. Когда он попытался снова встретиться с Куртом Стрёмом, оказалось, что тот уехал на похороны матери в Вестерос. Валландер решил дождаться, когда он приедет. Ханссону так и не удалось поговорить с пилотами – они все время куда-то летали с Хардербергом. Единственное, что им удалось сделать – ознакомиться с полетными журналами. Альфред Хардерберг проявлял просто невероятную подвижность. Сведберг посчитал, что только топливо должно было ему обойтись в несколько миллионов крон. Экономисты сняли копии с полетных журналов, пытаясь сопоставить их с датами заключаемых сделок.

Дважды он встречался с Софией в кондитерской в Симрисхамне, но и она не могла сообщить ничего интересного.

Уже наступил декабрь, и Валландер чувствовал, что следствие разваливается на глазах, если уже не развалилось.

В субботу 4 декабря Анн Бритт пригласила его на ужин. Ее муж был дома – у него образовалось окно в его бесконечных командировках по всем точкам земного шара, где выходили из строя насосные станции. Валландер за ужином много пил. Они ни словом не касались следствия. Он попрощался и решил пройтись, чтобы проветриться. Поблизости от почтового терминала его вырвало. Добравшись домой, он тут же схватился за телефон – звонить Байбе. Но у него хватило соображения воздержаться, и он позвонил не Байбе, а Линде. Она была недовольна поздним звонком и сказала, чтобы он позвонил завтра. Валландеру показалось, что она не одна, и ему стало неприятно – и почему-то стыдно. Но когда он позвонил ей на следующий день, то не сказал ей об этом ни слова. Она рассказала, что учится на реставратора мебели, и по ее голосу он понял, что эта работа ей нравится. Она, правда, огорчила его – на Рождество она домой не приедет, они с друзьями сняли хижину в горах на севере. Под конец она спросила, как у него дела.

– Охочусь за Шелковыми Валетами, – сказал он.

– Шелковыми Валетами?

– Когда-нибудь объясню, что это такое – Шелковые Валеты.

– Звучит красиво.

– Ничего красивого. Мы не гоняемся за красотой.

Ничего, ровным счетом ничего не происходило. В четверг 9 декабря он был готов сдаться. Завтра он сам предложит Перу изменить направление следствия.

Но в пятницу 10 декабря наступил перелом – и он сразу понял, что застой преодолен. Когда он пришел утром в свой кабинет, на столе лежала записка – он должен немедленно позвонить Курту Стрёму. Он снял куртку, сел за стол и набрал номер. Стрём ответил сразу:

– Мне надо с тобой встретиться.

– Здесь или у тебя дома?

– Ни там, ни там, – сказал Курт Стрём. – У меня есть маленький домик в Сандскугене. Свартавеген, двенадцать, красный дом. Можешь через час подъехать?

– Подъеду.

Валландер положил трубку и посмотрел в окно. Потом встал, надел куртку и быстро вышел на улицу.

16

Ветер гнал по осеннему небу тяжелые дождевые тучи.

Валландер нервничал. Он выехал из города, свернул направо на Яктпавильонвеген и доехал до туристской базы. Не обращая внимания на ветер, спустился к морю. Ему вдруг показалось, что он перенесся в недавнее прошлое – что это опять Юланд и Скаген, что он снова несет никому не нужную патрульную службу в невидимом полицейском округе.

Но мысль эта исчезла так же быстро, как появилась. У него не было времени на романтические воспоминания. Он пытался вычислить, что же такое могло случиться, что Курт Стрём ни с того ни с сего ему позвонил. Валландер знал, почему он не находит себе места – а вдруг Стрём сообщит ему нечто такое, что сразу сдвинет с места застрявшее следствие? Но, с другой стороны, он прекрасно понимал, что на это надеяться особо не стоит. Курт Стрём ненавидел не только его лично, он ненавидел весь полицейский корпус, который так с ним обошелся. От Стрёма помощи ждать не стоит. И тем более непонятно, что он хочет.

Начался дождь. Резкий ледяной ветер загнал его в машину. Он включил мотор и подкрутил печку. Мимо прошла женщина с собакой – и он тут же вспомнил даму с собачкой, которую он так часто встречал на пляжах Скагена. До назначенного времени оставалось еще полчаса. Он медленно поехал по Страндвеген назад к городу, потом резко развернулся и направился в Сандскуген. Найти красный дом, о котором говорил Стрём, не составило труда. Он поставил машину и вошел в сад. Домик был совсем как кукольный, только увеличенный во много раз. Поскольку никаких машин в поле зрения не было, Валландер решил, что приехал первым. Но он ошибся – дверь открылась, и на пороге появился Курт Стрём.

– А где твоя машина? – спросил Валландер. – Я думал, ты еще не приехал.

– Приехал. А о машине не беспокойся.

Он кивком пригласил Валландера зайти. В доме пахло яблоками. Шторы были задернуты, а мебель укрыта белыми простынями.

– Хороший у тебя дом, – сказал Валландер.

– А кто тебе сказал, что это мой дом? – враждебно сказал Стрём и откинул простыню с двух стульев. – Кофе у меня нет. Обойдешься без кофе.

Валландер сел и поежился – в комнате было холодно и сыро. Стрём уселся напротив него. На нем был мятый костюм и длинное пальто из тяжелого драпа.

– Ты хотел меня видеть, – сказал Валландер. – Я пришел.

– Мы могли бы заключить деловое соглашение. Допустим, у меня есть кое-что, что могло бы тебя заинтересовать.

– Я не заключаю деловых соглашений.

– Не торопись, – сказал Курт Стрём. – На твоем месте я бы по крайней мере выслушал.

Стрём был прав. Торопиться не следовало. Валландер улыбнулся и кивком попросил его продолжать.

– Меня пару недель не было, – сказал Стрём, – ездил хоронить мать. Так что времени подумать было достаточно. В первую очередь о том, с чего бы это полиция так заинтересовалась Фарнхольмом. Когда ты заезжал в тот раз… в общем, надо быть дураком, чтобы не сообразить, что вы считаете,что смерть двух адвокатов как-то связана с замком. Я только не могу понять, почему. Сын же никогда в замке не бывал. Дела с Хардербергом были только у старика, который угодил, как мы думали, в аварию.

Он замолчал и уставился на Валландера, ожидая пояснений.

– Продолжай.

– Когда я вернулся и вышел на работу, я уже о твоем визите и думать забыл. Но вдруг все повернулось по-другому.

Он нашарил в кармане пальто сигареты и зажигалку. Предложил Валландеру, но тот покачал головой.

– Жизнь меня научила, – сказал Стрём. – Держись подальше от друзей и поближе к врагам.

– Догадываюсь, что я здесь именно поэтому, – заметил Валландер.

– Может быть. Ты мне не нравишься, Валландер. Ты для меня – олицетворение ханжества и показной неподкупности, которыми пропитана вся шведская полиция. Но дела можно делать и с врагами… впрочем, я неверно выразился – с теми, кто тебе не нравится. И неплохие дела.

Стрём поискал глазами пепельницу, вышел в кухню и принес чайное блюдце. Валландер ждал.

– Итак, все повернулось по-другому. Я приехал и узнал, что в моих услугах после Рождества не нуждаются. Этого я не ожидал. Хардерберг, похоже, решил мотать из Фарнхольма.

«Очень интересно, – подумал Валландер. – Раньше был доктор Хардерберг, теперь просто Хардерберг».

– Я, понятно, взбесился, – сказал Стрём. – Когда я устраивался, мне сказали, что работа постоянная. Никто даже не намекал, что Хардербергу может в один прекрасный день взбрести в голову уехать отсюда. Зарплата отличная, я купил дом. И на тебе – опять безработный. Что бы ты сказал на моем месте?

Валландер понял, что ошибся. У Стрёма, может быть, и в самом деле было что рассказать.

– Кому же приятно остаться без заработка, – сказал он.

– Да что ты об этом знаешь!

– Ясное дело, меньше, чем ты.

Курт Стрём раздавил сигарету в блюдце.

– Давай говорить прямо, – сказал он. – Тебе нужна информация о том, что происходит в замке, но ты не хочешь, чтобы они заметили, что ты ими интересуешься. В противном случае ты приехал бы и устроил Хардербергу допрос. Почему ты этого не хочешь, мне плевать с высокой горы. Важно другое – ни от кого, кроме меня, ты такую информацию не получишь. Но только в обмен.

Валландер лихорадочно прикидывал – не ловушка ли это? Не подослан ли Стрём Хардербергом? Вряд ли – слишком велик риск, что все выплывет наружу.

– Ты проницателен, – сказал он. – И в самом деле мне хотелось бы кое-что узнать, причем незаметно. И что ты хочешь взамен?

– Всего ничего, – сказал Стрём. – Бумажку.

– Бумажку?

– Я должен думать о будущем. А будущее мое только в частной охранной службе. Когда я нанимался в Фарнхольм, у меня было такое чувство, что мои неприятности в полиции играют мне на руку. Но в других местах это может не понравиться.

– И что в этой бумажке должно быть написано?

– Хорошая характеристика. На бланке полиции с подписью Бьорка.

– Это я устроить не смогу, – сказал Валландер. – Во-первых, ты никогда не служил в Истаде. Простейшая проверка сразу выявит, что тебя уволили из полиции.

– Конечно, сможешь, – усмехнулся Стрём, – если захочешь. А что касается центральных архивов, я этим займусь сам. Своими методами.

– Какими?

– Это мое дело. Мне нужна только характеристика.

– Бьорк не согласится подписать фальшивую характеристику.

– Это уж твоя забота. К тому же никто никогда не узнает, что ты в этом замешан. В мире крутятся сотни тысяч поддельных документов.

– Тогда ты можешь нарисовать такую характеристику без моей помощи. Подделаешь подпись Бьорка – и вперед.

– Конечно, могу. Дело только в том, что она должна попасть в архивы, в компьютеры. И тут я без тебя не обойдусь.

Стрём знал, о чем говорит. Валландер сам один раз участвовал в подделке паспорта, но мысль об этом была ему отвратительна.

– Я подумаю, – сказал он. – Но сначала я хочу задать тебе несколько вопросов. Твои ответы будем считать пробой товара – я хочу знать, что покупаю. После этого я решу, состоится сделка или нет.

– Хорошо, только я сам выберу, на какие вопросы отвечать. И мы должны решить этот вопрос сейчас, до твоего ухода.

– Идет.

Курт Стрём прикурил новую сигарету и окинул Валландера оценивающим взглядом.

– Почему Альфред Хардерберг собрался уезжать?

– Этого я не знаю.

– Куда?

– Тоже не знаю. Скорее всего, за границу.

– Почему ты так думаешь?

– На этой неделе приезжали несколько иностранных маклеров.

– Откуда?

– Южная Америка. Украина. Бирма.

– Он продает замок?

– У Альфреда Хардерберга есть привычка оставлять недвижимость за собой. Он не продает Фарнхольм. То, что он сам там не будет жить, еще не значит, что он позволит кому-то другому там поселиться. Он оставит замок себе.

– Когда он уезжает?

– Может быть, завтра. Никто не знает. Думаю, очень скоро. До Рождества.

Валландер задумался – как двигаться дальше? Вопросов было много. Слишком много. И он не мог решить, какой из них важнее.

– Эти две теневые фигуры – кто они? – наконец спросил он.

Курт Стрём посмотрел на него с одобрительным удивлением.

– Хорошее определение, – сказал он. – От тебя не ожидал.

– В тот вечер, что я говорил с Хардербергом, я видел двоих парней в холле, – сказал Валландер. – Они прятались в тени под лестницей. Но я видел их и в первый раз, когда Хардерберга не было. Кто они?

Стрём задумчиво проследил за струйкой дыма от сигареты.

– На этот вопрос я отвечу, – сказал он наконец. – Но он же и будет последним. Давай считать пробу товара законченной.

– Если ответ меня устроит, – уточнил Валландер.

– Одного зовут Ричард Толпин. Он родился в Южной Африке. Солдат, вернее, наемник. За последние годы не было ни одной войны и ни одного конфликта в Африке, где бы он не дрался на одной из сторон.

– На какой?

– Которая лучше платит. Но все могло кончиться плохо. Когда Ангола в тысяча девятьсот семьдесят пятом году вышибла португальцев, в плен взяли около двадцати наемников. Их всех судили, пятнадцать человек приговорили к смертной казни. Среди них был и Ричард Толпин. Четырнадцать расстреляли. Почему Толпина оставили в живых, никто не знает.

– Сколько ему лет?

– Около сорока. В отличной форме. Каратист. Превосходный стрелок.

– А второй?

– Этот из Бельгии. Морис Обадья. Тоже легионер. Он помоложе – тридцать четыре или тридцать пять. Больше я о нем ничего не знаю.

– А чем они занимаются в замке?

– Они называются «советники по особым вопросам». По сути – телохранители Хардерберга. Более ловких и опасных парней не найти. К тому же Хардербергу явно нравится их общество.

– Откуда ты знаешь?

– Они иногда по ночам устраивают тренировки по стрельбе в парке. Палят по довольно своеобразным мишеням.

– Что за мишени?

– Человеческие манекены. Куклы. В натуральную величину.

– И Альфред Хардерберг тоже принимает в этом участие?

– Да. Иной раз это продолжается всю ночь.

– Не знаешь ли ты, есть ли у кого-нибудь из этих двоих пистолет марки «бернаделли»?

– Они из тех людей, от которых лучше держаться подальше. И от их оружия тоже.

– У них должна быть лицензия на ношение оружия.

Стрём улыбнулся:

– Только если они находятся в Швеции.

Валландер поднял брови:

– Что ты хочешь сказать? Фарнхольмский замок, по-моему, находится в Швеции, а не в Анголе.

– Вот это и хочу сказать. Официально они никогда в Швецию не приезжали. Значит, их здесь нет.

Он тщательно погасил сигарету.

– В замке есть вертолетная площадка, – сказал он. – Иногда по ночам зажигаются подземные прожекторы, и приземляется вертолет. Иногда два. Они садятся и взлетают – всегда до рассвета. Вертолет, когда он летит низко, радаром засечь невозможно. Когда Хардерберг улетает на своем «Гольфстриме», Толпин и Обадья тоже исчезают, обычно на день раньше. На вертолете. Потом они где-то встречаются. Может быть, в Берлине – вертолеты зарегистрированы там. И тем же путем возвращаются. То есть ни один пограничный пункт они не пересекают.

Валландер задумчиво кивнул.

– И последний вопрос, – сказал он. – Откуда ты все это знаешь? Ты сидишь в своей будке у ворот и наверняка не можешь болтаться по всему замку.

– На этот вопрос, – серьезно сказал Стрём, – я отвечать не стану. Будем считать, что это профессиональная тайна.

– Ты получишь свою характеристику, – сказал Валландер. – Когда ты будешь в замке?

– Сегодня вечером. Я начинаю в семь и работаю три ночи подряд.

– В три я приеду опять, – сказал Валландер, посмотрев на часы, – и покажу тебе кое-что. Тогда и задам вопрос.

Стрём поднялся и, осторожно отодвинув штору, посмотрел в окно.

– За тобой кто-то следит? – спросил Валландер.

– Осторожность не помешает. Думаю, что тебя этому тоже научили.

Валландер поспешил к машине и поехал прямо в управление. Остановился у окошка в приемной и попросил Эббу немедленно созвать следственную группу на оперативку.

– У тебя такой вид, словно за тобой кто-то гонится, – сказала Эбба. – Случилось что-нибудь?

– Да, – ответил он. – Наконец-то что-то случилось. И не забудь позвонить Нюбергу, я хочу, чтобы он тоже присутствовал.

Они собрались через двадцать минут. Правда, Эббе не удалось найти Ханссона – он рано утром куда-то ушел. Пер Окесон и Бьорк появились в самый последний момент, когда Валландер решил никого больше не ждать. Он рассказал о встрече со Стрёмом в доме на Свартавеген, умолчав, разумеется, об их соглашении. Уныние, охватившее группу в последние дни, казалось, сменилось некоторым интересом, хотя большинство отнеслось к рассказу Валландера с сомнением – это ясно читалось на их лицах. Он подумал, что похож на футбольного тренера, пытающегося убедить команду, что в очередном матче их ждет непременный успех, хотя за последние полгода они проиграли все матчи до единого.

– Я верю ему, – закончил он. – Думаю, Курт Стрём может оказаться нам очень полезным.

Пер Окесон покачал головой.

– Мне это не нравится, – сказал он. – Получается, что сомнительной репутации тип, которого вышибли из полиции, теперь наш единственный спаситель.

– У нас есть альтернатива? – спросил Валландер. – К тому же мы не делаем ничего противозаконного. Он сам нас нашел, а не мы его.

Но Бьорк был еще более категоричен.

– Ни в коем случае, – сказал он. – Мы не можем пользоваться услугами такого информатора. Если из этого ничего не выйдет и об этом узнают журналисты, будет грандиозный скандал. Начальство разорвет меня на куски.

– Они могут рвать на куски меня, – сказал Валландер, – потому что я убежден, что Стрём не врет. Он хочет нам помочь. И, пока мы не нарушаем закон, ни о каком скандале и речи быть не может.

– Я представляю себе газетные заголовки, – сказал Бьорк. – Ничего хорошего.

– А я представляю себе другие заголовки, – возразил Валландер. – О том, что полиция не в состоянии раскрыть еще два убийства.

– Странно, что он ничего не хочет взамен, – вмешался Мартинссон, сообразив, что разговор вот-вот перейдет в ссору. – Можно ли верить, что его злость по поводу увольнения – достаточный мотив, чтобы помогать полиции, которую он ненавидит?

– Это верно, – сказал Валландер. – Полицию он ненавидит. Но мне все равно кажется, что он говорил искренне.

В комнате стало тихо. Пер Окесон, обдумывая ситуацию, теребил верхнюю губу.

– Ты не ответил на вопрос Мартинссона, – сказал он.

– Взамен он ничего не требует, – соврал Валландер.

– И что ты хочешь от него узнать?

Валландер кивнул головой в сторону Нюберга – тот молча сидел рядом с Анн Бритт Хёглунд.

– Стен Торстенссон был убит пулями из пистолета марки «бернаделли», – сказал он. – Нюберг говорит, что это очень редкое оружие. Я хочу, чтобы Стрём узнал, нет ли такого пистолета у кого-то из охраны Хардерберга. Тогда мы спокойно можем ехать в замок и брать владельца оружия.

– Мы и так это можем сделать, – сказал Пер Окесон. – Вооруженные люди, нелегально проникшие в страну. Для меня этого достаточно.

– И дальше что? – спросил Валландер. – Допустим, мы их возьмем и вышлем, если все подтвердится. То есть мы положим все яйца в одну корзину и торжественно шваркнем ее о землю. Прежде чем вмешиваться, мы должны по крайней мере узнать, есть ли у кого-нибудь из них такое оружие.

– Неплохо бы заполучить и отпечатки пальцев, – вдруг сказал Нюберг. – Тогда мы сможем прогнать их через базы данных Интерпола и Европола.

Валландер кивнул. Про отпечатки пальцев он не подумал.

Пер Окесон продолжал массировать верхнюю губу.

– Что у тебя еще? – спросил он Валландера.

– Ничего. Пока.

Он прекрасно знал, что балансирует на проволоке и в любой момент может с нее свалиться. Если он переборщит, Пер может запретить все контакты со Стрёмом. Или начнется бесконечная дискуссия, и они опоздают. Поэтому он решил пока умолчать о своих соображениях.

Пер Окесон все еще обдумывал решение. Валландер поглядел на Нюберга и Анн Бритт. Она улыбнулась, а Нюберг почти незаметно кивнул. «Они все поняли, – подумал он. – Они знают, что я думаю, и они меня поддерживают».

Окесон наконец принял решение. Он оставил в покое губу и сказал:

– На этот раз – да. Но только на этот раз. В дальнейшем никаких контактов с Куртом Стрёмом без моего ведома. И, прежде чем одобрить дальнейшее его содействие, я хочу знать, какие вопросы вы собираетесь ему задавать. И вы должны считаться с тем, что я могу сказать «нет».

– Конечно, – сказал Валландер. – Я почти уверен, что одним разом все и ограничится.

После оперативки он попросил Нюберга и Анн Бритт Хёглунд зайти к нему в кабинет.

– Я видел, что вы меня поняли, – сказал он, плотно закрыв дверь. – И, поскольку никто из вас ничего не сказал, я предполагаю, что вы со мной согласны. Мы пойдем дальше, чем разрешил Окесон.

– Пластмассовый контейнер, – сказал Нюберг. – Если бы Стрём нашел в замке такой же, я сказал бы ему спасибо.

– Вот именно. Контейнер – самое важное вещественное доказательство из всего, что мы имеем. А может быть, и единственное – как посмотреть.

– А как он его вынесет? – поинтересовалась Анн Бритт.

Валландер и Нюберг обменялись взглядами – они поняли друг друга.

– Мы думаем, что контейнер, найденный в машине Торстенссона, был заменен. Мы можем сделать так же.

– Я должна была бы и сама до этого дойти, – сказала она грустно. – Я слишком медленно соображаю.

– Это Валландер иногда соображает слишком быстро, – меланхолично сказал Нюберг.

– Контейнер мне нужен прямо сейчас. Я встречаюсь со Стрёмом сегодня в три.

Нюберг вышел. Анн Бритт задержалась в дверях.

– Что он хотел? – спросила она.

– Не знаю, – честно признался Валландер. – Он утверждает, что ему достаточно хорошей полицейской характеристики. Но мне кажется, за этим что-то скрывается.

– Что?

– Пока не знаю. Кое-какие догадки у меня есть, но я могу и ошибаться.

– И об этих догадках ты предпочитаешь пока умолчать?

– Пока да. Сначала мне надо в этом удостовериться.

В начале третьего Нюберг принес контейнер в черном пластиковом мешке для мусора.

– Не забудь про отпечатки пальцев, – сказал он. – Все, что они трогали. Стекло, чашки, газеты.

В половине третьего он отнес контейнер в машину, поставил на заднее сиденье и поехал в Сандскуген. Дождь то стихал, то припускал сильнее прежнего. Когда он вышел из машины, Стрём уже ждал его у дверей. Он был в форме. Валландер внес контейнер в дом.

– Что это за форма? – спросил он.

– Форма охраны Фарнхольма. Кто ее придумал, понятия не имею.

Валландер вытащил контейнер из мешка:

– Видел когда-нибудь такую штуку?

Стрём покачал головой.

– Где-то в замке есть такой же, – сказал Валландер, – и, может быть, даже несколько. Я хочу, чтобы ты поменял один из них на этот. Ты имеешь право входить в здание?

– Я делаю ночные обходы.

– Ты уверен, что никогда не видел такой контейнер?

– Никогда. Даже не знаю, где искать.

Валландер задумался:

– Я, может быть, ошибаюсь, но… есть в замке холодильные камеры?

– В подвале.

– Поищи там. И не забудь про «бернаделли».

– Это будет потруднее. Они всегда носят оружие при себе. Думаю, даже под подушку кладут на ночь.

– И последнее – нам нужны отпечатки пальцев Толпина и Обадьи. Вот и все. Потом получишь свою характеристику, если она тебе и в самом деле нужна.

– А что же мне тогда, по-твоему, нужно?

– Думаю, ты хочешь доказать, что не так плох, как все думают.

– Ошибаешься. Я должен думать о своем будущем.

– Это просто моя догадка, вот и все, – сказал Валландер.

– Завтра в три, – сказал Стрём. – Здесь же.

– И еще одно. Если что-то пойдет наперекосяк, я тебя знать не знаю и никаких дел с тобой не имел.

– Правила мне знакомы, – усмехнулся Стрём. – Если это все, я тебя не задерживаю.

Валландер добежал под дождем до машины. У кондитерской «Фридольф» он остановился, выпил кофе и съел несколько бутербродов. Ему была неприятна мысль, что он вынужден был утаить правду от коллег. Но он знал и другое: если будет нужно, он напишет Стрёму эту характеристику. Он вспомнил Стена Торстенссона. Тот приехал к нему в Скаген просить о помощи, а он ему отказал. Самое малое, что он мог теперь для него сделать – найти убийцу.

Вернувшись в машину, он некоторое время сидел, не трогаясь с места. Глядя на бегущих под дождем пешеходов, он вспомнил, как несколько лет назад ехал из Мальмё сильно под градусом, и его остановили коллеги. Они прикрыли его, никто ничего не узнал. В тот раз он не был обычным гражданином, он был полицейским, и коллеги спасли его. Вместо наказания, понижения в должности и, возможно, даже увольнения он остался в личном долгу перед Петерсом и Нуреном, теми самыми дорожными полицейскими, что его покрыли. А что будет, если один из них потребует аналогичной услуги? Как он себя поведет?

Курт Стрём в глубине души очень хочет вернуться в полицию, решил Валландер. Весь его негативизм и ненависть показные. Он мечтает вернуться, теперь Валландер был в этом уверен.

Он поехал в управление и зашел к Мартинссону. Тот говорил по телефону. Увидев Валландера, Мартинссон быстро закруглился, повесил трубку и спросил, как все было.

– Стрём попытается найти итальянский пистолет и раздобыть отпечатки пальцев.

– Трудно поверить, что он все это делает за просто так.

– Мне тоже, – сказал Валландер уклончиво. – Но даже у Курта Стрёма могут быть хорошие стороны.

– Его первая ошибка заключалась в том, что он попался, – сказал Мартинссон. – Вторая – в том, что он грубо работал. Кстати, ты знаешь, что у него больная дочь?

Валландер покачал головой.

– Он развелся с ее матерью, когда девочка была совсем крошкой, и взял ее к себе. У девочки какое-то неизлечимое заболевание мышц. Когда ей стало настолько плохо, что она уже не могла оставаться дома, он устроил ее в специальную больницу и постоянно навещает.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я звонил Рослунду в Мальмё. Сказал, что случайно встретился со Стрёмом. Думаю, Рослунд не знает, что Стрём работает в Фарнхольмском замке. Я, разумеется, ни слова об этом не сказал.

Валландер подошел к окну и посмотрел на улицу.

– Остается только ждать, – сказал Мартинссон.

Валландер не ответил. Потом спохватился:

– Ты что-то сказал?

– Я сказал, что остается только ждать.

– Да. И для меня это самое худшее.

Он пошел в свой кабинет, сел на стул и покосился на сложную схему финансовой империи Хардерберга, присланную из отдела по борьбе с экономической преступностью в Стокгольме. Он аккуратно прикрепил ее к стене.

«Атлас мира, – подумал он, – только вместо границ государств – постоянно скользящие разделительные линии между гигантскими предприятиями с огромным влиянием и финансовым оборотом, превышающим многие национальные бюджеты». Он поискал среди бумаг на столе список десяти крупнейших предприятий мира – экономисты щедро, даже излишне щедро, снабдили свой анализ кучей разных приложений, должно быть, чтобы отчет выглядел солиднее. Из этих десяти предприятий шесть японских и три американских плюс голландско-английская компания «Ройал датч шелл». Четыре банка, две телефонных компании, одна автомобильная и одна нефтяная. Кроме этого, «Дженерал электрик» и «Экссон». Он попробовал представить себе масштабы власти, которой располагают эти предприятия. Но так и не смог – его уму было совершенно недоступно, что представляет собой такая концентрация денег. Ничего странного – он не мог даже разобраться в империи Хардерберга, хотя она по сравнению с этими гигантами была не больше, чем мышь в тени слона.

Когда-то Альфреда Хардерберга звали Альфред Ханссон. Начав в крошечном Виммербю, он стал одним из завладевших миром Шелковых Валетов, в постоянном крестовом походе против конкурентов – их следовало либо переиграть, либо раздавить. Внешне он – идеальный законопослушный гражданин, уважаемый человек, почетный доктор нескольких знаменитых университетов, щедрый меценат, раздающий направо и налево безвозмездные гранты из своих, по-видимому, неиссякаемых источников.

Бьорк так его и описал – достойнейший человек, столп отечества – и это было общее мнение.

«А что утверждаю я? – подумал Валландер. – А вот что: за этим фасадом прячется убийца, и я хочу стереть эту слащавую улыбку с его физиономии, чтобы все увидели – это убийца. Пока не пойманный. То есть я пытаюсь доказать нечто немыслимое. У Альфреда Хардерберга нет темных пятен. Мы должны гордиться его несмываемым загаром и несмываемой улыбкой».

В шесть часов он вышел из управления. Дождь прекратился, и ветер сразу стих. В прихожей на полу из пачки рекламных проспектов торчал уголок письма. Он поднял его – проштемпелевано в Риге. Валландер положил письмо на стол в кухне и, не сводя с него глаз, достал из холодильника бутылку пива, выпил и только потом распечатал конверт и прочитал письмо. Чтобы убедиться, что он все правильно понял, прочитал еще раз – и его охватило радостное возбуждение. Валландер подошел к календарю и пересчитал дни, после чего принял ванну и пошел в пиццерию на Хамнгатан. За едой он выпил бутылку вина, слегка опьянел и, только когда подошло время расплачиваться, вдруг поймал себя на том, что за весь вечер он ни разу не вспомнил ни об Альфреде Хардерберге, ни о Курте Стрёме. Он вышел из пиццерии, напевая под нос какую-то только что сочиненную мелодию, и до полуночи бродил по центральным улицам. Пришел домой и еще раз прочитал письмо Байбы – боялся, а вдруг он не так ее понял.

Только уже ложась в постель, он начал опять думать о Курте Стрёме, и сон как рукой сняло. «Ждать», – сказал Мартинссон. Правильно, больше ничего не остается. Изнемогая от нетерпения, он встал с постели и сел на диван в гостиной. «А что мы будем делать, если Стрём не найдет итальянский пистолет? Куда покатится следствие, если выяснится, что пластмассовый контейнер – ложный след? Ну ладно, вышлем из страны пару охранников за нелегальное проживание. И все. Альфред Хардерберг наденет свой великолепно сшитый костюм и, улыбаясь, махнет ручкой и уедет из страны, а мы останемся у разбитого корыта. Придется начинать все сначала».

Он решил, что в этом случае попросит отстранить его от руководства следствием. Пусть его заменит Мартинссон. Это не только разумно, но и необходимо. Он, Валландер, настаивал, чтобы следствие сконцентрировалось на Альфреде Хардерберге. Он доведет эту версию до конца, доберется до дна, и если вынырнет на поверхность с пустыми руками, значит, пришло время Мартинссона.

Он снова лег, но спал плохо. Сны перемешивались друг с другом, улыбающийся Хардерберг и всегда серьезная Байба.

Он проснулся в семь часов. Попытался снова заснуть, но не смог. Сварил кофе, думая о письме Байбы. Потом сел за кухонный стол и просмотрел объявления о продаже машин в «Истадской смеси». Впрочем, Бьорк сказал, что он может пользоваться полицейской машиной сколько ему заблагорассудится. В начале десятого он вышел из дома. Небо было совершенно ясным. Перед выходом он глянул на термометр – плюс три. Несколько часов Валландер потратил на то, чтобы объехать автосалоны города. Долго ходил вокруг понравившегося ему «ниссана», но цена была слишком высока. Потом поехал на Эстергатан в музыкальный магазин. Выбор оперной музыки был из рук вон плох. Он без особой охоты взял один компакт-диск со сборной солянкой из популярных оперных арий, потом купил продукты и направился домой. До встречи со Стрёмом оставалось еще много времени.

Без пяти минут три он поставил машину у красного кукольного дома в Сандскутене, вышел, открыл калитку и пошел к дому. Постучал в дверь – никто не ответил. Он вышел в сад и стал в ожидании прогуливаться. В половине четвертого им начало овладевать беспокойство. Он подождал до без четверти четыре, написал Стрёму записку со своими домашним и рабочим телефонами и поехал в управление, мучительно соображая, что предпринять. Курт Стрём знал, что он должен сам о себе позаботиться, что никто не придет ему на выручку. Валландер не сомневался, что Курт может выкрутиться почти из любого затруднительного положения, но тревога не проходила. Он зашел в свой кабинет, предварительно убедившись, что никого из следственной группы на работе нет, и позвонил Мартинссону. Жена сказала, что Мартинссон поехал с дочерью в плавательный бассейн. Он собирался позвонить Сведбергу, но вдруг передумал и набрал номер Анн Бритт. Трубку взял ее муж. Когда она подошла к телефону, он сказал, что Курт Стрём не появился в условленном месте.

– И что это значит? – спросила она.

– Не знаю. Может быть, и ничего. Но я волнуюсь.

– Где ты?

– На работе.

– Хочешь, чтобы я пришла?

– Не надо. Если что-то выяснится, я позвоню.

Он положил трубку и стал ждать. В половине шестого он вернулся на Свартавеген. Посветил лампой на дверь – краешек оставленной им записки торчал наружу. Курт не приходил. Он вытащил мобильник и набрал номер Стрёма в Глиммингехюсе. Длинные гудки. Теперь Валландер был почти уверен – что-то случилось. Он решил ехать в управление и как можно скорее найти Пера Окесона.

Он затормозил у светофора на Эстерледен и в ту же секунду в кармане зажужжал телефон.

– Тебя ищет человек по имени Стен Виден, – сказал дежурный полицейский. – У тебя есть его номер?

– Есть, – сказал Валландер. – Сейчас же позвоню.

Пока он разговаривал, зажегся зеленый свет, и машины сзади него начали нетерпеливо сигналить. Валландер свернул к обочине и набрал номер Стена Видена. Трубку взяла одна из его помощниц.

– Это вы – Рогер Лундин?

– Да, – удивился Валландер. – Это я.

– Мне поручено передать, что Стен поехал к вам в Истад.

– Когда?

– Четверть часа назад.

Валландер рванул машину с места, проскочил желтый свет и погнал в город. Теперь он был уже совершенно уверен: что-то случилось. Наверняка звонила София и сообщила что-то настолько важное, что Стен решил тут же ехать к нему домой. Он свернул на Мариагатан и огляделся. Старинного «вольво-дуэта», на котором ездил Стен, нигде не было видно. Значит, он еще не доехал. Он остановил машину и стал ждать, лихорадочно пытаясь сообразить, что могло произойти с Куртом Стрёмом. Что заставило Стена прыгнуть в машину и мчаться к нему.

Когда «дуэт» свернул на Мариагатан, Валландер подбежал к машине и открыл дверь. Стен даже не успел выключить двигатель.

– Что случилось? – крикнул он.

Стен Виден с трудом выбрался из запутавшихся ремней безопасности.

– София звонила, – сказал он наконец. – Она в истерике.

– Почему?

– Что, так и будем стоять на улице? – вместо ответа спросил Стен.

– Извини. Я просто очень беспокоюсь.

– За Софию?

– За Курта Стрёма.

– А это еще кто такой?

– Пошли в дом, – предложил Валландер. – Ты совершенно прав. Нечего торчать тут на улице.

Пока они поднимались по лестнице, Валландер уловил исходящий от Стена легкий запах спиртного. Надо будет серьезно поговорить с ним. Как только он найдет убийцу адвокатов, надо будет с ним поговорить.

Они уселись в кухне.

– Кто это такой – Курт Стрём? – спросил Стен.

– Позже. Сейчас говори ты.

– Она звонила с час назад. – Стен состроил недовольную гримасу. – Я сначала ничего не мог понять – она была совершенно вне себя.

– Откуда она звонила?

– Из своей квартиры в замке.

– О, черт!

– Теперь уже ничего не сделаешь, – сказал Стен и почесал небритый подбородок. – Если я правильно понял, она занималась выездкой. И на тропе увидела куклу. Ты слышал о куклах? Большие куклы, похожие на людей, в натуральную величину.

– Она рассказывала, – нетерпеливо сказал Валландер. – Продолжай.

– Лошадь остановилась и уперлась. София спрыгнула, чтобы убрать куклу с дороги. Только на этот раз это была не кукла.

– О, черт, – повторил Валландер.

– Ты вроде бы и не удивляешься, – сказал Стен.

– Позже объясню.

– Там лежал человек, весь в крови.

– Труп?

– Не знаю. Не спросил. Думаю, что да.

– Что было потом?

– Она побыстрее рванула оттуда и позвонила мне.

– Что ты ей велел делать?

– Не знаю, правильно ли, но я посоветовал ей пока ничего не делать.

– Молодец, – сказал Валландер. – Ты принял единственно правильное решение.

Виден извинился и пошел в туалет. Валландер прислушался – оттуда донеслись бульканье и судорожные глотки. Когда Стен вернулся, Валландер рассказал ему о Курте Стрёме.

Стен Виден грохнул обоими кулаками по столу, так что письмо из Риги слетело на пол.

– А полиция куда смотрит? – рявкнул он. – Что у вас там творится в этом замке? Ноги Софии там больше не будет! Ее надо немедленно оттуда забрать!

– Это именно то, что я и собирался сделать, – сказал Валландер и встал.

– Я поеду домой, а ты мне позвонишь, когда заберешь Софию оттуда.

– Нет, – сказал Валландер. – Ты выпил, и я не позволю тебе садиться за руль. Поспишь у меня.

Стен Виден посмотрел на него, будто не понимая, о чем идет речь:

– Ты хочешь сказать, что я пьян?

– Еще не пьян. Но прилично под градусом. Не хватало еще, чтобы и с тобой что-то случилось.

Стен Виден выложил ключи от машины на стол. Валландер взял их и сунул в карман.

– Для пущей безопасности, – пояснил он. – Чтобы ты не передумал, пока меня не будет.

– Я-то не пьян, – сказал Виден, – а вот ты точно не в себе.

– Потом обсудим. Когда вернусь. А сейчас мне надо уходить.

– Мне плевать на Курта Стрёма, – сказал Стен. – Но я не хочу, чтобы с ней что-то случилось.

– Ты с ней спишь?

– Ну и что? Я не хочу, чтобы с ней что-то случилось вовсе не поэтому.

– Это не мое дело, – сказал Валландер.

– Да, – подтвердил Стен. – Не твое.

Валландер нашел в шкафу пару ни разу не надеванных кроссовок. Сколько раз он давал себе слово начать бегать, но из этого так ничего и не вышло. Он надел толстый свитер и шерстяную шапочку.

– Устраивайся как хочешь, – сказал он.

Стен Виден, теперь уже не таясь, выудил на свет бутылку виски.

– Думай о Софии, а не обо мне, – сказал он.

Валландер захлопнул за собой дверь и остановился на темной лестничной площадке, не зная точно, что предпринять. Если Курт Стрём мертв, значит, все пошло прахом. Сам того не желая, он вспомнил о событиях годичной давности, о смерти, поджидавшей его в тумане. «Эти люди в замке опасны, – подумал он. – Независимо от того, улыбаются ли они, как Альфред Хардерберг, или прячутся в тени, как Толпин и Обадья».

Нужно выручать Софию. Надо позвонить Бьорку, пусть организует выезд. Привлечем все округа в Сконе, если потребуется.

Он зажег свет на лестнице и сбежал вниз. Сев в машину, он набрал номер Бьорка. Но, когда тот ответил, быстро нажал кнопку отбоя.

«Я должен сделать это сам, – решил он. – Не хочу больше убитых полицейских».

Он заехал в управление и взял служебный пистолет и карманный фонарик. Зашел в пустой кабинет Сведберга, зажег свет, нашел карту Фарнхольмских угодий, сложил и сунул в карман. Когда он вышел из управления, было уже без четверти восемь. Он поехал по Мальмёвеген и остановился у дома Анн Бритт Хёглунд. Открыл муж. Валландер отказался зайти, сказав, что ему нужно только кое-что ей сообщить. Она вышла в прихожую в халате.

– Слушай внимательно, – сказал он. – Я еду в Фарнхольм.

Анн Бритт посмотрела на него недоверчиво, но быстро сообразила, что он не шутит.

– Курт Стрём? – спросила она.

– Боюсь, что он мертв.

Она вздрогнула и сильно побледнела. Валландер испугался, не упадет ли она в обморок.

– Тебе нельзя ехать туда одному, – сказала она, немного придя в себя.

– Я должен.

– Почему это – должен?

– Должен – и все, – повторил он раздраженно. – Не задавай ненужных вопросов, лучше слушай внимательно.

– Я с тобой. Один ты туда не поедешь.

Голос ее звучал решительно. Спорить было бессмысленно.

– Хорошо, – сказал он. – Но с одним условием: ты будешь ждать меня снаружи. Мне нужно поддерживать с кем-то связь по рации.

Она взбежала по лестнице. Муж кивком пригласил Валландера войти и закрыл за ним дверь.

– Это как раз то, о чем она меня предупреждала, – сказал он, улыбаясь. – Не успею я вернуться домой, она исчезает.

– Надеюсь, что ненадолго, – сказал Валландер, чувствуя, насколько неубедительно прозвучали его слова.

Через несколько минут она сбежала с лестницы, одетая в тренировочный костюм.

– Не жди меня, ложись спать, – бросила она мужу на ходу.

«А кто ждет меня? – подумал Валландер. – Никто. Хоть бы кот спал на подоконнике среди горшков с геранью».

Они заехали в управление и захватили рацию.

– Мне, наверное, надо взять оружие, – сказала она.

– Нет, – ответил Валландер. – Не надо. Ты будешь ждать снаружи. И пеняй на себя, если не выполнишь приказ.

Вечер был ясный и холодный. Они выехали из Истада. Валландер гнал машину, не обращая внимания на ограничения скорости.

– И что ты собираешься там делать? – спросила Анн Бритт.

– Узнать, что случилось.

«Она видит меня насквозь, – сказал он себе. – Я и в самом деле не знаю, что буду там делать».

Они ехали молча и в половине девятого были на месте. Валландер загнал машину на стоянку для тракторов, выключил мотор и фары. Теперь они сидели в темноте.

– Связь раз в час, – сказал он. – Если меня не будет слышно больше двух часов, звони Бьорку и требуй, чтобы все гнали сюда.

– Может быть, не надо тебе туда лезть? – осторожно спросила она.

– Всю свою жизнь я делаю вещи, которых делать не надо. Почему именно сейчас я должен от этого отказаться?

Они настроили рацию.

– Почему ты решила стать полицейским, а не священником? – спросил он, глядя на ее лицо, слабо освещенное дисплеем радиотелефона.

– Потому что меня изнасиловали, – сказала она. – Вся моя жизнь после этого переменилась. Я ни о чем больше не хотела думать, только об одном: я буду полицейским.

Валландер промолчал. Потом открыл дверцу, вышел и осторожно, стараясь производить как можно меньше шума, закрыл машину.

У него было такое чувство, что он вступает в иной мир. Анн Бритт рядом с ним уже не было.

Ночь была очень тихой. Почему-то вспомнилось, что через два дня – праздник Люсии. Он старался держаться в тени деревьев. Выбрал местечко потемнее и, светя фонариком, развернул карту, стараясь запомнить самые важные детали. Потом сложил карту, погасил фонарь и медленно побежал к воротам. Через двойной забор перебраться было невозможно, поэтому оставался только один путь.

Через десять минут он остановился и перевел дух. Потом снова побежал, пока не увидел свет прожекторов, освещавших ворота и будку охранников.

«Не думаю, чтобы они меня ждали, – решил он. – Я должен исходить именно из этого – они меня не ждут. Они не могут ожидать, что вооруженный человек попытается в одиночку проникнуть в замок».

Он зажмурился и несколько раз глубоко вдохнул. Потом вынул из кармана пистолет.

Позади будки был узкий темный проход.

Он посмотрел на часы – без трех десять.

Пора.

17

Первый раз он вышел на связь через полчаса.

Она слышала его голос совершенно ясно, без всяких помех, словно он прятался в темноте где-то совсем рядом с машиной.

– Где ты?

– В парке. Следующий контакт через час.

– Что там? – спросила она, но ответа не дождалась.

Она сначала думала, что связь почему-то нарушилась, и ждала, что последует новый вызов, но потом поняла: он сам прервал сеанс. И не ответил на ее вопрос. Рация молчала.

Валландер чувствовал себя так, словно попал в царство мертвых. Проникнуть на территорию замка оказалось легче, чем он ожидал. Он протиснулся в узкую щель между будкой охраны и стеной и, к своему удивлению, обнаружил, что на задней стороне будки есть маленькое окошко. Валландер приподнялся на цыпочки и заглянул. Там, перед впечатляющим набором мониторов и телефонов, сидел всего один человек. К тому же это была женщина. На коленях у нее было вязанье. Валландер быль совершенно ошарашен, когда понял, что она вяжет свитер для ребенка. Контраст между этой мирной картиной и тем, что происходило за охраняемыми ею воротами, был разителен. Он был уверен – ей даже в голову не могло прийти, что в непосредственной близости от нее находится человек с пистолетом в руке. Поэтому он обошел будку и негромко постучал в дверь, как стучат знакомые. Как он и ожидал, она открыла дверь, причем не приоткрыла, а именно открыла, распахнула, словно никакой опасности и быть не могло. Не выпуская из рук вязанья, она с удивлением уставилась на Валландера. У него даже мысли не возникло достать пистолет. Он назвал себя – комиссар Валландер из истадской полиции и, не прекращая извиняться за причиненное беспокойство, мягко оттеснил ее в будку и закрыл за собой дверь. Он огляделся, нет ли камеры, наблюдающей за тем, что происходит в самой будке – система телевизионного контроля вполне могла быть двусторонней. Камеры, похоже, не было. Он попросил ее сесть. Только теперь она осознала, что происходит, и начала кричать. Он вытащил пистолет. Ощущение от оружия в руках было таким мерзким, что у него заболел живот. Он старался не целиться в нее, просто прикрикнул, чтобы она замолчала. Она была настолько перепугана, что ему захотелось успокоить ее, сказать, что она может продолжать вязать свой свитер – наверняка для внука или внучки. Но он помнил и о Курте Стрёме, и о Софии, и о Стене Торстенссоне, и о мине в саду фру Дюнер. Он спросил, должна ли она регулярно докладывать в замок, и, получив отрицательный ответ, задал решающий вопрос:

– Сегодня должен был дежурить Курт Стрём.

– Они позвонили, что он заболел и я должна его заменить.

– Кто звонил?

– Одна из секретарш.

– Что она сказала? Слово в слово?

– «Курт Стрём заболел». И все.

Для Валландера это сообщение означало только одно: все пошло к черту. Курта разоблачили, и у Валландера не было сомнений, что люди, окружающие Альфреда Хардерберга, сумели выжать из него правду.

Он посмотрел на перепуганную женщину, судорожно сжимающую в руках свое вязанье.

– Там, снаружи, стоит еще один сотрудник полиции. Он тоже вооружен. Если вы поднимете тревогу, после того как я уйду, боюсь, что вам так и не удастся довязать этот свитерок.

Видно было, что она ему поверила.

– Когда ворота открываются, в замке раздается сигнал. Это так?

Она кивнула.

– А в случае обесточки?

– Автоматически включается мощный генератор.

– Можно ли открыть ворота вручную, так, чтобы об этом не знали в замке?

Она снова кивнула.

– Отключите подачу тока к воротам. Вы меня впустите, закроете ворота и снова включите ток.

Она, казалось, разучилась говорить – только кивала. Теперь он был почему-то уверен, что она сделает все, как он сказал. Он открыл дверь и крикнул несуществующему помощнику, что все в порядке. Она открыла шкафчик на стене – там был рубильник и колесо. Она выключила рубильник и начала крутить колесо. Ворота медленно приоткрылись. Он протиснулся в образовавшуюся щель.

– Делайте все, как я вам сказал, и с вами ничего не случится.

Он побежал через парк к конюшне – благодаря карте он знал, где она находится. Все было очень тихо, в конюшне горел свет. Именно в этот момент он и связался с Анн Бритт, но когда она начала задавать вопросы, прервал связь. Он медленно спустился к конюшне. София жила в небольшой пристройке. Он долго стоял в кустах и наблюдал, что происходит вокруг. Время от времени в стойлах слышалась возня и негромкий храп. У Софии горел свет. Он попытался собраться с мыслями. Даже если Курта Стрёма застрелили, они вовсе не обязательно должны заподозрить какую-то связь между ним и новой девушкой из конюшни. И совершенно не обязательно, что ее телефонный разговор со Стеном подслушали. Ответы на эти вопросы и были для него своего рода исходной точкой. Интересно, предусмотрена ли у них такая ситуация: некто проникает ночью на территорию замка?

Валландер постоял еще несколько минут. Потом побежал к пристройке. Он бежал, пригибаясь к земле и каждую секунду ожидая пулю в спину. Он подергал ручку двери – заперто, тихо постучал и услышал, как она, заикаясь от страха, что-то сказала. «Это я, Рогер, – громким шепотом сказал он, – друг Стена Видена». Придуманная им же фамилия Лундин выпала из памяти. Она открыла. На лице ее ясно читалась смесь удивления и радости. Жилище ее состояло из маленькой кухни и комнаты со спальным альковом. Он приложил палец к губам. Отсюда было хорошо слышно, как лошади в стойле вздыхают и переминаются с ноги на ногу.

– Важно, чтобы ты ответила на мои вопросы совершенно точно, – сказал он. – Времени очень мало, чтобы объяснять, почему я здесь, так что просто отвечай на мои вопросы.

Он развернул карту и положил на стол.

– Ты наткнулась на труп, когда выезжала лошадь. Покажи где.

Она склонилась над столом, немного подумала и нарисовала пальцем маленький кружок к югу от конюшни.

– Примерно тут.

– Я понимаю, что это было жутковато, – сказал Валландер. – И все же я должен тебя спросить: ты видела этого человека раньше?

– Нет.

– Во что он был одет?

– Не знаю.

– В форме?

Она покачала головой:

– Не знаю. Я ничего не запомнила.

Нажимать на нее было бессмысленно. Она и в самом деле ничего не помнила от страха.

– Не заметила ли ты, что здесь сегодня происходит что-то необычное?

– Нет.

– Никто не приходил и не говорил с тобой?

– Нет.

Валландер лихорадочно соображал, что бы это могло значить, но мысль о том, что Курт Стрём всееще лежит там, на тропе, не давала ему сосредоточиться.

– Я исчезаю, – сказал он. – Если кто-то придет, ни слова, что я здесь был.

– А вы вернетесь?

– Не знаю. Не волнуйся – тебе ничто не грозит.

Он отодвинул край гардины и выглянул, втайне надеясь, что его слова насчет того, что ей ничего не грозит, соответствуют истине. Потом открыл дверь, обежал дом и остановился в тени дерева. Еле ощутимый ветерок шевелил листву. Сквозь переплетение ветвей ему были видны мощные прожекторы, освещавшие темно-красный фасад замка. На нескольких этажах окна были освещены.

Его била дрожь.

Он представил себе карту, мысленно сравнил ее с тем, что видел перед собой, и осторожно двинулся вперед. Прошел искусственный пруд, в котором не было воды, свернул налево и начал искать тропу. Посмотрел на часы – до сеанса связи с Анн Бритт оставалось еще сорок минут.

Валландер уже решил, что заблудился, когда увидел тропу, о которой говорила София. Тропа была примерно метровой ширины и вся истоптана лошадиными копытами. Он остановился и прислушался. Все было тихо, только ветер, похоже, немного усилился. Он медленно двинулся вперед, все время ожидая нападения.

Примерно через пять минут он остановился. Если она показала верно, он ушел уже слишком далеко. Или это не та тропа? Он пошел дальше. Метров через сто он понял, что миновал указанное Софией место.

Валландер замер. Тела Курта Стрёма не было. Совершенно очевидно – его убрали. Он пошел назад, думая, что предпринять теперь. Потом остановился, зашел в придорожные кусты и достал карту. Он должен был убедиться, что не ошибся, что он на той самой тропе, которую указала София.

Он зажег фонарик. Луч света упал на землю, и он увидел голую ногу. Валландер вздрогнул так, что выронил фонарик – он упал на землю и погас. Он решил, что ему показалось, нагнулся и стал на ощупь искать фонарь.

Наконец он нашел фонарик и дрожащей рукой нажал на кнопку. Луч света ударил прямо в мертвое лицо Курта Стрёма. Лицо было совершенно белое, губы плотно сжаты. На щеке запекшаяся кровь. Он был убит выстрелом в лоб. Валландер сразу вспомнил Стена Торстенссона – тоже выстрел в лоб. Он повернулся и побежал, но тут же остановился и прислонился к дереву. Его вырвало. Он побежал дальше и остановился только у безводного пруда. Сел на край насыпи. Где-то на вершине раздался шум крыльев – вспорхнула большая ночная птица. Он спрыгнул на дно пруда и забился в угол. Ощущение было такое, что он находится в только что вырытой могиле. Ему почудились чьи-то шаги. Он вытащил пистолет. Но никого не было, во всяком случае, никто не поинтересовался, что там происходит на дне пруда, из которого давно выкачали воду. Валландер сделал несколько глубоких вдохов и заставил себя обдумать ситуацию. Он был близок к панике, чувствовал, что вот-вот потеряет самообладание. До сеанса связи с Анн Бритт оставалось еще четырнадцать минут. Ему не надо дожидаться назначенного срока, надо сейчас же выйти с ней на связь и попросить сообщить Бьорку. Курт Стрём был мертв, его убили выстрелом в голову, и ничто не может возвратить его к жизни. Весь наличный состав должен мчаться сюда. Он встретит их у ворот… а вот что будет дальше, он никак не мог сообразить.

Но он не включил передатчик, он зачем-то выждал эти четырнадцать минут. После этого нажал кнопку вызова. Она ответила немедленно.

– Что там происходит? – спросила она.

– Пока ничего. До следующей связи.

– Ты нашел Стрёма?

Он промолчал. Она, очевидно, собиралась повторить вопрос, но он выключил рацию и снова остался один во тьме. Он решил… впрочем, он и сам не знал толком, что он решил. Он дал самому себе еще час – неизвестно на что. Вылез из ямы и пошел к замку, прямо на свет прожекторов. Кустарник вскоре кончился. Отсюда до замка простирался аккуратно постриженный большой газон.

«Неприступная крепость», – подумал он. Но он обязан проникнуть за эти стены. Никто не стал бы обвинять его в гибели Курта Стрёма. Так же как и в гибели Стена Торстенссона. Но чувство вины было невыносимо, он боялся, что опять сорвется – сейчас, в двух шагах от раскрытия убийств. Должны быть какие-то пределы даже для этих людей, рассуждал он. Не могут же они так просто взять и прикончить его, следователя, полицейского, выполняющего свой долг. Или у них нет пределов? Он пытался найти единственно правильный ответ на этот вопрос, но так и не нашел. Вместо этого он начал перебежками обходить замок – решил добраться до той части строения, которой он никогда не видел. Это заняло у него не меньше десяти минут, причем двигался он быстро, отчасти от страха, отчасти потому, что замерз до дрожи. С задней стороны замка он обнаружил террасу в форме полумесяца. Левая ее часть не была освещена, должно быть, перегорела лампа в одном из прожекторов. С террасы на газон шла каменная лестница. Он постарался побыстрее добежать до темного участка. Потом, глубоко вдохнув, начал медленно подниматься по лестнице. В одной руке у него была рация, в другой карманный фонарик. Пистолет он сунул в карман.

Вдруг он резко остановился и прислушался. Или показалось? Потом сообразил – он ничего не слышал, сработала интуиция, один из ее встроенных сигнальных механизмов, предупреждающих об опасности. О какой опасности? Он стоял и вслушивался в темноту. Все было тихо. Ничего, кроме легкого шума ветра в ветвях. «Что-то со светом, – вдруг понял он. – Я ищу темноту, и она тут как тут, словно ждет моего появления». Но было уже поздно. Он повернулся, чтобы бежать, но его ослепил яркий свет фонаря, направленный ему прямо в лицо. Он поднял руку с рацией, чтобы защититься от света, и в этот момент кто-то крепко обхватил его сзади. Валландер попытался вырваться, но снова опоздал. В голове что-то взорвалось, и он потерял сознание.

На секунду, не больше. Потому что он все время осознавал, что с ним происходит. Чьи-то руки подняли его и понесли, он слышал голоса, чей-то смех. Сначала его несли по лестнице, потом она кончилась, открылась какая-то дверь, его, по-видимому, внесли в дом и положили на что-то мягкое. Сквозь веки не проникал свет, и он не мог определить: в самом ли деле темно, или у него темно в глазах после удара. Когда он открыл глаза, выяснилось, что он полулежит на диване в очень большой комнате, даже зале. Пол каменный, скорее всего мраморный. На длинном столе – компьютеры со светящимися экранами. Он слышал шорох вентиляторов, где-то, невидимый ему, пощелкивал телекс. Он старался не шевелить головой из-за невыносимой боли в левом виске. Вдруг за его спиной кто-то заговорил. Он хорошо знал этот голос.

– Апофеоз идиотизма, – сказал Альфред Хардерберг. – Человек совершает поступки, которые ни к чему хорошему привести не могут.

Валландер медленно повернулся и увидел Хардерберга. Тот улыбался. Как всегда, безупречно сшитый костюм, сверкающие черные туфли.

– Три минуты первого, – сказал Хардерберг. – Несколько минут назад кто-то пытался с вами связаться по рации. Кто, не знаю, да мне и не интересно. Могу только догадаться, что кто-то вас ждет. Поэтому предлагаю вам выполнить свой долг. Естественно, вы не будете подавать сигнал бедствия. Давайте перестанем заниматься глупостями.

Валландер нажал кнопку вызова. Анн Бритт ответила незамедлительно.

– Все в порядке, – сказал он. – Очередная связь через час.

– Ты нашел Стрёма? – спросила она.

Он не знал, что сказать. Повернувшись к Хардербергу, он с удивлением увидел, что тот ободряюще кивает.

– Да. Я его нашел. Следующий сеанс ровно в час.

Он положил рацию на диван.

– Женщина, – сказал Хардерберг. – Могу предположить, что она где-то поблизости. Мы, разумеется, могли бы ее найти, но не станем.

Валландер, сжав зубы, приподнялся на диване.

– Я пришел, чтобы сообщить вам, что вы подозреваетесь в совершении ряда тяжких преступлений, – сказал он.

Хардерберг задумчиво смотрел на него.

– Я пока откажусь от своего права на адвоката, – сказал он. – Продолжайте, комиссар Валландер.

– Вы подозреваетесь в соучастии в убийстве Густава Торстенссона и его сына Стена Торстенссона. Кроме того, вы подозреваетесь в соучастии в убийстве шефа вашей охраны Курта Стрёма. Далее следует попытка убийства секретаря адвокатской конторы фру Дюнер, а также покушение на мою жизнь и жизнь следователя полиции Анн Бритт Хёглунд. Есть и еще пункты обвинения, в частности загадочная смерть ревизора Ларса Бормана. Но этим будет заниматься прокурор.

Хардерберг не торопясь устроился в кресле:

– То есть, комиссар Валландер хочет сказать, что я арестован?

Валландер почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, и снова опустился на диван:

– У меня нет формального постановления о вашем аресте. Но это ничего не меняет.

Хардерберг наклонился в кресле, легонько постукал себя кулаком по подбородку и снова выпрямился.

– Я облегчу вашу задачу, – сказал он. – Я признаюсь.

Валландер смотрел на него непонимающе.

– Вы совершенно правы, – сказал Хардерберг. – Я признаю себя виновным по всем пунктам.

– И в убийстве Ларса Бормана вы тоже признаетесь?

– Естественно.

Валландер почувствовал, что ему страшно. На этот раз чувство было еще более осязаемым, чем раньше, словно ледяные пальцы сдавили ему горло. Все шло не так, как он рассчитывал. Надо попытаться как можно скорее убраться из замка, пока не поздно.

Альфред Хардерберг внимательно смотрел на него, словно пытался проникнуть в ход его мыслей. Чтобы выиграть время и попытаться придумать, как незаметно дать понять Анн Бритт, что он попал в переделку, он говорил так, словно они сидели в комнате для допросов. Он так и не мог понять, куда клонит Хардерберг. Знал ли он с самого начала, что Валландер проник на территорию замка? Что сказал Курт, прежде чем его убили?

– Истина… – вдруг сказал Хардерберг, прервав его мысли. – Существует такое понятие в рядах шведской полиции?

– Это и есть наша работа, – ответил Валландер. – Отличать истину от лжи.

– Хороший ответ, – похвалил Хардерберг. – И все же неверный. Потому что абсолютной истины, так же как и абсолютной лжи, в природе не существует. Есть определенные соглашения, что считать истиной, а что ложью. Эти соглашения можно отстаивать и можно нарушать.

– Если кто-то берет в руки оружие и убивает другого человека, это не что иное, как истинный факт.

В голосе Хардерберга появились раздраженные нотки:

– Не стоит говорить банальности. Я ищу истину, которая лежит гораздо глубже.

– Для меня убийства хватает, – сказал Валландер. – Густав Торстенссон был адвокатом. Вы его убили. Попытка замаскировать убийство под аварию провалилась.

– Интересно, как вы догадались, что это была не авария?

– В грязи лежала ножка от стула. А в багажнике – стул без ножки. Причем багажник был заперт.

– И всего-то. Небрежность.

Хардерберг бросил негодующий взгляд в сторону двоих, прячущихся в тени.

– Почему? – спросил Валландер.

– Лояльность Густава Торстенссона начала давать сбои. Он стал замечать то, чего не должен был замечать… Мы иногда развлекаемся в замке тренировками в стрельбе. Мишенями служат куклы. Мы посадили такую куклу на дорогу. Он остановился – и умер.

– И таким образом вы укрепили его лояльность?

Хардерберг кивнул с отсутствующим видом, резко встал и подошел к экрану одного из компьютеров. По нему бежали ряды цифр. Валландер сначала подумал, что это курсы акций в какой-нибудь из стран мира, где уже наступил день. Но ведь сегодня воскресенье, а биржи в воскресенье закрыты. Что же это такое?

Хардерберг вернулся в кресло.

– Что касается сына, мы просто-напросто не могли определить, как много он знает. Мы держали его под наблюдением. Он посетил вас на Юланде – и опять же мы не знали, что он вам сказал. Или что он сказал Берте Дюнер. Вы сделали блестящий ход, комиссар Валландер. Но мы, конечно, сразу догадались, что вы хотите заставить нас поверить, что разрабатываете другую версию. Вы недооценили нас, и это меня обижает.

Валландера начало тошнить. Этот нечеловеческий холод, исходивший от человека в кресле… он никогда в своей жизни не встречался ни с чем подобным. И все-таки любопытство заставляло его спрашивать дальше.

– В машине Густава Торстенссона мы нашли пластмассовый контейнер. Я подозреваю, что его подменили в момент убийства.

– Зачем было его подменять?

– Наши техники утверждают, что в этом контейнере никогда ничего не хранилось. Но мы знаем, для чего используют такие контейнеры.

– Для чего же?

– Мы поменялись ролями, – сказал Валландер. – Вы задаете вопросы, а я на них отвечаю.

– Уже очень поздно. Почему бы не придать нашему разговору, который все равно ничего не значит, характер игры?

– Эта игра с убийствами, – сказал Валландер. – Такие контейнеры используются для хранения и транспортировки человеческих органов для трансплантации. А чтобы добыть эти органы, иногда прибегают к убийству.

На какую-то долю секунды Хардерберг замер. Это продолжалось лишь мгновение, но Валландер успел уловить его реакцию. Значит, и это тоже.

– Я делаю дела там, где можно получить выгоду, – медленно сказал Альфред Хардерберг. – Если есть рынок человеческих почек, я покупаю их и продаю. Это всего лишь пример.

– А откуда их берут, эти почки?

– У умерших.

– У убитых вами людей.

– Я никогда не занимался ничем другим, кроме купли и продажи, – терпеливо сказал Хардерберг. – Происхождение товара, попадающего в мои руки, меня не интересует. Я его просто не знаю.

Валландер растерялся.

– Думаю, я никогда не встречал людей, подобных вам, – наконец сказал он.

Хардерберг резко наклонился к нему.

– А вот тут вы солгали, комиссар, – сказал он. – Потому что вы прекрасно знаете, что мы есть. И я даже уверен, что в глубине души вы мне завидуете.

– Вы просто сумасшедший, – сказал Валландер, не скрывая отвращения.

– Может быть, но не только это. Вы должны понять, комиссар Валландер, что я человек страстный. Я люблю делать дела, я люблю видеть поверженных соперников, мне нравится постоянно увеличивать свое состояние и ни в чем и никогда себе не отказывать. Может быть, со стороны покажется, что я нечто вроде никогда не находящего успокоения Летучего Голландца. Но прежде всего – я еретик, комиссар Валландер, еретик в самом прямом значении этого слова. Вы, возможно, слышали о Макиавелли?

Валландер покачал головой.

– Этот итальянский мыслитель утверждал, что христианство состоит в скромности, воздержании и презрении ко всему человеческому. Еретики, наоборот, видят достоинство человека в душевной и физической силе, в тех качествах, которые внушают страх. Мудрые слова, я их очень часто вспоминаю.

Валландер промолчал. Хардерберг кивнул на рацию и показал на свои ручные часы. Был уже час ночи. Валландер послал сигнал вызова, думая, что он просто обязан придумать способ дать ей понять, что он нуждается в срочной помощи. Опять он сказал ей, что все в порядке, все как и должно быть. В два часа должен состояться следующий сеанс связи.

Время шло, он регулярно вызывал Анн Бритт на связь, но ему так и не удалось дать ей понять, что он находится в смертельной опасности, и потребовать срочной операции по захвату Фарнхольма. Он понял, что они в замке одни. Альфред Хардерберг дожидался утра, когда он сможет покинуть не только свой замок, но и страну вместе со своими подручными, готовыми по его приказу убить каждого, на кого он укажет пальцем. Оставались только София и охранница у ворот. Никого из секретарей не было, ни тех, кого он видел, ни тех, кого не видел никогда. Наверное, они дожидались хозяина в каком-нибудь другом замке за тридевять земель…

Боль в голове немного утихла. Он очень устал. Он понимал, что, несмотря на то, что ему удалось узнать правду, этого мало. Они, наверное, бросят его в замке, скорее всего связанного, и пока его найдут, они уже будут где-то в воздухе, вне пределов досягаемости. От всего, что было сказано ночью, он откажется, даже не сам, а через нанятых им виртуозов-адвокатов. Те, кто выполнял его поручения, кто держал в руках оружие, вроде бы и не существуют: они никогда не пересекали границу Швеции, они так и останутся тенями, а против теней возбудить дело невозможно. Ничего нельзя будет доказать, следствие развалится, а Альфред Хардерберг так и останется уважаемым гражданином выше всяких подозрений.

Он теперь знал всю правду. Он даже узнал, что Ларса Бормана убили, потому что тот докопался до причастности Хардерберга к мошенничеству в ландстинге. Тогда они не хотели рисковать – а вдруг, узнав об этом от Бормана, Густав Торстенссон начнет видеть то, что ему не положено? Позже это все равно произошло, хотя они и старались этому помешать. Но вся правда, которую он знал, не имела никакого смысла, им никогда не удастся ничего доказать и привлечь преступников к ответу.

Хотя нет… Смысл все же был, потому что этой ночью Валландер услышал слова, которые надолго врезались ему в память, как жутковатое напоминание о сущности Альфреда Хардерберга. Было уже почти пять утра, они почему-то вновь заговорили о контейнерах для перевозки органов и людях, которых ради этих органов убивают где-то на другом конце планеты.

– Вы должны понять, что это всего лишь незначительная часть моей деятельности, – сказал Хардерберг, – которой в принципе можно бы было пренебречь. Но я покупаю и продаю, комиссар Валландер. Я играю на великой сцене, называемой свободным рынком, и не пропускаю ни одной возможности, даже самой мизерной, самой ничтожной…

«Человеческая жизнь для него ничтожна. Мизерна. В мире Альфреда Хардерберга это так и есть. Для таких, как он, это исходный пункт: человеческая жизнь ничего не значит по сравнению с их великой целью обогащения».

После этого они замолчали. Альфред Хардерберг выключил поочередно все компьютеры, отправил какие-то документы в бумагорезку. Валландер все время думал о побеге, но неподвижные тени в углу комнаты проторчали там всю ночь. Он понял, что побежден.

Альфред Хардерберг поочередно погладил пальцем углы рта, словно хотел проверить, на месте ли его знаменитая улыбка. Потом в последний раз поглядел на Валландера.

– Мы все когда-то умрем, – сказал он. Слова его прозвучали так, словно из этого правила все же есть исключение: он сам. – Век комиссара полиции Валландера тоже измерен. В данном случае – мной.

Он, прежде чем закончить мысль, посмотрел на часы.

– Пока еще темно, но скоро рассвет. На рассвете здесь приземлится вертолет. Мои помощники улетают, и вы полетите с ними. Правда, недолго. Дальше вам будет дана возможность проверить свое умение летать без вспомогательных средств.

Он говорил, не сводя с Валландера глаз. «Он хочет, чтобы я умолял его сохранить мне жизнь, – подумал Валландер. – Не дождется. Когда страх переходит определенные границы, он превращается в свою противоположность. Этому-то я научился».

– Умение человека летать широко изучалось во время печальной войны во Вьетнаме, – продолжал Хардерберг. – Пленников сбрасывали с большой высоты… на короткое время они вновь обретали свободу, а потом разбивались о землю и обретали самую великую, абсолютную свободу, которую только можно себе представить.

Он поднялся со стула и поправил пиджак.

– Мои пилоты в высшей степени профессиональны, – сказал он. – Думаю, им удастся запустить вас в полет с таким расчетом, чтобы вы приземлились точно на главной площади Истада. Это событие будет навечно занесено в городские анналы.

«Он ненормальный, – подумал Валландер. – Он все еще пытается меня запугать, заставить меня умолять о помиловании. Этого я делать не буду».

– Теперь наши дороги расходятся, – сказал Хардерберг. – Мы встречались дважды, и, как мне кажется, я вас запомню. Были моменты, когда вы демонстрировали просто блестящие способности. Если бы обстоятельства сложились по-другому, я бы непременно нашел для вас место в своем окружении.

– Открытка, – неожиданно для себя самого сказал Валландер. – Открытка, посланная Стеном Торстенссоном из Финляндии, хотя он в это время был в Дании.

– Меня очень развлекает подделывание почерков, – отстраненно сказал Хардерберг. – Думаю, вполне можно сказать, что я профессионал. В тот день, когда Стен Торстенссон был на Юланде, я провел пару часов в Хельсинки, встречался, помимо всего прочего, с директором «Нокии»… Это всего-навсего была игра, вроде как ворошить палкой муравейник. Привести в замешательство… только и всего.

Хардерберг протянул Валландеру руку. Тот настолько удивился, что машинально ее пожал.

Потом Хардерберг повернулся и вышел.

Валландер почувствовал, как вокруг него образовалась странная пустота. Альфред Хардерберг подавлял свое окружение одним своим присутствием. Теперь за ним закрылась дверь, и ничего не осталось.

Толпин стоял, прислонившись к колонне. Обадья, сидя на стуле, смотрел на какую-то одному ему известную точку в пространстве.

Надо было что-то предпринимать. Он не верил, что Хардерберг говорил правду, что он отдал приказ сбросить его с вертолета в центре Истада.

Время шло. Эти двое не шевелились.

Значит, его собираются сбросить с вертолета живым, и его размозжит о какую-нибудь крышу или о мостовую Стурторгет. Он вообразил себе эту картину, и его охватил панический страх, мгновенно распространившийся по телу, словно быстродействующий яд. Ему стало трудно дышать. Он лихорадочно пытался найти выход.

Обадья медленно поднял голову. Валландер прислушался и различил быстро приближающийся шум вертолетного двигателя. Толпин кивнул ему – пора.

Они вышли из дома. Еще чуть забрезжил рассвет, солнце еще не встало. Вертолет уже стоял на площадке, лопасти его резали воздух. Летчик был готов взлететь, как только они поднимутся на борт. Валландер отчаянно искал выход. Толпин шел впереди него, Обадья – чуть позади, с пистолетом в руке. Они уже почти подошли к вертолету. Вблизи его вращающиеся лопасти казались огромными. Вдруг он заметил, что на дороге лежит куча старого искрошенного цемента. Должно быть, рабочие не успели за собой убрать. Валландер замедлил шаг, так что Обадья на какую-то секунду оказался чуть впереди его. Он быстро нагнулся, набрал полные пригоршни цементной крошки и швырнул в лопасти вертолета. Раздался резкий треск. Толпин и Обадья, по-видимому, решили, что их обстреляли, и на какую-то секунду потеряли бдительность. Он отчаянно бросился на Обадью. Ему каким-то чудом удалось вырвать у того пистолет, но он поскользнулся и упал. Ошарашенный Толпин потянулся за оружием, но Валландер успел выстрелить раньше и попал Толпину в бедро. Обадья бросился на него, но он успел сделать еще один выстрел. Он не видел, куда он попал, но попал – Обадья, крича от боли, повалился на траву. Валландер резко вскочил на ноги – он сообразил, что пилоты тоже могут быть вооружены. Но в кабине сидел только перепуганный очень молодой человек с поднятыми вверх руками. Валландер посмотрел на своих противников. Оба были живы. Он взял пистолет Толпина, зашвырнул его как можно дальше и пошел к вертолету. Пилот так и сидел с поднятыми руками. Валландер знаком показал ему, чтобы он улетал и отошел на несколько шагов. Вертолет медленно поднялся в воздух, развернулся над замком и улетел с включенными прожекторами. Валландер видел все как в тумане. Провел рукой по щеке – кровь. Видимо, он даже не заметил, как один из осколков цемента угодил ему в лицо.

Он помчался к конюшне. София чистила стойло и, увидев его, истошно завопила. Он попытался улыбнуться, но мешала спекшаяся кровь.

– Все хорошо, – сказал он, задыхаясь. – Сделай только одно. Вызови «скорую помощь». Там на газоне лежат двое с огнестрельными ранениями. Сделаешь это, и я никогда ни о чем не буду тебя просить.

И тут он вспомнил про Альфреда Хардерберга. Времени оставалось в обрез.

Выбегая из стойла, он поскользнулся и упал в нанесенную лошадьми грязь. Поднялся и побежал к воротам, почти не надеясь, что успеет.

Анн Бритт вышла из машины размять ноги и увидела бегущего со всех ног Валландера. Он глянул на ее перепуганную физиономию и сообразил, как он выглядит – весь в крови и грязи. На объяснения времени не было, он думал только об одном – как помешать Хардербергу покинуть страну. Он издалека крикнул ей, чтобы она села в машину, и бросился за руль. Она не успела даже захлопнуть дверцу, как он развернулся, включил скорость и дал полный газ, наплевав на знак «стоп» при выезде на главную дорогу.

– Как быстрее всего добраться до Стурупа? – рявкнул он.

Она нашла в бардачке карту и объяснила кратчайший маршрут.

«Слишком далеко, – подумал он. – Мы не успеем. Слишком далеко».

– Звони Бьорку.

– У меня нет его домашнего номера.

– Звони в полицию, черт бы тебя побрал! – заорал он. – Напряги извилины!

Она набрала номер управления и, когда дежурный спросил, не может ли она подождать, пока Бьорк придет на работу, тоже начала орать. Получив номер телефона Бьорка, она набрала его и взглянула на Валландера.

– Что я должна сказать?

– Альфред Хардерберг собирается покинуть Швецию. Бьорк должен любой ценой ему помешать. Времени от силы полчаса.

Когда Бьорк взял трубку, она слово в слово повторила все, что сказал Валландер, послушала и протянула телефон Валландеру.

– Он хочет поговорить с тобой.

Он взял трубку правой рукой и немного отпустил акселератор.

– Что ты имеешь в виду? – сквозь помехи услышал он голос Бьорка. – Я должен остановить самолет Хардерберга?

– Это он организовал все эти убийства. Плюс убийство Курта Стрёма.

– Ты уверен? Где ты? И почему так плохо слышно?

– Я еду из Фарнхольмского замка… черт побери, у меня нет времени на объяснения! Он сейчас направляется в аэропорт. Если самолет покинет воздушное пространство Швеции, считай, что мы никогда до него не дотянемся.

– Все это очень странно, – сказал Бьорк. – А что ты делал в Фарнхольме в это время дня?

Вопросы Бьорка были совершенно законными. Интересно, как бы он сам реагировал на месте Бьорка?

– Я знаю, что все это звучит совершенно дико, – сказал он. – Но тебе придется рискнуть и поверить мне на слово.

– Я должен обсудить этот вопрос с Пером Окесоном.

Валландер застонал:

– Да пойми ж ты, что для этого нет времени! Ты же слышишь, что я говорю. В Стурупе же есть полиция! Они должны остановить Хардерберга!

– Позвони через четверть часа, – сказал Бьорк. – Я свяжусь с Окесоном прямо сейчас.

Валландер пришел в такую ярость, что на секунду потерял управление, и машина чуть не слетела в канаву.

– Опусти это идиотское стекло! – зарычал он.

Она послушно начала крутить ручку. Он вышвырнул телефон на дорогу.

– Свой тоже выключи, – чуть спокойнее сказал он. – Мы должны справиться сами. Нам никто не поможет.

– Ты уверен, что это Хардерберг? – спросила она. – Что там вообще произошло? Ты ранен?

– Уверен, – сказал Валландер. Два последних вопроса он оставил без внимания. – И я к тому же совершенно уверен, что если он улетит, мы его никогда не возьмем.

– И что ты собираешься делать?

Он яростно тряхнул головой.

– Не знаю, – резко сказал он. – Не имею ни малейшего представления. Я должен что-то придумать.

Через сорок минут они подъехали к аэропорту, а Валландер так ничего и не придумал. С визгом он затормозил у ворот справа от здания аэровокзала. Чтобы лучше видеть, что происходит, он залез на крышу машины. Вокруг него собралось несколько ранних пассажиров, с интересом наблюдая за его действиями. У ворот, мешая обзору, стояла машина фирмы, поставляющей обеды для пассажиров. Валландер начал махать руками и кричать, пытаясь обратить на себя внимание водителя. Но тот ничего не замечал, углубившись в утреннюю газету. Тогда Валландер вытащил пистолет и выстрелил в воздух, что вызвало панику среди окруживших его зевак. Люди разбежались в разные стороны, оставив чемоданы на мостовой. Шофер поднял голову и смотрел на Валландера, пока не сообразил, что от него требуется, и не отогнал машину.

«Гольфстрим» Хардерберга был на месте. Его серебристая обшивка отражала желтый свет прожекторов.

Два пилота, направляющихся к самолету, остановились от звука выстрела, обернулись и стали озираться. Валландер спрыгнул с машины, чтобы они его не заметили, не удержался на ногах и больно стукнулся плечом о мостовую. Боль еще прибавила ему ярости. Теперь он знал, что Альфред Хардерберг находится где-то в здании аэровокзала, и он не даст ему уйти, чего бы это ему ни стоило. Он ворвался в здание, спотыкаясь о чемоданы и отталкивая груженные вещами тележки. Анн Бритт мчалась за ним. У него в руке по-прежнему был пистолет. В это раннее воскресное утро пассажиров было мало. Единственная очередь стояла к окошку регистрации чартерного рейса в Испанию. Когда он, окровавленный и грязный, с пистолетом в руке, пробегал мимо, возник жуткий хаос. Анн Бритт пыталась на бегу успокоить публику, крича, что никакой опасности нет, но голос ее тонул в панических криках и стонах. Какой-то полицейский, ходивший за газетой, увидев Валландера, начал лихорадочно набирать код на двери комнаты полиции, но не успел. Валландер крепко схватил его за руку.

– Валландер из истадской полиции! – крикнул он. – Необходимо остановить самолет. «Гольфстрим» Альфреда Хардерберга. Это срочно, черт подери!

– Только не стреляйте! – побелевшими губами пролепетал полицейский.

– Ты что, охренел? Я же сам полицейский. Ты что, не слышишь, что я тебе говорю?

– Не стреляйте, – еле слышно повторил тот и потерял сознание.

Валландер ошарашенно смотрел на лежавшего у его ног человека. Придя в себя, он начал колотить в дверь. Анн Бритт отстранила его.

– Давай я попробую.

Он огляделся, ища глазами Альфреда Хардерберга. В зале его не было. Он подбежал к большому окну, выходящему на летное поле.

И тут он его увидел.

Хардерберг поднимался по трапу в самолет. Вступил на последнюю ступеньку, пригнулся и вошел внутрь. Заскользила, закрываясь, блестящая дверь.

– Мы не успеем! – заорал он.

Он выскочил из здания вокзала и увидел, что служебная машина едет к воротам. Из последних сил он догнал ее и успел проскользнуть на летное поле до того, как ворота успели закрыться. Он беспомощно развел руками и огляделся. «Гольфстрим» тронулся с места и медленно поехал к взлетной полосе. Ему оставалось всего несколько сот метров. Потом он развернется, получит «добро» и взлетит.

Взгляд Валландера упал на небольшой трактор. Он забрался в кабину, запустил мотор и поехал к взлетной полосе. Посмотрел в зеркало и увидел, что за ним тянется длинный хвост из тележек для перевозки багажа. Но останавливаться и отцеплять их было некогда. «Гольфстрим» уже выруливал на старт. Он жал на газ изо всех сил.

Тележки за ним начали переворачиваться, когда он, чтобы сократить путь, поехал напрямую через зеленый газон между полосами.

Наконец он оказался на взлетной полосе. Тормозные следы садящихся самолетов оставили на ней длинные угольно-черные полосы. Он гнал прямо к «Гольфстриму», нос которого был направлен прямо на него. Когда ему оставалось метров двести, самолет начал двигаться, но он уже понимал, что успел. Самолет не сможет набрать нужную скорость. Они вынуждены будут остановиться, чтобы не столкнуться с трактором.

Он хотел затормозить, но вдруг понял, что не знает, как это сделать. Он давил на все педали и жал на все кнопки, но трактор продолжал двигаться, приближаясь к самолету. Скорость была невелика, но все же достаточная, чтобы расквасить нос «Гольфстриму». Валландер спрыгнул с трактора. Тележки, многие из которых опрокинулись, тащились за трактором.

Пилот выключил двигатели, опасаясь пожара. Валландер, стукнувшийся обо что-то во время прыжка, с трудом поднялся с земли. Кровь заливала ему глаза, и он видел все происходящее как в тумане. Зачем-то, он сам не мог объяснить – зачем, он все еще сжимал в руке пистолет.

Дверца самолета открылась, на землю спустился трап. Позади себя Валландер услышал нарастающий вой полицейских сирен.

Он ждал.

Альфред Хардерберг спустился по трапу и остановился на бетонной полосе.

Что-то в нем изменилось.

Сначала Валландер не мог сообразить, что именно, но потом понял.

Улыбка исчезла.

Анн Бритт выпрыгнула из первой же подъехавшей машины. Валландер пытался вытереть кровь с глаз краем порванной рубашки.

– Ты ранен? – спросила она.

Он молча покачал головой. В момент прыжка он сильно прикусил язык, поэтому ему было трудно говорить.

– Теперь, может быть, ты позвонишь Бьорку?

Он посмотрел на нее долгим взглядом:

– Нет. Бьорку позвонишь ты. И Хардербергом займешься тоже ты, – сказал он и пошел прочь.

– Куда ты? – крикнула она вслед.

– Поеду домой и лягу. Я очень устал, и мне очень тошно. Несмотря на то, что все кончилось хорошо.

В его голосе было что-то, что заставило ее воздержаться от дальнейших расспросов.

Он медленно шагал по летному полю, и никому даже в голову не пришло его остановить.

18

Утром во вторник 23 декабря Валландер направился на Эстерпортторг и, стесняясь, купил елку. Никаких шансов на снег к Рождеству 1993 года в Сконе не было – стоял густой туман. Он долго ходил в нерешительности и выбрал в конце концов совсем маленькую елочку, чтобы ее можно было поставить на стол. Вернувшись домой, он долго и безуспешно искал подставку – помнилось, была где-то, но он перерыл весь дом и так и не нашел. Видимо, исчезла в суете дележа имущества после развода с Моной. Потом он сел за стол и составил список покупок. Последние годы жизнь его была настолько сумбурной и аскетичной, что в доме почти ничего не было. Список занял целую страницу в большом блокноте. Перевернув лист, он вдруг увидел, что там уже есть запись. Всего одно имя.

Стен Торстенссон.

Он тут же вспомнил, как два месяца назад, в начале ноября, он сидел за этим же столом и на глаза ему попался некролог в «Истадской смеси». За эти два месяца изменилось все, то ноябрьское утро принадлежало другой, давно ушедшей эпохе.

Альфред Хардерберг и его гориллы были арестованы. После праздников ему предстояло продолжить следствие по делу Хардерберга, и он знал, что оно, скорее всего, займет очень много времени.

«Интересно, что теперь будет с Фарнхольмским замком?» – рассеянно подумал он.

Надо будет позвонить Стену Видену и спросить, как чувствует себя София после всех выпавших на ее долю передряг.

Валландер встал, зашел в ванную и посмотрел на себя в зеркало. Он похудел и постарел. Никому и в голову не придет сомневаться, что ему скоро пятьдесят. Он оскалился, внимательно осмотрел зубы и остался недоволен. Надо будет сразу после праздников сходить к дантисту. Приняв это решение, он вернулся в кухню, вычеркнул из блокнота фамилию Стена Торстенссона и продолжил составлять список покупок.

Потом он три часа бегал под дождем из магазина в магазин и покупал все по списку. Дважды пришлось снимать деньги в банкомате – все, что ему было необходимо, стоило почему-то очень дорого. В час дня Валландер втащил в квартиру последний пакет и уселся проверять, все ли куплено.

Не успел он приступить к делу, как затрещал телефон. Со службы не должны были звонить – он взял несколько дней выходных. Но тем не менее это была Анн Бритт Хёглунд.

– Я знаю, что у тебя выходной, – сказала она, – и не стала бы звонить по пустякам.

– Когда я начинал работать, первое, чему мне пришлось научиться, что у полицейских выходных не бывает, – ответил Валландер. – А что по этому поводу думают в Школе полиции?

– Профессор Перссон говорил как-то об этом, но, честно говоря, не помню, что именно.

– А что случилось?

– Я звоню из кабинета Сведберга. У меня сидит фру Дюнер, она утверждает, что ей необходимо с тобой встретиться.

– Зачем?

– Не говорит. Скажет только тебе.

Валландер не стал долго размышлять:

– Скажи, что я сейчас приду. И проводи ее в мой кабинет.

– А в остальном все спокойно. На службе только Мартинссон и я. Дорожная полиция готовится к Рождеству. В этом году все в Сконе будут дуть в трубочки.

– И правильно, – сказал он. – Пьяных за рулем становится все больше, и мы должны положить этому конец.

Она засмеялась:

– Ты иногда говоришь точно как Бьорк.

– Да что ты? – спросил он с притворным ужасом. – Не может быть!

– Просто копия. А скажи мне, пожалуйста, какой вид преступлений идет на убыль? Есть такие преступления?

Он задумался.

– Кражи черно-белых телевизоров, – пришло наконец ему в голову. – Краж черно-белых телевизоров стало меньше. И, пожалуй, все.

Он повесил трубку и вышел из дома, пытаясь сообразить, что нужно от него фру Дюнер.

Валландер пришел в управление в начале второго. В приемной сверкала убранная елка, и он вспомнил, что собирался купить для Эббы цветы. По дороге в свой кабинет он заглянул в столовую и пожелал всем счастливого Рождества. Постучал в кабинет Анн Бритт, но там никого не было.

Фру Дюнер дожидалась его, сидя на стуле для посетителей. Валландер обратил внимание, что левый подлокотник вот-вот отвалится. Она поднялась и протянула руку для пожатия. Он повесил куртку и уселся напротив нее. У фру Дюнер был очень усталый вид.

– Вы хотели со мной поговорить, – сказал он приветливо.

Вместо ответа она достала из пластикового пакета сверток и протянула ему.

– Это подарок, – сказала она. – Можете открыть его сейчас или завтра, под елкой.

– Почему вы должны делать мне подарки?

– Потому что я теперь знаю, кто убил адвокатов. Благодаря вам.

Валландер покачал головой и отодвинул сверток:

– Это не так. Это работа всего коллектива.

Ответ фру Дюнер его удивил:

– Господину комиссару следовало бы воздержаться от ложной скромности, – строго сказала она. – Все знают, что это ваша заслуга.

Поскольку Валландер не нашел что возразить, он начал разворачивать сверток. В нем оказалась икона, одна из тех, что он видел в подвале у Густава Торстенссона.

– Я не могу это принять, – решительно сказал он. – Это же из коллекции Густава.

– Теперь уже нет, – сказала она. – Он завещал ее мне. И я очень хочу подарить одну из икон именно вам.

– Она, должно быть, очень дорогая, – сказал он, – и, как полицейский, я не могу ее принять. Во всяком случае, не поговорив предварительно с шефом.

И опять фру Дюнер его удивила.

– Я уже это сделала, – спокойно сказала она. – Он сказал, что ничего не имеет против.

– Вы говорили с Бьорком? – недоверчиво спросил он.

– Я решила, что так будет лучше.

Валландер рассмотрел икону. Почему-то изображение Богоматери напомнило ему Латвию, Ригу… но больше всего – Байбу Лиепу.

– Она не такая дорогая, как вы думаете, – успокоила его фру Дюнер. – Но красивая.

– Да, – сказал Валландер. – Очень красивая. Но я ее не заслужил.

– Я пришла не только из-за этого, – сказала она.

Валландер ждал продолжения.

– Я хочу задать комиссару один вопрос. Неужели нет пределов человеческому злу?

– Вряд ли я тот человек, который даст вам ответ на этот вопрос.

– А кто же, если не полиция?

Валландер осторожно отложил икону. Он сам не раз задавал себе этот же вопрос.

– Думаю, вы имеете в виду то, что человек может убить другого человека ради того, чтобы продать его органы. Не знаю, что вам ответить. Это так же непостижимо для меня, как и для вас.

– Куда движется мир? Альфред Хардерберг… человек, на которого мы должны были равняться… как он мог одной рукой жертвовать деньги на благотворительность, а другой совершать все эти преступления?

– Нам ничего больше не остается, как пытаться противостоять этому по мере сил, – сказал Валландер.

– Как можно противостоять тому, чего ты не понимаешь?

– Не знаю. Знаю только, что мы должны это делать и будем делать.

Разговор иссяк. Они долго молчали. Из коридора донесся смех Мартинссона. Наконец она поднялась.

– Не буду больше вас беспокоить.

– Мне очень жаль, что я не могу ответить на ваш вопрос более убедительно, – сказал Валландер, открывая ей дверь.

– Ваш ответ был по крайней мере честным.

В ту же секунду Валландер вспомнил, что и у него есть для нее подарок. Он вернулся к столу, открыл один из ящиков и достал открытку с красивым финским пейзажем.

– Я обещал вам вернуть эту открытку, – сказал он. – Нам она больше не нужна.

– А я и забыла, – сказала фру Дюнер, опуская открытку в сумочку.

Он проводил ее к выходу.

– Позвольте пожелать вам счастливого Рождества, – сказала она.

– И вам тоже. Я буду беречь эту икону.

Он вернулся в кабинет. Почему-то ее визит вывел его из равновесия. Он вспомнил все, что с ним было за последний год, встряхнул головой, надел куртку и вышел. У него выходной. Не только от работы, но и от дурацких размышлений.

«Я не заслужил эту икону, – подумал он. – Но несколько свободных дней я точно заслужил».

Он поехал домой, удивляясь густому туману, и поставил машину на стоянку.

Потом он долго прибирал квартиру, смастерил временную подставку для елки и нарядил ее. И пошел спать.

Икону он повесил в спальне. Прежде чем погасить лампочку на ночном столике, он долго на нее смотрел.

Интересно, будет ли она его заступницей.

Следующий день был кануном Рождества.

Над Сконе по-прежнему стоял туман.

Но настроение у Курта Валландера было приподнятым.

Он приехал в Стуруп уже в два часа, хотя самолет прилетал в половине четвертого. Поставил машину на стоянку и вышел. Ему почему-то было неловко идти к желтому зданию аэровокзала – казалось, что все на него смотрят.

И все равно, он не смог удержаться и подошел к воротам слева от главного строения.

«Гольфстрима» на летном поле не было.

«Все позади, – подумал он. – Свою точку в этом деле я уже поставил».

И ему сразу стало легче. Образ улыбающегося человека начал блекнуть, пока не исчез вовсе.

Он ходил из зала в зал, нервничая, как в юности. Пересчитал все стыки на мраморном полу, составлял какие-то английские фразы, непрерывно думая о том, что сейчас будет. Потом опять вышел на улицу.

Когда объявили, что самолет приземлился, он быстро пошел в зал прилетов и встал у газетного киоска.

Она вышла одной из последних.

Но это была она, Байба Лиепа, и выглядела она точно так, как ему запомнилось.

Хеннинг Манкелль Ложный след

Посвящается Юну

— Ты хочешь на волю? — сказал он.

— Изволь!

Тюрьма — твоя плоть. Если рвешься оттоль,

сломай себе попросту шею.

class="book">Густав Фрёдинг[18]

Пролог Доминиканская республика. 1978 г.

Незадолго до наступления рассвета Педро Сантана проснулся оттого, что керосинка стала коптить.

Открыв глаза, он не сразу понял, где находится. Неимоверным усилием воли он вырвался из тяжкого забытья. Снилось ему, будто он бродит по причудливой скалистой местности, воздух был сильно разреженный, и ему показалось, что вот-вот все воспоминания навсегда покинут его. Коптящая керосинка прорывалась в сознание, словно слабый запах вулканического пепла. Но внезапно к этому ощущению прибавилось и нечто иное: звуки прерывистого человеческого дыхания. Сон мгновенно улетучился, и он снова очутился в темной комнате, где провел уже шесть дней и ночей, засыпая лишь на несколько минут.

Керосинка погасла. Воцарилась кромешная тьма. Он сидел неподвижно. Ночь была очень теплой. Под рубашкой струился пот. Он ощутил запах, исходивший от его тела. Последний раз он мылся давным-давно.

Вновь послышалось прерывистое дыхание. Он осторожно приподнялся с земляного пола и ощупью нашел в темноте пластмассовую канистру с керосином, которая, по его расчетам, стояла возле двери. «Видать, дождь прошел, пока я спал», — думал он, пробираясь сквозь темноту. Пол под ногами отсырел. Вдалеке послышался крик петуха. Это был петух Рамереса. Он всегда первым из деревенских петухов возвещал о рассвете. Петух этот был похож на нетерпеливого человека. Вроде тех, что живут в городе: вечно у них столько дел, что они только и думают о своей собственной спешке. То ли дело здесь, в деревне, где все протекает так медленно, словно в такт неторопливости самой жизни. Куда спешить, ведь растения, которыми мы питаемся, растут так медленно.

Его рука уперлась в канистру с керосином. Он вытащил тряпку, торчавшую в отверстии, и оглянулся. Хрипы, раздававшиеся в темноте, стали еще более прерывистыми. Он отыскал лампу, вытащил пробку и осторожно налил внутрь керосин. Попытался вспомнить, куда положил спички. Коробок был почти пустым, это он помнил. Но две-три спички там все же оставались. Он отставил канистру в сторону и пошарил руками по полу. Почти сразу наткнулся рукой на спичечный коробок. Он чиркнул спичкой, приподнял стеклянный колпак, и фитиль загорелся.

Затем он оглянулся. Чудовищно больно было смотреть на то, что ждало его за спиной. Женщина, лежавшая в кровати у стены, должна была умереть. Он знал, это все равно произойдет, как бы он ни пытался внушить себе, что скоро она пойдет на поправку.

От смерти никому не уйти. Будь то твоя собственная смерть или смерть твоего ближнего.

Он присел на кровати. Керосинка отбрасывала на стену беспокойные тени. Он посмотрел на ее лицо. Женщина была еще молода. Несмотря на бледность, болезнь и впалые щеки, она была по-прежнему хороша собой. «Красота последней оставит мою жену», — подумал он и почувствовал на глазах слезы. Он пощупал ее лоб. Лихорадка опять усилилась.

Он бросил взгляд сквозь разбитое окно, которое было заделано кусками рваного картона. Рассвета все не было. По-прежнему одиноко кричал петух Рамереса. «Только бы наступил рассвет, — подумал он. — Она умрет ночью. Именно ночью. Только бы она протянула до зари. Тогда я не останусь наедине с собой».

Внезапно она открыла глаза. Он сжал ее руку и попробовал улыбнуться.

— Где моя дочь? — спросила она так тихо, что он едва разобрал ее слова.

— Она спит у моей сестры, — ответил он. — Так будет лучше.

После его слов она успокоилась.

— Сколько я проспала?

— Очень долго.

— Ты сидел здесь все это время? Тебе надо отдохнуть. Через несколько дней мне уже не понадобится эта кровать.

— Я поспал, — ответил он. — Скоро ты снова поправишься.

Интересно, заметила ли она, что он лжет? Знала ли, что никогда больше не встанет с постели. Неужели они оба лгали друг другу в своем отчаянии, чтобы облегчить неотвратимое?

— Как я устала, — сказала она.

— Тебе нужно больше спать, тогда ты поправишься, — ответил он, отвернувшись, чтобы она не заметила, как тяжело ему держать себя в руках.

И тотчас первый рассветный луч проник в дом. Она снова погрузилась в беспамятство. Педро сел на полу возле кровати. Он так устал, что не пытался больше собрать воедино мысли, беспорядочно бродившие в голове.

Ему был 21 год, когда он впервые встретил Долорес. Вместе со своим братом Хуаном он шел по длинной дороге к Сантьяго де лос Трейнта Кабальерос, чтобы посмотреть на карнавал. Хуан, который был двумя годами старше, уже бывал в этом городе раньше. Но для Педро это происходило впервые. На дорогу им понадобилось три дня. Время от времени удавалось проехать несколько километров на телеге, запряженной волами. Но большую часть пути приходилось идти пешком. Однажды они попытались незаметно прицепиться к перегруженному автобусу, который ехал по дороге в город. Но их обнаружили, когда на остановке они пытались взобраться на крышу автобуса и спрятаться среди сумок и связанных между собою тюков. Шофер прогнал их и обругал. Он кричал, что таким беднякам не место в автобусе, даже если бы у них и были деньги на билет.

— Должно быть, человек, который водит автобус, очень богат, — сказал Педро, когда они продолжили свой путь по пыльной дороге, вьющейся по бесконечным плантациям сахарного тростника.

— Глупый ты, — ответил Хуан. — Деньги с продажи билетов идут владельцу автобуса, а не водителю.

— А кто этот владелец? — спросил Педро.

— Откуда мне знать? — ответил Хуан. — Но когда мы придем в город, я покажу тебе дома, где они живут.

Наконец они дошли. Стоял февральский денек, весь город кружился в карнавальном вихре. Педро лишился дара речи, когда увидел пестрые одежды с подолом, расшитым блёстками. Маски с изображениями чертей и разных животных поначалу напугали его. Город раскачивался в такт тысячеголосым барабанам и гитарам. Хуан уже знал, как пробраться по улицам и переулкам. Ночевали они на скамейках в Парке Дуарте. Педро то и дело боялся, что потеряет Хуана в толпе. Он чувствовал себя ребенком, который боится отстать от родителей, но пытался не обращать на это внимания. Не хотелось, чтобы Хуан засмеял его.

Но в результате он все-таки потерялся. Это был третий вечер, который должен был стать их последним вечером в городе. Они оказались на Калле дель Соль, самой большой из городских улиц, и Хуан вдруг исчез среди ряженых танцующих людей. Они не договаривались о месте, где должны будут встретиться, если случайно потеряют друг друга. Он искал Хуана до глубокой ночи, но так и не нашел. Он искал его даже среди скамеек в парке, где они раньше ночевали. На рассвете Педро сел возле какой-то статуи на Пласа де Культура. Он попил воды из фонтана, чтобы утолить жажду, но денег на еду у него не было. Оставалось только попытаться отыскать дорогу, ведущую к дому. Только бы выйти за пределы города, тогда он проскользнет на какую-нибудь банановую плантацию и наестся до отвала.

Вдруг он заметил, что поблизости кто-то сидит. Это была девушка, его ровесница. Он тут же подумал, что это самая красивая девушка, которую он когда-либо видел. Когда она заметила его, Педро смущенно отвел взгляд. Украдкой он смотрел, как она снимает с себя сандалии и потирает уставшие ноги.

Так он повстречался с Долорес. Позже они много раз говорили о том, как Хуан исчез в круговерти карнавала, а их навсегда свели ее уставшие ноги.

Они сидели у фонтана и болтали.

Несложно было догадаться, что Долорес тоже оказалась в городе совершенно случайно. Она хотела поступить в горничные и безуспешно ходила из дома в дом по богатым кварталам. Так же, как и Педро, она родилась в крестьянской семье, деревня ее располагалась неподалеку от местечка, где жил Педро. Они вместе отправились по дороге из города, нарвали бананов, чтобы было чем утолить голод, и все больше замедляли шаг по мере приближения к ее дому.

Двумя годами позже, в мае, еще до начала сезона дождей, они поженились и переехали в деревню Педро. Им достался маленький домик, принадлежавший одному из дядьёв Педро. Сам он работал на сахарных плантациях, а Долорес занималась выращиванием овощей, которые потом продавала скупщикам, проезжавшим мимо. Жили они бедно, но были молоды и счастливы.

Лишь одно у них не ладилось. Прошло уже три года, а Долорес все никак не могла забеременеть. Они никогда не говорили об этом. Но Педро замечал, что Долорес становилась все более неспокойной. Без его ведома она втайне посещала знахарку на границе с Гаити и пробовала исцелиться, но все осталось по-прежнему.

Так продолжалось восемь лет. Но однажды вечером, когда Педро вернулся с сахарной плантации, она встретила его на дороге и сказала, что беременна. На исходе восьмого года их супружества Долорес родила дочь. Когда Педро впервые увидел девочку, он тотчас понял, что та унаследовала красоту своей матери. Тем же вечером Педро пошел в местную церковь и пожертвовал золотое украшение, которое подарила ему мать, еще когда была жива. Он пожертвовал его Деве Марии, подумав, что даже она со своим младенцем напоминает ему Долорес и их новорожденную дочь. Затем он отправился домой, распевая во всю глотку, так что люди, встречавшиеся ему на пути, думали, что он перепил забродившего тростникового сока.

Долорес спала. Дышать ей становилось все труднее, и она беспокойно ворочалась.

— Ты не можешь умереть, — прошептал Педро, почувствовав, что не в силах больше совладать со своим отчаянием. — Не покидай нас.

Спустя два часа все было кончено. На какой-то миг ее дыхание стало совершенно спокойным. Открыв глаза, она взглянула на него.

— Ты должен окрестить нашу дочь, — проговорила она. — Окрести и береги ее.

— Ты скоро поправишься, — ответил он. — И тогда мы вместе пойдем в церковь и окрестим ее.

— Все кончено, — ответила она и закрыла глаза.

Вскоре она отошла.

Две недели спустя Педро покинул деревню, в корзине за спиной он нес дочь. Его брат Хуан вышел немного проводить его.

— Зачем ты это делаешь? — спросил он.

— Так надо, — ответил Педро.

— Зачем обязательно идти в город, чтобы окрестить дочь? Почему нельзя сделать это в нашей деревенской церкви? В нашей церкви крестили тебя и меня. И наших родителей крестили в ней до нас.

Педро остановился и посмотрел на брата.

— Мы ждали ребенка восемь лет. Когда наша дочь наконец появилась на свет, Долорес заболела. Никто не мог ей помочь. Никакие доктора, никакая медицина. Ей не было еще и тридцати. А она была обречена. И все потому, что мы бедные. Потому, что нас губят болезни бедняков. Я повстречал Долорес, когда ты исчез на карнавале. Теперь я хочу вернуться к большому кафедральному собору на площади, где мы встретились впервые. Я хочу окрестить дочь в самой большой церкви, которая есть в округе. И это самое малое, что я могу сделать для Долорес.

Не дожидаясь ответа и не оглядываясь, пошел он вперед. Поздно вечером он пришел в деревню, где родилась Долорес, и остановился у ее матери. Педро еще раз объяснил, куда направляется. Когда он замолчал, старуха сокрушенно покачала головой.

— Горе толкает тебя на безумие, — сказала она. — Подумай лучше, что твоей дочери будет нелегко трястись у тебя за спиной весь долгий путь до Сантьяго.

На это Педро ничего не ответил. На следующий день рано утром он снова пустился в путь. Он все время разговаривал с дочкой, сидевшей в корзине у него за спиной. Он рассказывал ей все, что вспоминал о Долорес. А когда ему нечего было больше сказать, начинал рассказ заново.

Педро прибыл в город после полудня, когда тяжелые дождевые тучи заслонили горизонт. Он уселся у массивных дверей собора Сантьяго Апостол и стал ждать. Время от времени он кормил ребенка едой, которую прихватил с собой из дома. Педро внимательно осматривал проходивших мимо священников в черном облачении. Но находил их либо слишком молодыми, либо чересчур торопливыми, чтобы удостоиться чести крестить его дочь. Он прождал много часов. И в конце концов, увидел пожилого падре, не спеша идущего через площадь по направлению к собору. Он встал, снял соломенную шляпу и приподнял дочь. Пожилой священник терпеливо выслушал его историю. Затем кивнул.

— Я окрещу твою дочь, — сказал он. — Ты проделал долгий путь ради того, во что ты веришь. В наше время это большая редкость. Люди чаще выбирают широкие врата. Поэтому мир таков, каков он есть.

Педро последовал за священником в сумрачную глубину собора. Он подумал, что Долорес сейчас находится где-то рядом. Душа ее витает поблизости и сопровождает их на каждом шагу к купели.

Пожилой падре оперся жезлом на одну из высоких колонн.

— Какое имя будет у девочки? — спросил он.

— Как и у ее матери, — ответил Педро. — Ее будут звать Долорес. Еще мне хотелось бы дать ей имя Мария. Долорес Мария Сантана.

После крещения Педро вышел на площадь и сел у статуи, возле которой он десять лет назад повстречался с Долорес. Дочь спала в корзине. Он сидел совершенно неподвижно, погруженный в себя.

Я, Педро Сантана, человек простой. От своих предков я не получил другого наследства, кроме бедности и беспросветной нищеты. И жену свою я не сумел сберечь. Но обещаю, что наша дочь увидит иную жизнь. Я сделаю все для того, чтобы она избежала нашей участи. Я обещаю тебе, Долорес, что твоя дочь проживет длинную, счастливую и достойную жизнь.

В тот же вечер Педро ушел из города. Он вернулся в родную деревню со своей дочерью Долорес Марией.

Это было 19 мая 1978 года.

Долорес Марии Сантана, столь горячо любимой своим отцом, было тогда восемь месяцев от роду.

Сконе 21–24 июня 1994 г.

1

На рассвете начал он свое превращение.

Он тщательно просчитал все до мелочей, чтобы план удался. На это уйдет весь день, и он не хотел бы рисковать из-за недостатка времени. Он взял первую кисточку и поднес к лицу. Из магнитофона, стоявшего на полу, доносились звуки барабанного боя. Он посмотрел на свое отражение в зеркале. Затем уверенно нанес первые черные штрихи на лоб. Рука его была тверда. Стало быть, он нисколько не нервничал. Хотя сейчас впервые по-настоящему наносил свою боевую раскраску. Раньше это было для него бегством, способом защиты от всех обид и несправедливостей, которым он постоянно подвергался, а сейчас стало великим серьезным превращением. С каждым новым штрихом, наносимым на лицо, он словно бы оставлял свою старую жизнь позади. Путь к отступлению отрезан. В этот вечер игра окончена, и он объявляет войну, в которой люди будут умирать по-настоящему.

Войдя в комнату, он запер за собой дверь и начал с того, что в последний раз проверил, ничего ли не забыл. Нет, все было на своих местах. Аккуратно очищенные кисточки, фарфоровые чашечки с красками, полотенца и вода. В комнате было очень светло. Он направил зеркала прямо на себя, чтобы они не отсвечивали. Возле небольшого точильного станка на куске темной ткани лежало его оружие. Три топора, разнообразные ножи, а также баллончики-аэрозоли. Оставалось одно. До наступления вечера надо было выбрать, какое оружие он возьмет с собой. Все сразу брать нельзя. Однако он знал, что решение будет принято само собой, когда он начнет свое превращение.

Прежде чем усесться на скамью и приступить к раскраске лица, он кончиками пальцев дотронулся до лезвий топоров и ножей. Острее не бывает. Он поддался искушению и надавил ножом на палец чуть сильнее, чем следовало. Тотчас брызнула кровь. Он вытер палец и лезвие полотенцем. Затем уселся перед зеркалом.

Первые штрихи на лбу должны быть черными. Как будто он выводит два глубоких надреза, обнажая свой мозг и выпуская наружу все назойливые воспоминания о мучительном унижении, которое ему пришлось пережить. После этого надо нанести красные и белые штрихи, круги, четырехугольники и, наконец, змеевидные орнаменты на щеках. Белой кожи лица больше не будет видно. И тогда превращение состоится. Надо полностью стереть свой прежний облик. Он возродится в образе зверя, и никогда больше не будет говорить по-человечески. Он решил, что не раздумывая отрежет себе язык, если это будет необходимо.

Превращение заняло у него весь день. Около шести часов вечера все было готово. Он все же решил взять самый большой из трех топоров. Он заткнул топорище за кожаный ремень, крепко затянутый вокруг пояса, где уже красовалось два ножа в ножнах. Оглянулся вокруг. Ничего не забыл. Аэрозолевые баллончики он засунул во внутренние карманы кожаной куртки.

В последний раз посмотрел на свое лицо в зеркале — и содрогнулся. Затем осторожно натянул на голову мотоциклетный шлем, погасил свет и вышел из комнаты так же, как и вошел в нее, — босиком.

В пять минут десятого Густав Веттерстедт убавил звук в телевизоре и позвонил матери. Это была привычка, повторявшаяся изо дня в день. С тех пор как он более двадцати пяти лет назад ушел с поста министра юстиции и сложил с себя все политические полномочия, он смотрел последние известия с неохотой и отвращением. Он не мог примириться с тем, что больше не участвует в делах. За долгие годы пребывания на посту министра, его — человека, находящегося в самом центре общественного внимания, — показывали по телевизору, по крайней мере, раз в неделю. Он скрупулезно следил за тем, чтобы секретарь записывал на видео каждое его выступление по телевизору. Теперь кассеты располагались в его кабинете, где закрывали собой всю стену. Случалось, что он просматривал их заново. Постоянным источником удовлетворения был для него тот факт, что за долгие годы на посту министра юстиции он ни разу не потерял хладнокровия перед неожиданными и каверзными вопросами коварных журналистов. С чувством безграничного презрения он вспоминал многих своих коллег, которые питали страх перед телерепортерами. Слишком часто они начинали запинаться и путаться в противоречиях, в делах, которые потом уже никогда не могли распутать. С ним ничего подобного не случалось. Он был человеком, которого никому не удавалось сбить с толку. Журналисты никогда не могли одержать над ним верх. Они так и не напали на след его тайны.

В девять часов он сидел перед телевизором в ожидании выпуска новостей. Потом убавил звук. Он придвинул к себе телефон и позвонил матери. Когда он появился на свет, мать была еще совсем молодой. Сейчас ей было девяносто четыре года, она пребывала в трезвом уме и была полна неизрасходованной энергии. Мать жила одна в большой квартире, находящейся в центре Стокгольма. Каждый раз, снимая телефонную трубку и набирая номер, Веттерстедт надеялся, что она не ответит. Самому ему было за семьдесят, и он боялся, что мать переживет его. Больше всего он желал ее смерти. Тогда бы он остался один. Надо было отделаться от этих звонков, и вообще поскорее забыть, как она выглядела.

В трубке послышались гудки. Веттерстедт всматривался в беззвучную декламацию новостей на экране. После четвертого гудка он начал надеяться, что мать наконец-то умерла. На том конце сняли трубку. Когда он разговаривал с матерью, голос у него становился вкрадчивым. Веттерстедт спросил, как она себя чувствует, как прошел день. Он с трудом примирился с мыслью, что мать все еще жива, и постарался сделать беседу как можно короче.

Он закончил разговор и сидел, положив руку на телефонную трубку. «Она не умерла, — думал он. — И не умрет, если только я сам ее не прикончу».

Веттерстедт сидел в тишине. Снаружи доносились лишь шум моря и звуки одинокого мопеда, проезжавшего где-то поблизости. Он встал с дивана и подошел к большому балконному окну, выходящему к морю. Сумерки были красивыми и весьма поэтичными. За принадлежавшим ему огромным участком земли простиралось пустынное побережье. «Люди сидят перед телевизорами, — думал он. — Когда-то, вот так же, сидя перед телевизорами, они наблюдали за тем, как я умело беру за горло репортеров. Я должен был стать премьер-министром. Но я так и не стал им».

Он тщательно задернул плотные занавески, проследив, чтобы нигде не осталось просветов. Веттерстедт жил в доме, располагавшемся прямо на восток от Истада, настолько анонимно, насколько это было возможно, но случалось, что любопытные выслеживали его. И хотя прошло уже двадцать пять лет со времени его отставки, его по-прежнему не забыли. Он сходил на кухню и налил себе кофе из термоса. Термос он купил в конце шестидесятых во время официального визита в Италию. Веттерстедт смутно припоминал, что ездил туда для обсуждения увеличения вкладов в дело борьбы с распространением терроризма в Европе. Все вещи в его квартире служили напоминанием о прежней жизни. Часто ему приходило в голову, что неплохо было бы разом все выбросить. Однако сами эти усилия представлялись ему бессмысленными.

Веттерстедт вернулся к дивану с чашкой кофе в руках. Щелкнув пультом, выключил телевизор. Сидя в сумерках, он думал об истекшем дне. До обеда к нему приезжала журналистка из одного крупного ежемесячника, которая делает серию репортажей об известных людях на пенсии. Почему она решила выбрать именно его, выяснить так и не удалось. С ней приезжал фотограф, они сделали снимки на побережье и внутри дома. А он заранее решил для себя выступать в качестве старшего, отмеченного кротостью и смирением. Он говорил о своей теперешней жизни так, словно был очень счастлив. Живет он в полном уединении, размышляет о жизни, избавился наконец от ложного смущения и подумывает о том, что, возможно, пора приступить к сочинению мемуаров. Сорокалетняя журналистка была очарована и преисполнилась смиренного уважения. Потом он проводил ее и фотографа до автомобиля и помахал им вслед.

Он с удовлетворением подумал о том, что за все время интервью не сказал ни единого слова правды. Это также относилось к тому немногому, что все еще занимало его. Обманывать и не быть разоблаченным. Распространять видимость и создавать иллюзии. За многие годы в должности политика он понял, что в конечном итоге все, до последнего слова, является ложью. Правдой, переодетой в ложь, или ложью, которая прикрывается правдой.

Веттерстедт неторопливо отхлебывал кофе. Приятные ощущения разливались по всему телу. Вечер и ночь он любил в особенности. В это время суток мысли пропадали, мысли обо всем, что когда-то было в его жизни, и обо всем, что теперь утрачено. Но самого важного у него не отнимет никто — великой тайны, известной лишь ему одному.

Иногда он казался себе отражением в зеркале, плоским и объемным одновременно. Он был человеком с двойным дном. Снаружи была видна лишь поверхность: умелый юрист, уважаемый министр юстиции, кроткий пенсионер, который прогуливается вдоль сконского побережья. Никто не догадывался, что у него есть двойник. Он здоровался с королями и президентами, раскланивался с улыбкой на устах, а про себя думал: «Знали бы вы только, кто я на самом деле и что я о вас думаю». Он ни на минуту не забывал об этом, когда выступал перед телекамерами: «Знали бы вы только, кто я такой и что я о вас думаю», — где-то в глубине души он всегда хранил эту мысль. Но никто никогда об этом не догадывался. Тайна заключалась в следующем: он презирал и ненавидел свою партию, взгляды, которые отстаивал, большинство людей, встречавшихся на его пути. Об этой тайне не узнает никто до самой его смерти. Он увидел мир таким, каков он есть, распознал, что мир трещит по швам, понял бессмысленность бытия. Об этом он никому не говорил. Он никогда не ощущал потребности поделиться с кем-нибудь этой истиной.

Удовольствие росло в предвкушении завтрашнего дня. После девяти вечера должны были подъехать его друзья на черных «мерседесах» с затемненными зеркальными стеклами. Они заедут прямо в его гараж, а он будет ждать в комнате с зашторенными гардинами, вот как сейчас. Нетерпение возросло, когда он представил себе девушку, которую они привезли ему в прошлый раз. Веттерстедт сказал им, что в последнее время они слишком часто привозили блондинок. Некоторые, к тому же, были чересчур стары — уже за двадцать. Теперь ему хотелось кого-нибудь помоложе, лучше из мулаток. Друзья будут ждать в подземном помещении, там есть телевизор, а он уведет девушку к себе в спальню. Как всегда, перед рассветом они уедут, а он уже будет представлять себе девушку, которую они привезут на следующей неделе. Мысль о завтрашнем дне так взбудоражила его, что он поднялся с дивана и пошел в кабинет. Прежде чем погасить свет, он задернул занавески. Веттерстедт мимоходом глянул в окно, и ему показалось, что внизу на побережье мелькнула чья-то тень. Он снял очки и прищурился. Случалось, что любители ночных похождений забредали прямо на его территорию. А несколько раз дело даже дошло до звонка в полицию Истада: пришлось пожаловаться на молодежь, которая жгла костры на побережье и шумела. У него были надежные связи в истадской полиции. Оттуда всегда приезжали по первому требованию и забирали тех, кто его побеспокоил. Часто ему приходило в голову, что раньше он и представить себе не мог, какую информацию и связи приобретет на посту министра юстиции. Он не просто познал все нюансы той особой атмосферы, царившей в шведском полицейском корпусе, но и постепенно приобрел единомышленников внутри шведского механизма правосудия. Не менее важными оказались и те контакты, которые он завязал в криминальном мире. Это были интеллигентные преступники, яркие индивидуальности, руководители преступных синдикатов, которых он сделал своими друзьями. Разумеется, за двадцать пять лет, прошедших со времени его ухода с поста министра юстиции, многое изменилось, но Веттерстедт по-прежнему был доволен своими старыми связями. Не говоря уже о друзьях, которые заботились о том, чтобы каждую неделю поставлять ему молоденьких девочек.

Эта тень на побережье — игра воображения. Он поправил занавески и открыл тумбу письменного стола, доставшегося ему от отца, боязливого профессора-юриста. Веттерстедт достал дорогую папку с красивым орнаментом и раскрыл ее на столе. Не торопясь, почти благоговейно он перелистывал свою коллекцию старинных порнографических фотографий. Самой старой была раритетная картинка, дагерротип 1855 года, который он однажды купил в Париже. На ней изображалась обнаженная женщина, которая обнимала собаку. Его коллекция ценилась в определенных кругах, в кучке безвестных людей, которые разделяли его интерес. Эту коллекцию фотографий Лекадра 1890-х годов превосходила только коллекция, принадлежавшая магнату сталелитейных заводов в районе города Рюр. Веттерстедт не торопясь перелистывал ламинированные страницы альбома. Дольше всего его взгляд задерживался на фотографиях совсем юных моделей, — по глазам девушек было видно, что они одурманены наркотиками. Часто он сожалел о том, что в свое время не начал фотографировать. Если бы он занялся этим раньше, то сегодня мог бы обладать уникальной коллекцией снимков.

Пролистав альбом, он снова запер его в письменном столе. Веттерстедт взял с друзей обещание, что в случае его смерти они предложат фотографии торговцу антиквариатом из Парижа, который занимается такого рода сделками по поручению. Деньги от продажи должны будут перевести на счет созданного им фонда поддержки молодых юристов, который будет обнародован только после его смерти.

Потушив лампу на письменном столе, он остался сидеть в темной комнате. С моря доносился слабый шум. Веттерстедту снова почудилось, что он слышит звуки мопеда, проехавшего где-то поблизости. Ему все еще трудно было представить свою собственную смерть, несмотря на то, что ему уже перевалило за семьдесят. Дважды во время поездок в США он анонимно добивался позволения присутствовать при казни: один раз приговоренного казнили на электрическом стуле, другой — во все реже используемой тогда газовой камере. Какое-то особенное удовольствие доставляло ему смотреть на то, как умерщвляют людей. Но собственную смерть он себе представить не мог. Он направился в комнату, чтобы опрокинуть стаканчик ликера из бара. Время уже близилось к полуночи. Перед сном оставалось только прогуляться к морю. В прихожей он надел куртку, натянул поношенные деревянные башмаки и вышел из дома.

На улице было безветренно. Его вилла располагалась так обособленно, что свет из соседних домов сюда не доходил. Издалека доносился шум автомобилей, направлявшихся по дороге в Косеберга. Он пошел по тропинке, ведущей через садовую калитку на побережье. Веттерстедт с неудовольствием обнаружил, что лампа, висящая на столбе перед калиткой, была выбита. Побережье ожидало его. Отыскав ключи, он отпер калитку. Он приблизился к морю и остановился у самой кромки воды. На море был штиль. Далеко впереди, на горизонте, он увидел свет корабля, державшего курс на запад. Он расстегнул ширинку и стал мочиться в воду, продолжая фантазировать о завтрашнем развлечении.

Он ничего не слышал, но внезапно почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Колени подогнулись, и он почувствовал, как страх пробежал по телу. Он быстро обернулся.

Мужчина, которого он увидел перед собой, напоминал зверя. Штаны до колен — это все, что было на нем одето. Он тут же с содроганием посмотрел незнакомцу в лицо. Веттерстедт не мог понять, что с ним — то ли лицо настолько изуродовано, то ли человек надел маску. В руке он держал топор. Рука, вцепившаяся в топорище, была очень мала, и Веттерстедт успел подумать, что мужчина напоминает ему карлика.

В следующий миг он закричал и кинулся бежать обратно к калитке, ведущей в сад. Он умер в то мгновение, когда лезвие топора разделило позвоночник чуть пониже плеч надвое. Он не увидел, как получеловек, похожий на зверя, нагнулся, встал на колени и сделал надрез у него на лбу, а потом одним ужасным рывком выдрал бо́льшую часть волос и кожи с макушки.

Часы едва пробили полночь.

Это было во вторник, 21 июня.

Где-то поблизости завели одинокий мопед. Вскоре звуки мотора стихли.

Вокруг опять стало спокойно и тихо.

2

21 июня около двенадцати часов Курт Валландер вышел из полицейского управления Истада. Чтобы никто не заметил, как он уходит, Валландер проскользнул через выход, ведущий из гаража. Он сел в машину и поехал вниз, к пристани. День выдался теплый, и он оставил пиджак на спинке стула в своем кабинете. Для тех, кто в ближайшие часы искал его, это было верным признаком того, что Валландер, несмотря ни на что, находится в здании. Он припарковался возле театра. Вышел на дальний пирс и сел на скамейку возле красного сарая, в котором размещалась служба спасения утопающих. Валландер прихватил с собой одну из своих толстых школьных тетрадей. Только он собрался что-то записать, как обнаружил, что не взял карандаш. Первым порывом было бросить тетрадь в бассейн неподалеку и забыть обо всем на свете. Но он знал, что это невозможно. Сослуживцы ему этого не простят.

Несмотря на все его протесты, они выбрали Валландера, доверили ему произнести речь в честь их товарища Бьёрка, который в тот день уходил с поста шефа полиции Истада.

Никогда прежде за всю свою жизнь Валландер речей не произносил. Правда, нечто отдаленно похожее представляли собой его выступления на бесчисленных пресс-конференциях, касавшихся расследования различных преступлений.

Но какими словами благодарить бывшего шефа полиции? За что, собственно, благодарить? Было ли, вообще говоря, что-то, за что они должны быть ему благодарны? Больше всего ему хотелось сказать о своей тревоге по поводу тех масштабных и при этом необдуманных реорганизациях и сокращениях, которые буквально разрушали полицию.

Он вышел из полицейского управления, чтобы спокойно обдумать предстоящую речь. Накануне вечером он сидел за кухонным столом до глубокой ночи, но так ничего и не придумал. А теперь времени больше нет. Через три часа они соберутся, чтобы вручить подарок Бьёрку, который на следующий день приступит к работе в мальмёском лене[19] в должности начальника службы по делам иностранцев. Валландер встал со скамейки и направился вдоль пирса к прибрежному кафе. У причала плавно покачивались на волнах пришвартованные рыбачьи лодки. Валландер рассеянно вспомнил, как однажды, семь лет назад, он присутствовал при том, как из бассейна на пристани поднимали труп. Но он тут же отогнал это воспоминание. Сейчас важнее была речь, которую он должен прочитать в честь Бьёрка. Одна из официанток одолжила ему карандаш. С чашкой кофе он уселся за столик в летнем кафе и заставил себя написать несколько слов о Бьёрке. К часу у него уже была готова половина страницы. Валландер с кислой физиономией рассматривал плоды своего труда. На большее он все равно не способен. Он махнул рукой официантке, которая подошла и налила ему еще кофе.

— Что-то лето никак не наступит, — сказал Валландер.

— Может, его вообще не будет в этом году, — ответила официантка.

Речь для Бьёрка получилась из рук вон плохо, но Валландер был в прекрасном расположении духа. Через несколько недель у него начнется отпуск. Есть чему порадоваться. Долгая утомительная зима осталась позади. Он чувствовал, что ему действительно нужно хорошенько отдохнуть.

В три часа они собрались в столовой полицейского управления, и Валландер произнес речь в честь Бьёрка. Потом Сведберг преподнес ему новенький спиннинг, а Анн-Бритт Хёглунд вручила цветы. Валландеру удалось приукрасить свою жалкую речь, в порыве вдохновения он решился пересказать несколько эпизодов из их совместной практики с Бьёрком. Все смеялись, когда он вспомнил, как однажды обвалились строительные леса, и оба они свалились в навозную запруду. Потом все пили кофе и ели торт. В ответной речи Бьёрк пожелал успехов своей преемнице. Звали ее Лиза Хольгерсон, на днях она прибыла из крупного полицейского участка Смоланда. Она приступит к работе в начале осени. А пока что обязанности шефа полиции Истада будет исполнять Хансон. Когда церемония окончилась, и Валландер вернулся к себе в кабинет, в приоткрытую дверь постучал Мартинсон.

— Речь была что надо, — сказал он. — Не знал, что ты такой Цицерон.

— Да никакой я не Цицерон, — ответил Валландер. — Речь была отвратительная. И ты это знаешь не хуже меня.

Мартинсон робко присел на потрепанный стул для посетителей.

— Интересно, как пойдут дела, когда шефом станет женщина, — сказал он.

— А почему бы делам не пойти в гору? — ответил Валландер. — Ты бы лучше побеспокоился о том, как пойдут дела со всеми этими сокращениями.

— Я поэтому к тебе и заглянул, — сказал Мартинсон. — Ходят слухи, что весь личный состав будет каждую ночь с воскресенья на понедельник выезжать в Истад.

Валландер недоверчиво посмотрел на него.

— Да это же ни в какие рамки не лезет! — сказал он. — Кто тогда останется в здании и будет сторожить арестантов?

— Говорят, для этого у нас будет частная охрана.

Валландер удивленно посмотрел на Мартинсона.

— Частная охрана?

— За что купил, за то и продаю.

Валландер покачал головой. Мартинсон встал.

— Я решил, что надо тебе об этом сообщить, — сказал он. — Ты понимаешь, что будет дальше с полицией?

— Нет, — сказал Валландер. — Говорю честно и откровенно, больше мне добавить нечего.

Мартинсон замешкался в дверях.

— Что-нибудь еще?

Он достал из кармана какую-то бумагу.

— Ты ведь знаешь, начался мировой чемпионат по футболу. Счет 2:2, играли с Камеруном. Ты делал ставку 5:0 в пользу Камеруна. Так что ты у нас на последнем месте.

— Что значит «на последнем месте»? Одно из двух: либо выиграл, либо проиграл.

— Мы ведем статистику, которая показывает, кто был ближе к верному результату.

— Господи! Это еще зачем?

— Только один полицейский сделал ставку на счет 2:2, — сказал Мартинсон и вопросительно посмотрел на Валландера. — Впереди следующий матч — Швеция против России.

Валландер был абсолютно равнодушен к футболу. Зато несколько раз ходил на игру истадской гандбольной сборной, которая время от времени признавалась одной из лучших в Швеции. Последнее время он все же не мог не заметить, что шведы, казалось, сосредоточили все свое внимание на одном-единственном событии — чемпионате мира по футболу. Невозможно было включить телевизор или раскрыть газету и не наткнуться на бесконечные размышления о том, как пойдут дела у шведской сборной. В то же время он понимал, что вряд ли может держаться в стороне от этих ставок, которые делались в полиции. Его посчитали бы высокомерным. Он достал из заднего кармана бумажник.

— Сколько это стоит?

— Сто крон. Так же, как и в прошлый раз.

Он протянул купюру Мартинсону, который сделал пометку в своем списке.

— Значит, надо сделать ставку на результат?

— Швеция против России. С каким счетом?

— 4:4, — сказал Валландер.

— В футбольном матче столько голов почти никогда не бывает, — удивился Мартинсон. — Это больше смахивает на хоккей.

— Ну тогда пусть будет 3:1 в пользу России, — сказал Валландер. — Идет?

Мартинсон записал.

— Наверно, можно сразу сделать ставку и на матч с Бразилией, — продолжил он.

— 3:0 в пользу Бразилии, — выпалил Валландер.

— Не слишком большие надежды ты возлагаешь на Швецию, — сказал Мартинсон.

— Во всяком случае, в плане футбола, — ответил Валландер и дал ему еще одну стокроновую бумажку.

Мартинсон ушел, а Валландер принялся раздумывать над услышанным. Но с раздражением отогнал эти мысли. Время покажет, что здесь правда, а что — нет. На часах половина пятого. Валландер придвинул к себе папку с текущими материалами по поводу организованного вывоза краденых автомобилей в Восточную Европу. Несколько месяцев он занимался расследованием этого дела. До сих пор полиции удалось только отчасти восстановить картину обширной деятельности воров. Он знал, что затянется это надолго. Пока он будет в отпуске, за дело должен отвечать Сведберг. У Валландера было отчетливое предчувствие, что в его отсутствие расследование не продвинется ни на йоту.

В дверь постучали, и на пороге появилась Анн-Бритт Хёглунд. На голове у нее красовалась черная бейсбольная кепка.

— Ну, как я тебе? — спросила она.

— Смахиваешь на туриста, — ответил Валландер.

— Так будут выглядеть новые форменные фуражки для полицейских, — сказала она. — А над козырьком — надпись «Полиция». Я фотографии видела.

— Не бывать ей на моей голове, — сказал Валландер. — Какое счастье, что я больше не рядовой полицейский.

— В один прекрасный день мы, может быть, поймем, что Бьёрк был прекрасным шефом, — сказала она. — Думаю, это ты сегодня отлично подметил.

— Я знаю, речь была никудышная, — ответил Валландер, чувствуя, что постепенно приходит в раздражение. — Сами виноваты, что меня выбрали.

Анн-Бритт Хёглунд смотрела в окно. Валландер подумал, что какое-то недолгое время она все-таки отвечала слухам, предшествовавшим ее появлению в Истаде год тому назад. В высшей школе полиции она проявляла большие способности. Со временем эти способности росли. Отчасти Анн-Бритт Хёглунд смогла заполнить ту пустоту в душе Валландера, которая осталась после смерти Рюдберга. Всем, что умел Валландер, он был обязан Рюдбергу. Иногда он думал, что теперь настала его очередь обучить Анн-Бритт всем премудростям полицейского мастерства.

— Как дела с автомобилями? — спросила она.

— Да все по-прежнему, — ответил Валландер. — Кажется, у этой группировки множество разветвлений.

— Неужели нельзя найти какое-нибудь слабое место? — спросила она.

— Это вопрос времени, — ответил Валландер. — Рано или поздно мы их обезвредим. Пару раз мы напали на след. А потом они опять улизнули.

— Но когда-нибудь это кончится?

— Пока что конца края не видно. Истад никуда не денется. В двадцати милях отсюда, на другой стороне моря, существует несметное число людей, которые хотят обладать тем же, что имеем мы. Проблема только в том, что у них на это нет денег.

— Интересно, сколько ворованного добра вывозится на каждом пароме, — сказала она задумчиво.

— Лучше вообще этого не знать, — ответил Валландер.

Они сходили за кофе. У Анн-Бритт Хёглунд отпуск начинался уже на этой неделе. Валландер понял, что она проведет его в Истаде, потому что ее муж, работавший монтером на железнодорожных путях по всему миру, находился сейчас в Саудовской Аравии.

— Сам-то ты чем займешься? — спросила она, когда они заговорили о своих предстоящих отпусках.

— В Скаген поеду, — сказал Валландер.

— Вместе с этой женщиной из Риги? — с улыбкой поинтересовалась Анн-Бритт.

Валландер удивленно посмотрел на нее.

— Откуда ты знаешь?

— Да все знают, — ответила она. — Ты что, первый раз слышишь? Это все та самая неусыпная служба разведки, которая действует внутри коллектива.

Валландер был искренне удивлен. Он повстречал Байбу несколькими годами раньше в связи с расследованием одного дела, но никому никогда о ней не рассказывал. Она была вдовой убитого латышского полицейского. Байба приезжала в Истад на Рождество почти что полгода назад. А на Пасху Валландер ездил к ней в Ригу. Но он никогда о ней не рассказывал. Он никогда не знакомил ее с кем-нибудь из сослуживцев. Сейчас он задумался над тем, почему никогда не делал этого. И хотя отношения у них были по-прежнему хрупкими, Байба вылечила его от хандры, мучавшей Валландера после развода с Моной.

— Ну да, — сказал он. — Мы вместе поедем в Данию. А остаток лета я буду заботиться об отце.

— А Линда?

— Она звонила неделю назад и сказала, что будет поступать на театральные курсы в Висбю.

— Я думала, она хочет стать дизайнером по обивке мебели.

— Я тоже так думал. А теперь она решила, что они с подругой будут ставить какие-то театральные представления.

— Наверно, это очень интересно?

Валландер с сомнением покачал головой.

— Я надеюсь, она приедет сюда в июле, — сказал он. — Я ее очень давно не видел.

У двери кабинета Валландера они распрощались.

— Заходи в гости, — сказала она. — С этой женщиной из Риги или без нее. Хочешь с дочкой, хочешь один.

— Ее зовут Байба, — сказал Валландер.

Он пообещал прийти.

После беседы с Анн-Бритт он добрый час просидел за столом, склонившись над бумагами. Он дважды безуспешно звонил в полицию Гётеборга в поисках комиссара, который занимался тем же расследованием с другого конца. Без четверти шесть он снова сложил папки и встал. Вечером он решил поужинать в каком-нибудь летнем ресторанчике. В животе ныло, недавно он заметил, что похудел. Байба сетовала на то, что он слишком толстый. После этого он стал есть гораздо меньше, и это не составляло ему труда. А несколькораз он даже натянул на себя тренировочный костюм и вышел на пробежку, хотя и считал такое времяпрепровождение скучным.

Он надел куртку и подумал, что вечером надо написать Байбе. Только он вышел из комнаты, зазвонил телефон. Мгновение он колебался — подходить или нет. Затем вернулся к письменному столу и снял трубку.

Звонил Мартинсон.

— Замечательная у тебя получилась речь, — сказал Мартинсон. — Бьёрк был искренне тронут.

— Ты это уже говорил, — сказал Валландер. — Чего ты хотел? Я домой ухожу.

— Только что поступил немного странный звонок, — сказал Мартинсон. — Я подумал, что надо расспросить тебя.

Валландер нетерпеливо ждал продолжения.

— Звонил хозяин фермы, расположенной поблизости от Марсвинсхольма. Он сказал, что какая-то женщина ошивалась у него на рапсовом поле.

— Это все?

— Да.

— Какая-то женщина ошивалась на каком-то рапсовом поле? Что она там делала?

— Если я правильно его понял, она ничего не делала. Странным было, вообще говоря, то, что она там находилась, посреди рапса.

Недолго думая, Валландер распорядился:

— Вышли туда полицейский патруль. Это их обязанности.

— Проблема в том, что сейчас все заняты. Почти одновременно случились две автокатастрофы: одна — у въезда в Сварте, другая — возле Континенталя.

— Серьезные?

— Люди сильно не пострадали. Но, ясное дело, там порядочная заваруха.

— Но они ведь смогут поехать в Марсвинсхольм, когда освободятся?

— Тот фермер, кажется, не на шутку взволновался. Не знаю, как бы это объяснить. Если бы мне не надо было забирать детей, я бы сам туда поехал.

— Хорошо, я съезжу, — сказал Валландер. — Встретимся в коридоре, я запишу имя и схему проезда.

Через несколько минут Валландер выехал из полицейского управления. Он повернул направо и развернулся на круглой эстакаде в сторону Мальмё. Записка Мартинсона лежала на сиденье рядом. Фермера звали Саломонсон. Валландер выехал на трассу Е65 и опустил боковое стекло. По обеим сторонам дороги колыхались желтые рапсовые поля. Валландер не мог припомнить, когда он в последний раз так хорошо себя чувствовал. Он поставил кассету с «Женитьбой Фигаро» с партией Сюзанны в исполнении Барбары Хендрикс и подумал о Байбе, которую он вскоре увидит в Копенгагене. Он выехал на боковую дорогу, ведущую в Марсвинсхольм, и повернул налево; миновав усадьбу и приусадебную церковь, он снова повернул налево. Он мельком глянул на схему пути, нарисованную Мартинсоном, и свернул на узкую дорогу, ведущую меж полей. Где-то вдалеке проглядывало море.

Саломонсон жил в старом добротном сконском доме, соединенном общей крышей с другими постройками. Валландер вышел из автомобиля и огляделся вокруг. Куда ни глянь, повсюду простираются желтые рапсовые поля. Тут дверь в дом распахнулась. На лестнице стоял старик с биноклем в руке. Валландер подумал, что старик наверняка невесть что себе вообразил. Частенько случается, что старым одиноким людям в деревнях приспичит позвонить в полицию с какими-то своими фантазиями. Он подошел к лестнице и кивнул.

— Курт Валландер из полицейского управления Истада, — представился он.

Мужчина был небрит, на ногах у него красовались ободранные деревянные башмаки.

— Эдвин Саломонсон, — сказал мужчина и протянул тощую руку.

— Рассказывайте, что у вас произошло, — сказал Валландер.

Мужчина показал на рапсовое поле справа от дома.

— Я ее увидел сегодня утром, — начал он. — Встаю я рано. В пять утра она уже была здесь. Я сначала подумал, что это косуля. Потом смотрю в бинокль, а это женщина.

— Что она делала? — спросил Валландер.

— Она там стояла.

— И больше ничего?

— Стояла и глядела.

— Глядела на что?

— Откуда мне знать?

Валландер вздохнул. Вероятно, старик видел косулю. А потом фантазия возобладала.

— Вы ее не знаете? — спросил он.

— Раньше я ее никогда не видел, — ответил мужчина. — Если бы я знал, кто она, то уж, наверное, не стал бы звонить в полицию.

Валландер кивнул.

— Первый раз вы видели ее рано утром, — продолжал он. — Но вы ведь позвонили в полицию ближе к вечеру?

— Не хотелось беспокоить понапрасну, — скромно ответил мужчина. — Небось, у полиции дел невпроворот.

— Вы видели ее в бинокль, — сказал Валландер. — Она находилась на рапсовом поле, и вы никогда раньше ее не встречали. И как вы поступили?

— Я оделся и вышел сказать, чтобы она убиралась. А то весь рапс потопчет.

— Что случилось потом?

— Она убежала.

— Убежала?

— Она спряталась в рапсе. Присела так, что ее стало не видно. Сначала я подумал, что она ушла. Потом снова увидел ее в бинокль. И так несколько раз. Под конец я устал и позвонил вам.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Прямо перед тем, как позвонил.

— Что она тогда делала?

— Стояла и глядела.

Валландер посмотрел в сторону поля. Бесконечные рапсовые заросли и больше ничего.

— Полицейский, с которым вы разговаривали, сказал, что вы, судя по всему, были взволнованны, — сказал Валландер.

— Что может понадобиться человеку на рапсовом поле? Здесь должно быть что-то не так.

Валландер подумал, что надо как можно скорее покончить с этой беседой. Ясно, как пить дать, что старик все это выдумал. Он решил на следующий день позвонить в службу социальной поддержки.

— Я тут особо ничего поделать не могу, — сказал Валландер. — Она наверняка уже ушла отсюда. Во всяком случае здесь нет причин для беспокойства.

— И вовсе она не ушла, — сказал Саломонсон. — Вон она стоит.

Валландер быстро повернулся. Он посмотрел в направлении, куда показывал Саломонсон.

Женщина находилась метрах в пятидесяти от них на рапсовом поле. Валландер разглядел, что волосы у нее были очень темные. Они резко выделялись на фоне желтого рапса.

— Пойду поговорю с ней, — сказал Валландер. — Ждите здесь.

Он достал из багажника сапоги и направился к рапсовому полю с таким чувством, будто все это происходит во сне. Женщина неподвижно стояла и рассматривала его. Подойдя ближе, он увидел, что у нее были длинные черные волосы и смуглое лицо. Он остановился возле веревки, ограждавшей территорию поля. Он помахал ей рукой, чтобы она подошла. Женщина по-прежнему стояла неподвижно. Она все еще была далеко от него, и колыхавшийся рапс то и дело заслонял ее лицо, но Валландер видел, что она очень красива. Он крикнул, чтобы она подошла. Женщина не пошевелилась, и Валландер шагнул на поле. Она тотчас исчезла. Он почувствовал, что постепенно приходит в раздражение. Валландер пошел дальше, оглядываясь вокруг. Когда он снова увидел ее, она двинулась к восточному концу поля. Он побежал, чтобы опять не упустить ее. Женщина двигалась очень проворно, и Валландер запыхался. Когда их разделяло добрых двадцать метров, они находились прямо посреди рапсового поля. Он прокричал, чтобы она остановилась.

— Полиция! — ревел он. — Стоять!

Он начал приближаться. Затем внезапно остановился. Все произошло с молниеносной быстротой. Она подняла над головой канистру и стала поливать бесцветной жидкостью свои волосы, лицо и тело. У него промелькнула мысль, что женщина все это время носила канистру с собой. Валландер понял также, что она очень испугана. Она, не отрываясь, смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Полиция! — снова прокричал он. — Я хочу только поговорить с вами!

В тот же миг до него донесся запах бензина. В руках у нее внезапно появилась зажженная сигарета, которую она поднесла к волосам. Валландер вскрикнул, и женщина загорелась, как факел. Совершенно парализованный смотрел он, как она мечется кругами по рапсовому полю, а пламя шипит и пылает вокруг ее тела. Валландер слышал свой вопль. Но женщина в огне молчала. Впоследствии он не мог вспомнить, слышал ли он вообще ее крики.

Когда он попытался подбежать к ней, все поле взорвалось в огне. Внезапно он оказался в окружении дыма и пламени. Он закрыл руками лицо и побежал, не разбирая дороги. Подбежав к веревочному ограждению, он споткнулся и ничком упал в канаву. Обернувшись, Валландер увидел, как женщина промелькнула в последний раз, прежде чем упасть навзничь и исчезнуть из поля зрения. Она воздела руки кверху, словно просила о пощаде под направленным на нее дулом пистолета.

Рапсовое поле горело.

Где-то позади истошно орал Саломонсон.

Валландер поднялся на дрожащих ногах.

Он отвернулся, и его вырвало.

3

Впоследствии Валландер вспоминал горящую девушку на рапсовом поле, как далекий кошмарный сон, который больше всего на свете хочешь забыть. Весь вечер до глубокой ночи он был, вроде бы, абсолютно спокоен, но потом не мог вспомнить ничего, кроме подробностей, не имевших отношения к делу. Мартинсон, Хансон да и Анн-Бритт Хёглунд поначалу удивлялись такой невозмутимости. Они не знали, что творится за железным щитом, который он выставил перед собой. А там было полное опустошение, словно в рухнувшем доме.

Валландер вернулся домой в начале третьего ночи. Сел на диван, как был, не снимая закоптившейся одежды и сапог, перепачканных в глине. Он опрокинул стакан виски. Балконная дверь была распахнута, сквозь нее в дом проникала летняя ночь. Валландер расплакался, как ребенок.

Девушка, которая сожгла себя, была совсем юной. Она напомнила ему его дочь Линду.

За годы работы в полиции он научился быть готовым ко всему, что только может ожидать его на месте преступления, когда дело касается внезапной насильственной смерти. Ему приходилось смотреть на тех, кто повесился, застрелился, вставив ствол себе в рот, подорвался на мине или разбился вдребезги. Каким-то чудом он привык к подобного рода зрелищам, а затем словно отодвигал воспоминание в сторону. Но все это не распространялось на случаи, когда в деле были замешаны дети или подростки. Тогда он становился беззащитным, как в первые годы работы в полиции. Он знал, что большинство полицейских относятся к этому так же. Когда ребенок или подросток умирал от насилия, бессмысленной смертью, выработанная годами защита ломалась. Так будет продолжаться всегда, пока он работает в полиции.

Едва оправившись от пережитого шока, Валландер начал действовать. С перепачканным рвотой ртом он подбежал к Саломонсону, который, не веря своим глазам, смотрел на горящее рапсовое поле, и спросил, где в доме находится телефон. Саломонсон, похоже, не понял, а может, даже и не услышал вопроса, и Валландер оттолкнул фермера в сторону, продолжив поиски в доме. В нос ударил резкий запах грязи. Телефон находился в передней. Он позвонил 911, телефонист, принимавший вызов, утверждал впоследствии, что Валландер абсолютно спокойно описал случившееся и вызвал на место наряд. Языки пламени освещали комнату сквозь окно, словно мощный прожектор, который перебивает естественный свет летнего вечера. Валландер позвонил домой Мартинсону, но сначала ему пришлось поговорить с его старшей дочерью, затем с женой, прежде чем самого Мартинсона, который стриг траву в саду, подозвали к телефону. Он коротко описал случившееся и попросил Мартинсона позвонить Хансону и Анн-Бритт Хёглунд. Затем зашел на кухню и начисто вымыл под краном лицо. Когда он опять вышел во двор, Саломонсон неподвижно стоял в той же позе, поглощенный невероятным зрелищем. На машине приехали соседи, которые жили неподалеку. Но Валландер проревел, чтобы они держались подальше. Он не позволил им даже подойти к Саломонсону. Вдалеке послышались сирены пожарных машин, которые почти всегда приезжают на место первыми. Тотчас после этого прибыли две патрульные полицейские машины и «скорая». Петеру Эдлеру, начальнику пожарной команды, Валландер доверял больше всех.

— Что случилось? — спросил он.

— Потом объясню, — сказал Валландер. — Не натопчите в поле. Там мертвая женщина.

— Дом вне опасности, — сказал Эдлер. — Все, что мы можем сделать, — это огородить место происшествия.

Затем он повернулся к Саломонсону и спросил о ширине проселочных дорог и канав между полями. Один из работников «скорой» тем временем подошел к Валландеру. Валландер встречал его прежде, но имени не припоминал.

— Есть раненые? — спросил он.

Валландер помотал головой.

— Погибла девушка, — ответил он. — Она лежит на рапсовом поле.

— Тогда нужна труповозка, — деловито заметил водитель «скорой». — А что случилось?

Валландер оставил вопрос без ответа. Он повернулся к полицейскому по имени Нурен, которого знал лучше других.

— В поле лежит мертвая женщина, — сказал он. — В наших силах только огородить территорию, прежде чем тушить пожар.

Нурен кивнул.

— Это был несчастный случай? — спросил он.

— Скорее, самоубийство, — ответил Валландер.

Через несколько минут прибыл Мартинсон, Нурен принес Валландеру картонную чашечку с кофе. Тот смотрел на свою руку, думая, почему она не дрожит. Сразу после этого на машине прибыли Хансон и Анн-Бритт Хёглунд, и Валландер рассказал коллегам о случившемся.

Каждый раз он повторял одно и то же выражение: «Она горела, как факел».

— Какой кошмар, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

— Гораздо страшнее, чем просто «кошмар», — сказал Валландер. — Когда стоишь без дела и ничем не можешь помочь. Надеюсь, вам никогда не придется такое пережить.

Они молча наблюдали за работой пожарников, которые ограничивали горящий участок земли. Уже столпилась куча любопытных, но держались они на расстоянии от полицейских.

— Как она выглядела? — спросил Мартинсон. — Ты видел ее вблизи?

Валландер кивнул.

— Кто-то должен поговорить со стариком, — сказал он. — Его зовут Саломонсон.

Хансон увел Саломонсона на кухню. Анн-Бритт Хёглунд вышла поговорить с Петером Эдлером. Огонь уже начал ослабевать. Вернувшись, она сообщила, что скоро все закончится.

— Рапс горит быстро, — сказала она. — Кроме того, поле мокрое. Вчера прошел дождь.

— Она была молодая, — сказал Валландер. — Смуглая, с черными волосами. Одета в желтую ветровку. Кажется, джинсы. Во что обута, не знаю. И еще она была испугана.

— Чего она боялась? — спросил Мартинсон.

Валландер задумался.

— Она боялась меня, — ответил он чуть погодя. — Я не совсем уверен, но, по-моему, она еще больше испугалась, когда я прокричал, что я из полиции и приказал ей остановиться. А чего еще она боялась, я, разумеется, не знаю.

— Так она поняла, что ты сказал?

— Во всяком случае, слово «полиция» она поняла. В этом я уверен.

От пожара теперь остался только густой дым.

— В поле никого другого не было? — спросила Анн-Бритт Хёглунд. — Ты уверен, что она была одна?

— Нет, — сказал Валландер. — Совсем не уверен. Но никого, кроме нее, я не видел.

Они молча стояли, раздумывая над тем, что он сказал.

«Кто она? — думал Валландер. — Откуда она? Зачем подожгла себя? Если ей хотелось умереть, почему она выбрала такой мучительный способ?»

Хансон поговорил с Саломонсоном и вышел из дома.

— Надо бы нам устроить, как в США, — сказал он. — Ментолом мазать под носом. Как же там у него воняет, черт возьми! Вот несчастные старики, которым приходится жить дольше своих жен.

— Попроси кого-нибудь со «скорой» разузнать, как он себя чувствует, — сказал Валландер. — У него, наверно, шок.

Мартинсон ушел отдавать распоряжения. Петер Эдлер снял каску и подошел к Валландеру.

— Скоро все закончится, — сказал он. — Но я оставлю здесь машину на ночь.

— Когда можно будет пройти на поле? — спросил Валландер.

— Через час. Дым еще сколько-то провисит. Но земля уже начала остывать.

Валландер отвел Петера Эдлера в сторону.

— Знаешь ты, что нам предстоит увидеть? — спросил он. — Она опрокинула на себя пятилитровую канистру с бензином. Поле вокруг нее тоже загорелось, так что до этого она, судя по всему, пролила еще больше бензина на землю.

— Да, зрелище, наверно, не из приятных, — признал Эдлер. — Наверное, мало что уцелело.

Валландер ничего не прибавил. Он повернулся к Хансону.

— Как ни крути, всем понятно, что это было самоубийство, — сказал Хансон. — У нас есть лучший свидетель, который только может быть, — полицейский.

— Что сказал Саломонсон?

— Он никогда не видел ее до того, как она появилась там сегодня в пять часов утра. У нас нет причин полагать, что он говорит неправду.

— Иными словами, мы не знаем, кто она, — сказал Валландер. — И откуда она бежала, нам тоже неизвестно.

Хансон посмотрел на него удивленно.

— Почему она обязательно должна откуда-то бежать? — спросил он.

— Она была испугана, — сказал Валландер. — Она пряталась на рапсовом поле. И когда прибыла полиция, она решила себя поджечь.

— Что она там себе думала, мы не знаем, — сказал Хансон. — Может, тебе просто показалось, что она напугана.

— Нет, — сказал Валландер. — Я достаточно повидал страха на своем веку и знаю, как он выглядит.

К ним подошел один из работников «скорой».

— Старика мы забираем в больницу, — сказал он. — Похоже, он очень плох.

Валландер кивнул.

Приехал автомобиль с криминалистами. Валландер показал, где примерно должен лежать труп.

— Тебе, наверно, стоит поехать домой, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Ты достаточно насмотрелся сегодня вечером.

— Нет, — ответил Валландер. — Я останусь.

В половине девятого дым рассеялся, и Петер Эдлер сказал, что они могут идти в поле и приступать к осмотру места происшествия. Несмотря на светлый летний вечер, Валландер велел направить в поле прожекторы.

— Кроме тела там может оказаться что-то еще, — сказал он. — Смотрите под ноги. Всем, кто не имеет никакого отношения к делу, следует держаться подальше.

Он подумал, что сейчас ему меньше всего хочется исполнять свои обязанности. Вот бы уехать отсюда, а ответственность переложить на других.

Валландер вышел в поле один. Остальные стояли сзади и смотрели. Он боялся того, что ему предстояло увидеть, сердце заходилось от страха.

Он подошел к ней вплотную. Руки ее так и застыли воздетыми кверху, он видел, как, окруженная шипящими языками пламени, она сделала это движение перед самой смертью. Волосы, лицо и одежда сгорели дотла. Все, что осталось, — обугленное тело, которое по-прежнему излучало страх и одиночество. Валландер повернулся и зашагал прочь по черной обгоревшей земле. На мгновение он почувствовал, что сейчас потеряет сознание.

Криминалисты приступили к работе в резком свете прожекторов, где уже роились ночные бабочки. Хансон открыл окно у Саломонсона на кухне, чтобы выветрить спертый стариковский запах. Они вытащили деревянные стулья и расселись вокруг стола. Анн-Бритт Хёглунд предложила немного похозяйничать, и они сварили кофе на допотопной плите Саломонсона.

— У него только нерастворимый кофе, — сказала Анн-Бритт после того, как поискала в ящиках и шкафах. — Пойдет?

— Пойдет, — ответил Валландер. — Был бы крепким, а остальное — ерунда.

Рядом со старым буфетом с выдвижными дверцами висели на стене старинные часы. Валландер вдруг обнаружил, что они остановились. Он вспомнил, как однажды у Байбы в Риге видел похожие часы, на них тоже неподвижно застыли две часовые стрелки. «Что-то остановилось, — подумал он. — Словно сами стрелки пытаются помешать произойти событиям, которые еще не произошли. Мужа Байбы прикончили прохладной ночью в рижском порту. Одинокая девушка в море рапса — словно пассажир тонущего судна, она уходит из жизни, причиняя себе самую страшную боль, на которую только может обречь себя человек».

Она подожгла себя, будто боролась с каким-то внутренним врагом, сидевшим в глубине ее существа. И спасалась она не от незнакомого полицейского, размахивавшего руками.

Она спасалась от самой себя.

Воцарившаяся за столом тишина оторвала его от этих мыслей. Все смотрели на него в ожидании, когда он сам начнет беседу. Сквозь окно он видел, как криминальные эксперты в свете прожекторов ползали вокруг мертвого тела. Зажглась фотовспышка, затем еще одна.

— Кто-нибудь вызвал труповозку? — внезапно спросил Хансон.

Слова Хансона словно молотом ударили по барабанным перепонкам. Этот совершенно обыденный и деловой вопрос вернул Валландера к действительности, которую он сейчас меньше всего хотел осознавать.

Картины происшедшего проносились у него в голове, непотушенными очагами вспыхивали в израненном мозгу. Он вспомнил, как летел на машине по прекрасному шведскому лету. Звучал глубокий и ясный голос Барбары Хендрикс. И вот в густом рапсовом поле он видит девушку, пугливую, словно потревоженное животное. Откуда ни возьмись приходит беда. Происходит что-то уму непостижимое.

Машина-труповозка уже в пути, она похитит солнечное лето.

— Приц свое дело знает, — сказал Мартинсон, и Валландер сразу вспомнил имя работника «скорой», которое выпало у него из головы.

Он подумал, что должен что-нибудь сказать.

— Что нам известно? — начал он неуверенно, словно каждое слово давалось ему с трудом. — Пожилой фермер, живущий уединенно, встает рано утром и обнаруживает у себя на рапсовом поле постороннюю женщину. Он окликает ее, говорит, чтобы она ушла, потому что не хочет, чтобы топтали рапс. Она прячется и появляется снова, и так раз за разом. Ближе к вечеру он звонит нам. На место выезжаю я, поскольку наш выездной патруль занят на автомобильной аварии. На самом деле я решил, что с фермера спрос невелик. Собрался уехать отсюда и связаться с социальной службой, потому что мне показалось, что у Саломонсона просто-напросто в голове все перепуталось. Вдруг на рапсовом поле снова появляется женщина. Я пытаюсь заговорить с ней, но она убегает. Затем она опрокидывает себе на голову канистру и, пропитавшись бензином, поджигает себя кончиком горящей сигареты. Остальное вы знаете. Она была одна, держала в руках канистру с бензином и покончила с собой.

Он резко замолчал, словно не знал, что еще он должен сказать. Через мгновение он продолжил.

— Кто она, мы не знаем, — сказал он. — Почему она убила себя, мы не знаем. Я могу дать достаточно подробное описание внешности. Но на этом все.

Анн-Бритт Хёглунд поставила на стол треснутые кофейные чашки из шкафа. Мартинсон вышел в сад помочиться. Когда он вернулся на кухню, Валландер продолжил свою неуверенную попытку подытожить все, что ему известно, и решить, как они будут действовать дальше.

— Нам надо выяснить, кто она, — продолжал он. — Это, конечно же, главное. Собственно, это единственное, что можно от нас потребовать. Надо проверить тех, кто в розыске. Я могу описать, как она выглядела. По-моему, она была смуглая, так что начать надо с тщательной проверки беженцев и лагерей переселенцев. Потом будем ждать, что скажут криминалисты.

— Во всяком случае, нам известно, что это не криминал, — сказал Хансон. — Так что наша задача — только установить личность.

— Откуда-то она здесь появилась, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Пришла пешком? Приехала на велосипеде? Или на чем-то еще? Откуда у нее канистра с бензином? Вопросов хватает.

— Почему именно сюда? — сказал Мартинсон. — Почему она выбрала рапсовое поле Саломонсона? Его двор довольно далеко от главной дороги.

Вопросы повисли в воздухе. На кухню вошел Нурен и сказал, что приехали журналисты, которые хотели бы узнать, что произошло. Валландер почувствовал, что ему надо пройтись, и встал.

— Я поговорю с ними, — сказал он.

— Расскажи все как было, — сказал Хансон.

— А как я еще могу рассказать? — удивился Валландер.

Он вышел во двор и сразу узнал двух журналистов. Одна из них — молодая женщина, работавшая в газете «Истадс Аллеханда», другой — мужчина постарше из газеты «Арбетет».

— Похоже, что снимают фильм, — сказала женщина, кивнув на прожекторы в выгоревшем поле.

— Какой там фильм, — сказал Валландер.

Он рассказал о случившемся.

Женщина погибла при пожаре. Никаких подозрений на преступление нет. И поскольку они по-прежнему не знают, кто она, ему не хотелось бы пока давать более подробные комментарии.

— Можно сделать несколько фотографий? — спросил мужчина из «Арбетет».

— Снимайте, сколько вам угодно, — ответил Валландер. — Но вы должны фотографировать отсюда. В поле выходить не разрешается.

Журналисты удовольствовались этим и вскоре исчезли в своих машинах. Валландер собрался было вернуться на кухню, но увидел, что один из экспертов, ползавших по полю, помахал ему. Валландер пошел ему навстречу. Он избегал смотреть на останки женщины с воздетыми кверху руками. К нему направлялся Свен Нюберг, человек ворчливый, но признанный мастер своего дела. Они остановились у крайней точки, куда достигали лучи прожекторов. Легкий ветерок с моря овевал выгоревшее рапсовое поле.

— Кажется, мы кое-что нашли, — сказал Свен Нюберг.

В руке у него был полиэтиленовый пакет, который он отдал Валландеру. Тот сделал несколько шагов в сторону одного из прожекторов. В пакете лежало маленькое золотое украшение.

— Здесь есть надпись, — сказал Свен Нюберг. — Буквы Д.М.С. Это образок с изображением мадонны.

— А почему он не расплавился? — спросил Валландер.

— Пожар на пашне не доходит до температуры, при которой плавятся золотые украшения, — ответил Свен Нюберг. Голос у него был усталый.

— Это как раз то, что нам нужно, — сказал Валландер. — Кто она, мы не знаем, но теперь у нас хотя бы есть какие-то инициалы.

— Скоро мы ее увезем, — сказал Свен Нюберг и кивнул в сторону черной машины-труповозки, стоявшей в ожидании у поля.

— Что с телом? — осторожно спросил Валландер.

Нюберг пожал плечами.

— Может быть, по зубам можно будет что-нибудь определить. Патологоанатомы у нас опытные. Можно будет узнать, сколько ей лет. На основании новой генетической экспертизы они могут также сказать тебе, родилась ли она здесь, в шведской семье, или приехала откуда-нибудь еще.

— На кухне есть кофе, — сказал Валландер.

— Лучше не надо, — ответил Нюберг. — Я хочу закончить как можно быстрее. Завтра рано утром нам предстоит прочесать всю пашню. Поскольку состава преступления нет, это может подождать до утра.

Валландер вернулся на кухню. Он положил на стол пакет с украшением.

— Теперь у нас есть, с чего начать, — сказал он. — Образок с изображением мадонны. И надпись из букв Д.М.С. Теперь предлагаю разъехаться по домам. Я еще немного задержусь.

— Завтра в девять, — сказал Хансон и встал.

— Интересно, кто она, — сказал Мартинсон. — Состав преступления отсутствует, но все-таки это убийство. Ведь она убила саму себя.

Валландер кивнул.

— Убить себя и совершить самоубийство — это не всегда одно и то же. Ты это хотел сказать?

— Да, — сказал Мартинсон. — Но это всего лишь мое личное мнение. Шведское лето слишком прекрасно и коротко, чтобы его омрачали такие ужасные происшествия.

Мартинсон вышел во двор. Анн-Бритт Хёглунд осталась на кухне.

— Слава Богу, что я этого не видела, — сказала она. — Представляю, что ты сейчас чувствуешь.

Валландер промолчал.

— Увидимся завтра, — сказал он.

Когда машины разъехались, он уселся на ступеньках крыльца. Прожектора словно бы освещали пустынную сцену, где продолжалось представление, единственным зрителем которого был он.

Подул ветер. Этим летом все с нетерпением ждали настоящего тепла, но воздух был напитан прохладой. Валландер почувствовал, что замерз, пока сидел на лестнице. Он каждой клеточкой ощущал, как сильно стосковался по теплу. Скорее бы уж наступило настоящее лето!

Мгновение спустя он встал, прошел в дом и вымыл кофейные чашки, оставленные на столе.

4

Валландер вздрогнул во сне. Он почувствовал, как кто-то отрывает ему ногу. Открыв глаза, он увидел, что застрял в промежутке между изножьем и ободранным днищем кровати. Чтобы высвободиться, ему пришлось повернуться на бок. Он полежал без движения. Рассвет проникал сквозь небрежно спущенные роликовые гардины. Он посмотрел на часы, стоявшие на тумбочке у кровати. Стрелки часов показывали половину пятого. Валландер проспал всего несколько часов и чувствовал себя очень усталым. Мысленно он опять находился посреди рапсового поля. Он подумал, что теперь девушка представляется ему гораздо отчетливее. «Она боялась не меня, — подумал он. — И пряталась она не от меня и не от Саломонсона. Там был кто-то еще».

Он встал и поплелся на кухню. Дожидаясь, пока сварится кофе, Валландер пошел в неубранную гостиную и посмотрел на автоответчик. Красная лампа мигала. Он включил запись. Первое сообщение было от его сестры Кристины. «Позвони мне. Лучше в ближайшие два дня». Валландер тут же подумал, что это связано с их пожилым отцом. Тот женился на своей сиделке и жил теперь не один, но по-прежнему был капризным, настроение у него постоянно менялось. Затем шло скрипучее и неразборчивое сообщение из «Сконска Дагбладет» — спрашивали, интересуется ли он подпиской на газету. Он уже собрался было вернуться на кухню, как прозвучало еще одно сообщение. «Это Байба. Я еду в Таллинн на несколько дней. В субботу вернусь». Его тут же охватила дикая ревность, с которой невозможно совладать. Зачем ей понадобилось ехать в Таллинн? Она ничего об этом не сказала, когда они разговаривали в последний раз. Он пошел на кухню, налил кофе и позвонил в Ригу, хотя знал, что Байба наверняка еще спит. В трубке раздавались гудки, никто не подходил. С тем же успехом он позвонил еще раз. Беспокойство росло. Вряд ли она поехала в Таллинн в пять часов утра. Почему ее нет дома? И если она дома, то почему не подходит к телефону? Он взял чашку кофе, открыл дверь на балкон, выходивший на Мариягатан, и сел на единственный стул, который умещался на балконе. Девушка снова бежала по рапсовому полю. На мгновение ему показалось, что она похожа на Байбу. Он заставил себя подумать о том, что его ревность лишена оснований. Ведь он даже не имел права ревновать ее, поскольку они договорились не подкреплять свои хрупкие отношения ненужными обещаниями верности. Он вспомнил, как в ночь перед Рождеством они допоздна сидели и рассуждали о том, что, собственно говоря, они хотят друг от друга. Больше всего Валландеру хотелось, чтобы они поженились. Но когда Байба сказала о своей потребности в свободе, он тотчас с ней согласился. Он готов был соглашаться со всем, только бы не потерять ее.

Стояло раннее утро, но воздух уже прогрелся. Небо было ясно-голубым. Он не торопясь пил кофе, пытаясь не думать о девушке, которая сожгла себя посреди желтого рапса. Валландер допил кофе, вернулся в спальню и долго рылся в гардеробе в поисках чистой рубашки. Прежде чем идти в ванну, он собрал грязную одежду, которая валялась по всей квартире. На полу посреди гостиной выросла огромная куча вещей. Он решил сегодня же постирать.

Без пятнадцати шесть Валландер вышел из квартиры и направился вниз по улице. Он сел в машину и вспомнил, что до конца июня должен пройти техосмотр. Он свернул на Регементсгатан и поехал по Эстерледен. Неожиданно для самого себя он выехал из города и остановился около нового кладбища возле дороги на Кронохольм. Он вышел из машины и не торопясь пошел между рядами низких каменных надгробий. Изредка он мельком различал будто бы знакомые имена. Увидев год рождения, совпадающий с его собственным, Валландер тотчас отвел взгляд. Несколько молодых людей в синей спецодежде выгружали газонокосилку из прицепа мопеда. Он дошел до колумбария и сел на скамью. Он не был здесь с того самого ветреного осеннего дня четыре года назад, когда они развеяли прах Рюдберга. В тот раз был Бьёрк и несколько дальних, неизвестных родственников Рюдберга. Валландер много раз думал о том, что надо бы вернуться сюда. Но так никогда и не сделал этого, только сегодня.

«Надгробие было очень простое, — подумал он. — На нем высекли имя Рюдберга. В этой крохотной точке сосредоточились все воспоминания о том, каким он был. Но и здесь, в колумбарии, где витают незримые духи умерших, я не смогу обрести его вновь».

Он вдруг понял, что ему сложно мысленно представить себе, как выглядел Рюдберг. «Он умирает даже во мне самом, — подумал Валландер. — Скоро и само воспоминание о нем истлеет».

Валландеру стало нехорошо, и он встал. Перед глазами непрерывно бежала горящая девушка. Он направился прямиком в полицейское управление, вошел в свой кабинет и закрыл дверь. В половине восьмого он заставил себя разобраться с обзором по делу об угоне автомобилей, которое надо было передать Сведбергу. Он положил папки на пол, чтобы стол был совершенно пустым.

Валландер приподнял подстилку на столе и посмотрел, нет ли под ней каких-нибудь забытых бумаг. Вместо них он нашел лотерейный билет с поцарапанным защитным слоем, купленный много месяцев назад. Он потер серебристое покрытие линейкой и увидел, что выиграл 25 крон. Из коридора послышались голоса Мартинсона и Анн-Бритт Хёглунд. Валландер откинулся на стуле, положил ноги на стол и закрыл глаза. Он проспал самое большее минут десять. Проснулся он от того, что ногу свела судорога. В ту же минуту зазвонил телефон. Валландер схватил трубку, звонил Пер Окесон из прокуратуры. Они поздоровались и обменялись парой слов о погоде. За долгие годы совместной работы между ними постепенно установилось нечто вроде дружбы, но ни один из них не говорил об этом вслух. Часто случалось, что они спорили о том, мотивировано ли нападение и есть ли основания для повторного ареста. Но было между ними и доверие, становившееся глубже, несмотря на то, что они почти никогда не общались вне работы.

— Я прочитал в утренней газете о девушке, которая сгорела на пашне у Марсвинсхольма, — сказал Пер Окесон. — Для меня тут ничего нет?

— Это было самоубийство, — ответил Валландер. — Не считая старого фермера Саломонсона, я был единственным свидетелем происшедшего.

— Господи, да что ты там делал?

— Позвонил Саломонсон. При нормальном раскладе на место выезжает полицейский патруль. Но они в это время были на задании.

— Наверно, зрелище не из приятных.

— Хуже не бывает. Для нас сейчас главное попытаться установить личность погибшей. Думаю, на коммутатор уже поступают звонки. Звонят взволнованные люди, ищущие своих пропавших родственников.

— Но у тебя нет никаких подозрений на криминал?

Сам не зная почему, Валландер внезапно замешкался с ответом.

— Нет, — сказал он помедлив. — Вряд ли можно лишить себя жизни более однозначным способом.

— Но до конца ты в этом не уверен?

— Я плохо спал ночью. Все было, как ты сказал — страшное потрясение.

Они замолчали. Валландер почувствовал, что Пер Окесон хочет сказать что-то еще.

— Я звоню не только поэтому, — сказал он. — Только пусть это останется между нами.

— Я не из тех, кто болтает о чужих делах.

— Помнишь, несколько лет назад я говорил о том, что хочу заняться чем-нибудь другим? Пока не стало слишком поздно, пока я еще не совсем старик.

Валландер помнил этот разговор.

— Помню, ты говорил про беженцев и про ООН. Про Судан, кажется?

— Про Уганду. И я уже, можно сказать, получил предложение. Я решил согласиться. С сентября я на год ухожу в отпуск.

— А что твоя жена?

— Я как раз поэтому тебе и звоню. Мне нужна моральная поддержка. Я с ней об этом еще не разговаривал.

— Собираешься взять ее с собой?

— Нет.

— Ну тогда я подозреваю, что она будет весьма удивлена.

— Не посоветуешь, как бы мне преподнести ей эту новость?

— К сожалению, нет. Но, думаю, ты поступаешь правильно. Жизнь — это нечто большее, она не может заключаться только в том, чтобы сажать людей в тюрьму.

— Я тебе потом расскажу, как пройдет объяснение.

Разговор уже было подошел к концу, когда у Валландера вдруг возник вопрос:

— Значит, Анетте Брулин вернется и будет тебя замещать?

— Она больше не по этой части, работает теперь адвокатом в Стокгольме, — ответил Пер Окесон. — А что, разве ты от нее не в восторге?

— Да нет, — сказал Валландер. — Я просто поинтересовался.

Он повесил трубку. С силой нахлынула неожиданная зависть. Он сам бы с удовольствием уехал в Уганду и занимался бы чем-нибудь совершенно другим. Нет ничего противнее, чем смотреть, как юное существо умирает, превращая себя в пропитанный бензином факел. Он завидовал Перу Окесону, который позволил себе перейти от слов к делу.

Радость, переполнявшая его на пути к Саломонсону, улетучилась. Валландер стоял у окна и смотрел на улицу. Возле водонапорной башни ярко зеленела трава. Валландер вспомнил прошедший год, когда долгое время был на больничном после того, как убил человека. Теперь он задумался о том, удалось ли ему, собственно говоря, полностью освободиться от охватившей его депрессии. Мне надо поступить, как Пер Окесон. Найдется своя Уганда и для меня. Для Байбы и для меня.

Он долго стоял у окна. Потом вернулся к письменному столу и попытался дозвониться своей сестре Кристине. Валландер набирал номер несколько раз, но все время было занято. Он достал из ящика в столе школьную тетрадь. Ближайшие полчаса он посвятил написанию отчета о случившемся прошлым вечером. Затем он позвонил в Клинику судебно-медицинской экспертизы Мальмё, но поговорить с врачом, который мог бы сказать что-либо об изувеченном огнем трупе, не удалось. В пять минут девятого он сделал себе кофе и направился в одну из комнат, где проходили совещания. Анн-Бритт Хёглунд говорила по телефону, а Мартинсон листал каталог садовых инструментов. Сведберг сидел на своем обычном месте, почесывая затылок карандашом. Одно из окон было открыто. Валландер остановился в дверях с чувством, что когда-то уже все это видел. Он словно оказался в ситуации, которая уже была когда-то раньше. Мартинсон оторвался от своего каталога и кивнул, Сведберг буркнул что-то неразборчивое, а Анн-Бритт Хёглунд, кажется, была занята тем, что терпеливо пыталась объяснить что-то по телефону одному из своих детей. Вошел Хансон. В одной руке он держал чашку кофе, в другой — пакет с украшением, которое эксперты нашли в поле.

— Ты когда-нибудь ложишься спать? — спросил Хансон.

Валландер почувствовал раздражение.

— Почему ты спрашиваешь?

— Посмотри на себя в зеркало.

— Вчера засиделся допоздна. Я сплю столько, сколько нужно.

— Это все футбольные матчи, — сказал Хансон. — Все из-за того, что их транслируют посреди ночи.

— Я матчи не смотрю, — сказал Валландер.

Хансон удивленно уставился на него.

— Тебе что, не интересно? Я думал, все смотрят.

— Не до такой степени, — признался Валландер. — Но я понимаю, что это немного необычно. Хотя, насколько мне известно, начальник государственной полиции не рассылал никаких директив о том, что отказ от просмотра матчей приравнивается к пренебрежению служебными обязанностями.

— Возможно, для нас это в последний раз, — мрачно заметил Хансон.

— Что в последний раз?

— Что Швеция участвует в чемпионате мира. Надеюсь только, что это не полный разгром. Больше всего меня тревожит защита.

— Да-а, — вежливо отозвался Валландер. Анн-Бритт Хёглунд по-прежнему разговаривала по телефону.

— Равелли, — продолжал Хансон.

Валландер ждал продолжения, которое так и не последовало. Но он знал, что Хансон имел в виду шведского вратаря.

— Что с ним такое?

— Он меня беспокоит.

— Почему? Он что, болен?

— По-моему, какой-то он неповоротливый. Он плохо играл в матче против Камеруна. Свободный удар у него какой-то чудной, странно ведет себя во вратарской площадке.

— Мы тоже такие, — сказал Валландер. — Даже полицейские могут быть неповоротливыми.

— Едва ли такие вещи можно сравнивать, — ответил Хансон. — Нам, во всяком случае, не приходится в считанные секунды решать, надо ли мчаться вперед или оставаться за линией ворот.

— Черт его знает, — сказал Валландер. — Может, и есть какое-то сходство между полицейским, спешащим на задание, и бегущим вратарем.

Хансон недоуменно посмотрел на него. Но Валландер ничего не прибавил.

Беседа иссякла. Они расселись вокруг стола в ожидании, когда Анн-Бритт Хёглунд закончит разговор. Сведберг, который с трудом терпел женщин-полицейских, раздраженно барабанил карандашом по столу в знак того, что они ждут только ее. Валландер подумал, что еще чуть-чуть, и он скажет Сведбергу, чтобы тот прекратил эту бессмысленную демонстрацию своего недовольства. Анн-Бритт Хёглунд была отличным полицейским, во многих отношениях значительно превосходящим самого Сведберга.

Вокруг чашки Сведберга крутилась и жужжала муха. Все ждали.

Анн-Бритт Хёглунд закончила разговор и подсела к столу.

— Цепь от велосипеда, — сказала она. — Детям сложно понять, что у их матерей есть кое-что поважнее, чем ехать домой и чинить ее.

— Поезжай, — вдруг произнес Валландер. — Мы можем проработать вопрос и без тебя.

Она покачала головой.

— Не хочу приучать вас к тому, чего быть не должно, — ответила она.

Хансон положил пакет с украшением на стол перед собой.

— Неизвестная женщина покончила с собой, — сказал он. — Мы знаем, что состав преступления отсутствует. Надо просто установить личность погибшей.

У Валландера появилось ощущение, что Хансон вдруг начал говорить совсем как Бьёрк. Он готов был лопнуть от смеха, но ему удалось овладеть собой. Он поймал взгляд Анн-Бритт Хёглунд. Кажется, и она испытывала то же самое.

— Уже стали поступать звонки, — сказал Мартинсон. — Я виделся с мужчиной, который их принимает.

— Я сообщу ему особые приметы, — сказал Валландер. — В остальном надо сосредоточить поиски на пропавших без вести. Может быть, она значится среди них. Если и там ее нет, то кто-то рано или поздно должен ее хватиться.

— Я об этом позабочусь, — сказал Мартинсон.

— Украшение, — вспомнил Хансон и открыл пакет. — Образок с изображением мадонны и буквы Д.М.С. По-моему, это настоящее золото.

— Есть электронный каталог сокращений и сочетаний букв, — сказал Мартинсон, который в истадской полиции был лучшим знатоком компьютеров. — Можно задать это сочетание и посмотреть, какие будут варианты.

Валландер потянулся за украшением и посмотрел на него. На самом изображении и цепочке оставалась сажа.

— Красивое украшение, — отметил он. — Но в Швеции совершенно точно большинство людей в качестве символа своей религии по-прежнему носят крестики. Образок чаще встречается в католических странах.

— Кажется, ты имеешь в виду беженцев или иммигрантов, — сказал Хансон.

— Я говорю только о том, что представляет собой это украшение, — ответилВалландер. — Это в любом случае важно, поскольку касается особых примет. Тот, кто принимает звонки, должен знать, как выглядит украшение.

— Оставим образок у него? — спросил Хансон.

Валландер покачал головой.

— Пока нет, — ответил он. — Не стоит лишний раз кого-то травмировать.

Сведберг ни с того ни с сего выскочил из-за стола, размахивая руками. Остальные изумленно уставились на него. Валландер вспомнил, что Сведберг панически боится ос. И только после того, как оса улетела в окно, Сведберг опять уселся за стол.

— Наверное, есть какие-то лекарства от аллергии на ос, — сказал Хансон.

— Дело не в аллергии, — ответил Сведберг. — Дело в том, что я не люблю ос.

Анн-Бритт Хёглунд встала и закрыла окно. Валландер задумался о такой необычной реакции Сведберга. Взрослый человек испытывает совершенно необоснованный страх перед крошечной осой.

Он вспомнил о событиях предыдущего вечера. Одинокая девушка в рапсовом поле. Что-то в реакции Сведберга напоминало о том, что́ ему пришлось увидеть и на что он не смог повлиять. Непостижимый безграничный страх. Он понял, что не успокоится, пока не узнает, что побудило ее поджечь себя. «Почему так невыносимо сложно прожить в нашем мире, как может молодая девушка добровольно лишить себя жизни? — подумал он. — Если я останусь работать в полиции, я должен понять, почему так происходит».

Услышав голос Хансона, он вздрогнул, но что именно тот сказал, Валландер не расслышал.

— У нас есть еще что-то срочное на повестке дня? — снова поинтересовался Хансон.

— Патологоанатомов я беру на себя, — ответил Валландер. — Кто-нибудь разговаривал со Свеном Нюбергом? Если нет, тогда я сам поеду к нему, а потом расскажу все вам.

Совещание окончилось. Валландер зашел в кабинет за курткой. Секунду он колебался, стоит ли еще раз попытаться дозвониться сестре. Или Байбе в Ригу. Но затем отложил это на потом.

Приехав на хутор Саломонсона, он увидел, как несколько полицейских собирают штативы от прожекторов и скручивают лебедки и кабели. Дом был заперт на засов. Он вспомнил, что днем собирался узнать, как чувствует себя Саломонсон. Может быть, у него появилось желание рассказать что-нибудь еще.

Он вышел в поле. Выгоревшая пашня резко чернела на фоне окружавшего ее желтого рапса. Нюберг стоял на коленях в глине. Вдалеке Валландер заметил двух полицейских, копавшихся в земле, там, где выгоревшие участки граничили с рапсом. Нюберг коротко кивнул ему. По лицу у него струился пот.

— Ну как? — спросил Валландер. — Нашел что-нибудь?

— Бензина у нее, судя по всему, было достаточно, — ответил Нюберг, поднявшись. — Мы нашли остатки пяти полурасплавившихся канистр. Вероятно, они были пусты, когда вспыхнул пожар. Если соединить чертой те места, где мы их нашли, то выходит, что она окружила себя канистрами.

Валландер не сразу понял, о чем говорит Нюберг.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

Нюберг обвел рукой поле.

— Я хотел сказать, что она выстроила вокруг себя укрепления. И разлила бензин по кругу. Словно ров вокруг крепости, только у этой крепости не было входа. А сама она находилась в середине. С последней канистрой, которую приберегла для себя. Может быть, она совсем отчаялась и впала в истерику. А может, она была сумасшедшая или тяжелобольная. Не знаю. Но она себя подожгла. Ей виднее, что она там для себя решила.

Валландер задумчиво кивнул.

— Тебе известно что-нибудь о том, как она сюда попала?

— Я позвонил, чтобы прислали служебную собаку, — сказал Нюберг. — Но след она не возьмет. Земля пропиталась бензином. Собака только запутается. Никакого велосипеда мы не нашли. Осмотр проселочных дорог, ведущих к трассе Е65, ничего не дал. Насколько я понимаю, она могла хоть на парашюте сюда высадиться.

Достав из сумки с оборудованием рулон туалетной бумаги, Нюберг вытер с лица пот.

— Что говорят врачи? — спросил он.

— Пока что ничего нового, — ответил Валландер. — Я понимаю, у них задача не из легких.

И вдруг Нюберг заговорил серьезно.

— Зачем человек так с собой поступает? — спросил он. — Неужели действительно настолько не хочется жить, что остается только расстаться с жизнью таким мучительным способом?

— Вот и я об этом думаю, — ответил Валландер.

Нюберг покачал головой.

— Что творится вокруг? — спросил он.

Валландер промолчал. Ему совершенно нечего было ответить.

Вернувшись к машине, он позвонил в полицейское управление. Трубку взяла Эбба. Валландер решил уклониться от проявлений ее материнской заботы и притворился, что спешит и сильно занят.

— Еду переговорить с фермером, у которого сгорело поле, — сказал он. — Буду во второй половине.

Вернувшись в Истад, Валландер выпил кофе и съел бутерброд в больничном кафетерии. Затем отправился искать отделение, куда положили на обследование Саломонсона. Он окликнул медсестру, представился и изложил свое дело. Та взглянула на него с недоумением.

— Эдвин Саломонсон?

— Я не помню его имени, — сказал Валландер. — Это тот Саломонсон, что поступил к вам вчера вечером после пожара возле Марсвинсхольма?

Медсестра кивнула.

— Мне надо поговорить с ним, — сказал Валландер. — Если, конечно, он не очень болен.

— Он не болен, — ответила медсестра. — Он мертв.

Валландер с недоумением посмотрел на нее.

— Мертв?

— Он умер сегодня утром. Вероятно, от сердечного приступа. Он умер во сне. Вам лучше поговорить с кем-нибудь из врачей.

— Не стоит, — ответил Валландер. — Я только хотел услышать, как он себя чувствует. Ответ я уже получил.

Валландер вышел из больницы, яркий солнечный свет ударил в глаза.

Вдруг он понял, что совершенно не знает, как ему быть.

5

Валландер поехал домой, чувствуя, что ему необходимо выспаться, чтобы вернуть ясность мысли. Ни он, ни кто-либо другой не мог предвидеть, что старый фермер Саломонсон умрет. Вероятно, события вчерашнего дня страшно разволновали и болезненно потрясли его. Неизвестная девушка была в ответе за это, она подожгла рапсовое поле и довела этим Саломонсона до смерти, но сама она была уже мертва. Валландер выдернул из розетки телефонный шнур и лег на диван в гостиной, накрыв лицо полотенцем. Но сон не шел. Спустя полчаса он понял, что не заснет. Валландер снова вставил вилку в розетку и набрал номер Линды в Стокгольме. На листочке рядом с этим телефоном была записана целая серия перечеркнутых номеров. Линда часто переезжала, номера постоянно менялись. В трубке раздавались гудки, никто не подходил. Он набрал номер сестры. Она ответила почти сразу. Они редко разговаривали и почти никогда не говорили ни о чем ином, кроме как об отце. Иногда Валландеру приходила мысль, что их общение окончательно прекратится в тот день, когда отца не станет.

Они обменивались вежливыми фразами, хотя ответы их особо не интересовали.

— Ты звонила, — сказал Валландер.

— Я беспокоюсь за папу, — ответила она.

— Что-нибудь случилось? Он болен?

— Не знаю. Ты когда его навещал последний раз?

Валландер вспоминал.

— Приблизительно неделю назад, — ответил он, тотчас почувствовав угрызения совести.

— Ты что, в самом деле не можешь навещать его почаще?

Валландер решил, что надо сказать что-то в свое оправдание.

— Я работаю почти круглые сутки. В полиции катастрофически не хватает людей. Я навещаю его так часто, как могу.

Красноречивое молчание в трубке говорило о том, что сестра не верит ни единому его слову.

— Я вчера говорила с Гертруд, — продолжала она, не ответив на оправдание Валландера. — Когда я спросила, как там папа, мне показалось, она отвечала уклончиво.

— С чего бы это? — удивился Валландер.

— Не знаю. Я поэтому и звоню.

— Неделю назад он был как всегда, — сказал Валландер. — Разозлился, что я спешу и не могу задержаться надолго. Но пока я там был, он все время рисовал свои картины, у него почти не было времени поговорить со мной. Гертруд была веселая, как обычно. Если честно, я не понимаю, как она его терпит.

— Гертруд он нравится, — ответила сестра. — Все дело в любви. Когда люди любят друг друга, многое можно вытерпеть.

Валландеру захотелось побыстрее окончить беседу. Чем старше становилась сестра, тем больше она напоминала их мать. А к матери он никогда не питал особо теплых чувств. Когда он начал взрослеть, сестра и мать ополчились против них с отцом. Семья как бы разделилась на два враждующих лагеря. И тогда они с отцом стали очень близки. Впервые в их отношениях появилась трещина, когда Валландер, выйдя из подросткового возраста, решил стать полицейским. Отец никогда не мог примириться с этим решением. Но ему так и не удалось объяснить сыну, почему он так жестко не одобряет выбранную им профессию, или предложить что-либо взамен. После того, как закончив учиться Валландер начал работать патрульным в полиции Мальмё, трещина переросла в пропасть. Несколько лет спустя у матери обнаружили рак. Болезнь развивалась очень быстро. На Новый год ей поставили диагноз, а в мае она уже умерла. Его сестра Кристина тем же летом переехала в Стокгольм и нашла там работу в «Телефонном акционерном обществе Л. М. Эриксон», как оно тогда называлось. Она вышла замуж, развелась и снова вышла замуж. Первого мужа Валландер однажды встретил, а нового не видел ни разу. Он знал, что Линда несколько раз бывала у них в Шэрторпе, но по ее словам он понял, что поездки всегда получались неудачными. Валландер знал, что эта трещина, тянувшаяся из детства, останется навсегда. В тот день, когда отец умрет, трещина превратится в бездну.

— Я навещу его сегодня вечером, — сказал Валландер и вспомнил о куче грязного белья на полу.

— Мне бы очень хотелось, чтобы потом ты перезвонил, — ответила она.

Валландер пообещал перезвонить.

Затем он позвонил в Ригу. Когда на другом конце сняли трубку, он сначала подумал, что это Байба. Но потом понял, что подошла женщина, помогавшая по хозяйству: она говорила только по-латышски. Валландер быстро повесил трубку. В тот же момент зазвонил телефон. Он вздрогнул, словно вовсе не ожидал, что кто-то может позвонить.

Валландер снял трубку и услышал голос Мартинсона.

— Надеюсь, не побеспокоил? — спросил Мартинсон.

— Я только зашел сменить рубашку, — сказал Валландер, про себя удивившись, почему он всегда ощущает потребность извиниться за то, что находится дома. — Что-нибудь случилось?

— Поступили звонки по поводу пропавших без вести, — сказал Мартинсон. — Анн-Бритт продолжает принимать запросы.

— Меня больше интересует, удалось ли тебе добиться чего-нибудь от своих компьютеров?

— В первой половине дня компьютеры зависли, — мрачно ответил Мартинсон. — Я звонил в Стокгольм минуту назад. Там сказали, что через час они должны заработать. Но говорили они как-то не очень уверенно.

— Мы же не гонимся за преступниками, — сказал Валландер. — Можно и подождать.

— Звонила врач из Мальмё, — продолжал Мартинсон. — Ее фамилия Мальмстрём. Я пообещал, что ты с ней свяжешься.

— А с тобой она не могла поговорить?

— Она попросила позвать тебя. Думаю, это потому, что это ты, а не я, последним видел девушку в живых.

Валландер потянулся за карандашом и записал номер телефона.

— Я был на месте происшествия, — сказал он. — Нюберг стоял на коленях, весь потный и в глине. Он ждал служебную собаку.

— Он сам, как служебная собака, — ответил Мартинсон, даже не пытаясь скрыть, что недолюбливает Нюберга.

— Может быть, он и брюзга, но зато специалист он талантливый, — возразил Валландер.

Вспомнив о Саломонсоне, он тут же решил, что беседу пора заканчивать.

— Фермер умер, — сказал он.

— Кто?

— Мужчина, у которого мы вчера вечером пили кофе на кухне. Умер от сердечного приступа.

— Может, надо кофе вернуть? — мрачно осведомился Мартинсон.

Беседа была окончена, и Валландер вышел на кухню попить воды. Он долго сидел за кухонным столом, уставившись в одну точку. В два часа он позвонил в Мальмё. Ему пришлось подождать, прежде чем врач Мальмстрём подошла к телефону. По голосу он понял, что она совсем молоденькая. Представившись, Валландер извинился за то, что не мог позвонить раньше.

— Поступили новые сведения, проясняющие наличие состава преступления? — спросила она.

— Нет.

— В таком случае нет оснований для законного медицинского исследования, — ответила она. — Это упрощает процедуру. Девушка подожгла себя, опрокинув канистру с бензином с примесью свинца.

— Мы не можем установить личность, — сказал Валландер. — Нам надо знать как можно больше, чтобы уточнить особые приметы.

— Всегда сложно работать с телом, сгоревшим почти дотла, — невозмутимо ответила врач. — Кожа сгорела целиком. Анализ зубов пока не готов. Но зубы у нее хорошие. Ни одной пломбы. Рост 163 сантиметра. Переломов костей никогда не было.

— Мне нужно знать ее возраст, — сказал Валландер. — Это едва ли не самое главное.

— Это займет еще день. Мы выясняем возраст на основании анализа зубов.

— Но у вас есть предположения?

— Никаких.

— Я видел ее на расстоянии двадцати метров, — сказал Валландер. — Думаю, ей было лет семнадцать. Я ошибаюсь?

Врач ненадолго задумалась.

— У меня по-прежнему нет никаких предположений, — ответила она наконец. — Но, по-моему, она была моложе.

— Почему?

— Отвечу, когда буду знать точно. Но я не удивлюсь, если окажется, что ей было всего пятнадцать.

— Неужели пятнадцатилетняя девочка, в самом деле, может добровольно себя поджечь? — сказал Валландер. — Верится с трудом.

— На прошлой неделе я собирала останки семилетней девочки, которая себя взорвала, — ответила врач. — Она все тщательно спланировала. Даже предусмотрела, чтобы никто другой не пострадал. Она едва умела писать и оставила в качестве прощального письма рисунок. Я слышала о четырехлетнем ребенке, который пытался выколоть себе глаза, потому что ужасно боялся своего папу.

— Такого не может быть, — сказал Валландер. — Только не в Швеции.

— Именно здесь, — ответила она. — В Швеции. В самом центре мира. И в разгар лета.

Валландер почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

— Если вы не установите личность, мы оставим тело здесь, — продолжала она.

— У меня есть вопрос, — сказал Валландер. — Частного порядка. Ведь это адская боль — сгореть заживо?

— Это люди знали во все времена, — ответила она. — Поэтому огонь использовали как одно из ужаснейших наказаний или мучений, которым только можно подвергнуть человека. На костре сожгли Жанну Д’Арк, на костре жгли ведьм. Во все времена люди использовали огонь для пыток. Он причиняет страдания, которые вообще невозможно себе представить. Вдобавок при этом человек, к несчастью, не теряет сознания так быстро, как хотелось бы. Инстинкт, который заставляет уворачиваться от пламени, сильнее, чем желание избежать мучений. Поэтому тело принуждает мозг оставаться в сознании. Затем человек приближается к черте. Мгновение пылающие нервы не чувствуют боли. Известны случаи, когда люди с девяностопроцентными ожогами на какое-то короткое время перестают ощущать боль. Но когда эта анестезия отступает…

Она не закончила фразу.

— Она горела, как факел, — сказал Валландер.

— Лучше об этом вовсе не думать, — ответила врач. — Как бы мы не противились этой мысли, но смерть на самом деле может быть освобождением.

Беседа была окончена, Валландер встал, взял куртку и вышел из дома. Подул ветер. С севера надвигались облака. По дороге в полицейское управление он заехал на станцию техосмотра и договорился о времени для проверки машины. В полицию он приехал в начале четвертого. Валландер остановился возле дежурной части. Эбба недавно упала в ванной и сломала руку. Он спросил, как она себя чувствует.

— Я вспомнила о том, что старею, — ответила она.

— Ты никогда не состаришься, — сказал Валландер.

— Очень мило с твоей стороны, но это не так, — возразила Эбба.

По дороге в кабинет Валландер заглянул к Мартинсону, сидевшему перед монитором.

— Компьютеры заработали двадцать минут назад, — сказал тот. — Я только что сделал запрос о пропавших без вести, которые могли бы подойти по особым приметам.

— Добавь еще, что рост у нее 163 сантиметра, — сказал Валландер. — А возраст — между пятнадцатью и семнадцатью годами.

Мартинсон удивленно взглянул на него.

— Пятнадцать лет, — сказал он. — Разве такое возможно?

— Хотелось бы думать, что нет, — ответил Валландер. — Но пока что мы должны рассматривать это как одну из версий. Как дела с комбинациями инициалов?

— Я еще немного успел сделать, — сказал Мартинсон. — Но думаю просидеть здесь до позднего вечера.

— Мы пытаемся установить личность, — возразил Валландер. — Мы не гонимся за преступником.

— У меня все равно дома никого нет, — сказал Мартинсон. — Не люблю возвращаться в пустую квартиру.

Валландер оставил Мартинсона и заглянул к Анн-Бритт Хёглунд, дверь в ее кабинет была открыта. Там никого не было. Он пошел обратно по коридору в операторскую, где принимались все вызовы и звонки. За столом Анн-Бритт Хёглунд и стажер разбирали кипы бумаг.

— Есть за что зацепиться? — спросил Валландер.

— Две кандидатуры, которые надо изучить подробнее, — ответила Анн-Бритт. — Одна из них — девушка из Томелилльской народной школы, которая пропала два дня назад, почему — никому неизвестно.

— У той, что мы разыскиваем, рост 163 сантиметра, — сказал Валландер. — Зубы без пломб. Ей около пятнадцати-семнадцати лет.

— Такая юная? — удивленно спросила Анн-Бритт.

— Да, — сказал Валландер. — Такая юная.

— В таком случае, это точно не она, — сказала Анн-Бритт Хёглунд, отложив бумаги, которые были у нее в руках. — Той двадцать три года, и она очень высокая.

Она поискала глазами среди бумаг.

— Есть еще одна, — сказала она. — Шестнадцатилетняя девушка по имени Мари Липпмансон. Она проживает в Истаде и работает в булочной. На работе не появлялась в течение трех дней. Позвонил булочник. Он был зол. Родителей ее исчезновение совершенно не беспокоит.

— Изучи ее повнимательнее, — подбодрил Валландер.

Но он знал, что это не та девушка.

Он взял чашку кофе и пошел в свой кабинет. Штабеля бумаг по делам об угонах автомобилей лежали на полу. Он подумал, что надо бы передать их Сведбергу прямо сейчас. Валландер надеялся, что прежде чем он уйдет в отпуск, никаких серьезных преступлений не будет.

В четыре они встретились в зале для совещаний. Со сгоревшего поля вернулся закончивший осмотр Нюберг. Устроили небольшое собрание.

— Давайте в темпе, — сказал Валландер. — Завтра надо будет проработать все оставшиеся дела, чтобы они не залеживались.

Он повернулся к Нюбергу, сидевшему на другом конце стола.

— Собака что-нибудь нашла? — спросил он.

— Как я и говорил, — ответил Нюберг. — Ничего не нашла. Если и был какой-то след, то он растворился в бензиновом запахе, которым пропитался воздух.

Валландер задумался.

— Мы нашли пять или шесть расплавленных канистр из-под бензина, — сказал он. — Это значит, что она пришла на рапсовое поле Саломонсона с чем-то вроде тележки. Девочка не в состоянии унести весь этот бензин. Если только она не ходила за ним куда-то несколько раз. Остается и другая возможность: она пришла туда не одна. Но такое предположение, мягко говоря, нелепо. Кто станет помогать молоденькой девочке совершить самоубийство?

— Можно, конечно, попытаться проследить, куда нас приведут бензиновые канистры, — неуверенно сказал Нюберг. — Но разве это нужно?

— Пока мы не сможем установить личность, мы должны искать во всех направлениях, — ответил Валландер. — Откуда-то она все-таки появилась. И на чем-то она добралась.

— Кто-нибудь осмотрел скотный двор Саломонсона? — спросила Анн-Бритт Хёглунд. — Может быть, бензиновые канистры оттуда.

Валландер кивнул.

— Кому-то надо туда поехать, — сказал он.

Анн-Бритт предложила свою помощь.

— Будем ждать, что найдет Мартинсон, — подытожил Валландер. — И результатов анализа от патологоанатомов из Мальмё. Завтра они сообщат ее точный возраст.

— Золотое украшение, — вспомнил Сведберг.

— Ждем до тех пор, пока не выясним, что означает эта комбинация букв, — ответил Валландер.

Вдруг он понял, что кое-что он совершенно проглядел. За мертвой девушкой стоят другие люди. Которые ее оплакивают. Для которых она навсегда останется бегущей в огне, словно оживший факел.

Огонь оставит свою отметину в их душах. Для него это воспоминание постепенно выветрится, словно ужасный сон.

Они разошлись в разные стороны. Сведберг пошел к Валландеру и взял материалы по делам об угонах. Валландер дал ему краткие пояснения. Они закончили, но Сведберг не торопился уходить. Валландер понял, что тот хочет поговорить о чем-то еще.

— Надо как-нибудь встретиться и поговорить, — сказал он неуверенно. — О том, что происходит с полицией.

— Ты имеешь в виду сокращение штатов и то, что арестантов будет сторожить частная охрана?

Сведберг неохотно кивнул.

— Что толку в новой униформе, если мы сами не в состоянии выполнять свою работу? — продолжал он.

— Я думаю, то, что мы об этом говорим, тоже вряд ли поможет, — уклончиво ответил Валландер. — У нас есть профсоюз, которому платят, чтобы он решал такие вопросы.

— Во всяком случае, надо выразить протест, — сказал Сведберг. — Надо рассказать людям на улицах о том, что происходит.

— Сомневаюсь, что это кого-то волнует, — ответил Валландер, про себя подумав о том, что Сведберг, разумеется, совершенно прав. Да и собственный жизненный опыт подсказывал ему, что их земляки всегда готовы защищать свою полицию.

Сведберг встал.

— Это все, — сказал он.

— Устроим собрание по этому поводу, — сказал Валландер. — Обещаю принять участие. Только подожди до конца лета.

— Я подумаю, — Сведберг вышел из кабинета, держа под мышкой дела об угонах.

Было без пятнадцати пять. Валландер посмотрел в окно и увидел, что собирается дождь.

Прежде чем ехать к отцу в Лёдеруп, он хотел съесть пиццу. В виде исключения он решил приехать без звонка.

По пути к выходу Валландер остановился в дверях у Мартинсона, который сидел за компьютером.

— Не засиживайся до ночи, — сказал он.

— До сих пор никаких результатов, — ответил Мартинсон.

— Увидимся завтра.

Валландер пошел к машине. Первые капли дождя упали на гладкую поверхность автомобиля.

Только он вырулил со стоянки, как увидел бегущего Мартинсона, который размахивал руками. «Появились сведения о девочке», — подумал Валландер, и у него засосало под ложечкой. Он опустил боковое стекло.

— Ты нашел ее? — спросил он.

— Нет, — ответил Мартинсон.

И тут Валландер увидел по его лицу, что случилось что-то серьезное. Он вышел из машины.

— Что произошло? — спросил он.

— Поступил звонок, — ответил Мартинсон. — На побережье по ту сторону от Сандскугена найден труп.

«Черт! — подумал Валландер. — Только не это. Только не сейчас».

— Похоже на убийство, — продолжал Мартинсон. — Звонил мужчина. Говорил необычайно отчетливо, хотя, разумеется, он в шоке.

— Надо ехать туда, — сказал Валландер. — Захвати куртку. Дождь начинается.

Мартинсон не шевельнулся.

— Кажется, звонивший узнал жертву.

По лицу сослуживца Валландер увидел, что за этим последует жуткое продолжение.

— Он сказал, что это Веттерстедт. Бывший министр юстиции.

Валландер смотрел на него не отрываясь.

— Повтори, пожалуйста.

— Он сказал, что это Густав Веттерстед. Министр юстиции. И добавил еще кое-что. Ему показалось, что с трупа сняли скальп.

Они недоуменно уставились друг на друга.

Без двух минут пять, среда, 22 июня.

6

Валландер дождался, пока Мартинсон сбегает за курткой. Когда они выехали на побережье, дождь зарядил вовсю. По дороге они почти не разговаривали. Мартинсон объяснял, как проехать. Они выехали на узкую дорогу по ту сторону теннисных кортов. Валландер думал о том, что́ им предстояло увидеть. Именно этого он хотел меньше всего. Валландер понимал, что тот, кто звонил, говорил правду, так что об отпуске придется забыть. Хансон попросит его отложить отпуск на потом, и он в конце концов согласится. А он-то надеялся, что к концу июня его письменный стол освободится от толстых подшивок с делами.

Увидев впереди песчаные дюны, они остановились. Человек, дожидавшийся их приезда, услышал шум автомобиля и пошел им навстречу. Валландера удивило, что на вид мужчине можно было дать не больше тридцати. Если убитый и вправду Веттерстедт, то этому мужчине было немногим больше десяти лет, когда Веттерстедт ушел с поста министра юстиции, исчезнув из поля зрения широкой общественности. Валландер и сам был молоденьким стажером, когда это произошло. По дороге он пытался вспомнить, как выглядел Веттерстедт. Человек с коротко подстриженными волосами, в очках без оправы. У Валландера сохранилось смутное воспоминание о том, как звучал его голос. Это был громовой голос, всегда самоуверенный, не допускавший возможности собственной неправоты. Таким он остался в памяти Валландера.

Мужчина, вышедший им навстречу, представился Йораном Линдгреном. На нем были штаны до колен и легкая кофта. На первый взгляд, он выглядел очень взволнованным. Они проследовали за ним по побережью. Моросил дождь, на берегу не было ни души. Йоран Линдгрен подвел их к большой перевернутой вверх дном лодке. Сбоку виднелась широкая щель между песком и поручнями лодки.

— Он там, внутри, — произнес Йоран Линдгрен дрожащим голосом.

Валландер и Мартинсон обменялись взглядами, в которых по-прежнему светилась надежда на то, что все это просто разыгравшаяся фантазия. Затем, опустившись на колени, они заглянули под лодку. Внутрь проникал узкий луч света. Но тело можно было различить без труда.

— Надо перевернуть лодку, — сказал Мартинсон, понизив голос, словно боялся, что покойник может услышать его.

— Нет, — возразил Валландер. — Мы не будем ничего переворачивать. — Он быстро поднялся и обернулся к Йорану Линдгрену.

— У вас, наверно, есть фонарик, — сказал он. — Иначе вы не смогли бы обнаружить некоторых деталей.

Удивленно кивнув, мужчина вынул из пакета, стоявшего возле лодки, фонарик на длинной рукоятке. Валландер снова нагнулся и посветил.

— Черт возьми, — сказал Мартинсон, заглядывая в отверстие.

Лицо покойника было покрыто кровью. Но тем не менее они различили, что волосяной покров, начиная со лба и заканчивая макушкой, был содран. Йоран Линдгрен оказался прав. Под лодкой действительно лежал Веттерстедт. Они поднялись. Валландер вернул мужчине фонарик.

— Откуда вы знаете, что это Веттерстедт? — спросил он.

— Да он же живет здесь, — ответил Йоран Линдгрен, указывая на особняк, располагавшийся по правую сторону. — И потом, он ведь известный человек. Политика, которого столько раз показывали по телевизору, узнать несложно.

Валландер задумчиво кивнул.

— Вызывай полный наряд, — сказал он Мартинсону. — Иди, звони. Я подожду здесь.

Мартинсон заторопился. Дождь все усиливался.

— Во сколько вы его обнаружили? — спросил Валландер.

— Я без часов, — ответил Линдгрен. — Но с тех пор прошло не больше получаса.

— Откуда вы звонили?

— У меня с собой телефон, — Линдгрен кивнул на пакет.

Валландер внимательно рассматривал его.

— Труп лежит под перевернутой лодкой, — сказал он. — Снаружи его не видно. Вы нагнулись, чтобы увидеть его?

— Это моя лодка, — простодушно ответил Линдгрен. — Точнее говоря, моего отца. Я обычно прогуливаюсь по побережью после работы. А поскольку продолжало накрапывать, я решил спрятать под лодку мой пакет. Заметил, что внутри что-то мешает, и нагнулся. Сначала я решил, что просто доска отвалилась. А потом увидел тело…

— Это пока что не мое дело, — сказал Валландер. — Но в любом случае интересно знать, почему у вас с собой фонарик?

— У нас дача в Сандскугене, — ответил Линдгрен. — Возле Мюргонгена. Там нет света, потому что мы только начинаем прокладывать электролинию. Мы с папой электрики.

Валландер кивнул.

— Подождите здесь, — сказал он. — Надо будет повторить все эти вопросы через некоторое время. Вы ничего не трогали?

Линдгрен помотал головой.

— Его видел кто-нибудь, кроме вас?

— Нет.

— Когда последний раз вы или папа переворачивали лодку?

Йоран Линдгрен подумал.

— Прошло уже больше недели, — ответил он.

Валландер выяснил все, что хотел. Он неподвижно стоял и думал. Потом зашел под арку напротив дома Веттерстедта. Валландер дернул калитку. Заперто. Затем подозвал Линдгрена.

— Вы живете поблизости?

— Нет, — ответил тот. — Я живу в Окесхольме. Моя машина припаркована выше, возле дороги.

— И все-таки вам известно, что Веттерстедт жил именно в этом доме?

— Он часто прогуливался по побережью. Иногда останавливался, когда мы с папой возились с лодкой. Но ничего не говорил. Он был важный такой.

— Он женат?

— Папа в газете прочитал, что он в разводе.

Валландер кивнул.

— Ясно, — сказал он. — У вас с собой есть что накинуть от дождя?

— Все осталось в машине.

— Можете сходить за вещами, — сказал Валландер. — Вы звонили куда-нибудь, кроме полиции, рассказывали о случившемся?

— Наверно, надо позвонить папе. Это же его лодка.

— Подождите минутку, — сказал Валландер. — Оставьте телефон здесь, захватите что-нибудь от дождя и возвращайтесь обратно.

Йоран Линдгрен сделал все, как ему сказали. Валландер вернулся к лодке и попытался представить себе, что здесь могло произойти. Он знал, что первое впечатление от места преступления часто бывает решающим. Позднее, во время затянувшегося расследования, он постоянно будет мысленно возвращаться именно к этому первому впечатлению.

Некоторые зацепки уже есть. То, что Веттерстедта убили прямо под лодкой, исключено. Его положили туда потом. Его спрятали. Поскольку дом Веттерстедта находится совсем близко, многое говорит о том, что его могли убить там. Кроме того, Валландер предполагал, что убийца был не один. Сообщникам надо было поднять лодку, чтобы поместить туда тело. А лодка была старого образца, с железными скобами, деревянная лодка. Тяжелая.

Валландер подумал о срезанной коже на голове. Как там выразился Мартинсон? Йоран Линдгрен сказал по телефону, что с мужчины сняли скальп. Валландер попытался придать мыслям другое направление, наверняка могла быть и другая причина так повредить голову. Они же пока не знают, как умер Веттерстедт. Не будет же кто-то умышленно срезать с его головы волосяной покров.

И все-таки что-то не вписывалось в эту картину. Настроение испортилось. Что-то настораживало Валландера в этих отрезанных волосах.

Тут стали прибывать полицейские автомобили. Мартинсон догадался предупредить о том, чтобы они не включали сирены с мигалками. Валландер отошел метров на десять от лодки, чтобы лишний раз не топтать песок.

— Под лодкой лежит труп, — сказал Валландер, когда полицейские обступили его. — По-видимому, это Густав Веттерстедт, который когда-то был нашим главным начальником. Во всяком случае, мои ровесники помнят время, когда он был министром юстиции. Он вышел на пенсию и поселился здесь. Теперь он мертв. Исходим из того, что он был убит. Так что начнем с установки ограждений.

— Вот повезло, что матча сегодня ночью не будет, — сказал Мартинсон.

— Тот, кто это сделал, наверное, тоже интересуется футболом, — сказал Валландер.

Он заметил, что его раздражают постоянные упоминания о проходящем чемпионате. Но старался не показывать этого Мартинсону.

— Скоро приедет Нюберг, — сказал Мартинсон.

— Мы пробудем здесь всю ночь, — предупредил Валландер.

Сведберг и Анн-Бритт Хёглунд прибыли одними из первых. Тотчас вслед за ними появился Хансон. Йоран Линдгрен вернулся обратно в желтом дождевике. Он еще раз повторил рассказ о том, как было обнаружено тело, Сведберг все записал. Дождь зарядил еще сильнее, и они укрылись под деревом у песчаной дюны. Валландер попросил Линдгрена обождать. Он пока не хотел переворачивать лодку, и приехавшему врачу пришлось разгребать песок, чтобы заглянуть поглубже под лодку и констатировать, что Веттерстедт действительно мертв.

— Почти наверняка он в разводе с женой, — сказал Валландер. — Но это нужно подтвердить. Мы с Анн-Бритт поднимемся в дом.

— Ключи, — сказал Сведберг.

Мартинсон подошел к лодке, лег на живот и сунул руку в щель. Через пару минут он ухитрился достать из кармана куртки Веттерстедта связку ключей. Перемазанный с ног до головы мокрым песком, Мартинсон отдал ключи Валландеру.

— Надо перевернуть лодку, — раздраженно сказал Валландер. — Почему Нюберга до сих пор нет? Почему все так медленно?

— Он приедет, — ответил Сведберг. — Просто сегодня среда. А по средам он ходит в баню.

Вместе с Анн-Бритт Хёглунд они поднялись в дом.

— Я помню его по Высшей полицейской школе, — вдруг сказала она. — Кто-то повесил на стенку его фотографию, чтобы использовать ее как мишень для стрельбы из лука.

— Он никогда не пользовался популярностью в полиции, — сказал Валландер. — Когда он был у власти, работать полицейским было едва ли не стыдно. Это было время, когда больше, казалось, беспокоились о том, как содержатся преступники, чем о том, что преступность все растет и растет. Потом на горизонте забрезжило что-то новое. Незаметно приближались перемены.

— Я многого не помню, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Он не был замешан в каком-нибудь скандале?

— Много слухов ходило, — ответил Валландер. — О том, о сем. Но доказательств не было. Говорят, среди полицейских в Стокгольме были тогда волнения.

— Возможно, это время его покарало, — сказала Анн-Бритт.

Валландер удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал.

Они прошли сквозь ворота в стене, отделявшей сад Веттерстедта от побережья.

— На самом деле, я здесь не впервые, — вдруг сказала она. — Он часто звонил в полицию, жаловался на подростков, которые летом по ночам распевали песни на берегу. Кто-то из них написал письмо с жалобой в «Истадс Аллеханда». Бьёрк попросил меня съездить туда и разобраться, в чем дело.

— И что дальше?

— Да не знаю, — ответила она. — Но Бьёрк, как ты помнишь, был очень чувствителен к критике.

— Это одна из его положительных сторон, — ответил Валландер. — Он всегда за нас заступался. А такое бывает редко.

Они подобрали нужный ключ и отперли замок. Валландер отметил, что лампочка в фонаре у калитки выбита. Они вошли в ухоженный сад. На травяном ковре не было ни единого жухлого листочка. В саду бил маленький фонтанчик с подпрыгивающими струйками. Два обнаженных гипсовых младенца прыскали друг в друга водой изо рта. В увитой зеленью беседке висели широкие качели. На каменной плите стоял окруженный стульями садовый стол с верхом из цельного мрамора.

— Шикарно жить не запретишь, — сказала Анн-Бритт. — Как думаешь, во сколько обошелся такой мраморный столик?

Валландер промолчал, поскольку ответа на этот вопрос у него не было. Они продолжили путь к дому. По его подсчетам, особняк был построен в начале века. Они миновали мощеный камнем вход в сад и подошли к фасаду. Валландер позвонил в дверь. Прождав минуту, он позвонил еще раз. Затем он подобрал нужный ключ и открыл замок. Они вошли в коридор, свет там был включен. Валландер крикнул в тишину. Никто не отозвался.

— Веттерстедта убили не там, где мы его нашли, — сказал Валландер. — На него, естественно, могли напасть и на побережье. Но, по-моему, все произошло в доме.

— Почему ты так думаешь? — спросила Анн-Бритт.

— Не знаю, просто у меня такое ощущение, — ответил он.

Они не торопясь прошлись по дому, начиная с подземного этажа и заканчивая чердаком, не притрагиваясь ни к чему, кроме выключателей. Осмотр был поверхностный. Они точно не знали, что ищут, в общем-то ничего конкретного они не искали. Но все-таки несколько дней назад мужчина, лежащий теперь мертвым на побережье, жил в этом доме. Они прислушивались к собственным ощущениям, пытаясь понять, что случилось в доме до того, как здесь воцарилась эта внезапная пустота. Нигде ни малейшего признака беспорядка. Валландер осматривался кругом, прикидывая, где могло произойти убийство. Уже возле входа он начал искать знаки, говорившие о том, что кто-то пытался ворваться в дом. Пока они стояли в коридоре, прислушиваясь к тишине, Валландер сказал Анн-Бритт, чтобы та сняла обувь. Они бесшумно крались по огромному дому, который с каждым шагом, казалось, все больше и больше разрастался. Валландер заметил, что его спутница изучает его не менее внимательно, чем собственно предмет их осмотра. Он вспомнил, как, будучи еще молодым и неопытным криминалистом, неоднократно вел себя так же с Рюдбергом. Вместо того чтобы ощутить удовлетворение от того, что она питает уважение к его опыту и знаниям, он почувствовал усталость и огорчение. «Молодая смена уже в пути», — подумал он. И хотя они находились на одной и той же дороге, ее путь был восхождением, а он уже чувствовал приближение спуска. Он подумал о том дне, скоро как два года тому назад, когда они встретились впервые. Тогда у него сложилось впечатление, что Анн-Бритт — бесцветная, далеко не привлекательная девушка, окончившая высшую школу полиции на отлично. Но с первых же слов она заявила, что верит в то, что Валландер сможет научить ее всему, о чем не способны рассказать оторванные от практики школьные теоретики. «А на самом деле все наоборот, — промелькнуло в голове, пока он разглядывал непонятную литографию, на которой никак не мог различить сюжета. — Незаметно мы уже поменялись местами. Анализируя то, как она меня воспринимает, я научился большему, чем она могла извлечь для себя из моих усохших полицейских мозгов».

Они стояли у окна на верхнем этаже, откуда открывался вид на побережье. Прожектора уже установили; Нюберг, который наконец-то прибыл на место, злобно жестикулировал и руководил манипуляциями с полиэтиленовой покрышкой, криво натянутой над лодкой. Внешние ограждения охранялись полицейскими в длиннополых красных пиджаках. Дождь зарядил еще сильнее, и народа за ограждениями было немного.

— Я начинаю думать, что ошибся, — сказал Валландер, глядя, как натягивают полиэтилен. — Никаких следов убийства в доме нет.

— Убийца мог после себя прибраться, — возразила Анн-Бритт.

— Что было на самом деле, мы узнаем только после того, как Нюберг прочешет весь дом, — сказал Валландер. — Скажем так, я испытываю какое-то противоречивое ощущение. И все-таки я думаю, что это произошло за пределами дома.

Они молча вернулись на нижний этаж.

— Почты перед дверью нет, — сказала Анн-Бритт. — Вокруг дома — забор. Где-то должен быть почтовый ящик.

— Разберемся позже, — ответил Валландер.

Войдя в большую гостиную, Валландер встал посередине. Анн-Бритт остановилась в дверях, глядя на него так, словно ожидала, что он устроит импровизированное чтение стихов.

— Я все спрашиваю себя, чего же здесь не хватает, — сказал Валландер. — Вроде бы все как положено. Дом одинокого мужчины, где все на своих местах, никаких тебе неоплаченных счетов, одиночество въелось в стены, как старый дым сигар. В эту логику не вписывается только то, что сам мужчина лежит теперь на побережье мертвый под красной лодкой Йорана Линдгрена.

Тут он сам себя поправил.

— Единственное не вписывается в эту логику, — сказал он. — Лампа у входа в сад выбита.

— Она запросто могла разбиться, — удивленно возразила Анн-Бритт.

— Да, — согласился Валландер. — И все же что-то здесь не так.

В дверь постучали. Валландер открыл, на пороге под дождем стоял Хансон, у которого по лицу стекала вода.

— Ни Нюберг, ни врач не смогут продолжить, пока мы не перевернем лодку, — сказал он.

— Переворачивайте, — распорядился Валландер. — Я скоро приду.

Хансон исчез под дождем.

— Надо начинать с его семьи, — сказал он. — Где-то должна быть записная книжка.

— Кое-что все-таки странно, — сказала Анн-Бритт. — Повсюду сувениры, напоминающие о множестве путешествий, совершенных за долгую жизнь, о бесчисленных встречах. И ни одной семейной фотографии.

Валландер осмотрел гостиную и понял, что Анн-Бритт права. Его огорчило, что он сам этого не заметил.

— Может быть, он не хотел вспоминать о прошлом, — неуверенно предположил Валландер.

— Женщина обязательно развесила бы на стенах фотографии своей семьи, — сказала Анн-Бритт. — Может быть, мне поэтому пришла в голову такая мысль.

На столе возле дивана стоял телефон.

— В кабинете у него тоже есть телефон, — сказал Валландер, кивнув в сторону кабинета. — Поищи там, а я начну здесь.

Он сел на корточки возле низкого телефонного столика. Около телефона лежал пульт от телевизора. «Он мог одновременно разговаривать по телефону и смотреть телевизор, — подумал Валландер. — Прямо как я. В нашем мире люди хотят держать под контролем одновременно телевизор и телефон». Он пролистал телефонные справочники, не найдя каких-либо личных пометок. Затем осторожно выдвинул два ящика из бюро, стоявшего за телефонным столиком. В одном лежал альбом с марками, в другом — тюбик с клеем и коробка с кольцами для салфеток. Только он направился в кабинет, как зазвонил телефон. Валландер вздрогнул. В дверях кабинета тотчас возникла Анн-Бритт. Осторожно присев на край дивана, он снял трубку.

— Алло, — сказал женский голос. — Густав? Почему ты не звонишь?

— Кто говорит? — спросил Валландер.

Женский голос вдруг сделался очень натянутым.

— Это мать Густава Веттерстедта, — сказала женщина. — С кем я разговариваю?

— Меня зовут Курт Валландер. Я полицейский из Истада.

Стало слышно ее дыхание. У него промелькнула мысль, что женщина, должно быть, очень стара, если она мать Веттерстедта. Валландер подал знак смотревшей на него Анн-Бритт.

— Что-нибудь случилось? — спросила женщина.

Валландер не знал, как ему поступить. Это было против всех писанных и неписанных законов — сообщать трагическую весть близким родственникам по телефону. С другой стороны, он уже представился и сказал, что он из полиции.

— Алло, — сказала женщина. — Вы меня слышите?

Валландер не ответил. Он беспомощно смотрелна Анн-Бритт.

Затем он сделал нечто, что впоследствии так и не смог себе объяснить.

Он повесил трубку.

— Кто это? — спросила Анн-Бритт.

Валландер молча покачал головой.

Он снова снял трубку и позвонил в полицейский центр Стокгольма на Кунгсхольмене.

7

В девять часов телефон Густава Веттерстедта зазвонил опять. Коллеги Валландера из Стокгольма сообщили матери Веттерстедта о смерти сына. Теперь звонил криминальный инспектор, представившийся как Ханс Викандер из полиции Эстермальма.

— Мы ей сообщили, — сказал Викандер. — Она очень стара, поэтому я взял с собой священника. Надо сказать, что, несмотря на свои 94 года, она держала себя в руках.

— А может быть, именно поэтому, — ответил Валландер.

— Мы ищем двоих детей Веттерстедта, — продолжал Ханс Викандер. — Старший сын работает в нью-йоркском отделении ООН. Дочь помладше, живет в Уппсале. Мы рассчитываем связаться с ними в течение вечера.

— А что его бывшая жена? — спросил Валландер.

— Которая из них? Он был женат трижды.

— Все три. Мы потом свяжемся с ними.

— У меня есть для тебя кое-что интересное, — продолжал Викандер. — Когда мы разговаривали с матерью, она сказала, что Веттерстедт звонил ей каждый вечер ровно в девять.

Валландер посмотрел на часы. Было три минуты десятого. Он тотчас понял, что имел в виду Викандер.

— Вчера он не позвонил, — сказал тот. — Она ждала до половины десятого. А потом позвонила сама. Никто не брал трубку, хотя она утверждает, что прозвучало по меньшей мере пятнадцать гудков.

— А что было позавчера?

— Она не помнит точно. Говорит, у нее ужасно плохая память на текущие события.

— Больше она ничего не сказала?

— Я толком не знал, о чем ее спрашивать.

— Надо нам еще раз с ней поговорить, — сказал Валландер. — Лучше будет, если ты возьмешь это на себя, потому что с тобой она уже знакома.

— Со второй недели июля у меня отпуск, — ответил Викандер. — До этого я в твоем распоряжении.

Разговор закончился. В коридор вошла Анн-Бритт, которая ходила проверять почтовый ящик.

— Газеты за вчера и сегодня, — сообщила она. — Телефонный счет. Никаких личных писем. Он пролежал под лодкой не особенно долго.

Валландер встал с дивана.

— Пройдись по дому еще разок, — попросил он. — Посмотри, не найдешь ли признаков того, что какие-то вещи украдены. Я пойду спущусь и осмотрю тело.

Дождь заметно усилился. Пробегая по саду, Валландер вспомнил, что обещал навестить отца. Поморщившись, он вернулся в дом.

— Будь другом, — сказал он Анн-Бритт, войдя в коридор. — Позвони моему отцу, передай привет и скажи, что я занят срочным расследованием. Если он спросит, кто ты, можешь сказать, что ты наш новый шеф.

Она кивнула и улыбнулась. Валландер продиктовал номер телефона. Затем он снова выбежал под дождь.

Место преступления, освещенное мощными прожекторами, производило страшное впечатление. С неприятным чувством Валландер зашел под навес. Тело Густава Веттерстедта лежало на спине на подстилке из полиэтилена. Прибывший врач осветил фонариком горло трупа. Увидев Валландера, он прервал осмотр.

— Как вы себя чувствуете? — спросил врач.

И только тут Валландер узнал его. Это был тот самый врач, который несколько лет назад осматривал его ночью в приемной неотложки, когда Валландер думал, что у него сердечный приступ.

— Несмотря на случившееся, хорошо, — ответил Валландер. — Рецидивов не было.

— Выполняете мои рекомендации? — спросил врач.

— Нет, конечно, — уклончиво промямлил Валландер.

Он рассматривал труп, думая о том, что даже теперь, будучи мертвым, Веттерстедт производит то же впечатление, что когда-то с экрана телевизора. В его лице было что-то холодное и категорическое, несмотря на то, что лицо это было покрыто запекшейся кровью. Валландер нагнулся к трупу и осмотрел рану на лбу, тянувшуюся к макушке со срезанным волосяным покровом.

— Отчего наступила смерть? — спросил Валландер.

— Сильный рубленный удар вдоль позвоночника, — ответил врач. — Смерть была мгновенной. Позвоночник разрублен почти до самого основания. Должно быть, он умер прежде, чем упал на землю.

— Вы уверены, что это произошло вне дома? — спросил Валландер.

— Думаю, да. По всей вероятности, удар был нанесен из-за спины. Можно с уверенностью утверждать, что сила удара сзади повалила его на живот. Во рту и в глазах песчинки. Возможно, это случилось где-то поблизости.

— Должны быть следы крови, — сказал Валландер.

— Дождь все осложняет, — ответил врач. — Но если вы разроете верхний слой, то, может быть, найдете кровь.

Валландер кивнул на изувеченную голову Веттерстедта.

— Что вы можете об этом сказать? — спросил он.

Врач пожал плечами.

— Надрез на лбу сделан острым ножом, — сказал он. — А может, бритвой. Волосяной покров содран. Сделано это до или после удара по позвоночнику, я пока сказать не могу. Этим займутся патологоанатомы из Мальмё.

— Мальмстрём будет над чем поработать, — сказал Валландер.

— Кому?

— Вчера мы отправили туда останки девушки, которая подожгла себя. А теперь везем мужчину со снятым скальпом. Я разговаривал с патологоанатомом по имени Мальмстрём. Есть там одна женщина.

— Даже не одна, — ответил врач. — Но как раз с ней я не знаком.

Валландер присел на корточки возле трупа.

— А вы как думаете, — спросил он у врача. — Что здесь произошло?

— Убийца знал, чего хочет, — ответил врач. — Удар профессионального палача. Но то, что с него сняли скальп! Это дело рук сумасшедшего.

— Или индейца, — задумчиво прибавил Валландер.

Поднявшись, он почувствовал, как стрельнуло в коленях. Время, когда безнаказанно можно было посидеть на корточках, давно для него миновало.

— У меня все, — сказал врач. — Я уже сообщил в Мальмё, что мы скоро прибудем с телом.

Валландер не ответил. Его внимание привлекла одна деталь в одежде Веттерстедта. Ширинка была расстегнута.

— Вы трогали одежду? — спросил он врача.

— Только сзади, вокруг раны на позвоночнике, — ответил тот.

— Я хочу попросить вас кое о чем, — продолжил он. — Не могли бы вы проверить, все ли на месте у него в ширинке?

Врач удивленно взглянул на Валландера.

— Если убийца срезал половину макушки, то он с таким же успехом мог отрезать и кое-что другое, — пояснил Валландер.

Врач кивнул и натянул на руки полиэтиленовые перчатки. Затем осторожно засунул руку в ширинку и пощупал внутри.

— Кажется, все на месте, — сказал он, вытащив руку.

Валландер кивнул.

Тело Веттерстедта увезли. Валландер повернулся к Нюбергу, стоявшему на коленях около лодки, которую успели перевернуть дном вниз.

— Ну как? — спросил Валландер.

— Не знаю, — ответил Нюберг. — Этот дождь уничтожил все следы.

— Все-таки надо покопать здесь завтра, — сказал Валландер и пересказал слова врача. Нюберг кивнул.

— Если кровь есть, мы ее раскопаем. Ты хочешь, чтобы мы особенно тщательно поискали в каком-нибудь конкретном месте?

— Вокруг лодки, — ответил Валландер. — А потом в районе от входа в сад вниз к морю.

Нюберг показал на открытую сумку. В ней лежало несколько пакетов.

— Я нашел у него в карманах только спичечный коробок, — сказал он. — Ключи у тебя. А одежда очень высокого качества. Не считая деревянных башмаков.

— Кажется, в доме ничего не тронуто, — сказал Валландер. — Но хорошо бы ты осмотрел его сегодня же вечером.

— Я не могу быть в двух местах одновременно, — проворчал Нюберг. — Если осталась возможность откопать какие-то следы здесь, надо делать это, пока дождь не смыл их окончательно.

Валландер возвращался в дом, когда обнаружил, что Йоран Линдгрен все еще здесь. Валландер подошел к нему. Он заметил, что Линдгрен замерз.

— Езжайте домой, — сказал он.

— Можно мне позвонить папе и рассказать? — спросил он.

— Можно, — ответил Валландер.

— А что произошло? — спросил Йоран Линдгрен.

— Пока не знаем, — сказал он.

За ограждениями по-прежнему стояла кучка любопытных, наблюдавших за работой полиции. Несколько пожилых людей, молодой человек с собакой, парень на мопеде. Валландер нервно подумал о том, что́ предстоит полицейским. Министр юстиции, которому разрубили позвоночник, а вдобавок еще и скальпировали, — это новость, которую газеты, радио и телевидение будут муссировать каждый день. Единственный положительный момент, который можно себе вообразить в этой ситуации, — то, что девушка, сгоревшая на рапсовом поле Саломонсона, не попадет на первую полосу газет.

Ему захотелось по нужде. Спустившись к воде, Валландер расстегнул ширинку. «А может, все просто, — подумал он. — Ширинка у Веттерстедта расстегнута потому, что в тот момент, когда на него напали, он мочился».

Он стал подниматься к дому. Но внезапно остановился. У него было такое чувство, будто он что-то упустил из виду. И тут он вспомнил, что́. Он пошел обратно к Нюбергу.

— Ты не знаешь, где Сведберг? — спросил он.

— Наверное, пытается найти еще полиэтилен, а лучше бы брезент. Надо накрыть песок, пока все дождем не смыло.

— Я хочу поговорить с ним, когда он вернется, — сказал Валландер. — А где Мартинсон с Хансоном?

— Мартинсон, наверное, поехал купить какой-нибудь еды, — с кислым видом ответил Нюберг. — Но у кого сейчас есть время на еду, черт возьми?

— Мы можем послать кого-то, чтобы тебе купили перекусить, — сказал Валландер. — А где Хансон?

— Он должен проинформировать кого-нибудь из прокуроров. Я не голоден.

Валландер снова отправился к дому. Он снял насквозь промокшую куртку, стянул сапоги и почувствовал, что проголодался. Анн-Бритт сидела в кабинете Веттерстедта и осматривала содержимое письменного стола. Валландер вошел на кухню и включил свет. Он вспомнил, как они пили кофе, сидя на кухне у Саломонсона. А теперь Саломонсон мертв. По сравнению с кухней фермера, кухня Веттерстедта представляла собой совсем другой мир. По стенам развешаны блестящие медные сковороды. Посередине — открытая жаровня с вытяжкой на месте бывшего дымохода старинной духовой печи. Валландер открыл холодильник и достал сыр с пивом. В одном из красивых шкафчиков, которыми были увешаны стены, он нашел сухие хлебцы. Без единой мысли в голове, он уселся за стол и принялся есть. Когда в коридор вошел Сведберг, он как раз окончил трапезу.

— Нюберг сказал, ты хочешь поговорить со мной?

— Ну что, нашел брезент?

— Продолжаем работать, накрыли как смогли. Мартинсон звонил в метеоцентр выяснить, когда прекратится дождь. Узнал, что будет лить всю ночь. А потом у нас появится несколько часов, прежде чем дождь зарядит заново. Но в этот промежуток подует настоящий летний ветрила.

На полу вокруг сведберговых сапог образовалась лужа. Но Валландер не стал говорить ему, что сапоги надо бы снять. Едва ли они найдут тайну смерти Густава Веттерстедта у него на кухне.

Сведберг сел и вытер волосы носовым платком.

— Я смутно помню, что как-то ты говорил, будто в молодости увлекался историей индейцев, — начал Валландер. — Я не ошибся?

Сведберг удивленно посмотрел на него.

— Да, — сказал он. — Я много читал про индейцев. И никогда не смотрел всех этих фильмов, которые все равно не говорят правду об их жизни. Я переписывался со знатоком индейской культуры Ункасом, который когда-то победил в телевизионном конкурсе — меня тогда еще и на свете не было. Он многому меня научил.

— Ты, наверно, недоумеваешь, почему я спросил тебя об этом? — продолжал Валландер.

— Да, собственно, нет, — ответил Сведберг. — Ведь убийца снял скальп с Веттерстедта.

Валландер внимательно посмотрел на него.

— Ты так считаешь?

— Если считать скальпирование искусством, то преступник владеет им почти в совершенстве. Один надрез острым ножом на лбу. Затем несколько надрезов вдоль висков. Чтобы одним махом содрать кожу.

— Он умер от рубленой раны чуть пониже лопаток, — продолжал Валландер.

Сведберг пожал плечами.

— Индейские воины наносили удар в голову, — сказал он. — Позвоночник разрубить трудно. Топор надо держать косо. Особенно, если жертва находится в движении.

— А если жертва стоит неподвижно?

— В любом случае индейцы так не делали, — ответил Сведберг. — Не в их обычаях было убивать человека со спины. Да и вообще убивать кого-либо.

Валландер наклонил голову и подпер лоб рукой.

— Почему тебя это интересует? — спросил Сведберг. — Вряд ли Веттерстедта зарубил индеец.

— А кто еще мог снять скальп?

— Сумасшедший, — ответил Сведберг. — Тот, кто это совершил, явно не в себе. Мы должны поймать его как можно скорее.

— Знаю, — сказал Валландер.

Сведберг поднялся и вышел. Валландер взял половую тряпку и вытер лужу на полу. Затем пошел к Анн-Бритт Хёглунд. Было почти пол-одиннадцатого.

— Голос у твоего отца был невеселый, — сказала она, когда Валландер очутился у нее за спиной. — Кажется, больше всего его разозлило то, что ты не позвонил ему раньше.

— И здесь он прав, — ответил Валландер. — Нашла что-нибудь?

— На удивление мало, — ответила она. — На первый взгляд, ничего не украдено. Замки на шкафах целы. Наверно, у него была домработница, которая и поддерживала порядок в таком огромном доме.

— Почему ты так думаешь?

— Есть два обстоятельства. Во-первых, существует большая разница между тем, как наводит порядок мужчина, и как это делает женщина. Не спрашивай, почему. Просто это так, и все тут.

— А второе?

— Я нашла ежедневник с пометкой «поломойка» и указанием времени. Пометка повторяется два раза в месяц.

— Там на самом деле написано «поломойка»?

— Прекрасное старинное слово с пренебрежительным оттенком.

— Посмотри, когда она приходила в последний раз.

— В этот четверг.

— Теперь понятно, почему везде так чисто прибрано.

Валландер опустился на стул по другую сторону письменного стола.

— А что там у вас на берегу? — спросила она.

— Рубленый удар вдоль позвоночника. Мгновенная смерть. Убийца снял скальп и испарился.

— Раньше ты говорил, что преступники орудовали по крайней мере вдвоем.

— Знаю, — ответил он. — Но на настоящий момент я могу сказать только, что мне все это совершенно не нравится. Зачем кому-то понадобилось убивать пожилого мужчину, который жил в уединении в течение двадцати лет? И почему с него сняли скальп?

Они молчали. Валландер думал о сгоревшей девочке. О мужчине со срезанным скальпом. И о проливном дожде за окном. Он попытался отделаться от маячивших перед глазами неприятных картин, вспоминая, как они с Байбой сползали с подветренной стороны песчаных дюн у Скагена. Но девочка с горящими волосами все бежала и бежала. А Веттерстедт лежал на носилках в машине, направлявшейся в Мальмё.

Усилием воли отогнав мрачные мысли, Валландер посмотрел на Анн-Бритт.

— Твои предположения, — сказал он. — Что ты об этом думаешь? Что же в действительности произошло? Рассказывай по порядку. Ни о чем не умалчивая.

— Он вышел из дома, — сказала Анн-Бритт. — Хотел прогуляться по побережью. Встретиться с кем-нибудь. Или просто поразмяться. Но вышел он ненадолго.

— Почему?

— Деревянные башмаки. Старые и поношенные. Неудобные. Но вполне подходящие, если собираешься немного прогуляться.

— Продолжай.

— Это случилось вечером. Что говорит медэксперт по поводу времени?

— Он пока не знает. Продолжай. Почему вечером?

— Днем слишком велик риск, что тебя заметят. В это время года на побережье всегда кто-нибудь да есть.

— Это все?

— Явный мотив отсутствует. Но я думаю, можно предположить, что у убийцы был план.

— Почему?

— Он отвел себе время на то, чтобы спрятать труп.

— Зачем он это сделал?

— Чтобы оттянуть момент, когда тело будет обнаружено. Чтобы успеть убраться с места преступления.

— Но его никто не видел. И почему ты говоришь, что это был «он»?

— Вряд ли женщина ударит человека топором по позвоночнику. Женщина, доведенная до отчаяния, может дать мужчине топором по голове. Но она не станет снимать скальп. Убийца — мужчина.

— Что нам о нем известно?

— Ничего. Если только ты не знаешь чего-то, что неизвестно мне.

Валландер покачал головой.

— Ты сообщила примерно то, что мы уже знаем, — сказал он. — Думаю, пора предоставить дом в распоряжение Нюберга и его людей.

— Вокруг этого дела будет большой переполох, — сказала она.

— Да уж, — ответил Валландер. — Завтра начнется. Тебе повезло, что ты уходишь в отпуск.

— Хансон уже спрашивал, могу ли я отложить отпуск. Я сказала, что могу, — ответила Анн-Бритт.

— Езжай домой, — сказал Валландер. — Я собираюсь сказать всем, что мы встречаемся завтра рано утром в семь часов, чтобы разобраться с работой по розыску.

Когда Валландер остался один, он прошелся по дому еще раз. Он понимал, что надо как можно скорее составить представление о том, что за человек был Густав Веттерстедт. Им известно об одной его привычке — каждый день в определенное время он звонил матери. А все остальное им пока неизвестно. Вернувшись на кухню, Валландер разыскал бумагу в одном из кухонных шкафчиков. Затем он составил для себя памятку о том, что надо сказать во время завтрашнего совещания следственной группы. Через несколько минут пришел Нюберг. Он снял с себя мокрый дождевик.

— Что именно нам надо искать? — спросил он.

— Место, где было совершено убийство, — ответил Валландер. — Оно так и не найдено. Хочу исключить вероятность того, что Веттерстедт был убит в доме. Исследуй помещение, как ты обычно это делаешь.

Нюберг кивнул и вышел. Тотчас вслед за этим Валландер услышал, как тот отчитывает одного из своих сотрудников. Валландер подумал, что хорошо бы съездить домой и поспать несколько часов. Потом решил пройтись по дому еще раз. Он начал с подвала. Через час он добрался до верхнего этажа, зашел в просторную спальню, открыл гардероб. Осмотрел костюмы Веттерстедта и стал исследовать дно. С нижнего этажа доносился раздраженный голос Нюберга. Валландер собрался было закрыть дверцы гардероба, но взгляд его наткнулся на маленькую сумочку, лежавшую в углу. Он нагнулся и достал ее. Присев на край кровати, он открыл сумочку. В ней был фотоаппарат. Не сказать, чтобы очень дорогостоящий, приблизительно такой же Линда купила год назад. Валландер увидел, что в нем есть пленка. Семь кадров из тридцати шести были отсняты. Валландер засунул фотоаппарат обратно в сумку. Затем он спустился к Нюбергу.

— В этой сумке лежит фотоаппарат, — сказал он. — Прояви пленку и напечатай фотографии как можно скорее.

Было около полуночи, когда Валландер покинул дом Веттерстедта. Дождь продолжал лить как из ведра.

Он поехал прямо домой.

Он поднялся к себе и уселся на кухне. Интересно, что же заснято на пленке?

Дождь барабанил в оконное стекло.

Он вдруг почувствовал, как, крадучись, приближается страх.

Что-то случилось. И вдруг он понял, что это лишь начало грядущей катастрофы.

8

В четверг утром 23 июня в полицейском управлении Истада настроение царило совсем не отпускное. В половине третьего Валландера разбудил журналист из «Дагенс Нюхетер», который пронюхал в полиции Эстермальма о смерти Густава Веттерстедта. Когда Валландеру наконец-то удалось снова заснуть, позвонили из «Экспрессен». Хансона тоже разбудили ночью. В семь утра они собрались в зале для совещаний, все были бледные и усталые. Пришел и Нюберг, хотя до пяти утра он был занят обыском в доме Веттерстедта. По дороге в кабинет Хансон отвел Валландера в сторонку и сказал, что тот должен взять дело в свои руки.

— Я думаю, Бьёрк знал, что это произойдет, — сказал Хансон. — Поэтому он и ушел.

— Он не ушел, — ответил Валландер. — Его повысили. А кроме того, он не умел заглядывать в будущее. Он был целиком погружен в свои повседневные заботы.

Валландер знал, что ответственность за организацию розыска убийцы Веттерстедта ложится на него. Первая большая трудность заключалась в том, что летом у них всегда была нехватка людей. Он с благодарностью подумал об Анн-Бритт, которая согласилась отложить отпуск. Но что будет с его собственным отпуском? Через две недели он планировал ехать в Скаген вместе с Байбой.

Он сел за стол и посмотрел на окружавшие его усталые лица. Дождь не переставал даже когда пробивался солнечный свет. Перед ним на столе лежала гора записок о поступивших телефонных звонках, которые ему вручили в дежурной части. Валландер отложил записки в сторону и постучал карандашом по столу.

— Пора начинать, — сказал он. — Произошло худшее из того, что могло произойти. Случилось убийство в период отпусков. Мы должны быть начеку, насколько это сейчас возможно. На носу Праздник середины лета, который распахнет двери в участок. В это время всегда что-нибудь да случится, так что уголовный отдел без работы не останется. Приступаем к розыску, принимая это во внимание.

Все промолчали. Валландер повернулся к Нюбергу и спросил, как идут дела с криминологической экспертизой.

— Только бы дождь закончился на пару часов, — ответил Нюберг. — Если мы найдем место, где было совершено убийство, надо будет снять верхний слой песка. А это почти невозможно, пока он сырой. Иначе это будет просто глыба какая-то.

— Я только что звонил дежурному синоптику в Стуруп, — сообщил Мартинсон. — Он рассчитал, что дождь в Истаде прекратится сразу после восьми часов. Но тогда подует штормовой ветер, и так до середины дня. А потом дождь зарядит еще сильнее. И только после этого погода будет ясная.

— То понос, то золотуха, — сказал Валландер. — Для нас проще, если на Праздник середины лета погода неважная.

— В этот раз нам поможет чемпионат по футболу, — сказал Нюберг. — Меньше народа напьется. Будут сидеть у телевизоров.

— А что произойдет, если Швеция проиграет России? — спросил Валландер.

— Этого не случится, — решительно ответил Нюберг. — Мы выиграем.

Валландер понял, что Нюберг интересуется футболом.

— Надеюсь, будет по-твоему, — ответил Валландер.

— Вокруг лодки ничего интересного не найдено, — продолжал Нюберг. — Прочесали участок побережья между садом Веттерстедта, лодкой и ближе к воде. Кое-что уже нашли. Но вряд ли это представляет интерес для следствия. Может быть, за исключением одного.

Нюберг достал полиэтиленовый пакет.

— Это нашел полицейский, помогавший натягивать оградительную ленту. Газовый баллончик. Женщинам рекомендуют носить такие в сумочках, чтобы защищаться в случае нападения.

— Разве они у нас не запрещены? — спросила Анн-Бритт Хёглунд.

— Запрещены, — сказал Нюберг. — Но баллончик лежал там, где он лежал. На песке сразу за ограждениями. Будем искать на нем отпечатки пальцев. Может быть, это что-то даст.

Нюберг убрал пакет обратно в сумку.

— А такую лодку легко перевернуть? — спросил Валландер.

— Это по плечу только человеку с неслыханной силой, — ответил Нюберг.

— Значит, они действовали вдвоем, — сказал Валландер.

— Убийца мог отгрести песок возле лодки, — нерешительно заметил Нюберг. — А спрятав труп, сгрести песок обратно.

— Такая возможность тоже не исключена, — сказал Валландер. — Но насколько это вероятно?

Все промолчали.

— Ничто не указывает на то, что убийство было совершено в доме, — продолжал Нюберг. — Следов крови или других признаков преступления там не найдено. Все вещи целы. А было ли что-нибудь украдено, я сказать не могу. По-моему, не похоже.

— Больше ничего примечательного не найдено? — спросил Валландер.

— По-моему, так весь дом сплошь примечательный, — ответил Нюберг. — Должно быть, у Веттерстедта водились денежки.

Они на мгновение задумались о сказанном. Валландер понял, что пора подытожить разговор.

— Для нас самое важное узнать, когда было совершено убийство, — начал он. — Врач, осмотревший тело, сказал, что это случилось на побережье. Он нашел песчинки во рту и в глазах. Будем ждать заключения судмедэкспертов. Поскольку нам неизвестны мотивы убийства и нет версии, которую можно начать отрабатывать, будем действовать вслепую. Надо разобраться, что за человек был Веттерстедт. С кем он общался? Что у него за привычки? Надо узнать его характер, изучить его жизнь. Нельзя упускать тот факт, что двадцать лет назад он был очень известным человеком. Министром юстиции. В определенном кругу он пользовался популярностью, некоторые его ненавидели. Он был постоянно в центре разных скандалов. Можно ли здесь говорить о мести? Тело разрублено, волосяной покров срезан. С Веттерстедта сняли скальп. Бывали ли такие случаи прежде? Можно ли найти параллели с прежними убийствами? Мартинсон привел в боевую готовность свои компьютеры. Он нашел горничную Веттерстедта, с которой надо поговорить сегодня же.

— Его политическая партия, — напомнила Анн-Бритт Хёглунд.

Валландер кивнул.

— Я как раз к этому подошел. Были ли у него по-прежнему какие-нибудь партийные задания? Общался ли он со старыми друзьями по партии? С этим тоже надо разобраться. Есть ли хоть что-то, что может навести на мысль о возможных мотивах преступления?

— После того как новость вышла в эфир, уже поступило два звонка с признаниями в убийстве Веттерстедта, — сказал Сведберг. — Один звонил из телефонной будки в Мальмё. Он был так разъярен, что слов невозможно было разобрать. Мы попросили коллег из Мальмё выслушать его. Другой позвонивший содержится в клинике Эстерокер. Последний раз его выпускали в феврале. Но совершенно очевидно, что смерть Густава Веттерстедта пробудила новый всплеск старых эмоций.

— Во времена его бытности министром юстиции случилось многое, о чем помним мы все, — сказал Валландер. — Из всех министров правосудия и полицейских начальников, которые приходили и уходили за это время, Веттерстедт меньше всех с нас спрашивал.

Они поделили между собой задания. Валландер захотел лично переговорить с горничной Веттерстедта. Все договорились встретиться вновь в четыре часа во второй половине дня.

— Остались две вещи, — сказал Валландер. — Во-первых, нас будут осаждать фотографы и журналисты. Такое убийство как раз во вкусе масс-медиа. Нам придется столкнуться с газетными афишами, вроде таких: «В Швеции снимают скальпы». Лучше уж сообщить всю информацию прессе прямо сегодня. Мне бы не хотелось этим заниматься.

— Ничего не получится, — сказал Сведберг. — Ты обязан взять ответственность на себя. Как бы ты ни старался этого избежать, ты умеешь общаться с ними лучше, чем остальные.

— Но не могу же я один с ними разговаривать, — воспротивился Валландер. — Пусть и Хансон тоже поучаствует. И Анн-Бритт. Давайте назначим на час дня?

Они уже собрались разойтись, но Валландер попросил их задержаться.

— Мы не можем пустить на самотек расследование по делу о девушке, поджегшей себя на рапсовом поле, — сказал он.

— Ты думаешь, это как-то связано с убийством Веттерстедта? — удивленно спросил Хансон.

— Конечно, нет, — ответил Валландер. — Просто надо продолжать попытки установить личность девушки, пока мы будем заниматься делом Веттерстедта.

— В компьютерной базе данных сведения о ней отсутствуют, — сказал Мартинсон. — Комбинация инициалов ничего не дала. Но я обещаю продолжить поиски.

— Кто-нибудь должен ее хватиться, — сказал Валландер. — Молодая девушка. По-моему, все это странно.

— Лето на дворе, — сказал Сведберг. — Молодежь постоянно куда-то ездит. Несколько недель может пройти, пока ее начнут разыскивать.

— Разумеется, ты прав, — согласился Валландер. — Подождем немного.

Без четверти восемь они разошлись. Валландер провел оперативку в бешеном темпе, поскольку работы у всех было навалом. Вернувшись в свой кабинет, он быстренько просмотрел записи о том, куда нужно позвонить. Срочных звонков вроде не было. Он достал из ящика тетрадь на пружинке и написал имя Густава Веттерстедта в самом верху на первой странице. Затем он откинулся на стуле и прикрыл глаза. «Что можно сказать об этом убийстве? Кто был человек, разрубивший Веттерстедта топором и снявший с него скальп?»

Валландер склонился к столу.

Он записал: «Ничто не указывает на то, что Густава Веттерстедта ограбили, хотя пока что такую возможность, конечно, целиком исключить нельзя. Это отнюдь не случайное убийство, если только это не дело рук сумасшедшего. Убийца заранее отвел время на то, чтобы спрятать труп. Остается мотив мести. Кто имел основания взять реванш у Густава Веттерстедта таким кровавым способом?»

Валландер отложил карандаш и перечитал написанное с растущим неудовольствием.

«Слишком рано, — подумал он. — Я пытаюсь сделать заключительные выводы, которые пока сделать невозможно. Надо повременить».

Он поднялся и вышел из полицейского управления. Дождь кончился. Синоптик со Стурупского аэропорта оказался прав. Валландер поехал на виллу Веттерстедта.

На берегу по-прежнему стояли ограждения. Нюберг со своими людьми убирал брезент, закрывавший берег. Этим утром за ограждениями толпилось много любопытных. Открыв входную дверь при помощи связки ключей Веттерстедта, Валландер направился прямиком в кабинет. Он методично продолжил поиски, начатые Анн-Бритт накануне вечером. На выяснение имени женщины, которая служила у Веттерстедта «поломойкой», ушло не больше получаса. Звали ее Сара Бьёрклунд, а жила она в районе, который, насколько Валландеру было известно, располагался сразу за универмагом у въезда в западную часть города. Он подошел к телефону, стоявшему на столе, и набрал ее номер. Прозвучало восемь сигналов, прежде чем на другом конце сняли трубку. Валландер услышал хриплый мужской голос.

— Я хотел бы поговорить с Сарой Бьёрклунд, — сказал Валландер.

— Ее нет, — ответил мужчина.

— А когда она будет?

— А кто ее спрашивает? — недоброжелательно переспросил мужчина.

— Курт Валландер из полиции Истада.

На другом конце воцарилось долгое молчание.

— Алло, вы меня слышите? — спросил Валландер, не скрывая своего нетерпения.

— Это как-то связано с Веттерстедтом? — спросил мужчина. — Сара Бьёрклунд — моя жена.

— Я хочу поговорить с ней.

— Сейчас она в Мальмё. Она вернется ближе к обеду, во второй половине дня.

— Когда ее можно застать? В какое время? Постарайтесь сказать поточнее!

— В пять она будет наверняка.

— Значит, в пять я буду у вас, — сказал Валландер и повесил трубку.

Он вышел из дома и спустился к Нюбергу. За ограждениями стояла толпа народа.

— Нашли что-нибудь? — спросил Валландер.

Нюберг держал в руке ведро песка.

— Ничего, — ответил он. — Но если он был убит на берегу и упал на песок, надо искать следы крови. Кровь должна была брызнуть струей — на лбу находится мощный кровеносный сосуд.

Валландер кивнул.

— Где был найден баллончик? — спросил он чуть погодя.

Нюберг указал на место за ограждениями.

— Сомневаюсь, что баллончик как-то связан с этим убийством, — сказал Валландер.

— Я тоже, — согласился Нюберг.

Валландер уже собрался было вернуться к автомобилю, как вспомнил, что у него был еще один вопрос к Нюбергу.

— Лампа у входа в сад была выбита, — сказал он. — Не посмотришь?

— А от меня ты чего хочешь? — спросил Нюберг. — Мне что, новую вкрутить?

— Я просто хотел узнать, почему она не горит, — сказал Валландер. — И больше ничего.

Он вернулся в управление. Небо было серым, но дождя не предвиделось.

— Журналисты звонят весь день, не переставая, — сообщила Эбба, когда он проходил мимо дежурной части.

— Им назначили встречу на час дня, — ответил Валландер. — А где Анн-Бритт?

— Вышла секунду назад. Она не сказала, куда направляется.

— А Хансон куда подевался?

— По-моему, он у Пера Окесона. Найти его?

— Нам надо подготовиться к пресс-конференции. Проследи, чтобы в конференц-зале было достаточно стульев. Будет очень много народа.

Валландер вошел в свой кабинет и стал готовиться к выступлению перед прессой. Где-то через полчаса в дверь постучала Анн-Бритт Хёглунд.

— Я ездила к Саломонсону, — сказала она. — Кажется, я нашла ключ к загадке, где девушка раздобыла столько бензина.

— У Саломонсона на скотном дворе хранился бензин?

Анн-Бритт утвердительно кивнула.

— Тогда все понятно, — сказал Валландер. — Значит, она могла прийти на рапсовое поле пешком. Ей незачем было ехать на машине или на велосипеде.

— Могли они быть знакомы с Саломонсоном? — спросила Анн-Бритт.

Валландер задумался.

— Нет, — ответил он. — Саломонсон не соврал. Он до этого никогда ее не видел.

— Значит, девушка пришла откуда-то пешком. Она зашла на скотный двор и нашла канистры с бензином. Пять из них она захватила с собой на рапсовое поле. А затем подожгла себя.

— Примерно так, — сказал Валландер. — Даже если мы установим личность, нам никогда не удастся до конца разобраться в том, что же в действительности произошло.

Они сходили за кофе и обсудили, что будут говорить на пресс-конференции. Около одиннадцати к ним присоединился Хансон.

— Я разговаривал с Пером Окесоном. Он сказал, что собирается связаться с главным прокурором.

Валландер оторвался от своих бумаг и удивленно посмотрел на него.

— Это еще зачем?

— Густав Веттерстедт был когда-то важной птицей. Десять лет назад убили премьер-министра. А теперь убит министр юстиции. Думаю, он хочет проследить за тем, чтобы расследование проводилось с особой тщательностью.

— Если бы Веттерстедт до сих пор был министром юстиции, это было бы понятно, — сказал Валландер. — Но ведь умер пожилой пенсионер, который уже давно не при делах.

— Скажи об этом Окесону сам, — ответил Хансон. — Я просто пересказал его слова.

В час дня они сидели в конференц-зале на невысокой трибуне. Они договорились по возможности сократить встречу. Самое главное — предотвратить шквал диких и необоснованных газетных спекуляций. Поэтому они решили отвечать расплывчато на вопрос, как был убит Веттерстедт. Они вообще не будут упоминать о содранном скальпе.

Зал был битком набит народом. Как и предсказывал Валландер, шведские газеты решили, что убийство Веттерстедта — дело чрезвычайно важное. Валландер насчитал три видеокамеры разных телеканалов.

Потом, когда конференция была окончена и последний журналист удалился, Валландер отметил, что все прошло на редкость гладко. На вопросы они отвечали очень коротко, все время ссылаясь на то, что в интересах следствия они не могут говорить более подробно и сообщать детали происшедшего. Под конец журналисты поняли, что им не пробиться сквозь невидимую стену, которую Валландер выстроил вокруг себя и своих коллег. Когда журналисты покинули зал, он позволил представителям местного радио взять у него интервью, тогда как Анн-Бритт Хёглунд стояла перед одной из видеокамер.

Под конец пресс-конференции Пер Окесон незаметно прокрался в зал и встал позади журналистов. Теперь он поджидал, когда Валландер освободится.

— Говорят, ты собираешься позвонить главному прокурору, — сказал Валландер. — Уже поступили какие-нибудь указания?

— Он хочет, чтобы его держали в курсе дела, — ответил Пер Окесон.

— Мы будем информировать тебя каждый день, — заверил его Валландер. — И, разумеется, сообщим, когда в деле произойдут серьезные сдвиги.

— У тебя все?

— Все.

В четыре часа ненадолго собралась следственная группа. Валландер знал, что сейчас работа идет полным ходом, не время для отчетов. Они договорились встретиться на следующий день в восемь, если не произойдет каких-либо чрезвычайно важных событий.

В пять Валландер вышел из полицейского управления и поехал к Саре Бьёрклунд. В этой части города он практически никогда не бывал. Он припарковался и прошел через садовую калитку. Дверь открылась, прежде чем он успел подойти к дому. Женщина, стоявшая на пороге, оказалась моложе, чем он предполагал. Ей можно было дать лет тридцать. Она и была той самой «поломойкой», служившей у Густава Веттерстедта. Он мельком подумал о том, знала ли она, как называл ее Веттерстедт за глаза.

— Добрый день, — сказал Валландер. — Я звонил вам сегодня. Это вы Сара Бьёрклунд?

— Я вас узнала, — ответила она, кивнув.

Она пригласила его в дом. На столе в гостиной стояло блюдо с булочками и кофе в термосе. С верхнего этажа доносился голос мужчины, который пытался приструнить расшумевшихся детей. Валландер сел и огляделся вокруг. Если бы он увидел на стене рисунки своего отца, то совсем не удивился бы. «Собственно, для полноты картины не хватает только их», — мелькнуло у него в голове. Пожилой рыбак, цыганка и плачущие дети уже висели на своих местах. Недостает только папиных пейзажей. С глухарями или без.

— Хотите кофе? — спросила она.

— Можно на ты,[20] — ответил Валландер. — Спасибо, не откажусь.

— Густав Веттерстедт никому не позволял разговаривать с ним на ты, — сказала она неожиданно. — Он приказал это строго-настрого, как только я к нему устроилась.

Валландер был благодарен ей за то, что сразу мог приступить к делу. Он вынул из кармана небольшой блокнот для записей и карандаш.

— Значит, тебе уже известно, что Веттерстедт убит? — начал он.

— Это ужасно, — ответила она. — Кому это могло понадобиться?

— Нам самим интересно, — сказал Валландер.

— Его в самом деле нашли на берегу? Под этой гадкой лодкой, которую было видно с верхнего этажа?

— Да, — ответил Валландер. — Но давай по порядку. Ты убиралась в доме Густава Веттерстедта?

— Да.

— Как долго ты там проработала?

— Скоро уж три года. Я тогда осталась без работы. А за квартиру надо платить. Пришлось работать уборщицей. Я нашла это место по объявлению в газете.

— Как часто ты там появлялась?

— Два раза в месяц. Каждый второй четверг.

Валландер сделал пометку.

— Всегда по четвергам?

— Всегда.

— У тебя были свои ключи?

— Нет. Ключей он мне никогда не давал.

— Почему?

— Когда я убиралась, он следил за каждым моим шагом. От этого было так тягостно. Зато платил хорошо.

— Ты никогда не замечала ничего необычного?

— Например?

— У него кто-нибудь бывал?

— Никогда.

— И на обед он никого не приглашал?

— Не знаю, во всяком случае грязную посуду за кем-либо у Веттерстедта мне убирать не приходилось.

Валландер на минуту задумался.

— Что он был за человек?

Она ответила, не раздумывая.

— Про таких обычно говорят — «вот-вот лопнет от важности».

— Что ты хочешь сказать?

— Он обращался со мной снисходительно. Я была для него всего лишь бабой, которая моет в доме полы. Хотя когда-то он возглавлял партию, которая защищала наши интересы. Интересы тех самых уборщиц.

— Ты знала, что за глаза он называет тебя поломойкой?

— Да меня это нисколько не удивляет.

— И ты продолжала у него работать?

— Я же сказала, что он хорошо платил.

— Постарайся вспомнить свое последнее посещение. Была ты там на прошлой неделе?

— Все было, как обычно. Сейчас попробую вспомнить. Да нет, он вел себя, как всегда.

— За эти три года не случилось ничего из ряда вон выходящего?

Валландер заметил, что женщина колеблется с ответом. Он тотчас насторожился.

— Было один раз в прошлом году, — начала она неуверенно. — В ноябре. Не знаю, что на меня нашло. Но я перепутала дни. И вместо четверга пришла в пятницу утром. А из гаража как раз выезжал черный автомобиль. С такими стеклами, сквозь которые ничего не видно снаружи. Я позвонила в дверь, как обычно. Прежде чем он открыл, прошло много времени. Когда он меня увидел, то весь побелел от ярости. И захлопнул дверь. Я думала, он меня уволит. Но когда я пришла в следующий раз, он ничего не сказал. И внимания не обратил на происшедшее.

Валландер ждал продолжения, но его так и не последовало.

— Это все?

— Да.

— От него выехал большой черный автомобиль?

— Да.

Валландер понял, что дольше задерживаться не может. Он быстро допил кофе и встал.

— Когда еще что-нибудь вспомнишь, позвони, буду тебе за это признателен, — сказал он.

«К нему приезжали на большом черном автомобиле, — думал Валландер по дороге в город. — Кто же был в этом автомобиле? Надо разобраться».

Было шесть часов. Подул сильный ветер.

Пошел дождь.

9

К тому времени, когда Валландер вернулся в дом Веттерстедта, Нюберг и его сотрудники уже успели перетаскать уйму песка, но место преступления так и не нашли. Когда опять зарядил дождь, Нюберг тотчас распорядился снова накрыть берег брезентом. Придется подождать, пока погода улучшится. Валландер чувствовал — рассказ Сары Бьёрклунд о происшествии с черным автомобилем означает, что в безупречном панцире великолепного Густава Веттерстедта пробита маленькая, но ощутимая брешь. Сара увидела то, что для чужих глаз не предназначалось. Никак иначе нельзя истолковать злость Веттерстедта или тот факт, что он ни словом не обмолвился о происшедшем. Бешенство и молчание — две стороны одной медали.

Нюберг расположился на стуле в гостиной Веттерстедта и пил кофе. Валландер подумал, что термос Веттерстедта, должно быть, очень старый. Он напоминал о 50-х годах. Перед тем как сесть, Нюберг положил на стул газету, чтобы не повредить возможные следы на обшивке.

— Не нашел я пока что твоего места преступления, — сказал Нюберг. — А теперь искать нельзя, дождь на улице.

— Вы, разумеется, накрыли все брезентом? — спросил Валландер. — Ветер дует все сильнее и сильнее.

— Брезент не сдует, — ответил Нюберг.

— Думаю продолжить обыск письменного стола, — сказал Валландер.

— Хансон звонил, — продолжил Нюберг. — Он разговаривал с детьми Веттерстедта.

— Только сейчас? — спросил Валландер. — Я думал, он уже давно это сделал.

— Ничего не знаю, — ответил Нюберг. — Просто передаю его слова.

Валландер вошел в кабинет и уселся за письменный стол. Он направил лампу так, чтобы охватить большую часть поверхности. Затем выдвинул один из ящиков в левой тумбочке стола. В нем лежала копия годовой налоговой декларации. Валландер достал ее и положил перед собой. Веттерстедт задекларировал доход почти что в миллион крон. Изучив декларацию, Валландер увидел, что в списоквключены доходы, начиная с личных пенсионных сбережений и заканчивая дивидендами от акций. Из перечня Центральной биржи ценных бумаг Валландер узнал, что у Веттерстедта были акции традиционных крупных компаний. Он инвестировал в «Эриксон», «Азия Браун Бовери», «Вольво» и «Роттнерос». Помимо этих доходов Веттерстедт декларировал гонорар от Министерства иностранных дел и от издательства «Тиденс». Во время пребывания на посту министра Веттерстедт декларировал пять миллионов. Валландер взял это на заметку. Он положил декларацию на место и выдвинул следующий ящик. В нем лежало что-то, напоминавшее фотоальбом. «Теперь пошли семейные фотографии, которых так не хватало Анн-Бритт», — подумал он. Валландер достал альбом и открыл первую страницу. Он перелистывал страницы с возрастающим удивлением. Альбом состоял из старинных порнографических снимков. Некоторые были чересчур вызывающими. Валландер заметил, что некоторые страницы перелистываются легче, чем остальные. По всей вероятности, Веттерстедт с пристрастием изучал снимки, на которых изображались юные девушки. Внезапно во входную дверь постучали. Вошел Мартинсон. Валландер кивнул и показал на раскрытый альбом.

— Одни коллекционируют марки, — сказал Мартинсон. — Другие могут собирать такого рода фотографии.

Валландер закрыл альбом и положил его обратно в ящик стола.

— Позвонил адвокат Шёгрен из Мальмё, — сказал Мартинсон. — Он сказал, что у него есть завещание Густава Веттерстедта. Наследство довольно большое. Я спросил, не объявились ли какие-нибудь неожиданные наследники. Но нет — все досталось близким родственникам. А еще Веттерстедт скопил капитал, который пойдет на стипендии для молодых юристов. Деньги он уже давно отложил и заплатил налоги с этой суммы.

— Это понятно, — сказал Валландер. — Густав Веттерстедт был человек зажиточный. А разве он не был сыном бедного портового рабочего?

— Сведберг занимается изучением его биографии, — ответил Мартинсон. — Говорят, он разыскал какого-то партийного секретаря с хорошей памятью, который может многое рассказать о Веттерстедте. Но я пришел поговорить о девушке, которая покончила с собой на рапсовом поле Саломонсона.

— Ты нашел информацию о ней?

— Нет. Но компьютер выдает более двух тысяч предложений с расшифровкой этого сочетания букв. Получилась длиннющая бумажная лента.

Валландер задумался. И что теперь?

— Надо выходить на Интерпол, — сказал он. — Как там он теперь называется? Европол?

— Ну да.

— Вышли ее особые приметы. Завтра сфотографируем украшение. Образок с изображением Мадонны. Даже если на фоне смерти Веттерстедта все кругом померкло, надо попытаться разместить эту фотографию в газетах.

— Я показывал украшение ювелиру, — добавил Мартинсон. — Он сказал, что оно из чистого золота.

— Кто-нибудь должен ее хватиться, — сказал Валландер. — Редко случается, чтобы у человека совсем не было близких.

Мартинсон зевнул и спросил Валландера, нужна ли ему какая-нибудь помощь.

— Сегодня не потребуется, — ответил тот.

Мартинсон ушел. Валландер продолжал исследовать письменный стол, по крайней мере, час. Затем выключил лампу и посидел в темноте. «Что за человек Густав Веттерстедт? — думал он. — Картина по-прежнему расплывчатая».

Вдруг его осенила идея. Он пошел в гостиную и разыскал какое-то имя в телефонном справочнике. Не было еще и девяти. Он набрал номер и почти тотчас услышал ответ. Валландер представился и спросил, можно ли ему приехать. Затем как можно быстрее закончил беседу. Он разыскал наверху Нюберга и сказал, что вернется позже. Ветер дул сильный и порывистый. Дождь хлестал в лицо. Он побежал к машине, чтобы не промокнуть насквозь. Он снова поехал в сторону города и остановился возле доходного дома неподалеку от школы Эстерпорт.

Он позвонил в домофон, и дверь отворилась. Поднявшись на второй этаж, Валландер увидел, что Ларс Магнусон босиком стоит на лестнице и ждет его. Из квартиры доносилась приятная фортепьянная музыка.

— Сколько лет, сколько зим, — сказал Ларс Магнусон, протянув руку Валландеру.

— Да, — ответил тот. — Прошло уже больше пяти лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Когда-то очень давно Ларс Магнусон был журналистом. Проработав некоторое время в «Экспрессене», он устал от большого города и вернулся в Истад, откуда был родом. С Валландером они встречались, поскольку их жены подружились между собой. Кроме того, мужчин объединил интерес к опере. Прошло много лет, Валландер уже был в разводе с Моной, когда узнал, что Ларс Магнусон страдает алкоголизмом. Валландер случайно оказался в полицейском управлении поздно вечером, когда патрульные полицейские приволокли Ларса Магнусона. Он был настолько пьян, что едва держался на ногах. В таком состоянии он вел машину и, потеряв управление, врезался прямо в банковскую витрину. Его приговорили к шести месяцам тюрьмы. Вернувшись в Истад, Ларс Магнусон никогда больше не работал в газете. Жена расторгла их бездетный брак. Он продолжал пить, но ухитрялся не переступать границу. Покончив с журналистикой, он зарабатывал на пропитание тем, что сочинял шахматные задачки для разных газет. Магнусон не спился до сих пор только потому, что каждый день, прежде чем выпить первый стакан, заставлял себя придумывать хотя бы одну задачку. Теперь у него был факс, и ему не приходилось ходить даже на почту. Можно было отправлять сделанную работу прямо из дома.

Валландер вошел в однокомнатную квартиру. В воздухе витал запах перегара. На столике у дивана стояла бутылка водки. Стакана поблизости не наблюдалось.

Ларс Магнусон был немногим старше Валландера. У него была длинная пепельная шевелюра, ниспадавшая на грязный воротничок рубашки. Лицо покраснело и опухло. Но Валландер заметил, что глаза оставались необычайно ясными. Никто не мог усомниться в интеллекте Ларса Магнусона. Ходили слухи, что однажды сборник его стихов приняло к публикации издательство «Бонниерс», но в последний момент он сам забрал рукопись и вернул небольшой аванс, который успел заработать.

— Неожиданно ты нагрянул, — сказал Ларс Магнусон. — Садись. Будешь что-нибудь?

— Нет, — ответил Валландер и, отодвинув в сторону кучу газет, уселся на диван.

Ларс Магнусон беззастенчиво отхлебнул из бутылки и сел напротив Валландера. Он приглушил музыку.

— Много воды утекло с тех пор, — сказал Валландер. — Не помню даже, когда мы виделись в последний раз.

— В винном магазине, — быстро ответил Ларс Магнусон. — Почти что ровно пять лет назад. Ты покупал вино, ну а я все остальное.

Валландер кивнул. Он вспомнил.

— Да, все-то ты помнишь, — сказал он.

— Я пока не спился, — сказал Ларс Магнусон. — Я приберег это на самый конец.

— А ты не думал о том, чтобы завязать?

— Каждый день думаю. Но ты, небось, не для этого сюда приехал? Не для того, чтобы убеждать меня вернуться к трезвому образу жизни?

— Ты, разумеется, читал в газетах об убийстве Густава Веттерстедта?

— Я по телевизору видел.

— Помнится, ты о нем как-то рассказывал. О скандалах вокруг него. То, что их всегда удавалось замять.

— На этот раз скандал стал самым громким, — перебил его Ларс Магнусон.

— Я пытаюсь понять, что он за человек, — продолжал Валландер. — Думаю, ты можешь мне в этом помочь.

— Вопрос только в том, что тебя интересует, — неподтвердившиеся слухи, или правда, — ответил Ларс Магнусон. — Не уверен, что могу их четко отделить друг от друга.

— Слух редко возникает без причины, — сказал Валландер.

Магнусон отшвырнул бутылку водки, словно внезапно решил, что она находится в опасной близости от него.

— В пятнадцать лет я был практикантом в одной из стокгольмских газет, — сказал он. — Это было в 1955-м, весной. Там работал старый ночной редактор по имени Туре Сванберг. Он тогда уже спился, примерно, как я сейчас. Но работу свою выполнял безупречно. Кроме того, он был мастером по части сочинения рекламных анонсов. Халтурных текстов он на дух не переносил. До сих пор помню, как один раз он так рассвирепел от недобросовестно сделанного репортажа, что порвал его на кусочки и съел их. Просто разжевал бумагу. А потом сказал: «Пусть переварится, вот тогда и приобретет подходящий формат для выхода в свет». Туре Сванберг сделал из меня журналиста. Он любил повторять, что есть два типа газетных писак. «Одни хотят до правды докопаться. Лезут в яму и мусор оттуда выгребают. А наверху стоят другие и этот мусор обратно кидают. Они тоже журналисты. Между ними всегда идет поединок. Ты журналист, который разоблачает и срывает покровы. А есть другие, которые бегают по поручениям власть имущих и способствуют сокрытию того, что происходит на самом деле». Так оно и было. Этому я быстро научился, несмотря на свои пятнадцать лет. Люди, находящиеся у власти, всегда держат при себе прилипал, которые отмывают их биографии и хоронят нежелательные факты. Многие журналисты без колебаний продавали свои души, чтобы устраивать их дела. Сбрасывать мусор обратно в яму. Покрывать скандалы. Создавать видимость правды, обеспечивать иллюзию непорочного общества.

Поморщившись, Магнусон потянулся за бутылкой и сделал большой глоток. Валландер почти воочию увидел, как содержимое бутылки буквально пролилось в живот Магнусона.

— Густав Веттерстедт, — произнес он. — А что, собственно, произошло?

Ларс Магнусон достал из кармана рубашки мятую пачку сигарет. Он прикурил и выпустил облако дыма.

— Разврат и притворство, — сказал он. — Многие годы все прекрасно знали, что великолепный Густав каждую неделю развлекается с девочками в своей квартире в Васастане, о существовании которой не догадывается его жена. У него была персональная служба, которая всем этим занималась. Тогда, говорят, Веттерстедт сидел на морфине, который всегда держал наготове. У него было много знакомых врачей. Развратом в высших эшелонах власти газеты не интересовались — ведь Веттерстедт не первый и не последний шведский министр, который так себя вел. Весь вопрос только в том, считать это правилом или исключением. Сложилось так, что я этим заинтересовался. И однажды дело зашло слишком далеко. Одна уличная девка взяла на себя смелость и заявила на него в полицию, обвинив в противозаконных действиях.

— Когда это было? — перебил Валландер.

— В середине шестидесятых. Он бил ее кожаным ремнем и резал подошвы ног бритвой, значилось в ее заявлении. Это переполнило чашу — бритвой по ступням… Начался скандал. Извращение вдруг заинтересовало газеты и стало достойным внимания. Но вскоре дело замяли. Полиция тогда получила распоряжение от гаранта соблюдения гражданских прав, чуть ли не от короля, который раньше никогда не интересовался проблемами правосудия. Словом, заявление исчезло.

— Исчезло?

— Оно буквально испарилось.

— А девушка, которая его подавала? С ней-то что?

— Она внезапно стала обладательницей прибыльного бутика в Вестеросе.

Валландер покачал головой.

— Как ты об этом узнал?

— Я в то время был знаком с журналистом по имени Стен Лундберг. Он решил разобраться в этом деле. Но когда прошел слух, что он собирается выведать правду, его сделали изгоем — он получил запрет на журналистскую деятельность.

— И он смирился?

— У него не было выбора. К несчастью, у него было слабое место, которое не скроешь. Он играл. У него были большие долги. Говорят, они вдруг исчезли. Точно так же, как заявление проститутки о противозаконных действиях. Все вернулось на круги своя. А Густав Веттерстедт по-прежнему посылал морфинистов добывать для него девочек.

— Ты сказал, что было что-то еще, — напомнил Валландер.

— Говорят, он был замешан в кражах предметов искусства, которые ввозились в Швецию в то время, когда он был министром юстиции. Эти картины теперь висят на стенах у коллекционеров, и никто не собирается показывать их людям. Как-то раз полиция поймала укрывателя краденого, посредника. Он клялся, что в деле замешан Густав Веттерстедт. Но, разумеется, это так и не было доказано. Все замяли. Тех, кто закапывал яму, было больше, чем других, которые пытались докопаться до правды.

— Да, ничего себе картину ты нарисовал, — сказал Валландер.

— Вспомни, о чем я тебя спросил. Хочешь ты слышать правду или слухи? К слухам относится то, что Густав Веттерстедт был опытным политиком, лояльным партийным боссом, любезным человеком. Умелым и образованным. Это то, о чем будет говориться в его некрологе. Если только какая-нибудь девушка, которую он выпорол, не скажет то, что ей известно.

— Что случилось после его отставки? — спросил Валландер.

— Не думаю, что он поддерживал отношения со своими преемниками. Особенно с преемницами. Тогда произошла глобальная смена поколений. Я думаю, он чувствовал, что его время прошло. И мое тоже. С журналистикой я покончил. После того, как Веттерстедт приехал в Истад, я ни разу не думал о нем. До сегодняшнего дня.

— Ты можешь представить себе человека, который по прошествии стольких лет хотел бы убить его?

Магнусон пожал плечами.

— Невозможно знать наверняка.

У Валландера остался только один вопрос.

— А ты никогда не слыхал, чтобы в Швеции происходило убийство, при котором с жертвы сняли бы скальп?

Магнусон внимательно прищурился. Он посмотрел на Валландера с внезапно проснувшимся интересом.

— А Веттерстедта скальпировали? По телевизору об этом не было ни слова. Если бы они знали, то сообщили бы наверняка.

— Это между нами, — сказал Валландер, и Магнусон кивнул.

— Мы не хотели разглашать это сейчас, — продолжал он. — Ведь всегда можно сослаться на то, что мы не можем раскрывать некоторые факты в интересах следствия. У полиции всегда в запасе есть предлог, чтобы сообщить лишь половину правды. Но сейчас это действительно так.

— Я тебе верю, — сказал Ларс Магнусон. — А может, и не верю. Это не имеет значения, потому что я больше не журналист. Но убийцы, который снял бы скальп со своей жертвы, я не припоминаю. Такое, несомненно, прекрасно подошло бы в качестве анонса. Туре Сванберг это любил. Вы позаботились о том, чтобы избежать утечки информации?

— Не знаю, — искренне признался Валландер. — Печальный опыт, к сожалению, уже был.

— Я новостями не торгую, — сказал Ларс Магнусон.

Он проводил Валландера до дверей.

— За каким чертом ты работаешь в полиции? — спросил Магнусон, когда Валландер уже переступил порог.

— Не знаю, — ответил тот. — Как узнаю, сразу тебя об этом извещу.

Погода совсем испортилась. Ветер дул сильными порывами. Валландер поехал обратно в дом Веттерстедта. Полицейские снимали отпечатки пальцев на верхнем этаже. Сквозь балконное окно Валландер увидел Нюберга, взбиравшегося по раскладной лестнице на садовый фонарный столб. Тому пришлось трудно — ветер едва не опрокинул лестницу. Валландер вышел в коридор и встретил Нюберга там.

— Это могло и подождать, — сказал Валландер. — Тебя чуть не снесло с лестницы.

— Если бы я упал, мне бы не поздоровилось, — проворчал Нюберг. — Конечно же, проверка лампы могла и подождать. Отложили бы на потом и не сделали бы никогда. Но поскольку меня об этом попросил ты, а я питаю известное уважение к твоей добросовестности, я решил проверить, что там с лампой. Но я тебя уверяю, только потому, что об этом попросил меня ты.

Валландер был удивлен таким признанием. Но попытался этого не показать.

— Нашел что-нибудь? — спросил он вместо этого.

— Лампу не разбивали, — ответил Нюберг. — Ее вывернули.

Валландер попытался сообразить, в чем дело. Он быстро нашелся.

— Секундочку, — сказал он и пошел в гостиную, чтобы позвонить Саре Бьёрклунд. К телефону подошла она сама.

— Я прошу прощения за такой поздний звонок, — начал он. — Но у меня к тебе срочный вопрос. Кто менял перегоревшие лампочки в доме Веттерстедта?

— Он сам.

— Даже в саду?

— Думаю, да. Он сам ухаживал за садом. Я была единственной, кого он пускал в дом.

«За исключением тех, кто приезжал на черном автомобиле», — про себя прибавил Валландер.

— У входа в сад есть фонарный столб, — продолжал Валландер. — Там обычно горел свет?

— По крайней мере в зимнее время, когда было темно, он всегда держал его зажженным.

— Это все, что я хотел узнать, — сказал Валландер. — Большое спасибо.

— Ты не слазишь туда еще раз? — спросил он Нюберга, вернувшись в коридор. — Хотелось бы ввернуть новую лампочку.

— Запасные лампочки лежат в комнатке в гараже, — ответил Нюберг и принялся натягивать сапоги.

Снова разгулялась непогода. Валландер поддерживал лестницу, пока Нюберг взбирался наверх и ввинчивал лампочку. Тотчас загорелся свет. Нюберг спустился вниз и укутался в плащ. Они вышли на побережье.

— Разница колоссальная, — сказал Валландер. — Теперь свет достает даже до воды.

— Каковы твои предположения? — спросил Нюберг.

— Думаю, место, где его убили, находится где-то в пределах освещаемой территории, — ответил Валландер. — Если повезет, найдем отпечатки пальцев на колпаке лампы.

— Ты хочешь сказать, что убийца спланировал все заранее? Выкрутил лампочку, чтобы не было чересчур светло?

— Да, — ответил Валландер. — Примерно так и было.

Нюберг вернулся в сад с лестницей под мышкой. Валландер остался стоять, чувствуя, как дождь хлещет в лицо.

Ограждения по-прежнему стояли на местах. Полицейская машина была припаркована прямо за крайней песчаной дюной. Любопытные разошлись, остался только один человек с мопедом.

Валландер повернулся и направился обратно в дом.

10

Он спустился в подвал часов в семь утра, почувствовал под босыми ногами прохладный пол. Прислушиваясь, затих. Затем закрыл дверь и запер ее на замок. Присев на корточки, стал осматривать тонкий слой муки, который нанес на пол в прошлый раз. За это время никто не нарушал его территории. На мучной пыли не отпечаталось никаких следов. Затем он осмотрел ловушки для крыс. Удача на его стороне. В каждой из четырех клеток была добыча. В одной сидела самая огромная крыса, которую он когда-либо видел. Однажды на закате лет Геронимо[21] рассказывал о воине-заимодавце, которого он победил когда-то в молодости. Звали его Шестипалый Медведь, потому что на правой руке у него было шесть пальцев. Это был злейший враг Геронимо. И был тогда Геронимо на волосок от смерти, несмотря на свои юные годы. Он отрубил врагу этот шестой палец и положил на солнце, чтобы высушить его. Много лет он носил палец с собой в кожаном кошеле на поясе. На самой крупной крысе он решил испробовать один из своих топоров. На тех, что поменьше, он проверит действие газового баллончика.

Но до этого пока далеко. Сначала он должен пережить великое превращение. Он сел перед зеркалами, направил свет так, чтобы створки не отбрасывали блики, и принялся изучать свое лицо. На правой щеке он сделал себе небольшой порез. Он уже зажил. Первый шаг на пути к окончательному перевоплощению. Топор оказался превосходным. Как по маслу вошел в позвоночник первого из чудовищ. Он почувствовал ликование духов у себя внутри. Он опрокинул чудовище на спину и без колебаний снял с него скальп. Сейчас скальп находится там, где ему положено, закопанный в землю, а прядь волос лежит на поверхности.

Скоро там появится еще один.

Он посмотрел на свое лицо, обдумывая, стоит ли нанести новый порез рядом со старым. Или лучше причастить ножом другую щеку? На самом деле это неважно. Все-таки, когда он будет окончательно готов, все лицо должно быть изрезано ранами.

Он принялся тщательно приготавливаться. Достал из рюкзака оружие, краски и кисти. В последнюю очередь вынул красную книгу, куда были записаны Видения и Задания. Он бережно положил ее на стол перед зеркалами.

Вчера вечером он закопал первый скальп. На территории больницы дежурит охрана. Но он знал про отверстие в заборе. Неприступное здание с решетками на окнах и дверях одиноко стояло на окраине большого парка. Когда он навещал сестру, он вычислил окно палаты, где она спит по ночам. Там царила кромешная тьма. Только слабый свет сочился из коридора мрачного здания. Он зарыл скальп и прошептал сестре, что находится в пути. Он должен уничтожить чудовищ, одного за другим. Тогда она снова вернется к жизни.

Он разделся до пояса. На дворе было лето, но он дрожал от подвального холода. Раскрыв красную книгу, он пролистал страницы, где было написано о мужчине по имени Веттерстедт, которого больше не существовало. На седьмой странице описывался второй скальп. Он прочитал записи своей сестры и подумал, что на этот раз надо использовать самый маленький топор.

Он захлопнул книгу и посмотрел на себя в зеркало. По форме лицо у него было мамино. А глаза он унаследовал от отца. Они были глубоко посажены, словно два безмолвных пушечных жерла. Именно из-за глаз он жалел, что отца тоже придется принести в жертву. Но все эти сомнения и колебания он смог победить. Эти глаза были первым воспоминанием детства. Они пристально смотрели на него, они ненавидели его — эти два гигантских глаза с ногами, руками и ревущим голосом.

Он вытер лицо полотенцем. Затем обмакнул одну из широких кистей в черную краску и нанес на лоб первый штрих, точь-в-точь там, где разрезал ножом кожу на лбу Веттерстедта.

Он провел не один час у полицейских ограждений. Сердце выпрыгивало из груди, когда он смотрел, как все эти полицейские тратят столько сил, чтобы разобраться, что же произошло и кто убил мужчину, лежащего теперь под красной лодкой. Он не раз испытывал желание закричать, что это сделал он.

Это была слабость, которую он все еще не мог окончательно преодолеть. То, что он сделал, то задание, начертанное в книге видений его сестры, было выполнено исключительно ради нее, а не ради него самого. Эту слабость он должен побороть.

Он нанес на лоб второй штрих. Уже сейчас, когда превращение едва только началось, он чувствовал, как самая верхняя огромная оболочка покидает его.

Он не знал, почему его назвали Стефаном. Как-то раз, когда мать была более или менее трезвой, он спросил ее об этом. Почему Стефан? Почему именно это имя, а не какое-нибудь еще? Ответ был очень неопределенным. Прекрасное имя, говорила она. Он запомнил это. Прекрасное имя. Популярное. Он выберет себе другое, уникальное имя, которое будет только у него одного. Он до сих пор помнит, как он был возмущен. Он оставил ее лежать на диване в гостиной и вышел из дома. Он взял велосипед и поехал к морю. Гуляя по побережью, он выбрал себе другое имя. Имя Хувер. В честь шефа ФБР. Он читал о нем книгу. Говорили, что в нем была капля индейской крови. Он интересовался, а не было ли и у них индейцев в роду. Бабушка по отцу говорила, что многие из их семьи очень давно эмигрировали в Америку. Если в нем самом и не течет индейская кровь, то она вполне может быть у кого-то из родственников.

Сразу после того как сестру заперли в больнице, он решил сплавить имена Геронимо и Хувер. Он помнил, что один раз бабушка показывала ему, как плавят олово и заливают его в гипсовые формочки, чтобы получались маленькие солдатики. После смерти дедушки он разыскал формочки и ковш для олова. С тех самых пор они лежали в картонной коробке среди барахла в подвале. Он достал их и переделал формочки так, что горячее олово должно было превращаться в фигуру, совмещавшую в себе полицейского и индейца. Поздним вечером, когда все спали, а папа тогда сидел в тюрьме, так что некому было врываться в их квартиру в любое время суток, он заперся на кухне и совершил великую церемонию. Сплавив фигурки Хувера и Геронимо, он создал свой новый образ. Он был грозным полицейским, обладавшим отвагой индейских воинов. Он должен быть неуязвимым. Ничто не помешает ему вершить справедливое возмездие.

Он нанес дугообразные черные штрихи над глазами. После этого его глаза еще глубже потонули во впадинах. Они покоились там, словно задремавшие хищники. Два хищника, два взгляда. Он, не торопясь, прокрутил в голове предстоящие события. Праздник середины лета. Если будет ветер или дождь, все станет сложнее. Но это ему не помешает. Он подумал, что для поездки в Бьярешё надо одеться потеплее. Проблема только в том, что по случаю непогоды праздник могут перенести в дом. Но он внушал себе, что должен положиться на собственное терпение, как Геронимо. Важность этой добродетели проповедовал новобранцам Хувер. Всегда бывают мгновения, когда бдительность человека ослабевает. И тогда следует наносить удар. То же самое, если праздник перенесут в дом. Рано или поздно мужчина, к которому он собирается наведаться, окажется за пределами дома. И тогда наступит подходящий момент.

Он был здесь днем раньше. Мопед оставил в лесной рощице и разыскал пригорок, с которого можно было спокойно наблюдать за происходящим. Дом Арне Карлмана располагался обособленно, как и дом Веттерстедта. Соседей поблизости не было. Аллея подстриженных ив вела к старинному выбеленному известью сконскому двору.

Приготовления к Празднику середины лета уже начались. Он смотрел, как какой-то мужчина выгружал складные столики и штабеля стульев из грузовика с открытым прицепом. В углу сада натягивали палатку для буфета.

Арне Карлман тоже был здесь. В бинокль было видно, как этот человек, к которому он собирался наведаться на следующий день, расхаживал по саду и давал указания. Он был одет в тренировочный костюм. На глаза была натянута кепка. Он не удержался и представил свою сестру вместе с этим мужчиной, и ему тотчас стало дурно. Теперь все ясно. Он понял, как ему надо действовать завтра.

Закончив со лбом и тенями вокруг глаз, он нарисовал два мощных белых штриха по обе стороны носа. Он уже чувствовал, как сердце Геронимо бьется в его груди. Он наклонился и включил магнитофон, стоявший на полу. Раздался звучный барабанный бой. В нем заговорили духи.

Ближе к вечеру он был готов. Он выбрал оружие, которое возьмет с собой. Затем затащил четырех крыс в большой ящик. Они пытались вскарабкаться по стенам, но безуспешно. Он замахнулся топором на самую большую и толстую. Удар разделил ее на две части. Это произошло так быстро, что та даже пискнуть не успела. Другие начали царапать коробку, чтобы выбраться на свободу. Он подошел к крюку на стене, где висела кожаная куртка. Запустил руку во внутренний карман, чтобы достать газовый баллончик. Но его там не оказалось. Он пошарил в других карманах. Баллончика нигде не было. На мгновение он замер. Неужели вопреки всему кто-то успел побывать здесь? Тут же понял, что это невозможно. Он сел перед зеркалом, чтобы привести свои мысли в порядок. Должно быть, баллончик выпал из кармана. Он медленно и методично припоминал, что было в те дни, которые последовали за его визитом к Густаву Веттерстедту. И тогда он понял, как это произошло. Наверное, он потерял баллончик, когда наблюдал за работой полиции, стоя за ограждениями. Когда снял с себя куртку, чтобы надеть фуфайку. Тогда-то это и случилось. Он решил, что это не представляет опасности. Газовый баллончик мог потерять кто угодно. Даже если на нем остались отпечатки пальцев, то в каталоге полиции их нет. Сам шеф ФБР Хувер оказался бы бессилен по части потерянных газовых баллончиков. Он встал и вернулся к коробке с крысами. Увидев его, крысы заметались взад-вперед. Он прикончил их тремя ударами топора. Затем вытряхнул окровавленные трупики в полиэтиленовый пакет, который тщательно завязал, прежде чем засунуть его еще в один пакет. Протер лезвие и потрогал его кончиками пальцев.

Около шести вечера он был готов. Оружие и мешок с дохлыми крысами он положил в рюкзак. На улице шел дождь, было ветрено, и он надел гольфы с кедами. Он заранее отпорол с подметок рельефный узор. Выключив свет, он вышел из подвала. Прежде чем оказаться на улице, надел на голову шлем.

На дороге к Стурупу он свернул к парковке и выкинул пакет с крысами в урну. А затем продолжил путь в Бьярешё. Ветер ослаб. Погода внезапно переменилась. Вечер обещал быть теплым.

* * *

Вечеринка по случаю Праздника середины лета была для Арне Карлмана большим событием. Вот уже пятнадцать лет он по традиции приглашал на праздник гостей в свой сконский двор, где проводил лето. Среди художников и владельцев галерей почиталось за честь быть приглашенным к Карлману на летний праздник. Карлман играл большую роль в жизни тех, кто продавал и покупал искусство в стране. Он мог подарить известность и богатство художнику, на которого решил сделать ставку. Мог столкнуть в пропасть других, не последовавших его совету или не сделавших так, как он сказал. Более тридцати лет прошло с тех пор, как он на стареньком автомобиле ездил по стране коробейником от искусства. То были годы нищеты. Но они научили его тому, какие картины каким клиентам можно продать. Он овладел этой специальностью и раз и навсегда разделался с представлением о том, что искусство находится за пределами той действительности, в которой правят деньги. Он скопил достаточно средств, чтобы открыть багетный магазин с галереей на Эстерлонггатан в Стокгольме. При помощи беспощадной смеси лести, алкоголя и пары-тройки купюр он закупал картины у молодых художников, а затем проталкивал их наверх. Он давал взятки, ненавидел и лгал. Через десять лет он стал владельцем тридцати галерей, расположенных по всей Швеции. Тогда же он начал продавать произведения искусства через заказы по почте. К середине семидесятых он был уже зрелым мужчиной. Карлман купил поместье в Сконе, а через несколько лет стал устраивать свои летние праздники. Эти вечеринки славились по всей округе своей безграничной роскошью. Каждый гость мог рассчитывать на подарок стоимостью не менее пяти тысяч крон. В этом году он позволил себе приготовить в подарок коллекционные авторучки, разработанные итальянскими дизайнерами.

Проснувшись рядом со своей женой рано утром в день Праздника середины лета, он подошел к окну и обвел взглядом дождливый пейзаж, затянутый бегущими облаками. На лице тотчас появилась тень недовольства и раздражения. Но он уже овладел искусством принимать неизбежное. Над погодой он был не властен. Вот уже пять лет, как ему сшили на заказ коллекцию одежды от дождя, которая была под рукой, когда приезжали гости. Кто хотел, мог побыть в саду, а кто спешил укрыться от дождя, мог зайти в бывшую конюшню, которая много лет назад была перестроена в большой зал.

Гости начали прибывать около восьми вечера. Настырный дождик прекратился. Праздник середины лета превратился в прекрасный вечер. Одетый в смокинг Арне Карлман в сопровождении одного из сыновей встречал гостей. Он всегда приглашал сто человек, из которых половина бывала у него впервые. В десять часов вечера он постучал по бокалу и произнес свою традиционную летнюю речь. Он говорил, зная, что по меньшей мере половина присутствующих или ненавидит его, или презирает. Но теперь, доживши до шестидесяти шести лет, он перестал беспокоиться по поводу того, что думают о нем люди. Солидная империя, которую он создал, говорила сама за себя. Двое из его сыновей готовы были взять дело в свои руки, когда он больше не сможет им руководить. Но пока он не думал оставлять работу. Об этом он также упомянул в своей речи, которая была посвящена исключительно его собственной персоне. Пока что они не должны сбрасывать его со счетов. Пока что впереди ждали такие же летние праздники, и он выразил надежду, что в следующий раз погода порадует их больше, чем в этом году. Его слова были встречены громом аплодисментов. Из павильона, служившего раньше конюшней, раздались звуки оркестра. Большинство гостей скрылось в доме. Арне Карлман с женой возглавили танец.

— Как тебе моя маленькая речь? — спросил он, пока они танцевали.

— Таким желчным ты еще никогда не был, — ответила она.

— Пусть ненавидят, — сказал Карлман. — Мне-то что до этого? Нас с тобой это не должно волновать. У меня впереди еще много несделанного.

Незадолго до полуночи Арне Карлман увел молодую художницу из Гетеборга в зеленую беседку, одиноко стоявшую на окраине большого сада. Один из талантливых молодых художников, значившихся у него в списке, посоветовал ему пригласить ее на праздник. Он видел некоторые из ее картин, написанных маслом, и тотчас понял, что в ее работах есть что-то новое. Новая форма идиллической живописи. Холодные пригороды, каменные пустыни, одинокие люди в окружении цветущих райских лугов. Он уже тогда решил, что будет продвигать эту художницу как ведущего представителя нового направления в искусстве, которое могло бы называться неоиллюзионизмом. «Она совсем юная, — думал он по пути в беседку. — К тому же нельзя сказать, что она хороша собой или загадочна». Арне Карлман усвоил, что имидж художника не менее важен, чем его живопись. Он размышлял о том, что можно будет сделать с этой тощей бледной особой, шагающей рядом.

Трава была по-прежнему влажной. Вечер выдался прекрасный. Танцы продолжались, хотя многие из гостей собрались в саду вокруг телевизоров. Примерно через полчаса должна была начаться трансляция матча между Швецией и Россией. Карлман намеревался покончить с беседой, чтобы тоже посмотреть матч. Контракт у́же лежал у него в кармане.

Ей причиталась бо́льшая сумма наличных, тогда как ему — эксклюзивное право продавать ее работы в течение трех лет. На первый взгляд, контракт был очень выгодным. Текст, который трудно было разобрать при свете бледной летней ночи, давал ему к тому же множество других прав на ее будущие картины. Когда они вошли в беседку, Карлман протер носовым платком два стула и пригласил ее сесть. На то, чтобы убедить ее подписать контракт, ушло не больше получаса. Он протянул ей одну из ручек, изготовленных итальянскими дизайнерами, и девушка расписалась.

Выйдя из беседки, она вернулась в роскошный зал, где раньше помещалась конюшня. Впоследствии она решительно заявляла, что это было ровно в три минуты двенадцатого. По некоторым соображениям, проходя по усыпанным гравием дорожкам к дому, она глянула тогда на свои часы. Так же горячо она клялась в том, что Арне Карлман был совершенно такой же, как всегда, когда она оставила его одного. У нее не сложилось впечатления, что тот был чем-то обеспокоен. Или, тем более, ждал кого-нибудь. Он только сказал, что хочет немного подышать свежим воздухом после дождя.

Она ни разу не обернулась. Но все же была уверена в том, что в саду не было больше ни души. По пути из беседки она никого не встретила.

* * *

Весь этот долгий вечер Хувер скрывался за холмом. От земли тянуло сыростью, и он замерз, хотя дождь уже прекратился. Время от времени он вставал, чтобы размять продрогшие ноги. Около одиннадцати он увидел в бинокль, что ждать осталось недолго. Народа в саду становилось все меньше. Он достал свое оружие и заткнул за пояс. Снял гольфы и кеды и убрал их в рюкзак. Затем, крадучись, осторожно соскользнул с холма и побежал по проселочной дороге, укрываясь за посадками рапса. Он приблизился к задней части сада и присел на сырую землю. Сквозь живую изгородь был виден весь сад.

Ждать пришлось едва ли больше часа. Арне Карлман направлялся прямиком в его сторону. С ним была молодая женщина. Они укрылись в беседке. Хувер не слышал, о чем они говорили. Спустя примерно полчаса женщина ушла, а Карлман остался в беседке. Сад опустел. Из бывшей конюшни музыка больше не доносилась. А звук телевизоров, напротив, усилился. Поднявшись, Хувер достал свой топор и протиснулся сквозь живую изгородь возле решетки. Он в последний раз быстро осмотрелся вокруг, чтобы проверить, нет ли кого поблизости. Сомнения в сторону, видения сестры призывали его выполнить задание. Ворвавшись в беседку, он занес топор прямо над лицом Арне Карлмана. Чудовищный удар расколол череп до основания верхней челюсти. Карлман застыл, сидя на скамейке, две половинки черепа смотрели в разные стороны. Хувер выхватил нож и срезал волосяной покров с той половины головы, что была поближе. Затем исчез так же молниеносно, как появился. Вернувшись к холму, он подхватил рюкзак и побежал к проселочной дороге, где позади бараков дорожных рабочих он оставил мопед.

Два часа спустя он закопал этот скальп рядом с первым под окном своей сестры.

Ветер стих. Небо было совершенно безоблачным.

Праздник середины лета обещал быть теплым и прекрасным.

Лето настало. Быстрее, чем можно было ожидать.

Сконе 25–28 июня 1994 г.

11

Тревожное сообщение поступило в полицию Истада около двух часов ночи.

В тот самый момент, когда в матче с Россией Томас Брулин забил гол в пользу Швеции. Он забил пенальти. Летняя шведская ночь озарилась ликованием. Полицейский, принимавший звонок, разговаривал стоя, поскольку вскочил со стула и заорал, когда Брулин забил гол. Несмотря на такую радость, он тотчас понял, что это звонок серьезный. Женщина, кричавшая ему в ухо, похоже, была трезва. Её истерика объяснялась сильным и неподдельным потрясением. Полицейский позвонил Хансону, который был временным заместителем шефа, а это значило, что он и в мыслях не мог оставить полицейское управление в Праздник середины лета. Ему приходилось решать, где его небольшой личный состав более всего необходим. В одиннадцать приключились одновременно две страшных неприятности на двух разных приватных вечеринках. В первом случае дело касалось ревности. А во втором причиной драки стал футбольный вратарь шведов Томас Равелли. В протоколе, позднее составленном Сведбергом, значилось, что второй гол, забитый в ворота Равелли во время предыдущего матча с Камеруном, вызвал дикую ссору, которая привела к тому, что троих пришлось увезти в больницу залечивать раны. Но теперь, когда Хансон получил известие о происшествии в Бьярешё, одна из патрульных бригад уже вернулась в участок. При нормальном раскладе плохая погода обычно являлась лучшей гарантией спокойной вечеринки в Праздник середины лета. Но в этом году дело приняло иной оборот.

Хансон пошел в дежурную часть переговорить с полицейским, принимавшим звонок.

— Она действительно сказала, что у убитого голова расколота надвое?

Полицейский кивнул. Хансон задумался.

— Попросим Сведберга, чтобы он туда съездил, — сказал он.

— Он ведь до сих пор возится с этой зверской историей в Сварте.

— Ах да, я забыл, — ответил Хансон. — Тогда позвони Валландеру.

Впервые за всю неделю Валландеру удалось проспать дольше полуночи. В какое-то мгновение он решил, что надо бы присоединиться ко всему шведскому народу и посмотреть трансляцию футбольного матча Швеции и России. Но заснул в ожидании выхода игроков на площадку. Телефонным звонком его выбросило на поверхность, и поначалу он не понял, где находится. Он нащупал телефон, стоявший у края кровати. Долгие годы приходилось заставлять себя подниматься с постели, чтобы подойти к телефону, и лишь несколько месяцев назад он сподобился вмонтировать дополнительное гнездо, так что теперь можно было отвечать, лежа в кровати.

— Я тебя разбудил? — спросил Хансон.

— Да, — ответил Валландер. — В чем дело?

Он сам удивился, что сказал правду. Раньше, когда кто-то звонил в поздний час, он всегда заявлял, что не спит.

Хансон кратко доложил о происшествии. Впоследствии Валландер не однажды задумывался над тем, почему он тогда не сразу осознал, что случившееся в Бьярешё напоминает убийство Густава Веттерстедта. Может, не хотелось думать о том, что это дело рук серийного убийцы? Или он просто-напросто не мог себе представить, что такое убийство, как в случае с Веттерстедтом, может из единичного случая перерасти во что-то более крупное? В двадцать минут третьего он только попросил Хансона выслать на место полицейский наряд, сказав, что скоро приедет. Без пяти три он остановился перед усадьбой в Бьярешё, о которой говорил Хансон. По радио передали, что Мартин Далин забил головой свой второй гол в ворота России. Валландер подумал, что Швеция победит, а он потеряет, по крайней мере, сотню крон. Увидев Нурена, бегущего ему навстречу, он сообразил, что случилось что-то серьезное. Но только войдя в сад, Валландер понял, что́ в действительности произошло. У человека, сидящего на скамейке в беседке, голова была в самом деле расколота надвое. С правой половины убийца срезал большой кусок кожи с волосами. Валландер замер в неподвижности. Нурен что-то произнес, но тот не мог до конца осознать услышанное. Он уставился на мертвое тело, думая о том, что это дело рук того же убийцы, что несколько дней назад зарубил насмерть Веттерстедта. На мгновение Валландер почувствовал едва различимую скорбь. Позднее в разговоре с Байбой он пытался объяснить то неожиданное озарение, которое его потрясло. Словно последняя плотина прорвалась у него внутри. И плотина эта оказалась иллюзией. Теперь он знал, что нет больше в их стране невидимых границ. Жестокость, ранее характерная лишь для крупных городов, раз и навсегда достигла участка, который находился под контролем его родного полицейского управления. Мир истончился и распух в одно и то же время.

Чувство скорби вскоре сменилось страхом. Он повернулся к Нурену, который был очень бледен.

— Похоже, это дело рук того же убийцы, — сказал Нурен.

Валландер кивнул.

— Кто убит? — спросил он.

— Его зовут Арне Карлман. Это ему принадлежит усадьба. Здесь проходил Праздник середины лета.

— Проследи, чтобы никто отсюда не выходил. Разберись, кто хотя бы что-нибудь видел.

Достав телефон, Валландер набрал номер полиции и попросил соединить с Хансоном.

— Похоже, дело из рук вон плохо, — сказал он, когда Хансон подошел к телефону.

— Настолько плохо?

— Хуже не придумаешь. Совершенно точно, здесь действовал тот же убийца, что прикончил Веттерстедта. С жертвы опять сняли скальп.

Валландер услышал тяжелый вздох.

— Пришли на подмогу всех, кто есть, — продолжил Валландер. — И пусть приедет Пер Окесон.

Валландер повесил трубку, прежде чем Хансон успел задать еще какие-либо вопросы. «Что делать? — подумал он. — Кого мы должны искать? Психопата? Преступника, который действует расчетливо и осторожно?»

В глубине души он знал, что́ надо делать. У Густава Веттерстедта и человека по имени Арне Карлман должно быть что-то общее. И это он должен выяснить прежде всего.

Через двадцать минут прибыл наряд полиции. Увидев Нюберга, Валландер направился с ним прямиком к беседке.

— Да, выглядит не ахти, — сразу прокомментировал Нюберг.

— Здесь наверняка орудовал тот же человек, что убил ГуставаВеттерстедта, — сказал Валландер. — Он вернулся и нанес еще один удар.

— Кажется, на этот раз место преступления сомнения не вызывает, — заметил Нюберг, указывая на забрызганные кровью изгородь и буфетный столик.

— И волосы тоже срезаны, — сказал Валландер.

Нюберг позвал своих сослуживцев, и процесс пошел. Нурен собрал всех, кто гостил на празднике, в здании конюшни. В саду стало пустынно. Навстречу Валландеру направлялся Нурен, он кивнул на жилые постройки:

— Внутри жена и трое детей. Она, разумеется, в состоянии шока.

— Наверно, надо вызвать врача.

— Он сам позвонил.

— Я с ними поговорю, — сказал Валландер. — Когда приедут Мартинсон, Анн-Бритт и все остальные, скажи им, чтобы переговорили с теми, кто что-нибудь видел. Остальные могут ехать домой. И требуй, чтобы показывали удостоверение личности. Очевидцев нет?

— Никто не признаётся.

— Ты составил поминутную сводку происшедшего?

Нурен достал из кармана блокнот.

— В половине двенадцатого Карлмана еще видели живым. В два его нашли мертвым. В эти часы и произошло убийство.

— Эти рамки надо сузить, насколько возможно, — сказал Валландер. — Попытайся найти того, кто видел его живым последний раз. И, разумеется, того, кто обнаружил тело.

Валландер вошел в дом. Жилая часть этого сконского здания была бережно отреставрирована. Валландер вошел в просторную комнату, которая служила одновременно кухней, столовой и гостиной. На стенах повсюду висели картины, выполненные маслом. В углу, на диване, обитом черной кожей сидела семья погибшего. Женщина лет пятидесяти встала и подошла к Валландеру.

— Фру Карлман? — спросил Валландер.

— Да. Это я.

Валландер увидел, что женщина плачет. Он искал в ней признаки приближающейся истерики. Но она была на удивление собранной.

— Искренне соболезную по поводу случившегося.

— Это ужасно.

Валландер уловил какую-то неестественность в этом ответе. Подумав, он задал первый вопрос.

— Вы примерно представляете, кто мог это сделать?

— Нет.

Валландер тотчас подумал, что ответ последовал слишком быстро. Она была готова к такому вопросу. «Другими словами, потенциальных убийц было много», — сказал он самому себе.

— Могу я спросить, чем занимался ваш муж?

— Он занимался продажей предметов искусства.

Валландер остолбенел. Она ложно истолковала его внимательный взгляд и повторила ответ.

— Я слышал, — сказал Валландер. — Извините, я на минутку.

Валландер вернулся обратно во двор. Он был взволнован тем, что сообщила сейчас эта женщина. Он сопоставил это с рассказом Ларса Магнусона о слухах, окружавших Густава Веттерстедта в прошлом. Речь шла о краденых картинах. И теперь один торговец предметами искусства убит, убит тем же человеком, что лишил жизни Веттерстедта. С чувством облегчения и благодарности он понял, что связь между этими двумя убийствами установлена уже на такой ранней стадии. Он уже возвращался в дом, когда из-за угла показалась Анн-Бритт. Она была бледнее обычного. И очень напряжена. Валландер вспомнил прежние годы работы в криминальной полиции, когда каждое зверское преступление становилось для него личной трагедией. Рюдберг с самого начала приучал его к тому, что никогда нельзя позволять себе вступать в дружеские отношения с жертвами преступлений. Валландеру понадобилось много времени, чтобы выучить эту науку.

— Еще один? — спросила Анн-Бритт.

— Убийца тот же, — ответил Валландер. — Или те же. Тот же почерк.

— И скальп тоже сняли?

— Да.

Она невольно отпрянула.

— Думаю, я уже нашел кое-что, что связывает обоих убитых, — продолжил Валландер и принялся объяснять, что он имеет в виду. Тем временем подоспели Сведберг и Мартинсон. Валландер вкратце повторил свои соображения.

— Надо поговорить с гостями, — сказал Валландер. — Если я правильно понял Нурена, их, по меньшей мере, сотня человек.

Валландер вернулся в дом. Придвинув деревянный стул, он сел возле дивана, на котором расположилась семья убитого. Кроме вдовы, здесь были еще двое юношей лет двадцати и девушка несколькими годами старше. Поразительно, но они держали себя в руках.

— Я обещаю задавать только самые необходимые вопросы, на которые нужно получить ответ срочно, — начал Валландер. — К остальному вернемся позже.

Стало тихо. Никто не сказал ни слова. Валландер понял, что первый вопрос напрашивается сам собой.

— Вам известен убийца? — спросил он. — Это кто-либо из гостей?

— А кто же еще? — ответил один из сыновей. У него были белокурые коротко подстриженные волосы. С чувством неприязни Валландер заметил, что видит в нем сходство с деформированным лицом, которое ему только что пришлось наблюдать в беседке.

— Есть ли какие-нибудь особые соображения? — продолжал Валландер.

Юноша покачал головой.

— Слабо верится в то, что кто-то предпочел приехать издалека в разгар большого праздника, — сказала фру Карлман.

«Такого хладнокровного человека праздник не смутит, — подумал Валландер. — Или такого безумного. Который, может, даже и не думает о том, что его могут поймать».

— Ваш муж занимался продажей предметов искусства, — продолжил Валландер. — Вы не могли бы описать, в чем это заключается?

— Мой муж имел более тридцати галерей по всей Швеции, — ответила она. — У него также были галереи в других скандинавских странах. Он продавал картины через заказы по почте. Давал предприятиям картины напрокат. Отвечал за ежегодное проведение огромного количества аукционов. И многое другое.

— Могли у него быть какие-нибудь враги?

— Человек, которому сопутствует удача, всегда непопулярен среди людей с равным честолюбием, но отсутствием способностей.

— Ваш муж когда-нибудь говорил о том, что чувствует ненависть со стороны окружающих?

— Нет.

Валландер посмотрел на сидящих на диване детей. Они почти одновременно кивнули.

— Когда вы видели его в последний раз? — спросил он.

— Я танцевала с ним около половины одиннадцатого, — ответила фру Карлман. — Потом видела его несколько раз мельком. В последний раз я видела его, наверно, часов в одиннадцать.

Никто из детей после одиннадцати его не видел. Валландер решил, что с остальными вопросами можно повременить. Он убрал блокнот в карман и встал. Надо было как-то выразить сочувствие. Но он не находил слов. Он только коротко кивнул и вышел.

Швеция выиграла матч со счетом 3:1. Вратарь Равелли весь сиял от счастья, про Камерун забыли, а главный нападающий Мартин Далин был просто гениален. Валландер краем уха слышал отрывок какой-то беседы. Подсчитывали выигрыши от ставок. Анн-Бритт Хёглунд и еще двое полицейских, по-видимому, сделали верные ставки. Валландер догадывался, что его ставка была самой невыгодной. Он никак не мог решить, раздражало это его или доставляло удовольствие.

В ближайшие часы работали напряженно и достигли определенного результата. В складском помещении, примыкавшем к бывшей конюшне, Валландер устроил временный штаб. В четыре утра к нему вошла Анн-Бритт Хёглунд с молодой женщиной, говорившей на ярко выраженном гетеборгском диалекте.

— Она последней видела Карлмана в живых, — сказала Анн-Бритт. — Около полуночи они сидели вместе в беседке.

Валландер попросил женщину присесть. Та рассказала, что зовут ее Мадлен Редин, она художница.

— Что вы делали в беседке? — спросил Валландер.

— Арне хотел, чтобы я подписала контракт.

— Что за контракт?

— Он должен был заниматься продажей моих картин.

— И вы подписали?

— Да.

— Что было потом?

— Ничего.

— Ничего?

— Я встала и ушла. Посмотрела на часы. Было без трех минут двенадцать.

— Почему вы посмотрели на часы?

— Я всегда так делаю, когда происходит что-то важное.

— Этот контракт был для вас важен?

— В понедельник я должна была получить по нему две тысячи крон. Для бедной художницы это важное событие.

— Был ли кто-нибудь поблизости, когда вы сидели в беседке?

— Я никого не видела.

— А когда вы только вошли туда?

— Там никого не было.

— Что делал Карлман, когда вы ушли?

— Он остался сидеть.

— Откуда вы знаете? Вы обернулись?

— Он сказал, что хочет подышать свежим воздухом. Я не слышала, чтобы он встал.

— Вам не показалось, что он был чем-то обеспокоен?

— Да нет, он был в прекрасном настроении.

На этом беседа окончилась.

— Постарайтесь припомнить, — сказал он. — Может быть, завтра вам придет в голову что-нибудь еще. Тогда дайте мне знать. Все, что вы вспомните, чрезвычайно важно.

Когда женщина ушла, вошел Пер Окесон. Он был белый, как полотно. Окесон грузно опустился на стул, где только что сидела Мадлен Редин.

— Такой чертовщины я еще никогда не видал, — сказал он.

— Не надо было тебе на это смотреть, — сказал Валландер. — Я тебя не за этим сюда позвал.

— Не понимаю, как такое вообще возможно, — сказал Окесон.

— Я тоже, — ответил Валландер.

Пер Окесон сразу стал серьезным.

— Это тот же человек, что убил Веттерстедта? — спросил он.

— Без сомнения.

Они переглянулись и поняли, что думают об одном.

— Иначе говоря, он может появиться опять?

Валландер кивнул. Окесон поморщился.

— Вопреки нашим принципам мы должны сосредоточить все силы только на этом расследовании — все остальное подождет. Тебе, наверно, нужны еще люди? Я могу обеспечить все необходимое.

— Нет-нет, — запротестовал Валландер. — Несколько полицейских могли бы помочь поймать преступника, о котором известно, как он выглядит и как его зовут. Но до этого мы еще не дошли.

Затем он рассказал о том, что сообщил Ларс Магнусон, и о том, что Арне Карлман занимался продажей предметов искусства.

— Тут есть связь. И это облегчит расследование.

Пер Окесон неуверенно посмотрел на него.

— Надеюсь, ты не будешь класть все яйца в одну корзину, — сказал он.

— Я не отказываюсь от других предположений, — ответил Валландер. — Но если мы что-то нащупали, за это стоит уцепиться.

Прежде чем вернуться обратно в Истад, Пер Окесон провел в усадьбе Карлмана еще час. Около пяти утра подоспели журналисты. Валландер в бешенстве позвонил в Истад и потребовал, чтобы Хансон взял журналистов на себя. Он понял, теперь уже не скроешь, что с Арне Карлмана сняли скальп. Хансон устроил пресс-конференцию прямо на дороге за оградой усадьбы. Тем временем Мартинсон, Сведберг и Анн-Бритт Хёглунд не спеша проводили короткий допрос всех гостей. Сам Валландер имел длительную беседу с пьяным в стельку скульптором, который обнаружил Арне Карлмана.

— Зачем тебе понадобилось выйти в сад? — спрашивал он того.

— Меня потянуло блевать.

— Ну и как, сблевал?

— Ага.

— Где это произошло?

— За яблоней.

— Что было потом?

— Я решил посидеть в беседке, чтобы прийти в себя.

— А потом?

— Нашел там его.

Тут скульптор вновь ощутил рвотные позывы, и Валландеру пришлось прервать допрос. Он поднялся и направился к беседке. Небо было ясным, солнце уже взошло. Войдя в беседку, он с облегчением обнаружил, что Нюберг накрыл голову Карлмана непрозрачным пластиковым пакетом. Нюберг стоял на коленях возле живой изгороди, отделявшей сад от прилегающего к нему рапсового поля.

— Ну как? — спросил Валландер, подбадривая его.

— На изгороди остались капли крови, — ответил он. — Вряд ли брызги могли отлететь так далеко от беседки.

— Что это значит? — спросил Валландер.

— Это уже твое дело решать такие вопросы, — ответил Нюберг.

Он указал на изгородь.

— В этом месте она очень неплотная, — сказал он. — Человек не слишком крупного телосложения мог пролезть через нее в сад и вылезти обратно. Посмотрим, что найдется с другой стороны. Но я тебе советую вызвать служебную собаку. Причем как можно скорее.

Валландер кивнул.

В половине шестого прибыл собаковод со своей овчаркой. Последние гости покидали сад. Валландер кивнул собаководу по имени Эскильсон. Собака была старая, долгое время работала в полиции. Звали ее Хют.

В беседке она тотчас взяла след и понеслась к изгороди. И как раз там, где Нюберг нашел следы крови, собака попыталась проникнуть сквозь изгородь. Разыскав другое место, где ограда была более редкой, Эскильсон с Валландером вылезли наружу. Здесь тракторная колея отделяла участок Карлмана от поля. Собака вновь взяла след и побежала вдоль поля в сторону проселочной дороги, ведущей прочь от сада. По предложению Валландера Эскильсон отпустил собаку, скомандовав искать. Внезапно Валландер почувствовал напряжение. Собака рыскала вдоль проселочной дороги и дошла до рапсового поля. Тут она, кажется, потеряла след. Затем снова нашла и побежала дальше, к холму возле плотины, наполовину заполненной водой. У холма след терялся.

Валландер огляделся. На вершине холма высилось одинокое дерево, согнувшееся под порывами ветра. Здесь лежали наполовину погребенные в землю остатки велосипедной рамы. Валландер остановился возле дерева, пытаясь присмотреться к усадьбе со стороны. Он заметил, что отсюда весь сад как на ладони. Из бинокля, должно быть, можно различить, кто в данную минуту находится вне дома. Внезапно он содрогнулся. Он почувствовал, что другой, неизвестный ему человек вот так же стоял здесь накануне ночью, и ему стало не по себе. Валландер снова вернулся в сад. На ступенях дома сидели Хансон со Сведбергом. Они были серыми от усталости.

— А где Анн-Бритт? — спросил Валландер.

— Провожает последнего гостя, — ответил Сведберг.

— А Мартинсон? Он чем занимается?

— По телефону разговаривает.

Валландер уселся на лестнице рядом с ними. Солнце уже прогрело воздух.

— Надо еще немного поработать, — сказал он. — Когда Анн-Бритт закончит, едем обратно в Истад. Надо подвести итоги и решить, что будем делать дальше.

Все промолчали. Ответа и не требовалось. Анн-Бритт Хёглунд вышла из бывшей конюшни. Она присела на корточки рядом с остальными.

— Так много людей, которые так мало видят, — устало сказала она. — Я этого не понимаю.

Мимо прошел Эскильсон с собакой. Со стороны беседки послышался раздраженный голос Нюберга.

Мартинсон вышел из-за угла. В руке у него был телефон.

— Сейчас, наверно, не до этого, — сказал он. — Но пришло сообщение из Интерпола. Они подтвердили информацию о девушке, которая сожгла себя на рапсовом поле. Они полагают, что им известно, кто она.

Валландер недоуменно посмотрел на него.

— Девушка с рапсового поля Саломонсона?

— Да.

Валландер встал.

— И кто она?

— Я не знаю. Но сообщение лежит на столе в полицейском управлении.

Они выехали из Бьярешё и отправились в Истад.

12

Долорес Мария Сантана.

Утром без пятнадцати шесть в Праздник середины лета Мартинсон зачитал копию сообщения из Интерпола, в котором была установлена личность девушки, поджегшей себя на рапсовом поле.

— Откуда она родом? — спросила Анн-Бритт Хёглунд.

— Сообщение поступило из Доминиканской Республики, — ответил Мартинсон. — Оно шло через Мадрид.

Он вопросительно посмотрел на присутствующих.

Анн-Бритт кое-что об этом знала.

— Доминиканская Республика расположена в Вест-Индии. Кажется, это называется Испаньола?

— Какого черта ее сюда занесло, — сказал Валландер. — На саломонсово рапсовое поле. Кто она? Интерпол сообщает что-нибудь еще?

— Я не успел пока изучить сообщение подробно, — сказал Мартинсон. — Но насколько я понял, ее разыскивает отец, сообщивший о ее исчезновении в сентябре прошлого года. Заявление сначала поступило в городок под названием Сантьяго.

— Это ведь в Чили? — удивленно перебил Валландер.

— Этот город называется Сантьяго де лос Тренита Кабальерос, — ответил Мартинсон. — Неужели у нас тут нет карты мира?

— Есть, — сказал Сведберг и вышел.

Вернувшись через несколько минут, он отрицательно покачал головой.

— Это, наверно, была карта Бьёрка, — сказал он. — Я ее не нашел.

— Позвони в книжный и разбуди продавца, — сказал Валландер. — Нам нужна карта.

— Ты в курсе, что еще шести нет, а на дворе Праздник середины лета? — поинтересовался Сведберг.

— Ничего не поделаешь. Давай, звони. И пошли за картой машину.

Валландер достал из бумажника сотенную купюру и вручил ее Сведбергу, который удалился звонить в книжный. Через несколько минут он расшевелил сонного продавца и был уже в пути за картой.

Они сделали кофе, пошли в конференц-зал и плотно закрыли за собой дверь. Хансон распорядился, чтобы, кроме Нюберга, в ближайший час их никто не беспокоил. Валландер посмотрел на сидящих за столом. Увидев серые утомленные лица, он тут же с неудовольствием подумал о том, как выглядит он сам.

— К девушке с рапсового поля вернемся потом, — начал он. — Сейчас надо сосредоточиться на том, что произошло сегодня ночью. Можно констатировать, что мы имеем дело с тем же убийцей, который прикончил Веттерстедта. Тот же почерк, хотя Карлман получил рубленый удар по голове, а Веттерстедт — по позвоночнику. Но с обоих сняли скальп.

— Такого я еще не видел, — сказал Сведберг. — Зверство невероятное.

Валландер поднял руку в знак протеста.

— Давай обо всем по порядку, — продолжил он. — У нас есть кое-что еще. Арне Карлман занимался продажей предметов искусства. Сейчас я вам сообщу то, что мне стало известно вчера.

Валландер рассказал им о своей беседе с Ларсом Магнусоном и о слухах, что когда-то ходили вокруг Густава Веттерстедта.

— Иначе говоря, здесь, вероятно, есть связь, — закончил он. — Ключевые слова, луч света в этой истории — искусство, кражи предметов искусства и сбыт краденых картин. И когда мы найдем, в какой точке они соприкасаются, мы поймем, кто преступник.

За столом воцарилось молчание. Похоже, все обдумывали сказанное Валландером.

— Другими словами, нам известно, на что должна быть направлена работа по розыску, — продолжил Валландер. — На то, чтобы найти связь между Веттерстедтом и Карлманом. Но это не значит, что других проблем у нас нет.

Посмотрев на присутствующих, он понял, что они знают, к чему он клонит.

— Этот человек может совершить очередное убийство, — сказал Валландер. — Мы не знаем, зачем ему понадобилось убивать Веттерстедта и Карлмана. И с равным успехом не знаем, нужен ли ему кто-то еще. Мы не знаем, кто это может быть. Мы можем возлагать надежды только на то, что те, кто находится под угрозой, сами это понимают.

— Еще многое нам неизвестно, — сказал Мартинсон. — Он сумасшедший? Что им двигало: месть или что-то другое? Мы пока даже не можем утверждать, что преступник не выдумал себе какого-нибудь мотива, причины которого кроются не в реальных событиях. Никто не может сказать, что творится в этой запутанной душе.

— Разумеется, ты прав, — ответил Валландер. — В нашем распоряжении весьма сомнительные сведения.

— А может, это только начало, — хмуро заметил Хансон. — Неужели на нашу голову свалился серийный убийца?

— Такое вполне может быть, — уверенно ответил Валландер. — Поэтому надо немедленно попросить дополнительную помощь. Прежде всего, обратимся в Судебно-психиатрическое отделение в Стокгольме. У убийцы настолько характерная манера, особенно все эти скальпы, что там, наверно, смогут дать, что называется, психологический портрет преступника.

— Совершал ли он убийства прежде? — спросил Сведберг. — Или он только сейчас распоясался?

— Не знаю, — ответил Валландер. — Но ведет он себя осмотрительно. У меня такое чувство, что он заранее тщательно все планирует. Когда он наносит удар, то действует без колебаний. На то есть, по меньшей мере, две причины. Во-первых, он просто-напросто не хочет попасться. А во-вторых, он в любом случае не желает, чтобы его остановили, прежде чем он выполнит свои намерения.

— Мы должны исходить из следующего, — сказал он в заключение. — Где находится связующее звено между Веттерстедтом и Карлманом? В каком месте эти две линии пересекаются? Вот что надо выяснить. И сделать это нужно как можно быстрее.

— А еще надо привыкнуть к тому, что теперь нам не придется работать спокойно, — сказал Хансон. — Вокруг будут роиться журналисты. Им известно, что с Карлмана сняли скальп. Они получили новость, которой так жаждали. По какой-то загадочной причине шведы в период отпусков обожают читать о зверских преступлениях.

— Может, это не так уж и плохо, — сказал Валландер. — По крайней мере, это может послужить предупреждением для тех, у кого есть причины опасаться, что их имена значатся в списке очередников убийцы.

— Надо подчеркнуть, что мы хотим раздобыть некую тайную информацию о предстоящих преступлениях, — сказала Анн-Бритт. — Если предположить, что ты прав, и убийца действует в соответствии со своим воображаемым списком, то его потенциальные жертвы должны понимать, что над ними нависла угроза. Возможно, кто-то из них знает или, по крайней мере, догадывается, кто убийца.

— Совершенно верно, — сказал Валландер, повернувшись к Хансону. — Надо как можно быстрее созвать пресс-конференцию. Сообщим абсолютно все, что нам известно. Что мы ищем одного и того же преступника. И что нам нужна любая тайная информация.

Сведберг встал и раскрыл окно. Мартинсон широко и протяжно зевнул.

— Все устали, — сказал Валландер. — И все-таки надо продолжать. Поспим, когда будет такая возможность.

В дверь постучали. Полицейский принес карту. Они расстелили ее на столе и стали искать Доминиканскую Республику и город Сантьяго.

— С девушкой подождем, — сказал Валландер. — Это можно выяснить потом.

— Ответ я отправлю в любом случае, — сказал Мартинсон. — Мы всегда можем попросить о том, чтобы прислали более подробную информацию о ее исчезновении.

— И как ее сюда занесло, — пробормотал Валландер.

— В сообщении Интерпола говорится, что ей семнадцать лет, — сказал Мартинсон. — А рост у нее 160 сантиметров.

— Перешли туда описание украшения, — сказал Валландер. — Если отец его опознает, тогда все ясно.

В десять минут восьмого они вышли из конференц-зала. Хансон занялся организацией встречи с прессой. Валландер вместе с Анн-Бритт Хёглунд направились в ее кабинет.

— Мы его поймаем? — спросила она серьезно.

— Не знаю, — ответил Валландер. — Кажется, мы напали на верный след. Пора отказаться от мысли, что этот преступник убивает того, кто случайно появляется у него на пути. Он хочет чего-то определенного. Скальпы для него — это трофеи.

Она села за стол, а Валландер прислонился к дверному косяку.

— Зачем нужны трофеи? — спросила Анн-Бритт.

— Чтобы ими гордиться.

— Перед другими или перед самим собой?

— И так, и так.

И вдруг он понял, почему Анн-Бритт спрашивает про трофеи.

— Ты думаешь, он снимает скальпы, чтобы показать их кому-нибудь?

— Во всяком случае, такой вариант не стоит исключать, — ответила она.

— Не стоит, — сказал Валландер. — Не будем сбрасывать это со счетов.

Уже стоя в дверях, он обернулся:

— Ты звонила в Стокгольм? — спросил он.

— Сегодня Праздник середины лета, — ответила Анн-Бритт. — Думаю, вряд ли там кто-то дежурит.

— Тогда позвони домой кому-нибудь из врачей, — сказал Валландер. — Мы не можем терять столько времени, поскольку ничего не знаем о его планах насчет следующего убийства.

Валландер вошел в свой кабинет и тяжело опустился на стул для посетителей. Какой-то мускул в ноге странно подергивался. Голова раскалывалась от усталости. Закрыв глаза, он откинулся на стуле. И вскоре заснул.

Он неожиданно проснулся от того, что в кабинет кто-то вошел. Бросив взгляд на часы, он увидел, что проспал почти час. Голова по-прежнему слегка побаливала. И все-таки он почувствовал, что усталость немного отступила.

В дверях стоял Нюберг. Глаза у него покраснели, а волосы стояли дыбом.

— Не собирался тебя будить, — извинился он.

— Я просто задремал, — ответил Валландер. — Есть какие-нибудь новости?

Нюберг покачал головой.

— Негусто, — сказал он. — Единственное, до чего я додумался, это то, что у человека, убившего Карлмана, одежда должна быть перепачкана кровью. Предвосхищая судебно-медицинскую экспертизу, можно утверждать, что удар был нанесен прямо сверху. Это значит, что человек, державший топор, стоял очень близко.

— Ты уверен, что это был топор?

— Я ни в чем не уверен, — ответил Нюберг. — Это, конечно, могла быть и здоровенная сабля. Или что-то еще. Но выглядит так, будто голову разрубили, как полено.

Валландеру сразу стало дурно.

— Довольно, — сказал он. — Таким образом, одежда у убийцы перепачкана кровью. Его могли увидеть. Гости, присутствовавшие на празднике, исключаются. Никто из них кровью перепачкан не был.

— Мы искали вдоль изгороди, — продолжил Нюберг. — Нашли дорожку вдоль рапсового поля и вверх по холму. Фермер, у которого земля вокруг усадьбы Карлмана, спросил, не надо ли скосить рапс в этом месте. Я согласился.

— Правильно сделал, — сказал Валландер. — Для рапса уже не сезон.

— Я тоже так думаю, — сказал Нюберг. — Все-таки на дворе середина лета.

— А холм? — спросил Валландер.

— Кто-то там побывал, — ответил Нюберг. — Трава помята. Причем таким образом, как будто кто-то на ней сидел. Мы взяли пробы травы и земли.

— И все?

— Думаю, вряд ли старый велосипед представляет для нас какой-то интерес, — сказал Нюберг.

— Собака потеряла след, — сказал Валландер. — Почему так произошло?

— Об этом спроси у собаковода, — ответил Нюберг. — Может быть, какое-то постороннее вещество вдруг оказалось таким сильным, что перебило найденный след. Есть масса объяснений тому, что след исчез.

Валландер обдумывал сказанное.

— Иди домой и выспись, — сказал он. — Вроде все закончено.

— Мне тоже так кажется, — ответил Нюберг.

Когда Нюберг ушел, Валландер отправился в столовую и приготовил себе бутерброд. Девушка из дежурной части передала ему пачку записок с номерами звонивших. Он просмотрел их и увидел, что звонили одни журналисты. Он подумал, что хорошо бы съездить домой и переодеться. Затем тут же решил, что нужно сделать нечто совершенно противоположное. Валландер постучал в кабинет Хансона и сказал, что ему надо съездить в усадьбу Карлмана.

— Не забудь, что встреча с прессой намечена на час дня, — ответил Хансон.

— К этому времени я вернусь. Если не случится ничего из ряда вон выходящего, скажи, чтобы меня там не разыскивали. Мне надо подумать.

— А всем надо поспать, — сказал Хансон. — Я и предположить не мог, что мы угодим в такую преисподнюю.

— Так всегда случается, когда ты меньше всего этого ждешь, — ответил Валландер.

Прекрасным летним утром, опустив боковые стекла автомобиля, он отправился в Бьярешё. Он подумал, что надо бы сегодня навестить отца. А кроме того, позвонить Линде. А через день Байба вернется в Ригу после своей поездки в Таллинн. Меньше чем через две недели у него начнется отпуск.

Валландер припарковал машину возле ограждений, окружавших обширную усадьбу Карлмана. На дороге столпилась кучка любопытных. Он кивнул полицейскому, охранявшему ограждения. Затем обошел вокруг огромного сада и проследовал по проселочной дороге к холму. Он остановился в том месте, где собака потеряла след, и огляделся вокруг. Да, холм он подбирал тщательно. Отсюда видно, что в саду происходит. Даже музыка из конюшни доносится. Поздно вечером сад почти опустел. Все решили укрыться в доме. А где-то в половине двенадцатого Карлман вместе с Мадлен Редин пришли в беседку. И что же ты сделал дальше?

Валландер оставил собственные мысли без ответа. Вместо этого он повернулся и стал изучать противоположную сторону холма. У подножия виднелся след трактора. Валландер спустился по склону до самой дороги. Тракторный след тянулся из рощицы в сторону проселка, который вел к шоссе в Мальмё и Истад. Валландер проследовал за тракторным следом к рощице. Он вошел в высокий буковый лес. Сквозь листву просвечивало солнце. Земля благоухала. Следы трактора обрывались у лесопилки, где лежало несколько обструганных деревьев, дожидавшихся своей очереди. Валландер разложил перед собой карту. Если бы кому-то понадобилось выехать из рощицы на главную дорогу, ему пришлось бы миновать два фермерских дома и множество полей. Он прикинул, что расстояние до главной дороги равно двум километрам. Затем Валландер вернулся тем же путем на прежнее место и продолжил поиски в другом направлении. Он сосчитал, что расстояние до того места, где проселочная дорога подводила прямо к трассе Е65, равнялось примерно одному километру. Проселочная дорога была испещрена следами автомобилей. Неподалеку стояли сараи дорожных рабочих. Он дернул за дверную ручку, но там было закрыто. Валландер замер и осмотрелся вокруг. Затем подошел к сараям сзади. Там лежал свернутый брезент и несколько стальных труб. Он уже было собрался уйти, как вдруг его внимание привлек обрывок коричневого бумажного пакета, валявшийся на земле. На нем виднелись какие-то темные пятна. Он осторожно поднял бумажку большим и указательным пальцами. Непонятно, что это за пятна такие. Валландер аккуратно положил бумажку обратно на землю. Еще несколько минут он тщательно обследовал территорию за сараем. Потом он заглянул под основание сарая, поддерживаемого четырьмя бетонными блоками, и увидел остатки бумажного пакета. Он протянул руку и вытащил их. Валландер тут же понял, что найденная бумажка была оторвана от этого пакета. Но на нем самом пятен не было. Валландер замер, размышляя о находке. Затем, отложив пакет в сторону, позвонил в полицейское управление. Он связался с Мартинсоном, который только что вернулся из дома.

— Мне нужен Эскильсон с собакой, — сказал Валландер.

— Ты где? Что-нибудь случилось?

— Я в усадьбе Карлмана, — ответил Валландер. — Просто хочу кое в чем убедиться.

Мартинсон пообещал связаться с Эскильсоном. Валландер описал ему, где он находится.

Эскильсон с собакой прибыл через полчаса. Валландер объяснил, в чем дело.

— Иди к холму, где собака потеряла след, — сказал он. — А потом возвращайся сюда.

Эскильсон ушел. Минут через десять он вернулся обратно. Валландер увидел, что собака прекратила искать. Но только она приблизилась к бараку, как снова взяла след. Эскильсон с недоумением посмотрел на Валландера.

— Отпусти ее, — сказал он.

Собака побежала прямиком к бумажке и подала знак. Но когда Эскильсон попытался приказать ей продолжать поиск, она не двинулась с места. След опять прерывался.

— Это кровь? — спросил Эскильсон, указывая на оторванную бумажку.

— По-моему, да, — ответил Валландер. — Как бы то ни было, но мы нашли еще кое-что, связанное с человеком, караулившим там, на холме.

Эскильсон с собакой уехали. Валландер уже собрался было позвонить Нюбергу, как обнаружил у себя в кармане полиэтиленовый пакет. Он вспомнил, что сунул его туда, когда они обыскивали виллу Веттерстедта. Он осторожно положил бумажку в пакет. Да, наверно, немного у тебя ушло времени на то, чтобы добраться сюда от усадьбы Карлмана. Вероятно, здесь стоял велосипед. Ты был весь в крови, пришлось переодеться. А также тебе надо было протереть какой-то предмет. Возможно, нож или топор. Затем ты уехал в Мальмё или в Истад. По всей видимости, ты только пересек главную трассу и отправился дальше по одной из маленьких дорог, которые идут вдоль и поперек по этой местности. И здесь я смог тебя проследить. Но не дальше.

Валландер вернулся обратно в усадьбу и отогнал автомобиль. Он спросил у полицейского, охранявшего ограждения, не уехали ли еще близкие Карлмана.

— Я никого не видел, — сказал тот. — Но дом никто не покидал.

Валландер кивнул и направился к машине. За ограждениями толпились любопытные. Он мельком взглянул на них, про себя подивившись тому, что люди жертвуют летним утром ради возможности посмотреть на чужую кровь.

Выехав из усадьбы, он тотчас понял, что забыл сделать что-то важное. Он замедлил ход и попытался припомнить, что же это за дело. Оно было как-то связано с людьми, стоявшими за ограждениями. О чем он подумал до этого? О людях, которые тратят летнее утро на то, чтобы поглазеть на кровь?

Он затормозил и развернулся назад. Когда он вернулся обратно в усадьбу Карлмана, любопытные по-прежнему толпились за ограждениями. Валландер осмотрелся вокруг, так и не находя объяснения тому, на какую мысль натолкнула его эта толпа. Он спросил полицейского, был ли среди любопытных кто-то, кто только что ушел.

— Может быть. Народ то и дело приходит и уходит.

— Ничего особенного не припоминаешь?

Полицейский задумался.

— Нет.

Валландер вернулся обратно к машине.

Десять минут десятого, утро в Праздник середины лета.

13

Когда около половины десятого Валландер вернулся в полицейское управление, девушка из дежурной части сообщила, что в кабинете его дожидается посетитель. На этот раз Валландер не сдержался и принялся орать на девушку, которая летом замещала диспетчера. Он кричал, что никого, ни за что в жизни нельзя оставлять дожидаться у него в кабинете. Затем он в ярости прошагал через коридор и распахнул дверь.

В кабинете на стуле для посетителей сидел его отец.

— Ты чуть дверь с петель не сорвал, — сказал отец. — Бьюсь об заклад, что ты ужасно зол.

— Просто мне сообщили, что в моем кабинете кто-то сидит, — произнес ошарашенный Валландер извиняющимся тоном. — Я не знал, что это ты.

Валландер подумал, что отец впервые приехал к нему на работу. Раньше такого не случалось. В те времена, когда он еще ходил в форме полицейского, отец его на порог не пускал, пока Валландер не переодевался в штатское. А вот теперь отец сидел перед ним на стуле для посетителей, одетый в свой лучший костюм.

— Признаться честно, я удивлен, — сказал Валландер. — Кто тебя сюда привез?

— Слава богу, у Гертруд есть водительские права и автомобиль, — ответил отец. — Пока я у тебя, она поехала навестить родственницу. Смотрел матч ночью?

— Нет, в это время я работал.

— Было здорово. Я вспомнил, как это происходило в 1958 году, когда чемпионат мира проходил в Швеции.

— Ты же никогда не интересовался футболом.

— Я всегда его любил.

Валландер взглянул на него с недоумением.

— Как же я об этом не знал?

— Ты много чего не знаешь. В 1958-м был такой шведский защитник, которого звали Свен Аксбом. Помню, у него были трудности с бразильским крайним нападающим. Ты, небось, забыл?

— Я тогда еще под стол пешком ходил.

— Да, к футболу ты никогда особой склонности не питал. Может, поэтому ты стал полицейским?

— Я сделал ставку на победу российской сборной, — сказал Валландер.

— Охотно верю, — ответил отец. — Сам-то я поставил на 2:0. Гертруд была поосторожнее. Она рассчитывала на 1:1.

Беседа о футболе подошла к концу.

— Хочешь кофе? — предложил Валландер.

— Спасибо, давай.

Валландер сходил за кофе. В коридоре он столкнулся с Хансоном.

— Посмотришь, чтобы меня не беспокоили в ближайшие полчаса? — попросил Валландер.

Хансон озабоченно нахмурился.

— Мне нужно безотлагательно поговорить с тобой.

Валландера раздражал высокопарный язык Хансона.

— Через полчаса, — повторил он. — Тогда можешь говорить со мной сколько влезет.

Вернувшись в кабинет, он закрыл дверь. Отец взял в руки пластиковый стаканчик. Валландер уселся за письменный стол.

— Надо сказать, что для меня это неожиданность, — сказал он. — Никогда бы не подумал, что увижу тебя в полицейском управлении.

— Для меня самого это неожиданность, — ответил отец. — Я бы и не приехал, если бы не было необходимости.

Валландер поставил стаканчик с кофе на стол. Как же он сразу не догадался, что отца могло привести сюда что-то крайне важное!

— Что-нибудь случилось? — спросил Валландер.

— Ничего особенного, если не считать, что я болен, — незатейливо ответил отец.

Валландер тут же почувствовал, как засосало под ложечкой.

— Как так? — спросил он.

— Я постепенно утрачиваю понимание происходящего, — безразлично произнес отец. — Не помню, как называется эта болезнь. Что-то вроде старения мозга. Начинаешь сам себя раздражать. И развивается это очень быстро.

Валландер знал эту болезнь. Он вспомнил, что то же самое было у матери Сведберга. Но и сам не мог припомнить, как она называется.

— Как ты об этом узнал? — спросил он. — Ты был у врача? Почему ты раньше ничего не говорил?

— Я даже был у специалиста из Лунда, — ответил отец. — Гертруд меня возила.

Отец замолчал и глотнул кофе. Валландер не знал, что сказать.

— Я, собственно, приехал, чтобы попросить тебя кое о чем, — сказал отец, взглянув на него. — Если это не нарушит твоих планов.

В этот момент зазвонил телефон. Валландер приподнял трубку и, не ответив, положил ее обратно на рычаг.

— Я могу подождать, — заметил отец.

— Я просил, чтобы меня не беспокоили. Лучше расскажи, что у тебя за просьба.

— Я всегда мечтал побывать в Италии, — сказал отец. — И пока не поздно, хочу туда съездить. Я подумал, что тебе надо бы поехать со мной. Гертруд в Италии делать нечего. Да, по-моему, она и сама не хочет. Вся поездка будет за мой счет. На это у меня деньги есть.

Валландер посмотрел на отца. Тот был каким-то маленьким и сгорбившимся. Словно только сейчас он стал действительно старым. Скоро ему восемьдесят.

— Решено, едем в Италию, — сказал Валландер. — Думаешь, когда нам туда отправиться?

— Наверно, лучше не откладывать надолго, — ответил тот. — Говорят, в сентябре там не слишком жарко. А может, в это время тебе неудобно?

— Свободная неделя у меня всегда найдется. Но ты, наверно, думал пробыть там подольше?

— Неделя — это в самый раз.

Нагнувшись, отец отставил кофе в сторону. Встал.

— Не буду тебя больше задерживать, — сказал он. — Подожду Гертруд на улице.

— Лучше посиди здесь, — предложил Валландер.

Отец погрозил ему своей палкой.

— У тебя дел невпроворот, — сказал он. — Чем ты там занимаешься, я не знаю. Я на улице подожду.

Валландер проводил его до дежурной части, где он уселся на диван.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты здесь дожидался, — сказал отец. — Скоро приедет Гертруд.

Валландер кивнул.

— Значит, решено — едем в Италию, — сказал он. — Как только будет время, я к тебе доберусь.

— Приятное будет путешествие, — ответил отец. — Хотя никогда не знаешь наперед.

Валландер оставил отца и подошел к девушке из дежурной части.

— Извините меня, — сказал он. — Вы правильно сделали, что позволили отцу дожидаться у меня в кабинете.

Он вернулся к себе. И вдруг заметил, что на глаза навернулись слезы. Хотя отношения с отцом у него были напряженные и совесть на этот счет у Валландера была нечиста, сейчас ему стало очень печально при мысли о том, что отец скоро покинет его. Когда-то мы были настолько близки, что ничто не могло нас разделить. И Благородные Меценаты на шикарных американских лимузинах приезжали покупать твои картины. Уже тогда ты говорил о поездке в Италию. А в другой раз, всего лишь несколько лет назад, ты уже совсем собрался туда поехать. Я обнаружил тебя, одетого в пижаму, на полпути, с сумкой в руках. Но теперь мы действительно туда отправимся. И ничто нас не разлучит.

Валландер вернулся к столу и набрал номер сестры в Стокгольме. Автоответчик сообщил, что она вернется вечером.

Ему не сразу удалось забыть о визите отца и снова сосредоточиться на расследовании. Ему было неспокойно. Он все еще не мог смириться с тем, что́ ему пришлось услышать от отца. Он не хотел признавать, что это правда.

После разговора с Хансоном Валландер основательно рассмотрел и проанализировал состояние дела. В начале одиннадцатого он позвонил домой Перу Окесону и изложил свою точку зрения. Закончив беседу, он поехал на Мариягатан, принял душ и переоделся. В двенадцать он уже ехал обратно в полицейское управление. По пути в кабинет Валландер зашел за Анн-Бритт Хёглунд. Он рассказал ей об окровавленной бумажке, которую нашел позади сарая дорожных рабочих.

— Ты связалась с психологами из Стокгольма? — спросил он.

— Я разыскала человека по имени Роланд Мёллер, — ответила она. — Он сейчас у себя на даче возле Ваксхольма. Нужно только, чтобы Хансон как исполняющий обязанности шефа написал формальную просьбу.

— Ты с ним разговаривала по этому поводу?

— Он уже все сделал.

— Отлично, — сказал Валландер. — А теперь давай поговорим совсем о другом. Как тебе мысль о том, что преступник всегда возвращается на место преступления?

— Это расхожий вымысел и правда одновременно.

— Что здесь вымысел?

— То, что это происходит во всех случаях без исключения. Всегда.

— А что тогда правда?

— То, что на самом деле это случается только иногда. Классическим примером из нашей собственной практики можно считать случай, произошедший здесь, в Сконе. Полицейский, который в 50 лет совершил несколько убийств, а потом сам принимал участие в их расследовании.

— Это не лучший пример, — возразил Валландер. — Ему пришлось туда возвращаться. А я говорю о тех, кто приходит назад по собственной воле. Зачем они это делают?

— Чтобы подразнить полицию. Чтобы потешить свое самолюбие. Или чтобы узнать, насколько полиция продвинулась в расследовании.

Валландер задумчиво кивнул.

— А почему ты спрашиваешь?

— У меня было странное ощущение, — сказал Валландер. — Такое чувство, будто за ограждениями возле усадьбы Карлмана я видел человека, которого встречал на берегу, когда мы расследовали убийство Веттерстедта.

— А что, разве такого не может быть? — удивленно спросила Анн-Бритт.

— Нет, может. Но в этом человеке было что-то такое необычное. Только не могу понять, что именно.

— Здесь я, наверно, помочь тебе не смогу.

— Знаю, — сказал Валландер. — Но хотелось бы, чтобы в будущем как-нибудь ненавязчиво фотографировали тех, кто толпится за ограждениями.

— В будущем?

Валландер понял, что сболтнул лишнее. Он трижды постучал указательным пальцем по столу.

— Я, конечно, надеюсь, что больше убийств не будет, — сказал он. — Но вдруг.

Он проводил Анн-Бритт в ее кабинет. Затем вышел на улицу. Отца возле дежурной части уже не было. Валландер поехал к закусочной, расположенной у одного из въездов в город, и съелгамбургер. Термометр показывал двадцать шесть градусов тепла. Без четверти час он уже был в полицейском управлении.

Пресс-конференция в полицейском управлении Истада в день Праздника середины лета запомнилась тем, что Валландер полностью перестал понимать смысл происходящего и вышел из зала еще до того, как все закончилось. Впоследствии он в этом не раскаивался. Да и большинство его коллег решили, что поступил он совершенно верно. Однако на следующий день Валландеру позвонили из Главного полицейского управления, и хлопотливый начальник, занимавший должность шефа канцелярии, указал ему на то, что полицейскому не пристало вступать в конфликт с прессой. Отношения между масс-медиа и полицейским корпусом издавна были довольно напряженными, и лишние осложнения им не нужны.

Случилось это уже под конец пресс-конференции. Один журналист из какой-то вечерней газеты стал давить на Валландера дотошными вопросами по поводу скальпов. Валландер до последнего пытался избежать разговора о слишком уж кровавых подробностях. Он довольствовался сообщением о том, что часть волосяного покрова была срезана и у Веттерстедта, и у Карлмана. Но журналист не унимался. Он продолжал настаивать, несмотря на то, что Валландер уже отказался распространяться на эту тему, сославшись на интересы следствия. В тот момент у него страшно разболелась голова. Когда журналист обвинил Валландера в том, что теперь скрывать детали происшедшего — это настоящее лицемерие, Валландер внезапно потерял терпение. Он треснул кулаками по столу и встал.

— Я не допущу, чтобы пронырливые журналисты, лишенные чувства меры, диктовали полиции, что ей надо делать! — взревел он.

Замелькали фотовспышки. Затем он быстро закончил конференцию и вышел из зала. Потом, немного успокоившись, он извинился перед Хансоном за этот необдуманный поступок.

— Наверно, я вряд ли могу повлиять на то, как завтра будут выглядеть газетные афиши, — ответил Хансон.

— Все-таки надо соблюдать определенные рамки, — сказал Валландер.

— Я, разумеется, с тобой согласен, — сказал Хансон. — Но подозреваю, что не все это понимают.

— Меня можно отстранить от дел, — сказал Валландер. — Меня можно уволить. Но меня не заставишь просить прощения у этого проклятого журналиста.

— Твои извинения со всем тактом передадут из Главного полицейского управления прямо главному редактору газеты, — сказал Хансон. — Так, что мы об этом даже не узнаем.

В четыре часа за закрытыми дверями началось заседание следственной группы. Хансон строго распорядился, чтобы их не беспокоили. По просьбе Валландера приехал Пер Окесон. Валландер знал, что все понимают, насколько решающим может оказаться этот вечер. Им надо учитывать все варианты. Нельзя исключать ни одной возможности. Хотя в то же время Валландер понимал, что нужно сосредоточиться на главном. Анн-Бритт дала ему несколько таблеток от головной боли, после чего он на пятнадцать минут заперся у себя в кабинете и еще раз обдумал слова Ларса Магнусона и то общее, что связывает Веттерстедта и Карлмана. А может, он что-то проглядел? Мысли тяжело ворочались в уставшей голове, но разум не находил причин для других предположений. В дальнейшем надо будет сосредоточить расследование на главной версии, связанной с продажей предметов искусства и кражами. Придется раскопать слух тридцатилетней давности, и копать надо будет быстро. Валландер не питал особых иллюзий насчет помощи со стороны. Ларс Магнусон говорил о темных закоулках, где хозяйничают слуги сильных мира сего. Вот на это-то и надо пролить свет, и будет это весьма сложно.

Заседание следственной группы, начавшееся ровно в четыре, стало самым долгим из тех, на которых Валландеру довелось присутствовать. Оно продолжалось почти девять часов, и только потом Хансон распустил людей. Все были серыми от усталости. Пузырек Анн-Бритт с таблетками переходил из рук в руки и теперь был пуст. Стол был завален пластиковыми стаканчиками из-под кофе. В углу громоздились коробки с недоеденными пиццами.

И все-таки Валландер понял, что это затянувшееся заседание следственной группы было лучшим, что ему пришлось пережить, работая в криминальной полиции. Все максимально сосредоточились, каждый внес свою лепту, и в результате этого совместного стремления логически разложить ситуацию по полочкам встреча оказалась необычайно продуктивной. Сведберг доложил о своей телефонной беседе с двумя детьми Веттерстедта и его последней супругой. Хансон успел переговорить с восьмидесятилетним стариком, работавшим партийным секретарем в те времена, когда Веттерстедт был министром юстиции, но сенсационных открытий он не сделал. Он рассказал, что в партийных кругах Веттерстедт был спорной фигурой. У Мартинсона была продолжительная беседа с вдовой Карлмана. Она по-прежнему полностью владела собой, хотя Мартинсон и приписывал это тому, что она принимала успокаивающее. Валландер в свою очередь доложил о своей беседе с «поломойкой» Сарой Бьёрклунд. Далее он сообщил, что лампа на столбе возле садовой калитки была выкручена. В заключение первой части заседания он рассказал об окровавленной бумажке, найденной позади сарая дорожных рабочих. И все же они по-прежнему не могли найти какого-либо разумного мотива преступления.

Никто не заметил, что Валландер все это время думал о своем отце. После заседания, улучив момент, он спросил у Анн-Бритт Хёглунд, не бросилось ли в глаза, что он был страшно подавлен в течение этого долгого вечера. Она ответила, что для нее это неожиданность. Валландер выглядел более собранным и сконцентрированным, нежели кто-либо из присутствовавших.

Около девяти часов вечера они на время прервались и основательно проветрили кабинет. Мартинсон и Анн-Бритт Хёглунд позвонили домой, а Валландеру наконец удалось застать свою сестру. Когда он рассказал ей о визите отца и о том, что жить отцу осталось недолго, сестра заплакала. Валландер как мог пытался ее утешить, но у него самого ком в горле стоял. В конце концов они договорились о том, что на следующий день она позвонит Гертруд и приедет как можно скорее. Прежде чем попрощаться, сестра спросила, действительно ли он считает, что отец в состоянии ехать в Италию. Валландер честно сказал, что не знает.

Во время перерыва Валландер попытался также дозвониться Линде. Когда раздался пятнадцатый гудок, он повесил трубку. Он раздраженно подумал о том, что надо дать ей денег на покупку автоответчика.

Вернувшись в конференц-зал, Валландер заговорил о том, что́ объединяет эти два убийства. Вот на что надо сделать упор, не исключая при этом и других возможностей.

— Вдова Карлмана уверена в том, что ее муж не имел никаких дел с Веттерстедтом, — сказал Мартинсон. — Дети его также об этом никогда не слышали. Они перерыли все записные книжки, но имени Веттерстедта не нашли.

— И у Веттерстедта в записной книжке телефона Карлмана нет, — сказала Анн-Бритт.

— Значит, они попросту хотели скрыть этот факт, — сказал Валландер. — Где-то мы должны найти связь. И если мы это сделаем, то, может быть, у нас появится подозреваемый. Или, по крайней мере, возможный мотив убийства. Копать надо глубоко и быстро.

— Пока он не натворил новых бед, — сказал Хансон. — Никто из нас не знает, сколько еще это будет продолжаться.

— Мы даже не знаем, кого предупредить, — сказал Валландер. — Единственное, что мы знаем об убийце или об убийцах, так это то, что они планируют свои действия заранее.

— Знаем? — перебил его Пер Окесон. — Мне кажется, выводы делать пока рановато.

— Во всяком случае, у нас нет аргументов в пользу того, что мы имеем дело со случайным убийцей, у которого спонтанно возникает желание отрезать у жертвы волосы, — ответил Валландер, почувствовав, что начинает раздражаться.

— Я говорил о выводах, — сказал Пер Окесон. — А этого я совсем не отрицаю.

Настроение за столом стало подавленным. Нельзя было не почувствовать напряжения, возникшего между двумя мужчинами. В другой раз Валландер непременно поругался бы с Окесоном при всех. Но в этот вечер он решил ретироваться, прежде всего потому, что он очень устал и знал, что заседание следственной группы продлится еще много часов.

— Я согласен, — сказал он вслух. — Вычеркиваем выводы и будем довольствоваться тем, что, вероятно, планирует убийца.

— Завтра приезжает психолог из Стокгольма, — сказал Хансон. — Я сам встречаю его в Стурупе. Будем надеяться, он нам поможет.

Валландер кивнул. Затем выдавил из себя вопрос, который, собственно, задавать не собирался. Но сейчас ситуация была подходящая.

— Убийца, — начал он. — Давайте ради простоты будем в дальнейшем считать, что он мужчина и что действовал он в одиночку. Что вы об этом скажете? Ваши предположения?

— Он силен, — сказал Нюберг. — Удар топором был очень мощный.

— Меня пугает то, что он собирает трофеи, — сказал Мартинсон. — На такое способен только сумасшедший.

— Или некто, задавшийся целью навести нас этими скальпами на ложный след, — предположил Валландер.

— У меня вообще никаких версий нет, — сказала Анн-Бритт. — Но ясно, что речь идет о человеке, у которого с головой сильно не в порядке.

В конце концов вопрос о преступнике повис в воздухе. Валландер призвал всех сосредоточиться еще раз, продумать дальнейшую работу следственной группы и распределить между собой обязанности. Около полуночи, перед тем, как уехать, Пер Окесон сообщил, что если потребуется, он мог бы привлечь к расследованию дополнительные силы. Несмотря на то, что все страшно устали, Валландер еще раз проговорил дальнейший план действий.

— В эти дни никто не сумел хорошенько выспаться, — сказал он под конец. — К тому же, как я понял, началась сумятица с отпусками. Но надо задействовать все силы, которыми мы располагаем. Другого выхода нет.

— Нам нужно пополнение, — сказал Хансон.

— Вернемся к этому в понедельник, — ответил Валландер. — Давай подождем.

Они договорились встретиться на следующий день после обеда. После того как Валландер с Хансоном переговорят с психологом из Стокгольма.

После этого все разошлись.

Валландер остался стоять возле своего автомобиля, глядя на блеклое ночное небо.

Он хотел сосредоточиться на мысли об отце.

Но в голове то и дело всплывали какие-то другие соображения.

Он вновь ощутил страх перед неизвестным убийцей.

14

Воскресным днем 26 июня в семь часов утра в дверь Валландера в центре Истада на Мариягатан раздался звонок. Валландер очнулся от глубокого сна, впопыхах подумав, что это звонит телефон. И только когда в дверь позвонили еще раз, он вскочил, разыскал свой халат, торчавший из-под кровати, вышел в коридор и открыл. На пороге стояла его дочь Линда с подругой, которую Валландер никогда прежде не видел. Он и дочь-то свою с трудом узнал, потому что та коротко остригла свои длинные светлые волосы, да еще и выкрасила их в рыжий цвет. И все же, увидев ее вновь, он почувствовал радость и облегчение. Валландер пригласил девушек пройти и поздоровался с Линдиной подругой, которую звали Кайса. У него было много вопросов. Почему они прибыли в семь часов утра в воскресенье? Неужели поезда стали приходить так рано? Линда объяснила, что приехали они еще вчера вечером, а ночь провели у одного из ее школьных приятелей, у которого родители в отъезде. Они собираются прожить там еще неделю. А пришли они так рано потому, что Линда, почитав газеты накануне Праздника середины лета, поняла, что застать отца дома будет весьма непросто. Валландер выудил из холодильника остатки еды и приготовил девочкам завтрак. Усевшись за стол, они рассказали, что неделю хотят посвятить репетициям предстоящего выступления, текст которого сочинили сами. А потом они поедут на Готланд, чтобы принять участие в театральных курсах. Валландер слушал их, пытаясь не показывать, как он огорчен тем, что Линда оставила свою давнюю мечту стать дизайнером мебельной обивки, а закончив обучение, остаться в Истаде и открыть собственное дело. Ему очень хотелось поговорить с ней о своем отце. Он знал, что у них очень близкие отношения. Валландер дождался, пока Кайса выйдет в туалет.

— Так много всего произошло, — сказал он. — Мне надо поговорить с тобой в спокойной обстановке. Только ты и я.

— С тобой здорово, — ответила Линда. — Ты меня всегда рад видеть.

Она дала номер своего телефона и обещала прийти, когда он позвонит.

— Я в газетах читала о том, что случилось, — сказала она. — Что, и вправду все так плохо, как они описывают?

— Все гораздо хуже, — ответил Валландер. — У меня дел невпроворот, даже не знаю, когда смогу с тобой встретиться. Какая удача, что ты меня застала.

Они проговорили до начала девятого. Тут позвонил Хансон и сообщил, что находится в Стурупе, а самолет с психологом из Стокгольма только что приземлился. Они договорились встретиться в полицейском управлении в девять часов.

— Ну все, мне пора, — сказал он Линде.

— И нам тоже, — ответила она.

— А у этой пьесы, которую вы ставите, есть название? — поинтересовался Валландер, когда они вышли на улицу.

— Это не пьеса, — ответила Линда. — Это кабаре.

— Ясно, — сказал Валландер, пытаясь понять, какая разница между кабаре и пьесой. — Но названия все равно нет?

— Пока нет, — ответила Кайса.

— А можно на это посмотреть? — осторожно спросил Валландер.

— Когда все будет готово, — сказала Линда. — Не раньше.

Валландер спросил, надо ли их куда-нибудь отвезти.

— Хочу показать Кайсе город, — сказала Линда.

— А ты откуда? — спросил он у Кайсы.

— Из Сандвикена, — ответила девочка. — Никогда не бывала в Сконе.

— Все еще впереди, — сказал Валландер. — Я никогда не бывал в Сандвикене.

Он провожал их взглядом, пока они не исчезли за углом. Погода была по-прежнему замечательной. Валландер почувствовал, что сегодня будет еще теплее. Настроение у него было прекрасное, потому что неожиданно появилась дочь. Даже несмотря на то, что он никогда не сможет свыкнуться с ее решительными экспериментами с собственной внешностью, которые длятся последние несколько лет. Когда сегодня утром она показалась в дверях, Валландер впервые обнаружил, что многие были правы — Линда похожа на него. Он вдруг разглядел в ее лице свои собственные черты.

Приехав в полицейское управление, он почувствовал, что появление Линды придало ему новые силы. Размашисто вышагивая по коридору, он, подсмеиваясь над собой, подумал, что топочет, как здоровенный слонище; войдя в комнату, он скинул с себя куртку. Валландер на ходу схватил телефонную трубку и, позвонив в дежурную часть, попросил найти Свена Нюберга. Накануне ночью, когда он уже почти спал, ему пришла в голову одна мысль, которую он хотел проверить. На то, чтобы соединить сгоравшего от нетерпения Валландера с Нюбергом, у девушки на коммутаторе ушло пять минут.

— Это Валландер, — сказал он. — Помнишь, мы с тобой говорили о баллончике со слезоточивым газом, который ты нашел на берегу за ограждениями?

— Естественно, помню, — ответил Нюберг.

Валландер тотчас понял, что Нюберг не в духе.

— Я подумал, надо бы исследовать отпечатки пальцев, — сказал он. — И сравнить их с теми, что были найдены на окровавленной бумажке, которую я подобрал недалеко от усадьбы Карлмана.

— Мы этим займемся, — ответил Нюберг. — Мы бы и так это сделали, без твоих распоряжений.

— Я знаю, — сказал Валландер. — Но ты ведь понимаешь, как обстоят дела.

— Ничего я не понимаю, — ответил Нюберг. — Но как только что-нибудь выяснится, я тебе сообщу.

Валландер хлопнул телефонной трубкой по аппарату, выплеснув переполнявшую его энергию. Он подошел к окну и, глядя на старую водонапорную башню, начал планировать дела на предстоящий день. По опыту он знал, что почти всегда что-то нарушает намеченные планы. Если удастся выполнить хотя бы половину, то уже будет хорошо. В девять он вышел из кабинета, сделал себе кофе и направился в один из самых маленьких конференц-залов, где его дожидался Хансон с психологом из Стокгольма. Это был человек лет шестидесяти, который представился Матсом Экхольмом и предложил обращаться друг к другу на ты. После его крепкого рукопожатия у Валландера сразу создалось о нем хорошее впечатление. Раньше Валландер, как и многие другие полицейские, сильно сомневался в том, что психологи могут чем-то помочь в ходе раскрытия преступления. Но после беседы с Анн-Бритт Хёглунд понял, что такое пренебрежительное отношение к их работе было необоснованным, а возможно, и предубежденным. И теперь, сидя за одним столом с Матсом Экхольмом, Валландер решил и в самом деле дать ему возможность показать, на что способен психолог.

Материалы дела лежали перед ними на столе.

— Я прочитал это очень внимательно, — сказал Матс Экхольм. — Предлагаю начать с разговора о том, что в бумагах не значится.

— Здесь все сказано, — удивленно заметил Хансон. — Уж чего-чего, а рапорты в полиции составлять умеют.

— Ты, наверно, хочешь узнать наше мнение, — перебил его Валландер. — Да?

Матс Экхольм кивнул.

— Есть один простой психологический закон, который гласит, что полицейский не может искать пустоту, — сказал он. — Если не знаешь, как выглядит преступник, надо подыскать ему какой-нибудь аналог. Чтобы казалось, что видишь убийцу со спины. Часто такой фантом в итоге оказывается и в самом деле похожим на настоящего преступника.

В рассуждениях Матса Экхольма Валландер узнавал собственные мысли. Все время, пока длилось расследование, он рисовал себе определенный образ преступника. И никогда не искал черную кошку в темной комнате.

— Было совершено два убийства, — продолжал Матс Экхольм. — Оба одинаковым способом, несмотря на некоторые интересные различия. На Густава Веттерстедта напали сзади. Убийца нанес удар по спине, а не по голове. И это тоже интересно. Он пошел по более сложному пути. Или ему просто не хотелось пускать в расход голову Веттерстедта? Этого мы не знаем. Прикончив жертву, убийца снял с него скальп и нашел время спрятать тело. Если теперь мы перейдем к случаю с Карлманом, то можно легко увидеть сходства и различия. Карлман также умер от рубленого удара. Ему так же частично сняли скальп. Но убит он был спереди. Разумеется, он видел человека, который его убил. Кроме того, преступник выбрал случай, когда поблизости было полно народа. Таким образом, риск, что его поймают, был довольно велик. Убийца не утруждал себя тем, чтобы спрятать труп. Он не счел это необходимым. И первый вопрос, который возникает в этой связи, весьма прост: что для нас важнее? Сходства или различия?

— Он убивает, — сказал Валландер. — Он уже выбрал себе две жертвы. Он планирует свои действия заранее. И на берегу возле дома Веттерстедта он успел побывать не один раз. Он даже нашел время выкрутить лампочку, чтобы участок между садом и морем не освещался.

— Известно ли нам, что Густав Веттерстедт имел привычку вечером прогуливаться по побережью? — спросил Матс Экхольм.

— Нет, — ответил Валландер. — Фактически мы об этом ничего не знаем. Но с этим надо разобраться.

— Продолжим ваш ход мыслей, — сказал Матс Экхольм.

— На первый взгляд, с Карлманом дела обстоят совсем по-другому, — сказал Валландер. — Праздник середины лета и вокруг полно людей. Но, может, убийца думал, что при таком скоплении народа можно будет остаться незамеченным? Что никто его не увидит? Очень сложно в деталях восстановить ситуацию, при том что на празднике было столько людей.

— Чтобы получить ответ на этот вопрос, надо подумать, был ли у него какой-то выбор, — сказал Матс Экхольм. — Арне Карлман был коммерсантом, который часто выезжал по делам. Вокруг всегда люди. Может быть, этот праздник, несмотря ни на что, был самым подходящим моментом?

— Сходства и различия, — сказал Валландер. — И что же здесь перевешивает?

Матс Экхольм потянулся.

— Пока что отвечать на этот вопрос рано. Можно только догадываться, что он тщательно планирует свои действия наперед — мы имеем дело с очень хладнокровным человеком.

— Он снимает скальпы, — сказал Валландер. — Он собирает трофеи. О чем это говорит?

— Он пробует силы, — ответил Матс Экхольм. — Трофеи служат доказательством его подвигов. Для него это все равно, что для охотника повесить рога на стену.

— Но он выбрал скальпы, — продолжал Валландер. — Почему именно скальпы?

— Не так уж это и странно, — сказал Матс Экхольм. — Не хочу показаться циничным, но подумайте, какой из органов человека лучше всего подходит в качестве трофея? Человеческое тело гниет. Легче сохранить кусочек кожи с волосами.

— И все-таки я не могу отказаться от мысли об индейцах, — сказал Валландер.

— Разумеется, не стоит исключать возможность, что преступник зациклился на индейских воинах, — сказал Матс Экхольм. — Люди с пограничной психикой часто отождествляют себя с каким-то образом. Или выдумывают себе мифологического персонажа.

— Пограничная психика, — повторил Валландер. — Что это значит?

— Ваш преступник совершил уже два убийства. Мы не можем исключать возможности, что в данный момент он подыскивает новую жертву. Он, вероятно, пересек психологическую черту, за которой оказался свободным от всех сдерживающих факторов. Человек может совершить умышленное или непреднамеренное убийство. Убийца, который каждый раз повторяет одни и те же действия, поступает в соответствии с совершенно иными психологическими законами. Он живет в каком-то своем неясном мире, и мы только частично можем проследить ход его мыслей. Для него существуют только те границы, которые выстраивает он сам. На первый взгляд, его жизнь ничем не примечательна. Он может каждое утро ходить на работу. Иметь семью, по вечерам играть в гольф или ухаживать за цветочными клумбами в собственном саду. Он может, сидя на диване в окружении своих детей, смотреть последние известия, в которых сообщается об убийстве, совершенном им самим. Может, не дрогнув ни единым мускулом на лице, ужасаться, что такие люди остаются безнаказанными. В нем живут два разных человека, которыми он управляет целиком и полностью. Он сам себя дергает за веревочки. Он в одно и то же время выполняет роль кукловода и марионетки.

Валландер молча раздумывал о том, что сказал Матс Экхольм.

— Кто он? — спросил Валландер немного погодя. — Как он выглядит? Сколько ему лет? Не могу же я искать абстрактное существо, зная только, что у него мозги набекрень, но со стороны он выглядит совершенно нормальным человеком. Я могу разыскивать определенную личность.

— Говорить об этом слишком рано, — сказал Матс Экхольм. — Чтобы вникнуть в материал и набросать психологический портрет преступника, мне потребуется время.

— Надеюсь, ты не сочтешь воскресенье нерабочим днем, — устало промолвил Валландер. — Нам нужен этот портрет как можно быстрее.

— К завтрашнему утру попробую что-нибудь сделать, — ответил Матс Экхольм. — Но ты и твои коллеги должны отдавать себе отчет в том, что это дело очень сложное.

— Я понимаю, — сказал Валландер. — Нам пригодится любая помощь.

Закончив беседу с Матсом Экхольмом, Валландер уехал из управления. Он направился к пристани, вышел на пирс, где сидел несколько дней назад, пытаясь сформулировать речь, посвященную Бьёрку. Он уселся на скамью и посмотрел на рыбачью лодку, отчалившую от пристани. Валландер расстегнул пуговицы рубашки и зажмурился на солнышке. Где-то поблизости раздавался детский смех. Он попробовал ни о чем не думать и просто получать удовольствие от солнечного тепла. Но через несколько минут, поднявшись, покинул пристань. Ваш преступник совершил уже два убийства. Мы не можем исключать возможности, что в данный момент он подыскивает новую жертву. Эти слова, принадлежавшие Матсу Экхольму, с таким же успехом могли бы быть его собственными словами. Пока они не поймают человека, убившего Густава Веттерстедта и Арне Карлмана, он не успокоится. Валландер себя знал. Сила его заключалась в том, что он никогда не сдавался. И еще в том, что иногда у него ни с того ни с сего появлялись блестящие мысли. Но и слабость его была у всех на виду. Он не мог бороться с тем, что профессиональные обязанности приобретали для него личное значение. Ваш преступник, сказал Матс Экхольм. Точнее это не опишешь. Человек, убивший Веттерстедта и Карлмана, был действительно на его собственной совести. Хотел он того или нет.

Валландер сел в автомобиль и решил следовать плану, который наметил себе утром. Он поехал на виллу Веттерстедта. Ограждения на берегу уже сняли. Йоран Линдгрен и человек постарше, видимо, его отец, скребли лодку. Он не стал к ним подходить. Ключи по-прежнему были у него. Валландер открыл входную дверь. Внутри стояла пронзительная тишина. Он вошел в гостиную и сел на один из обитых кожей стульев. Снаружи доносился едва различимый шум. Валландер посмотрел вокруг. Что могут сказать эти предметы? Может, преступника привлекло что-то из обстановки? Он заметил, что ему трудно сосредоточиться. Валландер поднялся и подошел к огромному сферическому окну, из которого открывался вид на сад, побережье и море. Здесь часто стоял Густав Веттерстедт. Паркет в этом месте протерся. Он посмотрел в окно. И заметил, что кто-то перекрыл воду в садовом фонтане. Глядя в окно, он стал прокручивать давешний ход своих мыслей. Наш убийца стоял на холме возле дома Карлмана и наблюдал за праздником. Наверно, он был там не в первый раз. Оттуда он мог смотреть на происходящее, оставаясь незамеченным. Весь вопрос в том, где находится такой холм, с которого ты мог бы наблюдать за Густавом Веттерстедтом. Откуда ты мог видеть его так, чтобы он тебя не замечал? Валландер обошел дом, заглянув во все окна. Из окна кухни он увидал несколько деревьев, располагавшихся далеко за пределами участка Веттерстедта. Но это были молоденькие березки, которые не выдержали бы тяжести взрослого человека.

Войдя в кабинет и посмотрев в окно, он понял, что, кажется, ответ найден. С выступа крыши гаража вполне можно было наблюдать за тем, что происходит в комнате. Он вышел из дома и обошел вокруг гаража. Валландер увидел, что молодой крепкий мужчина запросто мог бы подпрыгнуть и уцепиться за выступ, а затем подтянуться и залезть на крышу. Валландер пошел за лестницей, которая стояла за домом. Приставил ее к гаражу и вскарабкался наверх. Крыша была покрыта старым толем. Он не знал, насколько она прочна, и поэтому на четвереньках пополз к тому месту, откуда был виден кабинет Веттерстедта. Он аккуратно подобрался к тому месту, с которого можно было видеть, что происходит внутри. Стоя на четвереньках, Валландер рассматривал толь. Почти сразу он заметил несколько пересекавшихся насечек. Он потрогал толь руками. Кто-то разрезал его ножом. Он огляделся вокруг. Ни с побережья, ни с дороги обнаружить его было невозможно. Валландер слез с крыши и убрал на место лестницу. Затем внимательно осмотрел землю возле фундамента гаража. Единственное, что попалось ему на глаза, так это грязные разорванные листочки газеты, которые принесло сюда ветром. Он снова вернулся в дом. Тишина была все такой же пронзительной. Валландер поднялся на верхний этаж. Сквозь окно в спальне он смотрел, как Йоран Линдгрен с отцом переворачивали лодку на ровный киль. Он увидел, что перевернуть ее под силу только двоим.

И все-таки теперь он знал, что в обоих случаях преступник действовал в одиночку. Хотя следов почти не было, интуиция подсказывала Валландеру, что и на крыше гаража на вилле Веттерстедта, и на холме возле усадьбы Карлмана находился один-единственный человек.

«Я имею дело с преступником, который действует в одиночку, — думал он. — С мужчиной, который перешагнул границу и убивает людей, чтобы заполучить их скальпы в качестве трофеев».

В восемь часов Валландер покинул дом Веттерстедта. Очутившись под солнцем, он почувствовал невероятное облегчение. Он подъехал к бензозаправке и направился к кассе. Девушка, сидевшая за столом, кивнула ему и поздоровалась. Он ответил на ее приветствие, не сразу узнав ее. И только расплатившись, он вспомнил, что зовут ее Бритта-Лена Буден, а работает она кассиршей в банке. Как-то раз ее великолепная память оказала ему неоценимую услугу в ходе расследования.

В двенадцать он уже снова был в полицейском управлении.

Анн-Бритт Хёглунд вышла ему навстречу из дежурной части.

— Я тебя в окно увидела, — сказала она.

Валландер тотчас понял, что что-то произошло. Он напряженно ждал, что она скажет.

— Точка соприкосновения нашлась, — сказала она. — В конце шестидесятых Арне Карлман какое-то время провел в тюрьме в Лонгхольмене. В это время Густав Веттерстедт был министром юстиции.

— Этого недостаточно, — возразил Валландер.

— Я еще не договорила, — продолжила Анн-Бритт. — Арне Карлман написал письмо Густаву Веттерстедту. И когда он вышел из тюрьмы, они встретились.

Валландер замер в неподвижности.

— Откуда ты это знаешь?

— Пойдем ко мне в кабинет, я все расскажу.

Валландер понимал, что́ это означает.

Если точка соприкосновения найдена, значит, они совершили прорыв в расследовании этого дела.

15

Все началось с того, что зазвонил телефон.

Анн-Бритт шла по коридору к Мартинсону, когда ее вызвали по громкоговорителю. Она вернулась в кабинет и подошла к телефону. Звонил человек, говоривший невероятно тихим голосом, и сначала она подумала, что он болен или ранен. Как она поняла, он хотел переговорить с Валландером. Ни с кем другим, и уж, конечно, не с женщиной. Она объяснила, что Валландера сейчас нет на месте, где он и когда вернется, никто не знает. Но мужчина стоял на своем, хотя Анн-Бритт была удивлена, как человек с таким тихим голосом может быть настолько упрямым. В какое-то мгновение ей пришла мысль соединить его с Мартинсоном, который мог бы сыграть роль Валландера. Но она удержалась. Что-то в интонациях звонившего наводило ее на мысль о том, что, возможно, голос Валландера ему знаком.

Еще в начале разговора он заявил, что у него есть для них важная информация. Она спросила, связано ли это с Густавом Веттерстедтом. «Возможно», — ответил он. Потом она спросила, имеет ли это отношение к Арне Карлману. «Возможно», — повторил он еще раз. Анн-Бритт поняла, что надо любым способом продержать его на связи, хотя он отказался назвать свое имя и дать телефон.

В конце концов проблему решил он сам. В трубке так долго царило молчание, что Анн-Бритт уже было решила, что разговор прервали. Вдруг мужчина заговорил вновь и попросил у нее номер факса полицейского управления. «Отдайте это Валландеру, — сказал он. — Лично в руки».

Спустя час пришел факс. И вот он лежал у нее на столе. Анн-Бритт протянула бумагу Валландеру, который уселся на стул для посетителей. С удивлением Валландер обнаружил, что факс был отправлен из скобяного магазина Скугланда в Стокгольме.

— Я выяснила номер и позвонила туда, — сказала Анн-Бритт. — Странно, думаю, что скобяной магазин работает в воскресенье. Автоответчик сообщил мне номер сотового телефона владельца магазина. Хозяин даже не представлял, кто мог бы отправить факс из его конторы. Он как раз направлялся играть в гольф, но обещал выяснить этот вопрос. Через полчаса он перезвонил и возмущенно сообщил, что в конторе кто-то взломал дверь.

— Странная история, — сказал Валландер.

Он молча прочел факс, написанный частично от руки, очень неразборчиво. Валландер подумал, что скоро, наверно, придется обзавестись очками. Буквы расплывались перед глазами, обычно он приписывал это ощущение усталости и переутомлению. В письме напечатанные куски чередовались с рукописным текстом, казалось, оно было написано в страшной спешке. Затем он прочитал письмо вслух, чтобы проверить, не упустил ли чего.

— «Арне Карлман весной 1969 года сидел в тюрьме Лонгхольмен за сбыт краденого и ложные показания. Густав Веттерстедт в те времена был министром юстиции. Карлман написал ему письмо. Он этим хвастался. Когда он вышел из тюрьмы, они с Веттерстедтом встретились. О чем они говорили? Что они делали? Об этом мы не знаем. Но после этого у Карлмана дела пошли на лад. В тюрьму он больше не попадал. А теперь они оба мертвы». Я все правильно прочитал?

— Я поняла так же, — ответила Анн-Бритт.

— Подпись отсутствует, — сказал Валландер. — Что, собственно, он имел в виду? Кто он? Откуда ему это известно? Да правда ли все это?

— Не знаю, — ответила она. — Но у меня такое чувство, будто этот человек знает, о чем говорит. К тому же нам несложно проверить, действительно ли Карлман сидел в Лонгхольмене весной 1969 года. То, что Веттерстедт был в то время министром юстиции, нам и без того известно.

— А Лонгхольмен теперь закрыли? — поинтересовался Валландер.

— Несколько лет спустя. Кажется, в 1975-м. Если хочешь, могу узнать точную дату.

Валландер протестующе замахал руками.

— Почему же он хотел говорить только со мной? — спросил он. — Он никак это не объяснил?

— У меня такое чувство, что он о тебе где-то слышал.

— То есть лично он со мной не знаком?

— Нет.

Валландер задумался.

— Будем надеяться, что он написал правду, — сказал он. — И тогда уже сейчас мы установим, какая между ними связь.

— Разобраться в том, так ли это, совсем несложно, — ответила Анн-Бритт. — Хотя сегодня и воскресенье.

— Знаю, — сказал Валландер. — Поеду поговорю с вдовой Карлмана. Уж она-то должна знать, сидел ли ее муж в тюрьме.

— Хочешь, я поеду с тобой?

— Не надо.

Через полчаса Валландер припарковал машину за ограждениями в Бьярешё. Какой-то полицейский с недовольной миной сидел в машине и читал газету. Увидев Валландера, он вытянулся по струнке.

— Нюберг все еще здесь? — удивился Валландер. — Разве осмотр места преступления еще не закончен?

— Криминальных экспертов я не видел, — ответил полицейский.

— Позвони в Истад и спроси, почему до сих пор не убрали ограждения. Близкие Карлмана дома?

— Вдова пока здесь, — сказал полицейский. — И дочь. А сыновья уехали на машине несколько часов назад.

Валландер вошел в сад. Он заметил, что скамейки и стола в беседке нет. Стоял прекрасный летний день, и минувшие события казались просто невероятными. Он постучал в дверь. Вдова Арне Карлмана открыла почти сразу.

— Извините за беспокойство, — начал Валландер. — Но у меня есть несколько вопросов, на которые надо ответить в срочном порядке.

Он заметил, что женщина по-прежнему очень бледна. Оказавшись рядом, он почувствовал слабый запах алкоголя. Откуда-то раздался голос дочери Карлмана, спросившей, кто пришел. Валландер попытался вспомнить имя женщины, идущей впереди него. А она вообще представилась? Потом он припомнил, что зовут ее Анита. Он слышал, как Сведберг упоминал ее имя на затянувшемся заседании следственной группы. Он уселся на диван прямо напротив нее. Женщина закурила и взглянула на него. Она была одета в светлое летнее платье. Валландер на секунду почувствовал, что ему это неприятно. Даже если она и не любила мужа, ведь теперь он мертв. Неужели люди не утруждают себя мыслью об уважении к смерти? Могла бы выбрать что-нибудь не такое яркое.

Затем он подумал, что иногда его взгляды настолько консервативны, аж самому удивительно. Горе и уважение не знают цвета.

— Не желает ли комиссар чего-нибудь выпить? — спросила она.

— Нет, спасибо, — ответил Валландер. — Я буду краток.

Вдруг он заметил, что она смотрит мимо него. Валландер обернулся. В комнату бесшумно вошла дочь и села на стул у него за спиной. Она курила и была очень взволнованна.

— Ничего, что я послушаю? — спросила она голосом, в котором Валландеру послышались агрессивные нотки.

— Пожалуйста, — ответил он. — Присаживайтесь сюда.

— Мне и здесь неплохо, — ответила девушка.

Мать почти незаметно покачала головой. Валландеру почудилось, что тем самым женщина выразила свое бессилие перед дочерью.

— Собственно, я приехал к вам потому, что сегодня воскресный день, — начал Валландер. — А это значит, что получить сведения из различных архивов и картотек очень сложно. Ответ нам понадобился срочно, поэтому я и приехал сюда.

— Можете не извиняться за то, что сегодня воскресенье, — ответила женщина. — Что вы хотели узнать?

— Сидел ли ваш муж в тюрьме в 1969 году?

Ответ последовал быстро и решительно.

— Он сидел в Лонгхольмене с девятнадцатого февраля по восемнадцатое июня. Я сама его туда отвозила и забирала обратно. Его обвиняли в сбыте краденого и даче ложных показаний.

Откровенность этой женщины на мгновение сбила Валландера с толка. А чего он, собственно, ожидал? Что она будет все отрицать?

— Его впервые осудили на тюремное заключение?

— В первый и последний раз.

— Он был осужден за сбыт краденого и дачу ложных показаний?

— Да.

— Вы могли бы что-нибудь добавить к сказанному?

— Он был осужден несправедливо. Он не укрывал краденых картин и не подделывал чеки. Это делали другие люди, которые прикрывались его именем.

— Таким образом, вы считаете его невиновным?

— Дело не в том, что считаю я. Он был невиновен независимо от этого.

Валландер решил изменить тактику.

— К нам поступили сведения о том, что ваш муж был знаком с Густавом Веттерстедтом. Хотя вы и ваши дети ранее утверждали, что это не так.

— Если бы он был знаком с Густавом Веттерстедтом, я бы об этом знала.

— Может, они только переписывались?

Женщина задумалась.

— Сложно в такое поверить, — ответила она.

Валландер тотчас почувствовал, что она говорит неправду. Но сначала не мог понять, в чем именно заключается эта неправда. И поскольку вопросов у него больше не было, он встал.

— Можно я не буду вас провожать? — спросила женщина. Она вдруг показалась ему ужасно усталой.

Валландер подошел к дверям. Когда он проходил мимо девушки, сидевшей на стуле и следившей за каждым его движением, она вскочила и перегородила ему дорогу.

И вдруг она влепила Валландеру звонкую пощечину по левой щеке. Он был так ошарашен, что отпрянул назад, споткнулся и упал навзничь.

— Как вы позволили этому произойти? — закричала девушка.

Затем она принялась избивать Валландера. Поднявшись с пола, он попытался от нее отцепиться. Женщина пришла ему на помощь. Она сделала то же, что минуту назад позволила себе дочь по отношению к Валландеру: сильно ударила ее по лицу. Когда та успокоилась, мать усадила ее на диван. Затем вернулась к Валландеру, который так и стоял с пылающей щекой, испытывая одновременно бешенство и удивление.

— Она очень расстроена из-за того, что произошло, — сказала Анита Карлман. — Совсем себя не контролирует. Комиссар должен извинить ее.

— Наверно, ей стоит обратиться ко врачу, — ответил Валландер дрожащим голосом.

— Она уже обратилась.

Валландер кивнул и вышел. Он все еще пребывал в состоянии шока от этой дикой пощечины. Он попробовал вспомнить, когда его били в последний раз. Это случилось больше десяти лет назад. Он допрашивал человека, подозревавшегося во взломе. И вдруг мужчина перекинулся через стол и дал ему кулаком по зубам. В тот раз Валландер повалился на спину. Его охватила такая бешеная ярость, что он сломал этому мужчине нос. Мужчина пытался привлечь Валландера к ответственности за превышение служебных полномочий, но, разумеется, того признали невиновным. Потом он подавал заявление на Валландера инспектору по юридическим вопросам, который не стал принимать меры.

Но женщины его никогда не били. Когда его жена Мона была настолько рассержена, что не владела собой, она бросала в него вещами. Часто он со страхом думал о том, что бы произошло, ударь она его по-настоящему. Ведь он вполне мог бы ответить ей тем же.

Он стоял в саду, ощущая, как пылает щека. И словно весь заряд бодрости, который утром принесла с собой Линда, вместе с подругой стоявшая на пороге его квартиры, улетучился в никуда. Он настолько устал, что был не в силах удержать ту энергию, которая появилась в нем нынче утром.

Валландер поплелся обратно к машине. Полицейский, не торопясь, сворачивал полосатую ленту, ограждавшую место преступления.

Валландер вставил кассету в автомагнитолу. «Женитьба Фигаро». Включил звук на полную громкость, так что автомобиль задрожал. Щека все еще горела. В боковое зеркало он увидел, что она покраснела. Подъезжая к Истаду, Валландер свернул на огромную парковку возле Дома мебели. Все было заперто, парковка пустовала. Он открыл дверцу автомобиля, и музыка прорвалась наружу. Барбара Хендрикс позволила ему на время забыть Веттерстедта и Карлмана. Но горящая девушка по-прежнему бежала у него перед глазами. Рапсовое поле казалось бесконечным. Она бежала и бежала. А огонь все пылал.

Он выключил музыку и принялся ходить взад-вперед по парковке. Как обычно, он думал на ходу, глядя себе под ноги. И поэтому даже не заметил фоторепортера, который случайно обнаружил и сфотографировал его. Несколько недель спустя, когда Валландер к собственному удивлению обнаружил свою фотографию с парковки, он уже успел позабыть, что действительно остановился там, чтобы собраться с мыслями и попытаться понять, в чем суть этого непростого дела.

Следственная группа собралась в воскресенье очень ненадолго в два часа дня. Матс Экхольм также принимал участие в заседании и резюмировал то, к чему они пришли вместе с Хансоном и Валландером. Анн-Бритт Хёглунд ознакомила всех с содержанием анонимного факса, а Валландер сообщил, что Анита Карлман подтвердила сведения, содержавшиеся в этом факсе. О пощечине он умолчал. Когда Хансон осторожно спросил его, не мог бы он поговорить с журналистами, которые столпились вокруг полицейского управления, Валландер отказался.

— Надо приучать журналистов к тому, что мы бываем неимоверно заняты, — сказал он, почувствовав, что прозвучало это слишком высокопарно. — Об этом может позаботиться Анн-Бритт. Я не буду этого делать.

— Есть ли такие вещи, о которых говорить не стоит? — спросила она.

— Не стоит говорить, что мы уже кого-то подозреваем, — ответил Валландер. — Потому что это не соответствует действительности.

После заседания Валландер обменялся несколькими словами с Мартинсоном.

— Нет ли новых сведений о девушке, которая сожгла себя на рапсовом поле? — спросил Валландер.

— Пока нет, — ответил Мартинсон.

— Постоянно держи меня в курсе.

Валландер вошел к себе в кабинет. В тот же момент зазвонилтелефон. Валландер вздрогнул. Каждый раз, когда раздавался телефонный звонок, он думал, что звонят из дежурной части сообщить, что совершено еще одно убийство. Но это была его сестра. Она рассказала, что говорила с Гертруд, домохозяйкой отца, которая вышла за него замуж. Нет никакого сомнения, что у отца болезнь Альцгеймера. Валландер слышал, какой у нее расстроенный голос.

— Ему как-никак скоро восемьдесят лет, — утешал он сестру. — Рано или поздно должно было что-нибудь произойти.

— И все-таки, — говорила она.

Валландер все прекрасно понимал. То же самое чувствовал и он. Слишком часто вся жизнь сжимается до бессильного слова «и все-таки».

— Он не выдержит поездки в Италию, — сказала сестра.

— Если захочет, справится, — ответил Валландер. — К тому же, я ему обещал.

— Может, мне тоже поехать?

— Нет. Это будет наше путешествие, его и мое.

Валландер попрощался, так и не поняв, действительно ли он не хочет, чтобы сестра ехала с ними в Италию. Но он отбросил эти мысли, решив, что должен наконец съездить навестить отца. Он нашел бумажку с телефоном Линды и набрал номер. Погода была прекрасная, и он не ожидал застать девочек дома, поэтому очень удивился, когда к телефону подошла Кайса. Подозвав Линду, он спросил, может ли она оторваться от репетиций и съездить с ним к отцу.

— А можно, я возьму с собой Кайсу?

— Можно, — ответил Валландер. — Но только сегодня мне хотелось побыть с тобой вдвоем. Надо кое о чем поговорить.

Через полчаса он заехал за ней на Эстерпортсторг. По дороге в Лёдеруп он рассказал ей о том, что отец приезжал к нему на работу и сообщил о своей болезни.

— Как долго это продлится, никто не знает, — сказал Валландер. — Но постепенно он уходит. Он как корабль, который уплывает к горизонту. Мы по-прежнему видим его довольно отчетливо. А для него мы начинаем расплываться в призрачные образы. Наши лица, слова, общие воспоминания — все уплывает в тумане, чтобы потом исчезнуть навсегда. Он может разозлиться, сам не понимая, что с ним происходит. Он может стать совершенно другим человеком.

Валландер заметил, что Линда очень огорчена.

— Неужели ничего нельзя сделать? — спросила она после долгого молчания.

— Думаю, медицина здесь бессильна, — ответил он.

Он рассказал ей и о поездке в Италию.

— Только он и я, — сказал Валландер. — Может, наконец-то разберемся, что стояло между нами столько долгих лет.

Гертруд встретила их на лестнице, когда они въезжали во двор. Линда тотчас помчалась к дедушке, который рисовал что-то у себя в летней мастерской, устроенной в одном из помещений бывшего скотного двора. Валландер пошел на кухню поговорить с Гертруд. Так он и думал. Остается только жить, как ни в чем не бывало, и ждать.

— Он выдержит поездку в Италию? — спросил Валландер.

— Да он ни о чем другом говорить не может, — ответила Гертруд. — А если он и умрет во время путешествия, то, видит бог, это не худшее, что может произойти.

Она рассказала, что отец принял известие о надвигающейся болезни очень спокойно. Валландер удивился, потому что отец всегда капризничал из-за малейшего недомогания.

— По-моему, он пришел в согласие со своим возрастом, — сказала Гертруд. — Наверно, если бы ему предложили прожить еще одну жизнь, он прожил бы ее так же.

— В этой другой жизни он не допустил бы того, чтобы я стал полицейским, — ответил Валландер.

— Я читала в газетах обо всех этих ужасах, что недавно произошли, — сказала она. — Просто кошмар, чем тебе приходится заниматься.

— Кто-то же должен это делать, — сказал Валландер. — Все просто.

Они пообедали в саду. Валландер видел, что отец весь вечер был в прекрасном настроении. Он подумал, что причиной тому стала Линда. Домой они собрались только в одиннадцать.

— Взрослые иногда ведут себя совсем как дети, — неожиданно сказала она. — Иногда просто дурачатся. А иногда хотят казаться моложе. Но дедушка — настоящий ребенок.

— Дедушка очень необычный человек, — сказал Валландер. — Он всегда таким был.

— Ты знаешь, что ты становишься похожим на него? — вдруг спросила Линда. — С каждым годом все больше.

— Знаю, — ответил Валландер. — Но не пойму, нравится мне это или нет.

Он привез ее на Эстерпортсторг. Они договорились, что на днях Линда позвонит ему. Наблюдая за тем, как она удаляется, он вдруг понял, что за весь вечер даже мельком не подумал о расследовании. Валландер почувствовал, что совесть его нечиста. Но тут же отогнал эту мысль. Он знал, что делает все возможное.

Он подъехал к полицейскому управлению и ненадолго зашел туда. Никого из криминалистов не было. Он поехал домой, припарковал машину и поднялся наверх. В распахнутые окна квартиры струился теплый летний вечер. Он поставил в магнитофон кассету Пуччини. Допил остатки виски. Впервые с тех пор, как он выехал на вызов Саломонсона, Валландер вновь ощутил спокойствие и радость. Последний раз такое было с ним еще до того, как произошло непоправимое. А теперь вот вовсю идет расследование, за которым тянется целых два хвоста. Во-первых, они пока еще очень недалеко продвинулись, чтобы установить личность преступника. А во-вторых, вполне может быть, сейчас он вовсю готовится к тому, чтобы совершить третье убийство. Валландер подумал, что в этот поздний час он должен забыть о расследовании. И на какой-то миг горящая девушка перестала маячить у него перед глазами. Просто надо осознать, что ты не один на один с этими зверскими убийствами, которые навалились на истадский полицейский участок. Не может же он через себя перепрыгнуть. И никто этого не может.

Он улегся на диван и задремал под звуки музыки и шум летней ночи, со стаканом виски, стоявшим поблизости.

Но какая-то смутная мысль всплыла в голове и не давала ему уснуть. Линда что-то говорила по дороге от отца. Ее случайная реплика вдруг приобрела совсем иное значение. Валландер напряженно припоминал. Что же она сказала? Взрослые часто ведут себя совсем как дети. Чего-то он не мог понять. Взрослые ведут себя совсем как дети.

И тут он осознал, что́ ему напомнили эти слова. Мысленно он выругал себя за непростительное легкомыслие. Валландер обулся, достал из кухонного шкафа фонарик и вышел из дома. Он выехал на Эстерледен, свернул направо и остановился возле скрытой во тьме виллы Веттерстедта. Валландер открыл ворота, ведущие в сад. Он вздрогнул, увидев, как кошачья тень испуганно шмыгнула в кустах смородины. Посветил фонариком у основания фундамента. Долго искать не пришлось. Двумя пальцами он бережно поднял изорванную газету и посветил на нее. Это был один из выпусков подросткового журнала комиксов «Фантом». Валландер нашел в кармане полиэтиленовый пакет и убрал газету.

Затем он поехал домой. Он все еще злился на себя за свою недогадливость. Надо все-таки думать головой.

Взрослые совсем как дети.

Взрослый мужчина вполне мог сидеть на крыше гаража и читать номер «Фантома».

16

Проснувшись на рассвете, Валландер увидел в окно, как с запада надвигаются темные тучи, к пяти часам утра они уже добрались до Истада. Понедельник, 27 июня. Дождя по-прежнему нет. Валландер лежал в постели, тщетно пытаясь снова заснуть. В начале седьмого он встал, принял душ и выпил кофе. Тело побаливало от усталости и недосыпа. Он с тоской вспомнил о том, что десять-пятнадцать лет назад он и не знал, что такое утренняя усталость, как бы мало он ни спал. Но эти времена миновали и никогда не вернутся обратно.

Без пяти семь он стоял на пороге полицейского управления. Эбба уже была на месте и, улыбнувшись, передала ему несколько записок с телефонными сообщениями.

— Я думал, ты в отпуске, — удивился Валландер.

— Хансон попросил меня отработать несколько дней сверхурочно, — ответила Эбба. — Такая неразбериха творится.

— Как твоя рука?

— Все, как я и говорила. Старость — не радость. Дерьмово дела идут.

Валландер не помнил, чтобы когда-нибудь Эбба так смачно выражалась. У него промелькнула мысль о том, не рассказать ли ей о болезни отца. Но он решил повременить. Он приготовил кофе и уселся за письменный стол. Просмотрев записки, Валландер отложил их в стопку, накопившуюся со вчерашнего вечера, и позвонил в Ригу. Ему было немного неловко, потому что это был звонок личного характера, а он придерживался старомодного правила не заниматься собственными делами на работе. Валландер вспомнил, как несколько лет назад Хансона охватила страсть к игре на скачках. Половину рабочего времени он обзванивал все ипподромы Швеции и делал ставки на разных лошадей. Все об этом знали, но никто не реагировал. Одному Валландеру пришла в голову мысль поговорить с Хансоном. И на следующий день все программы скачек и наполовину заполненные чеки на ставки вдруг исчезли с его письменного стола. Позднее Валландер узнал, что Хансон просто-напросто сообщил всем, будто он решил завязать с игрой, пока не угодил в долговую тюрьму.

Байба сняла трубку после третьего гудка. Валландер разволновался. Ему до сих пор каждый раз казалось, что она больше не хочет с ним встречаться. Он был настолько не уверен в ее чувствах, насколько уверен в своих собственных. Но сейчас голос у нее был веселый. Ее радость тотчас передалась ему. Она рассказала, что неожиданно решила съездить в Таллинн. Подруга туда собиралась и пригласила ее с собой. Как раз на этой неделе лекций в университете не намечается. С переводами, которыми она сейчас занималась, никакой спешки нет. Байба вкратце рассказала о поездке и спросила, как идут дела в Истаде. Валландер решил пока не говорить ей, что их поездка в Скаген находится под угрозой срыва из-за событий последней недели, просто сказал, что все нормально. Они договорились созвониться вечером. Еще некоторое время Валландер держал руку на телефоне. Он не знал, как отнесется Байба к тому, что отпуск ему пришлось отложить.

Валландер подумал, что эта дурная черта характера с годами все больше развивается в нем. Он стал нервничать по любому поводу. Он беспокоится о том, что Байба поехала в Таллинн, что сам он может заболеть, о том, что проспит, что его автомобиль попадет в аварию. Всем своим существом он просто излучает какое-то неуместное беспокойство. Скорчив гримасу, он подумал, что Матс Экхольм мог бы нарисовать его собственный психологический портрет, чтобы показать ему, как избавиться от этих несуществующих проблем.

Он оторвался от мрачных мыслей, когда в приоткрытую дверь постучал Сведберг. Вчера он совсем не подумал о том, что весь день припекало солнце. Лысина у него вконец обгорела, лоб и нос тоже.

— Вечно я забываю о своей чувствительной коже, — недовольно заметил Сведберг. — Жжет чертовски.

Валландер вспомнил, как накануне у него самого щека пылала от пощечины. Но вслух об этом не сказал.

— Вчерашний день я посвятил тому, что опрашивал всех, кто живет неподалеку от виллы Веттерстедта, — сообщил Сведберг. — Выходит так, что Веттерстедт любил гулять по побережью. Когда утром, а когда и вечером. Он всегда был вежлив, при встрече всегда здоровался. Но ни с кем из соседей не общался.

— То есть, у него была привычка гулять даже по вечерам?

Сведберг полистал свои записи.

— Он часто спускался к побережью.

— Так что, привычка у него такая была?

— Насколько я понял, можно сказать, что да.

Валландер кивнул.

— Так я и предполагал.

— И еще кое-что может тебя заинтересовать, — продолжал Сведберг. — Шеф муниципальной канцелярии Ланц, который сейчас на пенсии, утверждает, что в понедельник, 20 июня, в его дверь позвонила какая-то журналистка. Она спросила, как пройти к дому Веттерстедта. Ланц говорит, что эта журналистка вместе с фотографом направлялись туда, чтобы сделать репортаж. Другими словами, это значит, что кто-то все-таки побывал у Веттерстедта в последний день его жизни.

— Это значит, что есть фотографии, — сказал Валландер. — И что это была за газета?

— Ланц об этом не знает.

— Придется тебе обзвонить редакции, — сказал Валландер. — Может статься, это для нас важно.

Сведберг кивнул и направился к выходу.

— Ты бы намазался кремом, а то такой солнцепек, — сказал Валландер. — Выглядишь неважно.

Когда Сведберг ушел, Валландер позвонил Нюбергу. Через несколько минут тот зашел в кабинет к Валландеру и забрал разорванный листочек «Фантома».

— Не думаю, что твой преступник приехал на велосипеде, — сказал Нюберг. — За сараем мы нашли следы то ли мопеда, то ли мотоцикла. Нам удалось выяснить, что все дорожные рабочие, которые пользуются сараем, имеют машины.

Какой-то образ тотчас промелькнул в голове Валландера, но осмыслить его он не успел. Он записал в тетради слова Нюберга о следах.

— И что мне с этим делать? — спросил Нюберг, раскрывая пакет с газетным листочком.

— Отпечатки пальцев, — ответил Валландер. — Возможно, они совпадут с остальными.

— По-моему, «Фантом» просто-напросто читал какой-то ребенок, — сказал Нюберг.

— Нет, — ответил Валландер. — Здесь ты ошибаешься.

Когда Нюберг ушел, Валландер на секунду задумался о том, чем ему заняться в ближайшие часы. Рюдберг учил его, что полицейский всегда должен выбирать на каждый момент самое важное дело. Но что, собственно, сейчас самое важное? Расследование находится в той стадии, когда ничего не ясно, сложно сказать, что важнее, а что может потерпеть до завтра. Валландер знал, что остается только терпеливо ждать.

Он вышел в коридор и постучал в кабинет, временно принадлежавший Матсу Экхольму. Услышав ответ, Валландер раскрыл дверь и вошел. Экхольм сидел, положив ноги на стол, и листал какие-то бумаги. Кивнув на стул для посетителей, он отложил документы в сторону.

— Как идут дела? — спросил Валландер.

— Плохо, — радостно ответил Экхольм. — Этого человека голыми руками не возьмешь. Жаль, материала маловато, ухватиться не за что.

— Ты хочешь сказать, он должен совершить еще несколько убийств?

— Точнее говоря, это облегчило бы процесс поиска, — сказал Экхольм. — Многие исследования ФБР говорят о том, что перелом в расследовании часто наступает после совершения третьего или четвертого убийства. Тогда можно начинать отсеивать артефакты и прорабатывать характерные черты. А мы ищем именно эти характерные черты. По ним мы и попытаемся угадать, кто за всем этим стоит.

— А что ты сказал бы о взрослом человеке, который читает детские комиксы? — спросил Валландер.

Экхольм удивленно вскинул брови.

— Это как-то связано с убийцей?

— Возможно.

Валландер рассказал о своей вчерашней находке. Экхольм выслушал его с большим интересом.

— Чувственная недоразвитость или деформация ощущений почти всегда присутствуют у людей, которые совершают повторные акты насилия, — ответил Экхольм. — Они не способны внутренне отождествить себя с миром ощущений другого человека. Поэтому они совершенно не воспринимают страдания, которые причиняют своим жертвам.

— Вряд ли все взрослые, которые читают «Фантом», совершают убийства, — сказал Валландер.

— Аналогичным примером является серийный убийца, который был специалистом по Достоевскому, — ответил Экхольм. — Можно приставить кусочек к мозаике и посмотреть, подходит ли он.

Валландеру не терпелось уйти. Времени на затянувшуюся дискуссию с Экхольмом у него не было.

— Теперь ты ознакомился с материалами дела, — сказал он. — Какие выводы ты уже сделал?

— Собственно, вывод один, — ответил Экхольм. — Убийство Карлмана будет не последним.

Валландер ждал объяснений, которые так и не последовали.

— Почему?

— Что-то в общей картине преступлений мне это подсказывает. Что конкретно, объяснить не могу. Были такие случаи с охотниками за трофеями.

— Опиши ситуацию, — попросил Валландер. — Просто скажи, какие у тебя соображения на настоящий момент. Хоть что-то. А я обещаю, что потом тебе не придется отвечать за сказанное.

— Взрослый мужчина, — сказал Экхольм. — Принимая во внимание возраст жертв и то, каким образом он с ними разделывается, могу предположить, что ему как минимум лет тридцать. Но, возможно, и больше. Он отождествляет себя с каким-то вымышленным героем, возможно, с индейцем, и поэтому я думаю, что это мужчина очень крепкого телосложения. Дерзкий и осторожный одновременно. А это значит, он расчетливый. Думаю, он ведет правильный и размеренный образ жизни. Внутренний драматизм скрывается за внешне ничем не примечательной оболочкой.

— И он будет убивать еще?

Экхольм потянулся.

— Будем надеяться, что я ошибаюсь. Но ты же просил описать, какие у меня соображения на данный момент.

— Между убийствами Веттерстедта и Карлмана прошло трое суток, — сказал Валландер. — Если он соблюдает трехдневный промежуток, сегодня будет совершено еще одно убийство.

— Вовсе необязательно, — сказал Экхольм. — Он расчетлив, и поэтому временной фактор для него решающего значения не имеет. Он начнет действовать, когда будет уверен в успешном исходе. Конечно, и сегодня тоже может что-то произойти. А возможно, это случится только через несколько недель. Или через много лет.

Больше вопросов у Валландера не было. Он попросил Экхольма поучаствовать в заседании следственной группы. Вернулся в свой кабинет и ощутил растущее беспокойство, вызванное словами Экхольма. Неизвестный убийца будет продолжать.

Валландер взял тетрадь, в которой были записаны слова Нюберга, и попытался восстановить мимолетный образ, который пронесся в голове. У него было такое ощущение, что это важно. Он был уверен, что это как-то связано с сараями дорожных рабочих. Но вспомнить так и не удалось.

Тогда он встал и направился в конференц-зал. Валландер подумал, что сейчас ему больше, чем когда бы то ни было, не хватает Рюдберга.

Он уселся на свой стул и осмотрелся вокруг. Все уже сидели на местах. Он тотчас почувствовал необыкновенную атмосферу сосредоточенного внимания, которая воцарялась, когда они должны были совершить прорыв в расследовании. Валландер знал, что они разочарованы. Но никто этого не показывал. Полицейские, собравшиеся за столом, были профессионалами высокого класса.

— Будем прорабатывать развитие событий последних суток в связи с расследованием дела о скальпах, — начал он.

Валландер не собирался произносить слова «дело о скальпах», они вырвались сами собой. Но с этого момента в следственной группе расследование иначе не называли.

Если острой необходимости не было, Валландер всегда откладывал свой рапорт на конец заседания. Так получалось еще и потому, что все ждали, когда он сделает заключительные выводы и поведет их дальше. Анн-Бритт Хёглунд, разумеется, взяла слово первой. По рукам пошел факс, поступивший из скобяного магазина в Скугланде. Информация, которую сообщила Анита Карлман, будет проверена через Центральный шведский реестр осужденных за уголовные преступления. Самое сложное только началось. Надо достать подтверждения, а лучше копии писем, которые Карлман, по словам анонимного заявителя, написал Веттерстедту.

— Проблема в том, что прошло столько лет, — подытожила Анн-Бритт. — Хоть мы и живем в стране, где архивы и картотеки организованы прекрасно, много времени потребуется, чтобы докопаться до событий и документов, которым уже больше двадцати пяти лет. Кроме того, в те годы многие сведения еще не были занесены в компьютерную базу данных.

— И все-таки надо покопать, — сказал Валландер. — Общее место у Веттерстедта и Карлмана — это для нас отправной пункт, чтобы двигаться дальше.

— А тот, кто звонил, — сказал Сведберг, почесывая обгоревший нос. — Почему он не представился? Кто взломал дверь, чтобы отправить факс?

— Я об этом подумала, — ответила Анн-Бритт. — Ясно, как божий день, что он хотел навести нас на след. Были у него основания скрывать свое имя. И одно из них как раз то, что он говорил правду.

Воцарилось молчание.

Валландер решил, что Анн-Бритт права. Он кивнул ей и продолжил.

— Это, конечно, чистой воды догадка. Но предположим, он знает, что убийца Веттерстедта и Карлмана может добраться и до него. Разумеется, он больше всего на свете хочет, чтобы мы его поймали.

— В таком случае мог бы рассказать поподробнее, — сказал Мартинсон.

— Наверно, он просто не мог, — возразила Анн-Бритт. — Если моя догадка верна, и он обратился к нам, потому что боится убийцы, тогда он, вероятно, сообщил все, что ему известно.

Валландер поднял руку.

— Давайте думать дальше, — сказал он. — Человек отправляет факс, сообщая в полицию, что исходным пунктом является Карлман. А не Веттерстедт. Это главное звено. Этот человек утверждает, что Карлман написал письмо Веттерстедту, а после того, как Карлмана выпустили на свободу, они встретились. Кто может располагать такой информацией?

— Сосед по камере, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

— Я тоже об этом подумал, — сказал Валландер. — Но, с другой стороны, твоей гипотезе противоречит то, что он обратился к нам, потому что боится. Чего бояться, если он познакомился с Карлманом случайно, только потому что они вместе сидели?

— Так ведь у этой истории есть продолжение, — ответила Анн-Бритт. — Он знает о том, что Карлман и Веттерстедт встречались после того, как Карлман вышел из тюрьмы. А это значит, что человек, который звонил, продолжал общаться с ним и потом.

— Возможно, он был свидетелем каких-то событий, — сказал Хансон, который все это время сидел молча. — И по какой-то причине эти события двадцатипятилетней давности стали причиной двух убийств.

Валландер повернулся к Матсу Экхольму, сидевшему в стороне от всех.

— Двадцать пять лет — время порядочное, — сказал Валландер.

— За это время жажда мести успела настояться, как хорошее вино, — ответил Экхольм. — Психические процессы не знают срока давности. Одна из самых старых истин в криминологии гласит, что мститель может ждать сколько угодно. Если в данном случае идет речь о мести.

— А что же это еще может быть? — спросил Валландер. — Покушение на собственность можно исключить в случае с Карлманом, равно как и в случае с Веттерстедтом.

— Мотивы могут включать множество составляющих, — ответил Экхольм. — Даже обычные убийства на почве полового извращения могут зависеть от мотивов, которые, на первый взгляд, не видны. Серийный убийца может выбирать своих жертв, руководствуясь причинно-следственной связью, которая нам кажется совершенно нелогичной. Если отталкиваться от его пристрастия к скальпам, появляется предположение о том, что он охотится за определенного типа волосами. На фотографиях я видел, что и у Веттерстедта, и у Карлмана седая густая шевелюра. Надо принимать во внимание все возможные причины. Я не специалист в области полицейских расследований, но согласен с тем, что самое важное для нас — это изучить то общее, что есть у Веттерстедта и Карлмана.

— А может, мы вообще не на том пути? — вдруг сказал Мартинсон. — Может, преступник воображает себе какую-то символическую точку соприкосновения Веттерстедта и Карлмана? Пока мы тут копаемся в их реальных отношениях, он выдумывает себе символическую связь, которая нам не видна? Что-нибудь такое, что в голове нормального человека не укладывается.

Валландер знал, что в какой-то момент Мартинсон мог вдруг перевернуть расследование с головы на ноги и направить его в нужное русло.

— Что-то в этом есть, — сказал он. — Продолжай.

Мартинсон пожал плечами; казалось, он уже готов был выйти из игры.

— Веттерстедт и Карлман были людьми богатыми, — сказал он. — Оба принадлежали к элите. Они в полной мере были символическими представителями политической и экономической силы.

— Ты хочешь сказать, что преступник террорист? — удивился Валландер.

— Я ничего не хочу сказать, — ответил Мартинсон. — Я послушал ваши размышления и попытался выработать собственное мнение. Я не меньше, чем все остальные, озабочен тем, что это, возможно, не последнее убийство.

Валландер посмотрел на сидящих за столом. Бледные сосредоточенные лица. Обгоревший на солнце Сведберг.

Только сейчас он понял, что им так же, как ему самому, далеко не безразлично происходящее.

Они не меньше, чем он, боялись следующего вызова.

Встреча окончилась без нескольких минут три. Валландер попросил Мартинсона задержаться.

— Как там дела с этой девушкой? — спросил он. — Долорес Мария Сантана, кажется?

— Все жду, пока Интерпол ответит.

— Запроси еще раз, — сказал Валландер.

Мартинсон удивленно посмотрел на него.

— Думаешь, у нас сейчас есть время этим заниматься?

— Времени нет. Но и оставлять дело мы не должны.

Мартинсон пообещал отправить новый запрос по поводу Долорес Марии Сантаны. Валландер пошел к себе в кабинет и позвонил Ларсу Магнусону. Тот долго не подходил к телефону. По голосу Валландер понял, что он пьян.

— Мне нужно еще кое-что у тебя узнать, — сказал Валландер.

— Слишком поздно ты позвонил, — ответил Ларс Магнусон. — В это время суток я вообще никаких бесед вести не в состоянии.

— Свари кофе, — сказал Валландер. — Убери бутылки. Я приеду через полчаса.

Ларс Магнусон начал возражать, но Валландер повесил трубку. Затем он просмотрел два предварительных протокола по вскрытию трупа, которые кто-то положил ему на стол. За многие годы Валландер научился разбирать самые запутанные отчеты патологоанатомов и судмедэкспертов. Когда-то давно он тоже проходил специальный курс, организованный Главным полицейским управлением. Было это в Уппсале, и Валландер до сих пор помнил, как не по себе ему становилось, когда он заходил в патологоанатомический театр.

Он не думал, что в этих двух протоколах будет что-то неожиданное. Отложив их в сторону, он посмотрел в окно.

Валландер попытался мысленно нарисовать себе образ разыскиваемого преступника. Какой он из себя? Что он делает в данный момент?

Но в пустоте ничего не прорисовывалось. Валландер видел перед собой беспросветный мрак.

Он неохотно поднялся и вышел.

17

Валландер ушел от Ларса Магнусона после того, как на протяжении двух часов тщетно пытался вести с ним связную беседу. Больше всего на свете ему хотелось попасть домой и лечь в ванну. Когда он впервые оказался в гостях у Магнусона, то не заметил этой застарелой грязи. Но теперь разруха бросалась в глаза. Когда он пришел, входная дверь была приоткрыта. На кухне из кофеварки через край лился кипящий кофе, а Ларс Магнусон валялся на диване. Он приветствовал Валландера словами о том, что лучше бы ему убираться к чертям собачьим. Исчезнуть и больше на глаза ему не попадаться, забыть о том, что есть такой человек по имени Ларс Магнусон. Но Валландер не ушел. Он решил, что разбрызганный кофе свидетельствует о том, что на какой-то момент в Ларсе Магнусоне перевесило желание пойти вразрез со своей привычкой и побеседовать с человеком среди дня. Чистые чашки Валландер искал напрасно. В корыте с помоями плавали тарелки с остатками еды, а на причудливых нагромождениях фарфоровой посуды застыл жир. В конце концов ему удалось отыскать две чашки, он вымыл их и принес в гостиную. На Магнусоне были одни только брюки по колено. Он судорожно сжимал в руках бутылку десертного вина. Сначала Валландеру было просто неприятно. Затем он стал все больше раздражаться, а под конец совсем разозлился оттого, что Магнусону и дела не было до его слов. Тогда Валландер просто-напросто отобрал у него бутылку и потребовал ответа на свои вопросы. Представляет ли он авторитет для Ларса Магнусона, он не знал. Но тот сделал все, как он ему сказал. Он даже принял сидячее положение. Валландер пытался выжать из него что-нибудь о той прошлой жизни, когда Густав Веттерстедт был министром юстиции и вокруг него ходили разные слухи. Но Ларс Магнусон, казалось, позабыл все на свете. Он уже не помнил, что говорил Валландеру в прошлый раз. Только когда тот вернул ему бутылку, и он сделал несколько больших глотков, воспоминания стали понемногу возвращаться к нему. Валландер ушел от Магнусона, выяснив только одно обстоятельство, которое могло представлять какой-то интерес. Неожиданно на мгновение протрезвев, Магнусон вспомнил, что был какой-то полицейский в стокгольмском отделе, занимавшемся расследованием подлогов, в котором Веттерстедт был весьма заинтересован. В журналистских кругах ходили слухи о том, что этот человек — после некоторых усилий Магнусон припомнил, что звали его Хуго Сандин, — специально составлял частный архив, досье на Веттерстедта. Насколько ему было известно, к этому архиву доступа никто не имел. Зато он слыхал, что впоследствии Хуго Сандин вышел на пенсию и переехал на юг, а теперь живет у сына, который держит гончарную мастерскую возле Хэсслехольма.

— Если он вообще еще жив, — сказал Ларс Магнусон, улыбнувшись своей беззубой улыбкой, будто в глубине души надеялся на то, что Хуго Сандин отправился на тот свет раньше него.

Выйдя на улицу, Валландер решил во что бы то ни стало разузнать, жив ли еще Хуго Сандин. Он не смог побороть в себе желание поехать домой и принять душ, чтобы смыть с себя то неприятное чувство, которое осталось у него после спертой затхлости, царившей в жилище Магнусона. Время близилось к часу. Он не был голоден, хотя успел проглотить только скудный завтрак. Валландер поехал обратно в полицейское управление, чтобы разобраться, действительно ли Хуго Сандин живет возле Хэсслехольма. В дежурной части он столкнулся со Сведбергом, который по-прежнему страдал от солнечного ожога на лице.

— У Веттерстедта брали интервью из «Мага-Зенит», — сообщил Сведберг.

Валландер никогда не слышал о такой газете.

— Там пишут о пенсионерах, — сказал Сведберг. — Журналистку зовут Анна-Лиса Блумгрен. С ней был фотограф. Поскольку Веттерстедт умер, публиковать материал не стали.

— Переговори с ней, — распорядился Валландер. — И попроси у фотографа снимки.

Валландер пошел к себе в кабинет. Пока он говорил со Сведбергом, он вспомнил, что у него есть одно спешное дело. Он позвонил на коммутатор и попросил, чтобы разыскали Нюберга, которого не было на месте. Через четверть часа Нюберг перезвонил ему.

— Помнишь, я дал тебе сумочку с фотоаппаратом из дома Веттерстедта? — спросил Валландер.

— Естественно, помню, — раздраженно ответил Нюберг.

— Я только хотел поинтересоваться, не проявил ли ты пленку. Кажется, там должно быть семь отснятых кадров.

— А ты что, их не получил? — удивился Нюберг.

— Нет.

— Их должны были переслать тебе еще в пятницу.

— Я ничего не получал.

— Ты уверен?

— Наверно, они где-нибудь завалялись.

— Я проконтролирую, — сказал Нюберг. — И перезвоню.

Повесив трубку, Валландер подумал, что кто-то сейчас попадется Нюбергу под горячую руку. И тут же порадовался, что этот кто-то не он.

Поискав телефон полиции Хэсслехольма, он в конце концов дозвонился до управляющего, который дал ему номер Хуго Сандина. На вопрос Валландера управляющий ответил, что Хуго Сандину скоро уже восемьдесят пять, но он по-прежнему в здравом уме и трезвой памяти.

— Он иногда заходит нас навестить, — сказал управляющий, который представился Мёрком.

Записав телефон, Валландер поблагодарил за помощь. Затем снова снял трубку и позвонил в Мальмё. Ему повезло, он сразу застал врача, который вскрывал труп Веттерстедта.

— Время смерти неизвестно, — сказал Валландер. — А это для нас очень важно.

Извинившись, врач попросил подождать, пока он сходит за бумагами. Через минуту он вернулся и извинился еще раз.

— К сожалению, эти сведения отсутствуют в окончательной версии обследования. Наверно, диктофон не в порядке. Но Веттерстедт умер самое раннее за двадцать четыре часа до того, как его нашли. Результаты лабораторных анализов, которые пока еще не готовы, позволят максимально уточнить время.

— Ну что ж, подождем, — сказал Валландер.

Он пошел к Сведбергу, который сидел за компьютером и набивал какой-то текст.

— Ты поговорил с той журналисткой?

— Я как раз записываю нашу беседу.

— Разузнал что-нибудь о времени?

Сведберг порылся в записях.

— Они приехали к Веттерстедту в десять и пробыли там около часа.

— И после этого его в живых больше никто не видел?

Сведберг задумался.

— Что-то не припомню.

— Тогда все понятно, — сказал Валландер и вышел из кабинета.

Он уже собрался было позвонить старому полицейскому по имени Хуго Сандин, когда в кабинет вошел Мартинсон.

— У тебя есть время? — спросил он.

— Время всегда есть, — ответил Валландер. — А что ты хотел?

Мартинсон помахал каким-то письмом.

— Пришло сегодня по почте, — сказал он. — Человек утверждает, что в понедельник вечером, 20 июня, подвозил девушку от Хельсингборга до Томелиллы. Судя по описанию, которое он прочел в газетах, это та самая девушка, что сожгла себя на рапсовом поле.

Мартинсон протянул конверт Валландеру, который внимательно изучил письмо.

— Подписи нет, — сказал он.

— Но надпись вверху весьма интересная.

Валландер кивнул.

— «Смедсторпский приход» — прочитал он. — Настоящий официальный церковный документ.

— С этим надо разобраться, — сказал Мартинсон.

— Разумеется, — ответил Валландер. — Если ты займешься Интерполом и всем остальным, то я возьму девушку на себя.

— Я все-таки не понимаю, почему сейчас надо заниматься этой девушкой, — сказал Мартинсон.

— Надо заниматься, потому что это наш долг, — ответил Валландер.

И только когда Мартинсон вышел, оставив его одного, Валландер понял, что это была подспудная критика в его адрес за то, что он не может отложить дело той сгоревшей девушки. На мгновенье Валландер почувствовал, что Мартинсон действительно прав. Сейчас у них есть время только на Веттерстедта и Карлмана. Но потом он решил, что критика была необоснованной. Деятельность полиции нельзя ограничивать какими-то определенными рамками. Они должны уметь все и заниматься всем.

И словно в доказательство своих мыслей Валландер выехал из полицейского управления, направляясь из города в сторону Томелиллы и Смедсторпа. По дороге он думал о Веттерстедте и Карлмане. Летний пейзаж, проносившийся мимо, вовсе не соответствовал его мыслям. «Двух мужчин зарубили топором насмерть и сняли скальпы, — думал он. — Молоденькая девушка вышла на рапсовое поле и сама себя подожгла. А вокруг царит лето. В Сконе красиво, как никогда. В каждом захолустье таится райский сад. И если человек умеет видеть, ему откроется этот райский сад. Но увидит он также и незримые машины-труповозки, бесшумно скользящие по трассе».

Он знал, что пасторская контора расположена в отдельном здании. Проехав Луннарп, Валландер свернул направо. Знал он также, что приходы обычно работают по весьма причудливому расписанию. Но, подъехав к белому зданию, увидел несколько автомобилей, припаркованных у входа. Поблизости мужчина стриг газон. Валландер дернул дверь. Она была заперта. Он позвонил в звонок, прочитав на медной табличке, что в следующий раз пасторская контора будет открыта в среду. Валландер подождал. Затем позвонил еще раз и постучал. Где-то сзади дребезжала газонокосилка. Валландер собрался было уходить, когда на верхнем этаже открыли окно. Оттуда выглянула какая-то женщина.

— Мы открыты по средам и пятницам, — прокричала она.

— Я знаю, — ответил Валландер. — Но у меня срочное дело. Я приехал из истадской полиции.

Фигура в оконном проеме исчезла. Тотчас вслед за этим дверь распахнулась. На пороге стояла белокурая женщина, одетая во все черное. Лицо у нее было сильно накрашено. На ногах красовались ботинки на высоких каблуках. Валландера поразила маленькая белая маргаритка, резко выделявшаяся на фоне черной одежды. Он протянул руку и поздоровался.

— Гуннель Нильсон, — ответила женщина. — Я приходский пастор.

Валландер проследовал за ней в дом. «Зайди я сейчас в ночной клуб, мне было бы легче такое понять, — мельком подумал он. — Не думал, что современные пасторы выглядят именно так».

Она открыла дверь в контору и пригласила его войти и сесть. Валландер отметил, что Гуннель Нильсон была очень привлекательной женщиной.

На столе лежал конверт со знакомой надписью.

— В полицию пришло письмо, — начал он. — Написанное на вашем бланке. Поэтому я и приехал сюда.

Валландер рассказал о девушке, которая сожгла себя заживо. Он заметил, что ей не по себе. И когда он спросил ее об этом, она ответила, что последние дни была больна и газет не читала.

Валландер показал письмо.

— Вы не представляете, кто бы мог его написать? — спросил он. — Кто имеет доступ к вашим бланкам?

Пастор покачала головой.

— Пасторская служба — это не банк, — ответила она. — Да и работают у нас только женщины.

— Дело не в том, мужчина это или женщина, — разъяснил Валландер.

— Не знаю, кто бы это мог быть, — ответила она.

— Может, кто-нибудь из конторы живет в Хельсингборге? Или часто ездит туда?

Она снова показала головой. Валландер понимал, что она действительно хочет помочь ему.

— А сколько человек здесь работает? — спросил он.

— Вместе со мной четыре. Есть еще Андерсон, он помогает нам по саду. А также привратник, он здесь все время. Стуре Росель. Но он по большей части на кладбищах и в приходских церквах. Бланк, конечно, мог взять кто угодно. А может, кто-нибудь из тех, что приезжают в контору по делам.

— А почерк вам не знаком?

— Нет.

— Нет ничего предосудительного в том, чтобы подвезти одинокую девушку, — сказал Валландер. — Но зачем писать анонимные письма? Чтобы скрыть, что ты был в Хельсингборге? Не нравится мне это все.

— Я, конечно, могу выяснить у служащих, был ли кто-нибудь в Хельсингборге в тот день, — предложила она. — И могу также попытаться сверить их почерки с этим письмом.

— Буду вам очень признателен, — сказал Валландер и встал. — Можете застать меня в полицейском управлении Истада.

Женщина протянула бумагу, и он написал свой телефон. Она проводила Валландера до дверей.

— Никогда раньше не встречал женщину-пастора, — сказал Валландер.

— Многие до сих пор удивляются, — ответила она.

— У нас в Истаде женщина впервые заняла пост шефа полиции, — сказал он. — Все меняется.

— Будем надеяться, к лучшему, — ответила женщина, улыбнувшись.

Валландер взглянул на нее, подумав, что она очень красива. Кольца у нее на руке не было. По дороге к машине он не мог удержаться от грешных мыслей. Она в самом деле была очень привлекательна.

Мужчина, постригавший газон, присел на лавочку выкурить сигарету. Валландер, не отдавая себе отчета в том, зачем он это делает, тоже присел и заговорил с мужчиной, которому было около шестидесяти. Одет он был в синюю спецовку и грязные вельветовые брюки. На ногах были старые кеды. Валландер заметил, что мужчина курит «Честерфилд» без фильтра. Он вспомнил, что его отец курил ту же марку, когда сам он был еще ребенком.

— Обычно по нерабочим дням она не открывает, — философски заметил мужчина. — Если честно, такое случилось впервые.

— Пастор у вас очень красивая женщина, — сказал Валландер.

— А кроме того, приятная, — добавил садовник. — И проповеди она читает хорошие. Дело в том, что до нее у нас был священник еще лучше. И, разумеется, многие предпочли бы на ее месте мужчину.

— Вот как? — удивился Валландер.

— Многие и помыслить не могут о том, что священником может быть не мужчина. Сконцы в большинстве своем очень консервативны.

Беседа вскоре угасла. Валландер прислушивался к стрекоту кузнечиков. Пахло свежескошенной травой. Он подумал, что надо бы связаться с Хансом Викандером, коллегой из эстермальмской полиции, и порасспросить, не дала ли что-нибудь беседа с престарелой матерью Веттерстедта. Многое надо сделать. И времени сидеть на лавочке возле смедсторпской пасторской конторы у него совсем нет.

— У вас, наверно, есть пропуск? — внезапно спросил мужчина. Валландер вздрогнул, словно его застали врасплох.

— У меня всего лишь было несколько вопросов к пастору, — ответил он.

Мужчина посмотрел на него, прищурившись.

— Я вас знаю, — продолжил он. — Вы из Томелиллы?

— Нет, — ответил Валландер. — Я родом из Мальмё. Но уже много лет живу в Истаде.

Затем он встал и повернулся к садовнику, чтобы попрощаться. Взгляд его случайно скользнул по белой майке, видневшейся из-под расстегнутой спецовки. Он увидел на ней рекламу парома Хельсингборг-Хельсингёр. Случайность? Валландер сразу решил, что нет. Он снова уселся на лавочку. Мужчина потушил окурок в траве и собрался вставать.

— Постойте, — сказал Валландер. — Я хотел спросить у вас кое-что.

Мужчина услышал, как изменился голос Валландера, и выжидающе посмотрел на него.

— Я из полиции, — сказал Валландер. — И приехал я, на самом деле, не для того, чтобы побеседовать с пастором. Я приехал поговорить с вами. Не могу понять, почему вы не подписались под письмом, которое вы нам прислали. Я имею в виду письмо о девушке, которую вы подвозили из Хельсингборга.

Валландер понимал, ставка была чудовищной. Такой поступок шел вразрез со всеми его принципами. Это был мощный удар ниже пояса: полицейский не имеет права лгать, чтобы выдавить из подозреваемого правду. Во всяком случае, когда не было совершено никакого преступления.

Но удар был нанесен. Мужчина вздрогнул, выпад был совершенно неожиданный. И выпад этот оказался настолько сильным, что все мыслимые благоразумные возражения отпали сами собой. И откуда только Валландер узнал, что письмо написал он? Откуда он вообще мог что-то об этом знать?

От Валландера ничего не укрылось. И теперь, когда удар был нанесен, он тут же поднял соперника с воображаемого мата и стал успокаивать.

— Нет ничего противозаконного в том, чтобы писать анонимные письма, — говорил он. — Подвезти человека тоже не противозаконно. Я только хотел узнать, почему вы написали это письмо. И время, когда вы посадили ее в машину и когда высадили. Сколько было на часах. И говорила ли она что-нибудь, пока вы ехали.

— Теперь я узнал вас, — пробормотал мужчина. — Вы тот самый полицейский, что застрелил человека в тумане, несколько лет назад. На полигоне возле Истада.

— Вы правы, — ответил Валландер. — Это был я. Меня зовут Курт Валландер.

— Она стояла у южного выезда из города, — вдруг проговорил мужчина. — Было семь часов вечера. Я купил себе пару башмаков. У моего брата обувной магазин в Хельсингборге.Он делает мне скидки. Я никогда никого не подвозил. Но она была такая одинокая.

— И что произошло?

— В смысле?

— Что произошло, когда вы остановили машину? На каком языке она разговаривала?

— Я не знаю, что это за язык. Но это был не шведский. А по-английски я не говорю. Я сказал, что еду в Томелиллу. Она кивнула. И кивала всякий раз, когда я с ней заговаривал.

— У нее были с собой какие-нибудь вещи?

— Никаких.

— Даже сумочки не было?

— У нее не было ничего.

— Что случилось потом?

— Она села на заднее сиденье. Пока мы ехали, она не вымолвила ни слова. Все это показалось мне странным. Зря я ее подобрал.

— Почему?

— Может, ей вовсе и не нужно было ни в какую Томелиллу! Какого черта ей могло понадобиться в Томелилле?

— Так она ничего не сказала?

— Ни слова.

— А что она делала?

— Как это, «что делала»?

— Спала? Или смотрела в окно? Что она делала, пока вы ехали?

Мужчина задумался.

— Было кое-что, над чем я потом долго размышлял. Каждый раз, когда нас обгоняли, она вся сжималась. Словно хотела, чтобы ее не видели.

— Так она была испугана?

— Еще как.

— Что было потом?

— Я остановился у эстакады за Томелиллой и высадил ее. Если честно, мне показалось, что она совсем не понимала, где находится.

— То есть, ей не надо было ехать в Томелиллу?

— Если я правильно понял, ей надо было уехать из Хельсингборга. А я ехал дальше. Но когда я уже почти подъехал к дому, я подумал: «Нельзя было оставлять ее там». И я поехал обратно. Но ее уже не было.

— Сколько времени на это ушло?

— От силы минут десять.

Валландер задумался.

— Когда вы подобрали ее у Хельсингборга, она стояла возле автострады? А может, она направлялась в Хельсингборг? Или все-таки из города?

Мужчина подумал.

— Из города, — сказал он. — Если бы ей надо было на юг, она бы не стала там стоять.

— И больше вы ее никогда не видели? Вы не стали ее искать?

— А почему я должен был ее искать?

— Во сколько все это произошло?

— Я высадил ее в восемь часов. Помню, новости по автомагнитоле начали передавать в тот момент, когда она вышла из машины.

Валландер задумался. Он понимал, что ему повезло.

— Почему вы написали в полицию? — спросил он садовника. — И почему не стали подписываться?

— Я прочитал о девушке, которая сожгла себя, — ответил тот. — И сразу подумал, что, наверно, это была она. Но меньше всего мне хотелось, чтобы узнали обо мне. Я женат. И то, что я подвозил девушку, могло быть истолковано превратно.

Валландер почувствовал, что мужчина говорит правду.

— Считайте, что мы с вами не разговаривали, — сказал он. — И все-таки я вынужден записать ваше имя и телефон.

— Меня зовут Свен Андерсон, — ответил садовник. — Надеюсь, у меня не будет неприятностей?

— Никаких неприятностей, если вы рассказали все как есть.

Мужчина написал свой телефон.

— И еще, — сказал Валландер. — Вы не могли бы припомнить, не было ли у нее на шее украшения?

Свен Андерсон задумался. Затем покачал головой. Валландер поднялся и пожал ему руку.

— Вы нам очень помогли, — сказал он.

— Так это та самая девушка? — спросил Свен Андерсон.

— Вероятно, да, — ответил Валландер. — Теперь весь вопрос в том, что она делала в Хельсингборге.

Он оставил Свена Андерсона и пошел к машине.

Только он открыл дверцу, как зазвонил сотовый.

Первая его мысль была о том, что убийца Веттерстедта и Карлмана нашел себе новую жертву.

18

Валландер подошел к телефону и услышал голос Нюберга. Тот сообщил ему, что семь фотографий с пленки Веттерстедта уже лежат у него на столе. Когда Валландер понял, что звонок не касается убийцы Веттерстедта и Карлмана, то почувствовал облегчение. Потом, уже отъехав от Смедсторпа, он подумал, что нельзя давать волю нервам. Никто не может наверняка утверждать, что убийца наметил себе еще несколько жертв. Нельзя уступать страху, который только сеет беспокойство в душе. Он вместе со своими коллегами должен продолжать расследование так, словно все, что могло случиться, уже произошло, и на этом все закончено. Иначе их работа превратится в бесплодное ожидание.

Он направился прямиком в свою контору и законспектировал беседу со Свеном Андерсоном. Валландер безуспешно попытался связаться с Мартинсоном. Эбба знала только, что он уехал из полицейского управления, не сообщив, куда направляется. Валландер позвонил ему на сотовый и услышал сообщение о том, что аппарат абонента выключен. Он рассердился, что с Мартинсоном часто бывает невозможно связаться. На следующем заседании следственной группы надо будет распорядиться, чтобы все позаботились о том, чтобы с ними можно было установить связь в любое время. Затем он вспомнил о фотографиях, которые, по словам Нюберга, должны были лежать у него на столе. Он не заметил, что положил на конверт со снимками свою тетрадь с пружинкой. Вынув их из конверта, Валландер включил настольную лампу и принялся разглядывать фотографии, одну за другой. Он не знал точно, что, собственно, он ожидал на них увидеть, но был разочарован. На фотографиях были засняты вид из дома Веттерстедта с верхнего этажа, перевернутая лодка Линдгрена и море в минуту затишья. Людей на снимках не наблюдалось. Побережье было пустынным. Две фотографии вышли нерезкими. Он положил их перед собой, размышляя над тем, зачем Веттерстедту понадобилось отснять их. Если, конечно, это сделал он сам. В одном из ящиков письменного стола он нашел увеличительное стекло. Но все равно не смог разглядеть ничего интересного. Он убрал фотографии обратно в конверт и решил попросить кого-нибудь из следственной группы посмотреть снимки. Зачем кому-то понадобилось снимать такие виды, сам он понять не мог. Он уже собрался было звонить в Хэсслехольм, когда в дверь постучал секретарь, который принес факс от Ханса Викандера из Стокгольма. Это был законспектированный убористым почерком на пяти страницах разговор с матерью Веттерстедта. Валландер быстро просмотрел его: сделано на совесть, но фантазии никакой. Ни одного вопроса, который Валландер не мог бы предсказать заранее. По опыту Валландер знал, что допрос или любая другая беседа, связанная с расследованием преступления, должна включать неожиданные повороты. И тут же подумал, что он не прав в отношении Викандера. Ну с какой стати девяносточетырехлетняя женщина вдруг сообщит что-то неожиданное о своем сыне, которого она в последнее время едва ли видела, только по телефону разговаривала. Просмотрев записи Викандера, он понял, что в них нет ничего, что могло бы способствовать расследованию. Он сделал кофе и погрузился в размышления о пасторе из Смедсторпа. Вернувшись в свой кабинет, Валландер позвонил в Хэсслехольм. К телефону подошел молодой человек. Валландер представился и изложил свое дело. Через несколько минут Хуго Сандин взял трубку. Голос у него был громкий и четкий. Хуго Сандин ответил, что готов встретиться с Валландером в тот же день. Валландер достал тетрадь и со слов Сандина нарисовал схему проезда. В четверть третьего он выехал из полицейского управления. По дороге в Хэсслехольм он остановился перекусить и в начале шестого свернул в сторону перестроенной мельницы, вывеска на которой возвещала о том, что теперь здесь находится гончарная мастерская. Пожилой мужчина бродил возле дома и выдирал из земли одуванчики. Когда Валландер вышел из машины, человек вытер руки и подошел к нему. Сложно было поверить в то, что этому подтянутому мужчине уже за восемьдесят. Ведь Хуго Сандин и отец Валландера были почти ровесниками.

— Нечасто ко мне приходят гости, — сказал Хуго Сандин. — Из старых друзей уже никого нет в живых. Только один мой коллега из старого отдела по расследованию убийств еще жив. Но он теперь в доме для престарелых в пригороде Стокгольма и больше не помнит событий, произошедших после 1960 года. Старость — штука дерьмовая.

Валландер подумал, что Хуго Сандин повторяет слова, сказанные Эббой. Во всяком случае, разница между ним и отцом Валландера в том, что отец почти никогда не жалуется на старость.

В старом вагончике, перестроенном под выставку гончарной продукции, стоял стол с термосом и чашками. Валландер решил, что правила хорошего тона обязывают его уделить несколько минут восхищенному разглядыванию керамических поделок. Хуго Сандин уселся за стол и разлил кофе по чашкам.

— Вы первый полицейский, который проявил интерес к керамике, — заметил он с иронией.

Валландер подсел к столу. Он позволил себе возразить:

— Собственно, я не особо увлекаюсь керамикой.

— Полицейским обычно нравится рыбачить, — сказал Хуго Сандин. — Возле заброшенных уединенных островов. Или в дремучих смоландских лесах.

— Не знал, — сказал Валландер. — Я никогда не рыбачу.

Сандин внимательно посмотрел на него.

— А что же вы делаете в свободное время?

— Мне ужасно трудно забыть о работе.

Сандин одобрительно кивнул.

— Полицейский — это призвание, — сказал он. — Так же, как и врач. Мы всегда душой на работе. Неважно, есть на нас форма или нет.

Валландер решил не продолжать тему, хотя и был не согласен с тем, что профессия полицейского — это призвание. Когда-то он тоже думал, что это так. Но теперь все было иначе. По крайней мере, теперь он в этом сильно сомневался.

— Рассказывайте, — попросил Сандин. — Я читал в газетах, что там у вас в Истаде произошло. Рассказывайте о том, что в газетах не написано.

Валландер изложил ему обстоятельства двух убийств. То и дело Сандин задавал вопросы, всегда по существу.

— Другими словами, вероятно, это не последнее убийство, — сказал он, когда Валландер замолчал.

— Этого тоже нельзя исключать.

Хуго Сандин отодвинулся от стола, чтобы вытянуть ноги.

— Вы хотите, чтобы я рассказал вам о Веттерстедте, — начал он. — Расскажу с удовольствием. Только позвольте сначала спросить, как вы разузнали о том, что когда-то, сто лет назад, я проявлял к нему совершенно особенный пристрастный интерес?

— Есть в Истаде один журналист, к сожалению, совсем спившийся, который мне о вас рассказал. Его зовут Ларс Магнусон.

— Мне это имя ничего не говорит.

— Как бы то ни было, рассказал мне об этом он.

Хуго Сандин сидел, молча поглаживая губы рукой. Валландер понял, что он думает, с чего бы начать.

— С Густавом Веттерстедтом все ясно, как божий день, — сказал Сандин. — Он был мошенником. Как министр юстиции он был в некотором роде компетентным специалистом. Но он совершенно непригоден для этой должности.

— Почему?

— Его политическая деятельность, скорее, была продиктована заботой о собственной карьере, чем о процветании страны. А это самое худшее, что может быть сказано о министре.

— И тем не менее он был партийным лидером.

Хуго Сандин энергично помотал головой.

— Это была ошибка, — сказал он. — Это измышления газетчиков. В самой партии его никогда не считали партийным лидером. Вопрос еще, был ли он вообще ее членом.

— Но он же в течение многих лет оставался министром юстиции. Не мог же он быть совсем уж профессионально непригодным?

— Вы слишком молоды и многого не помните. Но где-то в 50-х годах случился перелом. Он произошел незаметно, но это факт. Швеция плыла на всех парусах, подгоняемая странным попутным ветром. Огромные денежные средства позволили искоренить последние остатки бедности в стране. И одновременно в политической жизни начались невидимые изменения. Политиками становились квалифицированные специалисты. Карьеристы. Раньше во главу угла ставилось стремление к идеальному общественному устройству. А теперь об этом начали забывать. На первый план вышли такие люди, как Густав Веттерстедт. Политический союз молодежи стал инкубатором для людей, устремленных в будущее.

— Давайте поговорим о скандалах вокруг Веттерстедта, — сказал Валландер, который боялся, что взволнованный своими воспоминаниями Хуго Сандин далеко уйдет от главного предмета разговора.

— Он путался с проститутками, — сказал Хуго Сандин. — И, разумеется, в этом он был не одинок. Но у него были особенные пристрастия, которые переходили границы дозволенного.

— Я слышал, одна девушка подала на него заявление, — сказал Валландер.

— Ее звали Карин Бенгтсон, — ответил Сандин. — Когда она жила в Экшё, у нее были тяжелые семейные обстоятельства. Девушка бежала в Стокгольм. Впервые ею занялся отдел морали и нравственности в 1954 году. Несколько лет спустя она попала в группу, из которой Веттерстедт выбирал себе девушек. В январе 1957-го она подала на него заявление. Он резал ей ноги бритвой. Я сам принимал у нее заявление. Она едва стояла на ногах. Веттерстедт понял, что зашел слишком далеко. Молчание Карин Бенгтсон было куплено, и заявление исчезло. Она получила деньги, чтобы вложить их в раскрученный шляпный магазин в Вестеросе. А в 1959-м у нее на счету появилось столько денег, что она смогла приобрести виллу. Начиная с 1960-го она каждый год ездила на Майорку.

— А откуда поступали деньги?

— Существовал в то время какой-то мудреный фонд.

— Карин Бенгтсон еще жива?

— Она умерла в мае 1984-го. Замуж так и не вышла. После того как она уехала в Вестерос, я ее больше не встречал. Но иногда она мне звонила. Вплоть до последнего года жизни. Чаще, когда напивалась в стельку.

— А почему она вам звонила?

— Я с ней познакомился, как только поползли слухи о том, что одна уличная девка собирается подать заявление на Веттерстедта. Хотел помочь ей. Жизнь ее была разбита. Да и веру в себя она потеряла.

— Почему вы решили поддержать ее?

— Я был возмущен. Тогда я был настроен весьма радикально. Слишком много работало в полиции тех, кто закрывал глаза на коррупцию. А это не по мне. До сих пор не могу с этим смириться.

— И что произошло потом? Когда Карин Бенгтсон уехала?

— Веттерстедт стал продолжать в том же духе. Издевался над другими девушками. Но заявлений больше никто не подавал. Зато, по крайней мере, две девушки просто-напросто исчезли.

— Что вы хотите сказать?

Хуго Сандин удивленно взглянул на Валландера.

— Я хотел сказать, что они исчезли. Больше о них ничего не слышали. Объявили розыск, началось расследование. Но девушки так и не нашлись.

— Что случилось? Как вы думаете?

— Я думаю, что их, разумеется, убили. Залили известью, утопили в море. Откуда мне знать?

Валландер не верил своим ушам.

— Неужели такое могло произойти на самом деле? — неуверенно спросил он. — Просто невероятно.

— Как там говорится? Невероятно, но факт?

— Неужели Веттерстедт мог совершить убийство?

Хуго Сандин покачал головой.

— Я не говорил, что Веттерстедт убил кого-либо своими руками. Я как раз убежден в том, что сам он этого не делал. Как было на самом деле, я не знаю. И наверняка никто об этом никогда не узнает. И все-таки кое-что нам и без того понятно. Хотя доказательств маловато.

— Все-таки сложно в такое поверить, — сказал Валландер.

— И тем не менее это так, — решительно ответил Сандин, словно пресекая любые возражения. — Веттерстедт был бессовестным человеком. Но, разумеется, доказать это невозможно.

— Слухов ходило много.

— И возникли они не на пустом месте. Веттерстедт использовал свое положение и власть для того, чтобы удовлетворять свои извращенные сексуальные потребности. При этом он еще и тайно наживался, проворачивая кое-какие темные делишки.

— Вы о продаже предметов искусства?

— О кражах картин позднее. В свободное время я потратил много сил на то, чтобы разобраться во всех его преступных связях. Я мечтал о том, что в один прекрасный день шлепну на стол главного прокурора расследование, в котором ни к чему не подкопаешься, и тогда уж Веттерстедту не выйти сухим из воды, он понесет заслуженное наказание. Но, к сожалению, этого я не добился.

— У вас, наверно, с тех пор осталась куча материалов?

— Несколько лет назад я все сжег. У сына в керамической печи. Там было минимум килограммов десять бумаги.

Валландер про себя выругался. Он представить себе не мог, как можно уничтожить материалы, добытые с таким трудом.

— Я до сих пор прекрасно все помню, — сказал Сандин. — Вероятно, я могу припомнить все, о чем говорилось в этих бумагах.

— Арне Карлман, — сказал Валландер. — Кто он?

— Человек, который поднял искусство Швеции на должный уровень, — ответил Сандин.

— Весной 1969-го он сидел в Лонгхольмене. Мы получили анонимное письмо, в котором сообщается, что в этот период он поддерживал отношения с Веттерстедтом. И что после того как Карлман вышел из тюрьмы, они встречались.

— Время от времени Карлман фигурировал в некоторых делах. Я думаю, он угодил в тюрьму просто за подделку чеков.

— Вы когда-нибудь слышали, что между ним и Веттерстедтом есть какая-то связь?

— Есть информация о том, что они встречались еще в конце 50-х годов. У них был общий интерес к игре на скачках. Где-то в 1962 году в связи с облавой в Тэбю всплыли их имена. Но участие Веттерстедта замяли, потому что посчитали неуместным официально сообщить, что министр юстиции делает ставки на скачках.

— А каким образом они общались между собой?

— Точно ничего неизвестно. Их пути время от времени перекрещивались, как орбиты двух планет.

— Мне нужно выяснить, что их связывало, — настаивал Валландер. — Я знаю, что мы должны найти точку соприкосновения, чтобы поймать преступника.

— Вам придется изрядно покопаться, — ответил Хуго Сандин.

На столе затрезвонил сотовый телефон Валландера. И тотчас вернулось ощущение леденящего страха.

Но и на этот раз опасения Валландера не подтвердились. Звонил Хансон.

— Я просто хотел узнать, появишься ли ты сегодня в управлении. Если нет, то я перенесу заседание на завтра.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного. Все продолжают заниматься расследованием.

— Завтра в восемь, — сказал Валландер. — Вечером собираться не будем.

— Сведберг ездил в больницу подлечить свои ожоги, — сообщил Хансон.

— Надо бы ему следить за собой, — ответил Валландер. — Каждый год одно и то же.

Он отложил трубку в сторону.

— А вы известный полицейский, — сказал Хуго Сандин. — Кажется, иногда вы действуете на свой страх и риск.

— Большинства слухов не соответствуют реальному положению вещей, — уклончиво ответил Валландер.

— Я часто задаюсь вопросом, что такое профессия полицейского? — сказал Сандин.

— Я тоже задаюсь этим вопросом, — ответил Валландер.

Они встали и направились к автомобилю Валландера.

— Нет ли у вас предположений, кому могла понадобиться смерть Веттерстедта? — спросил он.

— Да много кому, — ответил Сандин.

Валландер остановился.

— Возможно, мы ошибаемся, — сказал он. — Может быть, стоит разделить расследования этих двух убийств? Не искать здесь общий знаменатель? Найти два различных решения. Чтобы таким образом найти точку, где пересекаются пути Карлмана и Веттерстедта.

— Эти убийства — дело рук одного и того же человека, — сказал Хуго Сандин. — И оба расследования должны быть тесно связаны. Иначе вы пойдете по ложному следу.

Валландер кивнул, но ничего не сказал. Они попрощались.

— Звоните, — сказал Хуго Сандин. — Времени у меня хоть отбавляй. Старость неразлучна с одиночеством. Безутешное ожидание неотвратимого конца.

— Вы никогда не жалели о том, что стали полицейским? — спросил Валландер.

— Никогда, — ответил Сандин. — А почему я должен жалеть?

— Я просто поинтересовался, — сказал Валландер. — Спасибо, что нашли время поговорить.

— Вы поймаете его, — подбодрил его Сандин. — Даже если это и затянется надолго.

Валландер кивнул и уселся в машину. Тронувшись с места, он посмотрел в зеркало заднего вида. Хуго Сандин выдирал из земли одуванчики.

Валландер вернулся в Истад примерно без пятнадцати восемь. Он припарковал машину возле дома, но открыв дверь, вспомнил, что дома нет еды.

Затем ему пришло в голову, что он забыл пройти техосмотр.

Валландер громко выругался.

Он пошел в город, чтобы пообедать в китайском ресторанчике на площади. Там он был единственным посетителем. После обеда он прогулялся к пристани и вышел на пирс. Глядя на лениво покачивающиеся лодки, он размышлял о беседе с садовником.

Девушка по имени Долорес Мария Сантана летним вечером стояла у выезда из Хельсингборга и ловила машину. По-шведски она не говорила и пугалась машин, которые шли на обгон. Пока что им удалось выяснить только то, что она родом из Доминиканской Республики.

Валландер смотрел на старую ухоженную лодку, формулируя основополагающие вопросы.

Зачем и каким образом она оказалась в Швеции? От кого она скрывалась? Почему покончила с собой?

Он подошел ближе к воде.

На одном из парусников проходил праздник. Кто-то поднял бокал и кивнул Валландеру. Тот кивнул в ответ и согнул кисть так, будто в руке у него тоже был воображаемый бокал.

Затем прошел дальше по пирсу, уселся на швартовый пал и прокрутил в голове разговор с Хуго Сандином. Ему по-прежнему казалось, что все нити сплелись в запутанный клубок — ни малейшего просвета.

И тотчас подкрался страх. Страх перед тем, что все повторится, не хотел отступать.

Время близилось к девяти. Он бросил горсть гравия в воду и встал. Праздник на паруснике продолжался. Он прошелся по городу до дома. На полу по-прежнему лежала гора грязной одежды. Он написал себе записку и положил ее на кухонный стол. «Техосмотр, черт бы его побрал».

В десять часов Валландер позвонил Байбе. Ее голос звучал близко и ясно.

— Ты устал, — сказала она. — Много дел было?

— Все не так уж плохо, — уклончиво ответил Валландер. — Но мне тебя не хватает.

Байба рассмеялась.

— Скоро увидимся, — сказала она.

— А что, собственно, ты делала в Таллинне?

Она снова рассмеялась.

— Встречалась с другим мужчиной. Ты об этом подумал?

— Именно.

— Тебе надо выспаться. Ты же слышишь, теперь я наконец в Риге. Как я понимаю, у Швеции на чемпионате мира дела идут хорошо?

— Ты что, интересуешься спортом? — удивился Валландер.

— Иногда. Особенно, когда играет Латвия.

— Вот люди сумасшедшие.

— А ты что, не интересуешься?

— Я обещаю исправиться. Когда Швеция будет играть с Бразилией, постараюсь не уснуть.

Байба опять рассмеялась.

Он подумал, что хотел сказать ей кое-что еще. Но не мог вспомнить, что именно. Повесив трубку, он вернулся к телевизору. Какое-то время он пытался следить за происходящим на экране. Но затем выключил телевизор и пошел спать.

Перед тем как уснуть, Валландер подумал об отце.

Осенью они поедут в Италию.

19

Стрелки неоновых часов причудливо застыли, как две судорожно изогнувшиеся змеи. 28 июня, вторник, десять минут восьмого. Через несколько часов начнется футбольный матч между Швецией и Бразилией. Это также входило в его планы. Все будут напряженно следить за тем, что происходит на экране. Никто не увидит, что творится за окном в эту летнюю ночь. Подвальный пол холодил босые ноги. Он снова сидел перед зеркалами. Вот уже несколько часов прошло с тех пор, как великое превращение свершилось. На этот раз он изменил рисунок на правой щеке. Голубой кругообразный орнамент красовался на черном фоне. Раньше он использовал красную краску. Перемена пришлась ему по душе. Теперь его лицо было едва различимо за этой пугающей раскраской. Он отложил в сторону последнюю кисточку и подумал о задании, которое ожидало его сегодняшним вечером. Это самая большая жертва, которую он принесет сестре. Даже если ему придется нарушить свои планы. Ситуация сложилась самая неожиданная. На какое-то мгновение он почувствовал, что темные силы, витавшие вокруг, сегодня на его стороне. Чтобы обрести ясность мыслей, он провел целую ночь под окном сестры. Он сидел меж двух скальпов, зарытых здесь несколько дней назад, и ждал, когда подземные силы проникнут в его душу. В свете карманного фонарика он читал священную книгу, которую дала ему сестра, и чувствовал, что ничто не препятствует изменениям, которые он собирался внести в намеченный план.

Последней жертвой станет тот ненавистный мужчина, который был их отцом. Собственно, на его месте должен был оказаться человек, который неожиданно уехал за границу, и поэтому планы изменились.

Он прислушивался к тому, как бьется сердце Геронимо у него в груди. Его удары доносились словно сигналы из прошлого. Барабанным боем сердце выстукивало слова о том, что настало время исполнить священную миссию. Земля под окном сестры захлебывалась в предвкушении третьего возмездия.

Он подождет, пока третий мужчина вернется из путешествия. А пока его место займет отец.

В этот долгий день, что он провел перед зеркалами за великим превращением, он почувствовал, как не терпится ему встретить отца. Миссия требовала совершенно особенных приготовлений. Рано утром, закрыв за собой подвальную дверь, он приступил к выбору оружия, которым прикончит отца. Более двух часов он потратил на то, чтобы приковать новое острие к рукоятке игрушечного топора, который когда-то получил от отца в подарок ко дню рождения. Ему тогда исполнилось семь. Он до сих пор помнит, как подумал в тот день, что когда-нибудь зарубит его этим самым топором. Час пробил. Чтобы пластмассовая рукоятка с дурацкими цветными узорами не разлетелась, когда он нанесет удар, он обмотал ее специальной изолентой, которой хоккеисты обматывают клюшки. Ты не знаешь, как это называется. Это не просто топор. Это томагавк. Вспоминая о том, как отец представлял ему свой подарок, он испытывал жгучее презрение. Тогда это было бессмысленной игрушкой, пластмассовой подделкой, изготовленной в странах третьего мира. А теперь, с железным острием, она превратилась в настоящий топор.

Он ждал до половины девятого. В последний раз продумал все до мелочей. Посмотрел на свои руки и убедился, что они не дрожат. Все пройдет успешно.

Он убрал в рюкзак оружие, бутылку, завернутую в полотенце, и веревку. Затем надел шлем и погасил свет. Он вышел на улицу и посмотрел на небо. Было облачно. Может, дождь пойдет. Он завел мопед и поехал в центр города. На железнодорожной станции зашел в телефонную будку. Он заранее присмотрел самую крайнюю. На стекло он приклеил афишу воображаемого концерта в несуществующем молодежном клубе. Поблизости никого не было. Он снял шлем и повернулся лицом к афише. Затем вставил телефонную карту и набрал номер. Правой рукой он прижимал к губам тряпку. Часы показывали без семи минут девять. Прозвучало несколько гудков. Он был спокоен, поскольку знал, о чем будет говорить. Отец подошел к телефону. Хувер понял, что тот раздражен. А это значило, что отец выпивает и не желает, чтобы его беспокоили.

Тряпка заглушала его голос, трубку он держал на расстоянии.

— Это Петер, — сказал он. — У меня есть для тебя кое-что интересненькое.

— И что же? — отец по-прежнему был раздражен. Но тотчас поверил, что звонит Петер. Главная угроза осталась позади.

— Марки как минимум на полмиллиона.

Отец помедлил.

— Это точно?

— Минимум на полмиллиона. А может, и больше.

— Говори громче!

— Небось, связь плохая.

— Откуда звонишь?

— С виллы Лимнхамн.

Голос отца зазвучал более приветливо. Он заинтересовался предложением. Хувер остановился на марках, потому что как-то раз отец отобрал у него его филателистическую коллекцию, а потом продал ее.

— А до завтра не можешь подождать? Скоро начнется матч между Швецией и Бразилией.

— Завтра я уезжаю в Данию. Либо ты забираешь ее сегодня вечером, либо она достанется кому-то другому.

Хувер знал, отец никогда не допустит, чтобы такая сумма перекочевала в чужой карман. Он ждал, по-прежнему сохраняя полное спокойствие.

— Я приеду, — ответил отец. — Где ты находишься?

— Возле яхт-клуба в Лимнхамне. У парковки.

— А почему не в городе?

— Я же сказал, что я на вилле Лимнхамн. Ты что, не слышал?

— Сейчас приеду, — сказал отец.

Повесив трубку, Хувер надел шлем.

Телефонную карту он оставил в аппарате. Настало время ехать в Лимнхамн. Прежде чем выпить, отец обычно раздевался. Он всегда все делал не торопясь. Он был в равной мере ленив и жаден. Хувер завел мопед и поехал по городу в сторону Лимнхамна. У парковки, расположенной возле яхт-клуба, стояло только несколько автомобилей. Он загнал мопед в кусты и звякнул ключами. Снял шлем и вынул топор. Осторожно, чтобы не повредить бутылку, убрал шлем в рюкзак.

Затем стал ждать. Он знал, что отец обычно ставит свой автофургон, в котором перевозит краденое добро, в углу парковки. Хувер предполагал, что так же он поступит и в этот раз. Отец был человеком привычки. Кроме того, он уже пьян, голова его затуманилась.

Прождав двадцать минут, Хувер услышал шум приближавшегося автомобиля. Фары замигали сквозь кроны деревьев еще до того, как машина свернула к стоянке. Как он и предвидел, отец припарковал машину в том же самом углу. Хувер босиком, скрываясь в тени, пробежал через парковку к автофургону. Услышав звук открывающейся дверцы, он обогнул машину и приготовился. Как он и ожидал, отец выглянул из машины, повернувшись к нему спиной. Хувер занес топор и тупым концом ударил отца по голове. Это был самый ответственный момент. Он не хотел убивать его сразу. Но удар был достаточно сильным, чтобы большой и очень крепкий мужчина немедленно потерял сознание.

Отец, не издав ни звука, упал на асфальт. Опасаясь, что тот придет в себя, Хувер прождал еще мгновение, держа топор занесенным у него над головой, но отец не шевелился. Хувер вытащил ключи от машины и закрыл боковые двери фургона. Он поднял отца и повалил его в салон. Он знал, что это будет очень нелегко. Чтобы целиком запихнуть тело в машину, потребовалось несколько минут. Затем он сходил за рюкзаком, забрался в машину и закрыл дверцы. Зажег свет и убедился в том, что отец по-прежнему без сознания. Хувер достал веревку и связал ему руки за спиной. Скользящей петлей привязал ноги к железному основанию сиденья. Затем заклеил ему рот изолентой и погасил свет. Он переполз на шоферское сиденье и завел машину. Несколько лет назад отец учил его водить. Но фургоном он никогда управлять не пробовал. Хувер знал, как переключать скорости, где лежат инструменты. Выехав с автостоянки, он повернул к дороге, огибавшей Мальмё. Лицо его было раскрашено, и он не хотел проезжать по освещенным улицам. Он выехал на трассу Е65 и взял на восток. На часах было начало десятого. Скоро начнется матч с Бразилией.

Он нашел это место случайно. Это было по дороге обратно, к Мальмё, когда он весь день наблюдал за работой полиции на истадском побережье, где он впервые осуществил священное задание сестры. Проезжая по дороге, ведущей вдоль побережья, он обнаружил незаметную пристань, которую издали почти невозможно было различить. Он тотчас понял, что подходящее место найдено.

Время перевалило за одиннадцать, когда он свернул с дороги и погасил фары. Отец по-прежнему был без сознания, но тихо постанывал. Хувер поспешно ослабил веревку, крепко привязанную к ножке сиденья, и выволок отца из машины. Отец застонал, когда он поволок его к пристани. Там Хувер перевернул отца на спину и крепко привязал ему руки и ноги к железным кольцам, приделанным к доскам. Отец лежал, распластавшись, словно шкура какого-то животного. На нем был мятый костюм. Рубашка была расстегнута до самого живота. Хувер снял с него ботинки и носки. Затем сходил к машине за рюкзаком. Дул слабый ветерок. По трассе проехал одинокий автомобиль. Свет фар пристани не достигал.

Вернувшись обратно, он обнаружил, что отец пришел в себя. Он таращил глаза и вертел головой в разные стороны. Отец дергался, но освободиться не мог. Хувер разглядывал его, стоя в тени. Отец больше не был человеком. С ним произошло превращение. Теперь он стал животным.

Хувер вышел из тени и поднялся на пристань. Отец удивленно уставился на него. Сын понял, что он его не узнает. Ведь теперь они поменялись ролями. Он вспомнил, как каждый раз исполнялся леденящего ужаса, когда отец смотрел на него своим пристальным взглядом. Сейчас все было наоборот. Страх переоделся в другие одежды. Хувер так низко наклонился к лицу отца, что за слоем цветного грима тот смог узнать своего сына. И это было последним, что он увидел в жизни. Этот образ отец унесет с собой в могилу. Сын открыл бутылку и спрятал ее у себя за спиной. Затем достал и быстро капнул отцу несколько капель соляной кислоты в правый глаз. Из-под изоленты раздался сдавленный вопль. Отец изо всей силы рванул веревку. Хувер раздвинул веки другого зажмуренного глаза и капнул туда соляной кислоты. Затем поднялся и швырнул бутылку в море. Он видел перед собой животное, метавшееся на земле в предсмертной агонии. Хувер снова взглянул на свои руки. Пальцы слегка подрагивали. Теперь все кончено. Животное на земле подергивалось в конвульсиях. Хувер достал из рюкзака нож и срезал у него с макушки кожу. Он поднял скальп к темному небу. Затем достал топор и ударил животное по лбу с такой силой, что острие пробило голову насквозь и вонзилось в пристань.

Все кончено. Скоро сестра снова вернется к жизни.

* * *

В начале второго он подъехал к Истаду. В городе было пустынно. Хувер сомневался, правильно ли он поступил. Но в груди убедительно застучало сердце Геронимо. Он вспомнил, как на побережье копошились полицейские, он различал их сквозь туман рядом с усадьбой, где проходил Праздник середины лета. Геронимо уговаривал его вызвать полицию. Хувер свернул к железнодорожной станции. Он присмотрел это место заранее. Здесь велись ремонтные работы по смене канализационной трубы. Яма была накрыта брезентом. Выключив фары, он опустил стекло. Где-то вдалеке раздавались пьяные крики. Он вышел из машины и отодвинул край брезента. Затем посветил. На дороге ни души. Открыв дверцы фургона, он вытащил тело и втиснул его в яму. Положив брезент на прежнее место, быстро завел машину и поехал прочь. Без десяти два он припарковал машину на открытой стоянке возле Стурупского аэропорта. Тщательно проверил, ничего ли он не забыл. Машина была здорово перепачкана кровью. Кровь была у него на ногах. Он подумал, какая будет суматоха, когда недоумевающие полицейские будут разбираться в причинах происшедшего.

И тут его осенило. Он запер машину и неподвижно замер. Мужчина, который отправился за границу, может и не вернуться. Это значит, что надо подыскать ему замену. Он вспомнил о полицейских, которых видел на берегу возле перевернутой лодки. Он вспомнил о тех, которых видел рядом с усадьбой, где проходил Праздник середины лета. Об одном из них — его можно принести в жертву, чтобы вернуть к жизни сестру. Он должен выбрать. Надо выяснить их имена и кинуть камушек в окно, точь-в-точь, как это делал Геронимо. И тогда он убьет того, на кого падет жребий судьбы.

Он снял шлем. Затем подошел к мопеду, который накануне припарковал у фонарного столба. Он прикрепил его к столбу цепочкой на замке, а сам отправился обратно в город на автобусе, идущем из аэропорта. Теперь он завел мопед и поехал прочь. Было уже почти светло, когда он закопал скальп своего отца под окном у сестры.

В половине пятого он осторожно открыл дверь квартиры в Розенгорде. Он замер, прислушиваясь. Затем заглянул в комнату, где спал брат. Все было тихо. В спальне матери постель была пуста. Сама она спала на диване в гостиной, рот у нее был открыт.

Рядом на столе стояло полбутылки вина. Он осторожно укрыл мать одеялом. Затем заперся в ванной и стер с лица грим. Бумагу спустил в унитаз.

Когда он разделся и лег, было уже почти шесть. С улицы доносился чей-то кашель.

В голове было пусто.

Он почти тотчас уснул.

Сконе 29 июня–4 июля 1994 г.

20

Заглянув под брезент, мужчина вскрикнул и бросился бежать.

У здания железнодорожной станции стоял кассир и курил сигарету. Было двадцать девятое июня, почти семь часов утра. День обещал быть очень теплым. Внезапно кассиру пришлось отвлечься от своих мыслей, занятых в ту минуту не столько билетами, которые он продаст сегодня, сколько поездкой в Грецию, которая предстояла ему через несколько дней. Кассиру послышался крик, он обернулся и увидел, что какой-то мужчина отшвырнул от себя брезент и бросился прочь. Все это выглядело настолько странно, что можно было подумать, будто здесь проходят съемки фильма — вот только камеры нигде не было видно. Мужчина помчался в сторону пристани. Кассир потушил сигарету и направился к яме, которую накрывал брезент. Мысль о том, что там его может ждать что-то неприятное, возникла слишком поздно. Он уже держал брезент в руке и не заглянуть под него никак не мог. Там внизу его взгляд уперся в окровавленную голову. Кассир выпустил брезент из рук, будто обжегся, и быстро побежал на станцию. По дороге он споткнулся о сумки, которые небрежно расставил какой-то ранний отъезжающий в Симрисхамн; добежав до конторы, кассир бросился к телефону.

Сигнал тревоги поступил в полицию Истада по 90–000 в 7.04. Сведберг, который в тот день появился на службе на удивление рано, снял трубку и принял вызов. Выслушав путаный рассказ кассира, он похолодел. Дрожащей рукой записал всего только два слова — «железная дорога» — и повесил трубку. Он дважды нажимал не на те кнопки и должен был начинать сначала, прежде чем попал в квартиру Валландера.

— Похоже, у нас опять неприятности, — проговорил Сведберг.

Несколько коротких мгновений смысл этих слов не доходил до сознания комиссара, хотя каждый раз, когда раздавался телефонный звонок — будь то на работе или дома, рано утром или поздно ночью — он боялся услышать именно эти слова. Но теперь, когда самое худшее все же произошло, первой его реакцией было удивление или, скорее, безнадежно-обреченное желание все бросить и бежать куда глаза глядят.

Валландер сразу понял, что это одно из тех мгновений, которые он не забудет никогда. У него мелькнула мысль, что с такой же точностью человек предвидит собственную смерть. Мгновение, после которого уже невозможно отпереться и увильнуть, сославшись на незнание. Похоже, у нас опять неприятности. Неприятности. Валландеру пришло в голову, что он похож на заводную куклу. Запинающиеся слова Сведберга подействовали на него так, будто чья-то рука повернула в его спине невидимый «полицейский» ключик. Его завели, разбудили и вытащили из постели, распугали сны, которых он не помнил, но которые ведь могли же быть и приятными! Одеваясь, Валландер страшно нервничал: он даже оторвал несколько пуговиц и забыл завязать шнурки на ботинках. В таком виде он сбежал вниз по лестнице и вывалился в солнечный день, до которого ему, впрочем, не было никакого дела. Когда Валландер в своей машине прибыл на место (сегодня еще на техосмотр надо перезаписаться!), Сведберг уже был там. Несколько полицейских под руководством Нурена натягивали полосатую заградительную ленту, которая возвещала о новой катастрофе. Сведберг неловко похлопывал по плечу рыдающего кассира, в то время как еще несколько человек в синих комбинезонах разглядывали яму: должно быть, накануне они здесь работали, но теперь в яме творился сущий кошмар. Валландер подбежал к Сведбергу, даже не захлопнув дверцу машины. Зачем нужно было бежать, он не знал. Наверно, виной был все тот же полицейский часовой механизм. А может, он просто настолько боялся того, что ему предстояло увидеть, что подходить медленно просто не решался.

Сведберг был бледен. Он кивнул в сторону ямы. Валландер собрался с духом и приблизился к ней. Я словно участвую в поединке, в котором не имею ни единого шанса на успех, подумал он. Прежде чем заглянуть в яму, Валландер несколько раз глубоко вдохнул.

Все оказалось хуже, чем можно было предположить. На мгновение Валландеру показалось, что он смотрит прямо на оголенный человеческий мозг. Во всем этом было что-то неприличное, как будто убитого застали врасплох, будто он сам забрался в яму, желая побыть там одному. К Валландеру подошла Анн-Бритт. Он заметил, как та вздрогнула и отвернулась. Ее реакция неожиданно вернула Валландеру ясность мысли. Он начал думать, и чувства отступили. Он снова превратился в следователя по уголовным делам, и этому следователю стало ясно, что они имеют дело с тем же человеком, что убил Густава Веттерстедта и Арне Карлмана.

— Никаких сомнений, — сказал он Анн-Бритт и отвернулся от ямы. — Это снова он.

Анн-Бритт была очень бледна. Валландер испугался, как бы она не упала в обморок, и обнял ее за плечи:

— Как ты?

Она молча кивнула.

Мартинсон и Хансон приехали вместе. Валландер заметил, как они вздрогнули, заглянув в яму. Внезапно он почувствовал прилив ярости. Этого человека необходимо остановить. Любой ценой.

— По-видимому, это все тот же парень, — сказал Хансон дрожащим голосом. — И когда только это закончится? Я больше не могу нести ответственность за все, что здесь происходит. Бьёрк был в курсе дела, когда уходил? С меня довольно, я вызываю подкрепление из Государственной криминальной полиции.

— Хорошо, — сказал Валландер. — Только сначала дай нам вытащить его оттуда; посмотрим, может, все же справимся самостоятельно.

Хансон недоуменно взглянул на Валландера: он подумал, что тело будут вытаскивать голыми руками.

У ограждения уже успело собраться много народа. Валландеру вспомнилось чувство, которое он испытал на месте убийства Карлмана. Он отвел Нурена в сторонку и попросил одолжить у Нюберга фотоаппарат, чтобы по возможности незаметно заснять на пленку всех стоящих у ограждения. Тем временем на место прибыла оперативная бригада пожарных. Нюберг уже отдавал какие-то указания полицейским, обступившим яму. Валландер подошел к нему, стараясь не глядеть на тело.

— Доброе утро, — ухмыльнулся Нюберг. Цинизмом или черствостью тот вроде бы не отличался. По крайней мере, Валландер за ним такого не замечал. Их взгляды встретились.

— Мы должны поймать парня, который это сделал, — сказал комиссар.

— И желательно поскорее, — отозвался Нюберг и лег на живот, чтобы рассмотреть лицо убитого. Поднявшись, окликнул Валландера, который уже направлялся к Сведбергу. Комиссар вернулся к яме.

— Ты его глаза видел? — спросил Нюберг.

Валландер покачал головой.

— Что с ними?

Нюберг поморщился.

— Похоже, скальпа ему на этот раз показалось мало. Впечатление такое, что он выколол жертве глаза.

Валландер смотрел на него,не понимая.

— Ты это о чем?

— О том, что у парня, который лежит в яме, нет глаз. На их месте только две дырки.

Пока тело вытаскивали из ямы, прошло два часа. За это время Валландер успел переговорил с муниципальным рабочим — тем самым, который первым заглянул под брезент, и кассиром, мечтавшим о Греции на ступеньках железнодорожной станции. Валландер составил особую табличку, куда занес все временные показатели. Попросил Нюберга осмотреть карманы убитого: там могло оказаться что-то, что бы помогло им в установлении личности. После осмотра Нюберг сообщил, что карманы пусты.

— Совсем ничего? — удивился Валландер.

— Совсем. Но что-то ведь и выпасть могло. Надо внизу поискать.

Тело подняли на спасательном тросе. Сделав над собой усилие, Валландер заглянул убитому в лицо. Нюберг оказался прав. Глаз у скальпированного мужчины не было.

Валландер сел на ступеньки станционного здания. Изучив свои записи, он подозвал Мартинсона, который беседовал с подоспевшим врачом.

— Труп пролежал здесь недолго, — сказал Валландер. — Я разговаривал с рабочими, которые меняли в яме канализационную трубу. Они расстелили брезент вчера в четыре часа дня. Значит, тело попало в яму уже после этого, но не позднее семи утра сегодняшнего дня.

— Вечером здесь полно народа, — заметил Мартинсон. — Люди прогуливаются, машины ездят — то на станцию, то со станции. Опять же пристань рядом. Все должно было случиться ночью.

— Когда он умер? — проговорил Валландер. — Вот что я хочу знать в первую очередь. И кто он такой.

Никакого бумажника Нюбергу отыскать не удалось. Зацепиться в установлении личности было не за что. Анн-Бритт Хёглунд подсела к ним на ступеньки:

— Хансон собирается вызывать подкрепление из Государственной криминальной полиции.

— Знаю, — отозвался Валландер. — Но он ничего не будет предпринимать, пока я сам его не попрошу. Что говорит врач?

Она заглянула в свои записи.

— Убитому около сорока пяти лет. Крепкий, хорошего телосложения.

— Значит, этот пока самый молодой.

— Странное он выбрал место, чтобы спрятать труп, — заметил Мартинсон. — Он что, думал, что работы на летнее время прекращаются?

— Может быть, ему просто нужно было избавиться от тела, — предположила Анн-Бритт.

— Почему же он тогда выбрал яму? — возразил Мартинсон. — Он должен был потратить много сил, чтобы затащить туда труп. Опять же риск: здесь тело легко обнаружить.

— А может, он как раз и хотел, чтобы тело обнаружили, — задумчиво проговорил Валландер. — Мы не должны исключать такой возможности.

Анн-Бритт Хёглунд и Мартинсон вопрошающе посмотрели на начальника. Но ожидаемого продолжения не последовало.

Тело увезли. Валландер распорядился, чтобы оно было немедленно доставлено в Мальмё. Без четверти десять машина с телом покинула огороженный пятачок и направилась в управление. Валландер видел, как Нурен время от времени фотографирует большую толпу у ограды, в которой одни люди постоянно сменяли других.

Матс Экхольм подтянулся только к девяти. Он долго разглядывал тело. Потом к нему подошел Валландер.

— Ты получил, что хотел, — сказал он. — Вот, пожалуйста. Еще один труп.

— Ничего подобного я не хотел, — холодно ответил Экхольм.

Валландер пожалел о своих словах. Наверное, следовало объяснить Экхольму, что он имел в виду совсем другое.

В самом начале одиннадцатого они заперлись в конференц-зале. Хансон строго приказал не отвечать ни на какие телефонные звонки. Но не успели они начать, как зазвонил телефон. Хансон сделался совершенно красным, схватил трубку и что-то грозно прорычал. Но вдруг изменился в лице и медленно опустился на стул. Валландер понял, что на проводе большое начальство. Хансон даже съежился — точь-в-точь, как Бьёрк. Хансон вставлял короткие реплики, отвечал на вопросы, но больше слушал. Попрощавшись с собеседником, он положил трубку на рычажки так, словно это была хрупкая старинная вещь.

— Давай угадаю, — предложил Валландер. — Управление госполицией? Генпрокурор? Журналист с телевидения?

— Начальник управления государственной полицией, — ответил Хансон. — Выразил свое недовольство и поощрил к дальнейшей работе.

— Своеобразное сочетание, — сухо заметила Анн-Бритт.

— Лучше бы приехал сюда, да помог, — буркнул Сведберг.

— Да что он смыслит в полицейском деле, — прошипел Мартинсон. — Абсолютно ничего.

Валландер постучал ручкой по столу. Он понимал, что все взволнованны и не знают, как дело пойдет дальше. Раздражение могло прорваться наружу в любую минуту. Если следственной группе неожиданно случилось забуксовать, то сторонняя критика зачастую может оказать на нее прямо-таки парализующее действие и в самое короткое время лишить всякой возможности выбраться на твердый грунт. Валландер чувствовал, что уже совсем скоро на них обрушится шквальный огонь обвинений в бездеятельности и беспомощности, которая, конечно, есть установленный факт, а как же иначе? Они никогда не выработают иммунитета против подобных нападок. Единственное, что они могут им противопоставить, — сосредоточенность на расследовании. Они должны вести себя так, будто мир за пределами расследования не существует. Валландер попробовал собраться с мыслями. Он понимал, что зацепиться им особо не за что.

— Итак, что мы имеем? — начал он и оглядел собравшихся так, будто в глубине души надеялся, что кто-то из них сейчас вытащит из-под темного, солидного стола заранее припрятанного там кролика. Но с кроликом что-то не задалось, и комиссара встретило одно только устремленное на него серое, унылое внимание. Валландер решил, что именно так должен чувствовать себя священник, утративший веру. Да-а, а сказать-то мне совершенно нечего, подумал он. И все-таки надо попробовать, надо сказать нечто такое, что бы снова сплотило их, сделало одной командой, чтобы у них появилась хоть какая-то ясность относительно происходящего.

— Скорее всего тело попало в яму ночью, — начал Валландер. — Предположительно, еще до рассвета. За исходный пункт можно принять следующее: само убийство совершено не в яме. Иначе бы там было одно большое пятно крови. Когда мы уезжали, Нюберг ничего подобного не обнаружил. Это обстоятельство указывает на то, что тело доставили к яме на каком-то транспортном средстве. Что-нибудь мог заметить продавец из палатки с хот-догами. Причиной смерти, по мнению судмедэксперта, послужил мощный удар, нанесенный спереди. Удар рассек голову наискось. Это уже третий вариант того, как, с помощью топора, можно изуродовать лицо человека.

Мартинсон сделался белым, как мел. Ни слова не говоря, он поднялся и поспешно вышел из комнаты. Валландер решил продолжать, не дожидаясь его возвращения.

— Как и в других случаях, у убитого снят скальп. И выколоты глаза. Врач не мог с уверенностью сказать, как именно его ослепили. В глазницах имеются маленькие пятнышки, которые свидетельствуют о том, что в глаза убитому могло попасть какое-то едкое вещество. Может быть, у нашего консультанта есть какие-то соображения на этот счет?

Валландер повернулся к Экхольму.

— Пока нет, — ответил тот. — Еще рано.

— Но нам не нужен развернутый, готовый анализ ситуации, — напористо сказал Валландер. — На данном этапе наша задача — размышлять вслух. Среди всяких глупостей и ошибочных предположений, которые мы тут высказываем, неожиданно может оказаться частичка истины. Мы не верим в чудеса. Но в тех редких случаях, когда чудо все-таки происходит, грех от него отказываться.

— Я думаю, здесь кроется какой-то смысл, — проговорил Экхольм. — Можно не сомневаться в том, что это тот же человек, с которым мы имели дело раньше. Последний убитый моложе двух остальных, и ему выкололи глаза. Предположительно, еще при жизни. Он должен был страшно мучиться. Раньше убийца только снимал скальп. Зачем же ему теперь понадобилось ослеплять свою жертву? За что он так мстил?

— Этот парень просто какой-то садист-психопат, — неожиданно вмешался Хансон. — Маньяк-убийца! Я думал, такие только в Штатах и встречаются. Но здесь! В Истаде! В Сконе!

— Да, но при этом он не теряет контроля над собой, — сказал Экхольм. — Он знает, чего он хочет. Он убивает и снимает скальпы. Выкалывает глаза или выжигает их кислотой. Нет ничего, что бы указывало на неконтролируемую ярость. Психопат — да. Но он сохраняет контроль над своими действиями.

— Что-нибудь подобное уже встречалось? — спросила Анн-Бритт Хёглунд.

— С ходу припомнить не могу. Во всяком случае, не в Швеции. Есть американские исследования о значении глаз для убийц с сильными психическими отклонениями. Я сегодня же освежу их в памяти.

Валландер рассеянно слушал разговор, который происходил между его коллегами и Экхольмом. В голове у Валландера промелькнула какая-то мысль, но ухватить ее он не успел.

Что-то связанное с глазами.

Кто-то что-то сказал. О глазах.

Он пытался отыскать в памяти какую-то картинку, но та все время от него ускользала.

Внимание Валландера снова обратилось на совещание, но навязчивая мысль не переставала подспудно тревожить его.

— Еще что-нибудь? — спросил он у Экхольма.

— Пока это все.

В комнату вошел Мартинсон. Он был еще очень бледен.

— Мне в голову пришла одна идея, — сказал Валландер. — Не знаю, насколько это важно. Выслушав Матса Экхольма, я еще больше уверился в том, что убийство произошло в другом месте. Если человеку выкалывают глаза, он должен кричать. Просто не может быть, чтобы все это произошло прямо перед железнодорожной станцией и никто ничего не заметил. И не услышал. Мы, конечно, должны это проверить. Но пока будем исходить из того, что мое предположение верно. Тогда возникает вопрос: почему убийца решил спрятать тело в яме? Я разговаривал с одним из рабочих. Его зовут Персон, Эрик Персон. Так вот, он сказал, что яму вырыли в прошлый понедельник, во второй половине дня. То есть меньше двух суток назад. Конечно, убийца мог увидеть яму случайно. Но это не согласуется с общим впечатлением, которое производит убийство — что все было тщательно спланировано. Другими словами, с вечера понедельника преступник скорее всего появлялся у станции. И заглядывал в яму, чтобы проверить, достаточно ли она глубока. Поэтому нам нужно очень обстоятельно побеседовать с теми, кто там работал. Не проявлял ли кто-нибудь особого интереса к их яме? Не заметил ли чего кто-то из железнодорожных служащих?

Комиссар видел, что внимание у всех сидящих за столом обострилось. Это укрепило веру Валландера в то, что его догадка не так уж невероятна.

— Кроме того, я считаю, что для нас решающее значение имеет вопрос: хотел ли убийца спрятать тело? Он должен был понимать, что труп обнаружат уже на следующее утро. Почему же он тогда выбрал яму? Не потому ли, что как раз и хотел, чтобы тело нашли? Или этому есть другое объяснение?

Все ждали, что Валландер сам ответит на свой вопрос.

— Что это, вызов? — продолжал комиссар. — Уж не хочет ли он помочь нам — на свой, извращенный лад? Или он водит нас за нос? Водит за нос меня, чтобы я рассуждал именно так, как делаю это сейчас? А если нет, то как еще можно истолковать его действия?

За столом стало тихо.

— Фактор времени также важен, — сказал Валландер. — Убийство произошло совсем недавно. Это может нам помочь.

— Да-да, помощь нам необходима, — оживился Хансон. Он все ждал подходящего случая, чтобы поднять вопрос о подкреплении.

— Не сейчас, — сказал Валландер. — Мы решим вопрос о подкреплении сегодня, но только позже. Или завтра. Насколько я знаю, никто из присутствующих не собирается уходить в отпуск. Предлагаю в ближайшие несколько дней сохранить следственную группу в нынешнем составе. А потом можно будет вызвать подкрепление, если понадобится.

Хансон уступил. Валландер попытался припомнить, удавалось ли ему когда-нибудь переубедить Бьёрка.

— И наконец, взаимосвязи, — сказал он. — Нам нужно вписать новый эпизод в картину, которой у нас пока нет. Именно над этим мы и будем работать.

Валландер еще раз оглядел всех сидящих за столом.

— Мы должны четко сознавать, что он может снова убить. Пока мы не понимаем, что происходит, будем исходить из того, что он это сделает.

Совещание закончилось. Каждый уходил со знанием того, как ему действовать дальше. Оперативники уже исчезли в дверном проеме, но Валландер все сидел за столом. Он еще раз попытался вызвать в памяти ту картинку. Теперь он был уверен, что слова были сказаны кем-то в связи с расследованием трех смертей. Кто-то говорил о глазах. Валландер мысленно вернулся к тому дню, когда узнал, что Густав Веттерстедт найден мертвым. Он рылся в самых темных уголках своей памяти. Но ничего не находил. В раздражении он отшвырнул от себя ручку и резко поднялся. Сходил на кухню за чашкой кофе, вернулся в свой кабинет. Он уже собирался закрыть дверь, когда в коридоре показался Сведберг.

Сведберг почти бежал. Такое случалось только в экстренных случаях. У Валландера засосало под ложечкой. Только бы не еще один труп, подумал он. Иначе нам не справиться.

— Кажется, мы нашли место, — выпалил Сведберг.

— Где?

— Коллеги из Стурупа обнаружили на парковке автофургон, весь салон залит кровью.

Валландер что-то судорожно соображал. Затем кивнул — скорее собственным мыслям, чем Сведбергу.

Фургон. Подходит. Похоже, все складывается.

Через несколько минут они вышли из полицейского управления. Валландер торопился. Он не мог припомнить случая, чтобы в его распоряжении было так мало времени.

Машину должен был вести Сведберг. Выйдя на улицу, Валландер приказал ему установить на крыше мигалку.

На придорожном поле какой-то крестьянин, несмотря на поздний час, косил рапс.

21

Они прибыли в Стурупский аэропорт в самом начале двенадцатого. Воздух был неподвижен, и жара становилась угнетающей.

Им понадобилось меньше часа, чтобы с большой степенью вероятности установить, что убийство произошло в машине.

Они также полагали, что теперь им известно имя убитого.

Машиной оказался «форд» старой модели, выпуска конца 60-х годов, со сдвижными дверцами. «Форд» был перекрашен в черный цвет, причем очень неаккуратно, так что местами проглядывал изначальный серый. На корпусе виднелись следы от множества ударов. «Форд» стоял в дальнем конце парковки, напоминая старого боксера, которого только что отделали, и теперь он обвис на тросах в своем углу. Кое-кого из стурупских коллег Валландер уже знал. Он также знал, что не слишком популярен здесь после одного инцидента годичной давности. Валландер и Сведберг вылезли из машины. Дверцы «форда» были открыты. Несколько криминалистов уже осматривали фургон. Их встретил инспектор Вальдемарсон. Хотя они неслись из Истада, как сумасшедшие, Валландер старался казаться совершенно спокойным. Он не хотел выдавать волнения, в котором пребывал с того самого утра, когда у него дома раздался телефонный звонок, разрушив обманчивые надежды на то, что убийств больше не будет.

— Вид там неважный, — сказал Вальдемарсон, пожимая им руки.

Валландер и Сведберг подошли к «форду» и заглянули внутрь. Вальдемарсон светил им фонариком. Пол в машине действительно был залит кровью.

— Мы услышали в утренних новостях, что совершено еще одно убийство, — сказал Вальдемарсон. — Я позвонил в Истад, поговорил с одной вашей сотрудницей, не помню, как ее зовут.

— Анн-Бритт Хёглунд, — подсказал Сведберг.

— Наверно. В общем, она сказала, что вы ищете место преступления. И транспортное средство.

Валландер кивнул.

— Когда вы нашли машину? — спросил он.

— Мы проверяем стоянку каждый день. У нас тут были проблемы с угонщиками. Ты ведь знаешь.

Валландер снова кивнул. Занимаясь бесперспективным делом мафии, которая экспортировала в Польшу угнанные машины, он часто контактировал с полицией аэропорта.

— Мы знаем, что вчера во второй половине дня машины здесь не было, — продолжал Вальдемарсон. — Она находится на парковке не больше двадцати четырех часов.

— Кто владелец? — спросил Валландер.

Вальдемарсон достал из кармана записную книжку.

— Бьёрн Фредман. Живет в Мальмё. Мы звонили ему домой, но там никто не отвечает.

— Может ли он оказаться тем самым человеком, которого нашли в яме?

— У нас есть кое-что о Бьёрне Фредмане. Получили данные из мальмёского управления. Известен как укрыватель краденого и неоднократно сидел в тюрьме.

— Укрыватель краденого, — повторил Валландер и вдруг насторожился. — Как насчет предметов искусства?

— Таких сведений не имею. Вам бы следовало самим поговорить с коллегами.

— С кем нам связаться? — спросил Валландер и достал из кармана мобильный телефон.

— С комиссаром Форсфельтом. Стеном Форсфельтом.

Номер мальмёской полиции был заложен в память сотового. Пока нашли Форсфельта, прошла добрая минута. Валландер представился и пояснил, что звонит из аэропорта. На мгновение разговор потонул в гуле взлетающего самолета. Мелькнула мысль о путешествии в Италию.

— Прежде всего нам нужно установить личность человека, труп которого был найден в яме, — сказал Валландер, когда самолет скрылся в направлении Стокгольма.

— Как он выглядит? — спросил Форсфельт. — Мне не раз доводилось встречать Фредмана.

Валландер попытался дать точное описание убитого.

— Это вполне может быть он, — ответил Форсфельт. — Фредман был крупным мужчиной.

Валландер задумался.

— Вы можете съездить в больницу на опознание? — спросил он. — Подтверждение нужно нам как можно скорее.

— Хорошо, я съезжу.

— Приготовьтесь к тому, что зрелище будет не из приятных. У него выколоты глаза. Или выжжены кислотой.

Форсфельт ничего не ответил.

— Мы едем в Мальмё, — сказал Валландер. — Нам понадобится помощь, чтобы проникнуть в его квартиру. У Фредмана была семья?

— Насколько я помню, он был разведен. Кажется, последний срок получил за побои.

— А я думал, за сбыт краденого.

— За это тоже. Бьёрн Фредман много чем занимался. И все — вне закона. В этом он был последователен.

Валландер попрощался с Форсфельтом и набрал номер Хансона. Кратко доложил о положении дел.

— Хорошо, — сказал Хансон. — Дай знать, когда появится новая информация. Знаешь, кто мне еще звонил?

— Нет. Опять начальник госуправления?

— Почти. Лиза Хольгерсон. Заместитель Бьёрка. То есть заместительница — ведь это теперь так называется. Пожелала нам удачи. Хочу, мол, спросить, как у вас дела, — прямо так и сказала, представляешь?

— Ну что ж, хорошо, что нам желают удачи, — ответил Валландер, недоумевая, почему Хансон пересказывает разговор с такой иронией.

Валландер одолжил у Вальдемарсона фонарик и посветил в фургон. В одном месте в крови отпечаталась ступня человека. Валландер подался вперед.

— Тут кто-то ходил босиком, — изумленно сказал он. — Это не отпечаток ботинка. Это левая ступня.

— Босиком? — удивился Сведберг. Взглянув, он убедился, что Валландер прав.

— Он что, убивает людей, а потом шлепает босиком в лужах крови?

— Может быть, это и не его след, — неуверенно сказал Валландер.

Закончив осмотр, они собрались ехать. Валландер сел в машину, а Сведберг побежал в аэропортовское кафе купить бутербродов.

— Ну и цены у них, ни стыда ни совести, — пожаловался он, вернувшись. Валландер ничего не ответил.

— Поехали, — только и сказал он.

Приближалась половина первого, когда они остановились перед полицейским управлением Мальмё. Выйдя из машины, Валландер увидел, что навстречу ему идет Бьёрк. Заметив Валландера, тот остановился как вкопанный и уставился на него так, будто застал за каким-то непристойным занятием.

— Ты — здесь? — воскликнул он.

— Приехал, чтобы попросить тебя вернуться, — неудачно пошутил Валландер. Затем он вкратце рассказал о последнем убийстве.

— Все это просто ужасно, — сказал Бьёрк, и Валландер почувствовал, что тот действительно переживает. Раньше ему и в голову не приходило, что Бьёрк может скучать по своим истадским подчиненным, хотя и проработал с ними много лет.

— Да, времена меняются, — сказал Валландер.

— Как дела у Хансона?

— Похоже, ему не слишком уютно в шкуре начальника.

— Пусть звонит, если понадобится моя помощь.

— Я передам ему.

Бьёрк убежал по своим делам, а Валландер со Сведбергом направились в дежурную часть. Форсфельт из больницы пока не возвращался. Чтобы скоротать время, они пошли в столовую пить кофе.

— Не понимаю, как тут можно работать! — сказал Сведберг, оглядывая толпу полицейских. Было как раз время ланча.

— В один прекрасный день мы, может быть, все здесь окажемся, — отозвался Валландер. — Если округа ликвидируют. На каждый лен — по одному полицейскому участку.

— Ну, такого они никогда не сделают.

— Не сделают. Но могут сделать. И им плевать, что из этого выйдет. У госуправления и у политиков-бюрократов есть одна общая черта. Их хлебом не корми, дай доказать невозможное.

Пришел Форсфельт. Они поднялись из-за стола, пожали друг другу руки и направились к нему в кабинет. У Валландера сразу сложилось о нем хорошее впечатление. Форсфельт чем-то напоминал Рюдберга. Возраст — не меньше шестидесяти, дружелюбное лицо. Слегка прихрамывая на левую ногу, Форсфельт принес в комнату еще один стул. Валландер сел и принялся разглядывать фотографии смеющихся детей, прикрепленные к стене булавками. Должно быть, Форсфельтовы внуки, подумал он.

— Это — Бьёрн Фредман, — сказал Форсфельт. — Никаких сомнений. Но вид у него, конечно, ужасный. Чьих же это рук дело?

— Если б знать, — отозвался Валландер. — Этого-то мы как раз и не знаем. А что известно о Бьёрне Фредмане?

— Ему было около сорока пяти, и он никогда в жизни не занимался честным делом. Многие подробности мне неизвестны. Но я попросил, чтобы вам вывели из компьютера полное досье. Фредман занимался сбытом краденого и сидел за побои. Кажется, довольно жестокие.

— А скупка и перепродажа предметов искусства?

— Такого не припомню.

— Жаль. Тогда бы мы смогли связать его с Веттерстедтом и Карлманом.

— Честно говоря, мне трудно представить, чтобы Бьёрн Фредман и Густав Веттерстедт имели общие дела, — задумчиво проговорил Форсфельт.

— Почему?

— Позволь мне ответить прямо и без прикрас, — сказал Форсфельт, переходя на ты. — Бьёрн Фредман был из тех, кого раньше называли дебоширами. Он пьянствовал и дрался. Образования у него, почитай, что и вовсе не было, разве только умел сносно читать и писать. Вряд ли его интересы простирались в сферу изящного. Да и сквернословил он — ого-го! По нескольким делам я его сам допрашивал, так он почти только одними ругательствами и разговаривал, до сих пор помню.

Валландер слушал очень внимательно и, когда Форсфельт умолк, медленно произнес:

— Ну что ж, расследование обретает второе дыхание. Но если мы не найдем связь между Фредманом и двумя остальными, то снова окажемся в начале пути.

— Но я ведь могу чего-то не знать, — предупредил Форсфельт.

— Пока я не делаю никаких выводов. Я просто размышляю вслух.

— А его семья? — спросил Сведберг. — Они живут здесь, в городе?

— Фредман был уже несколько лет как разведен. Это я точно помню.

Форсфельт снял трубку и позвонил по внутреннему телефону. Через несколько минут в комнату вошел секретарь с личным делом в руках и протянул его Форсфельту. Тот быстро просмотрел дело и положил перед собой.

— Бьёрн Фредман развелся в 1991 году. Жена с детьми живет на прежней квартире. В Розенгорде. В семье три ребенка, младший только родился, когда родители разъехались. Бьёрн Фредман вернулся в квартиру на Стенброттсгатан, которой владел много лет и в основном использовал как склад или офис. Не думаю, чтобы жена знала об этой квартире. Туда же он приводил своих дамочек.

— Вот с этой квартиры мы и начнем, — сказал Валландер. — Семья может подождать. Думаю, вы позаботитесь о том, чтобы их известили о его смерти?

Форсфельт кивнул. Сведберг вышел в коридор, чтобы позвонить в Истад и сообщить, что они узнали имя убитого. Валландер подошел к окну, пытаясь определить, что же сейчас самое важное. Его беспокоило, что между первыми двумя жертвами и Бьёрном Фредманом не хватало какого-то звена. У него впервые закралось сомнение в том, что они идут по верному следу. Может быть, он просто не заметил другого пути? Валландер решил, что сегодня же вечером пересмотрит все следственные материалы и попробует взглянуть на них свежим взглядом.

К нему подошел Сведберг.

— Кажется, Хансону полегчало, — сообщил он.

Валландер кивнул. Но ничего не ответил.

— Мартинсон говорит, что из Интерпола пришли подробные материалы о девушке с рапсового поля, — продолжал Сведберг.

Валландер не расслышал и должен был переспросить. Казалось, девочка, пылающая, словно факел, осталась где-то в далеком прошлом. И тем не менее Валландер знал, что рано или поздно он о ней еще вспомнит.

Они постояли молча.

— Мне не нравится в Мальмё, — неожиданно произнес Сведберг. — И вообще, мне хорошо только дома, в Истаде.

Валландер знал, что Сведберг очень не любит уезжать из города, в котором родился. В управлении, когда Сведберга не было рядом, над ним частенько подтрунивали. Но вдруг Валландер задумался: а когда же было хорошо ему самому?

Удалось вспомнить, что в последний раз это было в воскресенье, в семь утра, когда в дверях он увидел Линду.

Форсфельт уладил свои дела и зашел сказать, что они могут двигаться. Выехав с территории управления, они направились в промышленный район к северу от города. Становилось ветрено. Небо по-прежнему было безоблачным. Валландер сидел впереди рядом с Форсфельтом.

— Ты знал Рюдберга? — спросил он.

— Знал ли я Рюдберга? — медленно проговорил Форсфельт. — Разумеется. Мы были хорошими знакомыми. Случалось, он заезжал ко мне в Мальмё повидаться.

Такой ответ удивил Валландера. Он всегда считал, что Рюдберг — старый полицейский, который давно махнул рукой на все, что не касалось его работы, даже на друзей.

— Он научил меня всему, что я умею, — сказал Валландер.

— Да, трагичная кончина. Пожить бы ему подольше. Он ведь так мечтал хоть раз съездить в Исландию.

— В Исландию?

Форсфельт бросил на Валландера быстрый взгляд и кивнул.

— Это была его заветная мечта. Но — не получилось.

Валландера охватило какое-то смутное чувство, как будто Рюдберг скрыл от него нечто такое, о чем он должен был знать. Он и предположить не мог, что тот мечтал о путешествии в Исландию. Он вообще не мог себе представить, чтобы у Рюдберга была какая-то мечта. Но меньше всего он мог предположить, что у Рюдберга есть от него тайны.

Форсфельт затормозил перед доходным домом и указал на ряд занавешенных окон в нижнем этаже. Дом был старый и уже пришел в негодность. Окно входной двери было заделано куском ДВП. У Валландера возникло чувство, будто дом, в который он входит, уже давно прекратил свое существование. Ведь разве существование такого дома не было бы прямым нарушением шведской конституции? — с иронией подумал Валландер. В подъезде пахло мочой. Форсфельт отпер дверь в квартиру. Валландер удивился, откуда у того мог взяться ключ, но промолчал. Они вошли в прихожую и зажгли свет. На полу сиротливо валялась пара рекламных проспектов. Так как Валландер находился на чужой территории, он предоставил Форсфельту руководить осмотром. Сперва они обошли всю квартиру, чтобы удостовериться, что в ней никого нет. Квартира состояла из трех комнат и маленькой узкой кухни с видом на склад цистерн с бензином. Из всей обстановки, казалось, новой была только кровать. На остальном лежала печать запущенности. Мебель расставлена как придется. На книжной полке пятидесятых годов пылится дешевый фарфор. В углу кучей свалены газеты, там же лежит несколько гантелей. На диване валяется компакт-диск со следами кофе. На обложке Валландер с удивлением прочитал: «Турецкая народная музыка». Занавески были задернуты. Форсфельт обошел комнаты и с педантичной аккуратностью зажег все лампочки. Валландер следовал за ним в нескольких шагах. Сведберг тем временем расположился в кухне, намереваясь позвонить Хансону и сообщить, где они находятся. Валландер приоткрыл носком ботинка дверь в чулан. Там оказалось несколько нетронутых фирменных коробок с виски «Грант». Из грязной накладной следовало, что виски предназначалось шотландским изготовителем для бельгийского виноторговца, проживающего в Генте. Интересно, как они попали к Бьёрну Фредману? — подумал Валландер. Форсфельт вошел в кухню, держа в руке фотографии хозяина квартиры. Валландер кивнул. Не оставалось никаких сомнений, что в яму рядом с истадской железнодорожной станцией угодил именно Бьёрн Фредман. Валландер вернулся в гостиную и попытался определить, что же он, собственно, надеется здесь найти. Квартира Фредмана была прямой противоположностью вилле Веттерстедта и саду Карлмана, который тоже недешево обошелся своему владельцу. Вот она, Швеция, подумал Валландер. Разница между людьми такая же, как в те времена, когда одни жили в господских усадьбах, а другие в лачугах.

Его взгляд упал на письменный стол, заваленный журналами по антиквариату. Возможно, журналы имеют отношение к темным делам убитого, отметил про себя комиссар. В столе был всего один ящик. Он оказался не заперт. Помимо кучи квитанций, сломанных карандашей и портсигара, там лежала фотография в рамке. На фотографии был изображен Бьёрн Фредман в окружении семьи. Он широко улыбался в объектив. Рядом с ним сидела женщина, по-видимому, его жена. На руках она держала младенца. Наискосок от матери стояла девочка лет десяти с небольшим. Взгляд у нее был испуганный. Рядом с ней, прямо за спиной у матери — мальчик, немного младше сестры. Он стоял, крепко стиснув зубы, как будто даже в момент съемки продолжал сопротивляться фотографу. Валландер поднес фотографию к окну и отдернул штору. Он долго смотрел на снимок, стараясь понять, что же он на нем видит. Несчастливую семью? Семью, которая еще не знает о своем несчастье? Младенца, который не подозревает, что его ждет? В этой фотографии было нечто такое, что подавляло Валландера. Или расстраивало — он сам не мог определить точно. Валландер захватил карточку в спальню. Там он обнаружил Форсфельта, который, стоя на коленях, силился заглянуть под кровать.

— Ты говорил, что он сидел за побои, — сказал Валландер.

Форсфельт поднялся и взглянул на фотографию, которую Валландер держал в руке.

— Избиение жены стало его манией. Он бил ее в период беременности. Бил, когда ребенок только родился. Но, как ни парадоксально, за это его бы никогда не посадили. Однажды он сломал переносицу таксисту. Потом почти до смерти избил своего приятеля, который якобы его надул. Вот за них-то он и угодил за решетку.

Они продолжали обследовать квартиру. Сведберг уже успел поговорить с Хансоном. На вопрос Валландера: «Случилось ли что-нибудь важное?» — он покачал головой. Тщательный осмотр занял у них два часа. Валландеру пришло в голову, что в сравнении с этой квартирой его собственная могла бы показаться уютным гнездышком. Они не нашли ничего интересного, кроме дорожной сумки с антикварными подсвечниками, которую Форсфельт извлек из недр гардероба. Теперь Валландер понимал, что́ стоит за непрерывным потоком ругательств в речи Бьёрна Фредмана. Квартира была так же пуста и немощна, как и его язык.

В половине четвертого они вышли из дома и снова оказались на улице. Ветер усилился. Форсфельт позвонил в управление и убедился, что семья Фредмана уведомлена о его смерти.

— Я бы хотел поговорить с ними, — сказал Валландер, когда они уже сидели в машине. — Но думаю, с этим лучше подождать до завтра.

Валландер поймал себя на неискренности. Он бы должен был прямо сказать, что ему трудно вторгаться в семью, которая только что потеряла близкого человека. Тяжелее всего давались разговоры с детьми, у которых убили одного из родителей. Конечно, для них один день ничего не меняет. Но для Валландера это хоть какая-то отсрочка.

Они простились возле управления. Форсфельту необходимо было обсудить с Хансоном некоторые формальности, связанные с взаимоотношениями двух полицейских округов. С Валландером он договорился встретиться на следующий день в половине девятого.

Валландер и Сведберг пересели в свою машину и поехали обратно в Истад.

В голове у Валландера крутились разные мысли.

За всю дорогу оба не сказали ни слова.

22

Силуэт Копенгагена вырисовывался в солнечной дымке.

Валландер спрашивал себя: неужели через каких-нибудь десять дней он поедет туда встречать Байбу? Или преступник, о котором теперь им было известно едва ли не меньше прежнего, все-таки заставит его отложить отпуск?

Он размышлял об этом, стоя перед мальмёским терминалом, к которому причаливали катера на подводных крыльях. Было утро, последний день июня. Накануне вечером Валландер решил, что для разговора с семьей Фредмана возьмет в Мальмё не Сведберга, а Анн-Бритт Хёглунд. Он позвонил ей домой. Анн-Бритт только спросила, нельзя ли выехать пораньше, чтобы по дороге, еще до встречи с Форсфельтом, она успела уладить одно дело. Сведберг, узнав, что ему не придется два дня кряду выезжать за пределы Истада, не только не расстроился, но, наоборот, испытал явное облегчение.

Валландер ни о чем не расспрашивал Анн-Бритт и, пока она занималась своими делами на пристани, прогуливался по пирсу, глядя через залив в сторону Копенгагена. Какой-то катер — на борту у него можно было разобрать слово «Бегун» — как раз выходил из порта. Было тепло. Валландер снял куртку и перекинул через плечо. Зевнул.

Накануне вечером, вернувшись из Мальмё, он срочно собрал всех сотрудников, которые еще оставались в управлении. В дежурной части Валландер, при поддержке Хансона, дал импровизированную пресс-конференцию. На прошлой встрече с журналистами присутствовал Экхольм. Он продолжал работать над психологическим портретом преступника, стараясь все расставить по своим местам и всему найти объяснение; в случае успеха такой портрет стал бы для следствия большим подспорьем. Все вместе они решили, что Валландер может для прессы сделать следующее заявление: по всей вероятности, разыскиваемый преступник не представляет угрозы для случайных людей, но очень опасен для тех, кого заранее наметил себе в жертву. В полиции его действия объясняют по-разному. Но в любом случае, потенциальные жертвы сами могут определить, угрожает ли им опасность. Последнее обстоятельство Валландер подчеркнул особо и призвал таких людей, из соображений собственной безопасности, обратиться в полицию. Журналисты сразу же набросились на Валландера с вопросами. Он становился все мрачнее, понимая, что сейчас лучшей новости для газетчиков не придумать: скоро вся страна замрет, и начнется всеобщий летний отпуск. Когда и собрание, и пресс-конференция закончились, Валландер почувствовал, что страшно устал.

Но все же он еще задержался, чтобы вместе с Мартинсоном просмотреть длиннющий телекс, пришедший из Интерпола. В телексе сообщалось, что девушка, сгоревшая на рапсовом поле Саломонсона, исчезла из Сантьяго де лос Трейнта Кабальерос примерно в декабре прошлого года. Заявление об исчезновении девушки поступило в полицию четырнадцатого января от ее отца, Педро Сантаны, сельхозрабочего. В то время Долорес Марии было шестнадцать лет, но восемнадцатого февраля ей исполнилось семнадцать — это обстоятельство заметно расстроило Валландера, — и она перебралась в Сантьяго, надеясь устроиться домработницей. До этого она жила вместе с отцом в маленькой деревне в семи километрах от города. В Сантьяго Долорес Мария остановилась у своего дальнего родственника, двоюродного дяди по отцу, а потом внезапно исчезла. Судя по скудности следственных материалов, доминиканская полиция не слишком утруждалась ее поисками. Дело не закрывали только благодаря настойчивым просьбам отца, которому к тому же удалось заинтересовать исчезновением дочери одного журналиста. В конце концов полиция установила, что девушка, скорее всего, покинула страну и отправилась искать счастья за рубежом.

Тем все и кончилось. Расследование словно растворилось в пустоте. Комментарий Интерпола был краток. Последние данные относительно Долорес Марии Сантаны поступили к ним, когда она объявилась в одной из стран, подпадающих под юрисдикцию международной полиции. С тех пор о ней ничего не было известно. Вплоть до сегодняшнего дня.

— Значит, она пропала в городе под названием Сантьяго, — проговорил Валландер. — Спустя добрых полгода она неожиданно объявляется на рапсовом поле фермера Саломонсона и устраивает самосожжение. Ну и что все это значит?

Мартинсон бессильно покачал головой.

Валландер и сам был настолько усталым, что ничего не соображал, но тут он встряхнулся: вялость Мартинсона его раздражала.

— Нам не так уж мало известно, — энергично заговорил он. — Мы знаем что она вовсе не исчезла с лица земли, что она была в Хельсингборге и что у Смедсторпа ее подобрала машина. Мы знаем, что девушка, скорее всего, была в бегах. Наконец, мы знаем, что она мертва. Всю эту информацию нужно будет переправить в Интерпол. И пусть они особо проследят за тем, чтобы отца Долорес Марии известили о ее смерти. Когда закончится весь этот сумасшедший дом, мы выясним, кого она боялась в Хельсингборге. Но я думаю, с хельсингборгскими коллегами тебе надо связаться, не откладывая, лучше прямо с утра. Может быть, у них есть наработки по этому делу.

Выразив свой мягкий протест против вялости Мартинсона, Валландер поехал домой. По пути он остановился у палатки, чтобы купить гамбургер. Всюду были развешаны афиши, кричавшие о последних событиях на чемпионате мира по футболу. Неожиданно Валландеру захотелось сорвать их и закричать: «Довольно!». Но, конечно, он ничего такого не сделал. Он терпеливо дождался своей очереди, заплатил, взял гамбургер в бумажном пакете и вернулся в машину. Приехав домой, Валландер уселся за кухонный стол и разорвал пакет. Запил гамбургер водой. Потом сварил крепкий кофе и освободил место на столе. Хотя его уже клонило в сон, Валландер заставил себя еще раз просмотреть следственные материалы. Ощущение того, что они идут по ложному следу, не покидало Валландера. Он был не из тех, кто единолично решает, по какой дороге двигаться следственной группе. Но все же именно он руководил ее работой. Иными словами, это он определял направление движения и тот момент, когда им пора остановиться и взять новый след. Он искал те участки пути, где им следовало замедлить ход и приглядеться повнимательнее. Возможно, связь между Веттерстедтом и Карлманом уже очевидна, и они просто не замечают ее. Валландер напряженно всматривался в следы, оставленные убийцей на месте преступления — иногда им удавалось обнаружить вещественные свидетельства того, что убийца был там, но иногда Валландер просто чувствовал, что у него за спиной как будто тянет холодом.

Рядом с Валландером лежала тетрадь, в нее он заносил все вопросы, которые пока оставались без ответа. Его раздражало то, что многие лаборатории до сих пор не прислали результатов экспертиз. Уже перевалило за полночь, но Валландера так и подмывало позвонить Нюбергу, поинтересоваться, уж не устроили ли себе аналитики и химики летние каникулы. Но все-таки благоразумно отложил звонок. Валландер сидел, склонившись над бумагами до тех пор, пока у него не заболела спина и буквы не запрыгали перед глазами. Только когда время уже приближалось к половине третьего, он вылез из-за стола. В его усталой голове худо-бедно, но все же сложилась некая картина происходящего, и он решил, что надо двигаться по прежнему пути. Выбора у них, похоже, нет. Между тремя убитыми просто не может не быть связи. И то обстоятельство, что Бьёрн Фредман, на первый взгляд, так отличается от двух остальных, может помочь им найти разгадку. В зеркале все отражается в перевернутом виде; точно так же и тут: то, что теперь представляется им нелогичным, как раз и расскажет об истинной логике событий, поставит все обратно с головы на ноги. Значит, они будут двигаться в том же направлении. Но, во-первых, время от времени Валландер будет высылать вперед разведчика, чтобы проводить рекогносцировку. Во-вторых, он будет внимательно следить, чтобы у них были прочные тылы, и в-третьих, самое главное, он должен приучить себя просчитывать сразу несколько вариантов.

Когда Валландер наконец пошел спать, его взгляд наткнулся на кучу грязного белья, которая по-прежнему лежала на полу. Валландер подумал, что такой же беспорядок творится и в его голове. Ведь он опять забыл записаться на техосмотр! Валландера не оставляла мысль о подкреплении. Он решил, что поговорит с Хансоном рано утром, а сейчас несколько часов поспит.

Однако, поднявшись в шесть утра, Валландер передумал. Решил подождать еще день. Он позвонил Нюбергу, который всегда вставал ни свет, ни заря. Валландер пожаловался, что до сих пор не пришли заключения относительно следов крови и некоторых предметов, отосланных в Линчепинг. Валландер готовился к взрыву негодования. Но, к его большому удивлению, Нюберг согласился, что все делается чрезвычайно медленно, и обещал лично разобраться с этим безобразием. Потом поговорили о результатах осмотра ямы, в которой нашли труп Фредмана. Судя по следам крови, убийца припарковал машину совсем близко. Нюберг сам исследовал яму и к тому же успел съездить в Стуруп и осмотреть «форд». Не оставалось никаких сомнений, что труп перевозили именно в автофургоне. Но само убийство, по мнению Нюберга, произошло не в нем.

— Бьёрн Фредман был крупным и сильным мужчиной, — сказал Нюберг. — Не понимаю, как его можно было убить в машине! Думаю, убийство произошло в другом месте.

— Тогда возникает вопрос, кто сидел за рулем. И где произошло убийство.

В начале восьмого Валландер уже был в управлении. Он позвонил в отель, где остановился Матс Экхольм. Тот сидел в ресторане и завтракал.

— Я хочу, чтобы ты вплотную занялся глазами, — сказал Валландер. — Почему — сам не знаю. Но я уверен, что это имеет большое значение. Возможно, решающее. Почему он ослепил Фредмана? А других нет? Вот что я хочу знать.

— Все нужно рассматривать в контексте целого, — возразил Экхольм. — У психопата почти всегда имеются некие законы поведения. Он создает их рациональным путем и соблюдает так, будто они записаны вСвященном писании. Глаза — это только часть концепта.

— Тебе виднее, — коротко ответил Валландер. — Концепт так концепт. Но я хочу знать: почему глаза выколоты именно у Бьёрна Фредмана. Что это значит.

— Не выколоты, а выжжены кислотой, — уточнил Экхольм.

Валландер сообразил, что забыл спросить Нюберга про эту деталь.

— Можно считать это установленным? — спросил он.

— Похоже, что так. Кто-то накапал ему в глаза кислоту.

Валландера передернуло.

— Ладно, поговорим после обеда, — сказал он и повесил трубку.

В начале девятого они с Анн-Бритт выехали из Истада. Они были рады вырваться из управления, куда непрерывно звонили журналисты. К тому же к делу уже подключилась общественность. Охота на преступника вышла за пределы полицейских владений, и теперь в ней участвовала вся страна. Валландер понимал, что это и правильно, и даже необходимо. Но сообщения от общественности шли таким плотным потоком, что их систематизация и обработка стоила полиции большого труда.

Анн-Бритт вышла из здания пристани и быстрым шагом направилась к Валландеру.

— Интересно, какое в этом году будет лето, — рассеянно сказал он.

— Моя бабушка — она живет в Эльмхульте — умеет предсказывать погоду. Так вот она утверждает, что лето будет долгим, теплым и сухим.

— А ее прогнозы часто сбываются?

— Почти всегда.

— А мне кажется, все будет наоборот. Дождь, холод и всякая чертовщина.

— Ты тоже умеешь предсказывать погоду?

— Нет. И тем не менее.

Они шли к машине. Валландера так и подмывало спросить у Анн-Бритт, что она делала на пристани. Но он так и не спросил.

В половине десятого их машина затормозила перед полицейским управлением Мальмё. Форсфельт уже ждал их на тротуаре. Он плюхнулся на заднее сиденье, объяснил Валландеру, куда ехать, и тут же завел с Анн-Бритт разговор о погоде. Когда машина остановилась у дома в Розенгорде, Форсфельт коротко рассказал о том, что произошло за вчерашний вечер.

— Известие о смерти бывшего мужа вдова приняла сдержанно. Лично я вообще ничего не заметил, но коллега, которая была со мной, утверждает, что от вдовы пахло вином. В доме неприбрано, и вообще, квартира очень обшарпанная. Младшему мальчику всего четыре года. Едва ли он осознает, что остался без отца: он его и так-то почти не видел. Старший сын, кажется, все понимает, а дочери не было дома.

— Как ее зовут? — спросил Валландер.

— Дочь?

— Жену. То есть, бывшую жену.

— Анетте Фредман.

— Она где-нибудь работает?

— Вот уж этого не знаю.

— На что же она живет?

— Понятия не имею. Но не думаю, чтобы Бьёрн Фредман был щедрым отцом. Он был не из таких.

Валландеру было не о чем больше спрашивать. Они зашли в подъезд и поднялись на четвертый этаж. В лифте валялись бутылочные осколки. Валландер обменялся взглядами с Анн-Бритт и покачал головой. Форсфельт нажал на кнопку звонка. Прошла почти минута, прежде чем им открыли. На пороге стояла женщина, очень худая и бледная. Худоба и бледность подчеркивались черным платьем. На незнакомые лица она глядела с испугом. Раздеваясь в прихожей, Валландер заметил, что кто-то выглянул в открытую дверь, ведущую в глубь квартиры, и снова исчез. Должно быть, дочь или старший сын, подумал Валландер. Форсфельт представил их хозяйке — обстоятельно и с большой доброжелательностью, без всякой спешки. Валландер подумал, что, наверное, мог бы многому у него научиться, как в свое время у Рюдберга. Вдова пригласила их в гостиную. Форсфельт сильно преувеличил, назвав квартиру обшарпанной. В гостиной стоял гарнитур с диваном, которым, похоже, еще почти не пользовались. Кроме того, имелись граммофон, видеоплеер и телевизор «Bang & Olufsen»; Валландер уже не в первый раз обнаруживал технику этой фирмы у людей, которым она должна бы быть не по карману. Анетте Фредман принесла кофе. Валландер прислушался: в семье есть мальчик четырех лет, в таком возрасте дети редко ведут себя тихо. Они сели за стол.

— Прежде всего я прошу вас принять наши соболезнования, — произнес Валландер, стараясь быть таким же доброжелательным, как Форсфельт.

— Спасибо, — ответила она голосом таким тихим и хрупким, что, казалось, он вот-вот сломается.

— Мне очень жаль, но я должен задать вам несколько вопросов, — продолжал Валландер. — Поверьте, я бы и сам предпочел отложить этот разговор.

Она молча кивнула. В этот миг дверь в одну из соседних комнат отворилась и в гостиную вошел крепкий мальчик лет четырнадцати. Лицо у него было открытое и приветливое, хотя в глазах читалась настороженность.

— Это мой сын, — сказала она. — Его зовут Стефан.

Валландер отметил про себя, что мальчик прекрасно воспитан: он обошел стол кругом, пожал каждому руку, а затем сел на диван рядом с матерью.

— Мне бы хотелось, чтобы он присутствовал при разговоре, — сказала вдова.

— Да, конечно, — ответил Валландер. — Я бы только хотел сказать… я очень сожалею о том, что случилось с твоим папой.

— Мы не так уж часто виделись, — ответил мальчик. — Но в любом случае, спасибо.

У Валландера сразу сложилось о нем хорошее впечатление. Стефан казался необычайно зрелым для своего возраста. Наверно, потому что мальчику пришлось занять пустовавшее место отца, подумал Валландер.

— Если я правильно понял, у вас есть еще один сын, — продолжал он.

— Он у моей подруги, играет с ее сынишкой, — ответила Анетте Фредман. — Я решила, что без него будет спокойнее. Его зовут Йенс.

Валландер кивнул Анн-Бритт, которая делала кое-какие пометки.

— Еще ведь есть старшая сестра?

— Да, Луиза.

— Но сейчас ее нет дома?

— Она уехала несколько дней назад. Ей необходимо успокоиться.

Об отъезде сестры сообщил мальчик. Он опередил мать с ответом, будто желая снять с нее непосильный груз. Его слова прозвучали спокойно и доброжелательно. И все-таки Валландер понял, что с сестрой что-то не так. Может быть, мальчик ответил немного быстрее, чем следовало? Или медленнее? Валландер заметил, что внимание Стефана мгновенно обострилось. Как будто он бесшумно выдвинул невидимые радиоантенны.

— Я понимаю. Недавние события должны были сильно подействовать на нее, — осторожно продолжил Валландер.

— Она очень чувствительная, — ответил брат.

Что-то тут не так, снова подумал Валландер. Но интуиция подсказывала ему, что сейчас допытываться не стоит. Лучше вернуться к девочке позже. Он мельком взглянул на Анн-Бритт Хёглунд. Похоже, она ничего не заметила.

— Я не стану повторять вопросы, на которые вы уже отвечали, — сказал Валландер и налил себе кофе, словно желая показать, что все идет как надо. Он чувствовал, что мальчик не спускает с него глаз. Во взгляде Стефана читалась настороженность, и из-за этого он немного напоминал птицу. Ему пришлось взвалить на себя слишком большую ответственность, подумал Валландер. Эта мысль огорчила его. Ничто не было так мучительно для Валландера, как видеть, что детям или подросткам приходится туго. Он подумал, что даже после ухода Моны никогда не перекладывал на Линду хозяйственные хлопоты. Может быть, он никудышный отец, но такого греха за ним не водилось.

— Я знаю, что никто из вас не видел Бьёрна Фредмана в последние недели его жизни, — продолжал Валландер. — А что вы скажете о Луизе?

На этот раз ответила мать.

— Луиза как раз вышла, когда он приходил домой в последний раз. Она не видалась с отцом много месяцев.

Валландер потихоньку приближался к самым деликатным вопросам. Понимая, что болезненных воспоминаний не избежать, он все же старался продвигаться вперед как можно осторожнее.

— Вашего бывшего мужа убили, — сказал он. — У вас предположения, кто мог это сделать?

Анетте Фредман взглянула на него с удивлением и вдруг изменилась в лице. Прежней робости как не бывало.

— А не лучше ли спросить, кто не мог этого сделать? — выпалила она. — Сколько раз я сама жалела, что у меня не хватает духа его прикончить.

Сын обнял свою мать.

— Мама, он же не то имел в виду, — успокаивающе сказал мальчик.

Она попыталась взять себя в руки, но снова не сдержалась.

— Я не знаю, кто это сделал, — сказала она. — И не желаю знать. Слава богу, что он больше никогда не переступит порог этого дома! И никто не смеет меня упрекать!

Она бурно поднялась и убежала в ванную. Валландер видел, что Анн-Бритт колеблется, не пойти ли ей следом, но тут в разговор вступил Стефан, и Анн-Бритт осталась.

— Мама очень взволнованна, — сказал он.

— Конечно, мы все понимаем, — ответил Валландер, который испытывал к Стефану все большую симпатию. — Ну а ты? Ведь ты, похоже, толковый парень. Может быть, у тебя у самого есть какие-то соображения? Я понимаю, все это очень неприятно, но все-таки…

— Я могу подозревать только папиных знакомых. Ведь мой папа был вором, — добавил Стефан чуть погодя. — И часто пускал в ход кулаки. Точно не знаю, но, кажется, таких называют гангстерами. Он занимался выбиванием долгов, угрожал разным людям.

— Откуда тебе это известно?

— Ну, как не знать.

— Ты подозреваешь кого-то в особенности?

— Нет.

Валландер молчал, давая ему время подумать.

— Нет, — повторил мальчик. — Никого конкретного я не подозреваю.

Анетте Фредман вернулась из ванной.

— Не помнит ли кто-то из вас, чтобы он общался с человеком по имени Густав Веттерстедт? Когда-то он был министром юстиции. Или с Арне Карлманом, этот торговал предметами искусства.

Посовещавшись, они покачали головами.

Разговор ощупью продвигался вперед. Валландер старался помочь им вспомнить каждую мелочь. Время от времени в разговор вмешивался Форсфельт. Наконец Валландер понял, что больше им здесь ничего не узнать. О дочери он решил пока не расспрашивать и дал знак своим спутникам, что можно уходить. Уже стоя в прихожей, Валландер записал Анетте Фредман номер своего рабочего и домашнего телефона и предупредил, что должен будет побеспокоить ее еще раз, и, видимо, очень скоро. Может быть, завтра.

Когда все трое снова оказались на улице, Валландер заметил, что Анетте стоит у окна и смотрит им вслед.

— Что нам известно о сестре? — спросил Валландер. — О Луизе Фредман?

— Вчера ее здесь тоже не было, — сказал Форсфельт. — Она вполне могла уехать. Ей уже есть семнадцать, я точно знаю.

На какое-то мгновение Валландер задумался.

— Я бы хотел встретиться с ней, — наконец проговорил он.

Все промолчали. Валландер понял, что только он заметил, как напряглось лицо Стефана, когда речь зашла о сестре.

Он думал и о самом Стефане, о его настороженных глазах. Валландеру было очень жаль его.

— Что ж, пока это все, но мы обязательно будем держать связь, — сказал Валландер, когда они подъехали к полицейскому управлению.

Простившись с Форсфельтом, Валландер и Анн-Бритт отправились обратно в Истад. Их окружала сконская природа, для которой лето — лучшее время в году. Анн-Бритт откинулась на сиденье и закрыла глаза. Валландер слышал, как она напевает себе под нос. Он мог только позавидовать ее умению отключаться от расследования, которое его наполняло такой тревогой. Рюдберг много раз повторял, что полицейский ни на минуту не может освободиться от возложенной на него ответственности. Валландер подумал, что в этом Рюдберг, пожалуй, был не прав.

Когда они миновали поворот на Стуруп, он заметил, что Анн-Бритт спит. Он старался ехать как можно мягче, чтобы не разбудить ее. Она открыла глаза только перед самым Истадом, когда Валландеру пришлось затормозить у въезда на кольцевую дорогу. В тот же миг в машине зазвонил телефон. Валландер подал знак, чтобы Анн-Бритт взяла трубку. Определить по разговору, кто звонит, он не мог. Но он сразу понял, что случилось что-то серьезное. Анн-Бритт слушала, не задавая вопросов. Разговор закончился, когда они уже приближались к полицейскому управлению.

— Это Сведберг, — сказала она. — Дочь Карлмана пыталась покончить с собой. Сейчас она в больнице, в реанимации.

Валландер молчал. Он нашел свободное место, припарковал машину, заглушил мотор и только потом повернулся к Анн-Бритт. Он понимал, что это еще не все.

— Что еще сказал Сведберг?

— Видимо, ей не выкарабкаться.

Валландер неподвижно уставился перед собой.

Он вспомнил пощечину, которую получил от дочери Карлмана, и, не говоря ни слова, вылез из машины.

23

По-прежнему стояла жара.

Только теперь Валландер понял, что лето уже почти добралось до середины. А он и не заметил.

После того как им с Анн-Бритт, только что вернувшимся из Мальмё, позвонил Сведберг, у Валландера даже не было времени зайти в дежурную часть, узнать, нет ли для него сообщений. Некоторое время Валландер неподвижно сидел в машине, будто разом растеряв все свои мысли. Потом медленно, растягивая слова, сказал Анн-Бритт, чтобы она проинформировала о случившемся всех коллег. А он тем временем отправится в больницу, где умирает дочь Карлмана. Валландер не стал дожидаться ответа, он просто повернулся и зашагал прочь. И именно тогда — спускаясь с пригорка и начиная покрываться мелкими каплями пота — он осознал, что кругом лето и что оно, наверно, будет долгим, теплым и без дождя. Валландер даже не заметил Сведберга, который обогнал его на машине и помахал рукой. Верный своей привычке, Валландер глядел себе под ноги: он делал так в тех случаях, когда нужно было что-то обдумать, то есть почти всегда. На этот раз он воспользовался короткой прогулкой от управления до больницы, чтобы поточнее сформулировать одну новую мысль, которая пока не давалась ему в руки. Однако сам посыл был очень прост. За слишком короткое время — меньше чем за десять дней — одна девушка устраивает самосожжение в рапсовом поле; другая, узнав, что ее отец убит, пытается покончить с собой; третья, отец которой тоже погиб, мистическим образом исчезает. Все девушки разного возраста, дочь Карлмана — старше других, но тем не менее всех их можно назвать молодыми. Две девушки, опосредованно, стали жертвой одного и того же преступника, третья казнила себя сама. Вот только установить между ними связь никак не удавалось: девушка с рапсового поля не имела никакого отношения к двум остальным.

Валландер чувствовал личную ответственность за их судьбы — потому что так воспитано все его поколение, и еще потому, что для собственной дочери он, похоже, был никудышным отцом.

Валландер часто замыкался в себе. Тогда общаться с ним становилось крайне трудно: он приобретал отсутствующий вид, погружался в меланхолию, и слова из него приходилось вытаскивать клещами. Приступы меланхолии нередко сопровождались бессонницей. Но сейчас он должен работать — работать во что бы то ни стало, как полицейский-одиночка и как руководитель целой команды. Потому-то Валландер и старался, пользуясь короткой прогулкой, подавить в себе чувство тревоги и привести мысли в порядок.

Он не уставал задавать себе один и тот же невеселый вопрос: в каком мире они живут? В мире, где молодые люди сжигают себя заживо или пытаются покончить с собой другим способом. Валландер решил, что сейчас они находятся в эпицентре эпохи, которую можно назвать эпохой несбывшихся надежд. То, во что они верили, что они так старательно возводили, на поверку оказалось гораздо менее прочным, чем ожидалось. Они думали, что строят дом, а на самом деле лишь возводили монумент над тем, что уже отошло в прошлое и даже успело наполовину забыться. Швеция рушилась вокруг них, словно опрокинутый гигантский стеллаж. И никто не знал, что за плотники стоят там в прихожей и ждут, когда можно будет войти и установить новые полки. И уж, конечно, никто и понятия не имел, как эти новые полки будут выглядеть. Кругом — полная неясность, если не считать жары и лета. Молодые люди кончают жизнь самоубийством или пытаются это сделать. В домах не живут, а прячутся. А полиция спокойно дожидается того дня, когда места предварительного заключения передадут в ведение частных охранных фирм и там появятся люди в совсем другой униформе.

Валландер утер пот со лба. Хватит. Нервы у него не железные. Но он все-таки продолжал думать о мальчике с настороженным взглядом. Потом — о Линде, а потом уже и сам не зная о чем.

Сведберг уже поджидал его на лестнице у больницы. Неожиданно Валландер покачнулся, будто собираясь упасть: сильно закружилась голова. Сведберг хотел было протянуть ему руку, но Валландер только отмахнулся. Заметил, что у Сведберга на голове красовалась чудаковатая кепка, которая к тому же была ему явно не по размеру.

После некоторых колебаний Валландер все же решил зайти в кафетерий, который располагался справа от входа. В кафетерии сидели бледные люди — кто на каталках, кто с переносными капельницами; они пили кофе в окружении бодрящихся друзей и родственников, которым больше всего на свете хотелось вновь очутиться на солнце и забыть о таких вещах, как больница, смерть и беда. Валландер взял кофе и бутерброд, Сведберг удовольствовался стаканом воды. Валландер понимал всю неуместность их трапезы, потому что в эту минуту дочь Карлмана находилась при смерти. Но для него кофе имел особое значение: кофе был его палочкой-выручалочкой. Он помогал Валландеру переносить все, что творилось вокруг, и перед решающим сражением комиссар прежде всего позаботился бы о том, чтобы у него в окопе всегда был горячий кофе.

— Звонила вдова Карлмана, — сказал Сведберг. — Она была на грани истерики.

— Что с собой сделала девушка? — спросил Валландер.

— Приняла таблетки.

— И что потом?

— Кто-то ее нашел, случайно. Она была без сознания. Пульс почти не прощупывался. Сердце остановилось, когда ее привезли в больницу. Дела у нее очень плохи. Тебе вряд ли удастся с ней поговорить.

Валландер кивнул. Он не расстроился: он понимал, что прогулка до больницы нужна прежде всего ему самому.

— Что говорит мать? — спросил Валландер. — Осталось какое-то письмо? Записка с объяснением?

— Все произошло совершенно неожиданно.

Валландеру снова вспомнилась пощечина.

— Когда я встречался с этой девушкой, мне показалось, что она не в себе, — произнес он. — Она действительно ничего не оставила?

— Во всяком случае, мать о письме не упоминала.

Валландер задумался.

— Окажи мне одну услугу, — сказал он чуть погодя. — Съезди туда и расспроси о письме: было оно или нет. И, пожалуйста, будь внимателен.

Они вышли из кафетерия и поехали назад. Валландер решил, что сможет узнать о состоянии девушки по телефону, поговорив с врачом.

— Ты найдешь у себя на столе кое-какие бумаги, — сказал Сведберг. — Я допросил по телефону журналиста и фотографа, которые были у Веттерстедта в день смерти.

— Это что-нибудь дало?

— Только подтвердило наши предположения. Веттерстедт вел себя, как обычно. Никакой угрозы поблизости не чувствовалось. По крайней мере, сам Веттерстедт ни о чем не подозревал.

— Значит, ты считаешь, что мне эти бумаги читать уже не обязательно?

Сведберг пожал плечами.

— Один ум — хорошо, а два лучше.

— Не уверен, — ответил Валландер и бросил рассеянный взгляд в окно машины.

— Экхольм работает над психологическим портретом. Делает последние штрихи, — сообщил Сведберг.

Валландер пробормотал в ответ что-то невнятное.

Сведберг высадил его перед управлением и сразу поехал к вдове Карлмана. Валландер забрал сообщения, оставленные для него в дежурной части. Там опять сидела новая девушка. Он спросил про Эббу. Оказалось, что та в больнице, снимает гипс с запястья. А ведь я мог бы ее навестить, подумал Валландер. Пока я был там. Впрочем, разве это называется «навестить»? Если человеку всего-навсего снимают гипс?

Он поднялся к себе в кабинет и распахнул окно. Не садясь за стол, он пролистал бумаги, о которых говорил Сведберг. Вдруг вспомнил, что просил также принести ему фотографии. Ну и где они, черт возьми? Валландер принялся искать номер сведбергова мобильника. Наконец нашел.

— Где фотографии? — спросил он, не стараясь скрыть свое раздражение.

— Разве они не лежат на столе? — удивился Сведберг.

— Ничего здесь не лежит.

— Значит, они у меня. Наверно, забыл в кабинете. Их прислали сегодня по почте.

Коричневый конверт с фотографиями лежал у Сведберга на столе, где царил педантичный порядок. Валландер тут же разложил карточки перед собой и уселся в кресло. Веттерстедт позировал у себя дома, в саду и на пляже. На одной из фотографий, на заднем плане, виднелась перевернутая гребная лодка. Веттерстедт улыбался фотографу. Седые волосы, которые скоро будут срезаны с его головы, взъерошены ветром. Фотографии излучали гармонию и безмятежность, с них глядел человек, смирившийся со своей старостью. Ничто не предвещало беды. Валландер подсчитал, что, когда делались эти снимки, Веттерстедту оставалось жить около пятнадцати часов. На фотографиях он видел Веттерстедта таким, каким тот был в последний день своей жизни. Валландер в задумчивости просидел над снимками еще несколько минут, потом засунул их в конверт и вышел из комнаты. От Сведберга он хотел было вернуться к себе, но вдруг передумал и остановился перед кабинетом Анн-Бритт Хёглунд. Дверь, как всегда, была приоткрыта. Анн-Бритт сидела, склонившись над какими-то бумагами.

— Я не помешал? — спросил Валландер.

— Конечно, нет.

Валландер вошел и уселся на стул для посетителей. Они обменялись несколькими словами о дочери Карлмана.

— Сведберг занимается поисками предсмертной записки, — сказал Валландер. — Если таковая вообще имеется.

— Наверно, они с отцом были очень близки, — вздохнула Анн-Бритт.

Валландер не ответил и сменил тему.

— Ты не заметила ничего странного, когда мы были у Фредманов?

— Странного?

— Будто в комнате неожиданно потянуло холодом.

Он тут же пожалел, что так выразился. Лоб Анн-Бритт Хёглунд наморщился, будто метафора Валландера показалась ей не вполне уместной.

— Тебе не показалось, что они уклончиво отвечали на мои вопросы о Луизе? — пояснил он.

— Нет. Но я заметила, что ты вдруг переменился.

Валландер рассказал ей о своих наблюдениях. Она задумалась, стараясь как следует все припомнить.

— Возможно, ты и прав, — наконец произнесла она. — Теперь, когда ты сказал об этом, мне тоже кажется, что они насторожились. Тот самый холод, о котором ты говорил.

— Вопрос в том, насторожились ли они оба или только один из них, — неопределенно сказал Валландер.

— И ты считаешь, что насторожился только один?

— Я не знаю. Просто у меня возникло такое ощущение.

— Уж не потому ли, что мальчик начал отвечать на вопросы, которые ты адресовал его матери?

Валландер кивнул.

— Именно поэтому. Не понимаю, почему он так себя повел?

— Но, может быть, это не так уж важно? — сказала Анн-Бритт.

— Может быть. Иногда на меня находит, и я зацикливаюсь на мелочах. И все-таки мне бы хотелось поговорить с этой девушкой.

На этот раз тему сменила Анн-Бритт.

— Знаешь, у меня мурашки бегут по коже, как подумаю о том, что нам сказала Анетте Фредман. Что, мол, и слава богу, что муж больше никогда не переступит порог ее дома. Наверно, мне так до конца и не понять, что значит жить в таких условиях.

— Он избивал ее, — сказал Валландер. — А потом, должно быть, взялся и за детей. Но в полицию никто из них не заявлял.

— Я не заметила у мальчика никаких отклонений. К тому же он так хорошо воспитан…

— Дети учатся выживать, — проговорил Валландер и на мгновение задумался о своей собственной юности и о том, многое ли он смог дать Линде.

Он встал.

— Я все же постараюсь разыскать девушку, — сказал он. — Луизу Фредман. Прямо завтра с утра, если получится. У меня предчувствие, что она никуда не уехала.

Он направился к себе в кабинет, предварительно взяв кофе. По дороге он столкнулся с Нуреном и вспомнил, что просил принести фотографии людей, стоявших у заградительной ленты и наблюдавших за работой полиции.

— Я оставил пленки у Нюберга, — сказал Нурен. — Но не думаю, чтобы из меня вышел хороший фотограф.

— Ну, к чему так прибедняться? — мягко сказал Валландер. Потом он заперся в кабинете и некоторое время сидел, уставившись на телефон и собираясь с духом: предстояло звонить на станцию техосмотра и договариваться о другом времени. Когда все уже было улажено, Валландер сообразил, что перенес техосмотр как раз на ту неделю, которую они с Байбой собирались провести в Скагене. Вот осел! — с досадой подумал он. Пришлось рассказать девушке из диспетчерской о том, какой у него напряженный график, и тогда она отвела ему какое-то резервное время, которое случайно оказалось свободным. Интересно, чье это время? — подумал Валландер, но спрашивать не стал. Положив трубку, он решил, что сегодня вечером нужно обязательно постирать. А если в прачечной не окажется свободных мест, то хотя бы записаться.

Зазвонил телефон. В трубке послышался голос Нюберга.

— Ты был прав, — сказал он. — Отпечатки пальцев на кульке, который ты подобрал за сараем ремонтников, совпадают с теми, что нам удалось обнаружить на разорванных комиксах. Так что теперь можно не сомневаться: это один и тот же человек. Через несколько часов мы узнаем, имеет ли он отношение к машине, найденной в Стурупе. И еще мы попытаемся снять отпечатки пальцев с лица Бьёрна Фредмана.

— Разве такое возможно?

— Если кто-то капал ему в глаза кислоту, то этот кто-то должен был одной рукой придерживать ему веки, — пояснил Нюберг. — Подробность, конечно, не из приятных, но именно так все и происходило. Если повезет, снимем отпечатки пальцев прямо с век.

— Да-а, хорошо, что нас никто не слышит, — проговорил Валландер.

— Как знать, может, и плохо, — возразил Нюберг. — Возможно, тогда бы люди больше ценили тех, кто старается поддерживать чистоту в этом обществе.

— Что насчет лампочки? — спросил Валландер. — Той, что была в разбитом фонаре у садовой калитки Веттерстедта?

— Я как раз собирался к этому перейти. Здесь ты тоже оказался прав. Мы нашли отпечатки пальцев.

Валландер выпрямился на стуле. Прежнее уныние словно ветром сдуло. Теперь он чувствовал, как напряжение у него внутри растет. Похоже, следствие начинает сдвигаться с мертвой точки.

— Они есть в нашем архиве?

— К сожалению, нет. Но я попросил, чтобы отпечатки перепроверили по Центральному реестру осужденных.

— Пока будем исходить из той информации, которую ты имеешь, — продолжал Валландер. — Выходит, мы имеем дело с человеком, у которого нет судимостей.

— Похоже на то.

— Пусть их проверят в Интерполе. То есть в Европоле. Попроси, чтобы этому уделили особое внимание. Скажи, что речь идет о серийном убийце.

Нюберг обещал все сделать. Валландер положил трубку, но тут же снял ее и попросил девушку на коммутаторе разыскать Матса Экхольма. Через несколько минут она перезвонила и сообщила, что Экхольм ушел на ланч.

— Куда именно? — спросил Валландер.

— Кажется, он сказал, что идет в «Континенталь».

— Пожалуйста, разыщите его там. И попросите прийти как можно скорее.

Когда Экхольм постучал в дверь, было уже половина третьего. Валландер как раз разговаривал по телефону с Пером Окесоном. Он указал на стул, приглашая Экхольма сесть. Окесон был настроен скептически, но Валландеру все же удалось убедить его в том, что увеличение следственной группы им сейчас не поможет. В итоге Окесон сдался, и они договорились повременить с принятием решения еще несколько дней.

Валландер откинулся на стуле и сцепил руки за головой. Он сообщил Экхольму, что идентичность отпечатков подтвердилась.

— Отпечатки с тела Бьёрна Фредмана тоже совпадут, — продолжал Валландер. — Можно уже не сомневаться. С сегодняшнего дня мы точно знаем, что имеем дело с одним и тем же убийцей. Вопрос только в том, кто он.

— Я подумал насчет глаз, — сказал Экхольм. — Все материалы, которые мне удалось достать, свидетельствуют о следующем: мститель, как правило, принимается за глаза в последнюю очередь, в этом отношении они уступают только половым органам.

— Что это значит?

— Это значит, что с ослепления жертвы редко начинают. Этим заканчивают.

Валландер кивнул.

— Мы можем двигаться с двух сторон, — сказал Экхольм. — Можно задаться вопросом, почему именно Бьёрну Фредману выжгли глаза кислотой. Но можно вывернуть ситуацию наизнанку и спросить, почему этого не сделали с остальными двумя.

— И каков твой ответ?

Экхольм сделал предупреждающий жест рукой.

— Ответа у меня нет, — сказал он. — Когда речь идет о человеческой психике, особенно поврежденной и больной, о людях с деформированным мировосприятием, мы попадаем в такую область, где абсолютных ответов вообще не существует.

Сказав это, Экхольм как будто ждал от Валландера комментариев. Но тот лишь покачал головой.

— У меня есть кое-какие наметки, — снова заговорил Экхольм. — Жертвы были выбраны заранее, и в основании всех убийств лежит один и тот же мотив. Преступник так или иначе связан с каждым из этих людей. Ему необязательно было знать их лично. Это могла быть символическая связь. Но только не в случае с Бьёрном Фредманом. Здесь я абсолютно уверен: факт ослепления показывает, что убийца был лично знаком с жертвой. И, судя по всему, довольно близко.

Валландер подался вперед и пытливо посмотрел на Экхольма.

— Насколько близкими? — спросил он.

— Они могли быть друзьями. Коллегами по работе. Соперниками.

— И между ними что-то произошло?

— Да, произошло. В реальности или в воображении преступника.

Валландер задумался, он старался понять, что это дает следствию. И можно ли считать версию Экхольма обоснованной.

— Иначе говоря, нам следует сосредоточиться на Бьёрне Фредмане, — проговорил он наконец.

— Это один из возможных путей.

Валландер почувствовал внезапное раздражение: Экхольм каждый раз уклонялся от определенных ответов. Это сердило Валландера, хотя он и понимал, что, Экхольм, конечно, прав, оставляя им свободу маневра.

— Поставь себя на мое место, — сказал Валландер. — Обещаю на тебя не ссылаться и не жаловаться, если окажется, что ты ошибался. Что бы ты сделал?

Экхольм ответил не раздумывая.

— Я бы стал подробно изучать жизнь Бьёрна Фредмана, — сказал он. — Но без зашоренности: по сторонам тоже надо поглядывать.

Валландер кивнул. Он его понял.

Экхольм отогнал пчелу, которая залетела в окно.

— Практические выводы ты можешь сделать сам, — сказал он. — Убийца — мужчина. По-видимому, физически сильный. Он расчетлив, действует безошибочно и не боится крови.

— И к тому же не числится в нашем реестре, — добавил Валландер. — А это значит, что он впервые оказывается в поле зрения полиции.

— Это обстоятельство еще больше убеждает меня, что в остальном убийца ведет абсолютно нормальную жизнь, — сказал Экхольм. — Психопатическое «я», психическая аномалия хорошо защищены от взгляда самого больного. Человек может сесть за стол, имея в кармане скальпель, и пообедать с большим аппетитом. Не знаю, понятен ли тебе этот образ.

Валландеру казалось, что понятен.

— Иначе говоря, у нас есть только две возможности до него добраться, — сказал он. — Или мы берем его с поличным. Или добываем такую гору улик, что его имя проступает на ней огненными буквами.

— Примерно так. Задачка у вас не из легких.

Экхольм уже собирался уходить, когда Валландер задал ему последний вопрос.

— Он снова убьет?

— Возможно, на этом все и закончится. Не исключено, что Бьёрн Фредман и эта история с глазами были финальным аккордом.

— Ты сам-то в это веришь?

— Если честно, нет. Думаю, он будет убивать дальше. То, что мы видели до сих пор, только первые звенья в очень длинной цепи.

Оставшись один, Валландер в первую очередь взял куртку и выгнал пчелу в окно. Затем он долгое время сидел не двигаясь, закрыв глаза и обдумывая все, что ему сказал Экхольм. В четыре часа он сходил за очередной порцией кофе и отправился в конференц-зал. Там уже собралась вся следственная группа.

Валландер попросил Экхольма повторить для всех то, о чем они только что говорили. После его выступления в зале надолго воцарилось молчание. Валландер выдержал паузу, он знал, что в эту минуту каждый пытается осмыслить услышанное. Сейчас идет процесс индивидуальной корректировки, подумал Валландер. Потом можно будет приступить к выработке нашей общей позиции.

Оперативники придерживались того же мнения, что и Экхольм: необходимо вплотную заняться Бьёрном Фредманом. Но при этом не забывать поглядывать по сторонам.

Под конец они условились, в каком направлении расследование будет двигаться дальше.

В начале седьмого все разошлись по кабинетам. Единственный, кто уехал из управления, был Мартинсон. Ему нужно было забрать детей. Остальные вернулись к работе.

Валландер подошел к окну и засмотрелся на летний вечер.

В глубине души его не оставляло беспокойство.

Мысль о том, что они все-таки идут по ложному следу.

Что же это за штука, которой я не вижу?

Валландер отвернулся от окна и обвел взглядом комнату, будто в ней находился невидимый посетитель.

Правильно, так оно и есть, подумал Валландер. Я гоняюсь за привидением. А должен искать живого человека. Который каждый раз оказывается не в той стороне, куда я бросаюсь.

Он просидел над делом до полуночи.

Лишь выйдя из управления, он вспомнил о куче грязного белья, которая так и осталась валяться на полу.

24

На следующий день, едва рассвело, Валландер, еще не успев как следует проснуться, спустился в прачечную и, к своему удивлению, обнаружил, что до него там уже кто-то побывал. Стиральную машину уже заняли, и ему пришлось довольствоваться тем, чтобы записаться на вторую половину дня. Валландер изо всех сил старался удержать в сознании сон, который видел той ночью. Сон был эротический: Валландер наблюдал со стороны, как участвует в драме, которая никогда бы не разыгралась в реальной жизни. Он видел женщину так явно, словно она вошла в двери его спальни. Но это была не Байба. Только на лестнице, возвращаясь из прачечной, он понял, что она походила на Гуннель Нильсон из Смедсторпа. Сначала это его удивило, и он даже слегка устыдился своего сна. Но пока Валландер поднимался в квартиру, сон успел занять подобающее ему место — место фантазии, которая появляется и исчезает по своим, никому неведомым законам. Валландер сидел на кухне и пил кофе. Он чувствовал, как через окно, открытое наполовину, в комнату проникает тепло. Возможно, бабушка Анн-Бритт права, и им предстоит по-настоящему жаркое лето. На часах было шесть с минутами. Он пил кофе и думал об отце. Часто, особенно по утрам, он мысленно возвращался в прошлое, во времена Благородных Меценатов, когда они с отцом так хорошо ладили друг с другом и он каждое утро просыпался с чувством ребенка, который любим своим папой. Но сейчас, с расстояния более чем сорока лет, ему уже трудно было разглядеть, каким был его отец в молодости. Уже тогда его картины ничем не отличались от нынешних, уже тогда он писал свои пейзажи — с глухарем или без — с твердым намерением в каждой последующей работе повторить предыдущую. Можно было с полным правом сказать, что за всю жизнь отец написал одну-единственную картину. Его устраивал тот уровень мастерства, которого он достиг в самом начале. Он никогда не пытался что-то улучшить. Совершенство далось ему с первой попытки. Валландер допил остатки кофе и попробовал представить, какой будет его жизнь, когда отца не станет. Оказалось, что это не так уж легко. Сейчас Валландера беспрестанно мучили угрызения совести. Но что он будет делать с пустотой, которая возникнет на их месте? Возможно, сентябрьская поездка в Италию — их последний шанс понять и помириться друг с другом, связать воедино счастливые времена Благородных Меценатов и все, что они пережили с тех пор. Валландер не хотел, чтобы прошлое стерлось из памяти в тот день, когда он вынесет из дома последние картины и уложит их в роскошное авто какого-нибудь скупщика, а затем они с отцом будут махать ему вслед, глядя, как тот исчезает в облаке пыли, мчась навстречу покупателю, который выложит за картины втрое, а то и вчетверо против той суммы, которую скупщик отсчитает отцу.

В половине седьмого, справившись с воспоминаниями, Валландер снова превратился в комиссара полиции. Одеваясь, он пытался сообразить, в каком порядке будет заниматься сегодняшними делами. В семь часов Валландер прибыл в управление. В дверях он столкнулся с Нуреном и задержался, чтобы перекинуться с ним парой слов. Тому оставался всего день до отпуска, но теперь с отдыхом приходилось повременить.

— Вот увидишь, как только мы поймаем этого маньяка, зарядит дождь, — сказал он. — Станет кто-то на небе заботиться о простом полицейском! Конечно, сейчас для маньяка-убийцы самое время!

Валландер пробормотал в ответ что-то невразумительное. Но в глубине души он сознавал, что в словах Нурена есть доля истины.

Первым делом Валландер отправился к Хансону. Казалось, тот вообще не отлучался из управления — настолько его угнетало это запутанное расследование и ответственность, которая лежала на нем как на исполняющем обязанности шефа районной полиции. Лицо у Хансона посерело и приобрело цвет асфальта. Когда вошел Валландер, он как раз орудовал допотопной электробритвой. Рубашка у Хансона измялась, в белках глаз проступили кровеносные сосуды.

— Ты бы ложился все-таки, хоть ненадолго, хоть на часок, — сказал Валландер. — Ответственности на тебе, в конце концов, не больше, чем на всех остальных.

Хансон выключил электробритву и мрачно посмотрел на себя в карманное зеркальце.

— Я вчера даже снотворное принял, — сказал он. — Все равно не заснул. Только голова разболелась.

Валландер молча смотрел на Хансона. Он ему искренне сочувствовал. Хансон никогда не рвался в начальники. По крайней мере, Валландеру так казалось.

— Я опять еду в Мальмё, — сказал он. — Хочу еще раз побеседовать с семьей Бьёрна Фредмана. В первую очередь, с теми, кого я не застал вчера.

Хансон взглянул на него с недоумением.

— Ты собираешься допрашивать четырехлетнего мальчика? Но ты не имеешь на это права.

— Меня больше интересует дочь. Ей уже исполнилось семнадцать. И, кроме того, я не собираюсь никого допрашивать.

Хансон кивнул и тяжело поднялся из-за стола, на котором лежала открытая книга.

— Вот, Экхольм дал почитать, — сказал он. — Бихевиористский подход применительно к нашумевшим серийным убийцам. Просто невозможно поверить, чего только люди не вытворяют, когда у них проблемы с головой.

— А про скальпирование там что-нибудь есть? — спросил Валландер.

— Угу, классифицируется как легкая форма собирания трофеев. Если бы ты знал, что у людей дома находят! Тебе бы дурно стало!

— Мне и так дурно, — буркнул Валландер. — Воображаю, чего там только не понаписано.

— Вроде обычные люди, — обреченно сказал Хансон. — Внешне совершенно нормальные. А внутри — безумцы, настоящие хищники. Во Франции один заведующий угольным складом вырезал у своих жертв желудки и засовывал туда голову: хотел задохнуться. Это тебе так, для примера.

— Им и ограничимся, — поспешно сказал Валландер.

— Экхольм хочет, чтобы я, когда прочитаю, передал книгу тебе.

— Конечно, хочет. Только вот не думаю, чтобы у меня было время ее читать. Да и желание тоже.

Прежде чем выйти из управления, Валландер зашел в столовую и сделал себе бутерброд. Он съел его в машине, пока раздумывал, можно ли сейчас звонить Линде. В итоге он решил подождать. Для Линды было еще слишком рано.

Валландер приехал в Мальмё около половины девятого. Летняя неподвижность уже начала расползаться над землей. Поток машин на въезде в город, где пересекалось сразу несколько шоссе, был реже обычного. Валландер свернул к Розенгорду и остановился перед домом, в котором побывал накануне. Заглушил мотор. Некоторое время он просто сидел в машине, пытаясь понять, что же заставило его приехать сюда снова. На оперативке они договорились сосредоточиться на жизни Бьёрна Фредмана. Это — главная причина. Кроме того, ему необходимо повидать девушку, которая вчера отсутствовала. Мальчик четырех лет был ему менее интересен. Валландер порылся в бардачке, выудил оттуда грязную квитанцию на бензин, достал ручку. С раздражением обнаружил, что ручка протекла и вокруг нагрудного кармана образовалось чернильное пятно. Величиной в пол-ладони. Впечатление создавалось такое, будто ему выстрелили прямо в сердце. Рубашка была почти новой. Байба купила ее в июле: тогда она хорошенько перетряхнула его гардероб и выбросила всё старое и поношенное.

В первую минуту Валландер с досады готов был вернуться в Истад и завалиться спать. Он уже сбился со счета, сколько рубашек он перепортил за год из-за того, что забывал убрать стержень, прежде чем положить ручку в карман.

Он прикинул, стоит ли ехать за новой рубашкой в город. Тогда бы пришлось ждать по меньшей мере час, пока откроются магазины. Эта идея ему не понравилась. Он выбросил перепачканную ручку в окно и извлек из бардачка, забитого всяким хламом, другую. На обратной стороне квитанции записал несколько ключевых слов. Друзья Б.Ф. Старые и новые. Необычные происшествия. Кое-как сложив листок, Валландер уже собирался сунуть его в нагрудный карман, но передумал, вылез из машины и снял куртку. До подкладки чернила не добрались. Некоторое время Валландер стоял, мрачно разглядывая пятно на рубашке. Затем вошел в подъезд, толкнул дверцы лифта. Там по-прежнему валялись осколки стекла. Валландер поднялся на четвертый этаж и позвонил в дверь. Из квартиры не доносилось ни звука. Возможно, они еще спали. Валландер подождал с минуту. Затем позвонил снова. На сей раз дверь открылась. На пороге стоял мальчик, Стефан. Казалось, приход Валландера его озадачил. Стефан улыбнулся. Но в его глазах читалась настороженность.

— Надеюсь, я не слишком рано, — сказал Валландер. — Мне, конечно, следовало сначала позвонить. Но я приезжал в Мальмё по другому делу. И решил зайти.

Вранье, конечно, так себе, не слишком убедительное. Но зато — всегда под рукой, подумал Валландер.

Стефан впустил его в коридор. Он был босиком, в поношенной майке и джинсах.

— Я один дома, — сказал он. — Мама с братом уехали. В Копенгаген.

— Да, хороший день для поездки, погода как на заказ, — сказал Валландер, желая расположить к себе мальчика.

— Маме в Копенгагене лучше. Можно отвлечься от всего этого.

Вприхожей слова звучали как-то сиротливо. Валландер заметил, что мальчик на удивление спокойно говорит о смерти отца. Они прошли в гостиную. Валландер положил куртку на стул и показал на пятно:

— Со мной всегда так.

— А со мной — никогда, — ответил Стефан и улыбнулся. — Если хотите, я приготовлю кофе.

— Нет, спасибо.

Они сели за стол, друг против друга. На диване лежало одеяло и подушка — значит, ночью там кто-то спал. Под стулом Валландер краем глаза увидел пустую бутылку из-под вина. Мальчик сразу перехватил его взгляд.

Валландер сомневался: имеет ли он право поступать таким образом? Ведь он собирался говорить с мальчиком о смерти его отца, да еще в отсутствии родственников, пренебрегая правилами. Но ему не хотелось упускать случай. К тому же мальчик казался гораздо взрослее своих лет. Валландера не покидало чувство, что он разговаривает с ровесником. Даже Линда, которая была значительно старше Стефана, в сравнении с ним казалась ребенком.

— Какие у тебя планы на лето? — спросил Валландер. — С погодой нам повезло.

Стефан улыбнулся.

— Мне есть чем заняться, — ответил он.

Валландер ждал продолжения, но мальчик замолчал.

— В какой класс ты идешь осенью?

— В восьмой.

— Учишься хорошо?

— Да.

— И что, по-твоему, самое интересное?

— Интересного ничего. Но самое простое — математика. Мы даже организовали клуб, занимаемся мистикой чисел.

— Честно говоря, я даже толком не знаю, что это такое.

— Святая троица. Семь бед — один ответ. Предсказание будущего по комбинациям цифр, которые встречаются в нашей жизни.

— Звучит увлекательно.

— Да.

Валландер заметил, что мальчик, сидящий напротив, занимает его все больше и больше. Его рослое тело сильно контрастировало с ребяческим выражением лица. Но сразу было видно, что Стефан очень умен.

Валландер вынул из куртки скомканную квитанцию на бензин. Из кармана выпали ключи от дома. Он засунул их обратно и снова сел.

— У меня есть к тебе несколько вопросов, — начал он. — Но это не допрос. Если хочешь подождать возвращения мамы — только скажи.

— Не надо. Отвечу, если смогу.

— Когда возвращается твоя сестра? — спросил Валландер.

— Не знаю.

Мальчик смотрел ему прямо в глаза. Казалось, вопрос нисколько не затруднил его. Он дал ответ не колеблясь. Валландер начал сомневаться: уж не ошибся ли он вчера?

— Я думаю, вы с ней общаетесь? Знаете, где она находится? — продолжал Валландер.

— Она просто уехала. Это уже не в первый раз. Вернется, когда сама захочет.

— Но мне это кажется довольно странным.

— А нам — нет.

По-видимому, смутить мальчика было невозможно. Валландер не сомневался, что Стефан знает, где его сестра. Но ответа он от него не добьется. Впрочем, нельзя исключать и того, что девушка действительно сбежала из дома.

— А она не в Копенгагене? — осторожно спросил Валландер. — Твоя мама, случаем, не к ней поехала?

— Она поехала за ботинками.

Валландер кивнул.

— Давай поговорим о другом, — сказал он. — У тебя было время подумать. Ты можешь предположить, кто убил твоего отца?

— Нет.

— Ведь вы с мамой говорили, что многие были бы не прочь это сделать?

— Да, многие.

— Почему?

Тут неизменная вежливость и доброжелательность мальчика как будто впервые дала трещину.

— Мой отец был злым человеком, — жестко сказал Стефан. — И он уже давно потерял право на жизнь.

Эти слова, как гром, поразили Валландера. Откуда в четырнадцать лет взяться такой ненависти?

— Как же ты можешь говорить такое? — возмутился он. — Говорить, что человек потерял право на жизнь? Что бы он там ни натворил!

Мальчик снова обрел невозмутимость.

— Чем же он так провинился? — продолжал Валландер. — Многие люди воруют. Многие торгуют краденым. Но от этого они не становятся чудовищами.

— Из-за него мы жили в постоянном страхе.

— То есть?

— Его все боялись.

— Даже ты?

— Да. Вплоть до прошлого года.

— Почему именно до прошлого?

— Потом страх исчез.

— Ну, а мама?

— И мама боялась.

— А брат?

— Он даже прятался, когда думал, что идет отец.

— А сестра?

— Сестра боялась больше всех.

Валландер заметил едва заметную перемену в его голосе. Стефан на мгновение заколебался, в этом не было никаких сомнений.

— Почему? — осторожно спросил Валландер.

— Она была самой чувствительной.

Тогда Валландер решил рискнуть.

— Твой папа дотрагивался до нее?

— Как это?

— Я думаю, ты понимаешь, что я имею в виду.

— Понимаю. Но он никогда до нее не дотрагивался.

Вот оно, подумал Валландер, стараясь скрыть свои эмоции. Возможно, он насиловал собственную дочь. А может быть, и младшего сына. И того, с которым я сейчас разговариваю.

Дальше Валландер идти не хотел. Он не хотел в одиночку расспрашивать о сестре, о том, где она теперь находится и что с ней случилось в прошлом. Перед глазами у него все время маячили слова «превышение полномочий».

— У твоего отца был близкий друг? — спросил он.

— Он со многими общался. Но был ли кто-то из них его другом, я не знаю.

— А если бы я спросил тебя, кто хорошо знал твоего папу? Как ты думаешь, с кем бы мне следовало поговорить?

Губы мальчика растянулись в невольной улыбке, но он сразу же взял себя в руки.

— С Петером Йельмом, — сказал он.

Валландер записал имя.

— Почему ты улыбнулся?

— Не знаю.

— Ты знаком с Петером Йельмом?

— Разумеется, я его встречал.

— Как мне его найти?

— Он есть в телефонном справочнике, в рубрике «разнорабочие». Живет на Кюнгсгатан.

— В чем состояло их общение?

— Они пили вместе. Это я знаю. А чем они еще занимались, сказать не могу.

Валландер оглядел комнату.

— В квартире осталось что-нибудь из вещей твоего отца?

— Нет.

— Совсем ничего?

— Ни единой вещицы.

Валландер засунул бумажку в карман брюк. Сказать ему больше было нечего.

— А каково это, быть полицейским? — вдруг спросил мальчик.

Валландер почувствовал, что Стефан искренне заинтересован. В его настороженных глазах появился блеск.

— Есть хорошее, есть и плохое, — ответил Валландер в некотором замешательстве, потому что неожиданно понял, что толком и не знает, какого же он мнения о собственной профессии.

— А что вы чувствуете, когда поймаете убийцу?

— Холод и еще жалость, — ответил он и вспомнил отвратительные, насквозь лживые сериалы, которых, видимо, насмотрелся Стефан.

— А что вы станете делать, когда поймаете убийцу моего папы?

— Не знаю, — ответил Валландер. — Смотря по обстоятельствам.

— Должно быть, это опасный тип. Ведь он и многих других людей убил?

Любознательность мальчика тяготила Валландера.

— Мы его поймаем, — уверенно сказал он, чтобы закончить неприятный разговор. — Рано или поздно — поймаем.

Валландер поднялся со стула и спросил, где туалет. Стефан указал на дверь в коридоре. Заперевшись, Валландер принялся разглядывать свое лицо в зеркале. Да, немного солнца бы ему не помешало. Помочившись, он осторожно открыл туалетный шкафчик. Там стояло несколько пузырьков с таблетками. На одном из них было написано имя Луизы Фредман и дата ее рождения — девятое ноября. Он запомнил название лекарства и имя врача, который его выписал. Саротен. Раньше он о таком лекарстве никогда не слышал. Приедет в Истад — посмотрит в фармакологическом справочнике.

Когда Валландер вернулся в гостиную, Стефан сидел на диване все в той же позе. У Валландера вдруг промелькнуло сомнение в его нормальности: было что-то странное в его ранней взрослости и безупречном контроле над собой.

Мальчик повернул голову и улыбнулся. На мгновение настороженность в его глазах как будто исчезла. Валландер отогнал закравшиеся сомнения и взял куртку.

— Я еще дам о себе знать, — сказал он. — Не забудь сказать маме, что я заходил. И было бы здорово, если б ты передал ей все, о чем мы говорили.

— Можно я как-нибудь зайду к вам на работу? — спросил Стефан.

Вопрос застал Валландера врасплох. Как будто ему бросили мяч, а он его не поймал.

— Ты хочешь побывать в полицейском управлении Истада?

— Да.

— Что ж, пожалуйста, приходи. Только позвони сначала. Меня часто не бывает на месте. Но иногда меня там все-таки можно застать.

Валландер вышел на лестничную площадку и вызвал лифт. Стефан кивнул ему на прощание и закрыл дверь. Вскоре Валландер снова очутился на солнце. С минуту он не двигался, наслаждаясь теплом. Не теряя времени даром, пытался сообразить, что ему делать дальше. Решение далось без труда. Он поехал в мальмёское полицейское управление.

Форсфельт был у себя. Валландер пересказал ему свой разговор со Стефаном и попросил как можно скорее связаться с врачом по имени Гуннар Бергдаль. Он также поделился с Форсфельтом подозрениями о том, что Бьёрн Фредман имел связь с собственной дочерью, а возможно, и с обоими мальчиками. Форсфельт точно помнил, что Фредман ни в чем подобном раньше не подозревался, но обещал все перепроверить в кратчайший срок. Затем Валландер перешел к Петеру Йельму. Форсфельт знал его и мог о нем кое-что порассказать. Йельм во многом походил на Фредмана и успел побывать во многих тюрьмах. Они вместе проходили по делу о сбыте краденого. Форсфельт полагал, что Йельм и Фредман часто работали в паре: Йельм поставлял краденые вещи, а Фредман занимался их сбытом. Валландер спросил, можно ли ему побеседовать с Йельмом наедине.

— Я буду только рад не участвовать в этом, — сказал Форсфельт.

— Ты у меня будешь в резерве.

Валландер взял телефонный справочник, разыскал адрес Йельма и записал Форсфельту номер своего мобильника. Они договорились пообедать вместе. Форсфельт рассчитывал, что к этому времени у него уже будут копии всех материалов, которые накопились у мальмёской полиции за годы знакомства с Бьёрном Фредманом.

Валландер оставил машину возле управления, а сам отправился на Кюнгсгатан пешком. Он зашел в магазин одежды, купил рубашку и тут же ее надел. Старую, испорченную чернилами, после некоторых раздумий все-таки выбросил. Как-никак, подарок Байбы. Выйдя из магазина, Валландер несколько минут посидел на скамейке, жмурясь от солнечного света. Затем двинулся дальше в направлении дома, где жил Йельм. На подъездной двери оказался кодовый замок. Но Валландеру повезло. Всего через несколько минут из подъезда вышел пожилой мужчина с собакой. Валландер приветливо ему кивнул и вошел внутрь. Из списка жильцов он узнал, что Йельм живет на третьем этаже. Когда Валландер уже собирался открыть дверцу лифта, у него зазвонил мобильник. Это был Форсфельт.

— Ты где? — спросил он.

— Я в доме Йельма, стою перед лифтом.

— На это я и рассчитывал. Что ты туда еще не добрался.

— Что-нибудь случилось?

— Я связался с врачом. Оказалось, мы с ним знакомы. А я и забыл.

— Что сказал врач?

— Что он, вообще-то, не должен разглашать врачебные тайны. Но я обещал на него не ссылаться. Так что тебе тоже придется этого не делать.

— Хорошо, обещаю не ссылаться.

— Он сказал, что та особа, о которой мы говорим, но имени которой не называем, потому что разговор происходит по мобильному, содержалась в психиатрической больнице.

Валландер затаил дыхание.

— Этим и объясняется ее «отъезд», — наконец произнес он.

— Нет, — сказал Форсфельт. — Не объясняется. Она лежала в больнице три года назад.

Валландер ничего не ответил. Кто-то вызвал лифт, и тот с дребезжанием уехал наверх.

— Поговорим позднее, — сказал Валландер.

— Желаю удачи с Йельмом.

Разговор оборвался.

Валландер долго стоял, обдумывая слова Форсфельта, а затем стал подниматься по лестнице на третий этаж.

25

Из квартиры Йельма доносилась музыка, которую Валландеру уже доводилось слышать. Он прижался ухом к двери и прислушался. Наконец вспомнил, что какое-то время назад ее слушала Линда. В памяти смутно всплыло название группы — «Grateful Dead». Он позвонил в дверь. Музыка играла очень громко. Он позвонил еще раз — никакой реакции. Валландер принялся с силой колотить в дверь, и только тогда музыку выключили. Послышались шаги, дверь открылась. Валландер почему-то был уверен, что дверь лишь слегка приоткроют, но она распахнулась настежь. Не отшатнись он назад — обязательно получил бы по лбу. Дверь открыл совершенно голый мужчина. На нем не было абсолютно ничего. Валландер почувствовал, что тот был под кайфом. По его большому телу гуляла едва заметная дрожь. Валландер представился и показал удостоверение. На документы мужчина даже не взглянул. Он продолжал стоять, уставившись на Валландера.

— Я тебя видел, — произнес он. — По телеку. И в газетах. Впрочем, газет я никогда не читаю. Значит, я видел тебя на первой странице. Или в новостных афишах. Разыскивается коп. Стреляет в людей, не спросив разрешения. Как, говоришь, тебя зовут? Вальгрен?

— Валландер. Это ты Петер Йельм?

— Yes.

— У меня к тебе разговор.

Голый мужчина многозначительно указал в глубь квартиры. Валландер подумал, что тот был с дамой.

— Ничем помочь не могу, — сказал он. — Возможно, я не отниму много времени.

Йельм нехотя впустил его в прихожую.

— Надень что-нибудь, — внушительно сказал Валландер.

Йельм пожал плечами, сдернул с вешалки пальто и натянул на себя. Потом нахлобучил до самых ушей старую шляпу, как будто его об этом просили. Валландер шел за ним по длинному коридору. Квартира у Йельма была просторной, старой постройки. Валландер сам мечтал найти такую в Истаде. Как-то при случае он навел справки о большой квартире в красном доме возле рынка, с книжным магазином внизу, но размер месячной аренды сразил его наповал. Когда они вошли в гостиную, Валландер с удивлением обнаружил там другого голого мужчину, укутанного в простыню. Такого поворота событий он не ожидал. Он, со своим примитивным, полным предрассудков мировоззрением, полагал, что если голый мужчина открывает дверь и делает многозначительный жест, то это значит, что у него в квартире находится голая женщина, но никак не голый мужчина. Чтобы скрыть замешательство, Валландер, вспомнив, что он представитель власти, принял решительный вид. Он уселся на стул и жестом приказал Йельму сесть напротив.

— Вы кто? — обратился он ко второму мужчине, который был заметно моложе Йельма.

— Геерт не понимает по-шведски, — сказал Йельм. — Он из Амстердама. Можно сказать, случайно в гости зашел.

— Скажи ему, что я должен посмотреть его документы. Немедленно.

Йельм говорил по-английски очень плохо, существенно хуже Валландера. Мужчина в простыне исчез и вернулся с голландскими водительскими правами. Писать Валландеру, как всегда, было нечем. Он запомнил фамилию мужчины — ван Лоенен — и вернул ему права. Затем задал несколько коротких вопросов по-английски. Ван Лоенен утверждал, что работает официантом в одном из амстердамских кафе и что именно там он познакомился с Петером Йельмом. В Мальмё он в третий раз. Через два дня должен поездом вернуться в Амстердам. Выслушав все это, Валландер попросил его покинуть комнату. Тем временем Йельм — как был, в пальто и шляпе, надвинутой на лоб, — уже успел расположиться на полу. Но тут уж Валландер рассердился.

— А ну, сними шляпу! — прорычал он. — И сядь на стул. А то вызову машину и заберу в управление.

Йельм спорить не стал. Он отшвырнул шляпу в сторону, и та, описав широкую дугу, приземлилась в оконной нише, между двумя цветочными горшками. Приступая к разговору по существу, Валландер все еще сердился на Йельма. Он даже вспотел от злости.

— Бьёрн Фредман мертв, — резко сказал он. — Впрочем, для тебя это, может быть, не новость?

Йельм замер. Валландер понял, что тот ничего не знал.

— Его убили, — продолжал он. — Кроме того, ему в глаза накапали кислоту. И срезали часть кожного покрова головы. Это произошло три дня назад. И теперь мы разыскиваем преступника. До этого он убил еще двух человек. Сначала политика по имени Веттерстедт. А потом Арне Карлмана, который торговал предметами искусства. Пока тебе все ясно?

Йельм медленно кивнул. Валландер безуспешно пытался понять, что тот сейчас чувствует.

— Так вот почему Бьёрн не отвечает по телефону, — чуть погодя проговорил Йельм. — Я ему вчера весь день звонил. И сегодня утром тоже.

— И чего ты от него хотел?

— Думал пригласить его на обед.

Врет, ясное дело, подумал Валландер. Он все еще сердился на Йельма за его наглые выходки, и проявить жесткость не составило бы ему труда. За много лет работы в полиции Валландеру лишь дважды случалось потерять самообладание на допросе и ударить человека. Он знал, что, как правило, он в состоянии контролировать свои эмоции.

— Не ври, — сказал Валландер. — Если тебе не терпится увидеть, как я ухожу отсюда вон через ту дверь, то ты сейчас четко, внятно и, главное, правдиво ответишь на мои вопросы. Иначе я тебе такое устрою, что мало не покажется. Мы имеем дело с сумасшедшим серийным убийцей. И это дает полиции особые полномочия.

Последнее, разумеется, было ложью. Но Валландер видел, что его слова произвели на Йельма должное впечатление.

— Я звонил насчет одного пакета, который принадлежит нам обоим.

— Что за пакет?

— Так, экспорт-импорт. Бьёрн задолжал мне незначительную сумму.

— Незначительную — это какую?

— Незначительную. Тысяч сто. Не больше.

Валландер подсчитал, что эта «незначительная сумма» составляет несколько его месячных окладов. Это рассердило его еще больше.

— Ладно, мы еще вернемся к твоим делам с Фредманом, — сказал он. — Об этом позаботится мальмёская полиция. А мне ты скажешь, кто, по-твоему, мог убить Фредмана.

— Да уж во всяком случае не я.

— Ну, это мы еще посмотрим. Есть другие версии?

Валландер видел, что Йельм действительно старается.

— Не знаю, — наконец сказал тот.

— Похоже, ты сомневаешься.

— У Бьёрна были дела, о которых я ничего не знал.

— Например?

— Я не знаю.

— Отвечай как следует!

— Послушайте, какого черта! Я не знаю! Какие-то дела у нас с ним были общие. А чем Фредман занимался в остальное время, я понятия не имею. У нас и не принято слишком любопытствовать. Чем меньше знаешь, тем лучше. Впрочем, это уже другой разговор.

— У тебя есть хотя бы какое-нибудь предположение, чем мог заниматься Фредман?

— Ну, например, долги вышибать.

— Гангстер, значит?

— Что-то вроде того.

— А кто был его заказчиком?

— Не знаю.

— Не ври.

— Я не вру. Я правда не знаю.

Валландер ему почти поверил.

— Что еще?

— Он был очень скрытен. Много ездил. Возвращался загорелым. И сувениры привозил.

— Куда он ездил?

— Он никогда не рассказывал. Но после поездок у него всегда водились деньги.

Валландер подумал о паспорте Фредмана. Ведь паспорта они так и не нашли.

— Кто, кроме тебя, знал Бьёрна Фредмана?

— Да уж, наверно, многие.

— А кто был знаком с ним так же хорошо, как ты?

— Никто.

— У него была женщина?

— Что за вопрос? Естественно, у него были женщины.

— А постоянная подруга?

— Он часто их менял.

— Почему?

— А почему вообще меняют? Почему я меняю? Почему сегодня у меня парень из Амстердама, а завтра из Бьярреда?

— Из Бьярреда?

— Это я для примера, черт возьми! Пожалуйста, можно из Хальмстада, если вам больше нравится.

Валландер встал. Он наморщил лоб и разглядывал Йельма, испытывая к нему инстинктивное отвращение. Отвращение к вору, для которого сто тысяч — незначительная сумма.

— Густав Веттерстедт и Арне Карлман, — проговорил Валландер, выдержав паузу. — По твоему лицу я понял, что ты знал об этих убийствах.

— Газет я не читаю. Но телевизор смотрю.

— Ты не помнишь, чтобы Бьёрн Фредман упоминал их имена?

— Нет.

— Может, ты просто забыл? Может быть, Фредман все-таки знал их?

Йельм молчал больше минуты. Валландер ждал.

— Я совершенно уверен, что ничего не забыл, — наконец сказал тот. — Но я мог просто не знать об их знакомстве.

— Сейчас на свободе разгуливает опасный тип, — сказал Валландер. — Он хладнокровен и расчетлив. И он сумасшедший. Он влил кислоту в глаза Фредмана. Это было очень и очень больно. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Да.

— Я хочу, чтобы ты немного поработал для меня ногами. Будешь везде рассказывать, что полиция ищет связь между этими тремя людьми. Я полагаю, ты согласен с тем, что нам необходимо остановить этого парня. Того, кто влил кислоту в глаза твоему приятелю?

Йельм поморщился.

— Да уж ясное дело.

Валландер поднялся.

— Позвонишь комиссару Форсфельту. Или дашь знать мне. В Истад. Для нас важно все, что тебе удастся выяснить.

— У Бьёрна была телка, Марианна, — сказал Йельм. — Она живет у Триангеля.[22]

— Как ее фамилия?

— Кажется, Эриксон.

— Кем она работает?

— Не знаю.

— У тебя есть ее телефон?

— Могу найти.

— Поищи прямо сейчас.

Йельм вышел из комнаты, а Валландер остался ждать. До него доносилось перешептывание, и по крайней мере один голос казался слегка раздраженным. Вернувшись, Йельм протянул Валландеру листок бумаги и вышел вслед за ним в прихожую.

Казалось, кайф уже успел немного выветриться. Однако смерть друга, казалось, совершенно не взволновала Йельма. Его равнодушие неприятно действовало на Валландера. Он просто не мог этого понять.

— А этот сумасшедший… — начал было Йельм, но не закончил фразу. Однако Валландер угадал смысл незаданного вопроса.

— Он охотится за определенной группой людей. И если ты не видишь никакой связи между собой, Веттерстедтом, Карлманом и Фредманом, тебе вряд ли стоит беспокоиться.

— Что же вы его до сих пор не поймаете?

Валландер уставился на Йельма. Он чувствовал, что злоба возвращается.

— В частности, потому, что такие типы, как ты, никак не хотят отвечать на вопросы, — сказал он.

Дожидаться лифта Валландер не стал. Оказавшись на улице, он опять остановился, подставив лицо солнцу, и закрыл глаза. Он заново прокручивал в голове разговор с Йельмом, и у него снова возникло чувство, что они идут по ложному следу. Валландер открыл глаза и направился к стене дома, которая находилась в тени. Его никак не покидало ощущение, что он ведет следствие в тупик. К тому же внутренний голос подсказывал Валландеру, что однажды кем-то были произнесены очень значимые слова. Чего-то я не замечаю в этом деле, думал он. Между Веттерстедтом, Карлманом и Фредманом есть связь, и я все время натыкаюсь на нее, сам того не замечая. У Валландера неприятно засосало под ложечкой. Человек, за которым они охотятся, может совершить новое убийство, а между тем, у них нет ни малейшего понятия ни о личности преступника, ни о том, где его искать. Валландер вышел из тени и махнул таксисту, который как раз проезжал мимо.

Шел первый час, Валландер расплатился и вылез из такси перед полицейским управлением. От Форсфельта он узнал, что его просили позвонить в Истад. Неужели опять что-то серьезное? — с вновь подступившей тревогой подумал Валландер. В Истаде трубку взяла Эбба. Она успокоила его, как могла, и соединила с Нюбергом. Форсфельт уступил Валландеру место за письменным столом, и тот, придвинув к себе лист бумаги, записал все, что Нюберг имел ему сообщить. На левом веке Фредмана обнаружен отпечаток пальца. Не очень отчетливый. Но его все же удалось идентифицировать и сопоставить с отпечатками, обнаруженными на месте двух предыдущих преступлений. Теперь не оставалось никаких сомнений, что они разыскивают одного и того же человека. Судмедэксперту удалось установить, что Фредман был убит менее чем за двенадцать часов до обнаружения тела. Кроме того, эксперт уверен, что кислота попала в глаза Фредмана, когда тот был еще жив.

Потом Эбба соединила Валландера с Мартинсоном, которому пришел ответ из Интерпола: отец Долорес Марии Сантаны опознал образок. Образок действительно принадлежал его дочери. Еще Мартинсон сообщил, что шведское посольство в Доминиканской Республике всячески отказывается брать на себя расходы по перевозке останков девушки в Сантьяго. Валландер слушал не очень внимательно. Когда с жалобами на непокладистость посольства было покончено, он коротко спросил, чем занимаются Анн-Бритт и Сведберг. Мартинсон рассказал все как есть. Стараются изо всех сил. Но пока никому не удалось пробиться сквозь прочную скорлупу, в которой оказалось расследование. Валландер сказал, что появится в Истаде во второй половине дня, и повесил трубку.

Все это время Форсфельт стоял в коридоре и чихал.

— Аллергия, — сказал он и высморкался. — Летом — просто беда.

Погода стояла прекрасная, и они пошли в ресторанчик, куда Форсфельт частенько захаживал есть спагетти. Выслушав рассказ Валландера о визите к Йельму, Форсфельт завел разговор о своем летнем домике у дороги на Эльмхульт. Валландер сообразил, что тому не хотелось портить обед разговорами об убийствах. При других обстоятельствах Валландеру было бы сложно удержаться и не говорить на эту тему. Но в обществе Форсфельта все почему-то вышло само собой. Валландер все больше увлекался, слушая пожилого полицейского, который сидел напротив и любовно описывал, как идет восстановление старой кузницы. Только за кофе Форсфельт позволил разговору вернуться к расследованию. Он обещал допросить Марианну Эриксон в тот же день. Но более важным открытием ему казался тот факт, что три года назад Луизу Фредман забирали в психиатрическую больницу.

— Я точно не знаю, но догадываюсь, что она в Лунде, — сказал Форсфельт. — В больнице св. Ларса. Кажется, именно туда поступают самые тяжелые больные.

— Да, придется порядком попотеть, чтобы добраться до больничного журнала: в таких случаях всегда сталкиваешься с кучей препятствий. Конечно, в этом есть свой смысл. Но я считаю, что нам просто необходимо получить информацию о Луизе Фредман. Хотя бы потому, что семья скрывает от нас правду.

— Это еще ничего не значит, — возразил Форсфельт. — О психических заболеваниях в семье никто не любит говорить. У меня была тетка, так она постоянно переезжала из одной психбольницы в другую, всю жизнь. И, насколько я помню, о ней почти никогда не говорили при посторонних. Считалось, что это — позор семьи.

— Я попрошу кого-нибудь из истадских прокуроров связаться с Мальмё, — сказал Валландер. — Наверняка возникнет множество разных формальностей.

— Как ты собираешься обосновывать свое требование? — спросил Форсфельт.

Валландер задумался.

— Пока не решил, — сказал он. — Я подозреваю, что Бьёрн Фредман ее насиловал.

— Подозрений недостаточно, — с уверенностью сказал Форсфельт.

— Сам знаю. Мне нужно каким-то образом убедить их, что информация о Луизе Фредман важна для расследования убийств. Информация, которую мы можем получить о ней и от нее.

— Чем же, по-твоему, Луиза сможет вам помочь?

Валландер развел руками.

— Трудно сказать. Может быть, ничего и не прояснится от того, что мы узнаем, почему ее держат в больнице. Может быть, она вообще не в состоянии ни с кем разговаривать.

Форсфельт задумчиво кивнул. Валландер понимал, что возражения его коллеги небезосновательны. Но он не мог не считаться с собственной интуицией, которая подсказывала ему, что в этом деле Луиза Фредман играет не последнюю роль. Вот только с Форсфельтом об интуитивных домыслах не порассуждаешь.

Валландер расплатился за двоих. Когда они вернулись в управление, Форсфельт сходил в дежурную часть и принес черный пластиковый пакет.

— Вот тебе пара кило ксерокопий, они дают весьма полное представление о беспокойной жизни Бьёрна Фредмана, — сказал он и улыбнулся.

Но сразу же принял серьезный вид, как будто вспомнил, что в данных обстоятельствах улыбка неуместна.

— Вот ведь бедняга, — сказал он. — Наверно, страшно мучился. И что же он такого сделал? Чем он это заслужил?

— Вот именно, — сказал Валландер. — Что он сделал. И что сделал Веттерстедт. И Карлман. И кому они это сделали.

— Скальпы, кислота в глазницах. Куда же мы движемся?

— Если верить госуправлению полицией, мы движемся к тому, что в выходные дни в полицейском округе вроде истадского не всегда сыщешь людей для полицейского наряда, — сказал Валландер.

Форсфельт помолчал.

— Не думаю, чтобы это было правильной реакцией на развитие событий, — произнес он.

— Скажи это нашему верховному комиссару, — буркнул Валландер.

— А что он может сделать? У него свое начальство. А за их спинами — политики.

— В любом случае, он может отказаться, — возразил Валландер. — Мог бы подать в отставку, если дело зашло слишком далеко?

— Да, пожалуй.

— Ладно, спасибо тебе за помощь. И за рассказ про кузницу тоже.

— Ты бы как-нибудь заехал ко мне, навестил, — предложил Форсфельт. — Не знаю, действительно ли Швеция такая фантастическая страна, как о ней везде пишут. Но земли по-прежнему много. И природа красивая. И нетронутая. Даже удивительно. Надо только уметь видеть эту красоту.

— Не забудь про Марианну Эриксон, — напомнил Валландер.

— Посмотрим, может быть, смогу разыскать ее прямо сейчас. Я позвоню тебе во второй половине дня.

Валландер открыл дверцу машины и забросил внутрь пластиковый пакет. Выехав за пределы города, повернул на трассу Е65. Он опустил стекло и почувствовал, как в лицо пахнул летний ветер. Подъезжая к Истаду, он задержался у продуктового магазина, чтобы купить кое-какой еды. Стоя в очереди в кассу, вспомнил, что забыл взять стиральный порошок.

Валландер уже поднял покупки наверх и собрался открывать дверь, когда обнаружил, что у него нет ключей. Он спустился вниз, перерыл всю машину, но ключей так и не нашел. Позвонил Форсфельту — нет на месте. Кто-то из сотрудников сходил к Форсфельту в кабинет, посмотрел, не лежит ли связка ключей на столе. Нет, не лежит. Валландер поискал клочок бумаги, на который записал телефон Фредманов в Розенгорде. Трубку взял сын. Пока тот искал ключи, Валландер дожидался у телефона. Стефан вернулся и сказал, что ничего не нашел. Несколько секунд Валландер колебался: не должен ли он сказать, что знает о пребывании Луизы в психиатрической больнице? В итоге он решил ничего не говорить.

Валландер напряг память. Он мог оставить ключи в ресторанчике, где обедал вместе с Форсфельтом. Или в магазине, где покупал новую рубашку. В раздражении он вернулся к машине и поехал в управление. В дежурной части хранились запасные ключи. Он оставил Эббе название магазина и ресторана в Мальмё, и она обещала узнать, не находил ли там кто связки ключей. Валландер не стал разговаривать ни с кем из сослуживцев и сразу вернулся домой. Он чувствовал, что ему необходимо еще раз обдумать все, что произошло за день. Кроме того, нужно подготовиться к разговору с Пером Окесоном. Валландер втащил покупки в квартиру, часть поставил в кладовку, часть — в холодильник. Время, отведенное ему для стирки, уже пошло. Валландер взял пакет со стиральным порошком, сгреб белье в охапку. Когда он спустился в прачечную, там еще никого не было. Он рассортировал грязное белье, стараясь угадать, какие вещи стираются при одинаковой температуре. После некоторых хлопот Валландеру удалось запустить две стиральные машины, и он не без удовлетворения вернулся в квартиру.

Не успел он захлопнуть дверь, как зазвонил телефон. Это был Форсфельт. Он сообщил, что Марианна Эриксон находится в Испании. В турбюро ему дали адрес отеля, в котором она остановилась, и он попробует разыскать ее там. Валландер вытащил содержимое черного пакета. Оно заняло весь кухонный стол. Внезапно Валландеру захотелось пить, он достал из холодильника банку пива и уселся в гостиной. Поставил диск Йусси Бьерлинга. Через некоторое время Валландер растянулся на диване и вскоре он заснул.

Пробуждение настало мгновенно, как только умолкла музыка. Банка с пивом уже наполовину опустела. Не вставая с дивана, Валландер допил остатки пива. Снова зазвонил телефон. Валландер поплелся в спальню и взял трубку. Звонила Линда. Она спросила, нельзя ли ей несколько дней пожить у него: родители подруги уже вернулись домой. Валландер тут же почувствовал прилив энергии. Он сгреб с кухонного стола все бумаги и отнес в спальню, на кровать. Застелил постель в комнате, где Линда спала раньше, и открыл все окна, чтобы наполнить квартиру теплым вечерним воздухом. Она пришла в девять часов. К этому времени Валландер уже успел побывать в прачечной и разгрузить стиральные машины. К его удивлению, ни одежда, ни простыни не покрасились. Он развесил белье в сушилке и поднялся в квартиру. Еще по телефону она предупредила, что есть ничего не будет. Он отварил картошки и пожарил один кусок мяса. За ужином Валландер сначала думал о том, нужно ли позвонить Байбе. Потом — о пропавших ключах. О Луизе Фредман. О Петере Йельме. О куче бумаг, сваленной в спальне на кровати.

Но больше всего его мысли занимал человек, который в это время разгуливал по летним вечерним улицам.

Человек, которого им нужно поймать как можно скорее. Пока он не совершил новое убийство.

Валландер стоял у открытого окна и смотрел, как Линда идет по тротуару.

— Я люблю тебя, — сказал он вслух, но так, чтобы Линде не было слышно.

Он сбросил ей связку ключей, и та упала в ее руку.

26

Хотя они с дочерью проговорили полночи, уже в шесть часов он заставил себя встать. Валландер еще не совсем проснулся, и ему пришлось долго стоять под душем, чтобы усталость потихоньку начала покидать его тело. Он бесшумно перемещался по квартире, думая о том, что только с Линдой или Байбой чувствует себя здесь по-настоящему дома. Когда он один, квартира для него — просто крыша над головой, случайное и временное прибежище. Он сварил кофе, спустился в прачечную и разгрузил сушилку. Соседка по дому, которая как раз запихивала белье в машину, сделала Валландеру замечание: мол, вчера он оставил после себя беспорядок. Соседка была пожилая одинокая женщина, и при встрече Валландер обычно здоровался с ней кивком головы. Имени ее он не помнил. Пожилая дама показала место на полу, где она обнаружила кучку рассыпанного порошка. Валландер извинился и обещал в дальнейшем исправиться. Вот ведь старая карга, злобно думал он, поднимаясь по лестнице. Впрочем, он понимал, что соседка права. С уборкой он действительно нахалтурил. Валландер свалил белье на кровать и перенес папки, полученные от Форсфельта, в кухню. Он чувствовал угрызения совести, потому что ночью так и не успел просмотреть их. Но разговор с Линдой, который все тянулся и тянулся, час за часом, был важен для них обоих, и по многим причинам. Ночь выдалась очень теплая. Они сидели на балконе, он слушал ее и думал: рядом со мной сидит взрослый человек, я разговариваю со взрослым человеком. Линда перестала быть ребенком, и это удивляло его. Произошло нечто такое, чего он раньше не замечал. Оказывается, Мона говорила ей, что, может быть, снова выйдет замуж. Валландер неожиданно сник. Он понял, что Мона поручила Линде сообщить ему известие, которое так больно его задело — он даже сам не понимал почему. В ту ночь Валландер впервые серьезно заговорил с дочерью о причинах, по которым распался их брак с Моной. По комментариям дочери он понял, что у Моны было на этот счет свое мнение. Потом Линда стала спрашивать его о Байбе, и он старался отвечать по возможности честно, хотя многое в их отношениях оставалось неясным для него самого. Наконец они пошли спать. Засыпая, Валландер думал о том, что сегодня он убедился в главном: Линда не станет винить его во всем происшедшем, теперь она понимает, что развод родителей был неизбежен.

Он сел за кухонный стол и развернул первую страницу объемистого опуса, повествующего о беспокойной и запутанной жизни Бьёрна Фредмана. Два часа ушло на то, чтобы изучить все бумаги, после чего он еще раз бегло просмотрел отдельные куски. Время от времени он делал пометки в одной из своих школьных тетрадей, которые хранились тут же, в кухонном ящике. Когда он отпихнул от себя последнюю папку и потянулся, на часах было восемь. Он налил себе еще кофе и подошел к открытому окну. Опять будет чудный летний день. Валландер уже и забыл, когда в последний раз шел дождь. Он подвел итог прочитанному. С первого часа своей жизни Бьёрн Фредман был существом несчастным. Он вырос в тяжелой и неспокойной домашней обстановке и уже в семилетнем возрасте в первый раз столкнулся с полицией — по делу о краже велосипеда. С тех пор общение с полицией не прекращалось. Фредман с самого начала противился правилам, уважать которые у него не было никаких причин. Валландер думал о том, как много раз за годы полицейской службы ему доводилось читать эти унылые, бесцветные саги, первое же предложение которых предвещало плохой конец. Швеция — это страна, которой удалось победить нищету, в большей степени благодаря собственным усилиям и в меньшей — счастливым обстоятельствам. У самого Валландера еще сохранились детские воспоминания о людях, которые жили в настоящей бедности, хотя уже тогда их оставалось немного. Но вот другого рода бедность, думал Валландер, стоя с чашкой кофе у кухонного окна. Она никуда не исчезла. Она так и продолжает жить за каждым фасадом. И теперь, когда случайные взлеты, похоже, остались в прошлом, когда каждый тянет одеяло на себя, — теперь возвращается и эта неизжитая бедность семейных отношений. Бьёрн Фредман всегда был одинок. Нам не удалось создать общество, которое бы стало домом для таких, как он. Старое общество, в котором вся семья держалась вместе, взлетело на воздух, но мы забыли заменить его чем-то другим. Расплатой стало полное одиночество. Мы не предвидели этого или просто предпочли об этом не задумываться.

Валландер засунул папки обратно в черный пакет, подошел к двери Линдиной комнаты и прислушался. Линда спала. Он не удержался и осторожно приоткрыл дверь. Линда спала лицом к стене, свернувшись в клубочек. Он оставил ей на кухне записку и задумался, как быть с ключами. Вернулся в спальню и позвонил в дежурную часть. Трубку взяла какая-то девушка, от нее он узнал, что Эбба дома. Он разыскал ее домашний номер, но ничего утешительного Эбба сообщить не могла. Ни в ресторане, ни в магазине одежды ключей не находили. Валландер дополнил записку просьбой оставить ключ под ковриком у двери, после чего вышел из дома и отправился на работу. В управление он приехал еще до половины девятого. Там он обнаружил Хансона, лицо которого посерело еще больше. Валландеру вдруг стало его жаль: долго он так не протянет. Они вместе пошли в столовую пить кофе. Была суббота, к тому же июль месяц, и потому почти ничего не напоминало, что полным ходом идет самое крупное расследование в истории истадской полиции. Валландер сказал Хансону, что теперь понимает необходимость подкрепления, о котором у них уже не раз заходила речь. Он по-прежнему считает, что у них в запасе достаточно людей, но самому Хансону нужна разрядка. Тот пробовал было протестовать, но Валландер не уступал: достаточно взглянуть на посеревшее лицо Хансона и его бегающие глаза. В конце концов Хансон сдался и обещал в понедельник поговорить с начальником полиции лена и запросить интенданта из соседнего округа.

На десять часов было назначено собрание следственной группы. Валландер оставил Хансона, которому, похоже, уже несколько полегчало, и отправился к себе. Он позвонил Форсфельту, но сразу его разыскать не смогли. Форсфельт перезвонил ему лишь через пятнадцать минут. Валландер спросил о паспорте Бьёрна Фредмана.

— Вообще-то паспорт должен храниться в квартире, — сказал Форсфельт. — Странно, что мы его не нашли.

— Не знаю, имеет ли это значение, — проговорил Валландер, — но я хочу поподробнее разузнать о поездках, про которые говорил Петер Йельм.

— В Европе теперь вряд ли делают какие-то пометки в паспорте, когда пересекаешь границу.

— Мне показалось, что Йельм имел в виду более дальние вояжи. Впрочем, я могу ошибаться.

Форсфельт обещал начать поиски паспорта немедленно.

— Я вчера вечером разговаривал с Марианной Эриксон, — сказал он. — Думал тебе позвонить. Но было уже поздно.

— Где ты ее нашел?

— В Малаге. Она даже не знала, что Фредман убит.

— Она смогла что-нибудь рассказать?

— Вообще-то, не многое. Она, конечно, разволновалась. К сожалению, я не мог избавить ее от подробностей. Они с Фредманом встречались на протяжении последних шести месяцев. У меня такое чувство, что она действительно его любила.

— Что ж, тогда она первая. Если не считать Петера Йельма.

— Она думала, что Фредман — предприниматель, и понятия не имела о его темных делах. Она даже не знала, что у него была жена и трое детей. По-моему, все это ее порядком расстроило. Очень жаль, но мне пришлось разрушить тот образ Фредмана, который у нее был.

— А почему ты решил, что она его любила?

— Она огорчилась, когда узнала, что он лгал ей.

— Что-нибудь еще выплыло?

— Пожалуй, что нет. Но она возвращается в Швецию. В пятницу будет дома. Тогда я с ней и поговорю.

— А потом уйдешь в отпуск?

— Во всяком случае, собирался. Может, составишь компанию?

— Сейчас мне об этом лучше даже не думать.

— Знаешь, если уж дело начало раскручиваться, все может закончиться очень быстро.

Последнюю реплику Валландер оставил без комментариев. Он позвонил на коммутатор и попросил разыскать Пера Окесона. Меньше чем через минуту ему сообщили, что Окесон дома. Валландер взглянул на часы. Четыре минуты десятого. Что ж, можно съездить к нему домой. В коридоре он столкнулся со Сведбергом, у которого на голове по-прежнему была его чудная шапочка.

— Все облезаешь? — спросил Валландер.

— Уже лучше. Но ходить без шапочки пока не рискую.

— Как ты думаешь, можно в субботу раздобыть какого-нибудь слесаря? — спросил Валландер.

— Сомневаюсь. Если захлопнулась дверь, обратись к дежурным слесарям.

— Мне нужно сделать дубликат с пары ключей.

— У тебя дверь захлопнулась?

— Я потерял ключи.

— На них есть твое имя и адрес?

— Разумеется, нет.

— Тогда, по крайней мере, не придется менять замки.

Валландер предупредил, что едет на важную встречу с Окесоном и может опоздать на оперативку.

Пер Окесон жил за больницей, там, где начиналась частная застройка. Валландеру уже доводилось бывать у него, и дорогу он знал. Он заприметил Окесона, когда вылезал из машины: тот подстригал травкув саду и, увидев Валландера, выключил газонокосилку.

— Что-нибудь случилось? — спросил он, подходя к калитке.

— И да, и нет. Каждую минуту что-нибудь случается. Но существенного — ничего. Мне требуется твоя помощь, чтобы разыскать одного человека.

Они прошли в сад. Самый обыкновенный сад, мрачно подумал Валландер, ничем не отличается от других. От кофе он отказался. Окесон усадил его на тенистой веранде с жаровней, сложенной из камней.

— Сюда может выйти моя жена, — предупредил он. — Пожалуйста, не говори при ней, что я осенью еду в Африку. Очень меня обяжешь. Пока эта тема слишком болезненна.

Валландер обещал ничего не говорить и вкратце рассказал о Луизе Фредман — о том, что отец, возможно, насиловал свою дочь. Он честно признался, что этот путь может оказаться тупиковым и ни к чему их не приведет. Но рисковать они не имеют права: нужно проверять все. Дело представилось в новом свете после того, как они точно установили: Фредмана убил тот же человек, что расправился с Веттерстедтом и Карлманом. Бьёрн Фредман — белая ворона в этой скальпированной компании, сказал Валландер и сразу почувствовал, что образ у него получился сомнительный. Как им вписать его в общую картину? Почему у них это не получается? Возможно, если они начнут с Бьёрна Фредмана, который вроде бы не имел ничего общего с двумя остальными, они как раз и нащупают точки соприкосновения между всеми тремя. Окесон слушал внимательно, не делая никаких возражений.

— Я разговаривал с Экхольмом, — сказал он, когда Валландер закончил. — Похоже, хороший парень. Знающий. Реалистичный. После разговора с ним у меня сложилось впечатление, что этот человек может снова убить.

— Эта мысль не выходит у меня из головы, — отозвался Валландер.

— Что вы думаете насчет подкрепления?

Валландер рассказал о своей утренней беседе с Хансоном. Пер Окесон отнесся к их решению скептически.

— Думаю, ты совершаешь ошибку, — сказал он. — Поддержку должен получить не только Хансон. Мне кажется, ты склонен переоценивать работоспособность своих коллег, и свою тоже. Это большое расследование, слишком большое. И я хочу, чтобы над ним работало больше людей. Это, по крайней мере, означает, что несколько дел будут делаться одновременно. А не по очереди. Может произойти новое убийство. У нас просто нет времени.

— Я понимаю тебя, — сказал Валландер. — У меня у самого все время такое чувство, что мы уже опоздали. Именно это меня и беспокоит.

— Так что ты скажешь насчет подкрепления? — повторил Пер Окесон.

— Пока я скажу нет. Проблема не в этом.

Между Валландером и Окесоном сразу возникла напряженность.

— Предположим, что для меня как для руководителя предварительного следствия такая позиция неприемлема, — проговорил Пер Окесон. — А ты, со своей стороны, не хочешь привлекать дополнительные ресурсы. Что тогда получается?

— Получается затруднительная ситуация.

— Очень затруднительная. И неприятная. Если я запрошу дополнительные ресурсы вопреки твоей воле, то аргументировать смогу только тем, что нынешняя следственная группа не справляется. Мне придется признать вашу несостоятельность, пусть даже в мягкой формулировке. Мне бы этого не хотелось.

— Ты волен поступать так, как считаешь нужным, — сказал Валландер. — Но знай: в тот же день я уйду из полиции.

— Какого черта, Курт!

— Это ты развернул эту дискуссию. Не я.

— Ну, знаешь, у тебя свои обязанности. У меня — свои. А потому я полагаю, что совершу служебный проступок, если не запрошу вам в помощь еще людей.

— Угу. И собак, — сказал Валландер. — Мне тут очень не хватает собак. И вертолетов побольше.

На этом дискуссия была окончена. Валландер жалел, что перегнул палку. К тому же он сам не мог как следует разобраться, почему он, собственно, так возражает против подкрепления. Правда, по опыту Валландер знал, что в подобных случаях не всегда удается наладить контакт друг с другом, и это только тормозит расследование. Но, с другой стороны, они бы действительно могли делать несколько дел одновременно, тут Окесон был прав, и Валландер ничего не мог ему возразить.

— Поговори с Хансоном, — предложил он. — В конце концов, ему решать.

— Хансон ничего не делает, не посоветовавшись с тобой. А посоветовавшись, делает так, как ты скажешь.

— Я могу воздержаться от советов. В этом можешь на меня рассчитывать.

Из водопроводной трубы, там, где к ней прикреплялся пластиковый шланг, капала вода. Пер Окесон встал, закрутил вентиль и сел на прежнее место.

— Давай подождем до понедельника, — сказал он.

— Давай.

После этого разговор вернулся к Луизе Фредман. Валландер всячески подчеркивал: у него нет явных оснований полагать, что Бьёрн Фредман насиловал собственную дочь. Но он не может исключать такой возможности. Он вообще ничего не может исключать, и потому он пришел сюда за помощью. Ему необходимо проникнуть в палату, где лежит Луиза.

— Возможно, все мои предположения ошибочны, — заключил Валландер. — Это будет не первая моя ошибка. Но я не вправе упускать что-либо из виду. Я хочу знать, почему Луиза наблюдается в психиатрической больнице. А когда мы это выясним, то вместе решим, имеет ли смысл сделать следующий шаг.

— Это какой же?

— Поговорить с ней.

Окесон кивнул. Валландер не сомневался, что может рассчитывать на понимание с его стороны. Он хорошо знал Окесона. Знал, что тот с уважением относится к его интуитивным догадкам, даже если они не опираются ни на какие осязаемые доказательства.

— Это сложная процедура, — сказал Пер Окесон. — Но я попытаюсь кое-что сделать уже за выходные.

— Буду тебе очень признателен. Можешь звонить мне в управление или домой в любое время суток.

Окесон пошел в дом проверить, все ли телефоны Валландера у него записаны.

Напряженность между ними, похоже, исчезла. Окесон проводил Валландера до калитки.

— Лето начинается хорошо, — сказал он. — Но тебе сейчас, наверное, не до этого.

В его голосе Валландеру послышалось сочувствие.

— Да уж, — отозвался он. — Но бабушка Анн-Бритт Хёглунд утверждает, что хорошая погода продержится долго.

— Может, она нам еще скажет, где искать преступника?

Валландер вяло покачал головой.

— Советчиков у нас пруд пруди. Опять же наша обычная публика — ясновидящие и любители признаваться в убийствах — уже дает о себе знать. Несколько стажеров как раз занимаются систематизацией всех поступающих сообщений. Потом их просматривают Анн-Бритт и Сведберг. Но пока от этого — никакой пользы. Никто ничего не видел — ни возле дома Веттерстедта, ни в саду у Карлмана. Звонков по поводу ямы у железнодорожной станции и машины в аэропорту пока не так много. Но там, кажется, тоже пусто.

— Да, ваш преступник осторожен.

— Осторожен, изобретателен и начисто лишен обычной человеческой логики, — сказал Валландер. — Я просто не могу себе представить, как работает его мозг. Похоже, он даже Экхольма поставил в тупик. Впервые в жизни у меня такое чувство, будто на свободе разгуливает настоящий монстр.

Окесон на мгновение задумался.

— Экхольм говорил, что закладывает всю информацию в компьютер, — сказал он. — Согласно проекту, который реализует ФБР. Возможно, это что-то и даст.

— Будем надеяться, — ответил Валландер.

Он не договорил фразы до конца. Но Окесон его понял.

Будем надеяться, что к тому времени убийца не успеет нанести новый удар.

Будем надеяться, хотя мы даже не знаем, где его искать.

Валландер отправился назад в управление. Он приехал через несколько минут после начала собрания. Чтобы ободрить измотанных подчиненных, Хансон лично съездил в кондитерскую «Фридольф» и купил венских булочек. Валландер занял свое привычное место и оглядел присутствующих. Мартинсон, в первый раз за этот год, надел штаны до колена. У Анн-Бритт уже появился легкий загар. И когда она только успевает? — с завистью подумал Валландер. Единственным человеком, одетым официально, был Экхольм, который в этот раз оттянулся на дальние позиции, заняв самый конец стола.

— Редакция одной из наших вечерних газет решила блеснуть изысканностью вкуса и поместила в приложении исторический очерк о мастерстве скальпирования, — мрачно сообщил Сведберг. — Будем надеяться, что этот вид искусства не приобретет широкой популярности среди всевозможных сумасшедших, которые гуляют по улицам.

Валландер постучал карандашом по столу.

— Давайте начинать, — сказал он. — Мы разыскиваем самого опасного преступника из тех, с которыми нам доводилось иметь дело. Он уже совершил три жестоких убийства. Мы знаем, что действует один и тот же человек. Этим, собственно говоря, наше знание и ограничивается. Если не считать того, что новое убийство не только возможно, но и очень вероятно.

В комнате воцарилась тишина. Валландер отнюдь не стремился создать за столом атмосферу подавленности. Он знал по опыту, что, сохраняя легкость тона, легче расследовать даже самое запутанное дело, даже самое тяжелое и трагическое преступление. Он понимал, что каждый из сидящих за столом удручен не меньше его самого. Все оперативники были согласны в том, что преступник — чудовище в человеческом обличии и что в сознании чудовища все искажается настолько, что понять его действия почти невозможно.

Эта оперативка стала для Валландера одной из самых тяжелых за все годы его полицейской службы. За окном — лето, прекрасное до невероятия, венские булочки Хансона плавятся и тают на жаре, а у самого Валландера на душе так скверно, что он почти болен. Он внимательно следил за ходом обсуждения, но думал в это время о том, как он до сих пор выдерживает на такой работе. Не пришло ли время понять, что он уже свое сделал? Что жизнь — это не только служба? Но в глубине души Валландер сознавал, почему он так удручен: он не видел никакой возможности для прорыва, ни единой трещинки в стене, которую бы они стали потихоньку расширять и наконец протиснулись бы через нее наружу. Нет, они не буксовали, у них по-прежнему имелось много зацепок. Загвоздка состояла в том, чтобы решить, в какую сторону двигаться. В расследовании всегда присутствует некий невидимый ориентир, по которому следственная группа может корректировать свой курс. Но на этот раз им не на что было опереться. Они уже не могли просто искать связь между тремя убитыми. Пошатнулась их уверенность в том, что эта связь действительно существует.

Через три часа собрание закончилось, им оставалось одно — продолжать работу. Оглядев усталые лица коллег, Валландер сказал, что всем им необходим отдых. Он отменяет все встречи, назначенные на воскресенье. Они прощаются до понедельника. Делать оговорок он не стал, все было ясно и так: если не случится ничего серьезного, если человек, который разгуливает по летней Швеции, не нанесет новый удар.

Валландер пришел домой во второй половине дня. Линда оставила ему записку, что не вернется до вечера. Он чувствовал себя усталым и лег спать. Через несколько часов проснулся, дважды набрал номер Байбы, но там никто не отвечал. Валландер позвонил Гертруд. Она сказала, что с отцом все как обычно. Разве что теперь он часто заводит разговор о поездке в Италию. Валландер пропылесосил в квартире и починил сломанную оконную петлю. Все это время он не переставал думать о неуловимом преступнике. В семь часов приготовил незамысловатый обед — замороженное тресковое филе с отварной картошкой. Потом расположился на балконе с чашкой кофе и стал рассеянно листать старый номер «Истадс Аллеханда». В четверть десятого пришла Линда, и они вместе сели на кухне пить чай. В воскресенье она пригласила Валландера прийти на репетицию спектакля, который они ставили вместе с Кайсой. Линда держалась очень загадочно и даже не хотела сказать, о чем спектакль. В половине двенадцатого оба отправились спать.

Валландер заснул почти сразу. Линда не спала и, лежа в кровати, слушала ночных птиц. Потом она тоже заснула. Дверь в ее комнату оставалась слегка приоткрытой.

* * *

Никто из них не слышал, как в начале третьего наружная дверь осторожно отворилась. Хувер был босиком. Он неподвижно застыл в коридоре и вслушался в тишину. Из комнаты слева от гостиной доносился мужской храп. Хувер осторожно двинулся в глубь квартиры. Дверь в одну из комнат была чуть приоткрыта. Девушка. Наверно, ровесница его сестры. Хувер не удержался и подошел ближе. Она спала и была полностью в его власти. Он вышел из комнаты и двинулся дальше, туда, откуда доносился храп. Комиссар Валландер лежал на спине, сбросив с себя почти все одеяло. Он крепко спал. Его грудная клетка поднималась и опускалась в глубоких волнообразных движениях.

Хувер смотрел на него не шевелясь.

Он думал о сестре, о том, что скоро она вырвется из тьмы, которая ее окружает. Вернется к жизни.

Он взглянул на спящего мужчину. Вспомнил девушку в соседней комнате — должно быть, его дочь.

Он принял решение.

Через несколько дней он сюда вернется.

Хувер покинул квартиру так же бесшумно, как и проник в нее. Запер дверь ключом, который вытащил из куртки полицейского.

Вскоре раздался шум мопеда. Потом шум растворился вдали, и снова воцарилась тишина.

Только по-прежнему пели ночные птицы.

27

Проснувшись на следующее утро, в воскресенье Валландер впервые за долгое время почувствовал себя выспавшимся. Шел девятый час. В щели между занавесками виднелся клочок синего неба. По-прежнему стояла прекрасная погода. Он еще полежал в постели, прислушиваясь к звукам в квартире. Затем встал, надел чистый халат и заглянул в комнату Линды. Она спала. На мгновение Валландеру показалось, что он перенесся в то время, когда она была еще ребенком. Он улыбнулся этому воспоминанию и пошел на кухню варить кофе. Термометр за окном уже показывал девятнадцать градусов. Когда кофе сварился, он приготовил для Линды поднос с завтраком. Он не забыл, что́ она любит. Яйцо (варить три минуты), поджаренный хлеб, несколько кусочков сыра, очищенный помидор и стакан воды. Он выпил кофе и дождался, пока будет без четверти девять. Тогда он отправился ее будить. Линда очнулась от сна сразу же, как только услышала свое имя. Увидев в его руках поднос, рассмеялась. Он сел в изножье кровати и смотрел, как она ест. Мысль о расследовании промелькнула в голове, когда он только проснулся, и больше не возвращалась. Такое уже случалось с Валландером, например, когда он вел трудное дело об убийстве пожилой крестьянской пары, жившей на уединенной ферме близ Кникарпа. Каждое утро расследование проносилось в его голове, и все детали, все вопросы, на которые они не могли найти ответ, втискивались в несколько коротких мгновений.

Линда отодвинула поднос и, потягиваясь, откинулась на кровати.

— Почему ты ходил ночью? — спросила она. — Тебе не спалось?

— Я спал как убитый. Я даже не вставал в туалет.

— Значит, мне все приснилось. Мне вдруг показалось, что ты открыл дверь и зашел ко мне в комнату.

— Это был сон. Я в первый раз спал, не просыпаясь.

Час спустя Линда вышла из дома. Они условились встретиться в семь у Остерпортсторга. Линда спросила, помнит ли он, что как раз в это время Швеция будет играть в одной восьмой финала против Саудовской Аравии. Валландер ответил, что ему нет до этого дела. В действительности же он поспорил, что Швеция победит со счетом 3:1, и уже заплатил Мартинсону сто крон. Оставшись один, Валландер достал гладильную доску и принялся за выстиранные рубашки. Удовлетворительно справившись с двумя, он устал и решил позвонить Байбе в Ригу. Байба сняла трубку почти сразу, и по ее голосу Валландер понял, что она рада его звонку. Он рассказал, что сейчас у него гостит Линда и что сегодня он выспался — впервые за несколько недель. Байба уже сворачивала свои дела в университете. Ей не терпелось поехать в Скаген, она ждала этой поездки, как ребенок. Повесив трубку, Валландер пошел в гостиную и включил на полную мощность «Аиду». Чувствуя себя счастливым и полным энергии, он уселся на балконе и внимательно прочел газеты за последние несколько дней. Впрочем, сообщения о ходе расследования он пропускал. Валландер решил, что до двенадцати будет только отдыхать, а потом снова возьмется за работу. Но осуществить этот план все же не удалось, потому что Окесон позвонил ему в четверть двенадцатого. Он уже успел обсудить просьбу Валландера с главой мальмёской прокуратуры: ответ на часть своих вопросов касательно Луизы Фредман Валландер получит уже в ближайшие дни. Однако было одно обстоятельство, которое вызывало у Окесона недоумение, и он решил об этом спросить:

— А не проще ли было задать все вопросы маме девушки?

— Не знаю, — сказал Валландер. — Я не уверен, что услышу от нее ту правду, которая мне нужна.

— Это какую же? Можно подумать, что правд несколько?

— Мама защищает свою дочь, — сказал Валландер. — Это естественно. Я бы вел себя точно так же. Даже если она согласится говорить со мной, на ее рассказе так или иначе отразится желание защитить своего ребенка. Больничный журнал и заключение врача говорят совсем на другом языке.

— Ну что ж, тебе виднее, — сказал Окесон и обещал перезвонить в течение дня, как только появятся новости.

Мысли Валландера невольно вернулись к расследованию. Он решил прихватить на балкон тетрадь, чтобы просмотреть рабочий план на следующую неделю. Но вскоре проголодался и решил, что в это воскресенье может позволить себе сходить в ресторан. Без нескольких минут двенадцать Валландер вышел из дома — весь в белом, как теннисист, на ногах сандалии. Он поехал в направлении Остерлена. Пожалуй, после ресторана можно будет заглянуть к отцу, подумал он. Если бы расследование не висело у него на шее, он пригласил бы на обед и его, и Гертруд. Но сейчас Валландеру хотелось побыть одному: в последние недели он почти все время был на людях, то вел разговоры с глазу на глаз, то заседал на оперативках.

Незаметно Валландер добрался до Симрисхамна. Он решил оставить машину у лодок и пройтись пешком. Прогулявшись, Валландер завернул в «Портовый кабак», чтобы пообедать. Он уединился за столиком в углу и принялся рассматривать других посетителей, которые наслаждались летней праздностью. А ведь среди них может оказаться тот, кого я разыскиваю, подумал Валландер. Если теория Экхольма верна, если преступник ведет совершенно нормальную жизнь, если внешне ничто не выдает в нем того внутреннего уродства, которое позволяет ему творить с людьми самые страшные вещи, то он действительно может находиться в этом зале.

И в эту минуту летний день уплыл у него из рук. Он начал заново перебирать все, что произошло. По какой-то причине, неясной для него самого, его мысли обратились к девушке, которая сгорела в рапсовом поле Саломонсона. Она не имела никакого отношения к остальным событиям, это было самоубийство, и невыясненным оставался только мотив; во всяком случае, ей не перебили позвоночник и не проломили топором голову. И все же Валландер начал именно с нее. Так случалось каждый раз, когда он мысленно повторял весь пройденный ими путь. Но именно в то воскресенье, в Симрисхамне, когда Валландер сидел в «Портовом кабаке», в его подсознании что-то беспокойно зашевелилось. Ему смутно припоминались чьи-то слова, связанные с погибшей девушкой. Валландер застыл с вилкой в руке, пытаясь вытащить их из глубин памяти на поверхность. Чьи слова? Что за слова? Какое отношение они имеют к делу? Посидев так некоторое время, он сдался. Но он знал, что рано или поздно все вспомнит. Его подсознание всегда требовало к себе терпеливого отношения.

Как будто желая доказать, что уж что-что, а терпение у него имеется, Валландер, против обыкновения, заказал перед кофе еще и десерт. По этому случаю он также с удовольствием отметил, что летние брюки, которые он в этом сезоне надел впервые, натягиваются на талии гораздо меньше, чем в прошлом году. Он съел яблочный пирог и лишь после этого попросил кофе. В течение следующего часа он еще раз прокрутил в голове весь ход расследования. Он старался взглянуть на цепь своих рассуждений так, как требовательный актер прочитывает текст новой пьесы. В каком месте цепи образовался разрыв? Где я оставил мысль недодуманной? Где я слишком небрежно соединил факты с обстоятельствами, упростил задачу и потому сделал неправильный вывод? Валландер мысленно прошел по дому Веттерстедта, вышел в сад, оттуда — на пляж; он превратился в преступника и бесшумной тенью следовал за своей жертвой. Забрался на крышу гаража и развернул комиксы «Фантом», дожидаясь, пока Веттерстедт сядет за письменный стол и, может быть, примется рассматривать коллекцию старых порнографических снимков. Затем он то же самое проделал с Карлманом: оставил мотоцикл позади сарая и поднялся проселочной дорогой на пригорок, с которого убийца вел наблюдение за садом жертвы. Время от времени Валландер делал пометки в тетради. Крыша гаража. Что он надеялся оттуда увидеть? Холм у дома Карлмана. Подзорная труба? Он методично перебирал все происшествия, не слыша и не видя суеты, которая творилась вокруг. Он снова посетил Хуго Сандина, снова переговорил с Сарой Бьёрклунд. Сделал себе пометку, чтобы побеседовать с ней еще раз. Может быть, теперь он на те же вопросы получит другие, более обдуманные ответы? И тогда чем они будут отличаться от прежних? Он долго думал о дочери Карлмана и о пощечине. О Луизе Фредман. О ее брате, который оказался таким благовоспитанным мальчиком. Вскоре Валландер заметил, что экскурс в прошлое заметно прибавил ему сил. Он отдохнул, усталость исчезла. Валландер подозвал официанта и расплатился. Только тут он заметил, что просидел в ресторане больше часа: прогулка в прошлое поглотила этот час. Он бросил взгляд на каракули в тетради, сделанные словно под гипнозом, и вышел из «Портового кабака». Уселся на одну из скамеек в парке по соседству с отелем «Свеа» и стал смотреть на море. Дул легкий теплый ветер. Команда парусной лодки с датским флагом вела безнадежную борьбу со спинакером.[23] Валландер перечитал свои торопливые заметки и подсунул тетрадь под себя.

Он думал о том, что связующие ниточки этого дела по-прежнему ускользают у них из рук. Думал о дочери Карлмана и о Луизе Фредман. Одна из них, узнав о смерти отца, пыталась покончить с собой, другая долгое время наблюдалась в психиатрической больнице. Неужели это простая случайность? Теперь он был уверен, что нет. Тогда получается, что Веттерстедт — исключение. Ведь взрослых детей было только двое. Валландеру вспомнились слова, как-то оброненные Рюдбергом. Если одно событие предшествует другому, это еще не значит, что с него все и началось. Не тот ли это случай? Валландер попробовал представить, что их преступник — женщина. Нет, невозможно. Недюжинная физическая сила, которую демонстрировал убийца, скальпы, топор, кислота в глазницах Фредмана. Нет, это — мужчина, решил Валландер. Мужчина, который убивает мужчин. А женщины тем временем убивают себя или становятся душевнобольными.

Валландер поднялся и перешел к другой скамейке, будто желая подчеркнуть, что это еще не единственно возможное объяснение. Густав Веттерстедт явно был замешан в темных делах, будь он хоть трижды министр юстиции. Между ним и Карлманом существует слабая, но очевидная связь. Предметы искусства, кражи, возможно, изготовление подделок. Но прежде всего — деньги. Что ж, если копнуть поглубже, то может оказаться, что у них и с Фредманом были какие-то делишки. В материалах, предоставленных Форсфельтом, Валландер ничего похожего не нашел, но сбрасывать эту версию со счетов все же не следовало. Они вообще ничего не должны сбрасывать со счетов, в этом-то и состояла их проблема. Но только так у них появлялся шанс докопаться до истины.

Валландер задумчиво наблюдал за датским парусником и за людьми на борту, которые теперь старались свернуть капризный парус. Валландер вытащил из-под себя тетрадь и прочитал последнее записанное им слово. Мистика. Убийства носили явно ритуальный характер. Так считал сам Валландер, на это обстоятельство во время последней оперативки указал и Матс Экхольм. Скальпы — это ритуал, каковым во все времена являлось собирание трофеев. Скальпы имеют такое же значение, как голова лося на стене в доме охотника. Скальп — это доказательство. Но доказательство чего? Кому оно нужно? Только ли преступнику или кому-то еще? Богу ли, дьяволу ли, порожденному его больным воображением? Другому ли человеку, который на вид так же невзрачен, неприметен и лишен какой-либо эффектности, как и сам преступник? Валландер задумался над тем, что Экхольм говорил о заклинании духов и обряде инициации. В этом случае жертвоприношение совершалось во благо другого человека — того, кто желал что-то получить. Богатство, талант, здоровье. Да мало ли что. Например, в одну банду мотоциклистов можно было попасть, только пройдя жестокое испытание и показав, на что ты способен. В США нередки были случаи, когда для вступления в какое-то общество требовалось убить случайного человека или любого, на кого тебе укажут. Страшное поветрие уже начало распространяться и в Швеции. Тут Валландер остановился. Он знал, что в Сконе существуют банды мотоциклистов, вспомнил сарай у Карлманова холма. В голову пришло невероятное: след, или, лучше сказать, отсутствие следа, ведет к банде мотоциклистов. Он старательно отогнал от себя эту мысль, хотя понимал, что исключать нельзя ровным счетом ничего.

Валландер снова пересел на первую скамейку. Вернулся к началу пути. Он понял, что должен с кем-то поговорить, иначе ему не продвинуться вперед ни на йоту. Он подумал об Анн-Бритт Хёглунд. Удобно ли беспокоить ее вечером в воскресенье? Валландер направился к машине. Позвонил. Анн-Бритт дома. Будет очень рада его видеть. Чувствуя угрызения совести, он отменил визит к отцу. Сейчас ему необходимо представить свои рассуждения на суд другого человека. Именно сейчас, пока он не запутался.

Валландер ехал в Истад, немного превышая допустимую скорость. Насколько он знал, никаких проверок на то воскресенье не намечалось.

В три часа он затормозил перед домом Анн-Бритт. Она встретила его в светлом летнем платье. Двое ее детей играли на участке соседей. Анн-Бритт предложила Валландеру сесть на подвесную садовую скамеечку, а сама расположилась в плетеном кресле.

— Я действительно не хотел тебе мешать, — сказал он. — Ты бы вполне могла отказаться.

— Вчера я была очень усталой, — ответила она. — И все мы были усталые. И сейчас — тоже. Но сегодня мне все-таки немного лучше.

— Да, прошлой ночью вся наша команда отсыпалась, — сказал Валландер. — Иногда наступает такой момент, когда чувствуешь, что уже ничего не можешь из себя выжать. Выходит только пустая и серая усталость. Вчера как раз наступил такой момент.

Валландер рассказал о своей поездке в Остерлен, о том, как он пересаживался с одной скамейки на другую.

— Я проделал заново весь наш путь, — сказал он. — Иногда это приводит к неожиданным открытиям. Впрочем, ты и сама это знаешь.

— Я очень надеюсь на Экхольма, — сказала Анн-Бритт. — Если программа хорошая, компьютер пройдет все следственные материалы вдоль и поперек и, как знать, может быть, выявит какие-то неожиданные взаимосвязи. Компьютеры не умеют думать. Но иногда умение комбинировать оказывается полезнее.

— Я не доверяю компьютерам. Наверно, старею, — сказал Валландер. — Но это не значит, что я желаю Экхольму неудачи. Ему и его бихевиористским подходам. Лишь бы они помогли нам поймать убийцу. Мне все равно, в чью ловушку он попадется, лишь бы попался. И поскорее.

Анн-Бритт серьезно взглянула на него.

— Он снова убьет?

— Думаю, да. Не могу сформулировать четко, но чувствую, что в нашей картине преступления есть какая-то неполнота. Чего-то в ней недостает. И это меня пугает. Это значит, что убийца может нанести новый удар.

— Как мы найдем место, где убили Фредмана? — спросила Анн-Бритт.

— Мы его не найдем. Только если повезет. Или если объявится свидетель.

— Я изучала сообщения, которые к нам поступают. Искала, не слышал ли кто-нибудь крика. Пока ничего не нашла.

Воцарилось молчание. Валландер медленно покачивался на своем пластиковом ложе.

— Решение редко приходит вдруг, на ровном месте, — сказал он, когда пауза слишком затянулась. — Там в парке, на скамейке я спрашивал себя: а не держал ли я уже в руках ключ к загадке? Ведь я мог случайно наткнуться на верный след. И не заметить его.

Анн-Бритт молча обдумывала его слова, время от времени поглядывая на соседский участок, где играли дети.

— Убийца снимает скальпы, выжигает глаза кислотой. К такому нас в полицейской школе не готовили, — произнесла она. — Я уже тогда подозревала, что действительность окажется более непредсказуемой.

Валландер молча кивнул. Затем, собравшись с духом, но не чувствуя в себе особой уверенности, он рассказал ей все, о чем думал на протяжении нескольких часов в Симрисхамне. Он знал по опыту, что публичное выступление хорошо проясняет мысли, гораздо лучше, чем если человек проговаривает их про себя. Он позвонил Анн-Бритт в надежде, что благодаря ее присутствию наконец уловит тот сигнал, который ему посылало подсознание и который до сих пор не достигал цели. Она слушала Валландера очень внимательно — сидя перед ним, как ученик у ног наставника, — но ни разу не перебила и не сказала, что здесь он ошибается или делает неправильный вывод. Дослушав до конца, она сказала только, что потрясена его проницательностью и умением собирать воедино весь необозримый материал расследования. Ей бы с этим ни за что не справиться. Анн-Бритт не могла ничего ни убавить, ни прибавить к его словам. Даже если уравнение Валландера составлено верно, оно содержит слишком много неизвестных. И Анн-Бритт Хёглунд бессильна ему помочь — так же, как и все остальные.

Она принесла чашки и термос с кофе. Тут прибежала младшая дочь и забралась к Валландеру на скамеечку. На мать она не похожа. Наверное, девочка пошла в отца. Сейчас он, кажется, в Саудовской Аравии, вспомнил Валландер. Внезапно он понял, что ни разу его не видел.

— Твой муж — просто ходячая загадка, — сказал он вслух. — Я уж начинаю сомневаться, существует ли он вообще. Может, ты его придумала?

— Иногда я сама задаю себе этот вопрос, — ответила Анн-Бритт и засмеялась.

Девочка убежала в дом.

— Что дочь Карлмана? — спросил Валландер, провожая ребенка взглядом. — Как у нее дела?

— Сведберг вчера звонил в больницу. Положение по-прежнему критическое. Но у меня все же сложилось впечатление, что сейчас врачи настроены более оптимистично.

— Она не оставила письма?

— Ничего.

— Я понимаю, что она прежде всего просто человек, — проговорил Валландер. — Но ничего не могу с собой поделать: для меня она в первую очередь — свидетель.

— Свидетель чего?

— Чего-то, что имеет отношение к смерти ее отца. Трудно поверить, что она случайно выбрала для самоубийства именно это время.

— По-моему, ты сам не очень уверен в том, что говоришь.

— Да, я действительно не уверен, — ответил Валландер. — Я иду на ощупь, вслепую. В этом деле мы располагаем пока только одним неоспоримым фактом — тем, что нам никак не удается взять след.

— Иными словами, неизвестно, движемся ли мы в правильном направлении или ложном.

— Или ходим по кругу. А может быть, топчемся на месте, и движутся только декорации вокруг нас. А мы и не подозреваем об этом.

Прежде чем задать следующий вопрос, Анн-Бритт долго колебалась.

— Может быть, нас слишком мало? — спросила она.

— До сих пор я упирался изо всех сил, — сказал Валландер. — Но теперь я начинаю сомневаться. Сегодня утром вопрос встал особенно остро.

— Пер Окесон?

Валландер кивнул.

— А что мы, собственно, теряем?

— Маленькая группа более мобильна. Конечно, можно возразить, что, мол, одна голова хорошо, а две лучше. Да и Окесон справедливо говорит, что тогда мы бы могли идти широким фронтом. Инфантерия рассредоточивается и покрывает большее пространство.

— Такое впечатление, что мы устраиваем облаву.

Валландер кивнул. Ее сравнение было точным. Оставалось только добавить, что облаву они устраивают на едва знакомой местности и даже толком не знают, кого искать.

— Мы чего-то не замечаем, — сказал Валландер после некоторого молчания. — Я все время пытаюсь вспомнить слова, которые кто-то обронил вскоре после убийства Веттерстедта. Но я не помню, кто это был. Я знаю только, что это важно. Тогда я этого еще не понимал.

— Ты всегда говорил, что в полицейском деле победу одерживает тот, у кого больше терпения.

— Это верно. Но у всякого терпения есть предел. К тому же кто поручится, что прямо в эту минуту не совершается новое преступление. Возможно, сейчас погибает человек. Задача полиции — не только раскрыть уже совершенное убийство. Предотвратить несчастье. Вот что всегда будет оставаться нашей обязанностью. И сейчас это очевидно, как никогда.

— Мы не можем делать больше того, что делаем.

— Откуда это известно? — возразил Валландер. — Откуда известно, что мы уже исчерпали все свои возможности?

Анн-Бритт ничего не ответила. Валландер бы и сам затруднился ответить на свой вопрос.

Он посидел у Анн-Бритт еще некоторое время. В половине пятого она предложила ему остаться на обед, но он вежливо отказался.

— Спасибо, что зашел, — сказала Анн-Бритт, проводив Валландера до калитки. — Будешь смотреть матч?

— Нет. Я встречаюсь с дочерью. Но думаю, что мы победим 3:1.

Она смотрела на него с удивлением.

— Я тоже поставила на этот счет.

— Значит, мы оба выиграем. Или оба проиграем.

— Спасибо, что зашел, — повторила она.

— За что спасибо? — удивился Валландер. — За то, что я испортил тебе воскресенье?

— Ты думал, что я скажу что-нибудь дельное. За это и спасибо.

— Я говорил это раньше, скажу и теперь: ты очень толковый полицейский. К тому же ты веришь, что компьютеры способны не только облегчить нам работу, но и улучшить ее. О себе бы я этого не сказал. Но, может быть, ты меня переубедишь.

Валландер сел в машину и поехал в город. По дороге он зашел в магазинчик, который работал, несмотря на выходной день, и сделал кое-какие покупки. Придя домой, Валландер расположился в кресле на балконе и стал дожидаться семи часов. Незаметно он задремал: сказывалось недосыпание. Однако без пяти семь Валландер уже стоял на Остерпортсторге. Пришла Линда и повела его в пустующий магазин неподалеку. Им с Кайсой временно разрешили использовать его как репетиционную базу. Девушки установили там несколько фотоламп и принесли стул для своего гостя. Валландеру было не по себе, он боялся чего-нибудь не понять или не вовремя засмеяться. Линда и Кайса исчезли в соседней комнате. Валландер ждал. Они появились через четверть часа, переодетые в одинаковые платья. Девушки управились с незамысловатыми декорациями, и репетиция началась. Оказалось, что спектакль продолжается примерно час и речь в нем идет о близнецах. Валландер чувствовал напряжение, так как был здесь единственным зрителем. Он больше привык сидеть в безопасной темноте, вместе с другими людьми, как это бывало на оперных представлениях в Мальмё и Копенгагене. Больше всего он боялся, что Линда окажется плохой актрисой. Но уже через несколько минут он понял, что эта парочка написала весьма лукавый текст, представив в нем, критично и с метким юмором, современную Швецию. Иногда они сбивались, иногда он замечал, что их игра не вполне убедительна. Но он видел, что девочки верят в то, что делают, и от этого чувствовал себя счастливым. Когда представление закончилось и они спросили его мнение, он честно сказал, что потрясен. Все было здорово, и он надолго запомнит их спектакль. Валландер видел, что Линда испытующе смотрит на него, желая понять, насколько он искренен, а убедившись, что отцу не приходится кривить душой, очень обрадовалась. Они вместе вышли на улицу.

— Не думал, что ты на это способна, — сказал Валландер. — Я-то считал, что ты хочешь стать дизайнером по мебельной обивке.

— Еще ничего не потеряно. Дай мне попробовать свои силы.

— Конечно, пробуй, — ответил он. — В молодости времени хоть отбавляй. Не то что у старого полицейского вроде меня.

Линда и Кайса хотели порепетировать еще часок-другой. Договорились, что Валландер будет ждать Линду дома.

Стоял славный летний вечер. Валландер медленно шел по Мариягатан, его переполняли впечатления. Несмотря на рассеянность, он заметил, что машины сигналят. Значит, Швеция победила. Валландер спросил у прохожего, как закончился матч — Швеция выиграла со счетом 3:1. Валландер рассмеялся. Затем его мысли вернулись к дочери. Ведь в сущности, он о ней почти ничего не знает… Пока он даже не спросил, есть ли у нее парень.

В половине десятого Валландер переступил порог квартиры. Не успел он захлопнуть дверь, как раздался телефонный звонок. Сразу засосало под ложечкой. Услышав голос Гертруд, Валландер успокоился.

Но — слишком рано. Гертруд была очень взволнованна, и поначалу он едва понимал, что она говорит. Валландер попросил ее успокоиться.

— Ты должен приехать, — сказала она. — Немедленно.

— Что случилось?

— Я не знаю. Но твой отец принялся жечь картины. Он сжег все, что было в мастерской. И запер дверь. Ты должен приехать.

Она положила трубку, чтобы он не тратил время на расспросы. Валландер стоял, уставившись на телефон.

Затем поспешно написал записку для Линды и оставил перед дверью на коврике.

Через несколько минут он уже был на пути в Лёдеруп.

28

Валландеру пришлось остаться в Лёдерупе на ночь.

Пока он ехал в машине, в голову приходили самые страшные мысли. Наконец он затормозил у маленького сада. Гертруд встретила его во дворе. Валландер понял, что она плакала, хотя сейчас уже взяла себя в руки и отвечала на его вопросы сдержанно. Помутнение рассудка, если это было оно, случилось у отца совершенно внезапно. Был летний воскресный вечер, они сидели и обедали; казалось, все идет как обычно. Они ничего не пили. После еды отец, по своему обыкновению, отправился на бывшую конюшню, где теперь помещалась мастерская. Неожиданно до Гертруд донесся шум. Выйдя на крыльцо, она увидела, что отец выкидывает в сад пустые банки из-под красок. Сначала она думала, что он хочет навести в мастерской порядок: там было достаточно хлама. Но когда в сад полетели неиспользованные картинные рамы, Гертруд решила вмешаться. Она подошла и спросила, что он делает, — отец не ответил. Вид у него был отсутствующий, он как будто не слышал, что к нему обращаются. Тогда Гертруд схватила отца за руку, но тот вырвался и заперся внутри. Через окно она видела, как отец разводит в камине огонь, а когда он начал рвать картины и засовывать в самое пламя, бросилась звонить Валландеру. Все это Гертруд рассказала, пока они спешили через сад к мастерской. Валландер увидел, что из трубы валит серый дым. Он подошел к окну и заглянул внутрь. Отец походил на дикаря или сумасшедшего. Волосы дыбом, очков нет — должно быть, он их потерял — мастерская полностью разгромлена. Отец шлепал босиком по лужам разлитых красок и топтал разбросанные по полу холсты. Валландеру показалось, что из камина выглядывает ботинок. Отец продолжал рвать картины и швырять куски в огонь. Валландер постучал в окно. Отец не обратил на него никакого внимания. Валландер подергал дверь — действительно заперто. Тогда он стал с силой барабанить в нее и кричать, что это он, его сын. Никакого ответа. Шум внутри продолжался. Валландер огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно было выломать дверь. Он знал, что весь свой инструмент отец хранит в мастерской, в той самой комнате, где он теперь заперся. Валландер мрачно оглядел дверь, которую сам когда-то навешивал. Снял куртку и протянул Гертруд. Взяв небольшой разбег, он изо всех сил налег на дверь плечом. Дверная коробка затрещала, и он ввалился в комнату, стукнувшись головой о тачку. Отец лишь бросил на него отсутствующий взгляд и продолжал рвать картины. Гертруд тоже хотела войти, но Валландер жестом приказал ей оставаться снаружи. Однажды ему уже приходилось наблюдать отца в таком состоянии — отсутствующий вид и маниакальное помутнение рассудка: тогда он, в пижаме и с сумкой в руке, брел через глинистое поле. Валландер обнял отца за плечи и принялся успокаивать. Спросил, не случилось ли чего-нибудь. Сказал, что картины хорошие, лучше не бывает, а глухари так просто замечательные. Ничего особенного не произошло, никто не застрахован от случайного срыва. Но сейчас пора кончать с этой бессмысленной топкой, к чему топить посреди лета? Сейчас они приберут в мастерской и обсудят предстоящую поездку в Италию. Валландер говорил, не останавливаясь и крепко держа отца за плечи, — не как арестованного, но будто удерживая его в действительности. Отец совсем притих и близоруко смотрел на сына. Не переставая говорить, Валландер нашел взглядом его раздавленные очки. Гертруд по-прежнему оставалась снаружи. Он коротко спросил, есть ли у отца запасные. Запасные очки у отца были, и она побежала за ними в дом. Вернувшись, протянула Валландеру, а тот, протерев рукавом, посадил их отцу на нос. Все это время он не переставал его успокаивать, повторяя одни и те же слова, словно единственную затверженную наизусть молитву. Сначала отец глядел на него неуверенно и смущенно, но постепенно удивление брало верх. Теперь он окончательно пришел в себя, и Валландеру больше не нужно было держать его за плечи. Отец опасливо обвел взглядом произведенное им опустошение.

— Что здесь случилось? — спросил он. Валландер понял, что отец ничего не помнит. Никакого буйства будто и вовсе не было. Те несколько часов начисто стерлись из его памяти. Гертруд заплакала. Валландер строго приказал ей идти на кухню варить кофе. Они к ней скоро присоединятся. Тут отец, казалось, начал догадываться, что разгром в мастерской — дело его рук.

— Неужели все это я натворил? — спросил он и с тревогой посмотрел на Валландера, как будто боялся услышать ответ.

— Любому человеку когда-нибудь все надоедает, разве нет? Но теперь все позади. А навести в мастерской порядок совсем не сложно.

Отец взглянул на выломанную дверь.

— А зачем летом двери? — поспешно сказал Валландер. — Римляне в сентябре вообще не запирают дверей. Тебе надо привыкать. Заранее.

Отец медленно обошел мастерскую, разглядывая последствия буйства, причин которого не знал ни он сам, ни кто-либо другой. Валландер видел, что отецникак не возьмет в толк, что же с ним случилось, как это все могло произойти. У Валландера застрял ком в горле: отец казался ему таким беспомощным, покинутым, что он и сам растерялся. Он поднял сломанную дверь, прислонил к стене и принялся наводить порядок. Оказалось, что многие из картин уцелели. Отец сидел на скамеечке возле верстака и следил за передвижениями сына. Пришла Гертруд и сказала, что кофе готов. Валландер попросил ее увести отца в дом, а сам вернулся к машине и позвонил Линде. Репетиция уже закончилась. Линда спросила, все ли в порядке. Ей с трудом удалось разобрать записку, которую Валландер нацарапал перед уходом. Он не хотел пугать дочь и просто сказал, что дедушка почувствовал себя плохо. Сейчас все уже прошло, но он на всякий случай переночует в Лёдерупе. Поговорив с Линдой, Валландер отправился на кухню. Отец устал и вскоре пошел спать, а они с Гертруд просидели за кухонным столом несколько часов. Припадок мог иметь только одно объяснение: болезнь подкрадывалась все ближе. Но когда Гертруд сказала, что о поездке в Италию не может быть и речи, Валландер запротестовал. Он готов нести ответственность за своего отца. Он не боится отправиться с ним в далекое путешествие. Все остается в силе, если отец сам не передумает и если он по-прежнему будет на ногах.

Той ночью Валландер спал в столовой на раскладной кровати. Долгое время он лежал с открытыми глазами, глядя в светлую летнюю ночь, и только потом заснул.

Утром они с отцом пили кофе, казалось, все было забыто. Отец никак не мог понять, что случилось с дверью, и Валландер сказал, что это он снял ее с петель. В мастерской нужно поставить новую дверь, и он сам берется это сделать.

— Да где уж тебе, — буркнул отец. — У тебя даже нет времени, чтобы позвонить, предупредить, что приедешь.

Последние слова окончательно убедили Валландера, что все вернулось на круги своя. Без нескольких минут семь он выехал из Лёдерупа и направился в Истад. Он уезжал с сознанием того, что подобное будет повторяться; он с содроганием представил, что бы могло произойти, не окажись рядом Гертруд.

В четверть восьмого Валландер вошел в двери полицейского управления. Погода по-прежнему стояла прекрасная. Все говорили о футболе. Полицейские были одеты по-летнему, и собственно на полицейских походили только те, кто обязан был ходить в форме. Валландер подумал, что и сам он, весь в белом, мог бы легко сойти за персонажа итальянской оперы — одной из тех, что ему доводилось слушать в Копенгагене. У дежурной части его остановила Эбба и подозвала к телефону. Звонил Форсфельт. Несмотря на ранний час, у него уже были для Валландера кое-какие новости. Нашелся паспорт Бьёрна Фредмана: он был спрятан в тайнике у него на квартире. Там же оказалась крупная сумма валюты. Валландер спросил об отметках в паспорте.

— Должен тебя разочаровать, — сказал Форсфельт. — Паспорт выдан четыре года назад. За это время в нем появились штемпели Турции, Марокко и Бразилии. Это все.

Валландер был действительно разочарован. Хотя, что он, собственно, надеялся там найти? Форсфельт обещал прислать факс со всеми подробностями относительно паспорта и штемпелей. Оказалось, что у него в запасе есть еще одна новость. Правда, она не имела непосредственного отношения к делу, но все же могла навести Валландера на свежую мысль.

— Когда мы искали паспорт, то нашли ключи от чердака. Там, в залежах всякого хлама, оказался ящик с несколькими старинными иконами. Мы быстро установили, что иконы были похищены. И знаешь откуда?

Валландер задумался, с ходу в голову ничего не приходило.

— Кража из дома неподалеку от Истада, — сказал Форсфельт. — Несколько лет тому назад. Дом принадлежал Густаву Торстенсону и после его смерти был объявлен в наследство.

Валландер начал что-то припоминать. Один из двух адвокатов, убитых в прошлом году. У старшего в подвале была целая коллекция икон. Теперь одна из них висит у Валландера в спальне: он получил ее в подарок от секретаря покойного. Наконец Валландер вспомнил и кражу: ей занимался Сведберг.

— Вот все и выяснилось, — сказал он. — Полагаю, дело не закрыто?

— Тебе поручат довести его до конца.

— Не мне, а Сведбергу.

Форсфельт спросил, удалось ли добиться встречи с Луизой Фредман. Валландер пересказал последний разговор с Окесоном.

— Если нам немного повезет, то кое-какие новости появятся уже в течение дня, — заключил он.

— Надеюсь, ты будешь держать меня в курсе.

— Разумеется.

Повесив трубку, Валландер сверился со своей памяткой: он всегда составлял список вопросов, на которые им пока не удавалось найти ответ. Одни вопросы уже можно было вычеркнуть, другие он решил обсудить на оперативке. До ее начала оставалось совсем немного времени. Однако перед собранием Валландер еще успел заглянуть в комнату стажеров, где шла обработка всех поступающих сообщений. Его интересовали данные, которые бы помогли точно установить место убийства Фредмана. Для них это бы стало хорошим подспорьем.

Одного стажера, с короткой стрижкой и умными глазами, звали Турен. Валландер знал, что в управлении его считают толковым парнем.

— Так значит, вас интересуют люди, которые в понедельник, двадцать седьмого июня, слышали крики или видели автофургон марки «форд»? — уточнил Турен, после того как Валландер изложил им суть дела.

— Да, именно так.

Стажер покачал головой.

— Такое я бы запомнил, — сказал он. — В одной квартире, в Рюдсгорде, кричала женщина. Но это было во вторник. И женщина была пьяная.

— Ну, это нам вряд ли пригодится. Если появятся новости, сразу сообщите мне.

Валландер направился в конференц-зал. Возле дежурной части он заприметил Хансона, беседующего с каким-то журналистом. Валландер узнал этого парня: он представлял одну из основных вечерних газет. Вот только какую, Валландер не мог вспомнить. Однако вскоре Хансон уже занял свое привычное место в конференц-зале. Не успели они начать, как в комнату вошел Пер Окесон и сел на дальнем конце стола. Валландер вопрошающе вскинул брови — Окесон кивнул. Значит, есть новости. Валландеру не терпелось узнать их, но вначале он все же предоставил слово Анн-Бритт: она располагала последней информацией из больницы, где находилась дочь Карлмана. По мнению врачей, теперь ее жизнь вне опасности, и с девушкой можно будет встретиться уже в ближайшие сутки. Договорились, что в больницу поедут Анн-Бритт и Валландер. Затем комиссар быстро прошелся по списку вопросов, которые пока оставались открытыми. Многие пробелы тут же восполнил Нюберг. Он, как всегда, тщательно подготовился к оперативке и принес готовые результаты экспертиз. Впрочем, никаких сенсаций не последовало. В основном экспертизы только подтвердили их прежние умозаключения. Всеобщий интерес вызвали только частички коричневых водорослей, обнаруженные на одежде Фредмана. Значит, в тот день Бьёрн Фредман был где-то недалеко от моря. Валландер задумался.

— Где именно обнаружены частички водорослей? — спросил он.

Нюберг сверился с записями.

— На спинке пиджака.

— Очевидно, его убили у моря, — сказал Валландер. — Насколько я помню, в тот вечер было не очень ветрено. Но на берегу шум ветра усиливается. Этим может объясняться тот факт, что никто ничего не слышал.

— Если бы убийство произошло на пляже, мы бы нашли песок, — заметил Нюберг.

— Оно могло произойти на яхте, — предположил Сведберг.

— Или на пристани, — вставила Анн-Бритт.

Вопрос повис в воздухе. Конечно, они не в силах обыскать тысячи прогулочных яхт и пристаней. Валландер только заметил, что нужно будет с особым вниманием отслеживать информацию, которая поступает от людей, живущих близ моря.

Наконец слово взял Окесон.

— Мне удалось навести некоторые справки относительно Луизы Фредман, — начал он. — Вряд ли я должен напоминать, что информация строго конфиденциальная и ни под каким видом не должна обсуждаться за пределами следственной группы.

— Мы будем немы, как рыбы, — обещал Валландер.

— Луиза Фредман находится в больнице св. Ларса в Лунде. Она попала туда больше трех лет назад. Диагноз — глубокий психоз. Она не разговаривает, временами отказывается принимать пищу. Никаких признаков улучшения не наблюдается. Луизе семнадцать лет. Судя по фотографии, она очень красива.

В комнате стало тихо. Валландер знал, что всем было больно услышать такое о молоденькой девочке. Ему тоже стало не по себе.

— Как правило, психоз не появляется на ровном месте, — произнес Экхольм.

— Ее забрали в больницу в пятницу, девятого января 1991 года, — продолжал Окесон, заглянув в свои бумаги. — Насколько я понимаю, болезнь грянула, как гром среди ясного неба. Луиза неделю отсутствовала дома. Тогда же появились серьезные проблемы в школе, и она там почти не появлялась. Подозревали наркотики. Но сильных она не употребляла. В основном амфетамины. Возможно, кокаин. Когда Луизу подобрали в парке Пильдамм, она была совершенно невменяемой.

— У нее были телесные повреждения? — спросил Валландер, который слушал Окесона очень внимательно.

— Нет, если судить по материалам, которыми я на данный момент располагаю.

Валландер задумался.

— Значит, с ней нам поговорить не удастся, — сказал он чуть погодя. — Но я должен знать, были ли у нее телесные повреждения. И еще мне нужно поговорить с теми, кто ее нашел.

— Прошло три года… — сказал Пер Окесон. — Но, думаю, людей разыскать можно.

— Я поговорю с Форсфельтом из мальмёского криминального отдела, — продолжал Валландер. — Если ее подобрали в парке Пильдамм, в невменяемом состоянии, то на место наверняка выезжал полицейский патруль. Где-то должен храниться рапорт.

— А почему тебя так интересуют телесные повреждения? — спросил Хансон.

— Потому что картина происшедшего должна быть как можно более полной.

Закончив с Луизой Фредман, они двинулись дальше. Экхольм пока не мог им ничего сообщить. Он дожидался результатов компьютерной обработки всех материалов в надежде, что машина выдаст какие-нибудь интересные комбинации.

Валландер перешел к вопросу о подкреплении. Начальник полиции лена дал согласие на то, чтобы к ним прислали интенданта из Мальмё, и середине дня тот уже будет в Истаде.

— Что за интендант? — спросил Мартинсон, прежде хранивший молчание.

— Стуре Хольмстрём.

— Впервые слышу.

Оказалось, что остальные тоже ничего не слышали о Стуре Хольмстрёме. Валландер обещал позвонить Форсфельту и навести справки.

Затем он снова повернулся к Перу Окесону.

— Нужно решить, стоит ли нам запрашивать подкрепление, — сказал он. — Каково будет общее мнение? Я хочу, чтобы высказались все, и обещаю подчиниться большинству. Хотя по-прежнему сомневаюсь, чтобы разрастание следственной группы повысило качество нашей работы. Боюсь, как бы мы не потеряли темп. По крайней мере, в первое время. Но мне бы хотелось услышать, что думают остальные.

Оказалось, что все думали разное: Мартинсон и Сведберг были за то, чтобы привлечь к расследованию больше людей, Анн-Бритт Хёглунд, напротив, соглашалась с Валландером, а Хансон и Экхольм вообще предпочли не иметь собственного мнения на этот счет. Валландер чувствовал, как ответственность за принятие решения тяжелым грузом ложится на его плечи. Пер Окесон предложил подождать еще несколько дней.

— Если произойдет еще одно убийство, у нас не будет выбора. А пока оставим все как есть.

Оперативка закончилась без нескольких минут десять, и все разошлись по местам. Валландер отправился к себе. Чувство опустошенности и усталости, которое владело им все воскресенье, теперь исчезло. Он был доволен сегодняшним совещанием: вперед они, правда, не продвинулись, но зато показали друг другу, что их энергия и воля не сломлены.

Валландер собрался звонить в Мальмё, но тут в дверях появился Мартинсон.

— Я тут подумал об одной вещи, — сказал он и прислонился к дверному косяку.

Валландер ждал.

— Луиза Фредман плутала по парковым дорожкам, — продолжал Мартинсон. — Вот я и подумал, что тут есть какое-то сходство с той девушкой, которая бегала по рапсовому полю.

Мартинсон прав. Сходство есть, хотя и отдаленное, подумал Валландер.

— Пожалуй, — сказал он вслух. — Жаль только, что они не имеют друг к другу никакого отношения.

— И все равно странно.

Мартинсон собрался уходить, но снова задержался в дверях.

— На этот раз ты угадал, — сказал он.

Валландер кивнул.

— Я знаю. И Анн-Бритт тоже.

— Поделите тысячу на двоих.

— Когда принимаются ставки на следующий матч?

— Еще успеется, — сказал Мартинсон и вышел.

Валландер набрал номер.

Дожидаясь ответа, он выглянул в открытое окно. По-прежнему стояла чудная погода.

Но на другом конце провода раздался голос Форсфельта, и все мысли о погоде сразу забылись.

Вечером, в начале десятого, Хувер вышел из подвала. Перед тем он долго стоял над куском черного шелка, на котором были разложены наточенные топоры, и выбирал. В конце концов он остановился на самом маленьком — единственном, который пока еще не был в деле. Хувер заткнул топор за широкий кожаный пояс, надел шлем и вышел на улицу. Как и всегда в таких случаях, ботинки он оставил в подвале.

Вечер был очень теплым. Хувер избегал больших трасс, заранее наметив маршрут по карте. На дорогу, по его расчетам, уйдет почти два часа. В начале двенадцатого он будет на месте.

Накануне ему пришлось изменить планы. Неожиданно вернулся человек, которому в прошлый раз удалось улизнуть за границу. Хувер решил больше не рисковать, он не мог позволить ему уйти во второй раз. Он прислушался к сердцу Геронимо. Ритмичный стук барабана в его груди дал ответ. Ждать нельзя. Нельзя упускать случай.

Сквозь пластик шлема летний пейзаж казался синим. Слева краешком глаза он видел море, мигающий свет судов и датский берег. Хувер был взволнован и счастлив. Уже совсем скоро он принесет сестре последнюю жертву и наконец выведет ее из тумана, в котором она блуждала до сих пор. Она вернется к жизни в самый разгар лета.

В начале двенадцатого Хувер был в городе. Еще через пятнадцать минут он остановился невдалеке от большого особняка, скрытого в глубине старого сада. Он взял цепь и пристегнул мопед к фонарному столбу. По другой стороне улицы прогуливалась пожилая пара с собакой. Он подождал, пока они пройдут, снял шлем и засунул в рюкзак. Невидимый в тени деревьев, Хувер бросился на другой конец сада — туда, где начиналось футбольное поле. Он спрятал рюкзак в траве и стал пробираться сквозь живую изгородь, в которой предусмотрительно проделал лаз. Кустарник царапался и колол ему руки и ноги. Но Хувер научился не чувствовать боли. Геронимо не потерпит ни малейшего проявления слабости. Его цель свята, так говорится в книге, которую он получил от сестры. Для достижение цели потребуются все его силы, и он готов пожертвовать ими без остатка.

Он пробрался в сад чудовища и теперь находился к нему как никогда близко. В верхнем этаже горел свет, нижний был темен. Он вспомнил, что сестра бывала здесь прежде, и эта мысль привела его в бешенство. Она рассказывала ему о доме, и Хувер еще тогда решил, что спалит его дотла. Но — не сейчас. Позже. Он крадучись приблизился к подвальному окошку и осторожно вынул раму: крепеж был выкручен заранее. Пролезть внутрь не составило для него никакого труда. Он знал, что попадет в погреб, где раньше хранились зимние яблоки. Там и теперь чувствовался их слабый кисловатый запах. Хувер прислушался. Все тихо. Он прошмыгнул вверх по лестнице, ведущей из подвала, и очутился в просторной кухне. По-прежнему тишина. Только слышно, как вода шумит в трубах. Хувер включил духовку и, оставив дверцу открытой, двинулся на верхний этаж. В руке он сжимал топор. Хувер был совершенно спокоен.

Дверь в ванную была чуть приоткрыта. В темноте коридора он различил человека, которого должен убить. Тот стоял перед зеркалом, намыливая себе лицо. Хувер бесшумно скользнул по коридору и встал за дверью в ванную комнату. Затаился. Когда мужчина погасил в ванной свет, Хувер занес топор. Один удар — и мужчина повалился на ковер, не издав ни единого звука. Хувер срезал полоску кожи с его темени и сунул в карман. Затем стащил тело вниз по лестнице. Пижамные штаны, в которые был одет убитый, сползли и волочились следом, зацепившись за одну ногу. Хувер старался не смотреть на него.

Дотащив тело до кухни, он прислонил его к откинутой дверце духовки. Сунул голову трупа в жар и покинул дом тем же путем, каким проник в него.

В утренних сумерках он закопал скальп под окном сестры. Теперь оставалось принести ей всего одну, дополнительную жертву. Он закопает в землю последний скальп. И все кончится.

Он думал о том, что предстояло сделать. О мужчине, который сидел рядом с ним на диване и даже не подозревал о священной миссии, возложенной на Хувера.

Он еще не решил, возьмет ли с собой девушку. Ту, что спала в комнате по соседству.

Теперь он должен отдохнуть. Скоро рассвет.

Завтра он примет последнее решение.

Сконе 5–8 июля 1994 г.

29

Вальдемар Шёстен, мужчина средних лет, инспектор-криминалист из хельсинборгского полицейского управления, в теплое время года все свои свободные часы посвящал старой, тридцатых годов, лодке красного дерева, которая когда-то случайно попала в его руки. Он не собирался изменять своему обыкновению и пятого июля, во вторник, когда без нескольких минут шесть поднял жалюзи в спальне. Шёстен жил в недавно отремонтированном доходном доме в центре города. Пройти одну улицу, пересечь железнодорожные пути, потом территорию порта — и он уже у пролива. Погода стояла прекрасная, в точности как обещали газеты. Отпуск у Шёстена начнется не раньше чем через три недели. Предвкушая последний рабочий день, он каждое утро проводил в гавани для прогулочных лодок, до которой на велосипеде было и вовсе рукой подать. Осенью Вальдемару Шёстену исполнялось пятьдесят лет. Он три раза был женат, имел шестерых детей и теперь снова собирался жениться. Женщина, которую он повстречал, разделяла его любовь к старой лодке с импозантным названием «Морской король-2». Лодка унаследовала свое имя от красивой парусной шлюпки, на которой Шёстен в детстве плавал вместе с родителями. Шлюпка называлась «Морской король-1». Когда Шёстену было десять лет, ее пришлось продать какому-то норвежцу. Но он до сих пор помнил их первого «Морского короля» и часто думал о его судьбе. Плавает ли он, или уже утонул? А может быть, просто сгнил?

Шёстен наспех выпил чашку кофе и уже приготовился выходить. В эту минуту раздался телефонный звонок. Его удивило, что кто-то звонит ему в такую рань.

— Вальдемар?

Шёстен узнал голос интенданта Биргерсона.

— Да, это я.

— Надеюсь, что не разбудил.

— Я уже собирался уходить.

— Хорошо, что я тебя застал. Тебе лучше немедленно приехать.

Вальдемар Шёстен знал, что Биргерсон не стал бы ему звонить, не случись чего-то очень серьезное.

— Я выезжаю, — сказал он. — А в чем дело?

— В одном из старых особняков в Тогаборге был замечен дым. Когда пожарные вошли внутрь, то обнаружили в кухне человека.

— Мертвого?

— Убитого. Когда ты на него посмотришь, поймешь, почему я позвонил.

Вальдемар Шёстен видел, что с лодкой этим утром ничего не выйдет. Настроиться на рабочий лад не составило для него никакого труда: он был очень исполнительным полицейским, к тому же внезапная смерть обещала, что расследование будет интересным. Вместо ключей от велосипедного замка Шёстен взял ключи от машины и вышел из дома. Всего через несколько минут он затормозил возле полицейского управления. Биргерсон поджидал его на ступеньках. Он сел в машину и назвал адрес.

— Кто убит? — спросил Шёстен.

— Оке Лильегрен.

Шёстен присвистнул. Оке Лильегрен был хорошо известен не только в городе, но и во всей стране. Сам он любил называть себя ревизором, а в народе прослыл как серый кардинал: именно он в восьмидесятые годы стоял за рядом нашумевших махинаций с подставными акционерными обществами. Если не считать условного срока в шесть месяцев, полиции и суду никогда не удавалось привлечь Оке Лильегрена к ответу, несмотря на откровенно противозаконный характер его деятельности. Оке Лильегрен стал символом экономической преступности в самом худшем ее проявлении. Кроме того, оставаясь на свободе, он тем самым доказывал неспособность судебных органов противостоять таким, как он. Лильегрен был родом из Бостада, но в последние годы лишь изредка наезжал в Швецию и тогда жил в Хельсингборге. У Шёстена на памяти была одна газетная статья, в которой предпринималась попытка установить, сколькими домами и квартирами в разных уголках света владел Лильегрен.

— У нас есть временны́е ориентиры? — спросил Шёстен.

— Один ранний бегун заметил, что из форточек тянет дымом. Он и забил тревогу. Пожарные приехали на место в четверть шестого. Войдя внутрь, обнаружили на кухне труп.

— Где горело?

— Нигде.

Шёстен вопросительно посмотрел на Биргерсона.

— Лильегрен лежал, приваленный к откинутой дверце духовки, — продолжал тот. — Духовка была включена на полную мощность, а голова трупа засунута внутрь. Он жарился, в самом точном смысле этого слова.

Шёстен поморщился. Он начал понимать, какое зрелище его ожидает.

— Самоубийство?

— Нет. Кто-то ударил его топором по голове.

Шёстен невольно дал по тормозам и уставился на Биргерсона. Биргерсон кивнул.

— Лицо и волосы почти полностью обгорели. Но врач считает, что все-таки сможет установить, был ли Оке Лильегрен скальпирован.

Шёстен ничего не ответил. Он думал об убийствах близ Истада. Они стали главной новостью того лета. Сумасшедший убийца режет людей и снимает скальпы.

Они подъехали к особняку Лильегрена на Ашебергсгатан. У калитки стояло несколько машин — одна пожарная, несколько полицейских и «скорая помощь». Весь сад был обнесен заградительными лентами и уставлен табличками. Шёстен вылез из машины и, заметив бегущего к нему журналиста, отрицательно покачал головой. Они с Биргерсоном перелезли через ограждение и направились к дому. Войдя внутрь, Шёстен почувствовал странный запах. Чуть погодя он сообразил, что это пахнет тело Лильегрена. Биргерсон подал Шёстену носовой платок, чтобы тот прикрыл рот и нос. Кивнул в сторону кухни. У дверей дежурил полицейский, он был очень бледен. Шёстен подошел и заглянул внутрь. То, что он увидел в кухне, походило на кадр из фильма ужасов: полуголый мужчина стоит на коленях, тело привалено к дверце духовки. Шея и голова исчезли в черном проеме. Шёстен с отвращением вспомнил сказку о пряничном домике. Врач склонился над телом и светил в духовку фонариком. Шёстен спрятал носовой платок и попробовал дышать так, через рот. Врач подозвал его кивком головы. Шёстен подался вперед и заглянул в духовку. На ум пришло сгоревшее дочерна жаркое.

— О господи, — прошептал он. — Ну и вид.

— Его ударили топором по затылку, — сказал медик.

— Здесь, в кухне?

— На верхнем этаже, — ответил Биргерсон, который стоял у Шёстена за спиной.

Шёстен выпрямился.

— Вытащите его оттуда, — сказал он. — Фотограф здесь уже закончил?

Биргерсон кивнул. Шёстен проследовал за ним на верхний этаж. Идти по лестнице приходилось осторожно, потому что на ступеньках везде были следы крови. Биргерсон остановился перед дверью в ванную.

— Ты видел, что на убитом пижама, — сказал он. — Предположительная картина преступления такова: Лильегрен был в ванной. Когда он выходил, убийца уже поджидал его за дверью. Он ударил Лильегрена топором по затылку, а затем оттащил тело в кухню. Поэтому пижамные штаны висят на одной ноге. Он прислонил труп к духовке, включил ее на полную мощность и ушел. Как он проник в дом и как из него выбрался, мы пока не знаем. Я думал, что ты этим как раз и займешься.

Шёстен ничего не ответил. Он размышлял. Затем вернулся в кухню. Тело уже переложили на пленку, расстеленную на полу.

— Это он? — спросил Шёстен.

— Точно, Лильегрен, — ответил врач. — Хотя от лица ничего не осталось.

— Я не о нем. Это тот самый, который снимает скальпы?

Медик отвернул край пленки, который закрывал почерневшее лицо Лильегрена.

— Я почти уверен, что с лобной части головы срезан или сорван кусок кожи, — сказал он.

Шёстен кивнул и повернулся к Биргерсону.

— Пожалуйста, позвони в полицию Истада, — сказал он. — Разыщи Курта Валландера. Мне нужно с ним поговорить. Это срочно.

В тот вторник Валландер, вопреки обыкновению, решил приготовить себе настоящий завтрак. Он пожарил яичницу и как раз расположился за столом и развернул газету, когда раздался телефонный звонок. Задремавшая было тревога сразу пробудилась. Когда он узнал, что звонит интендант Биргерсон из полиции Хельсингборга, беспокойство усилилось.

Валландер сразу понял, что случилось именно то, чего он так боялся. Неизвестный нанес новый удар. Валландер мысленно выругался, и в этом ругательстве поровну смешались и страх, и озлобление.

Биргерсон передал трубку Вальдемару Шёстену. Валландер знал его. В начале восьмидесятых они вместе вели расследование, связанное с наркобизнесом, который в те годы опутал все Сконе. Несмотря на то что Валландер и Шёстен были очень разными, они хорошо сработались, и между ними даже начала завязываться дружба.

— Курт?

— Я.

— Давненько мы не разговаривали.

— Что произошло? Неужели это правда?

— К сожалению, да. Ваш убийца объявился у нас в Хельсингборге.

— Есть основания так полагать?

— Нет ничего, что бы свидетельствовало об обратном. Жертве проломили голову топором, а затем содрали скальп.

— Кто убитый?

— Оке Лильегрен. Это имя тебе ни о чем не говорит?

Валландер задумался.

— Глава государственной ревизионной службы?

— Именно. Сначала министр юстиции, потом торговец предметами искусства, а теперь аудитор.

— И укрыватель краденого, — добавил Валландер. — Не забывай и о нем.

— Я позвонил, потому что подумал, что ты захочешь приехать. Наши начальники и интенданты готовы уладить все сложности по разграничению ответственности между округами.

— Я приеду, — сказал Валландер. — Вот только думаю, не захватить ли мне с собой Свена Нюберга? Это наш эксперт-криминалист.

— Бери, кого хочешь. Я тебе препятствий чинить не буду. Мне только не нравится, что этот парень объявился у нас.

— Я буду в Хельсингборге часа через два, — сказал Валландер. — Если к этому времени тебе удастся нащупать связь между Лильегреном и остальными убитыми, это здорово продвинет нас вперед. Есть какие-нибудь зацепки?

— Таких уж очевидных нет. Но мы знаем, как все случилось. На этот раз обошлось без кислоты. Но он его зажарил. По крайней мере, голову и половину шеи.

— Зажарил?

— В духовке. Радуйся, что ты этого не видел.

— Что еще ты можешь сообщить?

— Я только что приехал. В сущности, рассказывать мне пока нечего.

Повесив трубку, Валландер взглянул на часы. Десять минут седьмого. То, чего он боялся, произошло. Он нашел в книжке телефон Нюберга, позвонил, коротко объяснил ему суть дела. Нюберг обещал быть возле его дома на Мариягатан в течение пятнадцати минут. Валландер набрал номер Хансона. Но в последний момент передумал и положил трубку. Потом снова снял и позвонил Мартинсону. Как всегда, ответила его жена. Мартинсон подошел к телефону только через несколько минут.

— У нас новое убийство, — сказал Валландер. — В Хельсингборге. Жертва — Оке Лильегрен, ревизор.

— Тот самый мясник-предприниматель? — спросил Мартинсон.

— Именно.

— Что ж, а убийца-то не без здравого смысла.

— Что ты болтаешь! — рассердился Валландер. — Я еду туда вместе с Нюбергом. Они сами попросили нас приехать. Пожалуйста, поставь в известность Хансона. Я свяжусь с ним сразу же, как только появятся новости.

— Теперь за дело возьмется Госполиция, — сказал Мартинсон. — Что ж, может, оно и к лучшему.

— К лучшему будет, если мы поскорее поймаем этого маньяка, — ответил Валландер. — Все, я выезжаю. Перезвоню позже.

Он уже ждал на улице, когда «амазон» Нюберга показался на Мариягатан. Валландер уселся на переднее сиденье. Они выехали за пределы города. Утро было прекрасное, Нюберг ехал быстро. У Стурупа они свернули на Лунд, а потом выехали на хельсингборгскую магистраль. Валландер рассказал Нюбергу то немногое, что было известно об убийстве ему самому. Вскоре ему на мобильник позвонил Хансон. Валландер слышал, что тот едва может говорить. Похоже, он боялся еще больше меня, промелькнуло в голове у Валландера.

— Новое убийство — это ужасно, — Хансон задыхался от волнения. — Это все меняет.

— Пока это ничего не меняет, — возразил Валландер. — Все целиком и полностью зависит от того, что именно там случилось.

Но Хансон продолжал горячиться и требовал вызвать подкрепление. По его голосу Валландер понял, что Хансон больше всего на свете хочет свалить с себя ответственность за расследование. Комиссар почувствовал, что начинает сердиться: он не мог отделаться от ощущения, что в словах Хансона есть доля недоверия к нему и его подчиненным.

— Хочешь подкрепление — вызывай. Но в таком случае за все последствия будете отвечать вы с Окесоном, — вспылил Валландер. — А за убийство в Хельсингборге ответит полиция Хельсингборга. Я еду туда только потому, что они сами меня попросили. Все, хватит. Об остальном поговорим в свое время.

Валландер нажал на «No». Нюберг молчал. Но Валландер знал, что тот прислушивался к разговору.

На въезде в Хельсингборг их ожидала полицейская машина. Валландер подумал, что приблизительно в этом месте останавливался Свен Андерсон из Люннарпа, чтобы подобрать Долорес Марию Сантану. Здесь она голосовала в последний раз в своей жизни. Следуя за полицейской машиной, они добрались до Тогаборга и остановились перед садом Лильегрена. Валландер с Нюбергом пересекли огороженную территорию. На ступенях у входа в особняк, который, как прикинул Валландер, был построен в конце прошлого или в начале этого века, их встретил Шёстен. Они поздоровались, вспомнили, когда они виделись в последний раз. Шёстен представил Нюбергу хельсингборгского криминалиста, который отвечал за осмотр места преступления, и они вместе направились в дом.

Шёстен затушил сигарету и каблуком вдавил окурок в гравий.

— Это ваш маньяк, никаких сомнений, — сказал он. — Вот и сюда добрался.

— Что ты знаешь об убитом?

— Оке Лильегрен — известная птица.

— Я бы сказал, печально известная.

Шёстен кивнул.

— Думаю, найдется немало таких, которые имели на него зуб, — сказал он. — Эх, если бы правосудие работало лучше… Если бы в законодательстве по экономическим преступлениям было меньше лазеек и если бы в эти лазейки было труднее пролезть, никакого убийства вообще бы не понадобилось. Потому что он бы просто сидел. По крайней мере, до тех пор, пока в шведских тюремных камерах не появились бы ванные и духовки.

Шёстен повел Валландера в дом. Там все еще чувствовался запах горелой кожи, и потому он предложил Валландеру прикрыть платком нос. Они вошли в кухню, где под куском пленки лежало тело Лильегрена. Валландер дал Шёстену знак, что хочет взглянуть. Лучше уж отмучиться сразу. Что он там ожидал увидеть, он и сам не знал. Но, увидев труп, содрогнулся. От лица почти ничего не осталось. Кожа обгорела, и оголились большие куски черепа. На месте глаз — две ямы. Волосы сгорели полностью, уши тоже. Валландер кивнул Шёстену, чтобы тот опять накрыл тело пленкой. Шёстен в нескольких словах описал, в каком положении лежал труп, когда его обнаружили. От фотографа, который как раз собирался переходить из кухни на верхний этаж, Валландер получил несколько поляроидных снимков. Видеть все это на фотографии было едва ли не страшнее, чем в жизни. Невольно поморщившись и покачав головой, Валландер вернул снимки обратно. Шёстен повел комиссара наверх, по дороге показывая следы крови на лестнице и объясняя, как было дело. Время от времени Валландер задавал уточняющие вопросы. Но в целом версия Шёстена сразу показалась ему правдоподобной.

— Что нам еще известно? — спросил Валландер. — Свидетели? Следы убийцы? Способ, каким он забрался в дом?

— Он влез через окошко в подвале.

Они спустились в огромный подвал Лильегрена, который тянулся под всем пространством дома. В одном из подвальных помещений окошко было слегка приоткрыто. Валландер уловил здесь запах зимних яблок, очевидно, сохранившийся еще с прошлого года.

— Мы полагаем, что он залез в дом через это окно, — сказал Шёстен. — И таким же образом выбрался наружу. Хотя он легко мог бы воспользоваться главным входом: Оке Лильегрен жил один.

— Убийца оставил какие-нибудь следы? Раньше он был очень аккуратен и не дал нам в руки ни единой ниточки. Но, с другой стороны, избыточной аккуратностью он тоже не отличался. У нас есть полный комплект его отпечатков пальцев. По словам Нюберга, не хватает только мизинца левой руки.

— Да, отпечатки пальцев, которых нет в полицейском реестре. И преступник прекрасно об этом знает, — медленно проговорил Шёстен.

Валландер кивнул. Шёстен высказал очень верную мысль. Сам Валландер раньше не формулировал ее таким образом.

— В кухне, рядом с плитой мы обнаружили отпечаток ноги, — продолжал Шёстен.

— Значит, он опять приходил босиком.

Валландер рассказал об отпечатке, который они обнаружили в залитом кровью автофургоне. Он подумал, что первым делом нужно будет ознакомить Шёстена и его коллег со всеми наработками, какие у них есть по первым трем убийствам.

Валландер осмотрел подвальное окно. Вдруг ему показалось, что возле одной из вырванных петель виднеются слабые царапины. Нагнувшись, он обнаружил, что рама действительно поцарапана, хотя из-за близости к земле разглядеть это было непросто. Дотрагиваться до рамы пальцами Валландер не стал.

— Похоже, петли выкрутили заранее, — сказал он.

— Выходит, он подготовил свой визит?

— Не исключено. Во всяком случае, это на него похоже, у него привычка готовиться. Он устанавливает слежку за намеченными жертвами. Ведет разведку. Почему и как долго он за ними следит, мы не знаем. Наш специалист по поведенческим вопросам, Матс Экхольм, утверждает, что такое часто свойственно людям, у которых есть склонность к психозу.

Они прошли в соседнее помещение с точно таким же окном. Здесь петли были нетронуты.

— Нужно тщательно осмотреть траву перед окошком в соседней комнате, там могут оказаться следы, — сказал Валландер, но сразу пожалел, что сделал это. Такой опытный следователь, как Вальдемар Шёстен, не нуждался в его указаниях.

Они вернулись в кухню. Тело Лильегрена уже собирались увозить.

— Я все время ищу связь, — произнес Валландер. — Сначала я искал связь между Густавом Веттерстедтом и Арне Карлманом, наконец я ее нашел. Потом — между Бьёрном Фредманом и двумя остальными жертвами, и здесь мы до сих пор не добились успеха. Хотя связь есть, я в этом не сомневаюсь. Я думаю, что и сейчас мы прежде всего должны искать точки соприкосновения Лильегрена с другими убитыми, хотя бы с одним из них. Вот только удастся ли нам это сделать?

— В каком-то смысле мы уже располагаем одной очевидной точкой соприкосновения, — тихо сказал Шёстен.

Валландер вопросительно посмотрел на него.

— Я хочу сказать, что точкой соприкосновения является сам преступник, — пояснил Шёстен. — Хотя мы пока и не знаем его имени.

Шёстен кивком головы указал на дверь в сад. Валландер понял, что тот хочет поговорить так, чтобы им никто не мешал. Выйдя из дома, они оба сощурились от яркого солнца. Им предстоял еще один теплый сухой день. Валландер снова попытался вспомнить, когда в последний раз шел дождь. Шёстен закурил и отвел Валландера к садовым стульям, стоявшим в некотором отдалении от дома. Они перенесли стулья в тень.

— Об Оке Лильегрене ходило много слухов, — сказал Шёстен. — Все эти махинации с подставными фирмами — только часть его деятельности. Здесь в Хельсингборге о нем рассказывают и кое-что другое. «Сессны», которые на бреющем полете сбрасывают мешки с кокаином. Героин, марихуана. Здесь одинаково сложно что-либо доказать или опровергнуть. Лично мне трудно представить, что Оке Лильегрен занимался подобными вещами. Но может быть, у меня просто неразвитая фантазия. Нам по старинке кажется, что на каждого преступника можно навесить ярлык. Закрепить за ним определенную группу преступлений. А он потом будет держаться означенных нами границ. И не залезать на чужую территорию, чтобы не путать классификацию.

— Иногда я тоже мыслю по старинке, — признался Валландер. — Но те времена уже прошли. С одной стороны, мир, в котором мы живем, становится все теснее, но с другой — теперь в нем больше хаоса.

Шёстен показал сигаретой в сторону особняка.

— Ходили и другие слухи, — сказал он. — Более правдоподобные. О буйных сборищах в этом доме. О женщинах, проституции.

— Буйных сборищах? — переспросил Валландер. — Вам приходилось вмешиваться?

— Никогда. Я сам не знаю, почему назвал эти сборища буйными. Но время от времени здесь неожиданно появлялись люди. А потом так же внезапно исчезали.

Валландер сидел молча. Он обдумывал слова Шёстена. В голове мелькнуло безумное предположение. Перед глазами встала Долорес Мария Сантана, как она голосует у южного выезда из Хельсингборга. Могла существовать какая-то связь между ней и тем, о чем сейчас говорил Шёстен? Неужели проститутка? Валландер поспешно отогнал эти мысли. Они не только не имели под собой никаких оснований, но и уличали его в том, что он начинает смешивать два разных расследования.

— Нам нужно действовать сообща, — сказал Шёстен. — У тебя была фора в несколько недель. Теперь добавился еще один убитый — Лильегрен. Как изменилась общая картина? Стало ли что-нибудь яснее?

— Думаю, вмешательства Государственной криминальной полиции теперь не избежать, — сказал Валландер. — Оно, конечно, хорошо. Но я всегда боюсь, что возникнут сложности с взаимопониманием и информация перестанет доходить по назначению.

— То же самое беспокоит и меня, — отозвался Шёстен. — А потому у меня есть к тебе одно предложение. Мы с тобой неофициально сформируем группу оперативников, которые, в случае необходимости, будут действовать в более тесном контакте.

— Хорошо, — сказал Валландер.

— Мы оба помним старые добрые времена, когда работала Государственная комиссия по убийствам, — проговорил Шёстен. — И ведь как работала!.. А ее взяли, да ликвидировали. И ничего лучшего пока так и не создано.

— Тогда времена были другие, — сказал Валландер. — С тех пор преступность изменила свой облик, к тому же убийств стало больше. Раньше тяжкие преступления классифицировались совсем по иным принципам, нежели сейчас. Я согласен, что Госкомиссия по убийствам сослужила нам хорошую службу. Но я не уверен, что сегодня она бы могла работать так же эффективно.

Шёстен поднялся.

— Ну что ж, значит, мы договорились? — спросил он.

— Конечно. Когда понадобится, будем собираться и обмениваться соображениями.

— Ты можешь остановиться у меня, — предложил Шёстен. — Если тебе нужно задержаться в Хельсингборге. Зачем жить в гостинице, если можно без этого обойтись.

Валландер поблагодарил коллегу за приглашение, но в глубине души он ничего не имел против того, чтобы пожить в отеле: хотя бы несколько часов в сутки ему было необходимо проводить наедине с самим собой.

Они двинулись обратно к особняку. Слева от дома располагался большой гараж с двумя подъемными воротами. Шёстен пошел в дом, а Валландер решил здесь задержаться. После некоторых усилий одни ворота поддались. В гараже стоял черный «мерседес». Валландер вошел внутрь и осмотрел машину. Стекла затемненные, внутрь не заглянешь. Некоторое время Валландер стоял в задумчивости, потом одолжил у Нюберга мобильник и позвонил Анн-Бритт. Коротко рассказал ей о случившемся и перешел к своей просьбе.

— Я хочу, чтобы ты связалась с Сарой Бьёрклунд, — сказал он. — Помнишь ее?

— Уборщица Веттерстедта?

— Именно. Пожалуйста, позвони ей и привези сюда, в Хельсингборг. Немедленно.

— Зачем?

— Я хочу, чтобы она взглянула на одну машину. А я буду стоять рядом и молить Бога, чтобы она ее опознала.

Анн-Бритт больше ни о чем не спросила. Разговор был окончен.

Валландер постоял, пытаясь привести мысли в порядок.

Затем он направился к особняку Лильегрена.

Сначала медленно, а потом все ускоряя шаг.

30

Сара Бьёрклунд долго разглядывала черную машину.

Валландер стоял тут же, но держался несколько сзади. Он хотел, чтобы Сара чувствовала его присутствие, но не подходил слишком близко, боясь помешать ей. Он понимал, что сейчас Сара Бьёрклунд напрягает все силы, чтобы дать ему точный ответ. Видела ли она эту машину раньше, когда перепутала дни и, вместо четверга, пришла к Веттерстедту в пятницу утром? Может быть, машина только похожа? Или именно эта машина отъехала тем утром от дома, в котором жил старый министр?

Валландер изложил свои соображения Шёстену, и тот с ним полностью согласился. Даже если Сара Бьёрклунд — эта поломойка, как ее презрительно называл Веттерстедт, — скажет, что тем утром видела машину той же марки, это еще ничего не доказывает. Это может послужить им только указанием, дать пищу для размышлений. Но они оба понимали, что даже эта информация имеет большую ценность.

Сара Бьёрклунд сомневалась. Так как в замке зажигания торчали ключи, Валландер попросил Шёстена сделать круг по саду. Может быть, если она закроет глаза и прислушается, то узнает шум мотора? Ведь машины шумят по-разному. Она закрыла глаза и прислушалась.

— Может быть, — сказала она чуть погодя. — Она похожа на машину, которую я видела тем утром. Но точно ли это та самая, я не знаю. Я не заметила номеров.

Валландер кивнул.

— Я на это и не рассчитывал, — сказал он. — Извини, что доставил тебе беспокойство.

Анн-Бритт предусмотрительно захватила с собой Нурена, которому теперь и поручили доставить Сару Бьёрклунд обратно в Истад. Сама Анн-Бритт предпочла остаться.

Время было еще раннее. Несмотря на это, казалось, что о случившемся уже знает вся Швеция. Шёстен устроил на улице импровизированную пресс-конференцию, а Валландер с Анн-Бритт тем временем поехали на пристаньзавтракать.

Он во всех подробностях рассказал ей о происшедшем.

— Оке Лильегрен фигурирует в следственных материалах по делу Альфреда Хардерберга, — сказала она чуть погодя. — Помнишь его?

Валландер мысленно вернулся к прошлому году. Он с неприязненным чувством вспомнил известного предпринимателя и мецената, который жил за стенами Фарнхольмского замка. Вспомнил те несколько трагических мгновений в Стурупском аэропорту, когда им все же удалось помешать ему и не дать улизнуть из страны. Имя Оке Лильегрена упоминалось в деле. Но он все время оставался в тени. Им так и не довелось допросить его.

Валландер сидел над третьей чашкой кофе и смотрел на пролив, который в то летнее утро наводняли парусники и паромы.

— Мы этого не хотели, но все-таки получили, — проговорил он. — Еще один убитый со снятым скальпом. Экхольм уверяет, что теперь мы достигли того магического рубежа, за которым наши шансы на идентификацию преступника резко возрастают. Все — согласно разработкам ФБР. Которые, вероятно, имеют большое значение. Теперь мы еще отчетливее сможем указать все сходства и различия нашего дела по сравнению с другими.

— Мне кажется… У меня такое чувство, что он ожесточился, — неуверенно сказала Анн-Бритт. — Если можно говорить о большей или меньшей степени жестокости, когда дело идет об убийствах и скальпировании.

Валландер с интересом ждал продолжения. Нерешительность Анн-Бритт часто свидетельствовала о том, что она напала на важную мысль. Валландер уже имел случай в этом убедиться.

— Веттерстедт лежал под гребной лодкой, — продолжала она. — Удар был нанесен сзади. Скальп срезан. Как будто преступник действовал не спеша, аккуратно. Или, может, здесь дело в неуверенности? Потому что это был его первый скальп? Карлмана он убил ударом спереди. Тот должен был видеть своего убийцу. Скальп сорван, а не срезан. Создается впечатление, что это был жест неистовства. Или презрения. А может быть, неконтролируемой ярости. Потом идет Бьёрн Фредман. Видимо, он лежал на спине. Скорее всего, связанный. Иначе бы Фредман сопротивлялся. Преступник влил ему в глаза кислоту и должен был придерживать рукой его веки. Удар по голове нанесен с большой силой. И наконец, Лильегрен. Голова засунута в духовку. Здесь появляется что-то новое. Ненависть? Или непостижимое наслаждение больного человека, который демонстрирует свою власть?

— Все это ты должна рассказать Экхольму, — сказал Валландер. — Пусть заложит в свой компьютер. Я с тобой согласен. В его поведении происходят очевидные изменения. Как будто он катится по наклонной плоскости. Но о чем это нам говорит? Иногда у меня возникает такое чувство, будто мы пытаемся расшифровать отпечаток ноги, которому уже миллионы лет. След доисторического животного, застывший в вулканической лаве. Что меня занимает больше всего, так это принцип, по которому упорядочены эти убийства. Мы исходим из того, что обнаружили трупы в определенной последовательности. Потому что в этой последовательности совершались убийства. Отсюда возникает естественная для нас взаимосвязь событий. Вопрос в том, не упорядочены ли они еще по какому-то принципу, который нам неизвестен? Может быть, какое-то из этих убийств важнее других?

Анн-Бритт задумалась.

— Ты хочешь сказать, что кто-то из убитых мог стоять к преступнику ближе, чем остальные?

— Вот именно, — сказал Валландер. — Стоит ли Лильегрен ближе к центру, чем, скажем, Карлман? И кто из них наиболее удален от этого центра? Или же всех их связывают с убийцей одинаковые отношения?

— Да, отношения, которые, возможно, существуют только в его извращенном сознании.

Валландер допил кофе и отпихнул от себя пустую чашку.

— Единственное, в чем мы можем быть уверены, так это в том, что жертвы выбраны не случайно, — сказал он.

— Бьёрн Фредман выпадает из общего ряда, — проговорила Анн-Бритт, поднимаясь из-за стола.

— Да, — сказал Валландер. — Выпадает. Но можно рассуждать наоборот, и тогда получится, что исключение составляют те трое.

Они вернулись в Тогаборг, где их встретило известие о том, что Хансон выехал в Хельсингборг для разговора с начальником районной полиции.

— Завтра госполиция будет здесь, — резюмировал Шёстен.

— Кто-нибудь разговаривал с Экхольмом? — спросил Валландер. — Ему бы следовало поскорее сюда приехать.

Анн-Бритт Хёглунд пошла узнавать, где Экхольм. Валландер и Шёстен тем временем еще раз обошли дом. Нюберг вместе с другими криминалистами осматривал кухню. Анн-Бритт догнала Шёстена и Валландера на лестнице, ведущей на верхний этаж, и сказала, что Экхольм выехал в той же машине, что и Хансон. Они продолжили осмотр дома вместе. Никто не говорил ни слова. Каждый шел своей невидимой охотничьей тропой. Валландер пытался ощутить присутствие убийцы. Точно так же он искал его в темноте веттерстедтова дома и в светлой садовой беседке Карлмана. Менее двенадцати часов назад убийца поднимался по этой лестнице. Дом все еще хранил незримый отпечаток его пребывания. Валландер двигался медленнее остальных. Он часто застывал на месте и молча всматривался в воздух. Или же садился на стул и глядел в стену, или на ковер, или на дверь. Как будто он осматривал художественную галерею, глубоко погружаясь в созерцание некоторых экспонатов. Время от времени он возвращался назад и еще раз проходил тем же путем. Анн-Бритт Хёглунд наблюдала за Валландером, и ей казалось, что он похож на человека, который движется по крайне тонкому льду. Если бы Валландер мог знать о ее наблюдениях, он бы, безусловно, с ними согласился. На каждом шагу — риск, смена ракурса, дискуссии с самим собой. В своих мыслях он проходил такой же долгий путь, как тот, что проделывал, осматривая очередное место преступления. Дом Густава Веттерстедта был странно пуст. Валландер ни разу не почувствовал присутствия человека, которого искал. В конце концов он заключил, что человек, убивший Веттерстедта, никогда не бывал в доме. Он никогда не подходил к нему ближе гаражной крыши, на которой проводил время за рассматриванием комиксов «Фантом», а затем разрывал их на кусочки. Но здесь, в доме Лильегрена, все было иначе. Валландер вернулся к лестнице и бросил взгляд в сторону ванной комнаты. С этого места преступник мог видеть мужчину, которого собирался убить. Если только дверь в ванную была открыта. А с какой стати ей быть закрытой, если Лильегрен жил в доме один? Он прошел дальше к ванной комнате и замер у стены. Затем Валландер вошел в ванную и на мгновение представил, что играет роль Лильегрена. Он вышел в коридор, представил себе удар, нанесенный не раздумывая, со всей силы, сзади наискосок. Представил, как падает на ковер. Затем он снова превратился в человека с топором в руке. В правой руке. Уже после убийства Веттерстедта они смогли установить, что преступник правша. Валландер медленно спустился по лестнице, таща за собой невидимый труп. В кухню, к духовке. Потом он спустился в подвал и остановился перед окошком. Для Валландера оно было слишком узким, он бы в такое не пролез. Человек, который смог воспользовался им как входом, явно не страдал избытком веса. Преступник должен быть худым. Валландер снова поднялся в кухню и оттуда вышел в сад. Перед подвальным окошком, у заднего фасада дома работали криминалисты, пытаясь снять отпечатки ног. Валландер знал, что они ничего не найдут. Он приходил босиком. Валландер бросил взгляд в сторону живой изгороди, проследив кратчайший путь от подвального окошка до улицы, которая проходила прямо за кустами. Валландер задумался. Почему убийца ходит босиком? Ему неоднократно случалось задавать этот вопрос Экхольму, но тот так и не смог дать ему удовлетворительного объяснения. Когда ходишь босиком, можно легко пораниться. Уколоться, порезаться, поскользнуться, в конце концов. И тем не менее преступник ходил босиком. Почему? Почему он снимает ботинки? Очередное правило, которое необходимо соблюдать? Преступник снимает скальпы. Убивает топором. Не носит ботинок. Валландер застыл на месте. Мысль настигла его внезапно. Она родилась в его подсознании, и подсознание послало сигнал. В эту минуту сигнал достиг цели.

Индеец, подумал Валландер. Воин из первобытного племени.

Внезапно он почувствовал, что на этот раз не ошибся. Человек, которого они разыскивают, — воин-одиночка, и он идет невидимой тропой, которую сам выбрал. Играет роль. Он убивает топором, снимает скальпы, не носит обуви. Но почему индеец разгуливает по летней Швеции и убивает людей? И кто, собственно, совершает эти убийства? Индеец или тот, воображает себя индейцем?

Валландер крепко ухватился за эту мысль, боясь потерять ее, так и не додумав до конца. Преступник перемещается на большие расстояния. У него должна быть лошадь. Мотоцикл. Который стоял за сараем ремонтников. Когда едешь в машине — сидишь внутри, когда едешь на мотоцикле — сидишь верхом.

Он двинулся обратно к дому. Впервые за время расследования он почувствовал, что у него начинает вырисовываться портрет человека, которого они ищут. Минутное напряжение, обострившаяся чуткость — и он сделал открытие. Но Валландер все же решил, что пока будет держать свои догадки при себе.

Одно из окон верхнего этажа распахнулось. Из него высунулся Шёстен.

— Поднимайся наверх! — крикнул он.

Валландер снова вошел в дом Лильегрена. Он недоумевал, что еще они могли там обнаружить. В одной из комнат, которая, по-видимому, служила хозяину кабинетом, возле книжной полки стояли Шёстен и Анн-Бритт. Шёстен держал в руке пластиковый пакетик.

— Похоже на кокаин, — сказал он. — Или героин.

— Где он лежал? — спросил Валландер.

Шёстен указал на выдвинутый ящик шкафа.

— Не исключено, что есть еще, — проговорил Валландер.

— Я позабочусь о том, чтобы сюда привезли собаку.

— Думаю, тебе также следует отрядить нескольких человек для опроса соседей. Пусть узнают, не обратил ли кто внимания на мужчину на мотоцикле. И не только вчера вечером или ночью. Раньше тоже. Скажем, в последние недели.

— Он приехал на мотоцикле?

— Думаю, да. Раньше он использовал мотоцикл. Ты потом все прочитаешь в деле.

Шёстен вышел из комнаты.

— В деле нет ни слова о мотоцикле, — удивилась Анн-Бритт.

— А должно бы быть, — рассеянно ответил Валландер. — Мы ведь установили, что у дороги на подъезде к дому Карлмана, на противоположной стороне стоял мотоцикл. Разве нет?

В ту же минуту он увидел в окно Экхольма и Хансона. Они шли по гравиевой дорожке, обсаженной кустами роз. Вместе с ними был еще один человек. Валландер догадался, что это начальник хельсингборгской полиции. На полпути к дому их встретил интендант Биргерсон.

— Нам, наверное, стоит спуститься, — сказал Валландер. — Ты что-нибудь нашла?

— Этот особняк напоминает мне дом Веттерстедта, — сказала она. — Та же мрачная буржуазность. Но здесь хотя бы есть кое-какие семейные фотографии. Не знаю, помогут ли нам они. По-видимому, у Лильегрена в роду были одни кавалеристы. Сконские драгуны. Если верить фотографиям.

— Фотографий я не видел, — произнес Валландер извиняющимся тоном. — Но охотно тебе верю. Его махинации с подставными акционерными обществами очень напоминают примитивное ведение войны.

— Есть фотография одной пожилой пары на фоне дачного домика, — сказала Анн-Бритт. — Если я правильно разобрала надпись на обратной стороне, это бабушка и дедушка Лильегрена по материнской линии, снимок сделан на Эланде.

Они спустились вниз. Лестница была перегорожена повдоль, чтобы не затаптывались следы крови.

— Пожилые одинокие мужчины, — произнес Валландер. — Наверно, их дома похожи, потому что сами хозяева были друг другу сродни. Кстати, сколько лет было Оке Лильегрену? Ему уже исполнилось семьдесят?

Вопрос повис в воздухе, потому что Анн-Бритт Хёглунд ничего не могла на него ответить.

Импровизированный конференц-зал устроили в столовой Лильегрена. Экхольму не было надобности присутствовать на оперативке, и Шёстен выделил в его распоряжение одного полицейского, который мог предоставить ему всю необходимую информацию. Когда все расселись по местам и совещание началось, Хансон поразил Валландера решительностью своих взглядов на то, как им действовать дальше. Хансон не терял времени даром и в дороге уже успел провести телефонные совещания с Пером Окесоном и с представителями Государственной криминальной полиции в Стокгольме.

— Было бы ошибкой утверждать, что положение серьезно изменилось из-за того, что произошло в этом доме, — начал Хансон. — Мы осознали его драматичность, как только поняли, что имеем дело с маньяком. Но, наверное, все же можно сказать, что сегодня мы перешли определенный рубеж. Нет никаких оснований полагать, что цепь убийств прервется. На это можно только надеяться. Государственная криминальная полиция, со своей стороны, готова оказать любую помощь, какая нам потребуется. Формальности, связанные с организацией следственной группы, в которую войдут представители разных полицейских округов, а также наши коллеги из Стокгольма, не доставят нам больших хлопот. Я думаю, никто из присутствующих не станет возражать против того, чтобы руководителем следственной группы остался Курт Валландер?

Никто не возражал. Шёстен одобрительно кивнул с другого конца стола.

— Курт пользуется определенной известностью, — продолжал Хансон без малейшей иронии. — Начальник Государственной криминальной полиции считает само собой разумеющимся, что Курт и дальше будет возглавлять расследование.

— Я не возражаю, — произнес начальник полиции Хельсингборга. Больше он не проронил ни слова.

— Существует отлаженный механизм, который позволит нам приступить к совместной работе в самом скором времени, — продолжал Хансон. — У прокуратуры на этот случай тоже предусмотрены свои процедуры. Теперь же самое главное — определить, какая именно помощь нам нужна от Стокгольма.

Валландер был горд и в то же время взволнован. Он был уверен в собственных силах и понимал, что вряд ли кто-нибудь другой лучше справится с руководством следственной группой.

— В нашей стране раньше случалось что-нибудь похожее? — спросил Шёстен.

— Экхольм утверждает, что нет, — ответил Валландер.

— Я просто подумал, что было бы неплохо подключить к работе полицейских, у которых уже есть опыт в раскрытии подобных преступлений.

— Тогда нам придется приглашать их с континента или из США, — сказал Валландер. — Я в это не особо верю. Во всяком случае, сейчас этого делать не следует. Вот кто нам действительно нужен, так это опытные следователи. Которые смогут повысить наш общий потенциал.

На принятие необходимых решений ушло меньше двадцати минут. После этого Валландер поспешно вышел из комнаты и отправился разыскивать Экхольма. Он нашел его в верхнем этаже, возле ванной комнаты. Они вместе перешли в гостиную, которой, судя по всему, уже давно не пользовались. Валландер открыл окно, чтобы освежить застоявшийся воздух. Затем сел на край кровати и изложил Экхольму все, о чем думал утром.

— Возможно, ты и прав, — проговорил Экхольм, когда Валландер замолчал. — Человек с психическими отклонениями играет роль воина-одиночки. В истории криминалистики подобных примеров немало. Но не в Швеции. Человек превращается в кого-то другого и отправляется мстить. Именно месть является самым распространенным мотивом. Переодевание освобождает убийцу от чувства вины. Точно так же актер не испытывает угрызений совести из-за поступков своего героя. Впрочем, не надо забывать, что есть еще и группа психопатов, которые убивают исключительно ради собственного удовольствия.

— В нашем случае такое маловероятно.

— Сложность состоит в том, что выбор роли — например, индейского воина-одиночки — совершенно не зависит от мотива убийства. Между ними может не оказаться никакого внешнего соответствия. Предположим, что ты прав и что он воображает себя босоногим воином. Зачем ему это нужно — нам не известно. Но он мог с тем же успехом перевоплотиться в японского самурая или гаитянского тонтон макоуте. Есть только один человек, который знает, почему выбор пал именно на индейца. Это сам преступник.

Валландеру вспомнился один из его первых разговоров с Экхольмом.

— Значит, может статься, что скальпы — это ложный след, — проговорил он. — Что охота за скальпами — всего лишь ритуальная составляющая той роли, которую он сам себе выбрал. И собирание трофеев никак не служит достижению его настоящей цели — той, ради которой он убил всех этих людей.

— Такая возможность существует.

— Значит, что мы снова начинаем с нуля.

— Мы должны проверять разные комбинации, снова и снова, — возразил Экхольм. — Мы никогда не возвращаемся в точку отправления, однажды ее покинув. Мы должны идти вслед за преступником. А он не стоит на месте. И события сегодняшней ночи подтверждают мои слова.

— У тебя уже составилось мнение о последнем убийстве?

— Что ж, духовка — это очень интересно.

Валландера покоробило это слово. Но он ничего не сказал.

— Что ты имеешь в виду?

— Он использовал духовку совсем иначе, чем кислоту в случае с Фредманом. Тогда он мучил еще живого человека. Пытка была частью умерщвления. Теперь, проявляя жестокость, он, скорее, обращался к нам.

Валландер внимательно посмотрел на Экхольма, пытаясь осмыслить услышанное.

— Преступник обращается к полиции?

— В сущности, я не вижу в этом ничего удивительного. Убийца меняется под влиянием собственных деяний. Трансформируются его представления о себе. Часто трансформация доходит до критической точки, и тогда он вынужден искать контактов с внешним миром. Его переполняет гордость, он должен найти подтверждение своему величию вовне. Но убитые не могут восстать из мертвых, чтобы устроить ему овацию. В таких-то случаях убийцы нередко обращаются к полиции. К тем, кто их преследует. К тем, кто хочет им помешать. Выражаться это может по-разному. Анонимные телефонные звонки, письма. Или труп в гротескной аранжировке, почему бы нет?

— Он бросает нам вызов?

— Не думаю, чтобы он имел в виду именно это. Сам он считает себя неуязвимым. Если он действительно избрал роль босоногого воина, то неуязвимость — один из его атрибутов. Нередки примеры того, что воины натирались особой мазью, чтобы сделаться неуязвимыми для меча или стрел. Сегодня в этой роли может выступать полиция.

Некоторое время Валландер сидел молча.

— Каков же будет его следующий шаг? — спросил он. — Сейчас убийца засунул голову жертвы в духовку. Ну а потом? Что будет, если это убийство не станет последним?

— Дальше события могут развиваться по-разному. В мировой практике известны случаи, когда убийца-психопат искал контакта с отдельным полицейским.

— Для чего?

Экхольм замешкался с ответом, и это не укрылось от Валландера.

— Случалось, что полицейский погибал, — сказал он наконец.

— Ты хочешь сказать, что этот сумасшедший следит за нами?

— Не исключено. Преступник забавляется тем, что вдруг, неожиданно выныривает под самым нашим носом. А потом снова исчезает. Но однажды такой игры ему, возможно, станет мало.

Валландеру вспомнилось смутное чувство, которое он испытал, стоя перед заграждением в саду у Карлмана. Когда в толпе зевак, наблюдавших за работой полиции, одно лицо показалось ему знакомым. Кажется, оно уже мелькало среди заградительных лент на пляже, когда они вытаскивали из-под лодки мертвого экс-министра.

Взгляд Экхольма стал очень серьезным.

— Тебя это касается в первую очередь, — сказал он. — Я и без нашего сегодняшнего разговора собирался тебя предупредить.

— Почему именно меня?

— Ты самый заметный. В преследование человека, совершившего четыре зверских убийства, вовлечено множество людей. Но только твое имя все время мелькает в газетах и на экране телевизора.

Валландер поморщился.

— Мне действительно стоит серьезно отнестись к тому, что ты сейчас сказал?

— Решай сам.

С этими словами Экхольм вышел из комнаты, и Валландер остался один. Он пытался разобраться в самом себе, разобраться, что же он чувствует теперь, когда знает, что убийца следит за ним.

Как будто в комнате потянуло холодом, подумал Валландер.

Больше он ничего не почувствовал.

В начале четвертого Валландер вместе с остальными оперативниками выехал в Истад. Они решили, что штаб-квартира по-прежнему будет оставаться там. Всю дорогу Валландер ничего не говорил и на вопросы Хансона отвечал односложно. По приезде они провели оперативку с участием Сведберга, Мартинсона и Пера Окесона. В шесть часов Валландер позвонил в Лёдеруп. Трубку взяла Гертруд. У них все идет как обычно. Отец уже и не помнит, что произошло несколько дней назад.

Потом Валландер позвонил домой. Никто не ответил. Линда где-то гуляла. Уходя с работы, Валландер заглянул к Эббе, спросил, нет ли новых сведений о его ключах. Нет, ничего нового. Валландер поехал в порт, прогулялся по пирсу. Потом зашел в портовое кафе и взял пива. Вдруг он заметил, что следит за людьми, которые сменяют друг друга за столиками. От этого настроение у Валландера испортилось, он поднялся и направился к той самой скамейке у красного сарая спасателей.

Летний вечер был тих и безветрен. В какой-то из лодок играла гармошка. По другую сторону пирса виднелся польский паром, направляющийся к причалу. И вдруг невольно, сама собой Валландеру открылась взаимосвязь событий этого запутанного дела. Валландер затаился и предоставил мыслям совершать свою работу. Казалось, он начинает различать контуры драмы, которая оказалась гораздо более жестокой, чем он предполагал. Еще оставалось много белых пятен. Но, похоже, теперь он знает, на чем им стоит сосредоточить усилия.

Валландер понял, что в целом тактика поиска, которой они придерживались до сих пор, не была ошибочной.

Ошибка крылась в выводах, которые он сделал.

Валландер поехал домой, сел за кухонный стол и набросал на бумаге краткий итог своих размышлений.

Ближе к полуночи пришла Линда. Она уже знала о случившемся из газет.

— Чьих же это рук дело? — спросила она. — Как должен быть устроен человек, чтобы оказаться способным на такое?

Валландер задумался, прежде чем дать ответ.

— По большому счету, так же, как мы с тобой, — сказал он. — Так же, как мы.

31

Валландер проснулся внезапно, как от толчка.

Он открыл глаза и продолжал лежать не двигаясь. Комнату освещал тусклый серый свет летней ночи. По квартире кто-то ходил. Валландер бросил взгляд на часы, стоявшие рядом на ночном столике. Стрелки показывали четверть третьего. На мгновение Валландер испугался. Он знал, что Линда не могла ходить по квартире в такое время. Она ложилась вечером и никогда не просыпалась до самого утра. Валландер затаил дыхание и прислушался. Шаги были очень тихими.

Ходили босиком.

Он осторожно встал. Огляделся в поисках подходящего предмета для самообороны. Табельное оружие осталось на работе, в запертом ящике стола. Из всего, что было в спальне, наиболее подходящей оказалась облезлая спинка стула. Валландер осторожно снял ее и снова прислушался. Похоже, шаги доносились из кухни. Он не стал надевать халат, чтобы не стеснять свободу движений. Вышел из спальни, бросил взгляд в сторону столовой. Потом — Линдиной комнаты. Дверь в ее комнату была закрыта. Линда спала. Теперь он испугался по-настоящему. В кухне действительно кто-то ходил. Валландер застыл в дверях столовой, прислушиваясь. Выходит, Экхольм был прав. Следовало приготовиться к встрече с очень сильным противником. На деревянную спинку, которую Валландер сжимал в руке, надеяться не приходилось. Он вспомнил, что в спальне, в одном из ящиков книжного шкафа, пылится пара допотопных кастетов. Идиотский приз, выигранный в полицейской лотерее. Валландер решил, что кулаки послужат ему лучшей защитой, чем спинка стула. Из кухни по-прежнему доносился шорох босых ног. Он осторожно прошел по паркетному полу и выдвинул ящик. Кастеты лежали под копией налоговой декларации. Валландер надел их на костяшки правой руки. В то же мгновение заметил, что шорох в кухне стих. Он резко повернулся и вскинул руки.

В дверях стояла Линда и смотрела на него с удивлением и испугом. Он смотрел на нее.

— Что ты делаешь? Что у тебя на руке?

— Я думал, кто-то забрался в квартиру, — сказал Валландер, снимая кастеты.

Линда видела, что отец потрясен.

— Мне просто не спалось, — сказала она.

— Разве вечером дверь в твою комнату не была открыта?

— Наверно, я ее и закрыла. Мне захотелось пить. Наверно, я боялась, что дверь захлопнет сквозняком.

— Ты же никогда не просыпаешься ночью.

— Это я раньше не просыпалась. А теперь бывает, что и не спится. Лезет в голову всякая всячина.

Валландер подумал, что человек в его положении должен чувствовать себя глупо. Но он испытал только облегчение. Он испугался, потому что решил, что сбываются предсказания Экхольма. Оказывается, он отнесся к ним гораздо серьезнее, чем сам сознавал. Валландер опустился на диван. Линда по-прежнему стояла в дверях и смотрела на отца.

— Меня всегда удивляло, как ты можешь так хорошо спать, — сказала она. — Как подумаю, чего тебе только не приходится видеть!

— Ко всему привыкаешь, — ответил Валландер, отлично понимая, что это неправда.

Она тоже села на диван.

— Я листала вечернюю газету, пока Кайса покупала сигареты в киоске, — продолжала она. — Наткнулась на большую статью об убийстве в Хельсингборге. Не понимаю, как ты все это выдерживаешь.

— Газеты вечно преувеличивают.

— Если чью-то голову запекли в духовке, что здесь еще можно преувеличить?

Валландер постарался уйти от этого разговора — может быть, жалея ее, а может, и себя самого.

— Это дело судмедэкспертов, — сказал он. — Я только осматриваю место преступления и пытаюсь восстановить ход событий.

Линда устало покачала головой.

— Ты никогда не умел мне врать. Маму ты еще мог обмануть, но меня — никогда.

— Разве я хоть раз сказал Моне неправду?

— Ты никогда не говорил ей, как сильно ты ее любишь. А молчание в некоторых случаях может быть приравнено к лжесвидетельству.

Валландер недоуменно смотрел на дочь. Он никак не ожидал, что Линда владеет такой лексикой.

— Когда я была маленькой, то читала тайком все бумаги, которые ты приносил с работы. А иногда, если ты занимался чем-то особенно увлекательным, даже звала друзей. Мы сидели в моей комнате и читали выписки из свидетельских показаний. Тогда я и научилась многим словам.

— Я даже понятия об этом не имел.

— А это и не предполагалось. Скажи лучше, кого ты думал обнаружить в нашей квартире.

Разговор сделал крутой вираж. Валландер сразу решил, что расскажет дочери хотя бы часть правды. Он стал объяснять, что известны случаи — очень редкие — когда полицейские, занимающие такую должность, как у него, и к тому же часто мелькающие на страницах газет и на экране, попадали в поле зрения преступников, приковывали к себе их внимание. Точнее, возбуждали интерес. В общем-то, вполне естественное явление, и волноваться тут не о чем. Сложность лишь в том, что никогда не знаешь, где естественный интерес переходит в неестественный. Поэтому разумнее признать существование такого внимания и разобраться, почему преступник выбрал именно тебя. Но в любом случае, до беспокойства здесь еще далеко.

Линда не обманулась ни на минуту.

— Знаешь, в этой комнате я не увидела никого, кто бы «отдавал себе отчет» и собирался в чем-то разбираться — это с кастетом-то на руке! Я увидела только папу, который работает в полиции. И который чем-то напуган.

— Может быть, мне приснился кошмар? — неуверенно сказал он. — Лучше расскажи, почему тебе не спалось.

— Я все думаю, что́ из меня получится, — ответила Линда.

— Ваш спектакль был просто замечательным.

— Но нам бы хотелось еще замечательнее.

— Что ж, у тебя есть время, чтобы испытать свои силы.

— А вдруг я захочу заниматься чем-то совсем другим?

— Чем, например?

— Вот в том-то все и дело. Об этом я и думаю, когда просыпаюсь. Лежу с открытыми глазами и думаю о том, что так до сих пор и не решила, чем я хочу заниматься.

— Но ты всегда можешь разбудить меня, — сказал Валландер. — Я полицейский, и уж если чему-нибудь научился в жизни, так это слушать. Вот только, боюсь, ответа тебе лучше поискать у других.

Она положила голову ему на плечо.

— Я знаю, — вздохнула она. — Ты хорошо слушаешь. Гораздо лучше, чем мама. Но ответ должна дать я сама.

Они еще долго сидели на диване и разошлись в четыре часа, когда уже совсем рассвело. Засыпая, Валландер вспоминал слова Линды, которые его очень обрадовали. Слова о том, что он слушает гораздо лучше, чем Мона.

В другое время он обрадовался бы этому комплименту еще больше. Но не сейчас. Сейчас у него есть Байба.

Валландер встал, когда на часах еще не было семи. Линда спала. Перед выходом он наспех выпил чашку кофе. Погода по-прежнему радовала, но ветер усилился. В управлении Валландер сразу столкнулся с Мартинсоном, который, заметно волнуясь, стал жаловаться на проклятое расследование. Свалилось, как снег на голову. Теперь и с отпусками — полная неразбериха: у многих отдых откладывается на неопределенный срок.

— Дело идет к тому, что у меня отпуск будет только в сентябре. А кому он тогда, к черту, нужен? — раздраженно заключил он.

— Мне, — ответил Валландер. — В сентябре мы с отцом собирались ехать в Италию.

Закрыв за собой дверь кабинета, Валландер неожиданно осознал, что сегодня уже среда, шестое июля. В субботу утром, без малого через три дня, он должен встречать Байбу в Каструпе. Только сейчас он всерьез задумался о том, что поездку придется отменить или, по крайней мере, отложить до лучших времен. В лихорадке последних недель ему удавалось обходить эту мысль стороной. Но теперь он понял, что дальше так продолжаться не может. Он должен сдать билеты и отказаться от номера в гостинице. Больше всего он боялся реакции Байбы. Валландер сидел не шевелясь и вскоре почувствовал, что у него начинает болеть живот. Должен же быть какой-то выход, подумал Валландер. Байба может приехать сюда. Или нам все же повезет, и мы поймаем этого чертова сумасшедшего, который снимает скальпы?

Валландер боялся разочаровать Байбу. Конечно, она уже была замужем за полицейским, но ей наверняка представлялось, что в такой стране, как Швеция, все должно быть иначе. Ну что ж, дальше тянуть нельзя, нужно сообщить ей, что поездка в Скаген — так, как они ее планировали, — не состоится. Нужно прямо теперь снять трубку и позвонить в Ригу. И все-таки Валландер продолжал отодвигать неприятный разговор. Пока он был к нему не готов. Вместо этого Валландер положил перед собой тетрадь и составил список дел, связанных с отменой поездки.

Покончив со списком, Валландер снова превратился в полицейского.

Он еще раз обдумал все, что ему открылось накануне вечером, когда он сидел на скамейке. Перед тем как выйти из дома, он вырвал из тетради листки с вчерашними записями. Теперь он разложил листки перед собой и внимательно перечитал их. Выводы показались ему вполне убедительными. Валландер снял трубку и попросил Эббу разыскать Вальдемара Шёстена из управления полиции Хельсингборга. Через несколько минут Эбба перезвонила.

— Мне сказали, Шёстен по утрам возится с какой-то лодкой. Но он должен появиться с минуты на минуту. Скорее всего, он перезвонит тебе в ближайшие десять минут.

Шёстен объявился почти через четверть часа. Валландер выслушал все новости, которые у того накопились в связи с расследованием. Полиции Хельсингборга удалось разыскать свидетелей — пожилую супружескую пару, которая утверждает, что видела на Ашенбергсгатан мотоцикл в тот самый вечер, когда был убит Лильегрен.

— Надо как следует их расспросить, — сказал Валландер. — Это обстоятельство может иметь для нас большое значение.

— Я займусь ими лично.

— Я бы хотел попросить тебя еще об одном деле, — проговорил Валландер, наваливаясь грудью на стол. Он словно нуждался в какой-то опоре. — Оно может оказаться очень важным. Мне бы хотелось, чтобы ты разыскал женщин, которые бывали на вечеринках в доме Лильегрена.

— Зачем?

— Думаю, это нам поможет. Их необходимо найти. Мне нужно знать, что происходило на вилле. Так, будто я сам там побывал. Ты все поймешь, когда изучишь дело.

Валландер хорошо знал, что материалы, собранные по трем предыдущим убийствам, никак не объясняли его просьбы. Просто сейчас ему не хотелось вдаваться в объяснения. Пока он будет преследовать убийцу в одиночку.

— Итак, ты хочешь, чтобы я раздобыл шлюху, — проговорил Шёстен.

— Да. Если проститутки действительно участвовали в вечеринках.

— Так говорят.

— Пожалуйста, сообщи мне, как только будет результат. Я сразу же выеду в Хельсингборг.

— Допустим, я ее найду. Должен ли я ее задержать?

— За что?

— Не знаю.

— Я хочу просто поговорить с ней. Ничего больше. Наоборот, ты объяснишь ей, что нет никаких причин для беспокойства. Если мы ее запугаем, она станет говорить только то, что мы якобы хотим от нее услышать. И от разговора не будет никакого толку.

— Ладно, я постараюсь, — сказал Шёстен. — Хорошенькое ты мне дал задание, ничего не скажешь.

Поговорив с Шёстеном, Валландер вернулся к своим вчерашним заметкам. В начале девятого позвонила Анн-Бритт Хёглунд и сказала, что ждет его у дежурной части, чтобы идти в больницу. Валландер захватил куртку и спустился вниз. Он предложил пройтись до больницы пешком, чтобы у них было время подготовиться к разговору. Валландер обнаружил, что даже не знает имени девушки, которая дала ему пощечину.

— Ее зовут Эрика, — сказала Анн-Бритт. — Кстати, имя ей совсем не идет.

— Почему? — удивленно спросил Валландер.

— Когда я слышу «Эрика», то сразу представляю эдакую крепкую, здоровую женщину. Буфетчицу в гостинице или крановщицу.

— А мне мое имя подходит? — спросил он.

Анн-Бритт весело кивнула.

— Конечно, глупо считать, что имя связано с определенным типом личности, — сказала она. — Все это не более чем развлечение, игра, за которой не стоит ничего серьезного. Но с другой стороны, трудно представить себе кота по кличке Фидо. Или собаку Миссан.

— Ну почему же, есть и такие, — возразил Валландер. — Но давай вернемся к Эрике Карлман. Что о ней известно?

Анн-Бритт сообщила, что Эрике Карлман двадцать семь лет. Что она недолгое время работала стюардессой в маленькой английской авиакомпании, специализирующейся на внутренних чартерных рейсах. Потом она перепробовала много профессий, но нигде подолгу не задерживалась и ни к чему не проявляла особого интереса. Эрика Карлман объездила весь мир, получая от отца щедрое денежное содержание. Была замужем за перуанским футболистом, но их брак быстро распался.

— Похоже, обычная девушка из высших слоев общества, — проговорил Валландер. — Которой в жизни практически все дается сразу и даром.

— Мать говорит, что с десяти лет у Эрики стала проявляться склонность к истерике. Она употребила именно это слово. Истерика. Очевидно, правильнее было бы говорить о неврозе.

— Она и раньше пыталась покончить с собой?

— Никогда. Во всяком случае, об этом никто не знал. У меня создалось впечатление, что ее мать меня не обманывала.

Валландер задумался.

— Ведь она сделала это всерьез, — проговорил он. — Она действительно хотела умереть.

— Мне тоже так кажется.

Они все приближались к больнице, и Валландер понял, что не может больше молчать о пощечине. Эрика скорее всего упомянет об этом в разговоре, и тогда Анн-Бритт обязательно подумает, что он молчал из мужского тщеславия.

Перед воротами больницы Валландер остановился и все ей рассказал. Он видел, что Анн-Бритт порядком удивлена.

— Я могу только предположить, что этот инцидент — проявление тех самых истерических наклонностей, о которых говорила мать, — наконец сказала она.

Валландер и Анн-Бритт двинулись дальше. Но через некоторое время она снова остановилась.

— Боюсь, как бы это не создало дополнительных осложнений, — сказала она. — Вероятно, девушка еще очень плоха. На протяжении многих дней ее положение было критическим, она находилась на грани жизни и смерти. Кто знает, может быть, она жалеет или даже проклинает себя за то, что ей не удалось умереть. У нее и так скверно на душе, а если ты появишься в комнате, это и вовсе может ее раздавить. Или вызвать агрессию. Или, наоборот, страх. И тогда она замкнется.

Валландер сразу понял, что Анн-Бритт права.

— Тогда будет лучше, если ты поговоришь с ней с глазу на глаз. А я подожду тебя в кафетерии.

— В таком случае, нам нужно обсудить, что мы, собственно, хотим у нее выяснить.

Валландер жестом указал на скамейку рядом парковкой такси. Они сели.

— В таком расследовании, как наше, всегда надеешься, что ответ окажется интереснее вопроса, — начал он. — Каким образом почти удавшееся самоубийство дочери связано со смертью отца? Вот твой пункт назначения. Как ты до него доберешься — не знаю, тут я тебе не помощник. Маршрут тебе придется разрабатывать самой. Ориентирами будут служить ее ответы: они подскажут тебе, о чем спрашивать дальше.

— Предположим, она даст положительный ответ, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Скажет, что была настолько раздавлена горем, что не хотела жить.

— Тогда мы будем считать этот факт установленным.

— Но что, собственно, дает нам этот факт?

— Ты станешь расспрашивать ее дальше. Сейчас мы не в состоянии предусмотреть всех вопросов. Какие у них с отцом были отношения? Теплые, доверительные, как это обычно бывает между отцом и дочерью? Или нет?

— А если ответ будет отрицательным?

— Тогда ты перестанешь ей доверять. Только так, чтобы она этого не заметила. Во всяком случае, я ни за что не поверю, что она по каким-то своим, тайным причинам выжидала случая, чтобы устроить двойные похороны.

— Другими словами, если она скажет «нет», моя задача — выяснить, почему она говорит неправду.

— Примерно так. Но возможен и третий вариант. Она пыталась покончить с собой потому, что знала о смерти отца нечто такое, что решила унести с собой в могилу, не видя другого выхода.

— Эрика могла видеть убийцу?

— Не исключено.

— И она не хочет, чтобы его разоблачили?

— Тоже не исключено.

— Почему она этого не хочет?

— Здесь опять же возможны два объяснения. Она хочет защитить преступника. Или она хочет защитить память отца.

Анн-Бритт устало вздохнула.

— Не знаю, справлюсь ли я с этим.

— Конечно, справишься. Я жду тебя в кафетерии. Или здесь на скамейке. Разговаривай столько, сколько потребуется.

Валландер проводил ее в приемный покой. Вдруг он вспомнил, что несколько недель назад на этом самом месте узнал о смерти Саломонсона. Тогда он и не догадывался, что его ждет впереди. Анн-Бритт подошла к справочной, спросила, куда идти, и исчезла в больничных коридорах. Валландер отправился было в кафетерий, но передумал и вернулся на скамейку рядом с парковкой. Он вновь и вновь возвращался к своим вчерашним размышлениям. Из задумчивости его вывело пищание телефона, спрятанного в кармане куртки. В трубке раздался утомленный голос Хансона.

— Во второй половине дня в Стуруп прибывают двое наблюдателей от Государственной криминальной полиции. Людвигсон и Хамрен. Они тебе знакомы?

— Только по именам. Должно быть, дельные ребята. Ведь Хамрен, кажется, участвовал в деле с лазером?

— У тебя есть возможность их встретить?

— Нет, — ответил Валландер после минутного раздумья. — Возможно, я опять уеду в Хельсингборг.

— Так Биргерсон ничего тебе о них не сказал? Я же с ним недавно разговаривал.

— У них коммуникация поставлена не лучше, чем у нас, — терпеливо сказал Валландер. — Я думаю, было бы хорошим знаком, если бы ты сам их встретил.

— Хорошим знаком чего?

— Уважения. Когда я, несколько лет назад, приезжал в Ригу, меня встречали на «мерседесе». Пускай на русском, пускай на старом. Но все же на «мерседесе». Главное, чтобы человек чувствовал, что ему рады и что о нем заботятся.

— Ладно, — сказал Хансон. — Так и сделаем. Где ты сейчас находишься?

— В больнице.

— Ты заболел?

— Я у дочери Карлмана. Ты что, забыл о ней?

— Честно говоря, да.

— Ну что ж, каждый помнит о своем, — проговорил Валландер.

Он так и не понял, заметил ли Хансон его иронию. Он положил телефон на скамейку и стал наблюдать за воробьем, который балансировал на краю мусорного бака. Анн-Бритт отсутствовала уже почти тридцать минут. Валландер зажмурился и подставил лицо солнцу. Попробовал придумать, что он скажет Байбе. На скамейку тяжело опустился мужчина с гипсом на ноге. Через пять минут подъехало такси, и мужчина с гипсом исчез. Валландер походил взад-вперед перед входом в больницу. Опять сел. Анн-Бритт отсутствовала уже час.

Еще через несколько минут она подошла к скамейке и села рядом с Валландером. Угадать по ее лицу, как прошел разговор, Валландер не мог.

— Кажется, мы упустили из вида еще одну вещь, из-за которой человек может решиться на самоубийство, — сказала она. — Пресыщенность жизнью.

— Она так и ответила?

— Мне даже не пришлось ее об этом спрашивать. Представь: белые больничные стены, стул. Она — в больничном халате. Непричесанная, бледная, с отсутствующим видом. Наверно, она еще не пришла в себя после кризиса и препаратов. «Почему человек должен жить?». Вот что она сказала вместо приветствия. Честно говоря, у меня такое чувство, что она снова попытается покончить с собой. От пресыщенности.

Валландер понял, что ошибся. Он упустил из вида самый распространенный мотив самоубийства. Человеку просто надоело жить.

— Но, я полагаю, ты все-таки говорила с ней об отце?

— К отцу она питала отвращение. Но я почти уверена, что он ее не насиловал.

— Она сама тебе сказала?

— О некоторых вещах и говорить не обязательно.

— А что насчет убийства?

— Она до странности мало этим интересуется.

— Ты считаешь, что ее слова заслуживают доверия?

— По-моему, она говорила искренне. Сначала спросила, зачем я пришла. Я рассказала все как есть. Что мы ловим убийцу. Она сказала, что найдется много людей, которые желали смерти ее отцу. Он был человеком без стыда и совести — и в делах, и в жизни.

— Она не обмолвилась о том, что у него была другая женщина?

— Ни единым словом.

Валландер уныло наблюдал за воробьем, который уже успел куда-то слетать и теперь снова прыгал по краю мусорного бака.

— Ну что ж, будем считать факт установленным, — сказал он. — Тот факт, что ничего нового мы здесь не узнали.

Они побрели обратно в управление. Время было без четверти одиннадцать. Ветер заметно усилился и теперь дул им в лицо. На полпути у Валландера снова зазвонил телефон. Он повернулся к ветру спиной и поднес трубку к уху. На сей раз звонил Сведберг.

— Кажется, мы нашли место, где убили Фредмана, — сказал он. — Мост к западу от города.

Уныние, которое овладело Валландером после бестолкового визита в больницу, сразу исчезло.

— Молодцы, — сказал он.

— Поступила информация о том, что на мосту обнаружены пятна крови, — продолжал рассказывать Сведберг. — Не исключено, что кто-то просто чистил рыбу. Но мне в это слабо верится. Человек, который нам позвонил — медик-лаборант. Тридцать пять лет занимается анализами крови. К тому же он утверждает, что совсем рядом заметны следы колес. В те места редко кто заезжает. А тут — явно останавливалась машина. Так почему бы этой машине не оказаться «фордом» шестьдесят седьмого года?

— Выезжаем через пять минут. Надо во всем разобраться, — сказал Валландер.

Они заметно ускорили шаг. Валландер пересказал Анн-Бритт свой разговор со Сведбергом.

Об Эрике Карлман ни он, ни она больше не вспоминали.

Хувер сошел с поезда, прибывающего в Истад в 11.03. В тот день он решил оставить мопед дома. Он обошел станцию кругом и обнаружил, что заградительные ленты вокруг ямы, в которой еще недавно лежал его отец, убраны. Хувер ощутил укол разочарования и рассердился. Да эти полицейские слишком слабы для него! Их бы ни за что не взяли в академию ФБР. В груди заколотилось сердце Геронимо. Приказ прозвучал внятно и недвусмысленно. Он должен следовать намеченному плану. Прежде чем сестра вернется к жизни, он принесет ей две последние жертвы. Закопает под ее окном еще два скальпа. И сердце девушки — сердце станет его даром. А потом они вместе выйдут из больницы, и начнется другая жизнь. Возможно, когда-нибудь они с Луизой будут перечитывать ее дневник и вспоминать события, благодаря которым ей удалось вырваться из темноты.

Он направился в центр города пешком. Чтобы не привлекать внимания, надел ботинки. Хувер заметил, что ноги уже успели отвыкнуть от обуви. Дойдя до рынка, он свернул направо и двинулся к дому, в котором жили полицейский и девушка — видимо, его дочь. Хувер приехал в город днем, чтобы побольше узнать о них. Он решил, что завтра вечером все будет кончено. Самое позднее — послезавтра. Откладывать нельзя: сестра больше не может оставаться в больнице. Хувер расположился на ступеньках дома по соседству. Он долго приучал себя, если нужно, забывать о времени. Он будет сидеть здесь, ни о чем не думая, пока снова не придет пора действовать. Ему еще многое предстояло сделать, чтобы в совершенстве овладеть искусством терпения. Но он не сомневался, что однажды добьется своего.

Ожидание продлилось два часа. Девушка вышла из подъезда и, очевидно, куда-то опаздывая, заспешила по улице.

Хувер двинулся следом, не спуская с нее глаз.

32

Увидев мост, Валландер сразу понял, что они на верном пути. Именно так он представлял себе здешние места — побережье в миле к западу от Истада. Они ехали вдоль берега, пока не увидели мужчину, одетого в штаны до колена и футболку, которая рекламировала гольф-клуб города Мальмберга. Мужчина стоял у обочины и махал рукой. Он показал им неприметный съезд с шоссе, и они почти сразу увидели мост, который с главной дороги заметить было невозможно. Они затормозили, чтобы не уничтожить прежние следы колес. Лаборант Эрик Виберг, лет пятидесяти, рассказал им, что летом живет на даче, к северу от дороги, и частенько приходит к мосту, чтобы почитать утреннюю газету. Он поступил так и двадцать девятого июня. Тогда он обратил внимание на свежие следы колес и бурые пятна на досках, но не придал этому значения. В тот же день он вместе с семьей уехал в Германию и только по возвращении узнал из газет, что полиция ищет место, где было совершено убийство. Предположительно, на побережье. Тут он и вспомнил о бурых пятнах на мосту. Он работает в лаборатории и часто делает анализ крови крупного рогатого скота, и потому вполне уверен, что пятна, по крайней мере, похожи на кровь. Нюберг приехал сразу вслед за Валландером и теперь вместе с другими оперативниками, опустившись на колени, изучал следы колес. У Нюберга болел зуб. Он был не в духе и разговаривал только с Валландером.

— Не исключено, что на этом месте стоял «форд» Фредмана, — сказал он. — Но нам нужно все как следует осмотреть.

Валландер поднялся вместе с ним на мост. Он понимал, что им повезло. Сухое лето оказалось на руку. Пройди с тех пор дождь — и никаких следов бы они не обнаружили. Валландер обратился за справкой к Мартинсону, у которого была самая лучшая память на погоду.

— Ты не помнишь, после двадцать восьмого июня шел дождь? — спросил он.

Мартинсон ответил не раздумывая.

— Моросило только на Праздник середины лета, с утра, — сказал он. — С тех пор — никаких дождей.

— Тогда нужно ставить оцепление, — сказал Валландер, обращаясь к Анн-Бритт. Та сразу же отправилась вызывать людей, чтобы перекрыть район вокруг моста.

— И смотрите, куда ноги ставите, — добавил Валландер.

Он спустился вниз и посмотрел на мост с земли. Около четырех метров в длину, пятна примерно посередине. Валландер обернулся и смерил взглядом расстояние до шоссе. Оттуда доносился шум проезжающих машин, но их самих видно не было. Только быстро промелькнул верх грузовика. Валландеру пришла в голову мысль. Анн-Бритт Хёглунд все еще говорила с Истадом по телефону.

— Скажи, чтобы они захватили с собой карту, — крикнул Валландер. — Мне нужен район Истада, Мальмё и Хельсингборга.

Он опять поднялся на мост и посмотрел в воду. Дно было каменистым. Эрик Виберг стоял на берегу в нескольких метрах от него.

— Где находится ближайший дом? — спросил Валландер.

— В паре сотен метров отсюда. По другую сторону дороги. Направо.

К Валландеру подошел Нюберг.

— Что, будем нырять? — спросил он.

— Да. Для начала в радиусе двадцати пяти метров вокруг моста.

Валландер показал на кольца, вбитые в доски.

— На них могли остаться отпечатки пальцев, — сказал комиссар. — Если он убил Бьёрна Фредмана здесь, то наверняка сначала привязал его. И, как всегда, был босиком и без перчаток.

— Что будут искать водолазы?

Валландер задумался.

— Не знаю, — сказал он. — Посмотрим, что они выловят. Но думаю, на склоне — между мостом и тем местом, где кончаются следы колес, — вы найдете те же водоросли, что и на пиджаке Фредмана.

— Кстати, машина здесь не ждала, — сказал Нюберг. — Он сдал назад к шоссе. При этом сам он никак не мог видеть, есть ли кто-то на трассе. Значит, возможны два варианта. Если только он не совсем спятил.

Валландер вскинул брови.

— Но он сумасшедший, — сказал он.

— Я не это имел в виду.

Валландер понял его. Первый вариант: прежде чем сдать назад к главной дороге, преступник получил от сообщника сигнал, что на трассе никого нет. Второй вариант: если дело происходило ночью, преступник мог ориентироваться по свету автомобильных фар.

— Сообщника у него нет, — сказал Валландер. — И мы знаем, что убийство произошло ночью. Вопрос в том, зачем ему понадобилось подбрасывать труп Фредмана в яму у железнодорожной станции.

— Но ведь он сумасшедший. Ты сам сказал.

Через несколько минут появилась машина, привезли карту. Валландер одолжил у Мартинсона ручку и расположился на камне у моста. Перво-наперво он обвел в кружок Истад, Бьярешё и Хельсингборг. Затем отметил мост у съезда на Шарлоттенлунд. Все пронумеровал и подозвал Анн-Бритт Хёглунд, Мартинсона и Сведберга, который приехал последним. Теперь кепку на его голове сменила замызганная панама. Валландер указал на карту, разложенную у него на коленях.

— Я обозначил здесь все его перемещения, — пояснил он. — И места, где были совершены убийства. Как и все в этом деле, они должны укладываться в определенную схему.

— Получается улица, — сказал Сведберг. — Истад и Хельсингборг — крайние точки. Подумать только, охотник за скальпами на Южном склоне![24]

— Не вижу повода для шуток, — заметил Мартинсон.

— А я и не шучу. Говорю как есть.

— По большому счету, Сведберг прав, — сказал Валландер. — Преступник действует на ограниченной территории. Одно убийство совершено в самом Истаде. Другое, возможно, здесь, — пока мы этого не знаем — и тело доставлено в Истад. Третье убийство происходит под самым Истадом, в Бьярешё. Тело найдено там же. И наконец, Хельсингборг.

— Выходит, бо́льшая часть убийств сконцентрирована вокруг Истада. Значит ли это, что человек, которого мы разыскиваем, живет в этом городе? — спросила Анн-Бритт.

— За исключением Бьёрна Фредмана, все жертвы были найдены или дома, или где-то неподалеку, — продолжал размышлять Валландер. — Поэтому можно считать, что перед нами в то же время — карта проживания жертв.

— В таком случае, Мальмё тоже нужно отметить, — сказал Сведберг. — Там жил Бьёрн Фредман.

Валландер обвел Мальмё в кружок. Ветер трепал карту у него на коленях.

— Тогда картина меняется, — сказала Анн-Бритт. — Получается не улица, а угол. С вершиной в Мальмё.

— И Бьёрн Фредман снова выпадает из общего ряда, — проговорил Валландер.

— По-моему, нам следует нарисовать еще один кружок, — сказал Мартинсон. — Вокруг аэропорта. Что мы тогда имеем?

— Круговое движение, — сказал Валландер. — Круговое движение вокруг убийства Фредмана.

Валландер чувствовал, что они подходят к важнейшему выводу.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, — сказал он. — Бьёрн Фредман живет в Мальмё. Вместе со своим убийцей — держал тот его в плену или нет, неизвестно — он едет на восток. Машина — «форд». Они приезжают сюда. Здесь Фредман умирает. Дальше путь убийцы лежит в истадском направлении. Потом машина сворачивает на запад. Убийца припарковывает ее у аэропорта, примерно на одинаковом расстоянии от Мальмё и Истада. После этого все следы теряются.

— Из Стурупа можно уехать на чем угодно, возможностей — море, — сказал Сведберг. — Такси, аэропортовские автобусы, машины напрокат. Наконец, у него там могла быть заранее оставлена вторая машина.

— Иными словами, все это вряд ли указывает на то, что убийца живет в Истаде, — сказал Валландер. — Данные скорее говорят в пользу Мальмё. Но он с таким же успехом может жить и в Лунде. Или в Хельсингборге. Или в Копенгагене, почему бы нет?

— Все это так, но он может намеренно вести нас по ложному следу, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Возможно, он на самом деле живет в Истаде и просто очень не хочет, чтобы мы об этом догадались.

— Мы не должны исключать такую возможность, — неуверенно сказал Валландер. — Но мне трудно в это поверить.

— Иначе говоря, мы должны сконцентрировать наши усилия на Стурупе, как и делали до сих пор, — резюмировал Мартинсон.

Валландер кивнул.

— Я полагаю, что наш преступник перемещается на мотоцикле, — сказал он. — Нам с вами уже приходилось говорить об этом. Какой-то мотоцикл был замечен в Хельсингборге, у того самого дома, в котором умер Лильегрен. Возможно, его видели и в других местах. Шёстен как раз занимается поиском свидетелей. Во второй половине дня мы получим подкрепление, и тогда сможем как следует разобраться, как он покинул аэропорт. Будем искать человека, который в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое июня припарковал в Стурупе машину марки «форд». И каким-то образом оттуда уехал. Если только он не сотрудник аэропорта.

— Ну, этого нам никак не проверить, — сказал Сведберг. — Известно, как выглядит это чудовище?

— О лице мы не знаем ничего, — сказал Валландер. — Но, во-первых, нам известно, что преступник обладает большой физической силой. Во-вторых, в Хельсингборге он смог пролезть в подвальное окошко. Значит, он довольно худой. Вместе два эти факта говорят о том, что мы имеем дело с хорошо тренированным человеком. Который к тому же привык ходить босиком.

— Ты только что упомянул Копенгаген, — сказал Мартинсон. — Думаешь, преступник может оказаться иностранцем?

— Вряд ли. Скорее всего, мы имеем дело с нашим, шведским маньяком.

— Да, зацепок не много, — произнес Сведберг. — Неужели мы не нашли ни одного его волоса? Он блондин или брюнет?

— Неизвестно. Экхольм считает, что наш убийца вряд ли бы стал намеренно привлекать к себе внимание. Как он одевается, собираясь на дело, мы пока тоже не знаем.

— А что насчет возраста? — спросила Анн-Бритт.

— Тоже ничего, — сказал Валландер. — Все его жертвы — пожилые мужчины. За исключением Бьёрна Фредмана. Если учесть, что преступник хорошо тренирован, ходит босиком и ездит на мотоцикле, то у нас вряд ли получится портрет пожилого человека. Впрочем, тут гадать сложно.

— По крайней мере, он старше восемнадцати, — сказал Сведберг. — Если уж он ездит на мотоцикле.

— Или шестнадцати, — поправил Мартинсон. — Если мотоцикл легкий.

— Может быть, нам стоит двигаться со стороны Бьёрна Фредмана? — спросила Анн-Бритт. — Он выделяется на фоне остальных: все они были существенно старше его. Может быть, между ним и убийцей есть возрастное соответствие? В таком случае, мы имеем дело с мужчиной лет пятидесяти. Среди них встречаются хорошо тренированные.

Валландер мрачно оглядел своих коллег. Всем им было к пятидесяти, Мартинсону, самому молодому, — тридцать с лишним. Но особой тренированностью никто из них похвастаться не мог.

— Экхольм сейчас набрасывает психологический портрет преступника, — сказал Валландер, вставая. — Для нас всех было бы не лишним перечитывать его заметки каждый день. Может быть, они натолкнут нас на свежую мысль.

Нурен подошел к Валландеру с телефоном в руке. Валландер присел на корточки, подставив ветру спину. Звонил Шёстен.

— Похоже, я для тебя кое-кого нашел, — сказал он. — Женщина, которая трижды была на вечеринках в доме Лильегрена.

— Отлично. Когда я могу с ней встретиться?

— Когда захочешь.

Валландер посмотрел на часы. Двадцать минут первого.

— Я буду у тебя не позднее трех, — сказал он. — Кстати, мы нашли место, где был убит Бьёрн Фредман.

— Слышал, — отозвался Шёстен. — А еще я слышал, что к вам из Стокгольма едут Людвигсон и Хамрен. Хорошие ребята. Оба.

— Как там свидетели? Те, что видели мужчину на мотоцикле?

— Никакого мужчины они не видели. Только мотоцикл. Сейчас мы пытаемся установить марку. Но тут дела идут туго. Оба свидетеля — люди пожилые. К тому же страстные приверженцы здорового образа жизни: ненавидят весь транспорт, который ездит на бензине. Так что может оказаться, что они видели обыкновенную садовую тачку.

В телефоне затрещало. Разговор затерялся в порывах ветра.

Нюберг стоял у моста, поглаживая воспаленную щеку.

— Ну, как дела? — бодро спросил Валландер.

— Жду водолазов, — ответил Нюберг.

— Очень болит?

— Зуб мудрости, будь он неладен.

— Ну так вырви его.

— Вырву. Только пусть сначала водолазы приедут.

— На мосту — кровь?

— Скорее всего. Не позднее сегодняшнего вечера ты узнаешь, текла ли она когда-то в жилах Фредмана.

Валландер предупредил всех, что едет в Хельсингборг. Он уже направлялся к машине, когда вспомнил, что забыл спросить о Луизе. Пришлось вернуться. Сведберг не знал, удалось ли Окесону выяснить о ней что-то новое, но обещал с ним связаться.

Валландер выехал на шоссе у Шарлоттенлунда. Расчет убийцы был точен: ближайший дом находится достаточно далеко, чтобы там не услышали криков. Сначала Валландер ехал по Е65, затем свернул на Мальмё. В окно задувал ветер, но на небе по-прежнему не было ни облачка. Валландер перебирал в памяти разговор о карте. Многое указывало на то, что преступник живет в Мальмё. Во всяком случае, не в Истаде. Но зачем ему понадобилось оставлять труп у станции? К чему такие сложности? И действительно ли преступник хотел бросить им вызов, уродуя тело Лильегрена? Не ошибся ли Экхольм? Теперь Валландер ехал в стурупском направлении. Он подумал, что мог бы заехать в аэропорт, но все же отказался от этой мысли. Сейчас важнее разговор, который ждет его в Хельсингборге. Валландер повернул на Лунд. Интересно, что за женщину откопал Шёстен?

Ее звали Элизабет Карлен. Было четыре часа, и ее только что доставили в полицейское управление города Хельсингборга, в кабинет инспектора Шёстена. Валландер пожал ей руку и подумал, что Элизабет Карлен, лет тридцати с небольшим, чем-то напоминает ему пасторшу из Смедсторпа. Может быть, дело в черном платье и макияже? Валландер предложил ей сесть. Шёстен описал ее очень точно. По его словам, привлекательность Элизабет Карлен была в холодном и неприязненном выражении, которое никогда не сходило с ее лица. Валландеру показалось, что она словно бросает вызов всем мужчинам, которые случайно оказываются поблизости. И еще он подумал, что ни у кого раньше не видел такого взгляда — заинтересованного и презрительного одновременно. Пока Элизабет Карлен раскуривала сигарету, он еще раз вспомнил всю ее историю. Шёстен рассказал ее с образцовой точностью и лаконизмом.

— Элизабет Карлен — шлюха, — без обиняков сказал он. — Не знаю, занималась ли она чем-нибудь еще с тех пор, как ей исполнилось двадцать. Она закончила начальную школу[25] и некоторое время работала официанткой на пароме, плавала по Эресунну. Потом ей это надоело, и они с подругой решили открыть собственный магазин. Не получилось. Между тем, в магазин она вложила деньги, взятые в долг под поручительство родителей. С родителями вышла ссора, и с тех пор она вела довольно беспорядочный образ жизни. Одно время — в Копенгагене, потом в Амстердаме. В семнадцать лет она ездила туда курьером за партией амфетамина. Она и сама употребляла наркотики, но, кажется, зависимости не приобрела. Именно тогда я и встретил ее в первый раз. Потом она исчезла на несколько лет — белое пятно, о котором я ничего толком не знаю. И вдруг Элизабет Карлен объявляется в Мальмё, в ловко замаскированном борделе.

В этом месте Валландер его перебил.

— Разве бордели еще существуют? — спросил он.

— Бордели, публичные дома — называй, как хочешь. Но, конечно, они существуют. А у вас в Истаде, неужели нет? Не волнуйся. Еще появятся.

Валландер больше не стал ни о чем спрашивать, и Шёстен продолжил прерванный рассказ.

— Элизабет Карлен никогда не околачивалась на улице. Она обустроила под свое дело целый дом. Составился кружок эксклюзивных клиентов. По всей вероятности, в ней была какая-то необычная привлекательность, потому что ее рыночная стоимость сразу взлетела до небес. Ты не найдешь упоминаний о ней ни в мелких рекламных объявлениях, ни в порногазетах. Может, спросишь у нее, что делает ее такой особенной? Интересно было бы узнать. В последние годы она время от времени появлялась в тех кругах, где вращался Оке Лильегрен. Ее видели в ресторанах с некоторыми из его директоров. Я связывался со Стокгольмом, и мне сказали, что Элизабет Карлен несколько раз, довольно некстати и, конечно, по чистой случайности, оказывалась под руку с тем или иным мужчиной, который очень интересовал полицию. Вот, собственно, и вся ее история. История преуспевающей шведской проститутки.

— Почему ты выбрал именно ее?

— С ней можно поладить. Мне много раз доводилось говорить с ней. Она не из пугливых, и если я скажу, что ее ни в чем не подозревают, она мне поверит. К тому же, мне кажется, что у нее, как и у любой проститутки, особо развит инстинкт самосохранения. Она многое замечает. И не любит полицейских. А как известно, лучший способ избежать общения с полицией — это с ней не ссориться.

Валландер снял куртку, повесил на стул и освободил от бумаг часть стола. Элизабет Карлен курила, следя за каждым его движением. Как настороженная птица, подумал Валландер.

— Вы уже знаете, что ни в чем не подозреваетесь, — начал он.

— Лильегрена зажарили в собственной кухне, — проговорила Элизабет Карлен. — Я видела его плиту. Дорогая штучка. Но я ее не включала.

— Мы так и не считаем, — сказал Валландер. — Нам нужна информация. У меня есть пустая рама, и я хочу вставить в нее фотографию, сделанную на вечеринке в доме Лильегрена. На его вилле. Я хочу, чтобы вы назвали мне его гостей.

— Неправда. Вы хотите совсем другого. Вы хотите, чтобы я рассказала вам, кто его убил. Ничем не могу помочь.

— Что вы подумали, когда узнали, что Лильегрен мертв?

— Ничего. Просто рассмеялась.

— Почему? Смех — весьма необычная реакция на смерть человека.

— Вы, должно быть, не знаете, что собственная кончина представлялась ему несколько иначе? Вы не слышали про мавзолей на кладбище под Мадридом? Лильегрен хотел, чтобы его похоронили там. «Сканска»[26] строила мавзолей по его собственным эскизам. Из итальянского мрамора. А он умер в собственной духовке. Думаю, ему бы самому стало смешно.

— Давайте вернемся к вечеринкам, — сказал Валландер. — Говорят, там занимались сексом.

— Не без этого.

— Как именно все происходило?

— По-разному.

— Нельзя ли чуть подробнее?

Она сделала несколько глубоких затяжек, что-то взвешивая. Все это время она неотрывно смотрела Валландеру в глаза.

— Оке Лильегрен любил собирать людей, которые могли позволить себе жить на полную катушку, — наконец проговорила она. — Людей, ненасытных во всем — во власти, в деньгах, в сексе. К тому же Лильегрена окружал ореол надежности. Он создавал вокруг своих гостей безопасную зону. Никаких скрытых камер, никаких шпионов. Никакая информация не могла просочиться за стены его дома. И еще он знал толк в женщинах, знал, кого приглашать.

— Например, вас?

— Например.

— А еще?

Казалось, она не сразу поняла вопрос.

— Какие еще женщины приглашались на вечеринки?

— Это зависело от пожеланий.

— Чьих пожеланий?

— Гостей. Мужчин.

— Какого рода были эти пожелания?

— Кое-кто хотел переспать со мной.

— Это я понял. А кто еще туда приходил?

— Имен я не назову.

— Как они выглядели?

— Молодые. Совсем молодые. Блондинки, брюнетки. Черные. Иногда был кое-то постарше, были женщины спортивного склада. В общем, разные.

— Вы их знали?

— Не всех. Только некоторых.

— Как он их находил?

Она медлила с ответом. Потушила сигарету, зажгла новую. Она по-прежнему не спускала с Валландера глаз.

— Вы спрашиваете, как такой человек, как Лильегрен, находил то, что хотел? — проговорила она. — Лильегрен был не ограничен в деньгах. У него были помощники. Связи. Ради одной вечеринки ему могли доставить девушку из Флориды. Ей, может, никогда и в голову не приходило, что однажды она окажется в Швеции. А уж тем более в Хельсингборге.

— Вы сказали, что у Лильегрена были помощники. Кто они?

— Шоферы. Ассистент. Потом, Лильегрен обычно нанимал в дом мажордома. Разумеется, англичанина. Но они часто менялись.

— Как звали мажордома?

— Никаких имен.

— Но мы в любом случае до них доберемся.

— Не сомневаюсь. Но это не значит, что их имена вы получите от меня.

— А если вы назовете мне несколько имен, что тогда будет?

— Я могу умереть, — так же спокойно сказала она. — Может быть, в духовке не запекут. Но приятного все равно будет мало.

На какое-то время Валландер задумался. Он понял, что ему в самом деле не вытянуть из Элизабет Карлен ни одного имени.

— Среди гостей Лильегрена было много известных людей?

— Да.

— Политики?

— Да.

— Бывший министр юстиции Густав Веттерстедт?

— Я сказала, что вы не получите никаких имен.

Вдруг он заметил, что она подала ему знак. В ее словах был подтекст. Она знала, кто такой Густав Веттерстедт. Но он никогда не участвовал в вечеринках.

— Там бывали бизнесмены?

— Да.

— Арне Карлман? Он торговал предметами искусства.

— У него почти такая же фамилия, как у меня?

— Да.

— Никаких имен. Больше повторять не буду. Встану и уйду.

Тоже мимо, подумал Валландер. Ее намеки были очень прозрачны.

— Как насчет артистов? Так называемых «звезд»?

— Приходили пару раз. Очень редко. Думаю, Оке им не доверял. И, наверно, не без причины.

— Вы упомянули о черных девушках. Если я правильно понял, вы имели в виду цвет кожи, а не волос?

— Да.

— Вы не помните девушку по имени Долорес Мария?

— Нет.

— Она приехала из Доминиканской Республики.

— Я даже не знаю, где такая находится.

— А Луизу Фредман? Семнадцати лет. Может быть, моложе. Светловолосая.

— Нет, не помню.

Валландер сменил тему. Пока разговор ее не утомлял.

— На вечеринках занимались сексом?

— Да.

— Расскажете?

— Вы хотите деталей?

— Охотно.

— Описания голых тел?

— Не обязательно.

— Это были оргии. Остальное можете представить себе сами.

— Могу ли? Я в этом не уверен.

— Если бы я сейчас разделась и легла на этот стол? Неожиданный поворот, правда? Примерно так все и происходило.

— Значит, неожиданности?

— А разве может быть иначе, когда вместе сходятся ненасытные мужчины?

— Ненасытные мужчины?

— Именно.

Валландер быстро подвел итоги. Копнуть поглубже ему пока не удавалось.

— У меня есть к вам одна просьба, — сказал он. — И один вопрос.

— Я пока еще не ушла.

— Просьба моя такая: давайте мы с вами встретимся еще раз. Скажем, в течение нескольких дней.

Она кивнула. У Валландера возникло неприятное ощущение, что в их договоренности был подтекст. Смутно вспомнилось, как несколько лет назад он ездил в Вест-Индию. Ужасная поездка.

— А вопрос мой очень простой, — продолжил он. — Вы упомянули о шоферах Лильегрена. О сменяющемся штате прислуги. Но вы сказали, что у него был ассистент. Ведь вы употребили единственное число. Верно?

Он уловил легкое изменение в ее лице. Она поняла, что проговорилась, хотя не выдала ни одного имени.

— Этот разговор фиксируется только в мои личных записях, — сказал Валландер. — Так я правильно расслышал?

— Нет, неправильно, — резко сказала она. — Разумеется, у Лильегрена было несколько ассистентов.

Значит, я не ослышался, подумал Валландер.

— На сегодня достаточно, — сказал он вслух и поднялся.

— Дайте мне докурить.

При этих словах Элизабет Карлен впервые отвела от него взгляд.

Валландер выглянул в коридор и кивнул Шёстену, который все это время читал газету для яхтсменов. Элизабет Карлен поднялась, пожала Валландеру руку и в сопровождении Шёстена направилась к выходу. Вернувшись, Шёстен застал Валландера стоящим у окна: он наблюдал, как Элизабет Карлен садится в машину.

— Ну как, хорошо поговорили? — спросил Шёстен.

— В общем, да, — рассеянно ответил комиссар. — Она согласилась встретиться еще раз.

— Что она сказала?

— По большому счету, ничего.

— И это ты называешь «хорошо»?

— Она не знает того, что меня интересует. У дома Лильегрена необходимо установить круглосуточное дежурство. И, пожалуйста, приставь людей к Элизабет Карлен. Рано или поздно нужный человек объявится.

— Для установления наружки звучит не слишком убедительно, — заметил Шёстен.

— Это я улажу. — Валландер улыбнулся. — Меня ведь единогласно выбрали руководителем расследования.

— Если честно, я тебе не завидую. Ты останешься на ночь?

— Нет, поеду домой.

Они спустились на первый этаж.

— Ты читал о девушке, которая сожгла себя в рапсовом поле? — спросил Валландер, когда они уже прощались.

— Читал. Жуткая история.

— Она ловила машину под Хельсингборгом, — продолжал Валландер. — И была чем-то напугана. Вот я и думаю: а не имеет ли она отношения к нашим убийствам? Хотя в это почти невозможно поверить.

— Ходили слухи, что Лильегрен связан с торговлей девушками, — сказал Шёстен. — Впрочем, о нем много чего болтали.

Валландер насторожился.

— Торговля девушками?

— Поговаривают, что Швеция служит перевалочным пунктом для бедных латиноамериканских девушек, которых потом отправляют в бордели южной Европы и страны бывшего соцлагеря. Несколько раз к нам попадали те, которым удалось бежать. Но до организаторов мы пока добраться не можем. И доказать ничего нельзя. Полагаемся на интуицию.

Валландер уставился на Шёстена.

— И ты только теперь мне об этом говоришь?

Шёстен недоуменно покачал головой.

— Но ты об этом раньше и не спрашивал.

Валландер замер на месте. Горящая девушка снова замаячила у него перед глазами.

— Я передумал, — сказал он. — Я останусь здесь на ночь.

Было пять часов вечера. Среда, шестое июля.

Они снова поднялись к Шёстену в кабинет.

33

В начале восьмого, чудным летним вечером Валландер и Шёстен сели на паром до Хельсингёра, а потом пообедали в ресторанчике, в который сам Шёстен частенько захаживал. За обедом без уговора роли распределились таким образом, что Валландер слушал, а Шёстен развлекал его рассказами о лодке, которую пытался привести в порядок, о своих многочисленных супружествах и еще более многочисленных детях. К расследованию убийств разговор не возвращался до самого кофе. Валландер был благодарен коллеге за его истории, тем более что тот оказался отличным рассказчиком. К концу дня Валландер порядком устал. После вкусного обеда его потянуло в сон, но голова все же посвежела. За едой Шёстен выпил несколько рюмок водки и пиво — Валландер ограничился минеральной водой. Когда принесли кофе, собеседники поменялись ролями: теперь говорил Валландер, а Шёстен больше слушал. Валландер рассказал ему о ходе расследования. Свой рассказ он впервые начал с драмы, разыгравшейся в рапсовом поле, рассматривая ее как первое звено в цепи убийств. Проговаривая свои мысли вслух, он добивался большей ясности. Ведь раньше Валландеру трудно было поверить, что смерть Долорес Марии Сантаны могла быть связана с последующими событиями. В глубине души он даже полагал, что это только плод его воображения. Не логический вывод, а безответственная фантазия. Но Шёстен был вдумчивым слушателем и, заметив какую-нибудь неувязку, сразу бы сказал ему об этом.

Позже Валландер будет вспоминать о вечере в Хельсингёре как о поворотном моменте в ходе расследования. Взаимосвязь событий, которая открылась ему на скамейке возле сарая спасателей, теперь получала подтверждение. Пробелы постепенно восполнялись, дыры заделывались, вопросы получали ответы или, по крайней мере, их удавалось сформулировать более внятно и встроить в общую картину. Похоже, только теперь у Валландера появилось цельное представление об этом деле. Но в то же время его не покидало острое чувство вины: он должен был увидеть все гораздо раньше. Но вместо этого он с непостижимым упорством шел по ложному следу, не понимая, что цель лежит совсем в другой стороне. Валландера мучил один вопрос, он так и не решился задать его Шёстену. Можно ли было предотвратить последнее убийство? Пока последнее… Ответа Валландер не находил, он мог только вновь и вновь спрашивать себя об этом. Он знал, что вопрос будет преследовать его еще долгое время, и, возможно, он никогда не получит на него ясный ответ — тот, с которым можно было бы жить дальше.

Главным пробелом оставалось имя преступника. У них даже не было четкого следа, который бы указывал путь к цели. Не было даже подозреваемого, даже группы людей, из которой бы они могли выуживать преступника, как мальчишки сачком вылавливают из пруда всякую всячину.

Когда они с Шёстеном стояли на лестнице полицейского управления и тот мимоходом упомянул, что Хельсингборг, по слухам, используется как перевалочный пункт и место торговли южноамериканскими девушками, Валландера как громом поразило. Они тут же вернулись в комнату, где, несмотря на открытое окно, в воздухе еще висел запах сигарет, которые курила Элизабет Карлен. Шёстен был немало удивлен внезапным воодушевлением своего коллеги. Валландер даже по рассеянности занял его кресло, и Шёстену пришлось довольствоваться ролью гостя. Реакция Валландера стала понятна ему, когда тот рассказал о судьбе Долорес Марии Сантаны. Валландер особенно подчеркнул тот факт, что девушка, скорее всего, находилась в бегах.

— Раз в неделю к дому Густава Веттерстедта приезжала черная машина, — сказал Валландер. — Это обстоятельство случайно стало известно уборщице. Она была у нас и, как ты знаешь, почти опознала машину из гаража Лильегрена. Какие выводы мы можем сделать?

— Никаких, — ответил Шёстен. — Мало ли людей ездит на черных «мерседесах» с затемненными стеклами.

— А ты сопоставь все это со слухами, которые ходят о Лильегрене. И со слухами о торговле девушками. Почему бы нам не предположить, что Лильегрен устраивал вечеринки не только в собственном доме? Что они также занимались доставкой девушек на дом?

— Предположить-то мы, конечно, можем, — проговорил Шёстен. — Но доказательств — никаких.

— Мне необходимо знать, эта ли машина по четвергам приезжала к дому Веттерстедта. И в пятницу возвращалась в гараж.

— Как это выяснить?

— Есть соседи, они могли что-то видеть. Например, кто сидел за рулем. Лильегрена окружает странная пустота. А ведь у него был целый штат помощников. И ассистент. Где все эти люди?

— Мы уже ведем поиски.

— Давай выделим главное, — сказал Валландер. — Для нас важен, во-первых, мотоцикл, во-вторых, ассистент Лильегрена и, в-третьих, машина по четвергам. С этого и начни. Разбей своих подчиненных на три группы и распредели между ними задания.

Шёстен пошел отдавать распоряжения.

Вскоре он сообщил, что за Элизабет Карлен уже следят.

— Что она делает? — спросил Валландер.

— Сейчас она дома. Одна.

Валландер позвонил Перу Окесону.

— Мне кажется, что без разговора с Луизой Фредман нам не обойтись, — сказал он.

— Тебе придется привести очень веские аргументы, — ответил Окесон. — Иначе я ничем помочь не смогу.

— Я знаю, что встреча с ней может иметь большое значение.

— Курт, ты должен сделать это очевидным и для других.

— Всегда есть возможность обойтись без бюрократической волокиты.

— Что ты, собственно, хочешь от нее услышать?

— Не резал ли он ей подошвы бритвой. Например.

— Господи. К чему это?

Валландер не стал терять времени на объяснения.

— А нельзя ли получить согласие от ее матери? Вдовы Фредмана? — спросил он.

— Именно об этом я сейчас и думаю. Пожалуй, тебе лучше действовать через нее.

— Тогда завтра я съезжу в Мальмё. Мне понадобится от тебя какая-нибудь бумага?

— Если ты получишь ее согласие, то нет. Но ты не должен оказывать на нее давление.

— Я что, известен применением пыток?

— Я просто говорю, в каких границах тебе следует держаться. Не более того.

Валландер повесил трубку. Шёстен предложил ему переправиться через залив, где-нибудь пообедать, а заодно и спокойно все обсудить. Валландер согласился. Звонить Байбе было еще рано. По крайней мере, для него самого. У Валландера мелькнула мысль, что Шёстен, с его богатым опытом супружеской жизни, мог бы дать ему дельный совет, как лучше объявить Байбе, что поездка, которой она так ждала, отменяется или откладывается на неопределенный срок. Когда они плыли на пароме, Валландер думал о том, что хорошо бы переправа продолжалась как можно дольше. Потом они пообедали. Шёстен настоял на том, чтобы заплатить за них обоих.

Около половины десятого они гуляли по городу в ожидании обратного рейса. Перед одним подъездом Шёстен остановился.

— Здесь живет человек, который очень высоко ценит шведов, — сказал он и улыбнулся.

На табличке рядом с дверью Валландер прочел, что в этом доме находится врачебная практика.

— Он выписывает шведам запрещенные средства для похудания, — пояснил Шёстен, — и самые важные шведы каждый день выстаиваются здесь в очередь.

— А куда за этими средствами ездят датчане? — спросил Валландер, когда они продолжили путь.

Шёстен не знал.

Они уже поднимались в зал отправления, когда у Шёстена зазвонил сотовый. Не останавливаясь, он полез в карман.

— Похоже, один наш сотрудник, Ларсон, напал на золотую жилу, — сказал он, когда разговор был окончен. — Он нашел мужчину, который живет неподалеку от дома Лильегрена и видел две из интересующих нас вещей.

— И что же он видел?

— Черную машину и мотоцикл. Завтра мы с ним побеседуем.

— Мы побеседуем с ним сегодня, — сказал Валландер. — В десять мы уже будем в Хельсингборге.

Шёстен кивнул, но ничего не ответил. Он позвонил в управление и попросил Ларсона встретить их у причала.

Когда они сошли на берег, их уже ждал молодой полицейский, чем-то напомнивший Валландеру Мартинсона. Они сели в его машину и поехали в Тогаборг. По дороге Ларсон подготовил их к предстоящему разговору. Рядом с зеркалом заднего вида Валландер заметил флажок Хельсингборгского спортивного общества.

— Его зовут Леннарт Хейнеман, раньше он работал советником при посольстве. — Ларсон говорил на сконском диалекте. Его речь была настолько невнятной, что Валландеру приходилось порядком напрягаться, чтобы его понять. — Хейнеману почти восемьдесят. Но выглядит он очень моложаво. Его жена жива, но сейчас находится в отъезде. Сад Хейнемана расположен наискосок от главного въезда на участок Лильегрена, так что Хейнеман все видел и все запомнил.

— Его предупредили о нашем приезде? — спросил Шёстен.

— Я звонил ему. Хейнеман сказал, что все в порядке и что он редко ложится раньше трех часов ночи: сейчас он пишет критическую записку о деятельности шведских представительств за рубежом. Интересно, что бы это значило?

Валландер с неприязнью вспомнил женщину из Министерства иностранных дел, которая приезжала в Истад несколько лет назад в связи с расследованием, благодаря которому он встретил Байбу. Он попытался вспомнить ее имя, но безуспешно. Помнил только, что оно как-то связано с розами. Валландер отогнал от себя воспоминания, как только они затормозили перед особняком Хейнемана. Напротив, у дома Лильегрена, стояла полицейская машина. Им навстречу вышел рослый мужчина с седыми, коротко подстриженными волосами. Хозяин крепко пожал им руки, и Валландер сразу проникся к нему доверием. Большой особняк, куда их привел Хейнеман, похоже, был построен в то же время, что и особняк Лильегрена. Но разница между ними была разительной. Дом Хейнемана производил очень живое впечатление и был под стать своему энергичному хозяину. Хейнеман пригласил их сесть и предложил что-нибудь выпить. Валландер понял, что тому часто приходилось принимать у себя незнакомых людей. От выпивки они вежливо отказались.

— Да, страшные дела творятся на свете, — проговорил Хейнеман, усаживаясь в кресло.

Шёстен незаметным кивком головы дал понять Валландеру, чтобы тот вел разговор сам.

— Поэтому мы и не могли отложить разговор до завтра, — сказал Валландер.

— А зачем откладывать? Я никогда не понимал, почему шведы ложатся спать в такое раннее время. Континентальная традиция устраивать сиесту гораздо здоровее. Если бы я ложился спать так рано, меня бы уже давно не было.

Некоторое время Валландер обдумывал критику Хейнемана. Выдержав паузу, он продолжал:

— Нас интересуют все ваши наблюдения. Все, что касается транспорта, который приезжал и уезжал с виллы Лильегрена. Однако есть вопросы, которые представляют для нас особый интерес. Давайте начнем с черного «мерседеса».

— Их было, по крайней мере, два.

Ответ озадачил Валландера. Он не предусмотрел такой возможности, хотя в просторном гараже могли поместиться и две, и три машины.

— Почему вы считаете, что у Лильегрена машина была не одна?

— Я предлагаю перейти на ты, — сказал Хейнеман. — Что это за нелепое выканье? Думаю, за него держатся только в консервативных кругах Министерства иностранных дел.

— Так почему тебе кажется, что машин было две?

— Мне не кажется. Я просто знаю. Бывало, что из дома одновременно выезжали две машины. Или одновременно возвращались. Когда Лильегрен был в отъезде, машины оставались здесь. С моего верхнего этажа видна часть его сада — там и стояли две машины.

Значит, одной не хватает, подумал Валландер. Интересно, где она теперь.

Шёстен достал записную книжку и делал кое-какие пометки.

— Я бы хотел узнать насчет четвергов, — продолжал Валландер. — Мы предполагаем, что по четвергам одна, а может быть, и обе машины, должны были выезжать с виллы Лильегрена. Они выезжали вечером или ближе к вечеру и возвращались той же ночью или на следующее утро. Не припомнишь ли ты чего-либо подобного?

— У меня не очень хорошая память на даты. Но одна из машин действительно часто покидала виллу вечером. И возвращалась только на следующее утро.

— Нам очень важно знать, что это происходило именно по четвергам.

— Ну знаете, мы с женой никогда не придерживались идиотской традиции есть по четвергам гороховый суп.

Валландер сделал паузу, давая ему время вспомнить. Ларсон разглядывал потолок, Шёстен легонько постукивал по колену записной книжкой.

— Что ж, пожалуй, — неожиданно сказал Хейнеман. — Пожалуй, я могу скомбинировать для вас ответ. Я точно помню, что в прошлом году к нам приезжала свояченица, как раз в тот день, когда машина отправлялась в свой обычный рейс. Почему мне это запомнилось так отчетливо, сказать не могу. Но я уверен, что не ошибаюсь. Свояченица живет в Бонне и гостит у нас очень редко. Наверное, потому я это и отметил.

— Почему ты думаешь, что это было в четверг? — спросил Валландер. — Сохранилась запись в календаре?

— Никогда в жизни не держал календарей, — фыркнул Хейнеман. — За все годы, что я работал в МИДе, я не записал ни одной встречи. И ни одной не пропустил. За все сорок лет. Что неоднократно проделывали те, кто везде носился со своими календарями.

— Так почему четверг? — повторил Валландер.

— А я и не говорю, что это был четверг, — сказал Хейнеман. — Но в тот день у свояченицы были именины. Это я точно помню. Ее зовут Фрида.

— Какой был месяц?

— Февраль или март.

Валландер полез в куртку за календариком. Прошлого года там не было. Шёстен тоже покачалголовой. У Ларсона календарика и вовсе не оказалось.

— В доме случайно нет старого календаря? — спросил Валландер.

— Возможно, на чердаке и завалялся какой-то из рождественских календарей, подарок внуков. У моей жены есть дурная привычка хранить всякое старье. Я — постоянно выбрасываю. Тоже мидовская привычка. В первый день месяца я беспощадно выбрасывал все ненужное, что у меня успело накопиться. Мое железное правило: лучше выбросить слишком много, чем слишком мало. Никогда не жалел о том, что что-то выбросил.

Валландер повернулся к Ларсону.

— Позвони и узнай, когда празднуют именины Фриды, — сказал он. — И какой это был день недели в 1993 году.

— Кто же такое знает? — удивился Ларсон.

— Черт возьми! — не выдержал Шёстен. — Звони в управление! У тебя ровно пять минут, чтобы вернуться с ответом.

— Телефон в коридоре, — подсказал хозяин.

Ларсон исчез.

— Признаться, я очень высоко ценю умение четко формулировать задачу, — сказал Хейнеман с довольным видом. — Хотя, кажется, в последние годы оно стало большой редкостью.

Валландер не мог двигаться дальше, пока не получил ответ. Чтобы чем-то занять время, Шёстен спросил у Хейнемана, в каких странах ему доводилось работать. Оказалось, что тот состоял при многих дипломатических миссиях.

— В последние годы положение несколько поправилось, — заключил он. — Но когда я только начинал служить, уровень людей, которые представляли нашу страну на других континентах, был угнетающе низок.

Ларсон отсутствовал почти десять минут. Он вернулся с листком бумаги.

— Именины Фриды празднуются восемнадцатого февраля, — сказал он. — В 1993 году восемнадцатое февраля пришлось на четверг.

— Именно так я и полагал, — проговорил Валландер.

Ему пришло на ум, что, в конечном счете, именно в этом и состоит работа полицейского: не сдаваться до тех пор, пока какой-нибудь клочок бумаги не подтвердит решающую, важнейшую деталь.

Валландер собирался задать Хейнеману еще ряд вопросов, но теперь решил с ними подождать. Для приличия он спросил только о «случайных гостьях» Лильегрена.

— В доме устраивались вечеринки, — сдержанно ответил Хейнеман. — С верхнего этажа я волей-неволей вижу некоторые из комнат. Разумеется, там были и женщины.

— Тебе когда-нибудь приходилось общаться с Оке Лильегреном?

— Да. Один раз я столкнулся с ним в Мадриде. Это было в последние годы моей мидовской службы. Он хотел получить аудиенцию, надеясь с нашей помощью установить контакт с некоторыми крупными строительными предприятиями Испании. Мы, конечно, прекрасно знали, кто такой Лильегрен. Аферы с подставными фирмами шли полным ходом. Мы обошлись с ним настолько вежливо, насколько это было возможно, но иметь дело с этим человеком было неприятно.

— Почему?

Хейнеман задумался.

— Он просто был неприятным, — наконец сказал он. — Лильегрен на все смотрел с неприкрытым презрением.

Валландер решил, что пора заканчивать.

— Мои коллеги свяжутся с тобой еще раз, — сказал он, вставая.

Хейнеман проводил их до ограды. Перед особняком Лильегрена по-прежнему стояла полицейская машина. В доме было темно. Валландер простился с Хейнеманом и подошел к полицейским. Один из них вылез из машины и отдал честь. Такое приветствие показалось Валландеру слишком официальным, и в ответ он только неопределенно помахал рукой.

— Есть происшествия? — спросил он.

— Все спокойно. Останавливались какие-то любопытные. Но больше — никаких новостей.

Ларсон довез их до управления, а сам поехал домой спать. Пока Валландер звонил по телефону, Шёстен снова погрузился в газету для яхтсменов. Первым делом Валландер позвонил Хансону. Тот сообщил о приезде Людвигсона и Хамрена, сотрудников Государственной криминальной полиции. Хансон поселил их в отеле «Секельгорден».

— Кажется, хорошие ребята, — сказал он. — Не такие заносчивые, как я ожидал.

— Почему они должны быть заносчивыми?

— Да уж всем известно, какие они там, в Стокгольме. Ты что, не помнишь прокурора, которая замещала Пера Окесона? Как ее звали? Бодин?

— Бролин, — сказал Валландер. — Но я ее не помню.

На самом деле Валландер все прекрасно помнил. Ему до сих пор было стыдно вспоминать, как он однажды набросился на нее, выпив лишнего и потеряв контроль над собой. Это был самый позорный поступок в его жизни. Валландера не извиняло даже то, что потом они с Анеттой Бролин провели одну ночь в Копенгагене гораздо более приятным образом.

— Завтра они начинают прорабатывать Стуруп, — сказал Хансон.

Валландер вкратце рассказал о встрече с Хейнеманом. Хансон обрадовался.

— Значит, мы сдвинулись с мертвой точки, — сказал он. — Ты считаешь, что Лильегрен каждую неделю отправлял к Веттерстедту проститутку?

— Да.

— Он мог оказывать те же услуги Карлману?

— Насчет таких же не знаю. Но я уверен, что круги Карлмана и Веттерстедта пересекаются. Хотя точки пересечения мы пока не нашли.

— А Бьёрн Фредман?

— Он по-прежнему исключение. Он никуда не подходит. И меньше всего — в круги Лильегрена. Если только он не выбивал долги по его поручению. Я думаю завтра съездить в Мальмё и снова побеседовать с его семьей. Кроме того, мне необходимо поговорить с дочерью, которая находится в больнице.

— Пер Окесон рассказывал о вашем разговоре. Надеюсь, ты понимаешь, что результат может оказаться отрицательным, как в случае с Эрикой Карлман?

— Конечно, понимаю.

— Я сегодня же свяжусь с Анн-Бритт Хёглунд и Сведбергом, — сказал Хансон. — Как бы там ни было, а новости у тебя хорошие.

— Не забывай про Людвигсона и Хамрена. С сегодняшнего дня они тоже члены нашей группы.

Валландер повесил трубку. Шёстен как раз вышел за кофе, и комиссар решил пока позвонить домой. К его удивлению, Линда ответила сразу:

— Я только что вошла. Ты где?

— В Хельсингборге. Я останусь здесь ночевать.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, просто приехал в Хельсингборг, остался обедать…

— Я не об этом.

— Ничего не случилось. Просто работаем.

— Мы тоже. Сегодня снова прогнали всю пьесу. И снова на публике.

— Кто же был зрителем?

— Один мальчик, он сам нас попросил. Случайно услышал, что мы занимаемся театром. Ну, мы его и пригласили. Наверно, ему сказал продавец из палатки с хот-догами.

— Вы его не знаете?

— Он турист, и в нашем городе проездом. После репетиции проводил меня домой.

Валландер почувствовал укус ревности.

— Он и сейчас у тебя?

— Он только дошел со мной до Мариягатан. Это пять минут неспешным шагом. Проводил — и сразу уехал.

— Я просто спросил.

— У него странное имя. Хувер. Но он был очень мил. Мне кажется, ему понравилось то, что мы делаем. Обещал завтра снова прийти, если будет время.

— Придет, можешь не сомневаться, — буркнул Валландер.

В комнату вошел Шёстен, держа в руках две чашки кофе. Валландер спросил номер его домашнего телефона и продиктовал Линде.

— Это моя дочь, — сказал он, повесив трубку. — В отличие от тебя, у меня только один ребенок. Она каждое воскресенье ездит в Висбю на театральные курсы.

— Да, и один ребенок придает жизни смысл, — сказал Шёстен, протягивая Валландеру чашку.

Они еще раз обсудили разговор с Леннартом Хейнеманом. Валландер видел, что Шёстен настроен скептически. По его мнению, тот факт, что Лильегрен поставлял Веттерстедту проституток, не сильно приближал их к поимке преступника.

— Мне бы хотелось, чтобы завтра ты собрал всю имеющуюся информацию о транспортировке девушек. Почему их везут именно через Хельсингборг? Как они сюда попадают? Этому должно быть какое-то объяснение. Кроме того, меня тревожит пустота, которая окружает Лильегрена. Не понимаю, как такое возможно.

— Что касается девушек, то это, по большей части, пустая болтовня, — сказал Шёстен. — Мы никогда не вели официального расследования. У нас просто не было на то причин. Как-то раз Биргерсон заговорил об этом с прокурором. Но тот сразу отказал в возбуждении дела, заметив, что нам и так есть чем заняться. И был совершенно прав.

— И все же я хочу, чтобы ты в этом покопался, — сказал Валландер. — Завтра в течение дня составь резюме и перешли по факсу в Истад. Как можно скорее.

Было почти полдвенадцатого, когда они приехали к Шёстену домой. Валландер подумал, что теперь-то он точно должен позвонить Байбе. Отступать некуда. Четверг на носу, и она уже складывает чемоданы. Откладывать разговор больше нельзя.

— Мне нужно позвонить в Латвию, — сказал Валландер. — Совсем коротко.

Шёстен показал, где телефон, и пошел в ванную. Валландер снял трубку. Набрал номер. Послышался первый гудок, и он поспешно положил трубку на рычажки. Он не знал, что сказать. Не мог собраться с духом. Наверное, лучше подождать до завтрашнего вечера и придумать неожиданные обстоятельства, из-за которых он вынужден просить Байбу приехать в Истад.

Валландер решил, что это — лучший выход. По крайней мере, для него самого.

Они проговорили еще полчаса за стаканом виски. Один раз Шёстен выходил звонить: нужно было убедиться, что за Элизабет Карлен по-прежнему следят.

— Она спит, — сообщил он, вернувшись. — Нам бы это тоже не помешало.

Шёстен отвел Валландеру комнату, где на стенах висели детские рисунки, и выдал постельное белье. Погасив свет, Валландер почти сразу провалился в сон.

Он проснулся весь мокрый от пота. Должно быть, ему приснился кошмар, хотя он ничего не помнил. Часы показывали половину третьего. Прошло всего два часа. Почему же тогда он проснулся? Валландер повернулся на бок, собираясь снова заснуть. Но вдруг сон как ветром сдуло. Откуда взялось это чувство, он не знал. Для него не было никаких причин. И тем не менее Валландера охватила паника.

Линда осталась одна. Он не должен был оставлять ее. Нужно ехать домой.

Валландер встал, быстро оделся и написал записку для Шёстена. Без четверти три он уже сидел в машине, направляясь к выезду из города. Он хотел позвонить Линде. Но что он ей скажет? Звонок только испугает ее. Машина Валландера неслась сквозь светлую летнюю ночь. Он не понимал, откуда взялся страх. Но он боялся, и ничего не мог с собой поделать.

Без нескольких минут четыре Валландер остановился на Мариягатан. Он подошел к дверям собственной квартиры и осторожно повернул ключ. Необъяснимый страх не оставлял его. Валландер успокоился лишь тогда, когда тихонько заглянул в чуть приоткрытую дверь Линдиной комнаты, увидел на подушке голову дочери и услышал ее дыхание.

Валландер опустился на диван. Страх сменился чувством неловкости. Он покачал головой, написал Линде записку и оставил на диванном столике: «Планы переменились, вернулся ночью». Прежде чем лечь — на этот раз в свою постель — Валландер поставил себе будильник. На пять часов. Он знал, что Шёстен встает очень рано, чтобы успеть сходить в гавань. Как объяснить Шёстену свое ночное бегство, Валландер не знал.

Он лежал и думал, откуда взялся страх. Но ответа не находил.

Заснуть ему удалось не скоро.

34

Когда раздался звонок, Валландер сразу понял, что это может быть только Байба. Больше некому. Удивительно, но это его ничуть не взволновало. Даже при том, что ему было бы сложно объяснить, почему он не предупредил ее, что поездка откладывается. Валландер вздрогнул и сел в кровати; никакой Байбы за дверью, конечно, не было. Звонил всего-навсего будильник, стрелки которого, напоминая широко раскрытую пасть, показывали три минуты шестого. После первого краткого замешательства Валландер выключил будильник и некоторое время сидел в полной тишине, не двигаясь. Действительность возвращалась к нему постепенно. Город был еще тих. Почти одно только птичье пение проникало в комнату и в сознание Валландера. Он даже не мог вспомнить, снилась ему Байба или нет. Внезапное бегство из дома Шёстена теперь казалось Валландеру следствием непостижимого, позорного помутнения рассудка. Громко зевнув, он вылез из кровати и пошел на кухню. Линда спала. На кухонном столе он обнаружил оставленную для него записку. Даже когда дочь приезжает в Истад, я общаюсь с ней посредством бесчисленных записок, подумал Валландер. Вернувшись поздно ночью, он не заметил Линдиного письма. Прочитав его, он понял, что сон про Байбу был вещим и что, проснувшись, он не зря ожидал увидеть ее за дверью. Байба звонила ему и просила Линду передать папе, чтобы он с ней связался. Даже по Линдиной записке Валландер чувствовал, что Байба находится в растерянности. Растерянность была еле уловимой, и тем не менее он ее чувствовал. Нет, сейчас он не сможет набрать ее номер. Не теперь. Он позвонит ей поздно вечером, а может быть, и завтра. Или попросит об этом Мартинсона. Пусть он скажет Байбе, что мужчина, с которым она собиралась ехать в Скаген; мужчина, который через два дня должен встречать ее в аэропорту; что этот мужчина именно теперь гоняется за сумасшедшим, который разносит топором черепа своих собратьев и вдобавок скальпирует их. В словах Мартинсона правда будет смешана с ложью. Ложь с парой приклеенных фальшивых крыльев, которые должны сделать ее правдоподобной. По-человечески это можно понять. Но никто никогда не сможет объяснить или оправдать его лень: из-за лени он не сделал того, что должен был сделать. Он не позвонил Байбе. А может, виной была не лень, а страх?

В половине шестого Валландер потянулся к телефону. Но звонить он собирался не в Ригу, а в Хельсингборг, чтобы хоть как-то объяснить Шёстену свое ночное бегство. Вот только что он ему скажет? Что ж, можно рассказать всю правду. Рассказать о внезапном страхе за дочь — страхе, который знаком всем родителям, о необъяснимой панике, которой все они иногда поддаются. Но когда в трубке послышался голос Шёстена, Валландер сказал совсем другое: соврал, что они с отцом договорились встретиться сегодня утром, а он и забыл об этом. Шёстен никогда не сможет проверить его слова, даже если у него возникнет такое желание. И случайно такая ложь тоже не выйдет наружу, потому что пути Шёстена и отца вряд ли когда-нибудь пересекутся. Они договорились созвониться еще раз, когда Валландер вернется из Мальмё.

Теперь дышать ему стало легче. Валландеру и раньше случалось начинать день с маленькой лжи, уверток и самообманов. Он принял душ, выпил кофе, написал Линде очередную записку и, когда стрелки часов едва перевалили за половину шестого, вышел на улицу. В управлении царила тишина. В этот утренний час Валландеру было особенно приятно идти по коридору к своему кабинету; это был единственный час, когда управление затихало: сотрудники, изможденные ночным дежурством, разбредались по домам, а для дневной смены время было еще слишком раннее. В этот утренний час жизнь обретала какой-то особенный смысл. Валландер никогда не мог понять, с чем это связано. Но это чувство было знакомо ему с незапамятных времен, уже, наверно, лет двадцать. Рюдберг, его старый наставник и друг, испытывал то же самое. Как-то раз он сказал Валландеру: «У каждого человека есть скромные и очень личные мгновения, которые святы только для него одного». Эти слова он произнес, когда им выдалась редкая возможность, поплотнее прикрыв дверь кабинета, распить бутылочку виски. Вообще-то они не имели обыкновения пить спиртное на работе. Но, может быть, тогда у них для этого был радостный повод? Или печальный? Сейчас Валландер этого уже не помнил. Но ему очень недоставало тех коротких философских бесед с Рюдбергом. Это были мгновения дружбы и взаимного доверия, которое ничем нельзя заменить.

Валландер сел за стол. Он засучил рукава, будто готовясь к схватке, и принялся разбирать стопку накопившихся бумаг. В одном отчете он прочитал, что тело Долорес Марии Сантаны уже выдано для погребения и теперь девушка покоится на том же кладбище, что и Рюдберг. Потом Валландер просмотрел результаты лабораторных исследований с комментариями Нюберга на полях и, наконец, — сводку звонков, поступающих от общественности. Их число постоянно росло, но тем не менее было гораздо меньше обычного: лето давало о себе знать. Похоже, Турен — исключительно усердный молодой человек, подумал Валландер. Интересно, означает ли это, что в будущем он станет хорошим полицейским? Или, наоборот, это уже сейчас указывало на то, что Турену место где-нибудь в спокойных бюрократических угодьях? Валландер читал быстро, но внимательно, не упуская ничего важного. В кратчайший срок им удалось установить, что Бьёрн Фредман действительно был убит на мосту у дороги, ведущей к Шарлоттенлунду. Это обстоятельство Валландер считал самым существенным. Он отодвинул от себя стопку бумаг и в задумчивости откинулся на стуле. Он размышлял. Что объединяет этих мужчин? Бьёрн Фредман по-прежнему остается исключением, стоит особняком. Но, так или иначе, он и остальные жертвы должны составлять единую группу. Бывший министр, торговец предметами искусства, аудитор и вор. Всех их убил и скальпировал один и тот же человек. Тела обнаружены в том порядке, в каком произошли убийства. Веттерстедт, номер первый, был едва спрятан: его просто подсунули под лодку. Карлман, номер два, убит во время Праздника середины лета в собственной беседке. Потом преступник захватывает Бьёрна Фредмана, отвозит его подальше от человеческого жилья, к мосту и там убивает. Тело мы обнаруживаем на станции в Истаде, спрятанное под куском брезента — словно памятник, дожидающийся открытия. Затем убийца перемещается в Хельсингборг, и там его жертвой становится Оке Лильегрен. Нам почти сразу удается выявить его контакты с Веттерстедтом. Теперь остается установить связь между остальными убитыми. Когда мы узнаем, что их связывает, можно будет перейти к следующим вопросам: кто хотел их смерти? Почему преступник не только убил, но и скальпировал их? Как зовут этого воина-одиночку?

Валландер долго сидел, размышляя о Бьёрне Фредмане и Оке Лильегрене. В двух последних убийствах появилось нечто новое. Похищение и кислота — в случае с Фредманом, духовка — в случае с Лильегреном. Преступнику было недостаточно убить их и снять скальп. Но почему? Что толкнуло его на следующий шаг? Да, вода вокруг него становится глубже, дно потихоньку уходит из-под ног. Убийца явно идет на риск. Что до разницы между Фредманом и Лильегреном, то здесь все очевидно. Кислота попала в глаза Бьёрна Фредмана, когда тот был еще жив, Лильегрен оказался в духовке мертвым. Валландер вновь попытался представить себе преступника. Худой, тренированный, босоногий, безумный. Если его цель — уничтожение злодеев, то Бьёрн Фредман должен быть в его списке первым. Затем идет Лильегрен. Затем, примерно на равных, Карлман и Веттерстедт.

Валландер поднялся и подошел к окну. Его что-то смущало в последовательности, в какой совершались убийства. Бьёрн Фредман был третьим. Почему? Ведь именно он — корень зла, и потому логично предположить, что преступник должен был расправиться с ним в первую или в последнюю очередь. Убийца безумен, но в основе его поступков лежит точный расчет. Взять тот же мост. Очевидно, он привлек убийцу своим уединенным расположением. Но сколько же мостов он осмотрел, прежде чем остановить свой выбор на этом? А может, он постоянно находится у моря? Может, убийца — безобидный на вид рыбак или служащий береговой охраны? Или спасатель, у которого есть лучшая в городе скамейка — та самая, на которой так хорошо думается? Почему бы нет? Кроме того, мы знаем, что преступнику удалось доставить Фредмана к мосту в его собственной машине. Но к чему такие сложности? Или он только так и мог заполучить Фредмана в свои руки? Возможно, они условились о встрече. Возможно, были знакомы друг с другом. Что говорил о Фредмане Петер Йельм? В своих ответах он был очень точен. Во-первых, Бьёрн Фредман иногда уезжал, и по возвращении у него появлялись большие деньги. Во-вторых, поговаривали, что он занимается выбиванием долгов. В-третьих, Петер Йельм знал жизнь Фредмана лишь отчасти. Остальное тонуло во мраке, и полиции еще предстояло с этим разобраться.

Валландер снова опустился на стул. В очередности убийств была какая-то нелогичность. В чем же тут дело? Валландер решил выпить еще кофе.

К этому времени на работе уже появились Сведберг и Анн-Бритт. Сведберг сменил панамку. Щеки у него были красные и шелушились. Анн-Бритт стала еще смуглее — Валландер, наоборот, побледнел. Вслед за ними пришел Хансон, таща на буксире Матса Экхольма. У того тоже начал появляться загар. Но Хансон выглядел усталым, и в белках глаз у него проступила сеточка кровеносных сосудов. Он смотрел на Валландера с недоумением, пытаясь сообразить: что же он напутал? Разве Валландер не говорил ему, что ночует в Хельсингборге? Сейчас только половина восьмого. Что-нибудь случилось? Почему он уже вернулся в Истад? Валландер прочитал мысли Хансона и еле заметно покачал головой. Все в порядке, никто ничего не напутал, хотя путаница все же получилась порядочная. Никакой оперативки на то утро назначено не было. Людвигсон и Хамрен уже выехали в Стуруп, Анн-Бритт Хёглунд собиралась туда же. Сведберг с Хансоном занялись кое-какими хвостами по делу Веттерстедта и Карлмана. В дверь просунулась чья-то голова: Валландеру звонят из Хельсингборга. Рядом с кофеваркой стоял телефон, и Валландер взял трубку. Послышался голос Шёстена. Он сообщил, что Элизабет Карлен еще спит. К ней никто не приходил, и у особняка Лильегрена тоже никто не показывался, если не считать нескольких любопытных.

— У Оке Лильегрена не было семьи? — спросил Мартинсон. В его вопросе слышалось легкое смущение, как будто он находил в холостяцком положении Лильегрена нечто предосудительное.

— После себя он оставил только одну категорию скорбящих — работников лопнувших предприятий, — отозвался Сведберг.

— Лильегреном занимаются в Хельсингборге, — сказал Валландер. — Нам остается только ждать.

Валландер видел, что Хансон хорошо проинформировал коллег о вчерашних событиях. Догадка Валландера о том, что Лильегрен в определенные дни поставлял Веттерстедту женщин, показалась всем правдоподобной.

— Выходит, к Лильегрену возвращается былая слава, — ухмыльнулся Сведберг.

— Нам необходимо найти связь между ним и Карлманом, — сказал Валландер. — Она существует, в этом я убежден. Веттерстедта предлагаю на время оставить. Карлман сейчас важнее.

Оперативники оживились. Они нащупали одну точку соприкосновения, и это обстоятельство заметно прибавило им энергии. Валландер пригласил в кабинет Экхольма и поделился с ним своими выводами. Экхольм, как всегда, слушал его с большим вниманием.

— Возьмем, к примеру, соляную кислоту и духовку, — сказал Валландер. — Я пытаюсь понять язык, на котором говорит убийца. Говорит с самим собой и со своей жертвой. Что он, собственно, хотел этим сказать?

— Твои соображения насчет очередности убийств кажутся мне весьма интересными, — проговорил Экхольм. — В своем кровавом ремесле убийцы-психопаты, скорее, склонны к педантизму. Возможно, вмешались какие-то непредвиденные обстоятельства, которые заставили его изменить план.

— Что за обстоятельства?

— На этот вопрос тебе никто не ответит — только сам убийца.

— И все же мы должны попытаться найти ответ.

Экхольм промолчал. Валландер чувствовал, что тот пока мало что может им сказать.

— Давайте их всех пронумеруем, — предложил Валландер. — В какой последовательности нам их расположить?

— Фредман, пожалуй, — первый или последний, — сказал Экхольм. — Лильегрен непосредственно перед Фредманом или после него, смотря по обстоятельствам. Позиции Веттерстедта и Карлмана определяются двумя предыдущими.

— У нас есть основания полагать, что преступник уже выполнил все задуманное?

— Не знаю. Трудно предсказать его дальнейшие шаги.

— А что говорят твои компьютеры? Им удалось что-нибудь скомбинировать?

— Честно говоря, нет.

Было видно, что Экхольм и сам озадачен таким результатом.

— Как это объяснить? — спросил Валландер.

— Думаю, мы имеем дело с серийным убийцей, который, если не считать мелочей, ничем не похож на своих предшественников.

— И что из этого следует?

— Что мы впишем новую страницу в историю криминалистики. Если только мы его поймаем.

— Должны поймать, — сказал Валландер, но его слова прозвучали слишком неубедительно. Он сам это почувствовал.

Валландер поднялся и вместе с Экхольмом вышел за дверь.

— С нами связались бихевиористы из ФБР и Скотленд-Ярда, — сказал Экхольм. — Они внимательно следят за нашей работой.

— У них есть, что нам предложить? Мы готовы выслушать любые их соображения.

— Если появится что-нибудь стоящее, я тебе сообщу.

Они расстались у дежурной части. Валландер перебросился парой слов с Эббой, у которой с запястья уже сняли гипс, а затем прямиком поехал в Стуруп. Людвигсон и Хамрен сидели в конторе аэропортовской полиции. Валландер с большим неудовольствием обнаружил там же молодого полицейского, который год назад при задержании человека, пытавшегося улизнуть за границу, грохнулся в обморок. Тем не менее он пожал полицейскому руку и даже сделал вид, что сочувствует ему в связи с тем инцидентом.

Через некоторое время Валландер вспомнил, что встречал Людвигсона и раньше, когда приезжал в Стокгольм. Это был рослый, крепкий мужчина, который, по всей вероятности, страдал гипертонией. Лицо у Людвигсона было красное, но не похоже, чтобы от солнца. Хамрен был полной его противоположностью — маленький, хрупкий и в сильных очках. Валландер по-приятельски с ними поздоровался и спросил, как дела. Очевидно, главным у них был Людвигсон.

— Похоже, местные таксомоторные парки ведут друг с другом настоящую войну, — заговорил он. — Прямо как в «Арланде».[27] Нам до сих пор так и не удалось выяснить, какие именно у него были возможности, чтобы покинуть аэропорт в интересующее нас время. Мотоцикла тоже никто не заметил. Впрочем, мы не особенно далеко продвинулись в наших расспросах.

Валландер выпил чашку кофе и дал пояснения по некоторым вопросам, которые интересовали двух сотрудников криминальной полиции. Затем они простились, и Валландер поехал в Мальмё.

Когда он припарковался перед домом в Розенгорде, часы показывали десять. Было очень тепло. К тому же снова установилась безветренная погода. Валландер поднялся на лифте на четвертый этаж и позвонил в дверь. На этот раз открыл не сын Фредмана, а его вдова. Валландер сразу почувствовал, что от нее пахнет вином. У ног женщины на корточках сидел мальчик трех-четырех лет. Похоже, ребенок был очень забитым: малыш заметно испугался, когда Валландер наклонился к нему. В эту минуту перед глазами Валландера снова пронеслась картинка, которую ему никак не удавалось зафиксировать. Ситуация показалась ему знакомой. Что-то подобное уже случалось с ним раньше. А может, кто-то только рассказывал об этом? В подсознании Валландера шевельнулось и напомнило о себе нечто очень важное. Рано или поздно он поймает эту ускользающую мысль. Он в этом не сомневался. Анетте Фредман предложила ему войти. Малыш по-прежнему цеплялся за ее ноги. Вдова была непричесана, на лице — никакого макияжа. На диване Валландер заметил одеяло: значит, ночь она провела здесь. Как только они сели, в комнату вошел старший сын, Стефан. Его взгляд был таким же настороженным, как и в тот раз, когда Валландер беседовал с ним один на один. Стефан поздоровался, по-взрослому пожал ему руку и сел на диван рядом с матерью. Все повторялось. Изменилось только одно: теперь на коленях у Анетты Фредман, крепко уцепившись за нее руками и странно скорчившись, сидел ее маленький сын. Похоже, он был не вполне нормален. Он ни на минуту не спускал глаз с Валландера. Как Элизабет Карлен, мелькнуло в голове у комиссара. В наше время люди держат друг друга под неусыпным наблюдением. Будь то проститутка, маленький мальчик или подросток. Повсюду — страх и дефицит доверия. И неусыпная бдительность.

— Я пришел из-за Луизы, — начал Валландер. — Я понимаю, как трудно говорить о дочери, которая лежит в психиатрической больнице. Но, поверьте, это необходимо.

— Почему бы вам не оставить Луизу в покое? — сказала женщина, но ее голос звучал неуверенно и так затравленно, будто она и сама не верила, что сможет защитить дочь.

Валландер чувствовал себя очень неловко. Он от всей души желал бы обойтись без этого разговора, тем более что даже плохо понимал, как к нему подступиться.

— Поверьте, нам самим жаль нарушать ее покой, — сказал он. — Но таковы обязанности полиции: чтобы распутать тяжкое преступление, приходится собирать самую разную информацию.

— Она много лет не виделась с отцом и не может сообщить вам никаких важных сведений.

Внезапно Валландеру пришла в голову мысль.

— Скажите, Луиза знает, что ее отец мертв?

— Зачем ей об этом знать?

— Но разве это не было бы естественным?

Валландер видел, что женщина, сидящая перед ним, начинает падать духом. С каждым вопросом и ответом чувство неловкости только усиливалось. Сам того не желая, Валландер подвергал ее давлению, против которого ей было не устоять. Старший сын молчал.

— Вы должны понять, что сейчас Луиза полностью оторвана от реальности, — сказала она таким тихим голосом, что Валландеру пришлось податься вперед, чтобы разобрать ее слова. — Для Луизы все уже позади. Она живет в своем мире. Она ни с кем не разговаривает и никого не слышит. Она играет в невидимку.

Валландер все хорошенько взвесил и только потом сделал следующий шаг.

— Видите ли, полиции важно знать, что послужило причиной ее болезни — сказал он. — Я пришел просить вас, чтобы вы разрешили мне встретиться с вашей дочерью. И поговорить с ней. Теперь я понимаю, что это не имеет смысла. Но в таком случае, вы сами должны ответить на мои вопросы вместо нее.

— Я не знаю, что вам сказать. Луиза просто заболела. Без всякой причины.

— Ее ведь подобрали в парке Пильдамм, — проговорил Валландер.

При этих словах и мать, и сын будто окаменели. Казалось, общее напряжение задело даже малыша, который сидел на коленях у матери.

— Как вы узнали? — спросила она.

— Сохранился рапорт. Там описано, как и когда ее доставили в больницу. Но больше мне ничего не известно. Все, что связано с ее болезнью, — тайна, о которой знает только сама Луиза и ее врач. И вы. Впрочем, еще мне известно, что у вашей дочери были сложности в школе — как раз незадолго до того, как она заболела.

— Сама Луиза никогда ни на что не жаловалась. Хотя была очень чувствительной.

— Я понимаю. Но обычно непосредственным толчком для острого психического расстройства становятся какие-то конкретные события.

— Откуда вы можете это знать? Вы что, врач?

— Я полицейский. Но, поверьте, я знаю, что говорю.

— Ничего подобного с ней не случалось.

— Но, когда Луиза заболела, вы, наверно, задумывались о причинах?

— Когда Луиза заболела… Да с того вечера я только и делаю, что думаю о моей девочке.

Валландеру стало очень тяжко. Как бы ему хотелось закончить этот разговор! Ответы матери все равно не продвигали его вперед. Хотя ему казалось, что она почти во всем была искренна. По крайней мере, в чем-то.

— Не могли бы вы показать мне фотографию вашей дочери? — попросил он.

— Вам этого хочется?

— Да, пожалуйста.

Валландер заметил, что в эту минуту Стефану как будто захотелось вмешаться. Порыв был мимолетным, но он не укрылся от Валландера. Похоже, мальчик не хочет, чтобы я увидел фотографию его сестры, подумал он. Интересно, почему?

Мать встала с дивана. Малыш сидел у нее на руках и не переставал крепко за нее цепляться. Она открыла ящик шкафа и достала несколько фотографий. Валландер разложил их на столе. Со снимков ему улыбалась девочка по имени Луиза Фредман. Светловолосая, похожая на старшего брата. В ее взгляде не было той недоверчивости, которая окружала Валландера в этом доме. Она улыбалась фотографу открыто и сразу располагала к себе. Девочка была по-настоящему красива.

— Очень благородная внешность, — сказал Валландер. — Вы не должны отчаиваться, ваша дочь выздоровеет.

— Я давно перестала на это надеяться, — сказала мать. — Какой смысл себя обманывать?

— Врачи сделают для нее все возможное.

— Луиза обязательно выйдет из больницы, — неожиданно сказал Стефан. Его голос звучал уверенно. Он улыбнулся.

— Правильно. Очень важно, чтобы она чувствовала поддержку своей семьи, — сказал Валландер и смутился: фраза получилась слишком искусственной.

— Мы поддерживаем ее, как можем, — продолжал мальчик. — А ваше дело — найти убийцу нашего папы. Вам не за чем тревожить сестру в больнице.

— Если я собираюсь навестить ее, то не по собственной прихоти. Это — часть расследования.

— А мы считаем, что вам лучше ее не беспокоить, — упрямо повторил мальчик.

Валландер кивнул. Стефан был настроен очень решительно.

— Если прокурор примет решение, я буду обязан с ней встретиться, — сказал Валландер. — Скорее всего, так оно и будет. И очень скоро. Может быть, уже сегодня. Или завтра. Но я обещаю не упоминать о смерти ее отца.

— Тогда что вы там будете делать?

— Просто посмотрю на нее. Ведь фотография остается фотографией. Впрочем, снимки я все равно должен забрать с собой.

— Это еще зачем?

Вопрос Стефана последовал мгновенно. В голосе мальчика слышалось такое раздражение, что Валландер даже слегка растерялся.

— Я только покажу фотографии нескольким людям, — сказал он. — Мне нужно знать, был ли кто-то из них знаком с твоей сестрой. Вот и все.

— Вы передадите их журналистам! — выпалил Стефан. — Ее лицо появится в каждой газете!

— С чего ты это взял? — удивился Валландер.

Вдруг Стефан вскочил и, быстро перегнувшись через стол, схватил фотографии Луизы. Все произошло настолько стремительно, что Валландер не успел ему помешать. Придя в себя, он понял, что оказался в весьма сложной ситуации.

— В таком случае, я буду вынужден прийти еще раз, с судебным постановлением об изъятии фотографий, — сказал он. В ту минуту его ничуть не заботило, правда это или нет. — Вероятно, тогда об этом прознают журналисты и тоже придут сюда. Помешать им я буду уже не в силах. Но если вы отдадите фотографии сейчас, я просто пересниму их, а оригиналы отдам вам. И неприятностей можно будет избежать.

Мальчик впился в Валландера неподвижным взглядом. Прежняя настороженность уступила место чему-то другому. Ничего не говоря, он пододвинул к Валландеру одну карточку.

— У меня есть к вам еще всего несколько вопросов, — сказал комиссар. — Вы не знаете, Луиза была знакома с мужчиной по имени Густав Веттерстедт?

Мать бросила на него непонимающий взгляд. Стефан отошел к открытой двери балкона и замер, повернувшись к ним спиной.

— Нет, я никогда о нем не слышала, — сказала мать.

— А имя Арне Карлмана вам что-нибудь говорит?

Она покачала головой.

— Оке Лильегрена?

— Нет, ничего.

Газет она не читает, подумал Валландер. Под одеялом наверняка спрятана бутылка вина. И в этой бутылке заключена вся ее жизнь.

Он встал, готовясь уходить. Мальчик обернулся, не отходя от балконной двери.

— Так вы навестите Луизу? — спросил он.

— Не исключено.

Валландер простился и вышел на лестничную клетку. Оказавшись на улице, он сразу почувствовал облегчение. Стефан наблюдал за ним из окна. Валландер сел в машину. Он решил повременить с визитом к Луизе Фредман. Сейчас важнее выяснить, узнает ли ее на фотографии Элизабет Карлен. Валландер опустил стекло и набрал номер Шёстена. Силуэт в окне четвертого этажа исчез. Ожидая, пока на другом конце возьмут трубку, Валландер рылся в памяти, пытаясь найти объяснение подсознательному беспокойству, которое возникло у него при виде маленького запуганного ребенка. Но воспоминание по-прежнему ускользало у него из рук. Валландер предупредил Шёстена, что едет в Хельсингборг: у него есть одна фотография, и он хочет, чтобы Элизабет Карлен на нее взглянула.

— По последним донесениям, она загорает, лежа на балконе, — сказал Шёстен.

— Как продвигается дело с подручными Лильегрена?

— Мы пытаемся выйти на человека, который был с ним наиболее близок. Его имя — Ханс Логорд.

— У Лильегрена не было семьи? — спросил Валландер.

— Похоже, что нет. Мы связались с адвокатской конторой, которая вела большинство его личных дел. Завещания как такового он не оставил. Сведений относительно прямых наследников у них тоже нет. Создается впечатление, что Оке Лильегрен жил в своем, изолированном мире.

— Понятно. В течение часа я буду у тебя.

— Вызвать Элизабет Карлен?

— Да, вызови. Но будь с ней поделикатнее. Не привози ее в патрульной машине. Думаю, она может нам еще пригодиться. А если что-нибудь перестанет ее устраивать, она просто даст задний ход.

— Я могу привезти ее лично, — сказал Шёстен. — Как твой папа?

— Мой папа? — не понял Валландер.

— Разве ты не должен был встречаться с ним сегодня утром?

Валландер уже успел забыть, какое оправдание придумал своему ночному бегству.

— Самочувствие у него хорошее, — сказал он. — Но мне необходимо было его повидать. Было важное дело.

Валландер повесил трубку. Бросил взгляд на окно в четвертом этаже. Больше за ним не следили.

Валландер завел мотор и тронулся с места. Взглянул на часы. Он будет в Хельсингборге еще до двенадцати.

Хувер был у подвала без нескольких минут час. Он запер за собой дверь и разулся. Ступни сразу ощутили холод камней. Тонкие солнечные лучи прокрадывались сквозь трещинки в краске, которой было замазано подвальное окно. Хувер опустился на стул и замер, глядя на свои отражения в зеркалах.

Он не позволит этому полицейскому добраться до сестры. Теперь они почти у цели, еще совсем чуть-чуть — и настанет святая минута: он навсегда изгонит злых духов, которые поселились в ее голове. Он не допустит, чтобы теперь Луизу кто-то беспокоил.

Хувер понял, что был прав. Визит полицейского еще раз напомнил ему, что ждать нельзя. Сестре небезопасно оставаться там, где она сейчас находится. Она не пробудет там ни одного лишнего дня.

Он должен покончить с этим делом. Как можно скорее.

Он думал о девушке, с которой так легко познакомился. Она чем-то напоминала Луизу. Это был добрый знак. Сестре понадобится много сил — все, что он только сможет ей дать.

Он снял куртку и оглядел комнату. Здесь было все, что ему нужно. Он ничего не забыл. На черном куске материи посверкивали топоры и несколько ножей. Он выбрал кисточку и провел на лбу единственную линию.

Время истекло. Если ему вообще было отпущено какое-то время.

35

Валландер перевернул фотографию Луизы белой стороной вверх и положил на стол.

Элизабет Карлен взглядом следила за его движениями. На ней было белое платье, похоже, очень дорогое. Они расположились в кабинете у Шёстена: Валландер занял место за письменным столом, сам Шёстен стоял в сторонке, облокотившись о косяк двери. Элизабет Карлен сидела на стуле для посетителей. Было десять минут первого. Через открытое окно в комнату ветром задувало летнее тепло. Валландер заметил, что начинает потеть.

— Я покажу вам фотографию, — сказал он. — Ваша задача — ответить на простой вопрос: знаете ли вы человека, который изображен на этом снимке.

— Вы не можете обойтись без этого пустого драматизма? — поморщилась Элизабет Карлен.

Ее надменно-равнодушный тон не нравился Валландеру, но он смолчал.

— Мы разыскиваем человека, который совершил четыре убийства, — терпеливо пояснил он. — У всех убитых сняты скальпы. Одному убийца выжег глаза кислотой. Другого засунул головой в духовку.

— Он псих, и ему нечего разгуливать на свободе. Это ясно, — спокойно сказала она. — Может быть, посмотрим на фотографию?

Валландер пододвинул к ней карточку и приглашающе кивнул. Элизабет Карлен перевернула снимок. Ей широко улыбнулась Луиза Фредман.

Валландер наблюдал за лицом женщины, сидевшей напротив. Она взяла фотографию в руки и задумалась. Прошло почти полминуты. Наконец она покачала головой.

— Нет, — сказала она. — Раньше я никогда ее не встречала. По крайней мере, я ее не помню.

— Подумайте еще. Это очень важно, — сказал Валландер, чувствуя подступающее разочарование.

— У меня хорошая память на лица. Я впервые вижу это лицо. А кто она такая?

— Не имеет значения. Вспомните как следует.

— Где я должна была ее видеть? В доме Оке Лильегрена?

— Да.

— Но мы могли с ней разминуться.

— Вы бывали не на всех вечеринках?

— В последние годы — почти на всех.

— Что значит «в последние годы»?

— Может быть, года четыре.

— Но она могла там бывать?

— В общем, да. Есть категория мужчин, которые предпочитают молоденьких девочек. Бедалаги.

— Кто бедалаги?

— Да эти мужчины: только и мечтают, как бы переспать с собственной дочерью.

Валландер снова почувствовал, что начинает сердиться. Элизабет Карлен прямо ответила на его вопрос. Но равнодушие этой женщины его раздражало. Она была одной из тех, кто вовлекал в преступный бизнес все новых несмышленых девочек, тем самым разрушая их жизнь.

— Если вы не можете сказать, бывала ли она на вечеринках Лильегрена, то кто может это сделать?

— Никто.

— Отвечайте как положено. Кто может это сделать? Мне нужны имя и адрес.

— Все происходило анонимно, — пояснила она. — Таково было правило, установленное Лильегреном. Мы знали друг друга в лицо. Но визитными карточками не обменивались.

— Откуда брались девушки?

— Из разных мест. Дания, Стокгольм, Бельгия, Россия.

— Их доставляли для участия в какой-нибудь вечеринке и потом они исчезали?

— В общем, да.

— Но ведь вы живете здесь, в Хельсингборге?

— Из Хельсингборга я была единственной.

Валландер взглянул на Шёстена, будто желая убедиться, что разговор движется в нужном русле. После этого он продолжил.

— Девушку на фотографии зовут Луиза Фредман, — сказал он. — Это имя вам что-нибудь говорит?

Она насупила брови.

— А разве его не так же звали? Того убитого? Разве его фамилия не Фредман?

Валландер кивнул. Она снова взглянула на фотографию. Казалось, это обстоятельство на мгновение взволновало ее.

— Так это его дочь?

— Да.

Она вновь покачала головой.

— Я никогда ее не видела.

Валландер знал, что Элизабет Карлен его не обманывает. Ей незачем было врать. Разве только у нее были какие-то скрытые, неизвестныеему причины? Валландер пододвинул фотографию к себе и стал вертеть в руках, будто желая, чтобы Луиза Фредман оставалась участницей их разговора.

— Вы бывали у человека по имени Густав Веттерстедт? — спросил он. — В Истаде?

— Что мне там делать?

— То же, что и обычно. Он был вашим клиентом?

— Нет.

— Вы уверены?

— Да.

— Вы совершенно уверены?

— Да.

— Случалось ли вам бывать в доме Арне Карлмана? Он торговал предметами искусства.

— Нет, не случалось.

Валландеру пришла в голову мысль. Может быть, она просто не знала их по именам?

— Сейчас вам покажут еще несколько фотографий, — сказал он, вставая. Они с Шёстеном вышли за дверь.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Валландер.

Тот пожал плечами.

— Думаю, она не врет, — сказал он.

— Нам нужны фотографии Веттерстедта и Карлмана. И Фредмана тоже. Они есть в деле.

— Которое лежит у Биргерсона, — подхватил Шёстен. — Я принесу их.

Валландер снова вернулся в комнату и предложил ей кофе.

— Предпочитаю джин с тоником.

— Бар еще не открылся.

Элизабет Карлен улыбнулась. Ответ ей понравился. Валландер снова вышел в коридор. Элизабет Карлен была очень красивой женщиной. Очертания ее тела угадывались под тонкой материей платья. Валландер вспомнил о Байбе: должно быть, теперь она в ярости, оттого что он до сих пор ей не позвонил. Показался Шёстен с пластиковой папкой в руках, и они вместе вернулись в кабинет. Элизабет Карлен курила. Валландер положил перед ней фотографию Веттерстедта.

— Лицо мне знакомо, — сказала она. — Я видела его по телевизору. Это не он резвился с проститутками в Стокгольме?

— Может, не только в Стокгольме?

— Может. Но не со мной, — сказала она все тем же безразличным тоном.

— И вы никогда не бывали в его доме в Истаде?

— Никогда.

— Вы знаете кого-нибудь, кто там бывал?

— Нет, не знаю.

Валландер поменял фотографию. Теперь перед ней был Карлман. Он стоял рядом с каким-то произведением современного искусства. Если Веттерстедт на фотографии был серьезен, то Карлман улыбался во весь рот. На этот раз ей не пришлось качать головой.

— Я его видела, — уверенно сказала она.

— У Лильегрена?

— Да.

— Когда это было?

Валландер заметил, что Шёстен полез в карман за записной книжкой. Элизабет Карлен задумалась. Валландер исподтишка разглядывал ее тело.

— Примерно год назад, — сказала она.

— Точно?

— Да.

Валландер кивнул. Становится горячо. Еще один встал на свое место, подумал он. Теперь остается только найти нишу, в которую мы поместим Бьёрна Фредмана.

Он показал его фотографию Элизабет Карлен. Фредман играл на гитаре. Снимок был сделан в тюрьме, видимо, довольно давно: у Фредмана были длинные волосы и брюки-клеш. Фотография уже успела выцвести.

Элизабет Карлен покачала головой: она никогда его не встречала.

Валландер с досадой шлепнул руками по столу.

— На сегодня у меня к вам больше нет вопросов, — сказал он. — Передаю вас моему коллеге, инспектору Шёстену.

Они поменялись местами.

— Черт возьми, никак не пойму, как можно вести подобный образ жизни? — неожиданно сказал Шёстен. Вопрос был задан с широкой улыбкой и почти по-приятельски. Элизабет Карлен ничуть не смутилась.

— А вам какое дело?

— Никакого. Так, чистое любопытство. Интересно, каково тебе каждое утро на себя в зеркало смотреть?

— А сам ты о чем думаешь, когда себя в зеркале видишь?

— А вот что: как бы там ни было, но я не заваливаюсь на спину перед кем ни попадя за несколько крон. А кредитные карточки ты берешь?

— Да пошел ты, знаешь куда!..

Она вскочила, собираясь уйти. Валландер не на шутку рассердился. Кого черта Шёстену вздумалось ее дразнить? Она им еще может понадобиться.

— Прошу прощения, — сказал Шёстен все с той же улыбкой. — Оставим вашу личную жизнь. Ханс Логорд. Это имя вам что-нибудь говорит?

Она глядела на него, ничего не отвечая. Затем повернулась к Валландеру и посмотрела ему в глаза.

— Я задал вопрос, — сказал Шёстен.

Валландер понял ее взгляд. Она будет разговаривать только с ним. Он вышел в коридор и позвал Шёстена за собой. Прикрыв дверь кабинета, Валландер заявил, что тот все испортил: Элизабет Карлен больше не будет им помогать.

— В таком случае, мы ее задержим, — сказал Шёстен. — Какая-то шлюха еще будет диктовать мне условия!

— За что мы ее задержим? — прошипел Валландер. — Жди здесь, а я пойду к ней и буду разговаривать. И успокойся, черт бы тебя побрал!

Шёстен пожал плечами. Валландер вернулся в кабинет и занял прежнее место за столом.

— Ханс Логорд общался с Лильегреном, — сказала она.

— Вы знаете, где он живет?

— Где-то за городом.

— А точнее?

— Не знаю.

— Чем он занимается?

— Не имею понятия.

— Он участвовал в вечеринках?

— Да.

— Как гость или как хозяин?

— Как хозяин. И как гость.

— Вы знаете, где его можно найти?

— Нет.

Валландеру по-прежнему казалось, что Элизабет Карлен не врет. Похоже, через нее им на Логорда не выйти.

— Какие у них были отношения? У Лильегрена с Логордом?

— Ханс Логорд всегда был при деньгах. Какие услуги он оказывал Лильегрену — не знаю, но зарабатывал он неплохо.

Элизабет Карлен затушила сигарету в пепельнице. Валландер чувствовал себя так, будто не он вызвал ее на допрос, а она удостоила его аудиенции.

— Ну что ж, мне пора, — сказала Элизабет Карлен и поднялась.

— Я провожу вас.

В коридоре они столкнулись с Шёстеном. Элизабет Карлен прошила его невидящим взглядом. Валландер посмотрел, как она садится в «ниссан-кабриолет». Машина тронулась с места, но он оставался стоять на ступеньках, пока следом не двинулась другая машина. Значит, она все еще под наблюдением, подумал Валландер и вернулся в кабинет.

— Зачем тебе понадобилось ее дразнить? — спросил он у Шёстена.

— Она ответственна за то, что мне ненавистно. И тебе, я думаю, тоже.

— Сейчас она нам нужна. А потом можешь ненавидеть ее, сколько угодно.

Они принесли кофе и решили подвести итог. В качестве стороннего наблюдателя Шёстен пригласил интенданта Биргерсона.

— Наша проблема — это Бьёрн Фредман, — начал Валландер. — Он по-прежнему стоит особняком. Что до остальных, то, похоже, нам удалось нащупать кое-какие связующие нити. Легкие точки соприкосновения.

— Что ж, возможно, так оно и должно быть, — медленно проговорил Шёстен.

Валландер невольно насторожился. Он понял, что у Шёстена есть что-то на уме, и ждал продолжения. Но никакого продолжения не последовало.

— Ты чего-то недоговариваешь, — сказал Валландер.

Шёстен задумчиво смотрел в окно.

— Почему бы не предположить, что Фредман действительно не связан с остальными жертвами? — сказал он. — Да, Фредмана убил тот же человек. Но мотив у него мог быть совсем иным.

— Ну, это маловероятно, — сказал Биргерсон.

— А что вообще в этой истории кажется тебе вероятным?

— Значит, ты предлагаешь искать два разных мотива, — уточнил Валландер. — Так?

— Да. Но я ни на чем не настаиваю. Просто мне в голову пришла такая мысль. Вот и все.

Валландер кивнул.

— Может быть, ты и прав, — сказал он. — Мы учтем твою версию.

— Это — ложный след. Тупик, глухой переулок! Это просто невозможно! — воскликнул Биргерсон.

— Мы не забываем и об этой опасности, — сказал Валландер. — Мы вообще ни о чем не должны забывать. Но сейчас наша задача — найти Ханса Логорда. Это — самое главное.

— У Оке Лильегрена очень необычное жилье, — проговорил Шёстен. — Мы не нашли там ни единого документа. Никаких адресных книг. Ничего. Тело обнаружили рано утром, и с этого времени особняк находился под охраной, так что никто не мог туда проникнуть и, тем более, что-то вынести.

— А это значит, что мы просто плохо искали, — сказал Валландер. — Без Ханса Логорда нам с места не сдвинуться.

Шёстен и Валландер наскоро пообедали в ресторанчике, который находился в том же доме, что и полицейское управление. В начале третьего их машина остановилась перед особняком Лильегрена. Сад по-прежнему был обнесен заградительной лентой. Калитку им открыл полицейский. Сквозь листву деревьев просачивался солнечный свет. У Валландера вдруг возникло ощущение полной нереальности происходящего. Удел чудовища — темнота и холод. Но никак не лето, жарче которого никто не мог припомнить. Валландеру вспомнилось одно ироничное замечание Рюдберга: «На маньяков сезон открывается осенью. А летом лучшая охота — на старичков-медвежатников». Валландер улыбнулся этой шутке. Шёстен бросил на него удивленный взгляд, но ничего не сказал. Они вошли в дом. Криминалисты уже сделали свое дело. Валландер с неохотой заглянул в кухню: дверца духовки была закрыта. Он мысленно вернулся к тому, что говорил Шёстен. Бьёрн Фредман не вписывается в общую схему. Возможно, этим и определяется его истинное место в расследовании. Похожие преступления и разные мотивы. Неужели такое бывает? Валландер бросил взгляд на телефон, стоявший на одном из столиков. Снял трубку. Телефон пока не отключили. Он позвонил в Истад и попросил Эббу разыскать Экхольма. Ждать пришлось почти пять минут. Валландер наблюдал, как Шёстен обходит нижний этаж, комнату за комнатой, и отдергивает гардины на окнах.

В дом ворвался яркий солнечный свет. В воздухе еще чувствовался невыветрившийся запах химикалий, которыми пользовались криминалисты. В трубке раздался голос Экхольма. Валландер начал с главного. Его вопрос касался данных, которые Экхольм заложил в компьютер. А что если развернуть дело несколько иначе? Серия убийств с разными мотивами. Какие наработки есть в этой области? Что говорит по этому поводу мировая бихевиористика? Экхольм, как всегда, отнесся к версии Валландера с большим интересом. Валландер даже начал сомневаться, не шутка ли это. Неужели Экхольм и вправду готов восхищаться всем, что бы он ни сказал? Валландеру вспомнились издевательские песенки, в которых некомпетентность шведской полиции доводилась до абсурда. За последние годы у них заметно прибавилось специалистов по самым разным вопросам. Но почему-то никто из них не мог ничего объяснить.

Впрочем, Валландер не хотел быть к Экхольму несправедливым. За несколько дней тот успел проявить себя как хороший слушатель. Он усвоил главное правило полицейского: умение слушать не менее важно, чем умение задавать вопросы. Полицейский должен слушать всегда. Улавливать скрытый смысл слов, чувствовать возможные мотивы преступления, даже если они не лежат на поверхности. И еще он должен слышать невидимое присутствие преступника. Как в этом доме. На месте преступления всегда остается нечто такое, чего нельзя увидеть глазом, чего не выявит никакой эксперт-криминалист. Не помогут ни кисточки, ни порошки. Но опытный полицейский, обладающий чутким ухом, услышит, что произошло. Возможно, преступник не оставил на месте преступления свои ботинки. Но там несомненно остались его мысли.

Валландер повесил трубку и присоединился к Шёстену. Оба молчали. К этому располагал сам особняк: душа Лильегрена — если она у него была — беспокойно витала у них над головами. Валландер поднялся на верхний этаж. Открывая двери, он неспешно переходил из комнаты в комнату. Нигде не было никаких бумаг. Лильегрен жил в доме, где заметнее всего была пустота. Мысли Валландера снова вернулись к тому, чем был известен Оке Лильегрен, вернее — печально известен. Аферы с липовыми акционерными обществами, увод активов, перекачивание денег за рубеж. Но что это говорит о его личных качествах? У него были дома в разных уголках мира, и этот особняк — только один из множества.

Валландер остановился перед дверью, которая, очевидно, вела на чердак. В детстве он сам устраивал убежища на чердаке дома, в котором жила их семья. Валландер открыл дверь. Лестница была крутой и узкой. Он повернул старый выключатель. Комната под крышей, с выступающими балками, оказалась почти пустой. Там было только несколько пар лыж, старые сумки и кое-что из мебели. На чердаке чувствовался тот же запах, что и внизу, в доме. Значит, криминалисты побывали и здесь. Валландер огляделся по сторонам: никаких потайных дверей и помещений. От листов кровельного железа исходило тепло.

Валландер спустился вниз и повел поиск с еще большим усердием. Он вытащил из шкафов всю одежду Лильегрена. По-прежнему ничего интересного. Валландер сел на край кровати и попробовал сосредоточиться. Не может быть, чтобы Лильегрен все держал в голове. По крайней мере книжка с адресами у него должна была быть. Но ее не было. Больше того. В доме не хватало еще чего-то. Поначалу Валландер не мог понять, чего именно. Он снова задумался над вопросом: кем был Оке Лильегрен? Главой ревизионной службы. Значит, он много ездил. Сумки. Вот чего недоставало в доме. Здесь не было даже портфеля для документов. Валландер встал и спустился к Шёстену.

— У Лильегрена должен быть еще один дом, — сказал Валландер. — Или, по крайней мере, кабинет.

— У него дома по всему свету, — проговорил Шёстен, не отрываясь от своих мыслей.

— Я имею в виду дом в Хельсингборге: этот особняк противоестественно пуст.

— Вряд ли, — сказал Шёстен. — Будь у него еще один дом, мы бы об этом знали.

Валландер кивнул. Последнюю реплику он оставил без ответа, хотя не сомневался в своей правоте. Он продолжил осмотр в подвале. В одном из помещений он обнаружил гимнастическую скамью и несколько гантелей. Там же стоял гардероб со спортивной формой и дождевиками. Валландер в задумчивости разглядывал одежду. Затем поднялся к Шёстену.

— У Лильегрена была лодка?

— А как же! Точно была. Только не здесь. Иначе бы я об этом знал.

Валландер молча кивнул.

— Может быть, она была записана на чужое имя? — спросил он, чуть погодя.

— Что?

— Лодка. Она могла быть зарегистрирована на чужое имя. Например, на Ханса Логорда.

Шёстен понял, куда клонит Валландер.

— Почему ты считаешь, что Лильегрен пользовался лодкой?

— В подвале висит одежда. Насколько я могу судить, именно в такой одежде ходят под парусом.

Они спустились в подвал.

— Возможно, ты и прав, — сказал Шёстен, когда они оказались перед открытым гардеробом.

— В любом случае, было бы нелишним это выяснить, — сказал Валландер. — Дом кажется слишком пустым. Здесь что-то не так.

Снова поднявшись наверх, Валландер распахнул балконные двери и вышел на солнце. Он вспомнил о Байбе, и у него сразу засосало под ложечкой. Почему он ей не позвонил? Неужели он до сих пор верит в то, что в субботу утром будет встречать ее в Каструпе? Меньше, чем через двое суток? Просить Мартинсона, чтобы он врал ради него по телефону, — очень неудобно. Но теперь этого не избежать. Дело зашло слишком далеко. С чувством крайнего презрения к самому себе Валландер вернулся в тень комнаты. Шёстен разговаривал по телефону. Когда нам ждать следующего убийства? — мелькнуло в голове у Валландера. Шёстен простился со своим собеседником и сразу набрал новый номер. Валландер отправился на кухню выпить воды. На плиту он старался не смотреть.

Он вернулся в комнату как раз в ту минуту, когда Шёстен с грохотом бросил трубку на рычажки.

— Ты был прав, — сказал он. — На имя Логорда записана парусная лодка. Он состоит членом в том же яхт-клубе, что и я.

— Надо ехать в клуб, — сказал Валландер, чувствуя, как напряжение у него внутри растет.

В порту их встретил лодочник. Он отвел их туда, где была пришвартована лодка Логорда. Лодка оказалась красивой и ухоженной: корпус был пластиковый, но зато палуба — из натурального тика.

— «Комфортина», — с удовольствием отметил Шёстен. — Очень красивая. И хозяин у нее заботливый.

Он привычно перемахнул на палубу и сообщил, что вход в рубку закрыт.

— Вы, конечно, знакомы с Хансом Логордом? — спросил Валландер у лодочника, который стоял рядом на мостках. Лицо у него было обветренное, а на футболке красовалась реклама норвежских тефтелей.

— Вообще-то он не очень разговорчив. Но мы здороваемся, когда он здесь бывает.

— Когда он приходил в последний раз?

Лодочник задумался.

— На прошлой неделе. Впрочем, сейчас разгар лета, легко ошибиться.

Шёстену удалось вскрыть люк рубки и, проникнув внутрь, открыть двухстворчатую дверь. Валландер неловко вскарабкался на борт. На палубе он чувствовал себя, как на только что залитом льду. Он сполз на сиденья и по ним кое-как переместился к рубке. Шёстен проявил предусмотрительность, захватив с собой карманный фонарик. Они быстро обыскали рубку, но ничего не нашли.

— Не понимаю, — сказал Валландер, когда они снова оказались на мостках. — Должна же быть у Лильегрена штаб-квартира, откуда он проворачивал свои аферы.

— Мы проверяем его сотовые, — сказал Шёстен. — Может быть, это что-то даст.

Они двинулись обратно к берегу. Лодочник в футболке с тефтелями шел рядом.

— Вы, наверно, и другую лодку хотите посмотреть, — сказал он, когда длинные мостки остались позади. Валландер и Шёстен встрепенулись.

— У Логорда есть еще одна лодка? — спросил Валландер.

Лодочник показал в сторону дальнего пирса.

— Белая, во-он там. С краю. Называется «Розмарин».

— Конечно, мы посмотрим, — сказал Валландер.

Перед ними была длинная, мощная, но в то же время маневренная моторная яхта.

— Да-а, дорогая штука, — присвистнул Шёстен. — Хороших денег стоит, очень хороших.

Они шагнули на палубу. Дверь в каюту была заперта. Лодочник наблюдал за ними с мостков.

— Он знает, что я из полиции, — сказал Шёстен.

— Мы не можем ждать. Выламывай дверь. Только аккуратно.

Шёстену удалось высадить дверь так, что только в одном месте отскочил кусочек планки. Они вошли в каюту. Валландер сразу понял, что они нашли то, что искали. Вдоль одной из стен тянулась полка, уставленная многочисленными папками.

— Сейчас самое главное — найти адрес Логорда, — сказал Валландер. — Остальным можно заняться позже.

Через десять минут поисков они нашли членскую карточку гольф-клуба под Энгельхольмом, на которой значилось имя и адрес Ханса Логорда.

— Он живет в Бьюве, — сказал Шёстен. — Это недалеко отсюда.

Они уже собирались уходить, когда Валландер, движимый интуицией, открыл платяной шкаф. К его удивлению, там оказались женские платья.

— Может быть, они и здесь устраивали оргии, на борту? — сказал Шёстен.

— Может, — задумчиво проговорил Валландер. — Но я в этом не уверен.

Они вылезли из лодки и снова двинулись по мосткам.

— Не могли бы вы позвонить мне, когда объявится Ханс Логорд? — сказал Шёстен, протягивая лодочнику карточку с номером телефона.

— Насколько я понимаю, все должно остаться между нами? — спросил тот.

Шёстен улыбнулся.

— Совершенно верно, — сказал он. — Ведите себя, как ни в чем не бывало. А потом позвоните мне. В любое время дня и ночи.

— Ночью здесь никого не бывает.

— Тогда будем надеяться, что он объявится днем.

— Можно спросить, что он сделал?

— Спросить можно. Но ответа не будет.

Они вышли с территории яхт-клуба. Было три часа.

— Вызовем людей? — спросил Шёстен.

— Еще не время, — ответил Валландер. — Сначала нужно найти его дом и узнать, там ли он сейчас.

Они выехали из Хельсингборга и направились в Бьюв. Этой части Сконе Валландер не знал. Становилось душно. Валландер подумал, что вечером будет гроза.

— Когда в последний раз шел дождь? — спросил он.

— В июне, на Праздник середины лета или около того. Да и то не дождь, а так, морось.

Они как раз въехали в Бьюв, когда у Шёстена зажужжал мобильник. Он слегка притормозил.

— Это тебя, — сказал он, передавая трубку Валландеру.

Звонила Анн-Бритт Хёглунд.

— Луиза Фредман сбежала из больницы, — выпалила она.

Валландер не сразу понял, о чем она говорит.

— Можешь повторить, что ты сейчас сказала?

— Луиза Фредман сбежала из больницы.

— Когда это произошло?

— Несколько часов назад.

— Как ты об этом узнала?

— Кто-то связался с Пером Окесоном. А он позвонил мне.

Валландер задумался.

— Как это случилось?

— Кто-то приехал и забрал ее.

— Кто?

— Не знаю. Никто ничего не видел. Она просто испарилась.

— Вот черт!

Шёстен понял, что случилось что-то серьезное, и сбросил скорость.

— Я перезвоню позже, — сказал Валландер. — Пока попробуй разузнать все, что там произошло. И прежде всего, кто ее забрал.

Анн-Бритт Хёглунд обещала все сделать. Валландер нажал на «No».

— Луиза Фредман сбежала из больницы, — сказал он.

— Зачем?

Валландер ответил не сразу.

— Не знаю, — проговорил он. — Но я уверен, что в этом замешан наш убийца.

— И что теперь? Разворачиваемся?

— Нет. Едем дальше. Нам необходимо разыскать Ханса Логорда. Теперь или никогда.

Они въехали в город и остановились. Шёстен опустил стекло и спросил, как проехать к улице, указанной на карточке гольф-клуба.

Они спросили у трех человек, но все отвечали им одно и то же.

Никто даже не слышал об улице, которую они разыскивали.

36

Они уже были близки к тому, чтобы сдаться и вызвать подмогу, когда неожиданно напали на след Ханса Логорда. В ту же минуту на Бьюв упало несколько капель дождя. Гроза прошла стороной, значительно западнее.

Улица, которую они разыскивали, называлась Хердерстиген. Судя по индексу, она должна была быть в Бьюве. Но здесь такой улицы не было. Всю дорогу Валландер почти непрерывно разговаривал по телефону, пытаясь поподробнее узнать, при каких обстоятельствах исчезла Луиза Фредман. Поэтому Шёстен должен был взять поиски затерявшегося дома Логорда на себя. Через несколько часов Валландер сходил на почту и выяснил, что в Бьюве даже нет почтового ящика Логорда. Не находя других объяснений, они уже начали подозревать, что адрес на карточке ненастоящий. И тут Валландеру пришло в голову попытать счастья в кондитерской. Покупая кулек коричных булочек, он завел любезный разговор с двумя дамами, которые стояли за прилавком. И одна из них разрешила загадку. Хердерстиген — это не улица. Это название усадьбы к северу от города: если не знать дороги, найти ее будет нелегко.

— Там живет человек по имени Ханс Логорд, — сказал Валландер. — Вы его знаете?

Женщины переглянулись, словно обращаясь к некой коллективной памяти, и синхронно покачали головами.

— У меня был дальний родственник, который жил в Хердестигене, когда я была маленькой, — сказала та, что была постройнее. — Но после его смерти усадьбу продали кому-то из чужих. Так она и переходила из рук в руки. Хердестиген — это название усадьбы, я точно знаю. Но почтовый адрес должен звучать как-то иначе.

Валландер попросил ее нарисовать дорогу. Продавщица разорвала хлебный кулек и начертила план. На часах было уже шесть.

Покинув злополучный город, они поехали в направлении Хёганеса. Валландер показывал дорогу, сверяясь обрывком кулька. Жилые дома попадались им все реже. Поначалу они заехали не туда и оказались в буковом лесу. Лес был чарующе красив, но все же это было не то. Пришлось возвращаться на главную дорогу и начинать сначала. Следующий поворот налево, затем направо и опять налево. На этот раз дорога закончилась прямо посреди поля. Валландер тихо выругался, вылез из машины и огляделся, ища глазами колокольню: о ней говорили дамы из кондитерской. Он подумал, что сейчас похож на моряка, которого вынесло в открытое море, и теперь он ищет маяк, чтобы сориентироваться. Найдя колокольню и еще раз сверившись с планом, Валландер понял, почему они заблудились. Они опять сдали назад и на сей раз попали туда, куда нужно.

Хердестиген представлял собой старый усадебный дом, чем-то напоминающий усадьбу Арне Карлмана и расположенный на отшибе, без соседей. С двух сторон его обступал буковый лес, с третьей тянулось покатое поле. Возле усадьбы дорога заканчивалась. Валландер отметил, что почтового ящика у ворот не было. Значит, сельский почтальон никогда не посещал Логорда по этому адресу. Его почта должна была приходить куда-то еще. Шёстен уже собирался вылезать из машины, но Валландер остановил его.

— Мы не знаем, как нас там встретят, — сказал он. — Что нам известно об этом Логорде? Кто он такой?

— Ты считаешь, что он может быть опасен?

— А что если это он убил Лильегрена? И остальных тоже? У нас же нет о нем никакой информации.

Ответ Шёстена был неожиданным.

— У меня в багажнике дробовик, — сказал он. — И патроны. Можешь взять себе. А у меня — табельный пистолет.

С этими словами Шёстен полез под сиденье.

— Не по уставу, конечно, — сказал он, улыбаясь. — Но если бы соблюдались все существующие правила, то нашу профессию давно бы запретили. По закону об охране труда.

— К черту твой дробовик, — буркнул Валландер. — У тебя хоть лицензия на оружие есть?

— Конечно, есть. А ты что думал?

Они вылезли из машины. Шёстен засунул пистолет в карман куртки. Они стояли не двигаясь и прислушивались. Где-то вдалеке шла гроза, но в Хердерстигене было тихо и душно. Кругом — ни души. Казалось, что усадьба необитаема. Они двинулись к дому, который имел форму вытянутой буквы L.

— Должно быть, одно крыло сгорело, — сказал Шёстен. — А может, снесли. Но дом красивый, ухоженный. Как та яхта.

Валландер постучал в дверь. Никакого ответа. Он постучал сильнее. Снова никакой реакции. Он заглянул внутрь через окно. Шёстен стоял позади, держа одну руку в кармане куртки. Валландер никогда не любил оружия. Они обошли вокруг дома. По-прежнему никаких признаков жизни. Валландер остановился и задумался.

— Здесь на каждом окне и на двери приклеены предупреждения, что все под сигнализацией, — сказал Шёстен. — Но даже если она сработает, пройдет чертовски много времени, прежде чем сюда кто-нибудь приедет. Мы успеем залезть внутрь и убраться отсюда.

— Здесь что-то не так, — сказал Валландер. Казалось, он даже не слышал Шёстена.

— Что же здесь не так?

— Не знаю.

Они прошли к крылу, где располагались подсобные помещения. На двери висел крепкий замок. Через окна им было видно, что внутри свалено всевозможное старье.

— Здесь никого нет, — уверенно сказал Шёстен. — За усадьбой можно установить наблюдение.

Валландер огляделся. И все-таки что-то здесь не так. Но вот что именно? Он снова обошел вокруг дома, заглянул внутрь через разные окна, прислушался. Шёстен следовал за ним на расстоянии. Когда дом был осмотрен повторно, Валландер остановился возле черных мешков с мусором, стоявших у стены. Мешки были небрежно завязаны веревкой. Вокруг вились мухи. Валландер открыл один из них. Остатки еды, бумажные тарелки. Двумя пальцами он осторожно вытащил оттуда пластиковую упаковку мясокомбината «Скан». Шёстен стоял в стороне и наблюдал за его действиями. Валландер разглядывал маркировки, на которых еще можно было что-то разобрать. Он чувствовал, что от пластика пахнет свежим мясом. При такой жаре они не могли лежать здесь долго. Валландер открыл второй мешок. Тот тоже был наполнен упаковками из-под полуфабрикатов. Большое количество еды, которая была съедена совсем недавно.

Шёстен стоял рядом с Валландером и тоже разглядывал содержимое мешков.

— Должно быть, у него была вечеринка.

Валландер пытался сосредоточиться. От удушающей жары голова сделалась тяжелой, как свинец. Он чувствовал, что скоро у него начнется мигрень.

— Нам нужно попасть внутрь, — сказал он. — Я хочу осмотреть дом. Это можно сделать в обход сигнализации?

— Если только через дымоход.

— Ну, тогда будь что будет, — сказал Валландер.

— У меня в машине есть лом.

Шёстен сходил за ломом. Валландер изучающе смотрел на дверь. Ему вспомнился вечер в Лёдерупе. По числу вышибленных дверей это лето, пожалуй, станет рекордным. Они зашли с другой стороны дома. Похоже, тут дверь была не такой прочной. Валландер просунул лом меж двух петель и посмотрел на Шёстена. Тот бросил взгляд на часы.

— Давай, — скомандовал он.

Валландер изо всех сил навалился на лом. Петли поддались, посыпалась штукатурка и старый кирпич. Валландер отскочил в сторону, чтобы дверь его не зашибла.

Они вошли внутрь. Здесь усадьба еще больше напоминала дом Карлмана. Стены снесены, много открытого пространства. Современная мебель, недавно настеленные дощатые полы. Они снова прислушались. Все тихо. Слишком тихо, подумал Валландер. Как будто дом затаил дыхание. Шёстен указал на факсовый аппарат, который стоял на столе. Лампочка автоответчика мигала. Валландер кивнул. Шёстен нажал на кнопку прослушивания. Раздался треск и щелчки. Потом послышался голос. Валландер заметил, что Шёстен вздрогнул. Мужской голос попросил Ханса Логорда перезвонить как можно скорее. Затем снова стало тихо. Лента остановилась.

— Да это же Лильегрен! — выдохнул Шёстен. — Черт возьми!

— Значит, сообщение оставлено достаточно давно, — сказал Валландер.

— И с тех пор Логорд сюда не приезжал.

— Не обязательно, — возразил Валландер. — Он мог прослушать сообщение. И не стереть его. А потом произошел сбой с электричеством, и лампочка снова замигала. Мы же не знаем, может, здесь была гроза.

Они двинулись в глубь дома. Узкий коридор вел в ту его часть, которая образовывала угол буквы L. Дверь туда была заперта. Неожиданно Валландер вскинул руку. Шёстен резко остановился у него за спиной. Валландер услышал шум. Сначала он не мог определить, что это такое. Казалось, кто-то скребется. Затем эти звуки сменились осторожным бормотанием. Валландер посмотрел на Шёстена. Потрогал дверь. Только теперь он заметил, что она стальная. Бормотание прекратилось.

— Какого черта там происходит? — прошептал Шёстен.

— Не знаю. Ломом эту дверь не возьмешь.

— Думаю, минут через пятнадцать здесь будет машина охранной фирмы.

Валландер задумался. От духоты у него начала кружиться голова. Он чувствовал, что за дверью находится человек. Может быть, много людей. Валландер понимал, что дверь необходимо открыть.

— Дай пистолет, — сказал он.

Шёстен полез в карман.

— Отойдите подальше! — изо всех сил крикнул Валландер. — Я буду стрелять в дверь!

Он осмотрел замок и, отступив назад, прицелился. Взвел курок. Оглушительно грянул выстрел. Уши сразу заложило. Валландер выстрелил еще и еще. Одна пуля со свистом отрикошетила в дальний конец коридора. Валландер отдал пистолет Шёстену и пнул дверь ногой.

Они оказались в большой комнате без окон. Там стояло несколько кроватей, за перегородкой находился туалет. Холодильник, рюмки, чашки, несколько термосов. В углу, сбившись в кучу и крепко обняв друг друга, сидели четыре молоденькие девушки, до смерти перепуганные грохотом. По крайней мере две из них напомнили Валландеру ту, что подожгла себя в рапсовом поле, в каких-нибудь двадцати метрах от него. За несколько коротких секунд, когда в ушах у Валландера еще звенело, перед ним пронеслись все события этого дела, одно за другим; они все связались воедино, и не осталось ничего неясного. Но это чувство исчезло быстро, как поезд, который на большой скорости пронесся через туннель, оставив после себя лишь легкое дрожание земли. К тому же времени на раздумья не было. В углу жались четыре девушки. Они испытывали настоящий страх, и им требовалась помощь.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — снова спросил Шёстен.

— Нужно вызвать людей из Хельсингборга, — сказал Валландер. — Немедленно.

Он опустился на колени, Шёстен тоже. Со стороны казалось, что они собирались молиться. Валландер заговорил с девушками по-английски. Но они или вовсе не понимали его, или понимали очень плохо. Валландер подумал, что все они были не старше Долорес Марии Сантаны.

— Ты знаешь что-нибудь по-испански? — спросил он у Шёстена. — Я — ни слова.

— Что ты хочешь, чтобы я им сказал?

— Ты говоришь по-испански? Да или нет?

— Да не говорю я по-испански! Вот черт! Кто на нем вообще говорит? Знаю только пару слов. Что ты хочешь, чтобы я им сказал?

— Да что угодно! Лишь бы их успокоить.

— Сказать, что я из полиции?

— Ты что, рехнулся? Говори что хочешь, только не это!

— Buenos dias, — неуверенно произнес Шёстен.

— Улыбайся! — прошипел Валландер. — Ты что, не видишь, как они напуганы?

— Да я и так стараюсь.

— Давай еще раз. Поприветливей.

— Buenos dias, — повторил Шёстен.

Одна из девушек ответила. Голос был очень тонкий. Валландеру показалось, что этого ответа он ждал с тех самых пор, как увидел перепуганную Долорес Марию в рапсовом поле.

В ту же минуту что-то произошло. За домом послышался шум, похоже, кто-то открыл дверь. Девушки снова съежились.

— Должно быть, охрана, — сказал Шёстен. — Лучше бы нам их встретить. Иначе не разберутся, что к чему, да и устроят тарарам.

Валландер дал девушкам знак, чтобы они оставались на месте, а сам вместе с Шёстеном двинулся обратно по узкому коридору. На этот раз Шёстен шел впереди. Это чуть не стоило ему жизни.

Только они оказались в большой комнате, на открытом пространстве, как раздалось несколько выстрелов. Судя по тому, что они следовали очень плотно, стреляли из скорострельного оружия. Первая пуля попала Шёстену в правое плечо и раздробила ключицу. Его с силой швырнуло назад, и он, как стеной, закрыл своим телом Валландера. Вторая, третья и, возможно, четвертая пули просвистели выше.

— Не стрелять! Полиция! — крикнул Валландер.

Он не мог видеть стрелявшего. Тот разрядил в них еще одну очередь. Шёстена вновь ранило: на этот раз зацепило правое ухо.

Валландер бросился к выступу стены и рванул за собой товарища. Шёстен вскрикнул и потерял сознание.

Валландер выстрелил наугад. Успел подумать, что в магазине осталось только два или три патрона.

Никакого ответа. Сердце у Валландера колотилось. Послышался шум отъезжающей машины. Только теперь он опустил Шёстена на пол и, пригнувшись, бросился к окну. Успел заметить хвост черного «мерседеса», который тут же исчез за буковыми деревьями. Валландер вернулся к Шёстену. Тот был без сознания, из раны сочилась кровь. Валландер нащупал пульс на окровавленной шее. Пульс был учащенный. Валландер подумал, что это хорошо. Лучше частый, чем никакой. Не выпуская пистолет, он снял телефонную трубку и набрал 90 000.

— Мой напарник ранен! — крикнул он, как только услышал в трубке чей-то голос. Потом Валландер все же взял себя в руки, назвался и объяснил, что случилось и где они находятся. Затем он вернулся к Шёстену, который снова пришел в себя.

— Все будет хорошо, — раз за разом повторял Валландер. — Помощь уже идет.

— Что тут произошло? — тихо спросил Шёстен.

— Не разговаривай. Все будет в порядке.

Он лихорадочно искал отверстия, через которые вошли пули. Ему казалось, что Шёстена зацепило, по крайней мере, трижды. Но ранений было всего два — в плечо и в ухо. Он наложил две тугие повязки. Куда же подевались эти чертовы охранники? И почему задерживается помощь?

Наконец послышались сирены. Валландер поднялся и вышел во двор, чтобы встретить машины. Первой приехала «скорая помощь», затем Биргерсон, две патрульные машины и, напоследок, пожарные. При виде Валландера все невольно вздрагивали: он и не заметил, что перепачкался кровью. К тому же в руке Валландер все еще сжимал пистолет.

— Как он? — спросил Биргерсон.

— Шёстен в доме. Думаю, он справится.

— Что здесь произошло, черт возьми?

— Здесь были заперты четыре девушки, — сказал Валландер. — Возможно, из тех, кого через Хельсингборг переправляют в бордели южной Европы.

— А стрелял кто?

— Я его не видел. Думаю, что Ханс Логорд. Это его дом.

— У выезда на главную дорогу «мерседес» столкнулся с машиной охранной фирмы, — сообщил Биргерсон. — Пострадавших нет. Но водитель «мерседеса» угнал их машину.

— Так, значит, они видели этого парня? Это должен быть он. Охранники ехали сюда: сигнализация сработала, когда мы вломились в дом.

— Вломились?

— Да черт с ним, с домом! Ищите машину охранников. Где криминалисты? Здесь же вагон работы! Отпечатки пальцев надо снимать! А потом сравнить их с теми, что у нас уже есть — с места убийства Веттерстедта, Карлмана и всех прочих.

Вдруг Биргерсон заметно побледнел. Казалось, ему только теперь стало ясно, что здесь произошло.

— Это был убийца?

— Возможно. Но точно мы не знаем. А теперь действуйте! И не забудьте про девушек! Заберите их отсюда и обращайтесь с ними повежливее. Понадобится переводчик с испанского.

— Я вижу, ты уже чертовски много знаешь, — сказал Биргерсон.

Валландер неподвижно уставился на него.

— Я ничего не знаю, — процедил он. — Принимайтесь за дело!

В ту же минуту вынесли Шёстена. Валландер поехал с ним в город на «скорой помощи». Один из водителей дал ему носовой платок, и Валландер попытался стереть пятна крови. Прямо из машины он позвонил в Истад. На часах — начало восьмого. Трубку взял Сведберг. Валландер объяснил, что произошло.

— А кто такой этот Логорд? — спросил Сведберг.

— Именно это нам и предстоит выяснить. Луизу Фредман еще не нашли?

— Нет.

Валландер почувствовал, что ему необходимо спокойно подумать. То, что минуту назад представлялось очевидным, теперь начало вызывать сомнения.

— Я перезвоню, — сказал он. — Но ты должен обо всем проинформировать следственную группу.

— Людвигсон и Хамрен нашли в Стурупе интересного свидетеля, — сказал Сведберг. — Он ночной сторож и видел человека на мопеде. Время совпадает.

— На мопеде?

— Да.

— Черт побери, не думаешь ли ты, что наш преступник катается на мопеде? Как мальчишка?

Валландер заметил, что начинает сердиться. Это нехорошо. Сведберг-то уж совсем ни в чем не виноват. Лучше им поскорее закончить этот разговор.

Шёстен смотрел на него с носилок. Валландер улыбнулся.

— Все в порядке, — сказал он.

— Такое чувство, будто тебя лошадь лягнула, — простонал Шёстен. — Дважды.

— Ты, главное, не разговаривай. Скоро будем в больнице.

Ночь с четверга на пятницу восьмого июля стала одной из самых беспорядочных, какие Валландеру довелось пережить за время службы в полиции. Во всем происходящем ему чудилось нечто нереальное. Он никогда не забудет эту ночь, но он также никогда не будет уверен в том, что запомнил ее точно. После того как они сдали Шёстена на руки врачам и те заверили, что его жизни ничто не угрожает, Валландер на патрульной машине поехал в управление. Интендант Биргерсон показал себя хорошим организатором. На место происшествия уже начали стекаться журналисты, и он предусмотрительно устроил для них особую зону: туда, где работала полиция, журналистов не пропускали. Валландер вернулся из больницы в десять часов. Чистую рубашку и брюки он одолжил у одного из сотрудников. Однако брюки оказались узки в талии, и застегнуть ширинку ему не удалось. Биргерсон заметил, что есть проблемы, и позвонил владельцу одного элегантного магазина. Подозвал к телефону Валландера. Вопрос об объеме талии поставил комиссара в тупик: уж слишком много событий произошло в тот вечер. В конце концов курьер доставил в управление несколько пар брюк, и они выбрали подходящие.

К этому времени Анн-Бритт Хёглунд, Сведберг, Людвигсон и Хамрен уже прибыли в Хельсингборг и включились в работу. Машина была объявлена в розыск, но результатов это пока не дало. Между тем в разных кабинетах управления шло сразу несколько допросов. К каждой девушке был приставлен переводчик. С одной из них разговаривала Анн-Бритт, еще три женщины-полицейских занялись остальными. В следующем кабинете допрашивали двух охранников, с которыми, удирая, столкнулся преступник. Эксперты-криминалисты сличали отпечатки пальцев. Несколько полицейских сидели за компьютерами, пытаясь собрать всю возможную информацию о Хансе Логорде. Работа шла серьезная, но никто не шумел. Биргерсон обходил всех по очереди и следил, чтобы запущенная машина не дала сбой. Валландер расспросил о положении дел и заперся в кабинете с несколькими истадскими коллегами. Биргерсон уже дал согласие на подобное совещание. Валландер понимал, что тот являет собой образец начальника, какой не часто встретишь. В Биргерсоне почти не было завистливого цехового духа, который нередко мешал полиции работать на полную мощность. Биргерсона интересовало лишь то, что и должно было интересовать: чтобы человек, стрелявший в Шёстена, был пойман, чтобы они разобрались в происходящем и узнали имя преступника.

Они принесли кофе и заперли дверь. На телефонную связь вот-вот должен был выйти Хансон.

Валландер представил свою версию случившегося. Однако главной его целью было понять причины собственного беспокойства. Получалось слишком много неувязок. Человек, который ранил Шёстена, был подручным Лильегрена и держал взаперти четырех девушек. Но действительно ли он тот самый воин-одиночка? Валландеру было трудно в это поверить. Но времени остановиться и задуматься не было, все кругом неслось в непостижимом вихре. Думать нужно было сейчас, всей командой, когда все они были в сборе. Теперь расследование входило в острую фазу, а в таком случае всегда возникает опасность, что события выйдут из-под контроля — как взбесившаяся лошадь, которая несется вперед, норовя сбросить седока.

Комиссар обвел взглядом комнату и спросил, почему отсутствует Экхольм.

— Он сегодня утром уехал в Стокгольм, — сказал Сведберг.

— Но он нам как раз сейчас и нужен, — Валландер был очень удивлен.

— Экхольм вернется завтра рано утром, — сказала Анн-Бритт. — Кажется, его дочь, Линдгрит, попала под машину.

Валландер кивнул и хотел продолжать, но его прервал телефонный звонок. В трубке послышался голос Хансона.

— Несколько раз звонила Байба Лиепа из Риги, — сказал он. — Она просит, чтобы ты с ней связался.

— Сейчас я не могу с ней связаться. Объясни ей это, если она позвонит еще раз.

— Если я ее правильно понял, в субботу ты должен встречать ее в Каструпе. Потому что вы собирались провести отпуск вместе. Как ты себе это представляешь?

— Я обязательно позвоню. Только не сейчас. Позже.

Казалось, никто, кроме Анн-Бритт Хёглунд, не понял, что разговор имеет личный характер. Валландер перехватил ее взгляд. Она улыбнулась, но промолчала.

— Давайте продолжать, — сказал Валландер. — Мы разыскиваем человека, который совершил покушение на двух полицейских. Мы также нашли четырех девушек, запертых в доме недалеко от Бьюва. Можно предположить, что они, как и Долорес МарияСантана, — одни из тех, кого через Швецию перебрасывают в бордели бог знает каких стран. Девушек заманивают сюда люди, связанные с Оке Лильегреном. А также Хансом Логордом. Если только это — его настоящее имя. Мы полагаем, что он же стрелял в нас с Шёстеном. Но достоверно нам ничего не известно. У нас даже нет его фотографии. Может быть, сотрудники охранной фирмы, у которых он угнал машину, дадут толковый словесный портрет. Но похоже, что они до сих пор не вышли из шока. Скорее всего, запомнилось только дуло пистолета. Как бы там ни было, сейчас мы охотимся за Хансом Логордом. Но значит ли это, что мы охотимся за убийцей? За тем, кто убил Веттерстедта, Карлмана, Фредмана и Лильегрена? Нам это неизвестно. И я хочу честно сказать: я сомневаюсь. Будем надеяться, что угонщика поймают в самом скором времени. А пока его не поймали, я думаю, мы будем считать сегодняшний инцидент периферийным и продолжать работу в прежнем направлении. Меня очень интересует судьба Луизы Фредман. А также новости из Стурупа. Но сначала я бы хотел услышать ваши замечания в связи с тем, что вы только что услышали.

В комнате воцарилось молчание. Никто не говорил ни слова. Тишину нарушил голос Хамрена.

— Я здесь человек посторонний и не боюсь наступить на чью-то мозоль: как бы я ни старался, все равно кого-нибудь, да задену. Так вот, мне версия комиссара кажется вполне логичной. И еще она хороша тем, что в ней просчитано сразу несколько вариантов. Зачастую мы не можем поймать преступника именно потому, что предусматриваем только одну возможность. А преступник — десять.

Хамрен, сам того не подозревая, попал в самое яблочко. Он и не догадывался, насколько его слова были приятны Валландеру.

— Луиза Фредман исчезла, как в воду канула, — заговорила Анн-Бритт. — У нее был посетитель. Затем они вместе вышли на улицу. Никто из тех, что дежурили в больнице, раньше ее гостя не видел. Имя, занесенное в книгу посетителей, разобрать невозможно. Обычная система контроля в больнице сейчас почти отсутствует, так как летом основной штат сотрудников уходит в отпуск.

— Но кто-нибудь должен был видеть человека, который ее увез, — возразил Валландер.

— Совершенно верно, — согласилась Анн-Бритт. — Его видела медсестра, Сара Петтерсон.

— С ней уже разговаривали?

— Она в отъезде.

— Где именно?

— Путешествует, пересаживаясь с поезда на поезд. Сейчас она может быть где угодно.

— Вот черт!

— Мы можем разыскать ее через Интерпол, — флегматично заметил Людвигсон. — Должно сработать.

— Да, думаю, мы так и сделаем, — сказал Валландер. — Ждать нельзя. Пусть кто-нибудь свяжется с Окесоном сегодня же вечером.

— Вообще-то мы здесь в гостях. Это — мальмёский округ, — заметил Сведберг.

— Я плевать хотел на то, какой это округ, — сказал Валландер. — Пусть Окесон займется Интерполом.

Анн-Бритт Хёглунд обещала взять переговоры с Окесоном на себя. Валландер повернулся к Людвигсону и Хамрену.

— Мне докладывали о каком-то мопеде, — сказал он. — И о свидетеле, который видел нечто интересное в аэропорту.

— Совершенно верно, — сказал Людвигсон. — Время совпадает. В ту самую ночь по трассе Е65 из аэропорта уехал мопед.

— И что же в этом интересного?

— Охранник вполне уверен, что мопед покинул территорию аэропорта в то самое время, когда там появился фургон. «Форд» Бьёрна Фредмана.

Валландер понял: сейчас Людвигсон сказал очень важную вещь.

— В это время суток в аэропорту все замирает, — продолжал тот. — Никаких такси или другого транспорта. Полная неподвижность. И вдруг — появляется фургон и становится на парковку. А через несколько минут с места трогается мопед.

В комнате стало тихо.

Все понимали, что подошли к преступнику как никогда близко. Если в расследовании преступления бывают волшебные минуты, то это была как раз одна из них.

— Мужчина на мопеде, — проговорил Сведберг. — Неужели это был убийца?

— А приметы есть? — спросила Анн-Бритт.

— Охранник говорит, что на голове у мужчины был шлем. Так что лица он не видел. Но он уже много лет работает в Стурупе, и на его памяти это первый случай, когда мопед уезжал с территории аэропорта ночью.

— Почему он уверен, что человек на мопеде поехал в Мальмё?

— А он в этом вовсе не уверен. Я этого не говорил.

У Валландера перехватило дыхание. Голоса остальных звучали где-то далеко, словно трудноуловимые помехи в эфире.

Валландер чувствовал, что теперь стало по-настоящему горячо.

37

Хувер слышал, что где-то вдалеке идет гроза.

Тихо, чтобы не разбудить спящую сестру, он считал секунды между вспышками молнии и протяжными раскатами грома. Гроза прошла стороной, не задев Мальмё. Хувер смотрел на сестру. Она мирно спала на матрасе. Он был бы рад предложить ей что-нибудь получше этого. Но все произошло слишком быстро. Тишину, в которой его сердце отстукивало послание к Геронимо, нарушил Полицейский. Теперь Хувер питал к нему настоящую ненависть. Про себя он звал его Очень Любопытным Человеком или Полковником Перкинсом — это имя подходило ему больше всего. Полковник Перкинс пришел требовать фотографию Луизы и угрожал навестить ее. В это мгновение Хувер понял, что нужно срочно изменить план. Он заберет Луизу еще до того, как скальпы и последний дар, сердце девушки, будут зарыты под окном больницы. Все пришлось делать в непредвиденной спешке. Потому-то он и успел захватить с собой только матрас и одеяло. А задумано у него было совсем иначе. В Лимхаме пустовал просторный дом. Женщина — хозяйка дома — каждый свой отпуск проводила у родственников, в Канаде. Когда-то она была его учительницей. Несколько раз он навещал ее и выполнял кое-какие поручения и потому знал, что сейчас хозяйка в отъезде. Дубликат ключа от входной двери был давно готов. Хувер хотел поселиться с сестрой в том доме, пока не станет ясно, как им быть дальше. Но на пути встал Очень Любопытный Человек. И пока он жив — а жить ему осталось недолго — им с сестрой придется довольствоваться подвалом.

Она спала. Забирая сестру из больницы, Хувер захватил из шкафчика ее лекарства. Тогда он не стал раскрашивать лицо. Но у него при себе был топор и несколько ножей на тот случай, если бы кто-нибудь захотел им помешать. В больнице было на удивление тихо и безлюдно. Все оказалось гораздо проще, чем он предполагал. Сперва Луиза не узнала его или, по крайней мере, колебалась. Но услышав голос брата, оставила сопротивление. Они миновали больничный парк и взяли такси. Все очень просто. Она ничего не говорила, не спрашивала, почему должна лежать на матрасе. Она просто легла и почти сразу уснула. Хувер тоже чувствовал, что устал, и примостился у нее за спиной. Засыпая, он думал о том, что долгожданное будущее теперь совсем близко. Энергия скальпов, зарытых под окном, уже начала оказывать свое действие. Его сестра возвращается к жизни. Скоро все переменится.

Он посмотрел на Луизу. Был вечер. Шел одиннадцатый час. Хувер принял решение. Завтра, с наступлением сумерек, он вернется в Истад в последний раз.

* * *

Время уже приближалось в полуночи. Толпа журналистов осаждала заграждение, которое приказал установить Биргерсон. На место происшествия прибыл начальник районной полиции. Машину охранной фирмы объявили в общегосударственный розыск, но напасть на ее след пока не удавалось. По настоянию Валландера к поискам Сары Петтерсон, которая путешествовала на поезде со своей подругой, подключили Интерпол. Ночь в управлении выдалась жаркой. В Истаде на связи постоянно находились Хансон и Мартинсон, принимая всю новую информацию и пересылая Валландеру те материалы дела, в которых возникала необходимость. Пер Окесон был дома, но они могли связаться с ним в любую минуту. Несмотря на позднее время, Валландер отправил Анн-Бритт Хёглунд в Мальмё, к Фредманам. Он хотел удостовериться, что это не они забрали Луизу из больницы. Больше всего ему хотелось поехать в Мальмё самому, но не мог же он разорваться на части! Валландер лично поговорил с вдовой Фредмана по телефону, и только после этого, в половине одиннадцатого, Анн-Бритт села в машину. Валландер рассчитывал, что она вернется около часа ночи.

— Кто же присмотрит за детьми, пока тебя нет? — спросил он, когда она собиралась выезжать.

— У меня потрясающая соседка. Она меня здорово выручает.

Как только Анн-Бритт уехала, Валландер позвонил домой.

Линда была на месте. Валландер кое-как объяснил, что происходит; когда вернется, пока не знает — может, ночью, а может, на рассвете. Смотря по обстоятельствам.

— Но мы еще увидимся до моего отъезда? — спросила Линда.

— Твоего отъезда?

— Ты забыл, что я еду на Готланд? Мы с Кайсой едем в эту субботу. А ты в ту же субботу едешь в Скаген.

— Конечно, я не забыл, — уклончиво сказал Валландер. — И, конечно, мы еще увидимся.

— Ты разговаривал с Байбой?

— Да, — сказал Валландер в надежде, что голос его не выдаст.

Он дал Линде номер телефона в Хельсингборге. Задумался, стоит ли позвонить отцу. Пожалуй, время слишком позднее. Они уже наверняка легли спать.

Валландер направился в координационный центр, откуда Биргерсон руководил всей оперативной работой. Прошло уже пять часов, а угнанную машину так никто и не видел. Значит, Логорд — если только это был он — не на трассе. Он где-то спрячется. Валландер и Биргерсон вместе пришли к такому выводу.

— В его распоряжении есть две лодки, — сказал Валландер. — И дом недалеко от Бьюва, нам едва удалось его найти. У Логорда наверняка есть и другие убежища.

— Пара наших ребят занимаются лодками, — сказал Биргерсон. — И Хердестигеном. Я распорядился, чтобы они постарались выявить все места, где он может находиться.

— Кто же он такой, этот чертов Ханс Логорд? — проговорил Валландер.

— Мы уже начали прорабатывать отпечатки пальцев. Если он когда-нибудь имел дело с полицией, то мы его скоро найдем.

Валландер отправился в комнату, где еще продолжался допрос четырех пленниц. Допрос был очень утомительным, так как каждую фразу приходилось переводить. К тому же девушки были сильно напуганы. Валландер попросил полицейских объяснить им, что их ни в чем не обвиняют. Но про себя Валландер боялся, что страх уже глубоко проник в их души. Он вспомнил Долорес Марию Сантану. Никогда в жизни ему не доводилось видеть таких испуганных глаз. Однако, несмотря ни на что, к полуночи картина все же начала проясняться. Оказалось, что некоторые из девушек родом из Доминиканской Республики. Они не были знакомы друг с другом раньше, но все в свое время перебрались из деревень в крупнейшие города страны в надежде устроиться домработницами или получить работу на фабрике. Однажды к ним обратились какие-то мужчины, очень вежливые, и предложили такую же работу в Европе. Девушкам показывали фотографии больших красивых домов на берегу Средиземного моря и обещали, что заработки у них будут в десять раз выше тех, на которые они могли рассчитывать дома, если им вообще удастся найти работу. Некоторые из девушек колебались, другие — нет, но в конце концов все они приняли предложение. Им сделали паспорта, однако на руки так и не выдали. Сначала девушки прилетели в Амстердам — по крайней мере, двум из них казалось, что город, где они приземлились, назывался именно так. Оттуда их на микроавтобусе перевезли в Данию. Еще примерно через неделю, темной ночью по воде переправили в Швецию. Каждый раз рядом с ними оказывались новые люди, и их вежливость уменьшалась по мере того, как девушки удалялись от дома. Когда их заперли в уединенной усадьбе, они испугались всерьез. Один из мужчин, который приносил им еду, сказал, что скоро они двинутся дальше и что остался всего один переход. Но девушки уже поняли, что их обманули. И тогда страх перешел в ужас.

Валландер попросил хорошенько расспросить их о людях, которые находились при них в усадьбе. Там был только один мужчина, или их было несколько? Может быть, девушки смогут описать яхту, на которой их переправили в Швецию? Как выглядел капитан? Или на лодке была целая команда? Одну из девушек необходимо отвезти в яхт-клуб: возможно, она опознает каюту на моторной яхте Логорда. Оставалось еще много вопросов. Но общие контуры событий все же начали вырисовываться. Валландеру хотелось на время запереться в кабинете и все как следует обдумать.

Он с нетерпением ждал возвращения Анн-Бритт. Еще больше ему не терпелось узнать, кто же такой этот Логорд. Валландер искал связь между мопедом из Стурупского аэропорта; убийцей, который с помощью топора скальпирует своих жертв; и человеком, который чуть было не застрелил их из полуавтоматического оружия. Все расследование от начала до конца и от конца к началу проносилось у него перед глазами. Вскоре началась мигрень, появление которой Валландер предвидел; он выпил дисприл, но до конца боль так и не утихала. Воздух был очень спертым. Над Данией шла гроза. Валландер снова вспомнил, что меньше чем через двое суток должен встречать Байбу в Каструпе.

На часах было двадцать пять минут второго. Валландер стоял у окна. Он смотрел в светлую летнюю ночь и думал о том, что мир пришел в невообразимый хаос. В эту минуту послышались шаги и появился Биргерсон, торжествующее размахивая какой-то бумагой.

— Ты знаешь, кто такой Эрик Стуресон? — спросил он.

— Нет.

— А Стуре Эриксон?

— Тоже нет.

— Это один и тот же человек. Потом он сменил имя еще, по крайней мере, один раз. Поменять местами имя и фамилию ему показалось мало, и он подыскал себе нечто с ароматом родовитости. Ханс Логорд.

Мир, лежащий в хаосе, был сразу забыт. Явился Биргерсон — и внес необходимую ясность.

— Отлично, — сказал Валландер. — Что о нем известно?

— Отпечатки пальцев, обнаруженные в Хердестигене и на яхте, занесены в Центральный реестр осужденных. Только на имя Эрика Стуресона и Стуре Эриксона, а не Ханса Логорда. Эрику Стуресону — будем называть его так, потому что именно это имя он получил при крещении — сорок семь лет. Родился в Шевде, отец был кадровым военным, мать — домохозяйкой. Оба умерли в конце шестидесятых годов, отец страдал алкоголизмом. Эрик рано попал в дурную компанию. В четырнадцать лет — первый привод в полицию. Потом покатился по наклонной плоскости. Коротко говоря, Эрик Стуресон успел отсидеть в Остерокере, Кульме и Халле. Прибавь к этому краткий визит в Норрчепинг. Кстати, в первый раз он поменял имя, когда вышел из Остерокера.

— По каким статьям он сидел?

— Можно сказать, прошел путь от простого разнорабочего к специалисту. В начале — кражи и мошенничество. Несколько избиений. Потом более тяжкие преступления. Ну и, конечно, наркотики. Сильнодействующие. Подозревали, что он был агентом турецких и пакистанских наркодилеров. Это — резюме. Дальнейшие подробности поступят в течение ночи. Сейчас мы прорабатываем все возможные каналы.

— Нам нужна его фотография, — сказал Валландер. — А отпечатки пальцев надо сравнить с теми, что фигурируют в деле Веттерстедта и Карлмана. И Фредмана тоже: не забудьте про отпечаток, снятый с его левого века.

— Этим занимается Нюберг. Который, кажется, вечно всем недоволен…

— Какой есть, — отозвался Валландер. — Зато добросовестный.

Они уселись за стол, весь уставленный пустыми чашками из-под кофе. Телефоны не умолкали ни на минуту. Но оперативники как будто отгородились ото всего невидимой стеной. Внутрь пропустили только Сведберга. Он тоже подсел к столу.

— Вызывает интерес тот факт, что Ханс Логорд вдруг перестал появляться в тюрьмах, — сказал Биргерсон. — В последний раз он сидел в 1989 году. С тех пор на его биографии — ни единого пятнышка. Как будто переродился.

— Если память мне не изменяет, примерно в это время Оке Лильегрен купил дом в Хельсингборге? — спросил Валландер.

Биргерсон кивнул.

— Мы еще не окончательно с этим разобрались, — продолжал он. — Но похоже, что документация на приобретение Хердерстигена получена Логордом в 1991 году. Получается зазор в несколько лет. Но ведь в это время Логорд мог жить где-то в другом месте.

— Это нужно немедленно выяснить, — сказал Валландер и пододвинул к себе телефон. — Как мне позвонить Элизабет Карлен? Найдите листок на столе у Шёстена. За ней по-прежнему следят?

Биргерсон снова кивнул. Валландер быстро принял решение.

— Снимите наблюдение, — сказал он.

Кто-то положил перед Валландером листок бумаги. Он набрал номер и стал ждать. Элизабет Карлен взяла трубку почти сразу.

— Это Курт Валландер.

— Сейчас я в управление не поеду, — сказала она.

— А я вас об этом и не прошу. У меня к вам только один вопрос: в 1989 или 1990 году Ханс Логорд уже входил в компанию Оке Лильегрена?

Валландер услышал, как чиркнула зажигалка. Элизабет Карлен выпустила дым прямо в трубку.

— Да, — сказала она. — Думаю, тогда он уже был там. С 1990 года уж точно.

— Замечательно.

— Почему вы за мной следите? — спросила она.

— На всякий случай. Чтобы с вами ничего не случилось. Но сейчас мы наблюдение снимаем. Если надумаете куда-нибудь уехать, обязательно дайте знать. А то я могу и рассердиться.

— Не сомневаюсь. — Элизабет Карлен повесила трубку.

— В эти годы Ханс Логорд уже входил в компанию Лильегрена, — сообщил Валландер. — Похоже, что он объявился у него, когда тот переехал в Хельсингборг. А через несколько лет Логорд становится хозяином Хердерстигена. Скорее всего, именно Оке Лильегрен стоит за его перерождением.

Сейчас Валландер пытался собрать разрозненные фрагменты воедино.

— Слухи о торговле девушками начали распространяться примерно тогда же. Ведь так?

Биргерсон кивнул.

На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина, все думали, что означает такое совпадение.

— Логорду в прошлом часто доводилось пускать в ход силу? — спросил Валландер.

— На его счету несколько тяжких избиений, — сказал Биргерсон. — Но он никогда не пользовался огнестрельным оружием. Во всяком случае, у нас такой информации нет.

— И никаких топоров?

— Никаких. Вообще ничего похожего.

— Как бы то ни было, мы должны его найти, — сказал Валландер, вставая. — И где он только прячется, черт его дери?

— Мы найдем его, — отозвался Биргерсон. — Рано или поздно он вылезет из своей норы.

— Вот только не пойму, зачем ему понадобилось стрелять? — проговорил Валландер.

— Об этом тебе лучше спросить его самого.

С этими словами Биргерсон вышел из комнаты.

Сведберг стянул с головы панамку.

— Неужели Логорд действительно тот человек, которого мы разыскиваем? — спросил он с сомнением.

— Не знаю, — ответил Валландер. — Не уверен. Хотя я могу ошибаться. Будем надеяться, что так оно и есть.

Сведберг ушел, и Валландер остался один. Сейчас ему как никогда не хватало Рюдберга. Всегда остается вопрос, который ты еще не задал. Рюдберг часто повторял эти слова. Так что же это за вопрос, который он еще должен себе задать? Валландер искал его. И ничего не находил. Вопросы были заданы. Не хватало только ответов.

Наверно, именно поэтому он испытал большое облегчение, когда в комнату вошла Анн-Бритт Хёглунд. Было без трех минут час. Валландер снова позавидовал ее загару. Они сели.

— Луизы там нет, — сказала она. — Мать была пьяна. Но ее тревога за дочь показалась мне искренней. Она ума не приложит, что там могло произойти. Я думаю, она сказала правду. Мне ее очень жаль.

— У нее вообще нет никакого объяснения?

— Никакого. Она прикидывала и так, и эдак.

— А раньше такое случалось?

— Никогда.

— А что сын?

— Старший или младший?

— Старший. Стефан.

— Его не было дома.

— Он отправился разыскивать сестру?

— Если я правильно поняла мать, время от времени он не ночует дома. Я, конечно, ухватилась за ее слова и попросила осмотреть квартиру. На тот случай, если Луиза все-таки у них. Зашла в комнату Стефана. Матраса на его кровати не оказалось. Остался один диванный чехол. Ни матраса, ни подушки, ни одеяла.

— Ты спросила, где Стефан?

— К сожалению, нет. Но я подозреваю, что она все равно ничего бы не смогла мне ответить.

— Мать сказала, когда он ушел из дома?

Анн-Бритт задумалась и сверилась с записями в блокноте.

— Он ушел из дома вчера, после обеда.

— В тот же день и час, когда пропала Луиза.

Анн-Бритт удивленно смотрела на Валландера.

— Неужели это он ее забрал? Где же они сейчас, в таком случае?

— Два вопроса — два ответа: я не знаю, я не знаю.

Валландер почувствовал, как по телу расползается неприятное предчувствие. Он не мог понять, в чем дело. Но знал, что оно появилось неспроста.

— Ты случайно не спрашивала, есть ли у Стефана мопед?

Он видел, что Анн-Бритт плохо понимает смысл его вопросов.

— Нет, — ответила она.

Валландер кивком указал на телефон, стоявший на столе.

— Звони Анетте Фредман, — сказал он. — И спроси про мопед. Она пьет по ночам. Так что ты ее не разбудишь.

Анн-Бритт набрала номер. Прошло порядочно времени, прежде чем ей ответили. Разговор продолжался всего несколько секунд, и Анн-Бритт снова положила трубку. Валландер видел, что ей заметно полегчало.

— У него нет мопеда, — сообщила Анн-Бритт. — По крайней мере, мать об этом ничего не знает. И потом, ведь Стефану еще нет пятнадцати, разве нет?

— Да, конечно. Просто мне в голову пришла одна мысль, — пробормотал Валландер. — Да и в любом случае, не мешало проверить. Ты же знаешь, молодежь сейчас не слишком считается с правилами.

— Когда я собиралась уходить, проснулся ее младший сынишка, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Он спал на диване рядом с мамой. У меня сердце так и сжалось.

— Отчего? Оттого, что малыш проснулся?

— Когда он меня увидел… Я никогда не видела, чтобы у ребенка были такие испуганные глаза.

Валландер грохнул кулаком по столу. Анн-Бритт вздрогнула.

— Все. Вспомнил, — выдохнул он. — Вспомнил то, чего не мог вспомнить все это время. Черт возьми!

— Что ты вспомнил?

— Погоди, погоди минуту.

Валландер принялся тереть виски, стараясь вытащить на поверхность памяти картинку, которая так долго тревожила его подсознание. Теперь он ее поймал.

— Ты помнишь врача, который производил вскрытие Долорес Марии Сантаны в Мальмё?

Она задумалась.

— Кажется, это была женщина?

— Да. Женщина. Как ее звали? Мальм?..

— У Сведберга хорошая память. Я схожу за ним.

— Не надо. Я уже вспомнил. Ее звали Мальмстрём. Нужно ее разыскать. Немедленно. Займись этим, пожалуйста. Одна нога здесь, другая там.

— Зачем?

— Потом объясню.

Анн-Бритт вышла из комнаты. Теперь Валландер всерьез начинал верить в то, что раньше казалось ему невероятным. Неужели Стефан Фредман причастен к убийствам? Валландер снял трубку и позвонил Окесону. Тот ответил сразу. Хотя времени было в обрез, Валландер сперва доложил о положении дел и только потом перешел к своей просьбе.

— Не мог бы ты оказать мне одну услугу, — сказал он. — Срочно. Прямо сейчас. Пожалуйста, позвони в клинику, где наблюдалась Луиза Фредман. Пусть они снимут копию с той страницы, где расписался ее посетитель, и факсом перешлют в Хельсингборг.

— Ты с ума сошел! Как ты себе все это представляешь?

— Не знаю. Но это может оказаться очень важным. Пусть они вычеркнут остальные имена. Мне нужна только одна подпись.

— Та неразборчивая?

— Именно. Мне нужно взглянуть на неразборчивую подпись.

Последние слова Валландер произнес с напором, и Пер Окесон понял, что тот действительно напал на нечто важное.

— Дай мне номер факса, — сказал он. — Я постараюсь.

Валландер продиктовал номер и повесил трубку. Настенные часы показывали пять минут третьего. Было по-прежнему душно. Рубашка Валландера пропиталась потом. Интересно, моя сегодняшняя обновка куплена за государственный счет? — рассеянно подумал он. Вскоре вернулась Анн-Бритт: у Агнеты Мальмстрём сейчас отпуск, и она проводит его на яхте, вместе с семьей. Где-то между Ландсортом и Оксельосундом.

— У этой яхты есть название?

— Кажется, это нечто вроде «макси». Название — «Санборомбон». Номер тоже известен.

— Звони на «Стокгольмское радио», — сказал Валландер. — На борту должна быть радиосвязь. Попроси их вызвать яхту. Объясни, что звонят из полиции. Поговори с Биргерсоном. Я хочу связаться с Агнетой Мальмстрём прямо сейчас.

Валландер заметил, что пришел в то состояние духа, в котором начинал приказывать. В дверях Анн-Бритт столкнулась со Сведбергом: он как раз принес протокол допроса охранников, у которых угнали машину.

— Ты был прав, — сказал Сведберг. — По большому счету, они видели только пистолет. К тому же все произошло очень быстро. Но они утверждают, что у преступника светлые волосы, голубые глаза, и одет он был в нечто вроде тренировочного комбинезона. Роста среднего, выговор стокгольмский. Кроме того им показалось, что парень был под кайфом.

— Почему?

— Глаза у него были какие-то странные.

— Вы уже разослали его приметы?

— Я за этим прослежу.

Сведберг исчез из комнаты так же быстро, как и появился. Из коридора доносились возбужденные голоса. Валландер догадался, что кто-то из журналистов штурмовал рубеж, установленный Биргерсоном. Он достал блокнот и поспешно записал несколько мыслей — в той последовательности, в какой они пришли ему на ум, лишь бы не забыть. Пот лил в три ручья, Валландер неподвижно уставился на часы. Он представил себе Байбу — как она сейчас сидит в своей спартанской квартире и ждет звонка. А телефон все молчит.

Приближалось три часа ночи. Машину охранной фирмы до сих пор не нашли: Ханс Логорд где-то прятался. Девушка, которую возили в порт, точно опознать яхту не смогла. Может, та самая, а может и нет. Человек у штурвала все время держался в тени. Никого из команды она тоже не вспомнила. Валландер с Биргерсоном решили, что девушкам необходимо дать отдых, в гостинице для них уже были заказаны номера. Идя по коридору, Валландер случайно встретился с одной из них, и та робко ему улыбнулась. Ну, слава богу. Значит, они скоро оправятся, подумал он, и у него сразу поднялось настроение. Валландер даже повеселел.

Время от времени Биргерсон обходил все комнаты и приносил дополнительные справки о Хансе Логорде. В три пятнадцать Валландер узнал, что тот был дважды женат и имел двух несовершеннолетних детей: девочка жила вместе с мамой в Хагфорсе, а мальчик девяти лет — в Стокгольме. Еще через семь минут Биргерсон вернулся и сообщил, что у Логорда, по-видимому, был и третий ребенок, но документальных подтверждений тому они пока не нашли.

Валландер сидел, закинув ноги на стол, и пил кофе. В половине четвертого к нему в кабинет вошел усталый полицейский и сообщил, что «Стокгольмскому радио» удалось установить связь с яхтой, на которой находилось семейство Мальмстрёмов. Они были в семи морских милях от Ландсорта, курс — зюйд-зюйд-вест. Яхта направлялась в Аркэсунд. Валландер тут же вскочил и вместе с полицейским отправился в координационный центр. Там они нашли Биргерсона, который что-то кричал в телефонную трубку. Затем он протянул ее Валландеру.

— Они находятся примерно посередине между двумя маяками, «Хевринге» и «Густав Дален», — сказал он. — Можешь поговорить с Карлом Мальмстрёмом.

— На черта он мне сдался? Я должен поговорить с его женой.

Валландер быстро вернул трубку Биргерсону.

— Надеюсь, ты понимаешь, что разговор услышат на сотнях прогулочных яхт, которые принимают береговое радио?

Из-за спешки Валландер совсем упустил это из вида.

— Тогда лучше по сотовому, — сказал он. — Спроси, есть ли у них на борту мобильник.

— Уже спросил. Они считают, что в отпуске мобильный телефон — вещь совершенно лишняя.

— Тогда пусть пристанут к берегу и позвонят оттуда.

— Ты представляешь, сколько на это уйдет времени? Знаешь, где находится этот «Хевринге»? И это посреди ночи! Им что, сейчас парус поднимать?

— Я плевать хотел на то, где находится «Хевринге», — взорвался Валландер. — И откуда ты знаешь, может, они и ночью не становятся на якорь и идут под парусом? Может, поблизости есть другая яхта, и там найдется мобильный телефон? Пусть делают, что хотят, но я должен связаться с ними в течение часа — с ней, а не с ним.

Биргерсон только покачал головой и снова принялся кричать в телефонную трубку.

Ровно через тридцать минут с мобильного телефона, который удалось одолжить на случайно повстречавшейся в море яхте, позвонила Агнета Мальмстрём. Валландер сразу перешел к делу, даже не извинившись за причиненное беспокойство.

— Вы помните девушку, которая подожгла себя в рапсовом поле? — спросил он. — Несколько недель назад?

— Конечно, помню.

— А телефонный разговор, который у нас тогда состоялся, помните? Я спросил вас, много ли людей способны на такое. Возможно, тогда я выразился несколько иначе.

— Боюсь, у меня не такая хорошая память, — сказала она, замявшись.

— В ответ вы рассказали мне об одном случае, с которым столкнулись совсем недавно. Вы рассказали о мальчике — маленьком мальчике, который так боялся собственного отца, что пытался лишить себя зрения.

Агнете Мальмстрём не стоило жаловалась: с памятью у нее было все в порядке.

— Да, помню, — сказала она. — Но с тем малышом работала не я, а мой коллега. Он мне и рассказал про тот случай.

— Что за коллега?

— Мой муж. Он тоже врач.

— Значит, мне нужно поговорить с вашим мужем. Позовите его.

— Для этого потребуется некоторое время. Я должна сплавать за ним на ялике. Мы стоим на плавучем якоре не так далеко отсюда.

Только теперь Валландер понял, что должен извиниться.

— К сожалению, это необходимо, — добавил он.

— Вам придется подождать.

— А где находится этот чертов «Хевринге»? — спросил Валландер.

— Прямо посреди моря. Там очень красиво. Но теперь мы двигаемся на юг. Хотя ветер не благоприятный.

Прошло двадцать минут, прежде чем снова раздался звонок. На сей раз у телефона был Карл Мальмстрём. Валландеру уже успели сообщить, что тот работал в Мальмё педиатром. Валландер продолжил прерванный разговор.

— Да, я помню этого мальчика, — сказал врач.

— Вы можете назвать мне его имя?

— Пожалуй, могу. Но не кричать же об этом по мобильному телефону.

Мальмстрём был прав. Валландер лихорадочно соображал, как им поступить.

— Давайте сделаем так, — наконец сказал он. — Я задам вам вопрос, на который вы сможете ответить «да» или «нет». Не называя имени.

— Хорошо, давайте попробуем.

— Имя имеет отношение к Бельману?[28] — спросил Валландер.

Карл Мальмстрём понял его. Ответ последовал почти незамедлительно.

— Да. В общем, имеет.

— Ну что ж, спасибо за помощь, — сказал Валландер. — Думаю, больше мне не придется вас беспокоить. Хорошего вам отпуска.

В голосе Карла Мальмстрёма не было и тени раздражения:

— Если видишь, что полиция старается, на душе как-то спокойнее, — только и сказал он.

Разговор был окончен. Валландер протянул трубку Биргерсону.

— Предлагаю через некоторое время собраться на оперативное совещание. Мне понадобится несколько минут, чтобы подумать.

— Можешь занять мой кабинет, — сказал Биргерсон. — Он как раз пустует.

Валландер вдруг почувствовал, что очень устал. Неприятное предчувствие крепко засело у него внутри, сердце заныло. Он и теперь не хотел верить, что его догадка справедлива. Он долго сопротивлялся, но больше так продолжаться не могло. Теперь все открылось, и картина, представшая взору Валландера, была ужасна. Маленький мальчик, который боится собственного отца. Рядом — старший брат. Он мстит и капает в глаза отца соляную кислоту. Он берет на себя безумное возмездие, за насилие, совершенное над его сестрой. Теперь все окончательно встало на свои места, концы сошлись с концами. Но Валландер знал, что в его подсознании страшная картина сложилась уже очень давно. Он просто отворачивался от нее. Он добровольно шел по ложному следу, который только уводил его от цели.

В дверь постучали.

— Пришел факс из Лунда, — доложил полицейский. — Из больницы.

Пер Окесон сработал оперативно. Это была копия со списка людей, которые приходили в психиатрическое отделение, где лежала Луиза Фредман. Все имена, за исключением одного, были перечеркнуты. Разобрать подпись было действительно невозможно. Валландер взял увеличительное стекло Биргерсона. Все равно ничего не выходило. Он отложил листок бумаги в сторону. Полицейский по-прежнему стоял в дверях.

— Позовите Биргерсона, — сказал Валландер. — И соберите моих истадских коллег. Кстати, как дела у Шёстена?

— Он спит. Врачи вынули из плеча пулю, — ответил полицейский.

Через несколько минут все были в сборе. Стрелки часов приближались к половине пятого. Все были измождены. Ханс Логорд все еще где-то прятался. На след угнанной машины напасть не удавалось. Валландер попросил всех сесть.

Вот и настал момент истины, подумал он.

— Итак, мы разыскиваем человека по имени Ханс Логорд, — начал Валландер. — И мы будем продолжать поиски до конца, так как пуля из его пистолета прострелила плечо нашему товарищу и Логорд причастен к незаконной переправке людей через границу. Но Ханс Логорд не совершал убийств и не снимал скальпов. Это дело рук другого человека.

Валландер сделал паузу, как будто в последний раз взвешивал все «за» и «против». Но страшную догадку опровергнуть было нечем. Он убедился, что не ошибается.

— Имя убийцы — Стефан Фредман, — произнес он. — Все это время мы охотились за четырнадцатилетним мальчиком. Который стал убийцей своего отца.

В комнате стало тихо. Никто не шевелился. Все глаза устремились на Валландера.

Чтобы изложить свою версию, ему потребовалось полчаса. Никто не усомнился в его правоте. Они решили возвращаться в Истад и пока хранить имя преступника в строжайшей тайне.

Позже, когда Валландер будет вспоминать эту ночь, он так и не сможет ответить на вопрос: какое же чувство из тех, что испытывали тогда его коллеги, было сильнее — чувство облегчения или растерянности?

Они готовились к отъезду.

Валландер говорил по телефону с Пером Окесоном. Сведберг рассматривал факс, полученный из Лунда.

— Интересно, — вдруг произнес Сведберг.

Валландер повернулся.

— Что интересно? — спросил он.

— Да вот эта подпись. Похоже, он подписался как Геронимо.

Валландер выхватил факс у него из рук.

На часах было без пяти пять.

Он понял, что Сведберг прав.

38

Они расстались на рассвете перед полицейским управлением Хельсингборга. Все были усталые, с осунувшимися лицами и, главное, потрясенные страшной правдой, до которой они так долго пытались докопаться. Они договорились встретиться в истадском полицейском управлении в восемь часов утра. Это означало, что времени у них хватит только на то, чтобы добраться до дома и принять душ. А потом они снова примутся за работу. На последней оперативке Валландер честно предупредил их: он считает, что все убийства совершены ради больной сестры. Но полной уверенности у него пока нет. Возможно, самой Луизе тоже грозит опасность, и они должны быть готовы к самому худшему.

Сведберг ехал в машине Валландера. День обещал быть погожим. Никто уже и не помнил, когда в Сконе шел настоящий дождь. Почти всю дорогу они молчали. На подъезде к Истаду Сведберг обнаружил, что куда-то подевал ключи от квартиры. Валландер вспомнил, что его собственные ключи так и не нашлись. Он пригласил Сведберга к себе.

Без нескольких минут семь они были на Мариягатан. Линда спала. Валландер одолжил Сведбергу чистую футболку, они по очереди сходили в душ и расположились в столовой пить кофе.

Никто из них не обратил внимания на чуть приоткрытую дверь гардеробной, которая располагалась рядом с комнатой Линды.

* * *

Хувер пришел в квартиру без десяти семь. Он уже направлялся в спальню Валландера, держа топор наготове, но тут услышал, как в замке входной двери повернулся ключ. Он быстро нырнул в гардеробную. Послышалось два голоса. Через некоторое время Хувер понял, что хозяин и гость расположились в столовой, и слегка приоткрыл дверь. Валландер называл своего гостя Сведбергом. Наверно, тоже полицейский, подумал Хувер. Он прислушался к разговору, ни на минуту не выпуская топор из рук. Вначале суть ускользала от него, он слышал только, что они вновь и вновь повторяют одно имя — Ханс Логорд. Похоже, Валландер пытался что-то объяснить тому другому, которого звали Сведбергом. Хувер слушал их все более внимательно и вскоре понял, что сюда его направила рука Геронимо, что тот уже в который раз пришел к нему на помощь. Ханс Логорд — приближенный Оке Лильегрена. Он нелегально перебрасывал в Швецию девушек из Доминиканской Республики, а может быть, и из других частей Карибов. Вероятно, именно он поставлял девушек Веттерстедту и Карлману. Валландер полагал, что Логорд тоже входит в список людей, которых Стефан Фредман приговорил к смерти.

На этом разговор оборвался. Через несколько минут хозяин и гость ушли. Хувер выбрался из гардеробной. Некоторое время он стоял не двигаясь.

Потом — бесшумно покинул квартиру.

Он шел к пустому магазину — тому самому, где Линда и Кайса раньше устраивали репетиции. Хувер знал, что магазин им больше не понадобится. Вчера вечером он оставил там Луизу, а сам отправился на Мариягатан, чтобы убить полковника Перкинса и его дочь. Но, пока он прятался в гардеробной, уже держа топор наготове, у него закралось сомнение. Оказывается, есть еще один человек, которого необходимо убить. Человек, которого он упустил из вида и которого зовут Ханс Логорд. По описанию Валландера Хувер догадался, что это тот самый мужчина, который однажды грубо изнасиловал и избил его сестру — это случилось еще до того, как ее накачали наркотиками и отвезли к Густаву Веттерстедту и Арне Карлману. Да, именно эти люди в конце концов свели Луизу во тьму, из которой Хувер теперь старался ее вывести. Об этом говорилось в книге, которую он получил от Луизы. Из той же книги он узнал, что должен действовать. Он думал, что Ханс Логорд живет за пределами Швеции, что он — Злой Чужестранец. Теперь Хувер понял, что ошибался.

Проникнуть в пустой магазин оказалось нетрудно. Накануне он видел, как Кайса положила ключ на дверной косяк. Так как теперь ему приходилось действовать днем, он не стал наносить боевую раскраску. К тому же он боялся, что напугает Луизу. Когда Хувер вернулся из дома Валландера, она сидела на стуле, глядя перед собой пустыми глазами. Он уже решил, что переведет ее в другое место. Еще до того как отправиться на Мариягатан, он взял мопед и проверил, все ли в порядке в том доме, который он присмотрел. Дом действительно был пуст. Но они переберутся туда только вечером. Хувер опустился на пол рядом с сестрой. Он думал о том, как ему найти Ханса Логорда раньше, чем до него доберется полиция. Он прислушался к себе, спрашивая совета у Геронимо. Но в то утро сердце странно молчало. Удары были настолько слабы, что Хувер с трудом воспринимал послание друга.

* * *

В восемь часов они собрались в конференц-зале. На оперативке присутствовал Пер Окесон и начальник полиции Мальмё. Интендант Биргерсон из Хельсингборга был на селекторной связи. Все были бледные, но сосредоточенные. Валландер обвел взглядом присутствующих и попросил, чтобы для начала каждый кратко отчитался в проделанной работе.

Полиция Мальмё, стараясь не афишировать свои действия, разыскивала убежище, где прятался Стефан Фредман. Пока поиски не принесли никаких результатов. Зато сосед по дому показал, что не раз видел Стефана на мопеде. Мать мальчика об этом ничего не знала, но свидетель, по сведениям полиции, заслуживал доверия. За домом Фредманов установлено наблюдение.

Биргерсон сообщил по селектору новости из больницы: самочувствие у Шёстена хорошее, но ухо, к сожалению, останется сильно деформированным.

— Сейчас пластическая хирургия творит чудеса! — ободряюще крикнул Валландер. — Передай ему привет от всех нас.

Биргерсон продолжал. Текущая проверка показала, что отпечатки пальцев на обрывке комиксов, на окровавленном бумажном кульке, духовке Лильегрена и левом веке Бьёрна Фредмана не принадлежат Хансу Логорду. Так что пока правильность их версии подтверждается. Сейчас мальмёская полиция снимает отпечатки пальцев Стефана с предметов, взятых из квартиры в Розенгорде. Но почти никто не сомневается в том, что на этот раз осечки не будет.

Затем они перешли к Хансу Логорду. Машина охранной фирмы до сих пор не найдена. Но поиск продолжается, так как Логорд чуть было не застрелил двух полицейских. Логорд опасен, хотя причина его агрессивности неясна.

Валландер подумал, что обязан напомнить и о другой опасности, которую им никак не следовало упускать из вида.

— Хотя Стефану Фредману всего четырнадцать лет, он серьезный противник, — сказал Валландер. — Из всех присутствующих я один встречался с ним лично, и я могу сказать: да, он сумасшедший. Но он не глуп. И очень силен. Реагирует быстро и четко. Одним словом, мы должны быть осторожны.

— Все это просто отвратительно! — взорвался Хансон. — До сих пор не могу поверить, что это правда.

— Нам всем трудно поверить в это, — сказал Пер Окесон. — Но Курт все рассчитал правильно. Будем действовать в соответствии с его версией.

— Стефан Фредман забрал сестру из больницы, — продолжал Валландер. — Сейчас мы разыскиваем девушку, которая сможет его опознать — она путешествует на поезде. Но можно считать, что она подтвердит наши предположения. Опасен ли Стефан Фредман для своей сестры, какие у него намерения, мы не знаем. Сейчас главное для нас — их найти. Мы должны добраться до него раньше, чем он успеет навредить Луизе. Вот только куда он мог податься? Думаю, если он перемещается на мопеде, и за спиной у него сидит девушка, то он не мог далеко уйти. Тем более что Луиза больна.

— Маньяк-убийца и его психически больная сестра на мопеде, — проговорил Сведберг. — Да, хорошие дела, нечего сказать…

— Стефан умеет водить машину, — заметил Людвигсон. — Ведь ездил же он на отцовском «форде». Он может совершить угон.

Валландер повернулся к начальнику мальмёской полиции.

— Займитесь угнанными машинами, — сказал он. — Всеми угонами, совершенными за последние сутки. В первую очередь — в Розенгорде и в районе больницы.

Полицейский из Мальмё подошел к телефону на столике уокна.

— Стефан Фредман тщательно продумывает свои преступления, — продолжал Валландер. — Было ли похищение сестры спланировано заранее, мы не знаем. Нужно попытаться представить себе ход его мысли. Что он будет делать? Куда они теперь направятся? Черт возьми, Экхольма нет как раз тогда, когда он нам больше всего нужен!

— Он будет через час, — сказал Хансон, бросив взгляд на часы. — Его встретят на машине.

— Как его дочь? — спросила Анн-Бритт Хёглунд.

Валландеру сразу стало стыдно. Он забыл, почему Экхольм отсутствует на совещании.

— У нее перелом ступни, — ответил Сведберг. — Но она еще легко отделалась.

— Осенью обязательно проведем в школах большую кампанию: «Безопасность на дорогах», — сказал Хансон. — Слишком много детей гибнет под колесами машин.

Полицейский из Мальмё положил трубку и вернулся к столу.

— Я полагаю, вы искали Стефана в квартире его отца? — спросил Валландер.

— Мы искали и в квартире, и вообще везде, где только бывал Бьёрн Фредман. Кроме того, мы припугнули Петера Йельма и заставили его вспомнить все убежища Фредмана-отца, о которых мог знать его сын. Ими сейчас занимается Форсфельт.

— Ну, тогда за эту часть работы можно не беспокоиться.

Собрание продолжалось. Но Валландер знал, что все просто ждут развития событий. На поиски Стефана Фредмана и Логорда была брошена армия полицейских.

Оперативники входили и выходили из конференц-зала, наливали себе кофе, посылали за бутербродами, перебрасывались короткими репликами и опять пили кофе. Время от времени появлялись новости: полиция Гамбурга задержала на вокзале Сару Петтерсон, и она сразу опознала Стефана. Без четверти десять из аэропорта приехал Матс Экхольм. Он был очень бледен и до сих пор не пришел в себя. Все переживали за его дочь и желали ей поскорее поправиться.

Без нескольких минут одиннадцать пришло долгожданное заключение эксперта. Отпечатки пальцев, не подошедшие Логорду, принадлежат Стефану Фредману. В конференц-зале стало тихо. Только слышались слабые помехи в селекторе, который соединял их с Хельсингборгом. Пути назад больше нет. Не осталось ни одного ложного следа, никакой надежды. Их взору предстала голая ужасная правда. Преступником оказался мальчик четырнадцати лет, это он хладнокровно спланировал и совершил четыре убийства.

Наконец тишину нарушил Валландер. Его слова надолго врезались им в память.

— Теперь нам придется поверить в то, во что так не хотелось верить.

Короткое затишье было позади, все снова взялись за работу. Сейчас у них нет времени на переживания. Этим они смогут заняться потом.

Валландер повернулся к Экхольму.

— Что он делает? — спросил он. — Каков ход его мысли?

— Я понимаю, что сейчас выскажу весьма рискованное предположение, — проговорил Экхольм. — Но я считаю, что он не причинит Луизе никакого вреда. Во всех его поступках есть смысл, своеобразная логика. Его цель — отомстить за младшего брата и за сестру. Изменив своей цели, он разрушит все, что возводил с таким трудом.

— Но почему он забрал ее из больницы? — спросил Валландер.

— Очевидно, хотел защитить ее от тебя.

— Защитить от меня? — Валландер был искренне удивлен.

— Можно предположить, что те четверо мужчин причинили его сестре немало зла. Это и движет преступником. Если наша теория верна, то Стефан Фредман постарается оградить сестру от контактов со всеми мужчинами. За исключением себя самого. К тому же он наверняка догадывается, что ты напал на его след. Ведь ему достоверно известно, что именно ты возглавляешь расследование.

Валландер неожиданно вспомнил о фотографиях. Они совсем было вылетели у него из головы.

— Что со снимками, которые делал Нурен? — спросил Валландер. — Фотографии людей, стоявших перед заграждением? Где они?

С места поднялся Свен Нюберг, который почти все время сидел молча, погруженный в свои мысли. Он сходил за фотографиями. Валландер разложил их перед собой, кто-то принес лупу. Все сгрудились вокруг стола. Первой Стефана обнаружила Анн-Бритт.

— Вот он! — сказала она и показала на него пальцем.

Стефана почти не было видно за другими зеваками. Высовывался только кусочек головы и часть мопеда.

— Черт возьми! — проговорил Хамрен.

— Можно попробовать установить номер мопеда, — сказал Нюберг. — Если увеличить снимок.

— Попробуйте, — сказал Валландер. — Для нас сейчас важна каждая мелочь.

Валландер подумал, что теперь и другое смутное чувство, беспокоившее его подсознание, получило свое разъяснение. Что ж, вот и положен конец моим подсознательным тревогам, подумал Валландер и поморщился.

Одно все же продолжало тревожить его: Байба. Было уже двенадцать часов. Сведберг заснул, сидя на стуле, Окесон не переставая говорил по телефону. Его собеседники сменяли друг друга настолько часто, что уже никто не мог за ними уследить. Валландер подал Анн-Бритт знак, что хочет с ней побеседовать, и они заперлись у него в кабинете. Ничего не скрывая, он рассказал ей, в какое неловкое положение сам себя поставил. Этот шаг стоил ему больших усилий. Позже Валландер так и не мог себе объяснить, почему он решился нарушить свое твердое правило: никогда не посвящать сослуживцев в личную жизнь. Валландер не делал этого с тех пор, как умер Рюдберг, но теперь практика откровенных бесед, похоже, возобновлялась. Впрочем, он не был уверен, что с Анн-Бритт у него сложатся такие же доверительные отношения. Не в последнюю очередь потому, что она была женщиной. Однако Валландер никогда не говорил ей о своих сомнениях. Не решался.

Анн-Бритт выслушала его очень внимательно.

— Что же мне теперь делать? Как ты считаешь? — спросил Валландер.

— Ничего, — ответила она. — Ты сам сказал, что время уже ушло. Но, если хочешь, я могу с ней поговорить. Ведь она знает английский? Дай мне номер ее телефона.

Валландер нацарапал на листочке телефон Байбы. Анн-Бритт уже потянулась к трубке, но он все же ее остановил.

— Еще несколько часов, — попросил он.

— Чудес не бывает, — сказала Анн-Бритт.

В эту минуту в комнату ворвался Хансон.

— Мы нашли убежище Стефана Фредмана, — выпалил он. — Подвал в школьном здании, предназначенном под снос. Совсем недалеко от его дома.

— Они там? — спросил Валландер, вставая.

— Нет. Мы их там не застали.

Все трое вернулись в конференц-зал. Там уже наладили селекторную связь с Мальмё, и Валландер услышал мягкий голос Форсфельта. Тот рассказал о своих находках. Зеркала, кисточки, грим. Магнитофон и кассеты с записью барабанного боя. Один фрагмент записи они тут же прослушали по селектору. Комната наполнилась эхом мистических звуков. Боевая раскраска, подумал Валландер. Какое имя он указал в журнале? Геронимо? Форсфельт сообщил, что на лоскуте ткани были разложены топоры и ножи разного размера. Даже бездушный громкоговоритель не мог скрыть, что инспектор сильно волнуется. Последние слова, сказанные Форсфельтом в тот вечер, тоже запомнились многим на долгие годы.

— Мы не нашли здесь скальпов, — сказал он. — Впрочем, поиски еще не закончены.

— Где же он их прячет, черт возьми? — воскликнул Валландер.

— Он мог забрать скальпы с собой. Или же спрятать там, где совершались жертвоприношения, — сказал Экхольм.

— То есть? У него что, есть для этого особое место?

— Не исключено.

Ожидание продолжалось. Валландер улегся на полу в своем кабинете. Ему удалось поспать с полчаса, но проснулся он еще более усталым, чем был. Все кости ныли. Время от времени Анн-Бритт бросала на Валландера вопросительный взгляд, но тот каждый раз только отрицательно качал головой. И презирал себя все больше и больше.

Было уже шесть часов вечера, а они так и не напали ни на след Логорда, ни Стефана Фредмана и его сестры. У них состоялась долгая дискуссия о том, нужно ли объявить брата и сестру в общегосударственный розыск. Почти все колебались: в ходе операции по задержанию с Луизой могло что-нибудь случиться. Риск был слишком велик. Пер Окесон высказался против, и они продолжали ждать. Над столом повисло долгое молчание.

— Вечером будет дождь, — неожиданно сказал Мартинсон. — В воздухе посвежело.

Никто ему не ответил. Но каждый прислушивался к своим чувствам, пытаясь понять, действительно ли дело идет к дождю.

* * *

В начале седьмого Хувер доставил сестру в опустевший дом Густава Веттерстедта. Мопед он припарковал с той стороны сада, которая выходила на пляж. Он быстро взломал замок на калитке. В доме было темно. Они двинулись по гравийной дорожке к парадному входу. Внезапно Хувер остановился и жестом приказал Луизе не двигаться. В гараже стояла машина. Утром, когда он приезжал сюда на разведку, ее не было. Хувер усадил Луизу на камень возле гаража, вынул топор и прислушался. Все было тихо. Он подошел ближе и осмотрел машину. Оказалось, что та принадлежит охранной фирме. Переднее окно было опущено. Хувер заглянул внутрь. На сидении лежали какие-то бумаги. Он собрал их и, просматривая пачку, обнаружил квитанцию. На ней стояло имя Ханса Логорда.

Хувер медленно положил квитанцию на место. Он замер и затаил дыхание. В груди раздался барабанный бой. Он вспомнил разговор, подслушанный в доме на Мариягатан: Ханс Логорд тоже скрывается от полиции.

Значит, им в голову пришла одна и та же мысль: пустой дом. Логорд был где-то здесь. Геронимо не предал его. Геронимо помог настигнуть зверя прямо в его берлоге. Недолго же Логорд от него прятался. Холодная темнота, проникшая в душу сестры, рассеется совсем скоро.

Хувер вернулся к Луизе и сказал, чтобы она оставалась на месте и не шумела. Он скоро вернется. Хувер вошел в гараж. Увидел несколько банок с краской. Осторожно открыл две из них. Кончиком пальца провел на лбу две линии — сначала красную, потом черную, и взял топор. Он снял ботинки и уже собирался двинуться в глубь дома, но тут ему в голову пришла неожиданная мысль. Хувер снова затаил дыхание. Он научился этому у Геронимо. Воздух, сдавленный в легких, способствовал прояснению мыслей. Он понял, что мысль хороша. Все упрощается. Уже сегодня ночью он закопает под больничным окном последние скальпы. Их будет два. Последним он закопает сердце. И после этого все будет кончено. В ту же яму он положит свое оружие. Хувер с силой сжал топор и двинулся в дом — туда, где прятался человек, которому предстояло умереть.

* * *

В половине седьмого Валландер предложил Хансону, который, как и Окесон, нес формальную ответственность за расследование, распустить людей по домам. Все устали, а ждать они с тем же успехом могут и дома. Главное, чтобы с каждым можно было связаться в любую минуту.

— А кто останется в управлении? — спросил Хансон.

— Экхольм и Анн-Бритт Хёглунд, — предложил Валландер. — Ну и еще кто-нибудь. Выбери того, кто меньше устал.

— Это кого же? — удивленно спросил Хансон.

Валландер не ответил. В итоге в управлении остались Людвигсон и Хамрен.

Все они сгрудились на одном конце стола, хотя места теперь было достаточно.

— Где он может прятаться? — начал Валландер. — Каким требованиям должно отвечать его убежище? Неприметность? Неприступность? Где будет прятаться сумасшедший, который воображает себя воином-одиночкой?

— Думаю, его расчеты в чем-то дали осечку, — сказал Экхольм. — Иначе бы они с сестрой оставались в подвале.

— Умный зверь всегда прорывает в норе запасной выход, — задумчиво проговорил Людвигсон.

— Ты хочешь сказать, что у него в резерве должно быть еще одно укрытие?

— Думаю, да. И было бы логично предположить, что оно тоже находится в Мальмё.

Вскоре дискуссия заглохла. Все молчали. Хамрен зевнул. Где-то зазвонил телефон. В дверях появился человек и сказал, что к телефону просят Валландера.

Комиссар был настолько измотан, что даже не спросил, кто ему звонит. Он и не вспомнил, что это может быть Байба. Он подумал об этом, только когда снял трубку и отступать уже было некуда.

Но ему звонила не Байба. Это был какой-то незнакомый мужчина, и говорил он очень невнятно.

— С кем я говорю? — раздраженно спросил Валландер.

— С Хансом Логордом.

Комиссар чуть не выронил трубку.

— Мне нужно с вами встретиться. Немедленно, — продолжал тот.

Голос Логорда звучал странно сдавленно, как будто каждое слово стоило ему огромных усилий. Уж не под кайфом ли он? — подумал Валландер.

— Где вы находитесь? — спросил он.

— Сначала вы должны дать мне гарантии, что приедете. Один.

— Гарантий не будет. Вы пытались меня убить, и моего напарника тоже.

— Вы должны приехать, черт вас подери!

Он почти выкрикнул последние слова. Валландер насторожился.

— Чего вы хотите?

— Я могу сообщить вам, где находится Стефан Фредман. И его сестра.

— Чем вы это докажете?

— Ничем. Но вы должны мне верить.

— Я приеду. Вы расскажете все, что знаете. А потом мы вас арестуем.

— Хорошо.

— Где вы?

— Вы выезжаете?

— Да.

— Я в доме Густава Веттерстедта.

Я должен был это предвидеть, пронеслось в голове у Валландера.

— У вас есть оружие, — сказал он вслух.

— В гараже стоит машина. В бардачке вы найдете пистолет. Я оставлю дверь в дом открытой. Руки буду держать на виду.

— Я выезжаю.

— Один?

— Да. Один.

Валландер повесил трубку. В мозгу шла лихорадочная работа. У Валландера не было ни малейшего желания ехать на встречу одному. Но он также не хотел, чтобы Хансон начал мобилизовывать большие силы. А что если сказать Анн-Бритт и Сведбергу? Но Сведберг уже уехал. Валландер набрал его домашний номер. Договорились встретиться через пять минут перед больницей. Оружие иметь при себе. Пистолет у него дома? Дома. Валландер скупо пояснил, что они едут брать Ханса Логорда. Сведберг начал было выспрашивать подробности, но Валландер сразу перебил его: через пять минут у больницы.

Он отпер ящик стола и достал пистолет. Опять это ненавистное оружие…. Валландер зарядил пистолет и сунул в карман куртки. Затем прошел в конференц-зал, кивнул Анн-Бритт и отвел ее к себе в кабинет. Все объяснил. Они встречаются со Сведбергом перед управлением прямо сейчас. Только пусть Анн-Бритт сначала захватит табельное оружие. Они возьмут машину Валландера. Хансону он сказал, что едет домой принять душ — тот молча кивнул, подавляя зевок.

Сведберг уже ждал их у больницы. Он плюхнулся на заднее сиденье.

— Что происходит? — спросил он.

Валландер вкратце пересказал свой разговор с Логордом. Если пистолета в машине не окажется, все отменяется. Равно как и в том случае, если дверь будет закрыта. Или если Валландер заподозрит что-то неладное. Сведберг и Анн-Бритт должны быть наготове, но ничем не выдавать своего присутствия.

— Надеюсь, ты понимаешь, что у этого парня может оказаться два пистолета, — сказал Сведберг. — Вдруг он попытается взять тебя в заложники? Не нравится мне все это. И откуда ему знать, где находится Стефан Фредман? Что он надеется у тебя выведать?

— Возможно, он настолько глуп, что рассчитывает выторговать себе смягчение приговора. Некоторые считают, что у нас здесь Америка. Но в этом они ошибаются.

Валландеру вспомнился голос Ханса Логорда. Что-то подсказывало ему, что тот действительно знает, где находится Стефан Фредман.

Они припарковали машину так, чтобы ее не было видно из дома. Сведбергу поручили охранять сад со стороны пляжа. На пляже было пустынно. Только какая-то девушка сидела на гребной лодке — той самой, под которой нашли тело Густава Веттерстедта. Казалось, девушка была зачарована видом моря и черных, стремительно приближающихся грозовых туч. Анн-Бритт Хёглунд осталась на улице, возле гаража. Валландер видел, что входная дверь открыта. Он двигался очень медленно. Машина охранной фирмы стояла в гараже. В бардачке лежал пистолет. Валландер вытащил из кармана свой, снял с предохранителя и осторожно двинулся к черному проему двери. Прислушался. Все тихо. Он подошел ближе. В темноте разглядел Ханса Логорда. Тот стоял, сложив руки за головой. Неожиданно Валландеру стало не по себе. Он не знал, откуда взялось это чувство. Он инстинктивно чуял опасность, но все-таки вошел внутрь. Ханс Логорд смотрел прямо на него. Дальше события развивались стремительно. Вдруг одна рука Логорда сползла с головы, и Валландер увидел зияющую рану, как от удара топором. Тело Логорда упало на пол. Позади него стоял человек, который и удерживал его в вертикальном положении. Это был Стефан Фредман. На лице — цветные полосы. Со страшной быстротой, занеся топор для удара, он бросился на Валландера. Тот поднял пистолет, чтобы выстрелить, но не успел. Он машинально уклонился от удара, но поскользнулся и упал на ковер. Топор просвистел рядом с его головой, зацепив острием плечо. Вспыхнул выстрел, пуля попала в картину на противоположной стене. В ту же минуту в дверях показалась Анн-Бритт, держа пистолет в вытянутых руках. Стефан Фредман заметил ее, когда готовился снова обрушить топор на голову Валландера, и метнулся в сторону. Валландер оказался прямо на линии прицела, и Стефан успел юркнуть в балконную дверь. Сведберг! — мелькнуло в голове у Валландера.

— Стреляй! — крикнул он Анн-Бритт.

Но Стефан Фредман уже исчез.

Когда раздался первый выстрел, Сведберг растерялся. Он крикнул девушке, которая сидела у моря, чтобы она спряталась. Но та даже не сдвинулась с места. Сведберг бросился к калитке, ведущей в сад. Внезапно та распахнулась и стукнула его по лбу. Пистолет выпал у него из рук. В тот же миг Сведберг увидел лицо, которое запомнилось ему на всю жизнь. Человек держал в руке топор. Сведбергу оставалось одно: он бросился бежать, зовя на помощь. Стефан Фредман схватил сестру, неподвижно сидевшую на лодке. Взревел мопед, и они исчезли с пляжа — в тот самый миг, когда Валландер и Анн-Бритт выбежали из сада.

— Поднимай тревогу! — крикнул Валландер. — Где Сведберг, черт возьми? Я попробую выследить их на машине.

И тут начался дождь. Грозовые тучи неслись почти в миле над землей. Валландер бросился к машине, на бегу пытаясь сообразить, по какой дороге они могли поехать. Видимость была плохая, дворники работали вовсю. Он уже думал, что потерял их, когда вдруг впереди показался мопед. Они ехали в направлении морского курорта. Валландер держался от них на расстоянии, боясь вспугнуть. К тому же мопед ехал очень быстро. Как же мне их остановить? — лихорадочно думал Валландер. Он потянулся к телефону, чтобы сообщить о своем местонахождении, но тут что-то произошло. Возможно, виной тому была вода, которая уже успела собраться на проезжей части. Валландер увидел, что мопед разворачивает, и затормозил. На его глазах мопед врезался в дерево. Девушку, которая сидела сзади, швырнуло прямо на ствол. Стефан Фредман упал рядом.

О, черт! — выругался про себя Валландер. Остановив машину посередине шоссе, он бросился к мопеду.

Валландер сразу понял, что Луиза Фредман мертва. Очевидно, у нее были перебиты шейные позвонки. Белое платье казалось еще светлее из-за крови, которая стекала с лица девушки. Стефан Фредман остался почти невредим. Кровь на его лице смешалась с краской. Воин-одиночка исчез, и перед Валландером стоял четырнадцатилетний мальчик. Комиссар молча смотрел, как Стефан опустился на колени рядом с сестрой. Дождь лил как из ведра. Мальчик заплакал. Похоже на звериный вой, подумал Валландер и присел на корточки рядом со Стефаном.

— Она мертва, — сказал Валландер. — Ничего не поделаешь.

Лицо мальчика мгновенно исказилось. Валландер быстро поднялся, боясь, как бы тот на него не набросился. Стефан продолжал выть.

Наконец сквозь шум дождя до Валландера донеслось гудение сирен. Через минуту к нему подбежал Хансон. Только теперь Валландер заметил, что у него у самого в глазах стоят слезы.

Больше он ни во что не вмешивался и предоставил действовать своим коллегам. Он только коротко рассказал Анн-Бритт, как все произошло. Потом увидел Пера Окесона и пригласил его в свою машину. По крыше барабанил дождь.

— Вот все и закончилось, — сказал Валландер.

— Да уж. Закончилось.

— Завтра я ухожу в отпуск. Предстоит еще много возни с отчетами… Но я уеду в любом случае.

— Поезжай. Конечно, поезжай, — уверенно сказал Пер Окесон и вылез из машины.

Валландер подумал, что ему бы следовало спросить, поедет ли тот в Судан. Или Окесон собирался в Уганду?

Валландер поехал домой. Линды еще не было. Он залез в ванну и вылез из нее, только когда Линда постучала к нему в дверь.

В тот вечер он обо всем ей рассказал — рассказал о том, каково ему пришлось в эти дни.

Затем он позвонил Байбе.

— Я уж думала, что больше никогда тебя не услышу, — сказала она, не пытаясь скрыть раздражения.

— Прости меня. Столько дел навалилось.

— Мне кажется, это плохое извинение.

— Я знаю. Но другого у меня нет.

Оба замолчали. Молчание гуляло по проводам — из Истада в Ригу и обратно.

— Увидимся завтра, — наконец сказал Валландер.

— Да. Может быть.

На этом разговор закончился. Валландер почувствовал покалывание в животе. А вдруг она не приедет?

Они с Линдой стали укладывать вещи.

Дождь перестал ближе к полуночи.

Они стояли на балконе, вдыхая ночную свежесть.

— Какое славное лето, — сказала она.

— Да. Славное, — отозвался Валландер.

На следующий день они вместе сели на поезд до Мальмё, а там — простились, помахав друг другу рукой.

Катер на подводных крыльях уносил Валландера в Копенгаген.

Комиссар смотрел на воду, бурлившую у бортов. Потом рассеянно заказал себе кофе с коньяком.

Через два часа приземлится самолет с Байбой.

Вдруг Валландера охватило чувство, похожее на панику.

Ему захотелось, чтобы дорога до Копенгагена не кончалась так скоро.

Но когда Байба прилетела, он уже ждал ее.

Лишь теперь мысли о Луизе Фредман рассеялись.

Сконе 16–17 сентября 1994 г.

Эпилог

В пятницу, 16 сентября, в южное Сконе вдруг пришла осень. Она пришла нежданно, и люди все еще цеплялись за воспоминание о лете, жарче и суше которого, казалось, никто не видел.

В то утро Курт Валландер проснулся очень рано. Он резко открыл глаза, будто кто-то толкнул его в бок. Он лежал в темноте не двигаясь и пытался что-то припомнить. Но в голове отдавалось только далекое эхо событий, которые уже умчались прочь и больше никогда не вернутся. Он повернул голову и взглянул на часы, стоявшие у кровати. Стрелки поблескивали в сумраке. Без четверти пять. Валландер повернулся на бок, собираясь снова заснуть. Но мысли о предстоящем дне не давали ему покоя. Он встал и пошел на кухню. Уличный фонарь перед окном одиноко раскачивался на ветру. Валландер взглянул на градусник: ртутный столбик съежился. За окном было всего семь градусов. Валландер вспомнил, что меньше чем через двое суток будет в Риме. Улыбнулся. Сейчас там, наверное, еще тепло. Валландер сел за кухонный стол, налил себе кофе. Он мысленно перебирал все приготовления к отъезду. Несколько дней назад он навестил отца и наконец починил дверь, которую пришлось высадить этим летом, когда у отца случилось помутнение рассудка: он заперся в мастерской и начал жечь свои ботинки и картины. Несколько дней назад Валландер также впервые увидел его новый паспорт. Путевки лежали в кухонном ящике. Валландер уже наменял в банке итальянских лир, запасся книжечкой дорожных чеков. Билеты на самолет он заберет в турбюро после обеда.

Сегодня его последний рабочий день, потом он уходит в недельный отпуск. На Валландере все еще висело дело об экспорте угнанных машин в страны бывшего соцлагеря. Он подумал, что скоро будет год, как он занимается этой бандой. Недавно полиция Гетеборга накрыла одну из мастерских, где угнанные машины обретали новую внешность и документы, прежде чем погрузиться на паромы и покинуть пределы страны. Но в этом запутанном деле многое еще оставалось неясным, и после недели отдыха Валландера снова ждала неблагодарная работа.

Если не считать угонов, последний месяц в Истадском полицейском округе выдался тихий. Валландер заметил, что его коллеги уже навели порядок на письменных столах. Огромное напряжение, которым сопровождалась погоня за Стефаном Фредманом, наконец начало спадать. Матс Экхольм предложил, чтобы несколько психологов исследовали реакцию полицейских на сильнейший стресс, пережитый ими за время расследования. С Валландером беседовали несколько раз, и он снова оказывался лицом к лицу с воспоминаниями. Долгое время он чувствовал себя подавленным и страдал от депрессии. Ему до сих пор была памятна одна ночь в конце августа: тогда он никак не мог заснуть, вышел на улицу и поехал на пляж в Моссбю. Он шел вдоль берега, в голове крутились мрачные мысли. В какое же время, в каком же мире он живет? Доступно ли это человеческому пониманию? Бедные девушки, которых обманом доставляют в бордели Европы. Торговля несовершеннолетними, от которой ниточки прямиком ведут в потайные комнаты на самых высоких этажах общественного здания. Ни одна тайна не выйдет за пределы этих стен. Их похоронят в архивах, и они никогда не станут достоянием гласности. Портрет Густава Веттерстедта так и будет висеть в кабинетах, где отдаются директивы высшим полицейским чинам страны. В это мгновение Валландеру показалось, что он почти чувствует власть серых кардиналов, которой, как он думал, уже пришел конец; теперь он видел, что их власть возвращается. От этой мысли ему стало не по себе. И еще из головы у него не шел рассказ Стефана Фредмана. Рассказ о том, как Стефан стащил ключи и не раз приходил в квартиру Валландера, собираясь убить и его, и Линду. Узнав об этом, комиссар уже не мог смотреть на мир прежними глазами.

Однажды ночью он стоял на побережье и слушал шум тысяч невидимых перелетных птиц, которые уже потянулись на юг. Это была минута великого одиночества и красоты, словно уверение в том, что теперь все переменится. Валландер почувствовал, что почва еще не совсем ушла у него из-под ног.

Ему вспомнился один из последних разговоров с Экхольмом. К тому времени убийца был уже давно пойман.

Экхольм приезжал в середине августа, чтобы еще раз просмотреть материалы дела, и снова собирался в Стокгольм. В последний вечер Валландер пригласил его к себе на спагетти. Они проговорили до четырех утра. Валландер купил виски, и оба они опьянели. Валландер раз за разом задавал ему один и тот же вопрос: как так получилось, что молодой человек, почти ребенок, оказался способен на такую жестокость? Ответы Экхольма раздражали его, так как тот все сводил к рассуждениям о человеческой психике. Валландер настаивал, что сегодня все больший груз вины ложится на социальную среду, на неотвратимые процессы деформации, которым подвергается каждый человек в мире, который стало невозможно постичь. Экхольм отвечал, что их время не хуже любого другого. Да, шведское общество скрипит и качается. Но этим не объяснить существования таких людей, как Стефан Фредман. Швеция по-прежнему остается одним из самых стабильных обществ в мире. Одним из самых чистых обществ — Экхольм несколько раз повторил эти слова. Стефан Фредман — лишь исключение, которое ничего не доказывает. Он — сам по себе, и второй такой человек вряд ли найдется. В ту августовскую ночь Валландер пытался рассказать Экхольму, скольким детям сейчас приходится туго. Он разговаривал с ним так, будто ему больше и не с кем было поговорить. Его мысли становились сумбурными. Но за ними стояло подлинное чувство, и никто не мог этого отрицать. Валландеру было неспокойно. Будущее пугало его. Пугали те силы, которые собирались и крепли, оставаясь незримыми для глаз.

Он часто думал о Стефане Фредмане. Думал о том, почему так упорно шел по ложному следу. Он отказывался верить, что за всеми убийствами стоит четырнадцатилетний мальчик. Отказывался — хотя, когда он в первый раз переступил порог квартиры в Розенгорде и увидел Стефана, он уже нутром почувствовал, что очень близок к страшной разгадке. Валландер знал это, но шел по ложному следу, так как не в силах был принять такую правду.

В четверть восьмого Валландер захлопнул дверь и спустился к машине. Было прохладно. Он застегнул «молнию» на куртке и, поежившись, сел за руль. По дороге в управление он думал о встрече, которая предстояла ему в то утро.

Ровно в восемь Валландер постучал в кабинет Лизы Хольгерсон. Услышав ее голос, открыл дверь. Она кивнула, приглашая его сесть. У Валландера мелькнула мысль, что прошло всего три недели с тех пор, как Лиза Хольгерсон стала их начальницей, заняв место Бьёрка, и тем не менее ее присутствие уже заметно отразилось и на работе, и на общем настрое подчиненных.

Поначалу многие скептически отнеслись к женщине, которая пришла к ним из Смоландского полицейского округа. Вдобавок Валландера окружали люди, которые еще держались за старые предрассудки и считали, что женщинам вообще не место в полиции. Да еще на руководящей должности. Однако Лиза Хольгерсон быстро доказала свою профессиональную пригодность. Она поразила Валландера цельностью натуры, смелостью и умением делать образцовые по своей стройности доклады, о чем бы в них ни говорилось.

Накануне Лиза Хольгерсон предложила Валландеру встретиться. Но даже теперь, сидя в ее кабинете, он не знал, с какой целью она его пригласила.

— На следующей неделе вы уходите в отпуск, — сказала она. — Я слышала, что вы с отцом едете в Италию.

— Он мечтал об этой поездке, — ответил Валландер. — Возможно, такой случай больше не представится. Моему отцу почти восемьдесят лет.

— Моему восемьдесят пять. Бывают дни, когда голова у него совсем ясная. А бывает, он меня не узнает. Но я поняла, что от родителей все равно никуда не деться. Неожиданно замечаешь, что вы поменялись ролями. И они из родителей превратились в твоих детей.

— Примерно то же приходило в голову и мне, — сказал Валландер.

Она переложила на столе какие-то бумаги.

— Никакого определенного дела у меня к вам, собственно, нет, — произнесла она. — Но я вдруг поняла, что у меня так и не было случая поблагодарить вас за работу, проделанную этим летом. То расследование может считаться образцовым во многих отношениях.

Валландер смотрел на нее в недоумении. Неужели она говорит серьезно?

— Не могу с вами согласиться, — сказал он. — Я допустил много ошибок. Увлек расследование по ложному следу. Я мог провалить все дело.

— Хороший следователь тем и хорош, что умеет в нужный момент сменить ногу, — возразила она. — Вернуться к версии, которую уже сбросили со счетов. Ваша работа достойна подражания. Так же как и ваша выносливость. Умение нестандартно мыслить. Я хочу, чтобы вы знали об этом. Мне говорили, что начальник Госполиции несколько раз при случае выражал свое удовлетворение в связи с этим делом. Возможно, вам предложат прочитать о нем цикл лекций в высшей полицейской школе.

Валландер сразу заартачился.

— Я не могу, — сказал он. — Попросите кого-нибудь другого. Я не могу выступать перед незнакомыми людьми.

— Мы еще поговорим об этом, когда вы вернетесь, — сказала она и улыбнулась. — Сейчас мне было важно сказать вам, как я вас ценю.

Она поднялась из-за стола, давая понять, что встреча подошла к концу.

Валландер шел по коридору. Похоже, Лиза Хольгерсон говорила искренне, подумал он. Ее похвала заметно подняла ему настроение, хотя он старался себе в этом не признаваться. Скорее всего, они сработаются.

Он отправился в столовую и взял кофе, спросил Мартинсона, как идут дела у его дочери: девочка болела ангиной. Вернувшись в свой кабинет, Валландер позвонил в парикмахерскую и записался на стрижку. Потом положил перед собой список дел на сегодня, который составил накануне вечером. Он рассчитал, что должен выйти из управления около двенадцати, чтобы успеть покончить с последними приготовлениями.

Валландер как раз закончил подписывать накопившиеся бумаги, когда зазвонил телефон. Звонила Эбба из дежурной части.

— К тебе пришли, — сказала она. — По крайней мере, мне так кажется.

Валландер наморщил лоб.

— Кажется? — переспросил он.

— Здесь стоит какой-то мужчина. Он не говорит по-шведски, но имеет при себе письмо. На английском языке. На конверте стоит твое имя. Одним словом, он хочет тебя видеть.

Валландер вздохнул: времени у него было в обрез.

— Я сейчас спущусь, — сказал он и вылез из-за стола.

Мужчина, ожидавший его внизу, оказался невысокого роста. У него были темные волосы, на щеках — густая щетина. Одет он был очень просто. Валландер подошел и поздоровался. Мужчина ответил то ли по-испански, то ли по-португальски и тут же протянул конверт.

Валландер прочел письмо, и его сразу охватило чувство собственного бессилия. Он посмотрел на человека, который стоял перед ним. Затем взял за руку и отвел в свой кабинет. Принес еще кофе.

Письмо написал католический пастор Эстефано. Имя Валландера ему сообщили в Интерполе.

Пастор просил комиссара уделить часть его драгоценного времени Педро Сантане, который несколько месяцев назад потерял дочь при столь трагических обстоятельствах.

В письме рассказывалась трогательная история простого человека, который хотел побывать на могиле дочери, похороненной в далекой северной стране. Чтобы собрать деньги на дорогу, он продал большую часть того, что имел. К сожалению, Педро Сантана не говорит по-английски. Но пастор уверен, что это не помешает им понять друг друга.

Они пили кофе, ничего не говоря. Валландеру было не по себе. Они вышли из управления. Начинался дождь. Отцу Долорес Марии было холодно. Он шел рядом с Валландером, едва доставая ему до плеча. Валландер отвез его на кладбище. Пройдя мимо маленьких низких надгробий, они остановились перед холмиком, где покоилась Долорес Мария Сантана. В холмик был воткнут колышек с номером. Валландер кивнул и отступил назад.

Мужчина опустился на колени. Заплакал. Приблизив лицо к сырой земле, он жалобно заговорил с дочерью. Валландер не понимал слов, но чувствовал, что у него в глазах тоже стоят слезы. Он смотрел на человека, который прилетел с другого конца земли, и вспоминал девушку в рапсовом поле — как она испугалась его, а потом вспыхнула, словно факел. Валландер чувствовал, как сильный гнев зреет у него в душе.

У варварства всегда человеческое лицо, подумал он.

Именно это и делает варварство столь бесчеловечным. Валландер прочитал это в какой-то книге. Теперь он убедился, что это действительно так.

Вот уже почти пятьдесят лет, как он живет на свете. За это время общество изменилось, и вместе с ним изменился сам Валландер. Но только теперь он понял, что видел лишь часть этих драматических перемен. В обществе совершались еще какие-то процессы, которые пока были скрыты от их глаз. Общественное развитие имело свою теневую сторону: его сопровождали незримые процессы распада. Словно вирусное заболевание, которое долгое время может не иметь явных симптомов. Когда-то давно, когда Валландер только начинал работать в полиции, считалось, что любой конфликт можно решить мирным путем, применяя силу лишь в самом крайнем случае. Затем как-то незаметно оформилась группа проблем, которые стали все чаще решаться именно силовыми методами. И теперь это постепенное сползание вниз завершилось.

Неужели сегодня без применения силы уже ничего не добиться?

Если так — а именно этого Валландер боялся все больше и больше — то будущее страшило его. Обернувшись вокруг собственной оси, однажды общество предстанет перед ними в облике чудовища.

Малыш со спичечной этикетки, льняные волосы, тюбик с икрой…

Старая добрая Швеция…

Все это, конечно, так. Но не совсем.

Через полчаса мужчина поднялся с земли, перекрестился и посмотрел на Валландера. Тот потупил взгляд. Ему было тяжело смотреть в глаза этому человеку.

Он отвез Педро Сантану на Мариягатан. Предложил ему принять горячую ванну. Отменил визит в парикмахерскую.

Пока тот мылся, Валландер осмотрел его карманы и нашел там паспорт и билет на самолет. В воскресенье Педро Сантана уже летел назад, в Доминиканскую Республику. Валландер позвонил в управление и попросил Эббу разыскать Анн-Бритт Хёглунд. Анн-Бритт выслушала его, не задавая никаких вопросов, и обещала сделать все, как он сказал.

Через полчаса она стояла у него в прихожей. Она привезла Валландеру то, что он просил.

— Все это незаконно, — сказала она.

— Разумеется. Но ответственность я беру на себя.

Педро Сантана сидел на диване, неестественно вытянувшись. Она поздоровалась с ним и заговорила на своем скудном испанском.

Затем Валландер передал ему медальон, найденный в рапсовом поле. Педро Сантана долго смотрел на него. Затем поднял глаза на Анн-Бритт и Валландера и улыбнулся.

Они простились в прихожей. Педро Сантана переезжал на квартиру к Анн-Бритт.

Она обещала проследить, чтобы он не пропустил свой самолет в воскресенье.

Из окна кухни Валландер видел, как Педро Сантана садится в ее машину. Внутри у Валландера бурлил гнев.

В ту же минуту он понял, что только теперь дело можно считать по-настоящему закрытым. Стефан Фредман находится на лечении. Он будет жить. Луиза, его сестра, погибла. Она лежит в могиле, как и другая девушка — Долорес Мария Сантана. Расследование окончено.

Остался только гнев.

В тот день Валландер уже не стал возвращаться в управление. Встреча с Педро Сантаной вновь заставила его пережить события тех дней. Валландер сложил вещи, едва сознавая, что делает. Несколько раз он подходил к окну и рассеянно смотрел на улицу. Дождь усиливался. Лишь ближе к вечеру Валландеру удалось стряхнуть с себя апатию. Но гнев не утихал. Валландер чувствовал это. В четверть пятого он отправился в турбюро за билетами. Потом зашел в винный магазин и купил маленькую бутылку виски. Вернувшись домой, позвонил Линде. Сказал, что пришлет ей из Рима открытку. Линда куда-то спешила, но он не хотел ее ни о чем расспрашивать. Он постарался задержать ее у телефона подольше: рассказал о Педро Сантане и о долгом пути, который тот преодолел. Но Линда как будто не понимала его, или у нее действительно не было времени слушать. Разговор прервался слишком скоро.

В шесть часов Валландер позвонил Гертруд и спросил, все ли у них в порядке. Она сказала, что предстоящее путешествие очень взволновало отца и он едва может усидеть на месте. Валландер обрадовался — почти как в старые времена. Он отправился на машине в центр, пообедал в одной пиццерии. Вернувшись на Мариягатан, позвонил Анн-Бритт.

— Он очень приятный, — сказала она. — Уже успел поладить с детьми. Они и без языка прекрасно понимают друг друга. Он пел им песни. И танцевал. Должно быть, многое кажется ему здесь странным.

— Он что-нибудь говорил о дочери? — спросил Валландер.

— Долорес Мария была его единственным ребенком. Ее мать умерла вскоре после родов.

— Не рассказывай ему всех подробностей, — попросил Валландер. — Самого страшного ему лучше не знать.

— Я уже думала об этом, — сказала Анн-Бритт. — Я и так стараюсь говорить как можно меньше.

— Правильно.

— Счастливого тебе пути.

— Спасибо. Отец радуется, как ребенок.

— Да и ты, наверно, тоже.

Валландер не ответил. Но потом, уже положив трубку, он подумал, что Анн-Бритт права. Неожиданный приезд Педро Сантаны расшевелил задремавшие воспоминания, но теперь они снова обрели покой. Валландер заслужил свой отдых. Он налил в стакан виски и разложил перед собой карту Рима. Он никогда не бывал там. И не знал ни слова по-итальянски. Но ведь нас двое, подумал он. Отец тоже путешествовал по Риму только в мечтах. И тоже не знал итальянского языка. Вместе мы не пропадем.

Повинуясь внезапному импульсу, Валландер позвонил в метеорологическую службу Стурупского аэропорта. Спросил знакомого диспетчера, какая сейчас погода в Риме.

— В Риме тепло, — сказал диспетчер. — Сейчас там восемь часов десять минут. Двадцать один градус. Ветер юго-восточный, сила ветра — один метр в секунду, то есть почти безветренно. Зато есть легкий туман. По нашим прогнозам, в ближайшие двадцать четыре часа погода не изменится.

Валландер поблагодарил за помощь.

— Ты собрался путешествовать? — спросил диспетчер.

— Еду в отпуск вместе с отцом.

— Ну что ж, это хорошо. Я попрошу копенгагенских коллег, чтобы они поаккуратнее вывели вас на курс. Ты летишь на «Алиталия»?

— Да. В десять сорок пять.

— Буду о тебе думать. Счастливого пути.

Валландер еще раз посмотрел, все ли он взял. Проверил деньги и документы. В одиннадцать он позвонил Байбе, но вспомнил, что они уже попрощались накануне вечером. Сегодня Байба собиралась к родственникам, у которых нет телефона.

Валландер расположился в комнате со стаканом виски и поставил «Травиату». Музыка играла тихо. Ему вспомнилась поездка в Скаген. Он встретил Байбу в Копенгагене усталый и потрепанный, похожий на небритое привидение. Валландер чувствовал, что Байба разочарована, хотя ничего ему не сказала. Только когда они приехали в Скаген и он хорошенько отоспался за несколько ночей, он ей все рассказал. После этого они уже были по-настоящему вместе.

Когда до конца поездки оставалось всего несколько дней, Валландер спросил, выйдет ли она за него замуж.

Байба сказала, что нет. По крайней мере, не теперь. Прошло еще слишком мало времени. Ее муж, капитан Карлис, которого знал и Валландер, все еще жил в ее памяти. Его смерть неотступно преследовала Байбу. Но больше всего она боялась, что не сможет второй раз стать женой полицейского. Валландер понимал ее. Но ему хотелось ясности. Сколько времени ей потребуется, чтобы все обдумать?

Он знал, что Байба его любит. Он убедился в этом.

Но достаточно ли ее любви? А что же он сам? Действительно ли он хочет, чтобы под одной крышей с ним жил другой человек? Он этого не знал. Байба спасала Валландера от одиночества, которое преследовало его с тех пор, как он развелся с Моной. Отношения с Байбой были для него серьезным шагом. Но, может быть, на этом и стоит остановиться? По крайней мере, пока?

Валландер лег во втором часу. Он думал о том, спит ли сейчас Педро Сантана.

На следующий день, семнадцатого сентября, за ним заехала Гертруд. Было семь часов. Дождь не прекращался. Отец сидел на переднем сиденье, одетый в элегантный костюм. Перед поездкой Гертруд его постригла.

— Мы едем в Рим, — радостно сказал отец. — Подумать только!

Гертруд довезла их до мальмёской железнодорожной станции, там они пересели в аэропортовский автобус, следовавший через Лимхамн иДрагор. На пароме отцу непременно захотелось выйти на палубу, хотя дул сильный ветер. Он показал рукой в сторону шведского берега — на какую-то точку к югу от Мальмё.

— Вон там ты вырос. Помнишь?

— Конечно, как я могу забыть.

— У тебя было очень счастливое детство.

— Я знаю.

— И у тебя ни в чем не было недостатка.

— Да, ни в чем.

Валландер думал о Стефане Фредмане. О Луизе. Об их младшем брате, который пытался выколоть себе глаза. Обо всем, чего недоставало этим детям и чего они были лишены. Но он отогнал грустные мысли. Валландер знал, что они никуда не денутся, они будут возвращаться. Но сейчас он едет путешествовать вместе с отцом, и теперь это — самое главное. Все остальное может подождать.

Ровно в десять сорок пять самолет поднялся в воздух. Отец сидел у окна, Валландер посередине.

Он наблюдал за ним, пока самолет набирал скорость и медленно отрывался от земли. Отец прильнул к стеклу.

Валландер видел, что отец улыбается.

Это была улыбка старого человека.

Которому снова довелось испытать радость ребенка.

Послесловие

Эта книга — роман. Прежде всего это означает, что все мои герои вымышленные. В романе точное соответствие реальности не всегда возможно или же вовсе не требуется.

Я также хочу поблагодарить всех, кто помогал мне в работе над этой книгой.

Хеннинг Манкелль,

Падерне, июль 1995 года.

Хеннинг Манкелль Пятая женщина

Я видел во сне Бога.

У него было два лика:

Один светлый и кроткий, как лицо матери,

Другой же был лицом Сатаны.

Наваль эль Саадави

«Падение имама»

Нежно и прочно оплетает паутина

своего паука.

Неизвестный африканский источник

АЛЖИР — ШВЕЦИЯ май — август 1993 года

ПРОЛОГ

Ночь, на которую было назначено исполнение священной миссии, выдалась на удивление тихой.

Фарид — самый младший из четверых — потом вспоминал, что даже собаки, и те молчали. Было тепло, легкий ветерок, временами набегавший из пустыни, почти не чувствовался. Когда они приехали, уже совсем стемнело. Машина, на которой они проделали весь этот долгий путь — от Алжира до места встречи около Дар-Азизы — была старая, их сильно растрясло в дороге. Дважды приходилось останавливаться. Не проехали и полпути, как на заднем колесе спустила камера. Пока ее чинили, Фарид — которому никогда прежде не приходилось покидать город — сидел в тени огромной каменной глыбы и с удивлением наблюдал за тем, как прямо на его глазах, словно в театре, изменяется окружающий пейзаж. Поменять колесо оказалось непросто — гайки были сбитые и ржавые, их едва удалось отвернуть. По негромким репликам своих спутников Фарид понял, что они опаздывают и уже не успеют где-нибудь остановиться и перекусить. Наконец они снова двинулись в путь. Но на подъезде к Эль-Куэду заглох мотор. Больше часа потребовалось, чтобы найти и кое-как починить неисправность. Их вожак, бледный молодой человек лет тридцати с темной бородой и пронзительными глазами, какие бывают у людей, посвятивших себя служению Пророку, злобно шипел и торопил шофера. А тот потел над раскаленным мотором. Имя его Фариду было неизвестно. Конспирация не позволяла спрашивать, кто он и откуда.

Как звали двух других его спутников, Фарид тоже не знал.

Он знал только свое имя. Когда машина наконец завелась, уже совсем стемнело, никакой еды они с собой не брали, была только вода, чтобы утолить жажду.

В Эль-Куэд добрались глубокой ночью. Кругом было тихо. Машина остановилась у рынка, и, как только они вышли, сразу уехала. Откуда-то из темноты появился человек — пятый в их группе — теперь он показывал дорогу.

Именно тогда, торопливо пробираясь по ночным улицам чужого города, Фарид впервые задумался о том, что́ им вскоре предстояло сделать. В одном из карманов халата рука его нащупала слегка изогнутый нож в чехле.

Первым с ним заговорил об иностранцах его брат, Рашид Бен Мехиди, когда они вместе сидели на крыше отцовского дома и смотрели на мерцание огней над Алжиром. Фарид тогда уже знал, что Рашид Бен Мехиди активно борется за то, чтобы превратить их страну в исламское государство, в котором нет других законов, кроме тех, что предписаны Пророком. Потом брат каждый вечер стал рассказывать Фариду, почему нужно изгнать из страны иностранцев. Первое время Фариду было лестно, что брат ведет с ним такие долгие разговоры о политике. Правда, ему не сразу удалось разобраться во всем, что рассказывал брат. А когда он наконец разобрался, то понял, что тот не зря тратит на него свое время. Он хочет, чтобы Фарид тоже участвовал в изгнании иностранцев из страны.

Это было больше года назад. И вот теперь душной безветренной ночью он пробирается по темным и узким улочкам вместе с другими мужчинами, одетыми, как и он, в черное, чтобы исполнить желание Рашида. Иностранцам нечего делать в их стране. Но они не уплывут отсюда на кораблях и не улетят на самолетах. Они будут убиты. И те, кто еще только собирается сюда, побоятся приехать.

«Твоя миссия священна, — повторял Рашид. — Пророк будет доволен. Мы сделаем страну такой, какой он желает ее видеть, и тогда тебя ожидает счастливое будущее».

Фарид нащупал в кармане нож. Он получил его от Рашида в тот вечер, когда они прощались на крыше. У ножа была красивая рукоятка из слоновой кости.

Они шли, пока не оказались на окраине города. Впереди раскинулась площадь. Над их головой ярко светили звезды, небо было безоблачно. Они стояли в тени длинного кирпичного дома, возле решетки закрытого на ночь магазина. Напротив, через дорогу, за высоким железным забором скрывалась огромная каменная вилла. Человек, который шел первым, бесшумно растворился в темноте.

Они снова остались вчетвером. Ниоткуда не доносилось ни звука. Фарид даже не знал, что бывает такая тишина. В Алжире всегда шумно. Никогда еще за свои девятнадцать лет Фарид не переживал ничего подобного.

В вилле напротив еще светилось несколько окон. Дребезжа, мимо прополз автобус с разбитыми тусклыми фарами. Потом снова стало тихо.

Вот погасло одно окно. Фарид попытался определить время. Ему казалось, что они ждут уже полчаса. Очень хотелось есть — ведь у него с самого утра во рту не было ни крошки. Обе бутылки с водой уже опустели. Но просить нельзя. Это может рассердить главного. Выполняя священную миссию, нельзя думать о таких пустяках, как вода.

Погасло еще одно окно. А следом за ним и последнее. Дом на противоположной стороне улицы погрузился во мрак. Они продолжали ждать. Потом главный подал знак, и они перебежали через дорогу. Около калитки сидел старик сторож, он спал. В руке у него была деревянная дубинка. Главный пнул его ногой. Сторож проснулся, и Фарид увидел, как вожак поднес нож к самому лицу старика и что-то прошептал ему на ухо. Даже в тусклом свете уличных фонарей Фарид ясно увидел страх в глазах сторожа. Старик поднялся и на непослушных ногах заковылял прочь. Калитка, слегка заскрипев, открылась, и они вошли во двор. Здесь сильно пахло жасмином и еще каким-то растением, название которого Фарид не помнил. Было все так же тихо. Рядом с высокой входной дверью висела табличка: «Орден христианских сестер». Фарид задумался над тем, что́ это может значить. Но тут на его плечо легла рука. Он вздрогнул. Потом понял, что это главный. И услышал от него первые за все время слова — они были сказаны так тихо, что даже ночной ветер не услышал бы их.

— Нас четверо, — сказал вожак. — В доме тоже четыре человека. По одному в каждой комнате. Комнаты разделены коридором. Эти люди стары и не окажут сопротивления.

Фарид посмотрел на своих спутников. Они были немного старше него. И, похоже, уже не первый раз участвовали в такой операции. Новичком здесь был только Фарид. Но его это не беспокоило. Ведь Рашид сказал, что они выполняют волю Пророка.

Главный посмотрел на Фарида, словно прочитав его мысли.

— В доме живут четыре женщины, — сказал он. — Они иностранки и отказались уехать из нашей страны добровольно. А значит, предпочли смерть. Кроме того, они христианки.

«Мне придется убить женщину, — промелькнуло в голове Фарида. — Об этом Рашид не говорил».

Значит, объяснение могло быть только одно: это неважно. И ничего не меняет.

Они вошли в дом. Наружную дверь открыли легко, подцепив замок кончиком ножа. Внутри было темно и душно. Они зажгли карманные фонарики и стали осторожно подниматься по широкой лестнице. Коридор верхнего этажа освещала одинокая лампочка под потолком. Было все так же тихо. Вот они видят перед собой четыре двери. Достают ножи, главный указывает на двери и кивает. Раздумывать некогда. Рашид говорил, что все должно свершиться очень быстро. В глаза не смотреть. Нащупать горло и убить, сразу и решительно.

Потом Фарид плохо помнил, как все произошло. В кровати под белой простыней лежала женщина, кажется, у нее были седые волосы. Он не разглядел ее как следует — свет, попадавший в комнату с улицы, был очень тусклым. Фарид сдернул с нее простыню, и она проснулась. Но закричать не успела и даже не поняла, что происходит — одним движением он перерезал ей горло и быстро отступил назад, чтобы не испачкаться в крови. Потом повернулся и вышел в коридор. Все заняло меньше полминуты. Внутри у него словно работал секундомер, отсчитывая секунды.

Они уже собирались покинуть коридор, как вдруг послышалось негромкое восклицание. Главный застыл, будто не зная, как поступить. В одной из комнат оказалось двое. Одна чужая. Может быть, приехала в гости.

Но она тоже была иностранкой. Сомнений не было.

Главный вошел в комнату. Фарид последовал за ним и увидел в углу кровати женщину. Ее страх отозвался в нем внезапной дурнотой. В другой кровати лежала убитая. Белый пододеяльник намок от крови.

Вожак вытащил из кармана нож и перерезал горло пятой женщине.

Они покинули дом так же незаметно, как вошли в него. Где-то в темноте их ждала машина. С рассветом и Эль-Куэд, и пять мертвых монахинь остались далеко позади.

Это случилось в мае 1993 года.

* * *

Письмо пришло в Истад 19 августа. Увидев алжирский штемпель, она решила, что письмо от матери, и не стала сразу открывать его. Ей хотелось прочитать письмо внимательно, не торопясь. По толщине конверта она определила, что письмо длинное, несколько страниц. Но ведь мать не писала ей уже больше трех месяцев. Новостей накопилось много. Письмо так и пролежало на столе в гостиной до самого вечера. Странно только, почему адрес напечатан на машинке. Но ответ на этот вопрос наверняка был в письме. Около полуночи она наконец открыла балконную дверь и села в кресло, которое едва помещалось среди всех ее горшков с цветами. Был прекрасный теплый августовский вечер. Возможно, один из последних в этом году. Осень стояла на пороге, но пока не заходила, дожидаясь своего часа. Женщина открыла конверт и начала читать.

Слез не было. Они хлынули уже потом, когда она закончила письмо и отложила его в сторону.

Она сразу поняла, что письмо писал не мужчина. Это было видно по красивому почерку. По тому, как неизвестная осторожно выбирала слова, как щадила ее, рассказывая обо всех этих страшных вещах.

Но ее старания были напрасны. Случилось то, что случилось. И ничего уже не поправить.

Женщину, написавшую письмо, звали Франсуаза Бертран, она работала в полиции. Своей должности она не назвала, но из письма было ясно, что она — сотрудник центрального алжирского управления по расследованию убийств. Потому-то ей и стали известны события той майской ночи в Эль-Куэде, городке, расположенном к юго-западу от Алжира.

На первый взгляд, все казалось предельно ясным, понятным и потому особенно страшным. Четыре монахини французского происхождения были убиты неизвестными. Точно установлено, однако, что их убийцы — фундаменталисты, которые хотят очистить страну от иностранцев. Исподволь подтачивая государство, они рассчитывают сокрушить его. И на его месте построить фундаменталистское государство. Четырем монахиням перерезали горло, следов преступников не обнаружено, только много крови, повсюду густая засохшая кровь…

Там же была найдена пятая женщина, шведская туристка, которая уже несколько раз продлевала визу, и по несчастному стечению обстоятельств осталась у монахинь в ночь, когда на них произошло нападение.

В ее сумочке был обнаружен паспорт на имя Анны Андер, шестидесяти шести лет, находившейся в стране по туристической визе. Там же лежал билет на самолет с открытой датой. Убийство четырех монахинь само по себе было достаточно неприятным событием, и так как Анна Андер, судя по всему, путешествовала одна, полиция под давлением властей решила сделать вид, что никакой пятой женщины в действительности не существовало. О ее присутствии в ту злосчастную ночь на месте преступления не упоминали. Она словно бы и не спала в одной из комнат. Смерть ее списали на дорожно-транспортное происшествие, а саму Анну Андер захоронили без указания имени в неизвестной могиле. Из комнаты, где было совершено преступление, вынесли вещи, принадлежащие ей, уничтожили всё, что могло напомнить о ее существовании. Именно тогда с делом ознакомили Франсуазу Бертран. «Однажды ранним утром меня пригласил к себе начальник, — рассказывала она в своем длинном письме, — и приказал срочно выехать в Эль-Куэд». Анну Андер к этому времени уже похоронили. Франсуазе Бертран было поручено убедиться, что после нее не осталось никаких нежелательных улик, и затем уничтожить документы и личные вещи убитой женщины.

После этого никто не смог бы доказать, что Анна Андер приезжала и жила какое-то время в Алжире. С этой минуты она не имела к Алжиру никакого отношения и вычеркивалась из всех списков. Но случилось так, что Франсуаза Бертран нашла сумку, которую проглядели нерадивые следователи. Сумка стояла за шкафом. Или лежала на нем и потом упала вниз, такое тоже возможно. В сумке оказались письма, многие были недописаны, в них Анна Андер обращалась к своей дочери, живущей в далекой Швеции в городе с названием Истад. Франсуаза Бертран выражала сожаление, что ей пришлось прочитать частные письма. Она нашла в Алжире вечно пьяного шведского художника и обратилась к нему за помощью. А он перевел содержание писем, даже не зная, для чего это нужно. Франсуаза записывала его переводы, и постепенно у нее сложилась довольно полная картина происшедшего. Мысль о том, что случилось с пятой женщиной, была для Франсуазы мучительна. Не только потому, что женщину жестоко убили, но и потому, что это произошло именно в Алжире, стране, которую Франсуаза так сильно любила и которую терзали и разрывали на части внутренние противоречия. Франсуаза, как могла, постаралась объяснить, что происходит в стране, и немного рассказала о себе. Ее отец родился во Франции, но еще в детстве переехал с родителями в Алжир. В Алжире он вырос, женился на местной девушке, и Франсуазе, которая была старшим ребенком в семье, всегда казалось, что у нее две родины — Франция и Алжир. Но теперь она твердо уверена: ее родина здесь, в Алжире. Именно поэтому ей так тяжело видеть борьбу и раскол, царящие в стране. Именно поэтому она не может участвовать в обмане, унизительном не только для нее, но и для ее страны, и скрывать правду о пятой женщине, прикрываться вымышленной автомобильной катастрофой, а потом и вовсе снять с себя всякую ответственность за пребывание Анны Андер в Алжире. «Я не могла спать ночами, — писала Франсуаза Бертран. — И наконец решилась сообщить Вам о том, что случилось с Вашей матерью». Это было нарушением должностной инструкции, и Франсуаза Бертран просила нигде не упоминать ее имени. «Все рассказанное здесь — чистая правда, — заканчивает она свое длинное письмо. — Возможно, я совершила ошибку, написав Вам. Но могла ли я поступить иначе? Я нашла сумку с письмами, которые мать адресовала своей дочери. И просто отослала по назначению, объяснив, как они попали мне в руки».

В конверт Франсуаза Бертран вложила незаконченные письма.

Там же был паспорт Анны Андер. Но ее дочь не стала читать письма. Они так и лежали на балконном полу, а она все плакала и плакала. На рассвете она поднялась с кресла и пошла на кухню. Долго, неподвижно сидела у кухонного стола. В голове было совершенно пусто. Но понемногу мысли ее прояснились. Все встало на свои места. Оказывается, она долгие годы ждала, сама не догадываясь об этом. Не знала, что ждет, не понимала, чего ждет. Лишь теперь она наконец поняла: есть миссия, и медлить с ее выполнением нельзя. Время пришло. Матери больше нет. Пробил ее час.

Она встала из-за стола и принесла из спальни коробочку с листками бумаги и конторскую книгу — они всегда лежали в ящике под кроватью. Свернутые листки бумаги она разложила перед собой. Их было сорок три. Но только на одном из них стоял черный крест. Затем она начала их разворачивать, один за другим.

Крестом оказалась помечена двадцать седьмая по счету бумажка. Женщина открыла конторскую книгу и стала пробегать глазами ряды имен, пока не отыскала колонку под номером двадцать семь. Женщина задумчиво смотрела на имя: когда-то она сама вписала его сюда, в памяти возникло лицо…

Она захлопнула книгу и убрала бумажные листки в коробку.

Ее мать умерла.

Сама она приняла решение. И это решение было бесповоротным.

Она даст себе год. На то, чтобы смириться с потерей, чтобы подготовиться. Год, но не больше.

Она снова вышла на балкон. Закурила сигарету и стояла, глядя на просыпающийся город. С моря надвигались темные дождевые тучи.

В начале восьмого она наконец легла. Было утро двадцатого августа 1993 года.

СКОНЕ 21 сентября—11 октября 1994 года

1

Было уже начало одиннадцатого, когда он наконец закончил стихотворение.

Последние строфы дались ему нелегко и заняли много времени. Ему хотелось найти слова, горькие и одновременно прекрасные. Уже в который раз он перечитывал и рвал написанное. Дважды готов был сдаться. Но все-таки стихотворение закончено и лежит перед ним на столе. Элегия о пестром дятле, который, того и гляди, совсем исчезнет в Швеции — его не видели здесь с начала 80-х годов. Еще одна птица под натиском людей покидает насиженное место.

Он поднялся из-за стола и потянулся. С каждым годом ему становилось все труднее подолгу сидеть за работой.

«Такие старики, как я, не должны писать стихов, — подумал он. — Когда человеку семьдесят восемь, его мысли уже вряд ли интересны кому-нибудь, кроме него самого». Одновременно он знал, что неправ. Лишь на Западе на стариков смотрят со снисходительностью или презрительной жалостью. В других культурах старость уважают как время прозрения и мудрости. И стихи он все равно будет писать, пока жив. Пока может ясно мыслить и держать в пальцах ручку. Ничего больше он не умеет. Во всяком случае, теперь. Когда-то он был удачливым торговцем машинами. Другие ему и в подметки не годились. Не зря говорили, что у него железная хватка. Торговля шла хорошо. Одно время у него даже работали филиалы в Томелиле и Шёбу. За эти годы он скопил достаточно денег, чтобы теперь жить в свое удовольствие.

И все же главным в его жизни были стихи. Все остальное приходило и уходило. Стихи же дарили ему ни с чем не сравнимую радость.

Он закрыл шторами большие окна, из которых виднелись всхолмленные поля, где-то за горизонтом плавно спускающиеся к морю. Подошел к книжной полке. Девять сборников стихов напечатал он за свою жизнь. Вот они стоят — бок о бок — на полке. Они всегда издавались маленьким тиражом — триста экземпляров, иногда чуть больше. Непроданные хранились в подвале, в больших картонных коробках. Но это не было ссылкой. Он все еще гордился ими. Хотя и решил, что когда-нибудь сожжет. Нужно-то всего лишь вынести коробки во двор и чиркнуть спичкой. В тот день, когда врачи или внутренний голос сообщат ему о приближении смерти, он уничтожит тонкие книжечки, которые никто не захотел покупать. Не допустит, чтобы они оказались на помойке.

Он разглядывал книги, стоящие на полке. Всю свою жизнь он читал стихи. Многие знал наизусть. И не пытался обманывать себя: его были не самыми лучшими. Но ведь и не худшими. Он начал печататься в конце 40-х годов. С тех пор его сборники выходили примерно раз в пять лет, и в каждом из них были строфы, ни в чем не уступавшие стихам самых знаменитых поэтов. Правда, в жизни он так и остался торговцем машинами, а не литератором. В новостях культуры ничего не писали о публикации его новых сборников. Его не награждали премиями. Первый сборник он разослал в крупные стокгольмские издательства. Прошло время, и книги вернулись к нему с краткими отказами, напечатанными на готовых бланках. В одном из издательств, правда, редактор лично от себя приписал, что никто не будет читать стихи, в которых речь идет только о птицах: «Кого интересует духовный мир белой трясогузки?». Тогда он перестал обращаться в издательства. Стал издавать книги за свой счет. В простых обложках, без иллюстраций. Ничего лишнего. Главное — это то, что внутри, — слова. И, между прочим, его стихи покупали. Даже хвалили.

Вот лежит новое стихотворение. О пестром дятле, красивой птице, которую давно уже не видели в Швеции.

«Птичий поэт, — подумал он про себя. — Почти все мои стихи о птицах. О полете, шелесте крыльев в ночи, одиноких призывных криках вдалеке. В мире птиц я нахожу разгадку самых сокровенных тайн жизни».

Он вернулся к столу и взял в руки листок. «Все-таки я дописал это стихотворение», — подумал он, разжал пальцы, и бумага упала на стол. Прошелся по комнате, и тут в спине вдруг что-то кольнуло. «Неужели старею?» Он привычно прислушался к себе — не изменяет ли ему здоровье. Всю жизнь он тренировал свое тело, никогда не курил, не пил, был умерен в еде и чувствовал себя прекрасно. Но, как ни крути, скоро восемьдесят. Время, отмеренное ему, неумолимо подходит к концу. Зашел на кухню и налил себе кофе из кофеварки, которую всегда держал наготове. Стихотворение было дописано, но к радости примешивалась печаль.

«Осень жизни», — подумал он. — Хорошее название. Каждое написанное стихотворение может оказаться последним. Кроме того, сейчас сентябрь. Осень. И на календаре, и в моей жизни.

Взяв чашку, он вернулся в комнату. Осторожно сел в одно из кожаных кресел, с которыми не расставался уже больше сорока лет. Он купил их в память о своем триумфе, когда стал официальным представителем фирмы «Фольксваген» в южной Швеции. На столике возле кресла стояла фотография Вернера, овчарки, которую он любил больше всех своих собак. Старость — это одиночество. Умерли люди, вместе с которыми прошла жизнь. Понемногу уходили в прошлое собаки, жившие у него. И вот он остался один. В жизни каждого человека наступает время, когда он оказывается один. Об этом он совсем недавно попытался написать стихотворение. Но оно не получилось. Может быть, получится теперь, когда элегия о пестром дятле закончена? Но ведь он всегда писал про птиц. Не про людей. Птиц он знал и понимал. А люди для него продолжали оставаться загадкой. Хорошо ли он знал даже самого себя? Писать стихи о том, чего не понимаешь, все равно, что бросать слова на ветер.

Он закрыл глаза и вдруг вспомнил телевикторину, которую смотрел то ли в конце 50-х, то ли в начале 60-х годов. Телевизор был черно-белый. Какой-то молодой человек выбрал тему «Птицы». Он был косоглазым и прилизанным. Однако ответил на все вопросы и получил чек на 10 000 крон — сумму в те времена баснословную.

Сам он тогда находился далеко от студии, от наушников и кабинок со звукоизоляцией. Он сидел в этом же кожаном кресле. Но тоже знал ответы на все вопросы. Причем сразу, без обдумывания. А 10 000 крон достались другому. Его знание птиц никто не оценил. И он продолжал писать свои стихи.

Он вздрогнул и прервал размышления. Послышался какой-то звук. Не зажигая света, он напряг слух. Неужели кто-то ходит во дворе?

Он отбросил эту мысль. Пустяки, игра воображения. Старики мнительны. В дверях хорошие замки, на стене спальни висит дробовик, пистолет — тоже всегда под рукой, в ящике кухонного стола. И если какой-нибудь незваный гость задумает явиться сюда, в этот дом, расположенный в глухой и безлюдной местности к северу от Истада, его хозяин сумеет за себя постоять. И сделает это, не задумываясь.

Он встал с кресла. Снова кольнуло в спине. Боль то усиливалась, то отпускала. Он поставил чашку в раковину и посмотрел на часы. Скоро одиннадцать. Пора собираться. Термометр за окном кухни показывал плюс семь. Давление росло. Дул слабый юго-западный ветер. «Все складывается замечательно, — подумал он. — Сегодня ночью косяки потянутся на юг. Тысячи и тысячи перелетных птиц невидимо пролетят над моей головой. В темноте я их не увижу. Лишь почувствую их присутствие где-то высоко в небе. Вот уже пятьдесят лет я провожу осенние ночи на улице только ради того, чтобы послушать, как в недосягаемой вышине пролетают косяки птиц».

Он часто думал, что это похоже на перелет целого неба.

Симфонические оркестры певчих птиц в полном составе замолкали и отправлялись в теплые края в преддверии приближающейся зимы. Инстинкт был заложен в них природой. Она же научила их ориентироваться по звездам и магнитным полям, сделала непревзойденными штурманами. Птичьи тела защищены толстым слоем подкожного жира, они ловят попутный ветер и могут находиться в воздухе несколько часов подряд.

Небо вибрирует от взмахов крыльев и отправляется в свое ежегодное паломничество. Птичьи косяки устремляются в Мекку. А человек, что он по сравнению с перелетной птицей? Одинокий старик, которому суждено оставаться на Земле и смотреть, как над его головой проносится небо.

Это напоминало священнодействие. Он словно служил осеннюю литургию, в темноте провожая улетающих птиц. Он знал, что по весне снова выйдет на двор и будет встречать их.

Перелетные птицы были его религией. Он пошел в прихожую и хотел надеть куртку, но остановился, вернулся в комнату и натянул на себя свитер, лежащий на табуретке возле письменного стола.

Вдобавок ко всем прочим напастям старики становятся зябкими.

Он снова посмотрел на только что законченное стихотворение. Элегия о пестром дятле. Она действительно ему удалась.

А может, ему отпущена долгая жизнь, и он еще успеет написать стихотворения для последнего, десятого поэтического сборника? Название для него уже придумано: «Ночная литургия».

Он вернулся в прихожую, надел куртку и натянул кепку пониже на лоб. Открыл входную дверь. Осенний воздух пах мокрой глиной. Он вышел на улицу и остановился, давая глазам привыкнуть к темноте. В саду было тихо. На юге небо казалось более светлым — там находился Истад. Свет соседских домов сюда не долетал, они стояли далеко, и его двор тонул в кромешной темноте. Небо было звездным и чистым. Только на горизонте виднелись редкие облачка.

В эту ночь над его головой пролетят косяки птиц.

Он пошел вперед. Двор был старый, с трех сторон его окружали ряды построек. Четвертый ряд сгорел в начале века. Хозяин сохранил во дворе старую булыжную кладку. Никогда не жалел денег на ремонт дома. И решил после смерти завещать его лундскому обществу культуры. Ни жены, ни детей у него нет. Когда-то он торговал машинами и скопил приличное состояние. У него были собаки. И еще птицы над головой.

«Я ни о чем не жалею, — думал он, идя по тропинке к вышке, которую построил специально, чтобы наблюдать за ночным перелетом птиц. — Я ни о чем не жалею, потому что жалеть о чем-нибудь — глупо».

Была прекрасная сентябрьская ночь. Отчего же тогда так тревожно, так тоскливо сжималось сердце?

Он остановился и прислушался. Но услышал только слабое гудение ветра. Снова пошел вперед. Наверно, это боль. Внезапная боль в спине. Какая еще у него может быть причина для беспокойства?

Он снова остановился и обернулся. Но ничего не увидел. Он был один. Тропинка спускалась вниз. Потом взбиралась на холм. У подножия холма тянулась широкая канава, через нее перекинуты мостки.

Вышка стояла на самом верху. От двери дома до нее было ровно двести сорок семь метров. Сколько раз он ходил по этой тропинке? Знал каждый поворот, каждую ямку. И все-таки шел медленно и осторожно, чтобы не споткнуться, не сломать ногу. Стариковские кости хрупкие. Он хорошо помнил это. Попасть в больницу с переломом бедра для него равносильно смерти — он не выдержит бездействия и неподвижности на больничной койке. Начнет задумываться о своей жизни. И это будет конец.

Вдруг он остановился. Крик совы. Хруст ветки где-то поблизости. Звук донесся из рощицы, начинавшейся за холмом. Он неподвижно, напряженно вслушивался и вглядывался в темноту. Снова ухнула сова. И все стало тихо. Он продолжил свой путь, недовольно бормоча под нос: «Старый стал и мнительный. Мерещится всякая чертовщина в темноте».

Вот показалась вышка. Ее черный силуэт был хорошо виден на фоне ночного неба. Еще двадцать метров — и он будет у мостков, переброшенных через канаву. Он пошел дальше. Сова больше не подавала голос. Он подумал, что это, наверно, серая неясыть. Даже наверняка серая неясыть.

Внезапно он остановился. У самых мостков, перед канавой: «Что случилось с вышкой? Странно». Он сощурился, стараясь разглядеть детали. Так и не понял, в чем дело. Но что-то явно изменилось.

«Просто показалось, — успокоил он себя. — Все в порядке. Этой вышке уже десять лет, что с ней может случиться? Глаза стали подводить. Вот и мерещится». Еще шаг, и он вступил на мостки, под ногами заскрипели доски. Он продолжал смотреть на вышку.

«Не может быть, — думал он. — Бьюсь об заклад, что сегодня она на метр выше, чем вчера. Или я сплю. И вижу себя самого на вышке».

Он тут же понял, что не ошибся. На вышке кто-то стоит. На фоне неба четко вырисовывался неподвижный силуэт. На долю секунды закрался страх. Потом пришла злость. Кто посмел без спроса войти сюда, подняться на его вышку? Наверно, браконьер — выслеживает косуль, которые частенько появляются у рощицы по ту сторону холма. Почему-то он не подумал, что на вышку мог забраться другой любитель птиц.

Он окликнул человека на вышке. В ответ ни звука, ни жеста. Он снова засомневался. Ненадежны стариковские глаза.

Он крикнул еще раз и снова не получил ответа. Сделал несколько шагов по мосткам.

Доски проломились неожиданно. Канава была глубокой, больше двух метров. Он упал, даже не успев выставить руки.

И почувствовал колючую боль. Она пронзила насквозь все тело десятком раскаленных прутьев и была так сильна, что он даже не закричал. Лишь, умирая, подумал, что не упал на дно канавы. Он повис на чем-то, и это что-то было его болью…

Последняя его мысль была о птицах, пролетавших высоко в небе.

Небо улетало на юг.

Он сделал последнюю попытку освободиться от боли.

И все было кончено.

Это случилось в двадцать три часа двадцать минут двадцать первого сентября 1994 года.

В ту ночь огромные косяки певчих дроздов отправлялись на юг. Они появились с севера и летели на юго-запад, через Фальстербу, далеко-далеко, туда, где их ждет тепло.

* * *

Когда снова стало тихо, она осторожно спустилась с вышки. Посветила в канаву карманным фонариком. Человек по имени Хольгер Эриксон был мертв.

Погасив фонарик, она немного постояла в темноте.

Потом повернулась и быстро ушла.

2

В пять часов утра двадцать шестого сентября Курт Валландер проснулся в своей квартире на Мариагатан, улице в центральной части Истада.

Открыв глаза, он первым делом посмотрел на свои загорелые руки. Откинувшись на подушки, прислушался к осеннему дождю, барабанившему в окно спальни. В памяти всплыли приятные картины путешествия, которое два дня назад закончилось в «Каструпе».[29] Целую неделю они с отцом отдыхали в Риме. Погода стояла жаркая, он успел загореть. Послеполуденные часы, когда солнце пекло особенно сильно, они проводили на скамеечке на вилле Боргезе: отец дремал в тени, а сам он, сняв рубашку и закрыв глаза, загорал. Кстати, это стало причиной их единственной за всю поездку размолвки: отец отказывался понимать, как можно тратить время на такие глупости, как загар. Но спор был несерьезным и возник словно для того, чтобы внести разнообразие в их общение.

«Удачная поездка, — думал Валландер, лежа в постели. — Мы с отцом побывали в Риме, и все прошло отлично. Я даже представить себе не мог, даже не надеялся на такое замечательное путешествие».

Он взглянул на часы, стоявшие на столике у кровати. Скоро на работу. Но время еще есть. Можно поваляться в кровати. Валландер нагнулся к куче газет, которые просматривал вчера вечером. На глаза ему попалась статья о результатах выборов в риксдаг. В день выборов он был в Риме и голосовал по почте. В газете написано, что социал-демократы набрали больше 45% голосов. Но что это значит? Какие будут перемены? Валландер бросил газету на пол. Мысли его снова обратились к Риму.

Они жили в дешевой гостинице рядом с Кампо дей Фиори. Снимали две комнаты, а прямо над ними на крыше была терраса с прекрасным видом на город. Здесь они по утрам пили кофе и обсуждали свои планы на день. Обсуждение всегда проходило мирно. Что им нужно посмотреть, отец решил заранее. Валландер иногда беспокоился, что он планирует слишком много, не рассчитывает своих сил, и присматривался к отцу, боясь обнаружить признаки рассеянности или забывчивости. Они оба знали, что болезнь не ушла, лишь ненадолго затаилась. Странный недуг, носивший название «болезнь Альцгеймера». Но всю эту счастливую неделю, всю поездку, отец был в отличном расположении духа. К горлу Валландера подкатил комок: путешествие уже принадлежало прошлому, осталось позади, теперь о нем можно только вспоминать. Другого раза не будет. Никогда больше они не поедут в Рим — Валландер и его почти восьмидесятилетний отец.

Во время поездки они пережили мгновения настоящей близости. Едва ли не первые за последние сорок лет. Валландер вспомнил о своем открытии: оказывается, они с отцом очень похожи, гораздо больше, чем он думал. Например, оба они — «жаворонки». Узнав, что завтрак в гостинице накрывают в семь часов, отец начал возмущаться. Взяв с собой Валландера, он спустился к портье и, перемежая южно-шведскую речь какими-то английскими, немецкими словами и несвязными фразами из итальянского разговорника, объяснил, что хочет breakfast presto, а не tardi. Ни в коем случае не tardi! Зачем-то, говоря о необходимости завтракать на час раньше, не позднее шести утра, и угрожая, в случае отказа, переехать в другую гостиницу, отец несколько раз сказал: «passagio a livello». Услышав это, портье посмотрел на него удивленно, но с уважением.

Конечно, им перенесли завтрак на шесть часов. Позже Валландер поинтересовался в словаре, что означает «passagio a livello», оказалось: «железнодорожный переезд». Видимо, отец спутал это выражение с каким-то похожим. С каким, Валландер так и не понял, а у отца спрашивать не стал.

Валландер прислушался к шуму дождя. Путешествие в Рим, одна-единственная неделя, осталось в памяти чередой многочисленных и разнообразных впечатлений. Отец не только твердо знал, во сколько ему нужно завтракать, столь же непоколебим и последователен он был в желании показать сыну город, и сам решал, куда стоит пойти. Он планировал маршруты прогулок, и Валландер понял, что отец всю жизнь готовился к этому путешествию. Оно было для него посещением святынь, паломничеством, в котором Валландер удостоился чести его сопровождать. Присутствие Курта входило в отцовский план, ему отводилась роль неназойливого, но надежного спутника. Валландер так никогда до конца и не понял тайного смысла этой поездки. Складывалось впечатление, что отец ездил в Рим увидеть нечто, внутренне уже понятое и пережитое им.

На третий день они посетили Сикстинскую Капеллу. Почти час отец разглядывал потолок, расписанный Микеланджело. Со стороны он был похож на старика, возносящего к небу безмолвную молитву. Сам Валландер довольно быстро устал стоять, задрав голову вверх. Конечно, роспись прекрасна. Но отец, казалось, видел нечто иное. В голове Валландера мелькнула кощунственная мысль: уж не пытается ли отец в огромной фреске на потолке найти изображение глухаря или закат солнца? Однако он тут же устыдился своего предположения. Было очевидно, что отец, который сам был весьма посредственным художником, разглядывает творение великого мастера с восхищенным благоговением.

Валландер открыл глаза. Дождь продолжал барабанить по стеклу.

В тот же вечер, их третий вечер в Риме, у Валландера появилось чувство, что отец втайне от него готовится к исполнению какого-то намеченного плана. Он не мог объяснить, откуда это чувство взялось. Они поужинали в ресторане на Виа Венето, по мнению Валландера, чересчур дорогом, но отец настоял на своем: ведь они в первый и последний раз вместе выбрались в Рим. А значит, надо не экономить, а есть как следует. Домой шли не спеша. Вечер был теплым, по улицам гуляли люди, и отец всю дорогу рассказывал Валландеру о фреске в Сикстинской Капелле. За разговорами они заблудились, но потом все же нашли свою гостиницу. Бунт по поводу завтрака снискал отцу уважение гостиничного персонала, и ключи от комнат им выдали с вежливыми поклонами. В коридоре они пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись. Валландер лег и стал слушать звуки, доносившиеся с улицы. Может, он думал о Байбе, а может, просто засыпал.

Вдруг сон его как рукой сняло. Он почувствовал смутное беспокойство. Надев халат, Валландер спустился к портье. Кругом все спали. Ночной портье, убавив звук, смотрел в задней комнате маленький телевизор. Валландер купил у него бутылку минеральной воды. Портье был молодым человеком, днем изучал теологию, а ночью подрабатывал в гостинице. Об этом Валландер узнал в первый же вечер, покупая у него минералку. У портье были черные волнистые волосы, звали его Марио. Он родился в Падуе и прекрасно говорил по-английски. Стоя с бутылкой в руках, Валландер вдруг, как бы со стороны, услышал, что просит портье подняться к нему в номер и сообщить, если отец ночью спустится вниз или уйдет куда-нибудь из гостиницы. Портье выслушал его, и было трудно понять, удивила его эта просьба, или за время работы в гостинице он успел привыкнуть к самым необычным ночным пожеланиям гостей. Он кивнул, и пообещал тут же подняться и постучать в дверь тридцать второго номера, если отец господина Валландера выйдет из отеля.

Это случилось на шестую ночь. В тот день они побродили по Форуму, побывали в галерее Дориа-Памфили. Вечером прошли по темным подземным переходам от виллы Боргезе до лестницы на Пьяцца ди Спанья, потом поужинали в ресторане, где им принесли счет, от которого у Валландера глаза полезли на лоб. Это был один из последних вечеров в Риме, оба — отец и сын — были им очень довольны, путешествие подходило к концу, и ничто уже не могло омрачить их впечатлений. Отец Валландера был все так же энергичен и неутомим. Они гуляли по городу, зашли в какое-то кафе, выпили кофе и по стаканчику граппы. Вечер был теплым, как, впрочем, и все предыдущие вечера этой сентябрьской недели. В гостинице они получили ключи, разошлись по своим комнатам, и Валландер уснул, едва успев добраться до подушки.

Стук раздался в половине второго. Спросонья Валландер не мог понять, где находится. Наконец он все же отпер дверь, увидел портье, и тот на безупречном английском объяснил, что отец синьора Валландера недавно вышел из гостиницы. Валландер в спешке стал натягивать на себя одежду. Выбежав из гостиницы, он увидел на другой стороне улицы отца, который решительным шагом направлялся куда-то. Валландер пошел за ним, держась на некотором расстоянии и размышляя о том, что ему впервые в жизни приходится следить за собственным отцом, а также о том, что опасения его оказались ненапрасными. Вначале он терялся в догадках по поводу намерений отца. Потом улицы стали сужаться, и Валландер понял, что они приближаются к Пьяцца ди Спанья. Отец не замечал его. И вот на глазах удивленного Валландера теплой римской ночью его отец начал подниматься по многочисленным ступеням лестницы на самый верх, туда, где стояла двуглавая церковь. Там он сел, сразу превратившись в маленькую черную точку. Валландер притаился в темноте. Отец оставался наверху около часа. Потом спустился вниз. Валландер продолжал потихоньку идти следом за ним: никогда еще ему не приходилось выполнять такое странное задание. Они дошли до фонтана Треви, но отец не стал бросать через плечо монетку — он просто стоял и смотрел на воду, бурлившую в огромном фонтане. Свет фонаря падал на его лицо, и Валландеру показалось, что он видит блеск в глазах старика.

Потом они вернулись в гостиницу. На следующий день самолет компании «Алиталия» уже нес их в Копенгаген. Отец опять выбрал место у окошка, а Валландер, взглянув на свои руки, обнаружил, что они загорели. На пароме, идущем в Лимхамн, Валландер, наконец, спросил у отца, доволен ли он поездкой. Тот, кивнув, пробурчал что-то. Пришлось Валландеру удовлетвориться таким ответом.

Гертруда встретила их в Лимхамне с машиной. Они высадили Валландера в Истаде, и когда вечером он позвонил, чтобы узнать, все ли в порядке, Гертруда сказала, что отец уже в ателье и рисует свой любимый сюжет: закат солнца в безветренный вечер.

Валландер встал и пошел на кухню. Половина шестого. Пора варить кофе. Зачем отец выходил ночью? Почему сидел там, на лестнице? Что блеснуло в его глазах потом, у фонтана?

Он не знал ответа на эти вопросы. На какое-то мгновение перед ним приоткрылся внутренний мир отца. И Валландер оказался достаточно умен, чтобы вовремя остановиться, не переходя невидимую грань. Он никогда не спросит отца про ту одинокую прогулку по ночному Риму.

Пока варился кофе, Валландер пошел в ванную. Взглянув в зеркало, он с удовольствием отметил, что посвежел и помолодел за время отпуска. Волосы выгорели на солнце. Благодаря спагетти он, правда, немного поправился. Но на весы решил не вставать. Он отлично отдохнул. А остальное неважно. Хорошо, что поездка состоялась.

Мысль о том, что скоро, через какой-нибудь час он снова превратится в полицейского, не портила ему настроения. Часто после отпуска возвращаться на службу было трудно. С каждым годом это чувство становилось все сильнее. Иногда он даже всерьез думал, не уйти ли из полиции и не поискать ли себе другую работу, например, в службе безопасности какого-нибудь предприятия. Но его место было в полиции. С возрастомВалландер все яснее понимал это. Так же как и то, что ему суждено всю жизнь оставаться на оперативной работе.

Стоя под душем, он вспоминал события недавнего жаркого лета: удачный для шведской команды чемпионат мира по футболу и изматывающие поиски маньяка-убийцы, который в конце концов оказался сумасшедшим четырнадцатилетним подростком.

Впечатления от поездки на время потеснили неприятные воспоминания о летних событиях. Теперь они нахлынули на него снова. Неделя в Риме ничего не изменила. Пора возвращаться в реальный мир.

Стрелка уже перевалила за семь, а Валландер все сидел у кухонного стола. Дождь лил и лил. Теплое итальянское солнце осталось в прошлом. В Сконе пришла осень.

В половине восьмого Валландер вышел из дома и на машине доехал до работы. Рядом с ним припарковал машину Мартинсон. Они быстро поздоровались и, укрываясь от дождя, побежали к зданию полицейского участка.

— Как съездил? — спросил Мартинсон. — Рад тебя видеть.

— Отец доволен, — ответил Валландер.

— А ты?

— Хорошая поездка. И погода хорошая.

Они вошли внутрь. Эбба, их секретарь, уже больше тридцати лет бессменно работавшая в полиции Истада, приветливо улыбнулась Валландеру:

— Неужели в сентябре можно так загореть? — удивилась она.

— Можно, — ответил Валландер. — Если много бывать на солнце.

Они пошли по коридору. Валландер пожалел, что не купил для Эббы сувенир. И ругал себя за невнимательность.

— У нас все тихо. Ничего серьезного. Почти ничего.

— Может, на наше счастье, осень будет спокойной, — предположил Валландер.

Мартинсон ушел за кофе. Валландер открыл дверь в кабинет. Вещи лежали так, как он оставил их, уезжая. На столе было пусто. Валландер снял куртку и приоткрыл окно. В ящик для входящей корреспонденции кто-то положил новые инструкции Главного полицейского управления. Он взял верхнюю, но, так и не прочитав, бросил на стол.

Ему вспомнилось запутанное дело о незаконном вывозе автомобилей из Швеции в страны Восточной Европы, расследование, которым он занимался уже почти год. Если за время его отсутствия не произошло ничего серьезного, придется продолжить работу над ним.

«Интересно, — подумал Валландер, — неужели мне предстоит угробить на это дело все пятнадцать лет, оставшиеся до пенсии?»

В четверть десятого он встал и направился в зал для совещаний. Через несколько минут там начиналась летучка. Валландер обошел присутствующих и с каждым поздоровался за руку. Выслушал комплименты римскому загару. Потом занял свое обычное место. Он чувствовал, что настроение у всех вполне под стать осеннему утру — серое и унылое, слегка рассеянное после только что закончившихся выходных. «Интересно, сколько раз я участвовал в таких собраниях?» — мелькнуло в голове Валландера. Их новый начальник, Лиза Хольгерсон, уехала в Стокгольм, совещание вел Хансон. Мартинсон был прав. Пока Валландер отсутствовал, ничего серьезного не произошло.

— Похоже, я могу вернуться к делу о контрабанде автомобилей, — сказал он, даже не пытаясь скрыть разочарование.

— Если хочешь, разберись со взломом, — предложил Хансон. — В цветочном магазине.

Валландер удивленно посмотрел на него:

— Взлом в цветочном магазине? А что украдено? Тюльпаны?

— Насколько мы можем судить, все цело, — сказал Сведберг и почесал лысину.

Тут открылась дверь, и в комнату быстро вошла Анн-Бритт Хёглунд. Она одна воспитывала двоих детей. Муж был монтером и постоянно уезжал на заработки в какие-то экзотические страны, о существовании которых никто даже не подозревал. Утренние часы превращались для нее в настоящий кошмар, и она часто опаздывала на совещания. Анн-Бритт уже больше года работала в истадской уголовной полиции и была здесь самым молодым сотрудником. Первое время некоторые полицейские постарше, кстати, те же Сведберг и Хансон, открыто выражали свое неудовольствие по поводу появления в их коллективе женщины. Но Валландер сразу увидел в ней хорошего следователя и взял Анн-Бритт под свою защиту. Теперь уже никто не критиковал ее за частые опоздания. Во всяком случае, в его присутствии. Она села к столу и радостно кивнула Валландеру, как будто была удивлена его возвращением.

— Речь идет о цветочном магазине, — снова начал Хансон, видя, что она готова слушать. — Мы предложили Курту взяться за это дело.

— Взлом произошел в четверг ночью, — сказала она. — Продавщица позвонила нам в пятницу утром. Воры проникли в магазин через окно на задней стене дома.

— Что украдено? — спросил Валландер.

— Ничего.

Валландер поморщился.

— Что значит «ничего»?

Анн-Бритт Хёглунд пожала плечами.

— «Ничего» значит ничего.

— На полу обнаружены пятна крови, — поправил ее Сведберг. — Владелец магазина в отъезде.

— Странная история, — сказал Валландер. — Неужели она стоит того, чтобы ей уделять столько времени?

— История непонятная, — согласилась Анн-Бритт. — А стоит ли ей уделять время, я не знаю.

Тут Валландеру пришла в голову мысль, что благодаря этому взлому он сможет на время отложить безнадежное дело о контрабандном вывозе машин за рубеж. У него будет лишний день, чтобы постепенно включиться в работу.

— Давайте я съезжу туда, — предложил он.

— Дело было поручено мне, — сказала Анн-Бритт. — Цветочный находится в другой части города.

Совещание закончилось. Валландер сходил за курткой, они сели в его машину и поехали в сторону центра.

— Как вы съездили? — спросила Анн-Бритт, когда машина остановилась на светофоре у больницы.

— Видел Сикстинскую Капеллу, — ответил Валландер, не отрывая глаз от мокрого лобового стекла. — У отца целую неделю было хорошее настроение.

— Похоже, поездка удалась, — сказала она.

Включился зеленый, и они поехали дальше. Анн-Бритт показывала дорогу — Валландер плохо знал этот район.

— А как здесь дела? — спросил Валландер.

— Что может измениться за неделю? Пока все спокойно.

— Как новый шеф?

— Она в Стокгольме. Утрясает вопросы финансирования, нас опять хотят сокращать. Похоже, она ничего. Во всяком случае, не хуже Бьёрка.

Валландер удивленно взглянул на нее:

— Вот уж не думал, что тебе нравился Бьёрк.

— Он хотел, как лучше. Чего еще можно требовать от человека?

— Ничего, — сказал Валландер. — Абсолютно ничего.

На пересечении Вестра Вальгатан и Потмакар они остановились. Цветочный магазин назывался «Цимбия». Вывеска с этим названием раскачивалась на ветру. Они не сразу вышли из машины. Анн-Бритт протянула Валландеру папку, в которую были вложены несколько листков бумаги. Пока он проглядывал их, она рассказывала:

— Владельца зовут Ёста Рунфельдт. В настоящее время он в отъезде. В пятницу около девяти часов утра продавщица вошла в магазин и увидела, что окно в задней части дома разбито. Осколки валялись и на земле, и внутри помещения. На полу она обнаружила пятна крови. Но ничего украдено не было: на ночь выручку не оставляли. В три минуты десятого продавщица позвонила в полицию. Я приехала в самом начале одиннадцатого: все было так, как рассказала она. Разбитое окно, пятно крови на полу, ничего не украдено. В общем, история довольно странная.

Валландер задумался.

— А цветы все на месте? — спросил он.

— По словам продавщицы, да.

— Она что, точно помнит, сколько цветов у нее стоит в каждой вазе?

Валландер вернул Анн-Бритт папку.

— Можно спросить у нее самой, — сказала Анн-Бритт. — Магазин работает.

О приходе посетителей здесь по старинке сообщал колокольчик. Запахи в магазине напомнили Валландеру ароматы римских садов. Покупателей не было. Из задней комнаты вышла женщина лет пятидесяти и кивнула им, как старым знакомым.

— Я привела с собой коллегу, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

Валландер поздоровался.

— Я читала о вас в газетах, — сказала продавщица.

— Ругали, наверное, как всегда, — пошутил Валландер.

— Нет, нет, совсем наоборот, — ответила она.

Из тех бумаг, что Анн-Бритт дала ему прочитать в машине, Валландер помнил, что продавщицу зовут Ванья Андерсон и ей пятьдесят три года.

Валландер стал медленно обходить магазин, по крепко укоренившейся привычке внимательно глядя под ноги. Запахи цветов и влаги продолжали будить в нем воспоминания. Он обошел прилавок и остановился возле наполовину застекленной двери в подсобку. Замазка была совсем свежая. Именно через эту дверь проникли воры или вор, если он был один. Валландер разглядывал пластиковое покрытие пола.

— Вы здесь обнаружили пятна крови? — спросил он.

— Нет, — ответила Анн-Бритт. — В самом магазине.

Валландер удивленно наморщил лоб. Потом между рядами цветов вернулся следом за ней в торговый зал. В самом центре Анн-Бритт остановилась:

— Вот, — сказала она. — Здесь.

— А у разбитого стекла?

— Там нет. Теперь понимаете, почему все это кажется мне странным? Откуда здесь кровь? Почему ее нет там? Если, конечно предположить, что порезался человек, разбивший стекло.

— А что еще мы можем предположить?

— Вот именно. Что еще мы можем предположить?

Валландер снова обошел магазин. Он попытался представить себе ход событий. Кто-то разбил стекло и забрался в магазин. На полу, в самом центре торгового зала остались пятна крови. Украдено ничего не было.

В действиях любого преступника есть определенная логика или закономерность. Если, конечно, он не совершает их в припадке безумия. Это Валландер знал из своего многолетнего опыта. Но чтобы в припадке безумия полезть в цветочный магазин и ничего не украсть?!

Да, тут какая-то неувязка.

— Я полагаю, вы обнаружили капли крови? — спросил Валландер.

К его удивлению Анн-Бритт покачала головой:

— Нет, не капли, маленькую лужицу.

Валландер задумался, но ничего не сказал. Он не знал, что сказать. Потом обратился к продавщице, стоявшей чуть поодаль.

— Значит, ничего не украли?

— Нет, все на месте.

— А цветы?

— Тоже целы, насколько я могу судить.

— Вы что, точно знаете, сколько цветов у вас в магазине?

— Да.

Женщина ответила уверенно, и не задумываясь. Валландер кивнул.

— Как вы предполагаете, кто мог совершить этот взлом?

— Не знаю.

— Если не ошибаюсь, этот магазин принадлежит не вам?

— Хозяина зовут Ёста Рунфельдт. Я работаю здесь продавщицей.

— Я слышал, что хозяин уехал. Вы сообщили ему о случившемся?

— Это невозможно.

Валландер заинтересовался:

— Почему невозможно?

— Он уехал «охотиться» за орхидеями.

Валландер не сразу понял ее.

— Расскажите подробнее. Что значит «охотиться за орхидеями»?

— Ёста — страстный любитель и знаток орхидей, — начала рассказ Ванья Андерсон. — Он ездит по миру, изучает разные виды орхидей и пишет о них книгу. Сейчас, например, Ёста отправился в Африку. Куда точно, не знаю. Знаю только, что домой он возвращается в следующую среду.

Валландер кивнул:

— Значит, тогда мы сможем с ним поговорить. Пусть Рунфельдт позвонит нам, когда вернется.

Ванья Андерсон пообещала выполнить его просьбу. В магазине появился покупатель. Анн-Бритт и Валландер вышли на улицу, дождь лил, не переставая. Они сели в машину. Но Валландер не включал зажигание:

— Можно, конечно, предположить, что вор ошибся, — сказал он. — Разбил не то окно. Ведь по соседству с цветочным находится компьютерный салон.

— А лужа крови?

Валландер пожал плечами:

— Вор мог не заметить, что порезался. Он стоял посреди магазина и оглядывался кругом, а кровь потихоньку капала с руки. Если капли падают в одно место, там, в конце концов, образуется лужица.

Анн-Бритт кивнула. Валландер завел мотор.

— Дело для страховой компании, — сказал он. — Ничего серьезного.

Под дождем они вернулись в полицейский участок.

Это было в одиннадцать часов.

В понедельник, двадцать шестого сентября 1994 года.

Валландер все реже вспоминал о Риме, да и сама поездка стала казаться ему просто приятным сном.

3

Во вторник двадцать седьмого сентября в Сконе все так же шел дождь. Метеорологи давно обещали, что после жаркого лета наступит дождливая осень. Пока их прогноз сбывался.

Накануне вечером, вернувшись домой после первого рабочего дня, Валландер нехотя съел приготовленный наспех ужин и попытался позвонить в Стокгольм, дочери. Дождь прекратился, и Валландер открыл балконную дверь. Его злило, что Линда сама не позвонила и не узнала, как прошло путешествие. Он уговаривал себя, но не очень успешно, что дочь занята. Этой осенью ей приходится совмещать занятия в частной театральной школе и работу официанткой в кафе на Кунгсхольмене.

Около одиннадцати он позвонил Байбе, в Ригу. К этому времени снова полил дождь, поднялся ветер. Валландер уже только с большим трудом мог восстановить в памяти солнечные дни, проведенные в Риме.

Всю неделю, гуляя с отцом или греясь на солнце, Валландер возвращался мыслями к Байбе. Летом они вместе ездили в Данию, и в один из последних дней поездки Валландер, все еще задерганный и уставший после утомительной охоты за четырнадцатилетним убийцей, вдруг спросил Байбу, не выйдет ли она за него замуж. Она ответила уклончиво, но не отказала. Валландер знал причину ее колебаний. Разговаривая, они шли по бесконечно длинному берегу вдоль Скагена, там, где встречаются два моря, и где много лет назад Валландер гулял со своей первой женой, Моной, а позднее бродил один, в сильнейшей депрессии, и всерьез собирался бросить работу в полиции.

Стояла почти тропическая жара. Однако побережье было странно пустынным, наверное, люди проводили время у телевизоров — шел чемпионат по футболу. Они гуляли, собирали камешки и ракушки, и Байба сказала тогда, что не знает, хочет ли снова связывать свою судьбу с полицейским. Ее муж, Карлис, майор латвийской милиции, был убит в 1992 году. Именно в это запутанное смутное время Валландер познакомился в Риге с Байбой. В Риме он спрашивал себя: сам-то он действительно хочет жениться? Нужно ли это? Зачем усложнять жизнь и связывать себя формальными узами, которые в наше время мало что значат? Его брак с матерью Линды продолжался долгие годы. И вдруг словно гром среди ясного неба: пять лет назад она заявила, что хочет развестись. Лишь теперь Валландер понемногу стал понимать и в какой-то мере даже согласился с решением Моны начать новую жизнь, без него. Увидел, что это было неизбежно. Смог оценить собственную роль в происшедшем и даже то, что в разводе был виноват прежде всего он сам: его постоянное отсутствие, его невнимание ко всему, что занимало важное место в ее жизни. Если вообще здесь можно кого-то винить. Просто люди долго шли рядом. Потом их дороги начали расходиться, но очень медленно и незаметно, и когда они наконец обнаружили это, время было упущено. Они едва-едва видели друг друга.

В Риме Валландер много думал об этом. И постепенно приходил к мысли, что действительно хочет жениться на Байбе. Хочет, чтобы она переехала в Истад. Он решил полностью изменить свою жизнь: переехать из квартиры на Мариагатан в собственный дом с садом, где-нибудь за городом. Пусть недорогой, но в хорошем состоянии, а с мелким ремонтом он управится сам. И, может быть, наконец купит собаку, о которой так давно мечтал.

В понедельник вечером он поделился с Байбой своими планами. Над Истадом снова лил дождь. Их разговор стал словно продолжением тех мысленных бесед, которые Валландер вел с Байбой в Риме. Тогда он часто обращался к ней, как будто она находилась рядом. Несколько раз, забывшись, он начинал говорить вслух. Конечно, это не ускользнуло от внимания отца. И как-то, шагая вместе с Валландером под жарким римским солнцем, отец колко, хотя и с некоторой снисходительностью, поинтересовался, кто из них двоих впадает в старческий маразм.

Байба сразу подошла к телефону. Валландер услышал, что она обрадовалась звонку. Он рассказал о своей поездке, а потом снова повторил вопрос, который уже задавал летом. На короткое время между Ригой и Истадом воцарилось молчание. Потом она ответила, что тоже думала об этом. Но все еще колеблется и не может сказать ни «да» ни «нет».

— Приезжай сюда, — предложил Валландер. — О таких вещах лучше говорить не по телефону.

— Хорошо, — сказала она. — Я приеду.

Они не договорились о времени. Это можно обсудить потом. Байба работала в Рижском университете, и ей всегда приходилось планировать отпуск заранее. Однако, когда Валландер положил трубку, он был почти уверен, что скоро начнется новая фаза его жизни. Он решил жениться.

В ту ночь Валландер долго не мог заснуть. Несколько раз он вставал, подходил к окну кухни и смотрел на дождь, на фонарь, одиноко раскачивающийся на ветру. Думал, что будет скучать по этому фонарю.

И хотя Валландер заснул поздно, рано утром он был уже на ногах. Припарковав в начале восьмого машину на стоянке возле полицейского участка, он поспешил под крышу — спрятаться от ветра и дождя. Сегодня он решил разобраться в кипе бумаг, касающихся контрабанды автомобилей. Зачем откладывать? Чем дальше, тем сильнее нежелание и острее угрызения совести. Валландер повесил куртку на стул для посетителей — пусть просохнет. Снял с полки почти полуметровую кипу бумаг по делу об автомобилях. И только начал раскладывать папки, как в дверь постучали. Валландер понял, что пришел Мартинсон.

— А, это ты! Входи! — крикнул он.

— Когда тебя нет, первым на работу прихожу я, — сказал Мартинсон. — Но с тобой соревноваться бессмысленно.

— Просто я соскучился по своим автомобилям, — ответил Валландер и показал на папки, разложенные по всему столу.

Мартинсон держал в руках какую-то бумагу.

— Я забыл вчера, — сказал он. — Лиза Хольгерсон просила тебя посмотреть…

— Что это?

— Прочти сам. Ты же знаешь, полиции приходится высказывать свое мнение по самым разным вопросам.

— Это что, предложение для обсуждения?

— Вроде того.

Валландер удивился: Мартинсон редко давал уклончивые ответы. Несколько лет назад он был активистом Народной партии и, похоже, мечтал о политической карьере. Но по мере того, как партия теряла своих сторонников, энтузиазм Мартинсона, как казалось Валландеру, ослабевал. Поэтому он решил не обсуждать с ним результаты последних выборов.

Мартинсон ушел. Валландер сел и стал читать бумагу, которую Мартинсон оставил ему. Прочитав ее два раза подряд, он ужасно разозлился. Валландер уже не помнил, когда последний раз был так возмущен. Он вышел в коридор и заглянул к Сведбергу — тот никогда плотно не закрывал дверь.

— Ты это видел? — спросил Валландер, помахивая в воздухе бумагой.

Сведберг покачал головой.

— Что это?

— Образовалась новая организация и интересуется, нет ли у нас возражений против ее названия?

— А как они хотят называться?

— «Друзья топора».

Сведберг недоуменно смотрел на Валландера.

— «Друзья топора»?

— «Друзья топора». Но они спрашивают, не будет ли, в свете событий прошлого лета, их название превратно истолковано, потому что они, видите ли, не собираются ни на кого нападать и снимать скальпы.

— А что они собираются делать?

— Насколько я понимаю, это какое-то местное краеведческое общество, которое хочет создать музей старых орудий труда.

— Ну и хорошо! А чем ты недоволен?

— Тем, что они с этими глупостями обращаются в полицию. И хоть, на мой вкус, «Друзья топора» — довольно странное название для краеведческого общества, меня возмущает, что полиции приходится тратить время на такую ерунду.

— Скажи шефу.

— Скажу, конечно.

— Только она с тобой не согласится. Нам же теперь опять нужно идти в «народ».

Валландер понимал, что Сведберг, по всей вероятности, прав. Валландер давно работал в полиции и видел, что требования к полицейским постоянно менялись, причем самым коренным образом. В особенности, когда дело касалось отношений между полицией и расплывчатой, но грозной силой под названием «общественность». Эта тень постоянно маячила у них за спиной. Общественности одинаково боялись и чиновники полицейского управления, и рядовой полицейский, боялись по одной-единственной причине: она отличалась крайним вероломством. И вот очередная попытка задобрить общественность: принято решение сблизить шведскую полицию и народ. Как практически это осуществить, не знал никто. Начальник главного полицейского управления при всяком удобном случае напоминал, что «полиция должна быть видна». Оставалось научиться исповедовать эту новую религию, но все пожимали плечами, вроде бы и до сих пор полиция ни от кого не пряталась. Раньше существовало пешее патрулирование улиц, теперь в дополнение к нему организовали маленькие мобильные велосипедные группы. Скорее всего, начальник полицейского управления имел в виду этический аспект проблемы. И вот кто-то вспомнил о старом проекте «сближения полиции и народа». Идея показалась привлекательной, ласкала слух. Неясно было одно: как реализовать ее в условиях, когда преступность растет и становится все более жестокой. Однако новая стратегия, без сомнения, предполагает, что полицейские должны находить время для ответов на вопросы, типа «Может ли новое краеведческое общество называться „Друзья топора“»?

Валландер сходил за кофе. Потом заперся в кабинете и снова попытался разобраться в обширных материалах следствия. Он не сразу смог на них сосредоточиться. Мысли снова и снова возвращались к вечернему разговору с Байбой. Но Валландер заставил себя думать о деле. Несколько часов работы, и он освежил в памяти картину событий вплоть до того места, на котором остановился, уехав в Италию. Затем он позвонил в Гетеборг, полицейскому, который тоже занимался этим расследованием. Они договорились о совместных действиях. Когда Валландер повесил трубку, было уже двенадцать, и он чувствовал, что голоден. Дождь продолжал идти. Валландер вышел на улицу, сел в машину и поехал в центр, туда, где было много кафе. В час он уже вернулся назад и только хотел снова приняться за разборку бумаг, как раздался телефонный звонок. Звонила Эбба — их секретарь.

— К тебе посетитель, — сказала она.

— Кто?

— Его фамилия — Тирен. Хочет с тобой поговорить.

— О чем?

— Похоже, пропал человек.

— Кто-нибудь другой может его принять?

— Он хочет говорить именно с тобой.

Валландер посмотрел на разложенные перед ним материалы. Дело было не срочным, он вполне мог найти время для заявителя.

— Направь его ко мне, — сказал он и повесил трубку.

Потом открыл дверь кабинета и стал убирать папки со стола. Когда он в следующий раз поднял глаза, человек уже стоял в дверях. Валландер никогда не встречал его раньше. На посетителе была форма компании «ОК». Он вошел, и по комнате распространился запах бензина и машинного масла.

Валландер поздоровался с ним за руку и пригласил сесть. У посетителя были жидкие седые волосы, щетина на подбородке — на вид ему можно было дать лет пятьдесят. Мужчина представился как Свен Тирен.

— Вы хотели поговорить со мной, — сказал Валландер.

— Я слышал, вы хороший полицейский, — начал Свен Тирен. И Валландер узнал диалект, на котором говорили в западной части Сконе, там, где вырос он сам.

— У нас все полицейские хорошие, — возразил Валландер.

Ответ Свена Тирена удивил его.

— Вы отлично знаете, что это не так. В свое время мне не раз приходилось иметь дело с полицией. И я повидал немало полицейских, которые, мягко говоря, ни к черту не годились.

Последние слова он произнес с таким нажимом, что Валландеру с трудом удалось взять себя в руки. Однако он решил не вступать в дискуссию.

— Я полагаю, вы пришли сюда не для того, чтобы ругать полицию, — сменил он тему разговора. — Речь идет о чьем-то исчезновении?

Свен Тирен вертел в руках форменную кепку.

— Во всяком случае, мне кое-что непонятно.

Валландер вынул из ящика блокнот, открыл чистую страницу и приготовился записывать.

— Давайте начнем по порядку, — сказал он. — Кто, по-вашему, исчез? И что кажется вам странным?

— Хольгер Эриксон.

— Кто это?

— Один из моих клиентов.

— Насколько я понимаю, вы работаете на автозаправке?

Свен Тирен отрицательно покачал головой.

— Нет, я развожу по домам мазут, — сказал он. — Мои клиенты живут к северу от Истада. Дом Хольгера Эриксона находится между Хёгестадом и Лёдинге. Он сам позвонил нам и сказал, что у него осталось мало мазута. Мы договорились, что я подвезу ему топливо утром в четверг. Но когда я приехал, дома никого не оказалось.

Валландер сделал в блокноте пометку.

— Вы говорите о прошлом четверге?

— О двадцать втором сентября.

— А когда он звонил?

— В понедельник.

Валландер задумался.

— Вы не могли спутать день?

— Я вожу мазут Хольгеру Эриксону уже больше десяти лет. И никогда ничего не путал.

— И что было дальше? После того как вы обнаружили, что его нет дома?

— Его бак заперт на замок, поэтому я просто уехал оттуда. В почтовый ящик я бросил записку.

— И что потом?

— Ничего.

Валландер отложил ручку в сторону.

— Когда у человека работа вроде моей, волей-неволей начинаешь замечать, у кого какие привычки, — продолжал Свен Тирен. — И я не мог этого дела так оставить. Чтобы Хольгер Эриксон просто взял и уехал — ну не похоже это на него! И я поехал к нему еще раз, вчера к вечеру. После работы. На своей машине. Моя записка так и лежала в почтовом ящике. А сверху — реклама, газеты, словом, с прошлого вторника почту не вынимали. Я зашел в сад, позвонил в дом. Дома никого нет. Машина стоит в гараже.

— Он живет один?

— Хольгер Эриксон не женат. Он разбогател, торгуя машинами. А еще он пишет стихи. И как-то подарил мне свою книжку.

Тут Валландер вспомнил, что видел сборник Хольгера Эриксона в городском книжном магазине среди книг других местных писателей. Тогда он искал что-нибудь в подарок Сведбергу на сорокалетие.

— Это еще не все, — продолжал Свен Тирен. — Дверь была не заперта. Я даже подумал, не заболел ли он. Как ни крути, человеку под восемьдесят. Я вошел в дом. Но там никого не было. Кофеварка стояла включенной. Пахло гарью. Кофе весь выкипел и пригорел. Тогда-то я и решил пойти к вам. Что-то мне эта история не нравится.

Валландер видел, что Свен Тирен встревожен не на шутку. Правда, опыт подсказывал ему, что большинство якобы пропавших людей на самом деле вовсе никуда не пропадают. Лишь изредка с ними действительно случается что-то серьезное.

— А соседи у него есть? — спросил Валландер.

— Нет, местность там пустынная.

— Что же, по-вашему, могло случиться?

Свен Тирен ответил, не раздумывая, и очень уверенно:

— Я думаю, он мертв. Скорее всего, его убили.

Валландер промолчал. Он ждал продолжения. Но его не последовало.

— Почему вы так думаете?

— А что еще думать? Он заказал мазут. Но моего приезда не дождался — никогда такого не было. Не выключил кофеварку. А дверь почему не запер, даже если ушел ненадолго — погулять по своим полям?

— Как, по-вашему, в доме побывали воры?

— По-моему, там все было как всегда. Ну кроме кофеварки, конечно.

— Значит, вам приходилось и прежде заходить в дом?

— Каждый раз, как я привозил мазут, он приглашал меня выпить кофе. И читал свои стихи. Жил-то Хольгер Эриксон, в сущности, одиноко, так что я думаю, он был рад моим приездам.

Валландер задумался.

— Вы предположили, что он мертв. И думаете, что его убили. Кто мог это сделать? У него были враги?

— Насколько я знаю, нет.

— Но он был богат?

— Да.

— Откуда вам это известно?

— Это всем известно.

Валландер решил пока удовлетвориться таким ответом.

— Мы займемся этим делом, — сказал он. — Хотя, скорее всего, Эриксон просто уехал куда-нибудь. Обычно так оно и бывает.

Валландер записал адрес. Поместье Эриксона носило странное название: «Уединение».

Валландер проводил Свена Тирена до приемной.

— Я чувствую: с ним что-то случилось, — сказал тот на прощание. — Не мог он заказать мазут и уйти из дома.

— Я позвоню вам, — сказал Валландер. Но тут в приемную вошел Хансон.

— Какой дурак поставил на въезде бензовоз? — возмущенно начал он.

— Это я, — спокойно ответил Свен Тирен. — Я уже уезжаю.

— Кто это? — спросил Хансон, когда Тирен ушел.

— Пришел заявить о пропавшем клиенте, — ответил Валландер. — Ты когда-нибудь слышал о писателе Хольгере Эриксоне?

— Писателе?

— Или торговце машинами.

— А тебе какой из них нужен?

— Он занимался и тем и другим. А вот теперь, по словам шофера, исчез.

Они налили себе кофе.

— Есть основания беспокоиться? — спросил Хансон.

— Этот тип с бензовозом, во всяком случае, беспокоится.

— Кажется, я где-то видел его, — сказал Хансон.

Память Хансона приводила Валландера в восхищение. Именно к нему он обычно шел за помощью, если не удавалось вспомнить чье-нибудь имя или фамилию.

— Его зовут Свен Тирен, — сказал Валландер. — Говорит, что несколько раз привлекался.

Хансон покопался в памяти, потом произнес:

— По-моему, он участвовал в каких-то драках, довольно давно.

Валландер задумчиво слушал его.

— Пожалуй, съезжу-ка я в поместье Эриксона, — сказал он. — Заявлено о его исчезновении, нужно выполнить все формальности.

Валландер отправился к себе в кабинет, взял куртку и положил в карман адрес поместья «Уединение». Следовало бы, конечно, сначала заполнить бланк и зарегистрировать заявление. Но Валландер решил сделать это позже. Из полицейского участка он вышел в половине третьего. Дождь продолжался, но теперь он уже не лил, а сеял, как из мелкого сита. Сырость пробирала насквозь. Валландер поехал на север. Отыскать поместье не составило труда: его местоположение вполне соответствовало названию, дом стоял очень уединенно, на самой вершине холма. Распаханные поля полого спускались к морю, которое начиналось где-то за горизонтом. На дереве галдела стая ворон. Валландер заглянул в почтовый ящик. Там было пусто. «Наверно, почту вынул Свен Тирен», — подумал он и зашел во двор, вымощенный булыжником. Здесь во всем чувствовалась заботливая рука хозяина. Валландер немного постоял, прислушиваясь к тишине. С трех сторон двор окружали постройки. Когда-то он представлял собой замкнутый четырехугольник. Но потом одну постройку снесли, а может, она пострадала при пожаре. Особенно поразила Валландера соломенная крыша дома. Да, Свен Тирен, безусловно, прав: такой каприз может себе позволить только богатый человек. Валландер подошел к двери и позвонил. Потом постучал. Затем открыл дверь и переступил через порог. Прислушался. На табуретке возле стойки для зонтиков лежала почта. На стене висели бинокли. Один футляр был открыт и пуст. Валландер медленно обошел дом. От кофеварки все еще пахло пригоревшим кофе. Вот он оказался в большой двухярусной гостиной без потолка — над головой виднелись стропила крыши; здесь внимание Валландера привлек листок бумаги, белевший на коричневой поверхности письменного стола. Начинало смеркаться. Чтобы разглядеть написанное, ему пришлось взять листок в руки и подойти к окну. Это было стихотворение о пестром дятле.

Внизу стояла дата: 21 сентября 1994 года. 22 часа 12 мин.

В тот вечер Валландер с отцом ужинали в ресторане неподалеку от Пьяцца дель Пополо.

А сейчас он стоял один в пустынном доме, и дни, проведенные в Риме, казались ему далекими и неправдоподобными.

Валландер положил бумагу на стол.

«В среду, в десять часов вечера Хольгер Эриксон написал стихотворение и даже указал точное время его завершения. На следующий день Свен Тирен привез мазут и никого не застал дома. Дверь оказалась не заперта».

Тут Валландер прервал свои рассуждения и вышел из дома проверить бак с мазутом. Счетчик показывал, что бак почти пуст.

Валландер вернулся в дом. Сел на старинный деревянный стул и огляделся. Чутье подсказывало ему, что Свен Тирен прав. Хольгер Эриксон не просто уехал из дома. Он действительно пропал.

После недолгого размышления Валландер встал и принялся искать в стенных шкафах запасные ключи от дома. Найдя, запер дверь и уехал.

Дождь снова усилился. Около пяти Валландер уже был в Истаде. Он заполнил бланк. С этой минуты Хольгер Эриксон официально считался пропавшим. Утром следующего дня полиция всерьез займется его поисками.

Валландер поехал домой. По дороге он остановился и купил пиццу. Вечером съел ее, сидя перед телевизором. Линда ему так и не позвонила. В начале двенадцатого он пошел спать, лег и почти сразу заснул.

Часа в четыре утра он проснулся: у него началась рвота. Он побежал к туалету, но не успел. Начался понос. Живот ужасно болел. То ли Валландер отравился пиццей, то ли — может даже еще в Италии — подхватил какую-то желудочную инфекцию, кто знает? В семь часов он, совершенно обессиленный, позвонил в полицию сказать, что не сможет сегодня прийти. Трубку взял Мартинсон.

— Ты знаешь, что произошло? — спросил он.

— Я знаю только, что из меня со всех концов хлещет без остановки, — ответил Валландер.

— Ночью затонул паром, — сказал Мартинсон. — Где-то возле Таллина. Говорят, погибли сотни людей. Большинство шведы. Наверняка среди них были и полицейские.

Валландера опять начало мутить. Но он продолжал стоять у телефона.

— Полицейские из Истада? — тревожно спросил он.

— Не наши. Но все, что случилось, ужасно.

Валландер не верил своим ушам. Как это затонул паром и погибли сотни людей? Не может быть. Да еще поблизости от Швеции.

— Я не могу больше говорить. Меня сейчас вырвет. На моем столе лежит бумага о человеке по фамилии Эриксон. Он исчез. Кому-нибудь нужно заняться этим делом.

Валландер бросил трубку и только успел добежать до туалета, как его опять стошнило. Потом он хотел лечь, но тут зазвонил телефон.

Звонила Мона. Его бывшая жена. И Валландер сразу забеспокоился. Она звонила, только если что-то случалось с Линдой.

— Я разговаривала с Линдой, — начала Мона. — Ее не было на пароме.

Валландеру потребовалось несколько секунд, чтобы понять, о чем идет речь.

— Ты имеешь в виду паром, который затонул?

— А что же еще? В катастрофе погибли сотни людей, конечно, я позвонила дочери, узнать, все ли у нее в порядке.

— Ты права. Извини, я сейчас туго соображаю. Дело в том, что я болен, меня все время рвет. Какая-то желудочная инфекция. Давай поговорим в другой раз.

— Я позвонила, просто чтобы тебя успокоить, — сказала Мона.

Разговор закончился. Валландер вернулся в кровать.

Несколько мгновений он думал про Хольгера Эриксона. Про паром, который, оказывается, затонул ночью.

У Валландера был жар, и скоро он впал в забытье.

А потом и дождь прекратился.

4

Через несколько часов он начал грызть ремни.

Ему казалось, что он сходит с ума. Видно ничего не было: глаза закрывала плотная темная повязка. Слышать он тоже не мог. Уши чем-то заткнули, и затычки давили на барабанные перепонки. Но звук все равно шел. Изнутри него самого. В ушах шумело, и шум этот рвался наружу. Однако страшнее всего была вынужденная неподвижность. Неподвижность сводила его с ума. Он представлял себе, что падает, хотя знал, что лежит на спине. От бесконечного падения кружилась голова. Начались галлюцинации, а значит, начинает разрушаться его личность. Безумие разъединяло его сознание и тело, они уже не подчинялись ему.

А он хотел вернуться к действительности. Отчаянно заставлял себя думать. Старался сохранить разум и спокойствие, чтобы разобраться в происшедшем. Почему он связан? Где находится? Чтобы не поддаваться панике и сопротивляться безумию, он придумал следить за временем. Считал часы и минуты, заставляя себя заниматься делом, у которого не было начала и не предвиделось конца. Откуда начинать отсчет? Он очнулся в полной темноте: с повязкой на глазах, связанный по рукам и ногам, не зная, где он и как сюда попал. Словно вернулся из небытия. Именно тогда где-то внутри него впервые зашевелилось безумие. Несколько мгновений он пытался не поддаваться панике и рассуждать здраво, отчаянно цепляясь за любые ощущения, которые могли помочь ему понять происходящее.

Ведь кое-что все-таки было.

Например, то, на чем он лежал. Оно было в действительности. Он чувствовал спиной, что лежит на чем-то жестком. Под левым бедром рубашка задралась, и тело касалось опоры. Она была шершавой. Попробовав пошевелиться, он поцарапал себе кожу. Он лежал на цементном полу. Почему? Как он попал сюда? Он мысленно вернулся к той, нормальной жизни и попытался восстановить события, которые предшествовали внезапно обрушившейся на него темноте. Тут сразу начались неясности. Что с ним происходило, он знал. Но одновременно не знал. В ужасе он пытался различить, где заканчивалась реальность и начиналась игра воображения, и не мог. Тогда он принимался плакать. Сильно, взахлеб, но недолго — его ведь никто не слышал. А он никогда не плакал в одиночестве. Есть люди, которые плачут, только когда их никто не слышит. Он таким не был.

Ну а в том, что его никто не услышит, он нисколько не сомневался. Он не знал, где находится, не знал, что еще, кроме ужасного цементного пола, есть там, куда он попал, но точно знал, что рядом никого нет.

За пеленой подступавшего безумия сохранилась память о происшедших с ним событиях. Все остальное у него отняли: и собственное «я», и даже брюки.

Был вечер накануне его отъезда в Найроби. Около полуночи он закрыл сумку и сел к столу, чтобы последний раз проверить, все ли документы на месте. Он помнит мельчайшие подробности. Сам того не подозревая, он уже тогда стоял одной ногой в страшной ловушке, уготованной для него неизвестными. Паспорт лежал на столе слева. В руке были билеты на самолет. Пластиковый футляр для кредитных карточек, чеков и денег лежал на коленях — он собирался заняться им позже. Тут зазвонил телефон. Он снял трубку.

Воспоминания снова и снова возвращали его к той минуте, когда он в последний раз слышал человеческий голос. Эта ниточка тянулась из прошлой жизни, и пока позволяла ему удерживать безумие на расстоянии.

В трубке раздался красивый, мягкий и очень приятный голос незнакомой женщины. Он был уверен, что не встречал ее прежде.

Женщина хотела купить розы. Извинившись за столь поздний звонок, она сказала, что ей очень нужны розы. Зачем, объяснять не стала. Но он сразу поверил ей. Кто будет врать, что нужны розы? Поэтому он не расспрашивал ее и даже нисколько не удивился, почему ей вдруг понадобились розы в такое позднее время, когда магазины уже закрыты.

Он сразу согласился. До магазина недалеко. Он еще не разделся, не лег спать. Почему бы не помочь человеку, тем более, что займет это всего минут десять.

Только сейчас, лежа в темноте и возвращаясь мыслями к случившемуся, он вдруг понял одну странную вещь. Он с самого начала знал, что эта женщина позвонила не случайно. По какой-то, ей одной известной причине, она выбрала именно его. Кто она? Что произошло потом? Надев пальто, он спустился вниз. В руке он держал ключи от магазина. Ветер стих, было сыро и холодно. Ливень закончился — туча набежала внезапно и так же быстро ушла. Несколько шагов по улице, и вот он уже возле дверей магазина. Отпирает дверь, входит внутрь. И тут мир рушится.

Иногда страх ненадолго отступал, пульсирующая боль стихала, и он снова и снова, в который уже раз, мысленно проходил свой путь до магазина. Женщина уже должна была быть там. «Я думал, она ждет меня у входа. Но там никого не было. Почему я не повернулся и не ушел? Почему не разозлился на нее за глупую шутку? Нет, я открыл дверь магазина, уверенный, что она придет. Ведь она сказала, что ей очень нужны розы».

Кому придет в голову врать про розы?

Улица была пустынной. В этом он нисколько не сомневался.

Лишь одно настораживало его. Невдалеке стояла машина с зажженными фарами. Пока он в темноте искал замочную скважину и отпирал дверь, машина подъехала. Фары ослепили его. Все залил резкий белый свет, потом наступила полная темнота.

Объяснение могло быть одно и так ужасно, что рассудок отказывался его принимать. На него напали. Кто-то стоял сзади него, в темноте. А где была женщина, звонившая по поводу роз?

На этом месте его рассуждения обрывались. Здесь заканчивались события, поддававшиеся разумному объяснению. Дойдя до этого места, он нечеловеческим усилием дотянулся связанными руками до рта и начал грызть ремни. Он кусал и рвал их, как хищники рвут добычу. Но тут у него сломался зуб. Боль была сильной, однако быстро прошла. И он снова принялся за ремни, представляя себя зверем, который перегрызает собственную лапу, лишь бы вырваться из ловушки; теперь он работал не спеша.

Он жевал жесткие, шершавые ремни и немного успокаивался. Освободиться нельзя, но можно хотя бы не поддаваться безумию. Пока он жевал ремни, он сохранял способность мыслить. На него напали. Держат связанным, на голом полу. Два раза в день, а может быть за ночь, где-то неподалеку раздается скрип. Чья-то рука в перчатке вливает ему в рот немного воды. Всегда только воду, довольно холодную. Руки держат его голову крепко, но не грубо. Всовывают в рот трубочку. Он втягивает в себя чуть теплый суп, затем снова воцаряется тишина — он остается один.

Итак, на него напали, связали. Бросили на цементный пол. Кормят его. Судя по всему, он лежит так уже неделю. Что же все-таки произошло? Если он стал жертвой ошибки, то какой? Зачем держать человека связанным на цементном полу? Сердце подсказывало ему ответ, который он не мог принять, не скатившись в безумие. Никакой ошибки нет. То, что случилось, должно было случиться именно с ним и ни с кем другим, и значит?.. Значит, этот кошмар никогда не кончится. Но почему?

Дважды в день, или за ночь, ему давали пить и есть. Дважды в сутки за ноги подтаскивали к отверстию в полу. Брюк на нем не было. Только рубашка. Он справлял нужду, и его оттаскивали на прежнее место. Вытираться было нечем. Правда, руки все равно были связаны. Кругом стоял запах.

Немытого тела. И духов.

Кто находился рядом с ним? Женщина, звонившая насчет роз? Живой человек? Или только пара рук, одетых в перчатки? Рук, тащивших его к отверстию в полу. А еще был слабый запах духов, которым сопровождались кормления и посещения туалета. Кому принадлежали эти руки и эти духи?

Конечно, он пытался разговаривать с руками. Ведь был же где-то рядом рот. И уши. Они не могли не слышать того, что им говорят. Поэтому каждый раз, чувствуя на своем лице и плечах руки, пленник говорил сними. Он то умолял, то грозил, то пытался спокойно разобраться в случившемся. «Пусть вы меня связали, — плача от бессильной злости, говорил он. — Но ведь каждый человек имеет право знать. Знать, почему его лишили остальных прав. И если у него отнять это последнее право, в мире наступит хаос».

Он не просил отпустить его. Он просто хотел знать, почему его связали. Больше ничего. Хотя бы это.

Но он говорил в пустоту. У рук не было тела, не было ушей, не было рта. В отчаянии он кричал и плакал. Руки не реагировали. И опять: трубка, вставленная в рот. И слабый запах резковатых терпких духов.

Он чувствовал приближение смерти. Единственное, что еще поддерживало в нем жизнь — это жевание ремня. За время, проведенное в плену — не меньше недели, — он едва прогрыз верхний твердый слой кожи. И все же это была, пусть слабая, надежда на спасение. Он жил, пока жевал. Прошла половина срока, отведенного на поездку, через неделю он должен был бы вернуться.

Если бы не ловушка с розами, он бы сейчас находился в Кении, бродил среди орхидей, вдыхая их тончайшие ароматы. Его возвращение ожидается через неделю. И если он не вернется, Ванья Андерсон забеспокоится. Если уже не беспокоится. Вполне вероятно, что бюро путешествий несет ответственность за своих клиентов. Он выкупил билет, но до «Каструпа» так и не доехал. Его могли искать. Ванья Андерсон и турбюро — вот его последний шанс на спасение. А пока он будет жевать ремень, чтобы не поддаться безумию, сохранить остатки рассудка.

Он попал в ад. И не знал, за что. От ужаса он стал грызть ремни. Старался превозмочь страх, понимая, что в этом его единственное спасение. Перетирал зубами кожу ремней. Временами плакал, содрогаясь от рыданий. И продолжал грызть.

* * *

Она превратила комнату в жертвенник.

Но непосвященный об этом никогда бы не догадался. Она же своей тайной не делилась ни с кем.

Когда-то здесь было много маленьких комнат. Полутемных, с низким потолком и узкими крохотными окошками, глубоко утопленными в толщу стен. Таким она впервые увидела этот дом. Таким он сохранился в ее памяти. Она хорошо помнит то лето. Бабушка была еще жива. Она умерла позже, в начале осени. А тогда, летом, она сидела в тени, под яблоней, сама похожая на тень. Ей было почти девяносто, и она болела раком. В то последнее лето она почти все время сидела — неподвижная, недоступная для окружающего мира, и детям строго-настрого запретили ее беспокоить. Им не разрешалось шуметь рядом с бабушкой. Подходить к ней можно было только, если она сама подзовет.

Как-то раз бабушка подняла руку и поманила ее к себе. Она подошла, робея: старость опасна, старость — это болезни и смерть, страшные темные могилы. Но бабушка встретила ее ласковой улыбкой, над которой была не властна даже болезнь. Говорили ли они о чем-нибудь? Она не помнит. Но в то лето бабушка еще была жива, и оно осталось в памяти ощущением счастья. Шел 1952-й или 1953 год. С тех пор, кажется, прошла целая вечность. Тогда ничто не предвещало грядущих катастроф.

Прежде комнаты были маленькими. Лишь в конце 60-х, когда дом перешел к ней, здесь произошли большие перемены. Все внутренние перегородки, которые можно было убрать, сломали. Она занималась этим не одна, ей помогали двоюродные братья — молодые парни, они были рады возможности поразмяться. Но она и сама била кувалдой, да так, что дом сотрясался, и штукатурка разлеталась во все стороны. Наконец из строительной пыли и грязи показалась большая комната с огромной печью — печь было решено не трогать, и теперь она, словно диковинная гора, возвышалась в самой середине. Все, заходившие в дом после ремонта, в восхищении замирали на пороге. Дом был тот же и одновременно совсем другой. Через широкие окна струился яркий свет. А при желании окна можно было закрыть дубовыми ставнями. Их изготовили по ее заказу и прикрепили с наружной стороны дома. Старые полы починили, вместо низкого потолка над головой теперь виднелись балки крыши.

Кто-то сказал, что стало похоже на церковь.

С тех пор она мысленно называла комнату своим святилищем. Здесь она проводила время в одиночестве, чувствуя себя центром мироздания. Сюда пряталась от забот и тревог окружающего мира.

Случалось, она подолгу не приезжала в свой храм. Ее расписание часто менялось. Время от времени она даже всерьез подумывала продать дом. Слишком много воспоминаний оказались неподвластны ударам кувалды. Но как решиться на расставание с большой уютной печью, заново облицованной и возвышающейся посреди комнаты белым утесом? Печь стала частью ее самой. Порой ей казалось, что печь — ее последний оплот в жизни.

А потом пришло письмо из Алжира.

И все переменилось.

Она решила никогда не расставаться со своим домом.

В среду двадцать восьмого сентября в три часа дня она была в Вольшё. Она въехала со стороны Хеслехольма — хотя сама жила в противоположном конце поселка — и по пути остановилась возле магазина, чтобы сделать покупки. Она знала, что́ ей потребуется. Сомневалась только по поводу трубочек. Но на всякий случай решила купить еще упаковку. Продавщица поздоровалась с ней. Она улыбнулась в ответ и сказала что-то про погоду. Поговорили об ужасной катастрофе на пароме. Потом она расплатилась и поехала дальше. Дом рядом с ней пустовал. Хозяева приезжали в Вольшё только летом, в июле. Они были немцы, жили в Гамбурге, а в Сконе проводили отпуск. При встрече они раскланивались, но близко не общались.

Она отперла входную дверь. Постояла в прихожей, прислушиваясь. Вошла в большую комнату и прижалась ухом к печи. Ни звука. Именно такая тишина должна, по ее мнению, царить в мире.

Человек, лежавший в печи, не мог слышать ее. Да и сама она, хотя знала, что он жив, не хотела слышать его вздохи. Или плач.

Она подумала, что все время действовала, словно по наитию. Сначала решила оставить дом. Не продала его ради кругленькой суммы в банке. Потом сохранила старую печь. Но лишь когда пришло письмо из Алжира, она наконец поняла, что́ нужно делать, и истинное предназначение печи открылось ей.

На этом месте ее размышления были прерваны писком наручных часов. Через час придут гости. А ей еще нужно успеть покормить мужчину, лежащего в печи. Он находится там уже пять дней. И скоро ослабеет настолько, что не сможет сопротивляться. Она вынула из сумочки расписание и увидела, что свободна со второй половины дня в воскресенье до утра вторника. Тогда это и произойдет: она вытащит его из печи и расскажет обо всем.

Как его убить, она пока не решила. Есть несколько вариантов. Но она не торопится. Она взвесит его вину и поймет, какой смерти он заслуживает.

Она пошла на кухню и согрела суп. Со своей всегдашней аккуратностью вымыла пластмассовую кружку, из которой кормила пленника. В другую кружку налила воду. Еды и питья он с каждым днем получал все меньше. Ровно столько, сколько требовалось, чтобы не умереть. Приготовив еду, она надела резиновые перчатки, брызнула на себя духами и пошла в комнату, туда, где стояла печь. Сзади в печи находилось отверстие, замаскированное несколькими кирпичами. Внутри лежал длинный желоб, который вытаскивался наружу. Прежде чем положить туда мужчину, она поставила внутрь печки мощный усилитель, заложила отверстие и включила музыку на полную громкость. Снаружи не было слышно ни звука.

Она нагнулась, чтобы лучше видеть пленника. Коснулась рукой его колена — он не шевельнулся. На какое-то мгновение она засомневалась: жив ли? Потом услышала его тяжелое дыхание и подумала: «Он уже достаточно ослаб. Пора переходить к следующей части моего плана».

Покормив мужчину, она оттащила его к отверстию на полу, снова назад и замаскировала тайник в печи. Помыв посуду и убравшись на кухне, она села к столу и налила себе кофе. Потом достала из сумочки последний номер многотиражки и не спеша стала его просматривать. По новой тарифной сетке с первого июля ее зарплата повысилась на сто семьдесят четыре кроны. Она снова посмотрела, сколько времени. Не проходило десяти минут, чтобы она не взглянула на часы. Эта привычка стала частью нее. Она жила и работала по строгому расписанию. И от других требовала того же. Не принимала никаких оправданий. Считала, что опоздавший всегда виноват. Коллеги за глаза посмеивались над ней. Она знала это, обижалась, но вслух ничего не говорила. Молчание тоже стало привычкой, доведенной до автоматизма. Однако так было не всегда.

Было время, и она не молчала. Не кричала, просто говорила в полный голос. Немота наступила позже. Когда она увидела кровь. Мать на пороге смерти. Закричала. И замкнулась в молчании. Чтобы стать невидимой. Именно тогда все и случилось. Она помнит стол, на столе мать в крови и слезах — тогда у нее украли сестренку, которую она так долго ждала.

Она снова взглянула на часы. Скоро к ней придут. Сегодня среда, день их встречи. Жаль, что им не всегда удается собираться именно в среду. Иногда график сдвигается. Из-за работы встречи приходится переносить. И изменить что-нибудь не в ее власти.

Она поставила пять стульев. Больше пяти человек к ней не приходило. Иначе не удавалось создать доверительную атмосферу. И так вызвать этих молчаливых женщин на откровенность было непросто. Потом она пошла в спальню — снять форму. Помолиться. И вспомнить прошлое. Об Антонио ей рассказала мать. Она встретила его в поезде, идущем из Кёльна в Мюнхен. Это случилось еще до войны, мать тогда была совсем молодой. Поезд шел переполненным, и они по чистой случайности оказались рядом в битком набитом людьми прокуренном тамбуре. На Рейне стояли катера, их свет то вспыхивал, то снова гас в грязных окнах вагона. Была ночь, Антонио рассказывал, что хочет стать католическим священником. И что месса начинается тогда, когда священник меняет одежды. Снимая или надевая какой-либо предмет облачения, он читает молитву. Так проходит его очищение перед началом церковного ритуала. С каждой деталью одежды он приближается к выполнению святой миссии.

Рассказ матери о разговоре с Антонио в тамбуре ночного поезда произвел на нее сильное впечатление. И теперь она сама, взявшись за выполнение священной миссии и помогая восстановить справедливость, превратила переодевание в обряд. Но она молилась не Богу. В хаотическом и бессмысленном мире не было большей бессмыслицы, чем Бог. Отсутствующий Бог — вот образ мира. В молитвах она обращалась к себе самой. К той девочке, какой она когда-то была. До того, как все рухнуло. До того, как мать украла у нее то, о чем она так долго мечтала. До того, как дом заполнили хмурые мужчины с взглядами скользкими и злыми, как у змей.

Она переодевалась и молилась о возвращении детства. Вот уже снята и сложена на кровать форменная одежда. Ее сменило уютное неброское платье. И совершилось превращение. Кожа ее, и та будто стала другой — мягкой, как у ребенка.

Наконец надеты парик и очки. Дочитана последняя молитва. По ровненькой дорожке, по ровненькой дорожке, по кочкам, по кочкам, в ямку — бух!.. Туда им и дорога — в ямку!

Слышится звук мотора — начали съезжаться приглашенные. Она рассматривает в зеркале свое отражение, подходит поближе. Кто перед ней? Спящая красавица, наконец пробудившаяся от своего кошмара? Нет, Золушка.

Можно идти. Превращение совершилось. Она убрала форму в целлофановый пакет, расправила покрывало на кровати и вышла из спальни. Никто, кроме нее самой, сюда не заходит, и все же она заперла дверь и на всякий случай подергала ручку.

Около шести все были в сборе. Все, кроме одной женщины. Накануне вечером у нее начались схватки, и ее отвезли в роддом. На две недели раньше срока. Сейчас она, наверно, уже родила.

Она тут же решила на следующий день заехать в роддом, навестить ее. Увидеть ее лицо после всего пережитого.

Потом она слушала их рассказы, одновременно делая пометки в блокноте, который держала в руке. Она записывала цифры. Странички блокнота напоминали расписание. Числа, время, расстояние. Это делалось по старой привычке, привычке, которая со временем приобрела для нее магический смысл. Записывать что-нибудь для памяти ей не требовалось. Слова, произнесенные дрожащим голосом, боль, которую эти женщины столько времени носили в себе, навсегда запечатлевались в ее мозгу. Выговорившись, женщины обретали спокойствие. Хотя бы на мгновение. Но жизнь — это и есть мгновение. Или расписание. Последовательность часов и минут, которые нанизываются, наплывают друг на друга. Жизнь похожа на маятник. Вперед — назад, боль — облегчение. И так постоянно, без перерыва.

Она выбрала место, с которого хорошо было видно печь, возвышавшуюся за спинами сидевших женщин. Мягкий приглушенный свет ласкал глаза. Комната тонула в приятном полумраке.

Она сравнивала свет с Женщиной. А Печь казалась ей утесом, безмолвным и неподвижным, одиноко поднимающимся над пустынной поверхностью моря.

Беседа продолжалась два часа. Потом пили на кухне чай. Заранее определили день их следующего приезда. Кстати, до сих пор не было случая, чтобы намеченная встреча не состоялась.

В половине девятого женщины стали расходиться. С каждой она попрощалась за руку, выслушала слова благодарности. Постояла на улице, дожидаясь, пока отъедет последняя машина. Потом пошла в спальню, переоделась, сняла парик и очки. Достала пакет с формой. Зашла на кухню помыть чашки. Взяла сумочку и проверила, всюду ли погашен свет.

Уже в темноте она на мгновение задержалась возле печи. Оттуда не доносилось ни звука.

Она вышла из дома. Накрапывал мелкий дождь. Она села в машину и поехала в Истад.

Около двенадцати она уже спала дома, в своей кровати.

5

В четверг утром Валландер проснулся в хорошем настроении. Живот не болел. В начале седьмого он встал и выглянул на улицу. Термометр за окном показывал плюс пять градусов. Небо затянуто серыми тучами. Асфальт мокрый. Но дождь прекратился. В полицию он приехал в начале восьмого. Дневная суета еще не началась. Идя по коридору, Валландер вспомнил про Хольгера Эриксона: нашли его или нет?

Он снял куртку и сел на свое место. На столе лежали несколько записок. Эбба напоминала, что на сегодня Валландер записан к окулисту. Сам он совсем забыл об этом. Хотя и понимал, что откладывать нельзя. Читать без очков становилось все труднее. И когда приходилось подолгу сидеть над бумагами, голова начинала болеть, а буквы расплывались перед глазами. Скоро ему исполнится сорок семь. Никуда не денешься. Возраст дает о себе знать. Еще была записка о том, что в его отсутствие звонил Пер Окесон. Зная, что Окесон рано приходит на работу, Валландер сразу перезвонил ему в прокуратуру, которая размещалась в том же здании, что и полиция. Там ему сказали, что Окесон на целый день уехал в Мальмё. Валландер отложил записку о его звонке в сторону и сходил за кофе. Потом сел, откинулся на стуле и стал думать о том, с какой стороны лучше браться за дело о контрабанде легковых автомобилей. Даже в самых тщательно организованных преступных группировках обычно бывает слабое звено, которое рвется, если на него хорошенько надавить. И чтобы справиться с этим делом, полиции нужно найти такое звено.

Размышления Валландера прервал телефонный звонок. Звонила Лиза Хольгерсон, их новый начальник, поздравляла с благополучным возвращением домой.

— Как прошло путешествие? — спросила она.

— Очень удачно.

— После таких поездок начинаешь по-новому смотреть на своих родителей.

— А они, в свою очередь, открывают что-то новое в нас.

Лиза извинилась и прервала разговор. Валландер понял, что кто-то вошел в ее кабинет. И подумал, что Бьёрк никогда не стал бы расспрашивать о поездке. Но тут в трубке снова раздался голос Лизы.

— А я на несколько дней ездила в Стокгольм, — сказала она. — Но мою поездку уж никак не назовешь приятной.

— Что они там еще придумали?

— Я имею в виду паром «Эстония». И всех полицейских, которые там погибли.

Валландер промолчал. Ему следовало самому догадаться.

— Вы, конечно, понимаете, какое у всех было настроение, — продолжала Лиза. — Тут уж не до координации работы полиции в центре и на местах!

— Перед лицом смерти мы так же беспомощны, как все остальные, — сказал Валландер. — Хотя, может, это и неправильно. Ведь, казалось бы, повидали всякое. Должны привыкнуть. Ан, нет.

— Ночью во время сильного ветра тонет паром, и в Швецию приходит смерть, — сказала Лиза. — После того, как мы столько лет старались о ней забыть, делали вид, что ее не существует.

— Да. Я как-то раньше об этом не задумывался.

Лиза откашлялась. Через секунду она заговорила снова.

— Мы планировали на совещании наши совместные действия. И, конечно, обсуждали, что следует делать в первую очередь.

— По-моему, нам следует ловить преступников, — ответил Валландер. — Доводить их до суда и обеспечивать суд вескими доказательствами их вины — чтобы уже не отвертелись.

— Если бы все было так просто, — вздохнула Лиза Хольгерсон.

— Мне проще — я не начальник, — сказал Валландер.

— Иногда я спрашиваю себя… — начала Лиза, но не договорила.

Валландер подумал, что она решила прервать разговор, но Лиза заговорила снова.

— Я пообещала, что в начале декабря вы выступите в Школе полиции. Они просят рассказать про дело, которым вы занимались летом. Насколько я поняла, это инициатива самих курсантов.

Валландер пришел в ужас.

— Я не справлюсь, — сразу отказался он. — Нет, это не для меня — стоять перед классом, притворяться преподавателем. Пусть к ним поедет кто-нибудь другой. Например, Мартинсон — он любит поговорить. Даже собирался стать политиком.

— Но я обещала, что приедете вы, — сказала Лиза Хольгерсон и рассмеялась. — У вас наверняка получится.

— Скажите, что заболел, — ответил Валландер.

— До декабря еще есть время, — сказала она. — Давайте вернемся к этому разговору позже. Собственно говоря, я позвонила просто, чтобы узнать, как вы отдохнули. И рада, что поездка удалось.

— Здесь пока все спокойно. Правда, есть один розыск. Но им занимаюсь не я.

— Розыск?

Валландер вкратце рассказал Лизе о том, как во вторник к нему пришел Свен Тирен, обеспокоенный отсутствием Хольгера Эриксона в день, когда он привез ему мазут.

— А часто случается что-то действительно серьезное? С людьми, которых считают пропавшими? Что говорит статистика?

— Что говорит статистика, я не знаю, — ответил Валландер. — Знаю только, что исчезновение людей редко бывает связано с каким-нибудь преступлением или несчастным случаем. Старые люди могут по рассеянности или забывчивости заблудиться, молодежь либо конфликтует с родителями, либо ищет приключений. Что-то действительно серьезное случается крайне редко.

Валландер попытался припомнить, когда в его практике это случалось последний раз. И поморщился: тогда исчезла женщина-маклер; тело ее пару дней спустя обнаружили в колодце. Эта история произошла несколько лет назад, но Валландер считал ее одним из самых неприятных воспоминаний своей жизни.

Разговор закончился. Валландер твердо решил не ездить в Школу полиции и не читать там лекций. Лестно, конечно, что они обратились именно к нему. Но нежелание перевешивало. Он подумал, что постарается уговорить Мартинсона выступить вместо себя.

Мысли его опять переключились на контрабандистов. Он снова и снова пытался нащупать уязвимое место этой преступной группировки. В восемь часов он сходил за кофе и хлебцами, чтобы немного утолить голод. Желудок уже не беспокоил его. Но не успел Валландер устроиться за столом, как в дверь постучал Мартинсон.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Нормально. Что слышно про Хольгера Эриксона?

Мартинсон непонимающе посмотрел на него.

— Про кого?

— Хольгера Эриксона. Я объявил его в розыск. Мы ведь говорили с тобой о нем по телефону.

Мартинсон покачал головой.

— Когда мы об этом говорили?

— Вчера утром. Когда меня рвало, — сказал Валландер.

— Я не помню. Мне тогда ничего, кроме парома, в голову не лезло.

Валландер встал из-за стола.

— Хансон пришел? — спросил он. — Нужно немедленно заняться этим делом.

— Я видел его в коридоре, — ответил Мартинсон.

Они пошли к Хансону. Тот разглядывал лотерейный билет. Потом порвал его и бросил клочки в корзину.

— Хольгер Эриксон, — сказал Валландер. — Есть основания считать, что он пропал. Помнишь, здесь поперек дороги стоял бензовоз? Во вторник?

Хансон кивнул.

— Его хозяин — Свен Тирен, — продолжал Валландер. — Ты еще сказал, что он был замешан в какие-то драки.

— Я помню, — сказал Хансон.

Валландер изо всех сил старался говорить спокойно.

— Так вот, этот Тирен приходил к нам, чтобы заявить об исчезновении Хольгера Эриксона. Я съездил туда, где он живет, и откуда, стало быть, исчез. Написал отчет. Потом звонил сюда вчера утром, сказать, что заболел, и что этим делом нужно заняться вам. Я даже предупредил, что дело серьезное.

— Наверно бумага так и осталась где-нибудь лежать, — сказал Мартинсон. — Это моя вина.

Валландер чувствовал, что не может на него сердиться.

— Такие ошибки недопустимы, — сказал он. — Мы не можем все сваливать на несчастное стечение обстоятельств. Я еще раз съезжу в усадьбу. И, если он не вернулся, начнем поиски. Надеюсь, он не лежит где-нибудь мертвый. Особенно, если учесть, что целые сутки пропали зря.

— Собрать розыскную группу? — спросил Мартинсон.

— Пока не надо, — ответил Валландер. — Сначала я посмотрю сам. Я вам позвоню.

Валландер пошел в кабинет и поискал в каталоге телефон фирмы «ОК». Трубку сняли почти сразу. Валландер представился и попросил позвать Свена Тирена.

— Он сейчас на выезде, — ответила девушка. — Но у него есть телефон в машине.

Валландер записал номер на полях одного из информационных писем. Позвонил. Во время разговора в трубке что-то шипело.

— Похоже, вы правы, — сказал Валландер. — Хольгер Эриксон действительно пропал.

— А я в этом, черт побери, нисколько не сомневался, — ответил Тирен. — Странно, что вы это поняли только сейчас.

Валландер пропустил его выпад мимо ушей.

— Что вы можете сообщить? — спросил он в свою очередь.

— О чем?

— Вам лучше знать. Может, у него были родственники, к которым он ездил в гости? Куда он вообще ездил? С кем близко общался? Короче, любая информация, которая может пролить свет на его отсутствие.

— Его отсутствие объяснить нельзя, — отрезал Тирен. — Я уже это говорил. Потому-то я и пришел в полицию.

Валландер задумался. Не было причин не верить Тирену. Похоже, он действительно беспокоился за Хольгера Эриксона.

— Где вы сейчас? — спросил Валландер.

— Возвращаюсь из Мальмё. Я ездил в порт за мазутом.

— Я собираюсь в поместье Хольгера Эриксона. Вам несложно завернуть туда по дороге?

— Заеду, — сказал Тирен. — Примерно через час. Только отвезу мазут в дом престарелых. Старики любят тепло. Вы же понимаете.

Валландер повесил трубку. Вышел из здания полиции. Начинал моросить мелкий дождь.

Валландер ехал в поместье, и на душе у него было скверно. Не заболей он, и никакого недоразумения бы не произошло.

Свен Тирен беспокоился не зря. Валландер почувствовал это еще во вторник. Сегодня четверг. А до сих пор ничего не сделано.

Вот, наконец, и поместье Хольгера Эриксона. Дождь усилился, пришлось достать из багажника и надеть резиновые сапоги. В почтовом ящике лежали газета и несколько писем. Валландер вошел во двор, позвонил в дверь. Потом сам открыл замок запасным ключом. Войдя, осмотрелся по сторонам, пытаясь определить, заходил ли кто-нибудь в дом после него. Нет, со времени его приезда ничего не изменилось. Пустой чехол от бинокля все так же висел в прихожей на стене. Одинокий лист бумаги лежал на письменном столе. Валландер снова вышел во двор. Мгновение он стоял и задумчиво разглядывал пустую конуру. В отдалении над полем с криком кружилась стая ворон. «Дохлого зайца нашли», — промелькнуло у него в голове. Он сходил к машине за карманным фонариком. И стал методично обыскивать дом. Всюду царил идеальный порядок. В одной из построек, оборудованной под гараж и мастерскую, Валландер задержался, долго с восхищением разглядывая старый, до блеска отполированный «Харлей-Дэвидсон». В это время раздался шум подъезжающего грузовика. Валландер вышел во двор и увидел Свена Тирена. Тот вылезал из кабины, вопросительно глядя на него. Валландер покачал головой:

— Его тут нет, — сказал он.

Они вошли в дом. Валландер провел Свена Тирена на кухню. Достал из кармана куртки несколько сложенных вчетверо листков бумаги. Ручки у него не было, и он принес Тирену ту, что лежала на письменном столе, рядом со стихотворением о пестром дятле.

— Мне больше нечего сказать, — нахмурился Свен Тирен. — Вы бы лучше занялись его поисками.

— Всегда есть что сказать, если хорошенько подумать, — ответил Валландер, которого раздражало поведение Тирена.

— И о чем же я, по-вашему, еще не подумал хорошенько?

— Он договаривался о мазуте лично с вами?

— Он звонил в офис. Там сидит девушка-диспетчер. Она выписывает мне накладные. Там всегда знают, где я. Мы переговариваемся по телефону несколько раз на дню.

— Он разговаривал как обычно?

— Это уж лучше у нее спросить.

— У нее я тоже спрошу. Как ее зовут?

— Рут. Рут Эриксон.

Валландер записал имя в блокнот.

— Я заезжал сюда в начале августа, — сказал Тирен. — С тех пор я его не видел. В тот раз все было как обычно. Он предложил мне кофе, прочел парочку новых стихотворений. Он вообще знал много интересных историй, правда, пошлых.

— Что вы имеете в виду? Как это «пошлых»?

— От его историй даже я краснел.

Валландер, не мигая, смотрел на Тирена. Ему вспомнился отец, который тоже мог при случае рассказать какой-нибудь пошлый анекдот.

— У вас никогда не появлялось чувство, что Хольгер Эриксон впадает в старческий маразм?

— Он соображал лучше нас с вами.

Валландер смотрел на Тирена, пытаясь понять, расценивать ему эти слова как оскорбление или нет. Решил не обращать на них внимания и продолжил:

— Есть ли у Хольгера Эриксона родственники?

— Он никогда не был женат. У него нет детей. Нет подруги. Во всяком случае, насколько я знаю.

— А другие родственники?

— Он никогда про них не рассказывал. Свое имущество он завещал какой-то организации в Лунде.

— Какой организации?

Тирен пожал плечами.

— Какому-то краеведческому обществу. Точно не знаю.

Валландеру вспомнились пресловутые «Друзья топора». Потом он решил, что наследником Эриксона, скорее всего, является Лундское общество культуры, и сделал пометку в своих бумагах.

— Было ли у Эриксона еще какое-нибудь имущество?

— Что вы имеете в виду?

— Другое поместье? Недвижимость в городе? Квартира?

Тирен задумался, прежде чем ответить.

— Нет, — сказал он наконец. — Только это поместье. Остальное в «Хандельс-банке».

— Откуда вы знаете?

— Он платил за мазут через этот банк.

Валландер кивнул. Сложил свои бумаги. Он узнал то, что ему требовалось. И был твердо убежден: с Хольгером Эриксоном случилось несчастье.

— Я позвоню вам, — сказал он и встал.

— Что вы теперь будете делать?

— То, что полагается делать в таких случаях, — ответил Валландер.

Они вышли во двор.

— Хотите, я останусь и помогу искать? — предложил Тирен.

— Нет, спасибо, — ответил Валландер. — Мы предпочитаем действовать своими силами.

Свен Тирен не стал спорить. Он вскарабкался в кабину грузовика и мастерски развернул его на небольшом пространстве перед домом. Валландер проводил взглядом машину. Постоял на краю поля, глядя на рощицу, видневшуюся вдалеке. Вороны продолжали кричать. Валландер достал телефон и позвонил в полицию. Он хотел поговорить с Мартинсоном.

— Ну как там? — спросил Мартинсон.

— Надо вызывать розыскную группу, — сказал Валландер. — Адрес у Хансона есть. Пусть приезжают как можно быстрее. А для начала пришли сюда парочку патрульных с собаками.

Валландер уже хотел попрощаться, но Мартинсон заговорил снова.

— Я тут кое-что нашел, — сказал он. — Посмотрел в компьютере, есть ли что-нибудь об этом Хольгере Эриксоне. На всякий случай. Оказалось, что есть.

Валландер крепче прижал трубку к уху. Отошел под дерево и спрятался от дождя.

— И что же ты нашел?

— Примерно год назад он сделал заявление о взломе. Это ведь у него поместье «Уединение», да?

— Да, верно. Продолжай!

— Его заявление зарегистрировали девятнадцатого октября 1993 года. Дело вел Сведберг. Я спросил его, но он, конечно, уже ничего не помнит.

— И что там произошло?

— Заявление Хольгера Эриксона было довольно необычным, — с сомнением проговорил Мартинсон.

— Как это «необычным»? — нетерпеливо переспросил Валландер.

— У него ничего не украли. И все же он утверждал, что кто-то без него побывал в доме.

— Что потом?

— Ничего. Дело закрыли. К Эриксону никто не ездил — ничего же не украли. Но заявление было. И сделал его Хольгер Эриксон.

— Странно, — сказал Валландер. — Надо этим потом заняться. Проследи, чтобы патрульные с собаками приехали сюда как можно быстрее.

Мартинсон рассмеялся в трубку.

— Тебя ничего не удивляет в заявлении Эриксона? — спросил он.

— Что именно?

— То, что нам уже второй раз за несколько дней приходится говорить о взломе, при котором ничего не украдено.

Мартинсон был прав. В цветочном на Вестра Вальгатан тоже ничего не украли.

— На этом сходство заканчивается, — сказал Валландер.

— Владелец цветочного тоже исчез, — настаивал Мартинсон.

— Нет, — ответил Валландер. — Он в Кении. Он-то как раз не исчез. Чего не скажешь про Хольгера Эриксона.

Валландер нажал кнопку телефона и убрал его в карман. Запахнул куртку поплотнее. Вернулся в гараж и продолжал поиски. Он не знал, что ищет. Просто ждал приезда розыскных собак. Потом они прочешут местность и опросят соседей. Скоро Валландер прервал поиски и вернулся в дом. Выпил на кухне стакан воды. Когда он открывал кран, в трубе загудело. Еще один знак того, что в доме несколько дней никто не появлялся. Валландер пил воду и задумчиво смотрел на ворон. Дождь все лил и лил. Вороны кричали. Вдруг Валландер замер. Ему вспомнился пустой футляр от бинокля, висевший на стене при входе. Он посмотрел на воронью стаю. Сзади нее, на холме, виднелась вышка. Валландер постоял, размышляя. Потом медленно пошел вдоль края поля. Сапоги вязли в глине. Скоро он увидел тропинку, ведущую через поле. Валландер мысленно проследовал по ней и увидел, что она доходит до подножия холма. Прикинув на глаз расстояние — метров двести, — Валландер двинулся по тропинке. Здесь глина была тверже и не липла к сапогам. Вороны пикировали вниз, исчезали и снова появлялись, будто из-под земли. Валландер понял, что впереди ложбина или овраг. Туда и вела тропинка. Уже можно было во всех подробностях разглядеть вышку. Наверно, ее использовали для охоты на зайцев или косуль. Сзади холма виднелся небольшой лесок. Очевидно, тоже собственность Хольгера Эриксона. Потом Валландер увидел перед собой канаву. Оттуда торчали толстые доски. Валландер подумал, что они обвалились. Чем ближе к канаве, тем громче вороний крик. Вдруг вороны одновременно поднялись в воздух и улетели. Валландер подошел к канаве, заглянул вниз.

И тут же отпрянул. К горлу подкатила тошнота.

Позже он говорил, что был потрясен. Хотя, работая в полиции, повидал всякого, о чем, может быть, лучше и не знать.

Но в ту минуту Валландер стоял на краю канавы, дождь лил ему за воротник, стекал струйками по спине, а он никак не мог понять, что перед ним. Нечто непонятное и невозможное. Чего раньше он никогда не видел.

Единственное, в чем он не сомневался, так это в том, что в канаве находится мертвый человек.

Валландер присел на корточки и осторожно наклонился вперед.

Усилием воли заставил себя посмотреть вниз.

Канава была глубокой, метра два в глубину. В дно ее были вбиты острые колья. На этих кольях висел человек. Окровавленные заостренные концы кольев в нескольких местах проткнули тело. Человек упал на колья лицом вперед. И повис на них. Сзади его исклевали вороны.

Валландер встал. Ноги его дрожали. Где-то в отдалении слышался шум приближающихся машин. Наверное, приехали первые патрульные с собаками.

Валландер на шаг отошел от края. Сверху казалось, что колья сделаны из бамбука и похожи на толстые удочки с острыми, как шило, концами. Он посмотрел на упавшие вниз доски. Увидел на противоположной стороне канавы продолжение тропинки и понял, что раньше здесь были мостки. Почему они обвалились? Сделанные из толстых досок, они могли выдержать большую нагрузку. Да и канава была неширокой — метра два, от силы.

Услышав лай, Валландер повернулся и пошел к дому. Его мутило. Было страшно. Не только потому, что он обнаружил убитого, но и от того, как это случилось. Некто вбил в дно канавы заостренные колья. Человека проткнули насквозь.

Валландер остановился и перевел дыхание. В голове вертелись картинки прошлого лета. Неужели снова? Есть ли предел произволу в стране? Кому нужно насаживать старика на колья в канаве?

Валландер пошел дальше. Около дома его ждали двое полицейских с собаками. С ними приехали Анн-Бритт и Хансон.

На обоих были куртки с поднятыми капюшонами.

По тому, как Валландер двигался по тропинке, как зашел на выложенный камнями двор, они сразу поняли: случилось что-то неладное.

Валландер вытер со лба дождевые капли и начал рассказывать. Но голос не слушался его. Тогда он обернулся и указал на стаю ворон, которые вернулись, едва он ушел от канавы.

— Он там, — сказал Валландер. — Мертвый. Это убийство. Срочно вызывайте наряд.

Они ждали, не скажет ли он что-нибудь еще.

Но Валландер молчал.

6

В четверг, двадцать девятого сентября, до наступления темноты полиция успела растянуть тент над канавой в том месте, где на девяти крепких бамбуковых кольях висел труп Хольгера Эриксона. Смешанная с кровью грязь была собрана со дна канавы и на тачках вывезена наверх. Страшная работа и непрерывный дождь — трудно представить зрелище более отталкивающее, чем это место преступления. Глина вязнет и липнет к сапогам, полицейские то и дело спотыкаются об электрические провода, вьющиеся по земле, резкий свет прожекторов раздражает и усиливает чувство нереальности. Пригласили Свена Тирена, и тот опознал человека, висящего на кольях: Хольгер Эриксон. Тирен нисколько в этом не сомневался. Поиски пропавшего закончились, не успев начаться. Тирен казался на удивление собранным, словно не до конца понимал, что в действительности вокруг него происходит. Валландер видел, как он несколько часов молча, беспокойно бродил за ограждениями, а потом куда-то пропал.

Насквозь промокший Валландер чувствовал себя в канаве, как мышь в мышеловке. Он видел, что и его коллегам работа стоит большого труда. И Сведберг и Хансон уже поднимались наверх — переждать приступы внезапной дурноты. Как ни странно, лучше всех держалась Анн-Бритт, которая осталась, хотя Валландер несколько раз предлагал ей ехать домой. Лиза Хольгерсон приехала сразу, как только узнала, что Валландер нашел тело Эриксона. Она взяла на себя руководство работой. И постаралась организовать ее так, чтобы, несмотря на тяжелые условия и грязь, избежать ненужных травм. Правда, один молодой стажер все-таки поскользнулся на глине и упал в канаву. Он поранил руку о торчащий из земли кол и был тотчас осмотрен доктором, который в этот момент тоже был там и решал, как лучше снять с кольев тело. Валландер видел, как поскользнулся стажер и мгновенно представил себе, как здесь же упал на колья Хольгер Эриксон. Кстати, первое, что сделал Валландер, это вместе с полицейским экспертом Нюбергом осмотрел толстые планки мостков. Свен Тирен подтвердил, что они были перекинуты через канаву. Хольгер Эриксон сам сделал их. Однажды он даже брал Тирена с собой на вышку. Валландер понял, что Эриксон страстно увлекался птицами. И вышка предназначалась не для охоты, а для наблюдения за ними. На шее Хольгера Эриксона висел бинокль из того пустого футляра, что остался за дверью. Нюбергу не потребовалось много времени, чтобы установить, что доски были подпилены, и достаточно было просто наступить на них, чтобы они провалились. Узнав это, Валландер выбрался из канавы и уединился, стараясь разобраться в своих мыслях. Он пытался представить ход событий. Но безуспешно. Все встало на свои места, только когда Нюберг сказал, что бинокль был снабжен прибором ночного видения. Но и тогда Валландер едва мог заставить себя поверить в случившееся. Судя, по всему, преступление планировалось и готовилось с такой страшной жестокостью, какую трудно себе даже представить.

Было уже совсем поздно, когда тело Хольгера Эриксона, наконец, стали вынимать из канавы. До этого Лиза Хольгерсон, Валландер и врач долго решали, выкапывать им или спиливать столбы, или предпочесть третий — самый сложный — вариант: снять тело с кольев.

По совету Валландера выбрали последнее. Ему и его сотрудникам было необходимо увидеть, как выглядело место преступления перед тем, как Хольгер Эриксон ступил на мостки и сделал шаг навстречу своей гибели. Валландер решил, что должен принять участие в заключительном акте этого неприятного действа; он помогал снимать тело с кольев и выносить его из канавы. Закончили уже почти за полночь. Дождь утих, но, похоже, ненадолго. Было тихо, только раздавалось чавканье мокрой глины под сапогами.

Ненадолго все расслабились. Пока больше делать было нечего. Кто-то принес кофе. В белом свете прожекторов усталые лица казались призрачными. Валландер попытался собраться с мыслями. Что же в действительности произошло? Что делать дальше? Люди измотаны, ночь. Все задерганы, промокли и проголодались. Мартинсон держал у уха телефон. «Не иначе как опять жена — она вечно за него беспокоится», — отстраненно подумал Валландер. Но, закончив разговор и убрав телефон в карман, Мартинсон объявил, что, по словам дежурного синоптика, ночью ожидается прекращение дождя. Услышав это, Валландер принял решение: ждать рассвета. Все равно пока зацепиться не за что. Патрульные с собаками, вызванные для поисков тела Хольгера Эриксона, никаких следов не обнаружили. Вместе с Нюбергом Валландер поднимался на вышку. Но там они тоже не увидели ничего, что сдвинуло бы следствие с мертвой точки.

Обратившись к Лизе Хольгерсон, которая все это время оставалась с ними, Валландер сказал:

— Мы топчемся вслепую. По-моему, нужно прерваться до рассвета. А сейчас лучше отдохнуть.

Ему никто не возразил. Все без сожаления покинули мрачное место. Все, кроме Свена Нюберга. Валландер знал, что ему придется остаться и работать ночью, до их возвращения. Остальные двинулись к машинам, стоявшим возле забора, но Валландер задержался и спросил у Нюберга:

— Что ты об этом думаешь?

— Не знаю, — ответил Свен Нюберг. — Если не считать того, что я никогда в жизни не видел ничего подобного.

Валландер молча кивнул. Он тоже никогда ничего подобного не видел. Они стояли и смотрели вниз, в канаву. Тент уже убрали.

— На что это вообще похоже? — спросил Валландер.

— Как две капли воды напоминает азиатскую западню для диких животных, — ответил Нюберг. — Во время войны такие рыли для врагов.

Валландер кивнул.

— Кстати, в Швеции толстый бамбук не растет, — продолжал Нюберг. — Мы импортируем его для удочек и для отделки помещений.

— Дикие звери в Сконе не водятся, — сказал задумчиво Валландер. — И войны нет. На что же тогда это похоже?

— На что-то чужеродное. Непонятное. И потому пугающее.

Валландер внимательно посмотрел на Нюберга. Обычно он не отличался красноречием. И уж совсем несвойственно для него было говорить о своих переживаниях и страхах.

— Заканчивай быстрее, — сказал Валландер на прощание.

Нюберг не ответил.

Валландер перелез через заграждение, кивком попрощался с полицейскими, которые оставались на ночное дежурство, и пошел к дому. На тропинке его поджидала Лиза Хольгерсон. Она держала в руках фонарик.

— Там журналисты, — сказала она. — Что им сказать?

— Пока говорить нечего, — ответил Валландер.

— Мы даже не можем называть Хольгера Эриксона по имени.

Прежде чем ответить, Валландер задумался.

— Я думаю, имя можно сказать. Под мою ответственность. По словам водителя бензовоза, Хольгер Эриксон был одиноким человеком. А раз некого оповещать о его смерти, можно дать эту информацию в газеты. Почему бы и нет?

Они пошли дальше. Призрачный свет прожекторов остался далеко позади.

— Что еще мы можем рассказать? — спросила Лиза Хольгерсон.

— Что произошло убийство. Во всяком случае, в этом мы уверены. Хотя пока не знаем мотивов преступления и не напали на след убийцы.

— А у вас есть уже на этот счет какие-нибудь соображения?

Валландер чувствовал, что смертельно устал. Каждая мысль, каждое произнесенное слово давались ему с огромным трудом.

— Я видел то же самое, что и вы, — ответил он. — Преступление тщательно спланировано. Хольгер Эриксон сам вошел в ловушку, и она захлопнулась за ним. Из этого можно сделать три вывода.

Они снова остановились. Дождь почти прекратился.

— Во-первых, преступник знал Хольгера Эриксона или, по крайней мере, его привычки. Во-вторых, он действительно хотел убить Эриксона.

Валландер хотел было идти дальше.

— Вы ведь сказали «три вывода»?

Свет карманного фонарика освещал бледное лицо Лизы. Валландер подумал мимоходом, как выглядит он сам? Неужели за одну ночь его итальянский загар полинял под сконским дождем?

— Преступник хотел не просто убить Хольгера Эриксона. Он хотел причинить ему боль. Если Эриксон умер не сразу, он мог провисеть на кольях довольно долго. И никто не услышал бы его. Кроме ворон. Врачи, наверное, смогут определить, как скоро наступила смерть.

Лиза Хольгерсон недовольно поморщилась.

— Кому это могло понадобиться? — спросила она, когда они двинулись дальше.

— Не знаю, — сказал Валландер. — Но чувствую себя отвратительно.

Они подошли к краю поля и увидели двух продрогших репортеров и фотографа. Валландер поздоровался. Ему уже приходилось встречаться с ними. Он взглянул на Лизу Хольгерсон, но та покачала головой. Тогда Валландер сам в двух словах рассказал о случившемся. Репортеры хотели задать вопросы, однако Валландер протестующе поднял руку.Газетчики скрылись.

— У вас репутация блестящего следователя, — сказала Лиза. — Этим летом я своими глазами видела вас в деле. Захоти вы только, и вас с радостью примут на работу в любое полицейское отделение Швеции.

Они остановились возле ее машины. Валландер видел, что Лиза говорит искренне. Но он слишком устал, чтобы как-то отреагировать на ее слова.

— Поступайте так, как сочтете нужным, — продолжала она. — Если что-то потребуется, обращайтесь сразу ко мне.

Валландер кивнул.

— Мы вернемся к этому через несколько часов, — сказал он. — Сейчас и вам и мне нужно отдохнуть.

В квартиру на Мариагатан Валландер вернулся около двух часов ночи. Он сделал несколько бутербродов и сжевал их тут же за кухонным столом. Потом пошел в спальню и, не разбирая кровать, лег сверху, на покрывало. Будильник он поставил на пять часов.

В семь все уже были на месте. Стояла серая предрассветная мгла. Синоптики не ошиблись. Дождь и вправду закончился. Зато поднялся ветер и похолодало. Чтобы тент не сдуло, Нюберг и дежурные полицейские ночью были вынуждены заниматься его укреплением. Поэтому, когда дождь внезапно прекратился, Нюберг рвал и метал по поводу капризов погоды. В ближайшее время дождя не ожидалось, и тент решили убрать.

Теперь ничто не защищало Нюберга и других экспертов, работающих в канаве, от порывов колючего ветра.

По дороге к поместью Валландер пытался продумать ход расследования. Они ничего не знали про Хольгера Эриксона. Конечно, его могли убить из-за денег. Но эта версия с самого начала казалась Валландеру сомнительной. Острые бамбуковые колья в канаве говорили о чем-то другом. Пока ему не удавалось расшифровать это сообщение, он не понимал его язык и боялся, что им предстоит разбираться в том, чему трудно найти нормальное человеческое объяснение.

Как всегда в минуты сомнений, Валландер мысленно обратился к Рюдбергу, старому полицейскому, своему бывшему наставнику. Валландер многому научился от него и в глубине души считал, что именно Рюдберг сделал из него хорошего сыщика. Четыре года назад Рюдберг умер от рака. Валландер поморщился: надо же как летит время. Потом спросил себя: «А что бы сделал Рюдберг на моем месте?» «Терпение, — подумал он. — Вот о чем была бы его Нагорная проповедь. Он сказал бы, что сейчас больше, чем когда-либо, важно набраться терпения».

Штаб расследования временно расположился в доме Эриксона. Валландер постарался сформулировать основные задачи и распределить поручения как можно более эффективно.

Ранним утром, обращаясь к усталым, невыспавшимся людям, Валландер попытался сделать невозможное — суммировать факты, которыми они располагали.

В сущности, сказать он мог только одно: пока никаких зацепок нет.

— Мы почти ничего не знаем, — начал он. — Водитель бензовоза по имени Свен Тирен сообщил об исчезновении человека. Это случилось в прошлый вторник. Судя по его словам и по дате, стоящей под последним стихотворением Хольгера Эриксона, убийство произошло в среду, двадцать первого сентября, после десяти часов вечера. Точное время неизвестно. Однако до десяти Хольгер Эриксон еще был жив. Посмотрим, что скажут медэксперты.

Валландер сделал паузу, но вопросов никто не задал. Сведберг высморкался. Его глаза лихорадочно блестели. Валландер подумал, что у Сведберга, наверно, температура, и ему бы следовало лежать в кровати. Однако оба они понимали, что в такой момент дорог каждый сотрудник.

— О Хольгере Эриксоне нам известно немногое. В прошлом он торговал машинами. Нажил состояние, холост, детей нет. Был одним из так называемых «местных поэтов» и, видимо, очень любил птиц.

— Есть и еще кое-что, — прервал его Хансон. — Хольгер Эриксон был известным человеком. Во всяком случае, в наших краях лет десять-двадцать назад. Его называли автомобильным барышником. Железная хватка. На дух не переносил профсоюзы. Не брезговал любым способом заработать деньги. Конфликтовал с налоговой службой и подозревался в нарушении законов. Но, насколько я помню, доказать так ничего и не удалось.

— Ты хочешь сказать, что у него могли быть враги, — подытожил Валландер.

— Наверняка были. Но это не значит, что они хотели убить его. И уж, по крайней мере, не таким способом.

Валландер решил пока не обсуждать заостренные колья и подпиленные мостки. Всему свое время. Сначала ему нужно навести порядок в своем собственном усталом мозгу. Об этом ему в свое время тоже напоминал Рюдберг. Расследование похоже на строительство. Есть определенный порядок работы, и его нельзя нарушать, если хочешь добиться хорошего результата.

— Первое, что нам нужно сделать, — это собрать как можно больше сведений о жизни Хольгера Эриксона, — сказал Валландер. — Но прежде, чем мы поделим работу, хочу рассказать, как я представляю себе случившееся.

Они сидели вокруг кухонного стола. Из окна виднелись заграждения и белый тент, развевающийся на ветру. Размахивал руками одетый во что-то желтое Нюберг — издали он напоминал пугало, стоящее в поле. Валландеру даже показалось, что он слышит его усталый и раздраженный голос. Но он знал, что Нюберг был опытным и знающим криминалистом. И руками он тоже никогда зря не махал.

Валландер почувствовал, что слушатели понемногу оживают. Это настроение ему было хорошо знакомо. Оно всегда предшествовало началу настоящей работы.

— Я думаю, дело было так, — начал Валландер. Теперь он говорил медленно, тщательно подбирая слова. — После десяти вечера в среду или рано утром в четверг Хольгер Эриксон вышел из дома. Он не стал запирать дверь, так как рассчитывал скоро вернуться. Выходить за пределы усадьбы он не собирался. С собой он взял бинокль. Нюберг сказал, что бинокль снабжен прибором ночного видения. Эриксон пошел по тропинке в сторону канавы, через которую были перекинуты мостки. Вероятнее всего, он шел на вышку, стоящую на холме по другую сторону канавы. Хольгер Эриксон очень любил птиц. Сейчас, в сентябре и октябре, перелетные птицы устремляются на юг. Я в этом не очень разбираюсь и не знаю, кто из них когда улетает. Но слышал, что в основном это происходит ночью и что, якобы, тогда можно увидеть самые большие косяки. Потому-то Эриксон и вышел ночью из дома с биноклем ночного видения. Если, конечно, он действительно вышел ночью, а не утром. Но только он ступил на мостки, как они проломились — ведь доски были подпилены заранее. Эриксон упал в канаву, лицом вперед и напоролся на колья. Там он и умер. Если даже он звал на помощь, его никто не слышал. Вы наверняка заметили, что поместье расположено очень обособленно. Не зря оно называется «Уединение».

Валландер налил себе из термоса кофе и продолжил.

— Вот как, мне кажется, все произошло, — сказал он. — Вопросов гораздо больше, чем ответов. Но из этого мы будем исходить. Убийство было хорошо спланированным. Жестоким и страшным. Нам неизвестны его мотивы, и нет версии, которую можно начать отрабатывать.

Воцарилось молчание. Валландер медленно обвел присутствующих взглядом.

Тишину прервала Анн-Бритт Хёглунд.

— Есть один важный момент. Убийца не попытался скрыть следы преступления.

Валландер кивнул. Он тоже собирался сказать об этом.

— Мало того, — сказал он. — Эта чудовищная западня свидетельствует о прямо противоположном — она должна служить для устрашения.

— Еще один псих на нашу голову свалился? — спросил Сведберг.

Все за столом поняли, что имел он в виду. Воспоминания о лете еще были свежи.

— Нельзя исключить и такую возможность, — ответил Валландер. — Мы пока вообще не можем ничего исключить.

— Мне это напоминает медвежью западню. Или что-нибудь из старых фильмов о войне в Азии. Что общего у медвежьей западни и любителя птиц?

— Или торговца машинами, — вставил Мартинсон, который все время молчал.

— Или поэта, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — У нас большой выбор.

Была половина восьмого. Летучка закончилась. На ближайшее время кухня Хольгера Эриксона останется местом их собраний. Сведберг поехал побеседовать со Свеном Тиреном и девушкой-диспетчером, которая принимала заказ от Хольгера Эриксона. Анн-Бритт занялась соседями Эриксона — их всех нужно было опросить. Вспомнив о письмах в почтовом ящике, Валландер также поручил ей поговорить с почтальоном. В помощь Хансону дали эксперта из группы Нюберга — они осматривали дом.

Колесо расследования закрутилось.

Валландер надел куртку и направился к канаве, ветер дул ему в лицо, трепал сложенный тент. По небу неслись рваные облака. Валландер шел, пригнувшись. Вдруг он услышал звук летящей гусиной стаи — этот звук не спутать ни с чем. Валландер остановился и поднял голову. Гусей он разглядел не сразу. Это была небольшая стая, летевшая высоко-высоко, под самыми облаками, она двигалась на юго-запад. Валландер подумал, что гуси, наверно, держат курс на мыс Фальстербу — именно туда обычно направляются пролетающие над Сконе птицы, дальше их путь лежит уже за пределами Швеции.

Валландер в задумчивости стоял и смотрел на птиц. Ему вспомнилось лежащее на столе стихотворение. Потом он снова пошел по тропинке. На душе у него становилось все тревожнее.

Что-то в этом жестоком убийстве не давало ему покоя. Как действовал убийца: в припадке слепой ненависти или безумия? А может с холодным расчетом? Валландер не знал, какой ответ его больше пугает.

Когда он подошел к канаве, Нюберг и его помощники уже начали вытаскивать из глины окровавленные колья. Каждый кол заворачивали в целлофан и относили в машину. На лице Нюберга виднелись пятна глины, движения были тяжелыми и резкими.

Валландеру показалось, что он заглядывает в могилу.

— Как дела? — спросил он, стараясь говорить бодро.

Нюберг пробурчал в ответ что-то невнятное. Валландер решил пока повременить с расспросами. Он знал вздорный характер Нюберга, знал, что тот легко выходит из себя и затевает ссору с кем попало. В полиции Истада поговаривали, что Нюберг, не задумываясь, обругал бы начальника Главного полицейского управления, если бы тот ненароком вызвал его неудовольствие.

Через канаву настелили временные мостки. По ним Валландер перебрался на другую сторону. Порывистый ветер трепал его куртку. Валландер разглядывал вышку: она была примерно трехметровой высоты, построена из тех же досок, что и мостки через канаву. На вышку вела лестница. Валландер взобрался по ней. Наверху оказалась площадка размером приблизительно метр на метр. Ветер хлестал Валландера по лицу. И хотя он поднялся над холмом всего лишь на три метра, окружающая местность предстала перед ним отсюда совершенно иной. Внизу в канаве копошился Нюберг. Вдалеке виднелся дом Эриксона. Валландер присел на корточки и стал разглядывать площадку под ногами. Внезапно он пожалел, что забрался сюда, не узнав, к каким выводам пришел Нюберг, и быстро спустился вниз. Остановился, пытаясь спрятаться за вышкой от ветра. Он устал. И не просто устал. Валландер не знал, как назвать это чувство. Грусть? Жизнь так недолго радовала его. Поездка в Италию. Решение обзавестись домом, может быть собакой. Ожидание приезда Байбы.

Но вот в канаве находят убитого старика, и мир снова уходит из-под ног. «Интересно, сколько еще я выдержу?» — подумал он.

Усилием воли Валландер отогнал мрачные мысли. Нужно как можно быстрее найти того, кто устроил эту страшную ловушку для Хольгера Эриксона. Валландер осторожно стал спускаться вниз по холму, ноги скользили. Вдалеке он увидел Мартинсона, идущего по тропинке. Он, как обычно, торопился. Валландер двинулся ему навстречу. Он все еще был в растерянности, не зная, с чего начать. С какой стороны взяться за расследование? Валландер искал, за что бы ухватиться. Но пока не находил ни малейшей зацепки.

По виду Мартинсона Валландер понял: что-то случилось.

— В чем дело? — спросил он.

— Тебе звонила некая Ванья Андерсон.

Валландер не сразу вспомнил ее. Ах, да, цветочный магазин на Вестра Вальгатан.

— Это может подождать, — сказал он удивленно. — У нас сейчас других дел по горло.

— Боюсь, что это срочно, — ответил Мартинсон, недовольный, что ему приходится спорить с Валландером.

— Почему?

— Похоже, владелец магазина — Ёста Рунфельдт — так и не ездил в Найроби.

Валландер все еще не понимал, к чему клонит Мартинсон.

— Дело в том, что она позвонила в экскурсионное бюро, чтобы узнать, когда возвращается Рунфельдт. Там ей это и сказали.

— Что сказали?

— Что Ёста Рунфельдт не приезжал в аэропорт «Каструп». Не улетал в Африку. Хотя билет свой выкупил.

Валландер непонимающе смотрел на Мартинсона.

— А значит, пропал еще один человек, — неуверенно проговорил Мартинсон.

Валландер ничего не ответил.

Было девять часов утра, пятница, тридцатое сентября.

7

Прошло еще два часа, и Валландер понял, что Мартинсон не ошибся. Решив сам съездить к Ванье Андерсон, он сел в машину, и по дороге в Истад вспомнил, что ему указывали и на другое сходство между этими двумя случаями. Год назад полиция Истада зарегистрировала взлом в доме Хольгера Эриксона — украдено тогда ничего не было. В магазин Ёсты Рунфельдта тоже проник кто-то чужой — и опять вроде бы ничего не пропало. Чем ближе к Истаду подъезжал Валландер, тем тревожнее ему становилось. Мало им случившегося с Хольгером Эриксоном. Не хватало еще одного исчезновения. Только бы оно не было связано с делом Эриксона. Хватит с них канав и кольев. Валландер гнал машину, словно стараясь убежать от своих мыслей, от страха перед вновь возникшим в его жизни кошмаром. Порой он резко бил по тормозам, словно хотел заставить, если не себя, то машину успокоиться: пытался думать хладнокровно. Итак, почему мы решили, что Ёста Рунфельдт исчез? Может быть, его отсутствие объясняется гораздо проще. Случившееся с Хольгером Эриксоном — исключение. А значит, не может повториться. Во всяком случае, не в Сконе и уж наверняка не в Истаде. Отсутствие Ёсты Рунфельдта можно объяснить, и Ванья Андерсон поможет Валландеру в этом.

Но Валландер сам видел зыбкость своих доводов. Прежде чем отправиться в цветочный на Вестра Вальгатан, он заехал в полицию. Встретил в коридоре Анн-Бритт и пошел вместе с ней в столовую, где, склонившись над своими бутербродами, не то ели, не то дремали несколько усталых дорожных полицейских. Взяв кофе, Валландер и Хёглунд сели за столик. Валландер рассказал ей о разговоре Мартинсона с Ваньей Андерсон, и ее реакция мало чем отличалась от его собственной. Не может быть! Это всего лишь совпадение. Но Валландер попросил ее найти копию заявления о взломе, написанного Хольгером Эриксоном год назад, а также проверить, нет ли каких-нибудь связей между Хольгером Эриксоном и Ёстой Рунфельдтом. Поискать в компьютере. Валландер знал, что Анн-Бритт очень занята. Но он хотел получить эти сведения как можно быстрее. Потому что лучше сейчас потрудиться, чем потом осрамиться. Пословица вспомнилась совершенно некстати. Анн-Бритт удивленно смотрела на него и ждала продолжения. Но Валландер не стал ничего объяснять. Он только сказал:

— Нужно спешить. Чем быстрее мы убедимся, что эти два дела не связаны между собой, тем лучше.

Он торопился и хотел уже встать из-за стола, но она остановила его вопросом:

— Кто способен на такое?

Валландер опустился на стул. Перед его глазами снова возникли окровавленные колья. Страшная картина.

— Не знаю, — сказал он. — Это убийство так изощренно, что я не могу найти для него нормальных объяснений. Если вообще убийство можно объяснить.

— Можно, — уверенно ответила Анн-Бритт. — У нас у всех бывали в жизни минуты, когда мы в ярости желали чьей-нибудь смерти. А у некоторых людей отсутствуют естественные тормоза. И они убивают.

— Меня пугает продуманность этого преступления, — продолжал Валландер. — Человек, совершивший его, не пожалел времени. Он до мелочей был знаком с привычками Хольгера Эриксона. Похоже, он хорошо изучил его.

— А может, зацепка именно здесь? — предположила Анн-Бритт. — Судя по всему, Хольгер Эриксон ни с кем близко не дружил. И все же убийца был где-то рядом с ним. Хотя бы в какой-то момент. Во всяком случае, он побывал у канавы. Подпилил доски. Он должен был прийти и уйти. А значит, его могли видеть. Или заметить машину, не принадлежащую никому из местных. Люди замечают такие вещи. Сельские жители все равно, что птицы или звери в лесу. Наблюдают за нами, а мы их не видим.

Валландер задумчиво кивал. Он думал о чем-то своем.

— Мы поговорим позже, — сказал он. — Сейчас я еду в цветочный.

— А я пока поищу то, что вы просили, — ответила Анн-Бритт.

Они расстались у дверей столовой. Уже на выходе Валландера окликнула Эбба и сказала, что звонил его отец.

— Позвоню ему попозже, — отмахнулся Валландер. — Сейчас не могу.

— Как ужасно то, что случилось, — сказала Эбба. И Валландеру показалось, что она соболезнует ему лично.

— Я как-то покупала у него машину, — продолжала она. — «Вольво», PV 444.

Валландер не сразу понял, что она говорит о Хольгере Эриксоне.

— Ты водишь машину? — удивился он. — Я даже не знал, что у тебя есть права.

— Уже ровно тридцать девять лет, — ответила Эбба. — И PV мой пока цел.

Валландер вспомнил этот старенький, но ухоженный PV — он часто видел его на стоянке возле полицейского участка, но никогда не задумывался, чей он.

— Надеюсь, сделка была выгодной? — спросил Валландер.

— Для Хольгера Эриксона, — жестко ответила Эбба. — Он содрал с меня слишком много за такую машину. Но поскольку все эти годы я поддерживала ее в хорошем состоянии, можно считать, что в конце концов, в выигрыше осталась я. Теперь у меня машина-ветеран.

— Я должен идти, — сказал Валландер. — Прокатишь как-нибудь на своем PV?

— Не забудь позвонить отцу, — напомнила Эбба.

Валландер резко остановился и задумался. Потом решился.

— Позвони ты ему, — попросил он Эббу. — Не в службу, а в дружбу. Объясни, чем я сейчас занят. Скажи, что я позвоню ему, как только освобожусь. Надеюсь, у него ничего не стряслось?

— Он хотел поговорить об Италии.

Валландер кивнул.

— Мы поговорим об Италии. Но потом. Передай ему это.

Валландер сразу поехал на Вестра Вальгатан. Кое-как припарковал машину, наполовину заняв узкий тротуар, и вошел в магазин. Там были покупатели. Валландер подал Ванье Андерсон знак, что может подождать. Минут через десять магазин опустел. Ванья Андерсон быстро написала объявление, прикрепила его на стекло входной двери и заперла магазин. Они обогнули дом и зашли в тесный офис. От резкого цветочного запаха у Валландера слегка кружилась голова. Писать ему, как всегда, было не на чем. Поэтому он придвинул к себе пачку карточек для букетов и стал делать заметки у них на обороте. На стене висели часы. Они показывали без пяти одиннадцать.

— Давайте начнем по порядку, — сказал Валландер. — Итак, вы позвонили в туристическое бюро. Почему вы это сделали?

По лицу Ваньи он видел, что она растеряна и обеспокоена. На столе лежал выпуск газеты «Истад Аллеханда» с большой статьей об убийстве Хольгера Эриксона. «Хорошо хоть она пока не знает, и надеюсь не узнает о наших опасениях по поводу возможной связи между Хольгером Эриксоном и Ёстой Рунфельдтом», — подумал Валландер.

— Перед отъездом Ёста написал, когда его ждать обратно. А я куда-то засунула этот листочек. Сколько ни искала, не смогла найти. Позвонила в турбюро. А там сказали, что Ёста должен был улететь двадцать третьего, но так и не приехал в «Каструп».

— Как называется турбюро?

— «Экзотические путешествия». Оно находится в Мальмё.

— С кем вы разговаривали?

— С Анитой Лагергрен.

Валландер записал.

— Во сколько вы звонили?

Она назвала время.

— Что еще сказала Анита Лагергрен?

— Ёста никуда не уехал. Он не проходил регистрацию в «Каструпе». Ему позвонили домой, но никто не ответил. И самолет улетел без него.

— Какие-нибудь еще действия они предпринимали?

— Анита Лагергрен сказала, что они послали письмо, в нем говорилось, что деньги за поездку Ёсте возвращены не будут.

Ванья явно хотела что-то добавить, но осеклась.

— Есть что-нибудь еще? — мягко спросил Валландер.

— Эта поездка стоила огромных денег, — сказала она. — Анита Лагергрен назвала сумму.

— Сколько?

— 30 000 крон. За четырнадцать дней.

Да, действительно. Сумма огромная. Сам Валландер никогда в жизни не потратил бы таких денег на поездку. Неделя в Риме обошлась им с отцом в треть этой суммы.

— Очень странно, — вдруг сказала она. — На Ёсту совершенно не похоже.

Валландер старался понять ход ее мыслей.

— Как долго вы работаете у него?

— Почти одиннадцать лет.

— Нравится вам работа?

— Ёста хороший человек. Он действительно любит цветы. И не только орхидеи.

— Мы поговорим о них чуть позже. Как бы вы его охарактеризовали?

Она задумалась.

— Обычный хороший человек. Немного со странностями. Нелюдим.

Валландер с раздражением подумал, что это описание вполне могло подойти для Хольгера Эриксона. Разве что «хорошим» его вряд ли можно было назвать.

— У него есть жена?

— Он вдовец.

— Дети?

— Двое. У них семьи и собственные дети. Никто из них не живет в Сконе.

— Сколько лет Ёсте Рунфельдту?

— Сорок девять.

Валландер заглянул в свои записи.

— Вдовец, — повторил он. — По-видимому, жена умерла довольно молодой. Произошел несчастный случай?

— Точно не знаю. Ёста никогда не рассказывал. Кажется, она утонула.

Валландер не стал вдаваться в подробности. В свое время они проверят эту информацию. Если потребуется. Валландер все еще надеялся, что в этом не будет необходимости.

Он отложил ручку. Запах цветов одурманивал.

— Разговор с туристической фирмой, — начал Валландер, — наверняка заставил вас задуматься о двух вещах. Во-первых, почему он не поехал в Африку. Во-вторых, где он сейчас, если не в Найроби.

Она кивнула. И Валландер вдруг увидел на ее глазах слезы.

— С ним что-то случилось, — сказала она. — После разговора с турбюро я пошла к нему домой. Это здесь, неподалеку. Он оставил мне ключ. И просил поливать цветы. За время его отсутствия я была там два раза. Вынимала почту и складывала к нему на стол. Вот и теперь я снова пошла туда. Но дома его нет. И в последние дни не было.

— Откуда вы знаете?

— Я бы заметила по вещам.

— Что, по-вашему, могло случиться?

— Не знаю. Он так ждал этой поездки. Зимой собирался закончить книгу об орхидеях.

Валландер чувствовал, что его беспокойство растет, где-то внутри уже сработал механизм, предупреждающий об опасности. Этот неслышный сигнал тревоги Валландеру был хорошо знаком.

Он собрал карточки, на которых делал заметки.

— Мне нужно побывать у Рунфельдта дома. А вы открывайте магазин. Я уверен, все образуется.

Ванья жадно вглядывалась в лицо Валландера, ища подтверждения только что сказанным словам. Но выражение его лица вряд ли могло ее утешить.

Она дала ему ключи от квартиры. Ёста жил на той же улице, через квартал от магазина, если идти в сторону центра.

— Когда закончу, верну вам ключи, — сказал Валландер.

Выйдя из цветочного, Валландер увидел, как какая-то пожилая пара с трудом пробирается мимо его машины, занимающей полтротуара. Взгляды их, обращенные к Валландеру, говорили красноречивее всяких слов. Но он притворился, что не понимает, и поспешил прочь.

Квартира Ёсты Рунфельдта находилась на втором этаже дома, построенного, как предположил Валландер, в самом начале века. Можно было подняться на лифте. Но Валландер пошел пешком. Несколько лет назад он собирался меняться в такой же дом. Но теперь отказался от этой идеи. Уж если менять квартиру на Мариагатан, так на дом с садом. И жить там с Байбой. И, может быть, с собакой. Валландер отпер дверь и вошел. Сколько раз уже он вот так вступал на чужую территорию, заходил в жилье незнакомых людей. Остановившись у дверей, Валландер замер. Каждая квартира имеет свой характер. За долгие годы работы в полиции Валландер научился видеть, как характер хозяев отражается в облике их жилища. Он медленно обошел квартиру. Первые шаги часто бывали самыми важными. Первое впечатление. К нему он потом снова и снова будет мысленно возвращаться. Здесь жил человек по имени Ёста Рунфельдт, который однажды ранним утром не появился там, где его ждали — в аэропорту «Каструп». Валландер вспомнил слова Ваньи о том, что Ёста с нетерпением ждал этой поездки. Тревога Валландера вспыхнула с новой силой.

Обойдя все четыре комнаты и кухню, Валландер остановился посреди гостиной. Квартира была большая и светлая. Но Валландеру показалось, что хозяин не слишком много внимания уделял своему жилищу. Только у кабинета было свое лицо. Здесь царил рабочий беспорядок. Книги, бумаги, литографии с изображением цветов, карты. Все это лежало грудами на письменном столе. Выключенный компьютер. В рамочке за стеклом — фотографии. Дети и внуки. Фотография самого Ёсты Рунфельдта в какой-то азиатской стране на фоне гигантских орхидей. Чернильная надпись на обороте гласила, что фотография сделана в Бирме в 1972 году. Ёста улыбался неизвестному фотографу. Загорелый мужчина, дружелюбная улыбка. Фотография немного выцвела. Но улыбка Ёсты Рунфельдта не поблекла. Валландер поставил на место фотографию и стал разглядывать висевшую на стене карту мира. Ему не сразу удалось найти Бирму. Валландер сел за письменный стол. Итак, Ёста Рунфельдт собирался в поездку. Но так никуда и не уехал. Во всяком случае, в Найроби чартерным рейсом фирмы «Экзотические путешествия» он не попал. Валландер встал из-за стола и пошел в спальню. Кровать была застелена. Узкая односпальная кровать. На ночном столике возвышалась горка книг. Валландер посмотрел на корешки. Книги о цветах. Лишь одна о международных валютных операциях. Валландер положил книгу на место. Сейчас его интересовали совсем другие находки. Он нагнулся и заглянул под кровать. Ничего. Открыл шкаф. На самой верхней полке лежали две дорожные сумки. Чтобы их достать, Валландеру пришлось встать на цыпочки. Обе сумки были пусты. Он сходил в кухню за стулом. Заглянул на верхнюю полку. И здесь нашел то, что искал. Одинокие мужчины обычно не слишком усердно вытирают пыль. Ёста не был исключением. На толстом слое пыли отчетливо отпечатались очертания еще одной сумки. Те две, что Валландер осмотрел, были старыми, одна даже без замка, поэтому Валландер решил, что Ёста Рунфельдт взял с собой третью сумку. Если он действительно уехал. И если она не стоит еще в каком-нибудь углу. Валландер снял куртку и повесил ее на стул, потом открыл все шкафы и тумбочки, где могла находиться сумка. Ее не было нигде. Валландер вернулся в кабинет. Если Рунфельдт уехал, он должен был взять с собой паспорт. Валландер обшарил все ящики письменного стола, благо они не запирались. В одном из них лежал старый гербарий. Валландер открыл его. «Ёста Рунфельдт, 1955 год». Значит, уже в школьные годы он интересовался растениями. Валландер разглядывал василек сорокалетней давности. Он еще не совсем выцвел, его лепестки словно хранили воспоминание о былой синеве. Сам Валландер никогда не составлял гербарии. Он продолжил поиски. Паспорта нигде не было. Валландер наморщил лоб. Дорожной сумки нет. Паспорта тоже. Билетов нет. Валландер вышел из кабинета и уселся в одно из кресел в гостиной. Думая над какой-нибудь задачей, он любил менять места — это помогало ему формулировать мысли. Судя по всему, Ёста Рунфельдт уехал из дому. С паспортом, билетами и дорожной сумкой.

Валландер пытался представить, что было потом. Что-то произошло по дороге в Копенгаген? Он упал на пароме за борт? Тогда осталась бы сумка. Валландер нашел в кармане одну из карточек для букетов с телефоном цветочного магазина и позвонил. В окно кухни виднелись элеваторы Истадского порта. За ними польский паром, огибая каменный пирс, выходил в море. Ванья Андерсон взяла трубку.

— Я все еще здесь, — сказал Валландер. — У меня к вам несколько вопросов. Ёста не говорил, как он собирался добираться до Копенгагена?

Она ответила, не задумываясь, и очень уверенно:

— Он всегда ездил через Лимхамн и Драгер.

Валландер кивнул и задал следующий вопрос:

— И еще. Вы не знаете, сколько у него дорожных сумок?

— Нет, — ответила она. — Откуда же мне знать?

Валландер понял, что вопрос следовало задать иначе:

— Как выглядела его сумка? — спросил он. — Вы когда-нибудь ее видели?

— Ёста всегда брал с собой немного вещей, — ответила она. — Одну наплечную сумку и одну на колесиках. Он был опытным путешественником.

— Какого цвета?

— Черные.

— Вы уверены?

— Да. Уверена. Я несколько раз встречала его из поездок. На вокзале или в «Стурупе».[30] Ёста очень бережно относился к вещам. Если бы ему пришлось купить новую сумку, я бы об этом знала. Ёста бы обязательно пожаловался на непредвиденные расходы. Ведь он был скуповат.

«И все же заплатил 30 000 за несостоявшуюся поездку в Найроби, — подумал Валландер. — По сути, выбросил деньги на ветер. Хотя вряд ли по доброй воле».

Валландер тревожился все сильнее. Он положил трубку, пообещав через полчаса занести ключи в магазин.

Он уже повесил трубку, когда ему пришло в голову, что в магазине сейчас, наверное, обед. Потом вспомнились слова Ваньи. Черная дорожная сумка. Те две, что лежали в шкафу, были серыми. Никакой наплечной сумки он тоже не нашел. Кроме того, Валландер узнал, что Ёста предпочитал ездить через Лимхамн. Валландер подошел к окну, и взгляд его заскользил по крышам. Польский паром уже скрылся из виду.

«Что-то тут не так, — думал он. — Не мог Ёста Рунфельдт исчезнуть по доброй воле. Конечно, мог произойти несчастный случай. Но и это сомнительно».

Чтобы сразу получить ответ на один из самых главных вопросов, он позвонил в справочную и узнал телефон компании, осуществляющей рейсы по маршруту Лимхамн — Драгёр. Там он без труда нашел человека, отвечавшего за вещи, забытые на паромах. Человек говорил по-датски. Валландер представился и спросил про черную сумку. Назвал день и число. И стал ждать. Через несколько минут датчанин, представившийся как Могенсен, снова взял трубку.

— Ничего нет, — сказал он.

Валландер на мгновение задумался. Потом решил говорить прямо.

— Случалось ли, что люди пропадали на паромах? Падали за борт?

— Крайне редко, — ответил Могенсен, и Валландер поверил ему.

— Но все-таки случалось?

— Это может случиться на любом корабле, — ответил Могенсен. — Самоубийцы. Пьяные. Сумасшедшие, которые пытаются пройтись по перилам. Но бывает очень редко.

— Есть ли данные о людях, упавших за борт? Вытаскивают их? Или хотя бы их трупы?

— Данные мне неизвестны. Так, разговоры. Большинство выносит волной на берег. Мертвыми. Кто-то застревает в рыбацких сетях. Кто-то исчезает бесследно. Но таких мало.

Валландер узнал все, что хотел. Он поблагодарил за помощь и повесил трубку.

Доказательств у него не было. И все же он нисколько не сомневался: Ёста Рунфельдт не ездил в Копенгаген. Он собрал сумку, взял паспорт и ушел из дома.

Потом он исчез.

Валландер вспомнил лужу крови на полу магазина. Откуда она взялась? А может, они ошиблись? И взлом тот был совсем не случайным?

Он снова обошел квартиру. Пытался представить, что могло произойти. Стрелки часов уже перевалили за полдень. Тут в кухне зазвонил телефон. Валландер вздрогнул от неожиданности. Потом быстро подошел к телефону и снял трубку. Звонил Хансон, он находился в усадьбе Эриксона.

— Мартинсон говорит, теперь и Рунфельдт пропал, — начал он. — Ты что-нибудь выяснил?

— Только то, что здесь его нет, — ответил Валландер.

— И что ты на этот счет думаешь?

— Пока ничего. Похоже, он действительно собирался уехать. Но ему что-то помешало.

— Ты думаешь, здесь есть какая-то связь? С Хольгером Эриксоном?

Валландер ответил не сразу. Он не знал, что думать. Так он и сказал Мартинсону:

— Во всяком случае, я не исключаю такой возможности.

Он тут же перевел разговор на другое. Спросил, нет ли каких-нибудь новостей. Их не было. Закончив разговор, Валландер еще раз медленно обошел квартиру. Ему все казалось, что он пропустил что-то важное. Наконец он сдался. Просмотрел в прихожей почту. Письмо из турбюро. Счет за электричество. Уведомление о получении заказа от фирмы в Буросе. Посылка отправлена наложенным платежом. Валландер засунул уведомление в карман.

Отнес ключи в магазин, где его уже ждала Ванья Андерсон. Договорились, что она позвонит, если вдруг вспомнит что-нибудь важное.

Из цветочного магазина Валландер направился в полицию. Отдал уведомление Эббе и попросил ее проследить, чтобы посылку получили.

В час он запер дверь своего кабинета.

Он хотел есть.

Но тревога заглушала голод. Это чувство было хорошо знакомо Валландеру, и ничего хорошего оно не предвещало. Ёсту Рунфельдта им вряд ли удастся найти живым.

8

Около полуночи Ильва Бринк наконец села выпить чашечку кофе. Вдвоем с еще одной акушеркой она работала в ночь с тридцатого сентября на первое октября в Истадском роддоме. Ее напарница, Лена Сёдерстрём, в это время находилась в палате: у одной из женщин начались схватки. Ночь выдалась нелегкой — вроде бы ничего серьезного, но работы много.

Персонала не хватало. Двум акушеркам и двум сестрам приходилось успевать всюду. Был еще врач, но его полагалось звать, только если у кого-нибудь начнется сильное кровотечение или возникнут еще какие-нибудь осложнения. «Хотя, с другой стороны, — думала Ильва Бринк, сидя на диванчике с чашкой кофе в руках, — бывало и хуже». Несколько лет назад ей приходилось всю ночную смену управляться одной. Временами бывало трудно: что делать, когда тебя ждут в двух местах одновременно? Тогда она с большим трудом убедила руководство больницы включить в ночную смену еще одну акушерку.

Сейчас она сидела в дежурке, расположенной посередине огромного отделения. Через стеклянные перегородки ей были видны коридоры. Днем здесь царило оживление. Ночью все было по-другому. Ей нравилось работать ночью. Хотя многие с радостью отказались бы от ночных смен. Но это те, у кого были семьи и кто поэтому не мог позволить себе как следует отоспаться днем. А Ильва Бринк ничего не имела против ночных дежурств — дети выросли, муж работал главным машинистом на танкере, курсировавшем между портами Ближнего Востока и Азии. Ей нравилось работать, когда другие спят.

Она с удовольствием отпила глоток кофе и взяла с подноса сладкое печенье. Тут в комнату вошла медсестра, следом за ней вторая. В углу тихо говорило радио. Они беседовали об осени, о бесконечных дождях. Мать одной из медсестер умела предсказывать погоду и предсказала долгую и холодную зиму. Ильве Бринк вспомнились годы, когда в Сконе выпадал снег. Слава богу, это случается нечасто. Но уж если случится — жди беды. Роженицы не могут добраться до роддома. Однажды Ильва чуть не замерзла — ей пришлось на тракторе преодолевать пургу и заносы, чтобы добраться до одиноко стоящего дома в северном пригороде Истада. У женщины началось сильное кровотечение. В тот раз — единственный за все годы работы акушеркой — Ильва действительно опасалась за жизнь пациентки. Но она не могла допустить, чтобы случилась беда. Ведь всем известно, что в Швеции женщины не умирают в родах.

А пока еще стояла осень. Рябиновая пора. Ильва выросла в северной части страны и до сих пор скучала по грустно-задумчивым лесам Норланда. Она так и не привыкла жить в Сконе, с ее равнинами и вечными ветрами. В свое время она подчинилась желанию мужа: уроженец Треллеборга, он наотрез отказывался переезжать из Сконе. При том, что сам почти не бывал дома.

На этом размышления Ильвы прервались — в комнату вошла Лена Сёдерстрём. Ей было чуть больше тридцати. И Ильва не раз думала, что Лена годится ей в дочери. Ильва была вдвое старше. Шестьдесят два года.

— Она вряд ли родит до завтрашнего утра, — сказала Лена Сёдерстрём. — А там уже не наша смена.

— Значит, ночь будет спокойной, — ответила Ильва. — Если устала, пойди немного поспи.

Бывали дежурства, когда ночь тянулась ужасно долго. Другое дело, если удавалось поспать полчасика, даже пятнадцать минут. Усталость как рукой снимало. Правда, сама Ильва никогда не ложилась. После пятидесяти пяти спать она стала заметно меньше. И видела в этом напоминание о конечности и краткости жизни. О том, что время нужно использовать разумно и не разбазаривать на сон.

По коридору быстро прошла медсестра. Еще двое сидели, склонившись над кроссвордом. Лена Сёдерстрём пила чай. Четверть первого. «Вот и октябрь наступил, — подумала Ильва. — Середина осени. Скоро зима. В декабре Харри приедет в отпуск. На месяц. Тогда мы займемся кухней. Не потому, что это нужно, а чтобы ему было чем заняться. Отпуск для него — настоящее мучение. Не знает, куда себя деть». Зазвонил звонок — вызов в палату. Одна из медсестер пошла узнать, в чем дело, и вернулась через несколько минут.

— У Марии из третьей палаты болит голова, — объяснила она и снова принялась за кроссворд. Ильва продолжала пить кофе. Вдруг она поймала себя на мысли: что-то неладно. Она не сразу поняла, что именно.

Медсестра, которая прошла по коридору.

Все, кто работает в отделении, сейчас находятся в дежурке. Из приемного покоя звонков не было.

Она покачала головой, отгоняя эту мысль. Ерунда какая-то.

Однако она была уверена, что не ошиблась. Откуда взялась в коридоре эта медсестра?

— Кто проходил по коридору? — осторожно спросила она.

Все с удивлением посмотрели на Ильву.

— Вы о ком? — спросила Лена Сёдерстрём.

— Несколько минут назад по коридору прошла медсестра. Пока мы здесь сидели.

Они все еще не понимали, о чем она говорит. Она и сама не могла объяснить, что ее беспокоит. Снова зазвонил звонок. Ильва быстро отставила чашку.

— Я схожу, — сказала она.

Роженице в третьей палате стало плохо. Она ждала третьего ребенка. И Ильва подозревала, что эта беременность была незапланированной. Она дала женщине попить и вышла в коридор. Огляделась по сторонам. Все двери были закрыты. Но ведь она видела ту медсестру. Не могло же ей показаться! Ильве стало не по себе. Она постояла в коридоре, присматриваясь. Из дежурки слышался приглушенный звук радио. Ильва вернулась туда и взяла свою чашку.

— Ничего серьезного, — сказала она.

В тот же миг в коридоре появилась незнакомая медсестра. На сей раз ее заметила и Лена Сёдерстрём. Но все произошло очень быстро. Они только услышали, как хлопнула дверь, ведущая в центральный коридор.

— Кто это был? — спросила Лена Сёдерстрём.

Ильва Бринк отрицательно покачала головой. Медсестры подняли головы от кроссворда.

— О ком вы говорите? — спросила одна из них.

— Только что мимо прошла какая-то медсестра.

Тут сестра, сидевшая с карандашом в руке, отвлеклась от кроссворда и засмеялась:

— Мы здесь. Обе.

Ильва поспешно встала. Подошла к двери, за которой начинался коридор, связывающий родильное отделение с остальной больницей, — там никого не оказалось. Она прислушалась. Где-то вдалеке хлопнула дверь. Ильва вернулась в дежурку. Покачала головой. Она никого не увидела.

— Что здесь делать сестре из другого отделения? — спросила Лена Сёдерстрём. — Да еще ни «здрасьте», ни «до свидания».

Ильва Брик не знала, что ответить. Но ночная гостья им явно не примерещилась.

— Давайте проверим палаты, — сказала она. — Убедимся, что все в порядке.

Лена Сёдерстрём внимательно посмотрела на нее.

— А что может быть не «в порядке»?

— Так, на всякий случай. Больше ни для чего.

Они обошли палаты. Все было в порядке. В час у одной женщины началось кровотечение. Остаток ночи они провели на ногах. В семь Ильва сдала смену и отправилась домой. Но и дома ей не давали покоя мысли о незнакомой медсестре, прошмыгнувшей по коридору. Вдруг ей пришло в голову, что это вовсе не медсестра. Хоть на ней и был надет белый халат… Медсестра не зашла бы в родильное отделение ночью, не заглянув в дежурку, не объяснив в чем дело.

Ильва Бринк снова и снова вспоминала случившееся. Ночное происшествие беспокоило ее. Зачем приходила эта женщина? Она пробыла в отделении десять минут. Потом исчезла. Десять минут. Она заходила в палату, кого-то навещала. Кого? Зачем? Ильва легла и попыталась уснуть, но не смогла. Мысли неотвязно крутились вокруг ночной посетительницы. В одиннадцать она не выдержала. Встала, приготовила кофе. Решила, что нужно с кем-нибудь поделиться своими мыслями. «Позвоню-ка брату, он полицейский и скажет мне, если я зря беспокоюсь». Ильва взяла телефон и позвонила брату домой. Автоответчик сообщил, что хозяин квартиры на работе. До полиции было недалеко, Ильва собралась и пошла. По небу неслись рваные облака. Она вдруг подумала, что по субботам в полиции могут не принимать посетителей. К тому же в газетах писали об ужасном происшествии неподалеку от Лёдинге — про торговца машинами, которого убили и бросили в канаву. Наверно, сейчас полиции не до нее. И брату ее тоже.

Она вошла в приемную и спросила, на месте ли инспектор Сведберг. Ей ответили, что да. Но очень занят.

— Передайте ему, что пришла Ильва. Его двоюродная сестра.

Через несколько минут Сведберг вышел к ней. Он всегда был примерным братом, любил сестру и не мог не уделить ей несколько минут. Они расположились в его кабинете. Сведберг принес кофе. Ильва рассказала ему о ночном происшествии. Выслушав ее, Сведберг сказал, что случай, конечно, странный. Но вряд ли стоит тревожиться. Его слова успокоили Ильву. Впереди были три свободных дня, и скоро она уже забыла о странной медсестре, посетившей родовое отделение в ночь с тридцатого сентября на первое октября.

Поздно вечером в пятницу Валландер собрал своих сотрудников на совещание. Оно продолжалось за закрытыми дверями конференц-зала с десяти и далеко за полночь. Сначала Валландер подробно описал ситуацию: пропал еще один человек. Мартинсон и Анн-Бритт Хёглунд уже проверили все доступные на данный момент материалы. Но безрезультатно. Полиция не располагает сведениями о наличии какой-нибудь связи между Хольгером Эриксоном и Ёстой Рунфельдтом. Ванья Андерсон тоже никогда не слышала от Ёсты имени «Хольгер Эриксон».

— Единственное, что нам остается, — сказал Валландер, — это работать вслепую. Не исключено, что Ёста Рунфельдт через какое-то время объявится: мало ли какие у негопричины для отсутствия. Но есть основания опасаться самого худшего.

Дело Ёсты Рунфельдта Валландер поручил Анн-Бритт Хёглунд. Однако это не означало, что она освобождается от расследования убийства Хольгера Эриксона. И хотя обычно Валландер старался ни к кому не обращаться за помощью даже при расследовании сложных преступлений, в этот раз он уже с самого начала подумывал, не попросить ли подкрепление. Посоветовавшись с Хансоном, он решил подождать до начала следующей недели. Вдруг за это время расследование даст какие-нибудь результаты.

Собравшись за столом совещаний, Валландер и его сотрудники обсуждали, что удалось сделать. Как обычно, Валландер задал вопрос, нет ли у кого-нибудь важных новостей. Обвел взглядом присутствующих. Все покачали головой. На противоположном конце стола неслышно высморкался Нюберг — он обычно садился немного поодаль. Ему первому Валландер дал слово.

— У меня пока ничего, — начал Нюберг. — Вы сами видели, что там произошло. Подпиленные доски держались на честном слове. Он провалился прямо на колья. В канаве ничего не обнаружено. Откуда бамбуковые палки — неизвестно.

— А на вышке? — спросил Валландер.

— Тоже ничего, — ответил Нюберг. — Но мы еще не закончили работу. Хотя хорошо бы знать, что мы ищем.

— Не знаю, — пожал плечами Валландер. — Но тот, кто это сделал, должен был откуда-то появиться. У нас есть тропинка, ведущая от дома Хольгера Эриксона. Есть поле. За холмом есть рощица.

— К рощице ведет проселочная дорога, — сказала Анн-Бритт. — На ней обнаружены следы машины. Но никто из соседей ничего необычного не заметил.

— Дело в том, что Хольгеру Эриксону принадлежали огромные земли, — добавил Сведберг. — Я разговаривал с одним фермером по фамилии Лундберг. У него, например, десять лет назад Эриксон купил пятьдесят гектаров. На чужой земле соседям делать нечего. Вот никто и не знает, что там произошло.

— Нужно еще многих опросить, — сказал Мартинсон, листая свои записи. — Кстати, я разговаривал с судмедэкспертами в Лунде. Они полагают, что к утру понедельника предварительные результаты будут готовы.

Валландер сделал у себя в блокноте пометку. Потом снова обратился к Нюбергу:

— А что у нас с домом Эриксона?

— Я не могу делать десять дел одновременно, — огрызнулся Нюберг. — Прежде всего мы поторопились обследовать канаву, пока снова не полил дождь, и окончательно не развезло. Завтра с утра возьмусь за дом.

— Хорошо, — примирительно сказал Валландер. Ему не хотелось злить Нюберга. У всех испортилось бы настроение, и это могло повредить делу. Однако сдержался он с большим трудом — вздорность Нюберга выводила его из себя. Краем глаза Валландер увидел, что выходка Нюберга шокировала и Лизу Хольгерсон, сидевшую в середине длинной части стола.

Совещание продолжалось. Следственная группа делала первые шаги. Валландер часто сравнивал их работу с корчеванием пней. Медленно, но верно они расчищали почву. Пока все сведения были для них одинаково важны. Лишь когда выяснится, какие из них значимы, а какие — нет, появится версия, одна или несколько.

Уже перевалило далеко за полночь, но им так и не удалось нащупать ничего определенного. Беседа с Рут Эриксон и Свеном Тиреном ясности не прибавила. Да, Хольгер Эриксон действительно заказал мазут. Четыре кубометра. Что в этом странного или опасного? Непонятный взлом годичной давности не расследовался. Сбор информации о жизни Хольгера Эриксона и его личности никаких неожиданных открытий не принес. Видимость движения вперед создавалась только благодаря рутинным действиям. Этот буксир позволял держать расследование на плаву, пока оно не набрало собственные обороты. Что они знали? Двадцать первого сентября, в среду, после десяти часов вечера Эриксон вышел из дома с биноклем. Ловушка для него уже была готова. Эриксон ступил на мостки и тут же полетел вниз навстречу смерти.

Когда те, кто хотел, высказались, Валландер подытожил обсуждение. Все совещание он пытался понять, что в убийстве Эриксона так тревожит его. «Способ, — наконец понял он. — Бамбуковые колья. Убийца хочет нам что-то сказать. Иначе зачем бы он стал распинать старика?»

Но пока Валландер держал эти мысли при себе. Он еще не был готов обсуждать их с окружающими.

Налив в стакан минеральной воды, Валландер отодвинул от себя бумаги.

— Мы все еще ищем, за что бы зацепиться, — начал он. — Убийство, которое мы расследуем, не имеет аналогов. Вполне возможно, что и мотивы, и преступник также окажутся не совсем обычными. Нынешняя ситуация в чем-то напоминает летнюю, из которой мы, кстати, выбрались только потому, что не зацикливались на непонятном. Вот и сейчас нам предстоит похожая работа.

Потом Валландер обратился к Лизе Хольгерсон:

— Нельзя терять время, — сказал он. — Сегодня суббота. Но работать придется и сегодня, и завтра с тем материалом, которым мы располагаем. Тут уж ничего не поделаешь. До понедельника ждать нельзя.

Лиза Хольгерсон кивнула. У нее не было возражений.

Совещание закончилось. Все расходились усталые. Задержались только Лиза Хольгерсон и Анн-Бритт Хёглунд. Скоро в зале для заседаний остались лишь они да Валландер. «Нечасто я оказывался в компании сразу двух женщин», — подумал Валландер.

— Вас искал Пер Окесон, — сказала Лиза.

Валландер вспомнил, что собирался ему позвонить, и покачал головой, досадуя на свою забывчивость.

— Я позвоню ему завтра, — ответил он.

Лиза Хольгерсон надела пальто. Но ее явно что-то беспокоило.

— Наверняка это дело рук сумасшедшего, — наконец сказала она. — Смерть на кольях. Настоящее средневековье!

— Не обязательно средневековье, — возразил Валландер. — Такие ловушки использовались и во вторую мировую войну. Изощренная жестокость свойственна не только безумцам.

Лизу, казалось, его ответ не убедил. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, и смотрела на Валландера.

— Все-таки я остаюсь при своем мнении. Почему бы нам не обратиться к судебному психиатру, который был здесь летом? По-моему, вы сами говорили, что он нам очень помог.

Валландер не отрицал, что Матс Экхольм помог им в расследовании. С его помощью они составили психологический портрет преступника. Но сейчас обращаться к нему Валландер считал преждевременным. Кроме того он вообще остерегался любых аналогий.

— Может и так, — с сомнением произнес он. — И все же, я думаю, с судебным психиатром нужно подождать.

Лиза пристально посмотрела на него:

— Не боитесь повторения? Еще одной западни с кольями?

— Нет.

— А Ёста Рунфельдт? Он ведь тоже исчез?

Валландер почувствовал, что уже не так уверен в своей правоте. Но все-таки покачал головой. Нет, это не должно повториться. А может, он просто принял свое желание за уверенность.

Он не знал.

— Убийство Хольгера Эриксона потребовало от преступника серьезных приготовлений. На такое решаются лишь однажды. Да и то, если благоприятствуют обстоятельства. Есть достаточно глубокая канава. Мостки. И жертва, которая имеет обыкновение вечером или на рассвете покидать дом, чтобы полюбоваться на птиц. Поэтому, хотя я сам связал убийство в Лёдинге с исчезновением Ёсты Рунфельдта, я сделал это, скорее, чтобы перестраховаться. Раз уж мне доверили руководство расследованием, я не буду пренебрегать ни ремнем, ни подтяжками.

Лиза Хольгерсон в недоумении посмотрела на него. Где-то сзади хихикнула Анн-Бритт Хёглунд. Потом Лиза кивнула.

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду, — сказала она. — И все же подумайте про Экхольма.

— Хорошо, — сказал Валландер. — Очень может быть, что вы правы. Но не сейчас. Выигрыш часто зависит от того, когда сделана ставка.

Лиза Хольгерсон кивнула и застегнула пальто.

— Вам нужно поспать, — сказала она. — Не задерживайтесь долго.

— Ремень и подтяжки, — повторила Анн-Бритт, когда они остались одни. — Это вы у Рюдберга научились?

Валландер не обиделся. Он только пожал плечами, продолжая собирать бумаги.

— Кое-что приходится придумывать самому, — сказал он. — Помнишь, как ты начинала у нас работать? Тогда ты сказала, что я многому могу тебя научить. Теперь ты изменила свое мнение?

Сидя на столе, Анн-Бритт разглядывала свои ногти. Она была бледной и усталой, и Валландер подумал, что она некрасива. Но умна и предана своей работе, а это в полиции встречается нечасто. Тут они с Валландером были похожи.

Валландер бросил бумаги на стол и сел.

— Как тебе вся эта история?

— Пугает, — ответила она.

— Чем?

— Жестокостью. Расчетом. Отсутствием мотива.

— Хольгер Эриксон был богат. Ни для кого не секрет, что он жестко вел дела. А значит, мог иметь врагов.

— Это не повод, чтобы распинать его на кольях.

— Ненависть ослепляет. Так же как зависть и ревность.

Она покачала головой.

— Когда я увидела его в канаве, я подумала, что это не просто убийство старика, это что-то более серьезное. Понятнее я не могу объяснить. Но чувствую это. И чувствую наверняка.

Усталость Валландера как рукой сняло. То, что она сказала, было очень важно. Она произнесла вслух то, о чем думал и он сам.

— Продолжай, — сказал он. — Что ты еще подумала?

— В общем, больше ничего. Человек мертв. И забыть его смерть невозможно. Да, его убили. Но меня беспокоит другое.

— Каждый убийца использует свой язык. Ты это имеешь в виду?

— Вроде того.

— По-твоему, он пытался нам о чем-то рассказать?

— Может быть.

«Шифр, — подумал Валландер, — который нам предстоит разгадать».

— Возможно, ты права, — произнес он.

Они помолчали. Потом Валландер встал и начал собирать бумаги. На глаза ему попался листок, исписанный чужим почерком.

— Это твое? — спросил он Анн-Бритт.

Она взглянула на листок.

— Почерк Сведберга.

Валландер попытался разобрать надписи, сделанные простым карандашом. Что-то про роддом. Про какую-то неизвестную женщину.

— Чушь какая-то! — пробурчал он. — Сведберг что, ждет ребенка? Он же не женат. Даже не встречается ни с кем.

Анн-Бритт взяла у него из рук бумагу и пробежала глазами текст.

— Похоже, кто-то сообщил, что некая женщина, переодевшись медсестрой, пробралась в роддом, — сказала она и вернула ему листок.

— Придется ей подождать, пока мы освободимся, — с грустью пошутил Валландер.

Хотел выбросить листок в корзину, но передумал. Решил завтра отдать его Сведбергу. Они попрощались в коридоре.

— Кто сейчас с твоими детьми? — спросил он. — Муж приехал?

— Он в Мали, — ответила Анн-Бритт.

Валландер не знал, где находится Мали. Но спрашивать не стал.

Шаги Анн-Бритт гулко отдавались в пустом коридоре. Валландер занес бумаги в кабинет и надел куртку. По дороге к выходу он остановился возле пульта дежурного — там сидел полицейский и читал газету.

— По поводу Лёдинге не звонили? — спросил он.

— Нет.

Валландер пошел к машине. Было ветрено. Валландер вдруг подумал, что так и не знает, кто присматривает за детьми Анн-Бритт. Он долго шарил по карманам в поисках ключей от машины. Наконец нашел и поехал домой. Но дома лег не сразу, долго сидел на диване, вспоминая события прошедшего дня. У него не выходили из головы слова, напоследок сказанные Анн-Бритт о том, что убийство Хольгера Эриксона — не просто убийство. Это нечто иное. Может ли убийство быть больше, чем убийство?

Лег Валландер почти в три часа. Засыпая, он твердо решил завтра позвонить отцу и Линде.

В шесть утра Валландер внезапно проснулся. Ему снился сон. Хольгер Эриксон был жив. Он стоял на мостках через канаву. Но тут доски обломились, и Валландер проснулся. Заставил себя встать. Хотел сварить кофе, но обнаружил, что кофе закончился. За окном опять шел дождь. Валландер нашел таблетки от головной боли и выпил сразу две, потом долго сидел у стола, обхватив голову руками.

В семь пятнадцать он уже был на работе. Налил себе по дороге в кабинет кружку кофе, вошел в комнату и сразу увидел нечто, не замеченное им накануне. Большую коробку на стуле возле окна. Лишь рассмотрев ее повнимательнее, он вспомнил извещение, найденное в доме Ёсты Рунфельдта. Значит, Эбба уже сходила на почту. Валландер снял куртку и принялся открывать посылку. Потом, наморщив лоб, долго разглядывал ее содержимое.

Дверь в кабинет он так и не закрыл. Мимо прошел Мартинсон.

Валландер окликнул его.

Мартинсон остановился в дверях.

— Заходи, — сказал Валландер. — Заходи и взгляни сюда.

9

Склонившись, они стояли над посылкой, адресованной Рунфельдту.

Валландер видел перед собой лишь груду непонятных проводов, реле и черных крошечных коробочек. Зато у Мартинсона предназначение вещей, заказанных Ёстой Рунфельдтом и полученных на деньги полиции, не вызывало сомнения:

— Очень сложное прослушивающее устройство, — сказал он и взял в руки одну из коробочек.

Валландер взглянул на него с недоверием.

— Ты хочешь сказать, что хитроумное электронное оборудование можно заказать в Буросе по почте?

— По почте можно заказать все, что угодно, — ответил Мартинсон. — Давно прошло то время, когда по почте продавали только второсортные вещи. Может, где-то такая практика и сохранилась. Но это товар первоклассный. Другой вопрос, законно ли продавать подобную аппаратуру. Ее импорт строго контролируется.

Они разложили содержимое коробки на рабочем столе Валландера. Здесь оказалось не только оборудование для прослушивания. К своему немалому изумлению они обнаружили в коробке еще металлический порошок и магнитную кисть. Это могло означать только одно: Ёста Рунфельдт собирался снимать чьи-то отпечатки пальцев.

— Как это понимать? — спросил Валландер.

Мартинсон покачал головой.

— Очень странно.

— Зачем продавцу цветов прослушивающая аппаратура? Шпионить за конкурентами? А что ты скажешь по поводу отпечатков пальцев?

Валландер наморщил лоб. Он не знал, что и думать. Аппаратура стоила дорого. Была сложной. Так сказал Мартинсон. И Валландер доверял его оценке. Предприятие, продавшее аппаратуру, называлось «Секьюр» и находилось в Буросе по адресу Гетэнгсвэген.

— Давай позвоним туда и узнаем, не покупал ли Ёста Рунфельдт у них еще что-нибудь, — предложил Валландер.

— Я думаю, они предпочитают не разглашать сведения о своих клиентах, — ответил Мартинсон. — Кроме того, сейчас суббота, да и рано еще.

— Здесь указан телефон круглосуточной службы заказа, — возразил Валландер и указал на сопроводительный документ, лежавший в коробке с самого верху.

— Там, наверно, автоответчик, — сказал Мартинсон. — Я покупал садовый инвентарь по почтовому заказу тоже в Буросе. Так что мне это все знакомо. Даже не рассчитывай, что там кто-то будет круглосуточно сидеть и ждать твоего звонка.

Валландер разглядывал крохотные микрофончики.

— Неужели их можно продавать? Ты прав, тут нужно основательно разобраться.

— Зачем откладывать? У меня в кабинете есть кое-какие бумаги, как раз на этот счет.

Мартинсон вышел, но скоро вернулся обратно. В руках он держал тонкие брошюрки.

— Информация Главного полицейского управления, — объяснил он. — Полезная вещь, между прочим.

— Я стараюсь по возможности прочитывать, — сказал Валландер. — Но порой мне кажется, что они могли бы рассылать поменьше бумаг.

— Так. Вот документ под названием «Установка прослушивающей аппаратуры как средство получения доказательств виновности», — прочитал Мартинсон и положил на стол одну из брошюр. — А вот это, пожалуй, то, что нам надо. Служебная записка «О прослушивающей аппаратуре».

Мартинсон полистал книжечку. Нашел нужное место и прочитал вслух.

— Шведское законодательство запрещает иметь, продавать и устанавливать прослушивающую аппаратуру, — сказал он. — Это, по-видимому, должно означать, что ее также запрещается производить.

— И, следовательно, у нас есть все основания попросить коллег из Буроса заняться фирмой «Секьюр», — ответил Валландер. — Они торгуют незаконно. И закупают товары незаконно.

— Большинство предприятий, торгующих товарами по почте, — вполне солидные фирмы, — сказал Мартинсон. — Такие, как «Секьюр», — редкость. Я думаю, нам еще «спасибо» скажут за то, что помогли от него избавиться.

— Свяжись с Буросом, — попросил Валландер. — Как можно скорее.

Он вспомнил свое посещение квартиры Ёсты Рунфельдта. Ни в ящиках письменного стола, ни в гардеробе он не видел ничего похожего на такую аппаратуру.

— Надо показать посылку Нюбергу, — сказал он. — А пока будем работать с тем, что есть. Хотя мне все это кажется очень странным.

Мартинсон кивнул. Он тоже не мог объяснить, зачем любителю орхидей прослушивающая аппаратура. Валландер убрал содержимое посылки обратно в коробку.

— Я еду в Лёдинге, — сказал он.

— А я нашел человека, который двадцать с лишним лет назад продавал машины Хольгера Эриксона, — сказал Мартинсон. — Через полчаса мы встречаемся с ним в Сварте. Надеюсь, уж ему-то что-нибудь известно о прошлом Эриксона.

Они расстались в приемной. Валландер нес под мышкой коробку с аппаратурой. Рядом с Эббой он остановился.

— Что сказал отец? — спросил он.

— Просил передать, чтобы ты позвонил, когда освободишься.

Валландер с подозрением посмотрел на Эббу.

— Он сказал это с иронией?

Эбба серьезно взглянула на Валландера.

— Твой отец очень милый человек. И очень уважает твою работу.

Валландер только покачал головой — он хорошо знал, как на самом деле отец относится к его работе. Эбба показала на коробку.

— Я заплатила за посылку свои деньги, — сказала она. — Ведь теперь у полиции нет денег на мелкие расходы.

— Отдай счет мне, — ответил Валландер. — Ничего, если деньги тебе отдадут в понедельник?

Эбба кивнула. Валландер вышел на улицу. Дождь закончился, между облаками появились просветы. День обещал быть ясным и по-осеннему красивым. Валландер выехал из Истада, коробка лежала на заднем сиденье. Сейчас, при солнце, местность уже не казалась такой унылой. На мгновение Валландер даже повеселел. Да, убийство Хольгера Эриксона — это кошмар. Но, возможно, для него есть разумное объяснение. И исчезновение Ёсты Рунфельдта само по себе еще не означает ничего плохого. Кстати, прослушивающая аппаратура, назначение которой Валландер пока не знал, могла парадоксальным образом подтверждать, что он еще жив. Раньше Валландер думал, что Ёста Рунфельдт покончил с собой. Но потом он отбросил это предположение. Радость, с которой Рунфельдт, по словам Ваньи Андерсон, ожидал отъезда, плохо вязалась с драматическим исчезновением и предстоящим самоубийством. Глядя из окна машины на яркие картинки осенней природы, Валландер подумал, что темные демоны порой забирают над ним непозволительно большую власть. Он повернул к дому Хольгера Эриксона и припарковал машину. Навстречу ему двинулся человек, в котором Валландер узнал репортера из «Работы». Валландер вышел, держа под мышкой коробку Рунфельдта. Они поздоровались, репортер указал на коробку:

— У вас в руках решение загадки?

— Ничего подобного.

— А если серьезно? Как идут дела?

— В понедельник будет пресс-конференция. Пока говорить особенно нечего.

— А правда, что его сбросили на заостренные стальные трубы?

Валландер удивленно посмотрел на репортера:

— Кто вам это сказал?

— Один из ваших коллег.

Валландер не поверил ему:

— Вы что-то не поняли. Никаких стальных труб не было.

— Но острия были?

— Острия были.

— Камера пыток в шведском поле?

— Я этого не говорил.

— А что вы скажете?

— Что в понедельник пресс-конференция.

Репортер покачал головой.

— Ну, хоть какой-нибудь материал дайте…

— Мы только начали расследование. Установили, что произошло убийство. Но версий пока нет.

— Совсем?

— Давайте пока оставим этот разговор.

Пришлось репортеру прекратить расспросы. Валландер знал, что на него можно положиться. Это был один из тех редких газетчиков, которые ни разу не извратили слов Валландера.

Он вошел в выложенный камнем двор. Вдалеке у канавы полоскался на ветру целлофановый тент. Ограждения еще не убрали. Возле вышки стоял полицейский. Валландер подумал, что оцепление, наверно, уже снято. Как только он подошел к дому, открылась дверь. На пороге появился Нюберг в пластиковых бахилах.

— Я увидел тебя в окно, — сказал он.

Валландер сразу заметил, что Нюберг пребывает в хорошем настроении. Это сулило удачное начало рабочего дня.

— Я принес тебе коробку, — сказал Валландер. — Хочу, чтобы ты взглянул на нее.

— Она имеет отношение к Хольгеру Эриксону?

— К Ёсте Рунфельдту, хозяину цветочного магазина.

Валландер поставил коробку на письменный стол. Нюберг отодвинул листок со стихотворением в сторону и начал разглядывать содержимое коробки. Он сказал то же, что и Мартинсон. Это действительно аппаратура для подслушивания. Очень хитроумная. Надев на нос маленькие очки, Нюберг стал искать штемпель страны-изготовителя.

— Написано «Сингапур», — сказал он. — Но, скорее всего, это не оттуда.

— А откуда?

— США или Израиль.

— А почему написано «Сингапур»?

— Есть предприятия, которые намеренно занижают свой уровень, в целях конспирации. На самом деле военная промышленность интернациональна. В одних странах производят комплектующие, в других собирают готовую продукцию. В третьих ставят штемпель страны-производителя.

Валландер указал на прибор.

— Для чего он?

— Можно прослушивать квартиру. Или машину.

Валландер недоуменно покачал головой.

— Ёста Рунфельдт торгует цветами. Зачем ему нужна эта штука?

— Найди его и спроси, — посоветовал Нюберг.

Они сложили прибор обратно в коробку. Нюберг высморкался. Только тут Валландер заметил, что он сильно простужен.

— Пожалей себя, — сказал он. — Ты хоть когда-нибудь спишь?

— Все эта чертова глина, — вздохнул Нюберг. — Я простудился, пока стоял там под дождем. Неужели нельзя придумать переносной тент, который бы годился и в наших погодных условиях.

— Напиши об этом заметку для «Шведского полицейского».

— Интересно, когда мне этим заниматься?

Вопрос прозвучал риторически. Они шли по дому.

— Я не нашел ничего интересного, — сказал Нюберг. — По крайней мере, пока. Но здесь полно всяких укромных местечек и уголков.

— Я побуду здесь некоторое время, — сказал Валландер. — Мне нужно оглядеться.

Нюберг вернулся к своим помощникам. Валландер присел у окна. На руку ему падал луч солнца. Кожа все еще была загорелой.

Валландер окинул взглядом большую комнату. Вспомнил про стихотворение. Кто пишет стихи о пестрых дятлах? Он взял листок и еще раз прочел строки, написанные Хольгером Эриксоном. Некоторые фразы ему понравились. В юности Валландер хоть и писал стихи в альбомы одноклассниц, поэзией никогда не увлекался. Линда всегда жаловалась на отсутствие книг в их доме. И была права. Валландер оглядел стены комнаты. Богатый торговец автомобилями. Почти восьмидесяти лет от роду. Пишет стихи. Интересуется птицами. Настолько, чтобы поздно вечером высматривать в небе невидимый косяк. А может не вечером, а на рассвете.

Валландер скользил взглядом по стенам. Луч солнца все так же согревал его левую руку. Вдруг Валландеру вспомнилась фраза из заявления, прочитанного им в полицейском архиве: «По словам Эриксона, дверь взломали ломом или другим аналогичным предметом. Пострадавший, однако, утверждает, что из дома ничего не украдено». И дальше, Валландер покопался в памяти. «Сейф преступники не тронули». Валландер встал и направился к Нюбергу, который в это время находился в спальне. Валландер остановился в дверях.

— Ты здесь видел сейф?

— Нет.

— Должен где-то быть. Давай посмотрим.

Нюберг что-то искал под кроватью. Когда он поднялся, Валландер увидел, что на коленях у него надеты защитные чехлы.

— Ты уверен? — спросил Нюберг. — Странно, что я его не видел.

Они принялись методично обыскивать дом. Через полчаса сейф был найден. Его обнаружил один из помощников Нюберга за плитой в кухне. Плита отодвигалась. Сейф оказался вмонтирован в стену. И имел цифровой код.

— Я, кажется, знаю, где шифр, — сказал Нюберг. — Все-таки Хольгер Эриксон не слишком полагался на свою память.

Они вернулись в комнату. Еще раньше в одном из ящиков письменного стола Нюберг обнаружил листок, на котором были в ряд записаны цифры. Когда Нюберг и Валландер набрали код, замок щелкнул. Нюберг отошел в сторону, давая Валландеру возможность открыть дверцу сейфа.

Валландер заглянул в шкаф. И отшатнулся. Попятился назад, наступив Нюбергу на ногу.

— Что с тобой? — спросил Нюберг. Кивком головы Валландер указал на сейф. Нюберг нагнулся. И тоже вздрогнул. Правда, его реакция была более сдержанной.

— Похоже на человеческую голову, — сказал Нюберг.

Повернувшись к помощнику, который после его слов побелел как полотно, Нюберг попросил его сходить за фонарем. Воцарилось напряженное ожидание. Валландера стало мутить. Он сделал несколько глубоких вдохов. Нюберг вопросительно взглянул на него. Но тут принесли лампу. Нюберг осветил внутренность сейфа. Там действительно находилась голова. С отрубленной шеей, открытыми глазами. Она усохла и сморщилась. Поэтому Нюберг с Валландером сразу не могли определить, обезьяна это или человек. Рядом с головой в сейфе лежали несколько ежедневников и записных книжек. Тут в комнату вошла Анн-Бритт. По наэлектризованной сосредоточенности присутствующих она поняла: что-то случилось. Но спрашивать не стала, просто молча встала сзади.

— Позвать фотографа? — спросил Нюберг.

— Достаточно, если ты сам сделаешь несколько снимков, — ответил Валландер. — Все равно ее нужно оттуда доставать.

Он обернулся к Анн-Бритт.

— В сейфе голова. Высохшая голова человека. А может, обезьяны.

Анн-Бритт наклонилась вперед и заглянула в сейф. Валландер отметил, что она даже не вздрогнула. Чтобы не мешать Нюбергу и его помощнику работать, они вышли из кухни. Валландер заметил, что вспотел.

— Голова в сейфе, — сказала Анн-Бритт. — Неважно, высохшая или невысохшая. Обезьянья или не обезьянья. Что это может значить?

— Похоже, Хольгер Эриксон был личностью даже более сложной, чем мы предполагали, — ответил Валландер.

Они ждали, пока Нюберг с помощью ассистента вынет все из сейфа. Было девять часов. Валландер рассказал Анн-Бритт о посылке из Буроса. Анн-Бритт перебрала содержимое коробки, но тоже не смогла дать ответ на вопрос: «Что это значит?» Решили, что, так как Валландер в прошлый раз торопился, нужно снова и более тщательно осмотреть квартиру Ёсты Рунфельдта. Хорошо бы Нюберг мог послать туда кого-нибудь из своих помощников. Анн-Бритт позвонила в отделение, и узнала, что получен ответ на ее запрос: в датскую полицию за последнее время не поступали сведения об утонувших в море людях. У полиции Мальмё и Морской спасательной службы также нет никаких данных о вынесенных на берег телах утопленников. В половине десятого появился Нюберг, неся перед собой голову и остальные предметы, найденные в сейфе. Валландер отодвинул в сторону стихотворение о пестром дятле. Нюберг поставил голову на стол. Кроме нее в сейфе лежали несколько старых ежедневников, записная книжка и коробка с медалями. Однако внимание присутствующих было приковано к голове. Дневной свет рассеял все их сомнения. Голова принадлежала человеку. Чернокожему. Может быть, ребенку. Или юноше. В увеличительное стекло Нюберг увидел, что в некоторых местах кожу проела моль. Валландер поморщился от отвращения, когда Нюберг, наклонившись, понюхал голову.

— Кто может разбираться в высохших головах? — спросил Валландер.

— Музей этнографии, — ответил Нюберг. — Правда, теперь он, кажется, называется Музей народов. Полицейское управление как-то разослало замечательный справочник. Там написано, куда следует обращаться с разными, даже самыми немыслимыми вопросами.

— Значит, давайте им звонить, — сказал Валландер. — Хоть сегодня и выходной, вдруг удастся отловить какого-нибудь консультанта.

Нюберг принялся заворачивать голову в целлофановый пакет. Анн-Бритт присела к столу и начала перебирать разложенные на нем предметы. Медали, лежащие на шелковой подушечке, были иностранными, с надписью на французском языке. Смысл надписей они не поняли. Нюберга тоже спрашивать не стали. По-английски он еще с грехом пополам изъяснялся, но французского наверняка не знал. Потом взялись за ежедневники. Они были старыми, начала шестидесятых годов. На первой странице стояло имя: «Харальд Бергрен». Валландер вопросительно взглянул на Анн-Бритт. Она покачала головой. До сих пор в материалах расследования это имя не упоминалось. В ежедневниках записей было немного. Отдельные часы. Инициалы. В одном месте крупно: «Х.Е.» Это было 10 февраля 1960 года. Больше тридцати лет назад.

Валландер открыл записную книжку. Увидел испещренные мелкими буквами страницы. И понял, что перед ним дневник. Первая запись относилась к ноябрю 1960 года. Последняя — к июлю 1961 года. Почерк был неразборчивым. Глядя на него, Валландер вспомнил, что так и не зашел к глазному. Он одолжил у Нюберга лупу. Стал перелистывать страницы. Выборочно прочитывал фразы.

— Речь идет о Бельгийском Конго, — сказал он. — Кто-то был там во время войны. Воевал.

— Хольгер Эриксон или Харальд Бергрен?

— Харальд Бергрен. Только кто это такой?

Валландер отложил книжку в сторону. Это важно. Нужно прочитать внимательно и не спеша. Валландер не сомневался, что Анн-Бритт и он думают об одном и том же.

— Сморщенная человеческая голова. Дневник с записями об африканской войне.

— И западня с кольями, — подхватила Анн-Бритт. — Напоминание о войне? У меня, например, эта голова ассоциируется с тем миром, где людей бросают на колья.

— У меня тоже, — ответил Валландер. — Не знаю только, что нам это дает.

— Кто такой Харальд Бергрен?

— А вот это нам нужно побыстрее узнать.

Валландер вспомнил, что как раз сейчас Мартинсон, скорее всего, беседует в Сварте с человеком, долгие годы знавшим Хольгера Эриксона. Он попросил Анн-Бритт позвонить Мартинсону на мобильный. Отныне они должны при всяком удобном случае упоминать Харальда Бергрена, чтобы как можно больше узнать об этом человеке. Анн-Бритт набрала номер. Подождала. Потом отрицательно покачала головой.

— Он отключил телефон.

Валландер рассердился. Как можно отключать телефон во время работы!

Правда, сам он тоже был не без греха. Отключал телефон даже чаще других. По крайней мере, временами. Но Анн-Бритт не стала ему об этом напоминать.

— Я попробую его найти, — сказала она и встала.

— Харальд Бергрен. Надо им заняться. Передай это всей группе.

— Хорошо, сделаю, — пообещала она.

Оставшись один в комнате, Валландер зажег настольную лампу. Он хотел открыть дневник, и тут заметил, что под его кожаной обложкой что-то лежит. Очень осторожно Валландер достал фотографию, черно-белую, захватанную руками и в чем-то испачканную. Один угол оторван. Неизвестный фотограф запечатлел троих парней. Они смеялись в камеру, были молоды и одеты в какую-то униформу. Валландер вспомнил фотографию, стоящую в комнате Ёсты Рунфельдта: тропический ландшафт, и он на фоне огромных орхидей. Здесь природа тоже была явно не шведская. Валландер стал рассматривать фотокарточку в лупу. В момент съемки солнце стояло высоко — предметы на фотографии не отбрасывали теней. Парни сильно загорели. Рубашки расстегнуты, рукава закатаны. У ноги каждого — ружье. Они стоят, прислонившись к камню странной формы. Сзади открытая местность. Почва то ли каменистая, то ли песчаная. Валландер пристально вглядывался в лица. Парням было лет по двадцать-двадцать пять. Перевернув фотографию, Валландер посмотрел на обратную сторону. Ничего. Скорее всего, снимок относился к тому же времени, что и записи в дневнике. Начало шестидесятых годов. На это указывали и прически молодых людей. Все они были коротко стрижены. Хольгера Эриксона среди них быть не могло. В 1960 ему было уже за сорок.

Валландер отложил фотографию в сторону и выдвинул ящик письменного стола. Он вспомнил, что видел здесь конверт с несколькими снимками на паспорт. Достав один, он положил его перед собой на стол. Снимок был сделан недавно. На обороте ручкой стоял год — 1989. Хольгеру Эриксону здесь семьдесят три. Валландер разглядывал его лицо. Острый нос, тонкие губы. Он попытался мысленно убрать морщины и представить, как выглядело это лицо в молодости. Потом снова вернулся к фотографии с изображением трех молодых людей. Он внимательно изучал их лица. Крайний слева чем-то напоминал Хольгера Эриксона. Валландер откинулся назад и закрыл глаза. Хольгер Эриксон умирает в канаве. Мы находим в его сейфе высохшую человеческую голову, дневник и фотографию. Внезапно Валландер открыл глаза и выпрямился на стуле. Он снова вспомнил про взлом, о котором Хольгер Эриксон заявил в полицию за год до смерти. «Сейф преступники не тронули». А вдруг тот, кто забрался в дом, не смог найти сейф — ведь мы тоже обнаружили его не сразу. Содержимое сейфа с тех пор вряд ли изменилось. Может быть, именно оно интересовало преступника. Но попытка не удалась, он решил не возобновлять ее. А год спустя Хольгер Эриксон погиб.

Валландер чувствовал, что какая-то логика в этом есть. Лишь одна вещь не укладывалась у него в голове. Преступник не мог не понимать, что когда Эриксон умрет, его сейф рано или поздно будет обнаружен. В крайнем случае, его найдут те, кто унаследует дом. Но все-таки зацепка появилась. А это уже хорошо.

Он еще раз посмотрел на фотографию. Парни улыбались. Как улыбались все эти тридцать лет. Мелькнула мысль, а не сам ли Хольгер Эриксон фотографировал этих солдат? Но ведь он сколачивал состояние, продавая машины в Истаде, Томелилле и Шёбу, и не ездил в далекую Африку, не воевал там. Или все-таки воевал? Ведь пока им лишь краешком глаза удалось заглянуть в его жизнь.

Валландер задумчиво смотрел на лежащий перед ним дневник. Потом он убрал фотографию в карман куртки, взял дневник и пошел к Нюбергу, который в это время обследовал ванную комнату.

— Дневник я возьму с собой, — сказал Валландер. — Ежедневники оставляю.

— Есть что-нибудь? — спросил Нюберг.

— Думаю, да, — ответил Валландер. — Если меня будут искать, я дома.

Выйдя во двор, он увидел, как несколько полицейских снимают ленты ограждения. Тент убрали еще раньше.

Через час Валландер сидел дома за кухонным столом. И медленно разбирал записи в дневнике. Первая была сделана двадцатого ноября тысяча девятьсот шестидесятого года.

10

На то, чтобы прочесть дневник Харальда Бергрена от корки до корки, у Валландера ушло шесть часов. Несколько раз он прерывался. Приходилось отвечать на телефонные звонки. Часа в четыре заехала Анн-Бритт Хёглунд. Но Валландер старался не отвлекаться надолго. Никогда прежде он не читал ничего столь увлекательного и одновременно ужасного, как этот дневник. Валландер с головой окунулся в чужой незнакомый мир. Харальд Бергрен был не мастер рассказывать. Мысли свои он формулировал неловко — то сентиментально, то косноязычно. Однако содержание его записей, сами события казались настолько поразительными, что заставляли Валландера забывать о корявости фраз, через которые ему приходилось продираться. Он надеялся найти в дневнике подсказку, которая поможет понять случившееся с Хольгером Эриксоном. Но внутренний голос предостерегал его. А вдруг дневник уведет в сторону, прочь от решения загадки? Ведь кому-кому, а Валландеру было хорошо известно, что ответы на сложные вопросы обычно лежат на поверхности. Все зависит от того, как посмотреть. Да и одинаковых расследований не бывает, особенно когда доберешься до сути, удалив шелуху наружного сходства.

Дневник Харальда Бергрена напоминал военно-путевые заметки. Читая его, Валландер узнал, как звали двух других парней на фотографии. Хотя, даже добравшись до конца записей, он так и не понял, кто из них кто. Знал только, что один из солдат — ирландец Терри О’Банион, а второй — француз Симон Маршан. Фотографировал их человек неизвестной национальности по имени Рауль. Все они были наемниками и больше года воевали в Африке. В начале дневника Харальд Бергрен рассказывает, как, находясь в Стокгольме, случайно услышал про одно брюссельское кафе, где какие-то темные личности занимаются вербовкой наемников. Это случилось еще в 1958 году. О том, что привело его туда спустя несколько лет, Харальд Бергрен умалчивает. Вообще все происходившее до описанных в дневнике событий окутано тайной. Впечатление такое, будто у Харальда Бергрена нет прошлого, нет родителей, нет воспоминаний. Главный герой дневника словно появляется на совершенно пустой сцене. Известен только его возраст — двадцать три года, да еще то, что его приводит в отчаяние мысль о поражении Гитлера в войне, закончившейся пятнадцать лет назад.

Тут Валландер прервал свое чтение. Почему Бергрен употребляет слово «отчаяние»? Валландер перечитал предложение еще раз: «Гитлер проиграл войну из-за предательства своих генералов; мысль об этом приводит меня в отчаяние». Валландер задумался над фразой: она очень важна для понимания личности Харальда Бергрена. Но соответствует ли она его политическим убеждениям? Или свидетельствует о психической неуравновешенности и сумбуре в мыслях? И то и другое казалось Валландеру одинаково возможным. Сам же Харальд Бергрен к этой теме больше не возвращается. В июне шестидесятого он уезжает из Швеции, на один день останавливается в Копенгагене, чтобы побывать в парке аттракционов Тиволи. Теплым летним вечером танцует там с некой Ирен, про которую пишет, что она «симпатичная, только слишком высокая». На следующий день он уже в Гамбурге. А еще через день, двенадцатого июня тысяча девятьсот шестидесятого года Харальд Бергрен приезжает в Брюссель. Примерно через месяц он добивается своей цели — заключает контракт и становится наемником. Сам он с гордостью пишет, что «принят на службу и отправляется на войну». Несомненно, это было его заветной мечтой. Обо всем случившемся он рассказывает в дневнике, но не сразу, а намного позже, двадцатого ноября тысяча девятьсот шестидесятого года. В этой первой и самой длинной дневниковой записи сообщается о событиях, приведших Харальда Бергрена туда, где он находился. А находился он в Африке, в местечке под названием Омеруту; и Валландеру пришлось лезть в шкаф и искать коробку, на дне которой лежал школьный географический атлас.

Как и следовало ожидать, Омеруту там не оказалось. Валландер продолжил чтение, решив, однако, старую карту пока не убирать. Вместе с Терри О’Банионом и Симоном Маршаном Бергрен попал в подразделение, состоящее из одних наемников. О своем командире, канадце, которого Харальд называет просто Сэм, он почти ничего не пишет. О причинах войны, похоже, не задумывается. Тут Валландер понял, что и сам весьма смутно представляет, из-за чего воевали люди в стране, которая во времена Бергрена и на его, Валландера, старой карте называлась Бельгийским Конго. В целом у него сложилось впечатление, что роль наемного солдата Харальду Бергрену нравится. Он даже пишет, что воюет за свободу. Но за чью? Об этом в дневнике ни слова. Несколько раз — например, одиннадцатого декабря тысяча девятьсот шестидесятого года и девятнадцатого января тысяча девятьсот шестьдесят первого года — Бергрен признается, что при необходимости, не задумываясь, пустит в ход оружие против шведских солдат из миротворческих сил ООН. Он тщательно отмечает в дневнике дни, когда солдаты получают жалованье. В конце каждого месяца Харальд подводит итог: сколько получил, сколько израсходовал, сколько отложил. С удовольствием сообщает о добытых трофеях. Например, с отвратительными подробностями рассказывает о том, как часть наткнулась на заброшенную плантацию и обнаружила в доме облепленные мухами полусгнившие трупы. Хозяин плантации и его жена — оба бельгийцы — были убиты прямо в своих кроватях. Им отрубили руки и ноги. В доме нестерпимо воняло. Но, обшарив комнаты, наемники нашли алмазы и драгоценности, которые продали одному ливанскому ювелиру за сумму, равную двадцати с лишним тысячам крон. Тогда же Бергрен написал, что война дает хорошую возможность заработать и тем оправдывает себя. А в одном месте он даже пустился в рассуждения, можно ли столько же скопить в Швеции, работая автомехаником. Получилось, что нет. Дома рассчитывать на успех нечего. И он с удвоенным усердием бросается в бой.

Навязчивое желание заработать побольше денег и тщательный подсчет прибыли соседствовали в дневнике с арифметикой совсем другого рода.

Наемник Харальд Бергрен убивал людей. А потом записывал, когда и сколько. Иногда он имел возможность подойти и посмотреть на свои жертвы, тогда в дневнике отмечались пол убитого и его примерный возраст. Указывалось место попадания пули. Валландер читал хладнокровные повторяющиеся описания и чувствовал, как его переполняют гнев и омерзение. Что, спрашивается, Харальду Бергрену делать в этой войне?! Убийство людей — для него просто форма заработка. Причем убивал он чаще всего не солдат, не людей в форме. Его часть совершала карательные рейды по деревням, жители которых подозревались в несогласии с той свободой, за насаждение которой наемники получали деньги. Разграбив деревню и уничтожив ее жителей, отряд уходил. В нем были лишь европейцы, и они убивали африканцев, не считая их за людей. Харальд Бергрен не скрывал своего презрения к чернокожим. Ему нравилось смотреть, как они «словно ошалевшие от страха козы, разбегаются при приближении солдат. Да только зря стараются, пуля все равно летит быстрее». На этих строчках Валландер еле сдержался, чтобы не швырнуть дневником об стену. Но потом продолжил чтение, немного передохнув и смочив водой воспаленные глаза. Вот когда он действительно пожалел, что не сходил к окулисту и не выписал очки! По подсчетам Валландера, если Бергрен писал правду, в среднем он убивал человек по десять в месяц. Через семь месяцев он заболел и был доставлен на самолете в госпиталь в Леопольдвиле. Он перенес дизентерию и, похоже, несколько недель находился в очень тяжелом состоянии. Записи в дневнике прерываются. К этому времени Харальд убил уже больше пятидесяти человек в войне, которую предпочел работе автомеханика у себяна родине. После выздоровления он возвращается в свою часть. Еще через месяц они прибывают в Омеруту. Встают перед камнем, который, оказывается, вовсе и не камень, а термитник, и некий Рауль фотографирует Харальда Бергрена вместе с Терри О’Банионом и Симоном Маршаном. Взяв в руки фотографию, Валландер подошел к окну. Ему никогда не приходилось видеть термитник, но он понял, что речь идет именно об этом снимке. Тремя неделями позже отряд попадает в засаду, и Терри О’Банион погибает. Им пришлось отступить, но это не было организованное отступление. Наемники в панике бежали. Валландер пытался понять, боится ли Харальд Бергрен. И все больше убеждался, что да, боится. Только скрывает это. Пишет только, что убитых похоронили в саванне и поставили на могилах простые деревянные кресты. Еще был случай, они, шутки ради, расстреляли стадо обезьян. В другой раз набрали на берегу реки крокодильих яиц. Сбережения Харальда Бергрена к тому времени достигли тридцати тысяч крон.

И вдруг летом тысяча девятьсот шестьдесят первого года всему приходит конец. Записи в дневнике неожиданно обрываются. Похоже, для Бергрена происшедшее тоже было неожиданностью. Он-то надеялся, что этой странной войне в джунглях не будет конца. В последних дневниковых записях Харальд Бергрен рассказывает, как они спешно покидали страну на транспортном самолете с погашенными огнями, как, едва самолет поднялся с площадки, которую они сами расчистили в зарослях, у него зачихал и закашлял мотор… И все, на этом дневник заканчивается, словно Харальд Бергрен устал писать или ему больше нечего рассказывать. Он прерывает свои записи на том, что самолет поднимается в воздух, и Валландеру не удается узнать, куда они держат путь. Африканская ночь. Харальд Бергрен куда-то летит на самолете. Мотор глохнет, и Харальда Бергрена больше не существует.

Было уже пять часов. Валландер потянулся и вышел на балкон. С моря надвигались тучи. Значит, снова будет дождь. Валландер думал о прочитанном. Почему Хольгер Эриксон хранил дневник в сейфе вместе с высохшей головой? Если Харальд Бергрен жив, ему сейчас должно быть лет пятьдесят с лишним. Валландер почувствовал, что мерзнет. Он вернулся в квартиру и закрыл балконную дверь. Сел на диван. Глаза болели. Для кого Бергрен писал дневник? Для себя или для кого-то еще?

Чего-то здесь не хватало.

Но чего именно, Валландер понять не мог. Молодой парень воюет в Африке и ведет дневник. Пишет вроде бы очень подробно, а записи кажутся неполными. Как будто в них чего-то не хватает. И Валландер тщетно искал это «что-то» между строк.

Лишь когда в дверь позвонила Анн-Бритт, Валландер понял, чего ему не хватало в дневнике. Увидев ее в дверях, он, наконец, догадался, чего нет в записях Харальда Бергрена. Он рисует мир, в котором доминируют мужчины. Женщины на страницах его дневника либо мертвы, либо спасаются бегством. За исключением Ирен, с которой он познакомился в парке Тиволи в Копенгагене. Той самой — симпатичной, но чересчур высокой. Больше женщины в дневнике не упоминались. Харальд Бергрен пишет об увольнительных, которые они проводили в разных городах Конго, о пьянках и драках, но ни слова о женщинах. Кроме Ирен.

Это было очень странно. Во время пребывания в Африке Бергрен был молод. Война для него — приключение. А для молодого человека — какое приключение без женщины?

Валландер задумался. Но решил пока держать свои предположения при себе.

Анн-Бритт Хёглунд зашла рассказать, что она вместе с одним из сотрудников Нюберга тщательно осмотрела квартиру Ёсты Рунфельдта. Но они ничего не нашли. Ничего, что объясняло бы, зачем Рунфельдту понадобилась прослушивающая аппаратура.

— Там у него все только про орхидеи, — рассказывала Анн-Бритт. — Симпатичный вдовец, живущий в мире своих увлечений.

— Его жена, кажется, утонула? — спросил Валландер.

— Она была очень красивая, — сказала Анн-Бритт. — Я видела их свадебную фотографию.

— Может, стоит проверить, что произошло? — спросил Валландер. — В чем было дело.

— Мартинсон и Сведберг связываются с детьми Рунфельдта, — ответила Анн-Бритт. — Надо решить, может, пора всерьез заняться его розыском.

А Валландер уже разговаривал по телефону с Мартинсоном. Тот рассказал о результатах беседы с дочерью Ёсты Рунфельдта. Она категорически отвергла предположение, что отец не поехал в Африку. И очень забеспокоилась. Она знала, что Ёста собирался в Найроби, и думала, что он все еще там.

Валландер был согласен с Анн-Бритт. Полиции следовало немедленно заняться розыском Ёсты Рунфельдта.

— Слишком много непонятного, — сказал Валландер. — Надо бы поговорить с сыном, но он уехал на дачу в Хельсингланд, а там нет телефона. Как только Сведберг свяжется с ним, он нам позвонит.

Совещание договорились провести в воскресенье, во второй половине дня. Анн-Бритт взяла на себя его организацию. Потом Валландер пересказал ей содержание дневника. Он рассказывал обстоятельно, не торопясь. Давал возможность не только ей, но и себе самому разобраться в прочитанном.

— Харальд Бергрен, — повторила она, когда Валландер закончил. — Может быть, он и есть убийца?

— Во всяком случае, было время, когда он на убийствах делал деньги, — ответил Валландер. — В его дневнике написаны страшные вещи. И если он еще жив, он вполне может бояться разоблачения.

— Другими словами мы должны его отыскать, — сказала Анн-Бритт. — Вот задача номер один. Вопрос только, как это сделать.

Валландер кивнул.

— Дневник хранился в сейфе Эриксона. Пока это наша единственная зацепка. Но одновременно мы не бросим и старый принцип работы — на ощупь.

— Вы сами знаете, что теперь это уже невозможно. Если есть зацепка, работаешь с ней, а не на ощупь.

— Нельзя забывать, что мы, несмотря ни на что, можем ошибаться в своих предположениях, — уклончиво объяснил Валландер.

Анн-Бритт уже собралась уходить, но тут зазвонил телефон. Звонил Сведберг — ему удалось поговорить с сыном Ёсты Рунфельдта.

— Он в страшной тревоге. Собрался лететь сюда первым же самолетом.

— Когда он в последний раз разговаривал с отцом?

— За несколько дней до его отъезда в Найроби. Точнее сказать, предполагаемого отъезда. Все было как обычно. Сын говорит, что Рунфельдт всегда очень радовался предстоящим поездкам.

Валландер кивнул.

— Учтем.

Потом он протянул трубку Анн-Бритт, и она договорилась со Сведбергом о времени завтрашнего совещания. Только положив трубку, Валландер вспомнил, что так и не отдал Сведбергу листок с заметками, касающимися неизвестной женщины в роддоме.

Анн-Бритт торопилась домой, к детям. Оставшись один, Валландер позвонил отцу и пообещал приехать в воскресенье пораньше утром. Отец хотел показать ему снимки, которые делал в Риме своим допотопным фотоаппаратом.

Остаток субботнего вечера ушел у Валландера на то, чтобы обобщить все материалы по делу об убийстве Хольгера Эриксона. Одновременно он снова и снова мысленно возвращался к исчезновению Ёсты Рунфельдта. Беспокойство не покидало его, мысли разбегались.

Он все больше и больше склонялся к тому, что они пока не видят чего-то главного.

И это чувство не давало ему покоя.

К девяти вечера он понял, что уже не в состоянии думать. Он отодвинул в сторону блокнот и позвонил Линде. Однако звонки уходили в пустоту. Ее не было дома. Валландер надел куртку потеплее и отправился в центр. Зашел в китайский ресторан на площади. Удивился, почему так людно. Потом вспомнил, что сегодня суббота. После ужина он заказал себе в графине вина. Но голова разболелась, и он вернулся домой. Шел дождь.

Ночью ему снился сон про дневник Харальда Бергрена. Будто бы он, Курт Валландер, очутился в кромешной темноте, было очень жарко, и откуда-то из этой плотной темноты ему грозил винтовкой Харальд Бергрен.

Валландер проснулся рано.

Дождь прекратился. Небо снова прояснилось.

В четверть восьмого он уже садился в машину, чтобы ехать к отцу в Лёдеруп. В утреннем свете очертания предметов казались четкими и ясными. Валландер решил уговорить отца с Гертрудой поехать к морю. А то скоро совсем похолодает, и туда уже не выберешься.

Он с неудовольствием вспомнил свой сон. Потом подумал, что, когда во второй половине дня они соберутся на совещание, нужно составить план действий. Главное сейчас — установить, кто такой Харальд Бергрен. Даже если потом этот след окажется ложным. Валландер свернул на дорогу, ведущую к дому, и увидел, что отец ждет его на крыльце. После возвращения из Рима они еще не виделись. Они вместе вошли в кухню. Гертруда уже накрыла завтрак. Отец стал показывать им фотографии. Многие получились нечеткими. Кое-где сюжет не поместился в кадр. Но отец был доволен и гордился снимками. Поэтому Валландер тоже одобрительно кивал головой.

Одна фотография привлекла его внимание. Ее сделал официант в последний вечер их пребывания в Риме. Валландер и отец только-только закончили ужинать, пододвинулись поближе друг к другу. На белой скатерти стоит початая бутылка красного вина. Оба улыбаются в объектив.

На короткий миг ему представилась выцветшая фотография из дневника Харальда Бергрена. Но он отбросил это воспоминание. Сейчас его интересовал другой снимок. Фотография напомнила Валландеру то, что он впервые обнаружил во время поездки. Они с отцом похожи. Мало того, они очень похожи.

— Мне бы тоже хотелось иметь такую, — сказал Валландер.

— Я сделал для тебя, — ответил довольный отец и протянул ему через стол конверт с фотографией.

Позавтракав, они пошли в ателье. Отец как раз заканчивал писать пейзаж с глухарем. Птицу он всегда рисовал последней.

— Сколько картин ты написал за свою жизнь? — спросил Валландер.

— Ты спрашиваешь меня об этом всякий раз, как приходишь сюда, — ответил отец. — Откуда мне знать? Да и не все ли равно? Главное, они похожи друг на друга.

Валландер уже давно понял, почему отец постоянно рисует одно и то же. Так он старается защититься от изменчивости окружающего мира. Ведь на картинах ему подвластно даже солнце. Оно не двигается, не меняет положения — висит всегда на одной и той же высоте над краем леса.

— Хорошо мы съездили, — сказал Валландер, наблюдая, как отец смешивает краски.

— Я знал, что тебе понравится, — ответил отец. — Когда бы ты еще увидел Сикстинскую Капеллу.

Валландер прикинул, стоит ли спрашивать отца про одинокую прогулку, предпринятую им в одну из последних ночей в Риме. И решил промолчать. В конце концов, у каждого могут быть свои тайны.

Валландер предложил съездить на побережье. К его удивлению, отец сразу согласился. Гертруда предпочла остаться дома. В начале одиннадцатого они сели в машину Валландера и поехали в Сандхаммарен. Ветра почти не было. Они остановились на берегу. Перелезли через каменистые уступы, Валландер поддерживал отца под руку. Наконец, перед ними раскинулось море. Берег был почти пуст. Только вдалеке какие-то люди гуляли с собакой. И они с отцом, а больше никого.

— Как здесь красиво, — сказал отец.

Валландер незаметно наблюдал за ним. Казалось, поездка в Рим коренным образом изменила его настроение, а может быть, даже благоприятно повлияла на здоровье и отодвинула наступление болезни, которая, по словам врачей, угрожала отцу. Однако Валландер чувствовал, что ему никогда не понять, чем в действительности была для отца эта поездка. Он готовился к ней всю жизнь и оказал Валландеру честь, пригласив составить ему компанию.

Рим был его Меккой.

Они медленно брели вдоль берега. Валландер подумал, что сейчас, пожалуй, можно поговорить с отцом о прошлом. Однако решил не торопить события.

Вдруг отец резко остановился.

— Что с тобой? — спросил Валландер.

— Я неважно себя чувствую в последние дни. Но это пройдет.

— Может, нам лучше вернуться?

— Я же сказал, это скоро пройдет.

Валландер заметил, что отца снова, как раньше, начали раздражать его вопросы. И не стал больше ничего говорить.

Они продолжали свою прогулку. Над их головами пролетел на запад косяк птиц. Только через два часа отец предложил вернуться домой. Валландер, который и думать забыл о времени, понял, что должен торопиться, чтобы не опоздать на совещание.

Он довез отца до Лёдерупа, а сам вернулся в Истад, чувствуя, что у него с души свалился камень. Даже если отец и не выздоровел, путешествие явно пошло ему на пользу. И помогло им вернуть близость, потерянную много лет назад, когда Валландер решил пойти работать в полицию. С его выбором отец так и не смирился. И не объяснил, что именно не устраивает его в профессии полицейского. Возвращаясь в город, Валландер думал, что, возможно, теперь наконец получит ответ на вопрос, который мучил его долгие годы.

В половине третьего началось совещание. Присутствовали все, даже Лиза Хольгерсон. Увидев ее, Валландер вспомнил, что так и не позвонил Перу Окесону. И тут же для памяти сделал себе заметку в блокнот.

Потом он рассказал собравшимся о том, что было обнаружено в сейфе Хольгера Эриксона. Когда он закончил, все единодушно согласились: это уже похоже на след. Поделив между собой поручения, перешли к делу Ёсты Рунфельдта.

— Итак, с сегодняшнего дня мы начинаем розыск Ёсты Рунфельдта. Не исключен несчастный случай или нападение. Хотя возможно также добровольное исчезновение. Пока, я думаю, для нас несущественно, есть ли связь между ним и Хольгером Эриксоном. Может быть, и есть. Но, так же как и добровольное исчезновение, она представляется маловероятной. Во всяком случае, никаких доказательств этого у нас нет.

Валландер хотел поскорее закончить совещание. Как-никак воскресенье. Он знал, что его сотрудники хорошо потрудились в последние дни. А еще он знал, что иногда лучший способ эффективно поработать — это отдохнуть. Утренние часы, проведенные с отцом, удвоили его силы. Выходя из здания полиции в четыре часа дня, Валландер чувствовал себя непривычно свежим и бодрым. Тревога, не оставлявшая его в последние дни, тоже улеглась.

Скорее всего, чтобы найти разгадку, им нужно найти Харальда Бергрена. Убийство спланировано так тщательно, что преступник наверняка должен быть необычным человеком.

Им вполне мог оказаться Харальд Бергрен.

По дороге домой Валландер остановился возле магазина, который работал по воскресеньям, сделал кое-какие покупки, а заодно взял напрокат видеофильм. Это был старый классический фильм — «Мост Ватерлоо». Он смотрел его вместе с Моной в Мальмё, когда они только-только поженились. И сейчас уже плохо помнил его содержание.

Валландер как раз смотрел фильм, когда позвонила Линда. Услышав, что это она, он пообещал перезвонить. Выключил фильм, перебрался на кухню. Они разговаривали почти полчаса. Линда даже не пыталась объяснить, почему не звонила раньше. Валландер и не спрашивал. Он знал, что они похожи друг на друга. Оба отличаются рассеянностью и оба умеют собираться в нужный момент для решения серьезной задачи.

Линда рассказала, что у нее все в порядке, она продолжает учиться в театральной школе и одновременно работает официанткой в кафе на Кунгсхольмене. Валландер не поинтересовался, как идут занятия. Ему почему-то казалось, что Линда и так не очень уверена в своих артистических способностях. Уже в конце разговора Валландер упомянул, что утром ездил с отцом на побережье.

— Похоже, вы неплохо провели время, — сказала Линда.

— Да, — ответил Валландер. — Мы как будто стали другими.

Закончив разговор, Валландер вышел на балкон. Ветра не было. Такая тихая погода в Сконе — большая редкость.

Тревога тоже покинула его. Хотелось спать. Завтра он опять возьмется за работу.

Он погасил свет, и перед глазами снова возникли строчки дневника.

Валландер попытался представить себе, где сейчас может находиться Харальд Бергрен.

11

Проснувшись утром третьего октября, Валландер подумал, что ему следует еще раз встретиться со Свеном Тиреном. Он не знал, приснилось ему это или просто так пришло в голову. Но он не колебался. Даже не стал дожидаться, пока придет на работу. Пока закипал кофе, Валландер позвонил в справочную и узнал домашний телефон Тирена. Трубку взяла его жена. Сам Тирен уже уехал. Но она дала Валландеру номер его мобильного. Валландер позвонил. Голос Свена Тирена донесся до него сквозь треск и шуршание. Валландеру показалось, что он различает также глухой звук работающего мотора. Свен Тирен сказал, что находится на шоссе за Хёгестадом. Он еще заедет по двум адресам, а потом отправится в Мальмё на заправку. Валландер попросил его при первой возможности заехать в полицейский участок. Тирен подумал, было, что они нашли убийцу Хольгера Эриксона, но Валландер возразил: им просто нужно поговорить. Расследование убийства еще находится в начальной стадии. Они делают все, чтобы найти убийцу. Возможно, это произойдет скоро. Но поиски могут и затянуться. Свен Тирен пообещал заехать в полицию около девяти часов.

— Только не ставьте машину у входа, — попросил Валландер. — Это мешает проезду.

В ответ Тирен пробормотал что-то невнятное.

В четверть восьмого Валландер приехал на работу. Он уже хотел войти в вестибюль, но передумал и, повернув налево, пошел к входу в прокуратуру. Он знал, что человек, который ему нужен, привык приходить на службу рано. И действительно, в ответ на его стук из-за двери кабинета прозвучало приглашение войти.

На столе Пера Окесона, как всегда, лежали груды документов. Казалось, папки и бумаги валялись всюду, как попало. Но впечатление было обманчивым. Пер Окесон славился своей педантичностью и работоспособностью. Валландер с удовольствием сотрудничал с ним. Они были знакомы много лет, и их отношения уже давно перестали быть просто деловыми. Случалось, они делились друг с другом своими переживаниями, просили совета или помощи. Однако настоящей близости между ними не было. Друзьями они так и не стали. Слишком были разными. Увидев Валландера, Пер Окесон приветливо кивнул, встал и освободил для него стул, убрав оттуда материалы дела, которое готовил к слушанию в суде. Валландер сел. Пер Окесон отключил телефон.

— Я думал, ты позвонишь, — сказал он. — Кстати, спасибо за открытку.

Валландер уже забыл, что посылал ему из Рима открытку, и, уж тем более не помнил, что на ней было изображено. Кажется, Форум.

— Хорошо мы съездили, — сказал Валландер. — Отец тоже доволен.

— А вот я не был в Риме, — ответил Пер Окесон. — Как там говорится? «Увидеть Рим и умереть»? Или это про Неаполь?

Валландер пожал плечами. Он не слышал такого выражения.

— Я надеялся на спокойную осень. Но не успел вернуться домой, как в канаве нашли труп.

Пер Окесон поморщился.

— Я видел несколько снимков, — сказал он. — И с Лизой Хольгерсон разговаривал. У тебя есть версия?

— Кое-что есть, — ответил Валландер и коротко рассказал о находке, сделанной в сейфе Хольгера Эриксона. Он знал, что Окесон доверяет его опыту и редко спорит с выводами Валландера или критикует его манеру вести расследование.

— Уму непостижимо, зачем понадобилось втыкать в канаву бамбуковые колья, — сказал Пер Окесон. — Хотя, с другой стороны, в наше время граница между нормой и безумием все больше стирается.

— Что слышно с Угандой? — спросил Валландер.

— Ты имеешь в виду Судан? — уточнил Окесон.

Валландер знал, что Пер Окесон хочет устроиться на работу в комиссариат ООН по делам беженцев. Уехать на время из Истада. Сменить обстановку, пока еще не поздно. Пер был на несколько лет старше Валландера, ему уже исполнилось пятьдесят.

— Да, конечно, Судан, — спохватился Валландер. — Ты говорил с женой?

Пер Окесон кивнул.

— Как раз на днях я наконец собрался с духом и сказал ей. Представь себе, все прошло как нельзя лучше. По-моему, она даже обрадовалась, что я на какое-то время уеду. Правда, пока мне не дали окончательного ответа. Но я уверен: все будет в порядке. Ты же знаешь, у меня там свои люди.

За долгие годы знакомства Валландер перестал удивляться сверхъестественной способности Пера Окесона находить окольные пути для получения нужной информации. Как Окесону это удавалось, Валландер не знал. Но он всегда бывал в курсе того, что обсуждалось, например, в различных комиссиях риксдага или на закрытых заседаниях Главного полицейского управления.

— Если все будет в порядке, я уеду в конце года, — сказал Окесон. — Года на два, а то и больше.

— Надеюсь, до этого мы разберемся с делом Хольгера Эриксона. Будут какие-нибудь указания?

— Давай начнем с твоих пожеланий.

Валландер ненадолго задумался, потом ответил:

— Пока никаких. Лиза Хольгерсон считает, что нужно снова пригласить Матса Экхольма. Помнишь, он приезжал сюда летом? Составлял психологические портреты. У него еще была классификация психов, которая, якобы, помогает их ловить. В принципе, он, конечно, толковый специалист.

Пер Окесон хорошо помнил Экхольма.

— Но мне кажется, с этим можно повременить, — продолжал Валландер. — Понимаешь, я не думаю, что преступник — сумасшедший.

— Если ты считаешь, что нужно подождать, давай подождем, — сказал Пер Окесон и поднялся. Показал на коробку с материалами. — У меня сегодня очень запутанное дело, — извинился он. — Нужно подготовиться.

Валландер встал, чтобы уйти.

— А что ты все-таки собираешься делать в Судане? — спросил он. — Зачем беженцам помощь шведских юристов?

— Беженцы вообще нуждаются в помощи, — сказал Окесон, провожая Валландера. — И не только здесь, в Швеции. — Пока ты был в Риме, я на несколько дней ездил в Стокгольм, — вдруг добавил он. — Видел там Аннет Брулин. Она просила всем нашим передавать привет. А тебе особенно.

Валландер недоверчиво взглянул на него. Но ничего не сказал. Несколько лет назад Аннет Брулин замещала Пера Окесона. И, хотя она была замужем, Валландер тогда попытался за ней ухаживать, но не слишком удачно. И теперь не любил вспоминать об этом.

Он вышел из прокуратуры. Дул резкий ветер. Небо заволокло тучами. Валландер прикинул, какая может быть температура — градусов восемь, не больше. При входе в вестибюль он встретил Сведберга. Валландер вспомнил, что так и не отдал ему листок с записями.

— Я на днях случайно прихватил одну твою бумажку, — сказал Валландер.

Сведберг недоуменно посмотрел на него.

— У меня, вроде, ничего не пропадало.

— Какие-то записи о посторонней женщине в роддоме.

— Можешь их выкинуть, — сказал Сведберг. — Это из области галлюцинаций.

— Захочешь, выбросишь сам. Я положу тебе на стол.

— Мы продолжаем опрашивать соседей Эриксона, — сказал Сведберг. — И я собираюсь поговорить с почтальоном.

Валландер кивнул. Они разошлись в разные стороны.

Дойдя до кабинета, Валландер уже забыл про листок Сведберга. Он вынул из внутреннего кармана куртки дневник Харальда Бергрена и положил его в ящик. А фотографию с тремя молодыми людьми на фоне термитника оставил на столе. В ожидании Свена Тирена Валландер бегло просмотрел материалы, оставленные ему сотрудниками. Без четверти девять он сходил и налил себе кофе. По коридору прошла Анн-Бритт Хёглунд. Она заглянула к Валландеру в кабинет и сказала, что исчезновение Ёсты Рунфельдта официально зарегистрировано. Делу присвоен гриф срочности.

— Я разговаривала с соседом Рунфельдта, учителем гимназии, — сказала она. — Думаю, его словам можно доверять. Так вот, он говорит, что вечером в четверг Ёста был дома. В последующие дни из его квартиры никаких звуков не доносилось.

— Значит, он уехал именно тогда, — сказал Валландер. — Но не в Найроби.

— Никаких странностей в поведении Рунфельдта сосед не замечал. Судя по всему, тот был человеком необщительным, жил размеренно и тихо. Был вежлив, но держал дистанцию. Гостей принимал редко. Правда, сам иногда приходил домой поздно ночью. Учитель живет прямо под ним. А в доме очень хорошая слышимость. Поэтому мнение соседа стоит учесть.

С чашкой в руках Валландер остановился, обдумывая то, что сказала Анн-Бритт.

— Нам нужно разобраться с посылкой, — напомнил он. — Хорошо бы сегодня же связаться с этой буросской фирмой. Кстати, надеюсь, местная полиция получила наше сообщение. Как называется фирма? «Секьюр»? Надо подключить Нюберга. Важно узнать, заказывал ли Рунфельдт у них что-нибудь раньше. Зачем-то ведь ему понадобился весь этот набор?

— Аппаратура для подслушивания, приспособления для снятия отпечатков пальцев… Кто покупает такие предметы? Кому они могут понадобиться?

— Нам.

— А еще?

Валландер чувствовал, что она спрашивает неспроста.

— Прослушивающую аппаратуру, естественно, используют те, кто хочет сунуть нос в чужие дела.

— А кто снимает отпечатки пальцев?

Валландер кивнул. Теперь он понял, что она имела в виду.

— Сыщики, — сказал он. — Частные детективы. Я тоже об этом думал. Но ведь Ёста Рунфельдт — торговец цветами, его ничего кроме орхидей не интересует.

— Не знаю, почему мне это пришло в голову, — сказала Анн-Бритт. — Я сама позвоню в Бурос.

Валландер вернулся в кабинет. Раздался телефонный звонок. Это была Эбба. Она сообщила, что пришел Свен Тирен.

— Надеюсь, он не загородил выезд своим грузовиком? — спросил Валландер. — А то Хансон увидит, разговоров не оберешься.

— Нет, не загородил, — ответила Эбба. — Кстати, тебя искал Мартинсон.

— Где он?

— Скорее всего, у себя.

— Попроси Тирена подождать несколько минут, я перекинусь парой слов с Мартинсоном.

Когда Валландер вошел к Мартинсону, тот разговаривал по телефону. Но тут же закончил разговор. Валландер решил, что это, наверное, была жена. Она звонила Мартинсону по десять раз на дню. Неизвестно зачем.

— Я разговаривал с медэкспертами в Лунде, — сказал Мартинсон. — Уже есть кое-какие результаты. Жаль только, что самого главного они нам все равно сказать не могут.

— Когда он умер?

Мартинсон кивнул.

— Сердце остриями не повреждено. Артерии тоже целы. А значит, он мог довольно долго висеть на этих кольях, прежде чем умереть. Врачи говорят, что он вроде как утонул.

— Что значит «утонул»? — удивился Валландер. — Он висел на кольях в канаве. Как он мог утонуть?

— Врач сообщил мне уйму неприятных подробностей, — сказал Мартинсон. — Но суть в том, что в легкие попала кровь, и в какой-то момент ее стало так много, что Хольгер Эриксон захлебнулся. Как если бы он утонул. Я передам тебе их письменное заключение, как только получу его.

— Вот когда отдашь, тогда и будем разговаривать. У тебя тут уже и так целый склад.

Валландер не имел в виду ничего плохого. Он только в коридоре понял, что своей последней репликой, наверно, обидел Мартинсона. Но слово — не воробей, и Валландер направился в приемную, где его ждал Свен Тирен. Тирен сидел на диванчике, уставившись в пол. Он был небрит, глаза красные, воспаленные. От него сильно пахло мазутом и бензином. Валландер провел его в свой кабинет.

— Почему тот, кто убил Хольгера Эриксона, все еще не за решеткой? — спросил Тирен.

Тон его снова покоробил Валландера.

— Назовите мне его имя, и я лично прямо сейчас поеду и арестую его, — ответил он.

— Я не полицейский.

— А вот это я и без вас знаю. Были бы вы полицейским, не задавали бы таких глупых вопросов.

Свен Тирен хотел, было, возразить, но Валландер жестко остановил его.

— Сейчас вопросы задаю я, — сказал он.

— Вы меня в чем-то подозреваете?

— Нет. Но у меня есть вопросы. Вы должны на них отвечать. И больше ничего.

Свен Тирен пожал плечами. Вдруг Валландеру показалось, что Тирен нервничает. Его профессиональные инстинкты мгновенно обострились. Он задал Тирену свой единственный заранее подготовленный вопрос:

— Харальд Бергрен. Это имя вам о чем-нибудь говорит?

Тирен смотрел на него.

— Таких не знаю. А почему вы спрашиваете?

— Вы уверены?

— Да.

— Подумайте как следует!

— Нечего мне думать. Если я говорю: «не знаю», значит, не знаю.

Валландер пододвинул к нему фотографию. Тирен наклонился к столу.

— Посмотрите, нет ли на этой фотографии людей, знакомых вам. Смотрите внимательно, не торопясь.

Свен Тирен взял фотографию пальцами, испачканными в мазуте. Он рассматривал ее долго. Валландер уже начал было надеяться на успех, но тут Тирен положил фотографию на стол со словами:

— Я никогда никого из них не видел.

— Но вы долго смотрели на снимок. Вам показалось, что вы кого-то из них узнали?

— По-моему, вы сами сказали, чтобы я не торопился? А кто эти люди? И где они стоят?

— Вы уверены, что не знаете их?

— Я никогда никого из них не встречал.

Валландер понял, что Тирен говорит правду.

— Это наемники, — сказал он. — Фотография сделана в Африке больше тридцати лет назад.

— Иностранный легион?

— Не совсем. Но вроде того. Солдаты, которые воюют за того, кто больше заплатит.

— Жить-то ведь на что-то надо.

Валландер удивленно посмотрел на Тирена. Но не стал уточнять, на чьей он стороне.

— Вы когда-нибудь слышали о связях Хольгера Эриксона с наемниками?

— Хольгер Эриксон продавал машины. Сколько можно об этом говорить!

— Кроме того, он писал стихи и наблюдал за птицами, — возразил Валландер, не пытаясь скрыть раздражение. — Вы слышали или не слышали, чтобы Хольгер Эриксон когда-нибудь говорил о наемниках? Или о войне в Африке?

Свен Тирен, не отрываясь, смотрел на него.

— Почему среди полицейских так редко попадаются приятные люди? — спросил он.

— Потому что нам приходится заниматься неприятными вещами, — ответил Валландер. — Предупреждаю, что с этой минуты вы только отвечаете на мои вопросы. И ничего лишнего. Никаких комментариев, не относящихся к делу.

— А если они будут?

Валландер почувствовал, что, того и гляди, нарушит должностную инструкцию. Но ему было уже все равно. Человек, сидевший по другую сторону стола, вызывал у него безотчетную антипатию.

— Тогда я буду вызывать вас сюда для допроса каждый день. И кроме того обращусь к прокурору за разрешением на обыск в вашей квартире.

— Что вы там хотите найти?

— Это мое дело. Я вас просто предупреждаю.

Валландер понимал, что рискует. Свен Тирен мог разгадать его игру. Но, видимо, тот предпочел выполнить условия Валландера.

— Хольгер был мирным человеком. Правда, в делах не миндальничал, свою выгоду знал. Но про наемников никогда не говорил. Хотя ему наверняка было что сказать.

— Что вы имеете в виду? Что значит «было что сказать»?

— Насколько я понимаю, наемники воюют против революционеров и коммунистов? А Хольгер был по меньшей мере консерватором.

— Как это «консерватором»?

— Он считал, что наше общество катится ко всем чертям. И что, пока не поздно, нужно вернуть телесные наказания и смертную казнь. Если бы он сейчас был с нами, сказал бы, что его убийцу следует вздернуть на первом же суку.

— Он с вами об этом говорил?

— Он со всеми об этом говорил. Это были его убеждения.

— Он сотрудничал с какими-нибудь консервативными организациями?

— Откуда мне знать?

— Если вам известны его взгляды, почему бы вам не знать и этого? Отвечайте на вопрос!

— Не знаю.

— С неонацистами?

— Не знаю.

— Он сам был нацистом?

— Про это я ничего не знаю. Он говорил, что общество катится к чертям. Терпеть не мог социалистов и коммунистов. Народную партию, и ту признавал со скрипом.

Валландер взвешивал слова Тирена. В чем-то они дополняли, а в чем-то меняли образ Хольгера Эриксона, сложившийся у полиции. Похоже, он действительно был очень сложным и противоречивым человеком. Поэт и ультраконсерватор, любитель птиц и сторонник смертной казни. Валландеру вспомнилось стихотворение на письменном столе. В нем Хольгер Эриксон грустит об исчезнувшей птице. И он же считает, что убийц нужно вешать.

— Он когда-нибудь упоминал, что у него есть враги?

— Вы уже спрашивали об этом.

— Я знаю. Но спрашиваю еще раз.

— Напрямую он этого не говорил. Однако дверь на ночь запирал.

— Почему?

— От врагов.

— Вы их не знаете?

— Нет.

— Он не говорил, откуда у него враги?

— Он никогда не говорил, что они у него есть. Это говорю я. Сколько раз можно повторять одно и то же!

Валландер предостерегающе поднял руку.

— Если мне потребуется, я буду задавать вам один и тот же вопрос каждый день пять раз подряд. Итак, врагов нет. Но он запирался по ночам, так?

— Да.

— Откуда вам это известно?

— Он сам говорил. Иначе откуда же мне, черт побери, знать об этом? Я к нему домой не ездил замки проверять. Сегодня в Швеции ни на кого нельзя положиться. Это его слова.

Валландер решил, что продолжать разговор не стоит. Придет время, он снова пригласит к себе Свена Тирена. Этот человек, несомненно, знает больше, чем говорит. Но Валландер не хотел идти напролом. Однажды спугнув Тирена, будет сложно снова вызвать его на откровенность.

— Думаю, на сегодня достаточно, — сказал Валландер.

— На сегодня? Мне что — опять сюда приезжать? А работать за меня кто будет?

— Я вам позвоню. Спасибо, что приехали, — сказал Валландер и, поднявшись из-за стола, протянул Тирену руку.

Не ожидавший такой любезности Тирен опешил. Потом крепко пожал Валландеру руку.

— Найдете сами, где выход? — спросил Валландер.

Тирен ушел, а Валландер позвонил Хансону. Ему повезло: тот сразу снял трубку.

— Свен Тирен, водитель бензовоза. Ты еще говорил, что он был замешан в каких-то драках. Помнишь?

— Помню.

— Посмотри, что у нас на него есть.

— Это срочно?

— Так же как и все остальное. Не больше и не меньше.

Хансон обещал посмотреть.

Валландер взглянул на часы — уже десять. Сходил за кофе. Потом записал для памяти весь разговор с Тиреном. На следующем совещании им предстоит обсудить факты, которые выяснились в ходе беседы. Валландер не сомневался, что это важно для следствия.

Когда он закончил писать и захлопнул блокнот, ему снова попался на глаза исписанный карандашом листок, который он уже столько раз хотел вернуть Сведбергу. Надо наконец сделать это. Валландер взял листок и вышел из комнаты. Уже в коридоре он услышал телефонный звонок. Поколебавшись, Валландер вернулся и снял трубку. Это была Гертруда. Она плакала.

— Приезжай, — всхлипнула она.

Валландер похолодел.

— Что случилось? — спросил он.

— Отец умер. Лежит в мастерской.

Часы показывали четверть одиннадцатого, был понедельник, третье октября тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

12

Валландер ушел с работы, никого не предупредив: он был уверен, что Гертруда ошиблась. И вот он уже в Лёдерупе, вот отцовская мастерская — здесь, как всегда, пахнет скипидаром. Нет, Гертруда не ошиблась. Отец лежал лицом вниз на картине, которую перед этим писал. Глаза закрыты, а сведенная судорогой рука продолжает сжимать кисть. Смерть застигла его, когда он рисовал глухарю белые крапинки. Валландер узнал картину, над которой отец работал накануне, перед их совместной поездкой на побережье к Сандхаммарен. Смерть наступила внезапно. Позже, когда Гертруда немного успокоилась, Валландер узнал, что утром они, как обычно, позавтракали. И потом тоже все было как всегда: в половине седьмого отец пошел в мастерскую. В половине десятого они обычно пили кофе, и когда отец не появился, Гертруда пошла позвать его. А он уже умер. Слушая Гертруду, Валландер подумал, что, когда бы смерть ни пришла, она всегда приходит не вовремя. Всегда нарушает чьи-то планы — дела остаются несделанными, кофе невыпитым.

Они ждали приезда врача. Гертруда не отпускала руки Валландера. А у него внутри была странная пустота. Он не чувствовал горя. Не было никаких чувств, кроме смутного ощущения несправедливости случившегося. Скорее всего, он скорбел не об отце, а о себе самом — что, впрочем, не редкость в такой ситуации. Приехала «скорая». Валландер знал водителя. Его звали Прютс, и он сразу понял: на этот раз несчастье случилось с отцом Валландера.

— Он не болел, — сказал Валландер. — Вчера мы вместе гуляли на побережье. Он жаловался на недомогание, но и только.

— Наверно, удар, — сочувственно проговорил Прютс. — Обычно это так и бывает.

Позже врачи подтвердили его слова. Отец умер мгновенно и вряд ли успел понять, что произошло. В мозгу лопнул сосуд. Смерть наступила еще до того, как отец ударился головой о незаконченную картину. Гертруда была потрясена и расстроена. Но к ее горю примешивалось чувство облегчения от того, что быстрая смерть избавила отца от беспомощности и беспамятства, от медленного угасания один на один со своими призраками и видениями.

Валландер думал о другом. Когда отец умирал, рядом с ним никого не было. Это неправильно. Никто не должен умирать в одиночестве. Валландер корил себя за то, что не обратил внимания на плохое самочувствие отца. Не внял предостережению — вот и случился этот инфаркт или инсульт… Но хуже всего то, что смерть поторопилась. Ее не ждали так рано, хотя отцу и было восемьдесят лет. Когда-нибудь потом, позже. Не сейчас. И не так. Увидев отца лежащим в мастерской, Валландер тряс его, стараясь вернуть к жизни. Но сделать что-нибудь было уже нельзя. Глухаря отец так и не дорисовал.

Несмотря на общее смятение и суматоху, которыми всегда сопровождается приход смерти, Валландер сохранял способность действовать спокойно и собранно. Гертруда уехала на «скорой». Валландер вернулся в мастерскую, молча постоял там, вдыхая запах скипидара и плача от того, что отец никогда не бросил бы картину недорисованной. Прекрасно понимая, что не властен передвинуть невидимую границу между жизнью и смертью, Валландер все же взял кисть и дорисовал две недостающие белые крапинки в оперении птицы. Никогда прежде он не касался кистью картин отца. Потом он вымыл кисть и поставил ее к остальным, в старую банку из-под варенья. Он еще не осознал случившегося, не понял, что изменилось в его собственной жизни. Он даже не знал, как скорбеть об отце.

Валландер пошел в дом и позвонил Эббе. Она расстроилась, распереживалась, и Валландер почувствовал, что не может больше говорить. Он только попросил ее предупредить остальных. Пусть они работают, но пока без него. Пусть звонят, если вдруг выяснится что-то важное. Сегодня он в полиции уже не появится. Насчет завтрашнего дня пока ничего не известно. Потом Валландер позвонил своей сестре, Кристине. Они долго разговаривали. И Валландеру показалось, что в отличие от него, Кристина была внутренне готова к тому, что отец внезапно может умереть. Она пообещала связаться с Линдой — у Валландера не было телефона кафе, где работала дочь. А сам он стал звонить Моне. Название ее парикмахерской Валландер не помнил. Но, узнав в чем дело, девушка в справочном бюро любезно помогла ему. Мона очень удивилась, услышав его голос. Потом испугалась, не случилось ли чего с Линдой. И восприняла сообщение Валландера о смерти отца с плохо скрытым облегчением. Он возмутился. Но вслух ничего не сказал. Он знал, что Мона всегда хорошо относилась к его отцу. Ну а что беспокоилась за Линду — это естественно. Валландер помнил то утро, когда затонула «Эстония».

— Я понимаю, тебе сейчас очень тяжело. Ты всю жизнь боялся этого дня.

— Нам с ним о многом нужно было поговорить, — ответил Валландер. — Мы только-только стали обретать друг друга. Но оказывается слишком поздно.

— Мы многое понимаем слишком поздно, — сказала Мона.

Она обещала приехать на похороны и предложила свою помощь. Разговор закончился, внутри была страшная пустота. Валландер набрал рижский номер Байбы. Но никто не снимал трубку. Он звонил снова и снова. Никто не отвечал.

Валландер вернулся в мастерскую. Сел на старую тачку, как делал всегда, приходя сюда. Только сейчас в руках у него не было чашки с кофе. По крыше тихонько постукивало. Снова начался дождь. Валландер почувствовал, как на него накатывает страх, страх смерти. Мастерская напомнила ему могилу. Он быстро поднялся и ушел оттуда. Вернулся на кухню. Услышал телефонный звонок. Это была Линда. Она плакала. Валландер тоже заплакал. Она сказала, что постарается поскорее приехать. Валландер предложил поговорить с владельцем кафе. Но Линда с ним уже поговорила. Она спешила в аэропорт и надеялась, что удастся купить билет. Валландер хотел ее встретить. Но Линда сказала, что сама доберется до Лёдерупа, попросила его оставаться с Гертрудой.

Вечером все собрались в отцовском доме. Гертруда немного успокоилась. Обсуждали похороны. Валландер был против приглашения священника, ему казалось, что отцу это бы не понравилось. Но, в конце концов, сделали так, как хотела Гертруда. Ведь он был ее мужем.

— Отец никогда не говорил о смерти, — сказала она. — Не знаю, боялся он умереть или нет. Не говорил, где его похоронить. Но я хочу, чтобы присутствовал священник.

Хоронить отца решили на Новом кладбище. Очень скромно. Только родственники и немногие друзья. Речь Валландер произносить отказался, договорились, что Линда прочтет стихотворение, и они вместе споют псалом «Благословенна земля».

На следующий день приехала Кристина. Она остановилась у Гертруды, а Линда жила у Валландера, в Истаде. Смерть отца объединила их на эту неделю. «Он ушел, и теперь на очереди наше поколение», — сказала Кристина. Страх смерти все сильнее захлестывал Валландера. Но он ни с кем не делился своими чувствами: ни с Линдой, ни с сестрой. Возможно, когда-нибудь он расскажет об этом Байбе. Она уже знала о случившемся. Валландер до нее все-таки дозвонился. Они проговорили почти час. Байба приняла его горе близко к сердцу. Рассказала о том, что чувствовала сама, когда десять лет назад умер ее отец, и когда убили мужа, Карлиса. Разговор принес Валландеру облегчение. У него есть Байба, и она не оставит его.

В тот же день, когда городская газета «Истадс Аллеханда» напечатала объявление о смерти отца Курта Валландера, позвонил Стен Виден. Последний раз Валландер разговаривал с ним несколько лет назад. Когда-то они были близкими друзьями. Вместе увлекались оперой и мечтали о будущем. Стен очень хорошо пел. Валландер собирался стать его импрессарио. Все изменилось в тот день, когда внезапно скончался отец Стена, и тому пришлось взять на себя управление конным заводом. Валландер сделался полицейским, они встречались все реже и реже. И вот теперь, узнав о смерти отца, Виден позвонил. Закончив разговор, Валландер вдруг засомневался, а знал ли Стен его отца? Но он все равно был благодарен ему за звонок. Было приятно знать, чтокто-то, кроме близких родственников, помнит о его отце.

Несмотря на все случившееся, Валландер старался не пренебрегать своими обязанностями. Уже на следующий день, четвертого октября, он вернулся на работу. Ночь была бессонной. Линда спала в своей старой комнате. Накануне заезжала Мона, она привезла с собой ужин, чтобы, как она сказала, немного отвлечь их от печальных мыслей. И неожиданно для себя впервые за пять лет, прошедших после мучительного развода, Валландер почувствовал, что их брак действительно принадлежит прошлому. Слишком долго он умолял ее вернуться, надеясь, что все еще можно уладить. Обратной дороги нет. В его жизни появилась Байба. Смерть отца помогла ему наконец понять, что прежней жизни, жизни с Моной, уже не будет.

Всю неделю до похорон Валландер спал плохо. Однако коллеги не заметили в нем никаких перемен. Они выразили ему соболезнование, он поблагодарил. И сразу включился в работу. Лиза Хольгерсон, улучив момент, отвела его в коридоре в сторону и предложила взять отгул. Валландер отказался. Работа отвлекала от грустных мыслей.

Правда, то ли потому, что Валландер не мог уделять достаточно времени расследованию, то ли еще по какой причине, но всю неделю до похорон дела шли довольно медленно. Не говоря уже о том, что им одновременно приходилось заниматься розыском Ёсты Рунфельдта. Никто не мог понять, в чем дело. Казалось, он просто растворился в воздухе. Теперь уже никто не сомневался, что Рунфельдт пропал не по своей воле. С другой стороны, никаких доказательств связи между его исчезновением и убийством Хольгера Эриксона у них пока тоже не было. Пожалуй, единственное, что в отношении Рунфельдта могло считаться доказанным, это его страсть к орхидеям.

— Нужно узнать, как утонула его жена, — сказал Валландер на одном из совещаний, проходивших в эти нелегкие для него дни. Анн-Бритт пообещала поднять старые материалы.

— А буросская фирма? — спросил затем Валландер. — Есть какие-нибудь новости? Что говорит местная полиция?

— Они сразу поняли, о ком идет речь, — сказал Сведберг. — Оказывается, эта фирма уже не первый раз попадается на незаконном импорте прослушивающей аппаратуры. По данным полиции, она то исчезает, то появляется снова, причем под новым названием и по новому адресу. Периодически меняет владельца. Судя по всему, полиция уже наведалась туда. Остается ждать письменного сообщения.

— Для нас главное — узнать, покупал ли Ёста Рунфельдт у них что-нибудь и раньше, — сказал Валландер. — Остальное — пока не наше дело.

— Похоже, они заносили в регистры не всех клиентов. Но, насколько я понял, в помещении фирмы найдено запрещенное и очень сложное оборудование. А, если все так, то Рунфельдт может оказаться, ни много ни мало, шпионом.

Валландер помолчал, обдумывая слова Сведберга.

— Почему бы и нет, — сказал он наконец. — Мы не можем этого исключить. Зачем-то ему понадобилась эта аппаратура.

Итак, розыском Ёсты Рунфельдта уже занимались всерьез. Одновременно искали тех или того, кто убил Хольгера Эриксона. Поиски Харальда Бергрена пока не увенчались успехом. Из стокгольмского музея сообщили, что голова, найденная вместе с дневником в сейфе Хольгера Эриксона, принадлежит человеку, скорее всего жителю Конго или, как его сейчас называют, Заира. Здесь все совпадало. Но кто такой Харальд Бергрен? Опросили многих, знавших Хольгера Эриксона в разные периоды жизни. Но никто о Харальде Бергрене не слышал. Так же, как никто и никогда не слышал, чтобы у Хольгера Эриксона были контакты с наемниками, с этим особым типом людей, которые, боясь дневного света, как крысы, предпочитают выходить в темноте, готовые продать душу слугам дьявола. Но тут Валландеру пришла в голову новая мысль, и колесо расследования опять стало набирать обороты.

— Хольгер Эриксон — довольно странный человек, — сказал Валландер. — Хотя бы потому, что в его жизни никогда не было женщины. Ни в молодости, ни потом. Вот почему я думаю, а не был ли он гомосексуалистом, как, кстати, и Харальд Бергрен. Ведь у того в дневнике тоже не упоминаются женщины.

В комнате воцарилась тишина. По-видимому, это предположение всем показалось неожиданным.

— А не странно ли, что гомосексуалист выбрал себе такую сугубо мужскую профессию, как служба в армии? — возразила Анн-Бритт Хёглунд.

— Нет. Геи вполне могут пойти в армию. Как раз чтобы скрыть свои наклонности. Или еще по какой-нибудь причине.

Мартинсон в это время разглядывал фотографию трех молодых мужчин на фоне термитника.

— Очень может быть, что ты прав, — сказал он. — В них есть что-то женское.

— Что именно? — с любопытством спросила Анн-Бритт.

— Не знаю, — сказал Мартинсон. — Может быть, манера стоять. Волосы.

— Нечего сидеть и гадать на кофейной гуще, — оборвал его Валландер. — Я просто высказал предположение. Примите его, на всякий случай, к сведению.

— То есть теперь нам надо искать наемника-гомосексуалиста? — пробурчал Мартинсон. — Хорошенькое задание.

— Этого как раз делать не следует, — ответил Валландер. — А вот учитывать такую возможность при работе с другими материалами нужно.

— Никто из опрошенных даже словом не обмолвился о том, что Хольгер Эриксон был голубым, — сказал Хансон, который до сих пор сидел молча.

— О таких вещах говорить не принято, — возразил ему Валландер. — Особенно среди людей старшего поколения. В те годы, когда Хольгер Эриксон был молодым, люди с гомосексуальными наклонностями подвергались преследованиям.

— Ты считаешь, нам нужно поспрашивать людей, не был ли Хольгер Эриксон педиком? — задал вопрос Сведберг, который на этом совещании тоже говорил немного.

— Что вам делать, решайте сами, — ответил Валландер. — Я ведь не утверждаю, что он был гомосексуалистом. Я только говорю, что это возможно.

Потом, когда совещание уже закончилось, Валландер вдруг ясно увидел, что расследование вступило в новую фазу. Словно все одновременно поняли, что в этом деле нельзя рассчитывать на простые и легкие победы. Преступник или преступники чрезвычайно изобретательны, и можно предположить, что мотивы убийства корнями уходят в далекое прошлое. А это прошлое надежно укрыто от людских глаз. Шла кропотливая розыскная работа. По крупицам собирали все, что удавалось узнать о жизни Хольгера Эриксона. Сведберг даже просидел несколько долгих ночей, читая от корки до корки девять сборников стихов Эриксона. Под конец ему стало казаться, что он сходит с ума от проблем и душевных переживаний, которые открылись ему в мире птиц. Но ничего нового в Хольгере Эриксоне он для себя не открыл. Мартинсон вместе со своей дочкой Тересой съездил в Фальстербу, походил по мысу, поговорил с любителями птиц, которые стояли на ветру, задрав головы, и пялились в серые облака. Единственное, что дала ему эта поездка, кроме, конечно, возможности побыть с дочерью, которая, кстати, тут же решила стать членом Биологического общества, так это то, что в ночь, когда убили Эриксона, из Швеции улетали большие стаи певчих дроздов. Мартинсон рассказал об этом Сведбергу, но тот ответил, что среди стихотворений нет ни одного, посвященного певчим дроздам.

— Зато есть три поэмы о дупелях, — задумчиво проговорил Сведберг. — Как ты думаешь, «дупель» — от слова «дупло» или «дуплет»?

Мартинсон не знал. Расследование продолжало идти своим чередом.

Миновала неделя с тех пор, как Валландеру по телефону сообщили о смерти отца. Тогда, положив телефонную трубку, он втайне надеялся, что это неправда. И до сих пор не мог в это поверить. Не мог смириться со смертью отца. Особенно теперь, после поездки в Рим, когда они понемногу стали обретать близость, утраченную много лет назад.

И вот наступил день похорон.

Отца хоронили одиннадцатого октября на Новом кладбище. Дул пронизывающий ветер, лил дождь. Правда, иногда нет-нет да выглядывало солнце.

Близкие родственники договорились встретиться у крематория. За несколько дней до похорон Валландер, к своему немалому удивлению, узнал, что священник не мужчина, а женщина. Когда все наконец закончилось, Валландер был рад, что пригласили именно ее. Она говорила просто, без патетики и преувеличений. За день до похорон она позвонила Валландеру и спросила, был ли отец верующим. Валландер ответил, что нет. И рассказал ей о картинах, о путешествии в Рим. В целом все оказалось не так страшно, как думал Валландер. Деревянный гроб был выкрашен в коричневый цвет и украшен розами. Сильнее всех горевала и плакала Линда. Но это и понятно. Ведь именно она всегда была особенно дружна с дедом.

После церемонии поехали в Лёдеруп. Валландер чувствовал облегчение от того, что похороны остались позади. Дальше он пока не загадывал. Он еще не до конца осознал случившееся. И думал о том, что люди его поколения, как ни странно, совершенно не подготовлены к встрече со смертью. Даже он оказался перед ее лицом столь же беззащитен, как любой другой человек, хотя по роду службы не раз сталкивался со смертью. И Валландер вспоминал разговор, который произошел у него с Лизой Хольгерсон неделю назад.

Вечером они с Линдой долго не ложились, все сидели и разговаривали. На следующий день утром она собиралась вернуться в Стокгольм. Валландер осторожно поинтересовался, будет ли она приезжать сюда теперь, когда дедушка умер. Линда успокоила его, пообещав бывать даже чаще, чем раньше. А он, в свою очередь, дал слово не забывать Гертруду.

Ложась в этот день спать, Валландер подумал, что должен немедленно вернуться к работе. Уйти в работу с головой. Наверстать упущенное за неделю. Чтобы оправиться от шока, в который его повергла внезапная смерть отца, ему нужно взглянуть на случившееся как бы со стороны. А для этого нужно работать. Другого способа нет.

«Я так и не спросил отца, почему он не хотел, чтобы я стал полицейским, — подумал Валландер, засыпая. — А теперь уже поздно. Теперь мне этого не узнать. Если правда, что душа не умирает, — в чем я, надо сказать, сильно сомневаюсь, — то мой отец и Рюдберг могут встретиться. И хотя при жизни они почти не общались, я думаю, они найдут, о чем поговорить».

* * *

Она тщательно и в мельчайших деталях спланировала последние минуты жизни Ёсты Рунфельдта. Она видела, что он достаточно ослаб и не сможет оказать сопротивления. Она подтачивала его силы, в то время как сам он точил себя изнутри. «Червь, живущий в цветке, несет ему погибель», — думала она, отпирая двери дома в Вольшё. По плану она должна была приехать сюда в шестнадцать часов. Сейчас было пятнадцать часов пятьдесят семь минут. Она дождется наступления темноты и вытащит его из печи. На всякий случай, на нем будут надеты наручники, во рту — кляп. Но глаза она не станет ему завязывать. Конечно, сначала ему будет трудно смотреть после стольких дней, проведенных в полной темноте. Но постепенно глаза привыкнут. Ей хотелось, чтобы он увидел ее. И те фотографии, что она ему покажет. Тогда он поймет, что с ним случилось и почему.

Правда, не все удавалось предусмотреть заранее, и, возможно, ей придется внести в свой план некоторые изменения. Вдруг, например, ее пленник от слабости не будет держаться на ногах? На этот случай она прихватила с вокзала в Мальмё легкую багажную тележку. Никто и не заметил, как она убрала ее в машину. Стоит ли ее возвращать, она решит после. По крайней мере, на ней, если понадобится, можно довезти узника до машины.

Дальнейший план был очень прост. Около девяти часов она отвезет его в лес. Привяжет к дереву, которое выбрала заранее. Покажет ему фотографии. Потом задушит и оставит там же, у дерева. Не позднее полуночи она уже будет дома, в своей кровати. Будильник прозвонит в пять пятнадцать утра. В семь пятнадцать она должна быть на работе.

Ее восхищал собственный план. В нем не было изъянов. Не было слабых мест. Она села на стул и стала разглядывать печь, которая словно жертвенный камень, величаво и безмолвно возвышалась посреди комнаты. «Мать поняла бы меня, — подумала она. — Никогда не свершится то, за что никто не берется. Зло следует изгонять злом. Там, где справедливости нет, ее приходится восстанавливать самим».

Она вынула из кармана ежедневник. Посмотрела на часы. Через три часа пятнадцать минут Ёста Рунфельдт умрет.

* * *

Вечером одиннадцатого октября Ларс Ульсон был не в форме. Он долго думал, не отказаться ли ему от тренировки. И не только потому, что он устал: в этот вечер по второй программе показывали фильм, который ему давно хотелось посмотреть. В конце концов, он решил, что сначала посмотрит фильм, а потом потренируется, хотя время и будет уже довольно позднее. Ларс Ульсон жил неподалеку от Сварте. Он родился в этом доме и продолжал жить там вместе с родителями, хотя ему было уже за тридцать. На паях с отцом Ларс владел экскаватором, хорошо знал эту машину. Все последние дни он занимался рытьем канавы для новых дренажных сооружений в одной из усадеб Скорбю.

А еще Ларс Ульсон увлекался спортивным ориентированием. Бег по шведскому лесу с компасом и картой в руках — вот как Ларс понимал смысл жизни. Он выступал за команду из Мальмё и сейчас готовился к серьезным национальным соревнованиям. Порой он спрашивал себя, зачем посвящать ориентированию столько времени. Зачем бегать по лесу с картой и компасом в поисках спрятанных контрольных пунктов? Мерзнуть и мокнуть, уставать и вечно быть недовольным собой. Стоит ли гробить жизнь на это занятие? Но в глубине души Ларс знал, что он сильный спортсмен, с хорошим чувством местности, быстрый и выносливый. Несколько раз он выводил свою команду в победители, оторвавшись от соперников на последнем участке маршрута. Он совсем немного не дотягивал до сборной команды страны. И пока не терял надежду попасть в нее и выступить за Швецию на международных соревнованиях.

Он посмотрел по телевизору фильм, но был разочарован — фильм оказался посредственным, ничего особенного. В начале двенадцатого он вышел на тренировку. Ларс бегал в лесу, расположенном к северу от их дома, на границе с огромными владениями Марсвинсхольма. Полный круг составлял пять или восемь километров, в зависимости от того, какой маршрут выбрать. Сегодня Ларс выбрал маршрут покороче: он устал, а завтра должен был рано вставать и заниматься рытьем канавы. Надев на лоб фонарик, он побежал. Днем то хлестал, как из ведра, дождь, то снова выглядывало солнце. Вечером было плюс шесть. От земли пахло сыростью. Ларс вбежал по тропинке в лес. Свет фонаря отражался от стволов деревьев. В самой чаще леса находилась гряда невысоких холмов. Можно пересечь ее и срезать путь. Так Ларс и сделал. Свернул с тропинки и побежал в ту сторону.

Вдруг он остановился, как вкопанный. Свет фонаря выхватил из темноты человека. Ларс не сразу осознал, что́ он видит. Лишь несколько мгновений спустя он понял, что в десятке метров от него к дереву привязан полуодетый человек. Ларс Ульсон замер, ему было страшно. Тяжело дыша, он быстро огляделся вокруг. Фонарик осветил кусты и деревья. Никого. Ларс осторожно приблизился к дереву. Тело мужчины бессильно висело на веревках. До пояса он был голым.

Ближе Ларс Ульсон мог не подходить. Он уже не сомневался, что этот человек мертв. Машинально Ларс бросил взгляд на часы. Было девятнадцать минут двенадцатого.

Он развернулся и побежал домой. Так быстро Ларс не бегал никогда в жизни. Даже не сняв со лба фонарик, он сразу прошел на кухню, где на стене висел телефон, и набрал номер полиции Истада.

Дежурный выслушал его очень внимательно. И дальше действовал без промедления. Найдя в компьютере телефон Курта Валландера, он позвонил ему домой.

До полуночи оставалось десять минут.

СКОНЕ 12 — 17 октября 1994 года

13

Валландер еще не спал. Он лежал и думал о том, что его отец и Рюдберг похоронены на одном и том же кладбище, но вдруг раздался телефонный звонок. Испугавшись, что проснется Линда, Валландер быстро схватил трубку, благо телефон стоял у самой кровати. Слушая доклад дежурного, Валландер чувствовал, как его захлестывает волна бессилия и отчаяния. Пока известно было немного. На место происшествия, находящееся в лесу, к югу от Марсвинсхольма, отправлен полицейский патруль. Но он еще туда не добрался. Конечно, любитель ночных пробежек мог и ошибиться. Но это казалось маловероятным. По мнению дежурного, несмотря на вполне понятное волнение, заявитель говорил на редкость толково. Валландер пообещал немедленно приехать. Стараясь двигаться как можно тише, он стал одеваться. Потом сел за кухонный стол и начал писать дочери записку. Но тут появилась сама Линда в ночной рубашке:

— Что случилось? — спросила она.

— В лесу нашли мертвого человека, — ответил Валландер. — Позвонили мне.

Линда потрясла головой.

— Неужели тебе не страшно?

Он вопросительно посмотрел на дочь.

— Почему мне должно быть страшно?

— Так много мертвецов.

Валландер скорее почувствовал, чем понял то, что она пыталась объяснить.

— Мне нельзя бояться, — ответил он. — Это моя работа. Кто-то должен ее делать.

Валландер пообещал вернуться утром не поздно и отвезти Линду в аэропорт. Еще не было часа, а он уже садился в машину. Но лишь выехав на дорогу, ведущую к Марсвинсхольму, Валландер вдруг подумал, что человек, найденный в лесу, может оказаться Ёстой Рунфельдтом. Он только-только миновал городскую черту, как раздался звонок мобильного телефона. Звонили из участка. Патруль, высланный на место происшествия, подтвердил слова заявителя. В лесу действительно находился мертвый мужчина.

— Его опознали? — спросил Валландер.

— Никаких документов у него, похоже, нет. И вроде даже одежды нет. В общем, зрелище не из приятных.

Под ложечкой у Валландера противно засосало. Но он ничего не сказал.

— Вас встретят на перекрестке. Первый поворот на Марсвинсхольм.

Валландер закончил разговор и нажал на педаль газа. Воображение уже рисовало страшные картины, ожидавшие его.

Издали заметив полицейскую машину, Валландер притормозил. Около машины стоял полицейский. Узнав Петерса, Валландер открыл окно машины и вопросительно посмотрел на него:

— Зрелище не для слабонервных, — сказал Петерс.

Валландер взвесил его слова. Петерс — не новичок. И раз уж он так говорит, значит имеет на это основания.

— Его опознали?

— Он почти раздет. Сами увидите.

— А тот, кто его нашел?

— Он там.

Петерс поехал впереди, Валландер за ним. Они въехали в лес, расположенный к югу от замка. Потом дорога оборвалась, ее преградили завалы сучьев и веток, оставшиеся на месте последней вырубки.

— Дальше придется идти пешком, — сказал Петерс.

Валландер достал из багажника сапоги. У Петерса и его помощника, молодого полицейского, про которого Валландер знал только, что его фамилия Бергман, были яркие карманные фонари. Они пошли по тропинке, ведущей к невысокой гряде холмов. Сильно пахло осенью. Валландер пожалел, что не надел теплый свитер. Ночью в лесу может быть холодно.

— Мы почти пришли, — сказал Петерс.

Валландер понял, что полицейский хочет подготовить его к предстоящему зрелищу. И все же увиденное потрясло его. Два карманных фонаря с беспощадной отчетливостью высветили привязанного к дереву полураздетого человека. Лучи фонарей подрагивали. Валландер не двигался. Невдалеке закричала какая-то ночная птица. Валландер подошел поближе, Петерс освещал ему дорогу. Голова мужчины свесилась на грудь. Валландер опустился на колени, чтобы разглядеть его лицо. Но он уже почти не сомневался. Просто хотел подтвердить то, что уже и так знал. И хотя фотографии в квартире Ёсты Рунфельдта были не новыми, теперь можно утверждать наверняка: до Найроби Рунфельдт не доехал. Почему? Да потому, что вот он, мертвый, привязан около дерева.

Валландер поднялся с колен и отошел назад. Увиденное убедило его еще в одном. В том, что между Хольгером Эриксоном и Ёстой Рунфельдтом существовала связь. Язык убийцы был тот же. Хотя слова на сей раз он выбрал другие. Ловушка с кольями и дерево. Таких совпадений не бывает.

Валландер повернулся к Петерсу:

— Придется вызывать сюда всю группу, — сказал он.

Петерс кивнул. Тут Валландер заметил, что оставил свой телефон в машине. Он попросил Бергмана принести телефон и заодно прихватить из бардачка фонарик.

— Где тот парень, что обнаружил его? — спросил Валландер.

Петерс указал фонариком в сторону. Обхватив руками голову, на камне сидел мужчина в спортивном костюме.

— Его зовут Ларс Ульсон, — сказал Петерс. — Он живет поблизости.

— Что он делал ночью в лесу?

— Судя по всему, он занимается спортивным ориентированием.

Валландер кивнул. Петерс дал ему свой фонарик. Валландер подошел к Ульсону: почувствовав на лице свет фонаря, тот резко поднял голову. Он был очень бледен. Валландер назвал себя и сел на камень, лежавший поблизости. Камень оказался холодным, и Валландер невольно вздрогнул.

— Значит, это вы его обнаружили, — сказал он.

Ларс Ульсон рассказал, как было дело. Про неинтересный фильм, про свои ночные тренировки, про то, как решил срезать путь, и как луч его фонарика вдруг выхватил из темноты мертвого человека.

— Вы очень точно указали время, — отметил Валландер, вспомнив телефонный разговор с дежурным полицейским.

— Я посмотрел на часы, — объяснил Ларс Ульсон. — У меня такая привычка. Может и дурная. Я всегда смотрю на часы, когда происходит что-то важное. Будь моя воля, я заметил бы время, когда родился.

Валландер кивнул.

— Если я правильно понял, вы бегаете здесь почти ежедневно? И часто в темноте?

— Вчера вечером я тоже бегал. Но пораньше. Я сделал два круга. Сначала длинный, потом короткий. И тоже срезал путь.

— Во сколько это было?

— Между половиной десятого и десятью.

— И тогда вы ничего не заметили?

— Нет.

— Может быть, вы просто не обратили внимания?

Ларс Ульсон задумался. Потом покачал головой.

— Я бы его заметил. Я всегда пробегаю мимо этого дерева.

«Во всяком случае, одно мы узнали, — подумал Валландер. — Почти три недели Ёста Рунфельдт где-то находился. И был жив. Убийство произошло в течение последних суток».

Больше вопросов к Ульсону у Валландера не было. Он встал с камня. Между деревьями показался огонек фонаря.

— Оставьте свой адрес и телефон, — сказал Валландер. — Мы вам позвоним.

— Кто мог это сделать? — спросил Ларс Ульсон.

— Хотел бы я знать… — вздохнул Валландер.

Он отошел от Ульсона. Взял свой фонарик и телефон, вернул фонарик Петерсу. Пока Бергман записывал координаты Ульсона, Петерс связался по телефону с полицейским участком. Набрав в легкие побольше воздуха, Валландер занялся осмотром трупа. Он успел с удивлением подумать, что близость смерти не бередит воспоминания об отце. В глубине души он знал, почему, и не раз уже думал об этом. Мертвые не просто мертвы. В них не остается ничего человеческого. Поэтому подходить к ним неприятно только в первый момент. Валландер осторожно потрогал шею Рунфельдта. Она была совсем холодной. Правда, иного он и не ждал. Определить время наступления смерти в лесу, где температура постоянно менялась, — дело непростое. Валландер осмотрел обнаженную грудь жертвы. Цвет кожи также не позволял сделать каких-нибудь выводов о том, сколько времени мужчина оставался привязанным. Следов повреждений Валландер сначала не увидел. Лишь осветив фонарем шею Рунфельдта, он заметил на ней синеватые пятна. Это могло означать, что Рунфельдта повесили. Валландер перешел к осмотру веревок. Они обвивали тело от бедер до подмышек. Узел был самым простым. Да и веревки затянуты не слишком сильно. Это показалось Валландеру странным. Он отступил назад и осветил труп целиком. Затем обошел дерево, глядя себе под ноги. Он сделал только один круг. Ведь Петерс наверняка велел Бергману следить, чтобы на месте убийства никто зря не топтался. Ларс Ульсон уже ушел. Петерс все еще разговаривал по телефону. Валландер снова пожалел, что не надел свитер. Нужно обязательно держать свитер в машине, про запас. Ведь возит же он в багажнике сапоги. Похоже, ночь ему сегодня предстоит длинная.

Валландер попытался представить, как все произошло. Ему не давали покоя веревки, завязанные кое-как. Он подумал про Хольгера Эриксона. Может быть, убийство Рунфельдта даст им ключ к решению загадки. Правда, теперь придется смотреть не в два, а в четыре глаза. Причем в разные стороны. И что из этого получится, еще неизвестно. Может начаться неразбериха. Не знаешь, за что хвататься — расследование теряет четкие контуры, уплывает из рук.

Валландер погасил фонарь, чтобы немного подумать в темноте. Петерс все так же разговаривал по телефону. Рядом виднелся неподвижный силуэт Бергмана. Тело Ёсты Рунфельдта обмякло на провисших веревках.

«Что это — начало, середина или конец? — думал Валландер. — Или еще того хуже — новый маньяк-убийца? И придется снова, как летом, искать хоть какую-то логику в его действиях?»

Ответов на эти вопросы не было. Во всяком случае Валландер их не знал. Их время еще не пришло. Еще было слишком рано.

Вдалеке послышался шум подъехавших машин. Петерс пошел им навстречу. Валландер подумал о Линде: спит ли она. Как бы обстоятельства ни сложились, он проводит ее утром в аэропорт. Ему вспомнилась смерть отца, и сердце резко сжалось от боли. Он скучал по Байбе. Устал. Был как выжатый лимон. Силы, переполнявшие его после возвращения из Рима, куда-то улетучились. Не осталось ничего.

Собрав всю свою волю, Валландер постарался отогнать мрачные мысли. До него донесся шум шагов и хруст веток. Это шли Мартинсон с Хансоном. За ними — Анн-Бритт, Хёглунд и Нюберг. Потом — персонал «скорой помощи» и криминалисты. Сведберг. Последним шел медэксперт. Они напоминали караван, заблудившийся в лесу. Валландер сразу же собрал свою группу. В свете прожектора, подключенного к переносному генератору, человек, привязанный к дереву, казался ненастоящим. В голове Валландера промелькнула страшная картина, виденная им в усадьбе Хольгера Эриксона. И вот она повторилась. Обрамление было разным, но пугающе похожим. Убийца работал в одном стиле.

— Это Ёста Рунфельдт, — сказал Валландер. — Сомнений нет. Но все же придется разбудить Ванью Андерсон и привезти ее сюда. Очень жаль, но это необходимо. Надо как можно быстрее провести формальное опознание. Единственное, что можно сделать, — снять его с дерева, чтобы хоть этого она не видела.

Потом Валландер коротко рассказал, как Ларс Ульсон нашел Рунфельдта.

— Он исчез три недели назад, — продолжал Валландер. — Но если я не ошибаюсь и если прав Ларс Ульсон, то убили Рунфельдта в течение последних суток. Во всяком случае, именно столько времени он пробыл привязанным к этому дереву. Вопрос в том, где он находился все остальное время.

Под конец Валландер ответил на вопрос, который никто не задал вслух, но который вертелся на языке у всех.

— Я не верю, что это совпадение, — сказал он. — Здесь наверняка поработал тот же убийца, что и в случае с Хольгером Эриксоном. И потому сейчас нам нужно выяснить, что у этих двоих было общего. По сути, нам придется одновременно расследовать три дела: Хольгера Эриксона, Ёсты Рунфельдта и оба вместе.

— А что если мы не найдем между ними ничего общего? — спросил Сведберг.

— Найдем, — отрезал Валландер. — Не сразу, так потом. Тщательное планирование обоих убийств исключает случайный выбор жертвы. Убийца действовал очень рационально. Оба убиты с определенной целью, по вполне определенной причине.

— Ёста Рунфельдт вряд ли был голубым, — сказал Мартинсон. — Он вдовец с двумя детьми.

— Он мог быть бисексуалом, — возразил Валландер. — Но этот вопрос может подождать. У нас есть другие, более срочные дела.

Кружок вокруг Валландера распался. Без лишних слов все взялись за работу. Валландер подошел к Нюбергу, ожидавшему, пока врач закончит осмотр.

— Ну что, опять двадцать пять? — сказал Нюберг устало.

— Да, — ответил Валландер. — Ничего не поделаешь, придется поднапрячься.

— А я как раз вчера решил взять пару недель отпуска, — вздохнул Нюберг. — Когда закончим дело Хольгера Эриксона. Хотел поехать на Канарские острова. Может, не бог весть как оригинально. Зато там тепло.

Нюберг редко позволял себе откровенничать. И потому как он сейчас, не сдержавшись, пожалел о сорвавшейся поездке, Валландер понял, что Нюберг измотан и морально и физически. Уму непостижимо, как он справляется с такой нагрузкой. Валландер решил поговорить об этом с Лизой Хольгерсон. И только он про нее вспомнил, как обнаружил, что она тоже здесь, на месте убийства. Беседует с Хансоном и Анн-Бритт Хёглунд. «Да, у нее настоящее боевое крещение, — подумал Валландер. — Два убийства подряд — сейчас в газетах такое начнется, только держись! Бьёрка бы заклевали. Посмотрим, как она справится».

Валландер знал, что Лиза Хольгерсон замужем, что муж ее работает на каком-то международном предприятии, занимающемся экспортом электронной аппаратуры. У них двое детей. Живут они в собственном доме в Хёдескуге, северном пригороде Истада. Переехали туда недавно. Дома у Лизы Валландер еще не бывал и с мужем не встречался. Но надеялся, что в трудной ситуации на него можно опереться. Потому что Лизе, конечно же, придется нелегко.

Врач поднялся с колен. Валландер знал его по предыдущим делам, но фамилию вспомнить не мог.

— Похоже, его задушили, — сказал врач.

— А не повесили?

Врач вытянул вперед руки.

— Именно задушили, двумя руками. Повреждения от веревки носят совершенно другой характер. Здесь отчетливо видны следы больших пальцев.

«Сильный человек, — подумал Валландер. — Хорошо тренирован. Не задумываясь, душит голыми руками».

— Когда это случилось? — спросил он.

— Не могу сказать точно. В течение последних суток. Вряд ли раньше. Придется подождать, что скажет судмедэксперт.

— Можно отвязать его? — спросил Валландер.

— Я закончил, — ответил врач.

— Тогда начну я, — пробурчал Нюберг.

К ним подошла Анн-Бритт Хёглунд.

— Приехала Ванья Андерсон, — сообщила она. — Ждет в машине.

— Как она восприняла известие? — спросил Валландер.

— Врагу не пожелаешь таких ночных сюрпризов. Но, похоже, она не очень удивилась. Мне кажется, она все время думала: жив он или нет.

— Я тоже об этом думал, — сказал Валландер. — Да и ты, наверное, тоже.

Анн-Бритт кивнула, но ничего не сказала.

Нюберг развязал веревки. Тело Ёсты Рунфельдта положили на носилки.

— Позовите Ванью Андерсон, — сказал Валландер. — А потом пусть едет домой.

Ванья была очень бледна. Валландер отметил, что она одета во все черное. Неужели заранее приготовила себе эти вещи? Посмотрев на лицо убитого, Ванья прерывисто вздохнула и кивнула.

— Вы подтверждаете, что это Ёста Рунфельдт? — спросил Валландер, внутренне содрогнулся от своей неуклюжей фразы.

— Он так похудел, — пробормотала Ванья.

Валландер сразу ухватился за ее слова.

— Что вы имеете в виду? Как это «похудел»?

— Щеки совсем ввалились. Три недели назад он таким не был.

Валландер знал, что смерть не красит людей, но интуиция подсказывала ему, что Ванья Андерсон имеет в виду другое.

— Вы хотите сказать, что с тех пор, как вы в последний раз видели Рунфельдта, он сильно потерял в весе?

— Да, очень, очень похудел.

Валландер чувствовал, что это важно. Однако все еще не знал, как расценивать ее слова.

— Вы можете ехать домой. Вас отвезут.

Она посмотрела на Валландера беспомощно и растерянно.

— Что мне делать с магазином? — спросила она. — С цветами?

— Завтра можете не выходить на работу, — сказал Валландер. — Начните с этого. Потом решите, что делать дальше.

Она молча кивнула. Анн-Бритт проводила Ванью до полицейского автомобиля, который ждал ее, чтобы отвезти домой. Валландер думал над ее словами. Почти три недели Ёста Рунфельдт где-то отсутствовал. Потом его, связанного и, возможно, задушенного, находят в лесу. Причем оказывается, что он, по неизвестной причине, сильно похудел. Означать это могло только одно: плен.

Валландер стоял неподвижно, следя за ходом собственных мыслей. Плен ведь тоже напоминает о войне. Солдаты берут пленных.

Его размышления прервала Лиза Хольгерсон: направляясь к Валландеру, она споткнулась о камень и чуть не упала. Валландеру захотелось подготовить ее к предстоящим волнениям.

— Замерзли? — спросила она.

— Надо было взять с собой свитер. Никак жизнь меня не научит.

Лиза кивнула в сторону носилок, на которых лежали останки Ёсты Рунфельдта. Их понесли в машину, стоявшую где-то на вырубке.

— Что вы об этом думаете?

— Преступник тот же, что убил Хольгера Эриксона. Иначе и быть не может.

— Похоже, его задушили?

— Я не люблю делать преждевременных выводов, — сказал Валландер. — Но, пожалуй, могу предположить, как все произошло. Когда его привязали к дереву, он был еще жив. Может быть, без сознания. Потом его задушили и оставили в лесу. Причем он не сопротивлялся.

— Откуда вы знаете?

— Веревки плохо завязаны. При желании он мог освободиться.

— А может, веревки потому и ослабли, что он пытался освободиться и сопротивлялся?

«Хороший вопрос, — подумал Валландер. — Вопрос настоящего полицейского».

— Может быть, и так, — ответил он. — Но мне это кажется маловероятным, учитывая слова Ваньи Андерсон о том, что он сильно похудел.

— Я не вижу связи.

— Я имею в виду, что быстрая потеря веса обычно сопровождается резким упадком сил.

Она поняла.

— Его оставили у дерева. Убийца даже не пытался замести следы. Спрятать труп. Это напоминает о случившемся с Хольгером Эриксоном.

— Почему именно здесь? — спросила Лиза. — Зачем привязывать человека к дереву? Зачем такая жестокость?

— Поняв это, мы поймем, почему его убили, — ответил Валландер.

— Какие у вас есть соображения?

— У меня много соображений, — сказал Валландер. — Но я думаю, будет лучше всего, если мы сейчас оставим Нюберга и его людей спокойно делать свое дело. А сами соберемся в Истаде и там поговорим, вместо того, чтобы выбиваться из сил, бродя по лесу. Здесь нам уже все равно смотреть не на что.

Лиза согласилась с Валландером. В два часа они уехали, оставив Нюберга с помощниками в лесу. Начинался дождь, поднялся ветер. Валландер ушел последним.

— Что делать? — спрашивал он сам себя. — Как действовать дальше? Мотива убийства нет, подозреваемых нет. Есть только дневник, принадлежащий некоему Харальду Бергрену. Один из убитых — знаток птиц, другой — страстный любитель орхидей. Убийца действовал с изощренной жестокостью. Почти демонстративно.

Валландер попытался вспомнить, что говорила Анн-Бритт Хёглунд. Что-то важное. Что-то про сугубо мужской характер. Именно после этих слов он стал представлять себе убийцу человеком с военным прошлым. Кстати, Харальд Бергрен действительно был наемником. А значит, вдвойне солдатом. Он воевал не за свою страну или свои убеждения. За убийство людей ему ежемесячно выдавали жалованье.

«Во всяком случае, у нас есть отправная точка, — думал Валландер. — Будем придерживаться ее, за неимением лучшего».

Перед уходом он подошел к Нюбергу.

— На что мне обратить внимание? — спросил Нюберг.

— Пока не знаю. На все, что напоминает о случившемся с Хольгером Эриксоном.

— По-моему, здесь все напоминает, — пробурчал Нюберг. — Разве что кольев нет.

— Утром я пришлю сюда розыскных собак, — продолжал Валландер.

— К этому времени я еще вряд ли закончу, — мрачно ответил Нюберг.

— Я поговорю о твоей нагрузке с Лизой, — предложил Валландер, надеясь, что его слова прозвучат хоть слабым утешением.

— Можно подумать, это что-нибудь изменит, — ответил Нюберг.

— А если не говорить, то уж точно ничего не изменится, — сказал Валландер на прощание.

В два сорок пять утра все уже собрались в здании полицейского участка. Валландер вошел в комнату для совещаний последним. Увидев бледные усталые лица сотрудников, он понял, что должен как-то приободрить их. По опыту Валландер знал, что в ходе расследования неизбежно наступает момент, когда у всех опускаются руки. Правда, на сей раз этот момент наступил как-то уж слишком рано.

«Эх, почему нам не выпала спокойная осень? — подумал Валландер. — Мы еще после лета в себя прийти не успели». Он сел, и Ханссон налил ему воды.

— Работа предстоит нелегкая, — начал Валландер. — То, чего каждый из нас в глубине души опасался, к несчастью, произошло. Ёста Рунфельдт убит. Скорее всего, преступник тот же, который убил Хольгера Эриксона. Мы не знаем, что это значит. Неизвестно, какие еще неприятные сюрпризы ждут нас впереди. Мы не знаем, не грозит ли нам повторение летней истории. И все же я хочу предостеречь вас от преждевременных аналогий, кроме разве той, что и в этот раз у нас не одна, а по крайней мере, две жертвы одного убийцы. Не забывайте про различия между этими двумя преступлениями. Их, кстати, гораздо больше, чем сходства.

Валландер сделал паузу, давая желающим возможность высказаться. Но все молчали.

— Мы будем вести развернутый поиск, — продолжал он. — Очень методично, хотя пока и на ощупь. Нужно найти след Харальда Бергрена. Выяснить, почему Ёста Рунфельдт не поехал в Найроби. Узнать, почему он прямо перед своим исчезновением и последовавшей за этим смертью заказал новейшую подслушивающую аппаратуру. Нужно найти связь между двумя жертвами, которые, на первый взгляд, не имеют ничего общего. Но выбор жертв не случаен, а, значит, хоть какая-то связь между ними быть должна.

Все продолжали сидеть молча. Валландер решил, что самое лучшее сейчас — закончить совещание. Им всем нужно несколько часов поспать. Рано утром они встретятся снова.

Как только Валландер закончил, все быстро разошлись.

На улице усилились дождь и ветер. Валландер бежал через мокрую стоянку к машине и думал о Нюберге и его помощниках.

А еще он думал о словах Ваньи Андерсон. О том, что Ёста Рунфельдт похудел за три недели отсутствия.

Валландер чувствовал, что это важно. И не видел этому иного объяснения, кроме плена.

Вопрос только, где его держали в плену?

Почему? И кто?

14

Остаток ночи Валландер провел на диване, просто укрывшись одеялом: все равно спать оставалось совсем недолго. Когда он вернулся домой после совещания, в комнате Линды было тихо.

Он проснулся внезапно, весь в поту, смутно припоминая только что виденный кошмар. Ему снился отец. Они снова были в Риме, и там произошло нечто, напугавшее его. Что именно, он не помнил. Может, ему приснилось, что смерть сопровождает их в поездке, как бы заранее предупреждая о своем скором приходе? Валландер сел, закутавшись в одеяло. Пять часов. Скоро зазвонит будильник. Вставать не хотелось. Все болело от усталости. Сделав над собой усилие, он наконец поднялся и пошел в ванную. Душ немного взбодрил. Валландер приготовил завтрак и без четверти шесть разбудил Линду. А еще через сорок минут они уже ехали в аэропорт. Линда не выспалась и молчала. Лишь когда машина, свернув со скоростной магистрали, уже подъезжала к аэропорту «Стуруп», Линда наконец заговорила.

— Что произошло ночью? — спросила она.

— В лесу нашли мертвеца.

— А подробнее?

— Один парень бегал в лесу кросс. И вдруг наткнулся на труп.

— Кто он?

— Спортсмен или умерший?

— Умерший.

— Торговец цветами.

— Он покончил жизнь самоубийством?

— К сожалению, нет.

— Что ты имеешь в виду? Почему «к сожалению»?

— Потому что его убили. А это значит, что у нас будет куча работы.

Она немного помолчала. Впереди показалось желтое здание аэропорта.

— Я не понимаю, как ты выдерживаешь, — сказала она.

— Я тоже, — ответил Валландер. — Но я должен. Кто-то должен.

Следующий вопрос удивил Валландера.

— Как ты думаешь, из меня вышел бы полицейский?

— По-моему, у тебя были другие планы?

— Другие — само собой. Ты отвечай на вопрос!

— Не знаю, — сказал Валландер. — Но ты бы наверняка справилась.

Доехали молча. Валландер припарковал машину. Вынул из багажника рюкзак Линды. Хотел проводить ее внутрь, но она замотала головой.

— Езжай домой, — запротестовала Линда. — Ты едва на ногах стоишь от усталости.

— Мне нужно на работу, — ответил он. — Но ты права, я, и правда, устал.

Оба приуныли: Валландер вспомнил отца, Линда — дедушку.

— Странно, — проговорила она. — Я все думала в машине: почему смерть — это так надолго?

Валландер пробурчал что-то в ответ. Потом они попрощались. Линда обещала купить автоответчик. Валландер смотрел, как она подходит к зданию аэропорта, и стеклянные двери автоматически раздвигаются перед ней. Дальше он потерял ее из виду.

Валландер сидел в машине, раздумывая над словами дочери. А может, люди потому и боятся смерти, что она так надолго?

Он завел машину и поехал. Серая местность, тянувшаяся вдоль дороги, производила гнетущее впечатление и напомнила Валландеру расследование, которым он занимался. Он вспомнил события последних недель. Один человек падает в канаву, прямо на колья. Другого привязывают к дереву. Трудно представить себе смерть более отвратительную. Правда, и отец, лежащий посреди своих картин, тоже представлял не самое приятное зрелище. Валландер подумал, что должен поскорее увидеться с Байбой. Вечером он позвонит ей. Он устал от одиночества. Сыт им по горло. Слишком долго он был один. Уже прошло пять лет после развода. Еще немного, и он совсем одичает, превратится в старого ободранного пса. Пока не поздно, надо что-то менять.

В начале девятого Валландер приехал на работу. Взяв кофе, он первым делом позвонил Гертруде. Ее спокойный голос удивил Валландера. Сестра Кристина еще не уехала. И они договорились, что, так как Валландер очень занят расследованием, формальности, связанные с небольшим отцовским наследством, возьмут на себя Кристина с Гертрудой. Имущество отца, главным образом, состояло из дома в Лёдерупе. Но зато за ним не числилось почти никаких долгов. Когда Гертруда спросила, не хочет ли Валландер взять что-нибудь на память, он сначала отказался. А потом вдруг передумал и среди готовых картин, кучами лежащих вдоль стен мастерской, выбрал для себя холст с глухарями — последнюю, незаконченную картину он почему-то взять не захотел. Выбранный холст Валландер пока поставил в своем кабинете. Со временем он решит, куда его повесить. И вешать ли вообще.

Пора возвращаться к работе.

Первым делом он пробежал глазами отчет Анн-Бритт о беседе с почтальоном, возившим Хольгеру Эриксону почту. Отчет был написан сжато, ясно, строго по существу. И Валландер подумал, что чему-чему, а писать отчеты новое поколение полицейских научилось и делает это лучше стариков.

Похоже, что ничего полезного для расследования Анн-Бритт обнаружить не удалось. Последний раз Хольгер Эриксон вывешивал на почтовый ящик синюю табличку, означавшую, что ему нужно переговорить с почтальоном, несколько месяцев назад. Речь шла тогда о каких-то несложных платежах. Ничего особенного почтальон в последнее время не замечала. В поместье все шло своим чередом. Никаких чужих людей или машин она не видела. Валландер отложил отчет в сторону. Потом придвинул к себе блокнот и записал на память: выяснить у Аниты Лагергрен из турбюро в Мальмё, когда Ёста Рунфельдт обратился к ним по поводу своего путешествия, что входило в его стоимость. В отношении Рунфельдта им предстояло сделать то же, чем они занимались при расследовании дела Эриксона: воссоздать его жизнь. Нужно обстоятельно допросить его детей. Разобраться с аппаратурой, купленной у фирмы «Секьюр» в Буросе. Выяснить, для чего она. Зачем она торговцу цветами? Валландер не сомневался, что ответ на последний вопрос поможет им понять случившееся. Он отодвинул от себя блокнот, протянул руку к телефону и замер. Четверть девятого. А вдруг Нюберг спит? Но потом решился, набрал номер его мобильного. Нюберг сразу взял трубку. Он и не думал спать — мало того, он все еще был в лесу. Валландер спросил, как идет осмотр места убийства.

— Здесь сейчас работают собаки, — ответил Нюберг. — Им давали понюхать веревки, след вывел на вырубку. Но это не удивительно, по-другому сюда не доберешься. Я не думаю, что Ёста Рунфельдт пришел пешком. Наверняка была машина.

— Следы от машины есть?

— Кое-что есть. Но пока выводы делать рано.

— Еще что-нибудь нашли?

— Практически нет. Веревки произведены на датской канатной фабрике.

— Датской?

— Я думаю, такие продаются в любом магазине. Во всяком случае, похоже, что они совершенно новые, куплены специально на этот случай.

Новость была неутешительная. Потом Валландер задал Нюбергу вопрос, ради которого, собственно, и звонил ему.

— Тебе удалось обнаружить какие-нибудь следы того, что Рунфельдт оказывал сопротивление, когда его привязывали к дереву? Он пытался освободиться?

Нюберг ответил, не задумываясь:

— Нет. Не похоже. Во-первых, нигде поблизости нет следов борьбы: земля не изрыта. Во-вторых, ни на веревке, ни на стволе дерева не осталось следов трения. Нет, его связывали, а он даже не сопротивлялся.

— Как ты это объяснишь?

— Есть два варианта. Либо, когда его привязывали, он был мертв или без сознания, либо решил не сопротивляться. Но последнее кажется маловероятным.

Валландер задумался.

— Или, — сказал он чуть погодя, — у него просто-напросто не было сил для сопротивления.

Нюберг согласился.

— Это возможно. И кажется наиболее вероятным.

— Еще один вопрос, — продолжал Валландер. — Я понимаю, что ответ на него ты не знаешь. Но в своем воображении люди всегда пытаются восстановить картину происшедшего. И, пожалуй, особенно часто угадывать приходится полицейским. Хотя мы и отрицаем это с пеной у рта. Сколько человек там было — один или несколько?

— Я думал об этом, — сказал Нюберг. — Многое говорит за то, что их было несколько. Затащить человека в лес и привязать к дереву не так-то просто. Но я не уверен.

— Почему?

— Честно говоря, не знаю.

— А в Лёдинге, в канаве? Тебе как показалось?

— Так же. Одному не справиться. Но я сомневаюсь.

— И у меня такое же чувство, — сказал Валландер. — Оно меня сбивает с толку.

— Очевидно, мы имеем дело с физически очень сильным человеком, — добавил Нюберг. — Это факт.

Главное Валландер узнал, но спросил все же на всякий случай:

— Еще что-нибудь нашли?

— Пару старых пивных банок и накладной ноготь. Больше ничего.

— Накладной ноготь?

— Да, женщины такими пользуются. Но он мог валяться здесь очень давно.

— Постарайся несколько часов поспать, — сказал Валландер.

— Когда?! — спросил Нюберг.

В его голосе внезапно зазвучало раздражение. Валландер поспешил закончить разговор. Но телефон сразу зазвонил снова. Это был Мартинсон.

— Можно к тебе зайти? — спросил он. — Во сколько у нас совещание?

— В девять. Еще есть время.

Валландер положил трубку. Он понял, что у Мартинсона появились новости. И стал с нетерпением ждать его прихода. Все, что могло сдвинуть расследование с мертвой точки, пришлось бы очень кстати.

Войдя в кабинет, Мартинсон сел на стул для посетителей. Он сразу перешел к делу.

— Я все думал по поводу наемников, — сказал он, — и дневника Харальда Бергрена и Конго. А сегодня проснулся и вдруг понял, что знаю человека, который был в Конго одновременно с Харальдом Бергреном.

— В качестве наемника? — удивился Валландер.

— Нет. Он воевал в одном из шведских подразделений армии ООН. И участвовал в разоружении бельгийских частей в провинции Катанга.

Валландер покачал головой.

— Мне тогда было лет десять-двенадцать, — сказал он. — И я почти ничего не помню изо всей этой истории. Кроме, пожалуй, того, что Даг Хаммаршёльд разбился на самолете.

— Я тогда еще не родился, — ответил Мартинсон. — Знаю только то, что нам рассказывали в школе.

— Ты сказал, что встречал этого человека?

— Несколько лет назад я часто бывал на разных партийных собраниях, — продолжал Мартинсон. — Потом оставались, пили кофе, разговаривали. Тогда я себе желудок и испортил: сколько мы кофе выпили — вспомнить страшно.

Валландер нетерпеливо забарабанил пальцами по крышке стола.

— На одном из собраний моим соседом оказался человек лет шестидесяти. О чем шел разговор — не помню. Но только он вдруг сказал, что был капитаном и служил адъютантом у генерала фон Хорна, который командовал в Конго шведскими частями, входившими в состав миротворческих сил ООН. И про наемников он тоже рассказывал.

Валландер слушал его с возрастающим интересом.

— Проснувшись сегодня утром, я сделал несколько звонков. И наконец узнал то, что меня интересовало. Один из моих тогдашних знакомых вспомнил этого капитана. Его зовут Улоф Хансель. Он на пенсии. Живет в Нюбрустранде.

— Отлично, — сказал Валландер. — Нужно его как можно скорее навестить.

— Я ему уже позвонил. Он сказал, что будет рад помочь и с удовольствием встретится с полицией. Рассуждает он вполне здраво, сохранил ясный ум и на память не жалуется.

Мартинсон положил на стол Валландера листок с телефоном.

— Нужно использовать любую возможность, — сказал Валландер. — Завтрашнее совещание придется сократить.

Мартинсон поднялся, чтобы уйти. В дверях он остановился.

— Ты газеты читал?

— Когда мне их читать?

— Бьёрк бы сейчас рвал и метал. После случившегося с Хольгером Эриксоном население Лёдинге и других районов выступило с инициативой по созданию народных дружин.

— В первый раз, что ли, — отмахнулся Валландер. — Нечего обращать внимание.

— Не знаю, не знаю, — ответил Мартинсон. — Судя по сегодняшним газетам, кое-что изменилось.

— Что именно?

— Раньше об этом говорили анонимно. А теперь открыто — с именами и фотографиями. Раньше такого не было.

Идея создания народных дружин стала популярной. Валландер не мог не согласиться с Мартинсоном. Но ему казалось, что это всего лишь реакция людей на серьезное преступление. И ничего больше. Реакция, которая, вообще говоря, была ему вполне понятна.

— Представляю, что начнется завтра, — сказал Валландер, — когда все узнают про Ёсту Рунфельдта. Я думаю, надо предупредить Лизу Хольгерсон.

— Какое у тебя впечатление? — спросил Мартинсон.

— О Лизе? Пока отличное.

Мартинсон вернулся с порога. Валландер обратил внимание на его уставший вид и подумал, что за годы работы в полиции Мартинсон очень постарел.

— Я думал, летние события — нечто из ряда вон выходящее, — сказал он. — Оказывается не так.

— Сходства мало, — возразил Валландер. — Не нужно проводить параллели там, где их нет.

— Да я не о том. Я о жестокости. Такое впечатление, что теперь недостаточно кого-то убить, надо еще замучить человека перед смертью.

— Я думал об этом, — сказал Валландер. — Но не знаю, можно ли это изменить.

Мартинсон ушел. Валландер раздумывал над услышанным. Он решил, что ему нужно сегодня же самому поехать и поговорить с бывшим капитаном, а нынешним пенсионером Улофом Ханселем.

Совещание, как и предсказывал Валландер, продолжалось недолго. Люди, хотя и не выспались, были собраны и энергичны. Все понимали, что расследование предстоит сложное. Пер Окесон тоже был здесь и слушал выступление Валландера. Но вопросов задавал мало.

Распределили поручения, решили, что делать в первую очередь. Договорились пока обходиться собственными силами, без помощи со стороны. Правда, Лиза Хольгерсон сняла несколько полицейских с выполнения других заданий и прикомандировала их к группе, которой отныне предстояло заниматься расследованием двойного убийства. Через час, когда совещание близилось к концу, у каждого из присутствующих уже набралась целая гора дел.

— И последнее, — сказал в заключение Валландер. — Мы должны иметь в виду, что убийства получат широкую огласку в средствах массовой информации. До сих пор были еще цветочки. Насколько я понимаю, жители пригородов собираются организовывать ночное патрулирование и народные дружины. Так это или нет, покажет время. Контакты с прессой мы с Лизой берем на себя. Было бы хорошо, если бы на пресс-конференции могла присутствовать и Анн-Бритт.

В десять минут одиннадцатого совещание закончилось. Валландер перекинулся несколькими словами с Лизой Хольгерсон. Решили провести пресс-конференцию в половине седьмого. Потом Валландер вышел в коридор, надеясь застать там Пера Окесона. Но тот уже ушел. Валландер вернулся в кабинет и позвонил по номеру, оставленному Мартинсоном. Одновременно ему пришло в голову, что листок с заметками Сведберга до сих пор лежит у него на столе. Трубку сняли. К телефону подошел сам Улоф Хансель. Голос его звучал приветливо. Валландер представился и попросил разрешения встретиться с ним в первой половине дня. Капитан Хансель сказал, что будет ждать его, и объяснил, как лучше проехать. К тому времени, когда Валландер вышел на улицу, небо опять прояснилось. Дул ветер, но сквозь рваные облака светило солнце. Валландер вспомнил, что собирался положить в машину свитер: приближались холода. В центре города он, хотя и торопился в Нюбрустранд, все же задержался ненадолго перед витриной маклерской конторы. Он внимательно изучил все дома, выставленные на продажу. Один из них его заинтересовал. Но зайти и узнать о доме поподробнее не было времени. Валландер запомнил его регистрационный номер и вернулся к машине. Он подумал о Линде: улетела она в Стокгольм или все еще сидит в «Стурупе» и ждет!

Дорога в Нюбрустранд лежала на восток. Вот остался слева поворот на гольф-поля. Валландер повернул направо и принялся искать улицу, на которой жил Улоф Хансель. Все окрестные улицы были названы в честь каких-нибудь птиц. Валландер задумался над таким совпадением. Убит любитель птиц, нужно найти преступника. И полиция обращается за помощью к человеку, живущему на улице с птичьим названием. Поплутав немного, Валландер наконец нашел нужный дом. Он припарковал машину и через калитку вошел во двор виллы, построенной, очевидно, недавно, не больше десяти лет назад. Однако вид у дома был какой-то запущенный. Валландер подумал, что не смог бы жить здесь. Дверь открыл человек в спортивном костюме. У него были седые, коротко подстриженные волосы, небольшие усы. Судя по всему, он поддерживал хорошую физическую форму. Мужчина улыбнулся, протянул руку и поздоровался. Валландер назвал себя.

— Моя жена умерла несколько лет назад, — сказал Улоф Хансель. — С тех пор я живу один. В доме немного неприбрано. Ну да ничего, заходите!

Прямо при входе Валландер увидел большой африканский барабан. Улоф Хансель перехватил его взгляд.

— Годы, которые я провел в Конго, были самыми важными в моей жизни. С тех пор я туда больше не ездил. То дети были маленькими, то жена не хотела. А потом я понял, что уже поздно.

Он пригласил Валландера в комнату, где на столе уже стояли кофейные чашки. Здесь тоже по стенам были развешаны африканские сувениры. Валландер сел на диван. От кофе он бы не отказался и с удовольствием перекусил бы. Улоф Хансель поставил на стол блюдо с печеньем.

— Сам испек, — сказал он. — Не правда ли, подходящее занятие для старого солдата?

У Валландера не было времени разговаривать на посторонние темы. Он достал из кармана фотографию трех молодых людей и протянул ее Ханселю.

— Для начала мне хотелось бы знать, знаком ли вам кто-нибудь из этих трех парней? Чтобы облегчить вашу задачу, могу сказать, что фотография сделана в Конго в то время, когда там находились шведские миротворческие части.

Улоф Хансель взял фотографию. Но разглядывать не стал, сначала сходил за очками. Это напомнило Валландеру, что он так и не попал к окулисту. Хансель поднес фотографию к окну и долго смотрел на нее. На некоторое время воцарилась полная тишина. Валландер ждал. Потом Хансель отошел от окна, не говоря ни слова, положил фотографию на стол и удалился из комнаты. Валландер взял печенье. Он уже решил, было, взглянуть, куда исчез хозяин, как тот наконец вернулся. В руках он держал альбом с фотографиями. Подойдя к окну, Хансель стал перелистывать страницы. Валландер продолжал ждать. Наконец капитан нашел то, что искал. Он повернулся к Валландеру и протянул ему раскрытый альбом.

— Посмотрите на левую нижнюю фотографию, — сказал Хансель. — Зрелище не самое приятное. Но думаю, для вас это может быть интересно.

Валландер заглянул в альбом. И внутренне содрогнулся. На фотографии были сняты мертвые солдаты. Они лежали в ряд — с окровавленными лицами, оторванными конечностями, развороченной грудью. Солдаты были чернокожими. Сзади них стояли двое мужчин с оружием в руках. Оба белые. Они явно позировали, словно после охоты делали снимок на память. Мертвые солдаты были их трофеем.

Валландер сразу узнал одного из мужчин. На фотографии, найденной в дневнике Харальда Бергрена, он стоял слева. Сомнений быть не могло. Это тот же человек.

— Мне показалось, что я его узнал, — сказал Хансель. — Но я не был уверен. А нужный альбом нашел не сразу.

— Кто он? — спросил Валландер. — Терри О’Банион или Симон Маршан?

Вопрос явно удивил Ханселя.

— Симон Маршан, — ответил Хансель. — Откуда вам известно его имя?

— Я объясню чуть позже. А пока расскажите, откуда у вас эта фотография?

Улоф Хансель сел.

— Что вы знаете о событиях в Конго? — спросил он.

— Мало. Почти ничего.

— Тогда, позвольте, я начну с предыстории, — сказал Хансель. — Мне кажется, это необходимо знать, чтобы понять происшедшее.

— Рассказывайте, как считаете нужным.

— Начну с 1953 года. Тогда в ООН входило четыре независимых африканских государства. Через семь лет их число увеличилось до двадцати шести. Весь континент бурлил. Процесс деколонизации вступил в свою решающую фазу. Одно за другим новые государства заявляли о своей независимости. Порой новое рождалось в муках, но не всегда сопровождалось такой кровью, как в Бельгийском Конго. В 1959 году бельгийское правительство разработало для страны план перехода к независимости. Смена власти была назначена на тридцатое июня тысяча девятьсот шестидесятого года. По мере приближения этого дня в стране усиливались волнения. Каждое племя тянуло в свою сторону. Не было дня, чтобы не происходили стычки между сторонниками разных политических партий. Но вот страна получила независимость. Опытный политик Казавубу стал президентом, а Лумумба — премьер-министром. Фамилию Лумумба вы наверняка слышали.

Валландер неопределенно качнул головой.

— На какое-то время, — продолжал Хансель, — все поверили в возможность мирного перехода от колониального правления к независимости. Но через несколько недель Форс Публик — так называлась регулярная армия — подняла мятеж против своих бельгийских командиров. Бельгийские десантники были брошены на их спасение. В стране воцарился хаос, и ситуация вышла из-под контроля Казавубу и Лумумбы. Одновременно с этим Катанга — самая южная и самая богатая полезными ископаемыми провинция страны — объявила о своем отделении и независимости. Лидером этого движения был Моиз Чомбе. Казавубу и Лумумба обратились за помощью к ООН. Генеральному секретарю ООН, им был Дат Хаммаршёльд, в короткие сроки удалось добиться ввода в страну миротворческих сил, в частности из Швеции. На нас было возложено наведение порядка. Бельгийцы, оставшиеся в Конго, поддерживали режим Чомбе в Катанге. На деньги крупных шахтовладельцев и фирм покупали наемников. Вот я и добрался наконец до того, откуда у меня эта фотография.

Хансель сделал паузу и глотнул из чашки кофе.

— Я постарался хотя бы немного показать вам, какой сложной и взрывоопасной была обстановка в стране.

— Да, запутанная история, — ответил Валландер, с нетерпением ожидая продолжения.

— В Катанге воевало много наемников, — продолжал Хансель, — из разных стран: Франции, Бельгии, Алжира. Были среди них и немцы. Через пятнадцать лет после окончания войны в Европе оставалось еще немало немцев, которые не могли смириться с поражением. Свою ненависть они вымещали на ни в чем неповинных африканцах. Были среди наемников и скандинавы. Некоторые из них погибли и похоронены в неизвестных могилах. Однажды в расположение шведских миротворческих сил пришел африканец. Он принес бумаги и фотографии, найденные у погибших легионеров. Правда, не шведских.

— Почему же тогда он пришел к вам?

— Мы, шведы, славились своей добротой и щедростью. Он принес коробку бумаг в надежде их продать. Бог знает, где он их взял.

— И вы купили бумаги?

Хансель кивнул.

— Лучше сказать, мы совершили взаимовыгодный обмен. Я заплатил за коробку цену, примерно равную десяти кронам. Почти все ее содержимое выбросил. Кроме нескольких фотографий. В частности, вот этой.

Валландер решил, что пора делать следующий шаг.

— Харальд Бергрен, — сказал он. — Так зовут одного из мужчин на моей фотографии. Он швед. Методом исключения мы знаем теперь, что в этой группе он стоит либо в середине, либо с правого края. Его имя вам о чем-нибудь говорит?

Хансель задумался. Потом покачал головой.

— Нет, — ответил он. — Но это еще ничего не значит.

— Почему?

— Многие наемники скрывали свои имена. В том числе и шведы. Заключали контракты под чужой фамилией. А возвратившись, если такое счастье им выпадало, снова становились сами собой.

Валландер задумался.

— Значит, в Конго Харальда Бергрена могли звать иначе?

— Да.

— Но дневник он, видимо, писал под своим настоящим именем, используя его в качестве псевдонима.

— Да.

Валландер испытующе посмотрел на Ханселя.

— Другими словами, сейчас его найти практически невозможно, если, конечно, он сам этого не захочет.

Улоф Хансель кивнул. Валландер, не отрываясь, смотрел на блюдо с печеньем.

— Я знаю, что многие из моих прежних коллег придерживаются другого мнения, — сказал Хансель. — Но я всегда презирал наемников. Они убивали за деньги. Хотя и говорили, что борются за идею, за свободу, против коммунистов. В действительности все было иначе. Им было неважно, кого убивать. Лишь бы платили больше.

— Наемникам, наверно, непросто возвращаться к нормальной жизни, — предположил Валландер.

— Многим это так и не удалось. И они навсегда остались на задворках общества. Или спились. Ведь у некоторых из них еще до войны были проблемы.

— Кого вы имеете в виду?

Улоф Хансель ответил сразу и очень жестко:

— Садистов и психопатов.

Валландер кивнул. Он понял.

Итак, Харальд Бергрен существовал, но его все равно, что не было. Имел ли он отношение к случившемуся, оставалось непонятным.

Несомненно было одно.

Валландер зашел в тупик. И что делать дальше, не знал.

15

В Нюбрустранде Валландер оставался почти до вечера. Но это время он провел не с Улофом Ханселем. С ним он распрощался в час дня. После долгой беседы Валландер пребывал в нерешительности. Он вышел на улицу и вдохнул осенний воздух. Итак, что же делать дальше? Вместо того, чтобы вернуться в Истад, Валландер поехал на побережье и припарковал машину. Поколебавшись, решил немного пройтись. Может быть, прогулка поможет ему навести порядок в мыслях? Но на берегу дул такой колючий осенний ветер, что Валландер передумал и вернулся в машину. Он сел впереди на пассажирское место и до отказа откинул спинку назад. Потом закрыл глаза и попытался восстановить события, произошедшие с того дня, когда у него в кабинете Свен Тирен сообщил об исчезновении Хольгера Эриксона. Сегодня, двенадцатого октября, две недели спустя, им приходится расследовать уже не одно, а два убийства, совершенных неизвестным преступником.

Валландер мысленно восстанавливал события, пытаясь тщательно прослеживать их хронологию. Он хорошо усвоил одну из главных заповедей Рюдберга: причина не всегда предшествует следствию. И Хольгер Эриксон, и Ёста Рунфельдт убиты. Но Валландера интересовал истинный смысл происшедшего. Что это — месть? Или преступление, совершенное ради выгоды, хотя Валландер пока не мог понять, в чем она состоит.

Валландер открыл глаза и стал смотреть, как вибрирует от сильного ветра потертый трос флагштока. Хольгер Эриксон умер на кольях в тщательно подготовленной западне. Ёсту Рунфельдта продержали в плену, а потом задушили.

Очень многое в этой истории не давало Валландеру покоя. Демонстративная жестокость. Плен, в котором держали Ёсту Рунфельдта, прежде чем убить. Валландер вспоминал все факты, которые им удалось добыть в ходе расследования. Преступник наверняка знал и Хольгера Эриксона, и Ёсту Рунфельдта. На этот счет Валландер не сомневался.

Убийца хорошо изучил привычки Хольгера Эриксона. Знал, что Ёста Рунфельдт собирается в Найроби. Это было отправной точкой их поисков. Но было и еще кое-что. Убийца не пытался скрыть следы преступления. И даже наоборот, делал все, чтобы его заметили.

На этой мысли Валландер споткнулся. Когда люди делают что-то напоказ? Когда хотят обратить на себя внимание окружающих. Может быть, и преступник хотел привлечь наше внимание? В таком случае, к чему? К смерти именно этих двух мужчин? Возможно, но еще и к тому, как они умерли, к тому, что они были убиты жестоко и изощренно. «Похоже на правду», — думал Валландер со все растущей тревогой. Следовательно, убийства Хольгера Эриксона и Ёсты Рунфельдта — только часть более обширного плана, истинные размеры которого Валландеру пока неизвестны. Это вовсе не значит, что нужно ждать появления все новых и новых жертв. Но то, что есть некая группа людей, к которой принадлежат и Хольгер Эриксон, и Ёста Рунфельдт, и человек, убивший их, — несомненно. Некое сообщество. Типа отряда наемников, воюющих в отдаленной африканской стране.

Тут Валландер пожалел, что у него нет сигарет. Хотя последняя попытка бросить курить далась ему на удивление легко, временами старая привычка напоминала о себе. Особенно в такие минуты, как сейчас. Валландер вышел из машины и пересел назад. Перемена места словно позволяла ему под другим углом взглянуть на проблему. Вскоре он уже забыл про сигареты, отвлекшись на свои мысли. Итак, самое главное сейчас — искать и как можно быстрее найти связь между Хольгером Эриксоном и Ёстой Рунфельдтом. Возможно, связь эта — очень косвенная. Но что-то наверняка есть. Чтобы понять, что объединяет этих двоих, нужно как можно больше узнать об их жизни. На первый взгляд, они очень разные. Начиная с возраста. Между ними тридцать лет разницы. Хольгер Эриксон годится Ёсте Рунфельдту в отцы. Но где-то их пути пересекались. И теперь все усилия полиции будут направлены на то, чтобы установить, где и когда это произошло. Другого способа Валландер не видел.

Раздался звонок телефона. Это была Анн-Бритт Хёглунд.

— Что случилось? — спросил Валландер.

— Честно говоря, мне просто не терпится узнать о результатах вашей поездки, — ответила Анн-Бритт.

— Разговор с капитаном Ханселем был весьма поучительным, — сказал Валландер. — Он рассказал много любопытных вещей и, в частности, то, что если Харальд Бергрен жив, он скорее всего живет под другим именем. Заключая контракт или устный договор, наемники обычно пользовались псевдонимом.

— Значит, найти его будет непросто.

— Я тоже сразу подумал именно об этом. Словно нашел иголку и опять уронил в стог сена. Но, может, зря мы драматизируем? В конце концов, не так уж много людей в течение жизни меняют свои имена и фамилии. Задача, конечно, непростая, но решаемая.

— Где вы сейчас?

— У моря. В Нюбрустранде.

— Что вы там делаете?

— Сижу в машине и думаю.

Валландер заметил, что произнес последнее слово с нажимом, словно пытаясь защититься. И сам удивился этому.

— Тогда не буду мешать, — сказала Анн-Бритт.

— Ты не мешаешь, — ответил Валландер. — Я уже собираюсь возвращаться в Истад. Только проеду через Лёдинге.

— Появились какие-нибудь новости?

— Просто хочу освежить память. Оттуда я поеду на квартиру Рунфельдта. Думаю быть там часа через три. Хорошо, если Ванья Андерсон сможет подойти туда в это же время.

— Я позвоню ей.

Разговор был закончен. Валландер завел машину и поехал в Лёдинге. Он не додумал свои мысли до конца.

Но хотя он еще не пришел к окончательным выводам, кое-что прояснилось. Во всяком случае, теперь у Валландера был план действий. Оказывается, до сих пор они видели лишь верхушку айсберга.

Валландер кривил душой, когда говорил Анн-Бритт, что едет в поместье Хольгера Эриксона, только чтобы освежить память. На самом деле он хотел перед посещением квартиры Рунфельдта побывать дома у Эриксона. И посмотреть, есть ли между ними сходство и в чем заключаются различия.

Свернув на дорогу, ведущую к дому Эриксона, Валландер увидел впереди две машины. Он удивленно гадал, кому они принадлежат. Журналистам, которые в этот осенний день не пожалели времени на дорогу ради нескольких мрачных фотографий с места убийства? Недоумение Валландера разрешилось, едва он вошел во двор. Там стояли адвокат из Истада, знакомый Валландеру по предыдущим делам, и две женщины — одна постарше, вторая — примерно ровесница Валландеру. Адвокат, которого звали Бьюрман, протянул Валландеру руку для приветствия.

— Хольгер Эриксон доверил мне быть своим душеприказчиком, — объяснил он. — Мы думали, что полиция уже закончила работать в усадьбе. Нам так сказали в отделении.

— Мы не закончим, пока не найдем преступника, — ответил Валландер. — Но, если хотите, можете осмотреть дом.

Валландер вспомнил: он читал в материалах следствия о том, что Хольгер Эриксон назначил Бьюрмана своим душеприказчиком. Кажется, с ним встречался и беседовал Мартинсон.

Адвокат Бьюрман представил Валландера двум дамам. Та, что постарше, вяло поздоровалась с ним за руку. Словно знакомство с полицейским ущемляло ее достоинство. Валландер, который терпеть не мог спесивых людей, мгновенно вскипел. Но постарался взять себя в руки. Вторая женщина держалась вполне дружелюбно.

— Госпожа Мортенсон и госпожа фон Феслер из Лундского общества культуры, — представил их Бьюрман. — Хольгер Эриксон завещал этой организации почти все свое состояние. По его просьбе была сделана подробная опись имущества. Мы как раз собирались ее сверить.

— Дайте знать, если чего-нибудь не хватает, — сказал Валландер. — Я вам мешать не буду. Я заехал ненадолго.

— А правда, что полиция еще не нашла преступника? — спросила старшая из женщин, та, чья фамилия была фон Феслер.

В ее вопросе Валландеру послышался упрек и плохо скрытая критика.

— Нет, — ответил он. — Не нашла.

Валландер почувствовал, что если разговор затянется, он не выдержит и вспылит. Круто развернувшись, он пошел к распахнутой двери дома. И, чтобы избежать продолжения разговора, захлопнул ее за собой. Мышь прошмыгнула мимо его ног и скрылась за старым сундуком, стоящим возле стены. «Осень, — мелькнуло в голове Валландера. — Полевки забираются в дом. Значит, зима не за горами».

Валландер медленно обошел дом, внимательно и сосредоточенно глядя по сторонам. Ничего специально не искал, просто ходил и старался побольше запомнить. Он пробыл в доме двадцать минут. Когда он вышел, Бьюрман и две приезжие дамы осматривали надворные постройки. Валландер решил не подходить к ним перед отъездом. Идя к машине, он не спускал глаз с поля. Вороны уже не кричали над канавой. Валландер собирался сесть в машину, но вдруг остановился. Ему вспомнился разговор с Бьюрманом. Он не сразу сообразил, в чем дело. Прошло несколько секунд, прежде чем Валландер понял, что именно насторожило его.

Он вернулся во двор. Бьюрман и его спутницы все еще были в пристройке. Валландер толкнул дверь и помахал адвокату, подзывая его к себе.

— Вы что-то говорили о завещании, — начал Валландер.

— Я сказал, что Хольгер Эриксон почти все завещал Обществу культуры в Лунде.

— Почти все? А остальное?

— Согласно завещанию, в другие руки должны быть отданы 100 000 крон. Вот и все.

— В другие руки?

— В Бергском приходе есть Свенставикская церковь. Деньги передаются в дар этой церкви. Они могут быть использованы по усмотрению церковного старосты.

Валландер впервые слышал такое название.

— Свенставик. Это в Сконе? — неуверенно спросил он.

— В Южном Емтланде, — ответил Бьюрман. — В нескольких милях от границы с Херьедаленом.

— Какое отношение Хольгер Эриксон имеет к Свенставику? — удивился Валландер. — Разве он не из Истада?

— К сожалению, мне об этом ничего не известно, — ответил Бьюрман. — Хольгер Эриксон был очень замкнутым человеком.

— Он как-нибудь объяснил, чем вызвано это пожертвование?

— Завещание Эриксона — документ, образцовый в своем роде, очень лаконичный и точный по существу, — сказал Бьюрман. — В нем нет никаких эмоциональных отступлений. Своей последней волей он завещает церкви в Свенставике 100 000 крон. И они их получат.

У Валландера больше не было вопросов. Сев в машину, он позвонил в полицию. Трубку взяла Эбба. Именно с ней Валландер и хотел поговорить.

— Узнай, пожалуйста, телефон конторы пастора в Свенставике, — попросил он. — Или в Эстерсунде. Я думаю, это ближайший к Свенставику город.

— Где находится Свенставик? — спросила она.

— А ты не знаешь? — вопросом на вопрос ответил Валландер. — В Южном Емтланде.

— Ну и познания у тебя! — восхитилась Эбба.

Валландер понял, что она его раскусила. Поэтому счел за лучшее признаться, что и сам не знал этого до разговора с Бьюрманом.

— Найдешь номер, сообщи мне. Я сейчас еду на квартиру Ёсты Рунфельдта.

— Тебя искала Лиза Хольгерсон, — сказала Эбба. — По срочному делу. Журналисты прямо обзвонились. Пресс-конференцию перенесли на половину седьмого.

— К этому времени я освобожусь, — пообещал Валландер.

— Еще звонила твоя сестра. Хотела поговорить с тобой до отъезда в Стокгольм.

Воспоминания о смерти отца с новой силой нахлынули на Валландера. Однако он не имел права поддаваться чувствам. Во всяком случае, пока.

— Я позвоню ей, — ответил Валландер. — Но сейчас самое главное — связаться с пасторской конторой Свенставика.

Из Лёдинге Валландер поехал в Истад. Он притормозил машину возле киоска и съел совершенно безвкусный гамбургер. Пошел было назад, но с полдороги вернулся и снова заглянул в окошечко киоска. На этот раз Валландер купил сосиску. Он сжевал ее торопливо, словно боясь, что его застигнут врасплох. Потом поехал на Вестра Вальгатан. У подъезда, где жил Рунфельдт, стояла старенькая машина Анн-Бритт.

Валландеру было холодно. Выбравшись из машины, он съежился и побежал через улицу.

На звонок Валландера вышла не Анн-Бритт, а Сведберг.

— Ей пришлось поехать домой, — объяснил он Валландеру. — Заболел кто-то из детей. А ее машина не заводилась, и она взяла мою. Обещала скоро вернуться.

Валландер вошел в гостиную и огляделся.

— Разве Нюберг уже закончил работать? — удивился он.

Сведберг непонимающе уставился на него.

— Ты что, ничего не слышал?

— О чем?

— О том, что случилось с Нюбергом. Про его ногу?

— Я ничего не знаю, — сказал Валландер. — А в чем дело?

— Нюберг выходил из полиции и поскользнулся на луже мазута. Да так неудачно, что порвал то ли мышцу, то ли сухожилие на левой ноге. Сейчас он в больнице. Он звонил оттуда, сказал, что работать может. Но ходит с костылем. И, понятное дело, страшно зол.

Валландер вспомнил про Свена Тирена и его бензовоз, стоявший прямо у входа в полицию. Но вслух говорить об этом не стал.

Их разговор прервал звонок в дверь. Пришла Ванья Андерсон. Она была очень бледна. Валландер кивнул Сведбергу, и тот исчез в кабинете. Ванью Валландер проводил в гостиную. Ей было явно не по себе оттого, что она снова оказалась в квартире Ёсты Рунфельдта. Когда Валландер, предложил ей присесть, Ванья заколебалась.

— Я понимаю ваши чувства, — сказал он. — И не попросил бы вас прийти, если бы это не было абсолютно необходимо.

Она кивнула. Но Валландеру показалось, что мысли ее витали где-то далеко. Все происходящее не укладывалось в ее голове, так же как и то, что Ёста Рунфельдт, оказывается, не попал в Найроби, а вместо этого был найден мертвым в лесу неподалеку от Марсвинсхольма.

— Вы ведь бывали в его квартире раньше, — сказал Валландер. — У вас хорошая зрительная память. Вы даже помните, какого цвета у Ёсты сумка.

— Вы ее нашли? — спросила Ванья.

К своему удивлению, Валландер вдруг понял, что они ее даже не искали. С самого начала он почему-то считал, что она бесследно исчезла. Извинившись, Валландер пошел к Сведбергу, который методично просматривал содержимое книжного шкафа.

— Ты что-нибудь слышал о сумке Ёсты Рунфельдта?

— Разве у него была сумка?

Валландер покачал головой.

— Нет, это я так, на всякий случай спросил, — сказал он и вернулся в гостиную. Ванья Андерсон неподвижно сидела на диване. Вид ее говорил о том, что будь ее воля, она убежала бы этой квартиры, куда глаза глядят.

— Итак, мы говорили о сумке, — сказал Валландер. — Я прошу вас сейчас обойти квартиру и посмотреть, все ли вещи на месте.

Она с ужасом взглянула на него.

— Откуда же мне знать? Я была здесь всего несколько раз.

— Я понимаю, — сказал Валландер. — Но вдруг вы все-таки что-нибудь заметите: например, отсутствие какой-нибудь вещи. Это может быть важно. Сейчас все важно. Чтобы мы смогли найти того, кто это сделал. Ведь вы наверняка хотите этого не меньше, чем мы.

Валландер был готов к чему угодно. И все же опешил.

Ванья разрыдалась. В дверях гостиной появился Сведберг. Как всегда при виде плачущего человека, Валландер растерялся. В голове мелькнула мысль: а нынешних полицейских учат, как себя нужно вести в подобных ситуациях? Валландер решил при случае спросить об этом Анн-Бритт.

Сведберг сходил в ванную и вернулся оттуда с бумажным носовым платком. Ванья перестала плакать так же внезапно, как начала.

— Извините, — сказала она. — Мне сейчас очень тяжело.

— Я знаю, — ответил Валландер. — Вам не за что извиняться. Мне вообще кажется, что люди слишком редко дают волю слезам.

Она посмотрела на него.

— Ко мне это тоже относится, — добавил Валландер.

Через минуту Ванья уже встала с дивана. Можно было начинать.

— Не спешите, — сказал Валландер. — Постарайтесь вспомнить, как выглядела квартира, когда вы были здесь в последний раз. Не торопитесь, время у нас есть.

Он пошел следом за ней. В кабинете выругался Сведберг, Валландер заглянул туда и приложил палец к губам. Сведберг понимающе кивнул. Валландер часто замечал, что судьба сложных расследований решается либо в беседе с людьми, либо в полнейшей, ничем не нарушаемой тишине. В его практике встречалось и то и другое. Сейчас требовалась тишина. Он видел, что Ванья Андерсон действительно старается вспомнить.

Но все было тщетно. Они снова вернулись туда, откуда начали обход квартиры, — на диван в гостиной. Она покачала головой.

— Мне кажется, все выглядит так же, как всегда, — сказала она. — Я не заметила, чтобы что-нибудь пропало или изменилось.

Ее слова не были для Валландера неожиданностью. Он уже понял это по тому, что, обходя квартиру, Ванья нигде не останавливалась и не задерживалась.

— Есть еще что-нибудь важное, о чем вы хотели бы рассказать? — спросил Валландер.

— Я думала, он уехал в Найроби, — сказала Ванья. — Я поливала его цветы и занималась магазином.

— И с тем и с другим вы справились отлично, — ответил Валландер. — Спасибо, что пришли. Мы еще наверняка вам позвоним.

Он проводил Ванью до выхода. Когда дверь за ней захлопнулась, Сведберг вышел из туалета.

— Кажется, все на месте, — сказал Валландер.

— Противоречивая личность этот Ёста, — задумчиво проговорил Сведберг. — Его кабинет представляет странное сочетание хаоса и педантичности. Во всем, что касается цветов, порядок безупречен. Я и представить не мог, что есть столько книг об орхидеях. Но его личные бумаги свалены в кучу. В бухгалтерской книге девяносто четвертого года я нашел налоговую декларацию за шестьдесят девятый год. Кстати, в тот год он задекларировал баснословную сумму — 30 000 крон.

— Интересно, сколько мы с тобой тогда зарабатывали? — спросил Валландер. — Вряд ли больше. Скорее всего, намного меньше. По-моему, у нас выходило тысячи две в месяц.

С минуту они молча размышляли о своих прежних заработках.

— Продолжай искать, — первым прервал молчание Валландер.

Сведберг занялся своим делом. А Валландер подошел к окну и стал смотреть на порт. Открылась входная дверь. Вероятно, вернулась Анн-Бритт — у нее были ключи. Валландер встретил ее в прихожей.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Осенние простуды, — ответила она. — Муж далеко, в местах, которые раньше называли Ост-Индией. Хорошо хоть соседка выручает.

— Да, это удивительно, — сказал Валландер. — Я думал, отзывчивые соседки перевелись уже лет сорок назад.

— Наверное, так и есть. Просто мне повезло. Ей за пятьдесят. Своих детей нет. Кроме того, она делает это не бесплатно. А бывает, что и отказывается.

— Как же ты тогда обходишься?

— Выкручиваюсь как-нибудь. Например, вечером няню найти легче. Часто я и сама удивляюсь, как мне удается выходить из положения. Бывает, правда, что не удается. Тогда я опаздываю на работу. Но думаю, мужчинам все равно не понять, каково приходится работающей женщине, если у нее заболевает ребенок.

— Пожалуй, нет, — ответил Валландер. — Надо нам как-нибудь отблагодарить твою соседку.

— Она собирается переезжать, — мрачно произнесла Анн-Бритт. — Что мы будем без нее делать, ума не приложу.

Воцарилось молчание.

— Ванья Андерсон приходила? — снова заговорила Анн-Бритт.

— Приходила и уже ушла. Ей кажется, что в квартире все на месте. Но зато она напомнила мне кое о чем другом. О сумке Рунфельдта. Надо признаться, я совершенно про нее забыл.

— Я тоже, — сказала он. — Но, насколько я знаю, в лесу никакой сумки не нашли. Я разговаривала с Нюбергом перед тем, как он сломал ногу.

— Так это все-таки перелом?

— Во всяком случае, какая-то серьезная травма.

— Значит, в ближайшее время он будет в дурном расположении духа. А это нехорошо.

— Я приглашу его на ужин, — улыбнулась Анн-Бритт. — Он любит вареную рыбу.

— Откуда ты знаешь? — удивился Валландер.

— Он уже был у меня, — ответила Анн-Бритт. — Мы прекрасно провели время. И говорили обо всем, кроме работы.

Валландер попытался представить, как бы он сам вел себя в такой ситуации. Конечно, тоже постарался бы не говорить о работе. Вот только когда его в последний раз приглашали на ужин? Так давно, что он уже и не помнит.

— Приехали дети Рунфельдта, — сказала Анн-Бритт. — И дочь, и сын. Ими занимается Хансон.

Они вошли в гостиную. На глаза Валландеру попалась фотография жены Рунфельдта.

— Нужно выяснить, что с ней случилось, — сказал он.

— Она утонула.

— Нужны детали.

— Хансон это тоже понял. Он как всегда тщательно подготовился к предстоящей беседе. И собирается спросить детей Рунфельдта о матери.

Валландер знал, что Анн-Бритт права. При всех недостатках Хансона у него было одно неоспоримое достоинство. Он умел работать со свидетелями, собирать факты. Расспрашивать родителей про детей. Или, как сейчас, наоборот.

Валландер рассказал Анн-Бритт о своем разговоре с Улофом Ханселем. Она слушала внимательно. Многие детали Валландер опустил. Главным был вывод о том, что в настоящее время Харальд Бергрен скорее всего живет под другим именем. Валландер уже говорил ей об этом по телефону. И понял, что она подумала над его словами.

— Если он официально поменял имя, мы можем узнать об этом в Патентно-регистрационном управлении.

— Не думаю, чтобы наемник соблюдал такие формальности, — возразил Валландер. — Проверить, конечно, можно. И это, и все остальное. Но найти его будет непросто.

Потом Валландер рассказал о том, как встретил в усадьбе Хольгера Эриксона адвоката Бьюрмана и женщин из Лунда.

— Мы с мужем как-то ехали на машине через Норланд. Помнится, проезжали и Свенставик.

— Эбба должна была позвонить и сообщить мне номер телефона пасторской конторы, — вспомнил Валландер и достал из кармана телефон. Он был отключен. Валландер выругал себя за небрежность. Анн-Бритт не сумела скрыть улыбку. Валландер понял, что ведет себя глупо и по-детски. Чтобы сгладить неловкость, он сам позвонил в полицию. Анн-Бритт одолжила ему ручку, и он записал номер на уголке газеты. Как оказалось, Эбба действительно несколько раз пыталась ему дозвониться.

Тут в комнату вошел Сведберг. В руках он держал пачку бумаг. Это были квитанции об оплате.

— Я кое-что нашел, — сказал Сведберг. — Похоже, у Рунфельдта есть еще помещение в городе — на Харпегатан. Раз в месяц он платит за него. И держит эти бумаги отдельно от всего, что имеет отношение к торговле цветами.

— Харпегатан? — спросила Анн-Бритт. — Где такая улица?

— Недалеко от площади Натмансторг, — ответил Валландер. — В центре.

— Ванья Андерсон упоминала когда-нибудь, что у Ёсты есть другое помещение?

— Неизвестно, знала ли она о его существовании, — сказал Валландер. — Сейчас мы это проверим.

Валландер вышел из квартиры и направился прямиком в магазин, благо он находился рядом. Ветер крепчал. Валландер шел, пригнувшись. От сильного ветра перехватывало дыхание. Ванья Андерсон была в магазине одна. Здесь все так же сильно пахло цветами. На короткий миг Валландеру вспомнилась поездка в Рим и отец, которого уже не было в живых, горло сжала тоска. Но Валландер отогнал грустные мысли. Он полицейский и горевать будет потом. Сейчас на это нет времени.

— У меня к вам вопрос, — сказал он. — Просто ответьте «да» или «нет».

Ее бледное, испуганное лицо повернулось к нему. И Валландер подумал, что есть люди, которые постоянно ждут от жизни неприятностей. Похоже, Ванья Андерсон была из их числа. Однако в данной ситуации Валландер не мог осуждать ее за это.

— Вы знали, что Ёста Рунфельдт снимал помещение на Харпегатан в центре города? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой.

— Вы уверены?

— У Ёсты был только этот магазин.

Валландер вдруг заторопился.

— Значит, только этот, — пробормотал он. — И ничего другого…

К его возвращению Сведберг и Анн-Бритт собрали все ключи, какие им удалось найти. В машине Сведберга они отправились на Харпегатан. По этому адресу находился обычный жилой дом. Войдя в подъезд, они увидели на стене список жильцов, но Ёсты Рунфельдта среди них не было.

— В квитанциях написано, что он снимает подвальное помещение, — сказал Сведберг.

По лестнице спустились вниз, в подвал. Здесь стоял кисловатый запах зимних яблок. Сведберг принялся подбирать ключ. Подошел лишь двенадцатый по счету. И перед ними открылся коридор с несколькими, выкрашенными красной краской стальными дверями — здесь размещались склады.

Быстрее всех сориентировалась Анн-Бритт:

— Я думаю, нам сюда, — сказала она и указала на дверь.

Валландер и Сведберг подошли к Анн-Бритт. И тоже увидели на одной из дверей наклейку с изображением цветов.

— Орхидея, — сказал Сведберг.

— Потайная комната, — ответил Валландер.

Сведберг снова занялся подбором ключей. А Валландер отметил про себя, что в дверь был врезан дополнительный замок.

Наконец один замок щелкнул. Валландер чувствовал, что волнуется. Сведберг продолжал подбирать ключ. Оставалось проверить всего два, когда он обернулся и кивнул Анн-Бритт и Валландеру.

— Пошли, — сказал Валландер.

Сведберг отворил дверь.

16

Сердце у Валландера сжалось от страха. Но было поздно. Сведберг уже открыл дверь. Мгновение Валландер в ужасе ждал, что вот-вот произойдет взрыв. Но ничего не случилось, Сведберг продолжал шарить рукой по стене и бурчал, что никак не найдет выключатель. Валландер устыдился своего страха. Почему он решил, что Ёста Рунфельдт вмонтировал в дверь взрывное устройство?

Сведберг зажег свет. Они вошли в комнату. Дневной свет проникал сюда только через ряд узких окон, расположенных вровень с тротуаром. Первое, что бросилось Валландеру в глаза, — это решетки на внутренней стороне окон. Обычно их ставят снаружи, значит, внутренние были сделаны по специальному заказу Рунфельдта.

Комната была оборудована под офис. Письменный стол. Вдоль стен шкафы с папками. На маленьком столике у стены — кофеварка, салфетка, на ней несколько чашек. Факс, телефон и ксерокс.

— Посмотрим сами или будем ждать Нюберга? — спросил Сведберг.

Его вопрос прервал размышления Валландера. Поэтому тот, хотя и слышал слова Сведберга, ответил не сразу. Он все еще пытался сформулировать свое первое впечатление от комнаты. Зачем Ёста Рунфельдт снял это помещение и почему хранил квитанции об оплате за него отдельно от остальных бумаг? Почему никогда не упоминал о нем при Ванье Андерсон? И самый главный вопрос: как он использовал это помещение?

— Кровати нет, — продолжал говорить Сведберг. — На место для тайных свиданий не похоже.

— Какая женщина сможет настроиться на романтический лад в этом подвале? — скептически произнесла Анн-Бритт.

Валландер все еще не ответил на вопрос Сведберга. Безусловно, самое главное для них сейчас — узнать, почему Ёста Рунфельдт скрывал от всех свой офис. А здесь наверняка был офис. В этом Валландер не сомневался.

Он обвел взглядом стены. Увидев еще одну дверь, кивком головы указал на нее Сведбергу. Тот прошел вперед и потрогал ручку. Дверь подалась. Сведберг заглянул во вторую комнату.

— Похоже на фотолабораторию, — сказал Сведберг, — со всей необходимой аппаратурой.

И тут Валландеру пришло в голову, что Рунфельдт арендовал это помещение по одной простой и вполне понятной причине: он много фотографировал. Его кабинет завален фотографиями орхидей со всех уголков земного шара. Людей он не снимал. И почему-то предпочитал делать черно-белые снимки, хотя яркая окраска цветов должна была бы представлять интерес для человека с фотоаппаратом.

Валландер и Анн-Бритт заглянули в дверь через плечо Сведберга. Перед ними действительно была маленькая лаборатория. Валландер решил, что Нюберга ждать не стоит. Они сами могут осмотреть эту комнату.

Первым делом он поискал дорожную сумку Рунфельдта. Ее нигде не было. Потом подошел к столу и стал листать бумаги, разложенные на нем. Сведберг и Анн-Бритт занялись стенными шкафами. Валландеру вспомнилось, как когда-то, давным-давно, они с Рюдбергом, как это частенько бывало, сидели вечером у Валландера на балконе. Рюдберг тогда сравнил работу полицейского с работой ревизора. Обоим приходится прочитывать огромное количество разнообразной документации. Если Рюдберг был прав, то сейчас они проводят ревизию у мертвого человека, в бумагах которого, как на тайном счете, обнаружено офисное помещение в городе Истад на Харпегатан.

Валландер выдвинул ящики письменного стола. В верхнем лежал ноутбук. Валландер не слишком хорошо умел обращаться с компьютерами. Даже с собственным, стоящим у него в кабинете, он часто не мог справиться без посторонней помощи. Но Валландер знал, что и Сведберг, и Анн-Бритт были с компьютерами на «ты» и активно пользовались ими в работе.

— Ну-ка посмотрим, что у нас здесь, — сказал Валландер и поставил ноутбук на стол.

Он поднялся и уступил Анн-Бритт место. На соседней стене была розетка. Анн-Бритт открыла крышку компьютера и включила его. Через мгновение экран засветился. Сведберг все так же разбирался в стенных шкафах. Анн-Бритт нажимала на кнопки клавиатуры.

— Пароль не нужен, — пробормотала она. — Вход свободный.

Валландер наклонился поближе, чтобы лучше видеть экран. При этом он оказался так близко от Анн-Бритт, что почувствовал легкий запах ее духов. Вспомнил про глазного. Сколько можно тянуть. Нужно наконец заказать себе очки.

— Это список, — сказала Анн-Бритт. — Разные фамилии.

— Проверь, нет ли среди них Харальда Бергрена, — попросил Валландер.

Она удивленно взглянула на него.

— Вы думаете, он может здесь быть?

— Я ничего не думаю, — ответил Валландер. — Но нужно проверить.

Сведберг прервал разборку шкафов и подошел к Валландеру. Анн-Бритт поискала в регистре. Потом покачала головой.

— А Хольгер Эриксон? — предположил Сведберг.

Валландер кивнул. Анн-Бритт поискала, но тоже безрезультатно.

— Открой любую фамилию, — сказал Валландер.

— Здесь есть некий Леннарт Скуглунд, — прочла Анн-Бритт. — Посмотрим, что есть на него?

— Черт, возьми, это же Накка! — воскликнул Сведберг.

Валландер и Анн-Бритт удивленно посмотрели на него.

— Был такой известный футболист — Леннарт Скуглунд, — объяснил Сведберг. — Его называли Накка. Слышали про такого?

Валландер кивнул. Но Анн-Бритт это имя ни о чем не говорило.

— Мало ли Леннартов Скуглундов, — сказал Валландер. — Открой, посмотрим.

Анн-Бритт открыла файл. Валландер сощурился, чтобы самому прочесть короткий текст:

«Леннарт Скуглунд. Файл открыт 10 июня 1994 года. Закрыт 19 августа 1994 года. Отметок о выполнении поручений нет. Дело закрыто».

— Что это значит? — удивился Сведберг. — Что значит «дело закрыто»? Какое «дело»?

— Так мог бы написать кто-нибудь из нас, — сказала Анн-Бритт.

И тут для Валландера все встало на свои места. И аппаратура, купленная Ёстой Рунфельдтом в Буросе по почте, и фотолаборатория, и тайный офис. Предположение казалось невероятным, но возможным и, кстати, вполне правдоподобным, если принять во внимание список фамилий в ноутбуке. Валландер выпрямился.

— Может, у Ёсты Рунфельдта были в жизни и другие интересы, кроме орхидей? — проговорил он. — Может, он к тому же был частным детективом?

Предположение отнюдь не бесспорное. Но Валландер хотел его проверить и проверить немедленно.

— Думаю, я не ошибаюсь, — продолжал он. — Попробуйте убедить меня в обратном. Переройте здесь все. Смотрите в оба глаза и не забывайте про Хольгера Эриксона. Нужно также переговорить с Ваньей Андерсон. Может быть, она случайно видела или слышала что-нибудь, имеющее отношение к этой стороне жизни Ёсты Рунфельдта. Сам я поеду в участок и поговорю с детьми Рунфельдта.

— Как быть с пресс-конференцией в половине седьмого? — спросила Анн-Бритт. — Вы просили меня присутствовать.

— Лучше, если ты останешься здесь.

Сведберг протянул Валландеру ключи от машины. Но Валландер покачал головой.

— Я дойду до своей. Мне нужно размяться.

Оказавшись на улице, он сразу пожалел, что не взял машину. Ветер усилился и с каждой минутой становился все холоднее и холоднее. Какое-то время Валландер взвешивал, не зайти ли сначала домой за теплым свитером. Но потом решил, что обойдется и так. Он спешил и, кроме того, нервничал. Получены новые данные. Но как вписать их в общую картину? Почему Рунфельдт занимался частным сыском? Валландер торопливо шел по улицам города. Вот наконец и его машина. Он сел за руль и увидел, что бензин на нуле — на щитке мигала красная лампочка. Но заправляться Валландер не поехал. Нетерпение подгоняло его.

В половине пятого он уже был в участке. Забрал у Эббы пачку листков с телефонами звонивших ему людей и, не глядя, сунул их в карман. Войдя в кабинет, сразу принялся звонить Лизе Хольгерсон. Она подтвердила, что пресс-конференция состоится в половине седьмого. Валландер пообещал вести ее. Но сделал это, скрепя сердце. Он не умел оставаться спокойным, если считал, что журналисты задают провокационные или бестактные вопросы. Несколько раз его резкость вызывала нарекания со стороны самого высокого стокгольмского начальства. В такие минуты Валландер действительно ощущал, что его знают далеко за пределами узкого круга друзей и знакомых. Он был известным человеком со всеми плюсами и минусами этого положения.

Валландер быстро рассказал Лизе Хольгерсон о подвале Ёсты Рунфельдта на Харпегатан. О том, что, по его предположениям, Рунфельдт был частным детективом, он решил пока умолчать. Закончив разговор с Лизой, Валландер позвонил Хансону. Тот как раз беседовал с дочерью Рунфельдта. Валландер попросил его ненадолго выйти в коридор.

— Сын от меня уже ушел, — сказал Хансон. — Поехал в «Секельгорден».

Валландер кивнул. Он знал, где находится эта гостиница.

— Ну и как побеседовали?

— Так себе. В основном он подтвердил то, что мы знали и без него: Ёста Рунфельдт страстно любил орхидеи.

— А что он рассказал о матери? О жене Рунфельдта?

— Несчастный случай. Тебе нужны подробности?

— Пока нет. Что говорит дочь?

— Мы только-только начали. Я долго занимался с сыном. Хотел разговорить его как следует. Кстати, он живет в Арвике, а дочь в Эскильстуне.

Валландер взглянул на часы. Без четверти пять. Пора готовиться к пресс-конференции. Но, пожалуй, он еще успеет несколько минут побеседовать с дочерью Рунфельдта.

— Ты не возражаешь, если сначала я задам ей несколько вопросов?

— Нет, конечно.

— У меня сейчас нет времени вдаваться в объяснения. Поэтому не удивляйся, если мои вопросы покажутся тебе странными.

Они вошли в кабинет Хансона. Там сидела молодая женщина лет двадцати четырех, не больше. Валландер подумал, что она, должно быть, похожа на отца. При их появлении женщина встала. Валландер улыбнулся и поздоровался с ней за руку. Хансон остался стоять у дверей, притулившись к косяку, а Валландер занял его место за столом. Садясь, он заметил, что стул у Хансона был совершенно новый, и удивился, как тому удалось выбить себе новую мебель. В его собственном кабинете мебель уже давным-давно не меняли.

На столе лежал листок с именем: Лена Лённерваль. Валландер быстро взглянул на Хансона, тот кивнул. Валландер снял куртку, положил ее возле себя на пол. Женщина, сидевшая напротив, сопровождала взглядом каждое его движение.

— Позвольте сначала принести вам мои соболезнования по поводу случившегося, — произнес Валландер. — Я очень сочувствую вам.

— Спасибо.

Валландер с облегчением отметил, что она держит себя в руках и не похожа на человека, готового того и гляди разразиться рыданиями.

— Итак, вас зовут Лена Лённерваль, вы живете в Эскильстуне, — продолжил он. — Вы дочь Ёсты Рунфельдта.

— Да.

— Все остальные формальности, которые, увы, необходимо соблюсти, возьмет на себя инспектор Хансон. У меня к вам только несколько вопросов. Вы замужем?

— Да.

— Ваша профессия?

— Тренер по баскетболу.

Ее ответ удивил Валландера.

— Вы преподаете физкультуру в школе?

— Я тренирую баскетбольную команду.

Валландер кивнул. Он решил не развивать дальше эту тему — оставил Хансону. Хотя ему никогда прежде не доводилось встречать женщин — тренеров по баскетболу.

— Ваш отец занимался продажей цветов?

— Да.

— Всю жизнь?

— В молодости он был моряком. Но, когда они с мамой поженились, оставил службу.

— Если я не ошибаюсь, ваша мать утонула?

— Да.

Секундное колебание, предшествовавшее ответу, не укрылось от Валландера. Он сразу насторожился.

— Когда это случилось?

— Около десяти лет назад. Мне было всего тринадцать.

Валландер заметил, что она нервничает. Он осторожно задал следующий вопрос.

— Не могли бы вы рассказать подробнее о том, что с ней случилось? Где?

— Какое это имеет отношение к тому, что случилось с отцом?

— В обязанности полиции входит установление точной хронологии событий, — сказал Валландер, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно весомее. Стоящий у дверей Хансон изумленно слушал его.

— Я почти ничего не знаю, — ответила Лена.

«Неправда, — быстро подумал Валландер. — Знаешь, но говорить не хочешь».

— Расскажите то, что знаете, — предложил он.

— Это случилось зимой. Они поехали на выходные в Эльмхульт, отдохнуть. Там мама провалилась под лед. Отец пытался ее спасти. Но не смог.

Валландер замер. Он думал над тем, что она сказала. Это имеет какое-то отношение к их расследованию. Но какое? Наконец он понял. Ее слова напомнили ему про Хольгера Эриксона. Тот тоже провалился, только в канаву, на острые колья. А мать Лены Лённерваль провалилась под лед. Чутье Валландера подсказывало ему, что это неспроста, здесь есть связь. Но какая, он пока не знал. Не знал он и того, почему женщина, сидящая по другую сторону стола, не хочет говорить о смерти своей матери.

Валландер сменил тему. И перешел к главному.

— Ваш отец владел цветочным магазином. Кроме того, он страстно любил орхидеи.

— Это первое, что мне приходит в голову, когда я вспоминаю о нем. Как он рассказывал нам с братом про цветы.

— А почему он так любил орхидеи?

На лице женщины отразилось внезапное удивление.

— А почему люди вообще что-то любят или не любят? Разве это можно объяснить?

Вместо ответа Валландер покачал головой.

— Вы знали, что ваш отец занимается частным сыском?

При этих словах Хансон, все так же стоявший возле двери, вздрогнул. Валландер, не отрываясь, смотрел на молодую женщину. Казалось, ее удивление было неподдельным.

— Разве мой отец занимался частным сыском?

— Да. Вы об этом знали?

— Это какая-то ошибка.

— Почему вы так считаете?

— Я не знаю, что вы имеете в виду. И даже не очень представляю, что значит «заниматься частным сыском». Разве в Швеции есть частные детективы?

— Давайте пока отложим обсуждение общих вопросов, — сказал Валландер. — Что же касается вашего отца, то нам доподлинно известно, что он занимался частным сыском.

— Как Туре Свентон? Я не знаю других шведских частных детективов.

— Комиксы тут не при чем, — сказал Валландер. — Я говорю серьезно.

— Я тоже. Я никогда не слышала, чтобы отец занимался чем-либо подобным. Что конкретно он делал?

— Пока об этом говорить рано.

Валландер понял, что она действительно не знала о тайной деятельности отца. Конечно, он мог ошибаться, и его догадка могла оказаться ложной. Но в глубине души он не сомневался в своей правоте. Конечно, обнаружив тайный офис Ёсты Рунфельдта, они еще не получили ответа на все вопросы. Таинственная комната на Харпегатан — лишь первое звено в длинной цепочке тайн, которые им предстоит разгадывать. Но Валландер чувствовал, что эта находка повлияла на ход расследования. Произвела пусть маленький, пусть едва заметный, но переворот. Все пришло в движение.

Он встал со стула.

— У меня больше нет вопросов, — сказал он и протянул Лене руку. — Мы еще наверняка увидимся.

Она серьезно посмотрела на него.

— Кто это сделал? — спросила она.

— Не знаю, — сказал Валландер. — Но уверен, мы поймаем того человека или людей, которые убили вашего отца.

Хансон вышел вместе с ним в коридор.

— Частный детектив? — спросил он. — Это была шутка?

— Нет, — ответил Валландер. — Мы нашли тайный офис, принадлежащий Рунфельдту. Я потом расскажу обо всем подробнее.

Хансон кивнул.

— Туре Свентон — не герой комиксов, — добавил он, немного погодя. — Была такая серия книг.

Однако Валландер уже спешил дальше. Налив себе кофе, он зашел в кабинет и закрыл дверь. Раздался телефонный звонок. Валландер снял трубку, но разговаривать не стал. Ох уж эта пресс-конференция! И без нее забот хватает. С гримасой неудовольствия Валландер придвинул к себе блокнот и начал записывать тезисы своего выступления перед журналистами.

Потом откинулся на спинку кресла и стал смотреть в окно. Ветер неистовствовал.

«Если убийца пытается нам что-то сообщить, мы можем попробовать ответить ему, — думал Валландер. — Допустим, я прав, и он действительно хочет привлечь наше внимание. Тогда нам следует дать ему понять, что мы увидели и что запугать себя не позволим».

Он сделал еще несколько пометок в блокноте. Потом встал и направился к Лизе Хольгерсон. Изложил ей свои соображения. Лиза слушала внимательно, в конце кивнула. Договорились действовать по его плану.

Для пресс-конференции был отведен самый большой зал в здании полицейского участка. На какое-то мгновение Валландеру показалось, что снова вернулось лето и он опять попал на ту бурную пресс-конференцию, которую тогда в бешенстве покинул. Сейчас на него смотрели те же лица.

— Спасибо, что согласились принять удар на себя, — прошептала Лиза Хольгерсон.

— Это тоже работа — ответил Валландер. — И кто-нибудь должен ее делать.

— Я начну. А потом передам слово вам.

Они заняли свои места в зале. Лиза Хольгерсон поздоровалась с собравшимися и представила им Валландера, который почувствовал, что сразу вспотел.

Он начал выступление с рассказа об убийствах Хольгера Эриксона и Ёсты Рунфельдта. Сообщил журналистам ряд подробностей, и от себя лично добавил, что считает это преступление одним из самых жестоких в практике городской полиции Истада. Про то, что Ёста Рунфельдт тайно занимался частным сыском, Валландер решил пока не говорить, так же как и про то, что подозрения падают на человека, который, будучи наемником, воевал в далекой африканской стране и вел дневник под именем Харальда Бергрена.

Зато Валландер сказал кое-что другое. Об этом они заранее договорились с Лизой Хольгерсон.

Он сказал, что полиция напала на след преступника и что детали пока не подлежат разглашению. Но у полиции есть прямые и недвусмысленные улики. Есть четкая версия. К сожалению, большего он рассказать не вправе. Интересы следствия пока требуют сохранения тайны.

Идея родилась тогда, когда Валландер вдруг почувствовал, что расследование — не на поверхности, а в глубине — пришло в движение, пусть слабое, почти незаметное. Но все-таки движение.

Идея, пришедшая в голову Валландера, была очень проста.

Когда земля под ногами начинает качаться, люди спасаются бегством. Убийца хотел, чтобы мир заметил его тщательно спланированные, жестокие преступления. Он добился своего, полиция может подтвердить это. И не только подтвердить, но и добавить кое-что от себя. Потому что знает больше, чем рассчитывал убийца.

Валландер хотел спровоцировать преступника на какие-то действия. Движущуюся дичь видно лучше, чем ту, что стоит неподвижно и прячется в собственной тени.

Конечно, Валландер понимал, что эффект может получиться прямо противоположный. Вдруг преступник, которого они ищут, решит залечь на дно. И все же он считал, что попробовать стоит. А для этого заручился разрешением Лизы Хольгерсон говорить вещи, не вполне соответствующие истине.

В действительности они не вышли на след преступника. Улики, которыми располагали оперативники, были разрозненными и не поддавались систематизации.

Когда Валландер закончил, посыпались вопросы. Большинство из них были довольно стандартными. Их уже много раз задавали Валландеру и будут задавать до тех пор, пока он работает в полиции.

Пресс-конференция подходила к концу, Валландер начинал проявлять признаки нетерпения, и Лиза Хольгерсон кивком головы дала ему понять, что пора закругляться, когда вдруг произошло непредвиденное. Руку поднял мужчина, сидевший в самом дальнем углу. Не заметив этого, Валландер хотел было закрыть пресс-конференцию, но Лиза остановила его:

— Газета «Наблюдатель», — начал репортер. — Я бы хотел задать вам еще пару вопросов.

Валландер покопался в памяти. Про газету «Наблюдатель» он слышал впервые. Его раздражение усилилось.

— Как называется ваша газета? — переспросил он.

— «Наблюдатель».

Зал заметно заволновался.

— Должен признаться, я не знаю такой газеты. Какой у вас вопрос?

— «Наблюдатель» имеет давние традиции, — невозмутимо начал мужчина. — Газета с таким названием выходила еще в начале девятнадцатого века. Оппозиционная газета. Вскоре мы собираемся возобновить ее выпуск.

— Пока один вопрос, — сказал Валландер. — После выхода первого номера отвечу на два.

Зал немного оживился. Но репортер остался все так же невозмутим. Казалось, все происходящее его нисколько не задевает. Глядя на него, можно было подумать, что еще не изданный «Наблюдатель» является религиозной газетой. «Принадлежащей какой-нибудь тайной секте», — подумал Валландер. Новые религиозные течения добрались и до Истада.

— Как относится полиция к решению жителей Лёдинге создать народные дружины? — спросил мужчина.

Выражение его глаз ускользнуло от Валландера.

— Я впервые слышу о том, что жители Лёдинге намерены совершить коллективную глупость, — ответил Валландер.

— Не только в Лёдинге, — невозмутимо продолжал газетчик. — Это движение ширится по всей стране. Планируется создание координационного центра народных дружин. Народных отрядов полиции, которые смогут защитить граждан. Взять на себя обязанности, которыми полиция пренебрегает или с которыми не справляется. Одним из региональных центров должен стать район Истада.

В зале воцарилась полная тишина.

— Почему Истад удостоился такой чести? — спросил Валландер. Он все еще не мог решить, стоит ли принимать этого репортера всерьез.

— За последние месяцы здесь произошло несколько серьезных преступлений. Правда, нельзя не признать, что летом полиции удалось навести порядок. Но теперь все началось заново. Люди хотят жить. И, между прочим, не только в памяти близких. Шведская полиция оказалась бессильной перед преступниками, которые вдруг полезли изо всех щелей. Кроме народных дружин сегодня никто не может обеспечить безопасность граждан.

— Если граждане возьмут правосудие в свои руки, проблема не будет решена, — сказал Валландер. — Вы хотите знать мнение городской полиции? Оно совершенно определенно и недвусмысленно. И не допускает никаких вольных толкований. Мы считаем, что любая инициатива по созданию параллельных силовых структур является незаконной, и будем привлекать участников к ответственности.

— Означает ли это, что вы против народных дружин? — спросил репортер.

Наконец-то Валландер смог разглядеть его бледное худощавое лицо. Он решил, что этого газетчика нужно запомнить.

— Да, — ответил он. — Это означает, что мы против любых попыток создания народных дружин.

— Как, вы думаете, воспримут ваши слова люди в Лёдинге?

— Мне, конечно, интересно, что они скажут, но я их ответа не боюсь.

И Валландер поспешил закрыть пресс-конференцию.

— Неужели это серьезно? — спросила Лиза Хольгерсон, когда они остались в зале одни.

— Кто знает, — ответил Валландер. — Нужно присмотреться к Лёдинге. Если население действительно начнет открыто требовать организации народных дружин, ситуация осложнится. И у нас могут появиться проблемы.

Было семь часов вечера. Валландер расстался с Лизой Хольгерсон и пошел к себе в кабинет. Сел на стул. Задумался. Казалось, у него никогда не было так мало времени для размышлений и обобщений, как сейчас, когда он вел это расследование.

Раздался телефонный звонок. Валландер быстро снял трубку. Это был Сведберг.

— Как прошла пресс-конференция? — спросил он.

— Немного хуже, чем обычно. Как у вас?

— По-моему, тебе стоит приехать. Мы нашли фотоаппарат с пленкой. Собираемся ее проявить. Нюберг уже здесь.

— Можно ли считать установленным, что Рунфельдт вел двойную жизнь и занимался частным сыском?

— По-видимому, да. Но мы обнаружили и еще кое-что.

Валландер напряженно ждал продолжения.

— Мы думаем, что на пленке снят его последний клиент.

«Именно, что „последний“, — подумал Валландер. — Других уже не будет. Все».

— Сейчас приеду, — сказал он.

Валландер вышел из здания полиции. В лицо ему ударил порывистый ветер. По небу одна за другой быстро неслись тучи. Пока Валландер шел к машине, он подумал про птиц: интересно, летят ли они ночью в такой сильный ветер?

По дороге на Харпегатан Валландер заехал на бензозаправку. Он чувствовал себя усталым и опустошенным. Ему вспомнился дом, который он никак не соберется посмотреть. Отец. Захотелось увидеть Байбу.

Валландер взглянул на часы. Что же в действительности проходит — время или его жизнь?

Однако он слишком устал, чтобы долго думать над этим.

Валландер завел мотор. Часы показывали без двадцати пяти восемь.

Вскоре он уже припарковал машину на Харпегатан и спустился в подвал.

17

Они напряженно вглядывались в контуры, проступающие на пленке. Чего ждал или на что надеялся Валландер, стоя рядом со своими коллегами в темной комнате, неизвестно. Красноватый свет придавал происходящему оттенок непристойности. Проявкой занимался Нюберг. Нога еще болела, и он повсюду прыгал на костылях. Едва Валландер появился в подвале на Харпегатан, Анн-Бритт шепнула ему, что Нюберг пребывает в необыкновенно дурном расположении духа.

Пока Валландер сражался с журналистами, они тоже не сидели сложа руки. Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что Ёста Рунфельдт занимался частным сыском. И, судя по документации, не менее десяти лет. Самые ранние из найденных документов датированы сентябрем восемьдесят третьего года.

— Его деятельность была достаточно ограниченной. Семь-восемь клиентов в год, не больше. Такое впечатление, что это было для него своего рода хобби.

Предварительный анализ клиентуры позволил Сведбергу сделать следующие выводы:

— Больше половины случаев связаны с обвинениями в неверности, — сказал он, проглядев свои записи. — Причем, как ни странно, его клиенты в основном мужчины.

— А почему это странно? — спросил Валландер.

Сведберг не сразу нашелся, что ответить.

— Мне это показалось странным, — наконец буркнул он. — Но я в таких делах не разбираюсь.

Сведберг не был женат, и никто не слышал, чтобы у него был роман с какой-нибудь женщиной. Ему уже перевалило за сорок, и, похоже, холостяцкая жизнь вполне устраивала его. Валландер кивнул Сведбергу, предлагая продолжить.

— Пару раз в год к Рунфельдту обращались предприниматели, подозревающие своих сотрудников в хищениях. Несколько раз ему поручали слежку, в связи с чем — пока непонятно. В целом картина достаточно однообразная. Подробную документацию он не вел. Но платили ему хорошо.

— Вот вам и ответ на вопрос, откуда он брал деньги на свои дорогостоящие поездки, — сказал Валландер. — Несостоявшееся путешествие в Найроби обошлось ему в тридцать тысяч крон.

— Когда его убили, он вел какое-то дело, — сказала Анн-Бритт.

Она положила на стол ежедневник Рунфельдта. Валландер опять вспомнил, что не заказал себе очки. И не стал в него смотреть.

— Дело было самое обычное, — продолжала Анн-Бритт. — Некая дама, которую он называет «госпожа Свенсон», подозревает мужа в неверности.

— Здесь, в Истаде? — спросил Валландер. — Или он работал и в других местах?

— В 1987 году у него был клиент в Маркарюде, — ответил Сведберг. — Дальше на север он не забирался. В основном вел дела здесь, в Сконе, и, кроме того, в 1991-м дважды ездил в Данию и один раз в Киль. Я еще не все успел посмотреть подробно. Но речь идет о каком-то машинисте, у которого были шуры-муры с официанткой, работавшей на том же пароме. Похоже, подозрения его жены подтвердились.

— Значит, большая часть его клиентов проживает в районе Истада?

— Не совсем так, — уточнил Сведберг. — Скорее, в южной и восточной Сконе.

— Хольгер Эриксон есть в его списках?

Анн-Бритт посмотрела на Сведберга. Тот покачал головой.

— А Харальд Бергрен?

— Тоже нет.

— Удалось ли найти что-нибудь, указывающее на связь между Ёстой Рунфельдтом и Хольгером Эриксоном?

Ответ снова был отрицательным. Они ничего не нашли. «А должны были, — подумал Валландер. — Вряд ли эти два преступления совершили разные люди. И вряд ли жертвы выбраны случайно. Есть связь, наверняка есть. Только мы ее пока не видим».

— Что он за человек — не понимаю, — произнесла Анн-Бритт. — Вроде бы помешан на цветах. И при этом занимается частным сыском.

— Люди редко соответствуют мнению о них, — ответил Валландер, успев подумать, что данное утверждение, наверное, относится и к нему самому.

— Агентство приносило ему доход, — добавил Сведберг. — Но, если не ошибаюсь, он не декларировал свои заработки. Может, он держал эту деятельность втайне, чтобы о ней не проведали налоговые службы?

— Вряд ли, — ответил Валландер. — Просто в глазах многих частный сыск — занятие весьма сомнительное.

— Или ребяческое, — сказала Анн-Бритт. — Игра для мужчин, которые так и не повзрослели.

Валландеру захотелось возразить ей. Но он не знал, что сказать, и решил промолчать.

На пленке появилось изображение мужчины. Его сфотографировали где-то на улице. Но где — они понять не могли. Мужчине было лет пятьдесят. Волосы редкие, коротко подстриженные. Нюберг сказал, что фотографировали с большого расстояния. Некоторые кадры оказались смазанными. Возможно потому, что Ёста Рунфельдт пользовался камерой с очень чувствительным телеобъективом.

— Госпожа Свенсон обратилась к Рунфельдту девятого сентября, — сказала Анн-Бритт. — Четырнадцатого и семнадцатого Рунфельдт сделал отметки о выполнении поручения.

— За несколько дней до предполагаемого отъезда в Найроби, — добавил Валландер.

Они вышли из фотолаборатории. Нюберг сел к письменному столу и стал изучать папки с фотографиями.

— Кто был его последним клиентом? — спросил Валландер. — Кто такая «госпожа Свенсон»?

— Списки его клиентов и документация очень невразумительны, — сказал Сведберг. — Наш частный детектив на редкость немногословен. Нет даже адреса этой госпожи Свенсон.

— Как частный детектив находит себе клиентов? — спросила Анн-Бритт. — Значит, он все-таки где-то сообщает о своей деятельности?

— Я видел объявления в газетах, — сказал Валландер. — В городской, по-моему, нет. А вот в центральных — точно. Как бы нам все-таки установить, кто такая эта госпожа Свенсон?

— Я говорил с консьержем. Он всегда думал, что у Рунфельдта в подвале склад. Во всяком случае, при нем к Рунфельдту сюда никто не приходил.

— Значит, он встречался с клиентами где-то еще, — сказал Валландер. — Не хотел, чтобы они знали про этот офис.

В молчании все размышляли над словами Валландера. Он же пытался решить, что́ в данный момент является самым главным. Одновременно мысли его то и дело возвращались к пресс-конференции. Его беспокоил разговор с репортером из «Наблюдателя»: неужели в стране действительно создается координационный центр для руководства деятельностью народных дружин? Если это правда, то дальше его члены попытаются взять на себя отправление правосудия. Валландеру очень хотелось рассказать Анн-Бритт и Сведбергу о том, что случилось на пресс-конференции. Но он решил пока подождать. Лучше обсудить это всем вместе на следующем совещании. И, в принципе, сделать это надлежит не ему, а Лизе Хольгерсон.

— Нужно найти госпожу Свенсон. Вопрос только, как это сделать, — сказал Сведберг.

— Да, найти ее нужно, — повторил Валландер. — И мы ее найдем. Посадим на телефон человека — отвечать на звонки. Заново просмотрим бумаги. Где-нибудь она должна всплыть. Я уверен. Вы займитесь этим делом, а я поеду поговорю с сыном Рунфельдта.

Оставив позади Харпегатан, Валландер выехал на Эстерледен. Ветер не утихал. Улицы были пустынны. На Хамнгатан Валландер повернул и припарковался у почты. Он вышел из машины, ветер снова ударил ему в лицо. Образ показался Валландеру весьма символичным: осень, вымерший город и полицейский в тонюсеньком джемпере борется с ветром. «Это и есть шведское правосудие, — думал Валландер. — Вернее то, что от него осталось. Так оно и выглядит: продрогшие, не по погоде одетые полицейские».

Он повернул возле банка налево и пошел по улице, ведущей к гостинице «Секельгорден». Здесь он надеялся найти сына Ёсты, Бу Рунфельдта. За стойкой администратора сидел молодой человек и читал. Валландер кивнул.

— Здравствуйте, — сказал юноша.

Валландер подумал, что знает его. Однако потребовалось еще несколько секунд, прежде чем он вспомнил, что перед ним старший сын его бывшего шефа, Бьёрка.

— Давно не виделись, — сказал Валландер. — Как отец?

— Ему не нравится Мальмё.

«Ему не Мальмё не нравится, — подумал Валландер. — Ему не нравится быть начальником».

— Что читаешь?

— Про фракталы.

— Фракталы?

— Книгу по математике. Я учусь в университете, в Лунде. А здесь просто подрабатываю.

— Молодец, — сказал Валландер. — А я здесь, конечно, не потому, что ищу номер в гостинице, мне нужен один из ваших гостей, Бу Рунфельдт.

— Он только что вернулся.

— Есть здесь место, где мы можем спокойно посидеть и поговорить?

— Гостиница сейчас пустует, — ответил молодой человек. — Вы можете расположиться в столовой. Вот там, прямо по коридору.

— Я буду в столовой, — сказал Валландер. — Позвони Бу Рунфельдту в номер и передай, что я его жду.

— Я читал в газетах обо всем, что случилось… — начал юноша. — Скажите, ведь раньше такого не было?

Валландер с интересом посмотрел на молодого человека.

— Что ты имеешь в виду?

— Таких жестокостей. Что еще я могу иметь в виду?

— Не знаю, — ответил Валландер. — Не знаю, почему такое происходит. И не знаю, верю ли я в то, что сейчас говорю. Наверное, в глубине души все мы знаем ответ на эти вопросы.

Сын Бьёрка хотел продолжить разговор. Но Валландер остановил его движением руки и указал на телефон. А сам пошел в столовую. Мысленно он продолжал вести неоконченный разговор. Почему раньше не было такой жестокости? Почему ему самому так не хотелось обсуждать эту тему? Он же прекрасно знал ответ на вопрос молодого человека. Стабильность послевоенной Швеции, Швеции его детства и молодости, оказалась мнимой. Она строилась на зыбучих песках. Еще тогда, когда только-только начали появляться первые районы новостроек, были специалисты, называвшие их «антигуманными». Как можно было ожидать, что жители этих районов сохранят свою «гуманность»? Люди очерствели. Страна проявила к ним безразличие или даже пренебрежение, люди в ответ проявляют злобу и агрессию. «Бессмысленного насилия не бывает, — думал Валландер. — Тот, кто его осуществляет, видит в нем смысл. Лишь признав это, мы можем надеяться что-то изменить в обществе». Валландер размышлял о том, что с каждым годом работать в полиции становится все труднее. Он знал: многие его коллеги всерьез подыскивают себе другое занятие. Мартинсон часто об этом говорил. Хансон тоже как-то раз обмолвился, когда они вместе пили кофе. Да и сам Валландер несколько лет назад вырезал из газеты объявление о вакантной должности начальника охраны на крупном предприятии в Треллеборге.

Он подумал об Анн-Бритт Хёглунд. Она еще молода, может работать в полиции лет тридцать, а то и больше.

Валландер решил поговорить с ней. Узнав, что она думает, он, может быть, разберется в себе самом.

В то же время он понимал, что картина, нарисованная им в воображении, была неполной. В последние годы среди молодежи стало очень популярным работать в полиции. Похоже, эта тенденция сохранится и впредь. Значит, проблема совсем в другом: в разнице поколений.

Это смутное ощущение уже давно не покидало Валландера, и он все больше убеждался в своей правоте.

Еще в начале девяностых они с Рюдбергом проводили долгие летние вечера на балконе Валландера, обсуждая, какой будет полиция будущего. Эти беседы продолжались и позже — во время болезни Рюдберга и незадолго до его смерти. К согласию им прийти не удалось. Они много спорили. Правда, всегда сходились в одном: работая в полиции, нужно хорошо чувствовать время, замечать все изменения, понимать процессы, происходящие в обществе.

Уже тогда Валландеру приходило в голову, что, хотя во многом он прав, но ошибается в главном: вчера работать в полиции было ничуть не легче, чем сегодня.

В коридоре послышались шаги, и Валландер отвлекся от своих мыслей. Он поднялся со стула и стоя приветствовал Бу Рунфельдта. Это был высокий, широкоплечий человек лет двадцати семи-двадцати восьми. Он крепко пожал Валландеру руку. Валландер предложил ему сесть. И тут же вспомнил, что, как всегда, забыл взять с собой блокнот, а может быть, даже и ручку. Быстро прикинув, не сходить ли ему за бумагой и ручкой к сыну Бьёрка, решил не делать этого, положиться на свою память. Однако ситуация раздосадовала его. Такая безалаберность просто недопустима.

— Позвольте выразить вам мое соболезнование, — сказал Валландер.

Бу Рунфельдт кивнул. Но промолчал. У него были ярко-синие глаза, слегка прищуренные. Валландер подумал, что он, наверное, близорук.

— Я знаю, что вы уже беседовали с моим коллегой, инспектором Хансоном, — продолжал Валландер. — Но я бы хотел задать вам еще несколько вопросов.

Бу Рунфельдт все так же молчал. Валландер чувствовал на себе его пронзительный взгляд.

— Если я не ошибаюсь, вы живете в Арвике, — сказал Валландер, — и работаете ревизором.

— Я работаю на «Прайс Уотерхаус», — сказал Бу Рунфельдт. Манера говорить выдавала в нем человека, привыкшего четко формулировать свои мысли.

— Это что-то иностранное?

— Да. «Прайс Уотерхаус» — одна из крупнейших в мире аудиторских фирм. Трудно назвать страну, в которой не было бы нашего представительства.

— Но вы работаете в Швеции?

— Не все время. Я часто выезжаю в Африку и в Азию.

— Зачем им аудиторы из Швеции?

— Не из Швеции, а из «Прайс Уотерхаус». Мы осуществляем контроль за реализацией проектов развития. Следим за тем, чтобы деньги попадали по назначению.

— Ну и как, попадают?

— Не всегда. Это имеет отношение к случившемуся с моим отцом?

Валландер отметил, что его собеседник считает ниже своего достоинства разговаривать с полицейским и почти не скрывает этого. Обычно в таких случаях Валландер злился. К тому же всего несколько часов назад ему уже пришлось испытать нечто подобное. Однако в обществе Рунфельдта он чувствовал себя неуверенно. Что-то в его поведении заставляло Валландера сдерживаться. А может, он унаследовал от отца комплекс неполноценности? На отца так же действовали люди в сверкающих американских автомобилях — покупатели его картин. Раньше Валландер об этом не задумывался. А вдруг у них, и правда, в роду комплекс неполноценности, едва прикрытый демократическим флером?

Он в упор посмотрел на собеседника.

— Ваш отец убит. И сейчас я определяю, что важно, а что нет.

Бу Рунфельдт пожал плечами.

— Должен признаться, у меня довольно смутное представление о работе полиции.

— Я разговаривал сегодня с вашей сестрой, — продолжал Валландер. — Среди вопросов, которые я задавал ей, один имеет особое значение. Сейчас я задаю его вам. Знали ли вы о том, что помимо продажи цветов ваш отец занимался частным сыском?

Бу Рунфельдт сидел неподвижно. Потом захохотал.

— Я давно не слышал столь идиотских предположений.

— Идиотское оно или нет, но это правда.

— Частный сыщик?

— Частный детектив, если хотите. Он снимал офис и выполнял разного рода поручения по сбору информации о клиентах. Занимался этим не менее десяти лет.

Бу Рунфельдт наконец понял, что Валландер не шутит. Его удивление было неподдельным.

— Ёста начал заниматься этой деятельностью примерно тогда, когда утонула ваша мать.

И снова к Валландеру вернулось чувство, возникшее у него во время разговора с Леной Лённерваль. Надолю секунды лицо собеседника чуть заметно изменилось, словно Валландер ступил на запретную территорию.

— Вы знали, что ваш отец собирается в Найроби, — продолжал Валландер. — Вы сказали об этом по телефону одному из моих коллег. И выразили недоумение по поводу того, что отец не появился в «Каструпе».

— Я разговаривал с отцом за день до отъезда.

— Какое он тогда произвел на вас впечатление?

— Он был такой, как всегда. Говорил о своем путешествии.

— Не был ли он чем-нибудь обеспокоен?

— Нет.

— Вы наверняка думали над тем, что случилось. Мог ли ваш отец по какой-нибудь причине добровольно отказаться от поездки? Или специально ввести вас в заблуждение?

— У меня нет на этот счет никаких предположений.

— Судя по всему, он сложил дорожную сумку и вышел из квартиры. Дальше след обрывается.

— Значит, его кто-то поджидал.

Помедлив мгновение, Валландер задал следующий вопрос.

— Кто?

— Не знаю.

— У вашего отца были враги?

— Насколько я знаю, нет. Уже нет.

Валландер встрепенулся.

— Что вы имеете в виду? Что значит «уже нет»?

— То, что я сказал. Я думаю, сейчас у него уже нет врагов.

— Не могли бы вы выражаться яснее?

Бу Рунфельдт достал из кармана пачку сигарет. Валландер отметил, что руки у него слегка дрожали.

— Вы не против, если я закурю?

— Нет, прошу вас.

Валландер ждал. Он знал, что сейчас последует продолжение. И чувствовал, что приблизился к чему-то важному.

— Я не знаю, были ли враги у моего отца, — сказал Бу Рунфельдт. — Но я знаю человека, который имел все основания его ненавидеть.

— Кто?

— Моя мать.

Бу Рунфельдт ждал, что Валландер задаст ему вопрос. Но вопроса не последовало. Он выдержал паузу.

— Мой отец страстно любил орхидеи, — продолжил наконец Бу Рунфельдт. — Кроме того он прекрасно их изучил. Можно сказать, был ботаником-самоучкой. Но это только одна его сторона.

— А другая?

— Он был жестоким человеком. Бил мать все годы, что они были женаты. Иногда так сильно, что ей приходилось обращаться в больницу. Мы уговаривали ее уйти от него. Но все тщетно. Он бил ее. Потом унижался, просил прощения, и она сдавалась. Казалось, этот кошмар будет продолжаться вечно. Закончился он только с ее смертью.

— Кажется, она провалилась под лед?

— Так считается. Со слов Ёсты.

— Вам эта версия кажется не очень убедительной?

Бу Рунфельдт затушил в пепельнице недокуренную сигарету.

— Может быть, она сама заранее подготовила эту полынью? Чтобы разом положить конец своим мучениям?

— Вы думаете, это возможно?

— Она говорила, что хочет наложить на себя руки. Нечасто, несколько раз, особенно в последние годы. Но никто из нас ей не верил. Это казалось невероятным. Самоубийства всегда происходят неожиданно для тех, кто был рядом и, казалось бы, должен был видеть, к чему идет дело.

Валландер думал про колья в канаве. Про подпиленные доски. Ёста Рунфельдт был жестоким человеком. Он бил свою жену. Валландер лихорадочно пытался осознать значение того, о чем только что рассказал Бу Рунфельдт.

— Я не жалею о смерти отца, — продолжал Рунфельдт. — Думаю, сестра тоже. Он был жестоким. И он виноват в смерти мамы.

— Был ли он жесток по отношению к вам?

— Нет. Только к матери.

— Почему он ее бил?

— Не знаю. Да и не принято о мертвых говорить плохо. Но он был чудовищем.

Валландер задумался.

— Скажите, вам никогда не приходило в голову, что Ёста Рунфельдт убил вашу мать? Что это не был несчастный случай?

Бу Рунфельдт ответил сразу и очень уверенно.

— Много раз. Но ведь этого никак не докажешь. Свидетелей не было. В тот зимний день они были на озере одни.

— Как называется озеро?

— Стонгшё. Оно находится недалеко от Эльмхульта. В южном Смоланде.

Валландер молчал. А что еще он может спросить у Бу Рунфельдта? Было такое чувство, будто расследование само себе наступило на горло: вопросов должно быть много, и их действительно много, но отвечать на них некому.

— Имя Харальда Бергрена вам о чем-нибудь говорит?

Бу Рунфельдт подумал, прежде чем ответить.

— Нет. Ничего. Но я могу ошибаться. Это довольно распространенное имя.

— Были ли у вашего отца какие-нибудь контакты с наемниками?

— Насколько я знаю, нет. Но когда я был маленьким, он часто рассказывал мне об Иностранном легионе. Сестре нет, только мне.

— А что он рассказывал?

— Всякие приключения. Мне кажется, в юности он мечтал завербоваться в Иностранный легион. Но я уверен, что в действительности он никогда не имел с ним дела, как и с другими наемниками.

— Хольгер Эриксон. Вы слышали это имя?

— Человек, которого убили за неделю до моего отца? Я читал про него в газетах. Нет, насколько я знаю, они с Ёстой не были знакомы. Хотя я, разумеется, могу ошибаться. Мы с отцом были не слишком близки.

Валландер кивнул. Беседа подходила к концу.

— Сколько вы думаете пробыть в Истаде?

— До похорон нам нужно уладить все формальности. Нужно решить, что делать с цветочным магазином.

— Вероятно, я еще позвоню вам, — сказал Валландер и встал.

Он вышел из гостиницы. Ветер рвал и раздувал его куртку. Было около девяти часов, и Валландеру хотелось есть. Зайдя за угол, он попытался решить, что делать дальше. Во-первых, нужно поесть. А потом сесть и разобраться в своих мыслях. Расследуя два параллельных дела, они вступили в порочный круг. Как бы теперь не потерять почву под ногами. Валландер все еще не знал, где, в какой точке, пересеклись жизни Хольгера Эриксона и Ёсты Рунфельдта. «Пусть это покрыто мраком прошлого, но ведь что-то же было, — говорил он сам себе. — Может быть, я видел это, но прошел мимо, не заметил».

Он вернулся к машине и поехал в полицию. По дороге набрал номер мобильного Анн-Бритт Хёглунд. Они все еще были в офисе Рунфельдта. Только Нюберг уехал домой — у него сильно разболелась нога.

— Я только что закончил интересный разговор с сыном Рунфельдта, — сказал Валландер. — Еду к себе. Нужно осмыслить то, что он рассказал.

— Не всем же рыться в бумагах, — ответила Анн-Бритт. — Кто-то должен и головой работать.

Повесив трубку, Валландер засомневался, всерьез или с иронией произнесла Анн-Бритт последние слова. Но он отогнал эти мысли. Были дела и поважнее.

Он заглянул к Хансону. Тот сидел в своем кабинете и изучал материалы расследования. Валландер остановился в дверях. В руках он держал чашку кофе.

— Где протоколы судебно-медицинской экспертизы? — вдруг спросил он. — Они уже должны были прийти. Во всяком случае, в отношении Хольгера Эриксона.

— Я думаю, они у Мартинсона. По-моему, он про них что-то говорил.

— А он здесь?

— Ушел домой. Скинул списки клиентов на дискету и будет работать дома.

— А разве так можно делать? — задумчиво спросил Валландер. — Я имею в виду, брать домой материалы расследования?

— Не знаю, — ответил Хансон. — Для меня это не актуально. У меня дома даже компьютера нет. Хотя может это в наши дни считается должностным преступлением?

— Что считается должностным преступлением?

— Не иметь дома компьютера.

— Тогда и я в нем повинен, — сказал Валландер. — Мне нужно завтра утром посмотреть эти протоколы.

— Как вы поговорили с Бу Рунфельдтом?

— Сегодня вечером я напишу отчет о нашем разговоре. Но, в целом, он рассказал вещи, которые могут оказаться очень важными. Кроме того, теперь мы наверняка знаем, что Ёста Рунфельдт занимался частным сыском.

— Я знаю. Сведберг звонил, рассказывал.

Валландер вынул из кармана свой телефон.

— Как мы без них обходились? — спросил он. — Я уже и не помню.

— Так же как и с ними, — ответил Хансон. — Только все занимало больше времени. Приходилось искать телефоны-автоматы. Много ездить. Но, в общем, делали то же самое, что и теперь.

Валландер прошел по коридору к себе. Возле буфета увидел патрульных, кивнул им. Войдя в кабинет, сел на стул, даже не расстегнув куртку. Лишь спустя примерно четверть часа он наконец разделся и придвинул к себе новый блокнот.

Не меньше двух часов ушло у Валландера на то, чтобы обобщить все известное о двух преступлениях. Приходилось лавировать, словно управляя двумя судами одновременно. Он снова и снова пытался найти ту точку соприкосновения, которая, он знал, где-то должна быть. В одиннадцать Валландер отшвырнул в сторону карандаш и откинулся на стуле. Он понял, что больше не в состоянии ничего придумать.

Но все же он был уверен: общее есть. Они просто пока не нашли его.

И есть еще кое-что. Валландер вспомнил слова, сказанные Анн-Бритт. В действиях преступника есть нечто демонстративное.

В том, как он убил Хольгера Эриксона, устроив ему западню с заостренными бамбуковыми кольями, в том, как задушил и оставил привязанным к дереву Ёсту Рунфельдта.

«Что-то есть. Но оно ускользает от меня». Он старался понять, что это может быть, и не находил ответа.

Стрелки часов приближались к полуночи, когда он погасил свет в своем кабинете. И замер в темноте.

Слабое, почти неразличимое ощущение опасности шевельнулось в нем. Валландеру показалось, что преступник готовится ударить еще раз. Он вдруг вспомнил, что в какой-то момент размышлений за столом его словно кольнуло.

Все случившееся оставляет впечатление незаконченности.

Объяснить это чувство он не может.

Но интуиция подсказывает ему, что он прав.

18

Она ждала до половины третьего. Знала по опыту, что именно в это время усталость берет свое. Она помнила, как сама работала ночью и как всегда чувствовала одно и то же: с двух до четырех было особенно трудно бороться со сном.

Она пряталась в бельевой с девяти часов. Как и в свой первый приход, она вошла через главный вестибюль больницы. Никто не обратил на нее внимания. Мало ли куда спешит медсестра. Может быть, она выходила по делу? Или забыла что-то в машине? На нее не обратили внимания, потому что она ничем не выделялась. Сначала она хотела загримироваться, надеть парик. Но это могло броситься кому-нибудь в глаза. Сейчас, в бельевой, вдыхая запахи выстиранных и выглаженных простыней, слабо напомнившие ей детство, она могла сколько угодно предаваться воспоминаниям. Она сидела в темноте, хотя вполне могла включить свет. Только после полуночи она достала карманный фонарик, которым пользовалась на работе, и прочла последнее письмо матери. Оно было не закончено, так же как и остальные, полученные через Франсуазу Бертран. Но именно в этом письме мать рассказывала о себе, о том, почему она пыталась уйти из жизни. Из него становилось ясно, что мать так никогда и не смогла преодолеть чувство горького разочарования. Как корабль без руля и ветрил, ношусь я по свету, — писала она. — Мечусь, как летучий голландец, искупая чужую вину. Я надеялась, что с годами воспоминания отодвинутся в прошлое, ослабеют, может быть, совсем сотрутся. Но надежды оказались тщетными. Конец этому может положить только смерть. А поскольку умирать я не хочу, во всяком случае, пока, мне остается вспоминать.

Письмо было написано за день до того, как мать поселилась у французских монахинь, за день до того, как из темноты появились призраки, убившие ее.

Прочитав письмо, женщина погасила фонарик. Кругом было тихо. Дважды кто-то прошел мимо по коридору. Та часть отделения, где находилась бельевая, сейчас пустовала.

Времени для размышлений у нее было достаточно. По графику ей полагалось три выходных. Она должна вернуться на работу через сорок девять часов, в семнадцать сорок четыре. У нее есть время и надо использовать его с толком. До сих пор все шло по плану. Женщины ошибаются, только если начинают думать по-мужски. Это она знала давно. А за последнее время постаралась и доказать.

Однако кое-что раздражало ее. Выводило из равновесия. Она внимательно следила за публикациями в газетах. Слушала выпуски новостей по радио и телевидению. И была убеждена, что полиция находится в полном неведении. С одной стороны, это вполне соответствовало ее намерениям: не оставить следов, увести в сторону от того места, где действительно следует искать. С другой стороны, такая непонятливость раздражала ее. Полицейским никогда не докопаться до истины. Своими действиями она задала им загадки, которые войдут в историю. Но в представлении полицейских человек, которого они ищут, так и останется мужчиной. А это ее не устраивало.

Сидя в темной бельевой, она обдумывала свой план и те изменения, которые надо в него внести. Однако выходить из графика она не собиралась. Хотя на первый взгляд, это не было заметно, она всегда планировала с небольшим запасом.

Загадка должна обрести лицо.

Итак, в половине третьего она вышла из бельевой. Больничный коридор был пуст. Она оправила белую униформу и зашагала в родильное отделение. Там, как всегда, будет четверо дежурных. Она уже заходила днем, будто бы затем, чтобы навестить женщину, которая, как она знала, уже выписалась. Заглянув через плечо медсестры в журнал, она увидела, что все палаты заняты. Ей было трудно понять женщин, которые рожали детей в это время года — на пороге уже стояла зима. Но причину она знала: не женщины решали, когда им рожать.

Подойдя к стеклянным дверям родильного отделения, она остановилась проверить, нет ли кого в служебном помещении. Слегка приоткрыла дверь. Все было тихо. Это означало, что акушерки и медсестры где-то заняты. Дойти до палаты, в которой лежала нужная ей пациентка, было делом пятнадцати секунд. Вряд ли ей кто-нибудь встретится. Но мало ли что. Женщина вынула из кармана перчатку. Она сама сшила ее и наполнила свинцом. Натянула перчатку на правую руку, открыла дверь и быстро вошла в отделение. В дежурке никого не было, где-то говорило радио. Женщина торопливо, но неслышно прошла к нужной палате. Проскользнув в дверь, она беззвучно притворила ее за собой.

Пациентка, лежавшая в кровати, не спала. Гостья сняла с себя перчатку и сунула в карман, туда же, где в конверте лежало письмо матери. Села на край кровати. Роженица была очень бледна, живот ее круглился под одеялом. Посетительница взяла ее за руку.

— Ты решилась? — спросила она.

Роженица кивнула. Та, что сидела на краю кровати, не удивилась. Лишь внутренне восторжествовала. Даже самые забитые женщины могут вернуться к жизни.

— Эужен Блумберг, — сказала пациентка. — Он живет в Лунде. Научный сотрудник в университете. Чем он занимается, я точно не знаю.

Посетительница похлопала женщину по руке.

— Я выясню, — сказала она. — Тебя это не должно беспокоить.

— Я ненавижу его, — сказала женщина.

— Да, — ответила та, что сидела на краю кровати. — Ты ненавидишь его, и ты имеешь на это право.

— Если бы я могла, я убила бы его.

— Я знаю. Но ты не можешь. Думай лучше о ребенке.

Она наклонилась и погладила женщину по щеке. Потом встала и снова натянула перчатку. Весь разговор занял не больше двух минут. Гостья осторожно открыла дверь. Никого из акушерок или сестер не видно. Можно выходить.

Ей оставалось только пройти мимо дежурки, когда оттуда вышла какая-то женщина. Вот неудача. Но ничего не поделаешь. Женщина уставилась на нее. Она была немолода, очевидно, одна из двух акушерок.

Посетительница продолжала идти к дверям. Но женщина позади нее закричала и побежала следом. Теперь главное — успеть добраться до дверей. Но акушерка схватила ее за рукав, спрашивая, кто она и что делает в родильном отделении. «Почему женщины всегда поднимают ненужную суету?» — подумала посетительница. Быстро обернулась и ударила акушерку перчаткой. Не сильно, чтобы не покалечить ее. Старалась, не попасть в висок — последствия могли быть самые печальные. Ударила в щеку, довольно слабо, но достаточно, чтобы оглушить, ослабить хватку. Акушерка застонала и осела на пол. Посетительница хотела было скрыться. Но две руки крепко держали ее за ногу. Обернувшись, она поняла, что ударила слишком слабо. Где-то в отделении уже открылась дверь. Ситуация выходила из-под контроля. Она рывком освободила ногу и нагнулась, чтобы ударить еще раз. Но тут акушерка вцепилась ей в лицо. Уже не думая о силе удара, пришедшая стукнула ее прямо в висок. Акушерка разжала руки и упала на пол. Посетительница выбежала в стеклянные двери, чувствуя, как горят ссадины, оставленные ногтями на ее щеке. Пробежала по коридору. Никто не окликнул ее. Вытерла лицо. На белом рукаве халата остались пятна крови. Она стянула с руки перчатку, сняла сабо, чтобы бежать быстрее. А вдруг в больнице есть система внутренней, аварийной связи?! Однако ей удалось беспрепятственно выйти на улицу. Сев в машину, она посмотрела в зеркало и увидела на щеке лишь легкие царапины.

Сегодня ей немного не повезло. Ну что ж, в жизни бывает всякое. Главное, что роженица все-таки решилась назвать имя человека, принесшего ей столько несчастий.

Эужен Блумберг.

У нее было два свободных дня, чтобы разыскать его, составить план и график действий. Она не торопится и будет заниматься его делом столько, сколько потребуется. Но, по ее расчетам, на это вряд ли уйдет больше недели.

Печь пустует. Она ждет.

* * *

В начале девятого Валландер собрал своих сотрудников в комнате для совещаний. Он пригласил также Пера Окесона. Пора было начинать, но оказалось, что присутствуют не все.

— Где Сведберг? — спросил Валландер. — Еще не пришел?

— Пришел и ушел, — ответил Мартинсон. — Ночью в больнице на кого-то напали. Он собирался вернуться.

В голове Валландера зашевелилось какое-то смутное воспоминание. Оно имело отношение к Сведбергу. И к больнице.

— Вот вам доказательство того, что людей не хватает, — сказал Пер Окесон. — Хочешь не хочешь, придется опять вернуться к обсуждению этого вопроса.

Валландер знал, что́ Окесон имеет в виду. Они уже много раз спорили с Пером о необходимости привлечения дополнительных сотрудников.

— Оставим эту дискуссию на конец совещания, — сказал Валландер. — Давайте начнем с нашего дела, тут тоже вопросов хватает.

— Нам звонили из Стокгольма, — сказала Лиза Хольгерсон. — Думаю, можно не уточнять кто. Якобы, эти ужасные события разрушают в глазах общественности образ дружелюбного участкового полицейского.

По комнате волной прокатились усталые смешки. Но слова Лизы остались без комментариев. Мартинсон звучно зевнул. Валландер решил, что пора начинать.

— Мы все устали. Недосыпание — бич полицейских. Во всяком случае, временами.

Тут открылась дверь. Вошел Нюберг. Валландер знал, что он разговаривал по телефону с криминалистической лабораторией в Линчёпинге. Нюберг проковылял на своем костыле к столу.

— Как здоровье? — спросил Валландер.

— Лучше, чем у того, кто напоролся на таиландский бамбук, — ответил Нюберг.

Валландер внимательно посмотрел на него.

— Это точно? Что бамбук таиландский?

— Да, это уже установлено. Мы импортируем его для удочек и как отделочный материал через торговый дом в Бремене. Я разговаривал с их агентом в Швеции. В год нам поставляют свыше ста тысяч бамбуковых стволов. Установить, где они куплены, невозможно. Но я только что разговаривал с криминалистами из Линчёпинга. Они могут, по крайней мере, сказать, сколько времени наши колья находятся в Швеции. Мы импортируем только бамбук определенного возраста.

Валландер кивнул.

— Что-нибудь еще? — спросил он, также обращаясь к Нюбергу.

— Про Эриксона или Рунфельдта?

— Про обоих. По порядку.

Нюберг открыл блокнот.

— Доски для мостков куплены в магазине стройматериалов в Истаде. Хотя, что нам это дает, не знаю. На месте убийства вообще нет ничего, за что можно было бы хоть как-то зацепиться. Сзади холма, на котором стоит вышка, проходит дорога, ею, очевидно, и воспользовался убийца, если приехал на машине. А это кажется наиболее вероятным. Все отпечатки протекторов, которые там удалось обнаружить, мы собрали. Но впечатление такое, будто место чисто вылизали.

— А дом?

— Мы не знаем, что ищем. Вот в чем проблема. На первый взгляд, все в порядке. Взлом, о котором Эриксон заявил год назад, тоже какой-то загадочный. Интерес может представлять только тот факт, что несколько месяцев назад Эриксон вставил два новых замка в дверь жилого дома.

— То есть он чего-то боялся?

— Я думал об этом. Но, с другой стороны, сейчас все вставляют дополнительные замки. Мы живем в благословенное время стальных дверей.

Валландер уже переключился с Нюберга на остальных сотрудников.

— Соседи, — сказал он. — Их мнения. Кем был Хольгер Эриксон? У кого были причины убить его? Харальд Бергрен? Пора провести обстоятельный опрос. И неважно, сколько времени он займет.

Вспоминая впоследствии это совещание, Валландер думал, что оно напоминало бесконечный подъем в гору. Каждый докладывал о результатах своей работы, но просвета не было. Казалось, подъему не будет конца. Жизнь Хольгера Эриксона продолжала оставаться загадкой. Каждый рывок давался им с большим трудом, а приводил в никуда. Они шли дальше и дальше, а подъем становился все длиннее и круче. Никто ничего не заметил, никто по-настоящему не знал этого человека, который при жизни продавал машины, наблюдал за птицами и писал стихи. Под конец Валландер уже готов был признать, что ошибся: Хольгер Эриксон стал жертвой случайного убийцы, который совершенно случайно выбрал именно его канаву и подпилил именно его мостки. Однако в глубине души он чувствовал, что это не так. Убийца хотел что-то сказать, в его действиях была логика и определенная последовательность. Валландер не ошибался. Другое дело, что они все еще не знали, где истина.

Обсуждение совсем забуксовало, но тут из больницы вернулся Сведберг.

Позже Валландер сравнивал его появление с чудесным избавлением от неминуемой гибели. Ибо когда Сведберг уселся за стол, долго копался в своих бумагах, разложил их наконец по порядку и взял слово — именно тогда расследование вдруг сошло с мертвой точки.

Сведберг начал с того, что извинился за опоздание. Валландер поинтересовался, что случилось в больнице.

— Странная история, — ответил Сведберг. — Около трех часов ночи в родильном отделении появилась чужая медсестра. В это время там дежурила акушерка по имени Ильва Бринк, кстати, моя кузина. Увидев незнакомую женщину, Ильва попыталась узнать, что она делает в отделении. Но та сбила ее с ног и ударила то ли кастетом, то ли чем-то еще. Ильва потеряла сознание. Когда она пришла в себя, женщины уже и след простыл. Естественно, в отделении начался большой переполох. Никто не знал, зачем она приходила. Опросили всех рожениц. Никто ее не видел. Я был там, разговаривал с персоналом. Они, конечно, очень взволнованы.

— А как себя чувствует акушерка? — спросил Валландер. — Твоя кузина?

— У нее сотрясение мозга.

Валландер хотел вернуться к обсуждению дела Хольгера Эриксона, но Сведберг снова заговорил. Он казался встревоженным и нервно почесывал лысину.

— Самое странное то, что неизвестная уже приходила в отделение неделю назад. По чистой случайности тогда тоже дежурила Ильва. Она уверена, что на самом деле эта женщина в больнице не работает. Она переодевается медсестрой.

Валландер наморщил лоб. Он вспомнил про листок, уже неделю лежавший у него на столе.

— Тогда ты тоже беседовал с Ильвой Бринк, — сказал он. — И делал кое-какие записи.

— Я выбросил их, — сказал Сведберг. — Ведь в тот раз ничего не произошло. Поэтому я решил, что это просто недоразумение. У нас и так дел по горло.

— Ужасно неприятная история, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Переодетая медсестра по ночам разгуливает по роддому и даже осмеливается поднять руку на персонал. Тут что-то не так.

— Моя кузина ее не знает. Но она хорошо запомнила внешность женщины. Она крепкого сложения и, очевидно, обладает большой физической силой.

Промолчав о том, что листок Сведберга до сих пор лежит у него на столе, Валландер произнес только:

— Действительно странно. Какие меры приняла больница?

— Пока там будет дежурить охранник. Хотят посмотреть, появится ли эта «медсестра» снова.

На том разговор о ночном происшествии закончился. Валландер посмотрел на Сведберга, с тоской ожидая, что его отчет о проделанной работе только усугубит общую картину безысходности. Но он ошибался. Оказалось, что у Сведберга были новости.

— На прошлой неделе я разговаривал с одним из служащих Хольгера Эриксона, — начал он. — Туре Карлхаммар, 73 года, живет в Сварте. Я написал отчет о нашей беседе, может, кто-нибудь его уже видел? Карлхаммар проработал у Хольгера Эриксона больше тридцати лет. Сначала он долго вздыхал по поводу происшедшего, говорил, каким замечательным человеком был Эриксон. Жена его в это время варила на кухне кофе. Дверь была открыта, и жена слышала наш разговор. Вдруг она вошла в комнату, грохнула об стол подносом, да так, что даже сливки расплескались, сказала, что Хольгер Эриксон был подонком, и снова ушла на кухню.

— Что было потом? — спросил удивленный Валландер.

— Ситуация, конечно, щекотливая, но Карлхаммар продолжал гнуть свою линию. Я вышел поговорить с его женой. А ее и след простыл.

— Как это «след простыл»?

— Взяла машину и уехала. Потом я звонил им несколько раз. Но никто не подходил к телефону. А сегодня утром пришло письмо. Я прочитал его перед тем, как поехать в больницу. Письмо от жены Карлхаммара. Чтение прелюбопытное, особенно, если то, что она пишет, правда.

— Суммируй главное, — сказал Валландер. — Потом отксерокопируешь для всех.

— Она утверждает, что у Хольгера Эриксона были садистские наклонности. Он плохо обращался с персоналом, изводил тех, кто на него работал. Есть, якобы, сколько угодно доказательств того, что ее рассказ — правда.

Сведберг заглянул в листок.

— Например, она пишет, что Эриксон ни в грош не ставил других людей. Был жадным и жестоким. Часто ездил в Польшу. Вроде бы к каким-то женщинам, которые, по мнению госпожи Карлхаммар, могли бы подтвердить ее слова. Конечно, это похоже на сплетню. Откуда ей знать, что он делал в Польше?

— О его гомосексуализме она ничего не пишет?

— Поездки в Польшу, казалось бы, свидетельствуют об обратном.

— О человеке по имени Харальд Бергрен госпожа Карлхаммар, естественно, ничего не знает?

— Нет.

У Валландера затекла спина, захотелось потянуться. То, что рассказал Сведберг, было, без сомнения, важно. Валландер подумал, что уже второй раз за сутки при нем кого-то называют жестоким.

Он предложил сделать короткую передышку в обсуждении. Пер Окесон задержался в комнате.

— Мне пришел ответ, — сказал он. — По поводу Судана.

Валландер ощутил легкий укол зависти. Пер принял решение и не отступился от него. А он сам? Почему для него все ограничилось поисками нового дома? Ведь сейчас, когда отца нет в живых, ничто больше не привязывает его к Истаду. Линда может и сама о себе позаботиться.

— Им случайно не нужны полицейские, чтобы следить за порядком в лагерях беженцев? У меня есть опыт подобной работы здесь, в Истаде.

Пер Окесон рассмеялся.

— Я спрошу, — сказал он. — Шведские полицейские обычно входят в состав интернациональных бригад ООН. Почему бы тебе не подать заявление?

— Сейчас нужно закончить расследование. Может быть, потом. Ты когда уезжаешь?

— После Рождества. В начале января.

— А твоя жена?

Пер Окесон развел руками.

— По-моему, она рада от меня отдохнуть.

— А ты? Тоже рад отдохнуть от нее?

Пер Окесон помедлил с ответом.

— Да, — сказал он, наконец. — Я тоже рад сменить обстановку. Иногда мне кажется, что я уже сюда не вернусь. Конечно, я не собираюсь строить корабль и отправляться на нем в Вест-Индию. Об этом я не мечтаю. Но в Судан я уеду. И что будет потом, пока не знаю.

— Все хотят куда-то уехать, — сказал Валландер. — Я перестал узнавать собственную страну. Теперь шведы только и делают, что ищут какой-нибудь затерянный рай.

— Думаешь, и я такой же? Но Судан мало похож на рай.

— Ты правильно делаешь, что проявляешь инициативу, — сказал Валландер. — Мне будет не хватать тебя. Пиши.

— Именно это я и собирался делать. Писать письма. Не служебные. Частные. Вот как раз и узна́ю, сколько у меня друзей. Посмотрим, кто станет отвечать на письма, которые я, надеюсь, напишу.

Перерыв закончился. Мартинсон закрыл окно — он вечно боялся заболеть. Все расселись за столом.

— Давайте подождем делать выводы. Пока займемся Ёстой Рунфельдтом.

Валландер попросил Анн-Бритт Хёглунд рассказать о том, как они обнаружили подвальный офис на Харпегатан и узнали про частную детективную деятельность Рунфельдта. Следом за ней выступили Сведберг и Нюберг, все ознакомились с фотографиями, проявленными и размноженными Нюбергом. Затем Валландер проинформировал своих сотрудников о беседе с сыном Рунфельдта. Его слушали с интересом — куда девались усталость и рассеянность первых часов затянувшегося совещания!

— Меня не оставляет чувство, что мы вплотную приблизились к решению загадки, — сказал Валландер в заключение. — Да, мы по-прежнему ищем точки соприкосновения между двумя жертвами. И пока их не нашли. Но почему обоих убитых характеризуют как жестоких людей? Что дает нам этот факт?

Он сделал паузу, давая возможность высказаться остальным.

Все молчали.

— Пора начинать копать глубже, — продолжал Валландер. — Нам нужно еще очень многое узнать. Отныне все сведения, которые мы получаем по каждому из убитых, должны быть проверены и в отношении второго. Это возьмет на себя Мартинсон. Есть также целый ряд дел первостепенной значимости. Я имею в виду, во-первых, несчастный случай с женой Рунфельдта. Почему-то мне кажется, что это важно для расследования. Затем деньги, которые Хольгер Эриксон пожертвовал церкви в Свенставике. Этим я займусь сам. Придется кое-куда съездить. Например, к озеру в Смоланде, недалеко от Эльмхульта, туда, где утонула жена Рунфельдта. Как я уже сказал, вся эта история кажется странной. Может, я и ошибаюсь. Но нам нельзя оставить вопрос без ответа. Вероятно, также придется съездить в Свенставик.

— Где он находится? — спросил Хансон.

— В южном Емтланде. В нескольких милях от границы с Херьедаленом.

— Какое отношение имел Хольгер Эриксон к Свенставику? Ведь он родом из Сконе.

— Именно это нам и нужно установить, — сказал Валландер. — Почему он не пожертвовал деньги какой-нибудь местной церкви? Почему выбрал именно церковь в Свенставике? Что это значит? Я хочу получить ответ на свои вопросы. Должна же быть какая-то веская причина.

Валландер закончил, никаких возражений не последовало. Итак, надо продолжать искать иголку в стоге сена, зная, что результата можно добиться только долгой и кропотливой работой.

Совещание продолжалось уже несколько часов, когда Валландер решил сам поднять кадровый вопрос. Заодно он хотел обсудить и предложение Лизы о привлечении судебного психиатра.

— Хорошо бы нам дали еще людей, — сказал он. — Работы много, и она требует времени.

— Я возьму это на себя, — ответила Лиза Хольгерсон.

Пер Окесон молча кивнул. За все годы совместной работы Валландер никогда не слышал, чтобы Окесон повторял то, что уже было сказано. И хотя Валландер смутно представлял себе будущие обязанности Окесона в Судане, он думал, что это его качество там наверняка пригодится.

— А вот судебный психиатр, который станет совать нос в наши дела, по-моему, нам не нужен, — продолжал Валландер, когда вопрос о подкреплении был решен. — Я ничего не имею против Матса Экхольма: мы замечательно поработали летом, он очень нам помог. И хотя его вклад был не решающим, однако немаловажным. Сегодня положение дел иное. Я предлагаю выслать Экхольму основные результаты расследования и попросить прокомментировать их. И пока этим ограничиться. Если же ситуация резко изменится, мы можем снова вернуться к обсуждению данного вопроса.

Второе предложение Валландера также не встретило возражений аудитории.

Совещание закончилось уже после часа. Валландер не стал задерживаться на работе. От долгих дискуссий у него разболелась голова. Валландер поехал в центр и зашел в кафе. Во время обеда он попытался оценить, что же все-таки дало сегодняшнее совещание. Мысли его снова и снова возвращались к несчастью, которое в тот зимний день произошло на озере возле Эльмхульта, и, в конце концов, Валландер решил довериться своей интуиции. Пообедав, он позвонил в гостиницу «Секельгорден». Бу Рунфельдт был у себя в номере. Валландер попросил дежурного администратора передать Рунфельдту, что в два — начале третьего он подъедет к нему в гостиницу поговорить. Потом вернулся в участок. Мартинсон и Хансон были у себя. Валландер пригласил их в кабинет. Он поручил Хансону позвонить в Свенставик.

— Что мне спросить?

— Спрашивай о деле. Почему Хольгер Эриксон включил в свое завещание этот пункт? Почему передал деньги именно их приходу? Хотел искупить грехи? Тогда какие? Если станут ссылаться на тайну исповеди и прочее, скажи, что эти сведения помогут предотвратить совершение новых убийств.

— Что, прямо так и спрашивать про отпущение грехов?

Валландер расхохотался.

— Примерно так. Узнай, что сможешь. А я поеду с Бу Рунфельдтом в Эльмхульт. Пусть Эбба закажет нам номер в гостинице.

Мартинсон, казалось, колебался.

— А что ты надеешься выяснить на озере? — спросил он.

— Не знаю, — честно признался Валландер. — Во всяком случае, поездка даст мне возможность пообщаться с Бу Рунфельдтом. Я не могу отделаться от ощущения, что он скрывает от нас какие-то важные сведения и что получить их можно только, проявив определенную настойчивость. Мы продолжаем двигаться по поверхности. А надо пробиваться внутрь. Может быть, найдем кого-то, кто помнит этот случай. Я вас вот что попрошу сделать. Позвоните в Эльмхульт, в местное отделение полиции. Напомните им события десятилетней давности: женщина провалилась на озере под лед. Точную дату можно узнать у дочери, она тренер по баскетболу. А я вам оттуда позвоню.

Валландер шел к машине, преодолевая сопротивление ветра. Он направлялся в «Секельгорден». У стойки администратора на стуле сидел Бу Рунфельдт и ждал его.

— Возьмите теплую одежду, — сказал Валландер. — Мы сейчас кое-куда съездим.

Бу Рунфельдт неприязненно посмотрел на него.

— Куда вы собираетесь?

— Расскажу в машине.

Вскоре они выехали из Истада.

Но о цели их поездки Рунфельдт узнал лишь, когда они проехали поворот на Хёэр.

19

Они только-только миновали Хёэр, как полил дождь. К этому времени Валландер уже начал сомневаться в правильности своих действий. Стоило ли затевать поездку в Эльмхульт? Чего он от нее ждет? Какую пользу расследованию она может принести? Столько хлопот, чтобы просто рассеять сомнения по поводу несчастного случая десятилетней давности?

Но внутренне Валландер был уверен в своей правоте. Он знал, что решение загадки в Эльмхульте не найти. Но они могут, по крайней мере, сделать еще один шаг вперед.

Когда он объяснил Бу Рунфельдту, куда они едут, тот возмутился по поводу, как он выразился, неудачной шутки. Какое отношение имеет трагическая смерть его матери к убийству отца? В этот момент они ехали позади «дальнобойщика», который не пропускал их вперед и залеплял Валландеру ветровое стекло брызгами грязи. Только после того, как Валландеру удалось обогнать грузовик, он ответил на вопрос Рунфельдта.

— И вы и ваша сестра неохотно рассказываете о случившемся, — сказал он. — В принципе, это можно понять. О трагических происшествиях стараются лишний раз не вспоминать. Но почему-то я не очень верю, что именно трагичность случившегося заставляет вас молчать. Если вы прямо здесь и сейчас дадите мне вполне убедительные объяснения, я тут же поверну машину назад. И не забывайте, вы сами рассказали мне о жестокости вашего отца.

— Вот вам и объяснение, — ответил Бу Рунфельдт.

Но Валландер услышал, что голос его едва заметно дрогнул. Такое бывает от усталости и нежелания продолжать сопротивление. Машина ехала вперед, за окном мелькал однообразный пейзаж. Валландер осторожно задавал Рунфельдту вопросы.

— Значит, ваша мать говорила о самоубийстве?

Прошло несколько секунд, прежде чем его спутник ответил.

— По правде сказать, я удивляюсь, что она этого не сделала раньше. Вы не представляете, в каком аду она жила. Ни вам, ни мне этого не представить. Никому.

— Почему она с ним не разводилась?

— Он угрожал убить ее, если она от него уйдет. В том, что он на это способен, она не сомневалась. Бывали случаи, он избивал ее так сильно, что ей приходилось ложиться в больницу. Тогда я многого не понимал. Понял, когда уже было поздно.

— Но если врачи подозревают, что пациент стал жертвой насилия, они обязаны сообщать в полицию.

— У нее всегда были наготове объяснения. Кстати, вполне убедительные. Защищая его, она не останавливалась ни перед чем, даже унижала себя. Например, она могла сказать, что была пьяна и упала. А ведь она в рот не брала спиртного. Но врачи-то этого не знали.

Разговор прервался, когда Валландер стал обгонять автобус. Рунфельдт заметно напрягся. Скорость была небольшая. Но пассажир явно боялся ездить в машине.

— Я думаю, от самоубийства ее удерживали мы, дети, — сказал Рунфельдт, когда автобус остался позади.

— Это естественно, — ответил Валландер. — Давайте лучше вернемся к тому, о чем говорили раньше. Вы сказали, что отец грозился убить вашу мать. Как правило, избивая женщину, мужчина не хочет ее убить. Он просто демонстрирует свою власть. Но иногда не рассчитывает силы. И убивает — случайно. Умышленное убийство — совсем другое дело. Это уже следующий шаг.

Рунфельдт ответил неожиданным вопросом:

— Вы женаты?

— Уже нет.

— Вы били свою жену?

— Зачем бы я стал это делать?

— Я просто спросил.

— Речь сейчас не обо мне.

Бу Рунфельдт замолчал. Он словно давал Валландеру возможность подумать, и тот с ужасающей отчетливостью вспомнил, как однажды, давным-давно, он в приступе слепой и безудержной ярости ударил Мону. Она стукнулась затылком о дверной косяк и на несколько секунд потеряла сознание. Тогда она хотела собрать вещи и уйти. Но Линда была еще совсем маленькая. И Валландер уговорил жену остаться. Они просидели весь вечер и всю ночь. Он умолял ее. Просил прощения. Тот случай ему никогда не забыть. Но он не помнил, что ему предшествовало. Из-за чего они поссорились? Почему он до такой степени потерял голову? Это Валландер уже забыл. А скорее всего, он просто задавил в себе позорное воспоминание: немногих поступков в своей жизни он стыдился так, как этого. Вполне понятно, что вопрос Рунфельдта был ему неприятен.

— Давайте вернемся на десять лет назад, к тому дню, — предложил Валландер после паузы. — Что тогда произошло?

— Было воскресенье, — заговорил Бу Рунфельдт. — Начало февраля. Пятое февраля 1984 года. День был холодным и ясным. По воскресеньям они обычно выезжали за город: в лес, на побережье или на озеро.

— Звучит очень романтично, — сказал Валландер. — Как увязать это с тем, что вы говорили раньше?

— Романтикой там, естественно, и не пахло. Даже наоборот. Мама была парализована страхом. Я не преувеличиваю. Она давно уже перешла ту грань, за которой человек становится рабом своего страха, перестает сопротивляться ему. Ее психика была искалечена. Но, если отец хотел идти гулять, они отправлялись гулять. Она жила в ожидании удара. Причем я уверен, что отец не замечал ее страха. Наверно, думал, что она все забывала и прощала. Я допускаю даже, что он смотрел на избиения как на вполне обыденное дело — подумаешь, вспылил — ну и что?

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. И что же случилось?

— Почему в то воскресенье они поехали в Смоланд, не знаю. Они оставили машину на проселочной дороге. Земля была покрыта снегом, но неглубоким. Они пошли вдоль колеи и вышли к озеру. Спустились на лед. Внезапно лед треснул, и она провалилась. Вытащить ее он не смог. Побежал к машине и поехал за помощью. Но когда ее нашли, она, естественно, уже была мертва.

— Откуда вам все это известно?

— Он позвонил мне. Я в то время был в Стокгольме.

— Что вы помните из вашего телефонного разговора?

— Отец был очень взволнован.

— В чем это выражалось?

— А в чем может выражаться волнение?

— Он плакал? Был в шоке? Постарайтесь описать точнее.

— Он не плакал. Я вообще не помню, чтобы отец плакал, иначе как описывая редкие виды орхидей. Скорее он очень старался убедить меня, что сделал все возможное, чтобы ее спасти. Хотя это ведь и так ясно. Когда один человек попадает в беду, другой пытается ему помочь, разве не так?

— Что он еще говорил?

— Просил меня связаться с сестрой.

— Значит, он сначала позвонил вам?

— Да.

— Что было потом?

— Мы поехали в Сконе. Как мы с вами сейчас едем. Похороны состоялись через неделю. Я разговаривал по телефону с полицией. Они сказали, что должно быть в том месте лед почему-то был очень тонким. Правда, и моя мать была некрупной женщиной.

— Они так и сказали? Там, в полиции? «Лед почему-то был очень тонким»?

— У меня хорошая память на детали. Может быть, это профессиональное.

Валландер кивнул. В окне промелькнула вывеска придорожного кафе. Они сделали короткую остановку, во время которой Валландер расспрашивал Рунфельдта о работе на аудиторской фирме. Но сам слушал его вполуха. Вместо этого он прокручивал в голове разговор, состоявшийся у них в машине. В нем прозвучало что-то важное. Но Валландер никак не мог понять, что именно. Когда они уже собирались уходить, в кармане Валландера зазвонил телефон. Это был Мартинсон. Чтобы не мешать, Бу Рунфельдт отошел в сторону.

— Похоже, нам не повезло, — сказал Мартинсон. — Из двух полицейских, работавших в Эльмхульте десять лет назад, один умер, другой вышел на пенсию и переехал в Эребру.

Валландер почувствовал разочарование. Без компетентного человека их поездка теряла свой смысл.

— Я ведь даже озеро не найду, — вздохнул Валландер. — Неужели никого нельзя разыскать? Например, водителя «скорой»? Или пожарников, если они ее вытаскивали?

— Я нашел человека, который помогал Ёсте Рунфельдту, — сказал Мартинсон. — Знаю, как его зовут и где он живет. Проблема в том, что у него нет телефона.

— Неужели в Швеции до сих пор есть люди, у которых нет телефона?

— Очевидно, есть. Записывай.

Валландер поискал в карманах. Но, как всегда, ни ручки, нибумаги у него не оказалось. Он знаками подозвал к себе Рунфельдта, и тот протянул ему отделанную золотом ручку и одну из своих визитных карточек.

— Его зовут Якоб Хословски, — сказал Мартинсон. — Он большой оригинал, живет один недалеко от этого озера. Озеро называется Стонгшё и находится к северу от Эльмхульта. Со мной очень приветливо поговорила некая дама из муниципалитета. Она сказала, что на дороге висит указатель, как проехать к озеру. А вот как найти Хословски, она не знает. Придется вам зайти к кому-нибудь и спросить.

— Нам есть, где переночевать?

— Вам заказали комнаты в гостинице фирмы «ИКЕА».

— Разве «ИКЕА» не мебелью торгует?

— Мебелью тоже. Но у них есть и гостиница, называется «Постоялый двор».

— Какие еще новости?

— У всех работы по горло. Но поговаривают, что из Стокгольма нам в помощь приедет Хамрен.

Валландер вспомнил двоих полицейских, помогавших им летом. Они произвели на него приятное впечатление.

— А Людвигсон?

— Он попал в аварию, лежит в больнице.

— Что-нибудь серьезное?

— Я спрошу. Хотя у меня сложилось впечатление, что нет.

Валландер закончил разговор и вернул Рунфельдту ручку.

— Дорогая вещь, — сказал он.

— Работать аудитором на такой фирме, как «Прайс Уотерхаус», очень престижно. Во всяком случае, в отношении зарплаты и перспективы роста. Мудрые родители сегодня советуют своим детям идти в аудиторы.

— И какая у них в среднем зарплата?

— Достигнув определенного уровня, большинство заключают персональные контракты, сумма которых, к тому же, не подлежит разглашению.

Валландер понял, что заработки действительно высокие. Как и всех остальных, его поражали появлявшиеся в газетах разоблачения по поводу непомерных выходных пособий и компенсаций, получаемых руководителями некоторых частных предприятий. Его собственная зарплата оперативника всю жизнь была маленькой. В частном охранном бизнесе он мог бы получать вдвое больше. Но он принял решение: до тех пор, пока на его зарплату можно жить, он останется в полиции. Однако про себя Валландер часто называл Швецию страной неравноценных контрактов.

В пять часов они прибыли в Эльмхульт. Бу Рунфельдт спросил, действительно ли им необходимо здесь ночевать. Никаких веских оснований для этого у Валландера не было. Рунфельдт вполне мог сесть на поезд, идущий в Мальмё, и вернуться назад. Но Валландер продолжал настаивать на том, что на озеро нужно ехать утром, а не вечером, в темноте, и что Рунфельдт должен сопровождать его.

Они поселились в гостинице, и Валландер тут же, пока не стемнело, отправился на поиски дома Якоба Хословски. Притормозив возле щита, стоящего при выезде из Эльмхульта, Валландер нашел на нем Стонгшё. Город остался позади. Смеркалось. Валландер повернул налево и еще раз налево. По обеим сторонам дороги плотной стеной возвышался лес. Да, это вам не сконский открытый ландшафт. Валландер остановился, увидев мужчину, чинившего забор. Мужчина объяснил, как найти дом Хословски. И Валландер поехал дальше. К гудению мотора примешивался какой-то посторонний звук. Валландер подумал, что скоро опять придется менять машину. Его «Пежо» начинает стареть. Только откуда взять денег? Эту машину он купил несколько лет назад после того, как его прежняя, тоже «Пежо», однажды ночью сгорела на магистрали Е65. Валландер почти не сомневался, что и новая машина будет той же марки. С возрастом становится все труднее менять привычки.

Вот и следующий поворот. Если он правильно понял, теперь нужно поехать направо. Метров через восемьсот покажется дом Хословски. Дорога была в плохом состоянии, неровная. Валландер промучился метров сто и дал задний ход. Как бы не застрять. Оставив машину, он пошел пешком. Вдоль дороги густо росли деревья, ветер шелестел в их кронах. Валландер шел быстро, стараясь согреться.

Дом выходил прямо на дорогу. Это была старая крестьянская изба. Двор ее загромождали остовы машин. На пне сидел одинокий петух и разглядывал Валландера. В окне горел свет. Валландер понял, что лампа была керосиновой. Он заколебался, не отложить ли посещение до следующего дня. Но путь сюда был неблизким. В интересах расследования нужно экономить время. Валландер приблизился к дверям. Петух все так же неподвижно сидел на пне. Валландер постучал. Послышалось шарканье. Дверь отворилась. Валландер с удивлением увидел перед собой еще молодого мужчину: ему явно не было и сорока. Валландер представился.

— Якоб Хословски, — ответил хозяин дома с легким, едва заметным акцентом. Он явно давно не мылся. От него плохо пахло. Длинные волосы и борода свалялись и имели весьма неряшливый вид. Валландер старался дышать через рот.

— Можно мне на несколько минут вас побеспокоить? — спросил он. — Я полицейский, приехал из Истада.

Хословски улыбнулся и сделал шаг назад.

— Входите. Я всегда впускаю тех, кто стучит в мою дверь.

Валландер вошел в темные сени и чуть не упал, споткнувшись о кошку. Ему никогда прежде не приходилось видеть в одном месте столько кошек. Это напомнило ему Форум. Только здесь к тому же стояла нестерпимая вонь. Валландер шире открыл рот, чтобы хоть как-то дышать, и пошел следом за Хословски в бо́льшую из двух комнат. Мебели здесь почти не было. Только матрасы, подушки, горы книг и керосиновая лампа, одиноко стоящая на табурете. И кошки. Повсюду. Казалось, они изо всех углов таращатся на Валландера, готовые в любой момент наброситься. Валландер поежился.

— Теперь редко можно увидеть дом без электричества, — сказал он.

— Я живу вне времени, — просто ответил Хословски. — В следующей жизни я буду котом.

Валландер кивнул.

— Да, конечно, — сказал Валландер без особой уверенности. — Если не ошибаюсь, десять лет назад вы здесь тоже жили?

— Я живу здесь с тех пор, как покинул время.

Понимая бессмысленность своего следующего вопроса, Валландер все-таки задал его:

— А когда вы покинули время?

— Давным-давно.

Ничего не поделаешь, ответ был исчерпывающим. Валландер неловко опустился на одну из подушек, моля бога о том, чтобы она не оказалась пропитана кошачьей мочой.

— Десять лет назад на Стонгшё провалилась под лед и утонула женщина, — продолжал Валландер. — Я думаю, здесь не каждый день такое происходит, и вы, наверно, помните этот случай? Хотя и живете, как говорите, вне времени.

Валландер отметил, что, признав вневременное существование Хословски, — который был то ли безумен, то ли одержим религиозными идеями, — он расположил его к себе.

— По нашим данным, зимним воскресеньем десять лет назад, — сказал Валландер, — сюда пришел мужчина и попросил о помощи.

Хословски кивнул. Он помнил этот день.

— Человек пришел и стал барабанить в мою дверь. Хотел от меня позвонить.

— А у вас нет телефона?

— Кому мне звонить?

Валландер кивнул.

— Что случилось потом?

— Я показал ему, где живут мои ближайшие соседи. У них есть телефон.

— Вы пошли с ним?

— Я пошел к озеру посмотреть, не смогу ли я ее вытащить.

Валландер помолчал, потом вернулся к началу разговора.

— Значит, человек барабанил в дверь? Я полагаю, он был очень взволнован?

— Наверно.

— Что вы имеете в виду, говоря «наверно»?

— Насколько я помню, он держал себя в руках, что в такой ситуации, пожалуй, удивительно.

— Вы что-нибудь еще заметили?

— Я уже не помню. Эти события разворачивались в другом космическом измерении, которое с тех пор многократно изменялось.

— Давайте продолжим. Вы пошли к озеру. И что потом?

— Лед очень блестел. Я увидел полынью. Пошел туда. Но в воде ничего не увидел.

— Вы пошли туда? А вы не боялись, что лед проломится?

— Я знаю, где лед крепкий. Кроме того, при необходимости я могу становиться невесомым.

«Нормальному человеку с ним просто невозможно разговаривать», — в отчаянии подумал Валландер. Но все-таки продолжал спрашивать.

— Не могли бы вы описать мне полынью?

— Ее наверняка прорубили рыбаки. А потом она замерзла, но лед еще был тонким.

Валландер задумался.

— По-моему, рыбаки просверливают во льду маленькие дырочки?

— Эта была почти четырехугольная. Может, ее выпилили во льду?

— На Стонгшё бывают рыбаки?

— Здесь много рыбы. Я и сам ловлю. Но только не зимой.

— Что случилось потом? Вы подошли к полынье. Ничего не увидели. Что вы сделали тогда?

— Разделся и залез в воду.

Валландер в изумлении уставился на Хословски.

— Господи, а это зачем?

— Я думал, может быть, удастся нащупать ногами ее тело.

— Вы не боялись обморозиться?

— Я могу становиться нечувствительным к сильному холоду или жаре, если это необходимо.

Валландер понял, что ответ был вполне предсказуем.

— Но вы ее не нашли?

— Нет, я опять вылез на лед, оделся. Вскоре прибежали люди, приехала машина с лестницами. Тогда я оттуда ушел.

Валландер с трудом поднялся с неудобной подушки. Воняло в комнате нестерпимо. Вопросов у Валландера больше не было, и он не хотел оставаться в доме дольше, чем этого требовала необходимость. Хотя, надо признать, Якоб Хословски держался очень любезно и доброжелательно.

Хословски проводил гостя на двор.

— Потом ее достали, — сказал он. — Мой сосед обычно заходит сюда и рассказывает то, что, по его мнению, мне необходимо знать об окружающем мире. Например, он всегда сообщает мне новости местного стрелкового общества. События, происходящие в других местах, он считает менее важными. Поэтому я почти ничего не знаю о том, что делается в мире. Не сочтите за труд ответить, нет ли сейчас мировой войны?

— Мировой нет, — ответил Валландер. — Но много локальных военных конфликтов.

Хословски кивнул. Потом указал куда-то в сторону.

— Мой сосед живет очень близко. Но отсюда его дом не видно. До него, может быть, метров триста. Земные расстояния сложно измерить.

Валландер поблагодарил и попрощался. Уже совсем стемнело. Хорошо, что он взял с собой карманный фонарик. Свет его отражался от стволов деревьев. Валландер думал о Якобе Хословски и всех его кошках.

Дом, к которому он вышел, судя по всему, был построен относительно недавно. Рядом с ним стояла под чехлом машина с надписью «Аварийная служба». Валландер позвонил. Ему открыл босоногий мужчина в белой нижней майке. Он так рванул на себя дверь, словно Валландер был уже далеко не первым из многочисленных незваных гостей. Однако лицо его выражало добродушие и приветливость. Из дома слышался плач ребенка. Валландер коротко объяснил цель своего визита.

— Значит, вас сюда Хословски прислал? — спросил мужчина, улыбнувшись.

— Как вы узнали?

— По запаху, — ответил мужчина. — Но все равно, заходите. Проветрим.

Вслед за широкоплечим хозяином Валландер прошел на кухню. Откуда-то сверху раздавался детский плач. Работал телевизор. Мужчина сказал, что его зовут Руне Нильсон и он работает слесарем. Валландер отказался от кофе и объяснил, что его интересует.

— Такое не забывается, — сказал хозяин дома, когда Валландер умолк. — Я тогда еще не был женат. А на этом месте стоял старый дом. Я его потом снес, когда строил новый. Неужели десять лет прошло?

— Ровно десять лет без нескольких месяцев.

— Он пришел и стал колотить в дверь. Это случилось днем.

— Каким он вам показался?

— Взволнованным. Но собранным. Он стал звонить в службу спасения. Тем временем я оделся, и мы отправились на озеро. Пошли через лес, чтобы срезать дорогу. Я тогда часто там ловил рыбу.

— Значит, он не терял самообладания? Что он говорил? Как объяснял происшедшее?

— Она провалилась. Лед треснул.

— Но ведь лед был довольно толстым.

— Лед — хитрая штука. В нем могут быть невидимые трещины или подтаявшие места. Хотя, конечно, странно, что так случилось.

— Якоб Хословски сказал, что полынья была четырехугольной, и что ее, возможно, выпилили.

— Насчет ее формы не помню. Но она была большая.

— А вокруг лед был крепким? Вы не боялись провалиться? Ведь вы, наверно, весите немало.

Руне Нильсон кивнул.

— Я немного думал об этом потом, — сказал он. — Странно, конечно, что вот так вдруг образовалась полынья, и женщина в ней исчезла. Почему он не смог ее вытащить?

— Как он сам объяснял это?

— Сказал, что пытался. Но все произошло очень быстро. Ее утянуло под лед.

— Так и было?

— Ее нашли в нескольких метрах от полыньи, прямо подо льдом. Она не ушла на дно. Я видел, как ее доставали. Сколько буду жить, не забуду этого зрелища. И никогда не пойму, как она могла быть такой тяжелой.

Валландер непонимающе посмотрел на него.

— Что вы имеете в виду? Что значит «такой тяжелой»?

— Я знал Нюгрена, который в то время работал в местной полиции. Его уже нет в живых. Так вот, он сказал, что, по словам мужа, она весила почти восемьдесят килограммов. Это будто бы объясняет, почему лед не выдержал. Но поверить в это было трудно. Хотя, наверно, когда что-то случается, всегда начинаешь думать: «Как это могло случиться? Да можно ли было этого избежать»?

— Да, конечно, — проговорил Валландер, вставая. — Спасибо, что нашли для меня время. Не могли бы вы завтра показать мне то место?

— Мы пойдем по воде?

Валландер улыбнулся.

— Да нет. Мы уж как-нибудь так. Хождение по воде — это по части Якоба Хословски.

Руне Нильсон покачал головой.

— Человек-то он хороший, хоть и живет с кошками. Но совсем сумасшедший.

Проселочной дорогой Валландер возвращался назад. Керосиновая лампа горела в окне Якоба Хословски. Руне Нильсон обещал завтра в восемь утра быть дома. Валландер завел машину и отправился обратно в Эльмхульт. Мотор работал ровно. Валландер чувствовал, что проголодался. Он решил предложить Бу Рунфельдту поужинать вместе. Они правильно сделали, что приехали сюда.

Но в гостинице Валландера ожидало сообщение. Бу Рунфельдт арендовал машину и уехал в Векшё. У него там были друзья, и он собирался переночевать у них. Сказал, что вернется в Эльмхульт утром следующего дня. Сначала такой поступок разозлил Валландера. А если бы Рунфельдт ему зачем-нибудь понадобился вечером? Правда, он оставил номер телефона своих друзей в Векшё. Но звонить ему Валландер не стал. В конце концов, он был даже рад провести вечер в одиночестве. Он поднялся к себе в номер, принял душ, обнаружив при этом, что забыл зубную щетку. Потом оделся и отправился за покупками в магазин, открытый в вечернее время. Проходя мимо пиццерии, он зашел туда поужинать. Мысли все время возвращались к несчастью, случившемуся с матерью Рунфельдта. Казалось, события постепенно складываются в целостную картину. Поев, Валландер вернулся в гостиницу и около девяти позвонил Анн-Бритт Хёглунд. Он надеялся, что она уже уложила детей спать. Анн-Бритт сняла трубку, и Валландер коротко рассказал о том, что произошло со времени отъезда в Эльмхульт. Сам же он хотел узнать, не найдена ли госпожа Свенсон.

— Пока нет, — ответила Анн-Бритт. — Но мы стараемся.

Валландер быстро закончил разговор. Включив телевизор, он стал рассеянно слушать какие-то политические дебаты и незаметно уснул.

Проснулся он в начале седьмого — отдохнувший и выспавшийся.

В половине восьмого он позавтракал и расплатился за номер. Потом сел у стойки администратора и стал ждать. Через несколько минут появился Бу Рунфельдт. Про ночь, проведенную в Векшё, ни тот ни другой не сказали ни слова.

— Нам с вами нужно съездить, — начал Валландер, — на то озеро, где утонула ваша мать.

— Вы считаете, мы не зря сюда забрались? — спросил Рунфельдт.

Валландер заметил его раздражение.

— Нет, не зря, — ответил он. — И ваше присутствие здесь имеет огромное значение. Хотите верьте, хотите нет.

Конечно, он сказал неправду. Но произнес это так убедительно, что Рунфельдт, даже если он и не поверил ему, во всяком случае, засомневался.

Руне Нильсон встретил их и повел тропинкой через лес. Было безветренно и прохладно, около нуля градусов. Земля под ногами затвердела. Вот наконец впереди показалось озеро. По форме оно было вытянутым. Руне Нильсон указал на точку посередине озера. Валландер заметил, что Бу Рунфельдт чувствовал себя здесь крайне неуютно. Видимо, он никогда не приезжал сюда раньше.

— Сейчас трудно представить, как озеро выглядит зимой, — сказал Руне. — Зимой все меняется. И расстояния воспринимаются иначе. То, что сейчас кажется далеким, становится близким, и наоборот.

Валландер подошел к краю берега. Внизу темнела вода. Ему показалось, что он разглядел рыбку, плывущую возле камня. За спиной Валландера Бу Рунфельдт спрашивал Нильсона, глубоко ли озеро. Ответ Нильсона Валландер не расслышал.

«Что же здесь произошло? Ёста Рунфельдт все спланировал заранее? Знал, что в то воскресенье убьет свою жену? Видимо, да. Он подготовил полынью. Так же, как кто-то подпилил доски над канавой Хольгера Эриксона. Тот же, кто держал самого Ёсту Рунфельдта в плену…»

Валландер долго стоял, глядя на озеро, расстилавшееся перед ними. Но то, что он видел, находилось внутри него.

Назад возвращались лесом. Руне Нильсон проводил их до машины. По подсчетам Валландера они вполне успевали вернуться в Истад до полудня.

Но он ошибся. К югу от Эльмхульта машина остановилась. Заглох мотор. Валландер позвонил на станцию техобслуживания. Мастер, прибывший через двадцать минут, быстро установил, что поломка серьезная и ее нельзя устранить на месте. Нужно оставлять машину в Эльмхульте и добираться до Мальмё поездом. Он же довез их до железнодорожной станции. Пока Валландер рассчитывался с ним, Бу Рунфельдт занялся покупкой билетов. Как потом выяснилось, он купил первый класс. Валландер был недоволен, но промолчал. В девять сорок четыре шел поезд на Хеслехольм и Мальмё. Валландер позвонил на работу и попросил встретить его в Мальмё, так как поездов до Истада в ближайшее время не будет. Эбба пообещала прислать кого-нибудь с машиной.

— Неужели у полиции нет машин получше? — вдруг спросил Рунфельдт, когда Эльмхульт уже остался позади. — А если бы была погоня?

— Это моя машина, — ответил Валландер. — Полицейские автомобили находятся гораздо в лучшем состоянии.

Глядя на проплывающие за окнами пейзажи, Валландер думал о Якобе Хословски и его кошках. А еще о том, что Ёста Рунфельдт, должно быть, все-таки убил свою жену. Какое значение это имело для них, он не знал. Теперь Ёста Рунфельдт тоже мертв. Жестокий человек, когда-то совершивший убийство, сам убит изощренным способом.

Следовательно, возможным мотивом преступления является месть. Но кто и за что мстил? А также при чем тут Хольгер Эриксон?

Валландер не знал. Вопросы пока оставались без ответа.

Его мысли прервал приход кондуктора. Это была женщина. Она улыбнулась и, по-сконски картавя, попросила показать билеты.

Валландеру показалось, что она узнала его в лицо. Может быть, видела его фотографию в газетах?

— Когда мы прибываем в Мальмё? — спросил он.

— В двенадцать пятнадцать, — ответила она. — В одиннадцать тринадцать — Хеслехольм.

Кондуктор ушла.

Расписание она всегда держала в голове.

20

На вокзале их встречал Петерс. Когда они сошли с поезда, Бу Рунфельдт извинился, сказав, что задержится на пару часов в Мальмё. Однако во второй половине дня он будет в Истаде, где им с сестрой предстоит заняться имуществом отца и решить вопрос с цветочным магазином.

По дороге в Истад Валландер сидел на заднем сиденье машины и записывал, что произошло в Эльмхульте. На станции в Мальмё он купил ручку и тетрадь, которая теперь покачивалась у него на коленке. Петерс, будучи человеком неразговорчивым, и видя, что Валландер занят, за всю поездку не произнес ни единого слова. Когда они подъезжали к Истаду, светило солнце, но было ветрено. Уже 14 октября. Не прошло и недели, как похоронили его отца. Валландер предчувствовал или, вернее, опасался, что то, что он испытывает сейчас, — всего лишь малая часть горя, которое ему предстоит пережить.

В Истаде они сразу поехали в участок. В поезде Валландер съел несколько безумно дорогих бутербродов и теперь мог обойтись без ланча. Он задержался в приемной рассказать Эббе о том, что произошло с его машиной. Ее старенькая, но вполне приличная «вольво PV» стояла, как обычно, на стоянке.

— Ничего не поделаешь, придется покупать новую, — сказал Валландер. — Непонятно только, откуда взять деньги.

— Вообще безобразие, что нам так мало платят, — ответила она. — Правда, лучше об этом не думать.

— Не уверен, — ответил Валландер. — Вряд ли зарплата станет больше, если о ней совсем забыть.

— У тебя, наверно, есть тайный договор о материальной компенсации в случае увольнения, — сказала Эбба.

— Он есть у всех, — ответил Валландер. — Кроме таких, как мы с тобой.

По дороге к себе он заглянул в кабинеты своих коллег. Никого на месте не было, кроме Нюберга, чья комната находилась в самом конце коридора. Обычно застать его там было почти невозможно.

— Как нога? — спросил Валландер, увидев прислоненный к столу костыль.

— Как видишь, — раздраженно ответил Нюберг.

— Вы случайно не обнаружили сумку Ёсты Рунфельдта?

— В лесу Марсвинсхольм ее нет. Ее бы нашли собаки.

— Есть новые зацепки?

— Естественно. Вопрос только в том, имеют ли они отношение к делу. Сейчас мы сравниваем отпечатки шин с проселочной дороги за холмом, где стоит вышка Хольгера Эриксона, с теми, что мы нашли в лесу. Вряд ли это даст какие-либо однозначные результаты. В обоих местах было слишком мокро и грязно.

— Есть еще что-то важное?

— Обезьянья голова, — ответил Нюберг. — Которая оказалась не обезьяньей, а человеческой. Из Этнографического музея в Стокгольме пришло длинное подробное письмо. Я понял примерно половину. Но самое главное: они уверены, что голова — из Бельгийского Конго. То, что сейчас называется Заир. И ей, как они думают, лет сорок-пятьдесят.

— Это совпадает со временем событий, — сказал Валландер.

— Музей попросил голову себе.

— Придется ответчикам учесть это по окончании расследования.

Нюберг вдруг посмотрел на него с вызовом.

— Мы найдем тех, кто это сделал?

— Нам ничего другого не остается.

Нюберг молча кивнул.

— Ты сказал «ответчикам». Когда я тебя спрашивал раньше, ты сказал, что преступник, скорее всего, один.

— Разве я сказал «ответчикам»?

— Да.

— Мне все-таки кажется, что он действовал в одиночку. Только я не могу этого объяснить.

Валландер собрался уходить. Нюберг остановил его.

— Нам удалось вытянуть из фирмы «Секьюр» в Буросе, что именно покупал у них Ёста Рунфельдт. Кроме оборудования для прослушивания и магнитной кисти он еще три раза делал у них заказы. Фирма существует не так давно. Он приобрел бинокль ночного видения, несколько карманных фонариков и всякую ерунду. Ничего незаконного. Карманные фонарики мы нашли на Харпегатан. Но бинокля ночного видения не оказалось ни там, ни на Вестра Вальгатан.

Валландер задумался.

— А не мог он положить его в сумку, чтобы взять с собой в Найроби? Может, на орхидеи надо смотреть ночью?

— Во всяком случае, мы его не нашли, — сказал Нюберг.

Валландер пошел к себе. Хотел налить кофе, но передумал. Он сел за стол и перечитал то, что написал в машине, стараясь найти, чем похожи и чем отличаются друг от друга эти два убийства. Убитых по разным причинам назвали жестокими. Хольгер Эриксон был груб с подчиненными, а Ёста Рунфельдт избивал жену. В этом они похожи. Убийства обоих тщательно продуманы. Валландер был по-прежнему уверен, что Рунфельдта держали в заключении. Никак иначе объяснить его долгое отсутствие нельзя. Эриксон же, напротив, сам пошел навстречу своей смерти. В этом заключается отличие. Но Валландер чувствовал, что некоторое сходство, хоть и трудноуловимое, все-таки есть. Почему Рунфельдта держали в заключении? Почему его убили не сразу? Причин может быть много. Если преступник тянул время, то зачем? А что, если он не мог сразу убить Рунфельдта? В таком случае, почему? А может быть, в его план входило заточить Рунфельдта и морить его голодом, пока он совсем не обессилит?

Единственный мотив, который казался Валландеру возможным, это месть. Но месть за что? Никакой четкой линии он не пока видел.

Валландер перешел к фигуре преступника. Судя по всему, это очень сильный мужчина. Возможно, они ошибаются и убийца не один, но Валландер так не думал. Было что-то в подготовке убийств, говорящее, что убийца действовал в одиночку.

«Тщательная подготовка — это одно из важнейших условий, — подумал Валландер. — Когда преступников несколько, им совсем необязательно так детально разрабатывать план убийства».

Валландер откинулся на спинку стула. Он пытался найти причину мучившего его беспокойства. Что-то он упустил. Или неправильно истолковал. Только он никак не мог понять, что именно.

Примерно через час он все-таки принес себе кофе. Потом позвонил оптику. Валландер так и не дошел до него в прошлый раз и теперь тот сказал, что Валландер может прийти, когда ему удобно, без записи. Дважды перерыв карманы своей куртки в поисках номера автомеханика в Эльмхульте, он в конце концов нашел его в кармане брюк. Ремонт машины обойдется очень дорого. Но если Валландер хочет ее продать, то другого выбора у него нет.

Завершив разговор с автомехаником, Валландер позвонил Мартинсону.

— Я не знал, что ты вернулся. Что в Эльмхульте?

— Я как раз хотел об этом поговорить. Кто сейчас на месте?

— Только что видел Хансона, — ответил Мартинсон. — Мы договорились встретиться в пять.

— Тогда увидимся в пять.

Валландер повесил трубку и вдруг вспомнил Якоба Хословски с его кошками. Когда же он сам наконец займется поиском дома? Вполне вероятно, что никогда. Работы у полиции становилось все больше и больше. Раньше всегда находились такие минуты, когда напряжение спадало. Теперь же это случается крайне редко. И ничто не предвещает изменений к лучшему. Растет преступность или нет, Валландер не знал. Но некоторые преступления по своей жестокости и запутанности без сомнения превосходят те, с которыми они сталкивались раньше. Теперь мало кто вел непосредственно оперативную работу. Все больше полицейских занимали административные должности. Непрерывно растущее большинство организовывало работу непрерывно уменьшающегося меньшинства. Сам Валландер не мог бы все время сидеть в кабинете. Уже сейчас он нарушал свой обычный ритм. Не выходя за стены полицейского участка, они бы никогда никого не поймали. Техническое развитие шло вперед. Но техника никогда не сможет заменить оперативную работу.

Он снова подумал об Эльмхульте. Что произошло в тот зимний день на льду Стонгшё десять лет назад? Действительно ли Ёста Рунфельдт подстроил несчастный случай и убил свою жену? У этой версии есть некоторые основания. Уж слишком многое непохоже на несчастный случай. Наверняка это дело без особого труда можно разыскать где-то в архиве. Несмотря на очевидную несерьезность проведенного тогда расследования, Валландер не винил тех полицейских. Что они могли заподозрить? Да и почему они вообще должны были что-то подозревать?

Валландер поднял трубку и снова набрал номер Мартинсона. Он попросил его связаться с Эльмхультом и заказать копию дела о несчастном случае на Стонгшё.

— Почему ты этого не сделал сам? — удивленно спросил Мартинсон.

— Я не встречался с полицейскими, — ответил Валландер. — Я сидел на полу в одном доме, окруженный бесчисленным количеством кошек, хозяин которых может, когда ему надо, становиться невесомым. Пусть пришлют бумаги как можно быстрее.

Мартинсон не успел больше ничего спросить, потому что Валландер повесил трубку. Было три часа. Валландер выглянул в окно. Погода не испортилась. Можно вполне, не откладывая, сходить к оптику. Собрание назначено на пять. До этого он все равно не много успеет сделать. К тому же, он хотел проветриться. Ныли виски. Он надел куртку и вышел на улицу. Эбба разговаривала по телефону. Он оставил ей записку, что будет в пять. Выйдя на улицу, он поискал глазами свою машину, но потом вспомнил. До центра он дошел за десять минут. Магазин оптика находился на Стура Эстергатан, неподалеку от переулка Пильгренд. Его попросили несколько минут подождать. Он стал листать лежавшие на столе газеты. В одной была его фотография, сделанная примерно лет пять назад. Он еле узнал себя. Убийствам были посвящены несколько разворотов. «Полиция идет по следу». Его собственные слова. Неправда. Интересно, читает ли газеты преступник, которого они ищут? Следит ли он за работой полиции? Валландер стал листать дальше. Остановился на одной странице. То, что он прочитал, поразило его. Он посмотрел на фотографию. Журналист из еще не начавшей выходить газеты «Наблюдатель» был прав. В Истаде действительно собираются люди со всей страны, чтобы создать общенациональную организацию народных дружин. Они высказались достаточно прямо. Если необходимо, они готовы пойти в обход закона. Они поддерживают работу полиции, но они против сокращений. И прежде всего они против правовой незащищенности. Валландер читал со смешанным чувством неприязни и горечи. Что-то действительно происходит. Поборники вооруженных и организованных народных дружин больше не держатся в тени. Они вышли на свет. Не скрывая своих имен и лиц. И соберутся они в Истаде, чтобы создать общенациональную организацию.

Валландер отшвырнул газету. «Нам придется сражаться на два фронта, — подумал он. — Это намного серьезнее, чем все пресловутые неонацистские организации, чья опасность постоянно преувеличивается. Уж не говоря о бандах байкеров».

Наконец очередь дошла до него. Валландер сидел со странным аппаратом перед глазами и смотрел на расплывчатые буквы. Он вдруг испугался, что теряет зрение. Ему казалось, что он ничего не видит. Но потом, когда оптик водрузил ему на нос очки и положил перед ним газету, в которой тоже была статья о народных дружинах и о будущей общенациональной организации, он смог прочесть текст, не напрягая глаз. Это на мгновение сгладило неприятные впечатления от статьи.

— Вам нужны очки для чтения, — вежливо сказал оптик. — В вашем возрасте это вполне нормально. Достаточно плюс полтора. И каждые несколько лет вам, скорее всего, придется корректировать резкость стекол.

Потом Валландер выбирал оправу. Услышав цены, он обомлел. Но узнав, что существуют еще и дешевые пластиковые оправы, он, не задумываясь, решил купить их.

— Сколько пар? — спросил оптик. — Две? На всякий случай.

Валландер вспомнил, сколько ручек он потерял. А смириться с мыслью, что очки придется носить на шнурке на шее, он не мог.

— Пять, — сказал он.

Когда он уходил от оптика, было только четыре часа. Поэтому он решил заодно сходить и в маклерскую контору, в витринах которой несколько дней назад он рассматривал фотографии домов. Он вошел и, сев за столик, стал изучать документы на недвижимость. Два дома привлекли его внимание. Он взял копии документов и пообещал зайти в случае, если он захочет их посмотреть. Он снова вышел на улицу. До пяти еще было время, и он решил разобраться наконец с вопросом, который интересовал его с момента смерти Хольгера Эриксона. Он направился на площадь Стурторгет в книжный магазин. Ему сказали, что продавец, которого он ищет, внизу на складе. Он спустился по небольшой лесенке и нашел своего знакомого среди ящиков со школьными учебниками. Они поздоровались.

— Ты все еще должен мне девятнадцать крон, — сказал, улыбнувшись, продавец.

— За что?

— Летом меня разбудили как-то в шесть утра, потому что полиции нужна была карта Доминиканской республики. Полицейский, который пришел за ней, заплатил 100 крон. А стоила она сто девятнадцать.

Валландер полез в карман куртки за кошельком. Продавец остановил его.

— Да ладно, — сказал он. — Я пошутил.

— Стихи Хольгера Эриксона, — начал Валландер. — Он издавал их за свой счет. Кто их читал?

— Он, конечно, был всего лишь дилетант, — сказал продавец. — Но писал неплохо. Проблема, видимо, в том, что писал он только о птицах. Вернее, это единственное, о чем он мог писать хорошо. Другие темы никогда ему не давались.

— Кто покупал его книги?

— Особым спросом в моем магазине они не пользовались. Доходов такая сельская писанина чаще всего, разумеется, не приносит. Но она по-своему важна.

— Кто покупал их?

— Не знаю, честно говоря. Может, какой турист, забредший в Сконе? Вообще его стихами вполне могли заинтересоваться любители птиц. Еще, может, собиратели сельской литературы.

— Птицы, — произнес Валландер. — Значит, он никогда не писал ничего такого, что могло вызвать недовольство людей?

— Конечно, нет, — удивленно ответил продавец. — А разве кто-то утверждает обратное?

— Нет, я просто спросил, — сказал Валландер.

Валландер вышел из магазина и стал подниматься к участку.

Войдя в комнату заседаний и сев на свое обычное место, он прежде всего надел себе на нос очки. Никто ничего не сказал, хотя все заметно повеселели.

— Кого нет? — спросил он.

— Сведберга, — ответила Анн-Бритт Хёглунд. — Я не знаю, где он.

Она не успела договорить, как дверь распахнулась, и в комнату вошел Сведберг. Валландер сразу понял: что-то случилось.

— Я нашел госпожу Свенсон, — сказал он. — Последнюю клиентку Ёсты Рунфельдта. Если все действительно так, как мы думаем.

— Отлично, — произнес Валландер, с нетерпением ожидая продолжения.

— Я подумал: а что, если она заходила к нему в магазин. И захватил с собой снимок, который мы проявили. Ванья Андерсон вспомнила, что как-то на столе в дальней комнате видела фотографию этого же человека. Еще она сказала, что раза два в магазин приходила дама, назвавшаяся Свенсон. Один раз она купила цветы, которые нужно было кому-то послать. Остальное очень просто. Ее адрес и телефон были записаны в магазине. Она живет в Сёвестаде на Бюабексвеген. Я поехал к ней. У нее небольшой сад — она выращивает фрукты и овощи на продажу. Я захватил с собой фотографию и рассказал все как есть: что по нашим предположениям Ёста Рунфельдт был нанят ею как частный детектив. Она сразу же все подтвердила.

— Отлично, — повторил Валландер. — Что она еще сказала?

— Я больше ничего не спрашивал. Она была занята: в доме работали плотники, и я решил, что лучше вместе подготовить для нее вопросы.

— Сегодня же поедем к ней, — сказал Валландер. — Давайте побыстрее закончим это совещание.

Они просидели еще минут тридцать. Вошла Лиза Хольгерсон и молча села. Валландер докладывал о своей поездке в Эльмхульт. В конце он прямо сказал: нельзя исключать возможности, что Ёста Рунфельдт убил свою жену. Получив копию этого дела, нужно решать, как действовать дальше.

Когда Валландер закончил, все молчали. Понимая, что он, возможно, прав, никто толком не знал, к чему это может их привести.

— Эта поездка была важной, — спустя некоторое время сказал Валландер. — Думаю, полезной окажется и поездка в Свенставик.

— С заездом в Евле, — добавила Анн-Бритт Хёглунд. — Не знаю, что это даст, но я попросила одного хорошего знакомого из Стокгольма купить мне в специализированном книжном магазине несколько номеров газеты «Терминатор». Сегодня я их получила.

— Что это за газета? — спросил Валландер, который знал о ней только понаслышке.

— Она выходит в США, — ответила она. — Это, можно сказать, плохо замаскированная газета для тех, кто ищет работу наемника, телохранителя или солдата. Малоприятное издание. Кроме всего прочего, с расистской ориентацией. Но я нашла в ней небезынтересное для нас объявление. Человек из Евле предлагает свою помощь в поиске работы тем, кто, как он выражается, «хочет сражаться и свободен от предрассудков». Я позвонила нашим коллегам в Евле. Они знают, кто это, но никогда не имели с ним дела. Они полагают, что в Швеции у него хорошие контакты с бывшими наемниками.

— Это важно, — сказал Валландер. — С ним мы обязательно должны связаться. Думаю, можно объединить эти две поездки.

— Я посмотрела на карте, — продолжила она. — Можно лететь до Эстерсунда, а там взять напрокат машину. Или прибегнуть к помощи тамошних полицейских.

Валландер закрыл свою тетрадь.

— Проследи, чтобы мне все подготовили для поездки. Если можно, я бы поехал завтра.

— Ты не забыл, что завтра суббота? — спросил Мартинсон.

— Те, к кому я еду, примут меня и в субботу, — ответил Валландер. — Мы не можем тратить время впустую. Давайте расходиться. Кто едет со мной в Сёвестад?

Перед тем, как кто-нибудь успел ответить, Лиза Хольгерсон постучала карандашом по столу.

— Одну минуту, — сказала она. — Не знаю, насколько вы в курсе, но в городе собираются люди, чтобы создать общенациональную организацию народных дружин. Думаю, было бы неплохо как можно скорее обсудить, какова наша позиция в этом вопросе.

— Государственное полицейское управление распространило огромное количество циркуляров касательно так называемых народных дружин, — сказал Валландер. — Думаю, им небезызвестно однозначное отношение закона к частному правосудию.

— Конечно, небезызвестно, — ответила она. — Но у меня есть предчувствие, что что-то происходит. Я боюсь, скоро они пристрелят какого-нибудь вора, а потом станут друг друга выгораживать.

Валландер знал, что она права. Но в данный момент он не мог думать ни о чем, кроме расследования этого двойного убийства.

— И все же давайте отложим это до понедельника, — сказал он. — Я согласен, что это важно. Вопрос имеет решающее значение для будущего, если мы не хотим, чтобы вокруг бегали люди, играющие в полицейских. Давайте обсудим это на совещании в понедельник.

Лиза Хольгерсон согласилась, и они разошлись, решив, что в Сёвестад с Валландером поедут Анн-Бритт Хёглунд и Сведберг. Когда они выходили, было уже шесть. Погода испортилась, и вечером или ночью мог начаться дождь. Они поехали на машине Анн-Бритт Хёглунд. Валландер сел сзади. Ему вдруг пришло в голову, что от него все еще пахнет кошками Якоба Хословски.

— Мария Свенсон, — сказал Сведберг. — Тридцать шесть лет. Она держит небольшой сад в Сёвестаде. Если я правильно понял, она торгует только экологически чистыми овощами и фруктами.

— Ты не спросил ее, зачем она обращалась к Рунфельдту?

— Нет. Я уехал сразу, как только подтвердилось, что они знакомы.

— Да, очень любопытно, — сказал Валландер. — За все годы моей работы в полиции я ни разу не встречал человека, обращавшегося к помощи частного детектива.

— На фотографии изображен мужчина, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Она замужем?

— Я рассказал все, что знал, — ответил Сведберг. — Теперь вам известно столько же, сколько и мне.

— Вернее, неизвестно, — уточнил Валландер. — Ведь мы почти ничего не знаем.

Через минут двадцать они приехали в Сёвестад. Однажды много лет назад Валландер снимал там повешенного. Он запомнил это дело, так как тогда впервые столкнулся с самоубийством и не любил вспоминать о нем.

Сведберг затормозил у дома, к которому были пристроены теплица и магазин с вывеской «Овощи г-жи Свенсон». Они вышли из машины.

— Она живет в этом доме, — сказал Сведберг. — Наверное, магазин сегодня уже закрыт.

— Цветочный и овощной магазин, — сказал Валландер. — Это что-нибудь значит? Или случайное совпадение?

Он не рассчитывал услышать ответ на свой вопрос. Ему никто и не ответил. Когда они по дорожке, посыпанной гравием, почти дошли до дома, дверь открылась.

— Это Мария Свенсон, — сказал Сведберг. — Она ждала нас.

На крыльце стояла женщина в джинсах и белой рубашке и в деревянных сабо на ногах. В ее внешности было что-то неопределенное. Он отметил, что она совсем не накрашена. Сведберг представил их. Мария Свенсон пригласила войти. Они сели в гостиной. У Валландера в голове промелькнуло, что даже сам дом какой-то неопределенный. Как будто ей было совершенно все равно, как она живет.

— Хотите кофе? — предложила Мария Свенсон.

Они отказались.

— Как вы уже поняли, мы хотим получше разузнать о ваших отношениях с Ёстой Рунфельдтом.

Она удивленно на него посмотрела.

— Наших отношениях?

— Отношениях частного детектива и клиента, — уточнил Валландер.

— Это другое дело.

— Ёсту Рунфельдта убили. Нам не сразу стало известно, что он был не только продавцом цветов, но занимался частной сыскной деятельностью.

Валландер ужаснулся собственному языку.

— И мой первый вопрос: как вы на него вышли?

— Я прочитала объявление в газете «Работа». Это было летом.

— И как вы с ним связались?

— Я пришла в цветочный магазин. Позже в тот же день мы встретились в кафе в Истаде. На площади Стурторгет, названия я не запомнила.

— Почему вы решили с ним встретиться?

— На этот вопрос я бы предпочла не отвечать.

Ее слова прозвучали очень решительно, что немного удивило Валландера — до сих пор она отвечала на все его вопросы.

— Боюсь, вам все равно придется ответить, — сказал он.

— Могу заверить вас, что это не имеет никакого отношения к его смерти. Я так же потрясена и напугана случившимся, как и все остальные.

— Какое отношение этот вопрос имеет к делу, будет решать полиция, — сказал Валландер. — К сожалению, ответить на вопрос придется. Вы можете сделать это здесь. Тогда все, что непосредственно не касается расследования, останется между нами. В случае же формального допроса избежать проникновения подробностей в средства массовой информации будет сложнее.

Она долго молчала. Они ждали. Валландер положил на стол фотографию, проявленную на Харпегатан. Она посмотрела на нее полным безразличия взглядом.

— Это ваш муж? — спросил Валландер.

Она удивленно уставилась на него. Потом расхохоталась.

— Нет, это не мой муж. Но он украл у меня мою любовь.

Валландер не понял. Анн-Бритт Хёглунд в отличие от него сообразила сразу.

— Как ее зовут?

— Анника.

— И этот мужчина встал между вами?

Она была опять серьезна.

— Я начинала подозревать. Под конец я уже не знала, что делать. Именно тогда мне пришла в голову мысль нанять частного детектива. Я хотела быть уверена, что она бросает меня, что она изменилась и уходит к мужчине. Потом приезжал Ёста Рунфельдт и подтвердил мои подозрения. На следующий день я написала Аннике, что никогда больше не хочу ее видеть.

— Когда это произошло? — спросил Валландер. — Когда он приезжал?

— Двадцатого или двадцать первого сентября.

— И после этого вы с ним ни разу не встречались?

— Нет. Я перевела деньги на его счет.

— Какое у вас о нем сложилось впечатление?

— Он был очень любезен. Ему очень нравились орхидеи. Мы хорошо с ним поладили, так как он казался таким же замкнутым, как и я.

— Последний вопрос, — сказал Валландер, немного подумав. — Почему его могли убить? Может быть, он что-нибудь говорил? Вы ничего не заметили?

— Нет, — ответила она. — Ничего. Я и сама об этом думала.

Валландер взглянул на своих коллег и встал.

— В таком случае не будем вам больше мешать, — сказал он. — Этот разговор останется между нами. Обещаю.

— Спасибо, — ответила она. — Мне бы не хотелось потерять моих покупателей.

Они попрощались на пороге. Она закрыла дверь, не дожидаясь, пока они выйдут на улицу.

— Что она имела в виду, когда сказала, что боится потерять покупателей? — спросил Валландер.

— Сельские жители консервативны, — ответила Анн-Бритт Хёглунд. — Для большинства лесбиянка по-прежнему остается чем-то грязным. Думаю, у нее есть все причины скрывать это.

Они сели в машину. Валландер подумал, что скоро пойдет дождь.

— Что нам дала эта поездка? — спросил Сведберг.

Валландер знал, что есть только один ответ.

— Благодаря ей мы с места не сдвинулись, — сказал он. — А положение дел таково: мы ничего не знаем наверняка. У нас есть несколько отдельных нитей. Но ни одного четкого следа. У нас нет ничего.

Они молча сидели в машине. Валландер на минуту почувствовал угрызения совести. Словно он воткнул нож в спину расследованию. Но он все равно знал, что сказал правду.

У них не было ни единой зацепки.

Ничего.

21

В ту ночь Валландеру приснился сон.

Он был в Риме. Они с отцом шли по улице, лето вдруг кончилось, настала осень, римская осень. Они о чем-то беседовали, о чем, Валландер не помнил. Вдруг отец исчез. Это произошло очень быстро. Только что он шел рядом с ним, и вот он пропал, проглоченный уличным шумом.

Вздрогнув, он проснулся. В тишине ночи сон казался прозрачным, ясным. Грусть об отце — им уже никогда не закончить прерванный разговор. Отца ему не было жаль. Было жаль себя, оставшегося здесь.

Заснуть он больше не смог. Да и вставать уже скоро.

Когда они прошлым вечером вернулись из Сёвестада в полицейское управление, он нашел записку, что его рейс завтра в 7 утра из «Стурупа» с пересадкой в «Арланде» и с прибытием в Эстерсунд в 9.50. Из маршрута следовало, что он может провести субботний вечер либо в Свенставике, либо в Евле. В аэропорту на Фрёсёне для него оставлена машина. Там он уже сам решит, где ему переночевать. Он посмотрел на карту Швеции, висящую рядом с увеличенной картой Сконе, и придумал. Из своего кабинета он позвонил Линде. В первый раз он попал на автоответчик. Он задал свой вопрос: не могла бы она приехать в Евле — ведь дорога в поезде не займет более двух часов — и переночевать там? Потом Валландер разыскал Сведберга — не сразу: тот был в спортивном зале, в подвале. В пятницу вечером Сведберг любил в полном одиночестве посидеть там в сауне. Валландер попросил его об одолжении — заказать две комнаты в хорошей гостинице в Евле на завтрашний вечер. А в воскресенье пусть звонит ему на мобильный.

После этого он пошел домой. И ему опять приснился тот же сон — улица в осеннем Риме.

В шесть часов его ждало такси. В аэропорту он получил билеты. Из-за субботнего утра самолет в Стокгольм был полупустой. Самолет в Эстерсунд взлетел точно по расписанию. Валландер никогда не был в Эстерсунде. Севернее Стокгольма он вообще ездил крайне редко. Сейчас он рад был уехать: по крайней мере, он сможет развеяться и не думать о приснившемся ему сне.

Когда они приземлились в Эстерсунде, было холодно. Пилот сообщил, что температура плюс один. «Холод здесь не такой, как в Сконе, — подумал Валландер, когда шел к зданию аэропорта. — И глиной не пахнет». Он переехал через мост с острова Фрёсён. Ему нравился ландшафт. Город приятно располагался на склоне у озера. Валландер выбрался на дорогу, ведущую в южном направлении. Он ехал в чужой машине по незнакомой местности, и это давало ему ощущение раскрепощенности.

В половине двенадцатого он был в Свенставике. По дороге ему позвонил Сведберг и сообщил, что встретиться он должен с Робертом Меландером. Это человек из приходской администрации, и с ним связывался адвокат Бьюрман. Меландер жил в Свенставике в красном доме рядом с бывшим зданием суда, где теперь, в частности, помещалась контора ABF.[31] Валландер поставил машину у магазина ICA[32] в центре города. Он не сразу понял, что здание суда находится за новым торговым центром. Он оставил машину и пошел пешком. Несмотря на тучи, дождя не было. Он вошел во двор деревянного хорошо ухоженного дома, судя по всему принадлежавшего Роберту Меландеру. На цепи у конуры сидела лайка. Дверь дома была открыта. Валландер постучался. Никто не ответил. Ему показалось, что он слышит звуки с другой стороны дома. Он обошел вокруг. У Меландера был большой участок. Там росли картошка и кусты смородины. Валландер не думал, что смородина растет так далеко на севере. Мужчина в резиновых сапогах отпиливал ветки с лежащего на земле дерева. Заметив Валландера, он выпрямился. Ему было примерно столько же лет, сколько Валландеру. Он улыбнулся и отложил пилу.

— Подозреваю, что вы и есть полицейский из Истада, — сказал он и протянул руку.

«У него очень выразительный диалект», — подумал Валландер.

— Когда вы выехали? — спросил Меландер. — Вчера вечером?

— Семичасовым самолетом, — ответил Валландер. — Сегодня утром.

— Надо же, как быстро, — сказал Меландер. — Однажды в 60-х я был в Мальмё. Я тогда подумывал уехать отсюда. И на большом предприятии была работа.

— «Кокумс»,[33] — ответил Валландер. — Но его уже не существует.

— Сейчас уже ничего не существует, — философски сказал Меландер. — Тогда мне пришлось добираться четыре дня на машине.

— Но в Мальмё вы не остались, — заметил Валландер.

— Нет, — радостно подтвердил Меландер. — Там на юге красиво и очень мило, но это не мое. Если я когда-нибудь и перееду, то на север, а не на юг. Мне говорили, что у вас даже снега там нет.

— Иногда бывает, — возразил Валландер. — Зато когда он начинается, то идет бесконечно.

— В доме ждет завтрак, — сказал Меландер. — Моя жена работает в поликлинике. Но она все приготовила.

— Здесь очень красиво, — сказал Валландер.

— Это правда. И красота не исчезает. Уже сколько лет.

Они сели за стол. Валландер ел с аппетитом. Все было очень вкусно. Меландер к тому же оказался хорошим рассказчиком. Валландер понял, что он зарабатывает на жизнь чем придется. Зимой, к примеру, он проводит курсы народных танцев. Только когда они начали пить кофе, Валландер заговорил о своем деле.

— Мы и сами удивились, — ответил Меландер. — Сто тысяч крон это большая сумма. Особенно, когда их дарит незнакомец.

— Значит, никто не знал, кто такой Хольгер Эриксон?

— Нет. Какой-то торговец автомобилями из Сконе, которого убили. Очень странно. Я и мои коллеги из церкви начали расспрашивать людей. Мы даже поместили объявления в газетах. Писали, что собираем о нем любые сведения. Но никто не откликнулся.

Валландер не забыл захватить с собой фотографию Хольгера Эриксона — ту, что они нашли в его письменном столе. Роберт Меландер изучал ее, набивая трубку. Не спуская с фотографии взгляда, закурил. Валландер уже начал было надеяться. Но в конце концов Меландер покачал головой.

— Этот человек мне незнаком. У меня хорошая память на лица. Его я никогда не видел. Может быть, кто-нибудь другой узнает его. Но я его вижу в первый раз.

— Я назову вам два имени, — сказал Валландер. — Первое — Ёста Рунфельдт. Оно вам ничего не говорит?

Меландер задумался. Но ненадолго.

— Этот человек не отсюда, — сказал он. — И не похоже, что это выдуманное имя или псевдоним.

— Второе имя — Харальд Бергрен, — сказал Валландер.

Трубка Меландера погасла. Он положил ее на стол.

— Может быть, — ответил он. — Подождите, я позвоню.

На широком подоконнике стоял телефон. Валландер волновался. Больше всего в эту минуту ему хотелось найти человека, написавшего дневник из Конго.

Человека, с которым говорил Меландер, звали Нильс.

— У меня тут гость из Сконе, — сказал ему Меландер. — Его зовут Курт, и он полицейский. Он ищет человека по имени Харальд Бергрен. Кажется, в Свенставике никого с таким именем нет, но, возможно, он похоронен у нас на кладбище.

Валландер огорчился, но не очень — ведь даже мертвый Харальд Бергрен мог им помочь.

Меландер молча слушал. Потом в конце разговора спросил, как чувствует себя после несчастного случая некий Артур. Валландер не понял, что именно с ним произошло, но состояние его здоровья, судя по всему, было прежним. Меландер вернулся к столу.

— Нильс Энман ухаживает за кладбищем, — сказал он. — Плита с именем Харальд Бергрен там есть. Но Нильс еще молодой. Смотритель, который работал до него, уже сам там покоится. Может, пойдем посмотрим?

Валландер встал. Меландер удивился его поспешности.

— Говорят, что люди из Сконе медлительны. Но по вам этого не скажешь.

— У меня есть свои недостатки, — ответил Валландер.

Они вышли. Осенний воздух был прозрачен. По дороге Роберт Меландер со всеми здоровался. Они подошли к кладбищу.

— Его могила ближе к лесу, — сказал Меландер.

Валландер шел за ним между могилами и думал про сон, который приснился ему ночью. То, что его отец умер, вдруг показалось ему нереальным. Как будто он еще не сумел до конца понять это.

Меландер остановился и указал на вертикальное надгробие с желтой надписью. Валландер прочитал и тут же понял, что это совершенно не то. Человек, которого звали Харальд Бергрен, и чья могила была перед ним, умер в сорок девятом году. Меландер заметил его реакцию.

— Это не он?

— Нет, — ответил Валландер. — Совершенно точно. Тот, кого я ищу, был жив по крайней мере до шестьдесят третьего года.

— Тот, кого вы ищете? — с любопытством переспросил Меландер. — Тот, кого ищет полиция, наверно, совершил преступление.

— Я не знаю, — ответил Валландер. — Объяснять, к тому же, слишком сложно. Полиция часто разыскивает людей, которые не сделали ничего противозаконного.

— Выходит, что вы приехали сюда зря? — спросил Меландер. — Нашей церкви подарили большую сумму денег. Но мы не знаем, почему. И кто этот Эриксон, мы тоже не знаем.

— Этому должно быть объяснение, — сказал Валландер.

— Хотите посмотреть церковь? — неожиданно спросил Меландер, словно хотел подбодрить его.

Валландер кивнул.

— Она красивая, — сказал Меландер. — Мы в ней венчались.

Они пошли в сторону церкви. Когда они входили, Валландер обратил внимание, что дверь не заперта. В боковые окошки падал свет.

— Красиво, — сказал Валландер.

— Но не думаю, что вы особенно религиозны, — заметил Меландер и улыбнулся.

Валландер не ответил. Он сел на одну из деревянных скамеек. Меландер остался стоять в проходе. Валландер мысленно пытался нащупать какой-нибудь путь. Ответ был, это он знал точно. Хольгер Эриксон не стал бы делать подарок церкви в Свенставике без причины. И причины весомой.

— Хольгер Эриксон писал стихи, — сказал Валландер. — Он был тем, кого обычно называют сельским поэтом.

— Такие есть и у нас, — ответил Меландер. — Правда, говоря по совести, пишут они не так уж хорошо.

— Еще он был любителем птиц, — продолжил Валландер. — По ночам он стоял и смотрел на улетающих на юг птиц. Он не видел их. Но знал, что они там, над его головой. А может, он слышал, как шелестят тысячи крыльев?

— Несколько моих знакомых держат голубятни, — сказал Меландер. — Но орнитолог у нас, кажется, был только один.

— Был? — переспросил Валландер.

Меландер сел на скамью напротив.

— Это очень странная история, — сказал он. — История без конца. — Он засмеялся. — Почти как ваша. Ведь у вашей истории тоже нет конца.

— Думаю, мы найдем преступника, — ответил Валландер. — Я почти уверен. А что за история?

— Однажды в середине шестидесятых сюда приехала полька. Откуда — кажется, не знал никто. Она работала в пансионате. Снимала комнату. Всегда была одна. Несмотря на то, что шведский она выучила очень быстро, друзей у нее, кажется, не было. Позже она купила себе дом. Ближе к Свегу. Я тогда был совсем молодым. Таким молодым, что часто думал о том, какая она красивая. Хотя она ни с кем не общалась. И интересовалась птицами. На почте говорили, что она получает письма и открытки со всей Швеции. Открытки со сведениями об окольцованных филинах и бог знает еще о чем. И сама рассылала кучу открыток и писем. Она посылала больше всех писем в коммуне. В магазине для нее дополнительно заказывали открытки. Ей было неважно, что на них изображено. И они скупали открытки, которые оставались непроданными в других городах.

— Откуда вы все это знаете? — спросил Валландер.

— Когда живешь в небольшом городе, то волей-неволей узнаешь обо всем. Тут уж ничего не поделаешь.

— Что произошло потом?

— Она исчезла.

— Исчезла?

— Как там говорят? Испарилась. Пропала.

Валландер не был уверен, что правильно понял.

— Она уехала?

— Вообще она ездила довольно много, но всегда возвращалась. Перед тем как исчезнуть, она никуда не уезжала. Однажды, дело было в октябре, она вышла пройтись. Она часто гуляла. С того вечера ее никто не видел. Об этом много писали. Ее вещи не были сложены. Когда она не пришла на работу, начали волноваться. Пошли к ней домой. Ее там не было. Стали искать. Но так и не нашли. Это случилось уже лет двадцать пять назад. Не нашли ничего. Но ходили разные слухи. Что ее якобы видели в Южной Америке или в Алингсосе. Или что видели привидение в лесу около Рэтансбюн.

— Как ее звали?

— Криста. Криста Хаберман.

Валландер смутно припоминал это дело. О нем тогда много говорили. В какой-то газете был заголовок: «Красивая полька».

Валландер задумался.

— Значит, она переписывалась с другими любителями птиц? — спросил он. — И иногда к ним ездила?

— Да.

— Эти письма сохранились?

— Прошло довольно много лет с тех пор, как ее стали считать погибшей. Вдруг приезжает какой-то ее родственник из Польши и предъявляет требования на ее имущество. Вещи ее пропали. А дом снесли и на его месте построили новый.

Валландер кивнул. Конечно, глупо было надеяться, что письма и открытки сохранились.

— Я очень смутно помню это дело, — сказал он. — Но разве тогда не возникло никаких подозрений — что это, например, самоубийство или преступление?

— Ходило, разумеется, много слухов. Полицейские, проводившие расследование, хорошо потрудились. Люди они были здешние и могли отличить болтовню от дела. Говорили о каких-то загадочных машинах. И что якобы к Кристе Хаберман по ночам кто-то приезжал. Никто не знал, зачем она отправлялась в свои путешествия. Выяснить это так и не удалось. Она исчезла. Ее так до сих пор и не нашли. Если жива, то она уже, соответственно, на двадцать пять лет старше. Все стареют. Даже пропавшие люди.

«Ну вот опять, — подумал Валландер. — Прошлое снова возвращается. Я приехал сюда выяснить, почему Хольгер Эриксон завещал деньги церкви в Свенставике. Ответа на этот вопрос я не получаю. Однако узнаю, что и здесь был свой любитель птиц — женщина, пропавшая двадцать пять лет назад. Так что же, можно ли, несмотря ни на что, все-таки считать это ответом на мой вопрос? Хотя я совершенно не понимаю, что значит этот ответ».

— Материалы расследования хранятся, наверно, в Эстерсунде, — сказал Меландер. — Думаю, там не один килограмм бумаг.

Они вышли из церкви. На ограде кладбища Валландер увидел птицу.

— Вы что-нибудь знаете о птице, которая называется средний дятел? — спросил он.

— Это один из видов дятла, — ответил Меландер. — Судя по названию. Но разве они не вымерли? По крайней мере, в Швеции?

— Почти, — ответил Валландер. — В Швеции этот вид исчез пятнадцать лет назад.

— Быть может, я видел такую птичку, — неуверенно сказал Меландер. — Но сейчас дятлов можно встретить очень редко. Когда начали вырубать леса, то исчезли все старые деревья. А они в основном жили на них. И еще, конечно, на телеграфных столбах.

Они вернулись к торговому центру и остановились у машины Валландера. Было полтретьего.

— Вы едете дальше? — спросил Меландер. — Или обратно в Сконе?

— Мне надо в Евле, — ответил Валландер. — Сколько это займет времени? Часа три-четыре?

— Скорее, пять. Дороги хорошие, не скользко, но ехать все равно долго. Тут почти сорок миль.

— Спасибо за помощь, — сказал Валландер. — И вкусную еду.

— Ответов-то на свои вопросы вы не получили.

— Может, и получил. Это будет ясно потом.

— Расследование дела Кристы Хаберман вел один старый полицейский, — сказал Меландер. — Когда он начал, ему было лет пятьдесят. Занимался этим делом, пока не вышел на пенсию. Рассказывали, что он и на смертном одре говорил о ней. О том, что с ней случилось. Это исчезновение никак ему не давало покоя.

— Такое бывает, — ответил Валландер.

Они стали прощаться.

— Будете у нас на юге, заходите в гости, — сказал Валландер.

Меландер улыбнулся. Его трубка погасла.

— Обычно я езжу на север. Но кто знает?

— Пожалуйста, позвоните мне, — сказал под конец Валландер. — Если каким-то образом вдруг прояснится, почему Хольгер Эриксон завещал деньги вашей церкви.

— Да, это очень странно, — согласился Меландер. — Церковь, конечно, красивая. Но он ведь даже ее не видел.

— Вы правы, — ответил Валландер. — Ладно, если бы он бывал здесь.

— Может, он был проездом? И об этом никто не знал?

— Или почти никто, — ответил Валландер.

Меландер посмотрел на него.

— Вам что-то пришло в голову?

— Да, — ответил Валландер. — Но я пока не знаю, что это значит.

Они пожали друг другу руки. Валландер сел в машину. Уезжая, он увидел в зеркало, что Меландер стоит и смотрит ему вслед.

Дорога шла через бесконечные леса.

Когда он добрался до Евле, уже стемнело. Он разыскал гостиницу, которую заказал Сведберг. Когда он спросил про Линду, выяснилось, что она уже там.

Они нашли маленький ресторан, там было тихо, спокойно и, несмотря на субботний вечер, мало посетителей. Оказавшись вместе с Линдой в этом незнакомом для обоих месте, Валландер неожиданно решил поделиться с ней свои планами на будущее.

Но сначала они, естественно, говорили о его отце — ее деде, которого больше не было с ними.

— Я часто удивлялся, что вы так хорошо ладите, — сказал Валландер. — Может, я просто-напросто завидовал? Когда я видел вас вместе, мне вспоминалось что-то из моего собственного детства, что-то, что потом исчезло навсегда.

— Может быть, хорошо, что между нами одно поколение, — сказала Линда. — Деды и внуки очень часто ближе друг к другу, чем родители и дети.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю по себе. И мои друзья говорят то же самое.

— И все-таки, у меня всегда было такое чувство, что его отношение ко мне — несправедливо, — сказал Валландер. — Я никогда не понимал, почему его не устраивает, что я стал полицейским. Мог бы хотя бы объяснить. Или предложил какую-нибудь альтернативу. Так нет же.

— Дедушка был очень странный, — ответила она. — И с характером. А что бы сказал ты, если бы я на полном серьезе заявила, что хочу стать полицейским?

Валландер засмеялся.

— Честно говоря, не знаю, как бы я к этому отнесся. Ведь мы с тобой уже как-то говорили на эту тему.

После ужина они вернулись в гостиницу. Градусник на двери скобяного магазина показывал минус два. Они сели в холле — пустом из-за отсутствия постояльцев в гостинице. Валландер попробовал осторожно расспросить ее, как обстоят дела на театральном поприще. Но тут же понял, что она предпочитает об этом не говорить. По крайней мере, не сейчас. Он оставил этот вопрос, но почувствовал некоторое беспокойство. В течение последних лет Линда успела несколько раз поменять свои увлечения и интересы. Валландера волновало то, что решения принимались очень быстро и потому казались необдуманными.

Она налила себе чай из термоса и вдруг спросила, почему в Швеции так трудно жить.

— Иногда мне кажется, это оттого, что мы перестали штопать носки, — ответил Валландер.

Она вопросительно посмотрела на него.

— Я серьезно, — продолжил он. — Когда я был маленьким, Швеция была страной, где люди все еще штопали себе носки. Нас даже учили этому в школе. Потом в один прекрасный день все кончилось. Рваные носки стали выбрасывать. Никто уже больше не штопал свои шерстяные носки. Все общество изменилось. Изнашивать и выкидывать стало общим для всех правилом. Наверное, оставались и те, кто продолжал штопать. Но их не было ни видно, ни слышно. И, наверно, пока дело касалось только носков, перемена эта была не такой уж страшной. Но постепенно она распространилась повсюду, пока не стала своего рода невидимой, но постоянно присутствующей моралью. Я думаю, это изменило наше мнение по поводу того, что правильно, а что неправильно, что позволительно по отношению к другим людям, а что нет. Жизнь стала более жестокой. Все больше людей, включая молодых, как ты, чувствуют себя ненужными и даже нежеланными в своей собственной стране. Их реакция? Агрессивность и презрение. И самое ужасное то, что ситуация, как мне кажется, станет со временем еще хуже. Сегодня растет новое поколение — те, кто еще младше тебя, и они будут реагировать с еще большей агрессивностью. Они не могут помнить, что когда-то было время, когда мы штопали свои носки. Время, когда мы не могли себе позволить изнашивать до дыр и выкидывать ни вещи, ни людей.

Валландеру было нечего больше сказать, хотя он видел, что Линда ждет продолжения.

— Возможно, я выражаюсь неясно, — сказал он.

— Да, — ответила она. — Но, кажется, я все равно понимаю, что ты хочешь сказать.

— Может быть, я не прав. Ведь человеку свойственно думать, что раньше было лучше?

— Дедушка никогда об этом не говорил.

Валландер покачал головой.

— Думаю, он почти всегда обитал в своем собственном мире. На своих картинах он сам был волен определять движение солнца. Оно всегда висело на одном и том же месте — над пнем, с глухарем или без, в течение почти пятидесяти лет. Иногда мне кажется, что он не знал, что происходит вне стен его дома. Он словно оградил себя невидимой пленкой из скипидара.

— Ты не прав, — возразила она. — Он многое знал.

— В таком случае от меня он это скрывал.

— Иногда он даже писал стихи.

Валландер недоверчиво посмотрел на нее.

— Стихи?

— Однажды он мне показывал несколько стихотворений. Может, потом он их сжег. Но он писал.

— И ты тоже пишешь стихи? — спросил Валландер.

— Кажется, да, — ответила она. — Не знаю, стихи ли это. Но иногда пишу. Для себя. А ты нет?

— Нет, — ответил Валландер. — Никогда. Я живу в мире дурно написанных полицейских отчетов и медицинских протоколов с отвратительными подробностями. Не говоря уже о бесконечных циркулярах из Государственного полицейского управления.

Линда переменила тему разговора так быстро, что вспоминая об этом после, Валландер думал, что она тщательно подготовилась.

— Как у вас дела с Байбой?

— У нее все хорошо. Как у нас — я не знаю. Но надеюсь, она приедет. Надеюсь, она хочет жить в Швеции.

— Что ей здесь делать?

— Как что — жить со мной, — удивился Валландер.

Линда медленно покачала головой.

— А почему бы и нет?

— Не обижайся, — сказала она. — Но я думаю, ты понимаешь, что жить с тобой тяжело.

— Почему это?

— А мама? Как ты думаешь, почему она ушла?

Валландер не ответил. Ему казалось, что Линда обвиняет его несправедливо.

— Ну вот, ты разозлился, — сказала Линда.

— Нет, — ответил он. — Не разозлился.

— А что же?

— Не знаю. Наверно, устал.

Она встала со стула и пересела к нему на диван.

— Ведь это не значит, что я тебя не люблю. Просто я взрослею, и наши разговоры будут теперь другими.

Валландер кивнул.

— Наверно, я еще не привык, — ответил он. — Ведь, кажется, все так просто.

Когда разговор иссяк, они стали смотреть фильм по телевизору. На следующий день рано утром Линде надо было возвращаться в Стокгольм. Но Валландер все же подумал, что он успел получить представление о том, как будет выглядеть их будущее. Они будут видеться, когда у обоих будет время. А еще с сегодняшнего дня Линда всегда будет говорить то, что думает.

Около часа ночи они расстались в коридоре.

Потом Валландер долго лежал в постели и старался понять, потерял он что-то или приобрел. Ребенка больше не существовало. Линда выросла.

В семь они встретились за завтраком.

Потом он проводил ее до станции. Когда они стояли на перроне в ожидании поезда, который на несколько минут опаздывал, она вдруг заплакала. Валландер растерялся. Только что она и виду не показывала, что расстроена.

— Что с тобой? — спросил он. — Что-нибудь случилось?

— Мне так не хватает дедушки, — ответила она. — Я каждую ночь вижу его во сне.

Валландер обнял ее.

— Мне тоже, — сказал он.

Подошел поезд. Валландер стоял на перроне, пока он не отъехал. На станции было очень пусто. На секунду он почувствовал себя забытым или ненужным и совершенно бессильным.

Он думал, хватит ли ему сил.

22

Когда Валландер вернулся в гостиницу, ему сообщили, что звонил Роберт Меландер из Свенставика. Валландер поднялся в свою комнату и набрал номер. Ответила жена Меландера. Валландер представился и поблагодарил за вкусный завтрак. Потом подошел сам Меландер.

— Все, о чем мы говорили вчера вечером, никак не выходило у меня из головы. Я позвонил одному старому почтальону. Его зовут Туре Эммануельсон. И действительно, Криста Хаберман постоянно получала много открыток из Сюне. Как ему казалось, из Фальстербу. Не знаю, имеет ли это какое-либо значение, но я подумал, что все равно должен поставить вас в известность. Она вела огромную переписку.

— Как вы узнали, где я остановился? — спросил Валландер.

— Я позвонил в полицию Истада, — ответил Меландер. — Это было проще простого.

— Сканёр и Фальстербу — два известных места встречи любителей птиц, — сказал Валландер. — Это единственное разумное объяснение, почему она получала так много открыток именно оттуда. Спасибо, что не сочли за труд и позвонили.

— Интересно же все-таки, — сказал Меландер. — И почему этот торговец автомобилями подарил деньги нашей церкви?

— Рано или поздно мы узнаем ответ. Возможно, на это уйдет время. Но спасибо вам, что позвонили.

Повесив трубку, Валландер остался сидеть. Еще не было восьми. Он вспомнил о своем внезапном приступе бессилия там на станции. У него было чувство, что перед ним нечто непреодолимое. Еще он подумал о вчерашнем разговоре с Линдой. И еще о том, что сказал Меландер, и что ему теперь предстоит. Он приехал в Евле, чтобы выполнить свое задание. Через шесть часов его самолет. Взятый напрокат автомобиль он оставит в «Арланде». Из пластиковой папки, лежащей в сумке, он достал кое-какие бумаги. Анн-Бритт Хёглунд написала ему, что для начала он может связаться с инспектором Стеном Венгреном. В воскресенье инспектор дома и будет ждать звонка Валландера. Еще она записала имя человека, давшего объявление в газете легионеров — Юхан Экберг. Живет он за городом, в Брюнесе. Валландер подошел к окну. Погода была ужасная. Начался дождь, холодный осенний дождь. «Интересно, перейдет ли он в дождь со снегом?» — подумал Валландер. Еще он не был уверен, что у него на автомобиле стоит зимняя резина. Но больше всего его беспокоил вопрос, действительно ли ему надо в Евле. С каждым шагом он, казалось, все дальше отодвигался от центра. Где находится этот центр, Валландер, конечно, не знал, но был уверен, что где-то он должен быть.

Пока он так стоял, ему опять стало казаться, что он что-то упустил, что в общей картине убийств он неверно понял или истолковал какой-то основной принцип. Это чувство превращалось в конкретный вопрос: зачем такая демонстративная жестокость? Что хотел рассказать убийца?

Язык преступника. Шифр, который ему не удалось разгадать.

Он встряхнулся, зевнул и сложил сумку. Не зная, о чем ему говорить со Стеном Венгреном, он решил выходить на Юхана Экберга без его помощи. Если эта встреча ни к чему не приведет, то он хотя бы сможет получить представление о том темном мире, где солдат продается тому, кто больше платит. Он взял сумку и вышел из комнаты. Оплатил гостиничный счет и спросил, как доехать до Сёдра Фельтшерсгатан в Брюнесе. Затем спустился в подземный гараж. Когда он сел в машину, его опять охватило бессилие. Он сидел, не заводя двигатель. Может, он заболевал? Однако чувствовал он себя хорошо, и даже не было особой усталости.

Потом он понял, что это из-за отца. Это реакция на все, что произошло. Возможно, грусть. Ему надо пытаться приспособиться к жизни, в которой произошли драматические перемены.

Никакого другого объяснения нет. Линда переживает смерть деда по-своему. Он же реагирует постоянными приступами бессилия.

Валландер включил двигатель и выехал из гаража. В гостинице ему четко объяснили дорогу. Несмотря на это, он с самого начала поехал неправильно. Город был по-воскресному пуст. Валландеру казалось, будто он ездит по лабиринту. Только через двадцать минут он нашел нужную улицу. Было уже полдесятого. Он остановился у одного дома в старой, по его подсчетам, части Брюнеса. «Интересно, наемники поздно встают в воскресенье? — рассеянно подумал он. — И вообще, наемник ли Юхан Экберг? Ведь то, что он дал объявление в „Терминаторе“, не значит даже, что он служил в армии».

Валландер сидел в машине и рассматривал дом. Дождь не прекращался. Октябрь — месяц безнадежности. Все становится серым. Осенние цвета меркнут.

В какую-то минуту ему захотелось все бросить и уехать. Ведь он с таким же успехом мог по возвращении в Сконе попросить кого-нибудь другого позвонить этому Юхану Экбергу. Или же позвонить сам. Если сейчас выехать из Евле, то он еще успеет на более ранний самолет в Мальмё.

Но, естественно, он никуда не поехал. Валландеру никогда не удавалось одержать победу над символическим фюриром, который сидел у него внутри и следил, чтобы Валландер выполнял все свои обязанности. Он приехал сюда не для того, чтобы за деньги налогоплательщиков сидеть и смотреть на дождь. Он вышел из машины и перешел улицу.

Юхан Экберг жил на самом верхнем этаже. Лифта в доме не было. Из какой-то квартиры доносились радостные звуки гармони. Кто-то пел. Валландер остановился на лестнице и стал слушать. Шоттис.[34] Он улыбнулся. «Тот, кто играет на гармони, не станет до отупения смотреть на дождь», — подумал он и пошел дальше.

У Юхана Экберга была стальная дверь с дополнительными замками. Валландер позвонил. Инстинктивно он почувствовал, что кто-то смотрит на него через глазок. Он позвонил еще раз, словно хотел дать понять, что не думает сдаваться. Дверь приоткрылась, насколько это позволяла цепочка. В прихожей было темно. Человек, видневшийся внутри, был очень высокого роста.

— Я ищу Юхана Экберга, — сказал Валландер. — Я из уголовной полиции Истада. Если вы — Экберг, то мне нужно с вами поговорить. Вас ни в чем не подозревают. Мне только нужны кое-какие сведения.

Голос, который ответил ему, был резкий, почти срывающийся на крик.

— Я не разговариваю с полицейскими. Ни из Евле, ни откуда бы то ни было еще.

Прежнее бессилие моментально исчезло. Валландер тут же отреагировал на грубое поведение мужчины. Не для того он проделал такой длинный путь, чтобы его не пускали на порог. Он вынул свое удостоверение полицейского.

— Я расследую два убийства в Сконе, — сказал он. — Вы могли читать о них в газетах. Я приехал сюда не затем, чтобы стоять в дверях и спорить. У вас есть полное право не пускать меня. Но тогда я вернусь. И вам придется проследовать за мной в полицейский участок здесь в Евле. Решайте сами.

— Что вам надо?

— Либо вы меня впускаете, либо сами выходите сюда, — сказал Валландер. — Я не собираюсь разговаривать через дверь.

Дверь закрылась и снова открылась. Цепочки уже не было. В прихожей горел яркий свет, неприятно удививший Валландера. Лампа была сознательно вмонтирована так, что ее свет бил входящему прямо в глаза. Валландер проследовал за мужчиной, лица которого он все еще не видел. Они вошли в гостиную. Шторы были задвинуты, горел свет. Валландер остановился в дверях. Ему казалось, будто он попал в другое время. Комната выглядела, как ископаемое из 50-х годов. У одной стены стоял музыкальный автомат. Сверкающие неоновые цвета плясали внутри ящика из пластмассы. «Вурлитцер». На стенах киноафиши. Среди них затесалась одна с Джеймсом Дином, все же остальные по большей части представляли фильмы про войну. Men in action.[35] Американские военные моряки, сражающиеся на японском побережье. Еще на стенах висело оружие. Штыки, мечи, старые пистолеты. Из мебели в комнате были диван и кресла из черной кожи.

Высокий мужчина, которого звали Юхан Экберг, смотрел на Валландера. Коротко постриженные волосы — казалось, что он сошел с одной из афиш. Шорты цвета хаки и белая майка. На руках татуировки. Накачанные мышцы. Валландер понял, что перед ним культурист. Глаза Экберга неотрывно на него смотрели.

— Что именно вас интересует?

Валландер вопросительно указал на один из стульев. Хозяин кивнул. Валландер сел, но Экберг остался стоять. Валландер думал о том, что может, Экберг еще и не родился, когда Харальд Бергрен воевал на своей отвратительной войне в Конго.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— И вы приехали из Сконе, чтобы задать этот вопрос?

Валландер отвечал Экбергу с нескрываемым раздражением.

— И этот тоже, — ответил он. — Если вы не будете отвечать на мои вопросы, мы прекратим беседу. И тогда нам придется отправиться в участок.

— Меня подозревают в каком-то преступлении?

— А что, на это есть основания? — ответил в том же тоне Валландер. Он знал, что нарушает все существующие правила поведения полицейского.

— Нет, — ответил Экберг.

— Тогда начнем сначала, — сказал Валландер. — Сколько вам лет?

— Тридцать два.

Валландер был прав. Экберг родился через год после того, как самолет Хаммаршёльда разбился недалеко от Ндолы.

— Я приехал сюда, чтобы поговорить с вами о шведских наемниках, — сказал он. — Вы открыто заявили о себе, и потому я здесь. Вы даете объявления в «Терминаторе».

— Не думаю, что это противозаконно. Я также имею дело с «Combat & Survival»[36] и с «Soldier of Fortune».[37]

— Я не говорил, что это противозаконно. Разговор пойдет заметно быстрее, если вы будете отвечать на мои вопросы, а не задавать свои.

Экберг сел и закурил. Валландер обратил внимание, что он курит сигареты без фильтра. У него была бензиновая зажигалка типа тех, что Валландер видел в старых фильмах. Юхан Экберг вообще казался ему человеком из другого времени.

— Шведские наемники, — повторил он. — Когда все началось? С войны в Конго в шестидесятые?

— Немного раньше, — ответил Экберг.

— Когда?

— Например, с Тридцатилетней войны.

Валландер не понял, шутит ли он. Но потом он подумал, что не стоит поддаваться впечатлению от его внешнего вида или зацикленности на 50-х. Если есть страстные любители орхидей, то почему Экберг не может быть человеком, знающим почти все о наемниках? К тому же, из школьного курса истории Валландер смутно помнил, что армии в Тридцатилетней войне состояли именно из солдат, воюющих за деньги.

— Начнем со времени после Второй мировой войны, — сказал Валландер.

— В таком случае начинать надо с самой Второй мировой войны. Некоторые шведы добровольно участвовали в войне на стороне тех или иных войск. Были шведы и в немецкой форме, и в русской, а также в японской, американской, английской и итальянской.

— Мне кажется, что быть добровольцем и наемником — не одно и то же.

— Я говорю о воле сражаться. В Швеции всегда были люди, готовые идти под пули.

Валландер почувствовал в его словах какую-то беспомощную браваду, часто свойственную людям, слепо убежденным в величии Швеции. Он кинул быстрый взгляд на стены — на случай, если он вдруг не заметил нацистской символики. Но ничего такого он не увидел.

— Оставим добровольцев, — сказал он. — Наемники. Люди, которые продают себя.

— Иностранный легион, — ответил Экберг. — Классическая точка отсчета. Шведы в нем были всегда. Многие лежат, погребенные в пустыне.

— Конго, — произнес Валландер. — Это отдельная история, верно?

— Там было немного шведов. Но некоторые из них всю жизнь сражались за Катангу.

— Кто?

Экберг удивленно на него посмотрел.

— Вам нужны имена?

— Пока нет. Я хочу знать, что это были за люди.

— В прошлом военные. Кто-то искал приключений. Кто-то был убежден в правоте дела. Среди них были и полицейские, уволенные со службы.

— В правоте какого дела они были убеждены?

— Они боролись с коммунизмом.

— Убивая невинных африканцев?

Экберг опять насторожился.

— Я не обязан отвечать на вопросы, касающиеся политических убеждений. Я знаю свои права.

— Меня не интересуют ваши убеждения. Я хочу знать, что это были за люди. И почему они стали наемниками.

Экберг настороженно смотрел на него.

— Зачем вам это надо? — спросил он. — Это мой последний вопрос, и на него я хочу услышать ответ.

Сказав правду, Валландер ничего не терял.

— Возможно, что кто-то, в прошлом наемник, имеет отношение, по крайней мере, к одному убийству. Поэтому я задаю эти вопросы. И потому ваши ответы могут оказаться важными.

Экберг кивнул. Он понял.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросил он.

— Например?

— Виски, пиво?

Было только десять утра. Валландер покачал головой. Хотя он был бы не прочь выпить пива.

— Нет, спасибо, — сказал он.

Экберг встал и скоро вернулся со стаканом виски.

— Чем вы занимаетесь? — спросил Валландер.

Ответ Экберга удивил его. Меньше всего он ожидал услышать такое.

— У меня консалтинговая фирма по подбору персонала. Я занимаюсь в основном тем, что разрабатываю методы решения конфликтов.

— Любопытно, — сказал Валландер. Он был все еще не вполне уверен, что Экберг с ним не шутит.

— Кроме этого я держу портфель акций, и в настоящий момент они приносят мне прибыль. Доход у меня сейчас стабильный.

Валландер решил, что Экберг говорит правду. Он вернулся к теме наемников.

— Как случилось, что вы стали интересоваться наемниками?

— Они представляют то лучшее, что есть в нашей культуре, но что, к сожалению, исчезает.

Валландера покоробил его ответ. Самое ужасное, что Экберг, казалось, искренне верил в то, что говорил. Валландер не понимал, как такое возможно. В его голове быстро пронеслось, что Экберг, вероятно, не единственный шведский бизнесмен, носящий такие татуировки. Мог ли кто-нибудь предположить, что финансистами и экономистами будущего станут культуристы, держащие у себя в гостиных настоящие музыкальные автоматы?

Валландер вернулся к теме разговора.

— Как вербовали людей для войны в Конго?

— В некоторых барах в Брюсселе и даже в Париже. Никакой огласки. Кстати, так делают и до сих пор. Особенно после того, что случилось в Анголе в семьдесят пятом году.

— А что случилось?

— Некоторые наемники не вернулись вовремя. В конце войны они попали в плен. Новое правительство начало судебный процесс. Большинство из них были приговорены к смертной казни и расстреляны. Все это было очень жестоко. И совершенно бессмысленно.

— За что их приговорили к смерти?

— За то, что они были наемными солдатами. А какая разница? Солдат всегда наемник.

— Но ведь они не имели никакого отношения к войне? Они же пришли со стороны. И воевали, чтобы заработать.

Экберг проигнорировал комментарий Валландера. Как будто это было ниже его достоинства.

— Они должны были вовремя выбраться из зоны военных действий. Но в боях потеряли двух своих военачальников. А самолет, который должен был забрать их, приземлился не в том месте, в саванне. Все складывалось крайне неудачно. В плен взяли примерно пятнадцать человек. Большая часть сумела выбраться. Многие из них дошли до Южной Родезии. Под Йоханнесбургом есть памятник тем, кого казнили в Анголе. На его открытие съехались наемники со всего мира.

— Среди расстрелянных были шведы?

— Это были в основном англичане и немцы. Родственникам дали сорок восемь часов на то, чтобы забрать их тела. Приехали очень немногие.

Валландер думал о памятнике под Йоханнесбургом.

— Другими словами, между наемниками всего мира существует большая общность?

— Каждый отвечает сам за себя. Но общность есть. Без нее нельзя.

— Наверное, многие становятся наемниками именно поэтому? Потому что ищут общности?

— На первом месте деньги. Потом — риск. И потом — общность. В таком порядке.

— Так правда состоит в том, что наемники убивают за деньги?

Экберг кивнул.

— Естественно. Наемники никакие не чудовища. Они обычные люди.

Валландер испытывал все большее отвращение. Но он понимал, что Экберг верит в каждое свое слово. Такого убежденного человека он не встречал уже очень давно. Ничего чудовищного в этих солдатах, готовых убить кого угодно за приличную сумму денег, нет. Напротив, это выражение их человечности. Так считал Юхан Экберг.

Валландер достал копию фотографии и положил ее перед собой на стеклянный стол. Затем пододвинул ее Экбергу.

— У вас тут повсюду киноафиши, — сказал он. — А вот это — настоящий снимок. Сделанный в стране, которая тогда называлась Бельгийское Конго. Больше тридцати лет назад. Еще до вашего рождения. На ней три наемника, один из которых — швед.

Экберг наклонился и взял фотографию. Валландер ждал.

— Вы узнаете кого-нибудь из этих трех мужчин? — спросил он через не которое время.

Он назвал два имени. Терри О’Банион и Симон Маршан.

Экберг покачал головой.

— Вполне возможно, что это не настоящие их имена, а имена, которые они взяли себе, став наемниками.

— В такомслучае мне эти имена знакомы, — сказал Экберг.

— Человек посередине — швед, — продолжил Валландер.

Экберг встал и направился в смежную комнату. Вернулся с лупой в руках и стал заново рассматривать снимок.

— Его зовут Харальд Бергрен, — сказал Валландер. — Я приехал из-за него.

Экберг ничего не ответил. Он продолжал смотреть на фотографию.

— Харальд Бергрен, — повторил Валландер. — Во время той войны он вел дневник. Вы узнаете его? Вы знаете, кто это?

Экберг отложил в сторону лупу и фотографию.

— Конечно же мне известно, кто такой Харальд Бергрен, — ответил он.

Валландер вздрогнул. Он не знал, что ему мог ответить Экберг. Но то, что он услышал, было для него полной неожиданностью.

— Где он сейчас?

— Его нет в живых. Он умер семь лет назад.

Вообще Валландер не исключал такой вероятности, но все же он испытал некоторое разочарование, что это случилось так давно.

— Отчего он умер?

— Он покончил собой. Обычный поступок для мужественного человека. Для того, кто привык вести вооруженную борьбу в тяжелых условиях.

— Почему он покончил с собой?

Экберг пожал плечами.

— Думаю, ему все осточертело.

— Что осточертело?

— Что может осточертеть, когда человек кончает с собой? Сама жизнь. Скука. Усталость, одолевающая тебя, когда каждое утро смотришь в зеркало.

— Как это произошло?

— Он жил в Соллентуне, к северу от Стокгольма. Одним зимним утром он положил в карман пистолет, сел в автобус и доехал до конечной остановки. Вышел в лес и застрелился.

— Откуда вы все это знаете?

— Знаю. И это значит, что он вряд ли имеет какое-либо отношение к убийству в Сконе. Только если он не стал привидением. Или не подложил мину, которая взорвалась только сейчас.

Валландер не взял с собой дневника Бергрена. Сейчас он об этом пожалел.

— В Конго Харальд Бергрен вел дневник. Мы нашли его в сейфе убитого. Торговца автомобилями, которого звали Хольгер Эриксон. Вам что-нибудь говорит это имя?

Экберг покачал головой.

— Вы уверены?

— С памятью у меня все в порядке.

— Вы не знаете, как туда мог попасть этот дневник?

— Не знаю.

— Как вы думаете, что могло больше семи лет назад свести этих людей?

— Я видел Харальда Бергрена всего один раз. Это было за год до его смерти. Тогда я жил в Стокгольме. Однажды вечером он зашел ко мне. Он был очень возбужден. Сказал, что в ожидании новой войны разъезжает по стране, работая месяц здесь, месяц там. У него ведь была профессия.

Валландер забыл о такой возможности. Хотя это было написано в дневнике — на самых первых страницах.

— Вы имеете в виду, что он был автомехаником?

Экберг впервые был удивлен.

— Откуда вы знаете?

— Из дневника.

— Торговцу автомобилями мог потребоваться еще один автомеханик. Может, Харальд был в Сконе и там познакомился с этим Эриксоном.

Валландер кивнул. Конечно же, могло быть и так.

— Харальд Бергрен был гомосексуалистом? — спросил Валландер.

Экберг улыбнулся.

— Еще каким, — ответил он.

— Это обычно среди наемников?

— Да нет. Но и необычным не назовешь. Наверное, такое встречается и среди полицейских?

Валландер не ответил.

— А такое не встречается среди консультантов по разрешению конфликтов? — вместо этого спросил он.

Экберг встал и подошел к музыкальному автомату. Он улыбался.

— Встречается, — сказал он.

— Вы даете объявления в «Терминаторе», — продолжил Валландер. — Вы предлагаете свои услуги. Но там не говорится, что это за услуги.

— Я посредник.

— В чем?

— Я даю информацию о различных работодателях, которые могут представлять интерес.

— Наемная служба?

— Иногда. Иногда личная охрана, охрана транспорта. По-разному. При желании я мог бы завалить шведские газеты любопытнейшими историями.

— Но вы этого не делаете?

— Я дорожу доверием своих клиентов.

— Я не принадлежу к газетному миру.

Экберг опять сел.

— Терр’Бланш в Южной Африке, — сказал он. — Лидер нацистской партии буров. У него два шведских телохранителя. Это просто пример. Но если вы заявите об этом публично, то я естественно, буду все отрицать.

— Я ничего не скажу, — сказал Валландер.

Больше вопросов у него не было. Что на самом деле означали ответы, которые он получил от Экберга, он пока не знал.

— Можно я оставлю фотографию себе? — спросил Экберг. — У меня небольшая коллекция.

— Можно, — ответил Валландер и встал. — У нас есть оригинал.

— А у кого негатив?

— Я бы и сам хотел это знать.

Уже на пороге Валландер понял, что у него есть еще один вопрос.

— Для чего вы все это делаете?

— Мне присылают открытки со всего мира, — ответил Экберг. — Только поэтому.

Валландер понял, что другого ответа он не получит.

— Я не уверен. Но может случиться, что я позвоню. В случае, если у меня появятся еще вопросы.

Экберг кивнул. И закрыл дверь.

Когда Валландер вышел на улицу, дождь превратился в дождь со снегом. Одиннадцать часов. В Евле ему больше делать нечего. Он сел в машину. Харальд Бергрен не убивал Хольгера Эриксона и Ёсту Рунфельдта, естественно, тоже. То, что могло стать вероятной версией, рассыпалось у них в руках.

«Придется начинать все заново, — подумал он. — Придется вернуться к исходной точке. Вычеркнем Харальда Бергрена. Забудем про дневники и ссохшиеся головы. Что мы тогда увидим? Наверное, что среди последних работников Хольгера Эриксона был Харальд Бергрен. И что еще он был гомосексуалистом.

Самый верхний слой расследования ничего не дал.

Надо копать глубже».

Валландер завел двигатель и, нигде не останавливаясь, поехал в «Арланду». В аэропорту он не сразу нашел место, где должен был оставить взятую напрокат машину. В два часа он сидел на диванчике, ожидая своего вылета. Он рассеянно листал забытую кем-то вечернюю газету. Дождь со снегом прекратился, еще когда он подъезжал к Уппсале.

Самолет вылетел вовремя. Валландер сидел у прохода. Он почти сразу заснул. А проснулся оттого, что ему заложило уши, когда самолет уже садился в «Стурупе». Рядом с ним сидела женщина, которая штопала носки. Валландер удивленно посмотрел на нее. Потом ему пришло в голову, что он должен позвонить в Эльмхульт и спросить про машину. В Истад ему придется ехать на такси.

Но выйдя из самолета и направившись к выходу, он вдруг увидел Мартинсона. Он понял, что что-то случилось.

«Только не новое убийство — подумал он. — Что угодно. Но только не это».

Мартинсон заметил его.

— Что случилось? — спросил Валландер.

— Зачем ты выключаешь мобильный телефон, — сказал Мартинсон. — Тебе невозможно дозвониться.

Валландер замер.

— Мы нашли сумку Ёсты Рунфельдта, — сказал Мартинсон.

— Где?

— Она лежала на видном месте у обочины дороги на Хёер.

— Кто ее нашел?

— Кто-то остановился пописать. Он заметил сумку и открыл ее. В ней лежал листок с именем Рунфельдта. Этот человек читал об убийствах в газетах и сразу позвонил. Там сейчас Нюберг.

«Хорошо, — подумал Валландер. — Это уже что-то».

— Тогда едем, — сказал он.

— А тебе не нужно сначала заехать домой?

— Нет, — ответил Валландер. — Это мне нужно меньше всего.

Они направились к машине Мартинсона.

Неожиданно Валландер поймал себя на том, что торопится.

23

Сумка лежала на том же месте, где ее нашли.

Это произошло совсем рядом с обочиной, и два полицейских автомобиля и группа людей вызывали любопытство многих, проезжающих мимо.

Нюберг был занят поиском и закреплением следов. Один из ассистентов держал его костыль, а сам он, стоя на коленях, ковырял какой-то предмет на земле. Когда подошел Валландер, он поднял глаза.

— Ну как Норланд? — спросил он.

— Сумки я не нашел, — ответил Валландер. — Но там очень красиво. Правда, холодно.

— Если нам повезет, мы сумеем установить довольно точно, сколько она тут пролежала, — сказал Нюберг. — Ведь это важно, не так ли?

Сумка была закрыта. Никакой бирки с адресом или рекламой туристического агентства.

— Вы говорили с Ваньей Андерсон? — спросил Валландер.

— Она уже была здесь, — ответил Мартинсон. — Она опознала сумку. Мы открыли ее. На самом верху лежал пропавший бинокль Ёсты Рунфельдта. Так что сумка наверняка его.

Валландер попытался сосредоточиться. Они на трассе 13, к югу от Энеборга. Здесь рядом перекресток, где можно, в частности, свернуть к Лёдинге. Если же ехать в другую сторону, то окажешься южнее озера Крагехольмсшё, недалеко от Марсвинсхольма. Валландер подумал, что они находятся как раз между местами преступлений. Или в углу треугольника, вершиной которого был Истад.

«Тут все очень близко, — подумал Валландер. — Мы посередине невидимого центра.

Сумка лежит на восточной стороне дороги. Если тот, кто ее туда положил, ехал на машине, то ехал он, вероятно, на север, от Истада. Но еще он мог приехать из Марсвинсхольма, свернуть на перекрестке у Сёвестада и потом поехать на север». Валландер попытался взвесить эти две альтернативы. Нюберг, конечно, прав: будет намного легче, если они определят, когда была оставлена сумка.

— Когда мы сможем ее забрать? — спросил он.

— Не позже, чем через час, — ответил Нюберг. — Я скоро закончу.

Валландер кивнул Мартинсону, и они пошли к его машине. На пути из аэропорта Валландер рассказал, что одно важное обстоятельство эта поездка все-таки прояснила. Но никак не помогла им в другом вопросе: почему Хольгер Эриксон завещал деньги церкви в Емтланде, — это по-прежнему оставалось загадкой. Зато теперь они знали, что Харальд Бергрен умер. В истинности слов Экберга можно было не сомневаться. Он не станет бросать слов на ветер. Прямого отношения к смерти Хольгера Эриксона Бергрен иметь не мог. Однако им предстоит выяснить, работал ли он у Эриксона, хотя рассчитывать, что это куда-нибудь их приведет, не приходится. В головоломке расследования некоторые отдельные части нужны лишь для того, чтобы разгадать самое важное. С сегодняшнего дня Харальд Бергрен и есть именно такая второстепенная часть.

Они сели в машину и поехали в Истад.

— Может, Хольгер Эриксон давал безработным наемникам подработать? — предположил Мартинсон. — И после Бергрена был еще кто-то, кто не вел дневника? И по какой-то причине ему вдруг взбрело в голову вырыть Эриксону яму с кольями?

— Это, конечно, возможно, — неуверенно сказал Валландер. — Но как тогда объяснить то, что случилось с Ёстой Рунфельдтом?

— Пока что мы этого не знаем. Может, нам надо сосредоточиться именно на нем?

— Эриксон все-таки погиб первым, — ответил Валландер. — Возможно, конечно, что это ничего не значит. Но ведь у нас нет не только мотивов и улик. Нам совершенно не за что зацепиться.

Мартинсон какое-то время ничего не говорил. Они проезжали Сёвестад.

— Как туда попала его сумка? — вдруг спросил он. — Он же должен был ехать в противоположном направлении — в сторону Копенгагена. И тогда проезжал бы Марсвинсхольм. Что же на самом деле произошло?

— Я бы тоже хотел это знать, — ответил Валландер.

— Мы осмотрели машину Рунфельдта, — продолжил Мартинсон. — Она стояла за домом. «Опель» девяносто третьего года. Там все в порядке.

— А ключи?

— Ключи мы нашли в квартире.

Валландер вспомнил, что до сих пор не узнал, заказывал ли Рунфельдт такси на то утро, когда он должен был уезжать.

— Хансон сказал, что говорил с фирмой «Такси». Рунфельдт заказал машину в Мальмё на пять утра. Но у них записано, что вызов был ложный. Шофер подождал какое-то время, после чего они позвонили Рунфельдту, так как думали, что он проспал, но к телефону никто не подошел, и шофер уехал. Хансон сказал, что человек из «Такси», с которым он разговаривал, описал все очень подробно.

— Выглядит, как хорошо спланированное нападение, — сказал Валландер.

— И убийца, похоже, был не один, — заметил Мартинсон.

— К тому же, они очень хорошо знали о планах Рунфельдта, например, что тот уезжает рано утром. Кто мог это знать?

— Список таких людей ограничен, но вообще-то он есть. Кажется, его составила Анн-Бритт Хёглунд. Об отъезде Рунфельдта знала Анита Лагергрен из туристического бюро, знали дети Рунфельдта — дочь, правда, знала только, в какой день, но не знала, что рано утром. И вроде все.

— А Ванья Андерсон?

— Она думала, что знает. Но как потом оказалось, нет.

Валландер медленно покачал головой.

— Об этом знал кто-то еще, — сказал он. — Среди этих людей нет человека, которого мы ищем.

— Мы начали просматривать список его клиентов. В целом, судя по найденным сведениям, за все годы у него было около сорока… — назовем это заданиями. Иначе говоря, не так уж и много. Четыре задания в год. Но существует все же вероятность, что тот, кого мы ищем, был его клиентом.

— Это нужно тщательно проверить, — ответил Валландер. — Работа не из легких. Но, возможно, ты прав, и убийца действительно клиент Рунфельдта.

— У меня такое предчувствие, что это расследование затягивается очень надолго.

Валландер мысленно согласился с Мартинсоном.

— Хотелось бы надеяться, что ты ошибаешься, — сказал он. — Но это вряд ли.

В половине шестого они подъехали к Истаду.

— Дети Рунфельдта вроде решили продавать цветочный магазин, — сказал Мартинсон. — Они предложили Ванье Андерсон. Но, кажется, у нее нет денег.

— Откуда ты это знаешь?

— Звонил Бу Рунфельдт. Они с сестрой хотели уехать после похорон.

— Когда похороны?

— В среду.

— Хорошо, пусть уезжают, — ответил Валландер. — Если понадобится, мы их найдем.

Они свернули на стоянку у здания полиции.

— Я говорил с механиком из Эльмхюльта, — сказал Мартинсон. — Твоя машина будет готова к середине следующей недели. Судя по всему, ремонт обойдется тебе довольно дорого. Но ты, наверное, в курсе? Еще он пообещал, что машину доставят в Истад.

Когда они вошли, у Сведберга сидел Хансон. Валландер коротко рассказал о своей поездке. Хансон был сильно простужен, и Валландер посоветовал ему пойти домой.

— Лиза Хольгерсон тоже больна, — сказал Сведберг. — Похоже, у нее грипп.

— Разве уже началась эпидемия? — удивился Валландер. — Тогда у нас могут быть проблемы.

— Да нет, у меня самая обыкновенная простуда, — заверил Хансон. — К завтрашнему дню все пройдет.

— У Анн-Бритт Хёглунд заболели оба ребенка, — сказал Мартинсон. — Но завтра возвращается ее муж.

Валландер ушел, попросив позвать его, когда привезут сумку. Он хотел написать отчет о своей поездке и собрать все необходимые для этого чеки. Но по дороге передумал и вернулся.

— Могу я взять чью-нибудь машину? — спросил он. — На полчаса.

Несколько рук протянули ему ключи. Он взял машину Мартинсона.

Уже стемнело, когда он поехал на Вестра Вальгатан. Судя по ясному небу, ночь обещала быть холодной. Градуса два-три ниже нуля. Он оставил машину у цветочного магазина и пошел по направлению к дому Рунфельдта. В окнах горел свет, и он подумал, что это, наверно, его дети. Полицейских там больше не было, и они могли начать собирать вещи и выкидывать ненужное. Последний итог жизни покойного. Валландер вдруг вспомнил о своем отце. О Гертруде и своей сестре Кристине. Ведь он даже не съездил в Лёдеруп помочь им разобрать вещи отца. Хотя вещей было немного, и необходимости в его помощи не было, показаться там все-таки следовало. Валландер не мог понять, почему он забыл — то ли мысль эта была ему неприятна, то ли просто закрутился.

Он остановился у подъезда Рунфельдта. Улица была пуста. Желая восстановить картину происшествия, он встал перед парадным и огляделся. Потом перешел на другую сторону улицы и опять посмотрел вокруг. Рунфельдт на улице. Время пока неизвестно. Вечер или ночь. Он без сумки. Спускается зачем-то на улицу. Если это утро, то он берет сумку с собой. Улица пуста. Он ставит сумку на тротуар. Откуда появляется такси? Где он его ждет — у парадного или на другой стороне? Что-то происходит, и Рунфельдт вместе с сумкой исчезает. Сумку находят на обочине дороги, ведущей в Хёер. А самого Рунфельдта обнаруживают мертвым, привязанным к дереву недалеко от замка Марсвинсхольм. Валландер посмотрел на обе двери дома. Спрятаться там негде. Он взглянул на фонари. Те, что освещали подъезд Рунфельдта, целы. «Машина, — подумал он. — Здесь, прямо у крыльца стояла машина. Рунфельдт спускается, из нее кто-то выходит. Допустим, Рунфельдт испугался и издал какой-то звук, но тогда наблюдательный сосед непременно бы его услышал. Если же человек был ему незнаком, то Рунфельдт, скорее всего, только удивился. Человек подходит. Ударяет его. Или угрожает ему?» Валландер вспомнил, как отреагировала Ванья Андерсон, увидев тело Рунфельдта в лесу. За то короткое время, что его считали пропавшим, он сильно похудел. И Валландер поэтому был убежден, что его морили голодом. Итак, Рунфельдта в бессознательном состоянии волокут в машину, а может быть, угрожают или затаскивают силой. Он исчезает. Сумку находят у дороги на Хёер. Прямо у обочины.

Увидев сумку, Валландер в первую очередь подумал, что ее специально положили на видном месте.

Опять какая-то демонстративность.

Валландер вернулся к подъезду и начал с начала. Рунфельдт выходит на улицу. Он собирается в путешествие, которого с нетерпением ждал. Он едет в Африку смотреть на орхидеи.

Но тут мимо Валландера проехала машина, и он сбился.

Он начал ходить взад-вперед у парадного, думая о том, что, вероятно, десять лет назад Рунфельдт убил свою жену. Заранее подготовил прорубь и утопил ее. Жестокий человек, он избивал женщину, которая родила ему детей. Со стороны — услужливый продавец цветов, страстно увлеченный орхидеями. И вот он собирается в Найроби. Все, кто разговаривал с ним за несколько дней до исчезновения, единодушно подтверждают, как искренне он радовался предстоящему путешествию. Любезный человек и чудовище в одном лице.

Валландер стал прохаживаться от парадного до цветочного магазина. Он думал о взломе и пятне крови на полу. Спустя два или три дня после того, как Рунфельдта видели в последний раз, кто-то вламывается в магазин. Ничего не украдено, ни одного цветка. На полу кровь.

Валландер отрешенно покачал головой. Было что-то такое, что от него ускользало. Под поверхностью скрывался еще один слой. Ёста Рунфельдт. Знаток орхидей и чудовище. Хольгер Эриксон. Любитель птиц, поэт и торговец автомобилями. О чьих жестоких выпадах по отношению к окружающим тоже ходили слухи.

«Их объединяет жестокость, — думал Валландер. — Вернее, скрытая жестокость. У Рунфельдта она проявляется более отчетливо. Но сходство между ним и Эриксоном есть».

Валландер вернулся к подъезду. Рунфельдт выходит на улицу. Ставит сумку на землю. Это если дело происходит утром. Что потом? Он ждет такси. Но когда оно приезжает, Рунфельдта уже нет.

Валландер остановился на ступеньках. Рунфельдт ждет такси. А что, если приехало другое такси, ненастоящее? Ведь Рунфельдт знает только, что заказал такси, но знать, какая именно машина приедет и кто за рулем, он не может. Он садится в машину. Шофер помогает ему с сумкой. И они едут в Мальмё. Но дальше Марсвинсхольма они не уезжают.

Можно ли считать, что события развивались именно так? Что Рунфельдта держали где-то недалеко от леса, где его потом нашли мертвым? Но сумку-то его обнаружили на шоссе по дороге в Хёер. В совершенно другом месте — ближе к Хольгеру Эриксону.

Валландер понял, что зашел в тупик. Конечно, предположение о еще одном такси ему и самому казалось не особенно правдоподобным. Но, с другой стороны, он не знал, что и думать. Совершенно ясно только одно: случившееся у подъезда Рунфельдта было хорошо спланировано. Кем-то, кто знал о его поездке в Найроби.

Валландер поехал обратно в полицейский участок. У входа он увидел кое-как припаркованную машину Нюберга. Значит, сумку уже привезли.

Ее положили на расстеленный на столе полиэтилен и пока не открывали. Нюберг пил кофе вместе со Сведбергом и Хансоном. Они ждали его возвращения. Мартинсон разговаривал по телефону, было слышно, что с кем-то из детей. Валландер отдал ему ключи от машины.

— Сколько она там пролежала? — спросил Валландер.

Ответ Нюберга озадачил его. Такого он услышать не ожидал.

— Самое большее два дня, — сказал Нюберг. — Максимум три.

— То есть, ее довольно долго держали где-то еще, — добавил Хансон.

— Тогда напрашивается еще один вопрос, — сказал Валландер. — Почему преступник только сейчас решил от нее избавиться?

Ответа никто не знал. Нюберг натянул резиновые перчатки и открыл сумку. Как раз, когда он собирался вынуть лежавшие сверху вещи, Валландер его остановил. Он склонился над сумкой, не понимая, что привлекло его внимание.

— Мы ее сфотографировали? — спросил он.

— В открытом виде — нет, — ответил Нюберг.

— Сфотографируй, — сказал Валландер. Сумка была упакована как-то не так. Валландер, правда, не сразу понял, в чем дело.

Нюберг ушел и вернулся с фотоаппаратом. У него болела нога, и он велел Сведбергу залезть на стул и сделать снимки.

Потом они стали распаковывать сумку. Перед Валландером возник образ человека, собравшегося в путешествие в Африку практически налегке. Никаких неожиданных предметов или вещей в сумке не было. В боковом кармане документы и довольно большая сумма денег в долларах. На дне — несколько записных книжек, литература об орхидеях и фотоаппарат. Они молча разглядывали содержимое. Валландер пытался понять, что привлекло его внимание, когда открывали сумку. Нюберг начал разбирать несессер и рассматривал название на каком-то пузырьке.

— Для профилактики малярии, — сказал он. — А Рунфельдт знал, что может пригодиться в Африке.

Валландер осмотрел пустую сумку. Внутри за молнию зацепился какой-то предмет. Нюберг вынул его. Это оказалась пластмассовая прищепка для именной таблички.

— Может, он ездил на конгрессы? — предположил Нюберг.

— В Найроби он ехал фотографировать, — ответил Валландер. — Конечно, она могла заваляться с какой-нибудь предыдущей поездки. — Он взял ее через салфетку за булавку сзади и поднял к глазам. От нее пахло духами. Он задумался. Поднес Сведбергу, стоявшему рядом с ним.

— Ты чувствуешь, чем она пахнет?

— Лосьон после бритья?

Валландер покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Это духи.

Все, кроме простуженного Хансона, по очереди понюхали. Все согласились с тем, что она пахнет духами. Женскими духами. Валландер выглядел все более озадаченным. Эта табличка казалась ему знакомой.

— Кто-нибудь из вас видел такие таблички раньше? — спросил он.

Ответил Мартинсон.

— По-моему, их используют в областном совете Мальмёхюс. Такие есть у всех, кто работает в больнице.

Валландер мысленно с ним согласился.

— Странно получается, — сказал он. — Именная табличка, пахнущая духами, лежит в сумке Ёсты Рунфельдта, которую он собирался взять с собой в Африку.

В ту же минуту он понял, что его остановило, когда открыли сумку.

— Я бы хотел, чтобы сюда приехала Анн-Бритт Хёглунд, — сказал он. — Больны ее дети или нет. Может, с ними полчаса посидит ее волшебная соседка? Мы бы ей за это заплатили.

Мартинсон набрал номер. Разговор был очень коротким.

— Она едет, — сказал он.

— Зачем ты ее вызвал? — спросил Хансон.

— Мне только нужно, чтобы она кое-что сделала с этой сумкой, — ответил Валландер. — Больше ничего.

— Нам сложить вещи обратно? — спросил Нюберг.

— Как раз этого делать не надо, — ответил Валландер. — Именно поэтому я и хочу, чтобы она приехала. Сумку сложит она.

Они удивленно на него посмотрели. Но никто ничего не сказал. Хансон высморкался. Нюберг сел на стул и вытянул больную ногу. Мартинсон выскользнул из комнаты, видимо, позвонить домой. Валландер вышел в коридор и встал перед картой Истадского полицейского района. Он изучал дороги, соединяющие Марсвинсхольм, Лёдинге и Истад. «Где-то обязательно должен быть центр, — думал он. — Какая-то реальная географическая точка, общая для всех событий. Очень редко преступник возвращается туда, где было совершено преступление. Однако он часто по нескольку раз проходит мимо одного и того же места».

По коридору торопливо шла Анн-Бритт Хёглунд. Валландер, как всегда, почувствовал угрызения совести за то, что вызвал ее. Ей часто приходилось оставаться одной с двумя детьми, и сейчас Валландер как никогда понимал ее проблемы. Правда, на этот раз для вызова у него были полнейшие основания.

— Что-нибудь случилось? — спросила она.

— Ты знаешь, что мы нашли сумку Рунфельдта?

— Да, я слышала.

Они вошли в зал заседаний.

— На столе — содержимое сумки, — сказал Валландер. — Надень перчатки и уложи все обратно.

— Я должна сделать это как-то по-особенному?

— Так, как ты это обычно делаешь. Когда-то ты мне говорила, что всегда собираешь вещи мужа. Другими словами, тебе не привыкать.

Она начала. Валландер был благодарен ей за то, что она не задавала никаких вопросов. Они наблюдали за ее действиями. Анн-Бритт Хёглунд уверенно выбирала нужные вещи и складывала в сумку. Закончив, она отошла назад.

— Застегнуть?

— Не надо.

Они собрались вокруг стола и смотрели на то, что получилось. Все было так, как предположил Валландер.

— Откуда ты знал, как Рунфельдт укладывает свою сумку? — спросил Мартинсон.

— Подождем с комментариями, — прервал его Валландер. — Кажется, в столовой сидит кто-то из дорожной полиции. Позовите его.

Вошел полицейский, о котором говорил Валландер. Его звали Лаурин. Они уже успели выложить все вещи обратно на стол. Было видно, что Лаурин устал — Валландер слышал, что, вылавливая пьяных водителей, на дорогах усилили ночной контроль. Валландер попросил его надеть резиновые перчатки и уложить вещи на столе в сумку. Лаурин тоже ни о чем не спрашивал. Валландер заметил, что к заданию он отнесся серьезно и укладывал все аккуратно. Когда Лаурин закончил, Валландер поблагодарил его, и тот ушел.

— Совершенно по-другому, — сказал Сведберг.

— Ничего доказывать я не собирался, — сказал Валландер. — Вряд ли это вообще возможно. Но когда Нюберг открыл сумку, я почувствовал, что что-то не так. Мужчины, как мне кажется, укладывают вещи иначе, чем женщины. А эта сумка была упакована так, словно это делала женщина.

— Ванья Андерсон? — предложил Хансон.

— Нет, — ответил Валландер. — Не она. Сумку укладывал сам Ёста Рунфельдт. В этом мы можем быть почти уверены.

Анн-Бритт Хёглунд первая поняла, к чему он клонит.

— Ты хочешь сказать, что ее потом переупаковали? И что это сделала женщина?

— Я ничего не хочу сказать. Я просто пытаюсь думать вслух. Сумка пролежала на улице несколько дней. Ёста Рунфельдт исчез гораздо раньше. Где была сумка все это время? Возможно, ответив на этот вопрос, мы сможем объяснить и странную нехватку в ее содержимом.

Никто кроме Валландера об этом раньше не задумывался. Но все сразу поняли, что он имеет в виду.

— В сумке нет нижнего белья, — сказал Валландер. — Мне кажется странным, что Ёста Рунфельдт собрался ехать в Африку и не взял с собой ни одной пары трусов.

— Да, вряд ли такое возможно, — сказал Хансон.

— Значит, кто-то переупаковал его сумку, — добавил Мартинсон. — Возможно, это сделала женщина. И теперь в сумке не хватает нижнего белья.

Валландер чувствовал возникшее в комнате напряжение.

— Есть еще кое-что, — медленно произнес он. — Да, по какой-то причине пропадают трусы Рунфельдта. Но одновременно с этим в сумке оказывается посторонний предмет.

Он указал на пластиковую табличку. Анн-Бритт Хёглунд еще не сняла перчатки.

— Понюхай, — сказал ей Валландер.

— Ненавязчивые женские духи, — ответила она, понюхав.

В комнате стало тихо. Впервые все, принимавшие участие в расследовании, словно затаили дыхание.

В конце концов заговорил Нюберг.

— Так значит, во всех этих мерзостях замешана женщина?

— По крайней мере, исключать такую возможность больше нельзя, — ответил Валландер. — Пусть никаких прямых доказательств у нас нет. Кроме сумки.

В комнате опять стало тихо, и надолго.

Было уже полвосьмого. Воскресенье 16 октября.

* * *

Она подошла к железнодорожному мосту сразу после семи. Было холодно. Чтобы не замерзнуть, она все время переминалась с ноги на ногу. Тот, кого она ждала, придет еще не скоро. Самое меньшее — через полчаса, а может, и позже. Но сама она всегда приходила заранее. И с ужасом вспоминала те случаи в своей жизни, когда опаздывала, заставляя себя ждать. Входила куда-то под пристальными взглядами людей.

Ни за что на свете она больше не опоздает. Свою жизнь она устроила в соответствии с точным расписанием.

Она была совершенно спокойна. Человек, который скоро пройдет под мостом, не заслуживал того, чтобы жить. Она не чувствовала к нему ненависти. Ненавидеть может только жертва. Она же пришла сюда, только чтобы выполнить необходимое.

Единственное, в чем она сомневалась, — это нужно ли ей ждать. Печь стояла пустая. Но в ближайшую неделю рабочее расписание у нее напряженное, он может умереть в печи, а она не хотела рисковать. Она решила, что это должно произойти сейчас. Как — она не раздумывала. Женщина, рассказавшая про свою жизнь и назвавшая потом его имя, упомянула про ванну, наполненную водой. И о том, как он топил ее, как она чуть не задохнулась, и как ее словно разрывало изнутри.

Она вспомнила воскресную школу. Грешника ждет адское пламя. Она боялась. Ведь никто не знает меру греха. Об этом страхе она никогда не могла говорить со своей матерью. Она подумала о ее последних минутах. Женщина-полицейский из Алжира, которую звали Франсуаза Бертран, написала, что мать умерла очень быстро, что она не страдала и вряд ли вообще успела понять, что с ней произошло. Но откуда она это знала? Может быть, несмотря ни на что, все-таки скрыла самую невыносимую часть истины?

Над ней проехал поезд. Она сосчитала вагоны. Потом стало опять тихо.

«Не огонь, — подумала она. — Вода. Грешника очистит вода».

Она посмотрела на часы. Заметила, что шнурок на кроссовке вот-вот развяжется. Нагнулась и завязала его. Крепко. У нее были сильные пальцы. Человек, которого она ждала и за которым следила в течение последних дней, был маленького роста и полный. Он не доставит ей хлопот. Она справится с ним за минуту.

По другой стороне прошел кто-то с собакой. Его шаги отдавались эхом под мостом. Все это напомнило ей какой-то старый черно-белый фильм. Она сделала вид, что кого-то ждет — так проще всего. Наверняка он ее не запомнит. Всю свою жизнь она училась быть незаметной, становиться, когда надо, невидимой. И только сейчас поняла, что это была подготовка, — к чему — этого она до настоящего момента знать не могла.

Человек с собакой исчез. Свой автомобиль она оставила за мостом. Даже здесь, в центре Лунда, машин почти не было. Единственное, кого она видела, — это мужчину с собакой да еще велосипедиста. Она чувствовала, что готова. Ничто не должно сорваться.

Потом она увидела его. Он шел по той же стороне, где стояла она. Донесся шум приближающейся машины. Она согнулась, как будто у нее заболел живот. Мужчина остановился рядом. Спросил: «Вам плохо?» Не ответив, она опустилась на колени. Он, как она и рассчитала, подошел к ней совсем близко и наклонился. Она сказала, что ей стало плохо. Не поможет ли он ей дойти до машины? Здесь недалеко. Он взял ее под руку. Она, расслабившись, повисла на нем. Он с трудом удерживал ее. В точности так, как она рассчитала. Особенно сильным он не был. Он помог ей опереться о машину. Спросил, не нужна ли ей еще помощь. Нет, не нужна. Он открыл ей дверцу. Она быстро сунула руку туда, где лежала тряпка. Чтобы эфир не выдохся, тряпка была в пакете. За считанные секунды она развернула ее. Улица была по-прежнему пуста. Она быстро повернулась и крепко прижала тряпку ему к лицу. Он сопротивлялся, но она была сильнее. Когда он начал сползать вниз, она, поддерживая его одной рукой, другой открыла заднюю дверцу. Запихнуть его вовнутрь ничего не стоило. Она села за руль. Мимо проехала машина, сразу за ней — велосипедист. Она повернулась и опять прижала тряпку. Совсем скоро он будет без сознания. За то время, пока она довезет его до озера, он не очнется.

К озеру она поехала через Сванехольм и Брудду. Свернула у небольшого пустовавшего кемпинга на берегу. Выключила фары и вышла из машины. Прислушалась. Вокруг было очень тихо. В вагончиках никто не жил. Она положила мужчину, все еще не приходившего в сознание, на землю. Из багажника достала мешок. Грузила стукнулись о камни. Надеть на него мешок и завязать его заняло больше времени, чем она рассчитывала.

Он по-прежнему был без сознания. Она затащила мешок на мостки. Вдалеке пронеслась какая-то птица. Она положила мешок на самый край. Теперь оставалось только немного выждать. Она закурила. В свете от мерцающей сигареты посмотрела на свою руку. Рука не дрожала.

Минут через двадцать мужчина в мешке начал приходить в себя и зашевелился.

Она вспомнила про ванну. Про то, что рассказала ей женщина. И вспомнила, как однажды, когда она была маленькой, топили котят. Их бросили в воду в мешках, живыми, и они отчаянно пытались выбраться, в то время как их уносило течением.

Он стал кричать и биться в мешке. Она отбросила сигарету.

Попыталась сосредоточиться. Но в голове было пусто.

Потом одной ногой столкнула мешок в воду и пошла к машине.

24

Засидевшись в полицейском управлении, они и не заметили, как настал понедельник. Валландер отправил домой Хансона, а затем и Нюберга. Остальные начали заново просматривать материалы расследования.

Опять вернуться к пройденному пришлось из-за сумки Рунфельдта. Они не убирали ее со стола до конца совещания, а потом Мартинсон закрыл ее и унес к себе в кабинет.

Еще раз обсуждая все происшедшее, они условились, что ни малейшая часть их работы не должна считаться проделанной впустую. Сейчас необходимо остановиться, разобраться в деталях и попытаться найти то, что они упустили из виду.

Но ничего, позволявшего им под конец сказать, что они сдвинулись с места, они обнаружить так и не смогли. События оставались такими же темными, связи между ними и мотивы — непонятными. В результате они вернулись к тому, с чего начали: совершено два жестоких убийства, и преступник, вероятнее всего, один.

В четверть первого Валландер закрыл совещание. Решили собраться на следующий день рано утром, чтобы составить план дальнейшего расследования. Вернее, с учетом найденной сумки пересмотреть уже имеющийся план.

Анн-Бритт Хёглунд присутствовала на совещании до самого конца. Дважды она ненадолго выходила из комнаты, — наверно, звонить соседке, сидевшей с детьми. Когда совещание кончилось, Валландер попросил ее остаться еще на несколько минут. Правда, тут же пожалел об этом — не надо было, просто нельзя было больше ее задерживать. Но она спокойно села.

— Мне нужно, чтобы ты сделала одну вещь, — сказал он, когда другие ушли. — Пересмотри все еще раз и попробуй выделить женскую линию. То есть, заново разбери материалы расследования, только теперь уже исходя из того, что преступник не мужчина, а женщина. Вариантов два. Первый: она действовала одна. Второй: она соучастница.

— Вы хотите сказать, что преступников по меньшей мере двое?

— Да. И из них одна — женщина. Но, естественно, в деле могут быть замешаны еще люди.

Она кивнула.

— Займись этим как можно скорее, — продолжил Валландер. — Лучше всего завтра. Это срочно. Если у тебя есть другие неотложные дела, то передай их кому-нибудь еще.

— Завтра здесь будет Хамрен из Стокгольма, — сказала она. — И несколько полицейских из Мальмё. Так что я смогу все перепоручить им.

Валландеру было уже нечего добавить, но они оставались сидеть.

— Вы действительно думаете, что это женщина? — спросила она.

— Не знаю, — ответил Валландер. — Конечно же, опасно преувеличивать значение этой сумки, пахнущей духами. Но расследование того и гляди выскользнет у нас из рук, и закрыть на это глаза я тоже не могу. С самого начала в нем было что-то странное. Уже когда мы стояли у канавы с бамбуковыми кольями, ты сказала кое-что, о чем я часто думал.

— Что все как будто сделано напоказ?

— Язык преступника. То, что мы видим, пахнет войной. Хольгер Эриксон убит в охотничьей западне.

— А что, если это и есть война, — задумчиво сказала она.

Валландер внимательно посмотрел на нее.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю. Может быть, мы так и должны понимать это. В ямы с кольями ловят хищников. И еще такие ямы иногда используют на войне.

Валландеру тут же показалось, что это может быть важно.

— Продолжай, — сказал он.

— Не могу, — ответила она, прикусив губу. — Женщине, которая осталась с моими детьми, надо уходить. Когда я звонила в последний раз, она была рассержена. Я ей неплохо плачу, но это уже не помогает.

Оставлять начатый разговор Валландер не хотел. На секунду он почувствовал, что раздражается из-за ее детей. Или из-за мужа, которого никогда нет дома. Но тут же раскаялся.

— Мы можем поехать ко мне, — предложила она, — и продолжить дома.

Она выглядела очень бледной, и Валландер понимал, что она очень устала и ему не следует соглашаться. Но он все равно поехал. Они сели в ее машину. Город был по ночному пуст. Когда они подъезжали, няня уже стояла в дверях. Анн-Бритт Хёглунд жила в новом доме у восточного въезда в город. Валландер поздоровался и извинился, что они заставили ее ждать так долго, сказав, что в этом его вина. Потом они прошли в гостиную. Валландер уже несколько раз бывал в гостях у Анн-Бритт. Чувствовалось, что в доме живет человек, которому приходится много ездить. На стенах висели сувениры из разных стран. Но что здесь живет еще и полицейский, никак не ощущалось. Здесь был уют, совершенно отсутствующий в его собственной квартире на Мариагатан. Она спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить. Он, поблагодарив, отказался.

— Мы остановились на охотничьих ямах и войне, — сказал Валландер.

— Охотятся мужчины, воюют тоже мужчины. Факт остается фактом. Еще мы находим ссохшуюся голову и дневник наемника. Факт остается фактом, и мы даем этому факту истолкование.

— Какое?

— Наше истолкование верно. Если убийца использует какой-то язык, то разобрать, что он хочет сказать, особого труда не составляет.

Валландер вдруг вспомнил об одном разговоре с Линдой, когда она пыталась объяснить ему, в чем состоит задача актера. Читать между строк, выискивать подтекст.

Он рассказал об этом Анн-Бритт Хёглунд. О том, что говорила Линда. Анн-Бритт Хёглунд понимающе кивнула.

— Возможно, я неясно выразилась, — сказала она. — Но я думаю примерно о том же. Мы все увидели и всему нашли объяснение, но что-то все равно не так.

— Мы видим то, что нас заставляет видеть убийца?

— Возможно, он заставляет нас смотреть не в том направлении.

Валландер задумался. Сейчас в голове у него была полная ясность. Усталость как рукой сняло. Они нашли объяснение, которое могло оказаться верным. Валландер и раньше думал об этом, только не мог до конца разобраться в своих мыслях.

— Значит, демонстративность — только маневр, — спросил он. — Ты это хотела сказать?

— Да.

— Продолжай!

— И, возможно, все как раз наоборот.

— Как?

— Этого я не знаю. Но если то, что мы считаем верным, на самом деле неверно, тогда неверное должно под конец оказаться верным.

— Да, — сказал Валландер. — Я тоже так думаю.

— Женщина никогда бы не скинула человека в яму с кольями, — продолжала она. — И не стала бы привязывать человека к дереву, а потом собственными руками душить его.

Валландер долго молчал. Анн-Бритт Хёглунд поднялась на второй этаж и через несколько минут спустилась. Валландер заметил, что она сменила обувь.

— Мы все время считали, что убийства были тщательно спланированы. Но не входило ли в планы убийцы еще что-то?

— Конечно, трудно поверить, что такое могла сделать женщина, — сказала она. — Но теперь я понимаю, что, возможно, все так и было.

— Ты обязательно запиши это, — сказал Валландер. — Думаю, надо будет поговорить еще с Матсом Экхольмом.

— С кем? — переспросила она.

— С судебным психиатром, который был здесь этим летом.

Она обессиленно покачала головой.

— Наверное, я слишком устала, — сказала она. — Я уже совершенно забыла, как его звали.

Валландер встал. Был час ночи.

— До завтра, — сказал он. — Ты не могла бы вызвать такси?

— Возьми мою машину, — предложила она. — Завтра мне лучше пройтись пешком, чтобы привести в порядок мысли.

Она дала ему ключи.

— Скоро возвращается мой муж. Тогда будет проще.

— Наверно, я только сейчас понял, как тебе тяжело, — сказал он. — Когда Линда была маленькой, с ней всегда была Мона. Кажется, мне ни разу за все то время не пришлось остаться из-за нее дома.

Она проводила его на улицу. Ночь была ясная. Температура упала ниже нуля.

— Хотя я не жалею, — вдруг сказала она.

— О чем?

— Что стала полицейским.

— Ты хороший полицейский, — сказал Валландер. — Очень хороший. Если ты вдруг об этом еще не знаешь.

Ему показалось, что она обрадовалась. Он кивнул, сел в машину и уехал.

На следующий день, в понедельник 17 октября, Валландер проснулся с ноющей головной болью. Лежа в постели, он думал, не простудился ли он. Но никаких других симптомов не было. Он сварил кофе и нашел какие-то таблетки. Посмотрев в окно, он увидел, что поднялся ветер. Над Сконе ночью появились облака. Потеплело, градусник показывал плюс четыре.

В пятнадцать минут восьмого Валландер был в участке. Взяв чашку кофе, он пошел к себе в кабинет. На столе лежало сообщение от полицейского из Гётеборга, с которым они сотрудничали по делу о контрабанде автомобилей из Швеции в Восточную Европу. Валландер подержал листок в руках, потом положил его в ящик. Пододвинув к себе тетрадь, он стал искать ручку. В одном из ящиков обнаружил записку Сведберга. И как он до сих пор ее не вернул?

Раздраженный, он встал и вышел в коридор. Дверь в комнату Сведберга была открыта. Он вошел и положил записку на стол, после чего вернулся к себе и, закрыв дверь, решил посвятить ближайшие полчаса тому, чтобы записать все вопросы, требующие скорейшего решения. Прямо на утреннем собрании надо будет обсудить и их ночнойразговор с Анн-Бритт Хёглунд.

Без пятнадцати восемь в его дверь громко постучали. Это приехал Хамрен из стокгольмского уголовного отдела. Они поздоровались. Валландеру нравился Хамрен. Прошлым летом они очень хорошо сработались.

— Ты уже здесь? — сказал он. — А я думал, ты приедешь только днем.

— Я выехал вчера, на машине, — ответил Хамрен. — Не мог удержаться.

— Как Стокгольм?

— Как Истад. Только больше.

— Я не знаю, где будет твое рабочее место, — сказал Валландер.

— У Хансона. Это уже решено.

— Мы встречаемся через полчаса.

— Да, мне надо много успеть прочитать.

Хамрен вышел. Валландер рассеянно положил руку на телефон, собираясь позвонить отцу. Но, сообразив, вздрогнул. Почувствовал острую, возникшую из ниоткуда, боль.

Он не может позвонить своему отцу. Ни сегодня, ни завтра. Никогда.

Он не шевелился, боясь, что движение причинит ему новую боль.

Потом снова наклонился к телефону и набрал номер. Гертруда ответила почти сразу же. У нее был усталый голос, и когда он спросил, как она себя чувствует, она заплакала. Он сам почувствовал ком в горле.

— Потихоньку, — успокоившись, ответила она.

— Я постараюсь выбраться к тебе после обеда, — сказал Валландер. — Вряд ли надолго, но я попробую.

— Я многое передумала, — сказала она. — О тебе и о твоем отце. Я так мало знала о нем.

— И я тоже. Но мы могли бы помочь друг другу заполнить пробелы.

Они попрощались. Он знал, что совершенно точно не успеет сегодня в Лёдеруп. Зачем он сказал, что постарается? Теперь она будет ждать.

«Я всегда приношу людям одни разочарования», — огорченно подумал он.

В раздражении он сломал карандаш. Половинки кинул в мусорное ведро. Одна попала мимо. Он отбросил ее ногой. Иногда ему хотелось сбежать. Когда он последний раз говорил с Байбой? Она тоже не звонила. Неужели их отношения прервутся сами собой? Когда у него будет время найти дом? Или купить собаку?

Иногда он ненавидел свою работу. Как вот сейчас.

Он подошел к окну. На улице ветрено и по-осеннему серо. Птицы готовятся улетать на юг. Он подумал о Пере Окесоне, который наконец решился бросить работу, — понял, что кроме нее в жизни существует что-то еще.

Однажды в конце лета, когда они гуляли по берегу в Скагене, Байба сказала, что богатый западный мир словно мечтает об огромной парусной лодке, которая унесла бы весь континент на Карибские острова. Она сказала, что развал государств Восточной Европы словно раскрыл ей глаза. В бедной Латвии когда-то существовали островки богатства — простое счастье. Она открыла для себя, что даже в богатых странах, где она теперь смогла побывать, очень много бедных. Что существует огромное море неудовлетворенности и пустоты, где сейчас и застряла эта парусная лодка.

Валландер попробовал представить себя забытой или нерешительной перелетной птицей. Но мысль показалась ему настолько глупой и бессмысленной, что он тут же ее отбросил.

Он записал: не забыть вечером позвонить Байбе. Потом увидел, что уже четверть девятого, и пошел в комнату заседаний. Из новых лиц, кроме только что приехавшего Хамрена, там были еще два полицейских из Мальмё, ему незнакомых. Он поздоровался. Одного звали Августсон, другого Гартман. Вошла Лиза Хольгерсон. Она села и поприветствовала новых полицейских. Времени на долгие разговоры не было. Она посмотрела на Валландера и кивнула.

Он начал, как и задумал, рассказав про их беседу с Анн-Бритт Хёглунд после эксперимента с сумкой. И тут же заметил неуверенность своих коллег. Но, по правде сказать, это его не удивило — он сомневался и сам.

— Хочу подчеркнуть, это всего-навсего одна из множества возможностей. Но поскольку нам почти ничего неизвестно, мы вынуждены учитывать все варианты.

Он кивнул в сторону Анн-Бритт Хёглунд и продолжил.

— Я попросил Анн-Бритт Хёглунд выявить женскую линию. Ничего подобного мы раньше не делали. Но в нашем случае мы должны проверить все.

Последовавшая дискуссия была очень оживленной. Валландер предвидел и это. Ведущий голос принадлежал Хансону, который, похоже, чувствовал себя лучше. Примерно в середине собрания пришел Нюберг. Он уже был без костыля.

Встретившись с ним взглядом, Валландер почувствовал, что Нюберг хочет что-то сказать. Он вопросительно посмотрел на него. Но Нюберг отрицательно покачал головой.

Валландер слушал, не принимая в обсуждении особенно активного участия. Он заметил, что Хансон четко выражает и доказывает свои мысли. Важно было сразу найти все аргументы против.

Около девяти они сделали короткий перерыв. Сведберг показал Валландеру газету с фотографией недавно организованной в Лёдинге Дружины безопасности. Судя по всему, подобные организации стали появляться и во многих других городах Сконе. Лиза Хольгерсон сказала, что вчера об этом передавали в новостях.

— Скоро такие дружины будут по всей стране, — сказала она. — Представьте себе: тех, кому взбрело в голову поиграть в полицейских, будет в десять раз больше, чем нас с вами.

— Наверно, этого не избежать, — сказал Хамрен. — Ведь, надо думать, преступления всегда приносили прибыль. Только сегодня это доказуемо. Получай мы хотя бы десять процентов от тех денег, что исчезают в экономических преступлениях, мы смогли бы нанять 3000 новых полицейских.

Цифра показалась Валландеру неправдоподобной. Но Хамрен стоял на своем.

— Вопрос только в том, хотим ли мы такое общество. Частные врачи — это одно. Но частные полицейские? Полицейские повсюду? Общество, разделенное на неспокойные регионы? Ключи и коды, чтобы навестить своих старых родителей?

— Да нет, конечно, нам не нужно столько новых полицейских, — сказал Валландер. — Нам нужны другие полицейские.

— Наверно, нам нужно другое общество, — сказал Мартинсон. — С меньшим количеством договоров о материальной компенсации в случае увольнения для избранных и большей общностью.

Его слова непроизвольно прозвучали как предвыборная речь. Но Валландер понимал, что́ он хочет сказать. Он знал, что Мартинсон беспокоится за своих детей. Как бы они не соприкоснулись с наркотиками. Боится, чтобы с ними ничего не случилось.

Валландер сел рядом с Нюбергом, который не выходил из-за стола.

— Мне показалось, ты хочешь что-то сказать.

— Только одна маленькая деталь, — сказал он. — Помнишь, мы нашли накладной ноготь в лесу Марсвинсхольм?

Валландер помнил.

— Который, как ты думал, пролежал там довольно долго? — спросил он.

— Я ничего не думал. Но не исключал этого. Сейчас, мне кажется, мы можем утверждать, что пролежал он там не особенно долго.

Валландер кивнул. Он зна́ком подозвал Анн-Бритт Хёглунд.

— Ты носишь накладные ногти? — спросил он.

— Обычно нет, — ответила она. — Но иногда, разумеется, ношу.

— Они хорошо держатся?

— Нет, очень легко отклеиваются.

Валландер кивнул.

— Я посчитал нужным сказать это, — сказал Нюберг.

В комнату вошел Сведберг.

— Спасибо за записку, — сказал он. — Но ты вполне мог ее выкинуть.

— Рюдберг обычно говорил, что выкинуть записи коллеги — непростительный грех, — ответил Валландер.

— Рюдберг много чего говорил.

— Обычно он оказывался прав.

Валландер знал, что Сведберг никогда не ладил со своим старшим коллегой. Удивительно, но эта нелюбовь, несмотря на то, что Рюдберг уже несколько лет как умер, до сих пор не прошла.

Собрание продолжалось. Они перераспределили некоторые задания так, чтобы Хамрен и полицейские из Мальмё сразу же могли включиться в работу. Без пятнадцати одиннадцать Валландер закрыл совещание. Зазвонил телефон. Мартинсон, сидевший ближе всех, поднял трубку. Валландер чувствовал, что голоден. Может быть, несмотря ни на что, он все-таки успеет сегодня съездить в Лёдеруп навестить Гертруду? Но тут он заметил, что Мартинсон поднял руку. Все замолчали. Мартинсон внимательно слушал. Он посмотрел на Валландера, и тот сразу же понял, что случилось что-то серьезное. «Только не новое убийство, — подумал он. — Только не это, нам с этим не справиться».

Мартинсон повесил трубку.

— В озере Крагехольм найден труп, — сказал он.

«Совсем необязательно, что это дело рук того же убийцы. Ведь несчастные случаи на воде — дело довольно обычное», — пронеслось в голове у Валландера.

— Где? — спросил он.

— На восточном берегу есть небольшой кемпинг. Тело нашли прямо у мостков.

Валландер понял, что радоваться слишком рано. Мартинсон еще не закончил.

— Тело в мешке, — продолжил он. — Это тело мужчины.

«Значит, снова тот же убийца», — подумал Валландер. Внутри у него все сжалось.

— Кто звонил? — спросил Сведберг.

— Один отдыхающий. Звонил со своего мобильного. Он был очень перепуган. У меня было такое ощущение, что его рвет прямо мне в ухо.

— Но ведь в это время года в кемпингах обычно никто не живет, — заметил Сведберг.

— Некоторые вагончики стоят там круглый год, — ответил Хансон. — Я знаю, где это место.

Валландер вдруг почувствовал, что не справляется с ситуацией. Ему захотелось оказаться подальше от всего этого. Наверное, Анн-Бритт Хёглунд заметила его реакцию. Как бы то ни было, она спасла положение, поднявшись со своего места.

— Надо ехать, — сказала она.

— Да, — ответил Валландер. — Конечно, надо ехать немедленно.

Хансон знал дорогу и Валландер сел в машину с ним. Остальные поехали следом. Хансон вел быстро и довольно небрежно. Ноги Валландера непроизвольно жали на невидимые тормоза. Зазвонил телефон. Пер Окесон хотел поговорить с Валландером.

— Что я слышу? — сказал он. — Новое убийство?

— Еще слишком рано утверждать что бы то ни было. Но такая вероятность есть.

— Почему?

— Будь это просто труп, можно было бы предположить, что это несчастный случай или самоубийство. Но труп в мешке — это убийство. И ничто иное.

— Черт, — проговорил Окесон.

— Да уж.

— Держи меня в курсе. Где ты?

— На пути к озеру. Думаю, мы будем на месте через минут двадцать.

На этом разговор закончился. Валландер подумал, что они едут в сторону места, где была найдена сумка. Озеро Крагехольм находилось недалеко от треугольника, о котором он думал раньше.

Хансон, казалось, думал о том же.

— Озеро расположено между Лёдинге и лесом Марсвин, — сказал он. — Все очень близко.

Валландер схватил телефон и набрал номер Мартинсона. Его машина ехала за ними. Мартинсон поднял трубку.

— Что еще сказал тот человек, который звонил? Как его зовут?

— Кажется, он не назвал своего имени. Но по акценту было слышно, что он из Сконе.

— Труп в мешке. Откуда он знает, что в мешке труп? Он что, открывал его?

— Из мешка торчала нога в ботинке.

Было очень плохо слышно, но, несмотря на это, Валландер почувствовал в словах Мартинсона отвращение. Валландер повесил трубку.

Въехав в Сёвестад, они свернули налево. Валландер подумал о женщине, клиентке Ёсты Рунфельдта. Все напоминало о уже случившемся. Если и существует центр событий, то этот центр — Сёвестад.

За деревьями виднелось озеро. Валландер постарался приготовиться к тому, что ему предстояло увидеть.

Когда они свернули к пустующему кемпингу, им навстречу выбежал мужчина. Хансон еще не успел остановить машину, как Валландер выскочил наружу.

— Там, внизу, — сказал мужчина. Он заикался, голос его дрожал.

По узкой дорожке Валландер медленно спустился к мосткам. Уже издалека было видно, что в воде, с одной стороны мостков что-то плавает. Мартинсон шел рядом, но остановился, не заходя на мостки. Остальные наблюдали издалека. Валландер осторожно пошел по мосткам, закачавшимся под его ногами. Коричневая вода казалась холодной. Он вздрогнул.

Мешок виднелся над водой только частично. Из него торчала нога. Коричневый со шнуровкой ботинок. Через дырку на штанине просвечивала белая кожа.

Валландер обернулся и зна́ком подозвал к себе Нюберга. Хансон беседовал с вызвавшим их человеком. Мартинсон ждал поодаль. Анн-Бритт Хёглунд стояла одна. Все это было похоже на фотоснимок. Замороженное, остановившееся время. Больше уже не произойдет ничего.

Его размышления прервал спустившийся на мостки Нюберг. Действительность вернулась на свое место. Валландер сел на корточки, Нюберг последовал его примеру.

— Мешок джутовый, — заметил Нюберг. — Он должен быть крепким. Но этот почему-то дырявый. Наверное, просто старый.

Валландеру очень хотелось, чтоб Нюберг оказался прав. Но он знал, что это не так.

Мешок не был дырявым. Пытаясь из него выбраться, мужчина прорвал его ногами. Нити вытянулись и затем порвались.

Валландер знал, что это значит.

Мужчину засунули в мешок и бросили в воду живым.

Валландер набрал побольше воздуха. Его тошнило, кружилась голова.

Нюберг внимательно на него посмотрел. Но ничего не сказал. Он ждал.

Валландер продолжал глубоко дышать. Потом он сказал то, что, как он считал, вернее, знал наверняка, произошло на самом деле.

— Он прорвал мешок. А значит, он был жив, когда его бросили в воду.

— Смертный приговор? — спросил Нюберг. — Разборки двух преступных группировок?

— Может быть, — ответил Валландер. — Но это маловероятно.

— Тот же самый убийца?

Валландер кивнул.

— Кажется, да.

Валландер с трудом поднялся и пошел обратно к берегу. Нюберг остался на мостках. Только что на своей машине прибыли полицейские техники. Валландер направился к Анн-Бритт Хёглунд. Теперь она стояла рядом с Лизой Хольгерсон. Потом подошли остальные, и скоро все были в сборе. Человек, обнаруживший тело, сел на камень и уронил голову на руки.

— Возможно, это тот же самый убийца, — сказал Валландер. — И если так, то на этот раз он связал человека в мешке и утопил его.

Между собравшимися прокатилась волна отвращения.

— Мы должны остановить этого сумасшедшего, — отозвалась Лиза Хольгерсон. — Что же происходит в этой стране?

— Яма с кольями, — продолжил Валландер. — Привязанный к дереву и задушенный человек. А теперь еще и утопленник.

— И ты все так же думаешь, что такое могла совершить женщина? — спросил Хансон. Слышно было, что он озлоблен.

Валландер повторил про себя его вопрос. Что он вообще думал? За какие-то несколько секунд все события пронеслись у него в голове.

— Нет, — ответил он, спустя некоторое время. — Не думаю. Не хочу так думать. Но все равно может оказаться, что убийство совершила женщина. Или по крайней мере, замешана в убийстве.

Он посмотрел на Хансона.

— Вопрос поставлен неправильно, — продолжил он. — Дело не в моей точке зрения. А в том, что творится в этой стране.

Валландер вернулся к воде. К мосткам плыл одинокий лебедь, беззвучно скользя по темной поверхности воды.

Валландер долго смотрел на него.

Потом застегнул куртку и направился к Нюбергу, который уже приступил к работе.

СКОНЕ 17 октября—3 ноября 1994

25

Нюберг осторожно разрезал мешок. Валландер прошел на мостки, чтобы вместе с только что прибывшим врачом посмотреть на лицо убитого.

Оно было ему незнакомо. Этого человека он никогда раньше не видел. Что, разумеется, не было для него неожиданностью.

Валландер подумал, что убитому где-то между сорока и пятьюдесятью.

На труп, с которого сняли мешок, он смотрел не долее одной минуты. Больше выдержать он просто-напросто не мог. Головокружение не оставляло его ни на минуту.

Нюберг обыскал карманы убитого.

— Дорогой костюм, — заметил он. — Да и ботинки не из дешевых.

В карманах ничего не нашли. Кто-то, значит, не поленился заранее обыскать их, чтобы затянуть опознание. Но убийца, видимо, предполагал, что в озере труп будет найден скоро. Преступник и не пытался спрятать его.

Тело высвободили из мешка, а мешок положили отдельно на полиэтилен. Нюберг зна́ком подозвал к себе Валландера, отошедшего в сторону.

— Все очень тщательно рассчитано, — сказал он. — Такое ощущение, что убийца взвешивал тело. Или же что он обладает знаниями о распределении веса и сопротивлении воды.

— Что ты имеешь в виду? — не понял Валландер.

Нюберг указал на толстые швы с внутренней стороны мешка.

— Все тщательно продумано. В мешок вшиты грузила, гарантирующие убийце две вещи. Первое: небольшая воздушная подушка позволит мешку лишь слегка виднеться над поверхностью воды. Второе: грузила не должны быть слишком тяжелыми, чтобы тело не пошло ко дну. А раз все так тщательно просчитано, значит, преступник знал вес убитого. По крайней мере, приблизительно. С допустимой неточностью в четыре-пять килограммов.

Валландер попытался сосредоточиться, хотя от любой мысли об обстоятельствах смерти этого человека его начинало мутить.

— Значит, узкая воздушная подушка гарантировала, что человек погибнет?

— Я не врач, — ответил Нюберг. — Но он наверняка был жив, когда его бросили в воду. Значит, его убили.

Врач, который, стоя на коленях, осматривал труп, услышал их разговор. Он поднялся и подошел к ним. Мостки под ними закачались.

— Разумеется, еще слишком рано делать какие бы то ни было выводы, — сказал он. — Но вероятнее всего, он утонул.

— Не утонул, — поправил его Валландер. — Его утопили.

— Решать, преступление это или несчастный случай — дело полиции, — ответил врач. — Утонул он, или его утопили. Я же могу судить только о том, что произошло в его организме.

— Никаких внешних травм? Ударов? Или ран?

— Чтобы это узнать, необходимо снять с него одежду. Но на открытых частях тела я ничего такого не обнаружил. Конечно, судмедэкспертиза может дать иные результаты.

Валландер кивнул.

— Если вы найдете следы насилия, сразу же дайте мне знать.

Врач вернулся к своей работе. Несмотря на то, что Валландер видел его не в первый раз, имени его он вспомнить не мог.

Сойдя на берег, Валландер собрал вокруг себя своих ближайших коллег. Хансон только что кончил беседовать с мужчиной, обнаружившим труп.

— У нас нет никаких документов, удостоверяющих личность убитого, — начал Валландер. — Мы не знаем, кто он. Сейчас это самое главное. Мы должны выяснить, кто этот человек. Не зная этого, мы бессильны что-либо сделать. Можете начинать просматривать список пропавших.

— Есть большая вероятность, что о его исчезновении еще не заявили, — сказал Хансон. — Человек, который обнаружил тело — его зовут Нильс Йорансон — утверждает, что был здесь вчера днем. Он работает посменно в механической мастерской в Сведале и часто приезжает сюда, так как страдает бессонницей. Работает он так совсем недавно. Так вот, он был здесь вчера. Он всегда выходит на мостки. И никакого мешка тут не было. Следовательно, его бросили ночью. Или вчера вечером.

— Или сегодня утром, — добавил Валландер. — Когда он пришел сюда?

Хансон заглянул в свои записи.

— В восемь пятнадцать. Его смена кончилась около семи, и он сразу же приехал. По дороге он остановился позавтракать.

— Хорошо, — произнес Валландер. — Значит, прошло не так много времени. Это может дать нам определенные преимущества. Но опознать его будет нелегко.

— Мешок, разумеется, могли бросить в озеро в другом месте, — заметил Нюберг.

Валландер покачал головой.

— В воде он пролежал недолго. Никаких течений здесь тоже нет.

Мартинсон беспокойно ударял ногой об ногу, словно замерз.

— Почему ты думаешь, что это тот же убийца? — спросил он. — Мне все же кажется, что это не так.

Валландер был как никогда уверен в своей правоте.

— Нет, убийца тот же. Самое разумное, во всяком случае — принять это за исходную точку. И по необходимости оглядываться назад.

Потом он отпустил их. Здесь, у озера Крагехольм, они уже мало что могли сделать.

Машины разъехались. Валландер повернулся к воде. Лебедь исчез. Валландер смотрел на людей на мостках. «Скорая помощь», полицейские автомобили, пластиковая лента, огораживающая место преступления. Все это рождало у него сильнейшее чувство нереальности. Природа, которую он видит, сплошь и рядом огорожена пластиковой лентой. Повсюду на его пути мертвые тела. Взглядом он мог искать лебедя на поверхности воды. Но на переднем плане был человек, чье мертвое тело только что вытащили из мешка.

Он подумал, что его работа, по сути дела — не что иное, как плохо оплачиваемое мучение. Ему платят за его выносливость. Пластиковая заградительная лента, как змея, опоясывает его жизнь.

Валландер подошел к Нюбергу, распрямившему затекшую спину.

— Мы нашли окурок, — сказал он. — Это все. По крайней мере, здесь, на мостках, больше ничего нет. Мы уже осмотрели песок. Если бы мешок волокли, остались бы следы. Но их нет. Тот, кто принес его, — человек сильный. Если только он не привел жертву на мостки, а потом запихнул в мешок.

Валландер покачал головой.

— Давай исходить из того, что мешок несли, — ответил он. — Вместе с содержимым.

— Думаешь, имеет смысл прочесывать дно?

Валландер задумался.

— Вряд ли, — ответил он. — Его привезли сюда без сознания. Скорее всего, на машине. Потом мешок бросили в воду. И машина уехала.

— Тогда подождем с прочесыванием, — сказал Нюберг.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Валландер.

Нюберг скорчил гримасу.

— Вполне возможно, что это тот же преступник, — сказал он. — Насилие, жестокость — это напоминает о двух первых убийствах. Хоть он и разнообразит сценарий.

— А такое могла бы сделать женщина?

— Я скажу так же, как ты, — ответил Нюберг. — Мне бы не хотелось в это верить. Но если это женщина, то я вынужден признать, что ей ничего не стоит таскать мешки весом в восемьдесят килограммов. Разве обыкновенная женщина на это способна?

— Я таких не встречал, — согласился Валландер. — Но они, разумеется, есть.

Нюберг вернулся к работе. Валландер уже собирался сойти на берег, как вдруг совсем рядом заметил того же одинокого лебедя. Валландер пожалел, что у него нет даже кусочка хлеба кинуть ему. Лебедь щипал что-то у берега. Валландер шагнул ближе. Лебедь зашипел и, развернувшись, поплыл прочь.

Валландер подошел к одной из полицейский машин и попросил, чтобы его отвезли в Истад.

По дороге назад в город он попытался рассуждать. То, чего он боялся больше всего, произошло. Преступник не остановился. Они ничего о нем не знают. Находится ли он в начале или в конце своего плана? Имеют ли они дело с сумасшедшим, или же убийца прекрасно отдает себе отчет в своих действиях?

«Это мужчина, — думал Валландер. — Любая другая точка зрения противоречит здравому смыслу. Женщины очень редко совершают убийства. И уж меньше всего они способны на тщательно спланированное убийство. На жестокое и продуманное насилие.

Это мужчина, и, возможно, не один. И мы никогда не сможем распутать это дело, если не найдем, что общего между его жертвами. Теперь убитых трое. Можно было бы ожидать, что это увеличит наши возможности. Но у нас нет ни одного достоверного факта. Ничто не распутывается само собой».

Он прислонился щекой к стеклу. Коричневый, тяготеющий к серому, ландшафт. Трава, однако, еще зеленая. На поле одинокий трактор.

Валландер подумал о яме, где они нашли Хольгера Эриксона. О дереве, к которому привязали и потом задушили Ёсту Рунфельдта. И теперь: заживо упрятанный в мешок человек, утопленный в озере Крагехольм.

Валландеру вдруг стало ясно: есть только один возможный мотив — месть. Но такая жестокость не вписывалась ни в какие разумные рамки. За что мстит убийца? В чем виновны его жертвы? Выходит, они совершили что-то ужасное, раз ему недостаточно просто убить — надо еще, чтоб они поняли, что их убивают.

«В этом деле нет никаких случайностей, — думал Валландер. — Все детали убийств тщательно продуманы и отобраны».

На последней мысли он словно запнулся.

Убийца выбирал. Выбирал свои жертвы. Но из кого?

Когда Валландер приехал в участок, его переполняли мысли, и он чувствовал, что перед совещанием должен немного побыть один. Он снял телефонную трубку, отложил в сторону сообщения о телефонных звонках и закинул ноги на груду распоряжений из Государственного полицейского управления.

Сложнее всего давалась гипотеза о женщине. Как может женщина быть замешана в этих убийствах? Он попытался припомнить из своей практики преступления, совершенные женщинами. Таких случаев было немного. Валландер, как ему казалось, помнил их все. Только однажды, почти пятнадцать лет назад, он сам поймал женщину, совершившую убийство. Суд расценил это как непредумышленное убийство. Женщина средних лет убила своего брата. Он с самого детства преследовал ее и издевался над ней. В конце концов, не выдержав, она его застрелила из его же охотничьего ружья. На самом деле она не собиралась его убивать. Она только хотела припугнуть его. Но стрелок она была никудышный. Пуля попала ему прямо в грудную клетку, и он тут же скончался. Во всех остальных случаях, которые вспоминались Валландеру, действия женщин, совершивших преступления, были импульсивны и вынужденны. Жертвами оказывались либо их мужья, либо мужчины, настойчиво их преследовавшие. Часто такое совершалось по пьянке.

Никогда раньше Валландеру не приходилось иметь дело с женщиной, подготовившей преступление. По крайней мере, с таким досконально продуманным планом он сталкивался впервые.

Он встал и подошел к окну.

И почему он все равно не мог отделаться от мысли, что на этот раз в деле замешана женщина?

Он не понимал. Он даже не знал, была ли она одна или действовала вместе с мужчиной.

Доказательств, говорящих в пользу какой-то одной версии, не было.

Очнулся он от стука в дверь. Это был Мартинсон.

— Список почти готов, — сказал он.

Валландер был так далеко в своих мыслях, что не понял, о чем он говорит.

— Какой список?

— Список объявленных в розыск, — удивленно ответил Мартинсон.

Валландер кивнул.

— Тогда начинаем совещание, — сказал он, вытолкнув Мартинсона перед собой в коридор.

Когда они закрыли дверь комнаты заседаний, Валландер почувствовал, что прежней усталости как не бывало. Вопреки своей привычке он стоял у стола. Обычно он садился. Но сейчас на это не было времени.

— Что мы имеем? — спросил он.

— В Истаде за последние несколько недель никто не пропадал, — начал Сведберг. — И совершенно точно, что человек, найденный в озере Крагехольм, не из тех, кого мы разыскиваем давно, так как это две девочки подросткового возраста и сбежавший из лагеря эмигрантов мальчик, который сейчас, по всей видимости, уже за пределами Швеции на пути обратно в Судан.

Валландер подумал о Пере Окесоне.

— Понятно, — сказал он только. — А в других районах?

— Сейчас мы проверяем нескольких человек из Мальмё, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Но это тоже не то. Может быть, в одном случае еще совпадает возраст. Но пропавший — из южной Италии. А тот, кого мы нашли, не очень-то похож на итальянца.

Они разобрали сообщения, поступившие из близлежащих районов. Валландер знал, что если понадобится, они проверят сводки со всей Швеции и даже из других скандинавских стран. Можно было только надеяться, что убитый жил неподалеку от Истада.

— Вчера поздно вечером в полицию Лунда поступило одно заявление, — сказал Хансон. — Позвонила женщина и сообщила, что ее муж не вернулся с вечерней прогулки. Возраст вроде совпадает. Он был научным сотрудником в университете.

Валландер неуверенно покачал головой.

— Вряд ли, — сказал он. — Но надо, конечно, проверить.

— Они сейчас пытаются найти какую-нибудь фотографию, — продолжил Хансон. — Как найдут, вышлют по факсу.

Все это время Валландер стоял. Только сейчас он сел. В ту же минуту в комнату вошел Пер Окесон. Валландер предпочел бы, чтобы его не было. Подвести итог так, чтобы из него не явствовало, что расследование стоит на месте, всегда нелегко. Оно словно увязло в глине, и его невозможно было сдвинуть ни вперед, ни назад.

И вот теперь еще одна жертва.

Валландера это мучило. Словно он нес личную ответственность за то, что у них нет никаких улик. И все же он знал, что они работают так напряженно и целенаправленно, как только могут. Полицейские, собравшиеся в комнате, были преданными своему делу профессионалами.

Отогнав от себя чувство раздражения, вызванного присутствием Пера Окесона, Валландер сказал:

— Ты вовремя. Я как раз собирался обобщить результаты расследования.

— А что, разве можно говорить о каких-то результатах? — спросил Пер Окесон.

Валландер знал, что в его словах нет недоброжелательности или критики. У людей, не знакомых с Пером Окесоном, его резкость могла вызывать ответную реакцию. Но Валландер проработал с ним очень много лет и знал, что Окесон просто обеспокоен и хочет помочь.

Хамрен, новый человек в их кругу, смотрел на Окесона с неприязнью. «Интересно, а как говорят прокуроры у них в Стокгольме?» — подумал Валландер.

— Результаты есть всегда, — ответил Валландер. — И на этот раз тоже. Но они очень расплывчатые. Некоторые следы, по которым мы шли до сих пор, никуда не привели. Мне кажется, что мы достигли некоей точки, где необходим возврат в исходное положение. Что значит это новое убийство, мы пока сказать не можем. Еще, конечно же, слишком рано.

— Это тот же убийца? — спросил Пер Окесон.

— Думаю, да, — сказал Валландер.

— Почему?

— Его образ действия. Беспощадность. Жестокость. Мешок и заточенные бамбуковые колья, естественно, не одно и то же. Но, можно, наверно, утверждать, что это разные вариации одной темы.

— А что произошло с версией о наемнике?

— Проверяя ее, мы выяснили, что Харальд Бергрен уже семь лет как мертв.

Вопросов у Пера Окесона больше не было.

Дверь осторожно приоткрылась. Помощница секретаря принесла фотографию, полученную по факсу.

— Это из Лунда, — сказала она и закрыла дверь.

Все одновременно вскочили и окружили Мартинсона, державшего фотографию.

Валландер вздохнул. Никаких сомнений быть не может. Это тот, чье тело они нашли в озере Крагехольм.

— Хорошо, — тихо проговорил он. — На этот раз мы значительно сократили расстояние между нами и убийцей.

Все снова сели на свои места.

— Кто этот человек? — спросил Валландер.

Хансон держал свои бумаги в образцовом порядке.

— Эужен Блумберг, пятьдесят один год. Научный сотрудник Лундского университета. Кажется, занимается исследованием молока.

— Молока? — удивленно переспросил Валландер.

— Так написано. «Об отношении аллергии на молочные продукты к различным заболеваниям кишечника».

— Кто заявил о его исчезновении?

— Жена. Кристина Блумберг. Сириусгатан, Лунд.

Валландер чувствовал, что сейчас они должны как можно эффективнее использовать время. Ему хотелось еще сильнее сократить это невидимое преимущество, которым обладал перед ними убийца.

— Тогда поехали, — сказал он и встал. — Сообщите коллегам в Лунде, что мы его опознали. Пусть разыщут его жену, чтобы я мог с ней поговорить. В Лунде, в уголовном отделе, есть один полицейский, Бирк. Калле Бирк. Он мой знакомый. Свяжитесь с ним. Я еду в Лунд.

— Как ты собираешься с ней говорить, когда тело еще официально не опознано?

— Пусть кто-нибудь другой опознает его. Кто-нибудь из университета. Коллеги по исследованию молока. Теперь нам придется пересмотреть все материалы по убийству Эриксона и Рунфельдта. Эужен Блумберг. Не всплывало ли его имя раньше? Многое мы успеем сделать сегодня же.

Валландер повернулся к Перу Окесону.

— Наверно, можно сказать, что у нас есть новые результаты.

Пер Окесон кивнул. Но промолчал.

Валландер взял свою куртку и ключи от одной из полицейских машин. Когда он выехал из Истада, было пятнадцать минут третьего. Он думал поставить мигалку, но решил, что быстрее он от этого все равно не приедет.

В Лунде он был около половины четвертого. У въезда в города его встретила полицейская машина и поехала перед ним, показывая путь на Сириусгатан. Они находились в районе частных вилл к востоку от центра города. При въезде на Сириусгатан полицейский автомобиль затормозил. Там стояла еще одна машина. Валландер увидел, как из нее вышел Калле Бирк. Они познакомились несколько лет назад на большой конференции, проводившейся для южного полицейского района на острове Тюлёсанд недалеко от Хальмстада. Целью конференции было улучшить оперативное сотрудничество в области. Валландер не хотел участвовать. Бьёрку, который был тогда начальником полиции, пришлось ему приказать. Во время ланча Валландер оказался за одним столом с Бирком из Лунда. Выяснилось, что оба любят оперу. Все эти годы они поддерживали связь друг с другом. Валландер от разных людей слышал, что Бирк очень хороший полицейский, но что у него бывают периоды сильной депрессии. Когда он сейчас вышел Валландеру навстречу, настроение у него, казалось, было хорошее. Они пожали друг другу руки.

— Мне уже все рассказали, — сказал Бирк. — Один коллега Блумберга уже выехал, чтобы опознать тело. О результате нам сообщат по телефону.

— А вдова?

— Еще не знает. Мы решили, что это слишком поспешный ход.

— Это усложнит дело, — сказал Валландер. — Она, естественно, будет шокирована.

— Тут уж ничего не поделаешь.

Бирк махнул в сторону кондитерской на другой стороне улицы.

— Подождем там, — предложил он. — К тому же, я проголодался.

Валландер тоже не обедал. Они ели бутерброды и пили кофе. Валландер вкратце рассказал Бирку обо всем, что случилось.

— Это похоже на дело, которое вы расследовали летом, — заметил Бирк, когда Валландер замолчал.

— Только тем, что это тоже серийное убийство, — ответил Валландер. — В остальном же картина совсем иная.

— Какая разница, снимать скальпы или топить живых людей?

— Я, наверное, не смогу это точно выразить словами, — неуверенно проговорил Валландер, — но разница все же очень большая.

Бирк не стал развивать эту тему.

— Мы и подумать о таком не могли, когда решили стать полицейскими, — сказал он вместо этого.

— Я почти уже и не помню, что я тогда думал, — ответил Валландер.

— У нас был один старый комиссар, — продолжал Бирк. — Его уже давно нет в живых. Карл-Оскар Фредрик Вильхельм Сунессон. Он своего рода легенда. По крайней мере, здесь, в Лунде. Он все это предвидел. Помню, он часто беседовал с нами, молодыми полицейскими из уголовного отдела, и предостерегал нас, говоря, что в будущем ситуация будет намного серьезнее. Преступность возрастет, а преступления станут более жестокими. Он объяснял, почему. Шведское благосостояние по его словам — это хорошо закамуфлированная трясина. Гниение в ней началось уже с самого начала. Сунессон даже делал экономический анализ и объяснял связи между различными типами преступности. Еще он был редким человеком в том смысле, что никогда ни о ком он не сказал ничего дурного. Он мог критиковать политиков, мог своими аргументами разгромить какое-то предложение о реформах полиции. Но он никогда не сомневался, что все совершается из благих побуждений. И говорил обычно, что благие побуждения, не ограниченные здравым смыслом, приводят к катастрофам более серьезным, нежели поступки недобрые или глупые. Я тогда не много понимал из его слов. Но сейчас понимаю.

Валландер подумал о Рюдберге. Все, что говорил Бирк, могло быть сказано и о нем.

— И все же это не ответ на вопрос, — заметил Валландер. — О чем мы все-таки думали, когда решили стать полицейскими.

Мнение Бирка Валландер так и не узнал. Зазвонил телефон. Бирк молча слушал.

— Его опознали, — сказал он, когда разговор был окончен. — Убитый — Эужен Блумберг. В этом нет никаких сомнений.

— Тогда пошли, — ответил Валландер.

— Если хочешь, можешь подождать, пока мы предупредим жену, — предложил Бирк. — Это всегда неприятно.

— Я пойду с вами, — сказал Валландер. — Не сидеть же здесь без дела и ждать. К тому же, может станет понятно, как она относилась к своему мужу.

Женщина, которую они увидели, была на удивление собранна и, казалось, тут же поняла причину их посещения. Валландер держался позади, когда Бирк сообщил ей о смерти мужа. Она села на самый край стула, словно чтобы упереться в пол ногами, и молча кивнула. Валландер подумал, что ей, наверно, столько же лет, сколько и ее мужу. Но выглядела она старше, как будто преждевременно состарилась. Она была очень худая, кожа на скулах туго натянута. Валландер тайком наблюдал за ней. Вряд ли у нее будет истерика. Во всяком случае, не сейчас.

Бирк кивнул Валландеру, и он шагнул вперед. Бирк только сказал, что они нашли ее мужа мертвым в озере Крагехольм. Никаких подробностей. Это предстояло сделать Валландеру.

— Крагехольмсшё находится в зоне ведения полиции Истада, — добавил Бирк. — Поэтому оттуда приехал мой коллега. Его зовут Курт Валландер.

Кристина Блумберг посмотрела на Валландера. Кого-то она ему напоминала. Но он не мог понять, кого.

— Мне знакомо ваше лицо, — сказала она. — Наверное, я видела вас в газетах.

— Вполне возможно, — ответил Валландер и сел на стул напротив нее. Бирк тем временем встал сзади — там, где раньше стоял Валландер.

В доме было очень спокойно. Комната обставлена со вкусом. Только слишком тихо. Валландер вспомнил, что еще не знает, есть ли в семье дети.

Это и был его первый вопрос.

— Нет, — ответила она. — У нас не было детей.

— А от предыдущих браков?

Валландер тут же почувствовал ее неуверенность. Она не сразу ответила, что было едва заметно, но все же не ускользнуло от внимания Валландера.

— Нет, — повторила она. — Насколько мне известно, нет. Во всяком случае, не от меня.

Валландер переглянулся с Бирком. Бирк тоже почувствовал, как неуверенно она отвечает на вопрос, в котором, казалось бы, не было ничего сложного. Валландер осторожно продолжал.

— Когда вы в последний раз видели своего мужа?

— Вчера вечером он вышел пройтись. Как обычно.

— Вы знаете, куда он пошел?

Она покачала головой.

— Часто он отсутствовал больше часа. Где он гулял, я не знаю.

— И вчера вечером все было как обычно?

— Да.

Валландер опять заметил в ее ответе тень сомнения. Он осторожно продолжал.

— Итак, он не вернулся. Что вы тогда сделали?

— В два часа ночи я позвонила в полицию.

— Но ведь он мог пойти к кому-нибудь в гости?

— У него было очень мало друзей. И они бы предупредили меня до того, как я стала звонить в полицию. Он не был ни у кого в гостях.

Она посмотрела на Валландера. Такая же собранная, как и раньше. Валландер решил, что больше ждать нельзя.

— Вашего мужа нашли мертвым в озере Крагехольм. Мы смогли также установить, что его убили. Я приношу свои соболезнования. Но я должен был сказать вам всю правду.

Валландер наблюдал за ее лицом. «Ее не удивило ни то, что он мертв, ни то, что его убили», — подумал он.

— И нам, разумеется, необходимо поймать того или тех, кто это сделал. Вы не знаете, кто бы это мог быть? У вашего мужа были враги?

— Я не знаю, — ответила она. — Я плохо знала своего мужа.

Валландер не сразу продолжил. Ее ответ обескуражил его.

— Я не знаю, как понимать ваш ответ, — сказал он.

— А что тут сложного? Я очень плохо знала своего мужа. Когда-то я думала иначе. Но это было давно.

— Что произошло? Почему вы больше так не думаете?

Она покачала головой. Валландеру показалось, что в ее словах была горечь. Он ждал.

— Ничего не произошло, — сказала она. — Мы стали далеки друг другу. Мы живем в одном доме. Но в разных комнатах. Он живет своей жизнью. Я своей.

И тут же поправилась.

— Он жил своей жизнью. Я живу своей.

— Если я правильно понял, он был научным сотрудником в университете?

— Да.

— Исследовал аллергию на молочные продукты, верно?

— Да.

— Вы тоже там работаете?

— Я учительница.

Валландер кивнул.

— Так значит, вы не знаете, были ли у вашего мужа враги?

— Не знаю.

— И у него почти не было друзей?

— Да.

— Таким образом, вы не представляете, кто мог хотеть его смерти? И почему?

Ее лицо было очень сдержанным. Валландеру казалось, будто она смотрит прямо сквозь него.

— Только я сама, — ответила она. — Но я его не убивала.

Валландер долго смотрел на нее, ничего не говоря. Бирк подошел к нему и встал рядом.

— Почему вы хотели его смерти? — спросил он.

Она встала и так резко рванула с себя блузку, что порвала ее. От неожиданности Валландер и Бирк ничего не поняли. Затем она вытянула перед ними свои руки, покрытые шрамами.

— Это он сделал, — сказала она. — И еще много такого, о чем я не хочу даже говорить.

Она вышла из комнаты с рваной блузкой в руках. Валландер и Бирк посмотрели друг на друга.

— Он ее избивал, — сказал Бирк. — Думаешь, это она его убила?

— Нет, — ответил Валландер. — Это не она.

Они молча ждали. Через несколько минут она вернулась. На ней была незаправленная в юбку рубашка.

— Мне не жаль его, — сказала она. — Я не знаю, кто это сделал. И не думаю, что хочу это знать. Но я понимаю, что вам надо поймать убийцу.

— Да, — сказал Валландер. — Мы должны его поймать. И нам необходима любая помощь.

Она посмотрела на него, и лицо ее стало вдруг совсем беспомощным.

— Я уже давно ничего не знаю о нем, — ответила она. — Мне нечем вам помочь.

Валландеру был уверен, что она говорит правду. Она действительно не может им помочь.

Правда, это ей только казалось. На самом деле, она уже им помогла.

Увидев ее руки, Валландер больше не сомневался.

Теперь он знал: преступник, которого они разыскивают — женщина.

26

Когда они вышли из дома на Сириусгатан, шел дождь. Они остановились у машины Валландера. Валландер был обеспокоен и торопился.

— Думаю, мне ни разу не приходилось видеть, чтобы женщина, только что потерявшая мужа, так легко отнеслась к известию о его смерти, — заметил Бирк с неприязнью в голосе.

— Зато тут есть за что уцепиться, — ответил Валландер.

Он не стал утруждать себя объяснениями. Вместо этого он постарался продумать наперед следующие несколько часов. Не оставлявшее его чувство нехватки времени сейчас только усилилось.

— Надо просмотреть его вещи дома и в университете, — сказал он. — Это вы, конечно же, сделаете сами. Но мне бы очень хотелось, чтобы присутствовал кто-то из Истада. Мы пока не знаем, что ищем. Но может оказаться, что так мы быстрее обнаружим что-нибудь важное.

Бирк кивнул.

— Ты сам не останешься?

— Нет. Я попрошу приехать Мартинсона и Сведберга, скажу, чтобы выезжали немедленно.

Валландер достал из машины мобильный телефон и набрал номер истадского полицейского управления. Его соединили с Мартинсоном. Валландер коротко объяснил суть дела. Мартинсон пообещал тут же выехать. В полиции Лунда Валландер велел ему найти Бирка.

— Я бы остался, — сказал Валландер. — Но я должен вернуться к двум первым убийствам. У меня есть подозрение, что в них уже содержится разгадка смерти Блумберга. Только мы ее пока не заметили. Это ключ ко всем трем убийствам. Такое ощущение, что мы заблудились в пещерном лабиринте.

— Надеюсь, жертв больше не будет, — сказал Бирк. — Хватит уже и этих.

Они попрощались. Валландер поехал в Истад. Иногда с порывами ветра приносило дождь. Когда он проезжал «Стуруп», на посадку шел самолет. Валландер вел машину и заново, неизвестно, в который уже раз, обдумывал все случившееся. Он решил также, что́ будет делать по возвращении в участок.

Когда он припарковывал машину, было без пятнадцати шесть. В приемной он остановился спросить у Эббы, на месте ли Анн-Бритт Хёглунд.

— Они с Хансоном вернулись час назад.

Валландер поспешил дальше. Анн-Бритт Хёглунд он нашел в ее кабинете. Она разговаривала по телефону. Валландер сделал ей знак, чтобы она спокойно договорила, и вышел в коридор. Услышав, что она повесила трубку, он сразу же вошел обратно.

— Пойдем ко мне, — сказал он. — Нам нужно еще раз во всем как следует разобраться.

— Мне что-нибудь захватить с собой? — указала она на разбросанные на столе бумаги и папки.

— Думаю, не стоит. В крайнем случае, принесешь их потом.

Она пошла за ним. Валландер позвонил на коммутатор и попросил его не беспокоить, но не сказал, как долго будет занят. Им предстоял важный разговор, и не имело значения, сколько времени он займет.

— Помнишь, я просил тебя подумать обо всем и поискать доказательства женской версии, — начал он.

— Я это сделала, — ответила Анн-Бритт.

— Мы должны заново просмотреть весь материал, — продолжил Валландер. — Этим мы и займемся. Я уверен, что где-то есть лазейка. Только мы ее пока не увидели. Мы много раз проходили мимо нее. Она там была всегда, но мы смотрели в другую сторону. Сейчас я совершенно уверен, что в преступлениях замешана женщина.

— Почему?

Валландер рассказал о разговоре с Кристиной Блумберг. О том, как она сорвала с себя блузку и показала шрамы.

— Ты говоришь о женщине, которую избивали, — заметила Анн-Бритт Хёглунд. — А не о женщине, которая убивает.

— Возможно, это одно и то же, — ответил Валландер. — А если нет, то я должен быть абсолютно в этом уверен.

— С чего начнем?

— С начала. Как в сказке. Сперва кто-то вырыл яму и подготовил для Хольгера Эриксона могилу с кольями в Лёдинге. Представь, что это женщина. Что ты видишь?

— Ничего невозможного тут, разумеется, нет. Женщине такое вполне по силам.

— Почему она избрала именно этот способ?

— Потому что должно казаться, что это сделал мужчина.

Валландер долго размышлял над ее словами, прежде чем продолжить.

— Значит, она хотела направить нас по неверному пути?

— Не обязательно. Может быть, она хотела показать, что зло возвращается. Как бумеранг. Или и то и другое.

Валландер задумался. Ее объяснение не казалось ему невозможным.

— Мотив, — сказал он. — Кто хотел смерти Хольгера Эриксона?

— Это еще менее очевидно, чем в случае с Ёстой Рунфельдтом. Там, по крайней мере, есть несколько объяснений. О Хольгере Эриксоне мы по-прежнему знаем слишком мало. Так мало, что даже, признаюсь, странно. Его жизнь кажется совершенно скрытой. Словно она — запретный для входа объект.

Валландер сразу же понял, что она сказала что-то важное.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что говорю. Мы должны были бы знать больше о восьмидесятилетнем человеке, прожившем всю свою жизнь в Сконе. О человеке известном. Мы же о нем почти ничего не знаем.

— И как это объяснить?

— Не знаю.

— Люди боятся говорить о нем?

— Нет.

— А что же?

— Мы искали наемного солдата, — ответила Анн-Бритт Хёглунд. — Оказалось, что он уже давно умер. Мы узнали, что наемники часто берут себе вымышленные имена. А что если это относится и к Хольгеру Эриксону?

— Он был наемником?

— Не думаю. Но он мог взять себе вымышленное имя. Совсем необязательно, что он всегда был Хольгером Эриксоном. Вот, наверно, почему мы так мало знаем о его личной жизни. Иногда Хольгер Эриксон был другим человеком.

Валландер вспомнил несколько ранних сборников стихов Эриксона. Их он издал под псевдонимом. Но потом он уже подписывался своим настоящим именем.

— Что-то мне с трудом в это верится, — сказал Валландер. — Прежде всего потому, что я не вижу ни одного разумного мотива. Зачем человеку использовать вымышленное имя?

— А если он что-то скрывает?

Валландер посмотрел на нее.

— Ты хочешь сказать, что он взял себе другое имя, так как был гомосексуалистом? Во времена, когда это следовало держать в большом секрете?

— Можно предположить и такое.

Валландер кивнул. Но все же он не был уверен.

— Деньги, которые Хольгер Эриксон завещал церкви в Емтланде, — сказал он. — Это что-нибудь значит? Как объяснить его поступок? И пропавшая полька. Есть в ней кое-что необычное. Ты об этом не думала?

Анн-Бритт Хёглунд покачала головой.

— В деле Хольгера Эриксона она единственная женщина. И это очень странно.

— Из Эстерсунда пришли копии документов по ее делу, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Но вряд ли кто-то успел ими заняться. Криста Хаберман — второстепенная фигура. У нас даже нет никаких доказательств, что они с Хольгером Эриксоном были знакомы.

Валландер заговорил очень решительно.

— Верно. Это нужно сделать как можно быстрее. Надо узнать, есть ли между ними связь.

— Кто этим займется?

— Хансон. Он читает быстрее всех. И лучше всех умеет заметить самое главное.

Анн-Бритт Хёглунд что-то записала, и они оставили разговор о Хольгере Эриксоне.

— Ёста Рунфельдт был грубым человеком, — сказал Валландер. — Это факт. То же самое можно сказать о Хольгере Эриксоне. И, как теперь выясняется, и о Эужене Блумберге. Еще Ёста Рунфельдт бил свою жену. Как и Блумберг. Какой можно сделать из этого вывод?

— У нас есть трое склонных к насилию мужчин. Из которых по меньшей мере двое избивали женщин.

— Нет, — возразил Валландер. — Не совсем так. У нас есть трое мужчин. Двое из которых избивали женщин. Возможно, это также касается и третьего, Хольгера Эриксона. Но этого мы пока не знаем.

— Ты имеешь в виду польку? Кристу Хаберман?

— Да, к примеру. Возможно еще, что Ёста Рунфельдт убил свою жену. Подготовил прорубь. Силой затащил ее туда и утопил.

Эти слова как будто обожгли обоих. Валландер вернулся к своим рассуждениям.

— Яма с кольями, — сказал он. — Что это?

— Все подготовлено, детально спланировано. Смертельная ловушка.

— Не только. Это еще и медленная смерть.

Валландер нашел на столе какую-то бумагу.

— По заключению судмедэксперта из Лунда Хольгер Эриксон мог провисеть там, распятый на бамбуковых кольях, в течение нескольких часов.

Валландер с отвращением отодвинул бумагу.

— Ёста Рунфельдт, — произнес он затем. — Истощенный, задушенный, привязанный к дереву. О чем это говорит?

— Его держали в заключении. Он не висел в яме.

Валландер поднял руку. Анн-Бритт Хёглунд замолчала. Валландер думал. Вспомнил свою поездку к Стонгшё. Они нашли ее подо льдом.

— Погибнуть подо льдом, — сказал он. — Такая смерть всегда казалась мне самой ужасной. Попасть под лед. Безуспешно пытаться выбраться. И чувствовать пробивающийся сверху солнечный свет.

— Это как заключение, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

— Именно. Именно об этом я и думаю.

— Выходит, что месть напоминает само убийство?

— Ну да, приблизительно так. По крайней мере, такое возможно.

— Тогда то, что произошло с Эуженом Блумбергом, больше напоминает гибель жены Рунфельдта.

— Я знаю, — ответил Валландер. — Быть может, мы разберемся и с этим, если еще немного подумаем.

Они продолжили. Говорили о сумке. Валландер опять вспомнил про накладной ноготь, который Нюберг нашел в лесу Марсвинсхольм.

Дошли до Блумберга. Схема повторялась.

— Его хотели утопить. Но не слишком быстро. Он должен был понять, что с ним происходит.

Валландер откинулся на спинку стула и посмотрел на Анн-Бритт Хёглунд, сидящую на другом конце стола.

— Рассказывай, что ты видишь.

— Мотив мести обретает форму. По крайней мере, он повторяется, как общий знаменатель. Мужчины, жестоко обращавшиеся с женщинами, сами подвергаются тщательно продуманному мужскому насилию. Словно для того, чтобы они на себе испытали собственную жестокость.

— Это хорошая формулировка, — вставил Валландер. — Продолжай.

— Еще возможно, преступник таким образом пытается скрыть, что убийства совершила женщина. Мы далеко не сразу пришли к мысли, что в преступлениях может быть замешана женщина. А когда эта версия пришла нам в голову, мы тут же отвергли ее как неправдоподобную.

— А что свидетельствует против этой версии?

— Мы знаем слишком мало. К тому же, женщина прибегает к насилию, только когда защищает себя или своих детей. Это не спланированные преступления. Всего лишь защитный рефлекс. Нормальная женщина не станет готовить яму с кольями. Или держать в заключении человека. Или топить кого-то в мешке.

Валландер внимательно посмотрел на нее.

— Нормальная женщина, — повторил он. — Ты сама так сказала.

— Если в этих убийствах замешана женщина, то она, скорее всего, больна.

Валландер встал и подошел к окну.

— Есть другое объяснение, — произнес он. — И оно может разрушить все здание, которое мы пытаемся возвести. Она мстит не за себя. Она мстит за других. Жена Ёсты Рунфельдта мертва. Жена Эужена Блумберга непричастна, в этом я уверен. У Хольгера Эриксона женщины нет. Если это месть, и если преступник — женщина, то она мстит за других. Это невероятно. Но если это так, то мне никогда не приходилось сталкиваться ни с чем подобным.

— Может, она не одна? — неуверенно предположила Анн-Бритт Хёглунд.

— Ангелы-убийцы? Целая группа женщин? Секта?

— Нет, вряд ли.

— Ты права, — согласился Валландер. — Вряд ли.

Он опять сел.

— Я бы хотел, чтобы теперь ты сделала иначе, — сказал он. — Обдумай все еще раз. И потом представь мне доказательства, что это не женщина.

— А не лучше ли подождать, пока не узнаем больше о смерти Блумберга?

— Может, и лучше, — ответил Валландер. — Но боюсь, у нас нет времени.

— Думаешь, это повторится?

Валландеру хотелось говорить начистоту. Он ответил не сразу.

— Здесь нет начала, — сказал он. — По крайней мере, различимого. Значит, может не быть и конца. Возможно, это повторится. А мы даже не знаем, в каком направлении искать.

Больше они ни к чему не пришли. Валландер сидел как на иголках от того, что ни Мартинсон, ни Сведберг до сих пор не позвонили. Потом он вспомнил, что его номер заблокирован. Он связался с коммутатором. Но ни от Мартинсона, ни от Сведберга никаких сообщений не было. Валландер попросил соединить их с ним, если они объявятся. Но только их, больше никого.

— Взломы, — вдруг сказала Анн-Бритт Хёглунд. — В цветочном магазине и дома у Эриксона. Как взломы укладываются в общую картину?

— Не знаю, — ответил Валландер. — И кровь на полу. Я было решил, что нашел объяснение. А теперь уже не знаю.

— Я думала об этом, — сказала она.

Валландер заметил ее нетерпение. Он кивнул ей, чтоб она продолжала.

— Мы говорим, что надо выделять факты, — начала она. — Хольгер Эриксон заявляет о взломе, при котором ничего не украдено. Почему же он тем не менее обратился в полицию?

— Я тоже об этом думал, — сказал Валландер. — Возможно, он испугался, что кто-то проник в его дом.

— В таком случае, это укладывается в общую схему.

Валландер не сразу понял, что она имеет в виду.

— Может быть, его только хотели припугнуть. А не обворовать.

— Первое предупреждение? — спросил Валландер. — Я правильно тебя понял?

— Да.

— А цветочный магазин?

— Ёста Рунфельдт выходит из квартиры. Или его выманивают. Или же он ранним утром спускается на улицу к такси. Он бесследно исчезает. Может быть, он пошел в магазин? Это заняло бы всего лишь несколько минут. Сумку он мог оставить за дверью. Или взять с собой. Тяжелой она не была.

— Зачем ему понадобилось идти в магазин?

— Не знаю. Может, забыл что-нибудь.

— Думаешь, на него напали в магазине?

— Я знаю, это не лучшая версия. Но я все же о ней думала.

— Эта версия ничем не хуже других, — ответил Валландер.

Он посмотрел на нее.

— А мы вообще проверяли: может, кровь на полу — кровь Рунфельдта?

— Кажется, не проверяли. Если так, то это я виновата.

— Если начать разбираться, кто виноват в ошибках, допущенных во всех полицейских расследованиях, то про все остальное придется забыть, — возразил Валландер. — Следов этой крови, конечно, не сохранилось?

— Я спрошу Ванью Андерсон.

— Хорошо. Нужно это проверить. Чтобы знать наверняка.

Анн-Бритт Хёглунд встала и вышла из комнаты. Валландер устал. Несмотря на плодотворный разговор, его беспокойство увеличилось. Они были все еще невероятно далеко от центра. Ходу расследования по-прежнему не хватало силы тяжести, чтобы принять нужное направление.

В коридоре кто-то раздраженно повысил голос. Валландер стал думать о Байбе. Но усилием воли постарался переключиться на расследование. Но вместо этого увидел перед собой собаку, о которой мечтал. Он встал и вышел за кофе. Кто-то спросил его, не напишет ли он заключение о допустимости названия «Друзья топора» для краеведческого общества. Валландер отказался. Вернулся в кабинет. Дождь перестал. Толстые облака неподвижно повисли над водонапорной башней.

Зазвонил телефон. Это был Мартинсон. Валландер попытался по его голосу понять, не произошло ли что-то важное. Но ничего такого не услышал.

— Сведберг только что вернулся из Лундского университета. Похоже, про Эужена Блумберга можно немного грубо сказать, что он сливался со стеной. Особо выдающимся исследователем в области аллергии он не был. Каким-то образом, и довольно, надо сказать, сомнительным, он связан с детской больницей в Лунде, но как ученый давным-давно остановился в развитии. Уровень его исследований был самый элементарный. Так, по крайней мере, утверждает Сведберг. Но, с другой стороны, что может знать Сведберг об аллергии на молоко?

— Продолжай, — сказал Валландер, не скрывая нетерпения.

— Я не понимаю, как у человека может не быть совершенно никаких интересов, — сказал Мартинсон. — Он, похоже, только и занимался, что своим проклятым молоком. Больше ничем. Кроме, правда, одной вещи.

Валландер ждал.

— Кажется, у него была женщина на стороне. Я нашел несколько писем. Всплывают инициалы К.А. И самое интересное: она ждала ребенка.

— Как ты это узнал?

— Из писем. Из последнего письма ясно, что срок беременности уже подходил к концу.

— Каким числом датировано письмо?

— Никакой даты не указано. Но она пишет, что смотрела по телевизору фильм, который ей понравился. Если я не ошибаюсь, его показывали примерно месяц назад. Но это мы, конечно же, выясним более точно.

— А ее адрес?

— Адреса нет.

— И не ясно даже, из Лунда ли она?

— Нет. Но она наверняка из Сконе. Она употребляет некоторые характерные обороты.

— Ты спрашивал про нее у вдовы?

— Как раз это я хотел у тебя узнать. Это нормально? Или лучше подождать?

— Поговори с ней, — ответил Валландер. — Мы не можем ждать. К тому же, у меня есть твердое чувство, что она сама об этом знает. Нам нужно имя и адрес этой женщины. И как можно быстрее. Когда узнаешь что-нибудь, сразу же сообщи мне.

После разговора Валландер остался сидеть, не убирая руки с телефона. Ему стало не по себе. Слова Мартинсона что-то ему напомнили.

Что-то, связанное со Сведбергом.

Но он никак не мог вспомнить, что именно.

Он ждал звонка Мартинсона. В дверях показался Хансон и сказал, что они уже сегодня вечером постараются разобрать часть эстерсундских документов.

— Одиннадцать килограммов, — добавил он. — Это просто так, к сведению.

— Ты что, их взвешивал? — удивленно спросил Валландер.

— Нет, не я, — ответил Хансон. — Взвесили на почте. «Одиннадцать килограммов триста граммов от полицейского управления Эстерсунда». Сказать, сколько это стоило?

— Лучше не надо.

Хансон исчез. Валландер чистил ногти. И думал о черном лабрадоре, спящем у его кровати. Без двадцати восемь от Мартинсона все еще ничего не было. Позвонил Нюберг и сообщил, что собирается домой.

Валландер не понял, что он хотел этим сказать. Что в случае чего его можно найти дома? Или что его не следует беспокоить?

Наконец позвонил Мартинсон.

— Она спала, — сказал он. — Я не хотел ее будить. Поэтому так долго.

Валландер ничего не ответил. Сам бы он, не задумываясь, разбудил Кристину Блумберг.

— Что она сказала?

— Ты оказался прав. Для нее не секрет, что у мужа были любовницы. Эта — не первая. Он и раньше изменял ей. Только она не знала, с кем. Инициалы К.А. ей ни о чем не говорят.

— Ей известно, где живет эта женщина?

— Сказала, что нет. Я склонен ей верить.

— Но она же, наверное, знала, куда он уезжает?

— Я ее спросил. Она не знала. К тому же, у него не было машины. Даже водительских прав.

— Значит, эта женщина живет где-то поблизости.

— Я тоже об этом подумал.

— Женщина с инициалами К.А. Надо ее найти. Отложи на время все остальные дела. Бирк там?

— Он уехал в полицейское управление.

— А где Сведберг?

— Он собирался встретиться с человеком, который, якобы, ближе всех знал Блумберга.

— Пусть выяснит, кому принадлежат инициалы К.А.

— Я не уверен, что смогу его найти, — ответил Мартинсон. — Он забыл свой телефон у меня.

Валландер выругался.

— Вдова наверняка знает, кто был лучшим другом ее мужа. Передай это Сведбергу.

— Попробую что-нибудь сделать.

Валландер повесил трубку. Ему почти удалось совладать собой. Но было все равно слишком поздно. Вдруг до него дошло, что именно он забыл. Он разыскал номер полицейского управления в Лунде. Ему повезло, и он почти сразу же нашел Бирка.

— Кажется, мы сдвинулись с места, — сказал он.

— Мартинсон говорил с Эреном, который работает вместе с ним на Сириусгатан, — ответил Бирк. — Если я правильно понял, мы ищем женщину с возможными инициалами К.А.

— Не с возможными инициалами, — ответил Валландер. — Ее совершенно точно зовут К.А. Карин Андерсон, Катарина Альстрём — как бы ее ни звали, мы должны ее найти. Есть одна важная, как мне кажется, деталь.

— В одном из писем упоминалось, кажется, что она должна была скоро родить?

Бирк соображал быстро.

— Именно, — подтвердил Валландер. — Нам нужно связаться с роддомом в Лунде. Узнать про женщин, которые недавно рожали. Или будут рожать. С инициалами К.А.

— Я лично займусь этим, — сказал Бирк. — В таких вопросах нужно соблюдать деликатность.

Валландер повесил трубку. Он вспотел. Дело наконец сдвинулось с мертвой точки. Он вышел в совершенно пустой коридор. Когда вдруг зазвонил телефон, Валландер вздрогнул. Это была Анн-Бритт Хёглунд. Она звонила из цветочного магазина Рунфельдта.

— Никакой крови не осталось, — сказала она. — Ванья Андерсон собственноручно все вымыла.

— Тряпка, — напомнил Валландер.

— К сожалению, она ее выкинула. Лужа крови была ей неприятна. А мусор, естественно, уже давным-давно вывезли.

Валландер знал, что для анализа крови нужно совсем немного.

— Обувь, — сказал он. — В чем она была в тот день? Какое-нибудь пятнышко могло остаться на подошве.

— Сейчас спрошу, не вешай трубку.

— Она была в деревянных сабо, — ответила Анн-Бритт Хёглунд. — Но увезла их домой.

— Съезди туда, — сказал Валландер. — Привези их. И позвони Нюбергу. Он дома. Он хотя бы скажет, есть ли на них кровь.

В дверях показался Хамрен. Валландер почти не видел его с тех пор, как он приехал в Истад. Он также не знал, чем заняты полицейские из Мальмё.

— Я проверяю, не пересекались ли Эриксон и Рунфельдт, — сказал Хамрен. — Пока Мартинсон в Лунде. До сих пор безрезультатно. Скорее всего, они никогда не встречались.

— Все равно нужно довести это до конца, — сказал Валландер. — Их линии должны где-то встретиться. В этом я уверен.

— А Блумберг?

— И он займет свое место. Ничего другого я просто-напросто представить не могу.

— Интересно, с каких это пор работа полицейского подчиняется здравому смыслу? — спросил Хамрен и улыбнулся.

— Конечно, ты прав, — согласился Валландер. — Но я все же надеюсь.

Хамрен держал в руке трубку.

— Я выйду покурить, — сказал он. — Это помогает прочистить мозги.

Хамрен ушел. Было начало девятого. В ожидании звонка Сведберга Валландер налил себе чашку кофе и взял несколько печений. Зазвонил телефон. Человека, звонившего на коммутатор, неправильно соединили. В половине девятого Валландер встал в дверях столовой и рассеянно уставился в телевизор. Красивые кадры с Комор. «Где, интересно, находятся Коморы?» — подумал он. Без пятнадцати девять Валландер снова вернулся к себе. Позвонил Бирк. Сказал, что они проверяют женщин, которые за два последних месяца родили, и тех, что в ближайшие два месяца должны родить. Пока что с инициалами К.А. никого не нашли. Повесив трубку, Валландер подумал, что может идти домой. Если что, позвонят ему на мобильный. Он попытался разыскать Мартинсона, но безуспешно. Потом позвонил Сведберг. Было десять минут десятого.

— С инициалами К.А. никого нет, — сказал он. — Во всяком случае, человек, который, как утверждают, был лучшим другом Блумберга, никого с этими инициалами не знает.

— Ну что ж, — сказал Валландер, не скрывая своего разочарования.

— Я поехал домой, — сказал Сведберг.

Валландер не успел положить трубку, как телефон зазвонил опять. Это был Бирк.

— К сожалению, — сказал он, — никого с инициалами К.А. нет. И это достоверная информация.

— Черт.

Оба задумались.

— А что, если она рожала в другом городе? — сказал Бирк через минуту. — Не в Лунде.

— Ты прав, — согласился Валландер. — Продолжим завтра.

Он повесил трубку.

Теперь он понял, что именно не давало ему покоя. Бумага, по ошибке попавшая к нему стол. Какие-то ночные происшествия в родильном доме Истада. Нападение? Кто-то в халате медсестры?

Он позвонил Сведбергу и застал его в машине.

— Где ты? — спросил Валландер.

— Я даже не доехал еще до Стаффансторпа.

— Приезжай сюда, — сказал Валландер. — Мы должны кое-что выяснить.

— Хорошо, — ответил Сведберг. — Еду.

Это заняло ровно сорок две минуты.

Без пяти десять Сведберг появился в дверях кабинета Валландера.

А Валландер уже начинал сомневаться в серьезности своих подозрений.

Слишком велика была вероятность, что все ему только показалось.

27

Только когда дверь за ним захлопнулась, он понял, что произошло. Он сделал несколько шагов до машины и сел за руль. Потом произнес вслух свое имя: Оке Давидсон.

Оке Давидсон с настоящей минуты стал очень одиноким человеком. Он не думал, что такое когда-либо с ним произойдет. Что женщина, с которой они так много лет были вместе, хотя и жили каждый сам по себе, в один прекрасный день скажет, что больше не может терпеть, и выгонит его.

Он заплакал. Ему было больно. Он не мог ничего понять. Но она говорила серьезно. Она просила его уйти и никогда не возвращаться. Она встретила другого, и он не против жить с ней вместе.

Была почти полночь. Понедельник 17 октября. Темно. Он знал, что в темноте ему лучше не ездить. У него слишком плохое зрение. Вообще-то машину он мог водить только днем в специальных очках. Щурясь, он смотрел вперед. С трудом различал контуры дороги. Но простоять здесь целую ночь он не мог. Ему надо обратно в Мальмё.

Он завел машину. Он был очень расстроен и не понимал, что случилось.

Потом он куда-то свернул. Он действительно плохо видел. Наверно, станет легче, когда он выберется на главную дорогу. Самое важное — это выехать из Лёдинге.

Но он поехал не в ту сторону. Многочисленные узкие дорожки в темноте казались совершенно одинаковыми. В половине первого он понял, что окончательно заблудился. Он был у какого-то дома, где дорога, по всей видимости, обрывалась. Он стал разворачиваться. Вдруг в свете фар заметил какую-то тень. Кто-то двигался к машине. Он сразу почувствовал облегчение. Ему объяснят, как ехать.

Он открыл дверь и вылез из машины.

Потом наступила кромешная тьма.

За пятнадцать минут Сведберг отыскал бумагу, которую просил Валландер. Когда Сведберг без четверти десять вошел к нему в кабинет, Валландер был настроен очень решительно.

— Быть может, мы действуем вслепую, — начал он. — Разыскиваем женщину с инициалами К.А., которая только что родила или скоро родит здесь, в Сконе. Сначала мы думали, что в Лунде. Но ошибались. Возможно, она родила в Истаде. Если не ошибаюсь, здесь используют какие-то особые методы, благодаря которым истадский родильный дом известен даже за границей. И вот однажды ночью в этом роддоме происходит что-то странное. И потом опять. Повторяю, возможно, мы действуем вслепую. Но я должен знать, что произошло.

Сведберг нашел бумагу со своими записями. Он вернулся в комнату, где его с нетерпением ждал Валландер.

— Ильва Бринк, — сказал Сведберг. — Это моя двоюродная сестра. Вернее, как говорят, троюродная. Она работает в роддоме акушеркой. Как-то она пришла ко мне и рассказала, что однажды ночью у них появилась незнакомая женщина. Это ее обеспокоило.

— Почему?

— Потому что по ночам в роддоме не должно быть посторонних.

— Так, давай разберемся, — сказал Валландер. — Когда это случилось в первый раз?

— В ночь на 1 октября.

— С тех пор прошло уже почти три недели. Так, значит, ее это обеспокоило?

— На следующий день, в субботу, она пришла сюда. Мы с ней поговорили. Именно тогда я и сделал эти записи.

— Незнакомая женщина приходила еще раз?

— Да, в ночь на 13 октября. Так совпало, что Ильва опять дежурила. И тогда-то ее ударили. Меня вызвали туда утром.

— Что произошло?

— Женщина снова была там. Когда Ильва попыталась остановить ее, та ее ударила. Ильва сказала, что ощущение было такое, словно ее лягнула лошадь.

— И эту женщину она никогда раньше не видела?

— Нет.

— На ней был халат?

— Да. Но Ильва уверена, что она у них не работает.

— Как она может быть уверена? Она же не знает всех, кто работает в больнице.

— Она была абсолютно уверена. Я, к сожалению, не спросил, почему.

Валландер задумался.

— Эта женщина интересуется роддомом между 30 сентября и 13 октября, — произнес он. — Она совершает два ночных визита и, не задумываясь, сбивает с ног акушерку. Зачем она все-таки приходила?

— Ильва тоже об этом думала.

— И она не нашла никакого объяснения?

— Они проверили отделение оба раза. Но все было как обычно.

Валландер посмотрел на часы. Почти без пятнадцати одиннадцать.

— Позвони ей, — сказал он. — Я знаю, что поздно, но ничего не поделаешь.

Сведберг кивнул. Валландер указал на телефон. Он знал, что Сведберг, несмотря на забывчивость, отлично запоминал телефонные номера. Он набрал номер. Прозвучало много гудков. Никто не отвечал.

— Значит, она на работе, — сказал он, повесив трубку.

Валландер поспешно встал.

— Что ж, еще лучше, — сказал он. — Я не был в роддоме с тех пор, как родилась Линда.

— Старое отделение снесли, — сказал Сведберг. — Теперь там все новое.

На машине Сведберга они за каких-то пять минут доехали от полиции до приемного отделения больницы. Валландер вспомнил, как несколько лет назад ночью он проснулся с ужасными болями в груди и решил, что у него инфаркт. Приемное отделение находилось тогда в другом месте. В больнице все, похоже, было перестроено. Они позвонили в дверь. Тут же подошел охранник и открыл им. Валландер показал свое удостоверение. Они поднялись по лестнице в родильное отделение. Охранник доложил об их приходе. У дверей отделения их ждала женщина.

— Ильва Бринк, — сказал Сведберг. — Моя кузина.

Валландер поздоровался. В конце коридора прошла медсестра. Ильва провела их в маленький кабинет.

— Сейчас довольно спокойно, — сказала она. — Надолго или нет, неизвестно.

— Я сразу перейду к делу, — ответил Валландер. — Я знаю, что все сведения о пациентах должны держаться в секрете. И в мои намерения не входит нарушать это правило. Единственное, что мне пока надо знать, это не лежала ли здесь между 30 сентября и 13 октября беременная женщина с инициалами К.А. «К» как, например, Карин, и «А», как Андерсон.

На лице Ильвы Бринк промелькнула тень беспокойства.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, — сказал Валландер. — Мне только нужно кое-кого найти. Вот и все.

— Я не могу ответить на ваш вопрос, — сказала Ильва Бринк. — Это совершенно конфиденциальная информация. Только если роженица специально не заявляла, что сведения о ее пребывании в больнице держать в тайне не обязательно. Думаю, инициалов это тоже касается.

— Рано или поздно кому-то все равно придется мне ответить, — сказал Валландер. — Проблема только в том, что ответ мне нужен сейчас.

— И все же я никак не могу помочь вам.

Сведберг сидел молча. Валландер заметил, что на лбу у него появилась морщина.

— Здесь есть туалет? — спросил он.

— Да, за углом.

Сведберг кивнул Валландеру.

— Ты вроде хотел в туалет. Может, сходишь пока что?

Валландер понял намек. Он встал и вышел из комнаты.

Подождав пять минут в туалете, вернулся. Сведберг был один. Он стоял у стола, склонившись над какими-то бумагами.

— Что ты ей сказал? — спросил Валландер.

— Сказал, чтоб не позорила семью, — ответил Сведберг. — К тому же, я объяснил ей, что она может получить год тюрьмы.

— За что? — удивился Валландер.

— За препятствование выполнению служебного долга.

— Разве есть такая статья?

— Она этого не знает. Здесь все имена. Думаю, нам лучше поторопиться.

Они просмотрели список. Инициалов К.А. не было. Валландер понял, что случилось как раз то, чего он боялся. Они промахнулись.

— Может, это никакие не инициалы? — задумчиво произнес Сведберг. — Может, К.А. значит что-то другое?

— Что?

— Здесь, например, есть Катарина Таксель, — указал Сведберг. — Буквы К.А. могут быть всего лишь сокращением имени Катарина.

Валландер посмотрел на ее фамилию. Потом снова на весь список. Никого другого с буквами К.А. в имени не было. Никаких Карин или Каролин.

— Возможно, ты прав, — неуверенно сказал Валландер, — запиши ее адрес.

— Здесь нет адреса. Только имя. Думаю, тебе лучше подождать внизу, а я еще раз поговорю с Ильвой.

— Аргумента про честь семьи достаточно, — сказал Валландер. — Не говори ничего про наказуемость. Потом могут возникнуть сложности. Спроси, выписалась ли Катарина Таксель. Узнай про ее посетителей. Нет ли в ее случае чего-нибудь необычного. Отношения в семье. Но в первую очередь узнай, где она живет.

— Это может затянуться, — сказал Сведберг. — Ильва принимает роды.

— Я подожду, — ответил Валландер. — Если потребуется, хоть всю ночь.

Он взял со стола сухарик и вышел из отделения. Спустился в приемное отделение, куда «скорая» только что доставила окровавленного пьяного человека. Валландер его узнал. Его звали Никлассон, он держал склад металлолома недалеко от Истада. Обычно он был трезвый. Но иногда, когда у него случались запои, он нередко ввязывался в драки.

Валландер кивнул знакомым врачам «скорой».

— Плохо дело? — спросил Валландер.

— Никлассон крепкий, — ответил старший из врачей. — Выдержит. Драка произошла в доме в Сандскугене.

Валландер вышел на улицу. Было холодно. Надо еще выяснить, есть ли какая-нибудь Карин или Катарина в Лунде. Этим придется заняться Бирку. Часы показывали полдвенадцатого. Он попробовал открыть машину Сведберга. Но дверца была заперта. Может, ему взять ключи и вернуться? Ждать наверняка еще долго. Но он все-таки остался.

Он начал прохаживаться взад и вперед по стоянке.

Неожиданно он снова оказался в Риме. Впереди, чуть поодаль от него, шел отец. Одна из его тайных ночных прогулок в неизвестном направлении. Сын наблюдает и крадется за отцом. Лестница на площади Испании, фонтан. Глаза отца блестят. Старый человек один гуляет по Риму. Знал ли он, что скоро умрет? Что, если ехать в Италию, то ехать сейчас?

Валландер остановился. Он почувствовал комок в горле. Когда же пройдет боль? Жизнь швыряет его из стороны в сторону. Скоро ему стукнет пятьдесят. Сейчас осень. Ночь. Он бродит по заднему двору больницы. Холодно. Больше всего он боялся, что жизнь станет настолько непонятной, что справиться с ней будет уже невозможно. Что ему тогда останется? Досрочная пенсия? Заявление с просьбой о менее напряженной работе? Посвятить пятнадцать лет тому, чтобы ездить по школам и рассказывать о наркотиках и правилам безопасности на улицах?

«Дом, — думал он. — И собака. И, наверно, Байба. Внешние перемены необходимы. С них и начну. А там посмотрим, что со мной будет. Нагрузка на работе всегда большая. И если наплевать на себя, то мне с ней не справиться».

Стрелки часов перевалили за двенадцать. Валландер расхаживал по автомобильной стоянке. «Скорая» уехала. Все стихло. Валландер знал, что ему многое надо обдумать. Но он слишком устал. Сейчас он мог только ждать. И двигаться, чтобы не замерзнуть.

В половине первого появился Сведберг. Он шел быстро. Валландер понял, что у него есть новости.

— Катарина Таксель живет в Лунде, — сказал он.

Валландер был весь внимание.

— Она еще здесь?

— Она родила 15 октября. И уже выписалась.

— Ты узнал адрес?

— И не только адрес. Она мать-одиночка. Фамилия отца не указана. За все время, пока она лежала здесь, ее никто не навещал.

Валландер замер.

— Тогда это, наверно, она, — произнес он. — Наверняка. Женщина, которую Эужен Блумберг называл К.А.

Они поехали обратно в участок. Прямо у въезда Сведберг резко затормозил, чтобы не задавить зайца, заплутавшего в городе.

Они уселись в пустой столовой. Где-то тихо играло радио. У дежурных полицейских то и дело раздавались телефонные звонки. Валландер налил себе кружку горького кофе.

— Вряд ли это она запихнула Блумберга в мешок, — сказал Сведберг и почесал ложкой лысину. — Мне с трудом верится, что женщина, только что ставшая матерью, стала бы кого-то убивать.

— Она промежуточное звено, — сказал Валландер. — Если все действительно так, как я думаю. Она стоит между Блумбергом и самым важным для нас на данный момент человеком.

— Ты имеешь в виду медсестру, которая ударила Ильву?

— Именно.

Сведбергу было не так просто следовать за ходом мыслей Валландера.

— Так, по-твоему, эта неизвестная медсестра появляется в истадском роддоме, чтобы увидеть Катарину Таксель?

— Да.

— Но почему ночью? Почему ей не прийти в обычное время посещений? Ведь есть же установленные часы? И никто обычно не следит за тем, кто приходит и к кому?

Валландер знал, что Сведберг задает очень важные вопросы. И чтобы двигаться дальше, Валландер должен на них ответить.

— Она не хотела, чтобы ее видели, — сказал он. — Это единственное возможное объяснение.

Но Сведберг не сдавался.

— Кто ее мог увидеть? Она боялась быть узнанной? Может, она и от Катарины Таксель скрывалась? И приходила в больницу ночью посмотреть на спящую женщину?

— Я не знаю, — сказал Валландер. — Это действительно странно.

— Есть только одно возможное объяснение, — продолжил Сведберг. — Она приходит ночью потому, что днем ее могут узнать.

Валландер обдумывал слова Сведберга.

— Например, кто-то, кто работает днем?

— Едва ли она приходит в роддом именно ночью без причины. Рискуя попасть в ситуацию, в которой она вынуждена ударить мою ни в чем не повинную кузину.

— Есть, наверное, еще одно объяснение, — сказал Валландер.

— Какое?

— Она просто-напросто не может приходить в роддом днем.

Сведберг задумчиво кивнул.

— Это, конечно, возможно. Но почему?

— Мало ли почему? Мы же не знаем, где она живет. Кем работает. И к тому же, она, наверно, хочет сохранить свои посещения в тайне.

Сведберг отодвинул кружку.

— Ее посещения наверняка были важными, — сказал он. — Она приходила дважды.

— Можно расположить эти события на временной шкале, — сказал Валландер. — Сначала она приходит в ночь на 1 октября. В час, когда дежурные как раз наиболее утомлены и невнимательны. Задерживается на несколько минут и потом исчезает. Через две недели все повторяется. То же время. Ее задерживает Ильва Бринк, но женщина бесследно исчезает, ударив акушерку.

— Через пару дней Катарина Таксель рожает.

— Женщина больше не приходит. Зато убит Эужен Блумберг.

— Может ли за всем этим стоять медсестра?

Они молча посмотрели друг на друга.

Валландер вдруг вспомнил: Сведберг не уточнил у Ильвы Бринк одну важную деталь.

— Помнишь, мы нашли пластиковую табличку в сумке Ёсты Рунфельдта? — спросил он. — Типа тех, что носят в больницах.

Сведберг кивнул. Он помнил.

— Позвони в роддом, — сказал Валландер. — Спроси Ильву, может, она обратила внимание, не было ли у женщины на халате такой таблички.

Сведберг встал и позвонил с прикрепленного к стене телефона. Подошел кто-то из коллег Ильвы. Сведберг ждал. Валландер выпил воды. Потом Сведберг говорил с Ильвой. Разговор был коротким.

— Ильва точно помнит, что у нее была табличка, — сказал он. — Оба раза.

— Она запомнила фамилию?

— Ей показалось, что на табличке не было ничего написано.

Валландер задумался.

— А что, если она потеряла первую, — сказал он. — А новую взяла там же, где халат.

— Не думаю, что мы найдем отпечатки пальцев, — сказал Сведберг. — В больнице все время убирают. И потом, она могла вообще ни к чему не прикасаться.

— Но она совершенно точно была без перчаток, — сказал Валландер. — Ильва это хорошо запомнила.

Сведберг постучал себе по лбу ложкой.

— А вдруг? Если я правильно понял объяснения Ильвы, перед тем как ударить, женщина схватила ее.

— Она схватила ее за халат, — возразил Валландер. — А на халате искать отпечатки бесполезно.

На минуту им овладело бессилие.

— И все же поговорим с Нюбергом, — сказал он. — Может, она дотрагивалась до кровати Катарины Таксель? Надо проверить. Если мы найдем отпечатки, совпадающие с отпечатками на сумке Ёсты Рунфельдта, то для расследования это будет большим шагом вперед. Тогда начнем искать те же отпечатки у Хольгера Эриксона и Эужена Блумберга.

Сведберг пододвинул Валландеру записку с адресом Катарины Таксель. Валландер прочел, что ей 33 и что она частный предприниматель, хотя чем она занимается, не сообщалось. Живет она в центре Лунда.

— Поедем к ней завтра в семь утра, — сказал он. — Раз мы все равно работали ночью, можем поработать и завтра утром. А сейчас, пожалуй, самое лучшее немного поспать.

— Странно, — сказал Сведберг. — Сперва мы искали наемника. Теперь медсестру.

— И, скорее всего, ненастоящую, — добавил Валландер.

— Совсем необязательно, — заметил Сведберг. — Из того, что Ильва ее не узнала, еще не следует, что она не медсестра.

— Ты прав. Нельзя исключать такой возможности.

Валландер встал.

— Я тебя подвезу, — сказал Сведберг. — Как продвигается ремонт твоей машины?

— Наверное, придется покупать новую. Только вот где взять деньги?

В комнату быстро вошел дежурный полицейский.

— Я знал, что найду вас здесь, — сказал он. — Случилось несчастье.

У Валландера внутри все сжалось. «Только не убийство, — думал он. — Нам с этим не справиться».

— У обочины дороги между Сёвестадом и Лёдинге найден тяжело раненный мужчина. Его обнаружил шофер грузовика. Попал ли он под машину или стал жертвой какого-то другого насилия, мы не знаем. Туда сейчас едет «скорая». Я подумал, что это недалеко от Лёдинге и…

Он не успел закончить. Сведберг и Валландер уже выходили из комнаты.

Они приехали на место как раз, когда врачи укладывали раненого на носилки. Валландер узнал врачей, — немногим раньше он их видел у больницы.

— Мы с вами как корабли в ночном море, — сказал водитель «скорой».

— Он попал под машину?

— Если так, то шофер удрал. Но это больше похоже на насилие иного рода.

Валландер огляделся. Дорога была пуста.

— И кто здесь разгуливает по ночам? — спросил он.

Мужчине сильно изуродовали лицо. Он тихо хрипел.

— Мы поехали, — сказал водитель. — Надо поторопиться. У него могут быть внутренние повреждения.

«Скорая» исчезла. Они осмотрели место происшествия, освещенное фарами машины Сведберга. Сразу после этого прибыл ночной патруль из Истада. Сведберг и Валландер ничего не обнаружили. И уж, конечно, никаких следов, что здесь тормозила машина. Сведберг рассказал вновь прибывшим полицейским, что случилось. Потом они с Валландером вернулись в Истад. Поднялся ветер. Сведберг посмотрел на термометр, указывающий уличную температуру воздуха. Плюс три.

— Это не имеет отношения к нашему делу, — сказал Валландер. — Высади меня у больницы, а сам поезжай домой и ложись. Хоть один из нас немного отдохнет.

— Где тебя завтра забрать? — спросил Сведберг.

— На Мариагатан. Скажем, в шесть. Мартинсон встает рано. Позвони ему и расскажи, что случилось. Пусть узнает у Нюберга про табличку. Скажи ему, что мы едем в Лунд.

Второй раз за эту ночь Валландер оказался у дверей приемного отделения больницы. Когда он туда приехал, пострадавшим занимались врачи. Валландер сел и стал ждать. Он очень устал. И даже сам не заметил, как уснул. Проснувшись от того, что кто-то назвал его по имени, он сначала не понял, где находится. Ему снился сон. Рим. Он ходил по темным улицам и искал своего отца, но не находил.

Перед ним стоял врач. Валландер тут же проснулся.

— Он будет жить, — сказал доктор. — Но его сильно избили.

— Так, значит, это никакая не авария?

— Нет, его избили. Но,насколько я могу судить, внутренних повреждений нет.

— При нем были какие-нибудь документы?

Врач протянул ему конверт. Валландер вынул из него бумажник, где, кроме прочего, лежало водительское удостоверение. Пострадавшего звали Оке Давидсон. Валландер обратил внимание, что водить машину ему разрешается только в очках.

— Могу я с ним поговорить?

— Лучше все-таки немного подождать.

Валландер решил, что разобраться с этим он поручит Хансону или Анн-Бритт Хёглунд. Если это жестокое избиение не имеет отношения к их делу, то его расследование придется временно отложить. У них слишком мало времени.

Валландер собрался уходить.

— Мы тут нашли кое-что среди его вещей. Думаю, вас это может заинтересовать, — сказал доктор.

Он протянул ему листок бумаги. Валландер прочел корявые буквы: «Вор, обезвреженный ночными стражами».

— Какие еще стражи? — не понял он.

— Об этом же писали в газетах, — ответил доктор. — Об организующейся народной дружине. Видимо, они также называют себя ночными стражами.

Валландер недоверчиво посмотрел на текст.

— Есть одно доказательство, — продолжил доктор. — Записка была у него прямо на теле. Ее прикрепили степлером.

Валландер покачал головой.

— Черт, это просто невероятно, — сказал он.

— Да, — согласился доктор. — Невероятно, как далеко все это зашло.

Вызывать такси Валландер не стал. Он пошел домой пешком по пустому городу. Он думал о Катарине Таксель. И об Оке Давидсоне с запиской, прикрепленной к телу.

Поднявшись в свою квартиру на Мариагатан, он только снял ботинки и куртку и лег на диван, укрывшись пледом. Будильник был заведен. Но он не мог уснуть. Начинала болеть голова. Он пошел на кухню и растворил в воде таблетки. За окном ветер раскачивал фонарь. Потом он снова лег. Беспокойно проворочался, пока не зазвонил будильник. Валландер сел. Усталость не только не прошла, но стала еще сильней, чем когда он ложился. Он сходил в ванную и ополоснул лицо холодной водой. Потом переодел рубашку. Поставил варить кофе и позвонил домой Хансону. Хансон долго не брал трубку. Валландер понял, что разбудил его.

— С эстерсундскими бумагами я пока еще не готов, — сказал Хансон. — Просидел вчера до двух. Осталось примерно четыре килограмма.

— Поговорим об этом после, — оборвал его Валландер. — А пока съезди в больницу и поговори с пациентом по имени Оке Давидсон. Вчера вечером или ночью где-то недалеко от Лёдинге на него напали. По всей вероятности, это были члены народной дружины. Займись этим.

— А что мне делать с бумагами из Эстерсунда?

— Придется тебе выполнять два задания одновременно. Мы со Сведбергом едем в Лунд. Подробности потом.

Хансон не успел больше ничего спросить, так как Валландер повесил трубку.

У него не было сил что-либо объяснять.

В шесть Сведберг остановил машину у его дверей. Валландер стоял у кухонного окна с чашкой кофе в руке и видел, как он подъехал.

— Я говорил с Мартинсоном, — сказал Сведберг, когда Валландер сел в машину. — Он попросит Нюберга разобраться с табличкой.

— Он понял суть дела?

— Думаю, да.

— Тогда поехали.

Валландер откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Лучшее, что он мог сделать по дороге в Лунд, это поспать.

Катарина Таксель жила в обыкновенном жилом доме на площади, названия которой Валландер не знал.

— Наверное, лучше позвонить Бирку, — сказал Валландер. — Чтобы не было потом никаких проблем.

Сведберг набрал номер и застал Бирка дома. Он передал трубку Валландеру, который быстро объяснил, что произошло. Бирк пообещал приехать через двадцать минут. Они сидели в машине и ждали. Небо было серого цвета. Дождь не шел. Но ветер усилился. Бирк затормозил сзади них. Валландер подробно объяснил, что выяснилось из разговора с Ильвой Бринк. Бирк внимательно слушал. И все же Валландер чувствовал, что история кажется ему сомнительной.

Они вошли в подъезд. Квартира Катарины Таксель находилась на втором этаже слева.

— Я буду стоять сзади, — сказал Бирк. — Ты начинай.

Сведберг позвонил. Дверь почти сразу же открылась. Перед ними стояла женщина в халате. От усталости у нее под глазами были черные круги. Она напомнила Валландеру Анн-Бритт Хёглунд.

Валландер поздоровался, стараясь говорить как можно любезнее. Но услышав, что он полицейский и приехал из Истада, она насторожилась. Они прошли в квартиру, казавшуюся маленькой и тесной. Все напоминало о том, что в доме новорожденный ребенок. Валландер вспомнил, как выглядела его собственная квартира, когда родилась Линда. Они вошли в гостиную, обставленную светлой мебелью. На столе лежала рекламная брошюрка, привлекшая внимание Валландера. «Продукция для ухода за волосами Таксель». «Так вот, чем она занимается», — подумал он.

— Извините за ранний визит, — сказал он, когда они сели. — Но наше дело не терпит отлагательства.

Он не знал, что говорить дальше. Она сидела напротив и в упор смотрела на него.

— Вы недавно лежали в истадском роддоме, — сказал он.

— Я родила мальчика, — ответила она. — Пятнадцатого числа. В три часа дня.

— Примите мои поздравления, — сказал Валландер. Сведберг и Бирк тоже что-то пробормотали.

— Приблизительно за две недели до этого, — продолжил Валландер, — а точнее, в ночь на первое октября, где-то после полуночи, вас навестили, не знаю, ожидали вы этого визита или нет.

Она непонимающе на него посмотрела.

— Интересно, и кто же это мог быть?

— Медсестра, которую вы, возможно, не видели раньше?

— Я знала в лицо всех, кто работал по ночам.

— Эта женщина появилась еще раз две недели спустя, — продолжил Валландер. — И мы полагаем, что она приходила к вам.

— Ночью?

— Да. Где-то после двух.

— Ко мне никто не приходил. К тому же, я спала.

Валландер задумчиво кивнул. Бирк стоял за диваном, Сведберг сидел на стуле у стены. Вдруг стало очень тихо.

Все ждали следующего вопроса.

Он обязательно задаст его.

Только сначала он должен сосредоточиться. Он все еще чувствовал усталость. На самом деле, надо бы спросить, почему она так долго пролежала в роддоме. Осложнения? Но он не спросил.

Было кое-что поважнее.

От Валландера не укрылось, что она говорит неправду.

К ней приходили, в этом Валландер не сомневался. И Катарина Таксель знала эту женщину.

28

Вдруг заплакал ребенок.

Катарина Таксель встала и вышла из комнаты. В ту же минуту Валландер решил, как ему продолжать. Он не сомневался, что она говорит неправду. С самого начала она отвечала как-то уклончиво, увиливала. Проработав много лет в полиции, Валландер волей-неволей научился отличать правду от лжи и приобрел почти никогда не подводившее его чутье на обман. Он поднялся и подошел к окну, где стоял Бирк. Сведберг присоединился к ним. Они наклонились друг к другу, и Валландер, не отрывая взгляда от двери, через которую она вышла, шепотом сказал:

— Она говорит неправду.

Другие, казалось, ничего не заметили. Или не были так уверены. Но не возражали.

— Этот разговор может затянуться, — продолжал Валландер. — Но я считаю, что Таксель — очень важная для нас фигура, и сдаваться не собираюсь. Таксель знает эту женщину. И мы обязательно должны выяснить, кто она.

Бирк как будто впервые понял взаимосвязь.

— Ты что, хочешь сказать, что за всеми этими преступлениями стоит женщина? Что убийца — женщина?

Он почти испугался собственных слов.

— Это совсем не обязательно, — сказал Валландер. — Но я уверен, одно из центральных мест в этом деле занимает женщина. И если она не убийца, то, значит, за ней стоит кто-то еще. Нам необходимо выяснить, кто эта женщина.

Ребенок затих. Сведберг и Валландер быстро вернулись на свои места. Через минуту Катарина Таксель вошла в комнату и села на диван. Валландер обратил внимание, что она очень настороженна.

— Вернемся к роддому в Истаде, — мягко сказал Валландер. — Вы говорите, что спали. И в те ночи вас никто не навещал?

— Нет.

— Вы живете в Лунде. И тем не менее, решаете рожать в Истаде?

— Я доверяю их методике.

— Я слышал о ней, — сказал Валландер. — Моя дочь тоже родилась в Истаде.

Она никак не прореагировала. Валландер понял: она будет только отвечать на его вопросы. Сама она ничего не скажет.

— Я задам вам несколько личных вопросов, — продолжил Валландер. — Это не допрос, и вы можете не отвечать. Но в таком случае я вынужден предупредить вас, что тогда вам придется последовать со мной в участок и пройти формальный допрос. Мы собираем информацию о нескольких особо тяжких преступлениях.

Она снова никак не прореагировала. Взгляд ее был прикован к его лицу. Казалось, она пытается просверлить его глазами. Что-то в них раздражало Валландера.

— Вы меня понимаете?

— Понимаю. Я не дура.

— Вы не против, если я задам несколько вопросов личного характера?

— Этого я не могу сказать, пока не узнаю, что вы спросите.

— Мне показалось, вы живете в квартире одна. Вы не замужем?

— Нет.

Ответ прозвучал резко и уверенно. «Как отрезала», — изумился Валландер.

— А можно спросить, кто отец вашего ребенка?

— На этот вопрос я отвечать не собираюсь. Это касается только меня. И моего ребенка.

— Нет, не только: например, в случае, если отец ребенка стал жертвой преступления.

— В таком случае вы должны знать, кто отец моего ребенка. Но вам это неизвестно. И, следовательно, вопрос неуместен.

Валландер не мог не признать, что она права. В сообразительности ей не откажешь.

— Тогда я задам другой вопрос, — продолжил он. — Вы знакомы с человеком по имени Эужен Блумберг?

— Да.

— Как вы с ним знакомы?

— Я знакома с ним.

— Вы знаете, что его убили?

— Да.

— Откуда вам это известно?

— Я прочитала об этом в газете сегодня утром.

— Это он отец вашего ребенка?

— Нет.

«Она хорошо врет, — подумал Валландер. — Но недостаточно убедительно».

— Правда, что вы с Эуженом Блумбергом были близки?

— Да, это так.

— И все же, отец вашего ребенка не он?

— Нет.

— Как долго продолжались ваши отношения?

— Два с половиной года.

— Наверно, вам приходилось скрывать их, ведь он женат.

— Он мне лгал. Я узнала об этом не сразу.

— И что произошло тогда?

— Я с ним рассталась.

— Когда это случилось?

— Примерно год назад.

— И после вы никогда не встречались?

— Нет.

Валландер решил воспользоваться случаем и пошел в наступление.

— Мы нашли у него письма, написанные вами всего лишь несколько месяцев назад.

Она не поддавалась.

— Мы переписывались. Но не встречались.

— Все это очень странно.

— Он писал письма. Я отвечала. Он хотел, чтобы мы снова начали встречаться. Я этого не хотела.

— Потому что у вас был другой мужчина?

— Потому что я ждала ребенка.

— И имени отца вы не назовете?

— Нет.

Валландер взглянул на Сведберга, который сидел, уставившись в пол. Бирк смотрел в окно. Но Валландер знал, что оба внимательно слушают.

— Кто, по вашему мнению, мог убить Эужена Блумберга?

Вопрос Валландера прозвучал неожиданно. Бирк у окна пошевелился. Пол под ним заскрипел. Сведберг перевел взгляд на свои руки.

— Я не знаю, кто мог хотеть его смерти.

Опять заплакал ребенок. Она быстро встала и вышла. Валландер посмотрел на обоих полицейских. Бирк покачал головой. Валландер попытался оценить ситуацию. Вызвать на допрос женщину, три дня назад родившую ребенка, повлекло бы за собой большие проблемы. К тому же, сама она ни в чем не подозревается. Он быстро принял решение. Они опять все вместе встали у окна.

— Пока что достаточно, — сказал Валландер. — Но надо установить за ней наблюдение. И я хочу знать о ней все, что только возможно. Кажется, у нее какое-то предприятие, выпускающее продукцию для ухода за волосами. Я хочу знать все о ее родителях, друзьях, о том, чем она занималась раньше. Проверьте ее по всем пунктам. Я хочу знать о ней все.

— Не беспокойся, будет сделано, — заверил его Бирк.

— Сведберг останется в Лунде. Нам нужен кто-то, посвященный в предыдущие убийства.

— На самом деле, я предпочел бы поехать домой, — сказал Сведберг. — Ты же знаешь, что я не особенно хорошо себя чувствую за пределами Истада.

— Знаю, — ответил Валландер. — Но сейчас ничего не поделаешь. Когда я вернусь, попрошу кого-нибудь сменить тебя. Но это слишком большая роскошь, если наши люди будут разъезжать туда-сюда без надобности.

Вдруг они заметили, что она стоит в дверях. С ребенком на руках. Валландер улыбнулся. Они подошли посмотреть на мальчика. Сведберг, обожавший детей, хотя сам был бездетный, начал с ним заигрывать.

Но что-то вдруг насторожило Валландера. Он снова подумал о времени, когда Линда только что родилась. Когда Мона носила ее на руках. Когда он сам носил ее и постоянно боялся уронить.

Потом он понял, в чем дело. Катарина Таксель не прижимала ребенка. Как будто он был ей чужой.

Ему стало не по себе. Но он не подал виду.

— Не будем больше мешать вам, — сказал он. — Но мы еще обязательно позвоним.

— Надеюсь, вы поймаете убийцу Эужена, — сказала она.

Валландер посмотрел на нее. Кивнул.

— Да, — ответил он. — Мы с этим разберемся. Можете не сомневаться.

Они вышли на улицу. Ветер усилился.

— Что ты о ней думаешь? — спросил Бирк.

— Она, само собой разумеется, говорит неправду, — сказал Валландер. — Но тем не менее было такое ощущение, что она и не лжет.

Бирк вопросительно на него посмотрел.

— Как это понимать? Она одновременно и лжет и говорит правду?

— Приблизительно так, — ответил Валландер. — Что это значит, я не знаю.

— Я заметил одну маленькую деталь, — вдруг произнес Сведберг. — Она сказала «убийцу». А не «того, кто убил».

Валландер кивнул. Он тоже это заметил. Она сказала, что надеется, что они поймают «убийцу» Эужена Блумберга.

— И что же это значит? — скептично заметил Бирк.

— Ты прав, может, и ничего, — ответил Валландер. — Но и Сведберг, и я обратили на это внимание. А это уже довольно примечательно.

Они договорились, что Валландер вернется в Истад на машине Сведберга. Еще он пообещал, что как можно скорее пришлет кого-нибудь ему на смену.

— Это важно, — обратился он еще раз к Бирку. — В больнице Катарину Таксель навещала эта женщина. Мы должны выяснить, кто она. Акушерка, которую она ударила, очень хорошо ее описала.

— Дай мне ее приметы, — сказал Бирк. — Ведь она может прийти к Катарине Таксель домой.

— Она очень высокого роста, — начал Валландер. — Сама Ильва Бринк метр семьдесят четыре. Ей показалось, что рост женщины примерно метр восемьдесят. Темные прямые волосы, не очень длинные. Голубые глаза, острый нос, тонкие губы. Крепкого телосложения, но не толстая. Грудь не очень большая. Женщина, судя по нанесенному удару, сильная. Возможно, она хорошо натренирована.

— Под такое описание подходит довольно много людей, — заметил Бирк.

— Так всегда, — ответил Валландер. — Тем не менее, увидев того, кого искал, сразу понимаешь, что это он.

— Она что-нибудь говорила? Какой у нее голос?

— Она не произнесла ни слова. Только ударила ее.

— Акушерка обратила внимание на ее зубы?

Валландер посмотрел на Сведберга. Тот отрицательно покачал головой.

— Она была накрашена?

— Да, но не ярко.

— А руки? У нее были накладные ногти?

— Совершенно точно нет. Ильва сказала, что это бы она запомнила.

Бирк что-то записал.

— Посмотрим, — сказал он, кивнув. — Следить за ней надо очень незаметно. Ведь она будет настороже.

Они расстались. Сведберг дал Валландеру ключи от машины. По дороге в Истад Валландер пытался понять, почему Катарина Таксель скрывала, что за время ее пребывания в роддоме к ней два раза ночью приходили. Кто эта женщина? Какое отношение она имеет к Катарине Таксель и Эужену Блумбергу? Как развивались события? Что за цепочка ведет к убийству?

Его не оставляла мысль, что он выбрал совершенно не то направление. А вдруг он только сбивает расследование с верного курса, ведя его тем самым к невидимым подводным рифам, к крушению.

Это мучило его. До бессонницы, до язвы. Мысль, что расследование на полном ходу движется к гибели. С Валландером такое случалось и раньше. Следствие неожиданно рассыпалось на мелкие неузнаваемые кусочки. Оставалось только начинать все с начала. И виноват был он.

В половине десятого он поставил машину у полицейского участка Истада. Когда он вошел в приемную, его остановила Эбба.

— У нас тут полная неразбериха, — сказала она.

— Что случилось?

— Лиза Хольгерсон хочет немедленно поговорить с тобой. Дело касается того человека, которого вы нашли ночью.

— Я поговорю с ней, — сказал Валландер.

— Сделай это сразу же, — попросила Эбба.

Валландер пошел прямиком к Лизе. Дверь была открыта. Там сидел Хансон. Он был бледен. Сама Лиза Хольгерсон тоже была как никогда взволнована. Она указала ему на стул.

— Послушай-ка, что говорит Хансон.

Валландер снял куртку и сел.

— Оке Давидсон, — начал Хансон. — Сегодня утром я провел с ним большую беседу.

— Как он? — спросил Валландер.

— Не так плох, как кажется. Но тем не менее положение серьезное. Может быть, даже посерьезнее истории, которую он рассказал.

Хансон действительно не преувеличивал. Сначала его слова удивили Валландера, но постепенно удивление переросло в возмущение. Хансон выражался четко и был краток. Происшествие переходило всякие границы. Если бы Валландер собственными ушами не слышал рассказа Хансона, он бы и представить себе не мог, что такое возможно. Тем не менее, это произошло, и ничего поделать они были не в силах. Швеция постоянно менялась. Часто перемены были незаметны, на первый взгляд, и проявлялись более отчетливо лишь спустя некоторое время. Но иногда Валландеру казалось, что общество словно содрогается от толчка. Особенно это касалось событий, которые он наблюдал и переживал как полицейский.

История Хансона об Оке Давидсоне как раз и была таким толчком, встряхнувшим в свою очередь и Валландера.

Оке Давидсон служил в управлении социальной защиты населения в Мальмё. Из-за плохого зрения он считался частично нетрудоспособным. Ему пришлось побороться, но он все-таки выбил себе водительские права, правда, с определенными ограничениями. С конца 70-х годов у него был роман с одной женщиной в Лёдинге. В тот вечер, когда произошел несчастный случай, она с ним порвала. Обычно Оке Давидсон оставался в Лёдинге на ночь, так как ночью водить машину ему не разрешалось. Но сейчас не было другого выхода. Он заблудился и остановился спросить дорогу. И тогда на него напал ночной патруль, состоящий из образованной в Лёдинге группы добровольцев. Они решили, что он вор и отказались выслушивать его объяснения. Очки его, наверно, разбились. Он потерял сознание и очнулся, только когда врачи «скорой помощи» укладывали его на носилки.

Вот что рассказал Валландеру Хансон. Но на этом история не кончалась.

— Оке Давидсон — безобидный человек, страдающий, кроме плохого зрения, гипертонией. Я беседовал с несколькими его коллегами в Мальмё. Они глубоко возмущены. Один из них рассказал еще кое-что, о чем сам Оке Давидсон умолчал. Возможно, по своей скромности.

Валландер внимательно случал.

— Оке Давидсон преданный и очень активный член «Эмнести Интернешенл», — продолжил Хансон. — Вопрос в том, не заинтересуется ли теперь эта организация и Швецией. Если не приостановить деятельность жестоких ночных стражей и народных дружин.

Валландер молчал. Он был вне себя от злости, его мутило.

— У этих типов есть лидер, — продолжил Хансон. — Его зовут Эскиль Бенгтсон, и в Лёдинге у него транспортная контора.

— Необходимо это пресечь, — сказала Лиза Хольгерсон. — Даже если придется поступиться интересами расследования убийств. Мы должны по крайней мере выработать план действий.

— Такой план уже есть, — сказал Валландер и встал. — Он очень прост. Надо ехать за Эскилем Бенгтсоном и арестовать его. А потом арестовать всех, кто участвует в этой народной дружине, всех до единого. Их опознает Оке Давидсон.

— Он же ничего не видит, — сказала Лиза Хольгерсон.

— Люди с плохим зрением часто обладают хорошим слухом, — ответил Валландер. — Если я правильно понял, избивая его, они друг с другом переговаривались.

— Я не уверена, что этого достаточно, — неуверенно произнесла Лиза Хольгерсон. — Ведь у нас почти нет доказательств.

— Для меня вполне достаточно, — сказал Валландер. — Можешь, конечно же, приказать мне остаться в участке.

Она покачала головой.

— Поезжай, — сказала она. — Чем быстрее, тем лучше.

Валландер кивнул Хансону. Они остановились в коридоре.

— Мне нужны две патрульные машины, — сказал Валландер, настойчиво постучав пальцем по плечу Хансона. — И пусть, выезжая из Истада, а также в Лёдинге, включат мигалки и сирены. Неплохо бы еще сообщить прессе.

— Вряд ли это возможно, — озабоченно проговорил Хансон.

— Конечно, невозможно, — ответил Валландер. — Выезжаем через десять минут. О бумагах из Эстерсунда поговорим по дороге.

— Остался один килограмм, — сказал Хансон. — Это невероятное расследование. Бесконечное множество витков. Там есть, например, сын, унаследовавший это расследование после своего отца.

— По дороге, — оборвал его Валландер. — Не сейчас.

Хансон исчез, и Валландер прошел в приемную. Там он шепотом о чем-то попросил Эббу. Она кивнула, пообещав все выполнить.

Через пять минут они сидели в машине. Из города выехали с мигалками и сиренами.

— За что мы его арестуем? — спросил Хансон. — Этого Бенгтсона, владельца транспортной компании?

— По подозрению в жестоком избиении, — ответил Валландер. — В пропаганде насилия. Давидсона наверняка силой притащили на эту дорогу. Можно заодно навесить похищение. Подстрекательство.

— Ты рискуешь столкнуться с Пером Окесоном.

— Это еще неизвестно, — возразил Валландер.

— Мы так рванули с места, словно гонимся за опасными преступниками, — сказал Хансон.

— Да, — ответил Валландер, — ты совершенно прав. Мы разыскиваем по-настоящему опасных преступников. Не думаю, что есть кто-то, кто представляет сейчас большую угрозу правопорядку этой страны.

Они затормозили у дома Эскиля Бенгтсона, расположенного на окраине города. Там стояли два грузовика и экскаватор. В загоне зло лаяла собака.

— Будем брать, — сказал Валландер.

Как раз когда они подошли к дому, дверь открыл крупный человек с большим животом. Валландер взглянул на Хансона, и тот кивнул ему в ответ.

— Комиссар Валландер из полиции Истада, — сказал Валландер. — Одевайтесь и следуйте за нами.

— Куда это?

Его наглость вывела Валландера из себя. Хансон заметил это и взял его за локоть.

— Вы поедете с нами в Истад, — произнес Валландер, с трудом сдерживаясь. — И вы прекрасно знаете, почему.

— За мной ничего нет, — сказал Эскиль Бенгтсон.

— Как же, — ответил Валландер. — За вами слишком много всего. Если не оденетесь, придется поехать так.

Рядом с мужчиной показалась маленькая худая женщина.

— В чем дело? — закричала она высоким резким голосом. — За что вы его забираете?

— Не вмешивайся, — сказал мужчина и втолкнул ее обратно в дом.

— Надень на него наручники, — сказал Валландер.

Хансон непонимающе на него посмотрел.

— Зачем?

Терпение Валландера лопнуло. Он повернулся к одному из полицейских, сидящих в машине, и взял пару наручников. Потом поднялся по лестнице, приказал Эскилю Бенгтсону вытянуть руки и надел на него наручники. Все произошло так быстро, что Бенгтсон даже не успел никак отреагировать. Одновременно сверкнула фотовспышка. Снимок сделал только что выскочивший из своей машины фотограф.

— Ну и дела, а пресса-то откуда знает, что мы здесь? — спросил Хансон.

— Не говори, — сказал Валландер и подумал, что на Эббу можно положиться, и что работает она быстро. — Поехали.

Женщина, которую Эскиль Бенгтсон затолкал в дом, снова вышла на крыльцо. Вдруг она с кулаками набросилась на Хансона. Фотограф снял и это. Валландер подвел Эскиля Бенгтсона к машине.

— Ты за это поплатишься, — сказал Эскиль Бенгтсон.

Валландер улыбнулся.

— Уж это точно, — ответил он. — Но по сравнению с тем, как поплатишься ты, это сущие пустяки. Предлагаю сразу начать с имен. Кто был с тобой той ночью?

Эскиль Бенгтсон не ответил. Валландер грубо втолкнул его в машину. Хансон как раз отделался от озлобленной женщины.

— Да ей бы на цепи сидеть, — сказал он. Его трясло от возмущения. Она сильно расцарапала ему щеку.

— Поехали, — повторил Валландер. — Садись в другую машину и поезжай в больницу. Мне надо знать, слышал ли Оке Давидсон какие-нибудь имена. Быть может, он видел кого-то, похожего на Эскиля Бенгтсона.

Хансон, кивнув, ушел. К Валландеру подошел фотограф.

— К нам поступил анонимный звонок, — сказал он. — Что происходит?

— Вчера вечером группа людей из этих мест напала на ни в чем неповинного человека и жестоко избила его. Эти люди, похоже, состоят в какой-то народной дружине. Пострадавший был виновен разве только в том, что заблудился. Они обвинили его в воровстве. И чуть не убили.

— А человек в машине?

— Он подозревается в соучастии, — сказал Валландер. — К тому же нам известно, что он один из инициаторов этого беззакония. В Швеции не будет никаких народных дружин. Ни в Сконе, нигде.

Фотограф хотел еще что-то спросить. Но Валландер предупредительно поднял руку.

— Мы устроим пресс-конференцию, — сказал он. — А теперь поехали.

Валландер крикнул, чтобы и на обратном пути включили сирены. Несколько любопытных проезжающих остановились около въезда на двор. Валландер втиснулся на заднее сиденье рядом с Эскилем Бенгтсоном.

— Ну что, начнем с имен? — спросил он. — Чтобы сэкономить время. И мое, и твое.

Эскиль Бенгтсон ничего не ответил. Валландер чувствовал исходивший от него сильный запах пота.

Три часа ушло у Валландера на то, чтобы добиться у Эскиля Бенгтсона признания о соучастии в избиении Оке Давидсона. Зато потом все пошло как по маслу. Эскиль Бенгтсон назвал имена трех лиц, бывших с ним той ночью. Валландер отдал указание немедленно их арестовать. Машина Оке Давидсона, завезенная в заброшенный ангар на каком-то поле, уже стояла у полицейского участка. В самом начале четвертого Валландер поговорил с Пером Окесоном, убедив его пока не отпускать задержанных, после чего сразу прошел в комнату, где собрались журналисты. Лиза Хольгерсон уже успела проинформировать их о событиях прошлой ночи. На этот раз Валландеру даже хотелось выступить перед прессой. Несмотря на то, что Лиза Хольгерсон уже дала им самую важную информацию, Валландер все-таки еще раз изложил последовательность событий. Словно хотел еще раз выразить свое осуждение.

— Четверо задержанных допрашиваются сейчас прокурором, — продолжил Валландер. — Их виновность не вызывает никаких сомнений. Но на их месте могли оказаться другие, и это куда серьезнее. Кроме них в Лёдинге есть еще пять или шесть человек, состоящие в частном отряде безопасности. Это люди, которые считают себя выше закона. К чему это может привести, мы видели вчера, когда они чуть не убили заблудившегося, ни в чем неповинного человека, страдающего плохим зрением и гипертонией. Этого ли мы хотим? Свернуть налево или направо стало теперь опасным для жизни? Да? Видеть друг в друге воров, насильников и убийц? Иначе я не могу это выразить. Некоторые из участников этих незаконных и опасных группировок еще, наверно, не осознали всей серьезности происходящего. Их можно простить, если они немедленно одумаются. Но защищать людей, прекрасно отдающих себе отчет в своих действиях, нельзя. Печальное доказательство тому — четверо задержанных сегодня. Остается только надеяться, что наказание, которое они получат, послужит устрашающим примером остальным.

Валландер говорил так, что ощущалась весомость каждого сказанного слова, и обескураженные журналисты не сразу накинулись на него с вопросами. Вопросов вообще было немного, и все они сводились к уточнению некоторых подробностей. Анн-Бритт Хёглунд и Хансон стояли в самом конце комнаты. Валландер пытался найти среди собравшихся репортера из газеты «Наблюдатель». Но его не было.

Меньше чем через полчаса пресс-конференция была окончена.

— Ты отлично справился, — сказала Лиза Хольгерсон.

— У меня не было выбора, — ответил Валландер.

Анн-Бритт Хёглунд и Хансон захлопали, когда он подошел к ним. Но на Валландера это не произвело впечатления. Он был очень голоден. И ему хотелось на свежий воздух. Он посмотрел на часы.

— Дайте мне час, — сказал он. — Встретимся в пять. Сведберг уже вернулся?

— Он скоро приедет.

— Кто его сменил?

— Аугустсон.

— Кто это? — удивленно спросил Валландер.

— Полицейский из Мальмё.

Валландер успел забыть его имя. Он кивнул.

— В пять, — повторил он. — У нас много дел.

Он остановился в приемной и поблагодарил Эббу за помощь. Она в ответ улыбнулась.

Валландер направился в центр. Было ветрено. Он зашел в кондитерскую на автобусной площади и съел пару бутербродов. Голод немного утих. В голове было пусто. Он полистал рваный журнал. На обратном пути купил гамбургер. Выбросив салфетку в урну, он снова стал думать о Катарине Таксель. Эскиля Бенгтсона для него больше не существовало. Но Валландер понимал, что они еще не раз столкнутся с подобными дружинами. То, что случилось с Оке Давидсоном, было только началом.

В десять минут шестого они сидели в комнате заседаний. Сначала Валландер повторил все, что им было известно о Катарине Таксель. Он сразу заметил, с каким вниманием его слушают. Впервые за все время расследования ему показалось, что они приближаются к возможной развязке. Это чувство укрепилось еще благодаря словам Хансона.

— Материал по делу Кристы Хаберман необъятен, — сказал он. — У меня было слишком мало времени, и я вполне мог пропустить что-то важное. Но я обнаружил кое-что любопытное.

Он полистал свои записи.

— Примерно в середине 60-х Криста Хаберман трижды посетила Сконе. Тут она знакомится с любителем птиц из Фальстербу. Много лет спустя, когда она уже давно значилась пропавшей, полицейский по имени Фредрик Нильсон отправляется из Эстерсунда в Фальстербу, чтобы допросить этого человека. Сообщая, кроме прочего, что всю дорогу ехал на поезде. Человека из Фальстербу зовут Тандваль. Эрик Густав Тандваль. Он не скрывает, что Криста Хаберман его навещала. Думаю, можно предположить, что у них был роман, хотя в документах прямо об этом не говорится. Но ничего подозрительного полицейский Нильсон из Эстерсунда не заметил. Хаберман и Тандваль расстались задолго до того, как она бесследно исчезла. Тандваль вне всякого сомнения к ее исчезновению непричастен. Его имя вычеркивается из расследования и больше никогда не упоминается.

Дочитав до конца, Хансон посмотрел на своих коллег.

— Фамилия этого человека мне что-то напомнила, — сказал он. — Тандваль. Редкая фамилия. Мне показалось, что я встречал ее раньше. Сначала я не мог понять, где. Но потом вспомнил. В списке торговых агентов Хольгера Эриксона.

В комнате стало совсем тихо. Все были напряжены. Они понимали, что Хансон докопался до чрезвычайно важного звена.

— Но торговца автомобилями звали не Эрик Тандваль, — продолжил он. — Его звали Йоте, Йоте Тандваль. Только что мне удалось получить подтверждение, что Эрик Тандваль — его отец. Эрик Тандваль умер несколько лет назад. Сына мне пока разыскать не удалось.

Хансон замолчал.

В комнате долго царила тишина.

— Другими словами, есть вероятность, что Хольгер Эриксон был знаком с Кристой Хаберман, — медленно проговорил Валландер. — Эта женщина потом бесследно исчезает. Женщина из Свенставика. Города, где расположена церковь, которой по завещанию Хольгера Эриксона отходит часть его наследства.

В комнате опять стало тихо.

Все понимали, что это значит.

Наконец-то события начали обретать какую-то связность.

29

Незадолго до полуночи Валландер понял, что больше им не высидеть. Начав совещание в пять, они прерывались лишь ненадолго, чтобы проветрить комнату.

Благодаря Хансону расследование наконец-то сдвинулось с места. Они установили связь между событиями. Контуры человека, который как тень передвигался между тремя убитыми, обретали четкость. Они не делали никаких окончательных выводов, но постепенно убеждались, что все три убийства объединяет месть.

Валландер собрал их, чтобы сообща преодолеть трудно форсируемую местность. Хансон дал им направление. Но общей карты у них по-прежнему не было.

Они сомневались. Возможно ли, чтобы давнее загадочное исчезновение, отраженное в десятке килограммов документов, собранных емтландскими полицейскими много лет назад, помогло им здесь, в Сконе, раскрыть убийцу, который кроме прочего готовит своим жертвам ямы с заточенными бамбуковыми кольями?

Вошедший в начале седьмого Нюберг рассеял их неуверенность. Он даже не присел на свое обычное место в конце стола. Он был непривычно возбужден — к полному удивлению присутствующих, никогда раньше не замечавших за ним ничего подобного.

— На мостках валялся окурок, — сказал он. — Мы нашли на нем отпечатки пальцев, идентичные отпечаткам на сумке.

Валландер вопросительно на него посмотрел.

— Разве это возможно? Отпечатки пальцев на окурке?

— Нам повезло, — сказал Нюберг. — Ты прав, обычно это невозможно. Но бывают исключения. Например, если это самокрутка. А это была самокрутка.

В комнате стало очень тихо. Сначала Хансон обнаружил вполне вероятную связь между пропавшей много лет назад полькой и Хольгером Эриксоном. А теперь Нюберг сообщает им, что отпечатки пальцев на сумке Рунфельдта и на месте, где нашли Блумберга, принадлежат одному и тому же человеку.

Казалось, событий за такое короткое время даже чересчур много. Еле волочившееся и практически неуправляемое расследование вдруг стало заметно набирать скорость.

Рассказав свою новость, Нюберг сел.

— Курящий преступник, — произнес Мартинсон. — Сегодня найти такого легче, чем двадцать лет назад. Если учесть, что курящих теперь гораздо меньше.

Валландер рассеянно кивнул.

— Нам необходимо больше точек пересечения, — сказал он. — С тремя жертвами нужно иметь как минимум девять комбинаций. Отпечатки пальцев, время — все, что может указывать на существование общего знаменателя.

Он посмотрел на присутствующих.

— Нам нужно составить подробное расписание, — продолжил он — Мы знаем, что действиям преступника или преступников свойственна ужасающая жестокость. Мы увидели в них также демонстративный элемент. Но язык убийцы нам расшифровать не удалось. Дело в шифре, о котором мы говорили. У нас есть слабое предчувствие, что он с нами говорит. Он, она или они. Но что они пытаются нам сообщить? Этого мы не знаем. А вдруг во всем этом какая-то закономерность, которой мы пока не заметили?

— Ты хочешь сказать, что преступник выходит в полнолуние? — спросил Сведберг.

— Именно. Символическое полнолуние. Что это в нашем случае? Есть ли оно вообще? Пусть кто-нибудь из вас составит расписание. Может, тогда нам удастся открыть еще один путь?

Мартинсон пообещал сопоставить все факты. Валландер слышал, что он на свой страх и риск раздобыл какие-то компьютерные программы, разработанные в главном штабе ФБР в Вашингтоне. Наверно, он решил воспользоваться случаем и применить одну из них.

Потом они заговорили о том, что центр на самом деле существует. Анн-Бритт Хёглунд положила на проектор часть карты генерального штаба. Валландер встал рядом с изображением.

— Все начинается в Лёдинге, — сказал он, указывая на карту. — Приезжает человек и начинает следить за домом Хольгера Эриксона. Вероятно, он приехал на машине по проселочной дороге за холмом, где у Хольгера Эриксона наблюдательная вышка. Год назад, возможно, тот же человек проник в его дом. Но ничего не украл. Может, это было предупреждение. Мы не знаем. И, конечно, совсем не обязательно, что это один и тот же человек.

Валландер указал на Истад.

— Ёста Рунфельдт с нетерпением ждет своей поездки в Найроби, где он собирается изучать редкие виды орхидей. Все готово. Вещи, деньги, билет. Он даже заказал такси на раннее утро. Но поездка не состоялась. Ёста Рунфельдт бесследно исчезает, и находят его только спустя три недели.

Палец Валландера переместился к лесу Марсвинсхольм, к западу от города.

— Здесь, во время ночной тренировки по ориентированию, его обнаруживает спортсмен. Привязанного к стволу дерева, задушенного. Он истощен и замучен. Должно быть, его все это время держали взаперти. Итак, пока что у нас есть два убийства в разных местах с условным центром в Истаде.

Палец вернулся к северо-востоку.

— Мы находим сумку на дороге в Шёбу. Недалеко от места, где можно свернуть в сторону дома Хольгера Эриксона. Сумка лежит на видном месте на обочине. Мы тут же сделали вывод, что положили ее туда нарочно. Можно задать правомерный вопрос: почему именно там? Потому ли, что дорога эта удобна для преступника? Неизвестно. Но на самом деле вопрос важнее, чем мы до сих пор думали.

Валландер снова переместил руку. На юго-запад, к озеру Крагехольм.

— Тут мы находим Эужена Блумберга. Это значит, что у нас есть ограниченный участок, не очень большой по площади. Три-четыре мили[38] между крайними пунктами. Чтобы доехать на машине из одного места в другое, потребуется не больше получаса.

Валландер сел.

— Попробуем сделать некоторые предварительные выводы, — продолжил он. — О чем все это говорит?

— О хорошем знании местности, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Место в лесу Марсвинсхольм выбрано удачно. Сумка оставлена на участке дороги, где поблизости нет домов, откуда было бы видно водителя, затормозившего у обочины и положившего там какой-то предмет.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Мартинсон.

— Я проверила.

Мартинсон больше ничего не сказал.

— Знание местности можно приобрести, а можно им обладать, — продолжил Валландер. — С чем мы имеем дело в нашем случае?

Мнения разошлись. Хансон считал, что приезжий мог очень легко научиться ориентироваться в этом районе. Сведберг думал иначе. Например, выбор места, где нашли сумку Ёсты Рунфельдта, свидетельствовал об очень основательном знании местности.

Валландер и сам сомневался. Раньше ему смутно казалось, что преступник нездешний. Теперь он не знал, что и думать.

Они так и не пришли к согласию. Пока придется учитывать обе возможности. Никакого центра они тоже вычислить не смогли. С помощью линейки и циркуля они оказывались где-то недалеко от места, где нашли сумку Рунфельдта. Но такое решение ничего не давало.

В тот вечер они постоянно возвращались к сумке. Почему ее положили там, у дороги? Зачем она была переупакована, да к тому же, судя по всему, женщиной? Они также не смогли найти никакого разумного объяснения, почему из нее вынули нижнее белье. Хансон предположил, что, возможно, Рунфельдт был с отклонениями и белья никогда не носил. Но, разумеется, никто не принял это всерьез. Нужно было искать другое объяснение.

В девять вечера они сделали перерыв и проветрили комнату. Мартинсон собирался позвонить домой и исчез у себя, Сведберг надел куртку, чтобы ненадолго выйти на улицу. Валландер пошел в туалет сполоснуть лицо. Он посмотрел в зеркало. Вдруг ему показалось, что с тех пор, как умер его отец, его собственные черты изменились. Хотя в чем именно заключалась эта перемена, он точно определить не мог. Глядя на свое отражение, он покачал головой. Скоро у него будет время, чтобы обдумать случившееся. Прошло уже несколько недель с тех пор, как его отца не стало. Но пока Валландер так до конца и не понял, что же на самом деле произошло. Это вызывало в нем смутные угрызения совести. Он подумал о Байбе, которую так любил и которой звонил так редко.

Часто ему казалось, что полицейский не может совмещать свою профессию с чем-то еще. Ерунда. У Мартинсона прекрасная семья. Анн-Бритт Хёглунд практически одна заботится о двух детях. Это не полицейский Валландер, а частное лицо не справляется с совмещением.

Глядя на свое отражение, Валландер зевнул. Он услышал, что все снова собираются. Валландер решил, что настало время поговорить о женщине, все время маячившей на заднем плане. Они должны попытаться нарисовать ее портрет и понять, какую же она все-таки играет роль.

С этого он и начал, когда дверь в комнате заседаний закрылась.

— За всеми событиями угадывается фигура женщины, — сказал он. — Остаток совещания, пока еще есть силы, мы посвятим именно этому. Мы говорим о мотиве мести. Но ничего определенного у нас нет. Значит ли это, что мы не правы? Что мы не там ищем? Что есть какое-то другое объяснение?

Все молча ждали продолжения. Несмотря на усталость, все были по-прежнему сосредоточенны.

Валландер начал с конца. Он вернулся к Катарине Таксель из Лунда.

— Она рожает здесь, в Истаде, — сказал он. — Ее дважды навещают ночью. И хотя она это отрицает, я уверен, что неизвестная женщина приходила именно к ней. Таким образом, она лжет. Почему? Кто эта женщина? Почему Катарина Таксель ее не выдает? Из всех женщин, появляющихся в этом расследовании, Катарина Таксель и женщина в медицинском халате стоят для нас на первом месте. Далее. Скорее всего, Эужен Блумберг — отец ее ребенка, которого он так никогда и не увидел. Думаю, Катарина Таксель солгала. Когда мы были у нее дома, мне показалось, что в сказанном ею не было практически ни единого слова правды. Не знаю, почему. Тем не менее, я уверен, что у нее в руках ключ ко всей этой путанице.

— Давайте ее арестуем, — с некоторой горячностью предложил Хансон.

— На каком основании? — спросил Валландер. — К тому же у нее новорожденный ребенок. Мы не можем обращаться с ней, как нам заблагорассудится. И едва ли она заговорит по-другому или скажет что-то новое, если мы привезем ее в участок. Остается только ходить вокруг, искать рядом с ней, попытаться выудить правду каким-то другим способом.

Хансон нехотя согласился.

— Третья женщина, близкая к Эужену Блумбергу, это его вдова, —продолжил затем Валландер. — Она дала ряд важных сведений. Но решающим обстоятельством следует считать то, что она вовсе не сожалеет о его смерти. Он избивал ее. Судя по шрамам, уже давно и жестоко. Еще она говорит, что у него всегда были любовницы, и тем самым косвенно подтверждает историю с Катариной Таксель.

Произнеся последние слова, он подумал, что говорит, как старый проповедник. Как бы, интересно, выразилась Анн-Бритт Хёглунд?

— Давайте примем детали вокруг Блумберга за некую схему, — сказал он. — К которой мы еще вернемся.

Он перешел к Рунфельдту. И снова вернулся назад, пытаясь выделить событие, расположенное раньше всего во времени.

— Ёста Рунфельдт был, по словам многих, жестоким человеком. Об этом говорили и его сын, и дочь. Внутри любителя орхидей скрывался совершенно другой человек. Еще он был частным сыщиком. Этому никакого разумного объяснения мы не нашли. Может, он искал приключений? Ему что, было мало его орхидей? Мы не знаем. Он, без сомнения, фигура сложная и непонятная.

Затем Валландер заговорил о жене Рунфельдта.

— Я поехал на озеро под Эльмхультом, не зная наверняка, что обнаружу. Никаких доказательств у меня нет. Но я почти уверен, что Рунфельдт убил свою жену. Что произошло между ними там на льду озера, мы, наверно, уже не узнаем никогда. Действующие лица мертвы. Свидетелей нет. И все же мне кажется, что об этом знал кто-то, стоящий вне семьи. За неимением лучшего мы вынуждены учесть вероятность, что смерть жены связана каким-то образом с судьбой самого Рунфельдта.

Валландер начал описывать, как развивались события.

— Он собирался ехать в Африку. Но поездка по какой-то причине не состоялась. Как он исчезает, мы не знаем. Зато мы можем довольно точно определить, когда. Правда, непонятно, кто и зачем проник в его цветочный магазин. И неизвестно, где Рунфельдта после этого держали. Правда, местонахождение сумки можно принять за косвенную подсказку. Еще, наверное, можно осторожно предположить, что сумку каким-то образом переупаковала женщина. И тогда она же курила самокрутку на мостках, откуда сбросили Блумберга.

— Это могут быть два человека, — возразила Анн-Бритт Хёглунд. — Один из них курил сигарету и оставил отпечатки пальцев на сумке. А другой переупаковал сумку.

— Ты права, — согласился Валландер. — Иначе говоря, в деле замешан по меньшей мере один человек.

Он посмотрел на Нюберга.

— Мы ищем, — сказал Нюберг. — Ищем у Хольгера Эриксона. Мы обнаружили массу отпечатков. Но пока что не годится ни один.

Валландер вдруг вспомнил об одной детали.

— Табличка, — сказал он. — Которую мы нашли в сумке Рунфельдта. На ней были отпечатки?

Нюберг покачал головой.

— Но на ней-то должны быть следы, — удивился Валландер. — Нельзя же прицепить ее, не взяв в руки?

Никто не смог дать ему разумного объяснения.

Валландер продолжил.

— Итак, перед нами несколько женщин, одна их которых — призрак, — подытожил он. — Еще есть несколько случаев избиения женщин и нераскрытое убийство. Кто мог об этом знать? У кого были основания для мести? Если, конечно, мотив убийцы — месть.

— Мне кажется, у нас есть еще кое-что, — сказал Сведберг, почесав затылок. — Два старых полицейских расследования. Оба закрыты. Без принятия каких-либо мер. Одно в Эстерсунде, другое в Эльмхульте.

Валландер кивнул.

— Остается Хольгер Эриксон, — продолжил он. — Еще один жестокий человек. С большим трудом, или, вернее, благодаря большому везению нам удается обнаружить женщину и в его истории. Польку, пропавшую уже почти тридцать лет назад.

Перед тем, как завершить свой обзор, он окинул взглядом сидящих за столом.

— Другими словами, есть некая закономерность, — сказал он. — Жестокие мужчины и избиваемые, пропавшие, возможно, убитые женщины. И еще: тень, двигающаяся за всеми этими событиями. Эта тень — вероятно, женщина. Курящая женщина.

Хансон уронил на стол карандаш и покачал головой.

— Все равно странно, — сказал он. — В преступлениях якобы замешана женщина. Наделенная колоссальной физической силой и жуткой фантазией в области тщательно продуманных убийств. Но с какой стати ее волнует судьба этих женщин? Что она, их подруга? Как пересекаются пути всех этих людей?

— Вопрос не просто важный, — сказал Валландер. — Он может оказаться решающим. Как эти люди друг с другом соприкасаются? Кого нам искать? Мужчину или женщину? Торговец автомобилями, сельский поэт и наблюдатель за птицами, любитель орхидей, и, наконец, исследователь аллергии. Блумберг, во всяком случае, кажется, ничем особенным не интересовался. Похоже, он вообще ничем не интересовался. А женщины? Мать новорожденного ребенка, скрывающая, кто отец ее сына? Женщина, десять лет назад утонувшая в Стонгшё недалеко от Эльмхульта? Полька, живущая в Емтланде и интересующаяся птицами? Пропавшая почти тридцать лет назад? И, наконец, женщина, которая тайком, по ночам, посещает истадский роддом и бьет акушерок? Где точки соприкосновения?

Наступило продолжительное молчание. Все пытались найти ответ. Валландер ждал. Момент был решающим. Больше всего он надеялся, что кто-нибудь предложит неожиданное решение. Рудберг много раз говорил ему, что в следствии самое важное — это подвести своих коллег к неожиданным решениям. Справился ли с этой задачей Валландер?

Тишину в конце концов прервала Анн-Бритт Хёглунд.

— Есть учреждения, где работают преимущественно женщины, — сказала она. — И если мы ищем медсестру, настоящую или нет, то больница — вполне подходящее место.

— И пациенты, к тому же, поступают из разных мест, — подхватил Мартинсон. — Если предположить, что та, кого мы ищем, работала в приемном отделении, то она наверняка видела много женщин, пострадавших от домашнего насилия. Они не были знакомы. Но она их хорошо знала. Их имена, истории болезни.

Версия Анн-Бритт Хёглунд и Мартинсона была вполне правдоподобной.

— Итак, мы не знаем, действительно ли она медсестра, — сказал он. — Нам известно только, что она не из родильного отделения в Истаде.

— А может, она работает в другом отделении? — предположил Сведберг.

Валландер задумчиво кивнул. Неужели все так просто? Медсестра из истадской больницы?

— Наверно, это несложно выяснить, — сказал Хансон. — Пусть даже истории болезни священны, и к ним нельзя ни прикасаться, ни открывать их, но думаю, все равно можно узнать, поступала ли к ним с побоями жена Ёсты Рунфельдта. А может, даже Криста Хаберман?

Валландер пошел по другому пути.

— Были ли Рунфельдт и Эриксон расположены к насилию? Наверное, это можно проверить. И если так, то чем не версия?

— Хотя есть и другие возможности, — сказала Анн-Бритт Хёглунд, словно хотела поставить под сомнение свои предыдущие слова. — Есть и другие заведения, где в основном работают женщины. Например, женские кризисные группы. Даже у женщин-полицейских в Сконе есть своя организация.

— Мы должны проверить все варианты, — сказал Валландер. — Это займет много времени. Но мы должны учитывать, что концы этого расследования расходятся во все стороны. В том числе и назад, в прошлое. Копаться в старых бумагах всегда трудно. Но другого выхода я не вижу.

Последние два часа перед полуночью они разрабатывали несколько параллельных стратегий. Мартинсон не обнаружил при помощи своих компьютерных программ никаких новых связей между тремя жертвами, и оставалось только одновременно проверять разные версии.

К двенадцати их силы иссякли.

Хансон задал последний вопрос — вопрос, которого в течение долгого вечера ждали все.

— Будут ли новые жертвы?

— Не знаю, — ответил Валландер. — К сожалению, это не исключено. У меня такое чувство, что во всех этих событиях есть какая-то незаконченность. Не спрашивайте, почему. Это просто чувство. Или интуиция. Хотя полицейский, наверное, не должен так рассуждать.

— И у меня такое же чувство, — сказал Сведберг.

Всех удивила неожиданная пылкость его слов.

— А что, если нам остается только готовиться к бесконечному ряду убийств? Если мстительный преступник просто выбирает себе в жертвы мужчин, которые плохо обращались с женщинами? Тогда этому никогда не будет конца.

Валландер знал: вполне возможно, Сведберг прав. Но сам он боялся этой мысли.

— Такой риск есть, — ответил он. — И, следовательно, мы должны поймать преступника как можно скорее.

— Подкрепление, — сказал Нюберг, который за последние два часа не произнес практически ни слова. — Без него не обойтись.

— Да, — ответил Валландер. — Нам действительно понадобится подкрепление. Особенно учитывая то, о чем мы говорили сегодня. Интенсивнее мы едва ли сможем работать.

Хамрен поднял руку. Он сидел рядом с двумя полицейскими из Мальмё у дальнего конца стола.

— Я бы хотел подчеркнуть только что сказанное, — сказал он. — Мне почти никогда не доводилось участвовать в таком эффективном расследовании, в котором занято, к тому же, так мало людей. Я работал здесь летом и потому знаю, что это не исключение. Если вы потребуете подкрепления, то ни один разумный человек не посмеет вам отказать.

Полицейские из Мальмё согласно кивнули.

— Я поговорю об этом завтра с Лизой Хольгерсон, — сказал Валландер. — И еще постараюсь проследить, чтобы нам прислали двух-трех женщин. Если это не поможет расследованию, то, по крайней мере, поднимет настроение.

На мгновение тяжелая атмосфера в комнате рассеялась. Воспользовавшись случаем, Валландер встал. Всегда важно знать, когда закончить совещание. Как, например, сейчас. Сегодня они уже ничего не решат. Им необходим отдых.

Валландер зашел в свой кабинет за курткой. Он просмотрел постоянно растущую на столе гору телефонных сообщений. Вместо того чтобы надеть куртку, он сел. Из коридора доносился шум удаляющихся шагов. Потом все стихло. Он совсем низко опустил лампу. В комнате стало темно.

Было полпервого ночи. Не задумываясь, он схватил трубку и набрал номер Байбы в Риге. Она, точно так же, как и он сам, всегда ложилась в разное время. Иногда рано, иногда же могла просидеть полночи. Валландер никогда не знал заранее, спит ли она. На этот раз она сразу подошла к телефону. Она не спала. Как всегда, он попытался по ее тону понять, рада ли она его звонку. Он никогда не знал заранее. Сейчас ему послышалось что-то сдержанное в ее голосе. Он тут же почувствовал неуверенность. Ему хотелось знать наверняка, что все в порядке. Он спросил, как она, рассказал об изматывающем расследовании. Она что-то спросила. Потом он не знал, что говорить дальше. Связь между Ригой и Истадом наполнилась паузами.

— Когда ты приедешь? — спросил он наконец.

Встречный вопрос озадачил его. Хотя и не был неожиданным.

— Ты действительно хочешь, чтобы я приехала?

— Почему ты спрашиваешь?

— Ты никогда не звонишь. А когда звонишь, то объясняешь, что на самом деле у тебя нет времени со мной говорить. Как же ты собираешься найти время со мной видеться, если я приеду?

— Это не так.

— А как же?

Почему он так прореагировал, он не знал. Ни в ту минуту, ни потом. Он пытался побороть свой импульс, но не справился. Он резко бросил трубку на рычаг. Уставился на телефон. Потом встал и вышел. Уже пройдя мимо коммутаторской, он пожалел о своем поступке. Но он прекрасно знал Байбу и был уверен, что она не возьмет трубку, если он перезвонит.

Он вышел на улицу. Ночной воздух ударил его в лицо. Мимо проехала полицейская машина и исчезла у водонапорной башни.

Ночь была безветренной. Прохладный воздух. Ясное небо. Вторник 19 октября.

Он не понял своей реакции. А что бы произошло, будь она рядом?

Он подумал об убитых мужчинах. Он словно увидел что-то такое, чего раньше не замечал. В окружающей его жестокости скрывалась часть его самого. Он был ее частью.

Разница только в степени. Больше ни в чем.

Валландер покачал головой. Он знал, что завтра рано утром позвонит Байбе. Тогда она уже возьмет трубку. Все не так страшно. Она поймет. От усталости и она иногда делалась раздражительной. И тогда была его очередь терпеть.

Час ночи. Надо идти домой и лечь спать. Или попросить одну из патрульных машин отвезти его. Он пошел пешком. Город был пуст. Где-то с резким звуком затормозил автомобиль. Потом тишина. Спуск к больнице.

Совещание длилось почти семь часов. На самом деле, ничего не произошло. Но вечер тем не менее был полон событий. В промежутках рождается ясность, сказал однажды Рюдберг, сильно выпив. Но Валландер, который был пьян не меньше его, понял. И к тому же запомнил. Они сидели у Рюдберга на балконе. Пять, а может, шесть лет назад. Рюдберг тогда еще не был болен. Стоял июньский вечер незадолго до Иванова дня. Они что-то справляли, что именно, Валландер забыл.

В промежутках рождается ясность.

Он уже был у больницы. Остановился. Немного помедлил. Потом обогнул фасад и подошел к приемному отделению. Позвонил дежурному. Когда ему ответили, он назвал свое имя и поинтересовался, дежурит ли акушерка Ильва Бринк. Она дежурила, и он попросил впустить его.

Ильва Бринк встретила его перед стеклянными дверями. По ее лицу было заметно, что она обеспокоена. Валландер улыбнулся. Но это не помогло. Может, его улыбка не была похожа на улыбку? Или в темноте она просто не разглядела?

Они вошли. Она предложила кофе. Валландер покачал головой.

— Я совсем ненадолго, — сказал он. — Вы, наверное, заняты?

— Да, — ответила она. — Но несколько минут у меня есть. Если ваше дело не терпит до завтра.

— Да нет, терпит, конечно, — сказал Валландер. — Но я зашел, так как мне было по пути.

Они прошли в кабинет. Медсестра, собиравшаяся войти, остановилась, заметив Валландера.

— Мне не срочно, — сказала она и исчезла.

Валландер оперся на письменный стол. Ильва Бринк села.

— Вы наверняка думали о той женщине, которая вас ударила, — начал он. — О том, кто она. Что делает в больнице. И почему она повела себя именно так. Наверняка вы много думали о ней. Вы хорошо описали ее лицо. Но может быть, вы вспомнили еще что-нибудь?

— Вы правы, я действительно много думала. Но я рассказала о ее лице все, что помню.

— Но вы не сказали, какого цвета были ее глаза.

— Нет, потому что не заметила.

— Обычно глаза запоминаются.

— Все было очень быстро.

Валландер верил ей.

— Может, вы запомнили, что-нибудь еще? Например, что она как-то особенно двигалась. Или шрам на руке. Ведь человек сложен из множества разных деталей. Мы полагаем, что запоминаем с огромной скоростью. Словно память летит. На самом деле все наоборот. Представьте себе предмет, который едва держится на воде. Постепенно он тонет, очень медленно. Так работает память.

Она покачала головой.

— Все было очень быстро. Я не припомню ничего кроме того, что я уже рассказала. И я действительно много думала об этом.

Валландер кивнул. Он и не ожидал ничего большего.

— Что она совершила?

— Она вас ударила. Мы разыскиваем ее. Мы думаем, что она может сообщить нам важные сведения. Это все, что я могу сказать.

Настенные часы показывали двадцать семь минут второго. Валландер на прощание протянул руку. Они вышли из кабинета.

Вдруг она остановилась.

— Кажется, есть еще кое-что, — неуверенно произнесла она.

— Что?

— В ту минуту я об этом не думала. Когда я подошла к ней, и она ударила меня. Я вспомнила об этом только потом.

— О чем?

— У нее были необычные духи.

— В каком смысле?

Она почти умоляюще на него посмотрела.

— Я не знаю. Как можно описать запах?

— Это и вправду крайне сложно. И все же попробуйте.

Валландер видел, что она действительно пыталась помочь.

— Нет, — сказала она наконец. — Я не могу объяснить это словами. Я только знаю, что запах был необычный. Может быть, резкий?

— Скорее как лосьон для бритья?

Она удивленно посмотрела на него.

— Да. Как вы догадались?

— Это только предположение.

— Наверное, зря я это сказала. Все равно я не могу объяснить точнее.

— Напротив, — заверил ее Валландер. — Может оказаться, что это важно. Такое никогда не знаешь заранее.

Они расстались у стеклянных дверей. Валландер спустился на лифте и, выйдя из больницы, быстро зашагал домой. Теперь надо лечь спать.

Он думал о ее словах.

Если на именной табличке еще сохранился запах духов, то завтра рано утром надо дать ей понюхать.

Хотя он уже точно знал, что запах тот же.

Они ищут женщину, которая пользуется необычными духами.

Найдут ли?

30

В 7.35 она сошла с ночного поезда. Она торопилась, одолеваемая внезапным беспокойством. Было холодное и влажное утро в Мальмё. Она спешила к стоянке, на которой оставила свою машину. Обычно она сразу ехала домой спать. Но теперь ей нужно было прямиком в Лунд. Она бросила сумку на заднее сиденье и села вперед. Взявшись за руль, она почувствовала, что вспотели ладони.

Она никогда полностью не доверяла Катарине Таксель. Слишком она слабая. На нее нельзя положиться. Достаточно чуть нажать, и на теле останутся синяки.

Вообще-то она всегда раньше боялась, что Катарина Таксель сдастся. Но все-таки думала, что держит в руках эту женщину. Теперь она уже не была так уверена.

«Надо забрать ее отсюда, — рассуждала она той ночью. — Во всяком случае, на время, пока не привыкнет к сложившейся ситуации.

Увезти ее из квартиры, где она живет, будет нетрудно. В связи с родами и некоторое время после них у женщин нередко часто случаются психические расстройства».

Когда она приехала в Лунд, пошел дождь. Беспокойство не оставляло ее. Она поставила машину на одной из близлежащих улиц и пошла к площади, где жила Катарина Таксель. Внезапно она остановилась. Сделала несколько осторожных шагов назад, будто увидела перед собой хищного зверя. Прислонившись к стене какого-то дома, она стала наблюдать за подъездом Катарины Таксель.

Неподалеку стояла машина, и внутри сидел один, а может, два человека. Она сразу поняла, что это полицейские. За Катариной Таксель следили.

Неожиданно на нее напала паника. Она не видела своего лица, но чувствовала, что оно пылает. Сильно заколотилось сердце. В голове с дикой скоростью проносились мысли, как ночные животные, которых спугнул свет. Что сказала Катарина Таксель? Почему они установили за ней наблюдение?

Или, может быть, ей все это кажется? Она стояла, не шевелясь, и пыталась разобраться. Первое, в чем она была уверена, так это что Катарина Таксель ничего не сказала. Иначе они не стали бы за ней следить, а просто увезли. Еще не поздно. Времени у нее немного. Но время ей и не нужно. Она и так знает, что делать.

Она зажгла сигарету, скрученную ночью. Она обгоняет свое расписание как минимум на час. Но сегодня она изменит ему. Сегодня особенный день. Ничего тут не поделаешь.

Она постояла еще несколько минут, глядя на машину у парадного.

Потом потушила сигарету и быстро ушла.

* * *

Когда в среду Валландер проснулся в самом начале седьмого, он все еще чувствовал сильную усталость. Он уже очень давно недосыпал. Слабость тяжелым свинцом разлилась в его сознании. Он лежал неподвижно, с открытыми глазами и думал. «Человек — это животное, смысл жизни которого сводится к тому, чтобы выжить. У меня, похоже, нет больше сил».

Он сел на край кровати. Опустил ноги на холодный пол. Посмотрел на ногти на ногах. Пора бы постричь. Все его «я» нуждалось в обновлении. Месяц тому назад он был в Риме и восстановил силы. Сейчас этот запас уже иссяк. Не прошло еще и месяца. Валландер заставил себя встать. Прошел в ванную. Холодная вода, как пощечина. Холодная вода каждое утро заставляет его проснуться. Когда-нибудь бросит и это. Он вытер лицо, надел халат и пошел на кухню. Каждый раз одно и то же. Вода для кофе, потом окно, термометр. Дождь. Плюс четыре. Осень, холод уже установился. Кто-то в участке предсказывал наступление долгой затяжной зимы. Это его пугало.

Когда кофе был готов, Валландер сел к столу. Почтальон уже принес свежую газету. На первой странице фотография сцены в Лёдинге. Валландер сделал несколько глотков. Сейчас он преодолел первый и самый трудный порог усталости. Его утро иногда напоминало беговую дорожку с препятствиями. Он посмотрел на часы. Пора звонить Байбе.

Она взяла трубку после второго гудка. Он уже ночью знал, что так и будет. По-другому.

— Я устал, — извинился он.

— Я знаю, — ответила Байба. — Но мой вопрос в силе.

— Хочу ли я, чтобы ты приехала?

— Да.

— Сильнее я ничего не хочу.

Она ему поверила. Сказала, что, наверно, сможет приехать через пару недель. В начале ноября. И сегодня же постарается это выяснить.

Им не нужно было долго говорить. Оба, к тому же, не любили телефон. Вернувшись к своему кофе, Валландер подумал, что, если она приедет, им предстоит серьезный разговор. О том, хочет ли она жить в Швеции. О новом доме. Может быть, он расскажет ей о собаке.

Он долго не вставал. Газета так и осталась нераскрытой. Только в половине восьмого он начал одеваться. Ему пришлось долго покопаться в шкафу, прежде чем он нашел чистую рубашку. Эта была последняя. Сегодня же надо пойти записаться в очередь в стирку.[39] Как раз, когда он собирался уходить, зазвонил телефон. Это был автомобильный механик из Эльмхульта. Валландер вздрогнул, когда услышал, во сколько ему обойдется починка машины. Но ничего не сказал. Механик пообещал, что машина сегодня же будет доставлена в Истад. Ее может привезти его брат, а обратно уехать на поезде. Валландер должен только оплатить билет.

Когда Валландер вышел на улицу, дождь был сильнее, чем ему показалось из окна. Он зашел обратно в подъезд и позвонил со своего мобильного телефона в участок. Эбба пообещала тут же прислать машину. И действительно, не прошло и пяти минут, как за ним приехали. В восемь он был у себя.

Он только успел снять куртку, как все словно завертелось вокруг него.

В дверях появилась Анн-Бритт Хёглунд. Она была очень бледна.

— Ты уже слышал? — спросила она.

Валландер вздрогнул. Неужели новое убийство? Новая жертва?

— Я только приехал, — ответил он. — Что случилось?

— На дочку Мартинсона напали.

— На Терезу?

— Да.

— Как это произошло?

— На нее напали около школы. Мартинсон только что туда выехал. Если я правильно поняла Сведберга, это как-то связано с тем, что Мартинсон полицейский.

Валландер не понял.

— Насколько это серьезно?

— Ее толкали и били кулаками по голове. По всей видимости, били и ногами тоже. Никаких физических травм нет. Но у нее, разумеется, шок.

— Кто это сделал?

— Другие ученики. Из старших классов.

Валландер сел на стул.

— Какая дикость. Но почему?

— Я не знаю всего. Но, кажется, школьники тоже обсуждают эти народные дружины. Что полиция якобы ничего не делает. Что мы опустили руки.

— И поэтому они набрасываются на дочь Мартинсона?

— Да.

У Валландера ком встал в горле. Терезе было тринадцать. Мартинсон постоянно говорил о ней.

— Причем здесь невинный ребенок? — сказал он.

— Ты видел газеты? — спросила она.

— Нет.

— Посмотри. Многие недовольны арестом Эскиля Бенгтсона и его сообщников. Считают это нарушением прав человека. Утверждают, что Оке Давидсон сопротивлялся. Повсюду большие репортажи, фотографии, анонсы. «Так на чьей же стороне полиция?»

— Я не собираюсь это читать, — с отвращением произнес Валландер. — А что в школе?

— Туда поехал Хансон. Терезу Мартинсон увез домой.

— Значит, это парни из школы?

— Да, насколько мне известно.

— Поезжай туда, — быстро решил Валландер. — Выясни все, что можно. Поговори с мальчиками. Думаю, мне лучше туда не ездить. Боюсь, что не сдержусь.

— Хансон уже там. Вряд ли нужен кто-то еще.

— Нет, — возразил Валландер. — Я бы очень хотел, чтобы ты тоже поехала. Конечно, Хансон справится и сам. Но я бы хотел, чтобы ты постаралась составить собственное мнение, что произошло и почему. Чем больше нас там будет, тем яснее мы дадим понять, как серьезно мы к этому относимся. А я поеду к Мартинсону. Все остальное подождет. Самое ужасное преступление в этой стране, так же, как и в любой другой, это убийство полицейского. На втором месте — нападение на ребенка полицейского.

— Говорят, что другие ученики стояли вокруг и смеялись, — сказала она.

Валландер жестом остановил ее. Он услышал достаточно.

Он поднялся и взял куртку.

— Эскиля Бенгтсона и остальных сегодня выпустят, — сказала она, когда они шли по коридору. — Но Пер Окесон готовит обвинение.

— Что их ждет?

— В Лёдинге поговаривают, что в случае штрафа жители соберут деньги. Но можно надеяться на тюрьму. По крайней мере, для некоторых из них.

— А как Оке Давидсон?

— Он уже дома в Мальмё. На больничном.

Валландер остановился и посмотрел на нее.

— А что, если бы они случайно убили его? Они и в таком случае отделались бы штрафом?

И вышел, не дожидаясь ответа.

Полицейский автомобиль отвез Валландера к Мартинсону, чей дом находился в районе, застроенном виллами, в восточной части города. Валландер был у них в гостях всего несколько раз. Дом был совсем непримечательный. Но в сад Мартинсон с женой вложили много заботы. Валландер позвонил в дверь. Открыла Мария, жена Мартинсона. Ее глаза покраснели от слез. Тереза была старшим ребенком и единственной дочерью. Кроме нее в семье было два мальчика. Один из них, Рикард, стоял сейчас за ее спиной. Валландер улыбнулся и погладил его по голове.

— Как дела? — спросил он. — Я только что узнал. И сразу приехал.

— Она сидит на кровати и плачет. Никого не хочет видеть, кроме папы.

Валландер вошел в дом. Снял куртку и ботинки. Один носок был рваный. Мария предложила кофе. Он согласился. В ту же минуту по лестнице спустился Мартинсон. Он всегда был веселым человеком, но сейчас от горя и страха его лицо стало совершенно серым.

— Я все знаю, — сказал Валландер. — Я сразу выехал.

Они сели в гостиной.

— Как она? — спросил Валландер.

Мартинсон только покачал головой. Валландеру показалось, что Мартинсон вот-вот расплачется. Такое с ним было впервые.

— Я увольняюсь, — сказал Мартинсон. — Сегодня же поговорю с Лизой.

Валландер не знал, что ответить. Конечно же, Мартинсон был возмущен. Да и сам Валландер прореагировал бы точно так же, случись такое с Линдой.

И все же он должен что-то сделать. Нельзя ни в коем случае позволить ему уйти. Он один мог бы уговорить Мартинсона передумать.

Только надо немного выждать. Валландер видел, как сильно он потрясен.

Мария принесла кофе. Мартинсон отказался.

— Ради чего мне работать? Если под угрозой безопасность моей семьи?

— Да, — ответил Валландер. — Ты прав.

Больше Мартинсон ничего не сказал. Валландер тоже молчал. Мартинсон пошел наверх. Валландер понял, что больше он пока что ничего не добьется.

Жена Мартинсона проводила его до двери.

— Передайте ей привет, — сказал Валландер.

— Это может повториться?

— Нет, — сказал Валландер. — Я знаю, то, что я сейчас говорю, может показаться странным. Будто я пытаюсь выдать это несчастье за небольшое недоразумение. Это не так. Нужно только правильно оценить ситуацию. И не ошибиться с выводами. Мальчишки, которые избили Терезу, всего лишь на несколько лет старше ее. Они сделали это не из злобы. Они не отдают себе отчета в своих поступках. А причина в том, что Эскиль Бенгтсон и ему подобные собирают народные дружины и выступают против полиции.

— Я знаю, — сказала она. — У нас здесь тоже об этом поговаривают.

— Сложно сохранять спокойствие, когда такое случается с собственными детьми, — сказал Валландер. — И все же мы должны стараться не терять благоразумия.

— Это насилие, — проговорила она. — Откуда оно?

— Не думаю, что есть плохие люди, — ответил Валландер. — Во всяком случае, их очень мало. Есть плохие обстоятельства. Из-за которых и происходит все это насилие. Именно с обстоятельствами мы и должны бороться.

— А ты не думаешь, что чем дальше, тем будет хуже?

— Возможно, — неуверенно ответил Валландер. — Но если и так, то виноваты не злые люди, а меняющиеся обстоятельства.

— Эта страна стала такой жестокой.

— Да, — согласился Валландер. — Очень жестокой.

Он пожал ей руку на прощание и направился к машине.

— Как Тереза? — спросил водитель.

— Она, конечно, расстроена, — ответил Валландер. — Как и ее родители.

— По-моему, от такого можно только взбеситься.

— Да, — сказал Валландер. — Это уж точно.

Валландер вернулся в участок. Хансон и Анн-Бритт Хёглунд все еще были в школе. Валландер узнал, что Лиза Хольгерсон в Стокгольме. Он на секунду разозлился. Но она была в курсе событий. И собиралась вернуться в Истад после обеда. Валландер разыскал Сведберга и Хамрена. Нюберг был в поместье Хольгера Эриксона и искал отпечатки пальцев. Полицейские из Мальмё тоже отсутствовали. Валландер, Сведберг и Хамрен сели в комнате заседаний. Все были возмущены случившимся. Они говорили совсем недолго. После чего вернулись к своим делам. Задания были тщательно распределены между членами группы на вчерашнем совещании. Валландер позвонил Нюбергу на мобильный.

— Как дела? — спросил он.

— Все очень сложно, — ответил Нюберг. — Но мы, кажется, нашли нечеткий отпечаток в наблюдательной вышке Эриксона. С нижней стороны перил. Вполне вероятно, что отпечаток не его. Мы продолжаем поиски.

Валландер задумался.

— То есть, ты хочешь сказать, что убийца поднимался на башню?

— А почему бы и нет?

— Возможно, ты прав. Тогда там, может быть, есть и окурки?

— Нет, мы бы обнаружили их с самого начала. Сейчас уже определенно слишком поздно.

Валландер рассказал о своем ночном разговоре с Ильвой Бринк.

— Табличка в полиэтиленовом пакете, — сказал Нюберг. — Если у нее неплохое обоняние, может, она что-нибудь и разберет.

— Надо проверить это как можно быстрее. Позвони ей сам. У Сведберга есть ее домашний телефон.

Нюберг обещал выполнить его просьбу. Валландер заметил, что ему на стол положили какую-то бумагу. Это было письмо из Патентно-регистрационного управления, в котором сообщалось, что Харальд Бергрен официально не менял своего имени. Валландер отложил письмо в сторону. Было десять часов. Все еще шел дождь. Валландер вспомнил вчерашнее совещание. И снова забеспокоился. А что, если они выбрали неправильный путь? И тропинка, по которой они идут, никуда не ведет? Он встал у окна. У него перед глазами была водонапорная башня. «Катарина Таксель — наша главная версия. Она видела эту женщину. Что она делала в роддоме ночью?»

Он вернулся к столу и позвонил в Лунд Бирку. Его смогли найти только через десять минут.

— Около дома все спокойно, — доложил Бирк. — Никаких посетителей, кроме одной женщины, по всем описаниям — ее матери. Один раз Катарина выходила ненадолго в продуктовый магазин. С ребенком оставалась мать. Ничего необычного, только Катарина купила много газет.

— Наверно, она, хотела узнать об убийстве. Она догадывается о нашем присутствии?

— Не думаю. Она напряжена. Но ни разу не оглянулась. Вряд ли она подозревает, что мы за ней следим.

— Нельзя, чтобы она догадалась.

— Мы все время меняем людей.

Валландер склонился над столом и открыл свою тетрадь.

— А как с досье? Кто она?

— Ей тридцать три, — сказал Бирк. — Блумберг ее старше на восемнадцать лет.

— Это ее первый ребенок, — сказал Валландер. — Поздновато. Но, наверно, женщины, которые боятся не успеть, не так уж беспокоятся о возрастной разнице? Хотя, что я могу об этом знать?

— Блумберг, если верить ее словам, не отец ребенка.

— Это ложь, — ответил Валландер и тут же удивился, откуда у него такая уверенность. — Что еще?

— Катарина Таксель родилась в Арлёве, — продолжил Бирк. — Ее отец работал инженером на сахарном заводе. Он погиб, когда она была маленькой. Его машину переехал поезд. Недалеко от Ландскруны. Ни братьев, ни сестер у нее нет. Выросла с матерью. Они переехали в Лунд после смерти отца. Мать подрабатывала в Городской библиотеке. Катарина хорошо училась в школе. Потом поступила в университет. География и языки. Немного странное сочетание. Педагогический институт. С тех пор преподает. Одновременно организовала небольшое предприятие, выпускающее разные средства для волос. Короче говоря, она достаточно деятельна. Мы, конечно, не нашли ее ни в одном из наших реестров. Личность, ничем не примечательная.

— Быстро вы с этим справились, — похвалил Валландер.

— Я сделал, как ты сказал, — ответил Бирк. — Поставил на это задание много народа.

— По всей видимости, она еще ни о чем не догадывается. Узнав, что мы составляем досье, она бы заволновалась.

— Посмотрим, сколько это может продлиться. Может, надо на нее надавить?

— Я и сам об этом думал, — ответил Валландер.

— Арестовать ее?

— Нет. Я приеду в Лунд. И тогда мы с тобой можем еще раз с ней побеседовать.

— О чем? Если у тебя не будет никаких важных вопросов, она заподозрит неладное.

— Я подумаю по дороге, — сказал Валландер. — Давай встретимся у ее дома в двенадцать.

Валландер выписал себе машину и выехал из Истада. Остановился у «Стурупа» и купил бутерброд. Как обычно, разозлился из-за цены. Одновременно он попытался сформулировать несколько вопросов для Катарины Таксель. Нельзя же спрашивать то же самое, что в прошлый раз.

Он решил, что отправной точкой будет Эужен Блумберг. Ведь это его убили. И им нужны о нем любые сведения. Катарина Таксель всего лишь одна из многих, к кому они обратились.

Без четверти пять Валландер с большим трудом нашел место для стоянки в центре Лунда. Когда он шел по городу, дождь кончился. Вопросы для Катарины Таксель были почти готовы. Издалека он увидел Бирка.

— Мне рассказали, — сказал Бирк. — О дочери Мартинсона. Это ужасно.

— А что не ужасно? — ответил Валландер.

— Как она?

— Остается надеяться, что забудет. Но Мартинсон сказал, что хочет увольняться. Я должен его удержать.

— Если он действительно решил, то его уже ничто не остановит.

— Надеюсь, ты не прав, — сказал Валландер. — Во всяком случае, я должен убедиться, что его решение осознанно.

— Однажды мне швырнули в голову камень, — сказал Бирк. — Я так взбесился, что догнал этого ненормального. Оказалось, что когда-то я посадил за решетку его брата. И он счел себя в полном праве швырнуть в меня камень.

— Полицейский всегда остается полицейским, — сказал Валландер. — По крайней мере, если верить тем, кто кидается камнями.

Бирк перевел разговор на другую тему.

— О чем ты будешь с ней говорить?

— О Эужене Блумберге. Спрошу, как они познакомились. Пусть думает, что я задаю ей такие же вопросы, как и многим другим. Почти что рутинные вопросы.

— И чего ты этим добьешься?

— Не знаю. Но думаю, что это все равно важно. Вдруг что-нибудь промелькнет между ее ответами?

Они вошли в подъезд. Валландеру вдруг показалось, что что-то не так. Он остановился на лестнице. Бирк посмотрел на него.

— Что такое?

— Не знаю. Наверно, ничего.

Они поднялись на второй этаж. Бирк позвонил в дверь. Подождал. Потом позвонил опять. По квартире раздалось эхо звонка. Они посмотрели друг на друга. Валландер нагнулся и заглянул в щелку для писем. Все было очень тихо.

Бирк позвонил еще. Несколько раз, долго. Никто не открывал.

— Она должна быть дома, — сказал он. — Мне бы доложили, если бы она куда-то вышла.

— Значит, она вылетела через трубу, — сказал Валландер. — Здесь ее нет.

Они сбежали по лестнице. Бирк рванул на себя дверцу полицейской машины. Человек за рулем читал газету.

— Она выходила? — спросил Бирк.

— Нет, она дома.

— Как раз дома-то ее и нет.

— Здесь есть черный ход? — спросил Валландер.

Бирк предоставил отвечать человеку за рулем.

— Во всяком случае, мне об этом неизвестно.

— Это не ответ, — раздраженно сказал Бирк. — Черный ход либо есть, либо нет.

Они опять вошли в дом. Спустились по маленькой лестнице. Дверь в подвал была закрыта.

— А сторож здесь есть? — спросил Валландер.

— Выяснять уже некогда, — сказал Бирк.

Они осмотрели петли. Все заржавело.

— Надо попробовать, — пробормотал он про себя.

Он немного отошел и с силой ударил дверь плечом. Она сорвалась с петель.

— Разве ты не знаешь, чем чревато нарушение служебных инструкций? — сказал он.

Валландер обратил внимание, что в словах Бирка не было ни доли иронии. Они вошли. Коридор между огороженными решеткой кладовками вел к какой-то двери. Бирк открыл. Они оказались внизу черной лестницы.

— Значит, она вышла через черный ход, — сказал он. — И никому даже не пришло в голову поинтересоваться, существует ли он.

— Она может быть в квартире, — сказал Валландер.

Бирк понял.

— Самоубийство?

— Не знаю. Но надо попасть внутрь. Слесаря дожидаться некогда.

— Я неплохо взламываю замки, — сказал Бирк. — Мне только нужны кое-какие инструменты.

Не прошло и пяти минут, как он вернулся, тяжело дыша. Валландер за это время поднялся к двери Катарины Таксель и начал снова звонить. Из соседней квартиры вышел пожилой человек и спросил, в чем дело. Валландер не смог сдержать раздражения. Он вынул свое удостоверение и поднес ему прямо к лицу.

— Мы будем очень признательны, если вы закроете свою дверь, — сказал он. — Сейчас же. И не будете высовываться без нашего разрешения.

Мужчина исчез. Валландер услышал, как тот закрылся на цепочку.

Бирк взломал замок меньше чем за пять минут. Они вошли. Квартира была пуста. Катарина Таксель забрала ребенка с собой. Задняя дверь выходила в переулок. Бирк покачал головой.

— Кто-то за это ответит, — сказал он.

— Это мне напоминает Берглинга, — сказал Валландер. — Ведь это, кажется, он обычно спокойненько выходил через черный ход, когда вся слежка была сосредоточена спереди дома?

Они осмотрели квартиру. Валландеру показалось, что Катарина Таксель собиралась в большой спешке. Он остановился на кухне перед коляской и комбинированным лежачим и переносным стульчиком.

— За ней, наверно, приехали на машине, — сказал он. — На другой стороне улицы есть бензозаправка. Может, кто-то заметил выходящую из дома женщину с ребенком?

Бирк исчез. Валландер еще раз прошелся по квартире. Что же все-таки произошло? Почему женщина с новорожденным ребенком вдруг исчезает? Черный ход наводил на мысль, что она хотела уйти тайно. Выходит, она знала, что за домом следят.

«Или же об этом знал кто-то другой», — думал Валландер.

Кто-то мог обнаружить слежку с улицы. А потом позвонить ей и устроить перевозку.

Валландер сел на стул на кухне. Был еще один важный вопрос. Угрожает ли ей и ее ребенку опасность? Или побег был добровольным?

«На улице бы заметили, если бы она сопротивлялась, — думал он. — Следовательно, она сбежала добровольно. А этому есть только одно объяснение. Она не хотела отвечать на вопросы полиции».

Он встал и подошел к окну. Бирк разговаривал с каким-то рабочим с бензозаправки. Зазвонил телефон. Валландер вздрогнул. Вышел в гостиную. Раздался второй звонок. Валландер снял трубку.

— Катарина? — спросил женский голос.

— Ее нет, — ответил Валландер. — А кто это говорит?

— А кто вы? — спросила женщина. — Я ее мать.

— Меня зовут Курт Валландер. Я полицейский. Ничего не случилось, не волнуйтесь. Просто Катарины здесь нет. Ни ее, ни ребенка.

— Это невозможно.

— Я и сам так думаю. Но ее нет. А вы случайно не знаете, где она может быть?

— Она бы никуда не уехала, не поговорив со мной.

Валландер быстро все обдумал.

— Вы не могли бы прийти? Если я не ошибаюсь, вы живете неподалеку?

— Здесь меньше десяти минут, — ответила она. — Что случилось?

Слышно было, что она напугана.

— Наверняка ничего страшного, — сказал он. — Поговорим об этом, когда вы придете.

Когда он повесил трубку, вошел Бирк.

— Нам повезло, — сказал он. — Я говорил с одним рабочим на заправке. У парня глаза на месте.

Бирк что-то записал на заляпанной жиром бумажке.

— Утром здесь остановился красный «гольф». Примерно между девятью и десятью. Скорее ближе к десяти. Из задней двери дома вышла женщина. На руках у нее был ребенок. Они сели в машину и уехали.

Валландер весь напрягся.

— Он обратил внимание, кто сидел за рулем?

— Водитель из машины не выходил.

— Значит, он не заметил, женщина это или мужчина?

— Я спросил его. Он ответил очень странно. Он сказал, что судя по тому, как автомобиль уехал, за рулем сидел мужчина.

Валландер удивился.

— Как он это узнал?

— Автомобиль резко рванул с места. Женщины так обычно не ездят.

Валландер понял.

— Он заметил что-нибудь еще?

— Нет. Но думаю, если ему помочь, он вспомнит. Я говорю, у него глаза на месте.

Валландер сказал, что придет мать Катарины.

Потом они стояли молча.

— Что же произошло? — спросил Бирк.

— Не знаю.

— Она в опасности?

— Я думал об этом. Маловероятно. Хотя я могу и ошибаться.

Они вошли в гостиную. На полу валялся детский носок.

Валландер огляделся. Бирк следил за его взглядом.

— Где-то должна быть разгадка, — сказал Валландер. — В этой квартире наверняка есть что-то, что поможет нам найти ту женщину. Когда мы ее найдем, найдем и Катарину Таксель. Чтобы сдвинуться с мертвой точки, нужно только понять, где искать.

Бирк промолчал.

Из прихожей донесся звук открывающейся двери. У матери Катарины Таксель был свой ключ. Она вошла в гостиную.

31

Остаток дня Валландер провел в Лунде. Он все больше убеждался в правильности своей версии. Именно через Катарину Таксель им скорее всего удастся найти убийцу. Они разыскивают женщину. Ее причастность к преступлениям несомненна. Но они не знают, была она одна или нет; так же непонятны остаются ее мотивы.

Разговор с матерью Катарины Таксель ни к чему не привел. Она начала носиться по квартире, истерично ища свою пропавшую дочь и внука. В конце концов она так разнервничалась, что им самим было с ней не справиться, и пришлось позаботиться, чтобы она получила врачебную помощь. Зато теперь Валландер был точно уверен: она не знает, где находится ее дочь. Они сразу же позвонили тем из немногочисленных подруг Катарины Таксель, которые, по предположению матери, могли ее увезти к себе. Но все были одинаково удивлены ееисчезновением. Правда, Валландер не доверял разговорам по телефону. И Бирк по его просьбе поехал к тем, кому он звонил. Местонахождение Катарины Таксель все так же оставалось неизвестным. Валландер не сомневался, что мать неплохо представляет себе круг общения дочери. К тому же, ее волнение было непритворным. Знай она, где дочь, она наверняка сказала бы.

Валландер тоже спускался вниз на бензозаправку. Он попросил свидетеля, двадцатичетырехлетнего парня, которого звали Юнас Хадер, еще раз рассказать о своих наблюдениях. Юнас Хадер был идеальный свидетель. Он, казалось, смотрел на мир так, будто его наблюдения в любую минуту могли превратиться в важные свидетельства. Красный «гольф» остановился около дома, как раз когда с заправки отъехала грузовая машина с газетами. Они разыскали водителя, который в свою очередь был уверен, что уехал с заправочной станции ровно в половине десятого. Юнас Хадер запомнил также много мелочей, например, что на заднем стекле «гольфа» была большая наклейка. Машина, правда, стояла так далеко, что он не разглядел ни рисунка на ней, ни надписи. Он настаивал, что машина рванула с места, как он объяснял, по-мужски. Единственное, чего он не видел, это водителя. Шел дождь, и работали дворники. При всем желании он бы ничего не разглядел. Зато он точно помнил, что Катарина Таксель была одета в светло-зеленый плащ, что она несла большую сумку «Адидас» и что ребенок был завернут в голубое одеяло. Все произошло очень быстро. Она вышла из дома одновременно с тем, как подъехала машина. Кто-то изнутри открыл заднюю дверь. Она положила ребенка вовнутрь и засунула сумку в багажник. Затем открыла дверь со стороны улицы и села в машину. В ту же минуту водитель рванул с места. Номера Юнас Хадер не разглядел. Но у Валландера было такое чувство, что он действительно пытался. Красный «гольф» Юнас Хадер ни до этого, ни после у крыльца не видел — в этом он был точно уверен.

Валландер вернулся в квартиру с чувством, что он получил какое-то подтверждение, правда, он не совсем знал, какое именно. Доказательство, что Катарина Таксель бежала в спешке? Но как давно был задуман этот побег? И почему она вообще бежала? Бирк уже успел расспросить полицейских, по очереди следивших за домом. Валландер особо попросил его выяснить, не заметили ли они какую-нибудь женщину. Она могла прийти и уйти, могла появиться не один раз. Но в отличие от Юнаса Хадера полицейские почти ничего не заметили. Их внимание было сосредоточено на двери, на входящих и выходящих из подъезда, и они видели только жильцов дома. Валландер настоял, чтобы они проверили каждого замеченного жильца. И поскольку в доме проживало четырнадцать семей, то полицейские целый день бегали по этажам, проверяя квартиры. Именно так Бирку удалось найти человека, сделавшего одно важное наблюдение. Он жил на два этажа выше Катарины Таксель. Это был музыкант-пенсионер. По словам Бирка, он сказал, что проводит время, «стоя часами у окна, глядя на дождь и слушая звучащую в голове музыку, которую уже никогда не сыграет». Он был фаготистом в симфоническом оркестре Хельсинборга и производил впечатление — все так же по словам Бирка — человека меланхоличного и мрачноватого, и очень одинокого. Как раз в это утро на другой стороне площади он, кажется, видел женщину. Она пришла пешком, потом вдруг остановилась, сделала несколько шагов назад, а потом на минуту замерла, глядя на дом, развернулась и исчезла. Когда Бирк рассказал это, Валландер тут же решил, что это может быть та, кого они ищут. Она подходила к дому и обратила внимание на автомобиль, которому, разумеется, вовсе не полагалось стоять прямо у подъезда. Она пришла к Катарине Таксель. Так же, как приходила к ней, когда та лежала в роддоме.

На этот раз Валландер проявил исключительную энергию и упрямство. Он велел Бирку снова связаться с подругами Катарины Таксель и выяснить, не собирался ли кто из них посетить ее и ее ребенка сегодня утром. Ответ был однозначным: не было такого, чтобы кто-то к ней шел, но по дороге раздумал. Бирк попытался вытянуть из фаготиста описание ее внешности. Но с уверенностью тот мог сказать только, что видел особу женского пола. Где-то около восьми. Информация немного сомнительная, учитывая, что три пары часов, включая наручные, имевшиеся у него в квартире, — все показывали разное время.

Валландер в этот день был неутомим. Он посылал с разными поручениями Бирка, который, казалось, не обижался на то, что Валландер приказывал ему, как подчиненному, а сам в это время начал методично обыскивать квартиру Катарины Таксель. В первую очередь он попросил Бирка, чтобы лундские криминалисты проверили отпечатки пальцев в квартире. Их потом предстояло сравнить с теми, что нашел Нюберг. При этом Валландер постоянно был на связи с Истадом. Четыре раза он беседовал с Нюбергом. Ильва Бринк понюхала табличку, все еще сохранявшую чрезвычайно слабый запах духов. Она сильно сомневалась. Возможно, это тот же запах, который она почувствовала в ту ночь, когда ее ударили. Но она не была уверена. Все так и оставалось очень неопределенным и неясным.

Дважды за этот день Валландер звонил Мартинсону. Оба раза домой. Тереза, конечно же, была по-прежнему напугана и огорчена. Мартинсон пока не изменил своего решения увольняться, бросить работу полицейского. Валландеру, правда, удалось уговорить его подождать с заявлением по крайней мере, еще один день. И хотя ни о чем, кроме своей дочери, Мартинсон думать не мог, Валландер подробно рассказал ему о последних событиях. Он знал: несмотря на редкие и рассеянные комментарии, Мартинсон слушает. Валландер во что бы то ни стало должен его удержать. Он не хотел рисковать: ведь Мартинсон мог принять решение, о котором потом бы жалел. Несколько раз Валландер говорил с Лизой Хольгерсон. Хансон и Анн-Бритт Хёглунд в школе у Терезы действовали очень решительно. Они пригласили по очереди в кабинет директора троих мальчиков, виновных в хулиганстве. Беседовали с родителями и учителями. По словам Анн-Бритт Хёглунд, с которой Валландер тоже успел поговорить, Хансон блестяще выступил перед всей школой, рассказав о случившемся. Ученики были возмущены, они осудили поступок этих троих, и подобное, по словам Анн-Бритт Хёглунд, едва ли могло повториться.

Эскиля Бенгтсона и его сообщников выпустили. Но Пер Окесон готовил обвинение. Возможно, случай с дочерью Мартинсона заставит многих изменить свое мнение. По крайней мере, на это надеялась Анн-Бритт Хёглунд. Но Валландер не был уверен. Он думал, что им еще предстоит побороться с подобными народными дружинами.

Важнейшая новость, однако, поступила в тот день от Хамрена, взявшего на себя часть работы Хансона. В самом начале четвертого ему удалось разыскать Йоте Тандваля. Хамрен тут же позвонил Валландеру.

— Он держит антикварный магазин в Симрисхамне, — сказал Хамрен. — Если я правильно понял, он много разъезжает, скупая антиквариат и продавая его потом, в частности, в Норвегию.

— Это законно?

— Не думаю, что это в полном смысле слова незаконно, — ответил Хамрен. — Дело ведь только в том, что цены там выше. Ну и, конечно же, антиквариат антиквариату рознь.

— Съезди к нему, — сказал Валландер. — У нас мало времени. Да еще вон как мы рассеялись. Поезжай в Симрисхамн. Самое важное — это получить подтверждение, существовала ли связь между Хольгером Эриксоном и Кристой Хаберман. Но у Йоте Тандваля, разумеется, могут быть и другие важные для нас сведения.

Спустя три часа Хамрен позвонил снова. Он сидел в своей машине неподалеку от Симрисхамна. Он уже поговорил с Йоте Тандвалем. Валландер внимательно ждал.

— Йоте Тандваль очень решительный человек, — начал Хамрен. — У него, похоже, очень точная память. Кое-что он не помнил вообще. Но то, что помнил, помнил очень отчетливо.

— Криста Хаберман?

— Ее он помнил. Думаю, она была красавица. Йоте Тандваль точно знал, что Хольгер Эриксон был с ней знаком. Во всяком случае, он несколько раз с ней встречался. Йоте Тандваль, например, запомнил одно раннее утро на мысе у Фальстербу. Они стояли и смотрели на возвращающуюся с юга стаю гусей. Или журавлей. Он точно не помнит.

— Он тоже любитель птиц?

— Его таскал с собой отец, хотя самому ему никогда не нравилось.

— Как бы то ни было, мы узнали самое важное, — сказал Валландер.

— Вроде, все сходится. Криста Хаберман, Хольгер Эриксон.

Валландеру вдруг стало не по себе. Он с ужасающей ясностью осознал, что все это значит.

— Поезжай обратно в Истад, — сказал он. — И займись документами, которые непосредственно касаются ее исчезновения. Когда и где ее видели в последний раз? Составь краткий обзор этой части расследования. Когда ее видели в последний раз?

— У тебя есть какие-то предположения? — спросил Хамрен.

— Она пропала, — сказал Валландер. — Ее так и не нашли. О чем это говорит?

— Что она погибла.

— Не только. Не забывай, что в нашем расследовании и мужчины и женщины подвергались жесточайшему насилию.

— Ты хочешь сказать, ее убили?

— Хансон представил мне краткий обзор ее дела. Вероятность убийства налицо. Но поскольку ничего точно не доказано, то у этой версии не должно быть никаких преимуществ перед другими. Это единственно возможный путь оперативного расследования. Никаких поспешных выводов, все двери должны быть открыты, пока не удастся закрыть одну из них. Быть может, мы приближаемся к такой двери.

— Ты думаешь, ее убил Хольгер Эриксон?

Валландер понял, что Хамрену эта мысль впервые пришла в голову.

— Не знаю, — ответил он. — Но с этой минуты мы не можем исключать такую возможность.

Хамрен пообещал составить краткое изложение. И позвонить, как только будет готов.

После разговора Валландер вышел из квартиры Катарины Таксель. Надо было хоть немного перекусить. Рядом была пиццерия. Он слишком быстро ел, и у него заболел живот. Потом он даже не помнил вкуса пиццы.

Он спешил. Его беспокоило предчувствие, что скоро что-то снова случится. По всей видимости, цепочка убийств не прервалась, и потому надо опередить события. Сколько у них на это времени, неизвестно. Валландер вспомнил, что Мартинсон обещал составить расписание. Оно было бы уже готово, если бы не несчастный случай с Терезой. Валландер возвращался в квартиру Катарины Таксель. Времени было в обрез. Он встал под крышу автобусной остановки и позвонил в Истад. Ему повезло. Он застал Анн-Бритт Хёглунд. Она уже успела переговорить с Хамреном и знала, что Криста Хаберман и Хольгер Эриксон встречались. Валландер попросил ее составить расписание, порученное Мартинсону.

— Я совсем не уверен, что это нужно, — сказал он. — Но мы слишком мало знаем о передвижениях этой женщины. Может, картина с географическим центром прояснится, если мы дополним ее временной схемой?

— Вы говорите «женщина», — заметила Анн-Бритт Хёглунд.

— Да, — ответил Валландер. — Я говорю «женщина». Но мы не знаем, одна ли она. И не знаем, какую она выполняет роль.

— Что, по-вашему, случилось с Катариной Таксель?

— Она сбежала. В сильной спешке. Кто-то заметил, что дом под наблюдением. Она что-то скрывает и поэтому сбежала.

— Вы думаете, она убила Эужена Блумберга?

— Катарина Таксель всего лишь звено в цепочке. Если вообще можно говорить о какой-то цепочке. Она ни в начале, ни в конце. Я с трудом представляю себе, что она кого-либо убивала. Вероятно, она входит в группу женщин, подвергшихся насилию.

Анн-Бритт Хёглунд была по-настоящему удивлена.

— И она тоже подвергалась насилию? Я этого не знала.

— Не думаю, что на нее кидались с ножом или били, — сказал Валландер. — Но у меня есть подозрение, что насилие было другого рода.

— Моральное?

— Что-то вроде этого.

— Блумберг?

— Да.

— И тем не менее, она вынашивает его ребенка? Если ребенок действительно от Блумберга.

— Судя по тому, как она держала своего малыша, она была не особенно рада его появлению на свет. Но, конечно же, мы многого не знаем, — согласился Валландер. — Работа полицейского — это всегда сопоставление предварительных версий. Мы должны заставить молчание говорить, а слова — рассказать о скрытых смыслах. Мы должны видеть события насквозь, перевернуть их вверх ногами, чтобы в конце концов они приняли правильное положение.

— Что-то не припомню, чтобы об этом говорили в Высшей школе полиции. Кстати, я слышала, вам предложили читать лекции?

— Лекции — не для меня, — сказал Валландер. — Я не могу выступать перед людьми.

— Можете, — ответила она. — Только отказываетесь это признать. К тому же мне кажется, вам бы это доставило удовольствие.

— Во всяком случае, сейчас это не актуально, — обрезал Валландер.

Потом он задумался о ее словах. Читать лекции молодым полицейским, только что получившим свои дипломы? Раньше он был уверен, что отказывается вполне искренне. Теперь же вдруг засомневался.

Он вышел под дождь и поспешил домой к Катарине Таксель. Поднялся ветер. Вернувшись в квартиру, Валландер продолжил свой поиск. В одном из шкафов, в глубине, он нашел коробку с огромным количеством дневников, уходящих своими событиями далеко в прошлое. Первый дневник она начала, когда ей было двенадцать. Валландер удивился, увидев на обложке красивую орхидею. С неиссякаемой энергией она вела дневники всю жизнь — с подросткового возраста. Последний был датирован 1993 годом. Но на сентябре все обрывалось. Валландер искал дальше, но продолжения нигде не было. И все же он не сомневался, что оно существует. Бирк, закончив беготню по дому в поисках свидетелей, к нему присоединился.

Бирк нашел ключи к ее кладовой. Он обыскал ее за час. Но и там никаких дневников не было. Валландер решил, что Катарина Таксель взяла их с собой. Они были в сумке «Адидас», которую, по словам Юнаса Хадера, она положила в багажник красного «гольфа».

Оставался только письменный стол. Валландер раньше уже бегло осматривал ящики. Теперь он собирался заняться ими поосновательней. Он уселся в старое кресло с выпиленными драконьими головами на подлокотниках. На верхней полке письменного стола — секретера с откидывающейся крышкой — стояли фотографии в рамках. Катарина Таксель в детстве. Она сидит на траве. Белая садовая мебель на заднем фоне. Нечеткие фигуры. Кто-то в белой шляпе. Рядом с Катариной Таксель большая собака. Катарина смотрит прямо в объектив. В волосах большой бант. Косой солнечный свет, падающий слева. Рядом другая фотография: Катарина Таксель с мамой и папой. Инженером с сахарного завода. У него усы и он кажется очень важным. Внешне Катарина Таксель больше похожа на отца. Валландер снял фотографию и посмотрел на обратную сторону. Год не указан. Снимок сделан в фотоателье в Лунде. Следующая фотография. Выпускной. Белая студенческая фуражка, на груди цветы. Она похудела, стала бледней. Собака и атмосфера со снимка на траве уже далеко. Катарина Таксель живет в другом мире. Последняя фотография, самая крайняя. Это старая карточка, с выцветшими контурами. Скудный ландшафт на берегу моря. Пожилая пара, замерев, смотрит в объектив. Далеко на заднем плане трехмачтовый корабль, стоящий на рейде, без парусов. Валландер подумал, что снимок сделан должно быть на Эланде где-то в конце прошлого века. Дедушка и бабушка Катарины Таксель. На оборотной стороне снимка также ничего не написано. Он поставил фотографию на место. «Никакого мужчины, — подумал он. — Блумберга не существует. Это понятно. Но и помимо него никого. Где отец ребенка? Значит ли это что-нибудь? Все что-нибудь значит. Вопрос только, что». Он один за другим вытащил ящички секретера, составляющие его верхнюю часть. Письма, документы. Счета. В одном из ящичков школьный диплом с оценками. «Отлично» по географии. Но по физике и математике слабовато. Следующий ящик. Снимки из фотоавтомата. Три девочки, тесно сдвинувшись, корчат рожи. Еще фотография. Стрёгет[40] в Копенгагене. Они сидят на скамейке. Смеются. Катарина Таксель первая слева, на самом краю скамейки. Тоже смеется. Еще один ящичек с письмами. Некоторые написаны аж в семьдесят втором году. На одной марке — королевский корабль «Ваза». «Если это и есть тайник Катарины Таксель, то, выходит, никаких тайн у нее нет, — думал Валландер. — Безличная жизнь. Никаких страстей, никаких летних приключений на греческих островах. Зато „отлично“ по географии». Он продолжил разбирать ящички. Ничто не привлекало его внимания. Потом он перешел к трем большим ящикам внизу. Дневников там тоже не было. Даже ежедневников. Валландеру стало противно сидеть и ящик за ящиком разбирать лишенные индивидуальности воспоминания. От жизни Катарины Таксель не оставалось следа. Валландер не видел ее. А она сама-то себя видела?

Он отодвинул стул. Закрыл последний ящик. Ничего. Ничего нового. Он наморщил лоб. Что-то не так. Если она бежала в спешке, в чем Валландер был уверен, то она бы не успела собрать все, что предположительно хотела скрыть. Дневники у нее наверняка были под рукой. Их бы она спасла, если что. Но у людей есть еще и неприбранная сторона их жизни. Здесь же не было ничего. Валландер встал и осторожно отодвинул секретер от стены. На задней стенке ничего. Он опять в задумчивости сел. Он что-то видел. Что-то, о чем вспомнил только сейчас. Он замер, пытаясь вычленить картинку из памяти. Не фотографии. И не письма. А что же? Школьные оценки? Контракт о найме квартиры? Счета с кредитной карточки? Нет. А что же тогда?

«Тогда остается только мебель, — думал он. — Секретер». Потом он понял. Что-то в этих ящичках. Он выдвинул один из них. Затем другой. Сравнил. Потом вытащил их и заглянул в секретер. И тут ничего. Он вставил ящички обратно. Выдвинул самый верхний слева. Потом второй. И тогда он увидел. Ящички были разной глубины. Он вытащил тот, что поменьше и повернул его. Сзади было еще одно отделение, тайное. Ящичек был двойной. Он открыл его. Там лежала одна-единственная вещь. Он достал ее и положил перед собой на стол.

Расписание поездов. На весну 1991 года. Мальмё — Стокгольм.

Он по очереди вытащил все остальные ящички. И нашел еще одно потайное отделение. Пустое.

Он откинулся на стуле и стал рассматривать расписание. Он не понимал, что в нем такого важного. Еще труднее было понять, зачем его надо было класть в потайное отделение. Но он был уверен, по ошибке оно туда попасть не могло.

В комнату вошел Бирк.

— Посмотри, — сказал Валландер.

Бирк встал у него за спиной. Валландер указал на расписание.

— Это было спрятано в самом сокровенном месте Катарины Таксель.

— Расписание?

Валландер покачал головой.

— Я ничего не понимаю, — сказал он.

Он пролистал расписание, страницу за страницей. Бирк взял стул и сел рядом. Валландер переворачивал листки. Нет ни единой пометки, ни одна страница не заложена и не раскрывалась сама собой. Только дойдя до предпоследней страницы, он остановился. Бирк тоже это заметил. Время отхода поезда из Несшё было подчеркнуто. Несшё-Мальмё. Отход в 16.00. Прибытие в Лунд в 18.42. Мальмё 18.57.

Несшё 16.00. Кто-то подчеркнул это время.

Валландер посмотрел на Бирка.

— Тебе это о чем-нибудь говорит?

— Нет.

Валландер отложил расписание.

— Может ли Катарина Таксель иметь какое-то отношение к Несшё? — спросил Бирк.

— Во всяком случае, мне об этом неизвестно, — сказал Валландер. — Но, разумеется, это возможно. Сейчас самое сложное — это что все, к сожалению, кажется возможным. Непонятно пока, какие детали или звенья не годятся точно.

Криминалист, который днем разыскивал в квартире отпечатки пальцев, не принадлежащие Катарине Таксель или ее матери, дал Валландеру полиэтиленовые пакетики. Валландер засунул расписание в один из них.

— Я возьму его, — сказал он. — Если ты не против.

Бирк пожал плечами.

— Его даже нельзя использовать как расписание, — сказал он. — Оно недействительно уже почти три с половиной года.

— Я так редко езжу на поезде, — сказал Валландер.

— Поезд успокаивает, — сказал Бирк. — Я предпочитаю поезд самолету. Можно побыть одному.

Валландер вспомнил свою последнюю поездку на поезде. Когда возвращался из Эльмхюльта. Бирк был прав. В дороге он даже немного поспал.

— Мы больше ничего не найдем, — сказал он. — Думаю, мне надо возвращаться в Истад.

— А розыск Катарины Таксель и ее ребенка объявлять будем?

— Пока что нет.

Они вышли из квартиры. Бирк запер дверь. Дождь на улице почти прекратился. Ветер дул порывистый и холодный. Было уже без пятнадцати девять. Они расстались у машины Валландера.

— Как поступить с наблюдением за домом? — спросил Бирк.

Валландер задумался.

— Пока не снимай, — сказал он. — Только на этот раз не забудь черный ход.

— Что, по-твоему, может произойти?

— Не знаю. Но сбежавшие иногда возвращаются.

Валландер выехал из города. В машину проникала осень. Он включил обогреватель. Но все равно было холодно.

«Что делать дальше? — спросил он себя. — Катарина Таксель исчезла. После долгого дня в Лунде я возвращаюсь в Истад со старым расписанием поездов в пакетике».

И все же они в этот день сделали большой шаг вперед. Хольгер Эриксон был знаком с Кристой Хаберман. Они установили, что существует перекрестная связь между тремя убитыми мужчинами. Валландер непроизвольно нажал на газ. Он как можно скорее хотел узнать, что удалось выяснить Хамрену. Доехав до поворота на «Стуруп», он свернул на остановку автобуса и позвонил в Истад. Он застал Сведберга. В первую очередь Валландер спросил про Терезу.

— Ей очень помогают в школе, — сказал Сведберг. — В частности, ученики. Но должно, конечно же, пройти какое-то время.

— А Мартинсон?

— Он удручен. Собирается увольняться.

— Я знаю. Но не думаю, что это обязательно.

— Вероятно, только ты смог бы уговорить его.

— Я попробую.

Потом Валландер спросил, не произошло ли чего-либо важного. Сведберг не знал. Он сам только что приехал в участок после совещания с Пером Окесоном по поводу материалов по делу погибшей в Эльмхульте жены Ёсты Рунфельдта.

Валландер попросил его к десяти часам собрать группу на совещание.

— Ты видел Хамрена? — спросил он в конце.

— Он вместе с Хансоном разбирает документы по делу Кристы Хаберман. Кажется, ты сказал им, что это срочно.

— В десять, — повторил Валландер. — Я был бы признателен, если б они к тому времени закончили.

— К тому времени они должны найти Кристу Хаберман? — спросил Сведберг.

— Не совсем. Но почти.

Валландер положил телефон рядом с собой. Сидя в темноте, он думал о тайнике. Тайном ящичке Катарины Таксель со старым расписанием поездов внутри.

Понять это было невозможно. Невозможно.

В десять они собрались. Не было только Мартинсона. Они начали с обсуждения утренних событий. Все знали, что Мартинсон решил увольняться.

— Я поговорю с ним, — сказал Валландер. — Я хочу знать, окончательно ли его решение. Если да, то я, разумеется, не стану его отговаривать.

Больше об этом не говорили. Валландер сделал короткий отчет о том, что произошло в Лунде. Они испробовали несколько различных версий побега Катарины Таксель и ее возможных мотивов. Думали, возможно ли найти красный автомобиль. Сколько вообще в Швеции красных «гольфов»?

— Женщина с новорожденным ребенком не может исчезнуть бесследно, — сказал Валландер под конец. — Думаю, что сейчас нам лучше всего набраться терпения. Мы должны работать дальше с тем, что есть.

Он посмотрел на Хансона и Хамрена.

— Исчезновение Кристы Хаберман, — сказал он. — Происшествие двадцатисемилетней давности.

Хансон кивнул Хамрену.

— Ты хотел выяснить детали самого исчезновения, — начал Хамрен. — Последний раз ее видели в Свенставике, во вторник 22 октября 1967 года. Она прогуливалась по городку. Ты там был и можешь хорошо себе это представить, даже несмотря на то, что центр с тех пор перестраивался. Ничего необычного в том, что она гуляла, не было. Последний человек, который ее видел — это лесоруб, ехавший на велосипеде со станции. Время без пятнадцати пять. Уже стемнело. Но она идет по освещенной части улицы. Лесоруб уверен, что это она. Потом ее больше никто не видел. Есть, правда, несколько свидетельств, что в тот вечер по городку проезжала незнакомая машина. И это все.

Валландер сидел молча.

— А кто-нибудь обратил внимание на марку машины? — спросил он.

Хамрен поискал в бумагах. Потом покачал головой и вышел из комнаты. Когда он вернулся, в руках у него был еще ворох документов. Все молчали. Наконец он нашел, что искал.

— Один из свидетелей, владелец поместья некий Юхансон утверждает, что это был «шевроле». Темно-синий «шевроле». Он точно уверен. Раньше в Свенставике было одно такси той же марки. Только светло-синего цвета.

Валландер кивнул.

— Свенставик и Лёдинге находятся далеко друг от друга, — медленно произнес он. — Но если я не ошибаюсь, Хольгер Эриксон торговал тогда именно «шевроле».

В комнате стало тихо.

— А что если Хольгер Эриксон проделал путь до Свенставика? — продолжил он. — А Криста Хаберман потом уехала с ним обратно?

Валландер повернулся к Сведбергу.

— У Эриксона тогда уже было его поместье.

Сведберг кивнул.

Валландер посмотрел на собравшихся.

— Хольгер Эриксон погибает в яме с кольями, — сказал он. — Если все действительно так, как мы думаем, а именно, что преступник убивает своих жертв способом, напоминающим их собственные преступления, то, наверно, можно сделать очень неприятный вывод.

Он бы так хотел, чтобы его рассуждения оказались ошибочными. Но он знал, что это невозможно.

— Думаю, надо начинать прочесывать земли Хольгера Эриксона, — сказал он. — Возможно, где-то там похоронена Криста Хаберман.

Было без десяти минут одиннадцать. Среда 19 октября.

32

На рассвете они выехали к поместью.

Валландер взял с собой Нюберга, Хамрена и Хансона. Все ехали по отдельности, даже Валландер — в своей машине, которую доставили из Эльмхульта, и остановились, не доезжая до пустого дома, который стоял в тумане, словно одинокий и разоруженный корабль.

Как раз в это утро, в четверг 20 октября, туман был очень густой. Нанесенный за ночь с моря, он неподвижно лежал на равнинах Сконе. Договорились встретиться в половине седьмого. Но все опаздывали, так как видимость была почти равна нулю. Валландер приехал последним. Выйдя из машины, он подумал, что они похожи на группу охотников. Не хватало только ружей. Он с неприязнью подумал об ожидающей их работе. Он предчувствовал, что где-то во владениях Хольгера Эриксона похоронена убитая женщина. Единственное, что они могут обнаружить, если они вообще что-нибудь обнаружат, это кости. Больше ничего. Двадцать семь лет — большой срок.

Он, конечно же, мог заблуждаться. Его предположение о судьбе Кристы Хаберман было в меру осторожным. Хотя до полной уверенности еще слишком далеко.

Они поздоровались, дрожа от холода. У Хансона была с собой землемерная карта поместья и прилегающих земель. «Интересно, что сказали бы в Лундском обществе культуры, если бы мы действительно обнаружили останки давно погребенного тела, — пронеслось в голове Валландера. — Наверное, это только бы увеличило количество посетителей поместья, — мрачно решил он. — Ведь по популярности с местами преступлений не сравнятся практически никакие туристические достопримечательности».

Разложив карту на капоте машины Нюберга, они склонились над ней.

— В шестьдесят седьмом году здесь все было по-другому, — сказал Хансон, указав на карту. — Только в начале семидесятых Хольгер Эриксон скупил все земли на юге.

Это сокращало район поиска на треть. Но оставшаяся часть была все-таки очень значительной. Валландер понял, что они никогда не смогут перекопать всю эту землю. Им придется прибегнуть к другим методам.

— Туман сильно мешает, — сказал он. — Я хотел сделать обзор всей местности. Мне кажется, какие-то части можно исключить. Ведь тот, кто закапывает труп, обычно тщательно выбирает место.

— Обычно выбирают место, где никому и в голову не придет искать, — ответил Нюберг. — Об этом написано одно исследование. В США, разумеется. Но это похоже на правду.

— Участок большой, — сказал Хамрен.

— Потому-то мы и должны сразу его уменьшить, — ответил Валландер. — Нюберг прав. Вряд ли Хольгер Эриксон, если он действительно убил Кристу Хаберман, закопал ее где попало. Например, едва ли он стал бы закапывать труп прямо перед крыльцом. Только если он не совсем сумасшедший. А Хольгер Эриксон, судя по всему, сумасшедшим не был.

— К тому же, там камни, — сказал Хансон. — Думаю, двор мы можем исключить.

Они вошли на двор. Может, им лучше вернуться в Истад и приехать снова, когда туман рассеется. Ветра не было, и он мог пролежать так целый день. Валландер решил все-таки посвятить хоть какой-нибудь час осмотру.

Они направились к большому саду позади дома. На мокрой земле было полно упавших и сгнивших яблок. С дерева слетела сорока. Они осмотрелись. «Нет, не здесь, — подумал Валландер. — Убийца-горожанин, у которого только и есть, что его сад, быть может, и закопает труп среди яблонь и кустов смородины. Но человек, живущий за городом, такого не сделает».

Он рассказал о своих соображениях остальным. Никто не возражал.

Они вышли на поле. Туман был по-прежнему очень густой. То и дело мелькали зайцы, торопясь укрыться в его молоке. Сначала группа двинулась к северной границе владений.

— Собака, конечно, ничего найдет? — спросил Хамрен.

— Спустя двадцать семь лет — нет, — ответил Нюберг.

На сапоги налипала глина. Они продвигались вперед, балансируя на узкой невспаханной полоске земли, представлявшей собой границу владений Хольгера Эриксона. Из земли торчала ржавая борона. Валландера угнетал не только предстоящий поиск, но и туман и серая влажная земля. Он любил места, где родился и жил. Но без осени вполне мог обойтись. И уж точно, без таких дней, как этот.

Они подошли к пруду, расположенному в низине. Хансон показал на карте, где они находятся. Они оглядели пруд. Шириной он был метров сто.

— Он целый год наполнен водой, — сказал Нюберг. — В середине там точно от двух до трех метров.

— Это вполне возможно, — ответил Валландер. — Тело можно утопить, привязав груз.

— Или в мешке, — вставил Хансон. — Как утопили Эужена Блумберга.

Валландер кивнул. Снова зеркальное отражение. Но все же он сомневался, о чем и сказал остальным.

— Тело может всплыть. Станет ли Хольгер Эриксон топить тело в пруду, когда у него есть для этого десятки квадратных метров земли? Верится с трудом.

— А кто все-таки возделывал всю эту землю? — спросил Хансон. — Едва ли он сам. В аренду он ее не сдавал. Но земля должна возделываться. Иначе она зарастет. А эти поля хорошо ухожены.

Детство Хансона прошло в поместье недалеко от Истада, и он знал, о чем говорит.

— Это важный вопрос, — сказал Валландер. — Мы должны это выяснить.

— Тогда мы найдем ответ на другой вопрос, — добавил Хамрен. — Не изменился ли ландшафт. Например, где-то земля могла неожиданно подняться. Если копать в одном месте, то в другом появляется возвышенность. Я не говорю сейчас о могиле. Но, например дренаж, или что-то подобное.

— Мы с вами говорим о событиях почти тридцатилетней давности, — сказал Нюберг. — Кто может помнить такое?

— А вдруг, — возразил Валландер. — Но мы, разумеется, должны это выяснить. Итак, кто возделывал землю Хольгера Эриксона?

— Тридцать лет большой срок, — сказал Хансон. — Возможно, это был не один человек.

— Тогда придется опросить их всех, — ответил Валландер. — Если мы их найдем. И если они живы.

Они двинулись дальше. Валландер вдруг вспомнил, что в доме он видел старые фотографии поместья, снятые с воздуха. Валландер сказал Хансону позвонить в Лундское общество культуры и попросить их привезти ключи.

— Вряд ли в семь пятнадцать утра там кто-нибудь есть.

— Позвони Анн-Бритт Хёглунд, — сказал Валландер. — Пусть свяжется с адвокатом, который занимался завещанием Эриксона. Может, он еще не отдал ключи.

— Что ж, адвокаты, наверно, просыпаются рано, — неуверенно сказал Хансон и набрал номер.

— Я должен видеть эти фотографии, — сказал Валландер. — Как можно скорее.

Они пошли дальше. Хансон разговаривал с Анн-Бритт Хёглунд. Теперь они спускались. Туман был такой же густой. Где-то работал трактор. Постепенно звук мотора исчез. В телефоне Хансона шумело. Анн-Бритт Хёглунд поговорила с адвокатом. Ключей у него уже не было. Она пыталась найти кого-нибудь в Лунде, кто мог бы им помочь, но безуспешно. Обещала перезвонить. Валландер вспомнил о тех двух женщинах, с которыми встречался неделю назад, с неприязнью подумав о высокомерной даме.

Почти через двадцать минут они были у следующей границы. Хансон нашел на карте. Они находились в самой крайней точке юго-западной части. Владения простирались еще на пятьсот квадратных метров на юг. Но эту часть Хольгер Эриксон приобрел в 1976 году. Они двинулись на восток. Дошли до канавы и холма с наблюдательной вышкой. Валландеру становилось все больше не по себе. Ему казалось, что и другие испытывают то же.

«Вот и еще одна картинка из жизни, — думал он. — Моей полицейской жизни в конце шведского двадцатого века. Раннее утро, рассвет. Осень, туман, сырость. Четверо мужчин плетутся по грязи. Они подходят к чудовищной западне, где на экзотических бамбуковых кольях был распят человек. Одновременно они ищут место, где могла быть похоронена полька, уже двадцать семь лет считающаяся пропавшей.

По этой грязи я буду плестись, пока не свалюсь замертво. Где-то далеко в тумане другие люди сидят у себя дома, склонившись над столами, и обсуждают организацию народных дружин. Тот, кто заблудился в тумане, рискует своей жизнью».

Он заметил, что ведет внутренний разговор с Рюдбергом. Без слов, но тем не менее очень оживленный. Рюдберг сидит на балконе во время своей последней болезни. Этот балкон парит в тумане перед Валландером, как воздушный корабль. Но Рюдберг не отвечает. Он только слушает, посмеиваясь своей кривой усмешкой. Его лицо уже сильно отмечено болезнью.

И вдруг они пришли. Валландер шел последним. Рядом с ними была канава. Они были у западни. Под одной из упавших досок застрял оторванный кусок заградительной ленты. «Неприбранное место преступления», — подумал Валландер. Колья убрали. Валландер попытался представить себе, где они хранятся. В подвале полицейского участка? Или в лаборатории судебной экспертизы в Линчёпинге? Справа наблюдательная вышка. Почти неразличимая в тумане.

Валландер чувствовал, как в голове его постепенно обретает форму одна мысль. Он сделал несколько шагов в сторону и чуть было не свалился в грязь. Нюберг стоял и смотрел в канаву. Хамрен и Хансон негромко обсуждали что-то на карте.

«Кто-то следит за Хольгером Эриксоном и его поместьем, — думал Валландер. — Кто-то знает, что случилось с Кристой Хаберман. С женщиной, пропавшей двадцать семь лет назад и с тех пор считавшейся погибшей. С женщиной, похороненной где-то в поле. Время Хольгера Эриксона пошло. Готовится другая могила — с заточенными кольями. Еще одна могила, вырытая в глине».

Он направился к Хамрену с Хансоном. Нюберг исчез где-то в тумане. Валландер сказал им, о чем он только что думал. Потом он повторит это для Нюберга.

— Если преступник действительно так хорошо информирован, то он знал, где похоронена Криста Хаберман. Мы несколько раз говорили про язык убийцы. Он или она пытаются нам что-то рассказать. Нам только частично удалось разгадать его шифр. В убийстве Хольгера Эриксона есть то, что можно назвать демонстративной жестокостью. Труп должен быть обязательно найден. Но, возможно, выбор места продиктован другими соображениями. Это знак, чтобы мы искали дальше. Именно в этом месте. И если мы последуем ему, то найдем и Кристу Хаберман.

Из тумана вынырнул Нюберг. Валландер повторил все еще раз. Все согласились с ним. Они перебрались через канаву и поднялись к вышке. Лес внизу был покрыт туманом.

— Слишком много корней, — сказал Нюберг. — Вряд ли здесь что-то есть.

Они повернули назад и шли на восток, пока не оказались на месте, с которого начали. Было уже почти восемь. Туман все такой же густой. Позвонила Анн-Бритт Хёглунд сообщить, что ключи им скоро привезут. Все замерзли и промокли. Валландер не хотел, чтобы они торчали здесь впустую. Хансону предстояло в ближайшие пару часов разузнать, кто возделывал землю.

— Внезапное изменение поверхности двадцать семь лет назад, — подчеркнул Валландер. — Вот что надо выяснить. Но не говори про труп. А то нам не справиться с нашествием.

Хансон кивнул. Он понял.

— Придется обойти все еще раз, когда не будет тумана, — продолжил Валландер. — Но все равно хорошо, что мы уже немного ориентируемся.

Они уехали. Валландер немного задержался. Оставшись один, он сел в машину и включил обогреватель. Он не работал. Ремонт обошелся ему немыслимо дорого. Но, по всей видимости, не включал систему обогрева. Когда у него будут деньги и время купить новую машину? Успеет ли та, что у него сейчас, сломаться еще раз?

Валландер ждал. Он подумал о женщинах. Криста Хаберман, Эва Рунфельдт, Катарина Таксель. И еще одна, имени которой они не знают. Что общего между ними? Валландеру показалось, что ответ так близко, что он должен бы видеть его. И, может даже видит, но не замечает.

Он вернулся к своим мыслям. Женщины, которых избивали, и которые, возможно, были убиты. Надо всем, как огромный мост, возвышалось время.

Сидя в машине, он понял, что существует еще один возможный вывод. Они еще не видели целого. События, в которых они пытались разобраться, составляли часть чего-то большего. Важно обнаружить связь между женщинами. Но возможно также, что эта связь случайна. Кто-то выбирал. Но на чем был основан выбор? На обстоятельствах? Совпадениях, случайностях? Хольгер Эриксон жил один в своем поместье. Ни с кем не общался, по ночам наблюдал за птицами. К нему несложно подобраться. Ёста Рунфельдт собирался на сафари за орхидеями. И отсутствовал бы две недели. Еще одна возможность. Он тоже одинок. Эужен Блумберг по вечерам обыкновенно прогуливался в полном одиночестве.

Валландер покачал головой. Все слишком запутанно. Верны ли его рассуждения? Он не знал.

В машине было холодно. Он вылез, чтобы не замерзнуть. Ключи уже скоро привезут. Он вошел во двор. Вспомнил, как приехал сюда в первый раз. Стаю ворон у канавы. Он посмотрел на свои руки. Загар уже исчез. Воспоминание о солнце на Вилле Боргезе было уже совсем далеко. Как и отец.

Он вглядывался в туман. Потом перевел взгляд на двор. Дом действительно был в очень хорошем состоянии. Здесь однажды сидел человек по имени Хольгер Эриксон и писал стихи о птицах. Об одиноком полете бекаса. Об исчезнувшем виде дятла. В один прекрасный день он садится в темно-синий «шевроле» и отправляется в долгую поездку в Емтланд. Ведет ли его страсть? Или что-то другое? Криста Хаберман была красивой женщиной. В объемном деле из Эстерсунда есть ее фотография. Поехала ли она за ним по собственной воле? Вероятно, да. Они возвращаются в Сконе. Потом она исчезает. Хольгер Эриксон живет один. Он выкапывает могилу. Кристы Хаберман не стало. Расследование до него так и не добирается. До настоящего времени. Но когда Хансон находит фамилию Тандваль, становится различима связь, ранее незамеченная.

Валландер стоял и смотрел на пустой загон для собак. Сначала он не понимал, о чем думает. Образ Кристы Хаберман просто медленно проплыл мимо. Валландер наморщил лоб. Почему в загоне пусто? Никто об этом раньше не задумывался. А уж он и подавно. Когда исчезла собака? Имеет ли это вообще какое бы то ни было значение? На эти вопросы он хотел знать ответ.

У дома затормозил автомобиль. Через минуту на дворе появился парень, едва ли старше двадцати. Он подошел к Валландеру.

— Вы полицейский, которому нужны ключи?

— Я.

Парень недоверчиво на него посмотрел.

— А с чего я должен вам верить? Мало ли кто вы?

Валландер разозлился. Но подумал, что мнительность парня можно понять. Валландер по колено был перемазан в глине. Он достал свое удостоверение. Парень кивнул и протянул ему связку ключей.

— Я прослежу, чтобы их доставили обратно в Лунд, — сказал Валландер.

Парень кивнул. Он торопился. Стоя перед дверью и ища подходящий ключ, Валландер услышал, как автомобиль сорвался с места. Он вспомнил о том, что сказал Юнас Хадер о красном «гольфе», отъехавшем от дома Катарины Таксель. «Разве женщины так не делают? — думал он. — Мона ездит быстрее, чем я. Байба вечно изо всех сил жмет на газ. Но, может быть, никто из них действительно так не трогает машину с места?»

Он открыл дверь и вошел. Включил в просторной прихожей свет. Пахло затхлостью. Он сел на табуретку и стянул с себя измазанные в глине сапоги. Войдя в большую комнату, он к своему удивлению обнаружил, что на столе все так же лежит стихотворение о дятле. Вечер 21 сентября. Завтра уже месяц. Продвинулись ли они вперед? Два давних неразгаданных убийства. Одна женщина пропала. Другая, возможно, похоронена где-то в полях Хольгера Эриксона.

Валландер неподвижно стоял в тишине. Туман за окном по-прежнему не рассеялся. Ему стало не по себе. Он чувствовал, как на него глядят предметы в комнате. Он подошел к стене, на которой висели две фотографии в рамках, снятые с воздуха. Пошарил в карманах, ища очки. Как раз сегодня он их не забыл. Надел и подошел ближе. Одна фотография была черно-белая, другая — цветная, поблекшая. Черно-белая сделана в 1949 году. За два года до того, как Хольгер Эриксон приобрел поместье. Цветная снята в 1965. Валландер отодвинул штору, чтобы пропустить побольше света. Вдруг в саду среди деревьев он увидел одинокую косулю, щиплющую траву. Валландер замер. Косуля подняла голову и посмотрела на него. Потом спокойно продолжила щипать свою траву. Валландер не двигался. Ему показалось, что он никогда не сможет забыть эту косулю. Сколько он так простоял, он не знал. Какой-то звук, не слышный Валландеру, спугнул косулю, и она поскакала прочь. Валландер все стоял у окна. Косуля исчезла. Валландер вернулся к фотографиям, которые были сделаны одной и той же фирмой, «Фото с самолета» с интервалом в шестнадцать лет. Самолет с фотографом подлетал с юга. Все детали видны очень отчетливо. В 1965 году Хольгер Эриксон еще не построил свою вышку. Но холм уже есть. И канава. Валландер прищурился. Никаких мостков он разглядеть не смог. Он смотрел на контуры поля. На фотографии ранняя весна. Поля вспаханы. Но пока никакой зелени. Наснимке очень отчетливо виден пруд. Рощица рядом с узкой проселочной дорогой, разделяющей два поля. Валландер наморщил лоб. Этих деревьев он что-то не припоминал. Возможно, он мог не заметить их утром из-за тумана. Но он и не помнил, чтобы они были там в прошлый раз. Деревья казались очень высокими. Не заметить их было невозможно. Они стояли прямо посреди поля. Он стал рассматривать дом, расположенный в центре снимка. Между 1949 и 1965 годами на нем поменяли крышу. Снесли сарай, служивший, вероятно, свинарником. Расширили подъезд к дому. В остальном ничего не изменилось. Валландер снял очки и посмотрел в окно. Косуля так и не вернулась. Он сел в кожаное кресло. Его окружала тишина. В Свенставик едет «шевроле». Оттуда на нем в Сконе приезжает женщина. Потом она исчезает. Через двадцать семь лет погибает человек, который, возможно, ездил за ней в Свенставик.

Так Валландер просидел в тишине около получаса. Еще раз мысленно вернулся к событиям. Сейчас они разыскивают по меньшей мере трех женщин. Кристу Хаберман, Катарину Таксель и ту, имя которой им неизвестно. Зато они знают, что она ездит на красном «гольфе». Иногда, возможно, носит накладные ногти и курит самокрутки.

А может, они разыскивают только двух? Если две из них — одно и то же лицо. Если Криста Хаберман несмотря ни на что жива. В таком случае, ей шестьдесят пять. Женщина, которая ударила Ильву Бринк, была значительно моложе.

Нет, это невозможно. Так же, как и многое другое.

Он посмотрел на часы. Без пятнадцати девять. Он встал и вышел из дома. Туман по-прежнему не рассеялся. Валландер подумал о пустом загоне для собак. Потом запер дверь и сел в машину.

В десять Валландеру удалось собрать всех участников расследования на совещание. Не было только Мартинсона. Он обещал приехать после обеда. Утром он ходил в школу к Терезе. Анн-Бритт Хёглунд сказала, что Мартинсон поздно вечером позвонил ей. Ей показалось, что он пьян, — а такое с ним случалось крайне редко. Валландеру стало немного обидно. Почему Мартинсон позвонил Анн-Бритт Хёглунд, а не ему? Ведь они проработали вместе так много лет.

— Он, похоже, все так же настроен увольняться, — сказала она. — Но мне показалось, он хотел, чтобы я его отговорила.

— Я поговорю с ним, — сказал Валландер.

Они закрыли двери комнаты. Пер Окесон и Лиза Хольгерсон пришли последними. У Валландера создалось впечатление, что они только что закончили свое собственное совещание.

Лиза Хольгерсон взяла слово, как только в комнате стало тихо.

— Вся страна обсуждает народные дружины, — сказала она. — О Лёдинге теперь знают все. У нас спросили, не мог бы Курт сегодня вечером выступить в одной телевизионной передаче.

— Ни за что, — испуганно ответил Валландер. — Что мне там делать?

— Я уже отказалась за тебя, — успокоила она его, улыбнувшись. — Но ты мой должник.

Валландер понял, что она имеет в виду лекции в Высшей школе полиции.

— Споры ведутся яростные и ожесточенные, — продолжила она. — Остается только надеяться, что обсуждение растущего бесправия к чему-то приведет.

— В лучшем случае, может быть, это заставит высшее полицейское начальство относиться к себе хоть с малейшей долей самокритики, — сказал Хансон. — Не думаю, что в сложившихся обстоятельствах полиция совсем уж ни при чем.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Валландер. Хансон редко принимал участие в дискуссиях о полицейской организации, и потому Валландеру было интересно, что он думает.

— Я имею в виду все скандальные истории, — ответил Хансон. — В которых были замешаны полицейские. Наверно, это случалось и раньше. Но все же не столь часто, как теперь.

— Переоценить или не учесть это невозможно, — сказал Пер Окесон. — Большая проблема — постепенное смещение взгляда на преступление в полиции и суде. Преступление, за которое еще вчера можно было получить срок, сегодня считается мелочью, не достойной внимания полиции. И это, я считаю, оскорбительно для правосознания людей, всегда такого развитого в этой стране.

— Думаю, все взаимосвязано, — сказал Валландер. — И я очень сомневаюсь, что дискуссия о народных дружинах может повлиять на развитие событий. Как бы мне этого ни хотелось.

— Во всяком случае я постараюсь привлечь преступников к наибольшей мере ответственности, — сказал Пер Окесон, когда Валландер закончил. — Избиение было жестоким. Это я смогу доказать. Четверо виновных. Троих из них точно удастся приговорить к тюрьме. С четвертым не так определенно. Надо, наверное, еще сказать, что генеральный прокурор просил держать его в курсе дела. Мне это кажется большой неожиданностью. Но это значит, по крайней мере, что хоть кто-то там наверху воспринимает ситуацию всерьез.

— Оке Давидсон дал очень толковое интервью в «Работе», — сказал Сведберг. — К тому же, состояние его здоровья не вызывает дальнейших опасений.

— Тогда остаются Тереза и ее отец, — сказал Валландер. — И мальчики в школе.

— Правда, что Мартинсон собирается увольняться? — спросил Пер Окесон. — До меня дошли слухи.

— Это его первая реакция, — ответил Валландер. — Она вполне естественна и понятна. Но вряд ли он действительно уволится.

— Он хороший полицейский, — сказал Хансон. — Он это понимает?

— Да, — ответил Валландер. — Только этого может быть недостаточно. Когда такое случается, на поверхность иногда всплывает многое другое. Например, наша непосильная загруженность.

— Я знаю, — согласилась Лиза Хольгерсон. — И будет только хуже.

Валландер вспомнил, что до сих пор не выполнил своего обещания Нюбергу — не поговорил с Лизой Хольгерсон о перегрузке Нюберга, и записал это себе в тетрадь.

— Мы можем поговорить на эту тему позже, — сказал он.

— Я только хотела проинформировать вас, — сказала Лиза Хольгерсон. — Это все. Да, еще звонил ваш бывший начальник Бьёрк и пожелал вам удачи. Он принес свои соболезнования по поводу случившегося с дочкой Мартинсона.

— Он вовремя ушел, — сказал Сведберг. — Что мы ему тогда подарили — спиннинг? Если бы он здесь еще работал, вряд ли бы у него нашлось время ловить рыбу.

— Ну, ему и сейчас достается, — возразила Лиза Хольгерсон.

— Бьёрк был отличный начальник, — сказал Валландер. — Но пора нам вернуться к делу.

Они начали с графика, составленного Анн-Бритт Хёглунд. Рядом с тетрадью Валландер положил полиэтиленовый пакет с расписанием поездов, которое он нашел в секретере Катарины Таксель.

Анн-Бритт Хёглунд как всегда проделала основательную работу. Все пункты, каким-либо образом связанные с различными событиями, были внесены и расписаны в соотношении друг с другом. Валландер слушал и думал, что сам он с таким заданием никогда бы особенно успешно не справился. Наверняка бы схалтурил. «Ни один полицейский не похож на другого, — подумал он. — Только когда мы можем проявить свои сильные стороны, от нас есть настоящая польза».

— На самом деле я не вижу никакой закономерности, — сказала Анн-Бритт Хёглунд, приближаясь к концу своего доклада. — Судмедэксперты из Лунда определили, что смерть Хольгера Эриксона наступила поздно вечером 21 сентября. Как они смогли это установить, я ответить не берусь. Но они уверены в своем заключении. Ёста Рунфельдт умирает тоже ночью. Примерно в то же время, хотя никаких сколько-нибудь разумных выводов из этого сделать невозможно. Так же нет никакой последовательности с днями недели. Если добавить визиты в истадский роддом и убийство Эужена Блумберга, то, возможно, начнут угадываться фрагменты рисунка.

Она замолчала и посмотрела на присутствующих. Ни Валландер, ни остальные, казалось, не понимали ее.

— Это почти что чистая математика, — продолжила она. — Но создается впечатление, что преступник действует в соответствии со схемой, которая нерегулярна настолько, что тем самым вызывает любопытство. 21 сентября умирает Хольгер Эриксон. В ночь на 1 октября к Катарине Таксель в роддом приходит какая-то женщина. 11 октября умирает Ёста Рунфельдт. В ночь на 13 октября женщина снова приходит в роддом и сталкивается с двоюродной сестрой Сведберга. Наконец, 17 октября умирает Эужен Блумберг. Ко всему этому можно еще, разумеется, добавить день, когда исчез Ёста Рунфельдт. Рисунок, который я вижу, абсолютно не упорядочен. Что может, конечно, показаться странным. Ведь все остальное настолько детально спланировано и подготовлено. Преступник, который, не жалея своего времени, вшивает грузила в мешок, тщательно соотнося их вес с весом тела жертвы? Можно, таким образом, не обращать внимания на промежутки между событиями, не считая их сколько-нибудь значимыми. Или же предположить, что эта непоследовательность с чем-то связана. И тогда мы должны выяснить, с чем.

Валландер не совсем успевал за ней.

— Еще раз, — сказал он. — Только помедленней.

Она повторила. На этот раз Валландер понял.

— Может быть, это не случайность, — закончила она. — Я бы не хотела делать более смелые выводы. Возможно, это повторяющаяся регулярность. Но это необязательно.

Для Валландера картина постепенно приобретала ясность.

— Предположим, что рисунок все-таки повторяется, — сказал он. — Как тогда выглядит твое объяснение? Какие внешние обстоятельства определяют расписание преступника?

— Тут есть несколько возможных объяснений. Преступник не из Сконе. Но регулярно приезжает сюда. Его или ее профессия связана с определенным ритмом. Или что-то еще — не знаю пока, что именно.

— То есть, по-твоему, в эти дни преступник обычно не занят на работе? И если бы мы могли проследить за ним еще месяц, то увидели бы это отчетливее?

— Да, возможно. Рабочее расписание преступника подвижное и сдвигаемое. Иначе говоря, выходные выпадают не только на субботы и воскресенья.

— Быть может, — неуверенно сказал Валландер. — Но мне с трудом в это верится.

— Больше я ничего не могу выжать из этих цифр, — сказала она. — Этот человек все время куда-то ускользает.

— То, что мы не можем установить точно — тоже информация, — сказал Валландер и приподнял пакет с расписанием поездов. — Раз уж мы заговорили о расписаниях. Вот это я нашел в тайном ящике секретера Катарины Таксель. Если у нее и была какая-то самая сокровенная вещь, то она перед вами. Расписание поездов Государственных железных дорог. На весну 1991. С подчеркнутым временем отбытия поезда: Несшё 16.00. Ежедневно.

Валландер передал расписание Нюбергу.

— Отпечатки, — сказал он.

Потом заговорил о Кристе Хаберман. Рассказал о своих предположениях. О сегодняшнем туманном утре в поместье Хольгера Эриксона. Все слушали с предельной сосредоточенностью.

— Итак, надо копать, — подытожил он. — Когда туман рассеется и Хансон выяснит, кто возделывал землю. И не произошло ли каких существенных изменений в ландшафте после 1967 года.

В комнате долго стояла тишина. Все обдумывали слова Валландера. Наконец заговорил Пер Окесон.

— Все это кажется и невероятным и одновременно странным образом похожим на правду, — сказал он. — Думаю, мы должны всерьез рассмотреть эту возможность.

— Хорошо бы сохранить это в тайне, — заметила Лиза Хольгерсон. — Ничто не вызывает больше любопытства, чем всплытие на поверхность старых нераскрытых преступлений.

Решение было принято.

Валландер хотел как можно скорее прекратить совещание, поскольку всех ждало много дел.

— Катарина Таксель, — сказал он. — Она, как мы знаем, исчезла. Уехала из дома на красном «гольфе». С неизвестным водителем. Ее бегство можно назвать внезапным. Бирк в Лунде, наверно, ждет наших указаний. Ее мать считает, что мы должны заявить об исчезновении. В чем мы едва ли можем ей отказать, так как она — ближайшая родственница. Но думаю, нам стоит подождать. Во всяком случае, еще один день.

— Почему? — спросил Пер Окесон.

— У меня есть подозрение, что она даст о себе знать, — ответил Валландер. — Разумеется, не нам, а своей матери. Катарина Таксель знает, что та волнуется. Она позвонит успокоить ее. Но, к сожалению, я не думаю, что она сообщит о своем местонахождении. Или же с кем она.

Валландер обращался прямо к Перу Окесону.

— Таким образом, кто-то должен поехать домой к матери Катарины Таксель. И записать телефонный разговор. Рано или поздно она должна позвонить.

— Если еще не позвонила, — сказал Хансон и встал. — Дай мне телефон Бирка.

Анн-Бритт Хёглунд дала ему номер, и он быстро вышел из комнаты.

— Наверное, пока все, — сказал Валландер. — Встретимся здесь в пять. Если ничего не случится.

Когда Валландер вошел к себе, зазвонил телефон. Это был Мартинсон. Он спросил, не может ли Валландер встретиться с ним у него дома в два часа. Валландер пообещал приехать. Потом Валландер вышел на улицу. Он решил пообедать в «Континентале». Вообще-то он считал, что там дорого. Но ему хотелось есть, и совсем не было времени. Он сидел один за столиком у окна. Кивал проходившим мимо людям. Его удивляло и огорчало, что никто не остановился принести соболезнования по поводу смерти его отца. Объявление в газете было. Известия о смерти распространялись быстро. Истад город небольшой. Валландер заказал палтус и легкое пиво. Молодая официантка краснела каждый раз, стоило ему на нее посмотреть. Он сочувственно подумал, как же ей должно быть тяжело на такой работе.

В два часа он позвонил в дверь Мартинсона. Открыл сам Мартинсон. Они сели на кухне. В доме было тихо. Мартинсон остался дома один. Валландер спросил о Терезе. Она снова начала ходить в школу. Мартинсон был бледен и сосредоточен. Валландер никогда не видел его таким подавленным и расстроенным.

— Что мне делать? — спросил Мартинсон.

— Что говорит твоя жена? И Тереза?

— Что я, естественно, не должен уходить. Это не они хотят, чтобы я увольнялся. Я сам.

Валландер молчал. Но Мартинсон больше ничего не говорил.

— Помнишь, несколько лет назад, — начал Валландер, — я в тумане недалеко от Косеберги застрелил человека. А потом сбил еще одного на мосту на Эланд. Я не работал примерно год. Вы даже решили было, что я уволился. А потом этот случай с адвокатами Торстенсон. И все внезапно изменилось. Я собирался подписывать заявление об уходе. Вместо этого я вернулся на службу.

Мартинсон кивнул. Он не забыл.

— Теперь, когда все позади, я рад, что все произошло так, а не иначе. Я только могу тебе посоветовать, чтобы ты не принимал никаких поспешных решений. Подожди немного. Поработай еще. И тогда решай. Я не прошу тебя забыть. Я прошу потерпеть. Нам всем тебя не хватает. Все знают, что ты хороший полицейский. Твое отсутствие очень ощутимо.

Мартинсон жестом остановил его.

— Не преувеличивай. Что-то я умею. Но не пытайся мне внушить, что я незаменим.

— Именно тебя заменить не сможет никто, — возразил Валландер. — Вот что я пытаюсь тебе объяснить.

Валландер думал, что их разговор будет очень длинным. Мартинсон несколько минут ничего не говорил. Потом он встал и вышел из кухни. Вернулся он уже в куртке.

— Ну что, пошли? — спросил он.

— Да, — ответил Валландер. — У нас много дел.

В машине на пути в участок Валландер коротко рассказал ему, что произошло за последние несколько дней. Мартинсон слушал, ничего не говоря.

В приемной их остановила Эбба. Поскольку она даже не сказала ничего Мартинсону по поводу его возвращения, Валландер понял, что что-то случилось.

— Вас разыскивает Анн-Бритт Хёглунд, — сказала она. — Это очень важно.

— Что случилось?

— Некто по имени Катарина Таксель звонила своей матери.

Валландер посмотрел на Мартинсона.

Значит, он не ошибся.

Только все произошло быстрее, чем он думал.

33

Они успели.

Бирк вовремя привез записывающее устройство. Через какой-то час пленка была уже в Истаде. Они собрались в кабинете Валландера, где Сведберг подготовил магнитофон.

Они напряженно слушали разговор Катарины Таксель с матерью. Он был совсем короткий. Это первое, на что Валландер обратил внимание. Катарина Таксель сообщала только самое необходимое.

Они прослушали один раз, потом второй. Сведберг протянул Валландеру пару наушников, чтобы лучше слышать голоса.

— Мама? Это я.

— Боже мой! Где ты? Что случилось?

— Ничего не случилось. С нами все в порядке.

— Где ты?

— У одной приятельницы.

— У кого?

— У приятельницы. Я звоню сказать только, что все в порядке.

— Что случилось? Почему ты вдруг уехала?

— Расскажу в другой раз.

— У кого ты?

— Ты ее не знаешь.

— Не вешай трубку. Какой у тебя номер?

— Все, пока. Я только хотела предупредить тебя, чтобы ты не волновалась.

Мать хотела сказать еще что-то. Но Катарина Таксель повесила трубку. Диалог состоял из четырнадцати реплик, последняя из которых была оборвана.

Они прослушали кассету почти двадцать раз. Сведберг переписал реплики на бумагу.

— Нам важна одиннадцатая фраза, — сказал Валландер. — «Ты ее не знаешь». Что она хочет этим сказать?

— Вполне вероятно, что она действительно ее не знает, — ответила Анн-Бритт Хёглунд.

— Я не совсем об этом, — уточнил Валландер. — «Ты ее не знаешь». Это может значить две вещи. Что мать с ней незнакома. Или что мать не понимает, как эта женщина важна для Катарины Таксель.

— Первое все-таки больше похоже на правду, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

— Хорошо бы ты оказалась неправа, — ответил Валландер. — Тогда бы нам было куда проще ее найти.

Пока они говорили, Нюберг сидел в наушниках и слушал. Он включил звук на полную мощность, и через наушники наружу проникал шум.

— Там еще какие-то звуки, — сказал Нюберг. — Какой-то стук.

Валландер надел наушники. Нюберг был прав. Откуда-то доносились повторяющиеся глухие удары. Остальные тоже прослушали по очереди, но никто не мог с точностью определить, что это такое.

— Где она? — спросил Валландер. — Она куда-то приехала. Она дома у той женщины, которая ее увезла. И где-то в отдалении что-то стучит.

— Может, они рядом с какой-то стройкой? — предложил Мартинсон.

До сих пор он ничего не говорил.

— Может быть, — сказал Валландер.

Они послушали снова. Действительно что-то стучало. Валландер принял решение.

— Отошли кассету в Линчёпинг, — сказал он. — И попроси их произвести экспертизу. Будет проще, если мы узнаем, что это за звук.

— Но сколько строек в одном только Сконе? — спросил Хамрен.

— Это может быть что-то другое, — сказал Валландер. — И тогда мы узнаем, где она.

Нюберг исчез с кассетой. Остальные стояли в кабинете Валландера, прислонившись к стенам или облокотившись на столы.

— С настоящей минуты у нас три задачи, — сказал Валландер. — Мы должны сосредоточить наши усилия. Некоторые линии расследования придется пока отложить. Мы должны узнать про Катарину Таксель все. Кто она? Кем она была? Ее друзья. События ее жизни. Это первое. Второе связано с первым, а именно: у кого она сейчас?

Он сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить.

— Мы, конечно, подождем возвращения Хансона из Лёдинге. Но третья наша задача — начинать копать у Хольгера Эриксона.

Никто ничего не возразил. Они разошлись. Валландер собирался ехать в Лунд и хотел взять Анн-Бритт Хёглунд с собой. Был уже вечер.

— К тебе сегодня приходит няня? — спросил он, когда они остались вдвоем в комнате.

— Да, — ответила она. — Как раз сейчас моей соседке, к счастью, нужны деньги.

— Как же ты ей платишь? — спросил Валландер. — Ведь зарплата у тебя не очень большая.

— Моей бы зарплаты и не хватило, — ответила она. — Мой муж хорошо зарабатывает. Это нас спасает. Нам, наверно, можно позавидовать.

Валландер позвонил Бирку и сказал, что они выезжают.

Вела Анн-Бритт Хёглунд. Валландер больше не доверял своей машине. Несмотря на дорогостоящий ремонт.

Окрестности медленно исчезали в сумерках. На полях дул холодный ветер.

— Начнем у матери Катарины Таксель, — сказал Валландер. — Потом снова вернемся в квартиру.

— Что вы надеетесь там найти? Вы ведь уже обыскали квартиру. А вы всегда отличались тщательностью.

— Может, ничего нового и не найдем. Но зато обнаружим какую-нибудь связь между двумя деталями, которой не заметили раньше.

Она ехала быстро.

— Когда ты за рулем, ты резко трогаешь с места? — вдруг спросил Валландер.

Она кинула на него быстрый взгляд.

— Бывает, — ответила она. — А почему вы спрашиваете?

— Потому что я пытаюсь понять, кто был за рулем красного «гольфа», в который села Катарина Таксель, — мужчина или женщина.

— А разве мы не знаем этого наверняка?

— Нет, — не колеблясь ответил Валландер. — Точно мы этого не знаем. Мы вообще почти ничего не знаем наверняка.

Он смотрел в окно. Позади остался замок Марсвинсхольм.

— Есть еще кое-что, чего мы не знаем наверняка, — произнес он через минуту. — Но в чем я все больше и больше убеждаюсь.

— Что?

— Что она действует одна. Что рядом с ней нет мужчины. Нет вообще никого. Мы не ищем женщину, которая могла бы вывести нас дальше. Дальше ничего нет. За ней не стоит никто. Мы ищем ее саму. И только ее.

— Значит, убийца — женщина? И она вырыла яму с кольями? Задушила Рунфельдта, долгое время продержав его в заключении? Утопила Блумберга — живого в мешке?

Валландер задал ей встречный вопрос.

— Помнишь, мы в самом начале расследования говорили о языке убийцы? Что он или она хотят рассказать нам что-то? Что в убийствах присутствует демонстративный момент?

Она помнила.

— До меня только сейчас дошло, что мы с самого начала поняли все правильно. Только неправильно рассуждали.

— Что женщина ведет себя, как мужчина?

— Да нет, не само поведение. Ее действия наводят на мысль о жестокости мужчин.

— Тогда нам следовало подумать о жертвах, да? Ведь они тоже были жестокими.

— Именно. Не об убийце. Мы домыслили неверное толкование того, что видели.

— Но как раз это самое сложное, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Женщина оказывается способна на ужасающе жестокие убийства. Я не о физической силе. Я, к примеру, не слабее моего мужа. И ему не так-то просто победить меня в армрестлинге.

Валландер удивленно на нее посмотрел. Она заметила это и рассмеялась.

— У каждого свои забавы.

Валландер кивнул.

— Я помню, когда я была маленькая, мы боролись на мизинцах с мамой. Но выигрывала всегда я.

— Она, наверно, тебе поддавалась.

Они свернули на «Стуруп».

— Я не знаю, как эта женщина мотивирует свои поступки, — сказал Валландер. — Но, поймав ее, мы, возможно, встретимся с чем-то таким, чего раньше никогда не видели.

— С чудовищем?

— Может быть. Но и это неизвестно.

Разговор прервал телефонный звонок. Валландер снял трубку. Звонил Бирк. Он объяснил им, как найти дом матери Катарины Таксель.

— Как ее зовут? — спросил Валландер.

— Хедвиг. Хедвиг Таксель.

Бирк обещал предупредить ее, что они скоро приедут. Валландер рассчитывал быть там через полчаса.

Со всех сторон их окутывали сумерки.

Бирк встретил их на крыльце. Хедвиг Таксель жила в самом конце ряда каркасных домов на окраине Лунда. Валландер предположил, что дом построен в начале 60-х. Плоские крыши, четырехугольные коробки, повернутые вовнутрь к своим маленьким садикам. Он читал, что иногда от сильных снегопадов крыши проваливались. Когда они наконец разыскали нужную улицу и дом, Бирк уже давно их ждал.

— Я еле-еле успел включить записывающее устройство, — сказал он.

— В кои-то веки повезло, — ответил Валландер. — Как Хедвиг Таксель?

— Очень беспокоится за свою дочь и внука. Но она все-таки более собранна, нежели в прошлый раз.

— Она согласилась нам помочь? Или защищает дочь?

— Думаю, она просто хочет знать, где Катарина.

Он впустил их в гостиную. Чем-то — Валландер, правда, не мог понять, чем именно — комната напоминала квартиру Катарины Таксель. Хедвиг Таксель поздоровалась с ними. Бирк как всегда держался позади. Валландер посмотрел на Хедвиг Таксель. Бледная. Глаза беспокойно бегают. Это не удивляло Валландера. Он слышал ее голос на пленке. Она была взволнованна и напряжена до предела. Поэтому-то он и взял Анн-Бритт Хёглунд. Она очень хорошо умела успокаивать людей. Настороженной Хедвиг Таксель не казалась. Похоже, она, наоборот, была рада, что не одна. Они сели. У Валландера были заготовлены первые вопросы.

— Госпожа Таксель. Вы должны помочь нам и ответить на несколько вопросов о вашей дочери.

— Как она может что-то знать об этом ужасном убийстве? Она, между прочим, совсем недавно родила.

— Мы не считаем ее никоим образом причастной, — вежливо ответил Валландер. — Но нам приходится собирать сведения из самых разных источников.

— Что она может знать?

— Как раз это я надеялся выяснить у вас.

— Лучше найдите ее. Я не понимаю, что с ней могло случиться.

— Она в безопасности, — сказал Валландер, хотя ему не совсем удалось скрыть собственную неуверенность.

— Она никогда не поступала так раньше.

— Госпожа Таксель, вы не знаете, где она?

— Можете называть меня Хедвиг.

— Вы не знаете, где она?

— Нет. Это непостижимо.

— У Катарины наверняка много друзей?

— Нет. Но все — очень близкие. Я не понимаю, где она.

— А это не может быть кто-то, с кем она общалась не очень часто? Или с кем недавно познакомилась?

— С какой стати?

— Или кто-то, с кем была знакома и раньше, но связь с этим человеком восстановила только недавно?

— Она бы мне сказала. У нас с ней хорошие отношения. Куда лучше, чем обычно бывает между матерями и дочерьми.

— Не сомневаюсь, что у вас не было друг от друга секретов, — терпеливо сказал Валландер. — Но ведь почти невозможно знать о другом человеке все. Вы же, например, не знаете, кто отец ее ребенка?

Валландер не собирался задавать этот вопрос. Но Хедвиг Таксель выдержала.

— Я пыталась с ней об этом говорить, — сказала она. — Но она не захотела.

— Значит, вы не знаете, кто это? И у вас нет никаких предположений?

— Я даже не знала, что у нее был мужчина.

— Но про ее роман с Эуженом Блумбергом вы знали?

— Да. Но Блумберг мне не нравился.

— Почему? Из-за того, что он был женат?

— Об этом я впервые узнала только из объявления о смерти в газете. Я была в шоке.

— А почему он вам не нравился?

— Не знаю. Неприятный человек.

— Вы знали, что он жестоко с ней обращался?

Ужас ее был совершенно неподдельным. На минуту Валландеру стало жаль ее. На его глазах рушился целый мир. Она невольно поняла, что много чего не знала о своей дочери. Что то доверие, которое, как она думала, между ними существовало, было всего лишь пустой оболочкой. Во всяком случае, сильно ограниченным.

— Он ее бил?

— Хуже. Он оскорблял ее разными способами.

Она недоверчиво на него посмотрела, но поняла, что он говорит правду. Ей было нечего сказать в ответ.

— Возможно, отец ее ребенка — Эужен Блумберг. Хотя они и разорвали отношения.

Она медленно покачала головой. Но ничего не сказала. Валландер боялся, что она снова впадет в истерику. Он посмотрел на Анн-Бритт Хёглунд. Она кивнула. Валландер решил, что может продолжать. Бирк неподвижно стоял сзади.

— Ее друзья, — сказал Валландер. — Мы должны с ними увидеться. Поговорить.

— Я уже называла их. И вы уже с ними говорили.

Она перечислила три имени. Бирк кивнул.

— Кроме них никого нет?

— Нет.

— Она не состоит ни в каком обществе?

— Нет.

— Она ездила куда-нибудь за границу?

— Обычно мы ездим вместе раз в году. Чаще всего во время зимних каникул. На Мадейру. В Марокко. В Тунис.

— У нее есть хобби?

— Она много читает. Любит слушать музыку. Но ее предприятие занимает много времени. Она много работает.

— Больше ничего?

— Иногда играет в бадминтон.

— С кем? С кем-то из этих трех подруг?

— С одной учительницей. Кажется, ее фамилия Карлман. Но я с ней незнакома.

Валландер не знал, важно это или нет. Во всяком случае, имя было новое.

— Они работают в одной школе?

— Уже нет. Раньше. Несколько лет назад.

— Вы не помните ее имени?

— Я с ней незнакома.

— Где они обычно играли?

— На стадионе «Виктория». Оттуда недалеко пешком до ее дома.

Бирк тихо вышел в коридор. Валландер понял, что он хочет разыскать эту Карлман.

Прошло не более пяти минут.

Бирк сделал Валландеру знак, и тот встал и вышел в коридор. Анн-Бритт Хёглунд тем временем попыталась разобраться, что в действительности знала Хедвиг Таксель об отношениях ее дочери с Эуженом Блумбергом.

— Все очень просто, — сказал Бирк. — Анника Карлман. Она заказывала корт на свое имя и платила тоже сама. Вот ее адрес. Это близко. Лунд все-таки маленький город.

— Тогда поехали, — решил Валландер.

Он вернулся в комнату.

— Анника Карлман, — сказал он. — Она живет на Банкгатан.

— Я не знала, что ее зовут Анника, — сказала Хедвиг Таксель.

— Мы оставим вас ненадолго вдвоем, — продолжил Валландер. — Мы должны немедленно с ней поговорить.

Они поехали на машине Бирка. Поездка заняла меньше десяти минут. Было полседьмого. Анника Карлман жила в доме, построенном в начале века. Бирк позвонил в домофон. Ответил мужской голос. Бирк представился. Они вошли. Дверь на втором этаже была открыта. Их встретил тот же мужчина.

— Я муж Анники, — представился он. — Что случилось?

— Ничего, — успокоил его Бирк. — Нам только нужно задать несколько вопросов.

Мужчина пригласил их войти. Квартира была большая и дорогая. Откуда-то доносились музыка и детские голоса. Через минуту пришла Анника Карлман, высокая женщина, одетая в спортивный костюм.

— Это полицейские, хотят тебя что-то спросить. Но вроде ничего не случилось.

— Нам надо задать вам несколько вопросов о Катарине Таксель, — сказал Валландер.

Они сели в комнате, уставленной книгами. Валландер подумал, что, наверное, муж Анники Карлман тоже учитель.

Валландер сразу приступил к делу.

— Как хорошо вы знакомы с Катариной Таксель?

— Мы играли в бадминтон. Но мы не общаемся.

— Вы, конечно, знаете, что она родила?

— Мы не играли уже пять месяцев. Именно из-за этого.

— Вы собирались продолжить?

— Мы договорились, что она позвонит.

Валландер назвал имена трех подруг Таксель.

— Я их не знаю. С Таксель мы только играли в бадминтон.

— Давно?

— Примерно пять лет. Мы работали в одной школе.

— А что, можно пять лет вместе проиграть в бадминтон и не знать человека?

— Конечно.

Валландер размышлял, как ему продолжить. Анника Карлман отвечала четко и ясно. Но он все равно чувствовал, как они удаляются в сторону от главного.

— Вы никогда не видели ее с кем-то еще?

— Мужчиной или женщиной?

— Скажем, для начала, с мужчиной.

— Нет.

— Даже когда вы вместе работали?

— Она всегда держалась одна. В той школе ею, кажется, интересовался один мужчина. По отношению к нему она вела себя очень холодно. Можно даже сказать, отталкивающе. С учениками ладила. Она была молодец. Настойчивая. Знала свое дело.

— А с какой-нибудь женщиной вы никогда ее не видели?

Задав этот вопрос, Валландер сразу же устыдился его бессмысленности. Но преждевременно.

— Вообще-то, видела, — ответила она. — Года три назад.

— С кем?

— Я не знаю, как ее зовут. Но знаю, чем она занимается. Это было странное совпадение.

— И чем она занимается?

— Что она делает сейчас, я не знаю. Но тогда она работала официанткой в вагоне-ресторане.

Валландер наморщил лоб.

— Вы встретили Катарину Таксель в поезде?

— Я случайно увидела ее в городе с другой женщиной. Я шла по другой стороне улицы. Мы даже не поздоровались. Через несколько дней после этого я ехала в Стокгольм. И где-то после Альвесты пошла в вагон-ресторан. Когда я собиралась расплатиться, мне показалось, что официантка мне знакома. Это была та женщина, которую я видела тогда с Катариной.

— Вы не знаете, как ее зовут?

— Нет.

— Но вы рассказали потом Катарине?

— Нет. Да я и забыла об этом. А это важно?

Валландер внезапно вспомнил о расписании поездов, которое он нашел в секретере Катарины Таксель.

— Думаю, да. Какого это было числа? Какой поезд?

— Как же я могла запомнить? — удивилась она. — Прошло уже три года.

— Может, у вас сохранился ежедневник? Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.

Муж Анники, сидевший до сих пор молча, встал.

— Я принесу ежедневник, — сказал он. — Это было в девяносто первом или в девяносто втором?

Она подумала.

— В девяносто первом. В феврале или марте.

Несколько минут они молча ждали. Музыку из другой комнаты сменили звуки телевизора. Муж Анники вернулся, протянув ей черный ежедневник. Пролистав несколько месяцев, она нашла.

— Я ездила в Стокгольм девятнадцатого февраля девяносто первого года. Поезд отправлялся в семь двенадцать. Через три дня я вернулась. Я навещала сестру.

— А на обратном пути вы эту женщину не видели?

— Больше я никогда ее не видела.

— Но вы уверены, что это была она? Что именно ее вы видели с Катариной?

— Да.

Валландер задумчиво на нее посмотрел.

— Больше вы не помните ничего, что могло бы иметь для нас значение?

Она покачала головой.

— Я понимаю теперь, что действительно ничего не знаю о Катарине. Но в бадминтон она играет хорошо.

— Как бы вы описали ее как личность?

— Это сложно. Но, наверное, это тоже описание. Человек, трудно поддающийся описанию. У нее часто меняется настроение. Иногда она подавлена. Но в тот раз, когда я ее видела с официанткой, она смеялась.

— Вы уверены?

— Да.

— Что-нибудь еще?

Валландер видел, что она действительно старалась помочь.

— Думаю, ей не хватало отца, — ответила она через минуту.

— Почему вам так кажется?

— Трудно сказать. Это скорее ощущение. По тому, как она вела себя с мужчинами, которые по своему возрасту годились ей в отцы.

— Как она себя вела?

— Она переставала вести себя естественно, что ли. Как будто чувствовала себя неуверенно.

Валландер попытался осмыслить то, что она сказала. Он вспомнил, что отец Катарины погиб, когда она была еще ребенком. Еще он пытался понять, проясняют ли слова Анники Карлман отношения Катарины с Эуженом Блумбергом.

Он снова посмотрел на нее.

— Больше ничего?

— Нет.

Валландер кивнул Бирку и встал.

— Тогда не будем больше мешать, — сказал он.

— Мне, разумеется, любопытно, — сказала она. — Почему полиция что-то выясняет, если ничего не случилось?

— Случилось многое, — ответил Валландер. — Но не с Катариной. Это, к сожалению, наверное, единственное, что я могу сказать.

Они вышли из квартиры. Потом некоторое время стояли на лестнице.

— Нужно разыскать эту официантку, — сказал Валландер. — Смеющейся мы видели Катарину Таксель только на юношеской фотографии из Копенгагена.

— В Государственных железных дорогах наверняка есть списки служащих, — сказал Бирк. — Но вряд ли мы сможем найти ее сегодня. Прошло, все-таки, три года.

— Все равно надо попробовать, — сказал Валландер. — Я, конечно, не могу настаивать, чтобы этим занимался ты. Мы можем позвонить туда и из Истада.

— У вас и так много дел, — ответил Бирк. — Я выясню все сам.

Валландер чувствовал, что Бирк говорит искренне. Это не было жертвой.

Они вернулись к Хедвиг Таксель. Бирк высадил Валландера, а сам поехал в участок начинать поиски официантки. Валландер сомневался в выполнимости этого задания.

Как раз, когда он стоял перед дверью, зазвонил его телефон. Это был Мартинсон. По голосу Валландер слышал, что он начинает выходить из состояния подавленности. Видимо, это произошло быстрее, чем Валландер надеялся.

— Как дела? — спросил Мартинсон. — Ты все еще в Лунде?

— Мы ищем одну официантку из поезда, — ответил Валландер.

Мартинсон, к счастью, догадался ни о чем больше не спрашивать.

— У нас есть новости, — сказал Мартинсон. — Во-первых, Сведбергу удалось найти издателя Хольгера Эриксона. Он уже очень пожилой человек. Но голова у него ясная. К тому же, он не скрывал своего мнения о Хольгере Эриксоне. Похоже, у него всегда были сложности с получением денег за свою работу.

— Он сказал что-нибудь такое, чего мы еще не знали?

— Хольгер Эриксон после войны постоянно ездил в Польшу. Он пользовался царящей там нищетой и покупал себе женщин. А потом, вернувшись в Швецию, похвалялся своими подвигами. Типографщик был очень откровенен.

Валландер вспомнил, о чем говорил ему Свен Тирен в одном из их первых разговоров. И вот это подтвердилось. Криста Хаберман была, значит, не единственной полькой в жизни Хольгера Эриксона.

— Сведберг думал, что, может, стоит связаться с польской полицией, — сказал Мартинсон.

— Может быть, — ответил Валландер. — Но пока подождем.

— Это еще не все, — сказал Мартинсон. — Передаю трубку Хансону.

В трубке зашуршало. Потом Валландер услышал голос Хансона.

— Думаю, я составил себе вполне отчетливое представление о том, кто возделывал землю Хольгера Эриксона, — начал он. — Есть, похоже, одна общая черта.

— Какая?

— Постоянная грызня. Если верить моим информаторам, Хольгер Эриксон обладал удивительной способностью ссориться с людьми. Такое ощущение, что это была его самая большая страсть в жизни. Постоянно приобретать себе новых врагов.

— Земли, — нетерпеливо напомнил ему Валландер.

Голос Хансона тотчас стал серьезным.

— Канава, — сказал Хансон. — В которой мы нашли Хольгера Эриксона, висящим на кольях.

— Ну?

— Ее выкопали некоторое время назад. С самого начала ее там не было. Никто не понимал, зачем она ему вообще понадобилась. В дренаже никакой необходимости не было. Выкопанная яма только увеличивала холм, на котором стоит вышка.

— Канава это не совсем то, что я имел в виду, — сказал Валландер. — Но, похоже, она может быть как-то связана с могилой.

— Я тоже так думал, — сказал Хансон. — Но потом выяснилось еще кое-что.

Валландер замер.

— Дренаж вырыли в шестьдесят седьмом году. Земледелец, с которым я говорил, знал точно. Его выкопали поздней осенью шестьдесят седьмого года.

Валландер сразу же понял всю важность слов Мартинсона.

— Получается, канаву выкопали как раз, когда исчезла Криста Хаберман, — сказал Валландер.

— Мой земледелец привел еще более доскональные сведения. Он уверен, что дренаж вырыли в конце октября. Он запомнил, так как тридцать первого октября шестьдесят седьмого года в Лёдинге играли свадьбу. Если исходить из числа, когда Кристу Хаберман в последний раз видели в живых, то все сходится. Поездка на машине в Свенставик. Он ее убивает. Закапывает. Появляется дренаж. На самом деле никому не нужный.

— Отлично, — сказал Валландер. — Это уже что-то.

— Если она действительно там похоронена, то мы знаем, где копать в первую очередь, — продолжил Хансон. — Земледелец утверждает, что дренаж начали рыть сразу к юго-востоку от холма. Эриксон нанял экскаватор. В первые дни он копал сам. Потом копали другие.

— Тогда мы начнем там же, — сказал Валландер, испытывая все большее отвращение. Раньше он надеялся, что его опасения не подтвердятся. Но теперь он был уверен, что тело Кристы Хаберман зарыто где-то недалеко от того места, которое вычислил Хансон.

— Начинаем завтра, — продолжил Валландер. — Подготовь все.

— Будет невозможно удержать это в секрете, — заметил Хансон.

— Во всяком случае, надо постараться, — ответил Валландер. — Поговори с Лизой Хольгерсон. С Пером Окесоном. С остальными.

— Я вот только думаю, — неуверенно проговорил Хансон. — Ну, допустим, мы ее найдем. Что это докажет? Что Хольгер Эриксон ее убил? Но ведь мы все равно можем считать это предпосылкой, даже если нам никогда не удастся доказать его виновность. В нашем случае это неважно. Так какое же это имеет значение для дела, которым мы занимаемся в настоящее время?

Вопрос был более чем уместен.

— В первую очередь мы сможем убедиться, что мы на верном пути, — ответил Валландер. — Что эти убийства связывает один мотив — месть. Или ненависть.

— И ты все так же уверен, что за всем стоит женщина?

— Да, — ответил Валландер. — Больше, чем когда-либо.

Когда разговор был окончен, Валландер постоял еще немного на улице. Осенний вечер. Безоблачное ясное небо. В лицо ему дунул слабый ветер.

Наконец-то они начали медленно к чему-то приближаться. К центру, который они искали уже ровно месяц.

И все же Валландер не знал, что́ они там найдут.

Женщина, которую он пытался себе представить, все время как будто ускользала.

Но одновременно Валландеру казалось, что в чем-то он может ее понять.

Он постучал и вошел.

* * *

Она осторожно открыла дверь в комнату к спящим. Ребенок лежал на спине в детской кроватке, которую она только сегодня купила. Катарина Таксель свернулась калачиком на постели рядом. Она стояла, не шевелясь, и смотрела на них. Ей казалось, что она видит себя. А может, это ее сестра лежала в кроватке.

Вдруг она перестала различать предметы. Повсюду была кровь. Не только ребенок рождается в крови. Сама жизнь начиналась с крови, текущей из пореза. Эта кровь словно еще помнила, по каким она текла венам. Все это она видела перед собой очень отчетливо: на столе, с широко раздвинутыми ногами лежит ее мать. Она кричит. А над ней склонился мужчина. Хотя было это более 40 лет назад, прошлое, вернувшись, захлестнуло ее. Всю свою жизнь она пыталась уворачиваться. Но безуспешно. Воспоминания всегда настигали ее.

Но теперь ей больше нечего бояться этих воспоминаний. Теперь, когда ее матери не стало, и она может поступать, как хочет. Как должна поступать. Чтобы отделаться от этих воспоминаний.

Головокружение прошло так же быстро, как и началось. Она осторожно приблизилась к кроватке и посмотрела на спящего ребенка. Это не ее сестра. У этого ребенка уже есть лицо. Ее же сестра прожила так мало, что даже лица у нее еще не было. Это новорожденный ребенок Катарины Таксель. А не ее матери. Ребенок Катарины Таксель, которому никогда не придется страдать. Которого не будут преследовать воспоминания.

Она чувствовала себя снова совершенно спокойной. Воспоминания исчезли. Они больше не мучили ее.

Она поступала правильно. Она пыталась не допустить, чтобы люди страдали от тех же мучений, что она сама. Мужчины, повинные в преступлениях,но не наказанные обществом, отправлялись по ее воле в тягчайший из всех путей. Во всяком случае, она так считала. Ведь, умирая от руки женщины, мужчина так и не мог понять, что с ним произошло.

Все тихо. Это самое главное. Она правильно сделала, что увезла их. Говорила с Катариной спокойно, внимательно ее выслушивала и повторяла, что все случившееся к лучшему. Эужен Блумберг утонул. То, что газеты писали про мешок — слухи, и сильно преувеличенные. Эужен Блумберг умер. Как если бы он оступился или же споткнулся и упал в воду. В этом нет ничьей вины. Так распорядилась судьба. И распорядилась справедливо. Это она повторяла раз за разом, и Катарина Таксель начала наконец понимать.

Она поступила правильно, что увезла ее. Пусть даже ей пришлось вчера отменить очередную встречу с женщинами. Хотя она и не хотела нарушать свое расписание — это создавало беспорядок и нарушало ее сон, — другого выхода не было. Все спланировать невозможно. Как ни тяжело в этом сознаться.

Пока Катарина с ребенком находились у нее, она тоже жила в доме в Вольшё. Из истадской квартиры она взяла только самое необходимое. Униформу и маленький ящичек, где она хранила бумажки и тетрадь с фамилиями. Катарина с ребенком уже спали, и ждать больше было нечего. Она высыпала бумажки на печь, перемешала их и начала тащить.

Уже на девятой бумажке, когда она ее развернула, был черный крест. Раскрыв тетрадь, она стала медленно просматривать список имен. Остановилась на цифре 9. Прочитала имя. Туре Грунден. Она стояла, не двигаясь, глядя прямо перед собой. Постепенно стали проступать его черты. Сначала, как тень, несколько едва различимых контуров. Потом лицо, человек. Она вспомнила его. Кто он такой. И в чем его вина.

Это случилось больше десяти лет назад. Тогда она работала в больнице в Мальмё. Был вечер незадолго до Рождества. Она работала в приемном отделении. Женщина, которую доставила «скорая помощь», скончалась по дороге. Она попала под машину. С ней был ее муж. Он был взволнован, но держал себя в руках. У нее сразу же возникли подозрения. Сколько раз она видела это раньше. Женщина мертва, и ей ничем уже не поможешь. Она тогда отозвала в сторону одного из полицейских и спросила, что произошло. Трагический несчастный случай. Ее муж выезжал задним ходом из гаража и не заметил, что там стояла жена. Он наехал на нее, и ее голова попала под колесо тяжело нагруженной машины. Невероятный несчастный случай. Но тем не менее это произошло. Когда рядом никого не было, она приподняла простыню и посмотрела на погибшую. Даже не будучи врачом, она, как ей казалось, видела, что тело переехали не один раз. Она начала свое собственное расследование. Женщина, которая теперь лежала на носилках мертвая, раньше несколько раз побывала в больнице. Однажды она упала с лестницы. В другой раз разбила голову о цементный пол, оступившись в подвале дама. В результате она написала анонимное письмо в полицию, где говорила, что это убийство. Она беседовала с врачом, осматривавшим тело. Но это ничего не дало. На мужа погибшей наложили штраф или, может быть, осудили условно за то, что было названо грубой невнимательностью. На этом все кончилось. Женщина была убита.

Но теперь все встанет на свои места. Все, кроме жизни погибшей женщины, которую не удастся вернуть.

Она приступила к подготовке.

Но что-то беспокоило ее. Да, те, что наблюдали за домом Катарины Таксель. Они приехали, чтобы остановить ее. Через Катарину они хотели попытаться приблизиться к ней. Может, они уже поняли, что за всем случившимся стоит женщина? Она это предвидела. Сперва они будут думать, что это мужчина. Потом усомнятся. И в конце концов все перевернется с ног на голову.

Но ее они, разумеется, никогда не отыщут. Никогда.

Она посмотрела на печь. Подумала о Туре Грундене. Он живет в Хеслехольме и работает в Мальмё.

И вдруг она поняла. Все было до смешного просто.

Она может сделать это на работе.

В свое оплачиваемое рабочее время.

34

Они начали копать рано утром, в пятницу 21 октября. Видимость была по-прежнему очень слабая. Валландер и Хансон огородили первый участок лентой. Полицейские в комбинезонах и резиновых сапогах знали, что ищут. Неприязненное чувство, с которым они выполняли свою работу, усиливалось из-за холодного утреннего воздуха. Валландеру казалось, что он на кладбище. Возможно, где-то глубоко они наткнутся на человеческие останки. Валландер поручил Хансону быть ответственным. А сам собирался помочь Бирку как можно скорее найти официантку, когда-то рассмешившую Катарину Таксель на улице в Лунде.

Простояв полчаса в глине и понаблюдав за работой полицейских, он по тропинке поднялся к дому, где стояла его машина. Позвонил Бирку и застал его дома в Лунде. Накануне он смог только выяснить, что имя разыскиваемой официантки им, возможно, удастся узнать лишь в Мальмё. Когда позвонил Валландер, Бирк пил кофе. Они договорились встретиться у вокзала в Мальмё.

— Вчера вечером я звонил ответственному отдела персонала A/О «Вагоны-рестораны», — сказал Бирк и засмеялся. — Кажется, я побеспокоил его в крайне неподходящий момент.

Валландер не сразу понял, о чем он говорит.

— Он занимался любовью, — продолжал смеяться Бирк. — Иногда быть полицейским сплошное развлечение.

Валландер ехал в Мальмё. Он думал, откуда Бирк знает, что тот занимался любовью. Потом мысли его вернулись к официантке. Это была четвертая женщина в их расследовании, которое длилось уже ровно месяц. До нее была Криста Хаберман. И еще Эва Рунфельдт, и Катарина Таксель. Неизвестная официантка — четвертая. «А существует ли еще одна, пятая?» — спрашивал себя Валландер. Надо ли искать ее? Или они будут у цели, когда вычислят официантку из поезда? Она ли приходила ночью в роддом? Валландер не думал, что официантка окажется последней — той, которую они ищут, хотя и не мог объяснить, почему. Быть может, с помощью нее они смогут продвинуться вперед? На большее Валландер и не рассчитывал.

Он ехал мимо серых осенних полей на своей старой машине. Рассеянно думал, какой будет зима. Когда в последний раз на Рождество был снег? Так давно, что он и не помнил.

В Мальмё ему повезло, и он нашел свободное место для стоянки прямо у главного входа на станцию. Он чуть было не поддался искушению до прихода Бирка быстро попить кофе. Но передумал. Времени было в обрез.

Он увидел Бирка на другой стороне канала, на мосту. Вероятно, он оставил машину на площади. Они поздоровались. На Бирке была фуражка — слишком ему тесная. Он не побрился и, судя по его виду, почти не спал.

— Начали копать? — спросил он.

— Да, в семь утра, — ответил Валландер.

— Ты думаешь ее найти?

— Трудно сказать. Может быть.

Бирк мрачно кивнул. Потом махнул в сторону станции.

— Мы встречаемся с человеком по имени Карл-Хенрик Бергстранд, — сказал он. — Обычно он еще не приходит на работу. Но он обещал прийти пораньше, чтобы принять нас.

— Это его ты побеспокоил в неподходящий момент?

— Ну да.

Они вошли в административное помещение Государственных железных дорог, где их встретил Карл-Хенрик Бергстранд. Валландер с любопытством посмотрел на него, пытаясь представить, как он выглядел в тот момент, о котором говорил Бирк. И понял, что причиной тому — отсутствие собственной сексуальной жизни.

Устыдившись, он прогнал эту мысль. Карл-Хенрик Бергстранд был молодым человеком лет тридцати. Валландер предположил, что он представляет новое молодое поколение Государственных железных дорог. Поздоровавшись, они представились друг другу.

— Ваша просьба необычна, — сказал Бергстранд, улыбнувшись. — Но посмотрим, что мы сможем для вас сделать.

Он пригласил их войти в свой просторный кабинет. Валландера удивила его самоуверенность. Когда ему самому было тридцать, он сомневался почти во всем.

Бергстранд уселся за большой письменный стол. Валландер рассматривал мебель в кабинете. Может быть, эта мебель могла раскрыть причину дороговизны железнодорожных билетов?

— Итак, мы разыскиваем официантку вагона-ресторана, — начал Бирк. — И мы не знаем почти ничего, кроме того, что это женщина.

— Подавляющее большинство служащих «Сервиса на железных дорогах» — женщины, — ответил Бергстранд. — Мужчину найти было бы значительно легче.

Валландер поднял руку.

— Как это все-таки называется: «Вагоны-рестораны» или «Сервис на железных дорогах»?

— Это одно и то же.

Валландера вполне устроил такой ответ. Он посмотрел на Бирка.

— Мы не знаем, как ее зовут, — продолжил он. — И не знаем, как она выглядит.

Бергстранд непонимающе на него посмотрел.

— А надо ли разыскивать того, о ком так мало известно?

— Иногда другого выхода нет, — отрезал Валландер.

— Мы знаем, на каком поезде она работала, — сказал Бирк.

Он сообщил Бергстранду сведения, которые им дала Анника Карлман. Бергстранд покачал головой.

— Прошло три года, — сказал он.

— Да, — ответил Валландер. — Но ведь у вас есть список служащих?

— На самом деле это не входит в мою компетенцию, — назидательным тоном сказал Бергстранд. — Государственные железные дороги — концерн, состоящий из нескольких предприятий. «Вагоны-рестораны» — дочерняя компания. У них своя администрация. Они смогут дать вам ответ на ваш вопрос. Мы нет. Но мы, разумеется, сотрудничаем, если необходимо.

Валландер начинал терять терпение и раздражаться.

— Только давайте проясним одно важное обстоятельство, — оборвал он Бергстранда. — Мы разыскиваем эту официантку не для собственного удовольствия. Мы разыскиваем ее, так как она, возможно, обладает важной информацией по делу о серийном убийстве. И нам все равно, кто будет отвечать на наши вопросы. Нужно, чтобы это произошло как можно быстрее.

Слова произвели эффект. Бергстранд, похоже, понял. Бирк ободряюще посмотрел на Валландера, который тем временем продолжал.

— Вы наверняка можете разыскать человека, который даст ответ на наш вопрос, — сказал он. — Мы подождем.

— Это убийства в районе Истада? — заинтересованно спросил Бергстранд.

— Да. И официантка может дать нам важные сведения.

— Ее подозревают?

— Нет, — ответил Валландер. — Ее не подозревают. Репутация ваших поездов и бутербродов не пострадает.

Бергстранд встал и вышел из комнаты.

— Наглый тип, — сказал Бирк. — Хорошо, что ты поставил его на место.

— Было бы еще лучше, если б он смог нам ответить, — сказал Валландер. — И побыстрей.

Пока они ждали Бергстранда, Валландер позвонил в Лёдинге Хансону. Ничего утешительного. Они докопали до середины первого квадрата. И пока ничего не нашли.

— К сожалению, уже пошли слухи, — сказал Хансон. — У нас тут уже было несколько любопытных.

— Не подпускайте их, — сказал Валландер. — Больше мы, наверно, сделать не в состоянии.

— С тобой хотел поговорить Нюберг. По поводу той записи телефонного разговора с матерью Катарины Таксель.

— Они смогли определить, что это за стук?

— Если я правильно понял Нюберга, нет. Но лучше поговори с ним сам.

— Они совсем ничего не смогли сказать?

— Они думают, что кто-то стучал по полу или стене поблизости. Но что нам это дает?

Валландер понял, что понадеялся он преждевременно.

— Вряд ли это ребенок Катарины Таксель, — продолжил Хансон. — Думаю, у нас есть специалист, который может вычислить частоту звука или что-то вроде. Может, ему удастся понять, звонили издалека или откуда-то неподалеку от Лунда? Но это, вероятно, очень сложный процесс. Нюберг сказал, что это может занять минимум два дня.

— Ну что ж, — согласился Валландер.

В ту же минуту в комнату вошел Бергстранд, и Валландер поспешил закончить разговор.

— Придется подождать, — сказал Бергстранд. — Первая проблема в том, что нам нужен список служащих трехлетней давности. Вторая — это что с того времени в концерне произошло много изменений. Но я объяснил им, что это очень важно. «Вагоны-рестораны» работают вовсю.

— Мы подождем, — ответил Валландер.

Бергстранд, похоже, был не очень рад присутствию в своем кабинете двух полицейских. Но он ничего не сказал.

— А кофе, — поинтересовался Бирк. — Одна из специальностей Государственных железных дорог. Ведь наверное, им угощают не только в вагонах-ресторанах?

Бергстранд вышел.

— Вряд ли он привык, чтобы его посылали за кофе, — сказал Бирк, довольный.

Валландер промолчал.

Бергстранд вернулся с подносом. Потом, извинившись, что у него неотложное совещание, ушел. Они остались сидеть в кабинете. Валландер пил кофе, чувствуя все растущее нетерпение. Он думал о том, что сказал Хансон, и что, может быть, ему стоит оставить Бирка одного дожидаться ответа. Он решил подождать еще полчаса. Не больше.

— Я размышлял обо всем, что случилось, — вдруг сказал Бирк. — Надо признаться, с подобным я сталкиваюсь впервые. Неужели и вправду возможно, что за всем этим стоит женщина?

— От фактов никуда не денешься, — ответил Валландер.

Но одновременно к нему вернулось давно мучившее его опасение, что он завел расследование в область, усеянную множеством ловушек. В любую минуту земля под ними могла провалиться.

Бирк молчал.

— В этой стране почти никогда не было серийных убийц-женщин, — сказал он спустя некоторое время.

— Если были вообще, — сказал Валландер. — В придачу ко всему, мы не знаем, она ли совершила эти убийства. Следы ведут либо к ней, либо к кому-то другому, стоящему за ней.

— И ты полагаешь, что в обычное время она подает кофе в поезде Мальмё — Стокгольм?

Сомнение Бирка было очевидным.

— Нет, — ответил Валландер. — Я не думаю, что она подает кофе. Официантка, возможно, всего лишь четвертое звено в цепи.

Бирк больше не задавал вопросов. Валландер посмотрел на часы и подумал, не позвонить ли ему еще раз Хансону. Прошло уже почти полчаса. Бергстранд еще не возвращался со своего совещания. Бирк листал брошюру о достоинствах Государственных железных дорог.

Полчаса прошло. Валландер был взведен до предела.

Вернулся Бергстранд.

— Кажется, все складывается удачно, — сказал он. — Но надо подождать еще немного.

— Сколько?

Валландер не скрывал своего нетерпения и раздраженности. Он понимал, что, возможно, он был не прав. Но он не мог ничего с собой поделать.

— Может, полчаса. Они ищут список служащих. Это всегда проблематично.

Валландер молча кивнул.

Они продолжали ждать. Бирк отложил брошюру и закрыл глаза. Валландер подошел к окну. Слева виднелась пристань «Флюгботарна».[41] Валландер вспомнил, как он встречал там Байбу. Сколько раз? Всего два. А казалось, что больше. Он снова сел. Позвонил Хансону. Они все еще ничего не нашли. Поиски могли затянуться. Хансон сказал, что у них начался дождь. Валландер представил себе весь объем предстоящей им невеселой работы.

«Все рушится к чертовой матери, — вдруг подумал он. — Из-за меня».

Бирк захрапел. Валландер все время смотрел на часы.

Вернулся Бергстранд. Бирк, вздрогнув, проснулся. В руках у Бергстранда была какая-то бумага.

— Маргарета Нюстедт, — сказал он. — Это, скорее всего, она. В тот день она была единственной официанткой.

Валландер вскочил со стула.

— Где она сейчас?

— Не знаю. Она уже примерно год у нас не работает.

— Проклятье, — не сдержался Валландер.

— Но у нас есть ее адрес, — сказал Бергстранд. — Ведь то, что она ушла из «Вагонов-ресторанов», не означает, что она переехала.

Валландер выхватил у него из рук бумагу. Адрес был в Мальмё.

— Карл Густавс вег, — спросил Валландер. — Где это?

— Рядом с парком Пильдамм, — ответил Бергстранд.

Рядом с адресом был указан и номер телефона. Но Валландер решил не звонить, а сразу поехать туда.

— Спасибо за помощь, — сказал он Бергстранду. — Надеюсь, информация верная? И Маргарета Нюстедт действительно работала в тот день?

— Наша компания известна своей надежностью, — сказал Бергстранд. — И это касается и порядка в отделе персонала. Как в самом концерне, так и в дочерних компаниях.

Валландер не понял, что он хочет этим сказать. Но переспрашивать было некогда.

— Поехали, — сказал он Бирку.

Они вышли со станции. Бирк оставил свою машину и поехал с Валландером. Они меньше чем за десять минут нашли нужный адрес. Это был пятиэтажный дом. Маргарета Нюстедт жила на четвертом этаже. Они поднялись на лифте. Бирк еще не успел выйти из лифта, как Валландер позвонил в дверь. Немного подождал. Потом позвонил еще раз. Никто не открывал. Валландер про себя выругался. Потом, почти не раздумывая, позвонил в соседнюю квартиру. Дверь тут же открылась. На Валландера сурово смотрел пожилой мужчина. Рубашка у него на животе была расстегнута. В руке он держал наполовину заполненный лотерейный билет. Валландер подумал, что он играет на скачках. Валландер достал свое удостоверение.

— Мы разыскиваем Маргариту Нюстедт, — сказал он.

— Что она сделала? — спросил мужчина. — Она очень приятная женщина. Равно как и ее муж.

— Мы только собираем некоторые сведения, — ответил Валландер. — Ее нет дома. Никто не открывает. Вы случайно не знаете, где ее можно найти?

— Она работает на пароме, — сказал мужчина. — Она официантка.

Валландер посмотрел на Бирка.

— Спасибо, — сказал Валландер. — Удачи со скачками.

Через десять минут они затормозили у пристани.

— Здесь, кажется, нельзя стоять, — сказал Бирк.

— Плевать, — ответил Валландер.

Он должен бежать. Если он остановится, все рухнет.

Всего за пять минут они выяснили, что Маргарета Нюстедт работает на пароме «Спрингарен». Он только что вышел из Копенгагена, и на причале его ожидали через полчаса. Валландер за это время поставил свой автомобиль на стоянку. Бирк сел на скамейку в зале ожидания и развернул рваную газету. Пришел директор терминала и сказал, что они могут подождать в служебном помещении. Он спросил, не надо ли позвонить на паром.

— Сколько у нее будет времени? — спросил Валландер.

— Вообще-то ей надо быть на обратном рейсе в Копенгаген.

— Это невозможно.

Директор был очень услужлив и пообещал, что Маргарета Нюстедт сможет остаться. Валландер заверил его, что она ни в чем не подозревается.

Валландер стоял на ветру, когда паром швартовался. Пассажиры сходили с парома, борясь со встречным ветром. Валландер не ожидал, что в будний день через пролив ездит так много народа. Он нетерпеливо ждал. Последним прошел человек на костылях. Сразу за ним на палубу вышла женщина в форме официантки. Директор, с которым до этого беседовал Валландер, стоял рядом с ней и показывал в его сторону. Женщина спустилась по трапу. Это и была Маргарета Нюстедт. У нее были светлые короткие волосы и она оказалась моложе, чем представлял себе Валландер. Она остановилась перед ним, от холода скрестив на груди руки.

— Это вы меня искали? — спросила она.

— Вы Маргарета Нюстедт?

— Да.

— Тогда пройдемте вовнутрь. Не обязательно стоять здесь и мерзнуть.

— У меня мало времени.

— Больше, чем вы думаете. Вы не отправляетесь со следующим рейсом.

Она остановилась от неожиданности.

— Почему? Кто это сказал?

— Мне нужно с вами поговорить. Не волнуйтесь.

Валландеру вдруг показалось, что она испугалась. И он даже начал было думать, что ошибся. Что именно ее они и разыскивали. Что они уже добрались до пятой женщины, так и не встретив четвертую.

Потом он так же скоро понял, что не прав. Маргарета Нюстедт была молодая и худая девушка. Ей бы ни за что не хватило сил сделать то, что сделала убийца. Что-то во всем ее облике говорило о ее непричастности.

Они вошли в здание терминала, где их ждал Бирк. У служащих была своя комната отдыха с небольшим диваном и креслами из кожзаменителя. Они сели. В комнате никого, кроме них, не было. Бирк представился. Она пожала ему руку. Кожа на руках у нее потрескалась. «Как лапки у птицы», — подумал Валландер.

Ей, вероятно, двадцать семь или двадцать восемь. Короткая юбка. Красивые ноги. Она была сильно накрашена, и Валландер подумал, что она словно закрасила в своем лице что-то такое, что ей не нравилось. Она нервничала.

— Прошу прощения, что мы вынуждены были вас вот так неожиданно разыскать, — сказал Валландер. — Но есть вещи, которые не ждут.

— Как, например, мой рейс, — ответила она. Ее голос зазвучал неожиданно твердо. Валландер этого не ожидал. Он вообще не знал, чего он ожидал.

— Не волнуйтесь. Я говорил с вашим начальством.

— Что я такого сделала?

Валландер задумчиво на нее посмотрел. Она действительно не понимает, зачем они ее разыскали. Никаких сомнений тут быть не может.

У него под ногами скрипела крышка люка.

Он был в нерешительности.

Она повторила свой вопрос. Что она сделала?

Валландер посмотрел на Бирка, который тайком поглядывал на ее ноги.

— Катарина Таксель, — сказал Валландер. — Вы ее знаете?

— Я с ней знакома. Знаю ли я ее, это другой вопрос.

— Как вы с ней познакомились? Как вы с ней общались?

Вдруг она вздрогнула.

— С ней что-нибудь случилось?

— Нет. Отвечайте на мои вопросы.

— Ответьте сначала мне! Я спросила у вас только одно. Почему вы меня расспрашиваете о ней?

Валландер понял, что проявил слишком большое нетерпение. Он слишком быстро двигался вперед. Ее агрессивность была, в общем-то, вполне понятна.

— С Катариной ничего не случилось. И ни в каких преступлениях она не подозревается. Так же, как и вы. Но мы собираем о ней разные сведения. Это все, что я могу сказать. Когда вы ответите на мои вопросы, я вас оставлю, и вы сможете вернуться к своей работе.

Она настороженно на него посмотрела. Валландер чувствовал, что она ему поверила.

— Примерно три года назад вы с ней общались. Тогда вы были служащей компании «Вагонов-ресторанов» и работали официанткой в поезде.

Она, похоже, была удивлена, что он осведомлен о ее прошлом. Валландеру показалось, что она насторожилась, и потому он и сам постарался быть внимательней.

— Все верно? — спросил он.

— Конечно, верно. Зачем я стала бы это отрицать?

— И вы знали Катарину Таксель?

— Да.

— Как вы с ней познакомились?

— Мы вместе работали.

Валландер удивленно посмотрел на нее, прежде чем продолжить.

— Но разве Катарина Таксель не работала учительницей?

— Тогда она на время бросила школу. И работала в поезде.

Когда Валландер посмотрел на Бирка, тот покачал головой. Он тоже об этом слышал впервые.

— Когда это было?

— Весной девяносто первого. Точнее я сказать не могу.

— И вы работали вместе?

— Не всегда. Но часто.

— И еще общались в свободное время?

— Иногда. Но мы не были близкими подругами. Нам было весело вместе. Но не более того.

— Когда вы виделись с ней в последний раз?

— Мы расстались, когда она перестала работать официанткой. На этом наша дружба и кончилась.

Валландер понял, что она говорит правду. Ее настороженность тоже пропала.

— У Катарины в то время был кто-нибудь?

— Не знаю, — ответила она.

— Но раз вы вместе работали и к тому же общались, вы бы должны были знать об этом?

— Она никогда ни о ком не говорила.

— И вы никогда ее ни с кем не видели?

— Никогда.

— А подруги у нее были?

Маргарета Нюстедт подумала и назвала Валландеру три имени. Те, что Валландер уже знал.

— Больше никого?

— По крайней мере, мне об этом не известно.

— Вы когда-нибудь слышали имя Эужен Блумберг?

Она задумалась.

— Это не тот, кого убили?

— Да, он. Вы не помните, Катарина никогда о нем не говорила?

Она вдруг серьезно на него посмотрела.

— Это она сделала?

Валландер уцепился за ее вопрос.

— А вы думаете, она могла кого-нибудь убить?

— Нет. Катарина была очень спокойная.

Валландер не знал, как ему продолжать.

— Вы ездили между Мальмё и Стокгольмом, — сказал он. — У вас наверняка было много работы. Но тем не менее вы не могли не говорить друг с другом. Вы уверены, что она никогда не упоминала никакой другой подруги? Это очень важно.

Она действительно старалась припомнить.

— Нет, — сказала она наконец. — Ничего такого я не помню.

И тут Валландеру показалось, что она на секунду засомневалась. Она поняла, что он это заметил.

— Может быть, — сказала она. — Но я плохо помню.

— Что?

— Это случилось, должно быть, сразу перед тем, как она уволилась. Я неделю проболела гриппом.

— И что же случилось?

— Когда я вернулась, она очень изменилась.

Валландер был весь внимание. Бирк тоже понял, что происходит что-то важное.

— В каком смысле изменилась?

— Я не знаю, как объяснить. Она была то возбуждена, то подавлена. Ее как будто подменили.

— Постарайтесь описать ее состояние. Это может оказаться очень важно.

— Обычно, когда нам было нечего делать, мы сидели в маленькой кухне в вагоне-ресторане. Болтали и листали газеты. Но когда я вернулась, все изменилось.

— Что именно?

— Она уходила.

Валландер ждал продолжения. Но Маргарета Нюстедт молчала.

— Она выходила из вагона-ресторана? Но ведь из поезда она выйти не могла. А что она сама говорила?

— Она ничего не говорила.

— Но вы, наверно, спрашивали? Ведь она изменилась и перестала болтать с вами в свободное время?

— Наверно, я спрашивала. Я не помню. Но она ничего не отвечала. Просто уходила, и все.

— И это все время повторялось?

— Нет. В последнее время, перед тем, как уволиться, все изменилось. Она как будто ушла в себя.

— Она могла встретить кого-нибудь в поезде? Какого-нибудь пассажира, который все время ездил этим поездом? Все что вы рассказываете, очень странно.

— Я не знаю.

Больше у Валландера вопросов не было. Он посмотрел на Бирка, но и ему нечего было добавить.

Из гавани как раз выходил паром.

— Пока все, — сказал Валландер. — Позвоните мне, если вспомните еще что-то.

Он записал свое имя и телефон на листочке бумаги и протянул ей.

— Больше я ничего не помню, — сказала она и, встав, вышла.

— Кого Катарина встретила в поезде? — спросил Бирк. — Пассажира, постоянно разъезжающего между Мальмё и Стокгольмом? Но она же не работала все время на одном и том же поезде? Ерунда какая-то получается.

Валландер почти не слышал, что говорил Бирк. Ему в голову пришла одна мысль, и он боялся ее упустить. Это не мог быть пассажир. Следовательно, это был кто-то другой, кто находился в поезде по той же причине, что и она. Кто-то, кто там работал.

Валландер посмотрел на Бирка.

— Кто работает в поезде? — спросил он.

— Наверное, машинист.

— Еще.

— Кондукторы. Один или несколько. Или, как это называется, проводники.

Валландер кивнул. Он вспомнил, к чему пришла в своих рассуждениях Анн-Бритт Хёглунд. Нечеткий рисунок. Человек с непостоянным, но повторяющимся рабочим расписанием. Как кто-то, кто работает в поезде.

Он встал.

В потайном ящичке тоже было расписание.

— Думаю, нам надо идти обратно к Карлу-Хенрику Бергстранду, — сказал Валландер.

— Ты хочешь искать еще одну официантку?

Валландер не ответил. Он уже выходил из здания терминала.

Карл-Хенрик Бергстранд, казалось, совсем не был доволен, когда снова увидел Валландера и Бирка. Валландер, не раздумывая, буквально внес его в кабинет и усадил на стул.

— Тот же период, — сказал он. — Весна девяносто первого. Тогда у вас работала женщина по имени Катарина Таксель. Ну, или на том, другом предприятии, которое продает кофе. Вы должны найти всех кондукторов или там, проводников и машинистов, которые работали на тех же поездах, что и Катарина Таксель. Особенно меня интересует неделя весной девяносто первого, когда Маргарета Нюстедт была на больничном. Вы меня поняли?

— Вы, должно быть, шутите, — сказал Карл-Хенрик Бергстранд. — Это невозможное задание — собрать все эти сведения. Это займет месяцы.

— Ну пара часов у вас, положим, есть, — любезно ответил Валландер. — А если потребуется, я попрошу начальника Государственной полиции позвонить своему коллеге генеральному директору Государственных железных дорог. И попрошу его пожаловаться на медлительность одного чиновника в Мальмё по фамилии Бергстранд.

Бергстранд понял. Он даже как будто принял вызов.

— Хорошо, давайте сделаем невозможное, — сказал он. — Но это займет несколько часов.

— Если вы обещаете поторопиться, то пусть это займет столько времени, сколько необходимо, — ответил Валландер.

— Вы можете переночевать в одной из наших гостиничных комнат недалеко от депо, — предложил Бергстранд. — Или в гостинице «Прайз», с которой у нас договор.

— Нет, — ответил Валландер. — Когда вы соберете эти сведения, то пошлете их по факсу в истадское полицейское управление.

— Разрешите только заметить, что это называется не кондукторы или проводники, — сказал Бергстранд. — Это называется проводники. И никак иначе. Проводник — это главнокомандующий поезда. Основа нашей системы — это по сути военные ранги.

Валландер кивнул. Но промолчал.

Когда они вышли из здания вокзала, было уже пол-одиннадцатого.

— Так ты думаешь, что это кто-то из обслуживающего персонала поезда?

— Да, скорее всего. Я не вижу никакого другого возможного объяснения.

Бирк надел фуражку.

— Значит, ждем.

— Ты в Лунде, я — в Истаде. Пусть записывающее устройство останется пока у Хедвиг Таксель. Катарина может позвонить опять.

Они расстались у здания вокзала. Валландер сел в машину и поехал через весь город к выезду на Истад. Он пытался понять, добрался ли он до самой маленькой китайской коробочки, у которой внутри уже ничего нет. Он не знал и был очень обеспокоен.

Он свернул на заправочную станцию рядом с последним разъездом перед Истадом. Залил полный бак. Когда, расплатившись, он выходил на улицу, то услышал, что звонит его телефон, оставленный на сиденье машины. С силой распахнув дверь, он схватил телефон.

Звонил Хансон.

— Где ты? — спросил он.

— На пути в Истад.

— Думаю, тебе лучше приехать.

Валландер вздрогнул. Он чуть было не уронил телефон.

— Вы нашли ее?

— Кажется, да.

Валландер ничего не ответил.

Он сразу же поехал в Лёдинге.

Сильный порывистый ветер все время менялся, пока не задул с севера.

35

Они нашли бедренную кость. Больше ничего.

Прошло еще несколько часов, пока они не раскопали остальные части скелета. В этот день дул порывистый и холодный пронизывающий ветер, который только усугублял всю безнадежность и омерзительность их работы.

Кость положили на полиэтиленовую пленку. Валландер думал, что им все равно повезло. Ведь они перекопали участок не больше двадцати квадратных метров и были на удивление неглубоко от поверхности, когда лопата стукнулась о кость.

Подошел врач и, присев, стал ее рассматривать. Конечно, он только мог сказать, что она человеческая. Но Валландеру и не нужно было никаких других подтверждений. Он и так не сомневался, что это останки Кристы Хаберман. Им предстояло копать дальше. Быть может, они найдут другие части ее скелета и тогда им удастся определить, как она умерла. Была ли она задушена? Или, может быть, Хольгер Эриксон застрелил ее? Что же произошло тогда, так много лет назад?

Валландер устал и был мрачен в тот бесконечный день. Его предчувствия оправдались, но от этого было не легче. Как будто прямо на его глазах разыгрывалась ужасающая история, о которой он предпочел бы не знать. Он все время с волнением ожидал звонка Карла-Хенрика Бергстранда. Пробыв часа два на поле с Хансоном и остальными полицейскими, занятыми поисками, он вернулся в участок. Он уже рассказал Хансону о том, что произошло в Истаде, о встрече с Маргаретой Нюстедт и о том, что Катарина Таксель, оказывается, какое-то время работала официанткой на поезде Мальмё — Стокгольм. И тогда-то она познакомилась с кем-то, оказавшим на нее очень сильное влияние. Что именно произошло, они пока не знали. Но встреча с этим неизвестным человеком стала для Катарины Таксель решающей. Валландер не знал даже, мужчина это или женщина. Он был уверен только, что, разыскав этого человека, они сильно продвинутся вперед и смогут наконец-то приблизиться к центру расследования.

Вернувшись в участок, он собрал всех, кто был на месте, и повторил то же самое, что полчаса назад рассказывал Хансону. Теперь можно было только ждать, когда из факса выползет сообщение.

Пока они сидели в зале заседаний, позвонил Хансон и сказал, что они нашли берцовую кость. Среди собравшихся царило мрачное настроение. Все уже ждали, что вот-вот в мокрой глине будет обнаружен череп.

День затянулся. Над Сконе собиралась первая осенняя буря. Листья носились по автомобильной стоянке. Все оставались сидеть, хотя не было ничего такого, что им непременно нужно было обсуждать сообща. У всех, к тому же, было полно дел. Валландер подумал, что сейчас важнее всего набраться сил. Если благодаря новым сведениям из Мальмё им удастся совершить рывок и расследование наберет ход, то большую часть работы нужно будет выполнить очень быстро. И потому они сейчас отдыхали, сидя и полулежа за столом в зале заседаний. Звонил Бирк и сказал, что Хедвиг Таксель никогда не слышала о Маргарете Нюстедт. Она совершенно забыла о том, что ее дочь действительно одно время работала официанткой в поезде. По мнению Бирка, она говорила правду. Мартинсон все время выходил звонить домой. А Валландер в его отсутствие полушепотом беседовал с Анн-Бритт Хёглунд, которой казалось, что Терезе уже намного лучше. Мартинсон тоже больше не заговаривал о своем увольнении. «В любом случае, пришлось бы подождать, — думал Валландер. — Расследование тяжких преступлений исключает личную жизнь».

В четыре позвонил Хансон и сказал, что они нашли средний палец. И тут же перезвонил: они обнаружили череп. Валландер предложил его сменить. Но Хансон заверил, что вполне может остаться.

Хватит с них и одного простуженного.

Когда Валландер рассказал, что нашли череп Кристы Хаберман, всех передернуло. Сведберг, державший в руке надкушенный бутерброд, тут же отложил его в сторону.

Валландеру приходилось испытывать такое и раньше.

Скелет еще ни о чем не говорит, пока не появится череп. Только тогда за останками начинает угадываться человек.

И в этой атмосфере усталого ожидания между участниками расследования, рассеянными по комнате, как одинокие острова, возникал время от времени разговор. Обсуждали какие-то детали. Кто-то задавал вопрос. Звучал ответ, что-то прояснялось, и разговор затихал.

Сведберг вдруг заговорил о Свенставике.

— Хольгер Эриксон, наверно, был очень странный человек. Сперва он заманивает к себе в Сконе польку. Одному Богу известно, что он ей наобещал. Женитьбу? Богатство? Сделать ее автомобильной королевой? И потом он ее почти сразу же убивает. Но чуть ли не тридцать лет спустя, чувствуя, что к нему самому подбирается смерть, он покупает себе прощение, завещая некоторую сумму денег церкви в Емтланде.

— Я читал его стихи, — сказал Мартинсон. — Во всяком случае, некоторые. Нельзя не отметить, что временами он очень нежен.

— С животными, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — С птицами. Но не с людьми.

Валландер вспомнил о пустой собачьей конуре. Сколько времени она пустует? Хамрен быстро позвонил Свену Тирену в машину и как раз застал его на месте. Они узнали, что последнюю собаку Хольгера Эриксона нашли как-то утром мертвой. Это случилось за несколько недель до того, как Хольгер Эриксон сам погиб в яме. Про собаку Тирен знал от своей жены, а той сообщил почтальон. От чего умерла собака, которая вообще-то была уже довольно старая, Тирен не знал. Валландер про себя решил, что кто-то, должно быть, убил ее, чтобы она не лаяла. И это мог быть только тот, кого они искали.

Они нашли еще одно объяснение. Но им по-прежнему не хватало общей версии. Пока еще ни в чем не было полной ясности.

В половине пятого Валландер позвонил в Мальмё. К телефону подошел Карл-Хенрик Бергстранд. Он сказал, что они пока не закончили, но уже скоро смогут выслать все имена и другие данные, которые просил Валландер.

Они продолжали ждать. Позвонил какой-то журналист и спросил, что они ищут в поместье Хольгера Эриксона. Валландер ничего не сказал, объяснив это интересами расследования. Но он не был груб. Напротив, он старался говорить как можно любезнее. Лиза Хольгерсон почти все время сидела с ними. Еще она выезжала вместе с Пером Окесоном в Лёдинге. Но в отличие от их прежнего шефа Бьёрка, она была немногословна. Валландер считал, что они очень разные. Бьёрк бы, например, воспользовался случаем и выразил свое недовольство последним распоряжением Государственного полицейского управления и связал бы это каким-то образом с идущим расследованием. Лиза Хольгерсон была другая. Особенно не раздумывая, Валландер решил, что вообще-то у них у каждого есть свои плюсы.

Хамрен сам с собой играл в крестики-нолики, Сведберг шарил по своей макушке в поисках последних оставшихся волосков, Анн-Бритт Хёглунд сидела с закрытыми глазами. Время от времени Валландер вставал и выходил в коридор. Он очень устал. Он не мог понять, что значило молчание Катарины Таксель. Может, им надо заявить о ее исчезновении? Но он боялся спугнуть женщину, которая ее увезла. Услышав, как в комнате заседаний зазвонил телефон, он поспешил обратно и остановился в дверях. Трубку поднял Сведберг. Валландер губами спросил: «Мальмё?». Сведберг помотал головой. Звонил снова Хансон.

— На этот раз ребро, — сказал, повесив трубку, Сведберг. — Может, сказать им, чтоб не звонили после каждой найденной кости?

Валландер сел за стол. Телефон зазвонил снова. Сведберг схватил трубку, но почти сразу передал ее Валландеру.

— Через несколько минут вы получите все по факсу, — сказал Карл-Хенрик Бергстранд. — Кажется, мы собрали все сведения, о которых вы просили.

— Это хорошо, — ответил Валландер. — Если понадобится какое-то разъяснение, я позвоню.

— Не сомневаюсь, — сказал Карл-Хенрик Бергстранд. — Я уже понял, что вы не из тех, кто сдается.

Они собрались в коридоре у факса. Через несколько минут появилась первая страница. Валландер сразу же увидел, что имен оказалось гораздо больше, чем он думал. Когда выползли последние строчки, они оборвали лист и сделали копии для всех. Вернувшись в комнату, они молча изучали список. Валландер насчитал тридцать два имени. Семнадцать проводников были женщины. Ни одной знакомой фамилии. Послужные списки и другие сведения казались нескончаемыми. Валландер долго не мог найти ту неделю, где не было имени Маргареты Нюстедт. С Катариной Таксель работало не меньше одиннадцати женщин-проводников. Валландер не был уверен, что правильно понял все сокращения и шифры разных служащих и их расписаний.

На минуту он снова почувствовал, как вернулась усталость. Но он сделал над собой усилие и постучал ручкой по столу.

— Здесь много имен, — сказал он. — Если я не совсем заблуждаюсь, то мы должны сосредоточить наше внимание на одиннадцати женщинах-проводниках. Кроме этого есть четырнадцать мужчин. Но мы начнем с женщин. Кому-то из вас знакома хоть одна фамилия?

Они склонились над столом. Ни одна фамилия еще не всплывала в расследовании. Валландеру не хватало Хансона. Самая лучшая память была у него. Валландер попросил полицейского из Мальмё снять копию списка и отправить Хансону.

— Тогда приступим, — сказал Валландер, когда тот вышел. — Одиннадцать женщин. Придется подробно разобрать каждую. Где-то, возможно, мы сможем обнаружить точку соприкосновения с нашим расследованием. Разделим их между собой. Начнем прямо сейчас. Вечер будет длинный.

Они поделили фамилии и разошлись. Валландер больше не чувствовал никакой усталости. Охота началась. Томительное ожидание наконец-то кончилось.

Много часов спустя, уже около одиннадцати вечера, Валландер снова засомневался. К тому времени они всего лишь смогли вычеркнуть два имени. Одна женщина погибла в автокатастрофе задолго до того, как нашли тело Хольгера Эриксона. Вторая попала в список по недоразумению, несмотря на то, что в то время уже выполняла административную работу в Мальмё. Ошибку обнаружил Карл-Хенрик Бергстранд и тут же позвонил Валландеру.

Они безуспешно искали какие-либо точки соприкосновения. В кабинет Валландера вошла Анн-Бритт Хёглунд.

— А что мне делать с этой? — спросила она, помахав листком бумаги, который держала в руке.

— А что с ней?

— Аннели Ульссон, 39 лет, замужем, четверо детей. Живет в Энгельхольме. Муж священник. До этого работала шефом холодного цеха в гостинице в Энгельхольме. Потом переквалифицировалась, не знаю почему. Если я правильно поняла, она глубоко религиозна. Работает, заботится о своей семье, а в оставшееся свободное время занимается рукоделием и всячески помогает миссии. Что мне с ней делать? Вызвать на допрос? Спросить, не убивала ли она трех мужчин за последний месяц? Может, она знает, где скрывается Катарина Таксель со своим новорожденным ребенком?

— Пока отложи ее, — сказал Валландер. — Это тоже шаг в нужном направлении.

Хансон вернулся из Лёдинге около восьми, когда дождь и ветер усилились настолько, что работать стало невозможно. Он сказал, что для продолжения поиска ему в следующий раз понадобится больше народа. Он сразу же включился в работу по девяти оставшимся досье. Валландер безуспешно пытался отправить его домой — по крайней мере, переодеться в сухое. Хансон не соглашался. Валландер догадывался, что он как можно скорее хотел стряхнуть с себя неприятные впечатления дня.

После одиннадцати Валландер сидел на телефоне, пытаясь найти каких-нибудь родственников проводницы по фамилии Ведън. За последний год она переезжала не менее пяти раз. У нее был тяжелый развод, и большую часть времени она пролежала на больничном. Валландер в очередной раз набирал номер справочного бюро, когда в дверях появился Мартинсон. Валландер тут же повесил трубку. По лицу Мартинсона было заметно, что что-то случилось.

— Кажется, я ее нашел, — медленно проговорил он. — Ивонн Андер. Сорок семь лет.

— Почему ты думаешь, что это она?

— Ну, для начала, она живет здесь, в Истаде. Ее квартира на Лирегатан.

— Так…

— Она кажется странной во многих отношениях. Как бы ускользает. Как все это расследование. Но у нее любопытное прошлое. Она какое-то время работаламладшей медсестрой, потом на «скорой помощи».

Валландер молча посмотрел на него. Потом быстро встал.

— Зови остальных, — сказал он. — Сейчас же.

Через несколько минут они собрались в зале заседаний.

— Мартинсон, вероятно, нашел ее, — сказал Валландер. — Она живет здесь, в Истаде.

Мартинсон рассказал все, что ему было известно о Ивонн Андер.

— Ей, значит, сорок семь, — начал он. — Родилась в Стокгольме. В Сконе, похоже, живет уже пятнадцать лет. Сначала жила в Мальмё. Потом переехала сюда, в Истад. Последние десять лет работала на Государственных железных дорогах. Но до этого, возможно, еще в молодости, она выучилась на младшую медсестру и много лет работала в здравоохранении. Почему она вдруг сменила профессию, я, конечно же, ответить не могу. Еще она была фельдшером на «скорой». Иногда довольно подолгу она не работала вообще.

— И что она делала? — спросил Валландер.

— Это неизвестно.

— Она замужем?

— Нет.

— Разведена?

— Не знаю. По крайней мере, детей у нее нет. Не думаю, что она когда-либо была замужем. Но ее расписание совпадает с расписанием Катарины Таксель.

Мартинсон читал по своей тетради. Дойдя до конца, он положил листок на стол.

— Да, еще одна деталь, — добавил он. — Она-то и привлекла мое внимание в первую очередь. Она активный член Спортивной ассоциации Государственных железных дорог в Мальмё. Конечно, она не единственная. Но меня удивило то, что она «качается».

В комнате стало очень тихо.

— Другими словами, она, надо думать, сильная, — продолжил Мартинсон. — А мы ведь, кажется, и разыскиваем женщину большой физической силы.

Валландер быстро оценил ситуацию. Она ли это? И принял решение.

— Давайте пока что отложим все остальные фамилии, — сказал он. — И займемся Ивонн Андер. Повтори теперь все сначала. Медленно.

Мартинсон повторил все еще раз. Возникали новые вопросы. На многие из них ответа не было. Валландер посмотрел на часы. Без четверти двенадцать.

— Мы должны сегодня же ее найти.

— Если она не работает, — заметила Анн-Бритт Хёглунд. — Судя по ее расписанию, она иногда занята ночью. Что вообще-то странно. Начальники состава работают обычно либо ночью, либо днем. А не и то и другое. Но, может быть, я не права.

— Либо она дома, либо нет, — сказал Валландер.

— А о чем мы будем с ней говорить?

Это спросил Хамрен. Вопрос был справедливый.

— Я не исключаю возможности, что Катарина Таксель у нее, — сказал Валландер. — В любом случае, это предлог. Ее мать беспокоится. Мы можем начать с этого. У нас нет против нее никаких доказательств. У нас нет ничего. Но я хочу получить отпечатки пальцев.

— Так мы не будем ее брать, — сказал Сведберг.

Валландер кивнул Анн-Бритт Хёглунд.

— Мы поедем к ней вдвоем. Пусть сзади будет еще машина, для прикрытия. На всякий случай.

— А что может случиться? — спросил Мартинсон.

— Я не знаю.

— А не слишком ли это неосторожно? — спросил Сведберг. — Ведь все-таки мы подозреваем ее в соучастии в жестоких убийствах.

— Мы, разумеется, будем вооружены, — ответил Валландер.

Их прервал полицейский из коммутаторской, постучавший в приоткрытую дверь.

— Звонил врач из Лунда, — сказал он. — Он сделал предварительное исследование найденных останков. Он думает, что скелет принадлежит женщине. И что он пролежал в земле очень долго.

— Понятно, — сказал Валландер. — Что ж, по крайней мере, мы почти раскрыли преступление двадцатисемилетней давности.

Полицейский вышел. Валландер вернулся к незаконченному разговору.

— Думаю, ничего не случится, — повторил он.

— А как мы объясним свое посещение, если Катарины Таксель там не окажется? Все-таки мы собираемся заявиться к ней посреди ночи.

— Мы спросим о Катарине, — ответил Валландер. — Мы ее разыскиваем. Вот и все.

— А что, если ее нет дома?

Валландер ответил, не раздумывая.

— Тогда мы войдем. А те, кто останется в машине, нас прикроют. Наши телефоны включены. Остальные будут ждать в участке. Я знаю, что поздно. Но ничего не поделаешь.

Никто ничего не возразил.

В самом начале первого они выехали из участка. Ветер перешел в штормовой. Валландер с Анн-Бритт Хёглунд ехали на ее машине. Подкрепление состояло из Мартинсона и Сведберга. Лирегатан находилась в самом центре города. Они оставили машину в соседнем квартале. Город был совсем пустой. По дороге им попалась только одна машина. Ночной патруль. Валландер вспомнил о новых велосипедных отрядах, которые собирались скоро ввести, и засомневался, что они смогут выезжать в такую погоду.

Ивонн Андер жила в отреставрированном фахверковом доме. Ее дверь выходила прямо на улицу. Всего в доме было три квартиры, средняя из которых принадлежала ей. Они перешли на противоположную сторону улицы и посмотрели на фасад. Кроме самого крайнего окна слева, где горел свет, в доме было темно.

— Или она спит, — сказал Валландер, — или ее нет дома. Но мы должны исходить из того, что она дома.

Было двадцать минут первого. Дул сильный ветер.

— Это она? — спросила Анн-Бритт Хёглунд.

Валландер заметил, что она мерзнет и не в духе. Потому ли, что они охотятся за женщиной?

— Да, — ответил он. — Она.

Они перешли улицу. Слева с выключенными фарами стояла машина Мартинсона и Сведберга. Анн-Бритт Хёглунд позвонила. Валландер прижался ухом к двери и слышал, как внутри раздался звонок. Они напряженно ждали. Валландер кивнул, чтобы она позвонила еще. Ничего. И еще раз. Но так же безрезультатно.

— Может, она спит? — предположила Анн-Бритт Хёглунд.

— Нет, — ответил Валландер. — Думаю, ее нет дома.

Он нажал на ручку двери. Заперто. Он шагнул назад и сделал знак сидящим в машине. Подошел Мартинсон. Он лучше всех умел открывать запертые двери без применения физической силы. У него были с собой фонарик и связка отмычек. Валландер светил ему, пока он работал. Наконец, больше чем через десять минут, дверь поддалась. Мартинсон забрал фонарик и вернулся в машину. Валландер огляделся. Улица была пуста. Они вошли. Немного постояли в тишине, прислушиваясь. В прихожей, похоже, не было окон. Валландер включил свет. Слева гостиная с низким потолком, справа — кухня. Прямо перед ними наверх вела узкая лестница. Она заскрипела, когда они стали подниматься. На втором этаже находилось три спальни. Все пустые. Во всей квартире никого не было.

Они попытались оценить ситуацию. Скоро уже час. Можно ли рассчитывать на то, что женщина станет возвращаться домой ночью? Валландер считал, что слишком много обстоятельств говорят против этого, и практически ни одно — за. Ведь с ней, кроме всего прочего, Катарина Таксель с новорожденным ребенком. Не будет же она таскать их за собой по ночам.

Валландер подошел к стеклянной двери в одной из спален. Она вела на балкон, почти целиком заставленный большими цветочными горшками. Но в горшках ничего не росло. Никаких цветов. Только земля.

От вида балкона с пустыми горшками ему вдруг стало не по себе. Он быстро вышел из комнаты.

Они спустились в прихожую.

— Сходи за Мартинсоном, — сказал Валландер. — А Сведберг пусть возвращается в участок. Надо искать дальше. Думаю, у Ивонн Андер есть не только эта квартира. Возможно, еще и дом.

— А на улице никто не останется?

— Она сегодня не придет. Но нам, конечно, кто-то здесь нужен. Пусть Сведберг пришлет машину.

Анн-Бритт Хёглунд уже собралась идти, но Валландер остановил ее. Потом огляделся. Прошел на кухню. Зажег лампу над раковиной. Там стояли две грязные кружки. Он завернул их в полотенце и дал Анн-Бритт Хёглунд.

— Отпечатки, — сказал он. — Отдай кружки Сведбергу. А он в свою очередь пусть передаст их Нюбергу. Быть может, это решит все.

Он снова поднялся наверх. Слышал, как она открыла дверь. Он постоял в полумраке. Потом неожиданно для себя самого прошел в ванную. Взял полотенце и понюхал. От него исходил слабый запах необычных духов.

Но этот запах вдруг напомнил ему еще что-то.

Он попытался выхватить этот образ из памяти. Вспомнить запах. Он понюхал еще раз. Но вспомнить не мог. Хотя чувствовал, что это воспоминание где-то совсем рядом.

Он знал этот запах откуда-то еще. Он сталкивался с ним раньше. Только не мог вспомнить где или когда. Но это было совсем недавно.

Он вздрогнул, услышав, как открылась дверь внизу. Сразу на лестнице показались Мартинсон и Анн-Бритт Хёглунд.

— Что ж, начнем поиски, — сказал Валландер. — Мы ищем не только доказательства ее причастности к убийствам. Но и того, что у нее есть еще одно жилье. Нам нужно выяснить, где оно.

— Почему ты думаешь, что оно у нее есть? — спросил Мартинсон.

Они все время говорили тихо, как будто женщина, которую они искали, была рядом и могла их услышать.

— Катарина Таксель, — сказал Валландер. — Ее ребенок. Кроме того, мы все время полагали, что Ёсту Рунфельдта три недели держали в заключении. Я сильно сомневаюсь, что это происходило здесь. Посреди Истада.

Мартинсон и Анн-Бритт Хёглунд остались наверху. Валландер спустился на первый этаж. Он задвинул занавески в гостиной и зажег свет. Потом встал посередине и, медленно поворачиваясь вокруг, начал осматривать комнату. Ему нравилась мебель. Хозяйка квартиры курила. Валландер осмотрел пепельницу на маленьком столике у кожаного дивана. Окурков в ней не было. Но были следы пепла. На стенах висели картины и фотографии. Он подошел поближе и рассмотрел несколько картин. Натюрморты, вазы с цветами. Так себе. В нижнем левом углу подпись. Анна Андер — 58. Видимо, родственница. Валландер подумал, что Андер — нечастая фамилия. Она встречалась ему в шведской уголовной истории, только он не помнил, в какой связи. Он посмотрел на одну из фотографий в рамке. Поместье в Сконе. Снимок сделан наискосок сверху. Наверное, фотограф стоял на крыше или на высокой лестнице. Валландер обошел комнату. Попытался почувствовать присутствие хозяйки. «Почему это так сложно? — подумал он. — Все производит впечатление покинутости. Опрятной и педантичной покинутости. Она здесь бывает нечасто. Она проводит свое время где-то еще».

Он подошел к маленькому письменному столу у стены. В щелку между стеной и шторой он разглядел небольшой садик. Окно было закрыто неплотно. В комнату проникал холодный воздух. Валландер выдвинул стул и сел. Потянул на себя самый большой ящик. Он был не заперт. Мимо по улице проехал автомобиль. Валландер увидел, как в каком-то окне отразился свет фар и исчез. Потом был опять только ветер. В ящике лежала груда перевязанных в пачки писем. Валландер нашел свои очки и взял самое верхнее письмо. Отправитель: А. Андер. Письмо отправлено из Испании. Валландер вытащил его из конверта и быстро проглядел написанное. Анна Андер была ее мать. Это становилось ясно из первых же строчек. Она описывала свое путешествие. На последней странице она сообщала, что направляется в Алжир. Письмо было датировано апрелем девяносто третьего года. Он положил письмо обратно. Наверху скрипел пол. Валландер пошарил рукой на дне ящика. Ничего. Она начал осматривать остальные. «Даже бумаги могут казаться покинутыми», — думал он. Он не нашел ничего, что привлекло бы его внимание. Неестественно пусто. Валландер был уже точно уверен, что живет она в другом месте. Он продолжал просматривать содержимое ящиков.

Наверху скрипел пол.

Было полвторого.

* * *

Ночь. Она сидела за рулем еле живая от усталости. Катарина была взволнована. Ей пришлось выслушивать ее несколько часов. Она часто пыталась понять, почему эти женщины такие слабые. Они позволяли себя мучить, избивать, убивать. Если же они оставались в живых, то потом сидели и плакались ночи напролет. Она их не понимала. Сейчас, сидя за рулем машины, она думала, что на самом деле презирает их. За их безответность.

Был час ночи. Обычно она в это время спала. Завтра ей рано на работу. К тому же, в ее планы входило ночевать в Вольшё. Сейчас, однако, она рискнула оставить Катарину с ребенком одних. Она убедила ее побыть какое-то время у нее. Еще несколько дней, может, неделю. Завтра вечером они опять позвонят ее матери. Позвонит Катарина. Сама она будет сидеть рядом. Она не думала, что Катарина скажет что-то лишнее. Но она все равно будет рядом.

В десять минут второго она приехала в Истад.

Она инстинктивно почувствовала опасность, когда сворачивала на Лирегатан. Эта машина. Потушенные фары. Но она не могла повернуть. Нужно было ехать дальше. Проезжая мимо машины, она бросила на нее быстрый взгляд. Внутри сидели двое мужчин. Она чувствовала, что в квартире горит свет. Она так разозлилась, что изо всех сил нажала на газ. Машина рванула вперед. Свернув за угол, она так же резко затормозила. Выходит, они ее нашли. Те, кто следили за домом Катарины Таксель. Теперь они добрались до ее квартиры. У нее закружилась голова. Но это был не страх. В квартире нет ничего такого, что может привести их в Вольшё. Ничего, что рассказало бы им о ней. Ничего, кроме ее имени.

Она сидела, не двигаясь. Ветер ударял машину. Она выключила двигатель и потушила фары. Надо возвращаться в Вольшё. Теперь она понимала, зачем приехала. Проверить, добрались ли до ее квартиры преследовавшие ее люди. Она все равно далеко впереди их. Им никогда ее не догнать. Она будет складывать свои бумажки до тех пор, пока в ее списке не исчезнет последнее имя.

Она снова завела двигатель. Решила, что еще раз проедет мимо своего дома.

Машина стояла там же. Она затормозила в двадцати метрах от нее, не выключая двигателя. Несмотря на большое расстояние и неудобный угол наблюдения, она видела, что шторы в ее квартире задвинуты. Те, что находились внутри, включили свет. Они искали. Но им ничего не найти.

Она уехала. Постаравшись остаться незамеченной, тронулась с места спокойно, а не рывком, как обычно.

Когда она вернулась в Вольшё, Катарина и ребенок спали. Ничего не случится. Все будет идти по плану.

* * *

Валландер опять занялся письмами, когда услышал быстрые шаги на лестнице. Он встал. Это был Мартинсон. Сразу за ним спустилась Анн-Бритт Хёглунд.

— Посмотри-ка сюда, — сказал Мартинсон. Он был бледен, голос дрожал.

Он положил на стол раскрытую потрепанную тетрадь в черной обложке. Валландер наклонился и надел очки. Ряд имен. На полях напротив каждого — номер. Он наморщил лоб.

— Пролистай немного вперед, — сказал Мартинсон.

Валландер послушался. Ряд имен повторился. Поскольку на страницах были стрелочки, что-то зачеркнуто или исправлено, ему показалось, что это какой-то черновик.

— Переверни еще пару страниц, — сказал Мартинсон.

По его голосу Валландер слышал, что он сильно взволнован.

Ряд имен опять повторился. На этот раз исправлений и зачеркиваний было больше.

И тогда он увидел.

Он нашел первое знакомое имя. Ёста Рунфельдт. Потом другие два: Хольгер Эриксон и Эужен Блумберг. С самого края их столбика были написаны даты.

Даты их гибели.

Валландер посмотрел на Мартинсона и Анн-Бритт Хёглунд. Оба были очень бледны.

Никаких сомнений не оставалось. Они не ошиблись.

— Здесь больше сорока имен, — сказал Валландер. — Она их всех собиралась убить?

— Во всяком случае, мы знаем, кто следующий, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

Она указала пальцем.

Туре Грунден. Перед его именем был красный восклицательный знак. Но на полях не стояло даты.

— В самом конце есть отдельный листок, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

Валландер осторожно достал его. Это были записи, сделанные очень аккуратно. Валландеру пришло в голову, что почерк похож на почерк его бывшей жены Моны. Закругленные буквы, ровные и правильные строчки. Никаких зачеркиваний или исправлений. Но разобрать написанное было очень сложно. Что значили эти записи? Тут были цифры, название станции Хеслехольм, число и что-то, похожее на время из расписания поездов. 7.50. Завтрашнее число. Суббота 22 октября.

— Что это значит? — спросил Валландер. — Что Туре Грунден собирается сойти с поезда в Хеслехольме в 7.50?

— А может, он, наоборот, сядет на поезд, — заметила Анн-Бритт Хёглунд.

Валландер понял. Он не раздумывал.

— Звони Бирку в Лунд. У него есть телефон человека в Мальмё по имени Карл-Хенрик Бергстранд. Пусть он его разбудит и узнает, работает ли Ивонн Андер на поезде, который останавливается или отходит из Хеслехольма в 7.50 завтра утром.

Мартинсон достал свой телефон. Валландер, не отрываясь, глядел на раскрытую тетрадь.

— Где она? — спросила Анн-Бритт Хёглунд. — Где она сейчас? Ведь мы знаем, где она скорее всего будет завтра утром.

Валландер посмотрел на нее. За ее спиной он видел картины и фотографии. Вдруг он понял. Он должен был догадаться раньше. Он подошел к стене и сорвал снимок в рамке. Перевернул. Хансгорден в Вольшё. 1965. Кто-то подписал фотографию чернилами.

— Вот где она живет, — сказал Валландер. — И, вероятно, там же находится и сейчас.

— Что будем делать? — спросила Анн-Бритт Хёглунд.

— Едем туда и берем ее, — ответил Валландер.

Мартинсон связался с Бирком. Они ждали. Разговор был короткий.

— Он обещал разыскать Бергстранда, — сказал Мартинсон.

Валландер держал в руке тетрадь.

— Тогда пошли, — сказал он. — Остальных захватим по дороге.

— А мы знаем, где находится Хансгорден? — просила Анн-Бритт Хёглунд.

— Это можно найти в реестре недвижимости, — ответил Мартинсон. — Я это сделаю за десять минут.

Они очень торопились. В пять минут третьего они были в участке. Собрали уставших коллег. Мартинсон стал искать Хансгорден в своих базах данных. Это заняло больше времени, чем он думал. Когда он нашел его, было уже около трех. Они посмотрели на карте. Хансгорден находился на окраине Вольшё.

— Нам брать оружие? — спросил Сведберг.

— Да, — ответил Валландер. — Но не забывайте, что там Катарина Таксель. И ребенок.

В комнату вошел Нюберг. Волосы его стояли дыбом и глаза были красные от усталости.

— На одной чашке мы нашли, что искали, — сказал он. — Отпечатки совпадают. С теми, что на сумке. И на окурке. Из-за того, что здесь нет большого пальца, я не могу сказать, тот же это, что на башне, или нет. Странно только, что он, кажется, появился там позже. Как будто она была там еще раз. Если это она. Но похоже, что так. Кто она?

— Ивонн Андер, — сказал Валландер. — Мы сейчас за ней едем. Как только Бергстранд позвонит.

— А надо ли нам его дожидаться? — спросил Мартинсон.

— Полчаса, — ответил Валландер. — Не больше.

Они ждали. Мартинсон вышел — проверить, что квартира на Лирегатан все так же остается под наблюдением.

Через 22 минуты позвонил Бергстранд.

— Ивонн Андер работает на поезде северного направления, который отходит из Мальмё завтра рано утром, — сказал он.

— Понятно, — сказал Валландер.

Без пятнадцати четыре они выехали из Истада. Буря была в самом разгаре.

Перед отъездом Валландер сделал два телефонных звонка. Первый — Лизе Хольгерсон. Второй — Перу Окесону.

Никто из них не возражал.

Ее надо брать как можно скорее.

36

В начале шестого они окружили дом, который носил название Хансгорден. Дул штормовой порывистый ветер, все замерзли. Дом был окружен незаметно. После короткого обсуждения они решили, что Валландер и Анн-Бритт Хёглунд войдут вовнутрь. Остальные заняли такие позиции, чтобы рядом с каждым был, по крайней мере, один человек.

Они оставили машины вне пределов видимости и последний кусок до дома прошли пешком. Валландер сразу же заметил красный «гольф». На пути в Вольшё он волновался, что она уже уехала. Но машина на месте. Значит, она еще дома. В доме было темно и тихо. Никаких движений. Сторожевых собак Валландер тоже не заметил.

Все произошло очень быстро. Они заняли свои позиции. Потом Валландер попросил Анн-Бритт Хёглунд сообщить остальным по рации, что они подождут несколько минут, прежде чем войти.

Подождут чего? Анн-Бритт Хёглунд не поняла, почему он так сказал. Валландер ничего не объяснил. Может быть, он сам хотел подготовиться? Завершить внутреннюю работу? Или ему нужно было время, чтобы побыть одному несколько минут и обдумать все случившееся? Теперь он стоял у дома, замерзая, и все казалось ему нереальным. Целый месяц они преследовали ускользающую и странную тень. И вот они догнали ее. Преследование окончено. Валландеру словно хотелось освободиться от чувства нереальности всего, что произошло. И, конечно же, от чувства нереальности, которое вызывала в нем женщина там в доме, которую они сейчас арестуют. Для всего этого Валландеру необходима была небольшая передышка. Поэтому он и сказал, что они войдут не сразу.

Он стоял вместе с Анн-Бритт Хёглунд, укрывшись от ветра у полуразвалившегося сарая. До двери было метров двадцать пять. Время шло. Скоро рассвет. Больше ждать нельзя.

Валландер напомнил об оружии. Но он хотел, чтобы все прошло тихо. Все-таки в доме были Катарина Таксель и ребенок.

Нельзя допустить ни одной ошибки. И самое важное — это сохранять спокойствие.

— Пошли, — сказал Валландер. — Сообщи остальным.

Анн-Бритт Хёглунд тихо передала информацию по рации. Получила ответные подтверждения: ее поняли. Достала пистолет. Валландер покачал головой.

— Положи его в карман, — сказал он. — Но не забудь, в какой.

В доме было так же тихо. Они двинулись, Валландер впереди, сзади наискосок от него Анн-Бритт Хёглунд. Ветер не прекращался. Валландер еще раз взглянул на часы. 5.19. Ивонн Андер должна бы уже встать, если она хочет успеть на свой ранний поезд. Они остановились у двери. Валландер набрал воздух в легкие. Постучал и отошел назад. Рука лежала на пистолете в правом кармане куртки. Ничего. Он шагнул вперед и снова постучал. Нажал на ручку двери. Заперто. Постучал еще. Вдруг его охватило беспокойство. Он изо всех сил забарабанил в дверь кулаком. Никакого ответа. Что-то не так.

— Будем взламывать, — сказал Валландер. — Передай им по рации. У кого лом? Почему его не дали нам?

Анн-Бритт Хёглунд твердым голосом отдавала распоряжения. Она встала спиной к ветру. Валландер все время следил за окнами рядом с дверью. Прибежал Сведберг с ломом. Валландер велел ему сразу же вернуться на свою позицию. Потом, подперев дверь ломом, нажал на него. Он чувствовал огромный прилив сил. Замок вылетел. В прихожей горел свет. Не задумываясь, Валландер вытащил пистолет. Анн-Бритт Хёглунд быстро последовала его примеру. Валландер пригнулся и вошел. Анн-Бритт Хёглунд прикрывала его сзади. Все было тихо.

— Полиция! — крикнул Валландер. — Мы разыскиваем Ивонн Андер.

Никакого ответа. Он крикнул еще раз. Осторожно начал двигаться к той комнате, которая находилась прямо перед ним. Анн-Бритт Хёглунд шла сзади наискосок от него. Снова вернулось чувство нереальности. Он быстро вошел в большую открытую комнату. Огляделся вокруг, держа пистолет в вытянутой руке. Все пусто. Он опустил руку. Анн-Бритт Хёглунд стояла за дверью. Комната была большая. Горел свет. У одной стены стояла странной формы печь.

Вдруг в другом конце комнаты открылась дверь. Валландер вздрогнул и поднял пистолет, Анн-Бритт Хёглунд присела на одно колено. В комнату в одной ночной рубашке вошла Катарина Таксель. Вид у нее был испуганный.

Валландер опустил пистолет, Анн-Бритт Хёглунд сделала то же.

И тут Валландер понял, что Ивонн Андер в доме нет.

— В чем дело? — спросила Катарина Таксель.

Валландер быстро подошел к ней.

— Где Ивонн Андер?

— Ее здесь нет.

— Где она?

— Вероятно, по дороге на работу.

Валландер очень торопился.

— Кто за ней приехал?

— Она всегда ездит сама.

— Но ее машина на месте.

— У нее две машины.

«Все так просто, — подумал Валландер. — У нее, оказывается, есть еще одна машина».

— С вами все в порядке? — спросил он. — А ваш ребенок?

— Почему с нами должно быть что-то не в порядке?

Валландер быстро осмотрел комнату. Потом велел Анн-Бритт Хёглунд позвать остальных. У них мало времени. Нужно продолжать.

— Позвони Нюбергу, — сказал он. — Дом нужно обыскать от подвала до потолочных перекрытий.

Замерзшие полицейские собрались в большой белой комнате.

— Она уехала, — сообщил Валландер. — Она на пути в Хеслехольм. Во всяком случае, у нас нет причин думать иначе. Там она приступит к выполнению своего замысла. В Хеслехольме на поезд садится пассажир по имени Туре Грунден. Тот самый, что в ее списке — следующая жертва.

— Неужели она убьет его в поезде? — с сомнением в голосе спросил Мартинсон.

— Этого мы не знаем, — ответил Валландер. — Но мы не можем допустить, чтобы произошло еще одно убийство. Мы должны поймать ее.

— Нужно предупредить полицию в Хеслехольме, — сказал Хансон.

— Сделаем это по дороге, — ответил Валландер. — Хансон и Мартинсон едут со мной. Остальные займутся домом. И надо расспросить Катарину Таксель.

Валландер кивнул в ее сторону. Она стояла у стены. В сером освещении она почти сливалась со стеной, растворялась, казалась незаметной. Может ли человек быть настолько бледен, что его уже невозможно различить?

Они поехали. Хансон сел за руль. Мартинсон хотел было звонить в Хеслехольм, но Валландер его остановил.

— Думаю, лучше нам это сделать самим, — сказал он. — Если начнется суматоха, то неизвестно, чего ожидать. Эта женщина опасна. Теперь я и сам это понимаю. Опасна и для нас.

— Еще бы, — удивился его словам Хансон. — Если она убила троих. Одного из них сбросила на колья. Задушила другого и утопила третьего. Если такая женщина не опасна, то извините.

— Мы даже не знаем, как выглядит этот Грунден, — сказал Мартинсон. — Что, мы будем объявлять его имя по громкоговорителю? А она, надеюсь, в форме?

— Наверно, — ответил Валландер. — Разберемся, когда приедем. Поставь мигалку. У нас нет времени.

Хансон ехал быстро. Но все равно времени было в обрез. Когда до Хеслехольма оставалось ехать двадцать минут, Валландер понял, что они успевают.

Потом у них спустила шина. Хансон выругался и затормозил. Стало понятно, что надо менять левое заднее колесо, и Мартинсон снова собрался звонить в полицию Хеслехольма. Пусть, по крайней мере, вышлют машину. Но Валландер запретил. Он принял решение. Они все равно успевают. Они в бешеном темпе меняли колесо, а ветер рвал и трепал их одежду. Скоро они уже ехали дальше. Хансон вел очень быстро, время истекало, и Валландер пытался решить, что им делать. Он с трудом мог представить себе, что Ивонн Андер убьет Туре Грундена прямо на перроне, на глазах у всех. Это было непохоже на нее. Валландер решил, что пока что о Туре Грундене они могут не думать. Надо искать ее — женщину в форме — и брать, стараясь не привлекать к себе внимание.

Они добрались до Хеслехольма, но Хансон, нервничая, завез их не туда, хотя и утверждал, что знает дорогу. Теперь даже Валландер вышел из себя, и, доехав наконец до станции, они уже почти кричали друг на друга. Они выбежали из машины, так и оставив мигалку включенной. «Трое мужчин, — подумал Валландер. — Во цвете лет. Такое ощущение, будто они собираются ограбить билетную кассу или, в крайнем случае, поспеть на уходящий поезд». Часы показывали, что у них есть ровно три минуты. 7.47. Объявили поезд. Но Валландер не понял, прибыл он или уже отходит. Он сказал Мартинсону и Хансону, что теперь надо успокоиться. Они будут двигаться по перрону на некотором расстоянии, но не теряя друг друга из виду. Обнаружив ее, они ее окружат и попросят последовать за ними. Валландер понимал, что это самый ответственный момент. Они не могли знать наверняка, как она прореагирует. Они должны быть наготове. Но стрелять нельзя, нужно брать ее силой. Он подчеркнул это несколько раз. Ивонн Андер не вооружена. Они должны быть наготове, но стрелять нельзя.

Они вышли на перрон. Ветер был такой же сильный и порывистый. Поезд еще не подошел. Пассажиры, как могли, укрывались от ветра. В это субботнее утро людей, ехавших на север, было на удивление много. Валландер шел впереди, сразу за ним — Хансон и последним, совсем близко к краю платформы — Мартинсон. Валландер сразу же заметил какого-то начальника состава, который стоял на платформе и курил. Валландер от напряжения вспотел. Ивонн Андер он нигде не видел. Ни одной женщины в форменной одежде. Он быстро осмотрелся, думая найти Туре Грундена. Но это было, конечно же, бессмысленно. Валландер понятия не имел, как он выглядит. Он был всего лишь вычеркнутым именем в жуткой тетрадке. Он переглянулся с Хансоном и Мартинсоном. Потом посмотрел на станцию, на случай, если она шла с той стороны. Показался поезд. Валландер чувствовал, что что-то не так. Он все еще отказывался верить, что она задумала убить Туре Грундена прямо на перроне. Но точно он не был уверен. Слишком часто люди, чье поведение можно было предугадать заранее, неожиданно теряли над собой контроль и действовали импульсивно, вопреки привычке. Пассажиры взяли свои сумки. Поезд подъезжал к перрону. Проводник бросил сигарету. Валландер понял, что другого выхода у него нет. Он должен спросить проводника. Может, Ивонн Андер уже в поезде. Или же у нее изменилось расписание. Поезд остановился. Валландеру пришлось протискиваться между пассажирами, торопившимися побыстрее уйти с ветра и сесть в поезд. Вдруг немного поодаль Валландер заметил одинокого мужчину. Он как раз нагнулся за своей сумкой. Рядом с ним стояла женщина. На ней был длинный, развевавшийся от ветра плащ. На соседний путь прибывал поезд. Валландер особенно не задумывался о том, правильно ли он понял ситуацию. Но действовал он, словно все и так было ясно. Он оттолкнул пассажиров, стоявших у него на пути. Где-то за ним бежали Хансон и Мартинсон, хотя они не очень хорошо понимали, куда. Валландер увидел, как женщина вдруг схватила мужчину сзади. Видно было, что она очень сильная. Она почти что оторвала его от земли. Валландер скорее почувствовал, чем понял, что она собирается бросить его на рельсы перед вторым поездом. Он не успевал добежать и потому закричал. Несмотря на грохот локомотива, она не могла не услышать его. Короткого замешательства было достаточно. Она посмотрела на Валландера. Одновременно рядом с ним появились Мартинсон и Хансон. Они бросились к женщине, которая тем временем уже отпустила свою жертву. Длинный плащ взметнулся, и под ним Валландер разглядел форму проводника. Внезапно она подняла руку и сделала жест, остановивший обоих полицейских. Она сорвала с себя волосы. Ветер тут же подхватил их и унес. Под париком у нее была короткая стрижка. Мартинсон и Хансон уже снова бежали. Туре Грунден, похоже, все так же ничего не понимал.

— Ивонн Андер! — крикнул Валландер. — Полиция!

Мартинсон уже был около нее. Валландер видел, как он протянул руку, чтобы схватить ее. Потом все произошло слишком неожиданно. Правой рукой она нанесла Мартинсону сильный и точный удар по лицу. Он, не проронив ни звука, упал на перрон. За спиной Валландера кто-то вскрикнул — кто-то из пассажиров заметил происходящее. Хансон замер на месте, увидев, что случилось с Мартинсоном. Он попытался вытащить свой пистолет. Но было слишком поздно. Она уже схватила его за куртку и сильно ударила коленом в пах. На секунду задержалась, нагнувшись над ним, а потом побежала. Сорвала с себя длинный плащ, который подхватил и унес порыв ветра. Валландер подбежал к Мартинсону и Хансону, посмотреть, как они. Мартинсон был без сознания. Хансон весь побелел и стонал от боли. Когда Валландер посмотрел на платформу, женщина уже скрылась из виду. Он побежал за ней. Увидел, как она исчезла за путями. Он понял, что ему ее уже не догнать. К тому же он волновался за Мартинсона. Он повернул обратно и заметил, что Туре Грундена на платформе нет. Подбежало несколько железнодорожников. Никто, разумеется, не понял в этой суматохе, что же на самом деле произошло.

Позднее Валландер будет вспоминать следующий час как неразбериху, которая, казалось, никогда не кончится. Он пытался решать несколько вопросов одновременно. Но никто не понимал, чего он хочет. Вокруг него все время толпились пассажиры. Посреди этой страшной суматохи Хансон начал наконец приходить в себя. Но Мартинсон по-прежнему был без сознания. Валландер накинулся на врачей «скорой помощи» за то, что они так долго ехали, и только когда на перроне появились недоумевающие хеслехольмские полицейские, он смог хоть немного оценить ситуацию. Мартинсон получил сильный удар. Но дышал он ровно. Врачи унесли его, и Хансон, который был уже на ногах, поехал с ним в больницу. Валландер объяснял полицейским, что они собирались задержать проводницу. Но ей удалось скрыться. Тут Валландер заметил, что поезд уже ушел. Сел ли на него Туре Грунден? Дошло ли до него вообще, как близок он был от смерти? Валландер заметил, что никто в сущности не понимает, о чем он говорит. Только благодаря его удостоверению и авторитету его не принимали за сумасшедшего.

Единственное, кроме состояния здоровья Мартинсона, что его интересовало, это куда скрылась Ивонн Андер. В эти безумные минуты на перроне он позвонил Анн-Бритт Хёглунд и все ей рассказал. Она пообещала проследить, чтобы в Вольшё были готовы к возможному возвращению преступницы. Квартира в Истаде тоже была немедленно поставлена под наблюдение. Но Валландер сомневался. Он не думал, что она там появится. Теперь она знала, что за ней не только следят. Они уже идут за ней по пятам и не сдадутся, пока ее не поймают. Куда она могла исчезнуть? Побег без дальнейшего плана? Валландер не мог не предвидеть такой возможности. Но что-то говорило против. Она планирует все. Она из тех, кто тщательно продумывает свои шаги. Валландер опять позвонил Анн-Бритт Хёглунд. Он просил ее поговорить с Катариной Таксель. Нужно задать только один вопрос. Есть ли у Ивонн Андер еще одно тайное жилище? Все остальные вопросы могут пока подождать.

— У нее всегда есть запасной выход, — сказал Валландер. — Она могла назвать какой-то адрес, место — Катарине могло и в голову не прийти, что это тайник.

— А что если она поедет к Катарине в Лунд?

Валландеру эта мысль показалась правдоподобной.

— Позвони Бирку, — сказал он. — Пусть он этим займется.

— У нее есть ключи от Катарининой квартиры, — добавила Анн-Бритт Хёглунд. — Это сказала Катарина.

Валландера довезли до больницы в полицейской машине. Хансон чувствовал себя плохо и лежал на носилках. Его мошонка распухла, и он должен был остаться в больнице для обследования. Мартинсон все еще не приходил в сознание. Врач сказал, что у него сильное сотрясение мозга.

— Наверное, здоровенный мужик попался, — заметил врач.

— Да, — ответил Валландер. — Только мужик этот был женщиной.

Валландер вышел из больницы. Куда она могла поехать? Какая-то неопределенная мысль вертелась у него в голове. Мысль, которая могла содержать ответ, где она сейчас, или по крайней мере, куда направляется.

Потом он понял. Совершенно неподвижно он стоял у здания больницы. Нюберг же сказал очень однозначно. Отпечатки на вышке, вероятно, появились позднее. Возможность, хоть и небольшая, все-таки есть. Ивонн Андер чем-то похожа на него самого. В критические минуты она ищет уединения. Места, где она может все обдумать. Принять решение. Во всех ее действиях чувствовался детальный план и тщательно составленные расписания. Теперь же все вокруг нее рушилось.

Валландер решил, что стоит, несмотря ни на что, попробовать.

Место, само собой, огорожено. Но Хансон сказал, что работы будут продолжены, только когда им дадут еще людей. Наблюдение ведется патрульными машинами. А она могла вернуться туда той же дорогой, которой приезжала раньше.

Валландер попрощался с помогавшими ему полицейскими. Они так и не поняли, что произошло на станции. Но Валландер пообещал, что их в течение дня проинформируют. Речь шла всего лишь о сорвавшемся обычном задержании. Ничего опасного не случилось. Полицейские, попавшие в больницу, скоро снова будут на ногах.

Валландер сел в машину и в третий раз позвонил Анн-Бритт Хёглунд. Он не сказал, в чем дело. Только попросил встретить его у поворота на дорогу к дому Хольгера Эриксона.

В начале одиннадцатого Валландер приехал в Лёдинге. Анн-Бритт Хёглунд ждала его у своей машины. Последний отрезок пути до дома Хольгера Эриксона они проехали в машине Валландера. Он остановился за несколько метров от дома. До сих пор он ничего ей не объяснил. Она вопросительно на него посмотрела.

— Очень может быть, что я ошибаюсь, — сказал он. — Но есть вероятность, что она вернется сюда. На вышку. Она была здесь и раньше.

Валландер напомнил Анн-Бритт Хёглунд про отпечатки пальцев на перилах.

— Что ей здесь делать? — спросила Анн-Бритт Хёглунд.

— Я не знаю. Но ее преследуют. Ей нужно собраться с мыслями. К тому же, она была здесь раньше.

Они вылезли из машины. Ветер дул нещадный.

— Мы нашли больничный халат, — сказала она. — И еще пакет с нижним бельем. Можно, наверно, считать, что местом заключения Ёсты Рунфельдта было Вольшё.

Они подошли к дому.

— Что если она на вышке?

— Будем ее брать. Я обойду холм с другой стороны. Если она приедет, то машину оставит именно там. Потом ты спустишься по тропинке. На этот раз мы будем держать оружие наготове.

— Вряд ли она приедет, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

Валландер ничего не ответил. Он знал, что она вполне может оказаться права.

Они расположились на дворе, с подветренной стороны. Заградительная лента у канавы, где они копали, была сорвана ветром. На вышке никого. Она четко вырисовывалась в осеннем свете.

— В любом случае, подождем, — сказал Валландер. — Если она приедет, то приедет скоро.

— Она уже в региональном розыске, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.

— Если мы ее не поймаем, то скоро за ней будут охотиться по всей стране.

С минуту они постояли молча. Ветер рвал их одежду.

— Что заставляет ее это делать? — спросила Анн-Бритт Хёглунд.

— Это может объяснить только она сама, — ответил Валландер. — Но, возможно, она сама подвергалась насилию?

Анн-Бритт Хёглунд не ответила.

— Думаю, она очень одинока, — сказал Валландер. — И видит смысл и призвание своей жизни в том, чтобы убивать за других.

— Сначала мы думали, что разыскиваем наемника, — сказала она. — А теперь ждем, что на заброшенную вышку приедет женщина-кондуктор.

— И все-таки с наемником мы не так уж ошиблись, — задумчиво сказал Валландер. — За исключением того, что это женщина и работает, насколько нам известно, бесплатно. Все-таки здесь есть что-то общее с нашей первой версией.

— Катарина Таксель рассказала, что познакомилась с ней через группу женщин, собиравшихся здесь, в Вольшё. Правда, их первая встреча произошла в поезде. Ты был прав. Она спросила Катарину про синяк на виске. Та попыталась увернуться. Но она ее разгадала. Ее избил Эужен Блумберг. Я так и не поняла до конца, как это случилось. Но Катарина подтвердила, что Ивонн Андер раньше работала в больнице и еще на «скорой помощи». Там она видела много избитых женщин. Потом она их разыскала. Пригласила в Вольшё. Наверно, можно сказать, что это была неформальная кризисная группа. Она знала, кто избивал этих женщин. И потом что-то произошло. Катарина Таксель призналась, что это, конечно же, Ивонн Андер навещала ее в больнице. Во второй раз Катарина назвала ей имя отца ребенка. Эужен Блумберг.

— И этим подписала ему смертный приговор, — сказал Валландер. — Мне кажется, она давно к этому готовилась. Но произошло что-то, что развязало ей руки. Однако что именно — нам с тобой неизвестно.

— А она сама это знает?

— Будем надеяться, что знает. Если она не совсем сумасшедшая.

Они ждали. Ветер налетал резкими шквалами. К воротам на двор подъехала полицейская машина. Валландер попросил их некоторое время не возвращаться. Он никак это не объяснил, но его просьба прозвучала как приказ.

Они продолжали ждать. Оба молчали.

Без четверти одиннадцать Валландер осторожно положил руку на ее плечо.

— Это она, — тихо сказал он.

Анн-Бритт Хёглунд увидела. Кто-то подошел к холму. Это могла быть только Ивонн Андер. Она постояла и осмотрелась. Потом полезла на вышку.

— Я обогну холм за двадцать минут, — сказал Валландер. — После выходи ты. Я буду сзади, на случай, если она попытается убежать.

— А что если она на меня нападет? Тогда мне придется стрелять.

— Я постараюсь этого не допустить. Я внизу.

Он побежал к машине и быстро, как только мог, поехал к проселочной дороге, ведущей к задней стороне холма. Он, правда, не рискнул подъезжать к самому холму. От бега он тяжело дышал. Путь занял больше времени, чем он думал. На проселочной дороге стояла машина. Тоже «гольф». Только черный. В кармане куртки зазвонил телефон. Он остановился. Это могла быть Анн-Бритт Хёглунд. Он ответил и побежал дальше.

Звонил Сведберг.

— Где ты? Что, черт побери, происходит?

— Я не могу сейчас объяснять. Мы у Хольгера Эриксона. Хорошо бы ты с кем-нибудь сюда приехал. С Хамреном, например. Мне некогда больше говорить.

— Я по делу, — сказал Сведберг. — Звонил Хансон из Хеслехольма. И ему, и Мартинсону лучше. Мартинсон, во всяком случае, очнулся. Но Хансон спрашивает, не забрал ли ты его пистолет.

Валландер остановился, как вкопанный.

— Его пистолет?

— Он сказал, что у него его нет.

— Нет, я не брал.

— Но он же не мог остаться на перроне?

И тут Валландер понял. Он совершенно четко увидел перед собой утреннюю сцену. Она схватила Хансона за куртку и ударила его коленом в пах. Потом быстро над ним нагнулась. Тогда-то она и взяла пистолет.

— Проклятье! — вырвалось у Валландера.

Сведберг не успел ответить, как он прервал разговор и засунул телефон в карман. Анн-Бритт Хёглунд в смертельной опасности. Женщина на вышке вооружена.

Валландер побежал. Сердце бешено колотилось в груди. Он посмотрел на часы. Анн-Бритт Хёглунд должна уже спускаться по тропинке. Он остановился и набрал ее номер. Никакого ответа. Вероятно, она оставила телефон в машине.

Он снова побежал. Единственный для него выход — это успеть первым. Анн-Бритт Хёглунд не знает, что Ивонн Андер вооружена.

Страх подгонял его бежать еще быстрее. Он уже добрался до задней стороны холма. Она, наверное, уже почти у канавы. «Иди медленно, — думал он. — Оступись, поскользнись, что угодно. Не спеши. Иди медленно». Он достал пистолет и теперь, спотыкаясь, карабкался на холм с задней стороны вышки. Когда он забрался наверх, то увидел Анн-Бритт Хёглунд уже у канавы. В руке она держала пистолет. Валландера женщина наверху пока не заметила. Он крикнул изо всей мочи,что преступница вооружена, и чтоб Анн-Бритт Хёглунд бежала оттуда.

Одновременно он направил пистолет на женщину, которая стояла наверху спиной к нему.

В ту же минуту прогремел выстрел. Анн-Бритт Хёглунд вздрогнула и упала плашмя в грязь. Валландеру показалось, что кто-то прострелил его самого. Он глядел на тело, неподвижно лежащее в грязи, и только почувствовал, что женщина быстро обернулась. Он отскочил в сторону и начал стрелять в нее. Попал с третьего выстрела. Она дернулась всем телом, и выронила пистолет Хансона. Валландер помчался мимо вышки, по глине. В канаве он свалился и вылез на другую сторону. Увидев Анн-Бритт Хёглунд, лежащую на спине, в грязи, он решил, что она умерла. Ее застрелили из пистолета Хансона, и во всем виноват он, Валландер.

За какую-то минуту он понял, что у него нет иного выхода, как только самому застрелиться. Прямо на месте, в нескольких метрах от нее.

Потом он заметил, что она пошевелилась. Он опустился рядом с ней на колени. Ее куртка спереди была вся в крови. Лицо побелело, как мел. Она смотрела на Валландера испуганными глазами.

— Все хорошо, — сказал он. — Все хорошо.

— Она была вооружена, — пробормотала она. — Почему мы этого не знали?

По лицу у Валландера текли слезы. Он вызвал «скорую помощь».

После он вспоминал, что все время, пока он ждал, он безостановочно и взволнованно молился богу, в которого, вообще-то, не верил. Как в тумане, он видел, что приехали Сведберг и Хамрен. Сразу после этого Анн-Бритт Хёглунд унесли на носилках. Валландер сидел в грязи. Им не удалось заставить его подняться. Какой-то фотограф, увязавшийся со «скорой», так его и сфотографировал. Грязного, покинутого, безутешного. Фотограф успел сделать только один снимок, перед тем как Сведберг, вне себя от бешенства, прогнал его. Лиза Хольгерсон добилась, чтобы снимок не был опубликован.

За это время Сведберг и Хамрен сняли с вышки Ивонн Андер. Валландер попал ей в верхнюю часть бедра. Рана сильно кровила, но никакой опасности для жизни не представляла. Ее тоже увезли на «скорой». В конце концов Сведбергу и Хамрену удалось поднять Валландера и дотащить его до дома.

Тогда же пришло первое сообщение из истадской больницы.

Анн-Бритт Хёглунд ранена в живот. Рана тяжелая. Состояние критическое.

Валландер поехал со Сведбергом забрать свою машину. Сведберг сильно сомневался, стоит ли пускать Валландера одного. Но Валландер сказал, что все будет в порядке. Он сразу поехал в больницу и там просидел в коридоре, дожидаясь сообщений о состоянии Анн-Бритт Хёглунд. Ему даже некогда было помыться. Только когда врачи спустя много часов смогли гарантировать, что ее состояние стабилизировалось, Валландер уехал.

Он вдруг просто исчез. Никто не заметил, как он уехал. Сведберг начал волноваться. Но, зная Валландера очень хорошо, он понял, что тот просто хочет побыть один.

Валландер уехал из больницы незадолго до полуночи. Ветер дул все такой же порывистый, и ночь обещала быть холодной. Валландер сел в машину и поехал на кладбище, где был похоронен его отец. Он в темноте разыскал могилу и остановился, совершенно опустошенный, весь перепачканный в глине. Где-то около часа он вернулся домой и, позвонив в Ригу, долго разговаривал с Байбой. Только после этого он снял с себя всю одежду и лег в ванну.

Вымывшись, он снова оделся и поехал в больницу. Тогда же, в начале четвертого, он вошел в палату, где под усиленной охраной лежала Ивонн Андер. Когда он осторожно вошел, она спала. Он долго стоял и смотрел на ее лицо. Потом молча вышел.

Но через час он снова был у нее. Рано на рассвете в больницу приехала Лиза Хольгерсон и сказала, что они разыскали мужа Анн-Бритт Хёглунд, который находился в Дубаи. Он прилетит в «Каструп» днем.

Никто не знал, понимал ли Валландер, что ему говорили. Он неподвижно сидел на стуле или же стоял у окна и смотрел на свирепствующий ветер. Когда медсестра предложила ему чашку кофе, он вдруг заплакал и ушел в туалет. Но в основном он неподвижно сидел и неотрывно смотрел на свои руки.

Примерно в то же время, когда муж Анн-Бритт Хёглунд приземлился в «Каструпе», врач сообщил им известие, которого они все ждали. Она будет жить. Скорее всего, никаких осложнений у нее тоже не будет. Ей повезло. Но выздоровление будет долгим.

Валландер стоя слушал, что говорил врач, как будто выслушивал собственный приговор. После этого он уехал, исчезнув в осеннем холоде.

В понедельник 24 октября Ивонн Андер было предъявлено обвинение в убийстве. Она пока еще лежала в больнице. До сих пор она не произнесла ни слова, не поговорив даже с назначенным ей адвокатом. После обеда Валландер попытался допросить ее. Но она только смотрела на него, не отвечая на его вопросы. Выходя из палаты, Валландер повернулся в дверях и сказал, что Анн-Бритт Хёглунд будет жить. Ему показалось, что он заметил на ее лице выражение облегчения, а может, даже радости.

Мартинсон был на больничном с сотрясением мозга. Хансон вернулся на службу, хотя в течение нескольких недель ему было больно ходить и сидеть.

Но самое главное, в эти дни они приступили к сложной работе — им предстояло разобраться, что же на самом деле произошло. Единственное, чему им так и не удалось найти окончательного подтверждения, это — принадлежал ли найденный ими полностью, за исключением таинственно отсутствующей берцовой кости, скелет Кристе Хаберман или нет. Ничто не свидетельствовало против. Но доказать что-либо было невозможно.

И все же они знали. И по трещине на черепе было понятно, как Хольгер Эриксон убил ее больше двадцати пяти лет назад. Все постепенно прояснялось, хотя и очень медленно, и хотя не все вопросы были полностью разрешены. Убил ли Ёста Рунфельдт свою жену? Или имел место несчастный случай? Единственный, кто мог знать ответ — это Ивонн Андер, а она по-прежнему молчала. Они занялись расследованием ее жизни и узнали историю, которая только частично раскрывала, кто она и давала возможное объяснение ее поступков.

Как-то в конце долгого совещания Валландер произнес слова, над которыми он, казалось, долго думал.

— Мне никогда в жизни не приходилось встречать такого человека, как Ивонн Андер — умного и сумасшедшего одновременно.

Он не стал пояснять свои слова. Но никто не сомневался, что он хотел сказать именно это.

Каждый день Валландер навещал в больнице Анн-Бритт Хёглунд. Его не оставляло чувство вины перед ней. И тут не помогали никакие слова. Он был твердо убежден, что ответственность за случившееся лежит на нем. И от этого никуда не деться.

Ивонн Андер продолжала молчать. Как-то поздним вечером Валландер сидел один в своем кабинете и заново перечитывал ее огромную переписку с матерью.

На следующий день он посетил ее в тюрьме.

В тот же день она заговорила.

Это было 3 ноября 1994 года.

В это утро поля вокруг Истада побили первые заморозки.

СКОНЕ 4 — 5 декабря 1994

ЭПИЛОГ

Четвертого декабря Курт Валландер беседовал с Ивонн Андер в последний раз. Что этот разговор окажется последним, Валландер предвидеть не мог, хотя они и не договорились о следующей встрече.

К тому времени они подошли к некоторому завершению. Неожиданно для обоих добавить больше было нечего. Не о чем больше спросить, и нечего ответить. И только тогда долгое и запутанное расследование постепенно начало выходить у Валландера из головы. Несмотря на то, что с того дня, как они задержали Ивонн Андер, прошло уже больше месяца, расследование продолжало занимать главное место в его жизни. Никогда раньше за многие годы работы в полиции он не чувствовал такой острой необходимости по-настоящему понять ход мыслей преступника. Преступные деяния — это всегда поверхность. Часто такая поверхность срастается потом с собственной подводной растительностью. Поверхность и дно связаны напрямую. Но иногда, когда удается пробиться через эту поверхность, под ней открываются такие глубины, существование которых невозможно было и предположить. Именно это произошло в случае с Ивонн Андер. Валландер пробил отверстие в поверхности и обнаружил, что под ней — бездонная пропасть. И тогда он решил, обвязавшись символической веревкой, начать спуск, не зная заранее, чем закончится этот спуск — ни для него самого, ни для Ивонн Андер.

Первый шаг был сделан, когда ему удалось заставить ее прервать молчание и начать говорить. Это случилось после того, как он во второй раз прочел переписку, которую она всю свою взрослую жизнь вела с матерью и потом аккуратно сохранила. Валландер тогда интуитивно предположил, что именно с помощью этих писем он сможет пробиться сквозь оболочку ее неприступности. И он оказался прав. Это произошло третьего ноября, месяц тому назад. Валландер в то время был все так же подавлен из-за Анн-Бритт Хёглунд. Он уже знал, что она выживет и, более того, снова будет здорова, и от раны не останется ничего, кроме шрама на левой стороне живота. Но чувство вины давило на него так сильно, что грозило задушить. Больше всего Валландера тогда поддержала Линда. Несмотря на собственную занятость, она приехала в Истад и заботилась о нем. Но она также пыталась надавить на него, внушая ему, что он не виноват, что виноват случай. Благодаря ей он смог пережить первые ужасные недели ноября. Ему стоило огромных усилий не сломаться самому, и тем не менее все остальное время он посвятил Ивонн Андер. Это она стреляла в Анн-Бритт Хёглунд, она могла убить ее, если бы того захотел случай. Но с приступами агрессивности и желанием ударить ее он боролся только поначалу. Потом ему стало важнее понять, что она за человек. Именно Валландеру в конце концов удалось пробиться через ее молчание. Он заставил ее говорить. Он обвязался веревкой и начал спускаться.

Что он нашел там внизу? Долгое время ему даже казалось, что она сумасшедшая, что ее рассказы о себе — страшный сон, болезненно деформированные фантазии. Но тогда он не очень полагался на собственные оценки, правда, и недоверие к ней он скрывал не особенно успешно. Однако он все время отдаленно предчувствовал, что она рассказывает все так, как есть на самом деле. Что она говорит правду. Где-то в середине ноября представления Валландера словно повернулись вокруг собственной оси. Очутившись в исходной точке, он, казалось, стал смотреть на все новыми глазами. Он больше уже не сомневался, что она говорит правду. Еще он понял, что у Ивонн Андер есть одно редкое качество — она практически никогда не лжет.

Он прочел письма ее матери. В последней связке было странное письмо от женщины-полицейского из Алжира, некоей Франсуазы Бертран. Сперва он вообще не понял, о чем речь. Письмо лежало вместе с незаконченными письмами от матери — написанными в Алжире год назад, но так и не отосланными. Франсуаза Бертран написала свое письмо в августе девяносто третьего. Однажды ночью после многих часов мучительных раздумий Валландер наконец докопался до ответа. Он понял. Мать Ивонн Андер, которую звали Анна Андер, была убита — по ошибке, по глупой случайности, и алжирская полиция замяла это дело. По всей очевидности, за убийством крылись политические причины, террористическая акция, хотя Валландер и не мог до конца понять сути конфликта. Но Франсуаза Бертран в своем письме очень доверительно рассказала всю правду. Ивонн Андер тогда еще молчала, и Валландер обратился к Лизе Хольгерсон. Лиза Хольгерсон выслушала его, а потом связалась с Государственной уголовной полицией. После этого Валландер на время потерял это дело из виду. Сам он потом еще раз перечитал все письма.

Валландер встречался с Ивонн Андер в тюрьме. Она постепенно начала понимать, что он не преследует ее. Что он не такой, как другие мужчины, что он погружен в себя, очень мало спит, и что его мучает какое-то беспокойство. Впервые в своей жизни Ивонн Андер поняла, что может доверять мужчине. Она ему и сказала это на одной из последних встреч.

Было еще кое-что, о чем она никогда не спрашивала его прямо, но все равно думала, что знает ответ. Он ни разу не ударил женщину. А если и ударил, то, может быть, только один единственный раз. И никогда больше.

Третьего ноября начался его спуск. В тот же день врачи оперировали Анн-Бритт Хёглунд в последний раз. Это была третья операция. Все прошло хорошо, и теперь ей оставалось только окончательно выздороветь. Валландер за этот месяц установил себе порядок дня. После бесед с Ивонн Андер он всегда сразу ехал в больницу. Он редко задерживался надолго. Но он рассказывал Анн-Бритт Хёглунд об Ивонн Андер. Анн-Бритт Хёглунд была как раз тем собеседником, в котором Валландер нуждался, чтобы понять, как дальше спускаться в пропасть, куда он уже осмелился заглянуть.

В первую очередь Валландер спросил Ивонн Андер, что случилось в Алжире. Кто такая Франсуаза Бертран? Что на самом деле произошло?

В окно комнаты, где они находились, упал слабый свет. Они сидели за столом, друг напротив друга. Где-то в отдалении играло радио и кто-то сверлил стену. Первые ее слова он так и не понял. После долгого молчания они напоминали ужасный шум. Он просто слушал ее голос. Которого раньше никогда не слышал, лишь только пытался себе представить.

Потом он стал слушать, что она говорит. Во время их бесед он почти ничего не записывал и не включал диктофона.

— Где-то живет человек, убивший мою мать. Кто его разыскивает?

— Не я, — ответил он. — Но если вы расскажете, что произошло, и если в другой стране был убит шведский гражданин, то мы, конечно же, примем меры.

Он ничего не сказал ей о недавнем разговоре с Лизой Хольгерсон. О том, что убийство ее матери уже расследуется.

— Никто не знает, кто убил мою мать, — продолжала она. — Она стала жертвой глупой случайности. Ее убийцы ее не знали. Они сочли себя вправе. Они решили, что могут убивать кого угодно. Даже невинную женщину, на старости лет решившую совершить все те путешествия, на которые раньше у нее не было ни времени, ни денег.

В ее словах слышалось горькое ожесточение. Она и не пыталась его скрыть.

— Почему она остановилась у монахинь? — спросил он.

Вдруг она подняла взгляд от стола и посмотрела прямо ему в глаза.

— Кто вам дал право читать мои письма?

— Никто. Но они принадлежат вам. Человеку, совершившему несколько тяжких преступлений. Иначе я бы их, естественно, не читал.

Она отвела глаза.

— Монахини, — повторил Валландер. — Почему она жила у них?

— У нее было не очень много денег. Она жила там, где подешевле. Не могла же она предвидеть, что у монахинь ее ждет смерть.

— Это случилось примерно год тому назад. Как вы прореагировали, получив письмо?

— Мне было незачем больше ждать. Как я могла оправдать свое бездействие? Когда никому другому нет дела?

— Дела до чего?

Она не ответила. Валландер ждал.

Потом задал другой вопрос.

— Ждать чего?

Она ответила, не глядя на него.

— Ждать, чтобы их убить.

— Кого?

— Тех, кто, несмотря на все свои преступления, остался на свободе.

Валландер понял, что был прав. Когда пришло письмо Франсуазы Бертран, внутри ее высвободилась какая-то ранее скованная сила. Ивонн Андер долго вынашивала мысли о мести. Но пока еще могла себя сдерживать. Теперь ее больше ничего не удерживало. И она распорядилась правосудием по-своему.

Это, как думал потом Валландер, не сильно отличалось от того, что произошло в Лёдинге. Ивонн Андер действовала так же, как народные дружины. Она поставила себя вне закона и чинила собственное правосудие.

— Вы хотели справедливости? — спросил Валландер. — Вы хотели наказать тех, кто нечестно избежал наказания? Так?

— Кто разыскивает убийцу моей матери? — ответила она. — Кто?

Потом она снова замолчала. Валландер думал о том, как все началось. Через несколько месяцев после письма из Алжира она проникает в дом Хольгера Эриксона. Это был первый шаг. Она ничуть не удивилась, когда Валландер напрямую спросил ее, так ли было дело. Она не видела ничего странного в том, что Валландер все знал.

— Я слышала о Кристе Хаберман, — сказала она. — Что ее убил этот торговец автомобилями.

— Кто вам про нее рассказал?

— Одна полька, она лежала в больнице в Мальмё. Это было много лет назад.

— Вы тогда работали в больнице?

— Я периодически устраивалась работать в больницу. Я много разговаривала с женщинами, которых избивали их мужья. У этой польки была подруга, которая знала Кристу Хаберман.

— Зачем вы проникли в дом Хольгера Эриксона?

— Я хотела доказать себе самой, что могу это сделать. К тому же, я искала следы пребывания там Кристы Хаберман.

— Почему вы выкопали яму? Почему эти колья? Почему подпилили мостки? Эта знакомая Кристы Хаберман подозревала, что тело зарыто в канаве?

На этот вопрос она не ответила. Но Валландер понял. Хотя расследование все время выскальзывало у них из рук, Валландер и его коллеги, сами того не зная, с самого начала были на верном пути. Убивая свои жертвы, Ивонн Андер действительно повторяла мужскую жестокость.

За пять или шесть первых бесед с Ивонн Андер Валландер методично разобрал все три убийства, прояснил непонятные детали и соединил вместе не совсем увязывавшиеся друг с другом звенья. Он все так же работал без диктофона. После разговора он садился в машину и записывал все по памяти. Эти записи были потом напечатаны. Один экземпляр пошел Перу Окесону, готовившему обвинение, которое могло привести только к суммированному наказанию. Но Валландер знал, что он все еще где-то на поверхности. Настоящий спуск едва ли еще начался. Благодаря верхнему слою — неопровержимым доказательствам ее преступления — им, несомненно, удастся посадить ее в тюрьму. Но правда, до которой хотел докопаться Валландер, была где-то глубоко внизу. И то неизвестно.

Ивонн Андер пришлось, разумеется, пройти судебно-психиатрическую экспертизу. Валландер знал, что этого не избежать. Но он настоял, чтобы ее на время отложили. Сейчас самое главное — это спокойно довести их беседы до конца. Никто не возражал. Очень важно было учесть одно, и все это понимали: если ее спугнуть, она может снова замолчать.

Только с Валландером, и ни с кем другим, она готова была говорить.

Они двигались дальше, медленно, шаг за шагом, день за днем. За стенами тюрьмы осень теряла последнее тепло и все быстрее приближалась к зиме. Почему Хольгер Эриксон ездил в Свенставик и увез оттуда Кристу Хаберман, а потом почти сразу убил ее, Валландер так и не узнал. Возможно, она отказала ему в том, что Эриксон привык получать беспрекословно. Возможно, ссора закончилась убийством.

Потом они перешли к Ёсте Рунфельдту. Ивонн Андер была уверена, что он убил свою жену. Утопил ее в Стонгшё. Но даже если он этого не делал, то все равно заслужил свою участь. Она сама хотела только умереть — так жестоко он ее избивал. Анн-Бритт Хёглунд оказалась права, полагая, что на Ёсту Рунфельдта напали в магазине. Ивонн Андер узнала о его поездке в Найроби и заманила его в магазин, сказав, что ей нужны цветы для приема завтра рано утром. Потом она его ударила, кровь на полу действительно была его. Разбитое окно — только ложный маневр, чтобы заставить полицию думать, что это взлом.

Затем следовало описание самого ужасного. До этого Валландер пытался понять ее, не давая эмоциям брать над собой верх. Но тут он не выдержал. Она совершенно спокойно рассказала, как раздела Ёсту Рунфельдта, связала его и засунула в старую печь. Когда он больше не мог контролировать свои естественные выделения, она сняла с него нижнее белье и положила его на клеенку.

Потом она отвезла его в лес. Рунфельдт тогда уже совсем обессилел. Она привязала его к дереву и задушила. Именно на этом месте своего рассказа Ивонн Андер перестала быть для Валландера человеком. Неважно, женщина она или мужчина. Она — чудовище, и, к счастью, они остановили ее до того, как она успела убить Туре Грундена или кого-то еще из своего жуткого списка.

Это было единственной ее ошибкой. Не сжечь черновик, куда она записывала все перед тем, как внести в главную тетрадь. В ведомость, хранившуюся в Вольшё. Валландер не спрашивал. Но она признавала эту ошибку. Единственное из своих действий, которого она сама не могла понять.

Валландер подумал, что она, возможно, нарочно оставила следы. Что подсознательно она все-таки хотела, чтобы ее раскрыли и остановили.

Но он не был уверен. Иногда ему казалось, что это так, иногда нет. Он не смог прийти ни к какой определенной точке зрения.

О Эужене Блумберге ей было особо нечего сказать. Она описала, как смешивала бумажки, на одной из которых стоял крестик. Потом уже выбирал случай. Точно так же, как случай выбрал ее мать.

Как-то во время одной из тех встреч он прервал ее. Обычно она рассказывала сама, и только когда не знала, как продолжить, Валландер задавал ей наводящие вопросы. Однако теперь он ее перебил.

— Значит, вы поступили так же, как убийцы вашей матери? — спросил он. — Вы позволили случаю выбирать жертву. И все зависело от случайности.

— Это абсолютно разные вещи, — ответила она. — Все эти люди заслуживали своей участи. Но моя лотерея оттягивала их смерть. Я продлевала им жизнь.

Валландер не стал развивать эту тему дальше, поняв, что где-то она права. Он неохотно признавал, что в ее словах содержится какая-то особая, сложная правда.

Еще, читая потом свои записи, он думал, что у него в руках признание. Но кроме этого — рассказ, все еще очень фрагментарный. Рассказ, который мог бы объяснить истинный смысл признания.

Удалось ли Валландеру выполнить задуманное? Потом, когда ему приходилось говорить об Ивонн Андер, он был очень немногословен. Он всегда отсылал к своим записям. Но там, конечно, было не все. Секретарь, которая занималась перепечаткой, жаловалась своим коллегам, что иногда ей стоило большого труда в них разобраться.

Тем не менее, было ясно, что это рассказ о жизни человека, сохранившего из детства жуткие воспоминания. Рассказ, который стал своеобразным завещанием Ивонн Андер. Валландер все время возвращался к мысли, что время, в которое он живет, и которое, будучи ровесником Ивонн Андер, он с ней разделяет, задает один-единственный решающий вопрос: что же мы делаем с нашими детьми? Ивонн Андер рассказала, как отчим постоянно бил ее мать, отец же их бросил и поблек в памяти Ивонн, как нечеткая и безжизненная фотография. Самое ужасное, что отчим заставил мать сделать аборт. Ивонн так никогда и не увидела свою сестренку. Она, конечно, не могла знать, кто родится: сестра или брат, но думала, что сестра. Однажды ночью, в начале 50-х, ее безжалостно убили, против воли ее матери. Ивонн вспоминала эту ночь в квартире матери, как кровавый ад. Рассказывая об этом, она смотрела Валландеру прямо в глаза. Мать лежала на простыне, на столе, выдвинутом на середину кухни, врач был пьян, а отчима заперли в подвале, вероятно, тоже нетрезвого. Так у Ивонн отняли сестру, и будущее для нее стало мраком, где за каждым углом поджидал бандит и за каждой милой улыбкой и вздохом скрывалось насилие.

Потом она заперла свои воспоминания в тайную внутреннюю комнату. Она получила образование, стала медсестрой и все время неясно сознавала, что ее долг — отомстить за сестру, которую у нее отняли, и за мать, которой не дали ее родить. Она собирала истории пострадавших женщин, разыскивала убитых по полям и смоландским озерам, готовила свой план, вносила имена в список, играла с лотерейными билетиками.

А потом ее мать убили.

Слова Ивонн Андер прозвучали для Валландера почти поэтично. Как тихая волна, — сказала она. — Только и всего. Я поняла, что время настало. Прошел год. Я составляла план, доделывала расписание помогавшее мне все эти годы выжить. По ночам копала яму.

По ночам копала яму.

Она произнесла именно эти слова. По ночам копала яму. Они, наверно, лучше всего описывали впечатления Валландера от их бесед в тюрьме этой осенью.

Это было иллюстрацией времени, в котором он тогда существовал.

Какую яму копал он сам?

Только один вопрос остался без ответа. Почему она где-то в середине 80-х вдруг переучилась на проводника? Валландер понимал, что расписание было ритуалом ее жизни, настольной книгой точности. Но он не видел никаких причин пробиваться глубже. Поезда так и остались ее собственным миром. Возможно, единственным, возможно, последним.

Испытывала ли она чувство вины? Этот вопрос задавал Валландеру Пер Окесон. Много раз. Лиза Хольгерсон — реже, а его коллеги почти не спрашивали. Единственный, кроме Пера Окесона, кто действительно пытался добиться ответа, это Анн-Бритт Хёглунд. Валландер честно говорил, что не знает.

— Ивонн Андер — человек, напоминающий натянутую пружину, — ответил он. — Лучше объяснить я не могу. Я не знаю, знакомо ли ей чувство вины. Или нет.

Четвертого декабря все закончилось. Валландеру было не о чем больше спрашивать, Ивонн Андер нечего добавить. Текст признания был готов. Валландер преодолел долгий спуск. Теперь он мог дернуть за невидимую страховку, привязанную к поясу, и возвращаться наверх. Ждали начала судебно-психиатрической экспертизы, адвокат, предвидя жаркие споры в суде, затачивал перья, и только Валландер предчувствовал, как все будет на самом деле.

Ивонн Андер снова замолчит. С решительностью, свойственной только человеку, которому нечего больше сказать.

Перед тем как уйти, он задал ей два последних вопроса. Первый лишь уточнял деталь, не имеющую уже никакого значения. Валландер задал свой вопрос скорее из любопытства.

— Когда Катарина Таксель звонила своей матери из дома в Вольшё, издалека доносился какой-то стук, — сказал он. — Мы так и не смогли определить, что это было.

Она непонимающе посмотрела на него. Потом ее серьезное лицо неожиданно расплылось в улыбке — впервые за все это время.

— У какого-то фермера сломался на соседнем поле трактор. И он колотил по нему большим молотком, стараясь высвободить рессору. Неужели это действительно было слышно по телефону?

Валландер кивнул.

Он уже обдумывал следующий вопрос.

— Мне кажется, мы с вами уже однажды встречались, — сказал он. — В поезде.

Она кивнула.

— Проехав Эльмхульт, да? Я спросил вас, когда мы будем в Мальмё.

— Я узнала вас. По газетным снимкам. После того летнего дела.

— Вы тогда уже понимали, что вас поймают?

— Почему я должна была это понимать?

— В Эльмхульте на поезд садится полицейский из Истада. Что он там делает, если не ищет разгадки смерти жены Рунфельдта?

Она покачала головой.

— Я об этом никогда не задумывалась. А зря.

Валландеру нечего было больше спрашивать. Он узнал все, что хотел. Он встал, пробормотал «До свидания» и вышел.

Потом он как всегда поехал в больницу. Анн-Бритт Хёглунд спала. Она находилась под наблюдением в палате интенсивной терапии после последней операции. Она еще не очнулась. Но какой-то любезный доктор заверил Валландера, что все прошло хорошо. Через полгода она снова сможет выйти на работу.

Валландер покинул больницу в самом начале шестого. Было уже темно, один-два градуса ниже нуля и безветренно. Он поехал на кладбище. Завядшие цветы на могиле его отца примерзли к земле. Еще не прошло трех месяцев после поездки в Рим. Валландер отчетливо увидел перед собой все их путешествие. О чем думал его отец, когда совершал свою одинокую прогулку к лестнице на площади Испании, к фонтанам, когда у него блестели глаза?

Казалось, что Ивонн Андер и его отец могли бы стоять на противоположных сторонах одной реки и махать друг другу. Хотя ничего общего у них не было. А может, все-таки было? Валландер задумался: а что общего у него самого с Ивонн Андер? Ответа он, конечно же, не знал.

В тот вечер у могилы на темном кладбище расследование подошло к концу. Валландеру еще предстояло прочитать и подписать кое-какие документы. Но невыясненных деталей не оставалось. Дело было завершено. Судебно-психиатрическая экспертиза объявит ее полностью вменяемой. Если они вообще от нее чего-нибудь добьются. Потом будет суд, и ее посадят в Хинсеберг. Следствие по делу ее матери будет продолжено. Но к работе Валландера это уже не имеет отношения.

В ночь на пятое декабря он спал очень плохо. На следующий день он задумал смотреть дом, который находился недалеко от города, к северу. Еще он собирался в собачий питомник в Шёбу, где продавались щенки черного лабрадора. Седьмого декабря он должен был ехать в Стокгольм, где на следующий день ему предстояло в нескольких лекциях в Высшей школе рассказать о своем взгляде на деятельность полиции. Он не понимал, почему вдруг согласился, когда Лиза Хольгерсон в очередной раз спросила его. И теперь, лежа без сна, он думал, какого черта он поддался на ее уговоры, и не знал, что ему вообще говорить.

Но больше всего в эту беспокойную ночь он думал о Байбе. Несколько раз он подходил к окну на кухне и смотрел на раскачивающийся на ветру фонарь.

Когда он только вернулся из Рима в конце сентября, они решили, что она приедет как можно скорее, не позднее ноября. Нужно было серьезно обсудить, хочет ли она жить с ним в Швеции. Но тогда она неожиданно не смогла приехать, поездку отложили сначала один раз, потом снова. И все время на это находились какие-нибудь причины, к тому же причины веские. «Пока что у нее никак не получается приехать, пока что никак». Валландер, разумеется, ей верил. Но где-то он уже начинал сомневаться. Неужели между ними уже появилась невидимая трещинка, которой он раньше не замечал? И почему в таком случае он не замечал ее? Потому ли, что не хотел?

Но как бы то ни было, теперь она приезжает. Они встретятся в Стокгольме восьмого декабря. Он поедет встречать ее в «Арланду» сразу из школы полиции. Вечер они проведут с Линдой, а на следующий день уедут в Сконе. Сколько она сможет пробыть с ним, он не знал. Но на этот раз они серьезно поговорят о будущем, а не только о том, когда увидятся в следующий раз.

Ночь на 5 декабря была долгой, бесконечной бессонной ночью. Снова потеплело. Но синоптики обещали снег. Валландер как мятежный дух ходил между кроватью и кухонным окном. Несколько раз он садился за стол на кухне и что-то записывал, тщетно пытаясь подготовиться к лекциям. При этом он все время думал об Ивонн Андер и ее истории. В его сознании она занимала сейчас первое место и всплывала, даже когда он думал о Байбе.

О ком он почти не думал — так это об отце. Тот был уже совсем далеко. Валландер вдруг обнаружил, что иногда с трудом может вспомнить черты его покрытого морщинами лица. Тогда он брал фотографию и смотрел на нее, не позволяя воспоминанию ускользнуть.

В ноябре по вечерам он иногда ездил к Гертруде. Дом в Лёдерупе стоял совсем пустой. В мастерской было холодно и неуютно. Гертруда показалась Валландеру спокойной. Но одинокой. Она будто примирилась с мыслью, что умер старый человек. И умер смертью, лучшей, чем если бы он медленно угасал от болезни, постепенно опустошающей его сознание.

Может, он и заснул под утро на несколько часов. А может, так и пролежал без сна. В любом случае, в семь часов он уже оделся.

В половине восьмого он ехал на своей подозрительно кашляющей машине в участок. Как раз в это утро все было очень спокойно. Мартинсон заболел, Сведберг без особого желания отправился с каким-то поручением в Мальмё. В коридоре ни души. Сев у себя в кабинете, Валландер прочел запись последней беседы с Ивонн Андер. На столе у него лежал также текст проведенного Хансоном допроса Туре Грундена, которого Ивонн Андер собиралась столкнуть под поезд на станции в Хеслехольме. В его прошлом было все то же, что и у остальных мужчин в ее жутком списке смертников. Туре Грунден, банковский служащий, однажды даже отсидел срок за избиение женщины. Когда Валландер прочитал записи Хансона, он отметил, что Хансону пришлось настойчиво объяснять Грундену, что тот был в двух шагах от смерти.

Валландер заметил, что его коллеги с некоторым пониманием относились к позиции Ивонн Андер. Несмотря на то, что она стреляла в Анн-Бритт Хёглунд. Несмотря на убийства. Валландер не мог понять, как это получилось. Обычно полицейские редко встают на сторону таких, как Ивонн Андер. И неизвестно еще, насколько благожелательно полицейские вообще относятся к женщинам. Только если это не упорные одержимые коллеги вроде Анн-Бритт Хёглунд и Лизы Хольгерсон.

Валландер нацарапал свою подпись и отодвинул бумаги. Было без пятнадцати девять.

Дом, который он собирался смотреть, находился чуть севернее Истада. За день до того Валландер взял у маклера ключи. Это был двухэтажный каменный дом, неправильной формы, с множеством пристроек, который возвышался посреди большого старого сада. С верхнего этажа открывался вид на море. Валландер отпер дверь и вошел. Предыдущий владелец забрал свою мебель. Валландер обошел пустые и тихие комнаты, открыл балконные двери в сад и попытался представить, что этот дом — его.

Как ни странно, это оказалось легче, чем он думал. Судя по всему, не так уж он сросся с квартирой на Мариагатан. Он думал, сможет ли Байба жить здесь. Она говорила, что мечтает уехать из Риги, жить где-нибудь за городом, но не очень далеко, не очень изолированно.

Он недолго раздумывал. Он купит этот дом, если Байба согласится. И цена такая, что он вполне может позволить себе взять необходимый заем.

В начале одиннадцатого он закрыл дом, сразу же поехал к маклеру и пообещал в течение недели дать определенный ответ.

Посмотрев дом, он поехал смотреть собаку. Собачий питомник находился недалеко от дороги на Хёер, совсем рядом с Шёбу. Когда он сворачивал на двор, из будок доносился лай. Владелица была молодая женщина, говорившая, к его удивлению, на ярко выраженном гётеборгском диалекте.

— Я бы хотел посмотреть черных лабрадоров, — сказал Валландер.

Она показала ему щенков. Совсем маленькие, они еще были со своей мамой.

— У вас дети? — спросила она.

— К сожалению, они уже выросли, — ответил он. — А что, разве это обязательно, чтобы завести собаку?

— Вовсе нет. Просто из всех пород лабрадоры лучше всех ладят с детьми.

Валландер рассказал ей, что думает купить дом недалеко от Истада. И что если он решится на дом, то купит и собаку. Эти два решения были взаимосвязанны. Но сначала он должен купить дом.

— Подумайте, — сказала она. — Я придержу для вас одного щенка. Но слишком не затягивайте. У меня всегда есть спрос на лабрадоров. И я не смогу держать щенка слишком долго.

Валландер пообещал ей, так же, как и маклеру, дать точный ответ в течение недели. Он был ошарашен ценой, которую она назвала. Неужели щенок может стоить так дорого?

Но он ничего не сказал. Он уже решил, что купит собаку, если удастся его замысел с домом.

В двенадцать он уехал из собачьего питомника. Оказавшись на главной дороге, он вдруг понял, что не знает, куда ему ехать. Куда он вообще ехал? В тюрьму к Ивонн Андер ему не нужно. Пока что им не о чем больше говорить. Они должны еще встретиться. Но не сейчас. Пока что все закончено. Возможно, Пер Окесон захочет уточнить еще кое-какие детали? Вряд ли. Доказательств было уже более чем достаточно.

Ему действительно некуда ехать. Именно сегодня, пятого декабря, никто в его помощи не нуждался.

Особенно не задумываясь, он поехал в Вольшё. Остановился у Хансгордена. Что будет с домом, оставалось по-прежнему неясным. Он принадлежит Ивонн Андер и, возможно, будет так же принадлежать ей, пока она в тюрьме. Родственников у нее нет, только покойная мать и сестра. Были ли у нее друзья? Катарина Таксель зависела от нее, получала ее поддержку, равно, как и остальные женщины. Но друзья? Валландера передернуло от этой мысли. У Ивонн Андер не было ни единого близкого человека. Окруженная пустотой, она убивала.

Валландер вышел из машины. От дома веяло покинутостью. Обходя его, он заметил, что одно окно закрыто неплотно. Нельзя было так оставлять. Кто угодно мог легко проникнуть внутрь. Дом Ивонн Андер мог привлечь охотников за трофеями. Валландер взял скамеечку и подставил ее к окну. Потом влез внутрь. Осмотрелся. Ничто не указывало на взлом. Окно лишь по недосмотру оставили незакрытым. Он прошел по комнатам. С чувством отвращения посмотрел на печь. Здесь проходила невидимая граница. За ней он никогда не сможет понять эту женщину.

Он опять подумал, что расследование окончено. Они провели черту в ее жутком списке жертв, расшифровали язык убийцы и под конец нашли его самого.

Поэтому сейчас Валландер чувствовал себя лишним. В нем больше не было необходимости. Вернувшись из Стокгольма, он сможет снова приняться за расследование автомобильной контрабанды в страны Восточной Европы.

Только тогда его жизнь будет снова для него что-то значить.

В тишине зазвонил телефон. Только после второго сигнала он понял, что звонит в кармане его куртки. Он вытащил телефон. Это был Пер Окесон.

— Я помешал? — спросил он. — Где ты?

Валландер не хотел говорить, что он в доме Ивонн Андер.

— В машине, — ответил он. — Но я припаркован.

— Ты, наверное, еще ничего не знаешь, — сказал Пер Окесон. — Никакого суда не будет.

Валландер не понял. Мысль, что такое может случиться, просто-напросто не приходила ему в голову. А зря. Он бы, по крайней мере, был готов.

— Ивонн Андер покончила собой, — сказал Пер Окесон. — Сегодня ночью. Рано утром ее нашли мертвой.

Валландер замер. Но что-то в нем еще сопротивлялось, отказывалось принимать это известие.

— Похоже, у нее был доступ к таблеткам. Что вообще-то запрещено. Во всяком случае, не в таком количестве, чтобы можно было отравиться. Люди недоброжелательные, конечно, подумают, что их дал ей ты.

Валландер понимал, что это никакой не намек. Но он все равно ответил.

— Я ей не помогал.

— Все, очевидно, произошло очень спокойно. В камере никакого беспорядка. Она, похоже, приняла решение и его осуществила. Заснула навсегда. И ее, конечно, можно понять.

— Ты думаешь? — спросил Валландер.

— Она оставила письмо. На нем твое имя. Оно у меня здесь на столе.

Валландер молча кивнул.

— Я еду, — сказал он. — Буду через полчаса.

Он остался стоять с телефоном в руке. Попытался понять, что он чувствует. Опустошенность, может быть, еще неясное чувство несправедливости. А кроме этого? Он не мог разобраться.

Он как следует закрыл окно и вышел через дверь, захлопнув ее за собой.

Было очень ясно. Зима крутилась уже где-то совсем поблизости.

Он поехал в Истад за письмом.

Пера Окесона не было. Но секретарша знала о приезде Валландера. Он вошел в кабинет. Письмо лежало на середине стола.

Он взял его и на машине отправился к порту. Дошел до красного здания Дома моряка и сел на скамейку.

Письмо было совсем короткое. Где-то в Алжире есть человек, который убил мою мать. Кто его разыскивает?

Это все. Красивый почерк.

Кто его разыскивает?

Она подписалась полным именем. В верхнем левом углу поставила число и время.

5 декабря 1994. 02.44.

«Предпоследний пункт в ее расписании», — подумал Валландер.

Последний сама она указать не сможет.

Это сделает врач, который установит время смерти.

И на этом все закончится.

Расписание закрыто, жизнь прожита.

Ее последние слова — как вопрос или обвинение. Или и то и другое? Кто его разыскивает?

Он недолго сидел на скамейке, было холодно. Письмо он медленно разорвал и бросил в воду. Он вспомнил, как однажды на том же месте он разорвал неудачное письмо Байбе. Его он тоже бросил в воду.

Разница, однако, была существенная. Байбу он еще увидит. К тому же, очень скоро.

Он стоял и смотрел на исчезающие клочки бумаги. Потом вышел из порта и поехал в больницу к Анн-Бритт Хёглунд.

Что-то, похоже, наконец завершилось.

Осень в Сконе приближалась к зиме.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Многие очень помогли мне и многие заслуживают благодарности. Бу Юхансон в Алафорсе, хорошо знающий мир птиц и делившийся со мной своими знаниями. Дан Исраэль — первый читатель, который обнаруживает недочеты, предлагает решения, и чья критика всегда прямолинейна, но полна неистощимого энтузиазма. И, конечно же, надо поблагодарить Эву Стенберг за ее решительность в руководстве корректурой, Малин Сверд — арьергард — за проверку расписаний, настоящих и символических, а также Майю Хагерман за ее рассказ о том, какое значение имели соседки в 50-х годах, и как это изменилось сейчас.

Многие заслуживает благодарности. И всем я очень признателен.

Мир романа предлагает некоторую свободу. Его события могли происходить точно так, как я о них написал. Но, возможно, все было немного по-другому.

Эта свобода подразумевает также, что писатель может переместить какое-нибудь озеро, передвинуть перекресток дорог и перестроить родильное отделение. Или добавить церковь, которой, возможно не существует. Или кладбище.

Что я и сделал.

Мапуту, апрель 1996

Хеннинг Манкелль

Хеннинг Манкелль На шаг сзади

Пролог

Часам к пяти дождь прекратился.

Человек, присев на корточки за толстым деревом, аккуратно стянул намокшую куртку. И дождь был вроде не сильный, последние полчаса вообще еле накрапывал, а все равно куртка промокла насквозь. Он мысленно выругался – не хватало только простудиться. Сейчас, в середине лета!

Он положил куртку на землю и поднялся. Ноги затекли. Он покачался немного с носка на пятку, чтобы восстановить кровообращение. Огляделся.

Впрочем, он знал, что те, кого он ждет, явятся не раньше восьми, как договорились. Но нельзя было исключить и ничтожной вероятности, что на одной из бесчисленных тропинок национального парка появится и кто-то еще.

Это единственная недоработка в его плане. Единственный пункт, в котором он не уверен.

И все равно тревоги он не испытывал. Иванов день, день летнего солнцестояния. В парке нет ни кемпингов, ни площадок для пикников, К тому же те, кого он ждал, выбрали место очень и очень тщательно – они не хотели, чтобы им мешали.

Прошло уже две недели, как они договорились о встрече. Он наблюдал за ними уже несколько месяцев. Уже на следующий день после того, как они наконец условились, он начал искать это место. Он тщательно следил, чтобы ни с кем не встречаться на терренкурах. Как-то он чуть не наткнулся на пожилую пару, но успел спрятаться в чаще. Они прошли, ничего не заметив.

Обнаружив выбранное ими место, он сразу подумал, что оно – идеальное. Ложбина, вокруг – заросли кустарника. Чуть поодаль густой лес.

Лучше не придумаешь.

Как для них, так и для него.

Тучи понемногурассеивались. Выглянуло солнце, и сразу стало заметно теплей.

Июнь выдался довольно холодный. Все, кого он ни встречал, жаловались: типичное шведское лето. Он соглашался.

Он всегда соглашался.

Лучший способ отвязаться, думал он. Лучший способ отвязаться, отбросить все, что мешает.

Этим– то искусством он овладел в совершенстве. Искусством соглашаться.

Он посмотрел на небо. Нет, дождя больше не будет. Весна и начало лета и в самом деле были довольно холодными. Но теперь, на праздник, солнце все же соблаговолило появиться.

Вечер будет превосходным. И к тому же запомнится надолго.

Сильно пахло мокрой травой. Где-то рядом вспорхнула птица. Налево, за рощей, блестело море.

Он расставил ноги, выплюнул табачную жвачку и затоптал в песок.

Он никогда не оставлял следов. Никогда. Но надо прекращать жевать табак. Дурная, к тому же недостойная его привычка.

Они договорились встретиться в Хаммаре.

Это было удобно – некоторые приехали из Истада, другие – из Симрисхамна. Потом они поедут в парк, оставят машины и пойдут к выбранному месту пешком.

Нельзя сказать, чтобы решение было единодушным. Предлагалось несколько вариантов, их долго обсуждали по телефону и в письмах. Но когда кто-то предложил именно это место, все согласились – иначе они вообще никогда не придут ни к какому решению. А времени уже оставалось мало – требовалась серьезная подготовка. Кто-то взял на себя хлопоты о еде, другой съездил в Копенгаген и взял напрокат платья, парики – все, что требовалась. Все шло по плану, никаких случайностей.

Они подготовились и на тот случай, если погода подведет, – уложили в красную спортивную сумку большой кусок полиэтилена, моток липкой ленты и алюминиевые колышки, так что дождь им не страшен.

Все было готово. Но, как всегда, произошло непредвиденное.

Один из них заболел.

Это была молодая девушка, как раз та, которая больше всех радовалась предстоящей вылазке. Они виделись последний раз около года тому назад.

Она проснулась утром от тошноты. Сначала подумала, что это от нервов, но пару часов спустя у нее началась рвота и поднялась температура. Она все еще надеялась, что это пройдет, но, когда за ней заехали, она еле стояла на ногах.

Так что, когда они встретились в Хаммаре в полвосьмого вечера накануне Иванова дня, их было только трое. Что ж, трое так трое. Они не новички – прекрасно понимают, что всякое может случиться. Заболела – значит, заболела, что тут сделаешь.

Они оставили машину на границе национального парка, взяли свои корзины и углубились в лес. Откуда-то доносились еле слышные звуки аккордеона, но вскоре стало тихо – только пение птиц и смутно угадываемый шум моря.

Подойдя к своей полянке, они порадовались – место выбрано правильно. Здесь им никто не помешает, можно спокойно дождаться сумерек.

На небе не было ни облачка.

Иванова ночь должна быть светлой.

Этот праздник они задумали еще в феврале. Все уже соскучились по свету, по прозрачным белым ночам. Они выпили довольно много вина и затеяли шутливый спор – что же такое сумерки.

Странное состояние между светом и тьмой, между днем и ночью – сумерки… как описать их в словах? Что можно увидеть в сумерках? Свет все слабее… это промежуточное, скользящее время, когда тьма словно выползает из-за каждого дерева.

Тогда они так и не пришли к единому мнению. Вопрос о сумерках остался нерешенным. Вместо этого они решили отпраздновать Иванов день в лесу.

Они поставили корзины и разошлись по кустам, – переодеваться. Укрепили между сучьями карманные зеркальца и поглядывали время от времени – хорошо ли сидят парики?

Никто из них даже не догадывался, что за их сложными приготовлениями кто-то наблюдает.

Приладить парики было сравнительно нетрудно. Сложнее было с корсетами, турнюрами, нижними юбками, жабо и шарфами, не говоря уже о толстом слое пудры, – все должно быть по высшему разряду. Все это, конечно, игра, но играли они всерьез.

Ровно в восемь они поодиночке появились на полянке. Их охватила пьянящая радость – они вновь совершили путешествие во времени, на этот раз – в эпоху Бельмана. [42]

Увидев друг друга, они засмеялись но быстро посерьезнели. Расстелили скатерть, поставили свои корзины и включили магнитофон с записями «Посланий Фредмана». [43]

Праздник начался. Зимой они будут вспоминать эти минуты – они сами создавали свои воспоминания, свои маленькие тайны.

Уже была полночь, а он никак не мог решиться.

Впрочем, спешить ему незачем. Они будут пировать до утра. Скорее всего, даже останутся подремать на полянке.

Он знал их планы до мельчайших подробностей, и это придавало ему чувство превосходства.

Тот, на чьей стороне сила, остается безнаказанным.

В начале двенадцатого, когда они слегка опьянели, он осторожно сменил наблюдательный пункт – он наметил его, еще когда приезжал сюда в первый раз. Густой кустарник на склоне ложбины. Отсюда ему было видно все, что происходит вокруг голубой скатерти. К тому же он мог подойти совсем близко, оставаясь незамеченным. Иногда они покидали полянку по нужде, но он ни на секунду не упускал их из виду.

Сейчас уже был первый час, а он все выжидал. Он выжидал, потому что не мог решиться.

Что– то не так. Что-то случилось.

Их должно было быть четверо, а тут всего трое. Он мысленно перебрал причины. Необъяснимо. Что-то случилось. Может быть, девушка передумала? Заболела?

Он прислушивался к музыке, смеху. Время от времени он представлял сам себя там, у голубой скатерти, с бокалом в руке. Или можно примерить парик. Может быть, что-то из одежды. Мало ли что можно придумать? Пределов нет. Он – хозяин положения. Он – невидим.

Он ждал, слушая взрывы смеха. Где-то над его головой пролетела ночная птица.

В десять минут четвертого он решил больше не ждать. Время пришло. Время, которое он сам же и назначил.

Он уже не помнил, когда в последний раз надевал наручные часы. Он обладал потрясающим чувством времени – мог назвать его с точностью до минуты, словно часы были у него внутри.

Эти, внизу, притихли – должно быть, устали. Они сидели обнявшись вокруг своей голубой скатерти и слушали музыку. Он знал, что они не спят. Но они так глубоко погрузились в свои мечты, что даже не догадывались, что он стоит у них за спиной.

Он взял пистолет с глушителем, лежавший рядом на сложенной куртке, и быстро огляделся.

Потом, пригибаясь, подкрался поближе и встал за деревом. Выждал несколько секунд. Никто ничего не заметил. Еще раз огляделся – никого.

Они были одни.

Он выступил из-за дерева и застрелил их, всех троих, выстрелом в голову. К сожалению, кровь забрызгала парики. Все произошло так быстро, что он даже сам не понял, что сделал.

Перед ним лежали три трупа. Обнявшись, как и несколько секунд назад.

Он выключил магнитофон. Прислушался. Умолкнувшие было птицы вновь начали щебетать. Огляделся в третий раз – конечно, никого.

Он положил пистолет на скатерть, предварительно подстелив салфетку. Он никогда не оставлял следов.

Потом сел. Внимательно рассмотрел лица – только что эти люди весело смеялись, теперь все мертвы.

Идиллия продолжается, подумал он. Только теперь нас четверо. Как и было задумано.

Он налил стакан красного вина. Вообще он не пил, но по такому случаю не мог удержаться.

Примерил парики. Немного поел – он был не особенно голоден.

В половине четвертого он встал.

Оставалось еще много дел.

В национальный парк часто забредали любители утренних прогулок. Если кто-то, против ожидания, свернет с тропинки и заглянет на полянку, следов быть не должно.

Последнее, что он сделал, – обшарил их сумки и карманы и нашел, что искал. У всех троих были паспорта. Сунул их в карман куртки – потом сожжет.

Последний раз бросил взгляд на полянку. Достал из кармана фотоаппарат и сделал снимок.

Всего один.

Словно бы он любовался полотном. Пикник восемнадцатого века.

Только картина была забрызгана кровью.

Наступило утро Иванова дня. Суббота 22 июня 1996 года. День летнего солнцестояния.

Погода была по-прежнему прекрасной. Наконец-то и в Сконе пришло лето.

Часть 1

1

В среду 7 августа 1996 года Курт Валландер чуть не погиб в дорожной аварии на восточной окраине Истада.

Дело было ранним утром, в начале седьмого. Он, миновав Нюбрустранд, выехал на Эстерледен, и вдруг прямо перед его «пежо», отчаянно сигналя, невесть откуда вынырнул грузовик.

Он круто повернул руль и очутился в кювете. Только теперь он испугался. Сердце отчаянно колотилось, резко накатила тошнота, и он чуть не потерял сознание. Руки судорожно вцепились в руль.

Он понемногу сообразил, что произошло.

Он задремал. На какую-то секунду, но этого хватило, чтобы его старенький «пежо» стало заносить на встречную полосу.

Еще секунда – и он был бы мертв. Тяжелый грузовик превратил бы его «пежо» в груду металлолома.

В голове было пусто. Только назойливое воспоминание – как несколько лет назад чуть не сбил лося под Тингсрюдом.

Но тогда была ночь и к тому же туман. А сейчас он просто-напросто задремал за рулем.

Усталость.

Он не мог понять, откуда она взялась. Эта усталость ни с того ни с сего навалилась на него еще до отпуска. В этом году он решил уйти в отпуск пораньше, в начале июня, – и весь июнь шли дожди. А только он вернулся на службу – в Сконе наступило настоящее, солнечное лето.

Но усталость никуда не исчезала. Он мог вдруг заснуть на стуле. Ему было трудно вставать по утрам – даже если высыпался. Когда он вел машину, приходилось то и дело съезжать на обочину, чтобы немного поспать.

Его дочь, Линда, с которой они вместе провели неделю отпуска, даже спросила, здоров ли он. Они поехали на машине на Готланд, В один из последних дней они остановились в пансионате в Бургсвике – вечер выдался прекрасный, один из немногих без дождя. Они весь день бродили по южной оконечности острова, потом поели в пиццерии и вернулись в пансионат.

И тогда она спросила его, почему он такой вялый и сонный. По выражению ее лица в слабом свете керосиновой лампы он понял, что она уже давно хотела задать этот вопрос. Но он отмахнулся – с ним все в порядке. И ничего странного – неужели он не имеет права хотя бы часть отпуска посвятить тому, чтобы как следует отоспаться? Линда больше не спрашивала, но у него осталось чувство, что она ему не поверила.

Сейчас он ясно понял, что так дальше продолжаться не может. Это не похоже на естественную, легко объяснимую усталость. Что-то не так. Он попытался найти какие-то другие странности, но ничего такого, кроме разве что внезапных пробуждений по ночам, припомнить не смог. Иногда икры сводила судорога, но это, кажется, и раньше бывало.

Только что он чуть не расстался с жизнью. Откладывать больше нельзя. Сегодня же запишется на прием к врачу.

Он завел мотор и выехал из кювета. Опустил стекло – несмотря на конец августа, было по-летнему тепло и солнечно.

Он направлялся в отцовский дом в Лёдерупе. Не сосчитать, сколько раз он ездил этой дорогой… но он до сих пор не мог примириться с мыслью, что не застанет отца в его мастерской, не почувствует запаха скипидара, не увидит, как отец стоит у мольберта и пишет одну из своих картин с одним и тем же сюжетом. Пейзаж с глухарем на первом плане. Или без глухаря. И солнце, висящее на невидимых нитях над вершинами деревьев. Скоро исполнится два года с тех пор, как Гертруд позвонила в полицию и сказала, что нашла отца мертвым на полу в мастерской. Он до сих пор в мельчайших деталях помнил, как ехал тогда в Лёдеруп и не мог заставить себя поверить, что это правда. И поверил, только увидев Гертруд во дворе: все так и есть. Отец умер.

Два года промелькнули незаметно. Как только находилось время – к сожалению, не так часто, как хотелось бы, – он навещал Гертруд, оставшуюся жить в отцовском доме. Прошло не меньше года, прежде чем они решились разобрать его вещи. Тридцать два готовых и подписанных пейзажа. Декабрьским вечером 1995 года они сидели на кухне и прикидывали, кому должны достаться эти картины. Валландер две оставил себе (одну с глухарем, одну – без), по одной получили Линда и Мона, его бывшая жена. Сестра, Кристина, к его горькому недоумению, от картин отказалась. У Гертруд уже было несколько пейзажей. Оставалось, таким образом, двадцать восемь картин. Поколебавшись, Курт послал одну следователю в Кристианстад – к которому частенько обращался по службе. Удалось пристроить двадцать три картины, даже все многочисленные родственники Гертруд получили по одной, и все равно оставалось пять.

Что с ними делать, он понятия не имел. Одно он знал твердо – сжечь их у него рука никогда не поднимется.

Строго говоря, это была собственность Гертруд, но она настаивала, что картины принадлежат ему и Кристине – ведь она, Гертруд, появилась в жизни отца только в последние годы его жизни.

Он проехал поворот на Косебергу. Оставалось совсем немного. Он постарался представить, как встретит его Гертруд. Как-то в мае они долго гуляли по тракторным колеям, среди посевов рапса, и она сказала, что собирается уехать – ей было очень одиноко в пустом доме.

«Не хочу здесь больше жить, – заявила она тогда, – мне привидения являются».

Он ее понимал. На ее месте он, наверное, чувствовал бы то же самое.

Она попросила его помочь продать дом. Спешки, разумеется, никакой, можно подождать до конца лета. Но до наступления осени хотелось бы уехать – к сестре в Рюнге, та тоже только что овдовела.

Что ж, вот и конец лета. В среду Валландер взял выходной – в девять часов должен был приехать маклер из Истада договориться о приемлемой цене. До этого Валландер с Гертруд собирались разобрать последние коробки с отцовским имуществом. Большая часть вещей была упакована еще неделю назад. У его сотрудника Мартинссона был прицеп, и они в несколько рейсов отвезли оставшийся хлам на свалку под Хедескугой. Все, что осталось от человеческой жизни, нашло место на мусорной свалке, с гнетущим чувством подумал Валландер. Кроме памяти, остались только фотографии, пять картин и несколько картонных коробок с письмами и документами. Ничего больше. Жизнь прожита, итоги подведены.

Он свернул на проселок к дому.

Еще подъезжая, он увидел во дворе Гертруд – она всегда вставала очень рано.

Они выпили кофе в кухне. Дверцы шкафчиков были открыты настежь, полки пусты. Во второй половине дня за Гертруд должна приехать сестра. Они оставляли Валландеру два ключа. Второй – для маклера.

Гертруд встретила его у ворот. Он с удивлением заметил, что на ней то самое платье, в котором она выходила замуж за отца. И ощутил комок в горле. Стало быть, для Гертруд это – печально-торжественное событие, она прощается со своим домом.

Еще не садясь к столу, они просмотрели содержимое оставшихся коробок. Среди старых писем Валландер неожиданно обнаружил пару детских башмачков. Он смутно припомнил: это были его башмачки, он носил их в детстве. Неужели отец хранил их все эти годы?

Он вынес коробки и положил их в машину. Захлопнув дверцу, обернулся и увидел на крыльце Гертруд. Она улыбалась.

– А картины не забыл? – спросила она. – Пять штук осталось.

Он покачал головой и пошел к сараю, где у отца была мастерская. Дверь была открыта. Несмотря на многочисленные уборки, запах скипидара за два года так и не выветрился. На старой плите стояла кастрюля – отец варил в ней несметное количество кофе.

Я здесь в последний раз, подумал он. Но, в отличие от Гертруд, мне даже в голову не пришло приодеться. Приехал, в чем был. К тому же, если бы не чистое везение, я сейчас был бы мертв. Как отец. И тогда уже Линда отвозила бы на свалку все, что от меня осталось. Среди всего прочего – два пейзажа, один с глухарем на переднем плане, другой – без.

Ему стало не по себе. Он почувствовал присутствие отца здесь, в этой полутемной мастерской.

Картины были прислонены к стене. Он отнес их в машину и положил в багажник, укрыв старым одеялом. Гертруд так и стояла на крыльце.

– Все, – сказала она. – Больше ничего нет.

Валландер наклонил голову.

– Больше ничего нет, – повторил он. – Ничего.

В девять часов во двор въехала машина маклера. Едва тот вышел из машины, Валландер, к своему удивлению, узнал в нем Роберта Окерблума. Несколько лет назад у него зверски убили жену. Труп кинули в заброшенный колодец. Это было, пожалуй, самое тяжелое и неприятное из всех дел об убийстве, которые ему когда-либо приходилось расследовать. Он нахмурился. По телефону он связывался с крупной маклерской фирмой, имеющей филиалы по всей стране. К которым контора Окерблума, если она еще существует, не имеет никакого отношения. Но он вроде бы даже слышал, что после гибели Луизы Окерблум свою контору прикрыл.

Он вышел на крыльцо. Роберт Окерблум нисколько не изменился. Впервые Валландер увидел его, когда тот сидел и рыдал у него в кабинете. Тогда внешность Роберта Окерблума показалась ему совершенно незапоминающейся. Но горе его было искренним. Он, кажется, принадлежал к какой-то независимой церковной общине, методистской, что ли.

Они обменялись рукопожатием.

– Вот мы и снова встретились, – сказал Окерблум.

Оказывается, голос его он тоже запомнил. На какую-то секунду Валландеру сделалось не по себе – он не знал, что говорить.

Но Роберт Окерблум заговорил сам.

– Я оплакиваю ее и сейчас, не меньше, чем тогда, – сказал он медленно. – Но понятно, девочкам еще труднее.

Валландер помнил двух его дочерей. Тогда они были совсем маленькими и вряд ли что-то понимали.

– Это, конечно, очень тяжело, – сказал он и вдруг испугался, что сейчас все снова повторится – Окерблум ударится в слезы. Но на этот раз обошлось.

– Попытался удержать контору на плаву, – объяснил Окерблум, – но не смог. Меня пригласили работать в конкурирующую фирму, я плюнул и принял предложение. И ни разу не пожалел. Не надо сидеть ночи напролет над бухгалтерией. Теперь я могу больше времени уделять девочкам.

Вместе с Гертруд они осмотрели усадьбу. Окерблум что-то помечал в блокноте, сделал несколько фотографий. Потом они сидели в кухне и пили кофе. Цена, названная Окерблумом, поначалу показалась Валландеру низкой, но он быстро сообразил, что это ровно втрое больше, чем когда-то заплатил отец.

В половине одиннадцатого Роберт Окерблум попрощался и уехал. Валландер обдумывал, не дождаться ли ему, пока приедет сестра Гертруд, но мачеха словно угадала его мысли.

– Я ничего не имею против того, чтобы побыть одной, – сказала она, – прекрасный денек. Лето под конец словно опомнилось. Я с удовольствием посижу в саду.

– Если хочешь, я останусь. У меня выходной.

Она покачала головой:

– Навести меня как-нибудь в Рюнге. Но не раньше, чем через месяц. Мне надо прийти в себя.

Валландер сел в машину и поехал в Истад. Сегодня надо еще записаться на прием к врачу, зарезервировать время в прачечной и прибраться.

Поскольку спешить было некуда, он выбрал дорогу подлиннее. Он любил эти поездки, когда можно, любуясь пейзажем, дать волю фантазии.

Не успел он миновать Валлебергу, зазвонил телефон. Это был Мартинссон. Валландер съехал на обочину.

– Я тебя искал. Мне никто не сказал, что у тебя выходной. Кстати, ты знаешь, что у тебя автоответчик не работает?

Валландер знал, что автоответчик у него то и дело ломается. И сразу почувствовал – что-то случилось. Все долгие годы работы в полиции это ощущение никогда не обманывало – противный холодок под ложечкой. Он перевел дыхание.

– Я звоню из кабинета Ханссона. А в моем сидит мать Астрид Хильстрём.

– Чья мать?

– Астрид Хильстрём. Одна из этих пропавших девочек. Это ее мать.

Валландер понял, о ком идет речь.

– Она очень взволнована. От дочери пришла открытка, из Вены, если верить почтовому штемпелю.

Валландер удивился:

– Так это же хорошая новость? Значит, дочка нашлась?

– Она говорит, что это фальшивка, что открытку написал кто-то другой. И она упрекает нас, что мы ничего не предпринимаем.

– А что мы должны предпринимать, если нет никаких признаков преступления? Если у нас куча доказательств, что они куда-то уехали по собственной воле?

Мартинссон ответил не сразу.

– Не знаю почему, – сказал он задумчиво, – но у меня ощущение, что в том, что она говорит, что-то есть. Может быть. Не знаю.

Валландер насторожился. За эти годы он понял, что к догадкам Мартинссона надо относиться серьезно. Обычно он оказывался прав.

– Хочешь, чтобы я приехал?

– Нет. Я просто предлагаю собраться завтра – ты, я и Сведберг – и поговорить об этом деле.

– Во сколько?

– В восемь не рано? Я поговорю со Сведбергом.

Валландер нажал кнопку отбоя. Вдалеке по полю полз трактор. Он рассеянно следил за ним взглядом.

Мать Астрид Хильстрём приходила и к нему. Он попытался вспомнить всю историю.

Вскоре после Иванова дня в полицию поступило заявление о пропаже нескольких молодых людей. Это было как раз в тот день, когда он вышел на работу после своего дождливого отпуска. Делу дали ход, хотя у него с самого начала было чувство, что здесь нет никакого состава преступления.

Через три дня его догадка подтвердилась, – из Гамбурга пришла открытка. Он до сих пор помнил, что на ней был изображен городской вокзал. Текст он, оказывается, тоже не забыл: «Мы путешествуем по Европе. Вернемся, скорее всего, в середине августа».

Сегодня было седьмое августа, то есть скоро они должны приехать. Значит, пришла еще одна открытка, на этот раз из Вены, от Астрид Хильстрём.

Первая открытка была подписана всеми троими. Родители подтвердили, что это их подписи. Сомневалась только мать Астрид Хильстрём, но ее быстро переубедили.

Валландер посмотрел в зеркало и выехал на дорогу. Мартинссон часто бывает прав…

Он поставил машину у подъезда на Мариагатан, занес в квартиру коробки и картины и сел к телефону. Автоответчик у врача вежливо попросил его перезвонить после двенадцатого августа, когда хозяин вернется из отпуска. Валландер решил было подождать, но мысль, что он чуть не погиб сегодня утром, не давала ему покоя. Он позвонил другому врачу и договорился на завтра, на одиннадцать. Спустился в прачечную и записался на следующий вечер. Начал уборку, но, не успев привести в порядок спальню, почувствовал, что очень устал. Кое-как пропылесосив гостиную, он отнес коробки в комнату, где во время своих нечастых визитов останавливалась Линда.

Он пошел в кухню и выпил подряд три стакана воды.

Это тоже было необычно – последнее время его все время мучит жажда.

Усталость. Жажда. Откуда это все?

Было уже двенадцать, и он проголодался. Даже не стоило открывать холодильник – он знал, что там пусто. Он надел куртку и вышел. Было довольно жарко. Он пошел в центр, остановившись несколько раз у витрин маклерских контор. Там были выставлены фотографии предлагаемых к продаже домов, и он убедился, что предложенная Робертом Окерблумом цена была вполне разумной. Больше трехсот тысяч за дом в Лёдерупе не получишь.

Он остановился у киоска и съел гамбургер, запив его двумя бутылками минеральной воды, после чего зашел в обувной магазин, где знал хозяина, и попросил разрешения воспользоваться туалетом. Выйдя на улицу, он остановился в растерянности. Надо бы, пользуясь выходным, пройтись по магазинам – пусто было не только в холодильнике, но и в буфете. Но у него просто не было сил идти за машиной и ехать в супермаркет. Он пошел по Хамнгатан, пересек железнодорожные пути и направился в лодочную гавань. Медленно брел вдоль бесчисленных мостков, глядя на зачаленные катера и яхты. Попытался представить себя на яхте. Он никогда в жизни не ходил под парусом. Снова захотелось пописать. Он нашел туалет в ближайшем кафе и там же выпил бутылку минеральной воды. Потом он сидел на скамейке около красного домика службы береговых спасателей.

Последний раз он был здесь зимой. Когда уезжала Байба.

Он отвез ее в Стуруп. [44] Уже было темно. В свете фар неслись снежные вихри. Они молчали. Он подождал, пока она пройдет паспортный контроль, вернулся в Истад, пришел сюда и сел на эту скамейку. Ветер был холодный, он замерз, но домой не уходил. Все было кончено. Байбу он больше не увидит. Разрыв был окончательным.

Она приехала в Истад в декабрю 1994 года, вскоре после смерти его отца. Как раз тогда он по уши завяз в головоломном следствии, самом, может быть, сложным за все время его службы в полиции. И тогда же он впервые за много лет начал строить планы на будущее. Он решил переехать в деревню. Купить дом. Завести собаку. Он даже ездил смотреть Щенков Лабрадора. Пора было менять свою жизнь. А главное – он мечтал, чтобы Байба осталась с ним. Она приехала на Рождество. Валландер с удовольствием отметил, что у нее сразу завязались хорошие отношения с Линдой. Тогда, в начале нового, 1995 года, в последние дни перед ее отъездом, они всерьез говорили о будущем. Может быть, она переедет в Швецию навсегда уже к лету. Они ездили смотреть дом, небольшую усадьбу под Свенсторпом. Но уже в марте, вечером, когда Валландер лежал в постели, она позвонила из Риги и сказала, что у нее появились сомнения. Она не хочет выходить замуж, не хочет переезжать в Швецию. Во всяком случае, пока. Вне себя от беспокойства он сорвался и поехал в Ригу – думал, что удастся ее уговорить. Кончилось все долгой и безобразной ссорой, первой за все время их знакомства, после чего они больше месяца не разговаривали. Потом он все же заставил себя позвонить, и они договорились, что летом он приедет в Ригу. Они провели две недели на побережье, в полуразвалившемся домике – даче какого-то коллеги Байбы по университету. Они долго гуляли по песчаному пляжу, и Валландер все выжидал, что она сама начнет разговор о будущем. Но она по-прежнему была не уверена – не сейчас, пока еще рано… Почему не довольствоваться тем, что у них есть? Так и не добившись никакой ясности, он вернулся домой в подавленном настроении. Всю осень они не встречались – много раз говорили по телефону, строили планы, но ничего не получалось. У него начали появляться подозрения – нет ли у нее другого в Риге? Несколько раз, изнемогая от ревности, он звонил ей среди ночи, и пару раз у него возникало чувство, что в квартире кто-то есть, хотя она и заверяла его, что это не так.

Она приехала в Истад к Рождеству. В этот раз Линда только встретила с ними Рождество и уехала с друзьями в Шотландию. И тогда Байба сказала, что не хочет переезжать в Швецию. Она долго раздумывала, но теперь приняла решение. Она не хочет терять работу в университете. Что она будет делать в Швеции? В Истаде? Работать переводчицей? И все? Валландер пытался ее уговорить, но вскоре сдался. Оба они чувствовали, что отношения их близятся к концу; спустя четыре года оба оказались в тупике. Валландер отвез ее в Стуруп, подождал, пока она пройдет паспортный контроль, а потом долго сидел на заснеженной скамейке у домика спасателей. Он никогда не чувствовал себя таким одиноким, как в тот вечер. Но странно, ему от этого полегчало. Во всяком случае, неизвестности больше не будет.

Мощный катер отчалил и исчез в море. Валландер поднялся. Ему снова нужно было в туалет.

Какое-то время они еще звонили друг другу, но потом и это прекратилось. Последний раз он слышал ее голос полгода назад. Как-то они с Линдой поехали в Висбю, и она спросила его, в самом ли деле он порвал с Байбой.

– Да, – ответил он, – все кончено.

Она ждала продолжения.

– Это было необходима Ни она, ни я уже не хотели дальше тянуть эту волынку. Все к тому шло.

Он зашел в кафе, кивнул официантке и пошел в туалет.

Потом он вернулся на Мариагатан, взял машину и повернул к выезду на Мальмё, где был супермаркет. Обычно перед тем, как зайти в магазин, он, сидя в машине, составлял список покупок. Так он поступил и на этот раз, но, уже катя коляску вдоль полок, обнаружил, что забыл шпаргалку в машине. Возвращаться не стал. Было уже четыре часа, когда он вернулся домой и разложил покупки – это в холодильник, это в буфет… Потом прилег на диван с газетой и тут же задремал. Через час он резко проснулся, как будто кто-то его толкнул.

Ему снилось, что они с отцом в Риме. С ними почему-то и Рюдберг, а еще – какие-то странные карлики, которые все время щиплют их за ноги.

Он с тяжелой головой сел на диване.

Мне снятся мертвые, подумал он. К чему это? Отец умер, но снится мне чуть не каждую ночь. И Рюдберг тоже скоро пять лет как умер. Коллега и друг, человек, научивший меня ремеслу полицейского.

Он вышел на балкон. Было по-прежнему тепло и тихо, но на горизонте клубились темные облака.

Внезапно с потрясшей его ясностью он осознал, насколько он одинок. Если не считать Линду, которая жила в Стокгольме и которую он почти не видел, друзей у него нет. Он общается только с коллегами по работе, и то в рабочее время.

Он пошел в ванную и сполоснул лицо. Посмотрел в зеркало. Несмотря на загар, явственно читалась усталость. Левый глаз красный. Лоб стал выше, но не потому, что он поумнел, а потому, что начинал лысеть.

Он встал на весы. По сравнению с прошлым летом он похудел, но все равно вес его не порадовал.

Зазвонил телефон. Это была Гертруд.

– Я только хотела сказать, что я уже в Рюнге. Все нормально.

– Я думал о тебе, – сказал Валландер. – Мне, наверное, надо было остаться.

– Мне самой хотелось побыть одной. Повспоминать… Но я думаю, мне здесь будет хорошо. Мы с сестрой замечательно ладим. И всегда ладили.

– Я заеду через недельку.

Не успел он повесить трубку, как снова раздался звонок. Это была Анн-Бритт Хёглунд из полиции.

– Просто хотела узнать, как все прошло.

– Что – все?

– Ты же должен был встречаться с маклером? Насчет отцовского дома?

Валландер вспомнил, что накануне они обменялись несколькими словами по поводу дома.

– Похоже, все нормально. Ты можешь купить этот дом за триста тысяч.

– Я его даже не видела.

– Так странно, – сказал Валландер. – Теперь там никого нет, Гертруд переехала. Кто-то купит дом. Может быть, превратят его в дачу. Чужие люди, ничего не знающие о моем отце.

– Во всех домах есть привидения. Кроме новостроек. Там их, кажется, нет.

– Запах скипидара останется надолго… Но когда и он исчезнет, уже ничто не будет напоминать, что когда-то там жил мой отец.

– У тебя голос расстроенный.

– Так оно и есть. Увидимся завтра. Спасибо, что позвонила.

Он пошел на кухню попить воды.

Анн– Бритт очень внимательна. Не забыла и позвонила. Самому ему никогда бы не пришло в голову позвонить в похожей ситуации.

Он глянул на часы – семь. Он поджарил себе колбасы с картошкой и сел перед телевизором с тарелкой на коленях. Пощелкал пультом, но ничего интересного не нашел. Поев, налил себе чашку кофе и вышел на балкон. Но солнце уже село, и было довольно холодно. Он вернулся в дом.

Остаток вечера он посвятил разбору привезенных из Лёдерупа отцовских бумаг.

На дне одной из коробок лежал коричневый конверт. Он посмотрел – там были старые выцветшие фотографии. Он не припоминал, чтобы видел их раньше. На одном снимке он сам, четырех или пяти лет, сидит на капоте большой американской машины. Отец стоит рядом и поддерживает его, чтобы он не упал.

Валландер отнес снимок в кухню и стал искать лупу в ящиках.

Мы улыбаемся, подумал он. Я смотрю прямо в объектив и раздуваюсь от гордости – мне позволили посидеть на машине одного из перекупщиков. Из тех, что покупали картины отца и безобразно недоплачивали. И отец тоже улыбается, но смотрит он не в объектив, а на меня.

Он долго сидел, положив перед собой фотографию. Давно прошедшая, потускневшая и забытая реальность. Когда-то у них с отцом были прекрасные отношения. Но решение пойти работать в полицию изменило все. Только в последний год жизни отца им удалось постепенно наладить контакт.

Но до прежней близости мы так и не дошли. До той улыбки, когда я сидел на капоте сверкающего «бьюика». В Риме нам было хорошо вдвоем. Но не настолько.

Он прикрепил снимок к кухонной двери и выглянул на балкон. Грозовой фронт был уже совсем близко.

Сел на диван и досмотрел последние эпизоды старого фильма.

В полночь он лег.

Завтра в восемь у него встреча с Мартинссоном и Сведбергом. Потом прием у врача.

Он долго лежал в темноте и не мог заснуть.

Два года назад он мечтал переехать из этой квартиры – купить дом, завести собаку. Жить с Байбой.

Ничто не сбылось. Ни Байбы, ни дома, ни собаки. Все по-старому.

Что– то должно произойти, подумал он. Что-то обязательно должно произойти, чтобы я снова мог смотреть в будущее.

Когда он наконец заснул, был уже четвертый час утра.

2

К утру небо прояснилось.

Валландер проснулся в шесть часов. Ему опять снился отец – какие-то фрагментарные, несвязные картины… сам он во сне был ребенком и взрослым одновременно, ничего не поймешь. Сон напоминал контуры корабля в тумане.

Он встал, принял душ и выпил кофе. На улице по-прежнему тепло и, как и накануне, необычно безветренно. Он дошел до стоянки, взял машину и поехал в полицию. Коридоры еще пусты – рабочий день начинался в семь. Он захватил в столовой кофе и пошел в свой кабинет. Стол был на удивление прибран, на нем не громоздилось, как обычно, ворохов бумаг и папок. Он попытался вспомнить, бывало ли когда-нибудь такое затишье. За многие годы он уже привык к тому, что, по мере того, как происходят сокращения, бесконечные рационализации и оптимизации, нагрузка все увеличивается. Дела откладывались, следствие велось спустя рукава. Он мог бы сейчас на память назвать несколько случаев, когда из-за небрежно проведенного следствия дело закрывалось. Этого не должно быть. Если бы только у них было побольше времени. И если бы их не было так мало.

Вечный вопрос – окупается преступление или нет. Сейчас, может быть, и окупается. Стало окупаться. Исторического обзора представить он бы не смог, но что он точно знает и все знают – преступность в Швеции выросла. Те, кто занимается экономическими махинациями, чувствуют себя в полной безопасности. Правовое общество капитулировало.

Валландер часто обсуждал это с коллегами. Они знали, что не только полиция этим обеспокоена. Гертруд говорила о том же. И соседи в прачечной.

Валландер знал, что это не пустые обывательские страхи. Но, насколько он мог видеть, никаких мер не принимается. Продолжается экономия, продолжаются сокращения – как в полиции, так и в судебной системе.

Он снял куртку, открыл окно и уставился на старую водонапорную башню.

В последние годы появилось множество негосударственных охранных организаций. Эдакая гражданская защита. Это его пугало. Когда государство не справляется, всегда тут как тут – юстиция Линча. Людям начинает казаться, что вершить правосудие собственными руками – совершенно естественно.

Стоя у окна, он еще подумал, сколько по стране ходит нелегального оружия. И сколько его станет через несколько лет.

Он сел за стол. Пробежал глазами несколько записей, накопившихся со вчерашнего дня. В одной из них подробно освещались меры, планируемые в борьбе с поддельными кредитными картами. Он не особенно удивился, узнав, что где-то в Азии существуют целые фабрики, занимающиеся подделкой платежных карточек.

В другой записке шла речь о закончившихся испытаниях перечного спрея, начатых еще летом 1994 года. При определенных обстоятельствах баллончики раздавались женщинам, которым что-то угрожало… Валландер прочитал бумагу дважды, но так и не понял, при каких таких «определенных» обстоятельствах раздавались баллончики, что именно угрожало тем, кто их удостоился, и какие результаты были достигнуты. Вздохнув, он отправил обе бумаги в корзину. Он оставил дверь приоткрытой, чтобы слышать голоса в коридоре. Женский смех – это Лиза Хольгерссон, их начальница. Пару лет назад она сменила Бьорка. Многие насторожились. Начальник полиции – женщина? Но Валландер с самого начала почувствовал к ней уважение, и в дальнейшем первое впечатление подтвердилось.

В половине восьмого зазвонил телефон. Это была Эбба из приемной.

– Все в порядке? – спросила она.

Валландер сообразил, что она тоже интересуется вчерашними событиями.

– Дом еще не продан. Но по-моему, все идет нормально.

– Я хотела спросить, ты не сможешь принять учебную экскурсию в половине одиннадцатого?

– Учебную экскурсию? Летом?

– Это группа моряков на пенсии, они каждое лето собираются в Сконе. У них какое-то общество, называется «Морские волки».

Валландер вспомнил про врача.

– Попроси кого-нибудь еще. Меня не будет как раз с половины одиннадцатого до двенадцати.

– Тогда я позвоню Анн-Бритт. Может быть, этим старым морским волкам женщина-полицейский даже больше понравится.

– Или наоборот, – сказал Валландер.

Было уже почти восемь, а Валландер никак не мог заставить себя взяться за работу – сидел, покачиваясь на стуле, и время от времени поглядывал в окно. Несмотря на ранний час, он уже чувствовал себя уставшим. Что скажет врач? Может быть, эта усталость, судороги – симптомы серьезной болезни?

Он поднялся и пошел в комнату для совещаний. Мартинссон уже был там – свежепостриженный, загорелый. Валландер вспомнил, как два года назад Мартинссон чуть не бросил службу. Его дочку поколотили в школе – из-за того, что ее отец полицейский. Но Мартинссон все же остался. Для Валландера Мартинссон все еще был юношей, новичком, хотя, подумав, он с удивлением сообразил, что все остальные пришли уже после Мартинссона.

Они поговорили о погоде. В пять минут девятого Мартинссон спросил:

– А где же Сведберг?

Его удивление было понятным – Сведберг славился пунктуальностью.

– А ты с ним говорил?

– Его не было дома, но я оставил сообщение на автоответчике.

– Позвони еще раз.

Мартинссон набрал номер.

– Куда ты подевался? – спросил он. – Мы ждем.

Он повесил трубку и покачал головой:

– По-прежнему автоответчик.

– Застрял по дороге, – сказал Валландер. – Начнем без него.

Мартинссон перебрал кипу бумаг, нашел открытку и протянул ее Валландеру. Вид Вены с птичьего полета.

– Хильстрёмы нашли ее в почтовом ящике во вторник, шестого августа. Астрид, как видишь, пишет, что все хорошо, но они хотят еще немного задержаться. Передает привет от всех остальных, а заодно просит мать позвонить другим родителям и сказать, что все благополучно.

Валландер прочел открытку. Почерк был похож на Линдин – буквы такие же круглые.

Он отложил карточку.

– И Ева Хильстрём пришла в полицию?

– Она не пришла, она ворвалась в мой кабинет. Мы знали и раньше, что она дама нервная, но тут было что-то немыслимое. Она совершенно очевидно испугана. И уверена в том, что говорит.

– А что она говорит?

– Что-то случилось. Эту открытку писала не ее дочь.

Валландер подумал немного.

– Что не сходится? Почерк? Подпись?

– Вообще-то она говорит, что почерк похож. Но утверждает, что почерк Астрид ничего не стоит подделать. И подпись тоже. Может быть, она и права.

Валландер достал блокнот и ручку. У него заняло не более минуты скопировать более или менее похоже почерк Астрид Хильстрём и ее подпись. Он отодвинул блокнот.

– Итак, Ева Хильстрём взволнована. Ее можно понять. Но если дело не в почерке и не в подписи, то в чем тогда?

– Она не может сказать.

– А ты спрашивал?

– Конечно. Что показалось ей странным – лексика? Манера выражаться? Задал все наводящие вопросы, которые только можно придумать. Она не знает. Но совершенно уверена, что открытку написала не ее дочь.

Валландер поморщился и покачал головой:

– Что-то в этом есть.

Они уставились друг на друга.

– Ты же помнишь, ты сам сказал вчера, что тоже встревожен.

Мартинссон кивнул:

– Что-то есть. Что-то не сходится. Я, правда, пока не знаю что.

– Поставь вопрос по-другому, – сказал Валландер. – Если они, скажем, не отправились в эту неожиданную поездку, куда они могли податься? Что могло произойти? Кто в таком случае пишет открытки? Паспорта они забрали, машин их тоже на месте нет. Это мы уже проверяли.

– Я, конечно, могу ошибаться, – сказал Мартинссон. – Может быть, я просто заразился ее тревогой.

– Естественно, родители волнуются за детей. Сколько раз я с ума сходил, не зная, куда подевалась Линда. Тоже приходили открытки со всего мира, из каких-то мест, о которых я и не слышал никогда.

– Что делаем?

– Выжидаем. Впрочем, знаешь что – давай-ка пройдем все с самого начала, не проглядели ли мы что.

Все было понятно. Трое молодых людей, от двадцати до двадцати трех лет, решили вместе отпраздновать Иванов день. Один из них, Мартин Буге, живет в Симрисхамне, девушки, Лена Норман и Астрид Хильстрём, – в Истаде, в восточном районе. Они дружат с детства, сейчас тоже проводят вместе много времени. Все – дети обеспеченных родителей. Лена Норман учится в Лундском университете, двое других пока не определились, работают то там, то сям, присматриваясь к будущей профессии. На учете в полиции никогда не состояли, проблем с наркотиками как будто бы нет. Мартин Буге и Астрид Хильстрём пока еще живут с родителями, Лена Норман – в студенческом общежитии в Лунде. Где они собирались праздновать Иванов день, неизвестно. Родители уже спрашивали их приятелей, но никто ничего не знает. И в этом тоже ничего необычного нет – они вечно секретничали. У них была возможность пользоваться двумя машинами, «вольво» и «тойота». Машины исчезли, как и трое молодых людей. Они ушли из дому после обеда 21 июня, и с тех пор их никто не видел. Первая открытка пришла из Гамбурга 26 июня. Они сообщили, что решили попутешествовать по Европе. Через пару недель Астрид Хильстрём прислала открытку с парижским штемпелем, написала, что они направляются на юг. И вот теперь третья открытка.

Мартинссон замолчал.

– И что могло случиться? – вслух подумал Валландер.

– Понятия не имею.

– Есть ли хотя бы какие-то основания считать, что их исчезновение нельзя объяснить естественными причинами?

– Честно говоря – нет.

Валландер откинулся на стуле.

– То есть ничем, кроме нехороших предчувствий Евы Хильстрём, мы не располагаем. Беспокойная мама.

– Которая утверждает, что открытка написана кем-то еще, а не ее дочерью.

Валландер кивнул:

– Она хочет, чтобы мы объявили розыск?

– Нет. Она хочет, чтобы мы что-то предприняли. Так и сказала – полиция должна что-топредпринять.

– А что мы можем еще сделать, кроме того, что объявить розыск? Их имена мы уже внесли в базу данных.

Наступила тишина. Валландер посмотрел на часы – без четверти девять – и повернулся к Мартинссону:

– Сведберг?

Мартинссон снова набрал номер Сведберга и тут же положил трубку:

– Все тот же автоответчик.

Валландер пустил открытку по полированному столу к Мартинссону.

– Не имею представления, что делать дальше, – сказал он. – Но я хочу тоже поговорить с Евой Хильстрём. Потом подумаем, что предпринять. Оснований для объявления в розыск нет. Пока нет.

Мартинссон записал на клочке номер телефона.

– Она работает ревизором.

– А где найти ее мужа? Отца Астрид?

– Они разведены. По-моему, он как-то звонил. Сразу после Иванова дня.

Валландер поднялся. Мартинссон собрал разбросанные бумаги.

– А может быть, Сведберг, как и я, – сказал Валландер в дверях, – взял выходной в счет отпуска.

– Он уже отгулял отпуск, – уверенно заявил Мартинссон. – Полностью, ни одного дня не осталось.

Валландер поглядел на него с удивлением:

– А ты откуда знаешь? Сведберг, по-моему, не особенно склонен к откровенности.

– Я как-то попросил его выйти на неделю вместо меня. Он отказался – сказал, что решил взять отпуск целиком. Первый раз в жизни.

– Ну уж первый, – буркнул Валландер. – И раньше брал.

Они расстались у кабинета Мартинссона. Валландер вернулся к себе и набрал номер, полученный от Мартинссона. Когда на том конце взяли трубку, он узнал голос Евы Хильстрём. Они договорились, что после обеда она зайдет в полицию.

– Что-то случилось?

– Нет, – ответил Валландер. – Просто я тоже хочу с вами поговорить.

Он повесил трубку и собрался было сходить за кофе, как в дверях появилась Анн-Бритт Хёглунд. Она была, как всегда, очень бледна, хотя только что вернулась из отпуска.

Он подумал, что это наверняка связано с тем, что она еще не пришла в себя после тяжелого огнестрельного ранения два года назад. Физических последствий рана не оставила, но Валландер не был уверен, что психическая травма зажила так же хорошо. Иногда ему казалось, что Анн-Бритт мучит хронический страх.

Это его не удивляло. Пожалуй, не проходило дня, чтобы он сам не вспомнил, как его ударили ножом двадцать лет назад. Больше чем двадцать.

– Я не помешала?

Валландер показал на стул.

– Ты не видела Сведберга? – спросил он, когда она села.

Она молча покачала головой.

– Мы договорились встретиться – он, я и Мартинссон. Но он так и не появился.

– Он ведь даже не опаздывает никогда!

– Вот именно. А на этот раз не просто опоздал – вообще не пришел.

– А вы домой звонили? Может быть, он заболел?

– Автоответчик. К тому же Сведберг никогда не болеет.

Оба молча размышляли, куда мог провалиться Сведберг.

– А что ты хотела? – спросил наконец Валландер.

– Ты помнишь банду, сплавлявшую машины в Восточную Европу?

– Еще бы! Два года я только этим делом и занимался. Под конец мы их все-таки допекли. И главарей взяли. По крайней мере шведских.

– Опять началось.

– Главарь же сидит!

– Свято место пусто не бывает. Нашлись другие. Теперь уже не из Гётеборга. Один из следов ведет в Люкселе.

Валландер удивился:

– Люкселе же в Лапландии!

– При нынешних средствах связи – какая разница где.

Валландер покачал головой. Анн-Бритт была права. Преступные организации всегда первыми активно осваивали технические новинки.

– Я не в состоянии начинать все сначала, – сказал он. – Не надо мне больше контрабандных авто.

– Этим я займусь. Лиза так распорядилась. Должно быть, понимает, что краденые машины у тебя в печенках сидят. Я просто хотела, чтобы ты ввел меня в курс дела. И хороший совет тоже не помешает.

Валландер кивнул. Они назначили время на завтрашний день. Потом пошли в столовую пить кофе.

– Как отпуск? – спросил он.

Вдруг у нее на глаза навернулись слезы. Валландер хотел что-то сказать, но она предостерегающе подняла руку.

– Ничего хорошего, – сказала она, совладав с собой. – Но я не хочу об этом говорить.

Она взяла свою чашку и резко встала. Валландер проводил ее взглядом, пытаясь понять, в чем дело.

Ничего мы не знаем, подумал он. Ни я о них, ни они обо мне. Работаем вместе чуть не всю жизнь, и что мы знаем друг о друге? Ничего.

Он глянул на часы. Было еще достаточно времени, и он решил пройтись пешком до Капелльгатан, где принимал врач.

Ему было очень тревожно.

Врач оказался совсем молодым. Валландер никогда раньше его не видел. Его фамилия была Йоранссон, он приехал с севера. Валландер изложил ему жалобы – усталость, жажда, бесконечная беготня в туалет. Судороги в икрах.

Врач выслушал его и сразу сказал:

– Сахар.

– Сахар?

– Сахар в крови. По-видимому, у вас диабет.

Валландер остолбенел. Почему-то эта мысль никогда не приходила ему в голову.

– У вас лишний вес, – сказал врач. – Анализы скоро будут готовы, а пока я вас послушаю. Кстати, вы знаете, что у вас повышенное кровяное давление?

Валландер отрицательно покачал головой, снял сорочку и лег на кушетку.

Врач ничего особенного не услышал ни в легких, ни в сердце. Но давление и в самом деле было высоким – сто семьдесят на сто пять. Потом его послали в лабораторию, где он сдал на анализ мочу и кровь. Сестра, проткнув ему палец, улыбнулась. Валландеру она показалась чем-то похожей на его сестру Кристину.

Он вернулся в кабинет врача.

– Нормальный уровень сахара крови – от двух с половиной до шести и четырех десятых. А у вас – пятнадцать и три. Это очень много.

Валландера затошнило.

– И это объясняет вашу усталость, и жажду, и судороги. И то, что вы каждую минуту бегаете в туалет.

– Надеюсь, что есть лекарства?

– Сначала попробуем поменять диету, – сказал Йоранссон. – И давлением надо заняться. Вы много двигаетесь?

– Где там…

– Это необходимо. Диета и физическая активность. Если не поможет, двинемся дальше. При таком уровне сахара страдают все системы организма.

Я – диабетик, ужаснулся Валландер.

Йоранссон, казалось, прочитал его мысли.

– Ничего, вылечим, – сказал он. – Это не смертельно. Во всяком случае, пока.

У него снова взяли кровь, на этот раз из вены. Следующее посещение Йоранссон назначил уже на понедельник. Он вышел от врача в половине двенадцатого, дошел до Старого Кладбища и сел на лавку – он никак не мог свыкнуться с услышанным. Порывшись по карманам, выудил очки и стал читать диетические рекомендации.

В половине первого он вернулся в полицию. В приемной лежало несколько телефонограмм на его имя – ничего спешного. В коридоре он наткнулся на Ханссона.

– Сведберг не появился?

– А что, его до сих пор нет?

Валландер промолчал. После часа придет Ева Хильстрём. Он постучал в полуоткрытую дверь Мартинссона, но там никого не было. На столе лежала тонкая папка – та же, что и утром. Он захватил ее, пошел к себе и просмотрел содержимое, в том числе и три открытки. Ему было трудно сосредоточиться – слова доктора не выходили из головы.

Из приемной позвонила Эбба – пришла Ева Хильстрём. Валландер пошел ее встретить. По пути он наткнулся на группу веселых пожилых людей и догадался, что это, скорее всего, и есть «Морские волки».

Ева Хильстрём была высокой и худой дамой с настороженным выражением лица. Уже при первой встрече у Валландера сложилось впечатление, что она человек весьма беспокойный, из тех, что всегда ожидают худшего.

Он пожал ей руку и пригласил в кабинет, спросив по пути, не хочет ли она выпить кофе.

– Я не пью кофе, – сказала она. – Желудок не переносит.

Она села на стул для посетителей, ни на секунду не выпуская его из поля зрения.

Она уверена, что у меня есть новости, понял Валландер. И разумеется, дурные.

Он сел за стол.

– Вчера вы разговаривали с нашим сотрудником, – начал он, – и оставили открытку, полученную несколько дней назад. Открытка проштемпелевана в Вене и подписана вашей дочерью Астрид. Но вы считаете, что открытку писала не она. Я правильно понял?

– Да.

Ответ прозвучал очень уверенно.

– Мартинссон говорит, что вы не можете объяснить, почему вы так считаете.

– Не могу.

Валландер достал из папки открытку.

– Вы сказали, что подпись и почерк вашей дочери очень легко подделать.

– Можете попробовать.

– Уже попробовал. Согласен – легко.

– Почему вы спрашиваете то, что уже знаете? Валландер внимательно посмотрел на нее —

Мартинссон был прав. Она была вне себя от беспокойства.

– Я спрашиваю, чтобы еще раз убедиться, что все так и есть. Иногда это необходимо.

Она нетерпеливо кивнула.

– И все же у нас нет серьезных причин считать, что открытка написана кем-то еще, – продолжил Валландер. – Может быть, есть еще что-то, что заставляет вас сомневаться в подлинности открытки?

– Нет. Но я уверена, что права.

– Правы в чем?

– В том, что открытки писала не она. Ни эту, ни предыдущие.

Вдруг она встала со стула и начала кричать. Валландер был совершенно не готов к такому повороту событий. Она перегнулась через стол, схватила его за руки и, не переставая кричать, начала трясти:

– Почему полиция бездействует? Я знаю – что-то случилось! Или вы все не способны понять такую простую вещь – что-то случилось!

Валландер с трудом освободился и встал из-за стола:

– Мне кажется, вам лучше успокоиться.

Но она не унималась. Что подумают те, кто случайно проходит мимо его дверей? Он обошел стол, крепко взял ее за плечи, усадил и даже вдавил немного в стул.

Истерика прекратилась так же мгновенно, как и началась. Валландер медленно разжал руки и вернулся на свое место. Ева Хильстрём смотрела в пол. Валландер выжидал. Ему стало не по себе – ее ужас, ее твердая убежденность в своей правоте словно бы передались ему.

– А что могло случиться, как вы думаете? – спросил он наконец.

Она обреченно пожала плечами:

– Не знаю.

– У нас нет совершенно никаких данных, указывающих, скажем, на несчастный случай. Или на что-то в этом роде.

Она посмотрела ему в глаза.

– Ведь Астрид с друзьями и раньше путешествовали, – продолжал он. – Может быть, не так долго, как в этот раз. У них есть деньги, есть машины, есть паспорта. Все это уже было. К тому же Астрид и ее приятели в том возрасте, когда человек легко следует своим порывам. Ни о каком планировании и речи не идет. У меня у самого дочь, немного старше, чем Астрид. Она такая же.

– И все равно я знаю. Может быть, я часто волнуюсь по пустякам. Очень может быть. Но на этот раз я совершенно уверена – что-то не так.

– Другие же родители не волнуются? Родители Мартина Буге и Лены Норман?

– Я их не понимаю.

– Только не думайте, что мы не принимаем вашу тревогу всерьез. Принимаем. Это наша обязанность. Обещаю, что мы еще раз взвесим основания для объявления в розыск.

Казалось, от его слов она немного успокоилась, но потом на ее выразительное лицо вновь набежала тень тревоги. Валландеру было ее жалко.

Разговор закончился. Он проводил ее к выходу.

– Мне очень жаль, что я вышла из себя, – сказала она на прощанье.

– Это совершенно естественно – вы волнуетесь.

Она пожала ему руку и исчезла за стеклянной дверью.

Он пошел назад. Мартинссон высунулся из дверей и уставился на него с любопытством:

– Чем это вы там занимались?

– Она и в самом деле напугана. Тревога ее ни капли не наиграна. Мы должны что-то сделать. Только что?

Он задумчиво посмотрел на Мартинссона.

– Давай завтра еще раз пройдем дело, все вместе. Надо что-то решить. Объявлять розыск или нет? Меня, по правде, что-то беспокоит в этой истории.

Мартинссон кивнул.

– А Сведберга ты видел? – спросил он.

– А он еще не объявился?

– Нет. Все тот же автоответчик.

Валландер поморщился:

– Это на него не похоже.

– Я все время набираю его номер.

Валландер вошел в свой кабинет и позвонил Эббе.

– Не соединяй меня ни с кем в ближайшие полчаса. Ты, кстати, ничего не слышала о Сведберге?

– А что я должна была слышать?

– Я просто поинтересовался.

Валландер откинулся на стуле и положил ноги на стол. Опять – усталость и сухость во рту.

Потом взял куртку и вышел.

– Я ухожу, – сказал он Эббе. – Буду через час-другой.

Было по-прежнему тепло и безветренно. Валландер пошел в городскую библиотеку на Сюрбруннсвеген и не без труда нашел полку с медицинской литературой. Наконец ему попалось то, что он искал, – книга о диабете. Он сел за стол, достал очки и углубился в книгу.

Через полтора часа у него сложилось ясное представление о том, что это за болезнь. Он понял, что винить ему, кроме самого себя, некого. Неправильное питание, неподвижный образ жизни… Попытки сидеть на разных диетах, приводившие только к тому, что он через неделю вновь набирал вес.

Он поставил книгу на место, с муторным чувством поражения и презрения к себе. Но теперь другого пути нет – придется менять привычки.

Он вернулся в полицию в половине пятого. На столе лежала записка от Мартинссона – найти Сведберга пока не удалось.

Валландер еще раз прочитал бумаги об исчезновении молодых людей. Рассмотрел внимательно все три открытки. У него вновь появилось ощущение, что он что-то проглядел. Что? Ему никак не удавалось поймать ускользавшую мысль.

Вдруг его охватила тревога. Перед глазами встала Ева Хильстрём.

Он понял, что все это очень серьезно. Надо смотреть на вещи прямо и просто.

Она знает, что открытки писал кто-то другой, не ее дочь. Откуда она это знает и почему так уверена – не имеет ни малейшего значения.

Она знает. И этого достаточно.

Валландер подошел к окну.

Что– то с ними случилось.

Вопрос – что?

3

В тот же вечер Валландер начал новую жизнь. На ужин он съел чашку жидкого бульона и немного салата. Он настолько сосредоточился на самоограничении, что напрочь забыл, что зарезервировал время в прачечной, а когда наконец вспомнил, было уже поздно.

Он попытался увидеть в том, что произошло, хорошую сторону. Подумаешь, сахар в крови – еще не смертный приговор. Зато он получил предупреждение. И если он хочет жить нормально, ему надо всего-то немного изменить образ жизни. Ничего такого, с чем бы он не мог справиться. Тем не менее, поев, он остался совершенно голодным, как будто и не садился за стол. Тогда он съел помидор. Потом долго сидел за кухонным столом, составляя меню на ближайшие дни. Решил, что больше не будет пользоваться машиной; на работу и с работы – только пешком. По субботам и воскресеньям – на море, долгие прогулки по берегу. Как-то они с Ханссоном размечтались, что неплохо было бы начать играть в бадминтон. Так и надо сделать.

В девять часов он поднялся из-за стола. Открыл балкон и вышел – дул довольно сильный, но по-прежнему теплый ветер с юга.

Самое жаркое время года.

Он проводил взглядом стайку молодежи. Пока он сидел со своими диетическими расчетами, он ни на чем не мог толком сосредоточиться, но Ева Хильстрём не выходила из головы. Он вспомнил, как она в него вцепилась – с лицом, искаженным неподдельным страхом за дочь.

Бывает, конечно, что родители совершенно не знают своих детей. Но чаще-то они их знают превосходно, лучше, чем кто бы то ни было. Ему почему-то казалось, что именно так обстоит дело в случае Евы Хильстрём и ее дочери.

Он вернулся в комнату, оставив дверь на балкон открытой.

Почему-то его не оставляло чувство, что он что-то проглядел. Что-то важное, что могло помочь сделать какие-то выводы, корректные с точки зрения следственной науки, – есть основания для тревоги у Евы Хильстрём или их нет.

Он пошел в кухню и поставил кофе. Тщательно вытер стол. Зазвонил телефон. Звонила Линда – из ресторана на Кунгсхольмене, [45] где она работала. Это его удивило – почему-то он был уверен, что это обеденный ресторан и по вечерам она не работает.

– Владелец все переиграл, – ответила она на его вопрос. – К тому же по вечерам больше платят. В Стокгольме все очень дорого.

В трубке слышался гомон и звон посуды. Я же понятия не имею, что за планы у Линды, подумал Валландер. Только недавно она мечтала быть актрисой, но теперь это, кажется, позади.

Она словно прочитала его мысли.

– Я вовсе не собираюсь всю жизнь работать официанткой. Но я вдруг открыла в себе способность копить деньги. Зимой поеду путешествовать.

– Куда?

– Еще не знаю.

Валландер решил не углубляться в эту тему. Вместо этого он рассказал ей, что Гертруд переехала к сестре и что на дом объявлены торги.

– Жаль, – сказала она. – Мне бы хотелось, чтобы дом остался. Если бы у меня были деньги, я бы его купила.

Валландер ее понимал. Линда очень дружила с дедом. Иногда он даже ревновал.

– Мне надо работать, – сказала она. – Хотела просто узнать, как у тебя дела.

– Все нормально. Был сегодня у врача. Ничего не нашли.

– Даже не сказали, что тебе надо похудеть?

– Только это и сказали.

– Очень снисходительный врач. Ты по-прежнему быстро устаешь? Как и летом?

Она меня видит насквозь, подумал Валландер. И почему не сказать все как есть? Что у меня диабет? Почему мне кажется, что этой болезни следует стыдиться?

– Я не устал. Неделя на Готланде была замечательной.

– Согласна. Но мне пора заканчивать. Если хочешь сюда позвонить, запомни номер – у них по вечерам другой.

Он запомнил номер и повесил трубку.

Взял кофе, сел перед телевизором и, убрав звук, записал продиктованный Линдой номер в углу газеты.

Почерк у него был отвратительный – вряд ли кто-то, кроме него самого, мог бы прочитать цифры.

И в ту же секунду он сообразил, что за мысль не давала ему покоя. Он отодвинул кофе и поглядел на часы. Четверть десятого. Хотел позвонить Мартинссону, но отложил до завтра. Вернулся в кухню и сел за стол с телефонным справочником. Абонентов с фамилией Норман было четверо, но из Мартинссоновой папки он запомнил адрес. Лена Норман и ее родители жили на Черинггатан, недалеко от больницы. Отца звали Бертил Норман, рядом с фамилией стоял титул – «директор». Он вспомнил, что Норман стоял во главе предприятия, экспортирующего батареи отопления.

Он набрал номер – трубку взяла женщина. Валландер представился, стараясь, чтобы голос звучал как можно более дружелюбно. Он не хотел их пугать – он знал, как реагируют люди на звонки из полиции, особенно по вечерам.

– По-видимому, я разговариваю с мамой Лены Норман?

– Меня зовут Лиллемур Норман.

Он тут же вспомнил – это имя тоже было в бумагах.

– Конечно, я мог бы позвонить и завтра, – продолжил Валландер, – но мне нужно выяснить одну вещь. Полицейские, к сожалению, работают иногда в неурочное время.

Она не выказывала ни малейших признаков беспокойства.

– Чем могу помочь? Может быть, вы хотите поговорить с мужем? Я сейчас его позову – он готовит урок математики с Лениным младшим братом.

Валландер удивился – ему казалось, что все домашние задания в школах давным-давно отменили.

– Не надо его отвлекать, – сказал он. – Я звоню потому, что мне хотелось бы получить образец почерка Лены. Может быть, дома есть какие-нибудь ее письма?

– Она прислала только открытки. Я думала, полиции это известно.

– Я имею в виду письма, написанные ею раньше. Не в этот раз.

– А зачем вам это?

– Чистейшая рутина. Мы сравниваем почерки. Ничего особенного. Даже не могу сказать, что это сверхважно.

– И часто такое случается – что полиция по вечерам звонит о пустяках?

Ева Хильстрём встревожена. А Лиллемур Норман подозрительна.

– Можете мне с этим помочь? – спросил он, не отвечая на ее выпад.

– У меня множество писем от Лены.

– Хватит одного. В полстранички.

– Хорошо, сейчас найду. Кто-нибудь придет за ним?

– Я зайду сам. Минут через двадцать, ладно?

Он начал листать справочник дальше. Буге был только один. Ревизор из Симрисхамна. К телефону долго никто не подходил, и Валландер хотел уже было повесить трубку, как услышал голос.

– Клас Буге.

Голос был юношеский, почти детский. Скорее всего, младший брат.

– А родители дома?

– Я один. У них банкет в гольф-клубе.

Валландер поколебался, стоит ли продолжать разговор, но мальчик отвечал вполне разумно.

– Скажи, пожалуйста, твой брат Мартин писал тебе когда-нибудь письма? Они у тебя сохранились?

– Этим летом – нет. Где он там – в Гамбурге?

– А раньше?

Мальчик задумался:

– В прошлом году он написал мне из Штатов.

– От руки?

– Да.

Валландер прикинул – стоит ли прыгать в машину и ехать аж в Симрисхамн? Или подождать до завтра?

– А зачем вам читать мои письма?

– Я вовсе не хочу их читать. Я хочу только посмотреть на почерк.

– Я могу послать факс, если это так срочно.

Сообразительный парнишка. Валландер дал ему номер одного из полицейских факсов.

– Я хочу, чтобы ты сказал об этом родителям.

– Когда они вернутся, я уже лягу спать.

– А завтра?

– Это же ко мне письмо.

– Все равно – лучше рассказать, – терпеливо сказал Валландер.

– Думаю, что Мартин с друзьями скоро приедут. Не понимаю, почему мать Астрид мечет икру. Каждый день звонит.

– А твои родители не волнуются?

– Они рады отдохнуть от Мартина. По крайней мере отец.

Разговор принял неожиданный оборот. Валландер ждал продолжения, но его не последовало.

– Спасибо за помощь.

– Это как игра, – сказал Клас.

– Что – как игра?

– Они путешествуют во времени. Переодеваются. Как дети, хотя уже давно взрослые.

– Не уверен, что я тебя понял, – сказал Валландер.

– Они играют роли, только не в театре, а в жизни. Я думаю, они и в Европу потащились для этого – искать то, чего давно не существует.

– И что, они всегда так играют? Но вечеринка на Иванов день – это же не игра? Люди вкусно едят, танцуют…

– И выпивают, – закончил мальчик. – Но если при этом устроить маскарад, так еще веселей. Или как?

– Они устраивают маскарад?

– Ага. Но я не все знаю. Они ничего не говорят, только шепчутся.

Валландер не мог толком сообразить, о чем говорит мальчик. Он посмотрел на часы – пора было ехать к Лиллемур Норман.

– Спасибо за помощь. Не забудь передать родителям, что я звонил. И расскажи почему.

– Может быть, и расскажу, – сказал Клас.

Три разных реакции. Ева Хильстрём вне себя от волнения, Лиллемур Норман подозрительна и недоверчива… Родители Мартина Буге рады, что он уехал, а его младший брат наслаждается отсутствием родителей.

Он взял куртку и вышел. По пути заглянул в прачечную и застолбил новое время. Хотя расстояние до Черинггатан было небольшим, он взял машину. Моцион подождет до завтра.

Он свернул с Белльвьювеген и остановился перед двухэтажным особняком. Он еще подходил к калитке, а входная дверь уже открылась. Он сразу понял, что это Лиллемур Норман. В отличие от Евы Хильстрём это была весьма плотная дама. Лена Норман на фото в папке Мартинссона была очень похожа на свою мать.

В руке у нее был конверт.

– Прошу прощения, что беспокою.

– Думаю, что муж все ей выскажет, когда она явится. Совершенно непростительный поступок – взять и уехать, никого не предупредив.

– Они совершеннолетние, – сказал Валландер. – Но такие вещи, понятно, вызывают раздражение. Можно было не заставлять людей волноваться.

Он взял конверт и, пообещав в ближайшее время вернуть письмо, поехал в полицию. Он зашел в оперативную часть. Дежурный разговаривал по телефону, но, увидев Валландера, он кивнул на один из факсов. Клас Буге, как обещал, прислал письмо своего брата. Валландер пошел к себе, зажег настольную лампу и сел за стол. Разложил письма и открытки, надел очки и стал их изучать.

Мартин Буге описывал брату матч по регби. Лена Норман сообщала, что в пансионате в Южной Англии нет горячей воды.

Он откинулся на стуле.

Догадка его была верна.

И у Мартина Буге, и у Лены Норман был неровный, неразборчивый почерк. И подписи тоже.

Если бы кто-то захотел подделать их письма, он, безусловно, выбрал бы Астрид Хильстрём.

Ему стало не по себе. Но он пытался рассуждать логично. Что это ему дает? Да ничего. Даже ответа на вопрос, зачем кому-то вообще понадобилось подделывать чьи-то открытки.

И все равно что-то его сильно встревожило.

Этим надо заняться серьезно. Если что-то случилось, то мы опоздали на два месяца.

Он сходил за кофе. Было уже четверть одиннадцатого. Он перечитал лежавшее в папке описание развития событий, но никаких зацепок не обнаружил.

Молодые люди, близкие друзья, решили вместе отпраздновать Иванов день. Потом надумали попутешествовать. С дороги посылают открытки. Вот и все.

Валландер собрал письма и сложил в папку вместе с открытками. Больше ничего он сегодня сделать не мог. Завтра поговорит с Мартинссоном и остальными. Надо решить, объявлять розыск или нет.

Валландер погасил лампу и вышел. Из-за неплотно прикрытой двери кабинета Анн-Бритт Хёглунд пробивался свет. Он, стараясь ступать неслышно, подошел к двери и заглянул. Она сидела, уставясь на пустой письменный стол.

Он застыл в нерешительности. Она обычно старалась не задерживаться на работе, всегда торопилась к детям. Ее муж, квалифицированный электромонтажник, постоянно уезжал в командировки. Он вспомнил ее утреннюю реакцию. А теперь она сидит и смотрит на пустой стол.

Скорее всего, ей хочется побыть одной. Не следует навязывать ей свое общество. А может быть, ей нужно с кем-то поговорить.

В конце концов, она всегда может попросить меня оставить ее одну, решил Валландер, постучал в дверь и, дождавшись ответа, вошел в комнату.

– Увидел, что у тебя горит свет, – сказал он. – Ты обычно не сидишь так поздно, если нет причины.

Она молча смотрела на него.

– Если хочешь, чтобы я ушел, просто скажи.

– Нет, – пробормотала она. – Кажется, не хочу. А что ты здесь делаешь? Что-нибудь случилось?

Валландер тяжело опустился на стул, ощущая себя толстым и бесформенным стариком.

– Да эти ребята, что исчезли на Иванов день.

– Что-то новое?

– Собственно говоря, нет. Просто мне пришла в голову мысль, и я решил ее проверить. Но мне кажется, надо повнимательнее приглядеться к этой истории. Ева Хильстрём с ума сходит от волнения. Правда, из всех родителей только она.

– А что могло случиться?

– В том-то и вопрос.

– Объявляем розыск?

Валландер развел руками:

– Пока не знаю. Завтра определимся.

В комнате была полутьма. Свет настольной лампы падал на пол.

– Сколько ты уже в полиции? – вдруг спросила она.

– Долго. Иногда кажется, что слишком долго. Но я понял, что я полицейский и останусь полицейским, пока не уйду на пенсию.

Она долго смотрела на него. Потом спросила:

– И как ты выдерживаешь?

– Не знаю.

– Но, во всяком случае, выдерживаешь?

– Не всегда. Почему ты спрашиваешь?

– Я сегодня сорвалась утром. Там, в столовой. Я сказала тебе, что отпуск был ни к черту. Он и был ни к черту. У меня проблемы с мужем. Его никогда нет. Когда он возвращается, мы неделю привыкаем друг к другу, а когда наконец все более или менее утрясается, ему опять надо уезжать. Мы подумываем о разводе, а это всегда непросто. Особенно когда есть дети.

– Я знаю, – сказал Валландер.

– И в то же время я не совсем понимаю, чем мы тут занимаемся. Открываю утром газету – группа полицейских в Мальмё арестована. Скупка краденого. Вчера показали по телевизору – полицейские боссы плещутся в бассейне, а бассейн принадлежит известному мафиози. Или гуляют на свадьбе у бандита где-нибудь на модном курорте – как же, почетные гости. Тебе не кажется, что такое случается все чаще? И я начинаю сомневаться, что выдержу на этой службе еще тридцать лет.

– Все трещит по швам, – сказал Валландер. – И давно трещит. В системе гниль – это никакая не новость. Всегда среди полицейских были подонки. Сейчас их, может быть, побольше. Именно поэтому важно, важнее, чем когда-либо, чтобы такие, как ты, могли этому противостоять.

– А ты?

– Меня это тоже касается.

– Но как ты выдерживаешь?

Она сказала это с напором, даже агрессивно, и он узнал самого себя – он тоже не раз сидел так, уставясь в пустоту и стараясь найти хоть единое светлое пятно в своей работе.

– Я утешаю себя тем, что без меня было бы еще хуже, – сказал он. – Все-таки утешение, хоть и слабое. Другого нет.

Она вскинула голову:

– Что происходит с этой страной?

Валландер ждал продолжения, но она больше не произнесла ни слова. По улице прогрохотал грузовик.

– Помнишь эту жуткую историю в Свартё? Весной?

Она помнила.

– Двое мальчишек четырнадцати лет напали на третьего, которому было двенадцать. Без всякой на то причины. Сшибли с ног. И, когда он лежал на земле, уже без сознания, начали пинать его в грудь. Когда это кончилось, он был уже мертв. Тогда я понял – в жизни действительно что-то изменилось. Дрались всегда. Но раньше драка кончалась, когда кто-то падал. Он был побежден. Лежачего не бьют. Можно называть это как угодно. Правила игры. Или просто – нечто само собой разумеющееся. Теперь не так. Потому что детей никто этому не учит. Словно бы целое поколение оказалось брошено своими родителями. Или мы возвели равнодушие в норму? Вдруг оказывается, что ты, как полицейский, должен учиться заново. Твой опыт устарел.

Он замолчал.

– Не знаю, что я себе напридумывала, когда поступала в Высшую школу полиции, – сказала она. – Но только не это.

– И все равно надо держаться. Не уверен, чтобы ты, скажем, когда-нибудь думала, что тебя в один прекрасный день подстрелят.

– Как ни странно, думала. На занятиях по стрельбе. Пыталась представить, что вот этот выстрел, который я только что сделала, достался мне самой. Но эту боль нельзя себе представить. И конечно, на самом деле всерьез я в это не верила – что в меня будут стрелять.

Из коридора послышались голоса. Проходившие мимо дежурные разговаривали о каком-то пьяном водителе. Потом опять стало тихо.

– А как ты сейчас?

– Ты имеешь в виду – после ранения?

Он кивнул.

– Мне это снится, – сказала она. – Мне снится, что я умираю. Или что пуля попала в голову. Это самое страшное.

– Так и бывает – человек начинает бояться. Это вполне объяснимо.

Она встала.

– В тот день, когда я начну бояться по-настоящему, я уйду с работы. Сейчас боюсь, но, видимо, не настолько. Спасибо, что зашел. Обычно я сама решаю свои проблемы. Но сегодня вдруг почувствовала себя совершенно беспомощной.

– Чтобы это признать, надо найти в себе силу.

Она надела куртку и слабо улыбнулась. Валландер поинтересовался, хорошо ли она спала, но Анн-Бритт не ответила.

– Поговорим завтра об этих автомобильных контрабандистах? – спросила она.

– Лучше после обеда. С утра, не забудь, у нас на повестке пропавшие юнцы.

Она внимательно посмотрела на него:

– Тебя что-то беспокоит?

– Ева Хильстрём. Меня беспокоит, что она в такой тревоге. Мимо этого не пройдешь.

Они вышли на улицу. Он огляделся – машины Анн-Бритт на стоянке не было. Он предложил ее подвезти, но она отказалась.

– Мне надо пройтись, – сказала она. – Подумать только, как тепло!

– Жара. Самая жаркая пора.

Они попрощались. Валландер поехал домой, выпил кофе, полистал «Истадскую смесь» и лег, оставив окно настежь – в спальне было жарко.

Уснул он мгновенно.

Он проснулся от резкой боли в ноге.

Левую икру свела судорога. Он опустил ногу на пол и напряг что было сил. Боль прошла. Он осторожно прилег опять, боясь, что судорога повторится. Часы на ночном столике показывали половину второго.

Ему снова снился отец. Какие-то бессвязные обрывки. Они идут по улице в незнакомом городе. Кого-то ищут. Кого – так и осталось непонятно.

Занавеска на окне тихонько шевелилась. Он подумал о матери Линды, Моне, на которой когда-то был женат. Сейчас у нее новый муж. Он играет в гольф, и у него наверняка нормальный сахар крови.

Мысли блуждали. Вдруг он увидел себя самого с Байбой на бескрайнем песчаном пляже Скагена. [46]

Потом она исчезла.

Сон как рукой сняло. Он сел в постели. Откуда взялась эта мысль, он не знал, но вдруг все остальное стало неважным. Сведберг.

Совершенно невероятно, чтобы он не сообщил, если, скажем, внезапно заболел. К тому же он никогда не болел. Если случилось что-то непредвиденное – все равно, он должен был сообщить. Не мог не сообщить. Ему надо было подумать об этом раньше. Если Сведберг не дал о себе знать, это может означать только одно.

Сведберг находится в такой ситуации, что не может с ними связаться.

Валландеру вдруг стало страшно. Глупый, иррациональный страх, подумал он. Что может случиться со Сведбергом?

Но страх не проходил. Он опять посмотрел на часы, вышел в кухню и начал искать телефон Сведберга. Набрал номер. После нескольких сигналов ответил автоответчик – голосом Сведберга. Теперь Валландер был совершенно уверен – что-то случилось. Он оделся и спустился к машине. Дул довольно сильный ветер, но жара не спадала. Через несколько минут он поставил машину на Центральной площади и пошел пешком к Малой Норрегатан, где жил Сведберг. В окне горел свет. Валландер почувствовал облегчение, но только на секунду. Почему он не снимает трубку, если он дома? Валландер подергал подъездную дверь – заперто. Кода он не знал. Он достал из кармана перочинный нож, выбрал самое толстое лезвие и осторожно просунул в щель. Замок открылся.

Сведберг жил на самом верхнем, третьем этаже. Валландер, задыхаясь, взбежал по лестнице и прижал ухо к двери. Ни звука. Открыл лючок для газет. Тишина. Он нажал кнопку и услышал в квартире звонок.

Он позвонил трижды, потом начал колотить в дверь.

Попытался обдумать ситуацию. Он не должен ничего предпринимать в одиночестве – святое полицейское правило. Сунул руку в карман – мобильник, разумеется, остался на кухонном столе. Он спустился вниз, подложил камень, чтобы дверь не закрылась, и нашел телефон-автомат на Центральной площади. Набрал номер Мартинссона.

– Извини, что разбудил. Но мне нужна твоя помощь.

– А что случилось?

– Ты нашел Сведберга?

– Нет.

– Значит, случилось.

Воцарилось тягостное молчание. Валландер понял, что Мартинссон принял его слова более чем всерьез.

– Я жду тебя на Малой Норрегатан.

– Максимум десять минут, – сказал Мартинссон.

Валландер дошел до машины и открыл багажник. Там лежали кое-какие инструменты, завернутые в грязный пластик. Он достал монтировку и вернулся к дому Сведберга.

Через десять минут рядом с ним затормозила машина Мартинссона. Валландер заметил, что Мартинссон надел пиджак прямо на пижаму.

– О чем ты думаешь?

– Не знаю.

Они поднялись по лестнице. Валландер попросил Мартинссона позвонить еще раз. Никто не открывал.

Мужчины переглянулись.

– Может быть, у него запасной ключ в кабинете?

Валландер мотнул головой:

– Слишком долго.

Мартинссон отошел в сторону – он знал, что сейчас последует. Валландер достал монтировку и взломал замок.

4

Ночь на 9 августа 1996 была, пожалуй, одной из самых долгих в жизни Курта Валландера. Когда он на рассвете покинул дом на Малой Норрегатан, у него по-прежнему было ощущение, что это происходит не с ним и, во всяком случае, не наяву; он словно спал, и снился ему совершенно непостижимый кошмар.

Но все, что он видел этой ночью, было реальностью, и реальность эта была хуже любого кошмара. Много раз за свою жизнь он видел последствия жестоких и кровавых драм. Но, взламывая замок на двери Сведберга, он даже предположить не мог, что его ждет. У него еще до этого были нехорошие предчувствия. И он был прав.

Они, стараясь ступать тихо, словно на вражеской территории, вошли в темную прихожую – он впереди, Мартинссон чуть сзади. Из-за закрытой двери в гостиную пробивался свет. Валландер слышал за спиной тяжелое дыхание Мартинссона. Он открыл дверь и отпрянул, так что чуть не сшиб Мартинссона. Тот перегнулся и тоже заглянул в комнату.

Валландеру показалось, что Мартинссон застонал. Этого ему никогда не забыть. Как Мартинссон стонал, словно больной ребенок, глядя на то немыслимое, что предстало их глазам.

Сведберг лежал на полу гостиной, с ногой, переброшенной через опрокинутый стул, – в странной позе, как будто у него вдруг не стало позвоночника.

Валландер стоял в дверях, окаменев от ужаса. Это был Сведберг. И он был мертв. Человека, с которым он проработал много лет, больше нет. Его странно перекрученный труп лежит перед ним на полу. Он никогда не сядет на свое обычное место, на длинной стороне стола, не будет почесывать лысину карандашом.

Впрочем, теперь у Сведберга не было лысины. Половина черепа была снесена.

Чуть поодаль лежала охотничья двухстволка. Брызги крови были повсюду, даже на стене в нескольких метрах от упавшего стула.

Валландер стоял неподвижно, с колотящимся сердцем. Он знал, что эта картина никогда не исчезнет из его памяти. Мертвый Сведберг, его изуродованная голова, опрокинутый стул и ружье на красном ковре с голубым кантом.

Вдруг пришла в голову идиотская мысль – теперь Сведберга не будет мучить его паническая боязнь ос.

– Что произошло? – срывающимся голосом спросил Мартинссон.

Валландеру показалось, что Мартинссон вот-вот заплачет. Сам он словно бы не до конца осознавал происшедшее. Сведберг погиб? Это невероятно, этого не может быть. Сорокалетний полицейский, почему он должен погибнуть? Он должен сегодня сидеть на оперативке. Сведберг с его лысиной, боязнью ос, с привычкой в одиночестве ходить в сауну по пятницам.

Тот, кто лежит на полу, не может быть Сведбергом. Это кто-то другой, похожий на Сведберга.

Валландер инстинктивно посмотрел на часы. Десять минут третьего. Они постояли несколько мгновений в дверях и снова вышли в прихожую. Валландер включил бра и увидел, что Мартинссона бьет крупная дрожь. Интересно, как он сам выглядит со стороны.

– Полный наряд, – тихо сказал он.

На столе в прихожей стоял телефон. Но автоответчика тут не было.

Мартинссон кивнул и взялся было за трубку.

– Подожди, – остановил его Валландер. – Надо подумать.

А что было думать? Может быть, он все еще надеялся на чудо? Что Сведберг вдруг встанет у них за спиной и скажет, что все это им только померещилось?

– Ты помнишь номер Лизы Хольгерссон? – спросил он.

У Мартинссона была редкостная способность запоминать адреса и телефонные номера. Их было двое таких – Мартинссон и Сведберг. Теперь остался один Мартинссон.

Мартинссон, заикаясь, пробормотал номер. Лиза Хольгерссон взяла трубку после второго сигнала. Наверное, телефон стоит у нее на ночном столике.

– Валландер. Извини, что разбудил.

В ее голосе не было ни малейших признаков, что она спросонья.

– Хорошо бы ты сюда приехала. Мы с Мартинссоном в квартире Сведберга на Малой Норрегатан. Сведберг мертв.

Он услышал, как она застонала.

– Что случилось?

– Не знаю. Выстрел в голову.

– Ужас какой! То есть убийство?

Валландер подумал про ружье на полу.

– Не знаю. Убийство или самоубийство. Не знаю.

– С Нюбергом уже говорил?

– Решил сначала позвонить тебе.

– Сейчас оденусь и приеду.

Валландер пальцем нажал рычаг и протянул трубку Мартинссону.

– Начни с Нюберга, – сказал он.

В гостиную вели две двери. Пока Мартинссон говорил по телефону, Валландер пошел в обход, через кухню.

На полу валялся вынутый из буфета ящик. Дверца в угловом шкафу открыта, бумаги и квитанции тоже на полу.

Валландер старался запомнить всю эту картину. Из прихожей доносился голос Мартинссона, объяснявшего ситуацию криминалисту по фамилии Нюберг. Валландер пошел дальше, тщательно выбирая место, куда поставить ногу. Спальня. Постель не застелена, одеяло на полу. Простыня в цветочек, горестно подумал он. Сведберг спал словно на лужайке. Между спальней и гостиной был маленький кабинет – книжные полки, письменный стол. Сведберг любил порядок. В его комнате на работе стол был всегда педантично прибран, никаких ненужных бумаг. Здесь же книги и пустые ящики стола валялись на полу, повсюду были разбросаны какие-то бумаги.

Он вошел в гостиную, на этот раз с другой стороны. Теперь перед ним лежало ружье и чуть подальше – изувеченный труп Сведберга. Он стоял не шевелясь, силясь понять, что здесь произошло. Он старался не упустить ни одной детали, ничего из того, что осталось после разыгравшейся здесь драмы. В голове роились вопросы. Кто-то же должен был слышать выстрел. Или выстрелы. Когда все это произошло? И что произошло?

В дверях появился Мартинссон.

– Едут, – сказал он.

Валландер медленно пошел назад тем же путем. Остановился на секунду в кухне и вдруг услышал лай собаки и раздраженный голос Мартинссона. Он поспешил в прихожую. На лестничной площадке стоял полицейский с собакой, за его спиной маячили несколько фигур в домашних халатах. Полицейского звали Эдмундссон, он служил в Истаде совсем недавно.

– Я приехал по тревоге, – неуверенно сказал он, увидев Валландера. – Сказали, что здесь взломали квартиру какого-то Сведберга.

Валландер сообразил, что Эдмундссон просто не понял, о каком Сведберге идет речь.

– Хорошо, – сказал он. – Здесь произошел несчастный случай. Это квартира следователя полиции Сведберга.

Эдмундссон побледнел.

– Я даже не подумал…

– Как ты мог подумать? А сейчас можешь возвращаться в полицию. Сюда едет вся бригада.

– А что случилось? – спросил Эдмундссон.

– Сведберг мертв. Больше мы пока не знаем, – сказал Валландер.

И тут же пожалел. Кому-то из соседей может прийти в голову позвонить в газету, а Валландеру меньше всего хотелось разговаривать с толпой настырных журналистов.

Полицейский, погибший при неясных обстоятельствах, – всегда лакомая новость…

Эдмундссон с собакой сбежали по лестнице. Валландер подумал, что он даже не знает имя овчарки.

– Ты не мог бы заняться соседями прямо сейчас? – попросил он Мартинссона. – Может быть, нам удастся установить время.

– А сколько выстрелов было? Один?

– Не знаю. Но кто-то должен был слышать.

Валландер заметил, что дверь в квартиру напротив не закрыта.

– Попроси разрешения воспользоваться их квартирой, – сказал он. – Сюда лучше быникому не заходить, а на лестнице тесно.

Мартинссон кивнул. Глаза его покраснели, его бил озноб.

– Что это за чертовщина?

Валландер понурил голову:

– Не знаю.

– Как будто ограбление? Все выворочено на пол…

Внизу хлопнула дверь. Кто-то поднимался по лестнице. Мартинссон начал заталкивать встревоженных соседей в квартиру напротив.

Появилась Лиза Хольгерссон.

– Хочу тебя подготовить. Ты должна знать, что тебя ждет.

– Что, так страшно?

– Сведберг убит выстрелом из двухстволки в голову. Стреляли в упор.

Она поморщилась. Потом собралась с духом и шагнула в прихожую. Валландер показал на дверь в гостиную. Она заглянула в дверь и резко отвернулась. Ее шатнуло – Валландеру показалось, что она вот-вот упадет в обморок. Он взял ее под руку и проводил в кухню. Она опустилась на синий венский стул и посмотрела на Валландера расширенными от ужаса глазами:

– Кто мог это сделать?

– Я не знаю.

Валландер нашел стакан и дал ей воды.

– Вчера Сведберга не было. Просто исчез, не предупредив.

– Это для него необычно, – сказала Лиза Хольгерссон.

– Очень необычно. Меня сегодня ночью как током ударило – что-то случилось. Вскочил и помчался сюда.

– То есть это могло случиться раньше чем вчера вечером?

– В том-то и дело. Мартинссон сейчас опрашивает соседей – может быть, кто-то что-то слышал. Надеюсь, что да. Дробовики бесшумно не стреляют. Если нет – пусть судебные медики в Лунде определяют, когда он был убит.

Валландер слышал свои профессиональные комментарии словно со стороны. Его затошнило.

– Он ведь был не женат? – полуутвердительно спросила Лиза Хольгерссон. – А родственники есть?

Валландер задумался. Он помнил, что мать Сведберга умерла несколько лет тому назад. Об отце он никогда ничего не слышал. Впрочем, с одной из родственниц Сведберга он встречался несколько лет назад в связи с расследованием убийства.

– Двоюродная сестра, – сказал он. – Акушерка. Зовут Ильва Бринк. Больше ничего сказать не могу.

В прихожей послышался голос Нюберга.

– Я посижу пока здесь, – сказала Лиза Хольгерссон.

Валландер вышел встретить Нюберга.

– Что тут у вас за херня?

Нюберг был превосходным криминалистом, но работать с ним было довольно трудно – у него постоянно было скверное настроение. Похоже, он не сообразил, куда его вызвали.

– Ты знаешь, где ты находишься? – осторожно спросил Валландер.

– Ни хрена я не знаю, кроме того, что меня подняли среди ночи и вызвали на Малую Норрегатан. Мартинссон мямлил какую-то чушь, что на него непохоже. Не проснулся, что ли. А в чем дело?

Валландер посмотрел на него так, что Нюберг осекся.

– Сведберг, – сказал Валландер. – Сведберг мертв. Похоже, его убили.

– Калле Сведберг? – недоверчиво спросил Нюберг.

У Валландера перехватило дыхание. Нюберг был один из немногих, кто называл Сведберга по имени. Карл-Эверт, Калле.

– Он лежит там. Стреляли из дробовика, прямо в лицо.

Нюберг зажмурил глаза и сморщился.

– Тебе, думаю, не надо рассказывать, как это выглядит.

– Нет, – сказал Нюберг. – Не надо.

Нюберг пошел в гостиную и, дернувшись, остановился на пороге. Валландер помедлил минутку, давая тому прийти в себя.

– У меня к тебе сразу вопрос, – сообщил он Нюбергу. – Можно сказать, основной. Ружье лежит в двух метрах от тела. Вопрос – могло оно туда угодить, если он застрелился сам?

Нюберг подумал секунду и решительно сказал:

– Нет. Это исключено. Если человек держит ружье в руках и направляет его себе в лицо, оно не может отлететь так далеко. Это невозможно.

Валландер почему-то почувствовал облегчение. Значит, не самоубийство.

В прихожей стало тесно. Появились врач и Ханссон. Еще один техник-криминалист распаковывал свою сумку.

– Послушайте меня секунду, – сказал Валландер. – Убит наш следователь, Сведберг. Он лежит там, за дверью. Зрелище жуткое. Мы все знали его. Мы все скорбим о нем. Он был наш коллега, и это почти невыносимо…

Он замолчал. Он ясно понимал, что должен сказать что-то еще, но слова не приходили на ум. Нюберг и его помощники приступили к работе. Лиза Хольгерссон так и не встала со стула.

– Я должна позвонить его кузине, – сказала она. – Наверное, ближе ее у него никого нет.

– Я могу позвонить, – сказал Валландер. – Я с ней знаком.

– Опиши мне вкратце, – попросила она, – что здесь произошло? Как ты думаешь?

– Для этого нужен Мартинссон. Сейчас позову.

Валландер вышел на площадку. Дверь в квартиру напротив была приоткрыта. Он постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Мартинссон был в гостиной. С ним было еще четверо – двое мужчин и две женщины. Трое в халатах, один уже одетый. Валландер знаком попросил Мартинссона выйти.

– Подождите несколько минут, – попросил он соседей.

Они вернулись в квартиру Сведберга и прошли на кухню. Мартинссон был очень бледен.

– Давай начнем сначала, – сказал Валландер. – Кто последним видел Сведберга?

– Может быть, и я, – сказал Мартинссон, – не знаю. По-моему, это было в столовой в среду утром. Часов в одиннадцать.

– Как он выглядел?

– Как всегда. Если бы было что-то необычное, я бы обратил внимание.

– После обеда ты позвонил мне. Мы решили встретиться втроем в четверг утром.

– Я пошел к нему, но его в кабинете не было. В приемной сказали, что он ушел и сегодня его не будет.

– Когда он ушел?

– Это я не спросил.

– И что ты сделал?

– Позвонил ему домой и наговорил на автоответчик, что у нас завтра в восемь совещание. Потом звонил еще несколько раз, но никто не отвечал.

Валландер подумал.

– Значит, в среду, в какое время, мы не знаем, Сведберг уходит из полиции. Все вроде бы нормально. В четверг он не является на работу, что для него в высшей степени нехарактерно. Причем даже не важно, получил он твое сообщение или нет – он всегда приходил на работу вовремя или звонил.

– Значит, это случилось еще в среду, – сказала Лиза Хольгерссон.

Валландер кивнул.

В какой-то момент нормальное перестает быть нормальным и становится ненормальным, подумал он. Мы должны определить этот момент.

И еще одна мысль пришла ему в голову. Он вспомнил, как Мартинссон как-то обратил его внимание, что у него, Валландера, не работает автоответчик.

– Погодите-ка, – сказал он и вышел из кухни.

В кабинете Сведберга на столе стоял автоответчик. Валландер выглянул в гостиную. Нюберг стоял на коленях рядом с ружьем. Валландер помахал ему:

– Я хочу послушать автоответчик. Скажи, как сделать, чтобы ничего не нарушить.

– Мы всегда можем вернуть кассету в исходную точку, – сказал Нюберг.

На руках у него были прозрачные перчатки. Валландер кивнул, и Нюберг нажал на кнопку.

Они услышали три сообщения Мартинссона. Мартинссон каждый раз называл время звонка. Кроме этого – ничего.

– А что говорит Сведберг?

Нюберг нашел другую кнопку. Они оба вздрогнули, услышав голос Сведберга. К сожалению, в настоящий момент меня нет дома. Пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала.

И все.

Валландер вернулся в кухню.

– Все твои сообщения записались, – сказал он Мартинссону. – Мы пока, правда, не знаем, слушал ли их кто-нибудь.

Все замолчали, обдумывая его слова.

– А что говорят соседи? – спросил он.

– Никто ничего не слышал. Странно. Никто не слышал выстрела, хотя кто-то все время был дома.

Валландер нахмурился:

– Как это может быть? Чтобы никто ничего не слышал?

– Я еще не закончил опрос.

Мартинссон вышел, и тут же в дверях возник полицейский.

– Там журналист пришел.

О, дьявол, подумал Валландер. Кто-то успел-таки позвонить. Он посмотрел на Лизу Хольгерссон.

– Сначала мы должны поговорить с родственниками, – сказала она.

– К середине дня мы должны что-то сказать журналистам. – Валландер повернулся к полицейскому. – Никаких комментариев. Пусть приходят в полицию завтра.

– В одиннадцать, – добавила Лиза Хольгерссон.

Полицейский ушел. Нюберг что-то прорычал в гостиной, и снова стало тихо. Нюберг был чрезвычайно вспыльчив. Слава богу, что вспышки его гнева, как правило, оказывались короткими. Валландер принес из кабинета телефонный справочник – он лежал на полу. Нашел номер Ильвы Бринк и вопросительно посмотрел на Лизу.

– Звони ты, – сказала она.

Нет в полицейской работе ничего хуже, чем сообщать родственникам о смерти близких. Курт Валландер в таких случаях всегда старался захватить с собой священника. И все равно, несмотря на то, что ему приходилось много раз выполнять эту жуткую обязанность, привыкнуть он не мог. Хотя Ильва Бринк приходилась Сведбергу всего лишь двоюродной сестрой, ничего хорошего от этого разговора он не ждал. С ужасом услышал он первый сигнал.

После третьего включился автоответчик. Ильва Бринк была на дежурстве.

Валландер положил трубку и вспомнил, как они со Сведбергом приходили к Ильве в больницу два… да, два года тому назад.

Теперь Сведберг мертв. До сознания это все еще никак не могло дойти – Сведберг мертв.

– Она на работе, – сказал он. – Я поеду туда и поговорю с ней.

– Это надо сделать срочно, – сказала Лиза Хольгерссон. – Может быть, у Сведберга есть и другие, более близкие родственники. Про которых мы просто не знаем.

Валландер кивнул – она была права.

– Хочешь, я поеду с тобой?

– Да нет, не надо.

Будь на ее месте Анн-Бритт, он бы ответил по-другому. Вдруг он понял, что Анн-Бритт ничего не знает, иначе она была бы уже здесь. Ей не сообщили.

Лиза Хольгерссон поднялась и вышла. Валландер сел на ее стул и набрал номер Анн-Бритт. Ответил полусонный мужской голос.

– Мне надо поговорить с Анн-Бритт. Это Валландер.

– Кто?

– Курт Валландер.

– Какого черта! – злобно произнес голос на том конце провода.

– Это телефон Анн-Бритт Хёглунд?

– В этом доме только одна ведьма, и ее зовут Альма Лундин! – прорычал тот. Валландеру показалось, что он слышал звук бросаемой трубки. Значит, он ошибся номером. Он еще раз набрал номер. Медленно и тщательно. На этот раз после второго сигнала трубку взяла Анн-Бритт.

– Это Курт.

Судя по голосу, она не спала. Наверное, не может заснуть со всеми своими проблемами. А тут еще одна.

– Что случилось? – спросила она.

– Сведберг мертв. Похоже, убит.

– Что?!

– К сожалению. У себя в квартире. Малая Норрегатан.

– Я знаю, где это.

– Приедешь?

– Немедленно.

Валландер положил трубку и остался сидеть за столом. В дверях появился техник-криминалист, видимо, хотел что-то спросить, но Валландер отмахнулся. Ему надо было подумать. Недолго, хотя бы минуту. И в эту минуту он понял, что во всем этом деле есть что-то странное, что-то совершенно не укладывающееся в обычные схемы. Но что именно – ответить он не мог.

Техник вернулся:

– Нюберг хочет с вами поговорить.

Он прошел в гостиную. Каждый был занят своим делом, но атмосфера была невыносимо тяжкой. Сведберг еще два дня назад работал вместе с ними. Он был не особенно яркой личностью, но его все любили. А теперь он убит.

Врач стоял на коленях рядом с телом. То и дело сверкали фотовспышки. Нюберг что-то записывал в блокнот. Увидев Валландера, он подошел:

– У Сведберга было оружие?

– Ты имеешь в виду охотничье ружье?

– А что же еще?

– Не знаю. Не думаю, чтобы он был охотником.

– Довольно странно, чтобы убийца оставил оружие на месте преступления.

Валландер кивнул. Он тоже об этом думал.

– А больше ничего необычного ты не заметил?

Нюберг поглядел на него, прищурившись:

– По-моему, когда у твоего коллеги снесло полголовы, уже довольно необычно.

– Ты знаешь, что я имею в виду.

Валландер не стал ждать ответа – повернулся и вышел, столкнувшись в дверях с Мартинссоном.

– Ну и как? Удалось установить время?

– Никто ничего не слышал, – повторил Мартинссон. – При том что, похоже, в доме все время были люди – либо в квартире напротив, либо внизу.

– И они не слышали? Как это может быть?

– Внизу живет пенсионер, бывший учитель. Он глуховат. У остальных слух в порядке.

Валландеру не верилось. Кто-то наверняка слышал выстрел.

– Продолжай, – сказал он. – Я еду в родильный дом. Помнишь его двоюродную сестру? Ильву Бринк? Акушерку?

Мартинссон кивнул.

– Может быть, это его ближайшая родственница.

– По-моему, у него была еще тетка в Вестеръётланде.

– Спрошу у Ильвы.

Он спустился по лестнице и, выйдя на улицу, глубоко вдохнул. К нему подошел журналист – знакомый, из «Истадской смеси».

– Что происходит? Выезд на место происшествия среди ночи, полной бригадой? В дом, где живет следователь Сведберг?

– Сейчас ничего не могу сказать, – буркнул Валландер. – В одиннадцать часов в полиции.

– Не можешь или не хочешь?

Валландер промолчал. Журналист – Валландер вспомнил его имя, Викберг, – кивнул:

– Значит, в деле труп. Или как? Ты не можешь ничего сказать, потому что еще не известили родню? Прав я или нет?

– Если бы это было так, я позвонил бы по телефону.

Викберг улыбнулся:

– По телефону? Так не делают. Ты должен найти полицейского священника, все эти процедуры… Что, Сведберг умер?

Валландер слишком устал, чтобы злиться.

– Мне совершенно все равно, что ты думаешь и какие догадки строишь. В одиннадцать часов информация для прессы. До этого ни я, ни кто другой не скажут ни слова.

– А куда ты сейчас?

– Проветриться.

Он пошел по улице. Дойдя до угла, оглянулся – сзади никого не было. Викберг исчез. Он свернул направо на Сладдергатан, потом налево на Большую Норрегатан. Хотелось пить. И писать. Он огляделся – никого. Подошел к стене дома и облегчился.

Что– то здесь не так, не выходила из головы мысль, что-то не так.

Что не так? Он не мог сообразить. Почему убили Сведберга? Эта жуткая картина, изуродованное, нелепо изогнутое тело… что здесь не так? Он уже дошел до больницы. Нашел приемный покой и позвонил в дверь. Поднялся на лифте в родильное отделение. В памяти ожила картинка – как два года назад они со Сведбергом пришли поговорить с Ильвой Бринк. Но теперь Сведберга с ним нет.

Словно бы его и не было никогда.

Вдруг он через стеклянную дверь увидел Ильву Бринк. В ту же секунду и она его увидела, причем узнала не сразу. Она подошла к двери и открыла.

И сразу поняла – что-то случилось.

5

Они прошли в регистратуру родильного отделения. Было десять минут четвертого. Валландер рассказал все, как было, ничего не утаивая. Сведберг убит. Одним или несколькими выстрелами из охотничьего ружья. Кто стрелял, когда и почему – пока неизвестно. Он, правда, не стал ей описывать, как выглядит место преступления.

Не успел он закончить, зашла одна из ночных сестер – хотела спросить о чем-то.

– Я пришел с известием о смерти, – сказал Валландер. – Не могли бы вы немного подождать?

Сестра уже собиралась уйти, как Валландер попросил принести ему стакан воды – у него настолько пересохло во рту, что язык прилипал к нёбу.

– Мы все в шоке, – сказал Валландер. – То, что произошло, совершенно непостижимо.

Ильва Бринк не произнесла ни слова, только страшно побледнела. Пришла сестра со стаканом:

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Сейчас – нет, – сказал он.

Он, не отрываясь, опорожнил стакан, но жажду не утолил.

– Я не понимаю, – сказала Ильва Бринк. – Просто не могу понять.

– И я не понимаю. Пройдет много времени, прежде чем пойму. Если вообще когда-нибудь пойму.

Он поискал в куртке ручку. Ручка нашлась, но блокнот он, как всегда, забыл. В корзине для бумаг нашел листок, на котором были нарисованы человечки. Он расправил его и положил на газету.

– Я должен задать несколько вопросов, – сказал он. – У него есть родственники? Должен признаться, что знаю только тебя.

– Родители умерли. Сестер и братьев нет. Кроме меня только один двоюродный брат. Я – двоюродная сестра по отцовской линии, а он – по материнской. Его зовут Стуре Бьорклунд.

Валландер записал.

– Он живет здесь, в Истаде?

– На хуторе под Хедескугой.

– Он крестьянин?

– Профессор Копенгагенского университета.

Валландер удивился:

– Сведберг, по-моему, никогда о нем не говорил.

– Они почти никогда не встречались. Если ты спрашиваешь, с кем из родственников Калле поддерживал контакт, то ответ один – только со мной.

– Все равно ему надо сообщить. Как ты сама понимаешь, пресса подымет шум. Полицейский умирает насильственной смертью.

– Насильственной смертью… – повторила она. – Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что он, скорее всего, был убит.

– А что это еще может быть?

– Это мой следующий вопрос – мог ли он совершить самоубийство?

– А разве не все могут совершить самоубийство? Если обстоятельства вынуждают?

– Может быть, ты и права.

– А разве вы не можете отличить убийство от самоубийства?

– Увидим. Скорее всего, можем. Но я все равно должен был спросить.

Она подумала.

– Даже у меня были такие мысли, – сказала она, – после того, через что я прошла. Но никогда не думала, чтобы Карл…

– То есть причин у него не было?

– Несчастным его назвать было нельзя.

– Когда ты видела его в последний раз?

– Он звонил в воскресенье.

– И как он тебе показался?

– Как обычно.

– Почему он звонил?

– Мы обычно перезваниваемся раз-другой на неделе. Если бы он не позвонил, позвонила бы я. Иногда я приглашала его поужинать. Иногда приходила к нему. Как ты помнишь, мужа моего почти никогда не бывает дома. Он начальник машинного отделения на танкере. Дети наши уже выросли.

– То есть Сведберг готовил ужин и приглашал тебя?

– А почему бы нет?

– Даже представить не могу его на кухне.

– Он очень хорошо готовил. Особенно рыбу.

Валландер помолчал.

– Значит, он звонил в воскресенье. Четвертого августа. И все было как всегда.

– Да.

– О чем вы говорили?

– Обо всем и ни о чем. Помню, он жаловался, что устал. Выработался.

Валландер насторожился:

– Так и сказал? Выработался?

– Да.

– Но он же только что из отпуска?

– Я точно помню. Он именно так и сказал.

Валландер подумал немного:

– А где он отдыхал?

– Он не любил уезжать из Истада. Обычно проводил отпуск дома. Может быть, ненадолго съездил в Польшу.

– И что он делал дома? Просто сидел в квартире?

– У него были свои увлечения.

– Какие?

Она укоризненно покачала головой:

– Странно, что не знаешь. Целых два – астрономия и история американских индейцев.

– Про индейцев я слышал. Еще знаю, что он иногда ездил в Фальстербу смотреть на птиц. Но про звезды слышу первый раз.

– У него замечательный телескоп.

Валландер попробовал вспомнить. Нет, телескопа в квартире Сведберга он не видел.

– А где он стоял?

– В кабинете.

– То есть так он и проводил отпуск? Смотрел на звезды и читал про индейцев?

– Думаю, что да. Правда, это лето было необычным.

– В каком смысле?

– Мы летом, как правило, встречаемся почаще. Но в этом году у него не было времени. Несколько раз отказывался, когда я приглашала его поужинать.

– Почему?

Она поколебалась:

– У него вроде бы не было времени.

Чутье подсказало Валландеру, что все это неспроста.

– Он не говорил, чем он занят?

– Нет.

– Но ты задавала себе этот вопрос?

– Да нет.

– А ты не заметила в нем никаких перемен? Что он стал каким-то другим? Что его что-то беспокоит?

– Он был совершенно обычным. Разве что времени у него ни на что не было.

– И когда ты это заметила? Когда он сказал это впервые?

Она немного подумала:

– Сразу после Иванова дня. Как только ушел в отпуск.

В дверях появилась давешняя сестра. Ильва Бринк встала:

– Сейчас вернусь.

Валландер поискал туалет, помочился и выпил еще два стакана воды. Когда он вернулся, Ильва уже ждала его.

– Я ухожу, – сказал он. – Остальные вопросы могут подождать.

– Если хочешь, я позвоню Стуре. Мы должны организовать похороны.

– Хорошо бы ты сделала это в течение ближайших часов. В одиннадцать мы должны сделать заявление для прессы.

– Никак не могу поверить, – сказала она.

На глаза ее вдруг навернулись слезы. Валландер сам чуть не заплакал. Они посидели молча, пытаясь справиться с чувствами. Валландер сосредоточил взгляд на настенных часах – смотрел, как бежит по кругу секундная стрелка.

– У меня есть еще один вопрос, – помедлив, сказал он. – Сведберг был холостяком. Я никогда не слышал, чтобы у него была какая-то женщина.

– У него и не было.

– Может быть, этим летом он с кем-то познакомился?

– С женщиной?

– Да.

– И поэтому сказал, что «выработался»?

Валландер осознал нелепость своей версии.

– Это моя обязанность – задавать вопросы, – сказал он, словно извиняясь. – Иначе мы никуда не придем.

Она проводила его до стеклянной двери.

– Вы должны найти того, кто это сделал, – сказала она, сильно сжав его руку.

– Убить полицейского – самое худшее, что может сделать преступник. В таких случаях существует неписаная гарантия – мы его поймаем.

Он тоже пожал ее руку.

– Я позвоню Стуре, – сказала она. – Самое позднее в шесть.

В дверях Валландеру пришел в голову еще один вопрос. Рутинный вопрос, он попросту забыл его задать.

– Ты, случайно, не знаешь, у него не было привычки хранить дома большие суммы денег?

Она посмотрела на него непонимающе:

– Большие суммы? Откуда он бы их взял? Он всегда жаловался, что мало получает.

– И был прав. Мы получаем очень мало.

– А ты знаешь, сколько получает акушерка?

– Нет.

– Тогда я лучше умолчу. Дело не в тех, у кого большие заработки, а в тех, у кого они меньше всех.

Выйдя из больницы, Валландер с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух. Еще не было четырех, но птицы уже начали свой утренний концерт. С моря тянул легкий приятный бриз, было тепло и тихо. Он медленно пошел по Большой Норрегатан.

Один вопрос казался ему важнее прочих.

Почему Сведберг сказал, что он выработался? Вышел из отпуска и сказал – я выработался.

Может ли это каким-то образом быть связано с убийством?

Он остановился на краю узкого тротуара. Вызвал в памяти картину, увиденную им в гостиной Сведберга. Мартинссон за спиной. Тело убитого и ружье… Тогда почти сразу у него возникло чувство – что-то не так, что-то не сходится.

Может быть, сейчас ему удастся сообразить?

Он напряженно размышлял, но в голову ничего не приходило.

Терпение, подумал он. Надо набраться терпения. К тому же я устал. Ночь была долгой, и она еще не кончилась.

Он снова зашагал. С горечью подумал, что выспаться вряд ли удастся. И почитать свои диетические инструкции. Вдруг он снова резко остановился. Что будет, если и он умрет так же внезапно, как Сведберг? Кто о нем пожалеет? Что скажут на похоронах? Что вот, дескать, хороший был полицейский… А теперь его стул на совещаниях пуст. Но кому будет не хватать не полицейского на стуле, а человека? Может быть, Анн-Бритт Хёглунд. Мартинссону…

Совсем рядом, чуть не задев крылом щеку, пролетел голубь.

Ничего, ничего мы не знаем друг о друге. А кем для меня был Сведберг? Если начистоту – будет ли мне его не хватать? Можно ли вообще оплакивать человека, которого толком не знаешь?

Он шел дальше – прекрасно зная, что эти вопросы будут к нему возвращаться вновь и вновь.

Переступив порог квартиры Сведберга, он словно вернулся в некий беспросветный кошмар. Все исчезло – летний бриз, щебет птиц. Здесь царил мрак смерти, особенно заметный по контрасту со светом мощных ламп. Лиза Хольгерссон уехала в полицию. Валландер позвал Анн-Бритт и Мартинссона в кухню. Хотел еще раз спросить, когда она в последний раз видела Сведберга, но удержался. Они сели за стол. Лица у них были серо-землистые. Интересно, как он сам выглядит.

– И что? – спросил он.

– Что это может быть, если не взлом?

– Очень многое, – сказал он. – Месть. Какой-нибудь псих. Два психа. Три психа. Мы не знаем. А пока мы не знаем, надо исходить не из того, что мы знаем, а из того, что видим.

– И еще одно обстоятельство, – медленно проговорил Мартинссон.

Валландер кивнул. Он знал, что тот скажет.

– Сведберг был полицейским. Здесь могут быть особые мотивы, – закончил Мартинссон.

– Что-нибудь обнаружили? Какие-то следы? – спросил Валландер. – Что у Нюберга? Что говорит врач?

Они стали листать свои записи. Анн-Бритт управилась первой.

– Стреляли из обоих стволов. И врач, и Нюберг считают, не знаю уж почему, что выстрелы последовали один за другим, почти сразу. Прямо в голову.

У нее задрожал голос. Она сделала глубокий вдох и продолжила:

– Сидел ли Сведберг на стуле, когда в него выстрелили, определить нельзя. Так же, как и точное расстояние. Если принять во внимание размеры комнаты и расположение мебели, самое большее – с четырех метров. Или ближе.

Мартинссон резко встал и, пробормотав что-то невнятное, скрылся в туалете.

– Мне надо было кончать с этой работой два года назад, – тихо сказал он, вернувшись. – Решил тогда, и надо было поступать, как решил.

– Может быть. Но сейчас ты нужен здесь, – резко сказал Валландер. В душе он прекрасно понимал Мартинссона.

– Сведберг одет, – продолжила Анн-Бритт. – Значит, его не подняли с постели. Но точное время смерти пока установить не удается.

Валландер посмотрел на Мартинссона.

– Двадцать раз спрашивал – и с той стороны, и с этой. Никто из соседей ничего не слышал.

– Может быть, из-за шума транспорта на улице? – предположил Валландер.

– Никакой транспорт не заглушит дуплет из дробовика.

– Другими словами, мы не знаем, когда это случилось. Знаем только, что Сведберг был одет. Значит, последние ночные часы можно исключить. Мне всегда казалось, что Сведберг ложится рано.

Мартинссон подтвердил – да, рано. У Анн-Бритт мнения на этот счет не было.

– Как попал в квартиру преступник? Через дверь?

– Следов взлома нет.

– С другой стороны, вскрыть этот замок ничего не стоит, – заметил Валландер.

– И почему он оставил оружие? Испугался и убежал? Или что?

Ответа на этот вопрос тоже не было. Валландер поглядел на усталых и подавленных сотрудников.

– Я выскажу свое мнение. Чего оно стоит, узнаем со временем. Как только мы вломились в квартиру и увидели всю эту жуть, у меня появилось странное чувство: что-то здесь не склеивается, что-то не так. Что именно – пока не могу сообразить. Убийство – значит, кто-то вломился в квартиру. А если не взлом, тогда что? Месть? Или, скажем, взлом, но не для того, чтобы украсть, а чтобы что-то узнать?

Он встал, нашел стакан и выпил воды.

– Я говорил с Ильвой Бринк в родильном отделении. У Сведберга почти нет родственников – она и еще один двоюродный брат. И все. У нее со Сведбергом был постоянный контакт. Она сказала одну вещь, которая меня беспокоит. В воскресенье она говорила со Сведбергом, и он пожаловался ей, что выработался. Почему? Он ведь только что вернулся из отпуска.

Анн– Бритт и Мартинссон ждали продолжения.

– Не знаю, что все это значит. А узнать надо.

– Кто-нибудь знает, чем в последнее время занимался Сведберг? – спросила Анн-Бритт.

– Пропавшими юнцами, – сказал Мартинссон.

– Вряд ли только этим, – возразил Валландер. – Дела о пропаже молодых людей официально не заведено. Мы просто держим его на контроле. К тому же он ушел в отпуск еще до того, как родители забили тревогу.

Добавить к этому было нечего.

– Пусть кто-нибудь узнает, чем он занимался.

– Ты думаешь, он что-то скрывал? – осторожно спросил Мартинссон.

– По-моему, все что-нибудь скрывают.

– Значит, нужно раскапывать тайны Сведберга?

– Нужно найти того, кто убил его. Вот и все.

Они договорились встретиться в полиции в восемь. Мартинссон пошел в квартиру напротив заканчивать опрос свидетелей. Анн-Бритт задержалась. Валландер посмотрел на нее – усталое, изможденное лицо.

– Ты не спала, когда я звонил? – спросил он и тут же пожалел. Какое ему дело, в конце концов?

Но она восприняла вопрос как должное.

– Нет, – сказала она. – Не спала.

– Что, муж дома? Ты приехала очень быстро. Он, наверное, остался с детьми?

– Когда ты позвонил, мы ругались. Маленькая дурацкая склока. Такие случаются, когда на настоящую ссору нет сил.

Они помолчали. Время от времени в кухню доносились желчные реплики Нюберга.

– И все же я не понимаю, – сказала она. – Кто мог это сделать? Сведберг такой безобидный человек, кто мог желать ему зла?

– Кто знал его лучше других?

Она удивленно посмотрела на него:

– Я думала, ты.

– Нет. Я знал его очень поверхностно.

– Но он старался тебе подражать.

– Даже представить себе такого не могу.

– Ты просто не замечал. Я тоже стараюсь тебе подражать. Другие, может быть, тоже. Он никогда ни словом тебе не перечил. Даже когда ты ошибался.

– Ты не ответила на вопрос, – сказал Валландер, – кто знал его лучше других?

– Никто.

– Теперь нам придется узнать его очень близко. Только теперь, когда он умер.

В комнату с кружкой кофе вошел Нюберг. Валландер знал, что дома у Нюберга всегда стоит термос с готовым кофе – на случай, если его вызовут среди ночи.

– Что нового? – спросил Валландер.

– Похоже на взлом. Непонятно только, почему преступник бросил ружье.

– И мы пока не знаем, когда точно это случилось.

– Теперь пусть медики определяют.

– А ты как думаешь? Мне хотелось бы знать твое мнение.

– Не люблю гадать.

– Знаю, что не любишь. Но у тебя есть опыт. Мне нужно твое мнение, а не официальное высказывание.

Нюберг потер небритый подбородок. Глаза у него были красными.

– Сутки, – сказал он наконец. – Не меньше суток.

Они замолчали. Сутки, подумал Валландер. В среду вечером. Или утром в четверг.

Нюберг зевнул и вышел.

– Думаю, Анн-Бритт, тебе лучше поехать домой, – сказал Валландер, – а то заснешь на утренней оперативке.

Настенные часы показывали четверть седьмого.

Она взяла куртку и ушла. Он остался один. На подоконнике лежала пачка счетов. Он начал их просматривать. С чего-то же надо начинать. Со счетов, например. Здесь лежал счет за электричество, квитанция банкомата, еще одна – из магазина мужской одежды. Валландер надел очки. Деньги взяты из банкомата второго августа, две тысячи крон. Остаток на счете – 19314 крон. Счет за электричество надо было оплатить до конца августа… Квитанция – третьего августа куплена сорочка, 695 крон. Дорогая сорочка, подумал Валландер, немного удивился и положил бумаги на подоконник. Пошел к Нюбергу и попросил пару пластиковых перчаток. Вернулся в кухню, огляделся и начал методично осматривать содержимое шкафчиков и ящиков. У Сведберга в кухне был такой же порядок, как и на рабочем столе в полиции. Ничто не привлекало внимания, все было на месте – по крайней мере на первый взгляд. Валландер еще раз пошел к Нюбергу и попросил карманный фонарик. Приоткрыл шкафчик под мойкой и посветил на сливные трубы. Он понятия не имел, что ищет или что надеется найти. Телескоп, вспомнил он. Где-то должен быть телескоп. Он прошел в кабинет, сел за стол и огляделся. Пришел Нюберг – они закончили, тело можно было забирать. Может быть, он хочет еще раз посмотреть? Валландер покачал головой. Он был уверен, что если бы его сейчас попросили описать увиденное им в гостиной, он не упустил бы ни малейшей детали… Взгляд его блуждал по сторонам. Книжная полка… почти все книги сброшены и валяются на полу. На столе – автоответчик, стаканчик для карандашей, несколько старых оловянных солдатиков, ежедневник. Валландер начал листать его, страницу за страницей. Одиннадцатого января Сведберг посещает зубного врача. Седьмого марта – день рождения Ильвы Бринк. Восемнадцатого января – написано «Адамссон». Просто фамилия, больше ничего. Эта фамилия – Адамссон – повторяется пятого и двенадцатого мая. За июнь и июль никаких записей нет. У Сведберга отпуск. Он жалуется, что выработался. Он начал медленно листать дальше. Пусто. За последние дни его жизни – ни одной записи. Восемнадцатое октября – день рождения Стуре Бьорклунда. Четырнадцатое декабря. Снова Адамссон. Дальше пусто. Валландер положил ежедневник на место. Судя по всему, Сведберг был очень одиноким человеком. Впрочем, что такое – ежедневник? Валландер вспомнил свой собственный – то же самое. Ничего существенного. Он откинулся на стуле и закрыл глаза. Он очень устал, к тому же его снова мучила жажда. Интересно, кто такой Адамссон? Он открыл глаза, наклонился к столу и поднял коричневую подкладу для письма. Там лежали несколько памятных записок и визитная карточка. Адрес антикварного магазина «Буман» в Гётеборге. Телефон автомастерской «ауди» в Мальмё. Сведберг был поклонником одной марки, он всегда ездил на «ауди». Так же как Валландер постоянно менял свой «пежо» на следующий «пежо». Визитная карточка, на которой указано некое предприятие в Миннеаполисе под названием «Indian Heritage». Еще там было вырезанное из газеты объявление – магазин «Травы и старинная медицина» в Карлсхамне. Валландер положил подкладку на место. Два ящика письменного стола лежали на полу. Остальные просто выдвинуты. Он вытянул первый – там было несколько копий налоговых деклараций. В другом – письма и открытки. Валландер проглядел письма – многие были отправлены больше десяти лет назад, почти все от матери. Он положил их на место и взял стопку открыток. К удивлению Валландера, одна была от него самого – из Скагена. «Пляжи здесь потрясающие», – написал он Сведбергу. Валландер задумался, держа открытку в руке.

Это было три года назад. Он был на больничном и сомневался, сможет ли вообще продолжать службу в полиции. Он не мог припомнить, что посылал открытку Сведбергу. Он вообще мало что мог припомнить из того периода. Но значит, он все же написал тогда Сведбергу. Потом вернулся в Истад и вышел на, работу. Он помнил, как это было, и запомнил реакцию Сведберга. Бьорк привел его на оперативку и поздравил с выходом на работу. Стало очень тихо – все были уверены, что он не будет больше работать в полиции. Прервал молчание именно Сведберг. Валландер помнил дословно, что он сказал: Замечательно, что ты вернулся. Для меня ты все время был здесь, ни одного дня без тебя не проходило.

Валландер не отпускал вставшую перед глазами картинку, пытаясь вновь увидеть Сведберга. Тот почти все время молчал. При том что мог лучше кого бы то ни было тактично прервать неловкое молчание, сказать что-то уместное, облегчить настроение. Он был толковым полицейским. Не выдающимся, не блестящим – именно толковым. Упорным, верным долгу. Рапорты писал неважно, чем раздражал прокуратуру. Но работал хорошо – у него была превосходная память, и он умел отличать важное от неважного…

Еще одна картинка всплыла в памяти. Несколько лет назад они вели запутанное дело об убийстве, где главную и, прямо скажем, жутковатую роль играл владелец Фарнхольмского замка, и Сведберг вдруг сказал: тот, у кого так много всего, просто не может быть порядочным человеком. В другой раз, в связи с тем же самым делом, Сведберг поделился с ним мечтой – я всерьез надеюсь, сказал Сведберг, что когда-нибудь мне удастся добраться до этих господ, уверенных, что для них закон не писан.

Валландер встал и прошел в спальню. Телескопа не было и здесь. Он опустился на колени и заглянул под кровать. Сведберг, очевидно, был чистюлей – пыли под кроватью не было. И вообще ничего не было. Он поднял подушки, одну за другой. Ничего. В платяном шкафу – аккуратно развешенная одежда. На дне – обувная полка. Валландер отодвинул костюмы и посветил карманным фонариком – там стояли чемоданы. Он вытащил один и открыл – пусто. Потом занялся стоявшим у короткой стены комодом. Там лежали простыни, пододеяльники и нижнее белье. Он приподнял стопки белья, провел рукой по дну – ничего. Он сел на край кровати. На ночном столике лежала открытая книга – «История индейцев сиу» на английском. Сведберг довольно плохо говорил по-английски, подумал Валландер. Читал, наверное, лучше.

Он рассеянно перелистал книгу, задержавшись на красивой и гордой фотографии Сидящего Буйвола. Потом встал и пошел в ванную. Открыл зеркальный шкафчик над раковиной. Ничего такого, что привлекло бы его внимание – примерно то же, что и у него самого. Оставались прихожая и гостиная. Он начал с прихожей. Из кухни вышел один из криминалистов. Валландер сел на табуретку и выдвинул ящик маленького комодика под зеркалом. Там лежали перчатки и пара бейсбольных кепок, одна из них с рекламой сети магазинов радиотоваров.

Он встал. Гостиная… Ему очень не хотелось туда идти. Оттягивая неприятный момент, он вернулся в кухню и выпил стакан воды. Было уже почти шесть. Он страшно устал. Глубоко вдохнув, он вошел в гостиную. Нюберг надел наколенники и ползал по полу вокруг черного кожаного дивана, стоявшего у стены. Стул так и лежал опрокинутым, никто его не поднял. И ружье было на месте. Единственное, что исчезло, – тело Сведберга. Валландер окинул взглядом комнату. Попытался представить, что здесь произошло. Что было до того, как прозвучали выстрелы? Но ничего не получалось. Вернулось странное чувство, что он не видит чего-то решающего, какого-то важного и не замеченного им противоречия. Он даже задержал дыхание, пытаясь понять, что это, но снова не смог. Нюберг встал с колен. Они поглядели друг на друга.

– Тебе все понятно? – спросил Валландер.

– Нет. Напоминает загадочную картинку.

Валландер глянул на него испытующе:

– Какую картинку? О чем ты?

Нюберг высморкался и аккуратно сложил носовой платок.

– Все в кашу. Перевернутый стул, выдвинутые ящики, раскиданная посуда, бумаги… Тебе не кажется, что беспорядка чересчур много?

Валландер понял, что Нюберг имеет в виду. Сам он об этом не подумал.

– Ты хочешь сказать, что это инсценировка?

– Это всего лишь мое предположение.

– Что именно заставляет тебя думать, что это все сделано нарочно?

Нюберг показал на маленького фарфорового петушка на полу:

– Можно догадаться, что петух стоял на этой полке. Где же еще? И представь, кто-то выдирает ящики, чуть не выламывает их… до петуха ему, понятно, дела никакого нет. Петух падает… и оказывается чуть не в трех метрах от полки.

Валландер кивнул. Нюберг был прав.

– Объяснение, наверное, найдется, – сказал Нюберг. – Но искать его тебе.

Валландер промолчал. Он постоял немного в гостиной и вышел из квартиры. Уже рассвело. У дома стоял полицейский автомобиль, но любопытных пока не было. Валландер предположил, что полицейским дано распоряжение пока помалкивать.

Он сделал несколько глубоких вдохов. Начинался один из редких погожих дней позднего сконского лета.

Только сейчас он почувствовал настоящую скорбь. Словно бы он оплакивал и Сведберга, и самого себя, словно бы получил жестокое напоминание, что и он смертен. В то же время ему было немного страшно. Смерть подошла совсем близко. Не так близко, как тогда, когда умер его отец, зато более наглядно и жестоко.

Это пугало его.

Было двадцать пять седьмого, утро пятницы, девятое августа. Он медленно пошел к машине. Мимо, грохоча, проехала бетономешалка.

Еще через десять минут он открыл дверь полицейского управления.

6

Они собрались в комнате для совещаний в самом начале восьмого. Перед стулом, на котором обычно сидел Сведберг, Лиза Хольгерссон поставила зажженную свечу. Собрались все, кто был. Потрясенные и подавленные, они выслушали короткую речь Лизы. Она с трудом владела собой, чувствовалось, что вот-вот может сорваться – все молча молились, чтобы этого не произошло, потому что тогда ситуация сделалась бы просто невыносимой. Потом все встали – минута молчания. У Валландера в голове, мешаясь, проносились картины минувшей ночи. Уже сейчас ему было трудно восстановить в памяти лицо Сведберга. Он вспомнил то, что подумал, когда умер отец, а еще раньше – Рюдберг. Конечно, можно помнить умерших. И все равно их словно бы и не было. Они как бы и не существовали.

Постепенно все разошлись. Осталась только следственная группа и Лиза Хольгерссон. Мартинссон закрыл окно, и пламя свечи заколебалось. Валландер вопросительно посмотрел на Лизу Хольгерссон, но она покачала головой. Говорить должен был он.

– Мы все устали, – начал он. – Мы устали, мы вне себя от потрясения, мы не знаем, в каком направлении двигаться. Случилось то, чего мы боимся больше всего. Обычно мы сидим и пытаемся раскрыть преступление, иногда тяжкое преступление, но оно не затрагивает непосредственно нас. Сейчас все по-другому. И все равно мы должны расследовать его, как всегда, теми же методами, что и любое другое преступление.

Он обвел комнату глазами. Все молчали.

– Подведем предварительные итоги. Потом набросаем план следствия. Итак, мы почти ничего не знаем. Где-то между вечером среды и вечером четверга Сведберга застрелили. В его собственной квартире. Застрелил его некто, проникший через дверь, причем на двери видимых повреждений нет. Мы можем предположить, что его убили из ружья, лежащего там же на полу. Первое впечатление – попытка квартирной кражи, то есть Сведберг столкнулся с вором, а тот был вооружен. Мы не знаем, так ли все было, это – одна из возможностей. Нельзя забывать и о других версиях. Поиск должен вестись как можно шире. В то же время не следует забывать, что Сведберг был полицейским. Это может оказаться важным для следствия, хотя и не обязательно. Точное время убийства неизвестно. Странно, и даже очень странно, что никто из соседей ничего не слышал. Теперь надо дождаться заключения судебных медиков из Лунда.

Он налил стакан воды и выпил залпом.

– Вот и все, что нам известно. Единственное, что можно добавить, – Сведберг вчера не вышел на работу. Всем нам, кто знал Сведберга, это показалось странным, поскольку он не позвонил и не сообщил о своем отсутствии. Единственное разумное объяснение – он просто не мог позвонить. Что это значит, всем понятно.

Нюберг поднял руку.

– Я не судебный медик, – сказал он. – Но я почему-то сомневаюсь, что Сведберг был мертв уже в среду.

– Этот вопрос тоже требует ответа, – сказал Валландер. – Что помешало Сведбергу прийти вчера на работу? Почему он не сообщил? То есть, короче, когда его убили?

Он рассказал о своем разговоре с ИльвойБринк.

– Кроме того, что она сообщила мне имя единственного, кроме нее самой, родственника Сведберга, Ильва сказала еще кое-что, показавшееся мне странным. Сведберг якобы в последнее время жаловался, что он выработался. Хотя он, как мы знаем, только что вернулся из отпуска. Здесь есть какое-то противоречие. Тем более что мы знаем, как он проводил отпуска – он не предпринимал никаких, так сказать, изматывающих путешествий.

– Он уезжал куда-нибудь из Истада? – спросил Мартинссон.

– Очень редко. Иногда на денек в Борнхольм. Иногда в Польшу, паромом. В основном свободное время он посвящал любительским занятиям астрономией и чтению книг про американских индейцев. Ильва Бринк сказала, что у него дома был очень хороший любительский телескоп, но мы его не нашли.

– А разве он не увлекался птицами?

– Увлекался, но в меньшей степени, – мрачно сказал Валландер. – Я думаю, мы можем исходить из того, что Ильва Бринк знала его достаточно хорошо. Круг его интересов – звезды и индейцы.

Он обвел всех взглядом.

– Почему он сказал, что выработался? Что это значит? Может быть, ничего. Но мне кажется, в этом есть какая-то зацепка.

– Я выяснила, чем он занимался в последнее время, – сказала Анн-Бритт. – Беседовал с родителями пропавших юнцов.

– Каких пропавших юнцов? – удивилась Лиза Хольгерссон.

Валландер коротко объяснил.

– Последние два дня перед отпуском он посетил по очереди все три семьи – Норман, Буге и Хильстрём. Но никаких записей, касающихся этих посещений, я не нашла, хотя просмотрела все ящики в его столе.

Валландер и Мартинссон удивленно поглядели друг на друга.

– Как это может быть? – сказал Валландер. – Мы все вместе встречались с родителями, подробно обо всем поговорили. О том, чтобы посещать их и говорить с каждым по отдельности, и речи не было. У нас не было оснований считать, что произошло преступление.

– Я не ошибаюсь, – настойчиво сказала Анн-Бритт. – У него в органайзере отмечено время каждого такого визита.

Валландер задумался.

– Это может означать только одно, – сказал он. – Сведберг посещал родителей по собственной инициативе, ничего не сказав остальным.

– Не похоже на Сведберга, – заметил Мартинссон.

– Не похоже, – согласился Валландер. – Надо узнать, о чем он спрашивал родителей.

– Абсурдная ситуация, – сказал Мартинссон. – Мы со среды разыскиваем Сведберга, чтобы поговорить об этих исчезнувших молодых людях. Теперь Сведберга нет, а мы сидим и говорим именно о них.

– А почему вернулись к этой теме? – спросила Лиза Хольгерссон.

– Одна из матерей просто выходит из себя – от ее дочери пришла еще одна открытка.

– Так ведь это хорошая новость? Почему она выходит из себя?

– Она утверждает, что эта открытка подделана. Что ее писал кто-то другой, а не ее дочь.

– С чего бы это? – сказал Ханссон. – Кому придет в голову подделывать открытки? Я еще понимаю – чеки. Но открытки?

– Давайте не смешивать все в кучу, – сказал Валландер. – Нам надо договориться, как строить следствие по делу об убийцах Сведберга.

– Убийцах? – спросил Нюберг. – Ничто не говорит за то, что их было несколько.

– Ты можешь утверждать со всей определенностью, что это был один человек?

– Нет.

Валландер уронил руки на стол.

– Мы вообще ничего не можем утверждать, – сказал он. – Мы должны разрабатывать все без исключения версии, ничто не отбрасывая. Через несколько часов все будут знать об убийстве. Надо браться за дело всерьез.

– Естественно, этим мы займемся в первую очередь, – сказала Лиза Хольгерссон. – Все остальное может подождать.

– Пресс-конференция, – сказал Валландер. – Давайте решим сразу, что говорить.

– Убит полицейский, – сказала Лиза Хольгерссон. – Мы скажем все как есть. У нас есть какие-то улики?

– Нет. – Ответ Валландера прозвучал более чем решительно.

– Так и скажем – нет.

– Детали?

– Его застрелили с близкого расстояния. Мы располагаем оружием, из которого он был убит. Есть у нас какие-то следственно-технические причины умолчать об этом?

– Вряд ли, – сказал Валландер и посмотрел на остальных. Никто не возразил.

Лиза Хольгерссон встала.

– Мне бы очень хотелось, чтобы и ты присутствовал, – сказала она Валландеру. – Может, и другим стоит прийти? Все-таки убит наш коллега.

Они договорились встретиться за пятнадцать минут до пресс-конференции. Лиза Хольгерссон ушла. Из открытой двери потянуло сквозняком, и свеча погасла. Анн-Бритт зажгла ее снова.

Они еще раз суммировали все, что им было известно, и распределили обязанности. Колесо следствия медленно, словно нехотя, пришло в движение. Все уже собирались расходиться, как Мартинссон попросил на секунду задержаться.

– Еще одно, – сказал он. – С этими пропавшими ребятами. Пока отложим?

Валландер сам не знал, как поступить, но решение оставалось за ним.

– Да, – сказал он. – Пока отложим. По крайней мере, на несколько дней. Там посмотрим. К тому же вдруг окажется, что Сведберг задавал родителям какие-нибудь непонятные вопросы?

Было уже четверть десятого. Валландер налил чашку кофе и пошел к себе в кабинет. Закрыв дверь, нашел в ящике чистый блокнот и написал только одно слово.

Сведберг.

Под фамилией нарисовал крест и тут же его зачертил.

Дальше этого дело не продвинулось. Он собирался записать все, о чем думал ночью. Вместо этого отложил блокнот, встал и подошел к окну. Стояло прелестное августовское утро. У него снова появилось давешнее чувство – в смерти Сведберга было что-то, что не укладывалось в обычные рамки. Нюберг сказал, что ему кажется, что беспорядок в квартире был инсценирован. Но зачем? И кем? Валландер более всего желал бы, чтобы это оказался обычный взлом квартиры, пусть и закончившийся трагически. И чтобы они как можно скорее исключили другие версии. Человек, застреливший полицейского и бросивший ружье на месте преступления, явно потерял самообладание. По опыту Валландер знал, что такого рода преступники быстро попадаются. Если повезет, они найдут отпечатки пальцев на оружии, а эти отпечатки, в свою очередь, найдутся в какой-нибудь базе данных.

Он вернулся к столу и записал про отсутствующий телескоп, возможно, дорогой. Потом он решил, что сразу после пресс-конференции отправится к двоюродному брату Сведберга в Хедескугу. А потом еще раз осмотрит квартиру. Телескоп, скорее всего, на чердаке или в подвале – у Сведберга была кладовка.

Он нашел в справочнике номер Стуре Бьорклунда. Трубку взяли не сразу.

– Стуре Бьорклунд слушает.

– Прежде всего позвольте принести самые искренние соболезнования.

Голос звучал словно с другой планеты.

– Мне, наверное, надо сделать то же самое. Наверное, вы там знали его лучше, чем я. Ильва позвонила в шесть утра и рассказала, что произошло.

– К сожалению, мы не можем избежать огласки в прессе, – сказал Валландер.

– Я понимаю. Знаете, если быть точным, он не первый наш родственник, кто становится жертвой убийцы.

– Как это?

– В тысяча восемьсот сорок седьмом году, если быть точным – двенадцатого апреля, прапрапрадед Карла-Эверта был зарублен топором на окраине Эслёва. Убийца был гвардеец по фамилии Брюн. Его уволили из гвардии за какие-то проступки, и он занялся грабежом. Наш родственник торговал скотом, и денег у него было предостаточно.

– И что было дальше? – спросил Валландер, стараясь скрыть нетерпение.

– Полиция, состоявшая на тот момент из налогового инспектора и его помощника, провела образцовое следствие. Брюна схватили через несколько дней, когда он пытался сбежать в Данию. Его приговорили к смерти и казнили. Когда Оскар Первый вступил на трон, он сразу же привел в исполнение накопившиеся смертные приговоры. Карл Пятнадцатый не хотел их подписывать. И Брюну отрубили голову. В Мальмё, если быть точным.

– Удивительная история.

– Несколько лет назад я решил произвести кое-какие генеалогические изыскания. Впрочем, историю про гвардейца Брюна и убийство в Эслёве я слышал и раньше.

– Мне бы хотелось сегодня же встретиться с вами и поговорить.

Валландеру показалось, что Стуре Бьорклунд насторожился.

– О чем?

– Мы пытаемся получить как можно более исчерпывающие сведения о Карле-Эверте.

Называть Сведберга по имени было непривычно.

– Я его очень плохо знал. К тому же во второй половине дня я еду в Копенгаген.

– Это очень важно и не займет много времени.

Его собеседник помолчал. Валландер терпеливо ждал.

– В какое время?

– В начале третьего. Устраивает?

– Позвоню в Копенгаген и скажу, что не приеду.

Он подробно описал Валландеру дорогу.

После телефонного разговора Валландер полчаса записывал в блокнот все свои мысли и наблюдения. Ему по-прежнему не давало покоя все то же чувство, впервые появившееся, когда он увидел мертвого Сведберга, – что-то не так. Нюберг подтвердил – что-то и в самом деле не так. Валландер подумал, что это «не так» вполне может объясняться проще – в самом деле невыносимо и непостижимо, когда убит товарищ, коллега. Но уверен он не был.

В начале десятого он еще раз сходил за кофе. В столовой было много народу. Валландер по пути обменялся несколькими словами с дорожным полицейским. Потом вернулся и позвонил на мобильник Нюбергу:

– Где ты?

– А ты как думаешь? – огрызнулся Нюберг. – Ясное дело – в квартире Сведберга.

– Телескопа, случайно, не нашел?

– Нет.

– А что еще нового?

– На ружье полно отпечатков пальцев. Пара-тройка – идеальные.

– Тогда будем надеяться, что они найдутся в базе данных. Что еще?

– Ничего особенного.

– После обеда я съезжу к двоюродному брату Сведберга в Хедескугу. Потом мне тоже хотелось бы заняться квартирой поподробнее.

– К тому времени мы закончим. Я, кстати, тоже хотел бы присутствовать на пресс-конференции.

Валландер не мог припомнить случая, чтобы Нюберг принимал участие во встрече с журналистами. Должно быть, на этот раз ему хотелось подчеркнуть, насколько он лично потрясен случившимся. Это тронуло Валландера.

– Ключи какие-нибудь нашлись?

– От машины и от подвала.

– А от чердака?

– Я проверил – чердака там нет. Только подвал. Я передам тебе ключи на пресс-конференции.

Валландер положил трубку и пошел к Мартинссону:

– А где машина Сведберга, «ауди»?

Мартинссон пожал плечами. Они пошли спросить Ханссона – тот тоже не знал. Анн-Бритт Хёглунд в кабинете не было.

Мартинссон посмотрел на часы:

– Наверное, стоит на какой-нибудь парковке недалеко от дома. Успею до одиннадцати.

Валландер вернулся к себе. В приемной уже лежали цветы. Глаза у Эббы были заплаканные. Валландер ничего не сказал, прибавил шагу и прошел мимо.

Пресс-конференция началась ровно в одиннадцать, секунда в секунду. Валландер подумал, что Лиза провела ее просто замечательно – просто, с горечью и достоинством. Он сказал ей, что никто не сделал бы это лучше.

Она была в полицейской форме, говорила лаконично. На столе перед ней стояли два больших букета роз. Она сразу перешла к делу, на этот раз она вполне владела голосом. Наш уважаемый коллега, следователь уголовного розыска Карл-Эверт Сведберг, убит в своей квартире. Точное время убийства и мотив пока не установлены, но предположительно это был вооруженный грабитель. На настоящий момент убедительных версий нет. Потом она рассказала о Сведберге, о его службе в полиции и о его человеческих качествах. Валландер подумал, что ее портрет Сведберга очень точен, несмотря на краткость.

На вопросы пришлось отвечать ему, но их, к счастью, почти не было. Нюберг описал оружие, двухствольное охотничье ружье марки «Ламберт-Барон». Через полчаса конференция закончилась. Корреспондент «Южных новостей» брал интервью у Лизы, а Валландер беседовал с журналистами из вечерних газет. Но когда они захотели сфотографировать его у дома на Малой Норрегатан, он резко отказался, с трудом сдерживая гнев.

В двенадцать часов Лиза пригласила всю следственную группу пообедать у нее дома. Они вспоминали эпизоды службы, связанные со Сведбергом. Валландер к тому же знал, почему Сведберг стал полицейским.

– Он боялся темноты, – сказал Валландер, – он сам рассказывал. Страх темноты не отпускал его с детства, он не мог ни понять, ни преодолеть этот страх. Он потому и пошел в полицию, что надеялся, что этот страх пройдет. Но так до конца и не прошел.

Уже было около двух, когда они вернулись в полицию. Валландер ехал с Мартинссоном.

– Она хорошо говорила, – сказал Мартинссон.

– Она вообще хороший шеф, – ответил Валландер. – Но ты это и так знаешь.

Мартинссон промолчал.

– Нашли «ауди»? – вспомнил Валландер.

– Жильцы держат машины на частной стоянке за домом. Там она и стояла. Я осмотрел машину.

– А телескопа не было в багажнике?

– Только запаска и пара резиновых сапог. В бардачке – спрей от насекомых.

– Август… Он боялся ос… – с горечью сказал Валландер.

Они расстались у здания полиции. Нюберг за обедом у Лизы Хольгерссон передал ему несколько ключей, но, прежде чем продолжить осмотр квартиры Сведберга, Валландер должен был съездить в Хедескугу. Он выбрался на кольцевую дорогу и вскоре свернул на Шёбу. Стуре Бьорклунд описал дорогу очень толково. Валландер вскоре въехал на небольшой хутор недалеко от деревни. Перед домом раскинулась большая лужайка с фонтаном посередине. Повсюду стояли гипсовые статуи на постаментах. К своему удивлению, Валландер обнаружил, что все они представляют разнообразных чертей с разинутыми в немом крике пастями. А как он, собственно, представлял себе сад профессора-социолога? Его мысли прервал появившийся на крыльце человек в резиновых сапогах, потертой кожаной куртке и рваной соломенной шляпе, через которую просвечивала лысина – Валландер сразу вспомнил Сведберга. Человек этот был очень высок и худ. Валландер слегка растерялся – внешность профессора Бьорклунда его огорошила. Никак не ждал он увидеть вместо солидного ученого загорелого до черноты, небритого крестьянина. Интересно, можно ли читать лекции в Копенгагене с двухдневной щетиной, подумал он. Впрочем, у него, наверное, какие-то другие дела по ту сторону пролива. Начало августа, учебный год еще не начался.

– Надеюсь, я вас не слишком затруднил своим приездом, – сказал Валландер.

Стуре Бьорклунд откинул голову и захохотал. У Валландера появилось неприятное чувство, что над ним издеваются.

– У меня есть дама сердца в Копенгагене, я езжу к ней по пятницам, – сказал Бьорклунд. – Любовница, как это принято называть. Надеюсь, мои любовницы не представляют интереса для следователей?

– Думаю, что нет, – подтвердил Валландер.

– Великолепное решение – любовница в Копенгагене, – продолжил Бьорклунд. – Каждое свидание может стать последним. Никаких обязательств, никакой зависимости, никаких ночных дискуссий, в результате которых люди начинают совместно приобретать мебель и притворяться, что брак – это серьезно.

Валландер заметил, что человек в соломенной шляпе с его визгливым смехом начинает его раздражать.

– Убийство во всяком случае – это очень серьезно, – сказал он.

Стуре Бьорклунд кивнул. Снял свою дурацкую шляпу – может быть, решил показать, что он скорбит.

– Пройдемте в дом, – пригласил он.

Обстановка дома, снаружи ничем не отличающегося от тысяч подобных домов в Сконе, поразила Валландера. Все перегородки и даже потолок были сняты – виднелись стропила и потолочные балки, – в результате чего образовалась одна огромная комната. В нескольких местах были сооружены возвышения наподобие башенок, подняться на которые можно было по винтовым лестницам из чугунного литья и дерева. Мебели почти не было, стены голые – ни картин, ни украшений. Западная стена представляла собой огромный аквариум. Стуре Бьорклунд проводил его к тяжелому деревянному столу. Около стола стояла дубовая церковная скамейка.

– Я всю жизнь был убежден – надо сидеть на жестком, – сказал Бьорклунд. – Когда неудобно сидеть, все делаешь быстрее. Не важно что – обедаешь, размышляешь или разговариваешь с полицейским. Все происходит намного быстрее.

Валландер сел на скамейку – она и в самом деле оказалась очень неудобной.

– Если я понял правильно, вы профессор Копенгагенского университета? – спросил он.

– Я преподаю социологию. При этом пытаюсь свести лекционные часы до минимума. Научная работа куда более интересна, к тому же я могу заниматься ею, не выходя из дому.

– Это, разумеется, не имеет отношения к делу, но все же интересно – чем вы занимаетесь?

– Взаимоотношениями человека и монстра.

Валландер решил, что Бьорклунд шутит, и ждал пояснений.

– Средневековые представления о чудовищах сильно отличались от тех, что царили, скажем, в восемнадцатом веке. Мое представление наверняка отлично от воззрений будущих поколений. Это очень сложный и увлекательный мир. Ад, вместилище ужасов, постоянно меняется… К тому же это дает мне возможности приработка, и очень неплохого.

– Каким образом?

– Я работаю штатным консультантом в американской кинокомпании, снимающей фильмы про чудовищ. Не хочу хвастаться, но я, по-видимому, самый известный в мире специалист по коммерческой эксплуатации ужасов. Есть, правда, еще один японец. Он живет на Гавайях. Вот и все. Я да он.

Валландер начал опасаться, что перед ним сумасшедший. Бьорклунд взял со стола один из рисунков и протянул Валландеру:

– Я брал интервью у семи-восьмилетних детей в Истаде – спрашивал, как они представляют себе монстра. На основании их ответов нарисовал вот это. Американцы в полном восторге. Этот типчик получит главную роль в мультипликационной серии, цель которой – напугать именно семи-восьмилеток.

Валландер посмотрел на рисунок и отложил в сторону – изображенное на нем существо показалось ему омерзительным.

– И что думает по этому поводу старший следователь?

– Малоприятный тип.

– Мы вообще живем в малоприятном мире. Вы ходите в театр?

– Не часто.

– Одна из моих студенток, очень одаренная девочка из Гентофте, раскопала и проанализировала репертуар театров по всему миру за последние двадцать лет. Результат интересный, но нельзя сказать, чтобы очень уж неожиданный. В распадающемся мире, где царит нищета, грабеж… в таком мире театр все более и более углубляется в проблемы сожительства мужчины и женщины. То есть Шекспир не прав. В наше время его утверждение, что мир – это театр, не выдерживает критики.

Он замолчал и положил свою соломенную шляпу на стол. Валландер обратил внимание, что от Бьорклунда пахнет потом.

– Я только что решил отказаться от телефона, – сказал Стуре. – Пять лет назад я выкинул телевизор. Теперь телефон отправится туда же.

– Не кажется ли вам, что это не особенно практично?

Бьорклунд посмотрел на него очень серьезно:

– Я отстаиваю свое право вступать в контакт с окружающим миром только тогда, когда мне захочется. Компьютер я, разумеется, оставлю. Но телефон – на помойку.

Валландер кивнул и постарался перехватить инициативу.

– Ваш двоюродный брат Карл-Эверт Сведберг убит. Кроме Ильвы Бринк, вы единственный родственник. Когда вы его видели в последний раз?

– Примерно три недели назад.

– А точнее?

– В пятницу девятнадцатого июля, шестнадцать тридцать, – не задумываясь, сказал Бьорклунд.

Столь быстрый ответ удивил Валландера.

– Вы даже помните время?

– Потому что мы договаривались на определенный час. Я собирался в Шотландию к друзьям и попросил Калле, как обычно, присмотреть за домом. Честно говоря, мы и встречались только когда я уезжал или приезжал.

– Что значит – присмотреть за домом?

– Он жил здесь, пока я отсутствовал.

Валландер удивился, но у него не было никаких оснований не верить Бьорклунду.

– И это случалось регулярно?

– Последние десять лет – да. И ему и мне было удобно.

Валландер немного подумал.

– И когда вы вернулись?

– Двадцать седьмого июля. Калле встретил меня в аэропорту – вот, кстати, когда мы виделись в последний раз. Правда, он только отвез меня домой, и мы распрощались.

– У вас не было ощущения, что он выглядит уставшим? Что он «выработался»? Ну, измотан, что ли…

И опять Бьорклунд откинул голову и засмеялся своим визгливым смехом:

– Это что, шутка? Если шутка, тогда довольно безвкусная, если вспомнить, что Калле погиб.

– Я спрашиваю серьезно.

Бьорклунд улыбнулся:

– Мы все бываем немного измотаны после чересчур активного общения с женщиной. Или как?

Валландер уставился на него:

– Что вы имеете в виду?

– Калле, пока я уезжал, жил здесь с дамой. Мы так договорились еще давно.

Валландер промолчал. У него перехватило дыхание.

– Вы чем-то удивлены? – спросил Стуре.

– А дама была всегда одна и та же? Как ее звали?

– Луиза.

– А дальше?

– А вот этого я не знаю. Я никогда с ней не встречался. Калле был ужасно скрытным. Или, точнее сказать, застенчивым.

Валландер не мог даже предположить ничего подобного. Никогда и ни от кого он не слышал, чтобы у Сведберга была постоянная подруга.

– Что вы еще о ней знаете?

– Ничего.

– Но Калле же рассказывал что-то?

– Никогда. А я, естественно, не спрашивал. У нас в семье излишне любопытствовать не принято.

Вопросов у Валландера больше не было. Теперь ему надо было досконально обдумать сказанное Бьорклундом. Он поднялся.

Бьорклунд удивился:

– И все?

– Пока все. Но я, скорее всего, дам о себе знать.

Бьорклунд пошел его проводить. Было тепло и совершенно безветренно.

– Вы можете хотя бы предположить, кто его убил? – спросил Валландер, когда они подошли к машине.

– Разве это не был обычный взлом квартиры? Кто может знать вооруженного взломщика?

Они обменялись рукопожатием. Валландер сел в машину и уже повернул ключ, когда Бьорклунд наклонился к окну.

– Я вспомнил еще одну вещь, – сказал он. – Луиза постоянно меняла цвет волос.

– Откуда вам это известно?

– Волосы в ванной. То она рыжая, то – на следующий год – брюнетка. Или блондинка. Все время разные волосы.

– Но это одна и та же женщина?

– Мне кажется, что Калле был в нее влюблен всерьез.

Валландер кивнул и включил передачу.

Было уже почти три. Одно я знаю точно, подумал он. Не прошло и двух дней, как погиб Сведберг, наш друг и коллега. А мы уже знаем о нем намного больше, чем знали при жизни.

В четверть четвертого он поставил машину на Главной площади и медленно пошел в сторону Малой Норрегатан.

Вдруг ни с того ни с сего по спине побежали мурашки.

Надо спешить. Почему у него вдруг появилось такое чувство, он не знал.

7

Валландер начал с подвала.

Вниз шла крутая лестница. Он словно спускался в подземный мир, во всяком случае, подземелье значительно более глубокое, чем в обычный подвал. Остановившись перед выкрашенной в казенный синий цвет дверью, он поискал на переданной ему Нюбергом связке нужный ключ, открыл замок и шагнул в темноту. Воздух был затхлый. Он посветил захваченным из машины карманным фонариком на стены и нашел выключатель, почти в самом низу, словно дом был построен для детей или карликов. По обе стороны узкого прохода располагались отделенные металлической сеткой кладовые. Ему всегда приходила мысль, что стандартные шведские кладовые в подвалах напоминают примитивную тюрьму. Правда, заключенных не было – здесь хранились старая, но хорошо сохранившаяся мебель, лыжное снаряжение и горы сумок и чемоданов. Кирпич, из которого была сложена несущая стена, выглядел очень старым – фундамент, по-видимому, насчитывал лет сто, не меньше века. Он вспомнил, как ему весной позвонила Линда и рассказала о странном посетителе в ее ресторане на Кунгсхольмене. В глазу у него был монокль – он словно явился из другого века. Спросил Линду, откуда она – по ее сконскому акценту он предположил, что она из Шёбу. И когда она ответила, что родилась в Мальмё, но выросла в Истаде, он процитировал слова, оброненные Стринбергом относительно этого города в конце прошлого века – «Пиратское гнездо». Линда была в полном восторге.

Кладовка Сведберга помещалась в самом дальнем конце прохода. Поверх сетки – толстая металлическая решетка, солидный висячий замок. Сведберг зачем-то укрепил кладовку… Зачем? – подумал Валландер. Хранил тут какие-то особые ценности? Валландер натянул пластиковые перчатки – слава богу, не забыл! – нашел нужный ключ, открыл замок, снял и внимательно осмотрел. Замок был совсем новый. Он нашел выключатель и зажег свет. Содержимое кладовки ничем не отличалось от соседних. В углу стояла пара старых горных лыж. Валландер удивился – он не мог представить себе Сведберга, мчащегося по снежному склону. Впрочем, визит к Стуре Бьорклунду показал, что они совсем не знали Сведберга. Думали, что знали, а оказалось, что важнейшие события его жизни прошли мимо них. Я копаюсь в его тайнах, подумал Валландер, и даже представить не могу, что тут может обнаружиться. Он внимательно осмотрел тесную кладовку. В отличие от квартиры тут царил образцовый порядок, все лежало на своих местах. Он начал с картонных коробок и чемоданов. Сведберг, по-видимому, не любил ничего выкидывать. Башмаки, куртки как минимум двадцатилетней давности. Он методично рассматривал и откладывал вещь за вещью. В одном из чемоданов лежали старые фотоальбомы. Он сел на сундучок и перелистал верхний. Множество старых фотографий – люди на фоне сконских пейзажей, какие-то празднества в саду, где все в неестественных позах замерли перед неизвестным фотографом. Многие снимки сделаны настолько общим планом, что лица различить невозможно. Вот убирают свеклу на поле, на заднем плане – телеги и лошади. Возчики приветственно подняли кнуты, над горизонтом – полоса облаков. Чувствуется, что земля тяжелая и мокрая. Никаких надписей на обороте, никаких имен. Он просмотрел три альбома – все похожи один на другой. Валландер предположил, что самые последние снимки сделаны не позже чем в тридцатые годы. Он осторожно собрал фотографии и положил альбомы на место. Все эти люди, давно умершие, вдруг ожили на мгновение, словно выглянули на свет из своих могил. В одном из чемоданов он нашел старые скатерти, в другом – еженедельники шестидесятилетней давности. В углу за сломанным, обитым зеленым сукном ломберным столиком стояла коробка, в ней был странной формы кусок дерева. Он не сразу понял, что это болванка для париков. Осмотр кладовки занял не меньше часа. Ничего такого, что привлекло бы его внимание, Валландер не нашел. Он распрямился, потянулся с хрустом и огляделся еще раз, надеясь, что обнаружит что-то, чего здесь не хватает, какое-то пустое место, где что-то стояло, а теперь исчезло. Или, скажем, дорогой любительский телескоп. Он вышел из подвала и запер за собой дверь. Выйдя на улицу, он почувствовал, что очень хочет пить. Валландер дошел до кондитерской на южной стороне Главной площади и заказал чашку кофе и минеральной воды. Ему захотелось взять к кофе венский хлебец.

Вспомнил, что ему этого делать не следует, но хлебец все же купил. Через двадцать минут он вернулся в дом на Малой Норрегатан и поднялся в квартиру Сведберга. В доме стояла мертвая тишина. Подойдя к двери, он глубоко вдохнул, отцепил ленту полицейского заграждения и, не обращая внимания на многочисленные запретительные плакатики, вошел в квартиру. С улицы доносился немилосердный грохот бетономешалки.

Он прошел в гостиную, невольно поглядев туда, где лежал Сведберг, и выглянул в окно. Грохот бетономешалки отражался от каменных стен домов. Рядом с бетономешалкой стоял грузовик, несколько человек разгружали стройматериалы.

И тут Валландеру пришла идея. Он спустился на улицу. Пожилой мужчина, голый по пояс, лил в бетономешалку воду из шланга. Увидев Валландера, он кивнул – по-видимому, мгновенно опознав в нем полицейского.

– Жуть, что здесь было, – воскликнул он, стараясь перекричать грохот.

– Мне надо с вами поговорить, – сказал Валландер.

Человек со шлангом подозвал молодого парня, курившего в тени. Тот принял у него шланг.

Они обогнули угол дома – звук бетономешалки сразу стал намного слабее.

– Значит, вы знаете, что здесь произошло, – спросил Валландер.

– Полицейского застрелили. Сведберга.

– Так и есть. Я хотел узнать, когда вы начали здесь работать. Или только приступаете?

– Мы пришли в понедельник. Будем перестраивать подъезд.

– А когда запустили бетономешалку?

Тот подумал:

– Должно быть, во вторник. Часов в одиннадцать дня.

– И она все время работает?

– Стараемся не останавливать. С семи до пяти. Иногда и подольше.

– И она все время стоит на одном и том же месте?

– Да.

– Значит, вы видите всех, кто входит и выходит из дома?

Рабочий только сейчас понял, куда клонит Валландер, и сразу сделался серьезным.

– Вы, разумеется, не знаете, кто здесь живет, – продолжил Валландер. – Но кто-то наверняка мелькает довольно часто.

– Я даже не знаю, как выглядел этот полицейский.

Валландер об этом не подумал.

– Я попрошу показать вам снимок, – сказал Валландер. – Как вас зовут?

– Нильс Линнман. Точно как этого, который ведет передачу про природу.

Валландер смутно припомнил ведущего программы про животных, исправно выходящей уже много лет подряд.

– А вы ничего необычного не заметили, пока тут работали? – спросил он, тщетно пытаясь найти в карманах ручку и кусок бумаги.

– Как это – необычного?

– Ну, может быть, кто-то вел себя странно, нервничал. Спешил куда-то. Обычно люди замечают, если что-то не так.

Линнман задумался. Валландер ждал. По-прежнему было жарко, и ему опять понадобилось в туалет.

– Нет, – наконец сказал Линнман. – Не припоминаю. Может быть, Роббан что-то видел.

– Роббан?

– Ну тот, со шлангом. Хотя сомневаюсь. У него на уме только его мотоцикл.

У Валландера непостижимым образом оказалась при себе визитная карточка. Он сунул ее в нагрудный карман мешковатого комбинезона Линнмана.

– Сейчас пришлю Роббана.

Разговор с молодым рабочим был очень коротким. Его звали Роберт Тернберг, и он, похоже, даже не знал, что в этом доме кого-то убили. И разумеется, он ничего такого не заметил. Валландер подумал, что если даже на Малой Норрегатан ни с того ни с сего появится слон, Тернберг не обратит на него никакого внимания. Ему он даже визитной карточки не дал, поблагодарил и вернулся в квартиру. Теперь, во всяком случае, есть вполне правдоподобное объяснение, почему никто не слышал выстрелов. Он прошел в кухню и позвонил в полицию. На месте была только Анн-Бритт. Валландер попросил ее привезти фотографию Сведберга и показать рабочим.

– У нас там полно полицейских, они опрашивают жителей. А рабочих, скорее всего, забыли, – сказала она.

Валландер вернулся в прихожую и какое-то время стоял не шевелясь – пытался отбросить все не имеющее отношения к делу, «отсеять шелуху». Много лет назад, когда Валландер только начинал работать в Истадской полиции, Рюдберг так и выражался – «отсеять шелуху». Все, что не имеет отношения к делу, надо отбросить, говорил он, на каждом месте преступления остается след, тень того, что там происходило. Ее-то и надо искать.

Валландер открыл квартирную дверь. Уже здесь что-то не так. В корзине под зеркалом лежали газеты – «Истадская смесь». Сведберг подписывался на эту газету. Но на полу газеты не было, хотя почтальон наверняка бросил ее в щель. Хотя бы один экземпляр должен быть. Даже два. Менее вероятно, что три, хотя и это не исключено. Значит, кто-то газеты убрал. Он прошел в кухню. На столике у мойки лежали газеты за среду и четверг. Пятничный номер – на обеденном столе. Валландер набрал номер мобильного телефона Нюберга. Тот ответил немедленно.

Сначала Валландер рассказал про бетономешалку. Нюберг усомнился.

– На улице могли не слышать выстрела, если бетономешалка работала, это точно, – сказал он. – Но в доме звук распространяется по другим законам. Я где-то читал.

– Мы могли бы провести следственный эксперимент, – сказал Валландер, – выстрелить при работающей бетономешалке, ничего не говоря соседям. А потом их опросить.

Нюберг согласился.

– Но я, собственно, звоню насчет газет, – продолжил Валландер. – «Истадская смесь».

– Я положил ее на стол, – сказал Нюберг. – А те, возле мойки, наверное, положил кто-то другой.

– Надо посмотреть отпечатки пальцев, – сказал Валландер. – Мы, в сущности, не знаем, кто положил газеты на стол у мойки.

Наступило молчание.

– Ты совершенно прав, – сказал Нюберг упавшим голосом, – как я мог это пропустить?

– Я их не трону.

– Сколько ты еще там пробудешь?

– Думаю, что не один час.

– Я приеду.

Валландер выдвинул ящик кухонного шкафчика.

Он запомнил правильно – там лежало несколько ручек и блокнот. Он записал для памяти – Нильс Линнман и Роберт Тернберг. Отметил, что надо поговорить с почтальоном, и опять пошел в прихожую. Следы и тени, говаривал Рюдберг. Валландер снова встал неподвижно и осмотрелся. Кожаная куртка Сведберга – он постоянно носил ее и зимой и летом – висит на вешалке. Он обшарил карманы и неожиданно нашел бумажник Нюберг схалтурил, подумал он и взял бумажник в кухню. Бумажник был старый, потертый, как и кожаная куртка. Там обнаружилось 847 крон, карточка банкомата, карточка бензиновой компании, несколько визиток – следователь полиции Сведберг. Водительские права и полицейское удостоверение. Фотография на правах довольно старая – Сведберг мрачно смотрит в объектив. Скорее всего, снимали летом – на лысине был явственно виден солнечный ожог. Луиза должна была заставить его чем-то прикрыть голову, подумал он. Женщины не любят, когда их мужчины обгорают на солнце. Почему-то он застрял на этой мысли. У Сведберга постоянно облезала кожа на лысине. Как будто некому было сказать ему, чтобы он поберег голову. Луиза словно бы была, и словно бы ее не было. Только двое утверждали, что она существует – сам Сведберг и его кузен, исследователь монстров. Но Бьорклунд никогда ее не видел. Только ее волосы Валландер поморщился – что-то не сходится. Он позвонил в родильное отделение. Ему сказали, что Ильва Бринк заступит на очередное дежурство вечером. Он набрал домашний номер – занято. Он подождал и повторил набор. То же самое. Чтобы скоротать время, он снова взялся за бумажник. Фотография на полицейском удостоверении была сравнительно недавняя, здесь у Сведберга щеки покруглее, но выражение лица такое же кислое. Валландер проверил все отделения и, кроме нескольких почтовых марок, ничего не обнаружил. Он нашел пластиковый пакет и сунул в него бумажник со всем содержимым. Отсеять шелуху, искать следы. Он зашел в туалет и помочился. Вспомнил слова Стуре Бьорклунда о крашеных волосах в ванной. Больше ничего о женщине в жизни Сведберга он не знал. Только то, что она красила волосы. Он пошел в гостиную и остановился перед опрокинутым стулом. Потом подумал и вернулся в кухню. Ты слишком торопишься, говорил Рюдберг, ты рискуешь спугнуть тени и затоптать следы. Он снова набрал номер Ильвы Бринк – на этот раз она ответила.

– Надеюсь, не побеспокоил, – сказал Валландер. – Я знаю, что ты после дежурства.

– Я все равно не могу заснуть.

– Уже появилось довольно много вопросов. Один очень важный, и мне не хотелось бы его откладывать.

Он рассказал о посещении Стуре Бьорклунда. И о загадочной женщине по имени Луиза.

– Он мне никогда ничего не говорил, – сказала Ильва, не успел он закончить фразу. Ему показалось – с раздражением.

– Кто не говорил? Калле или Стуре?

– Ни тот ни другой.

– Давай начнем со Стуре. Какие у тебя с ним отношения? Ты удивлена, что он тебе ничего не сказал?

– Я просто-напросто не верю, что это правда.

– А зачем ему врать?

– Понятия не имею.

Валландер почувствовал, что это не телефонный разговор. Он посмотрел на часы – без двадцати шесть. Прикинул – часа ему хватит.

– Лучше бы встретиться, – сказал он. – После семи я смогу выбрать время.

– В полиции? Мне так удобнее – это рядом с больницей. Я сегодня опять дежурю.

Закончив разговор, он опять пошел в гостиную и остановился возле валяющегося на полу сломанного стула. Он попытался представить себе разыгравшуюся здесь драму. Сведберга застрелили выстрелом спереди. Нюберг сказал, что траектория пули идет снизу вверх, хотя и под незначительным углом. Как будто бы стреляли от бедра. Брызги крови обнаружились даже под самым потолком. После выстрела Сведберг упал налево и, скорее всего, вместе со стулом, что объясняет сломанный подлокотник. Но вопрос – сидел ли он в момент выстрела? Или хотел встать? Или уже встал? Валландер придавал этому большое значение. Потому что если он спокойно сидел на стуле, значит, он так или иначе был знаком с преступником. Если бы он столкнулся со взломщиком, вряд ли бы он остался сидеть или, что еще менее вероятно, сел на стул. Валландер подошел к тому месту, где лежало ружье, обернулся и снова оглядел комнату. Вовсе не обязательно, что стреляли именно отсюда. Но разумно было бы предположить, что если и не с этой точки, то откуда-то поблизости. Он стоял совершенно неподвижно, пытаясь вызвать в воображении следы и тени. Чувство, что они проглядели что-то чрезвычайно важное, появилось снова. Что произошло – Сведберг столкнулся со взломщиком? Если взломщик появился из прихожей, то положение тела Сведберга выглядит совершенно немыслимым. Не похоже и на то, что преступник появился из спальни. Можно предположить, что в руках у него не было ружья, но тогда Сведберг, скорее всего, бросился бы на него – Сведберг побаивался темноты, но личной отваги ему было не занимать.

Внезапно бетономешалка смолкла. Он прислушался. Шум уличного движения был почти не слышен. Другая возможность, подумал он, – Сведберг знал того, кто его убил. Причем знал настолько хорошо, что его даже не насторожило ружье у того в руках. Потом что-то случилось, Сведберг убит, а гость по непонятным причинам бесчинствует в квартире. Ищет что-то? Скорее всего, да. А может быть, пытается инсценировать взлом. Он вспомнил телескоп, который так и не нашелся. А что еще исчезло? Кто может на это ответить? Разве что Ильва Бринк.

Валландер подошел к окну и посмотрел на улицу. Нильс Линнман запирал вагончик с инструментами, Роберта Тернберга уже и след простыл. Валландер вспомнил, что несколько минут назад он слышал звук мотоцикла. В дверь позвонили – пришла Анн-Бритт.

– Они уже ушли, – сказал Валландер. – Рабочие, я имею в виду. Ты опоздала.

– Я показала им фото Сведберга, – возразила она. – Они никогда его не видели. Во всяком случае, не помнят.

Они сели в кухне. Валландер рассказал о посещении Стуре Бьорклунда. Она внимательно слушала.

– Если это все правда, то портрет Сведберга выглядит совсем по-иному, – сказала она, когда он замолчал.

– Он никому не рассказывал про эту женщину, – сказал Валландер, – хотя, если верить Бьорклунду, у них роман уже очень давно. Почему он молчал?

– Может быть, она замужем?

– Тайная связь? И похоже, они встречались только тогда, когда Бьорклунд оставлял ему дом. То есть две-три недели в году. Если бы она приходила сюда, ее кто-нибудь бы да увидел.

– Видел ее кто-то или не видел, мы должны ее найти, – твердо сказала Анн-Бритт.

– Я думаю еще и о другом, – задумчиво продолжил Валландер. – Сведберг так долго скрывал ее от нас… Какие у него еще были тайны?

Она поняла его мысль.

– То есть ты не веришь, что это был взлом квартиры?

– По крайней мере, очень сомневаюсь. Телескопа нет. Ильва Бринк, может быть, заметит и другие пропажи. Но все это очень зыбко. Все в этом деле очень зыбко. Ничего очевидного нет.

– Мы проверили его банковские счета, – сказала Анн-Бритт, – я имею в виду, те, которые обнаружили. Состоятельным человеком он не был, но и заметных долгов тоже нет. Заем, двадцать пять тысяч, на «ауди». Ни больше ни меньше. Банк утверждает, что Сведберг вел свои финансовые дела образцово.

– О мертвых плохо не говорят, – сказал Валландер, – но мне всегда казалось, что Сведберг скуповат.

– С чего ты взял?

– Если мы шли куда-то, платил, естественно, каждый за себя. Но чаевые всегда давал я.

Анн– Бритт медленно покачала головой:

– Как по-разному люди воспринимают друг друга. Мне Сведберг никогда не казался скупым.

Валландер только начал рассказывать про бетономешалку, как они услышали звук поворачиваемого в замке ключа. Оба испуганно вздрогнули, но быстро успокоились, услышав характерное покашливание Нюберга.

– Чертовы газеты, – сказал он вместо приветствия, – как я мог про них забыть!

Он сунул газеты в заранее приготовленный пакет и запечатал.

– Когда мы что-то узнаем об отпечатках пальцев?

– Самое раннее – в понедельник.

– А судебные медики?

– Этим занимается Ханссон, – сказала Анн-Бритт, – они сказали, что постараются побыстрее.

Валландер попросил Нюберга присесть и повторил рассказ о женщине Сведберга.

– Невероятно, – сказал Нюберг недоверчиво. – По-моему, более закоренелого холостяка, чем Сведберг, найти трудно… Вспомни только его одинокие сауны по пятницам!

– Еще менее вероятно, чтобы профессор Копенгагенского университета ни с того ни с сего выдумал всю эту историю, – сказал Валландер. – Давайте исходить из того, что он говорил правду.

– А может быть, это не он, а Сведберг ее выдумал? – предположила Анн-Бритт. – Если я правильно поняла твой рассказ, то ее никто и никогда не видел?

Валландер подумал – может быть, эта Луиза и в самом деле была плодом фантазии Сведберга?

– А волосы в ванной? Их-то не выдумаешь.

– С чего бы ему выдумывать, что у него есть женщина? – спросил Нюберг.

– Одинокие люди, – ответила Анн-Бритт. – Что только они не делают, чтобы не так тяготиться своим одиночеством.

– А ты, случайно, не находил волос в ванной?

– Нет, – сказал Нюберг. – Посмотрю еще раз.

Валландер поднялся.

– Пошли, – сказал он.

В гостиной он подытожил свои соображения:

– Попытаюсь сделать хоть какой-то предварительный вывод. Вернее – найти отправную точку. Если это квартирная кража, остается много неясных моментов. Как грабитель проник в квартиру? Почему у него с собой ружье? Когда появился Сведберг? Что украдено, кроме, возможно, телескопа?Никаких признаков борьбы нет. Вещи выброшены на пол во всех комнатах. Вряд ли можно предположить, что они гонялись друг за другом по всей квартире. У меня все это не склеивается. И я задаю себе вопрос – что будет, если мы на минутку отбросим версию взлома? Что тогда? Месть? Припадок сумасшествия? Если в картине присутствует женщина, можно думать и о ревности. Что же, Сведберга убила женщина? Выстрелом в лицо? Трудно себе представить. И что остается?

Никто не сказал ни слова. Для Валландера это молчание было совершенно понятным – у них до сих пор не было отправного пункта, они не могли даже определить характер преступления – ограбление со взломом, драма ревности или что-то еще. Сведберг убит – вот единственный непреложный факт.

– Я могу идти? – спросил Нюберг. – Мне надо написать еще кучу бумажек, и ни одной нельзя отложить до завтра.

– С утра проведем оперативку.

– Когда?

Валландер и сам не знал, но, как руководителю следствия, назначить время надо было ему.

– В девять, – сказал он. – Попробуем собраться в девять.

Нюберг ушел.

– Я попытался воссоздать, что здесь произошло, – сказал Валландер. – Что ты видишь?

Он знал, что Анн-Бритт обладает завидной наблюдательностью, к тому же умеет анализировать факты.

– Что, если мы начнем с этого беспорядка в квартире? – сказала она.

– Давай начнем.

– Весь этот кавардак… Приходят в голову три возможных объяснения. Взломщик чем-то выведен из себя. Или спешит. Второе – здесь что-то ищут. Впрочем, взломщик тоже что-то ищет, но он не знает изначально, что он хочет найти, а во втором случае этот некто ищет что-то совершенно определенное. И третья возможность – вандализм. Разрушение ради разрушения.

– Есть и четвертая возможность, – продолжил Валландер ее мысль. – Взрыв ярости. Неконтролируемый взрыв ярости.

Они смотрели друг на друга, прекрасно понимая, что думает другой. Несколько раз такое случалось со Сведбергом – вдруг он терял над собой контроль. Как-то раз в припадке гнева он чуть не разгромил свой кабинет.

– Конечно, Сведберг мог и сам все это сделать, – сказал Валландер. – Эту версию отбросить нельзя. Это бывало и раньше. Но это наводит нас на еще один важный вопрос.

– Почему?

– Именно. Почему?

– Последний раз, когда Сведберг бушевал, я была при этом. Его скрутили Ханссон и Петерс. Но мне до сих пор непонятно, какая муха его укусила.

– Тогда шефом был Бьорк. Он вызвал Сведберга и обвинил в пропаже вещественных доказательств.

– Каких вещественных доказательств?

– Среди прочего – нескольких ценных икон. Это было довольно большое дело по скупке краденого.

– То есть Сведберга обвинили в воровстве?

– В халатности. Но, когда что-то ценное пропадает, мысль о воровстве всегда словно бы присутствует за кадром.

– И что было дальше?

– Сведберг оскорбился и разгромил свой кабинет.

– А иконы нашлись?

– Так и не нашлись. Но главного обвиняемого все равно посадили.

– А Сведберг, значит, вышел из себя.

– Да.

– И это никуда нас не ведет. Получается, Сведберг громит свою собственную квартиру, а потом его убивают.

– Мы не знаем, как все развивалось.

– А ты полностью исключаешь, что здесь был еще и кто-то третий? – вдруг спросила она.

– Мы ничего не можем исключить. Это как раз и есть наша главная проблема. Мы не знаем, был ли убийца один или их было больше. Ничто не подтверждает и не исключает ни того ни другого.

Они вышли из гостиной.

– Ты, может быть, случайно знаешь или где-то слышала – Сведбергу никто не угрожал? – спросил Валландер в прихожей.

– Нет.

– А кому-то еще?

– Всегда приходят какие-то странные письма, или кто-то угрожает по телефону. Как ты знаешь, это все регистрируется.

– Просмотри, что накопилось за последнее время, – сказал Валландер. – И еще есть к тебе просьба – поговори с почтальоном. Может быть, он что-то видел.

Анн– Бритт черкнула в блокноте.

– А где этот чертов телескоп? – спросил Валландер.

– И как нам найти эту Луизу? – поинтересовалась Анн-Бритт.

– Сейчас у меня будет беседа с Ильвой Бринк. Надо копнуть поглубже.

Он открыл дверь.

– И еще одно, – сказала Анн-Бритт, – ружье не Сведберга. У него не было зарегистрированного оружия.

– Ну вот, хотя бы что-то мы знаем точно.

Он проводил ее взглядом, вернулся в кухню и выпил стакан воды. Подумал, что уже проголодался.

На него вдруг навалилась усталость. Он сел на стул, прислонил голову к стене и задремал.

Он в горах, снег искрится и сверкает на солнце. Он на лыжах, точно таких же, как те, что стоят у Сведберга в кладовке. Скорость все нарастает и нарастает, и вдруг перед ним открывается пропасть…

Валландер вздрогнул и проснулся. Если верить кухонным часам, он проспал одиннадцать минут.

Он вслушивался в тишину и постепенно приходил в себя.

Вдруг резко зазвонил телефон – это был Мартинссон.

– Я вычислил, что ты там, – сказал он.

– Что-нибудь случилось?

– Приходила Ева Хильстрём.

– Что хотела?

– Говорит, что если мы будем продолжать бездействовать, она обратится в газеты.

Валландер задумался.

– Мне кажется, я сегодня утром принял неверное решение, – сказал он наконец. – На завтрашней оперативке мы его пересмотрим.

– Что ты имеешь в виду?

– Ясно, что Сведберг – главный приоритет. Но откладывать дело с ребятами мы тоже не имеем права.

– А где мы возьмем на это время?

– Пока не знаю. Впрочем, нас сверхурочными не удивишь.

– Я обещал Еве Хильстрём поговорить с тобой и сообщить ей о результатах.

– Так и сделай. Попробуй ее успокоить. Мы займемся этим делом.

– Ты зайдешь на работу?

– Я туда и направляюсь. Придет Ильва Бринк.

– Как ты думаешь, сумеем мы разобраться в этой истории?

Валландер почувствовал тревогу в голосе Мартинссона.

– Да, – сказал он. – Сумеем. Но у меня есть предчувствие, что придется здорово повозиться.

Он повесил трубку. С окна вспорхнула пара голубей. Вдруг ему пришла в голову неожиданная мысль.

Анн– Бритт сказала, что ружье не зарегистрировано на Сведберга. Значит, у Сведберга оружия не было. Логичный вывод; но действительность не всегда следует правилам логики. В Швеции полно незарегистрированного оружия – предмет постоянной головной боли для полиции. И что мешает полицейскому иметь незарегистрированное ружье у себя дома?

И что все это может значить?

Что ружье принадлежит Сведбергу?

Валландер заерзал на стуле.

Надо спешить, почему-то опять подумал он, встал и вышел из квартиры.

8

Иштван Кечкемети приехал в Швецию ровно сорок лет назад, когда после разгрома восстания тысячи венгров были вынуждены покинуть родину. Ему тогда было четырнадцать лет. Вместе со своими родителями и тремя младшими сестрами он прибыл в Треллеборг. Отец его был инженером. Когда-то, в конце двадцатых годов, он проходил в Швеции практику на заводе «Сепаратор» под Стокгольмом и надеялся получить там работу. Но дальше Треллеборга он не добрался – на лестнице портового терминала с ним случился удар. Его вторая встреча со шведской землей произошла, когда его безжизненное тело грохнулось на мокрый асфальт. Его похоронили на местном кладбище, семья так и осталась в Сконе, и теперь в свои пятьдесят четыре Иштван давно уже был хозяином одной из пиццерий на Хамнгатан в Истаде.

Много раз Валландер слышал рассказы о его жизни. Но и сейчас, когда он время от времени заходил к Иштвану и если посетителей было мало, хозяин подсаживался к нему и рассказывал очередную историю.

Когда он появился в дверях, было половина седьмого. До встречи с Ильвой Бринк оставалось полчаса. В пиццерии было пусто, как он и предвидел. Из кухни доносились звуки радио, кто-то отбивал мясо. Иштван за стойкой говорил по телефону. Он помахал Валландеру – садись, я уже заканчиваю. Валландер присел к угловому столику. Иштван подошел почти сразу. Лицо его было серьезно.

– Что я слышу? Погиб полицейский?

– Да, к сожалению. Карл-Эверт Сведберг. Ты его знал?

– Мне кажется, он здесь не бывал, – сказал Иштван по-прежнему очень серьезно. – Хочешь пива? Я угощаю.

Валландер покачал головой.

– Мне надо быстро перекусить, – сказал он. – Дай что-нибудь подходящее для человека с высоким сахаром.

Иштван поглядел на него непонимающе:

– Ты что, заболел диабетом?

– Нет. Но у меня высокий сахар крови.

– Тогда у тебя диабет.

– Это может быть случайностью. И побыстрее, я спешу.

– Кусок мяса, поджаренный в оливковом масле, – сказал Иштван. – И салат. Подойдет?

– Отлично.

Иштван ушел. Валландер удивился самому себе – почему он так среагировал? Диабет – вовсе не какая-то постыдная болезнь. Но в глубине души он знал причину – он стеснялся своего веса. Иногда хотелось зажмуриться и ничего об этом не знать.

Он поел, как всегда, слишком быстро и выпил кофе. Иштвана обступила большая компания польских туристов. Валландер порадовался, что удалось избежать расспросов о Сведберге – он слишком хорошо знал Иштвана. Он заплатил, встал и ушел. Стояла теплынь, на улицах было необычно много народа, и Валландер то и дело раскланивался со знакомыми. Он попытался обдумать предстоящий разговор с Ильвой Бринк. Конечно, она будет отвечать на его вопросы совершенно честно и постарается припомнить все, что может. Труднее будет заставить ее говорить о том, что она знает, но этого не сознает. Ключевой вопрос – известна ли ей женщина по имени Луиза? Может быть, Ильва все же что-то знает о ней, хотя и говорит, что нет?

Валландер пришел на работу в самом начале седьмого. Ильвы еще не было. Он двинулся прямо к Мартинссону. Ханссон тоже был там.

– Как дела?

– Почти ничего. Никаких звонков, ничего. Никто ничего не видел.

– А что предварительное заключение из Лунда?

– Еще не пришло, – ответил Ханссон. – Вряд ли что-то будет известно до понедельника.

– Время, – сказал Валландер. – Это крайне важно. Мы должны отталкиваться от момента, когда это случилось.

– Я проверил базу данных, – сказал Мартинссон. – Картина взлома и убийства не имеет аналогов – во всяком случае, пока.

– Мы не знаем, был ли это взлом.

– А что же еще?

– Вот этого-то мы и не знаем. Я сейчас буду беседовать с Ильвой Бринк. Встретимся завтра в девять.

Он пошел к себе. На столе лежала записка от Лизы Хольгерссон – просьба переговорить с ним как можно скорее. Валландер позвонил ей – никто не ответил. После долгих безуспешных попыток он дозвонился в приемную – Эбба уже ушла. Он пошел на пост дежурного.

– Лиза ушла домой, – сказал полицейский, сидевший за коммутатором.

Валландер решил позвонить попозже ей домой и пошел в приемную дожидаться Ильву. Она не задержалась. По пути в кабинет он предложил ей кофе, но она отказалась.

Валландер заставил себя включить магнитофон. Он очень не любил записывать допросы – у него всегда появлялось ощущение, что в комнате присутствует посторонний, к тому же это его отвлекало. Но сейчас он решил включить запись, чтобы не пропустить и не забыть ни одного слова. Потом он отдаст кассету в канцелярию, пусть распечатают текст дословно, а пометки можно сделать потом, прослушивая пленку. Он спросил, не против ли она, если беседа будет записана.

– Нет, – коротко ответила она.

– Это никакой не допрос, – заверил он Ильву, – просто для памяти. У магнитофона память лучше, чем у меня.

Он нажал кнопку. Девятнадцать минут восьмого.

– Пятница 9 августа 1996 года, – сказал он. – Беседа с Ильвой Бринк. Дело: гибель следователя Карла-Эверта Сведберга, не исключено убийство.

– А что это еще может быть? – спросила она.

– Полицейские иногда используют довольно бюрократические обороты, в чем в общем-то никакой необходимости нет, – извинился Валландер. Ему было неловко. – Прошло несколько часов, – продолжил он. – У тебя было время подумать. Ты спрашивала себя, как это могло случиться. Смерть всегда бессмысленна, для всех, за исключением, может быть, самого убийцы.

– Мне до сих пор трудно поверить, что это правда. Пару часов назад я говорила с мужем – теперь с кораблем есть спутниковая связь. Он решил, что я брежу. Но только рассказывая другому человеку, я сама поняла, что это все случилось на самом деле.

– Конечно, лучше бы нам подождать с этим разговором. Но время не терпит. Мы должны взять преступника как можно скорее. У него перед нами преимущество во времени, и с каждым часом оно растет.

Она смотрела на него выжидательно – когда же он начнет задавать вопросы?

– Женщина по имени Луиза, – сказал Валландер. – Карл-Эверт регулярно встречался с ней в течение долгого времени. Годами. Ты встречала ее когда-нибудь?

– Нет.

– И даже не слышала?

– Нет.

– Как ты отреагировала, когда первый раз услышала ее имя?

– Что этого не может быть.

– А что ты думаешь сейчас?

– Что, может быть, это и правда, но в голове у меня это не укладывается.

– Ты наверняка когда-нибудь говорила с Карлом-Эвертом о женщинах, к примеру, почему он не женится. Что он вообще говорил на эту тему?

– Говорил, что ему нравится быть закоренелым холостяком.

– Ты ничего не замечала, когда вы разговаривали на эту тему?

– А что я должна была заметить?

– Что он говорит неискренне. Что он смущен.

– Он всегда был очень убедителен.

Валландеру показалось, что он уловил в ее ответе нотку сомнения.

– Мне показалось, ты о чем-то подумала.

Она ответила не сразу. Пленка медленно крутилась.

– Иногда мне приходила в голову мысль, что он не такой, как все…

– Ты имеешь в виду – гомосексуалист?

– Да.

– А почему это приходило тебе в голову?

– По-моему, любому бы пришло.

Валландер и сам не раз ловил себя на той же мысли. Вообще-то конечно.

– Как-то раз мы с ним затронули эту тему. Довольно давно, несколько лет назад. Мне кажется, дело было во время рождественского ужина у нас дома… Нет, о его гомосексуализме речь не шла. Говорили о ком-то из общих знакомых. Меня тогда удивило, с какой страстью Калле это осудил.

– Вашего приятеля?

– Вообще всех гомосексуалов. Это мне не понравилось. Я всегда считала, что он человек достаточно широких взглядов.

– А что было потом?

– Ничего. Мы к этой теме больше не возвращались.

Валландер задумался.

– Как, на твой взгляд, нам найти эту женщину, Луизу.

– Представления не имею.

– Поскольку он почти никогда не уезжал из Истада, она, скорее всего, живет в городе. Или поблизости.

– Не знаю… Наверное.

Он посмотрел на часы:

– Тебе когда на работу?

– Через полчаса. Терпеть не могу опаздывать.

– Точно, как Карл-Эверт. Он был очень пунктуален.

– Я знаю. Как говорится, хоть часы по нему проверяй.

– А каким он был вообще?

– Ты же уже спрашивал.

– Хочу спросить еще раз. Каким он был человеком?

– Он был очень добрым.

– В каком смысле?

– Как это – в каком смысле? Просто добрым! Не знаю, как объяснить. Добрый человек. Иногда он, конечно, злился, но крайне редко. Стеснительный. Ответственный. С чувством долга. Многие считали его скучным. Конечно, ярким человеком его было трудно назвать. Немного медлительный, пожалуй, но очень и очень неглупый.

Валландер подумал, что ее описание Сведберга – очень точное. Сам он высказался бы о нем практически теми же словами.

– Кто был его лучшим другом?

Ее ответ ошарашил Валландера.

– Я думаю, ты.

– Я?!

– Он так говорил. Лучше Курта Валландера у меня никогда не было друга.

Валландер онемел. Этого он не ожидал. Он всегда относился к Сведбергу как к товарищу по работе, одному из многих. Они никогда не встречались помимо работы, никогда у них не было особо доверительных отношений. Рюдберг был его другом, Анн-Бритт Хёглунд постепенно становилась все ближе и ближе. Но не Сведберг, нет.

– Вот это сюрприз, – сказал он, придя в себя. – Мне так не казалось.

– Что не мешало ему считать тебя лучшим другом.

– Да, конечно.

Валландеру показалось, что он нечаянно заглянул в глубочайшее одиночество. Где для дружбы достаточно наименьшего общего знаменателя – того, что они не враги.

Он уставился на магнитофон.

– А вообще – друзья у него были? Люди, с которыми он регулярно общался?

– Он состоял в каком-то обществе по изучению американских индейцев. Но они, по-моему, почти никогда не встречались. Переписывались. Общество, как мне кажется, называется «Indian Science», но точно я не уверена.

– Мы наведем справки. Еще кто-то?

Она задумалась:

– Иногда он говорил о каком-то бывшем директоре банка на пенсии. Он живет где-то здесь, в городе. Они вместе наблюдали за звездами.

– А имя его он упоминал?

Она снова задержалась с ответом.

– Сунделиус. Брур Сунделиус. Но я его никогда не видела.

Валландер записал имя в блокнот.

– Еще кто-то?

– Только я и муж.

Валландер решил переменить тему:

– А ты не заметила, чтобы он за последнее время как-то изменился? Каких-то признаков беспокойства, рассеянности?

– По-моему, ничего такого не было. Он только говорил, что выработался, но это ты уже спрашивал.

– Но он, значит, не объяснил почему?

– Нет.

Валландер сообразил, что из этого вопроса вытекает и следующий.

– А тебя это удивило? Что он так сказал?

– Вовсе нет.

– То есть у вас были доверительные отношения? Он рассказывал о своем здоровье?

– Мне следовало сказать это еще утром, когда ты попросил меня его описать. Я забыла упомянуть – он был очень мнительным. Прислушивался к малейшим признакам болезни. Если простужался, ему казалось, что это тяжелое вирусное заболевание. Он боялся микробов.

Валландер тут же увидел перед собой Сведберга – как он постоянно бегал в туалет мыть руки, как старательно избегал простуженных сотрудников.

Он посмотрел на часы. Пора заканчивать.

– У него было оружие?

– Насколько я знаю, нет.

– Есть что-нибудь еще, что, по твоему мнению, могло бы помочь следствию?

– Мне будет его очень не хватать. Он, может быть, и не был яркой личностью в обычном понимании, но это был самый порядочный человек из всех, кого я когда-либо знала.

Валландер выключил магнитофон. Он проводил Ильву Бринк до приемной.

– А что мне делать с похоронами? – Ее вопрос прозвучал беспомощно. – Стуре считает, что пепел умерших следует развеять по ветру. Без всяких церемоний, без священников. Но я же не знаю, что бы хотел Калле.

– Значит, завещания у него не было?

– Насколько я знаю, нет. Если бы было, он бы мне сказал. Не было.

– А банковская ячейка у него была?

– Нет.

– Он бы это тоже тебе сказал?

– Да.

– Полиция, разумеется, поможет с организацией похорон. Я поговорю с Лизой Хольгерссон, и она с тобой свяжется.

Ильва Бринк ушла. Он проследил взглядом, как она закрывает за собой стеклянную дверь, и вернулся в кабинет. Появилось еще одно имя – Брур Сунделиус, директор банка на пенсии. Он открыл телефонный справочник. Сунделиус жил на Ведергренд, в самом центре. Валландер записал его номер и стал обдумывать разговор с Ильвой Бринк. Что она сказала такого, чего он уже не знал раньше? Женщина по имени Луиза… Видимо, Сведберг утаивал ее существование очень старательно. Старательно утаивал – это правильная формулировка. Он даже записал эти слова в блокнот. Почему человек в течение многих лет скрывает, что у него есть женщина? Еще Ильва рассказала о том, что Сведберг осуждал гомосексуалистов, что он боялся микробов… Встречался с отставным директором банка и вместе с ним изучал ночное небо… Ничто не изменилось, подумал он. Сведберг такой же, каким был при жизни. С одним-единственным исключением. Луиза. Ни один след пока не ведет нас к причине, по которой его убили.

Вдруг ему показалось, что никакой загадки нет. Все вдруг стало совершенно ясно. Сведберг не пришел на работу, потому что был уже мертв. Он застал в квартире взломщика, тот в него выстрелил, схватил под мышку телескоп и убежал. То есть все произошло случайно, до ужаса банально и оттого еще более страшно.

Другого объяснения просто не было.

В десять минут девятого Валландер позвонил домой Лизе Хольгерссон. Оказалось, что она хотела обсудить с ним детали похорон. Валландер попросил ее позвонить Ильве Бринк и доложил о результатах дня, добавив, что он все более склоняется к мысли, что Сведберг пал жертвой взломщика, возможно – если судить по неадекватной реакции, – наркомана.

– Звонил начальник Главного полицейского управления, – сказала она. – Выразил соболезнования и сказал, что очень обеспокоен.

– Именно в этом порядке?

– Слава богу, да.

Валландер сказал ей, что оперативка назначена на девять утра, и пообещал известить ее, если до этого не случится чего-то важного.

Он нажал пальцем рычаг, тут же отпустил и набрал номер Сунделиуса. Никто не отвечал, автоответчика тоже, по-видимому, не было.

Вдруг его обуяла растерянность. Как двигаться дальше? Его снедало нетерпение. А надо ждать – заключения судмедэкспертов, криминалистов…

Он снова уселся за стол, перемотал запись на начало и стал слушать свою беседу с Ильвой Бринк. Когда пленка кончилась, он задумался над ее последними словами – Сведберг был исключительно порядочный человек.

– Я ищу, где собака зарыта, а собаки-то и нет, – сказал он вслух. – Мы пытаемся найти головореза, что совершил квартирную кражу.

В дверь, постучав, вошел Мартинссон.

– В приемной целая свора журналистов, – сказал он. – Даром что дело к ночи.

Валландер поморщился:

– У нас нет ничего нового.

– Им довольно и старого. Хоть что-то надо сказать.

– А ты не можешь отправить их по домам? Пообещай, что как только появится что-то, мы устроим пресс-конференцию.

– Сверху была установка – прессу не обижать, – с иронией сказал Мартинссон. – Ты что, забыл?

Валландер, разумеется, не забыл. Из Главного полицейского управления шли бесконечные циркуляры – улучшать и интенсифицировать работу со средствами массовой информации. Никогда не прогонять журналистов. Посвящать им больше времени и принимать со всем мыслимым уважением.

Он тяжело поднялся из-за стола и нехотя произнес:

– Я с ними поговорю…

«Своры» в приемной не оказалось, журналистов было всего двое, но у него ушло не меньше двадцати минут на то, чтобы убедить их, что ему нечего им сказать. Под конец, увидев, что они ему не верят, он едва не потерял самообладание, но все же удержался и расстался с ними вполне мирно. Захватив в столовой чашку кофе, он вернулся в кабинет. Еще раз набрал номер Сунделиуса. Ответа не было.

Было уже без четверти десять. Термометр, лично им привинченный за окном пару лет назад, показывал пятнадцать градусов тепла. По улице проехала машина, в ней на полную громкость орала музыка. Валландеру было очень не по себе. Вывод, к которому он пришел – Сведберг стал жертвой обычного взломщика, – почему-то его не успокаивал. Во всем этом было что-то еще, а что – понять он не мог.

И кто такая эта Луиза?

Вдруг зазвонил телефон. Опять журналисты, подумал он в отчаянии, но это был Стен Виден.

– Я сижу и жду, – сказал он. – Ты куда пропал? Я, конечно, понимаю, что у тебя сейчас полон рот хлопот. Подумать только – убийство полицейского!

Валландер выругался про себя. Он совершенно забыл, что обещал заехать к Стену на его конный завод около развалин Шернсундского замка. Они со Стеном были знакомы с юности, их свела общая страсть к опере. Потом жизнь их развела – Валландер пошел в полицию, а Стен Виден унаследовал от отца усадьбу, где он тренировал скаковых лошадей. Несколько лет назад дружба их возобновилась – теперь они встречались довольно регулярно. Как раз в этот вечер Валландер обещал к нему заехать.

– Я должен был позвонить, – сказал он, – но совершенно забыл. Просто вылетело из головы.

– Я понимаю. Я слышал по радио, что твой коллега убит.

– Причем мы не знаем, что произошло. Жуткий день.

– Тогда увидимся в другой раз.

Валландер решился сразу, не колеблясь:

– Почему в другой? Я через полчаса буду у тебя.

– Ты вовсе не должен себя заставлять.

– Мне надо отвлечься от всего этого.

Он ушел из полиции, никому ничего не сказав, но все же по пути завернул к себе домой на Мариагатан и захватил мобильный телефон. Потом выехал на шестьдесят пятое шоссе, миновал Рюдсгорд и Стуруп и свернул налево. Миновав развалины замка, он свернул в ворота усадьбы Стена Видена. Тут было очень тихо, только в загоне ржал одинокий жеребец.

Стен Виден вышел ему навстречу. Валландер привык видеть приятеля в грязном рабочем комбинезоне, но сегодня на нем была чистая сорочка, а волосы тщательно причесаны. Пожимая ему руку, Валландер уловил запах спиртного. Он знал, что Стен злоупотребляет выпивкой, но они никогда не поднимали этот вопрос – все как-то повода не было.

– Чудесный вечер, – сказал Стен. – Август начался вместе с летом. Или лучше сказать – лето началось вместе с августом? Что с чем?

Валландер почувствовал укол зависти. Именно так он хотел бы жить – на природе, с собакой и, возможно, с Байбой. Но мечта эта, похоже, неосуществима.

– Как с лошадьми? – спросил он.

– Неважно. В золотые восьмидесятые чуть не каждому казалось, что он может себе позволить завести лошадь. Теперь не так. Люди стали прижимистыми. Каждый вечер молятся своим богам о том, чтобы не потерять работу.

– Я-то думал, что только богатые держат скаковых лошадей, а богатым безработица вроде бы не грозит?

– Да нет, не только богатые… Но сейчас все меньше. Это как с гольфом. Простой народ перелезает через забор на газоны богатеев.

Они пошли в конюшню. Девушка в жокейском костюме вела в поводу лошадь.

– Только она и осталась, – сказал Стен, – София. Остальных пришлось уволить.

Валландер вспомнил, как несколько лет назад здесь работала девушка, с которой у Стена был роман. Но имя припомнить не удалось. Вроде бы Дженни.

Виден о чем-то коротко переговорил с Софией. Валландер услышал только имя лошади – Черный Треугольник. Его всегда удивляло, какие странные имена дают скаковым лошадям.

Они вошли в конюшню. В стойле била копытом красивая гнедая кобылица.

– Девушка Моей Мечты, – сказал Стен. – Только она и приносит какой-то доход. Все владельцы лошадей поголовно жалуются на цены. Ревизор звонит все чаще и все раньше по утрам. Не знаю, сколько продержусь.

Валландер осторожно погладил морду лошади.

– Раньше всегда обходилось, – сказал он.

Виден покачал головой.

– Не знаю, – сказал он. – На этот раз не уверен. Но за саму ферму пока еще можно получить приличную сумму. И тогда я уеду.

– Куда?

– Упакую чемодан. Потом высплюсь как следует. Буду спать всю ночь. Когда утром проснусь, придумаю куда.

Они пошли к дому, где жил Стен. Там же помещалась контора. Обычно у него царил страшный беспорядок, но на этот раз, к удивлению Валландера, все было прибрано.

Стен перехватил его взгляд.

– Несколько месяцев назад я открыл, что уборка оказывает лечебное воздействие, – сказал он.

– На меня не оказывает, – мрачно сказал Валландер. – Одни боги знают, сколько раз я пытался…

Виден показал на стол с бутылками. Валландер колебался. Врач, Йоранссон, наверняка его бы осудил. Но сейчас он не мог устоять перед соблазном.

К полуночи он сильно захмелел. Они сидели в саду позади дома. Из открытого окна лилась музыка. Стен Виден сидел с закрытыми глазами и дирижировал финалом «Дон Жуана». Валландер думал о Байбе. Одинокий жеребец в загоне стоял неподвижно, кося на них беспокойным глазом.

Музыка кончилась. Стояла неправдоподобная тишина.

– Наши детские мечты уходят, а музыка остается, – сказал Виден. – Сейчас, наверное, очень трудно быть молодым. Я смотрю на девочек, которые у меня работают. На что им надеяться? О чем мечтать? Образования у них нет, уверенностью в себе даже не пахнет. Кому они нужны, если я все продам?

– Швеция стала жесткой страной, – заметил Валландер. – Жесткой и жестокой.

– Как ты, черт побери, выносишь свою работу?

– Не знаю. Но мне не хочется жить в обществе, где за порядкам следят добровольческие дружины. К тому же я не худший полицейский в этой стране.

– Я не об этом спрашиваю.

– Я знаю. И все же я тебе ответил.

Они пошли в дом – становилось сыро. Они договорились, что Валландер возьмет такси, а Стен завтра пригонит его машину. Оставаться ночевать он не захотел.

– Помнишь, когда мы дернули в Германию слушать Вагнера? – спросил Виден. – Это было двадцать пять лет тому назад. Я, кстати, нашел тогдашние снимки. Хочешь посмотреть?

Виден снял деревянную панель возле окна – там был тайник. Он вынул полиэтиленовый пакет со снимками и протянул Валландеру. Тот взял одну фотографию и, увидев себя самого, удивился. Снимок был сделан где-то под Любеком, на автостоянке. Валландер стоял с бутылкой пива в руке, с открытым ртом, словно он что-то кричал фотографу. Другие снимки были в том же роде. Он покачал головой и вернул пакет.

– Нам было весело тогда, – сказал Виден. – Потом, наверное, никогда так весело не было.

Валландер налил себе еще виски. Виден был прав. Никогда потом им так весело не было.

Уже было около часа, когда они позвонили в Стуруп и вызвали такси. У Валландера болела голова. К тому же его подташнивало, а усталость была почти невыносимой.

– Хорошо бы повторить такую поездку в Германию, – сказал Стен Виден.

Они стояли у ворот в ожидании машины.

– Не повторить, нет, – ответил Валландер. – А отправиться в новое путешествие. Правда, у меня нет подворья, которое можно было бы продать.

Подъехало такси. Валландер забрался на заднее сиденье и назвал адрес. Стен Виден стоял у ворот, пока машина не скрылась из виду. Валландер нахохлился в уголке, закрыл глаза и задремал. Но не успели они проехать поворот на Рюдсгорд, его словно током ударило. Сначала он не понял, что его разбудило. Какое-то дремотное видение. Потом вспомнил: Стен Виден стоит у окна и снимает деревянную панель.

Сон как рукой сняло. Сведберг много лет хранил свою тайну – женщину по имени Луиза. Когда Валландер перебирал содержимое его стола, там лежало только несколько старых писем от родителей.

У Сведберга был тайник. Так же, как у Стена Видена.

Он наклонился к водителю и изменил адрес – не Мариагатан, а Главная площадь. В половине второго он вышел из такси. Ключи от квартиры Сведберга лежали у него в кармане. Он вспомнил, что в аптечном шкафчике в ванной у Сведберга он видел таблетки от головной боли.

Он отпер квартиру, задержал дыхание и вслушался.

Потом растворил несколько таблеток в воде и выпил. С улицы донеслись веселые молодые голоса, потом все снова стихло. Он поставил стакан на мойку и начал искать тайник. Без четверти три он его нашел, приподняв линолеум под комодом в спальне. Валландер поставил на пол настольную лампу и заглянул. В небольшом углублении лежал коричневый конверт. Он взял его и вышел в кухню. Конверт был не заклеен. Он вытащил содержимое.

Как и Стен Виден, Сведберг обращался со старыми фотографиями, как с драгоценностями.

В конверте лежали два снимка. На одном был портрет женщины, сделанный, скорее всего, в фотоателье.

На другом снимке несколько молодых людей, сидя в тени дерева, приветственно поднимали бокалы.

Обычная молодежная идиллия. Но кое-что было и необычным.

Молодые люди были в маскарадных костюмах, словно их праздник проходил в давно прошедшие времена.

Валландер надел очки.

Почему-то у него заболел живот.

Он вспомнил, что в одном из ящиков письменного стола у Сведберга лежала лупа, сходил и принес.

Что– то было знакомое в этих лицах, особенно знакомой казалось лицо девушки, сидевшей крайней справа.

Он не сразу ее узнал, хотя совсем недавно видел ее фото. Но там она была одета вполне обычно.

Это была Астрид Хильстрём.

Валландер положил фотографию на стол.

Где– то пробило три часа.

9

В шесть утра в субботу десятого августа Валландер не выдержал. Он ходил взад-вперед по квартире, встревоженный и возбужденный, не в состоянии ни думать, ни спать. На столе в кухне лежали два найденных у Сведберга снимка. Они буквально жгли ему карман, пока он шел по пустынным ночным улицам домой на Мариагатан. Только снимая куртку, он заметил, что она мокрая – должно быть, моросило, а он даже и не заметил.

Эти фотографии, найденные в тайнике у Сведберга, имели решающее значение, хотя он пока и не мог сообразить, для чего именно. Но тревога и страх, что прежде ощущались лишь как смутное дурное предчувствие, теперь обрушились на него в полную мощь. Дело, которое и делом-то не было, трое исчезнувших молодых людей, по-видимому, беззаботно путешествующих по Европе, – эти трое вдруг возникли в совершенно другом деле, в следствии об убийстве офицера полиции, самом тяжком преступлении за всю историю Истадской полиции. Убили одного из них, одного из их ближнего круга. За несколько часов, прошедших после того, как обнаружился тайник, Валландер успел создать тысячу версий, одна другой глупее, темнее и противоречивее. У него в руках была решающая улика, беда только, что он понятия не имел, как ее истолковать.

О чем говорили эти снимки? Фотография Луизы была черно-белой, ребят в маскарадных костюмах – цветной. Автоматически впечатанной даты на обороте нет. Значит ли это, что снимки отпечатаны в какой-то домашней фотолаборатории? Или есть фотолаборатории, где машины не впечатывают дату? Формат обычный. Он попытался определить, сделаны снимки профессионалом или любителем. Валландер по опыту знал, что фотографии, отпечатанные в домашних условиях, часто деформируются. Вопросов было много, и он скоро понял, что сам на них ответить не в состоянии.

Еще он пытался понять, что эти снимки говорят о том, кто их сделал. Ему показалось, что можно с определенной долей уверенности исходить из того, что снимали разные люди. Может быть, Сведберг сфотографировал Луизу сам? Во всяком случае, выражение ее лица ни о чем таком не говорило. Снимок молодых людей тоже нельзя было назвать особо выразительным. Никакой сознательной композиции ему уловить не удалось. Кто-то поднял камеру, попросил секунду внимания и нажал затвор. Ему подумалось, что где-то есть и другие снимки – тот, что лежал у него на столе, был просто одним из серии праздничных фотографий. Но где эти другие снимки?

И больше всего его беспокоила нелепость самой этой связи. Известно, что Сведберг перед отпуском пытался расследовать дело об исчезнувших ребятах. Почему он решил им заняться? И если уж решил, то почему тайком?

Откуда взялась фотография пирующей молодежи? Где она сделана?

И это женское лицо. Вряд ли это кто-то другой, он был почти уверен, что на снимке он видит Луизу. Валландер долго изучал портрет. Женщина лет сорока, чуть моложе Сведберга. Если они встретились, предположим, лет десять назад, ей было тридцать, а Сведбергу – тридцать пять. Что ж, вполне естественно. Волосы темные, прямые, такая прическа, кажется, называется «паж». Тонкий нос, узкое лицо, на губах – еле заметная улыбка.

Улыбка Моны Лизы. Но глаза у женщины на снимке не улыбались. Совершенно гладкая кожа. Он не мог понять – то ли снимок подретуширован, то ли это просто тщательно нанесенный макияж.

И еще что-то было в этом снимке, что-то ускользающее, но он напрасно пытался сообразить, что именно. Странно – изображение лежит перед ним на столе, и в то же время его как бы и нет…

На обороте ничего не написано. Ни загнутых уголков, ни следов пальцев – новенькие, словно их никто и никогда не брал в руки.

Я нашел два снимка, которые никто никогда не рассматривал, подумал он. Два снимка без отпечатков пальцев, оба – словно неразрезанные книги.

Он дождался шести часов и позвонил Мартинссону – тот вставал очень рано.

– Надеюсь, не разбудил, – сказал Валландер.

– Если бы ты позвонил мне в десять вечера, наверняка разбудил бы. Но не в шесть утра. Я иду в сад – хочу прополоть клумбы.

Валландер сразу, без лишних слов рассказал о найденных снимках. Мартинссон выслушал, не задавая вопросов.

– Нам надо встретиться как можно быстрее, – закончил Валландер. – Не в девять. Через час, в семь.

– Ты говорил с остальными?

– Ты первый.

– Кого ты хочешь видеть на оперативке?

– Всех. Включая Нюберга.

– Нюбергу будешь звонить сам. Он по утрам зол как собака. Если я с ним поговорю, уже не смогу спокойно выпить кофе.

Мартинссон взял на себя Анн-Бритт и Ханссона, Валландер – остальных.

Нюберг и вправду был заспан и зол.

– Оперативка в семь.

– Что-то произошло? Или опять очередной кретинизм?

– В семь часов, – повторил Валландер. – А если ты считаешь своих коллег кретинами или тебе охота поспать, можешь, обращаться в профсоюз.

Он поставил кофе. Нет, зря он так с Нюбергом. Позвонил Лизе Хольгерссон – та сказала, что обязательно придет.

Он взял кофе и вышел на балкон. Термометр обещал еще один теплый день. В прихожей что-то звякнуло. Он вышел посмотреть – на полу лежали ключи от машины. После такой ночи, подумал он. Стен все-таки удивительный парень.

Он чувствовал страшную усталость. И с отвращением представил себе маленькие белые островки сахара, дрейфующие по его сосудам.

В половине седьмого Валландер запер за собой дверь. На лестнице он столкнулся с почтальоном, пожилым мужчиной по имени Стефанссон. Тот приехал на велосипеде – на штанинах были зажимы.

– Опоздал маленько, – извинился Стефанссон, – только я здесь ни при чем. Что-то случилось с машиной в типографии.

– Случайно, не ты разносишь газеты на Малой Норрегатан? – спросил Валландер.

Стефанссон тут же сообразил, к чему он клонит.

– Ты имеешь в виду это убийство полицейского?

– Да.

– Есть у нас тетушка по имени Сельма. Старейший почтальон в Истаде. Она работает с 1949 года. Сколько это будет? Сорок девять лет?

– Сельма – а дальше?

– Нюландер.

Стефанссон протянул ему газету:

– Тут о тебе написано.

– Брось в щель. – Валландер отвел его руку. – Я все равно не успею прочитать до вечера.

Он бы совершенно спокойно успел дойти до полиции пешком, но, секунду поколебавшись, двинулся к машине. Начало новой жизни подождет еще денек.

На стоянку одновременно с ним подъехала Анн-Бритт Хёглунд.

– Почту Сведбергу приносит Сельма Нюландер, – сказал он, – но ты, наверное, ее уже разыскала.

– Она из тех немногих чудаков, у кого нет домашнего телефона.

Валландер вспомнил Стуре Бьорклунда – тот тоже собирался выбросить телефон. Может быть, теперь такая мода?

Они направились в комнату для совещаний. Валландер, дойдя до двери, круто развернулся и пошел за кофе. Потом постоял немного в коридоре, собираясь с мыслями. Обычно он тщательно готовился к оперативкам, но на этот раз решил просто выложить на стол снимки и начать обсуждение.

Он закрыл за собой дверь и уселся на свое обычное место. Стул Сведберга пустовал. Валландер достал из внутреннего кармана конверт со снимками и коротко рассказал о своей находке, не упоминая, впрочем, что мысль о тайнике пришла ему в голову, когда он, крепко подвыпив, ехал от Стена Видена на такси. С тех пор как шесть лет назад его машину остановили сотрудники и обнаружили, что он пьян, он избегал всяких разговоров на тему выпивки.

Ханссон полез за эпидиаскопом.

– Я хочу, чтобы вы знали, – сказал Валландер. – Девушка справа – Астрид Хильстрём. Одна из тех, кто заявлен пропавшими с Иванова дня.

Он положил снимки в проектор. Все молчали. Валландер ждал, пользуясь случаем еще раз рассмотреть увеличенные фотографии. Ничего нового, впрочем, не обнаружил – он и ночью рассматривал их под лупой.

Первым нарушил молчание Мартинссон:

– Что ж, мы должны признать, что у Сведберга был хороший вкус. Эта дама, без сомнения, красива. Может быть, кто-нибудь с ней знаком? Истад – маленький город.

Нет, никто ее раньше не видел.

Никто не опознал и троих молодых людей на групповом снимке. Все согласились, что крайней справа сидит Астрид Хильстрём – в деле был ее снимок, очень похожий. Там она, правда, была одета совершенно обычно.

– Это что, маскарад? – спросила Лиза Хольгерссон. – Какой век они изображают?

– Семнадцатый, – уверенно сказал Ханссон.

Валландер удивился:

– Почему ты так думаешь?

– Нет, скорее восемнадцатый, – тут же поправился Ханссон.

– Я бы поставила на шестнадцатый, – сказала Анн-Бритт. – Эпоха Густава Васы. Тогда так одевались – рукава с буфами, трико.

– Это точно? – спросил Валландер.

– Конечно нет. Я просто так думаю.

– Давайте не будем гадать, – сказал он. – Тем более что это не так важно – во что они вырядились. Важнее другой вопрос – зачем? Но до этого мы еще не добрались.

Он оглядел комнату.

– Фото женщины лет сорока. Фото группы молодых людей в старинных костюмах. Одна из них – Астрид Хильстрём. Она исчезла в ночь Иванова дня. Хотя, конечно, не исключено, что она вместе с двумя другими путешествует по Европе. Это наш исходный пункт. Я нашел эти снимки в тайнике у Сведберга, которого убили. Но начнем мы все же с событий Иванова дня.

У них ушло не меньше трех часов, чтобы просмотреть все материалы. Надо было сформулировать новые вопросы и распределить обязанности так, чтобы как можно скорее на эти вопросы ответить. Через два часа Валландер предложил устроить короткий перерыв. Все, кроме Лизы Хольгерссон, сходили за кофе, после чего продолжили заседание. Контуры следствия постепенно прояснялись. В четверть одиннадцатого стало ясно, что дальше двигаться некуда.

Лиза Хольгерссон в основном молчала. Собственно, она почти всегда молчала на оперативных совещаниях. Она слишком уважала опыт и знания коллег.

Но сейчас она попросила слова.

– Что могло случиться с этими ребятами? – спросила она. – Прошло уже много времени, два с половиной месяца, любой несчастный случай давно бы уже выплыл так или иначе.

– Я не знаю, – сказал Валландер. – Я думаю, что и в самом деле что-то случилось только по одной причине – мать говорит, что открытки, посланные ей, подделаны. Мотив подделки совершенно непонятен. Зачем подделывать открытки?

– Чтобы скрыть преступление, – неожиданно сказал до этого почти все время молчавший Нюберг.

Стало тихо. Валландер внимательно посмотрел на Нюберга и медленно кивнул.

– И не просто преступление, – сказал он. – Исчезнувшие люди или возвращаются, или исчезают навсегда. Поэтому за этими открытками может стоять только одно. Мне, во всяком случае, ничего иного в голову не приходит – их подделали для того, чтобы скрыть, что Буге, Норман и Хильстрём давно мертвы.

– И еще один вывод, – сказала Анн-Бритт. – Тот, кто посылал открытки, прекрасно знает, что произошло на самом деле.

– И не только это, – добавил Валландер. – Он не просто знает, что произошло, он их и убил. Преступник знает их имена и домашние адреса, умеет имитировать их почерк.

Он готовил окончательный вывод.

– Эти подделанные открытки ведут нас к убийству. Есть все основания думать, что эти трое ребят стали жертвой спланированного и хладнокровного убийства.

В комнате воцарилось тяжелое молчание. Валландер знал уже, что скажет, но выжидал, может быть, у кого-то есть иные соображения.

В коридоре кто-то громко засмеялся. Нюберг звучно высморкался. Ханссон уставился на стол, Мартинссон барабанил пальцами по столу. Анн-Бритт и Лиза Хольгерссон молча смотрели на него. Мои союзницы, подумал Валландер.

– Будем рассуждать, – сказал он наконец. – Попробуем представить себе все возможные версии. Одна из них очень неприятна и даже трудновообразима. Но мы не можем умалчивать о роли Сведберга в этой истории. Мы знаем, что у него была фотография Астрид Хильстрём с друзьями, мы знаем, что он почему-то хранил ее в тайнике. Мы также знаем, что он втихомолку занимался этими ребятами. Правда, что именно заставляло его это делать, мы не знаем. Ребят по-прежнему нет, а Сведберг убит. Это мог быть обычный взлом, но не исключено, что кто-то что-то искал. Может быть, именно эти фотографии. Но есть и еще одна возможность, и мы не имеем права о ней забывать – Сведберг сам был как-то замешан в этой истории.

Ханссон с силой швырнул ручку на стол.

– Этого не может быть! – сказал он с возмущением. – Нашего ближайшего сотрудника зверски убили. Мы сидим здесь и пытаемся додуматься, кто это сделал. А ты говоришь, Сведберг сам был замешан в преступлении, может быть, еще более тяжком.

– Именно так мы и должны рассуждать, – жестко сказал Валландер. – Это одна из версий.

– Ты, конечно, прав, – сказал Нюберг, – как это ни тяжело. Но после той истории в Бельгии никто не гарантирует, что подобное не может случиться и у нас.

Нюберг знал, о чем говорит. Расследование дела группы бельгийских педофилов, насиловавших и убивавших малолетних детей, показало, что банда укоренилась и в политических, и в полицейских кругах. Пока еще не все было ясно, но никто не сомневался, что в процессе расследования вскроются еще более чудовищные факты.

Он кивком попросил Нюберга продолжать.

– Мне непонятно, – сказал тот, – какова роль во всей истории этой женщины, Луизы.

– И никому не понятно, – сказал Валландер. – Нам надо сейчас идти вперед как можно более широким фронтом и попытаться получить ответ на самые важные вопросы. Один из таких вопросов – кто эта женщина.

С тяжелой душой они распределили задания. Всем было понятно, что работать придется круглые сутки. Лиза Хольгерссон обещала выделить для следственной группы еще несколько человек.

В половине одиннадцатого они разошлись, договорившись еще раз собраться к вечеру. Мартинссон уже звонил жене и объяснял, что он не сможет сегодня пойти в гости. Валландер сидел неподвижно. Ему хотелось в туалет, но он чувствовал себя таким усталым, что не мог подняться. Охота началась, подумал он. Каждое расследование убийства – это как прочесывание леса. Только ищем мы не заблудившегося в этом лесу. Мы ищем ясность.

Он знаком попросил Анн-Бритт задержаться. Когда они остались одни, она прикрыла дверь – тоже по его просьбе.

– Хотелось бы услышать твое мнение, – сказал он.

– Кое о чем я даже думать не хочу.

– И никто не хочет. Несколько часов назад Сведберг был для нас близким сотрудником, зверски убитым неизвестным преступником. Теперь вся перспектива изменилась. Теперь может оказаться, что он и сам как-то замешан в еще худшем преступлении.

– Неужели ты так считаешь?

– Нет. Но я должен проверить и эту, на первый взгляд совершенно немыслимую версию.

– А что могло случиться?.

– Это я и хотел у тебя спросить.

– Ясно, что между Сведбергом и пропавшими есть какая-то связь.

– Не так. Есть связь между Сведбергом и Астрид Хильстрём. Пока ничего другого мы не знаем.

Она кивнула:

– Ты прав. Сведберг и Астрид Хильстрём. Дочка беспокойной мамы.

– А что ты видишь еще?

– Я вижу, что мы не знали Сведберга. Он был не таким, как мы о нем думали.

Валландер прицепился к ее фразе.

– А как мы о нем думали?

Она подумала, прежде чем ответить:

– Мы думали, что он такой, каким казался.

– А каким он казался?

– Доступным, открытым. Надежным.

– То есть он вдруг оказался недоступным, замкнутым и ненадежным? Ты это имеешь в виду?

– Не совсем. Но что-то вроде этого.

– У него была тайная любовная связь. Женщина, которую, скорее всего, зовут Луиза. Мы теперь знаем, как она выглядит.

Валландер тяжело поднялся и включил проектор. На экране возникло женское лицо.

– Мне кажется, в этом портрете есть что-то странное, только не могу понять что.

Анн– Бритт задумалась, и ему показалось, что его высказывание ее не удивило.

– Что-то с волосами. Не знаю что.

– Мы должны ее найти, – сказал Валландер. – И мы ее найдем.

Он сменил снимок и посмотрел на нее.

– Мне почему-то кажется, что это шестнадцатый век, – сказала она неуверенно. – У меня дома есть про это книга – как менялась мода. Но я могу и ошибаться.

– А что ты еще видишь?

– Молодые ребята. Веселые, под хмельком.

Валландер вдруг вспомнил фотографию, показанную ему накануне Стеном Виденом. Они тогда ездили в Германию. Он сам с бутылкой пива в руке, изрядно под мухой.

Точно как эти юнцы.

– А еще что?

– Парень, второй слева, что-то кричит фотографу.

– Где они?

– Где-то на природе. На заднем плане кусты, даже деревья. Тень падает слева.

– Перед ними скатерть с едой. Они в костюмах. Что это значит?

– Маскарад. Праздник.

– Давай предположим, что это летом. Даже на снимке видно, что жарко. Это вполне может быть день летнего солнцестояния. Иванов день. Но не в этом году. Норман на снимке нет. Только Астрид Хильстрём.

– По-моему, она даже выглядит здесь помладше.

– Мне тоже так кажется, – согласился Валландер. – Снимок сделан год или два назад.

– Ничто не указывает на какую-то угрозу, – продолжила она. – Они веселы и беззаботны, какими и положено быть в этом возрасте. Жизнь бесконечна, скорби преходящи.

– У меня странное чувство, – сказал Валландер, – что мы никогда ни с чем подобным не сталкивались. Сведберг, ясное дело, центр тяжести всего следствия. Но я не вижу, куда двигаться. Компас сломался.

– И еще подсознательный страх, что Сведберг в чем-то замешан.

– Ильва Бринк сказала вчера странную вещь. Сведберг якобы утверждал, что я был его лучшим другом. Что лучше меня у него в жизни друга не было.

Она посмотрела на него внимательно:

– Тебя это удивляет?

– Конечно.

– Он к тому же старался брать с тебя пример. Это все знали.

Валландер выключил проектор и положил снимки в конверт.

– А если теперь окажется, что Сведберг был не тем, за кого мы его принимали? Значит, это касается и его отношения ко мне.

– То есть на самом деле он тебя ненавидел?

Валландер поморщился:

– Не думаю. Хотя наверняка ничего сказать не могу.

Они вышли из комнаты. Анн-Бритт понесла конверт со снимками Нюбергу – на предмет возможных дактилоскопических находок. По пути она собиралась снять копии.

Валландер пошел в туалет. Моча была совершенно прозрачной. Потом пошел в столовую и выпил чуть не литр воды.

По принятой ими рабочей схеме Валландер должен был начать с разговора с Евой Хильстрём, а также еще раз съездить к Стуре Бьорклунду в Хедескугу.

Он прошел к себе. Положил руку на телефон и решил начать с Евы Хильстрём. Не звонить, а просто зайти. Появилась Анн-Бритт с увеличенными копиями фотографий. Лица на снимке теперь видны были очень крупно.

В двенадцать часов он вышел из полиции. В приемной кто-то сказал, что на улице двадцать три градуса. Он снял куртку.

Ева Хильстрём жила почти у самой восточной границы города. Он оставил машину у калитки. Дом был очень большой, построенный, по-видимому, в начале двадцатого века. Ухоженный сад. Он позвонил в дверь. Ева Хильстрём открыла – и вздрогнула, увидев его.

– Ничего не случилось, – заверил ее Валландер, чтобы она не подумала, что он пришел подтвердить ее худшие опасения. – Я просто хочу задать еще несколько вопросов.

Она провела его в большой холл. Сильно пахло чем-то химическим. Ева Хильстрём была босиком, в тренировочном костюме. Она по-прежнему смотрела на него с тревогой.

– Надеюсь, что не помешал, – сказал Валландер.

Она что-то пробормотала, что именно, он не расслышал, и пригласила его в гостиную. Мебель и картины на стенах явно были дорогими. По-видимому, семья Хильстрём живет в достатке. Он послушно сел на указанный ею диван.

– Могу я вас чем-нибудь угостить?

Валландер покачал головой. Ему очень хотелось пить, но попросить стакан воды он почему-то постеснялся.

Она присела на краешек стула. Валландеру она почему-то напоминала бегуна в стартовой позиции, готового в любой момент сорваться с места. Он вынул копии фотографий. Сначала он показал портрет женщины. Она бросила быстрый взгляд и поглядела на него вопросительно:

– Кто это?

– То есть вы ее не знаете?

– Какое она имеет отношение к Астрид?

Тон, каким это было сказано, был откровенно враждебным. Валландер понял, что надо искать другой подход.

– Полиция вынуждена иногда задавать некоторое количество рутинных вопросов, – сухо сказал он. – Я показываю вам снимок и спрашиваю: знакома ли вам эта женщина?

– Кто это?

– Отвечайте на мой вопрос.

– Никогда ее не видела.

– Значит, с этим покончено.

Она хотела еще что-то спросить, но в этот миг он выложил вторую копию. Она глянула, резко встала со стула, словно услышала сигнал к старту, и, ничего не говоря, вышла из комнаты. Через минуту она появилась и протянула ничего не понимавшему Валландеру снимок.

– Ксерокопии всегда хуже оригинала, – сказала она.

Это был тот же снимок, что он нашел у Сведберга.

У него появилось чувство, что сейчас он узнает что-то важное.

– Расскажите об этом снимке, – попросил он. – Когда и где он сделан? Кто остальные?

– Где снимали, я не знаю, – сказала она. – Где-то на Эстерлене. Может быть, у Бресарпских холмов. Снимок мне подарила Астрид.

– А когда?

– Прошлым летом. В июле. У Магнуса был день рождения.

– У Магнуса?

Она показала на парня, который что-то кричал в камеру. Валландер достал блокнот, удивившись, что не забыл его на работе.

– Магнус – а фамилия?

– Магнус Хольмгрен. Живет в Треллеборге.

– А кто остальные?

Он записал имена и адреса. Вдруг его осенило.

– А кто снимал?

– У Астрид камера с автоспуском.

– То есть это она снимала?

– Я же сказала – камера с автоспуском.

Валландер помолчал.

– Значит, они празднуют день рождения Магнуса. А почему они в костюмах?

– Так у них заведено. По-моему, очень мило. Не вижу в этом ничего странного.

– И я не вижу. Но спросить обязан.

Она закурила сигарету. Валландер почувствовал: она вот-вот сорвется.

– Значит, у Астрид много друзей.

– Не так много. Но хороших.

Она показала на одну из девушек на снимке:

– Иса тоже должна была быть с ними. На Иванов день, я хочу сказать. Но она заболела.

Он не сразу понял, что она имеет в виду. Потом показал на снимок:

– Значит, эта девушка собиралась с ними праздновать Иванов день?

– Я же говорю – она заболела.

– И их осталось только трое? Собрались где-то отметить Иванов день и ни с того ни с сего поехали в Европу?

– Да.

Он проверил свои записи.

– Иса Эденгрен, значит, живет в Скорбю?

– Ее отец – предприниматель.

– И что она говорит об этом путешествии в Европу?

– Что заранее они ничего такого не обсуждали. Но она уверена, что они уехали. Они всегда брали с собой паспорта, когда встречались.

– А она получала открытки?

– Нет.

– Она не считает, что это странно?

– Считает.

Ева Хильстрём погасила сигарету.

– Что-то случилось, – сказала она. – Я не знаю что, но что-то случилось. Что-то серьезное. Они никуда не уезжали. Они где-то здесь.

В глазах ее появились слезы.

– Почему мне никто не верит? Только один человек меня по-настоящему выслушал и принял всерьез. Но теперь это не имеет значения.

Валландер затаил дыхание.

– Вы сказали, что вас выслушал по-настоящему только один человек. Я правильно понял?

– Да.

– Вы имеете в виду полицейского, который приходил в конце июня?

Она посмотрела на него удивленно:

– И не только тогда. Он приходил много раз. В июле чуть не каждую неделю. И в августе несколько раз.

– Следователь по имени Сведберг?

– Почему именно он погиб? Только он меня и слушал. Он тоже был очень встревожен.

Валландер молчал.

Ему просто нечего было сказать.

10

Ветра почти не было.

Изредка налетали легкие, почти неощутимые порывы.

Чтобы скоротать время, он, стоя под деревом, считал эти дуновения, радуясь приятной прохладе. Надо бы включить и эту желанную прохладу в список несомненных радостей жизни. В список вещей, делающих человека счастливым.

Уже несколько часов он стоял почти неподвижно, укрывшись в тени большого дерева. То, что он пришел заранее, что у него много времени, тоже приносило чувство удовлетворения.

В этот субботний августовский вечер было по-прежнему тепло.

Проснувшись утром, он уже знал – ждать больше нельзя. Пришло время. Как обычно, он спал ровно восемь часов, ни больше ни меньше. Решение было принято во сне. Именно сегодня он должен вернуть им реальность, дать понять, что произошло пятьдесят один день назад. Пусть смотрят.

Он встал в пять. Своих привычек он не менял, даром что сегодня выходной. Выпив чашку особого чая, который он выписывал прямо из Шанхая, он разложил в гостиной красный коврик и сделал утреннюю гимнастику. Через двадцать минут проверил пульс, записал результат в журнал и принял душ.

В четверть седьмого он уже сидел за письменным столом. Сегодня он собирался прочитать подробнейший доклад, который заказал отделу занятости. В докладе обсуждались различные меры борьбы с растущей безработицей.

Он читал внимательно, подчеркивая заинтересовавшие его места и делая замечания на полях. Ничего нового или неожиданного не было. Все выводы, сделанные чиновниками на основании анализа статистических данных, он знал и без них.

Он отложил ручку и попытался представить себе этих анонимных бюрократов, старательно формулирующих бессмысленные фразы доклада. Эти не рискуют остаться без работы, подумал он. Им не дано счастье видеть бытие насквозь, как видит он. Только это и делает человека человеком.

Он читал до девяти. Потом оделся и пошел в магазин. Вернувшись, приготовил себе обед и пару часов поспал.

В два он уже был на ногах. В его спальне была великолепная звукоизоляция. Это обошлось ему очень дорого, но он ни на секунду не пожалел о затраченных деньгах. Ни единый звук не проникал с улицы. Окна были заложены. Кондиционер работал совершенно беззвучно, поставляя воздух именно той температуры и влажности, какая необходима. На стене помещалось световое табло, изображающее земной шар. Он с удовольствием наблюдал, как он вращается вокруг солнца. Эта комната – центр его мира. Здесь он может думать без помех. О том, что произошло, и о том, что еще произойдет.

Комната со звукоизоляцией. Здесь царит абсолютная ясность, ясность, которой никогда не достичь в другом месте.

Здесь ему не надо размышлять, кто он такой. И о том, прав ли он.

Что справедливости на земле не было и нет.

Это была конференция в каком-то отеле в горах в Емтланде. Шеф инженерной конторы, где он тогда работал, внезапно появился в дверях. Человек заболел, сказал шеф, так что вместо него поедешь ты. Конечно, пришлось согласиться, несмотря на собственные планы на те выходные. Он сказал «да», потому что не хотелось разочаровывать шефа, хотелось показать, что тот не ошибся – никто лучше его не справится с поручением. Обсуждалась новая цифровая техника. Председательствовал пожилой человек, в свое время немало сделавший для усовершенствования механических кассовых аппаратов, изготовляемых в Отвидаберге. Он говорил о новой технической эре, и все сидели, склонившись над своими блокнотами.

В один из вечеров – кажется, это был последний вечер конференции – все пошли в сауну. Он не любил сауну, он не любил показываться голым перед другими мужчинами. Он просто-напросто не знал, как себя вести. Поэтому, пока остальные парились, он сидел в баре. Потом они выпивали. Кто-то поделился опытом, как удобнее всего увольнять сотрудников. Все они были какие-то начальники, все, кроме него, рядового инженера. Потом пошли истории на эту тему – одна за другой, и все поглядывали на него. Он не знал, что сказать. Он сам никогда никого не увольнял. Мысль о том, что в один прекрасный день он может потерять работу, тоже не приходила ему в голову. Он получил образование, он знал свое дело, он еще не выплатил учебный заем.

Поэтому он просто поддакивал начальству.

Потом, когда разразилась катастрофа, он вспомнил одну из историй, рассказанных тогда в баре. Какой-то прыщ из Турсхеллы рассказал, как он вызвал одного из своих верных помощников и сказал:

– Не знаю, как бы мы обходились без тебя все эти годы.

И начал хохотать.

– Отличный способ, – сказал он, отсмеявшись. – Старикана просто распирало от гордости. Дальше все элементарно. Я только сказал, что с завтрашнего дня, как это ни тяжко, мы постараемся обойтись без него.

Потом ему это часто вспоминалось. Если бы он мог, он поехал бы в Турсхеллу и убил бы мерзавца, что выбросил на улицу преданного сотрудника, а потом еще и похвалялся этим.

В три часа он вышел на улицу. Выехал на машине из города и повернул на восток. На стоянке в Нюбрустранде он дождался, пока никого не будет рядом, проворно пересел в другую машину и уехал. Перед тем, как выехать на главную дорогу, он надел темные очки и глубоко надвинул на лоб бейсболку. Было жарко, но он не опускал стекол. У него были очень чувствительные придаточные пазухи, и он не хотел заработать гайморит на сквозняке.

Подъехав к национальному парку, он понял, что ему повезло. Здесь не было ни одной машины. Это означало, что ему не надо прикручивать фальшивые номера. Поскольку шел уже пятый час, он мог смело рассчитывать, что в этот субботний вечер здесь никто не появится. Он наблюдал за входом в парк уже несколько суббот и знал, что по вечерам посетителей практически не бывает, во всяком случае, после восьми. Он достал из багажника сумку с инструментами. Не забыл и бутерброды, и термос с чаем. Огляделся, прислушался, нашел нужную тропинку и спрятался в лесу.

Слабые, еле заметные дуновения ветерка. Но кожей лица он все равно их ощущал. Он их насчитал двадцать семь. Посмотрел на часы – он стоял довольно долго, было уже без трех восемь. Никто за это время не появился, ни один человек не прошел мимо его укрытия. Около семи где-то залаяла собака. И все. Он знал, что это значит – парк пуст. Ему никто не помешает.

Как он и предвидел.

Он снова посмотрел на часы. Одна минута девятого. Он решил подождать еще пятнадцать минут.

В четверть девятого он осторожно спустился по склону и оказался в густом кустарнике. Через несколько минут он был на месте. Первым делом он удостоверился, что за это время здесь никого не было, – в тот раз, уходя, он натянул нитку между двумя деревьями, между которыми был единственный проход на поляну. Нитка была цела. Потом достал складную лопатку и начал копать. Он копал споро, но не торопясь, стараясь не напрягаться. Он вовсе не хотел вспотеть и простудиться. После каждого восьмого удара лопатой он останавливался и прислушивался. У него ушло двадцать минут, чтобы снять верхний слой слежавшегося дерна, покрывавшего брезент. Прежде чем откинуть полотнище, он мазнул под носом ментоловым маслом и надел хирургическую маску. Потом вытащил брезент и аккуратно сложил его в сумку. В яме лежало три резиновых мешка. Запаха не было, значит, он все сделал правильно, мешки оказались герметичны. Он поднял один из мешков и отнес его на край поляны, туда, где они тогда сидели. Благодаря постоянным тренировкам сил у него было достаточно – не больше десяти минут ушло, чтобы перетащить все три мешка. Затем он положил снятый дерн на место и тщательно затоптал. То и дело, через равные промежутки времени, он прерывал работу и вслушивался.

Потом он пошел к дереву, под которым лежали мешки. Из сумки достал скатерть, бокалы и полусгнившие остатки еды – он сохранил все это в своем чулане.

Затем он развязал мешки и вытащил из них трупы. Парики были уже не такими белыми. Пятна крови посерели. Он рассадил их по местам, стараясь, чтобы все было так, как на сделанной им тогда фотографии.

Оглядев свою работу, он налил в их бокалы немного вина.

Прислушался.

Тишина.

Он забрал мешки, втиснул их в сумку и покинул поляну. Только отойдя на приличное расстояние, он снял маску и стер ментол с верхней губы. По дороге назад ему никто не встретился. Других машин на стоянке не было. Он добрался до Нюбрустранда, сменил машину и поехал в Истад. Было около десяти часов. Он не сразу отправился домой, а проехал еще немного по шоссе на Треллеборг. Выбрав укромное место у воды, он сложил брезент и два мешка в третий, сунул туда же несколько заранее припасенных кусков чугунной трубы и бросил мешок в воду. Тот немедленно пошел ко дну.

Потом он вернулся домой. Сжег маску в камине, выбросил в мусоропровод башмаки. Пузырек с ментоловым маслом поставил на свое место на полочке в ванной. Затем принял душ и тщательно вымылся дезинфицирующим мылом.

Потом он пил чай. Заглянул в банку и записал на висевшей в кухне грифельной доске, что на этой же неделе надо отправить заказ в Шанхай. Немного посмотрел телевизор – шла передача о бездомных. Ничего нового он не услышал.

В полночь он присел за кухонный стол. Перед ним лежала пачка писем.

Настала пора двигаться дальше. Он вскрыл лежащее сверху письмо и углубился в чтение.

Валландер покинул виллу Хильстрёмов в половине второго. Он решил сразу поехать в Скорбю, где жила Иса Эденгрен. Та самая девушка, которая, по словам Евы Хильстрём, тоже должна была отмечать с друзьями праздник лета, но заболела. Нужно спросить Еву, почему она сама ничего не рассказывала. Валландера все время мучило чувство вины, что он не забил тревогу раньше, не понял, что с ребятами случилось что-то серьезное.

Он остановился у кондитерской рядом с автовокзалом, съел бутерброд и запил его водой. О том, что ему следует попросить бутерброд без масла, он вспомнил слишком поздно. Напротив него за соседним столиком сидел какой-то мужчина и внимательно его разглядывал. Узнал меня, решил Валландер. Теперь пойдут слухи, что главный следователь, вместо того, чтобы искать убийцу своего товарища по работе, сидит и часами счищает масло с хлеба. Валландер вздохнул. Он никак не может привыкнуть к сплетням.

Он выпил чашку кофе, забежал в туалет и пошел к машине. Вырулив за город, он решил проехать по проселку мимо озера Бьерешё. Не успел он свернуть с шоссе, как зажужжал мобильник Он съехал на обочину. Это была Анн-Бритт Хёглунд.

– Я была у родителей Лены Норман, – сказала она. – Кажется, удалось узнать нечто важное.

Валландер прижал трубку к уху.

– По-видимому, на их празднике не хватало одного человека, – сказала она.

– Я знаю. К ней я и еду.

– К Исе Эденгрен?

– Именно к ней. Ева Хильстрём показала мне такую же фотографию, как у Сведберга. Снимок сделан с автоспуском в прошлом году.

– Похоже, Сведберг все время нас опережает.

– В чем-то мы его догнали, – возразил Валландер. – Что еще?

– Было несколько звонков, но, в общем, ничего существенного.

– Сделай одолжение, – попросил Валландер. – Позвони Ильве Бринк и спроси, какого размера был телескоп. И сколько он весил. Не понимаю, куда он подевался.

– Ты уже отбросил мысль о взломе?

– Мы ничего не отбрасываем. Но если человек тащит телескоп, кто-то же должен обратить на это внимание.

– Ты хочешь, чтобы я позвонила Ильве сразу, или это может подождать? Я сейчас еду в Треллеборг поговорить с парнем с той фотографии.

– Тогда можно подождать, – сказал Валландер. – А другой парень?

– Туда поедут Мартинссон и Ханссон. Я дала им данные. Они сейчас в Симрисхамне, беседуют с семейством Буге.

Валландер удовлетворенно кивнул:

– Замечательно, если мы найдем их всех уже сегодня. Вечером, как мне кажется, мы будем знать намного больше, чем знали утром.

Он нажал кнопку отбоя. Вскоре он въехал в Скорбю. Ева Хильстрём подробно описала ему дорогу. Из ее рассказов он понял, что у отца Исы очень большой хутор, к тому же несколько бульдозеров.

Валландер проехал по аллее и остановился. Впереди высился двухэтажный дом; во дворе стоял БМВ. Он вышел из машины и позвонил в дверь. Никто не открыл. Он позвонил еще раз и постучал. Было уже два часа дня. Он почувствовал, что вспотел. Позвонил еще раз. По-прежнему безрезультатно. Он обошел дом… Вокруг был старинный сад с ухоженными фруктовыми деревьями. Бассейн, садовая мебель, по-видимому, дорогая. В глубине сада стоял небольшой павильон, почти скрытый кустами и ветвями деревьев. Валландер огляделся и пошел к павильону. Зеленая дверь была приоткрыта. Он постучал – ответа не было. Он открыл дверь. Гардины опущены, в комнате – полумгла.

Как только глаза его привыкли к темноте, он обнаружил, что он в павильоне не один. На диване кто-то спал, натянув на голову одеяло, так что видны были только черные волосы. Валландер вышел, закрыл за собой дверь и снова постучал. Не дождавшись реакции, он снова вошел в павильон. Спящий по-прежнему лежал к нему спиной. Он включил свет, подошел к дивану, взял спящего за плечо. Когда и на это не последовало реакции, он понял: что-то не так. Он повернул тело к себе – это была Иса Эденгрен. Он закричал, начал ее трясти, но она ни на что не реагировала. Дыхание ее было редким и тяжелым. Он попытался ее посадить, но она безвольно валилась на диван. Он положил ее и стал искать мобильник, пока не вспомнил, что после разговора с Анн-Бритт положил его на сиденье. Он сбегал за телефоном. Возвращаясь назад, на бегу набрал номер «Скорой помощи» и коротко описал дорогу.

– Думаю, это приступ какой-то болезни либо попытка самоубийства. Что мне делать, пока я вас жду?

– Следите, чтобы не прекратилось дыхание. Вы знаете, что в таких случаях делать, вы же полицейский.

Неотложка прибыла через шестнадцать минут. Валландер к тому времени дозвонился до Анн-Бритт – та еще не уехала в Треллеборг. Он попросил ее ехать в больницу и встретить «скорую» там. Сам он хотел остаться в Скорбю.

Проводив «скорую», он подошел к дому и подергал дверь. Заперто. Обошел с другой стороны – задняя дверь тоже заперта. Тут он услышал, что к дому подъехала машина. Он вернулся к парадному входу и увидел мужчину в резиновых сапогах и комбинезоне, вылезавшего из маленького «фиата».

– Я видел «скорую», – сказал он встревоженно.

Валландер представился и рассказал, что Иса, по-видимому, заболела. Он не хотел распространяться на эту тему.

– Где ее родители? – спросил он.

– В отъезде.

Ответ прозвучал уклончиво.

– Где именно? – спросил Валландер. – Их надо поставить в известность.

– Может быть, в Испании. Или во Франции. У них дома и там и там.

Валландер вспомнил про запертые двери.

– Я полагаю, Иса живет здесь же, когда они в отъезде?

Его собеседник отрицательно покачал головой.

– Как это понимать?

– Я в чужие дела не суюсь, – сказал тот и пошел к машине.

– Уже сунулись. – Валландер преградил ему путь. – А вы кто?

– Эрик Лундберг.

– Живете здесь?

Он показал на хутор в отдалении.

– Отвечайте на мои вопросы. Где живет Иса, когда родители в отъезде? Дома?

– Ей не разрешают.

– Как это – не разрешают?

– Она спит в павильоне.

– А почему ей не позволено спать в доме?

– Она как-то устроила дома вечеринку, когда их не было. Какие-то вещи пропали.

– А откуда вы все это знаете?

– Они с ней не очень-то хорошо обращаются, – заявил Лундберг. – Прошлой зимой, в десятиградусный мороз, они уехали и заперли дом. Павильон-то не отапливается! Она прибежала к нам, вся продрогшая, и жила у нас. Тогда она и порассказала кое-что. Правда, не мне, а жене.

– Тогда едем к вам, – сказал Валландер. – Мне важно знать, что она рассказывала.

Он отправил Лундберга вперед, сказав, что заедет через несколько минут, и пошел в павильон. Никаких упаковок от снотворных, никаких записок. Ничего примечательного не обнаружилось и в ее сумочке. Он последний раз осмотрелся и пошел к машине.

В кармане зажужжал телефон.

– Ее положили, – сказала Анн-Бритт.

– Что говорят врачи?

– Пока ничего.

Анн– Бритт обещала позвонить, как только что-нибудь прояснится. Он встал за машиной и помочился. Потом поехал к Лундбергу.

У крыльца лежала собака и подозрительно его изучала. Появился Лундберг, шуганул собаку и пригласил его в дом. Они прошли в уютную кухню. Жена Лундберга включила кофеварку. У Барбру – так ее звали – был выраженный гётеборгский выговор.

– Что с ней? – спросила она.

– Наш сотрудник сейчас с ней в больнице. Мне позвонят, как только что-нибудь будет известно.

– Она хотела покончить с собой?

– Пока рано что-нибудь говорить, – сказал Валландер. – Во всяком случае, разбудить ее мне не удалось.

Он присел и положил на стол телефон.

– Догадываюсь, что был прецедент, – сказал он, – потому что ты сразу спросила, не попытка ли это самоубийства.

– Семья самоубийц, – неприязненно сказал Лундберг и осекся, как будто пожалел, что проговорился.

Барбру Лундберг поставила кофейник на стол.

– Ее брат покончил с собой два года назад, – сказала она. – Ему было всего девятнадцать. Иса на год младше Йоргена.

– А как это произошло?

– Лег в ванну, – сказал Лундберг, – перед этим написал записку родителям, чтобы они катились ко всем чертям. Потом включил тостер в розетку для электробритвы и опустил в ванну.

Валландеру стало не по себе. Он припомнил, что уже слышал эту историю.

Потом вдруг вспомнил и другое: следствие вел Сведберг и дал уверенное заключение – самоубийство либо несчастный случай. Часто бывает трудно отличить одно от другого.

На старинном диване у окна лежала газета. Валландер заметил ее, еще когда вошел в комнату – на первой странице была фотография Сведберга. Он взял газету. На этот вопрос он хотел получить ответ немедленно. Развернув газету, он показал на фотографию:

– Вы, наверное, читали, что в Истаде убили полицейского.

Ему даже не понадобилось спрашивать.

– Он был здесь с месяц назад.

– У вас или у Эденгренов?

– Сначала у них, потом у нас. Как и вы.

– И тогда родители тоже были в отъезде?

– Нет.

– То есть он с ними встречался?

– Мы же не знаем, с кем он говорил. Но в отъезде они по крайней мере не были.

– А почему он тогда заходил к вам? О чем спрашивал?

Хозяйка с певучим гётеборгским выговором присела к столу.

– Он спрашивал о вечеринках – тех, что Иса устраивала для своих друзей, пока родители не выкинули ее из дому.

– А больше ни о чем не спрашивал, – вставил муж.

Валландер насторожился. Наконец-то появилась надежда понять странные действия Сведберга этим летом.

– Я хотел бы, чтобы вы как можно подробнее вспомнили вопросы, которые он задавал.

– Месяц – срок немалый.

– Вы сидели здесь же, в кухне?

– Да.

– Могу предположить, что пили кофе.

Барбру улыбнулась:

– Ему понравился мой бисквит.

Валландер ощупью продвигался вперед.

– Значит, это было сразу после Иванова дня?

Супруги переглянулись, словно надеясь, что другой помнит лучше.

– В первых числах июля, – сказала Барбру. – Точно, в первых числах июля.

– Значит, конец июня или самое начало июля. Сначала заехал к Эденгренам, а потом – к вам.

– Он приходил с Исой. Но она болела.

– Чем?

– Что-то с животом. Лежала целую неделю. Такая бледная была, просто ужас.

– Значит, Иса тоже присутствовала при разговоре?

– Она только проводила его и сразу ушла.

– И он спрашивал вас о вечеринках?

– Да.

– А что он спрашивал?

– Спрашивал, знаем ли тех, кто у нее бывает. Но мы, понятно, не знаем.

– Почему «понятно»?

– Молодежь. Приезжали на своих машинах отовсюду, а потом разъезжались.

– Что он еще спрашивал?

– Бывали ли у них маскарады, – сказал Эрик Лундберг.

– Так и спросил?

– Да.

– Ничего и не так, – вмешалась Барбру. – Он спросил, наряжались ли они.

– И как – наряжались?

Они с удивлением поглядели на Валландера.

– И вы туда же. Откуда нам знать? – сказал Эрик. – Они нас не приглашали. В окна мы не подглядываем. Видели только то, чего нельзя было не увидеть.

– Но что-то вы, значит, видели?

– Дело было осенью. Темно. Что можно разобрать в темноте?

Валландер замолчал и задумался.

– А других вопросов он не задавал?

– Нет, больше ничего. Сидел и лысину чесал авторучкой. С полчаса посидел, извинился и уехал.

Зазвонил мобильник. Это была Анн-Бритт.

– Ей промывают желудок.

– Значит, попытка самоубийства?

– По ошибке столько снотворных не проглотишь.

– Врачи уже дали заключение?

– Она без сознания, что, по их мнению, указывает на отравление.

– Она выживет?

– Плохих прогнозов я не слышала.

– Тогда можешь ехать в Треллеборг.

– Я тоже так решила. Увидимся позже.

Он нажал кнопку. Они смотрели на него с тревогой.

– Все будет нормально, – сказал Валландер. – Но я должен найти ее родителей.

– Они оставляли какие-то телефоны, – сказал Эрик и поднялся.

– Просили позвонить, если что случится с домом, – сказала Барбру Лундберг.

– А если Иса заболеет?

Барбру пожала плечами. Эрик протянул Валландеру листок бумаги. Тот записал два номера.

– А можно ее навестить в больнице?

– Думаю, что можно. Только подождите до завтра. Так будет лучше.

Эрик Лундберг вышел его проводить.

– А ключи от дома они не оставляли?

– Они? Разве они кому доверят ключи!

Валландер попрощался и вернулся на хутор Эденгренов. В течение получаса он методично осматривал павильон, не зная, что, собственно, ищет. Потом сел на диван, тот самый, на котором нашел Ису.

Какие-то подвижки есть, подумал он. Сведберг посещал девушку, которая не была на празднике лета и, соответственно, никуда не пропала. Спрашивал о вечеринках и переодеваниях.

Он встал и вышел из павильона.

Ему было очень тревожно. Что делать дальше? Все нити вели в разные стороны – и ни одно направление не совпадало с другим.

Он завел мотор и поехал в Истад. Первое, что он должен сделать, – навестить Стуре Бьорклунда в Хедескуге.

В четыре часа он въехал к нему во двор. Постучал в дверь и подождал. Никто не открывал. Наверное, уехал в Копенгаген. Или может быть, в США – обсуждать новых монстров? Валландер постучал кулаком и, не дожидаясь ответа, пошел вокруг дома. Сад позади дома был порядком запущен. На давно не стриженном газоне валялась полусгнившая садовая мебель. Валландер подошел к дому и заглянул в окно, но ничего не увидел. С одной стороны к дому был пристроен сарай. Валландер дернул – она открылась. Он вошел, пошарил выключатель, но не нашел. Широко распахнул дверь наружу и подпер ее поленом. В сарае был беспорядок. Он уже хотел выйти, как вдруг в углу заметил что-то накрытое брезентом. Он сел на корточки и приподнял его край. Там виднелся какой-то механизм, он не понял какой.

Тогда он сдернул брезент.

Это и в самом деле был механизм. Или, вернее сказать, прибор.

Он не мог припомнить, чтобы когда-либо ему приходилось видеть нечто подобное.

И тем не менее он точно знал, что это за прибор.

Любительский телескоп.

11

Выйдя во двор, Валландер заметил, что снова поднялся ветер. Он встал спиной к ветру и попытался сосредоточиться. Сколько в наших краях любительских телескопов? Наверняка не так уж много. К тому же Ильва Бринк наверняка бы знала, что у ее двоюродных братьев общее хобби – астрономия. Поэтому вывод мог быть только один – тот телескоп, который он только что видел, принадлежит Сведбергу. Другого объяснения не было.

Тогда почему Стуре Бьорклунд не сказал о телескопе ни слова? Значит, ему есть что скрывать. Или он просто не знал, что телескоп лежит у него в сарае?

Он поглядел на часы – без четверти пять. Суббота, десятое августа. Ветер сильный, но теплый, до осени все еще далеко.

Он пошел к машине. Мысль, что Стуре Бьорклунд убил своего кузена, казалась ему маловероятной.

Необходимо срочно выяснить, что знает Стуре. Или что он скрывает. Он позвонил в полицию. Ни Мартинссона, ни Ханссона на месте не было. Он попросил дежурного прислать в Хедескугу машину.

– А что случилось?

– Мне нужны люди для наблюдения, – сказал Валландер. – Скажи, что по делу Сведберга.

– Что, уже известно, кто стрелял?

– Пока нет. Просто для порядка.

Валландер особо подчеркнул, что машина должна быть без опознавательных знаков, и объяснил, на каком перекрестке он ее встретит.

Когда он подъехал к условленному перекрестку, машина из Истада уже была там. Он объяснил, где они должны стоять, и велел известить его, как только появится Бьорклунд.

После чего поехал в Истад. Очень хотелось есть, во рту все пересохло. Он остановился у придорожного киоска, где торговали гамбургерами, и в ожидании, пока поджарится мясо, выпил бутылку содовой. Поев – как обычно, слишком быстро, – он купил в дорогу еще литровую бутылку минералки.

Ему нужно было время, чтобы спокойно подумать. В полиции ему вряд ли дадут уединиться. Поэтому он выехал из города и поставил машину на парковке у отеля «Сальтшёбаден». Дуло все сильнее, но ему удалось найти защищенное от ветра местечко. Там к тому же стояли неизвестно откуда взявшиеся старые финские санки. Он сел на них и закрыл глаза.

Все это как-то связано. Где-то есть точка соприкосновения, но я ее либо пропустил, либо не смог узнать. Он перебрал в уме все события. Припомнил ход своих рассуждений – все как было, так и осталось неясным. Что сделал бы Рюдберг на его месте? Пока Рюдберг был жив, всегда можно было с ним посоветоваться. Они бродили по берегу или сидели ночь напролет в полиции и перебирали все возможные варианты, все версии, все гипотезы, пока наконец что-то не вырисовывалось. Но Рюдберга уже нет, и Валландер, как ни вслушивался в себя, не смог расслышать его голос. Внутри вообще стояло безмолвие.

Иногда ему казалось, что подобные разговоры можно было бы вести с Анн-Бритт Хёглунд. Она умеет слушать не хуже Рюдберга, она тоже умеет взглянуть на вещи под неожиданным углом.

Что ж, может быть, она и заменит ему Рюдберга. Анн-Бритт очень толковый работник. Но на это нужно время.

Он тяжело поднялся с саней и пошел к машине.

В этом деле есть только один постоянно повторяющийся момент. Ряженые.

Сведберг ездит из деревни в деревню и расспрашивает о маскарадах. Фотография молодых людей в старинных костюмах.

Всюду ряженые.

Он прибыл в полицию к шести. По его расчетам, Анн-Бритт должна была вернуться из Треллеборга около семи. Мартинссон и Ханссон наверняка ушли поужинать, и почти наверняка – к Мартинссону. Когда у них смена совпадает, Мартинссон обычно приглашает Ханссона к себе.

Валландер знал, что сегодняшний вечер затянется: скоро все соберутся и засядут надолго. Он повесил куртку и позвонил в больницу. С трудом нашел врача, который сказал ему, что состояние Исы Эденгрен стабильное и что угрозы жизни нет.

Врач оказался знакомый – им уже приходилось работать вместе.

– А не скажешь ли мне одну вещь – в частном, так сказать, порядке… – воспользовался удачей Валландер. – Что это – крик о помощи, попытка привлечь к себе внимание? Или она в самом деле хотела покончить с собой?

– Если я правильно понимаю, это ты ее нашел.

– Да.

– Тогда позволю себе поиграть в дипломатию. Скажем так: ей повезло, что ты ее нашел. И еще больше повезло, что ты нашел ее вовремя.

Валландер понял. Он уже собирался поблагодарить и положить трубку, когда у него возник еще один вопрос.

– Скажи-ка, а никто не приходил ее навестить?

– Мы к ней сейчас не пускаем.

– Я понимаю. Меня интересует другое – кто-нибудь ею интересовался?

– Сейчас узнаю.

Ожидая ответа, Валландер шарил по карманам и нашел клочок бумаги с телефонами родителей Исы во Франции и в Испании.

– Никого не было, – наконец услышал он ответ. – Никто не звонил, никто не спрашивал. Кто, кстати, должен известить родителей?

– Мы.

Валландер нажал на рычаг, отпустил и набрал первый из номеров, не зная даже, куда звонит – в Испанию или Францию. Он насчитал пятнадцать длинных сигналов и набрал второй номер. Почти сразу ответил женский голос. Он представился. Это была Берит Эденгрен.

Он рассказал ей о случившемся. Она слушала не перебивая. Валландер вспомнил мальчика по имени Йорген, брата Исы. Он старался смягчить свой рассказ, но попытка самоубийства есть попытка самоубийства, никуда от этого не уйдешь.

Она выслушала и сказала спокойно:

– Я поговорю с мужем. Мы, естественно, должны обсудить, стоит ли возвращаться домой.

Образец родительской любви, подумал Валландер, чувствуя, что закипает.

– Я надеюсь, вы поняли, что дело могло кончиться очень плохо.

– Но ведь не кончилось, – хладнокровно ответила она. – К счастью.

Валландер дал ей телефон больницы. Подумав, он решил пока не спрашивать о Сведберге. Сейчас важнее узнать как можно больше о том маскараде на Иванов день, в котором Иса тоже должна была участвовать.

– Иса очень скрытна, – сказала мать. – Я ничего не знала ни о каком маскараде.

– Может быть, она говорила с отцом?

– Сильно сомневаюсь.

– Мартин Буге, Лена Норман и Астрид Хильстрём. Вам знакомы эти имена?

– Это ее друзья.

– Значит, Иса ни слова не говорила, куда они собираются на Иванов день?

– Нет.

– Это очень важно. Вы должны постараться вспомнить.

– Я на память не жалуюсь. Иса ничего нам не говорила.

– Попробуйте вспомнить, устраивали ли они переодевания у вас дома?

– Это что, так важно?

– Важно, раз я спрашиваю. Отвечайте на вопрос.

– Я не заглядываю в ее гардероб.

– Есть ли запасной ключ от дома?

– Он лежит в водосточном желобе с торца. Но Иса о нем не знает.

– Ей он в ближайшие дни и не понадобится.

Оставался только один вопрос.

– Иса не говорила вам, что куда-то собирается уехать после праздника?

– Нет.

– А если бы собиралась, сказала бы?

– Только если бы ей деньги понадобились. Впрочем, деньги ей были нужны всегда.

Валландер с трудом сдерживался.

– Мы с вами еще непременно свяжемся, – сказал он, с силой впечатал трубку в рычаг и тут же сообразил, что так и не знает, куда звонил – во Францию или Испанию.

Он пошел за кофе и вспомнил, что ему надо позвонить еще в одно место. Отыскал номер – на этот раз ему повезло.

– Брур Сунделиус?

– Я вас слушаю.

Голос пожилой, но очень уверенный.

Валландер назвал себя и хотел было задать первый вопрос, но Сунделиус его опередил:

– Я ждал звонка из полиции. Удивительно, что вы собрались позвонить только сейчас.

– Я звонил несколько раз, но никто не отвечал. Почему вы, собственно, ждали звонка?

Сунделиус ответил без промедления:

– У Карла-Эверта почти не было друзей. Я – один из них. Поэтому я и был уверен, что вы мне позвоните и будете расспрашивать.

– О чем?

– Это вам лучше знать.

Логично, подумал Валландер. В здравом уме наш директор банка, даром что на пенсии.

– Мне бы очень хотелось с вами встретиться, – сказал он. – У вас дома или, если вам неудобно, здесь, в полиции. Лучше всего завтра с утра.

– Раньше я каждое утро уходил на работу, – сказал Сунделиус, – а теперь изнемогаю от безделья. Просто на стенку лезу, не знаю, куда девать время. Жду вас в любое время, начиная с половины пятого утра. Я живу на Ведергренд. Я мог бы и сам прийти, но у меня с ногами неважно. Сколько вам лет?

– Скоро пятьдесят.

– Тогда у вас, наверное, ноги получше. К тому же в вашем возрасте надо больше двигаться. Иначе сами знаете – сердце, диабет…

Валландер остолбенел.

– Вы меня слушаете?

– Да, – сказал Валландер. – Я вас слушаю. Завтра в девять утра. Договорились?

Они собрались на оперативку в половине восьмого вечера. Лиза Хольгерссон появилась в последнюю минуту в сопровождении нового прокурора, замещающего уехавшего в Уганду Пера Окессона. После многолетних колебаний Пер наконец решился и взял отпуск без сохранения содержания. Его не было уже восемь месяцев, он работал в Международном комитете по делам беженцев. Он время от времени писал Валландеру, философствовал, пытался анализировать, как сказалась на его жизни перемена обстановки.

Валландеру его не хватало, хотя близкими друзьями они никогда не были. Иногда он завидовал решимости Пера. Сможет ли он сам когда-либо отказаться от своей профессии и заняться чем-нибудь другим? Скоро ему стукнет пятьдесят, а там уж вряд ли что-то изменится.

Он постучал карандашом по столу и оглядел комнату. Стул Сведберга по-прежнему пустовал. Пройдет время, подумал он, и кто-то займет его место.

Он рассчитывал, что вот-вот станет известно, вернулся ли Бьорклунд из Копенгагена, поэтому начал с рассказа о своей находке.

– Мы тут говорили только что, – сказал Мартинссон. – Есть одна деталь, которая мне, например, кажется странной. Ни одного дневника. Я спрашивал всех. Похоже, никто из этих ребят не вел дневник. Даже ежедневников у них не было.

– Более того, – сказал Ханссон. – Писем тоже нет.

– У меня тоже такое впечатление, – сказала Анн-Бритт Хёглунд. – Они словно заметали за собой след.

– Это касается и других? Я имею в виду тех, на фото?

– Да, – сказал Мартинссон. – Может быть, надо их поприжать по этому пункту.

– Может, и придется, – сказал Валландер. – Но Иса Эденгрен постепенно возвращается к жизни, так что в один прекрасный день мы сможем поговорить и с ней. Пока надо обратить внимание на две вещи. Во-первых, она всерьез хотела покончить с собой. А брат ее, Йорген, привел этот замысел в исполнение, причем оставил письмо, в котором на чем свет стоит костерит своих родителей.

Мартинссон перелистал свой блокнот и хотел было что-то сказать, но в дверь постучали. Вошедший полицейский поискал глазами Валландера.

– Бьорклунд вернулся, – сказал он.

Валландер поднялся.

– Я поеду один, – сказал он. – Это никакой не захват, так что продолжим, когда вернусь.

– Я хотел бы взглянуть на этот телескоп прямо сейчас, – сказал Нюберг и тоже встал.

Они поехали в машине Нюберга. На перекрестке их ждал полицейский автомобиль. Валландер вышел из машины.

– Приехал двадцать минут назад. На «мазде», – сообщил водитель.

– Можешь ехать домой, – сказал Валландер.

– Помощь не нужна?

– Нет.

Валландер уселся в машину.

– И в самом деле вернулся.

Они поставили машину у ворот. Из открытого окна доносилась музыка – какие-то латиноамериканские ритмы. Валландер позвонил в дверь. Музыка стала тише, и Бьорклунд открыл дверь. Он был в одних шортах.

– У меня к вам есть вопросы, которые не могут ждать, – объяснил Валландер.

Бьорклунд задумался, потом внезапно улыбнулся.

– Теперь понятно, – сказал он.

– Что понятно?

– Машина на перекрестке.

Валландер кивнул:

– Я заезжал днем. Дело, повторяю, ждать не может.

Бьорклунд пригласил их в дом. Валландер представил Нюберга.

– Когда-то в юности я всерьез подумывал стать техником-криминалистом, – сказал Бьорклунд. – В этом есть что-то захватывающее – посвятить свою жизнь поиску следов.

– Это не так романтично, как многим кажется, – проворчал Нюберг.

Бьорклунд посмотрел на него с удивлением:

– Не в романтике дело. Просто хотелось всю жизнь быть следопытом.

Они стояли у входа в его гигантскую комнату. Валландер заметил, что Нюберг разглядывает ее обстановку с большим недоумением.

– Думаю, лучше сразу перейти к делу, – сказал Валландер. – У вас к дому пристроен сарай. В углу стоит накрытый брезентом предмет. Телескоп. И я хочу спросить, не тот ли это телескоп, который мы ищем? Телескоп Сведберга?

Бьорклунд уставился на него:

– Телескоп? В моем сарае?

– Да.

Бьорклунд отступил на шаг, словно бы подчеркивая расстояние между ними:

– Интересно, кто это шарил в моем доме, пока меня не было?

– Я уже сказал, что я заезжал днем. Дверь в сарай была не заперта. Я вошел и увидел телескоп.

– Неужели это законно? Разве полицейским позволено рыться в чужом жилище?

– Если у вас есть претензии, что незаконно, можете отправить их в надзорные органы.

Бьорклунд поглядел на него долгим неприязненным взглядом:

– Пожалуй, так и сделаю.

– Какого черта! – зло сказал Нюберг. – Может быть, займемся делом?

– То есть вы не знали, что у вас в сарае стоит телескоп?

– Нет.

– Надеюсь, вы понимаете, что это звучит не особенно правдоподобно.

– Позвольте вас заверить, что мне с высокой горы плевать, как это звучит. Насколько мне известно, никаких телескопов в сарае нет.

– Мы сейчас пойдем и посмотрим, – сказал Валландер. – Если вы откажетесь нас впустить, я оставлю Нюберга присмотреть за вами, а сам поеду за ордером на обыск. И можете не сомневаться – я его получу.

Бьорклунд смотрел на него чуть ли не с ненавистью.

– Меня подозревают в преступлении?

– Пока я хочу всего лишь получить ответ на мой вопрос.

– Вы его уже получили.

– Значит, вы не знаете, что у вас в сарае телескоп. Мог ли Сведберг его туда поставить?

– Зачем?

– Я спрашиваю, мог ли он это сделать. Я не спрашиваю зачем.

– Конечно, мог. Летом, когда меня не было. Я же не хожу каждую минуту проверять, что у меня валяется в сарае.

Валландер был почти убежден, что Бьорклунд не врет. Почему-то он почувствовал облегчение.

– Пошли посмотрим?

Бьорклунд сунул ноги в деревянные башмаки. Он по-прежнему был голым до пояса.

Когда они вошли в сарай и зажгли свет, Валландер остановился и повернулся к Бьорклунду:

– Посмотрите внимательно, не изменилось ли здесь что-нибудь?

– Что здесь может измениться?

– Это ваш сарай. Вам лучше знать.

Бьорклунд огляделся и пожал плечами:

– Все как всегда.

Валландер провел их в угол и поднял брезент.

Удивление Бьорклунда казалось совершенно искренним.

– Понятия не имею, как он сюда попал.

Нюберг присел на корточки и посветил на телескоп карманным фонариком.

– Вряд ли у кого есть сомнения, кому принадлежит эта штука, – сказал он, показывая на металлическую табличку с выгравированным именем – Сведберг.

Враждебности Бьорклунда как не бывало. Он ошеломленно уставился на Валландера.

– Не понимаю, – сказал он. – Зачем Сведбергу понадобилось прятать у меня свой телескоп?

– Пошли в дом, – вместо ответа предложил Валландер. – Нюберг пока побудет тут.

Бьорклунд предложил Валландеру кофе, но он отказался и сел на скамью, вновь поразившись – до чего же неудобная!

– Есть у вас хоть какие-то соображения – когда эта штука здесь появилась?

Бьорклунд долго молчал, обдумывая каждое слово.

– У меня очень плохая зрительная память, – сказал он наконец. – Так что ничего не могу сказать.

Валландер решил поставить вопрос по-другому. Но для этого сперва нужно спросить Ильву Бринк, когда она последний раз видела телескоп дома у Сведберга.

– Мы еще к этому вернемся, – сказал он. – Нюберг осмотрит телескоп, и мы заберем его в полицию.

Вдруг он заметил, что Бьорклунд его не слушает – ему, очевидно; пришла в голову какая-то мысль. Валландер подождал.

– А не может быть, что все это произошло по-другому? – спросил Бьорклунд. – Не может так случиться, что кто-то другой принес сюда телескоп?

– В таком случае этот «кто-то» был прекрасно осведомлен о том, что вы с Карлом-Эвертом – двоюродные братья.

На лицо Бьорклунда набежала тень.

– Вы о чем-то думаете, – сказал Валландер. – О чем?

– Не знаю, имеет ли это какое-то значение, – сказал Бьорклунд неуверенно, – но как-то раз у меня было чувство, что кто-то здесь побывал.

– Как вы это обнаружили?

– Я ничего не обнаружил. Просто было такое чувство.

– Но почему-то оно ведь возникло, это чувство?

– Вот это-то я как раз и стараюсь припомнить.

Валландер ждал, наблюдая, как Бьорклунд напряженно думает.

– Это было несколько недель назад, – сказал Бьорклунд. – Я ночевал в Копенгагене, но вернулся рано, еще до обеда. Как сейчас помню, шел дождь. Вошел во двор и остановился. Мне показалось, что-то не так… Потом сообразил что – кто-то передвинул одну из скульптур.

– Вы имеете в виду ваших садовых монстров?

– Это не садовые монстры. Это копии средневековых изображений дьявола на Руанском соборе.

– Вы сказали, что у вас плохая зрительная память…

– На скульптуры это не распространяется. Кто-то ее повернул. Я совершенно в этом уверен. Кто-то был во дворе, пока меня не было.

– И это был не Сведберг.

– Нет. Он никогда не приезжал, не предупредив.

– Но утверждать, что это был не Сведберг, вы не можете.

– Нет. Но я все равно уверен, что это не он. Мы с ним хорошо знали друг друга…

Валландер кивнул.

– Здесь был кто-то посторонний.

– А кто следил за домом во время ваших отъездов, если Сведберг был занят?

– Никто. Сюда никто не заходит, кроме, разумеется, почтальона.

У Валландера не было причин не верить рассказу Бьорклунда.

– Значит, кто-то посторонний… И вы не исключаете возможность, что именно он и подложил телескоп в сарай?

– Может быть… Хотя идея совершенно безумная.

– Когда это было?

– Несколько недель назад.

– А точнее?

Бьорклунд принес маленький календарик.

– Меня не было с четырнадцатого на пятнадцатое июля.

Валландер мысленно повторил дату, чтобы запомнить. Явился Нюберг с телефоном в руке.

– Я позвонил в Истад, чтобы мне привезли мою сумку. Думаю, за вечер разберусь с этим прибором. Ты можешь взять машину, меня захватит какой-нибудь ночной патруль, – сказал он и скрылся.

Поднялся и Валландер. Бьорклунд проводил его.

– Вы, наверное, немало передумали за эти дни, – сказал Валландер на прощанье.

– Так и не понимаю, кому пришло в голову его убить. Какое-то совершенно бессмысленное убийство.

– Нет, – сказал Валландер. – Не бессмысленное. Но вопрос поставлен верно – кому пришло в голову его убить? И зачем?

Они расстались во дворе. В саду белели фигуры чудовищ, слабо освещенные светом из окон. Валландер сел в машину Нюберга и уехал.

Ничего яснее не стало.

Оперативка возобновилась в девять вечера – сопоставляли рассказы молодых людей, изображенных на фотографии. Сначала говорил Мартинссон, а Ханссон время от времени его дополнял. Валландер слушал очень внимательно, иногда просил Мартинссона повторить или уточнить какую-то деталь. Потом настала очередь Анн-Бритт Хёглунд. Валландер попутно составил список имен всех юношей и девушек. Около одиннадцати они сделали перерыв. Валландер сходил в туалет, выпил пару стаканов воды, и в четверть двенадцатого они вновь собрались в комнате для совещаний.

– Сейчас мы можем сделать только одно, – сказал Валландер. – Объявить в розыск Буге, Норман и Хильстрём и как можно скорее вернуть их домой.

Никто не возражал. Лиза Хольгерссон пообещала, что они с Мартинссоном займутся этим прямо с утра.

Валландер понимал, что все устали, но отпускать свою команду не хотел.

– Все-таки что-то с этими ребятами непонятно, – сказал он. – Мы же фактически ничего от них не добились, кроме того, что они были друзьями и часто встречались. Мне показалось, у всех у вас осталось ощущение, что они что-то недоговаривают. Что у них какая-то общая тайна. Я правильно понял?

– Наверное, так, но ощущения, что их что-то беспокоит, у меня не возникло, – сказал Мартинссон. – Они совершенно уверены, что Буге, Норман и Хильстрём поехали в Европу.

– Будем надеяться, что они правы, – пробормотал Ханссон. – А то вся эта история начинает мне не нравиться.

– И мне, – сказал Валландер.

Он отложил карандаш.

– И чем, черт возьми, занимался Сведберг? Мы должны это узнать, и немедленно. И кто эта женщина?

– Мы прогнали ее фото по всем доступным базам данных, – пожал плечами Мартинссон.

– Этого мало! – возразил Валландер. – Надо опубликовать снимок. Убийство полицейского – событие экстраординарное. Снимок должен появиться в газетах. Надо дать понять, что ее ни в чем не подозревают. По крайней мере, пока.

– Не похоже на женщину – разрядить дробовик в лицо, – заметила Анн-Бритт.

Никто с ней не спорил.

Они заседали до полуночи. Завтра предстоит работа, несмотря на воскресный день. Для Валландера он начнется с визита к бывшему директору банка Сунделиусу.

Он вышел на улицу с Мартинссоном.

– Их надо вернуть домой, – сказал Валландер. – Надо поговорить с Исой Эденгрен. А тех, остальных, вызвать на допрос в полицию. Надо во что бы то ни стало узнать, что у них за секреты.

Они разошлись по машинам. Валландер очень устал. Последнее, о чем он успел подумать перед тем, как провалиться в сон – Нюберг наверняка все еще возится в сарае у Бьорклунда.

Ночью начал моросить дождь, но к утру прояснилось. Воскресенье обещало быть теплым и солнечным.

12

Розмари Леман и ее муж Матс очень тщательно выбирали места для своих воскресных прогулок. В расчет принималось все – и погода, и сезон, и сила ветра. В это утро одиннадцатого августа они поначалу собирались поехать в Фюледален, но, после недолгого обсуждения, остановились на Хагестадском национальном парке. Окончательным аргументом послужило то, что они там давно не были, с самой середины июня. Оба они были жаворонки и, позавтракав, вышли из дому в самом начале восьмого с намерением провести на свежем воздухе весь день. В багажнике поместились два рюкзака с самым необходимым. На всякий случай они взяли с собой дождевики. Хотя день с утра выдался солнечный, но все бывает. Они загодя планировали все в своей жизни – она как учительница, он – как инженер, и ничего не оставляли на волю случая.

Они оставили машину на стоянке на входе в парк. Еще не было восьми. Стоя выпили кофе, взяли рюкзаки и пошли искать место, где позавтракать. Где-то вдалеке лаяли собаки, но людей видно не было. Лето в этом году задержалось – было тепло и совершенно безветренно. Вскоре им попалась подходящая полянка, они расстелили плед и с аппетитом позавтракали. По воскресеньям они обычно обсуждали домашние дела – в будни не хватало времени. Сейчас стоял вопрос о покупке новой машины – старая стала часто ломаться. Вопрос был только в том, могут ли они сейчас себе это позволить. В конце концов решили отложить покупку на пару месяцев. Розмари улеглась на плед и прикрыла глаза. Матс Леман собирался сделать то же самое, но ему понадобилось отойти по нужде. Он отмотал туалетной бумаги, спустился по склону к самому подножию, поросшему густым кустарником, и присел на корточки. Натягивая брюки, он с удовольствием предвкушал полчаса на свежем воздухе рядом с Розмари. Огляделся – не видел ли кто? – и краем глаза заметил какое-то цветное пятно за кустом. Он не был чересчур любопытен, но на этот раз не удержался и отодвинул ветки.

Он запомнил это мгновение на всю жизнь.

Розмари уже успела задремать, как вдруг ее разбудил страшный крик.

Она резко села, прислушиваясь. Спросонья она не сразу сообразила, что это был голос ее мужа. Она вскочила, собираясь бежать на помощь, но в эту секунду он сам появился из зарослей, пошатываясь, бледный как мел. Он сделал несколько шагов и потерял сознание.

В пять минут десятого в полиции зазвонил телефон. Говоривший был настолько возбужден, что дежурный полицейский не сразу понял, о чем речь. Наконец ему удалось немного успокоить звонившего, и он попросил его повторить все с самого начала. Через пару минут картина была более или менее ясна – некто по имени Матс Леман обнаружил в национальном парке в Хагестаде несколько трупов. С уверенностью сказать он не мог, но ему показалось, что их было три. Сам он сейчас находится в машине у въезда в национальный парк вместе с женой, звонит с мобильного телефона. Дежурный понял, что дело серьезное, записал номер мобильника и попросил «Немана оставаться на месте, пока не приедет полиция. Он пошел к Мартинссону – несколько минут назад тот проходил мимо по коридору. Мартинссон сидел за компьютером. Дежурный остановился в дверях и доложил о телефонном разговоре. Мартинссон помрачнел.

– Он сказал, что их трое? – спросил он. – Вернее, три трупа?

– Ему так показалось.

Мартинссон резко встал.

– Я еду, – сказал он. – Ты не видел Валландера?

– Нет.

Мартинссон тут же вспомнил, что Валландер собирался с утра к какому-то отставному директору банка по фамилии Сундберг. Или кажется, Сунделиус. Он набрал номер мобильника.

Валландер решил пройтись до Ведергренд пешком. Сунделиус жил в красивом доме – Валландер и раньше обращал на него внимание. Он позвонил в дверь. На Сунделиусе, несмотря на ранний час, был тщательно отглаженный костюм. Не успели они пройти в гостиную и разместиться в креслах, как в кармане у Валландера зазвонил телефон. Он достал мобильник, перехватив при этом неодобрительный взгляд Сунделиуса, и извинился.

Он выслушал Мартинссона, не говоря ни слова. Когда тот закончил, он задал тот же самый вопрос:

– Он сказал – три трупа?

– Это пока не подтверждено. Но ему так показалось.

У Валландера сжало виски.

– Надеюсь, ты понимаешь, что это может означать, – выдавил он.

– Еще бы, – сказал Мартинссон. – Остается только надеяться, что ему померещилось.

– А что, он производил такое впечатление?

– Дежурный говорит, что нет.

Валландер глянул на стенные часы Было девять минут девятого.

– Заезжай на Ведергренд, дом семь.

– Полный наряд?

– Сначала сами поглядим.

Мартинссон должен был прибыть в ближайшие минуты. Валландер встал с кресла:

– К сожалению, нашу беседу придется отложить.

Сунделиус понял:

– Как я понимаю, что-то случилось?

– Да. Дорожное происшествие. Заранее ничего нельзя планировать, даже на воскресное утро. Я вам позвоню позже.

Сунделиус проводил его до дверей, и в ту же секунду подъехал Мартинссон. Валландер втиснулся на переднее сиденье и укрепил на крыше мигалку.

– Я разыскал Ханссона, – сказал Мартинссон. – Он ждет указаний.

Он показал на записку в зажиме для бумаг:

– Номер этого, кто звонил.

– А имя у него есть?

– Леман. То ли Матс, то ли Макс.

Валландер набрал номер. Мартинссон придавил педаль газа. В трубке что-то трещало и хрипело. Ему ответил женский голос. Он тут же решил, что ошибся номером.

– С кем я говорю?

– Розмари Леман.

– Это полиция. Мы едем.

– Пожалуйста, поторопитесь.

– А что случилось? Где ваш муж?

– Его рвет. Пожалуйста, поторопитесь.

Валландер попросил ее как можно подробнее описать, где стоит их машина.

– Никому не звоните, – сказал он, – телефон должен быть свободен.

Мартинссон еще поддал газу. Они были уже в Нюбрустранде.

– Ты знаешь дорогу? – спросил он.

Мартинссон кивнул:

– Мы раньше сюда часто приезжали. Когда дети были маленькими.

И осекся, словно ляпнул что-то неуместное. Валландер тупо смотрел в окно. Он не знал, что их ждет, но опасался самого худшего.

Не успели они подъехать, как увидели бегущую к ним женщину. Поодаль на камне сидел мужчина, спрятав лицо в ладони. Валландер вышел из машины. Женщина была крайне возбуждена, она кричала и размахивала руками. Валландер крепко взял ее за плечи и попросил успокоиться. Мужчина на камне даже не пошевелился. Валландер подошел к нему и присел на корточки. Тот отнял ладони от лица.

– Что случилось? – спросил Валландер.

Мужчина указал рукой на лес:

– Они там лежат. Все мертвые. Уже давно.

Валландер посмотрел на Мартинссона и снова повернулся к Леману:

– Вы сказали, что их трое?

– По-моему, да.

Оставалось спросить только одно.

– Молодые?

Тот покачал головой:

– Не могу сказать. Не знаю.

– Я прекрасно понимаю, что зрелище не из приятных. Но вы должны показать нам место.

– Я туда не пойду. Ни за что не пойду.

– Я знаю, где это, – вступила в разговор его жена. Она стояла за спиной мужа, обняв его за плечи.

– Но вы же их не видели?

– Я знаю, где это. Там остались наши рюкзаки и одеяло.

Валландер поднялся:

– Пошли.

Они последовали за ней в лес. Было совершенно безветренно. Где-то вдали шумело море, или, может быть, Валландеру просто казалось, что он слышит шум моря, а на самом деле шумело у него в голове. Они шли быстро. Валландер ощутил, что ему тяжело идти в таком темпе – пот струился за ворот рубахи, к тому же пришлось остановиться и помочиться. Тропу перебежал заяц. В голове клубились какие-то беспорядочные мысли. Он не знал, что их ждет, но был совершенно уверен, что с ничем подобным ему ранее сталкиваться не приходилось. Мертвецы отличаются друг от друга не менее, чем живые люди. Никогда ничего не повторяется. И эта тревога – он знал это чувство, этот ледяной кулак под ложечкой. Все знакомо – и все равно он волновался, словно в первый раз.

Женщина внезапно замедлила шаг. Валландер понял, что они почти у цели. На поляне было расстелено одеяло, лежали два рюкзака. Она обернулась и показала на склон по другую сторону тропинки. Рука ее дрожала. Всю дорогу впереди шел Мартинссон, теперь наступила очередь Валландера. Розмари Леман осталась на полянке. Валландер поглядел вниз – склон внизу порос густым кустарником. Он начал медленно спускаться. В двух шагах позади шел Мартинссон. Они дошли до кустов и огляделись.

– А она не могла ошибиться? – спросил Мартинссон.

Он почему-то понизил голос, словно кто-то мог их слышать. Валландер не ответил. Что-то привлекло его внимание, причем поначалу он сам не мог понять, что именно. Потом понял.

Запах. Он посмотрел на Мартинссона – тот, похоже, ничего не чувствовал. Валландер полез через кусты. По-прежнему ничего. Поодаль стояло несколько высоких деревьев. На какое-то мгновение запах исчез, но потом вновь появился – сильнее, чем прежде.

– Чем это пахнет? – спросил Мартинссон.

Ответа он не ждал – сам понимал, что означает этот запах.

Валландер медленно шел вперед.

Внезапно он остановился и краем глаза уловил, как вздрогнул шедший за ним Мартинссон. В кустах слева что-то мелькнуло. Запах теперь был невыносимым – они посмотрели друг на друга и зажали ладонями носы.

Валландера начало подташнивать. Он, по-прежнему зажав нос, сделал ртом несколько глубоких вдохов.

– Подожди здесь, – попросил он Мартинссона.

Голос его дрожал.

Он заставил себя идти дальше, отгибая ветви кустов.

На расстеленной скатерти лежали в нелепых позах трое молодых людей, наряженные в старинные костюмы и парики. У каждого во лбу были пулевые отверстия. Процесс разложения зашел уже довольно далеко.

Валландер зажмурился и опустился на корточки.

Через секунду он встал, на подгибающихся ногах вернулся к Мартинссону и, крепко взяв его за локоть, увел назад на тропинку.

– В жизни не видел такого ужаса, – заикаясь, сказал он.

– Это они?

– Несомненно.

Они замолчали. Потом Валландер вспоминал, что поблизости в ветвях пела какая-то птица. Все происходящее напоминало кошмар – но происходило наяву.

С большим трудом Валландер заставил себя вернуться к исполнению служебных обязанностей. Он достал из кармана телефон и позвонил в полицию. Через минуту трубку сняла Анн-Бритт Хёглунд.

– Это Курт.

– А разве ты не собирался с утра навестить банкира?

– Мы их нашли. Всех троих. Мертвых.

Он услышал, как у нее перехватило дыхание.

– Буге и остальных?

– Да.

– Мертвых?

– Их застрелили.

– О боже!

– Слушай внимательно! Полный наряд сюда. Мы находимся в Хагестадском национальном парке. Мартинссон будет ждать на въезде. Лиза тоже пусть приедет. И вообще, как можно больше людей, мы должны поставить заграждение.

– Кто сообщит родителям?

Валландеру стало жутко. Почему-то эта естественная мысль не пришла ему в голову сразу. Конечно же надо известить родителей. Они должны опознать своих детей.

Сейчас он был просто не в состоянии это сделать.

– Они мертвы уже давно, – сказал он. – Может быть, с месяц. Ты представляешь это зрелище?

Она поняла его.

– Я поговорю с Лизой, – продолжил он. – Но мы не можем привезти сюда родителей.

Она промолчала. Говорить больше было не о чем. Валландер некоторое время стоял, тупо уставившись на телефон.

– Лучше бы ты пошел ко въезду.

Мартинссон кивнул и показал на Розмари Леман:

– А с ней что делать?

– Записать самое важное – время, когда они нашли трупы, адрес. И отпустить домой. Приказать никому ничего не говорить.

– У нас нет права им приказывать.

Валландер поглядел на него непонимающе:

– Сейчас у нас есть право на все, что угодно.

Мартинссон и Розмари Леман ушли. Валландер остался один. Давешняя птица не умолкала. В нескольких метрах от него за густым кустарником лежали три трупа совсем юных людей. Валландеру подумалось, до чего же человек одинок. Он сел на камень у тропы. Птица перелетела на соседнее дерево.

Мы не вернули их домой. Они никогда не уезжали ни в какую Европу. Все это время они оставались здесь, на родине. Мертвые. Ева Хильстрём была права. Кто-то писал за них открытки. Они все время были здесь – там, где они решили отпраздновать Иванов день.

Он вспомнил Ису Эдельгрен. Она, скорее всего, поняла, что произошло. Не потому ли она решила покончить жизнь самоубийством? Потому что она знала – все остальные уже мертвы? И она была бы мертва, если бы не случайное недомогание.

Но здесь что-то не сходится. Как могло получиться, что за целый месяц трупы не были обнаружены? В национальном парке да еще в период летних отпусков? Местечко, разумеется, выбрано довольно укромное – но все равно кто-то должен был их найти. Или почувствовать запах.

Он этого не понимал, впрочем, ничего удивительного тут не было – он никак не мог заставить себя рассуждать логически. Его словно парализовало. Кому пришло в голову убить троих молодых людей, почти детей, которые решили устроить в лесу костюмированный пикник? Все это выглядело совершенно дико. Какое-то безумное преступление, три трупа, а где-то на периферии… а может быть, и совсем близко к эпицентру – еще один труп.

Сведберг. Что общего у него было с этой историей? Как он к ней причастен?

Валландер чувствовал себя совершенно беспомощным. Он смотрел на мертвые тела всего несколько секунд, но успел заметить, что все трое убиты выстрелами в лоб. Тот, кто стрелял, знал, куда целиться.

Сведберг стрелял из пистолета лучше нас всех.

Птица наконец умолкла. Время от времени налетал слабый порыв ветра и шевелил листву над головой, потом вновь стихало.

Сведберг стрелял из пистолета лучше нас всех. Валландер заставил себя додумать эту мысль до конца. Неужели это сделал Сведберг? А почему бы и нет? Эта возможность была такой же реальной, как и все другие.

Нет, Сведберг не мог это сделать.

Валландер встал и начал ходить по тропинке – вперед и назад. Вот если бы можно было взять и позвонить Рюдбергу! Но Рюдберга нет в живых. Он так же мертв, как и эти трое.

В каком мире мы живем? – подумал он обреченно. В мире, где убивают трех юнцов, еще не узнавших, что такое жизнь.

Он остановился посреди тропы. Сколько он еще выдержит? Скоро уже тридцать лет, как он служит в полиции. Как-то он патрулировал улицы в своем родном Мальмё. Пьяный ударил его ножом, нож прошел в нескольких сантиметрах от сердца. С тех пор все в его жизни изменилось. Время жить и время умирать, обычно формулировал он для себя. Шрам на левой стороне груди остался на всю жизнь. И жизнь продолжается. Но сколько он еще выдержит? Он вспомнил уехавшего в Уганду Пера Окессона. Интересно, вернется ли тот когда-нибудь домой?

Ему вдруг стало очень горько. Он всю жизнь служил в полиции, воображая, что помогает охранять спокойствие людей. Но преступность все растет и растет, насилия и жестокости становится все больше и больше. Швеция стала страной запертых дверей. Все запирают на ночь двери. Раньше об этом никто не помышлял.

Он подумал о связке ключей в кармане. С годами ключей становится все больше, и все больше кодовых замков. Количество ключей и замков все время растет – и за этими бесчисленными замками развирается иное общество, совершенно ему незнакомое.

Он чувствовал тяжесть, и уныние, и усталость. Скорбь в его душе смешалась с яростью. Но сильнее всего был неприкрытый страх.

Кто– то хладнокровно застрелил троих молодых людей. Несколько дней назад он нашел Сведберга мертвым на полу своей квартиры. И между этими событиями была связь, хотя пока он и не мог понять какая.

Больше всего ему хотелось уйти отсюда. Он сильно сомневался, что у него хватит душевных сил все это выдержать. Пусть кто-то другой. Мартинссон или Ханссон. Он уже не может. Перегорел. К тому же у него диабет. Жизнь катится под горку.

И тут он услышал звук приближающихся машин, треск ломающихся сучьев. Они уже здесь. Значит, снова ему брать на себя ответственность, как бы ни хотелось этого избежать. Он знал их всех – всех, кто собрался вокруг него. С некоторыми он работает вместе уже десять или пятнадцать лет. Лиза Хольгерссон была очень бледна. Интересно, как он сам выглядит.

– Они лежат там, внизу, – показал он рукой. – Их застрелили. Опознания еще не проводили, но сомнений нет – это именно те трое, что исчезли на Иванов день. Была все же надежда, хоть и слабая, что они и в самом деле где-то в Европе. Теперь мы знаем, где они.

Он помолчал.

– Приготовьтесь к тому, что они здесь уже давно, с того самого дня. Думаю, все понимают, что это за зрелище. Советую надеть маски.

Он вопросительно глянул на Лизу Хольгерссон – хочет ли она тоже посмотреть? Она кивнула.

Валландер пошел впереди, показывая дорогу. Никто не говорил ни слова, слышен был только треск ломаемых сучьев и шелест листьев. Запах становился все сильнее. Лиза Хольгерссон вцепилась Валландеру в руку. Валландер по опыту знал, что в таких случаях лучше держаться вместе. Одного молодого полицейского вырвало.

– Родители не должны это видеть, – сказала срывающимся голосом Лиза Хольгерссон. – Жуткое зрелище.

Валландер повернулся к врачу. Тот был бледен как мел.

– Надо как можно быстрее осмотреть место преступления и как можно скорее увезти трупы. Надо их привести в божеский вид, прежде чем показывать родителям.

Врач покачал головой:

– Я должен позвонить судебным медикам в Лунд.

Он отошел в сторону, попросив у Мартинссона мобильник.

– Хочу, чтобы всем было ясно, – сказал Валландер Лизе Хольгерссон. – В деле уже есть убитый полицейский. И теперь еще три трупа. Итого четыре. Четыре убийства, и все надо расследовать. Придется поднатужиться, и еще как. Все будут требовать быстрых результатов. К тому же мы пока придерживаемся версии, что эти два дела между собой связаны. И есть большой риск…

– Что появятся подозрения, что их убил Сведберг?

– Вот именно.

– А ты как думаешь? Он?

Она спросила с таким напором, что Валландер немного растерялся.

– Не знаю, – сказал он. – Какой у Сведберга мог быть мотив? И потом, его самого убили… Но где-то эти истории пересекаются, а где – мы не знаем. Между ними не хватает звена, а может быть, и нескольких.

– Вопрос только, что и как мы можем сказать прессе.

– Не думаю, что это так уж важно. Домыслы все равно пойдут, а против домыслов полиция бессильна.

Валландер заметил, что стоящую неподалеку Анн-Бритт Хёглунд трясет.

Она перехватила его взгляд и подошла поближе.

– Есть еще один неприятный момент, – сказала она, пытаясь унять дрожь. – Ева Хильстрём наверняка будет нас обвинять, что мы тянули время, вместо того, чтобы что-то предпринять.

– И будет права, – мрачно сказал Валландер. – И мы должны признать, что неправильно оценили ситуацию. По моей вине.

– Почему – по твоей? – спросила Лиза Хольгерссон.

– Кто-то должен взять на себя ответственность, – сказал он без выражения. – Кто – не так уж важно.

Нюберг передал Валландеру пару полиэтиленовых перчаток. Они приступили к работе. Осмотр места преступления происходил в строго определенной последовательности. Валландер подошел к Нюбергу, объяснявшему фотографу, какие снимки и в каком ракурсе он должен сделать.

– Я прошу снять все это на видео, – сказал Валландер. – Крупным и общим планом.

– Будет сделано.

– Лучше бы камеру держал кто-то, у кого руки не дрожат.

– Смерть через видоискатель воспринимается легче, – заявил Нюберг, – но мы для гарантии поставим штатив.

Валландер попросил ближайших сотрудников – Мартинссона, Ханссона и Анн-Бритт Хёглунд. Машинально поискал глазами Сведберга и мысленно чертыхнулся.

– Они в маскарадных костюмах, – сказал Ханс-сон, – и в париках.

– Восемнадцатый век, – добавила Анн-Бритт. – На этот раз я уверена.

– Все это произошло в день летнего солнцестояния. Почти два месяца назад.

– Этого мы пока не знаем, – возразил Валландер. – Мы даже не знаем, видим ли мы перед собой место преступления или что-то иное.

Он сам понимал, насколько странно звучат его слова. Но еще страннее было, что никто за два месяца не обнаружил тела.

Валландер медленно двинулся вокруг скатерти, пытаясь представить, что здесь произошло. Постепенно ему удалось сосредоточиться.

Они собрались, чтобы отпраздновать Иванов день. Собирались четверо, но одна заболела. Две корзины с едой и вином, радио…

Он вздрогнул и почти бегом устремился к Ханссону, разговаривавшему по телефону.

– Машины! – сказал он, еле дождавшись, пока тот закончит. – Машины, те, на которых они якобы уехали в Европу. Где эти машины? На чем-то же они сюда добрались?

Ханссон пообещал заняться этим вопросом. Валландер вновь подошел к проклятой скатерти, вокруг которой лежали мертвецы. Они стелят скатерть, едят и пьют. Он присел на корточки. В корзине лежала пустая бутылка, в траве рядом – еще две. Три пустых бутылки.

Откуда-то подкрадывается смерть… К тому времени они уже усидели три бутылки, значит, порядком пьяны…

Он медленно поднялся. Рядом стоял Нюберг.

– Хорошо было бы проверить, нет ли на земле следов вина, – сказал он. – Или они выпили все три бутылки?

Нюберг показал пальцем – на скатерти было пятно.

– Что-то и пролили, – сказал он. – Это не кровь, если ты так подумал.

Валландер молча кивнул.

Вы едите и пьете, вот вы уже под градусом. У вас радио, вы слушаете музыку. Кто-то подходит и убивает вас, одного за другим. И вот вы, скорчившись, лежите на этой подстилке… Одна из вас – Астрид Хильстрём, лежит в позе спящего. Может быть, уже поздно. Наверное, уже настал день летнего солнцестояния. Может быть, самый рассвет…

Он остановился. Взгляд его упал на бокал рядом с корзинкой. Он снова присел – сначала на корточки, потом встал на колени и махнул рукой фотографу, чтобы тот подошел и снял бокал крупным планом. Бокал был прислонен к корзинке, криво, потому что ножка его стояла на камешке. Валландер огляделся. Приподнял край скатерти – никаких других камней не было. Он попытался сообразить, что бы это могло значить. Снова остановил Нюберга:

– Глянь, под ножкой бокала лежит камушек. Если тебе попадется что-нибудь в этом роде, скажи.

Нюберг достал блокнот и что-то пометил. Валландер постоял еще немного, потом отошел в сторону и поглядел со стороны.

Вы расстелили скатерть под деревом. Выбрали место, где вас не видно.

Он продрался через кусты и встал с другой стороны дерева.

Убийца подошел, скорее всего, именно отсюда. Никто даже не пытался убежать. Вы лежите и отдыхаете, кто-то из вас задремал. Но двое-то бодрствуют…

Он вернулся на поляну и долго смотрел на убитых. Что-то было не так.

Потом он понял, что именно.

Это была инсценировка. Кто-то усадил их вокруг скатерти после смерти.

13

Когда стемнело и прожектора уже освещали поляну своим неестественно белым мертвенным светом, Валландер всех удивил. Он просто-напросто уехал. Единственным человеком, с кем он перед этим поговорил, была Анн-Бритт Хёглунд. Он отвел ее в сторону, на уже затоптанную и заезженную бесконечно подъезжающими и отъезжающими машинами тропу, и попросил ее одолжить ему автомобиль – его «пежо» так и остался стоять на Мариагатан. Впрочем, и ей он не сказал, куда направляется. Если найдете что-то важное, сказал он, звоните. Вы всегда можете найти меня по телефону. Анн-Бритт вернулась на поляну. Тел уже не было – сразу после четырех их увезли. Вскоре отсутствие Валландера заметил Мартинссон, потом Ханссон и Нюберг. Анн-Бритт сказала, как было – он попросил ее машину и уехал. И все.

Собственно, ничего странного в его поступке не было. Он уже не мог там оставаться. Несколько часов, проведенных возле этих жутких останков, отняли у него все силы. Чтобы увидеть всю картину, надо отойти на расстояние. Он знал, что вся ответственность за оба расследования лежит на нем, хотя уже был уверен, что это не два отдельных дела, а одно. Если в чем он и был уверен, так это в том, что все связано – убитые молодые люди, Сведберг, исчезнувший телескоп, – все. Когда увезли трупы, он уже едва соображал от усталости и душевной муки. Потом все-таки заставил себя еще раз попытаться представить ход событий. И понял, что ему надо уехать. И когда он просил ключи у Анн-Бритт, он уже точно знал, куда он поедет. Это вовсе не было бегством неведомо куда. Невзирая на усталость и подавленность, он все-таки сохранял контроль за своими действиями. Идя по тропинке к машине, он торопился. Ему важно кое на что взглянуть. На въезде в парк он увидел нескольких журналистов – до них уже дошли слухи, что в лесу что-то случилось.

Он отмахнулся от них – никаких вопросов. Вся информация для прессы завтра. Сейчас ему нечего сказать. Да, в интересах следствия, но еще и по иным причинам, которые он сейчас назвать не может. Последнее, конечно, чистая выдумка. Ну и ладно. Единственное, что важно, – это найти тех, кто убил этих ребят. И если окажется, что Сведберг каким-то образом замешан в эту историю… что ж тут поделаешь. Он обязан вести следствие по тому пути, куда указывают факты, Он обязан узнать правду. Как эта правда выглядит – вопрос второстепенный…

Добравшись до шоссе на Истад и Мальмё, он остановил машину и убедился, что никто из журналистов, парковавшихся на стоянке у парка, не едет за ним. Он поставил машину напротив дома Сведберга на Малой Норрегатан. Бетономешалка по-прежнему была на месте. Ключи от квартиры Сведберга он так и таскал в кармане с тех пор, как ему отдал их Нюберг.

На двери висело предупреждение: всем, кроме полиции, вход воспрещен. Замочная скважина заклеена скотчем. Валландер оторвал липкую полоску и отпер дверь. Точно так же, как и в первый раз, когда за спиной у него дышал Мартинссон, он остановился в прихожей и прислушался. Воздух в квартире был спертый. Он прошел в кухню и открыл окно, потом налил из-под крана стакан воды и выпил, вспомнив, что завтра ему на прием к доктору Йоранссону. Хотя он еще не решил, идти или нет. Лучше ему не стало, да и не могло стать – он питался так же неправильно и небрежно, как и раньше, и с моционом так же скверно. Ничего, в теперешней ситуации все может подождать, в том числе и его собственное здоровье.

С улицы в гостиную проникал свет. Валландер стоял неподвижно в сумерках. Он уехал из национального парка, чтобы взглянуть на все со стороны. С некоторого расстояния. Но у него была и еще одна мысль. Она пришла ему в голову еще утром, и он понял, что над этим стоит поразмышлять. Они все время говорили о некоем пересечении линий, о том, что Сведберг тоже как-то замешан в это преступление. Все гнали от себя мысль, что именно он и мог оказаться убийцей.Но вдруг Валландер сообразил, что они упустили совершенно иную возможность, о которой следовало подумать с самого начала. Сведберг начал самостоятельное расследование. Никому ничего не говоря. Многое свидетельствует о том, что он посвятил довольно значительную часть своего отпуска поискам пропавших ребят. Что, в свою очередь, может означать, что ему было что скрывать. Но с таким же успехом – а может, и с большим – его поведение можно истолковать и по-иному. Сведберг, видимо, напал на след. Он почему-то сразу заподозрил, что Буте, Норман и Хильстрём ни в какую Европу не уехали. Он не исключал, что произошло какое-то несчастье. И где-то, еще в самом начале расследования, он перешел дорогу неизвестному. После чего одним прекрасным вечером его убили. Все равно, разумеется, непонятно, почему Сведберг никому ничего не сказал. Но и на это могли быть причины, только пока мы их не знаем.

Стул, на котором сидел в момент убийства Сведберг, все еще валялся на полу. Валландер сел в уголок дивана, не зажигая света. Перед глазами мелькали картинки сегодняшнего дня. Почти сразу, не прошло и часа после чудовищной находки, Валландер понял, что ничего не сходится. Впервые он понял это, когда судебный медик из Лунда дал предварительную оценку – как давно наступила смерть. Сказать точно, сколько времени прошло после смертельных выстрелов, он не мог, но то, что это случилось пятьдесят дней назад, отверг с уверенностью. Значит, возможны две версии: либо ребята были убиты позже, либо тела хранились в таком месте, где процесс разложения идет так быстро, как на открытом воздухе. Нельзя было исключить, что место, где найдены трупы, вовсе не было местом преступления. Конечно, трудно представить, что кто-то, убив троих молодых людей, отнес трупы на хранение, чтобы через полтора месяца вернуть их назад. Ханссон даже выдвинул гипотезу, что ребята все-таки, возможно, уезжали в Европу, но вернулись раньше, чем рассчитывали, и никому об этом не сказали. Тут-то их и убили.

Что ж, подумал Валландер, и такой вариант нельзя исключить. Хотя, конечно, это маловероятно. Но исключить нельзя. Он осматривался, слушал, что говорят коллеги, и словно погружался в какой-то невозвратный туман.

Разгорался жаркий августовский день. Коллеги, не поддаваясь жаре и тягостному настроению, строго следовали правилам осмотра места преступления. Глядя на них, он думал, что сегодня ему, как никогда, хотелось бы быть кем угодно, только не полицейским. Коллеги то и дело устраивали перерывы и покидали злосчастную поляну. На тропинке стояло несколько походных столов и стульчиков. Они молча пили из термосов кофе, становившийся с каждым часом все холодней, но за этот долгий день он ни разу не видел, чтобы кто-то поел.

Больше всего Валландера поражала выносливость Нюберга. С бычьим упорством копался он в полуразложившихся, зловонных остатках пищи, командовал фотографом и парнем с видеокамерой, паковал находки в пластиковые пакеты и отмечал места, где их обнаружили, на комплексной карте места происшествия. Валландер знал, как Нюберг ненавидит того, кто все это устроил и по чьей милости он теперь во всем этом копается. При том что никто не сделает эту работу тщательнее, чем Нюберг. В какой-то миг он заметил, что Мартинссон еле держится на ногах. Валландер отвел его в сторону и предложил ехать домой. Или по крайней мере передохнуть полчаса, поспать в одной из машин. Мартинссон молча покачал головой и вернулся к своему делу – он осматривал прилегающие к скатерти участки грунта. Из Истада приехали проводники собак, среди них был Эдмундссон со своим Каллем. Собаки пытались взять след, но, кроме кучки человеческих испражнений, нескольких пустых пивных банок и бумажных упаковок, ничего не нашли. Все это собрали и отметили места находок на карте Нюберга. Чуть поодаль, под деревом, Калль сделал стойку, но Эдмундссон там ничего не нашел. Валландер в течение дня несколько раз подходил к этому дереву – он понял, что отсюда можно наблюдать за всем происходящим на поляне, не будучи обнаруженным. Холодок пробежал у Валландера по спине. Неужели на этом самом месте стоял убийца? И что же он видел?…

В начале первого Нюберг попросил Валландера осмотреть магнитолу, валявшуюся на скатерти. В одной из корзин лежало несколько неподписанных кассет. Когда Валландер нажал кнопку воспроизведения, все затаили дыхание. Они услышали низкий мужской голос. Эту песню знали все. Фред Окерстрём пел одно из «Писем Фредмана». Валландер посмотрел на Анн-Бритт Хёглунд.

Она была права. Костюмы были эпохи Бельмана…

По улице проехала машина. Где-то, по-видимому, в нижней квартире, говорил телевизор. Валландер вышел в кухню, выпил еще стакан воды и присел за стол. Света он так и не зажигал.

Во второй половине дня он долго говорил с Лизой Хольгерссон. Как только тела увезут в Лунд, надо сообщить родителям. Он предложил свои услуги, но она сказала, что поедет сама. Лиза полагала, что это именно ее обязанность, и он не стал ее отговаривать, правда, решительно возразил против участия больничного персонала и полицейского священника.

– Это будет кошмар, – сказал он на прощанье, – ты даже представить себе не можешь, какой это будет кошмар.

Он поднялся и прошел в кабинет Сведберга. Немного постоял, огляделся и сел за письменный стол. Он вспомнил фотографии в деле. Три открытки, сразу вызвавшие сомнения Евы Хильстрём. Они тогда ей не поверили – ни Валландер, ни остальные. Кому придет в голову подделывать текст на почтовой карточке? А теперь Астрид мертва. Открытки написаны кем-то другим. Кто-то ездил по европейским городам и посылал открытки – из Гамбурга, Парижа, Вены. Запутывал следы. А зачем? Даже если их убили не на Иванов день, а позже, все равно это произошло до того, как посылались открытки. Зачем этот ложный след?

Он уставился во мрак. Я боюсь, подумал он. Боюсь зла, в которое никогда не верил. Ведь никто не рождается злодеем – с жестокостью, закодированной уже в генах. Нет, жестокими бывают обстоятельства. Зла не существует. А здесь, сдается мне, действовал человек с помраченным рассудком.

Он подумал о Сведберге. Неужели Сведберг мог метаться по Европе, посылая открытки Еве Хильстрём и другим родителям? Как ни дико, исключить такое нельзя. У него был отпуск. Надо расписать все дни и выяснить, когда он точно был в Швеции. А сколько времени нужно, чтобы слетать в Париж? Или в Вену? Невероятное иногда случается… К тому же Сведберг был превосходным стрелком.

Вопрос только, был ли он сумасшедшим.

Он открыл настольный календарь-ежедневник Сведберга и еще раз перелистал его. Повторяющиеся записи. Фамилия Адамссон. Может быть, это фамилия женщины на найденном им снимке? Луиза Адамссон. Он поднялся, вышел в кухню и нашел телефонный справочник. Никакой Луизы Адамссон он там не обнаружил, – что ж, она могла выйти замуж, и искать ее надо под фамилией мужа. Вот, к примеру, Бенгт Адамссон. А кто его жена? Он решил проверить, что делал Сведберг в те дни, когда в его ежедневнике фигурирует фамилия Адамссон, и вернулся в кабинет.

Снова сел за стол и откинулся на спинку кресла. Очень удобно. Гораздо удобнее тех конторских стульев, что стоят у них в полиции… Он резко поднялся. Не хватало еще здесь задремать. Пошел в спальню, включил свет, порылся в платяном шкафу и не нашел ничего примечательного.

Погасил свет и вернулся в гостиную. Здесь, на этом самом месте, стоял некто с охотничьим ружьем в руке, чтобы разрядить его в голову Сведберга. Оставил оружие и ушел. Валландер попытался представить себе, что это было – начало или конец в цепи событий? Будет ли продолжение?

Нет, это просто в голове не укладывается. Неужели и правда кто-то прячется там, в темноте, и ждет удобного момента, чтобы снова начать убивать.

Кто знает… Ему не на что опереться, все ускользает из рук. Представил себе Сведберга, сидящего на стуле. Или встающего со стула. За окном грохочет бетономешалка. Два выстрела. Сведберг падает и умирает, не успев коснуться пола. Он пытался представить себе какой-то разговор, ссору, но не мог. Только выстрелы из ружья. Он подошел к опрокинутому стулу. К тебе пришел кто-то из знакомых. Ты его впустил, у тебя нет причин его бояться. Или может быть, у него был свой ключ. Может быть, отмычка. Но не фомка – замок не взломан. У него в руке ружье… если, конечно, это мужчина. Не исключено, что это твое ружье, что ты держал дома – без лицензии. Заряженное ружье. И тот, кого ты впустил… или кто вошел сам, об этом знает… Сплошные вопросы. Но, в конце концов, все вопросы сводятся к одному: кто и почему? Хорошо, к двум: первый вопрос – кто, а второй – почему.

Он опять пошел в кухню, сел за стол и набрал номер больницы. Ему повезло – трубку взял тот самый врач, с кем он уже говорил раньше.

– Иса Эденгрен чувствует себя хорошо. Завтра или послезавтра мы ее выпишем.

– Что она говорит?

– Почти ничего. Но думаю, что она рада, что ты ее нашел.

– Она знает, что это был я?

– А почему надо было это скрывать?

– Как она отреагировала?

– Я не уверен, что понял ваш вопрос.

– Как она отреагировала, что ее случайно нашел полицейский, пришедший, чтобы ее допросить?

– Не могу сказать.

– Мне надо срочно с ней поговорить.

– Пожалуйста. Завтра с утра.

– Лучше бы сегодня. Мне и с вами надо поговорить.

– Что – спешно?

– Очень.

– Я уже собрался уходить. Я бы предложил подождать до завтра.

– А я бы предложил прекратить пустой разговор, – сказал Валландер. – Я прошу вас задержаться и дождаться меня. Через десять минут я приеду.

– Что-то случилось?

– Да. Вы даже не можете себе представить, что случилось.

Валландер выпил еще стакан воды, спустился по лестнице и поехал в больницу. На улице было по-прежнему тепло и почти безветренно.

Врач ждал его, стоя в коридоре. Они прошли в пустую канцелярию. Валландер закрыл за собой дверь. Он решил ничего не утаивать. Рассказал о находке в национальном парке – убиты трое молодых людей, а Иса Эденгрен по чистой случайности избежала этой участи. Единственное, о чем он промолчал, – о маскараде. Врач покачал головой.

– Когда-то я хотел стать судебным медиком, – сказал он, когда Валландер закончил, – слава богу, что не стал.

– Да, – сказал Валландер. – Жуткое зрелище.

Врач поднялся с места:

– Хотите поговорить с ней прямо сейчас?

– Надеюсь, то, что я вам сейчас рассказал, останется в тайне.

– Врачи фактически дают обет молчании.

– Полицейские тоже. И все равно – просачивается на удивление много.

Врач остановился перед дверью палаты:

– Я только посмотрю, не спит ли она.

Валландер остался один. Он терпеть не мог больниц и хотел как можно скорее отсюда уйти.

Вдруг ему пришла в голову идея. Он вспомнил, как Йоранссон говорил что-то о простых методах измерения сахара крови. Врач вышел из палаты.

– Она не спит.

– Кстати, – сказал Валландер, – вы не сделаете мне анализ крови? На сахар?

Врач посмотрел на него с удивлением:

– Зачем?

– Мне завтра на прием к врачу, там должны взять анализ. Но я не успеваю.

– Вы диабетик?

– Нет. Но у меня повышено содержание сахара в крови.

– Значит, диабетик.

– Я спрашиваю только, нельзя ли померить сахар. Больничной карточки у меня с собой нет, но, может быть, в порядке исключения…

Врач остановил проходящую мимо медсестру.

– У тебя глюкометр тут есть?

– Конечно.

Валландер прочитал у нее на значке фамилию: Брундин.

– Измерь, пожалуйста, сахар крови у Валландера. А потом ему надо поговорить с Эденгрен.

Она кивнула, уколола его в палец и поместила каплю крови на тест-полоску в приборе, больше всего напоминающего плейер.

– Пятнадцать с половиной, – сказала она. – Высокий.

– Ужас какой высокий, – огорчился Валландер. – Спасибо, это все, что я хотел узнать.

Она поглядела на него оценивающе, вполне, впрочем, дружелюбно:

– У вас лишний вес.

Он кивнул и вошел в палату. Ему вдруг стало стыдно, словно нашалившему ребенку.

Он почему-то ожидал, что Иса лежит в постели. Но девушка сидела на стуле, натянув одеяло до самого подбородка. В комнате горел только ночник на тумбочке, и в сумерках Валландер почти не различал черты ее лица. Он подошел поближе, чтобы видеть ее глаза. Как ему показалось, в них мелькнул ужас. Он протянул руку, представился и присел на стоящую рядом с ней табуретку.

Она еще ничего не знает, подумал он. Она не знает, что лишилась сразу троих друзей. Или каким-то образом догадывается? Может быть, она ждала этого? Была почти уверена и не выдержала – попыталась покончить с собой?

Он придвинул табуретку. Она следила за всеми его действиями, не отрывая глаз. Когда он вошел в комнату, она чем-то напомнила ему Линду. Та тоже пыталась покончить жизнь самоубийством, когда ей было пятнадцать. Сейчас, по прошествии времени, Валландер считал, что именно этот случай и послужил причиной их с Моной развода. К тому же он так никогда и не понял, что толкнуло дочь на этот шаг, хотя в последнее время они не раз об этом говорили. А эта девушка перед ним? Сможет ли он понять, почему она приняла решение расстаться с жизнью?

– Это я тебя нашел, – сказал он, – но тебе уже сказали. Правда, ты не знаешь, зачем я вообще приехал в Скорбю. Не знаешь, почему я не уехал сразу, увидев, что никого дома нет, почему начал ходить вокруг дома, почему заглянул в павильон. – Он прервался – ему показалось, что она хочет что-то сказать, но она молча смотрела на него. – Ты собиралась встречать Иванов день с друзьями, – продолжил он. – С Мартином, Астрид и Леной. Но заболела. У тебя болел живот. Так и было?

Она не реагировала. Валландер вдруг почувствовал, что не знает, что говорить дальше. Как рассказать ей о случившемся? С другой стороны, завтра же все будет в газетах. Шок неизбежен, что бы он ни делал. Надо было взять с собой Анн-Бритт, подумал он.

– Мама Астрид получала открытки, подписанные либо всеми троими, либо только Астрид. Из Гамбурга, Парижа и Вены. Вы не собирались уехать куда-нибудь? Я имею в виду – уехать. Никому ничего не говоря, сразу после празднования?

Наконец она ответила, но так тихо, что Валландер еле расслышал.

– Нет, – прошептала она, – никаких определенных планов не было.

У Валландера перехватило дыхание. Она говорила таким голосом, что казалось, вот-вот зарыдает. А что с ней будет, когда она узнает, что болезнь спасла ей жизнь?

Лучше всего позвонить врачу и спросить, как следует поступить. Как ей сказать? Вместо этого он продолжал ходить вокруг да около.

– Расскажи мне про ваш праздник, – попросил он.

– Зачем это?

Его поразила решимость, вдруг прозвучавшая в ее слабеньком голосе. Но не враждебность. Теперь ответ целиком зависит от того, как он будет задавать вопросы.

– Затем, что мне интересно. И мама Астрид очень волнуется.

– Обычный праздник.

– Но вы собирались устроить маскарад. Нарядиться в костюмы эпохи Бельмана.

Она не могла знать, откуда у него эти сведения. Ставя вопрос так, он рисковал – она могла замкнуться. Но если он скажет ей сейчас, что случилось с ее друзьями, на этом разговор окончится.

– Мы иногда так делали. Наряжались.

– Зачем?

– Так интереснее.

– Покинуть свое время? Представить, что ты живешь в другую эпоху?

– Да.

– И это всегда были костюмы восемнадцатого века?

– Мы никогда не повторялись, – сказала она, и он уловил в ее голосе плохо скрытую гордость.

– А почему?

На этот вопрос она не ответила. Валландер подумал, что здесь может скрываться что-то важное, и решил попробовать с другого конца:

– А что, известно, как люди одевались, к примеру, в двенадцатом веке?

– Да. Но мы так далеко не забирались.

– А как вы выбирали эпоху?

Она снова промолчала. Валландер начал понимать, на какие именно вопросы она не хочет отвечать.

– Расскажи, что случилось на Иванов день.

– Я заболела.

– Внезапно?

– Заболеваешь всегда внезапно.

– И как было дело?

– Мартин заехал за мной, а я сказала, что не могу.

– И что он сказал?

– То, что и должен был сказать.

Валландер не понял:

– Что ты имеешь в виду?

– Спросил, правда ли это. Или нет. Если говоришь неправду, тебя оттолкнут.

Он задумался. Сначала она не ответила на вопрос, почему они никогда не повторяют свои маскарады. Потом про то, как они выбирают эпоху. А теперь вдруг это. Если говоришь неправду, тебя оттолкнут. Кто оттолкнет? Откуда?

– То есть вы очень серьезно относились к вашей дружбе? Никакого вранья. Если врешь, тебя оттолкнут?

На ее лице читалось искреннее удивление.

– А иначе разве это дружба?

Он кивнул:

– Конечно. Дружба держится на доверии.

– А на чем же еще?

– Не знаю. Может быть, на любви.

Она снова подтянула одеяло к подбородку.

– Что ты подумала, когда поняла, что они уехали в Европу? И ни слова тебе не сказали?

Она посмотрела на него долгим взглядом:

– Я уже отвечала на этот вопрос.

Валландер не сразу понял, когда и где она могла отвечать на этот вопрос, но потом сообразил.

– Ты имеешь в виду того полицейского, который приходил летом?

– А кого же еще?

– А ты помнишь, когда он приходил?

– Первого или второго июля.

– А что он еще спрашивал?

Она резко придвинулась к нему, так что он даже отшатнулся.

– Я знаю, что его убили. Того, по имени Сведберг. Вы это хотели мне сообщить?

– Не совсем, – сказал Валландер. – Но я хотел бы знать, о чем он тебя спрашивал.

– Ни о чем.

Он нахмурился:

– Но ведь о чем-то спрашивал?

– Больше ни о чем. У меня есть кассета.

Он ошарашенно посмотрел на Ису:

– Ты записала на магнитофон разговор со Сведбергом?

– Потихоньку, разумеется. Я иногда так делаю. На диктофон.

– И Сведберга тоже записала?

– Да.

– А где запись?

– В павильоне. Где вы меня нашли. С голубым ангелом на этикетке.

– С голубым ангелом?

– Я сама делаю этикетки.

Он кивнул:

– Ты не против, если мы позаимствуем эту запись?

– Почему я должна быть против?

Валландер позвонил в полицию и велел дежурному послать людей за кассетой. И плейером – он вспомнил, что около кровати лежал плейер.

– С голубым ангелом? – недоверчиво спросил дежурный.

– На этикетке голубой ангел. Это срочно.

Ровно через двадцать девять минут привезли кассету. Девушка тем временем ушла в туалет и не появлялась минут пятнадцать. Когда она вышла оттуда, Валландер, к своему удивлению, заметил, что она вымыла голову. Он вдруг подумал, что надо быть настороже – как бы ей вновь не пришла мысль покончить с собой.

И тут, постучав, вошел полицейский с плейером и кассетой. Она кивнула – именно эта кассета, все правильно. Она надела наушники и нашла нужное место.

– Вот, – сказала она и протянула ему наушники.

Услышав громкий голос Сведберга, он вздрогнул, как от удара. Сведберг прокашлялся и задал свой вопрос. Ответ ее был слышен плохо – видимо, она сидела далеко от микрофона. Он перемотал пленку назад и послушал еще раз.

Нет, он не ошибся.

Она была права. Сведберг действительно задал тот же вопрос, что и он. Но не совсем. Разница в формулировках была решающей.

Вот какой вопрос задал Исе он сам:

– Что ты подумала, когда поняла, что они уехали в Европу? И ни слова тебе не сказали?

Сведберг спросил, в общем, то же самое, но смысл был иным.

Валландер еще раз послушал знакомый, тысячу раз слышанный голос.

– Ты и в самом деле считаешь, что они уехали в Европу?

Он опять перемотал пленку. Иса не ответила на вопрос Сведберга. Он снял наушники.

Сведберг знал, подумал он.

Он знал уже первого или второго июля.

Сведберг знал, что они никуда не уехали.

14

Они беседовали еще довольно долго. Плейер лежал рядом на столике, плейер и кассета с голубым ангелом – все, что осталось от голоса Сведберга. Валландер продолжал задавать вопросы, хотя никак не мог сосредоточиться. Его мучил вопрос – кто должен сообщить Исе Эденгрен о том, что случилось с ее друзьями в национальном парке. Кто и когда? У Валландера было неприятное ощущение, что он ведет нечестную игру, Наверное, с самого начала следовало сказать правду. Сейчас, уже в десятом часу вечера, он понял, что дальше не продвинется. Оставалось только одно. Он извинился и вышел – якобы глотнуть кофе. Из коридора он позвонил Мартинссону – почти все уже вернулись в Истад. На месте происшествия оставались только криминалисты во главе с Нюбергом – они собирались работать и ночью. Валландер сообщил, где он, и попросил пригласить к телефону Анн-Бритт Хёглунд. Когда она взяла трубку, он рассказал все, как есть, – ему нужна ее помощь.

– Я у Исы Эденгрен, – сказал он. – Ей тоже надо сообщить. Как она среагирует, неизвестно.

– Она в больнице, – сухо сказала Анн-Бритт. – Что может случиться?

Ее ответ удивил Валландера – он не ожидал от нее такой черствости. Но он быстро сообразил, что это всего лишь защитная реакция. Весь этот длинный и теплый августовский день она провела там, в лесу, на месте преступления – одного из самых отвратительных из когда-либо виденных Валландером.

– И все равно, хорошо бы ты приехала, – сказал он. – Я боюсь один. Не забудь, что она только что пыталась отравиться.

Он нашел сестру, ту самую, что недавно брала у него кровь на сахар, и спросил имя врача и его домашний телефон. Заодно спросил, какое впечатление производит на нее Иса Эденгрен.

– Некоторые самоубийцы обладают колоссальной волей. Бывает, конечно, и наоборот, но Иса, по-моему, принадлежит именно к первой категории.

Он спросил, где можно раздобыть чашку кофе. Она послала его в вестибюль – там, по ее словам, есть кофейный автомат.

Он позвонил врачу. Вначале трубку взял ребенок, потом женщина и, наконец, мужчина.

– Я забыл вас спросить, – сказал Валландер. – Мы должны сообщить ей о происшедшем. Все равно она узнает завтра, причем как узнает и от кого, мы знать не будем и пронаблюдать за ее реакцией не сможем. Это и есть мой вопрос – как она может среагировать?

Врач помолчал и сказал, что сейчас приедет. Валландер пошел в вестибюль искать кофейный автомат. Найти его оказалось нетрудно, но тут же обнаружилось, что мелочи у него нет. Он огляделся. По вестибюлю, опираясь на стульчик-каталку, шаркающей походкой шел какой-то старик. Валландер вежливо спросил, не разменяет ли тот ему деньги. Старик покачал головой, полез в карман и протянул Валландеру пятикроновую монету. Валландер стоял с пятидесятикроновой купюрой в руках, не зная, что делать.

– Я скоро умру, – сказал старик, улыбаясь. – Через три недели, а может быть, и раньше. И что мне там делать с деньгами?

Он зашаркал дальше. Настроение у него, судя по всему, было превосходное. Валландер с восхищением посмотрел ему вслед. Потом нажал не на ту кнопку, и, как назло, автомат нацедил ему кофе с молоком, которого он терпеть не мог. С кружкой в руке он вернулся в отделение. Анн-Бритт уже была там. Она была очень бледна, под глазами – темные круги. Ничего, что могло бы как-то помочь следствию, в лесу пока не нашли. Она говорила тихо и монотонно, видно было, что очень устала. Мы все устали, подумал он. Устали, еще не успев погрузиться по-настоящему в этот кошмар.

Он передал ей разговор с Исой. Она удивилась, когда он сообщил, что слышал голос Сведберга, и без обиняков высказал свое заключение: Сведберг знал или, по крайней мере, подозревал, что эти трое никуда не уезжали.

– Как он мог это знать? Если он сам не был свидетелем… того, что мы видели?

– Важно, что проясняется другое. Сведберг был в непосредственной близости к событиям. Но знал не все, иначе зачем бы стал задавать вопросы?

– Во всяком случае, это означает, что их убил не Сведберг, – сказала она. – Но ведь мы так всерьез и не думали?

– Мысль такая была, – сказал Валландер, – признаюсь. Была. Теперь картина немного прояснилась, и мы можем обсудить следующий шаг. Уже несколько дней спустя Сведберг начинает задавать вопросы, свидетельствующие, что ему что-то известно. А что именно? Что ему известно?

– Что они убиты?

– Не обязательно. Единственное, что мы можем сказать точно, – его что-то беспокоит. Так же как и нас что-то смутно беспокоило, пока мы их не нашли.

– Он чего-то боится?

– Вот-вот, мы подошли к главному. Откуда взялся этот страх? Или тревога? Или подозрения?

– Он знает что-то, чего остальные не знают.

– Почему-то у него появляются подозрения. Или неясные догадки. Этого мы не узнаем никогда. Но нам он ничего не говорит, начинает расследование на свой страх и риск. Уходит в отпуск и начинает индивидуальное следствие. Энергично и тщательно…

– То есть вопрос упирается в то, что именно стало ему известно.

– Это мы как раз и ищем. Только и всего.

– Но это не объясняет, почему его убили.

Анн– Бритт наморщила лоб:

– Зачем вообще человек что-то скрывает?

– Не хочет, чтобы другие узнали. Или боится, что его накроют.

– Тут недостает одного звена.

– Я подумал о том же, – сказал Валландер. – Есть кто-то, связывающий Сведберга с этими событиями.

– Женщина по имени Луиза?

– Может быть. Мы не знаем.

В дальнем конце коридора хлопнула дверь. Пришел врач. Пора. Иса Эденгрен по-прежнему сидела на том же стуле.

– Я должен сообщить тебе кое-что, – сказал Валландер, – думаю, что тебе будет нелегко это услышать. Поэтому я попросил присутствовать при этом разговоре твоего доктора и одну из моих коллег. Ее зовут Анн-Бритт.

Было видно, что девушка испугалась. Но отступать поздно, и он рассказал все, как было. Ее друзья мертвы. Кто-то их убил.

Валландер по опыту знал, что реакция чаще всего бывает немедленной. Но иногда человек реагирует не сразу.

– Мы посчитали, что лучше сообщить тебе сейчас. Завтра все будет в газетах.

Она молчала.

– Я знаю, что это тяжело, – вновь сказал он, – но все равно обязан спросить – есть ли у тебя какие-нибудь предположения, кто мог это сделать?

– Нет.

Голос был еле слышным, но ответ прозвучал вполне определенно.

– Кто-нибудь знал, что вы собираетесь на пикник?

– Мы никогда не обсуждали наши планы с посторонними.

Звучит как параграф устава, подумал Валландер. Может быть, так оно и есть.

– И кроме тебя, никто о нем не знал?

– Никто.

– Ты не поехала с ними, поскольку заболела. Но ты знала, куда они собираются?

– В национальный парк.

– И они собирались надеть костюмы?

– Да.

– И никто этого не знал? Все приготовления делались в секрете?

– Да.

– А почему?

Она не ответила. Я снова ступил в запретную зону, подумал Валландер. На какие-то вопросы она отвечать отказывается. Но он был уверен, что она не врет. Никто не знал, где они собирались отпраздновать день солнцестояния.

Вопросов больше не было.

– Мы пошли, – сказал он. – Если что-нибудь вспомнишь, персонал больницы знает, как меня найти. Кстати, я говорил с твоей матерью.

Она вздрогнула:

– Это еще зачем? Какое ей до меня дело?

Она чуть не взвизгнула. Валландеру стало не по себе.

– Это мой долг, – сказал он. – Я нашел тебя без сознания и был обязан сообщить родным.

Она, похоже, хотела сказать что-то еще, но удержалась и внезапно заплакала. Врач посмотрел на Валландера и Анн-Бритт – им лучше уйти. За дверью Валландер остановился – он совершенно взмок.

– С каждым разом все хуже, – сказал он. – Я уже не справляюсь с такими делами.

Они вышли на улицу. Вечер был очень теплым. Валландер протянул Анн-Бритт ключи от машины.

– Ты что-нибудь ела?

Она покачала головой.

Они доехали до сосисочного ларька на Мальмёвеген и терпеливо ждали, пока целая команда спортсменов, как он понял, из Вадстены получит свои гамбургеры. Потом сели в машину. Валландер с удивлением отметил, что, несмотря на то, что ему полагалось бы проголодаться, есть он совсем не хочет. Они молчали.

– Завтра все будет в газетах, – сказала она. – И что дальше?

– В лучшем случае мы получим какую-то информацию. В худшем – все решат, что мы никуда не годимся.

– Ты думаешь о Еве Хильстрём?

– Я не знаю, о чем и о ком я думаю. Но у нас четыре трупа. Огнестрел. Причем из разного оружия.

– Ты можешь представить себе, кого мы ищем?

Валландер ответил не сразу:

– Убийство обычно предполагает некую форму помешательства. Человек теряет самообладание. Но здесь явно действовали вполне осознанно. Думаю, что любой подумает как следует, прежде чем убить полицейского. И эта девочка в больнице. Она утверждает, что никто посторонний не знал, где они собираются устроить пикник. Значит, кто-то все же знал. Это не могло быть случайное убийство – увидел и убил. Я в это не верю.

– То есть мы ищем кого-то, кто знал, что ребята собираются устроить тайную пирушку в лесу?

– И того, кого подозревал Сведберг.

Они замолчали. Что-то не сходится, подумал Валландер. Я не вижу чего-то важного. А вот чего – не пойму.

– Завтра понедельник, – сказала Анн-Бритт. – Завтра опубликуют фотографию Луизы. Может быть, что-то прояснится.

– Я слишком нетерпелив, – сказал Валландер. – Ничего не могу с этим поделать, хотя пытаюсь. И с каждым годом становлюсь беспокойнее.

Они подъехали к полиции почти в половине одиннадцатого. Валландер подивился, что там было пусто – ни одного журналиста. Он был уверен, что слухи об их страшной находке уже поползли. Он снял куртку и спустился в столовую. Несколько усталых полицейских молча понурились над кофе и растерзанной пиццей. Наверное, надо сказать что-то ободряющее. Но чем поднимешь настроение людям, видевшим сегодня трех убитых ребят на синей скатерти посреди летнего леса? Это при том, что совсем недавно убит их сотрудник.

Он не стал ничего говорить. Просто кивнул и сел в уголке.

Ханссон посмотрел на него покрасневшими глазами:

– Когда соберемся?

– Минут через пять. Мартинссон на месте?

– На подходе.

– Лиза?

– Она у себя. Думаю, ей пришлось нелегко в Лунде. Родители. Пара за парой приходили опознавать своих детей… Только Ева Хильстрём приехала одна.

Валландер молча выслушал Ханссона, встал и пошел в кабинет Лизы Хольгерссон. Дверь была приоткрыта. Лиза, не шевелясь, сидела за столом. Он постучал и открыл дверь:

– Не жалеешь, что поехала?

– О чем тут можно жалеть или не жалеть? Но ты был прав – это ужасно. Слов нет… Когда в один прекрасный августовский день родителям приходится опознавать своего мертвого ребенка… Наши в Лунде, конечно, молодцы – привели ребят более или менее в порядок, но что они умерли не вчера и не неделю назад, не скроешь.

– Ханссон сказал, что Ева Хильстрём была одна.

– И к тому же владела собой лучше всех. По-видимому, она была готова к такому повороту.

– Она будет обвинять нас. И не без оснований – мы ничего не предприняли.

– Ты и в самом деле так считаешь?

– Нет. Но это ничего не значит. Будь у нас побольше людей, все было бы по-другому. Да еще сезон отпусков… Объяснения всегда найдутся. А кончается все тем, что вот стоит перед тобой мать и видит, что ее худшие опасения подтвердились.

– Я, кстати, хотела поговорить с тобой как раз об этом. Нам нужны люди. Дополнительное подкрепление. И как можно быстрее.

Валландер слишком устал, чтобы возражать, хотя в душе он был не согласен. Обычная надежда – чем больше людей, тем быстрее достигаем цели. Но по опыту он знал, что это вовсе не так. Лучше и четче всего работает небольшая спаянная группа.

– Что скажешь?

Он пожал плечами:

– Ты знаешь мое мнение. Но если ты попросишь подкрепления, я сопротивляться не буду.

– Я-то думала, мы решим это прямо сейчас.

– Не стоит, – сказал он. – Все слишком устали. Сейчас от нас толку мало. Отложим до завтра.

Он посмотрел на часы и поднялся – без четверти одиннадцать. Они вместе направились в комнату для совещаний. В коридоре им встретился Мартинссон – его брюки были до колен перепачканы глиной.

– Где это ты так? – спросил Валландер.

– Искал дорогу покороче, – мрачно сказал Мартинссон. – У меня в кабинете другие. Сейчас приду.

Валландер зашел в туалет выпить воды. Увидел свое отражение в зеркале и отвел глаза.

Без десяти одиннадцать начали оперативку. Место Сведберга по-прежнему пустовало. Нюберг только что вернулся из парка. В ответ на немой вопрос Валландера он помотал головой – ничего. Ничего существенного не найдено.

Валландер начал с рассказа о своем посещении больницы. Он захватил с собой кассету и магнитофон. Когда зазвучал голос Сведберга, в комнате словно потемнело. Но когда, отключив запись, Валландер кратко изложил свои выводы, общая подавленность на мгновение отступила. Сведберг что-то знал. Вопрос только, не из-за этого ли знания его убили.

Валландер отодвинул магнитофон и уронил руки на стол. Он начал говорить, еще сам не зная, что именно Хочет сказать, словно нащупывая ускользающую нить.

Они засиделись далеко за полночь. Позади осталась и усталость, и горечь. Опять прочесываем местность, думал Валландер, только теперь не внешний ландшафт, а свой внутренний. Точно, именно это мы и делаем. На сей раз прочесываем собственные наблюдения, а не непролазный кустарник. Но все очень похоже.

Вскоре после двенадцати они решили отдохнуть. После перерыва Мартинссон по ошибке занял стул Сведберга, но тут же пересел. Валландер сходил в туалет и попил воды. У него болела голова, во рту пересохло, но он старался держаться. Во время перерыва он зашел к себе кабинет и позвонил в больницу.

Долго не отвечали, потом трубку взяла сестра – та самая, что брала у него кровь из пальца.

– Девочка спит, – сказала она, – Попросила снотворное, но мы, как вы понимаете, не можем удовлетворить ее просьбу. В конце концов заснула и так, без снотворного.

– Родители звонили? Ее мать?

– Только какой-то мужчина, сказал, что сосед.

– Лундберг?

– Именно он. Лундберг.

– Реакция наступит завтра, – сказал Валландер.

– А что случилось?

У Валландера не было причин скрывать от нее истину. Она долго не произносила ни слова.

– Даже не верится, что это правда, – сказала она наконец. – Как такое может быть?

– Не знаю, – сказал он честно. – Я точно так же ничего не понимаю, как и вы.

Он вернулся в комнату для совещаний. Надо было подвести итоги.

– Не знаю, почему все это случилось, – начал он. – Так же, как и вы, не могу понять, какое безумие заставило кого-то хладнокровно расстрелять троих ребят на пикнике. Не вижу мотива, а потому не могу представить убийцу. Но ход событий я так же, как и вы, могу проследить. Может быть, не совсем ясно, с провалами, но вы меня поправите. И добавите, если я что-то упустил. Итак, еще раз сначала.

Он потянулся за бутылкой с «Рамлёсой» и налил себе стакан.

– Вечером двадцать первого июня трое молодых людей приезжают в Хагестадский национальный парк. По-видимому, в двух машинах, но машины исчезли. Кстати, один из вопросов, на который надо ответить как можно скорее – куда делись машины? Если верить Исе Эденгрен – она, как помните, тоже собиралась ехать, но заболела, – так вот, по ее словам, место было выбрано заранее. Они устраивают своего рода маскарад, причем не в первый раз. И это мы тоже должны постараться понять, что ими двигало. Меня не оставляет чувство, что они были очень тесно связаны друг с другом, может быть, это была не просто дружба. Не знаю. Они переодеваются в костюмы времен Бельмана, надевают парики. Звучат песни – «Письма Фредмана». Мы не знаем, видел ли их кто-то в лесу или на въезде в парк. Место их пикника скрыто от посторонних глаз. И вдруг появляется убийца и расстреливает их. Каждого – одним выстрелом, точно в лоб. Какое оружие он использовал, мы пока не знаем. Но все указывает на то, что он спланировал все заранее и ни секунды не колебался. Через пятьдесят один день мы их находим. Таково предположительно развитие событий. Но пока мы точно не знаем, как давно они погибли, мы не можем исключить и иного сценария. Может быть, их убили не на пикнике под Иванов день, а позже. Мы не знаем. Но когда бы это ни произошло, мы уже сейчас можем сказать, что убийца был хорошо информирован. Тройное убийство не может быть случайным. Конечно, нельзя исключить, что это какой-то сумасшедший. Нам вообще ничего нельзя исключать. Но за всем этим совершенно явственно прослеживается заранее разработанный план. Какой план – мне, как и любому нормальному человеку, трудно себе представить. Кому придет в голову убить троих ребят в разгар веселья? Какой может быть мотив? Этого я не могу понять. Похоже, никогда раньше я ни с чем подобным не сталкивался.

Он замолчал. Разумеется, это далеко не все, что он собирался сказать, только пусть сперва зададут вопросы. Однако никто не произнес ни слова.

– Есть и продолжение, – заговорил он снова. – Продолжение, начало или, может быть, конец, промежуточное звено… не берусь определить, как это связано с тройным убийством, но Сведберг тоже убит. В его квартире мы находим снимок одного из троих. Снимок, сделанный на одном из их маскарадов. Мы знаем, что Сведберг, едва узнав, что мать Евы Хильстрём обеспокоена отсутствием дочери, начал собственное расследование. Почему – мы тоже не знаем. Но связь между двумя преступлениями, или, по крайней мере, точка пересечения между этими убийствами, существует, и мы не имеем права закрыть на это глаза. С этого и надо начать. Взглянуть с этой точки во все направления одновременно.

Он отложил карандаш и откинулся на стуле. Спина болела. Он посмотрел на Нюберга.

– Возможно, я забегаю вперед, – сказал он, – но и у меня, и у Нюберга возникло совершенно определенное чувство, что виденное нами на поляне – инсценировка.

– Прежде всего, непонятно, как они могли пролежать там пятьдесят один день, – растерянно сказал Ханссон. – Летом там полно народу.

– И это непонятно, – сказал Валландер. – Итак, у нас три версии, вполне возможно, кстати, все неверные. Первая – это случилось не под Иванов день. Все случилось позже. Какой-то другой праздник, тоже с переодеваниями. Вторая – преступление совершено где-то еще, не там, где мы их нашли. И третья альтернатива – место обнаружения трупов и есть место преступления, но трупы куда-то уносили.

– Кому такое придет в голову? – удивилась Анн-Бритт. – И главное, зачем?

– Может быть, и незачем, – буркнул Нюберг, – но я уверен, что так и было.

Все удивленно повернулись к Нюбергу – он не имел обыкновения высказываться столь определенно на ранних этапах следствия.

– Я согласен с Куртом, – сказал Нюберг. – Инсценировка. Ну, как строят людей для группового снимка. Потом я кое-что обнаружил, и это навело меня на мысли…

Валландер с нетерпением ждал продолжения, но Нюберг, похоже, забыл, что хотел сказать.

– Мы слушаем, – напомнил ему Валландер.

Нюберг медленно покачал головой:

– Согласен, что выглядит это дико. Зачем уносить трупы? Чтобы потом положить их на место?

– Причин может быть множество, – сказал Валландер. – Чтобы их не сразу нашли. Чтобы выиграть время.

– Выиграть время, чтобы послать несколько открыток, – заметил Мартинссон.

Валландер кивнул:

– Давайте идти последовательно, шаг за шагом. Никакую гипотезу не будем считать ошибочной. Более верной или менее верной, но не ошибочной.

– Бокалы, – медленно произнес Нюберг. – В двух бокалах были остатки вина. В одном чуть-чуть, на дне, в другом побольше. Вино должно было давно испариться. Но еще больше меня удивило не то, что я обнаружил, а то, что я не обнаружил. Насекомых. Каждый знает, что бывает, если оставишь ночью бокал с вином где-нибудь в лесу. Наутро там всегда полно мертвых насекомых. А тут – ни одного.

– И как ты это объясняешь?

– Что стаканы не простояли там и нескольких часов, когда Леман их нашел.

– Что значит – нескольких?

– Не знаю. Нескольких.

– А остатки пищи? – возразил Мартинссон. – Как уложить в твою теорию сгнившего цыпленка? Заплесневелый салат? Окаменевший хлеб? Все это произошло за несколько часов?

Нюберг уставился на Мартинссона:

– Я только говорю, что Матс и Розмари Леман увидели шоу. Кто-то поставил перед мертвецами бокалы и налил немного вина. А жратва… Убийца мог сам ее где-то сгноить, а потом разложить по тарелкам.

У Нюберга, похоже, сомнений не было.

– Все это, понятно, получит лабораторное подтверждение. Мы узнаем, как долго вино было в контакте с воздухом. Это все мы докажем. Но одно я знаю точно – если бы Леманы поехали на прогулку вчера, они ничего бы не нашли.

Стало тихо. Валландер понял, что Нюберг продумал версию основательно, лучше, чем он сам. Ему даже в голову не приходило, что тела пролежали на поляне меньше суток. Значит, след преступника может быть совсем свежим. Сказанное к тому же определило раз и навсегда вопрос со Сведбергом – теоретически он, конечно, мог их убить, мог даже убрать трупы, но достать их и рассадить на полянке он не мог никак.

– Я вижу, ты уже составил мнение, – сказал Валландер. – А уверен, что не ошибаешься? Во всяком случае, теоретически ведь есть такая возможность?

– Такой возможности нет. Я могу немного ошибиться во времени, но в том, что все произошло именно так, сомнений у меня нет.

– Один вопрос остался без ответа, – напомнил Валландер. – Место обнаружения тел и место преступления – это одно и то же место?

– Мы еще не успели облазить всю поляну, – сказал Нюберг. – Но похоже, на траве кое-где есть следы крови. Может быть, она просочилась сквозь скатерть.

– То есть убили их именно на этой полянке… А потом, возможно, где-то спрятали?

– Именно так.

– Тогда есть еще вопрос. Где спрятали?

Ни у кого не было сомнений, что этот вопрос очень важен. Они пытались уловить систему в действиях преступника. Все понимали, насколько это важно.

– Мы все время думаем, что он был один. Но их могло быть и больше. В пользу такой версии говорит и то, что трупы таскали туда-сюда.

– Может быть, мы используем не то слово, – сказала Анн-Бритт. – Не таскали, а прятали.

Валландер мысленно согласился с ней.

– Это место в самом центре парка, – сказал он. – Туда, конечно, теоретически можно въехать на машине, но это запрещено. Обязательно кто-то заметит. Поэтому альтернатива одна – трупы прятали где-то поблизости, в парке.

– Собаки ничего не нашли, – сказал Ханссон, – но это ничего не значит.

– Мы не можем ждать, пока криминалисты обработают материал, – решил Валландер. – Надо начинать искать прямо на рассвете. Место, где были спрятанытрупы. Если я рассуждаю правильно, это должно быть совсем близко.

Он посмотрел на часы – начало второго. Всем надо немного поспать, хотя бы пару-тройку часов.

Он вышел из комнаты для совещаний последним. Собрал бумаги и отнес их в свой кабинет. Потом надел куртку и вышел на улицу. По-прежнему было тепло и тихо. Он глубоко вздохнул, зашел за полицейскую машину и помочился. Завтра он должен быть на приеме у доктора Йоранссона. Но он туда не пойдет. Сахар… сахар непозволительно высокий, 15,5. Но времени заниматься здоровьем у него сейчас нет.

Он не торопясь пошел по ночному городу домой.

Они говорили о многом, но одну тему никто не затронул.

Они смогли представить себе, что делал преступник. Но они понятия не имели, что он думал. И что думает сейчас.

Может быть, планирует новое убийство?

15

Валландер так и не уснул в эту ночь, Дойдя до Мариагатан, он начал обшаривать карманы в поисках ключей и почувствовал, как его буквально трясет от беспокойства. Где-то в темноте прячется убийца, хладнокровный, расчетливый и безжалостный убийца. Что им движет? Даст ли он снова о себе знать? Он замер с ключами в руке, додумал, сунул ключи обратно в карман и пошел к машине. Поставил было запись «Травиаты», но тут же выключил. Ночной город был тих, безлюден и спокоен. Это именно то, что ему сейчас нужно, – покой. Он ехал, открыв окно и подставив лицо прохладному ветру. Тревога накатывала волнами. Он пытался убедить себя, что все на этом и закончилось, но в глубине души знал, что никакие заклинания не помогут – убийца затаился в темноте и они должны его взять. Они обязаны его взять, пока он не пополнил список непойманных преступников, список, который не давал Валландеру спать по ночам.

Он вспомнил, как в начале восьмидесятых, когда он только-только переехал в Истад из Мальмё с Моной и Линдой, ему как-то поздно вечером позвонил Рюдберг и рассказал, что поступил сигнал – на лугу близ Борри найден труп девушки. На лбу – рубленая рана, так что вряд ли можно предполагать смерть от естественных причин. Они поехали туда ночью, был ноябрь, и в воздухе носились снежинки. Сомнений в том, что девушку убили, не было. Выяснилось, что она была в Истаде в кино, потом села на автобус, вышла на своей остановке и пошла через луг к хутору. Отец, обеспокоенный отсутствием дочери, взял карманный фонарь и пошел ей навстречу – тут-то он ее и нашел. Следствие растянулось на несколько лет, тысячи страниц заполняли папку за папкой, но преступника так и не нашли. Они не могли даже определить мотив убийства. Единственным вещественным доказательством в деле так и осталась найденная на месте преступления сломанная бельевая прищепка. Она лежала в крови рядом с телом. И все. Убийство так и осталось нераскрытым. Рюдберг захаживал иногда в кабинет к Валландеру – ему приходила в голову какая-нибудь версия, и он хотел ее обсудить. Валландер знал, что Рюдберг иногда приходит на работу даже в выходные – сидит и роется в старых следственных материалах – не может примириться, что какое-то преступление не раскрыто. В последние дни, уже в больнице, умирая от рака, он снова заговорил об этой убитой девушке. Валландер понял, что Рюдберг завещает ему не забывать, что произошло той далекой осенью, – может быть, ему когда-нибудь удастся найти убийцу. Но он так ни разу и не сходил в архив, не взял в руки старые пожелтевшие бумаги. Он почти не думал о том происшествии – но не забыл его. Иногда она ему снилась, эта девушка, – всегда одинаково: он стоит, нагнувшись над ней, где-то рядом Рюдберг… Она смотрит на него, хочет ему что-то сказать, но не может.

Он свернул с главной дороги. Не хочу, чтобы мне снились эти трое, подумал он. Не хочу, чтобы мне снился Сведберг. Мы должны найти того, кто это сделал.

Он остановился у входа в национальный парк. Там уже стояла полицейская машина. К своему удивлению, Валландер увидел, что из машины вылез Эдмундссон и направился к нему.

– А где собака?

– Дома, разумеется. Не спать же ей в машине.

Валландер кивнул в сторону леса:

– Все спокойно?

– Там только Нюберг. И кто-то еще с ним.

– Нюберг здесь?

– Только что приехал.

И Нюбергу тоже не спится, подумал Валландер. Ничего удивительного.

– Август, а тепло, – заметил Эдмундссон.

– Осень на носу, – сказал Валландер, – может похолодать в любой момент.

И пошел в лес.

Этот человек был в лесу уже давно, с наступления темноты. Он пришел со стороны моря, чтобы остаться незамеченным. Сначала долго шел по берегу, карабкался по скалам, а потом, улучив момент, скрылся в кустах. Он не был уверен, что там нет полицейских с собаками, поэтому пошел в обход. Остановился он только на главной тропинке, ведущей в зону отдыха. Оттуда он мог легко скрыться, если вдруг собаки что-то учуют. Но он не волновался.

Под защитой темноты он наблюдал, как полицейские снуют по тропе. Мимо прошло несколько машин. Среди полицейских он заметил двух женщин. В начале десятого почти все уехали, почти одновременно – сели в машины и уехали. Он не торопился. Спокойно выпил чаю из термоса. Посылка из Шанхая уже пришла – завтра с утра он пойдет на почту. Он допил чай, сунул термос в рюкзачок и пошел к тому месту, где он их убил – он уже убедился, что собак в лесу нет. Издалека он видел призрачный свет полицейских прожекторов. Он подумал, что все это похоже на некое театральное представление, закрытое, без публики, и вдруг почувствовал соблазн подкрасться поближе и послушать, о чем говорят полицейские. И посмотреть на их лица. Но удержался. Он никогда не совершал необдуманных поступков. Если сохранять самообладание, ничего с тобой не случится – оно всегда защитит…

Он видел, как в свете прожекторов шевелятся тени полицейских. Тени были устрашающе огромными, но он знал, что это только иллюзия. Они тыкались во все стороны, ничего не понимая, как слепые котята. Они были не в состоянии разобраться в загаданном им ребусе. Он почувствовал что-то вроде удовлетворения, но тут же окоротил себя. Самодовольство опасно.

Потом он вернулся на главную тропу. Он решил уже уходить, как увидел приближающийся свет фонаря. По тропе шел человек. Конус света плясал по земле. На какую-то долю секунды он увидел его лицо. Он знал этого человека – это был Нюберг, криминалист. Он, значит, и должен разгадать его загадку, сообразить, с чем он имеет дело. Он не сообразит. Может быть, ему и удастся сложить какие-то кусочки мозаики, но целостную картину он не поймет никогда.

Он поправил рюкзак и уже собрался переходить тропу, как вдруг, еще не видя фонарика, услышал еще чьи-то шаги. Он скользнул в кусты. Это был какой-то здоровенный детина, но походка была почти стариковская, должно быть, от усталости. Ему вдруг захотелось выскочить из кустов, словно ночной зверь, промчаться мимо и снова исчезнуть во мраке.

Вдруг тот остановился и направил фонарь на кусты. На секунду его охватил почти непереносимый страх – он решил, что обнаружен. Уйти не удастся. Но конус света вновь переместился на тропу, и человек двинулся дальше. Затем снова остановился, обернулся и посветил на тропу позади себя. Потом потушил свет и остался стоять, совершенно неподвижно. Он стоял так несколько показавшихся ему бесконечными мгновений, затем вновь включил фонарик и двинулся дальше.

Он выждал, лежа в кустах. Сердце колотилось. Почему тот остановился? Он не мог ни слышать его, ни видеть.

Он даже не знал, сколько пролежал в этих кустах. В первый раз ему изменили его идеальные биологические часы. Может быть, час, может быть, больше. Наконец он поднялся, пересек тропу и пошел к берегу.

Уже начинало светать.

Свет Валландер увидел издалека, но еще раньше услышал он усталый и сварливый голос Нюберга. На тропе стоял полицейский и курил.

Он остановился еще раз и прислушался. Он не знал, почему у него появилось это чувство, скорее всего, это было продолжение того, о чем он думал в машине, – убийца, прячущийся в темноте, невидимый и неслышимый убийца. Вдруг ему послышался какой-то звук. Он замер, словно парализованный страхом. Потом понял, что ему почудилось. Он погасил фонарь и прислушался. Ничего, кроме далекого шума прибоя.

Увидев Валландера, полицейский на тропинке поспешил потушить сигарету. Валландер поздоровался и махнул ему рукой – кури, пожалуйста. Они стояли как раз на границе тени и света от прожектора. Валландер знал этого парня – он начал работать всего полгода назад. Длинный и рыжий, зовут его Бернт Свенссон. Валландер почти не сталкивался с ним по работе, но вспомнил, что тот подходил с каким-то вопросом в Высшей школе полиции в Стокгольме, куда Валландера пригласили прочитать лекцию.

– Все спокойно?

– По-моему, здесь где-то бродит лиса, – сказал Свенссон.

– Почему ты так решил?

– Какая-то тень мелькнула. Больше, чем кошка.

– В Сконе нет лис после эпидемии.

– Может быть, и нет, но это, скорее всего, была лиса.

Валландер кивнул:

– Пусть будет лиса.

Они медленно стали спускаться по откосу. Там, внизу, стоял Нюберг и внимательно рассматривал дерево, под которым лежали трупы. Но теперь даже и голубой скатерти уже не было. Увидев Валландера, он скривился.

– А ты еще что здесь делаешь? – проворчал Нюберг. – Ты должен поспать. Кто-то один должен сохранять голову.

– Знаю. Не могу заснуть.

– Все должны поспать. – Голос его был хриплым от усталости. Валландер почувствовал, что Нюберг на пределе сил.

– Все должны поспать, – повторил Нюберг, – а такие вещи случаться не должны.

Они помолчали, наблюдая, как полицейский в комбинезоне копает что-то маленькой лопаткой у подножия дерева.

– Я уже сорок лет в полиции, – вдруг сказал Нюберг. – Через два года на пенсию.

– И что ты будешь делать?

– Скорее всего, на стенку лезть, – сказал Нюберг, – но уж, во всяком случае, не торчать ночью в лесу в компании полуразложившихся трупов.

Валландер вспомнил слова бывшего директора банка Сунделиуса – раньше я каждое утро уходил на работу, а теперь просто на стенку лезу.

– Придумаешь, чем заняться, – утешил он Нюберга.

Тот что-то буркнул в ответ. Валландер зевнул и потянулся, пытаясь преодолеть усталость.

– Я приехал, чтобы подумать, что делать дальше.

– Ты имеешь в виду раскопки?

– Если мы правы в наших догадках, надо поставить вопрос – что за логика в его действиях? Зачем он прятал трупы?

– И другой вопрос – занимался ли этим один человек, – напомнил Нюберг.

– Думаю, один. Невероятно, чтобы в подобном массовом убийстве участвовали двое. К тому же это, скорее всего, мужчина. По той простой причине, что женщины обычно не стреляют в голову. Особенно в голову молодых ребят.

– Забыл прошлый год?

Вполне правомерное замечание – в прошлом году они расследовали сразу несколько убийств. Убийцей была женщина. В конце концов они ее взяли. Но это позиции Валландера ничуть не поколебало…

– Надо понять, кого мы ищем, – настаивал Нюберг. – Психа-одиночку? – Может быть. Но с уверенностью сказать нельзя.

– Надо же из чего-то исходить.

– Это уж точно. Хорошо: он один. Собирается спрятать три трупа. Как он рассуждает? Что делает?

– Прежде всего, ищет место неподалеку. Из практических соображений – ему же пришлось их тащить на себе. Если у него, конечно, не было тачки. Но тачка слишком заметна, а этот тип, судя по всему, очень осторожен.

– Дело не только в расстоянии, – сказал Валландер, – дело еще и во времени. Не забудь – это зона отдыха. Лето. Здесь даже ночью могут быть люди.

– То есть он закапывает их где-то рядом?

– Если закапывает, – задумчиво произнес Валландер, – а какой у него выбор?

– На дерево поднять. С помощью блока и веревки. Но тогда тела были бы еще в худшем состоянии.

Валландеру такая мысль даже не приходила.

– Насчет состояния тел… по-моему, никаких следов. Звери, птицы… ты заметил что-нибудь?

– Я – нет. Пусть медики выскажутся.

– Значит, трупы хранились в недоступном для животных месте. И не просто в земле – зверь докопается. Отсюда следующий вывод – он не просто спрятал их. Они лежали в чем-то. В ящиках или в полиэтиленовых мешках.

– Я в этих делах не эксперт, – сказал Нюберг, – не знаю, как наружная температура влияет на процесс разложения. Но что я знаю твердо – в замкнутом пространстве все идет не так, как если бы они просто лежали в земле. И это, кстати, может означать, что они умерли раньше, чем мы думаем.

Валландер почувствовал, что они подобрались к чему-то важному.

– И что тогда? – спросил он.

– Вряд ли он будет искать место выше по склону. – Нюберг махнул рукой в сторону откоса.

– И не станет пересекать тропинку без особой необходимости.

Оба дружно повернулись спиной к откосу и стали вглядываться в темноту. Тысячи насекомых кружились у горячей линзы прожектора.

– Налево покатый склон, – сказал Нюберг, – местность постепенно понижается до самого дна, но там очень узко, сразу начинается противоположный склон оврага.

– А прямо?

– Тоже склон. Густой кустарник. Колючий.

– Справа?

– Сначала кусты. Но не такие густые. Потом поляна, весной там, наверное, болото. Потом снова кустарник.

– Наверное, где-то там, – сказал Валландер. – Прямо или справа…

– Справа, – решительно сказал Нюберг. – Я забыл сказать тебе одну вещь. Если идти прямо, там тропинка. Но даже не в этом дело…

Он подозвал полицейского, что-то копавшего под деревом.

– Расскажи, что ты там видел – когда пошел прямо.

– Грибов полно.

Валландер понял мысль Нюберга.

– Он избегает грибных мест, чтобы случайно не нарваться на грибников?

Нюберг кивнул.

– Я сам люблю собирать грибы. И у меня есть свои места, я туда даже и не в сезон захаживаю.

Полицейский вновь отошел к дереву.

– Что же, как рассветет, пойдем направо, – сказал Валландер.

– Если мы рассуждаем верно, он спрятал трупы там. Но это не обязательно. Мы можем и ошибаться.

Валландер до того устал, что даже не ответил. Он решил вернуться к машине и немного подремать на заднем сиденье.

Нюберг проводил его до тропы.

– Мне что-то почудилось в кустах, когда я приехал, – сказал Валландер. – А Свенссон уверен, что видел лису.

– Людям кошмары во сне снятся. А у нас все с ног на голову. Бредим наяву.

– Мне не по себе, – сказал Валландер. – А вдруг он ударит снова?

Нюберг ответил не сразу.

– Будем исходить из того, – медленно произнес он, – что раньше, по всей видимости, он подобных преступлений не совершал. Во всяком случае, в этой стране. Мы бы знали.

– Мартинссон уже делает запросы. Может быть, где-то в других странах было что-то схожее.

– Ты боишься, что это может повториться?

– А ты нет?

– Я всегда боюсь. Но все равно думаю, что такое случается только один раз.

– Будем надеяться, – сказал Валландер. – Я буду через пару часов.

Он вернулся на опушку парка. Чувство, что в темноте кто-то прячется, больше не появлялось. Он свернулся на заднем сиденье и мгновенно заснул.

Когда он проснулся, было уже совершенно светло. Кто-то постучал в окно и разбудил его. Валландер открыл глаза и увидел прильнувшее к стеклу лицо Анн-Бритт Хёглунд. Все тело болело. Он, мало что соображая, тяжело вылез из машины:

– Сколько сейчас?

– Начало восьмого.

– Значит, я проспал. Надо начинать искать.

– Уже ищем. Поэтому я тебя и разбудила. Сейчас приедет Ханссон.

Они поспешили по тропинке.

– Ненавижу спать в машине, – сказал Валландер. – А еще больше – просыпаться. Ни умыться, ни побриться. Я уже стар для таких подвигов. Мозги не работают без кофе.

– Кофе есть, – сказала она. – Если его нет у наших, у меня свой термос. Могу даже предложить бутерброд.

Валландер прибавил шагу, но за ней не поспевал. Почему-то это его раздражало. Они шли мимо того места, где ночью ему что-то почудилось. Он остановился и огляделся. Ему пришло в голову, что если кому-то нужно понаблюдать, кто проходит по тропинке, лучше места не придумать. Анн-Бритт посмотрела на него с удивлением. Валландеру пока не хотелось ей ничего объяснять. Он еще раз огляделся и сказал:

– Не могла бы ты попросить Эдмундссона с собакой тут прогуляться? Двадцать метров туда-сюда от тропинки.

– Зачем?

– Мне так хочется. Чем плохая причина?

– Что должна найти собака?

– Пока не знаю. Что-то, чего здесь быть не должно.

Она больше вопросов не задавала. Он пожалел, что ничего не объяснил ей, но теперь уже поздно. Они шли дальше. Она молча протянула ему газету. На первой странице красовалось фото женщины, которую, может быть, зовут Луиза. Не останавливаясь, он прочитал заметку.

– Кто этим занимается?

– Мартинссон. Он должен проверять все поступившие сигналы.

– Важно ничего не упустить.

– Мартинссон у нас дотошный.

– Не всегда.

Он сам слышал, до чего у него склочный и противный голос. С какой стати он выплескивает на Анн-Бритт раздражение и усталость? Но больше никого рядом нет. Потом поговорю с ней, виновато подумал он. Когда все это кончится.

Навстречу им трусцой бежал мужчина. Валландер тут же среагировал:

– Они что, не поставили оцепление? Здесь не должно быть ни одной души, кроме полиции.

Он встал посреди тропинки.

Бегуну было около тридцати, в ушах – наушники. Он попытался обогнуть Валландера, но тот резко выбросил руку, требуя остановиться. Дальше все произошло очень быстро. Бегун, по-видимому, решил, что подвергся нападению, развернулся и двинул Валландера кулаком по скуле. Тот как куль свалился на тропинку. Когда через несколько секунд он очнулся, Анн-Бритт уже сбила спортсмена с ног и закрутила его руки за спиной. Наушники и плейер лежали на тропинке, и оттуда, к удивлению Валландера, доносились звуки оперной музыки. На крик Анн-Бритт подбежали несколько полицейских в форме и тут же надели на бегуна наручники. Валландер осторожно поднялся. Челюсть болела, к тому же он сильно прикусил язык. Но зубы, кажется, целы. Он посмотрел на спортсмена:

– В парк вход запрещен, висит заграждение. Ты не мог этого не знать.

– Заграждение? – удивленно уставился на него бегун. Удивление выглядело совершенно естественным.

– Запишите его имя, – сказал Валландер, – и проследите, чтобы заграждение было действительно заграждением. Потом отпустите.

– Я буду жаловаться, – возмущенно сказал парень.

Валландер отвернулся и осторожно пощупал пальцем во рту.

– Фамилия?

– Хагрот.

– А имя?

– Нильс.

– И на что ты будешь жаловаться?

– На превышение власти. Я бегу, никого не трогаю, а меня сбивают с ног.

– Неправда, – сказал Валландер. – Сбивают с ног как раз не тебя, а меня. К тому же я полицейский. Я пытался тебя остановить, потому что этот район оцеплен.

Бегун попытался протестовать. Валландер поднял руку.

– Ты можешь схлопотать год тюрьмы за это, – сказал он. – Нападение на должностное лицо. Это серьезно. К тому же, вместо того чтобы следовать указаниям полиции, ты влез на оцепленную территорию. Это побольше, чем год. На условный приговор можешь не рассчитывать. Судимости были?

– Нет, разумеется.

– Тогда три года. Но если через минуту твоего духа здесь не будет, я готов забыть эту историю.

Бегун снова начал протестовать. Валландер жестом остановил его:

– У тебя десять секунд на размышление.

Тот кивнул.

– Снимите с него наручники и покажите дорогу. Запишите адрес на всякий случай.

Валландер двинулся дальше. Скула болела, но сон как рукой сняло.

– Какие три года? О чем ты говорил? – спросила Анн-Бритт.

– Он-то этого не знает, – сказал Валландер. – И не думаю, чтобы стал выяснять, правда это или нет.

– Это как раз то, о чем без конца нас предупреждает шеф полиции в Стокгольме, – произнесла Анн-Бритт с иронией, – ты подрываешь доверие к полиции.

– По сравнению с тем, что будет, если мы не найдем убийцу Буге, Нормана и Хильстрём, это детские игрушки. К тому же убит Сведберг.

Придя на место, Валландер ухватил платмассовый стаканчик с кофе и поискал глазами Нюберга – тот занимался подготовкой поисков места временного погребения троих ребят. Волосы взлохмачены, глаза красные, настроение, как почти всегда, омерзительное.

– Этим вообще не я должен заниматься, – сказал он зло, – куда, к чертям, все запропастились? Почему у тебя морда в крови?

Валландер пощупал щеку– и в самом деле в углу рта выступила кровь.

– Подрался, – сказал он. – Подрался с джоггером.

– Подрался? С джоггером?

– Оставим это, – сказал Валландер и подозвал Анн-Бритт.

Он коротенько посвятил ее в детали их с Нюбергом ночных дискуссий.

– Займись вот чем, – сказал он под конец. – Мы ищем место, где можно спрятать три трупа. У нас с Нюбергом есть кое-какие соображения, где оно может находиться.

Было уже половина восьмого, на небе – ни облачка. Хорошо, что нет дождя, подумал Валландер, иначе бы смыло все следы.

По склону спустился запыхавшийся Ханссон. После бессонной ночи вид у него был не лучше, чем у остальных.

– Прогноза не знаешь?

– Я слышал по радио в машине – дождя не обещают. Ни сегодня, ни завтра.

Валландер быстро прикинул – если Анн-Бритт и Ханссон будут здесь, а Мартинссон в своем кабинете возьмет на себя роль диспетчера, то сам он может заняться другими, не менее срочными делами.

– У тебя кровь на щеке, – сообщил Ханссон.

Валландер не ответил – он звонил Мартинссону.

– Я сейчас приеду. Здесь будут Анн-Бритт и Ханссон.

– Какие результаты?

– Рано еще. Мне нужно связаться с Лундом.

– Могу попробовать дозвониться.

– Попробуй. И скажи им, что время не терпит. Нам нужно установить точное время. И еще: не знаю, поможет ли это нам, но если бы они могли определить, кто был убит первым…

– А зачем это?

– Я же сказал – не знаю. Но мы не можем исключить, что преступника интересовал только кто-то один из этой тройки.

Мартинссон понял его мысль и пообещал немедленно дозвониться в Лунд. Валландер сунул телефон в карман.

– Я еду в Истад, – сказал он. – Если что-то найдете, сразу сообщите.

Он пошел к машине. Навстречу попался Эдмундссон с собакой. Значит, Анн-Бритт тут же ему позвонила, а он даже не заметил. И Эдмундссон тоже зря время не терял.

– Твой пес, похоже, умеет летать. Как он сюда добрался?

– Его захватил мой напарник. Что мы должны делать?

Валландер неопределенно ткнул пальцем в сторону поляны и объяснил, что они рассчитывают найти.

– То есть мы сами не знаем, что ищем?

– Только то, чего здесь быть не должно, – сказал Валландер резко. – Ничего другого. И, если что-то найдешь, сразу сообщи Нюбергу. Потом поможешь остальным – они ищут, где начать копать.

Эдмундссон побледнел.

– Ты думаешь, есть еще…

– Нет, трупов больше нет. Есть место, где их прятали.

– Зачем? Чего он дожидался?

Валландер, не отвечая, двинулся дальше. Эдмундссон задал совершенно правильный вопрос, пришло ему в голову. Чего он дожидался? Почему для преступника было так важно спрятать трупы? И потом достать их опять? Мы как-то упустили это, вернее, не упустили, а отнеслись слишком легко, а между тем это очень важно. Важнее, чем мы можем себе представить.

Он сел в машину. Скула по-прежнему болела. Он уже вставил ключ в замок, как позвонил Мартинссон.

Лунд, подумал Валландер. Он почувствовал азарт.

– Что они говорят? – спросил он.

– Кто – они?

– Лунд! Ты говорил с Лундом?

– Не успел. Тут другие новости. Поэтому я и звоню.

Только сейчас Валландер заметил, что Мартинссон взволнован.

Только бы не еще один, подумал Валландер. Только бы не еще один труп.

– Позвонили из больницы, – сказал Мартинссон. – Похоже, Иса Эденгрен сбежала.

Часы в машине Валландера показывали три минуты девятого. Три минуты девятого, понедельник, двенадцатое августа.

16

Он, превышая скорость и не обращая внимания на знаки, поехал прямо в больницу. Мартинссон уже ждал его у входа. Валландер поставил машину под знаком «Остановка воспрещена» и вышел.

– Что случилось?

У Мартинссона в руке был блокнот.

– Никто ничего не знает. Очевидно, она оделась и на рассвете ушла. Никто ее не видел.

– Она говорила с кем-нибудь по телефону? Может быть, кто-то за ней приехал?

– Ни у кого ничего не добьешься. Отделение забито больными, ночные сестры не справляются. Телефонов здесь много, могли позвонить и ей, и она могла звонить. Она ушла около шести. В четыре часа ночи ее видели в постели – она спала.

– Вряд ли она спала. Выжидала, – сказал Валландер. – А потом ушла.

– Почему?

– Не знаю.

– Она может опять попытаться покончить с собой.

– Может. Но подумай сам: мы рассказываем ей, что случилось с ее друзьями. И она этой же ночью удирает из больницы. Почему?

– Боится?

– Вот именно. Боится. Вопрос только – чего?

Валландеру было известно одно-единственное место, где можно попытаться ее найти. Дом под Скорбю. Мартинссон приехал на своей машине, и Валландер попросил его съездить с ним туда – главным образом потому, что ему не хотелось оставаться одному.

Сперва они подъехали к дому Лундберга. Тот возился с трактором и очень удивился, когда у ворот резко затормозили две машины. Валландер представил Мартинссона и сразу перешел к делу:

– Вы вчера звонили в больницу. Вам сказали, что Иса с учетом всех обстоятельств чувствует себя неплохо. Рано утром она из больницы исчезла. Можно сказать, сбежала. Между четырьмя и шестью утра. Вы ее не видели? В какое время вы встаете по утрам?

– Рано. И я и жена встаем в полпятого.

– Значит, Исы здесь не было?

– Нет.

– Никакая машина утром не подъезжала?

Лундгрен ответил сразу, не думая:

– Оке Нильссон, у него хутор чуть подальше, проехал в начале шестого. Он работает на бойне три дня в неделю. Кроме него, никого не было.

В дверях показалась жена Лундберга. Она, по-видимому, слышала последние слова.

– Исы здесь не было, – сказала она. – И машин не было.

– Куда она могла еще податься? – спросил Валландер.

– Насколько нам известно, никуда.

– Сообщите нам, если она даст о себе знать, появится или позвонит по телефону, – сказал Валландер. – Это важно. Понятно?

– Иса обычно не звонит, – сказала женщина в дверях.

Но Валландер, не слушая, уже шел к машине. Они подъехали к усадьбе Эденгрена. Он сунул руку в водосточную трубу – ключи на месте. Потом повел Мартинссона к беседке. Все было так, как и тогда. Они вернулись к дому. Он открыл дверь. Дом изнутри казался еще больше, чем снаружи. Дорогая чопорная мебель. У Валландера вдруг возникло чувство, что он в музее, – ничто не напоминало о том, что здесь живут люди. Они прошли по комнатам и поднялись на второй этаж. В одной из спален под потолком висела модель самолета. На столе компьютер, кто-то положил на него свитер. Валландер решил, что это комната Йоргена, брата Исы, покончившего с собой. Он заглянул в ванную. Около зеркала была розетка. Он вздрогнул, подумав, что Йорген умер именно здесь.

– Очень необычно, – сказал Мартинссон, – совершить самоубийство с помощью тостера.

Рядом с ванной была еще одна спальня. Не успев открыть дверь, он понял, что это комната Исы.

– Искать надо очень тщательно, – сказал он.

– Искать что?

– Не знаю. Иса должна была быть с ними. Потом она пытается покончить с собой. Потом сбегает из больницы. И ты, и я прекрасно понимаем – она чего-то боится.

Валландер присел за ее письменный стол. Мартинссон начал осматривать комод и большой платяной шкаф, стоявший у стены. Ящики стола были не заперты – это поначалу удивило Валландера. Но когда он начал выдвигать их один за одним, то понял, что ничего странного в том, что ящики открыты, нет – они были почти пусты. Он нахмурился. Почему? Несколько заколок для волос, сломанные ручки, монеты разных стран. Может быть, кто-то намеренно все убрал? Иса… или кто-то другой? Он приподнял пластиковую подкладку для письма – на столе под нею лежала неумело написанная акварель. С подписью «ИЭ-95» в нижнем правом углу. Акварель изображала берег моря и скалы. Он положил ее на место и огляделся. На книжных полках рядом с кроватью стояли книги. Он, ведя пальцем по корешкам, прочитал названия. Некоторые были ему знакомы – он уже видел эти книги у Линды. Он сунул руку поглубже – там обнаружились еще две книжки. Либо провалились, либо спрятаны намеренно. Валландер вытащил их – обе на английском. «Путешествие в неизведанное» некоего Тимоти Нила. Вторая – «Ваша роль в спектакле жизни» Ребекки Стэнфорд. Обложки похожи. И там и там – геометрические фигурки, буквы и цифры, словно бы парящие в некоей вселенной. Валландер снова сел за стол. Книги были порядком зачитаны – вываливались из обложки, многие страницы залапаны и помяты, кое-где сделаны закладки. Он надел очки. Тимоти Нил писал о том, как важно в жизни следовать духовным картам, которые, если постараться, можно увидеть во сне. Валландер с брезгливой гримасой отложил «Путешествие в неизведанное» и принялся за Ребекку Стэнфорд. Эта рассуждала о какой-то непонятной материи, называемой ею «хронологическое растворение». Он насторожился. Похоже, речь шла о том, что в кругу друзей можно научиться владеть временем и свободно перемещаться в различных эпохах. Писательница считала, что во времена «бессмыслицы и растерянности» это лучший способ придать смысл жизни.

– Ты когда-нибудь слышал о такой писательнице – Ребекке Стэнфорд? – спросил он Мартинссона, забравшегося на стул и рывшегося на верхней полке в платяном шкафу.

Тот слез со стула, поглядел на книгу и покачал головой.

– Какая-то молодежная литература, – предположил он, – спроси у Линды.

Валландер кивнул. Конечно, Мартинссон прав – Линда очень много читает. Летом на Готланде он как-то в ее отсутствие заглянул в ее книжки – ни один из авторов ему не был знаком…

Мартинссон снова занялся шкафом. Валландер вернулся к книжным полкам. Там еще стояло несколько фотоальбомов. Он перелистал их. Фотографии Исы и ее брата. Цвета уже начали блекнуть. Снимки на природе, дома… А вот они стоят рядом со снеговикам, по обе стороны. Застывшие лица, ни радости, ни гордости. Потом несколько страниц занимают фото одной Исы. Школьные снимки. Иса с друзьями в Копенгагене. Потом вновь появляется Йорген. Он стал старше. Ему уже пятнадцать, и он почему-то мрачен. Трудно определить, естественна эта мрачность или наигранна. В этом снимке уже ощущается будущее самоубийство, подумал он, вздрогнув. Но Йорген об этом еще не знает. Иса улыбается, Йорген мрачен. Потом снимки на берегу – море и скалы. Валландер вновь достал акварель – похоже, то же самое место. На одной из страниц – подпись и дата «Бернсё, 1989». Он начал листать дальше – ни одного снимка родителей. Только Иса и Йорген. И пейзажи. Море, архипелаг… Но родителей на фотографиях нет.

– Где это – Бернсё? – спросил он.

– Это остров, его постоянно упоминают в прогнозах погоды для моряков.

Мартинссон тоже не знал, где этот остров. Он взял следующий альбом. Фотографий родителей по-прежнему нет. Вообще ни одного взрослого. За одним, правда, исключением – один из снимков изображает Лундберга с женой на фоне их дома. На заднем плане трактор. Они смеются. Валландер почему-то решил, что снимала Иса. Потом снова море и скалы. На одном из снимков Иса стоит на камне, которого почти не видно на поверхности воды.

Он долго рассматривал фотографию. Как будто она идет по воде. Интересно, кто снимал?

Мартинссон вдруг присвистнул.

– Думаю, тебе стоит на это посмотреть, – сказал он.

Валландер быстро встал.

У Мартинссона в руке был парик. Очень похожий на те, что были на Буте, Норман и Хильстрём. К одному из локонов аптечной резинкой была прикреплена бумажка. Валландер осторожно высвободил ее.

– «Хольмстед. Прокат маскарадных костюмов», – прочитал он. – Копенгаген. Адрес и номер телефона.

Он посмотрел с обратной стороны – парик был взят девятнадцатого июня и должен был быть возвращен двадцать восьмого июня.

– Позвоним, не откладывая? – поинтересовался Мартинссон.

– Лучше бы съездить, – сказал Валландер. – Ладно, начнем со звонка.

– Звонить надо тебе, – решительно сказал Мартинссон. – Датчане меня не понимают.

– Это ты их не понимаешь, – дружелюбно заметил Валландер. – Поскольку не умеешь слушать как следует.

– Я лучше узнаю, где находится Бернсё, – сказал Мартинссон, – кстати, почему это так важно?

– Хотел бы я знать ответ на этот вопрос. – Валландер уже набирал номер на своем мобильнике.

Ответила женщина. Валландер представился и объяснил, почему он звонит. Парик, взятый напрокат девятнадцатого июня и не возвращенный вовремя.

– Парик взяла Иса Эденгрен. Из Скорбю в Швеции.

– Минуточку, я посмотрю, – сказала женщина.

Он ждал. Мартинссон вышел из комнаты. Он тоже говорил с кем-то по телефону – по-видимому, со службой спасения на водах. Наконец на том конце послышался голос.

– Иса Эденгрен не брала у нас никакого парика, – сказала женщина. – Ни в этот день, ни раньше.

– Может быть, на другое имя?

– Я одна в магазине, и у меня много клиентов. Это не может подождать?

– Нет. Иначе я буду вынужден обратиться к датской полиции.

Она не протестовала. Он назвал остальных – Мартин Буге, Лена Норман, Астрид Хильстрём. Пока он ждал, появился раздраженный Мартинссон, посетовал, что его все время отсылают от одного к другому, и снова исчез. Наконец женщина ответила.

– Все правильно, – сказала она. – Лена Норман взяла напрокат четыре парика девятнадцатого июня. И костюмы. Все это она должна была вернуть двадцать восьмого июня. Но пока не вернула. Мы как раз собирались послать напоминание.

– Вы ее помните? Она была одна?

– Ее обслуживал мой коллега, господин Сёренсен.

– Могу я с ним поговорить?

– Он в отпуске. Вернется в конце августа.

– А где он?

– В Антарктиде.

– Где?!

– В Антарктиде. Направляется к Южному полюсу. К тому же он собирался посетить старые китобойный станции. Отец господина Сёренсена был китобоем. Кажется, даже гарпунером.

– То есть опознать Лену Норман некому? Или хотя бы сказать, одна она была или нет?

– Очень сожалею. Но нам бы хотелось получить все это назад. Конечно, мы потребуем возмещения.

– Боюсь, что сразу это не получится. Сейчас этим занимается полиция.

– Что-нибудь случилось?

– Можно сказать и так, – буркнул Валландер. – Позвольте вернуться к этому разговору позже. И пусть Сёренсен сразу позвонит в Истадскую полицию, когда вернется.

– Я передам. Как вы сказали, ваша фамилия – Валландер?

– Курт Валландер.

Он положил телефон на стол. Значит, Лена Норман была в Копенгагене. Одна или с кем-то?

Вернулся Мартинссон.

– Бернсё находится в Эстергётланде, – сказал он. – Еще точнее – в Грютских шхерах. А еще один остров с таким же названием есть у берега Норрланда. Но это скорее не остров, а отмель.

Валландер рассказал о разговоре с прокатной фирмой.

– Значит, надо поговорить с родителями Лены Норман.

– Лучше бы выждать несколько дней, – задумчиво сказал Валландер, – но, боюсь, мы не можем себе это позволить.

Они замолчали. Оба понимали, насколько жестоко тревожить убитых горем родителей.

Снизу послышался звук открываемой двери. Они переглянулись – не Иса ли? – и бросились к лестнице. Но это был Лундгрен, он стоял у дверей в своем комбинезоне. Увидев их, он сбросил сапоги и стал подниматься по лестнице.

– Иса? – спросил Валландер. – Она позвонила?

– Нет, – сказал Лундберг, – не позвонила. Я вообще-то не хотел вам мешать. Только вы говорили там что-то… там, у дома. Насчет того, что я звонил и спрашивал, как Иса себя чувствует.

Валландер решил, что Лундберг почему-то стесняется своего звонка в больницу. Или возможно, считает, что он не должен был этого делать.

– Да нет, это совершенно естественно, что вы позвонили.

Лундберг глядел на него с видимым беспокойством:

– Но я никуда не звонил! Ни я, ни жена. Ни в какую больницу мы не звонили и ничего не спрашивали. Хотя, конечно, следовало бы позвонить.

Валландер и Мартинссон уставились друг на друга.

– Не звонили?

– Нет.

– И жена не звонила?

– Нет. Ни я, ни она.

– Может быть, есть еще какой-нибудь Лундберг?

– Кто бы это мог быть?

Валландер внимательно смотрел на стоявшего перед ним крестьянина. Зачем ему врать? Значит, был кто-то еще, кто знает, что Иса поддерживает связь с Лундбергами. Знает, что она в больнице. И что этот неведомый персонаж хотел выяснить? Выздоравливает ли Иса? Или может быть, уже умерла?

– Ничего не понимаю, – сказал Лундберг. – Кто мог позвонить и сказать, что он – это я?

– А вы, наверное, смогли бы сами ответить на этот вопрос, – сказал Валландер. – Кто знал, что Иса к вам заходит, когда у нее трения с родителями?

– Считайте, все в поселке знали, – сказал Лундберг. – Но вот кто мог воспользоваться моим именем… ума не приложу.

– Наверное, многие видели «скорую помощь», – заметил Мартинссон. – Вам никто не звонил и не спрашивал, что случилось?

– Карин Перссон, – вспомнил Лундберг, – вот кто звонил – Карин Перссон. У нее хутор подальше, в логу у шоссе. Любопытная, как муха. Всюду нос сунет. Но позвонить в больницу, словно это я… да у нее и голос тонкий. За мужика не сойдет.

– Кто еще?

– Оке Нильссон заехал после работы. Котлеты привез. Ну, мы ему рассказали. Но он Ису-то даже и не знал, чего ему звонить в больницу.

– Больше никто?

– Почтальон приходил, принес перевод. Оказалось, мы выиграли три сотни в Бинго. Спросил, где Эденгрены. Ну, мы сказали, что Иса в больнице. Но зачем ему туда звонить?

– И все? Может быть, кто-то еще?

– Нет. Больше никто.

– Хорошо, что мы это выяснили, – сказал Валландер, намекая, что разговор окончен. Лундберг спустился по лестнице, сунул ноги в сапоги и ушел.

– Я сегодня ездил туда, в лес, – сказал Валландер, – и мне показалось, что за мной кто-то следит. В темноте, незаметно. Скорее всего, просто воображение разыгралось, но полной уверенности нет. Во всяком случае, я вызвал Эдмундссона с его собакой. Что, если за нами кто-то следит?

– Я точно знаю, что сказал бы Сведберг по этому поводу.

Валландер ошарашенно поглядел на него:

– Сведберг?

– Сведберг иногда рассказывал про своих индейцев. Помню, мы как-то с ним наблюдали за паромным терминалом… это было, по-моему, в восемьдесят восьмом году, ранней весной. Была какая-то афера с контрабандой, если ты помнишь. Сидим мы в машине, и, чтобы не заснуть, Сведберг травил всякие истории про индейцев. Мне запомнилось, как индейцы проверяют, не следит ли кто за ними. Надо остановиться. Надо знать, когда остановиться, спрятаться и подождать того, кто идет по твоему следу.

– И что сказал Сведберг?

– Что нам тоже иногда полезно остановиться и оглянуться.

– И кого мы увидим?

– Того, кто там есть, а быть не должно.

Валландер задумался.

– То есть в нашем случае это означает, что надо организовать наблюдение за домом. На тот предмет, если кому-то взбредет в голову сделать то же, что и мы – порыться в Исиных вещах. Это ты имел в виду?

– Примерно.

– Давай без «примерно». Это или не это?

– Я говорил только о том, что сказал бы Сведберг, – обиделся Мартинссон.

Валландер понял, насколько он устал. Все раздражает. Надо бы извиниться перед Мартинссоном… и там, на тропе, надо было бы поговорить с Анн-Бритт Хёглунд. Но он опять-таки промолчал. Они вернулись в комнату Исы. Парик по-прежнему лежал на письменном столе, рядом с телефоном Валландера. Валландер опустился на колени и заглянул под кровать. Там было пусто. Он встал, и вдруг у него сильно закружилась голова. Он покачнулся и схватился за рукав Мартинссона.

– Ты плохо себя чувствуешь?

– Когда-то я мог не спать несколько ночей подряд – и ничего. А теперь… Сам поймешь в свое время…

– Надо сказать Лизе, что нам не хватает людей.

– Она сама говорила мне об этом. Я сказал, что мы вернемся к этому вопросу. Мы что-то еще должны здесь посмотреть?

– Не думаю. В шкафу нет ничего такого, чего там быть не должно.

– Чего-то не хватает? Ну, чего-то такого, что обычно есть в шкафу у каждой женщины?

– По-моему, все на месте.

– Тогда пошли.

Выйдя во двор, Валландер поглядел на часы – половина девятого. Он поднял голову – дождь ничто не предвещало.

– Родителям Исы я позвоню сам, – сказал он. – А вы встретитесь с Буге, Норман и Хильстрём. Я даже думать не хочу, что будет, если мы не найдем Ису… может быть, им что-то известно. И надо разыскать остальных, тех, что на фото у Сведберга.

– Ты думаешь, что-то случилось?

– Не знаю… не знаю!

Они сели каждый в свою машину и поехали в Истад. У Валландера из головы не шел разговор с Лундбергом. Значит, кто-то звонил. Кто? Ему все время казалось, что Лундберг сказал что-то еще, может быть, сам того не желая, и это что-то было важным. Потом он отогнал эту мысль. Я слишком устал, подумал он. Я не могу сосредоточиться и внимательно выслушать человека, а потом мучаюсь, что пропустил что-то серьезное.

Они вместе доехали до полиции. В приемной Валландера остановила Эбба.

– Звонила Мона, – сообщила она.

Валландер остановился, словно наткнулся на невидимое препятствие.

– Что ей надо?

– Мне она этого, как ты сам понимаешь, не сказала.

Эбба протянула ему записку с телефонным номером в Мальмё. Валландер, конечно, знал этот номер и без записки, но заботливость Эббы просто не знала границ. Она на прощание вручила ему еще кипу записок.

– В основном журналисты, – сказала она успокаивающе. – Ничего важного.

Валландер захватил чашку кофе и прошел в кабинет. Не успел он повесить куртку на стул, зазвонил телефон.

– Ничего не нашли, – сказал Ханссон, – пока. Я подумал, что ты хотел бы знать.

– Я хотел бы, чтобы ты или Анн-Бритт приехали сюда. Мы с Мартинссоном зашиваемся. Кто, кстати, занимается поиском их машин?

– Я. Я с этим работаю. Что-то случилось?

– Иса Эденгрен сбежала из больницы. И это меня очень волнует.

– Скажи, кому из нас приехать.

Валландеру очень хотелось бы, чтобы приехала Анн-Бритт – она разбирается в деле лучше, чем Ханссон. Но он этого не сказал.

– Все равно. Кто-то из вас.

Он прижал пальцем рычаг, тут же отпустил и набрал номер Моны в Мальмё. Каждый раз, когда она звонила, он пугался – вдруг что-нибудь случилось сЛиндой.

Она взяла трубку после второго сигнала. Каждый раз при звуках ее голоса у Валландера сжималось сердце. Иногда ему казалось, что боль с годами слабеет, но уверен в этом он не был.

– Надеюсь, не помешала, – сказала она. – Как ты себя чувствуешь?

– Это я звоню, а не ты. Я чувствую себя нормально.

– А голос усталый.

– Потому что я устал. Ты же наверняка читала, что погиб один из моих сотрудников. Сведберг. Ты его помнишь?

– Очень смутно.

– А что ты хотела?

– Я хотела тебе сказать, что выхожу замуж. Валландер чуть не бросил трубку, но удержался. Так и сидел – молча, неподвижно.

– Ты меня слышишь?

– Да, – сказал он. – Слышу.

– Я тебе говорю, что выхожу замуж.

– За кого?

– За Класа-Хенрика. За кого же еще?

– За игрока в гольф?

– А вот этого не надо было говорить. Довольно глупо.

– Тогда прошу прощения. Линда знает?

– Сначала я хотела сказать тебе.

– Не знаю, что и говорить. Наверное, мне надо тебя поздравить.

– Ну хотя бы… Впрочем, долгие разговоры тут ни к чему… Я просто хотела, чтобы ты знал.

– А кто тебе сказал, что я хочу что-то знать? Я знать ничего не хочу ни о тебе, ни о твоих поганых хахалях!

Внезапно им овладела ярость – он даже сам не понял почему. Может быть, просто от усталости, но скорее всего, от сознания, что теперь Мона покинула его окончательно и бесповоротно. Когда она сказала, что хочет с ним развестись, он разъярился точно так же. И вот теперь она выходит замуж.

Он швырнул трубку с такой силой, что рычаг сломался. Вошедший Мартинссон вздрогнул. Валландер, не глядя на него, растерзал телефонный аппарат и выкинул в корзину для бумаг. Мартинссон с опаской смотрел на него, словно боясь и сам стать жертвой внезапного бешенства, потом махнул рукой и повернулся, чтобы выйти.

– Что ты хотел?

– Я могу зайти попозже.

– Это личное, – сказал Валландер. – К делу отношения не имеет. Что ты хотел?

– Я еду к Норман. Думаю начать с них. К тому же не исключено, что Лиллемур Норман знает, куда могла деться Иса.

Валландер кивнул:

– Сейчас подъедет Ханссон или Анн-Бритт. Попроси их взять на себя остальных.

Мартинссон нерешительно остановился в дверях:

– Тебе нужен новый телефон. Я скажу на складе.

Валландер махнул рукой.

Он долго сидел молча, не в состоянии заставить себя чем-то заняться. Который раз уже он убеждался, что Мона как была, так и осталась самой близкой ему женщиной.

Только когда в дверях появился полицейский с новым телефоном, он очнулся, тяжело поднялся со стула и вышел, впрочем, тут же остановился в коридоре – не мог сообразить, куда он собирался идти. Дверь в кабинет Сведберга была приоткрыта. Он толкнул ее ногой. В солнечном свете было хорошо видно, что на столе скопился тонкий слой пыли. Валландер вошел и закрыл за собой дверь. Неуверенно сел на место Сведберга. Анн-Бритт давно уже просмотрела все бумаги – в аккуратности ей не откажешь. Переделывать после нее работу не надо. Вдруг он вспомнил, что у Сведберга был еще шкаф в подвале. Скорее всего, Анн-Бритт смотрела и там, но почему-то ничего не сказала. У Валландера в кармане по-прежнему лежала связка ключей от квартиры Сведберга, которую ему дал Нюберг, но среди них подходящего ключа не нашлось. Он пошел в вестибюль и отыскал Эббу.

– Его запасные ключи здесь, – ответила она с недовольством в голосе.

Валландер взял ключи и собирался уйти, но она его удержала:

– Когда похороны?

– Не знаю.

– С ужасом думаю, как все это будет.

– По крайней мере, не будет плачущей вдовы и маленьких детей, – тихо сказал Валландер. – Но конечно, тяжело.

Он спустился в подвал и нашел шкаф Сведберга. Он понятия не имел, что именно он надеется там найти. Может быть, ничего. Скорее всего, ничего. Два полотенца – каждую пятницу Сведберг ходил в сауну. Мыльница, шампунь. Старые кроссовки. Валландер пощупал рукой на верхней полке – там лежала пластиковая папочка с бумагами. Он достал ее, надел очки и начал листать. Напоминание – Сведберг должен привезти машину на техосмотр. Какие-то от руки написанные бумажки – с трудом прочитав их, он понял, что это списки покупок. Несколько билетов – на поезд и на автобус. Девятнадцатого июля Сведберг, если, конечно, это был он, ездил в Норрчёпинг первым утренним поездом. Двадцать второго июля вернулся в Истад. Билеты на автобус были очень неразборчиво напечатаны. Он поднес их к свету, но прочитать все равно не удалось. Он запер шкаф, взял папку и пошел к себе в кабинет. С лупой ему удалось разглядеть, что на билете стоит только цена и штемпель – «Эстгётатрафик». Он нахмурился и отложил билеты. Что Сведберг делал в Норрчёпинге? Или поблизости от Норрчёпинга. Его не было три дня, посередине отпуска.

Валландер набрал номер Ильвы Бринк. Как ни странно, она оказалась дома. На вопрос, что делал Сведберг в Эстергётланде, она ничего не могла ответить. Родственников у них там нет.

– Может быть, там живет эта самая Луиза? – предположила она. – Вы узнали, кто она такая?

– Пока нет, – сказал Валландер. – Но вы, видимо, правы.

Он вновь сходил за кофе, продолжая думать о разговоре с Моной. Непонятно, как можно пойти замуж за этого худосочного гольфиста, который зарабатывает импортом сардин! Он вернулся в кабинет – автобусные билеты все еще лежали на столе. Внезапно он замер, не донеся до рта чашку.

Как он сразу не сообразил! Что там написано в фотоальбоме Исы Эденгрен? Как назывался этот островок? Бернсё? Мартинссон же разузнал, что остров этот находится где-то в шхерах у побережья Эстергётланда.

Он резко отставил кофе, так что даже пролил немного, и обновил свой новый телефон звонком к Мартинссону.

– Ты где?

– Пью кофе с Лиллемур Норман. Ее муж сейчас придет.

По голосу Валландер понял, что разговор не из простых.

– Я хочу, чтобы ты спросил у нее одну вещь, – сказал он, – прямо сейчас, не вешая трубку. Спроси, известен ли ей остров под названием Бернсё. И какое отношение имеет он к Исе Эденгрен.

– Только это?

– Только это. Прямо сейчас.

Валландер ждал. В дверях появилась Анн-Бритт Хёглунд. Ханссон, по-видимому, понял, что Валландеру хотелось бы видеть именно ее. Она молча показала на чашку кофе и ушла.

– Ответ неожиданный, – послышался в трубке голос Мартинссона. – Она говорит, что у Эденгренов дачи не только в Испании и Франции, но и дом на Бернсё.

– Отлично, – сказал Валландер. – Теперь кое-что проясняется.

– Более того, – продолжил Мартинссон. – Лена Норман и другие – Буге и Хильстрём – тоже туда ездили.

– Я знаю, кто еще там бывал, – сказал Валландер.

– Кто?

– Сведберг. Между девятнадцатым и двадцать вторым июля.

– Черт! Как ты это выяснил?

– Узнаешь, когда появишься.

Валландер положил трубку. В кабинете вновь появилась Анн-Бритт и сразу поняла – что-то произошло.

17

Валландер был прав – Анн-Бритт в свое время просто не подумала про шкаф в подвале. Он даже ощутил нечто вроде торжества – она не подумала, а он подумал. Он всегда считал Анн-Бритт образцовым полицейским, но и она, оказывается, может ошибаться.

Они коротко обсудили ситуацию. Иса Эденгрен исчезла. Валландер настаивал, что сейчас главнее всего – ее найти.

Анн– Бритт пыталась вытянуть из него, какого именно сценария он опасается. Но он и сам не знал. Иса должна была быть в национальном парке вместе с убитыми. Потом она пытается совершить самоубийство, и они так и не знают, что явилось его мотивом. И вот теперь – побег из больницы.

– Есть и еще одна возможность, – сказала Анн-Бритт. – Маловероятная и еще менее приятная. О ней даже думать не хочется.

Валландер понял.

– Ты думаешь, это могла быть Иса? Что это Иса расстреляла своих друзей? Мне тоже приходила в голову эта мысль. Но девочка была в этот день больна, чему есть свидетели.

– Если ребят убили именно в этот день, – сказала Анн-Бритт. – А мы этого пока не знаем.

Она права.

– Что же, значит, есть еще одна причина найти ее как можно быстрей. И не забывай про неизвестного, звонившего в больницу и назвавшегося Лундбергом.

Она вышла – звонить Буге и Хильстрём. К тому же надо было срочно найти остальных ребят, тех, которых они видели на снимке у Сведберга. Валландер несколько раз напомнил ей, чтобы она не забывала про островок под названием Бернсё в Эстергётландских шхерах. Не успела она уйти, позвонил Нюберг. Валландер почему-то решил, что они нашли место, где убийца прятал трупы.

– Пока нет, – сказал Нюберг. – Слишком ты быстрый. Мы еще с этим повозимся. Я вообще-то звоню по другому поводу. Пришло заключение насчет того ружья у Сведберга.

Валландер придвинул блокнот.

– Они хорошо там работают, в отделе учета и регистрации оружия. Ружье, из которого убили Сведберга, украдено два года назад в Людвике.

– В Людвике?

– Заявление о краже поступило в полицию Люд-вики девятнадцатого февраля девяносто четвертого года. Заявитель – некий Ханс-Оке Хаммарлунд, а принял полицейский по имени Вестер. Хаммарлунд хранил оружие по всем правилам, под замком. Восемнадцатого февраля он находился по делам в Фа-луне – он, как указано в заявлении, частный предприниматель, имеет отношение к энергоснабжению. Увлекается охотой. В ночь на девятнадцатое февраля кто-то проник в его дом. Жена спала и ничего не слышала. Вернувшись из Фалуна на следующий день, он обнаружил пропажу ружья и сразу заявил в полицию. Охотничье ружье фирмы «Ламберт-Барон», испанского производства. Номер сходится. Ни ружье, ни другое оружие, как сам понимаешь, так и не нашли. И взломщика тоже. Даже подозреваемых не было.

– А было и другое оружие?

– Вор, как ни странно, не тронул дорогущий штуцер на лося, зато прихватил два пистолета. Точнее, револьвер и пистолет. Какой марки, неизвестно. Вестер написал, по-моему, довольно скверный рапорт по краже. Из него, например, совершенно неясно, как вор проник в дом. Ты, я думаю, понимаешь, какой из всего этого можно сделать вывод.

– Ты намекаешь, что в парке стреляли из этих пистолетов? Это надо выяснить как можно скорее.

– Людвика находится в Даларне, – сказал Нюберг. – Отсюда довольно далеко. Но оружие, понятно, может вынырнуть где угодно.

– Вряд ли Сведберг украл ружье, из которого его потом убили.

– Когда дело касается краж оружия, прямых закономерностей нет. Оружие крадут, продают, используют, потом опять продают. Может быть, ружье, прежде чем оказалось в квартире Сведберга, сменило много владельцев.

– Как бы там ни было, это очень важно, – сказал Валландер. – А то мы словно в тумане.

– Здесь чудесная погода, – сообщил Нюберг, – а вот рыскать в поисках трупохранилища довольно противно.

– Уйдешь на пенсию и забудешь, – утешил его Валландер. – И ты забудешь, и я забуду, и все, кто в этом копается.

Нюберг пообещал сейчас же заняться идентификацией оружия и патронов. Валландер склонился над блокнотом, чтобы попытаться подвести для себя какие-то итоги, но телефон зазвонил снова. Это был доктор Йоранссон.

– Вы не пришли на прием, – сказал он с упреком.

– Прошу извинения, – сказал Валландер, – хотя, собственно, извинений мне нет.

– Я понимаю, что вы очень заняты. Какие-то жуткие вещи происходят. Неохота открывать газету. Я несколько лет работал в больнице в Далласе. «Истадская смесь» все больше напоминает техасские газеты.

– Мы работаем сутками, – сказал Валландер. – Это неизбежно.

– И все равно вам надо заняться здоровьем. Нелеченый диабет в сочетании с высоким давлением – с этим шутить не стоит.

Валландер рассказал, как ему ночью измеряли сахар крови.

– Это только подтверждает мои опасения. Вас надо тщательнейшим образом обследовать. Печень, почки, функция поджелудочной железы… С этим тянуть нельзя.

Валландер понял, что улизнуть не удастся. Он пообещал явиться на следующий день натощак и принести утреннюю мочу.

– У вас, конечно, нет времени прийти и взять специальную пробирку для мочи, – сказал Йоранссон.

Валландер положил трубку и отодвинул блокнот. Он, конечно, здорово запустил себя за все эти годы. Собственно, началось это тогда, когда Мона потребовала развода и ушла. Скоро уже семь лет. Она во всем виновата, подумал он, но тут же отогнал эту мысль. Вина его и больше ничья.

Он поднялся и подошел к окну. Яркий, солнечный августовский день. Йоранссон прав. Он должен заняться собой всерьез. Он обязан прожить еще как минимум десять лет. Почему ему в голову пришел именно этот срок – десять лет, объяснить он бы не сумел.

Он вернулся к столу и уставился на пустой блокнот. Потом начал искать телефоны в Испании и Франции. Судя по записи в телефонной книге, мать Исы Эденгрен обнаружилась в Испании. Он набрал номер. Послышались длинные гудки. Он хотел уже повесить трубку, как услышал мужской голос.

Валландер представился.

– Мне жена сказала, что вы уже звонили. Я отец Исы.

Валландеру показалось, что в голосе собеседника прозвучало сожаление – дескать, лучше бы ему не быть отцом Исы Эденгрен. И разозлился.

– Вы, разумеется, собирались приехать, чтобы позаботиться об Исе, – сказал он.

– Вообще говоря, нет. Не собирались. Мы не видим какой-либо опасности для Исы.

– Откуда вам это известно – есть опасность или нет?

– Я говорил с больницей.

– Вы, случайно, не представились Лундгреном?

– Что?

– Я просто задал вопрос.

– Что, полиции больше нечем заняться, кроме как задавать идиотские вопросы?

– Отчего же нечем, – сказал Валландер, уже не скрывая раздражения, – мы, например, можем попросить испанскую полицию надеть на вас наручники и первым же самолетом отправить домой.

Это, конечно, было неправдой. Но он уже не мог сдерживаться. Это абсолютное равнодушие к судьбе собственной дочери, сын, покончивший с собой… Неужели можно так относиться к собственным детям?

– Я расцениваю это как оскорбление личности.

– Слушайте меня внимательно. Трое друзей Исы убиты. Иса должна была быть четвертой. Речь идет об убийстве. Так что вы будете отвечать на мои вопросы, или мне придется в самом деле просить о помощи испанскую полицию.

Мужчина на другом конце провода, похоже, растерялся.

– А что случилось?

– Насколько мне известно, в Испании продаются шведские газеты. Читать, надеюсь, вы умеете?

– Что вы, черт побери, имеете в виду?

– Именно то, что сказал. У вас есть дом на острове под названием Бернсё. Есть ли у Исы ключи от него? Или вы и тот дом от нее запираете?

– У нее есть ключи.

– Телефон там есть?

– Мы пользуемся мобильниками.

– У Исы тоже есть мобильник?

– У кого его теперь нет?

– Какой номер?

– Понятия не имею. Кстати, думаю, что у нее нет телефона.

– Так есть или нет?

– Она никогда не просила у меня денег на телефон. Где ей взять деньги? Она не работает, вообще ничего не предпринимает, чтобы привести в порядок свою жизнь.

– Можно предположить, что Иса поехала на Бернсё? Она там бывает?

– Я думал, она в больнице.

– Она оттуда сбежала.

– Почему?

– Мы не знаем. Еще раз – она могла поехать на Бернсё?

– Очень может быть.

– Как туда добраться?

– Катером от Фюруддена. По суше туда не доедешь.

– Она может раздобыть катер?

– Наш катер сейчас на верфи в Стокгольме. Техосмотр моторов.

– Соседи есть? Кому можно позвонить?

– Там никто не живет. Наш дом – единственный.

Валландер все время черкал в блокноте. Похоже, спрашивать больше было не о чем.

– Я требую, чтобы вы находились на связи по этому телефону. Кстати, куда еще могла податься Иса?

– Понятия не имею.

– Если вы вспомните что-то, что может представлять для нас интерес, я рассчитываю на вашу помощь.

Перед тем как повесить трубку, Валландер дал отцу Исы телефон Истадской полиции и номер своего мобильника. Руки у него вспотели.

Потом он долго рылся в ящиках своего стола, пока не нашел то, что искал, – автомобильный атлас. Нашел Эстергётландские шхеры, Фюрудден на карте обнаружился, но Бернсё не было. Судя по тому, что там всего один дом, островок и правда маленький. Он пошел в дежурку, попросил выяснить, зарегистрирован ли на имя Исы Эденгрен мобильный телефон, и тут же сообразил, что гораздо проще узнать об этом у ее друзей. Он позвонил Мартинссону – тот все еще сидел у Норман. Валландер ему не завидовал. Через несколько секунд Мартинссон ответил, что родителям Лены номер телефона Исы неизвестен. Валландер попросил Мартинссона разыскать остальных молодых людей с фотографии Сведберга. Через двадцать минут Мартинссон перезвонил – насчет сотового у Исы никто ничего не знает.

Время уже перевалило за полдень. У Валландера разболелась голова, к тому же он проголодался. Он позвонил и заказал пиццу. Ее привезли только через полчаса. Нюберг пока не звонил. Может, ему самому поехать на место преступления? А впрочем, чем он может там помочь? Нюберг знает, что делает. Он вытер рот, выкинул картонную коробку от пиццы, пошел в туалет и вымыл руки. Потом вышел из здания, перешел через дорогу и уселся в тени водонапорной башни – чтобы додумать одну мысль, которая все не давала покоя.

В этом преступлении как будто проглядывает некий рисунок. Но покуда бесформенный, безликий. Скорее зыбкая картинка с определенными повторяющимися моментами. Самое чудовищное предположение, что преступником мог быть Сведберг, теперь уже можно отбросить. Сведберг пытался найти преступника, занимался тем же, что и мы сейчас. Но он был на шаг впереди. И пока еще мы с ним не поравнялись.

Сведберг не мог быть убийцей, которого впоследствии самого убили. Поэтому опасения, что это был Сведберг, уступили место страхам другого рода – а кто сейчас наблюдает за ним? За Мартинссоном? За Анн-Бритт?

Где– то рядом с ними притаился некто очень хорошо информированный.

Валландер чувствовал, что так оно и есть, хотя покамест единая картинка еще не сложилась. Человек, убивший Сведберга и троих молодых людей, все это время имел доступ к интересующей информации. А ведь праздник в лесу готовился под большим секретом. Даже родители ничего не знали – а он знал. Он знал и то, что Сведберг идет по его следу.

Сведберг, должно быть, подошел слишком близко, с горечью подумал Валландер. Сам того не зная, вступил в запретную зону. Другого объяснения быть не могло.

До этого он все-таки додумался, сидя на траве в тени башни. Но дальше дело не шло. Как попал телескоп в дом Бьорклунда? Зачем подделывались почерки и слались открытки с разных концов Европы? Зачем понадобилось тянуть время? Вопросов было много, и они никак не хотели связаться во что-то стройное.

Я должен найти Ису, подумал он. Найти и заставить все рассказать. Пусть выложит все, даже то, о чем сама не подозревает. И я должен найти след Сведберга. Что он обнаружил такого, до чего мы не можем додуматься? Или он с самого начала подозревал кого-то, нам пока неизвестного?

Валландер вспомнил про Луизу. Женщину, у которой были тайные отношения со Сведбергом.

Что– то странное было в ее фотографии, но он пока не мог понять, что именно. Надо набраться терпения, несмотря на гложущую его тревогу.

Он прислонился спиной к кирпичной кладке башни, и тут ему пришло в голову, что между Сведбергом и четверыми ребятами есть сходство. У них у всех была своя тайна, тщательно оберегаемая. Может быть, здесь и лежит пока еще скрытая от нас точка соприкосновения, которую все мы ищем?

Он с трудом поднялся – тело все еще болело после того, как он, скрючившись, спал на заднем сиденье машины, – и пошел назад в полицию.

Самое главное – мы не знаем, не повторится ли этот кошмар.

Он остановился на стоянке возле здания полиции. Вдруг стало ясно, что делать – он едет на Бернсё и выяснит, там ли Иса Эденгрен. Это самое главное. Найти Ису – сейчас самое главное.

Он заторопился. Вернувшись в кабинет, он позвонил Мартинссону, который только что закончил беседу с родителями Лены Норман в их доме на Черингвеген.

– Что-нибудь новое? – спросил Мартинссон.

– К сожалению, почти ничего. Почему молчат судебные медики? Не зная времени смерти, мы совершенно беспомощны. Почему нет ни одного толкового звонка от свидетелей? Где пропавшие машины? Нам надо поговорить. Приходи побыстрее.

В четыре часа он нашел и Анн-Бритт – она к этому времени уже успела поговорить и с родителями Мартина Буге в Симрисхамне, и с Евой Хильстрём. В ожидании Анн-Бритт Мартинссон и Валландер обзвонили всех молодых людей, виденных ими на фотографии у Сведберга. Оказалось, все они без исключения бывали у Исы на Бернсё. Мартинссон к тому же успел до прихода Анн-Бритт дозвониться в судебно-медицинскую экспертизу в Лунде. Пока еще медики не могли дать определенного ответа, когда именно умерли молодые люди. Такая же неясность была и со Сведбергом. Валландер просмотрел записи сведений, полученных от населения, – Мартинссон поручил сбор этих данных молодому аспиранту полиции. Похоже, никто ничего особенного не заметил ни на Малой Норрегатан, ни в парке. Но самое странное – ни один человек не слышал и не видел женщину по имени Луиза. С этого Валландер и начал, когда они уселись втроем в крошечной комнатке для совещаний. Он заложил фото в эпидиаскоп.

– Кто-то же должен ее знать, – сказал он. – Или хотя бы знать, кто она такая. Но никто ничего не знает.

– Ее портрет в газетах появился всего несколько часов назад, – заметил Мартинссон.

Такое объяснение Валландера не устраивало.

– Одно дело, когда мы просим людей припомнить какое-то событие. Тут требуется время. Здесь же речь идет о лице. Кто-то уже должен был позвонить.

– А может быть, она иностранка? – предположила Анн-Бритт. – Если она даже датчанка – кто в Дании читает сконские газеты? В центральных газетах портрет появится только завтра.

– Может, ты и права, – сказал Валландер и подумал о Стуре Бьорклунде, снующем между Хедескугой и Копенгагеном. – Давайте свяжемся с датской полицией.

Они внимательно разглядывали физиономию Луизы на экране.

– Не могу избавиться от чувства, что в этом фото есть какая-то странность, – сказал Валландер, – только не знаю, в чем именно.

И никто не знал. Валландер выключил проектор.

– Завтра я еду в Эстергётланд, – сказал он. – Вполне может быть, что Иса рванула туда. Мы должны найти ее и заставить говорить.

– А что она может рассказать? Ее же там не было.

Трудно было что-то возразить на замечание Мартинссона. В этом деле вообще сплошные пробелы, больше допущений, чем фактов.

– Она какой-никакой, а свидетель, – сказал он. – Примем как данность, что преступление это предумышленное. Гибель Сведберга еще может быть случайностью, хотя я почти уверен, что это не так. А убийство ребят – звено хорошо подготовленного и продуманного замысла. Для меня решающим является то, что хотя они и готовили свой праздник с соблюдением всех предосторожностей, все равно кто-то и как-то о нем узнал, причем в деталях. Что они придумали, куда собрались, даже точное время. Кто-то за ними шпионил. Как еще все это можно узнать? Если наше предположение, что трупы были спрятаны где-то поблизости, подтвердится, можно будет с уверенностью сказать, что все оно так и было. Яма сама себя не выкопает. Иса тоже участвовала в подготовке, но в решающий момент заболела. Не вижу причин ей не верить – она и в самом деле чувствовала себя плохо. А должна была быть с ними. Ее недомогание спасло ей жизнь. Иначе говоря, она может помочь нам восстановить события в верном ключе. В какой-то момент она и трое ее друзей оказались на пути у неизвестного, решившего лишить их жизни. Сами они, вероятно, внимания на это не обратили. Но дело, по-видимому, так и обстояло.

– Ты думаешь, Сведберг рассуждал именно так?

– Да. Но Сведберг знал что-то еще. У него были подозрения. Какие – мы не знаем. Не знаем мы и почему эти подозрения стали обретать форму, что он увидел такое, чего не видим мы. И мы совершенно не понимаем, почему он решил заняться следствием втайне. Но скорее всего, на то имелась важная причина, раз уж он посвятил следствию чуть не весь отпуск. Раньше такого никогда с ним не было.

– Кой-чего не хватает, – сказала Анн-Бритт Хёглунд. – Мотива. Какие бывают мотивы? Месть, ненависть, ревность. Ничто не сходится. Кто будет мстить троим подросткам? Вернее сказать, четверым… Кто может их ненавидеть до такой степени? Или ревновать? Здесь присутствует какая-то изощренная жестокость, я ни о чем подобном даже и не слышала. Это куда хуже, чем тот прошлогодний бедняга, который наряжался в индейца.

– Убийца, видимо, выбрал этот праздник вполне осознанно, – сказал Валландер. – Ты права – изощренная жестокость. Убить только начинающих жить девушек и юношу в момент их наивысшего счастья. И может быть, своего наивысшего одиночества – в такие дни человек может себя чувствовать особенно одиноким…

– Бешеный пес, – сказал Мартинссон, не скрывая ярости, – псих.

– Очень, надо сказать, методичный псих, – сказал Валландер, – впрочем, такое случается. Но для нас самое главное – постараться найти во всем этом невидимый общий знаменатель. Откуда-то он получает информацию. Откуда-то у него есть доступ к их жизни. Это и есть то, что мы сейчас должны искать. Мы должны глубоко изучить их жизнь. Раньше или позже мы наткнемся на точку, в которой он с ними пересекся. Может быть, уже наткнулись, только не заметили.

– То есть ты хочешь, чтобы следствием фактически руководила Иса Эденгрен? – сказала Анн-Бритт. – А мы осторожно шли по ее следу?

– Примерно так. Не надо забывать, что она пыталась покончить с собой. Вопрос – почему? Мы к тому же не знаем, как отнесся невидимый убийца к тому, что она выжила.

– Тот, кто звонил в больницу и выдал себя за Лундберга?

Валландер кивнул. Лицо его было очень серьезным.

– Пусть кто-нибудь поговорит с дежурной сестрой или врачом, кто там с ним разговаривал. Какой голос, какой выговор, старый, молодой… все может пригодиться.

Мартинссон пообещал этим заняться. Ближайший час они посвятили распределению обязанностей. В комнату зашла Лиза Хольгерссон и сказала, что похороны Сведберга назначены на следующий вторник. Она говорила и с Ильвой Бринк и со Стуре Бьорклундом. Валландер заметил, что она очень бледна – тоже, видимо, сильно устала. Он знал, каких трудов ей стоит обороняться от журналистов, – он ей не завидовал.

– Кто-нибудь знает, какую музыку любил Сведберг? – спросила она. – Ильва Бринк, как ни странно, не знает.

Валландер, к своему удивлению, сообразил, что и сам не может ответить на этот вопрос. Он попытался мысленно связать образ Сведберга с какой-то музыкой – и не сумел.

– Он любил рок, – неожиданно сказала Анн-Бритт. – Как-то он мне рассказал. Его кумиром был певец по имени Бадди Холли. Тот, что давным-давно погиб в авиакатастрофе.

Валландер с трудом вспомнил, о ком она говорит.

– Это не он пел «Пегги Сью»? – спросил он.

– Он. Но это вряд ли подойдет для похорон.

– «Благословенна будь, земля», – сказал Мартинссон. – Это всегда хорошо. Хотя можно и поспорить на эту тему – так ли земля прекрасна, как утверждает псалом. Особенно если вспомнить, чем мы сейчас занимаемся.

Лиза Хольгерссон выслушала короткий доклад Валландера.

– Как бы мне хотелось, чтобы мы что-то уже узнали к похоронам, – сказала она перед уходом.

– Не думаю, чтобы нам это удалось, – ответил Валландер. – Но мы все хотим того же.

Было уже пять. Они собирались заканчивать совещание, когда пронзительно зазвонил телефон. Это была Эбба.

– Что, журналисты? – спросил Валландер.

– Нюберг. Мне кажется, что-то важное.

У Валландера перехватило дыхание. Он вздрогнул так, что заметили и Мартинссон, и Анн-Бритт. В трубке что-то заскрипело, потом он услышал прерывающийся голос Нюберга:

– Похоже, мы были правы.

– Нашли место?

– Кажется, да. Сейчас делаем съемку. И пытаемся зафиксировать следы.

– Мы угадали направление?

– Это метров восемьдесят от того места, где мы их нашли. И место он выбрал с умом – в густом кустарнике. Все наверняка его обходили.

– Когда начнете копать?

– Я думал, может быть, ты захочешь приехать.

– Еду.

Валландер положил трубку:

– Кажется, они нашли место, где были спрятаны трупы.

Решили, что Валландер поедет один. Слишком много было неотложных дел.

Валландер поставил на машину голубой маячок и нажал на газ. Миновав заграждение, он подъехал прямо к месту, где были найдены тела. Его уже ждал один из техников-криминалистов.

Нюберг огородил участок примерно в тридцать квадратных метров. Валландер сразу понял, что Нюберг прав – место было выбрано идеально. Как они и предполагали. Он присел на корточки рядом с Нюбергом. Несколько полицейских в комбинезонах стояли наготове с лопатами.

Нюберг показал пальцем:

– Здесь копали. Сняли дерн, потом положили на место. Если присмотреться, увидишь, куда бросали землю. Вот здесь, посмотри, в сухих листьях. Если в вырытую яму что-то кладут, остается лишняя земля.

Валландер провел рукой по заросшей травой кочке:

– Работали чисто.

Нюберг кивнул.

– Как по линеечке, – сказал он. – Ни малейшей небрежности. Мы бы никогда не нашли это место, если бы не решили, что оно должно быть. И что оно где-то рядом.

Валландер встал:

– Чего мы ждем? Давайте копать.

Работа шла медленно. Нюберг руководил процессом, перебегая от одного землекопа к другому. Когда они сняли верхний слой дерна, уже вечерело, пришлось быстро смонтировать и включить прожектора. Под слоем дерна земля была рыхлой. После нескольких ударов лопатой они увидели четырехугольную яму. В десятом часу приехали Лиза Хольгерссон и Анн-Бритт Хёглунд. Они молча наблюдали за работой. Наконец, Нюберг по одному ему известным причинам посчитал, что работа закончена, и дал команду прекратить копать. Но Валландеру уже все было ясно. Эта четырехугольная яма была временной могилой для троих погибших.

Они встали около ямы полукругом.

– Довольно большая, – сказал Нюберг.

– Да, – сказал Валландер. – Довольно большая. Хватило бы и на четверых.

Его передернуло. Первый раз за все время им удалось приблизиться к убийце хотя бы на шаг. И они впервые сумели хоть немного понять его логику.

Нюберг встал на колени у ямы.

– Здесь ничего нет, – сказал он. – Но можно предположить, что трупы были в герметичных мешках. И если под слоем дерна лежала пленка, думаю, что даже собака Эдмундссона не взяла бы след. Но мы, конечно, перетрясем каждый комочек.

Валландер вернулся к тропинке в сопровождении Лизы Хольгерссон и Анн-Бритт.

– Чего он хочет? – спросила Лиза. Голос ее дрожал от страха и отвращения.

– Не знаю. Но у нас все же есть один выживший.

– Иса Эденгрен?

Он не ответил. Они это знали и так.

Яма была предназначена и для нее тоже.

18

В пять часов утра во вторник тринадцатого августа Валландер выехал из Истада. Он решил ехать вдоль побережья, через Кальмар, и, уже проехав Сельвесборг, вспомнил, что обещал доктору Йоранссону явиться сегодня в клинику. Он съехал на обочину и позвонил Мартинссону. Время шло к семи, день обещал быть теплым и сухим. Валландер попросил Мартинссона позвонить врачу и отменить визит.

– Скажи, что я уехал в срочную командировку, – сказал он.

– Ты что, заболел?

– Профилактический осмотр, – соврал он. – Ничего больше.

Потом, уже набирая скорость, он подумал, что Мартинссон наверняка удивится, почему он не позвонил доктору сам. И в самом деле – почему? И почему ему не сказать все как есть – что у него признаки диабета, половина шведов диабетики, и ничего постыдного в этом нет. Он и собственных мотивов не понимает.

Доехав до Брёмсебру, он почувствовал такую усталость, что вынужден был остановиться. Он свернул с дороги и подъехал к большому памятному камню, воздвигнутому когда-то по случаю очередного примирения между шведами и датчанами. Помочился за деревом, сел за руль, откинулся на сиденье и заснул.

Во сне его мучили какие-то причудливые образы, все время шел дождь. Он почему-то искал Анн-Бритт и никак не мог найти. Вдруг откуда-то появились его отец и Линда. Он точно знал, что это Линда, хотя она была совершенно неузнаваемой. И дождь, все время дождь…

Он медленно вынырнул из сна. Солнце уже светило вовсю, и он вспотел. Отдохнувшим он себя не чувствовал, к тому же его мучила жажда. Он глянул на часы – к его удивлению, он проспал больше получаса. Все тело болело. Он завел мотор и выехал на дорогу. Километров через двадцать ему попалось придорожное кафе. Он остановился, позавтракал, купил на дорогу две литровые бутылки воды и поехал дальше. Еще не было девяти, когда он проехал Кальмар. Зажужжал телефон – это была Анн-Бритт. Она обещала, что его в Эстергётланде встретят.

– Я говорила с моим бывшим сотрудником в Вальдемарсвике, – сказала она. – Мне подумалось – пусть это выглядит как личная неофициальная услуга.

– Правильно подумалось, – сказал Валландер. – Полицейские не любят, когда коллеги топчутся в их огороде.

– Особенно такие полицейские, как ты, – засмеялась она.

Она была права. Он терпеть не мог, когда в Истаде появлялись полицейские из других округов.

– Как мне добраться до Бернсё? – спросил он.

– Это зависит от того, где ты сейчас. Тебе много еще осталось?

– Только что проехал Кальмар. До Вестервика еще километров сто. А потом еще сто.

– Ты немного опаздываешь.

– Опаздываю куда?

– Мой приятель сказал, что до Бернсё можно добраться почтовым катером. Но он отправляется из Фюруддена между одиннадцатью и половиной двенадцатого.

– А другие варианты есть?

– Наверняка. Но тогда тебе придется договариваться в гавани.

– Может быть, я успею. А ты можешь позвонить в почтовую контору и сказать, что я уже еду? Где они сортируют почту? В Норрчёпинге?

– Передо мной карта, – сказала Анн-Бритт. – Скорее всего, в Грюте. Если там, разумеется, есть почтовая контора.

– А где это – Грют?

– Между Вальдемарсвиком и гаванью. Гавань, как я уже говорила, называется Фюрудден. У тебя что, нет карты?

– Забыл в кабинете.

– Я перезвоню, – сказала она. – Но хорошо бы ты успел с почтовым катером. Им пользуются почти все. Это самое удобное – если у тебя нет своей лодки, понятно. Или если ты с кем-то не договорился, чтобы тебя захватили.

Валландер понял, что она имеет в виду.

– Мне нравится ход твоих мыслей, – сказал он. – Ты предполагаешь, что Иса Эденгрен, если она там, тоже добиралась этим катером?

– Мне пришло в голову именно это.

Валландер задумался.

– А как она могла успеть до одиннадцати? – спросил он. – Если она сбежала из больницы в шесть?

– Могла успеть, – возразила она. – На машине могла успеть. Права у нее есть. К тому же она могла уйти из больницы не в шесть, а, скажем, в начале пятого. Последний раз ее видели в четыре.

Пообещав позвонить попозже, она повесила трубку. Валландер прибавил скорость. Движение становилось все плотнее. То и дело попадались кемперы. Конечно, подумал он, лето еще не кончилось, многие еще в отпуске. Взвесил, не стоит ли поставить маячок на крышу, но отказался от этой мысли – просто еще прибавил газу. Анн-Бритт позвонила через двадцать минут.

– Я угадала, – сказала она. – Почту сортируют в Грюте. Мне даже удалось разыскать почтальона, который возит эту почту на острова. Очень приятный парень.

– Как его зовут?

– Я не поняла. Но он тебя подождет – при условии, что ты успеешь до двенадцати. Если нет, он отвезет тебя ближе к вечеру. Но это будет дороже.

– Я включу это в смету командировки, – сказал Валландер. – Но скорее всего, успею до двенадцати.

– В гавани есть парковка, – продолжила она. – Прямо рядом с причалом, откуда уходит почтовый катер.

– У тебя есть телефон этого парня?

Он съехал на обочину, чтобы записать номер. Мимо него тут же проехал грузовик, который ему только что удалось с большим трудом обогнать.

Без девятнадцати двенадцать он съехал по довольно крутому спуску к гавани Фюрудден. Нашел свободное место на стоянке и пошел к пирсу. Дул слабый теплый ветер. В гавани было полным-полно лодок. Какой-то дядька лет пятидесяти грузил картонные коробки в большой катер с палубной надстройкой. Валландер растерялся. Он почему-то представлял себе почтовый катер по-другому. Может быть, с флагом с изображением рожка – символом шведской почтовой службы. Моряк поставил на палубу две упаковки минеральной воды и посмотрел на Валландера:

– Это не вы собрались на Бернсё?

– Я.

Тот спрыгнул на берег и протянул руку:

– Леннарт Вестин.

– Извините, что поздно.

– Никакой спешки нет.

– И еще, – сказал Валландер, – я не знаю, сказали ли вам, что я должен сегодня же вернуться. Самое позднее к вечеру.

– Вы, значит, жить там не будете?

Валландер почувствовал неловкость. Он даже не знал, сказала ли Анн-Бритт, что он из полиции.

– Сейчас все объясню, – сказал он и вынул удостоверение. – Я из Истадской криминальной полиции. Занимаюсь следствием по очень трудному и неприятному делу.

Морской почтальон соображал быстро.

– Это насчет этих ребят? Я читал в газетах. Там ведь еще и полицейского убили?

Валландер кивнул. Вестин вдруг помрачнел.

– Мне кажется, я их узнал, – сказал он. – По фото в газетах. По крайней мере, некоторых. По-моему, они со мной ездили.

– Вместе с Исой?

– Ну да. С ней. Думаю, это было осенью года два назад. Штормило довольно прилично – я даже сомневался, удастся ли пришвартоваться к причалу на Бернсё. Там это цирковой номер, если дует с юго-запада. Но все обошлось. У них, правда, чемодан в воду свалился с мостков. Багром доставали. Поэтому я их и запомнил. Если это, конечно, они. Память уже не та.

– Наверняка они, – сказал Валландер. – А в последние дни вы не видели Ису? Вчера или сегодня?

– Нет.

– Но она обычно с вами ездит?

– Когда родители там, они за ней приезжают на своем катере. Когда их нет, она ездит со мной.

– Значит, ее там нет?

– Если она туда уехала сегодня или вчера, значит, не со мной, а с кем-то еще.

– С кем?

Вестин пожал плечами:

– На островах всегда кто-то есть. Мало ли кто мог ее подбросить. Иса знает, кому позвонить. Но я все же думаю, она сначала бы попросила меня.

Вестин поглядел на часы. Валландер сбегал к машине за сумкой и шагнул на борт. Вестин показал на морскую карту, лежавшую рядом со штурвалом.

– Я могу вас сразу отвезти на Бернсё, – сказал он, – но мне это не особенно удобно. Придется делать крюк. Вы торопитесь? Если я пойду обычным маршрутом, мы будем на Бернсё примерно через час. У меня есть еще три точки.

– Годится.

– А когда вас надо захватить обратно?

Валландер прикинул – Исы, скорее всего, на острове нет. И если ее там нет, значит, он оценил ситуацию неверно. Но тогда, раз он уже здесь, надо будет осмотреть дом. Нескольких часов на это хватит.

– Можете сейчас не отвечать, – сказал Вестин и протянул ему визитную карточку. – Вы всегда можете мне позвонить. После обеда и вечером я могу приехать в любое время. Я сам живу на острове не так далеко отсюда. – Он снова ткнул пальцем в карту, показав на один из бесчисленных островов.

– Я позвоню, – сказал Валландер и опустил карточку в карман.

Вестин запустил оба мотора и отдал швартовы. В трюме и на палубе лежали коробки с письмами и газетами. Был даже маленький кассовый сейф. Катер, несмотря на его приличные размеры, показался Валландеру очень маневренным. Или просто человек за штурвалом так здорово с ним управляется? Выйдя из гавани, почтальон дал полный ход. Катер неторопливо задрал нос и вышел на глиссирование.

– И давно вы возите почту? – спросил Валландер.

– Еще как, – крикнул Вестин, – больше двадцати пяти лет.

– А как зимой? Когда вода замерзает?

– Гидрокоптер. [47]

Валландер заметил, что усталость его прошла. Скорость, сверкающее под солнцем море – он сам не ожидал, что ему будет так хорошо. Когда в последний раз он ощущал что-то подобное? Разве что когда они с Линдой были на Готланде. Он не сомневался, что это работа не из легких – развозить почту в шхерах. Но сейчас до холодов и осенних штормов еще далеко. Вестин смотрел на него, прищурившись. Казалось, он угадал его мысли.

– Ну и как вам? Я имею в виду – служить в полиции? Нравится?

Как правило, в таких случаях Валландер сразу вставал на защиту своей профессии. Но сейчас, в обществе Вестина, на катере, летящем по спокойному морю, ему совершенно не хотелось сражаться за честь мундира.

– Иногда не очень, – постарался он перекричать шум моторов. – Но когда тебе под пятьдесят, ничего не поделаешь. Поезд ушел.

– Мне стукнуло пятьдесят весной, – крикнул Вестин. – Все местные, кого я знаю, устроили мне день рождения.

– А кого вы здесь знаете?

– Всех. Так что был пир горой.

Вестин заложил поворот и сбросил скорость. У подножия высокой скалы виднелся небольшой ярко-красный эллинг для катера и причал.

– Ботмансё, – сказал Вестин. – Когда я был маленьким, здесь жили девять семей. Тридцать с лишним человек. Летом тут и сейчас много народу, а на зиму остается только один. Его зовут Сеттерквист, ему девяносто три года. Но он справляется. Трижды вдовец. Таких стариков теперь почти нет. Может быть, их запретила Социальная служба?

Валландер засмеялся:

– Он что, был рыбаком?

– Он занимался всем, чем угодно. Все умеет. Даже лоцманом был.

– Вы здесь и правда, гляжу, всех знаете. И вас все знают?

– Так и должно быть. Если старикан в один прекрасный день не придет на причал, я, само собой, поднимусь и посмотрю, не заболел ли. Или может, упал. Если ты почтальон, не важно, на море или на суше, ты знаешь, что за люди рядом живут. Что они поделывают, куда собираются, когда возвращаются. Хочешь не хочешь, а знаешь.

Вестин аккуратно подрулил к причалу. Он бросил только кормовой швартов и начал разгружать ящики. Народу собралось довольно много. Вестин взял красный пакет с заказной почтой и ушел. Валландер вышел на мостки. Воздух был чист и свеж, как вода из родника.

Через несколько минут пришел Вестин, и они отчалили. Наконец, очередь дошла до Бернсё. Остров находился в большом фьорде, который, судя по карте, назывался Викфьорд и лежал на отшибе, словно был исключен из сообщества других шхер.

– Вы, конечно, знаете всю семью Эденгрен, – сказал Валландер, когда они уже чалились.

– Знать-то знаю, – ответил Вестин. – Хотя с родителями много не общался. Они, похоже, слегка… м-м-м… заносчивы, если выразиться помягче. Но Иса и Йорген сюда ездили часто.

– Вы, должно быть, слышали, что Йоргена уже нет.

– Что-то слышал. Он вроде разбился на машине. Его отец мне сказал – я один раз его подвозил, когда на его лодке сломался винт.

– Это всегда трагедия, когда дети умирают раньше родителей, – сказал Валландер.

– Мне всегда казалось, что несчастье скорее может произойти с Исой.

– Почему?

– У нее довольно бурная жизнь, если верить ее словам.

– Значит, она вам рассказывала? Почтальон здесь, стало быть, еще и исповедник?

– Ни хрена подобного, – заявил Вестин. – Мой сын – ее ровесник. У них даже было что-то вроде романа несколько лет назад. Но потом все кончилось, как это бывает у молодежи.

Катер мягко стукнулся о причал. Валландер взял сумку и спрыгнул на дощатый настил.

– Я позвоню, – сказал он. – Где-то после обеда.

Валландер проводил взглядом катер, уходящий за мыс. Значит, Эденгрен-старший скрывал причину гибели сына. Тостер в ванне превратился в автокатастрофу.

Валландер двинулся в глубь острова. Вокруг росла буйная зелень. Рядом с причалом был эллинг для катера и домик для гостей, чем-то похожий на павильон в Скорбю, где Валландер нашел потерявшую сознание девушку. На козлах лежала старая деревянная весельная лодка. Валландер ощутил слабый запах смолы. К дому вела старая дубовая аллея. Двухэтажный красный дом был довольно старым, но в прекрасном состоянии. Валландер вошел во двор. Огляделся и прислушался. Вдали в заливе шла яхта, но паруса были зарифлены. Слабо доносился звук подвесного мотора. Валландер взмок. Он поставил сумку на землю, снял куртку и подошел к дому. Шторы были задернуты. Он поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Подождал, потом постучал кулаком. Никто не открывал. Дернул за ручку – дверь заперта. Он толком не знал, что предпринять. Обошел вокруг дома с чувством, что в любую минуту может повториться сцена в Скорбю, когда он обнаружил Ису. Позади дома был фруктовый сад. Яблони, сливы, одинокая вишня. Садовая мебель, сложенная штабелем под пластиковым навесом.

От дома в глубину острова вела тропинка. Валландер прошел по ней пару сотен метров и оглянулся – за густой порослью дома уже видно не было. Тропинка вела дальше. Он отогнал назойливую осу и подошел к старому колодцу, рядом с которым было что-то вроде погреба. На двери погреба стояли цифры: 1897. В двери торчал ключ. Валландер открыл дверь – внутри было темно и прохладно. Пахло картошкой. Он подождал, пока привыкнут глаза, и шагнул в темноту. Погреб был пуст. Он аккуратно прикрыл дверь и пошел дальше. Слева за кустами блестела вода. По солнцу он определил, что идет на север. Он прошел уже с полкилометра, когда дошел до развилки – тропка поменьше вела к воде. Он пошел прямо. Еще через несколько сот метров тропа закончилась. Перед ним были отшлифованные прибоем валуны, переходящие в береговые утесы. Дальше было море. Над головой, поднимаясь и опускаясь в воздушных потоках, парила чайка. Он сел на камень и вытер пот. Пожалел, что не взял из сумки купленную воду. Сейчас он почему-то не думал ни о Сведберге, ни о погибшей троице.

Потом он встал, пошел назад и свернул на боковую тропку. Она упиралась в крошечный заливчик. Вода была зеркальной, в ней отражались высокие деревья на берегу. Постояв с минуту, он вернулся к дому. Проверил, включен ли мобильник, и остановился у дуба помочиться. Достал бутылку с водой и сел на ступеньку. Во рту все пересохло. Вдруг что-то привлекло его внимание. Он огляделся – вокруг по-прежнему было идиллически тихо. Ничего вроде бы не изменилось. Он нахмурился – сработала внутренняя сигнализация. Он уставился на стоящую на нижней ступеньке крыльца сумку. Он был совершенно уверен, что поставил ее на ступеньку повыше. Он поднялся на крыльцо, снова спустился, пытаясь воссоздать в памяти картину. Сначала он, помнится, поставил сумку на землю. Потом снял куртку и повесил на перила. Потом поставил сумку на вторую ступеньку.

Пока он гулял по острову, кто-то переставил его сумку. Он осторожно посмотрел вокруг – сначала на деревья и кусты, потом на дом. Шторы были по-прежнему задернуты. Он попробовал дверь – заперта. Он подумал о причале, где его высадил Вестин. Эллинг для катера и гостевой домик, напоминающий павильон в Скорбю. Он пошел туда. Черная дверь в ангар была заперта просто на засов. Он открыл – тот был пуст. Судя по швартовочным кнехтам, катер, стоящий здесь, довольно большой. На стене – рыболовная сеть и вентеря. Он вышел, задвинув за собой засов. В воду спускалась лестница для купания. Он посмотрел на гостевой домик, подошел к двери и потрогал ручку – заперто. Он тихо постучал.

– Иса, – сказал он. – Я знаю, что ты здесь.

Отошел на пару шагов и подождал.

Когда она открыла дверь, он ее не узнал. Она забрала узлом длинные волосы, на ней был какой-то черный комбинезон. Валландеру показалось, что она смотрит на него враждебно, но это мог быть и просто страх.

– Откуда вы узнали, что я здесь?

Голос ее был хриплым и напряженным.

– Я не знал, – сказал он. – Ты сама мне подсказала.

– Я ничего не подсказывала. И видеть меня вы не могли.

– У полицейских есть скверная привычка обращать внимание на детали. Если кто-то, к примеру, берет твою сумку, а потом ставит ее на другое место.

Она уставилась на него непонимающим взглядом. Он обратил внимание, что она босая.

– Я есть хочу, – сказала она.

– Я тоже.

– У меня есть еда, – сообщила она и пошла к дому. – Почему вы приехали?

– Поскольку ты сбежала из больницы, мы были должны тебя найти.

– Почему?

– Ты знаешь все, что случилось, поэтому мне вряд ли надо отвечать на этот вопрос.

Они помолчали. Валландер покосился на нее – она была очень бледна. Впалые щеки, словно у старухи.

– Как ты сюда добралась? – спросил он.

– Позвонила Лаге с Веттерсё.

– А почему не Вестину?

– Подумала, что вы можете начать меня искать.

– А ты не хотела, чтобы тебя нашли?

Она снова промолчала. В руке у нее был ключ. Они зашли в дом. Она раздвинула шторы – резко и небрежно, словно хотела, чтобы они порвались. Валландер проследовал за ней в кухню. Она открыла черный ход и стала подключать к плите шланг от баллона. Он обратил внимание, что электропровода к дому не подходят – скорее всего, электричества нет.

– Одна из немногих вещей, которые я умею делать – готовить.

Она показала на большой морозильный шкаф и холодильник, тоже газовые.

– Здесь битком еды, – сказала она полным презрения голосом. – Они за этим следят, мои предки. Они платят тут одному парню, он регулярно приезжает и меняет баллоны. Здесь всегда должна быть жратва – на тот случай, если им придет в голову приехать. Никогда не приезжают.

– У тебя, должно быть, очень состоятельные родители. Неужели можно заработать такие деньги на сельском хозяйстве и на прокате бульдозеров?

Ее ответ прозвучал как плевок.

– Мать – идиотка. Глупа и ограниченна. Деньги, во всяком случае, не ее заслуга. А отец не глуп, но совершенно бессовестный.

– Расскажи еще! Я тебя слушаю.

– Не сейчас. За едой.

Валландер понял, что ей хочется остаться в кухне одной. Он вышел на крыльцо и позвонил в Истад Анн-Бритт на мобильник.

– Я был прав, – сказал он. – Иса здесь, как мы и думали.

– Ты думал, – поправила она. – Если говорить правду, остальные сильно сомневались.

– Что же, я тоже иногда могу быть прав. Думаю, мы вернемся в Истад к вечеру или ночью.

– Ты с ней уже говорил?

– Нет.

Она рассказала ему, что у них происходит. Позвонили несколько человек – им кажется, они знают эту женщину, Луизу. Их данные проверяют. Анн-Бритт обещала позвонить еще раз.

Он вернулся в дом и стал рассматривать изящную модель старинного парусника. В доме запахло едой. Валландер был очень голоден. Он не ел с тех пор, как остановился в придорожном кафе. Он стоял, ждал, когда еда будет готова, и обдумывал вопросы, которые нужно задать Исе. Что надо узнать в первую очередь?

И вернулся к исходному пункту: надо узнать то, что она сама, по-видимому, не вполне сознает.

Иса накрыла стол на большой застекленной веранде с торца дома. Спросила, что он будет пить – он попросил воды. Она пила вино. Валландер опасался, не переберет ли она. Тогда никакого разговора не получится. Но девушка налила себе только один бокал и прихлебывала из него по глотку. Они ели молча. Потом она сварила кофе. Валландер начал собирать со стола, но она затрясла головой. В углу веранды стоял диван и пара кресел, из окна открывался вид на причал. Вдалеке виднелась яхта с обвисшим парусом.

– Здесь очень красиво, – сказал он. – Никогда не бывал в этих местах.

– Они купили этот дом лет тридцать назад. Утверждают, что зачали меня именно в этом доме. Я родилась в феврале, так что, может быть, это и правда. Купили у пожилой пары, прожившей тут всю свою жизнь. Как отец узнал, что дом продается, понятия не имею. Знаю только, что в один прекрасный день он приехал сюда с чемоданом, набитым стокроновыми ассигнациями. Зрелище, видимо, впечатляющее, но не обязательно означающее такую уж большую сумму. Старики, понятно, никогда раньше таких денег и не видывали. Он уговаривал их месяца два, потом подписали договор. Сумма так и осталась неизвестной, но я уверена, что отец купил дом за бесценок.

– Ты хочешь сказать, что он их обманул?

– Я хочу сказать, что он был и остался жуликом.

– Если все было по закону, никакого жульничества не было. В этом случае он не жулик, а удачливый предприниматель.

– У него сделки по всему миру. Он провозил контрабандой слоновую кость и алмазы из Южной Африки. Никто толком не знает, чем он занимается. Сейчас у нас в Скорбю то и дело появляются какие-то русские. Никто не убедит меня, что то, чем они занимаются, совершенно законно.

– Во всяком случае, с нами у него никогда дел не было.

– Потому что он ловкий. И настойчивый. В чем в чем, а в лени его не упрекнешь. Бесстыжим отдыхать некогда.

Валландер поставил чашку с кофе на стол.

– Давай пока оставим твоего папу в покое, – сказал он. – Лучше поговорим о тебе. Я приехал из-за тебя, а не из-за папы, и путешествие было довольно долгим. Вечером поедем назад.

– А почему вы уверены, что я захочу поехать назад?

Валландер долго смотрел на нее, прежде чем ответить.

– Трое твоих ближайших друзей убиты, – сказал он наконец. – Ты должна была быть с ними, но заболела. Что это означает, прекрасно понимаем и ты и я.

Она сжалась в кресле. Валландер видел, что ей страшно.

– И, поскольку мы не знаем, почему это произошло, надо соблюдать осторожность.

Наконец до нее дошло.

– Вы хотите сказать, что и мне грозит опасность?

– Не исключено. Мы не знаем мотива преступления, а значит, надо считаться с любой возможностью.

– Но зачем ему меня убивать?

– А зачем ему было убивать твоих друзей? Мартина? Лену? Астрид?

Она покачала головой:

– Я этого не понимаю.

Валландер придвинул стул ближе к ней.

– И все же именно ты можешь нам помочь, – сказал он. – Мы обязаны его взять. И для того, чтобы его взять, мы должны понять, что им двигало. И только ты, случайно оставшаяся в живых, можешь нам в этом помочь.

– Но это же совершенно непостижимо!

– Ты должна подумать, – сказал Валландер. – Вспомнить. Кто мог решить уничтожить вас – всех вместе? Что вас объединяло? Почему? Где-то есть ответ. Должен быть.

Тут он резко сменил тему. Она стала прислушиваться к его словам. Важно не упустить шанс.

– Ты должна ответить на мои вопросы. И только правду. Я все равно замечу, если ты будешь врать.

– Зачем мне врать?

– Когда я тебя нашел, ты собиралась умереть. Почему? Почему ты решила покончить с жизнью? Ты уже тогда знала, что случилось с твоими друзьями?

Она уставилась на него с удивлением:

– Как я могла это знать? Я ничего не понимала и не понимаю, так же, как и все.

Валландер видел, что она говорит правду.

– А почему ты решилась на самоубийство?

– Не хотела больше жить. У кого-нибудь есть другие причины? Родители загубили мою жизнь. Так же, как и жизнь Йоргена. Я не хотела больше жить.

Валландер подождал, ожидая продолжения. Но она, похоже, не собиралась ничего к этому добавить. Тогда он снова сменил тему – вернулся к событиям в парке. Почти три часа он, держа Ису за руку, выспрашивал ее, бродя с нею вместе туда-сюда сквозь прошлое. Он не упустил ни одной детали, какой бы несущественной она ни казалась. Несколько раз он прожил с ней ее жизнь. Когда она познакомилась с Леной Норман? Год, месяц, день? Где они встретились? Почему подружились? Когда она подружилась с Мартином Буге? Если она говорила, что не припомнит точно какую-то мелочь, он останавливался и возвращался к этому вновь. Валландер считал, что всегда можно победить неуверенность и плохую память, было бы терпение. Все время он старался заставить ее вспомнить, кто еще присутствовал на их встречах, кто-то, кого она, может быть, не заметила. Тень в углу, сказал он. Была какая-то тень в углу? Ты, может быть, просто забыла. Спрашивал обо всех показавшихся ей неожиданными событиях. Постепенно она начала его понимать, и разговор пошел живее.

В пять часов вечера они решили, что останутся до следующего дня. Валландер позвонил Вестину и сообщил о своем решении. Тот пообещал приехать, как только Валландер ему позвонит. Об Исе он не спросил. Но у Валландера было чувство, что почтальон Вестин откуда-то знает, что он нашел Ису. Потом они пошли погулять по острову, не прекращая беседы. Иса то и дело прерывалась, показывая ему места, где она играла ребенком. Они дошли до северной скалистой оконечности острова. К его удивлению, она показала ему на пологий утес и сообщила, что именно здесь она потеряла невинность. Кто ей в этом помог, она не сообщила.

Они вернулись в дом. Уже начало смеркаться, и она зажгла по всему дому керосиновые лампы. Валландер позвонил в Истад и поговорил с Мартинссоном. Следствие особо не продвинулось. Он сообщил, что завтра вернется с девушкой в Истад.

Потом они продолжили разговор.

Время от времени они прерывались, чтобы выпить чаю или съесть бутерброд. Или просто передохнуть. Валландер несколько раз выходил во двор помочиться. В листве негромко шумел ветер, все было предельно мирно. Потом они продолжали беседу. Он постепенно постигал суть тех ролевых игр. Как они переодевались, праздновали, путешествовали во времени. Когда речь зашла об их последней вечеринке, Валландер вникал во все детали, стараясь ничего не упустить. Кто мог знать про их планы? Никто? Нет, такой ответ меня не устраивает. Кто-то знал.

– Давай начнем сначала. Еще раз. Когда вы приняли решение устроить вечеринку в костюмах эпохи Бельмана?

Они проговорили до половины второго. Валландера даже замутило от усталости. Напасть на след ему по-прежнему не удавалось – а он очень на это надеялся. Ну что ж, завтра они продолжат. У них впереди долгая автомобильная поездка в Истад. Сдаваться он не собирался.

Иса показала ему спальню на втором этаже. Сама устроилась на первом. Она дала ему керосиновую лампу и пожелала доброй ночи. Валландер постелил постель и приоткрыл окно. Ночь была очень темной.

Он укрылся простыней и задул лампу. Прислушался – она гремела посудой в кухне, потом заперла дверь. Потом все стихло.

Он заснул мгновенно.

Никто не обратил внимания на катер с погашенными бортовыми огнями, пересекший Викфьорд поздно вечером. Никто не слышал и не видел, как с выключенным мотором, почти беззвучно, скользнул он в залив на западной оконечности Бернсё.

19

Линда закричала.

Она была где-то совсем рядом, крик ворвался в его сон, и он открыл глаза. Не сразу сообразил, где находится, пока не почувствовал запах керосина от лампы. Значит, это была не Линда. Сердце выскакивало из груди. Тишина, только слабый шелест листьев за приоткрытым окном. Он прислушался. Никто не кричал. Значит, это ему приснилось? Он сел в кровати. Нащупал спички рядом с лампой. Ни звука. Он зажег лампу, начал одеваться и замер с башмаком в руке. Какой-то удар в стену дома. Сначала он подумал, что это снаружи. Может быть, бельевая веревка. Или водосточная труба. Потом понял – звук донесся с нижнего этажа. Он встал, так и держа в руке башмак, и подошел к двери. Осторожно открыл – звук стал ясней. Судя по всему, он шел из кухни. Он понял – задняя дверь была открыта и хлопала об косяк. Его охватил страх. Значит, ему не приснилось. Кто-то кричал.

Он не стал надевать второй башмак – вместо этого сбросил уже надетый и с керосиновой лампой в руке начал спускаться вниз. Посередине лестницы остановился и прислушался. Причудливые тени плясали по стенам. У него не было никакого оружия на случай нападения. Ему было страшно, но он старался заставить себя рассуждать. Что могло случиться здесь, на острове, если никого, кроме них, тут нет? Может, ему и в самом деле померещилось. Или скорее всего, крикнула ночная птица. Или может быть, кошмары преследовали не его, а Ису, и она закричала во сне.

Он спустился на первый этаж – ее спальня была рядом с кухней. Остановился, прислушался и осторожно постучал в дверь. Она не ответила. Он приложил ухо к двери, пытаясь уловить ее дыхание. Слишком тихо. Валландер потрогал дверь – заперта. Теперь он уже не сомневался. Грохнул кулаком, подергал ручку и вышел в кухню. Задняя дверь открыта – это он уже понял. Он закрыл ее, нашел большую отвертку и взломал дверь в спальню. Там никого не было. Постель пуста, окно открыто. Он попытался представить себе, что здесь произошло. Потом вспомнил, что видел в кухне большой карманный фонарь. Он сходил за ним, потом подумал и прихватил молоток из того же ящика, где нашел отвертку. Он открыл заднюю дверь и посветил в темноту. По-прежнему мирно шумел лес. Он крикнул: «Иса!» – но никто не ответил. Он подошел к окну и увидел еле заметные следы ног, но проследить не сумел – дальше они были почти не видны. Еще раз посветил в темноту и крикнул, почти не надеясь. Сердце колотилось еще сильней, он чувствовал неодолимый страх. Он вернулся в кухню и посветил фонарем на замок – как он и думал, замок был взломан. Вдруг его словно окатила ледяная струя – он резко повернулся и поднял молоток. Но сзади никого не было. Он вернулся в дом и попытался еще раз представить, что здесь могло произойти. Кто-то взломал дверь в кухню. Иса проснулась, услышав, что кто-то ломится в ее комнату, и сбежала через окно. Ничего другого придумать он не мог. Он посмотрел на часы – без четверти три. Он набрал номер Мартинссона. Тот ответил после второго сигнала – Валландер знал, что Мартинссон всегда держит телефон рядом с постелью.

– Это Курт, – сказал он. – Извини, что разбудил.

– Что случилось?

По голосу было слышно, что Мартинссон еще не проснулся.

– Надо вставать, – сказал Валландер. – Умойся холодной водой. Я перезвоню через три минуты.

Не слушая протестов Мартинссона, он положил трубку и посмотрел на часы. С трудом дождавшись, когда пройдут три минуты, снова набрал номер. Скоро сядет аккумулятор в мобильнике – он, как всегда, забыл взять запасной.

– Слушай внимательно, – сказал он. – Я не могу долго говорить. Батарейка садится. У тебя есть под рукой чем писать?

Мартинссон был теперь бодр и энергичен.

– Записываю.

– Здесь что-то произошло. Здесь, на острове. Не знаю пока что. Иса Эденгрен ночью закричала и разбудила меня. Задняя дверь в доме взломана – значит, на острове был кто-то еще. Не знаю кто, но он искал Ису. Может быть, он даже и не знал, что я там. Я очень за нее боюсь. Не забудь – могилу копали на четверых.

– Что я должен делать?

– Пока ничего, кроме как связаться по телефону с береговой охраной в Фюруддене. И ждать моих звонков.

– Что ты собираешься делать?

– Искать Ису.

– Если преступник еще на острове, это может быть опасно. Тебе нужно подкрепление.

– Где я его возьму? В Норрчёпинге? И сколько это займет времени?

– Ты же не можешь обыскать весь остров!

– Он не так уж велик. Я заканчиваю. Чертова батарейка может сесть в любой момент.

– Я все сделаю. Будь осторожен.

Валландер натянул башмаки, сунул телефон в нагрудный карман и вышел из дома, сунув молоток за пояс. Сначала он пошел к причалу. Посветил на черную воду – лодки не было. Он все время звал Ису, но ответа по-прежнему не было. В эллинге и гостевом домике пусто. Он побежал назад к дому и пошел по уже известной ему тропинке. Кусты и деревья в ярком свете фонаря вспыхивали нереальным белым светом.

В погребе тоже никого.

Он бежал и с равными промежутками окликал ее по имени. Добежав до развилки, он остановился. Куда идти? Он посветил на землю – никаких следов. Пошел прямо – к северной оконечности острова. Дойдя до скал, он почувствовал, что запыхался, и подставил лицо прохладному ветру с моря. Посветил на утесы. Вдруг в свете фонаря блеснули чьи-то глаза. Какой-то маленький зверек, скорее всего норка, скользнул в расщелину между скалами. Он забрался наверх и осветил каждую расщелину. Пусто.

Вдруг что-то его остановило. Он прислушался. Помимо равномерного шума прибоя он различал еще какой-то звук. Сначала он не понял, что это, потом догадался – лодочный мотор. Звук доносился с запада. Бухта, вспомнил он, мне надо было сразу пойти по той тропе. Он помчался туда. Не доходя до последних прибрежных кустов, он резко замедлил шаг. Посветил на воду и прислушался. Никого. Звук мотора уже не был слышен. Только что отсюда ушла моторная лодка, подумал он. Страх все нарастал. Что с Исой? Он двинулся назад, пытаясь сообразить, что делать дальше. Интересно, есть ли у береговой охраны собаки? Остров, конечно, небольшой, но одному ему не справиться, во всяком случае, пока окончательно не рассветет. Он попытался представить себя на месте Исы. Она в панике выпрыгнула в окно. Она не могла побежать ко мне, потому что тот, кто стоял у двери, перекрывал дорогу. Итак, она выпрыгнула в окно и помчалась в темноту. Фонарика у нее наверняка не было. Он дошел до развилки.

Вдруг его осенило. Когда они гуляли вчера, она рассказывала о тайнике, где они с Йоргеном играли в детстве. Он попытался вспомнить, где это, она показывала куда-то на округлую скалу, самую высокую точку острова. Эта скала была поближе к дому, где-то на полдороге между погребом и тем местом, где он сейчас находился. Там как раз тропинка шла между кустами можжевельника, вспомнил он, она остановилась и показала пальцем на скалу. Он пошел по тропинке. Вот они, эти кусты. Он посветил на склон – туда, куда она показывала, – сошел с тропинки и начал продираться сквозь заросли. То и дело дорогу преграждали поваленные деревья и валуны, так что дело шло медленно. Наконец он дошел до скалы. За густыми зарослями папоротника угадывалась расщелина. Он отвел рукой папоротник и посветил на камни.

Она сидела скорчившись, прислонившись к скале, в одной ночной рубашке. Голова склонена на плечо. Можно было подумать, что она спит, но он уже знал, что она не спит. Она мертва. Убита выстрелом в лоб.

Он без сил опустился на траву. Кровь бросилась в голову. Ему показалось, что он сейчас умрет, и понял, что ему это все равно. Он проиграл. Он не смог защитить девочку. Даже детский тайник ее не спас, место, где она играла ребенком. Выстрела он не слышал – значит, оружие было с глушителем.

Он встал и прислонился к дереву. Пока он вставал, из нагрудного кармана выскользнул телефон. Он поднял его, дошел до дома и позвонил Мартинссону.

– Я опоздал, – только и сказал он.

– Опоздал куда?

– Она мертва. Ее застрелили, как и остальных.

Мартинссон, казалось, не понял. Валландер повторил всю фразу.

– О боже, – пробормотал Мартинссон. – Кто это сделал?

– Человек, приехавший на моторной лодке. Позвони в полицию в Норрчёпинге, пусть пришлют наряд. И поговори с береговой охраной.

– Конечно.

– И разбуди остальных, – продолжил он. – Лизу Хольгерссон, всех. Батарейка кончается. Позвоню, когда подоспеет помощь.

Он сел на стул в кухне. Посветил на маленький гобелен на стене с надписью: «Дом, милый дом». Потом заставил себя встать, нашел одеяло и снова вышел во тьму. Дошел до скалы, завернул труп девушки в одеяло, присел на поросший папоротниками камень и так и остался сидеть. Было двадцать минут четвертого.

К рассвету поднялся ветер. Валландер услышал звук мотора приближающегося катера береговой охраны и вышел на причал. С катером приехали несколько полицейских, они смотрели на Валландера с неприязнью и подозрением. Он их понимал. Что делает полицейский из Сконе на их островах? Если бы он приехал на лето погостить – тогда пожалуйста. Он проводил их к скале и отвернулся, когда они откинули одеяло. В этот момент один из полицейских потребовал, чтобы Валландер предъявил удостоверение. Валландер рванул из кармана бумажник и, швырнув документ тому под ноги, пошел прочь. Гнев его сразу остыл. На смену пришла парализующая усталость. Он сел на крыльцо дома с бутылкой воды в руке.

Там его и нашел Харри Лундстрём. Он видел разыгравшуюся сцену и посчитал, что это было бестактно – спрашивать удостоверение. Ясно же было, что перед ними полицейский. Звонили ведь не откуда-то, а из Истадской полиции.

Объективка была совершенно ясной: на острове Бернсё находится комиссар Валландер. Там убита девушка. Ему нужна помощь.

Харри Лундстрёму было пятьдесят девять. Он родился и вырос в Норрчёпинге и считался всеми, кроме его самого, лучшим детективом города. Он прекрасно понял вспышку Валландера. Лундстрём точно не знал, какие именно события предшествовали убийству – информация из Истада была по понятным причинам очень лаконичной. Все, что он знал, – убиты полицейский и трое молодых людей.

Но Харри Лундстрём хорошо знал людей. Он представлял себе, каково это – обнаружить в расщелине скалы труп девушки в ночной рубашке. С дыркой во лбу.

Он выждал несколько минут, потом подошел к Валландеру и сел рядом.

– На редкость бестактно, – сказал он. – С чего это он решил требовать у тебя удостоверение?

Он протянул руку и представился. Валландер сразу почувствовал к нему доверие.

– Это мне с тобой надо говорить?

Лундстрём кивнул.

– Тогда пошли в дом.

Они сели в гостиной. Он попросил у Лундстрёма телефон и позвонил Мартинссону, чтобы тот известил родителей девушки. После этого он не меньше часа рассказывал, кто эта мертвая девушка и с чем это все связано. Лундстрём слушал, не перебивая и не записывая. То и дело их прерывали полицейские – им надо было получить ответ на какие-то вопросы. Лундстрём давал очень простые и ясные указания. Когда Валландер закончил, он задал ему несколько вопросов. Я спросил бы то же самое, подумал Валландер.

Было уже семь. В окно он видел, как у причала покачивается катер береговой охраны.

– Пожалуй, мне надо пойти туда, – сказал Лундстрём. – Если ты не хочешь, можешь не идти. Ты уже насмотрелся.

Ветер все усиливался. Валландера знобило.

– Осенний ветер, – заметил Лундстрём. – Погода на осень поворачивает.

– Я здесь никогда раньше не был, – сказал Валландер. – Красивые места.

– Я в юности играл в гандбол, – сказал Лундстрём. – У меня до сих пор на стенке висит цветная фотография истадской сборной. А в Сконе побывать не привелось.

Они шли по тропке. Чуть вдалеке слышался собачий лай.

– Надо бы прочесать остров, – сказал Лундстрём. – На тот случай, если он еще здесь.

– Он приехал на лодке и уехал на лодке, – возразил Валландер. – Я слышал мотор. Чалился в бухте на западном берегу.

– Чуть бы пораньше, – сказал Лундстрём, – мы бы блокировали все причалы. А сейчас уже поздно.

– Может быть, кто-то что-то видел. Причалившую моторку, например.

– Мы этим занимаемся, – сказал Лундстрём. – Я об этом подумал. Обычно на лодках по ночам не ездят.

Валландер остался стоять у подножия скалы и смотрел, как Лундстрём продирается через чащу, перекрикиваясь со своими сотрудниками. Потом он исчез за папоротниками. Валландера мутило. Больше всего на свете он хотел бы поскорее уехать с этого острова. Его не оставляло чувство, что он повинен в смерти Исы. Они должны были уехать сразу. Он обязан был предвидеть, что ее подстерегает серьезная опасность. Они имели дело с преступником, который обладал способностью предугадывать каждый их шаг. Словно бы знал все их планы. Ошибкой было и то, что он позволил ей спать на первом этаже.

Он понимал, что самоедство бессмысленно, но ничего не мог с собой поделать.

Из кустов папоротника вновь появился Лундстрём. С другой стороны шел полицейский с собакой. Лундстрём остановил его.

– Нашли что-нибудь?

– На острове никого нет, – сказал тот. – След исчезает у бухты на западной оконечности.

Лундстрём поглядел на Валландера:

– Ты был прав. Он приехал на лодке. И уехал на лодке.

Они пошли к дому. Валландер думал над словами Лундстрёма.

– Лодка – это важно, – сказал он. – Где он ее взял.

– Я как раз думаю о том же. Если предполагать, что преступник не из наших краев. Значит, он должен был где-то раздобыть лодку.

– Украл, – сказал Валландер.

Лундстрём остановился:

– А как он нашел остров? Среди ночи?

– Может быть, хорошо знает эти шхеры. И потом, есть же карты.

– Думаешь, он бывал здесь и раньше?

– Не исключено.

Лундстрём двинулся дальше.

– Украл лодку. Может быть, украл и вернул на место. Скорее всего, где-то поблизости. Фюрудден, Снекварп или Грют. Если, конечно, он увел ее с большой стоянки, а не с частного причала не взял ее напрокат.

– У него было очень мало времени, – напомнил Валландер. – Иса сбежала из больницы вчера утром.

– Вора, который торопится, выследить обычно легче, – заметил Лундстрём.

Они спустились к причалу. Лундстрём заговорил с полицейским, подтягивающим швартовы. По обрывкам разговора Валландер понял, что речь идет о лодке.

Они зашли за эллинг, чтобы укрыться от ветра.

– Собственно, у меня нет причин тебя задерживать, – сказал Лундстрём. – Легко догадаться, что ты хочешь попасть поскорее домой.

Валландеру вдруг захотелось выговориться.

– Этого не должно было произойти, – сказал он. – Это случилось по моей вине. Мы должны были уехать вчера. А теперь она мертва.

– Я поступил бы точно также, – ответил Лундстрём. – Она же сбежала именно сюда. И здесь, в знакомой обстановке, легче всего было заставить ее говорить. Откуда тебе было знать?

Валландер покачал головой:

– Я должен был предвидеть опасность.

Они пошли в дом. Лундстрём пообещал лично проследить, чтобы между Норрчёпингской и Истадской полицией не возникло трений.

– Кто-то, конечно, будет ворчать, что нас не поставили в известность о твоем приезде. Но я с этим управлюсь.

Валландер взял свою сумку, и они опять пошли к мосткам. Катер береговой охраны должен был отвезти Валландера на материк. Лундстрём стоял на причале. Валландер, прощаясь, поднял руку.

Он кинул сумку в машину и пошел заплатить за стоянку. Выйдя на пирс, он заметил катер Вестина, входивший в гавань. Валландер подошел поближе и дождался его. Вестин спрыгнул на причал. Лицо его было очень серьезным.

– Вижу, что ты знаешь, – сказал Валландер.

– Иса убита.

– Это случилось ночью. Меня разбудил ее крик. Но было уже поздно.

Вестин смотрел на него, словно ожидая продолжения.

– То есть, если бы вы уехали вчера, этого бы не случилось?

Вот оно, подумал Валландер. Обвинение. И крыть нечем.

Он вытащил бумажник:

– Сколько я вам должен?

– Ничего.

Вестин пошел к катеру. В ту же секунду Валландер понял, что просто обязан задать ему еще один вопрос.

– Подождите, – крикнул он.

Вестин остановился и повернулся к нему.

– Где-то между девятнадцатым и двадцать вторым июля, я думаю, у вас был пассажир на Бернсё.

– В июле у меня почти каждый день пассажиры.

– Полицейский, – сказал Валландер. – Полицейский по имени Карл-Эверт Сведберг. У него сконский выговор еще почище моего. Не помните, случайно?

– Он был в форме?

– Не думаю.

– Можете его описать?

– Почти лысый. Моего роста. Крупный. Но не толстый.

Вестин задумался:

– Между девятнадцатым и двадцать вторым?

– Скорее всего, он уехал туда девятнадцатого после обеда или вечером. А когда назад – точно не знаю. Самое позднее – двадцать второго июля.

– Надо посмотреть, – сказал Вестин. – Может быть, я записал. Так-то я его не помню.

Валландер поднялся вместе с ним на катер. Вестин достал из-под карты ежедневник и полистал.

– Здесь ничего нет, – сказал он, выходя из рубки. – Но теперь мне почему-то кажется, что я его припоминаю. В те дни была уйма народу. Я запросто могу его с кем-нибудь перепутать.

– У вас есть факс? – спросил Валландер. – Мы пошлем вам фотографию.

– Факс есть на почте.

Есть еще одна возможность.

– Вы, наверное, видели его снимок, – сказал Валландер. – В газетах или по телевизору. Это тот полицейский, которого убили в Истаде несколько дней назад.

Вестин поднял брови.

– Слышать-то я слышал, – сказал он, – а снимка не видел.

– Тогда пришлем факсом. Если вы дадите номер.

Вестин записал номер в ежедневнике, вырвал листок и протянул Валландеру.

– А может быть, попробуете вспомнить, была ли здесь Иса в эти дни? Между девятнадцатым и двадцать вторым?

– Точно не помню. Вообще-то этим летом она часто приезжала.

– То есть может быть, что и в эти дни?

– Все может быть.

Валландер сел в машину и уехал из Фюруддена. В Вальдемарсвике он остановился заправиться, а потом поехал на юг по приморскому шоссе. На небе не было ни облачка. Он опустил водительское стекло. Подъезжая к Вестервику, он понял, что больше не выдержит. Он должен поесть и поспать. На съезде к городу было кафе. Он заказал омлет, минеральную воду и кофе. Хозяйка приняла заказ и улыбнулась.

– В ваши годы надо спать по ночам, – сказала она дружелюбно.

Валландер посмотрел на нее с удивлением: – Неужели так заметно?

Она нагнулась и вытащила из-за прилавка сумочку. Достала зеркало и протянула ему. Валландер тут же понял, что особой прозорливости тут не нужно – нечесаная шевелюра, бледная физиономия, покрасневшие глаза.

– Вы правы, – сказал он. – Съем омлет и посплю немного в машине.

Он вышел на веранду и сел за столик под зонтиком. Она принесла поднос с едой.

– У меня есть комнатка за кухней, – сказала она. – Там стоит кровать. Можете ею воспользоваться.

И ушла, не дожидаясь ответа. Валландер долго смотрел ей вслед.

Поев, он зашел в кухню:

– Предложение осталось в силе?

– Я своих слов не меняю.

Она показала ему комнатку, где стояла раскладушка, накрытая покрывалом.

– Лучше, чем заднее сиденье, – сказала она. – Но полицейские привыкли спать где угодно. Хоть на перилах.

– Откуда вы знаете, что я полицейский?

– Вы открывали бумажник, когда платили, и я заметила удостоверение. Я знаю, как оно выглядит, у меня муж был полицейский.

– Меня зовут Курт Валландер, – представился он.

– Эрика. Отдыхайте.

Валландер лег на раскладушку. Все тело болело, в голове было совершенно пусто. Он подумал, что надо бы позвонить в Истад и сказать, что он едет, но сил не было. Он закрыл глаза и тут же уснул.

Проснувшись, он долго не мог понять, где находится. Посмотрел на часы – семь часов. Валландер вскочил – оказывается, он проспал пять часов! Выругавшись, он схватил телефон и позвонил в Истад. Телефон Мартинссона не отвечал. Он набрал номер Ханссона.

– Где ты, черт возьми, пропал? Мы весь день пытаемся до тебя дозвониться. Почему у тебя телефон не включен?

– Должно быть, связь плохая. Что-нибудь случилось?

– Ничего, если не считать твоего исчезновения.

– Приеду сразу, как доберусь до Истада. Часам к одиннадцати, думаю, успею.

Он постарался побыстрее закруглиться. В дверях появилась Эрика:

– Я подумала, вам надо выспаться.

– Часа вполне хватило бы. Надо было попросить вас меня разбудить.

– Есть кофе. А горячего ничего нет – я уже закрыла кухню.

– Неужели вы не шли домой и ждали, пока я проснусь?

– Всегда есть какая-то работа. Бухгалтерия, заказы…

Они зашли в пустой зал. Она поставила перед ним кофе и блюдо с бутербродами.

– Я слышала по радио, – сказала она, – на островах убили девушку. Ее нашел полицейский из Сконе. Это, должно быть, вы?

– Да. Но я не хочу об этом говорить. Вы сказали, что ваш муж был полицейский?

– Он и сейчас полицейский. Мы жили тогда в Кальмаре. После развода я переехала сюда. Денег как раз хватило, чтобы купить эту забегаловку.

Она рассказала, как тяжело было первые годы. Кафе не окупалось, денег ни на что не было. Потом стало лучше. Валландер слушал вполуха, не в силах оторвать от нее взгляда. Ему очень хотелось ее обнять. Ощутить что-то реальное, обыденное.

Он просидел с ней с полчаса. Потом заплатил и дошел к машине. Она его проводила.

– Не знаю, как и благодарить, – смущенно улыбнулся он.

– Почему надо всегда благодарить? Езжайте осторожно.

Валландер, как и обещал, приехал в Истад к одиннадцати. Он поехал прямо в полицию, где уже была вся следственная группа. Он собрал всех в самой большой совещательной комнате. Были и Нюберг, и Лиза Хольгерссон. В дороге Валландер снова проанализировал все события начиная с той ночи, когда он внезапно проснулся, тревожась, почему они не могут найти Сведберга. Он не мог отделаться от чувства, что он виноват в смерти Исы Эденгрен. А еще гнев. Несколько раз он в ярости, сам того не замечая, разгонял машину до ста пятидесяти.

Гнев вызывали не только эти бессмысленные и жестокие убийства, но еще и их собственные провалы. Следственная группа все еще не представляет, в какую сторону двигаться.

Валландер рассказал о событиях на острове. Ответив на вопросы и послушав, чем подчиненные занимались в его отсутствие, он коротко подвел итоги. Был уже первый час ночи.

– Завтра начнем все с самого начала. Начнем с самого начала и будем двигаться вперед. Рано или поздно мы возьмем этого негодяя. Мы обязаны его взять. Но сейчас, именно в этот момент, все отправятся по домам и выспятся. Нам было очень трудно эти дни, но будет еще труднее.

Он замолчал. Мартинссон хотел что-то сказать, но раздумал.

Окончив совещание, Валландер первым вышел из комнаты. Прошел в кабинет и плотно закрыл дверь, давая понять, что не хочет, чтобы его беспокоили.

Он сел на стул и подумал о том, чего он не сказал на совещании, потому что собирался поднять этот вопрос завтра.

Означает ли смерть Исы Эденгрен, что убийца достиг своей цели и теперь успокоится? Или будет продолжать?

Ответа на этот вопрос он не знал. Его не знал никто.

Часть 2

20

Утром в четверг пятнадцатого августа Валландер наконец выбрался к доктору Йоранссону. Он не договаривался заранее о времени, но его приняли почти сразу. Несмотря на усталость и беспокойный сон, он пошел пешком, понимая, что нельзя каждый день придумывать оправдания своему неподвижному образу жизни. Нынешний день ничем не лучше других, поэтому с тем же успехом можно начать и сегодня.

Ветер стих, и вновь установилась теплая летняя погода. Шагая по улице, он пытался вспомнить, когда еще выдавался такой необычно теплый август. Но не додумал этой мысли. Следствие требовало полной отдачи, он думал о нем не только днем, но и во сне.

Ему приснился Бернсё. Он снова и снова слышал крик девочки. Он проснулся среди ночи от того, что чуть не упал с кровати, весь в поту. Сердце колотилось невыносимо. Потом долго не мог заснуть.

Сидел на кухне за столом. До рассвета было еще далеко. Он не мог припомнить, чтобы испытывал прежде такую слабость. И дело не только в белых островках сахара, которые, как он себе представлял, плавают в его крови. Его не оставляло чувство, что он отстает от времени. Может быть, он стареет? Ему же нет еще и пятидесяти!

А может быть, он просто стал бояться ответственности. Словно бы он, сам того не ведая, прошел зенит своей жизни и теперь начался закат, медленное сползание к точке, где в конце концов останется только страх и отчаяние. Он не знал. Но был готов сдаться. Пусть Лиза Хольгерссон назначит другого руководителя следствия.

Вопрос только – кого? Сразу напрашивались имена Мартинссона и Ханссона, но Валландер в глубине души понимал, что ни тот ни другой с этим делом не справятся. Надо приглашать кого-то чужого, а это значит признать, что они не верят в свои силы. При таких условиях следственный механизм всегда будет давать сбои.

Он так и не пришел ни к какому выводу. Решившись пойти к врачу, он, скорее всего, бессознательно перекладывал на него ответственность. Пусть Йоранссон скажет, что его состояние требует немедленного освобождения от работы.

Но доктор Йоранссон ничего подобного не сказал. Он просто опять отметил, что уровень сахара в крови выше нормы. Что сахар и в моче, к тому же давление высоковато. Выписал лекарство и потребовал немедленного и радикального изменения диеты.

– Ваше состояние требует наступления по всем фронтам, потому что все связано – и сахар, и давление, и излишний вес. Но пока вы сами за себя не возьметесь, ничего не получится.

Йоранссон дал ему телефон диетолога. Валландер вышел из приемной с рецептом в руке. Было уже начало девятого. Надо тут же идти на службу, но он не мог себя заставить. Зашел в кондитерскую и выпил чашку кофе, с трудом уговорив себя отказаться от венского хлебца.

Что делать теперь? – подумал он. Я отвечаю за расследование самого жестокого массового убийства в истории современной Швеции. Со всех сторон на меня смотрят коллеги – кто критически, кто испытующе, кто с надеждой. Как-никак, один из убитых был их ближайшим сотрудником. За мной охотятся газеты и телевидение. Интересно знать, что говорят обо мне родители убитых ребят. Все ждут, что через несколько дней, а еще лучше – часов, я возьму преступника и смогу представить такие доказательства, что самый свирепый прокурор не подкопается. Проблема в том, что в действительности все иначе. У меня ничего нет. Сейчас мы соберемся и начнем все с самого начала. Хотя, как известно, ничто и никогда не повторяется. Это будет уже другое начало. Но все мы чувствуем, что даже близко не подошли к чему-то хоть отдаленно напоминающему прорыв. Мы в тупике.

Он допил свой кофе. За соседним столиком сидел какой-то господин и читал утреннюю газету. Большие черные заголовки –репортажи о следствии. Валландер поспешно вышел. Время было еще довольно раннее, и можно кое-что успеть до начала рабочего дня. Решительным шагом направился он на Ведергренд, где жил бывший директор банка, а ныне пенсионер Сунделиус, и позвонил в дверь. Сунделиус вполне мог бы его не принять – он не договорился заранее. С другой стороны, Валландер был уверен, что Сунделиус уже не спит.

Дверь открылась. Несмотря на ранний час, на Сунделиусе был костюм. Галстук был вывязан превосходно – практически безупречно. Сунделиус решительно распахнул дверь, приглашая Валландера в дом, и тут же принес поднос с кофе.

– Кофе у меня всегда наготове, – пояснил он, – на тот случай, если кто-то неожиданно зайдет. Последний раз это, правда, было с полгода назад, заранее никогда не знаешь.

Валландер сел на диван и придвинул чашку. Сунделиус устроился напротив.

– В последний раз нас прервали, – сказал Валландер.

– По не зависящим от вас и, к сожалению, более чем уважительным причинам. Кого мы, собственно говоря, впускаем в эту страну?

Это замечание обескуражило Валландера.

– У нас нет никаких данных, что преступление совершено эмигрантом, – возразил он. – Почему вы думаете, что это эмигранты?

– По-моему, это совершенно ясно. Истинный швед такого не сделает.

Валландер подумал, что лучше не углубляться в эту проблему. Сунделиус был из тех людей, что твердо стоят на своем и не так-то легко позволяют себя переубедить. Но все равно не удержался.

– Еще раз повторю – ровным счетом ничто не указывает, что здесь замешан иностранец. Давайте лучше поговорим о Карле-Эверте. Вы ведь хорошо его знали?

– Для меня он был Калле.

– Как долго вы были знакомы?

– В какой день он погиб?

И снова Валландер удивился вопросу Сунделиуса:

– Мы еще точно не знаем. А что?

– Тогда я мог бы дать вам точный ответ. Пока могу сказать так: мы были знакомы девятнадцать лет, семь месяцев и около пятнадцати дней. Я всю жизнь веду тщательные записи. Единственная дата, которую я пока не могу внести в дневник, – день моей собственной смерти. Но сейчас это не актуально. Во всяком случае, я дал распоряжение своему адвокату после моей смерти сжечь все записи. Они представляют интерес только для меня, и ни для кого другого.

Валландер понял, что Сунделиус принадлежит к тому многочисленному племени стариков, которым в жизни почти не привелось поговорить с другими людьми. Его отец был совсем другим.

– Если я правильно понял, вас объединяла страсть к астрономии?

– Совершенно верно.

– Судя по выговору, вы не местный. Откуда вы приехали?

– Из Вадстены, двенадцатого мая пятьдесят девятого года. Груз с моими вещами пришел четырнадцатого мая. Тогда я думал, что приехал на два-три года. Но вышло, как видите, по-иному.

Валландер исподтишка посмотрел на полки и секретеры – семейных фото нигде не видно.

И обручального кольца тоже.

– Вы женаты?

– Нет.

– Значит, разведены?

– Я холостяк.

– Как и Сведберг?

– Да.

Валландер подумал, что пора переходить к делу. В кармане куртки у него все еще лежала фотография женщины, которую, по-видимому, звали Луизой. Он положил ее на стол перед Сунделиусом.

– Вы когда-нибудь видели эту женщину?

Сунделиус надел очки, тщательно протерев их носовым платком. Он изучал фотографию довольно долго.

– Это не та же самая женщина, что была в газетах на днях?

– Она.

– Полиция, по-моему, просила сообщить, если кто-нибудь ее знает?

Валландер кивнул. Сунделиус положил фотографию на стол.

– Значит, если бы я ее видел, я бы позвонил в полицию.

– То есть вы ее не знаете.

– Нет. А у меня хорошая память на лица. Это необходимо для работников банка.

Валландер, не утерпев, поинтересовался – почему, собственно, хорошая память на лица так важна для банковских служащих, и опять получил исчерпывающий ответ.

– В годы моей молодости физиономия была единственным документом, необходимым для получения кредита, – сказал Сунделиус, – пока общество не превратилось в некое единое и всеобъемлющее досье на всех и вся. Обычно говорят – до Рождества Христова и после Рождества Христова. По моему мнению, эпохи надо было бы разделять по-другому, во всяком случае в Швеции: до введения персонального номера [48] и после. Имею ли я дело с порядочным человеком? Говорит ли он правду? Не замешан ли он в чем? Помню одного заместителя директора банка в Вадстене – он ни разу в жизни не запрашивал никаких сведений о клиенте. Даже уже и после введения этих правил, после появления куда более жестких условий кредитования. О какой бы сумме речь ни шла, он первым делом смотрел на физиономию и в зависимости от своего впечатления удовлетворял просьбу о кредите или отказывал. И за всю свою долгую банковскую жизнь ни разу не ошибся. Жуликам отказывал, а порядочным людям – нет. Причем без малейших колебаний. Конечно, от невезения никто не застрахован, но тут и персональный номер не поможет.

Валландер кивнул и вернулся к Луизе.

– Эта женщина каким-то образом связана с Калле. По нашим сведениям, они общались не менее десяти лет. Впрочем, общались – не совсем верное слово. У них был роман. Калле, конечно, был холостяк, но у него был роман с этой женщиной, причем долгий.

Сунделиус слушал его не шевелясь, с чашкой кофе на полпути ко рту. Когда Валландер закончил, он медленно поставил чашку на блюдце.

– У вас ненадежные источники, – сказал он. – Это неверно.

– Что неверно? В каком смысле?

– Во всех смыслах. У Калле не было романа с этой женщиной.

– Они скрывали свой роман от всех окружающих.

– Нечего было скрывать. Никакого романа не было.

Сунделиус явно был убежден в своей правоте. Но в его словах проскальзывало что-то еще. Валландер поначалу не понял, что это. Потом понял – волнение. Сунделиус был взволнован, но старался этого не показывать. Однако Валландер заметил.

– Позвольте мне пояснить очень важное обстоятельство, – сказал Валландер. – Никто из его сотрудников, ни я и никто другой, ничего не знали об этой женщине, занимающей, судя по всему, немалое место в его жизни. Ее знал только один человек.

– Кто?

– Пока не могу сказать.

Сунделиус посмотрел на Валландера – взгляд его странным образом сделался одновременно сосредоточенным и отсутствующим. Валландер был совершенно уверен – Сунделиус нервничает.

– Давайте оставим пока в покое эту незнакомку, – сказал Валландер. – Как вы встретились?

Сунделиуса словно подменили. Теперь он отвечал неохотно, то и дело запинаясь. Валландер догадывался, что он затронул болезненную для Сунделиуса тему.

– Мы встретились… у общих друзей. В Мальмё.

– И об этом есть запись в вашем дневнике?

– Я с трудом понимаю, какой интерес для полиции представляет, какие записи у меня в дневнике есть, а каких нет.

Ощетинился, подумал Валландер. Фотография неизвестной женщины все изменила. Он осторожно двинулся дальше.

– После этого вы начали общаться?

Сунделиус, по-видимому, понял, что его неожиданная агрессивность не прошла незамеченной. Теперь он был, как и в начале разговора, само дружелюбие. Но Валландера не оставляло чувство, что Сунделиусу трудно сосредоточиться на разговоре – мысли его были где-то далеко.

– Мы вместе наблюдали ночное небо. Иногда. Вот и все.

– Где?

– Чаще всего за городом. Там, где небо действительно темное, особенно осенью. Например, в Фюледалене.

Валландер на секунду задумался.

– Когда я первый раз вам позвонил, – сказал он после паузы, – вы были удивлены, что я этого не сделал раньше. Вы сказали, что это довольно странно, поскольку у Калле было не так много близких друзей. Вы были одним из них?

– Я прекрасно помню, что я сказал.

– Но сейчас вы описываете вашу дружбу по-другому. Вы только иногда наблюдали ночное небо. И все?

– Ни он, ни я в душу друг другу не лезли.

– Просто мне трудно представить, что это можно назвать близкой дружбой.

– И все же это было именно так.

Ну нет, подумал Валландер. Именно так не было. А как было – я пока не знаю.

– Когда вы виделись в последний раз?

– В середине июля. Шестнадцатого, если точнее.

– Смотрели на звезды?

– Мы ездили в Эстерлен. Ночь была очень ясной. Хотя лето – не лучшее время для астрономии.

– Как он держался?

Сунделиус склонил голову набок:

– Не понял вопроса.

– Он был таким, как всегда? Не говорил ничего необычного?

– Совершенно как всегда. К тому же напомню: на звезды обычно смотрят молча. Мы, во всяком случае, придерживались такого правила.

– А после?

– После мы не виделись.

– Вы договорились встретиться?

– Он сказал, что уезжает на несколько дней, к тому же, мол, у него очень много дел. Мы должны были созвониться в начале августа, когда он уйдет в отпуск.

Валландер насторожился. Через три дня после этого разговора Сведберг уезжает на Бернсё. То, что сказал Сунделиус, подтверждает, что Сведберг уже тогда, шестнадцатого июля, знал, что поедет на остров. К тому же Сведберг заявляет Сунделиусу, что у него много дел и что уходит в отпуск в начале августа – в то время, как уже несколько дней находится в отпуске.

Сведберг врет, подумал Валландер. Сунделиусу, близкому приятелю, он не говорит, что в отпуске. Нам он не говорит, что ведет следствие. Первый раз за все время Валландер почувствовал, что где-то рядом верный путь. Но где – пока неизвестно.

Сведберг привирал Сунделиусу, тот, в свою очередь, привирает Валландеру. Но где-то же должна быть правда. Вот только как до нее добраться?

Валландер поблагодарил Сунделиуса за кофе. Тот проводил его до дверей.

– Мы наверняка еще встретимся, – сказал Валландер на прощанье.

Сунделиус уже полностью овладел собой:

– Я был бы очень благодарен, если бы вы заранее указывали время визита.

Валландер пообещал непременно поставить его в известность, прошел немного по Ведергренду и сел на скамейку около кафе «Водяной конь». В пруду плавали утки. Прокрутив в голове весь разговор, Валландер отметил в нем два критических момента: первый, когда Валландер показал Сунделиусу фото Луизы, и второй, когда он понял, что собеседник лжет. Начнем с фотографии. Из равновесия Сунделиуса вывел не сам снимок, а то, что он, Валландер, сказал по поводу десятилетнего тайного романа.

Может быть, все проще простого, подумал он. Может быть, речь идет не об одном романе, а о двух? Может быть, у Сведберга с Сунделиусом тоже были некие отношения? Что иногда возникавшие разговоры о гомосексуальных наклонностях Сведберга все же имели под собой основания? Валландер набрал в горсть гравия и чуть разжал пальцы. Мелкие камушки заструились на землю. Сомнительно. Фотография женщины… к тому же Стуре Бьорклунд говорил очень уверенно. У Сведберга с Луизой были долгие и прочные отношения. В связи с этим, разумеется, возникает еще один вопрос – почему Бьорклунд знал о ее существовании, а все остальные даже и не подозревали? Он отряхнул руки и встал. Вспомнил про рецепт в кармане и двинулся в аптеку. Пришлось немного подождать, прежде чем он получил выписанное Йоранссоном лекарство. Потом поспешил в полицию – доставая рецепт, он обнаружил, что мобильник все это время был выключен. Он прибавил шагу. Все равно разговор с Сунделиусом был очень полезен. Не то чтобы он внес какую-то ясность, но зато открыл какой-то новый, пока еще неизвестный им пласт.

Эбба сказала, что его заспрашивались. Он попросил ее пригласить всех на совещание через полчаса. По пути в кабинет он наткнулся на Ханссона.

– Я тебя искал, – сказал тот. – Пришли кое-какие результаты из Лунда.

– Дают медики дату?

– Похоже, да.

– Пошли поглядим.

Они направились в кабинет Ханссона. По пути он с удивлением заметил, что таблички с именем Сведберга на двери его бывшего кабинета уже нет. Удивление быстро перешло в раздражение.

– Кто распорядился снять табличку?

– Понятия не имею.

– Могли бы дождаться похорон.

– Похороны во вторник, – сказал Ханссон. – Лиза сказала, что приедет министр юстиции.

Валландер вспомнил эту решительную и уверенную в себе даму – она часто выступала в печати и по телевидению. Попытался вспомнить ее имя, но безуспешно. Ханссон быстро смахнул со своего стола билеты тотализатора и вытащил толстую пачку бумаг, присланных службой судебно-медицинской экспертизы Лунда. Валландер прислонился к стене и ждал, пока Ханссон найдет, что ему нужно.

– Ага, вот оно, – сказал наконец Ханссон.

– Начнем со Сведберга.

– Два выстрела, спереди, с близкого расстояния. Смерть должна была наступить мгновенно.

– Когда? – нетерпеливо спросил Валландер. – Пропусти детали, мы их и так знаем. Важно время, когда он умер.

– Когда вы с Мартинссоном его нашли, он был мертв не более двадцати четырех часов. И не менее десяти.

– Они уверены? Или потом опять все поменяют?

– Похоже, уверены. Так же уверены, как и в том, что Сведберг в момент смерти был совершенно трезв.

– А кто-то в этом сомневался?

– Я читаю, что здесь написано. За два часа до смерти он ел простоквашу.

– И это наводит на мысль, что его убили утром.

Ханссон кивнул. О том, что Сведберг всегда ест на завтрак простоквашу, знали все. Когда они оставались работать на ночь, он всегда ставил в холодильник пакет с простоквашей.

– Хорошо, – сказал Валландер. – Теперь мы это знаем.

– Тут много чего, – сказал Ханссон. – Читать подробности?

– Я потом сам прочитаю. А что они пишут о ребятах?

– Пишут, что установить точное время смерти очень трудно.

– Это мы и без них знали. Пришли они хоть к какому-то заключению?

– Да, но подчеркивают, что заключение предварительное и надо дождаться результатов детальной экспертизы. Во всяком случае, они не исключают, что смерть могла наступить и двадцать первого июня, то есть на Иванов день. Правда, при одном условии.

– Что они не лежали на открытом воздухе, а где-то хранились?

– Вот именно. Но, как уже сказано, точную дату они пока установить не могут.

– А я могу. Наконец-то мы имеем более или менее точную хронологию. С этого сегодня и начнем.

– Никак не найдем машины убитых, – пожаловался Ханссон. – Преступники их, наверное, куда-то спрятали.

– Тоже закопали, – буркнул Валландер. – Машины надо найти.

Он пошел к себе, сел и прочитал надпись на коробке с лекарством – амарил. Снижает содержание сахара в крови. Таблетки следует принимать во время еды. Интересно, когда ему теперь удастся поесть? Он со вздохом встал и пошел в столовую. На подносе лежало несколько сухариков. Он принял таблетку и зажевал сухарем. В дверях он чуть не столкнулся с Нюбергом.

– Говорят, пришло заключение из Лунда, – сказал тот.

Валландер вкратце пересказал ему заключение судмедэкспертов.

– Значит, мы были правы, – сказал Нюберг. – Значит, мы имеем дело с типом, который убивает трех юнцов, тащит их в укромное место, закапывает, а потом выкапывает снова. Какой интересный человек!

– Мы имеем дело с типом, у которого есть время, возможность и потребность все планировать, – сказал Валландер. – И то, что мы это знаем, – большой шаг вперед.

Нюберг обещал прийти на совещание. Валландер опять пошел к себе. Стол был завален записками с телефонными номерами звонивших. После совещания надо будет этим заняться. Он встал у окна, пытаясь представить себе убийцу. Он где-то рядом с ними, хладнокровный и расчетливый. И никто, кроме него, не знает, почему он убивает людей.

Он собрал бумаги и пошел в комнату для совещаний. Когда Мартинссон уже собирался запереть дверь, появилась Лиза Хольгерссон. С ней был прокурор Турнберг. Валландер вдруг спохватился, что не представил в прокуратуру более или менее толкового отчета о ходе следствия. Турнберг уселся за стол как можно дальше от Валландера с видом, понятное дело, крайнего неудовольствия. Лиза Хольтерссон попросила слова и сказала, что похороны Сведберга назначены на вторник, двадцатое августа, в два часа.

– Я скажу прощальное слово, – сказала она, поглядев на Валландера. – Министр юстиции и шеф государственной полиции тоже будут говорить. Но мне кажется, неплохо было бы, если бы выступил кто-то из вас. Лучше всего Курт, он работает дольше всех.

Валландер замотал головой.

– Я не могу говорить, – сказал он. – В церкви, возле его гроба, я из себя слова не выдавлю.

– Ты очень хорошо говорил, когда Бьорк от нас уходил, – заметил Мартинссон. – Конечно, кто-то из нас должен сказать прощальное слово. И этот кто-то – ты.

Валландер точно знал, что из этого ничего не выйдет. Он панически боялся похорон.

– Дело же не в том, что я не хочу, – вымолвил он умоляюще. – Я даже могу написать речь. Но я не смогу там говорить. Просто не смогу.

– Если ты напишешь, я могу прочитать, – заявила Анн-Бритт Хёглунд. – Не думаю, что стоит заставлять кого-то говорить на похоронах. Некоторые и в самом деле не могут. Так что, если никто не против, я могу выступить.

Валландер был убежден, что ни Мартинссон, ни Ханссон не одобряют такое решение. Но они промолчали. Так и решили – Валландер напишет речь, а говорить будет Анн-Бритт.

Валландер поспешил перейти поскорее к расследованию, чтобы отогнать мысли о предстоящих похоронах. Турнберг сидел с совершенно непроницаемым лицом. Валландер нервничал в его присутствии. В облике прокурора было что-то презрительное, даже враждебное.

Они начали с того, что сверили все данные. Валландер очень коротко доложил о разговоре с Сунделиусом, упомянув лишь, как изменилось настроение Сунделиуса, когда он узнал про десятилетнюю связь Сведберга с женщиной.

В полицию то и дело поступали все новые сигналы на этот счет, но при проверке оказывалось, что никто женщину на фотографии не знает. Все сходились на том, что это очень странно. Как такое может быть – человек живет в городе и ни одна душа его не знает! Решили опубликовать фото и в Дании, а также распространить через каналы Интерпола. Никаких других новостей не было, и через пару часов добрались до результатов экспертизы. Валландер предложил сделать перерыв и проветрить комнату. Турнберг поднялся первым и стремительно вышел из комнаты. Лиза Хольгерссон подождала, когда выйдут все остальные.

– Кажется, он недоволен, – сказал Валландер, имея в виду Турнберга.

– А с чего ему быть довольным? Тебе надо с ним поговорить. Он считает, что вы затягиваете следствие.

– Мы работаем так быстро, как только можем, – возразил Валландер.

– Не попросить ли нам подкрепления?

– Можем обсудить и такое предложение, – сказал он. – Только говорю заранее, что буду против.

Его ответ явно пришелся ей по душе. Валландер принес кофе, и следственная группа продолжила совещание. Турнберг уселся на то же самое место, с такой же непроницаемой физиономией.

Был зачитан протокол судебно-медицинской экспертизы. Валландер на доске начертил хронологическую таблицу развития событий.

– Итак, Сведберг был убит не более чем за сутки до того, как мы его нашли, скорее всего, утром этого же дня. Или может быть, днем. Что касается ребят, то, как оказалось, наши предварительные выводы были правильными, как это ни странно. Выводы эти ничего не говорят ни о мотиве преступления, ни о личности преступника. Но кое-что очень важное в них есть. – Он снова сел за стол, прежде чем продолжить. – Ребята готовили свой праздник под большим секретом. Выбрали место, где, по их расчетам, никто бы им не помешал. Но кто-то про этот план знал. Кто-то был прекрасно осведомлен обо всех их намерениях, так что времени для подготовки преступления имел более чем достаточно. Мотива мы пока не знаем, зато знаем, что преступник не успокоился, пока не выследил и не убил четвертую предполагаемую жертву, Ису Эденгрен, которая не приняла участия в празднике из-за болезни. Откуда-то он знал, что она поехала на Бернсё. Он нашел этот остров среди тысячи других. Это наш главный исходный пункт. Преступник знал все об их планах. Мы ищем хорошо информированного преступника.

Наступило довольно долгое молчание.

– Вопрос только, где его найти. Кто может иметь доступ ко всей этой информации? – продолжил Валландер, убедившись, что никто не хочет ничего сказать. – Начинать надо именно с этого. Рано или поздно мы поймем и то, в какой точке вся эта история пересекается со Сведбергом.

– Она уже пересеклась, – заметил Ханссон. – Он же вел следствие, помните? Причем начал его буквально через несколько дней после Иванова дня.

– Более того, – сказал Валландер. – Я почти уверен, что Сведберг кого-то подозревал. Этот вопрос мы можем задавать себе бесконечно, но ответа никогда не получим – знал ли Сведберг, кто убил ребят. Или кто собирается их убить.

– Почему убийца так тянул с Исой Эденгрен? – спросил Мартинссон. – Он мог сто раз убить ее, больше месяца прошло.

– Не знаем, – ответил Валландер. – Может быть, не мог добраться.

– И еще, – продолжал Мартинссон. – Зачем он, собственно говоря, выкопал трупы? Он что, хотел, чтобы их обнаружили? Или что?

– Другого объяснения я придумать не могу, – согласился Валландер. – Но в связи с этим тут же рождается еще один вопрос: что им движет? И что у него общего со Сведбергом?

Валландер огляделся.

Сведберг знал, что произошло, когда ребята не вернулись домой с пикника. Он знал уже тогда. И он знал, кто их убил. Во всяком случае, очень сильно подозревал.

Поэтому его тоже убили.

Другого объяснения быть просто не может.

И это рождает еще один вопрос – почему он не поделился с нами?

21

В начале третьего Валландер спросил Мартинссона про один из звонков, поступивших от общественности. В данном случае от общественности в лице парня, владельца киоска в Сольвесборге. Вечером на Иванов день он остановил машину на въезде в Хагестадский национальный парк. Он ехал на вечеринку в Фальстрбу и сообразил, что приедет слишком рано, поэтому решил немного выждать. Он утверждал, что на въезде в парк стояли две машины. Но какие именно детали ему удалось запомнить, Валландер так и не узнал.

Потому что он задал Мартинссону вопрос и тут же упал в обморок.

Это было совершенно неожиданно. Только что он жестикулировал с карандашом в руке и вдруг отвалился на спинку стула, обмяк, подбородок упал на грудь. В первый момент никто не понял, что с ним. Потом спохватилась Лиза Хольгерссон, Анн-Бритт бросилась к нему, все повскакали со своих мест. Ханссон потом рассказывал, что был уверен, что Валландера хватил удар и он, скорее всего, умер. Что думали другие или, вернее, чего опасались, они не рассказывали. Из-под Валландера вытащили стул и уложили на пол, кто-то расстегнул воротник рубашки, кто-то пытался нащупать пульс. Вызвали «скорую». Но он очнулся почти сразу. Ему помогли встать. Он тут же догадался, что, по-видимому, под действием лекарства содержание сахара в крови резко снизилось, настолько, что он потерял сознание. Он попросил кусок сахару и стакан воды, после чего полностью пришел в себя. Обеспокоенные сотрудники уговаривали его немедленно ехать в больницу или, по крайней мере, обратиться к врачу, но он категорически отказался, объяснив свой обморок бессонницей, и продолжил совещание с такой яростной энергией, что остальные были вынуждены подчиниться.

Только Турнберг не проявил никаких признаков беспокойства. Он вообще никак не среагировал, разве что приподнялся на стуле, когда Валландера уложили на пол. Физиономия его была такой же непроницаемой, как всегда.

В перерыве Валландер сходил в свой кабинет и позвонил Йоранссону. Йоранссон нисколько не удивился.

– Ваш сахар какое-то время будет прыгать, – сказал он. – Вверх-вниз, пока мы не водрузим его на стабильный уровень. Но если это повторится, придется временно отменить лекарство. Или лечь в стационар. Позаботьтесь, чтобы у вас всегда было в кармане яблоко на тот случай, если вы опять почувствуете дурноту или даже малейшее головокружение.

С этого дня Валландер носил в кармане несколько кусочков сахару. Он напоминал сам себе страстного любителя лошадей – надо всегда иметь с собой сахар на тот случай, если встретишь лошадь. Но про диабет он никому не сказал. Это оставалось его тайной.

Совещание продолжалось до пяти вечера. Они подробнейшим образом проанализировали все детали. У Валландера появилось чувство, что события последних часов вдохнули в следственную группу новые силы. Решили попросить в помощь несколько следователей из Мальмё, но Валландер знал, что основная нагрузка все равно останется на них.

Все ушли, за столом остался только Турнберг. Валландер понимал, что тот ждет от него объяснений. Он с сожалением подумал о Пере Окессоне, который сейчас загорает под африканским солнцем. Он пересел поближе, на место Анн-Бритт Хёглунд.

– Я долго ждал вашего отчета, – сказал прокурор. Голос у него был писклявый и надтреснутый.

– Мы, конечно, должны были его представить, – сказал Валландер как можно дружелюбнее, – но положение резко изменилось только за последние сутки.

Турнберг словно бы и не слышал.

– Надеюсь, что в дальнейшем буду получать отчеты регулярно, чтобы не надо было об этом напоминать. Надеюсь, вы понимаете интерес, проявляемый генеральным прокурором к делу, в котором фигурирует убитый полицейский.

Ответить на это было нечего. Валландер ждал продолжения.

– В настоящий момент трудно охарактеризовать вашу работу как эффективное и всеобъемлющее следствие, которого мы вправе ожидать, – сказал Турнберг, указывая на длинный список замечаний в своем блокноте. Валландер чувствовал себя учеником-двоечником, получающим нагоняй от учителя.

– Мы учтем вашу критику, – сказал он.

Он изо всех сил старался быть спокойным и приветливым, но уже чувствовал, что сейчас сорвется. Что он о себе воображает, этот исполняющий обязанности из Эребру? Сколько ему лет? Тридцать с небольшим? Вряд ли больше.

– Я прослежу, чтобы список с моими замечаниями по поводу того, как ведется следствие, был на вашем столе завтра же, и жду ваших письменных объяснений.

Валландер оторопел.

– Вы имеете в виду, что мы с вами будем переписываться? Пока преступник, совершивший пять зверских убийств, резвится на свободе?

– Я имею в виду, что до сегодняшнего момента следствие ведется далеко не так эффективно, как можно было бы ожидать.

Валландер грохнул кулаком по столу и встал так, что стул упал.

– Идеальное следствие существует только в фильмах, которых вы, очевидно, насмотрелись, – зарычал он, из последних сил стараясь все же рычать потише. – И я не допущу, чтобы какой-то… чтобы кто-то являлся сюда и утверждал, что я и мои коллеги не делаем все, что в наших силах! И даже больше!

Непроницаемая физиономия Турнберга исказилась. Он побледнел, губы задрожали.

– Давайте свою писульку, – сказал Валландер. – Если вы в чем-то правы, мы, безусловно, прислушаемся. Но никаких писем от меня не ждите.

Валландер вышел из комнаты, хлопнув дверью так, что затряслись стены. Проходившая мимо Анн-Бритт замерла:

– Что это?

– Прокурор хренов, – прошипел Валландер. – Зануда. Ноет, как баба.

– Чем он недоволен?

– Мы неэффективны. Мы работаем недостаточно широко. Что мы еще можем сделать кроме того, что уже делаем?

– Он просто хотел показать, кто главнее.

– В таком случае он выбрал не ту аудиторию.

Валландер зашел к ней в кабинет и тяжело опустился на стул.

– Что с тобой случилось? Там, на совещании, когда ты отключился? – спросила она.

– Не выспался, – сказал Валландер. – Но сейчас все в порядке. Чувствую себя отменно.

Он понял, что она ему не верит. Точно так же, как Линда, когда они были на Готланде. Не верит ни на грош.

В дверях появился Мартинссон:

– Я не мешаю?

– Как раз хорошо, что ты появился, – сказал Валландер. – Надо поговорить. А где Ханссон?

– Он занимается машинами. Где-то же они должны найтись!

– Ему тоже было бы неплохо присутствовать. Ладно, проследи, чтобы его информировали.

Он кивком попросил Мартинссона закрыть дверь и подробно рассказал о разговоре с Сунделиусом. Как у него появилась мысль, что, возможно, Сведберг был гомосексуалистом.

– Само по себе это, разумеется, не важно, – подчеркнул он. – Полицейский, как и любой другой человек, может иметь любую сексуальную ориентацию. Но я думаю, вы меня поймете, почему я говорю об этом только в узком кругу. Не хочу, чтобы пошли сплетни. И если уж сам Сведберг предпочитал об этом не распространяться, то и мы не должны. Тем более после его смерти.

– Это, к сожалению, затрудняет поиски женщины, – сказал Мартинссон.

– Может быть, он был бисексуал. Интересно, что может сказать по этому поводу Сунделиус. У меня такое чувство, что он все время что-то недоговаривает. Значит, надо копать глубже. И шире. В жизни Сунделиуса и Сведберга… Какие у них еще секреты? То же касается и погибших ребят. Где-то они пересеклись с преступником, сами того не заметив. Промелькнувшая тень. Но она была, эта тень!

– Несколько лет назад на Сведберга была жалоба в юридическую комиссию, – сказал Мартинссон. – Только совершенно не упомню, о чем там шла речь.

– Надо поднять это дело, – сказал Валландер. – Все проверить… Нам надо как-то поделить все эти задания. Я беру на себя Сведберга и Сунделиуса. К тому же надо еще раз съездить к Бьорклунду. Как ни крути, он единственный, кто знает про эту даму.

– Очень странно, что никто ее не видел, – сказала Анн-Бритт.

– Это не странно, – сказал Валландер. – Это не странно, а невозможно. Так не может быть. Значит, надо понять, где причина.

– Может быть, мы слишком мало внимания уделили этому профессору-социологу? – заметил Мартинссон. – Как-никак у него нашелся телескоп Сведберга.

– Пока нет подозреваемого, все косвенные данные имеют равную ценность, – назидательно заметил Валландер. – Старая и хорошо известная истина.

Он встал.

– Передайте все это Ханссону, – напомнил он и вышел.

Время шло к семи. Он за весь день ничего не ел, если не считать нескольких утренних сухариков. Пойти домой и приготовить себе еду… он сразу отбросил эту мысль. Вместо этого двинулся в китайский ресторан на Стурторгет. Пока ждал заказ, выпил кружку пива, потом еще одну – с едой. Хотел было заказать десерт, но удержался, расплатился и пошел домой.

Вечер был очень теплым. Он открыл балкон и позвонил Линде. Три раза набирал номер – все время занято. Думать не было сил. Он убрал звук в телевизоре и лег на тахту. Лежал, уставясь в потолок, ни о чем не думая. В девять зазвонил телефон. Это была Лиза Хольгерссон.

– У нас возникла проблема, – сказала она. – Турнберг приходил.

– Ему, понятно, не понравилось, что я на него наорал. Да еще стучал кулаком по столу.

– Хуже, – сказала она. – Он ставит под вопрос твою способность руководить следственной группой.

Это был гром среди ясного неба. Валландер не ожидал, что Турнберг зайдет так далеко.

Ему бы разозлиться. А он испугался. Одно дело – он сам ставил перед собой этот вопрос. Но когда собственные внутренние сомнения вдруг превращаются во внешнюю угрозу – что он может быть отстранен от руководства следствием, – такое и в страшном сне не могло привидеться.

– Что он говорил по существу? Какие у него основания для такого предложения?

– Прежде всего – формальные. Он считает серьезным служебным нарушением то, что ты не информируешь его о ходе следствия.

Валландер возмутился. О чем он мог проинформировать Турнберга?

– Я просто передаю тебе разговор. К тому же он считает, что, не предупредив полицию Норрчёпинга о своем приезде, ты совершил еще одно серьезное нарушение. Он вообще ставит под вопрос целесообразность этой поездки.

– Но я же нашел Ису!

– Он говорит, что с этим вполне справилась бы и полиция в Норрчёпинге, а тебе надо было сидеть на месте и заниматься следствием. Мне кажется, он намекает, что в этом случае она, может быть, осталась бы жива.

– Абсурд, – сказал Валландер. – Надеюсь, ты ему об этом сказала?

– И еще одно, – продолжила она. – Состояние твоего здоровья.

– Я здоров.

– Мы не можем игнорировать тот факт, что ты упал в обморок на совещании. У него и у меня на глазах.

– Это может произойти с кем угодно. Когда человек переутомлен.

– Я же сказала, я просто передаю тебе его слова.

– Что ты ему ответила?

– Сказала, что поговорю с тобой. И подумаю над его словами.

У Валландера вдруг возникло неприятное чувство – он не мог понять, что по этому поводу думает она сама. Может, он ошибается, считая само собой разумеющимся фактом, что она на его стороне?

– Итак, ты со мной поговорила. А теперь я хочу спросить, что думаешь ты.

– А что ты сам думаешь?

– Я думаю, что Турнберг – малоприятный прыщ, не желающий представить себя на моем или чьем-либо другом месте. Я ему не нравлюсь, и никто из наших ему не нравится. Впрочем, это взаимно. Он рассматривает наш Истад как трамплин для своей карьеры и хочет отличиться.

– Твои слова вряд ли подошьешь к делу.

– Зато это правда. Я вовсе не хочу сказать, что моя поездка в Бернсё не подлежит критике. Но следствию это не помешало, все шло своим чередом. Никаких оснований связываться с Норрчёпингской полицией у нас тоже не было. Ведь преступления еще не произошло, и никто не мог даже предполагать, что оно все же произойдет. И еще одно – если бы я поговорил с кем-то, Иса могла бы испугаться еще больше…

– Я с тобой согласна, – сказала Лиза. – Все это так. Думаю, что Турнберг зря беспокоится. К тому же он и в самом деле наглый тип. Но что меня действительно волнует – это твое здоровье.

– Турнберг ни о ком и ни о чем, кроме самого себя, не беспокоится. И я тебе обещаю – в тот же час, когда я почувствую, что следствие мне не по зубам, я тут же дам тебе знать.

– Так и передам. Но все же проследи, чтобы информация к нему поступала.

– Мне будет очень трудно с ним работать, – сказал Валландер. – Я могу смириться с очень многим. Но я не выношу, когда интригуют за моей спиной.

– Это ты зря. То, что он пришел ко мне, совершенно естественно, поскольку разговор с тобой не получился.

– Никто не заставит меня хорошо к нему относиться.

– А он этого и не требует. Но думаю, он будет теперь присматриваться к каждому твоему шагу и подлавливать на каждом просчете.

– Какого черта! На что ты намекаешь? – рявкнул он, не сумев с собой совладать.

– А на меня-то ты почему злишься? Я просто рассказываю, что произошло.

– У нас пять убийств, – сказал Валландер. – Расчетливый и безжалостный бандит. Мы не можем понять даже мотив этих убийств. Мы не Знаем, не ударит ли он снова. Один из убитых – наш товарищ. Поэтому ты уж прости, иногда можно и разозлиться. Нынешнее следствие мало похоже на чаепитие с отставленными мизинчиками.

Она засмеялась.

– Это что-то новое, – сказала она. – Обычно так говорят про революцию – это вам не чаепитие.

– Главное, что мы поняли друг друга, – ответил Валландер.

– Я просто хотела, чтобы ты знал.

– Спасибо.

Повесив трубку, Валландер вернулся на диван. Подозрения насчет Лизы Хольгерссон его не оставили. Он начал придумывать способы мести Турнбергу – отчасти для самозащиты, отчасти из жалости к себе. Мысль о том, что его отстранят от руководства группой, была нестерпимой. Конечно, руководить таким следствием очень тяжело, перегрузки почти невыносимы, но оказаться в стороне еще хуже.

Ему надо было с кем-то поговорить, получить так необходимую сейчас моральную поддержку. Четверть десятого. Кому позвонить – Мартинссону или Анн-Бритт Хёглунд? Лучше всего было бы поговорить с Рюдбергом, но он лежит в могиле и вряд ли может что-либо сказать. Но Валландер был уверен: Рюдберг на его месте ответил бы этому временно исполняющему обязанности точно так же.

Он подумал о Нюберге. Они почти никогда не вели доверительных бесед, но Валландер знал, что Нюберг его поймет. Нюберг к тому же мужик желчный и невоздержанный на язык, но сейчас это вполне кстати. А главное, Валландер знал – Нюберг считает его хорошим профессионалом. В глубине души он всегда сомневался, сможет ли Нюберг сработаться с другим начальником. Хотя формально криминалисты подчинялись прокуратуре, Нюберг был и оставался полицейским. Прокуроры для него находились где-то там, на периферии, и ему до них дела не было.

Он набрал номер. Как всегда, голос Нюберга звучал сварливо. Валландер не раз обсуждал это с Мартинссоном – никогда, ни разу в жизни Нюберг никому не ответил по телефону любезно или хотя бы без раздражения.

– Хочу с тобой поговорить, – сказал Валландер.

– Что опять стряслось?

– Что касается следствия – ничего. Но нам надо бы повидаться.

– До завтра не терпит?

– Нет.

– Ты в полиции? Приду через пятнадцать минут.

– Лучше давай встретимся где-нибудь и выпьем пива.

– Ты собрался в ресторан? Так все-таки что у тебя стряслось?

– Ты знаешь какое-нибудь хорошее местечко?

– Я не хожу в рестораны, – угрюмо сказал Нюберг. – Особенно в Истаде.

– Есть симпатичный кабачок на Главной площади, – сказал Валландер. – Рядом с антикварным. Там и встретимся.

– Это что же – костюм и галстук надевать?

– Не думаю, – улыбнулся Валландер.

Нюберг обещал прийти через полчаса. Валландер сменил сорочку и вышел на улицу. В ресторане почти никого не было – через час он закрывался. Хотелось есть. Перелистав меню, Валландер подивился ценам – кто теперь может себе позволить ходить в рестораны? Но все равно хорошо, что он пригласил Нюберга поужинать.

Нюберг явился точно через полчаса, минута в минуту. Он был в костюме и при галстуке. Более того – вихры, обычно торчащие во все стороны, на этот раз были тщательно приглажены мокрой щеткой. Костюм старый, к тому же великоват. Нюберг сел напротив Валландера.

– Я и не знал, что тут кабак.

– Он не так давно открылся, – сказал Валландер. – Самое большее, лет пять назад. Я хотел бы тебя угостить.

– Я не голоден.

– Есть всякие легкие закуски, – настаивал Валландер.

– Сам решай, – буркнул Нюберг, отодвигая меню.

В ожидании заказа они потягивали пиво. Валландер рассказал в деталях о телефонном разговоре с Лизой Хольгерссон, добавив и то, о чем он думал во время этого разговора, но не сказал.

– Все это яйца выеденного не стоит, – сказал Нюберг, когда Валландер замолчал, – но я, конечно, понимаю, что ты разнервничался. Меньше всего тебе сейчас нужны склоки на работе. Следствию это не поможет. Если ему вообще что-то может помочь.

– А может быть, Турнберг прав? – кротко сказал Валландер. – Может быть, назначить кого-нибудь другого?

– Кого, например?

– Мартинссона.

Нюберг уставился на него с недоверием:

– Ты что, серьезно?

– А Ханссон?

– Лет через десять, может быть. Но ты и сам прекрасно знаешь, что запутаннее следствия у нас не было. Ничего себе начало – взять и намеренно ослабить следственную группу!

Принесли заказ. Валландер продолжал говорить про Турнберга, но Нюберг отвечал односложно и в комментарии не вдавался. Валландер под конец понял, что его занесло. Нюберг прав. Комментировать тут нечего. Если Валландеру потребуется поддержка, Нюберг всегда будет на его стороне. Несколько лет назад у самого Нюберга возникли серьезные трения с Лизой Хольгерссон, сразу после того, как она сменила Бьорка. Тогда Валландер взял все в свои руки, и постепенно отношения наладились. Они никогда про это не вспоминали, но Валландер был уверен, что Нюберг помнит их тогдашний разговор.

Да, Нюберг прав. Нечего тратить столько сил и растравлять в себе обиду на Турнберга. Эти силы ему еще понадобятся на другое.

Поев, они заказали еще по кружке пива. Официантка сказала, что это последний заказ. Валландер спросил, хочет ли Нюберг кофе, но тот отказался.

– Я и так выпиваю по двадцать чашек в день. Иначе не выдерживаю.

– Без кофе полиция не работает, – подтвердил Валландер.

– Никакая работа без кофе не идет.

Они замолчали, задумавшись о роли кофе в жизни общества. Несколько посетителей за соседним столиком встали и пошли к выходу.

– По-моему, я никогда не имел дело с таким странным убийством, – вдруг сказал Нюберг.

– Я тоже. Жестокость и бессмысленность, Я не могу даже представить себе мотив.

– Возможно, конечно, представить себе извращенца, убивающего для удовольствия, – сказал Нюберг. – Преступление планирует загодя… спланирует, убьет – и наслаждается. И еще устраивает из этого спектакль.

– Я не исключаю, что так оно и есть, – сказал Валландер. – Но как Сведбергу удалось так быстро напасть на след? Этого я не понимаю.

– Я могу представить себе только одно объяснение. Сведберг не нападал ни на какой след. Он просто-напросто знал, кто это сделал. Или имел очень сильные подозрения. Но вот вопрос, почему он нам ничего не сказал, еще важнее. Это, можно сказать, вопрос вопросов.

– Ты думаешь, это был кто-то, кого мы все знаем?

– Не обязательно. Кстати, есть и еще одна версия. Сведберг не знал, кто это сделал. И даже никого не подозревал. Но он боялся, что это может быть кто-то из его знакомых.

Нюберг прав. Подозревать и бояться – не одно и то же.

– И тогда можно объяснить, почему он держал свое расследование в тайне, – продолжил Нюберг. – Представь себе – он опасается, что это кто-то из его знакомых. Скорее всего, близких знакомых. Но точно он не знает. И хочет узнать наверняка, прежде чем известить нас. А если окажется, что его опасения напрасны, никто ничего не узнает.

Валландер уставился на Нюберга – это же совершенно неожиданный угол зрения.

– Допустим, – сказал он, – Сведбергу становится известно, что кто-то из молодых людей исчез. Через несколько дней он начинает свое тайное частное расследование и продолжает его почти весь отпуск Пока его самого не убивают. Допустим, что им движет не конкретное подозрение, а страх, что преступление совершил некий его знакомый. Впрочем, такого рода страх сам по себе содержит элементы подозрения. Допустим далее, что он прав в своих предположениях. Он теперь знает, кто повинен в исчезновении ребят.

– Это маловероятно, – сказал Нюберг. – Тогда он бы обязательно сказал нам. Сведберг не мог бы скрыть такое.

Валландер кивнул. Опять Нюберг прав.

– Хорошо, допустим, он не знает, что ребята мертвы. Но он этого боится. И он подозревает определенное лицо. Будемсчитать, что теперь он знает, кто связан с этим исчезновением. И он спрашивает этого человека напрямую. И что происходит?

– Его убивают.

– А в квартире устраивают кавардак, чтобы было похоже на кражу со взломом. Какие-то вещи исчезают. Телескоп, например. Тот самый, который мы нашли у Стуре Бьорклунда в сарае.

– Вспомни дверь, – сказал Нюберг. – Я совершенно убежден, что Сведберг сам впустил в свой дом убийцу. Или у того даже были ключи.

– То есть все одно к одному – это хороший знакомый Сведберга.

– Который к тому же знает, что у Сведберга есть кузен по имени Бьорклунд. Еще один способ сбить нас со следа – он прячет телескоп в сарае Бьорклунда.

Официантка принесла счет. Увлекшись, Валландер ее не заметил.

– И где тогда общий знаменатель? Мы знаем двоих – Брур Сунделиус и неизвестная женщина по имени Луиза.

Нюберг покачал головой:

– Женщина вряд ли такое совершит. При том что несколько лет назад в аналогичных обстоятельствах я убедился, что и такое бывает.

– И тем более вряд ли Брур Сунделиус, – сказал Валландер. – У него ноги никуда не годятся. С головой все в порядке, а ноги подводят. Здоровье не то.

– Тогда это кто-то, о ком мы пока ничего не знаем, – сказал Нюберг. – Наверное, у Сведберга были и другие близкие знакомые.

– Я начинаю ретроспективное расследование, – сказал Валландер. – С завтрашнего дня начну изучать биографию Сведберга.

– Думаю, это верный путь, – одобрил Нюберг. – Тем временем получим результаты технической экспертизы. В первую очередь отпечатки пальцев. Завтра, надеюсь, уже кое-что будет.

– И оружие, – напомнил Валландер. – Это тоже очень важно.

Валландер взял счет. Нюберг во что бы то ни стало хотел заплатить за себя.

– Мы спишем это как представительские расходы, – сказал Валландер.

– Это не пройдет.

Валландер полез за бумажником, но бумажника не было. Тут же перед глазами возникла картинка: кухонный стол, а на нем бумажник.

– Я все равно угощаю, – настаивал Валландер. – Но я, к сожалению, забыл бумажник дома.

Нюберг достал из кармана кошелек – у него было двести крон. Счет был вдвое больше.

– За углом есть банкомат, – сказал Валландер.

– Я этими карточками не пользуюсь, – проворчал Нюберг.

Официантка выключила и включила свет, потом подошла к столу. Они были последними в зале. Нюберг показал удостоверение. Она подозрительно его рассмотрела:

– У нас кредита нет.

– Мы полицейские, – запротестовал Валландер. – Может же такое случиться – я забыл бумажник.

– У нас кредита нет, – повторила официантка. – Если вы не заплатите, я буду вынуждена на вас заявить.

– Заявить куда?

– В полицию.

Валландер уже готов был вспылить, но Нюберг удержал его.

– Это может быть интересно, – сказал он.

– Так будете платить или нет?

– Я думаю, вам лучше позвонить в полицию.

Официантка заперла наружную дверь и ушла звонить. Минуту спустя она вернулась.

– Сейчас приедет полиция, – сказала она. – До этого прошу не двигаться с места.

Через пять минут они услышали, как у входа остановилась патрульная машина. Вошли двое полицейских, один из них – Эдмундссон.

– У нас проблема, – сказал Валландер. – Я забыл бумажник, а у Нюберга не хватает наличных. В кредит здесь не кормят. Нюберг показал ей удостоверение, но оно на нее не произвело впечатления.

Эдмундссон захохотал.

– На сколько счет? – спросил он.

– Четыреста крон.

Эдмундссон вытащил бумажник и заплатил.

– Я не виновата, – смущенно сказала официантка. – Хозяин не велит кормить в кредит ни при каких условиях.

– А кто хозяин?

– Фредрикссон. Альф Фредрикссон.

– Такой большой и толстый? Живет в Сварт?

Официантка кивнула.

– Я его знаю, – заявил Нюберг. – Хороший мужик. Передай ему привет от Нюберга и Валландера.

Когда они вышли на улицу, машина с полицейскими уже исчезла.

– Странный август, – сказал Нюберг. – Уже пятнадцатое число, а все еще так тепло.

Они расстались на углу Хамнгатан.

– Мы не знаем, что у него на уме, – сказал Валландер, – не даст ли он о себе знать опять.

– Поэтому-то мы и должны его поймать, – ответил Нюберг, – и желательно побыстрее.

Валландер медленно побрел домой. Разговор с Нюбергом словно придал ему сил. Но на душе оставалось паршиво. Хотя он и не хотел себе в этом признаться, но разговоры с Турнбергом и особенно с Лизой Хольгерссон выбили его из колеи. Может быть, он обошелся с прокурором несправедливо? Может, и вправду лучше уступить руководство кому-то другому?

Придя домой, он сварил кофе и сел за кухонный стол. Термометр за окном показывал девятнадцать градусов. Валландер достал блокнот с ручкой. Потом отправился на поиски очков. Одни удалось найти под диваном.

С чашкой кофе в руке он несколько раз обошел вокруг стола, словно настраивая себя на предстоящий подвиг.

Он никогда раньше этого не делал – не сочинял выступлений для похорон. Для похорон убитых коллег.

Он горько сожалел, что взялся за это. Как описать свое состояние, когда находишь товарища, лежащего на полу своей квартиры с наполовину отстреленной головой?

Наконец он собрался с духом и сел за стол. Вспомнил, как впервые встретился со Сведбергом. Двадцать лет назад. У Сведберга уже тогда была лысина.

Он написал половину речи, порвал и начал снова.

В час ночи речь была готова. Во всяком случае, написанное не вызывало у него раздражения. Он вышел на балкон. На улице было темно, тихо и тепло. Он вспомнил разговор с Нюбергом. Потом ему представилась Иса Эденгрен, мертвая, скорчившаяся в расщелине, служившей ей когда-то в детстве тайником. На этот раз тайник ее не спас.

Он вошел в квартиру, оставив балконную дверь открытой.

Его не оставляла мысль – тот, кто затаился в этой тьме, может нанести новый удар.

22

День выдался тяжелый.

Почты было много – заказные письма, денежные переводы из-за границы. Только к двум часам он закончил свою бухгалтерию – завтра все должно быть сдано.

В предыдущей жизни он всегда раздражался, если работа занимала больше времени, чем он рассчитывал. Сейчас это его не волновало. Грандиозные изменения, произошедшие в нем, сделали его неуязвимым для времени. Он постиг, что прошедшего времени не существует. Точно так же, как не существует будущего. Таким образом, не может быть ни потерянного времени, как и сэкономленного. Единственно важное – то, что сделано.

Он отложил почтовую сумку и портативный сейф. Потом принял душ и переоделся. Он позавтракал давно, еще до того, как поехал на почтовый терминал, чтобы отобрать свою почту. Но голода он не чувствовал.

Это знакомо с детства. Когда тебя ждет что-то очень интересное, аппетит пропадает.

Он вошел в комнату со звукоизоляцией и зажег все лампы. Постель он застелил еще перед уходом. Он разложил почту на темно-синем покрывале и сел на кровать. Он уже читал эти письма. Это был первый шаг – выбрать привлекательное письмо и вскрыть его, не повредив конверта. И прочитать. Сколько таких писем он прочитал за последние годы, сосчитать было невозможно. Не меньше двухсот. Большинство пустышек. Скучные, ничего не говорящие ни уму, ни сердцу. Но когда он вскрыл письмо Лены Норман к Мартину Буге…

Об этом думать не следует, прервал он себя. Это уже позади. Последняя фаза принесла ему много хлопот. Долгая автомобильная поездка в Эстергётланд. Потом, чуть не ползком, с карманным фонариком, пока не нашел подходящую лодку, чтобы переправиться на удаленный остров во фьорде.

Это было хлопотно и трудно. А он не любил затруднений. Трудности означали сопротивление материала, а этого хотелось избежать.

Он посмотрел на разложенные на покрывале письма.

Мысль о паре, вступающей в брак, появилась только в мае, совершенно случайно. Как и многое в жизни. Раньше в его существовании, в его инженерском прошлом, случайностям места не было. Теперь все изменилось. Игра случая… вечный поток заманчивых предложений. Можно выбрать то, что тебе по душе. Можно отказаться.

Записка на почтовом ящике – они просили зайти. Зачем, он сразу не понял. Но когда он постучал в дверь и вошел в кухню, там лежало более ста конвертов с приглашениями на свадьбу. Его впустила в дом невеста. Он уже не помнил ее имени. Она просто лучилась счастьем, и это привело его в ярость. Он взял приглашения и разослал их по адресам. Если бы он тогда не был так занят подготовкой к празднику летнего солнцестояния, он, скорее всего, принял бы участие и в той свадьбе.

Но его величество случай посылал все новые заманчивые предложения. Все шесть конвертов содержали приглашения на свадьбу. Он читал все их письма. Он знал, где они живут, как они выглядят, когда намечена свадьба. Приглашения были просто открытками. Словно бы простым напоминанием ему об очередных молодоженах.

Теперь надо было сделать самое важное.

Определить, какая из этих пар самая счастливая.

Он изучал пакеты. Вспомнил их внешность, письма, которые они писали друг другу или друзьям. Он оттягивал решение до последнего. Его не оставляло пьянящее ощущение полноты жизни. Он был властелином. В этой комнате со звукоизоляцией он избавился от всего, что мучило его раньше. От чувства, что он никому не нужен. Не понят. В этой комнате он даже мог думать о той катастрофе. Когда его выставили за дверь – за ненадобностью.

Теперь все было легко. Или почти все. По-прежнему было мучительно вспоминать, как он более двух лет отвечал на объявления, посылал свои документы, ходил на бесчисленные собеседования.

Все это было до того, как он обрел свободу. Сбросил с себя прошлое. Стал иным человеком.

Он знал, что ему повезло. Сегодня он ни за что не нашел бы работу почтальона. Работы не было, шли сплошные сокращения. Он знал это лучше всех. Он развозил письма по отдаленным поселкам и хуторам и видел, как ждут люди письма – может быть, на этот раз повезет. Все больше народу оказывалось за бортом. И никто не понимал, что счастье в их собственных руках. Стоит только заставить себя вырваться из порочного круга.

Наконец, он принял решение. Это будет пара, чья свадьба назначена на семнадцатое августа. В усадьбе близ Чёпингебру. Будет очень много гостей – он даже и не помнил, сколько открыток-приглашений ему вручили. Но они были там оба, когда он позвонил в дверь. Счастье их было безгранично. Ему даже трудно было с собой совладать, он готов был убить их прямо на месте. Но он овладел собой – как всегда. Пожелал им счастья. Никто, конечно, ничего не понял.

Самое важное искусство – владеть собой.

Это будет запоминающийся день. Как и тот маскарад в национальном парке.

И никто ничего не понимает. Никто не догадывается. Что еще раз подтверждает истину – как важно уметь исчезнуть.

Он отложил письма и вытянулся на кровати. Представил себе, как люди сидят и пишут письма. Письма, которые потом попадут ему в руки. Он открывает почтовый ящик – и вот они. Потом можно выбрать, какие из них стоит читать.

Жизнь продолжала одаривать его счастливыми случайностями.

Ему оставалось только выбирать.

Утром в пятницу Валландер погрузился в жизнь Сведберга. Он пришел на работу в начале восьмого и, преодолевая нежелание, взялся за дело. Он не знал, что он ищет, просто надеялся – что-то найдется. Где-то в жизни Сведберга должна быть точка, откуда тянется нитка, приведшая его в конце концов к гибели. Это было словно искать признаки жизни у мертвеца.

Перед тем как усесться за эту кропотливую и неприятную работу, он зашел к Анн-Бритт. Она была уже на месте, несмотря на ранний час. Он дал ей написанную ночью речь, попросив прочитать ее без спешки и сделать замечания – говорить-то ей, а не ему. Закрыв за собой дверь, он вспомнил, что так и не рассказал ей историю с Турнбергом. Не важно, решил он, кто-нибудь обязательно расскажет. В полиции слухи распространяются быстро.

Начал он с того, что позвонил Ильве Бринк. Она только что вернулась домой после ночного дежурства. Он извинился и сказал, что позвонит позже – ей сейчас нужно поспать. Но она не дала ему повесить трубку. Сказала, что последнее время почти не спит – ей все время мерещится Сведберг. Может быть, будет лучше, когда на следующей неделе вернется ее муж. Но к похоронам он не успеет.

– Когда он приедет, я уже усну, – сказала она. – А так я все время чего-то боюсь.

Валландер заверил, что прекрасно ее понимает, и попросил рассказать о жизни Сведберга как можно подробнее. О родителях, о его детстве. Конечно, лучше было бы повидаться. Он подумал, не послать ли за ней машину, но потом решил ограничиться телефонной беседой. Сидел с карандашом в руке и все время делал пометки, заполняя в блокноте страницу за страницей своими никому не понятными каракулями. Дважды в дверь заглядывал Мартинссон, один раз – Нюберг. Валландер проговорил с Ильвой почти час. Он старался ни на секунду не отвлекаться, но по-настоящему ему удалось сосредоточиться лишь тогда, когда она добралась до периода двадцатилетней давности. Он прерывал ее, только когда ему казалось, что она слишком торопится, или когда не мог сразу разобрать имя. Постепенно он понял, что она сама тоже пыталась найти в биографии Сведберга что-то, что помогло бы объяснить происшедшее. К концу разговора он сильно вспотел, пошел в туалет и ополоснулся. Потом быстро просмотрел записи и наметил, с кем из упомянутых Ильвой людей надо встретиться в первую очередь. Больше всего его заинтересовал человек по имени Ян Сёдерблум. Ильва рассказала, что они дружили во время службы в армии. Но дружба продолжалась и потом, когда оба пошли в полицию. Они перестали встречаться только тогда, когда Сёдерблум женился и уехал куда-то – то ли в Мальмё, то ли в Ландскруну, точно она не помнила. Валландера заинтересовало, что Сёдерблум пришел в полицию тем же путем, что и Сведберг. Он уже собирался звонить в полицию в Мальмё, как в дверях снова появился Нюберг. По его лицу Валландер сразу понял – у Нюберга есть новости.

– Дело начинает двигаться, – сказал Нюберг и помахал пачкой факсов. – Начнем с оружия. Пистолет, украденный в Людвике вместе с дробовиком, может быть тем самым, из которого стреляли в национальном парке.

– Может быть? – переспросил Валландер.

– Ты что, не привык за столько лет? На их языке «может быть» означает, что это и есть тот самый пистолет.

– Хорошо, – сказал Валландер. – Это ценная информация.

– Теперь отпечатки пальцев, – продолжил Нюберг. – На дробовике найден отпечаток большого пальца. Еще один хороший отпечаток большого пальца – на винном бокале на месте преступления.

– Совпадают?

– Да.

– Известно чей?

– В шведской картотеке его нет. Но этот пальчик мы разошлем по всему миру.

– Значит, тот же преступник, – сказал Валландер медленно. – Мы так и думали, но теперь знаем точно.

– На телескопе других отпечатков, кроме самого Сведберга, нет.

– И что это значит? Сам Сведберг, что ли, спрятал телескоп в сарае?

– Не обязательно. Есть еще такая штука – перчатки. Преступник мог быть в перчатках.

– Ты говорил о большом пальце на ружье, – сказал Валландер. – А нигде больше в квартире Сведберга этого отпечатка нет? Надо установить, кто устроил там этот кавардак. Преступник или сам Сведберг. Или оба вместе.

– Придется подождать. Но этим занимаются.

Валландер встал и прислонился к стене. Он чувствовал – Нюберг сказал не все.

– А что за пистолет?

– Марки «Астра-Констебль». Таких в стране полно. Особенно их любят в Германии.

– Значит, украден в Людвике? И что, подозреваемых пока нет?

– Я несколько раз говорил с этим Вестером. У него тамошний выговор – половину не поймешь. Он прислал мне все бумаги. Полиция в конце концов закрыла дело – никаких следов. Но по-видимому, этот тип – тот же, кто несколькими днями раньше украл оружие в Орсе. И тоже никого не нашли.

– Оружие легко продать.

– Сейчас проверяют, не засветился ли этот пистолет при другом эксцессе – ограблении банка, скажем. Может быть, зацепимся за какую-нибудь ниточку.

– Как бы то ни было, мы можем исключить, что Сведберг побывал в Людвике и украл там оружие. Либо он его купил, либо, и это скорее всего, оно принадлежало не ему.

– На ружье отпечатков пальцев Сведберга нет, – сказал Нюберг. – Может быть, это имеет какое-то значение. А может, и нет.

– Но мы сделали большой шаг вперед, – сказал Валландер. – Мы документально подтвердили, что убийца Сведберга и ребят в парке – одно и то же лицо.

– Черкни письмецо прокурору, – ухмыльнулся Нюберг. – То-то он обрадуется.

– Или наоборот, будет разочарован. Потому что не подтверждается его мнение, что мы никуда не годимся. Но ты прав, я напишу рапорт.

Нюберг вышел. Валландер позвонил в Мальмё. Все подтвердилось – у них числится полицейский по имени Ян Сёдерблум. Он следователь, работает главным образом с имущественными преступлениями. Когда Валландер попросил соединить его с Сёдерблумом, оказалось, что тот в отпуске. Через несколько минут ему сообщили подробнее – Сёдерблум на каком-то из греческих островов, на каком – неизвестно. Вернется в следующую среду. Валландер попросил, чтобы Сёдерблум связался с ним, как только вернется из отпуска, и записал его домашний телефон. Не успел он повесить трубку, в полуоткрытую дверь постучала Анн-Бритт. В руке у нее была написанная Валландером речь.

– Я уже прочитала, – сказала она. – Ты замечательно написал, и правдиво, и трогательно. Впрочем, одно с другим связано. Если долдонить лживые слова о вечности и о том, как свет побеждает тьму, никто и слезы не уронит.

– Не слишком длинно? – спросил Валландер.

– Я прочитала вслух. Меньше пяти минут. Не знаю, как это принято на похоронах, никогда не приходилось говорить подобные речи, но думаю, что это в самый раз.

Она собралась уходить, но Валландер задержал ее и рассказал о принесенных Нюбергом новостях.

– Это большой шаг вперед, – сказала она его же словами. – Особенно если найти того, кто украл оружие.

– Думаю, это будет нелегко. Впрочем, попытаться, разумеется, надо. Я как раз сидел и думал, не опубликовать ли нам снимки оружия – и дробовика, и пистолета.

– В одиннадцать пресс-конференция, – сказала она. – Лизу буквально осаждают журналисты. Может быть, воспользоваться случаем и поставить этот вопрос с оружием? Мы на этом ничего не теряем. Разве что прямо говорим, что убийство молодых людей и убийство Сведберга связаны между собой… Получается такая вакханалия убийств… в этой стране, по-моему, давно такого не было.

– Наверное, ты права, – сказал Валландер. – Я обязательно приду на пресс-конференцию.

Она все стояла в дверях.

– Эта женщина, – сказала она, – таинственная Луиза, которую никто не может опознать. Я только что говорила с Мартинссоном. Телефоны звонят, письма идут, но пока все ерунда. Ее никто не знает.

– Странно, – пробормотал Валландер, – если не сказать – непостижимо. Мы же хотели попытаться с Данией.

– А почему не со всей Европой?

– Вот именно – почему? Но давай пока начнем с Дании.

– Я еду в Лунд, – сказала она. – Хочу осмотреть Студенческую квартиру Лены Норман. Я попрошу Ханссона заняться Данией.

– Только не Ханссона, – возразил Валландер. – Ханссон зашивается с пропавшими машинами. Найди еще кого-нибудь.

– Нам срочно нужно подкрепление, – сказала Анн-Бритт. – Лиза говорила, что народ из Мальмё прибудет уже сегодня после обеда.

– Нам не хватает Сведберга, – сказал Валландер. – Нам просто-напросто не хватает Сведберга. Мы никак не привыкнем, что его с нами нет.

Они помолчали. Потом она, ни слова не говоря, вышла. Валландер открыл окно. Было очень тепло, дул еле заметный ветерок. Зазвонил телефон. Эбба. Голос у нее был усталый. Она заметно постарела за последние годы. Раньше она обладала неисчерпаемым запасом бодрости и веселья, не давала им падать духом. Сейчас она не улыбается, подавлена, то и дело забывает передать важную информацию. К следующему лету она уходит на пенсию. Невозможно даже представить, как они будут обходиться без Эббы.

– Звонит какой-то Ларссон из полиции в Вальдемарсвике, – сказала она. – Все остальные заняты. Возьмешь трубку?

Ларссон представился – с явным эстергётландским выговором.

– Харри Лундстрём сказал, ты просил разузнать насчет украденной лодки. Ну, в тот день, когда застрелили девочку на Бернсё.

– Да, – сказал Валландер. – Просил.

– Мы, похоже, ее нашли. Она пропала в Снекварп. Когда именно, владелец точно сказать не может – его не было дома. Лодка нашлась вчера в заливе чуть южнее Снекварпа. Шестиметровый катер из стеклопласта.

В маломерных судах Валландер разбирался неважно.

– На нем можно дойти до Бернсё?

– На нем можно до Готланда дойти, если не штормит.

– А отпечатки пальцев на рычагах? – подумав, спросил Валландер.

– Уже сделано. На штурвале было масло. Есть пара очень четких пальчиков. Уже едут к вам. Хотя не знаю, когда вы их получите – все идет через Норрчёпинг. Там заправляет Харри.

– А туда, где вы нашли эту лодку, на машине подъехать можно?

– Катер был в тростниках. Оттуда до Снекварпа минут десять ходу. А там есть грунтовая дорога.

– Очень интересные новости, – сказал Валландер.

– А вообще как дела? Нашли этого типа?

– Найдем. Это вопрос времени.

– Девочку я не знал. А с самим Эденгреном приходилось иметь дело, правда, много лет назад.

– По поводу чего?

– Браконьерство. Ставил сети и вентеря на угря.

– А разве нельзя?

– Смотря когда. Тогда было нельзя, но он плевать на это хотел. Честно сказать, заносчивый хам. Но конечно, жалко его. Такое несчастье.

– А больше ничего? Я имею в виду, за ним ничего не числится, кроме браконьерства?

– Насколько я знаю, нет.

Валландер поблагодарил Ларссона и тут же позвонил Харри Лундстрёму в Норрчёпинг. Звонок переключили на мобильный номер.

Лундстрём был за рулем где-то около Викбуландета. Валландер рассказал ему, что оружие из парка идентифицировано. Скоро будет известно, не из этого ли пистолета стреляли и на Бернсё. Лундстрём в свою очередь сообщил, что на острове никаких следов зафиксировать не удалось, но он почти уверен, что найденная лодка – та самая, на которой убийца приплыл на Бернсё.

– Народ у нас в шхерах волнуется, – сказал он под конец. – Вы должны его взять.

– Да, – сказал Валландер, – мы должны его взять. И возьмем.

Он сходил за кофе. В половине девятого ему пришла в голову мысль – он вернулся в кабинет и нашел номер телефона Лундберга в Скорбю. Трубку взяла жена. Валландер сообразил, что он ни разу после смерти Исы с ними не говорил, поэтому начал с соболезнований.

– Эрик лежит и не встает, – сказала она, – сил нет. Говорит, надо отсюда уезжать. Как можно такое сделать с ребенком?

Иса и была для них ребенком, подумал Валландер. Почти что родной дочерью. Сразу можно было догадаться.

Что он мог ей ответить? Он чувствовал, что она считает его в какой-то степени повинным в смерти Исы.

– Я звоню, чтобы узнать, не приехали ли ее родители.

– Вчера вечером явились.

– Спасибо, я только это и хотел узнать, – сказал он и повесил трубку.

Он поедет в Скорбю сразу после пресс-конференции. Нужно было бы выехать прямо сейчас, но он уже не успеет. Он набрал номер Турнберга. Не вдаваясь в комментарии по поводу вчерашней сцены, он кратко пересказал ему выводы криминалистов. Турнберг слушал молча. Под конец Валландер сказал, что можно считать доказанным, что они имеют дело с одним и тем же преступником, что сужает круг поисков. Турнберг попросил написать рапорт. Валландер пообещал, что напишет.

– В одиннадцать пресс-конференция, – сказал Валландер. – Я считаю, мы должны обнародовать эти данные. К тому же стоит опубликовать фотографии оружия.

– А они у вас есть?

– Завтра будут.

Никаких возражений со стороны Турнберга не последовало. Он сказал, что тоже придет на пресс-конференцию, и повесил трубку. Разговор был коротким и официальным, но Валландер все равно с неудовольствием заметил, что вспотел.

Встречу с прессой устроили в их самой большой комнате. Валландер не мог даже припомнить, чтобы газетчики и телевидение проявляли такой интерес к их работе. Как обычно, он ужасно нервничал, когда предстояло выступать. К его удивлению, первым слово взял Турнберг – такого никогда не было, чтобы прокурор открывал пресс-конференцию. Пер Окессон всегда просил говорить либо Валландера, либо начальника полиции. По всему видно было, что Турнберг привык говорить с журналистами. Времена изменились, подумал Валландер, сам не понимая, злится он или завидует Турнбергу. Как бы то ни было, он внимательно слушал и вынужден был в душе признать, что Турнберг говорит хорошо.

Потом настала его очередь. Он заранее написал на бумажке тезисы, но теперь, как всегда, не мог их найти. Говорил он об оружии, о том, что след ведет в Людвику, намекнул на связь с другой кражей оружия в Орсе, о том, что они ждут подтверждения своего предположения – что из этого же пистолета стреляли и на Бернсё. Почему-то он все время вспоминал Вестина, морского почтальона, – почему, он и сам не знал. Рассказал он и об угнанном катере. Когда он закончил, посыпались вопросы. На большинство вопросов отвечал Турнберг, но иногда и Валландеру приходилось вставить несколько слов. В дальнем конце стоял Мартинссон и внимательно слушал.

Наконец, слово попросила журналистка из вечерней газеты.

– Иными словами, вы хотите сказать, что полиция на след пока не напала, – сказала она и поглядела на Валландера.

– Следов много, – сказал Валландер, – но утверждать, что мы вот-вот арестуем убийцу, было бы неверно.

– Вы можете говорить все, что угодно, но у меня все равно складывается впечатление, что следствие зашло в тупик. И я хочу спросить – велик ли риск, что преступник снова даст о себе знать каким-нибудь чудовищным убийством. По-моему, любому ясно, что мы имеем дело с сумасшедшим.

– Это нам неизвестно, – сказал Валландер. – Поэтому мы стремимся работать максимально широко и быть объективными, не отвергая ни одной версии.

– То, что вы говорите, звучит очень красиво, этакий стратегический подход к следствию. Но за этими замечательными словами вполне может скрываться полная беспомощность.

Валландер покосился на Турнберга. Тот почти незаметно кивнул – продолжайте.

– Полиция никогда не бывает беспомощной. Если бы это было так, она называлась бы по-другому.

– Но вы согласны со мной, что за этим стоит психически больной человек?

– Нет.

– А кто?

– Пока не знаем.

– Надеетесь его взять?

– Ни малейших сомнений.

– Он не нападет опять?

– Этого мы не знаем.

Наступила короткая, но тягостная пауза. Валландер воспользовался ею и встал, давая понять, что пресс-конференция окончена. Валландер догадывался, что Турнберг хотел завершить встречу с журналистами в более официальном ключе. И быстро вышел из комнаты, не дожидаясь, пока Турнберг с ним заговорит. В приемной его дожидались телевизионщики – хотели взять интервью. Валландер переадресовал их к Турнбергу. Потом Эбба рассказала ему, что Турнберг с большим удовольствием давал интервью перед десятком телекамер.

Валландер пошел в кабинет за курткой. Прежде чем ехать в Скорбю, он должен перекусить. Ему не давало покоя – почему он так упорно думал о Вестине во время пресс-конференции? Он знал – это неспроста. Присев за стол и закрыв глаза, он попытался поймать ускользающую мысль, но безуспешно. Накинул куртку. В кармане, как будто только и ждал этого момента, зажужжал телефон. Звонил Ханссон.

– Я нашел машины, – сказал он. – И Норман, и Буге. «Тойота» девяносто первого года и «вольво» девяностого. На парковке у Сандхаммарена. Нюберг уже туда едет.

– Я тоже.

На выезде из города он остановился у сосисочного киоска и поел. Купил литровую бутылку минеральной – это уже становилось привычкой. Лекарство, выписанное Йоранссоном, он, естественно, забыл принять, к тому же оно осталось дома. Он разозлился, нажал на газ и, превышая скорость, рванул домой на Мариагатан. В прихожей на полу лежала почта. Открытка от Линды из Худиксваля – она гостила там у друзей. Еще открытка, в конверте, от сестры. Он собрал почту и пошел в кухню. На обороте конверта стоял адрес гостиницы в Кеми. Он с трудом припомнил, что Кеми – городок на севере Финляндии. Интересно, как ее туда занесло. Он не стал читать открытки – успеется вечером, принял таблетки и выпил воды из-под крана. Уже на выходе он резко остановился и уставился на лежащую на столе почту. Он понял, почему вспомнил Вестина на пресс-конференции.

Фраза, сказанная Вестином, пока они плыли на катере на Бернсё, – подсознание Валландера независимо от его воли переработало ее и выбросило на поверхность.

Он попытался вспомнить в деталях весь разговор, когда они оба силились перекричать рев моторов. Надо было позвонить Вестину, но сначала он решил глянуть на эти два автомобиля.

Нюберг уже был там. «Тойота» и «вольво» стояли рядом. Вокруг – желтая лента ограждения. Среди машин суетились фотографы. Валландер подошел к Нюбергу – тот копался в багажнике собственной машины, извлекая оттуда одну за одной сумки с инструментами.

– Спасибо за вчерашний вечер, – сказал Валландер.

– В 1973 году ко мне приезжал мой старый друг из Стокгольма. Вечером мы отметили его приезд в ресторане. С тех пор я в ресторанах не бывал.

Валландер вспомнил, что он еще не отдал долг Эдмундссону.

– Все равно было очень славно, – сказал он.

– Но слухи уже ходят, – заметил Нюберг. – Нас с тобой, оказывается, чуть не арестовали, когда мы пытались уйти, не заплатив.

– Только бы до Турнберга не дошло. Он ведь примет это за чистую монету.

Валландер заметил Ханссона – тот записывал что-то в блокнот.

– Точно их машины?

– «Тойота» – Лены Норман, «вольво» – Мартина Буге.

– И сколько времени они здесь стоят?

– Это неизвестно. В июле стоянка забита машинами, которые к тому же все время сменяются – одни уезжают, другие приезжают. Только к середине августа, когда поток иссякает, можно заметить, за какой машиной долго не приходят.

– А можно это определить как-нибудь по-другому?

– Это вопрос к Нюбергу.

Валландер вернулся к Нюбергу, молча глазевшему на «тойоту».

– Самое важное – отпечатки пальцев, – сказал Валландер. – Кто-то же пригнал сюда машины из национального парка.

– Если он оставил пальчики на штурвале катера, мог оставить и на баранке.

– Я на это и надеюсь.

– Что, скорее всего, означает, что эти пальцы ни в какой базе данных не числятся – ни в Швеции, ни где бы то ни было. Иначе он был бы поосторожней.

– Я думал об этом. Можно только надеяться, что это не так.

Делать ему здесь больше было нечего. По дороге он не удержался и свернул к отцовскому дому. На воротах висело объявление – дом продавался. Ему стало грустно.

Он уже въехал в Истад, когда опять зазвонил телефон. Он остановил машину.

Звонила Анн-Бритт.

– Я в Лунде, – сказала она. – В квартире Лены Норман. По-моему, тебе стоит приехать.

– А что такое?

– Увидишь, когда приедешь. Могу только сказать, что это важно.

Валландер записал адрес и поехал в Лунд.

23

Дом, один из пяти одинаковых четырехэтажных строений, стоял на окраине Лунда. Он вспомнил, что когда был здесь с Линдой несколько лет назад, она сказала, что эти дома отданы под студенческие квартиры. Если она когда-нибудь будет учиться в Лунде, то жить будет здесь. Валландер с дрожью представил себе, что было бы с ним, если бы это Линда оказалась там, в Хагестадском парке.

Подъезд искать не пришлось – там стояла полицейская машина. Валландер сунул в карман телефон и вышел из машины. На газоне рядом с домом загорала женщина в купальнике. Он бы с удовольствием прилег рядом и поспал с часок. Усталость накатывалась тяжелыми волнами. Полицейский у подъезда сладко зевнул. Валландер помахал своим служебным удостоверением, и тот равнодушно указал ему на вход.

– Верхний этаж. Лифта нет, – сказал он и снова зевнул.

У Валландера появилось желание одернуть парня. Как-никак, он старший по званию, приехал из другого города, а к тому же ищет убийцу пятерых человек. А этот сонный сопляк даже не дал себе труда поздороваться как положено.

Но он промолчал и полез по лестнице. Если бы не звуки тяжелого рока, доносившиеся из одной из квартир, можно было бы подумать, что в доме никто не живет. Осенний семестр еще не начался. Дверь в квартиру Лены Норман была приоткрыта, но Валландер все равно позвонил.

Навстречу ему вышла Анн-Бритт. Он попытался прочитать по ее лицу, чем она его собирается удивить, но не смог.

– Извини, что нагнетала страсти по телефону, – сказала она, – но я думаю, ты поймешь, почему я хотела, чтобы ты приехал.

Он прошел вслед за ней. Квартиру, очевидно, долго не проветривали – воздух был сухой и… он никогда не мог подобрать определения, какой именно, в общем, такой воздух, какой бывает в долго непроветриваемых квартирах в бетонных домах. Как-то он читал в американском журнале, что ФБР разработало методы, с помощью которых можно было точно установить, как долго не проветривалось помещение. Владеет ли Нюберг этой методикой, Валландер не знал.

Нюберг. О, черт, опять он забыл отдать долг Эдмундссону.

Квартира состояла из двух комнат и крошечной кухни. Они вошли в комнату, служившую одновременно и гостиной и кабинетом. В лучах солнца танцевали пылинки. Анн-Бритт подвела его к торцевой стене, где было развешано множество фотографий. Он нашел очки и подошел поближе. Лена Норман – он сразу узнал ее. На ней костюм девятнадцатого века, рядом стоит Мартин Буге. Снимок сделан в каком-то парке, на заднем плане – стена старинного замка красного кирпича. Следующий снимок, другой праздник. Здесь и Астрид Хильстрём с ними. Они в помещении, полуголые, – по-видимому, решил Валландер, они изображают бордель, но ни Норман, ни Хильстрём не особо убедительны в роли проституток. Валландер выпрямился.

– Они все время играют какие-то роли. И устраивают костюмированные праздники.

– Мне кажется, все гораздо серьезнее, – сказала Анн-Бритт и подошла к письменному столу, стоявшему под углом к окну. На столе были навалены папки и пластиковые файлы.

– Я все это просмотрела, – сказала она. – Не особенно тщательно – может быть, и упустила что-то. Но то, что я увидела, меня очень беспокоит.

Валландер поднял руку.

– Подожди минутку, – сказал он. – Я очень хочу пить. К тому же мне надо в туалет.

– У моего папы был диабет, – вдруг сказала она.

Валландер остолбенел:

– Что? Что ты хочешь сказать?

– Он все время жаловался на усталость, как и ты. Пил воду и без конца бегал в туалет.

Валландер чуть не поддался соблазну вылезти из своей раковины и рассказать все как есть – что она совершенно права, у него диабет. Но вместо этого он пробурчал что-то невразумительное и пошел в туалет, а потом на кухню – пить воду. В унитазе продолжала течь вода.

– Неисправный бачок, – сказала Анн-Бритт. – Но это не наша забота.

Она испытующе смотрела на него, словно ожидая, что он все-таки расскажет ей о своих болезнях.

– Тебя что-то беспокоит, – сказал Валландер. – Что?

– Сейчас скажу. Я, конечно, только перелистала эти папки. Но уверена, что если взяться за них по-настоящему, выплывет куда больше.

Валландер сел за стол, приготовившись слушать. Анн-Бритт осталась стоять.

– Они наряжаются, – сказала она. – Они устраивают вечеринки, путешествуют в давно прошедших эпохах и возвращаются назад. Иногда они даже совершают экскурсии в будущее, правда, редко – в будущее путешествовать труднее. Никто не знает, как будут люди одеваться через тысячу лет. Или даже через пятьдесят. Впрочем, все это мы про них уже знаем. Мы поговорили с их друзьями, с теми, кто не принимал участия в летнем празднике. Ты успел поговорить с Исой Эденгрен. Мы даже знаем, что костюмы они брали напрокат в Копенгагене. Но оказывается, это все куда серьезнее.

Она взяла со стола папку. На обложке ее были изображены какие-то геометрические фигуры.

– Похоже, они были членами какой-то секты, – сказала она. – С корнями в Америке. Вернее, в Америке, если можно так выразиться, их штаб-квартира. В Миннеаполисе. У меня такое чувство, что это что-то вроде масонской ложи. Или ку-клукс-клана. В общем, что-то в этом духе. В этой папке их устав – довольно-таки страшноватый. Напоминает те письма с угрозами, которые нам иногда приносят – если, скажем, кто-то вышел из «пирамиды». Те, кто нарушит тайну, будут жестоко наказаны. И наказание – смертный приговор. Во всех случаях. Они платят взносы в главную контору и получают за это брошюры с советами, как лучше организовать путешествия во времени, как хранить тайну, и так далее. Но во всем этом есть еще и духовная сторона. Если я поняла правильно, те, кто путешествует во времени, в смертный час могут выбрать время, в котором бы им хотелось возродиться. Читать все это, должна признаться, очень неприятно. Лена Норман была, по-видимому, предводителем этого движения в Швеции.

Валландер слушал, стараясь не пропустить ни слова.

И в самом деле, у Анн-Бритт были веские причины вызвать его в Лунд.

– А это, как ты говоришь, движение имеет какое-нибудь название?

– Они называют себя «Divine Movers». Как это перевести, точно не знаю – что-то вроде «божественные странники», «переселенцы»… что-то в этом роде. Как я поняла, у них там какие-то религиозные навороты – например, сохранение тайны приравнивается к служению мессы. Не заплатить взнос в Миннеаполис – значит нарушить заповедь, посягнуть на основы. В общем, темная история.

– Как все секты такого типа.

Валландер перелистал одну из папок. Все те же странные геометрические фигуры, изображения каких-то идолов, сцены пыток, расчлененные человеческие тела… Он с отвращением отодвинул папку.

– То есть ты считаешь, что произошедшее в парке – это своего рода ритуал возмездия? Они нарушили тайну и понесли наказание?

– В наше время такую возможность отбрасывать не стоит.

Она была права. Не так давно группа людей совершила коллективное самоубийство в Швейцарии. После этого – во Франции. Та же секта. Нынче такие времена – подобные секты такого рода растут по всей Европе как грибы. И Швеция не исключение. Недавно Мартинссон ездил на конференцию в Стокгольм – обсуждалась тактика полиции по отношению к растущему сектантству. Добраться до лидеров этих сект было нелегко. Секты эти теперь представляли собой уже не группы заблудших простаков, слепо следующих за каким-нибудь полубезумным лидером. Нет, теперь это хорошо организованные предприятия с юридической службой и компьютеризованной бухгалтерией. Члены сект добровольно обязываются платить взносы, хотя многим это не по силам. К тому же юридически неясно, можно ли приравнять практикуемое в этих сектах психологическое давление к преступной деятельности. Вернувшись, Мартинссон сказал, что для того, чтобы прищучить этих ловцов душ, мастерски использующих общественные проблемы в своих целях, нужно полностью менять законодательство.

Валландер прекрасно помнил, что он тогда ответил Мартинссону – оккультизм и стремление уйти от мира всегда расцветают в периоды экономической депрессии. Когда-то они сидели на балконе у Рюдберга и обсуждали знаменитую Сала-лигу. [49] Они сошлись на том, что слепая вера в магический круг, объединявшая участников банды, могла возникнуть только в годы депрессии – ни раньше, ни позже.

Сейчас мы, может быть, приближаемся к тридцатым годам, подумал Валландер. Особенно по части жестокости.

– То, что ты обнаружила, очень важно, – сказал он, – и, я думаю, нам нужна помощь. В Главном полицейском управлении есть люди, специализирующиеся на современных сектах. Надо запросить и США – что они знают об этих «Divine Movers». Но прежде всего мы должны заставить заговорить ребят, даже если они будут принуждены выдать свои тайны.

– Они приносят присягу, – сказала Анн-Бритт, листая папку. – После принятия присяги полагается съесть кусок сырой лошадиной печени.

– Кому они присягают?

– Здесь, в Швеции, наверное, Лене Норман. Присягали.

Валландер задумчиво покачал головой.

– Но ведь она же мертва? Как же так – она же сама была руководителем шведского отделения секты… как она могла нарушить присягу молчания? А у нее есть преемник?

– Не знаю. Может быть, узнаем, когда внимательно прочитаем все, что в этих папках.

Валландер встал и поглядел в окно. Любительница загара все еще лежала на газоне у подъезда. Он вдруг вспомнил женщину из кафе под Вестервиком. Как ее звали? Ему пришлось как следует порыться в памяти, прежде чем он вспомнил: Эрика. Ее звали Эрика. Вдруг ему очень захотелось ее увидеть.

– Может быть, не стоит намертво привязываться к твоей теории, – вяло заметил он. – Нельзя забывать и другие версии.

– Какие – другие?

Он промолчал. Ответ был и так ясен. У них нет никаких версий, кроме единственной – псих-одиночка. Теория, всегда появляющаяся на свет божий, когда не за что зацепиться.

– В твоей картине нет места для Сведберга, – сказал он. – Не могу представить себе Сведберга активным членом реинкарнационной секты. Сведберг, наряжающийся в панталоны с бантами? Сведберг, приносящий присягу? Поедающий лошадиную печень? Это невозможно. Хотя, конечно, Сведберг был не совсем таким человеком, как нам казалось.

– А ему и не надо было быть напрямую связанным с этими играми, – сказала Анн-Бритт. – Но что-то он о них знал.

Валландер отвлекся – снова вспомнил Вестина, морского почтальона. Что же он такое сказал, пока они плыли на этом катере?

Он попросил Анн-Бритт повторить сказанное и долго думал, прежде чем ответить.

– Конечно, может быть и так – допустим, Сведберг прямого отношения к ним не имел, находился где-то на периферии. Он встречает кого-то, связанного с этой сектой. Скажем, тайна нарушена, и секта посылает убийц, чтобы наказать виновных. Сведберг обеспокоен. Он боится, что оправдаются его худшие опасения. И тогда его путь пересекается с этой таинственной личностью еще раз, и он погибает.

– Звучит не особенно правдоподобно.

– А то, что четверо молодых людей зверски убиты – правдоподобно? Что убит полицейский – правдоподобно?

– А где люди берут лошадиную печень? – спросила Анн-Бритт. – Можетбыть, стоит связаться со сконскими бойнями?

– Собственно говоря, нам нужно знать только одно. Как и в любом сложном следствии. Ответ на один-единственный, верно поставленный вопрос – и тогда информация хлынет на нас лавиной.

– Кто стоял за дверью Сведберга?

Он кивнул:

– Именно. Ответим мы на этот вопрос – значит, ответим на все остальные. Кроме одного – о мотиве. Каков мотив преступления? Но и это мы поймем, если размотаем весь клубок.

Валландер вернулся к столу и сел.

– Ты говорила с датчанами по поводу этой таинственной Луизы?

– Завтра пошлем фотографии. По-видимому, датская пресса широко освещает всю эту историю. И не только датская – во всей Европе. И даже в США. Лизе сегодня ночью позвонили из одной техасской газеты.

– Раньше звонили мне, – с иронией сказал Валландер. – «Экспрессен» без четверти три, «Афтонбладет» в половине четвертого. Или наоборот.

Он поднялся со стула.

– Эту квартиру надо прочесать основательно, – сказал он. – И подвал и чердак. Сейчас, я думаю, от меня больше толку в Истаде. А насчет секты надо как можно быстрее выйти на Интерпол и связаться с американцами. Мартинссон будет в восторге от такого поручения.

– Он мечтает быть агентом ФБР в Америке, а не рядовым сыщиком в Истаде.

– Все мы мечтаем, – сказал Валландер, пытаясь защитить Мартинссона, но получилось неуклюже.

Он стал собирать со стола папки. Анн-Бритт принесла из кухни пластиковые пакеты. Уходя, они задержались в тесной прихожей.

– У меня все время чувство, что я что-то проглядел, – посетовал Валландер. – Мы все говорим и говорим о точке пересечения. Где-то она должна быть. И мне все время кажется, что она у меня перед носом, а я ее не вижу. Что-то такое говорил Вестин…

– Кто это – Вестин?

– Морской, вернее, островной почтальон, развозит на катере почту по архипелагу. Мы стояли в рубке, говорили, и он что-то такое сказал. А вот что – не могу вспомнить.

– Возьми да позвони ему.

– Он почти наверняка и сам не помнит.

– Даже если и не помнит, все равно вдвоем вам легче будет восстановить разговор. Даже просто услышать его голос, и то будет легче вспомнить.

– Может быть, ты и права, – сказал Валландер с сомнением. – Я ему позвоню.

И тут же вспомнил еще один телефонный звонок.

– А что с этим лже-Лундбергом? С тем, кто звонил по телефону в больницу, спрашивал, как себя чувствует Иса?

– Я передала это дело Мартинссону. Мы поменялись какими-то поручениями, какими именно – не помню. Я занялась тем, чего он не успел, а он пообещал поговорить с сестрой в больнице.

Валландер почувствовал в ее словах скрытое недовольство. Они просто физически не успевают справляться с поручениями.

– Сегодня приедет подмога из Мальмё, – примирительно сказал он. – Они, наверное, уже в Истаде. Знакомятся с делом.

– Скоро все упрется в тупик. Некогда подумать, некогда сесть и привести в порядок мысли, проконтролировать, не забыл ли ты что. Кто захочет идти в полицейские, если единственное, что от нас требуется, – умение побыстрее схалтурить?

– Никто, – согласился Валландер, взял пакеты и поспешил уйти.

Женщины на газоне уже не было. Он поехал назад в Истад. На что указывают находки в квартире Лены Норман? Что эти пирушки были лишь частью чего-то куда более серьезного и тайного?

Он вспомнил, как несколько лет назад с Линдой случилось нечто вроде религиозного кризиса. Это произошло сразу после его развода с Моной. Линда, как, впрочем, и он сам, совершенно не знала, куда себя девать. Он стоял перед ее дверью и слушал, как она что-то бормочет – молится, как он считал. Потом он нашел в ее комнате несколько книг по сайентологии и забеспокоился всерьез. Пытался говорить с ней, но разговора не получалось. Наконец, этим вопросом занялась Мона. Он так и не узнал, о чем Линда говорила с матерью, но в один прекрасный день бормотание за дверью прекратилось. Она вновь занялась подготовкой к своей будущей профессии, как она тогда ее себе представляла – реставратора мебели.

От воспоминаний по спине пошли мурашки. Многие секты, возникшие в последние десятилетия, отличались превосходной организацией и жесткой дисциплиной. Религия и оккультизм стали товаром, таким же, как и все остальное. Отец его всегда с презрением говорил об этих ловцах человеческих душ. Потерявшие душевное равновесие люди попадаются в сети лжепророков и бьются в них, пока не погибнут.

Может, и правда – решение всех загадок находится в этих папках на заднем сиденье?

Валландер нажал на газ. Надо спешить.

Первое, что он сделал по приезде в полицию в Истаде, – нашел Эдмундссона и вернул ему долг. Потом прошел в комнату для совещаний, где Мартинссон знакомил приехавших из Мальмё полицейских с деталями следствия. С одним из них, шестидесятилетним следователем по имени Рюттер, Валландер встречался и раньше, двоих других видел впервые. Он поздоровался и вышел. Из-за разницы во времени звонить в Америку сейчас было бессмысленно, поэтому он только попросил Мартинссона зайти к нему попозже. Пошел в свой кабинет и начал просматривать папки, найденные в квартире Лены Норман в Лунде. Бумаги были в основном на английском, ему приходилось то и дело открывать словарь. Это оказалось очень утомительно, и у него разболелась голова. В начале двенадцатого, когда он прочел примерно половину, в дверь постучал Мартинссон. Он был очень бледен, глаза ввалились. Интересно, подумал Валландер, а я-то сам как выгляжу?

– Ну что? – спросил он.

– Нормальные профессионалы, – сказал Мартинссон, – особенно тот, что постарше. Рюттер.

– Мы очень скоро почувствуем, что они с нами, – сказал Валландер ободряюще. – Все-таки станет полегче.

Мартинссон устало стянул через голову галстук и расстегнул воротник сорочки.

– У меня есть для тебя поручение, – сказал Валландер.

Он подробно рассказал о лундской находке. Мартинссон постепенно оживился. Мысль о совместной работе с американцами придала ему сил.

– Нам нужно составить себе как можно более детальное представление об этой организации, – сказал Валландер. – И разумеется, ты должен рассказать им, что у нас тут произошло. О смерти Сведберга и тех четверых. Опиши поподробнее, что мы видели на месте преступления, позаимствуй, в конце концов, одну из карт у Нюберга. Прежде всего мы хотим узнать, сталкивались ли они когда-нибудь с чем-то подобным? В общем, свяжись с ними и попроси, чтобы они поддерживали с нами контакт. Если нам еще что-то понадобится, вернемся к этому завтра. Надо, конечно, поставить в известность и европейскую полицию. Эти секты есть не только в Америке и Швеции.

Мартинссон посмотрел на часы.

– Сейчас, конечно, не лучшее время звонить в Америку. Но попробовать можно, – сказал он.

Валландер поднялся. Они вышли и отксерили те из бумаг, которые Валландер еще не успел прочесть.

– Больше всего боюсь сект, – вдруг сказал Мартинссон. – Больше, чем наркотиков. Из-за детей. Не дай бог их втянут в религиозный кошмар. Вырваться почти невозможно. И ведь не достучишься.

– Было время, когда я очень беспокоился за Линду, – сказал Валландер.

Мартинссон ничего не спросил, и Валландер решил не продолжать. В ксероксе кончилась бумага. Пока Мартинссон закладывал новую пачку, Валландер думал о Сведберге.

– Помнишь, мы говорили, что на Сведберга была жалоба в юридическую комиссию? Ты что-нибудь узнал по этому поводу?

Мартинссон смотрел на него с недоумением:

– Ты что, не получил бумаги?

– Какие бумаги?

– Копия заявления в юридическую комиссию. И ее решение.

– Я ничего не видел.

– Их должны были положить к тебе на стол.

Мартинссон остался у ксерокса, а Валландер вернулся в кабинет и перерыл все лежавшие на столе бумаги. Той, о которой говорил Мартинссон, не было. Мартинссон пришел с кипой скопированных документов.

– Нашел?

– Здесь ничего нет.

Мартинссон вывалил бумаги на стол.

– У бумаг есть фундаментальное свойство – исчезать, – сказал Мартинссон. – Когда везде будут компьютеры, такое станет невозможным.

– Только через мой труп, – буркнул Валландер. Он не особенно доверял компьютерам.

– Программа КСП стартует уже в сентябре, – сказал Мартинссон. – Придется осваивать.

Валландер знал, что КСП означает «компьютеризация следственных процедур», но что за этим стоит, он не имел ни малейшего представления. Утверждали, что путем формализации стандартных процедур у полицейских страны высвободится как минимум полмиллиона рабочих часов. Но Валландер сильно в этом сомневался, представляя, сколько часов того же драгоценного времени уйдет на то, чтобы выучить таких, как он, управляться со всей этой техникой. К тому же он был совершенно уверен, что полиостью никогда ее не освоит.

Он угрюмо посмотрел в корзину – на одной из только что выкинутых им бумаг было крупно написано: «ПРИНДОК».

– ПРИНДОК, – сказал он. – Это имеет отношение к новой системе?

Мартинссон выглядел приятно удивленным.

– Тебе знаком этот термин? Это значит «Средства принуждения и система оперативного документирования».

– Я слышал про это, – сказал Валландер уклончиво.

– Когда придет время, я тебя научу, – сказал Мартинссон. – Это гораздо проще, чем ты думаешь.

Мартинссон ушел и появился минут через пять с бумагами в руках.

– Они лежали на моем столе. А должны были лежать на твоем. Народ все пропускает мимо ушей.

Мартинссон поспешил связаться с Америкой – наверное, через Интерпол, предположил Валландер. Или у Швеции есть прямые контакты с ФБР? Он почти ничего не знал о международном сотрудничестве полиции, несмотря на то, что за последние годы ему пришлось работать и с южноафриканской, и с латвийской полицией. Он сел на стул и прочитал жалобу на Карла-Эверта Сведберга, поступившую в юридическую комиссию 19 сентября 1985 года, то есть более десяти лет назад. Жалоба написана неким Стигом Стридом, жителем Истада, на пишущей машинке с отсутствующей буквой «е». Стиг Стрид сообщает следующее: 24 августа вечером он был избит в собственной квартире братом. Брат, запойный алкоголик, пришел просить у него денег. Когда Стиг Стрид ему отказал, тот пришел в ярость, бросился на него, выбил два зуба и подбил левый глаз. После этого разгромил всю гостиную, забрал фотоаппарат и ушел. Стрид вызвал полицию. Двое полицейских (один из них по имени Андерссон) явились по вызову и зарегистрировали жалобу. Стиг сам добрался до больницы, где ему наложили повязку. Потом он обратился к зубному протезисту. 26 августа Стрида вызвал полицейский по имени Карл-Эверт Сведберг. Сведберг сообщил, что никакого дела возбуждено не будет, поскольку нет доказательств. Стрид стал протестовать – как это нет доказательств? Фотоаппарат украден, квартира разгромлена. Двое полицейских могут засвидетельствовать, что он был избит. И два зуба выпали не сами по себе – он уже обратился к протезисту. Далее Стрид пишет, что Сведберг в ответ на это повторил еще раз, что никакого следствия по этому делу не будет, держался крайне недружелюбно и даже угрожал, что в случае суда все издержки, и немалые, будет нести сам Стрид. Стрид пришел домой и сочинил жалобу начальнику полиции Бьорку. Несколько дней спустя Сведберг явился к нему домой и снова угрожал. Стрид поначалу испугался, но, поговорив с приятелями, решил написать жалобу на Сведберга в юридическую комиссию.

Валландер не верил своим глазам. Сведберг кому-то угрожал? Он не мог себе этого представить. К тому же если все было так, как пишет Стрид, Сведберг вел себя по меньшей мере странно. Ведь все основания для возбуждения уголовного дела и привлечения брата Стрида к суду налицо. Он просмотрел остальные бумаги. Юридическая комиссия затребовала от Сведберга объяснения, каковое и было получено 4 ноября 1985 года. Объяснительная записка была очень короткой – Сведберг писал, что строго следовал всем предписанным правилам, и категорически отрицал все обвинения, связанные с нарушениями полицейской этики.

В самом низу лежало заключение комиссии – факты, изложенные в жалобе на полицейского Сведберга, не подтвердились, никаких мер по заявлению принимать не следует.

Валландер отложил бумаги и потер лоб. Потом пошел к Мартинссону. Тот сидел за компьютером и что-то строчил.

– А ты помнишь эту историю со Стридом? – спросил Валландер. – С его заявлением на Сведберга?

Мартинссон задумался:

– Помню, что Сведберг не хотел это обсуждать. Конечно, он был рад, что комиссия его оправдала.

– Если Стрид пишет правду, действия Сведберга совершенно непостижимы.

– Сам он так не считал.

– Давайте поднимем это дело завтра. Я имею в виду рапорт от двадцать четвертого августа.

– Ты считаешь, что с этим стоит возиться?

– Пока не знаю. Одного из полицейских, приехавших по вызову, звали Андерссон.

– Хуго Андерссон.

– А где он теперь?

– Ушел из полиции и устроился где-то в охране. В 1988 году, если мне не изменяет память. Можно, конечно, узнать, где он сейчас.

– В заявлении Стрида не указана фамилия другого полицейского. Но она, конечно, есть в рапорте. Кто еще может помнить эту историю?

– Бьорк.

– Я с ним поговорю. Но начать надо со Стрида. Если он еще жив.

– Не могу понять, почему ты считаешь это важным. Кляуза одиннадцатилетней давности, к тому же без всяких оргвыводов.

– Мне непонятно поведение Сведберга, – настойчиво повторил Валландер. – Он сворачивает дело, хотя по всем правилам должен поступить наоборот. Он угрожает пострадавшему. Как минимум странно. И это как раз то, что мы ищем, – странности в жизни Сведберга.

Мартинссон кивнул – он понял мысль Валландера.

– Я попрошу кого-нибудь из нашего пополнения.

Он вернулся в кабинет. Часы пробили полночь. Ему так и не удалось съездить к родителям Исы Эденгрен. Он полистал телефонный справочник – человека по имени Стиг Стрид там не числилось. Он уже собрался позвонить в справочную, как вдруг почувствовал, что не в состоянии. Подождет. Ему надо выспаться. Он надел куртку и вышел. Дул приятный теплый ветер. Он нашарил в кармане ключи и открыл замок машины. Вдруг он вздрогнул и резко обернулся.

Он не знал, что его испугало. Он прислушался, вглядываясь в темноту.

Конечно же никого там не было. Он сел в машину и завел мотор.

Страх сидит во мне, подумал он. Страх, что тот, кто все это сделал, находится где-то рядом.

Кем бы он ни был, информирован он превосходно.

Страх сидит в нем самом. Страх, что все повторится.

24

Утром в субботу 17 августа Валландер проснулся от шума дождя, барабанящего по жестяному откосу окна в спальной. Он глянул на часы – половина седьмого. Слабый утренний свет пробивался сквозь неплотно задернутые шторы. Он попытался вспомнить, когда в последний раз шел дождь. Во всяком случае, до того, как они с Мартинссоном нашли убитого Сведберга. Восемь дней назад. Как-то все это нереально, подумал он. Восемь дней. И недавно и давно. Он вышел в туалет, потом привычно выпил воды из-под крана и снова лег. Вчерашний неясный страх все еще не оставил его.

В четверть восьмого он встал, принял душ и оделся. Выпил чашку кофе и, гордясь собой, съел помидор. Дождь прекратился. Он посмотрел на термометр – пятнадцать градусов, дождевые облака постепенно рассеивались. Он решил звонить из дому. Сначала Вестину, потом – в справочную, чтобы попытаться найти номер Стига Стрида. Карточку Вестина он нашел еще накануне. Наверняка по субботам Вестин почту не развозит, в то же время люди его профессии привыкли вставать рано. Он взял с собой чашку кофе, прошел в гостиную и набрал первый из трех написанных на карточке номеров. Ответил женский голос. Валландер представился и извинился за ранний звонок.

– Сейчас позову, – сказала женщина. – Он дрова пилит.

Валландер прислушался. Действительно, где-то работала бензопила. Потом звук прекратился. Слышны были только детские голоса. Вестин взял трубку.

– Дрова пилите?

– Холода всегда наступают раньше, чем ждешь. Как дела? Я пытаюсь следить за газетами и ТВ. Уже знаете, кто это сделал?

– Пока нет. Всему свое время. Рано или поздно узнаем.

Вестин промолчал. Видимо, почувствовал, что оптимизм Валландера явно преувеличен. Но этот оптимизм, пусть даже наигранный, был необходим. Пессимистам в расследовании сложных дел делать нечего – они не верят в успех и легко сдаются.

– Помните наш разговор по пути на Бернсё? – спросил Валландер.

– Что именно? Мы говорили о том и о сем. От причала к причалу.

– По-моему, в самом начале. Мы еще довольно долго говорили.

Вдруг Валландер вспомнил. Вестин сбавил обороты на подходе к причалу. Это был самый первый причал. Или второй? Название чем-то напоминало Бернсё.

– Одна из первых остановок, – сказал Валландер. – Как назывались острова?

– Тогда это Харё или Ботмансё.

– Вот-вот. Ботмансё. Там живет старик.

– Сеттерквист.

Валландер начал припоминать. Из тумана выплыли какие-то детали.

– Мы уже подходили к причалу. Вы рассказывали про Сеттерквиста, что он живет там всю зиму. Сам себя обслуживает. Что вы еще говорили?

Вестин засмеялся. Смех его звучал вполне дружелюбно.

– Мало ли что я мог сказать?

– Я понимаю, что моя просьба выглядит странно, – сказал Валландер. – Но это очень важно.

Вестин, по-видимому, это и сам понял.

– Мне кажется, вы спрашивали о моей работе.

– Тогда спрошу еще раз. Что это за работа – развозить почту по островам? И что вы ответите?

– Очень хорошая работа. Вольная. Но и нелегкая. К тому же никто не знает, сколько еще почтовое ведомство будет нуждаться в моих услугах. Сейчас экономят на всем, чем можно, а особенно на обслуживании жителей шхер. Сеттерквист как-то сказал, что он хочет заранее заказать транспорт на кладбище. Не то так и останешься лежать в своем домике.

– Этого вы тогда не говорили. Я бы запомнил. Ставлю вопрос еще раз: что это за работа – почтальон в шхерах?

Вестин задумался:

– Больше я, по-моему, ничего не говорил.

Но Валландер точно знал, что Вестин сказал что-то еще. Какую-то совершенно проходную фразу – что-то насчет своей работы, каково это – развозить почту и продукты по островам.

– Мы уже подходили к причалу, – повторил Валландер. – Вы сбросили обороты, я это хорошо помню. Рассказали о Сеттерквисте. А потом сказали что-то еще.

– Может быть, насчет того, что приходится быть внимательным – вдруг в один прекрасный день кто-то не выйдет тебя встречать. Тогда выходишь на берег и смотришь, не случилось ли что.

Горячо, подумал Валландер. Уже горячо. Но что-то ты сказал еще, Леннарт Вестин. Я точно помню – ты сказал что-то еще.

– Ничего больше не припоминаю, – сказал Вестин.

– Мы не сдаемся. Попробуйте еще раз.

Но Вестин больше ничего не смог вспомнить. И Валландер не мог ему ничем помочь. Оставался провал, и заполнить его было нечем.

– Попробуйте вспомнить, – сказал Валландер. – И сразу позвоните, если что-то придет в голову.

– Я вообще-то не любопытен, – сказал Вестин, – но меня прямо разбирает – почему это так важно?

– Понятия не имею, – честно сказал Валландер. – Но обязательно расскажу, когда сам пойму, почему это важно. Обещаю.

Он повесил трубку. Им вдруг овладело уныние – и не только потому, что ему не удалось заставить Вестина вспомнить их разговор. Скорее даже потому, что он был почти уверен – даже если Вестин вспомнил бы эти недостающие слова, они все равно никакого значения не имеют. Может быть, и правда попросить Лизу Хольгерссон передать следствие кому-нибудь еще? Но тут он вспомнил Турнберга и решил, что пока не сдастся. Он позвонил в справочную и попросил найти номер Стига Стрида. Оказалось, Стрид попросил не включать его номер в справочник, но засекретить не просил. Валландер записал – оказывается, Стрид переехал на Карделльгатан. Он набрал номер. Долго никто не подходил – он насчитал девять гудков. Потом ответил мужчина, судя по голосу – старик.

– Стрид.

– Меня зовут Курт Валландер. Я из полиции.

– Я не убивал Сведберга, – ядовито сказал Стрид, – хотя следовало бы.

Валландер разозлился. Это было оскорбительно. Даже если Сведберг и допустил серьезную ошибку. Он с большим трудом сдержался.

– Десять лет назад вы написали жалобу в юридическую комиссию, но она была оставлена без внимания.

– До сих пор не могу понять, – сказал Стрид. – Сведберга следовало выкинуть из полиции.

– Я звоню не для того, чтобы обсудить решение комиссии, – резко сказал Валландер. – Я звоню, потому что мне надо поговорить с вами. Узнать, что же в самом деле тогда произошло.

– А о чем тут говорить? Брат был в стельку пьян.

– Как его зовут?

– Ниссе.

– Он живет в Истаде?

– Он умер в девяносто первом году. Умер по причине, которая никого не удивит. Цирроз печени.

Валландер немного растерялся. Он рассчитывал в первую очередь поговорить как раз с братом – как-никак, именно его дебоширство привело в конце концов к тому, что Сведберг повел себя так странно.

– Примите мои соболезнования, – сказал он.

– Ну как же, – зло сказал Стрид, – заметно, как вы огорчены. Впрочем, это не важно, я сам не сильно горюю. Могу теперь жить спокойно. И никто не заявляется в любое время дня и ночи и не вымогает деньги. Во всяком случае, не так часто.

– Что вы имеете в виду?

– После Ниссе осталась вдова… не знаю, как ее назвать.

– Так вдова она или нет?

– Она себя называет вдовой, хотя женаты они не были.

– Дети были?

– У нее были. А общих с Ниссе не было, и слава богу. Кстати, один из ее отпрысков сидит в тюрьме.

– За что?

– Ограбление банка.

– А как его имя?

– Не его, а ее. Ее зовут Стелла.

– То есть приемная дочь вашего брата ограбила банк?

– А что в этом странного?

– В Швеции женщины не так уж часто грабят банки. Весьма и весьма примечательно. А где это было?

– В Сундсвале. Она несколько раз выстрелила в потолок.

Валландер смутно помнил эту историю. Он поискал карандаш.

– Мне нужно поговорить с вами более подробно, – сказал он. – Я могу вызвать вас в полицию. Или зайти к вам домой.

– А о чем нам говорить?

– Узнаете при встрече.

– Вы хамите, как и Сведберг. У вас там в полиции все такие?

Валландер едва сдерживался.

– Повторяю, – сказал он. – Я могу послать за вами полицейскую машину либо зайти к вам домой.

– Сейчас? В полвосьмого утра в субботу?

– Вы заняты?

– Я пенсионер по инвалидности.

– Вы живете на Карделльгатан. Через полчаса я буду у вас.

– Что, полиции разрешается врываться к людям в дом, когда ей угодно?

– Да, – сказал Валландер. – Если это необходимо. Мы даже можем будить людей, если этого требуют интересы дела.

Стрид продолжал что-то ворчать, но Валландер не стал слушать и повесил трубку.

Подумал и съел еще один помидор. Поменял простыни и собрал в кучу валявшееся по всей квартире грязное белье. Он представил, как Леннарт Вестин пилит дрова на своем острове. Потом вспомнил Эрику и ее кафе. Он уже давно так сладко не спал, как тогда, в задней комнате на раскладушке. Впрочем, он даже мог точно указать дату, когда он так спал в последний раз – когда Байба приезжала в Истад. Или когда он сам ездил к ней в Ригу.

Без пяти восемь он вышел из дому. Покосился на машину и решил пойти пешком. По дороге он пару раз останавливался у витрин маклерских контор. Нашел фотографию отцовского дома в Лёдерупе, и ему стало очень грустно. И не просто грустно – его мучила совесть. Конечно же ему следовало купить этот дом самому, хотя бы для того, чтобы оставить его Линде. Но было уже поздно.

В десять минут девятого он позвонил в дверь квартиры Стрида на Карделльгатан. Дверь открыли только после третьего звонка. Стриду было лет шестьдесят. Щеки покрывала щетина, от него сильно пахло вермутом. Из расстегнутой ширинки торчал край сорочки.

– Покажите полицейский жетон.

– Вы имеете в виду удостоверение, – сказал Валландер и помахал карточкой перед носом у Стрида.

Они вошли в квартиру, нуждающуюся в уборке не меньше, чем его собственная. На Валландера подозрительно уставились два кота. Стрид был игроком. Валландер сразу это понял – повсюду валялись старые газеты с результатами бегов, из переполненной мусорной корзины торчали порванные лотерейные билеты и талоны тотализатора. В гостиной шторы были задернуты, а на экране телевизора стояла страница телетекста: состав заезда в Сульвалле.

– Кофе не предлагаю, – буркнул Стрид, – надеюсь, долгого разговора не будет.

Валландер начал задавать вопросы. Стрид отвечал устало и неохотно. Это тянулось бесконечно, и терпение Валландера понемногу иссякало. Он подумал, что, скорее всего, в тот раз Сведберг чувствовал себя точно так же – теперь он его понимал.

Тем не менее к девяти часам он составил себе кое-какое представление о Стриде и его брате. Стиг раньше работал на крупной сельскохозяйственной фирме. Когда ему исполнилось пятьдесят, он ушел на досрочную пенсию – грыжа межпозвонкового диска. Был женат, есть двое сыновей – один живет в Мальмё, другой в Лахольме. Брат Нильс пил с юности. Он начал военную карьеру, но был уволен из армии в связи с бесконечными пьяными эксцессами. Поначалу Стиг пытался урезонить брата, но с годами отношения все ухудшались – прежде всего потому, что Нильс постоянно клянчил деньги взаймы и никогда их не отдавал. Наконец, одиннадцать лет назад они крупно поссорились… это Валландер уже знал. Через несколько лет начал давать о себе знать цирроз печени, и вскоре брат умер. Валландер невольно отметил, что похоронен Нильс на том же кладбище, что и его отец, и Рюдберг. Что касается личной жизни Нильса, то она, как Валландеру постепенно удалось выяснить, была, мягко говоря, беспорядочной, но в промежутках между загулами он жил с женщиной по имени Рут Лундин. Рут тоже страдала алкоголизмом и после смерти Нильса несколько раз обращалась к Стигу – просила денег. Если он отказывал, она устраивала скандалы, но не дебоширила, подчеркнул Стрид. И не воровала. Еще до Нильса у нее было двое детей – мальчик и девочка. Сыну удалось пробиться в жизни, он теперь штурман на одном из паромов, что ходят на Аландские острова. У дочери дела складывались хуже. Сейчас она сидит в Хинсеберге – женской тюрьме – за вооруженное ограбление банка. Валландер записал адрес Рут Лундин. Она снимала квартиру по соседству, на Мальмёвеген. Пока они разговаривали, дважды звонил телефон, и оба раза Стрид обсуждал с кем-то возможные комбинации ставок на предстоящих бегах. После каждого разговора Стрид ненадолго исчезал в кухне, и оттуда доносилось позвякивание бутылочного горлышка о стакан.

Наконец они добрались до главного, ради чего Валландер и пришел, – что произошло одиннадцать лет назад.

– Мне не нужны детали, – сказал Валландер. – Я хочу узнать только одно – как вы думаете, почему Сведберг отказал вам в возбуждении уголовного дела?

– Он сказал, что нет доказательств. Чушь собачья.

– Мотив отказа мы знаем, можете не повторять. Мне важно другое: не чем он мотивировал свой отказ, а что им двигало. Почему он вам отказал?

– Потому что он был идиотом.

Валландер был готов к неприятным ответам, поскольку в глубине души понимал: Стрид в чем-то прав. Поведение Сведберга было по меньшей мере странным, и Валландер хотел во что бы то ни стало понять, чем оно было вызвано.

– Идиотом Сведберг не был, – сказал он. – Значит, его действиям должно найтись объяснение. Вы раньше встречались со Сведбергом?

– С чего бы?

– Отвечайте на вопрос, – сухо сказал Валландер.

– Никогда я его раньше не встречал.

– У вас были какие-нибудь проблемы с правоохранительными органами?

– Нет.

Слишком уж быстро ответил, подумал Валландер. Настолько быстро, что наверняка солгал. Он решил зацепиться за эту ложь.

– Я хочу слышать правду, – сказал он. – За дачу ложных показаний свидетель несет уголовную ответственность.

Стрид не стал спорить.

– Ладно, – сказал он. – В шестидесятые годы я подрабатывал продажей машин. Тогда был небольшой скандал – одна из машин оказалась угнанной. Ничего другого не было.

На этот раз Валландер ему поверил.

– Мог ли Сведберг при каких-то обстоятельствах встречаться с вашим братом?

– Еще бы! Того постоянно задерживали за пьянство.

– У вас не было чувства, что в этом все дело? Что у Сведберга какие-то дела с вашим братом?

– У меня тогда было одно чувство. – Стрид постучал пальцами по передним зубам. – Вот здесь. Два выбитых зуба.

– Я понимаю, что это было больно. Но сейчас мы говорим о вашем брате. И о Сведберге. Брат никогда до этого о нем не говорил?

– Никогда. Я бы запомнил.

– Ваш брат преступал закон?

– Наверняка. Хотя никогда не попадался. Только за пьянство.

Похоже, Стрид говорит правду. Он и в самом деле не знает, что могло связывать Сведберга с его братом. Если их что-то вообще связывало. Это бессмысленно, решил он. Все равно что биться о стенку лбом. Надо искать другой путь.

Он решил закончить бесполезный разговор. Лучше немедленно поговорить с Рут Лундин.

– Вы думаете, вдова сейчас дома?

– А где ей еще быть? Не могу, правда, гарантировать, что она трезва.

Валландер встал – хотелось как можно скорее уйти из этой душной и неряшливой квартиры.

– Значит, я был прав, – сказал Стрид, провожая его к двери.

– В чем?

– Что Сведберг был идиотом. Другого объяснения его поведению нет и быть не может.

Валландер резко повернулся и указательным пальцем чуть не ткнул Стрида в грудь.

– Сведберга убили, – сказал он. – Из дробовика. С близкого расстояния выстрелили прямо в лицо. Сведберг был замечательным полицейским. Он день и ночь работал, чтобы такие, как вы, жили спокойно. Не знаю, что произошло одиннадцать лет назад, но твердо знаю две вещи: он был хорошим полицейским, и он был моим другом.

Стрид промолчал. Валландер вышел, хлопнув дверью так, что затряслись стены.

Выйдя на улицу, он глубоко вдохнул свежий утренний воздух. Было уже четверть девятого. Он дозвонился до Ханссона и сказал, что будет на месте самое позднее в половине одиннадцатого. Потом отправился на Мальмёвеген, где обреталась Рут Лундин. После квартирки Стрида Валландер не без оторопи думал: что-то его еще ждет в гостях у этой дамы.

Но оказался приятно удивлен – ему открыла бледная, абсолютно трезвая женщина. Квартира тщательно прибрана, окна открыты. Рут Лундин была маленькая и худая как щепка. Когда она улыбалась, было заметно, что ей давно пора сходить к зубному врачу. Валландер попытался представить самочувствие матери, когда дочь сидит в тюрьме, и не смог. Но догадывался, что ей нелегко.

Она провела его в кухню и усадила за стол, предложив кофе. Он решил сразу взять быка за рога. Что она помнит о событиях одиннадцатилетней давности? Что сказал ее муж после всего этого? Слышала ли она когда-нибудь о полицейском по имени Сведберг?

– Вы имеете в виду того, которого убили?

– Да.

– Ничего о нем до того случая не слышала. И после тоже.

– Расскажите, что тогда произошло.

– Нильс явился среди ночи и меня разбудил. Он был до смерти напуган – боялся, что убил своего брата. Можно сказать, что он был пьян и трезв одновременно. Эта история случилась в один из самых скверных его периодов – он уже несколько недель не выходил из запоя. В таких случаях он бывал очень агрессивным. Правда, никогда не срывал зло на мне. Но, когда он пришел, на нем лица не было – боялся, что натворил дел.

– Его брат утверждает, что он забрал фотоаппарат.

– Он его выкинул по дороге. Не знаю, нашел ли его кто.

– Что было потом?

– Он предлагал бежать. Говорил, что знает человека, который может помочь ему изменить внешность. В общем, был совершенно не в себе.

– Но он ведь так никуда и не удрал?

– Не было необходимости. Я подумала, что прежде всего надо позвонить Стигу. И позвонила.

– Среди ночи?

– Я подумала: если он ответит – значит, жив и беспокоиться не о чем. Он взял трубку, и Нильс сразу успокоился. Утром, когда я проснулась, Нильса уже не было. Я решила, что он пошел раздобыть выпивку, но он через пару часов вернулся – совершенно трезвый и в прекрасном настроении. Сказал, что нам не о чем беспокоиться. Он якобы говорил с полицией. Никакого уголовного дела не будет. В общем, никаких последствий.

Валландер удивленно поднял брови:

– Он не сказал, с кем именно в полиции он говорил? Не называл имя Сведберга?

– Насколько я помню, нет. Он просто сказал, что говорил с полицией.

– И он был совершенно уверен, что дело останется без последствий?

– Ниссе иногда любил прихвастнуть. Наверное, чтобы скрыть неуверенность, ну, вы знаете, чувство неполноценности, почти у всех алкоголиков оно есть. «У меня есть связи, – сказал он. – Всегда надо знать, чем их прищучить».

– И как вы истолковали эти слова?

– Да никак. Просто решила, что ночью, скорее всего, ничего страшного не случилось. Это было большим облегчением. Подумаешь, братья подрались.

– Значит, вы не знаете, был ли он как-то знаком со Сведбергом? Или с каким-то другим сотрудником полиции? А он никаких имен не называл?

– Нет.

– А что было потом?

– Ничего. Он опять запил. И я с ним заодно.

– Он продолжал требовать у брата денег?

Она вдруг поняла, к чему он ведет.

– Вы говорили со Стигом? – спросила она. – Ведь говорили? Поэтому вы и пришли?

– Да.

– Он-то вряд ли скажет что-то хорошее о своем покойном брате. Да и обо мне заодно.

– И о Сведберге. Вы, вероятно, знаете, что он писал на Сведберга жалобу.

– Слышала.

– И Нильс все равно продолжал клянчить у него деньги?

– А почему бы и нет? Стиг был богатенький. Он и сейчас богатенький. Так что я тоже, если приспичит, к нему захожу.

– Что вы имеете в виду – богатенький? Разве разбогатеешь, работая в сельскохозяйственной фирме? И, живя на одну пенсию по инвалидности, тоже не сильно разбогатеешь.

– Он несколько раз отхватывал миллионные выигрыши на бегах. И к тому же он жадный. Копит деньги. Прячет их где-то. Честно говоря, мне кажется, что все эту историю со спиной он тоже придумал.

Валландер решил вернуться немного назад.

– Давайте еще раз вспомним ваш разговор той ночью. Значит, Нильс приходит домой. Он взволнован и напуган, думает, что убил своего брата. Думает о побеге. Если я правильно понял, он сказал, что знает кого-то, кто может помочь ему изменить внешность. Что он имел в виду?

– У Ниссе была куча знакомых.

– Но это должен быть врач.

Она помолчала, держа в руке чашку кофе, – не пила, но и на стол не ставила. Внимательно посмотрела на него:

– Что вы знаете про алкоголиков?

– Знаю, что их много.

Она поставила чашку на поднос.

– Да, нас много. И все разные. Мы галдим у дверей винных магазинов и всем мешаем. Мы сидим на скамейках с собаками и пакетами для подаяния. Мы – это низший класс, если бы мы в один прекрасный день исчезли, всем стало бы легче. Но кто знает – может быть, это бывший врач лежит там на скамейке? Или адвокат? А может быть, полицейский? Спиртное вывихнуло всю их жизнь. Сейчас все их достояние – в этих пластиковых пакетах. Но все не так просто. Алкоголики, можно сказать, образуют особое сообщество. Сообщество без классовых различий. И делится оно только на две группы – на тех, у кого есть что выпить, и тех, кто уже выпил, а следующую порцию еще не раздобыл.

– Значит, Нильс мог знать какого-то врача?

– Конечно мог. Он знал адвокатов, директоров банков, предпринимателей. Некоторые скрывали, что пьют, и даже продолжали работать. Окружающие и не догадывались, что они алкоголики. Некоторым удалось завязать, таких, правда, не так уж много.

– А имена их вы помните?

– Кое-кого помню. Но далеко не всех.

– Я хочу попросить вас составить для меня список.

– Я многих знаю только по кличке.

– Напишите все, что помните.

– Мне нужно на это время. Подумать, вспомнить.

Валландер допил кофе.

– Я могу зайти ближе к вечеру, – сказал он.

– Но не позже шести. Боюсь, я дольше не продержусь.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Валландер пообещал не опаздывать, поблагодарил за кофе и поднялся.

– Вы, наверное, не поймете меня, но мне не хватает Ниссе. Даже такого, каким он был. Он пил всю свою жизнь. Никакой пользы от него не было, одни неприятности. И все же мне его не хватает.

– Мне кажется, я могу это понять, – сказал Валландер. – В каждом человеке есть что-то хорошее, но видят это не все.

Она обрадовалась его словам. Как мало надо человеку, думал он с грустью, спускаясь по лестнице. Вот и вся разница между отчуждением и участием – несколько добрых слов.

Он пошел в полицию. По-прежнему было очень тепло и безветренно. В окне газетного киоска у больницы он заметил огромную газетную рубрику: «Полиция сливается с организованной преступностью». Не поинтересовавшись подробностями этого слияния, он пошел дальше. Удалось ли хоть чуть-чуть продвинуться за это утро? Вряд ли. Леннарт Вестин пилит дрова на своем острове. Так и не вспомнил нужные Валландеру слова. Разговор со Стигом Стридом был совершенно пустым, единственная польза – он узнал адрес Рут Лундин. Теперь она попытается составить список окружения своего бывшего сожителя… Он резко остановился. У него вдруг возникло чувство, что его заносит совершенно не туда. Словно он сам, своими руками тащит следствие в тупик. А куда еще двигаться? Его мучили вопросы, на которые нет ответа. Пока. Что ж, надо эти ответы найти. И ни в коем случае не терять терпения.

Все члены оперативной группы были уже в сборе, включая троих новеньких из Мальмё. Валландер тут же этим воспользовался и сразу же собрал их на оперативку – в четверть двенадцатого, в комнате для совещаний. Для начала он рассказал о своих попытках пролить свет на то, что произошло одиннадцать лет назад и на странное поведение Сведберга. Мартинссон в этой связи сообщил, что Хуго Андерссон, один из двух полицейских, приехавших по вызову к Стриду, как удалось выяснить, работает теперь школьным сторожем в Вернаму. Второй, Хольмстрём, служит в полиции в Мальмё. Валландеру стоит с ними поговорить до того, как он поедет к родителям Исы Эденгрен.

После совещания они с Ханссоном взяли на двоих пиццу. В этот день Валландер решил точно сосчитать, сколько пьет воды и сколько раз ходит в туалет, но уже давно сбился со счета.

С трудом удалось дозвониться до Хуго Андерссона и Харальда Хольмстрёма. Никто из них не сумел припомнить хоть что-то, что могло бы пролить свет на роль Сведберга в этой истории. Оба утверждали, что им тогда показалось странным, что не возбуждали дела. Но все это было так давно, и деталей они не помнили. Валландер к тому же понял, что им не хочется говорить ничего плохого о погибшем сотруднике – если даже им было что сказать. Мартинссон нашел рапорт, написанный ими тогда. И там не обнаружилось ничего такого, чего бы они уже не знали.

В четыре часа он позвонил своему бывшему шефу, Бьорку, – тот теперь жил в Мальмё. После короткого обмена мнениями по поводу текущего дела – пять убийств! – Бьорк посочувствовал Валландеру и его группе. Потом довольно долго говорили о Сведберге. Бьорк сказал, что приедет на похороны. Валландер удивился – сам не понял почему. Но касательно жалобы на Сведберга Бьорк ничего не мог сказать. Он просто не помнил подробностей, но если уж юридическая комиссия решила оставить дело без последствий, значит, скорее всего, Сведберг действовал правильно.

В полпятого он вышел из полиции. Надо было ехать в Скорбю, но сначала он решил захватить составленный Рут Лундин список – если она его, разумеется, составила. Она открыла дверь сразу, словно ждала его в прихожей, протянула ему написанную от руки бумажку. Движения ее были нетвердыми – она уже успела выпить. Он понял, что ей неудобно приглашать его в дом, поблагодарил и закрыл за собой дверь.

На улице он остановился в тени дерева и прочитал то, что она написала своим круглым детским почерком.

И сразу увидел в середине списка знакомое имя.

Брур Сунделиус.

Он затаил дыхание.

Наконец что-то связалось. Сведберг, Брур Сунделиус, Нильс Стрид. Обдумать эту связь он не успел, потому что в кармане у него зазвонил телефон.

Это был Мартинссон. Голос его дрожал.

– Опять, – сказал он. – Опять убийство.

Было без девяти минут пять. Суббота, 17 августа.

25

Он знал, что идет на риск.

Раньше он всегда старался его избегать. Риск – для дураков. Сам он посвятил всю жизнь искусству исчезать бесследно. Но на этот раз он не мог удержаться, его захватил азарт. Осторожность можно сравнить со струной – если ее перетянуть, она лопнет.

Риск был. Очень небольшой. Настолько небольшой, что им можно было пренебречь.

К тому же цель уж слишком соблазнительная. Когда ему вручили пригласительные открытки на их свадьбу, он еле-еле удержался. Их счастье было настолько велико, что у него появилось такое чувство, словно ему нанесли унизительное оскорбление. Впрочем, так оно и было.

Потом он прочитал одно из писем, это решило все. Он узнал, что после венчания, еще до свадебного ужина, они собираются на берег фотографироваться. Только они и фотограф. И он принял решенье. Фотограф в письме даже указал точное место на карте, где он предполагал сделать свадебные фотографии. Молодая пара приняла его предложение – в четыре часа дня они будут там. Если, конечно, погода не подведет.

Он съездил туда. Фотограф описал его так подробно, что ошибиться было нельзя – длинный пустынный пляж, неподалеку – кемпинг. Сперва ему показалось, что осуществить план не удастся, но когда он подошел именно к тому участку берега, который указан на карте, то понял – риск быть обнаруженным если и есть, то очень маленький. Фотограф собирался снимать молодоженов между высокими песчаными дюнами. Конечно, на пляже могут быть еще какие-то люди, и даже наверняка будут, но они отойдут, чтобы не мешать фотографу.

Остался вопрос, с какой стороны подойти. Так, чтобы легче было скрыться. Машину можно поставить всего в каких-то двухстах метрах отсюда. Если все пойдет наперекосяк, если кто-то за ним погонится, оружие у него наготове. Машину тоже могут заметить, но на этот случай у него в запасе еще две машины, и он всегда сможет незаметно их сменить.

После первой рекогносцировки он так и не решил, откуда ему следует подойти. Но уже на второй раз он понял, что совершенно упустил из виду одну возможность.Его выход будет достоин той комедии счастья, которую он данной ему властью превратит в трагедию.

Теперь ему все стало ясно. Надо было незаметно угнать машины и поставить их в нужные места. Яму, прикрытую пленкой и тонким слоем песка, он должен выкопать накануне. Там уже будет лежать оружие.

Единственное, в чем он не был уверен, – это погода. Но нынешний август выдался на редкость погожим.

Рано утром в субботу семнадцатого августа он вышел на балкон. Тучи, собравшиеся за ночь, постепенно рассеивались. К полудню наверняка распогодится. Все должно пройти так, как он задумал. Он вернулся в свою изолированную от всех звуков комнату, лег и еще раз прокрутил в голове события, которым предстояло разыграться днем.

Их обвенчали в два часа в той самой церкви, где она девять лет назад приняла конфирмацию, правда, тот священник уже умер. Но у ее жениха был дальний родственник, тоже священник, с удовольствием согласившийся их обвенчать. Все шло просто замечательно, церковь была битком набита родственниками и друзьями. Фотограф тоже пришел, он беспрерывно щелкал фотоаппаратом, но в голове уже прикидывал композицию самых главных фотографий, тех, что собирался сделать на берегу. Он не первый раз организовывал там свадебные съемки, но почти никогда ему не везло с погодой так, как на этот раз.

Они приехали на море около четырех. В кемпинге стояли палатки и машины, было полно народу. Внизу на пляже играли дети. В воде плескался одинокий купальщик. Они поставили машину и пошли следом за фотографом. Невеста сняла туфли и подобрала платье, чтобы не запутаться в подоле. Фата развевалась на ветру. Наладить штатив заняло всего несколько минут. Фотограф поставил белый экран, чтобы сделать освещение мягче. Здесь никого не было, только из кемпинга доносились детские крики и звуки радио. Купальщик подплыл поближе к берегу, но он им нисколько не мешал.

Все было готово. Фотограф ждал у камеры. Жених протянул невесте зеркальце, чтобы она поправила фату. Одинокий пловец теперь выходил из воды. Он подошел к лежащему на песке полотенцу и сел к ним спиной. В зеркальце невеста увидела, что он начал копать в песке яму.

Наконец, фотограф объяснил им, что за снимки он рассчитывает сделать. Они немного поспорили – надо им улыбаться или нет. Фотограф предложил сделать оба варианта. Он посмотрел на часы – десять минут пятого. Времени более чем достаточно.

Он сделал первый снимок и готовил второй, когда мужчина с полотенцем встал и медленно побрел вдоль берега. Когда фотограф попросил их улыбнуться, невеста заметила, что пловец вдруг повернул. Фотограф уже хотел нажать затвор, но она предостерегающе подняла руку – лучше подождать, пока он пройдет. Пловец шел теперь прямо к ним, держа полотенце в руке. Фотограф оглянулся на него, улыбнулся и вновь повернулся к молодоженам. Тот улыбнулся в ответ, отвел полотенце и выстрелил фотографу в затылок. Потом подошел ближе и застрелил молодоженов. Слышны были только сухие щелчки. Он огляделся. Никого. Никто ничего не видел.

Он, не торопясь, пошел к ближайшей дюне. За дюной его невозможно увидеть из кемпинга. Перевалив за гребень, он побежал. Добежав до машины, он сел за руль и уехал.

Все заняло меньше двух минут. Он почувствовал, что замерз. Он пошел еще на один риск – простудиться. Но соблазн был слишком велик – появиться из воды, как морской бог возмездия.

На въезде в Истад он остановил машину и натянул тренировочный костюм, лежавший на заднем сиденье.

И стал ждать.

Они обнаружили трупы не сразу – прошло довольно много времени. Может быть, кто-то из детей случайно пробежал мимо этого места. Или кто-то из обитателей кемпинга решил прогуляться по берегу. Завтра он все узнает из газет.

Наконец, он услышал далекие звуки сирен. Они быстро приближались. Было уже без трех пять. Несколько полицейских машин и «скорая помощь» промчались мимо на большой скорости. Ему очень хотелось им помахать, но он удержался и поехал домой. Снова он блестяще выполнил свой план. А потом спокойно и с достоинством удалился.

Машина с включенной сиреной захватила Валландера у дома Рут Лундин, где он так и стоял под деревом, лихорадочно пытаясь что-то сообразить. Первые данные были сбивчивыми и противоречивыми. Разговор с Мартинссоном прервался. Полицейский, присланный за ним, ничего не знал, кроме того, что им нужно ехать в Нюбрустранд. О том, что там произошло убийство, он услышал по полицейскому радио. Ему не удалось дозвониться до Мартинссона. Он откинулся на заднем сиденье. В ушах эхом звучал дрожащий голос Мартинссона: «Опять убийство».

Случилось именно то, чего он больше всего боялся. Он зажмурился и попытался заставить себя дышать спокойно. Вой сирен отдавался в голове. Водитель гнал машину, рискуя попасть в аварию. Доехав до Нюбрустранда, они свернули направо, на узкую дорожку, почти тропинку, и вскоре уперлись в другую машину – из нее выходили Мартинссон и Анн-Бритт Хёглунд. Валландер распахнул дверь, не дожидаясь, пока машина окончательно затормозит. Рядом рыдала женщина, закрыв лицо руками. На ней была майка с призывом голосовать за вступление Швеции в НАТО.

– Что здесь произошло? – спросил Валландер.

Взволнованные обитатели кемпинга замахали руками в сторону дюн. Валландер добежал первым и резко остановился, как будто наткнулся на препятствие. Кошмар повторялся. Он сначала не поверил своим глазам. Потом понял – три человека лежат на песке. Все мертвы. Рядом – фотоштатив с укрепленной на нем камерой.

– Молодожены, – услышал он голос Анн-Бритт, как сквозь вату.

Он подошел поближе и присел на корточки. Жених и невеста были убиты выстрелами в лоб. Белая фата в крови. Он потрогал руку – она была еще теплой. Он медленно встал, боясь потерять сознание. Неподалеку стояли Ханссон и Нюберг. Он подошел к ним.

– Опять, – сказал он. – Опять. К тому же совсем недавно. Есть какие-то следы? Кто-нибудь что-нибудь видел? Кто их обнаружил?

Все стояли словно парализованные, точно ожидая, что он сам объяснит им, что здесь произошло. Что у него уже есть ответы на заданные им же вопросы.

– Быстрее! – заорал он. – Это случилось только что. Мы должны его взять!

Все словно очнулись. За несколько минут Валландер понял, как развивались события. Пара молодоженов приехала с фотографом сделать снимки на память. Все трое пошли в дюны. Ребенок, игравший на берегу, отошел в сторону пописать, увидел мертвых и с криком побежал в кемпинг. Никто не слышал никаких выстрелов, никто никого не видел. Несколько свидетелей в один голос утверждали, что, кроме фотографа и молодых, они никого не видели. Ханс-сон и Анн-Бритт пытались свести воедино эти разрозненные и бестолковые объяснения. Мартинссон занялся оцеплением. Валландер быстро обсудил ситуацию с Нюбергом, каждую минуту отвлекаясь и гневно спрашивая, где застряли кинологи с собака-ми. Наконец появился Эдмундссон со своим Каллем. Ханссон и Анн-Бритт отошли в сторону и попытались как-то подвести итоги.

– Дети видели, что кто-то купался, – сказал Ханссон. – Потом он вышел из воды и сел на песок. Потом исчез.

– Как это – исчез? – Валландер не мог скрыть нетерпения.

– Одна женщина развешивала белье, – пояснила Анн-Бритт. – Ей тоже кажется, что она видела купальщика, а потом он исчез.

Валландер покачал головой:

– Что – утонул? Или похоронил сам себя в песке?

Ханссон показал на берег, чуть ниже того места, где лежали убитые.

– Вон тот мальчонка говорят, что он сидел там, – сказал он. – С чего бы ему врать?

Они спустились к воде. Ханссон сбегал за темноволосым мальчиком, стоявшим в сторонке рядом с отцом. Валландер попросил их пойти в обход, чтобы не затоптать возможный след. Он тут же увидел углубление и рядом – небольшую яму и кусок полиэтиленовой пленки. Валландер крикнул Эдмундссону и Нюбергу, чтобы они подошли.

– Это пленка мне кое-что напоминает.

Нюберг кивнул:

– Такая же, что мы нашли в парке.

Валландер повернулся к Эдмундссону:

– Дай собаке эту пленку, – посмотрим, не возьмет ли след.

Они отошли в сторону. Калль понюхал пленку и пришел в возбуждение. Он потянул в сторону дюн, потом повернул налево. Валландер и Мартинссон следовали за Эдмундссоном на расстоянии. Пес добежал до дороги и остановился.

След оборвался. Эдмундссон покачал головой.

– Машина, – констатировал Мартинссон.

– Которую наверняка кто-то видел, – сказал Валландер. – Опроси всех, кто здесь есть. Один-единственный вопрос: человек в плавках, полосатое полотенце и машина. Машина, отъехавшая примерно час назад.

Валландер побежал назад к месту преступления. Техники фиксировали следы на влажном песке. Эдмундссон продолжал обследование места с собакой.

– Купальщик, – сказал Валландер, подойдя к Анн-Бритт, – купальщик, который потом исчез.

Ханссон закончил опрос одной из обитательниц кемпинга. Валландер жестом подозвал его.

– Его многие видели, – сказал Ханссон.

– Купальщика?

– Когда приехали молодожены, он был в воде, а потом вышел на берег. Кто-то говорит, что он сел на берегу и начал строить песочный замок. Потом встал и скрылся.

– Никого больше не видели? Никто не шел за парой?

– Один парень, порядком поддатый, утверждает, что видел на берегу двух велосипедистов в масках. Но я ему слабо верю – он еле языком ворочает.

– Предварительная оценка, – сказал Валландер. – Личности убитых установлены?

– У фотографа в кармане найден пригласительный билет, – сказала Анн-Бритт, протягивая его Валландеру. Тот вдруг почувствовал такое отчаяние, что захотелось закричать что есть сил и убежать отсюда.

– Малин Скандер и Турбьорн Вернер, – беря себя в руки, сказал он. – Обвенчались сегодня в два часа.

У Ханссона на глазах появились слезы. Анн-Бритт упрямо смотрела в землю.

– Значит, они были женаты два часа, – сказал он. – Приехали сюда фотографироваться. А кто фотограф?

– Имя стоит на кофре, – сказал Ханссон. – Рольф Хааг, у него ателье в Мальмё.

– Надо найти родственников, – мрачно сказал Валландер. – Скоро здесь отбоя не будет от других фотографов.

– А кордоны на дорогах?

– Какие кордоны? Мы даже не знаем, что за машина! Кого ловить? Мужика в плавках? Все это уже поздно.

– Я просто хочу, чтобы мы поскорее взяли этого мерзавца.

– Мы все хотим, – буркнул Валландер. – Хотим и возьмем. Давайте еще раз. Купальщик. Единственный след. Надо исходить из того, что он и есть убийца. И его отличают два качества: он все знает про свои жертвы и тщательно планирует убийства.

– Ты хочешь сказать, – с сомнением сказал Ханссон, – что он торчал в воде все время, пока их поджидал?

Валландер постарался, чтобы они поняли ход его мыслей.

– Он знает, что молодожены собираются фотографироваться именно здесь. На пригласительном билете указано, что торжественный ужин начнется в пять. Это позволяет прикинуть время. Значит, фотографировать их будут около четырех. Он купается, машина стоит в двухстах метрах. Там, откуда можно пройти к воде в обход кемпинга.

– И оружие у него в воде?

Недоверие Ханссона было понятно. Но Валландер уже явственно видел, как все произошло.

– Еще раз повторяю, – сказал он. – Он прекрасно информирован, и он все планирует заранее. Он ждет появления молодоженов в воде. Приметной одежды на нем нет, а мокрые волосы очень изменяют внешность. К тому же до него никому нет дела – купается и купается. Характерно – все его видели и никто не может описать.

Он огляделся – возражений не было. Действительно, ни один из опрошенных не смог дать сколько-нибудь толкового описания неизвестного.

– Приезжают молодожены, – продолжил Валландер. – С ними фотограф. Он выходит из воды и присаживается на песок.

– У него полотенце, – напомнила Анн-Бритт. – Полосатое полотенце. Почти все обратили на это внимание.

– Очень хорошо. Все детали важны. Значит, он садится на полосатое полотенце. И у нас есть свидетель, видевший, что он чем-то занимается. Чем?

– Копается в песке. Строит замок?

Валландер понял, что его догадка была правильной. Теперь она начала обретать форму. Убийца действовал по собственным правилам. С небольшими вариациями. Но теперь Валландер начинал их понимать.

– Он не строит замок, – сказал он. – Он откапывает пистолет, завернутый в пластиковую пленку.

Теперь и остальные стали понемногу понимать произошедшее. Валландер между тем продолжал, шаг за шагом:

– Оружие он спрятал там заранее. Ему оставалось только дождаться удобного момента. Чтобы молодожены и фотограф целиком погрузились в детали съемки. Чтобы никого не было поблизости. Он встает. Пистолет завернут в полотенце. Никто не обращает на него внимания – искупался человек и вышел на берег. И он делает три выстрела. Жертвы умирают мгновенно. Скорее всего, пистолет был с глушителем. Он убивает их и скрывается за дюнами. Садится в машину и уезжает. Все кончено за одну минуту, не больше. Куда он поехал – этого мы не знаем.

Подошел Нюберг.

– Мы ничего не знаем об этом типе, кроме того, что он убийца, – закончил Валландер. – Но мы его найдем.

– Я знаю о нем еще кое-что, – вдруг сказал Нюберг. – Он жует снус и выплевывает его в песок. Он попытался засыпать плевок, но собака докопалась. Мы сейчас этим занимаемся – слюна может много чего рассказать о человеке.

Валландер увидел приближающуюся Лизу Хольгерссон. За ней шел Турнберг. Вдруг Валландеру живо представился Окессон, где-то в пальмовом раю, далеко от окровавленных трупов. Пора отказываться от этого следствия. Он потерпел неудачу. Хоть он и работал не покладая рук, его провал очевиден. Они не нашли убийцу, на совести которого – их ближайший сотрудник, трое молодых людей в национальном парке, девушка на острове в Эстергётланде, а теперь еще молодая пара и фотограф.

Оставалось только одно – просить Лизу поручить дело кому-нибудь другому. Или пусть Турнберг приглашает кого хочет из Стокгольма.

Он даже не в силах рассказать Лизе и Турнбергу, что здесь произошло. Махнул рукой и отошел к Нюбергу, стоящему рядом со штативом.

– Он успел сделать только один снимок, – сказал Нюберг. – Один-единственный. Проявим сразу, разумеется.

– Они были женаты два часа, – тупо повторил Валландер.

– Похоже, этот псих терпеть не может счастливых людей. Или у него, может, призвание такое – превращать радость в трагедию.

Валландер рассеянно выслушал Нюберга. Но ничего не ответил. Внизу, у воды, работали Эдмундссон и его Калль. Приехал еще один кинолог, он был где-то за дюной. За оцеплением собрался народ. Краем глаза он заметил на горизонте идущий на запад корабль. Через несколько часов он минует пролив Эресунд и выйдет в открытое море.

В голове не укладывалось, как такое могло случиться. Он, конечно, догадывался, что вероятность нового преступления велика, но все же надеялся, что этого не произойдет. Хороший полицейский всегда надеется, часто повторял Рюдберг. Хороший полицейский надеется, что убийства не произойдет. Что преступник промажет, стреляя в беззащитного человека. Но хороший полицейский надеется также, что преступление будет раскрыто, причем так, что и прокурору и суду все будет ясно. И еще хороший полицейский надеется, что преступность уменьшится, хотя и знает, что это почти невероятно, пока общество устроено так, как оно устроено.

Он еще что-то говорил, вспомнил Валландер. Борьба с преступностью – вопрос выдержки. Кто выдержит больше и дольше?

Он настолько погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как подошли Лиза Хольгерссон и Турнберг.

– Надо было перекрыть дороги, – изрек Турнберг.

Даже не поздоровался, подумал Валландер. Хоть бы кивнул. И, посмотрев на Турнберга, тут же решил, что ни за что не откажется от руководства следствием. И скажет этому деятелю все, что думает.

– Нет, – сказал он, – не надо. Дороги перекрывать абсолютно незачем. Вы, разумеется, можете отдать такой приказ. Но тогда вам придется объяснить зачем. Помощи от меня в этом не ждите.

Турнберг не ожидал такой отповеди. На мгновение с него слетела вся его самоуверенность. А ты не заводись, злорадно подумал Валландер, не заводись, а то пружинка лопнет.

Он демонстративно повернулся к Турнбергу спиной. Лиза была белая как полотно – он никогда ее такой не видел и прочитал на ее лице отражение своего собственного страха.

– Он же?

– Да. Без сомнений.

– Но молодожены?

Этот же самый вопрос он задал себе, когда увидел, что произошло.

– Свадебные платья – это тоже своего рода маскарад, – сказал он.

– То есть он охотится за любителями наряжаться?

– Черт его знает. Не знаю.

– А что же еще?

Валландер не ответил. Он не знал. Все их выводы и рассуждения, все, до чего они, как им казалось, докопались, – все пошло прахом.

Теперь он видел перед собой сумасшедшего. Сумасшедшего, но не дурака. И этот псих расстрелял восемь человек, среди них – полицейского.

– Никогда не сталкивалась с такой жутью, – сказала Лиза Хольгерссон.

– Когда-то Швеция славилась своими изобретателями, – сказал он. – Потом мы прославились нашей моделью социализма, так называемым «домом для народа». Безграничной сексуальной свободой – ну, это-то, положим, сказки. Но теперь я спрашиваю: не прославимся ли мы на весь мир совершенно особым типом преступников?

И сам тут же пожалел о сказанном. Глупые, неуместные аналогии, к которым ситуация совсем не располагает.

– А родственники? – спросила Лиза. – Как сообщить родственникам, которые два часа назад были в церкви? Как им сообщить, что их детей уже нет в живых?

– Не знаю! – почти крикнул Валландер. – Я ничего не знаю! Не знаю даже, была ли семья у этого фотографа.

– Они венчались, по-видимому, где-то неподалеку?

– В Чёпингебру. – Он посмотрел на часы. – Сейчас начнется свадебный ужин.

Она посмотрела на него внимательно. Он знал, что она сейчас скажет.

– Предлагаю вот что: Мартинссон займется родственниками фотографа, а мы с тобой поедем в Чёпингебру.

Турнберг разговаривал с кем-то по мобильному телефону. Интересно с кем, мелькнула у Валландера мысль. Он собрал группу, назначив ответственным Ханссона – до своего возвращения.

– Отвечайте на все вопросы Турнберга, – сказал он. – Но если он попытается руководить или вмешиваться в вашу работу, тут же звоните мне.

– А с чего бы прокурору вмешиваться в работу следствия на месте преступления?

Вопрос Ханссона был совершенно разумным, но Валландер на него не ответил. Вместо этого он взял Анн-Бритт под руку и отвел в сторону.

– Не знаю, сколько времени меня не будет, – сказал он ей. – Но, когда я вернусь, хочу услышать все твои соображения. Как нам дальше двигаться? В обход всех правил? Мы всегда так и делаем, ни одно следствие не похоже на другое. Что меняют в нашей логике эти новые убийства? Что-то стало яснее? Есть ли какая-то версия, более веская, чем другие?

– Не уверена, что справлюсь, – сказала она. – Это твоя работа.

– Нет, не моя. Наша. А я сейчас еду сообщать родственникам молодоженов, которые сказали друг другу «да» два часа назад, поэтому ни о чем другом не могу думать. Поэтому тебе придется размышлять за меня.

– Я же сказала – не уверена, что справлюсь.

– Постарайся.

Он пошел к машине, где его уже ждала Лиза.

Они ехали в молчании. Валландер смотрел в окно. На горизонте собиралась гроза. Наверняка накроет Сконе еще засветло.

Дождь начался в девять часов – вечером той злосчастной субботы семнадцатого августа. Валландер уже вернулся на берег, с трудом приходя в себя после разговора с родными убитых. Это было хуже, чем он мог себе представить. Он заставил себя произнести необходимые слова, как и всегда. Может быть, каждому полицейскому суждено определенное число раз приносить известие о смерти. В таком случае я свою норму давно выполнил, подумал он.

Он словно участвовал в каком-то мрачном, почти нереальном спектакле. Трио аккордеонистов, пансионат, гирлянды на потолке, вкусные запахи из кухни. Гости, ожидающие героев дня. И в этот момент подъезжает полицейская машина…

Вырвавшись наконец из этого кошмара, он с чувством облегчения вернулся в Нюбрустранд. Лиза Хольгерссон к этому времени уехала обратно в Истад. Валландер несколько раз говорил по телефону с Ханссоном. Из нового удалось выяснить только, что семьи у фотографа Рольфа Хаага не было. Мартинссон съездил в дом престарелых, где живет отец Хаага. О смерти сына отцу взялась сообщить дежурная сестра, заверив Мартинссона, что старик давным-давно забыл, что у него есть сын-фотограф по имени Рольф.

Нюберг, видя, что начинается дождь, распорядился натянуть пластиковый тент над тем местом, где были обнаружены тела убитых, и там, где сидел на песке предполагаемый преступник. За оцеплением по-прежнему толпились люди. Не успел Валландер выйти из машины, его тут же окружили журналисты. Он, покачав головой, пошел дальше. Ханссон подготовил рапорт. Мартинссон и один полицейский из Мальмё продолжали опрос свидетелей в кемпинге. Никто не мог вспомнить, стояла ли на подъезде к пляжу какая-то машина. Нюберг уже получил отпечатанную фотографию. Молодые, счастливо смеясь, смотрели в объектив. Валландер рассеянно смотрел на снимок, и ему вспомнилась фраза Нюберга.

– Что ты тогда сказал? – спросил он. – Когда мы стояли около штатива? Ты сказал, что Хааг успел сделать только один снимок, и потом еще что-то.

– Разве я что-то говорил?

– Ну да. Ты как-то это все прокомментировал.

Нюберг нахмурился, припоминая:

– Мне кажется, я сказал, что этот сукин сын не выносит счастливых людей.

– Что ты имел в виду?

– К Сведбергу, конечно, вряд ли подходит эта характеристика. А ребята в парке? Любому ясно, что они радуются жизни.

Валландер не вполне понял Нюберга, но догадался, что он имеет в виду. Он еще раз поглядел на снимок, вернул его Нюбергу и подозвал Анн-Бритт. Они сели в пустую машину.

– Где Турнберг? – спросил Валландер.

– Он ушел почти сразу после тебя.

– Что-нибудь говорил?

– По-моему, нет.

Дождь усилился. Капли все чаще стучали по крыше автомобиля.

– Я уже всерьез подумывал попросить, чтобы с меня сняли эту ответственность. Восемь трупов и ни малейшего намека на прорыв.

– А что изменится, если ты это сделаешь? – спросила она. – И кому ты собираешься передать дело?

– Мне просто вдруг захотелось спрятаться от всего этого.

– Но ты, надеюсь, передумал?

– Угу.

Валландер уже собрался вернуться к тем вопросам, что задал ей перед своим отъездом в Чёпингебру, как в стекло постучал Мартинссон, открыл дверь и плюхнулся на переднее сиденье. Он был совершенно мокрый.

– На тебя поступила жалоба, – сказал он Валландеру. – Тебе стоит это знать.

Валландер уставился на него непонимающе:

– На меня? Какая жалоба?

– Избиение.

Мартинссон почесал лоб.

– Помнишь того парня в лесу? Бегуна? Нильса Хагрота?

– Ему там совершенно нечего было делать.

– Он все-таки написал на тебя жалобу. Турнберг пронюхал про это, и он считает, что это очень серьезно.

Валландер онемел.

– Я просто хотел тебе сообщить.

Дождь барабанил по крыше. Мартинссон удалился.

Одинокий прожектор освещал участок берега, где несколько часов назад были совершены три убийства.

Он глянул на часы – половина одиннадцатого вечера.

26

К полуночи дождь прекратился.

Вдали, над Борнхольмом, вспыхивали зарницы, но гроза до Сконе так и не дошла. Валландер, дождавшись, пока упадут последние капли дождя, покинул освещенный прожекторами участок пляжа и пошел к воде, в темноту. За оцеплением все еще стояли какие-то любопытные, но, стоило немного отойти в сторону, берег был совершенно пустынным. Он оглянулся и, прищурившись, посмотрел назад на ярко горящие прожектора. Тела уже увезли, но Нюберг и его команда продолжали работать.

Валландеру надо было подумать. Попытаться представить себе ход событий и решить, что делать дальше.

После дождя в воздухе разлилась приятная свежесть. Запах гниющих водорослей исчез. Вот уже две недели стояла сухая и теплая погода. Наконец прошел дождь, но не похолодало. Ветер, поднявшийся перед дождем, совершенно стих. Прибоя почти не было. Он подошел к воде и помочился. Снова ему представились крошечные белые айсберги сахара, медленно дрейфующие в его кровеносных сосудах. Во рту у него пересохло, в глазах рябило – он догадывался, что уровень сахара повысился.

Но сейчас он ничего не может поделать. Потом, когда они наконец поймают убийцу, если, конечно, поймают, он всерьез займется своим здоровьем.

Если его до этого не стукнет инфаркт и он не умрет.

Он вспомнил, как пять лет назад он проснулся от внезапной и очень сильной боли за грудиной, и решил, что у него инфаркт. В больнице диагноз не подтвердился, но врач предупредил его, что надо уделять больше внимания своему здоровью. С тех пор он делал все, чтобы забыть это предупреждение.

Он посмотрел на море. Где-то вдали угадывался бледный отсвет огней корабля.

Тут он одернул себя – он полицейский при исполнении обязанностей.

Медленно бредя вдоль полосы прибоя, он прокручивал в голове цепочку событий. Он продвигался осторожно, шаг за шагом, чтобы ничего не пропустить, боясь потерять направление, что подсказывал ему невидимый компас. Он строил и отбрасывал версии, совмещая несовместимое, пытался поставить себя самого на место убийцы, ступать по его следу. Рюдберг утверждал, что любой убийца оставляет после себя невидимые следы, которые нужно уметь угадать.

Обычно они, эти следы, – решающие. У Валландера не было ни малейших сомнений: вышедший из моря человек с полосатым полотенцем – именно тот, кого они ищут. Это он был в национальном парке, стоял за деревом. Это он потом посетил квартиру Сведберга. И это он несколько часов назад вышел из моря. В песке на пляже он предусмотрительно спрятал оружие. Поставил в укромное место машину.

Обо всем этом он уже говорил с коллегами, несколько раз подчеркнув, как важно, чтобы люди, которых они опрашивают, знали, что им надо вспомнить.

Этот человек уже был здесь как минимум один раз. Может быть, и больше. Уже сидел на том же самом месте и копал яму в песке. Это, конечно, могло быть ночью, и даже скорее всего ночью, но могло быть и днем. Надо разузнать о нем как можно больше. Рост. Походка. Все важно.

Где– то же он есть, думал Валландер. Наружное наблюдение должно сочетаться с анализом. Если мы не найдем его на улице, мы обязательно найдем его где-то в наших бумагах, в этих кипах документов, которые растут с каждым днем.

Где– то он есть.

Он попробовал следовать самой простой логике. Очевидно, что они ищут одного человека. Ничто не указывает на то, что убийц несколько. Очевидно, что он хорошо информирован – о своих жертвах, об их привычках, об их секретах. В первую очередь об их секретах. Валландер уже попросил коллег в Мальмё осмотреть ателье Рольфа Хаага. Как молодожены его нашли? Как договорились о месте съемки? Где-то прячется та решающая деталь, ниточка, потянув которую можно все распутать Да, одно они уже поняли – преступник знает о жертвах все. Но где он получает эту информацию? И что им движет? Ясно, что убийство в парке и здесь, на берегу моря, похожи друг на друга как две капли воды – и тут и там люди в необычных нарядах. А что еще? Это было очень важно. Что общего у Турбьорна Вернера и Малин Скандер, допустим, с Астрид Хильстрём? Этого они пока не знали. Но скоро будут знать.

Валландер чувствовал, что он очень близок к решению. Близок – да, но решающий шаг ему никак не удавался. Объяснение наверняка очень простое. Настолько простое, что я его не вижу. Это как искать очки, которые уже сидят на носу.

Он медленно пошел назад, на свет прожекторов. Сейчас он думал о Сведберге. Кто этот человек, которого Сведберг впустил в квартиру? Кто такая Луиза? Кто писал открытки из разных концов Европы? Что ты знал об этом, Сведберг? Почему ты ничего мне не сказал? Мне, тому, кто, если верить Ильве Бринк, был твоим лучшим другом…

Он резко остановился. Этот вопрос гораздо важнее, чем он считал раньше. Почему Сведберг никому ничего не сказал? Этому могло быть только одно объяснение. Сведберг надеялся, что его подозрения неосновательны. Или боялся, что, если он с кем-то поделится, выплывет истина…

Сведбергу ничего другого не оставалось. И он оказался прав – его страх был обоснован. Поэтому его и убили.

Валландер подошел к оцеплению. Публика все еще не расходилась, обсуждая эпилог разыгравшейся здесь трагедии, которой они не застали.

Валландер подошел к дюне – там стоял Нюберг и записывал что-то в блокнот.

– Следы у нас есть, – сказал Нюберг. – Или, лучше сказать, отпечатки ног. Стрелявший был босиком.

– Что ты видишь?

Нюберг сунул блокнот в карман.

– Фотографа он застрелил первым, – сказал он. – В этом у меня никаких сомнений нет. Пуля вошла в затылок под тупым углом. Значит, он в момент выстрела стоял к нему спиной. Если бы он вначале выстрелил в кого-то из молодых, фотограф, естественно, повернулся бы на выстрел, и пуля вошла бы спереди.

– А дальше как было?

– Трудно сказать. Скорее всего, следующим был жених. Мужчина, он представлял для него определенную физическую угрозу. И последней была невеста.

– Что еще?

– Ничего такого, чего мы бы уже не знали. И разумеется, стрелок он отменный.

– То есть рука не дрогнула?

– Наверняка.

– Значит, перед нами целеустремленный и владеющий собой человек?

Нюберг горестно поглядел на него:

– Перед нами хладнокровный и бессердечный ублюдок. – Ничего больше Нюберг добавить не мог.

Валландер подошел к одной из машин и попросил отвезти его в Истад. Делать ему здесь было больше нечего.

Когда он вошел в здание полиции, телефоны в приемной звонили непрерывно. Один из дежурных, удерживая трубку у уха, поманил его рукой. Валландер подождал, пока тот разбирался с заявлением, что в Сварте якобы видели пьяного водителя. Дежурный обещал как можно скорее послать туда дорожный патруль. Валландер точно знал, что «как можно скорее» в их положении значит «не раньше чем через сутки».

– Звонили из полиции в Копенгагене. Кто-то по имени Кэр. Или Крэмп.

– Что он хотел?

– Поговорить с тобой. По поводу фотографии, которую мы послали.

Валландер взял у него записку с именем и номером телефона, прошел к себе и, не снимая куртку, набрал номер – звонили совсем недавно, за несколько минут до полуночи, и, может быть, этот Кэр или Крэмп еще не ушел.

Валландер сказал, кого он ищет. Через несколько мгновений в трубке он услышал голос:

– Кэр.

К его удивлению, это была женщина. Он почему-то был уверен, что Кэр или Крэмп – мужчина.

– Курт Валландер, Истад. Вы мне звонили?

– Добрый вечер. Это по поводу фотографии женщины, предположительно Луизы. Два человека ее узнали.

Валландер треснул кулаком по столу:

– Наконец-то!

– С одним из них я говорила сама. Он, несомненно, внушает доверие. Его зовут Антон Бакке, он начальник информационной группы на предприятии, где делают офисную мебель.

– Он с ней знаком?

– Нет. Но он совершенно уверен, что он ее видел. Здесь, в Копенгагене. В баре у станции метро «Ховедбандгорден». Причем видел неоднократно.

– Нам очень важно ее найти.

– Она в чем-то подозревается?

– Нет. Но она фигурант в следствии, которое все разрастается. Поэтому мы и разослали ее снимок.

– Я слышала о ваших делах. Ребята в парке, полицейский…

Валландер коротко поведал о сегодняшних событиях.

– Думаете, эта женщина как-то замешана?

– Не обязательно. Но мне надо задать ей несколько важных вопросов.

– Бакке довольно часто заходит в этот бар и видит ее, скажем так, через раз.

– Она приходит одна?

– Он не уверен, но ему кажется, что с ней кто-то был.

– Вы не спрашивали, когда он видел ее последний раз?

– Когда сам был там в последний раз. В середине июня.

– Вы сказали, что было еще одно сообщение?

– От таксиста. Он утверждает, что вез ее несколько недель назад.

– Таксисты часто ошибаются.

– Он ее запомнил, потому что она говорила по-шведски.

– А куда он ее отвез?

– Она остановила машину у гавани. Ночью. Еще точнее – рано утром. В половине пятого утра. Она собиралась ехать первым паромом в Мальмё.

Валландер лихорадочно соображал, как ему действовать. Безусловно, это было важно – найти женщину с фотографии в квартире Сведберга. Но насколько важно? Наконец, он решил, что медлить с этим нельзя.

– Мы не можем просить, чтобы вы ее арестовали, – сказал он. – Но пригласить ее в полицию вы можете. И задержать, пока кто-нибудь из нас не приедет. Нам необходимо с ней поговорить. Это может нам многое дать.

– Постараемся помочь. Найдем какую-нибудь убедительную причину.

– И мне очень важно знать, когда она появится в этом баре. Как он, кстати, называется?

– «Амиго».

– Какая у него репутация?

– Насколько мне известно, неплохая, несмотря на то, что он расположен на Истедгаде.

Валландер знал, где это – в самом центре Копенгагена.

– Спасибо, – сказал он. – Вы нам очень поможете.

– Позвоним сразу, как только она появится. Можно поговорить с персоналом в баре. Может быть, кто-то знает, где она живет.

– Лучше не надо, – сказал Валландер, – как бы ее не спугнуть.

– Вы же сказали, что ее ни в чем не подозревают?

– Нет. Но все может быть.

Кэр поняла. Валландер записал ее имя и несколько телефонных номеров. Лоне Кэр.

Он положил трубку. Уже половина второго. Он тяжело встал и пошел в туалет. Потом выпил сразу два стакана воды.

В столовой для персонала на блюде лежало несколько засохших бутербродов. Он взял один и услышал в коридоре голос Мартинссона – тот говорил с кем-то из подкрепления. Валландер еще не успел прожевать свой бутерброд, как они зашли в столовую.

– Как дела? – спросил Валландер.

– Никто никого не видел, кроме этого купальщика.

– Кто-нибудь может его описать?

– Сейчас пытаемся собрать воедино все, что нам нарассказывали.

– А где остальные?

– Ханссон все еще там. Анн-Бритт поехала домой – дочь чем-то отравилась. Рвота.

– Звонили из Дании. Они нашли Луизу.

– Точно?

– Похоже, что да.

Валландер налил себе кофе.

– Они ее взяли? – нетерпеливо спросил Мартинссон.

– А какие у них на то основания? Но ее видели в такси и в баре. Фотографии в газетах дали результат.

– Значит, ее все-таки зовут Луиза?

– А вот этого-то мы как раз и не знаем.

Валландер зевнул. Зевнул, глядя на него, и Мартинссон. Парень из Мальмё усердно тер глаза, пытаясь прогнать сон.

– Пошли сядем где-нибудь, – сказал Валландер.

– Дай нам полчасика, чтобы прийти в себя. Ханссон сейчас приедет. Если надо, позвоним Анн-Бритт.

Валландер взял кофе в свой кабинет. Он так и ходил в куртке, забыв снять, и, садясь в кресло, пролил кофе на рукав. Он поставил кружку, содрал с себя куртку и швырнул в угол, представив себе, что это убийца, которого он до сих пор не может найти.

Он пододвинул к себе один из блокнотов, испещренных записями и бесчисленными рисунками человечков. Нашел чистый лист и записал три вопроса:

Откуда он берет информацию?

Какой у него мотив?

Почему Сведберг?

Откинулся на стуле, посмотрел на запись и остался недоволен. Вновь наклонился и написал:

Почему телескоп Сведберга оказался в сарае у его двоюродного брата?

Почему он нападает на наряженных?

Почему Иса Эденгрен?

Зацепка?

Стало немного яснее. Но это было не все. Он продолжил.

Луиза ездит в Копенгаген. Говорит по-шведски.

Тайная секта?

Брур Сунделиус.

Что сказал Леннарт Вестин в рубке?

Вот так. Он выходит из моря. Руки не дрожат. Он превосходный стрелок.

Валландер встал и подошел к висящей на стене карте Сконе. Хагестад. Нюбрустранд. Между ними – Истад. Район совсем маленький. Ну и что? Он взял блокнот и пошел в комнату для совещаний. Усталые, мрачные физиономии, мятая одежда. А тот-то, наверное, завалился спать как ни в чем не бывало, подумал он. Пока мы тычемся в темноте.

Итак. Машину никто не видел. Никого, кроме одинокого купальщика, на пляже замечено не было, так что остался только один подозреваемый. Это можно обозначить как некоторый успех. Никто не мог спрятаться на том месте, где стоял фотограф. Никто не мог появиться оттуда, где предположительно стояла машина. Мимо этого места проходили два независимых свидетеля, когда прибыли молодожены и фотограф. Ни тот ни другой никого не видели.

Вопрос о том, как выглядит убийца, остался открытым. Они попытались сопоставить показания разных свидетелей, но убедительной картины не получили. Мартинссон то и дело звонил Анн-Бритт Хёглунд, уточняя ее данные.

Они зашли в тупик. Валландер посмотрел в свои записи.

– Потрясающий портрет, – сказал он с горечью. – Одни говорят, что он коротко пострижен, другие – что лыс. Даже если у него есть волосы, коротко стриженные или не стриженные вообще, мы не знаем, какого они цвета. Только в одном все сходятся – что физиономия у него не круглая. Скорее продолговатая. «Лошадиная» – странно, но это слово употребили независимо друг от друга два свидетеля. Не загорелый, среднего роста, тут, кажется, тоже нет разногласий. Но это нам ничего не дает, кроме того, что мы теперь вправе исключить карликов и игроков сборной по баскетболу. Походка самая обычная. Цвет глаз, разумеется, неизвестен. К нему никто не приближался. Ближе всех его видел один из свидетелей – он проходил с собакой метрах в пяти от него. Что касается возраста – полная неразбериха. От двадцати до шестидесяти. Немного чаще упоминается цифра от тридцати пяти до сорока пяти. Но все это догадки.

Валландер отодвинул блокнот.

– Иными словами, мы ничего о нем не знаем, – заключил он. – Только то, что это мужчина без особых примет. И что он не загорелый. Все остальное крайне противоречиво.

В комнате воцарилась тяжелая тишина. Валландер понял, что надо подбодрить коллег.

– И все же, – сказал он, – нам удалось очень быстро собрать эти данные. Если мы продолжим завтра, думаю, что многое прояснится. К тому же мы теперь знаем, что во всех случаях убийца – один и тот же человек. Я, безусловно, считаю это победой.

Он рассказал о разговоре с Лоне Кэр из Копенгагена. Женщину со сведберговской фотографии удалось найти, правда, мы пока не знаем, кто она.

На этом он закончил. Было уже без двадцати три. Все мгновенно разошлись, остался один Мартинссон. Лицо его было серым от недосыпа.

– Начинают поступать данные из Интерпола и ФБР, – сказал он, – по поводу организации, называющей себя «Divine Movers». Это секта, отделившаяся от другой, под названием «Дочери Иисуса». А та, в свою очередь, имеет корни в движении растафарианцев, [50] в греческой мифологии и еще черт-те в чем. Основатель секты – некий католический священник из Уругвая. Он свихнулся и попал в психбольницу, где ему было откровение. Его, как ни странно, признали здоровым, после чего он и основал движение «Divine Movers».

– Вопрос не в этом, – нетерпеливо прервал Валландер. – Были ли в этой секте какие-то случаи насилия? Был ли убит кто-то из ее членов?

– Из того, что я на сегодняшний день получил, это не следует. Но они сказали, что пришлют другие материалы. Из Вашингтона и Брюсселя. Я хотел все это внимательно просмотреть после совещания.

– Ты хотел пойти домой и выспаться, – сказал Валландер.

– Мне кажется, это важно.

– Конечно важно. Но мы не можем заниматься всем сразу. Сейчас все внимание Нюбрустранду. Как бы то ни было, мы чуть не наткнулись на этого психа.

– Ты переменил мнение?

– Ты о чем?

– Раньше ты не употреблял слово «псих».

– Убийцы все психи. Но они могут быть и расчетливыми, и трусливыми. Как и мы с тобой.

Мартинссон кивнул, пытаясь подавить зевок.

– Поехал домой, – сказал он. – Зачем, только люди идут работать в полицию?

Валландер вместо ответа налил себе еще чашку кофе, хотя у него уже и так давно болел живот, и вернулся в кабинет. Поднял с пола куртку и так и остался стоять. Что он должен делать сейчас? Он слишком устал, чтобы думать. Но хуже другое – он слишком устал, чтобы заснуть.

Он сел за стол. Около телефона лежала неизвестно откуда взявшаяся записка, чтобы он позвонил Линде. Или он ее просто не заметил? Может быть, ресторан, где она работает, еще открыт. Но он не стал звонить – у него просто-напросто не было сил.

Из кипы бумаг торчал краешек фотографии Луизы. Он вытащил ее, и у него вновь появилось чувство, что с этой фотографией что-то не так. Но что именно, он так и не мог понять. Он рассеянно сунул снимок в карман куртки, положил ноги на стол и закрыл глаза, чтобы отдохнули.

И почти тут же заснул.

Он проснулся, как от толчка, и не сразу сообразил, где находится. Во сне он убрал ноги со стола. Левую икру свела судорога. Было без четырех минут четыре – он спал почти час. Все тело болело. Он долго сидел неподвижно, ни о чем не думая. Потом пошел в туалет и ополоснул лицо холодной водой. Попытался найти в столе зубную щетку – безрезультатно.

Он чувствовал все ту же отвратительную неспособность принять решение. Ему надо поспать, хотя бы несколько часов. Ему надо принять ванну и надеть чистое белье. Так ни до чего и не додумавшись, он вышел на улицу.

Дул приятный теплый ветер. Он шел по пустым улицам города, ни о чем не думая. Почти дойдя до дома, он вдруг решил, что сон подождет. Было уже четыре, начало пятого. Через час можно позвонить Бруру Сунделиусу. Директор банка очень четко рассказал ему о своих привычках – в пять он уже на ногах и одет. Валландера не оставляла мысль, что жалоба в юридическую комиссию десятилетней давности, Сведберг и Брур Сунделиус как-то связаны между собой и что эта связь может пролить свет на тайну Сведберга.

У него есть час времени. Он сел в машину и поехал в Нюбрустранд. Там сейчас никого не должно быть, только дежурный полицейский. Ему часто приходили в голову новые идеи, когда он осматривал место преступления в одиночестве.

Доехал он за несколько минут. Как он и предполагал, людей уже не было. На пляже стояла полицейская машина, за рулем кто-то спал. Рядом с машиной курил полицейский. Валландер подошел и поздоровался. Это был тот же самый парень, который охранял подъезд к национальному парку. В этом следствии что-то все время повторяется.

– Все спокойно? – спросил он.

– Любопытные разошлись совсем недавно, – сказал тот. – Не понимаю, что они ожидали увидеть.

– Это особое чувство – находиться рядом с такой жутью, – сказал Валландер. – Чувство, что тебя это не коснулось.

Он перешагнул через оцепление и пошел к месту трагедии. Одинокий прожектор освещал притоптанную траву. Валландер встал на то место, где был штатив. Потом повернулся и пошел к яме в песке, укрытой пластиком и оцепленной.

Тот, кто здесь сидел, был не просто хорошо информирован, подумал Валландер. Он знал все в малейших деталях, как будто сам планировал фотосъемку.

Как это может быть? Допустим, у Рольфа Хаага был помощник. Тогда можно объяснить, что убийца знал, где и когда назначена съемка. А откуда ассистент знал о пирушке с переодеванием в национальном парке? Откуда он знал о Бернсё? И какие у него были отношения со Сведбергом?

Валландер оставил эту мысль. Но не забыл. Он снова пошел к дюнам. Попытался представить себе мотив – молодые разодетые люди. Сведберг был исключением, но это исключение легко объяснить. Сведберг изначально не был определен в жертвы. Он просто подошел слишком близко. Нарушил невидимую границу.

Валландер вдруг сообразил, что фотографа тоже можно исключить – он просто стоял на дороге. Тогда остаются только молодые люди в необычных костюмах. Шесть молодых людей. Веселых, празднично настроенных. Как там сказал Нюберг? Этот псих терпеть не может счастливых людей. Действительно, похоже на то. Но это не все. Валландер дошел до дороги, где, очевидно, стояла машина. Тоже все продумано. Ни одного дома поблизости. Свидетелей нет.

Он вернулся той же дорогой. Полицейский все еще курил у машины.

– Я все думал, о чем мы говорили, – сказал он и затоптал окурок в песок, где уже лежало несколько штук. – Насчет зевак. Может быть, я бы тоже стоял тут, если бы не был полицейским.

– Наверняка, – сказал Валландер.

– Столько странных типов видишь, – продолжал парень. – Некоторые притворяются, что им это вовсе не интересно, а могут стоять часами. Одной из последних ушла какая-то баба. Наверняка уже была здесь, когда я принял смену.

Валландер рассеянно слушал болтовню парня. Ему было все равно, где коротать оставшийся час.

– Мне даже показалось, что я ее откуда-то знаю. Где-то видел. Но похоже, ошибся.

До Валландера медленно доходил смысл его слов.

– Что ты сказал?

– Мне показалось, я откуда-то знаю эту тетку, что стояла и глазела. Но нет, не знаю.

– Ты сказал, что где-то ее видел.

– Показалось.

– Но ведь это не одно и то же – узнать человека или думать, что где-то его видел.

– Что-то в ней было знакомое.

Валландер сомневался, что это что-то даст, но на всякий случай достал из кармана фотографию Луизы. Было темно, но у парня оказался карманный фонарик.

– Посмотри на это фото.

Тот посветил и сразу сказал:

– Конечно она. А откуда вы знали?

У Валландера перехватило дыхание.

– Ты уверен?

– Сто процентов. Я же говорил, что видел ее раньше.

Валландер мысленно выругался. Будь парень понаблюдательнее, он узнал бы ее сразу и сделал бы все, чтобы задержать. Впрочем, конечно же это несправедливо. Здесь было очень много людей. Парень хотя бы обратил на нее внимание и запомнил физиономию.

– Где она стояла?

Полицейский показал.

– И долго она здесь была?

– Несколько часов.

– Одна?

Парень немного подумал.

– Да, – уверенно ответил он.

– И она ушла последней?

– Может, и не последней, но одной из последних.

– Куда?

– К кемпингу.

– Может быть, она там живет? В палатке или в кемпере?

– Я не заметил точно, куда она пошла. Но на туристку она не похожа.

– А как выглядят туристы? И как выглядела она?

– Она была в голубом. По-моему, это теперь называется брючный костюм. А туристы в основном в трениках.

– Если она появится опять, немедленно дай знать, – сказал Валландер. – И передай сменщику. У вас есть в машине ее снимок?

– Я могу его разбудить и спросить.

– Не надо.

Валландер оставил ему фотографию и ушел.

Время шло к пяти. Усталость немного прошла.

Они все ближе к цели.

Женщина, которую, может быть, звали Луизой, была вовсе не тем человеком, которого они искали.

Но она знает убийцу.

27

Валландер поставил машину не на Ведергренд, а на соседней улице. Было четверть шестого.

Занимался еще один теплый, солнечный день. Он свернул на Ведергренд. Подъезд был открыт. Он поднялся на один пролет и позвонил в дверь, надеясь, что Сунделиус не изменяет своим привычкам даже по воскресеньям. Дверь тут же открылась. Сунделиус, в темном костюме с тщательно завязанным галстуком, смотрел на него с удивлением.

– Неожиданное время для неожиданного визита, – сказал он и отошел в сторону, пропуская Валландера в прихожую.

– Извините, что врываюсь в воскресное утро, – сказал Валландер. – Я, конечно, могу выбрать и другое время, когда вам больше подходит.

– Я уже сказал вам, что у меня всегда есть горячий кофе на случай неожиданного посещения. Это правило действует и по воскресеньям.

Сунделиус протянул ему вешалку. Валландер повесил куртку, предварительно вытащив телефон.

– Насколько велик риск, что он опять зазвонит? – спросил Сунделиус.

– В это время суток? Невелик.

Они прошли в гостиную. Валландер сел на то же самое место. Сунделиус ушел в кухню и через несколько минут вернулся с подносом с кофе.

– Странно, что вы пришли только сейчас, – сказал он, – если учитывать, что произошло вчера в Нюбрустранде.

Валландер покосился на стол – утренней газеты не было. Сунделиус перехватил его взгляд.

– Я каждый день с утра звоню в агентство новостей, – объяснил он. – Три человека убиты. Легко догадаться, что это тот же самый преступник, что убил троих молодых людей в Хагестаде. Может быть, его охватывает ярость, когда он сталкивается с числом «три»? У полиции не возникало такой мысли?

Валландер подумал об Исе Эденгрен и Сведберге.

– Нет, – сказал он. – Не возникало.

– Но это и в самом деле так? Трое убитых?

– Да.

Сунделиус откинулся на стуле, положив ногу на ногу.

– Полиция является ко мне в семнадцать минут шестого и, похоже, не делает никаких попыток меня арестовать. Это, естественно, пробуждает мое любопытство. Чем обязан столь раннему визиту?

Сунделиус, очевидно, привык говорить все, что думает. Прячется ли за этим высокомерие, Валландер не мог определить.

– А у нас есть причины вас арестовывать?

– Конечно нет. Я пошутил.

Валландер решил перейти прямо к делу:

– Несколько лет назад здесь, в Истаде, умер некий Нильс Стрид. Его все звали Ниссе. Вы его знали?

По лицу Сунделиуса пробежала тень… удивления? Еще чего-то? Реакция эта была мгновенной, но Валландер успел ее уловить, потому что был настороже.

– Не помню, – сказал Сунделиус. – Я встречал в жизни очень много людей. Если можно, поподробнее.

– Нильс Стрид был алкоголиком. Не думаю, чтобы он когда-то работал на какой-то нормальной работе. У него был брат, Стиг Стрид, и сожительница по имени Рут Лундин.

Сунделиус полностью овладел собой. Ответ его прозвучал очень убедительно.

– Я припоминаю, что некий Нильс Стрид приходил к нам в банк – хотел взять заем. Но получил отказ. Он потребовал, чтобы я его принял, и я ему объяснил причины отказа. После этого я его не видел. Если это тот самый человек, о котором вы спрашиваете.

– Когда это было?

Сунделиус задумался. Валландер был почти уверен, что он притворяется – он и так все прекрасно помнит.

– Думаю, что в начале восьмидесятых, но точно сказать не могу.

– Значит, это была ваша единственная встреча с Нильсом Стридом?

– Да. Еще раз замечу – если это тот человек, о котором мы говорим.

– Будем исходить из того, что это он. Фамилия Стрид довольно редкая. Значит, вы его больше никогда не встречали? В банк он больше не приходил?

– Не знаю, приходил он в банк или нет, но встречи со мной никогда больше не требовал.

– Хорошо, давайте поставим вопрос по-другому. У меня есть сведения, противоречащие вашим словам. По моим данным, вы были очень хорошо знакомы с Нильсом Стридом.

Сунделиус выглядел совершенно безмятежно, но Валландер чувствовал, что он напряжен как струна.

– И кто же это утверждает?

– Рут Лундин. Ее можно считать вдовой Нильса Стрида, несмотря на то, что они никогда не были официально женаты.

– Значит, она утверждает, что я и Нильс были в тесной дружбе? Я и безработный алкоголик?

– Она не утверждает, что вы дружили. Она утверждает, что у вас были тесные контакты.

– Это инсинуация. Я встречался с Нильсом Стридом один-единственный раз. Я помню, что он вел себя не очень приятно. Даже агрессивно. Возможно, был нетрезв. Я был вынужден втолковать ему банковские правила и выгнать вон.

– И больше вы не встречались?

– На этот вопрос я уже ответил. А теперь мне хотелось бы узнать, каков смысл вашего раннего визита. Не хочу верить, что вы пришли обсуждать со мной какие-то нелепые, к тому же совершенно к делу не относящиеся факты. Я думал, мы будем говорить о Карле-Эверте.

– Мы о нем и говорим. Стрид, как вы сами заметили, был человеком малоприятным. Однажды он набросился на своего брата, разгромил его квартиру, выбил пару зубов. Там тоже все упиралось в деньги. Стиг Стрид, так же как и вы за несколько лет до этого, ему отказал, и тот его избил. Стиг заявил в полицию. И тут-то на сцене появляется Сведберг. Он занимается этим делом, но почему-то решает уголовного дела не возбуждать. Стиг Стрид пишет на него жалобу в юридическую комиссию, та Сведберга оправдывает. Сейчас, десять лет спустя, мы эту историю подняли. Я говорил и со Стигом Стридом, и с Рут Лун-дин, и она мне сказала, что вы с Нильсом были близко знакомы.

– Это полная ерунда.

– Зачем ей лгать? Тем более что она знает, что я легко могу это проверить.

– Об этом я бы вам посоветовал спросить у нее.

– А Сведберг вам рассказывал про эту историю?

– Никогда.

Сунделиус ответил мгновенно, не раздумывая ни секунды. Внимание Валландера обострилось до предела.

– А вы не могли забыть? Все-таки это было не вчера.

– Сведберг никогда не рассказывал мне ни о ком, кто бы писал на него жалобы.

– А он вообще когда-нибудь рассказывал о своей работе?

– Иногда. Но всегда очень соблюдал служебную тайну.

– А обо мне он когда-нибудь говорил?

– Почему вы спрашиваете?

– Из любопытства.

– Несколько раз он называл ваше имя. Всегда с большим уважением.

Валландер допил кофе и отказался от добавки.

– Итак, вы уверенно отрицаете, что встречались с Нильсом Стридом? Кроме, разумеется, того случая в банке?

– Да.

Валландер понял, что дальше ему не продвинуться. Сунделиус выстроил линию обороны и прочно ее удерживал. Но Валландер чувствовал, что его собеседник говорит неправду. А вот почему – это предстоит выяснить.

– Я обещал известить вас о похоронах, – сказал он. – Во вторник в два часа.

– Я знаю. Читал в газете.

Валландер даже не знал, что в газете был некролог. Оставался только один вопрос.

– У Сведберга были враги?

– Насколько мне известно, нет.

– У вас никогда не было впечатления, что его что-то беспокоит? Или что он чего-то боится?

– Нет. Он был очень уравновешенным человеком. Поэтому мы и дружили.

Валландер подумал, стоит ли говорить Сунделиусу то, что вертелось у него на языке, и решил, что да. Стоит.

– Мы нашли женщину, с которой общался Сведберг.

Вновь, как Валландер и ожидал, на лицо Сунделиуса набежала тень тревоги.

– И как ее зовут?

– Мы думаем, что ее зовут Луиза.

– А дальше?

– Не знаем.

Валландер поднялся. Ноги были совершенно свинцовыми. Сунделиус проводил его до прихожей. Он снял с плечиков куртку и сообразил, что у него есть еще один вопрос.

– Адамссон, – сказал он. – Фамилия Адамссон вам ничего не говорит?

– Я знаю только одного Адамссона, – сказал Сунделиус. – Он живет в Сварте. Травник. Свен-Эрик Адамссон.

– А Сведберг тоже был с ним знаком?

– Мы посещали его вместе.

– Зачем?

– По той причине, что и я и Сведберг интересовались народной медициной.

Вот и все, подумал Валландер. Все очень просто. И объяснение совершенно естественное. Но что-то его все равно продолжало беспокоить. Никаких трав или лекарств из трав в квартире Сведберга не было.

Спустившись на улицу, он был готов отдать голову на отсечение, что Сунделиус стоит у окна и за ним наблюдает, но оборачиваться не стал. Чувство, что Сунделиус что-то скрывает, было совершенно определенным. Он сел в машину и попытался мысленно прокрутить весь разговор. Но ничего не получалось, мысли путались. Он поехал на Мариагатан, поднялся в квартиру и вытянулся на кровати, поставив будильник, – он собирался проснуться через час с небольшим.

Но проснулся он не от будильника, а от телефонного звонка. Он вздрогнул, встал и поплелся в кухню.

Звонил Леннарт Вестин из своего дома на острове в Эстергётландских шхерах.

– Вы, наверное, спите? – виновато спросил он.

– Даже не думаю, – соврал Валландер, – просто вы меня вытащили из ванной. Я мокрый и голый, в одном полотенце. Могу я перезвонить через несколько минут?

– Конечно. Я дома.

Ручка лежала на столе, но бумагу он не нашел. Даже газеты не было. Он записал номер прямо на столешнице.

Повесил трубку и уткнул лицо в ладони – голова разламывалась. Он чувствовал себя еще более усталым, чем когда ложился. Он умылся холодной водой, принял альведон и поставил кофе, засыпав в кофеварку все, что осталось. Больше кофе не было. Через пятнадцать минут он набрал номер Леннарта Вестина. Часы на стене показывали девять минут восьмого. Трубку взял сам Леннарт.

– Мне все равно кажется, что вы спали, – сказал он. – Но вы сами просили позвонить, если будет что-то важное.

– Мы сейчас работаем чуть ли не круглосуточно, – сказал Валландер. – Поспать вообще некогда. Но вы правильно сделали, что позвонили.

– Я тут вспомнил пару вещей. Во-первых, об этом полицейском, который тогда ехал со мной. Ну, тот, которого потом застрелили. Я сегодня проснулся и вдруг вспомнил, что он мне сказал.

Валландер извинился, вышел в гостиную и принес блокнот.

– Он спросил, не возил ли я недавно на Бернсё каких-нибудь женщин.

– А вы возили?

– Возил.

– И кто это был?

– Ее зовут Линнея Ведерфельдт, живет в Гусуме.

– А что ей было надо на Бернсё?

– Мать Исы решила заказать новые шторы. Она и эта Ведерфельдт – школьные подруги. Линнея собиралась снять все мерки и вернуться в тот же день, когда я кончу развозить почту.

– Вы рассказали это Сведбергу?

– Честно говоря, я подумал, что его это не касается, так что ответил уклончиво.

– А он что?

– Он стал настаивать. Чтобы отвязаться, я сказал, что это подруга мамаши. Тогда он потерял интерес.

– А еще он что-нибудь спрашивал?

– Насколько я помню – нет. Но когда я сказал, что со мной ездила женщина, он очень разволновался. Это я теперь точно помню. Не понимаю, как я мог забыть.

– Что значит – разволновался?

– Я вообще-то не мастер такое описывать. Разволновался. Может быть, испугался.

Валландер кивнул. Сведберг думал, что это была Луиза. И испугался.

– А что вы еще вспомнили? Вы сами сказали, что вспомнили пару вещей.

– Я, должно быть, очень хорошо спал нынче ночью. Я вспомнил еще кое-что – помните, вы меня все расспрашивали, о чем мы с вами говорили в рубке? Так вот, пока мы чалились к первой пристани, я сказал, что почтальон, хочет он или не хочет, почти все знает о своей публике. Помните?

– Теперь помню.

– Уж не знаю, важно это или не важно.

– Очень важно, – сказал Валландер. – Большое спасибо, что позвонили.

– Приезжайте как-нибудь по осени, – сказал Вестин. – Когда во фьордах никого нет.

– Должен я понимать это как приглашение?

– Понимайте как знаете, – засмеялся Вестин. – Я обычно держу слово.

Валландер повесил трубку, взял чашку с кофе и медленно пошел в гостиную.

Теперь он отчетливо вспомнил весь этот разговор на катере. Каково это – работать почтальоном в шхерах.

Вдруг он понял – это именно то, что все время от него ускользало и что он так мучительно хотел сформулировать. Интуиция его не подвела.

Они искали убийцу, который тщательно и хладнокровно планировал свои преступления. Для такого планирования ему была необходима информация, причем получать эту информацию он должен так, чтобы никто об этом не знал.

Скажем, иметь доступ к чужой почте, вскрывать запечатанные письма и читать их без помех.

Он стоял неподвижно, держа в руке чашку с остывающим кофе.

Неужели все настолько просто? Настолько ошеломляюще просто?

Кто может иметь доступ к чужой почте? Леннарт Вестин дал ему возможный ответ – например, почтальон. Не важно, на море или на суше. И никто не заметит.

Что– то говорило Валландеру, что он ошибается. Слишком уж просто. Так не бывает. Слишком просто, слишком фантастично, чтобы быть правдой.

В то же время он не мог отрицать, что это вполне возможная гипотеза, которая разъясняет многие из нерешенных вопросов. В частности, как преступнику удается получать информацию.

Открытки со всех концов Европы… Подделанные почерки…

Усталость как рукой сняло. Мысли текли легко и плавно. Он видел следствие совершенно новыми глазами, теперь, по крайней мере, кое-что можно было логически объяснить.

Он понимал, что даже если что-то и не так, все равно объяснение, подсказанное ему Вестином, позволяет создать некую работающую модель. Конечно, скорее всего, эта модель скоро рассыплется – слишком много в ней слабых пунктов. Прежде всего, жертвы жили в совершенно разных местах, их не мог обслуживать один и тот же почтальон. К тому же неизвестно, можно ли вскрыть письмо так, чтобы не оставить следов. Может быть, это кто-то из тех, что занимается сортировкой писем на каком-нибудь терминале? Не обычный почтальон, не тот, что колесит по округе с почтовыми сумками на заднем сиденье?

Он сел на диван, так и не поставив чашку. Он понимал, что его версия с равным успехом может оказаться истинной и ложной. Может быть, это ложный след. Но сама мысль, безусловно, плодотворная.

Это одно из возможных решений вопроса, откуда преступник знал все подробности о своих жертвах.

Важно правильно поставить этот вопрос: как можно узнать чужие секреты, чтобы при этом самому остаться незамеченным?

Он допил остывший кофе, принял душ и оделся. В четверть десятого он уже был в полиции – нужно было немедленно с кем-то поделиться своим озарением. Он знал, с кем. Анн-Бритт была на месте.

– Как девочка? – спросил он.

– Дети всегда заболевают в самый неподходящий момент, – сказала она. – Можешь называть это первым законом Хёглунд.

Он улыбнулся и сел на стул для посетителей. Она сидела за столом и молча смотрела на него.

– Надеюсь, что выгляжу получше, чем ты, – сказала она наконец. – Извини, конечно. Ты спал сегодня?

– Пару часов.

– Через четыре дня муж уезжает в Дубаи. Как ты думаешь, успеем мы разобраться с этой чертовщиной?

– Нет.

Она развела руками:

– Тогда даже не знаю, как я справлюсь.

– Будешь работать столько, сколько сможешь. Вот и все.

Валландеру совсем не хотелось обсуждать проблему присмотра за детьми. Поэтому он перевел разговор на ночные события. Рассказал, что полицейский видел среди зевак на пляже в Нюбрустранде ту самую женщину, которую предположительно зовут Луиза. Он не помнил, говорил ли он ей о разговоре с датчанкой Лоне Кэр, поэтому на всякий случай рассказал и это.

– Так значит, Луиза все-таки существует? Я-то уже начала думать, что это миф. Привидение.

– Она, в свою очередь, может быть как-то связана с этой сектой, «Divine Movers». He могу с уверенностью сказать, что ее зовут Луиза. Но то, что она существует, можно считать доказанным. И к тому же она проявляет интерес к расследованию.

– А это была она?

– Скорее всего, да. Хотя, конечно, все бывает. Парень мог ошибиться. Есть и еще один вариант – она идет по следу, как Сведберг. Так сказать, продолжает его дело.

– Идет по следу?

– А почему нет? Надо, кстати, сказать ребятам в оцеплении, чтобы они держали ухо востро – на тот случай, если она опять появится.

Он помедлил и рассказал о телефонном разговоре с Вестином и о возникших у него в связи с этим разговором мыслях. Она слушала очень внимательно, но он чувствовал, что ее одолевают сомнения.

– Эту версию, конечно, стоит проверить, – сказала она, когда он закончил. – Но, боюсь, она лопнет. Слишком уж много слабых пунктов. Кстати, разве люди все еще переписываются по обычной почте?

– Я и не предлагаю почтовую версию как основную. Это, так сказать, промежуточное решение. Модель. Мысль, способная породить другую мысль, лучше объясняющую факты.

– По-моему, у нас уже где-то проходил какой-то почтальон?

– Даже два, если считать Вестина. Лундберг, сосед Эденгренов, рассказывал, что в тот день, когда Ису отвезли в больницу, к нему заезжал сельский почтальон. Лундберг сказал ему, что Ису положили в больницу.

– Неплохо бы сравнить его голос с голосом того, что звонил в больницу.

Валландер не сразу понял, что она хочет сказать. Потом сообразил.

– Ты хочешь сказать, с тем, что звонил от имени Лундберга?

– Почтальон знал, что Иса в больнице. К тому же он знал, что Лундберг это тоже знает.

Валландер растерялся. А вдруг в его умозаключении что-то все-таки есть. Но он настолько устал, что уже сам себе не верил.

Он закрыл почтовую тему и перешел к рассказу о встрече с Бруром Сунделиусом. О том, что Сунделиус что-то скрывает, а может быть, и просто лжет.

– Когда речь идет о Сведберге?

– Мне кажется, здесь что-то нечисто, – сказал Валландер. – Сведберг ведет себя по меньшей мере странно. Отказывает в возбуждении уголовного дела, хотя для этого есть все основания. К тому же угрожает. Он делает все, чтобы Нильса Стрида не привлекли к ответственности. Можно считать, что Сведбергу просто повезло, когда юридическая комиссия оставила жалобу без внимания. А то у него могли быть крупные служебные неприятности.

– Как-то непохоже на Сведберга… Чтобы Сведберг кому-то угрожал?

– Поэтому и возникают сомнения – значит, за этим что-то стояло. Сведберг вел себя так, как будто кто-то оказывал на него давление.

– Нильс Стрид?

– Сам или через Сунделиуса.

Они помолчали.

– Шантаж? – спросила она наконец.

– А что еще?

– Что мог иметь Нильс Стрид на Сведберга?

– Это еще предстоит узнать.

– Мне кажется, надо прижать Сунделиуса.

– Обязательно, – сказал Валландер. – Как только будет время. Но я считаю, что это важно.

Шел одиннадцатый час. Появились Мартинссон, Ханссон и тройка из Мальмё. Нюберг все еще работал на берегу. Лиза Хольгерссон забаррикадировалась в своем кабинете – готовила сообщение для прессы. В другом конце коридора Валландер заметил Турнберга, но тот, увидев его, скрылся за какой-то дверью.

Оперативка началась с того, что по рукам пустили копию жалобы Нильса Хагрота на Валландера. Все оживились. Особый смех вызвала формулировка: «Поваление на землю мирно бегущей личности мужского пола путем насилия». Валландер участия в общем веселье не принимал – не потому, что опасался последствий этой жалобы, а потому, что ему показалось, что эта история мешает им сосредоточиться на расследовании.

Он быстро распределил задания и закончил совещание. Дел было очень много. Они с Анн-Бритт поедут в Чёпингебру говорить с безутешными родителями Малин Скандер, Мартинссон и Ханссон опросят родственников Турбьорна Вернера. Не успев сесть в машину Анн-Бритт, Валландер тут же отключился.

Проснулся он, только когда машина остановилась. Они находились на хуторе под Чёпингебру. Стояла полная тишина, окна и двери в доме были наглухо закрыты. Они пошли к дому. Из-за угла появился огромный пожилой мужик в темном костюме. Глаза у него покраснели. Он представился – это оказался отец невесты, Ларс Скандер.

– Можете говорить со мной, – сказал он. – Жена не в состоянии.

– Мы приносим наши самые глубокие соболезнования, – сказал Валландер. – Извините, но этот разговор не терпит промедления.

– Конечно не терпит, – горько сказал Ларс Скандер. – Вы ведь поймаете этого негодяя?

Он смотрел на них почти умоляюще.

– Как может человек сотворить такое? Убить молодую пару, когда они фотографируются на память?

Валландер испугался, что со Скандером вот-вот начнется истерика. Вмешалась Анн-Бритт.

– Мы будем задавать только самые необходимые вопросы, – сказала она. – Они действительно необходимы, чтобы поймать убийцу вашей дочери.

– Давайте посидим во дворе, – предложил Ларс. – В доме творится такое…

Они обошли дом. Там, под старой вишней, стояли садовые кресла.

Ларс Скандер работал ветеринаром. Родился в Хесслехольме, но сразу после окончания института переехал сюда. У него с женой было трое детей, две дочери и один сын. Малин – самая младшая. Старшие давно уже переженились и уехали. Малин и Турбьорн знали друг друга со школьной скамьи и никогда даже не сомневались, что будут вместе. Турбьорн недавно унаследовал хутор отца. Они с Малин туда переехали еще в начале лета, но из некоторых практических соображений отложили свадьбу до августа.

Валландер не вмешивался. Анн-Бритт задавала вопросы очень осторожно и деликатно. Наконец настала его очередь.

– Теперь я хочу спросить вот о чем, – сказал он. – Кто, по-вашему, мог такое сделать? У них были какие-то враги?

Ларс Скандер уставился на него:

– Откуда могут быть враги у таких ребят, как Малин и Турбьорн? Они дружили со всеми. Приветливее и добрее их не сыскать.

– Я просто обязан был задать этот вопрос по долгу службы. И попросить вас тщательно обдумывать каждый свой ответ.

– Я обдумал. Никаких врагов у них не было.

Теперь самый важный пункт, подумал Валландер. Ключевая информация. Каким образом преступник получил нужные ему сведения.

– Когда стал известен день свадьбы?

– Я точно не помню. В мае. Самое позднее – в начале июня.

– Когда они решили, что будут фотографироваться на море?

– Этого я не знаю. Турбьорн и Рольф Хааг сто лет как знакомы. Они, наверное, и выбирали место. Но думаю, что Малин тоже принимала участие.

– Когда вы впервые об этом услышали? Что они выбрали Нюбрустранд?

– Турбьорн и Малин все готовили очень тщательно. Все должно было пройти без сучка без задоринки. Наверняка они решали вопрос о фотосъемках в последнюю очередь, когда все остальное определилось.

– Значит, самое позднее два месяца назад?

– Да.

– Кто знал об этом? Что сниматься они будут на берегу?

Ответ его удивил.

– Практически никто, – сказал Ларс Скандер.

– Почему?

– Потому что они хотели хотя бы часок побыть одни. Передохнуть между венчанием и свадебным ужином. Так что знали только они и фотограф. Как бы тайное свадебное путешествие на два часа.

Валландер и Анн-Бритт переглянулись.

– Это очень и очень важно, – сказал Валландер. – Вы хотите сказать, что и вы не знали?

– Ни я, ни жена. Почти уверен, что родители Турбьорна тоже не знали.

– Давайте еще раз, – сказал Валландер терпеливо. – Я должен быть уверен, что правильно вас понял. Вы утверждаете, что, кроме Малин и Турбьорна, о предстоящих съемках знал только фотограф?

– Так и есть.

– И место они выбрали еще в мае или в начале июня?

– Сначала они собирались фотографироваться у камней Але, [51] но потом передумали.

Валландер наморщил лоб. Он был не уверен, что ему все ясно.

– Но вы ведь знали, что они будут сниматься?

– Только о первоначальном плане. Но потом они решили, что камни Але – чересчур банально. Чуть не каждая пара ездит туда фотографироваться. И передумали.

Валландер с шумом втянул воздух:

– Когда? Когда они передумали?

– Думаю, несколько недель назад.

– И держали это в секрете?

– Ну да.

Валландер молча смотрел на Ларса Скандера. Потом повернулся к Анн-Бритт. Он знал, что она думает о том же самом. Несколько недель назад молодые изменили место съемки. И никому об этом не говорили. Но этих недель хватило кому-то, чтобы проведать об их тайне.

– Позвони Мартинссону. Пусть родители Турбьорна подтвердят.

Она поднялась и отошла в сторону, чтобы позвонить. Так близко нам подобраться еще не удавалось, подумал Валландер. Еще немного, и все станет ясно.

Он повернулся к Ларсу Скандеру:

– Значит, вы даже не представляете, что мог быть кто-то посторонний, с которым они поделились своими планами сниматься на море?

– Нет.

Валландер прокручивал в голове все возможные версии. Они по-прежнему не знали, был ли у Рольфа Хаага помощник. Несмотря на заверения Скандера, кто-то из приятелей молодых мог знать об их намерениях. Кто-то, о ком сам Ларс Скандер не слышал и даже не знал о его существовании.

В эту секунду на верхнем этаже открылось окно, и на подоконник с пронзительным криком вскочила женщина.

28

Потом Валландеру эта женщина в окне и то, что произошло вслед за этим, представлялись чем-то нереальным. Теплый августовский день, ни ветерка, роскошная зелень сада, Анн-Бритт под грушей с прижатым к щеке телефоном, он сам в белом деревянном кресле, Ларс Скандер напротив. Потом оказалось, что и у него, и у Анн-Бритт Хёглунд появилась одна и та же мысль: слишком поздно. Женщина явно собирается выброситься из окна, и они ни за что не успеют ей помешать. Она упадет на выложенную булыжником отмостку вокруг дома. Может быть, она и не разобьется насмерть, высота сравнительно небольшая. Но по ее позе можно было догадаться, что броситься она собралась вниз головой.

Они на какое-то мгновение остолбенели. Потом Анн-Бритт отшвырнула телефон и бросилась к дому, а Валландер изо всей мочи заорал – что именно, он впоследствии припомнить не мог. Ларс Скандер медленно встал, похоже было, что он не понимает, что сейчас может произойти. Мать погибшей девушки кричала не переставая, ее крик был исполнен такой невыносимой боли, что резал августовскую благодатную тишину, как алмаз режет стекло.

В этом они все потом сошлись – страшнее всего был этот крик.

Анн– Бритт помчалась в дом, а Валландер встал под окном с рапростертыми руками. Ларс Скандер стоял рядом с ним, бледный, и умоляюще смотрел на жену.

Потом за спиной несчастной появилась Анн-Бритт и одним рывком сдернула ее с окна.

Крик внезапно прекратился. Наступила оглушительная тишина, как будто у Валландера заложило уши.

Когда они поднялись наверх, Анн-Бритт сидела рядом с матерью Малин, крепко ее обняв. Валландер тут же спустился вниз и вызвал «скорую». После того, как женщину увезли, они вернулись в сад. Анн-Бритт нашла в траве брошенный телефон. Валландер тяжело опустился на стул.

– Мартинссон взял трубку как раз в тот момент, когда я бросила телефон. Он, наверное, сходит с ума – не знает, что и предположить, – сказала Анн-Бритт.

– Позвони ему.

Она села по другую сторону стола, над которым кружила назойливая оса.

Сведберг безумно боялся ос.

Теперь его нет в живых.

Именно поэтому они с Анн-Бритт и сидят сейчас в саду Скандеров. Многих уже нет в живых. Слишком многих.

– Я не буду от тебя ничего скрывать, – обратился Валландер к Анн-Бритт. – Я боюсь, что убийца на этом не остановится. Я вздрагиваю от каждого телефонного звонка – жду, что произошло новое убийство. Я лихорадочно ищу какие-то признаки, что этому кошмару настал конец, что мы по крайней мере не будем стоять опустив руки над очередным трупом. Но этих признаков я не нахожу.

– Мы все этого боимся, – сказала Анн-Бритт. – Но говорить об этом не обязательно.

Да, все уже сказано. Их гнал страх. И будет гнать, пока они не поймают этого неизвестного и не докажут, что именно он – убийца…

– Она и в самом деле чуть не выбросилась, – сказала Анн-Бритт. – Даже представить страшно, что сейчас у нее в душе.

Она набрала номер Мартинссона. Тот, по-видимому, напустился на нее, и она пыталась его успокоить. Валландер пододвинул свое кресло в тень. Значит, несколько недель назад жених с невестой решили изменить место для свадебных съемок, причем тайно. Кто мог об этом знать?

Его охватило нетерпение. Почему до сих пор никто не потрудился узнать, был ли помощник у Рольфа Хаага?

Анн– Бритт нажала кнопку отбоя и тоже переставила кресло в тень.

– Он сейчас перезвонит, – сказала она. – По-видимому, родители Турбьорна совсем старенькие. Он сказал, что не может определить, где граница между родительским горем и старческим слабоумием.

– Помощник, – сказал Валландер. – Был ли у Рольфа Хаага помощник? Это очень важно. Этим должна была заняться полиция в Мальмё. Не знаешь, кому там позвонить?

– Помнишь Бирча, с которым мы в прошлом году работали вместе в Лунде?

– Как я могу его забыть?

Бирч был полицейским старой, милой сердцу Валландера школы; работать с такими – одно удовольствие.

– Он переехал в Мальмё, – продолжила она. – По-моему, именно он этим и занимался.

– Тогда все наверняка уже сделано, – сказал Валландер.

Он выудил из кармана свой собственный телефон. Номер коммутатора полиции был в записной книжке. К счастью, Бирч оказался на месте. Они обменялись приветствиями.

– А разве тебе не сказали?

– Пока нет.

– Я уже сообщил в Истад. Значит, до тебя не дошло. Тогда ты сейчас все узнаешь из первоисточника. У Рольфа Хаага было ателье недалеко от площади Нобельторгет. Он и работал в основном как студийный фотограф. Но иногда выезжал – в последние годы выпустил два фотоальбома. Один об Эритрее, другой – об Азорских островах.

– Я тебя прерву, – сказал Валландер. – Нам сейчас важнее всего узнать, был ли у него помощник.

– Был.

Валландер знаком попросил Анн-Бритт дать ему ручку. Пошарил по карманам. В нагрудном кармане рубашки оказалась старая квитанция – сойдет.

– Как его зовут?

– Знаешь, у мужчин-фотографов ассистенты, как правило, женщины. Не знаю, справедливо ли обратное правило.

– Хорошо, как ее зовут.

– Мария Юртберг.

– Ты говорил с ней?

– К сожалению, это невозможно. Она еще в пятницу уехала к родителям в Худиксваль. Дом ее родителей стоит чуть ли не в лесу, даже телефона нет. Мобильник она с собой не взяла – он так и лежит в ателье. Я беседовал с девушкой, с которой она вместе снимает квартиру. Та говорит, что у Марии есть такая причуда – она время от времени сбегает от всех достижений современной техники и прячется где-нибудь, где ее никто не может найти. Впрочем, это не так важно – она сегодня вечером возвращается. Самолет приземляется в Стурупе в четверть восьмого, я собираюсь ее встретить. Но у нас вряд ли есть основания подозревать ее в убийстве своего работодателя и молодой пары.

Ответ Бирча Валландера не устраивал – это было вовсе не то, что он хотел услышать. В нем нарастало нетерпеливое раздражение. Это не годится, подумал он. Я становлюсь плохим полицейским.

– Мы в первую очередь должны выяснить, знал ли кто-то посторонний о том, где они собираются фотографироваться. Из того, что нам удалось выяснить, совершенно ясно, что этих посторонних крайне немного. Это позволяет вычислить, кто мог иметь доступ к данной информации.

– Я вчера осмотрел ателье, – сказал Бирч. – Чуть не полночи возился. Нашел письмо от Турбьорна Вернера. Он подтверждает, что время и место остаются прежними.

– Откуда отправлено письмо?

– В письме написано: Истад, 28 июля.

– Где это письмо?

– У меня. Лежит на полке.

– А конверта нет? Я имею в виду, почтового штемпеля?

– По-моему, там стоит пластиковый мешок с бумагами. Может быть, конверт там? Если его еще не выкинули.

– Очень важно найти этот конверт. Если он, разумеется, еще существует.

– Почему это так важно? Письмо же подписано и дата стоит! Если там написано «Истад», какие у тебя причины сомневаться, что оно отправлено именно в Истаде?

– Меня в первую очередь интересует, вскрывали ли этот конверт до того, как он достиг адресата. Поэтому необходима тщательная техническая экспертиза.

Бирч больше вопросов не задавал – пообещал, что сразу же отправится в ателье.

– Версия довольно рискованная, – предупредил он.

– Какая есть, – сказал Валландер, – на текущий момент ничего лучшего у нас нет. Скорее всего, просто подтвердится отрицательный результат. Если письмо до момента доставки никто не вскрывал, я могу смело отбросить эту гипотезу. Единственное, что я знаю твердо, – преступник очень хорошо информирован. Остается только узнать, где он берет эту информацию.

Бирч обещал сразу же позвонить, как только что-либо прояснится.

Они вернулись в Истад. Было уже двенадцать. Валландер попросил высадить его на Эстерледен – надо было срочно перекусить. Он спросил, не хочет ли Анн-Бритт составить ему компанию, но она отказалась.

Он пошел домой и поджарил себе яичницу. Потом лег, поставив будильник на без десяти час – больше, чем полчаса, спать он не имел права. В десять минут второго он был уже в полиции.

Он прошел в свой кабинет, покопался в записках с телефонами, сел и в один присест написал обзор ситуации. Ему хотелось понять только одно: какой минимальной информацией должен был располагать убийца. Прочитал написанное и задумался. Почему он должен все время слушать других? Почему он так легко готов расстаться с собственной теорией насчет перлюстрации почты? Он спустился в приемную. Там сидела девушка, заменявшая по воскресеньям Эббу. Он спросил, знает ли она, где сортируют истадсую почту. Она не знала.

– Узнай, пожалуйста.

– Сегодня воскресенье.

– Для нас это самый обычный рабочий день.

– А для почты?

Валландер собрался рассердиться на девушку, но решил повременить.

– Насколько я знаю, почту из почтовых ящиков забирают и по воскресеньям тоже. Значит, на почте есть дежурный персонал.

Она пообещала узнать. Валландер поспешил в кабинет с чувством, что он оторвал эту девицу от важного дела. Не успел он закрыть за собой дверь, как ему вспомнился недавний разговор с Анн-Бритт: в этом деле фигурируют два почтальона. Только сейчас он сообразил, что был и еще один. Он сел за стол, стараясь не упустить мысль. Что тогда сказал Стуре Бьорклунд? Что ему иногда кажется, что кто-то был на хуторе в его отсутствие. Кто-то посторонний. Соседи знали, что он не любит, когда его беспокоят. Единственным человеком, кто регулярно посещал его дом, был сельский почтальон.

Сельский почтальон зашел в сарай и положил туда телескоп Сведберга, подумал Валландер. Чушь какая-то. Такие мысли приходят в голову только за отсутствием других, более разумных.

Он недовольно пробурчал что-то себе под нос и принялся листать рапорты, когда в дверях возник Мартинссон.

– Как ты? Анн-Бритт рассказала о ваших приключениях – как женщина чуть не выбросилась из окна. У нас такого не было, родители Турбьорна Вернера не в том возрасте. Но трагедия, конечно, страшная. Турбьорн последнее время взял на себя все хозяйство, так что родители могли вздохнуть спокойно: преемственность соблюдена, молодое поколение продолжит их дело. У них ведь был еще один сын – погиб несколько лет назад в автокатастрофе. Теперь у них нет никого.

– Убийца о таких вещах не думает, – горько заметил Валландер.

Мартинссон подошел к окну. Валландер видел, как ему тяжело. Долго ли он еще выдержит? Когда-то Мартинссон выбрал профессию из высоких побуждений. В те годы служба в полиции казалась молодежи все менее привлекательной. А потом к полицейским и вовсе относились с презрением. Но Мартинссон стоял на своем – каждое общество имеет такую полицию, какую оно заслуживает. И он хотел стать хорошим полицейским. И стал. Но в последнее время Валландер видел, что его мучают сомнения. Он не был уверен, хватит ли коллеге пороха доработать до пенсии, особенно если у него появится выбор.

Мартинссон, не отходя от окна, повернулся к Валландеру.

– Он еще даст о себе знать.

– Риск есть.

– А что ему мешает? Его ненависть к людям, похоже, не знает границ. Никакого разумного мотива у него нет. Он убивает ради того, чтобы убивать.

– Это бывает очень редко. Скорее всего, пока мы просто не можем понять, что им движет.

– Думаю, что ты ошибаешься.

– В каком смысле?

– Если бы этот разговор происходил несколько лет тому назад, я бы с тобой согласился. Не существует необъяснимого насилия. Но все в мире изменилось. И в нашей стране все изменилось, только мы не заметили. Насилие стало нормой. Мы переступили границу. Целое поколение потеряло почву под ногами. Их просто-напросто никто не учит, что хорошо, а что плохо. Что можно, а что нельзя. Для них существуют только их собственные права. Зачем служить в полиции?

– На этот вопрос ты должен ответить себе сам.

– Я и пытаюсь.

Мартинссон сел на стул для посетителей.

– Знаешь ли ты, что Швеция стала страной, где нет законов? Кто бы мог поверить в это еще пятнадцать-двадцать лет назад? Что Швеция – страна, где правит беззаконие?

– Ну, пока не так уж все мрачно, – возразил Валландер. – Не могу с тобой согласиться. Но ты прав – все идет к тому. Именно поэтому и важно, чтобы кто-то этой тенденции противостоял. Ты и я.

– Я тоже всегда так думал. Но похоже, мы проиграли.

– Думаю, в нашей стране нет ни одного полицейского, которого время от времени не посещали бы подобные мысли, – сказал Валландер. – Но это ничего не меняет. Мы должны стоять насмерть. Мы же охотимся на этого психа. Мы идем по следу. Мы не сдаемся, и мы его возьмем.

– Сын собирается стать полицейским, – задумчиво произнес Мартинссон. – Все время спрашивает, что да как. Не знаю, что ему отвечать.

– Пошли его ко мне, – предложил Валландер. – Я ему все объясню.

– Ему одиннадцать лет.

– Как раз тот возраст, когда пора начинать думать.

– Я ему передам.

Валландер воспользовался паузой и перевел разговор на следствие:

– Что знали родители Турбьорна о съемках?

– Ничего, кроме того, что молодые собирались сниматься после венчания, но до банкета.

Валландер уронил руки на стол.

– Значит, мы близки к разгадке. Осталось еще немного напрячься.

– Мы и так уже на пределе сил. Ты подумал, что будет дальше?

– Для начала надоперестать думать о своих силах, – сказал Валландер и встал. – В три часа оперативка. Явка для всех обязательна. Пусть Турнберг тоже придет. Займись этим.

Мартинссон кивнул и пошел на выход, но в дверях обернулся:

– Ты и в самом деле хочешь поговорить с моим отпрыском?

– Когда закончим с этим делом, – сказал Валландер. – Обещаю ответить на все его вопросы. И дать померить свою форменную пилотку.

– А у тебя она есть? – удивился Мартинссон.

– Где-то есть. Хотя где именно – понятия не имею.

Валландер вернулся к донесениям. Зазвонил телефон – девушка-референт из приемной разузнала, что все письма, в том числе и для сельской местности, сортируются на Истадском почтовом терминале. Терминал находится на Мейеригатан, прямо за больницей. Валландер записал телефон и поблагодарил. На терминале никто не брал трубку, хотя он выждал не меньше двадцати сигналов. Он собрался было поехать туда – может быть, кто-то просто не хочет отвечать, но потом решил немного подождать. Ему надо было подготовиться.

Когда после обеда Валландер направлялся на оперативку, его не оставляло чувство, что открытого конфликта с прокурором Турнбергом не избежать. Почему, он и сам не знал – если не считать стычки в Нюбрустранде, Турнберг вроде бы не подавал повода к стычке. Дал ли исполняющий обязанности прокурора ход жалобе, написанной «бегущей личностью мужского пола» Нильсом Хагротом, Валландер тоже не знал. Но все равно было ощущение, что с Турнбергом они находятся в состоянии войны.

Когда совещание закончилось, он понял, что ошибается. Наоборот, Турнберг активно поддерживал его, едва между членами следственной группы намечался малейший разлад. Валландер решил, что, пожалуй, поторопился. Может быть, высокомерие Турнберга – всего лишь маска, скрывающая неуверенность?

Совещание Валландер начал с заявления, что в следствии произошел кардинальный поворот. Им надо сосредоточиться на одном вопросе: кто мог знать, когда и где будут происходить свадебные съемки? И ответ на этот вопрос искать надо немедленно, не теряя ни минуты, сразу после оперативки. Все остальное может подождать.

Посыпались возражения. Особенно бурно протестовал Ханссон, утверждавший, что Валландер подгоняет следствие под свою версию. Вполне могло быть, что родители Турбьорна Вернера знали, когда и где будет фотографироваться молодая пара, но успели это забыть в силу возрастных причин. У Малин и Турбьорна было много друзей, это утверждают почти все. Кто-то из них тоже мог знать. Ханссон подчеркнул, что, возможно, Валландер и прав, но на этом этапе следствия не стоит класть все яйца в одну корзину.

Именно в этот момент и вмешался Турнберг. Он говорил очень четко и сжато. По его мнению, на этом этапе следствия Валландер совершенно прав: в ближайшие дни или даже, может быть, часы необходимо узнать, кто мог знать время и место съемок.

И опять замкнулся в своей раковине. Спор быстро увял – поддержка прокурора решила дело. Остальное время они посвятили распределению заданий. Кому с кем говорить? В каком порядке? Валландер взял на себя ассистентку фотографа, прилетающую вечером из Худиксваля. Договорились собраться сегодня же вечером. Или раньше, если случится что-то экстраординарное.

Валландер коротко подвел итоги.

– Может быть, мы вот-вот пробьемся, – сказал он. – Мы все на это надеемся. Есть еще одна причина спешить, хотя мы и не говорим об этом. Говорить-то мы не говорим, но все прекрасно знают – преступник может убить еще кого-то. Сегодня, завтра, на следующей неделе. Это нам неизвестно. Поэтому неизвестно и то, сколько у нас осталось времени. Если оно вообще у нас осталось.

После совещания, когда все уже расходились, Валландер решил было сказать несколько приветливых слов Турнбергу, но раздумал.

Часы показывали половину пятого. Через два часа прилетит ассистентка Рольфа Хаага. Валландер попытался дозвониться Бирчу, но не смог.

И тогда он сделал то, чего никогда раньше не делал. Он запер дверь и улегся на полу, подложив под голову старый портфель. Он уже засыпал, когда в дверь кто-то постучал. Он не ответил. Если он хочет работать дальше, ему надо поспать. Хотя бы часок. В ящике стола у него лежал старый будильник. Он ни разу в жизни им не пользовался, но теперь ему наконец-то нашлось применение.

Ему снова приснился отец. Какие-то неясные картинки детства, запах скипидара. Потом прыжок через несколько десятилетий – поездка в Рим. Внезапно на Испанской лестнице появляется Мартинссон. Валландер точно знает, что это Мартинссон, хотя тот выглядит как маленький ребенок. Валландер окликает его, но Мартинссон его не слышит. Потом – ничего. Пустота. Сон обрывается.

Он с трудом поднялся с пола, преодолевая боль в спине. Открыл дверь и поплелся в туалет. Пожалуй, ничего в своей жизни он так не ненавидел, как эту парализующую усталость. Тошнотворную, пригибающую к земле. И все более мучительную с каждым годом. Он ополоснул лицо. Потом долго мочился, стараясь не смотреть на свое отражение в зеркале.

В четверть седьмого он выехал в Стуруп. Через полчаса он затормозил на стоянке и пошел в зал прилета, где почти сразу заметил здоровенного Бирча. Тот стоял, скрестив руки на груди и прислонившись к стене. При виде Валландера его мрачная физиономия расплылась в улыбке.

– И ты здесь?

– Я тебя пожалел. Скучно, думаю, Бирчу одному дожидаться в аэропорту.

– Самолет прилетает вовремя, – сказал Бирч. – Но кофейку попить успеем.

Они направились к буфету.

– Я перекопал все мешки, – сказал Бирч. – Какие-то конверты нашлись, но того, что нам нужно, нет.

– Могу сказать точно – это следствие удача явно не жалует, – сказал Валландер. – Впрочем, я не особо и рассчитывал.

Бирч взял к кофе пирожное и венский хлебец. Валландер заставил себя воздержаться от сдобы.

– Но зато я позвонил одному из наших криминалистов, – продолжил Бирч, ожидая, когда подойдет официантка, чтобы рассчитаться. – Замечательный парень, с фантазией, работать с ним – одно удовольствие. Хокан Тобиассон. Не слышал о нем?

Валландер покачал головой.

– Я с ним долго говорил по телефону. Он сидел в лодке в Эстерсунде и ловил рыбу, но телефон у него был с собой. Кстати, у него пару раз клюнуло, пока мы говорили. А вот что за рыба, я забыл спросить.

В громкоговорителе что-то захрипело, потом послышался искаженный голос. Они прислушались – нет, это был задержавшийся рейс из Марбельи.

– Хокан говорит, что есть много способов вскрыть письмо. Раньше держали письма над паром, чтобы размягчить клей, а потом открывали спицей. Теперь есть более совершенные методы. Он готов был заключить пари, что может вскрыть любое письмо. И сомневался, удастся ли мне потом определить, вскрывалось письмо или нет.

– Конверт, – сказал Валландер, – как нам был нужен этот конверт!

Бирч вытер губы бумажной салфеткой.

– Я все же не совсем понимаю с этим конвертом. И не совсем понимаю, зачем ты приехал. Значит, ты рассматриваешь эту самую Марию Юртберг как важного свидетеля?

Валландер вкратце посвятил его в события последних суток. Он закончил точно в ту секунду, когда самолет подрулил к терминалу и пассажиры начали сходить с трапа. Бирч удивил Валландера – вытащил из кармана лист из блокнота, на котором было крупно написано «Мария Юртберг», и встал в коридоре. Валландер поджидал поодаль.

Мария Юртберг оказалась очень красивой женщиной. Яркие синие глаза, длинные темные волосы. Рюкзак на плече. Валландер вдруг подумал, что она, скорее всего, ничего не знает о гибели Рольфа Хаага. Но Бирч уже начал ей рассказывать. Она недоверчиво качала головой. Бирч перехватил у нее рюкзак и подвел к Валландеру. Другого багажа у нее не было.

– Вас кто-нибудь встречает? – спроси Бирч.

– Нет, я собиралась сесть на автобус.

– Тогда мы вас подвезем. К тому же у нас к вам неотложный разговор, – сказал Валландер. – Где вам удобнее поговорить, в полиции или в фотоателье?

– Значит, это правда? – спросила она. – Рольфа убили?

– Это, к сожалению, правда, – сказал Бирч. – Вы долго работали у него?

– Не особенно. С апреля.

Значит, она вряд ли глубоко потрясена его смертью, подумал Валландер. Если, конечно, у них не было романа.

Она предпочла поехать в ателье.

– Лучше, если она поедет с тобой, – сказал Валландер. – Мне надо позвонить в несколько мест.

– Ты же знаешь, что за рулем звонить не рекомендуется.

Валландер собирался поговорить с Нюбергом. Но когда они выехали на шоссе, решил немного подождать. Сейчас самое важное – что скажет Мария Юртберг.

Через два часа Валландер понял, что из Марии больше ничего вытянуть не удастся. Они сидели в ателье, среди штативов и бумажных экранов. Она, оказывается, вообще не знала, что Рольф собирается ехать фотографировать молодоженов. Он вроде бы говорил, что должен быть на свадьбе в субботу, но она решила, что он приглашен туда как гость. Сама она улетела в Худиксваль в пятницу после обеда. Вернулась в воскресенье, потому что в понедельник они должны были готовить фоторепортаж о новом отделении банка в Треллеборге. Никогда не слышала ни о Малин Скандер, ни о Турбьорне Вернере. Она показала им журнал, куда заносились все съемки. На субботу 17 августа ничего назначено не было. Страница была пустой. Когда Бирч накануне осматривал фотоателье, открыв дверь ключом, найденным в кармане покойного, он просмотрел всю корреспонденцию. Они показали Марии найденное им письмо – она видела его впервые.

– Он сам открывал все письма, – сказала она. – Я помогала только снимать и обрабатывать материал. Больше ничего.

– А мог ли кто-то еще видеть это письмо? – спросил Валландер. – Кто еще здесь бывал, кроме вас и Рольфа? Уборщица?

– Мы убираем сами. А клиенты в контору никогда не заходят.

– Значит, в контору заходите только Рольф и вы?

– И я не захожу. Мне там нечего делать.

– Взлома в последнее время не было?

– Да никогда не было.

– Я просмотрел пластиковые мешки с бумажным мусором, – сказал Бирч, – но конверта от этого письма не нашел.

– Мусор мы выносим по понедельникам. Каждый понедельник. Рольф очень следил за чистотой.

Валландер посмотрел на Бирча. Никаких причин сомневаться в ее словах не было. Они зашли в тупик.

– У Рольфа были враги? – спросил он.

– А почему у него должны быть враги?

– Вам ничего не показалось необычным в его поведении в последнее время? Не был ли он чем-то обеспокоен?

– Нет. Все было как всегда.

– Какие у вас были отношения?

Она поняла, что он имеет в виду, но не обиделась.

– Ничего личного, – ответила она, улыбнувшись. – Нам хорошо работалось, и я многому у него научилась. Я сама хочу быть фотографом.

– Друзья у него были? Подруга?

– Он по характеру одиночка. И я ничего не знаю о его личной жизни. Он, во всяком случае, никогда ничего не говорил. И насчет подружки мне ничего не известно.

– Мы можем осмотреть его квартиру, – сказал Бирч, – а здесь, по-моему, все ясно.

– И что мне делать завтра? – вдруг спросила она. – Теперь, когда Рольфа уже нет?

На этот вопрос ни у Валландера, ни у Бирча ответа не было. Бирч пообещал отвезти ее домой, а Валландер собрался возвращаться в Истад. Они расстались на улице около ателье.

– Я так и не понимаю, – сказала она. – Два дня я жила в лесу. Приезжаю домой, и на тебе.

Она заплакала. Бирч обнял ее за плечи.

– Мы поехали, – сказал он. – Позвонишь?

– Когда приеду в Истад, – ответил Валландер. – Где ты будешь?

– Пойду погляжу на его квартиру.

Валландер проверил, есть ли у него номер мобильника Бирча. Бирч и Мария уехали. Он уже открывал дверцу, как в кармане зажужжал телефон.

– Я говорю с Куртом Валландером?

– Это я.

– Лоне Кэр. Хочу сказать, что женщина по имени Луиза сейчас находится в баре «Амиго». Как нам поступить?

Валландеру не потребовалось много времени, чтобы принять решение.

– Я еду, – сказал он. – Я сейчас в Мальмё, так что много времени это не займет. Если она будет уходить, организуйте наружное наблюдение.

– Вы успеете на одиннадцатичасовой паромом. Значит, в четверть двенадцатого вы здесь. Я вас встречу.

– Не упускайте ее из виду, – сказал Валландер. – Она мне очень нужна.

– Не беспокойтесь, не упустим.

Валландер поехал в порт и поставил машину на стоянку. Ровно в одиннадцать паром «Спринтер» вышел из гавани и взял курс на Копенгаген.

Он сидел на верхней палубе, уставившись в темноту. Потом начал шарить по карманам в поисках телефона и вспомнил, что положил его на сиденье и там оставил.

К тому же он, кажется, забыл выключить фары. Он нашел стюардессу и спросил, откуда можно позвонить.

– К сожалению, телефон у нас неисправен, – любезно улыбнулась она.

Он кивнул. Не важно. У Лоне Кэр наверняка есть мобильник.

Он снова стал вглядываться в темноту. Азарт нарастал.

29

Валландер увидел ее еще с мостков – кожаная куртка, светлые волосы. Она была моложе, чем он ожидал, к тому же маленького роста. Но у него не возникло ни малейших сомнений, что она из полиции. Почему – он и сам не мог бы объяснить, но он почти всегда мог определить полицейского среди совершенно незнакомых людей.

Они поздоровались.

– Луиза все еще там, – сказала она.

– Если ее зовут Луиза.

– Что у вас на нее?

Именно об этом он и думал на палубе парома. Против нее нет никаких обвинений. Никаких подозрений, что она совершила преступление или знала о его совершении. Единственное, чего он хотел, – поговорить с ней. Вопросов было много.

– Что у нас на нее? – переспросил он. – Я думаю, что она может ответить на многие вопросы. Самое главное, чтобы она не сбежала.

– А почему вы считаете, что она может сбежать?

Логично. Откуда ей знать, что он ее разыскивает? Она могла даже не знать, что ее фотография опубликована в газетах. То, что ее никто не мог опознать, вполне может объясняться очень просто – есть же, в конце концов, такие люди, предпочитающие уединение.

Миновав таможню, они вышли на улицу, где стояла полицейская машина с водителем, и сели на заднее сиденье.

– Бар – не самое лучшее место для бесед, – сказал он.

– Можете воспользоваться моим кабинетом.

Они замолчали. Валландер вспомнил свою последнюю поездку в Копенгаген. В Королевской опере шла «Тоска». Он был один. После спектакля зашел в бар, так что, возвращаясь последним паромом в Мальмё, он был прилично под градусом.

Он хотел попросить у Лоне телефон, но в этот момент водитель затормозил. Лоне Кэр коротко переговорила с кем-то по рации.

– Она еще там, – сказала она и показала в окно. – На той стороне. Мне подождать?

– Мы вполне можем пойти вместе.

На вывеске светились только три последних буквы «…иго». Валландер ощущал нарастающее возбуждение. Наконец-то он увидит женщину, которая занимала его мысли с того самого момента, когда он увидел ее фотографию в квартире Сведберга на Малой Норрегатан.

Они открыли дверь, отодвинули занавеску и вошли в бар. Было жарко и дымно, полно народу. Тревожный красный свет. Навстречу им двинулся на выход молодой парень.

– Дальний конец стойки, – шепнул он Лоне Кэр, но Валландер услышал.

Оставив Лоне у дверей, он начал протискиваться к стойке.

Наконец он ее увидел. Волосы были точно такие, как на фотографии. Валландер остановился, пригляделся. Похоже, она одна, хотя по обе стороны от нее сидели какие-то люди. Перед ней стоял бокал с вином. Когда она случайно посмотрела в его сторону, он инстинктивно спрятался за спину здоровенного парня, стоявшего посреди зала с кружкой пива в руке. Потом выглянул – она снова смотрела на свой бокал. Валландер обернулся, кивнул Лоне Кэр и снова начал протискиваться через толпу.

Ему повезло. Как раз в ту секунду, когда он подошел к стойке, сидевший рядом с ней парень встал и ушел. Он тут же занял его место. Она равнодушно глянула на него и отвернулась.

– Мне кажется, вы – Луиза, – обратился к ней Валландер. – Меня зовут Курт Валландер, я – полицейский в Истаде. Я приехал в Копенгаген, потому что нам надо поговорить.

Он уловил, как она на секунду напряглась, но тут же успокоилась и улыбнулась.

– Охотно, – сказала она. – Только я как раз собиралась выйти в туалет.

Она поднялась и пошла к двери в туалет.

Бармен вопросительно поглядел на него, но он отрицательно покачал головой. Она шведка, подумал он. Но сконского акцента у нее нет. Лоне Кэр подошла поближе. Он знаком показал ей, что все в порядке. На стене за стойкой висели часы с рекламой какого-то сорта виски, о котором Валландер даже и не слышал. Прошло четыре минуты. Из туалета вышел мужчина, потом еще один. Валландер раздумывал, какой вопрос задать первым. Выбор был большой.

Вдруг он сообразил, что прошло уже семь минут. Что-то не так. Он резко поднялся и пошел к туалетам. Лоне Кэр заметила, что он чем-то обеспокоен, и тут же появилась рядом с ним.

– Зайди в дамский туалет, – попросил он.

– Зачем? Она не выходила. Если бы она попыталась выйти из бара, мы бы увидели.

– Что-то не так, – сказал он. – Пожалуйста, зайди и посмотри.

Лоне Кэр исчезла за дверью. Валландер ждал. Он представить себе не мог, что могло произойти. Но он уже был уверен – что-то случилось.

Лоне Кэр резко открыла дверь:

– Ее там нет.

– О, дьявол, – сказал Валландер. – А окно там есть?

Не дожидаясь ответа, он ворвался в туалет. Две женщины красили губы у зеркала. Валландер не обратил на них внимания.

Луизы не было.

Он выбежал назад.

– Она должна быть здесь, – растерянно повторяла Лоне Кэр. – Я бы ее увидела.

– Но ее здесь нет! – рявкнул Валландер.

В баре становилось все теснее. Растолкав танцующих, он продрался к выходу. Человек, стоящий у дверей, напоминал борца-тяжеловеса.

– Спроси его, – сказал он подбежавшей Лоне. – Женщина с темными волосами, стрижеными, но довольно длинными. Если она выходила, то самое большее десять минут назад.

Она перевела его слова. Привратник покачал головой.

– А он не мог ее не заметить? – настаивал Валландер. – Спроси его, мог ли он ее не заметить?

Он сказал что-то, чего Валландер не понял.

– Он совершенно уверен, – громко сказала она, стараясь перекричать шум.

Он вернулся в зал, вглядываясь в лица танцующих. Но уже понял, что она исчезла.

Наконец он сдался.

– Ее здесь нет, – сказал он. – Мы тоже можем идти.

Он протиснулся к бару – бокала уже не было.

– Бокал? – спросил он.

– Уже вымыт.

Валландер покосился на полированную поверхность стойки и жестом подозвал Лоне Кэр.

– Я почти уверен, что это ничего не даст, – сказал он, – но все же попробуйте зафиксировать отпечатки пальцев на стойке. Мне они нужны для сравнения.

– Никогда не приходилось отгораживать полметра стойки в баре, – сказала Лоне. – Я прослежу, чтобы это было сделано.

Она повернулась к бармену и долго ему втолковывала, о чем идет речь. Потом вызвала по рации криминалистов.

Валландер вышел на улицу.

Он взмок и кипел от ярости. Она провела его, как ребенка. Ее улыбка. Охотно, сказала она. Только сначала выйду в туалет. И он ее не раскусил!

Минут через десять из бара вышла Лоне Кэр.

– Не понимаю, как ей удалось уйти, – сказала она. – Я не могла ее не заметить.

В голове у Валландера постепенно стало проясняться. Он начал догадываться, что произошло. Существовало только одно объяснение, причем настолько неожиданное, что нужно какое-то время, чтобы его осознать.

– Мне надо подумать, – сказал он. – Можем поехать к вам на службу?

Пока они ехали в полицию, он не проронил ни слова. Они поднялись на третий этаж. Она предложила принести кофе. Да, сказал он. Конечно. Спасибо.

– Не понимаю, как она ушла, – повторила она. – Просто ума не приложу.

– Она и не уходила, – буркнул Валландер. – Луиза осталась в баре.

Она ошарашенно посмотрела на него:

– Осталась в баре? А что мы тогда делаем тут?

Валландер покачал головой. Он не мог себе простить, что оказался таким тугодумом. Еще когда он в первый раз увидел фотографию, у него возникло чувство, что с ее волосами что-то не так.

Я должен был это заметить, ругал он себя. Я обязан был заметить, что это парик.

– Я спрашиваю, что мы делаем тут, если она там? – повторила Лоне.

– Луиза осталась в баре. По той простой причине, что никакая это не Луиза. Это мужчина. Тот амбал, что стоит в дверях, сказал, что из бара за эти минуты вышли трое мужчин. Один из них и был Луизой. С париком в кармане и стертым макияжем.

Лоне, похоже, ему не поверила. Но на объяснения уже не было сил. Главное, он сам теперь это знает. Потом он пересилил себя – как-никак, коллега заслужила, чтобы он ей все растолковал. Она ему очень помогла. Было уже за полночь.

– Несколько лет назад я был на карибских островах, – сказал он. – Это был очень тяжелый для меня период. Как-то вечером я сидел в баре и разговаривал с необычайно красивой женщиной. Я сидел совсем рядом, видел малейшие черточки ее лица. Но я прозрел только после того, как она сама сказала.

– Сказала что?

– Что она мужчина.

Лоне Кэр, похоже, наконец согласилась с его объяснением.

– Она пошла в туалет, сняла парик, не торопясь стерла грим и вышла. Что-то там изменила в одежде. Никто из нас ничего не заметил, потому что мы ожидали, что из туалета выйдет женщина. Если ждешь женщину, кто обратит внимание на проходящего мужчину?

– Насколько мне известно, «Амиго» – это не бар для трансвеститов.

– А может быть, он туда ходил вовсе не для того, чтобы общаться с себе подобными, – задумчиво сказал Валландер. – Может, ему просто хотелось играть роль женщины.

– Что все это означает для следствия?

– Пока не знаю. Может быть, это очень важно. Может быть, нет. Сейчас трудно сказать.

Она посмотрела на часы.

– Последний паром только что ушел, – сказала она. – Следующий только утром.

– Я переночую в гостинице.

Она покачала головой:

– Можете поспать у меня на диване. Муж у меня – официант. Он как раз в это время приходит домой, и мы вместе ужинаем.

Они вышли на улицу. Валландер так и не понял, в какой район она его привезла. Ее муж, Торбен, вошел в квартиру почти одновременно с ними. Он оказался таким же невысоким, как его жена, и очень приветливым. Они съели в кухне по бутерброду с пивом, и Лоне постелила Валландеру на диване. Уступая его настояниям, она пообещала разбудить его с тем расчетом, чтобы он успел на первый паром в Мальмё, и ушла, пожелав ему спокойной ночи.

Этой ночью он спал очень беспокойно, много раз просыпался. В три часа встал и подошел к окну. Посмотрел на пустынную ночную улицу. Все ночные улицы похожи друг на друга. Ждешь, что кто-то появится, но никого нет. Тишина.

Итак, Луиза – это мужчина. Он называет себя Луизой, когда переодевается женщиной. Как его зовут, мы не знаем. И мы толком не знаем, как он выглядит.

Валландеру стало не по себе. Убийца охотился за людьми в необычных нарядах, в масках. Как Луиза. Когда Валландер представился, она тут же сбежала.

Почему она, когда это он, подумал Валландер. Это он. И скорее всего, он и есть убийца. Я сидел рядом с убийцей и не разглядел его в женском обличье. И он удрал. Теперь он знает, что мы подобрались к нему довольно близко. Но он знает и другое – что нам неизвестно, кто он.

Ровным счетом ничего не известно.

Он снова лег. Несколько раз он задремывал, но по большей части лежал и ждал, когда прозвонит будильник.

Когда Лоне Кэр зашла его разбудить, он уже оделся и сложил постельное белье. Она посмотрела на него внимательно:

– Вы не сможете нормально работать, если не будете спать.

– У меня всегда были проблемы со сном, – сказал он. – Еще до того, как я начал работать.

Они выпили кофе в кухне. Из-за дверей доносился храп Торбена.

– Попробую разузнать еще кое-что об этой Луизе, – сказала она. – О Луизе, которая не Луиза.

Он поблагодарил ее – и за то, что она уже для него сделала, и за то, что собиралась сделать.

Она вызвала для него такси.

– Это он? – спросила она. – Тот, кого вы ищете?

– Да, – сказал Валландер. – Скорее всего, он. Другого объяснения я не вижу.

Без двадцати пять он был на терминале и удивился, что в зале уже скопилось много народу. Что им делать в Мальмё в такую рань? Он взял билет, сел в свободное кресло и задремал. Проснулся, когда на паром уже потянулся поток пассажиров. Нашел место, сел и снова задремал. Проснулся уже в Мальмё.

Только проходя через таможню, он понял свою ошибку.

Луиза – мужчина. Говорящий по-шведски мужчина. Съездил в Копенгаген, как и он. Конечно, он мог успеть на последний паром накануне.

Но мог и не успеть. А это значит, это мог быть один из пассажиров на том пароме, на котором плыл и он сам. Он точно не знал, что он мог бы предпринять. Обойти весь паром, вглядываясь в лица? Пытаться узнать лицо, которое он видел, мысленно снять парик, убрать макияж? Искать превратившуюся в мужчину женщину? Можно было бы попросить полицию в Мальмё проверить документы у всех прибывших.

Но самое главное не то, что он мог бы сделать, а то, что он об этом не подумал.

Единственное, что его оправдывало, – он очень устал. От него только и оставалось, что тонкая оболочка, – все остальное занимала безграничная усталость, сахар в крови и страстное желание выспаться.

Он вышел из терминала. Все пассажиры уже разошлись кто куда. Делать здесь больше было нечего.

Он подошел к машине. Телефон мирно лежал на пассажирском сиденье. Тут он был прав. Но вот фары он выключить забыл, и аккумулятор разрядился, что выяснилось при попытке включить зажигание. Валландер откинулся назад и несколько раз стукнул себя кулаком по лбу. Мелькнула мысль – снять номер в «Савое» и выспаться. Вместо этого он позвонил Бирчу, надеясь, что тот уже не спит. Тот ответил, что как раз собирается пить кофе.

– Где ты был вчера? Мы же собирались созвониться?

Валландер рассказал о неудачной поездке в Копенгаген.

– Так близко… – с сожалением произнес Бирч. – Неужели ты и вправду был так близко?

– Я дал себя надуть, – сказал Валландер. – Надо было охранять дверь в туалет.

– Мало ли чего надо было, – сказал Бирч. – Значит, ты вернулся с первым паромом… Устал, наверное?

– Хуже всего то, что у меня аккумулятор сел.

– Сейчас приеду, – сказал Бирч. – У меня есть стартовые кабели.

Бирч приехал через девятнадцать минут, так что Валландер успел немного поспать.

– Я был в квартире Хаага, – сказал Бирч. – Этакое спартанское жилище. Ничего для нас интересного, кроме огромных фотографий бабочек на стенах.

– Он погиб случайно, – сказал Валландер. – Оказался не в то время не в том месте. В этом я совершенно уверен. А его интересовали только молодожены.

– Его – это того, которого ты вчера упустил? Переодетого женщиной?

– Я так думаю.

– У тебя есть фотография, – сказал Бирч. – Ты знаешь его в лицо. Убери волосы со снимка. Может быть, ты знаешь больше, чем ты думаешь.

– Мы с этого и начнем, – сказал Валландер. – Может быть, кто-то и узнает Луизу, когда она перестанет быть женщиной.

Бирч оценивающе посмотрел на Валландера:

– Тебе-то надо начать с того, чтобы выспаться. От того, что ты расклеишься, дело лучше не пойдет.

Они соединили кабелями два аккумулятора, и машина тут же завелась. Было двадцать пять минут седьмого.

– Мы еще раз осмотрим ателье и квартиру, – сказал Бирч. – Я на связи.

– Я буду держать тебя в курсе, – пообещал Валландер и уехал.

На повороте на Егерсру он остановил машину и набрал номер Мартинссона.

– Я тебе звонил двести раз, – пожаловался Мартинссон. – Мы же вчера должны были собраться. Но твой телефон, как всегда, не отвечает.

– Я был в Дании, – сказал Валландер. – Пожалуйста, собери всю группу в восемь часов.

– Что-то случилось?

– Да. Об этом и будем говорить.

Он нажал кнопку отбоя и погнал в Истад. Утреннее небо было совершенно безоблачным. Усталость как будто немного прошла, и голова стала ясней. Раз за разом он прокручивал в памяти вчерашнюю встречу. Пытался представить себе лицо под слоем косметики. Иногда ему казалось, что получается.

Без двадцати восемь он приехал в Истад. Эбба сидела у окошка в приемной и чихала.

– Простудилась? – спросил он. – В августе?

– Старые ведьмы, как известно, подвержены аллергии, – ответила она с улыбкой и строго посмотрела на него. – Ты что, не спал?

– Я был в Копенгагене. Там особо не выспишься.

Она, похоже, не поняла его неуклюжую попытку пошутить.

– Если ты не займешься здоровьем, это плохо кончится, так и знай.

Он не стал отвечать. Она видела его насквозь, и его это иногда раздражало. Впрочем, конечно же она права. Сахарные торосы громоздились у него в крови, с грохотом наползая друг на друга.

Он взял кофе и прошел к себе в кабинет.

Кто– то положил к нему на стол письмо и приклеил стикер с надписью печатными буквами: «Важно». Он посмотрел на часы и разорвал конверт.

Письмо было от Матса Экхольма. Несколько лет назад они вместе искали убийцу, который снимал со своих жертв скальпы. Матс Экхольм был психологом. Он помог Валландеру составить психологический портрет преступника, понять, какие мотивы могли лежать в основе его действий. Потом, когда они поймали преступника, Валландер не раз спрашивал себя: в чем же заключалась помощь Экхольма? Так и не решил. Но участие Экхольма, безусловно, принесло пользу. Прежде всего он был замечательный собеседник.

Валландер прочитал письмо. Экхольма никто не просил разработать психологический портрет, официально никто к нему не обращался. Он написал письмо по собственной инициативе, и Валландер быстро понял, что Матс отнесся к делу очень добросовестно. Дочитав до конца, он почувствовал, как у него внутри все сжалось.

Следует считать разумным допущение, что преступник будет давать о себе знать вновь и вновь. Ничто не говорит о том, что он считает свою задачу выполненной. Никакой периодичности в его действиях уловить не удается. Когда у него в голове сработает пружинка, отвечающая за убийство, предсказать невозможно – в любой момент. То, что он убивает людей в маскарадных или необычных костюмах, можно истолковать по-разному. Мне представляется наиболее вероятным, что таким образом он неосознанно хочет уйти от ответственности: он убивает не людей, а ролевые фигуры. Но возможно, в его действиях есть и другой мотив, который мне пока не удается выделить. Что-то еще может объединять убитых, кроме одежды – свадебные платья, костюмы XVIII века и так далее. Что касается преступника, я могу сделать тот же вывод, что и ты: у него есть неограниченный доступ к информации о жизни своих жертв. Он никогда не идет на риск. Он вполне может быть самым обычным человеком, вести такую же жизнь, как и все. Скорее всего, среда, в которой он вращается, довольно неромантична. Он где-то работает, причем, скорее всего, отлично справляется с работой. У него может быть семья, друзья, все, что мы вкладываем в понятие «нормальная жизнь». Очень может быть, что раньше он никогда не совершал преступлений, по крайней мере насильственных. Что-то с ним случилось. Внезапный внутренний взрыв, которого никто, и в первую очередь он сам, не мог предвидеть.

Валландер отложил письмо и набрал рабочий телефон Экхольма, но тот еще не пришел на работу. Валландер оставил свои координаты и просьбу позвонить.

Было уже без трех восемь.

Валландер думал о том, чего не знал Экхольм. Что преступник тоже наряжался, изменял свою внешность. Так же, как и его жертвы.

Если это, конечно, был он. Валландер искал и не мог найти аргументы, противоречащие его версии. Их не было. Вчера в Копенгагене он сидел за стойкой бара рядом с убийцей. По-другому быть не могло.

Он вспомнил Ису Эденгрен, как она сидела, мертвая, скорчившись, в зарослях папоротника у скалы. Его передернуло.

Он встал – его уже, наверное, ждут. Он должен срочно рассказать о событиях вчерашнего дня. Как он сидел рядом с преступником, а тот ушел в туалет и исчез.

Женщина, растаявшая как дым. И возродившаяся из пепла уже мужчиной. Луизы больше не было. Был только неизвестный, снявший парик и бесследно пропавший. Неизвестный, уже убивший восьмерых и не собирающийся на этом останавливаться.

Валландер задержался в дверях своего кабинета, вспомнив замечание Экхольма о том, что может быть и другой мотив, объединяющий его жертв. Не только то, что они были в необычных костюмах.

Наверное, Экхольм прав. Вопрос только, сумеют ли они обнаружить этот мотив.

Что я им скажу? – спросил себя Валландер. Как найти верную дорогу в неведомом краю? При том что времени у нас очень мало. Значит, мы не успеем додумать все мысли, отработать все версии, принять во внимание все контраргументы. Но кто знает, какие версии верны, а какие – нет?

Валландер устремился в туалет. К тому же его мучила жажда. Он уставился в зеркало. Отечная, бледная физиономия, мешки под глазами. Первый раз в жизни его чуть не стошнило от отвращения при виде собственного отражения.

Я должен его взять, подумал он с отчаянием. Хотя бы потому, что мне надо уйти на больничный и заняться своим здоровьем.

Он взял из шкафчика пластмассовый стаканчик и выпил воды. Ему не давала покоя мысль – откуда он знает, какая версия верна, а какая – нет? Не знает. Они словно играют в рулетку, доверяясь исключительно интуиции. Черное, наверное, ведет в тупик, поставим на красное. Время уходит.

А в чем разница? Остается только рассчитывать на то, над чем все иронизируют, но втайне надеются. На то, что им повезет. Что путь, выбранный ими, не приведет их в пустоту.

Было уже семь минут восьмого. Валландер вышел из туалета и направился в комнату для совещаний.

Все уже собрались. Он на секунду почувствовал себя как опоздавший на урок ученик. Или учитель. Турнберг теребил безупречный узел галстука. На губах Лизы Хольгерссон блуждала беспокойная улыбка. Остальные смотрели на него выжидательно. Он сел и рассказал все, как было, ничего не утаивая. Что сидел в полуметре от преступника, но дал ему уйти. Он говорил медленно и спокойно, стараясь ничего не упустить. Начал с Бирча и Марии Юртберг, рассказал о неожиданном звонке из Дании, поездке в Копенгаген, о баре позади Ховедбангорден, о Луизе, сидевшей за стойкой с бокалом вина, ее улыбке, ее желании помочь ему. Охотно, сказала она, только сначала схожу в туалет.

– Там она сняла парик, – сказал он. – Кстати, тот же самый, что и на снимке. Стерла грим. Поскольку она, или, теперь выяснилось, он привык все планировать, очень может быть, что в его расчеты входило и то, что его могут обнаружить. Может быть, у него с собой был какой-нибудь состав для снятия грима. Короче говоря, я не видел, как он вышел из бара, потому что ожидал увидеть женщину.

– А одежда? – спросила Анн-Бритт.

– Она была в брючном костюме. Туфли на низком каблуке. Сейчас все одеваются одинаково – и мужчины и женщины. Может быть, если всмотреться, и можно было что-то заподозрить, но не в толчее бара.

Больше вопросов не было.

– У меня лично сомнений нет, – сказал Валландер, прерывая наступившую тягостную тишину. – Это он. Это тот, кого мы ищем. Иначе невозможно объяснить, почему он сбежал.

– А ты не подумал, что он мог возвращаться тем же паромом, что и ты? – спросил Ханссон.

– Подумал. Только, к сожалению, поздно.

Они будут совершенно правы, если начнут меня упрекать, подумал он. И за это, и за многое другое. Ведь у меня мелькнула мысль о парике еще тогда, когда я в первый раз увидел ее фото. Если бы я еще догадался, что это переодетый мужчина, все было бы по-другому. Мы искали Луизу, а она оказалась мужчиной. Знай я это, бросил бы на ее поиски все силы. Но я это прозевал. Я не поверил сам себе, не поверил в то, о чем подумал в самом начале.

Валландер сделал паузу и налил себе стакан минеральной воды.

– Я получил письмо от Матса Экхольма, – сказал он. – Помните, психолог, он составлял психологический портрет мальчика, скальпировавшего свои жертвы. В этом случае мы к нему не обращались, но он все равно решил помочь. Он подчеркивает, что риск новых убийств очень велик. Значит, мы должны исходить из того, что это может произойти в любой момент. Мы просто не имеем права терять время.

– А в следствии нигде не проходит человек в парике? – спросил один из полицейских из Мальмё.

– Не могу сейчас ответить на этот вопрос. Зато могу сказать, что он очень важен. Мы должны переворошить весь материал с самого начала. Может быть, где-то найдутся его следы.

– Насчет фотографии, – сказал Мартинссон. – Мы можем с помощью компьютера убрать парик и начать превращать Луизу в мужчину. Пробовать разные варианты.

– Это еще важнее, – сказал Валландер. – Займемся этим сразу, как только выйдем отсюда. Парик и умелый грим меняют лицо очень сильно. Но не до полной неузнаваемости.

Валландер почувствовал, что группу охватил азарт, желание немедленно начать работать. Причин затягивать оперативку у него не было. Лиза Хольгерссон, заметив, что он собирается закрыть совещание, подняла руку.

– Я хочу напомнить о том, что вы и сами прекрасно знаете. Похороны Сведберга завтра в два часа. А помянем его – с учетом всего происходящего – не завтра, а позже.

Никто не возразил. Все уже были как на иголках.

Валландер пошел в кабинет за курткой. Он собирался срочно проверить одну версию, которая, впрочем, могла оказаться совершеннейшей чушью. Это займет не больше часа. Хорошо, будем считать, что этот час у меня есть, подумал он.

Он уже собирался уйти, как на пороге появился Турнберг.

– Сможем обработать фотографию? – спросил он. – Это требует специальных знаний и владения программой.

– Думаю, Мартинссон справится, – сказал Валландер. – Но если у него возникнут малейшие затруднения, могу вас заверить, что он не станет упорствовать и обратится к профессионалам.

Турнберг кивнул:

– Я просто хотел быть уверенным.

Валландеру показалось, что Турнберг хочет сказать что-то еще, и смотрел на него выжидательно.

– Не думаю, что вам стоит упрекать себя, что вы его упустили, – сказал наконец Турнберг. – Вы слишком критичны к себе. Вы просто не могли это предусмотреть.

Валландер почувствовал, что Турнберг говорит искренне. Может быть, это была попытка разрядить возникшее между ними напряжение.

– Я рад выслушать любую точку зрения, – ответил он. – В этом следствии ничто не дается легко.

– Если у меня будут какие-то соображения, обещаю поделиться, – сказал Турнберг и ушел.

Валландер быстро вышел на улицу. Подумал, не взять ли машину, но решил идти пешком. Это близко. К тому же он надеялся, что быстрая ходьба прогонит сон.

Дорога до красного здания почтового терминала заняла не более десяти минут. У пандуса стоял грузовик. Разгружали какие-то мешки. Как ни странно, Валландер никогда раньше здесь не бывал. Он поискал вход и дернул за ручку. Заперто. Тогда он позвонил, и его впустили.

Принял его заведующий, совсем молодой человек. На вид ему было не больше тридцати. Звали его Челль Альбинссон. Валландер сразу почувствовал к нему доверие.

Альбинссон пригласил его в контору. На шкафу у стены тихо жужжал вентилятор.

Валландер взял лист бумаги и ручку и вдруг сообразил, что не знает, как начать разговор. Просто спросить, насколько часто почтальоны читают чужие письма? Это значило нанести незаслуженное оскорбление. Валландер вспомнил Вестина. Тому такой вопрос наверняка бы не понравился.

Он решил начать с самого начала. Было без семнадцати минут одиннадцать. Понедельник 19 августа.

30

В кабинете у Альбинссона на стене висела карта.

С нее Валландер и начал. Спросил, как формируются участки доставки у сельских почтальонов. Альбинссон, естественно, удивился, почему полицию интересуют эти технические детали. Валландер чуть не выложил все как есть – что есть подозрение, что в районе Истада есть почтальон, который, помимо исполнения своих прямых обязанностей, убивает людей. Но к счастью, сообразил, что это не только неуместно, но и неправильно. Никаких прямых доказательств, что обернувшаяся мужчиной Луиза работает на почте, у них нет. Наоборот, есть очень серьезные аргументы против такой версии. Например, тот факт, что почтальоны начинают свой рабочий день очень рано, и вряд ли кому из них придет в голову в ночь на понедельник проводить время в баре в центре Копенгагена. Поэтому он отвечал уклончиво, ни словом не упомянув ни убийство Сведберга, ни расстрел молодых людей в Хагестаде и в Нюбрустранде, – однако настолько веско, чтобы у Альбинссона не оставалось сомнений: ничего иного в данный момент полиция сообщить не уполномочена.

Впрочем, Альбинссон показывал и рассказывал с большим рвением. Валландер то и дело делал записи в блокноте.

– Сколько всего у вас в штате сельских почтальонов? – спросил он, когда они наконец отошли от карты и сели за стол.

– Восемь.

– А я могу получить их список? Желательно с фотографиями.

– Почта очень активно работает с населением, – гордо сказал Альбинссон. – Мы как раз совсем недавно выпустили цветную брошюру о наших сельских почтальонах и их работе.

Альбинссон вышел. Валландер решил, что ему повезло. Имея фотографии, он сможет немедленно подтвердить свою догадку или, что более вероятно, отбросить ее навсегда.

Но в глубине души он все же надеялся на первое. Тогда можно будет считать личность преступника установленной.

Вернулся Альбинссон с брошюрой. Валландер принялся хлопать себя по карманам в поисках очков.

– Может быть, мои подойдут? – спросил Альбинссон. – Сколько у вас?

– Я точно не знаю. Десять с половиной.

Альбинссон оторопело уставился на него:

– Десять с половиной диоптрий? Это же почти полная слепота! Вы, наверное, хотели сказать, полторы. А у меня две, так что, я думаю, сойдет.

Очки и в самом деле подошли. На вид брошюра была не из дешевых. Зря, что ли, почтовые отправления с каждым годом все дороже и дороже. Он вспомнил, что говорил Вестин по дороге на Бернсё – электронная почта так быстро развивается, что уже через несколько лет обычное письмо станет раритетом. И что тогда будет делать шведская почта? Вестин не знал, а Валландер – тем более, но ему все-таки было интересно, какой прок от этой брошюры. Впрочем, долой скепсис, подумал он, ему-то она как раз совершенно необходима.

Он разглядывал фотографии почтальонов. Здесь были все восемь – четверо мужчин и четыре женщины. Он начал смужчин. Никто из них даже отдаленно не напоминал Луизу. Он на какую-то секунду задержался на снимке некоего Ларса-Йорана Берга, но потом понял, что и это пустой номер, и переключился на женщин. Одну из них он узнал – она приносила почту его отцу в Лёдерупе.

– Можно я возьму эту брошюру?

– Вы можете взять несколько.

– Спасибо, одной вполне хватит.

– Вы нашли, что хотели?

– Не совсем. Но у меня есть еще несколько вопросов. Значит, письма сортируют здесь… Почтальоны сами этим занимаются?

– Да.

– Других служащих нет?

– Кроме меня, еще один человек. Суне Буман. Он сейчас здесь. Хотите с ним поговорить? Позвать его?

Может, этот Буман – тот самый человек, которого он ищет. Валландер попытался себе представить, что будет, если так оно и окажется.

– Давайте пройдем к нему.

Они пошли на участок сортировки. Увидев человека, завязывающего большой пластиковый мешок, Валландер сразу понял: не он. Ростом Суне Буман был около двух метров, к тому же весил не меньше центнера. Он поздоровался. Суне Буман посмотрел на него с неодобрением:

– Почему вы до сих пор не поймали этого психа?

– Мы этим занимаемся.

– Он уже давно должен сидеть в каталажке.

– К сожалению, наши желания не всегда соответствуют действительности.

Валландер и Альбинссон вернулись в контору.

– У него довольно сложный характер, – извинился за Бумана Альбинссон.

– А у кого не сложный? К тому же он прав. Убийца и в самом деле должен уже сидеть в камере.

Валландер сел на стул, прикидывая, что бы еще спросить. Решения загадки здесь, на почтовом терминале, он не нашел. Впрочем, не особо и рассчитывал найти.

Он протянул очки Альбинссону.

– Это все, – сказал он. – Не стану больше беспокоить.

– Есть еще, конечно, водители, – вдруг сказал Альбинссон. – Они, правда, занимаются грубой сортировкой – мешки с корреспонденцией, содержимое почтовых ящиков. Более тонкой сортировкой и доставкой они не занимаются.

– А про них нет брошюры?

– К сожалению, нет.

Валландер поднялся. Больше вопросов у него не было.

– А что вы ищете? – спросил Альбинссон.

– Я же уже сказал – это текущая оперативная работа.

– Если вы кого-то и можете обмануть, то не меня, – сказал Альбинссон. – Чтобы ведущий следователь города мотался по городу и занимался, как вы выразились, «текущей оперативной работой»? Сейчас, когда вы лихорадочно ищете убийцу вашего сотрудника и семерых молодых людей? Вы приехали потому, что почта как-то связана с убийствами.

– Это не важно. То, чем я занимаюсь, – это именно текущая оперативная работа.

– Не могу поверить. Я думаю, вы здесь кого-то ищете.

– Все, что мог, я уже сказал. Но у меня возникло еще несколько вопросов.

Он снова опустился на стул.

– Думаю, что сегодня почтовая сумка выглядит иначе, чем, скажем, двадцать лет назад. Кто теперь посылает письма?

– Вы совершенно правы – перемены огромные. А через несколько лет будут еще больше. Почтовая служба устаревает. Теперь все шлют факсы и переписываются по электронке.

– Особенно, наверное, это отразилось на личной переписке.

– Как ни странно, нет. Как раз многие не доверяют факсу и электронной почте. Им кажется, что письмо в запечатанном конверте надежнее.

– Значит, почтовые мешки заполнены не только рекламой, официальными уведомлениями и счетами?

– Нет-нет, это далеко не так.

Валландер кивнул, после чего они встали почти одновременно.

– Вы удовлетворены моими ответами?

– Я думаю, да. Спасибо за помощь.

Альбинссон больше ни о чем не спрашивал. Они расстались у входа. Валландер вышел на залитую солнцем улицу. Странный август, подумал он. Жара не отпускает. И тихо. В эту пору в Сконе обычно очень ветрено.

Он вернулся в управление полиции. Может, завтра, на похороны Сведберга, стоит надеть полицейскую форму? Интересно, не сожалеет ли Анн-Бритт, что вызвалась произнести речь? Да к тому же написанную не ей самой?

В приемной Эбба сказала, что Лиза Хольгерссон хочет с ним поговорить. Валландеру показалось, что Эбба в плохом настроении.

– Как ты? – спросил он. – Мы теперь даже не успеваем поговорить по душам.

– Спасибо, хорошо.

Его отец на старости лет тоже так отвечал на вопросы насчет его самочувствия – спасибо, хорошо.

– Когда все это закончится, поговорим по-человечески, – пообещал он.

Она кивнула. Что-то ее определенно угнетает, но расспрашивать некогда. Он направился к Лизе. Дверь ее кабинета, как всегда, была открыта.

– Это же настоящий прорыв, – сказала она, не успел он перешагнуть порог кабинета. – Турнберг просто восхищен.

– Восхищен? Чем?

– Это ты у него спроси. Ты оправдываешь свою репутацию.

Валландер опешил:

– Плохую?

– Скорее наоборот.

Валландер предостерегающе поднял руки. Он вовсе не собирался говорить о своих достижениях, тем более что их почти не было.

– На похороны приедут шеф государственной полиции и министр юстиции. Их самолет прилетает в Стуруп в одиннадцать. Я их встречу. Сразу после этого они попросили доложить о расследовании. Скажем, в двенадцать. В большом зале. Ты, я и Турнберг.

– Может быть, ты сама доложишь? Или Мартинссон. Он говорит в сто раз лучше, чем я.

– Но следствием-то руководишь ты! Мы рассчитываем управиться за полчаса. Потом их поведут обедать. Они улетают сразу после похорон.

– Кто-то из них выступит?

– Оба.

– Боюсь я этих похорон, – сказал Валландер. – Как-никак, человека убили. Это не то же самое, что хоронить умершего от старости или от болезни.

– Ты думаешь о своем старом друге? Рюдберге?

– Да.

Зазвонил телефон. Она сняла трубку, немного послушала и попросила перезвонить попозже.

– А как с музыкой?

– Пусть кантор решит. Они знают, как сделать, чтобы все было достойно. Что там обычно играют? Баха и Букстехуде? И разумеется, «Благословенна будь, земля».

Валландер встал.

– Надеюсь, ты воспользуешься случаем – пообщаться со всем начальством сразу, – вдруг сказал он.

– Воспользуюсь случаем? Для чего?

– Чтобы сказать им, что так дальше дело не пойдет. Я берусь доказать, что их кампания по сбережению средств уже никакая не кампания, а заговор. Заговор, направленный на увеличение преступности в стране. И организованной, и всякой.

– О господи! Что ты имеешь в виду?

– То, что говорю. Заговор с целью обескровить полицию и сделать ее совершенно непригодной для выполнения своих прямых обязанностей. Скажи им это. Если это сейчас еще не так, то скоро будет.

Она покачала головой:

– Не могу сказать, что полностью с тобой согласна.

– Ты прекрасно знаешь, что я прав. Все, кто служит в полиции, видят, что система разваливается на глазах.

– А почему бы тебе самому это не сказать?

– Может быть, я и скажу. Но сейчас я должен поймать этого убийцу.

– Не ты, – поправила она. – Мы. Мы все должны его поймать.

Он пошел в кабинет Мартинссона – тот вместе с Анн-Бритт рассматривал портрет на экране компьютера – Луиза с мужской прической. Без парика.

– Я использую программу, разработанную в ФБР, – сказал Мартинссон. – Мы можем примерить тысячи причесок, бород и усов. Даже можно угри добавить.

– Не думаю, чтобы у него были угри, – сказал Валландер. – Самое важное – угадать, что у него под париком.

– Я тут кое-что разузнала, – сказала Анн-Бритт. – Я позвонила мастеру по парикам в Стокгольм и спросила, есть ли какой-то лимитирующий фактор. Иными словами – как много собственных волос можно уместить под париком. Оказалось, что на этот вопрос однозначно ответить невозможно.

– То есть он вполне может иметь пышную шевелюру, – задумчиво заключил Валландер.

– Эта программа много чего умеет, – перебил Мартинссон. – Она может, к примеру, оттопыривать и прижимать уши. Носы сплющивать.

– Думаю, это ни к чему. Физиономия оказалась точно такая, как на фотографии.

– А цвет глаз? – спросил Мартинссон.

Валландер ненадолго задумался:

– Голубой.

– А зубы ты ее видел?

– Не ее, а его.

– Видел?

– Не приглядывался, но, по-моему, хорошие зубы. Белые.

– Психопаты, как правило, очень мнительны и брезгливы, тщательно соблюдают все правила гигиены, – сказал Мартинссон.

– Откуда мы знаем, что он психопат?

Мартинссон сделал глаза на портрете голубыми. Потом подвигал мышкой, и портрет улыбнулся, показав ровные белые зубы.

– А лет ей сколько?

– Не ей, – снова поправил Валландер. – Ему.

– Но ты-то видел женщину. Ты только потом понял, что это мужчина, – сказала Анн-Бритт.

Она была права. Он видел женщину. И при определении возраста надо исходить из того, что перед ним была женщина.

– Когда женщина так накрашена, возраст определить трудно, – сказал он. – Но фотография, судя по всему, сделана недавно. Я бы сказал, что ей около сорока.

– Высокая? – спросил Мартинссон и добавил: – Когда она шла к туалету, она все еще была женщиной.

Валландер призадумался.

– Скорее всего, метр семьдесят – семьдесят пять.

Мартинссон щелкнул клавишами.

– Теперь фигура, – сказал он. – Была у нее накладная грудь?

Валландер понял, как мало он успел заметить.

– Не знаю, что и сказать.

Анн– Бритт посмотрела на него, чуть улыбаясь.

– Во всех научных трудах утверждается, что мужчины первым делом смотрят на женский бюст, – сказала она, – большая грудь или маленькая. Потом на ноги. Потом – на попу.

Мартинссон хохотнул. Валландер вдруг ощутил весь идиотизм ситуации. Он должен дать мужскую оценку женщине, которая на самом деле не женщина, а мужчина, но все равно ее надо рассматривать как женщину, пока Мартинссон не введет в компьютер все необходимые данные.

– На ней была куртка, – сказал он. – Может быть, я нетипичный мужчина, но на бюст я не обратил внимания. К тому же стойка там высокая. И не могу сказать, как она выглядела сзади – ее сразу же заслонили танцующие. Народу было полно.

– Ладно, у нас и так немало данных, – ободряюще сказал Мартинссон. – Сейчас главное – вычислить, какая у него на самом деле прическа.

– Боюсь, что вариантов сотни, – сказал Валландер. – Может быть, стоит дать в прессу только лицо без парика. В надежде, что кто-то опознает его, если устранить вводящую в заблуждение женскую прическу.

– ФБР утверждает, что это почти невозможно.

– Давайте все-таки попробуем.

Вдруг ему пришла в голову еще одна мысль.

– А кто говорил с медсестрой в больнице? Ну, с той, которая отвечала на вопросы лже-Лундберга о здоровье Исы Эденгрен?

– Я, – сказала Анн-Бритт. – Собственно говоря, этим должен был заняться Ханссон, но вышло так, что пришлось говорить мне.

– Что она запомнила?

– Не густо. Сконский выговор.

– Настоящий?

Она оторопело уставилась на него.

– Смотри-ка, – сказала она, – можно подумать, что ты подслушивал. Она как раз сказала, что с выговором было что-то не так, хотя не поняла, что именно.

– То есть можно предположить, что выговор деланный?

– Да.

– А какой голос? Низкий, высокий?

– Скорее низкий.

Валландер попытался вспомнить вчерашний короткий разговор в «Амиго». Луиза ему улыбнулась, потом сказала, что собиралась пойти в туалет. И вспомнил – она старалась говорить, как женщина, но голос у нее в самом деле низкий.

– Это он звонил, – сказал он. – Можно считать, что это он. Хотя доказательств, понятно, нет.

Он подумал, что сейчас они как раз в том составе, в каком бы ему и хотелось работать, – ближайшие сотрудники. Анн-Бритт и Мартинссон. Даже Ханссон не входил в этот его узкий круг.

– Давайте обсудим, – сказал он. – Сядем в комнате для совещаний.

– Мне бы надо продолжить с этим хозяйством, – сказал Мартинссон. – Это не так-то просто – создать виртуальную картинку.

– Мы ненадолго.

Мартинссон встал. Они пошли в самую маленькую совещательную комнату и заперлись изнутри. Валландер рассказал, что ему удалось узнать на почтовом терминале.

– Я особо и не надеялся, – заключил он. – Но хотел удостовериться.

– Но исходный пункт остается прежним, – сказал Мартинссон. – Мы ищем человека, имеющего доступ к информации. На удивление точной и подробной. Человека, имеющего возможность проникать в чужие секреты.

– Кстати, нам так и не удалось получить данных о том, что кто-то посторонний знал дату и место свадебных съемок, – сказала Анн-Бритт.

– На этом и надо сосредоточиться, – сказал Валландер. – Это какое-то на редкость безграничное расследование, и оно расползается все шире и шире. Но теперь нам по крайней мере удалось нащупать некую точку, которую можно условно принять за центр. Наш преступник имеет те же склонности, что и его жертвы. Он любит переодеваться. К тому же каким-то образом ухитряется внедряться в чужой мир, в чужие тайны. Как это у него получается? Где он сам находится? И каким образом выходит на подобную информацию?

Он вспомнил почтовый терминал.

– Я нашел только один общий знаменатель, – сказал он. – У Исы Эденгрен и Стуре Бьорклунда один и тот же почтальон. Но, кроме него, должно существовать как минимум три! Плюс еще один вне истадского почтового участка. Так что эту теорию можем отбросить. Не предполагать же заговор почтальонов! У нас и так абсурда предостаточно.

Мартинссон заколебался.

– А не слишком ли мы торопимся? – спросил он. – Давайте на минутку предположим, что этот переодетый женщиной парень не имеет ничего общего с убийствами. У нас же нет конкретных доказательств. Что, если он – просто эпизодическая фигура? А письма вскрывает совсем другой?

Что ж, возможно и такое.

– Ты прав, – сказал Валландер. – Давайте приглядимся повнимательнее к этим четверым почтальонам. И кто-то еще должен быть в районе Симрисхамна. Почтовое ведомство облегчило нам работу – они выпустили специальную брошюру.

Они записали имена и распределили, кто кем займется.

– Повторю еще раз, – сказал Валландер, – надежды на успех почти нет. Зато есть слабая надежда, что датчане найдут что-нибудь на стойке бара. К сожалению, они поторопились вымыть бокал.

Потом они попытались подойти к наметившемуся условному центру следствия с разных точек зрения. Что они могли проглядеть? Какие есть способы получения информации? Вскрывать письма и прослушивать телефоны. Это уже две возможности. А еще? Они обсудили все возможности и все способы – от сплетен до шантажа, от электронной почты до факса. Но ни на шаг не смогли приблизиться к цели – наполнить этот гипотетический центр конкретным содержанием. Валландер вновь почувствовал нарастающую тревогу. Он вспомнил письмо Матса Экхольма.

– Мы не понимаем убийцу, – сказал он. – Мы знаем только про наряды и чужие тайны. И больше ничего.

– Поступила новая информация об этой секте, «Divine Movers», – сказал Мартинссон. – Как будто бы никаких насильственных преступлений в ее истории не зарегистрировано. Зато у них постоянные трения с налоговым управлением. Но это, по-моему, у всех сект на западе.

– А если мы на минутку забудем о переодеваниях? – предложила Анн-Бритт. – Что, если пренебречь этим как поверхностным, чисто внешним сходством? Что у нас тогда остается?

– Молодость, – сказал Валландер. – Счастливая молодежь. Она пирует, женится, радуется жизни.

– Хаага, значит, ты в расчет не берешь?

– Нет, – сказал Валландер. – Он ни при чем. Случайная жертва.

– А Ису Эденгрен?

– Она ведь тоже должна была быть на этой бельмановской пирушке.

– Тогда это меняет картину, – сказала Анн-Бритт. – Возникает совершенно иной ракурс. Она не должна была избежать общей судьбы. Но какой мотив? Ненависть? Месть? Что общего у молодоженов с путешественниками во времени? А Сведберг? По какому следу он шел?

– На последний вопрос, я думаю, у нас предварительный ответ уже есть. Сведберг знал этого типа, переодетого женщиной. Что-то вызвало его подозрения. Летом, собрав и проанализировав факты, он понял, что был прав. Это и стало причиной убийства – он знал слишком много. И его убили, прежде чем он успел нам что-то сказать.

– И что все это значит? – спросил Мартинссон. – Двоюродному брату Сведберг говорит, что у него есть дама сердца по имени Луиза. Теперь оказывается, что это мужчина. Думаю, Сведберг за несколько лет знакомства не раз имел возможность это обнаружить. О чем мы там говорили? Трансвеститы? Значит, Сведберг все-таки был гомосексуалистом?

– Это можно истолковать и по-иному, – сказал Валландер. – Думаю, что Сведберг не имел наклонности переодеваться в женское платье. Но конечно, совершенно не исключается, что он был гомосексуалистом, и никто из нас об этом даже не догадывался.

– Есть еще один человек, чья роль, кажется, становится все важнее, – сказала Анн-Бритт.

Валландеру не надо было гадать, кого она имеет в виду. Брур Сунделиус. Бывший директор банка, ныне пенсионер.

– Я тоже об этом думаю, – сказал он. – У нас есть все основания выделить еще один центральный пункт, но не как альтернативу первому, а как дополнение. Я говорю о людях, связанных с событиями одиннадцатилетней давности, с жалобой на Сведберга. Мы знаем, что Сведберг в той ситуации повел себя, мягко выражаясь, странно. Легко предположить, что его в какой-то форме шантажировали. Или у него были еще какие-то причины замалчивать историю со Стридом.

– Если мне скажут, что и у Брура Сунделиуса аналогичные отклонения, я легко в это поверю, – заметил Мартинссон.

Валландеру не понравилась интонация Мартинссона. В ней угадывалось плохо скрытое презрение.

– Гомосексуальность сегодня вряд ли можно рассматривать как отклонение, – сказал он. – Это в пятидесятые так считали. Многие, правда, до сих пор стараются скрывать свою ориентацию, но это не одно и то же.

Мартинссон заметил неодобрение Валландера, но промолчал.

– Значит, вопрос заключается в том, что связывало Сведберга, Стрида и Сунделиуса, – продолжил Валландер. – Три имени, и все на букву «С». Директор банка, спившийся мелкий воришка и полицейский.

– Любопытно, существовала ли Луиза уже тогда, – заметила Анн-Бритт.

Валландер поморщился.

– Давайте называть ее как-нибудь по-другому, – предложил он, – иначе мы запутаемся. Луиза навеки исчезла в копенгагенском туалете.

– Луи, – сказал Мартинссон, – чего проще.

Возражений не последовало. Луизу перекрестили и поменяли пол. Отныне подозреваемого звали Луи.

– Нильс Стрид умер, – продолжил Валландер, – свидетельских показаний из могилы нам не дождаться. Вот у Рут Лундин, может быть, и есть что добавить. Хотя я, честно говоря, сомневаюсь. Мне показалось, она говорила совершенно искренне. Вряд ли она так уж хорошо знала все делишки Стрида.

– Значит, остается Сунделиус.

Валландер посмотрел на Мартинссона и кивнул.

– Вот это очень важно, – сказал он. – Важно настолько, что надо им прицельно заняться. Узнать, что он за человек.

– Почему не пригласить его сюда?

– Зачем?

– За тем, что он важен для следствия.

– Может быть, и пригласим. Но сначала надо узнать побольше, чтобы было о чем спрашивать.

Они решили, что Сунделиусу уделит внимание Мартинссон. Валландер пошел к себе в кабинет. В коридоре он столкнулся с Эдмундссоном.

– В национальном парке ничего особенного мы не нашли, – сообщил он. – На том месте, что ты просил проверить.

Валландеру потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить, о чем идет речь.

– Совсем ничего?

– Практически. Кто-то стоял за деревом. Выплюнул снус, вот и все.

Валландер уставился на него:

– Надеюсь, ты взял образец. Или рассказал Нюбергу.

Эдмундссон его приятно удивил.

– Я сделал и то и другое, – гордо сообщил он.

Валландер медленно побрел к себе. Значит, ему не показалось. За ним и в самом деле кто-то следил. Это было как раз такое место, откуда виден большой участок тропы. Как и на морском берегу, где убили молодоженов. Кто-то стоял за оцеплением в Нюбрустранде. Переодетый женщиной.

Он за нами следит, подумал Валландер. Он все время где-то поблизости. Он все время на шаг впереди и на шаг сзади. Может быть, пытается понять, что нам известно? Или удостовериться, что мы его не найдем?

И тут ему пришла в голову некая мысль. Он позвонил Мартинссону.

– У тебя ни разу не возникало чувство, что кто-то проявляет к следствию повышенный интерес?

– Кто бы это мог быть? Разве что журналисты.

– Будь любезен, передай всем нашим, чтобы были настороже. Вдруг кто-то чересчур заинтересуется. Или поведет себя необычно. Не совсем адекватно обстоятельствам… Не знаю даже, как объяснить.

Мартинссон пообещал передать.

Было двенадцать часов. Валландера замутило от голода. Он взял куртку и пошел пообедать в ресторан в центре. Вернулся в половине второго, снова снял куртку и открыл брошюру, полученную на почтовом терминале.

Первым был Улуф Андерссон.

Он снял трубку и набрал номер, спрашивая себя, сколько он еще выдержит.

Он вернулся в Истад вечером в начале двенадцатого.

Чтобы не рисковать наткнуться на того полицейского, что нашел его в Копенгагене, пришлось ехать через Хельсинор – добрался туда электричкой и сел на паром. В Хельсингборге взял такси до Мальмё, где стояла его машина. Неожиданное наследство от одного из родственников позволяло не экономить каждую крону. Прежде чем подойти к машине, он некоторое время постоял, наблюдая, что происходит на стоянке. Он не сомневался, что сумеет ускользнуть, так же, как и накануне в баре. Это был настоящий триумф. Он, конечно, не ожидал, что этот полицейский найдет его там, но ни на секунду не потерял самообладания. Просто сделал то, что было предусмотрено планом для такого случая.

Совершенно спокойно прошел в дамский туалет, снял парик, сунул его сзади под ремень, быстро стер грим с помощью специального крема, который он всегда носил в кармане, и вышел следом за еще каким-то парнем. Способность ускользать его не подвела.

Убедившись, что за парковкой никто не наблюдает, он сел в машину и поехал в Истад. Долго стоял под душем. Потом забрался в постель в своей звукоизолированной комнате. Подумать надо было о многом. Он не знал, каким образом этот полицейский по имени Валландер его разыскал. Значит, где-то он оставил след. Это скорее раздражало его, чем беспокоило. Единственное объяснение – у Сведберга где-то была его фотография. Он ее не нашел, хотя постарался уничтожить все улики. Фотография Луизы. Эта мысль его успокоила – полицейский приехал поговорить с женщиной. Ничто не указывает на то, что он предполагал заранее, что Луиза – всего лишь маска. Теперь-то они, конечно, все поняли.

Мысль о том, как легко ему удалось уйти, приятно щекотала нервы. Они сами вынуждают его действовать. Хотя тут есть определенные трудности. У него никого нет на примете. Запас иссяк. Изначально он собирался выждать. Долго, может быть, год. Продумать следующее представление досконально, превзойти самого себя. Он собирался дождаться, пока его не начнут забывать. И тогда он покажется вновь.

Нет, все-таки встреча с этим полицейским вывела его из равновесия. Теперь он не мог смириться с мыслью, что придется ждать целый год.

Он полдня пролежал в постели, пытаясь спокойно и методично составить план действий. Вариантов было много.

Наконец ему показалось, что он нашел решение. Оно, конечно, выбивалось из его стройной системы, отличалось от всего, что он делал раньше, и во многих смыслах было неудовлетворительным. Но в сегодняшней ситуации у него нет выбора. К тому же соблазн очень велик. Постепенно его план стал казаться ему гениальным. Он сотворит такую картину, которую не вообразить никому. Он задаст им загадку, и они никогда не смогут ее решить. Невидимый ключ будет выброшен во мрак, так что никто его не найдет.

К вечеру он определился окончательно. Это будет Валландер. Полицейский. И это будет очень скоро. Послезавтра. На следующий день после похорон Сведберга. Завтрашний день ему нужен для подготовки. Он улыбнулся при мысли, что Сведберг фактически ему помогает – во время похорон квартира Валландера наверняка будет пуста. Сведберг много раз говорил, что Валландер разведен и почти все время проводит в одиночестве.

Дольше чем до среды ждать он не будет.

Его охватил азарт.

Он застрелит этого Валландера. И принарядит его. Не как-нибудь – особым образом.

31

Понедельник пропал даром.

Это была первая мысль, пришедшая в голову Валландеру, когда он проснулся во вторник утром. Впервые за много дней он выспался. Он ушел с работы, когда не было еще и девяти. Он просто вынужден был сдаться – у него не было сил. Он поехал прямо домой, съел пару черствых бутербродов и лег. Единственное, что он помнил, – как выключил свет. Все.

Было шесть утра. Он неподвижно лежал в постели. Сквозь неплотно задвинутую штору был виден кусочек голубого неба. Понедельник пропал даром. Они не сдвинулись ни на йоту. Он говорил с двумя почтальонами – обоим нечего было ему сказать. Два обычных парня, они добросовестно и многословно отвечали на его вопросы. Следствие легло в дрейф в ожидании попутного ветра. В шесть часов вечера они провели короткое совещание – к тому времени были опрошены все почтальоны, по списку. Но, собственно, о чем их было спрашивать? И каких ответов можно было ожидать? Валландеру пришлось признать, что они идут по ложному следу, что внезапное озарение никуда не привело. Не только версия с почтальонами не дала ничего нового. Позвонила Лоне Кэр из Копенгагена и сказала, что каких-либо отпечатков на стойке в «Амиго» зафиксировать не удалось. Он, конечно, и не особо на это рассчитывал, но надежда все равно была. Если бы отпечатки нашлись, это отмело бы последние сомнения. Тогда они точно знали бы, кто преступник, и бросили бы все силы на поиски мужчины, переодевающегося женщиной. А теперь у них оставались сомнения. Кто этот человек в женском парике – конечная цель или только промежуточная?

Мартинссон упорно работал над виртуальным портретом. Он разложил на столе множество вариантов с самыми разными прическами и просил всех высказать свое мнение. Валландер смутно припомнил бумажных кукол из своего детства. Их вырезали из журналов, а потом примеряли на них разные наряды, тоже бумажные. Он никак не мог вспомнить, можно ли было изменять только платья, или прическу тоже?

Увы, ни у кого не было ни малейших оснований считать одну прическу вероятнее другой. Валландер попросил сбегать на Малую Норрегатан и показать соседям Сведберга портреты без парика, но соседи только качали головами. Лицо было им незнакомо.

Затем началась бесконечная дискуссия, публиковать ли портрет в газетах. Валландер пригласил на совещание Турнберга – не хотелось принимать решение без участия прокуратуры. Мнения разделились, но Валландер настаивал – портрет должен быть опубликован. Существует, пусть и небольшая, вероятность, что кто-то опознает лицо на снимке, когда не будет смущающего парика. Достаточно, чтобы кто-то один узнал его, подчеркнул Валландер. Турнберг почти все время бесстрастно молчал, но в конце концов поддержал Валландера. Портрет надо опубликовать. И чем скорее, тем лучше.

Решили сделать это в среду – на следующий день после похорон Сведберга, и добиться, чтобы снимки были опубликованы в как можно большем количестве газет по всей Швеции, причем на видном месте.

– Народ обожает виртуальные портреты, – сказал Валландер. – Не важно, похож портрет на оригинал или не очень. Есть в этом нечто сверхъестественное, какая-то магия – выставить на всеобщее обозрение неизвестно какими средствами состряпанную физиономию в надежде, что где-то клюнет.

Весь вечер они лихорадочно работали. Ханссон, разбирающийся в современной информационной технике не хуже Мартинссона, перелопатил почти все базы данных шведской полиции в поисках имени Брура Сунделиуса и, разумеется, ничего не нашел. Если верить компьютеру, Брур Сунделиус был совершенно безупречным гражданином. Решили, что Валландер должен поговорить с ним еще раз, на следующий день после похорон, и постараться его прижать. Валландер напомнил, что Сунделиус наверняка придет на церемонию предания тела Сведберга земле.

Все же, хотя Валландер и посчитал понедельник пустым днем, кое-что произошло. В начале пятого ему позвонил журналист из крупной центральной газеты и сообщил, что с ним связалась Ева Хильстрём. Родители убитых ребят собирались выступить в прессе с критикой работы полиции. Они считают, что полиция бездействует, и подчеркивают, что от них все время скрывают информацию, на которую они имеют полное право. Критика была очень жесткой, и особенно доставалось Валландеру как руководителю расследования. Они называли его действия абсолютно безответственными. Статья должна была выйти на следующий день. Журналист позвонил, чтобы спросить, не хочет ли Валландер прокомментировать критику, но тот так решительно отверг это предложение, что даже сам удивился. Валландер просто попросил дать ему возможность выступить в печати после того, как он прочитает статью. Нет, не нужно читать ему утверждения Евы Хильстрём по телефону и не нужно посылать их факсом. Он прочитает статью, и, если найдет необходимым ответить, даст о себе знать.

После разговора у него заболел живот. Только этого еще не хватало. Мало того, что убийца может дать о себе знать в любой момент. Теперь на карту поставлены его доброе имя и репутация. Он задал себе вопрос – все ли он сделал, что было в его силах? И ответил – да, все. То, что они до сих пор не поймали убийцу, объясняется не их ленью, незаинтересованностью или отсутствием профессионализма. Просто следствие необычайно сложное, им практически не за что зацепиться. То, что они совершали ошибки, это совершенно естественно. Безошибочных расследований не бывает, но вряд ли это известно Еве Хильстрём.

И после того, как они раз и навсегда отвергли версию с почтальонами и решили наконец, что делать с виртуальным портретом Луи, он рассказал коллегам о звонке. Турнберг забеспокоился и упрекнул Валландера за его нежелание заранее ознакомиться с содержанием статьи.

– Дело не в моем желании или нежелании, – сказал Валландер. – Дело во времени. Сейчас мы так перегружены работой, что просто не имеем права тратить даже час на эту возню.

– Завтра приезжает шеф полиции, – сказал Турнберг. – И министр юстиции. Более неподходящего момента для этой статьи просто невозможно придумать.

Валландер внезапно сообразил, что беспокоит Турнберга.

– О вас там речи не идет, – сказал он. – Насколько я понял, статья целиком и полностью посвящена работе полиции, а не прокуратуры.

Турнберг промолчал. На этом оперативка закончилась. Анн-Бритт в коридоре рассказала Валландеру, что Турнберг несколько раз спрашивал ее, что же на самом деле произошло в национальном парке, когда Валландер якобы избил бегуна.

Именно в этот момент Валландер почувствовал, что сил у него больше нет. Неужели им мало? Неужели они собираются дать ход абсурдным обвинениям Нильса Хагрота? День пропал впустую, подумал он, и я ничего уже не хочу и ничего не могу.

Было уже половина седьмого. Он с трудом заставил себя встать, вспомнив, что за день предстоит сегодня. На двери гардероба висела его полицейская форма. На двенадцать назначено совещание с участием шефа полиции и министра, а потом почти сразу похороны – вряд ли он успеет заехать домой переодеться. Натянув мундир, он встал перед зеркалом. Брюки не сходились на животе, пришлось верхнюю пуговицу под ремнем оставить незастегнутой. Он попытался вспомнить, когда он последний раз надевал форму, но так и не вспомнил. Несколько лет назад.

По дороге в полицию он купил газету. Журналист не преувеличивал. Статья занимала много места, были даже фотографии. Ева Хильстрём и другие родители обвиняли полицию по трем пунктам. Во-первых, полиция долго не реагировала на исчезновение их детей. Во-вторых, следствие ведется крайне неэффективно. В-третьих, они не могут получить информацию, на которую имеют право.

Шеф полиции явно не обрадуется, подумал Валландер. Для него не важно, что скажу ему я или кто-то другой – что все эти обвинения, за исключением, пожалуй, того, что они спохватились и в самом деле поздно… кроме этого, все остальные пункты критики совершенно необоснованны. Для него само появление критической заметки, не важно, справедливой или нет, является ущербом, нанесенным всему возглавляемому им полицейскому корпусу.

На душе было мерзко. К тому же он разозлился. Это будет долгий и тяжкий день, подумал он, входя в полицию. Было без пяти восемь, тепло, пожалуй, даже жарковато.

В двадцать минут двенадцатого Лиза Хольгерссон позвонила ему из машины. Они едут из Стурупа и минут через пять будут на месте. Валландер вышел в приемную. Турнберг уже был на месте. Они обменялись приветствиями, ни словом не упомянув о статье.

К подъезду подкатила машина. Оба, и шеф полиции, и министр, были в приличествующих случаю черных костюмах. Лиза представила их и проследовала в свою комнату, где уже ждал кофе. У порога она потянула Валландера за рукав.

– Они прочитали газету в самолете, – шепнула она. – Шеф очень недоволен.

– А министр?

– Она своего мнения не высказывала. Видимо, прежде чем что-то говорить, хочет узнать, как обстоит все на самом деле.

– А мне следует как-то прокомментировать эту статью?

– Только если они сами поднимут этот вопрос.

Они сели за стол. Валландер принял соболезнования, после чего наступил его черед. Он еще с утра набросал тезисы – о чем он должен говорить, а теперь никак не мог найти эту бумажку. Он точно знал, что держал ее в руке, когда выходил встречать гостей. Скорее всего, забыл в туалете.

Он прикинул, не сбегать ли за тезисами, но оставил эту мысль. Все равно он знает наизусть все, что хотел сказать. Самое главное – теперь у них появился след. Они установили личность убийцы, хотя и не знают пока его имени. Во всяком случае, следствие сдвинулось с мертвой точки.

– Все это очень печально, – сказал шеф полиции, когда Валландер закончил. – Очень печально и очень серьезно. Угроза продолжает существовать. Убит полицейский, беззаботные молодые люди и молодожены. Надеюсь, что вы доберетесь до него. Во всяком случае, если у вас действительно дело сдвинулось, никто этому так не рад, как я.

Валландер понимал, что шеф искренне обеспокоен, а не просто говорит слова, которые он обязан произнести по должности.

– Общество не может защититься от сумасшедших, – сказала министр. – Массовые убийства случаются и в демократических странах, и в тоталитарных, и на всех континентах.

– И еще одно, – сказал Валландер. – Сумасшедшие все разные. Их трудно описать как единую категорию. К тому же они очень часто планируют свои преступления с завидным педантизмом. Они появляются ниоткуда, у них нет криминального прошлого, и они могут с таким же успехом исчезнуть в никуда.

– Местная полиция, – сказал шеф госполиции. – Начинать надо с нее.

Валландер не понял, какая связь существует между сумасшедшими преступниками и местной полицией, но на всякий случай промолчал. И шеф полиции тоже не стал ничего говорить о новых направлениях полицейской стратегии, идеи которых с завидным постоянством вызревают в коридорах государственного полицейского управления. Министр юстиции задала несколько вопросов Турнбергу, и совещание закончилось. Они уже собирались идти обедать, когда шеф полиции вдруг обнаружил, что в его портфеле не хватает каких-то бумаг.

– Это парень, который замещает моего постоянного секретаря, – сказал он с горечью. – Как только появляется заместитель, все идет насмарку. Они появляются и исчезают с такой скоростью, что не успеваешь запомнить, как их зовут.

Они прошлись по зданию полиции.

Валландер старался держаться позади. К нему подошла министр юстиции.

– Я слышала, на вас поступила жалоба, – сказала она. – За ней что-то есть?

– У меня совесть чиста, – сказал Валландер. – Парень находился в зоне оцепления, и к тому же никто его не избивал.

– Я так и думала, – ободряюще сказала министр.

Когда все собрались в приемной, шеф полиции тоже коснулся этой темы.

– Это совершенно ни к чему, – сказал он. – Особенно сейчас.

– Это всегда ни к чему, – ответил Валландер. – Но я скажу вам то же самое, что сказал министру. Никто его не избивал.

– А что это было?

– Ничего особенного. Он находился в зоне оцепления, и его задержали.

– Вы, надеюсь, понимаете, насколько важно для полиции поддерживать хорошие отношения с общественностью и со средствами массовой информации.

– Когда жалоба будет рассмотрена, я прослежу, чтобы о результатах узнали газеты, – пообещал Валландер.

– И не забудьте прислать мне копию.

Он пообещал и это. Обедать с важными гостями он отказался. Вместо этого зашел в кабинет Анн-Бритт Хёглунд. Там никого не было, и он вернулся в приемную. Настроение у всех было подавленное. Эбба сидела вся в черном. Валландер позвонил Анн-Бритт домой:

– Как с речью?

– Я боюсь, – сказала она. – Боюсь, что буду нервничать, заикаться. Или вдруг заплачу.

– Все будет хорошо, – сказал Валландер. – Лучше тебя это никто не сделает.

Он пошел к себе и сел за стол. Никак не мог вспомнить, что такое сказал шеф полиции, что привлекло его внимание. Или это сказала министр?

Так и не вспомнил.

К двум часам в церковь Святой Марии на Главной площади набилось полно народу. Валландер был среди тех, кто вносил в церковь гроб – белый, просто украшенный розами. Он поздоровался с Ильвой Бринк.

– Стуре не придет, – сказала она. – Он не признает похороны.

– Я знаю, – сказал Валландер. – Он считает, что надо развеять прах в ближайшем удобном месте.

Он переходил от группы к группе. Разумеется, Луиза вряд ли сюда придет, но все равно на всякий случай он вглядывался в лица пришедших. Он искал Луи. Но его не было. Зато пришел Брур Сунделиус. Валландер поздоровался, и тот спросил, как продвигается следствие.

– Мы уже многого добились, – сказал Валландер. – Подробности, к сожалению, сообщить не могу.

– Лишь бы вы его поймали.

Сунделиус говорит искренне, подумал Валландер. Он по-настоящему переживает из-за гибели Сведберга. А может быть, Сунделиус тоже знал то, из-за чего убили Сведберга? Или он, как и Сведберг, чего-то боялся?

Зазвонили колокола. Тихими, но мощными аккордами органной прелюдии Баха вступил орган… Валландер сидел в одном из первых рядов, чувствуя, как в нем растет невыносимая тоска. Он представил себе свой собственный конец, увидел себя в заколоченном гробу. Похороны – воистину мучительная процедура, неужели нельзя все это организовать по-другому? Министр юстиции сказала речь о демократии и законности, шеф полиции подчеркнул высокий трагизм ситуации. Валландер испугался, что тот умудрится даже и на панихиде ввернуть что-нибудь насчет местной полиции, но тут же упрекнул себя за несправедливость. У него нет никаких причин не доверять этому начальнику. Потом настала очередь Анн-Бритт. Валландер никогда раньше не видел ее в полицейской форме. Она говорила громко и четко, и Валландер, к своему удивлению, выслушал написанные им слова без особого раздражения. Потом опять зазвучала музыка, появился почетный караул, знамена… а в окно церкви светило на удивление яркое и горячее августовское солнце. Только под конец, когда запели заключительный псалом, Валландеру удалось вспомнить, на какие слова шефа полиции он обратил внимание, когда тот искал какую-то бумагу в своем портфеле. Он говорил о заместителях, которые приходят и уходят так быстро, что он не успевает даже запомнить их имен.

Он сначала не понял, что его насторожило в этой фразе.

Но под звуки псалма он сообразил, в чем дело. Брюзжание шефа в его подсознании обернулось вопросом.

А разве у почтальонов не бывает заместителей?

Он тут же потерял нужный текст в псалтири. Новая идея раздражала, сбивала с толку.

Когда все самое мучительное закончилось, он вышел из церкви, продолжая думать о том же. Достаточно просто позвонить Альбинссону, и все станет ясно.

Он вернулся в полицию в шестом часу. Министр и шеф полиции уже уехали в аэропорт. Валландер пошел домой, чтобы снять наконец тесную полицейскую форму. Номер почтового терминала удалось разыскать – но никто не ответил. Прежде чем позвонить Альбинссону домой, он принял душ и переоделся. Нашел очки и начал листать телефонный справочник. Челль Альбинссон жил в Рюдсгорде. Валландер набрал номер. Трубку взяла жена и сказала, что как раз сейчас муж играет в футбол. Он в сборной почтовой службы. Где они играют, она не имела ни малейшего представления. Валландер попросил передать мужу, чтобы тот позвонил, и оставил свой домашний номер.

Потом он приготовил себе поесть – томатный суп из банки и хрустящие хлебцы. Поел и вытянулся на постели. Несмотря на то что он выспался, он чувствовал себя уставшим. Похороны не способствуют хорошему самочувствию.

Он проснулся от того, что зазвонил телефон. Это был Челль Альбинссон.

– И как закончился матч? – спросил Валландер.

– Не блестяще. Мы играли против команды скотобойни, а у них там ребята – будь здоров. Но это не имеет значения – это был товарищеский матч. Календарные встречи еще не начались.

– Вы правильно делаете, что поддерживаете форму.

– Особенно полезно, когда тебе ноги оттопчут.

Валландер перешел к делу:

– Я забыл спросить одну вещь. Вам ведь наверняка приходится иногда брать временный персонал?

– Бывает. И на краткий срок, и на длительный.

– И кого вы нанимаете?

– Сейчас много желающих. Не забывайте, какая безработица в стране. Но мы, конечно, ищем людей с опытом. И нам в основном везет. У нас есть двое, они постоянно приходят на выручку.

– И кто они? В брошюре их, по-моему, нет.

– Поэтому-то я про них и забыл. Есть одна женщина, Лена Стивелль. Она раньше работала на полной ставке, потом на половине, а теперь выходит на временную замену.

– А второй? Тоже женщина?

– Нет, второй – мужчина. Оке Ларстам. Он раньше был инженером, а теперь переучился.

– Из инженеров в почтальоны?

– А что такого? График свободный. Общение с людьми. В общем, есть свои преимущества.

– А сейчас он работает?

– Сейчас нет. Он работал несколько недель назад. Сейчас я не знаю, чем он занимается.

– А что вы еще можете о нем сказать?

– Он довольно нелюдим, но очень старателен. По-моему, ему сорок четыре года.Живет здесь, в Истаде. Гармонигатан, 18, если не ошибаюсь.

– А что еще?

– В общем, все.

Валландер задумался:

– Значит, эти временные почтальоны могут обслуживать какой угодно участок?

– В этом и смысл. Почта должна быть доставлена, даже если почтальон заболел. Простудился, к примеру.

– А на каком участке он последний раз работал?

– К западу от Истада.

Опять не то, подумал Валландер. Там ничего не стряслось. Ни молодожены, ни ребята там не жили.

– Думаю, пока все, – сказал он. – Спасибо, что позвонили.

Он собрался на работу. Никаких совещаний на сегодня назначено не было, и он решил просмотреть заново все материалы следствия.

Зазвонил телефон – опять Альбинссон.

– Я ошибся, – сказал он. – Западный участок обслуживала Лена Стивелль.

– Значит, Оке Ларстам в это время не работал?

– Если бы он не работал, я бы не ошибся. Я их просто перепутал. Оке Ларстам в последний раз работал в Нюбрустранде.

– Когда?

– Несколько недель в июле.

– А вы не можете вспомнить, какой участок он обслуживал до этого?

– До этого у него была довольно длительная временная работа в районе Рёгла. С марта по июнь.

– Очень хорошо, что вы позвонили, – сказал Валландер и повесил трубку.

Так. Оке Ларстам обслуживал участок, где жили и Турбьорн Вернер, и Малин Скандер. До этого, весной, у него был участок, куда входит и Скорбю, хутор, где жила Иса Эденгрен.

И все равно что-то не сходилось. Скорее всего, он подгоняет факты под очередную свою идею. На всякий случай он поискал Ларстама в справочнике – там его не оказалось. Он позвонил в справочное бюро и получил ответ, что абонент пожелал иметь конфиденциальный номер.

Валландер взял куртку и пошел в полицию. В дежурке он сунул голову в окошко и спросил, кто из следователей на месте. К его удивлению, ему ответили, что Анн-Бритт Хёглунд у себя. Он пошел к ней в кабинет. Она сидела и рылась в толстой папке с бумагами.

– А я-то думал, никого нет, – сказал он.

– У меня на сегодня есть нянька, – улыбнулась она. – Вот я и пользуюсь случаем. Накопилось столько бумаг – просто ужас.

– И у меня. Потому и приплелся.

Он сел. Она поняла, что ему надо поговорить, закрыла папку и отодвинула в сторону.

Валландер рассказал, как его осенило после слов шефа полиции о никчемных заместителях. Потом передал содержание разговора с Альбинссоном.

– По твоему описанию на массового убийцу не похоже.

– А какие они – массовые убийцы? Я только хочу сказать, что Оке Ларстам работал как раз на тех участках, где жили убитые.

– И что ты собираешься делать?

– Пока просто обсудить.

– Мы уже проверили постоянных почтовых служащих. Ты хочешь теперь заняться заместителями?

– Лену Стивелль можно оставить в покое.

Она поглядела на часы.

– Пошли пройдемся, – предложила она, – заодно и головы проветрим. Дойдем до этой самой Гармонигатан и позвоним в дверь. Еще не поздно.

– У меня вообще-то такой мысли не было. Ну что ж, идея неплохая.

До Гармонигатан, находившейся в западной части города, было не больше десяти минут хода.

– Так и не могу до конца поверить, что Сведберга больше нет, – вдруг сказала она. – Каждый раз, когда мы собираемся, мне кажется, что вот сейчас отворится дверь и войдет Сведберг.

– Его стул так и пустует. Думаю, пройдет еще немало времени, пока кто-нибудь решится им воспользоваться.

Наконец, они нашли дом номер 18. Это было старое трехэтажное строение, по одной квартире на каждом этаже. На двери висел домофон. Ларстам жил на самом верхнем этаже. Валландер нажал кнопку. Подождал и нажал еще раз.

– Оке Ларстама нет дома, – веско сказала Анн-Бритт.

Валландер перешел на другую сторону улицы и посмотрел на окна. Два окна на третьем этаже были освещены. Он вернулся и толкнул дверь подъезда – она, как ни странно, оказалась открыта. Лифта не было. Они поднялись по широкой лестнице, и Валландер позвонил в дверь. Приложив ухо к двери, он услышал, как звонок эхом отдается в квартире. Он позвонил еще раз – три длинных звонка. Анн-Бритт присела на корточки и приоткрыла крышку щели для почты.

– Там тихо, – сказала она. – Но свет горит.

Валландер позвонил еще раз, потом постучал кулаком.

– Придем завтра, – предложила она.

У Валландера вдруг появилось странное чувство – что-то не так.

– О чем ты думаешь?

– Не знаю, – сказал он. – Что-то меня беспокоит.

– Скорее всего, его и в самом деле нет дома. Что сказал тебе этот парень на почтовом терминале? Ларстам сейчас не работает. Может быть, он уехал? Простое и логичное объяснение.

– Может, ты и права, – произнес Валландер с сомнением.

Она пошла к лестнице:

– Вернемся завтра.

– Если не войдем в квартиру сейчас.

Она поглядела на него с удивлением:

– Ты что, серьезно? Собираешься взломать дверь? В чем ты его подозреваешь?

– Просто подумалось, – сказал Валландер. – Раз уж мы здесь.

Она решительно тряхнула головой.

– Я на это не пойду, – сказала она. – Меня так не учили.

Валландер пожал плечами:

– Ты конечно же права. Придем завтра.

Они вернулись в полицию, обсудив по дороге распределение обязанностей на ближайшие дни. В приемной они расстались. Валландер засел в кабинете и стал просматривать неотложные бумаги, которых накопилось огромное количество. Около одиннадцати он позвонил в Стокгольм. На этот раз вечно занятый телефон ресторана, где работала Линда, был свободен, но у Линды совершенно не было времени разговаривать. Они договорились, что он позвонит ей завтра ближе к вечеру.

– У тебя все в порядке? – спросил он. – Ты решила, куда поедешь?

– Пока нет. Но решу.

После разговора с Линдой он почувствовал прилив энергии и с новой силой набросился на бумаги. В половине двенадцатого в дверь постучала Анн-Бритт Хёглунд.

– Я иду домой, – сказала она. – Завтра хочу обсудить с тобой некоторые детали.

– Обсудим, – сказал Валландер.

– Постараюсь прийти до восьми. Можем сходить к Ларстаму прямо с утра.

– Выберем подходящее время и сходим, – сказал Валландер.

Она ушла. Валландер выждал пять минут, достал из письменного стола набор отмычек и покинул комнату.

Он принял решение, еще когда они с Анн-Бритт стояли на площадке. Если она не хочет в этом участвовать – это ее право.

Что– то не так с этим Оке Ларстамом, и он хотел понять, что именно.

Он опять пошел на Гармонигатан. Было без девяти двенадцать. Дул слабый восточный ветер. Наверное, летнее тепло скоро кончится.

Он позвонил в домофон. Окна на верхнем этаже были по-прежнему освещены. Те же самые, машинально отметил он.

Не дождавшись ответа, он открыл дверь и стал подниматься по лестнице.

У него было ощущение, что он вернулся в исходный пункт. К той ночи, когда они с Мартинссоном поднимались к Сведбергу. По коже пробежал озноб. Он постоял около двери, прислушиваясь. Тишина. Открыл щель для почты. На полу лестничной площадки возникла полоска света. Он позвонил. Подождал, позвонил еще раз. Подождал еще пять минут и достал отмычки.

И только теперь внимательно посмотрел на замок, который собирался вскрыть. Сначала он даже не понял, что это такое. Потом сообразил – это в самом деле замок, но суперсовременной конструкции, он таких никогда раньше не видел.

Оке Ларстам любил и умел запираться.

Валландер осознал, что он никогда не справится с этим замком. Но почему-то был уверен, что это дело нельзя откладывать.

Поколебавшись несколько секунд, он выудил телефон и набрал номер Нюберга.

Как всегда, голос Нюберга звучал на редкость сварливо – можно было не спрашивать, спал ли он.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал Валландер.

– Неужели опять?! – простонал Нюберг.

– Нет-нет, – успокоил его Валландер. – Никаких трупов. Я хочу, чтобы ты помог мне вскрыть замок.

– Тебе для этого нужен техник?

– В данном случае очень даже нужен.

Нюберг что-то проворчал, но теперь он, кажется, окончательно проснулся. Валландер описал замок и дал ему адрес. Валландер тихо, стараясь не шуметь, спустился по лестнице. Он решил дождаться Нюберга на улице и объяснить ему для начала, о чем идет речь, – а то Нюберг начнет скандалить и перебудит всех соседей. Валландер прекрасно сознавал, что идет на риск.

Он не имел никакого права взламывать дверь.

Нюберг пришел через десять минут. Под курткой у него была пижама. Как он и предполагал, Нюберг тут же с ним заспорил:

– Ты не имеешь права взламывать квартиры.

– От тебя требуется только открыть замок, – сказал Валландер. – Потом можешь идти домой. Всю ответственность я беру на себя. Я даже не заикнусь, что ты здесь был.

Нюберг продолжал ворчать, но Валландер наконец настоял на своем.

Нюберг долго изучал замок.

– Никто тебе не поверит, – сказал он мрачно. – Ни один дурак не поверит, что ты вскрыл этот замок твоими вшивыми отмычками.

Он приступил к работе.

Без десяти час замок был открыт.

32

Первое, на что Валландер обратил внимание, – запах.

Он вошел в прихожую, остановился, прислушался. Запах.

Он не сразу понял, что это запах затхлости. Квартиру очень давно не проветривали.

Валландер знаком показал Нюбергу, чтобы тот вошел. Нюберг неохотно переступил порог и закрыл за собой дверь. Валландер попросил его подождать и зашел в квартиру. Три комнаты и кухня. Все тщательно прибрано и ухожено. Валландер отметил про себя странный контраст – любовно прибранная квартира и затхлый, испорченный воздух.

Одна из дверей отличалась от других. Она была очень толстой и напомнила Валландеру двери в радиостудии, где у него несколько раз брали интервью. Он толкнул дверь и вошел. Окон в комнате не было, стены толстые, обитые каким-то неизвестным Валландеру материалом. Вообще комната производила странное впечатление. Никакой мебели – только кровать и лампа. Постель была застелена покрывалом, но Валландер обратил внимание, что она примята. Кто-то здесь лежал. Он не сразу понял предназначение толстых обитых стен и массивной двери. Потом сообразил – звукоизоляция. На улице послышался звук приближающегося автомобиля. Он быстро закрыл дверь – звук исчез. Он в задумчивости вышел и еще раз обошел квартиру. Прежде всего он надеялся найти фотографию живущего здесь человека. Но фотографий не было. Повсюду идеальный порядок, множество полок с фарфоровыми статуэтками. Но ни одного фотоснимка. Его охватили сомнения. Он вломился в чужую квартиру, не имея на это никакого права. Если не считать спертого воздуха, квартира казалась очень мирной и опрятной. Надо уходить отсюда, решил он.

Но что-то его удерживало.

Он вышел к Нюбергу, который так и стоял в прихожей.

– Пять минут, – сказал он. – Не больше.

Нюберг не сказал ни слова и отвернулся.

Валландер вернулся в квартиру. Он толком не знал, что ищет. Платяные шкафы. Три штуки. Он открыл первый, потом второй – там висела мужская одежда. Третий – то же самое. Он хотел уже закрыть дверь, как вдруг что-то привлекло его внимание. Он отодвинул вешалки с сорочками. За задней стенкой гардероба было нечто вроде ниши. Он засунул туда руку и вытащил вешалку, на которой висело красное платье. Он замер с вешалкой в руках. Прислушался. Его внимание обострилось до предела. Он начал методично осматривать ящики. Аккуратно сложенное мужское белье. Он перебирал майки, трусы и носки, каждый раз засовывая руку до самого дна ящика, его преследовало ощущение, что он должен торопиться. Наконец он нашел, что искал. В одном из ящиков, в самом низу, тоже лежало нижнее белье. Только дамское. Он вернулся к шкафу, встал на колени и нашел пару женских туфель. Валландер тщательно следил, чтобы не оставлять за собой следов. Ввалился разъяренный и, похоже, испуганный Нюберг.

– Ты сказал, пять минут, – прошипел он. – Прошло уже четверть часа!

Валландер не ответил. Он поискал глазами письменный стол. Письменного стола не было, зато был секретер. Запертый. Он выразительно посмотрел на Нюберга. Тот запротестовал, но Валландер прервал его.

– В этой квартире живет Луиза, – сказал он. – Женщина с фотографии у Сведберга. Женщина из Копенгагена. Несуществующая женщина. Она живет здесь.

– Так бы сразу и сказал, – буркнул Нюберг.

– А я и сам только сейчас это узнал, – сказал Валландер. – Можешь открыть секретер? Так, чтобы было незаметно?

Нюберг достал свои инструменты, и через две минуты замок был открыт. Валландер откинул крышку.

Он часто думал о том, что работа полицейского полна несбывшихся ожиданий. Он сам не знал, что он ожидал увидеть в этом секретере. Во всяком случае, не то, что увидел.

Пластиковая папка с газетными вырезками. Все до единой были посвящены ходу следствия. Некролог Сведберга – Валландер его даже не видел.

Нюберг стоял у него за спиной.

– Посмотри, – обернулся к нему Валландер. – Думаю, ты поймешь, почему мы здесь находимся.

Нюберг шагнул вперед и замер. Они поглядели друг на друга.

– У нас есть два пути. Тихо уйти и поставить дом под наблюдение. Или перекопать всю квартиру прямо сейчас.

– Он убил восемь человек, – сказал Нюберг. – Значит, он вооружен. И опасен.

Валландер даже и не подумал, что они подвергаются какой-то опасности. Решение пришло мгновенно – поднять всех. Нюберг аккуратно закрыл секретер. В кухне на столе стояло несколько немытых стаканов. Валландер завернул один в туалетную бумагу и сунул в карман. Он уже собирался выйти из кухни, как вдруг заметил дверь на черную лестницу. Она была приоткрыта.

Его вдруг охватил страх. Сейчас дверь откроется, и оттуда появится преступник с оружием в руках. Он замер. Все было тихо. Он осторожно открыл дверь и выглянул – черная лестница была пуста. Нюберг уже готовился запереть за собой дверь квартиры. Валландер последовал за ним. Они прислушались. Нюберг осторожно запер дверь и посветил на замок карманным фонариком.

– Несколько царапин все же осталось, – сказал он. – Но их никто не заметит, если не искать.

Валландер подумал о приоткрытой двери в кухне.

Решил пока промолчать.

Они вышли на пустынную улицу. Нюберг оставил машину чуть подальше, у театра. Они молча доехали до полиции.

– Кого будем вызывать? – спросил Нюберг.

– Всех, – сказал Валландер. – Всех, включая Турнберга и Лизу Хольгерссон.

– Наблюдение за домом?

– Никаких полицейских машин. И я хочу, чтобы все поняли, насколько это серьезно. Решим, кого поставим на наружное наблюдение, когда все соберутся.

Они договорились, кто кому позвонит. Валландер бегом помчался в свой кабинет. Первым делом он позвонил Мартинссону, потом Анн-Бритт и остальным.

– Мне повезло, – сказала она. – Ко мне мама приехала.

– Я вернулся на Гармонигатан. Я чувствовал, что ждать нельзя.

В четверть третьего все были в сборе. Валландер оглядел собравшихся и удивился: когда Турнберг успел так шикарно завязать галстук? Он вкратце рассказал, где побывал.

– А как тебе пришло в голову вломиться туда посреди ночи?

– Я вообще-то не очень доверяю своей интуиции, – сказал Валландер. – Но на этот раз она меня не подвела.

Он постарался забыть про усталость. Ему сейчас предстояло создать команду загонщиков. И они не имеют права остановиться, пока не поймают убийцу.

– Где он, мы не знаем, – сказал он. – Дверь на черную лестницу приоткрыта. Думаю, что он слышал, как мы звонили в дверь, и ушел через задний выход. В спешке. Другими словами, он знает, что мы его нашли.

– И это означает, что он вряд ли вернется, – сказал Мартинссон.

– Этого мы не знаем. Но наблюдение поставим. Два человека и две машины, чтобы контролировать прилегающие улицы.

Он уронил ладони на стол.

– Этот человек опасен, – добавил он. – Всем иметь при себе оружие.

Ханссон и один из приданных им полицейских из Мальмё ушли – им досталась первая смена. Нюберг поехал с ними – проверить, по-прежнему ли есть свет в окнах, все ли так, как было.

– Позвоните Челлю Альбинссону в Рюдсгорд. Разбудите его и пошлите за ним машину.

Никто понятия не имел, кто такой Альбинссон. Валландер объяснил.

– Оке Ларстам, – сказал он. – Есть он в наших базах данных? Пусть Мартинссон немедленно этим займется. Сейчас ночь, но для нас – рабочий день. Звоните и будите кого угодно, если надо. Альбинссон может рассказать о нем кое-что, вопрос только, хватит ли этого нам. И вообще, знает ли он этого Ларстама. Он все время переодевается, изменяет внешность. Может быть, его зовут вовсе не Ларстам. Может быть, это выдуманное имя. И звучит странно. Сейчас надо поднять все, чтобы составить себе представление, кто он такой.

Валландер вытащил из кармана завернутый в туалетную бумагу стакан.

– Если повезет, найдем отпечатки пальцев. Если все так, как я думаю, они должны совпасть с теми, что мы нашли в квартире Сведберга и в национальном парке. И с теми, что мы так и не нашли в Нюбрустранде.

– А Сунделиус? – спросила Анн-Бритт. – Разве его не надо разбудить? Если все так, как мы думаем, он должен знать этого Оке Ларстама.

Валландер кивнул и покосился на Турнберга. Тот, судя по всему, не возражал.

– Пусть его привезут сейчас же. Ты им и займешься. Причем не миндальничай. Он врал нам, я в этом уверен. У нас сейчас нет времени выслушивать байки.

Турнберг кивнул.

– Все правильно, – сказал он. – Я хочу услышать только одно: есть ли хоть малейший риск, что мы ошибаемся?

– Нет, – сказал Валландер. – Мы не ошибаемся.

– Значит, ты совершенно уверен, что Оке Ларстам – убийца? Не забудь, единственная улика против него – несколько газетных вырезок.

Это возражение почему-то возымело обратное действие – Валландер совершенно успокоился.

– Да, – сказал он. – Это он. Никаких сомнений.

Напоследок они обсудили, сколько следует выжидать, прежде чем войти в квартиру. Если все обстоит так, как думает Валландер, если Ларстам понял, что обнаружен и в спешке покинул квартиру, то шансов на его возвращение очень мало. Валландер и сам не мог привести более или менее вразумительный аргумент в пользу того, что следует какое-то время выждать. И все же он почему-то колебался. По предложению Мартинссона решили подождать до разговора с Челлем Альбинссоном – его выдернули из постели в Рюдсгорде, и он был уже в пути.

– Надо узнать, кто еще живет в этом доме, – сказал Валландер. – Пошлите кого-нибудь, пусть узнает имена. Кто владелец дома? Мне нужны ключи от чердака и подвала.

Комнатка для совещаний превратилась в штаб боевых действий. Валландер сидел в торце стола и нетерпеливо ждал, когда же привезут Челля Альбинссона. Наконец тот появился – очень бледный и, казалось, совершенно не понимающий, зачем его разбудили и привезли в Истад. Валландер попросил принести ему кофе. В коридоре промелькнули Анн-Бритт и разозленный Сунделиус.

– Я не буду играть в кошки-мышки и скажу все, как есть, – сказал Валландер. – Мы думаем, что Оке Ларстам несколько дней назад убил полицейского по имени Сведберг. Его вчера похоронили.

Альбинссон побледнел еще сильнее:

– Этого не может быть.

– Может, причем это еще не все. Мы также убеждены, что он убил троих молодых людей в Хагестадском национальном парке, девушку на острове в Эстергётландских шхерах и молодую пару в Нюбрустранде. За короткое время он лишил жизни восемь человек. Это один из самых страшных преступников в истории страны.

Альбинссон покачал головой.

– Вы ошибаетесь, – сказал он. – Кто угодно, только не Оке.

– Я бы на вашем месте этого не говорил, поскольку абсолютной уверенности, что мы ошибаемся, у вас нет и быть не может. Поэтому лучше, если вы поверите мне на слово и ответите на мои вопросы. Я выражаюсь понятно?

– Да.

В комнату вошел Турнберг и, не произнося ни слова, сел напротив Альбинссона.

– Прокурор Турнберг, – представил его Валландер. – Кстати, его присутствие вовсе не означает, что вас в чем-то подозревают.

Альбинссон, казалось, не понял, что сказал Валландер.

– Я же ни в чем не виноват! – сказал он.

– Именно это я и имел в виду. Поэтому успокойтесь и сосредоточьтесь на моих вопросах. Поскольку кое-что нам надо узнать немедленно, системы в этих вопросах не ждите.

Альбинссон кивнул.

– Оке Ларстам живет на Гармонигатан в доме восемнадцать, – сказал Валландер. – Сейчас его там нет. Мы уверены, что он покинул квартиру. То есть сбежал. Вопрос: есть ли у вас какие-то предположения относительно его местонахождения?

– Я не знаю его личной жизни.

– У него есть дача? Близкие друзья?

– Не знаю.

– Но что-то вы же должны знать?

– Все его данные находятся в личном деле на терминале.

Валландер выругался про себя. Он обязан был об этом подумать.

– Значит, мы сейчас привезем это самое личное дело, – сказал он, встал и жестом пригласил Альбинссона следовать за ним. Подъехал ночной патруль. Валландер объяснил им, что к чему, они посадили Альбинссона в машину и уехали. Валландер вернулся в комнату. Турнберг сидел и что-то записывал в блокноте.

– А как вы попали в квартиру?

– Взломал, – коротко ответил Валландер. – Мне помогал Нюберг, но ответственность целиком и полностью лежит на мне.

– Надеюсь, что ваши подозрения в отношении Ларстама обоснованы. Иначе вы попадете в скверную историю.

– Знаете, я вам завидую. В такое время вы успеваете подумать буквально обо всем.

– Бывает, что полиция ошибается. Неужели вы не понимаете, почему я спросил.

Валландер с трудом взял себя в руки.

– Я не хочу больше убийств, – процедил он, почти не разжимая губ. – Вот и все. А Оке Ларстам – убийца.

– Никто не хочет больше убийств, – сказал Турнберг. – Но никто не хочет и грубых полицейских ошибок.

Валландер уже был готов взорваться, но в комнату, на его счастье, вошел Мартинссон.

– Звонил Нюберг. Свет в окнах горит по-прежнему. В тех же самых.

– А соседи? Кто там живет? Кто домовладелец?

– Так с чего мне начинать? – сказал Мартинссон. – С базы данных? С соседей? С поисков Ларстама?

– Хорошо бы все сразу, – сказал Валландер. – Но если ты нароешь что-то на него, это нам очень поможет. Мы должны узнать о нем все.

Мартинссон ушел. Валландер замолчал. Турнберг по-прежнему задумчиво делал заметки в блокноте. Где-то залаяла собака. Может, Калль, рассеянно подумал Валландер. Без трех три он сходил за кофе. Дверь в кабинет Анн-Бритт была закрыта – она допрашивала Сунделиуса. Валландер сначала решил зайти, но передумал.

Кто– то протянул ему телефон. Ханссон сообщал, что наружное наблюдение установлено десять минут назад.

– Все понимают, что преступник крайне опасен? – спросил Валландер.

– Я повторил это раз десять.

– Повтори одиннадцатый. Напомни, что мы всего несколько часов назад похоронили одного из наших товарищей.

Он вернулся в комнату для совещаний. Турнберга уже не было. Валландер покосился на записи в его блокноте – и обнаружил столбик рифмующихся слов: бутылка, вилка, пилка.

Он покачал головой. Прошло еще пять минут. Появился Альбинссон. Он был уже не так бледен. В руке у него была желтая папка.

– Это, вообще говоря, конфиденциальные данные, – сказал он. – Мне следовало бы позвонить начальнику полиции и спросить, как я должен себя вести.

– Хорошо, я приглашу прокурора, – сказал Валландер, – и прослежу, чтобы вас задержали за укрывательство опасного преступника.

Альбинссон, похоже, поверил в его угрозу. Валландер протянул руку и взял папку. Там было всего несколько страниц, среди них большую часть занимал послужной список. Валландер быстро убедился, что Оке Ларстам за последние два года выходил на замену почти на всех участках Истадского почтового округа, за исключением одного. Подтвердилось и сказанное Альбинссоном раньше: с начала марта до середины июня Ларстам работал на участке, где жила Иса Эденгрен, в июле – в Нюбрустранде.

Он начал читать личное дело. Родился 10 ноября в Эскильстуне. Полное имя – Оке Леонард Ларстам. В 1970 году окончил гимназию. В 1971 году служил в танковых частях в Шёвде. В 1972-м поступил в Гётеборгский технологический университет Чалмерса, который окончил в 1979 году. В том же году был принят в консалтинговую фирму «Инженеры Странда» в Стокгольме. Работал там до 1985 года. Уволился по собственному желанию и поступил на курсы почтальонов. В том же году переехал в Хёёр, чуть позже – в Истад. Холост, детей нет. В графе «ближайшие родственники» – прочерк.

– Что, у него нет ни одного родственника? – спросил Валландер недоверчиво.

– Скорее всего, нет, раз там написано.

– Но с кем-то же он общался?

– Он очень нелюдим. Я вам уже говорил.

Валландер отложил папку. Все это надо будет проверять. Но сначала постараться понять, куда мог направиться Ларстам. Где он находится в настоящий момент, в ночь с двадцатого на двадцать первое августа.

– Совершенно одиноких людей не бывает, – настаивал он. – С кем он разговаривал? С кем пил кофе? Какие у него взгляды? Кто-то же должен знать о нем больше, чем эта папка!

– Иногда мы о нем говорили, – сказал Альбинссон. – Все отмечали, что сблизиться с ним очень трудно. Но держался он всегда очень приветливо, всегда готов был прийти на помощь, а что замкнутый – ну что ж, значит, такой человек. Бывает же: ты ничего не знаешь о человеке, но относишься к нему с симпатией.

Валландер взвесил услышанное и решил сменить тему:

– Значит, он выходил на замену. Иногда надолго, иногда на короткий срок. А он когда-нибудь отказывался, если ему предлагали работу?

– Никогда.

– Ничем больше он не занимался?

– Насколько я знаю, нет. Если нужно, мог выйти на работу буквально через несколько часов.

– Значит, вы всегда могли его разыскать?

– Да.

– То есть он все время сидел дома и ждал звонка?

– Пожалуй, – серьезно сказал Альбинссон. – Пожалуй, именно такое впечатление у меня и было.

– Вы описали его как добросовестного, исполнительного и тщательного работника, но человека замкнутого и нелюдимого. Не было такого случая, чтобы он вас чем-то удивил?

Альбинссон задумался.

– Иногда он пел, – сказал он после паузы.

– Пел?

– Да. Пел. Ну, не в полный голос, а напевал.

– И что он напевал? В каких случаях? Пожалуйста, постарайтесь припомнить. Например, хорошо ли он пел.

– По-моему, он пел псалмы. Разбирает почту и поет. Идет к машине – поет. Насчет того, хорошо или плохо, сказать трудно. Он всегда пел вполголоса.

– Очень странно, – сказал Валландер. – Псалмы?

– Какие-то религиозные песни.

– Он что, верующий?

– Откуда же мне это знать?

– Отвечайте, пожалуйста, на мои вопросы, а не задавайте свои.

– В этой стране, по-моему, существует свобода вероисповедания. Он вполне мог быть, к примеру, буддистом, и никого это не касается.

– Буддисты не убивают молодоженов или веселящихся молодых ребят, – отрезал Валландер. – Что еще вы можете о нем сказать?

– Он очень часто мыл руки.

– Что еще?

– Должен сказать, что я один-единственный раз видел его с кислой миной. Я обратил на это внимание потому, что как раз тогда все веселились. Но потом он тоже присоединился к остальным.

Валландер уставился на Альбинссона:

– Расскажите об этом эпизоде поподробнее.

– Больше нечего рассказывать.

– Ему было неприятно, что людям весело?

– Ну, этого я не знаю. Но он мог, например, уйти, когда все начинали смеяться. Смех – признак веселья, не так ли?

Валландеру вспомнились слова Нюберга на пляже в Нюбрустранде, когда они приехали на место убийства молодой пары и фотографа, – убийца не переносит вида счастливых людей.

– Он никогда не проявлял признаков агрессии?

– Ни разу.

– А какие у него еще были особенности?

– У него не было особенностей. Он был, как бы сказать… неприметный…

Валландеру показалось, что Альбинссон хочет еще что-то сказать. Он терпеливо ждал.

– Я сейчас думаю, может быть, это и было его самой характерной чертой? – продолжил Альбинссон. – Что он любой ценой старался быть в тени… Никогда не стоял спиной к двери.

– Как это понимать?

– Старался, чтобы ему было видно всех, кто входит. И кто выходит.

Валландер понял, что имел в виду Альбинссон. Он посмотрел на часы – без девятнадцати четыре. Он набрал номер Анн-Бритт:

– Ты все еще с Сунделиусом?

– Да.

– Выйди в коридор.

Валландер поднялся.

– Я могу ехать домой? – спросил Альбинссон. – Жена наверняка с ума сходит.

– Позвоните ей. Можете разговаривать хоть час – государство оплатит. Но отпустить вас я пока не могу.

Он вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Анн-Бритт уже дожидалась его.

– Что говорит Сунделиус?

– Отрицает, что когда-либо слышал имя Оке Ларстама. Повторяет, что они со Сведбергом никогда не занимались ничем другим, кроме как смотрели на звезды и посещали травника. Он очень зол. Думаю, я его раздражаю тем, что я женщина.

Валландер задумчиво кивнул:

– Мы можем его пока отпустить. Он наверняка не знает Ларстама. В этом деле сплошные тайны. У Сведберга были тайны от Сунделиуса.

– Какие тайны?

– Подумай сама.

– Ты хочешь сказать, что за этим стоит еще и любовный треугольник?

– Не за этим, а прямо посередине.

Она кивнула:

– Значит, я отправляю его домой. Когда надо сменить Ханссона?

Но Валландер уже принял решение.

– Пусть пока остаются на месте. А мы пойдем в квартиру Ларстама. Он вряд ли вернется этой ночью. Он прячется. Вопрос только – где? Если мы хотим ответить на этот вопрос, надо как следует осмотреть квартиру.

Он вернулся в комнату для совещаний. Альбинссон говорил по телефону с женой. Валландер знаком показал, чтобы он закруглялся.

– Вспомнили что-нибудь еще? – спросил он, когда тот повесил трубку. – Где, к примеру, может прятаться Оке Ларстам?

– Понятия не имею. Но это, кстати, тоже для него характерно.

– Что именно?

– Это человек, который умеет прятаться.

Валландер кивнул.

– Вас сейчас отвезут домой. Если вы понадобитесь, я позвоню.

Он проводил Альбинссона до дверей и проследил, чтобы его посадили в патрульную машину. Потом разыскал Нюберга и сообщил, что им надо вернуться в квартиру Ларстама.

– На этот раз дело пойдет быстрее, – сказал Нюберг. – Я уже натренировался.

В четверть пятого они вошли в квартиру Оке Ларстама. Валландер остановил группу перед дверью в комнату со звукоизоляцией.

– Нам надо ответить на два вопроса, – сказал он. – Первый – где он прячется и как его оттуда выкурить? Второй вопрос сам собой разумеется – надо понять, готовит ли он новые убийства. И то и другое жизненно важно. Было бы превосходно, если бы удалось найти его фотографию.

Он отвел Нюберга в сторону.

– Отпечатки пальцев, – сказал он. – Надо найти что-то, что железно связало бы Ларстама с преступлениями, иначе нам Турнберг житья не даст.

– Сделаю все, что могу.

Валландер зашел в изолированную комнату и сел на кровать. В дверях показался Ханссон. Валландер знаком попросил оставить его в покое. Ханссон вышел.

Зачем люди оборудуют комнаты со звукоизоляцией? – подумал он. Чтобы не слышать посторонних звуков. Или наоборот, чтобы никто не слышал, что происходит в этой комнате. В Истаде уличное движение не такое уж интенсивное. Он огляделся. Встал и сел – постель была очень жесткой. Он приподнял простыню – матраса не было. Ларстам спал прямо на дереве. Мазохист. Почему? Он опустился на колени и заглянул под кровать – пусто. Даже пыли нет. Он снова сел. Голые стены, ничего, кроме лампы. Он попытался представить себе Оке Ларстама здесь, в комнате. Тебе сорок четыре года. Родился в Эскильстуне. Выпускник Университета Чалмерса. Инженер, переквалифицировавшийся в почтальоны. И вдруг ни с того ни с сего ты начинаешь убивать людей. Восемь человек. Кроме полицейского и фотографа, все в праздничных костюмах. Но фотограф здесь ни при чем. Он тебе был не нужен, ты убил его просто потому, что он там оказался. А полицейского потому, что он тебя чуть не разоблачил. Но все остальные были разнаряжены и веселы. Почему ты их убил? И планировал все это, должно быть, здесь, в этой звукоизолированной клетке…

Нет, представить себе Ларстама в этой комнате ему не удалось. Валландер вошел в гостиную. Повсюду эти фарфоровые статуэтки. Собаки, петухи, барышни в юбках с кринолинами, гномы и тролли. Кукольный дом, подумал Валландер. Кукольный дом, в котором живет помешанный хозяин. Псих. К тому же псих со скверным вкусом, украшающий свою жизнь дешевыми сувенирами. Где он теперь, когда мы его спугнули?

Из кухонной двери появилась Анн-Бритт Хёглунд. Валландер сразу понял, что она что-то обнаружила.

– Тебе лучше глянуть самому, – сказала она.

Валландер последовал за ней в кухню. Один из кухонных ящиков был вынут из шкафа и стоял на столе. Там лежали какие-то бумаги. Часть их уже выложили на стол. Счета, брошюры. На самом верху – листок в клеточку из блокнота с карандашной записью. Если это писал Ларстам, то почерк у него был ясный и четкий. Валландер надел очки. Там было всего восемь слов, напоминающих какой-то жутковатый стих. Номер девять. Среда двадцать первого. Счастье приходит, и счастье уходит. Валландер сразу понял, что это значило. И Анн-Бритт, без сомнения, тоже.

– Он уже убил восьмерых, – сказал Валландер. – А здесь он пишет о девятом.

– Сегодня двадцать первое, и сегодня среда, – сказала Анн-Бритт.

– Мы должны немедленно его взять, – почти простонал Валландер. – Не дай бог, он успеет раньше.

– А что это значит? – спросила Анн-Бритт. – «Счастье приходит, и счастье уходит»?

– Это значит, что он не выносит счастливых людей.

Он пересказал ей слова Альбинссона.

– Интересно, где теперь можно найти счастливого человека?

– Просто так не найдешь. Надо искать.

У него опять заболел живот.

– Мне одно странно, – сказал он. – Он пишет – «номер девять». То есть кто-то один. Раньше он всегда нападал на группы. Если не считать, разумеется, Сведберга.

– Сведберг стоит особняком. Ты прав – он меняет рисунок. Это может быть очень важно.

Было уже без двадцати пяти пять. Валландер выглянул в окно. Рассвет еще не занимался. Где-то там, в темноте, таится Оке Ларстам. Валландер чувствовал, что близок к панике. Мы его не возьмем, с отчаянием подумал он. Мы не успеем. Он убьет еще кого-нибудь.

Он уже выбрал жертву. И мы ничего не знаем. Мы даже не знаем, куда ткнуться. Мы не знаем ровным счетом ничего.

Он повернулся к Анн-Бритт и посмотрел на нее долгим умоляющим взглядом.

Потом надел резиновые перчатки и занялся содержимым ящика.

33

Море.

Море ему представлялось как последнее и абсолютно надежное убежище – отплыть от берега и медленно погрузиться в бесконечную глубину, где царят вечная тьма и вечное молчание.

Это будет его последнее убежище.

Он взял одну из своих машин и поехал к морю на запад от Истада. Этой августовской ночью берег в Моссбю был совершенно пустынным. Несколько машин проехало по шоссе в сторону Треллеборга. И все. Он поставил машину подальше от дороги, чтобы ее не достигал свет фар, и убедился, что на крайний случай у него есть пути отступления.

Он погасил фары. Темень была непроглядной. Он опустил окно и глубоко вдохнул – пахло морем. Ветер стих было, поэтому плеск волн был почти не слышен. Он медленно и методично анализировал происшедшее. Лишь одно беспокоило его. Обычно он наглухо закрывал дверь в свою изолированную спальню. И почему-то именно в этот вечер, ложась спать, оставил ее приоткрытой. Он попытался убедить себя, что его способность ускользать достигла уже сверхъестественной силы. А может быть, ему просто-напросто повезло.

Если бы звукоизолирующая дверь была закрыта, он бы никогда не услышал, как они вскрывают квартиру – стояла глубокая ночь. Он проснулся, словно от толчка, сразу сообразил, что происходит, и ушел через заднюю дверь. Закрыл он ее или нет? Он не помнил. Он успел схватить только пистолет и кое-какую одежду. Он прекрасно понимал, что дверь вскрывает не взломщик, а полиция.

И он уехал из Истада. Несмотря на охватившее его возбуждение, он заставил себя ехать медленно. Он не имел права подвергать себя риску попасть в аварию.

Было четыре часа утра. До рассвета еще далеко. Он думал, и думал, и думал… Совершил ли он какую-то ошибку? Как будто бы нет. Значит, менять план не следует.

Все шло, как он и задумал. Во время похорон он вскрыл дверь в квартире на Мариагатан, где жил этот полицейский. Осмотрел квартиру, убедился, что тот живет один. Все оказалось намного легче, чем он предполагал. Он нашел запасной ключ в одном из кухонных ящиков. Это значило, что ему даже не придется пользоваться отмычкой, когда он сюда вернется. Он прилег на постель, но тут же встал – она была слишком мягкой. У него появилось чувство, что он тонет.

Потом он пошел домой. Принял душ, поел и лег в своей тихой комнате. Ближе к вечеру он занялся тем, чем давно собирался заняться – тщательно отполировал все свои фарфоровые статуэтки. Это заняло больше времени, чем он предполагал. Закончив, он опять поел и лег. Когда эти вскрыли дверь, он уже несколько часов как спал.

Он вышел из машины. Было темно, тепло и тихо. Он и припомнить не мог – был ли когда-нибудь такой август? Разве что когда-то, когда он был ребенком… Он спустился к воде. Представил себе полицию в своей квартире, как они копаются в его ящиках, пачкают пол своими грязными сапогами, трогают его статуэтки, и пришел в ярость. На секунду у него возникло желание вернуться, взбежать по лестнице и перестрелять всех до единого, но он овладел собой. Он прекрасно знал, что они не найдут ничего, что бы помогло им его выследить. Ни бумаг, ни фотографий. Ничего. И они ничего не знали об абонентской ячейке в банке, открытой им на чужое имя. Там лежали все документы с фотографиями, бумаги на машины, банковские книжки – все, что могло пролить свет на его личность.

Они, конечно, будут возиться там несколько часов. Но раньше или позже он вернется в свою квартиру, очень уставший после бессонной ночи.

Он будет его ждать.

Он вернулся к машине. Самое главное сейчас – выспаться самому. Он мог бы поспать в машине, но у него не было уверенности, что машину никто не увидит, несмотря на то, что он искусно ее замаскировал. К тому же спать, скорчившись на заднем сиденье, – это не сон. Это было бы недостойно его. Он хотел вытянуться в постели. Предварительно, разумеется, он уберет матрац – он не может спать на мягком.

Он прикинул – может, снять номер в гостинице? Но там надо назвать имя, а этого он не хотел. Он не хотел называть даже вымышленное имя.

Потом он сообразил – есть же совершенно отличное решение. Есть место, где он может прекрасно отдохнуть. Риск, что кто-то туда явится, крайне незначителен. Но даже на этот случай там, куда он собирался направиться, тоже есть черный ход. Он завел мотор и включил фары. Скоро рассвет, надо выспаться. У него впереди нелегкий день.

Он выехал на дорогу.

Часам примерно к пяти Валландер начал понимать, что более всего характеризовало Оке Ларстама. Он жил, не оставляя следов. Окружил себя дешевыми фарфоровыми безделушками. Они обыскали всю квартиру и не обнаружили ни единого предмета, свидетельствующего о том, кто живет в этой квартире. Ни одной личной бумаги, ни письма – ничего. Более того – они не нашли ни единого документа, на котором стояло бы имя Оке Ларстама. Ни одной фотографии. Они осмотрели чердак, подвал. Подвал был пуст. Валландер обратил внимание, что там даже пыли не было. На чердаке стоял старый сундук. Они вскрыли его – там не было ничего, кроме сломанных фарфоровых безделушек. В конце концов он собрал всю группу в кухне – только Нюберг с помощниками остались в гостиной заканчивать техническую работу.

– Никогда в жизни не встречал ничего подобного, – сказал Валландер. – Человека по имени Оке Ларстам, похоже, просто нет. Ни одна бумажка не подтверждает его существования. И все же мы знаем, что он есть.

– Может быть, у него есть другая квартира? – предположил Мартинссон.

– У него может быть десять квартир, – сказал Валландер. – И пятнадцать дач. Но как их найти?

– А может, он все собрал и уехал? – сказал Ханссон. – Понял, что мы подошли слишком близко, и удрал?

– Непохоже, что это – результат разовой генеральной уборки. Похоже, он так и жил. В комнате со звукоизоляцией. Но разумеется, твоя версия тоже не исключается. Мне бы очень хотелось, чтобы ты оказался прав. Но ты не хуже меня знаешь, что это маловероятно.

На столе перед ними лежал тот самый листок в клетку.

– Может быть, мы неправильно это истолковали? – спросила Анн-Бритт.

– Что написано – то написано. К тому же Нюберг утверждает, что написано совсем недавно. Он якобы определил это по следу карандаша на бумаге.

– А зачем он это написал?

Валландер насторожился. Мартинссон попал в точку.

– Ты нащупал главное, – сказал он. – Этот листик – единственная личная бумага, которую мы нашли. И что это значит? Давайте исходить из того, что я прав. Что он был тут, когда мы с Нюбергом возились с замком. Незакрытая задняя дверь… Поспешный уход, даже побег.

– И забыл взять только эту бумажку?

– Одно из возможных объяснений. – Он обращался теперь только к Мартинссону, как будто в комнате никого не было. – Или, скорее, первое, что приходит в голову. Не уверен, что оно верно.

– А как еще это можно объяснить?

– Он написал это для нас.

Никто не понял, что он имеет в виду. Он и сам прекрасно осознавал шаткость своих доводов.

– Что мы знаем об Оке Ларстаме? Он умеет добывать информацию. Вламываться в чужие тайны. Я не утверждаю, что у него есть доступ к материалам следствия. Но он не только умеет добывать информацию, он еще и умеет ею пользоваться. Умеет делать выводы и предвидеть развитие событий. Допустим, он рассматривал возможность того, что мы его найдем. Что мы нападем на его след. Очень вероятно, что это так и есть – особенно после того, как я упустил его в баре в Копенгагене. Он не исключает такую возможность и подготавливает отступление. И оставляет нам привет в виде этой бумажки. Он совершенно уверен, что в этом доме, где никаких других бумаг вообще нет, мы ее обязательно найдем.

– Зачем? – спросил Мартинссон. – С какой целью?

– Он нас дразнит. Это не так уж необычно – многим психам доставляет удовольствие дразнить полицию. Думаю, он ликовал после Копенгагена. Подумать только – снимки Луизы опубликованы вовсех газетах, а он как ни в чем не бывало появляется в общественных местах и безо всякого труда натягивает полиции нос.

– Очень и очень странно, – задумчиво произнес Мартинссон. – Странно то, что мы находим эту записку в тот самый день, когда он собирается совершить новое убийство.

– Он не мог знать, что мы появимся именно сегодня…

Валландер услышал свои слова словно со стороны, и ему пришлось признать, что звучат они крайне неубедительно.

– Все равно, – сказал он. – Мы должны отнестись к этому очень серьезно. Может быть, он не блефует и все так и есть – он даст о себе знать именно сегодня. Мы должны исходить из этого.

– А у нас вообще есть из чего исходить?

Этот вопрос задал появившийся в дверях Турнберг.

– Нет, – сказал Валландер. – У нас ничего нет. Мы ничего не знаем. Так что лучше всего исходить именно из этого.

Наступило тягостное молчание. Валландер почувствовал, что людей надо подбодрить.

– У нас только один выход, – сказал он. – Еще раз – не знаю, в который уже по счету – последовательно пройти все материалы следствия. Сейчас у нас есть шансы увидеть то, что раньше мы могли проглядеть. Какой-то рисунок. Может быть, мы сумеем угадать, кто подразумевается под номером девять. Я сказал, что мы ничего не знаем, но это не так. Мы знаем очень много. Мы знаем, кто убийца. Бывший инженер, переучившийся на почтальона.

– Вы, значит, надеетесь, что в поведении этого человека есть логика, которую мы раньше не улавливали?

– Еще раз отвечаю: не знаю. Но иной альтернативы я не вижу. Разве что сидеть и ждать, когда произойдет очередная катастрофа.

Было двадцать минут шестого. Валландер предложил встретиться в восемь – он хотел, чтобы они хоть немного отдохнули. Наружное наблюдение пока оставить. И начать понемногу будить жильцов. Что они знают о своем соседе? Дом принадлежал строительной компании. Валландер предложил немедленно навести справки, не сдавали ли они Оке Ларстаму еще какую-то квартиру. Заняться этим поручили Ханссону.

Нюберг дождался, когда все разошлись, и подошел к Валландеру.

– Квартира прибрана просто идеально, – сказал он. – Но пальчики мы все-таки нашли.

– И ничего больше?

– Практически нет.

– Оружие?

– Неужели я бы не сказал об этом?

Валландер кивнул. Лицо у Нюберга было серым от утомления.

– Ты был прав, когда сказал, что этот тип не переносит счастливых людей.

– Как ты думаешь – найдем мы его?

– Рано или поздно найдем. Но я панически боюсь сегодняшнего дня.

– Может быть, объявить что-то вроде всеобщей тревоги? Сказать по радио?

– Сказать что? Чтобы люди воздерживались от смеха? Он уже выбрал себе жертву. Это, скорее всего, некто, даже не догадывающийся, что его уже выбрали жертвой.

– Может быть, нам удастся вычислить, где он прячется.

– Я тоже на это надеюсь. Но мы понятия не имеем, сколько у нас времени. В национальном парке все произошло поздним вечером или ночью. Молодожены были убиты среди бела дня. Сведберг – утром. Так что время суток для него не важно.

– Может быть, стоит поставить вопрос по-иному, – задумчиво сказал Нюберг. – Допустим, у него нет никакого запасного убежища? Ни другой квартиры, ни родственников, ни дачи? Где ему тогда прятаться?

Нюберг прав. Сам он как-то об этом не подумал. Усталость все же сильно снижает сообразительность.

– А ты что скажешь? – спросил он.

Нюберг пожал плечами:

– Мы знаем, что у него машина. Можно всегда поспать на заднем сиденье. На улице пока еще теплынь. Или на природе. Может быть, он построил где-нибудь шалаш. А может, у него есть катер. Возможностей много.

– Слишком много. А времени мало.

– Положение мерзкое, – сказал Нюберг. – Особенно для тебя. Я тебя понимаю.

Нюберг крайне редко выражал свои чувства. Валландер ощутил его поддержку, и ему стало легче. Он уже не чувствовал себя таким одиноким.

Выйдя на улицу, Валландер в нерешительности остановился. Надо бы пойти домой, принять душ и хотя бы полчаса поспать. Но растущая тревога гнала его дальше. Патрульный автомобиль довез его до полиции. Его тошнило от голода. Вместо того чтобы поесть, он выпил свои таблетки – и от диабета, и от давления – и запил их чашкой горячего кофе. Он сел за стол и принялся вгрызаться в материалы следствия. Открыв папку, он словно бы снова увидел себя в прихожей Сведберга. Оке Ларстам побывал там до них и убил Сведберга. Валландер так и не смог до конца понять, какие у них были отношения. Но у Сведберга они нашли снимок Ларстама, переодетого женщиной. Теперь стало совершенно ясно, отчего в квартире Сведберга все было вверх дном – Ларстам панически боялся оставить хоть какой-то след и перерыл всю квартиру в поисках фотографии.

Значит, у Сведберга были тайны и от Ларстама…

Валландер стряхнул оцепенение и начал читать дальше. Может быть, какие-то детали убийства в национальном парке наведут его на мысль, где может прятаться Ларстам? Он искал ответ и не находил. События в Нюбрустранде тоже не давали никаких зацепок. Он каждую минуту поглядывал на часы. Кто этот девятый? Он читал, и сопоставлял, и выстраивал версии – но ответа не было.

В восемь часов они собрались на оперативное совещание. Когда Валландер увидел их серые, невыспавшиеся и тревожные физиономии, у него вновь возникло чувство, что он потерпел поражение. Может быть, он и вел следствие в правильном направлении, но результаты пока что неутешительные. Значит, что-то он делал не так, и в результате они по-прежнему топчутся на месте, не зная, в какую сторону двигаться дальше.

У него была одна-единственная ясная мысль в голове.

С этого момента они должны работать все вместе. Никуда без крайней необходимости не отлучаться. Ответ лежит в материалах следствия, а еще точнее – в их собственных головах. Не на улицах, не в городе, не в лесу. Они не должны дергаться, пока у них не будет более или менее приемлемой версии, куда мог спрятаться Ларстам и кто его потенциальная жертва. Валландер попросил всех принести свои материалы.

– С этого момента мы – одно целое. Все следствие, все оперативные мероприятия, все версии – все должно быть сосредоточено в этой комнате. И больше нигде.

Все пошли за своими папками. Мартинссон задержался на пороге.

– Ты хоть немного поспал? – спросил он.

Валландер отрицательно покачал головой.

– Ты просто обязан это сделать, – сказал Мартинссон. – Если ты расклеишься, следствие развалится.

– Я не усну.

– Потому что ты чересчур переутомился. Я вот поспал часок и чувствую себя другим человеком.

– Я лучше прогуляюсь, – сказал Валландер. – Схожу домой, сменю сорочку. Но не сейчас.

Мартинссон хотел еще что-то сказать, но Валландер поднял руку – пожалуйста, помолчи – и тяжело опустился на свое место в торце стола, подумав при этом, что не уверен, хватит ли у него сил подняться. Они подождали, пока все соберутся, и закрыли дверь. Турнберг ослабил узел галстука – должно быть, тоже устал. Лиза Хольгерссон сказала, что будет у себя в кабинете отбивать атаки журналистов.

Все смотрели на Валландера.

– Мы должны попытаться понять ход его мысли, – бесцветным от усталости голосом сказал он. – Скорее всего, из материалов следствия можно вывести какие-то закономерности, те, что мы забыли или упустили, не имея представления, с кем имеем дело. Следствие следствием, но этого мало. Кто-то обязан заняться его прошлым. Соответствует ли истине запись в личном деле, что у него якобы нет родственников? А родители? Живы? Умерли? Сестры, братья? Сокурсники по Чалмерсу – может быть, кто-то его помнит. Место, где он работал раньше. Где учился на почтальона. Самая большая наша проблема – у нас нет времени. Мы должны исходить из того, что его записка – не блеф, а реальная угроза. Значит, действовать надо немедленно. С чего начнем?

– Мы, конечно, узнаем, живы ли его родители, – сказала Анн-Бритт. – Давайте надеяться, что мать его жива и в здравом уме. Матери лучше всех знают своих детей.

– Вот ты этим и займешься, – сказал Валландер.

– Я не закончила, – сказала она. – Мне еще кажется, что в этом переучивании с инженера на почтальона есть какая-то загадка.

– Тут недавно один епископ устроился водителем такси, – сказал Ханссон, – такое случается.

– Случается, но не каждый день, – настаивала она. – Я слышала об этом епископе. Ему было пятьдесят пять лет. Может быть, в этом возрасте у человека и может возникнуть непреодолимое желание заняться чем-то другим. Пока жив. Но Оке Ларстам пошел на курсы почтальонов, когда ему не было и сорока.

Валландеру показалось, что Анн-Бритт нащупала нечто существенное.

– Ты думаешь, у него что-то случилось?

– Почему он отказался от карьеры инженера? Мне кажется, случилось что-то серьезное и он сломался.

– Инженер, – медленно проговорил Валландер. – Сжигает за собой мосты и уходит.

– Он одновременно переехал в другой город, – напомнил Турнберг, – так что Анн-Бритт, скорее всего, права.

– Я этим займусь сам, – сказал Валландер. – Как называлась его фирма? Я туда позвоню.

– Консалтинговая фирма «Инженеры Странда», – сказал Мартинссон, полистав свои записи. – Он ушел оттуда в восемьдесят пятом. То есть ему было тридцать три года.

– С этого и начнем, – сказал Валландер. – Остальных настоятельно прошу углубиться в лежащие перед вами материалы. Всего два вопроса: где он и кто его предполагаемая жертва.

– Не вызвать ли нам опять Челля Альбинссона? – предложил Турнберг. – Может быть, он что-то и вспомнит, послушав наш разговор.

– Согласен, – сказал Валландер. – Привезите Альбинссона. Кто-то пусть отследит Ларстама по всем базам данных. Оке Ларстам, по-видимому, его настоящее имя.

– Я уже искал, – сказал Мартинссон. – Его там, скорее всего, нет.

Когда он успел, с удивлением подумал Валландер. Ответ мог быть только один – Мартинссон соврал, когда сказал, что часок поспал. Он тоже не прилег. А соврал, потому что беспокоился за Валландера.

Валландер не знал, умилиться ему или разозлиться. Решил не подавать вида.

– Поехали дальше, – сказал он. – Есть у кого-нибудь телефон этих консультантов?

Кто– то протянул ему бумажку, но вместо ответа в трубке он услышал механический голос, сообщивший, что номер сменился. Голос продиктовал новый номер и адрес – Ваксхольм, это под Стокгольмом.

Трубку взяла женщина.

– Инженеры Странда, – сказала она.

– Курт Валландер, следователь полиции в Истаде. Мне нужны данные об одном из ваших бывших сотрудников.

– О каком сотруднике?

– Оке Ларстам.

– У нас сотрудника с таким именем нет.

– Я сказал – бывшего сотрудника. Слушайте повнимательней.

– Таким тоном можете разговаривать у себя дома. И потом, откуда я знаю, что вы полицейский? Может, вы вовсе и не полицейский. Полицейские разговаривают вежливо.

Валландер чуть не швырнул трубкой в стену.

– Вы правы, – сказал он. – Вы не можете знать, кто я. Но данные эти очень важны. Оке Ларстам уволился в 1985 году.

– Я тогда еще здесь не работала. Вам лучше поговорить с Перссоном.

– Во избежание дальнейших недоразумений оставляю вам свой номер. Пусть он позвонит в Истадскую полицию.

Она записала номер.

– Это очень важно, – повторил Валландер. – Перссон сейчас на месте?

– Он сидит на совещании со строительной фирмой. Я ему скажу, чтобы он позвонил, как только освободится.

– Так не пойдет, – сказал Валландер. – Надо прервать совещание и позвонить немедленно.

– Я ему передам, что это важно, но больше ничего сделать не могу.

– Тогда передайте ему еще и вот что: если через три минуты он мне не позвонит, на вашу крышу сядет полицейский вертолет.

Валландер положил трубку. Все ошеломленно уставились на него. Он в свою очередь покосился на Турнберга. Тот расхохотался.

– Извините, – сказал Валландер. – Обстоятельства вынуждают.

– Я ничего не слышал, – сказал Турнберг. – Ни единого слова.

Через полторы минуты телефон зазвонил. Валландер еще раз повторил свою просьбу, не вдаваясь в объяснения, в чем подозревается Ларстам.

– По нашим данным, он уволился от вас в 1985 году.

– Так оно и есть. Он исчез в ноябре.

– Исчез? Это звучит довольно драматически.

– А это и было довольно драматично.

Валландер прижал трубку к уху:

– В каком смысле?

– Вообще говоря, я его предупредил об увольнении. Как ни странно, он был единственным инженером, которого я когда-либо уволил. Мне, наверное, следует сказать, что я основал это предприятие.

– А тогда кто такой Странд?

– Мне показалось, что «Инженеры Странда» звучит лучше, чем «Инженеры Перссона». Никакого Странда у нас никогда не было.

– Значит, вы собрались уволить Оке Ларстама. Почему?

– Как ни странно, на этот вопрос довольно трудно ответить. Самое главное, пожалуй, то, что он не вписывался в команду.

– Как это?

– Я понимаю, что мои слова звучат довольно нелепо.

– Я полицейский. Мы ко всему привыкли.

– Он был слишком безынициативен. Всегда со всеми соглашался. Хотя иногда мы прекрасно знали, что у него есть свое мнение. Совершенно невозможно что-то обсуждать с человеком, который думает только о том, как ни с кем не испортить отношений. Это убивает любую дискуссию.

– А он был именно таким человеком?

– Да. Так продолжаться не могло. Он ни разу не предложил собственного решения. По-моему, исключительно из страха, что кто-то считает иначе.

– А его техническая квалификация?

– Отменная. Вопрос был не в этом.

– Как он отреагировал, когда вы предупредили его об увольнении?

– В том-то и дело. Он вообще никак не реагировал. Я предполагал, что он останется еще на полгода. Но он исчез. В ту же минуту. Вышел из моего кабинета, взял пальто и исчез. Он даже не потрудился получить выходное пособие, на которое, естественно, имел право. Исчез – и все.

– А потом вы пытались его найти?

– Да. Но он, как я уже сказал, исчез.

– А вы знаете, что он стал почтальоном?

– У нас есть определенные контакты со Службой занятости. Да, я слышал об этом.

– А был ли у него какой-то приятель в то время?

– Мы ничего не знали о его личной жизни. Будь у него какие-то друзья здесь, на фирме, мы бы об этом знали. Иногда, редко правда, кто-нибудь из наших сотрудников просил его присмотреть за квартирой или домом, когда уезжал. Но он всегда держался отстраненно.

– А сестры или братья у него были? Родители живы?

– Понятия не имею. Повторяю, мы ничего не знали о его жизни вне этих стен. На маленьком предприятии вроде нашего это, во-первых, очень необычно, а во-вторых, создает проблемы.

– Я вас понимаю. Спасибо за помощь.

– Я думаю, вы понимаете, что меня съедает любопытство. Что случилось?

– Думаю, что вы скоро об этом узнаете. Но сейчас я, к сожалению, ничего не могу сказать.

Валландер с силой вдавил трубку в рычаг. Смутная мысль мало-помалу обретала четкие очертания. Что там сказал Перссон? Ларстама иногда просили присмотреть за домом на время отсутствия хозяев. Маловероятно. Но проверить стоит.

– Квартира Сведберга так и стоит пустая? – спросил он.

– Ильва Бринк на похоронах сказала, что она даже не начинала разбирать его вещи, – ответил Мартинссон.

Валландер вспомнил про ключи, лежащие в ящике его письменного стола.

– Ханссон, – сказал он, – возьми с собой кого-нибудь и поезжайте на квартиру к Сведбергу. Будьте внимательны – не появится ли у вас чувство, что там кто-то побывал.

– И все?

– Нет, не все. Ключи лежат в верхнем ящике моего письменного стола.

Ханссон и один из полицейских из Мальмё ушли. Было без трех девять. Анн-Бритт Хёглунд сидела на телефоне, разыскивая родителей Ларстама, Мартинссон засел за компьютер – проверять полицейские базы данных, а Валландер направился в туалет. Он помочился, стараясь не смотреть в зеркало. Когда он вернулся, кто-то протянул ему картонную коробку с бутербродами, но он отрицательно помотал головой. Вернулась Анн-Бритт.

– Его родители умерли, – сказала она.

– Сестры, братья живы?

– Две старших сестры.

– Их надо срочно разыскать.

Она опять ушла. Валландер вспомнил свою старшую сестру, Кристину. Интересно, как бы она описала его самого, если бы ее стала допрашивать полиция?

Он сел за стол и пододвинул к себе коробку с бутербродами, но она уже опустела. Турнберг говорил с кем-то по телефону. Валландер услышал про какое-то собрание, которое надо отменить. Турнберг повесил трубку, и в этот самый момент в комнату вошел Челль Альбинссон. Турнберг встал и провел Альбинссона в угол комнаты. Они начали тихо о чем-то говорить.

Вдруг в коридоре послышались возбужденные голоса. В дверях возник полицейский.

– Стрельба в районе Главной площади! – закричал он.

Валландер мгновенно понял, что произошло.

– Квартира Сведберга! – истошно заорал он. – Есть раненые?

– Не знаю. Но стрельба была.

Меньше чем через минуту четыре машины с включенными сиренами уже мчались по городу. Валландер сжимал в руке пистолет так, что пальцы побелели. Значит, Ларстам был там. Что с Ханссоном? А с этим парнем из Мальмё? Он предполагал худшее, но пытался себя уговорить: нет, ничего, наверное, все живы.

Валландер выскочил из машины еще до того, как она остановилась. Уже начал собираться народ. Валландер рванулся к подъезду с яростным воплем, как солдат, бросающийся в атаку. И тут же увидел Ханссона и парня из Мальмё, оба целые и невредимые.

– Что случилось? – прорычал он.

Ханссон был очень бледен, его бил озноб. Полицейский из Мальмё сидел на тротуаре.

– Он был там, – сказал Ханссон. – Я открыл дверь. Мы вошли в прихожую. Он выскочил откуда-то и начал стрелять. Просто невероятное везение, что он в нас не попал. И он исчез. Мы побежали. Невероятное везение, вот и все. Какое везение!

Валландер промолчал. Он сразу понял, что это никакое не везение. Ларстам был превосходный стрелок, и если бы он хотел их убить, они оба сейчас лежали бы с дырками во лбу. Но он не захотел. Он выбрал другую жертву.

Ханссону отнюдь не сопутствовала удача. Просто он не был Девятым.

Валландер был совершенно убежден, что Ларстам уже ушел через черный ход. Он всегда имел запасной выход. И все равно они не поднимались наверх до тех пор, пока не привезли бронежилеты и не оцепили прилегающие улицы.

Квартира была пуста, а дверь на заднюю лестницу – знакомая картина! – приоткрыта. Он словно издевается над нами. Нарочно показывает, каким путем ушел.

Из спальни вышел Мартинссон.

– Он лежал на постели. Мы теперь знаем ход его мыслей. Он ищет убежище в пустых квартирах.

– Мы знаем его прежний ход мыслей, – возразил Валландер. – Теперь он вряд ли повторит этот прием.

– Давай разовьем эту мысль, – сказал Мартинссон. – Смотри: мы спрашиваем себя, каков его ход мыслей. А он наверняка тоже спрашивает себя: а каков ход их мыслей? Может быть, стоит поставить здесь наблюдение? Он может вернуться именно потому, что мы убеждены, что он этого не сделает.

– Не читает же он мысли, – сказал Валландер.

– Не уверен, – сказал Мартинссон. – Он каким-то образом в одно и то же время умудряется быть и на шаг впереди, и на шаг сзади.

Валландер промолчал. Он тоже не был уверен.

Было уже половина одиннадцатого. Валландер вышел из квартиры Сведберга последним. У него было чувство, что он, как в детской игре в классики, отброшен на первую клеточку. Опять. В который раз, он даже и сосчитать не мог.

Но в одном он был уверен. Ларстам еще не убил своего девятого. Будь это не так, будь девятый уже мертв, то Ханссон наверняка стал бы десятым, а парень из Мальмё – одиннадцатым.

И чего он выжидает? – подумал Валландер. Может быть, пока ему не удается добраться до своей жертвы? Или есть еще какое-то объяснение?

Он медленно спускался по лестнице.

Вопросов было бесконечно много.

И ни одного ответа.

Сравнение точное – он отброшен на первую клеточку. Предстоит пройти весь путь заново.

34

Потом он себя упрекал.

Надо было кончать с этими двоими. Стрелять не в воздух, а как всегда – в лоб. Они разбудили его, вторглись в его сон.

Он сразу понял, что это полицейские. Кому еще придет в голову вломиться в квартиру Карла-Эверта, когда он мертв и похоронен? И не менее очевидно было, что они явились за ним. Другого объяснения не находилось.

Но он снова скрылся. Это радовало его и переполняло гордостью. Хотя он их и не ждал, но он был готов. Он заранее отпер заднюю дверь, а к парадной прислонил стул. Если кто-то откроет, стул упадет. Пистолет положил рядом с собой в постель. Он даже не снял обувь.

Его беспокоил уличный шум. Совсем не то, что в его комнате со звукоизоляцией. Там царила тишина, тоже своего рода укрытие. Он несколько раз пытался уговорить Карла-Эверта оборудовать такую же комнату, отгородиться от раздражающих звуков, но тот все тянул. А теперь уже поздно.

Ему снилось детство – ускользающий, неясный сон. Он стоит за спинкой дивана, он еще очень мал. Он слышит чьи-то голоса – скорее всего, голоса родителей. Они ссорятся. Мужской голос, резкий и повелительный, как будто прямо над его головой бьет крыльями огромная хищная птица. Потом он слышит голос женщины, тихий и испуганный. Ему кажется, что это его голос, хотя он стоит, не произнося ни звука, и никто его не видит за спинкой дивана.

В этот-то момент он и услышал шум в прихожей. Они вломились в его сон. Когда стул упал, он уже стоял около кровати с пистолетом в руке.

А теперь он себя упрекал. Пусть это и не входило в его планы, надо было их застрелить.

Он вышел из дома, сунув пистолет в карман куртки. Машину он оставил у вокзала. Вдали уже слышались полицейские сирены. Он поехал в Сандскуген, а оттуда – по направлению к Эстерлену. Остановился в Косеберге, запер машину и пошел прогуляться в гавань. Что делать дальше? По-прежнему хотелось спать, но он прекрасно понимал, что времени на это уже нет. Невозможно угадать, когда этот полицейский по имени Валландер явится домой, но к этому времени уже нужно быть в его квартире. Решение принято – это должно произойти сегодня. Теперь уже нельзя ничего менять, и нельзя упустить свой шанс.

Размышляя, он дошел до самого конца пирса. Вернулся, сел в машину и поехал назад в Истад. Оставил машину с задней стороны дома, который собирался посетить. Никто не заметил, как он скользнул в подъезд дома на Мариагатан. Позвонил в дверь и прислушался. Никого.

Он тихо открыл дверь украденным накануне ключом, прошел в гостиную и сел на диван, положив пистолет на журнальный столик перед собой. Он ждал.

Шел уже двенадцатый час дня.

Ханссон и полицейский из Мальмё никак не могли оправиться после происшествия на Малой Норрегатан. Ни тот ни другой физически не пострадали, но работать были не в состоянии. Ханссон, впрочем, артачился и уверял, что уже пришел в себя, но Валландер поговорил с ним и понял, что это далеко не так. С парнем из Мальмё все было проще – осмотревший его врач сразу заявил, что психическое состояние его таково, что о работе, да еще такой, какая их ожидала, и речи быть не может.

Итак, два человека выбыли из следственной бригады, и без того небольшой. Когда суматоха немного улеглась, Валландер собрал всех и сразу обратил внимание, насколько у людей напряжены нервы. Лиза Хольгерссон взяла его за локоть, отвела в сторону и сказала, что, по ее мнению, следует немедленно попросить подкрепления из соседних полицейских округов. Валландер чуть не уступил, настолько он был утомлен и загнан, но в конце концов все же отклонил ее предложение. Им нужно не подкрепление, а сосредоточенность, сказал он. Носящиеся по улицам без толку полицейские машины не принесут никакой пользы и только осложнят положение. Все, что им нужно, – успокоиться и продолжать методически прощупывать материалы следствия, в поисках кнопки, что откроет им тайную дверцу.

– А есть такая дверца? – спросила она. – Или ты просто надеешься, что она есть?

– Я не знаю, – честно сказал он.

Они в который раз уселись вокруг стола. Да, конечно, люди на пределе, сейчас самое главное – успокоиться. Он все время повторял одно и то же – где скрывается Ларстам? Как к нему подобраться? Кто его девятая жертва? И наконец – о чем говорят события на Малой Норрегатан?

Мартинссон сообщил предварительный результат – ни в одной полицейской базе данных на Оке Ларстама ничего нет. Этот человек никогда не входил в конфликт с правосудием. Мартинссон усадил за компьютер еще одного знающего парня, пусть роет как можно глубже, может, где-то удастся нащупать след. Анн-Бритт до сих пор не удалось найти двух сестер Ларстама. Валландер, учитывая, что Ханссон выбыл из игры, попросил ее отложить поиски сестер до лучших времен. Она нужна здесь, сестры подождут. Все подождет, только бы его найти. Пока он не подобрался к своей девятой жертве и не поднял пистолет.

– Что мы знаем? – в сотый раз спросил он.

– Он в городе, – ответил Мартинссон. – Другими словами, если он и успеет сделать то, что задумал, это произойдет здесь, где-то рядом.

– Как-то на него можно воздействовать, – сказал молчавший до этого Турнберг. – Он знает, что мы дышим ему в затылок. Не может же он совершенно не обращать на это внимания!

– Вполне возможно, что это ему даже нравится, – сказал Валландер. – Этого мы тоже не знаем. Но может быть, вы и правы. За последние сутки мы дважды выкуривали его из гнезда. Он не может не чувствовать, что земля горит у него под ногами. Возможно, все идет не так, как он планировал. Но как он будет действовать, предугадать мы не можем.

Он посмотрел на Челля Альбинссона. Тот с самого начала оперативки сидел в углу и молчал. Валландер не знал, какие инструкции тот получил от Турнберга, но ему показалось, что Альбинссон хочет что-то сказать. Он кивнул. Альбинссон встал и подошел к столу.

– Не знаю, имеет ли это какое-то значение, – проговорил он неуверенно. – Я вспомнил, что однажды Ларстама видели у лодочной пристани. Это было прошлым летом. Так что вполне возможно, что у него есть лодка.

Валландер хлопнул ладонью по столу.

– Насколько это достоверно?

– Думаю, вполне достоверно. Это один из наших почтальонов, он не сказал, «мне показалось», он сказал – «видел».

– Но он не видел, что Ларстам садился в лодку?

– Нет. Но в руках у него была канистра с бензином.

– Значит, яхту можно исключить, – сказал один из полицейских из Мальмё, но все тут же запротестовали.

– Почти у всех яхт есть вспомогательные моторы, – сказал Мартинссон, – так что мы ничего не можем исключить. Может быть, у него гидросамолет.

Неожиданное допущение Мартинссона было принято за неуместную шутку.

Валландер поднял руку, призывая к тишине.

– Лодка может служить укрытием, – сказал он, – спору нет. Вопрос только, стоит ли принимать это как первоочередную версию.

Он снова повернулся к Альбинссону:

– Вы уверены, что помните правильно?

– Да.

Валландер покосился на Турнберга. Тот кивнул.

– Пусть кто-нибудь поедет в гавань. В гражданской одежде, очень оперативно, очень осторожно. И не задавать никаких вопросов. При малейшем подозрении, что Ларстам там, тут же отойти и дать знать. Тогда решим, что делать.

– Там сейчас полно народу, – сказала Анн-Бритт. – В такую-то теплынь.

Мартинссон и еще один парень поехали в лодочную гавань. Валландер попросил Альбинссона остаться за столом.

– Может быть, вспомните еще что-то, – сказал он. – Вы сидели-сидели и вспомнили про лодку. Может быть, выплывет еще какая-нибудь лодка. В переносном, конечно, смысле.

– Я совершенно растерялся, – сказал Альбинссон. – Все время стараюсь вспомнить. Только сейчас до меня дошло, что я о нем толком ничего не знаю.

Валландер понял, что тот говорит совершенно искренне. Альбинссон опять ушел в свой угол. Валландер посмотрел на часы. Половина двенадцатого. Мы не успеем. С минуты на минуты сообщат еще об одном убийстве.

– Почему он все это делает? – перевела разговор Анн-Бритт. – Зачем эти бессмысленные убийства?

– Думаю, своего рода месть.

– Месть за что? За то, что его уволили из консалтинговой фирмы? А при чем здесь молодожены? Как-то одно с другим не вяжется. К тому же, судя по всему, свое увольнение он воспринял довольно легко.

– Гораздо важнее понять, почему он выбрал профессию почтальона, а не какую-то другую. Слишком уж большая дистанция – инженер и почтальон. Может быть, он давным-давно вынашивал свои жуткие планы? Или это пришло ему в голову позже?

– Откуда нам знать.

Они замолчали. Валландер опять посмотрел на часы, словно ожидая неизбежного, встал и пошел за кофе. Анн-Бритт последовала за ним.

– Ты спрашиваешь, какой мотив? – сказал он, наливая себе и ей кофе. – Даже если жажда мести и присутствует в какой-то степени, мотив у него другой. Он убивает людей, которым хорошо. Счастливых, радостных людей. Нюберг догадался еще в Нюбрустранде. И Альбинссон подтвердил. Оке Ларстам терпеть не мог, когда люди смеются.

– Он еще более сумасшедший, чем мы думаем, – сказала Анн-Бритт. – Убивать людей только потому, что они счастливы… В хорошеньком мире мы живем…

– Может быть, это и есть самый главный вопрос, – горько сказал Валландер, – в каком мире мы живем… Но мысль эта настолько невыносима, что лучше таких вопросов не ставить… Важно другое – не произошло ли уже то, чего мы больше всего боимся. Я имею в виду – не развалилось ли уже наше правовое общество. Может быть, мы просто не заметили? Мы уже живем в обществе, где все больше людей ощущают себя ненужными и нежеланными. И если это так, мы вполне можем ожидать преступлений, в которых отсутствует логика. Они становятся естественной составляющей наших будней. Еще раз повторю – иногда мне кажется, что этот процесс зашел гораздо дальше, чем мы думаем…

Он собирался развивать эту тему, но дверь в столовую открылась, и его позвали к телефону. Звонил Мартинссон.

Он рванулся так резко, что пролил кофе на рубашку.

– Безрезультатно, – сообщил Мартинссон. – Я потихоньку проверил список всех, кто арендует лодочную стоянку. Ларстама среди них нет.

– А по причалу походили?

– Похоже, его здесь нет.

Валландер задумался:

– А может быть, он снимает стоянку под чужим именем?

– Эта гавань не так уж велика, здесь все друг друга знают. Не думаю, чтобы Ларстам решился снять стоянку под чужим именем – при его-то осторожности.

– А может, кто-то другой снял для него стоянку?

– Кто? У него же нет друзей.

– Я надеюсь, ты проверил, нет ли в списке Сведберга.

– Я тоже об этом подумал. Но и Сведберга нет.

Валландеру пришла в голову еще одна мысль.

– Просмотри список еще раз. Вспомни всех проходивших по этому делу и проверь, не вынырнет ли там чье-нибудь имя.

– Ты имеешь в виду, например, Хильстрём? Или Скандер?

– Именно так.

– Я понимаю, о чем ты думаешь. Но это маловероятно.

– В этом следствии все маловероятно. Пожалуйста, пройди список еще раз. Найдешь что-то – сразу позвони.

Он положил трубку. Безобразное коричневое пятно от кофе расплылось по его белой сорочке. Он вспомнил, что в шкафу лежит последняя чистая рубашка. Съездить переодеться – дело двадцати минут. Но он решил дождаться, что скажет Мартинссон. Рядом возник Турнберг.

– Я думаю, мы можем отпустить Альбинссона, – сказал он. – Похоже, ему нечего больше вспомнить.

Валландер встал.

– Вы нам очень помогли, – сказал он, подойдя к Альбинссону.

– У меня по-прежнему все это не укладывается в голове.

– Единственное, чем я могу вас успокоить, – ни у кого из нас не укладывается.

– Надеюсь, вы понимаете, что не должны разглашать то, что слышали в этой комнате, – сказал Турнберг. – А то у вас могут быть неприятности.

Альбинссон пообещал молчать и ушел. Валландер направился в туалет. Стоя у унитаза, он вспомнил про телескоп Сведберга – зачем его сунули в сарай Бьорклунда? Он вернулся в комнату.

– Кто-нибудь знает, где Нюберг?

– Он в кабинете Ханссона. Говорит по телефону.

– Если позвонит Мартинссон, я буду там.

Нюберг сидел с прижатой к уху телефонной трубкой и что-то записывал в блокнот. Он поднял на него глаза. Валландер сразу понял, с кем говорит Нюберг – с криминальной лабораторией в Линчёпинге. Он дождался, пока Нюберг закончит разговор.

– В течение дня они сообщат, те же это пальчики или нет.

– Чьи же еще, – устало сказал Валландер. – Нам не нужен ответ, нам нужно подтверждение.

– Представь на секунду: а вдруг окажется, что это не его пальцы?

– Тут же сложу с себя свои обязанности.

Нюберг поудобнее уселся на стуле Ханссона и, казалось, погрузился в обдумывание последних слов Валландера.

– Телескоп в сарае у Бьорклунда, – сказал Валландер. – Кто его туда поставил?

– Конечно, Ларстам. Кто еще?

– Но зачем?

– Может быть, запутывал следы. Морочил нам голову. Пытался подвести под подозрение двоюродного брата Сведберга.

– Он почти все успевает предусмотреть.

– Вот из-за этого «почти» мы его и возьмем рано или поздно.

– Значит, на этом телескопе тоже должны быть его пальцы?

– Если он их не стер.

Зазвонил телефон. Валландер взял трубку.

– Ты был прав, – сказал Мартинссон.

Валландер вскочил так резко, что стул упал.

– Говори!

– Место для лодки снято на имя Исы Эденгрен. Я даже посмотрел контракт. Если подпись Исы и подделана Ларстамом, то очень ловко. Я помню ее подпись. Служащий, оформлявший контракт, говорил, что разговаривал с женщиной.

– Темноволосой?

– Именно так. С Луизой.

– Неплохо. Откуда им и в самом деле знать, что это был мужчина?

– К тому же эта мифическая Луиза предупредила, что пользоваться катером будет главным образом ее брат.

– Ловко.

– Большая деревянная посудина, – продолжил Мартинссон, – старая, но в хорошем состоянии. Немного перестроена, есть спальные места. Рядом стоит парусник, с другой стороны пусто.

– Я еду, – сказал Валландер. – Держись подальше от мостков. И поглядывай по сторонам. Он может появиться в любой момент. Сейчас он наверняка очень осторожен. Прежде чем войти на борт, он осмотрит всю гавань.

– Нам бы чуть раньше об этом подумать.

Валландер положил трубку, коротко объяснил Нюбергу ситуацию и вернулся в совещательную комнату. Анн-Бритт вместе с Турнбергом предстояло на всякий случай подготовить серьезную операцию по задержанию.

– А что ты будешь делать, если он на борту?

Он покачал головой:

– Еще не знаю. Сначала надо посмотреть на месте, как все это выглядит.

В час Валландер появился в гавани. Было очень тепло, с юго-запада дул слабый бриз. Он вовремя вспомнил про бинокль, так что они могли наблюдать за лодкой с большого расстояния.

– Такое впечатление, что там никого нет, – сказал Мартинссон.

– А на паруснике слева кто-то есть?

– Нет.

Валландер медленно обвел биноклем гавань. Тут и там в лодках копошились люди.

– Здесь стрельбу открывать нельзя, – сказал Мартинссон. – Мы не успеем вывести людей.

– И ждать тоже нельзя. Нам надо точно знать, там он или не там. Если нет, то мы, по крайней мере, будем знать – там его нет.

– Ставим оцепление?

– Нет, – сказал Валландер. – Я схожу на катер.

Мартинссон вздрогнул:

– Ты в своем уме?

– На то, чтобы поставить оцепление и эвакуировать людей, уйдет не меньше часа, – сказал Валландер, – а этого часа у нас нет. Так что я поднимусь на борт, а ты прикроешь меня со стороны причала. Я буду действовать быстро. Вряд ли он сидит и наблюдает, что происходит вокруг. Если он там, то, скорее всего, спит.

Мартинссон уперся.

– Я на это не пойду, – сказал он. – Это может кончиться катастрофой.

– Не забудь еще про одну деталь, – сказал Валландер. – Ты, скорее всего, об этом не думал. Ларстам не стал убивать Ханссона и парня из Мальмё. А мог бы. И ничто не заставит меня поверить, что он просто промазал. Просто ни тот ни другой его не интересовали. Его интересует только Девятый.

– Ты хочешь сказать, что и ты не Девятый?

– Вряд ли.

У Мартинссона нашлось еще одно возражение.

– Это не квартира, а лодка в гавани. Тут запасных дверей и потайных лестниц нет. Куда ему деваться? Прыгать в воду? Он будет стрелять на поражение.

– С этим придется смириться, – сказал Валландер. – Но ты прав. Отсутствие запасного выхода многое меняет.

– Это безответственно, – не сдавался Мартинссон.

Валландер понял, что Мартинссона не уговорить, и решил действовать по-другому.

– Хорошо, – сказал он, – согласен. Езжай в полицию и проследи, чтобы сюда прислали хорошую команду. Я остаюсь наблюдать.

Мартинссон уехал. Полицейского из Мальмё Валландер услал присмотреть за парковкой и подъездами.

Потом вышел на причал. Он прекрасно понимал, что грубо нарушает главную полицейскую заповедь. Он может столкнуться лицом к лицу с преступником, начисто лишенным всего человеческого. И тем не менее вышел – в одиночку, без малейшего прикрытия, без оцепления.

На причале играли несколько мальчишек. Он строго сказал им, что здесь играть запрещено, и прогнал. Сжал в кармане пистолет. Еще издалека он прикинул, сумеет ли вспрыгнуть на борт катера, не подтягивая его к причалу. Допустим, сумеет, а дальше? Если Ларстам на борту, то тут же увидит его в лобовое стекло каюты. И он, Валландер, будет совершенно беззащитен.

Этот план никуда не годился. Единственная возможность попасть на катер – вскарабкаться на борт сзади, а потом сорвать тент. Но для этого нужна лодка. Он огляделся. Чуть в стороне у причала стояла большая роскошная яхта. На борту, очевидно, что-то праздновали. За кормой яхты покачивался на волнах крошечный ялик. Он, не раздумывая, ступил на борт и предъявил удостоверение.

– Мне необходимо воспользоваться вашим яликом, – сказал он.

Навстречу ему поднялся лысый дядька с бокалом вина в руке.

– А что случилось? – спросил он. – Кто-то утонул?

– Никто не утонул, – сказал Валландер. – И у меня нет времени отвечать на вопросы. Всем оставаться на борту. На причал никому не выходить. Вы, надеюсь, знаете, что неподчинение должностному лицу в таких ситуациях ведет к скверным последствиям.

Никто не возражал. Валландер неуклюже забрался в ялик. Начал вставлять весла в уключины и тут же уронил одно весло в воду. Нагнулся вытащить его – и еле-еле, в последнюю долю секунды поймал выскользнувший из кармана куртки пистолет. Он весь вспотел, пока наконец приладил весла. Лысый помог ему отвязать носовой линь. Валландер сделал первый гребок, стараясь погружать весла без плеска и удивляясь, что крошечный ялик не тонет под его тяжестью. Он медленно подгреб к корме. Транца на лодке не было, очевидно, имелся стационарный мотор. Он одержал ялик одной рукой. Сердце колотилось. Осторожно, стараясь не качать лодку, он нашел кнехт и зачалил ялик. Прислушался. Единственное, что он слышал совершенно четко, – удары своего собственного сердца. Начал медленно отстегивать тент. По-прежнему ни звука. Теперь самый сложный и самый опасный момент. Он должен резко сорвать тент и в то же мгновение отклониться в сторону, иначе для человека, сидящего в кокпите с оружием в руке, лучше цели и не придумаешь. В голове было совершенно пусто. Рука, в которой он держал пистолет, вспотела и тряслась.

Наконец, он решился. Рванул тент и резко откинулся в сторону. Ялик качнулся так, что он чуть не вывалился в воду – слава богу, в последнюю долю секунды успел уцепиться за кранец. Ничего не произошло. Другим рывком он откинул половину тента – в кокпите было пусто. Маленькая дверь красного дерева, ведущая в спальный отсек, была приоткрыта. Он осторожно заглянул – две койки, расположенные вдоль бортов, похоже, пусты. Он вскарабкался на борт, по-прежнему держа пистолет наготове, и, пригибая голову, зашел в каюту. Постельного белья не было, только обтянутые пластиком матрасы.

Он снова поднялся в кокпит. Пот лил ручьями. Сунул пистолет в карман и погреб назад. Публика с бокалами в руках столпилась на корме яхты. Лысый принял линь.

– Теперь-то вы, надеюсь, объясните, что все это значит, – сказал он, когда Валландер вскарабкался на борт.

– Нет, – сказал Валландер. – Не объясню.

Ему и в самом деле было некогда. Наверное, сюда уже мчится штук пять машин с вооруженными людьми.

Он должен этому помешать. Ларстама здесь нет. Это может значить, что они впервые за все время оказались на шаг впереди. Валландер, не сходя с причала, набрал номер.

– Мы едем, – сказал Мартинссон.

– Отмени немедленно! – закричал Валландер. – Чтобы ни одна машина здесь не появлялась! Приезжай один.

– Что-нибудь случилось?

– Его здесь нет.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Мартинссон помолчал.

– Ты все-таки туда поперся.

– Сейчас нет времени. Обсудим в другой раз.

Мартинссон приехал через пять минут.

– Он вполне может направляться сюда, – сказал Валландер.

Мартинссон посмотрел на содранный тент и поджал губы.

– Надо все сделать, как было, – сказал Валландер. – Ты останешься на причале, на тот случай, если он появится. Распорядись, чтобы всю гавань взяли под наблюдение.

Валландер подтянул лодку и спрыгнул на борт. Он быстро осмотрел кокпит и спальный отсек – Ларстам, как всегда, не оставлял за собой никаких следов, – быстро застегнул тент на все кнопки и вновь поднялся на причал.

– Как ты попал на лодку?

– Позаимствовал ялик.

– Псих.

– Может быть. Но я не уверен. Может, и не псих.

Мартинссон ушел инструктировать полицейского, которого Валландер услал на парковку. Оттуда позвонил и попросил прислать еще несколько человек в гражданской одежде для наблюдения за гаванью.

Вернувшись, он критически осмотрел Валландера.

– Тебе надо съездить переодеться, – сказал он.

– Я знаю. Только сначала соберемся и поговорим.

В полиции никто не спрашивал, каким образом Валландер попал на лодку Ларстама, да еще в одиночестве. Мартинссон молчал. Валландер понимал, что он злится, но сейчас не время выяснять отношения.

– Первый раз мы оказались на шаг впереди него, – сказал Валландер. – Но это, разумеется, не значит, что он придет спать в лодку. Может быть, он учитывает возможность, что мы ее уже нашли.

– Значит, мы опять на исходной точке, – сказала Анн-Бритт Хёглунд. – Неужели мы ничего не можем сделать, чтобы найти его след? И кто, в конце концов, этот Девятый?

– Что значит – ничего не можем сделать? –возразил Валландер. – Мы можем продолжать искать. В гавани, чтобы снять место у причала, он использовал имя Исы Эденгрен. Он каждый раз использует другие приемы и каждый раз застает нас врасплох. Единственное, что мы можем сделать, – копать материалы следствия. Где-то обязательно должен найтись ключик ко всем дверям сразу.

Валландер, сам того не желая, говорил с миссионерской интонацией. Словно бы убеждал неверных принять единственно правильное учение. Но себя убедить ему не удавалось. Он не знал, куда двигаться. Оставалась одна-единственная непроверенная версия.

– Иса Эденгрен, – сказал он. – Почему Ларстам использовал ее имя? Случайно? Или за этим что-то стоит?

– Ису хоронят послезавтра, – сказал Мартинссон.

– Пусть позвонят ее родителям, чтобы кто-нибудь из них приехал. Я хочу разобраться в этой истории с лодочной стоянкой.

Он встал.

– Мне нужно двадцать минут – съезжу домой сменить сорочку.

Вошла Эбба с грудой картонных коробок с бутербродами.

– Если ты дашь мне ключи, я могу съездить, – сказала она. – Мне это не трудно.

Валландер поблагодарил и отказался. В дверях его остановил телефонный звонок. Трубку взяла Анн-Бритт и тут же сделала Валландеру знак, чтобы он задержался.

– Это из полиции в Людвике. Там живет одна из сестер Ларстама.

– Я посылал циркуляр, – сказал Мартинссон. – Значит, сработало.

Валландер решил, что ему следует остаться. Он поискал глазами Эббу, но она уже ушла. Мартинссон взял у Анн-Бритт телефон. Валландер присел к углу стола и стал разглядывать кофейное пятно на рубашке. Анн-Бритт подошла к другому телефону, позвонила родителям Исы Эденгрен и тут же положила трубку – занято. В ту же секунду положил трубку и Мартинссон.

– Берит Ларстам, сорок семь лет, – сказал он. – Она социопсихолог, сейчас без работы. Живет в Фредриксберге. Где это?

– Кража оружия, – сказал Валландер. – Значит, он ездил в гости к сестре.

Мартинссон помахал бумажкой, на которой был записан телефон, и начал набирать номер. На какую-то секунду Валландер почувствовал себя лишним. Он пошел в приемную, чтобы дать Эббе ключ от квартиры, но ее там не было. Наверное, вышла в туалет. Он вернулся в комнату для совещаний. Анн-Бритт, нахмурясь, слушала, прижав к уху трубку телефона. Турнберга не было. Валландер принялся ходить взад-вперед, потом нашел занятие – собрал использованные бумажные стаканчики и выкинул их в мусорную корзину. Анн-Бритт положила трубку и выругалась.

– Папаша обещал приехать, – сказала она. – Наглый господин, все время повторяет, что терпеть не может полицейских.

– Из каких соображений?

– Прочел мне целую лекцию, что мы никуда не годимся. Я чуть его не облаяла.

– И надо было.

Тем временем Мартинссон закончил говорить по телефону.

– Оке Ларстам навещает сестру раз в три года, – сообщил он. – Такое впечатление, что у них не особо теплые отношения.

Валландер ошарашенно уставился на Мартинссона:

– И все?

– Что значит – все?

– Ты, разумеется, больше ни о чем ее не спросил?

– Конечно, спросил. Она сейчас перезвонит – ей нужно закончить что-то очень срочное.

Валландер упрекнул себя за издевательский тон, поднялся и опять пошел в приемную. На этот раз Эбба была на месте.

– Все-таки приходится тебя просить, – сказал он, передавая ей связку ключей. – В шкафу лежит чистая сорочка. Одна-единственная. Не вздумай взять сорочку из корзины для грязного белья.

– Я уже как-то ездила к тебе с тем же поручением, – улыбнулась она, – не оплошаю и теперь.

– Тебя кто-нибудь отвезет?

– Ты забыл, что у меня есть мой старенький PV? [52]

Он тоже улыбнулся. Постоял немного, глядя ей вслед. Опять с горечью подумал, что Эбба за последние годы очень постарела.

Вернувшись, он первым делом извинился перед Мартинссоном за бестактность.

Они опять засели за работу. Было уже десять минут третьего.

35

Аксель Эденгрен появился еще до того, как вернулась Эбба. Валландер недоумевал, куда она пропала. Скорее всего, не может найти сорочку в шкафу. Он представил себе содержимое гардероба и мысленно согласился, что это не так легко. Он вышел в приемную встретить Эденгрена с неприятным чувством, и не столько из-за залитой кофе сорочки, сколько из-за того, что не мог понять, как можно относиться к собственной дочери так, как Эденгрен. В то же время ему было интересно, что это за тип. Он мысленно поздравил себя – нарисованный им портрет почти до мелочей совпадал с обликом Акселя Эденгрена. Рослый здоровенный мужик, Валландер подумал, что никогда таких здоровенных и не встречал. Стриженные бобриком волосы, пронзительные глаза. В нем и в самом деле было что-то отталкивающее. Даже рукопожатие было каким-то враждебным. Валландер решил допросить его в своем кабинете. Они шли по коридору, и у Валландера было ощущение, что по его следу идет разъяренный буйвол, в любую минуту готовый всадить в него рога. Валландер указал на стул для посетителей. Эденгрен тяжело сел, и стул жалобно скрипнул. Эденгрен, кажется, этого не заметил и начал говорить еще до того, как Валландер тоже уселся на свое место.

– Значит, это вы нашли мою дочь, – сказал. – А что вы делали на Бернсё?

– Мы ровесники, – сказал Валландер, – так что вполне можем обращаться друг к другу на «ты».

– Я предпочитаю «вы», – неожиданно резко ответил Эденгрен. – Во всяком случае, с незнакомыми людьми. Итак, что вы делали на Бернсё?

Валландер прикидывал, сердиться ему или пока не надо. Агрессивность этого тяжеловеса раздражала, но хватит ли сил ему противостоять?

– У меня были причины считать, что Иса находится там. Что и подтвердилось.

– Мне описывали в деталях все, что там произошло. Для меня по-прежнему является загадкой, как вы могли это допустить.

– Никто ничего не допускал. Будь у меня хоть малейшая возможность повлиять на события, можете не сомневаться, я бы это сделал. Как, надеюсь, и вы… Не только по отношению к Исе, но и к Йоргену тоже.

Эденгрен вздрогнул, услышав имя покойного сына. Он словно наткнулся на невидимое препятствие. Валландер воспользовался этим, чтобы направить разговор в нужное ему русло.

– Сейчас время не позволяет нам обсуждать, что произошло и почему. Хочу только сказать, что я разделяю ваше горе. Я встречался с Исой несколько раз. Она была очень хорошей девушкой.

Эденгрен опять собирался что-то сказать, но Валландер ему не дал.

– Речь идет об аренде лодочной стоянки в Истаде, – сказал он. – Контракт подписан вашей дочерью.

Эденгрен подозрительно уставился на Валландера.

– Это ложь, – сказал он.

– Это чистая правда.

– У Исы не было никакой лодки.

– И я думаю, что не было. А раньше у вас была стоянка?

– Все мои катера стоят на верфи в Эстергётланде.

У Валландера не было причин усомниться, что Эденгрен говорит правду. Он двинулся дальше.

– Может быть, кто-то другой подписал контракт от ее имени?

– Кто бы это мог быть?

– Тот человек, которого мы подозреваем в убийстве вашей дочери.

Эденгрен посмотрел ему в глаза:

– Кто это?

– Его имя Оке Ларстам.

Никакой реакции. Эденгрену имя незнакомо.

– Вы его взяли?

– Пока нет.

– Почему? Он же убил мою дочь.

– Пока нам не удалось его выследить. Поэтому я вас и пригласил. В надежде, что вы нам поможете.

– Кто он?

– К сожалению, сообщить вам все, что мы о нем знаем, я не могу. По техническим причинам. Могу только сказать, что в последние годы он работал сельским почтальоном.

Эденгрен недоверчиво покрутил головой:

– Вы что, шутите? Вы хотите сказать, что Ису убил почтальон?

– Так оно и было. К сожалению.

Эденгрен собирался задать еще какой-то вопрос, но Валландер жестом остановил его. Он снова собрался с силами.

– Постарайтесь вспомнить, какие у Исы могли быть контакты с морским клубом? Ходила ли она под парусом? Были ли у нее друзья с катерами?

Ответ Эденгрена был для Валландера неожиданным.

– У Исы не было, а у Йоргена были. У него была небольшая яхта. Летом она стояла в Грюте. Он ходил в шхерах. А осенью отвозил яхту сюда.

– Значит, у него все-таки была стоянка?

– Да. И зимняя тоже – я имею в виду, место на стапеле.

– Но Иса под парусом не ходила?

– Ходила. С братом. У них были хорошие отношения, может быть, неровные, но в основном хорошие. Они очень дружили…

В первый раз за весь разговор Валландеру показалось, что сидящий напротив него человек и в самом деле оплакивает двух погибших детей. И подумал, что нельзя целиком доверяться внешности. Похоже, в этом огромном теле бурлил вулкан чувств, просто Эденгрен хорошо владел собой и старался чувства эти не показывать.

– В какие годы Йорген ходил на яхте?

– Я ее подарил ему, по-моему, в девяносто втором году. У них был какой-то неформальный клуб. Они ходили под парусом, веселились. Вели какие-то шутливые протоколы, посылали бутылочную почту. Йорген исполнял обязанности секретаря. Мне даже пришлось ему показывать, как ведется протокол – параграфы и тому подобное.

– А эти протоколы сохранились?

– После его гибели я сложил их в ящик. Они там и лежат.

Имена, подумал Валландер. Все, что нам нужно, – имена.

– Вы можете вспомнить имена кого-либо из его друзей этого периода?

– Кое-кого – да. Но не всех.

– Но ведь эти имена, скорее всего, есть в протоколах?

– Думаю, да.

– Тогда мы за ними съездим, – сказал Валландер. – Это очень важно.

Он сказал это настолько убедительно, что даже если у Эденгрена и были возражения, он предпочел оставить их при себе. Валландер предложил полицейскую машину, но тот сказал, что привезет протоколы сам.

В дверях он обернулся.

– Я потерял детей, – тихо сказал он. – Обоих. Что у меня осталось?

Он не стал дожидаться ответа и вышел. Собственно говоря, ответа, скорее всего, бы и не последовало – Валландер просто не знал, что на это ответить. Он встал и вернулся в совещательную комнату. Эббы не было. Он дошел до приемной – ее никто не видел. Он набрал свой домашний номер. Прошло восемь длинных сигналов, прежде чем он повесил трубку. Значит, Эбба уже на пути сюда.

Через сорок минут приехал Эденгрен и положил перед Валландером большой коричневый конверт.

– Это все, – сказал он. – Одиннадцать протоколов. Ребята не относились к этому особенно серьезно.

Валландер начал листать бумаги. Протоколы были написаны на машинке с множеством опечаток и ошибок. Он насчитал семь имен, и все они были ему неизвестны Он почти наверняка мог сказать, что ни одно из них в следствии не фигурировало. Еще один тупик, подумал он. Я все надеюсь, что Оке Ларстам оставит какой-то след, кончик ниточки, которую потом можно будет размотать. Но нет. Он не оставляет ниточек. Валландер все же пошел и передал протоколы Мартинссону, в двух словах объяснил, что это такое, и уже хотел уйти, как Мартинссон вдруг негромко присвистнул.

Валландер подошел и встал у него за спиной. Мартинссон показывал на одно из имен – Стефан Берг.

– У нас, по-моему, фигурировал почтальон по фамилии Берг. Помнишь? В этой глянцевой почтовой брошюре…

Валландер про него просто забыл. Он мысленно поблагодарил Мартинссона.

– Сейчас же ему позвоню, – сказал Мартинссон и направился к телефону.

Валландер пошел к себе, но перед дверью остановился. Нет ли еще чего-то, о чем он должен спросить Эденгрена? Решил, что нет, и открыл дверь. Эденгрен стоял у окна. Глаза у него, к удивлению Валландера, были красными.

– Вы можете ехать домой. У меня нет причин вас дольше задерживать.

Эденгрен грустно поглядел на него:

– Вы его возьмете? Того, кто убил Ису?

– Да. Мы его возьмем.

– Почему он это сделал?

– А вот на этот вопрос мне нечего ответить. Я не знаю.

Эденгрен протянул ему руку. Валландер проводил его до приемной. Эббы на месте по-прежнему не было.

– Мы останемся в Швеции до похорон, – сказал Эденгрен. – А потом… потом не знаю. Скорее всего, продадим дом в Скорбю и уедем. А о том, чтобы поехать на Бернсё, я даже думать не могу.

И ушел, не дожидаясь ответа.

Вернувшись в комнату для совещаний, Валландер застал Мартинссона беседующим с почтальоном по фамилии Берг. Валландер встал рядом, прислушиваясь к разговору, но никак не мог заставить себя сосредоточиться. Им вновь овладело беспокойство. Он вышел в коридор. Мы ждем, сказал он вслух. Мы, конечно, непрерывно и лихорадочно суетимся, звоним, листаем папки, ведем короткие многозначительные разговоры, делаем выводы. Но если все это постараться объединить одним словом, то слово это будет именно таким: мы ждем. Мы все время на шаг позади Ларстама и никак не можем его настичь.

Он услышал из коридора, что Мартинссон повесил трубку.

– И что? – спросил он, входя.

– Все сходится, – сказал Мартинссон. – Стефан Берг его сын. Сейчас он учится в университете в Кентукки.

– И куда это нас ведет?

– По-моему, никуда. Берг говорит, что на работе всегда охотно рассказывал о своей семье, так что Оке Ларстам много раз имел возможность услышать рассказы о Стефане и его парусном клубе.

Валландер уселся на свое обычное место.

– И что это все значит? Есть здесь за что зацепиться?

– Похоже, нет.

Валландер внезапно потерял самообладание. Он отшвырнул лежащие перед ним бумаги.

– Мы его упустим! – заорал он. – Где он прячется? Кто этот девятый?

Все смотрели на него, не произнося ни слова. Он сложил руки чуть не в молитвенном жесте, выскочил из комнаты и заметался по коридору – уже в который раз за этот бесконечный день. Вышел в приемную – Эббы все еще не было. Так и не нашла чистую рубашку, решил он. Поехала купить новую.

Было уже семь минут четвертого. Эта среда будет тянуться еще девять часов. Пятьсот сорок минут они будут ждать, что Оке Ларстам в любую из них выполнит свою угрозу.

Наконец, он принял решение. Ему надо посоветоваться с ближайшими сотрудниками. В комнате для совещаний, больше напоминающей сейчас военный штаб, ему никак не удавалось сосредоточиться. Он встал в дверях и подождал, пока Анн-Бритт обратит на него внимание.

– Захвати Мартинссона, – сказал он, – и приходите ко мне в кабинет. Посидим у меня.

Через три минуты они были у него. Мартинссон предусмотрительно притащил стул.

– Еще раз, – произнес Валландер как заклинание, – давайте посмотрим на все это еще раз. Втроем. Два вопроса как были, так и остаются: где он прячется и кого собирается убить. Если даже предполагать, что он настигнет свою жертву без одной минуты двенадцать, все равно у нас только девять часов. Но это совершенно нереальная ситуация. Времени у нас гораздо меньше. А может быть, мы уже опоздали. Просто мы не знаем, может быть, он уже сделал, что обещал. Нашел девятого.

Он прекрасно понимал, что и Мартинссон и Анн-Бритт тоже допускали такую возможность. Но все равно, как ему показалось, они лишь теперь осознали ее в полной мере.

– Где Ларстам? – продолжал Валландер. – Что он думает? Мы, сами того не ожидая, накрыли его в квартире Сведберга. Он, конечно, не думал, что его там найдут. Далее, мы обнаружили его лодку. Но мы вовсе не уверены, что он собирается ее использовать в качестве убежища. Может быть, он уже знает, что лодка засвечена. Или, во всяком случае, предполагает. Что он станет делать тогда?

– Он словно мерится с нами силами, – сказал Мартинссон. – Если он действует согласно своим привычкам, он уже выбрал жертву и выбрал ситуацию, в которой он на нее нападет. Ситуацию, где все происходит очень быстро, почти мгновенно, и у жертвы нет ни малейшего шанса защититься или даже как-то помешать ему. Значит, сейчас он занимается с нами перетягиванием каната. Он знает, что мы его выслеживаем. Знает, что нам известно про его переодевания в женщину.

– Отлично, – сказал Валландер. – Очень четко и совершенно верно. Значит, нам надо понять ход его мыслей. Понять, о чем он думает.

– Он думает о том, что неплохо бы ему понять ход наших мыслей, – сказала Анн-Бритт.

И это верно, отметил он. Нет, втроем они должны что-то придумать, и обязательно придумают.

– Представь себе, что ты Оке Ларстам, – обратился он к Анн-Бритт. – О чем ты думаешь?

– Он собирается осуществить то, что задумал, – сказала она. – И он уверен, что мы не догадываемся, кто будет его девятой жертвой.

– Почему?

– Потому что тогда мы поставили бы охрану. А он наверняка знает, что мы этого не сделали.

– Отсюда следует еще один вывод, – вставил Мартинссон. – Он может сейчас все силы посвятить поиску надежного убежища. Жертва от него никуда не уйдет.

– Вот так он и думает, – заключила Анн-Бритт. – И мы думаем так же.

– Значит, нам нужно думать по-другому, – сказал Валландер. – Сделать еще один шаг в неизвестность.

– Он старается спрятаться там, где нам даже в голову не придет его искать.

– Например, в подвале полиции, – сказал Мартинссон.

Валландер серьезно кивнул:

– Скажем так: в символическом подвале символической полиции. Вопрос только, где эти чертовы символы находятся.

Они помолчали, обдумывая, где же они в самом деле могут находиться, эти символы, – и ничего не надумали.

– Интересно, допускает ли он, что нам известно, как он выглядит в мужском обличье?

– Обязан допускать.

Валландер вспомнил про сестру Ларстама в Люд-вике и повернулся к Мартинссону:

– Ты не забыл спросить его сестру, нет ли у нее его фотографии?

– Нет, не забыл. Она говорит, что на единственной фотографии Оке, которая у нее есть, ему четырнадцать лет. К тому же снимок не особенно удачный.

– Это не слишком нам поможет.

– Нет. Но я еще обзвонил все службы, где могут быть его фотографии. Создается такое впечатление, что у этого человека нет ни удостоверения личности, ни водительских прав, ни паспорта – ничего.

– Все это у него есть, – сказал Валландер. – Знать бы только, какую фамилию он дал этой Луизе, и нашлись бы все фотографии.

– Тогда он должен все время водить машину в парике. Он же должен считаться с риском, что его остановят. И что он тогда предъявит?

Валландеру вдруг вспомнились события, имевшие место несколько лет назад. Только сейчас ему пришло в голову, что может существовать какая-то связь между тем случаем, Сведбергом и Оке Ларстамом.

– Это было еще до тебя, Анн-Бритт, – сказал он, – но Мартинссон должен помнить. Помнишь, из полиции исчезли документы на паспорта? Их кто-то вытащил из сейфа. Было внутреннее расследование, но оно так ни к чему и не привело. Ясно было только, что документы украл кто-то из сотрудников.

– Помню, конечно, – сказал Мартинссон. – Ужасно неприятная история. Все ходили и косились друг на друга.

– Я помню еще кое-что, – продолжил Валландер, – Рюдберг несколько раз говорил мне, что документы, скорее всего, взял Сведберг. Мне до сих пор непонятно, почему он подозревал именно Сведберга.

– Так ты думаешь, что это Сведберг помог Оке Ларстаму раздобыть необходимые документы для Луизы?

– Или для Оке Ларстама. Или для обоих.

Они снова замолчали, обдумывая эту неожиданную версию, уходящую корнями в давнее прошлое.

Валландер решил вернуться к главному.

– Значит, по-прежнему неясно, где он прячется. Где прячется Оке Ларстам сейчас, вот в эту самую минуту?

Никто, конечно, не мог ответить на этот чисто риторический вопрос. Не было ни одной нити, ни одной зацепки. Только догадки, разбегающиеся и исчезающие, как круги на воде.

Валландер чувствовал, что его постепенно охватывает паника. Время неумолимо шло.

– Хорошо, давайте подумаем тогда, за кем он охотится. Кто это? До этого момента он убил шестерых молодых людей, фотографа и полицейского средних лет. О двоих последних мы можем забыть. Остаются шестеро, убитых им в два приема…

– В три, – поправила Анн-Бритт. – Ису он убил позже. На острове.

– Из этого мы делаем вывод, что он не оставляет недоделанных дел. То, что он задумал, должно быть выполнено. Любой ценой. И возникает вопрос – мог ли он что-то не закончить в этих двух случаях? Или начал новый отсчет?

Никто не успел ему ответить – в дверь постучали. Это была Эбба. В руке она держала его сорочку на плечиках.

– Извини, что так долго, – сказала она. – Никак не могла справиться с твоим замком.

Превосходный новый замок, подумал Валландер. Наверное, пыталась открыть не тем ключом. Он принял у нее сорочку и поблагодарил. Потом извинился и вышел в туалет переодеться.

– Приговоренному к расстрелу полагается чистая сорочка, – неуклюже пошутил он, вернувшись, и сунул залитую кофе рубашку в ящик письменного стола.

– Как будто бы в этих двух преступлениях поставлена точка, – сказал Мартинссон, – мы, во всяком случае, ничего такого не видим. Мы, например, совершенно уверены, что на пикнике в национальном парке никого больше не должно было быть. Только Иса Эденгрен. Молодоженов всегда только двое.

– Значит, он начал новый виток, – сказал Валландер, – ничто не может быть хуже. В этом случае нам вообще не за что зацепиться. Ровным счетом не за что.

Они опять замолчали. А что было говорить? Валландер знал твердо только одно: из двух неразрешимых задач они должны выбрать… менее неразрешимую…

– Итак, узнать, где он укрылся, мы не можем. Давайте попробуем вычислить жертву, пока он не успел с ней разделаться. Сосредоточимся только на этом. Если вы не против.

Предложение энтузиазма не вызвало, потому что и эта задача была неразрешимая.

– Зачем? – сказала Анн-Бритт. – Мы не найдем ни Ларстама, ни его Девятого, хоть в лепешку разбейся.

– Может быть, – сказал Валландер, – но сдаваться мы не имеем права. Мы не имеем права сидеть сложа руки и ждать, пока произойдет убийство.

Они опять начали с самого начала. Шел уже пятый час. У Валландера заболел живот – то ли от голода, то ли от щемящей тревоги. Он настолько устал, что уже воспринимал чудовищное утомление как естественное состояние, и догадывался, что остальные устали не меньше.

– Ключевое слово, – сказал он. – Веселые люди. Счастливые люди. Что еще?

– Молодые, – сказал Мартинссон.

– Переодетые, – добавила Анн-Бритт Хёглунд.

– Он не повторяется, – сказал Валландер. – То есть, конечно, на все сто процентов нам неизвестно, повторяется он или нет, но похоже, что нет. Давайте поставим вопрос так: где можно найти веселых, счастливых, молодых и переодетых? Причем именно сегодня?

– Может, какой-нибудь маскарад? – предположил Мартинссон.

– Где газета, – вдруг сказал Валландер. – Есть у кого-нибудь сегодняшняя газета?

Он еще не успел закончить фразу, как Мартинссон стремительно вышел.

– Может быть, вернемся к остальным? – предложила Анн-Бритт.

– Попозже, – сказал он. – Еще один шаг. Нам надо хоть что-то предложить. Хоть какое-то направление – даже если оно и окажется очередным тупиком.

Ворвался Мартинссон с номером «Истадской смеси» в руках. Газету развернули на столе. Внимание Валландера тут же привлек показ мод в Скурупе.

– Модели все разнаряжены, – сказал он. – И надо думать, настроение у них должно быть хорошее – все-таки примеряют красивую, необычную, дорогую одежду.

– Это в следующую среду, – сказала Анн-Бритт, дочитав анонс. – Ты не заметил.

…На это объявление обратили внимание все одновременно. Сегодня вечером в отеле «Континенталь» состоится собрание общества «Друзья Истада». Обязательное условие – на всех приглашенных должны быть костюмы девятнадцатого века.

Валландер почувствовал некоторое сомнение, причин которого назвать бы не смог. Однако Анн-Бритт и Мартинссон не разделяли его скепсиса.

– Мероприятие наверняка планировалось загодя, – заметил Мартинссон. – Так что у него вполне было время подготовиться.

– Вряд ли члены этого общества так уж молоды, – возразил Валландер.

– Там всякие есть, – возразила Анн-Бритт. – По крайней мере, насколько мне известно.

Валландер ничего не мог с собой поделать – почему-то эта версия казалась ему очень и очень шаткой. Торжественный ужин начинался в шесть часов, поэтому у них в запасе еще несколько часов.

Для очистки совести они пролистали отдел объявлений до конца. Может быть, есть что-то еще? Нет, ничего не нашлось.

– Решать тебе, – сказал Мартинссон. – Что ты на это скажешь?

– Решать не мне, – сказал Валландер, – решать нам. К тому же у нас другой альтернативы нет.

Они вернулись в общую комнату. Кто-то сходил за Турнбергом. Валландер попросил пригласить также и Лизу Хольгерссон. Мартинссон времени даром не терял – висел на телефоне, пытаясь отыскать ответственных за проведение костюмированного праздника.

– В отеле должны знать, кто заказывал ужин, – сказал Валландер. – Позвони туда.

Несмотря на то что Мартинссон сидел совсем рядом, Валландер почему-то начал кричать. Наверное, сорвался от усталости и напряжения.

Наконец, пришли Лиза Хольгерссон и Турнберг. Валландер медленно и тщательно закрыл дверь, словно подчеркивая серьезность положения. Он объяснил, почему они считают, что возможной жертвой Оке Ларстама станет кто-то из участников ужина в отеле «Континенталь». Он все время повторял, что это всего лишь одна из версий и она может оказаться тупиковой. Но других вариантов нет. Альтернатива – просто сидеть и ждать. Валландер ожидал, что Турнберг будет возражать, а то и вовсе разозлится, но, к удивлению, исполняющий обязанности прокурора предложение поддержал. Турнберг использовал тот же аргумент, что и Валландер: лучше проверить даже нелепую возможность, чем сидеть и ждать.

– Конечно, у нас остается слабая надежда, что мы неправильно истолковали эту запись в квартире Ларстама, – сказал он, – но и в том, и в другом случае нам нужно время. Чтобы вывесить его физиономию во всех средствах массовой информации.

– Мы все узнаем с двенадцатым ударом часов, – сказал Валландер. – Этот тип не из тех, кто меняет свои планы.

Заседание продолжалось. Было уже четверть шестого. У них в запасе было около двух часов, чтобы продумать всю операцию и свести к минимуму возможные неожиданности. Валландер с Мартинссоном собирались поехать в отель «Континенталь», оставив Анн-Бритт на месте. Они решили единогласно, что следует попросить помощь близлежащих полицейских округов. Валландер подчеркнул, что все участники операции должны иметь на себе бронежилеты и другие средства защиты. Оке Ларстам чрезвычайно опасен, в этом ни у кого сомнений не было. Они вышли на улицу и сели в машину.

– По-моему, я ни разу в жизни не надевал бронежилет, – сказал Валландер. – Разве что на учениях.

– Жилет поможет при условии, что он станет стрелять из того же оружия, – заметил Мартинссон. – Беда только в том, что он целится в голову.

Мартинссон был прав. Валландер из машины позвонил в полицию и напомнил, что кроме жилетов понадобятся и каски.

Они остановились неподалеку от центрального входа в отель.

– Фамилия метрдотеля Орловский, – напомнил Мартинссон.

– Я с ним встречался, – сказал Валландер.

Орловский очень удивился их появлению. Это был высокий, хорошо сложенный мужчина лет пятидесяти. Он ждал их в вестибюле. Валландер решил сказать все как есть, не утаивая. Они прошли в ресторан, где полным ходом шли приготовления к вечернему празднику.

– Для экономии времени, – сказал Валландер, – хорошо бы найти кого-то, кто знает отель как свои пять пальцев и мог бы показать его Мартинссону.

Орловский подозвал одного из официантов, который как раз расставлял на столах приборы.

– Он здесь работает двадцать лет.

Официант по фамилии Эмильссон немало удивился, когда услышал, что от него требуется, но промолчал и знаком пригласил Мартинссона следовать за ним.

Валландер объяснил Орловскому ситуацию. Не вдаваясь в подробности, но достаточно детально, чтобы метрдотель понял серьезность положения.

– А может быть, стоит отменить празднование? – встревоженно спросил Орловский.

– Может быть, и стоит. Но не раньше, чем мы оценим ситуацию и поймем, сможем ли мы обеспечить защиту гостей и персонала.

Валландер попросил показать ему, как будут рассаживать приглашенных. Попросил список имен. Должно было присутствовать тридцать четыре человека. Он медленно обошел зал ресторана, пытаясь представить себя на месте Оке Ларстама. Откуда-то он появляется, причем загодя подготовив себе путь к отступлению. Вряд ли он собирается уложить тридцать четыре человека. Но как бы то ни было, ему придется подойти к столу достаточно близко.

У Валландера появилось еще одно соображение.

– Сколько официантов обслуживают ужин? – спросил он.

– В общей сложности шесть.

– Все работают здесь? Или кого-то пригласили со стороны?

– Один приглашенный.

– Кто? Как его зовут?

Орловский махнул рукой в сторону стола:

– Его зовут Лейде, вон он, вон тот, у торца. Его обычно приглашают на большие мероприятия, когда своих не хватает.

Валландер посмотрел на маленького плотного человечка лет шестидесяти пяти, проверяющего бокалы на свет.

– Позвать его?

Валландер отрицательно покачал головой.

– А повара? Гардеробщик? Бармен?

– Эти все у нас в штате.

– В отеле есть гости?

– Несколько немцев. Две семьи с детьми.

– Никого больше вечером быть не должно?

– Зал заказан целиком. Кроме обслуживающего персонала, будет только администратор.

– Если это Хальгрен, то я его знаю, – сказал Валландер.

Орловский подтвердил – да, именно Хальгрен. Из кухни появились Мартинссон и официант. Эмильссон вернулся к своим обязанностям. У Валландера мелькнула мысль, не снабдить ли официантов и поваров бронежилетами и касками. Но тогда Ларстам тут же все поймет. У Валландера вдруг появилось чувство, что Ларстам находится где-то поблизости и наблюдает за отелем.

Это и был самый трудный выбор. Увидев вооруженных полицейских, Ларстам отложит выполнение своего плана. Первая часть задачи – помешать ему совершить убийство – будет выполнена. Но он уйдет, причем на этот раз поймать его будет еще труднее – если это вообще окажется возможно.

Валландер хотел заманить его в ресторан. Он должен его взять, но до того, как тот успеет начать стрельбу.

Мартинссон с помощью Орловского нарисовал план – все входы и выходы, зал ресторана, туалеты, кухня. В голове у Валландера постепенно созревал план.

Времени было очень мало. Валландер и Мартинссон вернулись в управление полиции. Там сказали, что подкрепление из других округов уже на подходе. Анн-Бритт Хёглунд привлекла Лизу Хольгерссон и действовала очень быстро и толково.

Валландер положил набросок Мартинссона на эпидиаскоп.

– Все очень просто, – сказал он. – В какой-то момент Ларстам должен проникнуть в отель. Значит, здание надо окружить, но по возможности так, чтобы он этого не заметил. Понимаю, что это довольно трудно, но попытаться стоит. Иначе мы его спугнем.

Он огляделся. Никто не возражал.

– Если он все же каким-то образом пройдет наружное оцепление, второй эшелон ставим в ресторане. Мое предложение: Мартинссон и Анн-Бритт изображают официантов и делают вид, что помогают с обслуживанием.

– В бронежилете и каске? – язвительно поинтересовался Мартинссон.

– Если он все же пройдет в зал ресторана, надо брать его немедленно. Поэтому все выходы, кроме того, что ведет в вестибюль, должны быть закрыты. Сам я буду все время ходить туда-сюда – как-никак, никто, кроме меня, его не видел.

Валландер замолчал.

– Что делать, если он появится?

– Наружное оцепление должно сообщать обо всех подозрительных личностях на подходе к отелю. Я тут же пытаюсь его опознать. Если это он, мы его берем. Пытается уйти – стреляем на поражение.

– А если он войдет в отель?

– На этот случай у вас есть оружие.

Валландер начал всех торопить – времени уже почти не осталось. Стали появляться незнакомые Валландеру полицейские. Было уже шесть часов.

Прежде чем закончить оперативку, Валландер сказал:

– Ни в коем случае нельзя упускать из виду, что он может опять нарядиться женщиной. Другой, не Луизой. Другой парик, другой макияж. И наконец, он может вообще не появиться.

– И что тогда мы делаем?

– Тогда мы спим до утра. Это, мне кажется, необходимо всем без исключения.

В начале восьмого все были на месте. Мартинссон и Анн-Бритт переоделись. Валландер критически их осмотрел – официанты как официанты – и ушел в комнату за стойкой администратора. У него была радиосвязь как со всеми группами, задействованными снаружи, так и с теми, кто находился в кухне. Валландер нащупал в кармане пистолет. Начали прибывать гости. Анн-Бритт была права, подумал он, очень много молодых лиц. Возраста Исы Эденгрен. Все в разодеты. Все веселые. Радостный смех заполнил вестибюль и зал ресторана. Ларстам взбесился бы, подумал Валландер.

Он ждал. Восемь часов. Все спокойно. Он то и дело разговаривал с наружной группой. Никто подозрительный не появлялся. В двадцать три минуты девятого его вызвали с Супгренд, улицы к югу от отеля. Какой-то человек остановился на тротуаре и всматривается в окна ресторана. Валландер кинулся туда, но увидел только спину. Один из полицейских опознал его – это был владелец обувного магазина. Валландер вернулся за стойку. Из зала доносились старинные застольные песни, кто-то произносил тост. Из кухни то и дело выглядывал Мартинссон. Напряжение было почти невыносимым. Пробило девять. Уже съели десерт. Песни, тосты. Без двадцати одиннадцать гости начали расходиться. Праздник кончался. Ларстам не появился. Или может быть, почувствовал, что отель охраняется.

Валландер испытывал странное смешанное чувство облегчения и разочарования. Девятый, кем бы он ни был, скорее всего, жив. Пока. Завтра они займутся каждым из гостей на этом ужине. Попытаются понять, кому из них предназначено было умереть. Ведь Ларстам все еще на свободе.

В половине двенадцатого улица перед отелем опустела. Гости разошлись, полицейские уехали. Валландер проверил, продолжается ли наблюдение за лодочной гаванью, и попросил не снимать его всю ночь. Квартиру на Гармонигатан тоже следует держать под присмотром. Подошли Мартинссон и Анн-Бритт, и все трое молча вернулись в полицию. Они были уже просто не в силах обсуждать детали операции, просто договорились встретиться завтра в восемь. Турнберг и Лиза согласились – сейчас никаких совещаний. Ларстам не появился. Почему – попробуем понять завтра.

– Мы все же выиграли время, – сказал Турнберг. – Так что операция была не совсем напрасной.

Валландер зашел в кабинет и положил пистолет в ящик стола.

Потом сел в машину и поехал на Мариагатан.

Было без четырех минут двенадцать, когда он начал подниматься по лестнице своего дома.

36

Валландер вставил ключ в замок и повернул.

Где– то в глубине сознания шевельнулась мысль – что там сказала Эбба насчет замка? Замок якобы заедает? Но он-то точно знал, что этот замок заедает только в одном случае – если изнутри в него вставлен ключ. Что, в свою очередь, может произойти, только если в квартире кто-то есть. Так часто делала Линда – совала ключ в замок. Когда он приходил домой и не мог открыть дверь, это означало, что Линда дома.

Потом он всякий раз не мог объяснить свою замедленную реакцию ничем иным, кроме навалившейся усталости. Он вспомнил слова Эббы, но повернул ключ.

На этот раз замок открылся легко. И в ту же долю секунды он понял, что это значит. Он скорее угадал, чем увидел, какую-то тень в двери в гостиную. И метнулся в сторону, почувствовав, как ему обожгло щеку. Он помчался вниз, прыгая через три ступеньки. Каждое мгновение могло быть последним в его жизни. Оке Ларстам ждал его в его же квартире, и он хотел его убить. Не Ханссона, не парня из Мальмё, не Эббу, пришедшую за чистой рубашкой и даже не подозревавшую, что Оке Ларстам уже тогда был в квартире. Те ему были не нужны. Ему был нужен именно он, Валландер, он и был тем Девятым, которого они весь день пытались вычислить. Именно Валландера и собирался убить Оке Ларстам. Он скатился с лестницы, распахнул дверь подъезда и побежал. Только добежав до перекрестка, он остановился и оглянулся. Никого. Ночная пустынная улица. Кровь заливала щеку, внезапно появилась пульсирующая боль в голове. Он сунул руку в карман и тут же вспомнил, что оставил пистолет в ящике письменного стола. Он встал на углу и смотрел не отрываясь на дверь своего подъезда, прекрасно понимая, что если Ларстам появится, ему ничего не остается, как снова убегать, – и в то же время зная, что убегать он не имеет права. Черной лестницы в их доме не было, так что у Ларстама только один выход – через подъезд. Он начал шарить в карманах окровавленными пальцами в поисках телефона. Неужели он оставил его в машине? О, дьявол! Он вспомнил – вынимая пистолет, он положил телефон на стол и там его и забыл. Он чуть не закричал от досады. Итак, у него нет ни оружия, ни телефона. Значит, он не может ни с кем связаться и попросить подкрепления. Он лихорадочно искал решение, но решения не было. Он не мог бы сказать, сколько он простоял здесь, на углу, прижимая воротник куртки к кровоточащей ране на щеке и не отрывая взгляд от двери подъезда. Иногда он поднимал глаза на свое неосвещенное окно. Ларстам там, думал он. Он даже, может быть, видит меня. Но он не знает, что у меня нет оружия, и даже не может предполагать, что я, идиот, забыл на работе телефон. Но если подкрепления долго не будет, он поймет, как обстоят дела. И тогда он выйдет из подъезда.

Он посмотрел на небо. Полнолуние, но серебряный диск луны почти закрыт облаками, собравшимися к вечеру над Сконе. Все еще тепло, но уже ощущается прохладный осенний ветерок. Что делать? И о чем сейчас думает Ларстам?

Он посмотрел на часы – семь минут первого. Четверг двадцать второго августа. Начался новый день. Значит, Ларстам не выполнил свою угрозу, но для него сейчас это вряд ли имеет значение. Ларстам его обхитрил. Неужели догадался, что полиция будет ждать его на празднике в отеле?

Валландер попытался представить себе, каким образом Ларстам оказался в его квартире. Долго думать не пришлось. Первый раз за все время ему показалось, что он сумел увидеть логику поведения Ларстама. Ларстам мастерски пользовался случаем. Накануне, когда хоронили Сведберга, весь полицейский корпус был на кладбище, и ничто не мешало Ларстаму без помех вскрыть замок. А там он, скорее всего, нашел запасной ключ.

Щека болела все сильней, к тому же было очень страшно. Самый главный вопрос – почему Ларстам выбрал именно его – он оставил на потом. Я должен найти выход из этой идиотской ситуации. Я обязан найти выход, повторял он про себя, словно заклинание. Так или иначе, я обязан найти выход. Дом позади него пуст, там одни офисы, а то можно было бы постучать в окно и кого-нибудь разбудить. Он, конечно, мог бы громко позвать на помощь, в надежде, что кто-то услышит и вызовет полицию. Но тогда начнется неразбериха и у него не будет возможности предупредить патрульных о смертельной опасности. И тут он услышал шаги. Кто-то шел по тротуару. Шаги приближались, и из-за угла появился человек. Он шел прямо на притаившегося в тени Валландера. Валландер преградил ему дорогу. Тот остановился как вкопанный и вынул руки из карманов кожаной куртки. Вид у него был испуганный. Валландер шагнул к нему – тот отшатнулся.

– Я из полиции, – сказал Валландер. – Случилось несчастье, и мне нужна твоя помощь.

При ближайшем рассмотрении прохожий оказался молодым парнем, не старше тридцати. Он непонимающе уставился на Валландера.

– Ты что, плохо слышишь? Я полицейский. Немедленно позвони в полицию. Скажи, что Ларстам в квартире Валландера. Соблюдать осторожность. Понял?

Тот покачал головой и что-то сказал. На каком-то языке. На польском. О, черт, наткнулся на польского туриста.

Он попытался объясниться по-английски. По односложным ответам невпопад он понял, что и по-английски толку добиться не удастся. Тогда он заревел что-то нечленораздельное, и парень в испуге убежал.

Он опять был один. Ларстам там, наверху, за темными окнами. Скоро он поймет, почему никто не едет. И тогда Валландеру остается только одно. Позорное бегство.

Должно же быть еще какое-то решение. Он поднял руку, словно подавая знак кому-то на другой стороне улицы. Показал на окна квартиры и крикнул. Потом зашел за угол, так что Ларстаму его не должно быть видно. Он не может знать, что здесь никого нет, подумал он. Может быть, я выиграю несколько минут. Есть, конечно, риск, что он попытается уйти, пока сюда не приехала вся полиция Истада.

Наконец, когда он уже потерял надежду, ему улыбнулась удача. На улицу вывернула машина. Валландер встал посреди дороги и крестом поднял руки. Автомобиль резко затормозил. Валландер побежал к машине. Водитель уже со злостью опускал стекло, но, увидев окровавленную физиономию Валландера, начал вновь лихорадочно его поднимать. Но Валландер успел сунуть в окно руку и рвануть дверь. Мужчине за рулем было за пятьдесят, рядом сидела женщина намного моложе его. У Валландера сразу появилось чувство, что здесь что-то нечисто, но у него не было времени на обдумывание личной жизни водителя. У него ни на что не было времени, кроме как любой ценой взять Ларстама.

– Полиция! – заревел он. Ему удалось вытащить удостоверение. – Случилось несчастье. У вас есть телефон в машине?

– Нет.

О боже, у всех телефоны в карманах, а у этого, как назло, нет, подумал он в отчаянии.

– Какое несчастье? – нервно спросил водитель.

– Не важно. Но я пользуюсь правом полицейского и конфискую вашу машину. И вас в придачу. Вы сейчас поедете в полицию. Знаете, где это?

– Я не местный.

– Я знаю, – подала голос женщина.

– Вы поедете туда, – продолжил Валландер, – и скажете, что Ларстам находится в квартире Валландера. Запомнили?

Водитель кивнул.

– Повторите.

– Ларстам находится в квартире Вальгрена.

– Черт вас подери! Не Вальгрена, а Валландера!

– Ларстам находится в квартире Валландера.

– Потом скажете, что Валландеру нужна поддержка. И чтобы они были осторожны.

Тот снова все повторил, на этот раз правильно.

– А что случилось? – спросила теперь уже женщина.

– Я сейчас не могу ответить на этот вопрос. Поторопитесь.

Машина исчезла из виду. Валландер поспешил на свой наблюдательный пункт. Он отлучился не более чем на минуту. Ларстам никуда не мог уйти. Он посмотрел на часы. Не больше чем через десять минут они должныбыть здесь. Вопрос только, станет ли Ларстам их дожидаться.

Голова разрывалась от боли, к тому же ему отчаянно хотелось писать. Он расстегнул ширинку, не сводя глаз с подъезда. Прошло три минуты. Если женщина и в самом деле знает, где полиция, то они уже там. Любой дежурный поймет, что это очень важно. У него появилась надежда.

Прошло семнадцать минут, но все было тихо. Валландер понял, что они его просто обманули. Они даже не собирались ехать в полицию. Надеяться больше было не на что.

Его беспорядочные мысли прервал какой-то звук. Сначала он не понял ни что это за звук, ни откуда он исходит. Он напряженно вслушивался, но звук не повторился. Он подумал, не забаррикадировать ли подъезд. Но чем? Ларстам начеку. Если он подойдет к подъезду, тот откроет дверь – и у меня нет ни единого шанса. На этот раз он не промахнется.

Мысли Валландера прервал звук стартующего мотора позади дома, и он мгновенно понял – это Ларстам. Ему ничто другое даже в голову не пришло. То, что он недавно слышал, – это были осторожные шаги по черепичной крыше. Об этой возможности он просто не подумал. На полпролета выше двери Валландера в доме было чердачное окно, а Ларстам, как всегда, предусмотрителен. Планируя убийство, он подготовил и отступление. Каким-то образом он спустился с крыши, но сейчас об этом думать было некогда: Валландер уже мчался по улице. Подбежав к противоположному углу, он увидел вывернувший из-за угла красный автомобиль. Даже не видя человека за рулем, он знал, кто это. Он добежал до своей машины, прыгнул в нее и завел мотор. Ему удалось не потерять Ларстама – вдали перед ним мелькнули габаритные огни его автомобиля. Если он еще и не знает, то скоро поймет, что я его преследую, подумал Валландер. Но у него все равно нет уверенности, что я безоружен. Они выехали на шоссе на Кристианстад. Ларстам ехал очень быстро. У Валландера было совсем немного бензина – стрелка уже приближалась к красной черте. Он попытался представить, куда едет Ларстам. Нет сомнений, что у него есть цель, то, что он гонит, вовсе не значит, что он просто убегает, не имея никакого плана. Они проехали Херрестад. Движения почти не было – им встретились всего две машины. Что будет, если Ларстам остановится и выйдет из машины с оружием в руках? Теперь-то Ларстам наверняка сообразил, что его преследует не кто иной, как Валландер. Но Ларстам не остановился – он резко увеличил скорость. На этом участке дороги было много поворотов, и Валландер на какое-то мгновение потерял Ларстама из виду. На выходе из каждого поворота он был готов к тому, что Ларстам ждет его на обочине. Он искал выход – но выхода не было. Он был один, никто не знает, где он находится, и помощи ждать ему неоткуда.

Он снова увидел красные габаритные огни. Ларстам свернул к Фюледалену и тут же выключил освещение.

Валландер резко сбросил скорость и начал медленно приближаться к перекрестку. Время от времени в разрывы туч выглядывала луна, но по большей части было очень темно. Он остановился у обочины. Выключил фары и тихонько сделал несколько шагов в сторону. Все было тихо. Ларстам, очевидно, тоже остановился – звука мотора слышно не было. Валландер расстегнул «молнию» на темно-синей куртке и засунул воротник сорочки внутрь – белая сорочка слишком заметна. При этом он задел раненую щеку, и она снова начала кровить. Он перелез через кювет и оказался на лугу. Под ногой что-то хрустнуло. Он тихо выругался и быстро пробежал несколько шагов вдоль канавы, чтобы уйти с этого места. Не только я прислушиваюсь, подумал он. Тем же занят и Ларстам. Он присел на корточки и начал вглядываться в темноту. Поднял глаза – луна только угадывалась за тучами едва светящимся пятном, но к ней быстро приближался разрыв в облаках. Скоро будет светлее.

Валландер, пригибаясь, продолжал двигаться вдоль кювета, пока не уткнулся в кустарник. Он присел поудобнее и зацепился за что-то ногой. Пощупал пальцами – обломок доски. Он поднял его. Превращаюсь в пещерного человека, подумал он. Шведская полиция обороняется от преступников досками. Может быть, это не так уж далеко от истины, если учесть события последних лет. Назад к закону джунглей.

Наконец, выглянула луна. Валландер пригнулся еще ниже, прячась за пахнущими глиной кустами, и выглянул. Машина Ларстама стояла сразу за поворотом на Фюледален. Около машины никого не было. Валландер начал вглядываться в темноту, но тут луна снова исчезла, и стало совершенно темно. Валландер попытался оценить ситуацию. Скорее всего, Ларстама в машине нет. Как он рассуждает? Он знает, что Валландер его преследует. Он осторожен, поэтому на всякий случай полагает, что Валландер вооружен. Почти наверняка он догадался, что Валландеру не удалось ни с кем связаться, поскольку никто на место не прибыл. Значит, кроме них двоих, здесь никого нет. Два вооруженных человека. Слава богу, Ларстам не подозревает, что его единственное оружие – кусок сломанной доски.

Что предпринять? Ждать рассвета? Пытаться остановить машину? А потом оцепить весь Фюледален, всю северо-восточную границу Истадской коммуны, вызвать кинологов? За это время Ларстам будет уже далеко. Валландер ни на секунду не приуменьшал его способность уходить от преследования.

Он лихорадочно искал выход, которого не было, ни на секунду не прекращая вслушиваться в темноту. Но не слышал ни единого звука, кроме шелеста листьев на ветру. Несколько раз ему казалось, что Ларстам совсем рядом, за его спиной, с поднятым пистолетом, с тем самым, который он недавно направил ему в лоб. Валландер так и не слышал никакого выстрела, только почувствовал резкую боль в щеке. Пистолет был с глушителем.

Он все время старался понять, как рассуждает Ларстам. Совершенно очевидно, что основной его план провалился. К тому же количество черных ходов и потайных дверей ограничено. Ясно, что Ларстам, как и он сам, выведен из равновесия. Оставаться в машине, с точки зрения Ларстама, было бы равносильно самоубийству. Значит, надо только решить, держится он где-то поблизости или уходит все дальше.

Он так же ничего не видит, как и я, успокоил себя Валландер. Он не может видеть больше, ему мешает та же самая туча, что и мне.

Пользуясь тем, что луна в очередной раз скрылась за тучами, он перебежал, пригибаясь, дорогу и упал за кусты на той стороне. Теперь машина Ларстама была от него не дальше чем в двадцати метрах. Валландер прислушался. Убедился, что не потерял свою доску.

И тут он услышал звук. Хруст ветки. Чуть впереди и наискось. Он вжался в кусты. Потом хрустнуло еще раз, на этот раз слабее. Ларстам уходил. Значит, он выжидал, что я предприму. Теперь сам зашевелился. Если бы Валландер не пересек дорогу, он не услышал бы ничего.

У меня преимущество, подумал он. Я тебя слышу, а ты не знаешь, что я совсем близко.

Раздался тихий мягкий удар – тот, по-видимому, наткнулся в темноте на дерево. Судя по всему, Ларстам удалялся. Валландер выбрался из кустов и, пригибаясь, пошел вдоль дороги. После каждого пятого шага он заставлял себя остановиться и прислушаться. Дорога шла вниз. Где-то слева, вспомнил он, должна быть речушка. То ли Фюлеон, то ли Нюбруон, точно он не знал. Пройдя, по его расчетам, метров пятьдесят, он опять остановился. Где-то совсем рядом крикнула ночная птица. Он ждал больше пяти минут, но ничего не было слышно. Что это значит? Ларстам остановился? Или он движется теперь так быстро, что расстояние уже слишком велико, чтобы что-то услышать? Ему вновь стало очень страшно. Может быть, он ошибся. Может быть, Ларстам ломал ветки намеренно, чтобы выманить его на себя. Сердце колотилось невыносимо. Человек с пистолетом мог оказаться совсем рядом. Он посмотрел на небо – сейчас луна выйдет из-за туч. Он сообразил, что нельзя оставаться там, где он стоит. Если Ларстам и в самом деле выманивал его, тогда он где-то совсем рядом и следит за дорогой. Валландер в два прыжка вновь пересек шоссе и взбежал на пригорок. Присел за деревом и стал ждать.

Наконец, из разрыва в тучах выкатилась луна, и все вокруг осветилось призрачным голубоватым светом. Валландер попытался разглядеть из своего укрытия край шоссе, но не смог. Придорожные кусты стали реже. Впереди виднелся длинный холм, на вершине которого стояло одинокое дерево.

Луна снова скрылась за тучами.

Валландер вспомнил дерево в национальном парке. Убийца использовал его как прикрытие. Тогда он был неизвестен, убийца без лица. Теперь у него было не только лицо, но и имя – Оке Ларстам. У него кошачьи повадки, подумал Валландер. Он выбирает точки, откуда ему все видно.

Почему-то он ни секунды не сомневался, что Ларстам притаился за тем деревом на холме. Ему незачем продолжать бегство. По крайней мере прежде, чем он убьет Валландера. Во-первых, он уже раньше принял такое решение – убить. А во-вторых, иначе Валландер от него не отлипнет.

Валландер понял, что в этом и заключается его шанс. Ларстам вряд ли понимает, что Валландер разгадал его намерения. Он ждет появления Валландера именно на дороге. Именно там для него не составило бы труда, скрываясь за кустами, подобраться к нему совсем близко и выстрелить наверняка.

Валландер уже знал, что делать. Он должен зайти с другой стороны холма.

Что будет дальше, он даже думать не хотел.

Он разделил свой маневр на три части. Сначала вернулся к дороге и прошел несколько шагов. Потом скрылся за кустами и начал подыматься на холм в наиболее удаленной от дерева точке, невероятно медленно, чтобы не выдать себя. Потом двинулся по склону параллельно дороге, постепенно приближаясь к тому месту, где должно было быть дерево. Луна пропала за тучами. Он остановился. В полной темноте ориентироваться было невозможно. Он ждал. Посмотрел на светящийся циферблат своих часов – шесть минут третьего.

Когда луна снова выглянула из-за туч, было уже почти половина третьего. Он подобрался совсем близко, но есть ли там кто-то под деревом, он не видел. Расстояние все еще было слишком большим, к тому же склон порос густым кустарником. Он постарался запомнить – пологий подъем, потом кусты, потом еще двадцать-тридцать метров до дерева.

Луна снова исчезла. Опять закричала птица, на этот раз далеко в лесу. Валландер попытался урезонить самого себя. Ларстам сейчас начеку. Может быть, он и не ожидает, что Валландер подберется к нему сзади, но его готовность к любому развитию событий нельзя недооценивать. Откуда бы Валландер к нему ни приблизился, в эффекте неожиданности на сто процентов уверенным быть нельзя.

И все же он начал медленно подходить. Невыносимо медленно, вслепую нащупывая каждый шаг. По телу бежали ручьи пота. Ему казалось, что удары его сердца слышны за триста шагов. Он посмотрел на небо – теперь почти весь небосвод затянули густые облака, и только далеко, у горизонта, в просвете маячила одинокая звезда. В третий раз крикнула неизвестная Валландеру ночная птица, и он почему-то решил, что это та же самая. Он осторожно раздвинул кусты – непроглядная, пульсирующая темнота. Надо было ждать.

Прошло больше двадцати минут, когда в плывущих тесным строем плотных облаках снова наметился просвет. Он напрягся, думая, как ему поступить, если он увидит Ларстама именно там, где и предполагал – за деревом. Он побаивался своей импульсивности.

Наконец, снова выглянула луна. И тут он увидел Ларстама. Тот стоял прижавшись к стволу. Все его внимание, похоже, было поглощено тем, что происходит на дороге. Валландер видел его руки – пистолет, должно быть, в кармане. Вытащить его из кармана, снять с предохранителя и повернуться – две-три секунды. Две-три секунды– вот и все, на что он может рассчитывать. Он постарался определить поточнее расстояние до дерева, посмотрел, нет ли на его пути каких-либо препятствий. Если он споткнется, все кончено. Как будто бы ничего – ни камней, ни древесных корней. Он глянул на небо – скоро луна скроется опять. Если он хочет добраться до Ларстама, он должен совершить свой отчаянный бросок именно в тот момент, когда снова упадет тьма. Он переложил доску поудобнее.

Я сошел с ума, подумал он. Я делаю то, что не следует делать ни в коем случае. Я делаю это потому, что мне кажется, что это мой долг. Но это не верность долгу, а самоубийство.

Лунный свет понемногу слабел, наползали тучи. Валландер медленно поднялся и приготовился к броску. Ларстам не шевелился. Валландер выпрямился, приготовился. У него даже возникло желание издать боевой клич. Так можно выгадать пару секунд. Но только если Ларстам испугается. А если не испугается, то он только предупредит его. Никто не знал, как среагирует этот человек у дерева. Никто.

Стало темно. Валландер бросился вперед, подняв доску над головой. Он почти добежал до Ларстама, тот только начал поворачиваться в его сторону, как Валландер споткнулся о какой-то не замеченный им корень и полетел ничком. В последнюю секунду он успел вцепиться в ногу Ларстама. Тот, застонав, упал и вырвал ногу. Но прежде чем он успел вскочить и достать пистолет, Валландер вновь бросился на него. Первый удар доской в темноте пришелся на ствол дерева, и она раскололась пополам. Было уже совершенно темно. Валландер швырнул в Ларстама остатками доски и вслепую ударил кулаком. Он даже не знал, откуда у него взялась такая сила. Ему просто повезло – удар пришелся в челюсть. Что-то хрустнуло, и Ларстам беззвучно повалился на землю. Валландер навалился на него, ударил еще раз, потом еще и еще, пока не понял, что Ларстам без сознания. Тогда он вынул из его кармана пистолет, тот самый, которым Ларстам лишил жизни стольких людей.

У него возникло сильное желание приставить пистолет к виску Ларстама и спустить курок. Он с трудом удержался.

Потом он дотащил Ларстама до дороги и поволок к машине. Только когда Валландер открывал дверцу, тот начал тихо стонать. Валландер нашел в багажнике буксировочный трос и связал ему руки. Потом посадил на пассажирское сиденье и крепко прикрутил, не жалея сил.

Он сел за руль, поглядел на Ларстама и на какую-то секунду увидел перед собой Луизу.

Без четверти четыре он подъехал к полиции. Начался дождь. Он вылез из машины и подставил лицо прохладным струйкам. Потом нашел дежурного – к его удивлению, это был Эдмундссон. Эдмундссон жевал бутерброд и запивал его кофе из бумажной кружечки. Заметив Валландера с окровавленным лицом, в грязной и порванной куртке, он вздрогнул и побледнел.

– Что произошло? – шепотом спросил он.

– Никаких вопросов, – решительно сказал Валландер. – У меня в машине сидит связанный человек. Возьми с собой кого-нибудь и наденьте на него наручники.

– Кто это?

– Оке Ларстам.

Эдмундссон вскочил с бутербродом в руке. С печеночным паштетом, пронеслось в голове Валландера, и он не раздумывая выхватил бутерброд из руки Эдмундсона и откусил большой кусок, но тут же охнул – так заболела щека.

– Ты хочешь сказать, что у тебя в машине сидит этот убийца?

– Ты слышал, что я сказал. Наручники. Посади его в какую-нибудь комнату и запри дверь. Какой, кстати, номер у Турнберга?

Эдмундссон открыл в компьютере список внутренних телефонов и ушел. Валландер медленно, очень медленно, все время кривясь от боли, доел бутерброд. Торопиться было уже некуда. Потом набрал номер Турнберга. Долго никто не подходил, потом трубку взяла женщина. Валландер назвался. Через минуту подошел Турнберг.

– Я думаю, вам стоит приехать, – сказал Валландер.

– А что такое? Сколько сейчас времени?

– Не знаю, сколько времени, и знать не хочу. Вам нужно приехать, чтобы подписать приказ о содержании под стражей Оке Ларстама.

Он услышал, как Турнберг с шумом вдохнул и долго не выдыхал.

– Повторите.

– Я взял Оке Ларстама.

– Да как же ты его поймал, мать твою! – неожиданно перейдя на «ты», завопил Турнберг. К тому же Валландер первый раз слышал, чтобы Турнберг ругался.

– В лесу нашел.

Только сейчас Турнберг понял, что Валландер не шутит.

– Еду немедленно, – сказал он.

Эдмундссон с напарником ввели Ларстама. Валландер встретился с ним взглядом, но ничего не сказал.

Он прошел в комнату для совещаний и выложил на стол пистолет Ларстама.

Турнберг явился очень быстро. Вздрогнул при виде Валландера, который так и не успел посмотреться в зеркало. Зато успел зайти к себе в кабинет, где нашел несколько болеутоляющих таблеток. Его мобильный телефон, как он и предполагал, лежал на столе.

Он с усталой злостью опустил его в мусорную корзину – все равно уборщица потом вынет.

Он коротко рассказал Турнбергу, что было ночью. Показал на пистолет.

Турнберг вдруг стал очень торжественным, даже вытащил из кармана галстук и начал его завязывать.

– Значит, вы его взяли. Вот это да!

– Очень точно замечено, – сказал Валландер. – Вот это да. Но мы поговорим об этом в другой раз.

– Может быть, стоит обзвонить остальных, – сказал Турнберг.

– Зачем? Наконец-то у них появилась возможность хоть несколько часов поспать. Зачем будить людей?

Турнберг согласился и вышел из комнаты заниматься оформлением задержания Оке Ларстама.

Валландер тяжело встал, пошел в туалет и посмотрел в зеркало. Рана на щеке была довольно глубокой, наверное, придется накладывать швы. Но мысль о том, чтобы сейчас же поехать в больницу, показалась ему невыносимой. Все это подождет.

Было уже половина пятого.

Он пошел к себе в кабинет и закрыл за собой дверь.

Первым на работу пришел Мартинссон. Он плохо спал, к тому же его точила тревога. Он просто не мог усидеть дома. Турнберг еще не ушел. Он и сообщил Мартинссону новость. Мартинссон немедленно позвонил Анн-Бритт Хёглунд, Нюбергу и Ханссону. Вскоре подошла и Лиза Хольгерссон.

И только когда все уже собрались, кто-то спросил, куда подевался Валландер. Турнберг сказал, что он все время был здесь, а потом исчез. Скорее всего, поехал в больницу обработать рану.

В девять часов Мартинссон позвонил Валландеру домой – никто не ответил. Кажется, это Анн-Бритт предложила заглянуть к нему в кабинет. Они пошли туда. Дверь была закрыта. Мартинссон осторожно постучал, но ответа не дождался.

Тогда они осторожно открыли дверь.

Валландер лежал на полу и спал, подложив под голову завернутый в куртку телефонный справочник.

Он даже храпел.

Анн– Бритт Хёглунд и Мартинссон переглянулись и тихонько закрыли за собой дверь.

Эпилог

В пятницу двадцать пятого октября в Сконе зарядил холодный осенний дождь.

К тому же дул порывистый юго-восточный ветер, и когда Валландер в начале девятого вышел из двери своего подъезда на Мариагатан, термометр показывал всего семь градусов. Несмотря на данное самому себе слово ходить на работу пешком, он поежился и пошел к машине. Две недели он был на больничном, а накануне доктор Йоранссон продлил его еще на неделю. Ему удалось наконец снизить уровень сахара в крови до нормы, но давление по-прежнему было высоким. Несмотря на то что он по просьбе врача, перед тем как измерять давление, провел пятнадцать минут в полном покое, давление все равно было 160/120. Йоранссон настоятельно потребовал, чтобы он провел на больничном еще неделю, и Валландер чувствовал, что этим не ограничится.

И сейчас он ехал в полицию не потому, что уже приступил к работе. Он ехал на важную встречу, встречу, запланированную еще в те безумные дни в августе, когда они еще ничего не знали – ни имени убийцы, ни его мотивов, ни намерений.

Валландер прекрасно помнил этот момент. Мартинссон зашел к нему в кабинет и рассказал о своем одиннадцатилетнем сынишке, который ни с того ни с сего заявил, что хочет стать полицейским. Мартинссон тогда сокрушался, что просто не знает, что на это сказать, и Валландер пообещал, когда закончится следствие, поговорить с мальчиком. И теперь собирался выполнить свое обещание. К тому же он обещал дать Давиду – так звали сына Мартинссона – померить свою форменную пилотку. Накануне он целый вечер копался в шкафу и наконец обнаружил пилотку в одном из бесчисленных пластиковых пакетов на самом дне. Вспомнил, что уже искал ее, когда хоронили Сведберга, но так и не нашел.

Теперь он нахлобучил ее на себя и посмотрел в зеркало в ванной. У него возникло чувство, что он смотрит на свою собственную давно забытую фотографию, с которой связано много воспоминаний.

Он поставил машину и, пригибаясь под ледяным ветром, поспешил к подъезду. Эбба была простужена. Она помахала ему рукой и сделал знак не подходить, чтобы не заразиться. Валландер подумал, что через год Эббы уже здесь не будет. Она вот-вот уйдет на пенсию. Сама Эбба и хотела этого, и боялась.

Давиду он велел прийти без четверти девять. В ожидании Валландер привел в порядок свой письменный стол. Через несколько часов он покинет Истад. Он все еще сомневался, разумное решение он принял или не особенно разумное, но искушение сесть за руль, поставить кассету с «Тоской» и любоваться мелькающим в окнах осенним пейзажем было слишком велико.

Давид оказался пунктуальным ребенком. Эбба проводила его до кабинета Валландера.

– У тебя посетитель, – сказала она, улыбаясь.

– Важный посетитель, – поправил ее Валландер.

Мальчик был очень похож на отца. Та же застенчивость, что время от времени проглядывала и у Мартинссона.

Валландер положил свою пилотку на стол.

– С чего начнем? – спросил он. – С пилотки или с вопросов?

– С вопросов.

Давид достал из кармана сложенный лист бумаги. Он, очевидно, хорошо подготовился.

– Почему вы стали полицейским? – спросил он.

Этот простой вопрос озадачил Валландера. Он для себя решил, что будет говорить с Давидом очень серьезно, поэтому ответил не сразу:

– Думаю, потому, что мне казалось, что я смогу быть хорошим полицейским.

– А разве не все полицейские хорошие?

Этого вопроса на листке не было.

– Большинство – да. Но не все. Учителя тоже не все хорошие.

– Что сказали ваши родители, когда вы объявили им о своем решении? – прочитал Давид следующий вопрос.

– Мама ничего не сказала. Она умерла еще до этого.

– А папа?

– Папа был против. Настолько, что мы почти перестали с ним разговаривать.

– Почему?

– Честно говоря, до сих пор не знаю. Понимаю, что это звучит странно, но это факт – не знаю.

– Но вы же, наверное, его спрашивали?

– Я-то спрашивал, а он не отвечал.

– А он жив?

– Он недавно умер, так что теперь и спросить некого. Даже если бы я и захотел.

Слова Валландера, казалось, огорчили мальчика. Он уткнулся в свою шпаргалку в поисках следующего вопроса.

– А вы когда-нибудь раскаивались, что пошли в полицию?

– Сто раз. И не я один. Такие моменты бывают у всех. Думаю, что у всех.

– Почему?

– Потому что постоянно приходится иметь дело с чужими несчастьями. Кажется, что ты ничего не можешь сделать. Постоянно спрашиваешь себя, на сколько еще хватит сил.

– Считаете ли вы, что заняты хорошим и полезным делом?

– Иногда. Но не всегда.

– Как вы считаете, стоит мне пойти в полицию?

– Считаю, что тебе стоит подождать с этим решением. Человек начинает по-настоящему понимать, что он хочет, не раньше чем лет в семнадцать-восемнадцать.

– Я хотел бы либо служить в полиции, либо строить дороги.

– Дороги?

– Мне кажется, это замечательная работа – облегчить людям дорогу.

Валландер кивнул. Мальчик был явно неглуп, хотя и не производил впечатления маленького старичка.

– У меня остался только один вопрос, – сказал Давид. – Бывает ли вам страшно?

– Еще как! И довольно часто.

– И что вы тогда делаете?

– Не знаю. Плохо сплю. Стараюсь думать о чем-нибудь другом.

Давид сунул свой листок в карман и покосился на пилотку. Валландер кивнул, и мальчик тут же натянул ее на голову. Валландер подвел его к зеркалу. Пилотка была велика и сползла на уши. Он проводил мальчика в приемную.

– Если будут еще вопросы, приходи, – сказал он на прощанье.

Он долго смотрел вслед удаляющейся под дождем маленькой фигурке, потом вернулся в кабинет и продолжил разбирать стол. Надо уезжать, подумал он. Прямо сейчас.

В дверях появилась Анн-Бритт.

– Я думала, ты на больничном, – сказала она.

– Так оно и есть.

– Как прошла встреча?

– Какая встреча? – не понял он.

– Не темни, Мартинссон мне все рассказал, – улыбнулась она.

– Умный мальчик. Я попытался ответить на его вопросы совершенно честно. Вопросы очень толковые, только, боюсь, папаша к ним руку приложил.

Он убрал со стола еще несколько папок. Теперь стол был пуст. Анн-Бритт села на стул для посетителей.

– У тебя есть время?

– Есть, но немного. Я уезжаю на несколько дней.

Она встала, закрыла дверь и снова села.

– Даже не знаю, почему я это тебе рассказываю, – сказала она. – Во всяком случае, очень прошу, чтобы пока этот разговор остался между нами.

Она хочет уйти из полиции, подумал Валландер. И правильно – кто это может выдержать.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Иногда нужно поделиться своими неурядицами. Хотя бы с одним человеком.

– Мне тоже.

– Я развожусь, – сказала она. – Мы долго обсуждали и наконец договорились. Если в таких вопросах вообще можно договориться, особенно когда у вас двое детей.

Валландер не особенно удивился. Он давно уже догадывался, что в семье у Анн-Бритт не все в порядке.

– Не знаю, что и сказать.

– А тебе ничего и не надо говорить. Я даже не хочу, чтобы ты что-нибудь говорил. Достаточно, что ты знаешь.

– Я сам через это прошел, – сказал он. – Сам разводился. Вернее сказать, со мной разводились. И я вполне могу предполагать, каким адом это может обернуться.

– Но ты же с этим справился!

– Я? Ничего подобного.

– Тогда, значит, умело скрываешь.

– Вот здесь ты права. Что-что, а это мне удается превосходно.

По окну сбегали струи дождя. Ветер заметно усилился. Они помолчали.

– И еще одна новость, – наконец сказала она. – Ларстам пишет книгу.

– Книгу?

– О том, как он убивал. Какие чувства при этом испытывал.

– Откуда ты знаешь, что он пишет книгу?

– В газете прочитала.

Валландер почувствовал, что начинает свирепеть.

– И кто ему за это платит?

– Одно книжное издательство. Сколько платят, разумеется, неизвестно. Но можно предположить, что немало. Внутренняя жизнь маньяка-убийцы – это будет хорошо продаваться.

Валландер яростно затряс головой:

– Тебя от этого не тошнит?

– Он разбогатеет, в отличие от нас с тобой.

– Мы живем во время, когда преступления становятся рентабельными. Так или иначе.

Она поднялась:

– Я просто хотела, чтобы ты знал. Больше ничего.

В дверях она обернулась:

– Счастливой поездки.

Валландер какое-то время сидел не шевелясь и думал о том, что она ему рассказала – о разводе, о книге убийцы. О своем раздражении и о повышенном кровяном давлении.

Он хотел как можно скорее завершить свои дела на работе, но сейчас просто сидел и думал, как будто ему некуда было спешить. События двухмесячной давности снова разворачивались в его памяти.

Им все же удалось взять Ларстама до того, как он совершил свое девятое убийство. Все, кто потом его допрашивал, ошеломленно говорили, что ожидали увидеть чудовище, а увидели вполне разумного, скромного, даже приветливого человека. Валландеру даже казалось иной раз, что более дружелюбного существа он никогда не встречал. Но Оке Ларстам и в самом деле был чудовищем, хотя и не таким, каких в часы досуга мастерил Стуре Бьорклунд и потом продавал режиссерам фильмов ужасов.

Он допрашивал его много часов, переходящих в дни и недели. Иногда ему казалось, что действия Ларстама непостижимы не только для окружающих, но и для него самого. Он искренне и вежливо отвечал на все вопросы, но у Валландера все больше и больше крепло ощущение, что до истинной причины они не докопаются никогда.

– Зачем вы их убили? – спрашивал Валландер. – Троих ребят в национальном парке? Ребят, только начинающих жить? Вы открывали их письма, вы шпионили за ними. Потом устроили засаду и расстреляли.

– А можно ли желать себе лучшего конца? Умереть, когда ты на вершине счастья?

– Так вы убили их в благотворительных целях?

– Думаю, да.

– Думаете? Вы должны не думать, а знать. Вы же все спланировали заранее.

– Можно планировать и не будучи на сто процентов уверенным.

– Вы уехали в Европу и посылали открытки. Вы спрятали машины, закопали трупы. Зачем?

– Я не хотел, чтобы их обнаружили.

– Зачем же тогда вы их потом выкопали?

– Я так хотел.

– Зачем?

– Не знаю. Чтобы быть замеченным… Не знаю.

– Вы взяли на себя труд поехать на Бернсё и убить Ису Эденгрен. Почему вы не могли оставить ее в покое? Она же ничем вам не грозила.

– Человек должен доводить задуманное до конца.

Иногда Валландер не выдерживал. Он выходил из комнаты для допросов и думал, что там, за дверью, сидит истинный монстр, почище, чем в любых страшилках, только в человеческом облике. С дружелюбной улыбкой и более чем разумным поведением. Но он все же каждый раз заставлял себя вернуться и продолжать допрос. Они говорили о молодоженах, за которыми он тоже шпионил. Он не мог позволить им жить, потому что они излучали совершенно непереносимое для него счастье.

Наконец он перешел к Сведбергу и услышал о долгой и запутанной любовной истории, разыгрывавшейся в тайне от остальных. О роковом треугольнике, о Бруре Сунделиусе, даже не догадывавшемся, что Сведберг изменяет ему с другим. Стрид якобы знал об их отношениях и угрожал разоблачить. Они говорили о том, в какой ужас пришел Сведберг, когда понял, что человек, с которым у него был десятилетний роман, что этот самый человек – преступник и убийца. Валландер спросил о телескопе, подложенном в сарай Бьорклунда, – это, как он и думал, оказался просто отвлекающий маневр.

И все равно, несмотря на часами продолжающиеся беседы, у Валландера было чувство, что он так и не получил ответа ни на один из своих вопросов. В словах Ларстама все время было что-то ускользающее, какая-то недоговоренность. Он всегда был приветлив и скромен, и даже просил извинения, если ему не удавалось вспомнить ту или иную деталь. Но где-то в душе его был тайник, куда Валландер проникнуть не мог. Не мог он и понять до конца отношений Ларстама со Сведбергом.

– Что же произошло тем утром?

– Каким утром?

– Тем утром, когда вы явились в квартиру Сведберга и расстреляли его из ружья, похищенного вами в Людвике, когда вы ездили к сестре?

– Я был вынужден его убить.

– Почему?

– Он меня обвинял. Он считал, что я причастен к исчезновению ребят.

– Они не исчезли. Они были убиты. Значит, он начал вас подозревать?

– Я же только что об этом сказал.

– А вы рассказали ему, что убили их?

– Нет. Но я рассказывал ему о своей мечте.

– Какой мечте?

– Чтобы люди прекратили смеяться.

– Почему они должны прекратить смеяться?

– Потому что рано или поздно счастье оборачивается своей противоположностью. Я хотел защитить их от этого. Это была мечта, и я поделился ею со Сведбергом.

– Что вам иногда хочется убить человека, если он счастлив?

– Да.

– И он на этом основании начал вас подозревать?

– Я заметил это за несколько дней.

– За несколько дней до чего?

– До того, как я его убил.

– И как вы это заметили?

– Он начал задавать вопросы. Словно бы он меня допрашивал. Я начал нервничать, а я терпеть не могу нервничать.

– И, чтобы не нервничать, вы явились к нему и расстреляли его в упор?

– Он сидел на стуле. Ружье я оставил в прихожей. Я сначала хотел только попросить его перестать меня нервировать своими вопросами, а он продолжал. Я тогда сходил за ружьем и застрелил его.

Валландер долго молчал, пытаясь представить себе Сведберга в последние минуты его жизни. Успел ли он что-то понять? Или все произошло слишком быстро?

– Это, должно быть, нелегко, – сказал он наконец. – Убить человека, которого ты любишь.

Ларстам не ответил. Лицо его ничего не выражало. Он продолжал молчать и когда Валландер повторил свой вопрос.

Потом Валландер колоссальным усилием воли заставил себя продолжить допрос. Когда они обыскали Ларстама после ареста, они нашли маленький фотоаппарат. На проявленной пленке было всего два кадра: один сделан в национальном парке сразу после убийства молодых людей, а второй на Бернсё. На снимке была скорчившаяся среди папоротников Иса Эденгрен.

Валландер выложил перед ним фотографии:

– Зачем вы фотографировали их?

– На память.

– Что вы хотели запомнить?

– Как это было.

– Вы имеете в виду, вы хотели запомнить, что вы испытывали, только что хладнокровно убив несколько ни в чем не повинных ребят?

– Нет, не совсем. Скорее я хотел напомнить себе, что в действительности сделал то, что наметил.

Валландер не мог больше про это спрашивать. Его так тошнило, что он отодвинул снимки. Он просто не в состоянии выспрашивать дальше. Может быть, позже.

Вместо этого он перешел к событиям последней ночи, когда Ларстам подстерегал его в квартире на Мариагатан.

– Почему вы выбрали меня вашей следующей жертвой?

– А у меня никого другого не было.

– Как это понять?

– Я вначале предполагал выждать. Может быть, год или больше. А потом у меня появилась потребность продолжать. Все шло так хорошо.

– Но почему именно я? Я не так уж счастлив. К тому же смеюсь я очень редко.

– У вас есть работа, которая вам нравится. К тому же на снимке в газете вы улыбаетесь.

– Но я не переодевался и не наряжался, для вас же это было важно.

Ответ огорошил Валландера.

– Я собирался это сделать.

– Сделать – что? – вытаращил он глаза на Ларстама.

– Вас переодеть. Я хотел надеть на вас мой парик и попробовать загримировать так, чтобы вы стали похожим на Луизу. Она мне уже была не нужна, так что я решил дать ей умереть. Я решил воскреснуть в образе другой женщины.

Ларстам смотрел ему прямо в глаза. И Валландер тоже смотрел ему в глаза. Много раз он спрашивал себя, что ему удалось прочитать во взгляде Ларстама.

Он не мог ответить на этот вопрос. Но он не мог и забыть этот взгляд.

Наконец, спрашивать стало больше не о чем. У Валландера сложился образ человека, никогда и нигде не востребованного и от этого сошедшего с ума. И безумие его вылилось в потребность в убийстве, которую он под конец уже не в состоянии был контролировать. Судебно-психиатрическая экспертиза дополнительно прояснила картину – заброшенный, униженный ребенок, не получивший в детстве никаких социальных навыков, ничему не научившийся – разве что прятаться и ускользать от наказания. Увольнение из инженерного бюро оказалось непосильным для его и без того подорванной в детстве психики. Он сломался. У него возникло представление, что смеющиеся люди олицетворяют собой все зло мира.

Валландер подумал тогда, что во всем этом есть и еще одна пугающая сторона. Он думал о тяжелой туче, нависшей над страной. Все больше невостребованных людей оказываются выброшенными за пределы достойной жизни, на задворки общества. И оттуда они смотрят на тех, кто оказался по другую сторону барьера, на тех, кто может позволить себе радоваться жизни. Пока смотрят… А дальше?

Он вспомнил об одном неоконченном разговоре с Анн-Бритт Хёглунд. Они говорили, что общество меняется так быстро, что с этим уже невозможно справиться. Иррациональное и бессмысленное насилие становится будничным явлением. Они не успевают, отстают, они всегда на шаг сзади. И правовое общество, которым они всегда так гордились, в какой-то степени уже перестало существовать. Первый раз в жизни Валландер задал себе вопрос – что будет, если в стране рухнет гражданское общество в том смысле, в каком он привык его понимать. А трещин и раковин уже достаточно, чтобы это могло случиться в любой момент. Собственно говоря, далеко ли отсюда Босния, подумал он тогда. Может быть, куда ближе, чем нам кажется. Он все время думал об этом, пока допрашивал Ларстама. Может быть, психика этого человека не настолько непостижима, как кажется. Он показал нам, что может с нами произойти, когда внутренний кризис вырвется наружу.

Все было кончено. Валландер поставил точку в последнем протоколе, Оке Ларстама увезли.

Через несколько дней после этого покончила жизнь самоубийством Ева Хильстрём. Когда Анн-Бритт рассказала ему об этом, он не сказал ни слова, пошел домой, купив по пути бутылку виски, и напился до потери сознания.

Но он никогда потом об этом не говорил. Никогда не делился тем, что он пережил в этот день. Оке Ларстам все-таки настиг свою девятую и последнюю жертву. Ею стала Ева Хильстрём.

Валландер взял свою куртку, поднялся и вышел. Чемодан уже лежал в багажнике. Мобильный телефон он взял с собой, но, садясь в машину, выключил его и положил на заднее сиденье.

Он выехал из Истада в десять минут одиннадцатого. Путь его лежал на Кристианстад, а затем на Кальмар.

В два часа дня он свернул в придорожное кафе под Вестервиком. Он знал, что такие кафе зимой обычно закрывают, но все-таки надеялся, что она окажется там. За последние два месяца он несколько раз собирался ей позвонить, но так и не решился. Никак не мог придумать, что же он, собственно, от нее хочет. Он вышел из машины. Дождь и ветер сопровождали его всю дорогу из Сконе. К асфальту прилипли мокрые листья. Все было заперто и заколочено. Он обошел дом, подошел к двери в той комнатке, где он спал по дороге с Бернсё. Хотя после этого прошло всего несколько месяцев, у него все время было чувство, что это было так давно, что, может, даже и вовсе никогда не было. Или возможно, и было, но настолько размыто временем, что деталей уже не вспомнить.

Огорченный, он постоял у заколоченного кафе, вернулся к машине и вставил ключ в замок зажигания. Он так и не знал до сих пор, правильно ли он делает, что едет туда.

Он остановился в Вальдемарсвике и купил бутылку виски.

Зашел в кондитерскую, выпил кофе и съел пару бутербродов, предупредив, чтобы не клали маргарин. На извилистую дорогу на Грют и Фюрудден он выехал уже в темноте.

В начале сентября ему неожиданно позвонил Леннарт Вестин. К тому времени дознание уже было закончено и материалы переданы Турнбергу. Был обычный рабочий день, Валландер как раз допрашивал молодого парня, избившего своего отца. Это был какой-то долгий и унылый разговор, причем Валландер никак не мог понять, что же там на самом деле произошло. Наконец он сдался и попросил Ханссона заменить его. Закрыл за собой дверь и пошел к себе. И тут позвонил Вестин. Спросил, не хочет ли Валландер его навестить. Валландер уже забыл, что Вестин и раньше предлагал ему приехать. Он хотел отказаться, но почему-то поблагодарил и сказал, что приедет, хотя был уверен, что из этого ничего на выйдет. Но все же они на всякий случай договорились на конец октября. После этого Вестин звонил еще пару раз – напоминал. И вот он собрался и поехал.

Они договорились, что Валландер подъедет на Фюрудден к шести часам. Вестин должен был за ним подъехать. Он собирался погостить у Вестина до воскресенья.

Валландер в глубине души был благодарен Вестину за его предложение, хотя и немного смущен. Ему никогда или почти никогда в жизни не приходилось близко общаться с малознакомыми людьми. К тому же осень выдалась тяжелой, как никогда. Он все время думал о своем здоровье боялся, что его может хватить удар, и увещевания доктора Йоранссона его нимало не успокаивали. Казалось бы, все шло неплохо – уровень сахара в крови снизился, он похудел, стал более или менее соблюдать диету. Но все равно у него часто возникало чувство, что все это уже поздно. Иногда находило дурное настроение, когда ему казалось, что он уже зажился на свете – при том что ему не было еще и пятидесяти. В любую минуту сыграет горн – и все кончено.

Он свернул на стоянку в гавань. Дул сильный ветер, в стекла машины летели капли дождя. Он поставил машину на том же самом месте, что и тогда. Выключил мотор и прислушался к шуму прибоя. Время приближалось к шести. Наконец, он увидел в море белый топовый огонь, чуть позже – и бортовые, красный и зеленый. Это был Вестин.

Он вышел из машины, взял чемодан и пошел к причалу.

Вестин вышел из рубки, и Валландер сразу вспомнил его приветливую улыбку.

– Добро пожаловать, – закричал он, сложив руки рупором. – Жена уже ужин приготовила!

Он принял у Валландера чемодан. Валландер неуклюже вскарабкался на катер. На ветру он сразу замерз. Явственно холодало.

– Приехал все-таки, – добродушно проворчал Вестин, когда они уселись в рубке.

И в эту секунду Валландер удивился – чего он боялся? Ему вдруг стало очень хорошо на этом уходящем во тьму катере.

Вестин заложил крутой поворот, и Валландер чуть не упал. Когда они вышли из гавани, стало сильно качать. Катер с глухими стонами проваливался между волнами.

– Вы не боитесь моря? – спросил Вестин.

Насмешки в его голосе не было.

– Конечно боюсь, – честно сказал он.

Вестин прибавил обороты. Валландер почувствовал такое блаженство, что даже сам удивился.

Никто не знает, где он. Никто не будет ему звонить. Первый раз за очень долгий срок он ощутил покой.

На следующее утро он проснулся в шесть часов. Побаливала голова – накануне они хорошо приняли. Валландер чувствовал себя у Вестина совершенно как дома. Двое детей, приветливых и немного застенчивых, жена Вестина, которая сразу приняла Валландера как старого друга. Рыбный ужин, кофе, виски. Дети вскоре ушли спать, за ними последовала жена. А они долго еще сидели за столом, пока в бутылке почти ничего не осталось. Время от времени Валландер выходил во двор облегчиться. Дождь прекратился, но, как он заметил еще на пристани, похолодало. По-прежнему дул ледяной ветер, но Вестин сказал, что к утру должно стихнуть.

Ему постелили на зимней веранде. Они разошлись в два часа. Он долго лежал, вслушиваясь в завывания ветра. Ему ни разу не вспомнился ни Ларстам, ни его сотрудники. Даже родной Истад он не вспоминал.

Хотя он проспал всего часа четыре, но чувствовал себя совершенно выспавшимся. Вставать не хотелось. Он лежал и таращился в темноту. В семь он встал, оделся и вышел во двор. Вестин оказался прав: было совершенно тихо, но термометр за окном в кухне показывал ноль. Небо было затянуто тяжелыми низкими облаками. Он спустился по тропинке к морю. Пахло свежестью и водорослями. Он поднялся на утес и посмотрел на море. Катер Вестина стоял в небольшом заливе, защищенном как от северного, так и от южного ветра. Над горизонтом медленно разгоралась светлая полоска. Начинало светать. Он услышал шаги – по тропинке шел Вестин.

– Спасибо за вчерашний вечер, – сказал Валландер. – Мне давно не было так хорошо.

– Я слышал, как ты встал, – улыбнулся Вестин. – Ничего неимеешь против небольшой морской прогулки? Я хотел кое-что тебе показать.

– Что?

– Один островок в дальних шхерах.

В руке у Вестина был пластиковый пакет.

– Кофе я захватил, – сказал он. – Жаль, виски больше нет.

Они пошли к катеру. Светлело очень быстро. Свинцовая вода была подернута легкой рябью. Вестин включил реверс, развернулся и направил катер в открытое море. Острова попадались все реже, и они были уже не такими зелеными. Просто торчащие из воды угрюмые утесы, покрытые птичьим пометом. Вестин показал на одинокий остров и заложил поворот. Катер миновал отмель с мягко перекатывающимися по ней волнами. Вестин подошел к острову с юга.

– Тебе придется спрыгнуть, – сказал Вестин. – Тут к берегу не подойдешь. Я пока лягу в дрейф. Ты допрыгнешь?

– Если свалюсь, придется меня вытаскивать.

– Если пойдешь на запад, увидишь развалины. Собственно, даже не развалины. Только фундамент. Раньше здесь жили люди. Как им это удавалось, для меня до сих пор загадка. Мои предки. Молодая пара, они жили здесь в конце восемнадцатого века. Как-то в октябре, вот как сейчас, внезапно начался шторм. А у них стояли сети, надо было их спасать. Лодка перевернулась, и оба погибли. Утонули. А у них были маленькие дети. Одного взяли на воспитание родители тетки. Его звали Ларс Ульсон. Один из его внуков сменил фамилию на Вестин. Так что я его прямой потомок.

Он разлил кофе и продолжил:

– Тебе стоит туда сходить. По-моему, Швеция начинается именно здесь. И кончается. Смотря откуда смотреть.

Они выпили кофе. Катер слегка покачивало на пологих волнах. Потом Вестин осторожно подвел катер носом к выступающей скале, и Валландер прыгнул. Ему повезло – он даже не поскользнулся на мокром камне. Катер сразу отошел назад. Вестин вышел из рубки.

– Можешь не торопиться, – крикнул он. – Я подожду.

Прибрежные скалы местами густо поросли лиловым вереском, кое-где во впадинах между утесами виднелся густой ольшаник, но в основном – голый камень. В расщелине лежал птичий череп. Он шел на запад, иногда скользя на мокром граните, когда мох проседал под его тяжестью. За одним из густых ольшаников он увидел небольшой залив. Огляделся. Вот они, эти развалины, о которых говорил Вестин. Катера отсюда не было видно. Стояла тишина, если не считать чуть слышного бормотания прибоя. Он тут совсем один. И в то же время в центре невидимого круга. В том месте, откуда, чем дольше смотришь, видно все дальше.

Здесь и начинается Швеция, подумал Валландер. Вестин был совершенно прав. Начинается и кончается. Остров, все поднимающийся и поднимающийся из моря, медленно и незаметно. Шведские скалы.

У него захватило дух, непонятно отчего. Он попытался представить, как здесь жили люди. На краю земли, на одиноком острове, в ветхом деревянном доме, в бедности и лишениях.

Здесь начинается Швеция, и здесь она кончается. Он действительно находился в центре чего-то, чему сам не мог придумать названия. Если историю представить себе в виде ландшафта, то отсюда он мог, поворачиваясь во все стороны, видеть ее целиком.

Чуть к северу от развалин хижины поднимался утес, очевидно самый высокий на острове Он нашел глазами самый пологий склон и полез наверх. Несколько раз он скользил, порвал штанину, но в конце концов все же забрался на самый верх. Катер, качавшийся в заливе, отсюда казался совсем маленьким. Он огляделся. Открытое море, с севера и востока – рифы и отмели. На юге и западе все теснее и теснее толпились острова… Одинокие морские птицы то взмывали, то скользили вниз на воздушных потоках. И ни суденышка, ни паруса – яхты в преддверии холодов уже перекочевали на зимние стоянки. Пустой фарватер, бакены словно статуи в закрытом на зиму музее.

Валландер чувствовал себя словно внутри высокой дозорной башни. Идеальное место, чтобы принять решение. Остров и море – отступать некуда.

Скоро ему стукнет пятьдесят. Большая часть жизни прожита. Вернуться назад и начать все сначала невозможно. Несколько лет назад он еще колебался – может, уйти из полиции, выбрать другую профессию? Служба безопасности на крупном предприятии, к примеру. Он даже стал вырезать объявления, уже почти решился, а потом их все изорвал. Теперь он твердо знал, что от себя не уйдешь. Он полицейский, и он останется полицейским. Он никогда не уедет из Истада. Еще как минимум десять лет он будет сидеть в своем кабинете. Потом закроет за собой дверь, уйдет на пенсию, а что будет дальше – этого ему знать не дано.

Выдержит ли он эти десять лет? Он посмотрел на море и прищурился, словно бы ожидая услышать ответ на свой вопрос. Но море молчало, медленно катя к берегу пологие волны.

Он подумал, что будет все труднее. Все больше народу выброшено на обочину жизни, все больше молодых людей вступают в жизнь с чувством своей полной ненужности.

И еще он подумал, что профессия полицейского означает только одно – сопротивление. Несмотря ни на что, пытаться противостоять всем этим силам распада.

Впрочем, это лишь часть ответа. И не факт, что правильного. Шведским политикам в основном пока еще можно доверять, профсоюзы не управляются мафией. Предприниматели пока не ходят с пистолетами в кармане, не нанимают телохранителей, забастовщиков не избивают дубинками. Но трещина, проходящая через все общество, делается все глубже. Это напоминает дрейф материков – процесс протекает настолько медленно, что никто его и не замечает, пока не разражается гибельное землетрясение. Но трещина есть, и о ней нельзя забывать. Население страны вновь разделилось, по новому признаку – на тех, кто нужен, и тех, кто не нужен. Быть полицейским при таком раскладе сил означает все время делать свой выбор – и всякий раз все более тяжкий. Им надо продолжать наводить порядок на поверхности, при том что гниль-то в глубине, в самых основах общества.

Будет еще тяжелее. Он с ужасом думал об оставшихся ему годах службы.

Он нашел глазами катер.

Наверное, пора идти. Вестин сказал, что он может не торопиться, но он и так здесь уже довольно долго.

Но что-то его удерживало. Чувство, что он находится в невидимой дозорной башне». Что он – в центре самого себя.

Он побыл бы здесь еще, но не хотелось испытывать терпение Вестина. Он начал осторожно спускаться со скалы.

Возвращаясь, задержался у развалин хижины. Камни фундамента кое-где откатились в стороны, словно медленно расползались обратно, к тем местам, откуда их когда-то взяли.

Выйдя на берег, он подобрал осколок камня и сунул в карман – на память. И пошел к тому мысу, откуда начал свою прогулку.

Вестин заметил его, завел мотор, и катер медленно двинулся к утесам.

Едва Валландер поднялся на борт, как пошел снег. Сначала сыпалась редкая крупа, а потом начался настоящий снегопад.

Непогода налетела с северо-востока и всей своей силой обрушилась на шхеры – передний край суши. Температура воздуха упала ниже нуля.

Осень закончилась. Наступала зима.

Катер развернулся. Валландер стоял на палубе, глядя, как остров медленно исчезает в густой пелене снегопада.

На следующий день, 27 октября, он уехал в Истад.

Снегопад прекратился.

В Сконе все еще была осень.

Послесловие

Автор позволил себе определенную свободу: все, что описано в этом романе, могло случиться именно так. Но могло и по-другому.

Так я писал в послесловии к своему роману «Пятая женщина».

Эти слова стоит повторить. Ибо они справедливы и для этой книги.

Я пользовался своей авторской свободой довольно широко. В первую очередь – в том, что касается устройства почтовой службы в части сортировки и доставки писем: В этой связи я просто обязан подчеркнуть, что мои личные отношения с почтальонами всегда были превосходными и ни один персонаж этой книги не имеет прообраза в реальной жизни.

Я дал себе свободу передвигать дороги, удлинять их и укорачивать. Национальный парк я тоже переделал, причем так, что если следовать моим описаниям, в нем можно заблудиться. Некоторые бетономешалки в романе, возможно, производят больше шума, чем реальные. К тому же я создал без спроса некое общество и пригласил его членов на праздничный ужин. Есть и другие вольности. Но в этой истории самое главное – ее идея.

Так что самая большая моя вольность – что я позволил себе написать этот роман.

Стенхейдан, 1 апреля 1997 года

Хеннинг Манкелль

Хеннинг Манкелль Глухая стена

Человек, сбившийся с пути разума,

водворится в собрании мертвецов.

Книга Притчей Соломоновых, 21:16

Часть I Нападение 1

Вечером ветер неожиданно поунялся. И в конце концов совсем стих.

Он вышел на балкон. Днем меж домами напротив виднелось море. Но сейчас кругом царил мрак. Иной раз он брал с собой на балкон старый английский морской бинокль и смотрел в освещенные окна дома наискось через дорогу. Правда, кончалось это всегда одинаково: его одолевало смутное ощущение, что кто-то там его засек.

Небо чистое, в россыпях звезд.

Осень уже, подумал он. Ночью, наверно, подморозит. Хотя для Сконе все ж таки рановато.

Где-то поодаль проехал автомобиль. Он вздрогнул, вернулся в комнату. Балконная дверь закрывалась туго. В блокноте, который лежал на кухонном столе возле телефона, он сделал пометку, чтобы завтра заняться этой дверью.

Потом он прошел в гостиную. На миг задержался на пороге, обвел взглядом комнату. Поскольку было воскресенье, он успел прибраться и с неизменным удовлетворением отметил, как приятно находиться в чистом помещении.

У торцевой стены стоял письменный стол. Он выдвинул стул, зажег лампу, достал из ящика толстую тетрадь. По обыкновению, сперва перечитал записи вчерашнего вечера.

Суббота, 4 октября 1997 г. Весь день дул порывистый ветер. По данным ШГМИ [ШГМИ - Шведский гидрометеорологический институт. - Здесь и далее примечания переводчика.], 8-10 метров в секунду. По небу мчались рваные тучи. В шесть утра температура составляла 7 градусов тепла. В два часа дня поднялась до 8. А вечером упала до 5.

Ниже он приписал только:

В пространстве сегодня пусто, бесприютно. Никаких сообщений. К. на звонки не отвечает. Все спокойно.

Открыв чернильницу, он осторожно окунул в чернила стальное перышко. Эта ручка досталась ему от отца, который хранил ее с того самого дня, когда совсем молодым парнем начал работать помощником бухгалтера в маленькой банковской конторе в Тумелилле. Записи в своем журнале он всегда делал только этим пером.

Он записал, что ветер поунялся, а потом окончательно стих. Судя по термометру на кухонном окне, было 3 градуса тепла. Ясно. Далее он упомянул, что убрал квартиру, потратив на все про все три часа двадцать пять минут. На десять минут меньше, чем в прошлое воскресенье.

Кроме того, он совершил прогулку к шлюпочной гавани, а прежде полчаса медитировал в церкви Девы Марии.

Немного подумав, добавил еще одну строчку: «Вечером - короткая прогулка».

Потом осторожно просушил написанное промокательной бумагой, вытер перо и закрыл чернильницу крышкой.

Перед тем как захлопнуть журнал, бросил взгляд на старый судовой хронометр, стоявший тут же, на столе: двадцать минут двенадцатого.

Вышел в переднюю, надел старую кожаную куртку, обул резиновые сапоги, проверил карманы, на месте ли ключи и бумажник.

На улице он минуту-другую постоял, укрывшись в тени, огляделся по сторонам. Никого. Ну и хорошо. Он зашагал по тротуару. Как всегда, свернул налево, пересек дорогу на Мальмё, направился к торговому центру и краснокирпичному зданию налогового ведомства. Прибавил шагу, пошел в привычном спокойном ритме вечерней прогулки. Днем он ходил быстрее, нарочито напрягался и потел. Вечерами было иначе, он в первую очередь старался отключить дневные мысли, приготовиться ко сну и к завтрашнему дню.

Перед строительным супермаркетом какая-то женщина выгуливала собаку. Овчарку. Они встречались ему почти каждый вечер. Мимо на большой скорости промчалась машина. Он успел заметить молодого парня за рулем и, несмотря на закрытые окна, услышать музыку.

Они и не догадываются, что их ждет, подумал он. Все эти молодые ребята, что носятся тут на автомобилях под оглушительную музыку, от которой рано или поздно оглохнут.

Не догадываются они, что их ждет. Как не догадываются и одинокие женщины, выгуливающие собак.

Эта мысль развеселила его. Знали бы они, к какой мощи он причастен. Он - один из избранных. Из тех, кто в силах уничтожить старые, закоснелые истины и создать совершенно новые, неожиданные.

Остановился, посмотрел на звездное небо.

В сущности, все совершенно непостижимо, думал он. И моя жизнь, и, к примеру, то, что свет звезд, который я вижу сейчас, добирался сюда на протяжении бесконечных эонов. Единственное, чему я могу придать хоть какой-то смысл, - дело, каким я занимаюсь. Без малого двадцать лет назад мне было сделано предложение, и я без колебаний принял его.

Он зашагал дальше. Правда, быстрее, потому что мысли, роившиеся в голове, взбудоражили его. Отметил, что стал нетерпелив. Они так долго выжидали. И вот теперь близится минута, когда они опустят незримый прицел и увидят гигантскую волну, которая накроет весь земной шар.

Но час еще не пробил. Время еще не пришло. И нетерпение - непозволительная слабость.

Он опять остановился - кругом виллы, сады. Дальше идти не стоит. Сразу после полуночи надо быть в постели.

Он повернул, зашагал обратно. А когда миновал налоговую контору, решил наведаться к банкомату возле универмагов. Ощупал карман, где лежал бумажник. Деньги он снимать не собирался. Хотел взглянуть на выписку из счета, удостовериться, что все обстоит как надо.

Остановившись в круге света перед банкоматом, вытащил синюю банковскую карточку. Женщина с овчаркой уже ушла. По шоссе из Мальмё прогромыхал тяжелогруженый трейлер. Наверно, спешит к парому, идущему в Польшу. Судя по шуму, выхлопная труба требует ремонта.

Он ввел свой ПИН-код, нажал на кнопку «Выписка из счета». Банкомат выплюнул карточку, и он убрал ее в бумажник. Внутри механизма задребезжало, залязгало. Он усмехнулся, даже тихонько фыркнул.

Если б люди знали, подумал он. Если б только знали, что их ждет.

Из прорези выполз белый листок с выпиской. Он поискал в кармане очки и сообразил, что оставил их в пальто, в котором обычно ходил к шлюпочной гавани. На миг нахлынула досада: как же он их забыл!

Шагнул туда, где свет уличного фонаря был ярче всего, сощурясь, всмотрелся в выписку.

Автоматическая выплата, произведенная в пятницу, уже учтена. Как и наличные, снятые со счета накануне. Остаток равнялся 9765 кронам. Все как надо.

Случившееся затем грянуло без предупреждения.

Казалось, его настиг удар конского копыта. Боль была жуткая.

Он рухнул ничком, судорожно скомкав в ладони белую бумажку с цифрами.

Когда голова ударилась о холодный асфальт, он на секунду очнулся.

Последняя мысль была: я ничего не понимаю.

Потом его объяла тьма, нахлынувшая разом со всех сторон.

Только что минула полночь. Настал понедельник, 6 октября 1997 года.

По шоссе снова проехал трейлер, направляясь к ночному парому.

И опять все стихло.

2

Садясь на истадской Мариягатан в свою машину, комиссар полиции Курт Валландер крепко сердился на себя. Было утро понедельника, 6 октября 1997 года, самое начало девятого. Он выехал из города, не переставая думать о том, почему не ответил отказом. Похороны вызывали у него глубокое и сильное отвращение. И тем не менее сейчас он направлялся именно на похороны. А поскольку имел в запасе достаточно времени, не поехал прямо в Мальмё. Свернул на прибрежную дорогу в сторону Сварте и Треллеборга. По левую руку завиднелось море, паром на пути к гавани.

За семь лет это уже четвертые похороны, думал Валландер. Первым ушел его коллега Рюдберг, умер от рака. А перед тем долго, мучительно хворал. Валландер часто навещал его в больнице, где он в конце концов и угас. Смерть Рюдберга стала для комиссара тяжелым ударом. Ведь не кто иной, как Рюдберг, сделал из него полицейского. Научил задавать нужные вопросы. Помог мало-помалу овладеть сложным искусством - умением читать место преступления. До того, как начал работать вместе с Рюдбергом, он был самым что ни на есть заурядным полицейским. Лишь много позже, уже после смерти коллеги, Валландер понял, что обладает не только упорством и энергией, но и немалым профессиональным мастерством. Он и сейчас нередко вел с Рюдбергом безмолвные беседы, когда предстояло нелегкое расследование и он не знал, на каком направлении сосредоточить поиски. И чуть ли не каждый день сожалел, что Рюдберга нет рядом. Наверно, это сожаление сохранится в нем навсегда.

Потом скоропостижно скончался отец. От удара, в своей студии в Лёдерупе. Три года назад. И по сей день Валландер иной раз ловил себя на том, что у него в голове не укладывается, что никогда уже он не увидит отца там, среди картин и неистребимого запаха скипидара и масляных красок. После смерти старика дом в Лёдерупе продали. Несколько раз Валландер мимоездом видел, что теперь там живут другие люди, но не останавливался. Время от времени ходил на могилу, почти всегда со смутным ощущением нечистой совести. Сознавая, что промежутки между посещениями становятся все продолжительнее. И что ему все труднее вспомнить лицо отца.

В конце концов получалось, будто умерший вообще никогда не существовал.

Потом Сведберг. Его коллега, зверски убитый год назад в собственной квартире. В тот раз ему подумалось, как мало он знает о людях, с которыми работает бок о бок. Смерть Сведберга обнажила обстоятельства, о каких он даже не подозревал.

И вот теперь он едет на четвертые похороны, хотя его присутствие там совершенно необязательно.

Она позвонила в среду, под вечер. Валландер как раз собирался уходить. У него разболелась голова, почти весь день он просидел в кабинете, изучая материалы безнадежного дела о контрабанде сигарет: большая партия была обнаружена в одном из прибывших на пароме трейлеров. След привел на север Греции и затерялся в пустоте. Валландер обменялся информацией с греческой и немецкой полицией. Но до главаря они так и не добрались. И он понимал, что шофер, скорее всего знать не знавший о контрабандном грузе, на несколько месяцев загремит в тюрьму. А это ни в какие ворота не лезет. Ведь контрабандные сигареты, вне всякого сомнения, прибывали в Истад практически каждый день. И вряд ли им когда-нибудь удастся перекрыть канал поставок.

Вдобавок день был изрядно подпорчен перепалкой с прокурором, исполнявшим обязанности Пера Окесона, который несколькими годами раньше уехал в Судан и, видимо, уже не вернется. И отъезд Окесона, и регулярно приходившие от него письма будили у комиссара гложущую зависть. Окесон рискнул сделать шаг, о каком сам Валландер только мечтал. Скоро ему стукнет пятьдесят. И он понимал, хоть и не желал полностью себе в этом признаться, что большие, важные решения в его жизни уже позади. Он навсегда останется полицейским. До пенсии можно сделать только одно: постараться повысить свой профессионализм в расследовании преступлений. И передать кое-какой опыт молодым коллегам. Но поворотных пунктов в его жизни не предвиделось. Ни в Судане, ни в других местах его не ждут.

Когда зазвонил телефон, он стоял с курткой в руках.

И поначалу не сообразил, кто звонит.

Лишь немного погодя до него дошло, что это мать Стефана Фредмана. В мозгу вихрем пронеслись образы воспоминаний. За несколько секунд перед ним ожили события трехлетней давности.

Мальчишка, переодетый индейцем, попытался отомстить тем, кто довел до безумия его сестру и ужасно напугал младшего брата. Одним из убитых оказался его родной отец. Валландер, как наяву, увидел перед собой жуткую картину: мальчишка, стоя на коленях, плакал над телом сестры. О последующих событиях комиссар мало что знал. Разве только, что мальчишка попал не в тюрьму, а в закрытое отделение психиатрической лечебницы.

Анетта Фредман позвонила, чтобы сообщить о смерти Стефана. Он покончил с собой, бросился вниз с крыши клиники, где его держали под замком. Валландер выразил соболезнования и в глубине души действительно чувствовал печаль. Точнее, пожалуй, безнадежность и отчаяние. Но по-прежнему не понимал, зачем она позвонила. Стоял с телефонной трубкой в руке, пытаясь вспомнить, как Анетта выглядит. Ему довелось раза два-три встречаться с нею, в пригороде Мальмё, когда они искали Стефана, стараясь примириться с мыслью, что четырнадцатилетний подросток мог совершить столь жестокие деяния. Анетта казалась тогда напуганной и подавленной. В ней сквозила неуловимая опаска, словно она все время боялась, как бы не случилось самое страшное. И оно вправду случилось. Валландер смутно припомнил, что у него тогда мелькнула мысль, не страдает ли она какой-то зависимостью. В смысле, может, спиртным злоупотребляет или глушит тревогу медикаментами? Кто знает. Да и попытки вспомнить ее лицо успехом пока не увенчались. А голос в трубке звучал чуждо, незнакомо.

В конце концов она сообщила о цели звонка.

Попросила Валландера прийти на похороны. Ведь почти никого больше не будет. Только она да Йенс, младший брат Стефана. Что ни говори, Валландер отнесся к ним по-хорошему, желал добра. И он обещал прийти. Хотя тут же пожалел, что согласился. Но отступать было уже поздно.

После он попробовал выяснить, что, собственно, произошло с мальчишкой после ареста. Поговорил с врачом из лечебницы, где находился Стефан. Все эти годы мальчишка молчал, наглухо замкнулся в себе. Однако Валландеру рассказали, что лицо у мертвого подростка на асфальте было в боевой индейской раскраске, которая, смешавшись с кровью, превратилась в устрашающую маску, и маска эта, пожалуй, говорила не столько о раздвоенной личности Стефана, сколько об обществе, в каком он жил.

Ехал Валландер медленно. Утром, надевая темный костюм, он с удивлением обнаружил, что брюки сидят нормально. Стало быть, он похудел. Несколько лет назад у него признали диабет, и с тех пор ему пришлось в корне изменить свое отношение к еде, заняться моционом и тщательно следить за весом. На первых порах он от чрезмерного нетерпеливого рвения становился на весы в ванной по нескольку раз на дню. А потом со злости отправил весы на помойку. Не сумеет сбросить вес без постоянных проверок, ну и ладно!

Однако врач, к которому Валландер регулярно ходил на прием, не отступал, упорно твердил, что ему пора кончать с безалаберной жизнью, питаться не от случая к случаю, а по часам, причем пища должна быть здоровая, и не забывать про моцион, которым он пока пренебрегает. В итоге эти призывы не пропали втуне. Валландер купил тренировочный комбинезон и кроссовки и начал систематически совершать прогулки. Но когда Мартинссон предложил бегать вместе, наотрез отказался. Всему есть предел. И этим пределом были прогулки. Он проложил часовой маршрут - от Мариягатан через Сандскуген и обратно. И как минимум четыре раза в неделю выгонял себя из дому. Вдобавок изрядно сократил визиты в бары с гамбургерами. Врач сразу отметил результаты. Уровень сахара в крови снизился, Валландер похудел. И однажды утром за бритьем обнаружил, что лицо изменилось: щеки запали. К нему словно бы вернулся давний облик, долгое время скрытый под ненужным жиром и нездоровой кожей. Линда, дочь Валландера, была приятно удивлена, увидев отца. Но в полицейском управлении никто факт валландеровского похудания не комментировал.

Мы будто вообще не видим друг друга, думал Валландер. Работаем вместе. А друг друга не видим.

Комиссар миновал пляж Моссбю, сейчас, осенью, безлюдный и заброшенный. И вспомнил, как шесть лет назад здесь прибило к берегу резиновый плот с двумя мертвецами.

Резко тормознув, он свернул с главной дороги. Времени в запасе еще вполне достаточно. Заглушил мотор, вышел из машины. Ветра не было, температура плюсовая. Он застегнул куртку и зашагал по тропинке, змеившейся меж песчаными дюнами. К морю. И к пустому пляжу. Кругом следы - человеческие и собачьи. Отпечатки конских подков. Он бросил взгляд в морскую даль. Стая птиц тянулась к югу.

Валландер до сих пор точно помнил, в каком месте плот прибило к берегу. Позже многотрудное расследование привело его в Латвию, в Ригу. Там жила Байба. Вдова убитого латышского полицейского, с которым он еще успел познакомиться и к которому проникся симпатией.

Потом между ним и Байбой завязался роман. И долгое время он думал, что они будут вместе. Что она переедет в Швецию. Однажды они даже съездили посмотреть дом неподалеку от Истада. Но мало-помалу Байба стала отдаляться. Валландер ревниво заподозрил, что у нее появился другой. И как-то раз без предупреждения нагрянул в Ригу. Как выяснилось, другого Байба не завела. Просто сомневалась, хватит ли у нее духу второй раз выйти за полицейского и покинуть родину, где она имела плохо оплачиваемую, но весьма интересную переводческую работу. А потом все кончилось.

Валландер шел по пляжу и думал, что последний раз говорил с нею по телефону больше года назад. Но до сих пор иной раз видел ее во сне. Правда, поймать не мог. Стоило ему шагнуть ей навстречу или протянуть руку, как она исчезала. Он спрашивал себя, на самом ли деле тоскует по ней. Ревность давно унялась. Теперь он вполне мог спокойно представить ее рядом с другим мужчиной.

Все дело в утраченной человеческой близости. С Байбой я уходил от одиночества, которого раньше толком и не осознавал. Тоскуя по ней, я тоскую по человеческой близости.

Он вернулся к машине. Нет, надо остерегаться пустынных, заброшенных пляжей. Особенно осенью. Они с легкостью повергают его в гнетуще угрюмое настроение.

Как-то раз он довольно долго жил на северной оконечности Ютландии, в уединенном, заброшенном полицейском участке. Он был тогда на бюллетене по причине глубокой депрессии и уже не верил, что вернется в истадскую полицию. Прошли годы, а он до сих пор с ужасом вспоминал свое тогдашнее состояние. И ни под каким видом не желал снова пережить такое. Оттого-то безлюдные морские пляжи внушали ему страх.

Валландер сел за руль, продолжил путь в Мальмё. Осень вокруг, поздняя осень. Интересно, будет зима? Со снегопадами и ветром, с заносами и пробками на дорогах? Или, наоборот, зарядят дожди? Потом он задумался о том, как поступить с недельным отпуском, который надо бы взять в ноябре. Он уже говорил со своей дочерью Линдой, предлагал ей вместе махнуть чартером в теплые края. Однако Линда - она жила в Стокгольме, что-то там изучала, он понятия не имел, что именно, - сказала, что отлучиться не может. Даже если б хотела. Он прикинул, кого бы еще пригласить. Но таковых не нашлось. Друзей у него - раз-два и обчелся. Ну, скажем, Стен Виден, владелец конефермы неподалеку от Скурупа. Только вот комиссар очень сомневался, охота ли ему самому отдыхать в компании Стена. Не в последнюю очередь оттого, что у Стена большие проблемы с алкоголем. Он пил постоянно, тогда как Валландер, по настоянию врача, решительно сократил потребление спиртного, прежде весьма неумеренное. Можно бы, конечно, пригласить Гертруд, вдову отца. Но о чем он будет говорить с ней целую неделю, при всем желании придумать не мог.

Иных кандидатур не было.

Стало быть, он останется дома. А отпускные очень даже пригодятся - пора поменять машину. «Пежо» начал барахлить. Вот и сейчас по звуку мотора слышно, что с ним не все в порядке.

До мальмёского предместья Русенгорд он добрался в начале одиннадцатого. Похороны назначены на одиннадцать. Церковь новая, недавней постройки. Стайка мальчишек играла в футбол, лихо посылая мяч в каменную стену. Валландер наблюдал за ними из машины. Мальчишек было семеро: трое чернокожих, еще трое, похоже, опять-таки из иммигрантских семей и только один веснушчатый, с непокорной белобрысой шевелюрой. Они изо всех сил били по мячу и то и дело смеялись. На миг Валландера потянуло присоединиться к их веселой компании. Но он остался на месте. Какой-то мужчина вышел из церкви, закурил сигарету. Валландер вылез из машины, подошел к курильщику.

- Стефана Фредмана здесь будут хоронить? - спросил он.

Мужчина кивнул.

- Вы родственник?

- Нет.

- Мы не рассчитываем, что провожающих будет много, - сказал мужчина. - Думаю, вам известно, что он натворил.

- Да, - ответил Валландер. - Известно.

Глядя на свою сигарету, мужчина заметил:

- Такому, как он, лучше умереть.

- Стефану не было и восемнадцати, - возмущенно бросил Валландер. - Никто не заслуживает смерти в столь юном возрасте.

Задним числом Валландер сообразил, что не говорил, а кричал. Курильщик посмотрел на него с удивлением. Комиссар сердито мотнул головой и отвернулся. Как раз в эту минуту к церкви подъехал черный катафалк, откуда вынесли коричневый гроб и один-единственный венок. Тут только Валландер подумал, что надо было купить цветы, и, подойдя к юным футболистам, спросил:

- Кто-нибудь из вас знает поблизости цветочный магазин?

Один из мальчишек кивнул.

Валландер достал бумажник, нашел сотенную купюру:

- Сбегай купи букет цветов. Розы. И быстренько возвращайся. За труды плачу десятку.

Мальчик с любопытством взглянул на него, но деньги взял.

- Я полицейский, - добавил Валландер. - И опасный. Несдобровать тебе, если смоешься с деньгами.

Мальчишка покачал головой.

- Вы не в форме, - сказал он на ломаном шведском. - И вообще не похожи на полицейского. По крайней мере, на опасного.

Валландер вынул удостоверение. Мальчишка внимательно всмотрелся в документ, кивнул и побежал к магазину. Остальные продолжили игру.

Вполне возможно, он так и не вернется, хмуро подумал Валландер. Прошли те времена, когда к полицейским у нас относились с естественным уважением.

Однако мальчишка вернулся с розами. Валландер дал ему двадцать крон, накинув десятку за то, что он вправду вернулся. Многовато, конечно. Но на попятную идти поздно. К церкви подъехало такси. Он узнал мать Стефана. Хотя она постарела и выглядела не то что худой, а прямо-таки изможденной. Рядом с нею был мальчонка лет семи, видимо тот самый Йенс. Очень похож на брата. Глаза большие, широко распахнутые. И, как тогда, в них плещется страх. Валландер подошел, поздоровался.

- Будем только мы, - сказала Анетта Фредман. - И священник.

А еще наверняка кантор, который играет на органе, подумал Валландер. Но вслух ничего не сказал.

Они вошли в церковь. Молодой священник, сидя на стуле вблизи гроба, читал газету. Валландер почувствовал, как Анетта Фредман внезапно вцепилась ему в плечо.

Он ее понимал.

Священник отложил газету. Они сели справа от гроба. Анетта Фредман по-прежнему цеплялась за его плечо.

Сперва она потеряла мужа, думал Валландер. Бьёрн Фредман, человек неприятный и грубый, бил ее и до смерти пугал своих детей. Но как-никак он был их отцом. А потом родной сын убил его. После этого умерла ее старшая дочь, Луиза. И вот теперь она хоронит сына. Что у нее осталось? Половина жизни? А может, и того меньше?

Кто-то вошел в церковь. Анетта Фредман словно и не слышала. Наверно, целиком сосредоточилась на том, чтобы выдержать тягостные церемонии. По проходу шла женщина, не молоденькая, примерно в годах Валландера. Теперь и Анетта Фредман заметила ее, кивнула. Та села чуть поодаль, у них за спиной.

- Это доктор, - шепотом сообщила Анетта Фредман. - Агнета Мальмстрём. Однажды, когда Йенс прихворнул, она лечила его.

Имя показалось Валландеру знакомым. Но лишь через минуту-другую он сообразил, что именно Агнета Мальмстрём и ее муж дали в свое время чрезвычайно важные показания, которые очень помогли в расследовании дела Стефана Фредмана. Однажды ночью он долго говорил с ней через «Радио Стокгольм». Она была тогда на яхте в открытом море, где-то в районе Ландсорта.

Церковь наполнилась звуками органа. Валландер догадался, что никакого органиста тут нет. Священник включил магнитофон.

Странно, почему не звонят колокола? - подумал комиссар. Ведь погребальный обряд всегда начинается колокольным звоном. Но эта мысль тотчас отступила, потому что пальцы Анетты Фредман еще крепче впились ему в плечо. Он бросил взгляд на мальчика, сидевшего с ней рядом. Стоило ли брать с собой на похороны семилетнего ребенка? Вряд ли это правильно. Хотя мальчик казался спокойным и собранным.

Музыка умолкла. Священник начал речь, построив ее на словах Иисуса: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне». Валландер смотрел на гроб и, считая цветы в венке, старался задавить подступающий к горлу комок.

Говорил священник недолго. Потом они подошли к гробу. Анетта Фредман дышала тяжело, будто одолевала последние метры изнурительного забега. Агнета Мальмстрём присоединилась к ним. Валландер обернулся к священнику, которому явно не терпелось поскорее освободиться.

- Колокола, - сурово произнес Валландер. - Когда мы выйдем из церкви, должны звонить колокола. Причем по-настоящему, а не в записи.

Священник нехотя кивнул. Любопытно, что было бы, предъяви я полицейское удостоверение, мелькнуло в голове у Валландера. Анетта Фредман и Йенс вышли из церкви первыми. Валландер поздоровался с Агнетой Мальмстрём.

- Я вас узнала, - сказала она. - Мы не встречались. Но ваши фотографии были в газетах.

- Она попросила меня приехать. И вам тоже звонила?

- Нет. Я сама решила прийти.

- Что же теперь будет?

Агнета Мальмстрём задумчиво качнула головой:

- Не знаю. К бутылке она чересчур пристрастилась. И как будет с Йенсом, я себе не представляю.

За этим негромким разговором они подошли к боковому притвору, где ждали Анетта с Йенсом. Зазвонили колокола. Валландер отворил дверь, бросил взгляд на гроб, который похоронщики уже приготовились вынести из церкви.

Неожиданно его ослепила фотовспышка. Возле церкви караулил папарацци. Анетта Фредман неловко заслонила лицо рукой. А фотограф присел на корточки, направил объектив на мальчика. Валландер хотел помешать ему, но не успел. Папарацци, даром что его ровесник, оказался проворней, отснял кадр.

- Неужели нельзя оставить нас в покое! - крикнула Анетта Фредман.

Мальчик расплакался. Валландер схватил фотографа за плечо, оттащил в сторону и рявкнул:

- Ты что ж это вытворяешь, а?

- Не твое собачье дело! - огрызнулся тот, обдав Валландера скверным запахом изо рта. - Что хочу, то и снимаю. Похороны серийного убийцы Стефана Фредмана - да у меня эти кадры с руками оторвут. Жаль, на панихиду я опоздал.

Валландер полез было в карман за полицейским удостоверением, но передумал и вместо этого резко рванул к себе камеру. Фотограф опешил, однако тотчас попытался выхватить ее. Валландер отодвинул его в сторону, исхитрился открыть заднюю крышку и выдернул пленку.

- Всему есть предел, - сказал он, возвращая камеру владельцу.

Тот ошарашенно уставился на него, потом достал из кармана мобильник:

- Я звоню в полицию. Это самоуправство!

- Звони, - сказал Валландер. - Звони. Я из уголовной полиции, а зовут меня Курт Валландер. Работаю в Истаде. Давай звони моим мальмёским коллегам, жалуйся.

Валландер швырнул пленку на землю и растоптал. В этот миг колокола смолкли.

Он взмок от пота. И все еще был взбешен. В голове эхом отдавалась мольба Анетты Фредман: «Неужели нельзя оставить нас в покое!» Фотограф тупо смотрел на растоптанную пленку. Мальчишки, как ни в чем не бывало, играли в мяч.

Еще тогда, по телефону, Анетта Фредман спросила, не выпьет ли он с ними кофейку сразу после похорон. И у него не хватило духу отказаться.

- Фотографий в газетах не будет, - сказал он Анетте.

- Почему они не оставят нас в покое?

Ответа у Валландера не было. Он взглянул на Агнету Мальмстрём. Но и та не нашлась что сказать.

Квартира на четвертом этаже обшарпанного доходного дома выглядела так же, как несколько лет назад. В ожидании кофе Валландер и Агнета Мальмстрём молчали. Валландеру почудилось, что на кухне звякнула бутылка.

Мальчик, сидя на полу, тихонько играл с автомобильчиком. Валландер понимал, что Агнета Мальмстрём, как и он, испытывает гнетущую неловкость. Но сказать им было нечего.

Кофе пили в тягостном молчании. Глаза у Анетты Фредман стеклянисто поблескивали. Агнета Мальмстрём спросила, как ей, безработной, удается сводить концы с концами.

- Кое-как, - коротко бросила она. - Худо-бедно перебиваемся. С горем пополам.

Разговор оборвался. Валландер взглянул на часы. Двенадцать с лишним. Он встал, взял руку Анетты Фредман, пожал. Женщина заплакала. Валландер растерялся.

- Я побуду с ней, - сказала Агнета Мальмстрём. - А вы идите.

- При случае позвоню. - Валландер неловко потрепал мальчика по волосам и вышел из квартиры.

Сел в машину, но мотор завел не сразу. Думал о фотографе, который не сомневался, что в два счета продаст снимки с похорон серийного убийцы.

Не могу отрицать, что такое имеет место, думал он. Как не могу отрицать и что мне это непонятно. Ладно, пора возвращаться.

Через осенний Сконе он поехал обратно в Истад.

Случившееся угнетало его.

Сразу после двух он припарковал машину и прошел в ворота полицейского управления.

Поднялся восточный ветер, нагоняя на побережье тяжелые тучи.

3

В кабинете у Валландера немедля разболелась голова. Он принялся обшаривать ящики письменного стола, искал таблетки. По коридору, насвистывая, прошел Ханссон. В конце концов в недрах самого нижнего ящика нашлась-таки помятая пачка дисприла. Он сходил в кафетерий, налил себе стакан воды и чашку кофе. За одним из столиков сидела шумная компания молодых полицейских, новичков, присланных в Истад за последние несколько лет. Валландер кивнул, поздоровался. Разговор у них шел об учебе в Полицейской академии. Он вернулся в кабинет, сел за стол и стал смотреть на стакан, где потихоньку растворялись две таблетки.

Думал он об Анетте Фредман. Пытался представить себе, что ждет в будущем мальчика, тихонько игравшего на полу в русенгордской квартире. Ребенок словно бы прятался от мира. Со своими воспоминаниями об умершем отце и о брате с сестрой, которых тоже не было в живых.

Валландер осушил стакан, и ему сразу же показалось, что головная боль отступила. На столе перед ним лежала папка с красной наклейкой, на которой Мартинссон написал: «Чертовски срочно!» Валландер знал, что найдет в папке. Они говорили об этом перед выходными. О происшествии, случившемся в ночь на минувшую среду. Валландер был тогда в Хеслехольме, Лиза Хольгерссон послала его на семинар, где Управление государственной полиции намеревалось обнародовать новые директивы касательно координации контроля и надзора за различными байкерскими группировками. Валландер пытался увильнуть, но Лиза Хольгерссон настояла на своем. В Хеслехольм поедет именно он, и точка. Одна из означенных группировок приобрела земельный участок под Истадом. Так что в будущем возможны проблемы.

Валландер вздохнул: пора браться за дело. Открыл папку, прочел бумаги и с удовлетворением заключил, что Мартинссон подготовил четкую, обозримую справку о случившемся. Потом откинулся на спинку стула и тщательно обдумал прочитанное.

Две юные особы - девятнадцати и четырнадцати лет от роду - вечером во вторник, в начале одиннадцатого, находясь в одном из городских ресторанов, заказали такси и велели отвезти их в Рюдсгорд. Одна из них сидела на переднем сиденье. На окраине Истада она попросила шофера остановиться: хотела пересесть назад. Такси остановилось у обочины. Тогда девчонка на заднем сиденье достала молоток и ударила шофера по голове. А та, что сидела впереди, выхватила нож и всадила ему в грудь. Потом они забрали у таксиста бумажник и мобильный телефон и скрылись. Невзирая на ранения, шофер сумел поднять тревогу. Звали его Юхан Лундберг, возраст - чуть за шестьдесят, можно сказать, всю жизнь за баранкой провел. Он смог подробно описать обеих пассажирок. Мартинссон, который выехал на место происшествия, без особого труда выяснил их имена, поговорив с посетителями ресторана, после чего обе были задержаны у себя дома. Девятнадцатилетнюю девицу поместили в следственную тюрьму. А ввиду тяжести преступления решено было и четырнадцатилетнюю тоже подержать под арестом. Когда «скорая» доставила раненого в больницу, он был в сознании. Но там ему неожиданно стало хуже. Сейчас он лежал в беспамятстве, и доктора не были уверены в благополучном исходе. Как писал Мартинссон, на вопрос о причине нападения обе юные особы сказали, что им «были нужны деньги».

Валландер скривился. Прежде он никогда не сталкивался с подобными вещами. Молоденькие девчонки - и такая дикая жестокость. По данным Мартинссона, младшая училась в школе, причем с отличными оценками. Старшая, которая сейчас сидела в следственной тюрьме, раньше работала администратором в гостинице и няней в Лондоне, а теперь должна была пойти на языковые курсы. Ни та ни другая до сих пор не имели дела ни с полицией, ни с социальными службами.

Не понимаю я этого, с грустью думал Валландер. Откуда оно берется, это полнейшее презрение к человеческой жизни? Они же могли убить таксиста. Не исключено, что в самом деле убили, если он умрет в больнице. Две девчонки. Будь это мальчишки, я бы, наверно, еще понял. Хотя бы по давней привычке.

Стук в дверь отвлек его от размышлений. На пороге стояла Анн-Бритт Хёглунд. Как обычно, бледная, усталая. Изменилась она с тех пор, как приехала в Истад, подумал Валландер. Среди однокурсников в Полицейской академии она была одной из лучших и в Истад приехала переполненная энергией и честолюбивыми планами. Силы воли ей по-прежнему не занимать. Но все-таки она изменилась. Бледность в ее лице шла изнутри.

- Не помешаю? - спросила Анн-Бритт.

- Нет.

Она опасливо села в шаткое посетительское кресло. Валландер кивнул на раскрытую папку:

- Что скажешь?

- О девчонках из такси?

- Да.

- Я разговаривала со старшей. С Соней Хёкберг. Она не запирается. Четко и ясно отвечает на все вопросы. Но не выказывает ни малейшего раскаяния. Второй девчонкой со вчерашнего дня занимаются социальные службы.

- Тебе это понятно?

Анн-Бритт Хёглунд ответила не сразу:

- И да, и нет. Мы ведь знаем, что жестокие преступления помолодели.

- А я вот не припомню, чтобы раньше нам доводилось сталкиваться с подобной историей: две молоденькие девчонки совершили нападение с молотком и ножом. Они что, были пьяны?

- Нет. Вопрос в том, стоит ли, собственно говоря, удивляться. В сущности, рано или поздно следовало ожидать чего-то подобного.

Валландер подался вперед:

- Будь добра, объясни.

- Не знаю, сумею ли.

- Попробуй!

- На рынке труда женщинытеперь не востребованы. Прошли те времена.

- Это никак не объясняет, почему молоденькие девчонки нападают на таксиста с ножом и молотком, верно?

- Значит, наверняка есть другая причина, надо просто искать. Ни ты, ни я не верим, что люди рождаются злодеями.

Валландер покачал головой:

- По крайней мере, я стараюсь не верить. Хотя порой это трудновато.

- Достаточно заглянуть в журналы, которые читают девчонки такого возраста. Там опять пишут только о красивой внешности, а больше ни о чем. Как заарканить парня и самоутвердиться через его мечты.

- Разве так было не всегда?

- Нет. Посмотри на свою дочь. У нее-то есть собственные представления о том, как построить свою жизнь, верно?

Валландер знал, что Анн-Бритт права. Но все-таки покачал головой:

- Все равно не понимаю, зачем они напали на Лундберга.

- А должен бы. Ведь эти девочки мало-помалу начинают соображать, что происходит. Начинают соображать, что никому тут не нужны, более того - нежеланны. И отвечают. Так же, как мальчишки. В том числе насилием.

Валландер молчал. Он наконец понял, что пыталась сказать Анн-Бритт Хёглунд.

- Вряд ли я сумею объяснить лучше, - обронила она. - Ты бы сам с ней поговорил, а?

- Мартинссон тоже так считает.

- Вообще-то я к тебе по другому делу. Мне нужна твоя помощь.

Валландер молчал, ожидая продолжения.

- Я обещала выступить в одном из женских кружков здесь, в Истаде. Вечером в четверг. Но чувствую, что не сумею. Не могу сосредоточиться. Слишком много всего наваливается.

Валландер знал, что Анн-Бритт разводится с мужем и эта история требует от нее огромного напряжения сил. Муж ее постоянно был в отлучках, он занимался монтажом промышленного оборудования и разъезжал по всему свету. От этого процесс все больше затягивался. Еще год назад она говорила Валландеру, что их браку конец.

- Попроси Мартинссона, - предложил Валландер. - Ты же знаешь, я не мастер выступать с речами.

- Всего-то полчасика, - сказала Анн-Бритт. - Расскажешь, каково это - быть полицейским. Три десятка женщин. Они будут в восторге.

Валландер решительно помотал толовой:

- Мартинссон с удовольствием тебя выручит. Вдобавок он занимался политикой. И привык выступать.

- Я спрашивала. Он не может.

- А Лиза Хольгерссон?

- Тоже. Кроме тебя, некому.

- А как насчет Ханссона?

- Он уже через минуту переведет разговор на лошадей. А это совершенно ни к чему.

Валландер понимал, что не может ей отказать. Надо помочь.

- Что же это за кружок?

- Начинали они как маленькая группа любительниц словесности, а со временем сложился довольно обширный кружок. Собираются уже более десяти лет.

- И я должен рассказать, что такое - быть полицейским, и всё?

- Да. Ну, может быть, зададут несколько вопросов.

- Мне совершенно не хочется, но я пойду только потому, что ты просишь.

Она вроде как облегченно вздохнула и положила ему на стол листок бумаги.

- Здесь имя и адрес контактного лица.

Валландер взял листок: это в центре, недалеко от Мариягатан. Анн-Бритт встала.

- Денег не заплатят. Но кофе с тортом угостят непременно.

- Я торт не ем.

- Кстати, это целиком и полностью отвечает пожеланиям нашего стокгольмского руководства. Насчет того, что необходимо поддерживать связи с общественностью и находить новые способы информировать ее о нашей работе.

В дверях Анн-Бритт обернулась:

- Ты как будто бы собирался на похороны Стефана Фредмана?

- Я был там. Ужасно, иначе не скажешь.

- Как его мать, не помню ее имя?

- Анетта. Похоже, ее бедам конца-краю нет. Но тем не менее я полагаю, она достаточно хорошо заботится о последнем своем сыне. Во всяком случае, старается за ним присматривать.

- Поживем - увидим.

- Ты о чем?

- Как зовут мальчика?

- Йенс.

- Лет через десять увидим, не начнет ли некий Йенс Фредман мелькать в полицейских сводках.

Валландер кивнул. Разумеется, риск существует.

Анн-Бритт ушла. Кофе остыл. Валландер сызнова отправился в кафетерий, налить горячего. Молодые полицейские разошлись. С чашкой в руке комиссар прошагал по коридору к кабинету Мартинссона. Дверь была приоткрыта, но в комнате пусто. Валландер вернулся к себе. Голова уже не болела. Над водонапорной башней с криком кружили галки. Он постоял у окна, тщетно пытаясь их сосчитать.

Зазвонил телефон. Не садясь, комиссар взял трубку. Из книжного магазина сообщали, что получена книга, которую он заказывал. Валландер напрочь запамятовал про заказ. Но промолчал. Обещал зайти за книгой на следующий день.

Только повесив трубку, он вспомнил, что речь идет о подарке для Линды. Книга французская, о реставрации антикварной мебели. Валландер прочитал о ней в журнале, который попался ему под руку в приемной у врача. А поскольку все еще тешил себя надеждой, что Линда, хоть ее и заносит временами в иные сферы деятельности, остановится на своем увлечении старинной мебелью, заказал книгу, но тотчас об этом и забыл. Отставив чашку, Валландер решил нынче же вечером позвонить Линде. Последний раз они разговаривали несколько недель назад.

Вошел Мартинссон. Он вечно спешил и, как правило, в дверь не стучал. С годами у Валландера все больше крепла уверенность, что Мартинссон хороший полицейский. Но есть у него один изъян: ему хочется заняться чем-нибудь другим. В последние годы он не раз всерьез подумывал уйти из полиции. Особенно после того, как его дочку побили на школьном дворе просто потому, что ее папа работает в полиции. Одного этого оказалось достаточно. Тогда Валландер сумел убедить его остаться. Мартинссон был упрям, а порой выказывал и изрядную проницательность. Правда, упрямство подчас оборачивалось нетерпеливостью, а проницательность пропадала втуне, поскольку основополагающую работу он проделывал небрежно.

Мартинссон прислонился к косяку.

- Я пытался созвониться с тобой, - сказал он. - Но ты отключил мобильник.

- В церкви был, - отвечал Валландер. - А после забыл включить.

- На похоронах Стефана?

Валландер повторил то же, что сказал Анн-Бритт. Мол, все это ужасно.

Мартинссон кивнул на раскрытую папку на столе.

- Я прочел, - сказал Валландер. - И не понимаю, что толкнуло этих девчонок взяться за молоток и нож.

- Там же написано. Им были нужны деньги.

- Но жестокое насилие?.. Как он?

- Лундберг?

- Кто же еще?

- По-прежнему без сознания. Обещали позвонить, если что. Либо он очнется. Либо умрет.

- Тебе это понятно?

Мартинссон сел в посетительское кресло:

- Нет. Непонятно. И я не уверен, что хочу понять.

- А надо бы. Если ты намерен и дальше работать в полиции.

Мартинссон взглянул на Валландера:

- Ты знаешь, я не единожды подумывал уйти. Последний раз ты убедил меня остаться. Но что будет дальше, я понятия не имею. Однако уговорить меня наверняка окажется не так-то легко.

Вполне возможно, Мартинссон прав. Это встревожило Валландера. Ему не хотелось терять такого сотрудника. Как не хотелось услышать и от Анн-Бритт, что она тоже уходит из полиции.

- Пожалуй, надо пойти потолковать с задержанной, - сказал Валландер. - С Соней Хёкберг.

- Погоди. Есть еще одно дело.

Валландер успел встать и теперь снова сел. Мартинссон держал в руке какие-то бумаги.

- Будь добр, прочти. Это случилось сегодня ночью. Я сам выезжал на место. Не стал тебя будить.

- Что же произошло?

- Около часу ночи охранник сообщил, что возле банкомата рядом с универмагами лежит труп.

- Какими универмагами?

- Ну, где контора налогового ведомства.

Валландер кивнул.

- Мы сразу выехали. Действительно, на асфальте ничком лежал мужчина. По словам врача, скончался он недавно. Максимум пару часов назад. Через день-другой, разумеется, будем знать точно.

- Так что же произошло?

- В том-то и вопрос. На затылке у него была большая рана. Но получил ли он удар по голове или травма - результат падения, с ходу установить не удалось.

- Его ограбили?

- Бумажник был при нем. С деньгами.

Валландер задумался:

- Свидетелей нашли?

- Нет.

- Кто он?

Мартинссон полистал бумаги:

- Тиннес Фальк, сорок семь лет. Жил неподалеку. На Апельбергсгатан, десять. Съемная квартира на верхнем этаже.

Валландер жестом остановил его, переспросил:

- Апельбергсгатан, десять?

- Да.

Комиссар медленно кивнул. Вспомнил, как несколько лет назад, после развода с Моной, на танцевальном вечере в гостинице «Сальтшёбаден» познакомился с женщиной. Он тогда здорово напился, поехал домой к новой знакомой, а утром проснулся рядом со спящей женщиной, которую на трезвую голову едва узнал. Как ее звали, он тоже понятия не имел. Поспешно одевшись, сбежал оттуда и с тех пор никогда ту женщину не встречал. Но почему-то не сомневался, что живет она на Апельбергсгатан, 10.

- С адресом что-то не так? - в свою очередь спросил Мартинссон.

- Я просто не расслышал.

Мартинссон посмотрел на него с удивлением:

- Я что, неразборчиво говорю?

- Продолжай, пожалуйста.

- Судя по всему, одинокий. В разводе. Бывшая жена живет здесь, в Истаде. Дети проживают в других местах. Девятнадцатилетний сын учится в Стокгольме. Дочь - ей семнадцать - работает няней в Париже, в одном из посольств. Мы, конечно, известили жену о смерти Фалька.

- Чем он занимался?

- По-видимому, держал индивидуальную консалтинговую фирму, в области информационных технологий.

- И его не ограбили?

- Нет. Но буквально перед смертью он получил из банкомата выписку о состоянии своего счета. Когда мы его нашли, листок был у него в руке.

- То есть деньги он не снимал?

- Судя по выписке, нет.

- В противном случае можно было бы предположить, что кто-то караулил возле банкомата и, когда он снял деньги, нанес ему удар по голове.

- Я думал о такой возможности. Но деньги он последний раз снимал в минувшую субботу. Небольшую сумму.

Мартинссон протянул Валландеру пластиковый пакет, в котором лежал испачканный кровью листок бумаги. Автомат выдал выписку в 0 часов 2 минуты, отметил про себя Валландер и вернул пакет Мартинссону.

- Что говорит Нюберг?

- Кроме раны на голове, на преступление ничто не указывает. Вероятно, он умер от инфаркта.

- Может, рассчитывал, что на счету окажется больше денег, - задумчиво сказал Валландер.

- С чего ты взял?

Валландер сам недоумевал, почему так сказал. И снова поднялся из-за стола.

- Ладно, подождем результатов вскрытия. Но пока будем считать, что преступления здесь не было. И отложим это дело в сторонку.

Мартинссон собрал свои бумаги.

- Я созвонюсь с адвокатом, которого назначили Соне Хёкберг. И сообщу, когда он подъедет. Тогда ты сможешь с ней поговорить.

- Сказать по правде, я не рвусь. Но придется.

Мартинссон ушел. А Валландер двинул в туалет, думая о том, что теперь, во всяком случае, нет необходимости поминутно шастать в уборную, не то что раньше, когда уровень сахара в крови был чересчур высок.

Следующий час он посвятил безнадежному делу о контрабанде сигарет, и все это время где-то в затылке кружилась мысль об обещании, которое он дал Анн-Бритт Хёглунд.

В две минуты пятого позвонил Мартинссон, сообщил, что Соня Хёкберг и адвокат ждут его.

- Кто у нее адвокат?

- Герман Лётберг.

Валландер знал этого пожилого юриста: работать с ним было легко.

- Через пять минут буду, - сказал он и положил трубку.

Снова подошел к окну. Галки улетели. Ветер усилился. Валландер думал об Анетте Фредман. О мальчике, что играл на полу. О его испуганных глазах. Потом тряхнул головой и попробовал обдумать вопросы, какие надо для начала задать Соне Хёкберг. В мартинссоновской папке значилось, что именно она сидела на заднем сиденье и ударила Лундберга молотком по голове. Причем не один раз. Словно ее обуяла совершенно необузданная ярость.

Он поискал блокнот и ручку. Вышел в коридор, но тотчас вернулся: забыл очки. Всё, можно идти.

Вопрос, в сущности, только один, думал он, направляясь в комнату для допросов. Единственный вопрос, на который важно получить ответ.

Почему они это сделали?

То, что им были нужны деньги, скорее отговорка, а не ответ.

Ответ надо искать гораздо глубже.

4

Соня Хёкберг выглядела совсем не так, как Валландер себе представлял. Он, правда, не смог бы описать, какой она ему виделась, но безусловно не похожей на ту, что сидела в комнате для допросов. Перед ним была девушка небольшого роста, худенькая, чуть ли не прозрачная. Светлые волосы до плеч, голубые глаза. На вид родная сестра мальчишки с икорного тюбика. Аккурат под стать этому Калле, думал он. Ребячливая, жизнерадостная. И уж никак не дуреха с молотком, спрятанным под курткой или в сумке.

Адвоката ее Валландер встретил в коридоре.

- Держится она очень собранно. Но я не уверен, что она отдает себе отчет, в чем ее подозревают, - сказал Лётберг.

- Она не подозреваемая. Она созналась в содеянном, - веско вставил Мартинссон.

- Молоток. Вы нашли его? - спросил Валландер.

- Она засунула его под кровать. Даже кровь не стерла. А вот вторая девчонка выбросила нож. Ищем до сих пор.

Мартинссон отправился по своим делам. Валландер и адвокат вместе вошли в комнату для допросов. Девушка с любопытством смотрела на них. Без малейшей нервозности; Валландер кивнул, сел на стул напротив. На столе стоял диктофон. Адвокат тоже сел, так, чтобы Соня Хёкберг видела его. Валландер долго смотрел на нее. Она глаз не отвела. И вдруг спросила:

- Жвачки не найдется?

Валландер покачал головой. Взглянул на Лётберга, тот тоже покачал головой.

- Посмотрим, возможно, немного погодя организуем тебе жвачку, - сказал комиссар, включив диктофон. - Сперва мы побеседуем.

- Я уже все рассказала. Почему мне нельзя жвачку? Я могу заплатить. Ни слова не скажу, если не дадите жвачку.

Валландер подвинул к себе телефон, позвонил на вахту. Эбба наверняка все устроит, подумал он. Но, услышав в трубке незнакомый женский голос, вспомнил, что Эббы там нет. Она уже полгода на пенсии, а Валландер до сих пор не привык. Вместо нее работала молодая женщина лет тридцати, Ирена, которая раньше служила секретарем у врача и за короткое время сумела снискать симпатию всего полицейского управления. Но Валландер скучал по Эббе.

- Мне нужна жевательная резинка, - сказал он. - Не знаешь, у кого можно позаимствовать?

- Знаю, - ответила Ирена. - У меня.

Валландер положил трубку, пошел к Ирене.

- Для той девчонки? - спросила она.

- Быстро соображаешь, - похвалил Валландер.

Он вернулся в комнату для допросов, отдал жвачку Соне Хёкберг и тут только заметил, что забыл выключить диктофон.

- Начнем, - сказал он. - Шестое октября тысяча девятьсот девяносто седьмого года, шестнадцать часов пятнадцать минут. Допрос Сони Хёкберг. Проводит Курт Валландер.

- Мне что, опять рассказывать то же самое? - спросила Соня.

- Да. И постарайся отвечать отчетливо, в микрофон.

- Я ведь уже все рассказала.

- Возможно, у меня возникнут дополнительные вопросы.

- Неохота мне повторять все еще раз.

На секунду Валландер вышел из себя. Уму непостижимо - она не выказывает ни малейшего беспокойства, ни малейшей нервозности.

- Придется повторить. Ты обвиняешься в очень серьезном преступлении. И ты созналась. Обвиняют тебя в причинении тяжких телесных повреждений. А поскольку таксист очень плох, твое положение может еще ухудшиться.

Лётберг неодобрительно посмотрел на него, но промолчал. Валландер начал еще раз:

- Итак, тебя зовут Соня Хёкберг, а родилась ты второго февраля тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.

- Я - Водолей. А вы?

- Это к делу не относится. Тебе следует только отвечать на мои вопросы. И больше ничего. Понятно?

- Черт побери, я же не дура!

- Проживаешь с родителями здесь, в Истаде, на Траствеген, дом двенадцать.

- Да.

- У тебя есть младший брат Эмиль, тысяча девятьсот восемьдесят второго года рождения.

- Вот ему-то и следовало бы тут сидеть, а не мне.

Валландер с удивлением посмотрел на нее:

- Почему это?

- Мы постоянно ссоримся. Он все время берет мои вещи. Лазает по моим ящикам.

- С младшими братьями и сестрами иной раз и правда трудновато. Но мы пока оставим эту тему.

Она по-прежнему спокойна, подумал Валландер. И эта ее невозмутимость портила ему настроение.

- Можешь рассказать, что случилось вечером во вторник?

- Жуткая скукотища - по второму разу рассказывать одно и то же.

- Ничего не поделаешь, придется. Значит, вы с Эвой Перссон пошли развлечься?

- В этом городе совершенно нечем заняться. Я бы хотела жить в Москве.

Валландер недоуменно воззрился на нее. Лётберг и тот удивился.

- Почему именно в Москве?

- Я где-то видала, что там жутко интересно. Масса всякого происходит. Вы в Москве бывали?

- Нет. Ты отвечай на мои вопросы. И всё. Стало быть, вы пошли развлекаться?

- Вы ведь и так уже знаете!

- Вы с Эвой, стало быть, близкие подруги?

- А то! Стали бы мы иначе вместе гулять? По-вашему, я тусуюсь с кем ни попадя?

Впервые за все время Валландеру показалось, что ее невозмутимость дала трещину. Спокойствие уступало место досаде.

- Вы давно знакомы?

- Не особенно.

- А точнее?

- Несколько лет.

- Эва Перссон пятью годами моложе тебя.

- Она мной восхищается.

- И что это значит?

- Так она сама говорит. Что восхищается мной.

- Почему восхищается?

- Это у нее надо спросить.

Обязательно спрошу, подумал Валландер. У меня к ней много вопросов.

- Расскажи-ка теперь, что произошло.

- О Господи!

- Рассказать придется, хочешь ты или нет. Мы можем сидеть тут хоть до поздней ночи, если потребуется.

- Ну, мы взяли по пиву.

- Эве Перссон всего лишь четырнадцать, верно?

- На вид она старше.

- Что было дальше?

- Взяли еще пива.

- А потом?

- Заказали такси. Вы же все знаете! Чего спрашивать-то?

- Вы, стало быть, решили напасть на таксиста?

- Нам были нужны деньги.

- Для чего?

- Так, ни для чего особенного.

- Вам были нужны деньги. Но не для какой-то конкретной цели. Правильно?

- Ага.

А вот и нет, неправильно, подумал Валландер. Он приметил в ней легкую неуверенность и тотчас насторожился:

- Обычно деньги нужны для какой-то цели, верно?

- У нас никакой цели не было.

Пожалуй, так оно и было, подумал Валландер. Но решил отложить этот вопрос на потом.

- Как вы надумали напасть на шофера?

- Мы говорили об этом.

- Когда сидели в ресторане?

- Ага.

- То есть заранее вы об этом не говорили?

- Нет. С какой стати?

Лётберг рассматривал свои руки.

- Попробуем подвести итог: по твоим словам выходит, что вы надумали напасть на таксиста, только когда уже сидели в ресторане и выпили пива. Чья была идея?

- Моя.

- И Эва не возражала?

- Нет.

Это неправда, подумал Валландер. Она врет. Но врет ловко.

- Такси вы заказали из ресторана. А потом сидели и ждали, когда придет машина? Так?

- Так.

- Где же вы взяли молоток? И нож? Если заранее ничего не планировали?

Соня Хёкберг смотрела прямо на Валландера, не пытаясь прятать глаза.

- Я всегда ношу в сумке молоток. А Эва - нож.

- Почему?

- Мало ли что. На всякий случай.

- Что ты имеешь в виду?

- Ну, на улицах полно психов. Для защиты.

- Значит, ты всегда носишь с собой молоток?

- Всегда.

- Раньше ты его пускала в ход?

Адвокат встрепенулся:

- Едва ли вопрос релевантный.

- Что это значит? - спросила Соня Хёкберг.

- Релевантный? Адвокат имел в виду, что вопрос не относится к делу.

- Все равно могу ответить. Я его в ход никогда раньше не пускала. А Эва как-то раз порезала руку одному хмырю. Когда он к ней полез.

Неожиданно Валландеру пришла в голову одна мысль, и, повинуясь интуиции, он спросил:

- В ресторане вы ни с кем не встречались? Может, свидание там назначили?

- Кому?

- Тебе видней.

- Нет. Никому мы свиданий не назначали.

- А не было там, к примеру, парней, которых вы хотели повидать?

- Нет.

- У тебя что же, нет парня?

- Нет.

Слишком уж быстро она ответила. В самом деле слишком быстро, мысленно отметил Валландер.

- Подъехало такси, и вы ушли?

- Ага.

- Что вы делали потом?

- Что люди делают в такси? Сказали, куда ехать.

- Стало быть, вы сказали, чтобы он отвез вас в Рюдсгорд? Почему именно туда?

- Не помню. Должно быть, случайно в голову пришло. Что-то ведь надо было сказать.

- Эва сидела впереди, а ты сзади. Вы заранее так решили?

- Такой у нас был план.

- Какой?

- Ну, попросим водилу остановиться, чтоб Эва пересела на заднее сиденье. Тут мы его и сделаем.

- Значит, вы с самого начала решили применить оружие?

- Будь водила помоложе, то нет, не стали бы.

- А как бы вы тогда поступили?

- Задрали бы юбки повыше, и он бы сам остановился. А мы бы кое-что предложили.

- Что же именно?

- А вы как думаете?

- Значит, вы бы попытались заманить его сексом?

- Блин, словечки у вас!

Лётберг поспешно подался вперед:

- Ты бы выражалась поаккуратнее.

Соня Хёкберг посмотрела на адвоката:

- Как хочу, так и выражаюсь.

Лётберг пожал плечами. Валландер решил продолжить, и поживее:

- Но за рулем такси был пожилой человек. Вы велели ему остановиться. Что случилось потом?

- Я стукнула его по голове. А Эва ударила ножом.

- Сколько раз ты его стукнула?

- Не помню. Несколько раз. Я не считала.

- Ты не боялась, что он умрет?

- Нам были нужны деньги.

- Я спросил не об этом. Я спросил, сознавала ли ты, что он может умереть.

Соня Хёкберг пожала плечами. Валландер ждал, но она молчала. А он чувствовал, что в данный момент не в силах повторить этот вопрос еще раз.

- Ты говоришь, вам были нужны деньги. Для чего?

Вот она опять, легкая неуверенность, миг колебания перед ответом.

- Да так, ни для чего особенного, я же сказала.

- Что было дальше?

- Мы забрали бумажник и мобилу и пошли домой.

- Что вы сделали с бумажником?

- Деньги мы поделили, а бумажник Эва выбросила.

Валландер полистал мартинссоновские бумаги. В бумажнике Юхана Лундберга было примерно 600 крон. Его нашли в урне, там, где указала Эва Перссон. Мобильник взяла Соня Хёкберг, он был изъят у нее дома.

Валландер выключил диктофон. Соня Хёкберг наблюдала за ним.

- Теперь я могу пойти домой?

- Нет. Тебе девятнадцать. Иными словами, тебя можно привлечь к уголовной ответственности. Ты совершила тяжкое преступление. И останешься под следствием.

- Что это значит?

- Будешь сидеть за решеткой.

- Почему?

Валландер посмотрел на Лётберга. Потом встал:

- Думаю, адвокат тебе объяснит.

Валландер вышел из комнаты. Чувствовал он себя паршиво. Соня Хёкберг не притворялась. Она вправду была совершенно невозмутима. Он зашел к Мартинссону, тот разговаривал по телефону, но жестом указал на посетительское кресло. Валландер сел и стал ждать. Ему вдруг захотелось курить. Такое случалось редко, однако встреча с Соней Хёкберг здорово его вымотала.

Мартинссон закончил свой разговор:

- Ну как?

- Она все признаёт. И совершенно хладнокровна.

- Точь-в-точь как Эва Перссон. А ведь той всего-навсего четырнадцать.

Валландер взглянул на Мартинссона едва ли не умоляюще:

- Что вообще происходит?

- Не знаю.

Комиссар заметил, что Мартинссон злится.

- Черт побери, две молоденькие девчонки!

- Да. И похоже, они ничуть не раскаиваются.

Оба замолчали. На миг Валландер почувствовал себя совершенно опустошенным. В конце концов Мартинссон нарушил тягостную тишину:

- Теперь тебе понятно, почему я так часто думаю об уходе из полиции?

Валландер снова ожил:

- А тебе самому понятно, почему так важно не делать этого? - Он встал, подошел к окну. - Как Лундберг?

- Без изменений. Состояние критическое.

- Мы должны разобраться в этой истории. Независимо от того, выживет он или умрет. Напали они на него из-за денег, которые требовались им для какой-то определенной цели. А может быть, дело вообще совсем не в этом.

- В чем же тогда?

- Не знаю. Просто у меня такое ощущение, что тут все куда глубже. Но пока не могу сказать ничего конкретного.

- Все ж таки, скорей всего, они просто малость захмелели, а? И решили раздобыть деньжат. Не думая о последствиях.

- Почему ты так думаешь?

- В любом случае я уверен, что деньги им были нужны не «в общих чертах».

Валландер кивнул:

- Возможно, ты прав. Я и сам рассуждал так же. Но мне хочется знать, на что им требовались деньги. Завтра поговорю с Эвой Перссон. С родителями. Ни у той, ни у другой парня не было?

- Эва Перссон сказала, что у нее есть парень.

- Но не Хёкберг?

- Нет.

- По-моему, она врет. Есть у нее парень. И надо его разыскать.

Мартинссон записал.

- Кто этим займется? Ты или я?

- Я, - не раздумывая, сказал Валландер. - Хочу понять, что творится в этой стране.

- Мне же легче.

- Рано радуешься. Всем придется попотеть - и тебе, и Ханссону, и Анн-Бритт. Необходимо разобраться в подоплеке этого преступления, то бишь покушения на убийство. Или убийства, если Лундберг умрет.

Мартинссон показал на горы бумаг у себя на столе.

- Понятия не имею, как я разгребу эти завалы. Тут есть дела, начатые еще два года назад. Иногда просто руки чешутся отослать все стокгольмскому начальству: пускай объяснят, как с этим справиться.

- Они объявят это нытьем и скверным планированием. И что касается планирования, я отчасти могу согласиться.

Мартинссон кивнул:

- Иной раз пожалуешься - и сразу вроде как полегчает.

- Знаю. Со мной та же история. Уж и не помню, когда мы успевали делать все, что нужно. Теперь приходится выбирать самое важное. Надо поговорить об этом с Лизой.

Валландер был уже в дверях, когда Мартинссон остановил его:

- Знаешь, вчера вечером, перед сном, мне кое-что пришло в голову. Ты давно был на учебных стрельбах?

Валландер задумался:

- Года два назад.

- Вот и я тоже. А это плохо. Ханссон тренируется самостоятельно. В стрелковом клубе. Как обстоит у Анн-Бритт, я не знаю. Наверно, она по-прежнему боится стрелять, после того случая пару лет назад. Но ведь, согласно инструкции, мы должны тренироваться регулярно. В рабочее время.

Ежу ясно, куда клонит Мартинссон. Какая уж тут регулярность, если не бывал в тире несколько лет. Вдобавок в чрезвычайных обстоятельствах отсутствие тренировки грозит опасностью.

- Я об этом не думал, - сказал Валландер. - Но ты безусловно прав, хорошего тут мало.

- Сильно подозреваю, что я и в стенку не попаду, - обронил Мартинссон.

- Работы у нас невпроворот. С неотложными делами едва справляемся. И то не всегда.

- Так и скажи Лизе.

- Думаю, она в курсе, - скептически заметил Валландер. - Вопрос в другом: что она может сделать?

- Мне еще и сорока нет, а я нет-нет, но ловлю себя на мысли, как хорошо было раньше. Ну, может, и не хорошо, но все-таки получше. Нынче-то как в аду кипим.

Валландер не нашел что сказать. Своим нытьем Мартинссон кого хочешь задолбает. Он вернулся к себе. Полшестого уже. Подошел к окну, стал смотреть в темноту. Думал о Соне Хёкберг и о том, почему этим двум девчонкам так срочно требовались деньги. Может, дело и правда в чем-то другом? Потом перед глазами возникло лицо Анетты Фредман.

Валландер почувствовал, что не в силах сидеть в кабинете, хотя работы полным-полно. Взял куртку и вышел из управления. В лицо ударил осенний ветер. Он сел в машину, включил зажигание. К урчанию мотора примешивался посторонний звук. Выруливая с парковки, подумал, что надо бы заехать в магазин. В холодильнике-то, считай, шаром покати. Только и есть что бутылка шампанского, которую он на пари выиграл у Ханссона. Насчет чего они тогда спорили, он успел забыть. Ладно, сделаем так, быстро решил он, съезжу взгляну на банкомат, возле которого вчера вечером нашли покойника, а заодно зайду там в универмаг, куплю поесть.

Когда он припарковался и подошел к банкомату, женщина с детской коляской как раз снимала деньги. Асфальт под ногами твердый, шершавый. Валландер огляделся по сторонам. Жилых домов поблизости не видать. Ночью тут наверняка совершенно безлюдно. Несмотря на яркое освещение, человека, который тут упал и, может быть, даже кричал, никто не увидит и не услышит.

Валландер зашел в ближайший универмаг, отыскал продуктовый отдел. Выбирал, что взять, как всегда, с раздражением. Накидал полную корзину, расплатился и поехал домой. Посторонний звук в моторе словно бы усиливался. Войдя в квартиру, Валландер первым делом снял темный костюм, принял душ, отметил, что мыло на исходе, потом сварил овощной супчик. Как ни странно, весьма вкусный. Приготовил кофе и с чашкой в руках прошел в гостиную, чувствуя, что устал. Пробежался по телеканалам, ничего интересного не нашел, взял телефон и набрал стокгольмский номер Линды. Дочь снимала квартиру на Кунгсхольме, вместе с двумя подругами, которых Валландер знал только по именам. Чтобы подкопить денег, она временами работала официанткой в одном из тамошних ресторанов. Когда последний раз был в Стокгольме, Валландер зашел туда пообедать. Кормили вкусно. Он только подивился, как дочь выдерживает оглушительную музыку.

Линде уже исполнилось двадцать шесть. Он по-прежнему считал, что они хорошо понимают друг друга, жаль только, что дочка так далеко. Ему недоставало регулярных встреч.

В трубке включился автоответчик. Ни Линды, ни других девушек дома не было. Сообщение об этом прозвучало еще раз, по-английски. Валландер назвал свое имя и сказал, что позвонил просто так.

Положив трубку, он еще немного посидел. Кофе остыл.

Не могу я больше так жить, с досадой думал он. Мне пятьдесят. А чувствую я себя дряхлым, бессильным стариком.

Потом вспомнил, что сегодня на очереди вечерняя прогулка. Попытался найти повод остаться дома. Но в конце концов все же встал, надел кроссовки и вышел на улицу.

Вернулся он в половине девятого. Прогулка взбодрила его, прогнала давешнее уныние.

Зазвонил телефон. Валландер подумал, что это Линда. Но услышал голос Мартинссона:

- Лундберг скончался. Только что сообщили.

Валландер молчал.

- Это означает, что Хёкберг и Перссон совершили убийство, - продолжал Мартинссон.

- Да. А вдобавок это означает, что у нас на шее препаршивая история.

Они договорились завтра в восемь встретиться в управлении.

На том разговор и иссяк.

Валландер сидел на диване. Рассеянно смотрел теленовости. Отметил, что курс доллара пошел вверх. Единственным, что привлекло его внимание, был материал о мошенничестве. Как просто, оказывается, полностью обчистить акционерное общество. Пока опомнились, принимать меры было уже слишком поздно.

Линда не позвонила. В одиннадцать он лег в постель.

Но еще долго не мог заснуть.

5

Утром во вторник 7 октября Валландер проснулся в самом начале седьмого, весь в поту и с болью в горле - похоже, простудился. Лежа в постели, подумал, что надо бы посидеть дома. Однако мысль о том, что таксист Юхан Лундберг скончался накануне от тяжких телесных повреждений, мигом подняла его на ноги. Он принял душ, выпил кофе и проглотил парочку жаропонижающих таблеток. Остальные таблетки пихнул в карман. Перед уходом заставил себя съесть тарелку простокваши. Фонарь за кухонным окном раскачивался на порывистом ветру. Пасмурно, чуть выше нуля. Валландер отыскал в шкафу теплую фуфайку. Взялся было за телефон - не позвонить ли Линде? Впрочем, нет, в такую рань звонить не стоит. Вышел на улицу, сел в машину и тут только вспомнил, что на кухонном столе лежала записка: что-то надо купить. Но что именно - он начисто забыл. В другой раз, если понадобится что купить, лучше позвонить себе в кабинет, на автоответчик. Придешь на работу, прослушаешь пленку и будешь знать, какие покупки необходимо сделать.

В управление он, как обычно, поехал через Эстерледен. И, как обычно, с нечистой совестью. Чтобы сахар был в норме, нужно ходить пешком. Вполне мог бы обойтись без машины, подумаешь, простыл - хуже бы не стало.

Будь у меня собака, вопрос о прогулках вообще бы не возникал, подумал комиссар. Но собаки у меня нет. Год назад он съездил в питомник под Шёбу, посмотрел щенков лабрадора. Но все так и кончилось ничем. Ни тебе дома, ни собаки, ни Байбы. Ничего.

Он припарковался перед управлением и ровно в семь вошел в кабинет. Сел за стол и тотчас вспомнил, что было в записке. Мыло. Черкнул в блокноте, что надо купить мыла. Затем мысленно подытожил факты, связанные с дознанием. Убит шофер такси. Две девчонки дали признательные показания, одно из орудий преступления найдено, другое пока нет. Одна девчонка несовершеннолетняя, вторая задержана и сидит в следственной тюрьме, в течение дня судья подпишет постановление об аресте.

Вчерашнее раздражение нахлынуло с новой силой. Эта Соня Хёкберг с ее поразительным равнодушием. Валландер попробовал внушить себе, что она все ж таки немножко переживала, самую малость, просто окне сумел разглядеть. Но тщетно, опыт подсказывал, что он не ошибался, девчонка совершенно равнодушна. Комиссар встал, сходил в кафетерий за кофе, потом прошел к Мартинссону, который обычно тоже спозаранку торчал на работе. Дверь была открыта. Как только Мартинссон умудряется работать при распахнутых дверях? Сам Валландер испытывал настоятельную необходимость держать свою дверь закрытой, иначе он не мог сосредоточиться.

Мартинссон кивнул:

- Я так и думал, что ты зайдешь.

- Самочувствие паршивое, - сказал Валландер.

- Простыл?

- В октябре у меня вечно болит горло.

Мартинссон, который очень пекся о своем здоровье, поспешил отъехать на стуле подальше от него.

- Мог бы и дома остаться, - заметил он. - В прискорбной истории с Лундбергом практически все уже ясно.

- Только отчасти, - возразил Валландер. - У нас нет мотива. Не верю я, что деньги им были нужны просто так, вообще. Кстати, нож найден?

- Ножом занимается Нюберг. Я с ним еще не говорил.

- Позвони ему.

Мартинссон скривился:

- Он с утра обычно злой как черт.

- Ладно, сам позвоню.

Валландер придвинул к себе мартинссоновский телефон и для начала набрал домашний номер Нюберга. Через секунду-другую его переключили на мобильник. Нюберг ответил. Но связь была скверная.

- Это Курт. Хотел спросить, нашли ли вы нож.

- Как прикажешь найти что-нибудь в потемках? - сердито буркнул Нюберг.

- Я думал, Эва Перссон указала, где выбросила нож.

- Тем не менее надо прочесать несколько сотен квадратных метров. Она сказала, нож где-то на Старом кладбище.

- Почему бы вам не взять ее с собой?

- Если нож там, мы сами его найдем, - отрубил Нюберг.

Разговор кончился.

- Спал я плохо, - посетовал Мартинссон. - Моя дочка Тереза хорошо знает, кто такая Эва Перссон. Они почти ровесницы. У Эвы Перссон тоже есть родители. Каково им сейчас? Насколько я понял, Эва - их единственный ребенок.

Минуту-другую оба задумчиво молчали. Потом Валландер расчихался и поспешно вышел из кабинета. Разговор так и повис в воздухе.

В восемь все собрались на совещание. Валландер, как обычно, сел у торцевой стороны стола. Ханссон и Анн-Бритт Хёглунд уже на месте. Мартинссон стоял у окна, разговаривал по телефону. Поскольку он был немногословен и говорил тихо, никто не сомневался, что беседует он с женой. Валландер много раз диву давался, о чем они могут так долго рассуждать, ведь всего часом раньше вместе завтракали. Не иначе как Мартинссону приспичило дать волю своим опасениям насчет того, не перекинется ли на него валландеровская простуда. Настроение у всех было пришибленное. Вошла Лиза Хольгерссон, и Мартинссон закончил разговор. Ханссон встал, закрыл дверь.

- А Нюберг не придет? - спросил он.

- Он нож ищет, - ответил Валландер. - Рассчитываем, что найдет.

Он взглянул на Лизу Хольгерссон. Та кивнула. Слово за ним. Мельком он подумал, сколько раз уже бывал участником таких сцен. Раннее утро, вокруг коллеги, преступление, в котором нужно разобраться. За эти годы полицейское управление переехало в новое здание, и мебель была новая, и на окнах новые шторы. Телефоны выглядят по-другому, как и проекционные аппараты. Мало того, теперь все компьютеризировано. И все-таки многие из присутствующих, казалось, были здесь всегда. И дольше всех он сам.

Слово за ним.

- Итак, Юхан Лундберг скончался. Если кто еще не в курсе. - Он кивнул на стол, где лежала «Истадс аллеханда». Крупный заголовок на первой полосе сообщал о смерти таксиста. - Иначе говоря, Хёкберг и Перссон совершили убийство. Убийство с целью грабежа. По-другому не назовешь. Прежде всего, Хёкберг высказалась на допросе вполне однозначно. Они запланировали нападение, имели при себе оружие. Решили напасть на того таксиста, который приедет за ними по вызову в ресторан. Эва Перссон несовершеннолетняя, ввиду чего возникает определенная проблема, и не только для нас. Молоток мы изъяли, так же как и пустой бумажник Лундберга, и мобильный телефон. Недостает лишь ножа. Обе они не отпираются. Вину друг на дружку не сваливают. Думаю, самое позднее завтра можно передать дело прокурору. Правда, судебно-медицинское заключение еще не готово. Но с нашей стороны эту прискорбную историю можно в целом считать законченной.

Валландер умолк. Остальные тоже не говорили ни слова.

- Почему они это сделали? - в конце концов спросила Лиза Хольгерссон. - Вся история кажется до ужаса бессмысленной.

Валландер кивнул. Он надеялся, что кто-нибудь задаст этот вопрос, который ему самому не хотелось формулировать.

- Соня Хёкберг твердит одно и тоже, - сказал он. - И мне, и Мартинссону. «Нам были нужны деньги». И больше ничего.

- Но зачем?

Вопрос задал Ханссон.

- Мы не знаем. Они не говорят. Если верить Хёкберг, они и сами не знали. Им были нужны деньги. Не для какой-то конкретной цели. Просто нужны, и все.

Валландер обвел взглядом сидящих за столом, потом продолжил:

- Думаю, это неправда. По крайней мере Хёкберг точно лжет. Я уверен. С Эвой Перссон я пока не беседовал. Но деньги требовались для вполне определенной цели. Тут у меня сомнений нет. К тому же я подозреваю, что Эва Перссон действовала по указке Сони Хёкберг. Это не умаляет ее вину. Однако дает представление об их взаимоотношениях.

- А разве это важно? - спросила Анн-Бритт Хёглунд. - В смысле, на что они собирались истратить деньги - на шмотки или на что-то другое?

- В общем, нет. У прокурора и без того более чем достаточно оснований требовать обвинительного приговора. Что будет с Эвой Перссон, как мы уже говорили, проблема не только наша.

- Раньше ни та ни другая приводов не имели, я проверил, - сказал Мартинссон. - И в школе никаких сложностей не было.

У Валландера снова возникло ощущение, что они, возможно, идут по совершенно ложному следу. И во всяком случае, слишком поторопились списать возможность, что убийство Лундберга имело совсем другую подоплеку. Но он промолчал, поскольку по-прежнему не мог облечь свое ощущение в слова. По-прежнему предстояло много работы. Возможно, дело действительно в деньгах. А возможно, в чем-то совсем другом. Придется вести дознание сразу по нескольким направлениям.

Зазвонил телефон. Ханссон ответил. Выслушал сообщение и положил трубку:

- Нюберг звонил. Они нашли нож.

Валландер кивнул и закрыл папку с документами.

- Разумеется, необходимо поговорить с родителями и тщательно разобраться в личных взаимоотношениях. Но материалы для прокурора можно подготовить прямо сейчас.

Лиза Хольгерссон подняла руку:

- Мы должны провести пресс-конференцию. СМИ наседают. Что ни говори, не каждый день молоденькие девчонки совершают такие преступления.

Валландер взглянул на Анн-Бритт Хёглунд. Та покачала головой. В последние годы она частенько выручала Валландера, избавляя его от участия в пресс-конференциях, которые он терпеть не мог. Но не сегодня. Он ее понимал.

- Я сам займусь журналистами. Время назначено?

- Предлагаю в час дня, - сказала Лиза.

Валландер сделал пометку в блокноте.

Совещание близилось к концу. Распределили рабочие задания. Всем явно хотелось поскорее закончить дознание. Эта история действовала на всех угнетающе. И никто не желал копаться в ней сверх необходимого. Валландер наведается домой к Соне Хёкберг. Мартинссон и Анн-Бритт Хёглунд побеседуют с Эвой Перссон и ее родителями.

Комната опустела. Валландер заметил, что простуда прогрессирует. Ну и ладно, в лучшем случае заражу кого-нибудь из журналюг, подумал он, шаря по карманам в поисках бумажного платка.

В коридоре он встретил Нюберга. Тот был в сапогах, в теплом комбинезоне, растрепанный и хмурый.

- Я слыхал, вы нашли нож.

- Судя по всему, город не имеет средств на осеннюю уборку, - буркнул Нюберг. - Целые горы листьев пришлось перекопать. И нашли в конце концов.

- Что это за нож?

- Кухонный. Довольно длинный. Она нанесла удар с такой силой, что, наткнувшись на ребро, кончик ножа сломался. Впрочем, сталь, надо сказать, паршивого качества.

Валландер покачал головой.

- Просто в голове не укладывается, - сказал Нюберг. - Неужели утрачено всякое уважение к человеческой жизни? Сколько денег они забрали?

- Точно не знаю. Примерно шестьсот крон. Вряд ли намного больше. Лундберг только-только выехал на линию. Начиная смену, он обычно имел при себе довольно много мелких денег, на сдачу.

Нюберг проворчал что-то неразборчивое и исчез. Валландер вернулся к себе в кабинет. Минуту-другую посидел в нерешительности. Горло болело. Он вздохнул, открыл папку с документами. Соня Хёкберг проживала в западной части города. Он записал адрес, встал, надел куртку, но, едва вышел в коридор, зазвонил телефон. Пришлось вернуться. Звонила Линда. В трубке слышались кухонные шумы.

- Нынче утром прослушала твое сообщение.

- Нынче?

- Я ночевала не дома.

У Валландера хватило ума не спрашивать, где она была. Он прекрасно знал, чем кончаются такие расспросы: Линда разозлится и бросит трубку.

- Я просто так позвонил. Хотел узнать, как ты.

- У меня все отлично. А ты как?

- Простыл немножко. А в остальном как всегда. Может, приедешь повидаться в ближайшее время?

- Я занята.

- Я оплачу поездку.

- Дело не в деньгах. Просто у меня нет времени.

Валландер понял, что уговорить дочь не удастся. Линда такая же упрямая, как он сам.

- Как ты вообще? - опять спросила Линда. - С Байбой совсем связь не поддерживаешь?

- Все давно кончилось. Ты бы должна знать.

- И очень плохо, что ты так вот живешь.

- Что ты имеешь в виду?

- Сам знаешь. Даже в голосе у тебя проскальзывают жалобные нотки. Раньше такого не бывало.

- Я же не ною?

- Как сказать! Но у меня есть идея. Думаю, тебе стоит обратиться в бюрознакомств.

- Бюро знакомств?

- Через них найдешь себе кого-нибудь. Иначе превратишься в занудного старикана, который допытывается, почему я не ночую дома.

Насквозь меня видит, подумал Валландер. Насквозь.

- Значит, по-твоему, мне нужно поместить объявление в какой-нибудь газете?

- Да. Или обратиться в бюро знакомств.

- Ни за что.

- Почему это?

- Я в это не верю.

- Почему?

- Не знаю.

- Я просто дала тебе совет. Решай сам. Мне пора работать.

- А ты где?

- В ресторане. Мы открываем в десять.

Линда попрощалась. Разговор кончился. Интересно, где она провела ночь? Несколько лет назад Линда встречалась с парнем из Кении, который учился в Лунде на врача, но они давно расстались. После этого он мало что знал о приятелях дочери. Разве только что она их регулярно меняла. И сейчас его кольнула ревнивая досада. Положив трубку, он вышел из кабинета. Сказать по правде, мысль насчет объявления в газете или бюро знакомств у него иной раз мелькала. Но он гнал ее прочь. Считал, что это ниже его достоинства.

На улице дул порывистый ветер. Валландер сел в машину, включил мотор, немного послушал стук, который определенно еще усилился, и поехал к дому, где вместе с родителями жила Соня Хёкберг. В протоколе у Мартииссона он прочел, что отец Сони Хёкберг занимается «индивидуальным предпринимательством». Без уточнений. Валландер вышел из машины. Миновал ухоженный садик. Позвонил в дверь. Немного погодя она открылась. На пороге стоял мужчина. Валландер сразу понял, что видит его не впервые. У него хорошая память на лица. Но вот когда и где они встречались? Мужчина в дверях тоже явно узнал Валландера.

- Ты? - воскликнул он. - Я, конечно, понимал, что полиция непременно нанесет нам визит. Но не предполагал, что это будешь ты.

Он посторонился, пропуская Валландера в дом. Откуда-то доносились звуки телевизора. Память молчала, как он ни напрягался.

- Полагаю, ты меня узнаёшь, - сказал Хёкберг.

- Да, - ответил Валландер. - Но, признаться, никак не могу вспомнить, в какой связи мы встречались.

- Эрик Хёкберг, помнишь?

Валландер порылся в памяти.

- И Стен Виден.

Ну конечно. Стен Виден, конеферма в Шернсунде. И Эрик. Когда-то, много лет назад, их троих объединяло увлечение оперой. Самым одержимым был Стен. А Эрик, который с детства дружил со Стеном, несколько раз сидел вместе с ними у патефона и слушал Верди.

- Помню, - сказал Валландер. - Но у тебя тогда была другая фамилия.

- Я взял фамилию жены. В ту пору меня звали Эрик Эрикссон.

Эрик Хёкберг был мужчина крупный, высокий. Вешалка, которую он протянул Валландеру, казалась в его руке игрушечной. Но от давней худобы не осталось и следа, сейчас он страдал немалым избыточным весом. Потому Валландер и не мог его вспомнить.

Повесив куртку на вешалку, Валландер прошел за Хёкбергом в гостиную, где стоял телевизор. Выключенный. Значит, звук шел от другого аппарата, из другой комнаты. Они сели. Валландер чувствовал себя крайне неловко. А миссия у него и так тягостная.

- Кошмарная история, - сказал Хёкберг. - Не могу понять, какая муха ее укусила.

- Раньше ты не замечал за ней склонности к насилию?

- Никогда.

- А твоя жена? Она дома?

Хёкберг обмяк в своем кресле. Под оплывшим толстощеким лицом Валландер угадывал другие черты, запомнившиеся ему по тем временам, которые теперь казались бесконечно далекими.

- Рут забрала Эмиля и уехала в Хёэр к сестре. Не могла оставаться здесь. Журналюги совсем оборзели, названивают почем зря. Хоть посреди ночи, если заблагорассудится.

- Мне все равно необходимо с ней побеседовать.

- Я понимаю. Говорил ей, что полиция обязательно к нам наведается.

Валландер помедлил, толком не зная, как продолжать разговор.

- Вы ведь, наверно, обсуждали случившееся? Ты и жена?

- Она тоже ничегошеньки не понимает. Мы просто в шоке.

- Значит, ты хорошо ладил с Соней?

- Без проблем.

- А ее мать?

- Тоже. Изредка они, конечно, ругались. Так, по пустякам. За все годы, что я ее знаю, серьезных проблем не возникало.

Валландер наморщил лоб:

- Что ты имеешь в виду?

- Я думал, ты знаешь. Соня - моя падчерица.

В материалах дела об этом не было ни слова. Иначе бы Валландер запомнил.

- Мой сын - Эмиль, - продолжал Хёкберг. - Соне было два года, когда я познакомился с Рут. В декабре семнадцать лет стукнет, как мы встретились за рождественским столом.

- А кто Сонин родной отец?

- Его звали Рольф. Только он вообще никогда ею не интересовался. Они с Рут даже не были женаты.

- Не знаешь, где он сейчас?

- Умер несколько лет назад. Спился.

Валландер поискал в карманах ручку. Он уже обнаружил, что забыл в кабинете и блокнот, и очки. На стеклянном столике лежала стопка газет, и он спросил:

- Можно оторвать уголок?

- У полиции что же, и на блокноты уже нет средств?

- Возможно. Но в данном случае я сам виноват, забыл.

Вытянув из стопки газету, Валландер заметил, что она английская и посвящена финансам.

- Чем ты занимаешься, если не секрет?

Ответ его удивил:

- Спекуляциями.

- На чем?

- Акции. Опционы. Валюта. Кроме того, держу долю в тотализаторе. Обычно английский крикет. Изредка американский бейсбол.

- Стало быть, играешь?

- Не на бегах. Даже ставок не делаю. Впрочем, биржевой рынок тоже своего рода игра.

- Работаешь прямо отсюда?

Хёкберг встал, жестом предложил Валландеру пройти в соседнюю комнату. Комиссар последовал за ним - и замер на пороге. Там стояли целых три телевизора, по экранам которых бежали колонки цифр, а вдобавок несколько компьютеров и принтеров. На стенах - часы, показывающие время в разных частях света. Валландеру показалось, будто он попал в ЦУП.

- Говорят, технический прогресс сделал мир меньше, - сказал Хёкберг. - С этим можно поспорить. Но мой мир, без сомнения, стал больше. Сидя здесь, в этом плохоньком домишке на окраине Истада, я могу участвовать в торгах на всех мировых рынках. Могу подключиться к букмекерским конторам в Лондоне или Риме. Могу купить опцион на Гонконгской бирже и продать американские доллары в Джакарте.

- Вправду так просто?

- Не совсем. Требуются разрешение, связи, знания. Но в этой комнате я в средоточии мира. Когда угодно. Сила и уязвимость идут рука об руку.

Они вернулись в гостиную.

- Я бы хотел взглянуть на комнату Сони, - сказал Валландер.

Хёкберг провел его вверх по лестнице, мимо комнаты, которую, видимо, занимал мальчик по имени Эмиль. Хёкберг кивнул на одну из дверей.

- Я подожду внизу. Если я тебе не нужен.

- Нет, пожалуйста.

Тяжелые шаги Хёкберга стихли внизу. Валландер отворил дверь: скошенный потолок, приоткрытое окно. Тонкая гардина легонько колыхалась на ветру. Не двигаясь с места, он обвел комнату взглядом. Зная по опыту, как важно самое первое впечатление. Позднейшие наблюдения, конечно, способны выявить скрытый драматизм, заметный далеко не сразу. Но все же он непременно возвращался к самому первому впечатлению.

В этой комнате жила девушка. Ее-то он и искал. Кровать застелена. Повсюду розовые цветастые подушки. У одной короткой стены - стеллаж, уставленный несметным количеством игрушечных медвежат. На дверце гардероба - зеркало, на полу - толстый ковер. У окна - письменный стол. Совершенно пустой. Валландер долго стоял на пороге, рассматривая комнату. Здесь жила Соня Хёкберг. Потом вошел, присел на корточки, заглянул под кровать. Пыльно, только в одном месте отпечатался след какого-то предмета. Валландер вздрогнул. Он догадался, что там лежал молоток. Выпрямился, сел на кровать. Неожиданно жесткая. Пощупал лоб: опять поднялась температура. Склянка с таблетками лежала в кармане. В горле по-прежнему скребут кошки. Он встал, выдвинул ящики письменного стола. Ни один не заперт. Ключей вообще нет. Он и сам не знал, что ищет. Может быть, дневник или фотографию какую-нибудь. Но содержимое ящиков не привлекло его внимания. Он снова сел на кровать, размышляя о своей встрече с Соней Хёкберг.

Это ощущение возникло у него сразу. Едва он открыл дверь в комнату.

Что-то здесь было не так. Соня Хёкберг и ее комната совершенно друг с другом не сочетались. Он не мог представить ее себе в этой обстановке, среди розовых медвежат. И все-таки комната ее. Он старался понять, что это может значить. И что правдивее? Соня Хёкберг, с которой он встречался в управлении? Или комната, где она жила и спрятала под кроватью окровавленный молоток?

Много лет назад Рюдберг учил его слушать. «У каждой комнаты свое дыхание. Надо лишь прислушаться. Комната расскажет много секретов о человеке, который в ней живет».

Поначалу Валландер отнесся к совету Рюдберга с большим сомнением. Но со временем понял, что Рюдберг преподал ему необычайно важный урок.

Ну вот, еще и голова заболела. В висках стучало. Он встал, открыл дверцу гардероба. Одежда на плечиках, внизу обувь. Да, только обувь и рваный медвежонок. На внутренней стороне двери - киноафиша. «Адвокат дьявола». В главной роли - Аль Пачино. Валландер помнил его по «Крестному отцу». Он закрыл гардероб, сел на стул возле письменного стола. Так комната была видна в другом ракурсе.

Чего-то здесь недостает. Ему вспомнилась комната Линды, когда она была тинейджером. Игрушечных зверушек у нее, понятно, тоже хватало. Но в первую очередь - портреты кумиров, они менялись, однако так или иначе присутствовали непременно, в том или ином виде.

В комнате Сони Хёкберг ничего такого не было. А ведь ей девятнадцать лет. Только киноафиша в гардеробе.

Валландер еще несколько минут побыл в комнате. Потом вышел, спустился вниз. Эрик Хёкберг ждал его в гостиной. Валландер попросил стакан воды, принял свои таблетки. Хёкберг испытующе посмотрел на него:

- Нашел что-нибудь?

- Я просто хотел посмотреть.

- Что с ней теперь будет?

Валландер покачал головой:

- Она подлежит уголовной ответственности и признала свою вину. Ей будет нелегко.

Хёкберг молчал. Валландер видел, что он очень удручен.

Потом он записал телефон Хёкберговой свояченицы в Хёэре. А засим распрощался.

Ветер усилился. Налетал шквал за шквалом. Комиссар поехал обратно в управление. Чувствовал он себя паршиво. После пресс-конференции надо сразу домой и в постель.

Когда он вошел в проходную, Ирена замахала рукой, подзывая его. Валландер заметил, что она бледная как полотно.

- Что случилось? - спросил он.

- Не знаю, - ответила Ирена. - Но тебя тут искали. А ты, как всегда, не взял с собой мобильник.

- Кто меня искал?

- Все.

Валландер потерял терпение:

- Кто - все? Нельзя поточнее?

- Мартинссон. И Лиза.

Валландер пошел прямиком к Мартинссону. Ханссон тоже был там.

- Что стряслось? - спросил комиссар.

Ответил Мартинссон:

- Соня Хёкберг сбежала.

Валландер недоверчиво посмотрел на него:

- Сбежала?

- Да, примерно час назад. Все силы брошены на поиски. Но она будто сквозь землю провалилась.

С минуту Валландер глядел на коллег.

Потом снял куртку и сел.

6

Комиссару потребовались считаные минуты, чтобы понять, что произошло.

Кто-то проявил халатность. Совершенно недопустимым образом пренебрег своими служебными обязанностями. А главное, забыл, что Соня Хёкберг не просто молодая девушка с невинной внешностью, а преступница, которая всего несколько дней назад совершила жестокое убийство.

Реконструировать происшедшее не составило труда. Соню Хёкберг нужно было отконвоировать из одного помещения в другое: из комнаты, где она беседовала с адвокатом, обратно в камеру. Но сперва она попросила разрешения зайти в туалет. Выйдя оттуда, Соня обнаружила, что ожидавший ее конвоир стоит к ней спиной, болтая с кем-то в конторском помещении. И тогда она направилась в другую сторону. Никто даже не пытался ее остановить. Она прошла через вестибюль, мимо вахты, никем не замеченная. Ни Иреной, ни другими. Минут через пять конвоир заглянул в туалет, не нашел там Сони и сперва вернулся в ту комнату, где она встречалась с адвокатом. И только увидев, что ее и там нет, поднял тревогу. К тому времени Соня Хёкберг имела примерно десять минут форы. Вполне достаточно, чтобы скрыться.

Валландер аж застонал в душе. Снова разболелась голова.

- Я всех, кого мог, послал на поиски, - сказал Мартинссон. - И позвонил ее отцу. Ты только что ушел от него. Не узнал ничего такого, что позволяет предположить, куда она навострила лыжи?

- Ее мать находится у своей сестры в Хёэре. - Он отдал Мартинссону листок с телефоном.

- Вряд ли она двинет туда, - заметил Ханссон.

- У Сони Хёкберг есть водительские права, - сказал Мартинссон, прижимая к уху телефонную трубку. - Она может сесть на попутку, может угнать машину.

- Прежде всего надо потолковать с Эвой Перссон, - решил Валландер. - Незамедлительно. Плевать я хотел, что она несовершеннолетняя. Пусть выкладывает что знает.

Ханссон вышел из кабинета, едва не столкнувшись в дверях с Лизой Хольгерссон, которая была на совещании за пределами управления и только что узнала об исчезновении Сони Хёкберг. Пока Мартинссон говорил по телефону с ее матерью в Хёэре, Валландер объяснил Лизе, как Соне удалось бежать.

- Но это же недопустимо! - воскликнула она, когда Валландер умолк.

Лиза рассердилась. И Валландеру это нравилось. Он вспомнил их прежнего начальника, Бьёрка, который бы первым делом забеспокоился о том, как случившееся отразится на его собственной репутации.

- Конечно недопустимо. И все-таки происходит. Но сейчас самое главное - разыскать девчонку. А там посмотрим, где напортачили и кого призвать к ответу.

- Думаешь, есть риск, что она опять прибегнет к насилию?

Валландер задумался. Перед глазами у него стояла Сонина комната. Множество мягких игрушек.

- Мы слишком мало о ней знаем. Полностью исключать такую возможность нельзя.

Мартинссон положил трубку:

- Я поговорил с ее матерью. И с коллегами из Хёэра. Они знают, в чем дело.

- В чем дело, не знает, увы, никто из нас, - вставил Валландер. - Но девчонку надо найти, и как можно скорее.

- Она задумала побег? - спросила Лиза Хольгерссон.

- По словам конвоира, нет, - сказал Мартинссон. - Думаю, она просто воспользовалась случаем.

- Нет, все-таки задумала, - возразил Валландер. - Она искала случая. Хотела выбраться отсюда. С адвокатом кто-нибудь говорил? Он может нам посодействовать?

- Вряд ли кто успел об этом подумать, - сказал Мартинссон. - Он уехал, как только закончил разговор с Соней.

Валландер встал:

- Я сам с ним потолкую.

- Пресс-конференция! - воскликнула Лиза Хольгерссон. - С ней-то что будем делать?

Валландер взглянул на часы: двадцать минут двенадцатого.

- Проведем, как решили. Придется сообщить журналистам эту новость. Не хочется, конечно, но ничего не попишешь.

- Как я понимаю, мне надо присутствовать, - сказала Лиза Хольгерссон.

Валландер не ответил. Пошел к себе. Голова гудела, глотать больно.

Мне надо лежать в постели, думал он. А не носиться по городу, разыскивая девчонку, которая убивает таксистов.

В одном из ящиков стола нашлись бумажные платки. Он расстегнул рубашку, вытер потную грудь. Взмок от температуры. Потом позвонил адвокату Лётбергу, рассказал о случившемся.

- Неожиданный поворот, - сказал Лётберг, выслушав рассказ.

- Главное - плохой. Посодействовать можешь?

- Вряд ли. Мы говорили о том, что ей предстоит. О том, что надо набраться терпения.

- И как она? Согласилась?

Лётберг ответил не сразу:

- Честно говоря, не знаю. С ней трудно установить контакт. Внешне она казалась спокойной. А вот как внутри - сказать не берусь.

- Она ничего не говорила про какого-нибудь приятеля? Не хотела, чтобы ее кто-нибудь навестил?

- Нет.

- Точно?

- Она интересовалась, как обстоит с Эвой Перссон.

Валландер задумался.

- О родителях не спрашивала?

- Да нет.

Странно. Вот и комната у нее тоже странная. Ощущение, что с Соней Хёкберг что-то не так, неуклонно усиливалось.

- Я, разумеется, дам знать, если она со мной свяжется, - сказал Лётберг.

Они попрощались. Валландер по-прежнему видел перед собой Сонину комнату. Это комната ребенка, думал он. А не комната девятнадцатилетней девушки. Там впору жить девчушке лет десяти. Комната остановилась в развитии, меж тем как сама Соня взрослела.

Он не мог вполне объяснить ход своих мыслей. Знал только, что это важно.

Не прошло и получаса, а Мартинссон уже все устроил: Валландер мог побеседовать с Эвой Перссон. Увидев ее, комиссар удивился. Маленького роста, на вид больше двенадцати не дашь. Он смотрел на ее руки, не в силах представить себе, что она держала нож, который с размаху всадила в грудь другого человека. Однако быстро сообразил, что чем-то эта девочка напоминает Соню Хёкберг. Сперва не понял чем, но потом догадался.

Глаза. Такие же равнодушные.

Мартинссон ушел. Валландер предпочел бы, чтобы при разговоре с Эвой Перссон присутствовала Анн-Бритт Хёглунд. Но она в городе, старается обеспечить максимальную эффективность поисковой акции.

У матери Эвы Перссон глаза были красные, заплаканные. Валландер тотчас проникся к ней сочувствием. Страшно подумать, что ей сейчас приходится испытывать.

Он немедля перешел к делу:

- Соня сбежала. И я хочу спросить у тебя, не знаешь ли ты, куда она могла направиться. Подумай хорошенько. И ответь честно. Ты поняла?

Эва Перссон кивнула.

- Так как по-твоему, куда она могла пойти?

- Домой, наверно? Куда еще-то?

Валландер не мог решить, искренне она говорит или дерзит. Он заметил, что головная боль делает его нетерпеливым.

- Если бы она пошла домой, мы бы уже ее взяли, - сказал он, возвысив голос.

Мать Эвы съежилась на стуле.

- Я не знаю, где она.

Валландер открыл блокнот:

- Ты знаешь ее приятелей? С кем она водит компанию? Есть у нее знакомые с машиной?

- Мы обычно вдвоем ходим - она да я.

- Наверно, у нее есть и другие приятели?

- Калле.

- А дальше как?

- Рюсс.

- Калле Рюсс?

- Ага.

- Смотри, чтоб ни слова вранья! Понятно?

- Чего разорался-то, старый хрыч? Его правда так зовут - Калле Рюсс.

Валландер чуть не взорвался. Ишь удумала - старый хрыч!

- Кто он?

- Серфингом занимается. Большей частью в Австралии. Но сейчас он дома, у папаши своего работает.

- Где?

- У них скобяная торговля.

- Значит, Калле - Сонин приятель?

- Они дружили.

Валландер продолжал задавать вопросы. Но Эва Перссон не вспомнила больше никого, с кем бы могла связаться Соня Хёкберг. Она вообще понятия не имела, куда та подалась. В последней попытке найти хоть какую-то зацепку, Валландер обратился к матери Эвы Перссон.

- Я ее совсем не знаю, - ответила она чуть слышно.

Валландеру пришлось перегнуться через стол, чтобы разобрать ее слова.

- Как же так? Она ведь лучшая подруга вашей дочери, а?

- Мне она не нравилась.

Эва Перссон мгновенно обернулась и ударила мать по лицу. Все произошло так быстро, что Валландер не успел вмешаться. Мать вскрикнула, а Эва продолжала наносить удары, ругаясь последними словами. В конце концов Валландеру, хоть и с трудом, удалось оторвать девчонку от матери, причем она еще и за руку его укусила.

- Уберите старуху! - визжала Эва. - Видеть ее не хочу!

Вот в эту самую минуту Валландер совершенно потерял над собой контроль и влепил девчонке хорошую затрещину. С такой силой, что рука заболела, а Эва свалилась со стула. Пошатываясь, он распахнул дверь и вышел из комнаты. Лиза Хольгерссон, спешившая по коридору, удивленно воззрилась на них:

- Что здесь происходит?

Валландер не ответил. Только смотрел на свою горящую от удара руку.

Они не заметили репортера одной из вечерних газет, который заблаговременно явился на пресс-конференцию и под шумок сумел подобраться с фотокамерой к самому центру событий. Он щелкнул несколько кадров, записал, что видел и слышал, и быстро вернулся в холл, меж тем как в голове уже складывался заголовок.

В конце концов пресс-конференция началась, хотя и с получасовым опозданием. Лиза Хольгерссон до последнего надеялась, что какой-нибудь полицейский патруль все же разыщет Соню Хёкберг. Валландер, не питавший иллюзий на сей счет, предпочел бы начать вовремя. Отчасти потому, что считал Лизины надежды ошибкой. А отчасти из-за простуды, которая грозила разыграться не на шутку.

В итоге он таки убедил ее, что тянуть дольше нет смысла. Журналисты и без того уже нервничают, так что спокойного разговора не будет.

- Что я, по-твоему, должна говорить? - спросила Лиза по дороге в конференц-зал, где собралась пресса.

- Ничего, - ответил Валландер. - Я все беру на себя. Ты просто должна быть рядом.

Он зашел в туалет, умылся холодной водой, а на пороге зала аж вздрогнул: журналистов было куда больше, чем он рассчитывал. Поднялся на небольшое возвышение, начальница следом. Оба сели. Валландер обвел взглядом собравшихся. Некоторые лица были ему знакомы, кое-кого он знал по именам, но многих видел впервые.

Что же мне им сказать? - думал он. Даже приняв решение, никогда не удается рассказать все как есть.

Лиза Хольгерссон приветствовала журналистов и предоставила слово Валландеру.

Ненавижу я эту бодягу, уныло думал он. Не просто не люблю, а именно ненавижу встречи с журналистами. Хотя и понимаю, что без них не обойтись.

Сосчитав в уме до трех, он начал:

- Несколько дней назад здесь, в Истаде, был ограблен шофер такси, который получил при этом тяжкие телесные повреждения. Как вам уже известно, в больнице он, к сожалению, скончался. Преступников двое, и они признали свою вину. Поскольку же один из них несовершеннолетний, его имя на пресс-конференции названо не будет.

Один из журналистов поднял руку:

- Почему вы говорите «преступники», ведь речь идет о двух девицах?

- Я скажу об этом позже. Успокойтесь и не порите горячку.

Журналист был молодой, упрямый.

- Пресс-конференция назначена на час. А сейчас уже больше половины второго. Вы совсем не считаетесь с тем, что у нас сроки поджимают?

Валландер обошел этот вопрос молчанием.

- Иными словами, совершено убийство. С целью ограбления. И я не вижу причин скрывать, что оно отличается особой жестокостью. Поэтому, конечно, мы испытываем удовлетворение оттого, что дело удалось раскрыть по горячим следам.

Он глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть и не знал, что прячется под водой.

- К несчастью, ситуация осложнилась, так как одна из преступниц сбежала. Но мы рассчитываем в скором времени схватить ее.

В зале воцарилась тишина. Потом наперебой посыпались вопросы.

- Как зовут беглянку?

Валландер взглянул на Лизу Хольгерссон. Та кивнула.

- Соня Хёкберг.

- Откуда она сбежала?

- Отсюда. Из управления.

- Как это могло случиться?

- Мы как раз сейчас выясняем обстоятельства.

- В каком смысле?

- В самом прямом. Устанавливаем, как Соня Хёкберг сумела сбежать.

- Иначе говоря, побег совершила опасная преступница?

Валландер замялся, потом сказал:

- Пожалуй. Но я не уверен.

- Она либо опасна, либо нет. Вы что, не можете решить?

Валландер потерял терпение. Уже в который раз за этот день. Ему хотелось поскорей покончить со всем этим, уйти домой и лечь в постель.

- Следующий вопрос.

Но журналист не отставал:

- Мне нужен однозначный ответ. Опасна она или нет?

- Другого ответа дать не могу. Следующий вопрос.

- Она вооружена?

- Мы не знаем.

- Чем был убит шофер?

- Ножом и молотком.

- Вы нашли орудия убийства?

- Да.

- Можно их увидеть?

- Нет.

- Почему?

- Дознание пока не закончено. Следующий вопрос.

- Она объявлена в розыск по стране?

- Пока достаточно регионального розыска. И это все, что мы сейчас можем сказать.

Такое завершение пресс-конференции вызвало бурные протесты. Валландер прекрасно понимал, что у журналистов осталось множество более или менее важных вопросов. Но он встал и чуть ли не силой поднял на ноги Лизу Хольгерссон.

- На сегодня хватит, - буркнул он.

- Может, стоит еще немного задержаться?

- Тогда действуй. Они узнали все, что им полагается. Остальное допишут сами.

Телевидение и радио настаивали на интервью. Валландер решительно пробился сквозь чащу микрофонов и видеокамер.

- Придется тебе взять это на себя, - сказал он Лизе Хольгерссон. - Или попроси Мартинссона. Я пойду домой.

Они вышли в коридор. Лиза с удивлением посмотрела на комиссара:

- Ты идешь домой?

- Если хочешь, можешь пощупать мой лоб, я разрешаю. Я заболел. У меня температура. В управлении достаточно других полицейских, чтобы искать Хёкберг. И отвечать на дурацкие вопросы.

Не дожидаясь ответа, он зашагал прочь. Так нельзя, думал он. Я должен бы остаться и навести порядок в этой неразберихе. Но я не в состоянии.

В кабинете Валландер надел куртку и вдруг заметил на столе записку. Оставил ее Мартинссон - почерк его.

«Врачи говорят, Тиннес Фальк умер естественной смертью. Преступления не было. Дело можно закрыть».

Лишь через несколько секунд Валландер вспомнил, что речь идет о человеке, который найден мертвым возле банкомата, неподалеку от универмагов.

По крайней мере, от этого отвяжемся, подумал он.

Из управления он вышел через гараж, чтобы не столкнуться с журналистами. Ветер на улице бушевал вовсю, так и норовил сбить с ног, когда он направился к парковке. Валландер сел в машину, включил зажигание, но ничего не произошло. Попробовал еще несколько раз - тщетно, мотор окончательно сдох.

Отстегнув привязной ремень, комиссар вылез из машины и даже запирать ее не стал. По дороге к Мариягатан вспомнил, что обещал зайти в книжный, забрать книгу. Ну и ладно, с этим можно повременить. Как и со всем прочим. Сейчас он хотел только одного - спать.

Проснувшись, он как бы рывком выскочил из сновидения.

Снилась ему пресс-конференция, только проходила она в доме, где жила Соня Хёкберг. Он не сумел ответить ни на один вопрос журналистов. А потом вдруг увидел в глубине комнаты своего отца. С виду совершенно невозмутимый, тот сидел среди телекамер, писал свой всегдашний осенний пейзаж.

Тут-то Валландер и проснулся. Полежал прислушиваясь. Ветер давил на оконное стекло. Комиссар повернул голову. Часы на столике возле кровати показывали полседьмого. Он проспал почти четыре часа. Попробовал глотнуть. Горло болит по-прежнему. Но температура спала. Надо полагать, Соню Хёкберг так и не нашли. Иначе бы уже позвонили. Он встал, пошел на кухню. На столе лежала записка насчет мыла. И он приписал, что надо забрать в книжном заказ. Потом заварил чай. Поискал лимон - увы, в ящике для фруктов лежали только потемневшие помидорины да гнилой огурец, который немедля отправился в помойное ведро. С чашкой чая он прошел в гостиную. Пылища в углах. Вернулся на кухню, записал, что надо купить мешки для пылесоса.

Вообще-то лучше всего, ясное дело, купить новый пылесос.

Подвинул к себе телефон, позвонил в управление. На месте оказался только Ханссон.

- Ну, как там дела?

Голос у Ханссона был усталый:

- Девчонка бесследно исчезла,

- Что же, никто ее не видел?

- Никто. Стокгольмское начальство звонило, выразило недовольство здешними происшествиями.

- Не сомневаюсь. Но предлагаю пока оставить это без внимания.

- Говорят, ты расхворался?

- Завтра буду в норме.

Ханссон доложил, как идут поиски. Валландер не нашел к чему придраться. Девчонку объявили в региональный розыск. На очереди всешведский. Ханссон обещал в случае чего сразу позвонить.

Закончив разговор, Валландер взял в руки пульт телевизора. Надо бы посмотреть новости. Побег Сони Хёкберг наверняка главная сенсация во всем Сконе. А может, даже и во всей стране? Но потом отложил пульт, поставил диск с вердиевской «Травиатой». Лег на диван и закрыл глаза. Думая о Эве Перссон и ее матери. О том, с какой яростью девчонка набросилась на мать. О ее равнодушных глазах. Тут зазвонил телефон. Он сел, приглушил музыку и взял трубку.

- Курт?

Голос Валландер узнал сразу. Стен Виден. Самый давний из его немногочисленных друзей.

- Сколько зим, сколько лет.

- Н-да, как всегда, мы с тобой давненько не разговаривали. Как самочувствие? В управлении сказали, ты заболел.

- Горло болит. Ничего удивительного.

- Я думал, мы повидаемся.

- Как раз сейчас сложновато. Ты, наверно, смотрел новости?

- Я новости не смотрю и газеты не читаю. Разве только результаты скачек и погоду.

- У нас арестованный сбежал. И я должен его задержать. Тогда и повидаемся.

- Вообще-то я хотел попрощаться.

У Валландера защемило под ложечкой. Стен что же, заболел? Допился до цирроза печени?

- Почему? Почему попрощаться?

- Я продаю ферму и уезжаю.

В последние годы Стен Виден все время говорил об отъезде. Ферма, доставшаяся ему в наследство от отца, себя не окупала, постепенно превращалась в безнадежную обузу. Долгими вечерами Валландер слушал мечтательные разглагольствования Стена о том, что, пока не состарился, надо начать жизнь заново. И относился к ним так же, как к своим собственным, то бишь не принимал всерьез. И оказывается, ошибался. В подпитии - а выпивал он частенько - Стен, бывало, сгущал краски. Но сейчас он, похоже, был трезв и полон энергии. Даже голос изменился, звучал бодро, оживленно.

- Ты не шутишь?

- Нет. Я уезжаю.

- Куда?

- Пока не решил. Но скоро.

Щемящее ощущение под ложечкой исчезло. Вместо этого Валландер почувствовал укол зависти. Мечтания Видена, несмотря ни на что, оказались куда осуществимее его собственных.

- Заеду, как только смогу. Постараюсь на днях.

- Я буду дома.

Положив трубку, Валландер некоторое время праздно сидел на диване. Да, ему завидно, что правда, то правда. Собственные мечты об уходе из полиции были бесконечно далеко. Он сам никогда не решится последовать примеру Стена.

Допив чай, он отнес чашку на кухню. Термометр за окном показывал один градус выше нуля. Холодновато для начала октября.

Валландер вернулся на диван. Музыка звучала едва слышно, и он взял пульт, собираясь прибавить громкости.

В этот миг погас свет.

Сперва он решил, что полетел предохранитель. Но, выглянув в окно, увидел, что уличные фонари тоже потухли.

Вернулся в темноту, на диван, и стал ждать.

Ему и в голову не пришло, что во мрак погрузилась значительная часть Сконе.

7

Олле Андерссона разбудил телефонный звонок.

Он попробовал включить ночник, но безрезультатно, света не было. Что ж, причина звонка ясна. Олле зажег мощный ручной фонарь, который всегда держал возле кровати, и поднял трубку. Так и есть, звонили из круглосуточного ремонтно-эксплуатационного центра компании «Сюдкрафт», где сегодня ночью, 8 октября, дежурил Руне Огрен. Уроженец Мальмё, он более тридцати лет работал в энергетике и на будущий год собирался на пенсию. Без лишних слов Огрен сообщил:

- На четверти территории Сконе упало напряжение и прервана подача электричества.

Олле Андерссон удивился. Ветер, конечно, задувает уже который день, однако до бури ему далеко.

- Черт его знает, что там стряслось, - продолжал Огрен. - Но авария произошла на трансформаторной подстанции близ Истада. Так что давай по-быстрому одевайся и жми туда.

Олле Андерссон знал, что медлить нельзя. В сложнейшей сети, по которой электричество доставлялось в города и веси, истадская подстанция была одним из узловых пунктов. Всякий тамошний сбой мог оставить без света изрядную часть Сконе. На случай экстренных обстоятельств кто-нибудь из персонала всегда находился на дежурстве. На этой неделе по истадскому региону дежурил Олле Андерссон.

- Я спал, - сказал Олле. - Когда прервалось электроснабжение?

- Четырнадцать минут назад. Нам потребовалось некоторое время, чтобы установить, где произошел сбой. Будь добр, поторопись. Вдобавок у кристианстадской полиции отказали резервные генераторы. Сигнализация вырубилась.

Олле Андерссон знал, чем это чревато. Положив трубку, он начал одеваться.

- Что случилось? - спросила его жена Берит, которая тоже успела проснуться.

- Мне надо ехать. Сконе в потемках.

- Неужто ветер такой сильный?

- Нет. Тут что-то другое. Спи.

С фонарем в руке Олле спустился вниз. От Сварте, где он жил, до трансформаторной подстанции минут двадцать езды. Надевая куртку, он гадал, что могло случиться.

Вдруг авария окажется настолько серьезной, что в одиночку с ней не справиться? А ведь при таком обширном отключении необходимо восстановить подачу электроэнергии как можно скорее.

На улице по-прежнему бушевал ветер. И все же Олле Андерссон не сомневался, что дело не в ветре. Он сел в машину (точнее, в мастерскую на колесах) и по рации связался с Огреном:

- Выезжаю.

Через девятнадцать минут Олле Андерссон добрался до подстанции. Ни огонька кругом, все тонет в кромешной тьме. Каждый раз, когда случался сбой в электроснабжении и он выезжал к месту аварии, его преследовала одна и та же мысль: каких-нибудь сто лет назад этот непроглядный мрак был в порядке вещей. Электричество все изменило. Сейчас уже и людей не найдешь, которые помнят те давние времена. А еще Олле думал, каким уязвимым стало общество. При неблагоприятном стечении обстоятельств самый незначительный сбой на важной узловой подстанции способен обесточить и парализовать огромную территорию.

- Я на месте, - доложил он Огрену

- Ну давай. Время не ждет.

Трансформаторная подстанция стояла в чистом поле за высоким ограждением. Повсюду развешаны таблички, предупреждающие, что посторонним вход воспрещен и нарушение запрета опасно для жизни. Олле Андерссон. вылез из машины и, превозмогая напор ветра, зашагал к калитке. В руке у него была связка ключей. Кроме того, он надел очки, вернее, осветительное приспособление собственной конструкции - оправа без линз, по верху которой, над глазами, приделаны маленькие, но мощные лампочки. Отыскав на ходу нужные ключи, Олле подошел к калитке - и остолбенел: замок был взломан. Огляделся по сторонам - никого. Ни машин, ни людей. Достал рацию, сообщил Огрену:

- Калитка взломана.

Ветер так шумел, что Огрен с первого раза не расслышал, пришлось повторить.

- Вроде бы никого нет, - добавил Олле. - Захожу.

Ему и раньше доводилось обнаруживать на подстанциях взломанные калитки. В таких случаях обязательно извещали полицию. Иногда злоумышленников удавалось поймать. Чаще всего взломы устраивали подростки, просто так, из озорства. Тем не менее порой заходила речь о том, что может случиться, вздумай кто-нибудь всерьез учинить саботаж. Не далее как в сентябре Олле участвовал в совещании, где один из техников, отвечающих за безопасность, делал доклад о необходимости внедрения совершенно новой охранной системы.

Олле Андерссон обвел взглядом территорию. Поскольку помимо «очков» он вооружился и ручным фонарем, три световых луча скользнули по ажурным конструкциям. В глубине, среди стальных башен, стоял серый домик - сердце подстанции. Внутрь его вела стальная дверь, которая запиралась на два замка. Без ключей ее не откроешь, можно только взорвать, да и то немалым зарядом. На своей связке Олле пометил здешние ключи цветным скотчем. Красный отпирал калитку, желтый и синий - замки стальной двери. Он еще раз огляделся. Ни души кругом. Только ветер воет. Олле зашагал к домику. Но через несколько шагов замер и насторожился. Что там за спиной? Из рации, которую он прицепил к куртке, доносился хриплый голос Огрена. Отвечать он не стал. Что заставило его остановиться? В темноте ничего нет. Во всяком случае, он ничего не увидел. Зато почуял запах. Наверно, с полей несет, подумал он, кто-то из крестьян вывез навоз. Пошел дальше. Запах не исчезал. Секунда - и Олле снова замер как вкопанный. Стальная дверь домика была открыта. Он отступил на шаг-другой, взялся за рацию:

- Дверь открыта. Слышишь меня?

- Слышу. Говоришь, дверь открыта? Как это понимать?

- В самом прямом смысле.

- Там кто-то есть?

- Не знаю. Но на взлом не похоже.

- Как же ее тогда могли открыть?

- Не знаю.

Рация умолкла. Олле Андерссон разом почувствовал себя ужасно одиноким. Секунду спустя Огрен заговорил снова:

- По-твоему, дверь отперли ключами?

- Видимо, да. К тому же пахнет здесь как-то странно.

- Ты должен выяснить, что там. И поскорее. Начальство вконец меня заколебало. То и дело названивают, допытываются, что случилось.

Олле Андерссон глубоко вздохнул, подошел к двери, распахнул ее и посветил внутрь. Сначала он не понял, что перед ним. В нос ударил чудовищный смрад. Но уже через секунду сообразил, что произошло. Обрыв энергоснабжения, этой октябрьской ночью погрузивший Сконе в темноту, вызван обугленным трупом, который лежал между собирательными шинами. Виновником аварии оказался человек.

Пятясь, Олле вышел наружу, связался с Огреном:

- Там внутри покойник.

Огрен отозвался лишь через несколько секунд:

- Повтори.

- Там сгоревший труп. Какой-то человек закоротил собой трансформатор и обесточил регион.

- Правда? Так и есть?

- Ты же слышал! Видимо, произошел сбой релейной защиты.

- Вызывай полицию. Жди на месте. Мы попробуем восстановить электроснабжение в обход этой подстанции.

Огрен отключился. Олле Андерссон чувствовал дрожь во всем теле. Необъяснимая история. Почему человек пришел на трансформаторную подстанцию и совершил самоубийство, пропустив через себя сильнейший ток? Это же все равно что сесть на электрический стул!

Его замутило. Чтобы избавиться от тошноты, он вернулся к машине.

Ветер не утихал, налетал яростными шквалами. Мало того, начался дождь.

Сообщение из диспетчерской «Сюдкрафта» поступило в объятое тьмой Истадское полицейское управление сразу после полуночи. Принявший его сотрудник все записал и быстро оценил ситуацию. Поскольку в сообщении фигурировал труп, он позвонил Ханссону, который дежурил по убойному отделу и обещал немедля выехать на место. Возле телефона у него горела свечка. Номер Мартинссона Ханссон помнил наизусть. Ответа пришлось ждать долго, потому что Мартинссон спал и понятия не имел об аварии со светом. Выслушав Ханссона, он сразу понял, что дело очень серьезное, и как только разговор закончился, тоже ощупью набрал номер, который знал наизусть.

Дожидаясь, пока дадут свет, Валландер заснул на диване, но, проснувшись от звонков телефона, обнаружил, что вокруг по-прежнему темно. Ощупью потянулся за трубкой и свалил аппарат на пол.

- Это Мартинссон. Мне звонил Ханссон.

Валландер сразу же почуял, что случилось что-то серьезное, и затаил дыхание.

- Монтер «Сюдкрафта» обнаружил труп на одной из подстанций недалеко от Истада.

- Света нет по этой причине?

- Не знаю. Но подумал, что надо тебя информировать. Хоть ты и болен.

Валландер на пробу сглотнул. Больно. Однако температуры нет.

- У меня машина сломалась, - сказал он. - Заезжай за мной.

- Буду через десять минут.

- Через пять, - сказал Валландер. - Не больше. Вся округа в кромешной тьме.

Он быстро оделся, спустился на улицу. Шел дождь. Мартинссон прибыл через семь минут, и они рванули к вылетной развязке, где ждал Ханссон.

- Нам надо на трансформаторную подстанцию к северу от мусорного полигона, - пояснил Мартинссон.

Валландер знал, где это: несколько лет назад, когда Байба приезжала в гости, они устроили поблизости, в лесу, небольшой поход.

- Что в точности произошло?

- Я уже рассказал тебе все, что знаю. Тревогу подняла компания «Сюдкрафт». Их монтер поехал выяснять причины сбоя в электросети и обнаружил труп.

- Большой участок вырубился?

- По словам Ханссона, примерно четверть Сконе.

Валландер недоверчиво посмотрел на него. Такие крупные аварии случались крайне редко. Во время мощных зимних штормов. Или, как осенью шестьдесят девятого, когда налетел ураган. Но сейчас ветер для этого слабоват.

Они свернули с главной дороги. Дождь усилился. Мартинссон включил дворники на полную мощность. Валландер досадовал, что не надел непромокаемую куртку, а резиновые сапоги вообще были вне досягаемости. Остались в багажнике машины, которую он бросил возле полицейского управления.

Ханссон затормозил. Фары осветили темноту. Валландер увидел человека в комбинезоне, который призывно взмахнул рукой.

- Это подстанция высокого напряжения, - сказал Мартинссон. - Зрелище будет не для слабонервных. Если человек вправду сгорел дотла.

Они вышли под дождь. Здесь, в чистом поле, ветер задувал еще яростнее. Монтер, спешивший им навстречу, явно был в шоке. Валландер окончательно уверился, что случилось в самом деле что-то очень серьезное.

- Это там, внутри. - Монтер указал на серый домик.

Валландер шел впереди. Дождь хлестал прямо в лицо, и он толком ничего не видел. Мартинссон и Ханссон шагали следом. Перепуганный электрик держался обок.

- Здесь, - сказал он, когда они остановились возле домика с трансформаторами.

- Все полностью обесточено? - спросил Валландер.

- Да. Теперь уже всё.

Комиссар взял у Мартинссона фонарь, посветил внутрь. Почуял запах. Смрад горелой человеческой плоти. Он так и не смог к этому привыкнуть. Хотя много раз бывал на пожарах, где заживо сгорели люди. Мельком подумал, что Ханссона наверняка стошнит. Он не выносил трупного запаха.

Тело обуглилось. Лица не было. Черные, сгоревшие мощи, зажатые меж проводов и предохранителей.

Он посторонился, пропуская Мартинссона.

- Черт побери, - простонал тот.

Валландер окликнул Ханссона, велел связаться с Нюбергом: пусть срочно выезжает сюда со всей бригадой.

- И пусть захватят с собой генератор. Иначе мы ни черта не разглядим. - Он обернулся к Мартинссону. - Как зовут парня, который обнаружил труп?

- Олле Андерссон.

- Что он здесь делал?

- Его направил сюда диспетчер «Сюдкрафта». Ремонтники у них, понятно, дежурят круглосуточно.

- Потолкуй с ним. Прикинь, когда что произошло. И не натопчите тут. А то Нюберг нас со свету сживет.

Мартинссон вместе с Олле Андерссоном направился к машине. Валландер разом остался в одиночестве. Присел на корточки, посветил фонарем на тело. Одежда сгорела полностью. Такое впечатление, будто смотришь на мумию. Или на труп, пролежавший тысячу лет в торфянике. Но здесь современная силовая подстанция. Он попробовал рассуждать логически. Свет вырубился около одиннадцати. Сейчас уже без малого час ночи. Если этот человек стал причиной сбоя в электросети, то погиб он примерно два часа назад.

Валландер выпрямился, оставив фонарь на цементном полу. Что же произошло? Некто пробирается на уединенную подстанцию и вызывает аварию. Покончив самоубийством. Валландер скривился. Вряд ли все так просто. Вопросовуже хоть отбавляй. Он нагнулся, поднял фонарь, обвел взглядом помещение. Ничего не поделаешь, надо ждать Нюберга.

Вместе с тем что-то его тревожило. Он опять посветил на обугленный труп. Неизвестно отчего ему чудилось здесь что-то знакомое. Оно уже исчезло, но было раньше.

Валландер вышел наружу, осмотрел солидную стальную дверь. На вид без повреждений, два надежных замка. Зашагал обратно тем же путем, каким шел к домику, стараясь ступать только туда, где не было никаких следов. Внимательно изучил калитку. Ее явно взломали. Как это понимать? Калитка взломана, а стальную дверь сумели открыть без повреждений? Мартинссон сидел в машине электромонтера. Ханссон звонил из своей машины. Валландер стряхнул с себя дождевые капли, сел в автомобиль Мартинссона. Мотор был включен, дворники работали. Он врубил печку. Горло болело. По радио передавали экстренный выпуск ночных новостей. Прослушав сообщение, он вполне осознал серьезность ситуации.

Четверть территории Сконе обесточена. От Треллеборга до Кристианстада всё во тьме. Больницы задействовали автономные генераторы, все остальное целиком парализовано. Один из директоров «Сюдкрафта» сообщил в интервью, что авария локализована и примерно через полчаса электроснабжение будет восстановлено. Хотя некоторым районам придется потерпеть.

Здесь-то уж точно и через полчаса света не будет, подумал Валландер. Интересно, директор, который давал интервью, вообще знает, что случилось?

Надо поставить в известность Лизу Хольгерссон. Он взял мобильник Мартинссона, набрал номер. Лиза ответила не сразу.

- Это Валландер. Ты обратила внимание, что нет света?

- Сбой на линии? Я спала.

Валландер коротко изложил самое главное. Сон у Лизы как рукой сняло.

- Думаю, ты должна связаться с «Сюдкрафтом». И объяснить им, что их авария означает еще и полицейское расследование.

- А что произошло? Самоубийство?

- Не знаю.

- Может, саботаж? Теракт?

- Пока сказать не могу. Надо учитывать все версии.

- В «Сюдкрафт» я позвоню. Держи меня в курсе.

Валландер закончил разговор. Под дождем к машине бежал Ханссон. Валландер открыл дверцу.

- Нюберг выехал. Что ты там нашел?

- Да, по сути, ничего. Лица нет.

В потоках дождя Ханссон молча поспешил к своей машине.

Через двадцать минут Валландер увидел в зеркале заднего вида свет фар и вышел встретить Нюберга. Тот выглядел усталым.

- Что стряслось? Ханссон, как всегда, ничего толком не сказал.

- Покойник у нас тут. Сгоревший. Ничего не осталось.

Нюберг огляделся по сторонам.

- Обычное дело, если человек попадает под высокое напряжение. Потому и темень вокруг?

- Вероятно.

- Выходит, половина Сконе теперь ждет, когда я закончу? Свет дадут только после этого?

- В данном случае нас это интересовать не должно. Но я думаю, энергоснабжение они все равно наладят. Хотя вряд ли именно здесь.

- Мы живем в уязвимом обществе, - заметил Нюберг и принялся отдавать распоряжения технику-криминалисту.

То же самое сказал Эрик Хёкберг, подумал Валландер. Что мы живем в уязвимом обществе. Его компьютеры вырубились. Если, конечно, он сидит по ночам и жмет на клавиши, чтобы заработать денег.

Нюберг работал быстро и четко. Вскоре установили прожекторы, подключили их к тарахтящему генератору. Мартинссон и Валландер вернулись в машину. Мартинссон полистал свои записи.

- В общем, электрику позвонил дежурный диспетчер по фамилии Огрен. Они установили, что авария произошла именно здесь. Андерссон живет в Сварте. Через двадцать минут он был на месте и тотчас обнаружил, что калитка взломана. А когда заглянул в домик, увидел, что произошло.

- Он ничего особенного не заметил?

- Когда приехал, здесь никого не было и на глаза ему никто не попался.

Валландер задумался, потом сказал:

- Надо хорошенько разобраться в истории с ключами.

Андерссон сидел в своей машине, разговаривал по рации с Огреном. Валландер влез к нему, и он тотчас закончил разговор.

- Я понимаю, вы в шоке, - сказал комиссар.

- В жизни не видал такого кошмара. Что здесь случилось?

- Мы не знаем. Стало быть, когда вы приехали, калитка была взломана, а стальная дверь приоткрыта, но не повреждена. Как вы это объясняете?

- Никак.

- У кого еще есть ключи?

- У второго монтера, его фамилия Муберг. Он живет в Истаде. Потом, конечно, в главной конторе. Все тщательно контролируется.

- Но кто-то же отпер дверь?

- Похоже, что так.

- Надо полагать, здешние ключи не скопируешь?

- Замки изготовлены в США. «Неродными» ключами их не открыть.

- Этот Муберг, как его имя?

- Ларс.

- Может, дверь забыли запереть?

Андерссон покачал головой:

- Забудешь - сразу вылетишь с работы. Контроль будь здоров какой строгий. Понятно, раз речь идет о безопасности. В последние годы гайки здорово закрутили.

Других вопросов у Валландера пока не было.

- Придется вам еще повременить с отъездом. Возможно, возникнут дополнительные вопросы. И будьте добры, позвоните Ларсу Мубергу.

- Зачем?

- Ну например, поинтересуйтесь, на месте ли его ключи. Которые подходят к этой железной двери.

Валландер вылез из машины. Дождь поутих. Разговор с Андерссоном встревожил его еще сильнее. Конечно, человек, решивший покончить с собой, мог совершенно случайно выбрать именно эту силовую подстанцию. Но многое тут не сходится. В особенности тот факт, что стальную дверь отперли ключами. Он указывал совсем в другую сторону: что здесь кого-то убили, а потом бросили на высоковольтные контакты, чтобы скрыть происшедшее на самом деле.

Комиссар направился к прожекторам. Фотограф как раз отщелкал нужные кадры и закончил видеосъемку. Нюберг стоял на коленях возле мертвого тела и сердито заворчал, когда Валландер затенил ему обзор.

- Что скажешь?

- Скажу, что медик очень уж долго едет. Мне пришлось переместить тело, чтобы посмотреть, нет ли чего за ним.

- Что, по-твоему, здесь произошло?

- Ты же знаешь, я не люблю гадать.

- Тем не менее мы все время только этим и занимаемся. Так какие у тебя соображения?

Нюберг задумался, потом сказал:

- Если кто-то выбрал подобный способ самоубийства, то, мягко говоря, это жутко. Если же это убийство, то на редкость жестокое. Казнь на электрическом стуле.

Совершенно верно, подумал Валландер. Отсюда следует, что, возможно, мы имеем дело с актом мести. И вправду как электрический стул.

Нюберг вернулся к работе. Техник-криминалист начал осматривать территорию возле ограждения. Подъехал судмедэксперт. Женщина, с которой Валландер уже не раз встречался. Звали ее Сюзанна Бекселль, и разговорчивостью она не отличалась. Сразу взялась за дело. Нюберг принес термос, налил кофе. Предложил и Валландеру. Тот не стал отказываться. Все равно поспать сегодня больше не удастся. К ним подошел Мартинссон. Мокрый, замерзший. Валландер отдал ему свою чашку.

- Электроснабжение потихоньку восстанавливают, - сказал Мартинссон. - Вокруг Истада зажигается свет. Черт их знает, как они это делают.

- Андерссон поговорил со своим коллегой? С Мубергом? О ключах?

Мартинссон пошел выяснять. Валландер заметил, что Ханссон неподвижно сидит в своей машине, и велел ему возвращаться в управление. Истад по-прежнему в потемках, и там от него будет больше проку. Ханссон благодарно кивнул и поехал прочь. Валландер прошел к судмедэксперту:

- Можешь что-нибудь сказать о покойнике?

Сюзанна Бекселль посмотрела на него:

- По крайней мере, могу сказать, что ты ошибаешься. Это не мужчина, а женщина.

- Ты уверена?

- Да. Но на другие вопросы отвечать не стану.

- У меня только один вопрос. Она попала под напряжение после смерти? Или ее убило током?

- Пока не знаю.

Валландер задумчиво отвернулся. Почему-то он все время думал, что труп мужской.

В эту самую минуту он заметил, что техник-криминалист, обследовавший территорию возле ограждения, направился к Нюбергу с каким-то предметом в руке. И пошел туда же.

Дамская сумка.

Валландер неотрывно смотрел на нее.

Сперва он подумал, что ошибся.

Но приглядевшись, вполне уверился, что уже видел эту сумку. Накануне, если быть точным.

- Я нашел ее у северного конца ограждения, - сообщил техник по фамилии Эк.

- Значит, труп женский? - удивился Нюберг.

- Да. Более того, мы знаем, кто это, - сказал Валландер.

Не так давно эта сумка стояла на столе в комнате для допросов. Пряжка у нее в форме дубового листа.

Верно, память его не подвела.

- Сумка принадлежит Соне Хёкберг. Стало быть, это она найдена здесь мертвой.

Было десять минут третьего. Дождь снова усилился.

8

Сразу после трех ночи в Истад вернулся свет.

В это время Валландер и криминалисты еще находились на подстанции. Ханссон позвонил из управления, сообщил радостную новость. Вдалеке на равнине вспыхнуло наружное освещение какой-то фермы.

Судмедэксперт закончила работу, тело увезли, и Нюберг мог продолжить осмотр места происшествия. Он призвал на помощь Олле Андерссона, который объяснял ему устройство трансформаторной сети внутри домика. Одновременно техники обследовали наружную территорию по обе стороны ограждения на предмет следов, которые подлежат фиксации. Дождь не унимался, работать было весьма затруднительно. Мартинссон поскользнулся на глине, упал и порвал куртку на локте. Валландер вконец продрог и тосковал по резиновым сапогам.

Сразу после того, как в Истаде дали свет, Валландер подозвал Мартинссона, они устроились в одном из полицейских автомобилей и подытожили все, что успели выяснить. Соня Хёкберг сбежала из управления примерно за тринадцать часов до своей смерти в трансформаторной. Она могла добраться туда пешком. Времени было вполне достаточно. Но и Валландер, и Мартинссон считали это маловероятным. Что ни говори, до Истада все-таки целых восемь километров.

- Кто-то должен был ее видеть, - сказал Мартинссон. - Наши ребята ездили по всей округе, искали ее.

- На всякий случай надо проверить, - решил Валландер. - Что наши действительно были в этом районе, но Соню Хёкберг не видели.

- Какова альтернатива?

- Кто-то привез ее сюда, а потом бросил и смылся на машине.

Оба знали, что это означает. Главный вопрос: как умерла Соня Хёкберг? Покончила с собой или была убита?

- Ключи, - сказал Валландер. - Калитку взломали. Однако дверь трансформаторной отперли ключами. Почему?

Оба умолкли, пытаясь найти возможное объяснение.

- Надо получить полный список лиц, имеющих доступ к ключам, - продолжал Валландер. - Мне необходимы сведения по каждому ключу. Кто ими пользуется. И где они находились вчера поздно вечером.

- Трудно мне все это увязать, - сказал Мартинссон. - Соня Хёкберг совершает убийство. А затем убивают ее саму. Как хочешь, а я склоняюсь к версии самоубийства.

Валландер не ответил. В мозгу роем кружились мысли, но ему никак не удавалось выстроить их в логическую цепочку. Снова и снова он прокручивал в голове свою беседу с Соней Хёкберг, первую и, как оказалось, последнюю.

- Ты ведь первый ее допрашивал, - сказал Валландер. - Какое впечатление у тебя сложилось?

- Такое же, как у тебя. Она не раскаивалась. Казалось, ей все равно, что насекомое убить, что пожилого таксиста.

- Это говорит против самоубийства. Зачем ей кончать с собой, если совесть ее нисколько не мучила?

Мартинссон выключил дворники. Сквозь ветровое стекло они видели Олле Андерссона, неподвижно сидящего в своей машине, а чуть дальше - Нюберга, который перетаскивал прожектор. Резкими, порывистыми движениями. Понятно, он зол и взвинчен до предела.

- Допустим, это убийство. Что подтверждает такую версию?

- Ничего, - ответил Валландер. - Мы не можем обосновать ни самоубийство, ни убийство. Будем разрабатывать обе версии. А вот о несчастном случае можно забыть.

Разговор иссяк. Немного погодя Валландер, попросил Мартинссона собрать к восьми утра следственную группу и вышел из машины. Дождь кончился. До чего же он устал. И продрог. Горло болит. Он прошел к Нюбергу, который завершал работу в трансформаторной.

- Нашел что-нибудь?

- Нет.

- Андерссон никаких соображений не высказывал?

- О чем? О моей манере работать?

Прежде чем продолжить, Валландер сосчитал в уме до десяти. Нюберг в отвратительном настроении. Брякнешь что-нибудь невпопад, вообще разговора не получится.

- Он не может сказать, что произошло, - заметил Нюберг, предвосхищая его вопрос. - Аварию в сети электроснабжения вызвало тело. Но какое - мертвое или живое? Ответ дадут судмедэксперты. Если сумеют.

Валландер кивнул. Посмотрел на наручные часы. Полчетвертого. Торчать здесь больше нет смысла.

- Поеду. Встретимся в управлении, в восемь утра.

Нюберг буркнул что-то неразборчивое. Валландер истолковал это в том смысле, что он придет, и вернулся к машине, где сидел Мартинссон и делал какие-то заметки.

- Едем, - сказал комиссар. - Отвези меня домой.

- Что стряслось с твоей тачкой?

- Мотор сдох.

Всю дорогу до Истада они молчали. Поднявшись в квартиру, Валландер первым делом решил принять ванну. А пока она наполнялась, выпил последние таблетки и занес их в список покупок на кухонном столе. Правда, совершенно непонятно, когда будет время сходить в аптеку, уныло подумал он.

В горячей ванне он понемногу оттаял. Даже задремал на минуту-другую. В голове пустота. Потом возникли образы. Соня Хёкберг. И Эва Перссон. Мысленно он не спеша прослеживал события. Продвигался осторожно, чтобы ничего не упустить. Сплошная бессвязность. Почему был убит Юхан Лундберг? Что, собственно, двигало Соней Хёкберг? И что заставило Эву Перссон сделаться соучастницей? Он был совершенно уверен, дело тут не только во внезапной потребности в деньгах. Деньги требовались для какой-то цели. Если за всем этим не стоит нечто совсем другое.

В сумке Сони Хёкберг, найденной возле подстанции, было всего-навсего тридцать крон. Деньги, добытые грабежом, реквизировала полиция.

Она сбежала, думал комиссар. Неожиданно подвернулась возможность скрыться. Случилось это в десять утра. Без всякой подготовки. Она уходит из полицейского управления, а затем исчезает на тринадцать часов. В итоге ее труп обнаруживают в восьми километрах от Истада.

Как она там очутилась? - думал комиссар. Могла приехать на попутной машине. Но могла и связаться с кем-то из знакомых, у кого есть машина. Что происходит дальше? Она просит отвезти ее туда, где решила совершить самоубийство? Или ее убивают? У кого имеются ключи от железной двери, но нет ключа от калитки?

Валландер вылез из ванны. Есть два почему, думал он. Два вопроса, которые именно сейчас важнее всего и ведут в разных направлениях. Если она решила покончить с собой, то почему выбрала для этого трансформаторную подстанцию? И как ей удалось добыть ключи? А если ее убили, то почему?

Он улегся в постель. Половина пятого. Мысли кружились в голове. Не время сейчас для раздумий, он слишком устал. Надо спать. Прежде чем выключить свет, он завел будильник и отодвинул его по полу подальше от кровати. Тогда придется встать, чтобы отключить звонок.

Проснулся Валландер с ощущением, что спал всего несколько минут. Попробовал глотнуть. Горло болело, но уже не так сильно, как накануне. Пощупал лоб. Температуры нет. Зато нос заложен. Он прошел в ванную, высморкался. Избегая смотреть в зеркало. Во всем теле ломота от усталости. Пока грелась вода для кофе, глядел в окно. По-прежнему ветрено. Но дождевые тучи ушли. Пять градусов тепла. Интересно, когда я сумею выкроить время, чтобы разобраться с машиной? - мельком подумал комиссар.

В самом начале девятого они собрались в управлении. Глядя на усталые лица Мартинссона и Ханссона, Валландер подумал, что и у него вид наверняка ничуть не лучше. А вот Лиза Хольгерссон выглядела как всегда, даром что и ей не довелось толком поспать. Она и открыла совещание.

- Мы должны четко уяснить себе, что авария в системе энергоснабжения, случившаяся в Сконе сегодня ночью, оказалась одной из самых серьезных и масштабных и выявила уязвимость, незащищенность. По сути, такое случиться не могло. И все же случилось. Теперь властям, энергетическим компаниям и местной гражданской обороне придется снова работать над усилением безопасности. Это я говорю в качестве введения.

Она кивнула Валландеру, который коротко подытожил ночные события.

- Иными словами, - сказал он в заключение, - мы не знаем, что произошло - несчастный случай, самоубийство или убийство. Хотя несчастный случай, по всей вероятности, можно исключить. Ведь она в одиночку или вместе с кем-то взломала калитку. Далее, они имели доступ к ключам. Все это по меньшей мере странно.

Валландер обвел взглядом собравшихся. Мартинссон доложил, что, как показала проверка, полицейские патрули, высланные на поиски Сони Хёкберг, неоднократно проезжали по шоссе в районе подстанции.

- Что ж, с этим ясно, - сказал Валландер. - Кто-то ее туда отвез. Как насчет автомобильных следов?

Вопрос был адресован Нюбергу, который сидел у дальнего конца стола, растрепанный, с красными от недосыпа глазами, и наверняка мечтал сейчас о выходе на пенсию.

- Кроме следов наших машин и автомобиля монтера, Андерссона, мы обнаружили еще два отпечатка протекторов. Но нечеткие, размытые дождем, - сказал Нюберг.

- Значит, там побывали еще две машины?

- Андерссон предположил, что один из следов мог оставить автомобиль его коллеги, Муберга. Мы этим занимаемся.

- Тогда остается один автомобиль с неизвестным водителем?

- Да.

- Установить, когда этот автомобиль прибыл на место, понятно, не удалось?

Нюберг озадаченно посмотрел на комиссара:

- По-твоему, такое возможно?

- Ты знаешь, как я верю в твои способности.

- В конце концов, всему есть предел.

До сих пор Анн-Бритт Хёглунд не говорила ни слова. Но теперь подняла руку.

- Можно ли здесь вообще говорить не об убийстве, а о чем-то другом? Мне, как и вам, трудно понять, по какой причине Соня Хёкберг могла совершить самоубийство. Даже если бы она решила покончить с собой, то наверняка бы не выбрала самосожжение.

Валландеру вспомнился случай, происшедший несколько лет назад. Девушка из Центральной Америки облилась бензином и заживо сожгла себя на рапсовом поле. Жуткое воспоминание. Ведь все это произошло у него на глазах. Он видел, как девушка вспыхнула. И ничего не мог сделать.

- Женщины обычно травятся таблетками, - продолжала Анн-Бритт. - Стреляются и то редко. И уж тем более не бросаются на трансформаторы высокого напряжения, верно?

- Думаю, ты права, - ответил Валландер. - Тем не менее дождемся, что скажут медэксперты. На месте нам не удалось установить, что именно случилось.

Больше вопросов не возникло.

- Ключи, - сказал Валландер, - вот что сейчас самое главное. Надо проверить, не было ли кражи ключей. Это первоочередная задача. И мы по-прежнему расследуем убийство таксиста. Сони Хёкберг, правда, нет в живых, но Эва Перссон цела, и хотя она несовершеннолетняя, дознание необходимо довести до конца.

Мартинссон взялся выяснить насчет ключей. На этом совещание закончилось, Валландер пошел к себе. По дороге заглянул в кафетерий, налил чашку кофе. В кабинете надрывался телефон. Звонила Ирена из проходной:

- К тебе посетитель.

- Кто?

- Некий Энандер. Врач.

Валландер порылся в памяти, но так и не вспомнил, кто это может быть.

- Чего он хочет?

- Поговорить с тобой.

- По какому поводу?

- Он не сообщает.

- Направь его к кому-нибудь другому.

- Я пробовала. Но он хочет говорить только с тобой. Твердит, что дело очень важное.

Валландер вздохнул.

- Ладно, сейчас приду. - Он положил трубку.

Посетитель был средних лет мужчина с коротким ежиком волос, в тренировочном костюме. Он энергично пожал Валландеру руку и представился:

- Давид Энандер.

- Простите, я очень занят, - сказал Валландер. - Какое у вас дело?

- Я много времени не отниму. Но вопрос важный.

- Из-за ночной аварии у нас прибавилось работы. Даю вам десять минут. Хотите подать заявление?

- Нет. Хочу кое-что уточнить, внести поправку.

Валландер ждал продолжения. Но не дождался. Они прошли в кабинет. Энандер сел в посетительское кресло, от которого немедля отвалился подлокотник.

- Не обращайте внимания, - сказал Валландер. - Он давно сломан.

Давид Энандер сразу заговорил о деле:

- Это касается Тиннеса Фалька, который умер несколько дней назад.

- Для нас дело Фалька закрыто. Он умер естественной смертью.

- Именно тут я и хотел бы внести поправку, - сказал Энандер, пригладив ладонью волосы.

Валландер заметил, что врачу действительно очень важно изложить эту свою поправку.

- Слушаю вас.

Давид Энандер помолчал, а когда заговорил, начал издалека, тщательно выбирая слова:

- Много лет я был врачом Тиннеса Фалька. Он стал моим пациентом в восемьдесят первом. То есть пятнадцать с лишним лет назад. Обратился ко мне по поводу аллергических высыпаний на руках. В ту пору я работал в больничной амбулатории, в дерматологическом кабинете. В восемьдесят шестом, когда учредили Новую клинику, я открыл собственную практику. Тиннес Фальк остался моим пациентом. Болел он редко, можно сказать, не болел вовсе. Аллергические проблемы исчезли, но я регулярно контролировал его физическое состояние. Тиннес Фальк очень заботился о своем здоровье. Вел образцовую жизнь, тщательно следил за собой. Хорошо питался, много гулял, не имел дурных привычек.

К чему он клонит? - с растущим нетерпением думал Валландер.

- Когда он умер, я был в отъезде, - продолжал Энандер. - Вернулся только вчера, тогда и узнал обо всем.

- Откуда узнали?

- Мне позвонила его бывшая жена.

Валландер кивнул: дескать, продолжайте, прошу вас.

- По ее словам, причиной смерти стал обширный инфаркт миокарда.

- Таково заключение медицинской экспертизы. Мы тоже его получили.

- Но дело в том, что этого не может быть.

Валландер поднял брови:

- Почему?

- Все очень просто. Не далее как десять дней назад я всесторонне обследовал Фалька. Сердце у него было в отличном состоянии. И вообще, организм в норме, как у двадцатилетнего.

На миг Валландер задумался:

- Что вы, собственно, хотите сказать? Что медэксперты ошиблись?

- Я знаю, изредка инфаркт бывает и у совершенно здоровых людей. Но отказываюсь поверить, что так случилось с Фальком.

- Какова же тогда причина смерти?

- Не знаю. Я просто хотел внести поправку. Причина не в сердце.

- Я передам вашу информацию медэкспертам, - сказал Валландер. - И все-таки каковы ваши соображения?

- Наверняка что-то произошло. Насколько я понял, у Фалька была рана на голове. По-моему, кто-то напал на него. И убил.

- Эта версия абсолютно бездоказательна. Его не ограбили.

- Но сердце ни при чем, - решительно повторил Энандер. - Я не судебный медик и не патологоанатом и не могу сказать, от чего он умер. Но совершенно уверен: сердце тут ни при чем.

Валландер сделал кой-какие пометки, записал адрес и телефон Энандера. Потом встал. Разговор был закончен. Время истекло.

В холле они попрощались.

- Я совершенно уверен, - сказал Энандер. - Мой пациент Тиннес Фальк умер не от инфаркта.

Валландер вернулся в кабинет. Сунул заметки насчет Тиннеса Фалька в ящик стола и следующий час писал отчет о событиях минувшей ночи.

Годом раньше Валландеру поставили компьютер. Он посетил однодневные курсы, а потом потратил еще массу времени, пока худо-бедно научился пользоваться машиной. Всего месяц-другой назад он смотрел на компьютер с недовольством. Но в один прекрасный день вдруг сообразил, что тот и правда облегчил ему работу. Со стола исчезли вороха разрозненных листков, на которых он вчерне набрасывал выводы и наблюдения. И вообще, с компьютером прибавилось порядку. Писал он, правда, двумя пальцами и часто сажал опечатки. Но теперь хотя бы не приходилось их замазывать. Уже легче.

В одиннадцать пришел Мартинссон, принес список тех, кто имел ключи от трансформаторной подстанции. Их было пятеро. Валландер пробежал взглядом имена.

- Ключи у всех на месте, в целости и сохранности, - доложил Мартинссон. - В последние дни, кроме Муберга, никто из них на подстанцию не выезжал. Проверить, чем они занимались в то время, когда исчезла Соня Хёкберг?

- Нет, подождем. Пока судебные медики не дадут заключение, нам, в общем-то, остается только ждать.

- Что будем делать с Эвой Перссон?

- Допросим по полной программе.

- Сам займешься?

- Нет, спасибо. Думаю, надо поручить это Анн-Бритт. Я с ней поговорю.

В начале первого Валландер вместе с Анн-Бритт тщательно просмотрел материалы по делу Лундберга. Боль в горле поутихла. Но его по-прежнему одолевала усталость. Тщетно попытавшись запустить мотор, он позвонил в автосервис и попросил забрать машину. Оставил ключи у Ирены и пешком отправился в центр. Зашел в кафе, пообедал. За соседним столиком обсуждали ночную аварию. Потом он наведался в аптеку, купил мыло и таблетки от головной боли. А едва переступив порог полицейского управления, вспомнил про книгу, которую собирался забрать в магазине, и хотел было пойти за ней, но раздумал - ветер уж очень противный. Машина со стоянки исчезла, и он позвонил мастеру, но там еще не успели отыскать дефект и на вопрос, дорого ли обойдется ремонт, вразумительно ответить не смогли. Он закончил разговор и решил, что с него хватит, машину надо менять.

Некоторое время комиссар сидел за столом. И вдруг подумал, что, вне всякого сомнения, Соня Хёкберг оказалась на этой подстанции отнюдь не случайно. Как не случайно и то, что данная подстанция - один из главных узлов всей сконской энергосети.

Ключи, думал он. Кто-то привез ее туда. И этот кто-то имел в своем распоряжении самые важные ключи.

Но почему калитка-то была взломана?

Он придвинул к себе мартинссоновский список. Пять человек, пять комплектов ключей.

Олле Андерссон, линейный монтер.

Ларс Муберг, линейный монтер.

Хильдинг Улофссон, начальник службы эксплуатации.

Артур Валунд, ответственный за безопасность.

Стефан Мулин, технический директор.

Как и в первый раз, эти имена ничего ему не сказали. Он набрал номер Мартинссона, тот сразу же снял трубку.

- Я насчет парней с ключами. Ты часом не проверял по нашим базам, у нас ничего на них нет?

- А что, надо было проверить?

- Да нет. Просто я привык к твоей скрупулезности.

- Могу посмотреть прямо сейчас.

- Подождем пока. От патологоанатомов ничего не слышно?

- Вряд ли они что скажут раньше завтрашнего утра. А может, и к утру не управятся.

- Тогда все-таки займись «ключниками». Если есть время.

Не в пример Валландеру, Мартинссон нежно любил свои компьютеры. Если у кого-нибудь в управлении возникали проблемы с новой техникой, все шли именно к Мартинссону.

Валландер снова засел за материалы по убийству шофера. В три часа сходил за кофе. Насморк особо не донимал, горло болеть перестало. От Ханссона комиссар узнал, что Анн-Бритт до сих пор допрашивает Эву Перссон. Все идет своим чередом, думал он. В кои-то веки успеваем как положено.

Он снова склонился над бумагами, когда на пороге возникла Лиза Хольгерссон. С вечерней газетой в руке. По ее лицу Валландер тотчас понял: что-то случилось.

- Ты это видел? - Она положила перед ним газету, открытую на развороте.

Валландер смотрел на снимок: Эва Перссон на полу комнаты для допросов. Явно свалившаяся со стула.

Когда он прочел текст, внутри у него все сжалось:

Знаменитый полицейский жестоко избил девочку-подростка. Мы располагаем фотографиями.

- Кто снимал? - недоверчиво спросил Валландер. - Там же не было журналистов?

- Выходит, были.

Валландер смутно вспомнил, что дверь была приоткрыта и за ней мелькнула какая-то тень.

- Это случилось незадолго до пресс-конференции, - сказала Лиза Хольгерссон. - Может, кто-то пришел пораньше и шнырял украдкой по коридору?

Валландер совершенно окаменел. За тридцать лет полицейской службы ему не раз доводилось вступать в рукопашную, но всегда при поимке опасных преступников. Во время допросов он никогда руки не распускал, даже в ярости.

Так вышло один-единственный раз. И, как выяснилось, в присутствии фотографа.

- Неприятности нам обеспечены, - сказала Лиза Хольгерссон. - Почему ты молчал?

- Девчонка набросилась с кулаками на мать. Я дал ей затрещину, чтобы защитить мать.

- По фотографии этого не видно.

- Я объясняю, как было дело.

- Почему ты молчал?

Валландер не ответил.

- Надеюсь, тебе понятно, что придется назначить внутреннее расследование?

В ее голосе сквозило разочарование. Это его возмутило. Она мне не доверяет, подумал он.

- Ты, наверно, хочешь отстранить меня от работы?

- Нет. Но я хочу точно знать, что произошло.

- Я же рассказал.

- А Эва Перссон сказала Анн-Бритт кое-что другое. По ее словам, ты набросился на нее без всякой причины.

- Она лжет. Спроси ее мать.

Лиза Хольгерссон помедлила с ответом, но в конце концов сказала:

- Мы спросили. И она отрицает, что дочь била ее.

Валландер молчал. Всё, думал он, ставлю точку. Ухожу из полиции. Ухожу из управления. И никогда больше не вернусь.

Лиза Хольгерссон ждала. Но Валландер не говорил ни слова.

И она вышла из кабинета.

9

Валландер немедля убрался из управления.

Он и сам толком не понимал, что это было - бегство или попытка успокоиться. Конечно, он знал, все произошло так, как он сказал. Но Лиза Хольгерссон не поверила, чем возмутила его до глубины души.

На улице комиссар мысленно чертыхнулся - нет машины. Обычно, когда ему случалось выйти из себя, он садился за руль и кружил по дорогам, пока не успокаивался.

Валландер зашел в винный магазин, купил бутылку виски. А оттуда двинул прямо домой, выдернул телефон из розетки и сел за кухонный стол. Откупорил бутылку, отхлебнул несколько щедрых глотков. Мерзкий вкус. Но он считал, что выпить необходимо. Единственное, перед чем он всегда чувствовал себя беззащитным, - это несправедливые обвинения. Лиза Хольгерссон прямо ничего не сказала, однако явно подозревала его, он же не слепой, видел. Наверно, Ханссон все-таки прав, сердито думал он, под началом бабы работать нельзя. Опять глотнул виски. Вроде бы полегчало. Он уже пожалел, что ушел домой. Ведь это могут истолковать как признание вины. Включил телефон в розетку и сразу же по-детски разозлился, что никто не звонит. Набрал номер управления. Ответила Ирена.

- Я только хотел сказать, что ушел домой. Простуда у меня.

- Ханссон тебя спрашивал. И Нюберг. И газетчики.

- Чего они хотели?

- Кто? Газетчики?

- Ханссон и Нюберг.

- Не знаю, не сказали.

Наверняка она видела газету, думал Валландер. И она, и все остальные. В управлении небось только об этом и судачат. И кое-кто явно злорадствует, что этот треклятый Валландер схлопотал по шапке.

Он попросил соединить его с Ханссоном. Тот ответил не сразу. Не иначе как корпит над своими хитроумными игорными системами, от которых неизменно ждет громадного выигрыша, но, увы, в лучшем случае остается при своих. Наконец Ханссон отозвался.

- Как там с лошадьми? - спросил Валландер.

Спросил, чтобы обезоружить. Чтобы показать: газетная писанина не выбила его из колеи.

- С какими лошадьми?

- Разве ты не играешь на бегах?

- Не в данный момент. А что?

- Да так, пошутил, но неудачно. Ты что звонил-то?

- Ты в кабинете?

- Дома. Я простужен.

- Я хотел доложить, что тщательно проверил, в котором часу наши патрули проезжали по той дороге. И с ребятами поговорил. Соню Хёкберг никто из них не видел. Они четыре раза проехали туда и обратно.

- Значит, она точно не шла пешком. Ее наверняка отвезли туда. Выйдя из управления, она первым делом отыскала телефон. Или зашла к кому-то. Надеюсь, Анн-Бритт догадалась расспросить об этом Эву Перссон.

- О чем?

- О других приятелях Сони Хёкберг. Кто из них мог ее подвезти.

- Ты говорил с Анн-Бритт?

- Еще не успел.

Возникла пауза. Валландер решил сам покончить с щекотливым вопросом:

- Фотография в газете весьма неприглядная.

- Это верно.

- Любопытно, как фотограф сумел прошмыгнуть в наши коридоры? На пресс-конференции их всегда запускают группой.

- Странно, что ты не заметил вспышки.

- Современные камеры в ней не нуждаются.

- А что, собственно, произошло?

Валландер рассказал. В тех же словах, что и Лизе Хольгерссон. Ничего не прибавил и не убавил.

- Никого из посторонних при этом не было? - спросил Ханссон.

- Только фотограф. А он, понятно, будет врать. Иначе-то снимку грош цена.

- Наверно, тебе надо рассказать, как все было.

- Так я и рассказываю.

- Газетчикам надо рассказать.

- И как, по-твоему, это будет выглядеть? Старый полицейский против мамаши с дочкой? Такая затея обречена на провал.

- Не забывай: девчонка, между прочим, соучастница убийства.

Интересно, поможет ли? - подумал Валландер. Превышение служебных полномочий со стороны полицейского - проступок серьезный. Он и сам так считал. И наличие особых обстоятельств вряд ли что меняет.

- Я подумаю, - сказал он и попросил Ханссона соединить его с Нюбергом.

Нюберг взял трубку лишь через несколько минут. За это время Валландер успел еще раз-другой хлебнуть из бутылки и почувствовал, что слегка захмелел. Но напряжение отпустило.

- Нюберг.

- Газету видел? - спросил комиссар.

- Какую еще газету?

- Как - какую? С фотографией Эвы Перссон.

- Я вечерние газеты не читаю, но про эту историю слыхал. Как я понял, она напала на свою мать.

- По фотографии этого не видно.

- Ну и что?

- Неприятности у меня. Лиза хочет назначить внутреннее расследование.

- Вот и хорошо. Значит, правда восторжествует.

- Вопрос в том, примут ли ее газеты. Кому интересен старый полицейский, если рядом есть молоденькая убийца?

- Ты же, по-моему, никогда не обращал внимания на газетную писанину? - удивленно сказал Нюберг.

- Пожалуй. Но до сих пор они не печатали фотографий, из которых явствует, что я ударил девчонку-подростка.

- Она, между прочим, убийца.

- Все это до крайности неприятно.

- Ничего, обойдется. Кстати, могу подтвердить: один из следов на месте происшествия оставил автомобиль Муберга. Иными словами, мы идентифицировали все отпечатки, кроме одного. Только вот протектор у неизвестной машины, увы, стандартного образца.

- Зато мы точно знаем, что Соню туда кто-то привез. А потом уехал.

- И еще одно, - продолжал Нюберг. - Ее сумка.

- Что с ней не так?

- Я пытался понять, почему она лежала именно там. Возле ограждения.

- Наверно, этот кто-то бросил ее туда?

- Но почему? Он что же, рассчитывал, что мы ее найдем?

А ведь Нюберг прав, подумал Валландер. Очень важное соображение.

- Ты имеешь в виду, почему он не забрал сумку с собой? Если надеялся, что опознать тело будет невозможно?

- Да, примерно так.

- И каков же ответ?

- Делать выводы - твоя работа. Моя задача - собрать факты. Сумка лежала в пятнадцати метрах от входа в трансформаторную.

- Еще что?

- Всё. Других следов обнаружить не удалось.

Они закончили разговор. Валландер взялся было за бутылку. Но тотчас отставил ее в сторону. Хватит. Иначе будет перебор. А это ни к чему. Он прошел в гостиную. Странное ощущение - находиться дома средь бела дня. Вот так же будет, когда он выйдет на пенсию? При мысли об этом он поежился. Стал у окна, устремил взгляд на Мариягатан. Вечереет уже. Ему вспомнился врач, заходивший в управление, и покойник, найденный у банкомата. Завтра надо обязательно позвонить судмедэксперту и рассказать о визите Энандера, о его отказе принять инфаркт миокарда как причину смерти Фалька. Это ничего не изменит. Но информировать медиков необходимо. И тянуть с этим незачем.

Затем он начал размышлять о том, что Нюберг сказал насчет сумки Сони Хёкберг. Вообще-то здесь напрашивался один-единственный вывод, который мгновенно разбудил все его сыщицкие инстинкты. Сумка лежала там, потому что кто-то хотел, чтобы ее нашли.

Валландер сел на диван и мысленно снова перебрал все обстоятельства. Тело можно сжечь до неузнаваемости, думал он. Особенно если пропустить через него ток высокого напряжения, который прервется не сразу. Казненный на электрическом стуле сгорает изнутри. Тот, кто убил Соню Хёкберг, знал, что опознать ее, скорее всего, будет трудно. Потому и оставил сумку.

Но это не объясняло, почему сумка лежала у ограждения.

Он снова проанализировал все, что знал. Однако вопрос остался без ответа. Ладно, отложим его на потом. Не стоит торопиться. Сперва нужно получить подтверждение, что Соня Хёкберг действительно была убита.

Валландер вернулся на кухню, сварил кофе. Телефон молчал. Уже четыре часа. С чашкой кофе он сел за стол, опять позвонил в управление. Ирена сообщила, что газеты и телевидение названивают по-прежнему, но она не дала им его телефон, который несколько лет назад засекретили. Комиссар снова подумал, что его отсутствие истолкуют как признание вины или, по меньшей мере, как страх. Надо было остаться на месте, думал он, поговорить с каждым журналистом в отдельности, рассказать, как все обстояло на самом деле. Объяснить, что Эва Перссон и ее мать лгут.

Слабость отступила. Он заметил, что начинает кипятиться, и попросил Ирену соединить его с Анн-Бритт. Вообще-то надо было первым делом связаться с Лизой Хольгерссон, напрямик сказать ей, что он не намерен мириться с ее недоверием.

Не дожидаясь ответа, Валландер положил трубку.

Сейчас ему не хочется говорить ни с той, ни с другой. Потом он опять взялся за телефон, набрал номер Стена Видена. Ответил девичий голос. На ферме в Шернсунде девушки-конюхи все время менялись, и у него порой мелькало подозрение, что Стен иной раз донимал девушек своим вниманием. Когда Виден подошел к телефону, Валландер успел чуть ли не пожалеть о звонке. Но при всем при том был совершенно уверен, что фотографию в газете Стен не видел.

- Думал наведаться к тебе, да вот машина сломалась, - сказал Валландер.

- Если хочешь, я за тобой заеду.

Уговорились на семь. Валландер взглянул на бутылку, но раздумал: хватит.

Раздался звонок в дверь. Он вздрогнул. К нему домой гости заходили крайне редко. Наверняка какой-нибудь журналист - разнюхал адрес и явился. Он убрал виски в шкаф, пошел открывать. Но вместо журналиста увидел на пороге Анн-Бритт Хёглунд.

- Не помешаю?

Он впустил ее в квартиру, стараясь дышать в сторону, чтобы она не учуяла запах виски. Провел в гостиную.

- Простыл я. Не могу работать.

Анн-Бритт кивнула. Но наверняка не поверила. Да и с какой стати она должна верить? Все знали, что Валландер за работой не обращал внимания на простуду и прочие хвори.

- Как ты? - спросила она.

Слабость отступила, подумал Валландер. Ушла далеко в глубину. И я ее оттуда не выпущу. Ни за что.

- Если ты имеешь в виду фотографию в газете, то я, понятно, считаю, что это скверно. Как фотограф мог незамеченным пройти по коридору аж до комнат для допроса?

- Лиза очень расстроена.

- Ей бы не мешало прислушаться к моим словам, - сказал Валландер. - Поддержать меня, а не принимать на веру газетную писанину.

- Но снимок говорит сам за себя.

- Я и не отпираюсь. Да, я дал девчонке затрещину. Потому что она кинулась с кулаками на родную мать.

- Тебе, надо думать, известно, что они утверждают совсем другое.

- Они врут. Но может быть, ты им веришь?

Анн-Бритт покачала головой:

- Вопрос в том, как доказать, что они врут.

- Кто затеял вранье?

Анн-Бритт ответила быстро и решительно:

- Мамаша. Хитрая особа, по-моему. Она видит здесь возможность отвлечь внимание от своей дочери. Вдобавок, если Сони Хёкберг нет в живых, можно все свалить на нее.

- Но не окровавленный нож.

- Почему? Хоть его и нашли по указаниям Эвы, она вполне может заявить, что Лундберга ударила ножом Соня.

Да, Анн-Бритт права. Мертвые говорить не умеют. А тут еще большая цветная фотография: полицейский, ударивший девчонку и сваливший ее на пол. Снимок нечеткий. Но то, что на нем запечатлено, сомнений не вызывает.

- Прокурор требует срочного расследования.

- Кто именно?

- Викторссон.

Валландер ему не симпатизировал. Викторссон прибыл в Истад недавно, в августе, однако комиссар уже имел с ним не одну серьезную стычку.

- Получится разборка на словах - чье перевесит.

- Заметь: два слова против одного.

- При том, что Эва Перссон не любит свою мать, - сказал Валландер. - Во время допроса это было совершенно очевидно.

- Смекнула, наверно, что ей в любом случае не отвертеться. Хотя она несовершеннолетняя и в тюрьму не сядет. Вот и заключила пока мир с мамашей.

Внезапно Валландер почувствовал, что ему больше невмоготу об этом говорить. По крайней мере сейчас.

- Ты что пришла-то?

- Прослышала, что ты заболел.

- Так ведь я не при смерти. Завтра буду на работе. Расскажи-ка лучше, что дал допрос.

- Эва Перссон изменила показания.

- Но она же никак не может знать, что Сони Хёкберг нет в живых?

- То-то и странно.

Лишь мгновение спустя Валландер сообразил, что сказала Анн-Бритт. И тут его осенило. Он посмотрел на нее:

- У тебя есть какие-нибудь соображения?

- Почему человек меняет показания? После того как уже признался в преступлении, которое совершил вместе с подельником. Все детали сходятся. Рассказы обоих совпадают. Так почему же один вдруг начинает все отрицать?

- Вот именно. Почему? Но может быть, правильнее спросить: когда?

- Потому я и пришла. Когда начался допрос, Эва Перссон никак не могла знать, что Соня Хёкберг мертва. Но она полностью изменила свои показания. Теперь выходит, что все совершила Соня Хёкберг. Эва Перссон ни в чем не виновата. И грабить таксиста они не собирались. И в Рюдсгорд ехать не думали. Соня предложила навестить ее дядю, который живет в Бьерешё.

- Он существует?

- Я ему позвонила. По его словам, он не видел Соню лет пять или шесть.

Валландер задумался.

- Тогда объяснение может быть только одно, - сказал он. - Эва Перссон никогда бы не отреклась от своих показаний и не стала бы врать, если б не была уверена, что Соня уже не опровергнет ее басни.

- Я тоже не нахожу иного объяснения. И конечно же спросила, почему она раньше говорила совсем другое.

- Что же она ответила?

- Не хотела, мол, чтобы вся вина легла на Соню.

- Потому что они подруги?

- Вот-вот.

Оба понимали, что это означает. Другого объяснения нет: Эва Перссон знала, что Соня Хёкберг мертва.

- Твоя версия? - спросил Валландер.

- Есть две возможности. Сбежав из полиции, Соня могла позвонить Эве исказать, что собирается покончить с собой.

Валландер покачал головой:

- Нет, вряд ли.

- Вот и я думаю, вряд ли. Она звонила не Эве Перссон, а кому-то еще.

- А этот кто-то позднее позвонил Эве и сказал, что Соня умерла?

- Вполне возможно.

- В таком случае выходит, Эве Перссон известно, кто убил Соню Хёкберг. Если имело место убийство.

- А что, есть варианты?

- Едва ли. Но нам придется ждать заключения судмедэкспертизы.

- Я пыталась узнать предварительные результаты. Однако работа с такими обгоревшими трупами явно занимает много времени.

- Надеюсь, им ясно, что дело срочное?

- У нас всегда все срочно. - Анн-Бритт взглянула на часы. - Ну, мне пора домой, к ребятишкам.

Надо бы что-то сказать, подумал Валландер. По собственному опыту он знал, как трудно вырваться из брачных уз.

- Как продвигается развод?

- Ты же сам через это прошел. И знаешь, от начала и до конца все это сущий ад.

Валландер проводил ее до двери.

- Выпей виски, - сказала она. - Глядишь, полегчает.

- Уже выпил, - ответил комиссар.

Ровно в семь на улице засигналил автомобиль. В кухонное окно Валландер увидел ржавый фургон Стена Видена. Сунул в пластиковый пакет бутылку виски и спустился вниз.

Они поехали на ферму. Как обычно, Валландер первым делом зашел на конюшню. Многие стойла опустели. Девушка лет семнадцати вешала на стену седло. Потом ушла, оставив их вдвоем. Валландер сел на сенной брикет. Стен Виден стоял, прислонившись к стене.

- Уезжаю, - сказал он. - Ферма выставлена на продажу.

- И кто, по-твоему, ее купит?

- Какой-нибудь дуралей, наивно полагающий, что она себя оправдает.

- Цена-то хорошая?

- Не сказать чтобы очень, но вполне приличная. Если не шиковать, можно прожить на проценты.

Валландеру хотелось узнать, какова же эта сумма. Однако спросить он не решился, вместо этого поинтересовался:

- Надумал уже, куда поедешь?

- Сперва надо продать. А там видно будет.

Валландер достал бутылку. Стен отхлебнул глоток.

- Ты не сможешь без лошадей, - сказал Валландер. - Чем думаешь заняться?

- Не знаю.

- Сопьешься.

- А может, наоборот. Может, как раз совсем брошу пить.

Они вышли из конюшни и через двор направились к жилому дому. Вечер был холодный. Валландер снова ощутил острую зависть. Его старый приятель, прокурор Пер Окесон, уже несколько лет жил в Судане и, скорей всего, никогда не вернется. А теперь вот и Стен уезжает. Навстречу чему-то неведомому, но совсем иному. Сам же он фигурировал в вечерней газете как полицейский, избивший четырнадцатилетнюю девочку.

Из Швеции теперь многие уезжают, думал он. У кого есть средства. А у кого их нет, копят деньги, чтобы присоединиться к эмигрантам.

Как же так вышло? Что, собственно, случилось?

Они расположились в неприбранной гостиной, которая по совместительству служила конторой. Стен Виден налил себе коньяку.

- Я подумывал заделаться рабочим сцены, - сказал он.

- В каком смысле?

- В прямом. Поеду в Милан, в «Ла Скала», и попробую наняться на работу, занавес раздвигать.

- Господи, да разве теперь это делают вручную?

- Ну, какие-нибудь кулисы небось до сих пор вручную двигают. Представляешь? Каждый вечер находиться за сценой. И слушать оперу. Причем совершенно бесплатно. Я вообще могу работать даром.

- Это твое окончательное решение?

- Да нет. Вариантов у меня много. Иной раз даже прикидываю, не податься ли на север, в Норланд. Зароюсь в какой-нибудь холоднющий, противный сугроб. Пока что я не решил. Знаю только одно: как только ферма будет продана, я уеду. А ты-то чем занят?

Валландер молча пожал плечами. Он чувствовал, что перебрал. Голова отяжелела.

- Самогонщиков ловишь? - В голосе Стена Видена звучала язвительность.

Валландер рассердился:

- Убийц ловлю! Тех, что до смерти забивают других людей. Молотком по голове. Слыхал, наверно, про таксиста?

- Не-ет.

- Две девчонки на днях убили таксиста, молотком и ножом. Вот их я и ловлю. А не самогонщиков.

- Как ты только справляешься, не понимаю.

- Я и сам не понимаю. Но кто-то должен. И мне, пожалуй, это удается лучше, чем многим другим.

Стен Виден с улыбкой посмотрел на него:

- Зря кипятишься. Я уверен, ты хороший полицейский. И всегда так считал. Вопрос в том, успеешь ли ты заняться в жизни чем-то еще.

- Я не из тех, кто смывается.

- На меня намекаешь?

Валландер не ответил. Между ними возникла пропасть. И он вдруг подумал, что, наверно, образовалась она не сейчас. Незаметно для них обоих. В юности они были близкими друзьями, а потом жизнь развела их в разные стороны. Встретившись много лет спустя, оба ни на миг не усомнились в давней дружбе. Но как-то не заметили, что обстоятельства стали совершенно иными. Только теперь Валландер это увидел. Вероятно, и Стен Виден тоже.

- Отчима одной из девчонок, которые убили таксиста, зовут Эрик Хёкберг, - сказал Валландер.

Стен Виден удивленно взглянул на него:

- Ты серьезно?

- Более чем. И эта девчонка, по всей видимости, тоже убита. Так что мне не до отъездов. Даже если б я и захотел. - Он сунул бутылку с виски в пакет. - Можешь вызвать такси?

- Ты что, уже домой?

- Пора.

Тень разочарования скользнула по лицу Стена Видена. Валландер разделял его чувства. Дружба кончилась. Вернее, они оба наконец обнаружили, что дружба давным-давно умерла.

- Я тебя отвезу.

- Нет, - отрезал Валландер. - Ты пил.

Стен Виден молча пошел к телефону, заказал такси.

- Машина будет через десять минут.

Они вышли во двор. Осенний вечер, ясный, безветренный.

- Во что мы верили? - неожиданно спросил Стен Виден. - В юности?

- Не помню. Я редко оглядываюсь назад. С меня хватает происходящего сейчас. И тревоги за будущее.

Подъехало такси.

- Напиши, - сказал Валландер. - Расскажи, как все сложится.

- Обязательно.

Валландер сел на заднее сиденье.

По темному шоссе машина покатила в Истад.

Едва он переступил порог своей квартиры, как зазвонил телефон. Анн-Бритт:

- Ты дома? Я уже который раз звоню. Почему ты никогда не включаешь мобильник?

- А что стряслось?

- Я попробовала еще раз связаться с судмедэкспертизой в Лунде. Поговорила с прозектором. Он ничего не обещал. Но сказал, что у Сони Хёкберг проломлен затылок.

- То есть она была мертва, когда попала под напряжение?

- Может быть, и жива. Но без сознания.

- Она не могла сама нанести себе эту рану?

- Прозектор совершенно уверен, что нет.

- Значит, теперь нам известно: ее убили, - сказал Валландер.

- Разве мы этого не знали?

- Нет, только подозревали. А вот теперь узнали.

В трубке послышался детский плач. Анн-Бритт поспешила закончить разговор. Они условились встретиться завтра в управлении, в восемь утра.

Валландер сел за кухонный стол. Размышляя о Стене Видене. О Соне Хёкберг. И прежде всего об Эве Перссон.

Она наверняка знает, думал он. Наверняка знает, кто убил Соню Хёкберг.

10

Утром в четверг Валландер проснулся сразу после пяти, рывком, как подброшенный. Открыв в потемках глаза, он в ту же секунду понял, что именно его разбудило. Забытое обещание, которое он дал Анн-Бритт. Сегодня вечером ему предстоит выступить в Истаде перед женским литературным кружком с рассказом о работе полицейского.

Он неподвижно лежал в темноте. Начисто забыл. Ничего не подготовил. Даже тезисы не набросал.

Внутри зашевелилась тревога. Дамы, перед которыми придется, держать речь, конечно же видели фотографию Эвы Перссон. А Анн-Бритт наверняка заранее предупредила, что вместо нее придет именно он.

Я не справлюсь, думал он. Они увидят во мне всего лишь жестокого истязателя, а не меня настоящего, каков бы я ни был.

Лежа в постели, он пытался отыскать выход. Единственный, у кого, пожалуй, нашлось бы время, - это Ханссон. Но Ханссон не годится, и Анн-Бритт объяснила почему. Ханссон умел рассказывать только о лошадях. Обо всем прочем он лопотал совершенно невразумительно, и лишь те, кто хорошо его знал, понимали, что он, собственно, хотел сообщить.

В половине шестого Валландер встал. Увильнуть не удастся. Он сел за кухонный стол, придвинул к себе блокнот. Написал сверху: Доклад. Спросив себя, что бы Рюдберг, будь он жив, рассказал группе женщин о своей профессии. Хотя подозревал, что Рюдберг никогда бы не поддался на уговоры и не стал бы выступать на такого рода встречах.

В шесть на странице по-прежнему красовался только заголовок. Он уже совсем отчаялся, когда вдруг сообразил, что может сделать. Рассказать о том, чем они занимаются сейчас. О расследовании убийства шофера. Или даже начать с похорон Стефана Фредмана? Несколько дней из жизни полицейского? Все как есть, без прикрас. Он записал парочку тезисов. Инцидент с фотографом опять же не стоит обходить молчанием. Вероятно, они воспримут его выступление как защитительную речь. И в общем, не ошибутся. Но ведь расскажет-то он чистую правду.

В четверть седьмого комиссар отложил ручку. Мандраж не уменьшился, однако ощущение полной беспомощности ушло. Одеваясь, он проверил, найдется ли в шкафу чистая рубашка на вечер. К счастью, одна нашлась, в самой глубине шкафа. Все остальные горой валялись на полу. Н-да, со стиркой он изрядно замешкался.

Около семи Валландер позвонил в автосервис, спросил насчет машины. Ответ поверг его в уныние. Судя по всему, придется полностью разбирать движок. Мастер обещал в течение дня представить смету расходов. Термометр за окном показывал семь градусов тепла. Ветер слабый, пасмурно, но дождя нет. Валландер проводил взглядом старика, который медленно ковылял по улице, остановился возле урны, одной рукой покопался в мусоре, но ничего не нашел. Комиссару вспомнился вчерашний вечер. Зависти он уже не испытывал. Она уступила место смутной печали. Вот и Стен Виден исчезнет из его жизни. И много ли останется таких, что способны связать его с прежней жизнью? Скоро никого не будет.

Взять, к примеру, Мону, мать Линды. Она тоже ушла. В тот раз, когда она объявила, что намерена с ним расстаться, он был попросту оглушен. Хотя в глубине души догадывался, что все идет к этому. Несколько лет назад Мона снова вышла замуж. А до того Валландер неоднократно уговаривал ее вернуться. Начать все сначала. Сейчас, задним числом, он сам себя не понимал. Он же не хотел начинать сначала. Просто не мог справиться с одиночеством. А снова жить вместе с Моной никак бы не смог. Разрыв был неизбежен, только вот произошел слишком поздно. Новый ее муж - консультант в области страхования и любитель гольфа. Валландер никогда его не видел, правда, раз-другой слышал по телефону его голос. Линда относилась к нему без особых восторгов. Однако Мона, похоже, была вполне довольна. Они имели дом где-то в Испании, и у мужа явно водились деньги, чем Валландер никогда похвастать не мог.

Отмахнувшись от этих мыслей, он вышел из квартиры. По дороге в управление снова размышлял о том, что скажет сегодня вечером дамскому кружку. Рядом притормозил патрульный автомобиль: не надо ли его подвезти? Он поблагодарил, но отказался. Лучше пройтись пешком.

Возле проходной стоял какой-то мужчина. Когда комиссар подошел, он повернулся к нему лицом. И лицо вроде знакомое, но откуда?

- Курт Валландер, не уделите мне минутку? - сказал мужчина.

- Смотря в чем дело. Вы кто?

- Харальд Тёрнгрен.

Валландер покачал головой.

- Это я сделал тот снимок.

Валландер вспомнил, где видел его: на недавней пресс-конференции.

- Так это вы шныряли по коридору?

Харальду Тёрнгрену было лет тридцать. Продолговатое лицо, короткая стрижка. Он улыбнулся:

- Вообще-то я искал туалет, и никто меня не остановил.

- Чего вы хотите?

- Я думал, вы прокомментируете снимок. Дадите мне интервью.

- Вы все равно не напечатаете то, что я скажу.

- Почем вы знаете?

Может, сказать ему, чтобы уходил? - прикинул Валландер. Хотя, пожалуй, тут есть один шанс.

- Я хочу, чтобы при этом кто-нибудь присутствовал. Как слушатель.

- Как свидетель? - по-прежнему с улыбкой уточнил Тёрнгрен.

- У меня печальный опыт общения с журналистами.

- Пожалуйста. Можете пригласить хоть десяток свидетелей.

Валландер взглянул на часы. Двадцать пять восьмого.

- Могу уделить вам полчаса. Не больше.

- Когда?

- Прямо сейчас.

Они вошли в холл. Ирена сообщила, что Мартинссон уже на месте. Валландер попросил Тёрнгрена подождать, а сам направился к Мартинссону. Тот сидел за компьютером. Валландер коротко обрисовал ситуацию.

- Может, прихватить диктофон?

- Достаточно твоего присутствия. И постарайся запомнить, что я скажу.

Мартинссон вдруг засомневался:

- Ты не знаешь, о чем он собирается спрашивать?

- Нет. Но я знаю, что случилось.

- Ты только не кипятись.

Валландер удивленно посмотрел на него:

- У меня что, есть привычка высказываться не по делу?

- Срываешься иной раз.

Мартинссон прав, крыть нечем.

- Я это учту. Пошли.

Они устроились в небольшой комнате для совещаний. Тернгрен поставил на стол диктофон. Мартинссон сел в сторонке.

- Вчера вечером я говорил с матерью Эвы Перссон, - начал Тернгрен. - Они решили привлечь вас к суду.

- За что?

- За жестокое обращение. Что вы на это скажете?

- Ни о каком жестоком обращении не было и речи.

- У них на сей счет другое мнение. К тому же есть моя фотография.

- Хотите знать, что произошло?

- С удовольствием послушаю вашу версию.

- Это не версия. Это правда.

- Слова против слов.

Валландер со злостью осознал всю безнадежность своей затеи. Но на попятную идти поздно. И он рассказал, как было дело. Эва Перссон неожиданно набросилась с кулаками на свою мать. Он попробовал унять девчонку, да где там, как с цепи сорвалась. Тогда он и дал ей затрещину.

- И мать, и дочь утверждают, что было иначе.

- Но произошло все именно так.

- Девочка била родную мать? Трудно поверить.

- Эва Перссон созналась в убийстве. Ситуация была стрессовая. В таких обстоятельствах случаются весьма неожиданные вещи.

- Вчера Эва Перссон сказала мне, что ее принудили сознаться.

Валландер и Мартинссон воззрились друг на друга.

- Принудили?

- Так она сказала.

- И кто же ее принудил?

- Те, кто вел допрос.

Мартинссон не выдержал.

- Это уж чересчур, черт побери! - возмутился он. - Принудительными методами мы на допросах не пользуемся.

- Так сказала Эва Перссон. Она отказалась от всех своих показаний. И утверждает, что невиновна.

Валландер пристально смотрел на Мартинссона. Тот молчал. Сам комиссар вдруг совершенно успокоился:

- Дознание еще отнюдь не закончено. Эва Перссон связана с преступлением. И ее отказ от показаний ничего в деле не меняет.

- То есть, по-вашему, она лжет?

- Этот вопрос я оставлю без ответа.

- Почему?

- Потому что дело не закрыто и я не вправе разглашать тайны следствия.

- Но вы утверждаете, что она лжет?

- Я этого не говорил. Я только рассказал, как все было.

Валландер уже видел перед собой газетные заголовки. Однако не сомневался, что действует правильно. Сколько бы Эва Перссон и ее мамаша ни хитрили, это их не спасет. Даже если вечерняя газета напечатает в их поддержку тенденциозные сентиментальные репортажи.

- Девочка очень юная, - сказал Тёрнгрен. - Она заявляет, что в эти трагические события ее втянула старшая подруга. Вам не кажется, что это наиболее вероятно? Что Эва Перссон говорит правду?

Валландер быстро прикинул, не стоит ли сообщить правду о Соне Хёкберг. Случившееся с нею пока не предано огласке. Нет, нельзя. Тем не менее это давало ему преимущество.

- Что значит «наиболее вероятно»? - спросил он.

- Что все действительно было так, как говорит Эва Перссон. Что в эту историю ее втянула старшая подруга.

- Убийство Лундберга расследуете не вы и не ваша газета. Расследованием занимаемся мы. Разумеется, никто не может помешать вам делать собственные выводы и выносить суждения. Однако реальность, возможно, окажется совсем не похожей на ваши представления. Хотя вы, понятно, не отведете ей в газете так много места.

Валландер хлопнул ладонями по столу в знак того, что интервью закончено.

- Спасибо, что уделили мне время, - сказал Тёрнгрен и убрал диктофон.

- Мартинссон вас проводит. - Валландер встал.

Не подав газетчику руки, он вышел из комнаты. Сходил за почтой и все это время пытался проанализировать свой разговор с Тёрнгреном. Не упустил ли он чего? Может, что-то надо было сформулировать иначе? С почтой под мышкой он заглянул в кафетерий, налил себе кофе и направился в кабинет. Разговор с Тёрнгреном, пожалуй, прошел хорошо. Хотя, конечно, неизвестно, как интервью будет выглядеть в газете. Потом ему вспомнился врач, с которым он встречался накануне. Разыскав в ящике свои заметки, Валландер позвонил в Лунд, в судмедэкспертизу. К счастью, нужный человек был на месте, и он коротко информировал его о визите Энандера. Прозектор выслушал сообщение и все записал, пообещав связаться с Валландером, если новая информация каким-то образом отразится на уже проведенной судебно-медицинской экспертизе. На этом они закончили разговор.

В восемь Валландер встал: пора на совещание. Все уже собрались, в том числе Лиза Хольгерссон и прокурор Леннарт Викторссон. При виде прокурора Валландер ощутил всплеск адреналина. Многие наверняка бы пали духом, оказавшись на развороте вечерней газеты. И комиссар тоже испытал приступ слабости, вчера, когда ушел домой. Сейчас он был в боевом настроении, сел на обычное место и немедля взял слово:

- Как всем известно, вчера вечерняя газета напечатала фото Эвы Перссон, сделанное сразу после того, как я дал ей затрещину. И что бы там ни говорили сама Эва и ее мать, я вмешался, когда девчонка принялась бить свою мамашу по лицу. Чтобы привести Эву в чувство, я ее стукнул. И не особенно сильно. Но она потеряла равновесие и упала со стула. Так я и сказал журналисту, который тогда пробрался в управление и сделал этот снимок. Я встретился с ним нынче утром. В присутствии Мартинссона.

Он умолк, обвел глазами собравшихся. Лиза Хольгерссон как будто бы недовольна. Должно быть, сама хотела высказаться по этому поводу.

- Мне сообщили, что касательно данного инцидента будет назначено внутреннее расследование. Я согласен, - продолжал комиссар. - А теперь, думаю, надо обсудить более срочные дела: убийство Лундберга и случившееся с Соней Хёкберг.

Едва он замолчал, слово перехватила Лиза Хольгерссон. Выражение ее лица Валландеру не понравилось. Он не мог отделаться от ощущения, что она его предала.

- В нынешних обстоятельствах ты, естественно, не сможешь впредь допрашивать Эву Перссон, - сказала она.

Валландер кивнул:

- Даже мне это понятно.

Вообще-то я должен был сказать кое-что другое, подумал он. Что первоочередная обязанность шефа полиции - поддерживать своих сотрудников. Не вслепую, не любой ценой. Но когда полицейский говорит одно, а подозреваемый - другое. Ей же, видимо, удобнее опираться на ложь, а не на неудобную правду.

Викторссон поднял руку, нарушив ход его мыслей.

- Я, разумеется, буду тщательно следить за внутренним расследованием. Что же до Эвы Перссон, то, возможно, нам стоит отнестись к ее новым показаниям со всей серьезностью. Не исключено, что все было именно так, как она говорит, и преступление задумала и осуществила Соня Хёкберг, в одиночку.

Валландер не поверил своим ушам. Обвел взглядом стол, ища поддержки у коллег. Ханссон в клетчатой фланелевой рубашке сидел с отсутствующим видом, думая о своем. Мартинссон потирал подбородок, Анн-Бритт съежилась на стуле. Глаз никто не поднимал. И все-таки он решил, что они на его стороне.

- Эва Перссон лжет, - сказал он. - Правдивы ее первоначальные показания. И мы сумеем это доказать. Если постараемся.

Викторссон открыл было рот, хотел что-то добавить. Но Валландер не дал ему вмешаться. Он не был уверен, что всем известно то, о чем накануне вечером ему сообщила Анн-Бритт, и потому сказал:

- Соню Хёкберг убили. Судмедэксперты обнаружили на затылке трупа повреждения, свидетельствующие о сильном ударе. Возможно, этот удар и стал причиной смерти. Во всяком случае, она потеряла сознание, совсем или почти. А затем ее бросили под напряжение. Словом, не подлежит сомнению, что Соня Хёкберг была убита.

Он не ошибся: практически для всех это явилось полной неожиданностью.

- Хочу подчеркнуть, что речь идет о предварительном заключении, - продолжал Валландер. - Возможно, экспертиза выявит еще больше. Но и это уже много.

Собравшиеся молчали. Он чувствовал, что командование перешло к нему. Фото в газете раздражало его и придавало энергии. Но хуже всего, что Лиза Хольгерссон откровенно ему не доверяла.

Он еще раз детально подытожил факты:

- Юхан Лундберг убит в своем такси. На первый взгляд убийство с целью грабежа, задуманное и осуществленное второпях. Юные преступницы утверждают, что нуждались в деньгах. Правда, не для чего-то определенного. После нападения на шофера ни та ни другая не делают попыток скрыться. Мы их задерживаем, и почти сразу же обе сознаются в содеянном. Показания их совпадают, однако заметного раскаяния девицы не обнаруживают. Орудия убийства мы опять-таки нашли. Затем Соня Хёкберг убегает. Видимо, поступок был чисто импульсивный. Тринадцать часов спустя ее находят убитой на одной из трансформаторных подстанций «Сюдкрафта». Нам необходимо установить, как она туда попала. Почему ее убили, мы тоже не знаем. Одновременно происходит кое-что весьма примечательное: Эва Перссон отказывается от своих показаний. Теперь она все валит на Соню Хёкберг. И проверить новые ее показания невозможно, поскольку Соня Хёкберг мертва. Возникает вопрос: как об этом узнала Эва Перссон? Ведь вывод о том, что она об этом узнала, напрашивается сам собой. Однако информацию о гибели Сони гласности не предавали. Пока что ею располагает очень ограниченный круг людей, который был еще меньше вчера, когда Эва Перссон изменила показания.

Валландер умолк. В комнате повисла настороженная тишина: он поставил самые важные вопросы.

- Что делала Соня Хёкберг, улизнув из управления, - вот с чем надо разобраться, - сказал Ханссон.

- Нам известно, что до подстанции она добиралась не пешком, - заметил Валландер. - Хотя на сто процентов доказать это невозможно. Тем не менее будем считать, что она приехала на машине.

- А мы не слишком торопимся? - вставил Викторссон. - Ведь не исключено, что она была уже мертва, когда оказалась на подстанции.

- Простите, я еще не закончил, - сказал комиссар. - Но такую возможность, конечно, нельзя сбрасывать со счетов.

- Есть аргументы против?

- Нет.

- Но ведь тогда наиболее вероятно, что Хёкберг была уже мертва, когда ее отвезли на подстанцию, разве нет? Как можно объяснить, что она отправилась туда добровольно?

- Она знала человека, который ее отвез.

Викторссон покачал головой:

- Зачем ехать на расположенную в чистом поле подстанцию «Сюдкрафта»? Вдобавок под дождем? Разве это не доказывает, что убили ее предположительно в другом месте?

- Мне кажется, вы слишком торопитесь, - сказал Валландер. - Мы стараемся выявить все возможные варианты. Не выбирая. До поры до времени.

- Кто ее отвез? - вставил Мартинссон. - Выяснив это, мы узнаем, кто убийца. Но вопрос «почему» останется открытым.

- Ты тоже опережаешь события. Я думаю вот о чем, - сказал Валландер. - Эва Перссон, скорей всего, узнала о смерти Сони Хёкберг от самого убийцы. Или от того, кто знал, что произошло. - Он посмотрел на Лизу Хольгерссон. - Иными словами, Эва Перссон - ключ ко всему. Девчонка несовершеннолетняя, вдобавок лживая. Необходимо как следует прижать ее к стенке. Я хочу знать, откуда ей известно, что Сони Хёкберг нет в живых. - Он встал. - Поскольку же допрашивать ее будет кто-то из коллег, я пока займусь другими делами.

С этими словами комиссар вышел из комнаты, очень довольный собой. Конечно, уход по-детски демонстративный. Но если он не ошибается, сей поступок возымеет эффект. Допрашивать Эву Перссон наверняка поручат Анн-Бритт. А она знает, о чем нужно спрашивать. Ее инструктировать не нужно. Валландер взял куртку. Сам он тем временем попробует разобраться в другой проблеме, которая не дает ему покоя. В дальнейшем, как он надеялся, они сумеют с двух сторон подобраться к убийце Сони Хёкберг. Перед тем как покинуть кабинет, он вытащил из папки две фотографии и сунул в карман.

Выйдя из управления, комиссар не спеша зашагал к центру города. Есть в этой истории какая-то странность, которая все время его тревожила. Почему Соня была убита? Да еще так, что чуть не половина Сконе осталась без света? Вправду ли это случайность?

Он пересек Рыночную площадь, двинулся вниз по Хамнгатан. Ресторан, где Соня Хёкберг и Эва Перссон пили пиво, еще не открылся. Валландер заглянул в окно. Внутри кто-то был. Причем кто-то знакомый. Он постучал по стеклу. Человек за стойкой бара продолжал заниматься своим делом. Валландер постучал громче. Человек посмотрел на окно. Валландер помахал рукой, и он подошел ближе. А узнав комиссара, заулыбался и отпер дверь.

- Еще и девяти нет, - сказал он. - А тебе уже пиццу подавай?

- Вроде того. От чашечки кофе я бы не отказался. Мне надо с тобой поговорить.

Иштван Кечкеметь приехал в Швецию из Венгрии в 1956-м. За долгие годы он держал в Истаде разные рестораны. И когда Валландеру было некогда готовить обед, он ходил к Иштвану. Тот, правда, иной раз страдал излишней словоохотливостью, но Валландер ему симпатизировал. К тому же Иштван знал про его диабет.

В зале Иштван был один, но из кухни доносился стук: кто-то отбивал мясо. Откроются они только в одиннадцать. Валландер сел за столик в глубине зала. Дожидаясь, пока Иштван принесет кофе, он прикидывал, где девчонки в тот вечер сидели и пили пиво, прежде чем заказали такси. Иштван поставил на стол две чашки кофе.

- Редко заходишь. А если появляешься, то когда закрыто. Стало быть, нужна тебе не еда, а кое-что другое. - Иштван со вздохом развел руками. - Всем требуется помощь Иштвана. То из спортивных обществ звонят, то из благотворительных организаций. То человек, надумавший открыть кладбище для животных. Всем требуются пожертвования. И все обращаются к Иштвану. А взамен обещают рекламу. Но как рекламировать пиццерию на собачьем кладбище? - Он опять вздохнул. - Может, и тебе пожертвование требуется? Может, Иштван должен материально поддержать шведскую полицию?

- С меня вполне хватит, если ты ответишь на несколько вопросов, - сказал Валландер. - В прошлую среду ты был здесь?

- Я всегда здесь. Но с прошлой среды много воды утекло.

Валландер выложил на стол фотографии. В зале царил полумрак.

- Взгляни. Узнаёшь их?

Иштван отошел с фотографиями к барной стойке. Долго всматривался в снимки, потом вернулся за столик.

- Кажется, узнаю.

- Ты слышал об убийстве таксиста?

- Жуткое дело. Уму непостижимо. Вдобавок молоденькие такие. - И тут до Иштвана дошло: - Так это они и есть?

- Да. И в тот вечер они были здесь. Постарайся вспомнить, это очень важно. Где они сидели? Одни или с кем-то еще?

Валландер видел, что Иштван искренне желает помочь, напрягает память, и терпеливо ждал. Иштван взял фотографии и начал расхаживать по залу. Медленно, раздумчиво. Вспоминает своих посетителей, сообразил комиссар. На его месте я бы поступил точно так же. Главное, чтобы память не подвела.

Иштван остановился. У столика возле окна. Валландер встал, подошел к нему.

- По-моему, они сидели здесь.

- Ты уверен?

- Вполне.

- Кто где сидел?

Иштван заколебался. Валландер ждал. Иштван обошел вокруг столика, один раз, потом второй. И, словно меню, положил на скатерть фотографии Сони Хёкберг и Эвы Перссон.

- Ты уверен?

- Да.

Валландер видел, что Иштван морщит лоб, пытаясь вспомнить.

- Тем вечером мне бросилось в глаза что-то еще… - сказал он. - А запомнил я их потому, что усомнился, вправду ли одной из них исполнилось восемнадцать.

- Ей до восемнадцати далеко, - сказал Валландер. - Но это неважно, забудь.

Иштван кликнул некую Лайлу. Из кухни вперевалку притопала необъятная блондинка, буфетчица.

- Сядь сюда. - Иштван указал на стул, где сидела Эва Перссон.

- В чем дело-то? - полюбопытствовала Лайла.

Она говорила на сконском диалекте, и даже Валландер с трудом ее понял.

- Просто посиди, и всё, - сказал Иштван.

Валландер ждал. Иштван старался что-то вспомнить.

- Тем вечером мне бросилось в глаза что-то еще… - повторил он.

В конце концов он вспомнил и велел Лайле пересесть на другой стул.

- Они поменялись местами. Точно.

Лайла вернулась на кухню. Валландер сел на то место, где в начале вечера сидела Соня Хёкберг. Оттуда он видел стену и окно, выходящее на улицу. Зал ресторана был у него за спиной. Пересев, он оказался прямо напротив входной двери. А поскольку колонна и шпалера, отгораживающая отдельный кабинет, закрывали ресторан, ему был виден только один столик. На двоих.

- Вон за тем столиком никто не сидел? Может, кто-то пришел приблизительно в то время, когда девчонки поменялись местами?

Иштван задумался.

- А ведь верно. Пришел какой-то парень и сел там. Только я не помню, появился ли он как раз тогда, когда девчонки поменялись местами.

Валландер аж задохнулся:

- Ты можешь его описать? Знаешь, кто он такой?

- Раньше я никогда его не видел. Но описать могу, это нетрудно.

- Почему?

- Потому что он косоглазый.

Валландер не понял:

- В каком смысле?

- Китаец. Во всяком случае, азиат.

Комиссар задумался: он явно на подступах к чему-то важному

- Парень остался в ресторане, когда девчонки уехали?

- Да. Этак час еще просидел.

- Они как-то общались друг с другом?

- Не знаю. Я не заметил. Может, и общались.

- Не помнишь, как он расплатился по счету?

- По-моему, кредитной картой. Но я не уверен.

- Ладно, - сказал Валландер. - Счет можешь поискать?

- Я его уже отослал. Если не ошибаюсь, карта была от «Америкэн экспресс».

- Тогда давай поищем твою копию, - решил Валландер.

Кофе остыл. Он почувствовал, что не может усидеть на месте. Соня Хёкберг заметила кого-то в окно, думал он. И поменялась с Эвой местами, чтобы видеть его. А был это азиат.

- Что ты, собственно, ищешь? - спросил Иштван.

- Для начала пытаюсь понять, что произошло, - ответил Валландер. - Дальше я пока не продвинулся.

Попрощавшись с Иштваном, комиссар вышел из ресторана.

Косоглазый парень, думал он.

Внезапно его вновь охватило беспокойство. Он ускорил шаг. В самом деле, надо спешить.

11

К управлению Валландер подошел, с трудом переводя дух. Он знал, что как раз сейчас Анн-Бритт допрашивает Эву Перссон, потому и торопился. Надо непременно сообщить ей результаты визита к Иштвану и получить ответ на возникшие вопросы. Ирена вручила ему пачку записок насчет телефонных звонков, он не глядя сунул их в карман и позвонил в допросную, где Анн-Бритт работала с Эвой Перссон.

- Я уже заканчиваю, - сказала Анн-Бритт.

- Нет, погоди, - возразил комиссар. - Добавились кой-какие вопросы. Сделай перерыв. Я сейчас подойду.

Она поняла, что дело важное, и обещала выйти в коридор. Валландер нетерпеливо ждал, наконец она вышла. Без предисловий он рассказал про ресторан, про то, что девчонки менялись местами, и про парня, сидевшего за единственным столиком, который могла видеть Соня Хёкберг. Когда комиссар закончил, Анн-Бритт посмотрела на него с сомнением:

- Азиат?

- Да.

- Думаешь, это действительно важно?

- Соня Хёкберг пересела. Хотела видеть его глаза. Это наверняка что-то значит.

Анн-Бритт пожала плечами:

- Ладно, я с ней потолкую. Но о чем, собственно, надо спросить?

- Почему они поменялись местами? И когда? Внимательно следи, не врет ли девчонка. И еще: обратила ли она внимание на парня, сидевшего у нее за спиной?

- По ее виду очень трудно делать какие-либо выводы.

- Она настаивает на своей версии?

- Да. И молотком, и ножом Лундберга ударила Соня. Эва Перссон ни о чем заранее не знала.

- Чем она объясняет, что первоначально дала признательные показания?

- Говорит, боялась Сони.

- Почему?

- Тут она молчит.

- А она вправду боялась?

- Нет. Это ложь.

- Как Эва реагировала на сообщение о смерти Сони Хёкберг?

- Она замолчала. Но молчание было какое-то фальшивое. Плохо сыгранное. По-моему, она испытывала замешательство.

- То есть Эва ничего не знала?

- Похоже на то.

Анн-Бритт пора было вернуться к допросу. Она встала. Но в дверях обернулась:

- Мать наняла ей адвоката. Его зовут Клас Харриссон. Он уже подготовил иск против тебя.

Это имя Валландер слышал впервые.

- Молодой, честолюбивый адвокат из Мальмё, - добавила Анн-Бритт. - Он совершенно уверен в победе.

На миг комиссара охватила огромная усталость. Но уже в следующую секунду вернулась злость. Ощущение незаслуженной обиды.

- Ты выудила из нее что-нибудь такое, чего мы до сих пор не знали?

- Откровенно говоря, Эва Перссон кажется мне глуповатой. Она крепко держится за свои показания. За последнюю их версию. Ничего в них не меняет. Твердит одно и то же как заведенная.

Валландер покачал головой.

- Причины убийства Лундберга лежат глубже, - сказал он. - Я уверен.

- Надеюсь, ты прав. И дело вовсе не в том, что им понадобились деньги и ради этого они убили первого попавшегося человека.

Анн-Бритт вернулась к Эве Перссон, Валландер пошел к себе. Попробовал разыскать Мартинссона, но безуспешно. Ханссона тоже на месте не оказалось. Потом просмотрел Иренины записки. В основном звонили журналисты, но одно сообщение было от бывшей жены Тиннеса Фалька. Этот листок комиссар отложил в сторону, набрал номер Ирены, попросил ни с кем его не соединять. Через справочную выяснил телефон представительства «Америкэн экспресс». Позвонил, объяснил свое дело, и его соединили с некой Анитой. Она сказала, что для контроля должна перезвонить ему сама, так полагается. Валландер положил трубку, стал ждать. И только через несколько минут сообразил, что велел Ирене ни с кем его не соединять. Чертыхнулся и снова позвонил в «Америкэн экспресс». На сей раз контрольный звонок благополучно состоялся. Валландер изложил Аните свое дело и сообщил необходимые данные.

- Вы понимаете, что на это потребуется время? - спросила она.

- Главное, вы поймите, что дело крайне важное.

- Я постараюсь помочь.

Разговор закончился. Затем комиссар позвонил в автосервис. Мастер снял трубку лишь через минуту-другую. Услышав, во что обойдется ремонт, Валландер просто онемел. Но, как заверил мастер, машина уже завтра будет на ходу. Дорого стоят запчасти, а не работа. Валландер обещал забрать машину завтра, в двенадцать.

Некоторое время он праздно сидел за столом. Мысленно он был в допросной, где Анн-Бритт беседовала с Эвой Перссон. Ужасно досадно, что ему туда нельзя. Анн-Бритт порой недостает твердости, когда нужно прижать допрашиваемого к стенке. Нет, все-таки с ним обошлись несправедливо. И Лиза Хольгерссон откровенно выказала ему недоверие. Этого он ей не простит. Чтобы скоротать время ожидания, комиссар набрал номер жены Тиннеса Фалька. Она ответила почти сразу же.

- Мое имя Валландер. А вы Марианна Фальк?

- Как хорошо, что вы позвонили. Я ждала.

Голос у нее был звучный, приятный. Точь-в-точь как у Моны, подумал Валландер, и что-то вроде печали на миг сжало сердце.

- Доктор Энандер связался с вами? - спросила она.

- Да, я с ним говорил.

- Тогда вам известно, что Тиннес умер не от инфаркта.

- Пожалуй, вывод довольно рискованный.

- Почему? На него кто-то напал.

Она говорила очень уверенно. Валландер заметил, что ему стало интересно:

- Такое впечатление, будто вас это не удивляет.

- Что именно?

- Что с ним случилась беда. Что на него кто-то напал.

- Я и в самом деле не удивляюсь. Врагов у Тиннеса было предостаточно.

Валландер придвинул к себе блокнот и ручку. Очки он надел еще раньше.

- Каких врагов?

- Я не знаю. Но он всегда чего-то опасался.

Комиссар порылся в памяти, вспоминая подробности мартинссоновского отчета.

- Он ведь был консультантом по компьютерным технологиям?

- Да.

- Работа как будто бы неопасная?

- Смотря чем занимаешься.

- А чем занимался Фальк?

- Не знаю.

- Не знаете?

- Нет.

- И тем не менее думаете, что на него напали?

- Я хорошо знала своего мужа. Хоть мы и не смогли жить вместе. В последние годы он чего-то опасался.

- Но не говорил почему?

- Тиннес никогда понапрасну не болтал.

- Вы сказали, у него были враги.

- Это его собственные слова.

- Какие враги?

Она ответила не сразу:

- Я понимаю, вам странно, что я не могу сказать ничего конкретного. Хотя мы много лет прожили вместе и имеем двоих детей.

- Словом «враг» так просто не бросаются.

- Тиннес много разъезжал. По всему миру. Постоянно. Каких людей он встречал, я понятия не имею. Иногда он возвращался домой веселый. А иногда выходил из самолета в Стурупе встревоженный.

- Но ведь он, наверно, говорил что-то еще? Почему у него были враги? И какие именно?

- Он был скуп на слова. Но я же видела. Его беспокойство.

Валландер начал подозревать, что нервы у собеседницы на пределе.

- Вы хотели сообщить что-то еще?

- Он умер не от инфаркта. И я хочу, чтобы полиция расследовала, что именно произошло.

- Я записал все, что вы рассказали, - помолчав, ответил Валландер. - Мы свяжемся с вами, если будет нужно.

- Надеюсь, вы установите, что произошло. Мы с Тиннесом были в разводе. Но я по-прежнему любила его.

Положив трубку, Валландер рассеянно подумал: а вдруг и Мона по-прежнему любит его? Хотя и вышла за другого. Да нет, вряд ли. Интересно, любила ли Мона его вообще? Он раздраженно отбросил мысли о Моне, задумался о том, что сказала Марианна Фальк. Беспокоилась она, похоже, совершенно искренне. Но сказанное фактически ничего не проясняло. Кто такой Тиннес Фальк, до сих пор толком непонятно. Он отыскал отчет Мартинссона и позвонил в Лунд судмедэкспертам, невольно прислушиваясь к шагам в коридоре - не идет ли Анн-Бритт. На самом деле его интересовали прежде всего итоги допроса Эвы Перссон. Тиннес Фальк скончался от инфаркта. И то, что встревоженной жене мерещились вокруг покойного какие-то мифические враги, ничего не меняло. Он еще раз поговорил с патологоанатомом, который производил вскрытие, сообщил ему о разговоре с женой Тиннеса Фалька.

- Инфаркт нередко случается ни с того ни с сего, - сказал патологоанатом. - И Фальк скончался именно от инфаркта. Так показало вскрытие. И что бы ты ни говорил, раньше и сейчас, данного факта это не упраздняет.

- А травма головы?

- Он получил ее, ударившись об асфальт.

Валландер поблагодарил и положил трубку. На миг его что-то кольнуло. Марианна Фальк была уверена, что Тиннес Фальк чего-то опасался.

Потом он захлопнул папку с мартинссоновским отчетом. Нет у него времени ломать голову над людскими домыслами.

Сходил в кафетерий, налил себе кофе. На часах без малого полдвенадцатого. Мартинссона и Ханссона на месте по-прежнему нет, и никто не знает, где они. Валландер вернулся в кабинет. Еще раз перебрал Иренины записки. Анита, то бишь «Америкэн экспресс», пока молчит. Он подошел к окну, посмотрел на водонапорную башню. Там шумно ссорились вороны. Снова и снова он с тревогой думал об отъезде Стена Видена и не мог отделаться от ощущения, будто оказался последним в забеге, который не рассчитывал выиграть, но и последним быть тоже не хотел. Мысль была туманная. Однако он понимал, что его тревожит. Чувство, что время мчится прочь.

- Не может так продолжаться! - воскликнул он. - Вскоре должно что-то произойти.

- Ты с кем разговариваешь?

Валландер обернулся. На пороге стоял Мартинссон. Как из-под земли вырос. Во всем управлении он один ходит совершенно бесшумно.

- Сам с собой, - твердо произнес Валландер. - С тобой так не бывает?

- Если верить моей жене, я разговариваю во сне. Это ведь одно и то же?

- Ты чего хотел?

- Я проверил по нашим базам всех, кто имеет ключи от подстанции. Никто из них у нас не числится.

- Мы на это и не надеялись.

- Я попытался прикинуть, почему калитку взломали, - продолжал Мартинссон. - По-моему, тут есть только две возможности. Либо у взломщика не было ключа от калитки. Либо он хотел создать видимость чего-то такого, что нам пока непонятно.

- И что бы это могло быть?

- Почем я знаю? Хулиганство. Вандализм.

Валландер покачал головой:

- Стальную дверь отперли ключами. Насколько я могу судить, есть, пожалуй, еще один вариант: калитку взломал один человек, а стальную дверь отпер другой.

Мартинссон с недоумением посмотрел на него:

- Как ты это объяснишь?

- Никак. Просто предлагаю вариант.

Разговор иссяк. Мартинссон удалился. Уже двенадцать. Валландер все ждал. В двадцать пять первого пришла Анн-Бритт.

- В спешке Эву Перссон никак не упрекнешь, - сказала она. - Молоденькая девчонка, а говорит медленно-медленно.

- Наверно, боялась брякнуть что-нибудь невпопад.

Анн-Бритт села в посетительское кресло.

- Я выполнила твою просьбу. Задала твои вопросы. Никакого китайца она не видала.

- Я говорил не о китайце, а об азиате.

- Так или иначе, она никого не видела. А местами они поменялись, поскольку Соне дуло из окна.

- Как она вообще реагировала на этот вопрос?

Анн-Бритт нахмурилась:

- Именно так, как ты и предполагал. Она его не ожидала. И ее ответ - чистейшая ложь.

Валландер хлопнул ладонью по столу:

- Значит, все-таки между ними и азиатом есть связь.

- Какая же?

- Пока неясно. Но убийство явно не рядовое.

- Не представляю себе, как мы сумеем продвинуться дальше.

Валландер рассказал, что ждет звонка от сотрудницы «Америкэн экспресс».

- У нас появится имя. А узнав имя, мы сделаем большой шаг вперед. Тем временем тебе надо наведаться домой к Эве Перссон. Взгляни на ее комнату. Кстати, как там насчет ее отца?

Анн-Бритт полистала свои заметки:

- Его зовут Хуго Лёвстрём. В браке они не состояли.

- Живет в Истаде?

- Вроде бы в Векшё.

- Что значит «вроде бы»?

- По словам дочери, он пьяница и живет как бродяга. Эта девочка переполнена ненавистью. Трудно сказать, кто вызывает у нее больше отвращения - отец или мать.

- Они не поддерживают друг с другом контакт?

- Судя по всему, нет.

Валландер задумался:

- Мотив мы пока не нашли. Надо копать глубже. Возможно, я ошибаюсь и нынешняя молодежь, причем не только мужского пола, в самом деле не усматривает в убийстве ничего из ряда вон выходящего. Тогда я капитулирую. Но не сию минуту. Все-таки у них наверняка была какая-то причина!

- Может, тут трагический треугольник? - предположила Анн-Бритт.

- Что ты имеешь в виду?

- Может, стоит поближе глянуть на Лундберга?

- Зачем? Они же никак не могли знать, какой таксист приедет за ними в ресторан.

- Н-да, что верно, то верно.

Валландер заметил, что она о чем-то размышляет, и молча ждал.

- Пожалуй, можно истолковать это иначе, - сказала она. - Что, если они и вправду действовали импульсивно? Да, они заказали такси. И возможно, нам удастся выяснить, куда они собирались ехать. Но ведь не исключено, что при виде Лундберга у одной из них или у обеих возник импульсивный план…

Валландер понял, к чему клонит Анн-Бритт:

- Ты права. Есть и такая возможность.

- Девчонки были вооружены. Это нам известно. Молотком и ножом. Нынешняя молодежь, как видно, без оружия в карманах и сумках вообще не ходит. Увидев за рулем Лундберга, девчонки его убивают. Возможно, все было именно так. Хоть и здорово притянуто за уши.

- Не больше, чем все остальное, - отрезал Валландер. - В самом деле, стоит посмотреть, нет ли у нас чего на Лундберга.

Анн-Бритт встала, вышла из кабинета. Валландер придвинул к себе блокнот, попробовал подытожить то, что говорила Анн-Бритт. Час дня уже, а он так и не сдвинулся с мертвой точки. Вдобавок не мешало бы поесть. Может, в кафетерии еще найдется парочка бутербродов? Увы, на стойке хоть шаром покати. Он надел куртку и вышел из управления, не забыв на сей раз взять с собой мобильник и проинструктировать Ирену, чтобы в случае звонка из конторы «Америкэн экспресс» сразу же его соединила. Направился он в кафе поблизости от управления. Заметил, что народ с любопытством поглядывает на него. Н-да, об этой газетной фотографии наверняка чуть не весь город судачит. От неловкости он готов был сквозь землю провалиться, быстро поел и вышел на улицу. В ту же минуту зазвонил мобильник. Анита.

- Мы нашли его, - сообщила она.

Валландер тщетно шарил по карманам в поисках бумаги и ручки.

- Можно, я перезвоню? Через десять минут.

Анита дала ему свой прямой телефон. Он поспешил в управление и, едва войдя в кабинет, набрал номер.

- Карта выдана на имя некоего Фу Чжэна.

Валландер записал.

- Оформлена в Гонконге, - продолжала Анита. - Владелец проживает в Цзюлуне.

Валландер попросил продиктовать по буквам.

- Но дело в том, что с картой не все в порядке, - добавила Анита. - Она чужая.

Комиссар вздрогнул:

- Стало быть, она заблокирована?

- Хуже. Она не краденая, а поддельная. «Америкэн экспресс» никогда не оформлял кредитной карты на имя Фу Чжэна.

- Что это означает?

- Во-первых, очень хорошо, что удалось так быстро это обнаружить. Во-вторых, владелец ресторана, к сожалению, своих денег не получит. Если у него нет страховки на сей случай.

- Выходит, никакого Фу Чжэна не существует?

- Почему? Он-то существует. Но его кредитная карта - липа. Как и адрес.

- Что ж вы сразу-то не сказали?

- Я пыталась.

Валландер поблагодарил ее за помощь и закончил разговор. Парень, возможно из Гонконга, явился с поддельной кредитной картой к Иштвану в истадский ресторан. И там имел зрительный контакт с Соней Хёкберг.

Он попытался отыскать связь, которая позволит сделать следующий шаг. Но не нашел. Связующие звенья отсутствовали. Может, я ошибаюсь? - думал он. Может, Соня Хёкберг и Эва Перссон просто современные монстры, совершенно равнодушные к чужой жизни?

Слово «монстры» заставило его вздрогнуть: он назвал монстрами молоденьких девчонок, девятнадцати и четырнадцати лет от роду.

Валландер отодвинул бумаги в сторону. Тянуть дольше, считай, уже некуда. Надо подготовиться к обещанному вечернему выступлению. Хоть он и решил просто рассказать о будничной работе, о текущем расследовании, нужно все-таки развить тезисы, намеченные утром. Иначе от нервозности все на свете забудешь.

Комиссар начал писать, но никак не мог сосредоточиться. Перед глазами неотступно стоял обугленный труп Сони Хёкберг. Он взялся за телефон, позвонил Мартинссону:

- Проверь, не найдется ли у нас чего на папашу Эвы Перссон, на Хуго Лёвстрёма. Обитает где-то в Векшё. Алкоголик, люмпен.

- Проще созвониться с коллегами из Векшё, они все выяснят, - ответил Мартинссон. - Я, между прочим, Лундбергом занимаюсь.

Валландер удивился.

- Анн-Бритт попросила, - пояснил Мартинссон. - Она поехала домой к Эве Перссон. Любопытно, что она рассчитывает там найти.

- У меня есть еще одно имя для твоих компьютеров, - сказал Валландер. - Фу Чжэн.

- Как-как?

Валландер продиктовал по буквам.

- Кто это?

- Потом расскажу. Встретимся на совещании во второй половине дня. Предлагаю собраться в полпятого. Ненадолго.

- Его правда зовут Фу Чжэн? - недоверчиво переспросил Мартинссон.

Валландер не ответил.

Оставшееся время комиссар посвятил обдумыванию своего вечернего выступления. И очень скоро возненавидел то, что ему предстоит. Годом раньше он побывал в Полицейской академии, прочел лекцию о своем опыте расследования преступлений, на его взгляд совершенно неудачную. Однако по окончании многие слушатели благодарили его. За что - он так и не понял.

К половине пятого Валландер махнул на подготовку рукой: будь что будет. Собрал бумаги и пошел на совещание. В комнате пока никого не было, и он попробовал в уме коротко подвести итоги. Но мысли разбегались.

Не сходятся концы с концами, думал он. Убийство Лундберга не вяжется с двумя девчонками. А они в свою очередь не вяжутся со смертью Сони Хёкберг на подстанции. Расследованию недостает опоры. Хотя нам известно, что произошло. Но главный, решающий мотив остается неведом.

Пришли Ханссон и Мартинссон, следом за ними - Анн-Бритт. Лиза Хольгерссон не появилась, чем весьма порадовала комиссара.

Заседали недолго. Анн-Бритт, побывавшая дома у Эвы Перссон, доложила:

- Ничего особенного я там не заметила. Живут они на Стёдгатан. Мать работает поварихой в больнице. Комната дочери обыкновенная, ничем не примечательная.

- Постеры на стенах есть? - спросил Валландер.

- Есть. Какие-то незнакомые мне поп-группы, - ответила Анн-Бритт. - Ничего из ряда вон выходящего. Почему ты спрашиваешь?

Валландер промолчал.

Протокол допроса Эвы Перссон уже распечатали. Анн-Бритт раздала коллегам копии. Валландер рассказал о визите к Иштвану, который привел к обнаружению поддельной кредитной карты.

- Надо найти этого парня, - заключил он. - Хотя бы затем, чтобы снять с него подозрения.

Остальные тоже доложили о проделанной за день работе. Сперва Мартинссон, потом Ханссон, который побеседовал с Калле Рюссом, приятелем Сони Хёкберг. Но парень фактически ничего сказать не смог, потому что знал о Соне Хёкберг крайне мало.

- По его словам, она всегда напускала таинственность, - заметил Ханссон. - Как хочешь, так и понимай.

Через двадцать минут Валландер коротко подытожил:

- Итак, Лундберг убит, и сделала это либо одна из девчонок, либо они действовали сообща. Якобы из-за денег. Мол, вообще нуждались в деньгах. Но я думаю, все не так просто, поэтому будем копать дальше. Затем была убита Соня Хёкберг. И между этими убийствами наверняка есть связь, которую мы пока не установили. Неведомая общая основа. Значит, будем работать дальше с максимальной объективностью. Хотя некоторые вопросы требуют первоочередного внимания. Кто отвез Соню Хёкберг на подстанцию? Почему ее убили? Необходимо тщательно проверить весь круг их знакомых. Думаю, полное и окончательное раскрытие займет больше времени, чем мы рассчитывали.

Незадолго до пяти совещание закончилось. Анн-Бритт пожелала Валландеру удачи в дамском кружке.

- Они обвинят меня в жестоком обращении с женщинами, - посетовал комиссар.

- Вряд ли. До сих пор у тебя была безупречная репутация.

- Мне казалось, она давным-давно испорчена.

Валландер отправился домой. Пришло письмо из Судана, от Пера Окесона. Он положил конверт на кухонный стол: пусть подождет. Принял душ, переоделся. И в половине седьмого уже шагал по улице на встречу с незнакомыми дамами. Добравшись до места, немного постоял в темноте перед освещенной виллой, собрался с духом и позвонил в дверь.

В начале десятого Валландер снова вышел на улицу, чувствуя, что изрядно вспотел. Говорил он дольше, чем рассчитывал. И вопросов ему задали неожиданно много. Слушали с интересом, он даже увлекся. Большинство собравшихся дам были в его годах, и их внимание льстило ему. Он и ушел нехотя, с удовольствием бы задержался еще немного.

Домой Валландер шел не торопясь. О чем он говорил, помнилось смутно. Но они слушали. А это самое главное.

Вдобавок одна из дам по имени Сольвейг Габриэльссон, его ровесница, вызвала у него особый интерес. И по дороге на Мариягатан он все время думал о ней.

Дома он первым делом записал ее имя в кухонном блокноте. Сам не зная зачем.

Зазвонил телефон. Он даже раздеться не успел, но взял трубку.

Звонил Мартинссон:

- Как прошел доклад?

- Все в порядке. Но ведь ты не из-за этого звонишь?

Мартинссон замялся:

- Я еще на работе. Видишь ли, тут поступило одно сообщение, и я толком не представляю себе, что с ним делать. Из судмедэкспертизы, из Лунда.

Валландер затаил дыхание.

- Тиннес Фальк, - продолжал Мартинссон. - Помнишь его?

- Человек у банкомата. Конечно помню.

- Похоже, его труп исчез.

Валландер наморщил лоб:

- Труп может исчезнуть разве только в гробу, верно?

- Вообще-то да. Но этот, судя по всему, похищен.

Комиссар не нашел что сказать. Попытался обдумать услышанное.

- И еще, - добавил Мартинссон. - Мало того, что труп исчез. На его место в холодильник кое-что подложили.

- Что?

- Сломанное реле.

Валландер плохо представлял себе, что это за штука, знал только, что она имеет отношение к электричеству.

- Не обычное реле, а большое.

Сердце Валландера учащенно забилось. У него забрезжила догадка.

- И где такие применяются?

- На трансформаторных подстанциях. Вроде той, где мы нашли Соню Хёкберг.

На миг Валландер замер.

Вот она, связь.

Но совсем не такая, какой он ожидал.

12

Мартинссон сидел в кафетерии, ждал.

Было уже десять вечера, четверг на исходе. Из дежурной части, куда поступали все ночные сообщения, доносились тихие звуки радио. В остальном все тонуло в тишине. Мартинссон пил чай с сухариком. Валландер, не снимая куртки, сел напротив.

- Как доклад?

- Ты уже спрашивал.

- Раньше я и сам любил выступать перед народом. А сейчас уж и не знаю, смогу ли.

- Меня-то наверняка перещеголяешь. Впрочем, если хочешь знать, ни много ни мало девятнадцать дам слушали меня затаив дыхание, хотя и с некоторой робостью, когда я говорил о довольно-таки кровавых аспектах нашей общественно полезной работы. Очень милые дамы, и вопросы они задавали деликатные, несущественные, а ответы мои наверняка бы пришлись по вкусу нашему высокому начальству. Этого достаточно?

Мартинссон кивнул и, смахнув со стола крошки, достал блокнот:

- Расскажу с самого начала. Без девяти девять у дежурного зазвонил телефон. Он переключил разговор на меня, поскольку выезда опергруппы не требовалось, а я, как он знал, сижу в управлении. Не задержись я на работе, он бы попросил перезвонить завтра утром. Звонил некий Польссон. Стуре Польссон. Как называется его должность, я толком не понял. Но фактически он в ответе за морг лундской судмедэкспертизы. Правда, морг у них теперь как-то иначе именуется. Ну, ты понимаешь, о чем я. О холодильнике, где хранят трупы в ожидании вскрытия или похорон. Около восьми Польссон обратил внимание, что одна из ячеек приоткрыта. Подошел, выдвинул ящик и обнаружил, что труп исчез, а на его месте лежит реле. Он немедля позвонил вахтеру, который дежурил днем, до него. Лют его фамилия. Тот совершенно уверен, что в шесть, когда он закончил смену, труп был на месте. Значит, пропал он где-то между шестью и восемью. В морге есть задняя дверь, ведущая во двор. Осмотрев ее и обнаружив, что замок взломан, Польссон тут же позвонил в Мальмё, известил полицию. Дальше события развивались очень быстро. Полицейский патруль прибыл через пятнадцать минут. Когда же они узнали, что пропавший труп был доставлен из Истада на судмедэкспертизу, то сказали, чтобы Польссон связался с нами. Что он и сделал. - Мартинссон отложил блокнот в сторону. - В общем, поиски трупа - задача наших мальмёских коллег. Но в известной мере это касается и нас.

Валландер задумался. Ситуация крайне странная. И вдобавок пренеприятная. С каждой минутой в нем нарастало беспокойство.

- Надо полагать, мальмёские коллеги не забудут про отпечатки пальцев, - сказал он. - Я даже затрудняюсь определить, к какой категории преступлений отнести похищение трупа. Может быть, к самоуправным действиям. Или к нарушению покоя усопших. Правда, не исключено, что ребята не воспримут случившееся всерьез. Слушай, Нюберг, наверно, зафиксировал отпечатки пальцев на подстанции?

Мартинссон ответил не сразу:

- По-моему, да. Позвонить ему?

- Пока не надо. А вот мальмёским коллегам надо бы сказать, чтобы поискали отпечатки на реле и в холодильнике.

- Прямо сейчас?

- Думаю, да.

Мартинссон пошел звонить. Валландер налил себе кофе и попытался осмыслить происшедшее. Появилась связь. Но совсем не такая, как он думал. Возможно, это все ж таки странное стечение обстоятельств. В его практике бывали подобные случаи. Но что-то подсказывало, что на сей раз все обстоит иначе. Кто-то вломился в морг, чтобы похитить труп. А взамен оставил электрическое реле. Валландеру вспомнилось замечание Рюдберга, высказанное много лет назад, когда они только начали вместе работать. «Преступники зачастую оставляют знаки на месте преступления. Иногда нарочно. А нередко и по ошибке».

Это не ошибка, думал он. Никто по чистой случайности не таскает с собой здоровенное электромагнитное реле. И не забывает его в холодильнике морга. Здесь явно рассчитывали, что реле обнаружат. И едва ли оставили его как знак для патологоанатомов. Знак оставили для нас.

Есть и второй вопрос. Зачем похищать труп? Конечно, покойников, принадлежавших к разного рода сектам, иной раз похищали. Но Тиннес Фальк вряд ли участвовал в подобных организациях. Хотя, понятно, полной уверенности тут нет. И объяснение, в общем-то, напрашивается только одно. Труп похитили, желая что-то скрыть.

Вернулся Мартинссон.

- Нам повезло, - сказал он. - Реле сунули в пластиковый пакет, а не просто бросили в угол.

- Отпечатки пальцев?

- Ищут.

- Никаких следов трупа?

- Никаких.

- Свидетели есть?

- Похоже, нет.

Валландер рассказал, о чем размышлял, пока Мартинссон ходил звонить. Мартинссон согласился с его выводами. Реле не случайность. Труп похитили, намереваясь что-то скрыть. Сообщил комиссар и о визите Энандера, и о телефонном разговоре с женой Фалька.

- Я не воспринял это вполне всерьез, - признался он. - Судмедэксперты знают свое дело.

- Похищение трупа вовсе не означает, что Тиннес Фальк был убит.

Резонный аргумент, подумал Валландер.

- И все же мне трудно помыслить иной мотив похищения, кроме боязни, что обнаружится подлинная причина смерти, - сказал он.

- Может, он что-нибудь проглотил?

Валландер поднял брови:

- Что, например?

- Алмазы. Наркотики. Да мало ли что.

- Прозектор бы нашел.

- Что же делать?

- Кто такой Тиннес Фальк? Дела мы не возбуждали, а потому не занимались ни им самим, ни его жизнью. Однако Энандер взял на себя труд прийти в управление и усомниться в причине его смерти. В разговоре со мной жена Фалька сказала, что он чего-то опасался. И что у него было много врагов. Возможно, этот человек далеко не прост.

Мартинссон поморщился:

- Компьютерный консультант с кучей врагов?

- Так она сказала. И никто из нас ее не расспросил.

Мартинссон принес с собой папку со скудными материалами касательно Тиннеса Фалька.

- Детей мы не опрашивали, - сказал он. - Мы вообще никого не опрашивали, поскольку считали, что он умер естественной смертью.

- Мы и сейчас так считаем, - уточнил Валландер. - По крайней мере, эта версия не менее возможна, чем любая другая. Зато нельзя не признать, что имеется связь между ним и Соней Хёкберг. А может, и Эвой Перссон.

- Почему бы и не с Лундбергом?

- Верно. Может, и с Лундбергом.

- В любом случае не приходится сомневаться, что Тиннес Фальк был мертв, когда Соню Хёкберг сожгли. То есть убить ее он не мог.

- Если, несмотря ни на что, принять версию, что Фалька убили, то его убийца мог разделаться и с Соней Хёкберг.

На Валландера с новой силой накатило раздражение. Они натолкнулись на что-то совершенно непонятное. Нет, снова подумал он, в основе тут что-то другое. Надо копать глубже.

Мартинссон зевнул. Валландер знал, что в это время он обычно спит.

- Вопрос в том, далеко ли мы этак продвинемся, - заметил он. - Не наше это дело - разыскивать сбежавший труп.

- Надо бы глянуть на квартиру Фалька. - Мартинссон подавил очередной зевок. - Он жил один. Начнем с этого, а потом с женой его потолкуем.

- С бывшей женой. Они в разводе.

Мартинссон встал:

- Пойду домой, посплю. Как у тебя с машиной?

- Завтра будет готова.

- Подвезти тебя?

- Я еще посижу.

Мартинссон не уходил, топтался у стола:

- Я понимаю, ты расстроен. Из-за фотографии этой в газете…

Валландер пристально посмотрел на него:

- Каково твое мнение?

- О чем?

- Виноват я или нет?

- Пощечину ты ей дал, это ясно. Но я думаю, все было так, как ты говоришь. То есть сперва она кинулась с кулаками на свою мамашу.

- Я для себя все решил, - сказал Валландер. - Если мне повесят выговор, я уйду.

Он удивился собственным словам. Мысль уйти в отставку, если внутреннее расследование закончится не в его пользу, до сих пор даже в голову ему не приходила.

- Тогда мы поменяемся ролями.

- Как это?

- Мне придется убеждать тебя остаться на службе.

- У тебя не получится.

Мартинссон не ответил. Взял папку и ушел. А Валландер остался. Немного погодя в кафетерий зашли двое полицейских из ночной смены, кивком поздоровались. Валландер рассеянно слушал их разговор: один из них подумывал купить к весне новый мотоцикл.

Сварив себе кофе, полицейские ушли. Валландер снова был в одиночестве. Он не отдавал себе в этом отчета, но в голове мало-помалу формировалось некое решение.

Он посмотрел на часы. Почти полдвенадцатого. Вообще-то надо бы подождать до завтра. Но его подгоняло беспокойство.

Незадолго до полуночи комиссар вышел из управления.

В кармане лежали отмычки, которые обычно хранились в нижнем ящике стола.

До Апельбергсгатан он дошагал за десять минут. Дул слабый ветерок, температура немного выше нуля. Небо затянуто тучами. Город казался необитаемым. Лишь несколько тяжелых трейлеров проехали мимо на пути к паромам, следующим в Польшу. Валландер подумал, что как раз в этот полуночный час умер Тиннес Фальк. Время было указано на окровавленной банковской выписке в руке покойного.

Он постоял в тени, глядя на дом № 10 по Апельбергсгатан. На верхнем этаже, где жил Фальк, темно. На следующем тоже. А вот ниже светилось одно окно. Валландер вздрогнул. Как раз там он однажды заснул в объятиях чужой женщины, вдрызг пьяный, так что даже не понимал, где находится.

Нащупав в кармане отмычки, он помедлил. То, что он собирался сделать, незаконно, да и не нужно. Мог бы подождать до утра и затребовать ключи от квартиры. Но его донимало беспокойство, к которому он относился с уважением. Оно возникало, только когда интуиция подсказывала, что надо торопиться.

Дверь подъезда оказалась не заперта. Он не забыл прихватить из конторы карманный фонарик. В подъезде потемки. Комиссар прислушался, потом осторожно двинулся вверх по лестнице, пытаясь вспомнить тот раз, когда был здесь, в компании чужой женщины. Но образы памяти исчезли без следа. Вот и верхняя площадка. Две двери. Квартира Фалька направо. Он снова прислушался. Приложил ухо к двери слева. Ни звука. Зажал в зубах фонарик, достал отмычки. Будь у Фалька замки с секретами, ему бы пришлось отступиться. Однако замок был один, и самый обыкновенный, английский. Не очень-то вяжется со словами жены, подумал он. Что Фальк чего-то опасался, что у него были враги. Все это не иначе как вымысел.

С замком он проваландался дольше, чем ожидал. Пожалуй, потренироваться не мешает не только в стрельбе. Вон ведь вспотел даже. Пальцы какие-то неуклюжие, отмычки неудобные. Но в конце концов замок все же поддался. Он осторожно открыл дверь, прислушался. На миг ему почудилось в темноте чье-то дыхание. И тотчас все стихло. Он вошел в переднюю и осторожно закрыл за собой дверь.

Входя в незнакомую квартиру, комиссар первым делом всегда обращал внимание на запах. Но здесь в передней вообще ничем не пахло. Словно квартира только что построена и в ней еще никто не жил. Он взял это на заметку и с фонариком в руке осторожно двинулся в глубь помещений, готовый к тому, что там все-таки может кто-то обнаружиться. Убедившись, что квартира пуста, разулся, задернул все шторы и только тогда зажег лампы.

Телефонный звонок застал комиссара в спальне. Он вздрогнул. Звонок повторился. Он затаил дыхание. Где-то в темной гостиной включился автоответчик, и он поспешил туда. Но сообщения не оставили. Просто положили трубку. Кто звонил? Среди ночи? Покойнику?

Валландер подошел к одному из окон, выходящих на улицу. В щелку между шторами осторожно глянул наружу. Ни души. Всмотрелся в густые тени. Никого.

Включив лампу на письменном столе, прошелся по гостиной. Потом стал посреди комнаты, огляделся по сторонам. Итак, здесь жил человек по имени Тиннес Фальк, думал он. Рассказ о Фальке начинается с чисто прибранной гостиной, где царит идеальный порядок, без малейшего намека на хаос. Кожаная мебель, морские пейзажи на стенах. У одной стены стеллаж с книгами.

Комиссар подошел к письменному столу. Там стоял старинный морской хронометр. Зеленый бювар пуст. Возле антикварной керосиновой лампы из керамики ровным рядком разложены ручки и карандаши.

Он прошел дальше, на кухню. Возле мойки кофейная чашка. На столе, покрытом клетчатой клеенкой, лежал блокнот. Валландер зажег свет, прочел: Балконная дверь. Пожалуй, у меня и Тиннеса Фалька есть кое-что общее, подумал он. Оба держим на кухне блокнот. Он вернулся в гостиную. Отворил балконную дверь. Закрывалась она туго. Значит, Тиннес Фальк не успел ее поправить. Опять прошел в спальню. Двуспальная кровать застелена. Он присел на корточки, заглянул под нее. Только пара домашних туфель. Открыл шкаф, выдвинул ящики комода. Повсюду идеальный порядок. Снова вернулся в гостиную, к письменному столу. Под автоответчиком была брошюра с инструкцией. К счастью, перед уходом из управления он и пластиковые перчатки догадался захватить. Проштудировав инструкцию и уверившись, что сможет прослушать мигающий автоответчик и не стереть записанные звонки, нажал кнопку воспроизведения.

Первый звонок был от некоего Янне, который спрашивал, как самочувствие, но время звонка не сообщил. Следующие два раза автоответчик записал лишь чье-то дыхание. Потом некий портной из Мальмё доложил, что брюки готовы. Валландер записал название мастерской. И снова кто-то молча дышал в трубку. Это был тот самый звонок, который недавно слышал Валландер. Он еще раз прослушал пленку. Интересно, смогут Нюберг и его криминалисты определить, один ли человек трижды дышал в трубку.

Положив инструкцию на место, скользнул взглядом по столу. Три рамки с фотографиями. На двух снимках, скорее всего, дети Фалька. Сын и дочь. Парнишка лет восемнадцати сидел на камне среди тропического ландшафта. Валландер перевернул фотографию: «Ян. 1996 г., Амазония». Наверно, звонок на автоответчике был от сына. Дочка помоложе, сидела на скамье, а вокруг мельтешили голуби. На обороте надпись: «Ина. Венеция, 1995 г.». На третьем снимке - группа мужчин на фоне белой стены. Фотография нечеткая. Никакой надписи на обороте. Валландер выдвинул верхний ящик стола, где нашлась лупа. Внимательно рассмотрел лица. Мужчины разного возраста. У левого края - человек азиатской наружности. Комиссар отставил фотографию, задумался. Но зацепок не было. Он сунул снимок во внутренний карман.

Потом поднял бювар. Там обнаружился вырезанный из журнала кулинарный рецепт. Рыбное фондю. Просмотрел содержимое ящиков. Всюду образцовый порядок. В третьем ящике лежала толстая тетрадь в кожаном переплете, на котором красовалась надпись золотом: «Вахтенный журнал». Он взял тетрадь в руки, открыл, перелистал. В воскресенье 5 октября Тиннес Фальк сделал последнюю запись в этом своем дневнике. Отметил, что ветер поутих, температура воздуха 3 градуса тепла, небо ясное. Кроме того, он убрал квартиру, потратив на это 3 часа 25 минут, на 10 минут меньше, чем прошлый раз.

Валландер наморщил лоб. Запись насчет уборки озадачила его.

Последняя строчка гласила: «Вечером - короткая прогулка».

Комиссар удивился. Фальк умер у банкомата сразу после полуночи, уже 6 октября. Получается, что он, совершив одну вечернюю прогулку, пошел прогуляться еще раз?

Он глянул на запись от 4 октября: «Суббота, 4 октября 1997 г. Весь день дул порывистый ветер. По данным ШГМИ, 8-10 метров в секунду. По небу мчались рваные тучи. В шесть утра температура составляла 7 градусов тепла. В два часа дня поднялась до 8. А вечером упала до 5. В пространстве сегодня пусто, бесприютно. Никаких сообщений. К. на звонки не отвечает. Все спокойно».

Валландер перечитал последние фразы. Непонятно. Загадка, истолковать которую ему не под силу. Перелистал страницы. Изо дня в день Фальк записывал погодные условия. Кроме того, упоминал о «пространстве». Иногда там было пусто. Иногда он принимал сообщения. Но что за сообщения - понять невозможно. В конце концов он захлопнул тетрадь.

Есть тут и еще кое-что странное. Хозяин дневника нигде не упоминал имен. Даже имен своих детей.

В целом речь шла о погоде и об отсутствии либо наличии сообщений из пространства. При этом он с точностью до минуты указывал, сколько времени потратил на воскресную уборку.

Комиссар положил тетрадь на прежнее место, в ящик.

Нет, все-таки с головой у этого Тиннеса Фалька, похоже, не все в порядке. Дневниковые записи наводили на мысль о маньяке или душевнобольном.

Валландер встал, снова подошел к окну. Улица по-прежнему безлюдна. Время уже второй час ночи.

Он вернулся к письменному столу, продолжил осмотр ящиков. Тиннес Фальк учредил акционерное общество, где был единственным акционером. В одной из папок нашлась копия устава. Тиннес Фальк консультировал по поводу новоинсталлированных компьютерных программ и занимался их модификацией. В чем это заключалось, Валландер не очень-то уразумел. Однако отметил, что в списке клиентов значился целый ряд банков, а также «Сюдкрафт».

Ничего особенного обнаружить не удалось.

Комиссар задвинул последний ящик.

Тиннес Фальк из тех, кто не оставляет следов, подумал он. Все в образцовом порядке, все безлико, чисто прибрано, лишено эмоций. Я его не вижу.

Подойдя к стеллажу, Валландер обвел взглядом полки. Художественная литература вперемежку со специальными изданиями на шведском, английском и немецком. Вдобавок чуть ли не погонный метр стихов. Наугад он взял какую-то книгу. Страницы разрезаны. Книгу явно читали и перечитывали. Он заметил несколько толстых томов по истории религии и философии, а еще книги по астрономии и руководства по ужению лосося. Отошел от стеллажа, присел на корточки возле музыкального центра. Собрание дисков тоже весьма пестрое. Оперы, кантаты Баха. Альбомы Элвиса Пресли и Бадди Холли. А еще записи звуков из космического пространства и с морского дна. Рядом стойка со старыми долгоиграющими пластинками. Валландер удивленно покачал головой: тут и Сив Мальмквист, и саксофонист Джон Колтрейн. На видео - несколько кассет с фильмами. Один об аляскинских медведях, другой, выпущенный НАСА, об эпохе «Челленджера» в истории американской астронавтики. В середине стопки затесался порнофильм.

Валландер встал. Колени ломило. Опять никаких зацепок. Никаких взаимосвязей не нашлось. Тем не менее он был уверен, что они существуют.

Каким-то образом убийство Сони Хёкберг связано со смертью самого Тиннеса Фалька. И с пропажей его трупа.

А может быть, есть связь и с Юханом Лундбергом?

Он вытащил из кармана фотографию. Поставил ее на место. Никто не должен узнать о его ночном визите сюда. Если у жены Фалька есть ключи и она впустит их в эту квартиру, совершенно незачем, чтобы она обнаружила исчезновение снимка.

Валландер погасил свет. Отдернул шторы. Прислушался, потом осторожно открыл дверь. Отмычки не оставили царапин.

На улице комиссар немного постоял, огляделся по сторонам. Никого. Тишина вокруг. Он зашагал к центру. На часах было двадцать пять минут второго.

Он не заметил тени, которая бесшумно следовала за ним на некотором расстоянии.

13

Разбудил Валландера телефон.

Он мгновенно вынырнул из сна, будто просто лежал, дожидаясь звонка. Снял трубку и посмотрел на часы. Четверть шестого.

- Курт Валландер? - осведомился незнакомый голос.

- Да, я.

- Извините, если я вас разбудил.

- Я не спал.

Зачем врать о таких вещах? - подумал Валландер. Что зазорного в том, что в пять утра человек спит?

- Я хотел задать вам несколько вопросов по поводу жестокого обращения.

Валландер тотчас забыл про сон. Сел в кровати. Звонивший назвал свое имя и газету, для которой работает. Как же я не сообразил? - подумал комиссар. Что спозаранку могут позвонить журналисты. Не надо было снимать трубку. Если бы он срочно понадобился коллегам, те перезвонили бы на мобильник. На номер, который до сих пор удавалось держать в тайне от посторонних.

Но теперь отступать поздно. Придется отвечать.

- Я уже объяснил, что жестокое обращение тут ни при чем.

- Значит, по-вашему, фотография лжет?

- Она говорит не всю правду.

- Тогда расскажите.

- Не могу, пока идет разбирательство.

- Хоть что-нибудь вы, наверно, можете сказать?

- Я уже сказал. Жестокое обращение тут ни при чем.

Положив трубку, Валландер быстро выдернул телефонный шнур из розетки. Перед глазами, как наяву, стоял газетный заголовок: «Наш репортер звонил напрасно. Полицейский упорно молчит». Он снова откинулся на подушки. Фонарь за окном раскачивался на ветру. И его свет, проникающий сквозь шторы, метался по стене.

Когда телефон разбудил его, он видел какой-то сон. В сознании медленно всплывали образы.

Осенью минувшего года он ездил в Эстергётланд, на шхеры. Его пригласил в гости человек, который жил на одном из островов и занимался доставкой почты в шхерах. Познакомились они в ходе расследования, из числа самых сложных в практике Валландера. Полный сомнений, он принял приглашение и поехал. Ранним утром его высадили на одном из островков внешних шхер, где скалы поднимались из воды, как окаменевшие доисторические чудовища. Он прошелся по скудному клочку суши, испытывая странное чувство глубокого и отчетливого постижения. Мысленно он часто возвращался к этим уединенным минутам, когда лодка стояла на якоре в проливе, ждала его. И не раз желал вновь пережить все, что чувствовал тогда.

Подсознание явно пытается о чем-то мне сообщить, думал он. Только вот о чем?

До без четверти шесть он лежал в постели. Потом встал, включил телефон в розетку. На термометре за окном пять градусов тепла. Порывистый ветер. За кофе он еще раз обдумал случившееся. Между нападением на таксиста, смертью Сони Хёкберг и тем человеком, на квартире которого он побывал ночью, возникла совершенно неожиданная связь. Он мысленно перебрал события. Чего же я не вижу? - думал он. Здесь есть общая основа, но я не могу ее нащупать. Какие вопросы мне нужно поставить?

В семь он сдался. Единственный из многих важных вопросов нужно решать в первую очередь - Эва Перссон должна наконец сказать правду. Почему они с Соней Хёкберг поменялись местами в ресторане? Кто был тот парень? Почему они, собственно, убили таксиста? Как она могла узнать, что Сони Хёкберг нет в живых? Вот четыре вопроса, с которых необходимо начать.

Пора в управление. На улице оказалось холоднее, чем он рассчитывал. Не привык еще, что настала осень. И ругал себя, что не оделся потеплее. На ходу заметил, что левый ботинок промокает. Остановился, глянул на подметку - прохудилась. Только этого недоставало! - яростно подумал он, с трудом обуздав желание скинуть ботинки и идти дальше босиком.

Вот и вся награда! За долгие годы полицейской службы. Пара худых башмаков!

Случившийся рядом прохожий удивленно покосился на него, и Валландер сообразил, что говорил вслух.

Добравшись до управления, он первым делом спросил у Ирены, кто из его сотрудников уже на месте. Как выяснилось, Мартинссон и Ханссон. Валландер попросил прислать их к нему в кабинет. Но тотчас передумал: лучше встретиться в одной из комнат для совещаний. А заодно попросил направить туда же Анн-Бритт Хёглунд, когда она появится.

Мартинссон и Ханссон пришли одновременно.

- Как доклад? - спросил Ханссон.

- К черту доклад! - сердито буркнул комиссар и сразу же пожалел, что сорвал на Ханссоне свое раздражение. - Извини, устал я.

- А кто не устал? - сказал Ханссон. - Сил нет читать такое.

В руке у него была газета. Надо бы с ходу оборвать этот разговор. Недосуг вникать, что там Ханссон вычитал в газете. Но он не сказал ни слова, молча занял место за столом.

- Министр юстиции выступила с заявлением, - продолжал Ханссон. - «В настоящее время осуществляется необходимая перестройка работы полиции. Реформа сопряжена с большими сложностями и требует напряженных усилий. Но полиция теперь на правильном пути». - Ханссон в сердцах шваркнул газету на стол. - На правильном пути! Что она имеет в виду? Мы топчемся на перекрестке, не зная, куда идти. Приоритеты все время меняются. Вот как раз сейчас это насильственные преступления, изнасилования, преступления, в которых замешаны дети, и экономические преступления. Но кто бы знал, что станет приоритетом завтра!

- Дело не в этом, - вставил Мартинссон. - Все меняется так быстро, вообще трудно сказать, что в данный момент не попадает в разряд приоритетов. А поскольку нам вдобавок приходится на всем экономить, пускай тогда командуют, чем можно пренебречь.

- Для меня это не новость, - сказал Валландер. - Но кроме того, я знаю, что на нас тут, в Истаде, висят тысяча четыреста шестьдесят пять нерасследованных дел, и не имею ни малейшего желания увеличивать их количество.

Он хлопнул ладонями по столу в знак того, что с сетованиями покончено. Мартинссон и Ханссон безусловно правы, ему ли не знать. Однако вместе с тем он понимал, что надо стиснуть зубы и продолжать работу.

Может, вся штука в том, что он вконец вымотался и уже не в состоянии протестовать против постоянных перемен в полиции, которые вот-вот перекроют им воздух?

Вошла Анн-Бритт Хёглунд.

- Ну и ветрище! - сказала она, снимая куртку.

- Осень на дворе, - отозвался Валландер. - Итак, начнем. Вчера вечером кое-что случилось, и это резко меняет ход расследования.

Он кивнул Мартинссону, и тот доложил об исчезновении трупа Тиннеса Фалька.

- Это что-то новенькое, - сказал Ханссон, когда Мартинссон умолк. - С пропавшими трупами мы раньше не сталкивались. Резиновый плот, помнится, пропал, было дело. Но чтоб покойник…

Валландер поморщился. Он тоже помнил, что резиновый плот, который прибило к берегу в Моссбю, по неведомой причине исчез прямо из управления.

Анн-Бритт посмотрела на него:

- Стало быть, должна существовать связь между человеком, скончавшимся у банкомата и убийством Лундберга? Но это же сущий абсурд.

- Да, - кивнул Валландер. - Но никуда не денешься, придется теперь работать, учитывая и эту возможность. Полагаю также, всем ясно, что будет нелегко. Мы думали, у нас тут весьма жестокое, но раскрытое убийство таксиста. Затем все начало рассыпаться прямо на глазах. Когда Соня Хёкберг сумела сбежать и была найдена мертвой на силовой подстанции. Мы знали, что некий мужчина скончался от инфаркта возле банкомата, но дело решили не возбуждать, так как ничто не указывало на преступление. Эта версия и сейчас не исключается. Затем пропадает труп. А в пустую ячейку холодильника кладут электромагнитное реле из тех, что используются на трансформаторных подстанциях.

Валландер умолк, думая о четырех вопросах, которые сформулировал нынче утром. Ему вдруг стало ясно, что начинать надо совсем с другого.

- Кто-то вламывается в морг и похищает труп. С большой долей уверенности можно предположить, что сделано это в стремлении что-то скрыть. Одновременно в холодильнике оставляют реле. Оно не забыто и не попало туда по ошибке. Похититель трупа хотел, чтобы мы его нашли.

- Что в свою очередь может означать только одно, - заметила Анн-Бритт.

Валландер кивнул:

- Кто-то хочет, чтобы мы связали Соню Хёкберг с Тиннесом Фальком.

- А вдруг след ложный? - возразил Ханссон. - Может, кто-то прочел о девушке, ведь просто так реле в сумке таскать не будешь.

- Разбираться будем шаг за шагом, - перебил Валландер. - Пусть Нюберг установит, откуда это реле - не с той ли самой подстанции. Если да, то дело ясное.

- Не обязательно, - сказала Анн-Бритт. - Возможно, след символический.

Валландер качнул головой:

- Думаю, все-таки я прав.

Мартинссон стал звонить Нюбергу, остальные тем временем сходили за кофе. Валландер рассказал про репортера, который ни свет ни заря поднял его с постели.

- Ничего, скоро угомонятся, - сказала Анн-Бритт.

- Надеюсь, ты не ошибаешься. Но сам я далеко не уверен.

Они вернулись в комнату для совещаний.

- Две вещи, - сказал Валландер. - Эва Перссон. То, что она несовершеннолетняя, более не имеет значения. Ее надо допрашивать со всей серьезностью, без скидок на возраст. Этим займешься ты, Анн-Бритт. Тебе известно, какие вопросы самые важные. И ни в коем случае не отступай, пока не добьешься правдивых ответов, отговорки нас не устраивают.

Еще час они составляли план следственных мероприятий. Неожиданно Валландер сообразил, что простуда прошла. Силы понемногу возвращались. Около половины десятого все разошлись по своим делам. Ханссон и Анн-Бритт исчезли в коридоре. Сам Валландер и Мартинссон отправятся на квартиру Тиннеса Фалька. У комиссара вертелось на языке, что он уже был там, но он сделал над собой усилие и смолчал. Водилась за ним такая слабость: иногда он не рассказывал коллегам обо всех предпринятых им шагах. И давно уже оставил надежду когда-нибудь покончить с этой привычкой.

Пока Мартинссон договаривался насчет ключей от квартиры Тиннеса Фалька, Валландер пошел к себе в кабинет, прихватив газету, которой Ханссон шваркнул об стол. Полистал - нет ли там чего о нем самом. Нашлась лишь маленькая заметка о том, что некий полицейский с большим профессиональным опытом подозревается в жестоком обращении с арестованной несовершеннолетней. Имя его не упоминалось, но он снова почувствовал прилив негодования.

Собираясь отложить газету, комиссар случайно скользнул взглядом по странице с объявлениями о знакомствах и начал рассеянно читать. К примеру, разведенная женщина, которой только что сравнялось пятьдесят и которая чувствовала себя очень одиноко, с тех пор как дети выросли. В качестве увлечений она указывала путешествия и классическую музыку. Валландер попробовал представить себе, как она выглядит, но лицо, возникшее перед внутренним взором, принадлежало женщине по имени Эрика. Он познакомился с ней год назад, в загородном кафе под Вестервиком. И временами думал о ней, сам не зная почему. С досадой он швырнул газету в мусорную корзину. Но буквально за минуту до появления Мартинссона вытащил, вырвал страницу и сунул в ящик стола.

- Жена Фалька подвезет ключи прямо на место, - сказал Мартинссон. - Прогуляемся или на машине поедем?

- Поедем. У меня ботинок дырявый.

Мартинссон взглянул на него с интересом:

- Как думаешь, что бы сказало по этому поводу стокгольмское начальство?

- Мы уже внедрили систему полицейских шаговой доступности, - отозвался Валландер. - Следующий этап - босоногие полицейские.

Поехали на машине Мартинссона.

- Ты вообще как? - спросил Мартинссон.

- Да хреново, - ответил Валландер. - Думаешь, будто ко всему привык, а на самом деле ничего подобного. За долгие годы службы меня в чем только не упрекали. Разве что лень в вину не ставили. Думаешь, будто со временем обрастаешь этакой защитной коркой, но и это неправда. По крайней мере, защита не настолько прочна, как хотелось бы.

- Вчера ты имел в виду именно это?

- Вчера?

- Ну да, когда сказал, что уйдешь, если тебе повесят выговор.

- Не знаю. Но сейчас я не могу об этом думать.

Мартинссон понял, что Валландеру действительно не хочется продолжать разговор. Они как раз подъехали к дому № 10 по Апельбергсгатан. Возле припаркованной машины стояла женщина, ждала их.

- Марианна Фальк, - сказал Мартинссон. - После развода она оставила его фамилию.

Он уже хотел открыть дверцу, но Валландер задержал его:

- Ей известно о случившемся? О пропаже трупа?

- Кто-то явно успел ее проинформировать.

- Какое впечатление ты вынес из разговора с ней? Твой звонок удивил ее?

- Думаю, нет, - помедлив, ответил Мартинссон.

Они вышли из машины. Женщина, стоявшая на ветру, была очень хорошо одета. Высокая, стройная, она смутно напомнила Валландеру Мону. Они поздоровались. Похоже, она встревожена, подумал комиссар и тотчас насторожился.

- Тело нашли? Как такое могло случиться?

Валландер предоставил отвечать Мартинссону.

- Конечно, случай весьма прискорбный, - промямлил тот.

- «Прискорбный»? Возмутительный! Для чего, собственно, существует полиция?

- Хороший вопрос, - вмешался Валландер. - Но сейчас не ко времени.

Они вошли в дом, поднялись по лестнице. Валландеру было чуточку не по себе. Вдруг он все-таки что-то забыл здесь ночью?

Марианна Фальк, шедшая первой, ступила на верхнюю площадку и замерла, показывая на дверь. Валландер отодвинул Мартинссона в сторону и увидел, что квартира не заперта. Замок, который он прошлой ночью долго и аккуратно, стараясь не оставить следов, вскрывал отмычкой, грубо взломали. Дверь была приоткрыта. Он прислушался. Мартинссон дышал ему в затылок. Оружия у них нет. Комиссар колебался. Потом сделал знак спуститься площадкой ниже.

- Возможно, в квартире кто-то есть, - тихо сказал он. - На всякий случай надо вызвать подкрепление.

Мартинссон достал мобильник.

- Вам лучше подождать в машине, - сказал Валландер Марианне Фальк.

- Что случилось?

- Потом. Идите в машину.

Она пошлавниз. Мартинссон разговаривал с управлением.

- Сейчас приедут.

Оба стояли не шевелясь, ждали. Из квартиры не доносилось ни звука.

- Я предупредил, чтобы сирены не включали, - шепнул Мартинссон.

Валландер кивнул.

Восемь минут спустя по лестнице поднялся Ханссон, а с ним еще трое полицейских. Ханссон был вооружен, Валландер позаимствовал пистолет у одного из полицейских.

- Пошли, - скомандовал он.

Они сгруппировались на лестнице и перед дверью. Валландер заметил, что рука, сжимающая пистолет, дрожит. Ему было страшно. Как обычно, когда случиться могло что угодно. Он поймал взгляд Ханссона, потом осторожно толкнул дверь ногой и окликнул, нет ли кого в квартире. Ответа не последовало. Он повторил оклик. За спиной открылась дверь, комиссар вздрогнул. Пожилая женщина с любопытством выглянула на площадку. Мартинссон шуганул ее обратно в квартиру. Валландер окликнул в третий раз, опять безрезультатно.

Они вошли.

Никого. Но выглядело все совершенно не так, как ночью, когда ему первым делом бросился в глаза царивший вокруг педантичный порядок. Сейчас ящики были выдвинуты, а их содержимое разбросано по полу. Картины висели косо, диски тоже валялись на полу.

- Здесь никого нет, - сказал он. - Надо срочно вызывать Нюберга и его команду. А до тех пор не стоит зря топтаться по квартире.

Ханссон и остальные полицейские исчезли. Мартинссон пошел опросить соседей. Секунду Валландер неподвижно стоял на пороге гостиной. Сколько раз он вот так стоял, глядя на квартиру, где побывали взломщики, при всем желании не упомнишь. Сам не зная почему, подумал, что здесь что-то не так. Обвел взглядом комнату. Чего-то недоставало. Но чего? Он медленно осмотрел гостиную еще раз. И когда снова глянул на письменный стол, понял, что пропало. Разулся, подошел к столу.

Исчезла фотография. Групповой снимок. Компания мужчин под ярким солнцем на фоне белой стены, в том числе один азиат. Он нагнулся, посмотрел под стол. Осторожно переворошил рассыпанные по полу бумаги. Фотографии не было.

В тот же миг он сообразил, что пропало кое-что еще. Журнал с дневниковыми записями, который он листал ночью.

Комиссар отступил на шаг от стола, глубоко вздохнул. Кто-то знал, что я побывал здесь, подумал он. Кто-то меня видел.

Может, как раз об этом его и предупреждал инстинкт, заставив вчера ночью дважды выглянуть в окно на улицу? Там кто-то был, а он не разглядел, потому что этот кто-то затаился глубоко в тени.

Мартинссон оторвал его от размышлений:

- Фамилия соседки Хоканссон, она вдова. Увы, она ничего не видела и не слышала.

Валландер опять вспомнил, как спьяну провел ночь в этом доме.

- Поговори со всеми жильцами. Может, все же кто-нибудь кое-что заметил.

- А нельзя поручить опрос кому-нибудь другому? У меня полно работы.

- Очень важно провести опрос самым тщательным образом, - сказал Валландер. - Вдобавок жильцов тут немного.

Мартинссон ушел. Валландер ждал. Через двадцать минут появился один из криминалистов.

- Нюберг сейчас будет, - сказал он. - Он ездил на трансформаторную подстанцию по какому-то важному делу.

Валландер кивнул, потом сказал:

- Автоответчик. Проверьте все записи и отпечатки.

Криминалист записал.

- Поработайте с видеокамерой, - продолжал комиссар. - Документируйте всю квартиру, до мельчайших подробностей.

- Хозяева в отъезде? - спросил криминалист.

- Здесь жил человек, который намедни умер возле банкомата, - ответил Валландер. - Осмотр надо провести скрупулезнейшим образом.

Он вышел из квартиры, спустился на улицу. Тучи разошлись, небо чистое, безоблачное. Марианна Фальк сидела в своей машине, курила. Увидев комиссара, она вышла из автомобиля.

- Что же случилось?

- Взлом.

- Подумать только, совсем народ оборзел - лезут в квартиру, где хозяин буквально на днях умер.

- Я знаю, вы были в разводе, - сказал Валландер. - Но вам знакома его квартира?

- Мы поддерживали добрые отношения. И я много раз здесь бывала.

- Тогда я попрошу вас сегодня, но попозже вернуться сюда. После того как криминалисты закончат, вы должны вместе со мной все осмотреть. Вдруг заметите какую-нибудь пропажу.

- Это вряд ли, - решительно ответила она.

- Почему?

- Мы были женаты много лет. На первых порах я хорошо знала его. Но потом уже нет.

- Что произошло?

- Ничего. Просто он изменился.

- Каким образом?

- Я уже не знала, о чем он думает.

Валландер пристально посмотрел на нее.

- Тем не менее вы, наверно, заметите, если из квартиры что-то исчезло. Сами же сказали, что много раз бывали здесь.

- Отсутствие картины или лампы я, возможно, замечу. Но не более. У Тиннеса было много секретов.

- В каком смысле?

- В самом обыкновенном. Я не знала ни что он думает, ни чем занимается. Еще по телефону пыталась вам объяснить.

Валландер вспомнил, что прочитал ночью в журнале.

- Вы знаете, что ваш муж вел журнал?

- Я уверена, что нет.

- Никогда?

- Никогда.

Что ж, она не лжет, подумал Валландер. Она не знала, чем занимается муж. Во всяком случае, про журнал не знала.

- Ваш бывший муж интересовался космическим пространством?

Марианна Фальк искренне изумилась:

- С какой бы стати?

- Мне просто любопытно.

- В молодости мы иной раз любовались звездным небом. Но позднее такого уже не бывало.

Валландер перевел разговор в другое русло:

- Вы говорили, у вашего бывшего мужа было много врагов. И он чего-то опасался.

- Так он сам мне сказал.

- А как именно он выразился?

- Что у таких, как он, есть враги.

- И всё?

- Да.

- «У таких, как я, есть враги»?

- Да.

- Что он имел в виду?

- Я уже говорила, что к тому времени не знала его.

У бровки тротуара затормозил автомобиль, из которого вылез Нюберг. И Валландер решил до поры до времени закончить разговор с Марианной Фальк. Записал номер ее телефона и повторил, что свяжется с ней сегодня же, но попозже.

- Последний вопрос. У вас есть какие-нибудь соображения насчет того, зачем похитили его тело?

- Конечно нет.

Валландер кивнул. Пока что все вопросы были исчерпаны.

Когда Марианна Фальк села в машину и поехала прочь, Нюберг подошел к нему:

- Что у нас тут?

- Взлом.

- И надо заниматься им прямо сейчас?

- Каким-то образом он связан с нашими нынешними делами. Но скажи-ка мне, что ты выяснил на подстанции.

Нюберг шмыгнул носом, потом ответил:

- Ты оказался прав. Коллеги из Мальмё привезли эту штуковину, а линейные монтеры даже место показали, где она находилась.

Валландер весь напрягся:

- Точно?

- Вне всякого сомнения.

Нюберг скрылся в подъезде. Валландер бросил взгляд через улицу, на универмаги торгового центра и банкомат.

Связь между Соней Хёкберг и Тиннесом Фальком подтвердилась. Но что это означало, он понять не мог.

Комиссар не спеша зашагал в сторону полицейского управления. Однако тотчас ускорил шаг.

Его подгоняло беспокойство.

14

Вернувшись в управление, Валландер попробовал мало-мальски упорядочить сумбур накопившихся деталей. Но все эти разнообразные события пребывали как бы в свободном падении - сталкивались друг с другом и опять разлетались в разные стороны.

Около одиннадцати он пошел в туалет, умылся холодной водой. Этому его тоже научил Рюдберг.

Когда одолевает нетерпение, лучше всего помогает холодная вода. Самое действенное средство.

Затем он отправился в кафетерий взять кофейку. Увы, кофейный автомат сломан, и уже не в первый раз. Мартинссон даже предлагал обратиться к общественности с просьбой собрать средства на новый: дескать, полиция не может нормально работать, не имея постоянного доступа к кофе. Валландер хмуро поглядел на злополучный автомат и вспомнил, что в столе завалялась банка растворимого кофе. Вернулся в кабинет и принялся шарить по ящикам. В конце концов банка нашлась в самом нижнем ящике, вместе с обувной щеткой и парой драных перчаток.

Засим он составил перечень событий, указывая на полях, когда они произошли. И все время мысленно старался проникнуть под поверхность случившегося. Теперь у него не осталось сомнений, что главный мотив кроется глубже. И необходимо его отыскать.

В итоге история опять получилась жуткая и непонятная. Однажды вечером две девчонки идут в ресторан пить пиво. Одна из них вообще соплюшка, которую и обслуживать-то не положено. Через некоторое время они меняются местами. Как раз когда в ресторан входит парень азиатской наружности и садится за столик. Этот парень расплачивается поддельной кредитной картой на имя некоего Фу Чжэна, проживающего в Гонконге.

Через несколько часов девчонки заказывают такси, велят везти их в Рюдсгорд и по дороге убивают шофера. Грабят его и расходятся по домам. При задержании обе сразу сознаются в содеянном, твердят, что действовали сообща, а в качестве мотива называют нужду в деньгах. Воспользовавшись халатностью охраны, старшая совершает побег прямо из полицейского управления. Позднее ее сгоревший труп находят на трансформаторной подстанции неподалеку от Истада. По всей вероятности, девушка была убита. Упомянутая подстанция представляет собой ключевое звено в энергоснабжении значительной части провинции Сконе. Умирая под напряжением, Соня Хёкберг обесточивает территорию от Треллеборга до Кристианстада. В то же время вторая девчонка меняет свои показания, берет признание назад.

Параллельно развивается побочная линия событий. Не исключено, что она-то и имеет решающее значение, являет собой искомый центральный элемент, думал комиссар. Одинокий консультант-компьютерщик по имени Тиннес Фальк воскресным утром несколько часов убирает свою квартиру, а вечером предпринимает одну или, возможно, две прогулки. Ночью его находят мертвым возле банкомата, расположенного поблизости от дома, где он живет. Первичный осмотр места происшествия и заключение судмедэкспертизы свидетельствуют, что нет никаких оснований возбуждать уголовное дело. Позднее труп Фалька похищают из морга, а на его месте в холодильнике оставляют электромагнитное реле с той самой силовой подстанции. Квартира покойного подвергается взлому, в результате которого исчезают по меньшей мере журнал с дневниковыми записями и фотография.

На периферии означенных событий присутствует человек азиатской наружности - как персонаж пропавшей фотографии и как посетитель ресторана.

Валландер перечитал написанное. Разумеется, он понимал, что покуда слишком рано делать выводы, даже предварительные. И все же. Составляя резюме, он неожиданно набрел на мысль, которая прежде не приходила ему в голову.

Коль скоро Соню Хёкберг убили, то наверняка затем, чтобы она не заговорила. И труп Тиннеса Фалька вряд ли стали бы похищать, если бы не необходимость что-то скрыть. Вот он, общий знаменатель. В обоих случаях - необходимость сохранить тайну.

Стало быть, вопрос в том, что надо скрыть, думал комиссар. И от кого.

Он старался нащупать дорогу, медленно и осторожно, словно двигался по минному полю. И искал центральное звено, правда безуспешно. От Рюдберга он усвоил, что развитие событий вовсе не обязательно трактовать с точки зрения их хронологии. Самое важное может и открывать цепочку, и замыкать ее. А может и находиться где-то посередине.

Валландер уже хотел отложить бумаги в сторону, как вдруг в мозгу промелькнуло какое-то смутное воспоминание. Он даже не сразу сообразил, что это было. Но через минуту-другую оно оформилось. Фраза Эрика Хёкберга. Насчет уязвимого общества. Пододвинув бумаги поближе, он начал сначала. Что будет, если поместить в центр трансформаторную подстанцию? Бросив под напряжение человеческое тело, кто-то оставил без электричества большие пространства Сконе. Погрузил их в кромешную тьму. Можно истолковать это как саботаж, осуществленный человеком, который точно знал, где нанести удар. Но зачем, похитив тело Тиннеса Фалька, класть на его место реле? Единственное разумное объяснение - чтобы четко обозначить связь между Соней Хёкберг и Тиннесом Фальком. Но в чем эта связь заключалась?

С досадой Валландер отодвинул бумаги. Нет, рановато еще выстраивать версию. Надо искать дальше, непредвзято и тщательно.

Он допил кофе, рассеянно покачиваясь на стуле. Потом достал вырванную из газеты страницу и начал читать объявления о знакомствах. Как должно выглядеть мое объявление? - думал он. И кого может заинтересовать пятидесятилетний полицейский, который страдает диабетом и разочарован в своей работе, а вдобавок равнодушен к прогулкам по лесу, вечерам у камина и парусному спорту?

Отложив газету, он принялся писать.

Первый вариант объявления получился насквозь лживый: «Полицейский, 50 лет, разведенный, отец взрослой дочери, желает расстаться с одиночеством. Внешность и возраст не имеют значения. Однако ты должна быть домовитой и любить оперную музыку. Ответы на имя - Полицейский-97».

Вранье, подумал он. Внешность имеет большое значение. И расставаться с одиночеством я не желаю. Просто ищу общения. А это совсем другое. Мне нужно, чтобы когда я этого хочу, кто-то был в постели. И чтобы этот человек оставлял меня в покое, опять же когда я этого хочу. Он порвал листок и начал заново. На сей раз получилось чересчур правдиво. «Полицейский, 50 лет, диабетик, разведенный, отец взрослой дочери, ищет женщину, чтобы при желании вместе проводить время. Женщина должна быть красивая, с изящной фигурой и интересом к эротике. Ответы на имя - Старый Пес».

Кто на это ответит? - подумал он. Разве что дура какая-нибудь.

Он открыл новую страницу и начал сначала. Но тут в дверь постучали. На часах уже двенадцать. Пришла Анн-Бритт. С опозданием он сообразил, что газетная страница с объявлениями о знакомствах по-прежнему лежит на столе. Торопливо скомкал ее и пихнул в мусорную корзину, догадываясь, что Анн-Бритт успела заметить, чем он занят. И разозлился на себя.

Нет, не буду я давать объявлений, сердито подумал он. Есть риск, что ответит кто-нибудь вроде нее.

Анн-Бритт выглядела усталой.

- Я только что закончила с Эвой Перссон. - Она тяжело опустилась в кресло.

Валландер отбросил мысли об объявлениях:

- Как она?

- Стоит на своем. Твердит, что убийство Лундберга - дело рук одной Сони Хёкберг.

- Я имел в виду, как она держалась.

Анн-Бритт ненадолго задумалась:

- Она была другая. Казалась более подготовленной.

- Как ты это заметила?

- Девчонка говорила быстрее. И многие ответы вроде как заготовила заранее. Только когда я начала задавать вопросы, которых она не ждала, к ней опять вернулось прежнее медлительное безразличие. Это ее щит. Под его прикрытием она успевает подумать. Не знаю, может, умом она и не блещет, но с памятью у нее полный порядок. Она помнит все свои враки. Я ни разу не заметила, чтобы она себе противоречила, хотя беседовала с ней больше двух часов. Весьма любопытно, верно?

Валландер придвинул к себе блокнот.

- Сейчас мы обсудим самое главное - твои впечатления. Остальное я прочту, когда распечатают протокол допроса.

- В общем, мне совершенно ясно: Эва лжет. Но, честно говоря, я не понимаю, как четырнадцатилетний подросток может быть настолько бесчувственным.

- Потому что подросток - девочка?

- Даже мальчишки редко бывают такими.

- Тебе не удалось ее расколоть?

- В общем, нет. Она твердит, что в убийстве не участвовала. И что боялась Сони Хёкберг. Я пыталась вытянуть из нее, почему она боялась. Но безуспешно. Она только сказала, что Соня была ужасно грубая.

- Тут она безусловно права.

Анн-Бритт полистала свои записи:

- По ее словам, после бегства из полиции Соня ей не звонила. И никто другой тоже не звонил.

- Откуда же она узнала, что Сони нет в живых?

- Эрик Хёкберг сообщил по телефону ее мамаше.

- Смерть Сони, наверно, потрясла ее?

- Она говорит, что да. Но я потрясения не заметила. Хотя удивление, понятно, было. Объяснить, зачем Соня отправилась на подстанцию, она тоже не могла. Как не могла сказать и кто ее туда отвез.

Валландер встал из-за стола, подошел к окну:

- Она действительно никак не реагировала? Не выказала ни печали, ни боли?

- Нет, все как я сказала. Она сдержанна и хладнокровна. Многие ответы были заготовлены заранее, а многие - откровенное вранье. Но, по моему впечатлению, случившееся с Соней ее ничуть не удивило. Хотя она и утверждала обратное.

Неожиданно Валландеру пришла в голову мысль, которая показалась ему важной:

- А она не боялась, что и с ней самой может что-то случиться?

- Нет. Я думала об этом. Судьба Сони не вызвала у нее ни малейшей тревоги на собственный счет.

Валландер вернулся к столу:

- Допустим, так оно и есть. Каков же вывод?

- Отчасти Эва Перссон говорит правду. Не об убийстве Лундберга, в котором, я уверена, она была соучастницей. Но о том, чем вообще занималась Соня Хёкберг, она, вероятно, мало что знала.

- А чем Соня, по-твоему, занималась?

- Не знаю.

- Почему в ресторане они поменялись местами?

- Потому что Соне якобы дуло. Так она твердит.

- А насчет того парня?

- Твердит, что никого не видела. И вообще не заметила, чтобы Соня имела контакт с кем-то, кроме нее самой.

- Выходя из ресторана, она ничего не видела?

- Нет. Вероятно, это правда. Думаю, Эва Перссон отнюдь не самый наблюдательный человек на свете.

- Ты спросила, знакома ли она с Тиннесом Фальком?

- Она сказала, что впервые слышит это имя.

- И говорила правду?

Анн-Бритт помедлила с ответом:

- Пожалуй, в ее голосе чувствовалась некоторая неуверенность. Но я не берусь утверждать.

Мне бы самому провести этот допрос, уныло подумал Валландер. Я бы заметил, сомневается Эва Перссон или нет.

Анн-Бритт словно прочла его мысли:

- Я не такая решительная, как ты. Поверь, мне бы очень хотелось дать тебе четкий ответ.

- Рано или поздно мы все выясним. Если подъезд на замке, зайдем с черного хода.

- Я пытаюсь понять, - сказала Анн-Бритт. - Но концы с концами не сходятся.

- Тут требуется время, - отозвался Валландер. - Вопрос в том, не понадобится ли нам помощь. Слишком нас мало. Пусть даже мы будем заниматься только этим делом и отложим все остальное.

Анн-Бритт посмотрела на него с удивлением:

- Раньше ты всегда говорил, что мы должны сами справляться с расследованиями. Ты изменил свою точку зрения?

- Может быть.

- Кто-нибудь вообще понимает суть нынешней реорганизации? Я лично нет.

- Кое-что все-таки ясно, - возразил Валландер. - Истадский полицейский район приказал долго жить. Теперь мы входим в состав полицейского округа Южный Сконе.

- Который охватывает двести двадцать полицейских служб. И одновременно восемь административных районов. От Симрисхамна до Веллинге. Никто не знает, как это будет функционировать. И приведет ли к улучшениям.

- Сейчас меня это не интересует. Я думаю, как нам справиться с текущей оперативной работой по этому расследованию. И всё. При случае непременно поговорю с Лизой. Если она, конечно, не отстранит меня.

- Кстати, Эва Перссон по-прежнему стоит на своем. Что ты-де ударил ее ни с того ни с сего.

- Кто бы сомневался. Эва Перссон о многом врет, и об этом тоже.

Вставая из-за стола, Валландер рассказал о взломе в квартире Фалька.

- Тело не нашли?

- Насколько я знаю, нет.

Анн-Бритт спросила:

- Ты что-нибудь понимаешь?

- Ничего, - ответил Валландер. - Но что-то мне беспокойно. Не забудь, чуть не половина Сконе оказалась в потемках.

Они вместе вышли в коридор. Ханссон высунул голову из кабинета, сообщил, что полиция Векшё разыскала папашу Эвы Перссон.

- По их словам, он живет в какой-то развалюхе между Векшё и Висландой. Спрашивают, что мы хотим узнать.

- Пока ничего, - сказал Валландер. - Пока есть дела поважнее.

Совещание решили провести в половине второго, когда освободится Мартинссон. Валландер вернулся в кабинет, позвонил в автосервис. Машину можно забрать прямо сейчас. Он вышел из управления и зашагал по Фридхемсгатан в сторону, площади Сурбруннсплан. Ветер налетал мощными порывами.

Мастер - его звали Хольмлунд - чинил валландеровские автомобили уже много лет. Он обожал мотоциклы и говорил на сконском диалекте, по причине отсутствия зубов совершенно невразумительно. И за все эти годы Хольмлунд ничуть не изменился. Валландер до сих пор так и не понял, сколько ему лет - около шестидесяти или около пятидесяти.

- Дороговато вышло! - Хольмлунд беззубо усмехнулся. - Но окупится. Если машину поскорей продать.

Валландер выехал из мастерской. Движок работал чисто, без посторонних звуков. Мысль о новом автомобиле привела комиссара в хорошее настроение. Вопрос в том, что купить - новый «пежо» или другую марку. Надо посоветоваться с Ханссоном, который в автомобилях разбирается не хуже, чем в скаковых лошадях.

Он завернул в гриль-бар на Эстерледен - не грех и пообедать. Заодно попытался полистать газету, но не мог сосредоточиться. И вдруг его осенило. Он искал центральное звено, пробовал разными способами сдвинуться с мертвой точки. Последний раз таким звеном была авария. Что, если случившееся на подстанции не просто убийство, но обдуманный, ловкий саботаж? А вдруг отправной момент - тот парень, который появился в ресторане? Из-за которого Соня Хёкберг поменялась местами с Эвой Перссон? Документы у него были фальшивые. Вдобавок Валландер отчаянно ругал себя за то, что не уступил первому побуждению и не взял фотографию. Может, Иштван сумел бы опознать азиата.

Отложив вилку, он позвонил на мобильник Нюбергу. Долго слушал гудки и уже хотел отключиться, когда Нюберг наконец ответил.

- Вам не попалась там фотография группы мужчин? - спросил Валландер.

- Сейчас спрошу у ребят.

Комиссар ждал, ковыряя безвкусную жареную рыбу.

- Есть одна, - послышался в трубке голос Нюберга. - Трое мужчин с лососями в руках. Снято в Норвегии, в восемьдесят третьем.

- Других нет?

- Нет. А откуда ты знаешь, что в квартире должна быть такая фотография?

Смекалки Нюбергу не занимать, подумал Валландер. Но вопрос не застал его врасплох:

- Я и не знал. Просто ищу фотографии фальковского окружения.

- Мы скоро закончим.

- Что-нибудь нашли?

- Похоже, обыкновенный взлом. Возможно, наркоманы.

- Следы есть?

- Кое-какие отпечатки пальцев нашли. Не исключено, что они принадлежат самому Фальку. Только ведь не проверишь, трупа нет.

- Рано или поздно мы его отыщем.

- Ты уверен? Труп похищают, чтобы его закопать, вряд ли с какой-то другой целью.

С этим Валландер не мог не согласиться. Одновременно он кое о чем подумал, хотел задать вопрос, но Нюберг его опередил:

- Я говорил с Мартинссоном и попросил его пробить Тиннеса Фалька по нашим базам данных. Нельзя исключать, что он у нас числится.

- Ну и как? Он пробил?

- Да. Но отпечатков пальцев нет.

- Что же он натворил?

- Мартинссон сказал, его оштрафовали за причинение ущерба.

- А точнее?

- Спроси у него, - сердито буркнул Нюберг.

Валландер закончил разговор. Было десять минут второго. Он заехал на заправку и вернулся в управление. Одновременно с Мартинссоном.

- Соседи ничего не видели и не слышали, - доложил Мартинссон, когда они шли через парковку. - Я всех опросил. Жильцы в основном пожилые, днем сидят дома. Да еще преподавательница лечебной гимнастики, в твоих годах.

Валландер обошелся без комментариев, сразу спросил о том, что услышал от Нюберга.

- Нюберг говорил о причинении ущерба. А что там было?

- Бумаги у меня в кабинете. Какая-то история с норками.

Валландер с удивлением посмотрел на него, но ничего не сказал.

Распечатку он прочел прямо у Мартинссона. В 1991 году Тиннес Фальк был задержан полицией севернее Сёльвесборга. Владелец норковой фермы ночью обнаружил, что какие-то люди отпирают клетки с животными. Он позвонил в полицию, и два патрульных экипажа выехали на ферму. Тиннес Фальк действовал не в одиночку, но задержать удалось только его. На допросе он сразу дал признательные показания, а когда его спросили о причинах, заявил, что категорически против убийства животных на мех. Однако, по его словам, ни в какой организации он не состоял и имен тех, кто сумел в потемках скрыться, не назвал.

Валландер отложил распечатку на стол:

- Я думал, такими акциями занимается молодежь. А Фальку в девяносто первом было за сорок.

- Вообще-то они скорее вызывают симпатию, - заметил Мартинссон. - Моя дочка участвует в Движении натуралистов.

- Изучать птиц и разорять норковых фермеров все ж таки не одно и то же, а?

- Они учатся уважать животных.

Валландеру не хотелось углубляться в спор, который он наверняка проиграет. Но то, что Тиннес Фальк выпускал на волю норок, весьма его озадачило.

Около половины второго все были в сборе. Заседали недолго. Валландер намеревался изложить результаты своих размышлений. Но решил повременить. Слишком рано. В четверть третьего разошлись по делам. Ханссону предстоял разговор с прокурором. Мартинссон поспешил к своим компьютерам, Анн-Бритт снова отправилась на квартиру к матери Эвы Перссон. Валландер вернулся в кабинет, позвонил Марианне Фальк. Включился автоответчик, но когда комиссар назвался, она сняла трубку. Договорились в три часа встретиться на Апельбергсгатан. Валландер приехал заранее, Нюберг и его криминалисты уже укатили. У тротуара припаркована патрульная машина. Когда Валландер поднимался по лестнице, дверь квартиры, которую он мечтал забыть, внезапно открылась. На пороге стояла женщина, и он ее узнал. По крайней мере, так ему показалось.

- Я увидела тебя в окно, - улыбнулась она. - И решила поздороваться. Если ты меня помнишь.

- Конечно помню, - ответил Валландер.

- Но ни разу не позвонил, хоть и обещал.

Никаких обещаний комиссар не помнил, однако не сомневался, что вполне мог что-то ей посулить. В изрядном подпитии и увлекшись женщиной он мог наобещать что угодно.

- Все время что-то мешало. Сама знаешь, как это бывает.

- Разве?

Валландер буркнул в ответ что-то невнятное.

- Можно угостить тебя чашечкой кофе?

- Тебе же известно, что наверху был взлом. Некогда мне.

Она кивнула на свою дверь:

- Несколько лет назад я установила сейфовую дверь. Как и все в доме. Кроме Фалька.

- Ты знала его?

- Он держался особняком. Мы здоровались на лестнице. И всё.

Валландер тотчас насторожился: похоже, она что-то утаивает. Но расспрашивать дальше не стал, мечтая только об одном: поскорее уйти.

- Кофе угостишь меня в другой раз, - сказал он.

- Посмотрим.

Дверь закрылась. Валландер почувствовал, что взмок от неловкости, и торопливо поднялся на верхнюю площадку. А ведь она сообщила кое-что важное. Все в доме обзавелись сейфовыми дверьми. Но не Тиннес Фальк, который, по словам жены, чего-то опасался и был окружен врагами.

Дверь еще не починили. Он вошел в квартиру. Нюберг и криминалисты оставили все как было, в беспорядке.

Он сел на стул в кухне, стал ждать. В квартире царила немая тишина. На часах без десяти три. Внизу послышались шаги: вот и она. Тиннес Фальк, естественно, мог быть и жмотом, думал комиссар. Сейфовая дверь стоит от десяти до пятнадцати тысяч крон. Я сам находил в ящике рекламные проспекты. А может, Марианна Фальк ошибается. И никаких врагов нет. И все-таки он сомневался. Вспомнил странные записи в журнале. Труп Тиннеса Фалька крадут из морга. И сразу же кто-то вламывается в его квартиру. После чего пропадают, по крайней мере, журнал и фотография.

Внезапно он понял: кто-то не хотел, чтобы его узнали на снимке и вникали в журнальные записи.

Валландер опять мысленно выругал себя за то, что не забрал фотографию. Записи в журнале в самом деле были странные, словно их делал человек, у которого неладно с головой. Но возможно, он пришел бы к иному выводу, если бы почитал журнал внимательнее.

Шаги на лестнице приблизились. Открылась дверь. Валландер встал, вышел из кухни в переднюю.

Инстинктивно он почуял опасность, обернулся.

Но было слишком поздно. Оглушительный гром раскатился по квартире.

15

Валландер метнулся в сторону.

Лишь задним числом он сообразил, что этот рывок вправду спас ему жизнь. К тому времени Нюберг и его команда уже извлекли пулю, застрявшую в стене рядом с входной дверью. Следственный эксперимент, и в первую очередь осмотр валландеровской куртки, позволил восстановить ход событий. Комиссар вышел в переднюю встретить Марианну Фальк. Он стоял лицом к входной двери, но инстинктивно почуял опасность. Это была не Марианна Фальк. Он рванулся в сторону и одновременно споткнулся о край половика. Этого оказалось достаточно, чтобы пуля, выпущенная в него на уровне груди, прошла между боком и левой рукой. Она задела куртку, оставив небольшой, но вполне заметный след.

В тот вечер комиссар разыскал дома сантиметр. Куртку он оставил у криминалистов для детальной экспертизы. Однако же измерил расстояние от внутренней стороны рукава примерно до сердца. Оно составило семь сантиметров. И, наливая себе виски, он пришел к выводу, что половик спас ему жизнь. Опять вспомнилось, как в Мальмё его, молодого полицейского, пырнули в грудь ножом. Лезвие прошло восемью сантиметрами правее сердца. В тот раз он твердил что-то вроде заклинания: «есть время жить и время умирать». И сейчас с тревогой осознал, что за минувшие тридцать лет разрыв уменьшился ровно на сантиметр.

Что, собственно, произошло и кто в него стрелял, Валландер не знал. Заметил мелькнувшую тень, и всё. Стремительное движение, обернувшееся громом и собственным его падением в висящие на вешалке пальто и куртки Тиннеса Фалька.

Комиссар думал, что стрелявший не промазал. В ушах гудело эхо выстрела, и, услышав крик, он решил, что кричит сам. Но кричала Марианна Фальк, которую убегающая тень сбила с ног. Она тоже ничего не разглядела. Мартинссону она рассказала, что, поднимаясь по лестнице, все время смотрела себе под ноги. Когда грянул выстрел, ей показалось, что звук идет снизу. Поэтому она остановилась и обернулась назад. Затем сообразила, что сверху кто-то бежит. Снова обернулась в ту сторону, но сразу же получила удар по лицу и упала.

Самое странное, что двое полицейских, сидевшие перед домом в патрульной машине, ничего не заметили. Стрелок мог выбраться из дома только через главный вход. Дверь подвала была заперта. Однако полицейские не видели, чтобы кто-то выбежал из подъезда. Отметили только, как вошла Марианна Фальк. Грохот выстрела они слышали, но не сразу сообразили, что это было, и никого не видели.

Мартинссон нехотя им поверил. Он обыскал весь дом, заставил перепуганных пенсионеров и более-менее спокойную преподавательницу лечебной гимнастики отпереть двери и приказал полицейским проверить все шкафы, заглянуть под все кровати. Никаких следов. Если бы не пуля, вонзившаяся в стену, Валландер бы и сам мог подумать, что ему все пригрезилось.

Но он-то знал. И понял кое-что еще, однако до поры до времени никому не говорил. Половик спас ему жизнь. И не только потому, что, споткнувшись, он увернулся от пули. Его падение убедило стрелка, что выстрел достиг цели. Пуля, которую Нюберг извлек из бетона, оказалась из таких, что оставляют в теле жертвы рану, похожую на кратер. Увидев эту пулю, Валландер сообразил, почему был сделан всего один выстрел. Стрелок не сомневался, что поразил его насмерть.

Едва улеглось первоначальное смятение, начали поисковую операцию. Подъезд наполнился вооруженными полицейскими во главе с Мартинссоном. Правда, никто не представлял себе, кого надо искать, ведь ни Валландер, ни Марианна Фальк не могли дать словесный портрет стрелка. Полицейские патрули прочесывали истадские улицы, была объявлена региональная тревога, но все конечно же заранее знали, что никого не поймают. Мартинссон с Валландером сидели на кухне, пока Нюберг со своей командой фиксировали следы и выковыривали из стены пулю. Марианна Фальк поехала домой переодеться. Валландер отдал куртку криминалистам. В ушах у него по-прежнему гудело от выстрела. Немного погодя вместе с Анн-Бритт явилась Лиза Хольгерссон, и Валландеру пришлось снова рассказывать о случившемся.

- Почему он стрелял? Сперва взлом, а теперь вдобавок стрельбу открыли, - недоумевал Мартинссон.

- Прежде всего напрашивается вопрос, один ли это человек, - заметил Валландер. - Если да, то зачем он вернулся? Я вижу единственную причину: он что-то ищет. И в первый раз не нашел.

- По-моему, есть и другой вопрос, - сказала Анн-Бритт. - В кого он стрелял?

Валландер с самого начала задавал себе этот вопрос. Может быть, сегодняшний инцидент связан с его тайным ночным визитом на квартиру Фалька? Наверно, не зря он несколько раз подходил к окну и осторожно вглядывался в темноту? Там, наверно, кто-то был? Надо бы рассказать все начистоту. Но что-то по-прежнему его удерживало.

- С какой стати стрелять именно в меня? - сказал он. - Просто, когда он вернулся, там случайно оказался я, а не кто-то другой. Главное не это, но что он искал. Стало быть, нам срочно нужна Марианна Фальк.

Мартинссон уехал вместе с Лизой Хольгерссон. Криминалисты заканчивали работу. Анн-Бритт и Валландер сидели на кухне. Марианна Фальк позвонила, сказала, что выезжает.

- Как себя чувствуешь? - спросила Анн-Бритт.

- Хреново. Сама знаешь.

Несколько лет назад Анн-Бритт была ранена. Случилось это на глинистом пустыре у окраины Истада. Отчасти по вине Валландера, поскольку он вызвал ее туда, но не сообразил, что тот, кого они ловили, завладел пистолетом, который ранее обронил Ханссон. В результате Анн-Бритт чуть не погибла. Долго лечилась, потом вернулась на службу. Но стала совсем другая. Валландеру она много раз рассказывала о страхе, который преследовал ее даже во сне.

- Уберегся я, - продолжал комиссар. - Однажды меня пырнули ножом. Но от пуль пока что удавалось уберечься.

- Тебе надо с кем-нибудь поговорить. Обратился бы в кризисную группу.

Валландер нетерпеливо мотнул головой:

- Обойдусь. И хватит об этом.

- Не пойму я, чего ты всегда такой упертый. Ты хороший полицейский, но ведь и ты всего лишь человек. Можешь, конечно, воображать себе что угодно. Только ты ошибаешься.

Валландера удивила ее вспышка. К тому же она совершенно права. Под маской полицейского, которую он носил изо дня в день, прятался человек, почти напрочь им забытый.

- По крайней мере сейчас тебе стоит пойти домой, - решительно сказала Анн-Бритт.

- А что от этого изменится?

В ту же минуту в квартиру вошла Марианна Фальк. Удобный случай отделаться от Анн-Бритт и ее тягостных расспросов.

- Я сам поговорю с ней, - сказал он. - Спасибо за помощь.

- За какую?

Анн-Бритт ушла. Валландер встал и схватился за стол - голова закружилась.

- Что же тут произошло? - спросила Марианна Фальк.

Валландер заметил солидный желвак, набухающий у нее на левой скуле.

- Я пришел сюда незадолго до трех. Вскоре услыхал, как кто-то вошел в квартиру. Подумал, это вы. Но, как выяснилось, ошибся.

- Кто же это был?

- Не знаю. И вы, судя по всему, тоже не знаете.

- Я не успела его разглядеть.

- А вы уверены, что это был мужчина?

Вопрос застал ее врасплох, заставил задуматься.

- Да, - наконец сказала она.- Мужчина.

Комиссар знал, что это правда. Хоть и не мог ничем доказать.

- Давайте начнем с гостиной. Пожалуйста, обойдите комнату и внимательно присмотритесь, все ли на месте. Так же поступим и в других помещениях. Не спешите. Можете открывать ящики, заглядывать за шторы.

- Тиннес никогда бы не разрешил. У него было много секретов.

- Поговорим позднее. Идемте в гостиную.

Марианна Фальк действительно старалась, комиссар видел. Стоя в дверях, он наблюдал за нею. И чем дольше смотрел, тем красивее она ему казалась. Интересно, как надо сформулировать объявление о знакомстве, чтобы откликнулась она? Марианна Фальк перешла в спальню. Валландер все время искал в ней признаки сомнения. Вдруг что-то все-таки пропало? На кухню они вернулись через полчаса с лишним.

- В шкафы вы даже не заглянули, - заметил Валландер.

- Да я же понятия не имею, что он там хранил. Откуда мне знать, пропало что-нибудь или нет?

- А вообще вы заметили какие-либо пропажи?

- Нет, по-моему, все на месте.

- Насколько хорошо вам знакома эта квартира?

- Вместе мы здесь никогда не жили. Он переехал сюда после развода. Иногда звонил мне. Несколько раз приглашал на обед. Дети навещали его чаще, чем я.

Валландер силился вспомнить, что говорил Мартинссон, когда впервые доложил ему о покойнике, найденном возле банкомата.

- Ваша дочь живет в Париже?

- Ине семнадцать, она работает няней в датском посольстве. Хочет выучить французский.

- А сын?

- Ян? Учится в Стокгольме. Ему девятнадцать.

Комиссар снова заговорил о квартире:

- Думаете, вы бы заметили, если бы что-то пропало?

- Только если бы пропала вещь, которую я видела раньше.

Валландер кивнул. Потом извинился и вышел в гостиную. Взял с подоконника одного из трех фарфоровых петушков, вернулся на кухню и попросил Марианну Фальк еще раз осмотреть гостиную.

Исчезновение петушка она обнаружила почти сразу же. Продолжать нет смысла. Зрительная память у нее хорошая. Хоть она и не знает содержимого шкафов.

Они расположились на кухне. Время близилось к пяти. Город погружался в осенние сумерки.

- Чем он занимался? - спросил Валландер. - Как я понял, ему принадлежала индивидуальная фирма в сфере информационных технологий.

- Он был консультантом.

- А что это значит?

Марианна Фальк посмотрела на него с удивлением:

- Теперь всей страной правят консультанты. Скоро они и партийных лидеров заменят. Консультанты - это высокооплачиваемые эксперты, которые летают по всему свету и предлагают решения. Если дело идет плохо, им отводится и роль козла отпущения. Но за такие страдания им прекрасно платят.

- Стало быть, ваш муж консультировал в области информационных технологий?

- Будьте добры, не называйте Тиннеса моим мужем. Он давно уже им не был.

- Вы не могли бы подробнее рассказать о его работе? - нетерпеливо сказал Валландер.

- Он был превосходным специалистом, разрабатывал всевозможные компьютерные программы.

- А точнее?

Она впервые улыбнулась:

- Думаю, я не сумею объяснить вам, если вы хотя бы на самом элементарном уровне не знакомы с принципами работы компьютеров.

Что ж, тут она права.

- С какой клиентурой он имел дело?

- Насколько мне известно, Тиннес много сотрудничал с банками.

- С какими конкретно?

- Не знаю.

- А кто может знать?

- У него был ревизор.

Валландер пошарил по карманам в поисках листка бумаги - надо ведь записать фамилию. Под руку попался только счет из автосервиса.

- Ревизора зовут Рольф Стениус, у него контора в Мальмё. Адрес и телефон я не знаю.

Валландер отложил ручку. Кажется, он что-то упустил, мелькнуло в голове. Попытался поймать эту мысль, но безуспешно. Марианна Фальк достала пачку сигарет:

- Не возражаете, если я закурю?

- Нет.

Она взяла из мойки блюдце, закурила.

- Тиннес бы в гробу перевернулся. Он не выносил сигареты. Пока мы были женаты, вечно выгонял меня курить на улицу. Будем считать это маленькой местью.

Валландер воспользовался случаем и направил разговор в другое русло:

- Когда мы первый раз говорили по телефону, вы сказали, что у него были враги. И что он чего-то опасался.

- Такое у меня сложилось впечатление.

- Думаю, вы понимаете, как это важно.

- Если бы я знала больше, то непременно бы рассказала. Но я правда не знаю.

- Глядя на человека, можно заметить беспокойство. Но разве видно, что у него есть враги, причем смертельные? Наверно, он что-то говорил?

Марианна Фальк медлила. Курила, устремив взгляд в окно. Стемнело. Валландер ждал.

- Началось это несколько лет назад, - наконец сказала она. - Я заметила, что он обеспокоен. И вместе с тем возбужден. Как одержимый. Потом стал время от времени ронять странные фразы. К примеру, сижу я здесь, пью кофе. А он вдруг говорит: если б люди знали, они бы меня прикончили. Или: кто бы знал, как близка погоня.

- Он именно так и говорил?

- Да.

- И ничего не объяснял?

- Нет.

- А вы не спрашивали, что он имеет в виду?

- Он бы наверняка вспылил и велел мне замолчать.

С минуту Валландер сидел, не говоря ни слова, потом продолжил:

- Давайте потолкуем немножко о ваших детях.

- Они, разумеется, знают о смерти отца.

- Как вы думаете, кто-нибудь из них заметил то же, что и вы? В смысле, его тревогу. Может, он и им про врагов говорил?

- Сомневаюсь. Они очень мало контактировали. Во-первых, жили они со мной. К тому же Тиннес не приветствовал слишком частые их визиты. Я говорю это не в упрек ему. Ян и Ина могут подтвердить.

- Наверное, у него были друзья?

- Очень мало. Задним числом я поняла, что вышла за нелюдима.

- С кем, кроме вас, он общался?

- Насколько я знаю, с одной женщиной, она консультант в той же области, что и он. Зовут ее Сив Эрикссон. Номер телефона я не помню. Но офис у нее в переулке Скансгренд, рядом с Шёмансгатан. Кое-какие заказы они выполняли сообща.

Валландер записал. Марианна Фальк затушила сигарету.

- Последний вопрос, - сказал комиссар. - По крайней мере, в данный момент. Несколько лет назад полиция задержала Тиннеса Фалька, когда он выпускал на свободу норок. Его оштрафовали.

Она смотрела на него с изумлением, судя по всему искренним.

- Впервые слышу!

- Вы можете это понять?

- Что он выпускал норок? Господи, зачем ему это?

- Вы не знаете, у него были контакты с организациями, которые занимаются такими вещами?

- Что вы имеете в виду?

- Радикальные экологические организации. Защитников животных.

- Не верится мне как-то.

Валландер кивнул. Без сомнения, Марианна Фальк говорила правду. Она встала.

- Мне придется еще раз побеседовать с вами.

- При разводе бывший муж обеспечил мне щедрое содержание. Иными словами, я не обязана делать то, чего терпеть не могу.

- А именно?

- Работать. Я целыми днями читаю книги. И вышиваю розы на льняных салфетках.

Она что, насмехается надо мной? - подумал Валландер. Но ничего не сказал. Марианна Фальк рассматривала дырку в стене.

- Н-да, взломщики теперь уже и в людей стрелять начали?

- Бывает.

Она смерила его взглядом с ног до головы:

- И у вас нет оружия, чтобы защитить себя?

- Нет.

Марианна Фальк покачала головой, протянула руку на прощание.

- Кстати, еще одно, - сказал Валландер. - Тиннес Фальк проявлял интерес к космическому пространству?

- Простите?

- Ну там, космические корабли, астрономия.

- Вы уже спрашивали. И ответ будет тот же. Тиннес крайне редко смотрелна небо. А если смотрел, то наверняка чтобы удостовериться, что звезды в самом деле на своих местах. Романтика совершенно чужда его натуре. - На площадке она остановилась. - Кто починит эту дверь?

- Разве здесь нет консьержа?

- Вопрос не ко мне.

Марианна Фальк спустилась вниз. Валландер вернулся в квартиру. Сел в кухне на стул. На то самое место, где у него впервые возникло ощущение, будто он что-то проглядел. Рюдберг приучил его постоянно прислушиваться к тревожным сигналам чутья. В рассудочно-техническом мире, где жили - и должны были выжить - полицейские, вполне естественную и решающую роль все-таки играла интуиция.

Несколько минут он сидел не шевелясь. И наконец сообразил, в чем дело. Опять нужно рассуждать от противного. Марианна Фальк не заметила никаких пропаж. Так, может быть, тот, кто осуществил взлом, а потом стрелял в Валландера, приходил что-то подложить? При мысли об этом комиссар помотал головой. Хотел встать со стула - и вздрогнул: в дверь постучали. Сердце у него отчаянно забилось. Только когда стук повторился, он решил, что вряд ли это стрелок, вернувшийся, чтобы убить его. Вышел в переднюю, распахнул дверь. На пороге стоял пожилой господин с тростью в руках.

- Я ищу господина Фалька, - энергично произнес он. - Есть жалобы.

- Вы кто? - спросил Валландер.

- Мое имя - Карл-Андерс Сеттерквист, я домовладелец. Ко мне поступило несколько жалоб по поводу шума на лестнице и беготни каких-то военных. Если господин Фальк дома, я бы хотел поговорить лично с ним.

- Господин Фальк умер, - ответил Валландер с излишней резкостью.

Сеттерквист удивленно воззрился на него:

- Умер? Как это понимать?

- Я полицейский. Сотрудник уголовной полиции. Здесь имел место взлом. Но Тиннеса Фалька нет в живых. Он скончался в ночь на понедельник. И по лестницам бегают не военные, а полиция.

Сеттерквист на миг задумался, словно прикидывая, верить Валландеру или нет, потом решительно сказал:

- Покажите ваш жетон.

- Жетоны давным-давно отменили. Но я покажу вам удостоверение.

Он достал из кармана документ, который Сеттерквист тщательно изучил.

Комиссар коротко рассказал, что произошло.

- Весьма прискорбно, - сказал Сеттерквист. - Как теперь будет с квартирами?

Валландер затаил дыхание:

- С квартирами?

- В мои годы весьма хлопотно иметь дело с новыми квартиросъемщиками. Все ж таки хочется знать, что это за народ. Особенно в таком вот доме, где живут преимущественно пожилые люди.

- Вы и сами здесь живете?

Сеттерквист оскорбился:

- Я живу в загородной вилле.

- Вы упомянули о квартирах?

- А как же иначе?

- Стало быть, Тиннес Фальк снимал не только эту квартиру?

Сеттерквист сделал тростью знак, что желает войти. Валландер посторонился:

- Хочу только напомнить, что здесь побывал взломщик и оставил после себя кавардак.

- У меня у самого бывали взломщики, - невозмутимо отозвался Сеттерквист. - Я знаю, как все может выглядеть.

Комиссар провел его на кухню.

- Господин Фальк был образцовым квартиросъемщиком, - продолжал Сеттерквист. - Платил всегда вовремя. Вообще-то в мои годы уже ничему не удивляешься. Но должен сказать, жалобы, поступавшие в последние дни, удивили меня. Потому я и приехал.

- Значит, у него была не одна квартира, - повторил Валландер.

- Мне принадлежит очень солидный старый дом на площади Руннерстрёмсторг, - сказал Сеттерквист. - И Фальк снимал там небольшую мансарду. По его словам, для работы.

Наверно, потому-то здесь нет компьютеров, подумал Валландер. Здесь мало что говорит о предпринимательской деятельности.

- Мне нужно глянуть на ту квартиру, - сказал он.

Сеттерквист ненадолго задумался, потом достал громадную связку ключей - Валландер никогда такой не видел. Но Сеттерквист точно знал, какой ключ ему нужен, и снял его с кольца.

- Вы, разумеется, получите расписку, - добавил комиссар.

Сеттерквист покачал головой:

- Людям надо доверять. Вернее, надо доверять своему суждению.

Засим Сеттерквист удалился. Валландер позвонил в управление, попросил прислать кого-нибудь, чтобы опечатать квартиру. Потом отправился прямиком на Руннерстрёмсторг. Время близилось к семи. По-прежнему дул порывистый ветер. Комиссар мерз. Куртка, которую ему одолжил Мартинссон, была, что называется, на рыбьем меху. Мысли кружили вокруг выстрела, все еще казавшегося нереальным. Интересно, как он будет реагировать через несколько дней, когда полностью осознает, что был на волосок от смерти.

Дом на Руннерстрёмсторг оказался трехэтажным, постройки начала века. Валландер остановился на противоположном тротуаре, глядя на темные окна мансарды. Прежде чем направиться к подъезду, посмотрел по сторонам. Мимо проехал велосипедист. Потом он остался один. Пересек мостовую, открыл входную дверь. Из какой-то квартиры долетала музыка. Он включил свет на лестнице и зашагал вверх по ступенькам. Дверь в мансарде была только одна. Сейфовая, без таблички с именем и почтового ящика. Валландер прислушался - все тихо - и отпер дверь. На пороге замер и снова вслушался в темноту. На секунду ему почудилось, будто кто-то дышит навстречу, и он приготовился сбежать, но тотчас сообразил, что это плод воображения. Зажег свет и закрыл за собой дверь.

Помещение просторное, но почти пустое - только стол да стул. На столе - большой компьютер. Валландер подошел ближе. Перед компьютером лежал лист бумаги - вроде бы чертеж. Комиссар включил настольную лампу.

Секунду спустя он понял, что перед ним.

На чертеже была трансформаторная подстанция, где обнаружили мертвой Соню Хёкберг.

16

У Валландера аж дух захватило.

Сперва он подумал, что ошибается и на чертеже что-то другое. Потом сомнения отпали. Он безусловно прав. Осторожно положил бумагу на прежнее место перед темным монитором. В свете лампы на экране отразилось его лицо. На столе стоял телефон. Надо позвонить, подумал он. Мартинссону или Анн-Бритт. И Нюбергу. Но трубку не снял. Медленно прошелся по комнате. Значит, вот здесь Тиннес Фальк работал. За сейфовой дверью, взломать которую очень и очень непросто. Здесь он занимался компьютерным консалтингом. Хотя я, подумал комиссар, по-прежнему понятия не имею, в чем эта деятельность заключалась. Но однажды ночью его нашли мертвым возле банкомата. Потом его труп исчез из морга. А теперь я обнаружил рядом с его компьютером чертеж трансформаторной подстанции.

На миг Валландеру показалось, он угадывает объяснение. Однако догадка утонула в лавине деталей. Он обошел помещение. Что тут есть, думал он, и чего не хватает? Есть компьютер, стул, стол, лампа. Телефон и чертеж. Но нет стеллажей. Нет папок и книг. Даже ручки нет.

Сделав круг по комнате, комиссар вернулся к столу, взялся рукой за абажур, повернул его, осветил стены. Лампа была мощная. Но он не заметил никаких признаков тайников. Сел на стул. Вокруг глухая тишина. Толстые окна, толстые стены. Сквозь дверь тоже не проникало ни звука. Будь с ним Мартинссон, он бы попросил его включить компьютер. Мартинссон проделал бы это с превеликим удовольствием. Сам же он робел прикоснуться к машине. Опять подумал, не позвонить ли Мартинссону. Но медлил. Я должен понять. Сейчас это самое важное. Множество событий сплелись воедино куда быстрее, чем я смел надеяться. Только вот я не в состоянии истолковать то, что вижу.

Уже без малого восемь. В конце концов Валландер решил позвонить Нюбергу.

Поздновато, конечно, а Нюберг несколько суток почти не спал. Многие сочли бы, что осмотр конторы мог бы подождать и до завтра. Но не Валландер. Ощущение, что надо торопиться, постоянно усиливалось. Он позвонил Нюбергу на мобильник. Нюберг выслушал его, причем без комментариев. Когда он записал адрес, Валландер закончил разговор и спустился на улицу встретить криминалиста.

Нюберг приехал на своей машине, один. Валландер помог ему донести саквояжи.

- Что мне тут искать? - спросил Нюберг, когда они поднялись в мансарду.

- Пальчики. Тайники.

- Тогда не буду пока никого вызывать. Если фото- и видеосъемка могут подождать.

- Вполне. Завтра отснимем.

Нюберг кивнул и снял ботинки. Из одного саквояжа достал специальные пластиковые бахилы, изготовленные на заказ. Еще несколько лет назад он постоянно ворчал на казенные бахилы и в конце концов сконструировал собственную модель и связался с производителем. Как полагал Валландер, он все оплатил из собственного кармана.

- Ты в компьютерах разбираешься? - спросил комиссар.

- Я не больше других понимаю, как они работают, - ответил Нюберг. - Но включить могу, если хочешь.

Валландер покачал головой:

- Лучше пусть Мартинссон. Он мне никогда не простит, если я подпущу к машине кого-нибудь другого.

Потом он показал Нюбергу бумагу, лежавшую на столе. Нюберг сразу смекнул, что там изображено, и с удивлением взглянул на комиссара.

- Что это значит? Девушку убил Фальк?

- Когда ее убили, он сам был уже мертв, - ответил Валландер.

Нюберг кивнул:

- Устал я. Путаю дни, часы, события. Жду не дождусь, когда выйду на пенсию.

Черта с два, подумал Валландер. Ты пенсии как огня боишься.

Нюберг вооружился лупой и сел за стол. Несколько минут пристально изучал чертеж, Валландер молча стоял в ожидании.

- Это не копия, - сказал Нюберг. - Это оригинал.

- Ты уверен?

- Не совсем. Но почти.

- Иначе говоря, где-то в архиве его недостает?

- Не знаю, правильно ли я понял, - сказал Нюберг, - но я говорил с линейным монтером, ну, с Андерссоном. Насчет обеспечения безопасности энергетических линий. По идее, посторонний никак не может скопировать этот чертеж. А уж добыть оригинал еще труднее.

Весьма важное замечание, подумал Валландер. Если чертеж украден из архива, могут появиться новые зацепки.

Нюберг задействовал свою рабочую лампу. И комиссар решил оставить его в покое:

- Поеду в управление. В случае чего найдешь меня там.

Нюберг не ответил. Он уже с головой ушел в работу.

Выйдя на улицу, Валландер понял, что у него зреет несколько иной план. В управление он не поедет. Вернее, поедет, но не сейчас. Марианна Фальк упомянула про некую Сив Эрикссон, которая может рассказать, чем, собственно, занимался Тиннес Фальк, и живет она совсем рядом. По крайней мере ее офис здесь неподалеку. Он оставил машину на площади, зашагал по Лонггатан в сторону центра, а потом свернул направо, на Скансгренд. Город словно вымер. Дважды комиссар останавливался, оглядывался назад. Никого. Ветер не унимался, и он продрог. На ходу опять вспомнил про выстрел. Интересно, когда он окончательно осознает, как близко была смерть, и каково ему тогда будет.

Вот и дом, о котором говорила Марианна Фальк. Табличку он увидел сразу: «”Серкон”. Сив Эрикссон, консультант».

Офис располагался на втором этаже. Он наудачу нажал кнопку домофона. Если здесь только офис, придется выяснять домашний адрес.

Ответили почти сразу же. Валландер наклонился к микрофону, сказал, кто он и по какому делу. Женщина, ответившая на звонок, молчала. Но тотчас послышалось жужжание, дверь открылась. Комиссар вошел.

Поднявшись по лестнице, он сразу увидел Сив Эрикссон: она стояла в дверном проеме, ждала его. И несмотря на тусклое освещение, он узнал ее.

Вчера вечером она была среди дам, перед которыми он выступал. Он и руку ей пожал. Но имя, понятно, не запомнил. Одновременно он мельком подумал: странно, что она сама не связалась с управлением. Хотя определенно знала, что Фальк скончался.

На миг его захлестнула неуверенность. Может, она все ж таки ни о чем не подозревает? Может, ему придется сообщить ей о смерти коллеги?

- Прошу прощения за поздний визит, - сказал он.

Сив Эрикссон пропустила его в переднюю. Откуда-то тянуло уютным запахом горящих дров. Теперь он хорошо видел ее: лет сорок, темные волосы до плеч, резкие черты лица. Накануне вечером он так нервничал, что ни ее, ни других толком не разглядел. Но сейчас, стоя перед ней, смутился, а такое бывало с ним, только когда женщины казались ему привлекательными.

- Я должен объяснить, почему пришел, - сказал он.

- Мне уже известно, что Тиннеса нет в живых. Марианна позвонила.

Валландер отметил, что она опечалена. У него отлегло от сердца. За долгие годы полицейской службы он так и не привык сообщать о смерти.

- Вы вместе работали и, наверно, близко знали друг друга.

- И да, и нет. Мы действительно близко знали друг друга. Очень близко. Но только по работе.

А может, все-таки не только? - подумал Валландер, которого на миг пронзила ревность.

- Я полагаю, дело действительно важное, раз полиция вечером приходит с визитом. - Она подала ему плечики.

Следом за нею комиссар прошел в гостиную, обставленную с большим вкусом. В камине горел огонь. Похоже, и мебель, и картины стоят немалых денег.

- Что вам предложить?

Виски, подумал Валландер. Мне бы не повредило.

- Спасибо. Это необязательно, - сказал он.

Сел в уголок темно-синего дивана. Сив Эрикссон опустилась в мягкое кресло напротив. Он обратил внимание, что у нее красивые ноги, и вдруг заметил, что она перехватила его взгляд.

- Я к вам прямо из офиса Тиннеса Фалька, - сказал комиссар. - Кроме компьютера, там ничего нет.

- Тиннес был весьма аскетичен. Любил работать в чистоте.

- Собственно, я и пришел по поводу его работы. Меня интересует, чем он занимался. Или чем занимались вы оба.

- Мы сотрудничали. Но не всегда.

- Начнем с того, чем он занимался в одиночку.

Валландер пожалел, что не созвонился с Мартинссоном. Есть риск, что ответы, которые он услышит, окажутся для него китайской грамотой.

Вообще-то и сейчас не поздно вызвонить Мартинссона. Однако в третий раз за вечер Валландер передумал.

- Я не очень разбираюсь в компьютерах, - сказал он. - Поэтому вам придется объяснять как можно проще. Иначе я не пойму.

Она улыбнулась:

- Удивительно. Вчера вечером, когда я слушала ваш доклад, у меня сложилось впечатление, что полиция широко использует компьютеры.

- Ко мне это не относится. И многим из нас по-прежнему приходится работать с людьми. А не только нажимать на клавиши. Или посылать и принимать мейлы.

Сив Эрикссон встала, подошла к камину, помешала кочергой жар. Валландер смотрел на нее, но когда она обернулась, быстро отвел глаза.

- Что вы хотите узнать? И почему?

Валландер решил сначала ответить на второй вопрос:

- У нас возникли сомнения, что Тиннес Фальк скончался по естественным причинам, от острого приступа некоего заболевания. Хотя экспертиза изначально пришла к выводу, что у него случился инфаркт миокарда.

- Инфаркт?

Сив Эрикссон явно была искренне удивлена. Валландеру немедля вспомнился врач, который специально явился к нему, чтобы опротестовать медицинское заключение.

- Странно слышать, у Тиннеса - и нелады с сердцем? Он был прекрасно тренирован.

- Другие говорят то же самое. Отчасти поэтому мы и стали все проверять. Вопрос в том, что вызвало смерть, если исключить приступ болезни. Разумеется, сама собой напрашивается мысль о насилии. Или же о несчастном случае. Может, он просто споткнулся, упал и так неудачно ударился головой, что умер.

Сив Эрикссон недоверчиво покачала головой:

- Тиннес никого бы к себе не подпустил.

- В каком смысле?

- Он всегда был предельно собран и внимателен. Часто говорил, что на улицах чувствует себя неуверенно. А потому неизменно держался настороже. И реагировал очень быстро. Вдобавок он владел приемами какого-то азиатского боевого искусства, не помню, как оно называется.

- Что, кирпичи рукой разбивал?

- Вроде того.

- Значит, по-вашему, это был несчастный случай?

- Я думаю, да.

Валландер молча кивнул, потом продолжил:

- Меня привели к вам и другие причины, но о них я сейчас, к сожалению, рассказать не могу.

Она налила себе бокал красного вина, осторожно поставила его на подлокотник.

- Вы конечно же понимаете, что разбудили во мне любопытство?

- Увы, рассказать пока ничего не могу.

Ложь, подумал Валландер. Что-то не позволяет мне говорить, хотя я мог бы сказать много больше. Просто сижу и наслаждаюсь некой странной властью.

Сив Эрикссон оторвала его от размышлений:

- Что же вы хотите узнать?

- Чем Тиннес Фальк занимался?

- Он был очень успешным системным разработчиком.

Валландер поднял руку:

- Одну минуту. Что это значит?

- Он разрабатывал компьютерные программы для различных предприятий. Либо адаптировал и улучшал уже существующие программы. И говоря «успешный», я именно это и имею в виду. Он получал много интересных и сложных предложений из Азии и США. Но всегда отвечал отказом. Хотя мог бы заработать большие деньги.

- Почему же он отказывался?

На ее лице вдруг появилось озабоченное выражение:

- Вообще-то я не знаю.

- Но вы с ним говорили об этом?

- Тиннес рассказывал о полученных предложениях. И о предусмотренных гонорарах. На его месте я бы не раздумывая согласилась. А он нет.

- Он объяснял почему?

- Говорил, что не хочет. Мол, ему это не нужно.

- Значит, денег у него было много?

- Да нет, не думаю. Случалось, он брал у меня взаймы.

Валландер наморщил лоб. Чутье подсказывало, что они приближаются к чему-то весьма важному.

- Больше он ничего не говорил?

- Нет. Мол, ему это не нужно. И всё. Если я пыталась расспрашивать, он меня обрывал. Иной раз даже очень резко. Границы устанавливал он сам. Не я.

Что же он вместо этого имел? - лихорадочно думал Валландер. Что крылось за его отказами?

- В каких случаях вы работали сообща? Что при этом играло решающую роль?

Ответ Сив Эрикссон удивил его:

- Степень занудности.

- Не понял.

- Во всякой работе есть скучные элементы. У Тиннеса на них не хватало терпения. Вот он и отдавал все скучное мне. А сам тогда мог заняться сложным и интересным. Порой даже новаторским, до чего раньше никто не додумался.

- И вы этим довольствовались?

- Нужно знать свой потолок. Для меня эта работа не так уж и скучна. И талантом его я не обладаю.

- Как вы познакомились?

- До тридцати лет я была домохозяйкой. Потом развелась и пошла учиться. Как-то раз Тиннес читал нам лекцию и совершенно меня заворожил. Я спросила, не найдется ли для меня работы. Сперва он сказал «нет». Но через год позвонил. Первой нашей работой была система банковской безопасности.

- В чем она заключалась?

- В наши дни деньги переводятся со счета на счет с головокружительной быстротой. Курсируют между частными лицами и предприятиями, между банками в разных странах. И всегда есть люди, которые норовят вторгнуться в такие системы. Единственный способ противостоять им - все время быть хотя бы на шаг впереди. И эта дуэль продолжается непрерывно.

- Звучит очень актуально.

- Это на самом деле актуально.

- С другой стороны, мне странно, что одинокий компьютерный консультант из Истада может решать такие сложные задачи.

- Одно из огромных преимуществ новой технологии состоит в том, что ты всегда связан со всем миром, где бы ни жил. Тиннес совещался с предприятиями, с изготовителями комплектующих и с другими программистами по всему свету.

- Из своей конторы здесь, в Истаде?

- Да.

Валландер медлил, толком не зная, как продолжить разговор. Ему по-прежнему было не вполне ясно, чем занимался Тиннес Фальк. Но он понимал, что без Мартинссона его попытки вникнуть в мир электроники не имеют смысла. Кроме того, необходимо срочно связаться с техническим отделом Главного управления.

Комиссар решил сменить тему:

- У него были враги?

Задавая этот вопрос, он пристально смотрел на Сив Эрикссон. Однако увидел только искреннее удивление.

- Да нет, по-моему.

- В последнее время вы не замечали за ним ничего особенного?

После некоторого размышления она ответила:

- Нет. Он был такой же, как всегда.

- То есть?

- Капризный, вспыльчивый. И по обыкновению, много работал.

- Где вы встречались?

- Здесь. В его офисе я никогда не бывала.

- Почему?

- По правде говоря, я думаю, он опасался бацилл. А вдобавок терпеть не мог, чтобы кто-то пачкал ему полы. По-моему, он страдал манией чистоты.

- Мне кажется, Тиннес Фальк был весьма сложной натурой.

- Да нет, если привыкнешь. Такой же, как большинство мужчин.

Валландер с любопытством наблюдал за ней.

- А какие они, большинство мужчин?

Сив Эрикссон улыбнулась:

- Это личный вопрос? Или он касается Тиннеса?

- Я личных вопросов не задаю.

Она видит меня насквозь, подумал Валландер. Но ничего не поделаешь.

- Мужчины ребячливы и тщеславны. Хотя упорно утверждают обратное.

- Звучит слишком уж общо.

- Я думаю именно так, как сказала.

- И Тиннес Фальк был таким?

- Да. Но не только. Он умел быть щедрым. Платил мне больше, чем следовало. Но его настроения были совершенно непредсказуемы.

- Он был женат и имел детей.

- О семье мы никогда не говорили. Год прошел, пока я узнала, что он женат и имеет двоих детей.

- Кроме работы, он чем-нибудь интересовался?

- Я не замечала.

- Совсем ничего не замечали?

- Совсем.

- Но друзья-то у него были?

- Наверно. Он общался с ними через компьютер. За четыре года знакомства ему даже открыток ни разу не приходило.

- Откуда вы знаете? Вы же у него не бывали!

Сив Эрикссон зааплодировала:

- Хороший вопрос. Его корреспонденция должна была идти на мой адрес. Только вот ничего так и не пришло.

- Вообще ничего?

- Понимайте мой ответ буквально. За все эти годы не было ни единого письма, ни единого счета. Ничего.

Валландер наморщил лоб:

- Загадочная картинка. Корреспонденция переведена на ваш адрес. Но за все годы ничего не поступило?

- Ну, изредка на имя Тиннеса приходила реклама. Однако это и всё.

- Наверно, он имел еще один почтовый адрес?

- Вероятно. Но мне этот адрес неизвестен.

Валландер думал о двух квартирах Фалька. На Руннерстрёмсторг не найдено ничего. Но ведь и на Апельбергсгатан он никакой корреспонденции не видел.

- Это надо провентилировать, - сказал комиссар. - Тиннес Фальк, похоже, чертовски любил секретничать.

- Может, некоторые не любят получать корреспонденцию. А некоторые, наоборот, любят.

Валландер неожиданно исчерпал свои вопросы. Тиннес Фальк оставался сплошной загадкой. Слишком я тороплюсь, подумал он. Надо бы сперва глянуть, что у него в компьютере. Если он вел какую-то особую жизнь, то мы обнаружим ее, скорее всего именно там.

Сив Эрикссон подлила себе вина, спросила, не передумал ли он, может, и ему налить. Он отрицательно покачал головой.

- Вы сказали, что близко знали друг друга. Но насколько я понял, Тиннес Фальк вообще-то всех держал на расстоянии. Он действительно никогда не рассказывал о жене и детях?

- Никогда.

- А что именно он говорил, если упоминал о них?

- Так, ронял внезапные, неожиданные реплики. Сидим, например, работаем, а он вдруг говорит, что у дочери день рождения. Но расспрашивать было бессмысленно. Мигом обрежет.

- Вы бывали у него на квартире?

- Нет.

Ответила она быстро и решительно. Чуть слишком быстро и чуть слишком решительно, подумал Валландер. Может, все-таки между Тиннесом Фальком и его помощницей кое-что было?

На часах уже девять. Огонь в камине потихоньку догорает.

- Полагаю, в последние дни никакой корреспонденции для него тоже не приходило?

- Нет.

- Как по-вашему, что с ним произошло?

- Не знаю. Я думала, Тиннес доживет до глубокой старости. Во всяком случае, он на это рассчитывал. Наверно, произошел несчастный случай.

- А он не мог страдать каким-то заболеванием, о котором вы не знаете?

- Мог, конечно, только мне как-то не верится.

Валландер прикидывал, не рассказать ли ей, что труп Тиннеса Фалька исчез. Но решил пока умолчать и заговорил о другом:

- В его офисе мы нашли чертеж трансформаторной подстанции. Вам он знаком?

- Я вообще плохо представляю себе, что это такое.

- Одно из сооружений компании «Сюдкрафт», неподалеку от Истада.

- У него был целый ряд заказов от «Сюдкрафта», это мне известно. Но я не имела к ним отношения, - сказала Сив Эрикссон после некоторого раздумья.

Тут комиссару пришла в голову одна мысль.

- Я попрошу вас составить список проектов, над которыми вы работали сообща, - сказал он. - А также список тех проектов, над которыми он работал один.

- За какой период?

- Для начала за последний год.

- Возможно, у Тиннеса были заказы, о которых я не знала.

- Я побеседую с его ревизором. Он наверняка вел учет всех заказчиков. Но вы списочек все-таки подготовьте.

- Прямо сейчас?

- Можно завтра.

Сив Эрикссон встала, помешала угли. Мысленно Валландер пытался быстренько сформулировать объявление, которое побудило бы ее ответить. Она снова села в кресло.

- Не хотите перекусить?

- Нет, спасибо. Я сейчас уйду.

- Не похоже, чтобы мои ответы вам помогли.

- Теперь я знаю о Тиннесе Фальке больше, чем до прихода к вам. Работа полицейского требует терпения.

Что ж, подумал он, и правда пора идти. Вопросов пока нет. Он встал:

- Я еще свяжусь с вами. Но буду очень признателен, если завтра вы предоставите мне список, о котором мы говорили. Перешлите по факсу.

- А по мейлу можно?

- Конечно. Только я, увы, не знаю ни номера факса управления, ни электронного адреса.

- Ну, это я выясню.

Она проводила его в переднюю. Валландер надел куртку.

- О норках Тиннес Фальк с вами никогда не говорил? - спросил он.

- Господи, да с какой бы стати?

- Просто любопытно.

Сив Эрикссон отперла дверь. А Валландеру до боли хотелось остаться.

- Доклад у вас получился хороший, - сказала она. - Только вы очень нервничали.

- Бывает. Когда ты один, а вокруг столько женщин.

Они попрощались. Комиссар спустился вниз и уже собирался открыть входную дверь, когда зазвонил мобильник.

- Ты где? - спросил Нюберг.

- Неподалеку. А что?

- Думаю, тебе лучше всего вернуться сюда.

Нюберг отключился. Сердце у Валландера учащенно забилось. Нюберг звонил лишь в экстренных ситуациях.

Значит, что-то случилось.

17

Не прошло и пяти минут, а Валландер уже был на Руннерстрёмсторг. Поднявшись в мансарду, он сразу увидел Нюберга: тот стоял на лестничной площадке, курил. Да, криминалист в самом деле жутко устал, потому что курил, только доработавшись до полного изнеможения. Последний раз Валландер видел его с сигаретой несколько лет назад, во время сложного расследования, которое закончилось поимкой Стефана Фредмана. Нюберг тогда стоял на причале у озера, откуда только что вытащили труп. И вдруг рухнул ничком. Комиссар подумал, что с ним случился инфаркт и он умер. Но через секунду-другую Нюберг открыл глаза. Потом попросил сигарету и молча курил. А затем, не говоря ни слова, продолжил осмотр места преступления.

Нюберг затоптал сигарету и кивком позвал Валландера за собой.

- Я начал осматривать стены, - сказал он. - Что-то у меня не сходилось. Со старыми домами так бывает. Когда производят перепланировку, нарушающую первоначальный замысел архитектора. На всякий случай я решил все обмерить. И вот что обнаружил.

Нюберг провел Валландера в один из коридоров, к нише, где раньше, вероятно, был дымоход.

- Я простучал стену. Судя по звуку, за ней пустота. А потом нашел вот это.

Нюберг показал на плинтус. Валландер присел на корточки. Действительно, еле заметный стык. И в стене щелка, заклеенная скотчем и слегка закрашенная.

- Ты посмотрел, что там? - спросил комиссар.

- Нет, ждал тебя.

- Действуй.

Криминалист осторожно удалил скотч - перед ними была небольшая дверца, примерно полтора метра в высоту. Затем он шагнул в сторону. Валландер толкнул дверцу, которая бесшумно открылась. Нюберг посветил фонариком внутрь.

Помещение оказалось просторнее, чем думал комиссар. Интересно, знает ли о нем Сеттерквист? Он взял у Нюберга фонарик, посветил по стенам. Ага, вот и выключатель.

Приблизительно восьмиметровая комната. Без окон. Но с вентиляционной отдушиной. Никакой мебели, кроме стола, напоминающего алтарь. На столе два подсвечника. За ними на стене портрет Тиннеса Фалька. Валландеру показалось, что фотография и сделана в этой комнате. Он попросил Нюберга подержать фонарь, а сам присмотрелся к снимку. Тиннес Фальк глядел прямо в объектив, с серьезным видом.

- Что это у него в руке? - спросил Нюберг.

Валландер достал очки, наклонился поближе.

- Не знаю, как по-твоему, - сказал он, выпрямившись, - но на мой взгляд, в руке у него дистанционный пульт.

Они поменялись местами. Нюберг в конце концов с ним согласился. В руке у Тиннеса Фалька действительно был обыкновенный дистанционный пульт.

- Только не спрашивай, что это значит, - сказал Валландер. - Я понимаю не больше, чем ты.

- Он что, сам себе поклонялся? Крыша у мужика поехала?

- Не знаю.

Они отошли от алтаря, снова огляделись. Ничего. Только этот маленький алтарь. Валландер надел пластиковые перчатки, которые принес Нюберг, осторожно снял портрет со стены, глянул на обратную сторону - надписи нет. Передал фотографию Нюбергу:

- Посмотри повнимательней.

- Может, это помещение - часть некой системы, - неуверенно предположил Нюберг. - Как китайские шкатулки. Нашли одну потайную комнату, так, может, найдем еще?

Они вместе обошли помещение, но никаких потайных дверей больше не обнаружили.

- Ты вообще что-нибудь нашел? - спросил Валландер.

- Нет. Такое впечатление, будто здесь недавно все хорошенько прибрали.

- Тиннес Фальк очень пекся о чистоте. - Валландеру вспомнились запись в журнале и слова Сив Эрикссон.

- Думаю, сегодня мне тут больше нечего делать, - сказал Нюберг. - Но завтра с утра, конечно, продолжим работу.

- Завтра мы доставим сюда Мартинссона. Я хочу знать, что у Фалька в компьютере.

Комиссар помог Нюбергу собраться.

- Как, черт побери, можно поклоняться себе самому? - недоуменно воскликнул криминалист, когда они приготовились уходить.

- Примеров тому сколько угодно, - отозвался Валландер.

- Через несколько лет я от них избавлюсь. От психов, сооружающих алтари и возносящих молитвы перед собственным портретом.

Они загрузили Нюберговы причиндалы в машину. Ветер усилился. Валландер на прощание кивнул криминалисту, тот сел за руль и покатил прочь. На часах почти пол-одиннадцатого. Комиссар проголодался. Ехать домой и заниматься стряпней ему совершенно не хотелось. Он сел в машину и двинул в гриль-бар на Мальмёвеген. Несколько юнцов громыхали игровым автоматом. У Валландера язык чесался прицыкнуть на них, но он смолчал. Украдкой глянул на газетные анонсы - о нем как будто бы ничего. Но полистать газеты не рискнул. Незачем. Наверняка что-нибудь да тиснули. Может, фотограф не один кадр щелкнул. Или мамаша Эвы Перссон нового вранья наплела.

Взяв с собой сосиски и порцию картофельного пюре, он вернулся в машину. Откусил сосиску и немедля обкапал горчицей мартинссоновскую куртку. Первым побуждением было открыть дверцу и выкинуть все к чертовой матери. Но он сделал над собой усилие, успокоился.

Покончив с едой, Валландер задумался: куда поехать - домой или в управление? Конечно, хорошо бы поспать. Но беспокойство не отступало ни на миг, и он поехал в управление. В кафетерии безлюдно. Кофеварку починили. Однако кто-то пришпилил рядом сердитую записку, что незачем со всей силы дергать рычаги.

Какие рычаги? - подумал комиссар. Единственное, что нужно сделать, - подставить чашку под краник и нажать на кнопку. Никаких рычагов тут отродясь не бывало. Взял с собой чашку кофе, пошел в кабинет. В коридоре ни души. Сколько одиноких вечеров он провел в кабинете за долгие годы службы, даже сосчитать невозможно.

Когда-то - они с Моной еще не расстались, а Линда была совсем маленькая - разъяренная Мона однажды вечером явилась к нему с ультиматумом: мол, выбирай - или работа, или семья! В тот раз он безропотно пошел с ней домой. Но во многих других случаях наотрез отказывался.

С курткой Мартинссона Валландер наведался в туалет, попробовал отчистить пятна - увы, безуспешно. Вернулся в кабинет, подвинул к себе блокнот и следующие полчаса пытался по памяти записать все, о чем говорил с Сив Эрикссон. Закончив, положил ручку и широко зевнул. Полдвенадцатого уже. Не грех и домой поехать. И если получится, поспать. Но прежде он заставил себя перечитать написанное. А потом сидел, размышляя о странной натуре Тиннеса Фалька. О потайной комнате, где стоял алтарь с собственным портретом Фалька вместо иконы. О том, что никто знать не знает, на какой адрес поступает его корреспонденция. И об одном замечании Сив Эрикссон, которое врезалось ему в память.

Тиннес Фальк не принимал выгодных предложений, которые получал. Потому что ему-де они не нужны.

Он глянул на часы. Без двадцати двенадцать. Звонить поздновато. Но что-то говорило ему, что Марианна Фальк еще не спит. Покопавшись в бумагах, нашел ее номер. После пятого гудка, когда он уже готов был примириться с тем, что она таки спит, трубку сняли. Валландер назвался, попросил прощения за поздний звонок.

- Я никогда не ложусь раньше часу, - сказала Марианна Фальк. - Хотя, конечно, звонят в эту пору редко.

- Есть вопрос. Тиннес Фальк оставил завещание?

- Насколько я знаю, нет.

- А может быть так, что завещание существует, просто вы о нем не знаете?

- Конечно. Но по-моему, вряд ли.

- Почему вы так думаете?

- Раздел имущества при разводе оказался для меня необычайно выгодным. Словно аванс в счет наследства, на которое у меня никогда не будет прав. Его состояние автоматически отходит нашим детям.

- Это все, что я хотел узнать.

- Его тело нашли?

- Пока нет.

- А того, кто стрелял?

- Тоже нет. У нас нет словесного портрета. Мы даже не вполне уверены, что это был мужчина. Хотя и вы и я полагаем его таковым.

- Сожалею, что от меня мало помощи.

- Мы, разумеется, проверим, может быть, завещание все-таки существует.

- Я получила много денег, - неожиданно сказала Марианна Фальк. - Несколько миллионов. Дети тоже рассчитывают на крупную сумму.

- Значит, Тиннес был богат?

- Для меня явилось полнейшей неожиданностью, что при разводе он обеспечил мне такое щедрое содержание.

- Как он объяснил происхождение столь крупного состояния?

- Сказал, что имел очень выгодные контракты в США. Но это неправда.

- Почему?

- Он никогда не бывал в США.

- Откуда вы знаете?

- Я видела его паспорт. Там нет ни виз, ни штампов.

Тем не менее он очень даже мог сотрудничать с американцами, подумал Валландер. Эрик Хёкберг сидит в своей квартире и зарабатывает деньги в дальних странах. С Тиннесом Фальком наверняка могло обстоять так же.

Валландер еще раз извинился и закончил разговор. Зевнул. На часах без двух минут двенадцать. Он надел куртку, погасил свет, а когда спустился в холл, из дежурной части выглянул работавший в ночную смену полицейский:

- Думаю, тут кое-что для вас.

Валландер резко зажмурился, горячо надеясь, что не случилось ничего из ряда вон выходящего и ему не придется бодрствовать всю ночь. Подошел к двери. Полицейский протянул ему телефонную трубку.

- Этот, который звонит, нашел труп, - сказал он.

Еще один? Только не это! - подумал Валландер. Сейчас нам нипочем не справиться.

Он взял трубку:

- Курт Валландер у телефона. Что там стряслось?

Человек на том конце линии был крайне возбужден и не говорил, а кричал. Валландер невольно отвел трубку от уха:

- Говорите медленно. Спокойно и медленно. Иначе мы ничего не сможем сделать.

- Мое имя - Нильс Йонссон. Тут на улице покойник.

- Где?

- В Истаде. Я об него споткнулся. Голый мертвец. Жуткое зрелище. Мне такие переживания ни к чему. Сердце у меня слабое.

- Медленно, - повторил Валландер. - Медленно и спокойно. Вы говорите, на улице лежит голый мертвец?

- Вы что, не слушаете?

- Слушаю, слушаю. На какой улице?

- Да не знаю я, черт побери, как называется эта парковка!

Валландер покачал головой:

- Значит, речь идет о парковке? А не об улице?

- Ну, тут вроде как и то и другое.

- Где конкретно вы находитесь?

- Я нездешний. Оказался в Истаде проездом из Треллеборга в Кристианстад. Хотел заправиться. А тут - он.

- Стало быть, автозаправка. Откуда вы звоните?

- Из машины.

У Валландера забрезжила надежда, что собеседник пьян и все это - плод больного воображения. С другой стороны, взволнован он вполне искренне.

- Что вы видите за окном?

- Какой-то универмаг.

- Как он называется?

- Мне не видно. Но у въезда я свернул.

- У какого въезда?

- У въезда в Истад, ясное дело.

- С треллеборгского шоссе?

- С мальмёского. Я ехал по большой магистрали.

Из валландеровского подсознания всплыла некая мысль, которая, правда, показалась ему совершенно невероятной.

- Банкомат вы в окно случайно не видите?

- Так он там и лежит. На асфальте возле банкомата.

У Валландера аж дух перехватило. Автомобилист продолжал что-то говорить, но комиссар отдал трубку дежурному, который все это время с любопытством прислушивался к переговорам.

- Место то же самое, где мы нашли Тиннеса Фалька, - сказал Валландер. - Вопрос в том, он ли нашелся там сейчас.

- Значит, высылаем большую бригаду?

Комиссар покачал головой:

- Вызывайте Мартинссона. И Нюберга. Думаю, он еще не спит. Сколько патрульных машин сейчас в городе?

- Две. Один экипаж в Хедескуге, утихомиривают семейный скандал. Отмечали день рождения, а в итоге разругались.

- А второй?

- В городе.

- Пусть срочно едут на Миссуннавеген. Я тоже буду там.

Валландер вышел из управления. Н-да, курточка тонковата, он поежился. Поездка заняла считаные минуты, и все это время комиссар гадал, что его ждет. Хотя в глубине души уже не сомневался: Тиннес Фальк вернулся на то место, где был найден мертвым.

Валландер и патрульный экипаж прибыли практически одновременно. Тотчас из красного «вольво», размахивая руками, выскочил какой-то мужчина. Нильс Йонссон из Треллеборга. Направляющийся в Кристианстад. Валландер вылез из машины. Йонссон, крича и все так же размахивая руками, кинулся к нему. Комиссар учуял дурной запах у него изо рта.

- Ждите здесь! - рявкнул он и направился к банкомату.

На асфальте лежал обнаженный труп. И был это Тиннес Фальк. Лежал ничком, прикрывая телом руки. Голова повернута влево. Валландер велел полицейским выставить ограждение и записать показания Нильса Йонссона. Сам он был не в состоянии. Да и ничего важного Нильс Йонссон наверняка не сообщит. Те или тот, кто оставил здесь труп, определенно улучили момент, когда вокруг не было ни души. Хотя тут регулярно проезжает ночная охрана. В первый раз Тиннеса Фалька обнаружил именно ночной охранник, который и поднял тревогу.

Никогда комиссар не сталкивался с подобной ситуацией. Повторная смерть. Вернувшийся покойник.

Он терялся в догадках. Медленно обошел вокруг мертвого тела, словно ждал, что Тиннес Фальк вдруг восстанет из мертвых.

Собственно говоря, здесь лежит предмет поклонения, подумал он.

Ты сам себе поклонялся. И, по словам Сив Эрикссон, рассчитывал дожить до глубокой старости. А прожил даже меньше, чем я.

Подъехал Нюберг. Долго смотрел на труп, потом перевел взгляд на Валландера.

- Он ведь мертвый. Как же он в таком разе вернулся сюда? Он что, хочет быть похороненным возле банкомата?

Валландер не ответил. Не знал, что сказать. Подъехал Мартинссон, припарковался за одной из полицейских машин. Комиссар пошел ему навстречу.

Мартинссон, в тренировочном комбинезоне, вылез из автомобиля. Неодобрительно покосился на пятно, которым Валландер украсил его куртку, но промолчал.

- Что стряслось? - спросил он.

- Тиннес Фальк вернулся.

- Ты шутишь?

- С чего бы? Как есть, так и говорю. Тиннес Фальк лежит на том же месте, где умер.

Они прошли к банкомату. Нюберг разговаривал по телефону, будил кого-то из своих криминалистов. Валландер мрачно подумал, как бы Нюберг опять не рухнул в обморок от изнеможения.

- Есть важный вопрос, - сказал комиссар Мартинссону - Постарайся вспомнить, лежал ли труп точно так же, когда ты нашел его в первый раз.

Мартинссон кивнул, не спеша обошел вокруг покойника. Комиссар знал, что память у него хорошая, но Мартинссон отрицательно покачал головой:

- Он лежал дальше от банкомата. Подогнув одну ногу.

- Ты уверен?

- Да.

Валландер задумался, потом сказал:

- Вообще-то судебного медика ждать незачем. Смерть Фалька констатировали еще неделю назад. Поэтому можно перевернуть тело, не опасаясь обвинений в нарушении процедуры.

Мартинссон колебался. Но Валландер уже принял решение: ждать нет причин. Нюберг сделал несколько фотографий, и тело перевернули. Мартинссон отпрянул. Лишь через несколько секунд, присмотревшись, Валландер сообразил почему. На руках трупа недоставало пальцев: на правой - указательного, на левой - среднего. Он выпрямился.

- С кем же мы имеем дело? - простонал Мартинссон. - С осквернителями трупов?

- Не знаю. Но все это конечно же что-то означает. И похищение трупа, и его возвращение на первоначальное место.

Мартинссон побледнел. Валландер отвел его в сторону:

- Надо связаться с ночным охранником, который нашел его в первый раз. А еще выяснить их маршрут и расписание. В котором часу они здесь проезжают. Тогда можно будет установить, когда он очутился на этом месте.

- Кто обнаружил тело на сей раз?

- Некий Нильс Йонссон из Треллеборга.

- Он что, деньги снимал?

- Говорит, хотел заправиться. Вдобавок у него слабое сердце.

- Только бы он не умер тут сию минуту, - сказал Мартинссон. - Я этого не вынесу.

Валландер поговорил с полицейским, который опрашивал Нильса Йонссона. Как он и предполагал, тот ничего не заметил.

- Что с ним делать? - спросил полицейский.

- Отпустить. Он нам больше не нужен.

Нильс Йонссон сел за руль и с ревом сорвался с места. Провожая его взглядом, Валландер рассеянно подумал, доберется ли он до Кристианстада или сердце откажет по дороге.

Мартинссон меж тем успел связаться с охранным предприятием.

- Охранник проезжал здесь в одиннадцать, - сообщил он.

Сейчас было полпервого. Валландер запомнил, что сигнал поступил в полночь. А по словам Нильса Йонссона, он наткнулся на труп без четверти двенадцать. Все как будто бы сходится.

- Труп лежал здесь максимум час, - сказал комиссар. - И чутье недвусмысленно подсказывает, что те, кто его здесь оставил, прекрасно знали, когда проезжает охрана.

- Те?

- Один человек тут бы не справился, я уверен, - сказал Валландер.

- Как думаешь, свидетели найдутся?

- Маловероятно. Жилых домов поблизости нет, в окно никто ничеговидеть не мог. А прохожим в этакую поздноту откуда взяться?

- Некоторые, между прочим, собак выгуливают.

- Н-да, разве что.

- Вот собачники-то вполне могли приметить какой-нибудь автомобиль. Они, как правило, гуляют одним и тем же маршрутом, в одно и то же время. И понятно, обращают внимание, если вдруг что не так, как всегда.

Валландер согласился: мысль разумная, стоит попробовать.

- Завтра вечером кого-нибудь сюда отрядим, - сказал он. - Пускай потолкует с собачниками. И с этими, которые трусцой бегают.

- Ханссон обожает собак, - заметил Мартинссон.

Я тоже, подумал Валландер. Но буду рад, если мне не придется слоняться тут завтра вечером.

Возле ограждения затормозил автомобиль, из которого вышел молодой человек в тренировочном комбинезоне, чем-то похожий на Мартинссона. Сплошные спортсмены вокруг, подумал комиссар.

- Это ночной охранник, который дежурил в воскресенье. Сегодня вечером он свободен, - сказал Мартинссон. - Пойду побеседую с ним.

Валландер вернулся к покойнику.

- Пальцы ему отрезали, - проворчал Нюберг. - Час от часу не легче.

Валландер кивнул:

- Ты, конечно, не медик. А почему сказал «отрезали»?

- Да поверхности резаные. Хотя, может быть, использованы и острые кусачки. Медик разберется. Она уже едет.

- Сюзанна Бекселль?

- Не знаю.

Судмедэксперт прибыла через полчаса. В самом деле Бекселль. Валландер обрисовал ей ситуацию. Одновременно подъехал кинолог с собакой, которого вызвал Нюберг: пусть поищут пальцы.

- Не пойму я, что мне тут делать, - сказала Сюзанна Бекселль, когда Валландер умолк. - Был мертвец, мертвецом и остался.

- Я хочу, чтобы ты осмотрела его руки. Два пальца отрезаны.

Нюберг опять закурил. Странно, что сам я чувствую себя более-менее сносно, подумал Валландер. Кинолог с собакой начали поиски. А комиссару вспомнилась другая собака, отыскавшая однажды палец негра. Когда это было? Он запамятовал. Лет пять назад, а может, и десять.

Судмедэксперт работала быстро.

- По-моему, пальцы срезаны кусачками, - сказала она. - Но произошло ли это здесь или в другом месте, я сказать не могу.

- Точно не здесь, - решительно бросил Нюберг.

Возражать никто не стал. Но никто и не спросил, откуда у него такая уверенность.

Сюзанна Бекселль закончила работу. Подъехала труповозка. Можно забирать тело.

- Мне бы очень не хотелось, чтобы оно снова пропало из морга, - сказал Валландер. - Хорошо бы его похоронить.

Судмедэксперт и труповозка уехали. Собака ничего не нашла.

- Будь пальцы здесь, она бы непременно их отыскала, - сказал кинолог.

- Все-таки завтра надо будет тщательно обшарить все вокруг, - решил Валландер, вспомнив про сумку Сони Хёкберг. - Их могли бросить подальше. Чтобы усложнить нам поиски.

На часах уже без четверти два. Охранник уехал домой.

- Он подтвердил, - сообщил Мартинссон. - Тело лежало иначе.

- Тут возможны минимум два варианта. Либо они вообще не собирались укладывать тело в той позе, в какой оно было найдено первый раз, либо просто не знали, как оно тогда лежало.

- Но почему? Почему его вернули на то же место?

- Не знаю. А оставаться нам тут, пожалуй, незачем. Поспать не мешало бы.

Нюберг сызнова собирал свои причиндалы, второй раз за вечер. Ограждение будет снято только завтра.

- Увидимся утром, в восемь, - сказал Валландер.

Засим они попрощались.

Комиссар поехал домой, заварил чаю. Выпил полчашки и лег в постель. Спину и ноги ломило. За окном качался фонарь.

Он уже погружался в дремоту, как вдруг рывком вынырнул из забытья. Даже не сразу понял, что его насторожило. Некоторое время вслушивался в темноту. Потом сообразил, что сигнал пришел изнутри.

Что-то связанное с отрезанными пальцами.

Он сел в постели. Двадцать минут третьего.

Надо выяснить прямо сейчас. Не могу я ждать до утра, подумал он.

Встал, пошел на кухню. Телефонный справочник лежал на столе.

Через несколько секунд он уже отыскал нужный номер.

18

Сив Эрикссон спала.

Валландер надеялся, что оторвет ее не от тех снов, какие ей не хочется покидать. Лишь после одиннадцатого сигнала она ответила.

- Это Курт Валландер.

- Кто?

- Я был у вас сегодня вечером.

Она как будто бы потихоньку просыпалась:

- А-а, полицейский. Который час?

- Полтретьего. Я бы не стал звонить, но дело срочное.

- Что-то случилось?

- Мы нашли тело.

В трубке зашуршало. Наверно, она села в постели.

- Повторите.

- Мы нашли тело Тиннеса Фалька.

В тот же миг Валландер сообразил, что она не знала о похищении. От усталости он совершенно забыл, что словом об этом не обмолвился.

Пришлось рассказать прямо сейчас. Она слушала не перебивая, а когда он умолк, спросила:

- Я должна принять это на веру?

- Понимаю, звучит странно. Однако каждое слово - чистая правда.

- Кто же занимается такими вещами? И зачем?

- Вот и нам интересно.

- А тело вы, стало быть, опять нашли на том же месте, где он умер?

- Да.

- Господи!

Он слышал в трубке ее дыхание.

- Но как оно там оказалось?

- Пока не знаем. А звоню я сейчас потому, что должен задать вам один вопрос.

- Хотите приехать?

- Думаю, мы выясним все по телефону.

- Так что же вам хочется знать? Похоже, вы вообще не спите?

- Иной раз случается запарка. Вопрос, который я задам, возможно, покажется вам странным.

- На мой взгляд, вы и сами человек странный. Как и ваши рассказы. Извините за прямоту. Ночь ведь на дворе…

Валландер несколько растерялся:

- Не понял, к чему вы клоните.

Сив Эрикссон засмеялась:

- Не стоит принимать мои слова близко к сердцу. Просто я считаю странными людей, которые отказываются выпить, хотя явно испытывают жажду, и закусить тоже отказываются, хотя невооруженным глазом видно, что у них живот подвело от голода.

- Я действительно не хотел ни пить, ни есть, если вы обо мне.

- А то о ком же?

Почему я не сказал правду? - подумал комиссар. Чего, собственно, опасался? И вряд ли она мне поверила.

- Вы обиделись?

- Ну что вы, - отозвался он. - Так можно задать вопрос?

- Я вся внимание.

- Вы можете описать, как Тиннес Фальк работал на клавиатуре компьютера?

- Это и есть ваш вопрос?

- Да. И мне нужен ответ.

- Ну, пожалуй, обыкновенно…

- Люди пишут по-разному. Полицейских, например, часто изображают тюкающими одним пальцем на старой пишмашинке.

- Ах, вот вы о чем!

- Он пользовался всеми пальцами?

- На компьютере вообще мало кто так пишет.

- Значит, Фальк писал не всеми пальцами?

- Нет.

Валландер задержал дыхание. Вот сейчас выяснится, прав он или нет.

- Какими пальцами он писал?

- Дайте подумать. Чтоб не ошибиться.

Комиссар напряженно ждал.

- Фальк писал указательными пальцами, - сказала Сив Эрикссон.

Валландера захлестнуло разочарование:

- Вы совершенно уверены?

- Вообще-то нет.

- Мне очень важен точный ответ.

- Я пытаюсь представить его за клавиатурой.

- Не торопитесь.

Она явно окончательно проснулась и изо всех сил напрягала память.

- Давайте я вам перезвоню немного погодя, - сказала Сив Эрикссон. - Думаю, мне лучше сесть за компьютер, скорей вспомню.

Валландер дал ей свой домашний телефон.

Потом сел возле кухонного стола и стал ждать. Голова болела. Завтра лягу пораньше и как следует высплюсь. Что бы ни случилось. Каково-то Нюбергу? - рассеянно подумал он. Спит небось, а может, и нет, лежит да злится.

Сив Эрикссон перезвонила через десять минут. Услышав звонок, Валландер вздрогнул: вдруг опять журналюга какой-нибудь? Хотя рановато для них, они раньше полпятого не звонят. Он снял трубку. Сив Эрикссон тотчас деловито сообщила:

- Правый указательный палец и левый средний.

Валландер опять напрягся:

- Вы уверены?

- Да. Весьма необычная манера письма - использовать именно эти пальцы. Однако он так и делал.

- Отлично, - сказал Валландер. - Ответ правда важный.

- Какой вам требовался?

- Он подтвердил одно мое подозрение.

- Думаю, вы понимаете, что я сгораю от любопытства?

Валландер прикинул, не рассказать ли ей об отрезанных пальцах. Но решил-таки промолчать.

- Увы, рассказать не могу. Во всяком случае, сейчас. Может быть, позднее.

- А что, собственно, произошло?

- Как раз это мы и выясняем, - ответил комиссар. - Не забудьте про список, о котором я просил. Покойной ночи.

- Покойной ночи.

Валландер встал, подошел к окну. На улице чуток потеплело. Плюс семь. Но ветер все такой же сильный, порывистый. Вдобавок заморосил дождь. Без четырех минут три. Он улегся в постель. И, пока не уснул, отрезанные пальцы метались перед глазами.

Человек, затаившийся в темноте на Руннерстрёмсторг, медленно считал в такт своему дыханию. Это он усвоил с детства: дыхание и терпение взаимосвязаны. Нужно четко знать, когда самое важное - ожидание.

Слушая собственное дыхание, он заодно держал под контролем одолевающее его беспокойство. Произошло слишком много непредвиденного. Конечно, от всего не застрахуешься. Но смерть Тиннеса Фалька нанесла огромный ущерб. Пришлось все перестраивать, спасать положение. И скоро они опять овладеют ситуацией. Время-то поджимает. Хотя, если ничего непредусмотренного больше не случится, можно действовать согласно намеченному графику.

Он подумал о том человеке, который находился где-то далеко, во мраке тропиков, и к которому сходились все нити. Он никогда с ним не встречался, но уважал его и боялся.

Срывов быть не должно.

Он этого не потерпит.

Впрочем, срывы практически невозможны. Никто не сумеет влезть в компьютер, представляющий собой сердце и мозг всего их предприятия. Так что беспокойство его неоправданно. Просто нехватка самоконтроля.

Оплошал он, конечно, не сумел пристрелить полицейского, который поднялся в квартиру Фалька. Но безопасность дела от этого не страдает. Полицейский, надо полагать, ничего не знает. Хотя полной уверенности, понятно, нет.

Фальк сам говорил: риск есть всегда и во всем. И вот теперь он мертв. Смертью подтвердил свою правоту. Риск действительно есть всегда и во всем.

Необходимо соблюдать осторожность. Тот, кто вынужден теперь в одиночку принимать все решения, велел ему выждать. Если устроить новое покушение и убить полицейского, поднимется ненужный переполох. Вдобавок нет никаких оснований считать, что полиция вообще догадывается о сути происходящего.

Он продолжал наблюдение за домом на Апельбергсгатан. А когда полицейский отправился на Руннерстрёмсторг, последовал за ним. Он так и думал: тайная контора будет обнаружена. Немного погодя прибыл еще один человек. С какими-то саквояжами. Полицейский ушел, но через час вернулся. Около полуночи оба они покинули контору Фалька.

Он все ждал, терпеливо прислушиваясь к своему дыханию. Три часа ночи, на улице ни души. Он озяб на холодном ветру и в конце концов решил, что сейчас вряд ли кто сюда заявится. Осторожно вышел из тени, пересек улицу. Открыл подъезд и бесшумно взбежал вверх по лестнице. Не снимая перчаток, отпер дверь мансарды. Вошел, зажег карманный фонарь, посветил на стены. Так, потайную дверь они нашли. Это не стало для него неожиданностью. Сам не зная почему, он проникся уважением к полицейскому, с которым столкнулся в квартире. Тот реагировал быстро, хотя был уже немолод. Это он тоже усвоил с младых ногтей: недооценивать противника - грех не менее тяжкий, чем алчность.

Он направил фонарь на компьютер. Потом включил машину. Монитор осветился. Он проверил, когда компьютер работал последний раз: шесть дней назад. Значит, полицейские даже не включали его.

И все же чувствовать себя в безопасности рановато. Может, они просто не успели. Или думают вызвать специалиста. Беспокойство вернулось. Хотя в глубине души он был уверен, что эти коды им никогда не взломать. Хоть тыщу лет будут корпеть - все равно не взломают. Разве только в полиции найдется кто-нибудь с особо тонкой интуицией - может, тогда им повезет. Или кто-нибудь неслыханно проницательный. Но это вряд ли. Тем более что они понятия не имеют, что ищут. И даже в самых необузданных фантазиях не способны представить себе, какие силы сосредоточены в этом компьютере и ждут, когда их выпустят на волю.

Из квартиры он вышел так же бесшумно, как и вошел.

И снова исчез во мраке.

Валландер проснулся с ощущением, что проспал. Но часы показывали всего-навсего пять минут седьмого. Он спал ровно три часа. И снова откинулся на подушку. Голова болела от недосыпа. Еще десять минут, подумал он. Или хоть семь. Невмоготу мне встать прямо сейчас.

Немного погодя комиссар вылез из постели, поплелся в ванную. Глянул в зеркало: глаза красные. Стал под душ, грузно привалившись к стене, как усталый конь. Медленно начал просыпаться.

Без пяти семь он затормозил на парковке возле полицейского управления. По-прежнему моросил дождь. Ханссон этим утром пришел необычно рано. Стоял возле вахты, листал газету. Мало того, был в костюме и при галстуке. Хотя все привыкли лицезреть его в мятых вельветовых брюках и неглаженых рубашках.

- У тебя что, день рождения? - удивленно спросил Валландер.

Ханссон отрицательно помотал головой:

- Просто на днях посмотрел на себя в зеркало - пугало воронье. Ну и решил: надо с этим завязывать. К тому же сегодня суббота. А там поглядим, надолго ли меня хватит.

Они вместе отправились в кафетерий за привычной чашкой кофе. Валландер рассказал о событиях минувшей ночи.

- Нелепо как-то, - заметил Ханссон, когда комиссар закончил. - На кой черт снова оставлять покойника на улице?

- За то нам и платят, чтобы мы все выяснили. Кстати, сегодня вечером займешься собаками.

- Ты это о чем?

- Вообще-то идея не моя, а Мартинссона. Возможно, вчера вечером, гуляя с собакой, кто-нибудь и приметил что на Миссуннавеген. Вот мы и подумали: ты постоишь там вечерком, потолкуешь с собачниками.

- А почему я?

- Ты же любишь собак, верно?

- Я собирался вечером кой-куда сходить. Нынче суббота, ты не забыл?

- Успеешь, времени хватит. На Миссуннавеген подойдешь часикам к одиннадцати, ладно?

Ханссон кивнул. На взгляд Валландера, особыми полицейскими талантами он не отличался, но исполнительности у него никак не отнимешь, от работы он никогда не увиливал.

- Встретимся в восемь. В комнате для совещаний. Надо обсудить случившееся. Тщательнейшим образом.

- По-моему, обсуждения у нас всегда тщательные. Только с места никак не сдвинемся.

У себя в кабинете Валландер сел за стол. Но немного погодя отодвинул блокнот. Писать было нечего. Пожалуй, впервые за долгие годы службы у него не было никаких зацепок, никаких идей насчет того, как, собственно говоря, выстроить розыскную работу. Что у нас есть? - думал комиссар. Мертвый таксист и мертвый же убийца. Человек, скончавшийся возле банкомата, и его труп, исчезнувший из морга, а затем вновь найденный возле того же банкомата. Но уже без двух пальцев, причем именно тех, какими он пользовался, когда писал на компьютере. Вдобавок обширный сбой в энергоснабжении Сконе и странная взаимосвязь всех этих смертей и событий. И тем не менее мотивированной версии не складывалось. В довершение всего кто-то стрелял в него самого. И отнюдь не для острастки, а с намерением убить.

Никак все это не стыкуется, думал комиссар. Не знаю я, где тут начало, а где конец. И не имею ни малейшего представления, почему эти люди умирают. Хотя мотив наверняка существует.

Он встал и с чашкой кофе в руке подошел к окну.

Как бы поступил Рюдберг? Что бы посоветовал? Какую бы выбрал тактику? Или, может, тоже оказался бы в тупике?

На сей раз ответа Валландер не дождался. Рюдберг молчал.

Половина восьмого. Он вернулся за стол. Надо подготовить совещание. Как бы там ни было, руководить расследованием должен он, а не кто-то другой. Пытаясь по-новому взглянуть на происшедшее, отступил назад. Какие события играли ключевую роль? А какие можно считать второстепенными? Он словно воссоздавал планетную систему, где множество спутников вращались вокруг некоего центра по самым разным орбитам. Однако отыскать этот центр никак не удавалось. Вместо него была большая черная дыра.

Всегда где-то существует главный персонаж, думал Валландер. Не все роли одинаково важны. Некоторые из наших покойников играли второстепенную роль. Но вот кто есть кто? И что это за пьеса? О чем, собственно, идет речь?

Он опять вернулся к исходной точке. В одном можно не сомневаться: покушение на него самого никоим образом не центр. И убийство таксиста тоже не исходная точка для всех прочих событий.

Оставался только Тиннес Фальк. Между ним и Соней Хёкберг имелась связь. Подброшенное реле и чертеж трансформаторной подстанции. Вот на что нужно опираться. Связь, конечно, хрупкая и непонятная, но она существует.

Валландер отодвинул блокнот. Не знаю я, что вижу, устало подумал он.

Еще минуту-другую комиссар сидел за столом. Из коридора донесся смех Анн-Бритт. Давненько он его не слыхал. Валландер собрал бумаги и папки и пошел на совещание.

Они тщательно проработали всю собранную информацию, на что в это субботнее утро ушло без малого три часа. Вялое, унылое настроение за столом потихоньку развеялось.

Примерно в половине девятого пришел Нюберг. Не говоря ни слова, сел в дальнем конце стола. Валландер посмотрел на него - Нюберг покачал головой. Никаких срочных сообщений у него нет.

Вместе они прикинули несколько возможных версий; несколько направлений. Но все время теряли почву под ногами.

- Вдруг кто-то оставляет ложные следы? - сказала Анн-Бритт, когда они сделали перерыв, чтобы размяться и проветрить помещение. - Может, в сущности все очень просто? Если отыскать мотив?

- Какой мотив? - спросил Мартинссон. - Ограбивший таксиста едва ли был движим тем же мотивом, что и другой, сжегший девушку и погрузивший во мрак пол-Сконе. И потом, мы даже не знаем, вправду ли Тиннеса Фалька убили. Я по-прежнему считаю, что он умер естественной смертью либо в результате несчастного случая.

- Вообще-то нам было бы куда проще, если б его убили, - сказал Валландер. - Тогда мы бы точно знали, что имеем дело с неразрывной цепью преступных деяний.

Закрыв окна, все снова расселись по местам.

- Все-таки наибольшие опасения вызывает тот факт, что в тебя стреляли, - заметила Анн-Бритт. - Что ни говорите, а взломщики крайне редко готовы пойти на убийство человека, встретившегося у них на пути.

- Не знаю, наибольшие ли, - перебил Валландер. - Но так или иначе, напрашивается вывод, что люди, стоящие за всем этим, не остановятся ни перед чем, чтобы достичь своей цели. Какова бы она ни была.

Они продолжили детальное обсуждение материала. Валландер говорил мало. Однако слушал очень внимательно. Ведь сколько раз бывало, что строптивое расследование вдруг поворачивалось другой стороной благодаря мимоходом брошенной реплике, случайному комментарию. Они искали подходы и выходы, а особенно - центральную точку. Ядро, которое можно определить туда, где сейчас лишь большая черная дыра. Работа тяжелая, утомительная, словно долгий, бесконечный подъем в гору. Но иного пути не было.

Последний час подводили итоги. Каждый повторил перечень своих задач, выделив первоочередные. Около одиннадцати Валландер пришел к заключению, что совещаться дольше нет смысла.

- Все это потребует времени, - сказал он. - Возможно, придется запросить подкрепление. Во всяком случае, я поговорю об этом с Лизой. А сейчас закругляемся. Про выходные, увы, надо забыть. Работа не ждет.

Ханссон отправился к прокурору, который ждал отчета. А сам Валландер еще в перерыв попросил Мартинссона подъехать с ним после совещания на Руннерстрёмсторг. Сперва Мартинссон забежал к себе, чтобы позвонить домой. Нюберг сидел за столом, дергал себя за волосы, потом встал и молча удалился. В комнате осталась только Анн-Бритт. Валландер догадался, что она хочет поговорить с ним наедине, и закрыл дверь.

- Я тут кое о чем подумала. Этот человек, который стрелял…

- А что с ним?

- Он тебя видел. И выстрелил без колебаний.

- Я предпочитаю не копаться в этом.

- А не мешало бы.

Валландер внимательно посмотрел на нее:

- Как прикажешь тебя понимать?

- Ну, я просто подумала, что тебе бы следовало быть поосторожнее. Возможно, конечно, ты застал его врасплох. Но не исключено, что он думает, будто тебе что-то известно. И предпримет новую попытку.

Комиссар удивился, что ему самому это в голову не пришло. И тотчас испугался.

- Я не хотела тебя пугать. Но не сказать все же не могла.

Он кивнул:

- Я об этом подумаю. Интересно только, что мне известно, по его мнению.

- А вдруг так оно и есть? Вдруг ты что-нибудь видел, но не отдаешь себе в этом отчета?

Неожиданно Валландер подумал о другом:

- Не мешало бы, пожалуй, взять под наблюдение и Апельбергсгатан, и Руннерстрёмсторг. Без патрульных машин, незаметно. На всякий случай.

Анн-Бритт с ним согласилась и пошла распорядиться. Валландер остался наедине со своим страхом. Подумал о Линде. Потом пожал плечами и спустился в холл ждать Мартинссона.

Около двенадцати они были на Руннерстрёмсторг. Мартинссону не терпелось врубить компьютер, но Валландер первым делом потащил его в потайную комнату с алтарем.

- Иным людям киберпространство дурит мозги. - Мартинссон покачал головой. - Не мансарда, а сущий застенок, не по себе мне тут.

Комиссар не ответил. Он думал о том, что сказал Мартинссон. О слове «пространство», которое фигурировало и в журнале Фалька.

Пространство, где было пусто. Никаких сообщений.

Что это за сообщения? - думал Валландер. Я бы сейчас что угодно отдал, только бы узнать.

Мартинссон снял куртку, сел за компьютер. Валландер стал у него за плечом.

- Программы тут наверняка чертовски продвинутые, - сказал Мартинссон, включая машину. - И процессор до невозможности быстродействующий. Я не уверен, что сумею с ним совладать.

- Ты все-таки попробуй. Если не получится, вызовем компьютерщиков из Стокгольма.

Мартинссон не ответил. Молча смотрел на монитор. Встал, заглянул на заднюю сторону. Валландер наблюдал за ним. Мартинссон опять сел. Экран осветился. Замелькали какие-то символы, и в конце концов появилось изображение звездного неба.

- Похоже, он сразу автоматически подключается к какому-то серверу.

Опять пространство, подумал Валландер. В логике Тиннесу Фальку никак не откажешь.

- Хочешь, чтобы я объяснял тебе все, что делаю? - спросил Мартинссон.

- Я все равно вряд ли пойму.

Мартинссон открыл жесткий диск. На экране появился перечень файлов - столбец кодовых обозначений. Валландер надел очки, перегнулся через мартинссоновское плечо - ряды цифровых и буквенных комбинаций. Мартинссон выделил верхнюю слева, попробовал открыть. Кликнул мышкой один раз, потом другой и неожиданно вздрогнул.

- Ты чего? - спросил комиссар.

Мартинссон указал на правую часть экрана, где замигала маленькая световая точка.

- Не знаю, прав ли я, - медленно проговорил он, - но, по-моему, кто-то сейчас мог заметить, что мы пытались открыть файл, не имея права доступа.

- Как такое возможно?

- Этот компьютер связан с другими.

- Значит, кто-то видел, что мы пробуем запустить эту машину?

- Примерно так.

- И где этот человек находится?

- Да где угодно, - ответил Мартинссон. - На уединенной ферме в Калифорнии. Или на острове у берегов Австралии. А может, в квартире прямо под нами.

Валландер недоверчиво покачал головой:

- Уму непостижимо.

- Благодаря компьютеру и Интернету ты всегда в центре мира, где бы ни находился географически.

- Так ты сумеешь его открыть?

Мартинссон взялся за работу. Валландер ждал. Минут через десять Мартинссон отодвинул стул:

- Доступ закрыт. Все файлы заблокированы сложными кодами, которые в свою очередь имеют защитную систему.

- Значит, сдаешься?

Мартинссон улыбнулся:

- Пока нет. Рановато.

Он снова пробежался по клавишам.

И почти сразу же изумленно ахнул.

- Что там?

Мартинссон задумчиво смотрел на экран:

- Я не вполне уверен. Но кажется, всего несколько часов назад кто-то заглядывал в этот компьютер.

- Откуда это видно?

- Долго объяснять.

- Ты вправду уверен?

- Пока что не совсем.

Валландер молча наблюдал, как пальцы Мартинссона жмут на клавиши. Десять минут спустя Мартинссон встал:

- Да, я не ошибся. Кто-то залезал в компьютер вчера или нынче ночью.

- Точно?

- Да.

Они посмотрели друг на друга.

- Выходит, кто-то еще, кроме Фалька, имеет доступ к его файлам.

- Причем вовсе не хакер, - сказал Мартинссон.

Валландер молча кивнул.

- И как это понимать? - спросил Мартинссон.

- Не знаю. Рано еще делать выводы.

Мартинссон снова сел и продолжил работу.

В половине пятого сделали перерыв. Мартинссон пригласил Валландера к себе домой пообедать. Около половины седьмого они вернулись в мансарду Валландер понимал, что в его присутствии нет нужды. Но не хотел оставлять Мартиссона одного.

В десять Мартинссон сдался:

- Не могу пробиться. В жизни не видал такой защиты. Там внутри словно бы тысячи километров колючей проволоки под током. Непреодолимые защитные стены.

- Ясно, - сказал Валландер. - Вызовем компьютерщика из Стокгольма.

- Пожалуй, - с сомнением ответил Мартинссон.

- А что, есть другой вариант?

- Вообще-то есть, - продолжал Мартинссон. - Парнишка по имени Роберт Мудин. Живет в Лёдерупе. Неподалеку от дома твоего отца.

- А кто он?

- Обыкновенный юнец девятнадцати лет от роду. Насколько я знаю, пару недель назад вышел из тюрьмы.

Валландер недоуменно воззрился на коллегу:

- И чем же он нам поможет?

- Не так давно Роберт Мудин сумел влезть в базы данных пентагоновского суперкомпьютера. Его считают одним из лучших хакеров в Европе.

Валландер колебался. Однако идея Мартинссона была весьма и весьма заманчива. И он решительно произнес:

- Езжай за ним. А я пока проверю, как там дела у Ханссона с его собачниками.

Мартинссон сел в машину и погнал в Лёдеруп.

Валландер огляделся в потемках. Чуть поодаль у тротуара стоял автомобиль. Комиссар помахал рукой в знак приветствия.

Потом ему вспомнились слова Анн-Бритт. Что надо быть осторожнее.

Он еще раз огляделся. Потом зашагал в сторону Миссуннавеген.

Моросящий дождь перестал.

19

Свою машину Ханссон поставил возле налогового ведомства.

Его самого Валландер увидел издалека: он стоял под фонарем и читал журнал. Сразу понятно, что полицейский, подумал комиссар. Никто не усомнится, что он на задании, хоть и неясно, в чем оно заключается. Только вот одет слишком легко. Не считая золотого правила, предписывающего по окончании рабочего дня возвращаться домой живым, самое важное для полицейского - тепло одеваться для работы на улице,

Ханссон так увлекся журналом, что заметил Валландера, только когда тот был совсем рядом. Комиссар обратил внимание, что журнал посвящен конному спорту.

- Не слыхал, как ты подошел, - сказал Ханссон. - Должно быть, со слухом у меня поплохело.

- Как дела на бегах?

- Как у всех: живу иллюзиями. Вдруг в один прекрасный день я один угадаю победителя. Да только лошади, черт побери, бегут вопреки всем расчетам. Так что увы.

- А как насчет собачников?

- Я недавно пришел. Пока никто не появлялся.

Валландер глянул по сторонам:

- Когда я приехал в город, здесь было чистое поле. Никаких построек.

- Сведберг часто об этом говорил. О том, как менялся город. Но он тут родился.

Они помолчали, вспоминая покойного коллегу. Валландер снова воочию увидел убитого Сведберга на полу его собственной гостиной и услышал за спиной горестный возглас Мартинссона.

- Ему бы скоро пятьдесят стукнуло, - сказал Ханссон. - А у тебя когда юбилей?

- В ноябре.

- Надеюсь быть в числе приглашенных.

- Куда? Я не собираюсь отмечать.

Они зашагали по улице. Валландер рассказал об упорных попытках Мартинссона влезть в фальковский компьютер. Тут они как раз подошли к банкомату и остановились.

- До чего же быстро привыкаешь, - заметил Ханссон. - Я уже толком не помню, как мы обходились без этих штуковин. Хотя совершенно не понимаю, каким образом они функционируют. Иногда мне представляется, что там внутри сидит маленький такой бухгалтер. Отсчитывает купюры и следит, чтоб все действовало как надо.

Валландеру вспомнились слова Эрика Хёкберга. Насчет уязвимости современного общества. Недавний сбой в энергоснабжении подтвердил справедливость его высказывания.

Они вернулись к машине Ханссона. Собачников по-прежнему не видать.

- Пойду, пожалуй, - сказал Валландер. - Кстати, как ужин?

- Я не ходил. Какой смысл, если нельзя выпить рюмашку?

- Мог бы вызвать машину.

Ханссон внимательно посмотрел на него:

- Значит, по-твоему, я мог бы стоять здесь и разговаривать с людьми, обдавая их запахом перегара?

- От одной-то рюмки? - сказал Валландер. - Я же не говорю, что тебе надо было напиваться.

Он уже хотел уйти, как вдруг вспомнил, что после совещания Ханссон был на докладе у прокурора:

- Викторссон что-нибудь говорил?

- Да в общем нет.

- А все-таки? Что-то ведь он наверняка сказал.

- Сказал, что не видит причин сосредоточивать розыскные мероприятия на определенном направлении. Надо, мол, продолжать работу по широкой схеме. Произвольно.

- Полиция никогда не действует произвольно, - заметил Валландер. - Ему бы следовало знать.

- Во всяком случае, так он сказал.

- И это все?

- Да.

Валландеру вдруг показалось, что Ханссон отвечал уклончиво. Словно не решался о чем-то сообщить. Он подождал, но Ханссон молчал.

- В половине первого можешь закругляться. А я пойду, завтра увидимся.

- Надо мне было одеться потеплее. Холодно.

- Осень на дворе. Зима не за горами.

Комиссар зашагал к центру города. И чем дольше размышлял, тем меньше сомневался, что Ханссон о чем-то умолчал. А когда вышел на Руннерстрёмсторг, сделал однозначный вывод: Викторссон отпустил какое-то замечание по его, Валландера, адресу. Насчет якобы жестокого обращения. Насчет внутреннего расследования.

Его раздосадовало, что Ханссон ничего не сказал. Но не удивило. Ханссон очень старался одинаково дружить со всеми. Черт, как же он устал. А может, и подавлен.

Он огляделся по сторонам. Служебный автомобиль стоял на прежнем месте. Он отпер дверцу, сел за руль и уже собрался запустить мотор, как зазвонил мобильник. Пришлось достать его из кармана. Звонил Мартинссон.

- Ты где? - спросил Валландер.

- Дома.

- Почему? Не нашел Мулина?

- Мудина. Роберта Мудина. Просто у меня возникли сомнения.

- Какие же?

- Ну, ты сам знаешь, как бывает. По инструкции нам не разрешается почем зря привлекать к работе посторонних лиц. Вдобавок Мудин сидел в тюрьме. Правда, всего лишь несколько месяцев.

Валландер понял: Мартинссон сдрейфил. Такое с ним и раньше бывало. Раз-другой они даже поцапались из-за этого. Комиссару иногда казалось, что Мартинссон слишком уж осторожничает. Он не употреблял слова «трусит», хотя в глубине души имел в виду именно это.

- Сперва нам следовало бы получить санкцию прокурора, - продолжал Мартинссон. - И по крайней мере обсудить это с Лизой.

- Ты же знаешь, ответственность я беру на себя, - сказал Валландер.

- Тем не менее.

Комиссар понял, что Мартинссон настроен решительно.

- Во всяком случае, можешь дать мне адрес Мудина. Тогда я полностью сниму с тебя ответственность.

- Может, повременим?

- Нет, - отрезал Валландер. - Время работает против нас. Мне нужно знать, что в этом компьютере.

- Если тебе интересно мое личное мнение, то тебе необходимо поспать. В зеркало не смотрел? Вид у тебя ни к черту.

- Сам знаю. Давай адрес.

В бардачке, битком набитом бумагой и скомканными одноразовыми тарелками из гриль-баров, комиссар отыскал карандаш и на обороте квитанции за бензин записал продиктованный Мартинссоном адрес.

- Без малого полночь уже, - сказал Мартинссон.

- Знаю. Завтра утром увидимся.

Валландер отключил мобильник, положил его рядом на сиденье. Но, собираясь запустить мотор, неожиданно заколебался. Мартинссон прав. В первую очередь надо бы поспать. Какой, собственно, смысл ехать сейчас в Лёдеруп? Роберт Мудин наверняка спит. Лучше подождать до завтра.

Однако поехал он все-таки прочь из города, на восток, в сторону Лёдерупа.

Гнал на большой скорости, чтобы унять злость и не думать о собственных решениях.

Листок с адресом лежал на сиденье, рядом с мобильником. Когда Мартинссон назвал адрес, Валландер сразу сообразил, где это. Всего в нескольких километрах от дома, в котором жил его отец. И старшего Мудина, отца Роберта, он в свое время встречал. Только имя его тогда не запомнил. Комиссар опустил стекло, холодный ветер обвеял лицо. Черт бы побрал и Ханссона, и Мартинссона. Ковриком стелются перед начальством, лишь бы ни за что не отвечать!

В четверть первого он свернул с магистрального шоссе. Конечно, есть большой риск, что он подъедет к темному, спящему дому. Но гнев и досада прогнали усталость. Ему нужен Роберт Мудин. И он заберет парня с собой на Руннерстрёмсторг.

Дом, покрашенный в белый цвет, был окружен большим садом. В свете фар Валландер увидел одинокую лошадь, неподвижно замершую в загоне. У фасада припаркован джип и еще один автомобиль поменьше. В нижнем этаже светилось несколько окон.

Валландер затормозил, заглушил мотор и вылез из машины. В ту же минуту над входной дверью вспыхнула лампочка и на крыльцо вышел мужчина. Комиссар узнал его. Память не подвела: они действительно встречались.

Он подошел к крыльцу, поздоровался. Мужчине было лет шестьдесят, худой, сутулый. Руки чистые, нипочем не скажешь, что крестьянин.

- Я вас узнал, - сказал Мудин. - Ваш отец жил тут по соседству.

- Да, мы встречались. Только я запамятовал, в связи с чем.

- Ваш отец бродил по полю, - напомнил Мудин. - С сумкой в руках.

Валландер вспомнил. Однажды у его отца случилось помрачение сознания и он решил отправиться в Италию. Собрал сумку и пешком двинул из дома. Мудин обнаружил его, когда он топтался в глине средь чистого поля, и позвонил в полицию.

- После его кончины мы, пожалуй, ни разу не видались, - сказал Мудин. - Дом-то продан.

- Гертруд переехала к сестре в Сварте. Я даже не знаю, кто купил дом.

- Какой-то тип с севера, якобы коммерсант. Но я подозреваю, что вообще-то он самогонщик.

Валландер прямо воочию представил себе, как в отцовской студии орудует самогонщик.

- Полагаю, вы приехали из-за Роберта, - прервал Мудин ход его мыслей. - Мне казалось, он полностью искупил свою вину, а?

- Безусловно, - заверил Валландер. - Но приехал я и правда из-за него.

- Что он натворил на сей раз?

В голосе Мудина сквозила горечь.

- Ничего. Наоборот, мы надеемся на его помощь.

Мудин удивился. Но на душе у него явно полегчало. Кивком он пригласил Валландера в дом. Комиссар поднялся на крыльцо, вошел.

- Жена спит, - сказал Мудин. - У нее затычки в ушах.

В ту же минуту Валландер вспомнил, что Мудин землемер. Но откуда ему это известно, забыл напрочь.

- Роберт дома?

- На вечеринке с друзьями. Но у него с собой мобильник.

Мудин провел комиссара в гостиную.

Валландер замер на пороге. Над диваном висела картина, написанная его отцом. Пейзаж без глухарей.

- Это подарок, - сказал Мудин. - В сильные снегопады я расчищал ему подъездную дорожку. А иногда заезжал поболтать. Он был по-своему незаурядный человек.

- Вполне можно так сказать, - кивнул Валландер.

- Мне он нравился. Мало осталось таких людей.

- Порой с ним было нелегко, но мне его не хватает. И таких людей, как он, вправду становится все меньше. Придет день, когда они совсем исчезнут.

- А с кем легко? - заметил Мудин. - С вами? Со мной уж точно нет. Спросите у жены.

Валландер сел на диван. Мудин принялся чистить трубку. Потом набил ее табаком, раскурил.

- Роберт - парень хороший, - сказал он. - И по-моему, наказали его сурово. Хоть и отсидел он всего месяц. Ведь все это была только игра.

- Вообще-то я не в курсе. Знаю только, что он умудрился проникнуть в пентагоновские компьютеры.

- Он с этими штуковинами ловко управляется, - сказал Мудин. - Первый компьютер купил себе в девять лет. На деньги, которые заработал на сборе клубники. И с тех пор с головой ушел в компьютерный мир. Но в школе он успевал, и я не вмешивался. Хотя жена была против. Теперь она, понятно, твердит, что была права.

У Валландера сложилось впечатление, что Мудин очень одинок, и он бы охотно с ним поговорил, да только вот времени нет.

- Короче говоря, мне нужен Роберт. Возможно, его компьютерные познания здорово нам пригодятся.

Мудин сделал затяжку:

- Осмелюсь спросить, каким же образом.

- Речь идет о сложной компьютерной программе. Больше ничего сказать не могу.

- Ладно, допытываться не буду. - Мудин встал и исчез в прихожей, а вскоре заговорил с кем-то по телефону.

Валландер повернулся, посмотрел на отцовский пейзаж.

Куда подевались эти лощеные типы? - думал он. Торгаши на роскошных тачках, скупавшие за бесценок отцовы картины? Куда они подевались? В своих шикарных костюмах, со спесиво-барскими замашками? Может, есть кладбище, где хоронят только такую публику? Вместе с их толстыми бумажниками и блестящими лимузинами?

Мудин вернулся в гостиную:

- Мальчик выезжает. Он в Шиллинге. Скоро будет.

- Что вы ему сказали?

- Как есть, так и сказал. Ему ничего не грозит, но полиции нужна помощь. - Он снова сел. Трубка успела погаснуть. - Дело наверняка важное, раз вы приехали среди ночи.

- Иной раз откладывать нельзя.

Мудин понял, что Валландер не хочет обсуждать эту тему.

- Можно вас чем-нибудь угостить?

- Я бы не отказался от кофе.

- Среди ночи?

- Вообще-то я рассчитывал поработать еще часок-другой. Но могу и без кофе.

- Ну что вы, кофе будет сию минуту, - сказал Мудин.

Они сидели на кухне, когда к дому подъехал автомобиль. Потом открылась дверь, и вошел Роберт Мудин.

На первый взгляд - подросток лет тринадцати. Невысокий, коротко стриженный, в круглых очках. С годами явно будет все больше походить на отца. Одет в джинсы, рубашку и кожаную куртку. Валландер встал, пожал ему руку:

- Извини, что вытащил тебя с вечеринки.

- Да мы уже собирались по домам.

Старший Мудин стоял на пороге гостиной.

- Не буду вам мешать. - Он исчез в комнате.

- Устал? - спросил Валландер.

- Не особенно, - ответил Роберт.

- Видишь ли, нам надо поехать в Истад.

- Зачем?

- Я хочу, чтобы ты кое на что взглянул. По дороге объясню.

Парнишка был начеку. Валландер попробовал улыбнуться:

- Тебе не о чем беспокоиться.

- Я только возьму другие очки. - Роберт Мудин поспешил на второй этаж.

Валландер зашел в гостиную, поблагодарил за кофе.

- Я прослежу, чтобы мальчика доставили домой. А сейчас забираю его в Истад.

Старший Мудин снова встревожился:

- Он точно ничего не натворил?

- Клянусь. Все как я сказал.

Роберт спустился вниз, и они вышли из дома. Было двадцать минут второго. Парнишка подвинул мобильник, сел на переднее сиденье рядом с Валландером.

- Вам кто-то звонил, - сказал он.

Валландер проверил. Звонок был от Ханссона. Что ж я не взял мобильник с собой! - с досадой подумал комиссар и набрал номер. Ханссон ответил нескоро.

- Я тебя разбудил?

- Конечно. А ты как думал? На часах-то полтретьего. Я торчал там до половины первого. Устал как собака, просто с ног валился.

- Чего звонил-то?

- Есть результат.

Валландер встрепенулся:

- Неужели?

- Женщина с овчаркой. Насколько я понял, она видела Тиннеса Фалька в тот вечер, когда он умер.

- Хорошо. Она что-нибудь заметила?

- С памятью у нее полный порядок. Зовут ее Альма Хёгстрём, зубной врач на пенсии. По ее словам, вечерами она часто видела Тиннеса Фалька. Судя по всему, он любил прогуляться.

- А в тот вечер, когда вернули труп, она ничего не видела?

- Говорит, видела автофургон. Если тут нет ошибки, то было это в половине двенадцатого. Фургон припарковали перед банкоматом. Она обратила на него внимание, потому что стоял он аккурат между парковками.

- Людей она не заметила?

- Вроде бы заметила. Какого-то мужчину.

- Вроде бы?

- Она не уверена.

- А машину сможет опознать?

- Я попросил ее утром зайти в управление.

- Неплохо. Возможно, это зацепка.

- А ты где? Дома?

- Да нет, - ответил Валландер. - Всё. Увидимся утром.

В два часа Валландер подрулил к дому на Руннерстрёмсторг. Полицейская машина - уже другая - стояла на прежнем месте. Комиссар огляделся. Случись что, Роберт Мудин тоже может оказаться в опасности. Но улица была пуста, дождь утих.

По дороге из Лёдерупа Валландер объяснил свое дело: он просто хочет, чтобы Роберт попробовал влезть в компьютер Тиннеса Фалька.

- Я знаю, ты парень умный, - сказал он. - И меня интересует вовсе не история с Пентагоном, а то, что ты на компьютерах собаку съел.

- Вообще-то меня бы нипочем не поймали, - вдруг сказал Роберт из темноты, - если бы я сам не сглупил.

- То есть?

- Плохо замел следы.

- Как это понимать?

- Проникая в запретную зону, оставляешь следы. Ну, как бы делаешь дырку в заборе. Уходя, дырку надо ликвидировать. Вот тут я и допустил халатность. И меня выследили.

- Стало быть, пентагоновские сотрудники ухитрились определить, что к ним без спросу наведался в гости обитатель крошечного Лёдерупа?

- Нет, они понятия не имели, кто я и как меня зовут, но локализовали мой компьютер.

Валландер попытался вспомнить обстоятельства этого дела. По идее, он должен был что-то слышать, ведь Лёдеруп входил в состав Истадского полицейского района, так он назывался до реформы. Но память молчала.

- Кто тебя арестовал?

- Двое полицейских из Стокгольма, из Главного управления уголовной полиции.

- А что была потом?

- Американцы меня допрашивали.

- Допрашивали?

- Хотели знать, как я осуществил взлом. И я рассказал.

- А потом?

- Потом мне припаяли срок.

У Валландера вертелось на языке множество вопросов. Однако сидевший рядом парнишка, судя по всему, был не расположен отвечать.

Они вошли в подъезд, поднялись по лестнице. Валландер заметил, что держится настороженно. Прежде чем отпереть сейфовую дверь, замер и прислушался. Роберт Мудин наблюдал за ним, но не говорил ни слова.

Войдя в мансарду, Валландер зажег свет и кивнул на компьютер. Роберт сел на стул и решительно включил машину. На экране замелькали символы. Комиссар стоял поодаль, чтобы не мешать. Роберт, словно пианист перед концертом, тронул пальцамиклавиатуру, а лицо приблизил к самому монитору, как будто высматривал там что-то для Валландера незримое.

Потом он быстро пробежался по клавишам. И буквально через минуту неожиданно вырубил компьютер и обернулся к Валландеру:

- Никогда не видел ничего подобного. Мне это сейчас не открыть.

Валландера захлестнуло разочарование. Как и самого Роберта Мудина.

- Ты уверен?

Парнишка мотнул головой и решительно произнес:

- Сперва мне надо выспаться. А затем потребуется время.

В эту минуту комиссар полностью осознал всю бессмысленность своей затеи. Зря он среди ночи потащил сюда Роберта Мудина. Мартинссон был прав. Признался он себе и кое в чем еще, хоть и неохотно: на своем он настоял потому только, что у Мартинссона возникли сомнения.

- Завтра у тебя время найдется?

- Я весь день свободен.

Валландер погасил свет, запер мансарду. Потом они подошли к детективам в штатском, которые сидели в машине, и комиссар велел им позаботиться, чтобы один из патрульных экипажей доставил молодого человека домой. С Робертом он договорился, что завтра за ним заедут часиков в двенадцать. Когда он выспится.

Сам Валландер поехал на Мариягатан. Без малого в три улегся в постель и сразу уснул. Твердо решив, что в управлении завтра появится не раньше одиннадцати.

Эта женщина пришла в полицейское управление в пятницу, около часу дня, и вежливо попросила карту Истада. Девушка, к которой она обратилась, рекомендовала ей пойти в турбюро или в книжный магазин. Женщина поблагодарила, а затем спросила насчет туалета. Девушка указала ей нужную дверь - туалет для посетителей. Женщина вошла, заперлась, открыла окно и снова закрыла, но не на шпингалеты, а на полоски скотча. Уборщица, которая вечером мыла кабинку, ничего не заметила.

В ночь на понедельник, в самом начале пятого, какой-то мужчина тенью влез в окно полицейского управления. Коридоры пустые, безлюдные. Из дежурной части доносились негромкие звуки радио. В руках у мужчины был план здания, который он скачал из компьютера архитектурной конторы. Он знал, куда идти.

Распахнув дверь валландеровского кабинета, он увидел на вешалке одинокую куртку с желтым пятном. Прошел к столу, где стоял компьютер, и, секунду помедлив, включил машину.

То, ради чего он пришел, заняло двадцать минут. Но в такую рань вряд ли кто сюда заявится, так что практически он ничем не рисковал. Открыть компьютер Валландера не составило труда, и он скачал оттуда все документы и письма.

Закончив, мужчина погасил свет и осторожно выглянул в коридор. По-прежнему ни души.

Он бесшумно исчез тем же путем, каким явился.

20

Утром в воскресенье 12 октября Валландер проснулся в девять. Спал он всего-навсего шесть часов, однако чувствовал себя вполне отдохнувшим. Прежде чем идти в управление, полчасика погулял. Дождя не было - чудесный погожий осенний день. Потеплело: плюс девять градусов. В четверть одиннадцатого комиссар вошел в управление и для начала заглянул в дежурную часть, спросил, как прошла ночь. Если не считать, что в церковь Девы Марии проникли воры, а сработавшая сигнализация обратила их в бегство, то все было на редкость спокойно. Патрули в штатском, дежурившие на Апельбергсгатан и Руннерстрёмсторг, опять же ничего особенного не заметили.

Валландер поинтересовался, кто из его коллег уже на месте.

- Мартинссон здесь. Ханссон за кем-то поехал. Анн-Бритт я пока не видел.

- Я тоже здесь, - послышалось за спиной. Валландер обернулся, а Анн-Бритт продолжала: - Я что-то упустила?

- Нет, - ответил комиссар. - Пошли ко мне.

- Сейчас. Куртку сниму и приду.

Валландер сказал дежурному, что надо послать машину в Лёдеруп и к двенадцати доставить сюда Роберта Myдина, объяснил дорогу и добавил:

- Машина должна быть гражданская. Это важно.

Он прошел к себе, а через несколько минут появилась Анн-Бритт. Выглядела она менее усталой, чем в последние дни. Надо бы спросить, как дела у нее дома, но, по обыкновению, он не был уверен, уместно ли задавать такие вопросы. Вместо этого сообщил, что Ханссон поехал за свидетельницей. И рассказал про парнишку из Лёдерупа, который, вероятно, поможет им добраться до содержимого фальковского компьютера.

- Я его помню, - сказала Анн-Бритт.

- По его словам, сюда приезжали ребята из Главного управления. Интересно, почему?

- Надо думать, в Стокгольме занервничали. Шутка ли, шведский гражданин сидит себе дома за компьютером и читает секреты американского министерства обороны.

- Странно, что я ничегошеньки не слыхал.

- Может, в отпуске был?

- И все-таки странно.

- Мне кажется, важные события мимо тебя не проходят.

Валландер вспомнил вчерашнее ощущение, что Ханссон что-то от него утаил, и хотел было спросить, но раздумал. Он не питал иллюзий. Как раз сейчас сопливая девчонка и ее мамаша обвиняют его в жестоком обращении. Обычно полицейские поддерживают друг друга. Но с другой стороны, если коллега сам создает себе проблему, все могут мигом от него отвернуться.

- Значит, ты думаешь, разгадка в этом компьютере? - спросила Анн-Бритт.

- Ничего я не думаю. Просто необходимо выяснить, чем занимался Тиннес Фальк. Похоже, в наши дни люди начинают создавать себе виртуальную личность.

Затем он рассказал о свидетельнице, за которой поехал Ханссон.

- Пожалуй, это первый человек, который хоть что-то видел, - заметила Анн-Бритт.

Она стояла, прислонившись к дверному косяку. Эта привычка появилась у нее недавно. Раньше, заходя к нему, она всегда садилась в кресло.

- Вчера вечером я попыталась поразмыслить. Сидела перед телевизором. Передавали какую-то развлекательную программу. Но сосредоточиться так и не сумела. Хотя мальчики спали.

- А твой муж?

- Бывший муж. Он в Йемене. Кажется. В общем, телевизор я выключила, пошла на кухню, налила себе бокальчик вина. И попробовала обдумать все случившееся. По самой простой схеме. Без лишних подробностей.

- Невыполнимая задача, - вставил Валландер. - Неизвестно ведь, что важно, а что нет.

- Ты сам учил меня пробовать снова и снова, нащупывая, что важно, а что не очень.

- И к чему ты пришла?

- Некоторые вещи можно считать неоспоримыми. Во-первых, не подлежит сомнению, что между Тиннесом Фальком и Соней Хёкберг существует связь. Решающее значение тут имеет электромагнитное реле. Вместе с тем хронология событий указывает на возможность, которой мы не учли.

- А именно?

- Может статься, Тиннес Фальк и Соня Хёкберг прямого касательства друг к другу не имели.

Валландер понял ее мысль. Это в самом деле может быть важно.

- Иначе говоря, по-твоему, они связаны косвенно. Через третье лицо?

- Возможно, мотив кроется совсем в другом месте. Потому что, когда Соня Хёкберг сгорела, Тиннес Фальк был уже мертв. Но тот, кто убил Соню, мог и похитить труп Тиннеса Фалька.

- Все равно мы не знаем, что ищем, - вздохнул Валландер. - Нет у нас связующего мотива. Нет общего знаменателя. Разве что все сидели в темноте, когда вырубилось электричество.

- Случайно или не случайно авария произошла как раз на самой важной трансформаторной подстанции?

Валландер кивнул на карту, пришпиленную к стене:

- Она ближе всего от Истада, откуда и отправилась Соня Хёкберг.

- Но мы ведь однозначно пришли к выводу, что она с кем-то связывалась. И уже этот кто-то отвез ее на подстанцию.

- Возможно, по ее просьбе, - негромко заметил Валландер. - Такой вариант тоже не исключен.

Оба молча смотрели на карту.

- Я вот думаю, не стоит ли начать с Лундберга, с таксиста, - сказала Анн-Бритт.

- Мы что-нибудь на него накопали?

- В наших базах данных он не числится. Кроме того, я побеседовала с его коллегами. И с вдовой. Никто слова дурного о нем не сказал. Водил такси, свободное время посвящал семье. Обыкновенный добропорядочный швед, чья жизнь оборвалась столь трагично. Вчера ночью, когда я размышляла об этом, мне вдруг показалось, что его жизнь прямо-таки чересчур добропорядочна. Ни единого пятнышка. Если не возражаешь, я еще покопаю насчет Лундберга.

- Согласен. Действуй. Нам непременно надо добраться до сути, до ядра, оно же наверняка существует. Дети у Лундберга есть?

- Двое сыновей. Один живет в Мальмё, другой - здесь, в Истаде. Я хотела сегодня повидать его.

- Правильно. Если мы сумеем точно установить, что Лундберг - жертва обыкновенного убийства с целью грабежа, это уже хорошо.

- Совещаться сегодня будем?

- В случае чего я дам знать.

Анн-Бритт ушла. Некоторое время Валландер обдумывал ее соображения. Потом сходил в кафетерий за кофе. На одном из столиков лежала газета. Он прихватил ее с собой в кабинет, рассеянно полистал. Неожиданно кое-что привлекло его внимание. Бюро знакомств с незатейливым названием «Виртуальная встреча» расхваливало себя и свои услуги. Валландер прочел рекламу. А затем без колебаний включил компьютер и составил объявление. Хорошо понимая, что если не сделает этого сейчас, то не сделает никогда. И никто не должен об этом узнать. Он сохранит анонимность сколько захочет. Ответы - если таковые будут - должны приходить на дом, причем без указания отправителя. Объявление комиссар постарался сформулировать как можно проще. «Полицейский, 50 лет, разведен, отец взрослой дочери, желает познакомиться, не ради женитьбы, но ради любви. Подпись: Лабрадор» (Старого Пса он забраковал). Один экземпляр он распечатал, а текст сохранил в компьютере. Отыскал в верхнем ящике стола конверт и марку. Надписал адрес, заклеил. Сунул конверт в карман куртки. А закончив, поневоле признал, что вообще-то здорово разволновался. Ответов он наверняка не получит. Или получит, но такие, какие впору только порвать в клочки. Однако волнение не унималось. Что да, то да.

В дверях появился Ханссон.

- Она здесь, - доложил он. - Альма Хёгстрём, зубной врач на пенсии. Наша свидетельница.

Валландер встал и следом за Ханссоном прошел в одну из небольших комнат для совещаний. Альма Хёгстрём сидела на стуле, на полу рядом с нею лежала овчарка, настороженно наблюдала за происходящим. Комиссар поздоровался. Ему показалось, что ради визита в полицию пенсионерка принарядилась.

- Очень рад, что вы нашли время зайти к нам, - сказал он, - хотя сегодня воскресенье.

Н-да, после стольких лет в полиции он по-прежнему выражается крайне церемонно.

- Если полиции нужна от гражданина информация, он конечно же обязан исполнить свой долг.

Она еще церемоннее, чем я, устало подумал Валландер. Диалог точь-в-точь как в старых фильмах.

Они не торопясь расспросили Альму Хёгстрём о том, что она видела. Вопросы задавал Ханссон, Валландер слушал, делал заметки. Свидетельница оказалась женщиной светлого ума, отвечала четко и ясно. Если была не уверена, так и говорила. А главное, хорошо помнила, в котором часу имел место тот или иной эпизод.

Темный автофургон она видела в половине двенадцатого. А время запомнила потому, что буквально секундой раньше посмотрела на часы.

- Давняя привычка, ~- сокрушенно сказала она. - И совершенно неистребимая. В кресле пациент под наркозом, а за дверью еще куча народу. Время вечно летело слишком быстро.

Ханссон попробовал показать ей фотографии разных автофургонов - вдруг она узнает машину? - и притащил с собой альбом, собственноручно составленный несколько лет назад, даже с приложением цветовой палитры из магазина красок. Теперь все это есть в соответствующих базах данных. Но Ханссон, как и Валландер, с трудом отказывался от давних привычек.

Потихоньку-полегоньку выяснили, что предположительно это был «мерседес». То ли черный, то ли темно-синий.

На номер она не обратила внимания. И не заметила, сидел ли кто-нибудь впереди. Зато видела какую-то тень за фургоном.

- Вообще-то ее заметила не я. А Честный, собака моя. Он навострил уши и уставился на машину.

- Тень, понятно, описать трудно, - сказал Ханссон. - Но может, вы все-таки что-нибудь вспомните? Например, кто это был - мужчина или женщина?

Альма Хёгстрём надолго задумалась, потом наконец ответила:

- Тень точно была не в юбке. И мне показалось, это мужчина. Хотя я, конечно, не уверена.

- Может, вы что-нибудь слышали? - вмешался Валландер. - Звуки какие-нибудь?

- Нет. Помнится, как раз тогда по шоссе проехало несколько автомобилей.

- А что произошло дальше? - спросил Ханссон.

- Мы продолжили прогулку. Обычным маршрутом.

Ханссон разложил на столе план города, и она показала свой маршрут.

- Значит, на обратном пути вы еще раз прошли мимо торгового центра? И фургона там уже не было?

- Да, не было.

- В котором часу вы там оказались?

- Приблизительно минут десять первого.

- Откуда вы знаете?

- Домой мы вернулись в двадцать пять первого. А от торгового центра до моего дома примерно пятнадцать минут ходу.

Она показала на карте свой дом. Валландер и Ханссон согласились с ней. Насчет времени она не ошибается.

- Однако тела на асфальте вы не увидели? - сказал Ханссон. - И собака не занервничала?

- Нет.

Ханссон обернулся к Валландеру:

- Странно как-то, а?

- Тело держали в морозильнике, - сказал комиссар. - Вероятно, поэтому запаха не было. Можно спросить у Нюберга. Или у кого-нибудь из кинологов.

- А я рада, что ничего не видела, - решительно объявила Альма Хёгстрём. - Подумать страшно: ездят тут всякие с трупами среди ночи.

Ханссон спросил, не видала ли она возле банкомата других людей. Но кроме нее, никого там не было.

Дальше разговор пошел о ее предшествующих встречах с Тиннесом Фальком.

Валландер с ходу спросил:

- Вы знали, что мужчину, которого регулярно видели, гуляя с собакой, звали Фальк?

Ответ его удивил:

- В свое время он приходил ко мне на прием. Зубы у него были здоровые, и приходил он редко. Но у меня хорошая память на лица и имена.

- Стало быть, вечерами он имел привычку прогуливаться? - спросил Ханссон.

- Я встречала его несколько раз в неделю.

- Одного? Или за компанию с кем-нибудь?

- Он всегда гулял в одиночестве.

- Вы разговаривали друг с другом?

- Раз-другой я поздоровалась. Но он не выказал желания пообщаться.

Ханссон исчерпал свои вопросы, посмотрел на Валландера, и тот взял инициативу в свои руки:

- Последнее время вы не замечали за ним ничего особенного?

- Что вы имеете в виду?

Валландер и сам толком не знал, как поставить вопрос.

- Он казался испуганным? Оглядывался по сторонам?

Альма Хёгстрём опять надолго задумалась:

- Пожалуй, я бы сказала наоборот.

- В каком смысле?

- В смысле испуга. По моему впечатлению, последнее время он был в хорошем настроении и полон энергии. Раньше, как мне казалось, он двигался тяжеловесно, даже как-то уныло.

Валландер наморщил лоб:

- Вы уверены?

- Как можно быть уверенным в том, что происходит в душе другого человека? Я говорю только о своих впечатлениях.

Валландер кивнул.

- Ну что ж, - сказал он, - большое вам спасибо. Возможно, мы снова свяжемся с вами. А если вспомните еще что-нибудь, не откажите в любезности, сразу же сообщите. Мы будем чрезвычайно признательны.

Ханссон пошел проводить свидетельницу. Валландер остался. Он размышлял о том, что она сказала напоследок. Итак, незадолго до смерти Тиннес Фальк был как будто в весьма хорошем расположении духа. Валландер покачал головой. Ничего не стыкуется, наоборот, разваливается.

Вернулся Ханссон:

- Я не ослышался? Собаку вправду зовут Честный?

- Да.

- Ну и имечко!

- Почему? Честный пес. Я слыхал клички и похуже.

- Да разве можно называть пса Честным?

- Как видишь, можно. И ничего противозаконного тут нет.

Ханссон покачал головой.

- Черный или темно-синий «мерс»-фургон, - помолчав, сказал он. - Полагаю, надо искать среди машин, которые числятся в угоне.

Валландер кивнул:

- И потолкуй с кем-нибудь из кинологов насчет запаха. Так или иначе теперь нам точно известно время. А в нынешних обстоятельствах это уже немало.

Валландер вернулся к себе. Было без четверти двенадцать. Он позвонил Мартинссону, рассказал о ночных событиях. Мартинссон слушал, не говоря ни слова. Комиссар начал злиться, но взял себя в руки и попросил Мартинссона поехать на Руннерстрёмсторг встретить Роберта Мудина. Ключи Валландер передаст ему внизу, в холле.

- Пожалуй, будет небесполезно посмотреть, как мастер одолевает защиту, - заметил Мартинссон.

- Повторяю: всю ответственность я беру на себя, - сказал Валландер. - Но я не хочу, чтобы Роберт был там один.

Мартинссон сразу учуял в голосе Валландера легкую иронию и перешел к обороне:

- Не каждый может, как ты, плюнуть на служебные инструкции.

- Знаю, - нетерпеливо ответил Валландер. - Ты, разумеется, прав. И все-таки я не пойду за разрешением ни к прокурору, ни к Лизе.

Мартинссон отправился на Руннерстрёмсторг. А Валландер вдруг почувствовал, что проголодался. День выдался погожий, и он пешочком прогулялся до иштвановской пиццерии, где и пообедал. У Иштвана было полно работы, так что ни о Фу Чжэне, ни о поддельной карточке поговорить не удалось. На обратном пути Валландер зашел на почту и отправил письмо в бюро знакомств, а затем двинул в управление, нисколько не сомневаясь, что никаких ответов не будет.

Едва он вошел в кабинет, как зазвонил телефон. Нюберг. Комиссар спустился этажом ниже и, войдя в кабинет криминалиста, сразу увидел у него на столе молоток и нож - орудия убийства Лундберга.

- Сегодня аккурат сравнялось сорок лет, как я служу в полиции, - проворчал Нюберг. - И сей нелепый юбилей, разумеется, пришелся на воскресенье.

- Раз ты так устал, взял бы да подал в отставку прямо сейчас! - в сердцах бросил Валландер. Он сам удивился: раньше он никогда не вымещал на Нюберге свое дурное настроение. Напротив, в общении с криминалистом, который был мастером своего дела, но отличался взрывным темпераментом, неизменно соблюдал осторожность.

Впрочем, Нюберг как будто бы не обиделся. Только с любопытством посмотрел на него:

- Мне казалось, перепадам настроений тут подвержен один я.

- Извини, я не хотел, - пробормотал Валландер.

Нюберг вспылил:

- Не хотел! Черт побери, не понимаю, почему люди так боятся выпустить пар?! Вдобавок ты прав. Я ведь только и делаю, что брюзжу.

- В конце концов, пожалуй, ничего другого и не остается, - тихо сказал Валландер.

Нюберг раздраженно придвинул к себе пластиковый пакет с ножом.

- Я получил заключение по отпечаткам пальцев. На ноже их оставили два человека.

Валландер тотчас заинтересовался:

- Эва Перссон и Соня Хёкберг?

- Совершенно верно.

- Значит, возможно, Перссон в этом пункте не лжет?

- Возможно.

- Ты полагаешь, стало быть, что насильственные действия осуществила Хёкберг?

- Ничего я не полагаю. Говорю, как есть: это возможно.

- А как насчет молотка?

- На нем только отпечатки Хёкберг. Других нет.

Валландер кивнул:

- Так, с этим ясно.

- Ясно и кое-что еще, - продолжал Нюберг, перебирая бумаги на столе. - Иной раз судебные медики способны превзойти самих себя. С почти стопроцентной вероятностью они сумели установить, что сначала в ход был пущен молоток, а затем - нож.

- Не наоборот?

- Нет. И не одновременно.

- Как же они ухитрились это установить?

- Я примерно могу себе представить. Но ты вряд ли поймешь мои объяснения.

- Выходит, Хёкберг могла поменять оружие?

- По крайней мере, я думаю, так оно и было. Нож, видимо, находился у Эвы Перссон в сумке. И когда он понадобился Хёкберг, она его получила.

- Прямо как в операционной, - мрачно сказал Валландер. - Хирургу подают нужный инструмент.

Некоторое время оба молчали, размышляя о зловещем сравнении. Затем Нюберг нарушил молчание:

- И еще одно. Не шла у меня из головы та сумка. Ну, которую нашли возле подстанции. Лежала она совершенно не на месте.

Валландер ждал продолжения. Хотя Нюберг в первую очередь умелый и дотошный криминалист, иной раз он выдвигал весьма неожиданные умозаключения.

- В общем, я съездил туда. Взял с собой сумку и попробовал бросить ее к забору, с разных позиций. Но безуспешно.

- Почему?

- Ты помнишь, как выглядит территория? Мачты высокого напряжения, колючая проволока, высокие бетонные опоры. Сумка все время где-нибудь застревала. Из двадцати пяти попыток удалась только одна.

- Значит, сумку специально отнесли к забору?

- Возможно. Только вот зачем?

- Естественно предположить, что сумку подбросили нарочно, чтобы ее нашли. Но может быть, не сразу.

- Выходит, расчет был на то, чтобы и труп опознали, но не сразу?

- Я тоже пришел к такому выводу. Но затем обратил внимание на весьма любопытный факт. Место, где лежала сумка, очень хорошо освещено. Один из тамошних прожекторов направлен аккурат туда.

Валландер уже сообразил, куда клонит Нюберг, но не стал его перебивать.

- Так вот, по-моему, сумка лежала там потому, что кто-то, стоя на свету, осматривал ее содержимое.

- И возможно, что-то нашел?

- Не исключено. Однако ж делать выводы - задача не моя, а твоя.

Валландер встал.

- Ну что ж, - сказал он. - Вполне возможно, ты прав.

Валландер поднялся по лестнице, заглянул к Анн-Бритт. Она сидела, склонившись над кипой документов.

- Будь добра, - попросил он, - свяжись с матерью Сони Хёкберг и узнай, известно ли ей, что Соня обычно носила с собой в сумке.

Он рассказал ей о разговоре с Нюбергом. Анн-Бритт кивнула и принялась искать телефон.

Комиссар не стал дожидаться. Его одолевало беспокойство, и он пошел к себе. Сколько же миль он отмерил по здешним коридорам за все эти годы? Из кабинета донесся телефонный звонок, и он ускорил шаги. Звонил Мартинссон:

- Думаю, тебе пора приехать сюда.

- Зачем?

- Роберт Мудин вправду сущий виртуоз.

- Что произошло?

- То, на что мы надеялись. Файлы открылись.

Валландер положил трубку.

Наконец-то дело идет к прорыву, думал он. Пришлось подождать. Но не зря.

Он взял куртку и вышел из управления.

Было без четверти два. Воскресенье, 12 октября.

Часть II Глухая стена
21

Картер проснулся на рассвете, оттого что кондиционер вдруг отключился. Неподвижно лежа под простыней, он вслушивался в темноту. Стрекотали цикады. Где-то поодаль лаяла собака. Опять перебой с электричеством. Такое случалось в Луанде чуть не каждую ночь. Бандиты Савимби постоянно искали возможность устроить сбой в столичной энергосети. И кондиционеры тогда не работали. Картер не шевелясь лежал под простыней. Через считаные минуты в комнате будет нечем дышать. Вопрос в том, хватит ли у него сил встать, сойти вниз, в помещение под кухней, и запустить генератор. И вообще неизвестно, что хуже: шум от генератора или невыносимая жара, мало-помалу наполнявшая спальню.

Он повернул голову, взглянул на часы. Четверть шестого. Снаружи доносился храп одного из ночных охранников. Наверняка это Жозе. Впрочем, пока второй охранник, Роберту, не спит, опасаться особо нечего. Картер подвинул голову, привычно почувствовал под подушкой рукоять пистолета. Помимо ночной охраны и забора это, по сути, единственный залог безопасности. Если кто-нибудь из нетерпеливых грабителей, что прячутся во мраке, решится напасть. Он прекрасно понимал, что они попытаются до него добраться. Белый человек, состоятельный. В такой нищей, разоренной стране, как Ангола, преступность, естественно, цветет пышным цветом. Будь он одним из голодранцев, наверняка бы сам пошел на грабеж.

Нежданно-негаданно кондиционер снова заработал. Иной раз перебои были непродолжительны. Когда случались не по милости бандитов, а из-за технических неполадок. Линии-то старые. Проложенные португальцами еще в колониальные времена. Черт его знает, сколько лет прошло с тех пор без текущего ремонта.

Картер без сна лежал в темноте. Думал о том, что скоро ему стукнет шестьдесят. При той жизни, какую он вел, даже удивительно, что он достиг такого солидного возраста. А жизнь у него была бурная, переменчивая - и опасная.

Он откинул простыню, дуновение прохлады тронуло кожу. Просыпаться на рассвете он не любил. Часы перед восходом солнца - самые незащищенные. Остаешься наедине с темнотой и собственными воспоминаниями. Начинаешь взвинчиваться, возмущаться обидами и несправедливостями. Лишь мысленно сосредоточившись на грядущем отмщении, он успокаивался. Но к тому времени проходило несколько часов. Солнце поднималось над горизонтом. Ночная охрана затевала разговор, а вскоре доносился скрежет висячего замка, когда Селина отпирала дверь, входила на кухню и принималась готовить ему завтрак.

Он снова накинул на себя простыню. В носу защекотало - ну вот, не хватало только зачихать. Ненавистная штука. Собственные аллергии вызывали у него отвращение, были слабостью, которая достойна лишь презрения. В том числе и потому, что чихал он к месту и не к месту. Случалось, чиханье вынуждало его прервать доклад, поскольку говорить было невозможно.

Порой его донимала зудящая сыпь. Порой слезились глаза.

Картер натянул простыню поверх рта. И на сей раз вышел победителем. Чихать расхотелось. Перед внутренним взором потянулись минувшие годы. Множество событий, в результате которых он оказался здесь, в этом доме, в ангольской столице Луанде.

Больше тридцати лет назад он, молодой экономист, начал работать в Вашингтоне, в Международном банке реконструкции и развития. В ту пору его преисполняла вера в возможности Банка улучшить мир. Или хотя бы сделать его справедливее. Большие кредиты, в которых нуждались бедные страны и которые отдельные государства и частные банки в одиночку выделить не могли, стали поводом к созданию означенного Международного банка, учрежденного на конференции в Бреттон-Вудс. И хотя многие из его друзей по Калифорнийскому университету считали, что он ошибается и разумного разрешения мировых экономических проблем от Банка реконструкции и развития ожидать не приходится, Картер не отступил от своего выбора. Радикализма ему, как и другим его сверстникам, было не занимать. Вместе со всеми он ходил на демонстрации, в том числе и против войны во Вьетнаме. Однако никогда не верил, что гражданское неповиновение само по себе способно изменить мир к лучшему. Не верил и в малочисленные и слишком ограниченные социалистические партии. И пришел к выводу, что действовать надо в пределах существующих структур. Хочешь подорвать власть - держись к ней поближе.

Вдобавок у него был секрет. Именно поэтому он оставил Колумбийский университет в Нью-Йорке и перебрался в Калифорнию. Целый год он отслужил во Вьетнаме. В боевом подразделении, которое почти все время дислоцировалось под Анкхе, у стратегически важной дороги западнее Куинёна. За этот год он убил не одного вражеского солдата и вполне отдавал себе отчет, что ничуть об этом не сожалеет. Меж тем как сослуживцы напропалую увлекались наркотиками, он твердо соблюдал воинскую дисциплину. И непоколебимо верил, что уцелеет, ни в коем случае не вернется за океан в пластиковом мешке. Вот тогда-то, душными ночами, патрулируя в джунглях, он пришел к вышеупомянутому выводу: хочешь подорвать власть - держись к ней поближе, будь на ее стороне. И сейчас, когда он, дожидаясь рассвета, лежал в своей ангольской постели, его порой захлестывало то же ощущение. Что он опять в жаркой духоте джунглей и что тогда, тридцать лет назад, выбор был сделан правильно.

Вовремя смекнув, что скоро освободится пост представителя Банка в Анголе, Картер немедля освоил португальский. Карьерный взлет был скорым и головокружительным. Начальство оценило его потенциал. И хотя многие из претендентов превосходили его квалификацией или, по крайней мере, были специалистами более широкого профиля, желанный пост шефа ангольского представительства безоговорочно отдали ему.

Так он впервые оказался в Африке. Всерьез ступил на землю бедной, разоренной страны Южного полушария. Год солдатской службы во Вьетнаме он вообще в расчет не принимал. Там он был врагом, нежеланным пришельцем. В Анголе его ждали. На первых порах он только слушал, смотрел, учился, поражаясь оптимизму и достоинству, какие наперекор всему жили среди ужасающей нищеты.

Минуло почти два года, пока он понял, что то, чем занимается Банк, в корне ошибочно. Вместо того чтобы поддерживать страну на пути к независимости, облегчать восстановление разрушенной войной экономики, Банк, по сути, лишь способствовал обогащению богачей. Картер заметил, что, занимая пост, дающий власть, постоянно видит вокруг себя людей льстивых и вкрадчивых. За радикальными разглагольствованиями скрывались коррупция, трусость и плохо замаскированное своекорыстие. Конечно, были и другие люди - независимые интеллектуалы, кое-кто из министров, - которые тоже все это видели. Но сила была не на их стороне. И кроме того, никто их не слушал.

В конце концов ему стало невмоготу. Он пытался объяснить начальству ошибочность стратегии Банка. Только его не слушали, хотя он снова и снова ездил за океан и старался убедить руководство в своей правоте. Написал огромное количество докладных записок. Ответом неизменно было благодушное безразличие. Во время одного из таких визитов в Вашингтон он впервые почувствовал, что на него начинают смотреть косо, как на обузу, как на нежелательную персону. Однажды вечером, встретившись в джорджтаунском ресторанчике со своим старшим наставником, финансовым аналитиком по фамилии Уитфилд, который опекал его с университетских времен и помог получить пост в Анголе, Картер напрямик спросил: «Я в самом деле стал неудобен? Неужели вправду никто не понимает, что я прав, а Банк ошибается?» Уитфилд резонно ответил, что вопрос поставлен неверно. Прав Картер или нет, значения не имеет. Банк определил свою политику. И будет ее осуществлять независимо от того, ошибочна она или нет.

Следующей ночью Картер снова вылетел в Луанду. И во время перелета, пока сидел в удобном кресле салона первого класса, в его мозгу зрело очень важное решение.

Не одну ночь он затем провел без сна, но в итоге составил себе четкое представление о том, чего, собственно, хочет.

Вот тогда-то он и встретил человека, который убедил его, что он прав.

Впоследствии Картер думал, что важные моменты в жизни всегда представляют собой странную комбинацию осознанных решений и случайностей. Женщины, которых он любил, появлялись на его пути весьма необычным образом. И покидали его точно так же.

Знаменательная встреча произошла в Луанде мартовским вечером в середине семидесятых. В разгар периода бессонницы, когда Картер искал выход из своей дилеммы. В тот вечер его одолевало беспокойство, и он решил пойти в ресторанчик, расположенный неподалеку от набережной. В этот ресторанчик, под названием «Метрополь», он ходил потому, что практически не опасался встретить там кого-либо из служащих Банка, да и вообще людей из ангольской элиты. В «Метрополе» он чувствовал себя спокойно. Посетитель за соседним столиком, плохо говоривший по-португальски, никак не мог объясниться с официантом, который не владел английским, и Картер пришел на помощь.

Они разговорились. Собеседник оказался шведом, а в Луанду был приглашен как консультант проекта, связанного с модернизацией крайне отсталого государственного телевидения. Сказать по правде, Картер так и не сумел разобраться, чем этот человек заинтересовал его. Обычно он держал всех на расстоянии. Но почему-то случайный знакомый сразу же привлек его внимание. По натуре Картер был подозрителен и новых людей обычно встречал враждебно.

Уже после нескольких реплик Картер понял, что человек за соседним столиком, вскоре пересевший к нему, весьма умен. Не какой-нибудь там ограниченный технарь с узким кругом интересов, а начитанный интеллектуал, хорошо знакомый и с колониальной историей Анголы, и с нынешней сложной политической ситуацией в стране.

Шведа звали Тиннес Фальк. Свое имя он назвал на прощание, когда они далеко за полночь уходили из ресторана. Остальные посетители давно разошлись, только одинокий официант клевал носом за стойкой. На улице обоих дожидались машины. Фальк жил в гостинице «Луанда», и они условились встретиться снова завтра же вечером.

Фальк пробыл в Луанде три месяца. К концу этого срока Картер предложил ему новый заказ. По сути, просто повод, дающий Фальку возможность вернуться в Анголу, чтобы продолжить их беседы.

Спустя два месяца Фальк снова был в Луанде. Тогда-то он впервые упомянул, что не женат. Картер тоже в браке не состоял, хотя имел близкие отношения с несколькими женщинами и прижил четверых детей - трех дочерей и сына, с которыми почти не виделся. В Луанде у него были две чернокожие любовницы, и он встречался поочередно то с одной, то с другой. Обыкновенно он держал свои связи в тайне от всех, кроме прислуги. И предпочитал не заводить романы с сотрудницами Банка. Поскольку же Фальк был очень одинок, Картер познакомил его с подходящей женщиной по имени Роза, дочерью португальского коммерсанта и его чернокожей служанки.

В Африке Фальк чувствовал себя прекрасно. Картер подыскал ему дом с садом и видом на чудесную луандийскую бухту. Вдобавок они подписали контракт, по которому Фальк за минимальную работу получал очень высокое вознаграждение.

Они продолжали свои беседы. И о чем бы ни заходила речь долгими жаркими ночами, в скором времени обнаруживалось, что по своим политическим и нравственным убеждениям они чрезвычайно близки. Впервые Картер встретил человека, которому мог довериться. Так же обстояло и с Фальком. Они слушали друг друга с растущим интересом, не переставая удивляться общности своих взглядов. Объединял их не только разочарованный радикализм. Ни тот ни другой не замкнулся в пассивной озлобленности. До той минуты, когда случай свел их вместе, каждый искал выход в одиночку. Теперь они могли искать его сообща. Сформулировали несколько простых тезисов, на которых совершенно естественно и без труда могли выстроить сотрудничество. Что стоит за отжившими идеологиями? В этом невообразимом сумбуре человеков и идей, в мире, вконец погрязшем в коррупции? Как построить лучший мир? Можно ли вообще построить его на старом фундаменте? Постепенно - может статься, воодушевляя один другого - они пришли к выводу, что новый, лучший мир можно построить лишь при одном условии: сначала надо полностью уничтожить старое.

И вот во время ночных бесед у них исподволь начал складываться план. Медленно, не спеша они нащупывали пункт, где сумеют объединить свои знания и опыт. Картер завороженно слушал поразительные рассказы Фалька о виртуальном мире, где он жил и работал. Благодаря Фальку Картер понял, что на самом деле возможно всё. Владеющий электронными коммуникациями фактически правит всем. А когда Фальк говорил о войнах будущего, у Картера аж дух захватывало. Чем для Первой мировой войны были танки, а для Второй - атомная бомба, тем в конфликтах недалекого будущего станут новые информационные технологии. Во вражеские арсеналы будут подкладывать дистанционно управляемые бомбы, начиненные особыми компьютерными вирусами. Электронные импульсы смогут вывести из строя фондовые биржи и телесистемы противника. Благодаря новым технологиям битвы за будущее станут разыгрываться не на полях сражений, а за клавиатурами ЭВМ и в лабораториях. Эпоха подводных лодок, оснащенных ядерным оружием, скоро отойдет в прошлое. Реальная угроза заключена теперь в оптоволоконных кабелях, которые все более густой сетью опутывают земной шар.

Жаркими африканскими ночами великий план мало-помалу набирал четкости. С самого начала они твердо решили действовать не спеша. Не торопить события. Однажды их день настанет. И они будут готовы.

Эти двое еще и дополняли друг друга. У Картера были связи. Он знал, как функционирует Банк. До тонкости разбирался в финансовой системе и понимал, до какой степени хрупка всемирная экономика. И то, что многие полагали силой, сиречь все большее взаимопроникновение экономик отдельных стран, может обернуться своей противоположностью. А технарь Фальк мог придумать способы практического осуществления тех или иных замыслов.

Много месяцев они вечер за вечером шлифовали свой великий план.

Следующие двадцать с лишним лет они поддерживали регулярные контакты. С самого начала было ясно, что ждать придется долго. Но в урочный час они нанесут удар. А настанет этот час, когда электроника обеспечит необходимые средства и международный финансовый мир так плотно сплетется воедино, что один удар навсегда с ним покончит.

Картер резко вынырнул из задумчивости, инстинктивно схватился за пистолет под подушкой. Но, как выяснилось, шумела Селина, которая по-прежнему возилась с висячим замком на двери черного хода. Надо ее уволить, раздраженно подумал он. Слишком уж громыхает, когда стряпает. И яйца вечно переваривает. Безобразная, глупая толстуха. Неграмотная. Девять человек детей. И муж, который обычно сидел в теньке под деревом и, если не был вусмерть пьян, болтал с дружками.

Когда-то Картер думал, что эти люди станут творцами нового мира. Но давным-давно распростился с этой иллюзией. И с нынешним миром пора кончать. Разбить его вдребезги.

Солнце уже поднялось над горизонтом. Картер еще немного полежал в постели. Думая о случившемся. О смерти Тиннеса Фалька. Это не входило в их расчеты, но случилось. Разрабатывая свой план, они учитывали, что может произойти неожиданное, не поддающееся контролю. Принимали это во внимание, выстраивали системы защиты и альтернативные варианты. Однако им даже в голову не приходило, что фактором риска может стать один из них самих. Что один из них умрет, внезапно и нелепо. А как раз это и случилось. Когда Картеру позвонили из Швеции, он поначалу отказался поверить. Но в конце концов был вынужден признать сей факт. Его друга нет в живых. Тиннес Фальк умер. Скорбная весть. Вдобавок кончина Фалька ставила под угрозу все планы и случилась в самый неподходящий момент, буквально накануне долгожданного удара. Теперь он один увидит великое свершение. Что ж, жизнь состоит не только из осознанных решений и тщательно подготовленных планов, в ней есть еще и случайности.

Мысленно он уже дал великой акции имя: Якобова трясина.

Он хорошо помнил, как однажды Фальк выпил лишнего, что бывало с ним крайне редко, и вдруг начал рассказывать о своем детстве. Вырос он в усадьбе, где его отец был чем-то вроде управляющего. Наподобие надсмотрщика на давних португальских плантациях в Анголе. В лесу там было болото, трясина, по словам Фалька, место красивое, с буйной, густой растительностью. Возле этого болота он играл ребенком, наблюдал за стрекозами, провел там лучшие часы своей жизни. Знал он и почему болото прозвали Якобовой трясиной: однажды ночью, много-много лет назад, некто по имени Якоб утопился в нем от несчастной любви.

Когда Фальк повзрослел, это болото приобрело для него иной, знаковый смысл. В особенности после встречи с Картером, когда оба пришли к выводу, что, по сути, воспринимают жизнь одинаково. Трясина стала для них символом хаотического мира, где они жили и где в итоге только и оставалось, что пойти да утопиться. Или хотя бы сделать так, чтобы пришел конец другим.

Якобова трясина. Хорошее название. Если акция вообще нуждается в названии. Но пусть оно будет, в память о Фальке. И смысл его останется понятен только Картеру.

Так он лежал, думал о Фальке. Однако заметив, что начинает впадать в сентиментальность, сразу же встал, принял душ и пошел на кухню завтракать.

Остаток утра он собирался провести у себя в гостиной. Послушал несколько струнных квартетов Бетховена, пока Селинино громыханье на кухне не выгнало его из дома. Сел в машину, велел отвезти себя к океану, прогулялся по пляжу. Рядом или прямо за спиной шагал шофер Алфреду, заодно исполнявший обязанности телохранителя. Проезжая по городу и видя разруху, горы мусора, нищету, убожество, Картер всякий раз убеждался, что поступает правильно. Фальк покинул его почти у самой цели. Теперь он один доведет дело до конца.

Он шел по берегу океана, смотрел на ветшающий город и был совершенно спокоен. Что бы ни восстало из пепла после пожара, который он очень скоро запалит, оно непременно будет переменой к лучшему.

Около одиннадцати Картер вернулся на свою виллу. Селина ушла домой. Он выпил чашку кофе и стакан воды. Потом поднялся на второй этаж, в кабинет. Из окна открывался изумительный вид на океан. Но Картер задернул шторы. Ему больше нравились африканские сумерки - настоящие или искусственные, когда мягкие шторы отцеживали яркий солнечный свет, от которого болели глаза. Он сел за компьютер, машинально запустил привычную процедуру.

Где-то в киберпространстве тикали незримые часы. Их создал Фальк согласно его инструкциям. Сегодня воскресенье, 12 октября, всего-навсего восемь дней до назначенного срока.

В четверть двенадцатого проверка была закончена.

Картер уже хотел выключить компьютер - и вдруг оцепенел. В углу экрана замигала маленькая световая точка. Ритмичные импульсы - два коротких, один длинный, два коротких. Достав подготовленное Фальком руководство, он поискал нужный код.

Сперва ему показалось, это обман зрения. Но нет, он не ошибся. Вот только что кто-то проник сквозь внешний уровень защиты в фальковском компьютере в Швеции. В городке под названием Истад, который Картер видел только на фотографиях.

Он смотрел на экран и не верил своим глазам. Фальк гарантировал, что с системами защиты никто справиться не сумеет.

Тем не менее кто-то явно сумел.

Картер вспотел. Усилием воли заставил себя успокоиться. Фальк установил сложнейшую многоуровневую защиту. Сердцевина системы - невидимые микроскопические информационные ракеты - спрятаны за мощными укреплениями и стенами, разрушить которые никому не под силу.

И тем не менее кто-то пытался.

Картер обдумывал ситуацию. После смерти Фалька он незамедлительно послал в Истад человека, поручив ему следить за обстановкой и регулярно докладывать. Там произошло несколько весьма неблагоприятных инцидентов. Но до сих пор Картер полагал, что все под контролем. Ведь он принял меры, быстро и без колебаний.

Да, он решил, что все по-прежнему под контролем. Тем не менее кто-то влез в компьютер Фалька, во всяком случае попытался влезть. Это не подлежит сомнению. Надо срочно что-то делать.

Картер напряженно размышлял. Кто это может быть? Едва ли кто-нибудь из полицейских, которые, согласно рапортам, без видимого успеха расследовали смерть Фалька и ряд других событий.

Но кто же тогда?

Он не находил ответа. Хотя просидел за компьютером до тех пор, пока Луанду не окутали сумерки. А когда наконец встал, был по-прежнему спокоен.

Что-то случилось, поэтому он долженвыяснить, что именно, и как можно скорее принять ответные меры.

Около полуночи он вернулся к компьютеру.

Как же ему не хватает Фалька!

Засим Картер послал зов в киберпространство.

И примерно через минуту получил ответ.

Валландер стал рядом с Мартинссоном. Роберт Мудин сидел за компьютером. По экрану с бешеной скоростью промчались колонки цифр. Потом все остановилось. Вспыхнуло несколько единиц и нулей, и экран почернел. Роберт Мудин взглянул на Мартинссона, тот кивнул, и он продолжил. Новые команды, новые рои цифр порхнули по экрану. И вдруг разом замерли. Мартинссон и Валландер подались вперед.

- Я не знаю, что это, - сказал Роберт Мудин. - Никогда не видел ничего подобного.

- Может, расчеты какие-нибудь? - предположил Мартинссон.

Роберт Мудин покачал головой:

- Не думаю. Скорее цифровая система, ожидающая следующей команды.

На сей раз головой покачал Мартинссон:

- Может, пояснишь?

- Вряд ли это расчеты. Никаких вычислений тут нет. Цифры соотносятся только сами с собой. Мне кажется, это шифр.

Валландера кольнуло недовольство. Он толком не знал, чего именно ожидал, но уж точно не этого. Не множества бессмысленных цифр.

- Разве от шифров после Второй мировой не отказались? - спросил он, но ответа не получил.

Все трое неотрывно смотрели на экран.

- Тут что-то с цифрой двадцать, - вдруг сказал Роберт Мудин.

Мартинссон опять наклонился к монитору, но Валландер не последовал его примеру. Спина заболела. Роберт Мудин что-то показывал на экране, объяснял. Мартинссон с интересом слушал, а Валландер отвлекся, думая совсем о другом.

- Может, дело идет о двухтысячном годе? - предположил Мартинссон. - Вроде бы тогда ожидается всемирный хаос, потому что компьютеры растеряются?

- Нет, двухтысячный тут ни при чем, - упрямо отрезал Роберт Мудин. - Речь идет о цифре двадцать. К тому же компьютеры растеряться не могут. В растерянность впадают только люди.

- Через восемь дней, - задумчиво обронил Валландер, сам не зная почему.

Роберт Мудин и Мартинссон продолжали свою дискуссию. О каких-то новых цифрах. Валландер услышал подробные разъяснения насчет того, что такое модем. Раньше он знал только, что эта штуковина через телефонную сеть соединяет компьютер со всем окружающим миром. Мало-помалу его охватывало нетерпение. Хотя он прекрасно понимал, что Роберт Мудин, возможно, приблизился к чему-то очень важному.

В кармане зазвонил мобильник. Комиссар отошел к входной двери, ответил. Звонила Анн-Бритт.

- Пожалуй, я кое-что раскопала, - сообщила она.

Валландер вышел на лестничную клетку:

- Что именно?

- Я говорила тебе, что собираюсь покопаться в жизни Лундберга. И прежде всего хотела побеседовать с его сыновьями. Младшего зовут Карл-Эйнар Лундберг. Ну так вот, мне показалось, я где-то видела это имя раньше. Только не могла вспомнить, где и в какой связи.

Валландеру это имя ничего не говорило.

- И я заглянула в наши базы данных.

- Я думал, это один Мартинссон умеет.

- На самом деле, похоже, один ты не умеешь.

- И что же ты нашла?

- Зацепку. Несколько лет назад Карл-Эйнар Лундберг проходил у нас как обвиняемый. Ты в ту пору, по-моему, долго сидел на больничном.

- Что он натворил?

- Видимо, ничего, потому что был оправдан. Но обвиняли его в изнасиловании.

Валландер задумался.

- Пожалуй, стоит в этом разобраться, - сказал он. - Хотя мне трудно связать сей факт с нынешним расследованием. Менее всего с Фальком. Да и с Соней Хёкберг тоже.

- Словом, я продолжу, - решила Анн-Бритт. - Как договорились.

Разговор закончился. Валландер вернулся к остальным.

Мы топчемся на месте, подумал он в приступе усталости. Ведь не знаем даже, что ищем. Сидим в полной пустоте.

22

В самом начале седьмого Роберт Мудин выбился из сил. К тому же пожаловался, что болит голова.

Но он не сдался. Щурясь, посмотрел в очки на Мартинссона и Валландера и сказал, что продолжит завтра, и с огромным удовольствием.

- Мне надо подумать, - пояснил он. - Наметить стратегию. И посоветоваться с друзьями.

Мартинссон договорился, что его подбросят в Лёдеруп.

- Что он имел в виду? - поинтересовался Валландер, когда они с Мартинссоном вернулись в управление.

- Именно то, что сказал: ему надо подумать и наметить стратегию. Как и нам. Мы решаем проблемы. А Роберт Мудин нам помогает, верно?

- Говорил он как старый доктор, обнаруживший у пациента странные симптомы. Он, мол, посоветуется с друзьями.

- Как я понимаю, он просто позвонит другим хакерам. Или свяжется с ними через компьютер. А сравнение с доктором и странными симптомами меткое, в самую точку.

Похоже, Мартинссон примирился с тем, что они без разрешения привлекли Роберта Мудина к работе. Ну и хорошо, но все-таки лучше на всякий случай не касаться этой щекотливой темы.

Анн-Бритт и Ханссон до сих пор были в управлении. В остальном вокруг царил обманчивый воскресный покой. Валландер мельком подумал о текущих расследованиях, количество которых растет как снежный ком. Потом собрал группу на совещание. Нужно хотя бы символически подвести итоги недели. Впереди по-прежнему почти сплошной туман.

- Я поговорил с одним из кинологов. С Нурбергом, - сказал Ханссон. - Он, кстати, решил поменять собаку. Геркулес совсем одряхлел.

- Я думал, Геркулес давно помер, - удивился Мартинссон. - Он же тут с незапамятных времен!

- А теперь, видать, конец. Слепнет пес.

- Хоть роман пиши, - сухо хохотнул Мартинссон. - Слепые полицейские ищейки.

Валландеру было не до смеха. Ему наверняка будет недоставать старого пса. Может, даже больше, чем иных коллег.

- Я вот тут призадумался насчет собачьих кличек, - продолжал Ханссон, - и худо-бедно могу понять, когда собаку называют Геркулесом. Но чтоб Честным?

- Да у нас вроде нет собак с такой кличкой? - недоуменно заметил Мартинссон.

Валландер хлопнул ладонью по столу - самый авторитарный жест, на какой он сейчас был способен.

- Все. Довольно об этом. Что сказал Нурберг?

- Что предметы или трупы, подвергшиеся заморозке, вполне могут утратить запах. К примеру, собаки с трудом находят трупы в сильный мороз.

Валландер быстро продолжил:

- А машина? «Мерседес»? Что-нибудь узнал?

- Черный «мерс»-фургон несколько недель назад угнан в Онге.

Валландер покопался в памяти:

- Где этот Онге находится?

- Недалеко от Лулео, - уверенно заявил Мартинссон.

- Черта с два, - буркнул Ханссон. - От Сундсвалля. В том районе, по крайней мере.

Анн-Бритт встала, подошла к карте. Ханссон оказался прав.

- Возможно, это он и есть, - сказал Ханссон. - Швеция - маленькая страна.

- Нет, все-таки маловероятно. - Валландер покачал головой. - Угнанных машин может оказаться больше, просто об угоне еще не успели заявить. Так что надо следить за сводками.

Затем слово взяла Анн-Бритт:

- У Лундберга двое сыновей, причем они очень разные, не поверишь, что братья. Старший, Нильс-Эмиль, живет в Мальмё, работает в школе охранником. Я звонила ему по телефону, но не застала. По словам жены, он тренировал группу по спортивному ориентированию. Она вообще охотно отвечала на вопросы. Смерть отца стала для него тяжелым потрясением. Как я поняла, Нильс-Эмиль из числа практикующих христиан. Таким образом, интерес для нас, видимо, представляет младший брат, Карл-Эйнар. В девяносто третьем его обвиняли в изнасиловании девушки по фамилии Энглунд, уроженки Истада. Однако доказать обвинение не удалось.

- Я помню, - сказал Мартинссон. - Жуткая была история.

Валландеру вспомнилось, что сам он тогда бродил по берегу датского Скагена. Затем случилось убийство адвоката, и, к собственному удивлению, он вернулся на службу.

- Кто вел дознание? - спросил комиссар.

Мартинссон нахмурился:

- Сведберг.

На миг все умолкли, думая о покойном коллеге.

- Я пока не успела просмотреть все материалы, - продолжала Анн-Бритт, - и не знаю, почему его не осудили.

- По этому делу никого не осудили, - вставил Мартинссон, - преступник остался на свободе. Нам так и не удалось найти другого подозреваемого. Я точно помню, Сведберг был уверен, что преступление совершил Лундберг. Но мне даже в голову не пришло, что Юхан Лундберг его отец.

- Допустим, это действительно был он, - сказал Валландер. - Каким образом сей факт объясняет, что его отца ограбили и убили? А Соню Хёкберг сожгли? И Тиннесу Фальку отрезали пальцы?

- Изнасилование было очень жестокое, - сказала Анн-Бритт. - Преступник явно из тех, кто не останавливается ни перед чем. Пострадавшая девушка, Энглунд, долго лежала в больнице. Травмы оказались очень тяжелые, как психические, так и физические.

- Разумеется, стоит присмотреться к этому парню, - решил Валландер. - Но мне кажется, он вряд ли имеет отношение к нашему делу. За всем этим кроется что-то другое. Хоть мы и не знаем, что именно.

Тем самым появилась возможность плавно перейти к разговору о Роберте Мудине и фальковском компьютере. И Ханссон, и Анн-Бритт, судя по всему, спокойно приняли к сведению, что они обратились за помощью к человеку, который отсидел за хакерство.

- Я не совсем понимаю, - сказал Ханссон, когда Валландер умолк, - что ты, собственно, рассчитываешь найти в этом компьютере. Чистосердечное признание? Отчет о том, что произошло и почему?

- Я вообще понятия не имею, найдем ли мы хоть что-то, - просто ответил Валландер. - Однако необходимо выяснить, чем занимался Фальк. А также кем он был. Поэтому я полагаю, нужно покопаться в его прошлом. У меня сложилось впечатление, что человек он весьма незаурядный.

Ханссон, похоже, все еще сомневался, стоит ли тратить столько времени на фальковский компьютер. Но промолчал. Валландер обвел взглядом собравшихся и решил, что пора закругляться. Все устали и нуждались в отдыхе.

- Будем действовать как до сих пор, - подытожил он. - Вширь и вглубь. Рассмотрим каждую проблему в отдельности, а потом решим, обнаружились ли новые общие знаменатели. Надо побольше разузнать о Соне Хёкберг. Какая она, собственно, была? Работала за рубежом, понемногу занималась то одним, то другим. Слишком у нас мало информации. - Он замолчал, обернулся к Анн-Бритт: - Как насчет ее сумки?

- Совсем забыла, - виновато отозвалась та. - По словам матери, там как будто бы недоставало записной книжки.

- Как будто бы?

- Так она сказала, и я ей верю. Кроме Эвы Перссон, Соня Хёкберг, видимо, никого к себе близко не подпускала. Даже мать. И мать говорит, что у нее была записная книжечка, черненькая такая, с телефонами. И книжечка эта пропала, хотя уверенности у нее нет.

- Если это правда, то информация стоящая. Попробуем уточнить у Эвы Перссон. - Валландер задумчиво помолчал. - Пожалуй, надо перераспределить задания. С сегодняшнего дня Анн-Бритт займется только Соней Хёкберг и Эвой Перссон. У Сони наверняка есть дружок. Вероятно, он и вывез ее из города. Присмотрись к ее окружению, копни прошлое. Выясни, что она за человек. Мартинссон продолжит работу с Робертом Мудином, проследит, чтобы он был в хорошем настроении. Сына Лундберга возьмет на себя кто-нибудь еще. К примеру, я сам. А кроме того, я попробую побольше разузнать о Фальке. Ханссон, как раньше, будет на связи со всеми. В том числе его задача - информировать Викторссона, быть, так сказать, арьергардом, попытаться разыскать свидетелей и выяснить, как труп Фалька мог исчезнуть из судмедэкспертизы в Лунде. Еще кому-нибудь надо съездить в Векшё, побеседовать с папашей Эвы Перссон. Пока всё. - Он посмотрел на сотрудников и заключил: - Конечно, потребуется время. Но рано или поздно мы наверняка отыщем что-то указывающее на этот самый общий знаменатель, который безусловно существует.

- Мне кажется, мы кое о чем забыли, - сказал Мартинссон. - О том, что в тебя стреляли.

- Нет, не забыли, - ответил Валландер. - Выстрел просто подчеркивает серьезность происходящего, свидетельствует, что подоплека этой истории куда сложнее, чем нам представляется.

- А может, все, напротив, проще простого, только мы этого не видим, - вставил Ханссон.

После совещания все разошлись. Валландеру не терпелось поскорее убраться из управления. Было уже полвосьмого. Весь день он почти ничего не ел, но голода не чувствовал. Сел в машину и поехал домой, на Мариягатан. Ветер утих. По-прежнему тепло, те же девять градусов. Перед тем как открыть подъезд и войти в дом, комиссар огляделся по сторонам.

Весь следующий час он пытался худо-бедно навести порядок в квартире и собирал грязное белье для стирки. Время от времени останавливался, глядя на экран телевизора. Передавали новости, и один сюжет привлек его внимание - интервью с американским полковником насчет того, как могла бы в будущем выглядеть война. В основном она будет вестись через компьютеры. Эпоха наземных войск уходит в прошлое. Во всяком случае, их значение очень уменьшится.

Тут Валландера осенила одна мысль. А поскольку не было еще и половины десятого, он разыскал нужный телефон и пошел на кухню звонить.

Эрик Хёкберг ответил почти сразу же.

- Как дела с расследованием? - спросил он. - Мы живем в доме скорби. И очень надеемся вскоре узнать, что на самом деле случилось с Соней.

- Мы работаем, не жалея сил.

- А толк-то есть? Кто убил девочку?

- Пока неизвестно.

- Не пойму я, почему так трудно найти того, кто сжег несчастную девочку на подстанции!

Валландер не ответил.

- Я звоню, потому что у меня возник вопрос. Соня умела обращаться с компьютером?

Ответ прозвучал очень определенно:

- Конечно умела. Кто из нынешней молодежи не умеет?

- Она увлекалась компьютерами?

- Часто бродила по Интернету. И неплохо управлялась с машиной. Хотя и уступала Эмилю.

Других вопросов у Валландера не нашлось. Вообще-то, в некоторой растерянности подумал он, расспрашивать насчет компьютеров должен бы Мартинссон.

- Ты наверняка размышлял о случившемся, - помолчав, сказал он. - И наверняка задавался вопросом: по какой причине Соня убила таксиста? И почему убили ее саму?

Срывающимся голосом Эрик Хёкберг ответил:

- Иногда я захожу в ее комнату. Сижу там, смотрю. И ничегошеньки не понимаю.

- Как бы ты описал Соню?

- Сильная, упорная. Непростая в общении. Но с жизненными трудностями она бы вполне справилась. Ну, ты знаешь, как обычно говорят: человек готов к самостоятельности. И она, без сомнения, была готова.

Валландеру вспомнилась Сонина комната, остановившаяся в развитии. Комната маленькой девочки. А не взрослой девушки, о которой говорил отчим.

- У нее был парень? - спросил комиссар.

- Насколько я знаю, нет.

- А тебе это не кажется странноватым?

- Почему?

- Все ж таки девятнадцатилетняя девушка. И хорошенькая к тому же.

- Домой она, во всяком случае, никого не приводила.

- И по телефону ей никто не звонил?

- Телефон у нее был свой. Мы подарили ей на восемнадцатилетие. Он часто звонил. Но с кем она разговаривала, я, понятно, не знаю.

- Автоответчика там нет?

- Я прослушал кассету. Пусто.

- Если вдруг кто-то оставит сообщение, дай мне знать.

Неожиданно Валландер подумал об афише на дверце гардероба. Кроме одежды, это было единственное свидетельство, что в комнате живет почти взрослая девушка. Как бишь назывался фильм? Ах да, «Адвокат дьявола».

- С вами свяжется инспектор Хёглунд. Она задаст много вопросов. И если вы действительно хотите, чтобы мы установили, что произошло с Соней, постарайтесь помочь.

- Ты что же, не получаешь должных ответов? - В голосе Эрика Хёкберга вдруг прорезалась враждебность. Ничего удивительного.

- Вы - образцовые помощники, - заверил Валландер. - Не смею больше мешать.

Он положил трубку и некоторое время сидел, размышляя об афише из гардероба. Посмотрел на часы. Полдесятого. Набрал номер стокгольмского ресторана, где работала Линда. Ответил какой-то запыхавшийся мужчина на ломаном шведском. Обещал позвать Линду. Через минуту-другую она подошла к телефону, а услышав, кто звонит, тотчас же рассердилась:

- Ты прекрасно знаешь, что в это время звонить нельзя, у нас дел по горло. Начальство злится.

- Знаю, - виновато сказал Валландер. - Только один вопрос.

- Если по-быстрому.

- Конечно. Ты видела фильм «Адвокат дьявола»? С Аль Пачино?

- Ты отвлекаешь меня от работы, чтобы спросить про фильм?

- Да, других вопросов нет.

- Ну все, хватит!

Тут комиссар в свою очередь разозлился:

- Неужели нельзя ответить? Ты видела этот фильм?

- Да, видела, - буркнула Линда.

- О чем он?

- Господи!

- О Боге?

- В каком-то смысле. Об адвокате, который на самом деле дьявол.

- И это все?

- А тебе мало? Зачем тебе это? Кошмары снятся?

- Я расследую убийство. Почему девятнадцатилетняя девушка повесила на стену такую афишу?

- Наверно, потому, что ей нравится Аль Пачино. Или, может, нравится дьявол. Откуда мне, черт побери, знать?

- А можно не чертыхаться?

- Нельзя.

- А о чем еще этот фильм?

- Сходи в видеопрокат, возьми кассету да посмотри. Он наверняка есть на видео.

Валландер почувствовал себя полным идиотом. Мог бы и сам сообразить. В городе полно магазинчиков, где можно взять фильм напрокат, вместо того чтобы досаждать Линде по телефону.

- Извини, что помешал.

Злость у нее как рукой сняло:

- Да ладно, ничего страшного. Но разговор надо заканчивать.

- Понятно. Ну, пока.

Он положил трубку. И тотчас раздался звонок. Ответить или нет? - с сомнением подумал он. Вдруг опять какой-нибудь журналюга? А как раз сейчас он менее всего расположен беседовать с прессой. Но трубку все-таки снял.

Сперва голос показался ему незнакомым. Но потом он узнал Сив Эрикссон.

- Надеюсь, я не помешала?

- Нет-нет.

- Я тут посидела, подумала. Все пыталась найти что-нибудь, что вам поможет.

Пригласи меня к себе, подумал Валландер. Если вправду хочешь помочь. Я проголодался и не прочь выпить. И мне совершенно невмоготу сидеть в этой окаянной квартире.

- Ну и как? Нашли? - спросил он официальным тоном.

- Увы. Мне кажется, Фалька лучше всего знает его жена. Или дети.

- Если я правильно вас понял, он выполнял множество разных заказов. И на родине, и за рубежом. Как первоклассный специалист Фальк был очень востребован. Он никогда не говорил о своей работе ничего такого, что бы вас удивило? Показалось неожиданным?

- Он мало что говорил. Был осторожен со словами. Во всем был осторожен.

- Можно об этом поподробнее?

- Иногда у меня возникало ощущение, будто он находится где-то совсем в другом месте. Он слушал и отвечал. И все же как бы отсутствовал.

- Где же он тогда был?

- Не знаю. В нем было много загадочного, как я теперь вижу. Раньше мне казалось, он застенчивый. Или не от мира сего. А теперь не кажется. Когда человек умирает, впечатление о нем меняется.

Валландер вдруг подумал об отце. Ему совсем не казалось, что после смерти образ отца стал иным, чем при жизни.

- И вы совершенно не представляете себе, о чем он, собственно, думал?

- Нет.

Валландеру почудилось в ответе легкое колебание. Любопытно, что она скажет дальше.

- Мне запомнился лишь один слегка из ряда вон выходящий случай. При том что мы как-никак знали друг друга не один год.

- Расскажите.

- Это было два года назад. В октябре или в начале ноября. Однажды вечером он пришел очень возбужденный. Даже не мог скрыть волнения. Мы тогда делали очень срочную работу. По-моему, что-то для Крестьянского союза. Я, конечно, спросила, что случилось. Он ответил, что у него на глазах кучка подростков прицепилась к какому-то пожилому мужчине, явно слегка подвыпившему. Тот стал было защищаться, и они избили его. Свалили с ног и пинали ногами.

- И это всё?

- Вам недостаточно?

Валландер задумался. Тиннес Фальк разволновался, оттого что стал свидетелем насилия. Только вот непонятно, как это истолковать. И можно ли связать с расследованием.

- Он не вмешался?

- Нет. Только был взволнован.

- А что он сказал?

- Что это хаос. Что весь мир охвачен хаосом. Что фактически уже нет смысла.

- В чем нет смысла?

- Не знаю. Мне показалось, он имел в виду человека как такового. Коль скоро звериное начало взяло верх. Когда я попробовала спросить, он резко оборвал разговор. И больше мы к этой теме не возвращались.

- Как вы трактуете его волнение?

- По-моему, оно вполне естественно. Вы бы, наверно, реагировали так же?

Может быть, подумал Валландер. Хотя вряд ли я сделал бы вывод, что мир охвачен хаосом.

- Вы, понятно, не знаете, что это были за подростки? И кто был подвыпивший?

- Господи, да откуда мне это знать?!

- Я полицейский. Мое дело - задавать вопросы.

- Увы, больше ничем помочь не могу.

Валландеру не хотелось заканчивать разговор. Но тянуть время бессмысленно - она мигом выведет его на чистую воду.

- Спасибо, что позвонили, - сказал он. - Если вдруг вспомните что-то еще, дайте знать. А я позвоню вам завтра.

- Я сейчас разрабатываю программу для сети ресторанов и весь день сижу в офисе.

- Что теперь будет с вашими заказами?

- Пока не знаю. Надеюсь, у меня достаточно хорошая репутация, чтобы выжить без Тиннеса. В противном случае займусь чем-нибудь другим.

- Чем же?

Сив Эрикссон рассмеялась:

- Эта информация необходима для расследования?

- Мне просто любопытно.

- Может, уеду куда-нибудь.

Все уезжают, подумал Валландер. В конце концов останусь один я да куча хулиганов.

- У меня тоже была такая мысль, - сказал он. - Но я застрял тут, как все.

- Я не застряла, - спокойно отозвалась она. - Человек сам решает.

Закончив разговор, Валландер некоторое время обдумывал ее слова. Человек сам решает. Конечно, она права. Точно так же, как Пер Окесон и Стен Виден.

Он вдруг почувствовал удовлетворение оттого, что написал-таки в бюро знакомств. По крайней мере что-то предпринял, хотя и не рассчитывал на отклик.

Надев куртку, он отправился на Стура-Эстергатан, в видеопрокат. Но, как выяснилось, по воскресеньям они закрывают уже в девять. И он зашагал дальше, к Рыночной площади, время от времени задерживаясь у витрин.

Внезапно его охватила тревога. Невесть почему. Он поспешно оглянулся. Кроме нескольких подростков да ночного охранника, на улице никого не было. И снова ему вспомнились слова Анн-Бритт: надо соблюдать осторожность.

Померещилось, мелькнуло в голове. Какой дурак станет два раза подряд нападать на одного и того же полицейского?

У Рыночной площади он свернул на Хамнгатан и по Эстерледен пошел к дому. Воздух свежий, чистый. Очень даже приятно подвигаться, размять ноги.

В четверть двенадцатого комиссар был дома. В холодильнике нашлась банка пива, и он осушил ее, закусив бутербродами. Потом сел перед телевизором и стал смотреть дебаты о шведской экономике, из которых вынес впечатление, что все одновременно и хорошо и плохо. Заметив, что клюет носом, он решил вскоре лечь в постель и наконец-то без помех поспать до утра.

Расследование пока подождет.

В половине двенадцатого он лег и погасил свет.

Но едва заснул, как зазвонил телефон. Звонки гулко отдавались в темноте.

Он насчитал девять сигналов, потом все стихло. Выдернул вилку из розетки, подождал. Если звонили из управления, то наверняка попробуют связаться по мобильнику. Может, обойдется?

Увы, мобильник, лежавший на ночном столике, тихонько зажужжал. Звонил ночной патруль с Апельбергсгатан. Полицейский по фамилии Элуфссон.

- Не знаю, может, это важно, - сказал он. - Но за последний час здесь уже несколько раз проезжал один и тот же автомобиль.

- Шофера разглядели?

- Потому и звоню. Помню инструкции.

Валландер напряженно ждал.

- Вроде бы похож на китайца, - продолжал Элуфссон. - Но в точности, понятно, не разглядеть.

Валландер ни секунды не колебался. Спокойная ночь уже миновала.

- Выезжаю, - сказал он.

Отключил мобильник и посмотрел на часы.

Несколько минут пополуночи.

23

Валландер свернул с Мальмёвеген.

Потом проехал мимо Апельбергсгатан и припарковался на Йорген-Краббесвег. Оттуда до дома, где жил Фальк, рукой подать, меньше пяти минут ходу. Ветер утих, на небе ни облачка. Он почувствовал, что на улице потихоньку холодает. Октябрьская погода в Сконе всегда отличалась переменчивостью.

Автомобиль, в котором сидели Элуфссон и его напарник, стоял напротив дома Фалька, чуть наискосок. Когда комиссар подошел, задняя дверца отворилась, и он влез в машину. Пахло кофе. Сколько ночей он сам вот так же сидел в машине, борясь со сном, или мерз на улице, выполняя унылую розыскную работу.

Полицейские поздоровались. Коллега Элуфссона служил в Истаде всего полгода. Звали его Эль-Сайед, и по происхождению он был тунисец, первый полицейский из иммигрантов, присланный сюда после Полицейской академии. Валландер опасался, что Эль-Сайед столкнется с недоброжелательством и предрассудками. Он не питал иллюзий насчет того, как иные в управлении отнесутся к цветному коллеге. И не ошибся. Завуалированных, но злобных комментариев хватало с избытком. Но что замечал сам Эль-Сайед и чего он ожидал, Валландер понятия не имел. Порой он тоже мучился угрызениями совести из-за того, что не нашел повода пригласить парня к себе. Да и никто другой этого не сделал. Однако молодой полицейский с дружелюбной улыбкой тем не менее вписался в коллектив. Хотя и не сразу. Иногда у Валландера мелькала мысль, что было бы, если б Эль-Сайед вместо своего неистребимого дружелюбия начал отвечать на комментарии.

- Он ехал с севера, - сообщил Элуфссон. - Со стороны Мальмё к центру города. Трижды.

- Когда это было последний раз?

- Аккурат перед тем, как я позвонил. Сперва попробовал по обычному телефону. Ты, должно быть, спишь крепко?

Валландер не ответил, спросил:

- Рассказывай, что произошло.

- Ясное дело, мы обратили на него внимание, только когда он проехал мимо второй раз.

- Какая была машина?

- Темно-синяя «мазда».

- Он притормаживал, когда тут проезжал?

- В первый раз - не знаю. Во второй раз точно притормозил.

Эль-Сайед вмешался в разговор:

- Он и в первый раз притормозил.

Валландер заметил, что Элуфссон досадливо поморщился. Не понравилось ему, что напарник увидел больше, чем он.

- Но не остановился?

- Нет.

- Вас он заметил?

- Первый раз вряд ли. Во второй - скорее всего, да.

- Что было дальше?

- Через двадцать минут он вернулся. Но на этот раз скорость не сбрасывал.

- Не иначе как проверял, по-прежнему ли вы здесь. Вы не разглядели, был ли в машине кто-нибудь еще?

- Мы это обсудили. Точно, ясное дело, не скажем, но думается, он был один.

- С коллегами, которые дежурят на Руннерстрёмсторг, не говорили?

- Они этой машины не видели.

Странно. Тот, кто ездит мимо квартиры Фалька, должен бы проявить интерес и к его конторе.

По некотором размышлении Валландер пришел к выводу, что, по-видимому, человек в машине не знал о существовании офиса. Коль скоро полицейский экипаж не спал. А такое полностью исключать нельзя.

Элуфссон обернулся и передал комиссару листок, где был записан номер «мазды».

- Полагаю, вы уже запросили информацию насчет машины?

- Да у них там, похоже, какие-то неполадки с серверами. Велели подождать.

Валландер поднес листок к окну, к свету уличного фонаря: MLR 331. Постарался запомнить цифры.

- Когда они рассчитывают устранить неполадки?

- Неизвестно.

- Что-то ведь вам сказали?

- Вероятно, завтра.

- То есть?

- То есть завтра, вероятно, удастся запустить серверы.

Валландер покачал головой:

- Необходимо как можно скорее все это выяснить. Когда кончается ваша смена?

- В шесть.

- Так вот, перед тем как пойдете домой отдыхать, будьте добры написать рапорт и оставить его для Ханссона или Мартинссона. Тогда они займутся этим делом.

- А как нам поступить, если он появится снова?

- Не появится, - сказал комиссар. - Пока вы здесь, он не появится.

- А если все-таки появится, задержать его?

- Нет. Ездить по Апельбергсгатан никому не возбраняется. - Валландер еще минуту-другую посидел в патрульной машине. - Дайте мне знать, если все ж таки его заметите. Звоните на мобильный.

Он попрощался, вернулся на Йорген-Краббесвег, а оттуда поехал на Руннерстрёмсторг. Не так уж все и скверно: спал только один полицейский. Синей «мазды» они вправду не видели.

- Смотрите внимательно! - сказал Валландер, сообщив им номер «мазды».

По дороге к своей машине он неожиданно нащупал в кармане сеттерквистовские ключи. Вообще-то они понадобятся Мартинссону и Роберту Мудину, чтобы снова взять в оборот компьютер Фалька. Сам толком не зная зачем, он отпер подъезд и поднялся в мансарду. Прежде чем отомкнуть дверь, настороженно прислушался. Потом вошел, зажег свет и огляделся по сторонам, как в первый раз. Может быть, он тогда что-то проморгал? Может быть, они с Нюбергом что-то упустили? Да нет, тут и упускать-то нечего. Он сел, глядя на темный монитор.

Роберт Мудин говорил о цифре 20. Валландер сразу понял, что парнишка вправду кое-что заметил. Там, где им с Мартинссоном виделся мельтешащий рой цифр, Роберт вполне мог различить некую систему. Ему самому цифра 20 напомнила только, что через неделю будет 20 октября. К тому же с этой цифры начинается 2000 год. Хотя фактически ответа нет. Что цифра означает? И имеет ли она вообще касательство к расследованию?

В школе Валландер был до крайности слаб по математике. Учился он вообще далеко не блестяще, по многим предметам из-за лени, но математика стояла особняком. По сути, математические вычисления оставались ему непонятны, как он ни пытался в них разобраться. В мир цифр он проникнуть не сумел.

Неожиданно зазвонил телефон, стоявший возле компьютера.

Валландер вздрогнул. Звонки гулко отдавались в пустом помещении. Он неотрывно смотрел на черный аппарат. После седьмого сигнала снял трубку, поднес к уху.

Шум, шорохи. Словно открытая линия уходила далеко-далеко и на том ее конце кто-то был.

Комиссар сказал «алло». Раз, другой. Но сумел различить в шуме лишь чье-то дыхание.

Потом послышался щелчок, связь оборвалась. Валландер положил трубку. Сердце-то как бьется! А этот шум он уже слыхал. Когда прослушивал автоответчик в квартире Фалька на Апельбергсгатан.

Кто-то там был, думал он. И звонил, чтобы поговорить с Фальком. Но Фальк умер. Нет его больше.

Внезапно он сообразил, что фактически есть и другая возможность: вдруг звонили ему самому? Вдруг кто-то видел, как он поднялся в офис Фалька?

А ведь по дороге в видеопрокат ему почудилось, будто за спиной кто-то есть, он даже остановился.

Опять нахлынула тревога. До сих пор он успешно вытеснял мысли о тени, которая всего несколько дней назад стреляла в него. Не зря Анн-Бритт предупреждала. Необходима осторожность.

Валландер встал со стула, подошел к двери, прислушался - все тихо.

Он вернулся к столу. И сам не зная зачем, поднял клавиатуру.

Под ней лежала открытка.

Комиссар направил на находку лампу, надел очки. Открытка была старая, краски поблекли. Изображала она приморский бульвар. Пальмы, длинная набережная. Море, крохотные рыбачьи лодки. На заднем плане - вереница небоскребов. Он посмотрел на оборот. Адресовано Тиннесу Фальку, на Апельбергсгатан. Значит, отнюдь не вся его корреспонденция поступала к Сив Эрикссон. Она что же, солгала? Или не знала, что Фальк все ж таки получает почту на дом? Текст был короткий. Короче просто некуда. Состоял из одной-единственной буквы - «К». Валландер попробовал разобрать почтовый штемпель. Удалось разглядеть только «л» и «д». Стало быть, по крайней мере две из недостающих букв - гласные. Но какие? Не понять. Дата тоже нечитабельна. Нет на обороте и типографского текста, сообщающего, какой город изображен на открытке. Кроме адреса и буквы «К» там только пятно, расползшееся на пол-адреса. Словно кто-то ел апельсин, когда писал открытку. Или читал ее. Валландер попытался скомбинировать «л» и «д» с другими буквами, но не преуспел. Снова всмотрелся в изображение. Человеческие фигурки есть, только совсем маленькие, цвет кожи не определишь. В голове промелькнуло воспоминание о неудачной и сумбурной поездке в Вест-Индию несколько лет назад. Там тоже были пальмы. Но город на заднем плане был ему незнаком.

Наконец, есть еще буква «К». Та же, что в журнале Фалька. Чей-то инициал. Тиннес Фальк знал отправителя и сохранил открытку. Здесь, в пустой комнате, где помимо компьютера обнаружился лишь чертеж трансформаторной подстанции, он спрятал открытку. Привет от Курта или от Конрада. Комиссар сунул открытку в карман куртки. Потом заглянул под компьютер. Ничего. Поднял телефон. Пусто.

Через минуту-другую Валландер встал, погасил свет и вышел из мансарды.

На Мариягатан он вернулся, едва держась на ногах от усталости. И тем не менее достал лупу, сел за кухонный стол и еще раз внимательно изучил открытку. Но ничего нового не обнаружил.

Без малого в два лег в постель. И мгновенно заснул.

Утром в понедельник Валландер лишь ненадолго забежал в управление. Отдал Мартинссону ключи и рассказал о замеченном ночью автомобиле. Рапорт с регистрационным номером уже лежал у Мартинссона на столе. Об открытке Валландер умолчал. Не потому, что хотел ее утаить, просто спешил, и вдаваться в ненужные дискуссии было недосуг. Перед уходом он сделал два звонка. Во-первых, связался с Сив Эрикссон. Спросил, не говорит ли ей что-то цифра 20. А еще, не упоминал ли Фальк случайно некое лицо, чье имя или фамилия начинаются на «К». С ходу она ответить не могла, но обещала подумать. Затем он рассказал об открытке, обнаруженной на Руннерстрёмсторг, однако адресованной на Апельбергсгатан. Она так изумилась, что у него не возникло ни малейшего сомнения в ее искренности. Сив Эрикссон вправду поверила Фальку, когда он сказал, что перевел корреспонденцию на ее адрес. Тем не менее кое-кто, в том числе «К.», писал на Апельбергсгатан. Она об этом не знала.

Валландер описал ей открытку. Увы, ни изображенный сюжет, ни две расшифрованные буквы штемпеля ничего ей не говорили.

- Наверно, у него было несколько адресов, - предположила она. В голосе сквозило разочарование. Будто Фальк обманул ее.

- Мы разберемся. Возможно, вы правы.

Про список, о котором просил комиссар, она не забыла. Сказала, что занесет его в управление в течение дня.

Положив трубку, Валландер заметил, что был рад услышать ее голос. Однако, не углубляясь в собственные настроения, сделал второй звонок. Марианне Фальк. Разговор продолжался всего пару минут: через полчаса она ждет его у себя дома.

Затем он быстро просмотрел бумаги, скопившиеся на столе. Многое требовало безотлагательных мер. Но у него нет времени. Так что пусть гора еще подрастет. Около половины девятого он вышел из управления, не сообщив, куда направляется.

Следующие несколько часов он сидел на диване у Марианны Фальк и беседовал с ней о человеке, с которым она некогда состояла в браке. Начал Валландер издалека. Когда они познакомились? Где это произошло? Каким он тогда был? Память у Марианны Фальк действительно на зависть. Сбивалась она очень редко, затруднялась с ответом - тоже. На сей раз Валландер не забыл взять блокнот, но записей делал немного. Из того, что Марианна Фальк рассказала нынче утром, мало что потребует уточнения. Это первый этап, позволяющий составить общее представление о жизни Тиннеса Фалька.

По словам Марианны Фальк, детство он провел в усадьбе неподалеку от Линчёпинга, где его отец работал управляющим. Братьев и сестер Тиннес Фальк не имел. Получив в Линчёпинге аттестат зрелости, он пошел в армию, служил в танковом полку в Шёвде, после чего начал учебу в Упсальском университете. На первых порах у него, видимо, не было ясности с выбором профессии, потому что, насколько Марианна знала, он ходил на лекции и по истории литературы, и по юриспруденции. Но уже через год перебрался в стокгольмский Коммерческий институт. Как раз тогда они и познакомились на танцевальном вечере студенческой корпорации.

- Тиннес не танцевал, - сказала Марианна. - Но был там. И кто-то нас познакомил. Помню, сначала он показался мне скучным занудой. Иначе говоря, о любви с первого взгляда речи не было. По крайней мере, с моей стороны. Через несколько дней Тиннес позвонил. Я знать не знала, как ему удалось добыть мой телефон. Он предложил встретиться. Однако не затем, чтобы погулять или сходить в кино. Его план здорово меня удивил.

- Что же он предложил?

- Поехать в Брому [Бромма - аэродром в 8 км к западу от центра Стокгольма] и посмотреть на самолеты.

- Зачем?

- Ему нравились самолеты. И мы поехали. Он знал чуть не все самолеты, которые там стояли, взлетали и приземлялись. Все ж таки он немножко странный, думала я. Наверно, я совершенно не так представляла себе встречу с мужчиной моей жизни.

Они познакомились в 1972-м. И насколько Валландер понял, Тиннес был очень настойчив, тогда как Марианна относилась к их встречам скорее с большим сомнением. И высказалась об этом с откровенностью, которая несколько удивила комиссара.

- Он не искал интимной близости, - сказала она. - По-моему, месяца три прошло, пока он вообще додумался, что не мешало бы меня поцеловать. Не сделай он этого, мне бы наверняка вконец надоело и я бы с ним порвала. Вероятно, интуиция ему подсказала. Насчет поцелуя.

В ту пору, между 73-м и 79-м, сама Марианна училась на медсестру. Собственно, она мечтала стать журналисткой. Но в Институт журналистики так и не попала. Родители ее жили под Стокгольмом, в Спонге, где ее отец держал маленькую авторемонтную мастерскую.

- О своих родителях Тиннес никогда не рассказывал, - продолжала Марианна Фальк. - Чтобы хоть немного узнать о его детстве, мне пришлось клещами вытягивать из него слово за словом. Я даже не знала, живы ли его отец с матерью. Но ни братьев, ни сестер он не имел, это точно. Зато у меня их было пятеро. Целую вечность я уговаривала его зайти к нам, познакомиться с моими родителями. Очень он был застенчивый. Во всяком случае, производил такое впечатление.

- Как это понимать?

- Самоуверенностью Бог Тиннеса не обидел. Вообще-то мне кажется, большинство человечества он ни в грош не ставил. Хоть и утверждал обратное.

- Каким образом?

- Когда я вспоминаю то время, наши взаимоотношения представляются мне, конечно же, очень странными. Он жил сам по себе, в съемной комнате на Уденплан. Я по-прежнему оставалась в Спонге. Денег у меня было не особенно много, и брать слишком большой кредит на учебу я опасалась. Но Тиннес ни разу не заикнулся о том, чтобы нам съехаться. Мы встречались вечерами, три-четыре раза в неделю. Чем он еще занимался, кроме учебы и любования самолетами, я толком не знала. Но в один прекрасный день всерьез об этом задумалась.

Дело было в четверг, под вечер. Не то в апреле, не то в самом начале лета, примерно через полгода после знакомства. Встречаться в этот день они не договаривались. Тиннес сказал, что у него важная лекция, которую пропускать нельзя. И Марианна поехала в город выполнить кой-какие поручения матери. По дороге на Центральный вокзал пришлось задержаться: по Дроттнинггатан шла демонстрация. В поддержку стран третьего мира. Плакаты и транспаранты обличали Банк реконструкции и развития и португальскую колониальную войну. Марианну политика никогда не интересовала. Дома всегда голосовали за социал-демократов. И она осталась в стороне от нарастающей волны левого радикализма. Тиннес тоже был как будто весьма умеренным радикалом. О чем бы она ни спрашивала, отвечал он четко и определенно. Вдобавок, пожалуй, любил блеснуть теоретическими познаниями в политике. Тем не менее, заметив его среди демонстрантов, она просто глазам своим не поверила. Он нес плакат с надписью «Viva Cabral» [Да здравствует Кабрал (португ.)]. Позднее ей удалось выяснить, что Амилкар Кабрал - лидер освободительного движения в Гвинее-Бисау. Тогда, на Дроттнинггатан, она от изумления даже попятилась назад. Тиннес не видел ее.

После она спросила, как он там оказался. И когда до Тиннеса дошло, что она стояла в толпе на тротуаре, а он ее не заметил, он жутко вспылил. Впервые Марианна видела его в таком бешенстве. Хотя он быстро остыл. Что вызвало этот взрыв, она так и не поняла. Зато поняла другое: как мало ей известно о Тиннесе Фальке.

- В июне я решила поставить точку. Не потому, что встретила другого, - сказала она. - Просто перестала доверять нашим отношениям. И та его вспышка сыграла не последнюю роль.

- И как он это воспринял?

- Не знаю.

- Не знаете?

- Мы встретились в кафе, в Королевском парке. И я так прямо и сказала, что между нами все кончено. Ведь в перспективе ничего не предвидится. Он меня выслушал, встал и ушел.

- И всё?

- Ни слова не сказал. Помню, лицо у него было каменное, без всякого выражения. Когда я замолчала, он ушел. Только положил на столик деньги за кофе.

- А потом?

- Несколько лет я его не видела.

- Точнее?

- Четыре года.

- Чем он занимался?

- Понятия не имею.

Валландер смотрел на нее с растущим удивлением:

- Вы хотите сказать, что на целых четыре года он бесследно исчез? И вы не знали ни где он, ни чем занят?

- Понимаю, поверить трудно. Но именно так и было. Через неделю после разговора в Королевском парке я все-таки позвонила ему. А он, оказывается, съехал с квартиры и адреса не оставил. Еще через несколько недель мне удалось разыскать его родителей в усадьбе под Линчёпингом. Они тоже не знали, где он. За эти четыре года я совершенно ничего о нем не слышала. В Коммерческом институте он не появлялся. Никто ничего не знал. Пока он не возник снова.

- Когда это случилось?

- Я точно помню. Второго августа семьдесят седьмого года. Я как раз закончила учебу и начала работать медсестрой. В больнице «Саббатберг». Возле больницы он меня и поджидал. С цветами. Улыбался. За эти четыре года у меня был неудачный роман. И увидев его, я обрадовалась, потому что чувствовала себя тогда неприкаянно и одиноко. К тому же и мама моя недавно скончалась.

- И вы снова стали встречаться?

- Он считал, что нам надо пожениться. Сказал об этом уже через несколько дней.

- Наверно, он рассказывал, чем занимался в минувшие годы?

- Да нет. Сказал, что не будет расспрашивать про мою жизнь. Если я не стану расспрашивать про его. Как будто этих четырех лет вообще не было.

Валландер задумчиво взглянул на Марианну Фальк.

- Он как-то изменился?

- Нет. Если не считать загара.

- Загара?

- Да. В остальном он ничуть не изменился. Где он провел эти четыре года, я узнала совершенно случайно.

Звонок валландеровского мобильника прервал разговор. Комиссар помедлил: стоит ли отвечать? Но в конце концов достал телефон из кармана. Звонил Ханссон:

- Мартинссон попросил менявыяснить насчет вчерашней машины. Серверы крепко зависли. Однако номерной знак числится среди украденных.

- Номерной знак? Или сама машина?

- Номерной знак. Его сняли с «вольво», который стоял на площади Нобельторг в Мальмё. На прошлой неделе.

- Что ж, все верно, - сказал Валландер. - Элуфссон и Эль-Сайед не ошиблись. Машина действительно проезжала там с целью разведать обстановку.

- Как мне действовать дальше?

- Поговори с коллегами из Мальмё. Надо объявить эту машину в региональный розыск.

- В чем подозревается водитель?

Валландер задумался:

- Отчасти в том, что имеет касательство к убийству Сони Хёкберг. Отчасти в том, что располагает информацией о совершенном на меня покушении.

- Это он стрелял?

- Возможно, он был свидетелем, - уклончиво ответил комиссар.

- Ты сейчас где?

- Дома у Марианны Фальк. Созвонимся попозже.

Марианна Фальк подала кофе в красивом бело-синем кофейнике. Валландеру вспомнилось детство - у его родителей был похожий сервиз.

- Расскажите-ка про эту вашу случайность, - попросил он, когда она опять села.

- Это было примерно через месяц после возвращения Тиннеса. Он купил машину и обычно заезжал за мной. Как-то раз один из врачей отделения, где я работала, увидел его со мной. И на другой день спросил, не обознался ли он. Не Тиннес ли Фальк встречал меня. Когда я ответила, что он не ошибся, врач сказал, что познакомился с ним годом раньше. И не где-нибудь, а в Африке.

- Где в Африке?

- В Анголе. Врач работал там добровольцем. Сразу после того как страна стала независимой от Португалии. И однажды случайно столкнулся там с соотечественником. Поздно вечером, в ресторане. Они сидели за разными столиками, но, собираясь расплатиться, Тиннес достал шведский паспорт, куда засунул деньги. Врач окликнул его. Тиннес поздоровался, назвал свое имя, тем все и кончилось. Однако врач запомнил его. Не в последнюю очередь потому, что Тиннес, по его мнению, держался очень холодно и неприступно. Будто вовсе не желал, чтобы в нем признали шведа.

- Вы, наверно, спросили Тиннеса, что он там делал?

- Много раз порывалась спросить. Узнать, как он жил, чем занимался. Почему поехал туда. Но ведь мы как бы дали друг другу обещание не копаться в этих четырех годах. И я попыталась навести справки по другим каналам.

- По каким?

- Обзвонила всевозможные организации, которые посылали добровольцев в Африку. Но повезло мне только в Шведском управлении международного развития. Тиннес действительно два месяца пробыл в Анголе. Помогал монтировать какие-то радиомачты.

- Однако его не было четыре года. А вы говорите о двух месяцах.

Она молчала, что-то обдумывая, и Валландер не стал ей мешать.

- Потом мы поженились, родились дети. А кроме как о той встрече с доктором в Анголе, о тех четырех годах я не знала ничего. И никогда не спрашивала. Только теперь, после его смерти и после долгих лет жизни в разводе, я кое-что узнаю об этом.

Марианна встала, вышла из комнаты. Вернулась она с пакетом в руках, завернутым в рваную клеенку. Положила его на стол перед Валландером.

- Когда он умер, я сходила в подвал. Знала, что у него там есть стальной сундучок. Запертый на замок. Но я его взломала. Кроме этого пакета, там была только пыль.

Она кивнула: дескать, разверните. Валландер развернул клеенку. Внутри оказался фотоальбом в переплете из коричневой кожи. На первой странице тушью написано: «Ангола, 1973-1977».

- Я просмотрела фотографии. Но мне они ничего не говорят. Хотя мне кажется, Тиннес пробыл в Анголе куда больше тех двух месяцев, что он работал для Шведского управления международного развития. Думаю, он находился там около четырех лет.

Валландер пока что не открывал альбом. Внезапно ему пришла в голову одна мысль:

- Я слабоват в географии. Не знаю даже, как называется столица Анголы.

- Луанда.

Комиссар кивнул. В кармане куртки у него так и лежала открытка, найденная под клавиатурой. Теперь ясно, что означают «л» и «д» на штемпеле.

Открытка отправлена из Луанды. Интересно, что же там произошло? - подумал он.

И что за человек - мужчина или женщина? - носит имя, начинающееся на «К»?

Валландер вытер руки салфеткой, наклонился вперед и открыл альбом.

24

На первом снимке - искореженный остов сгоревшего автобуса. Лежит на боку возле дороги, красной от песка, а может, и от крови. Фотографировали с довольно большого расстояния. Автобус похож на скелет животного. Рядом со снимком кто-то написал карандашом: «Северо-восточнее Уамбо, 1975 г.». Ниже такое же желтоватое пятно, как на открытке. Валландер перевернул страницу. Группа чернокожих женщин возле пруда. Ландшафт вокруг выжжен, иссушен. Теней на фото нет. Видимо, солнце стояло в зените. Никто из женщин в объектив не смотрит. Пруд почти пересох.

Комиссар всмотрелся в фотографию. Тиннес Фальк, если, конечно, фотографировал он, решил щелкнуть этих женщин. Однако, по сути, центром сюжета был почти пересохший пруд. Именно его он и снимал. Скоро женщинам будет неоткуда брать воду. Валландер перелистывал страницу за страницей. Марианна Фальк молча сидела в кресле напротив. Где-то в комнате тикали часы. Снова и снова иссушенный пейзаж. Деревня, низкие круглые хижины. Дети и собаки. И повсюду красная земля, вихри красной пыли в воздухе. В объектив никто не смотрит.

Неожиданно деревни кончились. На снимке - поле боя. Давнее. Растительность гуще, зеленее. Упавший вертолет лежит на боку, словно гигантское раздавленное насекомое. Брошенные пушки целятся в незримого врага. На всех кадрах только оружие. Людей нет, ни живых, ни мертвых. Даты, названия населенных пунктов, и больше ничего. Дальше две страницы радиомачт. Иные снимки нечеткие.

Потом вдруг групповая фотография. Валландер попытался разглядеть лица девятерых мужчин, стоящих возле чего-то похожего на бункер. Девятеро мужчин, мальчик и коза. Судя по всему, коза забрела в кадр откуда-то справа. Когда фотограф нажал на спуск, один из мужчин пытался ее прогнать. Мальчик глядит прямо на зрителя. Смеется. Семеро мужчин - чернокожие, двое - белые. Чернокожие улыбаются, белые серьезны. Валландер повернул альбом к Марианне Фальк, спросил, знакомы ли ей белые мужчины. Она отрицательно покачала головой. Рядом нечитабельное название места и дата: «Январь 1976 г.». К тому времени Фальк уже давным-давно закончил установку радиомачт. Возможно, он приехал вторично, проверить, стоят ли они как надо. Вернулся в Анголу. Или не уезжал оттуда? Вообще-то он вполне мог оставаться там все четыре года. Хотя о его работе ничего не известно. И никто не знает, на что он живет. Валландер перевернул страницу. Фотографии Луанды. Сделанные месяцем позже, в феврале 1976-го. Кто-то выступает с речью на стадионе. Народ с красными вымпелами. Знамена. Наверно, размахивают ангольскими флагами, подумал комиссар. Отдельные люди Фалька по-прежнему не интересуют. На снимке народные массы. И сделан он с такого расстояния, что человеческие фигуры и лица практически неразличимы. Но по какой-то причине Фальк побывал на стадионе. Может, по случаю национального праздника? Может, народ отмечает недавно завоеванную независимость? Все-таки почему Фальк сделал эти снимки? Некачественные, со слишком большого расстояния. Что он хотел запечатлеть на память?

Следующие несколько страниц занимают фотографии города. «Луанда, апрель 1976 г.». Валландер быстро перевернул их.

И остановился.

Один из снимков выбивался из общего ряда. Очень старый. Черно-белый. Группа серьезных европейцев. Женщины сидят, мужчины стоят. Девятнадцатый век. На заднем плане большой загородный особняк. Черные слуги в белом, некоторые смеются. Однако группа на переднем плане хранит серьезность. Внизу подпись: «Шотландские миссионеры. Ангола, 1894 г.».

Интересно, откуда взялась эта фотография? - подумал комиссар. Сожженный автобус, заброшенное поле боя, женщины, которые скоро останутся без воды, радиомачты - и вдруг миссионеры.

Дальше опять современность, тот период, когда Фальк определенно находился в Анголе. И впервые фото людей крупным планом. В центре снимков. Снято со вспышкой. Сплошь белые. Из-за вспышки глаза у всех красные, как у зверей. Стаканы, бутылки. Марианна Фальк перегнулась через стол, показывая на человека со стаканом в руке. Он окружен молодежью. Все чокаются, что-то кричат фотографу. Но Тиннес Фальк сидит молча. На него-то и показывает Марианна. Он молчалив и серьезен. Худой, в белой рубашке, застегнутой до горла. Остальные - полураздетые, разгоряченные, потные. Валландер опять спросил, не узнаёт ли Марианна кого-нибудь. И снова она покачала головой.

Где-то здесь и тот, чье имя начинается на «К». Фальк остался в Анголе. Его бросила женщина, которую он любит. Или, может, наоборот, он бросил ее? И уехал работать как можно дальше от Швеции. Вероятно, чтобы все забыть. Или чтобы выждать. Какое-то происшествие заставляет его остаться в Анголе. Комиссар перевернул страницу. Тиннес Фальк рядом с белой церковью. Смотрит в объектив. Улыбается. Впервые улыбается. И рубашку на шее расстегнул. Кто жмет на спуск фотоаппарата? Может быть, К.?

Следующая страница. Снова кадр, сделанный самим Фальком. Валландер наклонился, всматриваясь. Впервые лицо, которое повторяется. Мужчина, крупным планом. Высокий, худой, загорелый. Решительный взгляд. Короткая стрижка. Скандинав? Немец? Или русский? Валландер принимается изучать задний план. Снято под открытым небом. Вдали угадываются горные кряжи, поросшие буйной зеленью. А ближе, прямо за спиной незнакомца, какое-то техническое сооружение. Вроде бы даже знакомое. Комиссар выпрямился, еще раз посмотрел на фото - и понял, что это такое. Трансформаторная подстанция. Линии высокого напряжения.

Неожиданно намечается связь, подумал он. Что отсюда следует, я не знаю. Но если этот кадр отснял Фальк, то он сфотографировал кого-то возле силовой подстанции. Похожей на ту, где погибла Соня Хёкберг. Комиссар медленно листал страницы, будто надеялся найти разгадку последних событий. Будто под конец в альбоме обнаружится правдивый отчет о них. Однако дальше он увидел слона. И нескольких львов, дремлющих у дороги. Фальк снимал из автомобиля. Рядом надпись: «Национальный парк Крюгера. Август 1976 г.». Пройдет еще год, прежде чем он вернется в Швецию и будет ждать Марианну у больницы «Саббатберг». Четырехлетнее отсутствие пока не закончилось. Дремлющий лев. Пропавший Фальк. Валландер вспомнил, что парк Крюгера находится в Южной Африке. Запомнил он это потому, что несколько лет назад, когда была убита женщина-риелтор, расследование вывело его на Южную Африку. Он тогда вообще сомневался, что сумеет благополучно раскрыть запутанное дело.

Значит, Фальк покинул Анголу. Сидит в машине, через опущенное окно снимает животных. Целых восемь страниц зверей и птиц. В том числе огромное количество зевающих бегемотов. Памятные кадры туриста. Фотографии у Фалька в большинстве весьма посредственные. Пролистав анималистические сюжеты, Валландер опять останавливается. Фальк вернулся в Анголу. «Луанда, июнь 1976 г.». Снова тот худой господин. С решительным взглядом и стрижкой ежиком. Сидит на скамейке у моря. В кои-то веки Фальк отснял по-настоящему композиционно удачный кадр. И всё. Дальше пустые страницы. Ни вырванных фото, ни зачеркнутых текстов. Последний снимок - мужчина на скамейке, созерцающий океан. На фоне того же городского пейзажа, что и на открытке.

Валландер откинулся на спинку дивана. Марианна Фальк испытующе смотрела на него.

- Я не знаю, о чем, собственно, рассказывают эти фотографии, - сказал он. - Тем не менее, с вашего позволения, на время возьму альбом. Пожалуй, некоторые снимки не мешало бы увеличить.

Марианна Фальк проводила его в переднюю.

- Почему вам важно знать, чем он тогда занимался? Ведь это было так давно.

- Там что-то произошло, - ответил Валландер. - Я не знаю, что именно. Но это повлияло на всю его жизнь.

- Что же это могло быть?

- Не знаю.

- А кто стрелял в его квартире?

- Неизвестно. Мы не знаем ни кто это был, ни что он там делал.

Комиссар надел куртку, на прощание пожал руку Марианне Фальк.

- Если хотите, пришлем расписку, что на время изымаем фотографии.

- Ну что вы, не надо.

Валландер открыл дверь, но Марианна Фальк вдруг сказала:

- Я тут подумала…

Комиссар ждал, глядя на нее. Она медлила, явно испытывая неуверенность.

- Полиции, конечно, требуются факты, - нерешительно продолжала она, - а то, о чем я думаю, мне и самой неясно.

- На данном этапе важным может оказаться что угодно.

- Много лет я жила рядом с Тиннесом. И понятно, считала, что знаю его. Хотя чем он занимался те четыре года, когда начисто пропал из виду, мне было неизвестно. Я просто закрыла на это глаза. Атмосфера в семье была ровная, он прекрасно относился ко мне и к детям, и я не задумывалась о тех годах.

Она вдруг умолкла. Валландер ждал.

- Порой мне казалось, я замужем за фанатиком. За человеком, у которого два лица.

- За фанатиком?

- Иногда он высказывался довольно-таки странно.

- О чем?

- О жизни. О людях. О мире. По сути, обо всем. Мог разразиться резкими обвинениями. Ни к кому не обращаясь. Будто бросал реплики в пустоту.

- И никак не объяснял, в чем дело?

- Я пугалась. И не смела спросить. Его словно бы переполняла ненависть. Правда, кончались эти вспышки так же быстро, как и начинались. Такое впечатление, будто он срывался. А после досадовал сам на себя. Невольно выдавал то, что предпочел бы скрыть.

Валландер задумался:

- Вы уверены, что он сторонился политики?

- Политиков он презирал. И на выборы никогда не ходил.

- А с общественными движениями связь не поддерживал?

- Нет.

- Может, у него был кумир, которым он восхищался?

- Да вроде нет, - сказала Марианна Фальк, но тотчас передумала: - Хотя, пожалуй, он был поклонником Сталина.

Валландер нахмурился:

- Почему?

- Не знаю. Но он не раз повторял, что Сталин обладал неограниченной властью, точнее, захватил ее, чтобы осуществлять безраздельное господство.

- Так он говорил?

- Да.

- И никаких объяснений не давал?

- Нет.

Валландер кивнул:

- Ладно. Если вспомните что-нибудь еще, сразу звоните.

Она обещала. Дверь закрылась.

Комиссар сел в машину. Фотоальбом положил на сиденье рядом. Мужчина на фоне трансформаторной подстанции. Снимок сделан в далекой Анголе двадцать лет назад.

Вдруг именно этот человек прислал открытку? Может, его имя начинается на «К»?

Валландер покачал головой. Ничего не понять.

Движимый безотчетным импульсом, он выехал из города, направился туда, где нашли мертвую Соню Хёкберг. Ни души вокруг. Калитка на замке. Валландер огляделся по сторонам. Бурые поля, поодаль галдящая стая ворон. Тиннес Фальк замертво упал у банкомата. Сам он никак не мог убить Соню. Существуют другие, незримые пока связующие звенья, целая сеть, соединяющая разрозненные события.

Фальку отрезали пальцы, которыми он писал. С целью что-то скрыть? Так же и с Соней Хёкберг. Иного логического объяснения нет. Ее убили, чтобы она не заговорила.

Валландер зябко поежился. День выдался весьма прохладный. Он вернулся в машину, поднял окна. И поехал обратно в Истад. На въезде, неподалеку от круговой развязки, зазвонил мобильник. Комиссар съехал на обочину, остановился. Звонил Мартинссон.

- Мы продолжаем, - сообщил он.

- Ну и как успехи?

- Цифры эти прямо как высоченная глухая стена. Мудин пытается ее одолеть, но что он конкретно предпринимает, не скажу.

- Надо набраться терпения.

- Полагаю, управление оплатит его обед?

- Квитанцию возьми, - сказал Валландер. - Потом отдашь мне.

- Может, все-таки свяжемся с компьютерщиками из министерства? Что мы, собственно, выигрываем, откладывая эту возможность?

Мартинссон, разумеется, прав, подумал Валландер. И все же решил подождать, пусть Роберт Мудин еще поработает.

- Мы свяжемся с ними, - ответил он. - Но попозже.

Скоро комиссар был в управлении. Ирена сообщила, что ему звонила Гертруд. Валландер прошел к себе и сразу же отзвонил. По воскресеньям он иногда навещал ее. Но редко. И постоянно чувствовал угрызения совести. Что ни говори, она пожалела его несносного отца, скрасила ему последние годы жизни. Без нее он бы нипочем не достиг такого почтенного возраста. Но теперь, когда отца не было в живых, разговаривать им было не о чем.

Ответила сестра Гертруд, дама весьма разговорчивая, которая буквально обо всем на свете имела собственное мнение. Валландер коротко попросил к телефону Гертруд. Она сказала, что позовет, и ушла. Ждал он, кажется, целую вечность, но в конце концов в трубке послышался голос Гертруд.

Как выяснилось, ничего не случилось. Комиссар встревожился понапрасну.

- Я просто хотела узнать, как твои дела, - сказала она.

- В общем, хорошо. Только работы по горло.

- Ты давненько не заезжал.

- Знаю. Как освобожусь немного, сразу приеду.

- Можно и опоздать. В мои годы не угадаешь, сколько еще отпущено пожить.

Гертруд было шестьдесят. Но, судя по всему, она переняла повадки его отца. Тот же эмоциональный шантаж.

- Я заеду, - дружески повторил он. - Как только смогу.

Сославшись на важное совещание, комиссар поспешил распрощаться. А потом отправился в кафетерий за кофе. Там сидел Нюберг, пил какой-то особенный, невероятно редкий травяной чай. В виде исключения выглядел он отдохнувшим. Даже причесал волосы, которые обыкновенно торчали в разные стороны.

- Пальцы мы не нашли, - сказал Нюберг. - Хотя искали с собаками. Но прогнали через компьютер отпечатки из квартиры Фалька, которые, скорее всего, принадлежат ему.

- Нарыли что-нибудь?

- В шведских базах данных его нет.

После секундного раздумья Валландер принял решение:

- Проверь их через Интерпол. Кстати, Ангола туда входит?

- Откуда мне знать?

- Я на всякий случай спросил.

Нюберг забрал свою чашку и ушел. Валландер стащил несколько сухариков из личных запасов Мартинссона и вернулся к себе. На часах уже двенадцать. Утро миновало быстро. На столе перед ним лежал фотоальбом. Н-да, как же действовать дальше? Теперь ему известно о Фальке намного больше, нежели всего несколько часов назад. Но эти сведения нисколько не приблизили его хоть к какому-то объяснению загадочной связи Фалька с Соней Хёкберг.

Подвинув к себе телефон, комиссар позвонил Анн-Бритт. Она не отвечала. Ханссона тоже на месте не было. Мартинссон сидел при Роберте Мудине. Он попробовал прикинуть, как бы поступил Рюдберг. На сей раз без особого труда удалось услышать голос друга. Рюдберг призадумался бы. Собрав факты, полицейский должен их обдумать, это очень важно. Валландер водрузил ноги на письменный стол и зажмурил глаза. Снова мысленно перебрал все случившееся. Не сводя внутреннего взора с зеркала заднего вида, которое странным образом уводило все на двадцать лет назад, в Анголу. Раз за разом он анализировал события, причем брал за основу разные отправные точки. Смерть Лундберга. Гибель Сони Хёкберг. А равно и крупный сбой в энергоснабжении.

В конце концов он открыл глаза с тем же ощущением, что и несколькими днями раньше: разгадка где-то здесь, совсем рядом, только он ее не видит.

Звонок телефона вырвал Валландера из размышлений. Ирена сообщила, что внизу ждет Сив Эрикссон. Он вскочил на ноги, пригладил волосы и спустился в холл. В самом деле, очень привлекательная женщина. Он хотел пригласить ее в кабинет, но, увы, у нее не было времени. Сив Эрикссон протянула ему конверт:

- Вот вам обещанный список.

- Надеюсь, он не доставил вам слишком много хлопот.

- Не слишком много, но доставил.

Комиссар предложил выпить по чашечке кофе, однако она отказалась:

- После Тиннеса осталась кой-какая незавершенка, и я пытаюсь разобраться.

- Однако у вас нет полной уверенности, что он не работал над другими проектами?

- Все-таки вряд ли. Последнее время он от многого отказывался. Я знаю, потому что по его просьбе отвечала на запросы.

- Чем вы это объясняли?

- Я думала, ему нужна передышка.

- А раньше такое бывало? Чтобы он отказывался от многих предложений кряду?

- Гм, да нет. Фактически это случилось впервые.

- И он ничего не объяснил?

- Нет.

Вопросов у Валландера больше не было. Сив Эрикссон вышла из управления. У входа ее ожидало такси. Когда шофер открывал ей дверцу, комиссар заметил у него на рукаве траурную повязку.

Вернувшись в кабинет, он вскрыл конверт. Список оказался длинный. Многие из предприятий, для которых Фальк и Сив Эрикссон выполняли те или иные разработки, были ему незнакомы. Но все они располагались в Сконе, за единственным исключением. Одна фирма находилась в Дании и как будто бы производила палубные краны. Впрочем, среди множества неведомых предприятий попадались и знакомые, в том числе несколько банков. Однако ни «Сюдкрафт», ни иные энергетические компании в списке не значились. Валландер отложил бумагу в сторону, задумался.

Тиннеса Фалька нашли мертвым возле банкомата. Вечером он вышел на прогулку. Его видела женщина с собакой. Фальк остановился у банкомата, запросил выписку из счета, но деньги не снимал. А потом рухнул замертво. Комиссару вдруг показалось, будто он что-то упустил. Может, это не инфаркт и не нападение? Но что тогда?

После некоторого раздумья он позвонил в истадскую контору Северного банка. Несколько раз, когда менял старую машину на новую, ему пришлось брать в банке кредит. Тогда-то он и познакомился с одним из тамошних консультантов по фамилии Винберг и сейчас попросил его к телефону. Но, услышав от телефонистки, что Винберг занят, поблагодарил и положил трубку. Решил наведаться туда лично. Винберг беседовал с клиентом. Кивнул Валландеру, жестом предложил присесть и подождать.

Через пять минут Винберг освободился.

- Я вас ждал, - сказал он. - Пора менять машину?

Валландер не переставал удивляться, что в банке работают такие молодые люди. Первый раз, когда брал кредит, он задавал себе вопрос, достиг ли Винберг, лично выдававший разрешение на кредит, возраста, в каком получают водительские права.

- Я совсем по другому поводу. По службе. Машина пока подождет.

Улыбка Винберга погасла. Он явно встревожился:

- В банке что-то случилось?

- Если бы случилось, я пошел бы к вашему начальству. Мне нужна информация. О ваших банкоматах.

- Из соображений безопасности я, понятно, могу сказать не очень много.

Выражается Винберг так же, как я, деревянным языком, подумал комиссар.

- Вопросы у меня технического характера. Первый - совсем простой. Часто ли банкомат ошибается, регистрируя снятие денег со счета или выдавая выписку?

- Крайне редко. Но статистики у меня под рукой нет.

- Как я понимаю, «крайне редко» означает, что, по большому счету, ошибок не бывает никогда?

Винберг кивнул:

- Я тоже так понимаю.

- А к примеру, с обозначением времени на выписке ошибки не случаются?

- Никогда не слыхал. Теоретически это возможно. Но вряд ли бывает часто. При операциях с деньгами, разумеется, необходим максимум надежности.

- Стало быть, на банкоматы можно положиться?

- У вас что-то стряслось?

- Нет. Просто мне требовался ответ на эти вопросы.

Винберг выдвинул один из ящиков стола. Достал шуточный рисунок: банкомат не спеша заглатывает человека.

- На самом деле все не так плохо, - улыбнулся он. - Но рисунок хороший. А банковские компьютеры, конечно, столь же уязвимы, как и все прочие.

Опять, подумал Валландер. Опять эти разговоры насчет уязвимости. Он рассмотрел рисунок и согласился: вправду остроумно.

- У вас в банке есть клиент по имени Тиннес Фальк. Мне нужна информация обо всех операциях с его счетом за последний год. Включая снятие денег через банкоматы.

- В этом случае вам таки придется поговорить с моим начальством. Я не вправе разглашать секретную информацию.

- К кому нужно обратиться?

- Лучше всего к Мартину Ольссону. Он сидит этажом выше.

- Вы не могли бы выяснить, свободен он сейчас или нет?

Винберг исчез. Валландер представил себе долгую, утомительную бюрократическую процедуру, которую ему надо выдержать во что бы то ни стало.

Но на втором этаже, куда его проводил Винберг, ожидал на удивление молодой начальник, который тотчас обещал помочь. Требуется только одно: официальный запрос полиции. Когда же Валландер сообщил, что владелец счета скончался, Ольссон предложил и другой вариант: пусть запрос сделает вдова.

- Он был разведен, - сказал комиссар.

- Достаточно запроса полиции, - повторил Мартин Ольссон. - Я прослежу, чтобы все было сделано быстро. Обещаю.

Валландер поблагодарил и спустился к Винбергу. У него возник еще один вопрос:

- Вы можете проверить, абонировал ли Тиннес Фальк банковскую ячейку?

- Вообще-то я не знаю, разрешено это или нет, - с сомнением произнес Винберг.

- Ваш начальник дал добро, - солгал Валландер.

Винберг вышел, но очень скоро вернулся и сказал:

- Ячейки на имя Тиннеса Фалька у нас нет.

Валландер встал. Потом опять сел. Раз уж он в банке, можно обсудить и кредит на новую машину, которую очень скоро придется покупать.

- Давайте прямо сейчас поговорим насчет машины. Вы правы. Тачку пора менять.

- Сколько вам нужно?

Валландер быстро прикинул в уме. Долгов у него нет.

- Сто тысяч, - сказал он. - Если можно.

- Без проблем, - ответил Винберг, доставая бланк.

В половине второго все было улажено. Винберг сам подписал бумагу на предоставление кредита, визы начальства ему не требовалось. Валландер вышел из банка с сомнительным ощущением, что в одночасье разбогател. Проходя мимо книжного магазина на площади, вспомнил, что там лежит книга о реставрации мебели, которую нужно было забрать еще несколько дней назад. А еще вспомнил, что в бумажнике пусто. Повернул, зашагал к банкомату возле почты и стал в очередь. Перед ним было четыре человека. Женщина с детской коляской, две молоденькие девушки и пожилой господин. Рассеянно наблюдая, как женщина вставила карточку, получила деньги, а затем выписку из счета, Валландер мысленно вернулся к Тиннесу Фальку. Банкомат меж тем выдал девушкам сотню крон и выписку, которую они принялись оживленно обсуждать. Пожилой господин глянул по сторонам и только после этого сунул карточку в прорезь и набрал свой ПИН-код. Получил пятьсот крон, а выписку не глядя пихнул в карман. Пришел черед Валландера. Он снял тысячу и внимательно прочел выписку. Как будто бы все правильно. И суммы, и дата, и час. Скомкав бумажку, он бросил ее в урну и вдруг замер. Вспомнил о сбое в подаче тока, погрузившем во тьму чуть не половину Сконе. Кто-то прекрасно знал слабые точки в энергоснабжении. Техника совершенствуется, однако слабые места все равно существуют. Хрупкие звенья, где разнообразные потоки, которые воспринимаются как нечто вполне естественное, могут резко застопориться. На память пришел чертеж, найденный возле фальковского компьютера. Он попал туда не случайно. И реле, найденное в морге, тоже не случайность.

Эти выводы не содержали ничего нового. Только на сей раз он полностью осознал то, о чем прежде лишь смутно догадывался.

В случившемся вообще не было случайностей. Чертеж лежал на столе, потому что Тиннес Фальк им пользовался. В свою очередь не случайность и то, что Соня Хёкберг убита именно на силовой подстанции.

Это своего рода жертвоприношение, думал он. В тайной комнате Тиннеса Фалька находился алтарь. С портретом Фалька вместо иконы. Соню Хёкберг не просто убили. В известном смысле ее еще и принесли в жертву. Чтобы подчеркнуть уязвимость и слабое место. На Сконе набросили черный покров - и все остановилось.

При мысли об этом он поежился. Ощущение, что и сам он, и его коллеги по-прежнему топчутся в пустоте, резко усилилось.

Комиссар наблюдал за людьми, подходившими к банкомату. Раз можно парализовать энергоснабжение, то наверняка можно парализовать и банкоматы, подумалось ему. И бог его знает, что еще можно остановить, перенаправить или отключить. Пункты управления полетами и железнодорожные стрелки, водопроводы и электросети. Все это под угрозой сбоя. При одном условии: преступник должен знать слабое место, где уязвимость становится реальной аварией.

Он пошел прочь. Позабыв про книжный магазин. Вернулся в управление. Ирена хотела что-то сказать, но комиссар только рукой махнул: дескать, потом. В кабинете бросил куртку на посетительское кресло и, садясь, придвинул к себе блокнот. За несколько минут снова проанализировал все события. На сей раз с совершенно других позиций. Вдруг обнаружится какое-нибудь указание на то, что под всем этим кроется некий изощренный, тщательно спланированный саботаж? Вдруг саботаж и есть искомая подоплека? Опять ему вспомнился давний эпизод с задержанием Фалька, выпустившего на волю норок. Может, и тут таится нечто много большее? Может, это была репетиция, подготовка к каким-то грядущим акциям?

Отбросив ручку и откинувшись на спинку кресла, он отнюдь не был уверен, что отыскал зацепку, которая сдвинет расследование с мертвой точки. Впрочем, по крайней мере такая возможность достаточно реальна. Хотя убийство Лундберга в эту схему совершенно никак не вписывается. А началось-то все именно с него. Может, события вышли из-под контроля? Стали развиваться не по плану? И пришлось срочно принимать меры? Мы уже сейчас предполагаем, что Соню Хёкберг убили затем, чтобы она не выдала какую-то информацию. Но зачем у трупа Фалька отрезали пальцы? Опять-таки в стремлении что-то скрыть.

Правда, есть и другая возможность, внезапно подумал он. Если Соню Хёкберг действительно принесли в жертву, то не исключено, что и отрезанные пальцы связаны с неким ритуалом.

Валландер вновь перебрал все события. И попробовал пойти еще дальше. Что, если убийство Лундберга не связано с последующими происшествиями? Что, если смерть таксиста, по сути, была ошибкой?

Еще полчаса размышлений - и он опять приуныл. Не надо спешить с выводами. Картина не складывалась.

Тем не менее он как будто бы немножко продвинулся вперед. Уяснил себе, что возможностей трактовки событий и их взаимосвязей гораздо больше, чем ему представлялось до сих пор.

Валландер встал, собираясь наведаться в туалет, когда в дверь постучали. Анн-Бритт.

Она сразу перешла к делу:

- Ты оказался прав. У Сони Хёкберг был парень.

- Как его зовут?

- Имя-то я знаю, а вот где он находится - нет.

- Почему?

- Похоже, он исчез.

Валландер посмотрел на нее и опять сел.

Было без четверти три пополудни.

25

Впоследствии Валландер неизменно будет считать, что в тот день, слушая Анн-Бритт, допустил ошибку, одну из самых серьезных в своей жизни. Когда она рассказала, что у Сони Хёкберг все ж таки был парень, он должен был сразу смекнуть, что в этой истории есть странность и что Анн-Бритт раскопала не всю правду, а только половину. А полуправды, как известно, имеют тенденцию оборачиваться полным враньем. Словом, он не заметил того, что должен был увидеть. Заметил совсем другое, след, верный лишь отчасти.

За эту ошибку заплачено дорогой ценой. В мрачные минуты Валландер думал, что она послужила одной из причин гибели человека. А могла бы вообще привести к катастрофе, которой, к счастью, не случилось.

Утром в понедельник 13 октября Анн-Бритт задумала выяснить все касательно парня, который, вероятно, был-таки у Сони Хёкберг. И для начала решила еще раз потолковать с Эвой Перссон. Прокуратура и ведомство по делам несовершеннолетних по сию пору пребывали в сомнениях, где именно следует находиться девчонке, пока идет дознание. Предварительно сошлись на том, что она будет сидеть дома под охраной. Определенную роль тут сыграл инцидент в управлении, к несчастью заснятый фоторепортером. Кое-кто наверняка бы поднял жуткий крик, если бы Эву Перссон оставили под арестом в полицейском управлении или иной кутузке. Потому-то Анн-Бритт беседовала с девчонкой у нее дома. Она разъяснила Эве (та казалась менее холодной и враждебной), что, рассказав все начистоту, она сама абсолютно ничем не рискует. Но Эва упрямо твердила, что ей ничего такого не известно. Про Калле Рюсса, с которым Соня раньше встречалась, она уже рассказала, а больше, мол, ни о ком знать не знает. Анн-Бритт по-прежнему сомневалась в искренности Эвы. Однако ничего не добилась и прекратила допрос. А перед уходом немного поговорила с Эвиной матерью наедине. На кухне, при закрытых дверях. Мамаша еле шептала, будто начисто потеряла голос, и Анн-Бритт предположила, что девчонка подслушивает под дверью. Ни о каком парне старшая Перссон тоже не слыхала. Однако винила Соню Хёкберг буквально во всем. Это она убила беднягу таксиста. Ее дочь не виновата. Мало того, еще и стала жертвой этого жестокого полицейского по имени Валландер.

Анн-Бритт не сдержалась, оборвала разговор и ушла, мысленно представляя себе перекрестный допрос, который дочурка наверняка учинила своей мамаше: «О чем вы шушукались на кухне?»

От Перссонов Анн-Бритт поехала прямиком в скобяной магазин, где работал Калле Рюсс. Они вышли в подсобку и, стоя среди мешков с гвоздями и бензопил, поговорили о случившемся. Не в пример Эве Перссон, Калле Рюсс отвечал на все вопросы открыто, не виляя. У нее сложилось впечатление, что он до сих пор влюблен в Соню, хотя их роман закончился год с лишним назад. Калле тосковал по ней, горевал по поводу ее смерти и был здорово напуган. Правда, с тех пор как они расстались, он мало что знал о жизни Сони. Хоть Истад и небольшой город, со знакомыми сталкиваешься не так уж часто. Вдобавок по выходным Калле Рюсс обычно ездил в Мальмё. Там жила его новая подружка.

- По-моему, есть один парень, - вдруг сказал он, - с которым тусовалась Соня.

О сопернике Калле Рюсс знал очень мало, фактически только, что зовут парня Юнас, а живет он один, в особняке на Снаппханегатан. Номер дома Калле назвать не мог, хотя и сказал, что это вроде бы на углу Фришюттегатан, по левой стороне, считая от центра. На какие средства Юнас Лан-даль существовал и чем занимался, он понятия не имел.

Анн-Бритт сразу же поехала туда. Первый дом на левой стороне оказался красивой современной виллой. Она вошла в калитку, позвонила. Хотя дом с первого же взгляда произвел на нее впечатление заброшенного. Откуда взялось это ощущение, Анн-Бритт объяснить не могла. Дверь никто не открыл. Она позвонила несколько раз, потом обошла вокруг дома. Постучала у черного хода, заглянула в окна. А когда снова очутилась у фасада, увидела возле калитки мужчину в халате и сапогах. Странное зрелище - холодное осеннее утро, а он вышел на улицу в халате. Незнакомец пояснил, что живет в доме напротив, а вышел потому, что заметил ее. Засим он представился: Ингве. Просто Ингве, без фамилии.

- Там никого нет, - решительно сообщил он. - Парнишка и тот куда-то пропал.

Разговор у калитки был недолгим, но полезным. Ингве, судя по всему, держал соседей под неусыпным надзором. И первым делом проинформировал Анн-Бритт, что несколько лет назад вышел на пенсию, а до того отвечал за безопасность в мальмёском ведомстве здравоохранения. Семейство Ландаль не из старожилов, чужаки, поселились здесь вместе с сыном лет десять назад. Купили дом у местного инженера, который перебрался в Карлстад. Чем, собственно, занимался Ландаль-старший, Ингве сказать не мог. Приехав сюда, эти люди даже не потрудились представиться соседям. Затолкали в дом мебель и сына и засели там, закрыв все двери. Их вообще редко когда увидишь. Сына, которому, когда они поселились в этом квартале, было лет двенадцать-тринадцать, частенько бросали одного, а сами подолгу путешествовали, бог весть в каких краях. Иногда вдруг возвращались, чтобы вскоре столь же внезапно исчезнуть снова. Мальчик жил в одиночестве. Вежливый, всегда здоровался. Но держался особняком. Покупал себе еду, забирал почту, спать ложился поздно. В одном из соседних домов жила учительница из его школы. По ее словам, учился он хорошо. Так вот и продолжалось год за годом. Мальчик взрослел, родители катались по свету. Ходили слухи, будто они выиграли кучу денег не то в тотализатор, не то в лотерею. Ведь, похоже, оба нигде не работали, а деньги у них явно водились. Последний раз кто-то видел их в середине сентября. Потом сын, успевший стать совсем взрослым, снова остался один. А несколько дней назад к дому подъехало такси, и он тоже куда-то исчез.

- Значит, дом стоит пустой? - спросила Анн-Бритт.

- Да, там никого нет.

- Когда точно вы видели это такси?

- В прошлую среду. Во второй половине дня.

Анн-Бритт, словно наяву, представила себе пенсионера по имени Ингве, как он сидит на кухне и записывает, что делают соседи. Люди любят глазеть на поезда, а за неимением оных либо пялятся в стенку, либо шпионят за соседями, подумала она

- Не помните, какой компании принадлежало такси?

- Нет.

Врешь, подумала Анн-Бритт. Еще как помнишь. Может, и марку автомобиля приметил, и номерной знак. Просто не хочешь, чтобы я тебя раскусила. А я и без того догадалась, что ты шпионишь за соседями.

У нее остался только один вопрос, вернее, просьба:

- Буду признательна, если вы сообщите нам, когда он появится.

- А что он натворил?

- Уверяю вас, ничего. Нам просто нужно с ним поговорить.

- О чем?

Его любопытство, ясно, не ведало предела. Она покачала головой. И он больше не стал допытываться. Но явно был раздосадован. Словно она нарушила некий товарищеский уговор.

Анн-Бритт вернулась в управление, и тут ей повезло. Уже через пятнадцать минут удалось установить и таксопарк, и шофера, который выезжал на Снаппханегатан. Таксист подъехал к управлению, и она прямо в машине с ним побеседовала. Парень лет тридцати, по фамилии Эстенссон. На рукаве траурная повязка. Задним числом она сообразила, что надета повязка в память о Лундберге.

Она спросила о той поездке. Память у таксиста оказалась хорошая.

- Заказ поступил около двух. От некоего Юнаса.

- Без фамилии?

- Я думал, это и есть фамилия. Нынче у людей всякие фамилии бывают.

- Пассажир был один?

- Да. Молодой парень. Вполне дружелюбный.

- Багажа было много?

- Небольшая сумка на колесиках. И все.

- Куда он направился?

- К парому.

- В Польшу собирался?

- Разве тут ходят другие паромы?

- Какое впечатление он на вас произвел?

- Да никакого. Вполне дружелюбный, как я уже говорил.

- Он не казался встревоженным?

- Нет.

- Что-нибудь говорил?

- Сидел сзади, молчал, смотрел в окно. Помнится, дал чаевые.

Больше Эстенссон ничего припомнить не смог. Анн-Бритт поблагодарила за помощь. Затем решила испросить разрешения на осмотр виллы. Выслушав ее, прокурор дал санкцию.

Но до Снаппханегатан она не доехала: позвонили из детского сада, где находился ее младший сынишка. Пришлось мчаться туда, ребенка рвало, и следующие несколько часов она провела дома. Малыш снова повеселел, недомогание прошло. И соседка, добрая душа, которая всегда готова помочь, присмотреть за детьми, выручила ее и на сей раз. Анн-Бритт вернулась в управление, и Валландер тоже оказался на месте.

- Ключи у тебя есть? - спросил он.

- Я думала захватить с собой слесаря.

- На кой черт? Там что, сейфовые двери?

- Да нет, обычные английские замки.

- Ну, с ними мы сами справимся.

- Учти, тот тип в халате и зеленых сапогах будет из своей кухни наблюдать за каждым нашим шагом.

- Пойдешь к нему, заведешь разговор. Завлеки его в маленький комплот. Дескать, своей бдительностью он оказал нам неоценимую помощь. И хорошо бы ему продолжать наблюдение, прикрывая нас с тылу. Только, само собой, насчет того, чем мы занимаемся, никому ни слова. Где один любопытный сосед, там и другие найдутся.

Анн-Бритт рассмеялась:

- Он наверняка купится. Ты его в точности описал.

На Снаппханегатан они выехали на машине Анн-Бритт. И Валландер, как всегда, досадовал, что водит она неровно, плохо. По дороге он хотел рассказать про фотоальбом, утром попавший к нему в руки. Но не мог сосредоточиться, думал только об одном: как бы с кем не столкнуться.

Валландер зашагал к входной двери, Анн-Бритт - к соседу. У комиссара вилла тоже незамедлительно вызвала ощущение заброшенности. Он как раз отпер дверь, когда Анн-Бритт вернулась.

- Отныне человек в халате - наш агент.

- Надеюсь, ты не сказала, что парнишку мы ищем в связи с убийством Сони Хёкберг?

- За кого ты меня принимаешь?

- За хорошего полицейского.

Валландер открыл дверь. Они вошли и затворили ее за собой.

- Есть кто живой? - крикнул комиссар.

Голос заглох в тишине. Ответа не было.

Медленно, но целеустремленно они обошли помещения. Отметили, что все прибрано, все на своих местах. Парень уезжал в спешке, однако никаких следов оной они не увидели. Повсюду образцовый порядок. Хотя мебель и картины оставляли безликое впечатление. Словно закуплены оптом и расставлены в комнатах, чтобы заполнить пустоту. На одной из полок - фотографии молодой пары с новорожденным младенцем. И больше ничего личного. На столе телефон с мигающим автоответчиком. Валландер перемотал кассету, нажал кнопку воспроизведения. Лундская компьютерная фирма сообщала, что заказанный модем получен. Потом кто-то ошибся номером. Следом анонимный звонок.

А дальше то, на что в глубине души надеялся Валландер.

Голос Сони Хёкберг.

Комиссар узнал его сразу. Анн-Бритт потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто звонил.

- Я перезвоню. Это важно. Я перезвоню. - И она повесила трубку.

Валландер сумел найти кнопку «сохранить все сообщения», и они прослушали пленку еще раз.

- Теперь мы знаем точно, - сказал комиссар. - Соня действительно была в контакте с парнем, который здесь жил. Причем по телефону даже не назвалась.

- Может, это и есть тот самый звонок, насчет которого мы строили догадки? Сделанный после побега из управления?

- Не исключено.

Через кухню и прачечную он прошел к гаражу, открыл дверь. Там стоял автомобиль. Темно-синий «фольксваген-гольф».

- Звони Нюбергу. Пусть хорошенько изучит машину.

- На этом автомобиле она поехала навстречу смерти?

- Очень может быть.

Анн-Бритт принялась по мобильнику разыскивать Нюберга. Валландер тем временем поднялся на второй этаж. Там было четыре спальни. Но использовались только две. Одна принадлежала родителям, другая - сыну. Валландер открыл гардероб в родительской спальне. Аккуратные ряды плечиков с одеждой. На лестнице послышались шаги Анн-Бритт.

- Нюберг выехал.

Она тоже заглянула в шкаф.

- Вкус у них хороший. И денег хватает.

Валландер углядел в дальнем углу гардероба собачий поводок и маленькую плетку.

- Возможно, им по вкусу и кое-что нетрадиционное, - задумчиво обронил он.

- Говорят,мода нынче такая, - засмеялась Анн-Бритт. - Якобы от траханья больше удовольствия, если напялить на голову пластиковые пакеты и чуток поиграть со смертью.

Валландер аж вздрогнул: не ожидал он от нее таких речей, даже смутился. Однако ничего не сказал.

Они прошли в комнату сына. Удивительно: обстановка прямо-таки спартанская. Голые стены, кровать. И большой стол с компьютером.

- Пришлем сюда Мартинссона, пускай глянет, - сказал Валандер.

- Если хочешь, могу включить.

- Пока повременим.

Они опять спустились вниз. Валландер покопался среди бумаг в ящике кухонного стола и нашел-таки что искал.

- Не знаю, обратила ли ты внимание, - сказал он. - Но на входной двери нет таблички с именем, а это редкость. Однако я нашел тут рекламные буклеты на имя Харальда Ландаля, отца Юнаса.

- Объявим его в розыск? В смысле, сына?

- Пока нет. Сперва надо собрать побольше информации.

- Это он убил Соню?

- Трудно сказать. Хотя его отъезд, пожалуй, говорит о спешке, верно? О попытке скрыться.

В ожидании Нюберга они осматривали содержимое шкафов и ящиков. Анн-Бритт наткнулась на пачку фотографий, изображавших новый дом на Корсике.

- Может, туда-то и ездят его родители?

- Не исключено.

- Любопытно, откуда у них такие деньжищи?

- Пока что нас интересует сын.

В дверь позвонили - Нюберг со своей командой. Валландер проводил их в гараж.

- Пальчики, - сказал он. - Возможно, они совпадут с найденными ранее. К примеру, на сумке Сони Хёкберг. Или в квартире Тиннеса Фалька. Или на Руннерстрёмсторг. Но прежде всего проверь, нет ли свидетельств тому, что этот автомобиль побывал у подстанции и что в нем ехала Соня Хёкберг.

- Тогда начнем с покрышек, - решил Нюберг. - Это быстро. Если ты помнишь, у нас есть неопознанный след.

Валландер ждал. Не прошло и десяти минут, как Нюберг дал ему ответ, на который он надеялся.

- Отпечатки совпадают, - объявил криминалист, сравнив покрышки с фотографиями следов, зафиксированных возле подстанции.

- Ты совершенно уверен?

- Конечно нет. Существуют тысячи почти абсолютно одинаковых покрышек. Но как видишь, вот здесь, на левой задней покрышке, слишком маленький просвет. И внутренняя сторона стерта, потому что колеса плохо отбалансированы. А это резко увеличивает вероятность, что машина та самая.

- Иными словами, ты все-таки уверен?

- Насколько это возможно.

Валландер вышел из гаража. Анн-Бритт была в гостиной. Он задержался на кухне. Подумал: правильно ли я поступаю? Может, надо прямо сейчас объявить парня в розыск? Движимый внезапной тревогой, он вернулся на верхний этаж, сел в комнате парня на стул возле письменного стола. Огляделся по сторонам. Встал, открыл гардероб. Вроде бы ничего примечательного. Поднялся на цыпочки, ощупал верхние полки. Пусто. Снова отошел к письменному столу, сел. Компьютер. Повинуясь внезапному побуждению, поднял клавиатуру. Ничего нет. По некотором размышлении вышел на лестницу, позвал Анн-Бритт и вместе с ней вернулся в комнату. Показал на компьютер.

- Ты хочешь, чтобы я его включила?

Он кивнул.

- Значит, Мартинссона ждать не будем?

В ее голосе сквозила откровенная ирония. Видно, все-таки обиделась. Но сейчас комиссару было не до этого. Сколько раз за годы полицейской службы он сам чувствовал себя обиженным? Другими полицейскими, преступниками, прокурорами и журналистами, а в особенности теми, кого принято называть общественностью.

Она села на стул, запустила компьютер. Прозвучало короткое арпеджио. Монитор осветился. На экране обозначились иконки.

- Что мне искать?

- Не знаю.

Наугад она подвела курсор к одной из иконок, кликнула мышкой. Не в пример фальковскому, здешний компьютер не сопротивлялся. Только вот открытый файл был пуст.

Валландер надел очки, перегнулся через плечо Анн-Бритт.

- Попробуй-ка вон тот, где написано «Корреспонденция», - сказал он.

Анн-Бритт открыла файл. Та же история. Пусто.

- Что это значит?

- Здесь ничего нет.

- Или все стерто. Продолжай.

Она открывала файл за файлом. Результат неизменно был один: пусто.

- Странно, - заметила Анн-Бритт. - Вообще ничего нет.

Валландер поискал дискеты или запасной жесткий диск, но ничего не нашел.

Анн-Бритт перевела курсор на иконку, которая давала информацию о содержимом компьютера.

- Последний раз работали девятого октября.

- В минувший четверг, - уточнил Валландер.

Оба с удивлением переглянулись.

- На следующий день после отъезда Юнаса Ландаля в Польшу?

- Если наш частный детектив не ошибся. Но это вряд ли.

Валландер сел на кровать:

- Объясни.

- Как я понимаю, вариантов всего два. Либо он вернулся. Либо в доме побывал кто-то другой.

- И тот, кто здесь побывал, мог удалить из компьютера всю информацию?

- Легко. Замков-то не было.

Валландер призвал на помощь свои скудные компьютерные познания, даже термины постарался припомнить:

- А вдруг пароль был, но его тоже стерли?

- Тот, кто открывал компьютер, мог, конечно, и пароль убрать.

- И опустошил компьютер?

- Следы, вероятно, остались, - сказала Анн-Бритт.

- Что ты имеешь в виду?

- Ну… Мартинссон мне объяснял.

- Так объясни мне!

- Представь себе, что этот компьютер - дом, откуда вынесли всю мебель. Но зачастую следы все равно остаются: ножки стульев могли поцарапать паркет, стены выцветают на солнце, а там, куда оно не достигало, выглядят темнее.

- Если снять со стены картину, которая долго там висела, под ней видно темное пятно. Ты это имеешь в виду?

- Мартинссон толковал о компьютерных подвалах. Где-то там по-прежнему живут остатки того, что некогда существовало. Ведь ничто не исчезает бесследно. Пока жесткий диск не разрушен полностью. И по этим остаткам можно восстановить утраченное. Оно стерто, а тем не менее есть там, в подвалах.

Валландер покачал головой:

- Понятно в какой-то мере. Но в данный момент меня больше всего интересует, что девятого октября кто-то лазил в этот компьютер.

Анн-Бритт снова повернулась к монитору.

- Дай-ка я на всякий случай проверю игры. - Она занялась иконками, которые до сих пор не трогала. - Любопытно, что это за игра - «Якобова трясина»? Никогда про такую не слыхала… - Она щелкнула мышкой, покачала головой. - Пусто. Зачем же тогда иконка?

Они начали обыскивать комнату - не найдутся ли дискеты. Увы. Интуитивно Валландер был уверен, что доступ к информации, находившейся в этом компьютере 9 октября, мог бы сыграть в расследовании решающую роль. Ведь не зря же кто-то полностью очистил жесткий диск. Может, сам Юнас Ландаль, а может, кто-то другой.

В конце концов оба сдались. Валландер спустился в гараж к Нюбергу, попросил прочесать весь дом на предмет дискет. После автомобиля это самая важная задача.

На кухне Анн-Бритт разговаривала по телефону с Мартинссоном. Увидев вошедшего комиссара, она передала трубку ему.

- Как у вас дела?

- Роберт Мудин - парень на редкость энергичный. На обед заглотал какой-то чудной пирог. Я еще и кофе не успел выпить, а он уже рвался продолжить работу.

- Результаты есть?

- Он упорно твердит, что цифра двадцать чем-то очень важна. Она повторяется снова и снова. Но стену Роберт пока не одолел.

- То есть?

- Это его собственное выражение. Он не сумел пробить защиту. Однако считает, что пароль состоит из двух слов или из комбинации некой цифры и слова. Не знаю, как он до этого докопался.

Валландер очень коротко рассказал, где находится и что произошло. Закончив разговор, он попросил Анн-Бритт еще раз потолковать с соседом. Точно ли он уверен, что Юнас уехал в среду? И не заметил ли кого поблизости от виллы в четверг, девятого октября?

Анн-Бритт ушла. Комиссар сел на диван и погрузился в раздумья. Но двадцать минут спустя, когда коллега вернулась, ничего толкового так и не придумал.

- Он ведет записи, - сообщила Анн-Бритт. - Все ж таки это нелепость. Неужели такая перспектива ждет человека по выходе на пенсию? Как бы там ни было, он вполне уверен: парень уехал в среду.

- А девятого?

- К дому никто не приближался. Но он, разумеется, признаёт, что не сидит у кухонного окна круглые сутки.

- Ну что ж, - сказал Валландер. - Возможно, Юнас возвращался домой, а возможно, туда наведался кто-то другой. Подтвердилось только одно: нам по-прежнему ничего не ясно; как бродили в тумане, так и бродим.

На часах было уже пять. Анн-Бритт поехала за детьми. Правда, предложила позднее вернуться. Однако Валландер сказал, что в этом нет нужды. В крайнем случае он ей позвонит.

В третий раз он вернулся в комнату парня, присел на корточки и заглянул под кровать. Анн-Бритт туда уже заглядывала. Но он хотел собственными глазами убедиться, что там ничего нет.

Потом лег на кровать.

Допустим, парень прячет в комнате что-то важное, размышлял Валландер. Причем так, чтобы, проснувшись утром, сразу увидеть: оно на месте. Комиссар обвел взглядом стены. Ничего. Хотел было сесть, как вдруг заметил, что книжный стеллаж, стоявший впритык к гардеробу, слегка наклонился. Когда лежишь, это отчетливо заметно. Он сел. Наклон исчез. Валландер подошел к стеллажу, присел на корточки. Под опору стеллажа подвели два почти незаметных клинышка. Одной рукой он пошарил под стеллажом. Зазор небольшой, сантиметра три. Но он сразу нащупал какой-то предмет, прикрепленный к нижней поверхности. Отковырнул и вытащил на свет, уже зная, что это. Дискета. По дороге к письменному столу достал мобильник и быстро набрал номер. Мартинссон ответил незамедлительно. Комиссар назвал адрес. Мартинссон записал. Роберт Мудин посидит некоторое время наедине с фальковским компьютером.

Мартинссон приехал через четверть часа. Включил компьютер, сунул дискету в прорезь. На мониторе появилось окошко, и Валландер наклонился прочесть название. «Якобова трясина». Он смутно припомнил, что Анн-Бритт говорила, будто это игра, и на миг почувствовал разочарование. Мартинссон открыл дискету. Там оказался один-единственный файл, который последний раз изменяли 29 сентября. Мартинссон снова кликнул мышкой.

С изумлением оба прочитали возникший на экране текст:

Норок надо выпустить на волю.

- Что это значит? - спросил Мартинссон.

- Не знаю, - ответил Валландер. - Однако у нас появилась новая связь. На сей раз между Юнасом Ландалем и Тиннесом Фальком.

Мартинссон недоуменно посмотрел на него.

- Ты явно забыл, - продолжал комиссар, - что несколько лет назад Фалька задерживали за участие в акции на норковой ферме.

Мартинссон вспомнил.

- Уж не был ли Юнас Ландаль среди тех, кто скрылся тогда под покровом ночи? Полиция так их и не нашла.

Мартинссон по-прежнему недоумевал:

- Выходит, речь тут идет о норках?

- Нет, определенно нет. И я думаю, нам нужно как можно скорее разыскать Юнаса Ландаля.

26

На рассвете 14 октября Картеру в Луанде пришлось принять важное решение. Он открыл глаза в темноте и некоторое время слушал гул кондиционера. Слух тотчас подсказал, что скоро надо будет почистить фильтры. К шуму холодного воздуха, продувавшего спальню, примешивался легкий посторонний звук. Картер встал, вытряхнул тапки (вдруг там спряталось какое-нибудь насекомое?), надел халат и спустился на кухню. За решетками окон он увидел одного из ночных охранников, вероятно Жозе: тот спал, грузно обмякнув на старом, рваном походном стуле. Но Роберту неподвижно стоял у калитки, смотрел в ночь, оцепенев в неведомых помыслах. Немного погодя он вооружится громадной метлой и начнет мести дорожки по фасаду дома. Этот шорох всегда внушал Картеру ощущение безопасности. От человека, который изо дня в день делает одно и то же, веет вечностью и постоянством. Роберту и его метла - символ жизни в лучшие ее мгновения. Без неожиданностей и соблазнов. Всего лишь повторяющиеся, ритмичные взмахи, отметающие прочь песок, камешки, обломанные веточки. Картер достал бутылку кипяченой воды, с вечера стоявшую в холодильнике. Не спеша выпил два больших стакана. Потом снова поднялся наверх, сел за компьютер, всегда включенный. На случай перебоев с электричеством он был подсоединен к мощной резервной батарее, а кроме того, снабжен стабилизатором, поскольку напряжение в сети вечно скакало.

Картер сразу обнаружил, что пришел мейл от Фу Чжэна, открыл сообщение, внимательно прочитал.

Потом выпрямился на стуле.

Паршиво. То, о чем писал Фу Чжэн, очень скверно. Он сделал все, что приказал ему Картер. Однако полицейский явно по-прежнему пытается влезть в фальковский компьютер. Картера ничуть не тревожило, что они вправду могут взломать программы. Да если и взломают, все равно не поймут, с чем имеют дело. А тем более не сумеют принять меры. Но в ночном мейле Фу Чжэн доложил о весьма тревожных фактах. Полиция обратилась за помощью к молодому компьютерщику.

Картер опасался очкастых молодых людей за компьютерами. Они с Фальком не раз говорили об этих гениях современности, ловко проникавших в секретные базы данных, умевших прочесть и понять сложнейшие электронные документы.

Фу Чжэн подозревал, что молодой человек по фамилии Мудин был как раз из таких гениев, и писал, что шведские хакеры неоднократно взламывали оборонные системы зарубежных стран.

Стало быть, вполне возможно, это опасный еретик, думал Картер. Еретик наших дней. Не желающий оставить в покое электронику и ее секреты. Раньше таких, как Мудин, сжигали на костре.

Картеру это не нравилось, как и многое другое случившееся за последнее время. Фальк умер слишком рано, оставил его один на один со всеми замыслами и решениями. Пришлось немедля устроить зачистку. Раздумывать было некогда. И хотя каждое свое решение он принимал только после консультации с логической программой, которую выкрал в Гарвардском университете и которая дала положительную оценку намеченным мерам, этих мер оказалось явно недостаточно. Похищение трупа Фалька было ошибкой. А возможно, и девчонку убивать было незачем? Но она могла заговорить. Кто знает. И полиция, похоже, сдаваться не намерена.

Картеру доводилось видеть такое. Как человек упрямо идет по следу. За раненым хищником, укрывшимся где-то в буше.

Еще несколько дней назад он установил, что всем руководит полицейский по фамилии Валландер. Фу Чжэн четко анализировал обстановку. Поэтому они и решили убрать полицейского. Но потерпели неудачу. И тот упорно продолжал свое расследование.

Картер встал, подошел к окну. Город еще спал. Африканская ночь дышала ароматами. Фу Чжэну можно доверять, думал он. Парень полон той фанатичной восточной преданности, которая, как некогда решили они с Фальком, весьма им пригодится. Вопрос лишь в том, достаточно ли этого.

Он сел за компьютер, начал писать. Пусть логическая программа даст ему совет. Примерно через час он сформулировал все задачи, определил возможные альтернативы и запустил программу. Она была начисто лишена человеческих черт и от этого только выигрывала. Ни тебе сомнений, ни иных эмоций, которые способны замутить перспективу.

Ответ пришел через считаные секунды. Четкий и однозначный. Картер отметил в исходных данных слабость, обнаруженную у Валландера. И эта слабость всерьез давала им шанс добраться до полицейского.

У всех людей есть секреты, думал Картер. В том числе и у этого Валландера. Секреты и слабости.

Он опять принялся писать. Рассвело, на кухне уже давно громыхала Селина, когда он закончил. Трижды прочитал написанное, внося поправки, и в итоге остался доволен. Потом нажал на «Отправить», и письмо исчезло в киберпространстве.

Кто первым прибег к этому сравнению, Картер не помнил. Скорее всего, Фальк. Именно он сказал, что они вроде как астронавты нового типа. Парят в новых пространствах, которые мало-помалу возникают вокруг. «Друзья в пространстве, - говорил он, - это мы».

Картер спустился на кухню, позавтракал. Каждое утро он украдкой разглядывал Селину - не беременна ли сызнова? При первом же подозрении он ее уволит. После завтрака он вручил ей составленный с вечера список покупок. Пускай сходит на рынок. Для вящей надежности заставил ее вслух по складам прочесть список. Дал денег, потом вышел отпереть двери парадного входа. По его подсчетам, каждое утро приходилось отпирать в общей сложности шестнадцать замков.

Селина отправилась на рынок. Город проснулся. Но в доме, некогда построенном врачом-португальцем, были толстые стены. Картер вернулся на верхний этаж с ощущением, что его обступает тишина. Всегдашняя тишина посреди африканского гама. На мониторе мигал сигнал. Пришли весточки из киберпространства. Он сел за компьютер, стал читать.

Именно на такой ответ он и надеялся. В течение ближайших суток они воспользуются слабостью, которую обнаружили у полицейского, у Валландера.

Он долго сидел, глядя на монитор. Когда экран потемнел, встал и пошел одеваться.

Осталась ровно неделя до той минуты, когда электронный вал захлестнет весь мир.

Вечером в понедельник, в самом начале восьмого, Валландер с Мартинссоном оба разом выбились из сил. И вернулись со Снаппханегатан в управление. Нюберг со своими криминалистами еще работал в гараже. Как всегда, тщательно и с какой-то затаенной злостью, которая крайне редко выплескивалась наружу. Порой Валландер думал о Нюберге как об этаком ходячем взрыве, который почему-то откладывается.

Они пытались понять, что произошло. Может, Юнас Ландаль вернулся и сам стер все, что было у него в компьютере? Но зачем он тогда сохранил дискету, коль скоро по каким-то причинам хотел скрыть информацию из своего компьютера? Или он думал, что на дискете тоже все стерто? Если так, то почему не поленился снова спрятать ее под стеллажом? Вопросов было много, частью совсем простых, только вот по-настоящему четкие ответы отсутствовали. Мартинссон осторожно выдвинул версию, что непонятное сообщение - «норок надо выпустить на волю» - в общем-то подброшено нарочно. Чтобы они его прочитали и, паче чаяния, взяли неверный курс. Но что, собственно, значит «неверный курс»? - уныло думал комиссар. Где вообще что-то верное? Вдобавок они подробно обсудили, не стоит ли прямо нынче вечером объявить Ландаля в розыск. Валландер сомневался. По сути, для этого нет оснований. Во всяком случае, пока Нюберг не закончит с машиной. Мартинссон с ним не соглашался, и аккурат в разгар этого спора обоих разом одолела жуткая усталость. А может быть, отвращение? Валландера мучило, что ему никак не удается направить расследование по мало-мальски разумному пути. И он подозревал, что в глубине души Мартинссон считает так же. По дороге в управление они заехали на Руннерстрёмсторг, Валландер ждал в машине, а Мартинссон поднялся к Роберту Мудину, сказал ему, что на сегодня хватит. Они вместе вышли на улицу, а вскоре подъехал автомобиль, который доставит Мудина домой. Мартинссон сообщил, что Роберт уходить не хотел. Готов был всю ночь просидеть со своими электронными загадками. Пока что он с места не сдвинулся. Но по-прежнему твердит, что цифра двадцать очень важна.

Вернувшись в управление, Мартинссон немедля включил компьютер и начал искать информацию о Юнасе Ландале. Запросил сведения о разных группировках, которые числились в базе данных. В частности, о таких, что стремились воспрепятствовать торговле мехами и нередко выпускали на волю фермерских норок. Но компьютер ответил «доступа нет». Тогда он вырубил машину, вышел из кабинета и в коридоре встретил Валландера, который стоял там как неприкаянный, держа в руке пластиковый стаканчик с холодным кофе.

Они решили, что на сегодня хватит, пора по домам. Валландер еще немного посидел в кафетерии, от усталости не в силах ни думать, ни идти домой. Напоследок он еще попытался выяснить, чем занят Ханссон. И в конце концов кто-то припомнил, что Ханссон, кажется, уехал в Векшё. Потом комиссар позвонил Нюбергу, однако тот ничего нового пока сообщить не мог. Криминалисты до сих пор работали с машиной.

По дороге домой Валландер заехал в магазин купить продуктов. Но у кассы обнаружил, что забыл бумажник на письменном столе. К счастью, продавец знал его и отпустил в кредит. Добравшись до квартиры, комиссар первым делом большими буквами написал на листке, что завтра непременно надо расплатиться, и положил записку на коврик у входной двери. Потом сварил спагетти и поужинал, сидя у телевизора. В порядке исключения ужин удался, получилось вкусно. Он пробежался по каналам и в конце концов остановился на каком-то фильме. Но смотреть начал с середины и так и не сумел толком вникнуть в сюжет. Заодно вспомнил, что надо бы поглядеть совсем другой фильм. С Аль Пачино. В одиннадцать он лег в постель, выдернув телефон из розетки. Фонарь за окном висел неподвижно. Вскоре комиссар уснул.

Утром во вторник он проснулся около шести, свежий и бодрый. Ночью ему снился отец. И Стен Виден. Среди странного каменистого ландшафта. Во сне он все время боялся потерять их из виду. Я даже вполне могу истолковать этот сон, подумал он. Я по-прежнему, как маленький ребенок, боюсь остаться в одиночестве.

Зазвонил мобильник. Нюберг. И по обыкновению, сразу перешел к делу. Когда бы ни звонил, он всегда исходил из того, что нужный собеседник уже на ногах. Хотя сам вечно жаловался, что некоторые постоянно будят его в несусветную рань и пристают с дурацкими вопросами.

- Я только что вернулся в гараж на Снаппханегатан, - начал он. - И нашел кое-что застрявшее в заднем сиденье и вчера не замеченное.

- Что же именно?

- Жевательную резинку «Сперминт». Со вкусом лимона.

- Она застряла в сиденье?

- Ее даже из обертки не вынули. Будь это прилипший комок, еще вчера бы нашли.

Валландер встал с постели, стоял босиком на холодном полу.

- Отлично, - сказал он. - Созвонимся попозже.

За полчаса он успел принять душ и одеться. Кофе можно выпить и в управлении. На улице было безветренно, и он решил нынче утром прогуляться пешком. Но тотчас передумал и сел в машину. Плевать он хотел на укоры совести. Войдя в управление, первым делом поискал взглядом Ирену. Пока не пришла. Эбба уже была бы на месте, подумал комиссар. Впрочем, раньше семи Эбба тоже не появлялась. Хотя наверняка бы интуитивно почувствовала, что мне надо с ней поговорить. И тотчас осадил себя: он несправедлив к Ирене. С Эббой никто не сравнится. Сходил в кафетерий, налил себе кофе. На сегодня дорожная служба назначила большую проверку. Валландер перекинулся словечком-другим с одним из дорожных полицейских, тот жаловался, что очень уж многие автомобилисты ездят с превышением скорости, да еще и в подпитии. И даже не имея водительских прав. Валландер рассеянно слушал, думая о том, что полицейские всегда горазды ныть да жаловаться; потом вернулся в холл. Ирена только-только пришла, снимала пальто.

- Помнишь, на днях я занимал у тебя жевательную резинку?

- Резинку занимают редко. Ты ее получил. Или та девчонка.

- Какой это был сорт?

- Обычный. «Сперминт».

Валландер кивнул.

- Это все? - удивилась Ирена.

- А что, мало?

С чашкой кофе в руках Валландер вернулся в кабинет. Спешил додумать до конца возникшую мысль. Набрал домашний номер Анн-Бритт. Когда она ответила, в трубке были слышны детские вопли.

- Окажи мне услугу, - сказал он. - Поговори с Эвой Перссон, поинтересуйся, что за жвачку она предпочитает, с каким вкусом. А заодно выясни, угощала ли она Соню.

- Почему это так важно?

- Объясню, когда приедешь сюда.

Через десять минут Анн-Бритт перезвонила. Дети вопили по-прежнему.

- Я поговорила с ее матерью. Она утверждает, что Эва жует резинку разного вкуса, и мне кажется, тут она не врет.

- Стало быть, она точно знала, какую жвачку любит Эва?

- Матери много чего знают о своих дочерях.

- Или не знают ничего?

- Совершенно верно.

- А как насчет Сони?

- Думаю, Эва Перссон наверняка ее угощала.

Валландер причмокнул губами.

- Господи, далась тебе эта жвачка! Чем она так важна?

- Приедешь - расскажу.

- У меня тут полная неразбериха. Бог весть почему утром во вторник всегда черт-те что творится.

Валландер положил трубку. Черт-те что творится каждое утро, подумал он. Без исключений. По крайней мере, в тех случаях, когда просыпаешься в пять и больше глаз сомкнуть не можешь. Он встал, пошел к Мартинссону. В кабинете пусто. Должно быть, он уже на Руннерстрёмсторг с Робертом Мудином. Ханссон опять же пока не вернулся из своей, скорее всего, бесполезной поездки в Векшё.

У себя в кабинете Валландер попробовал в одиночку подвести итоги. Практически не оставалось сомнений, что синий автомобиль из гаража на Снаппханегатан тот самый, на котором Соня Хёкберг совершила последнюю в своей жизни поездку. Юнас Ландаль отвез ее на силовую подстанцию, где она была убита, после чего сам уплыл на пароме в Польшу.

Конечно, есть пробелы и пустоты. За рулем машины не обязательно сидел Юнас Ландаль. И убил Соню Хёкберг не обязательно он. Но он под большим подозрением. Необходимо прежде всего задержать парня и хорошенько допросить.

Компьютер представлял собой куда более сложную проблему. Если информацию удалил не сам Юнас Ландаль, значит, это сделал кто-то другой. Вдобавок дискета, спрятанная под наклонившимся стеллажом.

Валландер пытался выстроить логическую цепочку. И через несколько минут сообразил, что есть и другая возможность. Информацию из компьютера мог удалить сам Юнас Ландаль. А позднее в доме побывал другой человек, проконтролировал, вправду ли все сделано.

Комиссар открыл блокнот, поискал ручку. И записал целый ряд имен, расположив их в том порядке, в каком они появились в расследовании.

Лундберг, Соня и Эва.

Тиннес Фальк.

Юнас Ландаль.

Между всеми этими людьми есть связь. Однако по-прежнему непонятен мотив преступлений. Пока что мы не нащупали подоплеку, думал Валландер. Надо искать дальше.

В дверях появился Мартинссон и вывел его из задумчивости.

- Роберт Мудин уже при деле, - сказал он. - Велел заехать за ним в шесть утра. Нынче даже еду с собой захватил. Какие-то чудные чаи. И еще более чудные сухарики. Всё с биодинамической фермы, с Борнхольма. И плеер притащил. Дескать, под музыку ему лучше работается. Я глянул на его кассеты, список составил. - Мартинссон достал из кармана листок. - «Мессия» Генделя и «Реквием» Верди. Тебе это о чем-нибудь говорит?

- Да. У Роберта Мудина прекрасный музыкальный вкус.

Валландер рассказал про телефонные разговоры с Нюбергом и с Анн-Бритт. Итак, можно быть вполне уверенными, что Соня Хёкберг ехала в этой машине.

- Так ведь не обязательно в тот последний раз, - заметил Мартинссон.

- Пока будем считать, что именно в тот. Тем более что после Ландаль прямо-таки сломя голову бежал.

- Значит, объявляем в розыск?

- Да. Поговори с прокурором.

Мартинссон поморщился:

- Может, Ханссон поговорит?

- Он еще не приехал.

- Где его носит, черт побери?

- Говорят, в Векшё уехал.

- Зачем?

- В тех краях коротает житьишко папаша Эвы Перссон, алкаш.

- Неужто впрямь так важно опросить его?

Валландер пожал плечами:

- Нет у меня времени выбирать приоритеты.

Мартинссон встал:

- Ладно, я поговорю с Викторссоном. И погляжу, нет ли у нас чего на Ландаля. Только бы серверы заработали.

Валландер остановил его:

- Погоди. Что нам известно об этих группировках? В частности, о так называемых веганистах? И всех прочих.

- По словам Ханссона, это что-то вроде рокерских шаек, только поблагороднее. Они громят лаборатории, где проводят опыты на животных.

- Не очень-то справедливо.

- А кто вообще может обвинить Ханссона в справедливости?

- Все-таки я думал, это совершенно бескровные группировки. Гражданское неповиновение без насилия.

- Зачастую так и есть.

- А как же Фальк?

- Нет никаких доказательств, что его убили. Не забывай.

- Но Соня Хёкберг убита. И Лундберг тоже.

- По сути, это свидетельствует лишь об одном: мы понятия не имеем, что за всем этим стоит.

- Роберт Мудин справится?

- Трудно сказать. Но я, понятно, надеюсь.

- Он по-прежнему твердит, что цифра двадцать очень важна?

- Да. Тут он уверен. Я только наполовину понимаю его объяснения. Но он очень убедителен.

Валландер глянул на свой календарь:

- Сегодня у нас четырнадцатое. Без малого через неделю будет двадцатое.

- Если цифра двадцать обозначает именно эту дату. Мы же не знаем.

Валландер вдруг кое-что вспомнил:

- От «Сюдкрафта» мы ничего больше не слыхали? Они должны были провести внутреннее расследование. Как преступник проник на подстанцию? Почему калитку взломали, а дверь отперли?

- Этим занимается Ханссон. Но «Сюдкрафт» явно относится к этому очень серьезно. Ханссон подозревает, что полетит не одна голова.

- Вопрос в том, достаточно ли серьезно мы сами отнеслись к этому, - задумчиво протянул Валландер. - Как Фальк сумел добыть чертеж? И зачем?

- Сплошной туман, - посетовал Мартинссон. - Разумеется, возможность саботажа исключать никак нельзя. От выпущенных на свободу норок до обесточивания целых регионов шаг-то, пожалуй, невелик. По крайней мере, при известном фанатизме.

Валландер ощутил новый прилив беспокойства:

- Кой-чего я опасаюсь, а именно цифры двадцать. Вдруг она все-таки указывает на двадцатое октября? Что должно случиться в этот день?

- Разделяю твои опасения, - отозвался Мартинссон. - Но, как и ты, теряюсь в догадках.

- Может, стоит потолковать с «Сюдкрафтом»? Пускай хотя бы проверят свою готовность к чрезвычайным ситуациям.

Мартинссон с сомнением кивнул:

- Вообще-то возможен и совсем другой подход. Сперва норки. Потом трансформатор. Что дальше?

Ответа нет.

Мартинссон ушел. А Валландер ближайшие несколько часов разбирал горы документов, скопившиеся на столе. И заодно мысленно искал, не упустил ли чего. Увы, упущений он не нашел, только убедился, что они по-прежнему блуждают в пустоте.

Под вечер Валландер собрал группу на совещание. Мартинссон поговорил с Викторссоном. И Юнаса Ландаля уже искали - не только в Швеции, но и за ее пределами. Вдобавок польская полиция откликнулась очень быстро, прислала телекс. Ландаль действительно прибыл в Польшу в тот день, когда сосед последний раз видел его на Снаппханегатан. Отметки о выезде из страны польская полиция не обнаружила. Однако Валландер все же сомневался, что Ландаль находится в Польше. Интуиция подсказывала, что это не так. Анн-Бритт перед совещанием успела поговорить с Эвой Перссон насчет жевательной резинки. Эва подтвердила, что Соня иногда жевала лимонную резинку. Хотя не могла припомнить, когда это было последний раз. Нюберг скрупулезно обследовал всю машину и отослал на экспертизу огромное количество пластиковых пакетиков с волокнами и волосками. Только экспертиза может подтвердить, что Соня Хёкберг в самом деле ездила в автомобиле Ландаля. И как раз по этому поводу между Мартинссоном и Анн-Бритт периодически разгорался бурный спор. Если Соня Хёкберг и Юнас Ландаль действительно встречались, то вполне естественно, она могла ездить в его машине. И если даже удастся установить сей факт, все равно доказать, что именно эта машина доставила ее на трансформаторную подстанцию, невозможно.

Валландер в спор не встревал. Оба неправы. И оба устали. В конце концов спор иссяк сам собой. Ханссон прокатился в Векшё действительно совершенно попусту. Вдобавок заехал не туда и заметил это слишком поздно. Папаша Эвы Перссон обитал в невообразимой халупе неподалеку от Висланды. Когда Ханссон все ж таки разыскал его, он уже здорово нагрузился и ничего мало-мальски полезного сообщить не мог. В довершение всего, упоминая имя дочери и будущее, которое ее ждет, каждый раз ударялся в слезы. Ханссон поспешил поскорей уехать.

Поиски «мерседеса»-фургона пока ни к чему не привели. Кроме того, через гонконгское отделение «Америкэн экспресс» Валландер получил факс от начальника тамошней полиции, некоего Вана, где сообщалось, что по указанному адресу человек по имени Фу Чжэн не проживает. Пока они совещались, Роберт Мудин продолжал поединок с фальковским компьютером. После долгой и, по мнению Валландера, совершенно излишней дискуссии было решено еще день-другой повременить, а уж потом связаться со стокгольмскими компьютерщиками.

В шесть все окончательно выдохлись. Валландер посмотрел вокруг - сплошь бледные, усталые лица. Ничего не поделаешь, надо закругляться. Условились встретиться завтра в восемь. Валландер решил еще поработать. Но в половине девятого тоже поехал домой. Доел спагетти, потом взял книгу и лег на кровать. Книга была убийственно скучная, про наполеоновские войны. И он вскоре уснул, уронив ее на лицо.

Жужжал мобильник. Валландер не сразу сообразил, где находится и который час, но ответил. Звонили из управления.

- Пришел тревожный вызов с парома, который идет в Истад, - сообщил дежурный.

- Что случилось?

- Ну, они заметили, что вал одного из гребных винтов вращается рывками, с натугой. Стали выяснять, в чем дело, и обнаружили причину.

- Какую же?

- Труп. В машинном отделении.

Валландер глубоко вздохнул:

- Где сейчас паром?

- В нескольких морских милях от гавани.

- Я выезжаю.

- Вызвать еще кого-нибудь?

Валландер немного подумал:

- Мартинссона и Ханссона. И Нюберга. Встречаемся у терминала.

- Других распоряжений не будет?

- Надо информировать Лизу Хольгерссон.

- Она на конференции в Копенгагене.

- Ну и что? Свяжись по мобильнику.

- Что ей сообщить?

- Что подозреваемый в убийстве плывет на родину из Польши. Но к сожалению, он мертв.

Разговор закончился. Что ж, теперь незачем ломать голову над тем, куда же подевался Юнас Ландаль. Валландер был уверен, что на пароме найден именно он.

Двадцать минут спустя они собрались у терминала и стали ждать, когда паром пришвартуется возле набережной.

27

Спускаясь по крутому железному трапу в машинное отделение, Валландер испытывал ощущение, что там его ждет ад. Хотя сейчас паром стоял у стенки и вокруг слышался только посвист ветра, насчет ада он почему-то не сомневался. На палубе полицейских встретили взбудораженный первый помощник капитана и двое бледных как смерть машинистов. Из их слов комиссар понял, что труп, лежащий в маслянистой воде, изуродован практически до неузнаваемости. Кто-то, наверно Мартинссон, сообщил, что судебный медик уже в пути. Пожарная машина со спасателями тоже прибыла к паромному терминалу.

Так или иначе, первым все равно пришлось идти Валландеру. Мартинссон предпочел отвертеться, а Ханссон пока не подъехал. Комиссар поручил Мартинссону составить по возможности картину случившегося. И как только явится Ханссон, подключить и его к этой работе.

Затем они отправились в недра парома - Валландер, за ним Нюберг и, по приказу капитана, машинист, обнаруживший труп. На нижнем уровне он провел их в кормовую часть машинного отделения, размеры которого изрядно удивили Валландера. Машинист остановился у последнего трапа и ткнул пальцем в глубину. Комиссар полез вниз, Нюберг последовал за ним и ненароком наступил ему на руку. Валландер взвыл от боли, отдернул руку и чуть не сорвался с отвесного трапа, но в последнюю секунду сумел удержаться. Наконец все трое очутились на дне, где под огромным, поблескивающим от смазки гребным валом лежал труп.

Машинист не преувеличивал. На первый взгляд Валландеру показалось, будто там вовсе не человек, будто в воду на дне бросили тушу убитого животного. Нюберг у него за спиной охнул и пробормотал, что готов сию минуту уйти на пенсию. Сам Валландер, к собственному удивлению, даже дурноты не почувствовал. За годы полицейской службы он много чего видел. И человеческие останки после жутких дорожных аварий. И мертвецов, несколько недель, а то и лет пролежавших в своих квартирах. Но сейчас его глазам предстал поистине сущий кошмар. В комнате Юнаса Ландаля висел его портрет. Молодой парень заурядной наружности. Валландер пытался понять, вправду ли там, в воде, останки Ландаля, как он решил, получив сообщение по телефону. Лица практически нет, только кровавое месиво, лишенное всяких черт.

У парня на портрете были светлые волосы. На голове трупа, почти напрочь отделенной от тела, сохранились клочки волос, не испачканные машинным маслом, и были они светлые. Валландер не сомневался в своей правоте, но доказать ничего не мог. Он посторонился, пропуская Нюберга. В ту же минуту по трапу спустилась Сюзанна Бекселль, судебный медик, в сопровождении двух пожарных.

- Черт побери, как он тут оказался? - воскликнул Нюберг.

Машины работали на холостом ходу, тем не менее ему пришлось кричать. Валландер покачал головой, не говоря ни слова. Он почувствовал, что должен немедля подняться наверх, поскорее выбраться из этого ада. Чтобы обрести ясность мысли. Оставив внизу Нюберга, судебного медика и пожарных, он двинулся в обратный путь, карабкаясь вверх по трапам. Вышел на палубу и несколько раз глубоко вздохнул. Откуда ни возьмись, рядом вырос Мартинссон:

- Ну как там?

- Ужасно, ты и представить себе не можешь как.

- Это Ландаль?

Они словом не обмолвились об этой возможности, но, как видно, Мартинссон тоже сразу подумал о Ландале. Соня Хёкберг погибла на силовой подстанции, вызвав сбой в энергоснабжении. Ландаль - в недрах машинного отделения морского парома.

- Сразу не поймешь, - ответил Валландер. - Будем считать, что это Юнас Ландаль.

Он постарался взять себя в руки, сосредоточиться на планомерной полицейской работе. Мартинссон успел выяснить, что паром уйдет в очередной рейс только утром. К тому времени они закончат технический осмотр и увезут тело.

- Я затребовал список пассажиров, - сказал Мартинссон. - Юнас Ландаль там не числится.

- Это он, - решительно отозвался Валландер. - Неважно, числится он в списке или нет.

- Я думал, после катастрофы с «Эстонией» стали очень строго следить за составлением списка пассажиров - чтобы знать их количество и имена.

- Он мог пройти на борт под чужим именем, - сказал комиссар. - Нам нужна копия списка пассажиров, а также поименный список всего экипажа. Посмотрим, не всплывет ли там кто знакомый. Или, может, кто-то, связанный с Ландалем.

- Значит, несчастный случай ты полностью исключаешь?

- Да. Ни здесь, ни на подстанции и речи нет о несчастном случае. И замешаны тут те же лица.

Затем он спросил, приехал ли Ханссон. Мартинссон ответил, что тот опрашивает персонал машинного отделения.

Покинув открытую палубу, они зашли во внутренние помещения. Паром словно вымер. Лишь несколько уборщиков чистили большую лестницу, соединявшую палубные ярусы между собой. Валландер привел Мартинссона в пустой кафетерий. В зале ни души, но на кухне кто-то гремел посудой. За окном виднелись огни Истада.

- Пойди глянь, не найдется ли там кофейку, - сказал он Мартинссону. - Надо поговорить.

Мартинссон скрылся на кухне. Валландер сел за столик. Что же означает смерть Юнаса Ландаля? Мало-помалу он начал выстраивать две рабочие версии, которые изложит Мартинссону.

Внезапно рядом вырос человек в форменной куртке;

- Почему вы не покинули судно?

Валландер смерил его взглядом: окладистая борода, красное, обветренное лицо. На погонах несколько желтых лычек. Паром большой, подумалось ему, не все, вероятно, знают, что произошло в машинном отделении.

- Я полицейский, - сказал он. - А вы кто?

- Третий помощник капитана.

- Отлично. Поговорите с капитаном или с первым помощником, они вам скажут, почему я здесь.

Моряк помедлил. Но в конце концов, решив, что Валландер действительно полицейский, а не задержавшийся пассажир, ушел. Через минуту в дверях кухни появился Мартинссон с подносом в руках.

- Они ужинали, - доложил он, усаживаясь за стол. - И о случившемся не слыхали. Но понятно, обратили внимание, что паром часть рейса шел на половине мощности.

- Тут заходил капитанский помощник. Он тоже ни о чем не знает.

- Мы, часом, не допустили ошибку?

- Ты о чем?

- Может, надо было всех задержать, проверить поименный список и осмотреть автомашины?

В известном смысле Мартинссон, конечно, прав. Однако такая операция требует больших полицейских сил. И вообще сомнительно, чтобы это дало реальный результат.

- Может, и надо бы, - коротко сказал он. - Но теперь уже ничего не поделаешь.

- В юности я мечтал о море, - обронил Мартинссон.

- Я тоже. Все, наверно, через это прошли, а? - отозвался Валландер, после чего перешел к делу: - Надо все проанализировать. Мы склонились к выводу, что именно Ландаль привез на подстанцию Соню Хёкберг, а затем убил ее. И потому ударился в бега. Скрылся со Снаппханегатан. И вот он сам убит. Вопрос в том, как это меняет картину.

- Значит, несчастный случай ты все-таки исключаешь?

- А ты нет?

Мартинссон помешал ложечкой кофе.

- Насколько я вижу, тут можно выстроить две версии, - продолжал комиссар. - Первая: Юнас Ландаль действительно убил Соню Хёкберг. По причинам, которые нам неизвестны, но предположительно связаны с молчанием. Она что-то знала, и Ландаль не хотел, чтобы она проговорилась. Затем он скрывается. В панике ли, совершенно ли сознательно - мы уже не узнаем. После этого убивают и его тоже. В отместку. Или, возможно, Ландаль в свою очередь стал опасен для кого-то, стремящегося замести следы.

Валландер сделал паузу. Однако Мартинссон молчал, и он продолжил:

- Вторая версия предполагает, что все было совсем иначе: некто неизвестный убил Соню Хёкберг, а теперь и Ландаля.

- Как это объясняет поспешное бегство Ландаля?

- Он понимает, что случилось с Соней, и пугается. Бежит. Но неизвестный настигает его.

Мартинссон кивнул. Ну что ж, подумал Валландер, теперь будем думать вместе.

- Саботаж и смерть, - задумчиво проговорил Мартинссон. - Хёкберг бросают под высокое напряжение, и пол-Сконе остается без электричества. Потом Ландаля швыряют меж гребных валов.

- Помнишь, о чем мы недавно говорили? Сперва выпустили на волю норок. Потом устроили аварию с энергоснабжением. Теперь вот польский паром. Что дальше?

Мартинссон устало покачал головой:

- Все-таки я не вижу логики. Я готов понять насчет норок. Защитники животных перешли в атаку. И насчет аварии тоже могу понять. Нам продемонстрировали уязвимость общества. Но что хотят продемонстрировать, устроив хаос в машинном отделении парома?

- Тут как с костяшками домино. Упадет одна - начинают валиться все. Цепная реакция. Первая костяшка - это Фальк.

- А как в эту картину вписывается убийство Лундберга?

- В том-то и дело, что никак. И я начинаю подумывать об иной версии.

- Что Лундберг фактически не связан с прочими событиями?

Валландер кивнул. Когда хотел, Мартинссон соображал быстро.

- Мы и раньше сталкивались с такими ситуациями, - сказал комиссар, - когда два события волею случая сцеплялись одно с другим. А нам после не удавалось углядеть эту сцепку. И мы думали, что события взаимосвязаны, хотя на самом деле это была чистая случайность.

- Значит, по-твоему, расследования надо разделить? Но ведь Соня Хёкберг - главное действующее лицо в обоих спектаклях?

- Это еще вопрос, - возразил Валландер. - А вдруг нет? Вдруг совсем наоборот. Может, ее роль куда менее значительна, чем мы до сих пор считали.

В кафетерий вошел Ханссон. С завистью покосился на чашки с кофе. Он был не один, а в сопровождении седовласого мужчины с приветливым взглядом и множеством лычек на погонах. Капитан парома, Сунд. К удивлению Валландера, говорил он на диалекте провинции Даларна.

- Какой ужас! - воскликнул Сунд.

- Никто ничего не видел, - сообщил Ханссон. - Но ведь Ландаль каким-то образом проник в машинное отделение.

- Стало быть, свидетелей нет?

- Я поговорил с двумя машинистами, которые несли вахту во время рейса из Польши. Они ничего не заметили.

- Двери машинного отделения вы держите на замке? - спросил Валландер.

- Согласно инструкциям по технике безопасности, это недопустимо. Но на них, разумеется, есть табличка «Вход воспрещен». При появлении посторонних все, кто работает в машинном отделении, должны немедля принять меры. Понятно, иной раз какой-нибудь пассажир спьяну забредает туда. Однако мне в голову не приходило, что может случиться этакий кошмар.

- Полагаю, сейчас паром пуст, - сказал Валландер. - Машин на автомобильной палубе не осталось?

В руках у Сунда был радиотелефон, и он быстро связался с означенной палубой. В радиотелефоне затрещало, когда ему ответили.

- Все автомобили разъехались, - сказал он. - Там пусто.

- А как насчет кают? Забытых сумок случайно не обнаружено?

Сунд пошел выяснять. Ханссон сел за столик. Валландер отметил, что к сбору информации о случившемся он отнесся с необычайным тщанием.

Выйдя из Свиноуйсьце, паром, по расчетам, должен был примерно через семь часов пришвартоваться в Истаде. Валландер спросил, удалось ли машинистам приблизительно назвать время, когда тело угодило под гребные валы. Может, это случилось, еще когда паром стоял в польском порту? Или же непосредственно перед тем, как они заметили неполадки? Ханссон задавал машинистам этот вопрос. И оба ответили одинаково: тело могло оказаться там уже во время стоянки в Польше.

Больше ничего путного выяснить не удалось. Никто ничего не видел. И на Ландаля никто внимания не обратил. Пассажиров на борту было около сотни, в основном поляки, шоферы-дальнобойщики. Кроме них, делегация шведских производителей цемента, которые ездили в Польшу на конференцию по поводу инвестиций.

- Надо разузнать, был ли Ландаль один или с кем-то еще, - сказал Валландер, когда Ханссон умолк. - Это самое главное. Стало быть, без фотографии парня не обойтись. Кто-нибудь из наших отправится завтра в Польшу и обратно. Погуляет тут, покажет экипажу фотографию - вдруг кто узнает Ландаля.

- Надеюсь, ты пошлешь не меня, - сказал Ханссон. - Меня мигом укачает.

- Подыщи кого-нибудь другого, - решил Валландер. - А сам возьми с собой слесаря и скатай на Снаппханегатан. За фотографией Ландаля. Кстати, покажи ее парнишке из скобяного магазина, пусть скажет, похож он или нет.

- Ты имеешь в виду Калле Рюсса?

- Именно. Он ведь наверняка видел своего соперника.

- Паром отчаливает в шесть утра.

- С фото придется разобраться прямо сейчас, - решил комиссар.

Ханссон встал, собираясь уйти, но тут у Валландера возник другой вопрос:

- Азиата на пароме сегодня не было?

Они сверились по списку пассажиров, но азиатских имен не обнаружили.

- Тот, кто пойдет на пароме в Польшу, должен непременно задать этот вопрос. Не было ли пассажира с азиатской наружностью.

Ханссон ушел. Валландер с Мартинссоном остались. Немного погодя к ним присоединилась Сюзанна Бекселль, села рядом, бледная как полотно.

- В жизни не видела ничего подобного. Сперва девушка, сожженная током высокого напряжения. Теперь вот это.

- Можно ли полагать, что тело принадлежит молодому парню? - спросил Валландер.

- Да, можно.

- Но причину смерти ты, понятно, назвать не можешь? Как и время смерти.

- Ты же сам видел, как все выглядело. Он ведь совершенно изуродован. Одного из пожарных вырвало, и я его понимаю.

- Нюберг еще там?

- По-моему, да.

Сюзанна Бекселль ушла. Капитан Сунд пока не вернулся. У Мартинссона заурчал мобильник. Звонила Лиза Хольгерссон из Копенгагена. Мартинссон протянул телефон Валландеру, но тот отрицательно помотал головой:

- Поговори сам.

- А что говорить-то?

- Как есть, так и скажи. Вот и все.

Валландер встал, прошелся по безлюдному кафетерию. Смерть Ландаля перекрыла путь, который казался перспективным. Но больше всего ему не давала покоя мысль, что этого кошмара, вероятно, можно было избежать. Вдруг Ландаль скрылся не потому, что совершил убийство, а потому, что убийство совершил кто-то другой и он был напуган.

Комиссар ругал себя. За небрежность. Ухватился за самый очевидный мотив. Хотя надо было прикинуть разные варианты. А теперь вот Ландаля нет в живых. Возможно, это было неизбежно? Но Валландер сомневался.

Мартинссон закончил разговор. Комиссар вернулся к столику.

- Знаешь, по-моему, она слегка навеселе, - сообщил Мартинссон.

- У них там банкет, - сказал Валландер. - Но теперь она, во всяком случае, знает, чем мы заняты сегодня вечером.

В кафетерий вошел капитан Сунд:

- Как выяснилось, в одной из кают осталась сумка.

Валландер с Мартинссоном разом вскочили на ноги. Вслед за капитаном оба по извилистым коридорам добрались до каюты, где их ожидала женщина в форме пароходства. Полька. По-шведски она говорила плохо:

- Согласно списку пассажиров, каюту заказывал некто Юнассон.

Валландер и Мартинссон переглянулись:

- Кто-нибудь может описать, как он выглядел?

Капитан владел польским не хуже, чем своим родным диалектом; женщина выслушала его, потом покачала головой.

- Он занимал каюту один?

- Да.

Валландер вошел внутрь. Помещение тесное, без окон. Валландер поежился, представив себе, каково это - провести целую ветреную ночь в такой вот клетушке. На прикрепленной к стене койке стояла сумка с колесиками. Валландер взял у Мартинссона пластиковые перчатки и открыл сумку. Пусто. Следующие десять минут они тщетно обыскивали помещение.

- Пускай Нюберг тут пошарит, - сказал комиссар, когда они потеряли надежду что-нибудь найти. - А сумку надо показать таксисту, который вез Ландаля к парому. Вдруг он ее опознает.

Валландер вышел в коридор. Мартинссон договорился с капитаном, чтобы каюту не убирали. Комиссар смотрел на двери соседних кают. Возле них лежали узлы из простынь и полотенец. На дверях номера - 309 и 311.

- Постарайся выяснить, кто занимал эти каюты, - сказал он. - Вдруг они что-то слышали. Или видели, как кто-нибудь туда входил.

Мартинссон сделал запись в блокноте и продолжил беседу с полькой. Валландер частенько завидовал его хорошему английскому. Сам он, как ему казалось, говорил по-английски прескверно. Путешествуя вместе с ним, Линда вечно насмехалась над его дурным произношением. Капитан Сунд проводил Валландера вверх по лестницам.

Время близилось к полуночи.

- Может быть, позволите угостить вас грогом после такого тяжелого испытания? - спросил капитан.

- Увы, не могу, - ответил Валландер.

Из радиотелефона Сунда послышался треск. Капитан выслушал сообщение, извинился и ушел. Валландер был рад остаться один. Его мучила совесть. Мог бы Ландаль уцелеть, если б он, Валландер, рассуждал иначе? Ответа не будет. Лишь неизбывное самообвинение, от которого невозможно защититься.

Двадцать минут спустя пришел Мартинссон:

- Триста девятую каюту занимал норвежец по фамилии Ларсен. Сейчас он, по-видимому, сидит в машине, едет в Норвегию. Но у меня есть его телефон. В городе Мосс. А вот триста одиннадцатую каюту занимали истадцы. Супруги Тумандер.

- Поговори с ними завтра, - сказал Валландер. - Вдруг будет толк.

- На лестнице я встретил Нюберга, перепачканного маслом чуть не по пояс. Он осмотрит каюту, когда переоденется.

- Интересно, как далеко мы продвинемся… - вздохнул комиссар.

Вместе они покинули паром и зашагали к выходу из терминала. Там было пусто, только несколько молодых людей спали на скамейках. Билетные кассы закрыты. На стоянке, у валландеровского автомобиля, они расстались.

- Завтра проанализируем все с самого начала, - сказал Валландер. - В восемь.

Мартинссон посмотрел ему в лицо:

- Ты как будто бы встревожен?

- Так и есть. Я всегда тревожусь, когда не понимаю, что происходит.

- Как там с внутренним расследованием?

- Не знаю, не слыхал. И журналюги не звонят. Хотя, может, все дело в том, что телефон у меня большей частью выключен.

- Беда, когда случается такое, - сказал Мартинссон.

В его словах Валландеру почудилась двусмысленность. Он тотчас насторожился. И разозлился:

- Что ты имеешь в виду?

- Разве не этого мы постоянно боимся? Что потеряем над собой контроль. И начнем бить людей.

- Я влепил ей пощечину. Чтобы защитить мамашу.

- Да, конечно. И все-таки.

Он мне не верит, подумал Валландер, садясь в машину. Может, и не один он, а все.

Эта мысль потрясла его. Раньше такого не бывало. Никогда он не чувствовал себя преданным или, по меньшей мере, брошенным ближайшими коллегами. Он сидел в машине, не запуская мотор. Чувство одиночества внезапно заглушило все остальное. Оттеснило даже образ молодого парня, зверски убитого на пароме.

Второй раз за последнюю неделю его захлестнули обида и горечь. Я ухожу, подумал он. Завтра же подам прошение об отставке. Пускай сами заканчивают это окаянное расследование.

По дороге домой раздражение так и не улеглось. Мысленно он продолжал запальчивый разговор с Мартинссоном.

И заснул очень не скоро.

Среда, восемь утра. Все в сборе. В том числе Викторссон. И Нюберг, пальцы у которого по-прежнему были в машинном масле. Валландер проснулся в немного более спокойном расположении духа, чем накануне вечером. В отставку он сейчас не уйдет. И с Мартинссоном конфликтовать не станет. Пускай внутреннее расследование сперва установит, что, собственно, произошло в допросной. А уж тогда он найдет удобный случай высказать коллегам, как воспринимает их недоверие.

Они тщательно проанализировали события вчерашнего вечера. Мартинссон уже успел опросить пассажира по фамилии Тумандер. Ни он, ни его жена ничего не видели и не слышали из соседней каюты. Пассажир по фамилии Ларсен, проживающий в Моссе, до дома еще не добрался. Но ответившая по телефону женщина, видимо госпожа Ларсен, сказала, что ждет его в первой половине дня.

Потом Валландер изложил две версии, которые продумал вчера в ходе разговора с Мартинссоном. Возражений ни у кого, по сути, не нашлось. Совещание шло неторопливо, методично. Однако Валландер чувствовал, что в глубине души всем не терпится вернуться к своим конкретным задачам.

Когда сотрудники разошлись, комиссар решил сосредоточиться на Тиннесе Фальке. Сейчас он более чем когда-либо был уверен, что началось все именно с Фалька. Выяснение того, каким образом убийство таксиста связано с прочими событиями, пока подождет. Фактически Валландер задал себе очень простой вопрос: что за темные силы пришли в движение, когда Фальк скончался во время вечерней прогулки? В тот миг, когда получил из банкомата контрольную выписку. И вообще, вызвана ли эта смерть естественными причинами? Он позвонил в Лунд, в судмедэкспертизу, и настоял, чтобы его соединили с патологоанатомом, производившим вскрытие. Мог ли Фальк, невзирая ни на что, оказаться жертвой некой формы насилия? В самом ли деле учтены все возможности? Кроме того, он позвонил Энандеру, доктору, который приходил к нему в управление. Суждения о том, что могло произойти, противоречили друг другу. Но во второй половине дня, когда в животе громко урчало от голода, Валландер все-таки пришел к выводу, что Фальк умер естественной смертью. Преступления не было. Но эта естественная смерть возле банкомата запустила цепочку событий.

Он придвинул к себе блокнот и записал:

Фальк.

Норки.

Ангола.

Посмотрел на эти строчки и добавил еще одну:

20.

Потом устремил взгляд на эти четыре слова, которые словно бы замыкались сами на себя. Что же такое ему никак не удается обнаружить? Стремясь избавиться от раздраженности и нетерпения, он вышел на улицу: надо пройтись, проветрить мозги. Заодно пообедал в какой-то пиццерии. И вернулся в управление. В пять часов комиссар был на грани капитуляции. Он не в состоянии заглянуть под поверхность событий, увидеть мотив, путевой указатель, который так необходим. Он топчется на месте.

Телефон зазвонил как раз в ту минуту, когда он принес из кафетерия чашку кофе. Звонил Мартинссон:

- Я на Руннерстрёмсторг. Свершилось.

- Что?

- Роберт Мудин пробил защиту. Вошел в фальковские файлы. И на мониторе происходят странные вещи.

Валландер бросил трубку.

Наконец-то, подумал он. Прорыв.

28

Выйдя из машины на Руннерстрёмсторг и запирая дверцу, Валландер не огляделся по сторонам, а зря. Он бы, вероятно, заметил тень, которая поспешно исчезла в темноте выше по улице, и понял, что за ними не просто ведут наблюдение. Этот соглядатай вдобавок отлично знает, где они находятся, чем заняты, и чуть ли не мысли их читает. Патрульные в машинах, постоянно дежурившие на Апельбергсгатан и Руннерстрёмсторг, никак не могли ему воспрепятствовать, он прячется в тени.

Но Валландер по сторонам не посмотрел. Просто запер машину и поспешил через улицу к дому, где, по словам Мартинссона, в компьютере творились диковинные вещи. Когда комиссар вошел, и Роберт Мудин, и Мартинссон сосредоточенно глядели на дисплей. К своему удивлению, Валландер заметил, что Мартинссон захватил с собой раскладной походный стул. Кроме того, в комнате появились еще два компьютера. Мудин и Мартинссон что-то бормотали, тыча в экран. У Валландера возникло ощущение, будто здесь проводится сложнейшая электронная операция. Или некий религиозный ритуал? Ему вспомнился алтарь, где Фальк поклонялся себе самому. Он поздоровался, но никакого ответа, собственно говоря, не получил.

Экран монитора выглядел иначе. Раньше по нему метались и исчезали в неведомом пространстве рои цифр, теперь же цифры опять-таки были, но стояли неподвижно. Роберт Мудин снял наушники. Пальцы его без устали танцевали сразу по трем клавиатурам, словно у виртуоза, играющего одновременно на трех инструментах. Валландер ждал. Мартинссон держал наготове блокнот и время от времени что-то записывал под диктовку Мудина. Минут через десять оба вдруг осознали, что Валландер вправду уже здесь. Перестук клавиш умолк.

- Что случилось? - спросил комиссар. - И зачем вам несколько компьютеров?

- Если нельзя взобраться на гору, надо ее обойти, - сказал Роберт Мудин. Лицо у него вспотело, но светилось радостью - парню удалось открыть запертую дверь.

- Объясни поподробнее, - попросил Мартинссон.

- Пароль на входе взломать не удалось, - сказал Роберт. - Тогда я подключил к фальковской машине мои собственные компьютеры и сумел зайти с черного хода.

Уже теперь разговор приобрел для Валландера чересчур абстрактный характер. Он знал, что в компьютерах есть окошки, но про двери слыхом не слыхал.

- Я прикинулся, будто стучу в парадную дверь, - продолжал Мудин, - а на самом деле стал пробираться к черному ходу.

- Как это происходит?

- Объяснить трудновато. К тому же это вроде как профессиональный секрет.

- Ну и черт с ним. Что же вы обнаружили?

Тут слово взял Мартинссон:

- Фальк, понятно, был подключен к Интернету. В файле, который носит странное название «Якобова трясина», имеется целый ряд телефонных номеров, расположенных в определенном порядке. По крайней мере, сперва мы так решили. Но, как теперь выяснилось, это вовсе не телефоны. А коды. Две группы. Слово плюс комбинация цифр. И сейчас мы пытаемся установить, что это такое.

- Собственно говоря, - вставил Мудин, - это и телефоны, и коды. Вдобавок здесь хранится множество цифровых групп, которые представляют собой закодированные названия различных учреждений. Расположенных, похоже, по всему миру. В США, Азии, Европе. Даже в Бразилии. И в Нигерии.

- Что это за учреждения?

- Именно это мы и стараемся выяснить, - сказал Мартинссон. - Одно из них Роберт опознал. И я сразу тебе позвонил.

- Какое учреждение?

- Пентагон, - ответил Мудин.

Валландер затруднялся определить, что сквозило в его голосе - триумф победителя или испуг.

- Что все это означает?

- Пока не знаем, - сказал Мартинссон. - Однако совершенно ясно, что в этом компьютере сосредоточена очень важная, а возможно, запретная информация и что Фальк явно имел доступ ко всем означенным учреждениям.

- У меня такое впечатление, что за этим компьютером работал мой коллега, - вдруг сказал Мудин.

- То есть Фальк тоже взламывал чужие базы данных?

- Похоже на то.

Валландер понимал все меньше и меньше. И чувствовал, как внутри нарастает тревога.

- Для чего можно использовать такую информацию? - спросил он. - Здесь просматривается какой-то план?

- Делать выводы пока рано, - ответил Мартинссон. - Сперва нужно установить, что это за учреждения. Возможно, тогда картина прояснится. Но на это требуется время. Все сложно. Именно потому, что информация не предназначена для посторонних. - Он встал со своего складного стула. - Мне надо на часок съездить домой. У Терезы сегодня день рождения. Но я вернусь.

Блокнот он передал Валландеру.

- Поздравь ее от меня, - сказал комиссар. - Сколько ей сравнялось?

- Шестнадцать.

Валландер помнил Терезу совсем маленькой. Когда ей исполнилось пять, он был у Мартинссонов, угостился тортом. А ведь она всего на два года старше Эвы Перссон, подумал он.

Мартинссон вышел было за дверь, но вернулся:

- Забыл сказать, я потолковал с Ларсеном из Мосса.

Лишь через секунду-другую Валландер сообразил, кого он имеет в виду.

- Ларсен слышал кого-то в соседней каюте, - продолжал Мартинссон. - Стены тонкие. Но он никого не видел. Здорово устал, лег и проспал всю дорогу из Польши.

- Что за звуки он слышал?

- Я тоже спросил. Однако, по его словам, на скандал было не похоже.

- Он слышал голоса?

- Но сколько их было, сказать не мог.

- Люди редко говорят сами с собой. Значит, скорей всего, в каюте находились как минимум двое.

- Я попросил его перезвонить, если он вдруг еще что вспомнит.

Мартинссон снова исчез за дверью. Валландер осторожно сел на походный стул. Роберт Мудин продолжил работу. Валландер решил, что расспрашивать его бессмысленно. По мере того как управляющая роль в обществе будет все больше переходить к компьютерам, понадобятся полицейские совсем другого типа. Это уже происходит, хотя их число пока незначительно. Преступный мир и тут на шаг впереди. Криминальные синдикаты в США уже на раннем этапе смекнули, для чего можно использовать электронику. И хотя доказательств не было, тем не менее утверждали, что крупные южноамериканские наркокартели уже обеспечили себе доступ к спутниковой связи и таким образом располагали текущей информацией об американских погранпатрулях и самолетах, охраняющих воздушное пространство. Вдобавок они, разумеется, пользовались сотовой телефонной сетью. Иной раз с мобильного телефона делали один-единственный звонок, после чего номер ликвидировали. Чтобы невозможно было локализовать звонившего.

Роберт Мудин врубил какую-то кнопку и откинулся на спинку стула. На модеме возле компьютера замигал индикатор.

- Что ты сейчас делаешь? - поинтересовался Валландер.

- Пытаюсь отправить мейл и посмотреть, что будет. Но мейл я посылаю со своего компьютера.

- Ты же писал адрес на фальковском?

- Я их соединил друг с другом.

На экране замигал сигнал. Роберт Мудин подскочил на стуле, наклонился ближе к монитору. Снова закликал мышкой. Валландер ждал.

Внезапно дисплей опустел. Секунду он оставался совершенно черным, а потом по нему снова заплясали рои цифр. Роберт Мудин нахмурился.

- Что происходит?

- Толком не знаю. Мне отказано в доступе. Надо замести следы. На это уйдет несколько минут.

Он продолжил работу. Валландер ждал все более нетерпеливо.

- Попробуем еще разок, - пробормотал Мудин.

Затем произошло что-то такое, от чего Роберт Мудин аж подпрыгнул на стуле и долго буравил взглядом экран.

- Международный банк реконструкции и развития, - наконец сказал он.

- Ты о чем?

- Одно из закодированных здесь учреждений - Банк реконструкции и развития. Если я не ошибаюсь, его отдел, занимающийся чем-то вроде глобальной финансовой инспекции.

- Стало быть, Пентагон и Банк реконструкции и развития, - сказал Валландер. - Не какая-нибудь мелкая сошка.

- Думаю, пора провести небольшое совещание, - решил Мудин. - Надо посоветоваться с моими друзьями. Я просил их быть наготове.

- Где они находятся?

- Один живет под Реттвиком, другой - в Калифорнии.

Валландер подумал, что, пожалуй, пришло время связаться с компьютерщиками из министерства. И поневоле представил себе неприятности, которые ему предстоят. На сей счет он иллюзий не питал. Наверняка ему устроят изрядный разнос за то, что он прибегнул к помощи Роберта Мудина. Хотя Мудин безусловно человек выдающихся способностей.

Компьютерный гений совещался с друзьями, а Валландер тем временем бродил по комнате. Размышлял о Юнасе Ландале, погибшем на пароме. О сожженном трупе Сони Хёкберг. И о странном офисе на Руннерстрёмсторг, где сейчас находился. Вдобавок его грызла тревога: что, если он идет по неверному пути? Его задача - руководить расследованием, но, кажется, на это он и не способен. К тому же его не оставляло ощущение, что коллеги стали относиться к нему с недоверием. И дело тут, пожалуй, не только в истории с Эвой Перссон, которой он влепил затрещину в присутствии фотографа. Наверно, они шушукаются у него за спиной, сомневаются, идет ли он в ногу со временем. Не пора ли передать руководство серьезными расследованиями Мартинссону?

Он был обижен и жалел себя. Но одновременно в нем закипала злость. Не-ет, он так легко не сдастся. И Судана в запасе не имеет, чтоб начать там новую жизнь. И коневодческой фермы на продажу у него нет. Впереди только весьма скромная государственная пенсия.

Легкий перестук клавиш за спиной утих. Мудин встал, потянулся.

- Надо закусить, я проголодался, - сказал он.

- Как совещание?

- У нас перерыв. Через час продолжим.

Валландер и сам проголодался. Предложил съесть пиццу. Мудин вроде как обиделся:

- Я пиццу не ем. Это нездоровая еда.

- Что же ты ешь?

- Проростки.

- И все?

- Яйца с винным уксусом тоже неплохо.

Интересно, какой истадский ресторан способен удовлетворить запросы Роберта Мудина? - подумал Валландер. Вряд ли такой вообще существует.

Мудин заглянул в свои сумки с провизией, стоявшие на полу. Однако ничем не прельстился.

- Обыкновенный салат подойдет, - сказал он. - На худой конец.

Они вышли из дома. Валландер спросил, не подъехать ли им до центра на машине. Но Роберт предпочел пройтись пешком. Полицейский патруль в штатском был на месте, в автомобиле.

- Интересно, чего они дожидаются? - спросил Мудин, когда они проходили мимо.

- В самом деле, интересно…

Валландер привел Роберта в единственный известный ему бар, где подавали салаты, и сам закусил с большим аппетитом. Не в пример Мудину, который тщательно изучал каждый листик салата, каждый овощ, прежде чем отправить его в рот. И жевал он до ужаса медленно, чем немало удивил комиссара.

- А ты осторожен с едой, - заметил он.

- Хочу, чтобы голова была ясная, - ответил Роберт.

А задница чистая, кощунственно подумал Валландер. В основном и я действую так же.

Он попытался за едой поговорить с Мудином, но получал лишь лаконичные ответы. Задним числом сообразил, что парень по-прежнему поглощен цифрами и секретами фальковского компьютера.

Незадолго до семи они вернулись на Руннерстрёмсторг. Мартинссон все еще отсутствовал. Роберт Мудин возобновил совещание со своими консультантами в Даларна и Калифорнии. Валландер почему-то решил, что выглядят они точно так же, как этот парень.

- Никто меня не выследил, - сказал Мудин, проделав на клавиатуре какие-то заковыристые манипуляции.

- Откуда ты знаешь?

- Вижу.

Валландер поудобнее уселся на походном стуле. Мы будто в охотничьей засаде, подумал он. Охотимся на киберлосей. Где-то они прячутся. И мы понятия не имеем, откуда они могут выскочить.

В кармане у него зажужжал мобильник. Мудин вздрогнул:

- Терпеть не могу сотовые телефоны!

Валландер вышел на лестничную площадку. Звонила Анн-Бритт. Комиссар сообщил, где находится и что удалось пока вытянуть из фальковского компьютера.

- Банк реконструкции и развития и Пентагон, - сказала она. - Два мировых центра абсолютной власти.

- Я, конечно, знаю, что такое Пентагон. А вот насчет этого банка мне мало что известно. Хотя Линда в свое время рассказывала. Причем отзывалась о нем весьма нелестно.

- Это банк банков. Он выделяет кредиты, прежде всего бедным странам. И способен поддержать экономику тех или иных государств. Его очень резко критикуют, в особенности за то, что, выдавая кредиты, он зачастую предъявляет получателям непомерные требования.

- Откуда ты все это знаешь?

- Бывший муж часто сталкивался с этим Банком, когда ездил по своим командировкам. И много чего рассказывал.

- Нам по-прежнему неизвестно, что все это означает, - сказал Валландер. - Ясности в помине нет. А ты из-за чего звонишь-то?

- Я решила еще раз переговорить с Рюссом. Ведь как-никак именно он вывел нас на Ландаля. Вдобавок я все больше склоняюсь к мысли, что Эва Перссон хоть и обожала Соню Хёкберг, но знала о ней, в сущности, очень мало. Она, конечно, врунья. Однако кое в чем, вероятно, не кривит душой.

- Что он сказал? Ну этот, Калле, кажется?

- Калле Рюсс. Я подумала, надо спросить, почему они с Соней расстались. Он такого вопроса не ожидал. Я заметила, что он в замешательстве медлит с ответом, но стояла на своем. И в конце концов обнаружилось кое-что странное. Он порвал с ней, поскольку она не проявляла ни малейшего интереса.

- К чему?

- А ты как думаешь? Ясное дело, к сексу.

- Он что, так прямо и сказал?

- Раскололся и все выложил. Познакомившись с Соней, он сразу в нее влюбился. Но мало-помалу выяснилось, что секс ее совершенно не интересует. И в конце концов он устал. Однако самое важное тут, разумеется, причина.

- И в чем она заключается?

- Соня рассказала, что несколько лет назад ее изнасиловали. И она все еще страдала от психологических последствий.

- Соню Хёкберг изнасиловали?!

- По его словам, да. Я поискала в наших базах данных. Среди старых дел. Но насчет Сони Хёкберг там ничего нет.

- И случилось это здесь, в Истаде?

- Да. И между прочим, я конечно же кое о чем подумала.

Валландер понял, куда она клонит:

- Сын Лундберга. Карл-Эйнар?

- Совершенно верно. Мысль, понятно, рискованная. Но, по сути, вполне допустимая.

- Как тебе это представляется?

- Я рассуждаю так: Карл-Эйнар Лундберг проходил как подозреваемый по делу об изнасиловании. Его оправдали. Хотя многое указывало на то, что насилие совершил именно он. И вполне возможно, не впервые. Только Соня Хёкберг в полицию не заявила.

- Почему?

- Есть множество причин, по каким женщины не заявляют о насилии. Ты бы должен знать.

- Стало быть, ты пришла к неким выводам?

- Весьма предварительным.

- Так или иначе, я хочу их услышать.

- Тут, конечно, возникают сложности. И мои выводы, не отрицаю, в общем-то притянуты за волосы. Однако Карл-Эйнар, что ни говори, сын Лундберга.

- Она что же, отомстила отцу насильника?

- Во всяком случае, это дает нам мотив. К тому же мы знаем о Соне Хёкберг кое-что очень важное.

- Что?

- Она была упрямая. Ты сам говорил, что отчим именно так ее охарактеризовал: очень сильная, настойчивая.

- И все-таки, по-моему, с логикой тут не очень. Девчонки ведь никак не могли знать, что за рулем будет Лундберг. И почем она знала, что он отец Карла-Эйнара?

- Истад - город маленький. К тому же нам неизвестно, как реагировала Соня Хёкберг. Может, она была совершенно одержима местью. Изнасилованные женщины получают тяжелейшую травму. Многие смиряются. Однако бывают и такие, кого буквально обуревает жажда мести. - Анн-Бритт сделала паузу, потом продолжила: - Мы сами сталкивались с одной из них.

Валландер кивнул:

- Ты имеешь в виду Ивонну Андер?

- Кого же еще?

Мысленно Валландер вернулся к событиям, случившимся несколько лет назад, когда одинокая женщина совершила целый ряд убийств, если не сказать казней, а жертвами ее стали мужчины, которые нападали на женщин. Во время этого расследования Анн-Бритт и была тяжело ранена.

Ну что ж, подумал Валландер, не исключено, что Анн-Бритт нащупала нечто важное, а то и решающее. Вдобавок это совпадало с его собственными предположениями, что убийство Лундберга - фактор периферийный и что подлинным центром событий является Фальк. Фальк, его журнал и его компьютер.

- В любом случае надо как можно скорее выяснить, знала ли Эва Перссон что-нибудь обо всем этом, - сказал он.

- Я тоже так думаю. Далее, надо проверить, не приходила ли Соня Хёкберг домой в синяках. Тот акт насилия, в котором подозревался Карл-Эйнар, отличался большой жестокостью.

- Ты права.

- Я этим займусь.

- Хорошо. А потом мы сядем и проанализируем все факты с точки зрения этой версии.

Анн-Бритт обещала дать знать, как только сумеет выяснить побольше. Валландер сунул мобильник в карман, продолжая стоять в темноте на площадке. В мозгу медленно всплыла некая мысль. Они искали центр, ось, вокруг которой разыгрывались события. Комиссар прикидывал разные варианты и, кажется, обнаружил еще одну возможность. Почему, собственно, Соня Хёкберг сбежала из управления? Они не особенно вдумывались в этот вопрос. Приняли объяснение, лежащее на поверхности: Соня сбежала, чтобы уйти от ответственности, ведь она уже дала признательные показания. Теперь же Валландер сообразил, что возможно и другое объяснение: Соня Хёкберг сбежала, так как стремилась что-то скрыть. Только вот что? Чутье подсказывало Валландеру, что этот вывод приблизил его к чему-то важному. А в голове смутно забрезжила новая мысль, которую он тоже давно искал. Еще одно звено.

В следующий миг он уловил и эту мысль. Соня Хёкберг могла сбежать из управления в тщеславной надежде скрыться, исчезнуть. Тут они, пожалуй, рассуждали правильно. Но за стенами управления был кое-кто еще, опасавшийся, что она не только призналась в убийстве таксиста, но и рассказала много больше. И вовсе не о мести за изнасилование.

А ведь все выстраивается, думал Валландер. Тогда и Лундберг вписывается в общую картину. И случившееся получает логическое объяснение. Необходимо что-то скрыть. Что-то, о чем, как можно заподозрить, Соня Хёкберг рассказала нам. Или могла бы рассказать. Ее убивают, чтобы она молчала. А затем убийцу тоже убивают. После смерти Фалька кто-то заметал следы, в точности как Роберт Мудин заметает следы в киберпространстве.

Что же такое произошло в Луанде? - снова подумал он. Кто прячется под инициалом «К.»? Что означает цифра 20? И что вообще таит в себе этот компьютер?

Гм, а ведь находка Анн-Бритт вывела его из тягостного настроения. К Роберту Мудину он вернулся, воспрянув духом, полный энергии.

Через пятнадцать минут пришел Мартинссон. Подробно расписал фантастический торт, каким только что угощался. Валландер нетерпеливо слушал. Потом попросил Роберта Мудина рассказать, что удалось выяснить в его отсутствие.

- Международный банк реконструкции и развития? Какое отношение к нему имел Фальк?

- Вот именно это и надо выяснить.

Мартинссон снял куртку, завладел походным стулом и символически поплевал на ладони. Валландер коротко сообщил ему о своем разговоре с Анн-Бритт и сразу же заметил, что Мартинссон мгновенно смекнул, как это важно.

- По крайней мере, мы получили зацепку, позволяющую сдвинуться с мертвой точки, - сказал он, когда Валландер закончил.

- Не только, - заметил комиссар. - Таким образом начинает возникать логическая связь.

- Вообще-то я впервые сталкиваюсь с подобным расследованием, - задумчиво проговорил Мартинссон. - Все ж таки в нашей сети много больших дыр. Мы по-прежнему не можем логически объяснить, как и зачем реле попало в морг. Не знаем, почему похищали труп. Ведь обрезанные пальцы просто не могут быть главным мотивом.

- Вот эти-то дыры я и пробую уменьшить, - сказал Валандер. - Пойду, постараюсь подвести итоги. Если что выясните, сразу звони.

- Работаем до десяти, - неожиданно вставил Роберт Мудин. - Потом мне надо поспать.

Выйдя на улицу, Валландер на мгновение заколебался. Вправду ли он выдержит еще несколько часов? Может, поехать домой?

Впрочем, можно совместить то и другое. Поработать дома, за кухонным столом. Прежде всего ему необходимо переварить все то, что говорила Анн-Бритт. Он сел в машину и поехал на Мариягатан.

После долгих поисков нашел-таки в кладовке пакетик томатного супа. Сделал все точно по инструкции, но суп получился безвкусный. Добавил табаско - перестарался, теперь суп стал непомерно острым. Через силу съел полтарелки, а остаток выплеснул. Затем сварил кофе покрепче и разложил на кухонном столе свои бумаги. Медленно, не спеша принялся снова анализировать все события, которые то так, то этак соприкасались друг с другом. Переворачивал, как говорится, каждый камень, снова и снова внимательно все осматривал, чутко прислушиваясь к собственной интуиции. Версия Анн-Бритт незримо направляла его размышления. В одиннадцать он встал, выпрямил спину.

Дыра как была, так и есть, думал он. Но вопрос в том, отыскала Анн-Бритт след, который поведет нас дальше, или это опять тупик.

Без малого в полночь он лег в постель. И вскоре уснул.

Ровно в десять Роберт Мудин объявил, что на сегодня хватит. Они запаковали его компьютеры, и Мартинссон сам отвез парня в Лёдеруп. Они договорились, что завтра утром, в восемь, кто-нибудь заедет за Робертом. Потом Мартинссон двинул прямиком домой. В холодильнике дожидался кусок торта.

А Роберт Мудин спать не лег. Он кое-что задумал, хотя знал, что делать этого не следует. Память о том, что произошло, когда ему удалось форсировать киберстены Пентагона, была еще свежа. Однако соблазн оказался сильнее. Вдобавок он теперь ученый и будет осторожен. Аккуратненько заметет следы после своих наскоков.

Родители ушли спать. Лёдеруп тонул в тишине. Мартинссон не заметил, что Роберт Мудин скачал из фальковского компьютера часть материалов, которые сумел открыть. Он снова включил оба свои компьютера и начал снова просматривать информацию. Искал новые отверстия. Новые щелки в глухих киберстенах.

Вечером Луанду накрыли дождевые тучи.

Картер как раз читал статью, посвященную критическому анализу деятельности Международного валютного фонда в ряде восточноафриканских стран. Критика была резкая, хорошо сформулированная. Вряд ли сам Картер мог бы написать лучше. Одновременно он получил лишнее подтверждение своей правоты. Иного выхода нет. При нынешней мировой финансовой системе ничто всерьез измениться не может.

Картер отложил статью, постоял у окна, глядя на пляску молний в небе. Ночные охранники, кое-как укрывшись от дождя, прятались где-то во мраке.

Он хотел было пойти спать, но что-то побудило его еще раз наведаться в кабинет.

Шумел кондиционер. Картер посмотрел на монитор и сразу увидел, что кто-то снова пытается залезть в сервер. Но кое-что изменилось. Он сел за компьютер. И немного погодя понял, что именно.

Чужак внезапно потерял осторожность.

Картер вытер потные руки носовым платком.

И начал выслеживать того, кто грозил раскрыть тайну.

29

Утром в четверг Валландер оставался дома почти до десяти часов. Проснулся он рано, бодрый, выспавшийся. Радость от того, что всю ночь проспал без помех, была так велика, что он даже почувствовал укол совести. Вместо того чтобы работать, дрых как сурок. Лучше бы встал в пять да сделал что-нибудь полезное. Часто он и сам удивлялся, откуда берется такое отношение к работе. Мать его была домашней хозяйкой и никогда не сетовала, что не работает за пределами своих четырех стен. По крайней мере Валландер ничего такого не припоминал.

Отец, правда, никогда не перенапрягался, если сам этого не хотел. В тех случаях, когда поступали заказы на несколько картин сразу, он нередко досадовал, что не может работать в привычном ритме. Позднее, когда один из перекупщиков в чесучовых костюмах забирал картины, все немедля возвращалось к обычной, неспешной рутине. Впрочем, в свое ателье он всегда уходил рано утром и оставался там до позднего вечера. В дом являлся только поесть. Однако Валландер, иной раз украдкой подглядывавший в окно, обнаружил, что отец отнюдь не все время сидит за мольбертом. Порой он лежал в углу на грязном матрасе - спал или читал. А не то раскладывал пасьянсы на колченогом столе. В общем, по части отношения к работе особого сходства с родителями не просматривалось. Зато внешне он все больше походил на отца. Только вот им самим двигали какие-то злобные и вечно неудовлетворенные фурии.

Около восьми он позвонил в управление. На месте был один Ханссон. Комиссар сразу понял, что все заняты текущими задачами, и решил перенести совещание на вторую половину дня. Спустился в прачечную, где, к своему удивлению, никого не застал. Мало того, судя по отсутствию записей, в ближайшие часы никто из жильцов стирать не собирался. Он быстро записал свое имя и поспешил в квартиру за первой порцией грязного белья.

Включив стиральную машину и снова поднявшись к себе, он увидел на полу в прихожей письмо. Без обратного адреса. Его имя и адрес написаны от руки. Он положил конверт на стол, решив, что это какое-то приглашение или послание от школьника, желающего вступить в переписку с полицейским. Порой случалось, что письма доставляли, минуя почту. Потом он вывесил постель на балкон, проветрить. Снова похолодало, но пока не подмораживало. Ветер слабый. Пасмурно, небо затянуто низкими тучами. Лишь немного погодя, когда пил вторую за утро чашку кофе, он вскрыл конверт. Внутри оказался еще один, ненадписанный. Валландер вскрыл и его, прочел письмо. Сперва он ничего не понял, но немного погодя сообразил, что получил ответ на объявление, которое послал в бюро знакомств «Виртуальная встреча». Бросил письмо на стол, прошелся вокруг стола, прочел еще раз.

Писала ему некая Эльвира Линдфельдт. Мысленно он тотчас переименовал ее в Эльвиру Мадиган [Мадиган Эльвира (1867-1889) - шведская циркачка, чей роман с лейтенантом Сикстеном Спарре закончился самоубийством обоих; об этом снят известный фильм режиссера Бу Видерберга]. Фотографии она не прислала. Но Валландер сразу же решил, что она очень красивая. Почерк у нее прямой, четкий. Ни завитушек, ни росчерков. «Виртуальная встреча» переправила ей его объявление. Она прочитала, заинтересовалась и в тот же день ответила. Ей тридцать девять лет, разведена, живет в Мальмё. Работает в экспедиционной конторе «Хайнеман и Нагель». В конце письма она сообщала свой телефон и выражала надежду на скорое свидание. Валландер чувствовал себя как голодный волк, который наконец-то сумел добыть еду. Хотел было позвонить прямо сейчас. Но одумался и решил выбросить письмо. Ничего хорошего из их встречи не выйдет. Она наверняка будет разочарована, потому что представляет его себе совершенно иначе.

Вдобавок у него нет времени. Он по горло занят расследованием, одним из самых сложных за всю его жизнь. Снова прошелся вокруг стола. Зачем он только писал в бюро знакомств? Нелепый поступок. Он взял письмо, порвал на мелкие клочки и швырнул в мусор. А затем вернулся к размышлениям, начатым еще вчера, после звонка Анн-Бритт. Перед отъездом в управление спустился в прачечную, вынул из машины чистое белье и заложил новую порцию. В кабинете надо первым делом написать себе записку, что не позже двенадцати нужно опорожнить стиральную машину и сушилку. В коридоре ему повстречался Нюберг, направлявшийся куда-то с пластиковым пакетом в руках.

- Сегодня получим результаты, - сообщил криминалист. - В частности, мы разослали отпечатки пальцев по стране, чтобы проверить, не обнаружатся ли они и в других местах.

- Что же, собственно, произошло в машинном отделении?

- Лично я не завидую патологоанатому. Тело совершенно раздавлено, все кости переломаны. Да ты сам видел.

- Соня Хёкберг была мертва или без сознания, когда угодила под напряжение, - сказал Валландер. - Но так ли было с Юнасом Ландалем? Если это он.

- Да, он, - быстро вставил Нюберг.

- Значит, есть подтверждение?

- Личность удалось установить по необычному родимому пятну на щиколотке.

- Кто организовал эту процедуру?

- По-моему, Анн-Бритт. Во всяком случае, я говорил с нею.

- Стало быть, нет никаких сомнений, что погибший именно Юнас Ландаль?

- Насколько мне известно, сомнений нет. Родителей его тоже удалось разыскать.

- Итак, сначала Соня Хёкберг, потом ее парень.

Нюберг озадаченно посмотрел на него:

- Мне казалось, вы считаете, что именно он и убил ее? А в таком случае скорее напрашивается вывод о самоубийстве. Правда, способ уж больно дикий.

- Возможны и другие трактовки, - заметил Валландер. - Главное для нас сейчас, что удалось точно установить: это он.

Валландер прошел в кабинет, снял куртку, мельком успел пожалеть, что выбросил письмо Эльвиры Линдфельдт, и тут зазвонил телефон. Лиза Хольгерссон требовала его на ковер, сию же минуту. Охваченный дурными предчувствиями, он отправился к ней. Прежде Валландер охотно беседовал с Лизой. Но с тех пор как неделю назад она откровенно выразила ему недоверие, он сторонился ее. Давнее взаимопонимание кануло в Лету. Лиза сидела за письменным столом и встретила его улыбкой, правда едва заметной и вымученной. Валландер сел. В нем закипала злость, которая поможет отразить нападки, каковы бы они ни были.

- Скажу без предисловий, - начала Лиза, - внутреннему расследованию по поводу случившегося между тобой, Эвой Перссон и ее матерью, дан ход.

- Кто его проводит?

- Прислали человека из Хеслехольма.

- Человек из Хеслехольма… Звучит как название телесериала.

- Он сотрудникуголовной полиции. Кроме того, на тебя подали заявление инспектору по юридическим вопросам. И не только на тебя. На меня тоже.

- Так ведь ты ей затрещины не давала!

- Я в ответе за все, что здесь происходит.

- Кто подал заявление?

- Адвокат Эвы Перссон. Клас Харриссон.

- Понятно. - Валландер встал. Он не на шутку разозлился, утренняя энергия грозила исчезнуть, а этого ему совсем не хотелось.

- Я пока не вполне готова.

- Сложное расследование убийства - вот за что мы в ответе.

- Вчера я разговаривала с Ханссоном и знаю, что происходит.

А мне он ни слова не сказал, подумал Валландер. Его снова одолело неприятное ощущение, что коллеги шушукаются у него за спиной и норовят кое о чем умолчать.

Он снова грузно опустился в кресло.

- Ситуация непростая, - сказала Лиза.

- На самом деле нет, - перебил Валландер. - Инцидент, происшедший между Эвой Перссон, ее мамашей и мной, был именно таков, каким я его описал с самого начала. Могу повторить, слово в слово. Вдобавок ты же видела и видишь, я не потею, не нервничаю, не возмущаюсь. Меня злит другое - твое недоверие.

- Что же я, по-твоему, должна делать?

- Я хочу, чтобы ты мне верила.

- Но девчонка и ее мать утверждают другое. И их двое.

- Да хоть тыща. Ты бы должна верить мне. К тому же у них есть причины врать.

- У тебя тоже.

- У меня?

- Если ты ударил ее без оснований.

Валландер снова встал. Резче, чем в первый раз.

- Я не намерен комментировать эти твои слова. Но воспринимаю их как оскорбление.

Лиза попыталась возразить, но он ее оборвал:

- У тебя есть другие вопросы ко мне?

- Я по-прежнему не понимаю…

Садиться Валландер не стал. Между ними повисла тягостная напряженность. Капитуляции она не дождется, но ему хотелось поскорее уйти отсюда.

- Положение настолько серьезное, что я обязана принять меры. На время внутреннего расследования ты будешь отстранен от работы.

Что ж, это понятно. И покойный Сведберг, и Ханссон были в свое время отстранены от работы, пока шло внутреннее расследование якобы совершенных ими проступков. Что касается Ханссона, Валландер был убежден в ложности обвинений. В случае со Сведбергом он испытывал некоторые сомнения. Однако в обоих случаях не согласился с Бьёрком, их тогдашним начальником, что в самом деле необходимо отстранять их от работы. Не ему объявлять их виновными до завершения расследования.

Злость вдруг как рукой сняло. Он совершенно успокоился.

- Поступай как хочешь, - сказал он. - Но если ты меня отстранишь, я немедля ухожу в отставку.

- Это угроза?

- Понимай, черт побери, как тебе угодно. Я именно так и сделаю. И не пойду на попятный, когда вы наконец разберетесь, что они врали, а я говорил правду.

- Фотография - вот отягчающее обстоятельство.

- Вместо того чтобы слушать Эву Перссон и ее мамашу, лучше бы вам с хеслехольмским сыщиком разобраться, законно ли этот шустрый фотограф ошивался в наших коридорах.

- Мне бы хотелось, чтобы ты охотнее шел на сотрудничество. А не грозил отставкой.

- Я прослужил в полиции много лет. И хорошо знаю эту братию, в действительности дело вовсе не в ней. Просто кто-то наверху занервничал, увидев фото в вечерней газете, и посему решено устроить показательную экзекуцию, чтоб другим было неповадно. И ты предпочитаешь не возражать.

- Дело обстоит совсем не так, - запротестовала Лиза.

- Ты не хуже меня знаешь, что все именно так, как я говорю. Когда ты решила меня отстранить? Прямо сейчас? Как только я выйду за дверь?

- Полицейский из Хеслехольма будет работать быстро. А поскольку мы занимаемся сложнейшим расследованием, я вообще думала повременить с отстранением.

- Почему? Передай расследование Мартинссону. Он отлично справится.

- Я рассчитывала на этой неделе оставить все по-старому.

- Нет, - сказал Валландер. - По-старому уже не получится. Либо ты отстранишь меня прямо сейчас. Либо не отстранишь вообще.

- Не понимаю, с какой стати ты мне угрожаешь. Я думала, у нас нормальные, хорошие отношения.

- Я тоже так думал. Но явно ошибался.

Повисло молчание.

- Я жду. Ты отстраняешь меня или нет?

- Не отстраняю. Во всяком случае, сейчас.

Валландер вышел из кабинета и только в коридоре заметил, что здорово вспотел. Вернулся к себе, заперся на ключ. И тут только его охватило возмущение. Он бы с большим удовольствием незамедлительно написал заявление об отставке, забрал свои вещи и навсегда ушел из управления. Пускай и совещание проводят без него. Он больше здесь не появится.

Вместе с тем что-то в глубине души не позволяло ему уйти. Ведь уход будет немедля истолкован как подтверждение вины. И даже если внутреннее расследование решит дело в его пользу, ничего не изменится. Его по-прежнему будут считать виновным.

Мало-помалу сложилось решение. До поры до времени он останется на посту. Но на совещании непременно проинформирует коллег о разговоре с Лизой. Самое же главное, он высказался перед Лизой Хольгерссон начистоту. И не склонит головы. Не запросит пощады.

Он потихоньку успокоился. Отпер дверь, демонстративно распахнул ее настежь и продолжил работу. В двенадцать съездил домой, опорожнил стиральную машину, развесил рубашки в сушильном шкафу. В квартире достал из мусорного ведра обрывки письма. Почему - он и сам не знал. Но Эльвира Линдфельдт по крайней мере не полицейский.

Пообедал он в ресторане у Иштвана, а заодно немножко поболтал с одним из отцовских друзей, бывшим торговцем красками, у которого отец в свое время закупал холсты, краски и кисти. В самом начале второго он вернулся в управление.

Стеклянные двери комиссар миновал с некоторым душевным трепетом. Лиза Хольгерссон вполне могла передумать. Вдруг она разозлилась и решила незамедлительно отстранить его от работы? Как же он тогда поступит? Понятно ведь, что требовать отставки ему, откровенно говоря, страшно. Даже представить себе боязно, как сложится тогда его дальнейшая жизнь. Но, войдя в кабинет, он нашел на столе лишь несколько записок о телефонных звонках. Ничего срочного. Лиза Хольгерссон его не разыскивала. Валландер облегченно вздохнул, как бы ненароком, и позвонил Мартинссону. Тот сидел на Руннерстрёмсторг.

- Продвигаемся медленно, но верно, - доложил он. - Парень сумел взломать еще два кода.

Валландер услышал в трубке шорох бумаги, после чего Мартинссон продолжил:

- Один вывел нас, похоже, на сеульского биржевого маклера, другой - на английскую компанию под названием «Лонро». Я созвонился с одним человечком из стокгольмского отдела экономических преступлений. Он знает чуть не все зарубежные компании. По его словам, корни у «Лонро» африканские, эта фирма занималась нелегальными махинациями в Южной Родезии, когда на эту страну были наложены санкции.

- Но как нам все это трактовать? - перебил Валландер. - Биржевой маклер из Кореи? И эта вторая фирма, как бишь ее. Что все это означает?

- Вот и я думаю - что? Роберт Мудин сказал, сеть охватывает как минимум восемь десятков ответвлений. Наверно, надо немного подождать, пока обнаружится взаимосвязь.

- А если подумать вслух прямо сейчас? Что ты видишь?

Мартинссон издал смешок:

- Деньги. Вот что я вижу.

- А еще?

- Разве этого мало? Банк реконструкции и развития, корейский биржевой маклер и фирма с африканскими корнями как-никак имеют общий знаменатель - деньги.

Валландер не мог не согласиться:

- Как знать. Может, главную роль в этой игре вообще играет банкомат, возле которого умер Фальк.

Мартинссон рассмеялся. Валландер предложил встретиться на совещании в три часа.

Закончив разговор, Валландер стал думать об Эльвире Линдфельдт. Попытался представить себе, как она выглядит. Но перед внутренним взором явилась Байба. Потом Мона. И вроде бы еще одна женщина, с которой он случайно столкнулся год назад. В кафе на окраине Вестервика.

Из задумчивости его вывел Ханссон, неожиданно возникший в дверном проеме. Валландер вздрогнул, будто мысли его были у всех на виду.

- Ключи, - сказал Ханссон. - Они все на месте.

Валландер недоуменно смотрел на него, но молчал, понимая, что должен знать, о чем Ханссон толкует.

- Я получил справку от «Сюдкрафта», - продолжал тот. - Те, у кого есть доступ к ключам от силовой подстанции, смогли их предъявить.

- Хорошо, - сказал Валландер. - Это мы вычеркнем, тем проще для нас.

- Но фургон-«мерседес» отследить не удалось.

Валландер покачался на стуле:

- Думаю, с фургоном пока можно повременить. Конечно, рано или поздно надо будет им заняться, но сейчас важнее другое.

Ханссон сделал пометку в своем блокноте. Валландер предупредил его, что в три часа состоится совещание, и Ханссон ушел.

Отбросив мысли об Эльвире Линдфельдт, комиссар склонился над своими бумагами, а заодно думал о том, что рассказал Мартинссон. Зазвонил телефон - Викторссон интересовался, как продвигается дело.

- Я полагал, Ханссон держит вас в курсе.

- Но расследование возглавляете вы.

Замечание Викторссона удивило комиссара. Он был уверен, что все сказанное Лизой Хольгерссон было согласовано с Викторссоном. Однако прокурор явно не притворялся, а вправду считал его руководителем следственной группы. И он несколько подобрел к Викторссону:

- Я зайду к вам завтра утром.

- Жду вас в половине девятого.

Валландер записал.

- А все-таки как идет дело?

- Медленно, - сказал комиссар.

- Что нам известно о вчерашнем происшествии на пароме?

- Установлена личность погибшего. Это Юнас Ландаль. Кроме того, выяснилось, что между ним и Соней Хёкберг существует связь.

- Ханссон говорил, что, вероятно, именно Ландаль убил Соню Хёкберг. Однако не мог назвать сколько-нибудь разумных причин.

- Завтра все будет ясно, - уклончиво сказал Валландер.

- Надеюсь. По моему впечатлению, вы топчетесь на месте.

- Вы хотите изменить директивы?

- Нет. Но хочу услышать подробный отчет.

После этого разговора Валландер еще полчаса готовился к совещанию. Без двадцати три пошел в кафетерий за кофе. Автомат опять сломался. Комиссару снова вспомнились слова Эрика Хёкберга насчет уязвимости современного общества, и сейчас они навели его на новую мысль. Надо позвонить Хёкбергу, прямо сейчас, решил он. С пустой чашкой вернулся в кабинет. Хёкберг ответил сразу же. Валландер осторожно сообщил ему о том, что произошло с момента их последнего разговора. И спросил, не доводилось ли Эрику Хёкбергу раньше слышать фамилию Ландаль. Хёкберг твердо сказал «нет». Валландер удивился:

- Ты совершенно уверен?

- Фамилия не слишком обычная, я бы запомнил. Это он убил Соню?

- Мы не знаем. Но они знали друг друга. Судя по всему, у них даже был роман.

Валландер прикинул, не стоит ли сказать про изнасилование. Нет, неуместно. Разговор не телефонный. И он перешел к вопросу, ради которого, собственно, и позвонил:

- В тот раз, когда я был у тебя, ты говорил о деловых операциях, которые можно осуществить через компьютер. И у меня сложилось впечатление, что фактически возможности не ограничены.

- Если ты в состоянии подключиться к большим базам данных по всему миру, ты всегда в гуще происходящего. Рядом с центром. Где бы ни жил.

- Значит, к примеру, при желании ты бы мог заключать сделки с сеульским биржевым маклером?

- В принципе да.

- Что необходимо знать, чтобы это сделать?

- Прежде всего, нужно знать его электронный адрес. Затем нужно урегулировать кредитные отношения. Им необходимо иметь возможность идентифицировать меня, и наоборот. В остальном, по сути, никаких проблем нет. Во всяком случае, технических.

- Как это понимать?

- Ну, в каждой стране, разумеется, есть законы, касающиеся фондового рынка. Их нужно знать. Если, конечно, занимаешься легальным бизнесом.

- Поскольку в обороте огромные деньги, защита наверняка должна быть очень мощной?

- Так и есть.

- По-твоему, взломать ее невозможно?

- Вопрос не по адресу. Тут я не специалист. Но как полицейский ты бы должен знать, что по большому счету возможно что угодно. Было бы желание. Как это говорят? Если кто вправду хочет убить президента США, он своего добьется. Слушай, а почему ты задаешь такие вопросы?

- Мне в тот раз показалось, ты хорошо в этом разбираешься.

- На первый взгляд. Электронный мир так сложен и развивается так быстро, что я сомневаюсь, найдется ли человек, который разбирается во всем происходящем. А вдобавок контролирует все это.

Валландер пообещал перезвонить сегодня же или завтра утром, после чего отправился на совещание. Ханссон и Нюберг были уже на месте. Обсуждали кофейный автомат, который в последнее время то и дело ломается. Валландер кивком поздоровался и сел за стол. Анн-Бритт и Мартинссон пришли одновременно. Валландер так и не решил, когда расскажет о своем разговоре с Лизой Хольгерссон - в начале совещания или в конце. Решил пока подождать. Как бы там ни было, он собрал здесь заработавшихся коллег, чтобы сложное расследование продвинулось вперед. Незачем вешать на них лишнюю обузу.

Начали с анализа событий вокруг гибели Юнаса Ландаля. Свидетельские показания, которыми они располагали, были крайне скудны. Фактически никто ничего не видел. Ни передвижений Юнаса Ландаля на борту парома, ни того, как он прошел в машинное отделение. Анн-Бритт опросила полицейского, который сопровождал паром в Польшу. Одна из официанток в кафетерии вроде бы опознала Ландаля по фотографии. Если память ей не изменяет, он заходил сразу после открытия, съел бутерброд. И это всё.

- Очень странно, - сказал Валландер. - Никто его не видел ни когда он платил за каюту, ни на палубах парома. И как он вошел в машинное отделение, тоже никто не заметил. Нелепый пробел.

- Он наверняка был не один, - заметила Анн-Бритт. - Перед тем как идти на совещание, я на всякий случай побеседовала с одним из машинистов. По его мнению, Ландаль никак не мог по своей воле очутиться под валом.

- Значит, его к этому принудили, - сказал Валландер. - Иными словами, здесь замешано еще одно лицо. Поскольку же работники машинного отделения вряд ли к этому причастны, речь идет о постороннем. Причем никто не видел ни как он пришел вместе с Ландалем, ни как ушел оттуда. Фактически это позволяет сделать еще один вывод: Ландаль следовал за ним добровольно. Без принуждения. Иначе бы их заметили. К тому же по узким трапам человека против его воли не стащишь.

Еще без малого два часа они обсуждали весь ход расследования. Когда Валландер изложил свои идеи, в свою очередь основанные на соображениях Анн-Бритт, дискуссия порой становилась прямо-таки ожесточенной. Но никто не отрицал, что след, который может привести к Карлу-Эйнару Лундбергу, а затем к его отцу, вероятно, все ж таки обеспечит прорыв. Однако Валландер упорно твердил, что ключ ко всему случившемуся - Тиннес Фальк, хотя и не имел достаточного количества неоспоримых аргументов. Несмотря ни на что, знал: он прав. На часах уже шесть. Пора закругляться, люди устали, все чаще приходилось проветривать комнату. В конце концов комиссар решил вообще не упоминать о своем разговоре с Лизой Хольгерссон. Просто был не в силах.

Мартинссон уехал на Руннерстрёмсторг, где в одиночестве работал Роберт Мудин. Как говорит Ханссон, не мешало бы ходатайствовать перед стокгольмским начальством, чтобы парня при случае медалью наградили. Или хотя бы заплатили ему как консультанту. Нюберг зевал, сидя за столом. Пальцы у него по-прежнему в машинном масле. Валландер несколько минут постоял в коридоре с Анн-Бритт и Ханссоном. Они потолковали о том, что надо сделать в ближайшее время, и распределили между собой кой-какие задачи. Потом комиссар вернулся к себе в кабинет и закрыл дверь.

Долго сидел, глядя на телефон и не очень-то понимая, зачем это делает. Потом снял трубку и набрал мальмёский номер Эльвиры Линдфельдт.

После седьмого гудка она ответила:

- Линдфельдт.

Валландер поспешно положил трубку. Чертыхнулся. Подождал несколько минут и позвонил снова. На сей раз она ответила без промедления. Голос ему понравился.

Комиссар представился, и они заговорили о повседневных вещах. В Мальмё было ветренее, чем в Истаде. Эльвира Линдфельдт посетовала, что многие из ее коллег по работе простужены. Валландер посочувствовал. Осень - пора тяжкая. Он сам на днях чуть не слег с ангиной.

Затем она сказала кое-что еще. Удивившее Валландера.

Спросила, что он делает сегодня вечером. Нельзя ли им встретиться где-нибудь в Мальмё.

Я не смогу, подумал Валландер. Слишком много работы. И чересчур уж быстро.

И тут он сказал «да».

Встретиться решили в половине девятого в баре «Савоя».

- Обойдемся без цветов, - засмеялась она. - Думаю, мы все равно узнаем друг друга.

Разговор закончился.

Во что же я ввязался?! - подумал Валландер, одновременно испытывая напряженный интерес.

Между прочим, уже полседьмого. Надо торопиться.

30

Валландер припарковался в Мальмё у гостиницы «Савой» за три минуты до половины девятого. Всю дорогу из Истада он ехал с превышением скорости. Слишком долго раздумывал, что надеть. Может, она ожидает увидеть человека в форме? Как в давние времена, когда юные кадеты были популярными кавалерами. Но форму он, понятно, надевать не стал. Чистую, правда неглаженую, рубашку извлек прямо из корзины с выстиранным бельем. Потом долго выбирал галстук, а в конце концов решил обойтись вообще без него. Ботинки оказались нечищены, требовали щетки. В результате он выехал с Мариягатан слишком поздно.

К тому же некстати позвонил Ханссон, спросил, не знает ли он, где Нюберг. Валландер так и не понял, зачем Ханссону так срочно понадобился криминалист. Ответил он очень лаконично, и Ханссон сразу поинтересовался, не спешит ли он. Комиссар ответил «да», таинственным голосом, так что Ханссон не рискнул допытываться дальше. Но когда комиссар совсем уже собрался уходить, телефон зазвонил снова. Сперва он решил не подходить, однако тотчас передумал, вернулся на кухню, снял трубку. Звонила Линда. Работы в ресторане было мало, поэтому она и надумала позвонить отцу, у него язык чесался рассказать, куда он едет, ведь в конце концов именно Линда подала ему эту идею, от которой он поначалу упрямо открещивался. Дочь сразу догадалась, что он спешит. Ее не обманешь. Тем не менее он постарался твердо заявить, что срочно уезжает по делам, и они договорились, что Линда перезвонит завтра вечером. Он сел в машину и, уже выехав за пределы Истада, заметил, что индикатор на панели мигает красным: бензин на исходе. Вообще-то до Мальмё должно хватить, но ему совсем не хотелось застрять посреди дороги. Чертыхаясь, он завернул на заправку возле Скурупа: черт, как бы не опоздать! Почему это так его нервировало, он толком не понимал. Но до сих пор помнил, как Мона, вскоре после их знакомства, прождала его десять минут и ушла.

До Мальмё он все-таки добрался. Бросил на себя взгляд в зеркало заднего вида. Похудел. Контуры лица проступали куда отчетливее, чем несколько лет назад. Внешне он стал очень похож на своего отца, хотя та, с кем он встретится через несколько минут, знать об этом не знает. Валландер закрыл глаза, глубоко вздохнул. Отмел все надежды. Даже если сам он не будет разочарован, ее ожидания уж точно обманет. Встретятся в баре, поболтают немножко и разбегутся. Еще до полуночи он вернется к себе на Мариягатан. А наутро выбросит эту даму из головы. И лишний раз убедится в том, что всегда подозревал: с подходящей женщиной через посредническую контору не познакомишься.

Стало быть, в Мальмё он прибыл вовремя. Однако ж сидел в машине до без двадцати девять и наконец, собравшись с духом, вышел на улицу и направился к подъезду «Савоя».

Они сразу увидели друг друга. Она сидела за столиком в дальнем углу бара, где вообще было малолюдно, если не считать мужчин, которые пили у стойки пиво. Вдобавок других женщин тут не было. Валландер перехватил ее взгляд. Она улыбнулась и встала. Высокая, подумал комиссар. В темно-синем платье чуть выше колена. Ноги красивые.

- Я не ошибся? - Он протянул руку.

- Если ты Курт Валландер, то я Эльвира.

- Линдфельдт.

- Эльвира Линдфельдт.

Он сел за столик, прямо напротив нее.

- Я не курю, - сказала она. - Но выпить могу.

- Как и я, - отозвался Валландер. - Правда, сейчас я за рулем. Так что буду пить минеральную воду.

Вообще-то он бы выпил бокальчик вина. И не один. Но как-то раз, много лет назад, тоже в Мальмё, за обедом выпил чересчур много. Встретил тогда Мону, с которой уже развелся, и умолял ее вернуться. Она ответила «нет», ушла, а он, глядя, как она садится в машину, заметил, что ее ждет какой-то мужчина. Сам он уснул в автомобиле, а утром по дороге домой, выписывая на шоссе вензеля, был остановлен патрулем - своими коллегами, Петерсом и Нуреном. Они не донесли на него, хотя за вождение в столь нетрезвом виде он вполне мог бы вылететь со службы. Одно из самых скверных воспоминаний в личных валландеровских анналах. Повтора ему не хотелось.

К столику подошел официант. Эльвира Линдфельдт допила бокал белого вина, заказала еще один.

Валландер несколько растерялся. Еще подростком он внушил себе, что в профиль выглядит лучше, нежели анфас, и поэтому сейчас подвинулся на стуле, повернувшись вполоборота к Эльвире Линдфельдт.

- Ногам тесно? - спросила она. - Я могу двинуть столик на себя.

- Ничего-ничего. Мне вполне удобно.

Что я должен сказать? - думал он. Что влюбился в нее с первого же взгляда? А точнее, как только получил письмо.

- Ты раньше так знакомился?

- Никогда. У меня это вызывало большие сомнения.

- А я знакомилась, - весело сообщила она. - Но все кончалось ничем.

Валландер заметил, что она очень прямодушна. Не в пример ему, озабоченному собственным профилем.

- Почему же все кончалось ничем? - спросил он.

- Не тот человек. Не те шутки. Не те взгляды. Иллюзорные надежды. Чванство на пустом месте. Неумение пить. Да все, что угодно, может пойти наперекосяк.

- Небось уже подметила во мне кучу изъянов?

- Выглядишь ты, по крайней мере, симпатично.

- Добродушным полицейским меня редко когда считают. Хотя и злобным, пожалуй, тоже не находят.

В ту же секунду ему пришла на ум газетная фотография. Изобличающая жестокого истадского полицейского, который бьет беззащитных малолеток. Интересно, она видела этот снимок?

Впрочем, за те несколько часов, что они провели за столиком в баре, она об этой фотографии ни разу не упомянула. И Валландер мало-помалу уверился, что она ее не видела; наверно, она из тех, кто крайне редко заглядывает в вечерние газеты. Он сидел со стаканом минеральной воды, мечтая тяпнуть чего-нибудь покрепче. Она пила вино, и оба разговаривали. Эльвира Линдфельдт спросила, каково это - работать в полиции. Валландер постарался ответить как можно правдивее. Но заметил, что нет-нет да и подчеркивает трудности своей работы. Будто ищет сочувствия, причем без всяких на то оснований.

С другой стороны, ее вопросы казались весьма продуманными. Иногда неожиданными. Ему пришлось поднапрячься, чтобы ответы были мало-мальски содержательными.

Рассказала она и кое-что о своей работе. Экспедиционная контора, где она служила, занималась, в частности, перевозками домашнего скарба шведских миссионеров, отправляющихся в широкий мир или возвращающихся на родину. Постепенно он понял, что на ней лежит большая ответственность и что начальник ее, как правило, где-то в отъезде. По всей видимости, она была вполне довольна своей работой.

Время шло быстро. Одиннадцать миновало, когда Валландер вдруг обнаружил, что рассказывает ей о своем неудачном браке с Моной. О том, как слишком поздно уразумел, что происходит. Хотя Мона много раз предупреждала его и сам он много раз обещал, что все изменится. Но однажды все кончилось. Безвозвратно. И общего будущего у них не было. Осталась Линда. И масса путаных, частью мучительных воспоминаний, с которыми он до сих пор до конца не разобрался. Эльвира Линдфельдт слушала внимательно, серьезно и словно бы ободряюще.

- А после? - спросила она, когда он умолк. - Как я понимаю, ты уже много лет в разводе?

- Жизнь подолгу бывала довольно унылой, - ответил он. - Некоторое время я встречался с одной латышкой из Риги, ее звали Байба. Надеялся, что мы будем вместе, и, по-моему, она разделяла мои надежды. Но ничего не вышло.

- Почему?

- Она хотела остаться в Риге. А я хотел, чтобы она переехала сюда. Планы строил. Загородный дом. Собака. Другая жизнь.

- Может, планы были чересчур грандиозные, - задумчиво сказала она. - Приходится расплачиваться.

У Валландера возникло ощущение, что он сказал слишком много. Выдал себя. А может, и Мону, и Байбу. Но женщина, сидевшая чуть наискось от него, внушала большое доверие.

Потом она рассказала о себе. И ее история, в сущности, не очень-то отличалась от его собственной. Два неудачных брака, в каждом по ребенку. Прямо она не говорила, однако Валландер догадывался, что первый муж бил ее, нечасто, но достаточно, чтобы в конце концов стало невыносимо. Второй ее муж был аргентинец. Весьма эмоционально и не без самоиронии она рассказывала, как страсть поначалу вела ее правильным путем, а затем сбила с панталыку.

- Два года назад он исчез, - закончила она свою повесть. - Дал о себе знать из Барселоны, где сидел на мели, без денег. Я ему помогла, чтобы он по крайней мере сумел добраться до Аргентины. И вот уж целый год он молчит. Дочка, понятно, спрашивает.

- Сколько лет твоим детям?

- Александре - девятнадцать, Тобиасу - двадцать один.

В половине двенадцатого они расплатились. Валландер хотел рассчитаться за обоих, но Эльвира не позволила.

- Завтра пятница, - сказал он, когда они вышли на улицу.

- Вообще-то я никогда не бывала в Истаде.

Валландер думал попросить разрешения позвонить ей. Но все изменилось. Он толком не мог разобраться в собственных чувствах, однако ж она вроде как не нашла в нем особых изъянов. Пока что этого более чем достаточно.

- У меня есть машина, - сказала она. - Или могу приехать поездом. Если тебе удобно.

- Вообще-то я занят сложным расследованием. Однако даже полицейским не мешает отдохнуть.

Эльвира Линдфельдт жила в пригороде, в районе, застроенном виллами, в направлении Егерсру. Валландер предложил отвезти ее домой. Но она решила немного пройтись, а потом взять такси.

- Я люблю долгие прогулки и терпеть не могу бегать.

- Я тоже, - поддакнул Валландер. Но о причине, о своем диабете, не заикнулся.

На прощание они пожали друг другу руки.

- Было очень приятно познакомиться, - сказала она.

- Да, - ответил Валландер, - очень приятно.

Он провожал ее взглядом, пока она не исчезла за углом гостиницы. Потом сел в машину и поехал домой, в Истад. По дороге остановился, поискал в бардачке кассету. Нашел записи Юсси Бьёрлинга. И дальше ехал под музыку. Когда миновал съезд на Шернсунд, где обретался на своей ферме Стен Виден, подумал, что зависть, прежде донимавшая его, изрядно ослабела.

В половине первого он припарковался на Мариягатан. Поднялся в квартиру, сел на диван. Давненько на душе не было так радостно, как нынче вечером. Последний раз он испытывал сходные чувства, когда всерьез понял, что Байба отвечает ему взаимностью.

Немного спустя Валландер лег спать и заснул сразу, даже не вспомнив о расследовании.

Впервые отложил его на потом.

Утром в пятницу комиссар прибыл в управление полный неукротимой энергии. И первым делом снял наблюдение с Апельбергсгатан. Но дом на Руннерстрёмсторг оставил по-прежнему под надзором. Потом заглянул в кабинет Мартинссона - никого. Ханссон тоже пока не появился. Зато в коридоре ему встретилась Анн-Бритт. Выглядела она еще более усталой и приунывшей, чем обычно. Надо бы ее приободрить, однако в голову лезли сплошь фальшивые банальности.

- Телефонная книжка, - сказала она. - Ну, которую Соня Хёкберг обычно носила в сумке. Она так и не нашлась.

- А она точно была?

- Эва Перссон подтвердила. Маленькая черная книжка, перехваченная резинкой.

- Тогда можно считать, что тот, кто убил Соню и выбросил ее сумку, забрал книжку себе.

- Скорей всего, так.

- Любопытно, какие телефоны были там записаны. Какие имена.

Анн-Бритт пожала плечами. Валландер пристально посмотрел на нее:

- Как твои дела?

- Идут, - ответила она. - Только вот зачастую хуже, чем заслуживаешь.

Она вошла в свой кабинет и закрыла дверь. Валландер с минуту постоял в сомнениях. Потом все-таки постучал. Услышав ее голос, открыл дверь и вошел.

- Надо поговорить, - сказал он.

- Знаю. Извини, пожалуйста.

- За что? Ты сама сказала: зачастую дела идут хуже, чем заслуживаешь.

Он сел в посетительское кресло. В кабинете, как всегда, царил идеальный порядок.

- Надо как следует разобраться с этим изнасилованием, - продолжал комиссар. - Кстати, я еще не беседовал с матерью Сони Хёкберг.

- Она сложный человек, - сказала Анн-Бритт. - Горюет по дочери, конечно. И вместе с тем мне кажется, она боялась ее.

- Почему?

- Просто у меня такое ощущение. Я не знаю.

- А ее братишка? Эрик?

- Эмиль. Крепкий паренек. Хотя, разумеется, и для него случившееся - серьезная травма.

- В половине девятого у меня встреча с Викторссоном, - сказал Валландер. - А потом я, пожалуй, съезжу к ним. Полагаю, она уже вернулась из Хёэра?

- Они готовятся к похоронам. Все это сущий кошмар.

Валландер встал:

- Скажи, если захочешь поговорить.

Она покачала головой:

- Не сейчас.

В дверях комиссар обернулся:

- А что, собственно, будет с Эвой Перссон?

- Не знаю.

- Даже если виновной признают Соню Хёкберг, ее жизнь все равно испорчена.

Анн-Бритт поморщилась:

- Не уверена, что ты прав. По-моему, Эва Перссон из тех, кому все как с гуся вода. Как можно быть такой, для меня загадка.

Валландер призадумался над ее словами. Кой-чего он не понял, ну да ладно, после разберется.

- Ты Мартинссона не видела?

- Я встретила его, когда пришла.

- В кабинете его нет.

- Он у Лизы.

- Разве она приходит в такую рань?

- Они договорились заранее.

Что-то в ее голосе заставило Валландера насторожиться. Она с сомнением взглянула на него, потом сделала знак вернуться в кабинет и закрыть дверь.

- По какому же поводу?

- Иной раз ты меня удивляешь. Ведь все видишь и все слышишь. Ты опытный полицейский и знаешь, как мотивировать коллег. Но вместе с тем словно бы совсем слепой.

Валландера будто ударили под дых. Он молчал, ожидая продолжения.

- Ты всегда хорошо отзываешься о Мартинссоне. Он, мол, идет по твоим стопам. Вы успешно сотрудничаете.

- Я постоянно опасаюсь, как бы он не ушел в отставку.

- Он не уйдет.

- Мне он часто говорит об отставке. А ведь он в самом деле хороший специалист.

Анн-Бритт посмотрела на него в упор.

- Мне бы не стоило этого говорить. Но я скажу. Ты чересчур ему доверяешь.

- О чем ты?

- Он интригует у тебя за спиной. Как по-твоему, зачем он у Лизы торчит? Обсуждают, не пора ли тут кое-что обновить. Иными словами, не пора ли тебе уступить дорогу Мартинссону.

Валландер ушам своим не поверил:

- И каким же образом он интригует у меня за спиной?

Она сердито швырнула на стол нож для бумаги:

- Я тоже не сразу заметила. Но Мартинссон вправду интригует. Хитрый ловкач. Ходит к Лизе и жалуется на то, как ты ведешь расследование.

- Он считает, что я веду его неправильно?

- Так прямо он не говорит. Выражает легкое недовольство. Слабое руководство, странные приоритеты. Вдобавок он сразу побежал к Лизе и доложил, что ты думаешь привлечь на подмогу Роберта Мудина.

Валландер изумился:

- Я просто поверить не могу.

- А надо. Только надеюсь, ты понимаешь, что все это строго между нами.

Валландер кивнул. Боль под ложечкой усилилась.

- По-моему, тебе следует все это знать. Вот.

Валландер посмотрел на нее:

- Может, ты и сама думаешь так же?

- Я бы сказала. Напрямик. Без обиняков.

- А Ханссон? Нюберг?

- Я говорю о Мартинссоне. И больше ни о ком. Он рвется на трон.

- Но он же все время уверял, что даже не знает, хватит ли у него сил продолжать службу?

- Ты часто повторяешь, что надо смотреть вглубь, под поверхность, искать подоплеку. А Мартинссона всегда воспринимал поверхностно. Я заглянула поглубже. И увиденное мне не нравится.

Валландера словно парализовало. Утренняя радость исчезла без следа. Внутри нарастало бешенство.

- Я припру его к стенке, - сказал он. - Припру к стенке прямо сейчас.

- Вряд ли это разумно.

- А как прикажешь дальше работать с таким человеком?

- Не знаю. Но момент неподходящий. Начнешь разборку сейчас, только дашь ему новые козыри. Ты, мол, неуравновешен. И пощечина, которую ты влепил Эве Перссон, отнюдь не случайность.

- Вероятно, тебе известно и о том, что Лиза собирается отстранить меня от расследования?

- Это не Лиза, - с горечью сказала Анн-Бритт. - Это Мартинссон предложил.

- Откуда ты знаешь?

- У него есть слабое место. Он доверяет мне. Думает, я с ним заодно. Хотя я сказала ему, чтобы он прекратил копать под тебя.

Валландер встал с кресла.

- Ты все-таки повремени с разборкой, - повторила она. - Взгляни с другой стороны: раз я тебе об этом рассказала, у тебя есть преимущество. Вот и воспользуйся им в нужный момент.

Тут она права, подумал комиссар.

Он прошел прямиком к себе в кабинет. К возмущению примешивалась печаль. Пожалуй, он бы поверил, если бы речь шла о ком-то другом. Не о Мартинссоне. Только не о Мартинссоне.

От размышлений его оторвал телефонный звонок. Удивленный прокурор спрашивал, где он застрял. Валландер пошел в ту часть здания, где размещалась прокуратура. Лишь бы не встретить Мартинссона. Но тот явно уже сидел с Робертом Мудином на Руннерстрёмсторг.

Разговор с Викторссоном продолжался недолго. Валландер отключил все мысли о том, что рассказала Анн-Бритт, и коротко, четко доложил о ходе расследования: что удалось выяснить, по каким направлениям намерены действовать дальше. Викторссон задал несколько лаконичных вопросов. Но в целом никаких замечаний не высказал.

- Насколько я понимаю, прямых подозреваемых нет?

- Да.

- Что, собственно говоря, вы рассчитываете обнаружить в компьютере Фалька?

- Не знаю. Но, судя по всему, там кроется, по меньшей мере, некий мотив.

- Фальк занимался противозаконной деятельностью?

- Да нет.

Викторссон потер лоб:

- А вы вообще достаточно разбираетесь в таких вещах? Может, стоит подключить экспертов из Стокгольма?

- У нас работает местный эксперт. Но Стокгольм мы непременно информируем, это решено.

- Информируйте, и как можно скорее. Иначе ворчать начнут. Кстати, что у вас там за местный эксперт?

- Его зовут Роберт Мудин.

- Ну и как? Он знает свое дело?

- Лучше большинства.

Валландер сообразил, что вот только что совершил серьезную ошибку. Надо было сказать Викторссону все как есть. Что Роберт Мудин отсидел за хакерство. Но теперь уже поздно. Выбор сделан: он взял под защиту расследование, а не себя самого. Шагнул в западню, которая чревата для него личной катастрофой. Теперь-то ему уж точно не миновать отстранения от работы. А Мартинссон получит на руки полный комплект козырей и уничтожит его.

- Вы, конечно, в курсе, что ведется внутреннее расследование того прискорбного инцидента в комнате для допросов, - вдруг сказал Викторссон. - Есть заявление на имя инспектора по юридическим вопросам и судебный иск.

- Фотография извращает обстоятельства, - ответил Валландер. - Я защищал мамашу. Что бы она ни говорила.

Викторссон промолчал.

Кто мне верит? - подумал Валландер. Только я сам?

В девять комиссар вышел из управления, сел в машину и поехал прямиком к Хёкбергам. Без звонка, не предупредив о своем визите. Главное - убраться подальше из коридоров, где есть риск встретить Мартинссона. Рано или поздно это произойдет. Но пока рановато. Нет уверенности, что он сумеет сдержаться.

Валландер только-только вылез из машины, как в кармане зажужжал мобильник. Звонила Сив Эрикссон.

- Надеюсь, не помешала? - сказала она.

- Нет-нет.

- Я позвонила, потому что мне нужно с вами поговорить.

- В данный момент я вообще-то занят.

- Дело срочное.

Валландер вдруг сообразил, что она взволнована. Крепче прижал трубку к уху и отвернулся от ветра.

- Что-то случилось?

- Это не телефонный разговор. Лучше вам приехать.

Похоже, дело серьезное. Комиссар обещал приехать. С матерью Сони Хёкберг можно потолковать попозже. Он снова поехал в центр, припарковался на Лурендрейяргренд. Дул порывистый восточный ветер, холодало. Валландер нажал кнопку домофона. Дверь открылась. Сив Эрикссон ждала его. Он сразу заметил, что она напугана. Когда в гостиной пыталась закурить, руки у нее дрожали.

- Что случилось? - спросил Валландер.

Сигарета наконец раскурилась. Сив Эрикссон сделала затяжку и тотчас затушила сигарету.

- Вчера, - начала она, - я ездила к маме, в Симрисхамн. Засиделась там и осталась ночевать. Приехала сегодня утром и обнаружила…

Она оборвала фразу и стремительно вскочила с дивана. Валландер следом за ней прошел в кабинет. Она кивнула на компьютер:

- Я хотела взяться за работу, включила компьютер - и ничего. Сперва я подумала, что монитор выключен из розетки. А потом поняла.

Она жестом показала на экран.

- Простите, не понял.

- Кто-то стер все программы, все файлы. Жесткий диск пуст. Мало того… - Она подошла к шкафу, открыла дверцы. - Дискеты исчезли. Ничего не осталось. Ничего. Второй жесткий диск тоже пропал.

Валландер задумался:

- Может, вы не закрыли окно? На входной двери повреждений не заметили?

- Нет. Я все проверила.

- Ключи есть только у вас?

Она помедлила с ответом:

- И да, и нет. У Тиннеса были запасные ключи.

- Почему?

- Вдруг что случится. А я буду в отъезде. Но он никогда ими не пользовался.

Валландер кивнул. Он понимал ее испуг и волнение. Кто-то воспользовался ключами, чтобы проникнуть в квартиру. А человека, у которого эти ключи хранились, нет в живых.

- Где Фальк их хранил?

- Он говорил, что будет держать их в квартире на Апельбергсгатан.

Валландер опять кивнул. Вспомнил человека, который стрелял в него. А потом исчез.

Пожалуй, теперь ясно, что он искал в той квартире?

Запасные ключи Сив Эрикссон.

31

Впервые с начала расследования Валландеру показалось, будто он отчетливо видит взаимосвязь. Осмотрев входную дверь и окна, он убедился, что Сив Эрикссон не ошиблась. Тот, кто очистил ее компьютер, проник сюда, отперев дверь ключами. Комиссар рискнул сделать и еще один вывод: каким-то образом Сив Эрикссон тоже держали под наблюдением. Ведь завладевший ключами человек дождался удобного случая, чтобы нанести удар. Перед Валландером вновь проступили контуры тени, которая проскочила мимо него после выстрела в квартире Фалька. И вновь вспомнились слова Анн-Бритт, что ему надо быть осторожным. Его опять охватила тревога.

Они вернулись в гостиную. Сив Эрикссон по-прежнему нервничала, закуривала сигарету за сигаретой и тотчас тушила. Валландер решил пока не вызывать Нюберга. Сперва надо кое-что выяснить. Он сел на диван прямо напротив нее:

- Вы кого-нибудь подозреваете?

- Нет. Все это совершенно непонятно.

- Компьютеры у вас наверняка дорогие. Но вора они не интересовали. Он хотел добраться до их содержимого.

- Все пропало, - повторила она. - Абсолютно ничего не осталось. Все, чем я зарабатывала на жизнь, пропало. И запасной жесткий диск, я про него говорила, с копиями всех материалов, тоже исчез.

- Пароль у вас был? Для защиты от такой вот ситуации?

- Конечно был.

- Выходит, вор его знал?

- Каким-то образом он сумел его обойти.

- Значит, воришка не простой, а такой, что разбирается в компьютерах.

Она сообразила, куда он клонит и чему ищет объяснение:

- До этого я додуматься не успела. Слишком нервничала.

- Вполне естественно. Какой у вас был пароль?

- «Пирожок». Так меня звали в детстве.

- Кто-нибудь его знал?

- Нет.

- Даже Тиннес Фальк?

- Даже он.

- Вы уверены?

- Да.

- Вы нигде его не записывали?

Она подумала, потом сказала:

- На бумаге я его не записывала. Совершенно точно.

Валландер догадывался, что это может оказаться весьма и весьма важным, и осторожно продолжал:

- Кому было известно ваше детское прозвище?

- Маме. Но она почти в маразме.

- А еще кому?

- У меня есть подруга в Австрии. Она знает это прозвище.

- Вы с ней переписывались?

- Да. Но в последние годы перешли на электронную почту.

- И вы подписывали мейлы детским прозвищем?

- Да.

Валландер задумался.

- Я не знаю, как это делается, - сказал он. - Но предполагаю, что письма сохраняются в компьютере.

- Верно.

- Кто-то, имевший доступ к компьютеру, мог найти письма и увидеть ваше прозвище. А значит, мог и догадаться, что это пароль.

- Нет, это невозможно! Сперва надо узнать код, только тогда можно войти в компьютер и прочесть письма. Не наоборот.

- Именно это меня и тревожит. Раз кто-то влез в ваш компьютер и стер всю информацию.

Она упрямо покачала головой:

- С какой целью?

- На этот вопрос можете ответить только вы сами. И как вы понимаете, он очень важен. Что в вашем компьютере могло заинтересовать кого-то?

- Я никогда не работала с секретными материалами.

- И все-таки подумайте хорошенько.

- Да я и так знаю.

Валландер ждал, меж тем как Сив Эрикссон явно напрягала память.

- Нет, не было у меня ничего такого, - наконец сказала она.

- Может, там все-таки были материалы щекотливого свойства, просто вы не отдавали себе в этом отчета?

- Какого рода материалы?

- Вопрос не ко мне.

Помолчав, она ответила твердо и решительно:

- Я всегда ценила в жизни порядок. Это касается и моего компьютера. Я постоянно очищала его от лишней информации. И повторяю: с особо продвинутыми задачами не работала.

Минуту-другую Валландер размышлял, потом продолжил:

- Давайте потолкуем о Тиннесе Фальке. Вы с ним сотрудничали. Хотя нередко выполняли и разные задачи. Он никогда не пользовался вашим компьютером?

- С какой стати?

- Этот вопрос нельзя не задать. Фальк мог пользоваться здешним компьютером без вашего ведома? Ключи-то у него были, что ни говори.

- Я бы заметила.

- По каким признакам?

- По всяким. Не знаю только, достаточно ли вы технически подкованы, чтобы понять.

- Я подкован слабовато. Но для нас главное, что Фальк был подкован блестяще. Вы же сами говорили. Вдруг он просто не оставлял следов? Ведь все дело в том, кто ловчее - отслеживающий или заметающий следы.

- Но зачем бы он стал это делать?

- Может, хотел что-тоспрятать. Как кукушка, которая подкладывает свои яйца в чужие гнезда.

- Зачем?

- У нас нет ответа. Однако ж кто-то мог подумать, что он поступил именно так. И теперь, когда Тиннес Фальк мертв, решил проверить, нет ли в вашем компьютере скрытой информации, какую вы рано или поздно сумеете обнаружить.

- Кому же это понадобилось?

- Вот и я думаю - кому?

Скорей всего, так и было, размышлял Валландер. Иного логического объяснения попросту нет. Фальк мертв. И по неведомой нам, но вполне определенной причине теперь устроена большая чистка. Что-то необходимо скрыть любой ценой.

Мысленно он повторил последнюю фразу. Что-то необходимо скрыть любой ценой. Вот в чем суть, вот в чем главный узел. Если удастся его распутать, все станет ясно.

Комиссар догадывался, что время не ждет.

- Фальк никогда не говорил с вами о цифре двадцать?

- А с какой бы стати?

- Прошу вас, ответьте: да или нет?

- Нет, насколько я помню.

Валландер набрал номер Нюберга, однако тот не ответил. Тогда он позвонил Ирене и попросил разыскать криминалиста.

Сив Эрикссон проводила его в переднюю.

- Сюда приедут криминалисты. Будьте добры, ничего в кабинете не трогайте. Возможно, там есть отпечатки пальцев.

- Не знаю, что теперь делать, - растерянно сказала она. - Все пропало. Вся работа разом исчезла.

Утешить ее Валландер не мог. И снова ему вспомнились слова Эрика Хёкберга насчет уязвимости.

- Вы не знаете, Тиннес Фальк был религиозен? - спросил он.

На ее лице отразилось неподдельное удивление:

- Даже намеков никаких не слыхала.

Вопросов у Валландера не осталось. Он обещал позвонить. Вышел на улицу, постоял. Прежде всего надо бы связаться с Мартинссоном. Но как быть? Выждать, как советовала Анн-Бритт? Или выложить ему все сразу? На миг комиссара захлестнула огромная усталость. Такое предательство! И свалилось как снег на голову. До сих пор не верится, что это правда. Хотя в глубине души он знал, что так и есть.

Время только-только близилось к одиннадцати. Ладно, разговор с Мартинссоном можно пока отложить. Глядишь, негодование остынет, и суждения станут трезвее, объективнее. Сейчас лучше навестить семейство Хёкберг. Попутно он вспомнил еще одно дело, о котором забыл, а связано оно было с первым его визитом к Хёкбергам. Заехал в видеопрокат, где намедни поцеловал замок. На сей раз ему повезло, он получил-таки кассету с тем фильмом, где играл Аль Пачино. Поехал дальше и вскоре припарковал машину возле дома Хёкбергов. Входная дверь открылась, прежде чем он нажал кнопку звонка.

- Я видел, как ты подъехал, - сказал Эрик Хёкберг. - Первый раз час назад, но тогда ты сразу опять отчалил.

- Кое-что случилось, надо было разобраться.

Они вошли в дом, объятый тишиной.

- Вообще-то я хотел поговорить с твоей женой.

- Она наверху. Отдыхает. Или плачет. Или то и другое разом.

Лицо у Эрика Хёкберга посерело от усталости, глаза были красные, воспаленные.

- Сынишка опять ходит в школу. И так оно лучше.

- Мы все еще не знаем, кто убил Соню, - сказал Валландер, - но очень надеемся схватить убийцу.

- Я считал себя противником смертной казни. Но теперь уже сомневаюсь. Обещай, что этот мерзавец и близко ко мне не подойдет. Иначе я не ручаюсь за последствия.

Валландер обещал. Эрик Хёкберг пошел наверх. Комиссар в ожидании прохаживался по гостиной. Среди гнетущей тишины. Минут через пятнадцать послышались шаги. Вернулся Эрик Хёкберг. Один.

- Она очень устала. Но сейчас спустится.

- Извини, разговор не терпит отлагательства.

- Да мы понимаем.

Оба молча ждали. Внезапно она возникла на пороге, вся в черном, босая. Рядом с мужем совсем маленькая. Валландер пожал ей руку, извинился за беспокойство. Она пошатнулась, села. Чем-то похожа на Анетту Фредман, подумал Валландер. Еще одна мать, потерявшая ребенка. Сколько же раз он находился в такой вот ситуации, вынужденный задавать вопросы, бередить мучительные раны.

Нынешняя же ситуация была вообще хуже некуда. Мало того что Соня погибла. Ему придется расспрашивать об акте насилия, который, возможно, произошел гораздо раньше.

Как бы поделикатнее начать? - думал он и в конце концов сказал:

- Чтобы поймать преступника, отнявшего у Сони жизнь, мы должны обратиться к прошлому. Есть одно событие, о котором мне необходимо узнать побольше. И вероятно, только вы можете рассказать, что, собственно, случилось.

Хёкберги внимательно смотрели на него.

- Давайте вернемся на три года назад. В девяносто четвертый или девяносто пятый. Вы не припомните, не случилось ли тогда с Соней что-нибудь необычное?

Женщина в черном говорила едва внятно. Валландеру пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова.

- Что ты имеешь в виду?

- Ну, скажем, она пришла домой и выглядела так, будто с ней что стряслось. Была в синяках…

- Однажды она сломала стопу.

- Ушибла, - поправил Эрик Хёкберг. - Не сломала, а ушибла.

- Я имею в виду скорее синяки на лице или теле.

- Моя дочь ни перед кем в этом доме нагишом не появлялась! - неожиданно объявила Рут Хёкберг.

- Или, может, она была возбуждена. Либо подавлена.

- У нее вообще резко менялось настроение.

- Значит, ничего особенного вы не припоминаете?

- Не понимаю, почему ты задаешь такие вопросы.

- Он должен, - сказал Эрик Хёкберг. - Это его работа.

Мысленно Валландер поблагодарил его.

- Я не помню, чтобы она когда-нибудь приходила домой в синяках.

Комиссару стало невмоготу топтаться на одном месте:

- Мы располагаем сведениями, указывающими на то, что в означенное время Соня была изнасилована. Но в полицию она не заявила.

Рут Хёкберг вздрогнула:

- Это неправда!

- Она не говорила об этом?

- Что ее якобы изнасиловали? Никогда! - Рут беспомощно рассмеялась. - Кто смеет утверждать такое? Это ложь! Чистейшая ложь!

У Валландера возникло ощущение, что она все-таки что-то знала. Или догадывалась. Слишком уж резко возражала.

- Тем не менее многое говорит за то, что насилие действительно имело место.

- Кто смеет утверждать такое? Кто клевещет на Соню?

- К сожалению, этого я сообщить не могу.

- Почему? - резко бросил Эрик Хёкберг.

Видимо, накопившаяся ярость внезапно выплеснулась наружу.

- Тайна следствия.

- Что это значит?

- До поры до времени мы обязаны защищать своих информантов.

- А кто защитит мою дочь?! - выкрикнула Рут Хёкберг. - Она умерла. Ее никто не защитит!

Похоже, разговор выходит из-под контроля, подумал Валландер. Зря я не поручил это Анн-Бритт. Эрик Хёкберг успокаивал жену, она расплакалась. Н-да, сущий кошмар.

Немного погодя он все же сумел продолжить свои вопросы:

- Стало быть, она никогда не говорила, что ее изнасиловали?

- Никогда.

- И никто из вас не замечал в ней ничего необычного?

- Да разве ее поймешь?

- Вот как?

- Она была очень самостоятельная. Часто сердилась. Хотя, наверно, это свойственно всем тинейджерам.

- Сердилась на вас?

- Большей частью на младшего брата.

Валландер вспомнил свою единственную беседу с Соней. Она тогда жаловалась на брата, который вечно рылся в ее вещах.

- Давайте вернемся в те годы, девяносто четвертый и девяносто пятый, - сказал он. - Она приехала из Англии. Вы ничего не замечали? В смысле, ничего внезапного, неожиданного?

Эрик Хёкберг вскочил так стремительно, что даже стул опрокинул:

- Однажды вечером она пришла домой с разбитым лицом, рот и нос в крови. Было это в феврале девяносто пятого. Мы спросили, что случилось, но Соня отвечать отказалась. Одежда у нее была перепачкана, сама она явно испытывала шок. Мы так и не узнали, что произошло. Позднее она сказала, что упала и расшиблась. Теперь-то я понимаю, она лгала. Да, теперь, когда ты говоришь, что ее изнасиловали, я понимаю. Так чего ради мы-то сейчас врем, изворачиваемся?

Женщина в черном опять заплакала, пытаясь сквозь слезы что-то сказать. Валландер не мог разобрать слов. Эрик Хёкберг прошел в свой кабинет, сделав комиссару знак следовать за ним.

- От нее ты сейчас больше ничего не добьешься.

- Оставшиеся вопросы я могу задать тебе.

- Вам известно, кто ее изнасиловал?

- Нет.

- Но вы кого-то подозреваете?

- Да. Однако имя я назвать не могу.

- Это он убил ее?

- Вряд ли. Однако выяснение данного обстоятельства поможет нам понять случившееся.

Эрик Хёкберг помолчал, потом сказал:

- Был конец февраля. Шел снег. К вечеру все кругом побелело. А она шла домой, обливаясь кровью. Наутро в снегу виднелся кровавый след. - Казалось, им вдруг овладела та же беспомощность, что и женщиной в черном, которая сидела в гостиной и плакала. - Я хочу, чтобы вы поймали этого негодяя. Он должен понести наказание.

- Мы сделаем все возможное, - ответил Валландер. - Мы поймаем преступника, но нам нужна помощь.

- Ты должен понять ее, - сказал Хёкберг. - Она потеряла дочь. И для нее невыносимо думать, что еще раньше Соня стала жертвой такого ужасного надругательства.

Конечно, Валландер вполне ее понимал.

- Итак, конец февраля девяносто пятого года. Ты еще что-нибудь помнишь? Парень у нее тогда был?

- Мы никогда понятия не имели, чем она занималась.

- Ну, может, к дому подъезжали машины? Может, ты видел ее с каким-нибудь мужчиной?

Глаза Хёкберга опасно сверкнули.

- С мужчиной? Ты только что говорил о парне!

- Для меня это одно и то же.

- Значит, над ней надругался взрослый мужчина?

- Я же сказал, что не вправе отвечать на твои вопросы, - вздохнул Валландер.

Хёкберг махнул рукой:

- Я сообщил все, что знаю. А теперь мне надо вернуться к жене.

- Перед уходом я бы хотел еще разок взглянуть на Сонину комнату.

- Там все как раньше. Без изменений.

Хёкберг исчез в гостиной. Валландер поднялся наверх. В комнате Сони у него опять возникло то же ощущение, что и в первый раз. Эта комната принадлежала ребенку, а не почти взрослой девушке. Он открыл дверцу гардероба. Афиша на месте. «Адвокат дьявола». Кто же этот дьявол? - подумал он. Тиннес Фальк повесил вместо иконы собственный портрет. А на дверце Сонина гардероба пришпилен дьявол. Однако Валландер никогда не слыхал, чтобы истадские юнцы увлекались сатанизмом.

Он закрыл дверцу. Смотреть больше не на что. Собрался уходить, и тут на пороге появился мальчик:

- Вы что здесь делаете?

Валландер понял, кто это. Мальчик неодобрительно смотрел на него:

- Если вы полицейский, то, наверно, можете поймать того, кто убил мою сестру?

- Мы стараемся, - ответил Валландер.

Мальчик не двигался. Непонятно: то ли боится, то ли выжидает.

- Ты Эмиль, да?

Мальчик не ответил.

- Наверно, ты очень любил сестру?

- Иногда.

- Только иногда?

- А что, мало? Нужно любить людей все время?

- Нет. Не нужно.

Валландер улыбнулся. Мальчик на улыбку не ответил.

- Мне кажется, я знаю один случай, когда ты ее любил, - продолжал комиссар.

- Это когда же?

- Несколько лет назад. Когда она пришла домой в крови.

Мальчик вздрогнул:

- Откуда вы знаете?

- Я полицейский. И обязан знать. Она никогда тебе не рассказывала, что произошло?

- Нет. Но ее избили.

- Откуда ты знаешь, если она не рассказывала?

- Не скажу.

Валландер тщательно обдумал следующие свои слова. Спешить нельзя, мальчик может замкнуться.

- Ты вот говоришь, что надо поймать убийцу твоей сестры. Но для этого нам нужна помощь. И самое лучшее, что ты можешь сделать, - это рассказать мне, откуда тебе известно, что ее избили.

- Из ее рисунка.

- Она рисовала?

- Да, и очень здорово. Только никому не показывала. Рисовала и рвала. Хотя я иногда заходил сюда, когда ее не было дома.

- И ты кое-что нашел.

- Соня нарисовала, что случилось.

- Она так сказала?

- А зачем бы она иначе нарисовала мужика, который бьет ее по лицу?

- Рисунок у тебя случайно не сохранился?

Мальчик не ответил. Он исчез. А через несколько минут вернулся. С карандашным рисунком в руках.

- Я хочу получить его назад.

- Ты непременно его получишь. Обещаю.

Валландер взял листок, отошел к окну. От первого же взгляда на рисунок ему стало не по себе. Одновременно он увидел, что рисовать Соня Хёкберг действительно умела. Он сразу узнал ее лицо. Но доминировала на рисунке фигура мужчины, возвышающаяся над нею. Кулак бил ее в нос. Если Соня изобразила его так же достоверно, как и себя, то, вероятно, удастся его опознать. Вдобавок внимание комиссара привлекла правая рука мужчины. Сперва он подумал, что на запястье надет браслет. Но потом сообразил: это татуировка.

Валландера охватила внутренняя спешка.

- Ты правильно сделал, что сохранил рисунок, - сказал он мальчику. - И непременно получишь его обратно, обещаю.

Мальчик спустился за ним вниз. Валландер бережно сложил рисунок, спрятал в карман куртки. Из гостиной по-прежнему доносились всхлипывания.

- Она так и будет всегда плакать? - спросил Эмиль.

У комиссара перехватило горло:

- Это пройдет. Когда-нибудь. Нужно время.

Он не зашел в гостиную, не попрощался с Хёкбергом и Рут. Быстро погладил мальчика по голове и тихонько закрыл за собой входную дверь. Ветер усилился. Мало того, начался дождь. Комиссар поехал прямо в управление, стал разыскивать Анн-Бритт. В кабинете ее не оказалось. Позвонил ей на мобильный - безрезультатно. Ирена в конце концов сообщила, что Анн-Бритт срочно вызвали домой. Кто-то из детей захворал. Комиссар решительно сел в машину и поехал на Рутфруктсгатан, где жила Анн-Бритт. Дождь лил как из ведра. Он прикрыл ладонью карман, чтобы не намочить рисунок. Анн-Бритт с ребенком на руках открыла дверь.

- Я бы не стал тебя беспокоить, но дело важное, - сказал он.

- Ничего, у малышки просто немного поднялась температура. А соседка сможет освободиться и присмотреть за ней только через пару часов.

Валландер вошел в дом. Давненько он здесь не бывал. Уже с порога гостиной заметил, что со стены исчезли японские деревянные маски. Анн-Бритт перехватила его взгляд:

- Он забрал свои сувениры.

- А живет по-прежнему здесь, в городе?

- Нет. В Мальмё перебрался.

- Ты останешься в этом доме?

- Не знаю, по карману ли он мне.

Девчушка у нее на руках задремала. Анн-Бритт осторожно уложила ее на диван.

- Сейчас я покажу тебе один рисунок, - сказал Валландер. - Но сперва задам вопрос насчет Карла-Эйнара Лундберга. Ты с ним не встречалась. Но фотографии его видела. И старые протоколы читала. Не помнишь, там нигде не упоминалось, что у него татуировка на правом запястье?

Не задумываясь, она ответила:

- Да, татуировка есть, змейка.

Валландер хлопнул ладонью по столику. Ребенок испуганно вздрогнул, захныкал, но тотчас опять уснул. Наконец-то вполне очевидная улика. Комиссар положил перед Анн-Бритт рисунок.

- Это Карл-Эйнар Лундберг. Без сомнения. Хотя я в жизни его не видала. Откуда ты взял рисунок?

Валландер рассказал про Эмиля. И про до сих пор неизвестный талант Сони Хёкберг к рисованию.

- Вероятно, мы не сможем привлечь его к ответственности, - сказал он. - Но сейчас это не важно. Главное, твоя версия однозначно подтвердилась.

- И все же трудно поверить, что из-за этого Соня убила его отца.

- Может, там кроется что-то еще, чего мы не знаем. Однако Лундберга мы теперь прижмем. И будем пока исходить из того, что Соня вправду отомстила его отцу. То есть Эва Перссон, наверно, все-таки не врет. И молотком, и ножом била Соня. А уж почему Эва по-прежнему так равнодушна, это загадка, над которой мы поразмыслим позднее.

Оба задумались над новым поворотом. Потом Валландер нарушил молчание:

- Некто забеспокоился, поскольку Соня Хёкберг кое-что знала и могла сообщить нам. И самое важное здесь - три вопроса: что она знала? как это связано с Тиннесом Фальком? кто забеспокоился?

Девчушка на диване опять захныкала. Валландер встал.

- Ты Мартинссона видел? - спросила Анн-Бритт.

- Нет. Но как раз собираюсь его повидать. И последую твоему совету, ничего ему пока не скажу.

На улице он бегом бросился к машине. И под проливным дождем поехал на Руннерстрёмсторг.

Припарковался и долго сидел в машине, собираясь с силами.

Потом наконец поднялся в мансарду.

32

Мартинссон встретил комиссара широкой улыбкой:

- Я пробовал связаться с тобой. Здесь такие дела творятся!

Открывая дверь комнаты, где Мудин и Мартинссон сидели за фальковским компьютером, Валландер был напряжен как струна. Руки чесались врезать Мартинссону по физиономии и дать втык за интриги и лицемерие. Но Мартинссон улыбался и сразу же завел речь о своих новостях. Пожалуй, оно и к лучшему, отсрочка не повредит. В свое время комиссар с глазу на глаз все выскажет, рассчитается по полной с этим двурушником. Вдобавок при виде мартинссоновской улыбки у него мелькнула надежда, что Анн-Бритт по ошибке превратно истолковала ситуацию. Ведь у Мартинссона вполне могли быть уважительные причины для визита к Лизе Хольгерссон. К тому же Мартинссон подчас и мысли свои выражал весьма невразумительно, так что не всегда и поймешь как надо.

Впрочем, в глубине души Валландер сознавал, что просто ищет Мартинссону оправдание. Анн-Бритт не сгущала краски. И сказала ему все потому, что сама была возмущена.

Хотя сейчас все же лучше ухватиться за оправдательную соломинку. Разборка так или иначе неизбежна. Придет день, когда ее уже не отодвинешь.

Он подошел к столу, поздоровался с Робертом Мудином:

- Что у вас случилось?

- Роберт продолжает раскапывать виртуальные траншеи, - удовлетворенно сказал Мартинссон. - Мы все глубже проникаем в странный, но завораживающий мир Фалька.

Он предложил Валландеру свой походный стул. Тот поблагодарил, предпочел постоять. Мартинссон листал свои заметки, Роберт Мудин пил из пластиковой бутылки - кажется, морковный сок.

- Нам удалось установить еще четыре учреждения из фальковского списка. Во-первых, Госбанк Индонезии. Роберт получает отказ в доступе, когда пытается подтвердить идентификацию. Но мы все равно уверены, что это Госбанк Индонезии в Джакарте. Только не спрашивай почему. Роберт сущий кудесник по этой части.

Мартинссон еще полистал блокнот:

- Затем у нас есть лихтенштейнский частный банк «Людерс». Дальше посложнее. Если мы поняли правильно, то еще два кода соответствуют французской телефонной компании и коммерческому спутниковому предприятию в Атланте.

Валландер наморщил лоб:

- Но что это означает?

- Прежнее предположение, что все каким-то образом связано с деньгами, остается в силе. А вот при чем тут французская телефонная компания и спутники в Атланте, конечно, трудно сказать.

- Здесь нет ничего случайного, - неожиданно вставил Роберт Мудин.

Валландер повернулся к нему:

- Можешь объяснить по-человечески, чтобы я понял?

- Все люди расставляют книги в своих шкафах в определенном порядке. Или, скажем, папки с документами. В компьютере тоже обнаруживается определенная система. Тот, кто создавал здешнюю систему, действовал очень тщательно. Все у него чисто, прибрано. Ничего лишнего, избыточного. Общепринятые буквенные или цифровые последовательности тоже отсутствуют.

Валландер прервал его:

- С этого места, будь добр, поподробнее.

- Обычно человек организует свою жизнь либо в алфавитном, либо в цифровом порядке. Сначала идет «а», за ним - «б», за «б» - «в». За единицей следует двойка, а семерка не стоит впереди пятерки. Так вот здесь ничего такого нет.

- А что есть?

- Что-то другое. И это что-то говорит мне, что алфавитный и цифровой порядок не имеют значения.

У Валландера забрезжила догадка, к чему клонит Мудин:

- Стало быть, порядок есть, но какой-то иной?

Мудин кивнул, показал на монитор. Валландер и Мартинссон наклонились ближе.

- Здесь есть два компонента, которые появляются снова и снова, - продолжал Роберт. - Во-первых, я обнаружил цифру двадцать. И попробовал посмотреть, что будет, если добавить парочку нулей или поменять цифры местами. Получается кое-что интересное. - Он показал на экран: двойка и нуль. - Смотрите, что произойдет теперь.

Мудин пробежался по клавиатуре. Цифры выделились. И пропали.

- Они будто пугливые зверьки - убегают и прячутся. Как от света прожектора. Сразу ныряют в темноту. Но если я оставлю их в покое, они снова появятся. На том же месте.

- Как ты это трактуешь?

- Думаю, чем-то они очень важны. И точно так же ведет себя другой компонент. - Мудин опять показал на экран, на сей раз на буквы «ЯТ». - С ними та же история. Стоит их тронуть, как они сразу прячутся.

Валландер кивнул. Пока что объяснения были понятны.

- Они появляются снова и снова, - сказал Мартинссон. - Как только нам удается опознать новое учреждение, они тут как тут. Но Роберт обнаружил еще одну интереснейшую штуку.

Валландер жестом остановил их, протер очки.

- Они прячутся, как только их тронешь, - сказал Мудин. - Но немного погодя возникают снова, в другом месте. - Он опять показал на монитор. - Первый код, который мы взломали, был первым в фальковской системе. И эти ночные зверьки находятся тогда в самом верху первого столбца.

- Ночные зверьки?

- Мы их так назвали, - пояснил Мартинссон. - Имя вроде как подходящее.

- Продолжай.

- Второе учреждение, которое мы сумели идентифицировать, находится строчкой ниже во втором столбце. Тогда они сместились направо и наискось вниз. Продолжая двигаться дальше по списку, замечаешь, что их перемещения весьма упорядоченны. Можно сказать, целенаправленны. Они стремятся в правый угол.

Валландер выпрямился:

- Однако ж это не разъясняет нам, о чем идет речь.

- Пока нет, - сказал Мартинссон. - Но становится все интереснее. И жутковато.

- Я неожиданно уловил пульс времени. Со вчерашнего дня зверьки переместились. Значит, где-то в киберпространстве тикают часы. Для развлечения я сделал расчет. Если верхний левый угол символизирует нуль, а всего в системе семьдесят четыре кода и цифра двадцать представляет собой дату, скажем двадцатое октября, то вдруг получается вот это. - Мудин опять пробежался по клавишам, на экране возник новый текст. Валландер прочел название спутниковой компании в Атланте. Мудин указал на два компонента. - Этот код четвертый с конца. А сегодня, если не ошибаюсь, пятница, семнадцатое октября.

Валландер медленно кивнул:

- По-твоему, в понедельник наступит развязка? Зверьки достигнут финиша своего странствия? Точки под названием «двадцать»?

- Вполне возможно.

- А второй компонент? «ЯТ»? Что он означает? Двадцать - это дата. А что такое «ЯТ»?

Ответа нет. Валландер продолжил:

- Понедельник, двадцатое октября. Что произойдет в этот день?

- Не знаю, - просто ответил Мудин. - Ясно одно: сейчас идет некий процесс. Обратный отсчет.

- Так, может, выдернуть провод из розетки, и дело с концом, - заметил Валландер.

- Поскольку мы сидим у терминала, это не поможет, - возразил Мартинссон. - Мы же представления не имеем обо всей сети. Не знаем, сколько серверов обеспечивают нас информацией - один или несколько.

- Предположим, кто-то задумал взорвать своего рода бомбу, - сказал Валландер. - Откуда он ею управляет? Если не отсюда?

- Откуда угодно. Здесь даже не обязательно станция контроля.

Валландер задумался:

- Значит, мы начинаем что-то понимать. Только вот не знаем, что именно.

Мартинссон кивнул.

- Иными словами, нужно выяснить, какова связь между этими банками и телекоммуникационными компаниями. А затем попытаться найти общий знаменатель.

- Цифра двадцать не обязательно означает двадцатое октября, - сказал Мудин. - Может, тут что-то совсем другое. Я просто предположил такое толкование.

Внезапно Валландеру показалось, что они на совершенно ложном пути.

Что, если в компьютере Фалька вообще нет никакой разгадки? Теперь им известно, что Соня Хёкберг была изнасилована. Убийство Лундберга вполне может быть актом ошибочной, отчаянной мести. А Тиннес Фальк просто умер естественной смертью. Все прочее, включая смерть Ландаля, может иметь покуда не известные объяснения, которые впоследствии сложатся в логичную картину.

Комиссар чувствовал себя неуверенно. Сомнения, одолевавшие его, были очень сильны.

- Надо все проанализировать еще раз. От начала до конца.

Мартинссон посмотрел на него с удивлением:

- Нам что, прекратить работу?

- Необходимо провентилировать все от самого основания. Кое-что из случившегося тебе пока неизвестно.

Они вышли на лестничную площадку. Валландер коротко изложил, что удалось узнать насчет Карла-Эйнара Лундберга. В обществе Мартинссона он испытывал неловкость, но изо всех сил старался ее скрыть.

- Пока что мы отставим Соню Хёкберг в сторонку, - заключил он. - Я все больше склоняюсь к мысли, что кто-то боялся, как бы она не разгласила некую информацию о другом человеке.

- Как ты в таком случае объясняешь смерть Ландаля?

- Они были вместе. И возможно, Ландаль располагал той же информацией, что и Соня. И все это каким-то образом связано с Фальком.

Он рассказал, что случилось дома у Сив Эрикссон.

- Это вполне стыкуется со всем прочим, - заметил Мартинссон.

- Но никак не объясняет реле. Не объясняет, зачем похищали труп Фалька и почему были убиты Хёкберг и Ландаль. На силовой подстанции и в трюме парома. Во всем этом чувствуется безрассудное отчаяние. И вместе с тем холодный расчет. Осторожность и одновременно наглость. Какие люди ведут себя подобным образом?

Мартинссон задумался, потом сказал:

- Фанатики. Люди с убеждениями. Потерявшие контроль над собственными убеждениями. Сектанты.

Валландер кивком показал на контору Фалька:

- Там есть алтарь, где он поклонялся самому себе. И мы, кстати, говорили о том, что смерти Сони Хёкберг присущи ритуальные черты.

- Все-таки это вновь возвращает нас к содержимому компьютера, - сказал Мартинссон. - Процесс идет. И рано или поздно что-то случится.

- Роберт Мудин проделал замечательную работу, - сказал Валландер. - Но пришло время завязать контакт с компьютерщиками из Стокгольма. Не стоит рисковать. Вдруг в понедельник случится что-то такое, до чего они сумели бы докопаться.

- Стало быть, Роберта мы отстраняем?

- Думаю, так будет лучше. Ты должен немедля связаться со Стокгольмом. Хорошо бы, они прислали специалиста уже сегодня.

- Так ведь сегодня пятница!

- А нам по барабану. Главное, что в понедельник будет двадцатое.

Они вернулись в комнату. Валландер поблагодарил Мудина за блестяще проделанную работу и сказал, что больше в ней нет необходимости. Он заметил, что Роберт разочарован, хотя не сказал ни слова и сразу начал заканчивать свои дела.

Валландер и Мартинссон стояли к нему спиной, вполголоса обсуждая, как вознаградить Мудина за услуги. Валландер взял это на себя.

Ни тот ни другой не видели, что Мудин тем временем быстро скопировал доступный материал на свой компьютер.

На улице под дождем они расстались. Мартинссон отвезет Мудина в Лёдеруп.

Валландер пожал парню руку и еще раз поблагодарил.

Потом поехал в управление. Мысли без устали кружились в голове. Сегодня вечером у него свидание с Эльвирой Линдфельдт, она приедет в Истад. Он волновался и нервничал. А до тех пор надо снова проанализировать все случившееся. Изнасилование резко изменило их предпосылки.

Когда Валландер вошел в холл, с дивана поднялся незнакомый господин, шагнул к нему и назвал свое имя. Рольф Стениус. Имя было знакомое, но только когда Стениус добавил, что он ревизор Тиннеса Фалька, комиссар вспомнил, где его слышал.

- Мне, конечно, следовало заранее позвонить, - сказал Стениус. - Но в Истаде у меня все равно была назначена встреча, которую затем, правда, отменили.

- К сожалению, время неудачное, - ответил Валландер. - Хотя несколько минут у меня найдется.

Они поднялись к нему в кабинет. Рольф Стениус был в его годах, лысоватый, худощавый. Помнится, Ханссон запиской сообщал, что связывался с ним. Из портфеля Стениус достал пластиковую папочку с бумагами.

- Когда полиция связалась со мной, я, разумеется, уже знал о кончине Фалька.

- Кто вам об этом сообщил?

- Его бывшая жена.

Валландер кивнул: дескать, продолжайте.

- Я подготовил обзор по заключениям бухгалтерских книг за последние два года. И еще кой-какие справки, возможно представляющие для вас интерес.

Комиссар не глядя взял у него папку.

- Фальк был состоятельным человеком? - спросил он.

- Смотря что считать большими деньгами. У него было около десяти миллионов.

- Значит, на мой взгляд, состоятельный. А как насчет долгов?

- Так, по мелочи. К тому же расходы у него были не особенно велики.

- Стало быть, доход он получал от консалтинговых заказов?

- Я приложил справку.

- Кто из клиентов платил особенно много?

- Он выполнял целый ряд заказов для США. Оплачивались они хорошо, тем не менее сенсационными суммы не назовешь.

- Что это были за заказы?

- Например, он помогал сети рекламных бюро, охватывающей всю страну. «Мосесон и сыновья». Оптимизировал для них какие-то графические программы.

- А еще?

- Импортер виски, по фамилии Дюпон. Насколько я помню, речь шла о разработке передовой программы складирования.

Валландер задумался. Но собраться с мыслями было нелегко.

- За последний год его доходы росли медленнее?

- Я бы не сказал. Он всегда вкладывал средства с умом. Как говорится, не сваливал все яйца в одно лукошко. Фонды в Швеции, других скандинавских странах и США. Сравнительно большой резерв капитала. Предпочитал хорошую ликвидность. Частенько держал акции. В основном «Эрикссон».

- Кто занимался размещением средств?

- Он сам.

- У него были доходы в Анголе?

- Где, простите?

- В Анголе.

- Насколько я знаю, нет.

- А могло ли быть, что он их имел, только вы об этом не знали?

- Конечно. Но вряд ли.

- Почему?

- Тиннес Фальк был очень честен. Считал, что налоги платить необходимо. Я как-то раз предложил ему зарегистрироваться за рубежом, поскольку в нашей стране налоги очень высоки. Он эту идею не одобрил.

- И что тогда произошло?

- Фальк пришел в ярость. Грозил сменить ревизора, если я еще хоть раз заикнусь о чем-нибудь подобном.

Валландер почувствовал, что не в силах продолжать разговор.

- Я прочитаю ваши бумаги, - сказал он. - Как только выкрою время.

- Прискорбная кончина. - Стениус закрыл портфель. - Фальк был симпатичный человек. Сдержанный, пожалуй, но симпатичный.

Валландер проводил его к выходу.

- В акционерном обществе должно быть руководство. Кто в него входил?

- Разумеется, он сам. Далее, шеф моей конторы. И мой секретарь.

- В таком случае они, наверно, проводили регулярные совещания.

- Я устраивал все необходимое по телефону.

- Значит, встречаться не обязательно?

- Достаточно обмениваться документами и подписями.

Стениус вышел из управления, за воротами раскрыл зонтик. Валландер вернулся в кабинет и внезапно подумал, а нашел ли кто-нибудь время побеседовать с детьми Фалька. Мы даже самое важное сделать не успеваем. Работаем на износ, а горы все растут. Шведская юстиция превращается в затхлый архив, где стены прогибаются от нераскрытых преступлений.

В эту же пятницу в половине четвертого Валландер собрал группу на совещание. Нюберг сообщил, что прийти не сможет. По словам Анн-Бритт, у него случился приступ головокружения. И начали они совещание, мрачно задавая себе вопрос, кто первый свалится с инфарктом. Потом детально проанализировали, какие последствия для расследования имеет тот факт, что Соня Хёкберг в прошлом, по всей вероятности, была изнасилована Карлом-Эйнаром Лундбергом. По просьбе комиссара на совещании присутствовал Викторссон. Он слушал, но вопросов не задавал. Когда Валландер решил, что Лундберга нужно срочно вызвать для беседы, прокурор одобрительно кивнул. Кроме того, Валландер велел Анн-Бритт постараться выяснить, не был ли отец Лундберга каким-то образом причастен к случившемуся.

- Он что, тоже к ней приставал? - удивился Ханссон. - Ну и семейка!

- Нам надо все знать точно, - отрезал Валландер. - Без малейших пробелов.

- Заместительная месть, - сказал Мартинссон. - Ничего не могу с собой поделать, но у меня по-прежнему в голове не укладывается, чтобы это оказалось правдой.

- Мы говорим не о том, что у тебя в голове не укладывается, - ответил Валландер, - а о том, что могло произойти на самом деле.

Комиссар заметил свою резкость, и ему показалось, она не укрылась и от остальных. Поэтому поспешил нарушить молчание и снова обратился к Мартинссону, на сей раз более дружелюбным тоном:

- Стокгольмское управление. Как там насчет специалистов?

- Они, понятно, не обрадовались, когда я сказал, что консультант нужен нам не позднее завтрашнего дня. Но все-таки он прилетит самолетом в девять.

- Как его имя?

- Ханс Альфредссон.

Собравшиеся оживились. [Компьютерщика зовут точно так же, как известного шведского актера и эстрадного артиста.] Мартинссон обещал встретить Альфредссона в Стурупе и ввести его в курс дела.

- Ты сумеешь совладать с тем компьютером? - спросил Валландер.

- Да, я все записывал.

Совещание продолжалось до шести. Многое по-прежнему оставалось неясно, противоречиво и в целом расплывчато, но Валландер чувствовал, что настрой у сотрудников пока хороший. Да, было очень важно раскопать прошлое Сони Хёкберг. Появилась лазейка, в которой они так нуждались. В глубине души все возлагали большие надежды и на эксперта из Стокгольма.

В заключение разговор коснулся Юнаса Ландаля. Ханссону выпала неприятная миссия известить о несчастье родителей, которые действительно находились на Корсике. Сейчас они на пути домой. Нюберг передал через Анн-Бритт записку, где коротко докладывал, что Соня Хёкберг, без сомнения, ездила на автомобиле Ландаля и именно этот автомобиль оставил следы возле силовой подстанции. Далее, было установлено, что Юнас Ландаль прежде не имел дела с полицией. Хотя не исключено, как подчеркнул Валландер, что Ландаль вполне мог участвовать в том налете на норковую ферму близ Сёльвесборга, когда Фальк угодил под арест.

Тем не менее они словно бы стояли перед пропастью, у разрушенного моста. Выпустить на волю норок и убить себя или самому быть убитым - от одного до другого дистанция очень велика. За время совещания комиссар неоднократно излагал свой взгляд на случившееся. Во всем этом сквозила и беспощадная жестокость, и холодный расчет. Мысль о жертве тоже отбрасывать нельзя. Под конец Анн-Бритт спросила, не стоит ли при поддержке Стокгольма запросить информацию о радикальных экологических группировках. Мартинссон, чья дочка Тереза была веганисткой, а заодно участвовала в Движении натуралистов, заявил, что нелепо думать, будто за этими жестокими убийствами могут стоять подобные группировки. И второй раз за день Валландер резко ответил, что исключать нельзя ничего. Пока нет полной ясности с центром событий и с мотивом, необходимо вести расследование сразу по всем возможным направлениям.

И вот тут все выдохлись. Валландер хлопнул ладонью по столу в знак того, что на сегодня обсуждение закончено, и добавил, что в субботу они продолжат. Ему самому не терпелось уйти. До приезда Эльвиры Линдфельдт надо прибрать квартиру. Но он все-таки зашел в кабинет, позвонил Нюбергу. Трубку не снимали так долго, что у Валландера даже возникли дурные предчувствия. В конце концов Нюберг ответил, по обыкновению сердито, и у комиссара отлегло от сердца. Нюбергу полегчало, головокружение прошло. Завтра он будет в полном порядке. И во всеоружии своей яростной энергии.

Валландер как раз успел прибрать квартиру и привести себя в божеский вид, когда зазвонил телефон. Эльвира Линдфельдт была уже в пути, только что миновала поворот на Стуруп. Комиссар заказал столик в одном из городских ресторанов и объяснил ей, как проехать до Большой площади. А когда клал трубку на рычаг, сделал это так небрежно и нервозно, что свалил аппарат на пол. Чертыхаясь, поднял его, поставил на место и вспомнил, что сегодня вечером должна позвонить Линда, так они договорились. Он довольно долго колебался, но в конце концов оставил ей на автоответчике сообщение с номером ресторана. Конечно, есть риск, что он понадобится кому-нибудь из журналистской братии, хотя, скорее всего, вряд ли. Вечерние газеты как будто бы потеряли интерес к истории с затрещиной.

Потом он вышел из квартиры. В машину садиться не стал. Дождь прекратился. Ветер поутих. Так что не грех и пешком пройтись до центра. В глубине души он испытывал смутное разочарование. Она едет на машине, а значит, решила непременно вернуться в Мальмё. Ну а он, понятно, втайне рассчитывал на кое-что другое. Впрочем, разочарование его не тяготило. Что ни говори, ему все равно предстоит поужинать в обществе интересной дамы.

Валландер остановился возле книжного магазина и стал ждать. Спустя пять минут увидел, как она идет по Хамнгатан. Его вновь одолело вчерашнее смущение. Ее прямота вызывала у него замешательство. Когда они шли по Норргатан к ресторану, Эльвира Линдфельдт неожиданно взяла его под руку. Они как раз проходили мимо дома, где в свое время жил Сведберг. Валландер остановился и в кратких словах рассказал, что здесь случилось. Она внимательно слушала, потом спросила:

- И что ты об этом думаешь?

- Не знаю. Сейчас это как сон. Я будто и не уверен, что все случилось на самом деле.

Ресторан был маленький, открылся год назад. Валландер ни разу туда не заходил, но слышал о нем от Линды. Помещение вправду небольшое, и посетителей немного, вопреки ожиданиям.

- Истад не из тех городов, где народ ходит по ресторанам, - сказал он виновато. - Но говорят, местечко вполне хорошее.

Официантка, знакомая комиссару по «Континенталю», проводила их к столику.

- Ты на машине, - сказал Валландер, изучая карту вин.

- Да, и после ужина уеду домой.

- В таком случае сегодня мой черед пить вино.

- Что полиция говорит насчет безопасного предела алкоголя?

- Лучше всего вообще не пить. В крайнем случае один бокальчик. Если с хорошей закуской. Хотя можно, конечно, после зайти в управление и подуть в пробирку.

Ужин был прекрасен. Валландер пил вино и, заказывая второй бокал, заметил, что делает это как бы через силу. Он и без того чувствовал себя хорошо. Разговор в основном кружился вокруг его работы, и в порядке исключения ему это нравилось. Он рассказал, как начинал в Мальмё патрульным полицейским, как его чуть не зарезали и как мысли об этом случае неотвязно его преследуют. Эльвира Линдфельдт поинтересовалась, чем он занят сейчас, и он совсем уверился, что ей ничего неизвестно про злополучную газетную фотографию. Рассказал ей о странной смерти на силовой подстанции, о трупе, найденном возле банкомата, о парне, погибшем под гребным винтом польского парома.

Они как раз заказали кофе, когда дверь ресторана открылась.

Вошел Роберт Мудин.

Валландер сразу его увидел. Парнишка огляделся по сторонам. Заметив, что Валландер не один, он помедлил, но комиссар знаком попросил его подойти. Познакомил с Эльвирой. Роберт Мудин назвал свое имя. Валландер обратил внимание, что он встревожен, и спросил, что случилось.

- Кажется, я кое-что нашел, - сказал Мудин.

- Если вы хотите поговорить с глазу на глаз, я могу пересесть, - предложила Эльвира.

- В этом нет нужды.

- Я попросил отца подвезти меня из Лёдерупа, позвонил вам, а там на автоответчике был номер этого ресторана.

- Ты сказал, что кое-что нашел.

- Без компьютера объяснить трудно. По-моему, я нашел способ обойти коды, которые нам до сих пор не удалось взломать.

В голосе Мудина звучала уверенность.

- Позвони завтра Мартинссону, - сказал комиссар. - Я тоже с ним поговорю.

- Я совершенно уверен.

- Тебе не нужно было приезжать, оставил бы сообщение на автоответчике.

- Просто я разволновался. Со мной такое бывает.

Мудин неуверенно кивнул в сторону Эльвиры. Надо бы потолковать с ним подробнее, подумал Валландер. Впрочем, до завтра вряд ли что случится. К тому же сейчас ему совсем не до того. Роберт Мудин правильно оценил ситуацию, попрощался и ушел. Весь разговор продолжался максимум две минуты.

- Талантливый юноша, - сказал Валландер. - Роберт Мудин - компьютерный гений. Помогает нам в расследовании.

Эльвира Линдфельдт улыбнулась:

- Похоже, он очень нервничал. Но парень наверняка дельный.

Около полуночи они вышли из ресторана. Не спеша зашагали к Большой площади. Машина Эльвиры стояла на Хамнгатан.

- Спасибо, вечер был очень приятный, - сказала Эльвира, перед тем как сесть в машину.

- Значит, я тебе пока не надоел?

- Нет. А я тебе?

Валландеру хотелось удержать ее. Но он понимал, ничего не выйдет. Решили созвониться в выходные.

На прощание он обнял ее, и она уехала. Он пошел домой. И вдруг остановился. Возможно ли? Неужели он все-таки встретил женщину, которая ему по душе? Встретил, когда уже почти потерял надежду.

Он продолжил путь на Мариягатан. И в начале второго уже крепко спал.

Эльвира Линдфельдт ехала сквозь ночь в Мальмё. Не доезжая до Рюдсгорда свернула на стоянку. Достала мобильник.

Номер, который она набрала, принадлежал абоненту в Луанде.

С третьей попытки связь установилась. Трубка задышала. Когда Картер ответил, она уже сформулировала свое сообщение:

- Фу Чжэн оказался прав. Человека, который старается убить систему, зовут Роберт Мудин. Он живет в поселке под названием Лёдеруп, недалеко от Истада.

Все это она повторила дважды, чтобы Картер в Луанде вполне понял информацию.

Затем связь прервалась.

Эльвира Линдфельдт снова вырулила на шоссе и продолжила путь в Мальмё.

33

Утром в субботу Валландер позвонил Линде.

Проснулся он, как всегда, рано. Но сумел снова заснуть и встал лишь в самом начале девятого. Позавтракал и набрал номер стокгольмской квартиры дочери. Линда сразу же спросила, почему вчера вечером его не было дома. Она дважды пыталась дозвониться до ресторана, но там было занято. Валландер с ходу решил рассказать все как есть. Дочь слушала, не перебивая.

- Вот уж не думала не гадала, что у тебя хватит ума последовать моему совету.

- Я долго сомневался.

- Но теперь уже нет?

Линда стала расспрашивать об Эльвире Линдфельдт. И разговор получился долгий. Она была рада за него, хотя он все время старался умерить ее надежды. Рано пока. Для него лично уже хорошо, что хоть раз не пришлось ужинать в одиночестве.

- Это неправда, - решительно заявила Линда. - Я тебя знаю. Ты надеешься, что из этого получится нечто большее. И я тоже надеюсь.

Потом она поспешно сменила тему и немедля перешла к делу:

- Знаешь, явидела в газете заметку про тебя и фото. И понятно, была в шоке. Мне показали ее в ресторане и спросили, не о моем ли отце там речь.

- И что ты сказала?

- Хотела сказать «нет», но не стала.

- Мило с твоей стороны.

- По-моему, все это просто не может быть правдой.

- Совершенно верно, правда выглядит иначе.

Он рассказал, как все было на самом деле. Сообщил, что ведется внутреннее расследование и что, как он рассчитывает, правда восторжествует.

- Для меня очень важно это узнать, - сказала Линда. - Именно сейчас очень важно.

- Почему?

- Пока не скажу. Рано.

У Валландера немедля проснулось любопытство. Последние несколько месяцев он подозревал, что Линда опять меняет планы на будущее. Что она задумала? Он пытался спросить, однако мало-мальски внятного ответа так и не получил.

Под конец обсудили, когда она сможет приехать в Истад. Наверно, не раньше середины ноября.

Положив трубку, он вспомнил про книгу, которую так и не забрал в магазине. Ту, где речь шла о реставрации мебели. Н-да, осуществит ли Линда когда-нибудь свои планы получить приличное образование и устроиться в Истаде…

Теперь она планирует что-то другое, сказал он себе. И почему-то не хочет пока говорить мне об этом. А гадать бессмысленно.

Ну что ж, он облачился в незримый мундир, снова стал полицейским. Посмотрел на часы. Двадцать минут девятого. Мартинссон, наверно, едет в Стуруп встречать этого Альфредссона. Валландер вспомнил вчерашнее появление Роберта Мудина в ресторане. Парнишка говорил очень уверенно. Некоторое время комиссар размышлял.

У него не было ни малейшего желания общаться с Мартинссоном сверх необходимого. Его по-прежнему терзали сомнения насчет того, что в словах Анн-Бритт правда, а что нет. И пусть это самообман, но ему хотелось, чтобы Анн-Бритт ошиблась. Крах дружеских отношений с Мартинссоном создаст практически невыносимую рабочую обстановку. Гнет предательства слишком тяжел. Вместе с тем в глубине души гнездилась тревога: что-то происходит. Незримо для него. Но это что-то способно резко изменить его позицию. Вот почему он испытывал возмущение и горечь. В особенности было уязвлено его честолюбие. Ведь он столько лет учил Мартинссона, точно так же как Рюдберг некогда учил его, помог ему стать тем, что он есть. Но сам Валландер никогда не интриговал, не стремился умалить или поставить под вопрос безусловный авторитет Рюдберга.

Полиция - это осиное гнездо, со злостью подумал он. Там полным-полно зависти, сплетен, интриг. И все-таки я воображал, будто стою от этого в стороне. А оказывается, наоборот, в самой гуще. Как монарх, чей престолонаследник нетерпеливо рвется к власти.

Скрепя сердце он позвонил Мартинссону на мобильный. Роберт Мудин вчера вечером специально приезжал из Лёдерупа. Заставил отца отвезти его. Видимо, дело серьезное. Возможно, он уже звонил Мартинссону. Если нет, надо предупредить Мартинссона, чтобы тот сам с ним связался. Мартинссон ответил сразу. Он только что припарковал машину и направлялся к аэровокзалу. Мудин ему не звонил. Валландер коротко обрисовал ситуацию.

- Странно вообще-то, - сказал Мартинссон. - Как он мог что-то найти, не имея доступа к фальковскому компьютеру?

- Спроси у него.

- Хитрец. Черт его знает, может, он успел скопировать материалы на свой компьютер. - Мартинссон обещал позвонить Мудину и еще до полудня связаться с комиссаром.

Валландер закончил разговор, думая, что Мартинссон вроде бы такой же, как всегда. Либо он притворщик, каких поискать. Либо в том, что говорила Анн-Бритт, кроется ошибка.

Без четверти девять Валландер вошел в управление. На столе в кабинете лежала записка, сообщавшая, что Ханссон срочно хочет с ним поговорить. «Кое-что выявилось», - написал Ханссон своим угловатым почерком. Валландер вздохнул: не умеет он четко выражать свои мысли. «Кое-что» всегда выявлялось. Вопрос в том, что именно.

Кофейный автомат починили. Нюберг сидел за столиком, ел простоквашу. Валландер сел напротив.

- Если спросишь про головокружение, я уйду, - буркнул Нюберг.

- Ладно, не буду.

- Я хорошо себя чувствую. Но мечтаю о пенсии. Пусть даже она будет невелика.

- Чем тогда займешься?

- Ковры буду ткать. Книги читать. В горы ходить.

Валландер прекрасно знал, что все это неправда. Да, Нюберг безусловно вымотался и устал как собака. Но пенсии он боялся больше всего на свете.

- Судмедэкспертиза что-нибудь сообщила о Ландале?

- Он скончался примерно за три часа до того, как паром причалил в Истаде. А значит, убийца находился на борту. Понятно, если не прыгнул в море.

- Да, моя ошибка, - признал Валландер. - Надо было проверить всех, кто находился на борту.

- Нам бы следовало выбрать другую профессию, - сказал Нюберг. - Иной раз я лежу по ночам и пытаюсь сосчитать, сколько раз при мне вынимали из петли тела самоубийц. Только повесившихся. Не тех, что застрелились, или утопились, или с крыши сиганули, или приняли яд. Только повесившихся. На веревках, бельевых шнурах или стальных тросах, однажды даже на колючей проволоке. Не помню я, сколько их было. Большая часть забывается, я знаю. А затем я думаю, что это безумие. Чего ради я лежу и стараюсь вспомнить все беды, в которых был вынужден копаться?

- Да уж, чего тут хорошего, - кивнул Валландер. - Здорово рискуешь впасть в апатию.

Нюберг отложил ложку, посмотрел на него:

- Ты что же, утверждаешь, будто с тобой этого еще не произошло?

- Надеюсь, что нет.

Нюберг кивнул. Но ничего не сказал. Валландер счел за благо оставить его в покое. Вдобавок Нюберг всегда работал без понуканий, тщательно и организованно. Знал, с чем надо поспешить, а что может и подождать.

- Я поразмыслил, - вдруг сказал Нюберг. - Кое о чем.

Валландер по опыту знал, что порой Нюберг выказывал неожиданную проницательность и в вопросах, не входящих непосредственно в сферу его профессиональной компетенции. Замечания его не единожды поворачивали все расследование на должный путь.

- О чем же ты размышлял?

- О реле в морге. О сумке, брошенной у забора. О трупе, снова оставленном возле банкомата. Без двух пальцев. Мы ведь пытаемся понять, что это значит. Стремимся вписать в некую картину. Верно?

Валландер кивнул:

- Пытаемся. Но без особого успеха. Во всяком случае, пока.

Нюберг подобрал с тарелки остатки простокваши, потом сказал:

- Я говорил с Анн-Бритт. Про вчерашнее совещание, на котором не мог присутствовать. По ее словам, ты сказал, что в случившемся сквозит нечто двусмысленное. Как если бы человек пытался говорить разом на двух языках. Мол, во всем этом есть и расчет, и случайность. Опрометчивость и осторожность. Я правильно понял?

- Да, примерно так я и говорил.

- На мой взгляд, это самое разумное из всего, что говорилось в ходе расследования. Что, если взять за основу, что здесь наличествуют и расчет, и случайности?

Валландер покачал головой. Сказать ему было нечего. Лучше послушать дальше.

- И вот что мне пришло в голову. Может, мы слишком увлекаемся трактовками? Внезапно обнаруживаем, что убийство таксиста, вероятно, вообще не связано с этим делом. Не в смысле виновности Сони Хёкберг. Собственно говоря, главную роль начинаем играть мы. Полиция.

- То бишь что Соня может сообщить нам? Кто-то здорово испугался?

- Не только. Что, если мы начнем просеивать события? И спросим себя: а вдруг они частью не имеют отношения к делу? Вдруг это нарочито оставленные ложные следы?

А ведь Нюберг впрямь развивает важную мысль, подумал Валландер:

- Что ты имеешь в виду?

- Прежде всего, разумеется, реле, найденное в морге.

- Ты хочешь сказать, что Фальк вообще не имел касательства к убийству Хёкберг?

- Не совсем так. Однако ж кто-то внушает нам, что Фальк имел к этому куда большее касательство, чем на самом деле.

Валландер заинтересовался всерьез.

- Или труп, который внезапно вернули, - продолжал Нюберг. - Отрезав ему пальцы. Вероятно, мы зря ломаем себе голову, что это значит. Допустим, вовсе ничего. Где мы в таком случае находимся?

Валандер задумался:

- В трясине, где неизвестно, куда ногу поставить.

- Хорошее сравнение, - одобрил Нюберг. - Никогда не думал, что кто-нибудь сможет превзойти Рюдберга в умении метко и образно обрисовать ту или иную ситуацию. Но дело не в этом. Мы, стало быть, увязли в трясине. А кой-кому только этого и надо.

- То есть мы должны выбраться на твердую почву. Так, по-твоему?

- Или вот калитка. На силовой подстанции. Она была взломана. И мы изо всех сил пытаемся дотумкать, почему ее взломали, а дверь трансформаторной отперли ключом.

Валландер понял. Нюберг вправду подошел к важным выводам. Комиссара захлестнула досада. Он давным-давно должен был сам до этого додуматься.

- По-твоему, тот, кто отпер трансформаторную, отпер и калитку. А потом взломал ее, чтобы сбить нас с толку?

- Вряд ли найдется более простое объяснение.

Валландер согласно кивнул:

- Здорово. Посрамил ты меня. Как только я раньше не увидел этой возможности!

- Вряд ли ты можешь думать обо всем, - уклончиво отозвался Нюберг.

- Какие еще детали, на твой взгляд, можно отбросить? Которые нам подсунули, чтобы сбить с толку?

- Тут требуется осторожность, - заметил Нюберг. - Иначе можно отбросить важное и сохранить несущественное.

- Все может оказаться существенным.

- Пожалуй, самое важное я сказал. Кстати, я не утверждаю, что прав. Просто размышляю вслух.

- Как-никак это идея, - сказал Валландер. - Новая вышка, на которую стоит взобраться, чтобы обозреть картину.

- Думая о нашей работе, я часто представляю нас как художников перед мольбертом, - проговорил Нюберг. - Мы делаем несколько штрихов, легонько макаем кисточку в краску и делаем шаг назад, чтобы иметь обзор. Потом снова подходим к мольберту, наносим следующий мазок. Наверно, самое-то главное - этот шаг назад. Ведь тогда мы вправду видим, что у нас перед глазами.

- Искусство видеть то, что видишь, - сказал Валландер. - Хорошо бы тебе рассказать об этом в Полицейской академии.

- По-твоему, молодым полицейским хоть чуточку интересно, что имеет сказать старый усталый техник-криминалист? - презрительно бросил Нюберг.

- Думаю, не чуточку, а куда больше. Несколько лет назад, когда я выступал перед ними, они слушали очень внимательно.

- Уйду на пенсию, - сурово произнес Нюберг. - Буду ткать ковры и ходить в горы. А больше ничего.

Черта лысого ты уйдешь, подумал Валландер. Но вслух, понятно, ничего не сказал. Нюберг встал в знак того, что разговор окончен, и отошел с тарелкой к мойке. Выходя из кафетерия, Валландер успел услышать, как он ворчит на скверную щетку.

Валландер продолжил прерванную прогулку по коридорам. Шел он к Ханссону. Дверь его кабинета была приоткрыта. В щелку комиссар видел, как он, по обыкновению, заполняет один из бесчисленных игровых купонов. Ханссон жил в нетерпеливом ожидании, что какая-нибудь из его сложных систем окажется эффективной и он вмиг разбогатеет. В тот день, когда лошади побегут так, как он рассчитывает, на него низойдет долгожданная великая благодать.

Валландер постучал, давая Ханссону возможность спрятать купоны, потом толкнул ногой дверь и вошел.

- Ты оставил записку, - сказал он.

- Мерседесовский фургон объявился.

Комиссар прислонился к косяку. Ханссон рылся в кучах бумаг на столе.

- Я еще раз зашел в базу данных, как ты велел. И вчера небольшая прокатная контора из Мальмё заявила, что, по их подозрениям, один из их автомобилей в угоне. Темно-синий «мерседес»-фургон. Его должны были вернуть еще в среду. Контора называется «Прокат легковых и грузовых автомобилей». Офис и стоянка расположены в районе Фрихамн.

- Кто арендовал машину?

- Ты не поверишь. Мужчина азиатской наружности.

- По имени Фу Чжэн? Расплачивался картой «Америкэн экспресс»?

- В самую точку.

Валландер сосредоточенно кивнул:

- Он должен был указать адрес, верно?

- Гостиница «Святой Георгий». Но, заподозрив угон, прокатчики проверили адрес. В гостинице не было постояльца с таким именем.

Валландер наморщил лоб. Что-то здесь не так.

- Странно. Человек, называющий себя Фу Чжэном, вряд ли пойдет на риск подобной проверки.

- Тут есть объяснение. В гостинице был зарегистрирован некто Андерсен. Датчанин. Азиатского происхождения. Словесный портрет, переданный по телефону, доказывает, что это одно и то же лицо.

- Как он оплатил номер?

- Наличными.

Валландер задумался:

- Обычно постояльцы сообщают адрес постоянного места жительства. Что написал Андерсен?

Ханссон опять порылся в бумагах. Уронил на пол игровой купон, но не заметил. Комиссар промолчал.

- Вот, - сказал Ханссон. - Андерсен написал, что живет в Ведбеке, и улицу тоже указал.

- Проверяли?

- Прокатчики не поленились. Видно, машина дорогая. Указанной улицы в Ведбеке вообще нет.

- Значит, след обрывается.

- Фургон пока не найден.

- По крайней мере, кое-что мы узнали.

- Дальше-то что предпримем насчет этой машины?

Решение Валландер принял сразу:

- Подождем. Не будем зря тратить силы. У тебя есть задачи поважнее.

Ханссон только руками развел, кивнув на заваленный бумагами стол:

- Не представляю, как я все это разгребу.

Уже от одной мысли, что сызнова начнется разговор о сокращении полицейских ресурсов, Валландеру стало нехорошо.

- Поговорим позднее, - сказал он и поспешно вышел.

У себя некоторое время просматривал документы на столе, потом взял куртку. Пора съездить на Руннерстрёмсторг, познакомиться с этим Альфредссоном, которого прислали из Стокгольма. Интересно к тому же, как пройдет его встреча с Робертом Мудином.

Он сел в машину, но мотор завел не сразу. Мысленно вернулся к вчерашнему вечеру. Давненько ему не бывало так хорошо, хотя по-прежнему не верилось, что все случилось на самом деле. Но Эльвира Линдфельдт существовала. Она не мираж.

Ему вдруг захотелось ей позвонить. Уступив порыву, он достал мобильник, набрал ее номер, который успел запомнить наизусть. После третьего сигнала Эльвира ответила и как будто бы даже обрадовалась его звонку, однако Валландер тотчас почуял, что позвонил не вовремя. Откуда взялось это ощущение, он и сам не знал, но оно было, причем весьма отчетливое. В душе волной всколыхнулась ревность, хотя голос, к счастью, удалось удержать под контролем.

- Я просто хотел поблагодарить за вчерашний вечер.

- Ну, это вовсе не обязательно.

- Доехала благополучно?

- Чуть не задавила зайца. А так все благополучно.

- Я вот сижу в кабинете и пытаюсь представить себе, чем ты занимаешься в субботнее утро. Но похоже, я тебе помешал?

- Да нет. Я делаю уборку.

- Пожалуй, вопрос некстати, но все-таки спрошу: мы можем повидаться в выходные?

- Я бы предпочла завтра. Может, перезвонишь? Во второй половине дня?

Валландер обещал.

Потом несколько минут сидел с телефоном в руке. Он наверняка ей помешал. Было что-то такое в ее голосе. Наверно, я преувеличиваю, подумал он. Однажды уже совершил такую ошибку. С Байбой. Даже нагрянул в Ригу без предупреждения, проверял, прав ли я. В самом ли деле у нее есть другой мужчина. Оказалось, нет.

Ладно, будем считать, что все так, как она говорит. Она занята уборкой. И только. Когда он позвонит позднее, голос наверняка будет звучать иначе.

Валландер поехал на Руннерстрёмсторг. Ветер почти совсем утих.

Свернув на Скансгатан, он поневоле резко нажал на тормоз и отчаянно вывернул руль. Какая-то женщина оступилась с тротуара и едва не угодила ему под колеса. Он сумел затормозить, но уткнулся в фонарный столб. Почувствовал, что его бьет дрожь. Открыл дверцу, вышел. Вне всякого сомнения, женщина не задета, однако все равно упала. Нагнувшись к ней, Валландер обнаружил, что это девчонка, лет четырнадцати-пятнадцати. И явно не в себе, не то пьяная, не то под кайфом. Он попробовал заговорить с ней, но в ответ слышал только нечленораздельное бормотание. Неподалеку остановилась машина. Водитель подбежал, спросил, не случился ли наезд.

- Нет, - ответил Валландер. - Помогите-ка поставить ее на ноги.

Увы, ноги у нее подкашивались.

- Она что, пьяная? - спросил автомобилист с отвращением в голосе.

- Давайте посадим ее ко мне в машину. Я отвезу ее в больницу.

Кое-как они затолкали девчонку на заднее сиденье. Поблагодарив случайного помощника, комиссар тронул с места. Девчонка застонала, потом ее вырвало. Валландеру и самому стало не по себе. Пьяные подростки давно уже перестали его возмущать. Но эта соплюшка совсем дошла до ручки. Он подъехал к отделению неотложной помощи, глянул через плечо. Девчонка заблевала свою куртку и заднее сиденье. А когда машина остановилась, принялась дергать дверцу, намереваясь выбраться наружу.

- Сиди здесь, - прицыкнул он. - Сейчас приведу кого-нибудь.

Он подошел к дверям, нажал кнопку звонка. В этот миг рядом остановилась «скорая». Валландер тотчас узнал шофера. Звали его Лагерблад, и на «скорой» он работал долгие годы. Они поздоровались.

- У тебя пациент в машине или забираешь кого? - спросил Валландер.

Подошел коллега Лагерблада, Валландер кивнул ему. Незнакомый, раньше он его не видел.

- Забираем, - ответил Лагерблад.

- Тогда сперва помогите мне.

Оба прошли за ним к машине. Девчонка открыла-таки дверцу, но выбраться не смогла, только вывесилась наружу. В жизни не видал ничего подобного, подумал комиссар. Грязные волосы подметали мокрый асфальт. Куртка в блевотине. Безуспешные попытки что-то сказать.

- Ты где ее подобрал? - спросил Лагерблад.

- Чуть под колеса мне не угодила.

- Обычно они только к вечеру напиваются.

- Я не уверен, что это алкоголь, - заметил Валландер.

- Тут может быть что угодно. У нас в городе все есть. Героин, кокаин, экстази - любая дрянь найдется.

Коллега Лагерблада пошел за каталкой.

- А девчонка вроде бы знакомая, - сказал Лагерблад. - Кажется, я и сам ее сюда привозил.

Он нагнулся и без церемоний расстегнул ее куртку. Девчонка запротестовала, но вяло. Приложив некоторые усилия, Лагерблад достал у нее из кармана удостоверение, прочитал:

- «София Свенссон». Имя ничего мне не говорит. Но я точно ее узнал. Ей четырнадцать.

Ровесница Эвы Перссон, подумал Валландер. Что же такое творится?

Они уложили девчонку на каталку. Лагерблад глянул на заднее сиденье, поморщился:

- Н-да, так просто не отчистишь.

- Позвони мне, - сказал Валландер. - Сообщи, как с ней обстоит и чем она накачалась.

Лагерблад обещал, и они с напарником повезли каталку прочь. Дождь усилился. Валландер посмотрел на заднее сиденье. Потом услышал, как закрылись больничные двери. Бесконечная усталость навалилась на него. Все общество охвачено распадом, думал он. Когда-то Истад был маленьким городком в окружении земледельческой провинции. С гаванью и несколькими паромами, которые связывали его с континентом. Но связывали не слишком тесно. Мальмё был далеко. То, что творилось там, здесь редко когда случалось. Но теперь все это давным-давно в прошлом. Разницы не существует. Теперь Истад посреди Швеции. А скоро окажется и посреди мира. Уже сейчас Эрик Хёкберг, сидя за компьютерами, заключает сделки в дальних краях. И как во всех больших городах, четырнадцатилетняя девчонка шляется по улицам в субботу, с утра пораньше вдрызг пьяная или накачанная наркотой. Я не в силах этого понять. Но в нашей стране царит бесприютность, она насквозь пронизана уязвимостью. Стоит вырубить электричество - и все останавливается. В душах людей тоже гнездится уязвимость. Вот что воплощает собой София Свенссон. А равно и Эва Перссон. И Соня Хёкберг. Вопрос в том, могу ли я предпринять что-то еще, а не только заталкивать их на реальное или символическое заднее сиденье и везти в больницу либо в полицию.

Он извлек из мусорного бака несколько отсыревших газет, кое-как почистил сиденье. Потом обошел вокруг машины, осмотрел помятый радиатор. Дождь хлестал как из ведра. Но он не обращал внимания.

Сел за руль, снова поехал на Руннерстрёмсторг. И по дороге почему-то размышлял о Стене Видене. Который продаст ферму и уедет. Швеция стала страной, откуда все уезжают. Все, кто может. Остаются только такие, как я. И София Свенссон. И Эва Перссон. Он заметил, что разнервничался. Из-за них, и из-за себя тоже. Мы целому поколению лжем о будущем, думал он. Молодым людям, которые заканчивают школу, где учителя тщетно борются с непомерно большими классами и все более скудным финансированием. Молодым людям, которым никогда не получить мало-мальски достойной работы. Они чувствуют себя не просто ненужными, но откровенно нежелательными. В родной-то стране.

Сколько он так просидел, погруженный в раздумья, одному богу известно. Вдруг кто-то стукнул по лобовому стеклу. Комиссар вздрогнул. Возле машины стоял Мартинссон с широкой улыбкой на лице и пакетом венских булочек в руках. Увидев его, Валландер против воли обрадовался. В иной ситуации он наверняка бы рассказал коллеге про девчонку, которую отвез в больницу, однако сейчас промолчал. Только вылез из машины.

- Я думал, ты спишь.

- Просто размышлял, - отрезал Валландер. - Альфредссон приехал?

Мартинссон фыркнул:

- Забавно, но фамилия очень ему под стать. Во всяком случае, внешне. Однако весельчаком его вряд ли назовешь.

- А где Мудин?

- Я заеду за ним в час.

Они пересекли улицу, направились вверх по лестнице, в мансарду.

- Заходил некто Сеттерквист, - сказал Мартинссон. - Суровый старикан. Спрашивал, кто будет дальше оплачивать фальковские квартиры.

- Я с ним встречался, - ответил Валландер. - Собственно, от него-то и узнал про эту вот мансарду Фалька.

Снова повисло молчание. Валландер думал о девчонке, которую отвез в больницу. Настроение у него было препаршивое.

На верхней площадке оба остановились.

- Альфредссон, похоже, мужик обстоятельный, - сказал Мартинссон. - Но безусловно, очень дельный. Пока что анализирует все то, до чего мы успели докопаться. Между прочим, жена его без конца названивает, сетует, что его нет дома.

- Я только поздороваюсь, - предупредил Валландер. - А потом заеду, когда Мудин будет на месте.

- Кстати, что он такое обнаружил?

- Точно не знаю. Но он твердо заявил, что нашел способ поглубже залезть в фальковские секреты.

Они вошли в квартиру. Мартинссон не преувеличивал. Стокгольмский эксперт вправду напоминал своего знаменитого тезку. Валландер невольно улыбнулся. Даже отвлекся от мрачных мыслей. Пусть ненадолго. Они поздоровались.

- Мы, разумеется, очень благодарны, что ты смог сразу приехать, - сказал комиссар.

- А у меня был выбор? - кисло отозвался Альфредссон.

- Я купил венских булочек, - сообщил Мартинссон. - Надеюсь, они помогут взбодриться.

Валландер решил сразу уйти. Вот приедет Мудин, тогда и он тут пригодится.

- Позвони, когда Мудин будет здесь, - попросил он Мартинссона. - А сейчас я пойду.

Альфредссон, сидевший за компьютером, неожиданно воскликнул:

- Фальку пришло письмо!

Валландер с Мартинссоном воззрились на экран. Мигающая точка сообщала, что поступил мейл. Альфредссон открыл письмо.

- Это тебе, - с удивлением сказал он, глядя на Валландера.

Тот надел очки, прочел текст.

Мейл был от Роберта Мудина:

Меня выследили. Нужна помощь. Роберт.

- Черт, - буркнул Мартинссон, - он же говорил, что замел следы.

Только не это, в отчаянии подумал Валландер. Я не выдержу.

Он уже спешил вниз по лестнице. Мартинссон за ним.

Машина Мартинссона стояла ближе. Валландер выставил на крышу мигалку.

Из Истада они выехали в десять утра.

Дождь хлестал вовсю.

34

Когда они сломя голову примчались в Лёдеруп, Валландер впервые увидел мать Роберта Мудина. Необъятно толстая; похоже, очень нервничает. Лежит на диване. Но прежде всего ему бросились в глаза ватные тампоны у нее в носу и мокрое полотенце на лбу.

Едва они заехали во двор, входная дверь открылась, на крыльцо вышел отец Роберта. Валландер порылся в памяти: как же его зовут? В конце концов спросил у Мартинссона.

- Аксель, - ответил тот.

Они вылезли из машины. И первое, что услышали от Акселя Мудина, было:

- Роберт взял машину! - Эту фразу он повторял снова и снова: - Мальчик взял машину. А у него даже водительских прав нет.

- Но машину он вести может? - спросил Мартинссон.

- С горем пополам. Я пробовал его научить. И совершенно не понимаю, почему он такой бестолковый в практических вещах.

Зато в компьютерах разбирается, подумал Валландер. Как бы там ни было.

Они бегом пробежали по двору, спасаясь от ливня. В передней Аксель Мудин вполголоса предупредил, что жена в гостиной:

- У нее кровь идет из носу. На нервной почве. От волнений.

Валландер и Мартинссон вошли в комнату, поздоровались. Услышав, что Валландер полицейский, женщина заплакала.

- Пойдем на кухню, - сказал Аксель Мудин. - Пускай она побудет тут одна. Очень уж нервная по характеру.

Валландеру показалось, что в его голосе при этом сквозила глубокая печаль, даже скорбь. Они пошли на кухню. Мудин закрыл дверь, но неплотно, оставил щелку. И во время разговора комиссара не оставляло ощущение, что он все время прислушивается: как там жена?

Аксель Мудин предложил кофе, оба поблагодарили и отказались. Чутье подсказывало, что надо спешить. По пути в Лёдеруп Валландера неотступно преследовала мысль, что на сей раз ему всерьез страшно. Он не знал, что происходит, но был уверен: Роберту Мудину может грозить опасность. Двое молодых людей уже убиты, и он, Валландер, не выдержит, если это случится в третий раз. Они и без того словно бы сорок символических дней блуждали в пустыне и рискуют превратиться в памятник собственной профессиональной непригодности, если не сумеют защитить молодого парня, который предоставил в их распоряжение свои недюжинные познания в информатике. Пока ехали в Лёдеруп, комиссар не раз замирал от страха по причине головоломных мартинссоновских маневров на шоссе, но не говорил ни слова. Лишь под конец, когда дорога стала до того скверной, что ехать во весь дух было попросту невозможно, он задал несколько вопросов:

- Откуда он знал, что мы на Руннерстрёмсторг? И как умудрился послать мейл на фальковский компьютер?

- Возможно, он пробовал до тебя дозвониться, - сказал Мартинссон. - Мобильник у тебя включен?

Валландер достал из кармана телефон и чертыхнулся: он был отключен.

- Скорей всего, он догадался, где мы, - продолжал Мартинссон. - А электронный адрес Фалька, ясное дело, записал. Да и с памятью у него все в порядке.

На этом разговор оборвался, потому что они подъехали к дому Мудинов. И вот теперь сидели на кухне.

- Что произошло? - спросил Валландер. - Роберт фактически прислал нам зов о помощи.

Аксель Мудин посмотрел на него с удивлением:

- Зов о помощи?

- Да, через компьютер. И теперь очень важно, чтобы ты коротко и ясно рассказал, что случилось.

- Я не знаю. Не знал даже, что вы едете сюда. Но в последнее время он засиживался допоздна. Понятия не имею, чем он там занимался. Наверняка этими компьютерами, будь они неладны. Нынче вот я проснулся в шестом часу и слышал, что он не спит. Видать, всю ночь просидел. Я постучал ему в дверь, спросил, не хочет ли он кофе. Он сказал «да». Я сварил кофе, крикнул ему, что все готово. А он пришел почти через полчаса. Но ничего не сказал. С головой ушел в свои мысли.

- Так с ним часто бывало?

- Да. Поэтому я не удивился. Но отметил, что он и правда не спал ночь.

- Он не сказал, чем занимался?

- Роберт никогда не говорит. Какой смысл? Я человек старый, в компьютерах не смыслю.

- А потом что было?

- Он выпил кофе, взял стакан воды и опять ушел наверх.

- Я думал, он кофе не пьет, - заметил Мартинссон, - а только всякие полезные напитки.

- Кофе - это исключение. В остальном вы правы. Он веганист.

Валландер толком не разбирался, чем именно отличаются веганисты. Линда когда-то пыталась ему объяснить, толковала о защите окружающей среды, о гречневой каше и чечевице. Впрочем, сейчас это неважно. И он продолжил:

- Значит, Роберт вернулся наверх. В котором часу?

- Без четверти семь.

- Сегодня утром ему никто не звонил?

- У него мобильный. Я не слышу.

- Что было дальше?

- В восемь я поднялся наверх, с завтраком для жены. Проходя мимо его двери, обратил внимание, что там тихо. Даже прислушался, не заснул ли он.

- Ну и как?

- Там было тихо. Просто обычно чувствуешь, когда человек сидит за закрытой дверью и думает. Разве нет?

Мартинссон кивнул. У Валландера эта его деловитость вызвала досаду. Черта лысого ты заметишь, что я сижу в раздумьях за закрытой дверью! - подумал он.

- Ладно, идем дальше. Ты отнес жене наверх завтрак в постель.

- Не в постель. Она завтракает за столиком в спальне. Очень нервничает с утра, нужно дать ей время успокоиться.

- А потом?

- Я спустился вниз, помыл посуду, покормил кошек. И кур. И гусей тоже. Сходил к почтовому ящику за газетой. Выпил еще кофейку, просмотрел газету.

- Наверху все это время было тихо?

- Да. А потом началось.

Валландер и Мартинссон навострили уши. Аксель Мудин встал, подошел к двери в гостиную, прикрыл ее поплотнее, оставив совсем крохотную щелку. Вернулся за стол, сел.

- Внезапно я услышал, как дверь Робертовой комнаты распахнулась. Мальчик бегом спустился по лестнице. Я едва успел встать, как он ворвался на кухню. Я сидел тут, где сейчас. Выглядел он до крайности взбудораженным и на меня посмотрел так, будто привидение увидел. Я слова сказать не успел, а он уже выскочил в переднюю и запер входную дверь. Потом вернулся сюда, спросил, не заметил ли я кого. Выкрикнул, не видел ли я кого.

- Так прямо и сказал? Не видел ли ты кого?

- Он был совершенно не в себе. Я недоумевал, спросил, в чем дело. Он не слушал. Смотрел в окна. Здесь, на кухне, и в гостиной. Наверху закричала жена. Испугалась. В общем, сущее столпотворение. Дальше стало совсем худо.

- Что произошло?

- Роберт вернулся на кухню с моим дробовиком. Закричал, что ему нужны патроны. Я перепугался, спросил, что стряслось. Он не ответил, только требовал патроны. Но я не дал.

- Что было дальше?

- Он швырнул дробовик на диван в гостиной, выбежал в переднюю, схватил ключи от машины. Я пытался остановить его. Но он меня оттолкнул и выбежал из дома.

- В котором часу это было?

- Не знаю. Жена сидела на лестнице, кричала. Нужно было успокоить ее. Скорей всего, минут пятнадцать десятого.

Валландер посмотрел на часы. Стало быть, добрый час назад. Роберт послал SOS и уехал.

Комиссар встал:

- Ты не видел, в какую сторону он поехал?

- На север.

- И еще: ты никого не видел, когда ходил за газетой и кормил кур?

- Кого я мог увидеть? В такую канальскую погоду?

- Может, машина какая-нибудь стояла неподалеку? Или проезжала мимо?

- Никого тут не было.

Валландер кивнул Мартинссону.

- Нам надо осмотреть его комнату, - сказал он Акселю Мудину.

Тот сгорбившись сидел за столом.

- Кто-нибудь объяснит мне, что происходит?

- Не сейчас, - сказал Валландер. - Мы постараемся найти Роберта.

- Он был напуган, - сказал Аксель Мудин. - Никогда не видел его таким. - И, помолчав, добавил: - Так же напуган, как его мать.

Мартинссон и Валландер поднялись наверх. Мартинссон жестом показал на дробовик, прислоненный к лестничным перилам. В комнате Роберта светились два монитора. На полу разбросана одежда. Возле рабочего стола переполненная корзина для бумаг.

- Итак, около девяти что-то случилось, - сказал Валландер. - Парень испугался. Послал нам SOS и уехал из дома. Он в отчаянии. И до смерти напуган. Требовал патроны к дробовику. Смотрел в окна, потом уехал.

Мартинссон показал на мобильный телефон, лежавший возле одного из компьютеров:

- Может, кто-то ему позвонил? Или он сам позвонил и узнал что-то очень его испугавшее. Жаль, он не взял мобильник с собой.

Валландер кивнул на компьютеры:

- Раз он послал мейл нам, то мог и получить какое-то сообщение. Ведь он написал, что его выследили и ему нужна помощь.

- Но ждать не стал, уехал.

- Значит, после отправки мейла случилось что-то еще. Или он просто был не в силах ждать.

Мартинссон сел за стол.

- Этот мы пока оставим. - Он кивнул на меньший из компьютеров.

Валландер не стал допытываться, откуда Мартинссону известно, который из компьютеров важнее. В этот миг он целиком зависел от коллеги. Необычная ситуация для комиссара: один из ближайших сотрудников сейчас компетентнее его.

Мартинссон застучал по клавишам. Потоки дождя хлестали по оконному стеклу. Валландер обвел взглядом комнату. На одной стене - плакат с изображением большущей морковины. Все остальное говорило только об электронном, виртуальном мире. Книги, дискеты, технические причиндалы. Сплетения проводов, похожие на змеиные гнезда. Модемы, принтеры, телевизор, два видеомагнитофона. Валландер стал рядом с Мартинссоном, пригнулся. Что Роберт Мудин мог видеть в окно, сидя за компьютерами? Вдали дорога. Там могла появиться машина, подумал комиссар. Снова оглядел комнату. Мартинссон стучал по клавишам, что-то бормотал себе под нос. Валландер осторожно приподнял кипу бумаг. Под ней лежал бинокль. Он направил его на дорогу вдали, за пеленой дождя. В поле зрения мелькнула сорока. Валландер невольно отпрянул. Больше там не было ничего, только покосившийся забор да деревья. И дорога, змеившаяся среди полей.

- Ну как? - спросил он.

Мартинссон не ответил, продолжая невнятно бормотать. Валландер надел очки, начал просматривать бумаги, лежащие рядом с компьютерами. Почерк у Роберта Мудина был очень неразборчивый. Какие-то вычисления, отдельные фразы, зачастую обрывочные, без начала или без конца. Одно слово повторялось несколько раз. «Запаздывание». Валландер полистал еще. На одном листке Роберт изобразил черную кошку с длинными острыми ушами и хвостом, переходящим в запутанный провод. Черновики, помогающие думать, вот что это такое. Или записи, сделанные, когда кто-то говорил. На следующей странице другая запись: «Когда завершено программирование?» И еще два слова: «Нужен инсайдер?» Много вопросительных знаков, подумал Валландер. Он ищет ответы? Точь-в-точь как мы.

- Вот, - вдруг сказал Мартинссон. - Он получил мейл. И сразу же обратился к нам за помощью.

Валландер наклонился вперед, прочитал на экране:

You have been traced.

И все. Только это: «Тебя выследили».

- Больше ничего? - переспросил комиссар.

- Никаких сообщений в почтовый ящик больше не поступало.

- Кто послал этот мейл?

Мартинссон показал на экран:

- Случайные цифры и комбинации букв вместо адреса отправителя. Кто-то не хотел себя выдавать.

- Откуда пришло письмо?

- Сервер называется «Везувий», - ответил Мартинссон. - Можно, конечно, выяснить, где он находится. Но на это нужно время.

- Выходит, он не в Швеции?

- Скорее всего.

- Везувий - это вулкан в Италии. Может, и письмо оттуда?

- Сразу ответить невозможно. Но мы сейчас попробуем его локализовать. - Мартинссон приготовился послать ответ на тот странный адрес, что стоял в мейле. - Что написать?

Валландер подумал, потом сказал:

- «Будьте добры, повторите сообщение». Так и пиши.

Мартинссон кивнул, написал текст по-английски.

- Подписать как? Роберт Мудин?

- Именно.

Мартинссон отправил письмо. Текст исчез в киберпространстве. Затем на экране возник ответ: «Адресат недоступен».

- Ясно, - сказал Валландер.

- Командуй, начальник! Что мне искать? Где находится «Везувий» или еще что?

- Пошли запрос в Интернет. Или кому-нибудь, кто в этом соображает. Может, кому-нибудь известно, где находится этот «Везувий». - Но тотчас же он передумал: - Нет, запроси иначе: не расположен ли «Везувий» в Анголе?

Мартинссон удивился:

- Ты по-прежнему считаешь, что та открытка из Луанды имела важное значение?

- Сама по себе открытка значения не имеет. Зато много лет назад Тиннес Фальк с кем-то в Луанде познакомился. И что-то тогда произошло. Не знаю, что именно. Но уверен, вот это очень важно. Даже кардинально.

Мартинссон посмотрел на него:

- Иной раз мне кажется, ты переоцениваешь свою интуицию. Извини, конечно.

Валландеру пришлось крепко взять себя в руки, чтобы не взорваться. Возмущение грозило выплеснуться наружу, но он перетерпел. Сейчас важнее всего Роберт Мудин. Однако слова Мартинссона он постарался запомнить. Умел быть злопамятным, при желании. И сейчас такое желание у него было.

Впрочем, сдержался он и по другой причине. Как раз когда Мартинссон вылез со своим комментарием, его осенила одна мысль.

- Роберт Мудин советовался с друзьями, - сказал он. - Из Калифорнии и из Реттвика. Ты, случайно, не записал их электронные адреса?

- У меня все записано, - кисло ответил Мартинссон. Видно, досадует, что сам не дотумкал, подумал Валландер.

Пустячок, а приятно. Маленькая предварительная месть.

- Вряд ли они станут возражать против вопроса насчет «Везувия», - продолжал комиссар. - Особенно если ты намекнешь, что это ради Роберта. А я тем временем начну искать парня.

- Но что, собственно, означает то сообщение? - сказал Мартинссон. - Выходит, следы он не замел. Так?

- В этом деле специалист у нас ты, а не я, - отозвался комиссар. - Но у меня упорно нарастает одно ощущение… Поправь, если я совсем уж неправ. Это ощущение не имеет касательства к моей интуиции, оно основано на фактах, на простых фактах. По-моему, кто-то прекрасно осведомлен обо всем, чем мы занимаемся.

- За Апельбергсгатан и Руннерстрёмсторг действительно велось наблюдение. И кто-то стрелял в квартире Фалька.

- Я не о том. Не о человеке азиатской наружности, которого, вероятно, зовут Фу Чжэн. Во всяком случае, не в первую очередь. Такое ощущение, что в управлении у нас утечка.

Мартинссон расхохотался. Издевательски или нет, сказать невозможно.

- Ты всерьез думаешь что кто-то из наших замешан в этом деле?

- Нет. Просто мне любопытно, может, есть какая-нибудь другая щелка. Где водичка просачивается в обе стороны. - Валландер кивнул на компьютеры. - У Фалька компьютер определенно здорово продвинутый. Вот я и думаю, а что, если кто-то поступает так же, как мы. Качает информацию из наших компьютеров.

- Базы данных Государственной полиции очень хорошо защищены.

- А наши собственные компьютеры? У них такая глухая защита, что некто, располагающий техническими ресурсами и желанием, не может в них угнездиться? Ты и Анн-Бритт все свои отчеты пишете на компьютере. Насчет Ханссона не знаю. Сам я пишу только иногда. Нюберг шурует на компьютере. Судебно-медицинские протоколы мы получаем и в распечатке, и в электронном виде, прямо в компьютеры. Что, если некто примазался к нам и скачивает нашу информацию? А мы знать об этом не знаем.

- Не верится как-то, - сказал Мартинссон. - Безопасность у нас на высоком уровне.

- Это просто идея. Одна из многих.

Валландер оставил Мартинссона, спустился вниз. В приоткрытую дверь гостиной увидел Акселя Мудина: тот сидел, обняв свою великаншу жену, у которой по-прежнему торчали из носа ватные тампоны. Это зрелище пробудило в нем и сочувствие, и безотчетную радость. Что преобладало, он решить не мог. Осторожно постучал в дверь.

Аксель Мудин вышел в переднюю.

- Можно воспользоваться телефоном? - спросил Валландер.

- Что все-таки случилось? Почему Роберт так испугался?

- Вот это мы и пытаемся выяснить. Но тебе не о чем беспокоиться.

В глубине души комиссар молился, чтобы так и было. Он сел возле телефона в передней. Прежде чем поднять трубку, продумал, что предпринять. Во-первых, надо решить, оправдана ли на самом деле его тревога. Но мейл вполне реален, кто бы его ни послал. Вдобавок все это дело отмечено стремлением любой ценой что-то скрыть. И преступники не останавливаются даже перед убийством. Да, Роберт Мудин действительно в опасности, и рисковать его жизнью нельзя. Комиссар поднял трубку, позвонил в управление. На сей раз ему повезло, он сразу же связался с Анн-Бритт. Объяснил ей ситуацию. Прежде всего необходимо, чтобы патрульные экипажи прочесали ближайшие окрестности Лёдерупа. Если Роберт Мудин вправду никудышный шофер, то, вероятно, далеко уехать не сумел. Кроме того, парень мог попасть в аварию. Валландер позвал Акселя Мудина, попросил дать описание автомобиля и указать регистрационный номер. Анн-Бритт все записала и обещала проследить, чтобы немедля выслали патрульных. Комиссар положил трубку, вернулся наверх. Ответа от мудиновских консультантов Мартинссон пока не получил.

- Мне придется взять твою машину, - сказал Валландер.

- Ключи в зажигании, - отозвался Мартинссон, не сводя глаз с экрана.

Пригнувшись, комиссар побежал к машине. Надо поближе взглянуть на дорогу, которая змеилась среди полей и была видна Роберту из окна. Скорей всего, это ничего не даст. Но на всякий случай лучше убедиться. Он выехал со двора и стал искать съезд.

Какая-то мысль упорно вертелась в голове, просилась наружу.

Что-то сказанное им самим. Насчет хакера, подсоединившегося к сети полицейского управления. Она набрала ясности как раз в ту минуту, когда он нашел съезд.

Ему тогда сравнялось десять лет. А может, двенадцать. Помнится, цифра была четная. Но не восемь, это слишком мало. Отец подарил ему книги. Что подарила мама, он забыл. Не сохранилось в памяти и что подарила сестра, Кристина. А вот книги в зеленой оберточной бумаге лежали утром на столе. Он сразу же развернул пакет и увидел, что отец почти угадал. Не совсем. Но почти. И без ошибки. Он мечтал о «Детях капитана Гранта» Жюля Верна. Название очень его привлекало. А получил «Таинственный остров». В двух томах. Настоящие книги, с красными корешками и оригинальными иллюстрациями. Как и «Дети капитана Гранта». Читать он начал в тот же вечер. И там был удивительный, таинственный благодетель, помогавший бедолагам, потерпевшим крушение на необитаемом острове. Тайна тяготела над ними. Кто этот помощник, приходивший на выручку в самые тяжелые минуты? Откуда ни возьмись, появился хинин. Когда юный Герберт умирал от малярии и ничто на свете не могло его спасти. Тут-то вдруг и появился хинин. А собака Топ ворчала возле глубокого каменного колодца, и они диву давались, что же ее тревожит. В конце концов, когда уже начал просыпаться вулкан, они нашли загадочного благодетеля. Обнаружили секретный провод, связанный с телеграфом, который вел из грота в корраль. Проследили эту линию: она уходила в океан. А там, в пещере под островом, отыскали подводную лодку и капитана Немо, своего таинственного благодетеля.

Валландер остановился на глинистой дороге. Дождь утихал. Зато с моря наплывал густой туман. Он помнил те книги. И благодетеля в глубинах океана. На сей раз, если я не ошибаюсь, думал он, все наоборот.Некто все время припадает незримым ухом к нашим стенам, подслушивает наши разговоры. На сей раз это отнюдь не благодетель. Не тот, кто приносит спасительный хинин, а тот, кто отнимает самое дорогое.

Он поехал дальше. С превышением скорости. Но ведь это машина Мартинссона, а он по-прежнему мечтал о мести. Добравшись до того места, которое предположительно видел в бинокль, комиссар вылез из машины. Дождь почти совсем перестал. Однако туман неудержимо приближался. Валландер огляделся по сторонам. Если Мартинссон поднимет голову, то увидит свой автомобиль. И Валландера. А вооружившись биноклем, различит и его лицо. На дороге виднелись следы колес. Судя по всему, здесь стояла машина. Но отпечатки протекторов размыты. Почти полностью уничтожены дождем. Однако же кто-то здесь, вероятно, стоял. Каким-то непонятным для меня образом, думал комиссар, на компьютер Роберта Мудина посылают мейл. И одновременно кто-то стоит на дороге и ведет наблюдение.

Валландеру стало страшно. Если кто-то стоял тут, на дороге, то наверняка видел, как Роберт Мудин уехал из дома.

Он похолодел: это на моей совести. Нельзя было впутывать парня в расследование. Слишком опасно и крайне безответственно.

Усилием воли он заставил себя рассуждать спокойно. Роберт Мудин запаниковал, потребовал ружье. Потом взял машину. Куда он поехал - вот что сейчас главное.

Валландер еще раз осмотрелся. Потом вернулся к дому. Аксель Мудин стоял на крыльце, вопросительно глядя на него.

- Я Роберта не нашел, - сказал комиссар. - Но его ищут. И оснований для беспокойства нет.

Аксель Мудин ему не поверил, по лицу видно, но промолчал. Опустил глаза. Словно его недоверие неуместно. Из гостиной не доносилось ни звука.

- Ей полегчало? - спросил Валландер.

- Спит. И хорошо, что спит. Она боится тумана.

Валландер кивком позвал его на кухню. На подоконнике лежала большая черная кошка, настороженно наблюдая за комиссаром. Небось та самая, которую рисовал Роберт, с хвостом, переходящим в провода.

- Куда Роберт мог отправиться - вот главный вопрос, - сказал Валландер, показывая в туман.

Аксель Мудин покачал головой:

- Не знаю.

- Но у него есть друзья. Когда я приезжал сюда первый раз, он был на вечеринке.

- Друзей я обзвонил. Никто Роберта не видел. Обещали дать знать, если он объявится.

- Подумай хорошенько, - настаивал Валландер. - Он же твой сын. Ему стало страшно, и он сорвался с места. Где он может спрятаться?

Мудин размышлял. Кошка глаз не сводила с Валландера.

- Он любит гулять возле моря, - неуверенно сказал Мудин. - В дюнах возле Сандхаммарена. Или возле Бакокры [Бакокра - старинная сконская усадьба с музеем Дага Хаммаршёльда, генерального секретаря ООН]. Больше ничего мне в голову не приходит.

Валландер колебался. Берег - место слишком открытое, что в Сандхаммарене, что в Бакокре. Правда, сейчас все в тумане. В сконских туманах прятаться куда как удобно.

- Подумай еще. Может, вспомнишь что-нибудь другое. Какое-нибудь место, где он прятался в детстве.

Он пошел к телефону, позвонил Анн-Бритт. Патрульные экипажи уже на пути к Эстерлену. Полиция в Симрисхамне извещена, оказывает помощь. Валландер сообщил насчет Сандхаммарена и Бакокры.

- В Бакокру я наведаюсь сам. А на Сандхаммарен пошли еще кого-нибудь.

Анн-Бритт обещала все исполнить. И добавила, что выезжает к ним в Лёдеруп.

Валландер положил трубку. В тот же миг по лестнице большими шагами спустился Мартинссон.

Комиссар сразу понял: что-то произошло.

- Я получил ответ из Реттвика. Ты прав. Сервер под названием «Везувий» находится в ангольской столице Луанде.

Валландер кивнул. Он не удивился.

Но заметил, что страх усилился.

35

Валландеру казалось, будто он стоит перед неприступной крепостью, чьи стены не только высоки, но и незримы. Виртуальные стены, думал он. Глухие брандмауэры. Все говорят о новой технике как о неисследованном пространстве, где возможности якобы беспредельны. Но как раз сейчас для меня это цитадель, и я не знаю, как к ней поступиться.

Они локализовали терминал электронной почты под названием «Везувий». Он находится в Анголе. Для вящей убедительности Мартинссон выяснил, что монтаж и обслуживание осуществляли бразильские подрядчики. Но фальковского адресанта они не знали, хотя Валландер обоснованно полагал, что это человек, скрывающийся под инициалом «К.». Мартинссон, лучше комиссара информированный о положении в Анголе, рассказал, что фактически там царит хаос. Страна освободилась от португальского колониализма в середине 1970-х. Однако затем там почти непрерывно шла гражданская война, так что вряд ли в этой стране существует эффективный полицейский корпус. Вдобавок им неизвестно, кто скрывается под инициалом «К.» и каково его настоящее имя. Может, это вообще не один человек, а целая группа. Тем не менее Валландер чувствовал, что начинают проступать некие взаимосвязи, хотя знать не знал, во что все это выльется. Что именно произошло в Луанде, когда Фальк пропал на четыре года, по-прежнему неведомо. По сути, они только и сумели, что взбудоражить муравейник. Муравьи кинулись врассыпную. Но что таилось в самом муравейнике, до сих пор тайна.

Валландер стоял в передней у Мудина, смотрел на Мартинссона и чувствовал, как с каждой секундой нарастает страх. Ясно одно: пока не поздно, необходимо во что бы то ни стало разыскать Роберта Мудина. Если уже не поздно. Воспоминания о сожженном трупе Сони Хёкберг и Юнасе Ландале, до неузнаваемости изуродованном, отчетливо стояли перед глазами. Комиссару хотелось немедля броситься в туман на поиски Роберта. Все так смутно, неясно. Роберт где-то там, в округе. Напуганный, он хочет скрыться. Так Юнас Ландаль бежал на пароме в Польшу и на обратном пути попался. Или был настигнут.

Теперь черед Роберта Мудина. Пока они ждали Анн-Бритт, Валландер попробовал еще надавить на Акселя Мудина. Неужто он и впрямь понятия не имеет, куда мог отправиться сын? Друзья, конечно, обещали позвонить, если парень объявится. Но вдруг есть и другие варианты? Другие места, где можно схорониться? Меж тем как комиссар напрягал старшего Мудина, Мартинссон вернулся наверх, к компьютерам. Валландер попросил его продолжить переговоры с незнакомыми друзьями из Реттвика и Калифорнии. Может быть, они знают, где прячется Роберт.

Аксель Мудин талдычил про Сандхаммарен и Бакокру. Валландер смотрел мимо него, поверх его головы, в туман, густой, как молоко. Вместе с туманом пришла странная тишина, с какой Валландер нигде, кроме Сконе, не сталкивался. Именно в октябре и ноябре. Все словно замирало, затаив дыхание, на пороге зимы, которая была совсем рядом, только ждала своего часа.

Услышав, как подъехал автомобиль, комиссар пошел открывать; вот так же Аксель Мудин открыл ему. Анн-Бритт вошла в дом. Поздоровалась с Мудином, а Валландер тем временем позвал Мартинссона. Потом они все устроились за кухонным столом. Аксель Мудин держался на заднем плане, где незримо присутствовала и его жена, с тампонами в носу и затаенным страхом.

Сейчас все было просто. Надо разыскать Роберта. Остальное значения не имеет. Патрульные машины рыщут в тумане, но этого недостаточно. Валландер велел Мартинссону объявить парня в региональный розыск. Вся сконская полиция должна участвовать в операции, искать машину.

- Мы не знаем, где он, - сказал комиссар. - Но парень бежал в панике. Нам неизвестно, следует ли расценивать полученный мейл как угрозу и был ли дом под наблюдением. Однако исходить будем именно из этого.

- Очень ловкие ребята, - вставил Мартинссон. Он стоял в дверях кухни, прижав к уху телефонную трубку. - Я уверен, следы он замел как следует.

- Но это явно не помогло, - заметил Валландер, - коль скоро он скопировал файлы и ночью продолжил работу дома. После того как мы сказали ему спасибо и распрощались.

- Я ничего не нашел, - сказал Мартинссон. - Хотя ты, наверно, прав.

Объявив региональный розыск, они решили, что Мартинссон пока останется у Мудина, где будет временный штаб. Вдруг Роберт даст о себе знать. Анн-Бритт вместе с кем-нибудь из патрульных поедет на мыс Сандхаммарен, а Валландер двинет в Бакокру.

По дороге к машине комиссар заметил, что Анн-Бритт вооружена. Когда она уехала, он вернулся в дом. Аксель Мудин сидел в кухне на стуле.

- Дробовик, - сказал Валландер. - И несколько патронов.

На лице у Мудина мелькнула тревога.

- На всякий случай, - добавил Валландер, чтобы успокоить его.

Мудин встал, вышел из кухни, а через минуту-другую вернулся с дробовиком и мешочком патронов.

Снова он сидел в мартинссоновской машине. Ехал в Бакокру. На магистрали движение ползло черепашьим шагом. Свет фар возникал на встречной полосе из тумана и тотчас опять пропадал. Все время комиссар пытался понять, куда отправился Роберт. Каков был ход его мыслей? Имел ли он какой-то план или бежал в спешке, не раздумывая, как говорил его отец? Да, ни к какому выводу он не придет, потому что не знает Роберта.

Он едва не проскочил съезд на Бакокру. Но успел повернуть и прибавил скорость, хотя дорога сузилась. Здесь вряд ли кто попадется навстречу. В эту пору года Бакокра с домами Шведской академии наверняка пуста, все на замке. Заехав на стоянку, он заглушил мотор, вышел из машины. Вдалеке гудел туманный горн. Пахло морем. Видимость совсем никуда, всего несколько метров. Он обошел стоянку. Только его машина. Зашагал к усадьбе. Заперто на засовы, закрыто. Что я здесь делаю? - думал он. Раз нет машин, значит, нет и Роберта Мудина. И все же продолжил путь, свернул направо, к каменному кольцу, к месту медитаций. Где-то поодаль закричала птица. А может, совсем рядом. В тумане расстояние толком не определишь. Дробовик он нес в руке, мешочек с патронами сунул в карман. Вот уже слышен шум прибоя. А вот и каменное кольцо. Никого тут нет и, похоже, не было. Валландер достал мобильник, позвонил Анн-Бритт. Она ответила с Сандхаммарена: там тоже ни следа машины Мудина. Мартинссон сообщил ей, что вся сконская полиция на ногах, задействована в поисках.

- Туман локальный, - сказала она. - В Стурупе самолеты садятся и взлетают в нормальном режиме. К северу от Брёсарпа видимость ясная.

- Так далеко он не забрался, - ответил Валландер. - Парень где-то поблизости. Я уверен.

Он закончил разговор и зашагал обратно. Внезапно что-то заставило его насторожиться. Он навострил уши. К стоянке приближался автомобиль. Комиссар вслушался в рокот мотора. Мудин уехал на обычной легковушке, на отцовском «Гольфе». Этот мотор звучал иначе. Сам не зная почему, Валландер зарядил дробовик. Потом двинулся дальше. Мотор умолк. Валландер остановился. Открылась дверца автомобиля. Но не закрылась. Нет, это наверняка не Мудин. Скорей всего, кто-то приехал проверить дом. Или хотел поглядеть, что за машина стоит на парковке. Мало ли что, от воров никто не застрахован. Комиссар пошел дальше. И вдруг снова замер. Всмотрелся в туман. Прислушался. Что-то его настораживало. Что именно - он не знал. Сошел с протоптанной тропинки и по широкой дуге зашагал к дому и парковке. Временами останавливаясь. Я бы точно услышал, если б дверь дома отперли и вошли, думал он.

Но кругом было тихо. Чересчур тихо.

Теперь он видел дом. Подошел с заднего фасада. Сделал несколько шагов назад. Дом исчез. Комиссар двинулся в обход, в сторону автостоянки. Подошел к забору. Без труда перелез через него и начал обследовать стоянку. Видимость, похоже, еще ухудшилась. Идти напрямик к мартинссоновской машине не стоит. Лучше в обход. Чтобы не потерять ориентацию, он решил идти вдоль забора.

Добравшись почти до въезда на стоянку, он резко замер. Там стояла машина. Скорее, микроавтобус. Поначалу он не был уверен, что у него перед глазами. Потом сообразил: темно-синий «мерседес».

Валландер поспешно укрылся в тумане. Прислушался. Сердце забилось учащенно. Он снял дробовик с предохранителя. Дверца кабины была открыта. Комиссар не шевелился. Сомнений нет. Именно этот «мерседес» они искали. В нем тело Тиннеса Фалька вернули к банкомату. И сейчас кто-то в тумане искал Мудина.

Но Мудина здесь нет, подумал Валландер.

И в тот же миг сообразил, что есть и совсем другой вариант. Искали не Мудина. С таким же успехом могли искать и его.

Если эти люди видели, как уехал Мудин, то могли видеть и его, Валландера. Кто знает, что таится в тумане за спиной. Он вспомнил про автомобильные фары. Но мимо никто не проезжал.

В кармане куртки зажужжало. Валландер вздрогнул. Достал мобильник, тихонько ответил. Звонил не Мартинссон и не Анн-Бритт, а Эльвира Линдфельдт.

- Надеюсь, я не помешала, - сказала она. - Просто подумала, что мы можем договориться на завтра. Если у тебя не изменились планы.

- В данный момент мне не очень удобно, - ответил Валландер.

Она попросила говорить громче, дескать, плохо слышно.

- Лучше я перезвоню тебе позднее, - сказал он. - Сейчас я занят.

- Повтори, - сказала она. - Плохо слышно.

Он чуть повысил голос:

- Сейчас я говорить не могу. Позвоню попозже.

- Я дома, - ответила она.

Валландер отключил телефон. Кошмар, подумал он. Она не поняла. Думает, я хотел от нее отвязаться. Но почему она позвонила именно сейчас? Когда я не могу говорить?

На долю секунды в мозгу возникла совсем другая мысль. Пришла невесть откуда. И мгновенно исчезла, он даже не успел осознать, что произошло. Но она была, темным осадком легла на сердце. Почему она позвонила именно сейчас? Что это - случайность? Или тому есть причина?

Он тряхнул головой. Какая нелепость! Всему виной либо усталость, либо растущее ощущение, будто вокруг сплошные заговорщики. С телефоном в руке он стоял, раздумывая, не перезвонить ли ей. В итоге решил все-таки повременить. Хотел сунуть телефон в карман, а тот ненароком выскользнул у него из ладони. Он резко наклонился, пытаясь поймать мобильник на лету, пока он не упал в грязь.

Это спасло ему жизнь. В тот миг, когда он наклонился, за спиной грянул выстрел. Телефон упал наземь. Валландер обернулся и вскинул ружье. В тумане что-то двигалось. Он метнулся вбок и, спотыкаясь, побежал прочь. Телефон подбирать не стал. Сердце готово было выскочить из груди. Кто стрелял и почему, неизвестно. Но он наверняка слышал мой голос, думал Валландер. Слышал меня и сумел определить местонахождение. Не оброни я телефон, меня бы уже не было. Его захлестнул страх. Рука с ружьем тряслась. Мобильник не найдешь. И где стоит машина - неизвестно, он полностью потерял ориентацию. Забор и тот пропал из виду. Надо поскорей убраться отсюда. Валландер присел на корточки, с ружьем на изготовку. Где-то в тумане прячется стрелок. Комиссар изо всех сил вглядывался в белые клубы, напряженно прислушивался. Но кругом царила тишина. Нет, оставаться здесь невмоготу. Надо уходить. Поспешно приняв решение, встал, взвел курок и пальнул в воздух. Оглушительный грохот. Он пробежал несколько метров. Опять прислушался. Обнаружил забор и сообразил, куда идти, чтобы убраться от автостоянки.

И тут до него донеслись совсем другие звуки. Которые ни с чем не спутаешь. Приближающиеся полицейские сирены. Кто-то слышал первый выстрел, подумал он. А полиции на дорогах сейчас полным-полно. И он побежал к въезду. Мало-помалу зародилось ощущение, что преимущество за ним. И страх сменился бешенством: второй раз за короткое время в него стреляли. Он попытался привести мысли в порядок. «Мерседес» все еще там, в тумане. Выезд здесь только один. Если стрелок решит уехать, они сумеют его остановить. Но если пойдет пешком, дело усложнится.

Комиссар выбрался к въезду, побежал вдоль дороги.

Сирены приближались. Машина явно не одна, их две, а то и три. Завидев фары, он остановился, замахал руками. В первой машине сидел Ханссон. Валландер не припоминал, чтобы когда-нибудь был так рад видеть его.

- Что тут происходит? - крикнул Ханссон. - Нам сообщили о перестрелке. А Анн-Бритт сказала, что ты поехал как раз сюда.

Валландер коротко обрисовал ситуацию.

- Без бронежилетов тут делать нечего, - закончил он. - Надо вызвать кинологов с собаками. Но сперва приготовиться к тому, что он попробует уйти.

Быстро выставили оцепление, все полицейские надели бронежилеты и каски. Приехала Анн-Бритт, а за ней и Мартинссон.

- Туман начинает рассеиваться, - сказал Мартинссон. - Я справился у синоптиков. Фронт локальный, ограниченный.

Они ждали. Тем временем был уже час дня, пятница, 18 октября. Валландер попросил у Ханссона мобильник, отошел в сторонку. Набрал было номер Эльвиры Линдфельдт, но передумал и отключился прежде, чем она ответила.

Ожидание затягивалось. Ничего не происходило. Анн-Бритт выпроводила любопытных репортеров, которые уже и сюда примчались. О Роберте Мудине и его машине по-прежнему ни слуху ни духу. Валландер пытался прикинуть мало-мальски разумные варианты. Может, с Мудином что стряслось? Или он благополучно прячется? Неизвестно. Ответов нет. А в тумане затаился вооруженный человек. И они не знают ни кто он, ни почему стрелял.

Туман рассеялся в половине второго. Причем очень быстро. Вдруг начал редеть, таять и совсем исчез. Вышло солнце. «Мерседес» стоял на стоянке, как и машина Мартинссона. Людей не видно. Валландер пошел подобрал свой телефон.

- Он ушел пешком, - сказал комиссар. - Машину бросил.

Ханссон позвонил Нюбергу, который обещал немедля выехать. Они обыскали «мерседес», но не нашли ничего, что указывало бы на личность вредителя. Только полупустая банка консервов, похоже рыбных. Красивая этикетка сообщала, что консервы называются «Плакапон-помпой» и изготовлены в Таиланде.

- Пожалуй, мы нашли Фу Чжэна, - сказал Ханссон.

- Может быть, - ответил Валландер. - Но не обязательно.

- Ты его совсем не видел? - спросила Анн-Бритт.

Валландер почувствовал раздражение, будто его в чем-то упрекали:

- Нет, не видел. Ты бы тоже не увидела.

Она обиделась:

- Что, уж и спросить нельзя?

Мы все устали, подумал Валландер. И она, и я тоже. Не говоря уже о Нюберге. Кроме разве что Мартинссона. Во всяком случае, у него хватает сил шнырять по коридорам и строить козни.

Прибыли кинологи с двумя собаками, которые сразу взяли след, уводивший к берегу. Меж тем подъехал и Нюберг со своими техниками.

- Пальчики, - сказал Валландер. - Вот что самое главное. Сравнить со всем, что у нас собрано. В квартирах Фалька, на Апельбергсгатан и на Руннерстрёмсторг. На подстанции. На сумке Сони Хёкберг. И в квартире Сив Эрикссон.

Нюберг заглянул в «мерседес»:

- Я всегда испытываю благодарность, когда, приехав на вызов, не вижу изуродованных трупов. И не должен бродить чуть не по колено в крови. - Он принюхался. - В кабине пахнет. Марихуана.

Валландер тоже понюхал. Но ничего не почуял.

- Нужно иметь хорошее обоняние, - удовлетворенно произнес Нюберг. - Интересно, в Полицейской академии курсантам теперь объясняют, как важно иметь хорошее обоняние?

- Вряд ли, - ответил Валландер. - Но повторяю, тебе необходимо выступить там с лекцией. И показать, как надо нюхать.

- Иди ты к черту! - Нюберг решительно оборвал разговор.

Роберт Мудин до сих пор не нашелся. Около трех вернулись кинологи. Собаки шли по следу на север, однако в конце концов потеряли след.

- Пусть те, кто ищет Роберта Мудина, заодно высматривают мужчину азиатской наружности, - распорядился Валландер. - И предупредите: если они его обнаружат, пусть сперва вызовут подкрепление, а уж потом действуют общими силами. Этот человек опасен. И вооружен. Он будет стрелять. Дважды его постигла неудача. Но в третий раз он вряд ли промахнется. Кроме того, необходимо следить за текущей информацией об угонах.

Затем Валландер собрал вокруг себя ближайших сотрудников. Светило солнце, ни ветерка. Он повел всех на площадку для медитаций.

- В бронзовом веке были полицейские? - спросил Ханссон.

- Наверняка, - ответил Валландер. - Только большого начальника над ними не было.

- Они трубили в рога, - сказал Мартинссон. - Не так давно я был на концерте возле мегалитов Алесстенар. Звук как у туманного горна. Но можно, конечно, представить его себе как сирену древних времен.

- Давайте-ка прикинем, как в данный момент обстоит дело, - сказал Валландер. - Бронзовый век подождет. Роберт Мудин получает по компьютеру письмо с угрозой. И пускается в бега. Пропал он часов пять-шесть назад. И где-то здесь в округе есть человек, который за ним охотится. Кстати, он определенно хочет добраться и до меня. А следовательно, вы все, по-видимому, тоже в опасности. - Он помолчал и, подчеркивая серьезность ситуации, обвел сотрудников взглядом. - Напрашивается вопрос: почему? И сейчас он для нас самый главный. Логическое объяснение только одно: некто встревожен, потому что мы кое-что обнаружили. Хуже того, он боится, что мы реально способны что-то предотвратить. Я совершенно уверен, что все случившееся связано со смертью Фалька. И с тем, что спрятано в его компьютере. - Он сделал паузу, посмотрел на Мартинссона: - Как дела у Альфредссона?

- Говорит, все очень странно.

- Мы тоже так считаем, можешь ему передать. А больше он ничего не говорил?

- Мудин вызывает у него большое уважение.

- Мы и тут с ним солидарны. Но дальше-то он не продвинулся?

- Я говорил с ним два часа назад. И он сказал то же самое, что и Мудин. Там внутри тикают незримые часы. Что-то должно произойти. Сейчас он пытается применить исчисление вероятностей и редукционные программы, хочет посмотреть, не удастся ли выявить некую модель. Еще он держит связь с компьютерными отделами Интерпола. Проверяет, нет ли в других странах зацепок, которые дадут нам путеводную нить. Мне кажется, он очень дельный и дотошный.

- Ладно, доверимся ему, - сказал Валландер.

- Но что, если двадцатого вправду должно что-то произойти? Это же понедельник. Осталось меньше тридцати четырех часов.

Вопрос задала Анн-Бритт.

- Честно говоря, я понятия не имею, что это будет, - ответил Валландер. - Поскольку же мы слишком хорошо знаем, что ради сохранения этой тайны некто готов пойти на убийство, то речь наверняка идет о чем-то важном.

- Что это может быть, кроме теракта? - сказал Ханссон. - Следовало бы давным-давно известить Полицию безопасности.

Предложение Ханссона вызвало легкое оживление. Ни сам Валландер, ни его коллеги не питали ни малейшего доверия к означенному ведомству. Но вообще-то Ханссон прав. Как руководитель расследования, он сам должен был об этом подумать. Его обязанность - информировать Полицию безопасности, если случалось что-то такое, что она могла бы предотвратить.

- Позвони им, - сказал он Ханссону. - Если они в выходные работают.

- Сбой в энергоснабжении, - сказал Мартинссон. - Знание о том, какая силовая подстанция мощнее других. Может, кто-то намерен вырубить энергетику во всей Швеции?

- Все возможно, - отозвался комиссар. - Кстати, удалось выяснить, каким образом чертеж подстанции попал к Фальку?

- «Сюдкрафт» провел внутреннее расследование, в результате оказалось, что оригинал, найденный у Фалька, в архиве подменен копией. Мне дали список лиц, имеющих доступ к архиву, - доложила Анн-Бритт. - Он у Мартинссона.

Мартинссон развел руками:

- Я не успел этим заняться. Но конечно, проверю всех по нашим базам данных.

- Не откладывай, - сказал комиссар. - Вдруг там обнаружится зацепка.

Подул ветерок. Холодом повеял над дюнами и полями. Они еще некоторое время обсуждали важнейшие текущие задачи, и в первую очередь - розыск Роберта Мудина. Первым уехал Мартинссон. Он отвезет в управление компьютеры Мудина, а потом прогонит список из «Сюдкрафта» через полицейские базы данных. Ханссону Валландер поручил руководить поисками Мудина. Сам он испытывал настоятельную потребность спокойно обсудить с Анн-Бритт сложившуюся ситуацию, раньше предпочел бы Мартинссона. Но не теперь.

Вместе с Анн-Бритт он пошел на автостоянку.

- Ты говорил с ним?

- Пока нет. Сейчас куда важнее найти Роберта Мудина и постараться выяснить подоплеку случившегося.

- Второй раз за неделю в тебя стреляли. Не пойму, как ты можешь так спокойно к этому относиться.

Валландер остановился, в упор посмотрел на нее:

- А кто сказал, что я спокоен?

- По крайней мере, мне так кажется.

- Это заблуждение.

Они пошли дальше.

- Расскажи-ка мне, что ты думаешь, - попросил комиссар. - Не торопись. Что, по-твоему, случилось? Чего нам ждать?

Анн-Бритт поплотнее запахнула куртку. Она явно мерзла.

- Вряд ли я скажу тебе что-то новое.

- Но ты расскажешь по-своему. И в твоем изложении я услышу кое-что другое, не просто мои собственные мысли.

- Соня Хёкберг, без сомнения, была изнасилована, - начала Анн-Бритт. - На данный момент я не вижу другого объяснения убийству Лундберга. Если мы копнем поглубже, то перед нами наверняка предстанет женщина, одержимая слепой ненавистью. Соня Хёкберг не брошенный в воду камень, а один из внешних кругов. И самое важное тут, пожалуй, сам момент времени.

- Ну-ка поподробнее.

- Что, если бы смерть Тиннеса Фалька не совпала по времени с арестом Сони Хёкберг? Допустим, между этими событиями прошла бы неделя-другая. И допустим, все это случилось бы не так близко к двадцатому октября. Коль скоро эта дата действительно имеет решающее значение.

Валландер кивнул. Она мыслит в правильном направлении.

- Тревога нарастает и ведет к бесконтрольным поступкам? Ты к этому клонишь?

- А что им было делать? Соня Хёкберг сидит под арестом. Кто-то опасается, что она сообщит нам некую информацию, известную ей от ее окружения. Прежде всего, от Юнаса Ландаля, которого тоже убивают. Все это оборонительная война с целью защитить тайну, скрытую в компьютере. По выражению Мудина, робких виртуальных зверьков, которые любой ценой должны втихомолку сделать свое дело. Если отбросить массу бессвязных деталей, то, возможно, именно так все и было. Угроза по адресу Роберта Мудина тоже вписывается в картину. Как и нападение на тебя.

- Но почему на меня? А не на кого-то другого?

- Ты был в квартире, когда некто туда наведался. Ты постоянно на виду.

- Н-да, пробелов много. Хотя ход мысли у нас с тобой примерно одинаков. Больше всего меня тревожит ощущение чужих ушей, которые знают о каждом нашем шаге.

- Может, стоит объявить полное радиомолчание? Чтоб никто не писал на компьютерах. Не передавал по телефону ничего важного.

Валландер поддал ногой камень.

- Не получится. В Швеции такое не получится.

- Ты же сам твердишь, что окраин больше не существует. Где бы человек ни находился, он в центре мира.

- Тут я преувеличивал. Это уж слишком.

Дальше шли молча. Ветер усилился, задувал резкими порывами. Анн-Бритт съежилась от холода.

- Есть кое-что еще, - сказала она. - Известное нам, но не тем, что всполошились.

- Что же?

- А то, что Соня Хёкберг ничего нам не сообщила. И с этой точки зрения ее смерть была совершенно напрасной.

Валландер кивнул. Что верно, то верно.

- Что все-таки скрыто в этом компьютере? - помолчав, воскликнул он. - Мы с Мартинссоном пришли к единственному и крайне сомнительному общему знаменателю. Решили, что речь идет о деньгах.

- Может, запланирован грандиозный грабеж? В наше время это обычное дело, а? Какой-нибудь банк вдруг начинает совершать безумные операции и переводит немыслимые суммы на ошибочный счет.

- Может быть. Ответа на этот вопрос у нас нет.

Они добрались до автостоянки. Анн-Бритт кивком указала на дом:

- Прошлым летом я была здесь, слушала лекцию одного футуролога. Не помню, как его имя. Он говорил о том, что современное общество становится все более хрупким. Внешне мы живем в условиях все более плотной и быстрой коммуникационной сети. Но существует и незримая изнанка: в конечном итоге один-единственный компьютер окажется способен парализовать весь мир.

- Может, компьютер Фалька как раз это и планирует, - сказал Валландер.

Анн-Бритт рассмеялась:

- По словам футуролога, до такого уровня еще далеко.

Она хотела сказать что-то еще, но Валландер так и не узнал, что именно, увидел, что к ним со всех ног бежит Ханссон.

- Мы его нашли! - крикнул он.

- Мудина или стрелка?

- Мудина. Он в Истаде. Один из патрулей ехал на смену и обнаружил машину.

- Где?

- На углу Сурбруннсвег и Аулингатан. Возле Народного парка.

- Где он сейчас?

- В управлении.

Валландер посмотрел на Ханссона, у него словно гора с плеч свалилась.

- Он цел и невредим. Мы успели вовремя.

- Да, успели.

На часах было без четверти четыре.

36

В пять по местному времени в Луанде раздался звонок, которого Картер ждал. Связь была скверная, и он едва разбирал ломаный английский Фу Чжэна. Будто вернулся вспять, в далекие восьмидесятые, подумал он, когда связь с Африкой была отвратительная. Он хорошо помнил, что даже такая простая вещь, как отправка и прием факса, превращалась в серьезную проблему.

Однако, несмотря на гулкое эхо задержки во времени и трескучие помехи, Картер все-таки понял сообщение Фу Чжэна и, закончив разговор, вышел в сад подумать. Селины на кухне уже не было. Приготовленный ею обед стоял в холодильнике. Фу Чжэн не оправдал надежд. А его бесило, когда люди не справлялись с порученными заданиями. Услышанное по телефону внушало тревогу. Он должен принять решение.

После домашней прохлады Картер окунулся в удушливый зной. Под ногами сновали ящерки. В кроне жакаранды сидела птица, смотрела на него. Обойдя вокруг дома, он обнаружил, что Жозе, охранявший фасад виллы, спит. Ярость мгновенно выплеснулась наружу, он пнул охранника ногой. Тот проснулся.

- Еще раз заснешь, вмажу по первое число, - пригрозил Картер.

Жозе хотел что-то сказать, но Картер жестом остановил его. Недосуг ему слушать оправдания. Он снова вернулся в сад. По спине уже градом катился пот. Не только от жары. Больше от тревоги. Он старался размышлять четко и спокойно. Фу Чжэн потерпел неудачу. Зато другой агент, женщина, пока что действовал вполне успешно. Хотя возможности у нее весьма ограниченны. Картер стоял не шевелясь, наблюдал за ящеркой, которая сновала вверх-вниз по спинке садового кресла. Он понимал, что выбора уже нет. Однако время покуда не упущено. Посмотрел на часы. В 23.00 есть ночной рейс в Лиссабон. Еще шесть часов в запасе. Я не могу ставить под удар всю операцию и сидеть сложа руки, думал он. Значит, надо ехать.

Итак, решение принято. Он вернулся в дом. Прошел в кабинет, сел за компьютер, по электронной почте послал сообщение, что выезжает, и отдал необходимые распоряжения.

Затем позвонил в аэропорт, чтобы забронировать билет. Ему ответили, что на данный рейс все билеты проданы. Однако после того, как он попросил соединить его с одним из руководителей авиакомпании, вопрос очень быстро уладили.

Картер съел приготовленный Селиной обед, принял душ и собрал чемодан. При мысли, что полетит навстречу осени и холодам, его пробрала неприятная дрожь.

В начале десятого он выехал в луандийский аэропорт.

С десятиминутным опозданием, в 23.10, самолет португальской авиакомпании «ТАП» поднялся в воздух и исчез в ночи, взяв курс на Лиссабон.

Они прибыли в управление в начале пятого. Роберта Мудина устроили в комнате, которую раньше занимал Сведберг, а теперь большей частью использовали иногородние полицейские, приезжавшие по делам в Истад. Когда Валландер вошел, Роберт пил кофе. Увидев комиссара, он робко улыбнулся. Но было заметно, что под улыбкой таится страх.

- Пошли ко мне, - сказал комиссар.

Мудин взял кружку с кофе, зашагал за ним. А когда сел в посетительское кресло, подлокотник конечно же отвалился и с грохотом упал на пол. Роберт вздрогнул.

- Он вечно падает. И пускай валяется, - сказал Валландер. Сел за стол, отодвинул в сторону бумаги. - Мартинссон везет сюда твои компьютеры.

Мудин настороженно смотрел на него.

- Ты украдкой скопировал часть материалов из фальковского компьютера и увез домой. Верно?

- Я хочу поговорить с адвокатом, - отозвался Мудин с принужденной решительностью в голосе.

- Не нужны тебе адвокаты, - сказал Валландер. - Ты не совершил ничего противозаконного. Во всяком случае, с моей точки зрения. Но я должен точно знать, что произошло.

Мудин отнесся к его словам недоверчиво.

- Ты здесь затем, чтобы мы могли тебя защитить, - продолжал комиссар. - Только затем. Ты не задержан и не подозреваешься ни в каких противоправных действиях.

Роберт по-прежнему раздумывал, можно ли ему верить. Валландер ждал.

- Вы можете дать мне письменную гарантию? - в конце концов сказал Мудин.

Валландер придвинул к себе блокнот, написал несколько строк, добавил фразу, что ручается за свои слова, и поставил подпись.

- Печати не будет. Но письменная гарантия - вот она.

- Она не имеет силы.

- Между нами - имеет, - решительно произнес Валландер. - Иначе я могу передумать.

Мудин смекнул, что комиссар говорит вполне серьезно.

- Так что же произошло? - повторил Валландер. - На твой компьютер пришло письмо с угрозой. Я сам его читал. Потом ты заметил автомобиль, припаркованный на полевой дороге. Верно?

Мудин посмотрел на него с удивлением:

- Откуда вы знаете?

- Знаю. Откуда - значения не имеет. Ты испугался и сбежал. Вопрос в том, почему ты испугался.

- Меня выследили.

- Выходит, ты плоховато замел следы? Повторил старые ошибки?

- Они действуют очень умело.

- Ты тоже.

Мудин пожал плечами.

- Наверно, дело в том, что ты потерял осторожность? Скопировал на свой компьютер фальковские материалы. И тут что-то произошло. Соблазн оказался слишком велик. Ночью ты продолжил обработку данных. И они как-то ухитрились установить, что ты сидишь в Лёдерупе.

- Не пойму, зачем вы спрашиваете, раз и без того все знаете.

Валландер решил, что самое время его припугнуть:

- Пойми, все действительно очень серьезно.

- Уже понял. Стал бы я иначе удирать. Я ведь даже машину толком водить не умею!

- Ладно, тут мы с тобой согласны. Ты понимаешь, ситуация опасная. И впредь будешь делать, как я скажу. Кстати, ты позвонил домой? Сообщил, что находишься здесь?

- Я думал, вы сами позвонили.

Валландер кивнул на телефон:

- Звони. Скажи, что все хорошо, что ты у нас и пока тут останешься.

- Папе, наверно, нужна машина.

- Мы пошлем кого-нибудь отогнать ее в Лёдеруп.

Пока Роберт звонил домой, комиссар вышел из кабинета. Но остался у двери - послушать. Именно сейчас рисковать никак нельзя. Разговор был долгий. Роберт спросил, как мама. Валландер догадывался, что жизнь Мудинов сосредоточена вокруг матери, страдающей глубокими нарушениями психики. Наконец Роберт положил трубку, но комиссар выждал еще минуту-другую и только потом вошел.

- Ты что-нибудь ел? - спросил он. - Я знаю, тебе нужна особая еда.

- Хорошо бы соевый пирог. И морковный сок.

Валландер позвонил Ирене:

- Нам нужен соевый пирог. И морковный сок.

- Как-как? Будь добр, повтори, - недоверчиво переспросила Ирена.

Эбба не стала бы задавать лишних вопросов, подумал Валландер.

- Соевый пирог.

- Господи помилуй, что это за штука?

- Еда. Вегетарианская. И неплохо бы поскорей. - Не давая Ирене продолжить вопросы, он положил трубку и обратился к Роберту: - Начнем с того, что ты увидел в окно. Это был автомобиль?

- Обычно там машины не ездят.

- Ты взял бинокль, посмотрел, кто там.

- Вы же все знаете.

- Нет. Кое-что, но не все. Что ты увидел?

- Темно-синий автомобиль.

- «Мерседес»?

- Я в марках не разбираюсь.

- Большой автомобиль? Вроде автобуса?

- Да.

- А возле него стоял человек и смотрел на ваш дом?

- Вот это меня и напугало. Я направил туда бинокль, подкрутил резкость. И увидел мужчину, который смотрел в бинокль на меня.

- Ты разглядел его лицо?

- Я испугался.

- Понятно. Но лицо ты видел?

- У него были темные волосы.

- А как он был одет?

- В черный плащ. Кажется.

- Еще что-нибудь сумел разглядеть? Раньше ты его не встречал?

- Нет. Больше я ничего не заметил.

- Ты уехал. Он последовал за тобой?

- Вряд ли. Прямо за нашим домом есть боковая дорога, которую обычно никто не замечает.

- Что ты сделал потом?

- Послал вам мейл. Решил, что мне нужна помощь. Но ехать на Руннерстрёмсторг я опасался. Не знал, как быть. Сперва хотел рвануть в Копенгаген. Только не рискнул ехать через Мальмё. Вдруг бы попал в аварию. Водитель-то из меня никакой.

- Стало быть, ты поехал в Истад. А что дальше?

- Ничего.

- Просто сидел в машине, пока полицейские на тебя не наткнулись?

- Да.

Валландер задумался: что делать дальше? Вообще-то хорошо бы продолжить вместе с Мартинссоном. И с Альфредссоном. Он встал, спустился вниз, к Ирене. Увидев его, она покачала головой.

- Как насчет еды? - строго спросил он.

- Иной раз мне кажется, вы тут с ума посходили.

- Наверняка так и есть. Но у меня в кабинете сидит парнишка, который на дух не выносит гамбургеры. Бывают и такие. И он здорово проголодался.

- Я позвонила Эббе. Она все сделает.

Валландер тотчас подобрел. Раз она говорила с Эббой, все точно будет в порядке.

- Мне срочно нужны Мартинссон и Альфредссон, - сказал он. - Будь добра, вызови их.

В эту минуту в холл вбежала Лиза Хольгерссон.

- Что я слышу? Опять перестрелка?

У комиссара не было ни малейшего желания разговаривать с начальницей. Но, увы, деваться некуда. В кратких словах он доложил о случившемся.

- Розыск объявили?

- Да, все меры приняты.

- Когда сможешь представить подробный отчет?

- Как только все будут на месте.

- Похоже, расследование вышло из-под контроля.

- Пока нет, - ответил Валландер, не скрывая раздражения. - Но ты, разумеется, можешь хоть сейчас назначить нового руководителя. Розыскную операцию возглавляет Ханссон.

Лиза хотела задать еще несколько вопросов, однако Валландер уже отвернулся и пошел прочь.

В пять приехали Мартинссон и Альфредссон. Вместе с Валландером и Мудином они расположились в небольшой комнате для совещаний. Ханссон по телефону доложил, что им до сих пор не удалось выйти на след стрелка. Где Анн-Бритт, никто не знал. Валландер закрыл дверь. Включили компьютеры Мудина. Новых мейлов не поступало.

- Давайте еще раз детально все проанализируем, - сказал Валландер, когда все расселись. - От начала и до конца.

- Вряд ли что получится, - возразил Альфредссон. - Значительная часть информации по-прежнему нам недоступна.

Комиссар обернулся к Роберту Мудину:

- Ты говорил, что кое-что придумал?

- Вряд ли я сумею объяснить на словах, - ответил тот. - К тому же я проголодался.

Впервые Валландер почувствовал, что Мудин его раздражает. Парень, конечно, здорово разбирается во всяких компьютерных заморочках, но это отнюдь не делает его ангелом.

- Еду сейчас доставят, - сказал комиссар. - Если тебе невтерпеж, можем угостить обыкновенными сухариками. Или пиццей.

Мудин встал, пересел за свои компьютеры. Остальные собрались у него за спиной.

- Я долго сомневался, в чем там, собственно, дело, - начал Роберт. - Наиболее правдоподобным казалось, что повторяющаяся цифра двадцать как-то соотносится с двухтысячным годом, когда, насколько нам известно, у многих сложных компьютерных систем возникнут проблемы, если заранее не принять меры. Но двух дополнительных нулей я не обнаружил. Вдобавок все, похоже, запрограммировано так, что процесс начнется относительно скоро. В чем бы он ни заключался. Поэтому я пришел к выводу, что речь все-таки идет о двадцатом октября.

Альфредссон покачал головой, собираясь возразить. Но Валландер остановил его:

- Продолжай.

- Я стал искать другие компоненты модели. Мы знаем, кое-что там движется слева направо, к некой развязке. Иными словами, в конце пути что-то должно произойти. Что именно - неизвестно. Тогда я зашел в Интернет и начал искать информацию о тех учреждениях, которые мы идентифицировали. О Госбанке Индонезии, о Банке реконструкции и развития, о сеульском биржевом маклере. Старался выявить общий знаменатель. Точку, которую ищут всегда и во всем.

- Какую точку?

- Где есть трещинка, слабина. Где лед тонок. Где можно нанести удар так, что никто не заметит. Пока не будет слишком поздно.

- Но ведь все начеку, - вставил Мартинссон. - Существует антивирусная защита, которую устанавливают, чтобы предотвратить ущерб.

- США уже сейчас способны вести компьютерную войну, - сказал Альфредссон. - Раньше мы говорили о ракетах с компьютерным управлением. Об электронных глазах, направляющих роботов к цели. Но это вот-вот станет таким же позавчерашним днем, как кавалерия. Теперь достаточно заслать во вражескую компьютерную сеть радиоуправляемые компоненты, и они выведут из строя все военные системы управления. Или перенацелят их по желанию противника.

- Неужто правда? - скептически заметил Валландер.

- Это нам известно, - сказал Альфредссон. - Однако обольщаться не стоит: очень-очень многое нам неизвестно. На самом деле боевые системы куда более продвинуты, чем мы полагаем.

- Вернемся к компьютеру Фалька, - сказал Валландер. - Ты нашел слабое место?

- Не знаю, - нерешительно отозвался Мудин. - При желании можно представить эти учреждения как бусины, нанизанные на нитку. И кое-что общее у них безусловно есть.

- Что же?

Мудин качнул головой, словно сомневался в собственных выводах:

- Это краеугольные камни мировых финансовых центров. Если там устроить обвал, возникнет экономический кризис, который подорвет финансовые системы по всему миру. Биржевые курсы обезумеют. Начнется паника. Вкладчики кинутся забирать депозиты со своих счетов. Соотношение валют в таких условиях настолько утратит ясность, что никто уже не сможет сказать, какова их ценность.

- Кто может быть в этом заинтересован?

Мартинссон и Альфредссон ответили почти одновременно.

- Многие, - сказал Альфредссон. - Такой грандиозный саботаж могла бы совершить группа людей, стремящихся к власти над миром.

- Норок выпускают из клеток, - сказал Мартинссон. - А тут выпускают из клеток деньги. Результат можно себе представить.

Валландер пытался размышлять:

- По-вашему, тут действуют этакие воинствующие веганисты? Или как их там можно назвать.

- Примерно, - сказал Мартинссон. - Норок выпускают из клеток, так как не хотят, чтобы их убивали ради меха. Есть группировки, которые разрушают новейшие самолеты. Ко всему этому можно отнестись с пониманием. Но по большому счету, если пойти дальше, то подобные вещи чреваты безумием. Взорвать мировую финансовую систему - это ультимативный акт саботажа.

- Мы все здесь считаем, что предстоит нечто подобное? Сколь ни странно это звучит. И что начнется все с компьютера, находящегося в Истаде?

- Возможно, - сказал Мудин. - Я никогда не сталкивался с такой продвинутой защитой.

- Проникнутьсложнее, чем в Пентагон? - спросил Альфредссон.

Мудин искоса глянул на него:

- Во всяком случае, не менее сложно.

- Я не уверен, как в этой ситуации действовать дальше, - проговорил Валландер.

- Пожалуй, стоит поговорить со Стокгольмом, - сказал Альфредссон. - Доложу обо всем. И пусть они разошлют циркуляр по всему миру. Прежде всего в учреждения, которые нам удалось определить. Чтобы там приняли меры.

- Если мы уже не опоздали, - пробормотал Мудин.

Остальные трое услышали его реплику, но комментировать не стали. Альфредссон спешно покинул помещение.

- И все же мне не хочется верить, - обронил Валландер.

- Тем не менее трудно помыслить за всем этим что-то иное.

- Двадцать лет назад в Луанде произошло некое событие, в корне изменившее Фалька, - сказал комиссар. - Наверно, он с кем-то познакомился.

- Что бы в фальковском компьютере ни находилось, люди готовы на убийство, лишь бы сохранить материалы в целости и не нарушать процесс.

- Юнас Ландаль имел касательство к этому делу, - задумчиво произнес комиссар. - А поскольку они с Соней Хёкберг встречались, ей тоже пришлось умереть.

- Возможно, тот сбой в энергоснабжении был репетицией, - сказал Мартинссон. - И где-то в тумане прячется человек, который дважды пытался тебя убить.

Валландер взглядом показал ему на Мудина: мол, будь осторожнее с выбором слов.

- Что же мы все-таки можем предпринять? - продолжал Валландер. - И можем ли вообще?

- Представим себе пусковую установку, - вдруг сказал Мудин. - Или кнопку, на которую надо нажать. Желая незаметно заразить систему данных вирусом, обычно прячут его запуск под какой-нибудь невинной и часто повторяемой командой. Несколько вещей должны совпасть или осуществиться одновременно - в определенный час и определенным образом.

- Можешь привести пример?

- Фактически это может быть что угодно.

- Самое лучшее, что мы сейчас можем сделать, это продолжить начатое. Идентифицировать учреждения, спрятанные в фальковском компьютере, а затем предупредить их, чтобы проверили системы безопасности. Остальное возьмет на себя Альфредссон.

Мартинссон внезапно сел за стол, черкнул на листке несколько строк. Посмотрел на Валландера, который наклонился и прочитал:

Угрозу по адресу Мудина вправду необходимо принять всерьез.

Валландер кивнул. Кто бы ни был тот человек на полевой дороге, он знал, что Мудин важное действующее лицо. И сейчас парнишка, по сути, в таком же положении, в какое попала Соня Хёкберг.

У Валландера зажужжал мобильник. Ханссон докладывал, что поиски стрелка покуда безрезультатны. Но он продолжает операцию, правда меньшими силами.

- Как дела у Нюберга?

- Он уже сличает отпечатки пальцев.

Ханссон все еще находился в районе Бакокры. И пока останется там. Куда подалась Анн-Бритт, ему до сих пор неизвестно.

Они закончили разговор. Валландер попробовал связаться с Анн-Бритт. Тщетно, абонент был недоступен.

В дверь постучали. На пороге стояла Ирена с картонной коробкой:

- Вот еда, которую ты просил. Кстати, кто возместит мне расходы? Я заплатила свои.

- Дай мне квитанцию, - сказал Валландер.

Мудин сел к столу и принялся за еду. Валландер и Мартинссон молча наблюдали за ним. Мобильный Валландера снова зажужжал. Звонила Эльвира Линдфельдт. Комиссар вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

- По радио сообщили о перестрелке в окрестностях Истада, - сказала Эльвира. - С участием полиции. Надеюсь, ты с этим не связан?

- Прямо нет, - уклончиво ответил Валландер. - Но у нас сейчас полно работы.

- Я тревожилась. А теперь опять спокойна. Правда, проснулось любопытство, но задавать вопросы я не стану.

- А мне и сказать особо нечего.

- Как я понимаю, о встрече в эти выходные можно не мечтать.

- Пока рано говорить об этом. Я позвоню.

Когда разговор закончился, Валландер подумал, что за него давненько никто по-настоящему не волновался. И тем более не тревожился.

Он вернулся в комнату. Уже без двадцати шесть. Мудин ел. Мартинссон разговаривал с женой. Валландер сел к столу, еще раз продумал ситуацию. Вспомнил записи в фальковском журнале. Насчет того, что «пространство безмолвно». До сих пор он считал, что Фальк имел в виду внешнее пространство. И только теперь понял, что тот конечно же думал о пространстве виртуальном. Фальк писал о «друзьях». Эти друзья не отвечали на вызовы. Какие друзья? Журнал исчез, поскольку в нем было что-то очень важное. Журнал пришлось уничтожить, так же как пришлось убить Соню Хёкберг. И Юнаса Ландаля. За всем этим стоял некто, называвший себя «К.». Человек, с которым Тиннес Фальк некогда познакомился в Луанде.

Мартинссон закончил разговор. Мудин вытер рот. И взялся за морковный сок. Валландер и Мартинссон пошли за кофе.

- Я забыл сказать, что проверил персонал «Сюдкрафта» по нашим базам данных. Но ничего не нашел.

- Да мы и не надеялись, - отозвался Валландер.

Кофейный автомат опять барахлил. Мартинссон выдернул вилку из розетки, вставил снова. Автомат заработал.

- В этой кофеварке есть электронная программа? - спросил Валландер.

- Вряд ли, - удивленно ответил Мартинссон. - Хотя, конечно, можно представить себе новомодные автоматы, которыми управляют микрочипы с подробными инструкциями.

- А если бы кому-то вздумалось с ним поэкспериментировать? Что тогда? Нажмешь на кнопку «кофе», а польется чай? И молоко, если нажмешь на «эспрессо»?

- Вполне возможно.

- Когда же это начнется? Что послужит триггером? Как обрушить лавину в недрах аппарата?

- К примеру, можно запрограммировать определенную дату. И определенный час. Или, скажем, часовой промежуток времени. Когда в течение этого часа в одиннадцатый раз нажмут кнопку «кофе», лавина рухнет.

- Почему в одиннадцатый?

- Это я так, для примера. С тем же успехом может быть девятый нажим или третий.

- И что дальше?

- Ну разумеется, можно выключить аппарат из сети и повесить табличку «Не работает». А потом заменить управляющую программу.

- Мудин имеет в виду нечто подобное?

- Да, только помасштабней.

- Но мы ведь понятия не имеем, где находится Фальков «кофейный автомат».

- Он может находиться где угодно.

- Выходит, тому, кто запустит лавину, даже не обязательно знать об этом?

- Человеку, стоящему за всей операцией, разумеется, весьма на руку, что сам он не будет при сем присутствовать.

- Выражаясь фигурально, мы ищем кофейный автомат, - подытожил Валландер.

- Можно и так сказать. А еще точнее: иголку в стоге сена. Не зная, где этот стог находится.

Валландер подошел к окну, глянул наружу. Уже стемнело. Мартинссон стал рядом.

- Если наши предположения справедливы, мы имеем дело с необычайно сплоченной и оперативной группой саботажников, - сказал комиссар. - Сведущих и беспощадных. Не останавливающихся ни перед чем.

- Но какова их цель?

- Вероятно, Мудин прав. Они хотят устроить всемирное финансовое землетрясение.

Мартинссон молчал, обдумывая его слова.

- Я хочу, чтобы ты сделал одну вещь, - продолжал Валландер. - Ступай к себе и подготовь докладную записку. Попроси Альфредссона, он тебе поможет. Затем отошли ее в Стокгольм. И во все полицейские организации за рубежом, какие только вспомнишь.

- Если это ошибка, нас поднимут на смех.

- Придется рискнуть. Дашь мне бумаги, я подпишу.

Мартинссон ушел. Валландер остался в кафетерии, погруженный в свои мысли. Даже не заметил, как вошла Анн-Бритт. И вздрогнул, когда она стала рядом.

- Я кое-что вспомнила, - сказала она. - Ты говорил про афишу в гардеробе Сони Хёкберг.

- «Адвокат дьявола». Я взял этот фильм в прокате. Но так и не выбрал время посмотреть.

- Я имею в виду не столько фильм, сколько самого Аль Пачино. Меня поразило сходство.

Валландер пристально посмотрел на нее:

- Сходство? С чем?

- С Сониным рисунком. Где ее бьют в лицо. Факт есть факт, и никуда от него не денешься.

- Какой факт?

- Карл-Эйнар Лундберг похож на Аль Пачино, хотя далеко не так красив.

А ведь она права, подумал комиссар. Он пролистал отчет, который она оставила у него на столе. Там была и фотография Лундберга. Но тогда он не обратил внимания на сходство. Вот и еще одна деталь вдруг стала на место.

Они сели за столик. Анн-Бритт очень устала.

- Я ездила домой к Эве Перссон. В тщеславной надежде, что она все-таки расскажет что-нибудь еще.

- Ну и как?

- По-прежнему равнодушная, вот что хуже всего. Ни намека на то, чтобы она плакала или плохо спала. Знай себе жует резинку, и больше всего ей мешает, что надо отвечать на вопросы.

- Она все прячет в себе, - твердо сказал Валландер. - Я больше чем уверен, в душе у нее бушует вулкан. Просто мы его не видим.

- Надеюсь, ты прав.

- Так она что-нибудь сказала?

- Нет. Ни она, ни Соня понятия не имели, что за кашу заварили, когда Соня совершила свой акт мести.

Валландер рассказал, что произошло после обеда.

- Ни с чем подобным мы никогда близко не сталкивались, - сказала Анн-Бритт, когда он умолк. - Если это правда.

- В понедельник узнаем. Если до тех пор не сумеем ничего предпринять.

- Мы справимся?

- Может быть. Мартинссон информирует полицию по всему миру. Надеюсь, не зря. Альфредссон связывается с учреждениями, которые нам удалось определить.

- Времени в обрез. Если речь идет о понедельнике. Вдобавок выходные.

- Времени всегда в обрез, - ответил Валландер.

В девять вечера Роберт Мудин окончательно выбился из сил. К тому времени они решили, что в ближайшее время ночевать в Лёдерупе ему не стоит. Но когда Мартинссон предложил парню заночевать в управлении, тот отказался. Валландер прикинул, не позвонить ли Стену Видену, может, он приютит Роберта. Но отбросил эту мысль. По разным причинам устроить Мудина дома у кого-нибудь из сотрудников тоже было невозможно. Как знать, где пределы угрозы. Тем более что Валландер сам призывал всех к осторожности.

И тут он сообразил, к кому можно обратиться. К Эльвире Линдфельдт. Она человек сторонний. К тому же у него будет возможность повидать ее, хотя бы ненадолго.

Имени ее Валландер не назвал. Сказал только, что сам позаботится о Роберте и его ночлеге.

Эльвире Линдфельдт он позвонил около половины десятого:

- Есть просьба, причем неожиданная.

- Я привыкла к неожиданностям.

- Можешь устроить кой-кого на ночь?

- Кого же?

- Помнишь молодого человека, который подходил к нам в ресторане?

- Кулина?

- Ну да. Мудина.

- Ему негде ночевать?

- Скажу только, что ему нужно где-нибудь переночевать в ближайшие несколько ночей.

- Разумеется, он может переночевать у меня. Но как он сюда доберется?

- Я его привезу. Прямо сейчас.

- Поесть тебе что-нибудь приготовить?

- Только кофе. И все.

Около десяти они выехали из управления. Оставив позади Скуруп, Валландер уже не сомневался, что хвоста за ними нет.

В Мальмё Эльвира Линдфельдт тихонько положила трубку. Она была довольна. Даже более чем. Ей прямо-таки бессовестно повезло.

Картер, который вскоре вылетит из Луанды, может только радоваться.

Все сложилось в точности так, как он хотел.

37

Ночь на воскресенье 19 октября оказалась для Валландера одной из самых скверных за всю жизнь. Задним числом он будет думать, что еще в машине, по дороге в Мальмё, предчувствовал: что-то случится. Сразу за съездом на Сведалу один из автомобилистов вдруг очертя голову пошел на обгон, и они едва не врезались в громадный встречный трейлер, который выдвинулся почти на осевую. Валландер отчаянно крутанул руль, чуть не вылетел в кювет, но сумел выровнять машину. Роберт Мудин крепко спал на соседнем сиденье и ничего не заметил. У Валландера же сердце готово было выскочить из груди.

Неожиданно ему вспомнилось, как несколько лет назад он заснул за рулем и только чудом не погиб. Случилось это незадолго до того, как он обнаружил, что болен диабетом, и начал лечиться. И вот теперь опять чудом уцелел. Затем тревожные мысли вернулись к расследованию, исход которого вызывал все больше сомнений. Снова комиссар спросил себя, вправду ли они на верном пути. Или он действовал словно пьяный лоцман и завел расследование на мель? Вдруг то, что находится в компьютере Фалька, вообще не имеет касательства к происходящему? Вдруг истина кроется совсем в другом месте?

Подъезжая к Мальмё, Валландер еще раз попытался найти альтернативное объяснение. Он по-прежнему был уверен: когда Фальк исчез в Анголе, с ним что-то произошло. Но возможно, совсем не то, что представлялось ему до сих пор? Возможно, дело было в наркотиках? Много ли ему самому известно об Анголе? Да почти ничего. Кажется, это богатая страна, с крупными месторождениями нефти и алмазов. Может быть, объяснение кроется здесь? Или суть в том, что группа чокнутых саботажников готовит атаку на шведскую систему энергоснабжения? Но почему именно в Анголе Фальк стал другим человеком? Комиссар вел машину сквозь ночь и во тьме, которую прорезали лучи фар встречных автомобилей, искал и не находил ответ. Тревогу усугубляли и мысли о том, что ему рассказывала Анн-Бритт. О Мартинссоне и его интригах. Может быть, ему, комиссару Валландеру, не доверяют обоснованно? Беспокойство навалилось разом со всех сторон.

Когда он свернул на Егерсру, Роберт Мудин резко проснулся.

- Сейчас приедем, - сказал Валландер.

- Я видел во сне, будто меня сзади схватили за шею.

Без особого труда Валландер отыскал нужный адрес - угловой дом в квартале вилл, построенный, видимо, в межвоенные годы. Комиссар затормозил у входа, заглушил мотор.

- Кто здесь живет? - спросил Мудин.

- Хорошая знакомая, - ответил Валландер. - Ее зовут Эльвира. Здесь ты спокойно переночуешь. А утром кто-нибудь за тобой заедет.

- У меня даже зубной щетки нет.

- Ну, это наверняка можно уладить.

Было около одиннадцати. Валландер рассчитывал задержаться до полуночи, выпить кофейку, полюбоваться красивыми ногами хозяйки, а потом вернуться в Истад.

Но получилось иначе. Едва они позвонили в дверь и вошли в переднюю, как у комиссара в кармане зажужжал мобильник. Ответив, он услыхал в трубке возбужденный голос Ханссона. Похоже, им наконец-то удалось выйти на след человека, который в тумане стрелял в комиссара. Помог опять-таки вечерний прохожий: он выгуливал собаку, и та обнаружила мужчину, который, судя по всему, старался спрятаться и вообще вел себя странновато. Собачник заметил, что весь день поблизости от Сандхаммарена шныряли полицейские патрули, и потому счел за благо сообщить об увиденном. В разговоре с Ханссоном он сразу сказал, что человек был вроде как в черном дождевике. Валландеру только и оставалось, что поблагодарить Эльвиру за ночлег для Роберта Мудина, еще раз представить парня и вновь отправиться в путь. Почему-то многое в этом расследовании связано с людьми, выгуливающими собак, подумал он. Вероятно, впредь полиции не помешало бы активнее обращаться к этому источнику информации. Около полуночи комиссар примчался к тому месту на север от Сандхаммарена, которое указал Ханссон. По дороге он заскочил в управление за своим табельным оружием.

Снова полил дождь. Мартинссон подъехал незадолго до Валландера. Здесь же находилась группа захвата, в бронежилетах и касках, а также два патруля с собаками. Человек в дождевике прятался в небольшом леске, ограниченном дорогой на Шиллинге и открытыми полями. Хотя Ханссон быстро выставил оцепление, Валландер с первого взгляда понял, насколько велик риск, что незнакомец сумеет скрыться во мраке. Сообща попробовали наметить план действий. Посылать в лес патрульных с собаками слишком опасно, так что этот вариант отмели сразу. Стоя на ветру под дождем, они прикидывали, можно ли что-то предпринять или остается лишь держать оцепление и дожидаться рассвета. Тут у Ханссона ожила рация, сквозь треск помех самый северный патруль доложил, что заметил какое-то движение. Потом послышался выстрел, а через секунду второй. Из рации хрипло донеслось: «Эта сволочь стреляет!» И все стихло. Валландер немедля заподозрил самое худшее и вместе с Ханссоном бросился в лес. Куда девался Мартинссон, комиссар в возникшей неразберихе не обратил внимания. Через шесть минут они добрались до места, откуда патрульные передали сообщение. Когда впереди завиднелся свет фар, оба остановились и достали оружие. Оглушительная тишина кругом. Валландер окликнул патрульных, а услышав ответ, они с Ханссоном облегченно вздохнули и, пригнувшись, побежали к машине, возле которой с оружием в руках лежали в грязи до смерти перепуганные полицейские. Эль-Сайед и Элуфссон. Стрелявший прятался в лесу за дорогой. Ребята стояли рядом с машиной, когда неподалеку внезапно хрустнула ветка. Элуфссон направил в ту сторону луч фонаря, а Эль-Сайед по рации связался с Ханссоном. Затем грянул выстрел.

- Что за лесом? ~- шепотом спросил Валландер.

- Тропинка, ведущая к морю, - ответил Элусрссон.

- Дома там есть?

Никто понятия не имел.

- Возьмем его в кольцо, - решил Валландер. - По крайней мере, теперь мы знаем, где он затаился.

Ханссон вызвал на подмогу Мартинссона, объяснил, где они. Валландер тем временем отослал Эль-Сайеда и Элуфссона подальше от машины, в темноту. Ведь противник в любую минуту мог появиться из лесу, с оружием на изготовку.

- Может, вертолет вызвать? - спросил подоспевший Мартинссон.

- Да неплохо бы. Причем с хорошими прожекторами. Но к операции его подключим, только когда все будут на местах.

Мартинссон вернулся к рации. Валландер осторожно выглянул из-за машины. И конечно же ничего разглядеть не смог. Вдобавок за шумом ветра и расслышать ничего невозможно. Не поймешь, где реальные звуки, а где мнимые. Ему вдруг вспомнилось, как однажды ночью они с Рюдбергом лежали в засаде на глинистом поле, высматривали убийцу, зарубившего топором собственную невесту. Дело тоже было осенью. Оба лежали, уткнувшись лицом в сырую глину, тут-то Рюдберг и обронил, что одно из самых трудных умений на свете - отличать реальные звуки от тех, какие только чудятся. Впоследствии Валландер не раз вспоминал слова Рюдберга. Но овладеть означенным умением ему так и не удалось.

Мартинссон снова был рядом:

- Я всех оповестил, они едут сюда. Ханссон вызывает вертолет.

Ответить Валландер не успел. Грянул выстрел. Оба съежились под прикрытием автомобиля.

Стреляли откуда-то слева. Валландер понятия не имел, кто или что было мишенью. Окликнул Элуфссона. Но первым отозвался Эль-Сайед, а следом и Элуфссон. Надо действовать, подумал Валландер и крикнул прямо в темноту:

- Сдавайтесь! Полиция!

Затем он повторил то же самое по-английски.

Ответа не было. Только шум ветра.

- Не нравится мне это, - прошептал Мартинссон. - Почему он прячется и стреляет? Почему не сдается? Наверняка ведь понимает, что мы вызвали подкрепление.

Валландер не ответил. Он задавал себе те же вопросы.

Вдали послышались полицейские сирены.

- Почему ты их не предупредил, чтоб помалкивали! - Комиссар не скрывал раздражения.

- Ханссон мог бы и сам допереть.

- Ты слишком много хочешь!

В ту же секунду Эль-Сайед вскрикнул. Валландер успел заметить, как смутная тень метнулась через дорогу на поле слева от машины и растаяла в темноте.

- Сбежать пытается! - прошептал Валландер.

- Куда?

Комиссар кивнул во мрак. Без толку. Мартинссон ничего не увидит. Надо действовать. Если стрелок пересечет поля, то скоро окажется в роще побольше, где взять его в кольцо будет гораздо труднее. Он велел Мартинссону посторониться, прыгнул в машину и, включив зажигание, резко ее развернул. При этом за что-то задел, но вникать не стал. Главное, теперь фары светили прямо на поле.

Вон он! Когда луч света упал на беглеца, тот остановился и обернулся. Дождевик развевался на ветру. Валландер увидел, как темная фигура вскинула руку, и резко подался вбок. Пуля пробила ветровое стекло. Комиссар вывалился из машины, крича остальным, чтобы они прижались к земле. Новый выстрел разбил одну из фар, она погасла. Что это? Чистое везение - достать фару с такого расстояния? - подумал Валландер и неожиданно сообразил, что плохо видит. Вывалившись из машины, он ободрал лоб о щебенку, и теперь кровь заливала глаза. Комиссар осторожно поднял голову, крикнув остальным не высовываться. Стрелок ковылял по мокрой глине.

Черт, где же собаки? - мелькнуло в голове.

Сирены приближались. Валландер вдруг испугался, что машины могут попасть под обстрел, и крикнул Мартинссону, чтобы он по рации велел им остановиться впредь до сигнала.

- Я обронил рацию, - ответил тот, - и в таких потемках мне ее не найти.

Беглец на поле стремился уйти из полосы света. Валландер видел, как он споткнулся и чуть не упал. Больше медлить нельзя, и комиссар выпрямился во весь рост.

- Ты что делаешь, черт побери! - закричал Мартинссон.

- Будем брать, - сказал Валландер.

- Сперва надо его окружить!

- Нет времени, уйдет.

Валландер посмотрел на Мартинссона (тот только головой покачал) и шагнул на поле. Глина тотчас комьями облепила ботинки. Стрелок был уже в темноте. Валландер остановился, достал пистолет, удостоверился, что он снят с предохранителя. За спиной Мартинссон окликнул Эль-Сайеда и Элуфссона. Комиссар ускорил шаг, держась рядом с полосой света от уцелевшей фары. Один ботинок увяз в глине, Валландер нагнулся, со злостью скинул и второй. Ногам сразу стало мокро и холодно, хотя двигался он теперь значительно быстрее. Внезапно он снова увидел стрелка. Тот ковылял по полю, с трудом держась прямо. Валландер нырнул поглубже в темноту. Потом, сообразив, что куртка у него белая, скинул ее, бросил в глину. В темно-зеленой рубашке разглядеть его будет нелегко. Человек впереди, похоже, не догадывался, что Валландер идет за ним. Стало быть, подумал комиссар, у меня есть преимущество.

Расстояние между ними по-прежнему было слишком велико, и Валландер опасался стрелять по ногам - можно промахнуться. Поодаль послышался рокот вертолета. Звук не приближался. Пилот ждал приказа. Незнакомец и комиссар находились посреди поля. Свет фары начал слабеть. Надо что-то делать, думал Валландер, только вот что? Сам он стрелок никудышный, а противник, хоть и промахнулся дважды, без сомнения, стреляет намного лучше его. В фару-то попал с большой дистанции. Валландер лихорадочно искал выход. Скоро противник исчезнет во мраке. Вертолет! Почему Мартинссон и Ханссон не велят ему осветить поле?

Человек впереди вдруг споткнулся. Комиссар замер. Увидел, как тот нагнулся и стал что-то искать. В ту же секунду Валландер сообразил, что он уронил оружие и никак его не найдет. Их разделяло метров тридцать. Времени слишком мало, подумал комиссар и устремился вперед, пытаясь перепрыгивать через мокрые, вязкие борозды. Споткнулся, едва удержался на ногах и - был обнаружен. Несмотря на по-прежнему большую дистанцию, комиссар разглядел, что его противник азиат.

И тут Валландер поскользнулся. Левая нога поехала, как по льду. На сей раз устоять не удалось, он рухнул навзничь. В тот же миг противник нашел свое оружие. Валландер поднялся на колени, увидел, что прямо на него направлен пистолет, и нажал на курок своего. Осечка. Снова нажал на курок. И снова осечка. В последней отчаянной попытке избежать пули рванулся вбок и изо всех сил впечатался в глину. Грянул выстрел. Валландер вздрогнул. Но его даже не задело. Он не шевелился, ожидая следующего выстрела. Однако ничего не происходило. Долго ли он так лежал, Валландер не знал. Мысленно он видел все как бы со стороны. Вот так, стало быть, кончится жизнь. Нелепой смертью, в одиночестве, в чистом поле. Вот к чему он пришел со своими мечтами и планами. Баста, ничего больше не будет. Уткнувшись лицом в холодную мокрую глину, он канет в вечный мрак. Причем даже без обуви.

Только когда услыхал быстро приближающийся гул вертолета, он дерзнул предположить, что останется жив. Осторожно поднял голову.

Незнакомец навзничь лежал в глине, раскинув руки. Валландер встал на ноги, медленно подошел ближе. Поодаль по полю скользили круги света от прожекторов вертолета. Лаяли собаки, Мартинссон что-то кричал в потемках.

Противник был мертв. И причина ясна: недавний выстрел предназначался вовсе не комиссару, а ему самому. Он застрелился. Прямо в висок. Валландеру вдруг стало нехорошо, закружилась голова. Он присел на корточки. От сырости и холода его бил озноб.

Ну что ж, думал он, многие вопросы отпали. Человек в черном дождевике, лежавший перед ним, действительно был азиатом. Какой именно национальности, Валландер определить не мог. Но не кто иной, как он, несколько недель назад в ресторане у Иштвана побудил Соню Хёкберг поменяться местами с Эвой Перссон, а потом расплатился поддельной кредитной картой на имя Фу Чжэна. И не кто иной, как он, пришел в квартиру Фалька, когда Валландер ждал там вдову. Он же два раза безуспешно стрелял в комиссара.

Валландер не знал, кто этот человек и зачем он приехал в Истад. Но его смерть принесла облегчение. По крайней мере, теперь можно не беспокоиться о коллегах и Роберте Мудине.

Он полагал, что именно этот человек затащил Соню Хёкберг на силовую подстанцию и отправил Юнаса Ландаля в маслянистую воду под гребным валом в машинном отделении польского парома.

Пробелов по-прежнему много. И неясности преобладают. Но, сидя на корточках среди глины, Валландер думал: кое-что все-таки подошло к концу.

Увы, он заблуждался, хотя, разумеется, сейчас знать об этом не знал. Понимание придет позднее.

Первым подбежал Мартинссон, следом за ним Элуфссон. Валландер поднялся на ноги, попросил Элуфссона отыскать его ботинки и куртку, они где-то тут в глине.

- Ты его застрелил? - недоверчиво спросил Мартинссон.

Валландер покачал головой:

- Он сам застрелился. Иначе быть бы мне теперь покойником.

Откуда-то вынырнула Лиза Хольгерссон. Валландер предоставил Мартинссону объясняться с начальницей. Подошел Элуфссон, принес Валландеровскую куртку и ботинки. Все в грязи. Комиссару хотелось сейчас только одного - как можно скорее убраться отсюда. Уехать домой, переодеться, а главное, избавиться от воспоминаний о том, как лежал в глине, ожидая конца. Жалкого конца.

Где-то в глубине души брезжила радость. Но в основном он пока ощущал пустоту.

Вертолет улетел. Ханссон отправил его обратно, на базу. Операция завершилась, отбой. Здесь останутся лишь те, кто займется осмотром места происшествия и покойником.

Шлепая по глине, подошел Ханссон в оранжевых резиновых сапогах и зюйдвестке.

- Ты бы домой поехал, а? - сказал он, глядя на Валландера.

Комиссар кивнул и зашагал прочь через поле. Вокруг плясали лучи карманных фонарей. Несколько раз он чуть не упал.

Лиза Хольгерссон догнала его почти у дороги.

- Думаю, я получила вполне четкое представление о случившемся, - сказала она. - Но завтра мы, конечно, хорошенько все проанализируем. Большая удача, что все так кончилось.

- Скоро мы сможем ответить на вопрос, он ли убил Соню Хёкберг и Юнаса Ландаля.

- А тебе не кажется, что он замешан и в убийстве Лундберга?

Валландер с удивлением взглянул на нее. Он часто думал, что Лиза быстро соображала, что к чему, и задавала правильные вопросы. Но сейчас она удивила его именно своей непонятливостью.

- Лундберга убила Соня Хёкберг, - сказал он. - Фактически это не вызывает никаких сомнений.

- Но это-то все почему произошло?

- Пока неизвестно. Но главную роль здесь играет Фальк. Вернее, то, что спрятано в его компьютере.

- Я по-прежнему считаю, что это совершенно бездоказательно.

- Альтернативного объяснения нет. - Валландер был не в силах продолжать разговор. - Мне надо переодеться. Извини, но я намерен поехать домой.

- Еще буквально два слова. Я вынуждена сказать, что ты поступил крайне безответственно, преследуя его в одиночку. Надо было взять с собой Мартинссона.

- Все произошло очень быстро.

- Напрасно ты не дал ему пойти с тобой.

Валландер, пытавшийся счистить глину с одежды, замер, воззрился на нее:

- Не дал?

- Ты не должен был препятствовать Мартинссону, когда он хотел пойти вместе с тобой. Неукоснительное правило - в одиночку действовать нельзя. Тебе ли не знать.

Валландер думать забыл про глину на одежде.

- Кто сказал, что я кому-то препятствовал?

- Такой вывод однозначно напрашивается.

Что ж, объяснение тут возможно только одно: так утверждал сам Мартинссон. Элуфссон с Эль-Сайедом были тогда слишком далеко.

- Может, завтра поговорим? - уклончиво сказал он.

- Я не могла не сделать этого замечания. Иначе совершила бы служебную ошибку. Ситуация у нас и без того весьма сложная.

Лиза, светя фонариком, пошла в сторону дороги. Валландер был вне себя от ярости. Стало быть, Мартинссон солгал. Комиссар-де помешал ему участвовать в преследовании. А потом Валландер лежал в глине, уверенный, что вот-вот умрет.

В ту же минуту он заметил, что Мартинссон и Ханссон направляются к нему. Лучи фонариков плясали по земле. Поодаль Лиза Хольгерссон завела машину и уехала.

Мартинссон и Ханссон остановились.

- Можешь подержать Мартинссонов фонарь? - спросил Валландер, взглянув на Ханссона.

- Зачем?

- Будь добр, сделай, как я прошу.

Мартинссон отдал Ханссону свой фонарь. Валландер шагнул вперед и двинул Мартинссона прямо в челюсть. Но поскольку при свете карманных фонарей недооценил расстояние, удар получился смазанный, прошел по касательной.

- Ты что? Какого черта?

- А ты что? Какого черта? - рявкнул Валландер.

Он набросился на Мартинссона, и оба покатились по глине. Ханссон попробовал их разнять, поскользнулся и упал навзничь. Один фонарь погас, второй валялся в грязи.

Валландер опомнился. Ярость ушла так же быстро, как и нахлынула. Он поднял фонарь, посветил на Мартинссона, у которого из разбитой губы текла кровь.

- Объявляешь Лизе, будто я не дал тебе преследовать преступника вместе со мной? Врешь про меня?

Мартинссон по-прежнему сидел в грязи. Ханссон встал. Где-то поодаль лаяла собака.

- Интригуешь у меня за спиной, - продолжал Валландер, уже совершенно спокойным тоном.

- Не понимаю, о чем ты.

- Ты интригуешь у меня за спиной. Считаешь, что я плохой полицейский. И втихаря, когда никто не видит, шастаешь к Лизе.

- Что тут происходит? - вмешался Ханссон.

- Обсуждаем оптимальные способы сотрудничества, - ответил Валландер. - Что лучше - быть честными друг с другом или строить козни за спиной.

- Все равно не понимаю, - сказал Ханссон.

Валландер выдохся. Нет смысла затягивать эту сцену.

- Это все, что я хотел сказать. - Он бросил фонарь к ногам Мартинссона. Вышел на дорогу и попросил один из патрульных экипажей отвезти его домой.

Дома комиссар принял ванну, потом сел на кухне за стол. Без малого три ночи. Он пытался думать, но в голове царила пустота. Лег в постель, хотя сна не было. И снова перенесся на поле. Снова, изнывая от страха, прижимался лицом к земле. Снова почему-то стыдился, что чуть не умер без ботинок на ногах. Снова переживал разборку с Мартинссоном.

Я дошел до предела, думал он. И наверно, не только в отношениях с Мартинссоном? А вообще во всем, что делаю?

Он и раньше, бывало, чувствовал себя вымотанным, заезженным. Но не так, как сейчас. Чтобы воспрянуть духом, стал думать об Эльвире Линдфельдт. Она наверняка спит. А в одной из соседних комнат спит Роберт Мудин, которому теперь можно не опасаться людей с биноклями.

Думал он и о том, какими последствиями чревата потасовка с Мартинссоном. Опять слово против слова. Как и в случае с Эвой Перссон и ее мамашей. Лиза Хольгерссон уже однозначно продемонстрировала, что больше доверяет Мартинссону, а не ему. Вдобавок всего за неделю с небольшим он, Валландер, дважды применил силу. Никуда не денешься, это факт. Первый раз - во время допроса, против несовершеннолетней, второй - против одного из самых давних своих коллег. Против человека, которому очень доверял.

Лежа в ночной тишине, он спрашивал себя, сожалеет ли о своем поступке. Но сожаления не было. Ведь он защищал собственное достоинство. Не мог иначе ответить на предательство Мартинссона. То, что ему по секрету рассказала Анн-Бритт, поневоле выплеснулось наружу.

Валландер долго не смыкал глаз, размышлял о пределе, к которому подошел. И о том, что общество тоже стоит у предела. Чем все кончится, он не знал. Не в пример полицейским будущего, вроде Эль-Сайеда, недавним выпускникам Полицейской академии, которые выработают совсем другие способы борьбы с новой преступностью, идущей в ногу с новыми информационными технологиями. Хоть я и не стар годами, думал он, но все равно старый пес. А старого пса новым фокусам обучить крайне трудно.

Дважды он вставал - попить воды и в туалет. И оба раза минуту-другую стоял в кухне у окна, глядел на пустынную улицу.

Уснул он только в пятом часу утра.

В воскресенье 19 октября.

Картер прибыл в Лиссабон в 6.30 утра 553-м рейсом авиакомпании «ТАП». Самолет на Копенгаген вылетает в 8.15. Как обычно, Картера охватило беспокойство. В Африке он чувствовал себя защищенным. Здесь же, в Европе, находился на чужой территории.

В Португалию он прилетел с паспортом на имя Лукаса Хабермана и прошел пограничный контроль как этот гражданин Германии, рожденный в 1939 году в Касселе, причем постарался запомнить лицо пограничника. Затем он отправился прямиком в туалет, где порвал германский паспорт, а обрывки аккуратно спустил в унитаз. Из ручной клади был извлечен другой паспорт, британский, на имя Ричарда Стэнтона, родившегося в 1940 году в Оксфорде. Кроме того, Картер надел другую куртку и, смочив волосы водой, изменил прическу. Зарегистрировался на копенгагенский рейс и снова прошел паспортный контроль как можно дальше от того пограничника, которому полчаса назад предъявлял германский документ. Никаких сложностей не возникло. В зале отлета он отыскал укромное местечко: там что-то перестраивали, но сегодня, в воскресенье, царили тишина и безлюдье. Убедившись, что вокруг никого нет, Картер достал мобильник.

Она ответила почти сразу же. Говорить по телефону он не любил, поэтому задавал короткие вопросы, ожидая столь же коротких и четких ответов.

Где находится Фу Чжэн, она сказать не могла: парень обещал связаться с ней накануне вечером, но так и не позвонил.

Затем Картер недоверчиво выслушал ее сообщение. Невероятное везение. Быть такого не может!

В конце концов он все-таки поверил. Роберт Мудин попал прямиком в ловушку, вернее, был туда доставлен.

Закончив разговор, Картер некоторое время не двигался с места. Фу Чжэн не вышел на связь, и это вызывало тревогу. Что-то случилось. С другой стороны, теперь не составит труда обезвредить этого Мудина, который сделался для них серьезнейшей угрозой.

Картер сунул мобильник в сумку, посчитал пульс - чуть учащеннее нормального. Можно не обращать внимания.

Он прошел в зал ожидания, предназначенный для пассажиров бизнес-класса.

Съел яблоко, выпил чашку чая.

Самолет на Копенгаген вылетел в 8.20, с опозданием на пять минут.

Картер сидел возле прохода, место 3D. Терпеть не мог забиваться к окну.

Сказал стюардессе, что завтракать не будет. Закрыл глаза и скоро уснул.

38

Валландер и Мартинссон встретились в воскресенье в 8 утра. Как по уговору, явились в управление одновременно и столкнулись в коридоре возле кафетерия. Поскольку шли они с разных концов по-воскресному пустого коридора, у Валландера возникло ощущение, будто им предстоит дуэль. Но оба лишь кивнули друг другу и вместе вошли в кафетерий, где кофейный автомат опять забастовал. Над одним глазом у Мартинссона темнел синяк, нижняя губа распухла. Оба смотрели на кое-как накорябанное объявление, сообщавшее, что автомат не работает.

- Я этого так не оставлю, - сказал Мартинссон. - Только сперва мы закончим расследование.

- Зря я тебя ударил, - отозвался Валландер. - Но это единственное, о чем я сожалею.

Больше о ночной потасовке не было сказано ни слова. Вошедший Ханссон с тревогой уставился на них.

Валландер предложил расположиться прямо здесь, в кафетерии, все равно ведь, кроме них, в управлении никого нет. Ханссон поставил на плиту кастрюльку с водой и сказал, что готов поделиться своим запасом растворимого кофе. Когда они разлили по чашкам кипяток, пришла Анн-Бритт. Валландер не знал, успел ли Ханссон позвонить ей и рассказать о случившемся. Но, как выяснилось, о человеке, который застрелился на поле, ее проинформировал Мартинссон. О драке он, похоже, не обмолвился и смотрел на Анн-Бритт весьма холодно. А стало быть, наверняка всю ночь вычислял, кто мог настучать Валландеру.

Когда через несколько минут подошел Альфредссон, вся группа была в сборе. Нюберг, по словам Ханссона, до сих пор находился на месте ночной облавы.

- Что он рассчитывает найти? - удивился Валландер.

- Он съездил домой, поспал несколько часов, - уточнил Ханссон. - Через час-другой думает закончить.

Совещание продолжалось недолго. Валландер поручил Ханссону поговорить с Викторссоном. В нынешней ситуации очень важно, чтобы прокурор непрерывно получал информацию. В течение дня наверняка придется провести пресс-конференцию. Но этим займется Лиза Хольгерссон. Если у Анн-Бритт будет время, она поможет начальнице.

- Так меня же не было там ночью! - удивленно воскликнула она.

- А тебе не нужно ничего говорить. Просто я хочу знать, что скажет Лиза, вот и послушай. Вдруг она вздумает делать какие-нибудь совершенно нелепые комментарии.

После этих слов воцарилось недоуменное молчание. До сих пор никто не слышал от комиссара столь откровенно критических высказываний по адресу начальницы. У Валландера все это получилось нечаянно. Ночные мысли снова заявили о себе. Ощущение, что он измотан, а может, попросту стар. И оклеветан. Но если он вправду стар, то может позволить себе говорить все как есть. Не считаясь ни с тем, что было, ни с тем, что будет.

Потом он перешел к текущим задачам:

- Самое главное сейчас - компьютер Фалька. Если в нем действительно запрограммирована некая акция, которая будет запущена двадцатого, в нашем распоряжении менее шестнадцати часов, и за это время необходимо установить, что это за акция.

- Где Мудин? - спросил Ханссон.

Валландер допил кофе и встал:

- Я съезжу за ним. Всё, за работу.

Когда они выходили из кафетерия, Анн-Бритт хотела было заговорить с комиссаром. Но он жестом остановил ее.

- Не сейчас. Мне нужно съездить за Мудином.

- Где он?

- У хорошей знакомой.

- А что, больше некому за ним съездить?

- Почему? Но мне надо подумать, как нам лучше всего спланировать этот день и что означает смерть того человека.

- Об этом я и хотела поговорить.

Валландер остановился в дверях:

- Даю тебе пять минут.

- Мне кажется, никто не задал самого важного вопроса.

- А именно?

- Почему он застрелил себя, а не тебя.

Валландер заметил, что голос его звучит раздраженно. И он действительно чувствовал раздражение. Досадовал на всё и на всех. И не скрывал этого.

- С чего ты взяла, что я не задавал себе этого вопроса?

- Если б задавал, то сказал бы на совещании.

Дотошная чертовка, подумал он. Но вслух не сказал. Все ж таки существовал незримый предел, который он не мог преступить.

- К чему ты клонишь?

- Меня там не было. Я не знаю, как все складывалось и что, собственно, произошло. Но у такого человека должна быть серьезная причина, чтобы покончить с собой.

- Почему ты так считаешь?

- Кой-какого опыта я с годами набралась, тебе не кажется?

Валландер невольно впал в нравоучительный тон:

- Вопрос в том, есть ли от него польза в данном случае. Этот человек предположительно совершил как минимум два убийства. И не задумываясь совершил бы третье. Что за этим стоит, мы не знаем. Но он явно не ведал пощады. И был необычайно хладнокровен. По-азиатски хладнокровен, быть может. Что бы это ни значило. Он слышал вертолет. И понимал, что ему не скрыться. Мы подозреваем, что происходящее - дело рук фанатиков. В конце концов, возможно, одержимость и заставила его покончить самоубийством.

Анн-Бритт хотела что-то сказать. Но Валландер уже вышел в коридор.

- Мне надо съездить за Мудином, после поговорим. Если к тому времени наш мир не рухнет.

Из управления Валландер выехал без четверти девять. Он торопился. Дождь перестал, порывистый ветер быстро разгонял тучи. Воскресный день, шоссе пустынно, и комиссар гнал на полной скорости. Где-то между Рюдсгордом и Скурупом он задавил зайца. Пытался объехать его, но зверек угодил-таки под заднее колесо. Валландер видел, как он лежит на дороге, дергая лапой, но не затормозил.

Остановился он только возле виллы в Егерсру. Было без десяти десять. Эльвира Линдфельдт открыла, едва он позвонил в дверь. Валландер сразу увидел Роберта Мудина, который пил на кухне чай. Эльвира была полностью одета, но ему показалось, она устала и вообще какая-то другая, не как при последней встрече. Впрочем, улыбка у нее все та же. Она хотела предложить кофе. Валландер мечтал о чашке кофе, но отказался. Времени нет. Эльвира настаивала и, взяв за локоть, чуть не силком отвела его на кухню. Валландер заметил, что она украдкой бросила взгляд на часы, и мгновенно насторожился. Хочет его задержать, только ненадолго. Ждет еще чего-то. Или кого-то. Он еще раз поблагодарил и велел Мудину собираться.

- Торопливые люди внушают мне тревогу, - посетовала Эльвира, когда Мудин вышел из кухни.

- Вот ты и нашла у меня недостаток, - сказал Валландер. - Но как раз сегодня ничего с этим не поделаешь. Мудин нужен в Истаде.

- Почему такая спешка?

- Нет времени объяснять. Нас несколько тревожит двадцатое октября. То бишь завтрашний день.

Невзирая на усталость, Валландер отметил, что по ее лицу скользнула легкая тень беспокойства. И тотчас она улыбнулась. Боится чего-то? - подумал комиссар и поспешил отмести эту мысль: наверняка ему почудилось.

Мудин спустился в переднюю, готовый к отъезду. Компьютеры он нес под мышкой.

- Вечером мой ночной гость вернется? - спросила Эльвира.

- В этом уже нет необходимости.

- А ты вернешься?

- Я позвоню. Пока не знаю.

Они поехали обратно в Истад. Валландер слегка убавил скорость, но ненамного.

- Я проснулся рано, - сказал Мудин. - Лежал и думал. Есть кой-какие новые идеи, надо бы их опробовать.

Валландер прикинул, не рассказать ли о событиях минувшей ночи, однако решил повременить. Главное сейчас, чтобы Мудин сосредоточился на работе. Дальше ехали в молчании. Валландер понимал, что нет никакого смысла расспрашивать парня про новые идеи, ведь для него это сущая абракадабра.

Вот и то место, где Валландер задавил зайца. При ихприближении стая ворон разлетелась в разные стороны. Зайца уже расклевали до неузнаваемости. Комиссар признался, что зверька задавил он по дороге в Мальмё.

- Раздавленных зайцев на дорогах сотни. Но по-настоящему видишь только того, которого убил сам.

Мудин вдруг воззрился на него:

- Можете повторить еще раз? Про зайца.

- Мертвого зайца по-настоящему видишь, только если сам его задавил. Хотя и раньше на глаза попадались сотни мертвых зайцев.

- Вот именно, - задумчиво проговорил Мудин. - Конечно, так оно и есть.

Валландер с удивлением воззрился на него.

- Пожалуй, с фальковским компьютером обстоит так же, - пояснил Мудин. - То, что мы там ищем, мы много раз видели, только не обращали на это внимания.

- Что ты имеешь в виду?

- Может, мы зря копаем так глубоко? Может, то, что мы ищем, вовсе не запрятано, а находится прямо у нас перед глазами?

Мудин ушел в свои мысли. Валландер не был уверен, понял ли он парня.

В одиннадцать они остановились возле дома на Руннерстрёмсторг. Мудин, подхватив свои компьютеры, побежал вверх по лестнице. Валландер пыхтел следом, отстав на полмарша. Он прекрасно понимал, что теперь придется целиком положиться на то, что сумеют измыслить Альфредссон и Мудин. При поддержке Мартинссона. Сам он может в лучшем случае попытаться следить за ситуацией в целом. Нырять вместе с ними в виртуальный океан нет никакого смысла, не его это стихия. И все-таки надо им напомнить, в каком положении они находятся. Что важно, а с чем можно повременить. Еще он надеялся, что у Мартинссона и Альфредссона хватит ума не рассказывать Мудину о ночных происшествиях. Собственно, ему следовало бы отвести Мартинссона в сторонку и предупредить, что Мудин ничего не знает. И пока что пусть остается в неведении. Но он был не в силах заставить себя лишний раз обратиться к Мартинссону. Потерял к нему доверие.

- Сейчас одиннадцать, - сказал он, отдышавшись после торопливого подъема по лестнице. - Через тринадцать часов наступит двадцатое октября. Иными словами, времени в обрез.

- Нюберг звонил, - сообщил Мартинссон.

- Нарыл что-нибудь?

- Не много. Орудие самоубийства - пистолет Макарова, девятимиллиметровый. Скорее всего, из него же стреляли в квартире на Апельбергсгатан.

- Документы при нем были?

- Три паспорта. Корейский, таиландский и, как ни странно, румынский.

- Но не ангольский?

- Нет.

- Ладно, с Нюбергом я потолкую.

Затем Валландер в общих чертах обрисовал им обстановку. Мудин нетерпеливо ждал за компьютером.

- Через тринадцать часов наступит двадцатое, - повторил комиссар. - В данный момент нас интересуют две вещи. Все остальное пока подождет. Ответ на эти два вопроса с необходимостью приведет нас к третьему вопросу. Но об этом позже.

Комиссар огляделся по сторонам. Мартинссон без всякого выражения смотрел прямо перед собой. Желвак на губе начал наливаться синевой.

- Впрочем, ответ на первый вопрос может снять два других, - продолжал Валландер. - В самом ли деле наша дата именно двадцатое октября? Если да, то что в таком случае произойдет? А третий, самый важный вопрос заключается вот в чем: как нам действовать, чтобы остановить все это?

Валландер умолк.

- Из-за рубежа мы пока что никакого отклика не получили, - сказал Альфредссон.

Валландер вспомнил, что перед рассылкой в международные полицейские организации просил дать бумаги ему на подпись.

Мартинссон прочел его мысли:

- Я сам подписал. Чтобы сэкономить время.

Валландер кивнул:

- А те организации, которые нам удалось вычислить, дали о себе знать?

- Пока нет. Но прошло очень мало времени. К тому же сегодня воскресенье.

- Стало быть, мы сейчас действуем в одиночку, - подытожил комиссар. Потом посмотрел на Мудина. - В машине Роберт сказал мне, что у него есть новые идеи. Надеюсь, они ведут в правильном направлении.

- Я уверен, речь идет о двадцатом октября, - сказал Мудин.

- Надо убедить в этом и нас.

- Мне нужен час, - ответил Мудин.

- В нашем распоряжении тринадцать часов, - отозвался Валландер. - И ни часом больше, так и будем считать.

Валландер ушел. Лучше всего до поры до времени оставить их в покое. Он поехал в управление. И первым делом наведался в туалет. В последние дни он почти постоянно испытывал потребность помочиться. И чувствовал сухость во рту. Явные признаки, что он опять запустил свой диабет. Потом прошел в кабинет, сел на стул.

Что же я проглядел? - думал он. Что в этом расследовании могло бы разом связать воедино все нити, дать нам искомую полную картину? Голова работала вхолостую. На мгновение он мысленно вернулся в Мальмё. Нынче утром Эльвира Линдфельдт была какая-то странная. Вне всякого сомнения. Хотя он не мог объяснить, в чем заключалась странность. И это его тревожило. Меньше всего ему хотелось, чтобы Эльвира уже сейчас начала находить в нем изъяны. Может, он слишком бесцеремонно втянул ее в свои дела, попросив ночлега для Роберта?

Отбросив эти мысли, он пошел к Ханссону. Тот сидел за компьютером, работал со списком, полученным от Мартинссона. Валландер спросил, как успехи. Ханссон только головой покачал.

- Ничего не сходится, - уныло сказал он. - Вроде как пытаешься сложить вместе детальки разных пазлов в надежде, что они каким-то чудом подойдут одна к другой. Единственный общий знаменатель - всё это финансовые учреждения. Плюс телефонная компания и предприятие спутниковой связи.

Валландер замер:

- Как ты сказал?

- Предприятие спутниковой связи из Атланты. «Телсат коммюникейшнз».

- То есть это не изготовитель?

- Насколько я понял, эта компания сдает в аренду передатчики на нескольких спутниках связи.

- Но в таком случае тут есть стыковка с телефонной компанией.

- Если угодно, можно сказать, что есть стыковка и со всем остальным. В наше время деньги пересылают посредством электронных платежей. В сундуках их никто не возит. По крайней мере, при по-настоящему крупных трансакциях.

Неожиданно Валландеру пришла в голову одна мысль:

- Можно проверить, накрывают ли их спутники Анголу?

Ханссон застучал по клавишам. Валландер отметил, что работает он куда медленнее Мартинссона.

- Их спутники перекрывают весь мир. Даже полярные регионы.

Валландер кивнул:

- Возможно, это кое-что значит. Позвони Мартинссону и сообщи ему.

Пользуясь случаем, Ханссон спросил:

- Что, собственно, произошло вчера ночью на поле?

- Мартинссон болтает чепуху, - коротко ответил Валландер. - Но сейчас мы не будем об этом говорить.

Валландеру казалось, часы тянутся бесконечно. Время словно остановилось. Поначалу он сидел в кабинете, тщетно ожидая, что вот сейчас позвонят с Руннерстрёмсторг и все разрешится. Но телефон молчал. В два Лиза Хольгерссон провела импровизированную пресс-конференцию. Предварительно она хотела поговорить с Валландером. Однако он постарался не попасться ей на глаза и строго-настрого наказал Анн-Бритт говорить, что в управлении его нет. Подолгу неподвижно стоял у окна, глядя на водонапорную башню. Тучи разошлись. Был ясный, холодный октябрьский день.

В три часа комиссар не выдержал и поехал на Руннерстрёмсторг. Там бурно спорили насчет того, как трактовать некоторые комбинации цифр. Мудин попробовал втянуть в дискуссию и Валландера, но тот лишь покачал головой.

В пять он оставил их, зашел в закусочную, съел гамбургер. Вернулся в управление, позвонил Эльвире Линдфельдт. Она не ответила. Даже автоответчик был выключен. Снова нахлынули подозрения. Но усталость мешала сосредоточиться, и всерьез он о них не задумался.

В половине седьмого в управление неожиданно пришла Эбба. Принесла пластиковую коробку с едой для Мудина. Валландер попросил Ханссона подвезти ее на Руннерстрёмсторг. И только задним числом сообразил, что даже не поблагодарил Эббу как следует.

Около семи он позвонил на Руннерстрёмсторг. Ответил Мартинссон. Разговор был недолгий: они так и не нашли ответа на поставленные Валландером вопросы. Положив трубку, комиссар прошел к Ханссону, который по-прежнему сидел за компьютером, воспаленными глазами всматриваясь в экран. На вопрос комиссара, есть ли сообщения из-за рубежа, он коротко сказал:

- Нет.

Валландера вдруг захлестнуло бешенство. Он схватил посетительский стул, злобно швырнул его в стену и вышел вон.

В восемь он опять стоял на пороге ханссоновского кабинета.

- Едем на Руннерстрёмсторг. Так продолжаться не может. Надо обобщить ситуацию.

Они зашли за Анн-Бритт, которая дремала у себя в кабинете, и в молчании отправились в офис Фалька. Мудин сидел на полу, прислонившись к стене, Мартинссон - на походном стуле, Альфредссон растянулся на полу. Н-да, пожалуй, я впервые вижу таких усталых, измученных сотрудников, думал Валландер. Он знал, физическая усталость шла оттого, что, несмотря на ночные события, они ни на йоту не продвинулись вперед. Если б удалось хоть чуточку стронуться с мертвой точки, хоть немножко пробить стену, энергии у них по-прежнему было бы достаточно. А сейчас ими владели прямо-таки бездонное равнодушие и усталость.

Что делать? - думал комиссар. Каково же будет наше последнее усилие? До наступления полуночи.

Он сел на стул перед компьютером. Остальные столпились вокруг, только Мартинссон предпочел держаться чуть поодаль.

- Резюме, - сказал Валландер. - Где мы сейчас?

- Многое говорит за то, что двадцатого октября что-то произойдет, - сказал Альфредссон. - Но ровно ли в полночь или позднее, нам неизвестно. Судя по всему, в тех учреждениях, которые мы сумели вычислить, могут возникнуть проблемы с электроникой. Ну и в тех, какие мы не установили, тоже. Поскольку же речь идет о крупных финансовых институциях, то дело предположительно связано с деньгами. Однако что именно предстоит - электронное ограбление банка или что-то другое, - мы не знаем.

- Что может произойти в худшем случае? - спросил Валландер.

- Хаос на мировых финансовых рынках.

- Такое действительно возможно?

- Подобные вещи уже случались. Если, к примеру, возникнет смятение или резко изменится курс доллара, может разразиться паника, которую будет трудно взять под контроль.

- По-моему, план как раз таков, - сказал Мудин, сидевший, скрестив ноги, на полу возле Валландера.

Все воззрились на него.

- По-моему, масштаб этой акции мы даже представить себе не способны. А стало быть, ни логически рассуждая, ни призвав на помощь воображение, не сможем увидеть, что происходит, пока не будет слишком поздно.

- Но где все начнется? Ведь нужен какой-то триггер? Кто-то должен нажать на кнопку?

- Вероятно, все начнется с чего-то такого обыкновенного, будничного, что нам даже в голову не придет.

- Символический кофейный автомат, - сказал Ханссон. - Опять.

Валландер молчал. Потом обвел присутствующих взглядом.

- Ну что ж, сейчас мы можем только продолжить работу, - сказал он. - Другого выхода нет.

- Я забыл в Мальмё дискеты, - сказал Мудин, - а они нужны, чтобы продолжить работу.

- Пошлем за ними машину.

- Я тоже поеду. Мне надо выйти отсюда. К тому же в Мальмё допоздна открыт магазин, где торгуют вегетарианской едой.

Валландер кивнул и поднялся со стула. Ханссон по телефону вызвал патрульную машину, которая отвезет Мудина в Мальмё. Валландер позвонил Эльвире Линдфельдт. Занято. Попробовал еще раз. Она ответила. Он объяснил, что Мудин приедет в Мальмё забрать забытые дискеты. Эльвира обещала встретить его. Голос у нее звучал как всегда.

- Ты тоже приедешь? - спросила она.

- Нет, не могу.

- Я даже спрашивать не стану почему.

- И не надо. Слишком долго объяснять.

Альфредссон и Мартинссон опять склонились над фальковским компьютером. Валландер вместе с остальными вернулся в управление. В холле он остановился:

- Встретимся через полчаса. Постарайтесь хорошенько обдумать все случившееся. Полчаса, конечно, маловато, но больше дать не могу. Потом опять проанализируем все с самого начала и оценим ситуацию.

Анн-Бритт и Ханссон ушли к себе. Валландер тоже поднялся в кабинет, но едва вошел, как позвонили с вахты: к нему посетитель.

- Кто и зачем? - спросил он. - У меня нет времени.

- Соседка твоя, с Мариягатан. Некая госпожа Хартман.

Валландер тотчас забеспокоился. Несколько лет назад у него в квартире прорвало трубу. И мадам Хартман - вдова, проживавшая этажом ниже, - позвонила в управление и подняла тревогу.

- Иду, - сказал он и положил трубку.

Мадам Хартман немедля его успокоила: никакого потопа нет. Она протянула ему письмо:

- Почтальон бросил его не в ту квартиру. Вероятно, еще в пятницу. Но я была в отъезде, вернулась только сегодня утром. И подумала, может, это важно.

- Право же, не стоило беспокоиться. Я крайне редко получаю письма, с которыми нельзя подождать.

Она вручила ему конверт без адреса отправителя и попрощалась. Валландер вернулся в кабинет. Вскрыв конверт, он с удивлением обнаружил, что письмо из «Виртуальной встречи». Они благодарили за заявку и обещали по мере поступления пересылать ему ответы.

Валландер скомкал письмо, швырнул в корзину. Несколько секунд в голове была полная пустота. Потом он наморщил лоб, достал письмо из корзины. Расправил, перечитал. Вытащил из корзины и конверт. По-прежнему не зная зачем. Долго смотрел на почтовый штемпель. Письмо было отправлено в четверг.

В голове все еще звенела пустота.

Тревога захлестнула его в один миг. Письмо отправлено в четверг! Его благодарили за обращение в бюро знакомств «Виртуальная встреча». Но к тому времени он уже получил ответ от Эльвиры Линдфельдт. Причем конверт бросили прямо к нему в ящик. Почтового штемпеля на нем не было.

Мысли метались в голове, обгоняя одна другую.

Потом он обернулся, глянул на свой компьютер, но с места не сдвинулся. Мало-помалу безумная карусель в голове начала успокаиваться. С ума я, что ли, схожу? - подумал он. Заставил себя размышлять спокойно и четко.

Все это время он смотрел на компьютер. В мозгу исподволь вырисовывалась картина. Взаимосвязь. Пугающая взаимосвязь. Валландер выбежал в коридор, помчался к Ханссону.

- Свяжись с патрульной машиной! - с порога крикнул он.

Ханссон вздрогнул, испуганно воззрился на него:

- С какой машиной?

- Которая повезла Мудина в Мальмё.

- Зачем?

- Звони! Вопросы потом.

Ханссон схватился за телефон. Двух минут не прошло, а он уже связался с патрульным экипажем.

- Ребята возвращаются в Истад. - Он положил трубку.

Валландер перевел дух.

- Но Мудин остался в Мальмё.

Валландер похолодел:

- Почему?

- Говорят, он вышел и сказал, что продолжит работу прямо оттуда.

Комиссар стоял не шевелясь. Сердце молотом стучало в груди. У него до сих пор в голове не укладывалось, что это правда. А ведь сам же и пришел к выводу, что такой риск существует, что кто-то качает информацию из полицейских компьютеров.

Выходит, это касалось не только материалов расследования, но и письма, отправленного в бюро знакомств.

- Возьми оружие, - сказал он. - Выезжаем через минуту.

- Куда?

- В Мальмё.

По дороге Валландер попытался объяснить Ханссону ситуацию. Но тот, по натуре тугодум, так ничего толком и не понял. Комиссар велел ему все время набирать номер Эльвиры Линдфельдт. Там никто не отвечал. Валландер выставил на крышу мигалку и в душе молился всем богам, чтобы с Мудином ничего не случилось, хотя уже опасался наихудшего.

В самом начале одиннадцатого они затормозили перед виллой. В доме темно. Оба вышли из машины. Тишина. Валландер велел Ханссону ждать в тени у калитки. Снял пистолет с предохранителя и двинулся по дорожке ко входу. Подойдя к двери, прислушался. Позвонил. Подождал, прислушался. Позвонил еще раз. Потом тронул дверь. Не заперто. Знаком подозвал Ханссона.

- Надо бы подкрепление вызвать, - прошептал тот.

- Времени нет.

Валландер осторожно открыл дверь. Опять прислушался. Кто знает, что там внутри. Он вспомнил, что выключатель расположен слева от двери. Протянул руку, включил свет, а одновременно шагнул в сторону и пригнулся.

Передняя была пуста.

Свет падал в гостиную, и он увидел, что Эльвира Линдфельдт сидит на диване. Смотрит на него. Валландер глубоко вздохнул. Она не шевелилась, и он понял: мертва. Позвал Ханссона. Оба осторожно вошли в комнату.

Эльвира Линдфельдт была убита выстрелом в затылок. Светло-желтая спинка дивана пропиталась кровью.

Они обыскали дом. Но никого больше не нашли.

Роберт Мудин исчез, а это могло означать только одно.

Кто-то был здесь и ждал его.

Азиат, застрелившийся на поле, действовал не в одиночку.

39

Как Валландер умудрился пережить эту ночь, он впоследствии так и не смог разобраться. В конце концов решил, что благодаря самобичеванию и ярости. Но прежде всего благодаря неотступному страху за Роберта Мудина. Увидев на диване мертвую Эльвиру Линдфельдт, он сперва с ужасом подумал, что Роберт Мудин тоже убит. Однако когда они с Ханссоном удостоверились, что в доме никого больше нет, Валландер сообразил, что Мудин, возможно, еще жив. Если все предшествующие события имели целью что-то скрыть или предотвратить, то и Мудина наверняка похитили по той же причине. Комиссар прекрасно помнил, что случилось с Соней Хёкберг и Юнасом Ландалем, но вполне отдавал себе отчет, что прямых параллелей проводить нельзя. Тогда они не знали, что происходит. А сейчас налицо отчетливые взаимосвязи. Иными словами, исходное положение у них лучше, чем в тот раз, хоть им и неизвестно пока, что стряслось с Мудином.

Вдобавок в ту ночь им двигало бешенство, оттого что он попался на обман. И печаль, оттого что жизнь снова посмеялась над его попыткой уйти от одиночества. По Эльвире Линдфельдт он не тосковал, хотя ее смерть напугала его. Эта женщина выкрала из компьютера его объявление, а потом явилась к нему под насквозь фальшивой личиной. Он дал себя обмануть. Поймался на удочку искусного ловца. Неслыханное оскорбление. Бешенство захлестывало его со всех сторон.

Тем не менее Ханссон позднее будет рассказывать, что Валландер казался необычайно собранным. И его оценка ситуации, и его предложения насчет оперативных мероприятий были безупречно четки и ясны.

Комиссар тогда сообразил, что должен как можно скорее вернуться в Истад. Именно там находился искомый центр, коль скоро он вообще существовал. Ханссон останется в Мальмё, поднимет по тревоге тамошнюю полицию и даст им необходимую исходную информацию.

Кроме того, Ханссону предстояло выполнить еще одну задачу. Причем, по настоянию Валландера, безотлагательно, хоть и среди ночи: нужно попытаться раскопать прошлое Эльвиры Линдфельдт. Нет ли там связи с Анголой? Каков круг ее общения в Мальмё?

- Ночью вряд ли что выяснишь, - заметил Ханссон.

- И все-таки надо, - отрезал Валландер. - Меня не волнует, кому ты будешь звонить, кого поднимешь с постели. И не слушай никаких отговорок насчет «отложим до завтра». В случае чего поезжай к ним домой и заставь надеть штаны. До утра я должен знать об этой женщине все, что только возможно.

- Кто она? - спросил Ханссон. - Почему Мудин был здесь? Ты ее знал?

Валландер не ответил. Ханссон допытываться не стал. Позднее он в отсутствие Валландера будет спрашивать, не знает ли все-таки кто-нибудь, кем была эта таинственная женщина. Валландер-то наверняка был с ней знаком, потому что сам отвез к ней Мудина. В последующем детальном расследовании опять же осталось не вполне ясно, как Валландер установил с ней контакт. Никто так доподлинно этого и не выяснил.

Попрощавшись с Ханссоном, Валландер поехал назад в Истад. И всю дорогу бился над одним-единственным вопросом: что произошло с Мудином?

Ни на секунду его не оставляло предчувствие близкой катастрофы. Как ее предотвратить и в чем она вообще заключается, он понятия не имел. Но самое главное было - спасти жизнь Мудина. На полной скорости машина мчалась сквозь ночь в Истад. Комиссар попросил Ханссона по телефону предупредить всех, что скоро будет. Если кто спит, буди, сказал он. Однако когда Ханссон спросил, касается ли это Лизы Хольгерссон, рявкнул в ответ, что Лизе звонить незачем. Эта внезапная вспышка была единственным за всю ночь свидетельством огромного напряжения, какое испытывал комиссар.

В половине второго Валландер припарковался на стоянке возле управления. Торопливо шагая к воротам, он дрожал от холода.

Все уже собрались в комнате для совещаний. Мартинссон, Анн-Бритт и Альфредссон. Нюберга ждали с минуты на минуту. Валландер обвел взглядом коллег, скорее напоминающих разгромленный армейский отряд, а не готовое к бою войско. Анн-Бритт придвинула ему чашку кофе, которую он почти сию же минуту опрокинул себе на брюки.

Затем комиссар перешел прямо к делу. Роберт Мудин пропал. А женщина, у которой он ночевал накануне, найдена мертвой. Убита.

- Прежде всего напрашивается вывод, что тот человек на поле был не один, - сказал Валландер. - Роковое заблуждение - считать, что он действовал в одиночку. Мне следовало это понять.

Анн-Бритт тотчас задала неизбежный вопрос:

- Кто была эта женщина?

- Ее звали Эльвира Линдфельдт, - ответил Валландер. - Моя дальняя знакомая.

- Но кто и как мог узнать, что Мудин приедет туда сегодня вечером?

- Будем выяснять.

Они поверили? Валландеру казалось, что лжет он вполне убедительно. Однако в данный момент он не слишком доверял собственному суждению. Конечно, следовало честно сказать, как обстояло дело. Что он написал на компьютере письмо в бюро знакомств и что кто-то влез в его компьютер, прочитал это письмо, а затем подсунул ему Эльвиру Линдфельдт. Но он не сказал об этом ни слова. Мысленно оправдывая себя тем, что сейчас необходимо сосредоточиться на поисках Мудина. Если они уже не опоздали.

В эту минуту дверь открылась, вошел Нюберг в пиджаке поверх пижамной куртки.

- Что, черт побери, стряслось? - спросил он. - Ханссон звонил из Мальмё совершенно не в себе. Я понять ничего не мог.

- Сядь, - сказал Валландер. - Ночь будет долгая.

Он кивнул Анн-Бритт, и та коротко ввела Нюберга в курс дела.

- Между прочим, в Мальмё есть свои криминалисты, - заметил Нюберг.

- Сегодня ты нужен мне здесь, - сказал Валландер. - И не только на случай, если в Мальмё что-то обнаружится, но и потому, что я хочу знать твое мнение.

Нюберг молча кивнул. Достал расческу, попытался пригладить непослушные лохмы.

- Можно сделать еще один вывод, - продолжал комиссар, - хотя и не столь категоричный. Но надо по возможности учесть все варианты. Вывод простой: что-то должно произойти. И исходным пунктом почему-то будет Истад. - Он взглянул на Мартинссона. - Руннерстрёмсторг по-прежнему под наблюдением?

- Нет, наблюдение снято.

- Черт! Кто распорядился?

- Викторссон. Сказал, это бесполезное растрачивание ресурсов.

- Немедленно восстановить наблюдение. С Апельбергсгатан я снял его сам. И возможно, зря. В общем, надо сию же минуту послать туда и на Руннерстрёмсторг патрульные машины.

Мартинссон вышел. Валландер знал, он проследит, чтобы наблюдатели без промедления выехали на посты.

Все молча ждали. Нюберг по-прежнему причесывался, и Анн-Бритт предложила ему карманное зеркальце, но он зеркальце не взял, только проворчал что-то невразумительное. Наконец Мартинссон вернулся:

- Сделано!

- Мы ищем фактор, запустивший цепочку событий, - сказал Валландер. - Возможно, это смерть Фалька. Такова моя версия. Пока Фальк был жив, он держал все под контролем. Но его внезапная смерть сеет тревогу и запускает целую вереницу событий, в которой мы стараемся разобраться.

Анн-Бритт подняла руку:

- Нам точно известно, что Фальк умер естественной смертью?

- Судя по всему, да. Мои выводы основаны на допущении, что Фальк скончался совершенно неожиданно. Его врач приходил ко мне и заявил, что инфаркт почти на сто процентов исключен. Фальк был вполне здоров. И все-таки умер. Тут-то все и началось. Будь Фальк по-прежнему жив, как ему и полагалось бы, Соню Хёкберг не убили бы. Она бы пошла под суд за убийство таксиста. И Юнаса Ландаля тоже не убили бы. Так бы и оставался у Фалька на побегушках. И то, что планировали Фальк и его присные, грянуло бы в урочный час, а мы бы и понятия не имели.

- Иными словами, лишь по причине внезапной, однако совершенно естественной смерти Фалька нам и стало известно, что произойдет некое событие, которое, возможно, затронет весь мир?

- Другого объяснения у меня нет. Если можете предложить другое, я готов выслушать.

Все молчали.

Валландер вновь задал себе вопрос, как Фальк познакомился с Ландалем. Что их связывало, по-прежнему оставалось загадкой. Комиссар начинал угадывать контуры незримой организации, без ритуалов, без внешнего антуража, действовавшей через своих символических ночных зверьков. И эти едва приметные действия могли разрушить целые электронные миры. Где-то в этой тьме и состоялось знакомство Фалька и Ландаля. Соня Хёкберг некоторое время была влюблена в Ландаля и поплатилась за это жизнью. Но больше ничего им узнать не дано. По крайней мере, пока.

Альфредссон взял свой портфель, достал какие-то свернутые бумаги.

- Записи Мудина, - пояснил он. - Лежали в углу. Я их собрал. Может, стоит их просмотреть?

- Вот вы с Мартинссоном и займитесь, - решил Валландер. - Вы там в своей стихии, а не мы.

На столе зазвонил телефон. Анн-Бритт сняла трубку, ответила и передала ее Валландеру. Звонил Ханссон.

- Один из соседей говорит, что в половине десятого слышал, как отъехал автомобиль, прямо-таки сорвался с места, - сообщил он. - Но это, в общем, все, что удалось выяснить. Больше никто ничего не слыхал. Даже выстрелов.

- А что, стреляли не один раз?

- Врач говорит, у нее в голове две пули. Входных отверстий два.

Валландер ощутил дурноту и поневоле сглотнул.

- Ты слушаешь?

- Да. Выстрелов никто не слышал?

- Во всяком случае, ближайшие соседи не слышали. Мы пока успели только их перебудить.

- Кто руководит опергруппой?

- Форсман. Раньше я никогда с ним не встречался.

Валландер тоже не припоминал такого имени:

- Что он говорит?

- Ему, конечно, очень трудно разобраться в моем рассказе. Мотива-то нет.

- Ты уж постарайся держать позиции. Мы сейчас никак не можем с ним поговорить.

- И вот еще что: Мудин поехал сюда за дискетами, да?

- Так он сказал.

- Думаю, я вычислил, в какой комнате он ночевал. Но дискет там нету.

- Значит, он забрал их с собой.

- Похоже на то.

- А других его вещей ты не нашел?

- Нет.

- Есть признаки, что в доме побывал кто-то еще?

- Один из соседей утверждает, что в середине дня к дому подъехало такси, из которого вышел мужчина.

- Возможно, это важно. Надо найти таксиста. Проследи, пусть Форсман немедля этим займется.

- Вообще-то я никак не могу решать, что мальмёским коллегам делать, а что нет.

- Тогда придется тебе самому искать такси. Есть словесный портрет пассажира?

- Сосед обратил внимание, что одет он был не по сезону легко.

- Он так сказал?

- Если я правильно понял.

Человек из Луанды, подумал Валландер. Тот, чье имя начинается на «К».

- Разыскать такси очень важно, - повторил он. - Пассажир прибыл либо с парома, либо из Стурупа.

- Постараюсь найти его.

Валландер коротко сообщил остальным услышанное от Ханссона.

- По-моему, прибыло подкрепление, - сказал он. - И возможно, издалека, аж из Анголы.

- Я не получил ни единого ответа на свои запросы, - доложил Мартинссон. - Насчет группировок саботажников или террористов, объявивших войну финансовым системам. Судя по всему, никто не слыхал о группировках структурных веганистов, как ты их называешь. Хотя я лично считаю, что такое обозначение некорректно, сбивает с толку.

- Все когда-то случается впервые, - отозвался Валландер.

- Здесь, в Истаде?

Нюберг отложил расческу и неодобрительно посмотрел на комиссара. А тот вдруг подумал, что Нюберг выглядит ужасно старым. Может, и он в глазах других выглядит так же?

- На поле возле Сандхаммарена застрелился азиат, - ответил Валландер. - Человек из Гонконга с фальшивыми документами. Об этом мы бы тоже сказали, что здесь такого не бывает. Увы, бывает, черт побери. Захолустья больше не существует. Разница между большими городами и провинцией фактически исчезла. И как я понял, благодаря новым информационным технологиям любое место на свете можно считать центром мира.

Снова зазвонил телефон. На сей раз трубку поднял сам Валландер. Звонил опять Ханссон:

- Форсман молодец. Четко работает. Такси уже нашли.

- Откуда оно приезжало?

- Из Стурупа. Ты был прав.

- Кто-нибудь говорил с шофером?

- Он стоит тут, рядом со мной. Смена у парня, похоже, очень долгая. Кстати, Форсман тебе кланяется. Вы с ним встречались прошлой весной на какой-то конференции.

- И от меня ему поклон, - ответил Валландер. - А теперь дай-ка мне таксиста.

Валландер жестом попросил бумагу и ручку.

Таксист говорил на сконском диалекте, который даже привычное ухо комиссара воспринимало с трудом. Но ответы, к счастью, были лаконичны. Стиг Лунне попусту болтать не любил. Валландер представился и объяснил, о чем пойдет речь.

- В котором часу вы взяли этого пассажира?

- В двенадцать тридцать две.

- Вы так точно запомнили?

- Не я. Компьютер.

- Рейс был заказной?

- Нет.

- То есть вы просто стояли в Стурупе?

- Да.

- Можете описать пассажира?

- Высокий.

- А еще?

- Худой.

- Это всё?

- Загорелый.

- Та-ак. Высокий, худой, загорелый?

- Да.

- Говорил по-шведски?

- Нет.

- На каком же языке он изъяснялся?

- Не знаю. Мне он просто показал записку с адресом.

- И за всю поездку ни слова не произнес?

- Ни слова.

- Как расплатился?

- Наличными.

- Шведскими кронами?

- Да.

- Багаж у него был?

- Сумка на ремне через плечо.

- И все?

- Все.

- Он светлокожий или смуглый? Европейской наружности?

Ответ удивил Валландера. И не только потому, что оказался необычайно пространным.

- Моя мать говорит, я вылитый испанец. А ведь я родился в Мальмё.

- Вы хотите сказать, что на мой вопрос ответить трудно?

- Да.

- Какие у него волосы - светлые или темные?

- Он лысый.

- Вы видели его глаза?

- Голубые.

- Как он был одет?

- Слишком легко.

- А точнее?

Стиг Лунне снова сделал над собой усилие:

- По-летнему и без пальто.

- Он что, был в шортах?

- В тонком белом костюме.

Больше у Валландера вопросов не нашлось. Он поблагодарил Стига Лунне и попросил его сразу же позвонить, если он что-нибудь вспомнит.

На часах меж тем было уже три. Валландер коротко подытожил описание пассажира, которое вытянул из Лунне. Мартинссон и Альфредссон ушли просматривать записи Мудина. Следом за ними ушел и Нюберг. Валландер и Анн-Бритт остались вдвоем.

- Что же, по-твоему, случилось?

- Не знаю. Но опасаюсь самого худшего.

- Кто этот человек?

- Его вызвали на подмогу. И он знает, что именно Мудин глубже всех проник в тайный мир Фалька. Кто он такой, я, понятно, не знаю.

- Но почему убили ту женщину?

- Не знаю. И мне страшно.

Через полчаса Мартинссон и Альфредссон вернулись, а еще через минуту-другую явился и Нюберг, который, не говоря ни слова, сел на прежнее место.

- Из мудиновских заметок ничего путного не выжмешь, - сказал Альфредссон. - В особенности когда он пишет, что надо искать «кофейный автомат, который находится у нас прямо перед глазами».

- Он имеет в виду, что процесс будет запущен чем-то столь же будничным, как кофейный автомат. Чем-то таким, что мы делаем не задумываясь. Нажатием некой кнопки. Когда в заданное время или в заданном месте нажмут эту кнопку, что-то произойдет.

- Какую кнопку? - спросила Анн-Бритт.

- Вот это и надо вычислить.

Они попытались, но тщетно. Четыре часа. Где Роберт Мудин? Около половины пятого вновь позвонил Ханссон. Валландер молча слушал, кое-что записывал, изредка задавал вопросы. Разговор продолжался более пятнадцати минут.

- Ханссону удалось выйти на одну из приятельниц Эльвиры Линдфельдт, и та рассказала кое-что любопытное. Во-первых, Эльвира Линдфельдт в семидесятые несколько лет работала в Пакистане.

- Я думал, след ведет в Луанду, - удивленно вставил Мартинссон.

- Главное, чем она занималась в Пакистане.

- Сколько же, собственно, ветвей у этого дела? - задумчиво обронил Нюберг. - Недавно речь шла об Анголе. Теперь о Пакистане. Что дальше?

- Не знаю, - сказал Валландер. - Я удивлен не меньше тебя. Но приятельница, с которой беседовал Ханссон, все ж таки кое-что сообщила. - Он всмотрелся в свои заметки, сделанные на обороте старого конверта. - По словам этой дамы, Эльвира Линдфельдт работала тогда в Банке реконструкции и развития. Так что нам это дает связующую нить. Больше того. Порой она высказывалась весьма и весьма радикально. Решительно заявляла, что нынешний экономический миропорядок необходимо полностью переделать. А для этого сперва нужно уничтожить существующую систему.

- Понятно, - сказал Мартинссон. - Стало быть, тут действительно замешано много людей. Однако мы по-прежнему не знаем, где они находятся и что должно произойти.

- Мы ищем кнопку, - сказал Нюберг, - верно? Или рубильник? Или тумблер? Но где - в помещении или на улице?

- Неизвестно.

- Иными словами, мы не знаем ничего.

В комнате царило гнетущее уныние. Валландер чуть не с отчаянием смотрел на коллег. Ничего у нас не получится, думал он. Живым нам Мудина не найти. И предотвратить его гибель не в наших силах.

Зазвонил телефон. Опять Ханссон. Валландер уже сбился со счета, в который раз за ночь.

- Машина Эльвиры Линдфельдт, - сказал Ханссон. - Мы про нее забыли, а зря.

- Верно. Досадное упущение.

- Обычно она ставила ее на улице. Но сейчас ее там нет. Объявили в розыск. Темно-синий «Гольф». Регистрационный номер FHC 803.

В этом деле, похоже, все машины темно-синие, подумал Валландер. Ханссон спросил, что нового в Истаде.

- Увы, ничего, - ответил Валландер.

Было без десяти пять. Все устали и сидели охваченные тягостным ожиданием. Мы потерпели поражение, думал комиссар, и не знаем, что делать. Мартинссон встал.

- Я проголодался, - сказал он. - Съезжу в круглосуточный гриль-бар на Эстерледен. Кому что привезти?

Валландер покачал головой. Остальные заявки Мартинссон записал на бумажке, вышел из комнаты, но тотчас вернулся:

- У меня нет денег, может, кто-нибудь одолжит? У Валландера нашлось двадцать крон. У остальных, как ни странно, денег тоже не оказалось.

- Ладно, сперва подскочу к банкомату, - решил Мартинссон.

Он вышел. Комиссар бездумно смотрел в пространство. Заболела голова.

Но где-то под болью совершенно безотчетно сложилась некая мысль. Неожиданно он встрепенулся. Все недоуменно уставились на него.

- Что сказал Мартинссон?

- Что поедет за едой.

- Нет. После этого.

- Что подскочит к банкомату.

Валландер медленно кивнул.

- Может, это оно и есть? То, что у нас перед глазами, а мы и не видим? Искомый кофейный автомат?

- Не пойму я, к чему ты клонишь, - сказала Анн-Бритт.

- Ну, то, что мы делаем машинально, совершенно не задумываясь.

- Покупаем еду?

- Да нет, суем карту в банкомат. И получаем деньги или выписку о состоянии счета. - Валландер повернулся к Альфредссону. - Вы просмотрели записи Мудина. Там ничего не было про банкоматы?

Альфредссон прикусил губу, потом посмотрел на комиссара:

- Кажется, было.

Валландер выпрямился:

- Что он написал?

- Не помню. Ни я, ни Мартинссон не сочли это важным.

Валландер хлопнул ладонью по столу:

- Где его бумаги?

- У Мартинссона.

Валландер уже вскочил и устремился к двери.

Альфредссон следом за ним прошел в кабинет Мартинссона.

Мятые листки с записями Мудина лежали возле телефона. Альфредссон начал искать нужный, Валландер нетерпеливо ждал.

- Вот! - Альфредссон протянул ему бумажку.

Комиссар надел очки. Листок был сплошь изрисован кошками и петухами, а в самом низу, среди сложных и с виду бессмысленных цифровых комбинаций, Мудин написал, мало того, несколько раз подчеркнул, даже бумагу прорвал: «Вероятный пункт атаки. Может быть, банкомат?»

- Ты это искал? - спросил Альфредссон.

Но ответа он не получил, Валландер уже спешил обратно, в комнату для совещаний.

Все сомнения вдруг разом отпали. Да, так оно и есть. Круглые сутки люди пользуются банкоматами. И сегодня кто-то подойдет к одной из этих машин, чтобы снять со своего счета наличные, и, ни о чем не подозревая, запустит какой-то процесс, суть которого им по-прежнему неизвестна, но внушает огромные опасения. Причем не исключено, что это уже произошло.

Валландер встал из-за стола.

- Сколько в Истаде банкоматов? - спросил он.

Никто точно не знал.

- Надо посмотреть в телефонном справочнике, - сказала Анн-Бритт.

- В случае чего разбуди кого-нибудь из банкиров, но непременно выясни.

Нюберг поднял руку:

- А есть ли у нас основания для уверенности, что все вправду обстоит так, как ты говоришь?

- Нет конечно, - ответил Валландер. - Но в любом случае лучше действовать, а не сидеть сложа руки.

- А что, собственно, мы можем сделать? - упрямо продолжал Нюберг.

- Даже если я прав, - сказал комиссар, - мы все равно не знаем, о каком банкомате идет речь. Может, их вообще много. Когда это произойдет и как, нам тоже неизвестно. Стало быть, сделать можно только одно: проследить, чтобы совершенно ничего не происходило.

- То есть чтобы никто не пользовался банкоматами?

- Да, некоторое время.

- Ты отдаешь себе отчет, чем это чревато?

- Полицию обвинят в произволе. Поднимется шум.

- Тут никак нельзя действовать без санкции прокурора. И с банкирами необходимо все согласовать.

Валландер сел на стул прямо напротив Нюберга:

- В данный момент это меня не волнует. Пусть даже в итоге я закончу свою карьеру в Истаде. Или вообще в полиции.

Все это время Анн-Бритт листала телефонный справочник. Альфредссон молча ждал.

- В Истаде четыре банкомата, - сказала Анн-Бритт. - Три в центре и один возле универмагов, где нашли Фалька.

Валландер задумался:

- Мартинссон наверняка поехал в центр. Тамошние банкоматы ближе к Эстерледен. Свяжись с ним по телефону. Ты и Альфредссон будете дежурить у двух остальных. Я сам поеду к универмагам. - Он обернулся к Нюбергу: - Будь добр, позвони Лизе Хольгерссон. Разбуди ее и расскажи, как обстоит дело. Позднее ей придется взять руководство на себя.

Нюберг покачал головой:

- Она все это прекратит.

- Позвони ей, - повторил Валландер. - Но можешь подождать до шести.

Нюберг посмотрел на него и усмехнулся.

- Нельзя забывать о Роберте Мудине, - заключил комиссар. - И о высоком худом загорелом мужчине. Мы не знаем, на каком языке он говорит. Может, на шведском, может, на каком другом. Но необходимо учитывать, что он или кто-нибудь еще будет следить за банкоматом-триггером. Если я прав. При малейшем подозрении нужно тотчас всех известить.

- Мне доводилось много чего сторожить, - сказал Альфредссон. - Но у банкомата я еще никогда не дежурил.

- Все когда-то случается впервые. Оружие у тебя есть?

Альфредссон покачал головой.

- Организуй, - сказал комиссар Анн-Бритт. - Ну, всё. Начинаем.

В десять минут шестого Валландер вышел из управления. Снова поднялся ветер, похолодало. Всю дорогу до универмагов его терзали сомнения. Конечно, очень многое говорило за то, что он ошибается. Однако продолжать дискуссии было бесполезно. Он припарковал машину возле налогового ведомства. Вокруг безлюдно и темно. До рассвета еще далеко. Застегнув молнию на куртке, он огляделся по сторонам и зашагал прямо к банкомату - прятаться-то причин нет. В кармане затрещала рация: Анн-Бритт доложила, что все на местах. Правда, у Альфредссона сразу же возникли проблемы. Какая-то подвыпившая компания потребовала доступа к банкомату, и ему пришлось вызвать на подмогу патрульный экипаж.

- Пусть машина держится тут неподалеку. Через час, когда народ начнет выходить на работу, проблем прибавится.

- Мартинссон успел получить деньги, - продолжала Анн-Бритт. - И ничего не произошло.

- Этого мы не знаем, - возразил Валландер. - Если что и случилось, здесь мы ничего не обнаружим.

Рация умолкла. Валландер смотрел на перевернутую магазинную тележку, валявшуюся на автостоянке. Кроме небольшого грузовичка, других машин там не было. Ветер гонял по асфальту рекламный плакат, объявляющий о снижении цены на ребрышки. Двадцать семь минут шестого. По мальмёскому шоссе, направляясь на запад, прогромыхал трейлер. Валландер начал было думать об Эльвире Линдфельдт, но тотчас понял, что не в силах. Пока не время разбираться, как он мог так поддаться на обман. Позволил нанести себе такую обиду. Он повернулся спиной к ветру, притопывая, чтобы не замерзнуть. Услышал, как подъехал автомобиль. Легковушка с рекламой какой-то электротехнической фирмы на дверце. Из нее выпрыгнул мужчина, высокий и худой. Валландер замер, схватился за пистолет. Но тотчас расслабился. Он узнал этого человека: электрик, который раз-другой чинил проводку у его отца в Лёдерупе. Кивком поздоровавшись, электрик спросил:

- Никак сломался?

- К сожалению, воспользоваться банкоматом сейчас нельзя.

- Придется ехать в центр.

- Там тоже нельзя.

- Что-то стряслось?

- Случайный сбой.

- И поэтому тут дежурит полиция?

Валландер не ответил. Недовольный электрик сел в машину и укатил прочь. Пожалуй, и впрямь единственный способ не подпускать народ к банкоматам - ссылаться на технический сбой. Но уже в следующую секунду он со страхом представил себе, что будет, когда начальство узнает о его затее. Чем он докажет свою правоту? Лиза Хольгерссон наверняка все отменит. Ведь у него нет веских аргументов. И тогда он не сможет ничего сделать. А Мартинссон получит лишний козырь, подтверждающий, что Валландер как руководитель опергруппы уже не тянет.

Тут он заметил возле одинокого грузовичка на парковке молодого человека, который направлялся прямиком к нему. Лишь через несколько секунд Валландер сообразил, что это Роберт Мудин. И замер. Не шевелясь. Затаив дыхание. В полном недоумении. Неожиданно Мудин повернулся к нему спиной. Комиссар понял - не умом, а инстинктом. И метнулся в сторону. Человек, появившийся позади него, вышел из-за универмагов. Высокий, худой, загорелый, с оружием в руке. Их разделяло метров десять. Укрыться негде. Валландер зажмурил глаза. Вновь его охватило ощущение, какое он испытал на поле. Его срок истекает. Вот-вот наступит конец. Он ждал выстрела, но тщетно. Снова открыл глаза. Человек держал его под дулом пистолета, а при этом смотрел на свои часы. Время,подумал комиссар. Урочный час настал. Я оказался прав. Не знаю в чем. Но прав.

Незнакомец сделал Валландеру знак подойти и поднять руки вверх. Забрал его пистолет, швырнул в урну возле банкомата. Потом левой рукой протянул ему пластиковую карточку и на ломаном шведском назвал несколько цифр:

- Один, пять, пять, один.

Бросил карточку на асфальт, показал на нее пистолетом. Валландер поднял карточку. Незнакомец отошел на несколько шагов вбок. Опять взглянул на часы. Махнул пистолетом на банкомат. Очень резко. Похоже, занервничал. Валландер шагнул вперед. Повернув голову, он увидел Роберта Мудина. Тот стоял не двигаясь. В этот миг комиссару было совершенно безразлично, что произойдет, когда он сунет карточку в банкомат и наберет код. Роберт Мудин жив. И это главное. Но как защитить его жизнь? Валландер лихорадочно искал выход. Малейшее неосторожное движение - и незнакомец пристрелит его. А Роберт Мудин наверняка убежать не успеет. Он сунул карточку в прорезь. И в этот миг грянул выстрел. Пуля ударила в асфальт и со свистом срикошетила. Незнакомец обернулся. Валландер увидел за парковкой Мартинссона, метрах в тридцати от банкомата, бросился в сторону, одновременно запустив руку в урну и схватив свое оружие. Незнакомец меж тем выстрелил в Мартинссона. Промазал. Валландер спустил курок. Пуля пробила незнакомцу грудь, он навзничь рухнул на асфальт и больше не шевелился. Роберт Мудин по-прежнему стоял как изваяние.

- Что происходит? - крикнул Мартинссон.

- Иди сюда! - откликнулся Валландер.

Человек на асфальте был мертв.

- Ты почему здесь? - спросил комиссар.

- Подумал, что если ты действительно прав, то ключевое место именно здесь. Ведь Фальк, скорее всего, выбрал этот банкомат, который расположен недалеко от его квартиры и мимо которого он проходил во время своих прогулок. В общем, я попросил Нюберга подежурить вместо меня в центре, а сам рванул сюда.

- Я же велел ему позвонить Лизе!

- А мобильники на что?

- Ладно, ты займись тут, - сказал Валландер. - Я поговорю с Мудином.

Мартинссон кивнул на убитого:

- Кто он?

- Не знаю. Но полагаю, его имя начинается на «К».

- По-твоему, все позади?

- Наверно. Думаю, да. Хотя что именно позади, так и не знаю.

Надо бы сказать Мартинссону спасибо, подумал Валландер. Однако промолчал. Направился к Мудину, который так и не пошевелился. Рано или поздно они с Мартинссоном встретятся в безлюдном коридоре и непременно во всем разберутся.

В глазах у Роберта Мудина стояли слезы.

- Он велел мне идти к вам. Иначе он убьет моих родителей.

- Об этом после. Как ты себя чувствуешь?

- Сперва он сказал, что я должен остаться и закончить работу прямо в Мальмё. Потом застрелил ее. И мы оттуда уехали. Я лежал в багажнике, чуть не задохнулся там… А ведь мы оказались правы.

- Да, правы.

- Вы нашли мою записку?

- Нашел.

- Я только потом всерьез поверил, что так оно и есть. Что речь вправду идет о банкомате, которым пользуются десятки людей.

- Зря не сказал. Хотя, наверно, мне следовало бы самому догадаться. Еще когда мы убедились, что все так или иначе связано с деньгами. Как же я тогда не подумал, что ключ в банкомате!

- Банкомат как пусковая установка для вирусной ракеты, - сказал Мудин. - Умно придумано, что ни говори.

Валландер искоса посмотрел на парнишку. Надолго ли его еще хватит? Внезапно у него возникло ощущение, что когда-то давно в сходной ситуации он уже стоял рядом с другим парнишкой. И тотчас сообразил, что вспомнил Стефана Фредмана, ныне покойного.

- Как все произошло? - спросил он. - Можешь рассказать?

Мудин кивнул:

- Когда она впустила меня в дом, он уже был там. Начал мне угрожать. Запер в ванной. Потом я услышал, как он кричит на нее. По-английски. Поэтому я понял. Ну, то, что расслышал.

- Что же он кричал?

- Она, мол, не справилась со своими задачами. Проявила слабость.

- А еще?

- Только стрельбу. Когда он отпер ванную, я подумал, мне тоже конец. В руке у него был пистолет. Но он лишь сказал, что я заложник. И должен выполнять его приказания. Иначе он убьет моих родителей.

Голос у Роберта подозрительно дрогнул, и Валландер сказал:

- Остальное расскажешь после. Пока достаточно. Даже более чем.

- Он говорил, что они обрушат всю мировую финансовую систему. И начнется обвал с этого банкомата.

- Знаю, - отозвался Валландер. - Но об этом после. Сейчас тебе надо поспать. Поедешь домой, в Лёдеруп. А потом поговорим.

- Все ж таки это фантастика!

Комиссар внимательно посмотрел на него:

- Ты о чем?

- Какое дело можно провернуть. Просто запустив в банкомат крохотный тикающий снарядик.

Валландер не ответил. Завывая сиренами, подъезжали полицейские машины. За грузовичком на парковке стоял синий «Гольф», но с того места, где комиссар изначально остановился, увидеть его было невозможно. Плакат с рекламой дешевых ребрышек болтался под ногами.

Он чувствовал огромную усталость. И одновременно облегчение.

Подошел Мартинссон:

- Надо бы поговорить.

- Надо, - ответил Валландер. - Но не сейчас.

Было без девяти шесть. Понедельник, 20 октября. Интересно, какая будет зима? - рассеянно подумал комиссар.

40

Во вторник 21 ноября с Валландера неожиданно сняли обвинение в жестоком обращении с Эвой Перссон во время допроса. Эту новость ему сообщила Анн-Бритт. Она же решающим образом содействовала благополучному завершению сей неприятной истории. Но Валландер только задним числом узнал, как все произошло.

Несколькими днями раньше Анн-Бритт навестила Эву Перссон и ее мамашу. Точное содержание их разговора осталось неизвестно. Вопреки всем инструкциям, протокола не было, свидетелей тоже. Однако Валландеру Анн-Бритт намекнула, что прибегла к «мягкой форме эмоционального нажима». В чем именно этот нажим заключался, она не пояснила. Хотя из других ее высказываний Валландер сделал вывод, что она убедила Эву Перссон задуматься о будущем. Если даже с нее снимут все подозрения в том, что она активно участвовала в убийстве Лундберга, ложное обвинение по адресу полицейского может возыметь скверные последствия. Как бы то ни было, подробностей беседы ни Валландер, ни кто-либо другой так и не выяснил. Но на следующий день Эва Перссон и ее мамаша через своего адвоката отозвали иск против комиссара. Признали, что оплеуха была получена в обстоятельствах, изложенных Валландером, то есть когда Эва Перссон набросилась с кулаками на родную мать. Конечно, комиссару все равно можно было бы предъявить публичное обвинение, однако дело прекратили, поспешно, словно ко всеобщему облегчению. Не забыла Анн-Бритт и проинформировать определенный круг журналистов. Хотя известие, что иск против Валландера отозван и обвинения с него сняты, если и попало в газеты, то отнюдь не на первые полосы.

Этот осенний вторник в Сконе выдался на редкость холодным, с очень сильным, порывистым ветром. Валландер проснулся рано, хотя толком не выспался, всю ночь его донимали кошмары. Подробности ему не запомнились, но он точно спасался бегством и едва не был задушен какими-то призрачными, но тяжелыми фигурами, которые наваливались на него.

Около восьми он приехал в управление, но оставался там недолго. Еще накануне решил раз навсегда получить ответ на вопрос, который давно не давал ему покоя. Просмотрев кой-какие бумаги и удостоверившись, что фотоальбом, позаимствованный в свое время у Марианны Фальк, возвращен владелице, комиссар покинул управление и поехал домой к Хёкбергам. Его ждали, поскольку вчера он по телефону договорился с Эриком Хёкбергом о встрече. Сонин брат Эмиль был в школе, мать снова гостила у сестры в Хёэре. Эрик Хёкберг выглядел бледным, осунувшимся. По слухам, дошедшим до Валландера, похороны Сони Хёкберг оставили у всех мучительно-тягостное впечатление. Он вошел в дом и сразу же сказал, что заехал ненадолго.

- Ты говорил, что хочешь взглянуть на Сонину комнату, - сказал Эрик. - Но мне непонятно зачем.

- Я объясню, когда мы поднимемся наверх. Будь добр, пойдем со мной.

- Ничего не изменилось. Не можем мы справиться. Не выходит пока.

Они прошли на второй этаж, в розовую комнату, где у Валландера еще тогда, при первом визите, возникло ощущение, что все как-то не так.

- Мне кажется, эта комната не всегда была такой, как сейчас, - сказал он. - Однажды Соня все здесь переделала, верно?

Эрик Хёкберг посмотрел на него с удивлением:

- Откуда ты знаешь?

- Я не знаю. Я спрашиваю.

Эрик сглотнул. Валландер терпеливо ждал.

- Это произошло после той истории… после изнасилования. Она вдруг поснимала все, что было у нее на стенах, и достала старые, давнишние вещи. Детские игрушки, которые лежали в коробках на чердаке. Мы так и не поняли зачем. А она ничего не говорила.

Ее обокрали, думал комиссар. И она бежала от этого. Отчасти назад, в детство, когда все еще было хорошо. Отчасти в заместительный акт мести.

- Это был мой единственный вопрос, - сказал он.

- Почему тебе так важно это знать? Какой смысл? Соню-то уже не вернешь. Для Рут, для меня, для Эмиля жизнь вполовину оскудела, если не сказать больше.

- Иной раз необходимо поставить точку, - не очень уверенно ответил Валландер. - Не то вопросы, оставшиеся без ответа, так и будут мучить. Хотя ты, конечно, прав. К сожалению, это ничего не меняет.

Они вышли из комнаты, спустились вниз. Эрик Хёкберг предложил выпить кофе, но Валландер отказался. Ему хотелось поскорее убраться из этого дома скорби.

Поехал он в центр. Припарковался на Хамнгатан и пешком зашагал к книжному магазину, который как раз открылся. Надо наконец забрать книгу по реставрации мебели, слишком долго она его дожидалась. Подивившись цене, он попросил упаковать книгу и вернулся к машине. Завтра в Истад приедет Линда, и он вручит ей подарок.

В самом начале десятого он снова был в управлении. В половине десятого собрал папки и отправился на совещание. Нынче утром они последний раз проанализируют все, случившееся с тех пор, как Тиннес Фальк замертво упал возле банкомата, подведут итоги, а затем передадут материалы прокурору. Поскольку убийством Эльвиры Линдфельдт занимались также коллеги из Мальмё, на совещании будет присутствовать инспектор Форсман.

Валландер пока не знал, что подозрения в жестоком обращении с него сняты. Анн-Бритт сообщит ему об этом позднее. Но сейчас он вообще особо не задумывался о своих служебных неприятностях. Самое главное - Роберт Мудин остался жив. Это помогало ему справляться с порой одолевавшими его мыслями, что он, если бы как следует подумал, смог бы, вероятно, предотвратить и гибель Юнаса Ландаля. Хотя в глубине души понимал, что корит себя понапрасну и все равно бы не смог ничего сделать. Тем не менее тягостные мысли нет-нет да и захлестывали его, налетали снова и снова, не желая оставить его в покое.

На сей раз Валландер пришел на совещание последним. Поздоровался с Форсманом, которого сразу узнал: они действительно встречались на одном из семинаров. Ханс Альфредссон уже вернулся в Стокгольм, Нюберг слег с гриппом. Комиссар занял свое место, и они приступили к заключительному анализу. До последней страницы объемистого дела добрались только в час дня. Всё, можно поставить точку и закрыть совещание.

За три недели, минувшие после драматической перестрелки у банкомата, неопределенности и неясности, связанные с этой историей, постепенно прояснились. Валландер многократно имел случай убедиться, насколько правильно они действовали, хотя зачастую руководствовались скорее рискованными предположениями, чем конкретными фактами. Не подлежала сомнению и значимость той роли, какую сыграл Роберт Мудин. Ведь именно он взломал защиту, пробил глухие виртуальные стены. Вдобавок все три недели потоком шла информация из-за рубежа. Так что в итоге удалось полностью раскрыть заговор и разобраться в преступных планах.

Убитый у банкомата незнакомец, как выяснилось, носил фамилию Картер и прибыл из Луанды, и теперь они знали, кто он такой и какова его история. А Валландер все же получил ответ на вопрос, который так часто задавал себе в ходе расследования, что, собственно, произошло в Луанде? По крайней мере, им стала понятна внешняя канва событий. Фальк и Картер познакомились в семидесятые годы в Луанде, вероятно случайно. Что там происходило и о чем они говорили при встречах, можно было, конечно, только догадываться. Однако что-то объединило этих двух людей. Они заключили союз, замешанный на личной жажде мести, гордыне и путаных представлениях о собственной избранности. Задумали пойти войной на мировую финансовую систему. Дайте срок, и они запустят свою виртуальную ракету, нанесут сокрушительный удар. Картер превосходно разбирался в финансовых структурах, Фальк - в новейших информационных технологиях и сетевых системах мирового масштаба, а такая комбинация, идеальная с точки зрения их планов, была крайне опасна.

Шаг за шагом разрабатывая план самой атаки, оба все больше превращались в этаких авторитарных пророков. Они создали засекреченную организацию со строжайшей дисциплиной, куда были вовлечены, в частности, Фу Чжэн из Гонконга, а также Эльвира Линдфельдт и Юнас Ландаль из Сконе, фанатичные, безоговорочно готовые на все. Мало-помалу перед полицейскими проступали контуры иерархической секты. Все решения принимали Картер и Фальк. Те, кого допускали к вступлению в организацию, считались избранными. Прямых доказательств не было, но, по всей вероятности, Картер лично убрал несколько человек, которым требования оказались не по плечу или которые хотели выйти из организации.

Миссионерские задачи выполнял Картер. Он хотя и ушел из Банка реконструкции и развития, но время от времени его приглашали в качестве консультанта. В одной из таких поездок он познакомился в Пакистане с Эльвирой Линдфельдт. Каким образом в этой компании оказался Юнас Ландаль, доподлинно выяснить не удалось.

Размышляя о Картере, Валландер все яснее видел перед собой безумного главаря секты. Расчетливого и беспощадного. С Фальком обстояло сложнее. В нем никак не чувствовалось наглой беспощадности. Зато угадывалась тайная жажда мести. В конце шестидесятых этот человек некоторое время участвовал в экстремистских движениях как правого, так и левого толка. Но быстро порвал с ними и стал смотреть на мир с визионерским презрением к человечеству.

В Анголе пути Картера и Фалька волею случая пересеклись. Ближе узнав друг друга, оба они обнаружили, что похожи, как двойники.

На Фу Чжэна гонконгская полиция прислала длинный «послужной» список. Настоящее его имя было Хуа Ган. Интерпол идентифицировал его отпечатки пальцев в связи с целым рядом преступлений, в частности с двумя крупными ограблениями банков во Франкфурте и Марселе. Доказать не докажешь, но можно предположить, что эти деньги пошли на финансирование операции, которую готовили Фальк и Картер. В прошлом Хуа Ган принадлежал к миру организованной преступности. За руку его ни разу не поймали, однако подозревали в нескольких убийствах, совершенных в Азии и Европе, причем под разными именами. И не было уже никаких сомнений, что Соню Хёкберг и Юнаса Ландаля убил именно он. Отпечатки пальцев и новые свидетельские показания окончательно это подтвердили. Но не подлежало сомнению и другое: он был всего-навсего исполнителем и действовал по указке Картера, а возможно, и Фалька. Преступная сеть, похоже, накрывала все континенты. И предстояло проделать огромную работу, чтобы выявить полную картину заговора. Хотя уже сейчас следствие пришло к выводу, что едва ли есть причины опасаться продолжения. Со смертью Картера и Фалька организация перестала существовать.

Вопрос о том, почему Картер застрелил Эльвиру Линдфельдт, так и остался без ответа. Единственное объяснение - обрывки картеровских инвектив, которые ненароком услышал Мудин. Она слишком много знала, а надобность в ней отпала. Вдобавок, по мнению Валландера, Картер приехал в Швецию охваченный отчаянием.

Итак, они решили создать хаос в финансовом мире и, по заключению аналитиков, еще бы чуть-чуть - и преуспели. Если бы тогда, в понедельник 20 октября, ровно в 5.31, Мудин или Валландер, сунув банковскую карточку в прорезь, набрали код, они бы запустили электронную лавину. Эксперты, которые успели провести предварительную оценку программы, внедренной Фальком в систему, пришли в ужас. Уязвимость институций, тайком соединенных Фальком и Картером в последовательную цепочку, оказалась неимоверно велика. По всему миру сейчас интенсивно работали экспертные комиссии, просчитывая, к каким результатам могла привести виртуальная лавина.

К счастью, Валландер тем утром хотя и сунул под дулом пистолета картеровскую карточку в прорезь банкомата, но код не набрал. Поэтому ничего особенного не произошло, если не считать, что несколько сконских банкоматов в тот понедельник вдруг необъяснимым образом забарахлили. Некоторые пришлось отключить, однако проверка не выявила никаких дефектов. Потом все вдруг снова заработало нормально. На заключительном этапе расследование и его итоги, мало-помалу приобретавшие все более четкие контуры, были окружены строжайшей секретностью.

С убийствами Сони Хёкберг, Ландаля и Линдфельдт в целом удалось разобраться. Фу Чжэн покончил с собой. Возможно, тайная организация предписывала своим членам ни под каким видом не сдаваться в руки полиции. Этот вопрос так и останется открытым. Картера застрелил Валландер. Но зачем Соню Хёкберг бросили под высокое напряжение и каким образом к Фальку попал чертеж одного из важнейших объектов «Сюдкрафта», они установить не сумели. Зато отчасти разрешили загадку с калиткой и дверью силовой подстанции. Благодаря настойчивости Ханссона, который выяснил, что когда линейный монтер Муберг на неделю уезжал в отпуск, в его доме побывал кто-то посторонний. Ключи не пропали. Тем не менее Ханссон считал, что взломщик приходил именно ради ключей, сделал слепок, а позднее, видимо за очень большие деньги, выкупил у американского производителя соответствующие дубликаты.

В паспорте Юнаса Ландаля, который они нашли, обнаружились визовые отметки, свидетельствующие, что через месяц после взлома у Муберга парень выезжал в США. Тут, наверно, и пригодились деньги, украденные из банков Франкфурта и Марселя. Разрозненные нити с трудом, одна за другой, вплетались в общую картину. В частности, оказалось, что Тиннес Фальк имел в Мальмё приватный почтовый ящик. Зачем он говорил Сив Эрикссон, будто перевел свою корреспонденцию на ее адрес, дознаться не удалось. Журнал Фалька и отрезанные пальцы тоже не отыскались. Зато патологоанатомы однозначно пришли к выводу, что Фальк в самом деле умер естественной смертью. Хотя и не от инфаркта миокарда. Энандер был прав. Фальк скончался от кровоизлияния в мозг, диагностировать которое оказалось весьма непросто. Касательно убийства таксиста в конечном счете сомнений тоже не осталось. Причиной его стала безрассудная жажда мести, обуревавшая Соню Хёкберг. Девушка отомстила, хотя и заместительно. Почему она не напала на того, кто над ней надругался, а обратила свою ярость на его ни в чем не повинного отца, никто удовлетворительно объяснить не сумел. Не удалось разобраться и в странном равнодушии Эвы Перссон, при том что был проведен детальный анализ ее личности и окружения. Однако полиция убедилась, что удары ножом и молотком нанесла не она. Разъяснился и еще один вопрос, на который долго не было ответа. Эва Перссон действительно изменила свои показания просто потому, что не хотела брать на себя ответственность за то, чего не совершала. И делая это заявление, она не знала, что Сони Хёкберг нет в живых, а действовала исключительно из чувства самосохранения. На вопрос о том, что ждет Эву в будущем, никто ответить не мог.

Иные нити вплетаться в общую картину упорно не желали. В один прекрасный день Валландер нашел у себя на столе пространный отчет Нюберга, где во всех подробностях были изложены доказательства, что пустая сумка, найденная в каюте польского парома, действительно принадлежала Ландалю. Насчет того, куда девалась одежда или другое возможное содержимое сумки, Нюберг ничего сказать не мог. Вероятно, в попытке затруднить опознание убитого Хуа Ган выбросил все за борт. В итоге нашли только паспорт Ландаля. Валландер со вздохом отложил отчет в сторону.

И все же самым важным было детально разобраться с Картером и Фальком. Как выяснилось, эти двое строили далеко идущие планы. Атака на финансовые системы знаменовала собой лишь начало, они уже готовили очередной шаг - нападение на ключевые центры энергоснабжения. И в тщеславии своем не устояли перед соблазном обозначить собственное присутствие. Именно поэтому Картер, к примеру, велел Хуа Гану подложить в ячейку морга электромагнитное реле, похитить труп Фалька и отрезать у него два пальца. В жутком мире, где Картер и Фальк были сами себе богами, определенно угадывались обрядово-религиозные черты.

Размышляя о жестокости и бредовых амбициях этих сверхчеловеков, Валландер не мог отделаться от впечатления, что Картер и Фальк выявили кое-что очень важное: общество, в котором они жили, было намного уязвимее, чем казалось.

И еще одно Валландер вполне осознал за минувшие недели. В будущем нужны полицейские совершенно иного типа. Конечно, опыт и знания таких людей, как он сам, вовсе не устарели. Просто есть области, какими они не владеют.

Если смотреть шире, то он волей-неволей признал, что вправду постарел. А старого пса новым трюкам обучить невозможно.

Поздними вечерами в своей квартире на Мариягатан комиссар часто думал об уязвимости. Общества и себя самого. Каким-то образом они переплетались друг с другом. Свои реакции он пытался осмыслить с двух сторон. Во-первых, общество, развиваясь, претерпевало изменения, которые делали его совершенно чужим, неузнаваемым. В своей работе он постоянно видел, как неистовые силы беспощадно вышвыривают людей на самую обочину жизни. Видел, как молодежь еще в школе теряет веру в себя, как множатся разного рода злоупотребления, ведь он помнил Софию Свенссон, заблевавшую сиденье его машины. В шведском обществе давние трещины расширялись и все время возникали новые, а все более малочисленное благополучное население окружало себя незримыми высоченными стенами, отгораживаясь от тех, что влачили существование на краю мрачной бездны, - от побежденных, растоптанных, безработных.

Параллельно происходила и другая революция. Революция уязвимости. Обществом управляли все более мощные, а одновременно все более хрупкие электронные системы, эффективность которых постоянно возрастала, только вот расплачивались за нее беззащитностью перед силами, целью которых был саботаж и террор.

И наконец, собственная его уязвимость. Одиночество, оскорбленное самолюбие. Сознание, что Мартинссон норовит его обскакать. Робость перед новшествами, которые непрерывно перестраивали его работу и предъявляли особые требования к умению воспринимать перемены и приспосабливаться к ним.

В те вечера на Мариягатан он часто думал, что ему больше не выдержать. Но знал, что должен продолжать. По меньшей мере еще лет десять. Никакого другого выхода у него нет. Он полицейский следователь, практик. Разъезжать по школам с лекциями об опасности наркотиков или учить детсадовских малышей правилам дорожного движения - нет, это не его стихия. Он не сможет существовать в таком мире.

В час дня совещание закончилось, можно передавать дело прокурору. Но под суд никто не пойдет, виновных нет в живых. Правда, на столе у прокурора лежал проект документа, на основании которого будет повторно возбужден процесс против Карла-Эйнара Лундберга.

После совещания, около двух, Анн-Бритт пришла к Валландеру с известием, что Эва Перссон и ее мамаша отозвали свой иск. Комиссар конечно же почувствовал облегчение. Но, по сути, не удивился. Хотя он весьма скептически относился к шведскому правосудию, в данном случае у него не было сомнений, что правда о случившемся в допросной непременно восторжествует.

Они сидели в кабинете, говорили о возможности перейти в контратаку. Анн-Бритт считала, что это необходимо. В первую очередь ради чести мундира. Но Валландер не соглашался. Твердил, что лучше всего тихо похоронить эту историю.

После ухода Анн-Бритт Валландер долго сидел у стола. В голове царила пустота. Потом встал, пошел за кофе.

На пороге кафетерия он столкнулся с Мартинссоном. Все эти дни его одолевала странная нерешительность, совершенно ему несвойственная. Обычно он безбоязненно вторгался прямо в очаг конфликта, однако случившееся между ним и Мартинссоном было сложнее и глубже. Дело шло об утраченной общности, о предательстве, о конце дружбы. И сейчас, встретившись с Мартинссоном, он вдруг понял: время пришло. Откладывать разговор больше нельзя.

- Надо поговорить, - сказал он. - Найдешь время?

- Я ждал тебя.

Они вернулись в комнату для совещаний, которую покинули несколько часов назад. Валландер начал без обиняков:

- Я знаю, ты интригуешь за моей спиной. Болтаешь всякую чепуху. Поставил под сомнение мою способность руководить этим расследованием. Почему ты делал это тайком, вместо того чтобы прийти ко мне, ответить можешь только ты сам. Но у меня, разумеется, есть версия. Ты меня знаешь. Знаешь ход моих умозаключений. И я однозначно толкую твои поступки как обеспечение основы для дальнейшей карьеры, к которой ты стремишься любой ценой.

Ответил Мартинссон спокойно. И явно давно отрепетировал свои слова:

- Я говорю только то, что есть. Ты потерял хватку. Хотя, наверно, меня можно упрекнуть, что я не сказал этого раньше.

- Почему ты не сказал мне самому?

- Я пытался. Но ты не слушаешь.

- Слушаю.

- Тебе кажется, что слушаешь. А это не одно и то же.

- Почему ты сказал Лизе, что на поле я отказался от твоей помощи?

- Она, видимо, неправильно поняла.

Валландер посмотрел на него. Руки чешутся врезать еще разок по физиономии, но он этого не сделает. Ему стало невмоготу. Мартинссона ничем не проймешь. Он свято верит в собственные измышления. Во всяком случае, будет упорно их отстаивать.

- Хочешь сказать что-то еще?

- Нет, - отозвался Валландер. - Сказать мне больше нечего.

Мартинссон повернулся и ушел.

Комиссару казалось, будто вокруг рушатся стены. Мартинссон сделал выбор. Дружбе конец, нет ее больше. И сейчас он с растущим страхом спрашивал себя, а была ли она вообще. Или Мартинссон все время ждал случая нанести удар.

Волны печали накатывались одна за другой. Потом нахлынула злость, вздыбилась огромным валом.

Нет, он не сдастся. И еще не один год будет вести в Истаде самые сложные расследования.

Однако ощущение утраты было сильнее злости. И снова он подумал: как быть? Как все это выдержать?

После разговора с Мартинссоном Валландер поспешил уйти из управления. Мобильник он оставил в кабинете и не сказал Ирене ни куда направляется, ни когда вернется. Сел в машину и выехал на мальмёское шоссе. Через некоторое время свернул на дорогу к Шернсунду. Сам не зная зачем. Наверно, потерять сразу двух друзей ему не по силам. В мыслях он часто возвращался к Эльвире Линдфельдт. Она вошла в его жизнь под фальшивой личиной. В конечном счете, вероятно, была готова убить его. И все же он невольно вспоминал ее такой, какой видел при встречах. Вспоминал женщину, которая сидела напротив него за столом, слушала его рассказы. Женщину со стройными ногами, которая раз-другой скрасила его одиночество.

Подъехав к ферме Стена Видена, он увидел, что там никого нет. Табличка у въезда сообщала: «Продается». Но рядом была еще одна, гласившая, что усадьба уже продана. Валландер подошел к одной из построек - пусто. Заглянул в конюшню - денники тоже пустые. Одинокая кошка сидела на остатках сена, настороженно смотрела на него.

Валландер вконец расстроился. Стен Виден уехал. И даже не дал себе труда попрощаться.

Комиссар сел в машину и поспешил прочь.

В тот день он так и не вернулся в управление. Без всякого плана колесил по дорогам в окрестностях Истада. Несколько раз останавливался, выходил из машины, смотрел на пустынные поля. Когда стемнело, поехал домой, на Мариягатан. Вечером дважды прослушал вердиевскую «Травиату». Поговорил по телефону с Гертруд, и они решили, что завтра он ее навестит.

Около полуночи внезапно зазвонил телефон. Валландер вздрогнул. Только бы ничего не случилось, подумал он. Только не сейчас. Сейчас никто из нас не выдержит.

Но звонила Байба, из Риги. Последний раз мы разговаривали больше года назад, подумал комиссар.

- Я просто хотела узнать, как твои дела.

- Все хорошо. А как у тебя?

- Тоже хорошо.

Оба замолчали. Тишина в Истаде, тишина в Риге.

- Ты хоть иногда думаешь обо мне? - спросил он.

- Иначе бы и звонить не стала.

- Я просто спрашиваю.

- А ты?

- Я все время о тебе думаю.

Валландер понимал, ее не обманешь. Она знает, что он лжет или по меньшей мере преувеличивает. Он и сам не мог объяснить, зачем так сказал. Байба принадлежала прошлому, образ ее поблек. И все же он не мог ее отпустить. Вернее, не ее, а память о времени, проведенном с ней.

Еще несколько будничных фраз. И разговор кончился. Валландер медленно положил трубку.

Он что же, тосковал по ней? Ответа на этот вопрос у него не было. Похоже, глухие стены существуют не только в компьютерном мире. В нем самом тоже есть такая стена. И порой он понятия не имел, как сквозь нее пробиться.

Наутро, в среду 12 ноября, ветер ослабел. Валландер проснулся рано. Он взял отгул. Уж и не припомнить, когда последний раз ему не приходилось работать в будний день. Но поскольку сегодня приедет Линда, он решил использовать часть накопившихся отгулов. В час встретит дочку в Стурупе. А до тех пор наконец-то поменяет машину. Договорился с автосалоном, что будет у них в десять. И хотя надо было еще прибрать квартиру, вставать он пока не стал.

Ему опять приснился сон. Про Мартинссона. Они снова были на той ярмарке в Кивике, семь лет назад. Во сне все происходило как на самом деле. Они разыскивали преступников, которые убили старика крестьянина и его жену, и вдруг заметили их за прилавком: те продавали краденые кожаные куртки. Вспыхнула перестрелка. Мартинссон ранил одного из злодеев. Кажется, в плечо. А сам Валландер повязал второго, на пляже. До этого момента все во сне происходило как на самом деле. Но на берегу Мартинссон внезапно вскинул пистолет и направил на него. В этот миг Валландер проснулся.

Мне страшно, думал комиссар. Страшно оттого, что я знать не знаю, что, собственно, на уме у моих коллег. Страшно оттого, что время убегает от меня. Что я превращаюсь в полицейского, который представления не имеет ни о том, что на уме у его коллег, ни о том, что происходит в Швеции.

Он долго лежал в постели. И в порядке исключения чувствовал себя отдохнувшим. Но когда начал размышлять о будущем, снова навалилась усталость, только другая. Неужели он начнет бояться ходить по утрам в управление? Как же он тогда выдержит те годы, какие ему так или иначе еще оставались?

Вся моя жизнь состоит из множества стен, думал он. И они не только у меня внутри. И не только в компьютерах и в Сети. Они есть и в управлении, между мной и коллегами, хотя до сих пор я этого не сознавал.

Около восьми он встал, выпил кофе, прочел газету, прибрал в квартире. Приготовил постель в давней комнате Линды и лишь незадолго до десяти отставил пылесос. Светило солнце. Настроение сразу улучшилось. Он поехал в автосалон на Индустригатан и подписал договор на покупку машины. Опять «пёжо». 306-й модели, выпуска 1996 года, с небольшим пробегом, до него владелец был только один. За старый его автомобиль владелец салона, Тюрён, дал хорошую цену. В половине одиннадцатого Валландер оттуда уехал. Поменяв машину, он всегда испытывал удовольствие. Как после бани.

Ехать в аэропорт было еще рано, и он решил прокатиться до Лёдерупа. Остановился возле старого отцовского дома. Заметив, что там никого нет, заехал во двор. Постучал в дверь, но ответа не получил. Прошел к постройке, где у отца было ателье. Она оказалась не заперта. Он открыл дверь, вошел. Все переделано. К его удивлению, внутри обнаружился маленький плавательный бассейн, вделанный в цементный пол. Об отце не напоминало ничто, даже запах скипидара исчез. Теперь пахло хлором. На мгновение комиссара кольнула обида. Как можно допустить, чтобы память о человеке пропала без следа? Он вышел на улицу. Обок постройки кучкой валялось какое-то старье. Валландер шагнул ближе, присмотрелся. В самом низу, под комьями цемента и земли, виднелся старый отцовский кофейник. Он осторожно откопал его, взял с собой. И, выезжая со двора, твердо знал, что никогда больше сюда не вернется.

Из Лёдерупа Валландер отправился в Сварте, навестить Гертруд и ее сестру. Выпил кофе, рассеянно слушая болтовню дам. О визите в Лёдеруп он словом не обмолвился.

Без четверти двенадцать попрощался и выехал в Стуруп, а когда вошел в здание аэровокзала, до прибытия самолета оставалось еще полчаса.

По обыкновению, перед встречей с Линдой он нервничал. Интересно, для всех ли родителей приходит время, когда они начинают побаиваться своих детей? Риторический вопрос, на который нет ответа. Он зашел в кафетерий, взял кофе. И неожиданно увидел за одним из столиков мужа Анн-Бритт. Тот явно опять уезжал в далекие края. С ним была незнакомая женщина, и Валландер обиделся за Анн-Бритт. Не желая попадаться на глаза этому человеку, пересел за другой столик, к нему спиной. И сам удивился собственной реакции. Не нашел ей объяснения.

Одновременно ему вспомнилось загадочное происшествие в ресторане у Иштвана. Соня Хёкберг пересела на место Эвы Перссон, вероятно, затем, чтобы обменяться взглядом с мужчиной, который тогда звался Фу Чжэном, а впоследствии оказался Хуа Ганом. Он обсуждал этот инцидент с Ханссоном и Анн-Бритт. Но никакой мало-мальски разумной трактовки они отыскать не сумели. Много ли Соне Хёкберг фактически было известно о Юнасе Ландале и его связи с тайной организацией Фалька и Картера? Почему Хуа Ган следил за ней? Вопросы без ответа. Уже не имеющие значения. Маленький осколок расследования, который канет в пучину неизвестности. Память Валландера хранила много таких осколков. Во всяком деле непременно есть мелкие неясности, детальки, зависавшие сами по себе, не желавшие вписаться в общую картину.

Валландер глянул через плечо.

Бывший муж Анн-Бритт и его спутница ушли.

Валландер тоже собрался уходить, но тут к нему подошел незнакомый господин средних лет.

- Я вас узнал, - сказал он. - Курт Валландер, если не ошибаюсь?

- Он самый.

- Надеюсь, я не помешал. Меня зовут Отто Эрнст.

Имя знакомое. Но видел комиссар этого господина впервые.

- Я портной, - продолжал Эрнст. - У меня в мастерской лежат брюки, заказанные Тиннесом Фальком. Я знаю, заказчик, увы, скончался. Но что мне делать с брюками? Ума не приложу. Я говорил с его бывшей женой, только она слышать о них не хочет.

Валландер пристально посмотрел на портного. Он шутит? Или всерьез думает, что полицейский способен решить его проблему с брюками? Однако ж Отто Эрнст, по всей видимости, искренне огорчен.

- Я бы посоветовал вам связаться с его сыном, - сказал комиссар. - С Яном Фальком. Может быть, он посодействует.

- А у вас нет его адреса?

- Позвоните в Истадское полицейское управление. Обратитесь к сотруднице, которую зовут Анн-Бритт Хёглунд. Скажите, что направил вас к ней я. Она даст вам адрес.

Эрнст улыбнулся, протянул руку:

- Я так и думал, что вы поможете. Извините за беспокойство.

Валландер долго смотрел ему вслед.

Странное ощущение: будто встретил человека из иного, уже не существующего мира.

Самолет приземлился точно по расписанию. Линда вышла одной из последних. Они поздоровались, и Валландер тотчас забыл все свои тревоги. Дочка, по обыкновению, была весела и общительна. Такой у нее характер, полная противоположность отцовскому. И одета она сегодня не так вызывающе, как в прошлые разы, когда Валландер встречал ее в аэропорту. Забрав Линдину сумку, они пошли на автостоянку, где он продемонстрировал ей новый «пёжо». Не сообщи он о покупке, дочка и не заметила бы, что машина другая.

По дороге в Истад Валландер спросил:

- Как твои дела? Чем занимаешься? В последнее время ты постоянно говорила загадками, темнила.

- Погода чудесная. Давай проедем к берегу, а?

- Я задал тебе вопрос.

- Я отвечу.

- Когда?

- Не сию минуту.

Валландер свернул направо, к пляжу Моссбю. На парковке пусто, киоск на замке. Линда достала из сумки теплую кофту, надела, и они спустились на пляж.

- Помню, как мы гуляли здесь, когда я была маленькая. Это одно из самых ранних моих воспоминаний.

- Чаще всего мы с тобой гуляли вдвоем. Когда Моне хотелось побыть одной.

Далеко на горизонте виднелся корабль, держал курс на запад.

- Та фотография в газете… - вдруг сказала Линда.

У Валландера больно сжалось сердце.

- Все уже позади, - ответил он. - Девчонка с мамашей отозвали иск. Все позади.

- Я видела другой снимок, - продолжала Линда. - В еженедельнике, который случайно попался мне в ресторане. Что-то про инцидент у церкви в Мальмё. Ты якобы угрожал репортеру.

Валландер вспомнил похороны Стефана Фредмана. И растоптанную пленку. Выходит, кассета была не одна. Это происшествие начисто стерлось из его памяти. Ну что ж, он рассказал Линде про стычку с фоторепортером.

- Ты поступил правильно, - сказала она. - Надеюсь, и я поступила бы так же.

- Тебе в подобные ситуации не попасть, - отозвался Валландер. - Ты не полицейский.

- Пока нет.

Валландер остановился как вкопанный, посмотрел на нее:

- Что ты сказала?

Линда ответила не сразу, пошла дальше. Над головой кричали чайки.

- По-твоему, я скрытничала, темнила. Ты не раз спрашивал, чем я занималась. А я не хотела ничего говорить, пока не приму окончательного решения.

- К чему ты клонишь?

- Я думаю стать полицейским. Подала заявление в Полицейскую академию. Полагаю, меня примут.

Валландер не поверил своим ушам:

- Это правда?

- Правда.

- Но ты же никогда об этом не говорила!

- Я давно думала об этом.

- Почему ты молчала?

- Не хотела говорить прежде времени.

- Мне казалось, ты решила заняться обивкой мебели.

- Мне тоже так казалось. Но теперь я наконец поняла, чего хочу. И приехала сказать тебе. Узнать, как ты на это смотришь. Получить благословение.

Они зашагали дальше.

- Очень уж все неожиданно, - сказал комиссар.

- В свое время ты рассказывал, как сообщил деду, что хочешь стать полицейским, что принял решение. Если я правильно поняла, он ответил сразу.

- Даже не дослушал меня, сказал «нет».

- А что скажешь ты?

- Дай мне минуту, и я отвечу.

Она села на старое бревно, полузанесенное песком. Валландер отошел к самой воде. Ему даже в голову не приходило, что Линда вздумает пойти по его стопам. И он толком не понимал, как относится к услышанному.

Стоял и смотрел на море. Солнечные блики играли на воде.

Линда крикнула, что минута истекла. Валландер вернулся к ней.

- По-моему, идея хорошая, - сказал он. - Ты наверняка станешь таким полицейским, без которых в будущем не обойтись.

- Ты действительно так считаешь?

- Честное слово.

- Я боялась этого разговора. Боялась твоей реакции.

- И совершенно напрасно.

Линда встала:

- Нам нужно многое обсудить. К тому же я проголодалась.

Они вернулись к машине, поехали в Истад. Валландер сидел за рулем, пытаясь осмыслить неожиданную новость. Он не сомневался, что из Линды может получиться хороший полицейский. Но сознаёт ли она, что это означает? Ведь ей придется жить под вечной угрозой, как ему самому.

Одновременно у него возникло ощущение, что решение дочери каким-то образом оправдывает выбор, некогда определивший его собственную жизнь.

Ощущение было смутное, неясное. Но оно было и усиливалось с каждой минутой.

В тот вечер они засиделись допоздна. Валландер рассказал о сложном расследовании, которое началось и закончилось у ничем не примечательного банкомата.

- Сколько разговоров идет о власти, - заметила Линда, когда Валландер умолк. - Но никто, в сущности, не заикается о таких институциях, как Банк реконструкции и развития. О власти, какую они имеют в наше время. О том, сколько людских страданий повлекли за собой их решения.

- Ты что же, готова сочувствовать планам Картера и Фалька?

- Нет, - ответила она. - Во всяком случае, их методы я не приемлю.

Валландер все больше убеждался, что свое решение Линда приняла после долгих и серьезных раздумий. Это не каприз, о котором она быстро пожалеет.

- Мне, конечно, не обойтись без твоих советов, - сказала она перед тем, как отправиться спать.

- Ты не очень-то рассчитывай, что я смогу дать тебе дельный совет.

Линда легла, а Валландер остался в гостиной. Половина третьего ночи. На столе перед ним стоял бокал вина. Из динамиков музыкального центра негромко доносились звуки одной из пуччиниевских опер.

Валландер закрыл глаза. И увидел перед собой огненную стену. Мысленно разбежался. Ринулся прямо сквозь огонь. И лишь слегка опалил волосы и кожу.

Он снова открыл глаза. И улыбнулся.

Кое-что закончилось.

А кое-что другое только начинается.

Послесловие

Действие этого романа разыгрывается на пограничье.

Меж реальностью (тем, что случилось на самом деле) и вымыслом (тем, что могло бы случиться).

Поэтому иной раз я позволял себе большие вольности.

Ведь роман - это всегда самовластный акт творения.

Вот почему я перемещал дома, менял названия улиц, а то и прокладывал несуществующие переулки.

И морозные ночи в Сконе устраивал по своему усмотрению.

Расписание паромов я тоже составил сам.

А прежде всего создал в Сконе собственную систему энергоснабжения. Однако вовсе не хочу этим сказать, будто имею какие-то претензии к работе «Сюдкрафта».

Никаких претензий у меня нет.

Они всегда обеспечивали меня необходимой электроэнергией.

Кроме того, я позволил себе весьма свободно действовать в мире информатики.

Ведь у меня есть подозрения, что описанное в этой книге вполне может произойти в недалеком будущем.

Очень много, людей помогали мне с этой книгой.

Ни один из них не пожелал поименного упоминания.

И я не называю никого. Но всем выражаю благодарность.

За написанное в этой книге целиком и полностью отвечаю я сам.

Мапуту, апрель 1998 г.

Хеннинг Манкелль

This file was created

with BookDesigner program

class="book">bookdesigner@the-ebook.org

03.04.2009

Хеннинг Манкелль Перед заморозками

Пролог

Джонстаун, ноябрь 1978

Тысячи раскаленных игл впивались в мозг, боль была невыносимой. Чтобы успокоиться, он попытался собраться с мыслями. Что было мучительней всего? Незачем было искать ответа на этот вопрос, он его знал. Страх. Джим спустил на него собак, как на дичь. Он, собственно говоря, и был дичью. Больше всего его испугали собаки. Всю эту бесконечную ночь с 18 на 19 ноября, когда он, уже не в силах бежать, затаился за полусгнившим поваленным деревом, ему казалось, что они уже рядом, они настигают его.

Джим не даст мне уйти. Человек, за которым я безоглядно последовал когда-то, человек, казавшийся мне воплощением безграничной и безусловной божественной любви… теперь это совсем другой человек Он незаметно поменялся сутью со своей тенью… или даже хуже, чем с тенью — с дьяволом. Он, всегда предупреждавший их в своих проповедях об опасности сатанинского соблазна. Самовлюбленный дьявол, ему мало того, что мы служим Господу в смирении и послушании. То, что я принимал за любовь… это была не любовь. Это была ненависть. Мне надо было сообразить раньше. Джим ничего не скрывал, он повторял это раз за разом. Он открыл нам правду о себе, но не всю сразу, а постепенно… подлое, ползучее откровение. И не только я — никто из нас… мы просто не желали слышать то, что скрывалось за его словами. Я тоже виноват — не хотел понимать. Когда Джим собирал нас на свои проповеди, когда рассылал наставления, он говорил не просто о духовных приуготовлениях к судному дню — эти приуготовления и без того были обязанностью каждого. Он всякий раз напоминал, что мы должны быть в любой момент готовы к смерти.

Он вслушался в темноту. Неужели снова лай собак? Нет, это в нем самом, это ему кажется… Он снова попытался своим измученным, парализованным ужасом мозгом охватить все, что произошло в Джонстауне. Он обязан понять. Джим был их вождем, пророком, священником. Когда настал час исхода из Калифорнии, где их преследовали власти и пресса, они последовали за ним. В Гайане мечтали они воплотить свою мечту о жизни в Боге, в гармонии с самим собой, в гармонии со своим окружением, в гармонии с природой. Вначале так все оно и было. Им казалось, что они нашли свой рай. Но потом что-то произошло. Может быть, им просто и не суждена была спокойная жизнь и в Гайане? Может быть, они и здесь в опасности, как и в Калифорнии? Может быть, для того, чтобы обрести ту гармонию, что они обещали друг другу, надо распрощаться не только со страной, но и с жизнью? «Я многое передумал, — сказал Джим, — я теперь вижу больше и дальше, чем тогда. Судный день на пороге. И, чтобы не быть вовлеченными в этот последний водоворот, может быть, нам придется умереть. Нам придется умереть, чтобы не дать погибнуть нашим душам».

Они должны совершить коллективное самоубийство. Первый раз, когда Джим заговорил об этом, когда они стояли на молитвенной поляне, ничего пугающего в его словах не было. Он говорил об этом как о крайнем выходе: сначала родители дадут детям разведенный цианид — Джим хранил его в пластмассовой канистре в запертой комнате с задней стороны дома. Потом сами примут яд — тем, кто усомнится, кого в решающий миг покинет вера, тем поможет сам Джим и его ближайшие помощники. Если яда не хватит, есть оружие. Джим сам позаботится, чтобы к тому моменту, когда он направит пистолет себе в висок, все были мертвы.

…Он лежал, забившись под поваленное дерево, тяжело дыша — тропическая жара была невыносимой. Он все время прислушивался, не слышно ли лая Джимовых собак. Огромные, красноглазые чудища, их все боялись. Джим сказал, что ни у кого из тех, кто пришел под его духовное покровительство, кто проделал вместе с ним нелегкий путь из Калифорнии сюда, в дикую Гайану, иного выбора нет — они должны идти путем, назначенным Господом. Тем путем, что он, Джим Уоррен Джонс, определил как единственно верный.

Все это звучало так успокаивающе! Только Джим умел так произнести эти страшные слова — смерть, самоубийство, цианид, оружие… чтобы в них вместо угрозы звучала красивая, задумчивая печаль…

Его затряс озноб. Джим наверняка ходит сейчас среди трупов и проверяет, все ли мертвы. Он наверняка заметит его отсутствие и спустит собак. Вдруг его поразила мысль: все мертвы. Потекли слезы. Только сейчас он осознал по-настоящему, что произошло. Мария и девочка, все мертвы… и они тоже мертвы. Нет, невозможно в это поверить. Они перешептывались с Марией по ночам. Джим, похоже, сходит с ума. Это был уже не тот человек, который привлек их когда-то, обещая спасение и смысл в жизни, если они придут в Народный Храм — детище Джима. Как откровение, поразили их в те далекие времена слова Джима: единственное счастье — это вера в Господа, в Христа, в спасение после окончания земной жизни, а конец этот скоро наступит. Как той ночью сказала Мария… «У Джима глаза блуждают… он нас уже не видит. Он глядит мимо нас, и взгляд холодный, будто он уже и не желает нам добра».

Наверное, пора уходить, шептали они по ночам. Но все время надеялись — он очнется, придет в себя, у него кризис, слабость его скоро пройдет. Джим был самым сильным из них. Без него они не поселились бы в этом земном раю. Он раздавил на лице какое-то насекомое. Стояла тяжелая жара, джунгли исходили паром. Отовсюду летели и ползли насекомые. Ветка коснулась его ноги — и он вскочил, подумав, что это змея. В Гайане полно ядовитых змей. Только за последние три месяца три члена общины были ужалены, ноги у них отекли, почернели, появились гнойные нарывы, они потом вскрылись, и наружу потек зловонный гной. Одна женщина из Арканзаса умерла. Они похоронили ее на своем крошечном общинном кладбище, и Джим произнес одну из своих длинных проповедей, точно как тогда, когда он впервые появился в Сан-Франциско со своей церковью, Народным Храмом, и быстро прославился как искусный и необычный проповедник.

Еще один образ, пожалуй, самый четкий из всего, что сохранила память. Он тогда дошел до последней черты — алкоголь, наркотики и муки совести из-за брошенной дочки… Жить больше не хотелось. Всего только — один шаг… грузовик, поезд… и все будет кончено, никто и не вспомнит о нем, никому не будет его не хватать, и в первую очередь — ему самому. Он брел по городу, мысленно прощаясь с людьми, которым не было до него никакого дела, и случайно прошел мимо дома, где помещался Народный Храм. «Это был Божий промысел, — сказал ему позже Джим. — Бог увидел тебя и решил, что ты будешь одним из избранных, одним из тех, кто удостоится благодати жить в Боге». Непонятно до сих пор, что толкнуло его тогда зайти в это здание — оно и на церковь-то не было похоже, он не мог найти этому объяснения даже сейчас, лежа под упавшим деревом, ожидая, что собаки Джима вот-вот найдут его и разорвут на куски.

Надо уходить, подумал он, но у него не хватало решимости оставить свое убежище. К тому же никак нельзя бросить Марию и девочку. Однажды он уже предал ребенка, и больше он этого не допустит.

Что же произошло? Утром все, как и обычно, рано встали. Собрались на полянке, где они всегда читали утреннюю молитву, и стали ждать. Но дверь в хижине Джима была закрыта — в последнее время такое бывало все чаще. Они молились одни, все девятьсот двенадцать взрослых и триста пятьдесят детей, все, кто жил в колонии. Потом разбрелись работать. Он не остался бы в живых, если бы еще с двумя членами общины не пошел искать двух заблудившихся коров. Расставаясь с Марией и дочерью, он даже предполагать не мог, что им угрожает опасность. Только когда они поднялись на противоположный склон оврага, отделяющего колонию от джунглей, он понял — что-то не так.

Они остановились как вкопанные — со стороны колонии донеслись выстрелы. Ему теперь казалось, правда, уверенности не было, что он даже слышал крики людей, перекрывающие неумолчный гомон птиц. Они поглядели друг на друга и побежали назад, в овраг. Он вскоре потерял своих спутников — он почти не сомневался, что они тоже решили бежать. Когда он вышел из тени деревьев и перелез через забор, окружавший сад Народного Храма, в колонии было тихо. Слишком тихо. Никто не собирал фрукты. Людей вообще не было видно. Он помчался к дому — он понял, что случилось что-то ужасное. Джим наконец открыл запертую дверь и вышел к людям — но пришел он не с любовью, а с ненавистью. С ненавистью, в последнее время все чаще вспыхивавшей в его глазах.

Он почувствовал, что ногу вот-вот сведет судорога, и осторожно повернулся, продолжая прислушиваться, не слышно ли собачьего лая. Нет, ничего не слышно, кроме неумолкающего стрекота цикад и шороха крыльев пролетающих чуть не над самой головой ночных птиц. Что я могу еще вспомнить? Он бежал по пустому саду… попытался сделать то, что, как учил Джим, было единственным шансом человека снискать величайшую благодать — вручить жизнь свою Господу. Он вручил Господу и жизнь свою, и молитву: Господи, сделай так, чтобы Мария и девочка были живы, что бы тут ни произошло. Но Бог его не слышал. Он вспомнил, как в отчаянии ему пришла мысль — может быть, это Джим и Бог затеяли перестрелку? Те выстрелы, что они слышали из оврага?

…Вот он вылетает прямо на пыльную улицу Джонстауна, а там Бог и пастор Джим Уоррен Джонс стоят друг против друга, готовые сделать последний выстрел… Но Бога он не увидел. Джим Джонс и в самом деле стоял посреди улицы, собаки в клетках захлебывались лаем, и повсюду лежали люди — он сразу понял, что они мертвы. Как будто их сбил на землю один могучий удар небесного кулака. Джим Джонс и его ближайшие помощники, неразлучные с ним шесть братьев, его слуги и телохранители, ходили между трупов, пристреливая детей, пытавшихся отползти от мертвых родителей. Он бегал среди трупов, безуспешно ища Марию и дочь.

Джим заметил его, только когда он громко выкрикнул имя Марии. Пастор окликнул его. Он повернулся и увидел, как тот поднимает пистолет. Они стояли в двадцати метрах друг от друга, в двадцати метрах рыжей выжженной земли, усеянной трупами его друзей, скорчившимися в последней судороге. Джим, сжимая рукоятку обеими руками, поднял пистолет и нажал крючок. Мимо. Он побежал, не дожидаясь следующего выстрела. Тот выстрелил еще раз. Он слышал, как Джим заревел от ярости. Еще выстрел — пуля расщепила ствол дерева в полуметре от него. Спотыкаясь о мертвые тела, он мчался прочь и не останавливался, пока не стемнело. Тогда он и забрался под это упавшее дерево. Он даже не знал — единственный ли он, кому удалось выжить. Где Мария с девочкой? Почему уцелел только он? Разве одиночка может пережить Судный День? Он не знал. Но что он знал точно, так это то, что это был не сон.

Наступил рассвет. От деревьев шел горячий пар. Он понял, что Джим теперь уже не спустит собак. Он выполз из-под дерева, пошевелил затекшими ногами и встал. Потом пошел к колонии. Он очень устал, спотыкался на каждом шагу, к тому же его мучила жажда. Все было тихо. Собаки тоже мертвы, подумал он. Джим сказал, что никто не избежит этой участи, даже собаки. Он снова перелез через забор. Первые убитые стали попадаться сразу. Они пытались спастись, но им стреляли в спину.

Потом он остановился. Перед ним ничком лежал мужчина. Дрожа всем телом, он перевернул труп. Джим смотрел прямо на него. Глаза его уже блуждают, подумал он. Он смотрит мне прямо в глаза. Даже не мигает. А разве мертвые мигают, мелькнула идиотская мысль. Ему вдруг захотелось ударить Джима ногой в лицо, но он удержался. Он медленно поднялся, единственный живой среди всех мертвых, и продолжал искать, пока не нашел Марию и девочку. Мария пыталась спастись. Она лежала, уткнувшись лицом в землю. Ей выстрелили в спину. В объятиях она сжимала девочку. Он наклонился к ним и заплакал. Ничего больше нет, подумал он. Джим превратил наш рай в преисподнюю.

Он сидел около Марии до тех пор, пока не услышал звук вертолета. Тогда он встал и пошел прочь. Вдруг он вспомнил, как Джим говорил в хорошие времена, когда они только приехали в Гайану: «Суть человека можно понять и носом, и глазами, и ушами. Дьявол прячется в человеке, а дьявол пахнет серой. Как почувствуешь запах серы, сотвори крестное знамение».

Он не знал, что его ждет. Он боялся будущего. Он не знал, чем заполнить пустоту, оставшуюся в душе после Бога и Джима Джонса.

Часть первая Ночь угря

1

Сразу после девяти вечера 21 августа 2001 года поднялся ветер. Озеро Маребу в долине к югу от речки Руммелеосен покрылось рябью. Человек, скрывавшийся в тени деревьев на берегу, поднял руку. Дует почти строго с юга, подумал он удовлетворенно. Значит, место выбрано правильно. Место для приманки животных, предназначенных им в жертву.

Он сидел на камне, подстелив свитер, чтобы не мерзнуть. Было новолуние, и облака плотно закрывали небо. Стояла полная тьма. Ночь угря, подумал он. Так называл такие ночи его товарищ по детским играм. В такие августовские ночи начинается миграция угрей, когда они, движимые мощным инстинктом, заплывают в расставленные вентеря. И ловушка закрывается.

Он вслушивался в темноту. Тонкий слух его отметил проехавшую где-то машину. И снова полная тишина. Он достал карманный фонарик и направил луч на озеро. Они уже здесь. Он разглядел два белых пятнышка на темной воде. Скоро они будут крупнее и их будет больше.

Он погасил фонарик и попытался представить себе, который час. Вышколенный мозг тут же дал ответ — три минуты десятого. Он поднял руку. Часы со светящимися стрелками подтвердили: да, три минуты десятого. Он был прав. Ясное дело, он был прав. Через полчаса все будет позади. Ожидание закончится. Он давно понял, что пунктуальными могут быть не только одержимые манией пунктуальности люди. Пунктуальности можно выучить и животных. Три месяца ушло на подготовку сегодняшнего вечера. Неторопливо и методично приручил он тех, кого собирался сегодня принести в жертву. Он стал их другом.

Это было его самым большим достоинством. Он мог подружиться со всеми. Не только с людьми, но и с животными. Он становился их другом, и никто не знал, что он на самом деле думает. Он снова зажег фонарик. Все правильно — белые пятна стали крупнее и их стало больше. Они приближались к берегу. Скоро ожидание закончится. Он перевел фонарик на берег. Там стояли два больших пульверизатора с бензином. На песке были рассыпаны хлебные крошки. Он погасил лампу. Ждать оставалось совсем немного.

Когда пришло время, он начал действовать — спокойно и методично, как и планировал. Лебеди вышли на берег. Они склевывали хлеб и, казалось, даже не замечали, что рядом с ними человек. Или замечали, но это их не беспокоило — они привыкли к нему, они знали, что он не опасен. Он сунул в карман фонарик и достал очки ночного видения. На берегу было шесть лебедей, три пары. Два лежали у кромки воды, остальные чистили перья или доклевывали последние крошки хлеба.

Пора. Он поднялся, взял в каждую руку по пульверизатору, обрызгал всех птиц бензином, и, не успели они взлететь, он отшвырнул емкости и бросил спичку. Крылья лебедей вспыхнули. Они взлетели, хлопая крыльями, как огненные всполохи, пытаясь в полете погасить пламя. Он попытался запомнить эту картину — огромные пылающие птицы с криками летели над озером, прежде чем рухнуть в воду и умереть. Их крылья шипели и дымились в воде. Шипят, как трубы с сурдиной. Так он запомнит их последний крик.

Все произошло очень быстро. Меньше чем за минуту он успел поджечь лебедей, посмотреть, как они летят над озером и падают в воду. Снова наступила тьма. Он был доволен. Все прошло хорошо, все, как он и задумал: робкое начало.

Он выбросил пульверизаторы в озеро, снял с камня свитер и сунул в рюкзак. Огляделся — не забыл ли что. Удостоверившись, что никаких следов не оставлено, вынул из кармана куртки мобильный телефон, купленный им несколько дней назад в Копенгагене. Выследить его по телефонному номеру невозможно. Он набрал номер.

Дождавшись ответа, он попросил соединить его с полицией. Разговор был кратким. Потом он выбросил телефон в озеро, накинул рюкзак и исчез в темноте.

Ветер сменил направление. Теперь он порывами дул с запада.

2

В этот один из последних дней августа Линда Каролина Валландер все время думала, есть ли еще какое-то сходство между ней и ее отцом, еще не обнаруженное ею, — притом что ей уже скоро тридцать и пора бы уже знать себя досконально. Она не раз его расспрашивала, иногда с пристрастием, но он делал вид, что не понимает, о чем идет речь, или уклончиво отвечал, что она похожа скорее на его отца, чем на него. Эти генеалогические беседы, как она их обычно называла, частенько переходили в раздраженный спор, а то и в отчаянную ссору. Впрочем, сама она большинство этих ссор уже забыла и полагала, что и отец тоже вряд ли склонен бесконечно их пережевывать.

Но летнюю ссору она не могла забыть. Все началось с пустяков. Она постоянно пыталась по запечатлевшимся в памяти картинкам восстановить какие-то подробности своего детства. А в тот же день, не успела она вернуться из Стокгольма в Истад, они начали ссориться как раз по поводу этих картинок в памяти. Как-то, когда она была еще маленькой, они вместе ездили на Борнхольм. Отец, ее мать Мона и она, ей было тогда лет шесть или семь. Причиной идиотской ссоры явился вопрос, ветреный был тогда день или не очень. Они только что пообедали и сидели на тесном балконе, подставив лица теплому ветерку. Вдруг кто-то из них вспомнил про Борнхольм. Отец настаивал, что Линду укачало и ее вырвало ему на куртку. У Линды, напротив, запечатлелось в памяти небесно-голубое море, совершенно спокойное, ни единой волны. Они ездил на Борнхольм только один раз, спутать было не с чем. Мать ее не особенно жаловала морские путешествия, и отец вспоминал, как он удивился, что Мона согласилась на эту поездку…

Вечером, после этой нелепой, возникшей из ничего, ссоры, Линда долго не могла уснуть. Через два месяца она должна была приступить к работе аспиранта[53] в истадской полиции. Она закончила обучение в Стокгольме и хотела как можно скорее приступить к работе. Но пока ей было совершенно нечего делать, а отец не мог составить ей в этом компанию — он взял большую часть отпуска еще в мае. Она была тогда уверена, что он купил дом и собирается посвятить отпуск обустройству. Он и в самом деле купил дом в Сварте, к югу от шоссе, на берегу моря. Но в последний момент, когда уже и задаток был уплачен, хозяйка дома, старая одинокая учительница на пенсии, при мысли, что она, оставляет свои розы и рододендроны человеку, совершенно ими не интересующемуся и говорящему только о том, как он построит конуру, где будет жить пока еще не купленная им собака… представив себе все это, она вдруг вышла из себя и отказалась продавать дом. Маклер предлагал отцу настоять на завершении сделки или, по крайней мере, потребовать компенсации за моральный ущерб, но отец мысленно уже попрощался с домом, в котором не прожил ни дня.

Остаток отпуска он употребил на то, чтобы найти другой дом. Но все, что ему предлагали, было либо чересчур дорого, либо вовсе не соответствовало тому образу, что он выстроил за долгие годы жизни в квартире на Мариагатан в Истаде. Там он покуда и оставался, уже всерьез спрашивая себя, не суждено ли ему провести в этой квартире остаток жизни. Линда закончила последний семестр в Высшей школе полиции, и он в один из выходных поехал в Стокгольм и по самую крышу набил машину вещами, которые она пожелала взять с собой. В сентябре ей должны были предоставить квартиру, а до этого она жила в своей старой комнате.

Они сразу начали действовать друг другу на нервы. Линда извелась от нетерпения и все время настаивала, пусть отец похлопочет, чтобы ей выйти на службу пораньше. Он даже как-то завел об этом разговор с шефом истадской полиции Лизой Хольгерссон, но она ничего не могла сделать. Им, конечно, при таком недостатке персонала очень нужны аспиранты, но денег на зарплату пока что нет. И Линда, как бы в ней ни нуждались, не сможет приступить к работе раньше десятого сентября.

За лето Линда нашла двух своих старых подруг, с кем дружила еще в детстве. Как-то она случайно встретила на площади Зебу, или Зебру, как ее все называли, и поначалу не узнала ее. Она перекрасила свои черные волосы, став огненно-рыжей, и, кроме того, сделала короткую стрижку. Зеба приехала в Швецию из Ирана. Они учились вместе до девятого класса, потом их пути разошлись. В тот день в июле, когда они встретились, Зебра шла с детской коляской. Они зашли в кондитерскую выпить кофе.

Зебра сперва училась на бармена, но потом забеременела от Маркуса — Линда его знала, тот самый Маркус, что обожал экзотические фрукты и уже в девятнадцатилетнем возрасте заложил питомник на южном въезде в город. Их отношения давно прервались, но ребенок остался. Они долго разговаривали, пока мальчик не завопил так истошно, что они были вынуждены выйти на улицу. После этого они продолжали встречаться, и Линда отметила, что теперь, вновь наведя мосты в свое прошлое, когда она знала о мире не больше, чем могла разглядеть на истадском горизонте, она стала куда терпимей.

Попрощавшись с Зеброй, она пошла домой на Мариагатан. Вдруг хлынул дождь, и она забежала в магазинчик одежды на пешеходной улице. В ожидании, пока дождь прекратится, она попыталась найти в телефонном справочнике Анну Вестин. У нее забилось сердце, когда она ее нашла. Они с Анной не виделись почти десять лет. Их когда-то нежная и преданная дружба в подростковом возрасте резко оборвалась — они влюбились в одного и того же мальчика. Потом, когда влюбленность прошла и забылась, они попытались вновь начать дружить. Но что-то сломалось, и обе оставили эти попытки. За эти годы Линда почти никогда не думала об Анне. Но встреча с Зеброй всколыхнула воспоминания, и она была очень рада, когда поняла, что Анна Вестин по-прежнему живет в Истаде, на одной из улиц поблизости от выезда на Эстерлен.

В тот же вечер она позвонила Анне и через несколько дней они встретились. После этого они виделись по нескольку раз в неделю, иногда все втроем, но чаще — только Анна и Линда. Анна жила одна, на учебное пособие, которого при определенной экономии хватало на то, чтобы оплатить ее медицинское образование.

Линде показалось, что Анна стала еще более скрытной с тех пор, как они виделись последний раз. Отец оставил мать с Анной, когда девочке было лет пять или шесть. После этого никто о нем ничего не слышал. Мать жила в деревне под Лёдерупом, недалеко от того места, где жил дед Линды и писал свои бесчисленные и похожие друг на друга пейзажи с глухарями. Анна, казалось, обрадовалась, что Линда нашла ее и что она вернулась в Истад. Но кроме того, Линда заметила, что с Анной надо вести себя предельно деликатно. В ней было что-то ломкое, она избегала определенных тем… Линде не удавалось по-настоящему с ней сблизиться. Но все равно, эта дружба и еще Зебра с ее сынишкой помогали ей как-то скоротать это лето, полное нетерпеливого ожидания — когда же она наконец пойдет в полицию, поговорит с толстой фру Лундберг, заведующей складом, и та вручит ей под расписку полицейскую форму и другие атрибуты службы.

Отец работал все лето без перерыва, но и без особых результатов, над следствием по делу об ограблении нескольких отделений банка и почтовых контор в Истаде и окрестностях. Время от времени Линда слышала кое-что о нескольких крупных кражах динамита — модель поведения преступников наводила на мысль о хорошо спланированной операции. Когда отец засыпал, Линда изучала его заметки и папки с делами — он частенько забирал работу домой. Но на вопросы, чем он занимается, отец отвечать избегал. Она пока что еще не полицейский. Пусть подождет до сентября.

Лето кончилось. Как-то в августе отец пришел после обеда домой и сообщил, что звонил маклер и сказал, что нашел наконец дом, который ему должен понравиться. Это в Мосбю, на взморье, прямо на берегу. Отец предложил ей съездить с ним посмотреть дом. Она позвонила Зебре и перенесла назначенную встречу на завтра.

После чего они забрались в отцовский «пежо» и поехали. Море в тот день было серым, как будто предвещало осеннюю непогоду.

3

Дом был пуст и заколочен. Черепицу кое-где сдуло ветром, одна из водосточных труб оторвалась. Со склона, на котором он стоял, открывался широкий морской простор. Есть в этом доме что-то неприятное, подумала Линда. Это не то место, где отец будет счастлив. Здесь его будут вечно преследовать его демоны. Но что это за демоны? Она тут же начала думать, что же гложет отца более всего. Мысленно она расставила все по порядку. Недостатки — одиночество, лишний вес, скованность в суставах. А что еще? Она исподтишка наблюдала, как отец ходит вокруг и осматривает дом. Ветер медленно, почти задумчиво шевелил высокие кроны буков. Внизу поблескивало море. Линда прищурилась и увидела корабль на горизонте. Курт Валландер поглядел на дочь:

— Ты похожа на меня, когда щуришься.

— Только когда щурюсь?

Они пошли дальше. Позади дома валялся полусгнивший кожаный диван. Вдруг между его пружин проскользнула мышка-полевка и исчезла. Отец огляделся и покачал головой:

— Почему мне, собственно, так хочется уехать за город?

— Ты хочешь, чтобы я тебя спросила? Ладно. Почему тебе так хочется уехать за город?

— Потому что я всегда мечтал встать утром, выйти на травку и пописать.

Она весело глядела на него:

— Только поэтому?

— Неужели есть причина весомее? Ну что, поехали?

— Давай еще посмотрим.

На этот раз она осмотрела дом более внимательно, словно бы это она собиралась его купить, а отец был маклером. Она чуть не принюхивалась к дому, как зверек.

— И сколько он стоит?

— Четыреста тысяч.

Она удивленно подняла брови.

— Это правда, — сказал он.

— И у тебя есть эти деньги?

— Нет, конечно. Но в банке обещали дать заем. Мне верят. Полицейский, к тому же всю жизнь я был аккуратен в делах. Вообще говоря, жаль, что дом мне не понравился. Пустое жилище выглядит так же жалко, как и брошенный человек.

Они сели в машину. Линда обратила внимание на придорожный указатель «Взморье Мосбю». Он покосился на нее:

— Хочешь, заскочим?

— Да. Если успеваем.

На парковке стоял одинокий автоприцеп. Киоск был закрыт. На ветхих стульчиках около прицепа сидели мужчина и женщина и разговаривали по-немецки. Между ними стоял столик. Они сосредоточенно играли в карты. Линда и Курт Валландер спустились к воде.

Именно здесь несколько лет назад она посвятила его в свое решение. Она не будет заниматься реставрацией старинной мебели, не особенно верит она и в то, что осуществится ее мечта стать актрисой. Она уже не мечется по всему миру. Давно уже она не видела парня из Кении, учившегося в Лунде на врача, — это была ее самая большая любовь, хотя за последние годы память о ней несколько поблекла. Но он уехал домой в Кению, а она за ним не поехала. И попыталась найти ключ к собственной жизни, присматриваясь к матери, к Моне. Но видела только женщину, вечно бросающую начатое на полдороге. Она хотела родить двоих детей, а родила одного. Она считала, что Курт Валландер будет ее единственной и великой любовью, но развелась с ним, и теперь вышла замуж за какого-то помешанного на гольфе бухгалтера из Мальмё, ушедшего на пенсию по болезни.

Тогда Линда со вновь проснувшимся любопытством стала наблюдать за отцом, следователем, вечно забывавшим встретить ее в аэропорту. Она даже дала ему прозвище: Тот-кто-забывает-что-я-существую. У кого никогда нет на нее времени. Она понимала, что теперь, после смерти деда, никого ближе отца у нее нет. Как будто она подкрутила бинокль и приблизила его к себе… но не слишком близко. Как-то утром, проснувшись, она вдруг поняла, что единственное, чего бы ей по-настоящему хотелось, — быть, как он, полицейским. Целый год она никому об этом не говорила, кроме разве ее тогдашнего любовника, но, постепенно убедив себя, что это и есть ее выбор, она дала любовнику отставку, прилетела в Сконе, привезла отца на этот самый берег и сообщила ему о своем решении. И до сих пор не может забыть, как это его ошарашило. Он даже попросил пару минут, чтобы подумать. И она вдруг почувствовала неуверенность. Она-то думала, что он обрадуется. И за эти несколько мгновений, что он стоял, повернувшись к ней широкой спиной, и ветер вздымал его редеющие волосы, она уже приготовилась к ссоре. Но когда он вновь повернулся к ней улыбаясь, она уже знала, что все в порядке…

Они спустились к кромке воды. Линда поковыряла ногой след лошадиной подковы. Курт Валландер смотрел на чайку, парившую почти неподвижно над его головой.

— Ну и что? — спросила она. — О чем ты думаешь?

— О чем? О доме?

— О том, что я скоро предстану перед тобой в полицейской форме.

— Даже не могу себе это представить. Скорее всего, я огорчусь.

— Почему?

— Потому что знаю, каково это на самом деле. Мундир — это пустяк. А вот выйди-ка в нем на люди. Все на тебя смотрит. Ты полицейский, ты на виду, ты всегда должна быть готова броситься разнимать любую драку. Я-то знаю, что тебя ждет.

— Я не боюсь.

— А я и не говорю о страхе. Я говорю о том дне, когда ты наденешь форму. Потом тебе ее уже не снять.

Она подумала, что он прав.

— И как ты думаешь, получится у меня?

— В Высшей школе получилось. И здесь получится. Впрочем, ты сама должна ответить на этот вопрос.

Они брели по берегу. Она рассказала, что на днях едет в Стокгольм, на выпускной бал. Потом она и ее товарищи разъедутся по разным углам страны.

— А у нас и бала не было, — сказал он. — Да и образования настоящего я толком не получил. Я и сейчас думаю, чем они тогда, в годы моей юности, руководствовались, отбирая кадры для полиции. Главное, наверное, чтобы парень был поздоровее. Ну и не полный дурак. Но помню, что когда впервые надел форму, пошел пить пиво. Не на улице, понятно. У приятеля в Мальмё.

Он покачал головой. Линда только гадала, веселят его или печалят эти воспоминания.

— Я тогда еще жил с родителями. Папаша чуть с ума не сошел, когда я явился в полицейском мундире.

— Почему он так не хотел, чтобы ты стал полицейским?

— Я понял это только после его смерти. Он меня разыгрывал.

Линда остановилась как вкопанная.

— Разыгрывал?

Он смотрел на нее с улыбкой:

— Мне кажется, он был очень доволен, что я стал полицейским. Но вместо того, чтобы это признать, он поддерживал во мне чувство неуверенности. И, как ты знаешь, это ему удалось.

— Ты шутишь.

— Никто не знал отца лучше, чем я. Уж я-то знаю, что говорю. Папаша был редкостным ерником. Всю жизнь всех разыгрывал. Но другого-то негде взять!

Они пошли к машине. В разрыве облаков появилось солнце, и сразу стало тепло. Немцы-картежники даже голов не подняли… Открывая дверцу, он поглядел на часы.

— Что, домой торопишься? — спросил он.

— Никуда я не тороплюсь. Просто не терпится поскорее начать работать, вот и все. А почему ты спрашиваешь?

— Да дело одно есть. Расскажу в машине. — Они свернули на Треллеборгсвеген, потом к замку Шарлоттенлунд.

— Это и делом-то не назовешь. Но, поскольку это тут рядышком, надо бы заехать.

— Что тут рядышком?

— Замок Маребу. Вернее, озеро Маребу.

Дорога пошла узкая и извилистая. Они ехали медленно, и он так же медленно и с остановками рассказывал ей, что, собственно, произошло. Неужели его письменные отчеты такие же неуклюжие, подумала Линда.

Впрочем, история оказалась довольно заурядная. Два дня назад в истадскую полицию позвонил человек, не пожелавший назвать ни себя, ни места, откуда он говорит. На каком-то с трудом определимом диалекте он сообщил, что над озером Маребу он видел горящих лебедей. Подробностей он сообщить не смог или не пожелал. Как только дежурный начал задавать вопросы, он отключился и больше не звонил. Разговор был зарегистрирован, но никаких мер по нему не принималось — вечер был забит происшествиями: мордобой в Сварте, взлом магазина в центре Истада. Решили, что звонившему либо показалось, либо это просто неумная шутка. Только отец, услышав эту историю от Мартинссона, подумал, что, скорее всего, так оно и было — слишком уж неправдоподобно для выдумки.

— Горящие лебеди? Кто мог это сделать?

— Садист. Живодер.

— И ты в это веришь?

Он остановил машину на пересечении с главной дорогой, и только когда переехал ее и свернул на Маребу, ответил:

— А разве вас не учили? Полицейский не должен верить или не верить. Он должен знать. Но он всегда должен быть готовым к тому, что произойти может все, что угодно. Включая и горящих лебедей… если это, конечно, подтвердится.

Линда больше ни о чем не спрашивала. Они поставили машину и спустились к озеру. Линда шла за отцом и ощущала себя уже в мундире, пока, правда, невидимом.

Они обошли озеро. Никаких следов мертвых лебедей. Ни он, ни она не заметили, что за ними наблюдают в бинокль.

4

Несколько дней спустя, ясным и тихим утром, Линда улетела в Стокгольм. Зебра помогла ей сшить бальное платье — голубое, с глубокими вырезами на груди и на спине. Сняли старинный особняк на Хорнсгатан. Пришли все, даже так называемый блудный сын их выпуска. Из шестидесяти восьми студентов Линдиного выпуска только ему одному пришлось прервать обучение — выяснилось, что у него серьезные проблемы с алкоголем. Ему не удалось ни скрыть их, ни разрешить. Кто сообщил об этом руководству училища, так и осталось неизвестным. По молчаливому и никогда не высказанному соглашению решили считать, что ответственность лежит на всех. Для Линды он навсегда остался кем-то вроде привидения. Он будет всегда мерещится ей где-то там, в осенней тьме, с его неутолимой тоской и жаждой вновь вернуться в родные стены.

На этом балу, когда они в последний раз собрались со своими преподавателями, Линда выпила слишком много вина. Она до этого никогда не напивалась и считала, что знает свою меру. Но в этот вечер она пила много. Может быть, потому, что нетерпение делалось еще мучительней при виде уже приступивших к работе сокурсников. Ее самый близкий приятель в годы учения, Маттиас Ульссон, решил не возвращаться на свою родину, в Сундсваль, и устроился в отделе охраны порядка в Норрчёпинге. И уже успел отличиться, сбив с ног какого-то озверевшего от анаболиков культуриста. Линда принадлежала к меньшинству, к тем, кто еще дожидался работы.

Были танцы. Зебрино платье заслужило всеобщее одобрение, кто-то произносил тосты, другие спели в меру ехидную песню о своих преподавателях. Все было бы замечательно, если бы у поваров в кухне не работал телевизор.

В последней программе новостей сообщили, что на дороге недалеко от Энчёпинга застрелили полицейского. Новость разлетелась мгновенно среди танцующих и подвыпивших аспирантов и их преподавателей. Музыку выключили, из кухни принесли телевизор. Линда потом вспоминала, что для всех это было как удар ногой в живот. Праздник сломался, свет словно поблек, они сидели в своих бальных костюмах и платьях и смотрели на страшные кадры — полицейского просто расстреляли в упор, когда он попытался остановить украденную машину. Из нее выскочили двое с автоматами — они с самого начала и хотели его убить, не было никаких предупредительных выстрелов. Праздник кончился, в двери постучалась суровая действительность.

Было уже совсем поздно, когда они расстались и Линда направилась ночевать к своей тетке Кристине. Она остановилась на Мариаторгет и позвонила отцу. Было три часа ночи, он заикался спросонья. Она разозлилась. Как можно спать, когда несколько часов назад убили его коллегу! Это она ему и высказала.

— Если я не буду спать, это вряд ли поможет делу. Где ты?

— Иду к Кристине.

— Неужели вы до сих пор праздновали? Который час?

— Три. Мы почти сразу разошлись, когда услышали.

Он по-прежнему шумно сопел, словно еще не решил, просыпаться или нет.

— А что это там шумит?

— Машины. Я ловлю такси.

— Тебя кто-нибудь провожает?

— Нет.

— Как ты можешь шляться ночью по Стокгольму в одиночку?

— Со мной все в порядке. Я уже не ребенок. Извини, что разбудила.

Она сердито выключила мобильник. Что-то я часто срываюсь, подумала она. С чего я так взвилась? Он просто сам не замечает, что дразнит меня.

Она поймала такси и направилась на Гердет, где жила Кристина с мужем и восемнадцатилетним сыном — тот все еще не съехал от родителей. Кристина постелила ей на диване в гостиной. Свет с улицы проникал в комнату. На полке стояла фотография — ее родители и она. Это было много лет назад. Ей тогда было четырнадцать, она прекрасно помнит этот момент. Дело было весной, кажется, в воскресенье. Они поехали в Лёдеруп. Отец выиграл фотоаппарат в какой-то викторине в полиции. Когда они собирались сфотографироваться все вместе, ее дед вдруг отказался и заперся среди своих картин в сарае. Отец тут же разозлился. Мона скисла и отошла в сторону. Линда пошла уговаривать деда выйти и сняться со всеми.

— Не хочу оказаться на одной карточке с людьми, которые стоят и ухмыляются друг дружке, а сами вот-вот разбегутся в разные стороны, — услышала она в ответ.

И до сих пор помнит, как больно ее задели эти слова. Она, конечно, знала, что дед особой деликатностью не отличается, но все равно это было как пощечина. Она тогда все-таки решилась и спросила деда, правда ли это — может, он что-то такое знает, что ей неизвестно.

— Притворяясь слепой, делу не поможешь, — сказал он. — Иди к ним. Тебе-то надо с ними сфотографироваться. Может быть, я и ошибаюсь.

Она сидела на диване и думала, что дед ошибался почти всегда. Но в тот раз он знал, что говорил. Он не хотел быть на той фотографии, сделанной с автоспуском. На следующий год, последний, когда родители еще жили вместе, напряжение еще больше усилилось.

Она даже пыталась покончить с собой — дважды. Первый раз, когда она порезала вены на руках, ее нашел отец. Она до сих пор помнит его ужас. Но врачи, наверное, сказали ему, что опасности для жизни не было. Родители ее почти не упрекали, разве что случайным взглядом или напряженным молчанием. Зато этот эпизод стал причиной последней безобразной ссоры, после чего Мона собрала чемодан и уехала.

Линда потом сама удивлялась, что не возложила на себя ответственность за развод родителей. Наоборот, она упрямо считала, что оказала им услугу — помогла расторгнуть брак, который фактически уже давно разрушился. Она все время вспоминала, что ни разу, несмотря на тонкий слух и чуткий сон, не слышала звуков из родительской спальни, свидетельствующих о том, что там происходит акт любви. Она просто вбила последний клин в уже непоправимо расколотые отношения, помогла им освободиться друг от друга.

А про вторую ее попытку самоубийства отец даже и не знал. Это был ее самый большой секрет от него, хотя иногда ей начинало казаться, что он знает. Но чаще, гораздо чаще брало верх убеждение, что о втором случае ему ничего не известно. На этот раз дело было серьезнее. Она помнит все до мельчайшей подробности.

Ей было шестнадцать лет. Она поехала к матери в Мальмё. Для нее это было время больших потрясений, какие случаются только в подростковом возрасте. Она ненавидела себя, вздрагивала, увидев свое отражение в зеркале и в то же время любила его, притом что собственное тело ей казалось воплощением уродства. Депрессия подкралась незаметно — первые симптомы были едва различимы, не стоили внимания. И вдруг оказалось слишком поздно — когда обнаружилось, что мать даже не понимает, что с ней творится, ее охватило совершенно невыносимое отчаяние. Больше всего ее потряс отказ Моны взять ее с собой в Мальмё. Не то чтобы ей было плохо с отцом — просто хотелось вырваться из маленького Истада.

В гневе она ушла из дома матери. Это было ранней весной, в канавах и на клумбах еще лежал снег, дул резкий ветер с пролива. Она шла по улице, длиннющей Регеменстгатан, к выезду из города. Где-то по дороге она заблудилась. У нее была та же привычка, что и у отца, — на ходу смотреть только под ноги. Так же, как и он, она постоянно натыкалась на фонарные столбы и стоящие у обочины автомобили. Почему-то она оказалась на переброшенном через автомагистраль виадуке. Сама не зная как и почему, она забралась на парапет и стояла там, покачиваясь от ветра. Она смотрела вниз на мчащиеся машины, их взрезающие темноту мощные фары. Как долго она так стояла, она не могла бы сказать. Это было как последнее приготовление, она даже не чувствовала страха или жалости к себе. Она просто стояла и ждала, когда же наконец тяжкая усталость и холод заставят ее шагнуть в пустоту.

Вдруг она почувствовала, что кто-то стоит позади нее, или, вернее, рядом с ней, и обращается к ней тихим голосом. Это была женщина, молодая женщина с почти детским лицом, скорее всего, не намного старше ее. На ней была полицейская форма. Подальше на мосту стояли две полицейские машины с включенными мигалками. Но рядом с ней была только эта молодая женщина-полицейский с совершенно детским лицом. Где-то угадывались люди, они ждали, они возложили ответственность за судьбу этой стоящей на парапете идиотки на молодую девушку, почти девочку, почти ее ровесницу. Она сказала, что ее зовут Анника, что она просит Линду только об одном — сойти с парапета; там, внизу, решения своих проблем она не найдет. Линда отказалась, ей почему-то казалось, что она обязана защищать свое решение. Но Анника не сдавалась, она казалась совершенно спокойной, как будто терпению ее не было конца. Когда Линда наконец сошла с парапета и заплакала от разочарования, которое было скорее облегчением, чем разочарованием, Анника тоже расплакалась. Они стояли обнявшись. Линда сказала, что не хочет, чтобы об этом узнал отец, он тоже полицейский. Матери тоже лучше не знать, но прежде всего — не сообщать отцу. Анника пообещала — и сдержала слово. Много раз Линда собиралась найти ее, много раз она снимала трубку, чтобы позвонить в полицию в Мальмё, но что-то каждый раз ее останавливало.

Она поставила снимок назад на полку, подумала про убитого полицейского и легла. С улицы доносились звуки ссоры. Она вдруг подумала, что скоро ей придется ввязываться в такие склоки, разнимать и успокаивать дерущихся. Неужели она к этому стремится? Особенно сейчас, когда реальность пробилась сквозь все запоры и швырнула на дорогу тело убитого где-то к юту от Энчёпинга полицейского?

Она почти не спала в эту ночь. Утром ее разбудила Кристина — она спешила на работу. Она была во всех отношениях полной противоположностью брату. Высокая, худощавая, с острым лицом, она говорила подчеркнуто громким голосом — отец часто пародировалэтот голос. Но Линде она нравилась. В ней была какая-то естественная простота, нежелание что-либо усложнять. И здесь она отличалась от брата — тот повсюду видел проблемы. В личной жизни эти проблемы оказались неразрешимыми, а на работе он бросался на каждое новое дело, как рассвирепевший медведь.

Еще не было девяти, когда Линда поехала в Арланду[54] — хотелось побыстрее улететь. На первых страницах газет крупными буквами сообщалось об убийстве полицейского. Ей удалось попасть на двенадцатичасовой рейс на Мальмё. Из Стурупа[55] она позвонила отцу, и он за ней приехал.

— Весело было? — спросил он.

— А ты как думаешь?

— Не знаю. Меня там не было.

— Мы говорили об этом ночью, если ты помнишь.

— Конечно, помню. Ты была не особенно вежливой.

— Я устала и расстроилась. Убили полицейского. Праздник испортили. Радоваться нечему.

Отец кивнул, но ничего не сказал. Он высадил ее на Мариагатан.

— Как дела с этим садистом?

Он поначалу не понял.

— Ну, с этим живодером? Горящие лебеди?

— Думаю, что кто-то просто хотел порезвиться. В окрестностях озера живет довольно много народу. Кто-то да увидел бы, если бы такое было на самом деле.

Курт Валландер поехал в полицию. Поднявшись в квартиру, Линда заметила у телефона записку от отца — накануне звонила Анна и продиктовала следующие слова: Позвони мне. Очень важно. Далее следовал комментарий отца, но Линда не сумела расшифровать его почерк. Она позвонила отцу по прямому номеру.

— Почему ты мне не сказал, что звонила Анна?

— Забыл.

— А что ты здесь написал?

— Мне кажется, она была очень взволнована.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказал. Она была взволнована. Лучше всего, если ты ей позвонишь.

Линда набрала номер Анны. Сперва было занято, потом никто не ответил. Она подождала немного и позвонила еще раз — безрезультатно. В семь часов вечера, когда они с отцом поужинали, она накинула куртку, дошла до Анны и нажала кнопку звонка. Как только дверь отворилась, Линда поняла, что отец был прав. Анну было не узнать — лицо переменилось, глаза беспокойно бегали. Она втащила Линду в квартиру и захлопнула дверь.

Казалось, ей хотелось как можно скорее отгородиться от окружающего мира.

5

Вдруг Линде вспомнилась мать Анны, Генриетта.

Худая, почти тощая женщина с порывистыми, нервными движениями. Линда всегда относилась к ней с некоторой опаской — ей почему-то казалось, что мать Анны похожа на хрупкую вазу, что она может разбиться от чересчур громкого голоса или от того, что кто-то нарушит покой, который, как казалось, был для нее важнее всего на свете.

Линда помнила день, когда она впервые пришла к Анне домой. Ей было тогда лет восемь или девять. Анна училась в параллельном классе, и сейчас уже никто из них не мог бы сказать, почему их потянуло друг к другу. Потянуло, и все, подумала Линда. Кто-то наверху набрасывает на людей невидимые веревочки и связывает их вместе. Так случилось и с нами. Мы были совершенно неразлучны, пока этот угреватый мальчишка не встал между нами, когда мы обе в него влюбились.

Исчезнувший отец Анны присутствовал только в виде выцветших фотографий. Но на поверхности и снимков не было — Генриетта позаботилась, чтобы в доме не было никаких следов, как будто хотела этим сказать дочери, что о возвращении отца даже мечтать незачем. Он исчез, чтобы никогда не вернуться. Анна прятала его фотографии в комоде, под нижним бельем. Линда припоминала длинноволосого мужчину в очках. Он смотрел в объектив с таким видом, словно его снимали вопреки его желанию. Со стороны Анны это было проявлением высшего доверия — показать ей эти снимки. К тому времени, когда они подружились, отец вот уже два года как исчез. Анна все время вела молчаливую борьбу со стремлением матери уничтожить все, напоминающее о муже, — и в доме, и в жизни. Как-то раз, когда она собрала последние из остававшихся его вещей в бумажный пакет и вынесла в подвал вместе с мусором, Анна ночью пошла туда и достала пару башмаков и сорочку. И спрятала их под кроватью. В глазах Линды вся эта история с исчезновением отца выглядела увлекательным приключением. Тогда ей иной раз хотелось, чтобы все стало наоборот, чтобы это не Аннин отец, а ее вечно ссорящиеся родители в один прекрасный день испарились бы, как два облачка дыма в голубом небе.

Они сели на диван. Анна откинулась на спинку, лицо ее оказалось в тени.

— Как прошел бал?

— В самый разгар мы узнали, что убили полицейского. Тут все и кончилось. Но платье всем понравилось.

Знакомо, подумала Линда. Анна никогда не приступает прямо к делу. Если у нее есть что сказать, она всегда будет ходить вокруг да около.

— А как мама? — спросила Линда.

— Нормально. — Анна вздрогнула от собственных слов. — «Нормально»… Что значит — «нормально»? Хуже, чем когда-либо. Два года она уже сочиняет реквием по своей жизни, она называет его «Безымянная месса». Дважды уже пыталась сжечь ноты, но в последнюю секунду выхватывала из камина. Ее уверенность в себе примерно на таком же уровне, как у человека с единственным зубом во рту.

— И что за музыка?

— Почти ничего не могу сказать. Иногда она начинала напевать мне отдельные куски. Но только в те редкие моменты, когда ей начинало казаться, что ее работа чего-то стоит. Но никакой мелодии мне так никогда и не удалось уловить. А разве бывает музыка без мелодии? Ее музыка похожа на крик, как будто бы кто-то колет тебя иголкой или бьет. Никогда в жизни не поверю, что кому-то захочется это слушать. Но меня восхищает, что она не сдается. Я дважды предлагала ей заняться чем-нибудь другим, ведь ей нет еще и пятидесяти. Оба раза она бросалась на меня чуть не с кулаками, царапалась и плевалась. Мне тогда казалось, что она сходит с ума.

Анна осеклась на полуслове, как будто вдруг испугалась, что рассказала что-то лишнее. Линда ждала продолжения. Ей вспомнилось, что у них когда-то уже был похожий разговор, когда вдруг выяснилось, что они влюблены в одного и того же мальчика. Никто тогда не хотел начинать разговор. Обе молчали, сдерживая дыхание. Обеим было страшно — на карту была поставлена их дружба. Тогда это молчание продолжалось до поздней ночи. Это было на Мариагатан. Мать Линды к тому времени уже уехала вместе со своими чемоданами, а отец пропадал где-то в лесах у озера Кадешён — ловил психа, избившего водителя такси. Линда даже вспомнила, что тогда от Анны слабо пахло ванилью. Разве есть духи с запахом ванили? Или, может быть, это такое мыло? Она не спросила тогда и не собиралась спрашивать теперь.

Анна сменила позу, и лицо ее оказалось на свету.

— У тебя никогда не было чувства, что ты вот-вот сойдешь с ума?

— Каждый день.

Анна раздраженно тряхнула головой:

— Я не шучу. Я говорю серьезно.

Линде стало неудобно.

— Было такое. Ты же знаешь.

— Да, ты резала себе вены. И вылезала на парапет моста. Но это отчаяние. Это разные вещи. Каждый человек хоть раз в жизни впадает в отчаяние. Это как набросок взрослой жизни. Если человек никогда не стоял у моря и не выл на луну, выкрикивая проклятия своим родителям, он никогда не станет взрослым. Принц и принцесса Беспечальные — пропащие существа. Им словно сделали анестезирующий укол в душу. Мы, живые люди, знаем, что такое горе.

Линда позавидовала, как Анна формулирует свои мысли. Язык и мысли, подумала она. Если бы мне вдруг захотелось так же красиво излагать, как она, пришлось бы сесть за стол и долго записывать и править.

— В таком случае я никогда не боялась сойти с ума, — сказала она.

Анна встала и подошла к окну. Потом вернулась на диван. Все похожи на своих родителей, подумала Анна. Точно так же делает ее мать, чтобы побороть тревогу. К окну — и назад. Отец прижимает кулаки к груди, Мона трет нос. А что делал дед? Дед не сжимал кулаки и не бегал к окну. Он плевал на все и продолжал писать свои скверные картины.

— Мне кажется, вчера на улице в Мальмё я видела отца, — вдруг сказала Анна.

Линда наморщила лоб, ожидая продолжения. Но продолжения не последовало.

— Тебе кажется, что вчера ты видела отца на улице в Мальмё?

— Да.

Линда задумалась.

— Но ты же никогда его не видела? Впрочем, нет, видела, но ты тогда была еще совсем маленькой, чтобы что-то запомнить.

— У меня есть фотографии.

Линда посчитала в уме.

— С тех пор как он исчез, прошло двадцать пять лет.

— Двадцать четыре.

— Хорошо, двадцать четыре. Как выглядит человек через двадцать четыре года? Никто не знает. Думаю, что он изменился.

— И все равно — это был он.

— Я даже не знала, что ты вчера была в Мальмё. Я думала, ты едешь в Лунд. Экзамен, или что у тебя там.

Анна задумчиво разглядывала ее:

— Ты мне не веришь.

— Ты и сама себе не веришь.

— Это был мой отец.

Она села.

— Ты права — я была в Лунде. Но когда я приехала оттуда в Мальмё, что-то случилось на железной дороге, и отменили поезд. У меня ни с того ни с сего появилось два свободных часа. Я разозлилась — ненавижу ждать. Никогда не понимала этой мудрости, что время нельзя ни потерять, ни накопить. Понятно, что пока ждешь, можно заняться чем-то другим. Но я разозлилась. Пошла в город — просто так, без всякой цели. Просто скоротать эти дурацкие два часа. Купила совершенно не нужную мне пару чулок. Около отеля «Санкт-Йорген» упала какая-то женщина. Я даже не подошла, мне от этого всегда плохо делается, когда кто-то вдруг заболевает, или вот так падает ни с того ни с сего. Юбка задралась, и меня возмутило, что никто ее не поправит. Я была уверена, что она мертва. А люди… они стояли вокруг и пялились на нее, как будто это был какой-то выброшенный на берег мертвый зверь. Я ушла оттуда, пошла к Треугольнику[56] и зашла в отель, чтобы подняться наверх в стеклянном лифте. Я часто захожу туда, когда я в Мальмё — как будто в стеклянном воздушном шаре возносишься на небо. Но в этот раз не вышло. Теперь лифт открывается только ключом от номера. Я совершенно растерялась, как будто у меня отняли любимую игрушку. Села в кресло у окна и решила, что посижу здесь до поезда.

И тогда я его увидела. Он стоял на улице. Внезапно поднялся сильный ветер, такой, что даже стекла задрожали. Я подняла глаза — он стоял на тротуаре и смотрел прямо на меня. Наши взгляды встретились, и мы секунд пять глазели друг на друга, не шевелясь. Потом он опустил глаза и ушел. Я была настолько потрясена, что не догадалась за ним последовать. Да в ту минуту я и не поверила, что это он. Игра света, галлюцинация… такое случается, когда думаешь, что видишь какого-то старого знакомого, а это совершенно чужой человек, случайный прохожий. Но когда я выскочила на улицу, его, конечно, уже не было. Я пошла назад на станцию, кралась по улице, как хищник, пытаясь чуть ли не по запаху найти, где он. Но его нигде не было. Я была настолько взволнована, расстроена… я пропустила этот поезд и еще раз прошла все улицы в центре. Не нашла, конечно. И все равно я уверена, что это был он. Это мой отец стоял там, на улице. Он старше, чем на фотографиях. Но мне словно удалось выудить из памяти еще один ящик с фотографиями, фотографиями, которых я никогда раньше не видела. Это был он, я совершенно убеждена. Мама как-то описывала его взгляд — он всегда, перед тем, как что-то сказать, заводил глаза к небу. И он именно это и проделал, пока стоял там, на другой стороне улицы. У него теперь не такие длинные волосы, как тогда, когда он исчез, другие очки, не те в толстой черной оправе, а совсем без оправы… Это был он. Я знаю точно. Я позвонила тебе, потому что мне надо было с тобой поговорить, чтобы не сойти с ума. Это был мой отец. И ведь не только я его узнала, это он первый увидел меня и остановился, потому что тоже узнал.

Как поняла Линда, у Анны нет ни малейших сомнений — из окна отеля на Треугольнике она видела своего отца. Линда попыталась вспомнить, что они проходили в институте про свойства памяти, о том, как следует оценивать показания свидетелей, о невольных добавлениях и просто иллюзиях. Она вспомнила, что она знала о теории распознавания образа и тех компьютерных упражнениях, которыми их заставляли заниматься в Высшей школе полиции. Каждый должен был с помощью компьютера спрогнозировать изображение себя самого через двадцать лет. Линда вдруг увидела, что с годами она станет все больше похожа на своего отца, может быть, даже на деда. Мы идем по пути отцов и праотцов, подумала она тогда. Где-то в наших лицах все время проскальзывают черты всех наших предков. Если в детстве ребенок похож на мать, в старости он становится похожим на отца. Когда человек видит в своем лице что-то незнакомое, то это черты его давно забытых предков. Но нет, не может быть, что это был отец Анны. Он ни за что бы не опознал свою дочь во взрослой женщине — она же была совсем маленькой, когда он их покинул. Если он, конечно, исподтишка не наблюдал за ней все эти годы, так, что она ничего не подозревала.

Линда припомнила все, что знала об Эрике Вестине. Родители Анны были очень молоды, когда она родилась. Оба — уроженцы больших городов, но волна движения «зеленой невинности» увлекла их в смоландскую глушь. Линда слабо припоминала, что у Эрика Вестина были прекрасные руки — он делал оригинальные и очень удобные сандалии. Но она также слышала, как мать Анны говорила о нем как о безответственном бездельнике с вечной сигаретой марихуаны во рту, возведшего ничегонеделание в жизненный стиль и совершенно неспособном взять на себя ответственность за ребенка. Но почему он сбежал? Никаких писем, никаких намеков, даже никаких приготовлений к уходу он вроде бы не делал. Исчез — и все. Его разыскивала полиция, но никаких признаков возможного преступления не нашлось.

Эрик Вестин сбежал, и только потом стало ясно, что он тщательно планировал побег. Он взял с собой паспорт и все деньги. Сумму, видимо, небольшую — их доходы были ничтожными. Он продал машину, принадлежавшую даже не ему, а матери Анны, — это она, дежуря по ночам в больнице, накопила немного денег. И вот в один прекрасный день он просто взял и скрылся. Такое, правда, бывало с ним и раньше — он иногда пропадал без предупреждения. Поэтому мать Анны впервые забеспокоилась только через несколько недель и заявила в полицию о его исчезновении.

Линда припоминала, что ее отец тогда тоже участвовал в поисках. Но поскольку на преступление ничто не указывало, дело Эрика Вестина так и осталось лежать «на контроле» — среди многих других дел. Криминального прошлого у Вестина не было — ни обвинений, ни судимостей. Но ничто не свидетельствовало и о том, что его настигло внезапное помешательство. За несколько месяцев до побега он проходил детальное врачебное освидетельствование и был признан совершенно здоровым, если не считать легкой анемии.

Из статистики Линда знала, что большинство из находящихся в розыске в конце концов возвращается. Из тех, кто не вернулся, большинство — самоубийцы, остальные просто не хотят возвращаться. Очень немногие исчезновения связаны с преступлениями. Тогда пропавшие лежат в земле в каком-то неведомом месте либо на дне моря или озера, привязанные цепями к грузу, чтобы не всплыли.

— Ты с мамой говорила?

— Еще нет.

— Почему?

— Не знаю. Я все еще в шоке.

— Мне кажется, в глубине души ты совсем не убеждена, что это был он.

Анна посмотрела на нее умоляюще:

— Я знаю, что это был он. Если это не он, значит, у меня с головой не в порядке. Я тебя поэтому и спросила, не боялась ли ты когда-нибудь сойти с ума.

— Почему он вдруг вернулся? Через двадцать четыре года? Почему стоял и смотрел на тебя в окно? Как он узнал, что ты там?

— Понятия не имею.

Анна вновь поднялась, подошла к окну и вернулась.

— Мне иногда кажется, что он и не исчезал. Просто сделался невидимым.

— Но почему?

— Может быть, просто не выдержал. Причем дело не во мне или в маме. Думаю, что ему захотелось чего-то большего. Жизни, которой мы жили, ему было мало. И это погнало его в дорогу. Пытался убежать от самого себя. Некоторые люди завидуют змеям — те могут менять кожу. И может быть, он все это время был где-то поблизости, только я об этом не знала.

— Ты попросила меня прийти, чтобы я тебя выслушала и сказала свое мнение. Несмотря на то что ты так уверена, что это твой отец стоял там перед окном, я думаю, ты ошибаешься. Тебе просто хочется думать, что он вернулся, снова стал видимым. Двадцать четыре года — большой срок.

— Я знаю, что это был он. Мой отец. После всех этих лет я увидела его снова. Я не ошибаюсь.

Разговор иссяк. Линда почувствовала, что Анне хочется остаться одной, так же, как незадолго до этого она нуждалась в ее обществе.

— Поговори с матерью, — предложила Линда. — Либо ты и в самом деле его видела, либо увидела то, что хотела увидеть.

— Так ты все-таки мне не веришь?

— Дело не в том, верю я или не верю. Только ты одна можешь знать, кого ты видела на улице перед отелем. И ты должна понять: мне трудно поверить, что это правда. Я же не утверждаю, что ты лжешь. Зачем тебе лгать? Я говорю только, что те, кого не было двадцать четыре года, почти никогда не возвращаются. Подумай об этом. Поговорим завтра — утро вечера мудренее. Я могу зайти завтра часов в пять, тебе удобно?

— Я совершенно убеждена, что это был он.

Линда наморщила лоб. В голосе Анны появилась какая-то напряженность. Или пустота. Может быть, она и врет, подумала Линда. Или не говорит всю правду. Но зачем ей врать мне? Она должна понимать, что я вижу ее насквозь.

Линда возвращалась домой по совершенно пустому городу. Около кинотеатра на Стура Эстергатан стояло несколько молодых людей, в полном безмолвии углубившихся в чтение афиши. Интересно, заметили ли они ее невидимое полицейское обмундирование?

6

На следующий день Анна бесследно исчезла. Линда сообразила, что что-то случилось, когда в условленное время — пять вечера — позвонила в ее дверь. Анна не открыла. Она позвонила еще раз и крикнула в щель для почты — никого. Она подождала с полчаса, поколебалась и достала из кармана куртки отмычки. Один из ее приятелей купил несколько таких наборов в США и раздарил друзьям. Линда тоже получила такой подарок. После этого они по секрету тренировались — открывали все подвернувшиеся двери. Не было, наверное, стандартного замка, который Линда не могла бы вскрыть.

Быстро подобрав нужную отмычку, она вошла и закрыла за собой дверь. Прошла в пустые комнаты. Все было прибрано, как и накануне. Мойка пуста. Анна была очень пунктуальна. Если они договорились на определенное время, а ее нет, значит, что-то случилось. Только что? Линда села на диван, на тот же самый, где сидела вчера. Итак, Анна считает, что видела на улице своего исчезнувшего отца. Теперь исчезает она сама. Это, разумеется, как-то связано. Как? Возвращение отца — возможно, только плод Анниного воображения. А исчезновение самой Анны — тоже воображение? Она долго сидела и пыталась представить, что же могло произойти. Хотя, впрочем, она все-таки ждала, что Анна вот-вот появится — мало ли что: могла опоздать или просто забыть.

Аннино странное отсутствие словно стало кульминацией этого дня, начавшегося для Линды очень рано. В половине восьмого она пошла в полицию, чтобы встретиться с Мартинссоном, давнишним сотрудником Курта Валландера, приставленным к ней в качестве старшего наставника. Не то чтобы работать с нею вместе — нет, Линде, как и другим аспирантам, предстояло начать со службы в отделе охраны порядка и патрулировать улицы на машине в составе разных экипажей. Но к Мартинссону в случае чего она могла обратиться. Линда помнила его с детства. Тогда Мартинссон и сам был как большой ребенок — самый молодой из отцовских сотрудников. Отец рассказывал, что Мартинссон нередко не выдерживал и несколько раз даже собирался уйти из полиции. За последние десять лет отцу не однажды приходилось уговаривать Мартинссона не увольняться.

Линда спросила отца, вмешивался ли он каким-то образом в решение руководства во главе с Лизой Хольгерссон назначить Мартинссона ее наставником. Нет, уверенно ответил он. Во всех делах, касающихся Линды, он старался держаться как можно дальше. Линда слушала его с недоверием. Она больше всего боялась именно этого — что он станет вмешиваться в ее работу. По этой причине она до последнего сомневалась, стоит ли ей брать направление в Истад или поискать работу в другом месте. Когда они писали заявление, где бы они предпочли работать после окончания школы, она в качестве альтернативы Истаду указала Кируну и Люлео,[57] то есть по возможности подальше от Сконе. И все же вернулась в Истад, все остальное в конце концов оказалось нереальным. Потом она сможет поехать куда угодно — если, конечно, и в самом деле собирается прослужить всю жизнь в полиции. Последнее далеко не очевидно. Раньше, у предыдущих поколений, так, возможно, и было, но за годы обучения в Высшей школе полиции они с товарищами не раз обсуждали этот вопрос — они не обязаны посвятить службе в полиции всю свою жизнь. Ведь опыт, приобретенный в полиции, позволит устроиться кем угодно — от телохранителя до руководителя службы безопасности на предприятии.

Мартинссон встретил ее в вестибюле. Они прошли в его кабинет. На столе стояли фотографии двоих его детей и приветливо улыбающейся жены. Линда тут же прикинула, чью бы фотографию ей поставить на своем письменном столе. Мартинссон рассказал, что ей предстоит. Для начала она будет патрулировать улицы с двумя другими коллегами, уже давно служащими в истадской охране порядка.

— Оба славные ребята, — сказал Мартинссон. — Экман иногда кажется усталым и вялым, но когда доходит до дела, тут ему нет равных — предусмотрителен и инициативен. Сундин — прямая противоположность. Он может тратить массу энергии на пустяки. Иной раз, как в старые времена, остановит прохожего за переход на красный свет. Но он тоже прекрасно понимает, что это значит — быть полицейским. Так что будешь кататься с двумя очень и очень опытными дяденьками.

— А как они смотрят на то, что я женщина?

— Если ты выполняешь свои обязанности, им и дела нет, какого ты пола. Всего только каких-нибудь десять лет назад все было по-другому.

— А отец?

— А что — отец?

— Я — его дочь.

Мартинссон подумал, прежде чем ответить.

— Разумеется, есть и такие, что только и ждут, что ты опростоволосишься. Но ты, думаю, догадывалась об этом, когда брала направление сюда.

Потом они почти час обсуждали «ситуацию» в истадской полиции. «Ситуация» — это слово Линда слышала сколько себя помнила. Еще в детстве, играя под столом, она постоянно слышала, как папа под звон бокалов обсуждает с кем-нибудь эту вечно невыносимую «ситуацию». Она ни разу не слышала, чтобы «ситуация» была терпимой. Причин плохой «ситуации» было множество: скверно сидящее новое обмундирование, радиосвязь в полицейских машинах, набор персонала, идиотские директивы из центра, опасные тенденции в кривых преступности; все вызывало тревогу и раздражение. Быть полицейским, подумала Линда, значит каждый день вместе со своими коллегами, занимаясь борьбой с преступностью и наведением порядка, оценивать, как «ситуация» изменилась со вчерашнего дня и что может ждать завтра. Этому нас не учили. Как действовать на улицах и площадях, я имею представление, во всяком случае теоретическое, а вот как научиться оценивать «ситуацию», я не имею ни малейшего понятия.

Они пошли в столовую и выпили кофе. Свою точку зрения на «ситуацию» Мартинссон выразил предельно лаконично: полицейских все меньше, работы все больше.

— Последние годы я много читал. Такое ощущение, что преступления в Швеции никогда не приносили такой выгоды, как сейчас. Если искать исторические параллели, надо совершить довольно далекое путешествие в прошлое, во времена Густава Васы, когда он собрал нас в единое королевство. До этого, во времена удельных князей, еще до того, как Швеция стала Швецией, в стране царил ужасающий беспорядок. И беззаконие. А теперь мы даже не защищаем закон. Все наши усилия направлены только на то, чтобы удержать беззаконие в терпимых рамках.

Мартинссон проводил ее в вестибюль.

— Я вовсе не хочу подрезать тебе крылья, — сказал он. — Нет ничего хуже, чем разочаровавшийся полицейский. Никогда не падать духом — это, пожалуй, главное условие для хорошей работы. И быть в хорошем настроении.

— Как мой отец?

Мартинссон поглядел на нее с любопытством.

— Курт Валландер — замечательный полицейский, — сказал он. — Да ты это не хуже меня знаешь. Но, конечно, не самый большой бодряк в этой конторе. И это ты тоже знаешь не хуже меня.

Они постояли в приемной. Какой-то сердитый дядька жаловался дежурной, что у него незаконно отобрали водительские права.

— Насчет убийства полицейского… — сказал Мартинссон. — Как ты отреагировала?

Линда рассказал про бал, про телевизор в кухне… и как все закончилось.

— Это нелегко переварить, — сказал Мартинссон. — Всем не по себе. Мороз по коже. Знать, что есть невидимое оружие, направленное на каждого из нас… Когда такое случается, многие задумываются, не уйти ли из полиции. Но почти никто не уходит. Остаются. Я — один из таких.

Линда покинула здание полиции и пошла, борясь с ветром, в дом на Эстере, где снимала квартиру Зебра. По дороге она еще раз обдумала все, что было сказано Мартинссоном. И попыталась представить все, что им сказано не было. Этому научил ее отец: прислушиваться к невысказанному. В невысказанных словах частенько содержится самая важная информация. Но сколько она не прокручивала в уме разговор с Мартинссоном, ничего такого не нашла. Простой и достойный человек, подумала она. Он и знать не хочет никаких тайных психологических побуждений.

Она задержалась у Зебры всего на несколько минут — у малыша болел животик, и он непрерывно кричал. Они договорились встретиться в субботу, чтобы Линда могла без помех рассказать о бале и о том фуроре, который произвело сшитое Зеброй платье.

Но все же этот день жизни Линды Валландер, 27 августа, запомнился ей не разговором с Мартинссоном. А бесследным исчезновением Анны Вестин. Вскрыв отмычкой замок в квартире Анны и сидя на ее диване, Линда попыталась представить Анну, вспомнить интонации ее голоса, когда она рассказывала о человеке за окном отеля, похожем на ее отца. Есть же двойники, подумала Линда. И это наверняка не только легенда, что каждый человек имеет на земле своего двойника, который родился в тот же день, что и он, и умрет в тот же день. Двойники существуют на самом деле. Я сама встретила свою мать в метро в Стокгольме и чуть не бросилась к ней. Наваждение исчезло, только когда она развернула финскую газету и углубилась в чтение.

Что, собственно, рассказала Анна? Был это ее воскресший отец или его двойник? Она настаивала, что это был отец. Анна всегда настаивает на своем, подумала Линда. Может даже соврать. Но чего она точно не может — так это опоздать на условленную встречу или забыть, что к ней придут.

Линда еще раз обошла квартиру и остановилась у книжной полки в уголке столовой, оборудованном для занятий. В основном романы, путевые каталоги. Но совершенно нет профессиональной литературы. Линда наморщила лоб. Где медицинские книги? Она посмотрела на других полках. Единственное, что ей удалось найти, — популярный врачебный справочник. Это зацепка, подумала она. Разве у студента-медика не должно быть дома полно медицинских книг?

Она открыла холодильник. Все как всегда. Ничего необычного, все на месте, будущее присутствовало в виде неоткрытого пакета молока со сроком годности до второго сентября. Линда снова уселась на диван в гостиной, пытаясь не упустить важную зацепку. Может ли студент-медик обходится без профессиональной литературы? Что, если она держит ее где-то еще? Вряд ли — она живет в Истаде и постоянно говорит, что именно здесь и занимается.

Она продолжала ждать. В семь часов позвонила домой. Отец снял трубку и ответил с набитым ртом:

— Я-то думал, мы поужинаем вместе.

Линда замешкалась — ей и хотелось, и не хотелось говорить об исчезновении Анны.

— Я занята.

— Чем это?

— Своей собственной жизнью.

Отец проворчал что-то невнятное.

— Я сегодня встречалась с Мартинссоном.

— Я знаю.

— Что ты знаешь?

— Он говорил мне. Что вы встречались. Только и всего. Не принимай все так близко к сердцу.

Она повесила трубку. А в восемь часов позвонила Зебре и спросила, не знает ли та, куда подевалась Анна, но Зебра не виделась с Анной уже несколько дней. В девять, поужинав за счет ресурсов Анниного холодильника и буфета, она набрала номер Генриетты. Та подошла не сразу. Линда начала очень осторожно. Она вовсе не хотела пугать эту хрупкую даму. Анна, случайно, не уехала в Лунд? Может быть, она в Копенгагене или Мальмё? Линда старалась задавать самые невинные вопросы.

— Я не говорила с ней с четверга.

Четыре дня, подумала Линда. Тогда она, конечно, ничего не знает об этом человеке на улице в Мальмё. Она не поделилась с матерью, а ведь они очень близки.

— А почему ты спрашиваешь?

— Я позвонила ей. Никто не отвечает.

В голосе Генриетты послышалась тревога.

— Но ты ведь не звонишь мне каждый раз, когда ее телефон не отвечает?

Линда была готова к этому вопросу. Надо соврать.

— Да вот захотелось приготовить ужин и пригласить ее. Вот и все.

И сразу перевела разговор на себя.

— А вы слышали, что я скоро приступаю к работе?

— Анна рассказывала. Только мы не понимаем, почему ты решила пойти в полицейские.

— А если бы я была реставратором мебели? Так и ходила бы целый день с обойными гвоздиками во рту. Полицейская служба все-таки разнообразнее.

Откуда-то донесся бой часов. Линда поспешила закруглиться. Значит, Анна не рассказала матери, кого она видела. Договорилась со мной на сегодня и не пришла. И ничего не сообщила.

Она попыталась себя успокоить — дескать, напридумывала неизвестно что. Анна никогда не шла ни на какой риск. В отличие от Зебры и ее самой, Анну невозможно было уговорить прокатиться на американских горках. Она не доверяла незнакомым людям, никогда не садилась в такси, не посмотрев водителю в глаза. Линда исходила из самого простого: Анна была сильно взволнована. Скорее всего, она снова поехала в Мальмё — искать этого человека, возможно, ее отца. Анна, конечно, никогда не нарушала уговора, подумала Линда, но с другой стороны, она никогда прежде не встречала на улице пропавшего отца.

Она ждала до полуночи.

Теперь она убеждена — исчезновению Анны естественного объяснения нет. Что-то случилось. Знать бы что.

7

Когда Линда в начале первого пришла домой, отец уже спал, но от звука хлопнувшей двери проснулся и вышел в прихожую. Линда с неодобрением посмотрела на его располневшее тело.

— Ну тебя и разнесло. Еще лопнешь невзначай, как воздушный шарик.

Он демонстративно затянул пояс на халате.

— Делаю все, что могу.

— Ничего ты не делаешь.

Он тяжело опустился на диван.

— Мне снился замечательный сон, — сказал он. — Сейчас я не собираюсь обсуждать мой вес. Собственно говоря, в моем сне дверь тоже хлопала. Ты помнишь Байбу?

— Эту, из Латвии? Вы все еще поддерживаете связь?

— Раз в год, не чаще. Она вышла замуж за немецкого инженера — он что-то там налаживает в рижском коммунальном водоснабжении. Она, по-моему, сильно влюблена в этого безупречного Германа из Любека. Странно, но я не ревную.

— Это она тебе снилась?

Он улыбнулся:

— У нас родился ребенок. Маленький мальчик. Он тихо играет в большой песочнице. Откуда-то доносятся звуки духового оркестра. Мы с Байбой стоим и смотрим на него, и я во сне думаю, что это же не сон, что так все оно и есть, и меня вдруг охватывает такая радость…

— Ты же вечно жалуешься, что тебе снятся кошмары.

Он не обратил внимания на ее комментарий.

— И тут хлопнула дверь — но во сне это не ты хлопнула дверью, а открылась дверца машины. Лето, очень жарко. Освещение такое яркое, что лица у нас совершенно белые, без теней — и у Байбы, и у ребенка, и у меня… Красивый сон. Мы как раз собирались куда-то ехать, когда я проснулся.

— Прошу прощения.

Он пожал плечами.

— Это всего лишь сон.

Линда попыталась заговорить об Анне, но отец ушел в кухню и стал пить воду прямо из-под крана. Линда пошла за ним. Он пригладил волосы на затылке и поглядел на нее:

— А почему ты так поздно? Меня, конечно, это не касается, но ты, кажется, сама хочешь, чтобы я задал этот вопрос.

Линда рассказала. Он стоял у холодильника, сложив руки на груди. Он всегда так стоит, когда слушает, подумала она. Я с детства помню его в этой позе. Великан со скрещенными на груди руками стоит и смотрит на меня сверху вниз. Я тогда думала, что папа похож на гору. Отец-Гора.

Когда она закончила, он покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Это так не происходит.

— Что?

— Люди так не исчезают.

— Это на нее совсем не похоже. Я же знаю ее с семи лет. Она никогда не опаздывала, никогда не забывала, если мы должны были встретиться.

— Существует идиотская фраза — все когда-то случается впервые. Но по сути так оно и есть. Представь, как она была взволнована, увидев своего, как она считает, отца. Ты же сама сказала, что она, наверное, поехала его искать.

Он присел на деревянный диванчик у окна.

— Постепенно понимаешь, что всегда, во всем, что происходит, есть большая доля правдоподобия. Люди убивают друг друга, лгут, грабят, исчезают… Если погрузиться достаточно глубоко в такой колодец — а я каждое новое дело представляю себе как колодец, — всегда найдется объяснение. Почти всегда существует вероятность, что вот такой-то исчезнет, а такой-то, наоборот, ограбит банк. Я не говорю, что никогда не происходит ничего неожиданного. Но когда мне заявляют: «Никогда не мог подумать о нем или о ней такого!» — это почти всегда ошибка. Подумаешь, соскребешь верхний слой краски — а под ним найдешь и другую краску, и другие ответы.

Он зевнул и тяжело опустил руки на стол.

— Давай спать.

— Еще несколько минут.

Он глянул на нее с любопытством:

— Я тебя не убедил? Ты по-прежнему считаешь, что Анна угодила в какую-то неприятность?

— Нет. Ты наверняка прав.

Они несколько мгновений сидели молча. Порыв ветра поднял в воздух сухую ветку и швырнул в окно.

— Мне сейчас часто снятся сны, — сказал он. — Может быть, потому, что я просыпаюсь, когда ты приходишь. То есть сны мне снятся так же часто, как и всегда, просто я их запоминаю, когда внезапно просыпаюсь. Вчера, например… очень странное ощущение. Я иду во сне по кладбищу. И вдруг останавливаюсь перед несколькими камнями, и на каждом — знакомые мне имена. Все имена я знаю. И Стефан Фредман тоже там.

Линда вздрогнула.

— Его я помню. Это правда, что он как-то забрался в нашу квартиру?

— Думаю, что да. Но до конца выяснить так и не удалось. Он никогда не давал прямых ответов.

— Ты был на его похоронах. Что там случилось?

— Его держали в больнице. В один прекрасный день он раскрасил себя в боевые цвета, как он это и раньше делал, залез на крышу и бросился вниз.

— Сколько лет ему было?

— Восемнадцать или девятнадцать.

Ветер снова ударил в окно.

— А кто были другие?

— Во-первых — женщина по имени Ивонн Андер. Мне даже кажется, что дата смерти была поставлена на камне правильно. Столько уже лет прошло.

— А она в чем замешана?

— Помнишь, когда ранили Анн-Бритт Хёглунд?

— Мне ли это забыть? Ты удрал в Данию и там чуть не спился до смерти.

— Ну, не так все было страшно.

— Нет, не так. Страшнее. Но Ивонн Андер я не помню.

— Она мстила мужчинам, тем, кто мучил и избивал женщин.

— Что-то такое припоминаю, но слабо.

— Мы взяли ее в конце концов. Все думали, что она сумасшедшая. Или чудовище. Мне-то она запомнилась, как… может быть, самый умный человек из всех, кого я встречал.

— Это как с врачами и их пациентками.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что полицейский вполне может влюбиться в пойманную им женщину-преступницу.

— Глупости, — добродушно проворчал он. — Я говорил с ней, допрашивал. Она написала мне письмо, прежде чем покончить жизнь самоубийством. Она утверждала, что правосудие — это сеть с чересчур большими ячейками. Мы не добираемся, или, вернее, не хотим добраться до многих, кем должны были бы заинтересоваться попристальней.

— Кто же этого не хочет?

Он покачал головой:

— Не знаю. Мы все. Считается, что законы, по которым мы живем, исходят из недр народной жизни и защищают каждого. Но Ивонн Андер открыла мне и обратную сторону законов. Поэтому я и не могу ее забыть.

— Сколько лет прошло с тех пор?

— Пять или шесть.

Вдруг зазвонил телефон.

Он вздрогнул. Они поглядели друг на друга. Без четырех минут час. Он потянулся к висящему на стене аппарату. Линда с беспокойством подумала, вдруг это кто-то из ее приятелей, не знающих пока, что она до сих пор не сняла отдельное жилье и продолжает жить с отцом. Отец назвал свое имя и стал внимательно слушать. Из его односложных вопросов Линда попыталась понять, что происходит. То, что звонит кто-то из полиции, она поняла сразу. Но кто именно? Может быть, Мартинссон, или Анн-Бритт Хёглунд. Что-то случилось в Рюдсгорде. Валландер знаком попросил ее принести с подоконника ручку и блокнот. Он писал, прижав трубку плечом. Она прочитала из-за спины — Рюдсгорд, поворот на Шарлоттпенлунд, Виксгорд. Мы туда ездили, подумала она, смотреть тот дом на холме, что ему не понравился. Он написал еще несколько слов: сожжен теленок, Окерблум. Потом повесил трубку. Линда уселась напротив.

— «Сожжен теленок». Что это значит?

— Я тоже хотел бы понять.

Он встал:

— Мне надо на работу.

— Что случилось?

Он нерешительно остановился в дверях. Потом надумал:

— Одевайся. Поедешь со мной.

— Ты видела начало, — сказал он в машине. — Теперь мы имеем дело с продолжением.

— Начало чего?

— Помнишь историю с горящими лебедями?

— Что, опять?

— И да, и нет. На этот раз птиц оставили в покое. Но, судя по всему, какой-то сумасшедший вывел теленка из коровника, облил бензином и поджег. Крестьянин позвонил в полицию, сейчас туда поехал патруль порядка. Я попросил мне сообщать. Садист, мучающий животных. Мне это не нравится.

Линда всегда знала, когда отец что-то скрывает.

— Ты не скажешь, что ты думаешь по этому поводу.

— Нет.

Он оборвал разговор. Линда не могла понять, зачем он взял ее с собой.

Они свернули с главной дороги, миновали по-ночному темный Рюдсгорд и теперь ехали на юг, к морю. На развилке ждала полицейская машина. Они поехали за ней и скоро очутились на выложенном камнем дворе усадьбы под названием Виксгорд.

— А кто я? — спросила Линда.

— Моя дочь, — ответил он. — Никого не волнует твое присутствие. Если ты только не будешь корчить из себя кого-то еще, кроме моей дочери. Полицейского, к примеру.

Они вышли из машины. Ветер выл и свистел в прогалах между строениями. С ними поздоровались двое полицейских из охраны порядка. Одного звали Вальберг, другого — Экман. Вальберг был сильно простужен, и Линда, боявшаяся инфекции, быстро отдернула протянутую для рукопожатия руку. Экман близоруко моргал. Он наклонился к ней и улыбнулся:

— Я думал, ты начнешь только через пару недель.

— Она тут за компанию, — сказал Курт Валландер. — Что здесь произошло?

По тропинке, где могла проехать разве что садовая тачка, они прошли в заднюю часть усадьбы дома, где виднелся новенький коровник. Фермер, стоявший на коленях около мертвого теленка рядом с кучей удобрений, был довольно молод, наверное, в тех же годах, что и Линда. Крестьяне должны быть пожилыми, подумала она. Я не могу представить себе крестьянина моим ровесником.

Курт Валландер протянул ему руку и представился.

— Томас Окерблум, — сказал тот.

— А это моя дочь. Она была со мной, когда позвонили.

Когда Томас Окерблум повернулся к ней, свет из коровника упал на его лицо. Глаза блестели от слез.

— Кто способен на такое? — спросил он дрожащим голосом. — Кто способен на такое?

Он шагнул в сторону, словно отдергивая невидимый занавес. Линда уже и до этого чувствовала запах горелого мяса, а теперь увидела лежащего на боку обугленного бычка. Кожа еще дымилась. Ее затошнило от запаха бензина, и она отошла. Курт Валландер внимательно наблюдал за ней. Она покачала головой — все в порядке, обмороков не будет. Он кивнул и огляделся.

— Что тут произошло? — спросил он.

Томас Окерблум начал рассказывать прерывающимся голосом:

— Я только заснул. Вдруг просыпаюсь — от какого-то звука. Я сперва подумал, что сам закричал во сне, такое со мной бывает. Встал и понял, что это из коровника. Животные мычали беспрерывно, и еще какой-то, даже не знаю, как сказать… крик не крик… вопль. Я открыл занавеску на окне и увидел, что бычок горит. Эпплет[58] горит, хотя я даже сначала и не понял, что это он, понял просто, что кто-то из телят. Он ударился что есть сил об стену, все тело и голова в огне. Я даже глазам своим не поверил. Побежал вниз, сапоги на ходу надел, а он уже упал. Дымится весь. Я брезент схватил, хотел погасить его, да он уже помер. Такой ужас… Помню, я все себя уговаривал, что этого не может быть, такого и случиться не может, кому придет в голову поджечь живого теленка?

Томас Окерблум замолчал.

— Ты видел что-нибудь? — спросил Курт Валландер.

— Я и рассказываю, что видел.

— Ты сказал: кому придет в голову поджечь теленка. А это не мог быть несчастный случай?

— То есть бычок сам облил себя бензином и сам поджег? Никогда не слышал, чтобы животные кончали жизнь самоубийством.

— Значит, это сделал кто-то. О чем я и спрашиваю. Вы никого не заметили, когда отдернули занавеску?

Томас подумал, прежде чем ответить. Линда пыталась понять ход мыслей отца, предугадать его следующий вопрос.

— Нет. Только Эпплет, весь в огне — вот и все, что я видел.

— И не догадываетесь, кто бы мог это сделать?

— Псих. Только псих на такое и способен.

Курт кивнул:

— Больше мы ничего тут не узнаем. Пусть теленок полежит пока. Мы приедем, когда будет светло. Сейчас ничего не разглядишь.

Они вернулись к машинам.

— Только псих и способен на такое, — повторил Томас Окерблум.

Курт Валландер не ответил. Линда заметила, что он устал, лоб былвесь в морщинах. Он как будто вдруг постарел. Ему не по себе, подумала она. Сначала с лебедями, то ли были эти горящие лебеди, то ли нет, а теперь — этот бычок по имени Эпплет, он-то уж точно сгорел.

Он словно прочитал ее мысли и повернулся к Окерблуму.

— Эпплет, — сказал Курт, — необычное имя.

— Я, когда помоложе был, играл в настольный теннис. И нескольких бычков назвал по именам игроков сборной. У меня, например, был бык по имени Вальднер.[59]

Валландер кивнул. Линда заметила, что он улыбается. Ее отец ценил оригиналов.

Они вернулись в Истад.

— И что ты обо всем этом думаешь? — спросила Линда.

— В лучшем случае мы имеем дело с каким-то сумасшедшим, садистом.

— В лучшем случае?

— В худшем — он на зверях не остановится.

Линда поняла, что он хочет сказать. Но она также и поняла, что лучше пока не задавать вопросов.

8

Когда Линда проснулась, отца уже не было. Половина восьмого. Она потянулась и решила, что проснулась от того, что отец, уходя, хлопнул дверью, и, наверное, нарочно. Пытается быть строгим и не давать мне зря валяться в постели.

Она встала и открыла окно. День был ясным и по-летнему теплым. Ночные события заметно отдалились — дымящийся труп животного, внезапно постаревший отец. Он все может от меня скрыть, подумала она, только не беспокойство.

Она позавтракала и быстро оделась в то же, что и накануне. Потом передумала и дважды переоделась, пока не осталась довольна. Позвонила Анне. После пяти сигналов включился автоответчик. Она крикнула в трубку, прося Анну ответить. Но там никого не было. Она остановилась перед зеркалом в прихожей и спросила себя — по-прежнему ли она обеспокоена, что некая Анна исчезла, ничего ей не сказав. Нет, сказала она себе, я не волнуюсь. У нее наверняка есть причина. Она, конечно, ищет того мужчину, что стоял на улице и имел наглость быть похожим на ее отца.

Линда спустилась к лодочной пристани и побрела вдоль причалов. Море было совершенно зеркальным. Полуголая дама лежала на носу катера и храпела. Еще тринадцать дней, подумала Линда. От кого я унаследовала эту нетерпеливость? От отца — вряд ли, от матери — уж совсем маловероятно.

Она повернула назад. На чугунном кнехте лежала забытая кем-то газета. Она нашла объявления о продаже подержанных машин. СААБ за девятнадцать тысяч. Отец обещал дать десять. Ей очень хотелось машину. Но СААБ за девятнадцать? Сколько он прослужит?

Она сунула газету в карман куртки и пошла к Анне. На звонок в дверь никто не ответил. Она уже привычно вскрыла замок и прошла в прихожую. Вдруг у нее появилось чувство, что здесь кто-то побывал после того, как она ушла отсюда в полночь. Она стояла совершенно неподвижно, скользя взглядом по стенам прихожей, одежде, выстроенным в ряд ботинкам. Что изменилось? Ничего такого, что подтверждало бы ее догадку, она не заметила. Она вошла в квартиру и села на диван. Пустая комната. Если бы на моем месте был отец… будь я отцом, я постаралась бы найти следы того, что здесь происходило, увидеть людей, драматические события. А я ни черта не вижу и ничего не могу заметить, кроме того очевидного факта, что Анны тут нет.

Она поднялась и дважды медленно обошла квартиру. Теперь она была уверена, что Анны ночью здесь не было. И никого не было. Единственное, что ей удалось обнаружить, — следы ее собственного вчерашнего пребывания.

Линда вошла в спальню и села за письменный стол. Поколебалась немного, но любопытство взяло верх. Она знала, что Анна вела дневник. Анна всегда вела дневник. Линда помнила, как в старших классах Анна забивалась в уголок и что-то записывала в дневник. Когда какой-то мальчишка вырвал у нее тетрадку, она пришла в такую ярость, что никто и никогда больше ее не трогал. Она даже укусила его в плечо.

Она выдвинула ящик стола. Он был забит старыми исписанными дневниками. Она посмотрела в других ящиках — то же самое. На каждом стоял год. До шестнадцати лет все дневниковые тетради красные, потом Анна почему-то совершила цветовую революцию и перешла на черный.

Линда закрыла ящики и подняла лежащие на столе бумаги. Под ними тоже лежал дневник, тот, что она вела сейчас. Она посчитала, что ее тревога является достаточно веской причиной, сама у себя попросила прощения и открыла последнюю страницу. Там стояло вчерашнее число, то есть день, когда они должны были встретиться. Почерк был очень мелким, словно Анна хотела спрятать буковки от чужих глаз. Линда с растущим удивлением прочитала запись дважды. Текст был совершенно непонятен: «Папарацци, папарацци». Может быть, это какой-то шифр для посвященных?

Линда освободила себя от данного только что обещания — прочитать только последнюю запись — и перелистнула страницу назад. Ничего похожего. Анна отмечала, что «учебник Саксхузена по основам клинической медицины не что иное, как педагогическая катастрофа; невозможно читать, а тем более понять что-либо. Как можно издавать такие учебники? У будущих врачей эта книга ничего, кроме отвращения, вызвать не может — они плюнут на клиническую медицину и пойдут в науку, где к тому же можно больше заработать». Потом записала, что «утром была температура, на улице ветрено», — и правда, подумала Линда, вчера дуло порядком — а потом вопрос без ответа: «куда же запропастился запасной ключ от машины?» Линда вернулась к последней записи и медленно прочитала ее еще раз. Она попыталась представить себе Анну в тот момент, когда та писала эти фразы. Никаких зачеркиваний, никаких сомнений, почерк мелкий, уверенный и ровный, как всегда. «Папарацци, папарацци… В этом году — девятнадцать стирок. Если у меня и есть мечта, то это работать безымянным окружным врачом в каком-нибудь пригороде. Где-нибудь на севере. Интересно, есть ли пригороды в северных городах?»

И все. Ни слова о человеке перед окном отеля, подумала Линда. Ни слова, ни намека, ничего. Разве не о таких вещах пишут в дневнике?

Она перелистала дневник назад, чтобы понять, что же вообще пишет Анна в дневнике. Несколько записей касались Линды. «Линда — настоящий друг» — запись от 20 июля, посреди описания визита матери, когда они «поссорились из-за ерунды». В тот же вечер она должна ехать в Мальмё «смотреть русский фильм».

Линда почти час, периодически мучаясь угрызениями совести, искала записи про себя. «Линда может быть требовательной» — запись от 4 августа. А что мы делали в тот день, попыталась вспомнить Линда и не вспомнила. Четвертого августа — один среди многих дней этого бесконечного, полного нетерпеливого ожидания лета. У Линды даже карманного ежедневника не было, все на каких-то клочках, а номера телефонов она частенько писала прямо на ладони.

Она закрыла дневник. Там нет ничего, что могло бы навести на след Анны. Разве что эта странная последняя запись. Это не похоже на нее, подумала Линда. Все остальные записи сделаны человеком, живущим в гармонии с самим собой, у которого не больше проблем, чем у остальных. Но эта последняя запись, когда ей показалось, что она видела своего пропавшего на двадцать четыре года отца… несколько раз повторяет про каких то папарацци? Принцессу Диану вспомнила? Или, может быть, так начинается сумасшествие? Почему она не пишет об отце? Почему вообще записывает всю эту абракадабру?

Линду опять охватила тревога. Неужели все-таки Анна не зря боялась сойти с ума? Линда остановилась у окна, у того самого, где обычно стояла Анна, когда они разговаривали. Яркое солнце сверкало в витринах напротив, так что она прищурилась. Может быть, у подруги какое-то помрачение рассудка? Ей кажется, что она видела отца, и потрясение оказывается настолько сильным, что она теряет самообладание и совершает поступки, о которых потом может пожалеть… какие поступки?

Она вздрогнула. Машина. Аннина машина, маленький красный «гольф». Если она куда-то уехала, то, скорее всего, на машине. Она побежала на парковку. Машина была на месте. Она проверила двери — заперты. Свежевымытый «гольф». Это удивило ее — Анна не особенно часто мыла машину, вечно ездила в грязной. А тут — прямо сияет под солнцем, даже диски тщательно вымыты.

Она вернулась в квартиру и прошла в кухню. Села — надо попытаться найти всему разумное объяснение. Объяснение чему? Единственное, что не подлежало сомнению — то, что Анны не оказалось дома, когда она пришла к ней в условленное время. Невозможно допустить, что они просто друг друга не поняли. И забыть Анна не могла. То есть она сделала это намеренно. Что-то оказалось важнее. Но машина для этого важного дела не потребовалась. Она включила автоответчик. Только одно сообщение — ее собственное, когда она кричала Анне, чтобы та взяла трубку. Взгляд упал на входную дверь. Вот кто-то там стоит и звонит в дверь. Это не я, не Зебра и не ее мать. С кем еще она дружит? С апреля, как она утверждает, парня у нее не было. Тогда она прогнала парня, которого я даже не видела — некий господин Монс Перссон, изучавший в Лунде электромагнитное поле, но оказавшийся далеко не таким надежным другом, как Анна поначалу считала. Разрыв, несомненно, был для Анны болезненным, она несколько раз сама об этом говорила, повторяла, что пока не собирается завязывать новые отношения.

Линда подумала о себе. У нее тоже был свой Монс Перссон, и она тоже с ним завязала, даже раньше — в середине марта. Ее Монса Перссона звали Людвиг, имя ему очень подходило — нечто среднее между прирожденным императором и неуклюжим опереточным принцем. Линда встретилась с ним в пабе — она зашла туда со своими сокурсниками, и двум компаниям — ее и Людвига — пришлось ужаться в довольно ограниченном пространстве за одним столом. Людвиг работал в фирме по уборке города, он водил свой мусоровоз так, как будто это был спортивный итальянский автомобиль, и считал, что для каждого человека совершенно естественно гордиться своей работой. Линду привлек в нем громкий смех, веселые глаза и, главное, то, что он не перебивал ее, когда она говорила, наоборот, старался расслышать каждое слово, несмотря на оглушительный шум. У них начался роман, и Линда уже было решила, что наконец нашла настоящего мужчину среди тьмы-тьмущей мужиков. Но тут она случайно, от кого-то, кто знал кого-то, кто что-то видел, узнала, что Людвиг все свое время, когда он не на работе и не с Линдой, посвящает некой юной даме, хозяйке фирмы по доставке готовых обедов в Валлентуне.[60] Произошла жестокая разборка. Он хотел остаться, но она выгнала его на мороз — и потом неделю рыдала. Она постаралась выкинуть Людвига из головы, рана все еще саднила. По-видимому, она тоже, как и Анна, еще не созрела для новых отношений — только пока еще не успела это сформулировать для себя. К тому же она видела, что ее переменчивая личная жизнь огорчает отца, хотя он и старается этой темы не касаться.

Линда еще раз прошлась по квартире. Вдруг все это показалось ей смешным, если не постыдным. Что могло случиться с Анной? Да ничего. Она управляется со своей жизнью получше, чем многие. То, что она не явилась в условленное время, ровно ничего не значит. Линда остановилась у кухонного стола, где Анна держала запасные ключи от машины. Она уже брала пару раз машину у Анны, почему бы не взять еще раз? Проведаю ее мать. Уходя, она оставила записку, что позаимствовала машину и рассчитывает вернуться через несколько часов. О том, что она тревожится, писать не стала.

Линда доехала до Мариагатан и переоделась в летнее платье — стало очень жарко. Потом выехала из города, свернула на Косебергу и остановилась в гавани. Вода в море была по-прежнему зеркальной. У причала плескалась собака. На скамейке у ларька с копченой рыбой сидел пожилой господин. Он кивнул ей. Линда ответила тоже кивком, хотя она понятия не имела, кто он такой. Может быть, отцовский коллега на пенсии?

Не доезжая до дома, где мать Анны сочиняла свои странные музыкальные произведения, она свернула к дому, где до самой своей смерти жил дед. Она поставила машину у двора и вышла. С тех пор как Гертруд, вдова деда, переехала к своей сестре, у дома сменилось двое хозяев. Сначала был молодой человек, владелец компьютерной в Симрисхамне. Предприятие его разорилось, и он продал дом супругам — художникамв по керамике из Хускварны — те мечтали переехать в Сконе. Теперь у калитки висело объявление: «Горшки». Дверь в сарай, где дед писал свои картины, была открыта. Она поколебалась, но все же открыла калитку и пошла по газону. На веревке сушилось детское белье.

Линда побарабанила по открытой настежь двери. Женский голос пригласил ее войти. Прошло несколько мгновений, прежде чем глаза ее после яркого солнца привыкли к слабому освещению мастерской. У гончарного круга сидела женщина лет сорока и кромсала ножом глиняную физиономию. Похоже, она занималась ухом. Линда представилась и попросила прощения за беспокойство. Женщина отложила нож и вытерла руки. Они вышли на солнце. У женщины было очень бледное лицо, казалось, она страдает бессонницей. Но держалась она очень дружелюбно.

— Я слышала о нем. Он сидел тут и писал картины, похожие друг на друга, как две капли воды.

— Не совсем так. У него было два мотива. Пейзажи с глухарем и без глухаря. Озеро, заход солнца, несколько деревьев. Для всего, кроме солнца, у него были шаблоны, а солнце он рисовал от руки.

— Иногда кажется, он все еще здесь. Он часто злился?

Линда удивленно поглядела на нее.

— Иногда мне кажется, что кто-то ворчит.

— Если ворчит — тогда это он.

Женщина представилась — ее звали Барбру — и предложила Линде выпить кофе.

— Спасибо, мне нужно ехать. Я остановилась просто из любопытства.

— Мы приехали сюда из Хускварны, — сказала Барбру. — Подальше от города, хотя Хускварна тоже не мегаполис. Ларс, мой муж, — это новое поколение мастеров на все руки. Он умеет чинить велосипеды, часы, прекрасно ставит диагнозы заболевшим коровам и сочиняет для детей волшебные сказки. У нас их двое.

Она прервалась на полуслове, как будто упрекая себя, что слишком много рассказывает чужому человеку, и задумалась.

— Сказок им больше всего не хватает, — сказала она.

Она проводила Линду к машине.

— То есть он здесь больше не живет? — осторожно спросила Линда.

— Он очень многое знал и понимал, но не все. Не понимал, например, того, что от детей никуда не денешься. В один прекрасный день его охватила паника, он сел на велосипед и уехал. Теперь снова живет в Хускварне. Мы иногда общаемся по телефону. Теперь, когда на нем не лежит ответственность, он относится к детям лучше.

Они расстались у машины.

— Если ласково попросить деда не ворчать, он обычно соглашался — но просить должна была женщина, мужчин он просто не слушал. Пока он был жив, дело обстояло именно так. Может быть, и теперь тоже.

— Он был счастлив?

Линда подумала. Вряд ли это слово подходило к деду, как она его помнила.

— Самым большим удовольствием в жизни для него было сидеть там в полумраке и заниматься тем же, чем вчера. Ему почему-то очень нравилось повторять самого себя. Если это можно назвать счастьем, то он был счастлив.

Линда открыла машину.

— Я похожа на него, — улыбнулась она. — Иначе откуда бы мне было знать, как с ним управляться…

Отъезжая, Линда посмотрела в зеркало. Барбру стояла и глядела ей вслед. Никогда, подумала она. Я — никогда. Сидеть в старом, продуваемом насквозь старом доме, одной с двумя детьми… Никогда.

Ее почему-то очень разволновал этот визит. Сама того не заметив, она увеличила скорость, а потом резко затормозила у выезда на главную дорогу.

Мать Анны, Генриетта Вестин, жила в доме, словно присевшем на корточки, прячась позади стерегущих его огромных деревьев. Линде пришлось несколько раз сдавать назад, пока удалось наконец найти нужную подъездную дорогу. Наконец она поставила машину у ржавой сенокосилки и вышла. Жара вызвала в памяти картинки каникул в Греции — они туда они ездили с Людвигом, когда еще не расстались. Она тряхнула головой, отгоняя эти мысли, и пошла вперед между гигантскими деревьями. Вдруг она остановилась и посмотрела наверх, прикрывая рукой глаза от солнца. Сверху доносился какой-то странный треск, как будто кто-то с невероятной скоростью забивал гвозди. Поискав глазами, она увидела в густой листве дятла, упорно выколачивающего свой виртуозный ритмический рисунок. Может быть, он составляет часть музыки Генриетты. Если я правильно поняла Анну, ни один звук не проходит мимо ее внимания. Дятлу, наверное, поручена партия барабана.

Она отвела взгляд от птицы-ударника. Дальше путь лежал через огород — жалкий и запущенный, им, похоже, уже много лет никто по-настоящему не занимался. Что я о ней знаю? — спросила себя Линда. И вообще, что я здесь делаю? Она остановилась, проверяя свои ощущения. В этот момент никакой тревоги она не чувствовала. Наверняка всему найдется объяснение. Она повернулась и пошла к машине.

Дятел вдруг перестал трещать и исчез. Все исчезает, подумала Линда. Люди и дятлы, время… я думала, что у меня его много, но оно утекает рекой, и плотину построить не удается. Она дернула себя за невидимые поводья и остановилась. Почему я повернула? Если уж взяла Аннину машину, надо хотя бы навестить ее мать. Никак не выказывая беспокойства, просто поинтересоваться, не знает ли Генриетта, где Анна. Может быть, она просто-напросто поехала в Лунд. У меня нет ее телефона там, в Лунде. Вот я и попрошу Генриетту мне его дать.

Она опять повернула к дому. Дом был бревенчатый, белый, он утопал в розовых кустах. На ступеньке крыльца лежал кот и внимательно за ней наблюдал. Она подошла к дому. Одно окно было открыто. В тот момент, когда она нагнулась, чтобы погладить кота, из дома донеслись какие-то звуки. Это, наверное, ее музыка, подумала Линда.

Потом резко выпрямилась и затаила дыхание.

Это была не музыка. Это был женский плач.

9

В доме залаяла собака. Линда испугалась, что ее застанут за подслушиванием, и поспешила позвонить в дверь. Дверь открыли не сразу. Генриетта удерживала за ошейник захлебывающегося лаем пса.

— Он не кусается, — сказала она. — Заходи.

Линда побаивалась незнакомых собак. Она нерешительно вошла в прихожую. Как только она переступила порог, пес тут же успокоился, словно она перешла какую-то невидимую границу, за которой можно было уже не лаять. Генриетта отпустила пса. Линда смотрела на нее — она показалась ей еще меньше и худее, чем раньше. Что говорила Анна? Что Генриетте нет еще и пятидесяти? Ее тело казалось старше этого возраста, но лицо было молодым. Пес по имени Пафос понюхал ее ноги, отошел к своей корзине и вытянулся на полу.

Линда пыталась увидеть в лице Генриетты следы слез, но ничего не заметила. Поглядела в глубь дома — никого, кроме хозяйки, не было. Генриетта перехватила ее взгляд.

— Ты ищешь Анну?

— Нет.

Генриетта засмеялась:

— Слава богу. Сначала ты звонишь, потом приезжаешь. Что случилось? Не нашлась еще Анна?

Линду застало врасплох ее прямодушие, хотя оно и облегчало ее задачу.

— Пока нет.

Генриетта пожала плечами и проводила ее в огромную комнату, появившуюся в результате сноса нескольких перегородок. Это была и гостиная, и кабинет одновременно.

— Она наверняка в Лунде. Анна взяла за привычку прятаться там время от времени. Все эти теоретические науки у медиков ужасно сложные. Анна не теоретик. В кого она такая, понятия не имею. Ни на меня, ни, тем более, на отца не похожа. Наверное, только сама на себя.

— У вас есть ее телефон в Лунде?

— Не уверена, что у нее там есть телефон. Она снимает комнату. Но у меня даже адреса ее нет.

— Странно.

Генриетта сделала удивленную мину:

— Почему странно? Анна вообще загадочная личность. Если ее доставать, она может прийти в дикую ярость. А ты не знала?

— Нет. А мобильника у нее нет?

— Она из тех немногих, кто сопротивляется этому поветрию. У меня, например, мобильник есть. Я теперь даже не понимаю, зачем мне стационарный телефон. Но Анна — нет. Ни за что не хочет.

Она замолчала, как будто ей вдруг пришла какая-то мысль. Линда еще раз огляделась. Кто-то все же плакал! До того, как Генриетта спросила, не ищет ли она тут Анну, ей даже мысль такая в голову не приходила. Конечно, это была не Анна — с чего бы ей сидеть тут у своей матери и рыдать? Я вообще никогда не видела, чтобы она плакала — она не из тех, кто плачет. Как-то в детстве она упала и сильно ушиблась. Тогда она плакала. Но это был единственный раз. Когда мы обе влюбились в Томаса, плакала я, а она злилась. Но в «дикую ярость», как сказала Генриетта, она не приходила.

Она разглядывала Генриетту, стоявшую напротив нее на отциклеванном до блеска деревянном полу. На лице ее плясал солнечный зайчик. У нее такой же четкий профиль, как и у Анны.

— Ко мне почти никто не приходит, — сказала Генриетта, как будто она только об этом и думала. — Люди меня избегают… наверное, потому, что я избегаю их. И потом, они считают меня придурочной. Им непонятно, как это человек в обществе серой собаки сидит в сконской глуши и сочиняет музыку, которую никто не желает слушать. Прибавь к этому тот факт, что я по-прежнему замужем за человеком, бросившим меня двадцать четыре года назад.

В интонациях ее сквозила горечь и тоска.

— А над чем вы сейчас работаете? — спросила она.

— Не надо притворяться. Зачем ты приехала? Ты волнуешься за Анну?

— Я взяла ее машину. Здесь рядом жил мой дед, и мне захотелось посмотреть на эти места. Экскурсия. Время стоит на месте.

— Тебе не терпится поскорее надеть полицейский мундир?

— Да.

Генриетта принесла термос с кофе и чашки.

— Мне совершенно непонятно, как молодая и красивая девушка, как ты, может сделать такой выбор — пойти служить в полицию. Мне кажется, жизнь полицейских — одна сплошная драка. Как будто какая-то часть населения сцепилась в грубой драке, а полиция вечно пытается их растащить.

Она налила кофе.

— Но ты, скорее всего, будешь работать в конторе.

— Я буду разъезжать в патрульной машине и делать как раз то, что вы сказали. Кто-то должен разнимать дерущихся.

Генриетта подперла рукой подбородок:

— И этому ты хочешь посвятить жизнь?

Линда вдруг поняла, что та на нее нападает, пытается навязать ей собственную обиду на жизнь. И перешла к обороне:

— Я уже не юная красотка. Мне скоро тридцать, и внешность у меня совершенно обычная. Парни считают, что у меня привлекательные губы и красивая грудь. Я тоже так считаю. А в остальном — самая заурядная внешность. Никогда не мечтала стать мисс Швецией. А кроме того, спроси себя — что было бы, если бы полиция в один прекрасный день исчезла? Мой отец — полицейский, и я этого не стыжусь.

Генриетта медленно покачала головой:

— Я не хотела тебя обидеть.

Линда не могла унять злость. Ей хотелось поквитаться, хотя она сама не могла понять, за что.

— Мне казалось, тут кто-то плакал, когда я пришла.

Генриетта улыбнулась:

— Это запись. Наброски для реквиема. Там чередуются музыка с записью человеческого плача.

— Я не знаю, что такое реквием.

— Похоронная месса. Теперь я только такое и сочиняю.

Она поднялась и подошла к большому роялю, стоявшему у окна с видом на поля и волны сбегающих к морю холмов. Рядом с роялем на большом столе стоял студийный магнитофон и звукорежиссерский пульт. Генриетта включила запись. Послышался женский плач, тот самый, что Линда слышала в окно. Генриетта и в самом деле дама странная. Линда почувствовала любопытство.

— Вы записывали плачущих женщин?

— Этот плач из американского фильма. Я записываю плач из фильмов, из радиопрограмм… отовсюду. У меня есть сорок четыре разных плача — есть плач, скажем, новорожденных детей, есть плач старухи — я записала его в больнице для хроников. Если хочешь, можешь записать свой плач для моего архива.

— Ну уж нет, спасибо.

Генриетта села за рояль и тронула несколько клавиш. Линда подошла к инструменту. Генриетта подняла руки и, нажав педаль, взяла аккорд. Комната наполнилась мощным, медленно затухавшим звуком. Она кивком пригласила Линду сесть рядом, смахнув несколько нотных листов с табуретки. Генриетта на нее смотрела изучающе.

— И все-таки — почему ты приехала? У меня всегда было чувство, что я тебе не особенно нравлюсь.

— Мы тогда играли с Анной. Я была маленькая и почему-то вас боялась.

— Меня?! Меня никто не боится.

Ну да, быстро подумала Линда. И Анна тебя боялась. Ты ей даже являлась в кошмарах.

— Просто захотелось — взяла и приехала. Ничего не планировала. Я, конечно, волнуюсь, где Анна, но не так, как вчера. Вы наверняка правы — она в Лунде…

Линда запнулась, и Генриетта тут же уловила ее сомнение.

— Ты что-то недоговариваешь. Может быть, мне тоже надо волноваться?

— Анне показалось, что на улице в Мальмё она на днях видела своего отца. Мне не следовало бы об этом говорить, лучше, если бы она рассказала вам сама.

— И все?

— А этого мало?

Генриетта с отсутствующим видом сделала несколько пассов над клавиатурой.

— Ей все время кажется, что она видит отца. С детства.

Линда насторожилась. Ей Анна никогда об этом не говорила. Если бы она и в самом деле видела отца раньше, она бы ей наверняка сказала. Они были долгое время очень близки, секретов друг от друга у них не было. Анна — одна из немногих, кто знал, как Линда в свое время стояла на парапете моста в Мальмё. Слова Генриетты не могли быть правдой.

— Анна никогда не перестанет цепляться за эту ниточку. Я имею в виду ее несбыточную надежду, что Эрик вернется — если он, конечно, еще жив.

Линда ждала, но продолжения не последовало.

— А почему он ушел?

Ответ Генриетты ее удивил:

— Разочаровался.

— В чем?

— В жизни. Когда он был молод, у него были головокружительные амбиции. Я на них и польстилась. Никогда не встречала человека с такой харизмой. Он собирался изменить мир. Он создан для великих дел, в этом он был убежден. Мы встретились, когда ему было шестнадцать, а мне — пятнадцать. Рановато, не так ли? Но я никогда не видела таких людей. Из него буквально била жизненная сила, его мечты были неимоверно заразительны. До двадцати он будет искать себя — так он сказал чуть не при первой встрече. Что он собирается изменить — искусство, спорт, политику или что-то еще, он и сам толком не знал. Для него жизнь была как неисследованные катакомбы, где он должен найти дорогу. Я не помню, чтобы его когда-нибудь одолевали сомнения, пока ему не исполнилось двадцать. Тогда его охватило беспокойство. До этого у него было сколько угодно времени, и он мог без остатка посвящать его поискам смысла жизни. Но стоило мне заикнуться, что надо бы и ему принимать участие в нашей жизни, как-то помогать содержать семью, особенно после рождения Анны, он мог на меня даже рявкнуть. Это в то время он начал делать сандалии — ради заработка. Руки-то у него были прекрасные. Я теперь думаю, что он начал делать эти, как он их называл, «ленивые сандалии» в знак протеста, что он должен тратить драгоценное время ради такой презренной материи, как деньги. Наверное, он именно тогда и задумал свой уход. Или, точнее сказать, побег. Он сбежал не от нас с Анной, он сбежал от самого себя. Считал, что может сбежать от разочарования. Кто знает, может, ему это и удалось. Но один вопрос меня до сих пор мучает. Его уход был как гром среди ясного неба. И только потом я поняла, насколько тщательно он все спланировал. Это вовсе не был спонтанный поступок. То, что он продал мою машину, я еще могла бы простить. Но как он мог предать Анну? Они были очень близки, он обожал ее. Я для него была не так Анна… Может быть, только в первые годы, когда я смотрела на него широко открытыми глазами. Но после рождения Анны — все… и я до сих пор не понимаю, как он мог ее бросить. Как разочарование в своей несбывшейся мечте может пересилить любовь к своем ребенку, к самому важному, что есть у человека в жизни? Это и привело его к смерти, и он никогда не вернулся.

— Я думала, это неизвестно — жив он или умер.

— Конечно, умер. Его не было двадцать четыре года.

— Анна считает, что видела его на улице.

— Она видит его на каждом углу. Я пыталась убедить ее примириться с неизбежным, осознать, наконец, жестокую правду. Никто из нас не знает, что с ним случилось, что он делал, чтобы преодолеть свое разочарование. Но, конечно, его нет в живых. С такими грузом фантазий, как у него, долго не проживешь.

Генриетта замолчала. Горестно вздохнула собака в корзине.

— И что же с ним случилось? — спросила Линда.

— Я же сказала — не знаю. Иногда я пытаюсь представить себе его. Мне кажется, он идет по берегу, свет такой яркий, что мне надо щуриться, чтобы его разглядеть. Вдруг он останавливается и заходит в воду. Идет все глубже, видна только голова… потом исчезает.

Она снова начала что-то играть, не касаясь клавиш.

— Думаю, он сдался. Когда понял, что мечты — это только мечты, не более того. И что Анна, которую он бросил — реальный человек. Но тогда уже было поздно. Его всегда мучила совесть, хотя он и старался это скрыть.

Генриетта со стуком захлопнула крышку рояля.

— Еще кофе?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду.

Генриетту явно что-то беспокоило. Вдруг она взяла Линду за руку и начала что-то напевать. Линда знала эту мелодию. Голос Генриетты то срывался на крик, то вновь делался нежным и чистым.

— Ты знаешь эту песню? — спросила она, оборвав пение.

— Да. Только не знаю, как она называется.

— «Buona Sera».

— Это по-испански?

— По-итальянски. Означает «доброй ночи». В пятидесятые годы была очень популярна. Сейчас часто воруют старые произведения. Или уродуют их. Из Баха делают поп-музыку. А я поступаю наоборот. Я не делаю поп-хиты из баховских хоралов. Я беру «Buona Sera» и превращаю ее в классическую музыку.

— Получается?

— Я изменяю ноты, структуру, ритм, заменяю гитару текучими голосами скрипок. Я создаю симфонию из банального мотивчика длиною в три минуты. Когда будет готово, я тебе сыграю. Может быть, когда-нибудь люди поймут, чего я пытаюсь достичь все эти годы.

Генриетта проводила ее к выходу. Пес поднялся и тоже пошел с ними. Кота нигде не было видно.

— Буду рада, если ты еще раз соберешься меня навестить.

Линда пообещала и двинулась в путь. Над морем, где-то в стороне Борнхольма, клубились грозовые тучи. Линда остановила машину у обочины и вышла. Вдруг ей захотелось курить. Она бросила курить три года назад, но желание выкурить сигаретку время от времени появлялось, хотя все реже и реже.

Матери не все знают про своих дочерей, подумала она. Например, она даже не представляет, насколько близки мы с Анной. Если бы представляла, не стала бы утверждать, что Анна постоянно видит отца на улице. Она бы мне рассказала. В чем, в чем, а в этом-то я уверена.

Она посмотрела на надвигающуюся тучу. Генриетта не сказала ей всей правды о своей дочери и ее исчезнувшем отце.

10

В самом начале шестого она подняла занавеску в спальне. Термометр показывал плюс девять. Небо было ясным, вымпел на мачте во дворе висел совершенно неподвижно. Идеальный день для задуманной экспедиции. Она приготовила все с вечера, поэтому быстро оделась и вышла из своей квартиры в доме напротив вокзала в Скурупе. Во дворе, под специально сделанным навесом, стояла ее «веспа».[61] Она служила ей почти сорок лет и до сих пор была в прекрасном состоянии — благодаря ее постоянной и тщательной заботе. Слухи о ее сорокалетнем мотороллере докатились до итальянской фабрики, где тот когда-то покинул конвейер. Ей не раз предлагали отдать «веспу» в заводской музей, а взамен она бесплатно будет каждый год получать новую машину. Но она всегда отказывалась, с каждым годом все более сердито. Эту «веспу» она купила, когда ей было двадцать два года, и она будет служить ей до конца ее жизни. Что будет потом, ее мало волновало. Может быть, ее мотороллером заинтересуется кто-нибудь из четверых внуков. Но завещание только ради того, чтобы «веспа» попала в хорошие руки, она писать не собиралась. Она закрепила на багажнике рюкзак, надела шлем и нажала ногой на стартовую педаль. «Веспа» завелась тут же.

В этот ранний час в городке было тихо и пустынно. Скоро осень, подумала она, переезжая железнодорожную ветку. Дальше путь лежал мимо питомника, расположенного справа от выезда на автомагистраль между Истадом и Мальмё. Она, внимательно оглядевшись по сторонам, пересекла шоссе и поехала дальше на север, по направлению к речке Руммелеосен. Ее интересовал лес между озером Ледшён и замком Раннесхольм. Это был один из самых больших лесных массивов в этой части Сконе. К тому же лес был старым и почти непроходимым — там никогда не проводилось никаких рубок. Владелец замка Раннесхольм, фондовый маклер, решил, что старый лес останется неприкосновенным.

Через полчаса она была на парковке у озера Ледшён и закатила «веспу» в кусты за могучим дубом. Где-то на дороге проехала машина, потом опять стало тихо.

Она надела рюкзак. Еще несколько шагов — и ее охватит обычная радость от того, что она стала невидимой для всего мира. Есть ли лучшее выражение человеческой независимости? Перешагнуть обочину, пройти несколько метров по древнему лесу — и все, ты невидим. Тебя больше не существует.

Когда она была помоложе, иногда ей казалось, что она занимается совсем не тем, чем ей бы хотелось. Это было не силой ее, а слабостью, в душе таилась какая-то горечь, причем даже непонятно откуда взявшаяся. Глаза ей открыл старший брат Хокан. Существуют два человеческих типа, говорил он. Кто-то ищет самую прямую, самую короткую и быструю дорогу к цели, другие поступают наоборот, ищут обходных путей, где происходят непредвиденные события, их интересуют обочины, повороты и холмы. Они постоянно играли в лесу под Эльмхультом, где они росли. Потом ее отец, монтер, получил тяжелую травму, сорвавшись с телефонного столба, и они переехали в Сконе, поскольку мать получила работу в истадской больнице. Она росла, в жизни были вещи поважнее, чем обочины и обходные пути, и только когда она в один прекрасный день остановилась у ворот лундского университета и вдруг сообразила, что совершенно не представляет, чему бы ей хотелось посвятить свою жизнь, она вспомнила все эти детские разговоры. Брат ее Хокан выбрал дорогу иного свойства: он вначале служил матросом на нескольких кораблях, потом поступил в капитанское училище. Теперь его путь пролегал по фарватеру, и он время от времени писал сестре, как прекрасно вести корабль ночью в бесконечном, как всегда кажется ночью, море.

Как-то осенью, в свой самый первый и самый мучительный год в университете, подавшись за неимением лучшего в юриспруденцию, она ехала на велосипеде в Стаффанторп и свернула наугад на одну из просек. Там она остановилась, оставила велосипед и пошла по тропинке, ведущей к развалинам старой мельницы. Тут ее и поразила эта мысль — как будто сверкнула молния. Что же это такое — тропинка? Почему она проложена по эту, а не по другую сторону дерева или валуна? Кто прошел по ней впервые? И когда?

Она уставилась под ноги и вдруг поняла, что это и есть ее призвание в жизни. Она займется анализом шведских тропинок. Она возьмет их под свою защиту. Она напишет историю шведских троп. Она побежала к велосипеду, на следующий же день написала заявление об отчислении с юридического факультета и поступила на отделение истории и географии культуры. Ей повезло: ее профессор прекрасно понимал, что она обнаружила совершенно нетронутый пласт. Он видел ее энтузиазм и поддерживал, как мог.

Она не торопясь пошла по тропке, мягко вьющейся вдоль берега Ледшёна. Высокие деревья заслоняли солнце. Она как-то была на Амазонке, бродила по тропическому лесу. Это было как шагнуть в собор — кроны деревьев напоминали гигантские цветные витражи, через которые просачивался солнечный свет. Сейчас у нее возникло почти такое же чувство.

Эту тропинку она нанесла на карту давным-давно. Обычная прогулочная тропа. Она появилась в тридцатые годы, когда замком все еще владела графская семья Хаверман. Один из них, Густав Хаверман, очень любил пешие прогулки. Он велел вырубить кусты и древесную поросль и проложить тропинку вдоль озера. Но чуть подальше, подумала она, в глубине этого леса, где для равнодушного глаза нет ничего, кроме мха и камней, я сверну на другую тропинку, ту, что обнаружила всего несколько дней назад. Куда она ведет, я не знаю. Но нет ничего более увлекательного, даже магического, чем идти по тропинке в первый раз. И я все еще надеюсь, что когда-нибудь в жизни я пройдусь по тропе, проложенной, как произведение искусства, без цели, никуда не ведущей, тропинке, созданной только ради того, чтобы она была.

Она, запыхавшись, остановилась на вершине холма. За деревьями поблескивала зеркальная поверхность озера. Ей уже шестьдесят три. Еще бы лет пять. Пять лет, чтобы дописать труд, ставший делом ее жизни, книгу об истории шведских троп. Эта книга докажет, что тропы — один из важнейших исторических свидетельств былого, жизни людей и общества. Но тропы служили не только средством сообщения, и она это убедительно покажет; в том, как прокладывались вьющиеся по лесу тропы, был и философский, и религиозный смысл. За эти годы она опубликовала в региональных изданиях несколько статей, а также карты инвентаризированных ею троп. Но главная, решающая книга еще не написана.

Она двинулась дальше. Мысли летели легко и свободно. Она всегда так делала, когда шла к новой тропе — давала волю мыслям, словно спускала собаку с поводка. Потом, когда начиналась работа, она сама становилась собакой — осторожно, используя все органы чувств, пыталась раскрыть тайны тропы. Она знала, что многие считают ее помешанной. Ее двое детей, пока росли, никак не могли понять, чем занимается их мать. Правда, муж, скончавшийся год назад, ее понимал. Хотя она и догадывалась, что в глубине души он считал, что женат на довольно странной женщине. Теперь она осталась одна, в их семье ее полностью понимает только Хокан. Он разделяет ее страсть к самым маленьким дорогам человечества — тропинкам, в бесчисленном множестве вьющимся по земному шару.

Она остановилась. Для постороннего глаза тут не было ничего примечательного — трава и мох по краю тропы. Но она-то видела. Здесь начиналась другая, почти заросшая тропка, ею не пользовались уже много, много лет. Прежде чем углубиться в лес, она осторожно, карабкаясь по крутому склону, спустилась к озеру, села на камень и достала термос. Неподалеку по воде скользила пара лебедей. Она пила кофе, щурясь на яркое солнце. Я счастливый человек, подумала она. Никогда не занималась ничем иным, кроме того, о чем и мечтала. Как-то в детстве я взяла у Хокана книжку про индейцев, она называлась, кажется, «Следопыт». И это стало моей жизнью. Именно это я и делала всю жизнь, открывала и изучала тропы, так же, как другие изучают руны и наскальные письмена.

Она сунула термос в рюкзак и сполоснула чашку в воде. Лебеди скрылись за небольшим мысом. Она вновь забралась на холм, внимательно следя, куда ставит ноги. В прошлом году она сломала ногу на таком же спуске под Брёсарпом. Последствием стало несколько месяцев вынужденного покоя. Это было очень тяжело. Даже сосредоточившись полностью на научной работе, она не могла унять раздражения. Ее злила собственная неподвижность. Как раз тогда, сразу после несчастного случая, умер муж. Она была избалована тем, что все заботы по хозяйству он брал на себя, поэтому продала дом в Рюдсгорде и переехала в маленькую квартирку в Скурупе.

Пригибаясь под нависшими ветвями, она вошла в лес. Где-то она читала: существуют полянки, которые можно отыскать, только заблудившись. Это и есть самая большая тайна человека, подумала она. Надо только решиться заблудиться, и тебя ждут открытия. Если осмелишься сойти с главного пути, увидишь такое, о чем те, кто мчит по автостраде и держится проложенных дорог, даже не догадываются. Я ищу забытые, заросшие тропки, подумала она. Дорожки, только и ждущие, чтобы пробудиться к жизни из глубокого сна. Нежилые дома быстро разрушаются. То же и с тропинками. Дороги, по которым никто не ходит, умирают.

Она углубилась в лес, остановилась и прислушалась. Где-то хрустнула ветка, и снова стало тихо. Прямо перед носом вспорхнула птица и улетела. Она пошла дальше, то и дело приседая. Следопыт. Она шла медленно, шаг за шагом. Тропинка была почти не видна. Но она-то ее ясно видела, контуры проступали сквозь мох, траву, сухие ветки.

Постепенно появилось чувство разочарования. Это была вовсе не старая, заросшая тропинка. Сначала она подумала, что наконец-то нашла следы недостающего звена тропы пилигримов, что должна пролегать где-то здесь, в окрестностях озера Ледшён. К северу от Руммелеосена ее еще можно было проследить, но у озера она терялась, появляясь вновь лишь к северо-западу от Стурупа. Иногда ей даже приходила в голову шальная мысль, не прорыли ли древние пилигримы туннель. Может быть, надо искать подземный ход. Но пилигримы не рыли туннелей, они шли по тропе. А она не может ее найти. До сегодняшнего дня она так и думала; но, пройдя какую-нибудь сотню метров, она убедилась, что этой тропой кто-то пользовался и что она была проложена недавно. Самое большее десять-двадцать лет назад. Почему ее забросили, она сможет ответить, только дойдя до конца. Она уже прошла около трехсот метров, лес стал почти непроходимым.

Вдруг она остановилась. Что-то привлекло ее внимание. Она присела на корточки и поковыряла мох пальцем — там что-то белело. Птичье перо. Должно быть, лесной голубь. Но разве бывают белые лесные голуби? Они ведь коричневые или, кажется, даже сизые? Она поднялась, внимательно разглядывая перо. Перо лебедя. Но как оно оказалось здесь, в чаще? Лебеди держатся у воды, они не бродят по заросшим лесным тропинкам.

Она пошла дальше, но через несколько метров вновь остановилась. На этот раз она удивилась всерьез. Земля была притоптана. Кто-то был здесь всего несколько дней назад. Интересно, откуда идет след? Она прошла немного назад и всмотрелась. Минут через десять следопытской работы она поняла, что по тропке никто не шел — кто-то вышел из чащи и впервые ступил на тропу именно тут. Она пошла дальше. Любопытство ее растаяло — она поняла окончательно, что это вовсе не исчезнувшая пилигримская тропа. Это просто обычная тропинка для прогулок, может быть заложенная любителем свежего воздуха графом Хаверманом, а потом позабытая. Следы, скорее всего, принадлежат охотнику.

Пройдя по следу еще несколько сот метров, она остановилась. Она вышла к заросшему ежевикой и дикой малиной оврагу.Тропинка терялась в овраге. Она сняла рюкзак и, вынув оттуда фонарик, начала осторожно спускаться вниз, продираясь сквозь кусты. Ей попалась какая-то ветка, она подняла ее и увидела след лезвия. Она наморщила лоб, подняла другую ветку — на ней тоже был свежий косой срез. Срезана, а может быть, отрублена. Она поняла, что где-то тут есть шалаш. Мальчишки играли, подумала она. Мы с Хоканом тоже строили землянки и шалаши. Сделав еще несколько осторожных шагов, она и в самом деле увидела хижину. Но для детских игр она была слишком велика. Вдруг она вспомнила комикс, что показал ей Хокан много лет назад в какой-то газете, скорее всего в «Смотри!».[62] Там был шалаш, построенный знаменитым взломщиком со странным и привлекательным прозвищем «Красавчик Бенгтссон» Он жил в лесу в большой хижине, пока кто-то, заблудившись, на него не наткнулся.

Она подошла поближе. Хижина была сделана из досок, крыша железная. Трубы не было. Задняя стенка опиралась на крутой скалистый склон оврага. Она потрогала дверь — замка не было. Постучав, она поняла, что это глупо — она с таким треском спускалась в овраг, что не услышать этого мог разве что глухой. Удивление ее все возрастало. Кому понадобилось прятаться здесь, в Раннесхольмском лесу?

Ей стало не по себе. Но поначалу она отогнала тревогу — что-что, а пугливой она не была. Не раз ей приходилось встречать подозрительных типов на пустынных тропках. Если ей и было страшно, она успешно скрывала эту слабость под маской бесстрашия. С ней никогда ничего не случалось, и сейчас тоже все будет в порядке. Но тут же поняла, что противоречит собственному здравому смыслу. Только кто-то, у кого есть причины скрываться, станет искать себе подобное убежище. Но в то же время ей почему-то не хотелось уходить. Оказалось, у тропинки все-таки есть конец. Никто бы ни за что не нашел это укрытие — только она, с ее наметанным глазом. Но хозяин хижины вышел на тропу с другой стороны, и в этом была загадка. Может быть, найденная ею тропа — всего лишь запасной выход, такой же, как роют лисы в своих норах? Или раньше тропка служила другим целям? Любопытство взяло верх.

Она открыла дверь. Два крошечных окошка в торцевых стенках почти не пропускали свет. Она зажгла фонарик. Снопик света заерзал по стенам. Койка у стены, грубый стол, две газовые лампы, походный бензиновый примус. Она попробовала сосредоточиться. Кто этот человек, что живет в этой хижине? И живет ли еще? Когда он ушел отсюда? Она наклонилась и пощупала простыню — сухая. Если и ушел, то недавно, подумала она. Эта хижина не пустует. Надо побыстрей уходить. Хозяин хижины вовсе не обрадуется неожиданному визитеру.

Она уже совсем собралась уходить, когда луч фонарика упал на книгу, лежащую на полу рядом с койкой. Она наклонилась и подняла ее. Это была Библия, Ветхий и Новый завет. Она открыла томик. На внутренней стороне обложки было написано имя, но тщательно зачеркнуто. Библию усердно читали, страницы были мятые и кое-где порвались. Она погасила фонарик и сразу поняла — что-то изменилось. Свет. В хижине стало светлее. И свет шел не от окна. Наверное, открылась дверь. Она быстро обернулась — но было слишком поздно. Словно хищный зверь бросился прямо на нее, и она полетела в бесконечную тьму.

11

От Генриетты Линда вернулась домой и довольно долго ждала, пока придет отец. Но когда он наконец в третьем часу ночи осторожно открыл входную дверь, она уже спала на диване, накрывшись одеялом с головой. Под утро она проснулась — ей приснился какой-то кошмар. Что именно, она не могла вспомнить, помнила только, что кто-то ее душил. Ночная тишина оглашалась громким храпом. Она зашла в спальню, где горел свет, и посмотрела на отца. Он вытянулся на спине, завернувшись в простыню. Она подумала, что он похож на большого моржа, растянувшегося на скале. Она наклонилось — от него явственно пахло спиртным.

Она попыталась догадаться, с кем же он пил. Брюки, валявшиеся на полу, были перепачканы, словно он шел по щиколотку в грязи. Он был где-то в деревне, решила она. Скорее всего, у своего старинного собутыльника Стена Видена. Сели в конюшне и распили бутылку самогона.

Из спальни Линда вышла с острым желанием разбудить его и призвать к ответу. К ответу за что? Она толком не знала. Стен Виден был, пожалуй, его самым старым другом. А теперь он очень болен. Когда отец говорил о каких-то серьезных вещах, он почему-то начинал называть себя в третьем лице. Когда Стен умрет, как-то сказал он, Курт Валландер останется совсем один. У Стена Видена рак легких. Линда знала все подробности странной истории о том, как Стен держал конюшню для тренинга скаковых лошадей на ферме недалеко от развалин крепости Шернсунд. Несколько лет назад он свернул свою деятельность и уже было продал конюшню, но когда новый хозяин приехал осматривать покупку, Стен Виден уперся. Отец рассказывал ей, что в контракте была какая-то зацепка, позволившая ему отказаться от сделки. Он снова приобрел несколько лошадей, а вскоре узнал, что у него рак. С тех пор уже прошел год. Сейчас он занимается тем, что распродает все имущество, в том числе и лошадей — у него уже забронировано место в хосписе для умирающих под Мальмё. Там он и собирается закончить свои дни. Конюшню выставили на продажу снова — на этот раз окончательно. Она разделась и легла в постель. Было без нескольких минут пять. Она поглядела на потолок и вдруг почувствовала угрызения совести. Неужели я собиралась корить отца за то, что он выпил пару рюмок со своим лучшим другом, к тому же умирающим? Откуда я знаю, о чем они там говорили, и вообще — что они значат друг для друга. Я всегда гордилась тем, что отец умеет дружить. А уметь дружить означает, в частности, потратить полночи, чтобы посидеть с умирающим другом в конюшне. Ей внезапно захотелось разбудить отца и попросить у него прощения. Это, конечно, было бы в высшей степени справедливо, но он вряд ли поймет ее благие побуждения и разозлится, что ему не дают спать. У него сегодня выходной, и они могли бы что-нибудь придумать.

Засыпая, она вспомнила Генриетту. Генриетта сказала не всю правду. Что-то она скрывает. Неужели она знает, где Анна? Или еще что-то, о чем ей не хотелось Линде рассказывать. Линда повернулась на бок и сонно подумала, что скоро ей уже будет не хватать какого-нибудь парня рядышком, — и ночью, и днем. А где его здесь найдешь? Я уже отвыкла от Сконе, и если кто-то будет признаваться мне в любви со сконским акцентом, ни за что не поверю, что это всерьез. Она постаралась перестать об этом думать, поправила подушку и уснула.

В девять часов она почувствовала, что кто-то ее трясет. Она вздрогнула, испугавшись, что проспала, открыла глаза и увидела склонившегося над ней отца. Вид у него был вовсе не похмельный. Он был уже одет и даже, что было для него совсем уж необычно, тщательно причесан.

— Завтракать, — сказал он. — Время идет, а жизнь уходит.

Линда быстро приняла душ и оделась. Он, дожидаясь ее, разложил пасьянс на обеденном столе.

— Мне кажется, ты вчера был у Стена Видена.

— Правильно.

— И к тому же вы многовато выпили.

— Неправильно. Не многовато, а очень много. Чертовски.

— И как ты добрался домой?

— На такси.

— Как он?

— Я могу только мечтать, чтобы самому суметь сохранить такое же мужество, зная, что дни мои сочтены. Он говорит: количество скачек, в которых ты можешь принять участие, строго отмерено. Потом — все. Единственное, что можно попытаться сделать, — за отпущенное время взять как можно больше призов.

— У него боли?

— Наверняка. Но он молчит. Он как Рюдберг.

— Кто?

— Эверт Рюдберг. Ты что, забыла его? Старый полицейский с родимым пятном на щеке?

Линда что-то слабо припоминала.

— Вроде бы помню.

— Это он сделал из меня полицейского, когда я пришел сюда мальчишкой и ничего не понимал. Он тоже умер рано. Но никогда не жаловался. У него тоже было отмерено количество скачек, и он тоже нашел в себе силы примириться с тем, что его время вышло.

— А кто научит меня всему, что я не понимаю?

— Мне казалось, что твоим наставником будет Мартинссон.

— И как он?

— Он замечательный полицейский.

— У меня о Рюдберге только очень смутные воспоминания. Но Мартинссона-то я помню. Ты же несчетное количество раз приходил домой и ругался по поводу того, что он сделал или чего он не сделал.

Он смешал карты.

— Меня учил Рюдберг. И я, в свою очередь, учил Мартинссона. Ясно, что иногда я на него рычал. К тому же он не из тех, кто быстро схватывает. Зато, если он уж что-то усвоил, это навсегда. Как гвоздями вколочено.

— Другим словами, ты хочешь сказать, что мой истинный ментор — это ты.

Он поднялся из-за стола.

— Какой еще ментор? Одевайся и пошли.

Она поглядела на него удивленно. Она что-то забыла?

— Ты что-то придумал?

— Да ничего, просто нечего сидеть дома. Сегодня прекрасный день. Не успеешь моргнуть, как все будет в тумане. Ненавижу сконские туманы. Они словно в башку заползают. Я перестаю соображать, когда кругом туман. Впрочем, ты права — кое-какие планы у меня есть.

Он снова уселся за стол и вылил себе в чашку последние капли кофе.

— Ты, случайно, не помнишь Ханссона?

Линда покачала головой.

— Он уехал отсюда, когда ты была еще маленькой. Один из моих сотрудников. В прошлом году он вернулся, и я слышал, что он продает родительский дом под Тумелиллой. Мать давно умерла, а отец дожил до ста одного года. Ханссон утверждает, что у него до самого конца была совершенно ясная голова и что злости в нем к старости не поубавилось. Но теперь дом продается. Мне бы хотелось на него посмотреть. Может быть, Ханссон и не преувеличивает, когда говорит, что это как раз то, что мне надо.

Они спустились к машине и выехали из города. Было ветрено, но тепло. Они проехали караван сверкающих никелем и чисто вымытыми стеклами старинных автомобилей. Теперь пришла очередь Линды удивить отца — она знала почти все марки машин.

— Где это ты набралась таких сведений?

— От моего последнего парня, Магнуса.

— А разве его звали не Людвиг?

— Ты не врубаешься, папочка. Кстати, разве Тумелилла — то, что тебе нужно? Я считала, что ты мечтаешь сидеть на скамеечке и стареть себе потихонечку, гладить собаку и смотреть на море.

— На морской вид у меня не хватит денег. Надо выбирать из доступного.

— Займи у матери. Ее бухгалтер на пенсии упакован вполне прилично.

— Ни под каким видом. Какого черта?

— Я могу дать тебе взаймы.

— Ни под каким видом. Какого черта?

— Значит, вида на море не будет.

Линда искоса поглядела на него. Разозлился, что ли? Не поймешь. Но ее вдруг поразила мысль, насколько они похожи. Внезапная раздражительность, идиотское свойство обижаться на пустяки. Мы с ним как на качелях, подумала она. Иногда близки друг другу — просто ближе некуда, а потом вдруг пропасть. И тогда приходится наводить мосты, частенько шаткие, но все равно — они как-то нас связывают опять.

Он достал из кармана сложенный лист бумаги.

— Карта, — сказал он. — Побудь штурманом. Мы сейчас подъезжаем к развязке, найди ее, она там, наверху. Нашла? Там мы свернем на Кристианстад. А дальше ты будешь говорить, куда ехать.

— Я заманю тебя в Смоланд, — сказала она, разворачивая карту. — Тингсрюд — правда, здорово звучит? Оттуда-то мы уж точно не найдем дороги назад.

Дом Ханссона красиво возвышался на пригорке, окруженном лесом. За лесом шли поля, а еще дальше — болото. За домом рос старый фруктовый сад. Газон был не подстрижен, стебли роз, увивших побеленные, но выщербленные временем стены дома, были перепутаны и кое-где сломаны. Где-то работал трактор, то взревывая, то затихая. Линда присела на каменную скамейку в кустах красной смородины. Она наблюдала за отцом. Он, прищурившись, смотрел на крышу. Потом покачал водосточную трубу и заглянул в окно. Потом скрылся — пошел смотреть дом с фасада.

Оставшись одна, Линда вновь начала думать о Генриетте. Сейчас, по прошествии времени, ощущение, что Генриетта не говорила ей всю правду, переросло в уверенность. Что-то она скрывала. Что-то, связанное с Анной. Она достала телефон и набрала номер Анны. После нескольких долгих сигналов включился автоответчик. Она не стала оставлять никаких сообщений, выключила мобильник, поднялась и пошла к входной двери. Там стоял отец и качал воду из колонки. Коричневая вода постепенно заполняла ржавую кадку. Он покачал головой:

— Если бы я мог взвалить этот дом на спину и отнести к морю, ни минуты бы не сомневался. Здесь слишком много деревьев.

— Ты мог бы купить кемпер,[63] — сказала Линда, — и поставить его у моря. Кусок участка тебе кто угодно уступит.

— С какой это стати?

— Кто откажется иметь под боком полицейскую охрану, причем бесплатно?

Он скорчил гримасу, вылил кадку и пошел к дороге. Линда последовала за ним. Он даже не оглядывается, подумала она. Он уже забыл этот дом.

Они сели в машину. Линда проводила глазами коршуна — тот медленно пролетел над полем и исчез, растворился в небе.

— Чем займемся теперь? — спросил он.

Линда подумала об Анне. Она поняла, что должна поделиться с отцом своей тревогой.

— Нам надо поговорить. Только не здесь.

— Тогда я знаю, куда мы двинемся.

— Куда?

— Увидишь.

Они поехали на юг, свернули на шоссе к Мальмё, а потом по указателям взяли курс на озеро Кадешё. Здесь был лес, может быть, самый красивый из всех, виденных Линдой. Она сразу догадалась, что отец хочет поехать именно сюда. Они гуляли здесь несчетное количество раз, особенно когда Линде было лет десять-одиннадцать. Кроме того, она припоминала, что как-то раз они были тут с матерью, но без отца — но ни одного случая, когда бы они приехали сюда всей семьей, она вспомнить не смогла.

Они вышли из машины у штабеля бревен. Толстые стволы приятно пахли смолой. Они пошли по тропинке через лес, мимо странной, склепанной из листового железа статуи, воздвигнутой в честь предполагаемого посещения Кадешё Карлом Двенадцатым. Линда хотела рассказать про Анну, но отец поднял руку. Они стояли в небольшом прогале между высокими деревьями.

— Здесь мое кладбище, — сказал он. — Мое подлинное кладбище.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я собираюсь открыть тебе большой секрет, мою, может быть, самую большую тайну… Может быть, завтра раскаюсь. Эти деревья, что ты видишь, они растут в честь всех моих умерших друзей. И отец мой здесь, и мать, и вся старая родня.

Он показал на молодой дубок:

— Это Стефан Фредман. Отчаявшийся индеец. Он тоже относится к моим мертвым.

— А та, о которой ты рассказывал?

— Ивонн Андер? Вон там.

Он показал на другой дуб. Сучья его образовали причудливый рисунок.

— Я приехал сюда через несколько недель после смерти отца. Я тогда совершенно потерял опору. Ты была гораздо крепче. Помню, сидел у себя и разбирался насчет очередного случая избиения. Ирония судьбы — молодой парень ударил отца кувалдой. Чуть не убил. Этот парень, он все время врал и изворачивался. И вдруг меня проняло. Я прервал допрос и приехал сюда. Я даже взял полицейскую машину и включил сирену — так мне хотелось поскорее удрать из города. Потом из-за этого даже вышел небольшой скандал. И когда я сюда приехал, вдруг появилось ощущение, что все эти деревья — могильные памятники всем, кого я любил. И чтобы повидаться с ними, я иду сюда. Не на кладбище. Мне здесь так покойно, как нигде больше. Здесь я могу их обнять, пусть они меня и не видят.

— Я никому не скажу, — серьезно произнесла Линда. — Спасибо, что ты со мной поделился.

Они постояли еще немного. Она не хотела спрашивать, какое дерево досталось ее деду, только предположила, что это, скорее всего, вон тот могучий, стоящий немного на отшибе дуб.

Сквозь густую листву то и дело проблескивало солнце. Подул ветер, и сразу стало прохладно. Линда села и рассказала все про исчезновение Анны, про Генриетту, которая, как ей кажется, что-то скрывает, и о том, что ей кажется, с Анной что-то случилось.

— Ты можешь сделать глупость, — закончила она. — Ты можешь, например, отмахнуться от меня и сказать, что все это ерунда и мои фантазии, но тогда я разозлюсь. Но если ты скажешь, что я ошибаюсь и объяснишь почему, я буду слушать.

— Когда ты станешь полицейским, тебе откроется очень важная, я бы сказал, основополагающая истина. Необъяснимые вещи почти никогда не случаются. Даже исчезновения, как правило, имеют совершенно разумное, хотя часто и неожиданное объяснение. Эта неожиданность чаще всего вполне логична, но вычислить эту логику до того, как все разъясниться, невозможно. Это касается большинства исчезновений. Ты не знаешь, что с Анной, и ты обеспокоена — это совершенно понятно. Но мой опыт подсказывает, что ты должна призвать на помощь единственное достоинство, которым настоящий полицейский может гордиться.

— Терпение?

— Совершенно верно. Терпение.

— И как долго я должна терпеть?

— Пару дней. За это время она наверняка появится. Или даст о себе знать.

— И все равно я уверена, что ее мать мне лгала.

— Не думаю, чтобы мы с Моной, когда говорили о тебе, всегда были абсолютно честными.

— Я попытаюсь набраться терпения. Но все равно, у меня есть вполне определенное чувство: что-то здесь не так.

Они вернулись к машине. Был уже второй час. Линда предложила поехать куда-нибудь пообедать. Они доехали до придорожной харчевни со странным названием «Отцовская шляпа». Курт Валландер припомнил, что как-то они обедали здесь с отцом и страшно поссорились. О чем был спор, вспомнить он не мог.

— «Кабак, где я поссорился с отцом», — сказала Линда. — Всему можно дать название. Скорее всего, вы поругались из-за твоей профессии. По-моему, во всем остальном у вас не было разногласий.

— Ты даже не представляешь. У нас были разногласия во всем. Двое мальчишек, так и не выросших и затянувших свои злые игры на всю жизнь. Он обвинял меня, что я не уделяю ему никакого внимания, если я опоздал на пять минут. До того доходило, что он подводил стрелки часов, чтоб утверждать, будто я опоздал.

Не успели они заказать кофе, как зазвонил мобильник. Линда схватилась за карман, но оказалось, что это у отца — у них были одинаковые сигналы. Он нажал кнопку и стал слушать, периодически вставляя короткие вопросы и записывая что-то на обратной стороне только что принесенного счета. Дождавшись конца разговора, Линда спросила:

— Что там?

— Исчезновение.

Он расплатился, сложил счет и сунул его в карман куртки.

— Что происходит? — спросила Линда. — Кто еще исчез?

— Мы возвращаемся в Истад, но по пути заедем в Скуруп. Исчезла одинокая вдова, Биргитта Медберг. Ее дочь уверена, что что-то случилось.

— Как это — исчезла?

— Она не очень уверена. Судя по всему, ее мать ученый, но ведет полевые исследования — ищет старые тропинки. Странное занятие.

— Может быть, она заблудилась?

— Именно это я и подумал. Скоро узнаем.

Они свернули на Скуруп. Ветер усилился. Было девять минут четвертого, среда, 29 августа.

12

Кирпичный двухэтажный дом. Шведский дом, подумала Линда. В любом уголке этой страны дома выглядят одинаково. Швеция — практичная страна с взаимозаменяемыми деталями. Площадь в Вестеросе можно поменять местом с площадью в Эребру, дом из Скурупа — с домом из Соллентуны.

— Тебе раньше не попадался такой же дом? — спросила она, выходя из машины.

Курт Валландер ковырялся в неисправном замке на водительской дверце. Он поднял голову и посмотрел на фасад:

— Похож на тот, в котором ты жила в Соллентуне. Еще до того, как переехала в студенческое общежитие.

— У тебя хорошая память. Что я должна делать сейчас?

— Идти со мной. Считай это тренировкой.

— А ты не нарушаешь правил? Посторонние, кажется, не должны присутствовать при допросе?

— Это никакой не допрос. Просто беседа. Большей частью — чтобы успокоить человека, пусть зря не переживает.

— И все-таки…

— Никаких «все-таки». Сколько я себя помню в полиции, я только и делал, что нарушал правила. Мартинссон как-то подсчитал, что за все эти нарушения я должен был получить минимум четыре года тюрьмы. Но, пока моя работа приносит результаты, это все не в счет. Это один из немногих пунктов, по которым у нас с Нюбергом нет разногласий.

— Нюберг? Техник-криминалист?

— Насколько мне известно, в Истаде других Нюбергов нет. Он скоро уйдет на пенсию, и никто о нем и не вспомнит… Или наоборот — всем будет не хватать его скверного характера.

Они пересекли улицу. Ветер становился все сильнее и сильнее. Его порывы подымали в воздух обрывки газет и сухие листья. У подъезда стоял велосипед без заднего колеса. Рама была изуродована так, словно на бедную машину напал вандал-садист. Они вошли в подъезд. Отец глянул на список жильцов.

— Биргитта Медберг. Это она заявлена в розыск. Дочь зовут Ванья. Говорят, она, когда звонила, была в истерике и все время кричала.

— Ни в какой истерике я не была, — крикнула женщина с верхнего этажа, — и уж точно не кричала.

Она глядела на них, перегнувшись через перила.

— Никогда не следует громко говорить в подъезде, — смущенно пробормотал отец.

Они поднялись по лестнице.

— Я так и думал, — сказал он, дружелюбно пожимая руку нервозной женщине, — мальчики в отделении до сих пор не научились отличать нормальное волнение от истерики.

Женщине по имени Ванья было около сорока. Она была очень толста, блузка вся в пятнах. И по-видимому, давненько не мыла голову. Они вошли в квартиру. Линда сразу узнала ударивший в нос запах. Мамины духи, подумала она. Те самые, какими она пользовалась, когда ее что-то разозлит или расстроит. Потому что имелись и другие, на тот случай, если все хорошо.

Они прошли в гостиную. Ванья тяжело плюхнулась на стул и ткнула пальцем в направлении Линды, не успевшей толком представиться.

— А это кто?

— Ассистент, — веско сказал Курт Валландер. — Можно услышать, что случилось?

Ванья начала рассказывать, отрывисто и нервозно. Чувствовалось, что она с трудом подбирает слова — сказывается отсутствие привычки излагать свои мысли длинными предложениями. Линда сразу поняла, что она и в самом деле очень встревожена — едва вспомнила свои собственные ощущения по поводу исчезновения Анны.

История была короткой. Ее мать, Биргитта, занималась географией культуры и главным ее делом было нанесение на карту старых дорог и тропинок в Южной Швеции, прежде всего в Сконе и Смоланде. Год назад она овдовела. У нее было четверо внуков, из них двое — дочки Ваньи. Она договорилась с матерью, что заедет ее навестить с внучками в двенадцать часов. Мать до этого собиралась в одну из своих маленьких экспедиций, на охоту за тропинками, как она это называла. Но когда они пришли, матери не было. Она подождала два часа и позвонила в полицию.

Мать никогда не обошлась бы так с внучками. Значит, что-то случилось.

Она замолчала. Линда попыталась представить первый вопрос отца: «А куда она собиралась?»

— А ты не знаешь, куда она собиралась? — тут же спросил он.

— Нет.

— Она ездит на машине?

— У нее красная «веспа». Ей сорок лет.

— Красная «веспа»? Сорок лет?

— В те времена все «веспы» были красными. Я тогда еще не родилась. Мама рассказывала. Она состоит в каком-то клубе владельцев древних мопедов и мотороллеров, по-моему, в Стаффанторпе. Не могу понять, зачем ей это. Но она, по-моему, получает удовольствие от общения с этими помешанными.

— Ты сказала, что год назад она овдовела. У нее не было признаков депрессии?

— Нет. Если ты думаешь, что она могла покончить с собой, то это совершенно невероятно.

— Я ничего не думаю. Просто иногда даже самые близкие люди очень умело скрывают, что у них на душе.

Линда уставилась на отца. Он тоже бросил на нее быстрый взгляд. Нам надо об этом поговорить, подумала она. Я не должна скрывать от него эту историю, когда я чуть не бросилась с моста. Он-то знает только про одну мою попытку — с венами.

— Она ни за что бы этого не сделала. По одной простой причине — она никогда не подвергла бы внуков такому испытанию.

— Она ни к кому не могла поехать?

Ванья закурила сигарету. Пепел сыпался на платье и на пол. Линда подумала, что дочь совершенно не вписывается в обстановку материнской квартиры.

— Мама очень старомодна. Она никогда ни к кому не ездит, не договорившись заранее.

— Если я правильно понимаю, в больницы вы уже звонили — ее там нет. Следовательно, несчастный случай с высокой степенью вероятности исключается. Может быть, она чем-то больна? У нее, случайно, нет мобильного телефона?

— Она ничем не больна. Она ведет очень здоровый образ жизни. Не то, что я. Но когда торгуешь яйцами, у тебя не так-то много возможностей для спорта.

Она повела плечами, словно бы хотела продемонстрировать отвращение к своему собственному телу.

— А мобильник?

— Мобильник есть, но он вечно выключен. Мы с сестрой сто раз ей об этом говорили.

Наступило молчание. Из соседней квартиры слышались приглушенные звуки то ли радио, то ли телевизора.

— Значит, вы даже предположить не можете, куда она поехала? Кто-нибудь знает, чем она занимается в последнее время? Дневник она, случаем, не вела?

— Насколько я знаю, нет. И работала она в одиночку.

— Никогда ничего подобного не случалось?

— Чтобы она исчезала? Никогда.

Отец Линды достал из куртки блокнот и ручку, попросил Ванью продиктовать ее полное имя, адрес и номер телефона. Линда заметила, что когда та назвала свою фамилию, Йорнер, он насторожился, перестал записывать и поднял глаза.

— Фамилия матери Медберг. Йорнер — это фамилия по мужу?

— Мужа зовут Ханс Йорнер. А мамина девичья фамилия — Лундгрен. Это так важно?

— Ханс Йорнер… Он, случайно, не сын директора камнедробилки в Лимхамне?

— Да. Младший сын. А что?

— Чистое любопытство.

Курт Валландер поднялся. Линда последовала его примеру.

— Можно мы немного осмотрим дом? У нее был кабинет?

Ванья показала пальцем на одну из дверей и вдруг тяжело закашлялась. Типичный бронхит курильщика. В кабинете все стены были увешаны картами. На столе лежали аккуратные стопки бумаг и папок.

— А что там такое с этой фамилией? — тихо спросила Линда.

— Потом расскажу. Малоприятная история. И довольно давняя.

— Что она сказала? Она торгует яйцами?

— Да, — подтвердил он. — Но встревожена она не на шутку.

Линда подняла со стола какую-то бумагу. Он тут же на нее набросился:

— Ты можешь присутствовать, слушать и смотреть. Но ты не должна ничего трогать.

— Я посмотрела одну-единственную бумажку.

— На одну больше, чем следовало.

Линда, разозлившись, вышла из комнаты. Он, разумеется, прав, но мог бы сказать все это нормальным тоном. Она коротко кивнула Ванье, которую по-прежнему сотрясали приступы мучительного кашля, и вышла на улицу. В лицо ей ударил ветер, и она тут же осудила себя за детскую выходку.

Отец появился в дверях подъезда минут через десять:

— Что с тобой? Я что-то не так сказал?

— Ничего. Все забыто.

Линда сложила руки в извиняющемся жесте. Он отпер дверцу и с трудом открыл ее под напором ветра. Они сели в машину. Он вставил ключ в замок зажигания, но не повернул.

— Ты, наверное, заметила, как я сделал стойку, когда эта бабенка назвала фамилию Йорнер. От того, что я узнал, что она замужем за сыном старика Йорнера, дело проще не стало.

Он что-то проворчал и крепко сжал баранку. Потом начал рассказывать:

— Когда мы с Кристиной еще были детьми, а отец сидел и рисовал, бывало и так, что коммивояжеры на ревущих американских автомобилях что-то не спешили за его продукцией. Тогда мы подолгу сидели без денег, и мать искала работу. Поскольку образования она никакого не имела, выбор был невелик — или работать на фабрике, или идти в прислуги. Она выбрала последнее и устроилась прислугой в семью Йорнер, хотя жила дома. Старик Йорнер, его звали Гуго, и жена его Тира были сволочи каких мало. С их точки зрения общество за последние пятьдесят лет никак не изменилось. Есть высший класс, есть низший, и точка. В этом отношении муж был особенно хорош. Как-то вечером мать пришла домой в слезах. Отец, обычно никогда не интересовавшийся, как у нее дела, на этот раз все же спросил, что случилось. Я как раз сидел за диваном и все слышал. Этого я не забуду никогда. У Йорнеров был прием, гостей не так много, может, человек восемь. Мать должна была подавать. Когда гости прилично подвыпили и дело дошло до кофе, Гуго, который был пьяней остальных, позвал мать и велел ей принести стремянку. Она сделала, как он сказал. Он велел ей забраться на стремянку, и она забралась. Тогда он сказал, что даже оттуда, с верхотуры, ей, как он надеется, нетрудно разглядеть, что она забыла подать одному из гостей чайную ложечку. Потом он отослал ее прочь вместе с лестницей, и она слышала, как они ржали и чокались.

Рассказав все это, мать снова начала плакать. Повторяла только, что ни за что в тот дом больше не пойдет. А отец настолько разъярился, что схватил в сарае топор и кричал, что он размозжит башку этому Йорнеру. Мать его, разумеется, утихомирила. Но я этого никогда не забуду, хотя мне было-то всего двенадцать лет. И теперь я встречаю его сноху.

Он резко повернул ключ. Его совершенно очевидно вывели из равновесия эти воспоминания. Они выехали из Скурупа. Линда смотрела, как по полям плывут тени облаков.

— Я давно хотела спросить тебя про бабушку, — нарушила она молчание. — Она умерла задолго до моего рождения. Но как она могла выносить деда?

Он расхохотался:

— Мать говорила, что надо просто натереть его немного солью, и он делает все, что она попросит. Я никогда не понимал, что она хочет этим сказать. Натереть солью? Но, конечно, она обладала завидным терпением.

Он резко затормозил. Машину занесло на обочину. Спортивный кабриолет обогнал его, рискуя столкнуться с встречной машиной. Отец выругался.

— Надо было бы им заняться.

— А почему бы нет?

— Потому что мне не по себе.

Линда внимательно на него поглядела. Вид у него и в самом деле был очень напряженный.

— Что-то мне не нравится это исчезновение, — сказал он. — Думаю, все, что рассказала Ванья Йорнер, — правда. Ее беспокойство не наигранное. По-видимому, Биргитта Медберг либо неожиданно заболела, какое-нибудь, к примеру, внезапное помрачение рассудка, и двинулась куда глаза глядят, не отдавая себе отчета… либо что-то случилось.

— Преступление?

— Не знаю. Но мой выходной закончился. Я отвезу тебя домой.

— Довези меня до полиции. Там я дойду сама.

Он поставил машину в полицейском гараже. Линда вышла через запасной выход, пригнувшись под порывом ветра, и вдруг сообразила, что не знает, что делать дальше. Было уже четыре часа, ветер холодный, как будто вдруг наступила осень. Она пошла к дому, но внезапно передумала и свернула на улицу, где жила Анна. Она позвонила, подождала немного и привычно вскрыла замок.

Ей хватило всего несколько секунд, чтобы почувствовать: что-то не так. Мгновение она недоумевала, почему возникло такое ощущение, но потом ее осенило — в квартире кто-то побывал. Она знала это, хотя и не понимала откуда. Чего-то не хватает. Она стояла в дверях гостиной и пыталась разгадать, что же изменилось. Что-нибудь пропало? Она подошла к книжной полке — все книги на месте.

Она села на Аннин любимый стул и огляделась. Совершенно точно — что-то изменилось, она была в этом уверена. Но что? Она подошла к окну, чтобы посмотреть под другим углом. И наконец поняла. Раньше на стене, между афишей какой-то художественной выставки в Берлине и старым барометром, висела остекленная рамка, а в ней — большая голубая бабочка. Теперь бабочки не было. Линда закрыла глаза и тряхнула головой. Может быть, ей показалось? Нет, не показалось — бабочки на месте нет. Она совершенно четко помнила, что, когда она заходила сюда в последний раз, бабочка была на стене. Может быть, ее взяла Генриетта? Нет, это нелепость. Она сняла куртку и медленно пошла по комнатам.

Окончательная уверенность пришла, когда она открыла Аннин гардероб. Исчезло несколько тряпок и, возможно, сумка. Линда знала содержимое гардероба, поскольку Анна никогда его не закрывала. За несколько дней до исчезновения Анны Линда оставалась ненадолго одна в квартире и заходила в спальню, чтобы взять телефонный справочник. Она села на постель и попыталась сосредоточиться. Потом подняла глаза — дневник по-прежнему лежал на столе. Дневник на месте, подумала она. Скорее всего, это означает, что здесь был кто-то другой, не Анна. Анна могла взять одежду, сумку, могла захватить и бабочку. Но она ни за что на свете не оставила бы дневник. Никогда и ни за что.

13

Линда попробовала представить, что здесь было. Итак, вот она находится сейчас в пустом пространстве, — войти в дверь было как прорезать водное зеркало и очутиться в чужом беззвучном мире. Она попыталась вспомнить, чему ее учили. На месте, где развертываются какие-то драматические события, всегда остаются следы. Если, конечно, тут вообще произошло что-то драматическое.

Никаких пятен крови, никакого беспорядка, ничто не сломано, все так же прибрано, как и всегда. Разве что только исчезла бабочка и сумка с какими-то тряпками. И все равно — следы должны остаться. Если это даже была и Анна, то она вела себя как непрошеный гость в своем собственном доме.

Линда еще раз медленно обошла квартиру, она хотела понять, что еще изменилось или исчезло, — и ничего не обнаружила. Потом включила автоответчик с мигающей красной лампочкой — значит, есть какие-то новые сообщения. Три. Наши голоса разбегаются по всему миру, подумала Линда, их записывают на тысячи диктофонов по всему миру. Зубной врач Сивертссон хочет перенести срок ежегодного контрольного осмотра и просит позвонить медсестре. Кто-то по имени Ирре звонит из Лунда и спрашивает, поедет Анна в Бостад или нет. И наконец, ее собственные выкрики и щелчок, когда она повесила трубку.

На столике лежала адресная книга. Линда нашла зубного врача Сивертссона и набрала номер.

— Дантист Сивертссон.

— Меня зовут Линда Валландер. Я обещала последить за автоответчиком Анны Вестин — она уехала на несколько дней. Я просто интересуюсь, когда и во сколько она должна к вам прийти.

Сестра через минуту вновь взяла трубку:

— Девятого сентября в девять часов.

— Я ей скажу.

— Анна всегда очень точна.

Линда повесила трубку и стала искать в записной книжке человека по имени Мирре. И вспомнила свою собственную записную книжку, исписанную вдоль и поперек, тут и там подклеенную скотчем. Что-то мешало ей купить новую. Книжка имела историю — все эти зачеркнутые и перечеркнутые номера, никому уже не принадлежащие… интересно, существует ли кладбище для телефонных номеров? Она, отвлекшись, перенеслась в тот лесок, к отцу и его деревьям. И отметила, что думает об отце с нежностью. Она вообразила его маленьким мальчиком. Маленький мальчик со взрослыми мыслями, может быть, даже чересчур взрослыми. Я ведь почти ничего о нем не знаю, вдруг подумала она, а то, что, как мне кажется, знаю, часто оказывается неверно. Это его выражение, а теперь и я его повторяю. Я всегда считала, что ум у него не особенно острый, зато упрямства и интуиции — хоть отбавляй. Теперь не знаю… Что мне точно известно, так это то, что он замечательный полицейский. Я подозреваю, что он глубоко сентиментальный человек, втайне, может быть, мечтающий о каких-нибудь романтических свиданиях и ненавидящий окружающую его непонятную и жестокую действительность.

Она подвинула стул к окну и перелистала книгу, которую читала Анна. Книга была на английском языке, речь в ней шла об Александре Флеминге и пенициллине. Линда пробежала глазами страницу и ничего не поняла. Удивительно, как Анна могла ее читать. Они давно еще говорили, что неплохо бы съездить в Англию, попрактиковаться в языке. Может быть, теперь Анна как раз осуществила эту мечту? Она отложила Флеминга в сторону и снова начала листать объемистую записную книжку. Любая ее страница напоминала грифельную доску на лекции по высшей математике — бесконечные стрелки, значки и ссылки. Линде стало даже грустно, когда она нашла свой собственный старый телефон, и к тому же телефоны двух ее давно забытых мальчиков. Что я ищу? — подумала она. След. Тайный след, оставленный Анной. Но почему именно в записной книжке?

Она листала дальше. Ей то и дело становилось не по себе, как будто она грубо вторглась в Аннину частную жизнь. Я перелезла через ее забор, подумала она. С благими целями, но все равно. Между страниц книжки лежало множество разных бумажек. Газетная вырезка — реклама поездки в музей медицины в Реймсе во Франции, старые билеты на поезд Лунд — Истад.

Вдруг ее словно ударило током. На одной из страниц красным карандашом с нажимом было крупно выведено: «Папа», и дальше — телефонный номер из девятнадцати цифр, состоящий исключительно из единиц и троек. Таких номеров не бывает, подумала Линда. Это номер в таинственном городе с таинственным кодом, в том городе, где скрываются все пропавшие без вести.

Ей больше всего хотелось захлопнуть книжку. Ей не следовало влезать в жизнь Анны без ее ведома. Но она продолжала. Некоторые номера ее удивили. Телефон комитета в мэрии, телефон секретаря премьер-министра. Что ей от них было нужно? Какой-то Рауль, живет в Мадриде. Рядом с номером изображено сердце, потом энергично зачеркнуто. В полицейской школе надо было бы преподавать теорию и практику расшифровки записных книжек, подумала Линда.

Она проглядела книжку до конца. Один из телефонов засел в памяти — «дома в Лунде». Она так и написала — «дома в Лунде». Линда, поколебавшись, набрала номер. Сразу же ответил мужской голос:

— Петер.

— Я ищу Анну.

— Сейчас погляжу, дома ли она.

В трубке слышалась знакомая музыка, но фамилия певца отчего-то выскочила из головы.

— Ее нет дома.

— А не знаете, когда она придет?

— Я даже не знаю, в городе она или нет. Я ее давно не видел. Сейчас спрошу.

Он снова ушел, но на этот раз очень быстро вернулся.

— Последние несколько дней ее никто не видел.

Линда хотела спросить адрес, но не успела: он повесил трубку. А она так и осталась стоять с трубкой в руке. Анны там нет. Но никто не беспокоится по поводу ее отсутствия. Она почувствовала себя дурой, представив себя на месте Анны. Я тоже могу исчезнуть, думала она. Я всю свою жизнь так и делала — исчезала, никому не сообщив. Папа несколько раз чуть розыск не объявлял. Но я всегда как-то чувствовала, когда уже пора дать о себе знать. Почему бы и Анне так не сделать?

Линда позвонила Зебре и спросила, не слышала ли она что-нибудь об Анне. Нет, ни слова, ни звука, сказала Зебра. Они договорились назавтра встретиться.

Линда пошла в кухню и поставила чайник. А пока он закипал, она успела оглядеться и заметить на стене пару ключей. Линда знала, что это за ключи. Она выключила конфорку и спустилась в подвал. Аннина огороженная металлической решеткой кладовка была в дальнем конце тесного подвала. Как-то Линда помогала Анне затащить туда стол. Он там и стоял, его было видно через решетку. Она зажгла свет, открыла замок и снова удивилось глупости своих действий. Я специально придумала ее исчезновение, чтобы мне было чем заняться, подумала она. Не успею я надеть форму и начать работать, как Анна тут же объявится. Все это не больше чем игра, и совершенно ясно, что ничего с Анной не случилось. Она подняла лежащий на столе коврик — под ним оказались старые газеты. Она закрыла кладовку и поднялась в квартиру.

На этот раз она набралась терпения и дождалась, пока чайник закипит. Налила чашку чаю, пошла в спальню и легла на кровать — не на ту сторону, где обычно спала Анна, а на другую. Как-то она уже спала здесь — они с Анной заговорились допоздна, выпили довольно много вина, и Линда, не в силах идти домой, осталась ночевать. Спалось ей тогда беспокойно, потому что Анна все время вертелась и брыкалась во сне. Линда отставила чашку, потянулась и незаметно для себя заснула.

Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Посмотрела на часы — она проспала около часа. Чай остыл, но она все равно его выпила — очень хотелось пить. Потом она поднялась и расправила покрывало. Внезапно ее опять посетило странное чувство — что-то не так.

Она не сразу сообразила, что ее насторожило. Покрывало. С той стороны, где спала Анна. Кто-то там лежал, постель была примята. И не расправил как следует покрывало. Это было странно. У Анны во всем, что касается порядка, была железная самодисциплина. Крошки на столе или нерасправленное покрывало — она воспринимала такие вещи как личное оскорбление.

По какому-то наитию Линда приподняла покрывало. Там лежала майка. Размер XXL, темно-синяя с рекламой английской авиакомпании «Вёрджин». Она поднесла ее к носу. Запах чужой, не Аннин. Стиральный порошок, или, может быть, жидкость после бритья. Она расправила майку. Анна обычно спала в ночных сорочках, причем у нее были по этой части очень высокие требования — качество этих сорочек было отменным. Линда не могла себе представить, что Анна хотя бы одну ночь могла бы проспать в этой рекламной английской майке.

Она сидела на краю кровати, уставившись на майку. Нам в полицейском училище ничего об этом не говорили, подумала она. Ни слова о том, как расценивать появление чужих маек в спальнях пропавших подруг. Она постаралась представить, что сделал бы отец на ее месте. Пока она училась, нередко случалось, что он подробно отвечал на ее все более замысловатые вопросы, когда она приезжала на каникулы. Рассказывал о ходе того или иного следствия, и она поняла, что у него было главное правило, исходный пункт, и он постоянно к нему возвращался, повторяя, как заклинание, прежде чем начать осмотр места преступления: всегда есть что-то, чего ты не видишь. Надо уметь искать не бросающиеся в глаза детали. Она огляделась. И чего я здесь не вижу? Меня больше беспокоят не эти невидимые подробности, а очень даже видимые. Небрежно заправленная постель, рекламная майка там, где должна была бы лежать ночная рубашка.

В гостиной зазвонил телефон. Она вздрогнула, поднялась и уставилась на аппарат. Отвечать или нет? Она протянула было руку, но тут же ее отдернула. После пятого сигнала включился автоответчик. Это была Генриетта. Это всего-навсего я. Твоя подруга Линда, та самая, что ни с того ни с сего подалась в полицейские, была у меня вчера и спрашивала, где ты есть. Вот и все. Позвони, когдабудет время. Пока.

Линда еще раз прослушала сообщение. Голос совершенно спокойный, ничего, что могло бы угадываться между слов, никакой тревоги, все нормально. Презрительное удивление по поводу того, что подруга ее дочери оказалась до такой степени идиоткой, что решила натянуть на себя полицейскую форму. Линде это было неприятно. Может быть, Анна тоже так думает? Может быть, она относится к Линдиному выбору с таким же презрением? Ну и плевать, подумала Линда. Пусть пропадает, сколько ей хочется. Она взяла лейку, полила цветы и пошла домой на Мариагатан.

К тому времени, как отец пришел с работы, она успела приготовить ужин и поесть. Пока он переодевался, она разогрела еду и села напротив него за стол.

— И как там?

— Ты имеешь в виду пропавшую тетеньку?

— А кого же еще?

— Ей занимается Палитра.

Линда недоуменно уставилась на него:

— Палитра?

— У нас есть криминалист по фамилии Свартман. И еще один, Грёнквист. Оба у нас недавно и часто работают в паре. Сварт и Грён, черный и зеленый, их так у нас и прозвали — Палитра. Картину дополняет еще и то, что Свартман женат на женщине по имени Роза. Они пытаются узнать, куда могла поехать Биргитта Медберг. Нюберг осмотрит ее квартиру. Мы решили, что к этому надо отнестись серьезно. Там поглядим.

— А ты как считаешь?

Он отодвинул тарелку.

— Что-то в этом деле мне не нравится. Но я могу и ошибиться.

— А что именно тебе не нравится?

— Есть люди, которые не должны исчезать. И если с ними это все же происходит, значит, что-то случилось. О таких вещах не пишут в учебниках, это я знаю из опыта.

Он поднялся и включил кофеварку.

— Лет десять назад вдруг исчезла женщина, квартирный маклер. Может, помнишь? Даже если помнишь… в общем, она была очень религиозной, принадлежала к какой-то евангельской церкви, у нее были маленькие дети. И когда муж пришел и заявил, что она пропала, я сразу понял, что это не пустяки. Так оно и было. Ее убили.

— Биргитта Медберг — вдова, у нее нет маленьких детей, и вряд ли она особо религиозна. Можешь себе вообразить, что эта толстуха, ее дочка, во что-нибудь верит?

— Верующим может быть кто угодно. И ты в том числе. Но речь-то не об этом. Я говорю о непредвиденных случаях, когда не знаешь, за что ухватиться.

Линда рассказала о своем визите к Анне. Она не упустила ни одной мелочи. Отец глядел на нее с возрастающим недовольством.

— Тебе не следует этим заниматься, — сказал он, когда Линда замолчала. — Если что-то и случилось, это дело полиции и прокуратуры.

— Ну и что? Я тоже полиция.

— Ты аспирант, ты будешь работать в охране порядка, ты будешь следить за тем, чтобы все было более или менее спокойно — на улицах, площадях да еще в этих маленьких прелестных деревушках в Сконе.

— Все равно, мне кажется очень странным, что она исчезла.

Курт Валландер отнес тарелку и чашку из-под кофе в мойку.

— Если кажется странным, заяви в полицию.

Он вышел из кухни, и Линда услышала, как он включил телевизор. Ее взбесил его ироничный тон — наверное, потому, что он прав, подумала она.

Она еще некоторое время сидела в кухне и дулась, прежде чем решила продолжить разговор. Он сидел в кресле и спал. Когда он захрапел, она ткнула его в бок. Он вздрогнул и вздернул руки, защищаясь словно от нападения. И я бы так же всполошилась, подумала Линда. Вот и еще одно сходство. Он скрылся в ванной, потом пошел в спальню и лег. Линда еще какое-то время смотрела кино, толком не понимая, в чем заключается интрига. Около полуночи она тоже пошла спать. Ей почти сразу приснился Герман Мбойя. Он теперь в Кении, и у него собственная практика в Найроби.

Вдруг зазвонил мобильник. Он лежал около ночника. Она ответила, глянув на часы — четверть четвертого. Молчание. Она слышала только чье-то прерывистое дыхание. Потом связь прервалась. Теперь Линда была уверена. Кто бы это ни был, звонок как-то связан с Анной. Она приняла сообщение, состоящее из нескольких вдохов и выдохов, без слов. Но сообщение было важным.

Спать она уже больше не могла. Отец встал в четверть седьмого. Она слышала, как он плещется в душе. Когда он начал греметь посудой в кухне, она встала. Он удивился, что она не спит и уже одета.

— Я еду с тобой в полицию.

— Что случилось?

— Я подумала над тем, что ты вчера сказал. Что, если я тревожусь, надо заявить в полицию. Так и сделаю. Поеду с тобой в отделение и сделаю заявление об исчезновении Анны Вестин. Мне кажется, что все это очень серьезно.

14

Линда никогда не знала заранее, когда у отца случится очередной приступ ярости. Она помнила с детства, как и она, и мать пугались до полусмерти, а дед, наоборот, пожимал плечами или точно также рявкал в ответ. Она помнила свою тревогу, когда у отца вдруг выступало красное пятно на лбу, прямо между бровями… но это был уже поздний симптом, тогда его уже было не остановить.

А сегодня утром, решив перевести дело об исчезновении Анны на официальные рельсы, Линда такой реакции и ожидала. Для начала отец швырнул на пол пачку салфеток. Это получилось довольно комично, поскольку салфетки в силу своего малого веса не грохнулись на пол, как он, очевидно, рассчитывал, а, порхая, словно бабочки, медленно опустились вниз. Но Линда все равно сразу ощутила тот же самый страх. Мгновенно вспомнились преследовавшие ее в детстве кошмары — она просыпалась в холодном поту, потому что во сне отец, только что улыбавшийся ей доброй и дружеской улыбкой, вдруг превращался в разъяренного зверя. А мать, Мона как-то раз, уже после развода, сказала: Он сам даже не представляет, какой это ужас — вдруг, ни с того ни с сего беспричинная вспышка, момент, когда ее меньше всего ожидаешь. И дальше: Посмотреть со стороны — эдакий широкоплечий славный парень и толковый полицейский, хоть и немножко себе на уме. И если он на работе позволяет себе рычать, то для этого всегда есть основания. А дома он распускается, превращается в сущего террориста, и я его не просто боюсь, я его ненавижу.

Она вспомнила эти слова Моны, глядя на своего здоровенного отца. Вот — швырнул салфетки. Он все еще не успокоился.

— Почему ты не слушаешь, что я тебе говорю? Как ты можешь стать хорошим полицейским, если видишь преступление даже в том, что твоя подруга не снимает телефонную трубку?

— Это вовсе не так.

На столе еще оставалось несколько салфеток, и они тоже полетели на пол. Как младенец, подумала Линда, который сбрасывает со стола надоевшую еду.

— Не перебивай меня! Чему вас там учили, в Стокгольме?

— Меня учили относиться ко всему серьезно. Чему научились все остальные, я сказать не могу.

— Ты станешь посмешищем.

— Значит, стану.

Вспышка прошла так же быстро, как и началась. По щеке отца стекали капли пота. Это еще ничего, подумала Линда. Во-первых, все быстро прошло, во-вторых, не так бурно, как раньше. Либо он все-таки меня опасается, либо стареет. А сейчас наверняка попросит прощения.

— Я прошу прощения.

Линда не ответила. Она демонстративно подбирала с пола салфетки. Только выкинув их в ведро, она заметила, как у нее бьется сердце. Я никогда не перестану бояться этих припадков, подумала она.

Отец сел на стул. Вид у него был очень несчастный.

— Сам не знаю, какая муха меня укусила.

Линда внимательно посмотрела на него, выжидая, когда глаза их встретятся, чтобы сказать то, что она собиралась.

— И я не знаю. Но что я точно знаю — тебе нужна женщина, чтобы трахаться.

Он вздрогнул, как будто она дала ему пощечину, и густо покраснел. Линда подошла и дружески потрепала его по щеке:

— Ты и сам знаешь, что я права. И, чтобы тебя не смущать, пойду в полицию пешком. Ты можешь ехать один.

— Я и сам хотел прогуляться.

— Завтра прогуляешься. Мне не нравится, когда ты орешь. Хочется побыть одной.

Отец, понурив голову, скрылся в дверях. Линда почувствовала, что вспотела, сменила блузку и уже начала сомневаться, стоит ли заявлять в полицию. Она вышла из дому, так и не приняв никакого решения.

По-прежнему дул холодный порывистый ветер, хотя солнце сияло вовсю. Линда стояла на Мариагатан, не зная, что предпринять. Она всегда гордилась, что умеет легко принимать решения. Но в присутствии отца ее решимость увядала. Она со злостью подумала, что скоро наконец получит долгожданную квартиру в одном из домов за церковью Св. Марии. Не вечно же ей жить с отцом. Она отбросила сомнения и твердым шагом пошла по направлению к полиции. Если с Анной что-то случилось, она никогда себе не простит, если не сделает все, что в ее силах. В таком случае ее полицейская карьера закончилась бы, не успев начаться.

Она проходила мимо Народного парка. Как-то, когда она была маленькой, они были здесь с отцом. Было воскресенье, скорее всего, в самом начале лета. Они смотрели на фокусника, достающего золотые монетки из ушей собравшейся вокруг него ребятни. Но картинка имела предысторию — это она помнила совершенно ясно. Она в тот день проснулась от голосов родителей. Они ссорились. Голоса становились то тише, то громче, речь шла о деньгах, которых вечно нет, потому что они расходуются неразумно. Вдруг Мона вскрикнула и заплакала. Линда, на цыпочках прокравшись из спальни и приоткрыв дверь в гостиную, увидела, что у матери из носа течет кровь. Отец, красный как свекла, стоял у окна. Она тут же поняла, что он ударил мать. Из-за денег, которых нет.

Она остановилась и сощурилась на солнце. От этих воспоминаний в горле встал комок. В тот раз она так и стояла у двери, глядя на своих родителей, а потом подумала, что только она в состоянии их примирить. Она не хотела, чтобы у Моны из носа текла кровь. Она пошла назад в детскую, достала свою копилку, принесла в гостиную и поставила на стол. Наступила гробовая тишина. Одинокий путь через пустыню с маленькой копилкой в руке.

Она щурилась на солнце и не могла удержать слез. Вытерла глаза и пошла в другую сторону, словно пытаясь ускользнуть от настигающих воспоминаний. Она свернула на Индустригатан и решила, что еще немного подождет с заявлением. Вместо этого она еще раз зайдет к Анне. Если там кто-то был со вчерашнего дня, она наверняка это обнаружит. Она привычно позвонила в дверь. Никого. Она открыла замок и настороженно остановилась в прихожей. Огляделась, стараясь включить все свои антенны. Никаких следов. Ничего.

Она прошла в гостиную. А где же почта? — вспомнила она. Положим, Анна никогда не пишет и не получает писем или открыток. Но что-то должны были принести — рекламы, уведомления от коммунальных служб, счета. Ничего этого не было.

Она обошла квартиру. Постель выглядела точно так же, как она ее оставила накануне. Линда вернулась в гостиную, села и задумалась. Анны нет уже три дня. И ее действительно нет.

Она нетерпеливо тряхнула головой и опять пошла в спальню. Достала дневник, мысленно попросив у Анны прощения, и нашла дату месяц назад. Ничего. Самым примечательным было, что у Анны седьмого и восьмого августа болели зубы и она вынуждена была пойти к зубному врачу Сивертссону. Линда попыталась припомнить эти дни — и удивленно подняла брови. Восьмого августа она, Зебра и Анна ездили довольно далеко — в Косебергу. Они добрались туда на Анниной машине. Сынишка Зебры вел себя необычно спокойно, и они по очереди несли его на плечах, когда он уставал идти.

Зубная боль?

Ей снова показалось, что какие-то вещи в дневнике Анны выглядят странно, как будто зашифрованы. Но почему? Что может означать «зубная боль», кроме зубной боли? Она продолжала читать, пытаясь обнаружить изменения почерка. Анна все время меняла ручки, часто посреди строки. Наверное, кто-то ее прерывал, подумала Линда. Может быть, телефонные звонки. Так бывает — пока идешь к телефону, сунешь куда-то ручку, а потом не можешь найти. Линда отложила дневник и пошла на кухню попить.

Поставила стакан и вернулась к дневнику. Перевернула страницу, взялась за другую и замерла. Вначале она подумала, что ей это показалось. Но нет. Тринадцатого августа Анна записала в дневнике: Письмо от Биргитты Медберг.

Она перечитала запись, подойдя к окну, чтобы солнце светило на страницу. Медберг — очень необычная фамилия. Она отложила дневник и взяла телефонный справочник. Через несколько минут она знала, что в охваченной справочником части Сконе Биргитта Медберг только одна. Она позвонила в справочную и попросила телефоны всех Биргитт Медберг во всей стране. Нашлось только несколько человек, и только один в Сконе. Географ культуры Биргитта Медберг.

Она опять взялась за дневник, на этот раз с возрастающим интересом и нетерпением. Дочитала до последней малопонятной записи насчет папарацци. Больше ни слова о Биргитте Медберг не было.

Письмо, размышляла Линда. Анна исчезает. За пару недель до этого она получает письмо от Биргитты Медберг. Та тоже исчезает. На фоне всего этого появляется отец Анны, отсутствовавший двадцать четыре года.

Она начала методично обыскивать квартиру — где-то же должно быть это письмо! Она уже не извинялась мысленно, копаясь в анниных вещах. Поиски заняли три часа. Нашлось несколько писем, но письма от Биргитты Медберг среди них не было.

Она вышла из Анниной квартиры с ключами от машины. Доехала до кафе в гавани, где выпила чаю и съела бутерброд. Какой-то мужчина ее лет улыбнулся ей, когда она выходила из кафе. Он был в промасленном комбинезоне, и Линда не сразу узнала в нем бывшего одноклассника. Они поздоровались. Линда тщетно пыталась вспомнить его имя. Он протянул руку, вытерев ее о штаны.

— Хожу под парусом, — объяснил он. — Старая калоша. Мотор тоже есть, но не заводится. Отсюда и масло.

— Я тебя сразу узнала, — сказала Линда. — Я вернулась в Истад.

— И что будешь тут делать?

Линда заколебалась. Почему-то вспомнилось, как отец рассказывал о случаях, когда приходится скрывать, что ты полицейский. У всех полицейских есть потайная дверца. Иногда надо надеть личину. Мартинссон у нас — квартирный маклер, Сведборг обычно представлялся водителем бульдозера на подряде. А мое второе «я» — директор небольшого кегельбана в Эслёве.

— Я выучилась на полицейского, — сказала Линда.

И тут же вспомнила его имя. Этого промасленного парня звали Турбьорном. Он, улыбаясь, смотрел на нее.

— Я-то считал, что ты собираешься стать реставратором.

— Я сама так считала. Но потом передумала.

Она нетерпеливо оглянулась. Он снова протянул руку:

— Истад — городок маленький. Наверняка увидимся.

Она поспешила к машине, оставленной позади старого театра. Интересно, что они все думают? С чего это Линда вернулась, да еще получившись на легавого? Ответа на этот вопрос, так же как и письма от Биргитты Медберг, она не нашла.

Она поехала в Скуруп, оставила машину на площади и пошла к дому, где жила Биргитта. В подъезде пахло пригоревшей едой. Она позвонила в дверь — никто не открыл. Убедившись, что дома никого нет, она полезла за отмычками. Интересно начинаю я службу в полиции, подумала она, чувствуя, как покрывается потом, — со взлома. Она проскользнула в квартиру. Сердце чуть не выскакивало из груди. Она прислушалась и тихо обошла квартиру, страшно боясь, что вдруг кто-то войдет. Она и сама не знала, что она ищет, возможно, что-то, что подтвердило бы знакомство Биргитты с Анной.

Она уже почти была готова сдаться, когда машинально приподняла зеленую пластмассовую подкладку для бумаги на письменном столе и увидела листок. Это было не письмо, а фрагмент карты. Старинной земелемерной карты. Текст и линии довольно мутные — плохая копия, сделанная, наверное, на древнем фотостате.

Линда зажгла настольную лампу. С большими трудностями ей наконец удалось прочесть: «Раннесхольмские угодья». Раннесхольм — это какой-то замок, только где? На полке стояла папка карт Сконе. Она достала нужную — Раннесхольм оказался всего в нескольких десятках километров от Скурупа. Линда еще раз осмотрела карту. Несмотря на плохое качество, на копии просматривались какие-то пометки и стрелки. Она сунула обе карты в карман куртки, погасила свет и некоторое время прислушивалась, приложив ухо к щели для газет. Потом осторожно вышла из квартиры.

В четыре часа она была уже на стоянке в окружающей Ранннесхольм зоне отдыха, включающей два небольших озера. И что я здесь делаю? — подумала она. Ищу приключений, чтобы время шло побыстрее? Она заперла машину и вдруг почувствовала, что устала от своего невидимого полицейского мундира. Она спустилась к воде. Пара лебедей величественно плыла по покрытому крупной рябью озеру. С запада двигалась большая дождевая туча. Она застегнула куртку на «молнию» и поежилась. Пока еще лето, но осень уже близко. Она оглянулась на стоянку. Никого нет, только Аннин «гольф». Она стояла у кромки воды и задумчиво швыряла камушки в воду. Между Анной и Биргиттой Медберг есть какая-то связь. Но что у них могло быть общего, пока ей не догадаться.

Она кинула еще один камень. У них единственная точка соприкосновения, подумала она, — обе пропали. Одну пропажу полиция принимает всерьез, другую — нет.

Дождь начался раньше, чем она думала. Она встала под развесистый дуб рядом с парковкой. Вся эта история вдруг представилась ей совершенно идиотской. Она уже собралась под дождем добежать до машины, как вдруг увидела, что в мокрых кустах что-то блестит. Сначала ей показалось, что это не то банка из-под пива, не то пластмассовая бутылка, но, продравшись сквозь кусты, она увидела черное резиновое колесо. Она не сразу поняла, что перед ней. Раздвинула ветки. Сердце готово было выскочить из груди. Она помчалась к машине, схватила мобильник и набрала номер. Надо же — на этот раз отец не забыл взять с собой телефон и даже включил его.

— Где ты? — спросил он.

Голос его звучал не так повелительно, как обычно. Видимо, отец все еще стыдится утренней вспышки.

— Я на парковке у замка Раннесхольм.

— Что ты там делаешь?

— Думаю, тебе надо приехать.

— Я не успею. У нас как раз начинается собрание — из центра поступили новые полубезумные указаниями.

— Плюнь на собрание. Приезжай. Я кое-что нашла.

— Что?

— «Веспу» Биргитты Медберг.

Она слышала, как у него перехватило дыхание.

— Ты уверена?

— Совершенно.

— Как это вышло?

— Узнаешь, когда приедешь.

В трубке что-то затрещало, и разговор прервался. Она не стала перезванивать. Она знала, что он приедет.

15

Дождь усилился. Линда сидела в машине и ждала. По радио что-то рассказывали о китайских чайных розах. Линда вспомнила, сколько раз ей приходилось дожидаться отца. Все те бесчисленные ожидания в аэропорту или на вокзале в Мальмё, когда он должен был ее встретить, но опаздывал или вообще не приезжал, а потом выдумывал оправдания одно хуже другого. Много раз она пыталась объяснить ему, насколько это унизительно — знать, что все остальное для него важнее, чем его собственная дочь. Он всегда говорил, что понимает ее, что постарается больше так не поступать, что ей никогда больше не придется его ждать. Но самое большее через несколько месяцев все повторялось.

Ей удалось отомстить только один раз. Ей был двадцать один год — бурный и романтический возраст, когда она вообразила, будто у нее есть талант актрисы — абсолютно ни на чем не основанная мечта, быстро, впрочем, погасшая и столь же быстро забытая. Но тогда ей удалось хладнокровно разработать план мести: она договорилась с отцом, что они встретят Рождество в Истаде. Только она и он. Даже без деда — тот только что сошелся с Гертруд. Они долго обсуждали по телефону, договорились, что к рождественскому столу у них будет индейка, и долго препирались, кому ее готовить — она была в Стокгольме, а он — никудышный, а главное, совершенно незаинтересованный повар.

Они запланировали трехдневный праздник, с елкой, рождественскими подарками и прогулками по заснеженным, если повезет, окрестностям. Он должен был встретить ее утром двадцать четвертого декабря в аэропорту Стурупа. Но она вместо этого накануне уехала на Канарские острова со своим тогдашним приятелем Тимми — у него папа был аргентинец, а мама — финка. Только двадцать пятого утром она позвонила ему из автомата на пляже в Лас-Пальмасе и спросила, понимает ли он теперь, каково ей приходится. Он был совершенно вне себя, главным образом из-за беспокойства, не случилось ли с ней что, но еще и потому, что он никак не хотел примириться с тем, что она могла так поступить. И вдруг она начала рыдать, прямо там, в телефонной будке. Весь план мести ударил по ней самой. Ей вовсе не стало лучше от того, что она решила ему отомстить. Они помирились. Она, совершенно несчастная, попросила прощения, а он заверил, что никогда больше не заставит ее ждать. После чего он со своей неизменной точностью опоздал на два часа в Каструп,[64] где обещал встретить ее и Тимми по пути назад.

Что-то мелькнуло за окном. Линда включила дворники — это отец. Он поставил машину прямо перед ней, пробежал под дождем и уселся рядом. Он очень торопился.

— Объясняй.

Она начала рассказывать все как было. Его нетерпение действовало ей на нервы.

— Дневник у тебя с собой? — прервал он.

— Почему он должен быть со мной? Там ничего нет, кроме того, что я сказала.

Больше вопросов не последовало. Она продолжала. Он дослушал до конца, задумчиво глядя на дождь.

— Все это очень странно, — сказал он.

— Ты же сам говоришь — всегда ожидай неожиданного.

Он кивнул. Потом посмотрел на нее:

— У тебя есть дождевик?

— Нет.

— У меня есть запасной в машине.

Он открыл дверцу и побежал к своей машине. Линда всегда поражалась, как он при своем телосложении ухитряется двигаться так гибко и проворно. Она последовала за ним. Он стоял у багажника, натягивая пластиковые брюки и куртку. Ей он протянул плащ-дождевик, достававший до земли. Потом выудил откуда-то бейсбольную кепку с рекламой автомастерской и нахлобучил ей на голову. Потом посмотрел на небо. Лицо тут же стало мокрым.

— Всемирный потоп, — сказал он. — В моем детстве таких дождей я не помню.

— А я с детства только и помню, что дожди, — ответила Линда.

Он всем своим видом выражал нетерпение, и Линда проводила его к кустам. В кармане дождевика у отца уже лежал мобильник. Она слышала, как он позвонил в полицию, что-то прорычал по поводу того, что Свартман не сразу взял трубку, потом попросил побыстрее проверить регистрационный номер мотороллера Биргитты Медберг, затем повторил его вслух. Линда бросила взгляд на «веспу» — все цифры совпадали. Он сунул телефон в карман.

И в ту же секунду дождь прекратился. Это произошло так быстро, что они сначала даже не поняли, что произошло. Как на съемках фильма — отсняли дубль и перекрыли воду.

— Небольшой перерыв во Всемирном потопе, — сказал он. — Ты нашла «веспу» Биргитты Медберг. — Он огляделся. — «Веспа» Биргитты Медберг, — повторил он. — А где же сама Биргитта Медберг?

Линда поколебалась, потом протянула ему карту, найденную ею дома у Биргитты Медберг. Наверное, не надо было этого делать, но он все равно заметил, что она что-то держит в руке.

— А это еще что?

— Карта этого района.

— Где ты ее нашла?

— Здесь же, на земле.

Он принял из ее рук совершенно сухой листок и глянул подозрительно. На вопрос, который он сейчас задаст, ответа у меня нет, подумала Линда.

Но никакого вопроса не последовало. Он изучал карту, бросая взгляды то на озеро, то на дорогу, то на парковку, то на уходящие в лес тропинки.

— Вот, значит, куда она приехала, — задумчиво сказал он. — Но это большой район.

Он осмотрел землю рядом с дубом и в кустах, где была спрятана «веспа».

Потом вдруг посмотрел на нее:

— На какой вопрос мы должны ответить в первую очередь?

— Спрятала она «веспу» или просто поставила в сторонке, чтобы не украли.

Он кивнул:

— Есть, конечно, и еще одна возможность.

Линда поняла. Ей надо было бы сразу об этом подумать.

— «Веспу» спрятал кто-то другой.

Он снова кивнул.

По одной из тропинок пробежала собака. Белая с черными пятнышками, Линда вечно забывала, как называется такая порода. Потом еще одна, а за ней, почти сразу — еще одна, в сопровождении женщины в дождевике. Когда она увидела Линду и ее отца, она быстро подозвала собак и взяла их на поводок. Ей было около сорока, высокая блондинка, очень красивая. Линда заметила, как ее отец инстинктивно подобрался — как всегда в обществе красивых женщин. Выпрямился, втянул живот и поднял голову, чтобы не так были видны морщины на шее.

— Извините, что беспокою, — сказал он. — Меня зовут Валландер, я из истадской полиции.

Женщина глядела на него с недоверием:

— Могу я посмотреть удостоверение?

Он покопался в бумажнике и вытащил удостоверение. Она внимательно его изучила.

— Что-нибудь случилось?

— Нет. Вы часто выгуливаете здесь собак?

— Дважды в день.

— А тропки хорошо знаете?

— Дальше что?

Он не обратил внимания на ее неприветливость.

— А люди тут попадаются?

— Нечасто, особенно под осень. Весной и летом — да. Но скоро тут останутся только собачники. Собакам здесь хорошо. Можно спустить с поводка и дать им порезвиться.

— Но ведь собак надо держать на поводке? Во всяком случае, там так написано. — Он показал на щит на въезде на парковку.

Она глянула на него презрительно:

— Вы за этим и приехали? Ловить одиноких дам с непривязанными собаками?

— Нет. Я хочу вам кое-что показать.

Собаки потянули в сторону. Валландер раздвинул кусты, скрывающие «веслу».

— Не видели раньше этот мотороллер? Он принадлежит шестидесятилетней женщине по имени Биргитта Медберг.

Собаки упорно тянули в сторону — их привлек какой-то лесной запах. Но женщина была сильна, и ей удавалось их удерживать. Она ответила без малейшего колебания:

— Видела. И «веспу» видела, и женщину. И не раз.

— И когда в последний?

Она задумалась:

— Вчера.

И бросила быстрый взгляд на стоявшую поодаль и прислушивающуюся к разговору Линду.

— Уверены?

— Нет. Но думаю, что вчера.

— А почему вы не уверены?

— Потому что я видела ее очень часто в последнее время.

— В последнее время — это с каких примерно пор?

Она снова задумалась:

— С июля. Может быть, самый конец июня. Тогда я увидела ее впервые. Она шла по тропке на той стороне озера. Мы даже остановились и поговорили немного. Она рассказала, что составляет карту заросших тропинок в раннесхольмских угодьях. И позже я ее встречала время от времени. Она очень интересно рассказывала. Ни я, ни муж даже понятия не имели, что по нашим владениям пролегала старая пилигримская тропа… Вы поняли, что мы живем в замке. Мой муж — фондовый маклер, меня зовут Анита Тадеман.

Она еще раз посмотрела на спрятанную в кустах «веспу», и лицо ее сделалось серьезным.

— А что случилось?

— Мы еще не знаем… И еще вопрос. Когда вы видели ее в последний раз, по какой тропе она шла?

Она показала через плечо:

— По той самой, откуда я пришла сегодня. Она лучше других, когда сыро. Она там нашла какую-то заросшую тропинку, метров пятьсот отсюда, у поваленного бука. Там я ее и встретила.

— Вопросов больше нет, — сказал Курт Валландер. — Анита Тадеман? Я правильно расслышал?

— Совершенно правильно. И все же — что случилось?

— Похоже, она пропала. Но точно пока не скажу.

— Как неприятно. Такая любезная дама.

— Она всегда была одна? — спросила Линда.

Она вовсе не собиралась задавать этот вопрос — он выскочил сам, неожиданно. Отец поглядел на нее удивленно, но неодобрения в его взгляде она не уловила.

— Никогда не видела ее ни в чьем обществе. Даже странно.

— Почему странно? — Теперь отец снова взял на себя инициативу.

— Сейчас не те времена, чтобы женщина гуляла одна в лесу. Я, например, никогда не выхожу без собак. В стране появилось полно странных типов. В прошлом году здесь гастролировал какой-то эксгибиционист. Боюсь, полиция его так и не нашла. Но мне, естественно, хотелось бы знать, что случилось с Биргиттой Медберг.

Она отпустила собак и пошла по широкой, ведущей к замку аллее. Они стояли и глядели ей вслед.

— Хороша! — сказал он.

— Богатая зазнайка, — буркнула Линда. — Это не для тебя.

— Не скажи, — ответил он. — Я знаю, как себя вести. И Кристина, и Мона немало сделали для моего воспитания.

Он посмотрел на часы и поднял голову к небу:

— Пятьсот метров… Пошли, может быть, найдется что-нибудь.

Он быстро зашагал по тропке. Ей приходилось почти бежать за ним, чтобы не отстать. В лесу остро пахло мокрой землей. Тропинка петляла между скал и выворотней. С вершины взлетел лесной голубь, за ним еще один.

Тропку нашла Линда. Отец шел так быстро, что проскочил место, где тропа разделялась на две. Она окрикнула его, и он тут же вернулся. Поглядев, с неохотой признал, что она права.

— Я считала, — сказала Линда. — Четыреста с лишним метров.

— Анита Тадеман сказала — пятьсот.

— Если не считать каждый шаг, пятьсот метров, четыреста или шестьсот — одно и то же.

— Я и сам прекрасно знаю, как считают расстояние. — В голосе его послышалось раздражение.

Они двинулись по совершенно заросшей, почти невидимой тропе. Но следы сапог были видны совершенно четко. Пара ног, подумала Линда. Один человек.

Тропа увела их в чащу густого, почти непроходимого леса, где, по-видимому, никто никогда не рубил деревьев. Вдруг тропа уперлась в овраг, или, вернее, скалистую лощину. Отец присел на корточки и поковырял пальцем мох. Она вдруг подумала, что он похож на шведского индейца, располневшего, но не утратившего следопытского дара. И чуть не захихикала.

Они осторожно спустились в овраг. Линда зацепилась ногой за какую-то ветку и упала. Звук сломавшейся ветки прозвучал как выстрел. Неизвестно где скрывавшиеся птицы разом вспорхнули и полетели прочь.

— Все в порядке?

— В порядке, — ответила она, счищая грязь с дождевика.

Он пригнул куст. Линда стояла позади него. Она увидела хижину, почти сказочную избушку на курьих ножках, прислонившуюся к скале. У двери лежало ведро, наполовину присыпанное землей. Все было тихо, только припозднившиеся капли дождя с тихим шорохом падали на листья.

— Подожди тут, — сказал он и пошел к двери.

Она послушалась. Но, когда он взялся за ручку двери, она подошла поближе. В этот момент он поскользнулся и упал навзничь. Линда отскочила в сторону, и тут в ее поле зрения оказалась открытая дверь. Она не сразу поняла, что она там увидела.

Потом до нее дошло: они нашли Биргитту Медберг.

Вернее, то, что от нее осталось.

Часть вторая Пустота

16

Картину, представшую перед ней, картину, от которой ее отец потерял равновесие и упал навзничь, она уже видела в детстве, и сейчас та всплыла в памяти. Это была книга, доставшаяся Моне от матери, Линдиной бабушки, которую Линда никогда не видела, большая и тяжелая книга со старинным шрифтом — библейские сказания. Она помнит рисунки, прикрытые прозрачной шелковистой бумагой. Один из рисунков изображал именно то, что она увидела сейчас, с одной только разницей. В книжке это была бородатая мужская голова с закрытыми глазами, лежащая на блестящем блюде. Рядом стояла женщина в покрывале, Саломея. Этот рисунок казался ей тогда невыносимо страшным. И может быть, только теперь, когда рисунок словно сбежал из старинной книги и принял женский образ, детское впечатление поблекло и затуманилось. Линда уставилась на отрубленную голову Биргитты Медберг, лежащую на земляном полу. Рядом лежали сплетенные, словно в молитве, кисти рук. И все. Все остальные части тела исчезли. Линда слышала, как ее отец тяжко застонал за ее спиной, и тут же ощутила на плече его руку. Он пытался ее оттащить.

— Ты не должна на это смотреть, — кричал он. — Езжай домой. Ты не должна на это смотреть!

Он захлопнул дверь. От ужаса Линду трясло. Она взобралась по откосу, порвав брюки. Отец шел позади. Они почти бежали, пока не добрались до большой протоптанной тропинки.

— Да что ж это такое, — непрерывно бормотал отец, — да что ж это такое…

Он позвонил в полицию и затребовал, и немедленно, большой наряд. Она заметила, что он пользуется специальными кодовыми словами, как всегда, когда хочет избежать внимания журналистов и прочих; любопытных, постоянно прослушивающих полицейскую радиосвязь. Они вернулись на стоянку и стали ждать. Первые сирены послышались через четырнадцать минут. За эти минуты оба не сказали друг другу ни слова. Линда вся тряслась и старалась держаться поближе к отцу, но он все время отворачивался и отходил в сторону. Она ничего не могла понять. Потом в сердце ледяной змеей стал вползать страх за Анну. Есть какая-то связь, думала она в отчаянии. И одна уже мертва, и тело ее изрублено в куски… Она присела на корточки — внезапно сильно закружилась голова. Отец поглядел на нее и подошел поближе. Она заставила себя встать и покачала головой — ничего страшного, секундная слабость, уже прошло.

Теперь уже она отвернулась от него, пытаясь собраться с мыслями. Держи голову ясной, приказывала она себе, рассуждай медленно, четко, но прежде всего — ясно! Это заклинание им постоянно повторяли в училище. В любой ситуации, безразлично, идет ли речь о том, чтобы утихомирить пьяных драчунов или удержать отчаявшегося человека от самоубийства, это правило всегда надо помнить. Держать голову ясной. Полицейский, не умеющий рассуждать ясно, — плохой полицейский. Она написала это на двух кусках картона и повесила в ванной и над кроватью. Этого требовала от нее профессия, а сегодня эти слова в буквальном смысле начертаны на стене — рассуждай ясно! Никакой ясности в голове ее не было, все заслоняла жуткая картина отрубленной головы и молитвенно сложенных отрубленных рук. Но еще хуже был тот страх, что накатывался на нее беззвучным черным потоком, который вот-вот захлестнет все ее существо, — что с Анной? Перед глазами всплывали картины, которые она не могла отогнать: голова Анны, руки Анны, голова Иоанна Крестителя и руки Анны, ее собственная голова и руки Биргитты Медберг.

Снова начался дождь. Она подбежала к отцу и изо всех сил дернула его за куртку:

— Теперь ты понимаешь, что с Анной тоже могло что-то случиться?

Он крепко схватил ее за плечи:

— Успокойся. Это Биргитта Медберг, там, в хижине. Это не Анна.

— Анна написала в дневнике, что она знает Биргитту Медберг. И Анна тоже пропала. Неужели ты не понимаешь?

— Прежде всего успокойся.

И она успокоилась. Вернее сказать, ее словно парализовало, парализованные всегда спокойны. Вой сирен все приближался, и вот уже на стоянке, одна за другой, с ходу тормозили полицейские машины. Вновь прибывшие быстро натянули непромокаемые куртки и брюки — неужели они всегда возят все это барахло в багажнике? — сунули ноги в сапоги и окружили отца. Линда оказалась вне этого круга, но когда и она протиснулась вперед, никто не возражал. Единственный, кто ей кивнул, был Мартинссон. Она поняла, что только сейчас, в этот дождливый день, на автомобильной стоянке у замка Раннесхольм, она перерезала пуповину, соединявшую ее с полицейским училищем, — и присоединилась к двинувшемуся в лес каравану. Она уловила папину значимость и в то же время его раздражение, когда он потребовал поставить заграждение вокруг всей стоянки, чтобы не пускать зевак. Он так и сказал — не любопытных, а зевак, характеризуя этим некий человеческий тип.

Она шла позади всех — последнее звено этой длинной цепочки. Когда шедший впереди нее техник-криминалист обронил штатив лампы, она подняла его и несла дальше.

Она все время думала об Анне и ощущала пульсирующие толчки страха. Нет, держать голову ясной она пока не могла. Но она понимала, что сейчас ее место — здесь, в этой цепи. Поймут же они наконец, и даже ее упрямый отец поймет, что все это касается не только Биргитты Медберг, но и в не меньшей степени ее подруги Анны.

Она смотрела, как они работают. День постепенно клонился к вечеру, начало смеркаться, потом стало совсем темно. Дождь то прекращался, то начинался снова, земля была мокрая, снопы света от привезенных прожекторов плясали по откосам оврага. Линда старалась никому не мешать и ступала только след в след. Иногда их взгляды, ее и отца, встречались, но он как будто смотрел сквозь нее. Рядом с ним все время была Анн-Бритт Хёглунд. Линда иногда встречала ее после возвращения в Истад, но та ей никогда не нравилась, у нее все время было чувство, что отцу следует ее остерегаться. Анн-Бритт еле поздоровалась с ней, и Линда подумала, что работать рядом с ней будет нелегко. Если ей, конечно, вообще придется с ней работать. Анн-Бритт была следователем, Линда — аспирантом, еще даже и не приступившим к службе. Ей еще не один год отираться среди уличной шпаны, прежде чем можно будет рассчитывать на какую-то специализацию.

Она внимательно смотрела за работой. Они умудрялись сохранять порядок, дисциплину и тщательность на самой грани хаоса. Иногда кто-то начинал кричать, главным образом озлобленный Нюберг, он клял на чем свет стоит всех и каждого — за то, что не смотрят, куда ноги ставят. После трех часов работы голову и руки вынесли из хижины в запаянных пластиковых пакетах. Все замерли и только следили, как зловещий груз несут к машине. Сквозь толстый пластик все равно угадывались контуры рук и головы Биргитты Медберг.

Потом, словно очнувшись, все снова принялись за работу. Нюберг со своими помощниками ползал по земле, кто-то спиливал ветки и молодую поросль, кто-то возился с забарахлившим вдруг генератором, все время звонили телефоны, и посреди всей этой суеты стоял ее отец, совершенно неподвижно, как будто связанный невидимой веревкой. Линде стало его жалко. Мало того, что он совершенно одинок, он еще должен все время отвечать на непрерывные вопросы, и к тому же на нем лежит ответственность за правильно проведенный осмотр места преступления. Сомневающийся канатоходец, подумала Линда. Именно так я его и вижу — сомневающийся полицейский канатоходец, которому надо похудеть и вылечиться от одиночества.

Он заметил ее, когда было уже совсем поздно. Закончив говорить по телефону, он повернулся к Нюбергу, державшему в руках какой-то предмет так, чтобы на него падал свет от прожектора, окруженного сверкающим вихрем насекомых, то и дело падающих замертво. Линда сделал шаг вперед, чтобы лучше видеть. Нюберг протянул отцу пару пластиковых перчаток, и тот с видимым трудом натянул их на свои огромные руки.

— Что это? — спросил он.

— Ты мог бы и сам увидеть, что это Библия, если, конечно, не совсем ослеп.

Отец пропустил мимо ушей грубость этого озлобленного лысоватого дядьки.

— Библия! — продолжил Нюберг. — Лежала на полу, рядом с руками. Кровавые отпечатки пальцев. Но это могут быть и не ее отпечатки.

— Преступника?

— Очень может быть. Все может быть. Вся эта хибара прямо сочится кровью. Жуткое зрелище. Тот, кто это сделал, должен быть весь в крови.

— Никакого оружия, топора, какой-нибудь железяки?

— Ничего. Но Библия, даже если и без этих кровавых пятен… довольно странно.

Линда подошла еще на шаг. Отец надел очки.

— «Откровение Иоанна Богослова».

— Я плохо знаю Библию. Говори, что здесь странного.

Нюберг поморщился, но перепалку затевать не стал.

— А кто знает Библию хорошо? Но Апокалипсис — важная глава, или как это правильно назвать…

Он бросил быстрый взгляд на Линду:

— Может быть, ты знаешь? Что там в Библии — главы?

Линда вздрогнула от неожиданности.

— Понятия не имею.

— Вот видишь, и молодежь не знает. Но как ни называй, кто-то сидел и писал между строк. Видишь?

Он ткнул пальцем в книгу. Курт Валландер поднес Библию к глазам:

— Какая-то серая муть.

Нюберг подозвал техника по фамилии Русен. Тот подошел, тяжело ступая по грязи. Комбинезон его был до груди перепачкан в глине. Он достал из кармана лупу.

Курт Валландер сделал еще одну попытку:

— Что-то тут написано между строк. Что?

— Я сумел прочесть только две строчки, — сказал Нюберг. — Такое впечатление, что писавший не удовлетворен прочитанным. Похоже, кто-то решил подправить Божье слово.

— Какое еще «Божье слово»? Ты не мог бы выражаться понятнее?

— Всю жизнь считал, что Библия — Божье слово. Как мне еще выражаться? Но это очень и очень интересно — кто-то сидит и подправляет библейские тексты. Станет обычный человек этим заниматься? Если он более или менее в своем уме?

— То есть сумасшедший… А как ты считаешь, эта хижина — жилье или просто укрытие?

Нюберг покачал головой:

— Рановато для выводов. Но разве жилье и укрытие — не одно и тоже? Я имею в виду, для того, кто не хочет, чтобы его видели.

Он показал на лес, совершенно черный вне света прожекторов.

— Собаки обыскали всю местность. Они еще работают. Кинологи говорят, что там совершенно непролазная чаща. Если хочешь спрятаться, лучшего места не придумать.

— Еще какие-то находки? Можем мы предполагать, кто это?

Нюберг покачал головой:

— Никакой одежды, никаких личных вещей. Невозможно даже сказать, кто здесь прятался — мужчина или женщина.

В темноте залаяла собака. Снова начало моросить. Анна-Бритт Хёглунд, Мартинссон и Свартман подошли к отцу с разных сторон, но почти одновременно. Линда стояла чуть позади, как раз на границе, что отделяет участника от зрителя.

— Дайте мне картину, — потребовал отец. — Что здесь произошло? Мы видим омерзительное убийство. Но почему? Кто мог это сделать? Почему Биргитта Медберг вообще сюда забралась? Назначила встречу? Здесь ее убили или где-то еще? Где другие части тела? Дайте мне картину!

Дождь капал и капал. Нюберг чихнул. Один из прожекторов внезапно погас. Нюберг яростно пнул штатив, так что тот упал, но потом поднял его и поставил на место.

— Картину, — повторил Курт Валландер.

— Много я видел отвратительных зрелищ, — сказал Мартинссон. — Но такого — никогда. Это какой-то законченный псих. Но где тело? Кто жил в этой хижине? Мы не знаем.

— Нюберг нашел Библию, — сообщил Валландер. — Проверим на ней все пальчики. Но ведь кто-то еще намарал новые тексты между строк. Что это нам говорит? Надо разузнать, бывал ли здесь когда-нибудь кто-то из семейства Тадеман. Обходим всех, кто живет поблизости. Широким фронтом и круглосуточно.

Никто не проронил в ответ ни слова.

— Мы должны его взять, — твердо сказал Валландер, — и как можно быстрее. Я не знаю, что все это означает, но мне страшно.

Линда вышла насвет. Впечатление было такое, будто она без подготовки шагнула на сцену.

— Мне тоже страшно, — сказала она.

Ее окружали мокрые и усталые лица. Только ее отец выглядел по-прежнему напряженным. Он будет вне себя от ярости, подумала Линда. Но она считала этот шаг необходимым, и она его сделала.

— Мне тоже страшно, — повторила она и рассказала все про исчезновение Анны. Она старалась не глядеть на отца. И постаралась вспомнить все детали, не давая волю охватившему ее страху — только сухой перечень того, что она знала, и сделанные ею выводы.

— Мы все это проверим, — ледяным тоном сказал отец, когда она закончила.

В ту же секунду Линда пожалела о своем выступлении. Я этого не хотела, подумала она. Я это сделала только ради Анны, а не для того, чтобы тебя подразнить.

— Я знаю, — сказала она. — Я поеду домой. Мне здесь нечего делать.

— Это ведь ты нашла «веспу»? — спросил Мартинссон. — Или не ты?

Отец кивнул и повернулся к Нюбергу.

— Может, кто-нибудь со светом проводит Линду до машины?

— Я сам ее провожу, — сказал Нюберг. — Мне надо в сортир. Не хочу гадить в лесу, тогда собаки вообще ничего не унюхают.

Линда выкарабкалась из оврага. Только сейчас она заметила, насколько устала и голодна. Нюберг шел перед ней и освещал тропинку. Они встретили кинолога с собакой. Собака шла медленно, грустно повесив хвост. Свет фонаря плясал на темных ветвях. Ночное ориентирование, подумала Линда. Охотники за тенями. Когда они пришли на стоянку, Нюберг пробормотал что-то невразумительное и скрылся. Вдруг ее ослепила фотовспышка. Заграждение охраняли несколько постовых полицейских из отдела охраны порядка. Она села в машину. Кто-то из патрульных приподнял желто-голубую пластиковую ленту, и она выехала на дорогу. Уже подъехало несколько машин, у заграждения стояли любопытные в ожидании, когда что-нибудь начнет происходить. Она вновь мысленно надела свою полицейскую форму. Не мешайте, мысленно приказала она. Совершено тяжкое преступление. Не мешайте нам работать. На нее нахлынули воспоминания.

Кинополицейские, называли они себя в училище. Они проводили вместе долгие вечера, пили вино и пиво и играли в будущее, прекрасно понимая, что в основном им предстоит урезонивать пьяных и мягко журить юных воришек. Но в любой профессии есть место мечтам. Врачи, спасающие людей от смерти. Окровавленные халаты, непобедимые герои. Так и с ними, юношами и девушками, которым вскоре предстоит надеть мундиры. Они тверды, быстры, сильны и непобедимы.

Она встряхнулась — долой такие мысли. Ты еще даже не полиция!

Она незаметно для себя начала гнать и, обнаружив это, снизила скорость. На дорогу выскочил заяц, глаз его блеснул в свете фар. Она резко затормозила. Заяц исчез. Линда глубоко вдохнула, чтобы унять сердцебиение. Уже подъезжая к шоссе, где то и дело проносились машины с зажженными фарами, она свернула на придорожную стоянку, выключила двигатель и фары. Вытащила телефон, но не успела набрать номер, как раздался звонок. Это был отец. Он был разъярен:

— Что ты имела в виду, когда обвинила меня, что я плохо работаю?

— Я тебя ни в чем не обвиняла. Я просто боюсь за Анну.

— Никогда этого больше не делай. Никогда и ни при каких условиях. Иначе я лично прослежу, чтобы сократить твое пребывание в Истаде до минимума.

Не успела она ответить, как он прервал разговор. Он прав, сказала она себе и хотела позвонить ему, чтобы попросить извинения, но раздумала. Он еще в ярости. Через несколько часов, когда он остынет, с ним можно будет разговаривать.

Но с кем-то ей надо было поговорить. Она набрала номер Зебры — занято. Она медленно сосчитала до пятидесяти и позвонила снова. Все еще занято. Сама не зная зачем, она набрала номер Анны. Занято. Она вздрогнула и решила, что ошиблась номером. Тщательно набрала номер еще раз — занято! Ее захлестнула радость. Анна вернулась! Она завела мотор, включила фары и выехала на дорогу. Слава богу! Расскажу ей, что может произойти, если человек забывает про назначенное кому-то время.

17

Линда вышла из машины и посмотрела на окна Анниной квартиры. Темно. Страх возвратился. Но телефон был занят. Она набрала Зебру, и та ответила в ту же секунду, как будто стояла и ждала звонка.

— Это я. Ты сейчас не с Анной говорила?

— Нет.

— Точно?

— Я, по-твоему, не знаю, с кем говорю? Что, было все время занято? Я ругалась с братиком. Он хочет занять у меня денег, а я не даю. Он мот. У меня в банке всего четыре тысячи — это все мое состояние. Они хотят в складчину купить грузовик и возить какие-то товары то ли в Болгарию, то ли из Болгарии…

— Плевать мне на твоего брата, — оборвала ее Линда. — Анна пропала. Она никогда раньше не забывала об условленной встрече.

— Когда-то должен быть первый раз.

— И отец так же говорит. Тем не менее что-то случилось. Анны нет уже три дня.

— Может быть, она в Лунде?

— Да нет, совершенно не важно, где она. Она пропала, а это на нее не похоже. Она когда-нибудь тебя подводила? Ну, скажем, опаздывала на встречу, или вы договаривались, что ты к ней зайдешь, а ее не было дома?

Зебра немного подумала:

— Не припомню.

— Вот видишь.

— Почему ты так нервничаешь?

Линда чуть не рассказала все — про отрубленную голову и руки, но это было бы смертным грехом — выдать постороннему полицейскую тайну.

— Может быть, ты и права и я психую зря.

— Заходи.

— Сейчас не успеваю.

— Ты совсем тронулась в ожидании работы. Лучше приходи, тут у меня для тебя есть настоящая проблема.

— Какая?

— Дверь плохо закрывается.

— Я же сказала — у меня нет времени. Позови слесаря.

— Ты загоняешь себя в стресс. Успокойся.

— Обязательно. Пока.

Линда на всякий случай сначала позвонила в дверь в надежде, что Анна, может быть, просто погасила свет и легла спать. Но квартира была пуста, постель нетронута. Линда поглядела на телефон — трубка была положена, лампочка ответчика не мигала. Она села и постаралась вспомнить, что произошло за последние дни. Каждый раз, когда в ее воображении возникала отрубленная голова, подкатывал приступ тошноты Руки… руки, наверное, еще хуже. Кому нужно отрубить у человека руки? Отрубил голову — убил, но при чем руки? Она не знала, можно ли определить, была ли жива Биргитта Медберг, когда ей отрубили руки. И где остатки тела? Тошнота стала невыносимой, она еле успела добежать до туалета, и ее вырвало. Сполоснув рот, она легла на пол в ванной. Под ванну была затиснута желтая пластмассовая уточка. Она вспомнила ее, вспомнила, откуда она у Анны. Это было много лет назад.

Им было по двенадцать или тринадцать лет. Чья это была идея — теперь уже и не вспомнить, но они решили съездить в Копенгаген. Была весна, учиться совершенно не хотелось, и они с Анной придумывали все новые и новые уловки, чтобы прогуливать школу, покрывая друг друга. Мона согласилась, но отец Линды категорически сказал «нет». Линда до сих пор помнит его описание Копенгагена — коварный и опасный город для девчонок, ничего не знающих о жизни. Но они все же поехали, хотя Линда прекрасно понимала, что дома будет скандал. В порядке предварительной мести за будущую выволочку она стянула из его бумажника сто крон. Они доехали до Мальмё на поезде и пересели на паром. Линда помнит эту поездку как первое их с Анной сознательное путешествие во взрослый мир.

Они хихикали и перешептывались, день был ветреный, но теплый, настоящий весенний день. В Тиволи Анна выиграла в лотерею пластмассовую утку.

Все было замечательно. Свобода, приключения, падающие на каждом шагу невидимые стены. Потом стало хуже. То, что было дальше, стало первым серьезным испытанием их дружбы. Они как-то уладили это, но когда, много позже, обе влюбились в одного и того же мальчика, шансов сохранить дружбу у них уже не было. Незаметная трещина в их отношениях становилась все глубже и, наконец, разделила их окончательно. Зеленая скамейка, вспомнила Линда. Мы сидели на этой зеленой скамейке. Я в тот день платила за все, потому что у Анны денег не было. И она побежала в туалет, попросив меня приглядеть за сумочкой. Неподалеку в Тиволи играл оркестр, трубач все время фальшивил. Она вспомнила все это, лежа на полу в Анниной ванной. Пол с подогревом приятно согревал спину. Зеленая скамейка и сумочка. Она и сейчас, когда столько лет прошло, не могла бы ответить, зачем она открыла эту сумочку и вынула кошелек — там лежало двести крон. Не сложенные в несколько раз, не в каком-нибудь укромном отделении, а совершенно открыто. Она уставилась на деньги и чувствовала себя обманутой и униженной. Сначала она решила ничего Анне не говорить. Но когда та, вернувшись, попросила купить ей воды, Линда взорвалась. Они кричали друг на друга довольно долго: какие аргументы приводила Анна в свое оправдание, Линда припомнить не могла, В конце концов они расстались и пошли каждая своей дорогой. На пути домой Анна сидела в другом конце парома. На вокзале, ожидая поезда в Истад, они старались друг на друга не глядеть. Они никогда не вспоминали тот случай в Копенгагене. И постепенно снова стали дружить.

Она села на полу. Ложь, подумала она. Я совершенно убеждена, что Генриетта мне лгала, когда я к ней заезжала. И Анна умеет врать, это я поняла тогда, в Копенгагене. И несколько раз после этого я ловила ее на лжи. Но ее рассказ про Мальмё, где она якобы видела своего отца, или ей так, по крайней мере, показалось, — это не ложь. Но что за этим скрывается? Я знаю только то, что она мне рассказала. А что она не рассказала? Неполная правда может быть опаснее любой лжи.

В кармане у нее зазвонил телефон. Она сразу догадалась, что это отец. Встала — на всякий случай, а вдруг он все еще злится, — сидя чувствуешь себя беспомощной. Но голос его не выражал ничего, кроме усталости и тревоги. Она подумала, что у отцовского голоса много нюансов, больше, чем в голосе у кого-либо из ее знакомых.

— Где ты?

— У Анны.

Он секунду помолчал. По-видимому, он все еще был в лесу — в трубке слышались обрывки разговоров, хрипение уоки-токи, лай собак.

— Что ты там делаешь?

— Мне еще страшней, чем раньше.

— Я тебя понимаю, — к ее удивлению, сказал он. — Поэтому и звоню. Я еду.

— Куда?

— Туда, где ты находишься. Мне надо знать все подробности. Причин для волнений, скорее всего, нет, но я хочу в этом по-настоящему убедиться.

— Почему же нет? Это совершенно неестественно — то, что она исчезла. Я сказала тебе это с самого начала. И если ты не понимаешь, почему я волнуюсь, тогда не говори, что понимаешь, почему мне страшно. К тому же ее телефон был занят. Но ее нет. Но кто-то тут был. В этом я уверена.

— Расскажешь все в деталях, когда я приеду. Какой адрес?

Линда продиктовала ему Аннин адрес.

— Как там дела? — спросила она под конец.

— Никогда не сталкивался ни с чем подобным.

— Тело нашли?

— Нет. Ничего не нашли. И прежде всего — объяснения. Я посигналю, когда подъеду.

Линда еще раз сполоснула рот. Чтобы избавиться от привкуса рвоты, она решила почистить зубы и позаимствовала одну из Анниных зубных щеток. Уже выходя из ванны, она, словно по наитию, открыла дверцу туалетного шкафчика. Глаза ее широко открылись. Это как еще один оставленный дневник, подумала она.

Анна страдала от экземы на шее. Всего несколько недель, назад, когда они сидели у Зебры и в шутку придумывали какое-нибудь замечательное путешествие, Анна сказала, что в первую очередь она положит в сумку мазь от экземы, единственную, которая помогает. Линда помнила ее слова: мне по рецепту дают только один тюбик, потому что мазь всегда должна быть свежей. А теперь тюбик с этой мазью лежал в туалетном шкафчике, между лекарствами и несметным количеством зубных щеток. У Анны по части зубных щеток была своего рода мания — Линда насчитала девятнадцать штук, среди них — одиннадцать неиспользованных. Но тюбик с мазью лежал на месте. Она никуда не ездила без этой мази, подумала Линда. Она закрыла зеркальную дверцу и вышла из ванной. Что же могло произойти? Никаких признаков, что ее увезли отсюда насильно. В квартире, во всяком случае. Может быть, что-то случилось на улице? Ее могли похитить, или она попала под машину.

Линда стояла у окна, поджидая отца, и впервые почувствовала, как она устала. Невидимая полицейская форма сильно жала. Она вдруг подумала, что ее обманули. В Высшей школе полиции их к этому не готовили. И как вообще можно подготовить будущего полицейского к встрече с истинной реальностью? На какую-то секунду ей захотелось содрать с себя еще не надетую форму. Это было ошибкой — выбрать такую профессию, надо срочно искать что-то другое. Другую мечту в жизни. Для этой работы она не годится.

Никто ей не говорил, что в один прекрасный день она откроет дверь и увидит отрубленную седую женскую голову и стиснутые руки. Сейчас, на пустой желудок, ее не тошнило.

Стиснутые руки. Словно она молилась, когда их отрубили. Что было до того? В этот страшный момент, когда чьи-то невидимые руки занесли невидимый топор? Что она видела в эти последние секунды своей жизни? Успела ли она заглянуть в глаза убийце, поняла ли, что ее ждет? Или судьба смилостивилась над ней и она так и не узнала, что с ней происходит? Линда уставилась на качающийся под ветром уличный фонарь. Драма, о сути которой она даже не догадывается. Отрубленные руки, сложенные в мольбе о пощаде. Биргитта Медберг все знала, решила Линда. Она поняла, что сейчас случится, и молила ее пощадить.

Темную стену дома осветили фары подъехавшего автомобиля. Отец вышел из машины и недоуменно озирался по сторонам, пока не обнаружил Линду, машущую ему из окна. Она бросила ему ключи от подъезда, потом открыла квартирную дверь и стала прислушиваться к тяжелым шагам поднимающегося по лестнице отца. Он разбудит весь дом, подумала она. Такой уж у меня отец — топает по жизни, как взвод взбесившихся солдат. Он весь вспотел и выглядел очень усталым, глаза блуждали. Одежда насквозь промокла.

— Найдется что-нибудь поесть? — спросил он, сбрасывая сапоги в прихожей.

— Найдется.

— А полотенце тут есть?

— Ванная вон там. Полотенца лежат на нижней полке.

Он вышел из ванны в майке и в трусах и плюхнулся на стул. Мокрая одежда и носки висели на полотенцесушителе в ванной. Порыскав в Аннином холодильнике, Линда подала ему еду и замолчала — она знала, что отец любит есть в тишине. В ее детстве считалось смертным грехом болтать или шуметь за едой. Мона не выдерживала — уходила из-за стола, чтобы только не глядеть на своего внезапно онемевшего мужа. Она завтракала обычно после его ухода. Но Линда оставалась за столом. Иногда он опускал газету, чаще всего «Новости Истада», и подмигивал ей, не нарушая священного утреннего молчания.

Он надкусил бутерброд, но кусок словно застрял у него во рту.

— Мне не надо было тебя туда брать, — сказал он. — Это было непростительно. Тебе не надо было этого видеть.

— Что-нибудь сдвинулось?

— Никаких следов. Никакого объяснения.

— А остатки тела?

— Никаких следов. Собаки след не взяли. Мы знаем, что Биргитта Медберг наносила на карту тропки в этих местах. Скорее всего, на эту хибару она наткнулась случайно. Но кто там был? Зачем такое зверское убийство, почему тело расчленено? Почему унесли оставшиеся части тела?

Он доел бутерброд, намазал другой, но есть не стал.

— Теперь я хочу слышать все. Анна Вестин. Твоя подруга. Чем она занимается? Учится? На кого?

— На врача. Ты же знаешь.

— Я перестал доверять своей памяти. Ты говорила, что вы должны были встретиться. Здесь?

— Да.

— И ее не было?

— Не было.

— Может быть, вы друг друга не поняли? Недоразумение исключается?

— Исключается.

— К тому же она всегда пунктуальна? Я правильно понял?

— Всегда.

— Так. Теперь с ее отцом. Его не было двадцать четыре года. И он ни разу не дал о себе знать? И она вдруг встречает его на улице в Мальмё?

Линда рассказала всю историю, стараясь не упустить ни одной мелочи. Когда она закончила, он некоторое время сидел молча.

— В один прекрасный день возвращается без вести пропавший человек, — сказал он наконец, — а на следующий день исчезает другой, причем именно тот, кто обнаружил первого. Один возникает из небытия, другой исчезает.

Он покачал головой. Линда рассказала о дневнике и о тюбике с мазью от экземы. И под конец — о визите к Анниной матери. Он слушал очень внимательно.

— Почему ты считаешь, что она лжет?

— Анна обязательно рассказала бы мне, если бы она когда-то раньше уже видела своего отца.

— Почему ты так уверена?

— Я знаю ее.

— Люди меняются. К тому же никогда и никто не знает другого человека на все сто процентов. Частично — да. Но не полностью.

— Это и меня тоже касается?

— Это касается тебя, это касается меня, это касается твоей матери, и это касается Анны. К тому же есть люди, которых вообще не знаешь. Твой дед был блестящий тому пример — воплощенная загадка.

— Его-то я знала.

— Чего нет, того нет.

— То, что вы с ним не понимали друг друга, вовсе не распространялось на меня. И потом, мы говорим не о деде, а об Анне.

— Мне сказали, ты так и не заявила в полицию.

— Я поступила так, как ты сказал.

— Первый раз в жизни.

— Кончай, а!

— Покажи мне дневник.

Анна принесла дневник и открыла на странице с поразившей ее записью про Биргитту Медберг.

— Попробуй вспомнить — она когда-нибудь называла это имя в разговоре?

— Никогда.

— А мать ты спросила, что у Анны за дела с Биргиттой Медберг?

— Я виделась с матерью до того, как нашла эту запись.

Он поднялся из-за стола, принес блокнот и что-то записал.

— Я попрошу кого-нибудь поговорить с ней завтра.

— Я могу с ней поговорить.

— Нет, — сказал он сухо, — не можешь. Ты еще не полицейский. Я попрошу Свартмана или кого-нибудь еще. И, пожалуйста, сама никуда не суйся.

— Почему ты говоришь с такой злостью?

— Ни с какой злостью я не говорю. Я устал. И мне не по себе. Я ничего не знаю о том, что случилось в этой хижине, кроме того, что это выходит за пределы человеческого понимания. И самое главное, я не знаю вот чего: то, что мы там видели, это финал трагедии или только ее начало?

Он посмотрел на часы:

— Мне надо туда вернуться.

Он встал, но остановился в нерешительности.

— Я отказываюсь верить, что это случайность, — тихо сказал он. — Что Биргитта Медберг случайно натолкнулась на злую ведьму в избушке на курьих ножках. Я отказываюсь верить, что кто-то может совершить такое убийство только потому, что человек по ошибке постучал не в ту дверь. В шведских лесах чудища не водятся. Тут даже троллей нет… Занималась бы своими бабочками!

Он ушел в ванную одеваться. Линда пошла за ним. Дверь в ванную была приоткрыта.

— Что ты сказал?

— Что в шведских лесах не водятся чудовища?

— Нет, позже.

— Я больше ничего не сказал.

— После чудищ и троллей. В самом конце. Про Биргитту Медберг.

— А, вот что… Я сказал, что ей надо было заниматься бабочками, а не искать пилигримские тропы.

— Откуда взялись бабочки?

— Анн-Бритт говорила с дочерью. Кто-то же должен был ей сообщить. Дочка рассказала, что у матери была большая коллекция бабочек. Несколько лет назад она ее продала, чтобы помочь Ванье и ее детям купить квартиру. Ванью теперь мучит совесть; теперь, когда матери нет в живых, дочь решила, что той очень не хватало этих бабочек. Люди иногда очень странно реагируют на неожиданную смерть близких людей. У меня было такое, когда отец умер. У меня вдруг наворачивались слезы, когда я вспоминал, что он частенько надевал разные носки.

Линда слушала его, затаив дыхание. Он сразу заметил — что-то не так.

— Что с тобой?

— Пойдем. — Она проводила его в гостиную, зажгла свет и показала ему пятно на обоях. — Я пыталась понять, что здесь изменилось. Это я уже рассказывала. Но вот одну вещь я забыла.

— Что?

— Маленькая рамка под стеклом. Или, вернее, остекленный плоский ящичек. Там была бабочка. В этом я совершенно уверена. Она пропала на следующий день после исчезновения Анны.

Он нахмурился:

— Ты уверена?

— Абсолютно, — сказала она. — Абсолютно уверена. К тому же я абсолютно уверена, что бабочка была синяя.

18

Линда не сомневалась, что именно эта синяя бабочка и сыграла решающую роль в том, что отец наконец-то воспринял ее всерьез. Она уже не ребенок, не желторотый аспирант, из которого может быть когда-нибудь что-то получится. Теперь она для него взрослый человек, наблюдательный и умеющий делать выводы. Наконец-то ей удалось поколебать его упрямую уверенность, что она по-прежнему всего лишь его дочка.

События развивались стремительно. Он только спросил: ты уверена? Это и в самом деле была рамка с синей бабочкой? И она пропала одновременно или, может быть, сразу после исчезновения Анны? Линда твердо стояла на своем. Она сразу вспомнила их ночные забавы с приятельницами по школе полиции. Лилиан, она приехала из Арвидсьяура и ненавидела Стокгольм, потому что там негде было кататься на снежных скутерах. И конечно, Юлия из Лунда. Они тренировали наблюдательность — показывали испытуемому поднос с двумя десятками разных мелких предметов, а потом один из них убирали — проверяли, достаточно ли пятнадцати секунд на то, чтобы запомнить все предметы. Самым большим достижением Линды было, когда после десятисекундной экспозиции ей удалось обнаружить, что на повторно предъявленном ей подносе в наборе не хватает канцелярской скрепки. Среди приятелей она слыла неофициальным чемпионом по наблюдательности.

Да, она была уверена. Синяя бабочка в застекленной рамочке пропала одновременно или, может быть, сразу после исчезновения Анны, повторила она вопрос отца слово в слово. Это его окончательно убедило. Он позвонил Анн-Бритт Хёглунд и попросил ее приехать, спросив, что нового на месте преступления. Линда слышала в трубке сначала желчные интонации Нюберга, потом телефон взял Мартинссон — он чихал так, что казалось, из трубки летят брызги. Закончила разговор начальник полиции Лиза Хольгерссон — она тоже приехала в лес. Отец положил мобильник на стол.

— Я хочу, чтобы Анн-Бритт приехала сюда, — сказал он. — Я настолько устал, что могу что-либо упустить. Ты все сказала из того, что тебе кажется важным?

— По-моему, да.

Он недоверчиво покачал головой:

— Мне по-прежнему трудно поверить, что все это — правда. Все время кажется, что события настолько невероятны и настолько случайны, что такое просто-напросто не могло произойти.

— Несколько дней тому назад ты сказал, что надо быть всегда готовым к тому, что неожиданное может случиться в любой момент. Всегда надо ждать неожиданного.

— Бог мой, сколько чуши я мелю, — сказал он задумчиво. — А кофе тут есть?

Вода как раз начала закипать, когда Анн-Бритт посигналила с улицы.

— Она ездит как сумасшедшая, — проворчал отец. — У нее двое детей. А что будет, если она разобьется? Кинь ей ключи.

Анн-Бритт ловко поймала связку ключей и через минуту была уже в квартире. Линде по-прежнему казалось, что Анн-Бритт смотрит на нее с неприязнью. На чулке дыра, заметила Линда, но накрашена, как на бал. Когда она успевает? Может быть, она спит в макияже?

— Выпьете кофе?

— С удовольствием, спасибо,

Линда думала, что отец расскажет все сам. Но не успела она принести из кухни кофе, он кивнул ей:

— Лучше слушать первоисточник. Рассказывай все в деталях, Анн-Бритт умеет слушать.

Линда начала рассказывать — все, что она помнила и видела, стараясь соблюдать хронологический порядок. Она показала страницу дневника с именем Биргитты Медберг. Отец в первый раз вмешался в ее рассказ, когда речь зашла о синей бабочке. Он заговорил, редактируя ее рассказ так, что он становился похож на первую фазу расследования преступления. Он даже, несмотря на усталость, встал с дивана и многозначительно постучал по пустому месту на стене.

— Значит, так, — сказал он. — Два момента… нет, три. Прежде всего — имя Биргитты Медберг в дневнике Анны. Значит, существует их переписка, по крайней мере одно письмо. Но письмо это отсутствует. Второе — у обеих что-то такое с бабочками. И наконец, последнее — обе исчезли.

В комнате стало тихо. Внизу какой-то пьяный орал то ли по-польски, то ли по-русски.

— Все это очень странно, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Кто лучше всех знает Анну?

— Не знаю.

— У нее парень есть?

— Сейчас — нет.

— Но был?

— У всех были… Я думаю, лучше всех ее знает мать.

Анн-Бритт Хёглунд зевнула и запустила руку в прическу.

— Что означает вся эта история с пропавшим отцом, что ей привиделся? Почему он исчез? Натворил что-нибудь?

— Мать считает, что он просто сбежал.

— Сбежал от кого? Или от чего?

— От ответственности.

— А теперь возвратился? Он возвратился, и она исчезла? И к тому же убита Биргитта Медберг?

— Нет, — прервал ее Курт Валландер. — Не убита. Это слово не отражает то, что произошло. Как на бойне. Отрубленные руки, сложенные для молитвы, отрезанная голова, тело исчезло… Маленькая хижина, смертельно опасная избушка на курьих ножках в овраге посреди непроходимых дебрей Раннесхольма. Мартинссон поговорил с семейством Тадеман, и с мужем, и с женой. Мартинссон утверждает, что муж был изрядно под мухой и спал. Говорить с ним было бессмысленно. Анита Тадеман — мы с Линдой видели ее в лесу — наоборот, дала очень толковые показания. Никого из посторонних вблизи замка и в прилегающем лесу она не видела, ничего не знала ни о какой избушке. Она позвонила и разбудила егеря — он часто бродит по лесу. Тот никогда не видел не только хижины, но и самого оврага, что уж и вовсе удивительно. В общем, кто бы там ни был, в этой избушке, прятаться он умеет. Причем под самым носом. Думаю, что это последнее соображение важно. Невидим, но рядом.

— Рядом с чем?

— Не знаю. С чем-то.

— Начнем с матери, — сказала Анн-Бритт. — Разбудим сейчас?

— Отложим до утра, — после некоторых сомнений решил Курт Валландер. — На сегодня нам хватит леса.

Линда почувствовала, как у нее от злости разгорелись щеки.

— А если с Анной что-нибудь случится, пока мы выжидаем?

— А если мать с испугу все перепутает, когда мы нагрянем к ней среди ночи?

Он поднялся:

— Решено. А сейчас иди домой спать. А назавтра поедем к матери — ты тоже.

Они надели сапоги и ушли, предоставив Линду себе самой. Она некоторое время рассеянно наблюдала в окно, как они садятся в машину и уезжают. Ветер снова усилился — он так и дул порывами, то с востока, то с юга. Она вымыла посуду и подумала, что надо выспаться. Но спать она не могла. Анны по-прежнему нет. Ложь Генриетты, имя Биргитты Медберг в дневнике. Она снова решила осмотреть квартиру. Должно же где-то быть это письмо от Биргитты, почему она не может его найти?

Она начала поиски. На этот раз она взялась за дело основательно — открепила задники у картин, начала отодвигать книжные полки. Вдруг раздался звонок в дверь. Был уже второй час ночи — кто бы это мог быть? Она открыла дверь. На пороге стоял человек в очках с толстенными стеклами, в коричневом махровом халате и рваных розовых тапочках.

— Меня зовут Август Бругрен, — раздраженно сказал он. — Это неслыханно — такой шум среди ночи! Должен убедительно попросить фрекен Вестин утихомириться.

— Извините, — сказала Линда. — С этой минуты будет тихо.

Август Бругрен решительно шагнул вперед.

— Вы не фрекен Вестин, — сказал он, — у вас голос не такой. Кто вы?

— Я ее подруга.

— Когда плохо видишь, учишься различать людей по голосам, — строго сказал Бругрен. — У фрекен Вестин голос мягкий, а у вас трескучий. Представьте себе разницу между свежим хлебом и сухарями. Если вы, конечно, понимаете, о чем я говорю.

Август Бругрен повернулся, неуверенно нащупал перила и начал спускаться по лестнице. Линда постаралась восстановить в памяти Аннин голос и поняла его метафору. Она заперла за ним дверь и привела себя в порядок — надо было идти домой. Вдруг на глаза навернулись слезы. Анны больше нет, подумала она. Анна мертва. Она резко тряхнула головой. Не хочу даже представлять себе жизнь без Анны. Она положила ключи от машины на кухонный стол, заперла квартиру и вышла на темную улицу. Придя домой, завернулась в одеяло и легла, не разбирая постели.

Она проснулась, как будто бы кто-то ее толкнул. В темноте светились стрелки будильника — без четверти три. Она спала чуть больше часа. Что же ее разбудило? Она пошла в отцовскую спальню. Пусто. Она села в гостиной. Почему же все-таки она проснулась? Что-то ей снилось, какая-то опасность, приближающаяся в темноте, сверху, птица на беззвучных крыльях… острый клюв… Ее разбудила птица.

Странно, несмотря на то, что она почти не спала, голова была совершенно ясной. Она начала думать о вчерашних событиях, ей вспомнился свет прожекторов, люди, ползающие по откосу оврага, роящиеся и гибнущие в свете прожекторов насекомые. Вот почему она проснулась — у нее не было времени на сон. Не Анна ли позвала ее? Она прислушалась. Нет, голоса не слышно. Но голос был — наверное, в том же сне, где была эта птица, беззвучно пикирующая на свою жертву — какую жертву? На меня? На Анну? Может быть, еще на кого-то? Она снова посмотрела на часы — без трех три. Это был голос Анны, опять подумала она, и тут же приняла решение, надела туфли, куртку и спустилась по лестнице.

Ключи от машины лежали там, где она их и оставила. Чтобы в дальнейшем не пользоваться отмычками, она прихватила с собой запасной ключ, который обнаружила в ящичке в прихожей. Она взяла машину и выехала из города. Было двадцать минут четвертого. Она поехала на север, съехала на проселок и оставила машину в ложбине, откуда ее не было видно из окна дома Генриетты. Вышла из машины, прислушалась и осторожно, стараясь не шуметь, прикрыла дверцу. Ночь была довольно прохладной. Она запахнула куртку поплотнее и обругала себя за забывчивость — карманный фонарик остался дома. Отошла несколько шагов от машины и попыталась оглядеться, насколько это было возможно: стояла темень, только на горизонте слабо светилось зарево Истада. Звезд не было, по-прежнему то и дело налетали порывы ветра.

Она пошла по проселку, осторожно, чтобы не споткнуться. Что она собиралась предпринять, она толком не знала, но она слышала голос Анны. Друзей, зовущих на помощь, не бросают. Она снова прислушалась. Где-то крикнула ночная птица. Наконец она дошла до тропки, ведущей к дому Генриетты с задней стороны. Три окна светились. Это гостиная, сообразила она. Генриетта, наверное, не спит. А может быть, и спит, просто забыла выключить свет. Или нарочно оставила.

Линда поморщилась — ей было стыдно, что она боится темноты. Последние несколько лет до развода родителей, когда они вечно ссорились по ночам, Линда не могла спать в темной комнате. Зажженная лампа была словно оберег. Прошло много лет, прежде чем она преодолела этот страх, но иногда он возвращался, особенно когда она волновалась.

Она пошла на свет, обойдя ржавый остов сенокосилки. Войдя в сад, она снова остановилось и прислушалась. Может быть, Генриетта сочиняет музыку? Линда перелезла через забор и вспомнила о собаке. У нее же собака — что я буду делать, если эта псина залает? Через несколько часов мы с отцом, может быть еще и Анн-Бритт, все равно сюда приедем. Что я хочу тут обнаружить? Но при чем тут логика, если она проснулась от кошмара, если во сне ее позвала Анна?

Она осторожно подошла к освещенным окнам и остановилась как вкопанная. Из дома доносились голоса. Сначала она не могла понять, почему так хорошо их слышит, потом заметила, что одно из окон приоткрыто. У Анны голос мягкий, как свежий хлеб, сказал сосед. Но это был не Аннин голос, это был голос Генриетты и еще какого-то мужчины. Линда слушала, изо всех сил напрягая слух. Она подошла чуть ближе и заглянула в окна Генриетта сидела на стуле боком к ней, а на диване, спиной к окну, сидел мужчина. Она подошла еще ближе. Слов мужчины она разобрать не могла, а Генриетта говорила что-то о композиции, о двенадцати скрипках и одинокой виолончели, о тайной вечере и апостольской музыке. Линда не могла понять, о чем она говорит. Где-то там была еще собака. Линда затаила дыхание и попыталась определить, с кем разговаривает Генриетта. И почему среди ночи?

Вдруг Генриетта медленно повернулась и уставилась в окно, как раз в то, за которым стояла Линда. Она вздрогнула — Генриетта глядела ей прямо в глаза. Она не может меня видеть, лихорадочно соображала Линда. Это невозможно. Но что-то было в этом взгляде, что ее испугало. Она повернулась и побежала, но зацепилась за каменный бортик, окаймляющий желоб водяной колонки. Лязгнуло железо. Собака залилась лаем.

Линда бежала к машине той же самой дорогой. Споткнувшись, упала и расцарапала лицо. И уже перелезая через забор, услышала, как открылась входная дверь. Она побежала по тропке к машине, но где-то сбилась с дороги и резко остановилась, не узнавая местности. Замерла, вслушиваясь и стараясь унять одышку. Слава богу, Генриетта не выпустила собаку — та бы ее тут же нашла. Она вслушивалась в темноту. Никого. Но от страха ее била дрожь. Она осторожно пошла назад, пытаясь найти тропу к проселку, где стояла машина. Но со страху совсем потеряла ориентиры, так что не могла уже определить, где дерево, а где его тень. Она снова споткнулась и упала. И, поднимаясь, почувствовала сильную боль в ноге, словно в нее вонзился сразу десяток ножей. Вскрикнув, она попыталась отдернуть ногу — и не смогла. Как будто какой-то зверь мертвой хваткой вцепился ей в лодыжку. Но ни дыхания зверя, ни голодного урчания слышно не было. Она провела рукой по ноге и нащупала какую-то холодную железку. И цепь. Только теперь она поняла — на ее ноге захлопнулся капкан.

Рука была вся в крови. Она закричала. Но ее никто не слышал.

19

Как-то ей приснилась, что она умирает, совсем одна, холодной зимней ночью. Как будто бы она мчится на коньках по какому-то глухому лесному озеру, купающемуся в лунном свете. И вдруг падает и ломает ногу. Она кричит, но никто ее не слышит. И вот она замерзает и умирает там, на льду, — и просыпается на последнем ударе сердца.

Она вспомнила этот сон, пытаясь освободиться от капкана, захлопнувшегося на ее ноге. Она не хотела звонить отцу и просить о помощи, но избавиться от железной челюсти своими силами у нее не получалось, поэтому она все же набрала его номер и объяснила, где она и что ей нужна помощь.

— Что случилось?

— Я угодила в капкан.

— Что ты имеешь в виду? Какой еще капкан?

— Самый настоящий капкан. Не могу освободить ногу.

— Сейчас еду.

Ждать пришлось, как ей показалось, бесконечно долго. Она начала уже на самом деле замерзать, когда увидела автомобильные фары. Машина остановилась у дома. Линда закричала. Дверь открылась, она увидела свет карманного фонарика. Это были отец, Генриетта и собака. Кто-то с ними был еще, но на него свет не падал, и Линда не могла определить, кто это.

— Ты угодила в старый лисий капкан. Кто его поставил?

— Во всяком случае, не я, — сказала Генриетта, — по-видимому, землевладелец.

— С ним будет особый разговор. — Отец без видимого напряжения разомкнул железные челюсти. — Я отвезу тебя в больницу.

Линда осторожно наступила на ногу. Было больно, но устоять ей удалось. Таинственный незнакомец наконец вышел из тени.

— Наш новый сотрудник, ты с ним еще не знакома. Стефан. Он в Истаде всего несколько недель.

Линда поглядела на него. Ей сразу понравилось его лицо, теперь освещенное фонариком.

— А что ты тут делала? — спросила Генриетта.

— На этот вопрос могу ответить я, — вдруг сказал Стефан.

Он говорил на диалекте, но Линда никак не могла сообразить, на каком. Может быть, вермландский?[65] Уже сидя в машине по дороге в Истад, она спросила отца, откуда он.

— Вестеръётланд, — сказал отец, — они там так говорят. Забавный диалект, немного легкомысленный, что ли. Несолидный. В этом смысле хуже всего тем, кто из Эстеръётланда, Вестеръётланда или с Готланда. Наибольшее уважение к себе внушают жители Норрботтена.[66] Уж не знаю, в чем тут дело.

Он помолчал.

— И как ты можешь объяснить твое появление в этих краях?

— Мне приснился сон про Анну.

— Сон? Какой?

— Она звала меня. Я проснулась. И поехала к Генриетте, сама не зная зачем. Я заглянула в окно, Генриетта была там. И еще какой-то мужчина. Потом она поглядела в окно, я испугалась, что она меня увидит, побежала и наступила на эту штуку.

— Что ж, я теперь, по крайней мере, знаю, что ты не подрабатываешь частным детективом.

— Неужели ты все еще никак не можешь принять это всерьез? — крикнула она. — Что Анна и в самом деле пропала?

— Я принимаю тебя всерьез. Ее исчезновение я тоже принимаю всерьез. Всю свою жизнь, да и твою в придачу, я принимаю всерьез. Бабочка меня убедила.

— Что будем делать?

— Все, что необходимо. Будем искать информацию, переворачивать каждый камень. Зверя сперва долго выжидают, потом потихоньку выслеживают, и лишь потом гонт. Сделаем все, что можно. Но сначала пусть твою ногу посмотрят врачи.

Им пришлось ждать перевязки около часа. Уже на выходе их встретил Стефан. Теперь Линда разглядела его как следует — короткая стрижка, голубые глаза.

— Я сказал, что ты страдаешь куриной слепотой, — весело сообщил он, — поэтому в темноте можешь забрести куда угодно. Хватит и такого объяснения.

— Я видела в доме мужчину, — сказала Линда.

— Генриетта Вестин сказала, что к ней обратились с предложением написать музыку к драме в стихах. Выглядит вполне убедительно.

Линда надела куртку. Зря она накричала на отца. Крик — признак слабости. Никогда не кричать, всегда сохранять самообладание. Но она вела себя довольно глупо, поэтому у нее и появилась потребность реагировать на глупости других. И все равно она чувствовала облегчение. Наконец-то он признал, что Анна и в самом деле пропала, что ее исчезновение — вовсе не плод воображения. Бабочка его, видите ли, убедила. Ногу нестерпимо ломило.

— Стефан отвезет тебя домой. У меня еще есть дела.

Линда зашла в туалет и причесалась. Стефан ждал ее в коридоре. На нем была черная кожаная куртка, одна щека плохо выбрита. Это ей не понравилось. Она терпеть не могла неряшливо побритых мужчин. Он зашел со стороны больной ноги:

— Как ты себя чувствуешь?

— А как ты думаешь?

— Думаю, что болит. Я знаю, что это такое.

— Что — это?

— Когда болит.

— Ты попадал в медвежий капкан?

— Тебе, слава богу, попался лисий, а не медвежий. Но я и в лисий не попадал.

— Тогда откуда тебе знать?

Он открыл перед ней дверь. Ее по-прежнему почему-то раздражала его небритая щека. Они молчали. Стефан был, судя по всему, не из тех, кто любит поболтать. Это сразу бросалось в глаза в школе полиции, подумала Линда. Было племя болтливых и племя немых, были такие, кто смеялся по любому поводу, и такие, что своим молчанием убивали любую шутку. Но большинство все-таки принадлежало к болтунам, незнакомых с искусством держать рот на замке.

Они вышли через служебную дверь позади больницы. Стефан показал на ржавый «форд». Они подошли к машине. Не успел он вставить ключ в замок, откуда-то появился водитель «скорой» и начал ему выговаривать, что он поставил машину так, что «скорой помощи» никак не подъехать к дверям.

— Я должен забрать раненого офицера полиции, — сказал Стефан и показал на Линду.

Санитар кивнул и отошел. Линда тут же почувствовала, что невидимый мундир сидит на ней идеально. Она с трудом забралась на переднее сиденье.

— Твой отец сказал — Мариагатан. А где это?

Линда объяснила. В машине чем-то сильно пахло.

— Краска, — ответил Стефан на ее молчаливый вопрос. — Ремонтирую дом в Кникарпе.

Они свернули на Мариагатан. Линда указала на подъезд. Он вышел из машины и открыл ей дверь.

— Увидимся, — сказал он. — У меня был рак. Я знаю, что это такое — когда болит.

Линда проводила его взглядом и вспомнила, что даже не спросила его фамилию.

Поднявшись в квартиру, она вдруг поняла, что очень устала. Она уже собиралась лечь на диван, как зазвонил телефон.

— Я слышал, что ты уже дома.

— Как его зовут, этого парня, что меня отвозил?

— Стефан.

— А фамилии у него нет?

— Линдман.[67] Он из Буроса, как мне кажется. Или из Шовде. Отдыхай.

— Я хочу знать, что сказала Генриетта. Ты ведь с ней уже поговорил?

— У меня сейчас нет времени.

— Найди. Только самое важное.

— Погоди немного.

Его голос исчез. Линда догадалась, что он на выходе из полиции. Хлопали двери, звонили телефоны, то и дело слышался звук отъезжающих машин. Он снова взял трубку, чувствовалось, что ему и в самом деле некогда.

— Очень коротко. Иногда я мечтаю, чтобы стенография существовала не только для слов, но и для интонаций. Генриетта сказала, что ей неизвестно, где Анна. Она не появлялась и не звонила, однако и никаких признаков, что дочь в депрессии, она не заметила. Анна ничего не говорила об отце, но Генриетта настаивает, что это у Анны навязчивая идея — она все время встречает отца на улице. Тут, как говорится, ее слова против твоих. Никаких зацепок она нам не дала. И она ничего не знает о Биргитте Медберг. В общем, мало что сдвинулось.

— Ты заметил, что она врет?

— Почему я должен был это заметить?

— Ты постоянно говоришь, что человеку достаточно на тебя подышать, и ты сразу знаешь, говорит он правду или врет.

— Мне не кажется, что она говорит неправду.

— Врет, врет.

— Я больше не могу разговаривать. Стефану, который тебя отвез, поручено проработать возможную связь между Анной и Биргиттой Медберг. Мы объявили розыск. Больше сейчас сделать ничего нельзя.

— А что там, в лесу?

— Пока все очень медленно. Ну, пока.

Он прервал разговор. Линде очень не хотелось оставаться одной, и она позвонила Зебре. Ей повезло — сын Зебры был у ее двоюродной сестры Тички, а Зебра сидела дома и скучала. Она обещала прийти мгновенно.

— Купи чего-нибудь поесть, — попросила Линда. — Я голодная. В китайском ресторанчике на площади. Это, конечно, немного не по пути, но обещаю: когда ты попадешь в капкан, я сбегаю, куда ты скажешь.

Утолив голод, Линда рассказала Зебре о событиях последних дней. Зебра уже слышала по радио о жуткой находке в лесу. Но она не разделяла тревогу Линды по поводу того, что с Анной что-то могло случиться.

— Если бы я была каким-нибудь безобразным стариком и мне захотелось изнасиловать девушку, я бы поостереглась нападать на Анну. Ты разве не знаешь — она закончила курсы какого-то боевого спорта, даже не знаю, как он называется. Но там можно все, кроме разве что убивать всех без разбора. На Анну безнаказанно не нападешь.

Линда пожалела, что начала этот разговор. Зебра побыла у нее еще с час и побежала за сыном.

Линда опять осталась одна. Боль в ноге заметно утихла. Она дохромала до спальни. Окно было приоткрыто, занавеска шевелилась на ветру. Она задумалась. Что же заставило ее среди ночи мчаться к Генриетте? Но она не могла мыслить ясно, усталость брала свое.

Она было задремала, но тут позвонили в дверь. Поначалу она решила не открывать, но потом передумала и заковыляла в прихожую. Это оказался ее новый полицейский знакомый, Стефан Линдман.

— Извини, что разбудил.

— Я не спала. — Она искоса глянула в зеркало — волосы торчат во все стороны. — Ладно, спала. С чего я решила соврать? У меня болит нога.

— Мне нужны ключи от квартиры Анны Вестин. Ты сказала отцу, что у тебя есть запасной ключ.

— Я пойду с тобой.

Он удивился:

— У тебя же болит нога!

— Так точно. Болит. А что ты собираешься там делать?

— Попытаюсь воссоздать всю картину.

— Если ты хочешь увидеть на этой картине Анну, тебе лучше поговорить со мной.

— Я хочу для начала потоптаться один. А потом поговорим.

Линда показала ему на столик в прихожей, где лежали ключи. Брелок изображал голову фараона.

— А где ты родился?

— Чинна.

— Отец сказал — Шовде или Бурос.

— Я работал в Буросе. Но решил, что пора менять обстановку.

Линда помялась.

— А что ты сказал насчет рака?

— У меня был рак. Рак языка — представляешь, ничего лучшего для меня не нашлось. Прогноз был довольно скверный. Но как видишь — я выжил и теперь совершенно здоров.

В первый раз за все время он посмотрел ей прямо в глаза.

— Язык, как видишь, у меня остался — иначе чем бы я разговаривал. А вот с волосами хуже.

Он постучал пальцем по затылку:

— Тут уже почти ничего не осталось.

Он сбежал по лестнице, и Линда вернулась в постель.

Рак языка. Она поежилась. На какую-то секунду ее охватил страх смерти. Сейчас она любит жизнь, как никогда. Но она не забыла, что чувствовала, собираясь прыгнуть с виадука на шоссе. В жизни есть некие черные дыры, и туда довольно легко провалиться. На дне этих дыр острые колья, это словно ловушки, придуманные каким-то чудовищем…

Она повернулась на бок и попыталась уснуть. Сейчас ей было не до черных дыр. Не успев задремать, она опять открыла глаза. Стефан Линдман ей что-то смутно напомнил. Она села в постели. Теперь она знала что. Она набрала номер отца. Занято. С третьей попытки она дозвонилась.

— Это я.

— Как ты?

— Лучше. Я хочу тебя спросить одну вещь. Этот человек, что ночью был у Генриетты… ну, тот, что хотел заказать ей музыку. Она сказала, как он выглядит?

— С чего бы мне об этом спрашивать? Она сказала его имя, и я записал адрес. А что?

— Сделай мне одолжение. Позвони и спроси, какие у него волосы.

— Зачем?

— Затем, что я видела только затылок.

— Хорошо. Но сейчас у меня нет времени. Нас скоро отсюда смоет дождем.

— Ты перезвонишь?

— Если я ее поймаю.

Он позвонил через девятнадцать минут.

— Петер Стигстрём, который просит Генриетту Вестин положить на музыку его стихи о временах года в Швеции, носит темные волосы до плеч, начинает седеть. Такое описание годится?

— Еще как.

— Может быть, объяснишь, когда приду?

— Это зависит от того, когда ты придешь.

— Уже скоро. Мне надо переодеться.

— Ты голоден?

— Нам привезли еду сюда, в лес. Несколько инициативных албанцев из Косово — уж не знаю, как они разнюхивают — не успеем мы начать осмотр места происшествия, а они уже тут как тут со своей палаткой. Наверное, кто-то из полиции им звонит и получает процент с продаж. Я буду через час.

Разговор закончился. Линда так и осталась сидеть с трубкой в руке. У человека, которого она видела в окно, затылок, повернутый к ней, вовсе не был покрыт темными с проседью волосами. Тот затылок, что она видела, был коротко острижен.

20

Курт Валландер появился в дверях. Его одежда насквозь промокла, сапоги облепила глина, но вид был торжествующий: оказывается, Нюберг дозвонился в метеослужбу в аэропорту Стурупа, и там обещали, что в ближайшие сорок восемь часов дождя не будет. Он переоделся, и, отказавшись от Линдиных услуг, пошел в кухню готовить себе омлет.

Она выжидала удобный момент, чтобы завести речь о несовпадении двух затылков. Собственно говоря, она и сама толком не понимала, чего выжидает. Может быть, это был укоренившийся страх перед отцовской неуравновешенностью? Она и сама не знала, просто выжидала. Когда же он наконец отодвинул тарелку и она неуклюже плюхнулась на стул напротив, собираясь начать разговор, он заговорил сам:

— Я все думал про тот разговор о папе.

— Какой разговор?

— О том, каким он был, твой дедушка. И каким не был. Думаю, что ты и я знали его с разных сторон. Как оно вообще-то и быть должно. Я все время искал в нем себя самого — и боялся найти что-нибудь не то. Мне кажется, с годами я делаюсь все больше на него похожим. Если доживу до его лет, не исключено, что в один прекрасный день засяду в каком-нибудь полуразвалившемся сарае и начну писать картины: заход солнца с глухарем или заход солнца без глухаря:

— Вот чего не будет, того не будет…

— Не зарекайся. Но там, в этой кровавой хибаре, я все время о нем думал. Он без конца рассказывал одну и ту же историю — о несправедливости, пережитой им в юности. Я пытался уговорить его, что неразумно все время сыпать соль на рану, полученную бог знает когда… пятьдесят лет назад, и к тому же ерунда совершеннейшая. Но он не хотел слушать. Ты ведь знаешь, о чем я говорю?

— Нет.

— Перевернутый стакан как причина пожизненной обиды. Разве он никогда тебе об этом не рассказывал?

Он налил себе воды и выпил, словно бы для рассказа ему требовались дополнительные силы.

— Дед когда-то тоже был молодым, хоть в это и трудно поверить. Молодым, холостым и отчаянным, его одолевало желание посмотреть мир. Он родился в Викбуландете под Норрчёпингом. Отец его был скотником у графа Сигенстама и постоянно его колотил из соображений благочестия: он считал, что грехи из мальчика легче всего выбить с помощью кожаного ремня, вырезанного им из старой конской сбруи. Его мать, моя бабушка, которую я никогда не видел, похоже, была совершенно запугана, только и делала, что закрывала лицо руками. Ты же видела фотографии своих прадеда и прабабки, они стоят на полке. У нее там такой вид, словно ей даже на снимке хочется спрятаться. Это не потому, что снимок поблек — это ей хочется поблекнуть, выцвести прочь с фотографии. Отец сбежал из дома, когда ему было четырнадцать. Сначала плавал на гребных посудинах, потом — на кораблях побольше. И как-то раз, когда они пришвартовались в Бристоле, с ним и случилась эта история. Ему тогда было уже двадцать.

В то время он крепко выпивал, он никогда этого и не скрывал. Но он именно выпивал, это почему-то считалось более, что ли, благородным, чем, накачавшись пивом, шататься по улицам и бузить. Это был своего рода аристократический обычай моряков, они выпивали с умом, зная свою меру. Но ему никогда так и не удалось объяснить мне, что это означает. Когда мы с ним, бывало, выпивали, он пьянел так же, как и все: лицо краснело, речь становилась неразборчивой, он злился или впадал в сентиментальность, а чаще — и то, и другое одновременно. Должен признаться — мне иногда не хватает этих вечеров, когда мы с ним выпивали на кухне и он начинал орать старые итальянские шлягеры — он их очень любил. Если хоть раз слышал «Volare»[68] в его исполнении, уже не забудешь.

Короче говоря, сидел он за стойкой в пабе в Бристоле, и кто-то нечаянно толкнул его стакан, да так, что тот опрокинулся. И обидчик — подумать только! — не попросил у него извинения! Он просто посмотрел на пролитый стакан и предложил заплатить за новый. Этого отец пережить не мог. Он вспоминал этот стакан и несостоявшееся извинение по любому поводу. Как-то мы с ним были в налоговом управлении, нужна была какая-то бумага или что-то в этом роде. И вдруг он начал рассказывать этот случай клерку в окошке! Тот, естественно, решил, что отец тронулся. В продуктовом магазине отец мог заставить всю очередь ждать, если ему приходило в голову, что молоденькой кассирше совершенно необходимо узнать эту душераздирающую историю пятидесятилетней давности. Этот чертов стакан стал буквально каким-то водоразделом в его жизни. До несостоявшегося извинения — и после. Две разные эпохи. Он словно потерял веру в человечество, когда неизвестный в пабе опрокинул его стакан и не попросил прощения. То есть этот эпизод для него был куда более унизительным и оскорбительным, чем ремень из сбруи, которым его пороли до крови! Я много раз пытался уговорить его объяснить, даже не мне, а самому себе, — почему вдруг этот стакан и неизвестный парень, забывший извиниться, сыграли такую роль в его жизни.

Он мог ни с того ни с сего начать рассказывать, что ночью он проснулся весь в холодном поту — ему приснился опрокинутый стакан, и что перед ним не извинились. Это был столп, на котором держалось все. Мне даже кажется, это событие и определило в большой степени то, что он стал тем, кем стал. Старик, сидящий в сарае и малюющий один и тот же мотив, снова и снова, до бесконечности. Он не хотел иметь ничего общего с миром, где можно запросто опрокинуть чужой стакан и не извиниться.

Даже когда мы ездили в Италию, эта заноза не давала ему покоя. Как-то мы сидели в ресторане неподалеку от виллы Боргезе. Сказочный вечер, изумительная еда, вино, отец весь размяк и начал строить глазки красивой дамочке за соседним столиком, и про сигару он не забыл… как вдруг потемнел лицом и стал рассказывать, как у него буквально земля поплыла под ногами в тот день в Бристоле. Я попытался его отвлечь, заказал граппу, но он не унимался. Опрокинутый стакан и несостоявшееся извинение. И я тоже хорош — сегодня весь день об этом думаю, словно он оставил мне эту чушь в наследство. Я не хочу такого наследства.

Он замолчал и снова налил в стакан воды.

— Вот такой он был, мой папаша. Для тебя он наверняка был кем-то другим.

— Все для всех разные, — глубокомысленно изрекла Линда.

Он отодвинул стакан и посмотрел на нее. Глаза у него оживились, усталость как будто бы прошла, словно этот пролитый бристольский стакан придал ему энергии. О чем и речь, подумала Линда, несправедливость не только оскорбляет человека, но и придает ему сил.

Она в свою очередь рассказала о разных затылках. Он внимательно слушал, и когда она закончила, даже не задал свой обычный вопрос, уверена ли она в том, что видела. Он понял по ее тону, что вопрос этот не нужен, — она была совершенно убеждена. Курт Валландер потянулся за телефоном и на память набрал номер. Первый раз номер был неправильный, но со второго раза он дозвонился до Стефана Линдмана и вкратце пересказал Линдины наблюдения. И в заключение сказал, что надо еще раз съездить к Генриетте Вестин.

— У нас нет времени на вранье, — сказал он под конец. — Ни на вранье, ни на полуправду, ни на провалы памяти.

Он положил трубку и посмотрел на нее:

— Вообще говоря, это неправильно. И даже не нужно. Но я прошу тебя поехать тоже. Если ты в состоянии.

Линда обрадовалась:

— Конечно, в состоянии.

— А как нога?

— Нормально.

Она заметила, что он ей не верит.

— А Генриетта знает, почему я там оказалась? Вряд ли объяснение Стефана ее удовлетворило.

— Мы хотим только узнать, кто это был. Можем сказать, что у нас есть свидетель. Другой, не ты.

Они спустились на улицу. Метеорологи в аэропорту оказались правы. Погода изменилась. Дождя уже не было, дул сухой и теплый ветер с юга.

— Когда выпадет снег? — спросила Линда.

Он весело посмотрел на нее:

— Завтра, думаю, еще не выпадет. Что еще тебе взбрело в голову?

— Просто я не помню, когда ему полагается выпадать. Я же родилась и выросла в этом городе. А насчет снега — не помню.

— По-разному. Когда выпадет, тогда выпадет.

Стефан Линдман затормозил прямо около них. Они сели в машину, Линда поместилась сзади. Курт Валландер втиснулся на драное кресло и с трудом застегнул на себе ремень безопасности.

Они ехали на Мальмё. По левую сторону шоссе поблескивало море. Мне не хотелось бы здесь умереть, вдруг подумала она. Мысль была совершенно неожиданной. Мне не хотелось бы прожить здесь всю жизнь. Как, скажем, Зебра, мать-одиночка, каких тысячи, для них вся жизнь состоит из добывания денег, которых вечно не хватает, и охоты за порядочными няньками. Или как отец. Он никогда не найдет ни дома, ни собаки, ни жены. А они ему очень нужны.

— Что ты сказала? — спросил Курт Валландер.

— Разве я что-то сказала?

— Что-то пробормотала. Похоже, какое-то ругательство.

— Я даже не заметила.

— Не правда ли, оригинальная у меня дочка? — обратился Валландер к Стефану. — Ругается на чем свет стоит и сама этого не замечает.

Они свернули на проселок к дому Генриетты. Линда вспомнила про капкан, и нога сразу заболела.

— Что будет с этим типом, что понаставил тут капканов?

— Побледнел малость, когда узнал, что в капкан вместо лисы попался полицейский. Думаю, что его прилично оштрафуют.

— У меня есть приятель в Эстерсунде, — сказал Стефан Линдман. — Следователь. Его зовут Джузеппе Ларссон.[69]

— Откуда он родом?

— Да из Эстерсунда. Просто его назвали в честь какого-то сладкоголосого итальянского певца. Так сказать, папы, о котором мечтала его мама.

— Как это понимать? — спросила Линда, наклонившись в промежуток между передними сиденьями. Ей вдруг остро захотелось прикоснуться к лицу Стефана.

— Его мамаша вообразила себе, что его отец — не его отец, а тот тенор, что выступал в Народном парке. Он был итальянец. Не только у мужчин есть девушки их мечты.

— Может быть, и у Моны были такие мысли, — сказал Курт Валландер. — Но тогда Линдин папа из Мониной мечты был бы черный. Ей очень нравился Хош Уайт.

— Не Хош, — поправил Стефан. — Джош.

Линда рассеянно пыталась представить себе чернокожего отца.

— Так вот, к чему я о нем рассказываю — у Джузеппе на стене висит старый медвежий капкан. Похож на средневековый пыточный инструмент. Он говорит, что если человек в него попадет, то железные зубья прошивают ногу насквозь. Медведь или лиса, обезумев от боли, могут отгрызть собственную ногу.

Они остановились. Было по-прежнему ветрено. Они направились к дому. В окнах горел свет. Линда припадала на левую ногу. Они ступили на газон и переглянулись, подумав об одном и том же: почему молчит собака? Стефан Линдман постучал в дверь. Никто не отвечал, собака не залаяла. Курт Валландер заглянул в окно. Стефан толкнул дверь — она была не заперта.

— Всегда можно сказать, что тебе послышалось «войдите», — осторожно заметил он.

Они вошли в дом. Линда шла последней, и ей ничего не было видно за двумя широкими спинами. Она попробовала встать на цыпочки и ойкнула — нога отозвалась резкой болью.

— Есть здесь кто-нибудь? — крикнул Курт Валландер.

— Никого, — ответил Стефан Линдман.

Они прошли в комнаты. Дом выглядел точно так же, как во время последнего визита Линды. Нотная бумага, газеты, кофейные чашки. На полу — собачья миска. Первое впечатление беспорядка быстро сменялось твердой уверенностью, что обстановка дома полностью соответствует потребностям и вкусам Генриетты Вестин.

— Дверь незаперта, собаки нет, — сказал Стефан. — Вывод? Она прогуливает собаку. Дадим ей четверть часа. И откроем дверь, чтобы она видела, что в доме кто-то есть.

— Тут-то она и позвонит в полицию, — сказала Линда, — решит, что в доме воры.

— Воры не оставляют дверь открытой, — возразил отец.

Он выбрал кресло поудобнее, сел, сложил на груди руки и закрыл глаза. Стефан сунул между дверью и порогом сапог, чтобы она не захлопнулась. Линда увидела, что на рояле лежит фотоальбом, открыла и начала его листать. Отец посапывал в своем кресле, Стефан у двери что-то напевал. Первые снимки относились к семидесятым годам. Цвета поблекли. Вот Анна сидит на траве в окружении клюющих цыплят, на всю эту картину равнодушно взирает зевающий кот. Линда помнила Аннины рассказы — воспоминания о хиппи-коммуне под Маркарюдом, где она провела первые годы своей жизни. На другом снимке Генриетта держит Анну на руках. На матери мешковатые брюки, шея обмотана палестинской шалью. А кто снимал? По-видимому, Эрик Вестин. Перед тем, как исчезнуть.

Стефан покинул свой пост у двери и подошел к ней. Линда стала показывать и объяснять, кто есть кто на фотографиях. Члены коммуны, участники «зеленой волны», исчезнувший башмачник, тот, что мастерил сандалии.

— Звучит как сказка, — сказал Стефан. — Из «Тысячи и одной ночи». «Исчезнувший башмачник».

Они стали листать дальше.

— А он есть на снимках?

— У Анны было несколько его фотографий, но теперь они тоже исчезли.

Стефан поднял брови:

— Забирает фотографии и оставляет дневник? Так я понял?

— Так.

— Ну да, с одной стороны. Но вообще-то так быть не должно.

Они продолжали не торопясь листать страницы. Теперь вместо лужайки с цыплятами и зевающим котом на снимках было жилье в Истаде. Серый бетон, покрытая льдом детская площадка. Анна на несколько лет старше.

— Когда это снимали, его уже несколько лет не было. Тот, кто снимал вот это, предпочитал крупные планы. На ранних фотографиях расстояние больше.

— Первые снимки делал отец, а эти — Генриетта? Это ты имеешь в виду?

— Да.

Они проглядели почти весь альбом. Снимков отца не было. На последних фотографиях — Анна на выпускном балу в день окончания школы. На заднем плане — Зебра. Линда тоже была на этом балу, но на снимках ее нет.

Она как раз собиралась перевернуть последнюю страницу, как свет вдруг замигал и погас. В доме стало совершенно темно. Отец вздрогнул и проснулся.

Кругом было темно. Издалека слышался лай собаки. Линда подумала, что где-то там, в темноте, есть люди, которые не ищут свет, не идут к нему, а, наоборот, уходят все глубже в мир теней.

21

Лучше всего он себя чувствовал в темноте. Чем темнее, тем лучше. Он никогда не понимал, почему священники вечно болтают о свете, якобы источаемом благодатью, вечностью, изображением Бога. Неужели чудо не совершается в темноте? Где легче Дьяволу и его приспешникам тебя найти — в мире теней или на ярком свету, где белые фигуры движутся медленно, как пена на морских волнах? Ему Господь всегда являлся как огромная и безопасная тьма. Так было и сейчас, когда он стоял перед домом с освещенными окнами. Он видел, как в комнате движутся какие-то фигуры. Когда свет погас, это было как знак Божий. Его царство тьмы оказалось сильней, чем царство света, о котором болтают проповедники. Я — Его слуга во тьме, подумал он. Из этой тьмы не прорывается ни единый луч света. Я служу Ему в царстве теней, я посылаю эти священные тени в мир, чтобы заполнить зияющую пустоту в человеческих душах. Человек томится по не видимому глазом. Я открою им глаза, я научу их — истина суть образы, что прячутся в мире теней. Он вспомнил слова из Второго послания апостола Иоанна Богослова: «Ибо многие обольстители войти в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти: такой человек есть обольститель и антихрист».[70] Вот он, святейший ключ к постижению!

После встречи с Джимом Джонсом и страшных событий в джунглях Гайаны он прекрасно знает, что это такое — обольститель. Лжепророк с тщательно уложенной черной шевелюрой, белозубой улыбкой. Всегда осененный светом, Джим Джонс боялся темноты. Много раз потом он проклинал себя, что сразу не распознал лжепророка в этом человеке, заманившем, не приведшем, а именно заманившем их в джунгли и обрекшем на смерть. Это было его главной задачей, он видел в ней Божий промысел: выжить и рассказать всему миру правду о лжепророке. Он будет проповедовать учение о Тьме, он напишет Пятое Евангелие и тем самым завершит Священное Писание, доведет его до совершенства. И об этом он тоже прочитал во Втором послании апостола Иоанна: «Многое имею писать вам, но не хочу на бумаге чернилами; а надеюсь прийти к вам и говорить устами к устам, чтобы радость ваша была полна».[71]

В темноте Бог всегда рядом с ним. Днем, когда светит солнце, иногда Бог словно ускользал из вида. Но в темноте — всегда был рядом. Он чувствовал на щеке его дыхание. Присутствие Бога ощущалось по-разному — иногда это был ветер, иногда — дыхание возбужденной собаки, но чаще всего — слабый запах какой-то неведомой пряности. В темноте Бог всегда рядом, и память, не потревоженная светом дня, оставалась яркой и ясной.

Этой ночью припомнились все годы, что его не было в этих краях. Двадцать четыре года, значительная часть его жизни. Он уехал отсюда совсем молодым, а сейчас уже появляются признаки старости, почти незаметные предвестники старческих хворей. Он заботился о своем теле, тщательно выбирал еду и питье, постоянно двигался. Но старость все равно приближалась. Никто не может избежать старости. Бог заставляет нас стариться, чтобы мы постоянно помнили, что наша жизнь — в Его руках. Он дал нам эту странную жизнь. Но Он же и сотворил ее как трагедию, дабы мы поняли, что нам не от кого ждать милости, кроме Него.

Он стоял в темноте и вспоминал. До того, как он встретил Джима и последовал за ним в джунгли Гайаны, все складывалось так, как он и мечтал. Он, разумеется, скучал по тем, кого оставил, но Джим убедил его, что Бог считает его призвание — быть апостолом Джима — куда более важным, чем пасти жену и ребенка. Он послушался Джима, и были периоды, когда он неделями не вспоминал о своей семье. Только после катастрофы, когда разлагающиеся трупы его братьев по вере валялись на траве там, где их застала смерть, он вспомнил о жене и дочери. Но было уже поздно, его отчаяние было слишком велико, а пустота на месте отнятого Джимом Бога — так невыносима, что невозможно было взвалить на плечи никакое иное бремя.

Он помнит Каракас, где он забрал оставленные там документы, паспорт и деньги. Все это было как бесконечное бегство, бегство, которое могло, как он надеялся, стать его паломничеством, путем к очищению — езда по выжженным солнцем степям, в бесконечно останавливающихся в пустыне автобусах — то глох мотор, то отваливалось колесо.

Из Каракаса он доехал автобусом в Колумбию, в город Барранквилла. Он помнил долгую ночь в Пуэрто-Паэс, на пограничной станции между Венесуэлой и Колумбией, где вооруженные пограничники нависали, как коршуны, над каждым, кто собирался въехать в страну. Когда ему удалось убедить пограничников, что он и есть Джон Клифтон, как было написано в его поддельном паспорте, и что у него к тому же нет никаких денег, он заснул мертвым сном, привалившись к плечу какой-то индианки. На коленях у нее стояла клетка с двумя курами. Они не сказали друг другу ни слова, просто она увидела, насколько он измучен, и знаками предложила ему положить голову на ее плечо. Открывая глаза, он видел ее морщинистую шею. В ту ночь они ему приснились, оставленные им жена и дочь, и он проснулся весь в поту. Индианка посмотрела на него, и он снова забылся сном. Когда он утром проснулся, ее уже не было. Он сунул руку в носок — толстая пачка долларов была на месте. Он вдруг почувствовал, что ему не хватает этой старой женщины, подставившей ему свое плечо, он хотел бы вернуться к ней и проспать на ее плече всю оставшуюся жизнь.

Из Барранквиллы он поехал в Мехико. Он купил самый дешевый билет, и ему пришлось бесконечно ждать в грязном аэропорту, когда появится свободное место. Он пошел в туалет, тщательно, насколько это было возможно, помылся. Потом купил рубашку и Библию. Он совершенно растерялся от непривычной толкотни, спешки — жизни, от которой он совершенно отвык в обществе Джима. Проходя мимо газетного киоска, увидел, что массовое побоище в джунглях стало мировой сенсацией номер один. Все погибли, читал он. Спастись никому не удалось. Он спасся, но живым не считался — он был там, в Гайане, в джунглях, среди убитых.

На пятый день ему наконец удалось улететь в Мехико-Сити. Никакого плана у него не было. После покупки билета на самолет у него оставалось три тысячи долларов. На эти деньги можно жить довольно долго, если, конечно, экономить. Но куда ему поехать? Куда направить стопы, дабы вновь найти путь к Богу? Куда податься, чтобы Бог его нашел? Этого он не знал. Он снял комнату в пансионате в Мехико-Сити и дни напролет бродил по церквам. Он избегал заходить в большие соборы — там не было того Бога, что он искал. Не посещал он и сверкающие неоном, расплодившиеся ныне как грибы евангельские церкви, где правили жадные до власти и денег проповедники, торгующие спасением души и даже иногда устраивающие дешевые распродажи Слова Божия. Он искал маленькие молельные дома, где смысл веры состоял в любви и страсти, где священников трудно было отличить от тех, для кого они проповедовали. Это была его дорога, он ясно это чувствовал.

Джим был мистическим и надменным вождем, он был не вместе с ними, а над ними. Он прятался в свете. А он хочет найти Бога, который привел бы его в священную тьму. Он бродил от одного молельного дома к другому, молился и пел со всеми, но пустота в душе его все росла, распирала его изнутри, грозя в один прекрасный миг его взорвать. Каждое утро он просыпался с неодолимым желанием уехать. Он не нашел следов Бога в Мехико-Сити. Он не нашел следа, по которому идти.

В один прекрасный день он покинул город и двинулся на север. Чтобы не тратить лишних денег, пользовался местными дешевыми автобусами, иногда его подвозили водители грузовиков. В Ларедо он перешел границу между Мексикой и Техасом. Поселился в самом дешевом, какой только мог найти, мотеле и почти неделю сидел в библиотеке, пытаясь найти все, что было написано о катастрофе в джунглях. К его удивлению, он нашел несколько заметок, написанных бывшими прихожанами Народного Храма — они обвиняли ФБР, ЦРУ и американское правительство, что те травили Джима и его прихожан и что именно это стало причиной массового самоубийства. Его даже потом прошибло. Находится же кто-то, кто хочет оправдать обольстителя! Должно быть, эти люди не могли смириться с тем, что у них отняли иллюзию всей их жизни. Долгими бессонными ночами он боролся с соблазном сесть и написать, как все было на самом деле. Он был единственным оставшимся в живых свидетелем. Ему надо рассказать всю историю Народного Храма, о том, что Джим был обманщиком, который напоследок, чувствуя, что власть уходит от него, сорвал с себя маску любви и показал свое истинное лицо — череп с пустыми глазницами. Он даже купил большой блокнот и начал писать. Но его одолевали сомнения. Если он хочет обнародовать истинную историю, он должен и открыть, кто он есть на самом деле — не Джон Клифтон, а человек, у кого когда-то были другое имя и другая национальность. Хотел ли он этого? Он не знал.

В то время он всерьез подумывал о самоубийстве. Если Бог не может заполнить пустоту в твоей душе, ее можно заполнить собственной кровью. Душа — не более чем сосуд. Он уже присмотрел место на насыпи, откуда он бросится на рельсы. И уже был готов к этому последнему в жизни поступку, когда еще раз пришел в библиотеку проверить, нет ли чего нового о трагедии в Гайане.

В одной из самых популярных в Техасе газет, «Хьюстон Кроникл», он наткнулся на интервью с женщиной по имени Сью-Мери Легранд. Была даже ее фотография — женщина лет сорока, темноволосая, с худым заостренным лицом. Она рассказывала о Джиме Джонсе и утверждала, что знает его тайну. Он внимательно прочитал интервью и понял, что она приходится Джиму дальней родственницей и часто встречалась с ним в тот период его жизни, когда тот утверждал, что ему было откровение, после чего и основал свою церковь, Народный Храм.

Я знаю тайну Джима Джонса, утверждает Сью-Мери Легранд. Но что это за тайна? Об этом она не говорит ни слова. Он уставился на фотографию. Глаза Сью-Мери, казалось, смотрели прямо на него. Она разведена, имеет взрослого сына. У нее небольшая фирма почтовых заказов в Кливленде, продающая нечто под названием «Руководство по самовоплощению». Со школы он помнил, что Кливленд — город в штате Огайо, обязанный своим возникновением росту железных дорог. Не только потому, что это крупный железнодорожный узел, но там еще есть крупный завод по производству рельсов, разбегающихся во все стороны по американским прериям. То есть, на крайний случай, в Кливленде тоже есть и насыпи, и рельсы. И еще там есть женщина, утверждающая, что знает тайну Джима Джонса.

Он положил на место газету, кивнул приветливой библиотекарше и вышел на улицу. Дело было в декабре, перед Рождеством, но погода стояла на удивление теплая. Он остановился под деревом. Если Сью-Мери Легранд расскажет ему, в чем заключалась тайна Джима, может быть, удастся понять, как он дал себя так обмануть. И впредь он уже никогда не поддастся подобной слабости.

Он приехал в Кливленд поездом в канун Рождества. Путешествие заняло почти тридцать часов. Он нашел самую дешевую гостиницу в задрипанном районе около вокзала. Плотно поев в ресторанчике при китайской лавке пряностей, он вернулся в гостиницу. В вестибюле стояла зеленая синтетическая елка с мигающими лампочками. По телевизору передавали рождественские песни, перемежающиеся рекламой. Внезапно на него напал приступ ярости. Джим не только обманул его и опустошил его душу, так что теперь там вместо Бога пустое место. Он отнял у него и другое. Джим всегда утверждал, что истинная вера означает также и отречение. Но где, когда и какой Бог требовал от человека, чтобы тот отрекся от своей жены и своего ребенка? Настала пора вернуться к тем, кого он предал в поисках истинной веры. Но как — ведь Джим обманул его, и теперь он и вовсе заблудился — как никогда в жизни! Не зажигая света, он лег на постель. Сейчас я просто неизвестный человек в неизвестном номере неизвестной гостиницы, подумал он. Если я умру или просто исчезну, никто меня и не хватится. В носке есть деньги, хватит и на то, чтобы оплатить номер, и на похороны. Если, конечно, их кто-нибудь не стащит — тогда меня похоронят в общей могиле для бродяг. Тогда, может быть, откроется, что человека по имени Джон Клифтон в природе не существует. Может быть, где-то и существует, но настоящий Джон Клифтон выглядит совершенно иначе. Ну и что? Поглядят на мои документы и выкинут в корзину, как бесполезную бумажку. И потом — ничего… А сейчас… Сейчас я всего-навсего забытый всеми одиночка в гостинице, название которой я даже не потрудился запомнить.

На Рождество в Кливленде выпал снег. Он поел горячей лапши с рисом и овощами у вчерашних китайцев, снова вернулся в номер и лег. На следующий день, 26 декабря, снегопад прекратился, в городе повсюду лежал белый снег, было три градуса мороза и полное безветрие — на озере Эри не было даже легкой ряби. Он взял телефонный справочник и нашел адрес Сью-Мери Легранд — она жила в юго-западном пригороде Кливленда. Он должен встретиться с ней сегодня же, подумал он, этого хочет Бог. Он тщательно вымылся, побрился и переоделся в костюм, купленный им перед поездкой в секонд-хенде в Техасе. Интересно, что подумает она, открыв дверь, спросил он себя и посмотрел в зеркало. Что ж, вот человек много страдавший, но пока не сломленный. Он укоризненно покачал головой своему отражению, настолько странной показалась ему эта мысль. По крайней мере страха я не внушаю — разве что сострадание.

На вокзале он сел на автобус. Дорога шла вдоль озера. Сью-Мери Легранд жила по адресу 1024, Мэдисон. Дорога заняла около получаса. Каменный дом прятался за высокими деревьями. Он постоял в нерешительности и нажал кнопку звонка. Сью-Мери оказалась точно такая, как на снимке в «Хьюстон Кроникл», только еще более тощая. Она смотрела на него выжидательно, готовая в любую секунду захлопнуть дверь.

— Я остался в живых, — сказал он. — В Гайане погибли все, кроме меня. Я приехал потому, что хочу узнать, что за тайна была у Джима Джонса. Я хочу знать, почему он нас обманул.

Она долго не отвечала. Она не удивилась, она вообще не выказала никаких чувств.

— Я знала, — наконец сказала она. — Я знала, что кто-то придет.

Она открыла дверь пошире и отступила в сторону. Он вошел — и остался на двадцать лет. От Сью-Мери он узнал о другом Джиме Джонсе, которого он не знал. Своим тихим голосом она поведала ему самую темную тайну Джонса — он не был посланником Бога. Он сам занял место Бога. Сью-Мери говорила, что в глубине души он понимал, что гордыня приведет его к катастрофе. Но курса уже изменить не мог.

— Он был ненормальный? — как-то спросил он.

Сью-Мери решительно возразила — нет, сумасшедшим его назвать нельзя. У него были хорошие намерения. Он хотел принести в мир христианское блаженство, спасти человечество. Но собственное самомнение помешало ему, и любовь в конце концов обернулась ненавистью. Но сумасшедшим он не был. Поэтому кто-то должен идти за ним, дабы нести откровение вместо него. Идущему за ним не должно поддаваться гордыне, и нельзя останавливаться ни перед чем. Путь к христианскому спасению лежит через кровь.

Он остался. Он помогал ей в делах фирмы — она называла свое предприятие «Ключи Бога». Он сам составлял эти брошюры — заказав их, человек мог наконец самовоплотиться, реализовать самого себя. Скоро он понял, почему она так хорошо понимала Джима Джонса — она сама была обманщицей. Он читал рассылаемые ими брошюры — это была невероятная смесь суггестивных заклинаний о самоценности человека, обрамленная цитатами из Библии, чаще всего неверными или перевранными. Но он остался у нее, потому что она его приняла. Ему нужно было время, чтобы постепенно чем-то заполнить пустоту. Ему нужно было время, чтобы продумать, как осуществить свое призвание. Он начнет там, где Джима постигла неудача. Он избежит ненужной гордыни, но всегда будет помнить, что спасение требует крови и жертв.

Шло время. Воспоминания о побоище в Гайане постепенно блекли. Между ним и Сью-Мери возникла своего рода любовь, и он думал, что это как раз то, что он искал, что это его спасение, что любовь эта способна заполнить незаживающую пустоту в душе. Бог был в Сью-Мери. Он достиг своей цели. Мысль о том, чтобы записать свой рассказ о Джиме Джонсе, не оставляла его. Кто-то должен обнародовать историю обольстителя и антихриста. Но он все время откладывал исполнение этого замысла.

Предприятие Сью-Мери процветало. Всегда было много работы. Особенно хорошо пошли дела после того, как она написала книгу под названием «О болевых точках». Они продавали ее по 49 долларов, не считая почтовых расходов: книга пользовалась невероятным успехом. Они разбогатели, продали дом на Мэдисон и купили большую загородную виллу, в Миддлбург-Хайтс. Закончив обучение в Миннеаполисе, вернулся ее сын Ричард и поселился в соседнем доме. Он был очень замкнутым парнем, но держался дружелюбно. Его, похоже, устраивало, что с него снимается ответственность за одиночество матери.

Конец пришел неожиданно. Как-то Сью-Мери уехала в Кливленд — он считал, что по делам фирмы. Вернувшись, она вошла в его кабинет, села напротив него и сказала, что скоро умрет. Она выговорила это слово со странной легкостью, как будто освобождалась от тяжкого груза.

— У меня рак, и я скоро умру, — сказала она. — Метастазы повсюду, и никакой надежды на спасение нет. Протяну самое большее три месяца.

Через восемьдесят семь дней, весенним днем 1999 года, она умерла. Поскольку они не были официально женаты, все наследство досталось Ричарду. После похорон они поехали на озеро Эри и долго разговаривали, Ричард хотел, чтобы он остался — они могли бы делить доходы от их фирмы. Но он уже решил. Пустота в душе, та, что, как ему казалось, постепенно заполнилась за годы жизни с Сью-Мери, стала ощущаться снова. У него есть призвание, и он должен ему следовать. Великий план был продуман в деталях. Он понял, что Бог вложил в него пророческое знание и он должен исполнять веление Божье. Он возьмет в руки меч и победит эту пустоту, пустоту, оставшуюся после Бога Джима Джонса, Бога, чье присутствие было все труднее обнаружить. Но Ричарду он этого не сказал. Он попросил только денег, столько, сколько Ричард посчитает возможным отдать ему, чтобы это не ставило под угрозу существование фирмы. И потом он уедет. У него есть дела. Ричард ни о чем не спрашивал.

Он покинул Кливленд 19 мая 2001 года и взял билет на рейс Нью-Йорк — Копенгаген. Поздно вечером 21 мая он был уже в Хельсингборге. Ступив на шведскую землю после стольких лет отсутствия, он некоторое время стоял совершенно неподвижно. В этот момент он забыл Джима Джонса.

22

Курт Валландер уже собрался звонить в управление электросетей, как свет снова зажегся. И буквально через несколько секунд вошла Генриетта Вестин с собакой. Собака прыгнула на Курта и грязными лапами испачкала сорочку. Генриетта заорала на нее, и собака мгновенно улеглась в своей корзине. Генриетта зло отшвырнула поводок и уставилась на Линду:

— Что дает вам право врываться в мой дом, когда меня нет? Я не люблю шпионов.

— Если бы не погасили свет, мы бы уже ушли, — сказал Курт Валландер.

Линда заметила, что у него быстро портится настроение.

— Это не ответ на мой вопрос. Почему вы вообще вошли в дом, если меня тут нет?

Линда чувствовала, что отец вот-вот взорвется.

— Мы просто хотели узнать, где Анна, — мягко сказала она.

Генриетта ее, казалось, не слушала. Она ходила по комнате, заглядывая во все углы.

— Надеюсь, вы ничего не трогали.

— Мы ничего не трогали, — подтвердил Валландер. — Но нам надо выяснить несколько вопросов. Потом мы уйдем.

Генриетта резко остановилась и впилась в него глазами:

— Каких еще вопросов? Я слушаю.

— Может быть, мы присядем?

— Нет.

Ну все, подумала Линда, и зажмурилась. Сейчас он взорвется. Но отец овладел собой — может быть потому, что уловил ее реакцию.

— Нам необходимо найти Анну. Дома ее нет. Вы знаете, где она?

— Нет.

— А кто-нибудь знает?

— Линда — ее подруга. Ее вы спрашивали? Но ей, должно быть, некогда отвечать — все свободное время она шпионит за мной.

Линда видела, что отец закипает — Генриетта перешла невидимую границу. Он зарычал так, что собака аж села в своей корзинке.

Этот рык мне знаком, подумала Линда. Он сопровождает меня всю жизнь. Не знаю, может быть, его ярость и есть мое самое раннее младенческое воспоминание.

— Ну вот что, теперь вы ответите ясно и четко на мои вопросы. А не то поедем в отделение в Истад. Нам надо найти Анну, потому что у нее могут быть сведения о Биргитте Медберг. — Он перевел дыхание. — К тому же мы хотим убедиться, что ничего не случилось.

— Что могло случиться? Анна учится в Лунде. Линда это прекрасно знает. Почему бы вам не поговорить с теми, с кем она там снимает квартиру?

— Обязательно поговорим. А не может она быть где-то еще?

— Нет.

— Тогда перейдем к другому вопросу. Нас интересует тот человек, что был у вас ночью.

— Петер Стигстрём?

— Вы можете описать его прическу?

— Уже описывала.

— Мы, конечно, можем к нему съездить. Но нам важно слышать ваш ответ.

— Длинные волосы. До плеч. Каштанового цвета. Несколько седых волос. Достаточно?

— А затылок?

— О боже! Если у человека волосы до плеч, то они и на затылке до плеч.

— Вы уверены?

— Конечно, уверена.

— Спасибо.

Он резко поднялся и вышел, хлопнув входной дверью. Стефан Линдман поспешил за ним. Линда ничего не могла понять. Почему он не прижал ее к стенке? Почему не сказал про того коротко остриженного типа, которого видела Линда? Она пошла к двери, но Генриетта преградила ей путь:

— Я не хочу, чтобы ко мне заходили, когда меня нет. Что, каждый раз, когда я выхожу с собакой, я должна запирать дверь?

— Я понимаю.

Генриетта повернулась к ней спиной:

— Как твоя нога?

— Лучше.

— Когда-нибудь ты мне расскажешь, что ты делала здесь ночью.

Линда вышла во двор. Теперь она понимала, почему Генриетта не тревожится за дочь, несмотря на то, что в округе произошло зверское убийство. Объяснение этому было только одно — она прекрасно знает, где ее дочь.

Стефан Линдман и отец ждали ее у машины.

— Чем она занимается? — спросил Стефан. — Повсюду нотная бумага… Шлягеры пишет?

— Пишет музыку, но никто не хочет ее исполнять, — ответил Курт Валландер. Он повернулся к Линде. — Я прав?

— Может быть.

Заиграл мобильник, и все схватились за карманы. Звонил телефон Курта. Слушая, он поглядел на часы.

— Еду, — наконец сказал он и сунул телефон в карман.

— Мы едем в Раннесхольм. Появились какие-то новые данные, кого-то там видели в лесу… Только забросим тебя домой.

Линда спросила, почему он не поинтересовался мужчиной с короткой стрижкой.

— Я выжидаю, — ответил он. — Этот вопрос еще не созрел.

Потом они заговорили о странном спокойствии Генриетты.

— Объяснение этому может быть только одно, — сказал Курт Валландер. — Она прекрасно знает, где Анна. Интересно другое — почему она врет. Рано или поздно мы это узнаем. Если, конечно, постараемся. Но сейчас это не так важно.

Они молчали до самого Истада. Линда все время хотела спросить, что происходит в Раннесхольме, но у нее было чувство, что сейчас это неуместно. Они остановились на Мариагатан.

— Выключи мотор на секунду, — сказал отец и полуобернулся к Линде. — Я хочу повторить то, что уже говорил: я убежден, что с Анной ничего плохого не случилось. Ее мать знает, почему она исчезла. У нас, к сожалению, сейчас просто не хватает ресурсов, чтобы заниматься еще и этим. Но ничто не мешает тебе съездить в Лунд и поговорить с ее приятелями. Только не говори, что ты из полиции.

Она вышла и помахала им на прощанье. Открыв дверь в квартиру, она замерла. Что-то такое Анна сказала в последний раз, когда они виделись. Но что — сейчас не вспомнить.

На следующий день она встала очень рано. Квартира была пуста — отец ночью не приходил. В начале девятого она вышла из дому. День выдался солнечный, теплый и тихий. Поскольку торопиться ей было некуда, она выбрала дорогу на Треллеборг, вдоль моря, и свернула на Лундтолько у Андерслёва. По радио передавали новости — ни слова о Биргитте Медберг. Она нашла датский канал с диско, прибавила громкость, а заодно и скорость. У Стаффанторпа ее остановил полицейский. Она чертыхнулась, приглушила музыку и опустила стекло.

— Превысили на тринадцать километров, — сказал полицейский с такой восторженной физиономией, словно преподносил ей букет.

— Исключено, — сказала Линда. — Не больше чем десять.

— У нас радар. Хотите идти на конфликт — я тоже пойду на конфликт. И выиграю.

Он сел рядом с ней и проверил водительские права.

— Почему такая спешка?

— Я — аспирант полиции, — сказал она и тут же пожалела.

— Я не спрашивал, чем вы занимаетесь, я только спросил, почему такая спешка. Но можете не отвечать — штраф все равно придется заплатить.

Он закончил писать, вышел из машины и помахал ей на прощанье. Линда чувствовала себя полной идиоткой. Но еще сильнее была злость — почему ей так не везет?

Она выяснила Аннин адрес, поставила машину и купила мороженое. Она никак не могла успокоиться после дурацкого инцидента с полицейским. Села на скамейку на солнышке и постаралась выбросить его из головы. Еще девять дней, подумала она. Лучше бы прямо сейчас.

В кармане зазвонил телефон — отец.

— Где ты?

— В Лунде.

— Нашла ее?

— Я только что подъехала. Меня остановила полиция.

— Что ты имеешь в виду?

— Превышение скорости.

Он довольно засмеялся:

— Ну и как ты себя чувствуешь?

— А ты как думаешь?

— Думаю, что ты чувствуешь себя полной дурой.

Это ее задело, и она сменила тему:

— Почему ты звонишь?

— Проверил, не надо ли тебя разбудить.

— Не надо. Тебя ночью не было.

— Я поспал пару часов в замке. Они выделили нам две комнаты.

— Как дела?

— Сейчас мне некогда рассказывать. Пока.

Она опустила телефон в карман. Почему он звонил? Проверяет меня, подумала она и поднялась с лавки.

Деревянный двухэтажный дом был окружен садом. Калитка насквозь проржавела и, казалось, вот-вот упадет с петель. Она позвонила в дверь — никто не отозвался. Она позвонила еще раз, прислушиваясь, — звонка слышно не было. Тогда она постучала. Стучать пришлось довольно долго, прежде чем за стеклянной дверью замаячила какая-то фигура. Открыл парень лет двадцати, с физиономией, густо усеянной угрями. На нем были джинсы, майка и бурого цвета дырявый халат. От него пахло потом.

— Я ищу Анну Вестин, — объяснила Линда.

— Ее нет дома.

— Но она здесь живет?

Он отошел в сторону и пропустил ее в дом. Проходя, она ощутила на спине его взгляд.

— Вон там ее комната, за кухней, — сказал он.

Линда, преодолевая неприязнь, протянула руку и представилась. Рука его была вялой и влажной. Ее передернуло.

— Сакариас, — сообщил он. — Не знаю, заперла она дверь или нет.

В кухне было не прибрано. В мойке лежал ворох грязных тарелок, кастрюли, вилки и ножи громоздились кучей. Как может она жить в таком свинарнике, подумала Линда и потрогала дверь — она была незаперта. Сакариас стоял в дверях и глазел на нее. Ей стало не по себе — взгляд был недвусмысленно похотливым. Она открыла дверь. Сакариас вошел в кухню и надел очки — по-видимому, чтобы получше рассмотреть гостью.

— Она не любит, когда заходят в ее комнату, — сказал он.

— Я ее ближайшая подруга. Если бы она не хотела, чтобы я туда заходила, она заперла бы дверь.

— А откуда я знаю, что ты ее подруга?

Линда боролась с желанием вытолкать этого вонючего юнца из кухни, но сдержалась и прикрыла дверь в комнату, не заходя.

— Когда ты видел ее в последний раз?

Он сделал шаг назад.

— Это что — допрос?

— Почему допрос? Я пытаюсь ей дозвониться, но не могу поймать.

Он по-прежнему не отводил от нее взгляда.

— Мы можем посидеть в гостиной, — сказал он.

Она последовала за ним. Мебель в гостиной была сильно потертая и вся разная. На стене висел рваный плакат с портретом Че Гевары, на другой — матерчатый лозунг с надписью «Мир дому твоему». Сакариас сел за столик, на котором были расставлены шахматы. Линда выбрала место подальше от него.

— А где ты учишься? — спросила она.

— Я не учусь. Я играю в шахматы.

— И что, на это можно жить?

— Не знаю, можно ли на это жить. Знаю только, что без этого жить нельзя.

— Я даже не знаю, как фигуры ходят.

— Если хочешь, могу показать.

Ну нет, подумала Линда. Мне бы побыстрее убраться отсюда.

— И сколько вас тут живет?

— По-разному. Сейчас четверо. Маргарета Ульссон, она на экономическом, я, шахматист, и еще Петер Энгбум, он учится на физика, но сейчас увлекся историей религии. И Анна.

— Будущий врач, — подсказала Линда.

В его лице что-то промелькнуло, едва уловимое, но Линда догадалась: он удивлен. И тут же вспомнились слова Анны, смутно встревожившие ее накануне.

— Когда ты видел ее в последний раз?

— У меня плохая память. Может быть, вчера, а может, неделю назад. Я сейчас как раз изучаю один из самых феноменальных эндшпилей Капабланки. Иногда мне кажется, что шахматные партии можно было бы записывать, как партитуры. Партии Капабланки напоминают фуги. Или оратории.

Еще один помешался на музыке, непригодной для исполнения, подумала Линда.

— Интересная мысль, — сказала она, поднимаясь. — А кто-нибудь еще дома есть?

— Я один.

Она вернулась в кухню. Он следовал за ней. Она остановилась и сказала, глядя ему прямо в глаза:

— Я войду в Аннину комнату, что бы ты не говорил.

— Думаю, ей это не понравится.

— Можешь попробовать меня не пустить.

Она открыла дверь. Он стоял неподвижно. Комната Анны напоминала монашескую келью — маленькая и тесная. Здесь помещалась только кровать, крошечный письменный стол и книжные полки. Линда села на постель и огляделась. В дверях появился Сакариас. Линда насторожилась — ей показалось, что он сейчас на нее бросится. Она встала. Он сделал шаг назад, не сводя с нее глаз. Как животное, только в одежде, подумала она. Она хотела заглянуть в ящики письменного стола, но под его взглядом не решалась. Лучше не пробовать.

— Когда придут остальные?

— Понятия не имею.

Линда вышла в кухню, закрыв за собой дверь. Он отступил и улыбнулся, показав желтые зубы. Линду начало подташнивать. Надо уходить отсюда как можно быстрее.

— Хочешь, покажу ходы фигур? — спросил он.

Она открыла наружную дверь и остановилась на ступеньках.

— На твоем месте я приняла бы душ, — бросила она и, не оглядываясь, пошла к калитке.

Она слышала, как за спиной у нее хлопнула дверь. Полный провал, подумала она. Единственное, что удалось ей в полной мере, — продемонстрировать свои слабости. Она толкнула калитку с такой силой, что та ударилась о привинченный к забору почтовый ящик. Она обернулась. Дверь была закрыта, в окна никто не подглядывал. Она открыла ящик. На дне лежало два письма. Одно было на имя Маргареты Ульссон, из гётеборгского бюро путешествий. На другом адрес был написан от руки — письмо было адресовано Анне. Линда поколебалась, но в конце концов взяла письмо с собой. Я прочитала ее дневник, теперь вскрываю ее письма. Ну и что? Я волнуюсь, вот и все. В конверте лежал сложенный вдвое лист бумаги. Она развернула его и вздрогнула — там лежал засушенный паук.

Письмо было написано от руки и, очевидно, не закончено. Подписи не было.

«Мы в новом доме, в Лестарпе, позади церкви, первый поворот налево, красная метка на старом дубе, на задней стороне. Не забудем, как велика власть Сатаны. Но мы видим и другого ангела сильного, сходящего с небес, облеченного облаком…»[72]

Линда положила письмо на сиденье. Первая мысль была — она нашла, что искала. Спасибо шахматисту. Он представил всех и сообщил, чем они занимаются. Кроме Анны. Анна была просто Анна. И она учится на врача… Но она вспомнила, что сказала тогда Анна, рассказывая о своем вдруг нашедшемся отце. Она увидела, как какая-то женщина упала на улице, ей нужна была помощь. Не выношу несчастий, не выношу крови — что-то в этом роде она сказала. Ничего себе старт для студента-медика. Линда покосилась на письмо. Что бы это могло значить? «Но мы видим и другого ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком…»

Сильно пригревало солнце — это, пожалуй, был самый теплый день за все лето, несмотря на то, что уже начался сентябрь. Она достала из бардачка карту Сконе. Лестарп находился между Лундом и Шёбу. Линда опустила противосолнечный козырек. Ребячество какое-то, подумала она. Письмо, из которого выпадает засохший паук, — как будто чистишь плафон садовой лампы. Но Анны по-прежнему нет. Детские забавы вперемежку с реальностью. Избушка на курьих ножках по соседству со скоростным шоссе. А в избушке — отрубленная голова и руки.

Похоже, Линда только сейчас до конца осознала, что ей пришлось увидеть в той хижине. Образ же Анны, наоборот, становился все загадочнее и неуловимее… Может быть, она вовсе и не учится на врача. Такое впечатление, будто сегодня, в этот жаркий день, я вдруг обнаружила, что не знаю про Анну Вестин почти ничего. Вместо нее — облако тумана. Может быть, это она — «облеченная облаком»?

Она так ничего и не решила. Просто ехала в Лестарп. Ехала и ехала. В этот день в Сконе было почти тридцать градусов жары.

23

Она поставила машину возле церкви.

Церковь недавно отреставрировали. Свежевыкрашенный портал сверкал на солнце. Над порталом висела табличка в позолоченной рамке, извещающая, что церковь была построена в 1851 году во время правления короля Оскара I. Линда смутно припоминала — дед рассказывал ей, что его дед, то есть Линдин прапрадед, погиб на море как раз в тот год. Она припоминала детали этого события, одновременно ища туалет в оружейной.[73] Ее прапрадед утонул — его парусный корабль потерял управление и перевернулся на рейде у Скагена.[74] Все погибли, тела через несколько дней выбросил на берег шторм. Прапрадеда похоронили в безымянной могиле. Она спустилась по лестнице в крипту, шаги ее гулко отдавались в пустом помещении. Здесь было прохладно. Она открыла дверь в туалет и вдруг представила, что за дверью стоит Анна и ждет ее. Но туалет был пуст. Как тогда сказал дед? Я помню только важные даты — когда кто-то утонул или родился, как ты, к примеру.

Она тщательно вымыла руки после туалета, словно смывая последние следы неприятного рукопожатия шахматного энтузиаста. Посмотрела на себя в зеркало и поправила прическу. Сгодится. Рот, как всегда, чересчур напряжен, нос слегка кривоват, зато взгляд ясный и умный и зубы на зависть. Ее передернуло при мысли, что шахматист вполне мог попытаться к ней полезть, и поспешила наверх. Пожилой мужчина нес ящик со стеариновыми свечами. Она придержала для него дверь и вошла в помещение церкви. Он поставил ящик на стол, выпрямился и потер спину.

— Господь мог бы избавить своего верного слугу от боли.

Он говорил очень тихо, и Линда, оглядевшись, поняла почему. Они были не одни. На скамейке кто-то сидел — Линда сначала подумала, что это согбенный мужчина, но она ошиблась.

— Гудрун оплакивает своих детей, — прошептал он. — Каждый день, год за годом. Мы в церковном совете решили, что не будем запирать церковь, чтобы она в любой момент могла помолиться. Вот уже девятнадцать лет.

— А что случилось?

— Двое ее мальчиков попали под поезд. Жуткая трагедия. Один из санитаров, кому пришлось подбирать остатки, потом сошел с ума. Рассказывают, что на очередном выезде он попросил остановить машину, ушел в лес и пропал. Тело нашли только через три года. Гудрун будет приходить сюда, пока не умрет. Я иногда думаю, что она уже мертва.

Он вновь поднял ящик со свечами и пошел к алтарю. Линда вышла на солнце. Везде смерть, подумала она. Она словно играет со мной. Я не люблю церкви, я не могу смотреть на плачущих женщин, согнувшихся в бесконечной молитве. Почему же я пошла в полицию? Это примерно так же, как у Анны, — она не выносит вида крови и падающих на улице людей. Может быть, врачи идут из тех же соображений, что и в полицейские? Чтобы доказать, что ты на что-то способен?

Способен на что? — подумала она и пошла на кладбище. Ряды могильных камней напоминали библиотечные полки. Каждый камень — как обложка. Вот тут лежит фермер Юхан Людде, похоронен девяносто лет назад, вместе со своей женой Линнеей. Но Линнее был только сорок один год, когда она умерла, а Юхан дожил до семидесяти шести. В каждой такой заброшенной могиле — история, подумала она, глядя на порыжевший и высохший букет у подножия памятника. Она продолжала читать надписи, как заголовки на обложках книг. Представила свой собственный памятник, памятник отца, всех своих друзей. Но памятника Биргитты Медберг представить не смогла.

Один замшелый камень лежал в высокой траве. Линда присела на корточки и соскребла мох. София, 1854–1869. Ей было пятнадцать лет. Может быть, она тоже залезла на мост, но никого не нашлось, чтобы ее остановить?

Она пошла дальше. Вспомнила про рощу, что показал ей отец, где вместо могильных камней были деревья. А как бы выглядело ее кладбище? В ее воображении возник пейзаж, виденный ею на экскурсии по стокгольмским шхерам. В самой дальней его части, за Мойей, где крошечные каменные островки торчали прямо над поверхностью воды. Шхеры. Каждый утес, каждый камень мог бы стать как отцовские деревья. Камни, утесы, смерть. Фарватер и мигающие огни маяков.

Она круто развернулась и почти побежала прочь. Надо сторониться смерти, подумала она. Если ее звать, она придет. Вдруг открылись церковные двери. Но это была не смерть, а тот же самый сторож. Теперь на нем была куртка и кепка.

— Кто была София? — спросила Линда.

— У нас здесь четверо лежат с таким именем. Две старухи, одна умерла в тридцать, и одна девочка. Пятнадцати лет.

— Я про нее и говорю.

— Я знал когда-то, но теперь почти все позабыл. По-моему, она умерла от чахотки. Родители нищие, отец калека… по-моему, так. У них на похороны и денег не было, община помогла. Но за камень заплатил один из лестарпских купцов. Тут же, понятное дело, пошли слухи.

— Какие слухи?

— Что он якобы наградил ее ребенком. И, чтобы не мучиться угрызениями совести, оплатил надгробье. Но наверняка утверждать нельзя.

Линда проводила сторожа до его машины.

— Неужели вы помните всех мертвых? Что с кем случилось?

— Ну, не всех. Но многих. И потом, не забудь, что могилы перекапывались. Под одними покойниками лежат другие, совсем уже древние… Даже у мертвых есть свои поколения, разные, так сказать, этажи в саду смерти. Но шепот я слышу.

— Какой шепот?

— В привидения-то я не верю. Но шепот между камней — да, это-то я слышу. Хорошо, если бы можно было выбирать, кто с тобой рядом. Лежать-то долго. Кому хочется иметь под боком какую-нибудь старую сплетницу? Или болтливого старикашку — ни рассказать ничего толком не может, ни язык держать за зубами… Шепчут, шепчут, все время шепчут… Тут и вправду поверишь, что некоторые покойники повеселее других будут.

Он отпер машину и посмотрел на Линду, прикрывая рукой глаза от солнца:

— А ты кто?

— Я ищу мою близкую подругу.

— Хорошее дело. Искать близкую подругу. Да еще в такую погоду — денек-то какой! Надеюсь, найдешь.

Он улыбнулся:

— А в привидения, как сказано, я не верю.

Линда проводила глазами удаляющуюся машину.

Я-то верю в привидения, подумала она. Но как раз то, что я в них верю, убеждает меня в том, что их нет.

Она оставила машину, зашла за церковь — и почти сразу обнаружила красную метку на дереве. Она свернула на тропинку, довольно круто сбегающую вниз. Дом был старый и обветшалый. Деревянная, выкрашенная в темно-красный цвет пристройка, остальное строение каменное, белое. Крышу не раз латали — черепица была разного цвета. Она остановилась и огляделась. Стояла полная тишина. Заросший травой ржавый трактор у яблочного сада. Дверь открылась. Женщина в белом платье направилась прямо к Линде. Как же она обнаружила ее присутствие? Никто ведь не встретился по дороге, и здесь, за густыми деревьями, ее не должны были заметить. Но женщина шла прямо к ней и улыбалась. Примерно моя ровесница, определила Линда.

— Мне кажется, тебе нужна помощь, — сказала женщина. Она говорила не то с датским, не то с английским акцентом.

— Я ищу свою близкую подругу. Анну Вестин.

Женщина снова улыбнулась:

— У нас тут нет имен. Пошли со мной, может, ты ее и найдешь.

Почему-то от звука ее приятного, ласкового голоса Линда насторожилась. У нее возникло чувство, что ее заманивают в ловушку. Но она все же последовала за незнакомкой. Та открыла дверь, и они очутились в прохладном полумраке. Все перегородки в доме были убраны, стены побелены. Пол из широких досок, никаких ковров. И мебели никакой, только на торцевой стене, между сводчатых окон с тяжелыми железными украшениями, висел темный деревянный крест. Вдоль стен, прямо на полу, сидели люди. Глаза ее не сразу привыкли к темноте. Ей надо долго адаптироваться — этот недостаток она обнаружила у себя еще в Высшей школе полиции. Она даже пошла к окулисту. Но никакой болезни он не обнаружил, просто это была ее индивидуальная особенность — длинный стартовый и тормозной путь при переходе от света к темноте и обратно.

Люди сидели на полу, обняв руками колени. Они были самого разного возраста. Казалось, их не объединяло ничего, кроме того, что они находились в одном и том же помещении и молчали. Одеты все были по-разному. Коротко стриженый мужчина был в костюме и галстуке, рядом с ним сидела очень непритязательно одетая пожилая дама. Линда обвела глазами комнату. Анны здесь не было. Ее провожатая посмотрела на нее вопросительно. Линда покачала головой.

— Есть еще одна комната, — сказала та.

Линда последовала за ней. Здесь стены были деревянные, но тоже белые, окна простые, без украшений. И здесь вдоль стен сидели люди. Линда поискала глазами — Анны среди них не было. Но что здесь происходит? Что там было во вскрытом ею письме? Ангел, облеченный облаком?

Что здесь происходит?

И совершенно непонятно, как они обнаружили ее присутствие. Может быть, среди деревьев прячутся часовые?

— Пошли, — сказала женщина.

Они вышли в сад и обошли дом. Там, в тени большого бука, стояли каменные скамейки и стол. Ее любопытство разгорелось не на шутку. Что-то связывает этих людей с Анной. Она решила сказать все как есть:

— Я ищу Анну Вестин. Она пропала. В ее почтовом ящике я нашла письмо, оно и привело меня сюда. Я понимаю, что для вас здесь все без имени. Но для меня она Анна Вестин.

— А как она выглядит?

Мне все это не нравится, подумала Линда. Ее улыбка, это неестественное спокойствие. Почему я чувствую такое отвращение, словно этот шахматист опять пожал мне руку?

Она, как могла, описала Аннину внешность. Женщина по-прежнему улыбалась:

— Мне кажется, я никого похожего на твое описание не видела. А где письмо?

— В машине.

— А где машина?

— У церкви. Красный «гольф».

Машина не заперта, подумала Линда, а письмо лежит на сиденье. Что довольно глупо.

Обе замолчали. Линде было очень не по себе, и чувство это все нарастало.

— А что вы тут делаете? — спросила она.

— Подруга должна бы тебе рассказать. Все, кто сюда приходит, должны привести и других в наш храм.

— Так это храм?

— А что же еще?

Ну да, с иронией подумала Линда. «А что же еще»… Как же я сразу не догадалась, конечно же это храм, а никакой не брошенный крестьянский хутор, где работали когда-то арендаторы и батраки.

— А как тебя зовут?

— Я же сказала — у нас нет имен. Наша общность идет изнутри, через воздух, которым мы вместе дышим.

— Звучит необычно.

— Очевидное всегда необычно. Трещина в деке меняет акустику. А если у скрипки вываливается дно, музыка и вовсе перестает звучать. То же и с людьми. Нельзя жить, если не видишь высшего смысла.

Линда не поняла, что та хотела этим сказать. Она не любила чувствовать себя тупицей, поэтому больше ни о чем не спрашивала.

— Тогда я пойду, — сказала она и поднялась.

Она пошла быстро, не оборачиваясь и не останавливаясь, пока не дошла до машины. Она села в машину, но ехать не торопилась. Солнце ослепительно сверкало в листве. Она уже была готова повернуть ключ, как вдруг увидела идущего по газону человека.

Сначала она видела только силуэт — слепило солнце. Но когда он вышел в тень деревьев у кладбищенской стены, ей вдруг показалось, что подул ледяной ветер. Она узнала его затылок. Но не только это. Она смотрела на него, и пока он не исчез из виду, она слышала голос Анны. Голос, внятно и толково повествующий, как она видела своего отца из окна отеля в Мальмё. Я тоже смотрю в окно, подумала Линда. Автомобильное. И я знаю точно, что человек, которого я только что видела, — отец Анны. Это, конечно, глупо, но почему-то я это знаю.

24

Он исчез в солнечном мареве. Подумаешь, затылок, попыталась убедить себя Линда. Откуда у нее такая уверенность в том, в чем она никоим образом не может быть уверена? Нельзя опознать человека, если ты его никогда не видела. Фотографии дома у Анны, ее описание виденного ею в Мальмё человека — все это очень шатко и недоказуемо.

Она попыталась отвязаться от этих мыслей и посмотрела в зеркало заднего обзора. Газон перед входом в церковь был пуст. Она подождала пару минут, сама не зная чего, и поехала назад в Лунд. Было уже за полдень. Солнце по-прежнему жарило немилосердно. Она остановилась там же, где и утром, и попробовала собраться перед новой встречей с шахматистом. Потом вышла и открыла калитку. Но дверь на этот раз открыла девушка. На несколько лет моложе, чем Линда. У нее были ярко-красные волосы с синими прядями, от ноздри к щеке тянулась цепочка. Она была вся в черном — сочетание кожи и синтетики. Ботинок на одной ноге был черный, на другой — белый.

— Свободных комнат нет, — нетерпеливо сказала она. — Если там все еще висит объявление, то его давно пора снять. Кто тебе сказал, что у нас есть свободные комнаты?

— Никто. Я ищу Анну Вестин. Она моя близкая подруга. Меня зовут Линда.

— По-моему, ее нет дома. Можешь сама посмотреть.

Она пропустила ее в дом. Линда заглянула в гостиную. Шахматные фигуры были по-прежнему расставлены на доске, но предводитель их исчез.

— Я была здесь несколько часов назад. Говорила с вашим шахматистом.

— Ты можешь говорить, с кем тебе угодно, — сказала та равнодушно.

— Это тебя зовут Маргарета Ульссон?

— Это мой псевдоним.

Линда оторопела. Маргарета весело глядела на нее.

— Вообще говоря, меня зовут Юханна фон Лёф. Но я предпочитаю обычное имя, поэтому и перекрестилась в Маргарету Ульссон. В этой стране тысячи Маргарет Ульссон и только одна Юханна фон Лёф. Кому хочется быть в одиночестве?

— И правда, никому. Я правильно запомнила — ты на юридическом?

— Ты запомнила неправильно. На экономическом.

Маргарета показала на кухню:

— Ты не хочешь убедиться, что ее нет?

— Но ты же знаешь, что ее нет?

— Конечно, знаю. Но я никому не мешаю увидеть действительность своими собственными глазами.

— У тебя есть немного времени?

— У меня сколько угодно времени! А у тебя разве нет?

Они сели на кухне. Маргарета пила чай, но предпочла не затруднять себя вопросом, не хочет ли и Линда тоже выпить чаю.

— Экономика. Звучит солидно. Трудно, наверное?

— Трудно. Жизнь вообще трудна. Но у меня есть план. Хочешь послушать?

— С удовольствием.

— Если тебе покажется, что я хвастаюсь или чересчур самоуверенна, то покажется правильно. Никто не верит, что у девицы с цепью в носу может быть хорошее деловое чутье. Ну что ж, пусть не верят. А план мой выглядит вот так: пять лет изучаю экономику. Потом прохожу практику в каких-нибудь иностранных банках или посреднических фирмах. Два года, не больше. В это время никаких цепей в носу, разумеется, не будет. Но только временно — когда начну свое дело, снова нацеплю. Может быть, просверлю еще несколько дырочек на теле — чтобы отметить начало самостоятельной жизни. Значит, все вместе — семь лет. За это время я накоплю стартовый капитал — пару миллионов.

— А что, Юханна фон Лёф богата?

— Ее отец профукал лесопилку в Норрланде. С тех пор все пошло наперекосяк. Денег в доме нет, трехкомнатная берлога в Треллеборге, отец за чем-то там присматривает в гавани. Но у меня есть акции. Я знаю рынок. Достаточно иногда послушать телевизор — курсы акций, шевеление на бирже — и ты знаешь, куда идет дело.

— Я-то думала, что телевизор смотрят, а не слушают, — вставила Линда.

— Смотреть мало, надо слушать — иначе не знаешь, когда нанести удар. Я — такая наглая черная щука, прячусь в камышах и жду, когда вонзить зубы в жертву. Сколотить приличный капитал займет еще три года — итого десять. Образование к тому времени сто раз окупится. И в тридцать два года я завяжу. Никогда больше в жизни работать не буду.

— А чем будешь заниматься?

— Уеду в Шотландию и буду смотреть на восходы и закаты.

Линде показалось, что Маргарета ее разыгрывает. Та словно прочитала ее мысли.

— Ты думаешь, я шучу? Твое дело. Увидимся через десять лет, и ты убедишься, что я не шутила.

— Я тебе верю.

Маргарета раздраженно помотала головой:

— Не веришь. Ладно, что ты там хотела узнать?

— Я ищу Анну. Она моя подруга. Я боюсь, не случилось ли с ней чего. Она должна была дать о себе знать — и пропала.

— Что я могу для тебя сделать?

— Когда ты ее видела в последний раз? Ты ее хорошо знаешь?

Ответ последовал незамедлительно:

— Она мне не нравится. Стараюсь общаться с ней как можно меньше.

Первый раз в жизни Линда услышала, что Анна кому-то не нравится. Она припомнила, что сама в школе часто ссорилась с одноклассниками, но Анна — никогда.

— А почему?

— Она задается. Поскольку я и сама воображала, обычно я отношусь к этому снисходительно. Но она задается как-то по-другому. Я не понимаю как.

Она встала и пошла вымыть чашку.

— Но тебе, наверное, не нравится, когда плохо говорят о твоей подруге?

— У каждого есть право на собственное мнение.

Маргарета снова села за стол.

— И еще одна вещь, — сказала она. — Или две. Во-первых, она жадная, а во-вторых, она врушка. Ей нельзя доверять. Ни тому, что она говорит, ни тому, что она не тронет чужое молоко или яблоко.

— Непохоже на Анну.

— Может быть, мы говорим о разных Аннах. Здесь живет другая Анна, она мне не нравится, и я не нравлюсь ей. Так что мы квиты. Я никогда не ем, когда она ест, здесь две ванных, так что мы практически не сталкиваемся.

Зазвонил мобильник. Маргарета ответила и вышла из кухни. Линда попыталась осмыслить услышанное. Она все больше и больше убеждалась, что Анна, с которой она возобновила дружбу, была другой Анной, не той, с кем она вместе росла. Даже с учетом противоречивого впечатления, произведенного на нее Маргаретой, Линда понимала: все, что та сказал про Анну, — правда. Мне здесь больше нечего делать, подумала она. Анны здесь нет. Ее исчезновение в конце концов объяснится, так же как и ее связь с Биргиттой Медберг.

Линда поднялась со стула. В этот момент снова появилась Маргарета:

— Ты что, разозлилась?

— С чего мне злиться?

— Я плохо отзываюсь о твоих друзьях.

— Я не разозлилась.

— Тогда, может быть, хочешь послушать кое-что похуже?

Они снова сели за стол. Линда почувствовала странное напряжение.

— Ты знаешь, где она учится?

— На медицинском.

— Я тоже так считала. Все так считали. Но потом я от кого-то услышала, что ее выгнали. За какие-то темные делишки. Правда или нет — не скажу. Может быть, она сама решила уйти. Но нам она ни слова не сказала — продолжала притворяться, что учится на врача. Но это неправда. Она занимается другими вещами.

— Чем?

Маргарета немного подумала:

— Собственно, в этом как раз ничего плохого нет. Это мне в ней даже нравится.

— Что?

— Она молится.

— Молится?

— Ты никогда раньше не слышала это слово? Молится. Что делают в церкви?

Линда внезапно потеряла терпение.

— Что ты из себя строишь? Я прекрасно знаю, что значит «молиться». Но ты сказала, что Анна молится. Кому? Чему? Когда? Зачем?

Маргарета, казалось, не заметила ее раздражения. Линда позавидовала ее самообладанию — ей самой так часто его не хватало.

— Мне кажется, тут она не врет. Она что-то ищет, и это не ложь и не притворство. Я могу ее понять. Легко могу вообразить, что кто-то охотится за внутренним богатством, точно так, как я охочусь за внешним.

— Откуда ты все это знаешь, если ни разу с ней не разговаривала?

Маргарета наклонилась к ней, перегнувшись над столом:

— Шпионю. Подслушиваю. Я из тех, кто стоит за портьерой и видит и слышит все секреты. И не думай, что я шучу. Это напрямую связано с моими экономическими взглядами. В храме рыночной экономики очень важно знать, за какой колонной спрятаться, чтобы раздобыть самую ценную информацию.

— Значит, у нее здесь кто-то очень близкий?

— Странное выражение — «очень близкий». Что ты имеешь в виду? У меня нет никого «очень близкого», да и у Анны Вестин нет. Чтобы оставаться честной до конца, могу сказать, что считаю ее законченной дурой. Я даже думала — сохрани меня бог лечиться у такого врача! Это было, когда я еще думала, что она учится на медицинском. Анна Вестин говорит громко и обо всем. Мы все считаем, правда, эти кухонные проповеди бесполезной и наивной чушью. Она проповедует мораль — никто из нас этого уже давно не выносит. Разве что наш Капабланка. Он, мне кажется, до сих пор мечтает залучить ее в койку.

— И что, есть шансы?

— Вряд ли.

— Что ты имеешь в виду — проповедует мораль?

— Она произносит речи о том, как бедна наша жизнь. Что мы не заботимся о нашем внутреннем мире. Я не знаю, что у нее за вера. Христианская, это точно. Я как-то заговорила с ней об исламе, так она прямо вышла из себя. Нет, она христианка, думаю, консервативного толка. Глубже в этом я не разбираюсь. Но в ней что-то проступает, что-то настоящее, зерно какое-то… в смысле, когда она начинает говорить о своих религиозных воззрениях. Иногда слышно, как она молится у себя в комнате. Звучит очень искренне. Нет, в эти минуты она не врет и не ворует. Может быть, это и есть настоящая Анна. Я не знаю.

Говорить больше было не о чем. Маргарета смотрела на нее испытующе.

— Что-нибудь случилось?

Линда покачала головой:

— Я не знаю. Может быть.

— Ты волнуешься?

— Да.

Маргарета встала.

— Анну Вестин защищает ее Бог. Так она говорит, по крайней мере. Хвастает. Ее защищает и Бог, и земной ангел-хранитель, она называет его Гавриил. Есть же такой ангел? Я все уже позабыла. Но с таким количеством телохранителей с ней ничего случиться не может.

Маргарета подала ей руку:

— А ты тоже студентка?

— Я полицейский. Буду полицейским.

Та смотрела на нее изучающе.

— Это уж точно — будешь. С такой-то кучей вопросов.

Тут Линда сообразила, что у нее есть еще один вопрос.

— Ты никого не знаешь по имени Мирре?

— Нет.

— И от Анны никогда о нем не слышала? Он у нее в записной книжке.

— Могу спросить остальных.

Линда оставила ей свой телефонный номер и вышла. Она почему-то завидовала Маргарете Ульссон — ее уверенности в себе, независимости. Похоже, у нее есть то, чего так не хватает самой Линде.

Она вернулась в Истад, поставила машину, купила продукты и вдруг почувствовала, до чего устала. В десять часов вечера она уже спала.

В понедельник утром Линде приснилось, что стукнула входная дверь. Еще не соображая, что к чему, она села в постели. Шесть утра. Она снова легла и попыталась заснуть. Капли дождя мерно барабанили по подоконнику. Этот звук она помнила с детства. Капли дождя, шарканье маминых тапочек и решительные шаги отца. Она всегда совершенно успокаивалась, прислушиваясь к шагам родителей за дверью ее спальни. Она встряхнулась, отгоняя воспоминания, и встала. Отдернула занавески. За окном было все серо, сеялся мелкий дождь. Посмотрела на термометр за окном в кухне — двенадцать градусов. Погода снова резко переменилась. Отец забыл выключить конфорку на плите, на столе — недопитая чашка кофе. Он встревожен и торопится, сделала вывод Линда.

Она взяла газету и нашла репортаж о событиях в Раннесхольме. Короткое интервью с отцом. Еще слишком рано, у нас мало улик, у нас нет мотива, сейчас больше ничего сказать не могу. Она отложила газету и начала думать об Анне. Если Маргарета Ульссон говорит правду, а сомневаться в этом не приходится, Анна за эти годы очень изменилась. Сформировался совершенно другой человек. Но почему она прячется? Зачем утверждала, что видела отца? Почему лжет Генриетта? И этот человек, там, на газоне у церкви, — почему она в ту секунду была уверена, что это и есть отец Анны?

Но и другой очень важный вопрос. Как связаны между собой Анна и Биргитта Медберг?

Мысли разбегались. Она подогрела кофе, взяла блокнот и записала все, о чем думала. Потом выдрала лист, скомкала и бросила в корзину. Мне надо поговорить с Зеброй, решила она. Ей-то я могу сказать все. Зебра — мудрая женщина, она всегда обеими ногами на земле. Она и подскажет мне, что делать. Линда приняла душ, оделась и позвонила Зебре. Автоответчик. Позвонила на мобильный — связи нет. Вряд ли она гуляет с ребенком в такой дождь. Должно быть, пошла к двоюродной сестре.

Линду обуревало нетерпение. Она хотела позвонить отцу, потом подумала, не позвонить ли матери — хотелось выговориться. С отцом вряд ли удастся поговорить, да и не стоит его сейчас беспокоить, а с Моной можно говорить сколько угодно — но матери звонить не хотелось. Она натянула сапоги, накинула дождевик и пошла к машине. Она уже начала привыкать, что у нее есть машина. Это было опасно — что она будет делать, когда вернется Анна? Снова на своих двоих? Иногда, правда, можно попросить машину у отца. Она выехала из города и остановилась на заправке. Мужчина, заправлявшийся у другой колонки, кивнул ей — лицо было знакомым, хотя она не помнила откуда. Но, когда они вместе подошли к кассе, она вспомнила — это Стен Виден. Приятель отца. У него рак, и скоро он умрет.

— Ты ведь Линда, я не ошибся?

Голос был хриплым и бесцветным.

— Линда. А ты — Стен?

Он засмеялся. Отрывистый смех, явно стоивший ему усилий.

— Я помню тебя совсем маленькой. А теперь — совсем взрослая, да еще и полицейский.

— Как дела с лошадьми?

Он ответил, только когда они расплатились и вышли на улицу.

— Отец наверняка говорил тебе, как дела. Что у меня рак и я умираю. На следующей неделе продаю последних лошадей… Вот такие-то дела. Желаю счастья в жизни.

Он, не дожидаясь ответа, сел в грязный «вольво» и уехал. Линда смотрела ему вслед. В голове было пусто, вертелась только одна назойливая мысль — хорошо, что это не мне приходится продавать последних лошадей.

Она доехала до Лестарпа и опять поставила машину у церкви. Кто-то же должен знать. Если Анна не здесь, то где она? Она подняла капюшон дождевика и пошла по тропинке к дому позади церкви. Во дворе никого не было, капельки дождя звонко колотили по ржавому трактору. Она постучала в дверь, и дверь подалась. Но ее никто не открыл, она просто была не заперта. Войдя, она тут же поняла, что дом пуст. Там никого нет. И ничего. Дом был не просто пуст, он был брошен. Черного креста на стене тоже не было. Было ощущение, что здание опустело уже давно.

Линда неподвижно стояла посреди комнаты. Тот человек, которого она видела вчера против света. Думала, что это отец Анны. Он пришел сюда. А сегодня здесь никого нет.

Она поехала в Раннесхольм. Ей сказали, что отец в замке, проводит совещание. Под дождем она дошла до замка и уселась в большом холле. И вдруг вспомнила последние слова Маргареты Ульссон — об Анне Вестин не стоит беспокоиться. Она под защитой Бога и земного ангела-хранителя по имени Гавриил. Почему-то это ей показалось важным, только она не могла сообразить почему.

25

Линда не переставала удивляться своему отцу. Или, вернее сказать, она не переставала удивляться тому, что каждый раз удивляется — как может он, с его твердыми привычками, быть таким переменчивым? Вот и сейчас она удивилась, когда увидела, как он появился в холле Раннесхольмского замка и направился к ней. Он же устал, подумала она, устал, раздражен и встревожен. И, несмотря на все это, явно в духе. Он опустился на диван рядом с ней и рассказал какую-то дурацкую историю, как он однажды забыл в ресторане перчатки, а ему в качестве возмещения предложили сломанный зонтик. Он что, тронулся, что ли, подумала она. Но потом отец пошел в туалет, а подошедший Мартинссон сказал, что да, отец очень даже в духе — скорее всего, по поводу того, что его дочь вернулась в родной город. Когда отец вернулся, Мартинссон тут же попрощался и ушел. На этот раз отец плюхнулся на диван так, что старые пружины застонали. Она рассказала, что видела Стена Видена.

— Он держится потрясающе, — сказал он, когда она замолчала. — Он напоминает Рюдберга — тот тоже спокойно ждал конца. Я склонен думать, что это особая милость, на которую можно только надеяться — человек в решающие минуты оказывается сильнее, чем кто-либо, да и он сам, мог ожидать.

Несколько полицейских с грохотом тащили ящики с каким-то криминалистическим оборудованием. Потом опять все стихло.

— Как идут дела? — осторожно спросила Линда.

— Плохо. Вернее, медленно. Чем страшнее преступление, тем сильнее нетерпение, хотя именно в таких случаях терпение необходимо больше всего. Я знал одного полицейского в Мальмё, его звали Бёрч, он всегда сравнивал работу следователя с работой хирурга. Во время сложной операции нетерпению места нет. Нужно время, спокойствие — и, главное, терпение. Так же и у нас. Бёрч тоже погиб. Утонул в лесном озере. Купался, судорога, и некого было позвать на помощь. Что ему там было делать, в этом озере? Надо было думать, прежде чем лезть в холодную воду… так многие скажут, но его не вернешь. Люди все время мрут. А, глупости это все. Ясное дело, люди постоянно рождаются и умирают, только это яснее видишь, когда стоишь первым в очереди. Отец умер, и я оказался в первых рядах.

Он замолчал и посмотрел на свои руки. Потом повернулся к ней. Он улыбался.

— Что ты спросила?

— Как идут дела.

— Ни следа, ни мотива, ни преступника. Мы понятия не имеем, кто был в этой лачуге.

— И что ты предполагаешь?

— А вот этот вопрос ты не должна задавать никогда. Никогда не спрашивай про то, что я предполагаю — только про то, что я знаю или о чем я догадываюсь.

— Мне же интересно.

Он демонстративно вздохнул:

— Ну хорошо, для тебя сделаю исключение. Я предполагаю, что Биргитта Медберг случайно, бродя по своим старым пилигримским тропам, заблудилась и наткнулась на эту хижину. И тут кто-то либо со страха, либо от ярости набросился на нее и убил. Но расчленение трупа усложняет дело.

— Нашли тело?

— Сейчас прочесывают озеро драгой. Собаки рыскали по всему лесу. Пока ничего. На все это требуется время.

Он приподнялся на диване, как будто ему уже надо было спешить.

— Судя по твоему виду, у тебя тоже есть что мне рассказать.

Линда передала ему содержание своих бесед с шахматистом и Маргаретой Ульссон и рассказала о доме за церковью в Лестарпе, стараясь не упустить ни одной детали.

— Слишком многословно, — дав ей закончить, наставительно сказал он. — Все то же самое можно было рассказать намного короче.

— Я работаю над этим, — нетерпеливо сказала Линда, — ты понял хоть что-то из того, что я сказала?

— Да.

— Значит, по крайней мере за содержание мне зачет поставят.

— «У» с минусом, — сказал он.

— Что это еще за «У» с минусом? — удивилась она.

— Почти удовлетворительно. Когда я учился в школе, «У» с минусом была самая низкая из положительных оценок. Дальше шла «Н» — неудовлетворительно.

— Как по-твоему, что мне теперь делать?

— Перестать метать икру. Ты же не слушаешь, что я говорю. Биргитта Медберг угодила в эту историю, потому что сделала ошибку. Ошибку, приобретшую чуть ли не библейские масштабы. Выбрала не ту дорогу. Все христианство состоит из дорог — правильных и неправильных, узких и широких, извилистых и обманчивых. Биргитте Медберг, если я правильно рассуждаю, просто жутко не повезло. И в этом случае исчезают все мыслимые причины для опасений, что и Анна угодит в такую же историю. Конечно, какая-то связь между ними есть, если верить дневнику. Но сейчас это нам ничего не дает.

В холле появились Анн-Бритт Хёглунд и Лиза Хольгерссон. Они куда-то спешили. Лиза дружелюбно кивнула Линде, Анн-Бритт, похоже, вообще ее не заметила. Курт Валландер поднялся с дивана.

— Езжай домой, — сказал он.

— Ты была бы очень нужна нам уже сейчас, — сказала Лиза Хольгерссон, — но платить пока нечем. Когда ты приступаешь?

— В следующий понедельник.

— Очень хорошо.

Линда проводила их взглядом. Потом и сама вышла из замка. Шел дождь, стало опять холодней, погода словно бы не могла решить, в какую сторону меняться. По дороге к стоянке она вспомнила их с Анной детскую игру. Надо было угадать, какая температура и дома, и на улице. Анна делала это очень ловко, она всегда была ближе к истине. Линда тогда подозревала, что Анна жульничает. Но как? Прячет термометр под юбкой? Надо ее спросить, подумала Линда. Когда Анна появится, надо будет многое выяснить. И это может означать, что короткий период вновь обретенной дружбы так никогда и не станет долгим.

Она села в машину. А почему, собственно, она должна ехать домой? Отец, конечно, успокоил ее — она теперь и в самом деле была почти уверена, что с Анной ничего не случилось. Но дом за церковью не шел у нее из головы. Почему они вдруг все исчезли? Можно, по крайней мере, попытаться узнать, кто хозяин дома. Для этого не надо ни разрешения, ни полицейской формы. Она вернулась в Лестарп и поставила машину на уже ставшем привычном месте. Двери церкви были полуоткрыты. Она, помявшись немного, вошла. В оружейной стоял тот самый сторож. Он ее узнал.

— Не можешь удержаться, чтобы не зайти в нашу чудесную церквушку? — спросил он.

— Вообще говоря, у меня есть вопрос.

— А разве не все приходят сюда за этим? В церковь все приходят, чтобы задавать вопросы.

— Я не то имела в виду. Я хочу спросить: кто хозяин того дома за церковью?

— Дом-то этот? Да он переходил из рук в руки… Когда я был молодым, тут жил хромой арендатор. Юханнес Польссонего звали. Он платил оброк в Стибю-Горд и был большой мастер чинить всякие фарфоровые штуки. К старости он жил совсем один. Поросят переселил в гостиную, кур — в кухню… Так вот и жили тогда. Когда он помер, дом перешел еще к кому-то — там устроили мучной лабаз. Потом был еще торговец лошадьми, а потом, должно быть, уже в шестидесятые годы, хозяева менялись так, что и не упомнить.

— Так вы не знаете, кому он принадлежит сейчас?

— Последнее время все время появлялись люди — приходили, уходили… Забитые какие-то, тихие уж очень. Кто-то сказал — они там занимаются медитацией. Нас они не беспокоили. Но вот насчет хозяина… нет, не слышал. Тебе лучше обратиться в регистр недвижимости.

Линда задумалась. Как бы поступил ее отец?

— Кто знает все деревенские сплетни? — спросил она.

Он посмотрел на нее удивленно:

— Я, наверное.

— А кроме вас? Может быть, кто-то в курсе, чей это дом?

— Знаете что, поспрошайте Сару Эден. Учительница, она живет в домике рядом с автомастерской. Она-то знает про все, что здесь делается. К сожалению, и про то, чего не делается. То бишь если, на ее взгляд, каких-то сведений не хватает, она может их и придумать — ну, сама понимаешь… Но она хорошая тетка, только любопытна как сорока.

— А что будет, если я к ней зайду?

— Обрадуешь одинокую старуху.

Дверь открылась, и в церковь вошла женщина — Линда запомнила, ее звали Гудрун. Они на секунду встретились глазами.

— Каждый день, — сказал он, когда та скрылась в церкви. — Всегда в одно и то же время, всегда одно и то же лицо, всегда одна и та же скорбь.

Линда подошла к дому и огляделась. По-прежнему никого не было. Она вернулась к церкви, направилась было к машине, но передумала и пошла пешком. Около автомастерской, украшенной вывеской «Руне. Автомобиль и трактор», стояли разобранные машины, а по другую сторону высился забор. Линда решила, что его возвела та самая учительница, к которой она направлялась, — не хотела целыми днями смотреть на автомобильные останки. Она открыла калитку и вошла в ухоженный сад. На одной из грядок, нагнувшись, стояла женщина. Линда решила, что она-то ей и нужна. Сара Эден.

— Кто ты такая? — строго спросила та и выпрямилась.

— Меня зовут Линда. Я хотела бы задать несколько вопросов.

Сара подошла к ней, держа в поднятой руке садовую лопату. Линда подумала, что существуют люди, похожие на специально обученных сторожевых собак — ненавидят всех.

— С чего это ты будешь задавать мне вопросы?

— Я ищу пропавшую подругу.

Сара Эден смотрела на нее с недоверием:

— По-моему, такими вещами занимается полиция.

— Я и есть полиция.

— Тогда покажи удостоверение. Это мое право — проверить. Меня старший брат научил, он много лет был ректором училища в Стокгольме. Всю жизнь сражался со своими сволочными коллегами и еще более сволочными учениками. Но ничего — дожил до ста одного года.

— У меня пока нет удостоверения. Я аспирант, начну работать через неделю.

— Ладно. Думаю, что о таких вещах не врут. А ты сильная?

— Ничего.

Сара Эден показала на тачку, доверху нагруженную сорняками.

— За домом компостная куча. Сегодня у меня почему-то спина разболелась. Обычно не болит — должно быть, спала неудобно.

Линда взялась за тачку — та была очень тяжелой, но ей удалось, предварительно раскачав, сдвинуть ее с места, отвезти за дом и вывалить содержимое в компостную кучу. Сара Эден заметно подобрела. Тут же, за домом, на маленькой террасе стояли старинные стулья, какие раньше ставили в уличных кафе, и стол.

— Хочешь кофе? — спросила хозяйка.

— С удовольствием.

— Тогда тебе придется дойти до кофейного автомата в мебельном магазине — это недалеко, на дороге в Истад. Я кофе не пью. И чай не пью. Могу предложить минеральную воду.

— Спасибо, не надо.

Они сели. Легко было представить, что Сара Эден всю жизнь проработала учительницей. На Линду она тоже смотрела как на назойливого ученика.

— Ну что ж, рассказывай.

Линда рассказала все как было — как поиски Анны Вестин привели ее в дом за церковью, стараясь только не подавать виду, что боится, как бы не случилось что-то серьезное.

— Мы должны были встретиться, — закончила она. — Но что-то не склеилось.

Сара Эден выслушала историю с заметным недоумением.

— И чем же я могу тебе помочь?

— Я пытаюсь разузнать, кто же на самом деле владелец этого дома.

— Раньше всегда было известно, у кого документы на недвижимость. А теперь, в этом сумасшедшем мире, уже не знаешь, кто продает дома, кто их покупает… В один прекрасный день обнаруживаешь, что твой ближайший сосед — преступник в розыске.

— Я думала… Здесь так мало народу, все друг друга знают…

— Я слышала, что в последнее время там что-то происходит, в этом доме, — какие-то люди приходят и уходят… Но они никого пока что не беспокоили. Если я правильно понимаю, последний владелец дома состоял в каком-то обществе борьбы за здоровый образ жизни. Я-то забочусь о своем здоровье и вовсе не собираюсь давать моему братцу повод ухмыляться там, на небесах, что не дожила до его лет… в общем, я очень слежу за тем, что я ем, что пью и что делаю. И я не настолько консервативна, чтобы отвергать все новейшие теории здорового образа жизни. Я туда один раз заходила. Какая-то чрезвычайно милая дама — она, правда, говорила только по-английски — дала мне листок с информацией. Забыла, как называется их движение или общество. В общем, они считают, что медитация высвобождает естественные соки организма, положительно воздействующие на здоровье.

— И больше вы туда не ходили?

— Мне вся эта история показалась чересчур туманной.

— А листок этот жив?

Сара Эден кивнула в сторону компостной кучи:

— Вряд ли. Не только люди становятся перегноем, бумаги тоже умирают.

Линда пыталась придумать еще какой-нибудь вопрос, но ситуация начинала выглядеть все более дурацкой. Она поднялась:

— Есть еще вопросы?

— Нет.

Они пошли к калитке.

— Я боюсь осени, — вдруг сказала Сара Эден. — Отовсюду ползут туманы, все время дождь, вороны каркают… Только и спасаюсь, что думаю о весенних цветах. Я их сажаю уже сейчас.

Линда открыла калитку и вышла.

— Подожди, я кое-что еще вспомнила, — сказала Сара Эден.

Они стояли по разные стороны забора.

— Норвежец, — продолжала она. — Я иногда захожу к Руне поругаться, что он поднимает такой грохот по воскресеньям. Он, по-моему, меня побаивается. Он из тех, кто проносит ужас перед учителем через всю жизнь. Во всяком случае, грохот сразу прекращается. Как-то раз он говорил, что только что у него заправлялся какой-то норвежец. Расплатился тысячной бумажкой. Руне к таким ассигнациям не привык. Он что-то сказал насчет того, что именно этот норвежец и купил дом.

— То есть мне надо спросить Руне?

— Если у тебя есть время ждать. Он в Таиланде, в отпуске. Мне даже думать неохота, чем он там занимается.

Линда задумалась:

— Норвежец? Как звать, неизвестно?

— Нет.

— А как он выглядит?

— Не знаю. Я бы на твоем месте спросила того, кто этот дом ему продал. Здесь в основном работают маклеры из бюро недвижимости Сберегательного банка — у них тут контора. Они, наверное, знают.

Они попрощались. Линда подумала, что неплохо бы побольше узнать о Саре Эден. Она перешла улицу, миновала дамскую парикмахерскую и зашла в крошечную банковскую контору. Одинокий клерк смотрел на нее снизу вверх из окошка. Она изложила свое дело. Тому даже не понадобилось рыться в папках или хотя бы в памяти.

— Совершенно верно, мы посредничали в этой сделке. Продавал дом зубной врач, Свед его фамилия. У него было здесь что-то вроде дачи, но потом ему это надоело. Мы дали объявление в Интернете и в «Истадской смеси». Приехал какой-то парень из Норвегии и попросил показать ему дом. Я попросил одного из маклеров в Скурупе ему помочь. Мы всегда так поступаем — я-то слежу за банковскими делами, недвижимостью не занимаюсь. Через два дня сделка состоялась. Насколько я знаю, норвежец платил наличными. У них там теперь денег сколько угодно.

Последняя реплика выдавала некоторое неудовольствие по поводу чрезмерного экономического благополучия норвежского народа. Но Линде важно было узнать имя этого норвежца.

— Здесь у меня бумаг нет, — сказал тот. — Но я могу позвонить в Скуруп.

В банк вошел клиент — пожилой человек, опирающийся сразу на две палки.

— Простите, но сначала я должен принять господина Альфредссона, — сказал человек в окошке.

Линда ждала. Ей было трудно сдерживать нетерпение. Беседа с Альфредссоном тянулась бесконечно долго. Наконец они закончили. Линда придержала для старика дверь. Клерк куда-то звонил. Потом, дождавшись ответа, что-то записал на клочке бумаги. Он повесил трубку и протянул ей записку. Там было написано: Тургейр Лангос.

— Может быть, пишется через два «о», — сказал клерк, — Лангоос.

— А какой адрес?

— Вы спрашивали только имя.

Линда кивнула.

— Остальное узнаете в Скурупе. А могу я поинтересоваться, зачем он вам?

— Хочу дом купить, — сказала Линда и вышла на улицу.

Она поспешила к машине. Теперь у нее было имя. Национальность и имя. Как только Линда открыла дверку, она сразу увидела: что-то изменилось. Квитанция, которую она положила на приборную панель, валялась на полу, коробочка со спичками лежала на непривычном месте. Она не заперла машину, и кто-то во время ее отсутствия в нее залез.

Вряд ли это был вор. Приемник на месте. Но тогда кто? И почему?

26

Первая мысль была совершенно дурацкой. Не иначе здесь побывала мамулька. Мона вечно копалась в моих ящиках. Линда осторожно залезла в машину — на какую-то секунду по всему телу прошел озноб: бомба! Сейчас что-то взорвется, и жизнь ее на этом закончится. Но конечно, никакой бомбы не было, кроме маленькой птичьей бомбочки на лобовом стекле. Тут она заметила, что сиденье кто-то отодвинул — тот, кто залез в машину, был выше, чем она. Настолько выше, что ему пришлось отодвинуть сиденье, чтобы просто залезть на водительское место. Она принюхалась, но никаких незнакомых запахов не обнаружила — ни лосьона после бритья, ни духов. Она постаралась успокоиться и еще раз все внимательно осмотрела. Что-то было не так с маленькой пластмассовой кружечкой, приклеенной скотчем позади рычага передач, — в ней Анна держала мелочь для парковки. Но что именно — понять она не могла.

Линда снова подумала о Моне. Все детские годы они играли в кошки-мышки. Она не могла точно вспомнить, когда именно обнаружила, что мать постоянно роется в ее вещах — не скрывает ли дочка что-нибудь. Может быть, ей тогда было восемь или девять лет, когда она, приходя из школы, начала замечать, что что-то лежит не так, как она оставила. Сначала она, естественно, подумала, что ей кажется. Красная кофта лежала так, что рукав ее был поверх зеленой майки, а не наоборот. Она даже спросила Мону, но та разозлилась. Тогда у нее зародилось подозрение. Игра в кошки-мышки началась всерьез. Дочь ставила ловушки, особым образом раскладывая одежду, игрушки, книги. Но мать словно сразу догадалась, что ее подлавливают. Линда была вынуждена усложнять свои ребусы. У нее даже сохранилась тетрадь, где она записывала, а иногда даже и зарисовывала, в каком положении находятся те или иные предметы — с расчетом, что мать нарушит этот порядок и подтвердит ее подозрения.

Она вновь начала разглядывать машину. Точно, мамаша побывала тут и рылась в ее вещах. Мамаша могла быть женщиной, но могла быть и мужчиной. Существуют мужчины-мамаши и женщины-папаши; не так уж это необычно — копаться в жизни своего ребенка, чтобы лучше понять свою собственную. Это бывает гораздо чаще, чем многие думают. Почти у каждого из моих друзей был хотя бы один шпионящий за ним родитель. Она подумала об отце. Тот никогда не трогал ее вещей. Иногда, когда она тихо лежала без сна, он осторожно заглядывал в щелку, чтобы убедиться, что она дома и не сбежала. Но копаться в ее секретах — никогда. Этим всегда занималась Мона.

Линда перегнулась и заглянула под сиденье. Там должна лежать щетка — Анна чистила ею сиденье. Щетка была на месте. Но ее трогали. Она открыла бардачок и медленно и последовательно проверила содержимое. Все на месте. Что это означает? Тот, кто искал, не нашел ничего ценного. Приемник не представлял для него интереса. Его интересовало что-то другое. Но если додумать эту мысль до конца, пользуясь опытом многолетней войны с Моной, то напрашивается мысль: стащить радио — самый простой способ скрыть свои истинные намерения. Тогда Линда бы даже не заподозрила шпионажа, просто обругала бы себя — поленилась запереть машину.

Нет, это какая-то не особенно хитрая мамаша, подумала она.

Дальше этого умозаключения она не продвинулась. Никаких выводов сделать она не могла. Никакого ответа на вопрос, кто бы это мог быть и почему этот кто-то рылся в ее вещах. Она вышла из машины, передвинула сиденье вперед и огляделась. Человек, которого я видела против света. Я увидела знакомый затылок и решила, что это Аннин отец. Она раздраженно тряхнула головой — уж ей-то незачем играть в эти игры. Анна-то, конечно, вообразила, что это ее отец был там, на улице. Может быть, ее разочарование было настолько огромно, что она просто взяла и уехала, повинуясь внезапному импульсу. Это за ней водилось: вдруг исчезает неизвестно куда. Так рассказывала Зебра. Зебра немного помогла ей заполнить провалы, образовавшиеся за годы, что Анна и Линда были далеки друг от друга. Но Зебра рассказала и другое — кто-то, хотя бы один человек, всегда знал, куда она подевалась. Она никогда не исчезала бесследно.

А кому она сейчас оставила свой след, подумала Линда. В том-то и беда, что я не могу найти этого кого-то.

Она вышла на покрытую гравием площадку, бросила взгляд на голубей, носящихся вокруг церкви, и пошла к таинственному дому. Там по-прежнему никого не было. Дом купил человек по имени Тургейр Лангоос. Заплатил наличными.

Она обошла дом, скользнув отсутствующим взглядом по каменным скамьям. Тут, оказывается, росли кусты смородины, красной и черной. Она сорвала несколько кистей и съела. Снова вспомнила Мону. Почему она всего боялась? Ее подглядывания и обыски были продиктованы вовсе не любопытством — страхом. Но чего она боялась? Что я окажусь вдруг кем-то не тем, кто я есть? Конечно, девятилетняя девочка может и притворяться, у нее могут быть секреты, но вряд ли она может сознательно вести двойную жизнь и быть испорченной настолько, что приходится ворошить ее майки и трусы, чтобы понять, что собой представляет твой собственный ребенок.

Тайный конфликт вышел наружу, когда Мона нашла ее дневник и потихоньку прочитала. Линде тогда было тринадцать лет, дневник был спрятан за отошедшей доской в гардеробе. Сначала она была уверена, что там его никто не найдет. Но в один прекрасный день поняла, что тайник ее раскрыт. Дневник был слишком глубоко засунут в дыру. Она знала точно — дневник нашли. Она и сейчас помнит, в какую ярость тогда пришла. В тот момент она ненавидела мать всеми фибрами души. Отщипывая ягоды кисточку за кисточкой, она думала, что, может быть, никогда в жизни не испытывала такой острой ненависти, как тогда, когда ей было тринадцать и она раскрыла предательство собственной матери.

Она решила поймать мать на месте преступления. На первой странице дневника она написала, что знает, что Мона втихую читает ее дневник, что она рыщет в ее вещах. Положила дневник в тайник и пошла в школу. На полдороге решила прогулять — все равно у нее не было сил сосредоточиться на занятиях. Вместо школы она провела весь день, шляясь по магазинам. Она пришла домой вся в холодном поту. Но мать встретила ее так, как будто ничего не случилось. Ночью, когда родители уснули, она вынула дневник и увидела, что после ее обвинений Мона написала несколько слов. Ни слова в свое оправдание, ни извинений — ничего. Только обещание: «Обещаю больше не читать».

Она незаметно для себя объела оба куста смородины. Мы об этом никогда не говорили. Думаю, что она больше не шпионила за мной. Но я никогда не была в этом уверена. Может быть, просто стала более ловко маскировать следы, может быть, мне самой уже было наплевать. Но мы никогда ни словом не перемолвились об этой истории.

Она уже собралась уходить, как вдруг ее внимание привлекло что-то странное за двумя большими развесистыми каштанами. Присмотревшись, она вздрогнула — там лежало чье-то тело с раскинутыми руками и ногами, укрытое комком одежды. Сердце заколотилось. Она, прищурившись, попыталась рассмотреть, кто это. Нет, это не человек. Она подошла поближе. Это было воронье пугало. По другую сторону холма росла вишня — наверное, пугало поставили, чтобы птицы не клевали ягоды. Потом его свалил ветер, а поднять было некому. Очень похоже на труп Полусгнившее платье, распятый труп, который забыли похоронить. Каркас пугала был выпилен из белого фриголита, наряд прямо шотландский — мужской пиджак и юбка. Голова сделана из набитого травой белого льняного мешочка, теперь уже почерневшего от гнили, а на нем нарисованы нос, глаза и рот.

Линда села на корточки и присмотрелась к юбке — ржаво-коричневого цвета, в приличном еще виде, не то что остальные тряпки. Она вдруг поняла, даже не головой, а нутром — у Анны была такая же юбка. Но разве этой юбки не было в гардеробе, когда она осматривала квартиру? Уверенности нет. Она поднялась. Ее сильно тошнило. Неужели это Аннина юбка на пугале? Если так, то вывод только один: Анны нет в живых.

Она добежала до машины и, нарушая все правила, помчалась в Истад. Кое-как припарковав машину у Анниного дома, она ринулась в квартиру. Я не верю в Бога, я не умею молиться, мысленно повторяла она. Но Боже, сделай так, чтобы юбка была на месте! Она рывком открыла платяной шкаф. Юбки не было. Она раскидала всю одежду. Нет, коричневая юбка исчезла. Ее трясло от ужаса. Она ворвалась в ванную и вытряхнула на пол корзину с грязным бельем. Тоже нет. И тут Линда ее увидела. Юбка лежала вместе с другими тряпками в сушильном барабане. Она почувствовала такое облегчение, что села на пол и выкрикнула что-то невразумительное.

Потом глянула на свое отражение в зеркале и решила, что все, хватит. Довольно. С Анной ничего не случилось, все это ее воображение. Вместо того чтобы метаться по всему Сконе в Анниной машине, надо просто поговорить с Зеброй. Должен же найтись кто-то, кто знает, где Анна!

Она медленно спустилась на улицу. Или стоит все же довести поиски до конца и поговорить с квартирным маклером в Скурупе? Так, собственно, и не приняв решения, она завела мотор и поехала на запад.

Маклера звали Туре Магнусеон. Он как раз пытался продать дом в Труннерупе паре пенсионеров из Германии. Линда села на стул для посетителей и принялась рассматривать папку с фотографиями домов на продажу. Туре Магнусеон пытался объясниться с пенсионерами на отвратительном немецком. Она прочла его имя под его же портретом на стене. В штате конторы, судя по второму портрету, состояли два маклера, но в настоящий момент на месте был только один. Она листала папку, удивляясь несоообразным, на ее взгляд, ценам. Когда-то она мечтала переехать в деревню и завести пару лошадей. Это было целью ее жизни чуть не до окончания школы. Но в один прекрасный момент мечта куда-то испарилась. Сейчас ей даже трудно было себе представить жизнь на хуторе, где лошади увязают в глине, а над равниной свищет вьюга. В какой-то миг, даже и не заметив, я превратилась в стопроцентную горожанку, подумала она. Маленький Истад — это только ступенька. Потом будет Мальмё. Или Гётеборг. Или даже Стокгольм.

Туре Магнуссон встал и подошел к ней. Он дружески улыбался.

— Они тут разошлись во мнениях, — сказал он и представился. — Это потребует какого-то времени. Чем я могу вам помочь?

Линда объяснила, на этот раз не представляясь сотрудником полиции. Туре Магнуссон начал кивать задолго до того, как она закончила. Похоже, он помнил эту сделку. Ему даже не надо было ворошить свои папки.

— Дом за церковью в Лестарпе купил норвежец. Приятный мужчина, быстро принимает решения. То, что мы называем идеальным клиентом. Уплатил наличными, никаких задержек, никаких сомнений.

— Как мне его найти? Меня интересует этот дом.

Туре Магнуссон посмотрел на нее оценивающе, сел и откинулся на стуле. Стул затрещал.

— Говоря откровенно, он сильно переплатил за этот дом. Мне бы не следовало этого говорить. Но я могу прямо сейчас назвать вам три дома в намного лучшем состоянии, в лучших местах и дешевле.

— Меня интересует именно этот дом. Во всяком случае, до того, как принять решение, я хочу поговорить с норвежцем.

— Это, конечно, ваше право. «Тургейр Лангоос зовут его».

Последнюю фразу он пропел на мотив из «Риголетто»: «Спарафучиль зовут меня». Линда отметила, что у него красивый голос. Он поднялся, вышел в соседнюю комнату и вернулся с открытой папкой в руках.

— Тургейр Лангоос. Пишется через два «о». Родился в месте под названием Бэрум, сорока трех лет отроду.

— А где именно в Норвегии он живет?

— Нигде. Он живет в Копенгагене.

Туре Магнуссон положил перед Линдой папку, чтобы она тоже могла прочитать. Недергаде, 12.

— И что он собой представляет?

— А почему вы интересуетесь?

— Хочу понять, есть ли смысл ехать в Копенгаген.

Туре Магнуссон снова откинулся на стуле.

— Видите ли, я всегда пытаюсь понять человека. В моей работе это совершенно необходимо. Прежде всего надо научиться отсекать тех, кто терзает маклеров, требует подробно все показать и рассказать, но дом не купит никогда. Есть такая категория. Тургейр Лангоос был очевидно настроен на сделку, это было заметно, едва он переступил порог. Очень любезен. Дом он уже присмотрел. Мы поехали туда, он обошел строение, не задав ни одного вопроса. Мы вернулись сюда, и он достал пачку банкнот из дорожной сумки через плечо. Это необычно. Я сталкивался с такой формой оплаты всего два раза в жизни. Один из наших богатеньких теннисистов приехал с чемоданом, набитым сотенными бумажками, и купил здоровенную усадьбу в Вестра-Вемменхёг. Насколько я знаю, он там даже не был ни разу. Потом была еще пожилая и очень эксцентричная вдова какого-то резинового сапога. Привезла с собой слугу, он и платил. Там речь шла о маленьком и довольно уродливом домишке по дороге в Рюдсгорд, где когда-то жил ее отдаленный родственник.

— Что значит — вдова резинового сапога?

— У мужа была сапожная фабрика в Хёганесе. Но до Дункера в Хельсингборге ему было далеко.

Линда понятия не имела ни о каком Дункере. Она записала адрес в Копенгагене и собралась уходить. Туре Магнуссон поднял руку:

— У меня осталось от него немного странное впечатление, но я не особенно хорошо его помню — сделка завершилась очень быстро.

— А что?

Туре Магнуссон медленно покачал головой.

— Трудно сказать. Я обратил внимание, что он все время озирался. Как будто беспокоился, что за спиной у него кто-то, с кем ему вовсе не хотелось бы встречаться. Пока мы здесь сидели, он несколько раз выходил в туалет. Когда возвращался, у него блестели глаза.

— Плакал он, что ли, в туалете?

— Нет. Он был как бы под действием чего-то.

— Пил?

— Не знаю. От него не пахло. Может быть, пил водку.

Линда пыталась выдумать еще хоть какой-нибудь вопрос.

— Но, во всяком случае, он очень любезен, — прервал ее раздумья Туре Магнуссон. — Может, он и продаст вам дом.

— А какой он?

— Я же сказал — очень любезный. Но вот глаза… Не только странный блеск. Они какие-то… колючие, что ли. Вероятно, найдутся люди, кому его взгляд покажется угрожающим.

— Но он не угрожал?

— Еще раз повторю — очень и очень любезен. Идеальный клиент. Я пошел и купил бутылку дорогого вина в тот вечер, после завершения сделки. Прекрасный был день, сделка для меня получилась очень выгодной, а трудиться почти не пришлось.

Линда попрощалась и покинула контору. Еще только один шаг, подумала она. Съезжу в Копенгаген и найду Тургейра Лангооса. Зачем он мне, я и сама не знаю. Она повторяла, как заклинание: ничего странного, что Анны нет. Ничего странного, что Анны нет. Она вовсе и не исчезала, просто куда-то уехала, забыв меня предупредить. Все это происходит оттого, что мне не терпится начать работать.

Она поехала в Мальмё. У поворота на Егерсро и Эресундский мост она решила сделать один визит. Она нашла виллу, припарковалась у забора и открыла калитку. Во дворе стояла машина — наверное, дома кто-то есть. Она уже подняла руку, чтобы нажать кнопку звонка, но что-то ее остановило. Вместо этого она обошла дом, открыла дверь в зимний садик и пошла к остекленной веранде. Сад был прекрасно ухожен, гравий на дорожках тщательно выровнен — виднелись следы грабель. Дверь из дома на веранду приоткрыта. Она прислушалась. Все тихо. Но кто-то был дома — иначе дверь была бы закрыта. Те, кто здесь живет, большую часть своей жизни посвящали запиранию дверей и проверке сигнализации. Она вошла в дом. Картину над диваном она помнила с детства — большой коричневый медведь, медленно разлетающийся на куски в пламени взрыва. Отвратительная картинка, с годами она не стала ни приятней, ни интересней. Она вспомнила, что отец выиграл ее в какую-то лотерею и подарил Моне на день рождения. На кухне что-то зазвенело. Линда пошла туда.

Она уже было крикнула «приветик» — и тут встала как вкопанная: у мойки стояла совершенно голая Мона. В руке у нее была бутылка.

27

Линда потом вспоминала, что в ту секунду была уверена, что где-то уже видела что-то подобное. Нет, не голую мать с бутылкой водки, может быть, даже вообще не человека — это было как отблеск чего-то иного, какой-то подсознательной памяти, удержать который удалось, лишь глубоко вдохнув и затаив дыхание. Когда-то она сама пережила нечто подобное. Она не была голой и не держала в руке бутылку. Ей было четырнадцать, самый жуткий период созревания, когда все кажется невозможным и непонятным и в то же время совершенно ясным, черно-белым, когда каждая клеточка тела вибрирует от нового, непонятного тебе самой голода. Это был короткий период в ее жизни, когда не только отец уходил на службу — в любой час дня и ночи, — но и матери надоела тоскливая жизнь домохозяйки и она устроилась работать в контору какой-то транспортной фирмы. Линда была совершенно счастлива — это давало ей возможность побыть несколько часов в одиночестве или даже пригласить кого-нибудь домой.

Она становилась все более дерзкой, часто даже собирала у себя небольшие вечеринки. Наличие свободной квартиры без родителей придавало ей престиж в глазах сверстников. Она всякий раз звонила отцу — убедиться, что он не собирается домой и что, как обычно, будет работать допоздна. Мона всегда приходила в шесть — полседьмого. Как раз в то время в ее жизни и появился Турбьорн — первый ее мальчик. Иногда он напоминал Томаса Ледина, а иногда Линда убеждала себя, что именно так должен был выглядеть Клинт Иствуд, когда ему было пятнадцать лет. Турбьорн Ракестад был наполовину датчанин, на четверть — швед, а еще на четверть — индеец, что сказывалось не только в чеканных чертах лица, но и придавало ему некую мистическую ауру.

Именно с ним Линда впервые погрузилась в изучение таинственного мира, скрывающегося за понятием «любовь». Они стремительно приближались к решающему моменту, несмотря на то, что Линда пыталась его оттянуть. Как-то раз они, полураздетые, лежали на ее постели. Вдруг отворилась дверь — на пороге стояла Мона. Она поругалась со своим шефом и ушла домой. Линду до сих пор прошибал холодный пот, когда она вспоминала эту сцену. На нее тогда напал истерический смех — она хохотала и не могла остановиться. Что делал в это время Турбьорн, она не знала, потому что зажмурилась. Скорее всего, кое-как одевшись, он ретировался.

Мона тут же вышла, но взгляд ее Линда помнила и сейчас. Она не смогла бы точно описать этот взгляд, — однако в нем читалось не только отчаяние, но и странное удовлетворение — наконец-то подтвердились ее подозрения, что дочь способна на непредсказуемые и опасные поступки. Линда не знала, сколько времени ей понадобилось, чтобы собраться и выйти из спальни. Мона сидела на диване и курила. Началось разбирательство — с криками и взаимными обвинениями. Линда до сих пор помнила боевой клич, который Мона без конца повторяла: мне плевать, чем ты занимаешься, лишь бы не забеременела! Она слышала и эхо своего собственного вопля — без слов, только крик. Она помнила стыд, испытанный ей тогда, стыд, гнев и обиду.

В разгар ссоры появился отец. Сначала он испугался, что произошло какое-то несчастье, потом пытался их унять, а под конец рассвирепел и разбил вдребезги стеклянную вазу — подарок к их с Моной помолвке.

Почему-то ей вспомнилась эта сцена сейчас, при виде голой матери с бутылкой водки. Она подумала, что не видела мать голой с детства. Но тело ее очень изменилось, Мона располнела, везде были складки жира. Линда брезгливо поморщилась, она сделала это не намеренно, но Мона успела заметить гримасу, и это помогло ей выйти из шока от того, что ее застукала собственная дочь. Она со грохотом поставила бутылку на мойку и распахнула дверцу холодильника, чтобы прикрыть наготу. Линда не могла удержаться от смеха при виде головы матери над белой дверцей.

— Почему ты явилась, не позвонив?

— Хотела сделать тебе сюрприз.

— Так не делают! Надо было сначала позвонить.

— А как бы я тогда узнала, что моя мамочка пьянствует среди бела дня?

Мона со стуком захлопнула холодильник.

— Ничего я не пьянствую!

— Когда я вошла, ты целовалась с бутылкой.

— В бутылке вода! Я охлаждаю питьевую воду.

Обе кинулись к бутылке. Линда была проворнее. Она поднесла бутылку к носу.

— Это не вода. Это самая настоящая водка. Иди оденься. Ты видела себя в зеркало? Скоро будешь такой же толстой, как отец. Хотя он-то просто толстый, а ты жирная.

Мона потянулась к бутылке. Линда ей не мешала.

— Иди оденься, — сказала она, отвернувшись.

— Этой мой дом, и я могу ходить голой, сколько захочу.

— Это не твой дом, это дом твоего бухгалтера.

— У него есть имя! Его зовут Улаф, и дом принадлежит мне в той же степени, что и ему.

— Ничего подобного. У вас брачный договор. Если вы разведетесь, дом останется за ним.

— А ты-то откуда это знаешь?

— Отец рассказал.

— Поганый старикашка, он-то откуда знает?

Линда молниеносно развернулась и хотела влепить ей пощечину, но лишь задела щеку.

Мона отшатнулась и чуть не упала — не от удара, а от водки — и поглядела на Линду с яростью.

— Ты в отца. Он меня бил, и ты туда же.

Голая и растрепанная Мона снова приложилась к бутылке. Этого не может быть, подумала Линда. Зачем я сюда приехала, почему не рванула прямо в Копенгаген?

Мона потеряла равновесие и свалилась на пол. Линда хотела помочь ей встать, но та ее со злостью отпихнула. Мона с трудом взгромоздилась на стул.

Линда принесла из ванной махровый халат, но Мона не пожелала его надеть. Линду замутило.

— Тебе трудно что-нибудь натянуть на себя?

— Вся одежда такая тесная…

— Тогда я ухожу.

— Кофе-то ты можешь выпить?

— Только если оденешься.

— А Улаф обожает, когда я голая. Мы дома всегда ходим голышом.

Ну вот, теперь мы поменялись ролями. Теперь уже я ее мать, подумала Линда, решительно облачая Мону в халат. Мона не сопротивлялась. Она снова потянулась к бутылке, но Линда отодвинула водку в сторону. Потом она сварила кофе. Мона мутным взглядом следила за ее действиями.

— Как поживает Курт?

— Хорошо.

— Он всю жизнь поживает хорошо.

— Сейчас — хорошо. Лучше, чем когда-либо.

— Это, наверное, потому, что наконец избавился от своего папаши. Тот его на дух не переносил.

Линда опять вскинула руку. Мона подняла обе, как бы извиняясь.

— Ты даже не догадываешься, как папе его не хватает. Даже не догадываешься.

— А он купил наконец собаку?

— Пока нет.

— Он все еще с той русской?

— С Байбой? Нет. Только она не русская, она из Латвии.

Мона поднялась со стула, покачнулась, но удержалась на ногах и скрылась в ванной. Линда приложила ухо к двери. Шум воды — звона припрятанной в укромном месте бутылки она не услышала.

Мона вскоре вышла из ванной, умытая и причесанная. Поискала взглядом водку, но Линда успела вылить ее в раковину. Налила себе кофе. Линде вдруг стало ее жалко. Не дай бог оказаться в ее шкуре — нервная, вечно подглядывающая, не уверенная в себе женщина. Она и с отцом-то не хотела разводиться, но была настолько не уверена в себе, что сделала то, чего вовсе не хотела.

— Обычно я такой не бываю, — пробормотала мать.

— Теперь мне более или менее понятно, почему вы с Улафом бродите голяком по дому.

— Я пью не так много, как ты предполагаешь.

— Я ничего не предполагаю, — вспомнила Линда отцовское выражение. — Раньше ты никогда не пила. Или почти никогда. А теперь я вижу тебя в обнимку с бутылкой среди бела дня.

— Я плохо себя чувствую.

— Ты больна?

Мона вдруг заплакала. У Линды опустились руки. Когда последний раз она видела мать плачущей? Нервные, почти безутешные рыдания, когда какое-то блюдо подгорело, или что-то потерялось, или после ссоры с отцом. Но на этот раз она плакала по-иному. Линда решила переждать. Мать кончила плакать так же неожиданно, как начала. Всхлипнула и взялась за кофе.

— Извини.

— Расскажи лучше, в чем дело.

— Какое дело?

— Тебе лучше знать. Но ведь что-то случилось.

— Мне кажется, Улаф встретил другую женщину. Он все отрицает, разумеется, но единственное, чему я по-настоящему научилась в жизни, — понимать, когда мужики врут. Спасибо твоему отцу.

Линда инстинктивно перешла в оборону.

— Не думаю, чтобы он врал больше, чем другие. Во всяком случае, не больше, чем я.

— Ты даже не догадываешься, что я могла бы тебе порассказать.

— А ты даже не догадываешься, насколько мне это неинтересно.

— Почему ты так злишься?

— Я говорю то, что думаю.

— И это сейчас, когда мне так нужна чья-то дружеская рука.

У Линды все время менялось настроение — от сострадания к злости. Но чувство, возникшее в эту секунду, было совершенно определенным. Она мне не нравится, подумала Линда. Моя мать… женщина, взывающая к моей дочерней любви, а мне нечего ей предложить. Надо уходить как можно скорее.

Она поставила чашку на мойку.

— Ты уже уходишь?

— Мне надо в Копенгаген.

— А что тебе там делать?

— Не успею объяснить.

— Я ненавижу Улафа за это.

— Зайду, когда ты протрезвеешь.

— Почему ты злишься?

— Я не злюсь. Я позвоню.

— Я так больше не могу.

— Порви с ним. Опыт у тебя есть.

— Не тебе говорить о моем опыте.

Она снова начала горячиться. Линда повернулась и ушла. Она слышала, как Мона сказала ей вслед: побудь еще немного. И через мгновение: тогда уходи и больше не возвращайся.

Дойдя до машины, Линда почувствовала, что вся взмокла. Ведьма, подумала она, все еще злясь. Но она знала, что не успеет доехать до середины Эресундского моста, как начнет раскаиваться. Надо было остаться, выслушать жалобы матери — одним словом, надо было вести себя как примерная дочь.

Линда нашла выезд на мост по указателям. Купила билет и въехала под шлагбаум. Она вела машину медленно — ее уже начали мучить угрызения совести. Если бы только она не была единственным ребенком! Брат или сестра — и все было бы по-другому. А сейчас силы неравны — родителей двое, а я одна. И мне придется заботится о них обоих, когда к ним придут старческие немощи. Она вздрогнула при этой мысли и тут же решила рассказать отцу о своем неудавшемся визите. Может быть, у Моны и раньше были проблемы с выпивкой, просто Линда ничего об этом не знала?

Выехав на датскую сторону моста, она отбросила мысли о Моне. Совесть перестала ее мучить: решение абсолютно правильное — поговорить с отцом. И она правильно сделала, что уехала. Когда мать пьяна, говорить с ней нельзя. Они бы только наорали друг на друга, и все.

Она доехала до парковки и поставила машину. Сидя на скамейке, она глядела на пролив, на мост — где-то там, на том конце моста, угадывались в тумане контуры шведского берега. И там, в Швеции, живут ее родители, по вине которых и ее детство прошло словно в таком же тумане. Отец еще хуже. Мрачный следователь-профессионал, который умеет смеяться, но из каких-то соображений этого не делает. Может быть, он просто-напросто запретил себе смеяться? Отец, так и не нашедший другую женщину, потому что все еще любит Мону, но сам этого не понимает. Байба из Риги поняла и пыталась ему это втолковать — но он не слушал «Я забыл Мону», — сказал он, Байба сама ей это рассказывала. Но он ее не забыл и никогда не забудет, потому что Мона была единственной его настоящей любовью. А теперь она, заголившись, болтается по кухне с бутылкой водки в руке. Она все еще блуждает в этом тумане, подумала Линда, да и мне не удалось пока из него выбраться, хотя мне уже почти тридцать.

Линда со злостью топнула по гравию, потом подняла камушек и швырнула в сидевшую неподалеку чайку. Одиннадцатая заповедь, подумала она, самая важная: я не буду такой, как они. За этим проклятым туманом есть другой мир, но они потеряли с ним связь. Мать помрет от того, что не выдержит жизни с этим анемичным бухгалтером. Отец — от того, что так и не понял, что он уже повстречал и потерял самую главную и единственную любовь, и теперь пытается научиться обойтись без нее, и это будет стоить ему жизни. Он так и будет прогуливать своих невидимых собак и покупать несуществующие дома, пока в один прекрасный день не обнаружит, что жизнь прошла. Но что это со мной?

Она поднялась и пошла к машине. Взялась за ручку и вдруг захохотала так, что несколько чаек беспокойно взмыли в воздух. В этом вся я, подумала она. Никто не тащит меня в этот туман, никто не водит меня по лабиринту, никто не хочет, чтобы и я заблудилась. Это, конечно, очень привлекательно — лабиринт в тумане, но меня туда не заманишь. Она поехала в город. Ее все еще душил смех. Остановив машину где-то в Нюхавне, он посмотрела карту города и нашла Недергаде.

Когда она наконец нашла дом, уже смеркалось. Это был обшарпанный район с высокими однообразными домами. Ей стало страшновато — может, теперь лучше не искать этого Тургейра Лангооса и вернуться в другой раз? Но билет за проезд через мост стоит недешево, поэтому она заперла машину, проверила все двери, снова топнула ногой, чтобы придать себе мужества, и пошла к списку у домофона, с трудом разбирая имена жильцов — было уже довольно темно. Вдруг дверь подъезда отворилась и из нее вышел человек со шрамом на лбу. Увидев ее, он вздрогнул. Придержав дверь, она вошла в подъезд. Тут было светло и висела большая доска с именами всех живущих в подъезде. Лангооса среди них не было, и Тургейра тоже. Мимо шла женщина, примерно в ее возрасте, с пакетами мусора. Она улыбалась.

— Прошу прощения, — сказала Линда, — я ищу человека по имени Тургейр Лангоос.

— А он что, здесь живет?

— Мне дали этот адрес.

— Как его зовут? Тургейр Лангоос? Он что, датчанин?

— Норвежец.

Она отрицательно покачала головой. Линде показалось, что она и в самом деле хочет ей помочь.

— По-моему, здесь никого из Норвегии нет. Несколько шведов, кое-кто из других стран. Но норвежцев нет.

В подъезд вошел мужчина. Она остановила его и спросила, не знает ли он Тургейра Лангооса. Он покачал головой. На нем был свитер с капюшоном. Лица Линде разглядеть не удалось.

— К сожалению, ничем не могу помочь. Можно попробовать спросить фру Андерсен со второго этажа. Она из тех, кто все про всех знает.

Линда поблагодарила и начала подниматься по лестнице. Шаги ее гулко отдавались в пустом подъезде. Где-то стукнула дверь и послышались громкие звуки какой-то латиноамериканской музыки. Перед дверью фру Андерсен на подставке стояла орхидея. Линда позвонила. Тут же раздался визгливый лай. Фру Андерсен была, наверное, самой маленькой женщиной из всех, что Линда когда-либо видела. Маленькой и сгорбленной, и у ног ее терлась собачка — тоже самая маленькая из всех виденных Линдой собак. Линда объяснила, что ей надо. Фру Андерсен показала на свое левое ухо:

— Погромче. Я плохо слышу.

Линда прокричала все с самого начала. Норвежец по имени Тургейр Лангоос. Живет ли здесь человек с таким именем?

— Я слышу плохо, но память у меня хорошая, — прокричала старушка в ответ, — таких здесь нет.

— Может быть, он у кого-то снимает квартиру или угол?

— Я знаю, кто здесь живет, не важно, по договору найма или просто снимает комнату. Я здесь живу сорок девять лет, как построили дом, так и живу. В нынешние времена какие только люди не попадаются, так что надо держать ухо востро. Обязательно надо знать, кто тебя окружает.

Она наклонилась еще ближе к Линде и прошипела:

— В этом доме все торгуют наркотиками. Здесь никто ничего не делает.

Фру Андерсен буквально затащила Линду на чашку кофе — в тесной кухоньке стоял большой термос. Через полчаса Линде удалось попрощаться. Теперь она знала в подробностях, какой прекрасный муж был у фру Андерсен, жаль только, умер слишком уж рано.

Она спустилась по лестнице. Музыка смолкла. Где-то плакал ребенок. Линда вышла из подъезда, перешла улицу погляделась — ей показалось, что кто-то идет следом. Это был человек в капюшоне. Он возник откуда-то из укрытия и схватил ее за волосы. Она попыталась вырваться, но боль была невыносимой,

— Здесь нет никакого Тургейра, — прошипел нападавший. — Никакого Тургейра Лангооса. Заруби себе на носу.

— Отпустите меня! — крикнула она.

Он отпустил волосы и что есть силы ударил ее в висок. Она провалилась в темноту.

28

Она плыла из последних сил. Сзади ее настигал гигантский пенистый вал. Вдруг она увидела перед собой острые, как пики, камни, торчащие из воды — сейчас один из них пропорет ее насквозь. Она окончательно обессилела, отчаянно закричала и открыла глаза. Голова пульсировала болью. Интересно, почему у нее в спальне такой странный свет? Потом она увидела склонившееся над ней лицо отца — неужели проспала? А что она должна делать с утра? Это она забыла.

Потом вспомнила. Это была никакая не волна, это была память о мгновении как раз перед тем, как она потеряла сознание. Лестничная клетка, улица, прячущийся в тени человек, угрозы, удар. Она вздрогнула. Отец положил ей руку на плечо.

— Все будет хорошо, — сказал он. — Все будет хорошо.

Она огляделась. Она была в больнице — приглушенный свет,ширмы, шипение кондиционеров.

— Я помню, что случилось, — сказала она. — Но как я сюда попала? Я ранена?

Она попыталась встать, одновременно пошевелив и руками, и ногами — все ли действует. Он заставил ее снова лечь.

— Лучше полежать. Ты была без сознания. Но внутренних повреждений нет. Нет даже сотрясения.

— А как ты сюда попал? Расскажи. — Она закрыла глаза.

— Если все, что я слышал от моих датских коллег и тут, в приемном покое, правда, тебе сильно повезло. Мимо случайно проезжала полицейская машина, они видели, как он тебя ударил. «Скорая» была на месте через несколько минут. Они нашли твои права и удостоверение из школы полиции. Через полчаса они уже связались со мной, и мы со Стефаном помчались сюда.

Линда открыла глаза — отец был один. Мелькнула смутная мысль — не влюбилась ли она в Стефана, хотя они почти и незнакомы. Бред какой-то — не успев очнуться после того, как какой-то кретин угрожал мне и чуть не убил, я начинаю думать, не влюблена ли я.

— О чем ты думаешь?

— А где Стефан?

— Пошел перекусить. Я сказал ему, чтобы ехал домой, но он захотел остаться.

— Я хочу пить.

Он принес ей воды. У Линды немного прояснилось в голове, в памяти начали всплывать детали.

— Что с тем, кто на меня напал?

— Они его взяли.

Линда села в постели так резко, что он не успел ее остановить.

— Ляг!

— Он знает, где Анна. Может быть, и не знает, но сказать что-то по этому поводу он определенно может.

— Утихомирься и ляг…

Она неохотно подчинилась.

— Я не знаю, как его зовут. Может быть, Тургейр Лангоос, но это не точно. Но он наверняка знает что-то об Анне.

Отец сел на стул рядом с койкой. Она скосила глаза на его часы. Четверть четвертого.

— Ночи или дня?

— Ночи.

— Он грозил мне. Схватил за волосы.

— Мне совершенно непонятно, какого черта тебя понесло в Копенгаген.

— Долго рассказывать. Но тот, кто меня ударил, может знать, где Анна. С ней он мог проделать то же самое. А может быть, он имеет отношение и к Биргитте Медберг.

Он покачал головой:

— Ты устала. Врач сказал, что какое-то время тебе будет трудно сосредоточиться.

— Ты не слышал, что я сказала?

— Я все слышал. Как только врач тебя посмотрит, мы можем ехать домой. Ты поедешь со мной, а Стефан захватит твою машину.

До нее начало понемногу доходить.

— Значит, ты не веришь мне? Что он мне угрожал?

— Я совершенно уверен, что он тебе угрожал. Он признался.

— Как — признался?

— Что он тебе угрожал, потому что он думал, что ты купила в этом доме наркотики, и хотел их отнять.

Линда уставилась на отца. Что он такое говорит?

— Он угрожал и говорил, что лучше будет, если я забуду даже имя Тургейра Лангооса. Он не сказал ни слова о наркотиках.

— Радоваться надо, что все обошлось. Что случайно там оказалась полиция. Ему будет предъявлено обвинение — избиение и попытка ограбления.

— Никакого ограбления не было. Речь идет о владельце дома за церковью в Лестарпе.

Он нахмурился:

— Какой еще дом?

— Я не успела тебе рассказать. Я нашла в Лунде дом, где жила Анна. Это привело меня в Лестарп. После того как я расспросила про Анну, все куда-то исчезли. Единственное, что мне удалось узнать, что владелец дома — некий норвежец по имени Тургейр Лангоос и что он живет в Копенгагене.

Отец долго на нее смотрел. Потом достал блокнот.

— Этого человека зовут Ульрик Ларсен. И, если верить датской полиции, Ульрик Ларсен отнюдь не из домовладельцев.

— Ты опять меня не слушаешь.

— Я все слышу. Но ты будто не понимаешь, что этот человек признался, что хотел отнять у тебя наркотики и что сбил тебя с ног.

Линда отчаянно закрутила головой. Боль в левом виске усилилась. Почему он не вникает в мои слова?

— У меня совершенно ясная голова. Я прекрасно помню, что меня сбили с ног. Но я тебе рассказываю, как все было на самом деле.

— Думаю, что так и есть. Но по-прежнему не понимаю, что ты делала в Копенгагене. После того, как довела Мону до истерики.

Линда похолодела.

— Откуда ты знаешь?

— Она звонила. Произошел какой-то дикий разговор. Она говорила так невнятно, что можно было подумать, что она пьяна.

— Она и была пьяна.

— Что ты обрушилась на нее с обвинениями, что ты поливала грязью и ее, и меня. Что она совершенно раздавлена. И этот бухгалтер, ее муж, куда-то уехал, и ей совершенно некому помочь.

— Мамочка шаталась по кухне голышом с бутылкой водки в руке.

— Она сказала, что ты к ней подкралась.

— Ни к кому я не подкрадывалась. Вошла через веранду. Она была настолько пьяна, что на ногах не стояла, и все, что она напела тебе по телефону, все не так.

— Ладно, потом поговорим.

— Спасибо большое!

— Так что ты делала в Копенгагене?

— Я уже сказала.

Он покачал головой:

— Тогда, может быть, ты можешь объяснить, почему в полиции сидит человек, задержанный за то, что пытался тебя ограбить.

— Нет, не могу. Я не могу объяснить и то, почему ты не понимаешь или не хочешь понять то, что я тебе долблю.

Он резко наклонился к ней:

— Ты что, не понимаешь, что со мной было, когда мне позвонили и сказали, что ты в больнице в Копенгагене? Не понимаешь?

— Мне очень жаль, что я причинила тебе беспокойство.

— «Причинила беспокойство»! Да я перепугался так, как не пугался уже сто лет!

Может быть, тебе было так же страшно, когда ты узнал, что я попыталась покончить с жизнью, подумала Линда. Она знала, что отец ничего так не боялся, как того, что с ней, не дай бог, что-то случится.

— Прости.

— Мне очень интересно, что будет, когда ты начнешь работать. Я, наверное, превращусь в беспокойного старикана и буду лежать часами без сна, если у тебя будет ночная смена.

Она предприняла еще одну попытку рассказать, как все было на самом деле. Медленно, стараясь выговаривать каждое слово как можно яснее, но он, похоже, все равно ей не верил.

Она как раз закончила, когда в дверях появился Стефан Линдман. В руках у него был бумажный пакет с бутербродами. Увидев, что она пришла в себя, он весело кивнул:

— Ну и как?

— Нормально.

Стефан передал пакет отцу. Тот немедленно вытащил бутерброд и стал есть.

— Какая у тебя машина? — спросил Стефан.

— Красный «гольф». Он стоит на Недергаде, напротив дома двенадцать. Там, по-моему, табачный магазин.

Он вытащил ключи.

— Я нашел их у тебя в куртке. Слава богу, все обошлось. Наркоманы — худшее, что только можно придумать.

— Он никакой не наркоман.

— Расскажи Стефану всю историю, — пробормотал отец с набитым ртом.

Она вспомнила занятия в училище и начала говорить — спокойно, методично, убедительно. Так, как ее учили. Отец поглощал бутерброды, Стефан стоял по другую сторону кровати и глядел в пол.

— Не совсем совпадает с датской версией, — сказал он, когда она закончила. — И с признаниями этого парня тоже не особенно.

— То, что я говорю, — чистая правда.

Отец тщательно вытер руки салфеткой.

— Давайте-ка посмотрим на это дело с другой стороны, — сказал он. — Совершенно необычно, чтобы люди признавались в преступлении, которого не совершали. Такое случается, конечно, но крайне, крайне редко. И почти никогда среди наркоманов. Они больше всего боятся, что их упекут за решетку и они потеряют доступ к наркоте. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Линда не ответила. В комнату вошел врач и спросил, как она себя чувствует.

— Она может ехать домой, — сказал доктор. — Но несколько дней не стоит напрягаться. И если головная боль не пройдет, обратись к врачу.

Линда внезапно села — ее поразила одна мысль.

— Как выглядит Ульрик Ларсен?

Ни отец, ни Стефан его не видели.

— Я не сойду с места, пока не узнаю, как он выглядит.

Отец потерял терпение.

— Тебе не кажется, что ты и так уже причинила достаточно неприятностей? Поехали домой.

— Но ведь это же нетрудно — узнать, как он выглядит. Особенно тебе, у тебя же здесь все друзья.

Линда почти кричала. В палату заглянула сестра и строго на них поглядела:

— Освободите, пожалуйста, палату. Нам срочно нужно место.

В коридоре на носилках лежала залитая кровью женщина и колотила рукой в стену. В комнате ожидания было пусто. Они зашли туда.

— Тот, кто на меня напал, был ростом примерно метр восемьдесят. Лица я не видела — он был в капюшоне. Свитер черный или темно-синий. Темные брюки, коричневые ботинки. Тощий. Говорил по-датски, голос высокий. И от него пахло корицей.

— Корицей, — удивленно повторил Стефан.

— Сожрал коричную булочку для храбрости, — прошипела Линда. — Пожалуйста, позвони своим приятелям и узнай, как выглядит задержанный. Похож ли на мое описание. Я только удостоверюсь и — обещаю — буду молчать.

— Нет, — сказал отец. — Мы едем домой.

Линда глянула на Стефана. Тот улучил момент, когда Курт Валландер отвернулся, и кивнул.

Они расстались у больницы: Линда с отцом сразу направились к мосту, а Стефан поймал такси и поехал забрать красный «гольф». Линда свернулась калачиком на заднем сиденье. Отец то и дело заглядывал в зеркало заднего вида — проверить, как она там. Только они проехали первую опору, машину вдруг затрясло. Отец чертыхнулся и затормозил.

— Сиди на месте, — буркнул он.

Он обошел машину и остановился у правого заднего колеса.

— Все же тебе лучше выйти, — сказал он. — Похоже, мне так и не придется поспать этой ночью.

Линда посмотрела на спущенное колесо и почувствовала себя виноватой.

— Я здесь ни при чем, — сказала она.

Отец сунул ей предупредительный треугольник.

— А кто сказал, что ты при чем?

Ночью на мосту движения почти не было. Линда подняла голову — небо было совершенно чистым, в недостижимой вышине мерцали ясные холодные звезды. Отец пыхтел и ругался, меняя колесо. Наконец все было готово. Он вытер со лба пот и достал из багажника бутылку с водой. Встал рядом с ней и посмотрел на море.

— Если бы я не так устал, — вдруг сказал он, — можно было бы полюбоваться видом. Не каждый день удается оказаться здесь среди ночи. Но сейчас я хочу спать.

— Мы больше не будем это обсуждать, — сказала Линда, — по крайней мере сегодня. Но я хочу, чтобы ты твердо знал — тот, кто меня ударил, был никакой не наркоман. И уж во всяком случае, грабить он меня не пытался, по крайней мере, пока я была в сознании. Но он мне угрожал. Он сказал, чтобы я не смела продолжать поиски человека по имени Тургейр Лангоос. Ты должен это знать. И я почти уверена, что между этим человеком и Анной есть какая-то связь. Я поехала в Копенгаген, потому что беспокоюсь за Анну. И сейчас, на обратном пути через тот же мост, беспокоюсь еще больше.

— Мы едем домой. Я слушаю тебя внимательно и считаю, что все это очень странно. Но факт остается фактом — человека этого взяли, и его признание выглядит вполне правдоподобно.

Остаток пути прошел в молчании. Когда они добрались до дома, было уже почти пять часов утра. Ключ от «гольфа» лежал на полу в прихожей — Стефан бросил его в щель для почты.

— Ты заметил, когда он мимо нас проехал? — спросила Линда.

— Он, скорее всего, не любит помогать менять колеса.

— А разве дверь подъезда ночью не закрыта?

— Там плохой замок. Теперь твоя машина на месте.

— Это не моя. Аннина.

Он прошел на кухню и вынул из холодильника пиво.

— А как твои дела?

— Сейчас никаких вопросов. Я очень устал и должен хоть немного поспать. И ты, кстати, тоже.

Она проснулась от звонка в дверь. С трудом открыв глаза, поглядела на будильник — четверть двенадцатого. Она накинула купальный халат. Пульсирующая боль в голове прошла, хотя ушибленное место давало о себе знать. Она приоткрыла дверь — там стоял Стефан Линдман.

— Извини, что разбудил.

Она впустила его.

— Подожди секунду в гостиной. Я сейчас.

Она побежала в ванную, быстро сполоснула физиономию, почистила зубы, причесалась и вернулась в гостиную. Он стоял у балконной двери.

— Как ты сегодня?

— Хорошо. Хочешь кофе?

— Не успею. Я просто хотел рассказать об одном телефонном разговоре пару часов назад.

Линда поняла. Он тоже не поверил в ее рассказ там, в больнице.

— Что они сказали?

— Не сразу нашли полицейского, который его допрашивал. Пришлось разбудить некоего Уле Хедтофта. Он работал в ночную смену и был в той патрульной машине, он и задержал этого парня.

Он вынул из кармана кожаной куртки сложенный лист бумаги и поглядел на нее.

— Опиши еще раз этого Ульрика Ларсена.

— Не знаю, зовут ли его Ульрик Ларсен. Но тот, кто меня ударил, был ростом, около ста восьмидесяти, худощавый, черный или темно-синий свитер с капюшоном, темные брюки и коричневые башмаки.

Стефан кивнул и задумчиво потер нос большим и указательным пальцами.

— Уле Хедтофт подтверждает твое описание. Но ты, может быть, что-то перепутала насчет угроз.

Линда энергично затрясла головой:

— Он мне угрожал! Он говорил о том человеке, которого я ищу. Тургейр Лангоос.

— Наверное, какое-то недоразумение.

— Какое еще недоразумение? Я знаю, что говорю. Я все больше и больше уверена, что с Анной что-то случилось.

— Подай заявление. Поговори с ее матерью. Почему, кстати, она не заявляет об исчезновении дочери?

— Понятия не имею.

— Казалось бы, должна побеспокоиться.

— Я не понимаю, что происходит. Не понимаю, почему она не беспокоится. Я только знаю, что Анне может грозить опасность.

Стефан Линдман пошел к выходу.

— Сделай заявление. Мы этим займемся.

— То есть сейчас вы этим не занимаетесь.

Стефан резко остановился, как будто наткнулся на невидимую стену. Ответ прозвучал довольно зло.

— Мы работаем сутки напролет с настоящим убийством. К тому же убийством зверским и отвратительным. И пока ничего не понимаем.

— Тогда мы в похожем положении, — сказала она спокойно. — У меня есть подруга по имени Анна. Она исчезла, ее нет ни дома, ни в квартире в Лунде, телефон не отвечает. И я тоже пока ничего не понимаю.

Она открыла ему дверь.

— Во всяком случае спасибо, что ты хоть чему-то поверил.

— Между нами, — сказал он. — Вовсе не обязательно рассказывать об этом отцу.

Он сбежал по лестнице. Линда машинально поела, оделась и позвонила Зебре. Зебра не отвечала. Линда поехала к Анне. На этот раз никаких следов чьего-то пребывания в квартире не было. Где ты, мысленно крикнула Линда. Тебе многое придется мне объяснить.

Она распахнула окно, уселась на стул и открыла дневник. Какой-то след должен же быть. Хоть что-то должно же проясниться.

Она начала читать с записей месячной давности. Вдруг что-то привлекло ее внимание. На полях, словно бы для памяти, было записано имя. Линда наморщила лоб. Она знала это имя. Она недавно где-то его видела. Или слышала? Она отложила дневник. Где-то вдалеке послышался глухой раскат грома. Было очень жарко. Имя. Видела или слышала?

Тогда где, когда и от кого? Она сварила кофе и попыталась отвлечься, может быть, память сама подскажет, где она встречала это имя. Нет, вспомнить ей не удавалось.

Она уже готова была сдаться, как вдруг вспомнила.

Это было меньше чем сутки тому назад. Имя стояло в списке жильцов дома в Копенгагене.

29

Вигстен. Она знала, что не ошибается. Она видела эту фамилию в списке жильцов в подъезде дома на Недергаде в Копенгагене. Какая буква стояла впереди — «А» или «Д», она не была уверена, но фамилию помнила точно: Вигстен. И что теперь делать? Буду работать, пока не доберусь до чего-нибудь внятного. Но никто больше не принимает это всерьез, мне не удалось никого убедить, что все факты указывают в одном направлении. А в каком? Она снова почувствовала сосущую тревогу. Анне показалось, что она видела своего отца. После этого она исчезает. Она никак не могла додумать до конца эту мысль. Появляется отец, давным-давно исчезнувший отец, на следующий день исчезает дочь. Два исчезновения — накладываются одно на другое, вытекают одно из другого или дополняют друг друга? Или это одно и то же событие? Ей необходимо было с кем-то поделиться — никого, кроме Зебры, у нее не было. Она поехала к Зебре — та как раз выходила из подъезда с сынишкой. Линда пошла с ними — они направлялись на детскую площадку поблизости. Малыш скрылся в песочнице. Здесь была только одна скамейка, грязная, облепленная жвачкой.

Они осторожно присели на самый край. Мальчонка с упоением швырялся песком. Линда поглядела на Зебру и ощутила привычную зависть — Зебра была слишком красивой. В ее красоте было что-то привлекательное и одновременно агрессивное. Линда когда-то мечтала стать такой же красивой, как Зебра. Но пошла в полицию. И теперь мне только остается надеяться, что не окажусь трусихой, думала она.

— Насчет Анны, — сказала Зебра. — Я пыталась ей дозвониться, но не могла. Ты видела ее?

Линда разозлилась:

— Ты что, не в себе? Ты не поняла, что она исчезла, что я волнуюсь, что, по-видимому, с ней что-то случилось?

— Ты же ее знаешь.

— Знаю? Похоже, совсем не знаю. И какая же она, по-твоему?

Зебра нахмурилась:

— Почему ты злишься?

— Я не злюсь, я волнуюсь.

— И что могло случиться?

Линда решила рассказать Зебре всю историю в подробностях. Зебра молча слушала. Мальчик упоенно играл в песочнице.

— Мне надо было тебе сказать, — выслушав, произнесла Зебра. — Анна ведь очень верующая.

Линда удивленно поглядела на нее:

— Верующая?

— Да.

— Мне она никогда ничего не говорила.

— Вы же только недавно встретились, после стольких лет. К тому же Анна всем и каждому рассказывает все по-разному. Она без конца врет.

— Врет?

— Я хотела тебя предупредить, но потом подумала, что лучше будет, если ты сама это обнаружишь. Она типичная мифоманка. Может выдумать все, что угодно.

— Когда мы дружили, она такой не была.

— Люди меняются, не так ли?

Последний комментарий был явно ироничным.

— Я ее терплю, потому что в ней много и хорошего. Она веселая, обожает детей, всегда готова помочь. Но когда она начинает рассказывать свои истории, я ее не принимаю всерьез. Ты даже не знаешь, к примеру, что вы с ней праздновали Рождество в прошлом году.

— Я же была в Стокгольме.

— Она сказала, что ездила тебя навестить. Что вы даже ездили с ней в Хельсинки.

— Никуда мы не ездили!

— Конечно, не ездили. А она говорит, что ездили. Попросту — врет. Зачем, ума не приложу. Может быть, это своего рода болезнь. Или, может быть, жизнь кажется ей настолько скучной, что она предпочитает выдумать для себя иную действительность.

Линда долго молчала.

— Значит, ты думаешь, что всю эту историю с отцом в Мальмё она выдумала?

— Убеждена. Это очень характерно для нее — внезапно найти отца, который наверняка давно умер.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Думала, ты заметишь сама.

— Так ты считаешь, с Анной ничего не случилось?

Зебра весело на нее посмотрела.

— Что? Она и раньше исчезала. Появится, когда появится. И расскажет какую-нибудь фантастическую историю.

— Она что, вообще правду не говорит?

— Мифоманы, чтобы ложь была правдоподобной, лгут так, что их ложь наполовину, а то и больше, правда. Тогда это проходит, и мы верим. Пока не поймем, что лжец живет в ином мире — от начала и до конца придуманном им самим.

Линда недоверчиво покрутила головой.

— А ее учеба?

— Не верю ни на грош.

— А откуда у нее деньги?

— Этот вопрос я себе тоже задавала. Может быть, мошенничает? Вполне может быть. Но я не знаю.

Малыш в песочнице позвал мать. Линда проводила Зебру взглядом. И не только Линда — проходивший мимо мужчина тоже обернулся. Линда думала над словами Зебры. Это объясняет многое, но не все. Хотя, конечно, причин для тревоги меньше, и к тому же противно, что Анна меня обманула. Что это за история с поездкой в Хельсинки? Мне это не нравится, но это и в самом деле объясняет многое.

— Это объясняет многое! — произнесла она вслух.

Подошла Зебра:

— Что ты сказала?

— Я ничего не сказала.

— Ты сидишь и в полный голос разговариваешь сама с собой. Даже в песочнице слышно.

— Просто я потрясена.

— Так ты ничего не замечала?

— Нет. Но теперь я понимаю.

— Мне кажется, тебе надо ей сказать, как ты волновалась. Что до меня, то в один прекрасный день я не выдержу. Просто категорически потребую, чтобы она прекратила врать. И тогда она перестанет со мной дружить. И будет всем врать, как скверно я с ней обошлась.

Мальчику надоело играть в песке. Они сделали несколько кругов по парку.

— Сколько тебе еще дней осталось? — спросила Зебра.

— Шесть. Потом я начинаю работать.

Попрощавшись, Линда пошла в центр и взяла в банкомате деньги. Она была очень экономна и боялась в один прекрасный день оказаться на мели. И здесь я в отца, подумала она. Мы оба экономны, чтобы не сказать скупы.

Она пошла домой, прибралась в квартире и позвонила в квартирное бюро, где ей в свое время обещали подыскать квартиру. С нескольких попыток ей удалось найти чиновника, занимающегося ее делом. Она спросила, нельзя ли переехать раньше, чем планировалось, и получила отрицательный ответ. Она легла на постель и стала размышлять над тем, что ей поведала Зебра. Тревогу за Анну как рукой сняло, но осталось неприятное чувство — как же она не смогла ее раскусить? А как, с другой стороны, она могла это сделать? Как вообще обнаружить, что человек врет? Не о чем-то невероятном, а о самых обычных, будничных вещах?

Она встала, пошла в кухню и позвонила Зебре.

— Я была настолько потрясена, что забыла тебя спросить — что ты там сказала в самом начале, что она верующая?

— Поговори с ней сама, когда она вернется! Анна верит в Бога.

— Какого Бога?

— Христианского. Иногда ходит в церковь. Во всяком случае, она так говорит. Но то, что она молится, — это точно. Я несколько раз заставала ее — стоит на коленях и молится.

— А ты не знаешь, к какой общине она принадлежит? Или это, может быть, какая-нибудь секта?

— Нет. А разве она принадлежит к какой-нибудь общине?

— Откуда я знаю. А вы много об этом говорили?

— Она много раз пыталась начать разговор. Но я ее останавливала. У меня с Богом никогда не было особо теплых отношений.

В трубке послышался дикий рев.

— Ну вот, стукнулся обо что-то. Пока.

Линда снова легла, уставясь в потолок. Что она знает о людях? Она подумала об Анне — совершенно, как оказалось, незнакомый ей человек. Потом увидела перед собой Мону — голую, расхристанную, с бутылкой водки. Линда резко села в постели. Одни психи вокруг. Все, кроме папы. Вот кто совершенно нормален.

Она вышла на балкон. Все еще было жарко. Все, хватит, решила она. Больше я про Анну не думаю. Буду просто наслаждаться хорошей погодой.

В газете она прочитала про ход расследования убийства Биргитты Медберг. Высказывание отца — Господи, сколько раз в жизни она слышала эти слова! Никаких достоверных улик, работаем в нескольких направлениях, может потребовать времени… Она выбросила газету и вспомнила про имя в Аннином дневнике. Вигстен. Второе имя в дневнике, имя человека, чьи пути как-то пересеклись с путями Анны. Первой была Биргитта Медберг.

Последний раз, решила она. Еще раз через мост. Слишком дорого, но денежки я потом сдеру с Анны как возмещение за волнения.

На этот раз я не пойду на Недергаде в темноте, решила она, пока ехала по Эстерсундскому мосту. Я найду этого парня — если Вигстен, конечно, мужчина — и спрошу, не знает ли он, где находится Анна. И ничего больше. Потом поеду домой и приготовлю отцу ужин.

Он поставила машину на прежнем месте. Ей вдруг стало страшно. Как будто она только что поняла, что вчера на этом самом месте ее чуть не убили.

Эта мысль пришла ей в ту самую секунду, когда она вышла из машины. Она втиснулась назад на сиденье и захлопнула дверцу. Спокойно, спокойно, сказала она себе. Я выхожу из машины, здесь никого нет. Никто на меня не бросится. Иду и нахожу жильца по имени Вигстен.

Она с трудом уговорила себя успокоиться, но улицу перешла почти бегом. Велосипедист еле увильнул в сторону и что-то ей заорал. Она открыла дверь и вошла. Имя увидела сразу — четвертый этаж со стороны улицы. Ф. Вигстен. Она неправильно запомнила инициал. Она медленно пошла вверх. Что за музыку она слышала вчера? Что-то латиноамериканское? Сейчас все было тихо. Фредерик Вигстен, решила она. В Дании каждый второй — Фредерик. А каждая вторая — Фредерика. Поднявшись на четвертый этаж, она перевела дыхание и нажала кнопку звонка. За дверью раздался колокольный перезвон. Она медленно сосчитала до десяти и позвонила еще раз. В ту же секунду дверь открылась. На пороге стоял старик с венчиком седых волос на затылке и очками на шнурке. Он строго сообщил:

— Быстрее никак не могу. Почему у молодежи совершенно нет терпения?

Не спрашивая ни имени, ни что ее сюда привело, он отошел в сторону, пропуская ее в прихожую.

— Я, наверное, забыл, что у меня новая ученица. К сожалению, у меня пока еще нет привычки все записывать. Пожалуйста, раздевайтесь и проходите.

С этими словами он пошел по довольно длинному коридору короткими подпрыгивающими шажками. Потом скрылся за какой-то из дверей. Ученица. Чему он собрался меня учить? Она повесила куртку и пошла за ним. Квартира была очень большая, по-видимому, когда-то две квартиры соединили в одну. В самой дальней комнате стоял большой черный рояль. Хозяин стоял у окна и листал записную книжку.

— Я вас не нахожу, — сказал он жалобно. — Как вас зовут?

— Я не ученица. Я просто хочу вас кое о чем спросить.

— Всю свою жизнь я только и делаю, что отвечаю на вопросы, — сказал человек, которого предположительно звали Вигстен. — Я всю жизнь отвечаю на вопросы. Почему так важно правильно сидеть за инструментом. Почему далеко не каждый может научиться играть Шопена с той нежностью и с той силой, какая необходима. И прежде всего — не могу упомнить, скольким оперным певцам отвечал я на вопрос, почему так важно правильно стоять, почему не следует даже пытаться петь сложные партии, если у тебя нет правильной обуви. Вам это ясно? Хорошие башмаки — главное для оперного певца. А пианисту важно, чтобы у него не было геморроя. Как вас зовут?

— Меня зовут Линда. Я не пианистка и не оперная певица. Я пришла спросить вас о вещах, никакого касательства к музыке не имеющих.

— Тогда вы ошиблись адресом. Я отвечаю исключительно на вопросы о музыке. Остальной мир мне совершенно непонятен.

Линда совсем запуталась, да и ее собеседник тоже, очевидно, соображал не блестяще.

— Вас ведь зовут Фредерик Вигстен?

— Не Фредерик, а Франс. Но фамилия правильная.

Он сел на табуретку у рояля и начал листать тетрадку с нотами. Линде казалось, что он то и дело забывает о ее присутствии. Как будто она появляется в комнате на какую-то минуту, а потом опять исчезает.

— Я нашла ваше имя в записной книжке Анны Вестин.

Он барабанил пальцами по нотной странице и, казалось, не слышал, что она сказала.

— Анна Вестин, — повторила она громче.

Он посмотрел на нее:

— Кто?

— Анна Вестин. Шведская девушка по имени Анна Вестин.

— Раньше у меня было много шведских учеников, — сказал Франс Вигстен. — Теперь меня словно все позабыли.

— Подумайте, пожалуйста. Анна Вестин.

— Так много имен, — сказал он задумчиво. — Так много имен, так много удивительных мгновений, когда музыка и в самом деле начинает петь… Вы можете это понять? Музыка должна петь. Немногие это понимают. Бах — да, Бах понимал. В его музыке поет голос Бога. И Моцарт понимал, и Верди… даже, может быть, малоизвестный Роман — все они заставляли музыку петь…

Он прервался на полуслове и уставился на Линду:

— Как, вы сказали, вас зовут?

— Охотно повторю. Линда.

— И вы не ученица? Не пианистка, не оперная певица?

— Нет.

— Вы спрашиваете о женщине по имени Анна?

— Анна Вестин.

— Не знаю такую. А вот жена моя была весталка. Но она умерла тридцать девять лет тому назад. Вы можете понять, что значит прожить вдовцом почти сорок лет?

Он протянул свою тонкую, с голубыми прожилками вен руку и взял ее за запястье.

— Одиноким вдовцом, — повторил он. — Все было ничего, пока я работал репетитором в Королевской опере. Но в один прекрасный день они решили, что я слишком стар. Или, может быть, слишком старомоден, что у меня слишком строгие требования. Терпеть не могу небрежности.

Он прервался и, схватив лежавшую рядом с кипой нот мухобойку, начал охоту за мухой. Он ходил по комнате, то и дело взмахивая своей мухобойкой, как будто дирижировал невидимым оркестром или хором.

Потом снова сел. Муха уселась ему на лоб, но он этого не заметил.

Незамеченная муха, подумала Линда. Вот так выглядит старость.

— Анна Вестин, правильно?

— Да.

— У меня никогда не было ученицы с таким именем. Я, конечно, стар и многое забываю. Но имена своих учеников мне хотелось бы помнить. Только ученики придают моей жизни какой-то смысл после того, как Марианна покинула меня и ушла в царство теней…

Спрашивать больше было нечего. Только один вопрос.

— Тургейр Лангоос, — сказала она. — Я ищу человека, которого зовут Тургейр Лангоос.

Он снова был вне разговора. Свободной рукой он взял несколько нот на рояле.

— Тургейр Лангоос, — повторила Линда. — Норвежец.

— У меня было много учеников из Норвегии. Лучше всех помню одного странного парня по имени Тронд Эрье. Он из Рёуланна, у него был великолепный баритон. Но до того застенчивый, что ему что-то удавалось только в студии звукозаписи. Самый примечательный баритон и самый примечательный человек из всех, кого я знал. Когда я ему сказал, что у него большое дарование, он стал плакать от ужаса. Очень, очень странный человек. Были и другие…

Он вдруг резко встал.

— Жить очень одиноко. Музыка, мастера, создавшие эту музыку, мухи… Иногда еще бывают ученики. А так — только тоска по Марианне. Она умерла слишком рано. Я боюсь, что она устанет меня ждать. Я живу чересчур долго…

Линда поднялась. Вряд ли от него добьешься толкового ответа. Но еще менее вероятно, что Анну с ним что-то связывает.

Она вышла, не прощаясь. Идя по коридору, она услышала, как он играет. Она заглянула в другую комнату. Тут было неприбрано, в нос ударил застоявшийся запах давно не проветриваемого помещения. Одинокий старик со своей музыкой. Как дед со своими картинами. А что будет у меня, когда я состарюсь? А у отца? А у матери? Бутылка водки?

Она взяла свою куртку. Звуки рояля наполнили квартиру. Она стояла неподвижно, глядя на висящую на вешалке одежду. Одинокий старик. Но вот висит еще куртка, явно не принадлежащая одинокому старику. И эти ботинки. Она еще раз заглянула в квартиру. Никого нет. Но теперь она знала, что Франс Вигстен в этой квартире не один. Здесь есть еще кто-то. Она вздрогнула от страха. Музыка замолчала. Она прислушалась и быстро вышла на площадку. Перебежала улицу, плюхнулась за руль и рванула прочь, лихорадочно переключая скорости. Лишь добравшись до моста, она немного успокоилась.

В те самые минуты, когда Линда ехала по мосту назад в Швецию, неизвестный человек взломал дверь в зоомагазин в Истаде и облил бензином клетки с птицами и мелкими зверьками. Он бросил на пол горящую зажигалку и скрылся, не дожидаясь, пока животных охватит пламя.

Часть третья Канат

30

Он всегда очень тщательно выбирал места для своих ритуальных обрядов. Этому он научился еще во время бегства, или, вернее сказать, своего одинокого исхода из Джонстауна. Тогда еще никаких ритуалов в его мире не было, они появились позднее, когда он наконец-то вновь обрел Бога, заполнившего страшную пустоту в его душе, пустоту, грозившую взорвать его изнутри.

Когда он уже много лет прожил со Сью-Мери в Кливленде, он понял, что постоянные поиски безопасного укрытия постепенно стали частью его религии, его собственной, мучительно создаваемой им религии. Обряды и ритуалы сопутствовали ему везде, они стали для него ежедневной купелью, куда он погружал свой разгоряченный лоб, приготовляясь воспринять веления Господа, что ему должно делать, дабы выполнить свое предназначение на Земле.

И все шло хорошо — до последнего раза. До того злосчастного случая, когда одинокая женщина нечаянно нашла одно из их укрытий, и Тургейр, его первый апостол, зарубил ее.

Я просмотрел слабость Тургейра, думал он. Избалованный сынок миллионера, владельца пароходства. Я подобрал его в канаве в Кливленде и никогда не предполагал, что не сумею справиться с его темпераментом. Я учил его мягкости и терпению, я давал ему выговориться и внимательно слушал его. Но на дне его души таилась безумная ярость — ярость, затаенная так глубоко, что я ее проглядел.

Он попытался добиться от Тургейра объяснений. Почему вдруг он пришел в такое бешенство, когда ни в чем не повинная пожилая женщина случайно наткнулась на его хижину? Они ведь просчитали такую возможность. Это было вполне вероятно — кто-то пройдет по давно забытой и заросшей тропе. Они должны быть готовы к неожиданностям. Тургейр ничего не мог объяснить. Он спросил его — может быть, на него напал внезапный страх? Но Тургейр не отвечал. Он не мог на это ответить. У него только осталось ощущение, что Тургейр вручил ему свою жизнь не до конца. Они заранее решили, что если такая случайность все же произойдет, если укрытие их будет обнаружено, они дружелюбно поговорят с чужаком, а на следующий же день ликвидируют убежище. Тургейр сделал все наоборот. Что-то замкнулось у него в мозгу. Вместо оливковой ветви в руках у него оказался топор. Он даже не мог объяснить, зачем он разрубил труп бедной женщины на части, зачем оставил голову, зачем сплел отрубленные руки в молитвенном жесте. Потом он сунул остальные части тела в мешок, положил туда камень, разделся, доплыл до середины ближайшего озерца и утопил.

Тургейр наделен огромной физической силой, это он заметил сразу, когда споткнулся о бродягу, валявшегося в канаве в одном из самых опасных пригородов Кливленда. Он уже хотел уйти, как вдруг услышал, как бродяга что-то бормочет. Он остановился и прислушался. Язык датский или, возможно, норвежский. И он понял тогда, что этот человек послан ему Богом. Тургейр Лангоос умирал. Врач, который потом обследовал его и назначил абсолютно необходимый реабилитационный курс, был совершенно категоричен — в теле Тургейра не осталось больше места для спирта и наркотиков. Его спасло только крепкое от природы здоровье. Но в этот момент его организм уже использовал все резервные мощности. Мозг начал разрушаться, и было совершенно неясно, удастся ли Тургейру заполнить многочисленные провалы памяти.

Он до сих пор помнил ту улицу в Кливленде. Тот день, когда бездомный бродяга, норвежец по имени Тургейр, посмотрел на него налитыми кровью глазами. Зрачки его светились, как у собаки. Но важен был не его взгляд, важно было то, что он сказал. В воспаленном мозгу бродяги родилась странная мысль — он решил, что это сам Бог склонился над ним. Он схватил его за рукав куртки своей огромной ручищей и, дыша в лицо спасителя невыносимо зловонным перегаром, спросил:

— Ты Бог?

После секундного молчания, вместившего в себя все — все его унижения, все потери, но не только потери, а и ожидания, и не умершие еще мечты, каким-то внезапным озарением поняв, что все сошлось именно сейчас и именно в этой точке пространства, он ответил:

— Да. Да, я твой Бог.

Выговаривая последнее слово, он уже сомневался. Ясно, что первый апостол должен, просто обязан быть самым пропащим из всех. Но кто был этот человек? Как он здесь оказался?

Он ушел, оставив Тургейра Лангооса там, где его нашел. Тогда он даже не знал его имени, он был для него просто пропащим норвежским алкоголиком, неизвестно какой прихотью судьбы оказавшийся в канаве на самой, может быть, загаженной улице Кливленда. Но его снедало любопытство. На следующий день он вернулся в этот район. Словно спустился в ад, подумал он тогда. Вокруг валялись несчастные, потерянные люди, спасти их уже было нельзя. Он искал вчерашнего бродягу, несколько раз на него пытались напасть, чуть не ограбили, но наконец какой-то старик со зловонной гноящейся раной на том месте, где когда-то был правый глаз, смог более или менее внятно объяснить ему, что норвежец с большими руками обычно ищет защиту от дождя и снега внутри проржавевшей опоры моста. Там он его и нашел. Тургейр спал, храпел, вонь от него исходила совершенно непереносимая, лицо его было покрыто нарывами. Из его куртки он достал пластиковый пакет с красным норвежским паспортом, просроченным семь лет назад. В графе «профессия» было написано «судовладелец». Его любопытство все возрастало и достигло высшей точки, когда он обнаружил в том же пакете банковскую чековую книжку. Он запомнил номер паспорта, положил документы на место и ушел.

У Сью-Мери был брат Джек, довольно странный тип, живший весьма оригинальной двойной жизнью. Торговал недвижимостью в одной из самых респектабельных маклерских фирм, по выходным он преподавал в воскресной школе, а все свободное время посвящал подделке документов для местных жуликов. На следующий день он нашел Джека в воскресной школе и спросил, не может ли тот узнать что-нибудь о некоем случайно повстречавшемся ему норвежце.

— Помочь нуждающемуся брату — мой долг, — объяснил он.

— Европейские посольства не дают паспортных данных своих граждан, — сказал Джек. — Дело непростое.

— Я заплачу, разумеется.

Джек улыбнулся, показав ровный ряд белоснежных зубов.

— От мужа Сью-Мери я денег не возьму, — сказал он, — хотя и считаю, что вам следует пожениться официально. Грех, длящийся годами, все равно остается грехом, он не становится ни меньше, ни больше. Грех подлежит осуждению.

Через три недели Джек явился с удивительными сведениями, — где он их раздобыл, говорить не пожелал.

— Чем сложнее задача, тем интереснее. Особенно я был рад, когда мне удалось взломать секретные коды Королевства Норвегия.

Он и сейчас помнил, как открыл конверт по пути к камину, возле которого любил читать или просто размышлять. Он опустился в кресло и начал проглядывать бумаги, но тут же остановился. Зажег лампу, хотя в комнате было совершенно светло, и начал внимательно изучать отрывочную, но от этого не менее ясную биографию Тургейра Лангооса.

Тургейр Лангоос родился в Бэруме в 1948 году, в семье владельца пароходства, специализирующегося на перевозках нефти и автомобилей. Пароходство «Лангоос» отделилось от знаменитой фирмы морских перевозок «Рефсволд» в результате конфликта в руководстве. Откуда отец Тургейра, капитан Антон Хельге Лангоос, досконально изучивший дело за много лет, проведенных на капитанском мостике, раздобыл капитал и солидный пакет акций, позволивший ему войти в правление компании «Рефсволд», было непонятно. Когда разразился скандал, семья Рефсволд начала распространять слухи, будто Антон Хельге Лангоос нажил миллионы, сотрудничая с оккупантами. На всех углах шептали о нелегальных каналах, позволивших многим нацистским преступникам избежать суда, бежав на подводных лодках, — по ночам они всплывали в проливе Ла-Плата между Аргентиной и Уругваем, выгружая на берег нацистских палачей и начальников концлагерей. Но ничего доказать было невозможно, тем более что и у семьи Рефсволд тоже были свои скелеты в шкафу.

Антон Хельге Лангоос не женился до тех пор, пока его пароходство под красно-зеленым флагом с изображением летучей рыбы окончательно не встало на ноги. В качестве презрительного жеста в сторону так называемой пароходной аристократии он выбрал жену из мест, удаленных от моря настолько, насколько это возможно в Норвегии, — из лесной деревушки на восток от Рёроса, почти на границе со шведским Херьедаленом. Там он нашел женщину по имени Майгрим — она занималась тем, что развозила по удаленным хуторам почту. Они построили в Бэруме большой дом, где она родила одного за другим троих детей. Первым был Тургейр, за ним последовали две девочки, Анникен и Хеге.

Тургейр очень рано осознал, что от него ждут, но столь же ясно понял, что не имеет ни малейшего желания оправдывать эти ожидания. Он не понимал ни предназначенной ему роли, ни самого спектакля, ни причины, по которой главная роль досталась именно ему. Свой протест он впервые проявил еще подростком. Антон Хельге Лангоос как мог боролся с сыном, но с самого начала был обречен на поражение. Наконец он отказался от этих попыток и примирился с тем, что сын не станет продолжателем его дела. Спасла положение младшая дочь, Хеге, — она пошла в отца: та же воля, та же целеустремленность. Она заняла директорское кресло, когда ей было двадцать два года. Именно в то время Тургейр с некой отчаянной целеустремленностью начал свой долгий путь в пропасть. Он рано пристрастился к спиртному и наркотикам, и, несмотря на то, что Майгрим прилагала нечеловеческие усилия, чтобы его спасти, все было напрасно — ни дорогие клиники, ни столь же дорогие психологи и психотерапевты помочь ему не могли.

В конце концов случилась катастрофа. На Рождество Тургейр вручил родне подарки — тухлые свиные ножки, старые покрышки, грязные булыжники, и попытался поджечь себя, сестер и родителей. Попытка не удалась, и он бежал из дома, чтобы никогда не возвращаться. Доступ к деньгам у него был, и он просто исчез. Когда истек срок его паспорта и он не стал его обновлять, его объявили в международный розыск. Но как можно найти человека, ночующего в ржавой мостовой опоре в Кливленде? Он несколько раз менял банк, сменил все, кроме имени, и у него по-прежнему на счету было около пяти миллионов норвежских крон, когда он встретил человека, представившегося ему Богом и Спасителем.

Разумеется, не все эти сведения содержались в принесенных Джеком бумагах. Но буквально при второй встрече все в той же ржавой опоре он вытянул из Тургейра всю его биографию. После этого, как истинный спаситель, он вытащил Тургейра Лангооса из канавы. У него появился первый апостол.

Но я не заметил его слабости, подумал он, — припадков бешенства, приводящих к неуправляемому насилию. Он пришел в ярость и изрубил женщину на куски. Но в этом есть и свой плюс. Одно дело — жечь зверье на кострах, и совсем другое — убить человека. И очевидно, Тургейр не подведет. Теперь, когда кончаются ритуалы с принесением в жертву животных, настает очередь человеческих жертв.

Они встретились на вокзале в Истаде. Тургейр приехал поездом из Копенгагена — за рулем ему было труднососредоточиться: сказывались последствия его прошлой жизни. Спаситель его иногда сомневался, все ли в порядке у Тургейра в смысле логики, предусмотрительности и здравого смысла после стольких лет, проведенных в канаве.

Тургейр выкупался, это тоже входило в обряд — совершить ритуал омовения перед жертвоприношением. Он как-то объяснял Тургейру, что все написано в Библии. Библия была их карта, их лоция. Это было важно — поддерживать чистоту. Иисус постоянно мыл ноги. Нигде, правда, не сказано, что он мылся весь, но мысль совершенно ясна — выполнять Божью волю надо с чистым, благоуханным телом.

У Тургейра в руках была его черная сумка. Незачем было спрашивать, что в ней, — он знал и так. Тургейр уже доказал, что в случае чего он готов действовать на свой страх и риск. К примеру, эта женщина, которую он изрубил. Это вызвало совершенно ненужный им шум. Об убийстве трубили газеты, рассказывали дикторы. То, что они наметили, пришлось на два дня отложить. Он считал, что Тургейру лучше всего отсидеться в его убежище в Копенгагене.

Они пошли к центру, свернули у почты и остановились у зоомагазина. Продавщица была совсем юная, когда они вошли, она ставила на полку кошачий корм. Тут стояли клетки с хомяками, котятами, птицами. Тургейр улыбнулся, но промолчал — ему не хотелось демонстрировать свой норвежский акцент. Пока Тургейр осматривал помещение, прикидывая, как он будет действовать, его Спаситель купил пакет семечек для птиц. Потом они дошли до театра и свернули к лодочной пристани. День был жаркий, лодки, несмотря на то, что уже начался сентябрь, сновали взад и вперед.

Это был тоже ритуал — вода должна быть близко. Как-то они встретились впервые на берегу озера Эри. С тех пор, намечая что-то важное, они всегда искали местечко на берегу.

— Клетки стоят тесно, — сказал Тургейр, — я поливаю их бензином со всех сторон, кидаю зажигалку, и через несколько секунд все будет пылать.

— А потом?

— Потом я кричу: Gud krevet![75]

— А потом?

— Я иду налево, потом сворачиваю направо. Не медленно, но и не быстро. Останавливаюсь на площади и проверяю, не следит ли кто за мной. Потом иду к киоску напротив больницы, где ты меня будешь ждать.

Они замолчали и посмотрели на входивший в гавань деревянный баркас. Мотор немилосердно тарахтел.

— Больше животных не будет. Наша первая цель достигнута.

Тургейр Лангоос встал было на колени прямо здесь, на причале. Но он молниеносно схватил его за руку и удержал:

— Никогда на людях.

— Я забыл.

— Но ты спокоен?

— Я спокоен.

— Кто я?

— Отец мой, мой пастырь, мой Спаситель, мой Бог.

— А кто ты?

— Первый апостол. Меня нашли на улице в Кливленде и вернули к жизни. Я — первый апостол.

— А еще кто?

— Первосвященник.

А я когда-то был башмачником, делал сандалии, подумал он. Я мечтал о совсем ином и в конце концов бежал, бежал от чувства стыда за собственную неспособность реализовать свою мечту. А теперь я крою на свой лад людей, как когда-то кроил подметки, стельки и ремни.

Было уже четыре часа. Они прогулялись по городу, присаживаясь то тут, то там на скамейки. Оба молчали — говорить больше было не о чем. Время от времени он косился на Тургейра. Тот был совершенно спокоен, сосредоточен на задании.

Легко сделать человека счастливым, подумал он. Он вырос в богатом доме, избалованный сынок богатых родителей и в то же время несчастный ребенок, не умеющий найти свою дорогу в жизни. А я сделал его счастливым, я оказал ему доверие.

Они переходили с лавки на лавку до семи вечера. Магазин закрывался в шесть. Он проводил Тургейра до угла, где была почта. Вечер был теплый, на улицах полно народу. Это хорошо. Когда начнется пожар и возникнет паника, никто не запомнит их лиц.

Они расстались. Он быстро дошел до площади и обернулся. В голове его словно бы тикали часы. Сейчас Тургейр взломал дверь фомкой. Вошел, прикрыл сломанную дверь. Прислушался. Поставил сумку на пол, достал пульверизаторы с бензином… Достал зажигалку… Он услышал негромкий хлопок, за домом, отделяющим зоомагазин от площади, что-то блеснуло, и повалил дым. Он отвернулся и быстро ушел. Не успел еще дойти до условленного места, как завыли сирены.

Ну, вот и все, подумал он. Мы восстанавливаем христианскую веру, христианское учение, как следует жить человеку. Долгие годы в пустыне позади.

И теперь покончено с безмозглыми тварями — они даже не понимают, за что страдают.

Очередь за человеком.

31

Линда вышла из машины на Мариагатан и сразу почувствовала странный запах, напомнивший ей Марокко. Как-то раз она и Герман Мбойя ездили туда — недельная чартерная поездка, самая дешевая из всех, что были. Гостиница кишела тараканами. Именно тогда Линда впервые поняла, что будущее вовсе не так ясно и понятно, как ей представлялось. Год спустя они расстались — Герман вернулся в Африку, а она, после долгих блужданий, поступила в Высшую школу полиции.

Запах гари. Она помнила запах горящего мусора на свалке в Марокко. Но в Истаде ведь не жгут мусор. Она услышала вой сирен пожарных и полицейских машин, и только тут до нее дошло. Горело где-то в самом центре. Она побежала.

Когда она, запыхавшись, добежала до места, пожар еще не погасили. Она мысленно осудила себя за плохую физическую форму. Словно старуха, которая сидит целыми сутками у телевизора. Из крыши вырывались языки пламени, несколько семей, живших над магазином, эвакуировали. На тротуаре стояла полусгоревшая детская коляска. Пожарники пытались не дать огню переброситься на соседние дома. Она подошла к заграждению.

Ее отец ругался со Свартманом по поводу того, что тот не допросил как следует свидетеля, и к тому же отпустил его.

— Мы никогда не возьмем этого психа, если не будем соблюдать простейшие правила.

— Этим занимался Мартинссон.

— Он говорит, что дважды просил тебя его заменить. В общем, ищи этого исчезнувшего свидетеля.

Свартман ушел, кипя от злости. Как два разъяренных буйвола, подумала Линда. Обязательно должны пометить свою территорию.

Пожарный автомобиль задом подъехал к горящему дому.

Пожарные размотали шланг, и из него ударила мощная струя воды. Курт Валландер отскочил в сторону и заметил Линду.

— Что случилось?

— Подожгли зоомагазин. Опять бензин. Так же как и с лебедями, и с теленком.

— Никаких следов?

— Эти умники упустили единственного свидетеля.

Отца трясло от злости. Вот так он и умрет в один прекрасный день, вдруг пришло ей в голову. Усталый, раздраженный, возмущенный каким-нибудь следственным промахом. Так и будет выглядеть его последнее па, если верить Зебре — она говорит, что каждый человек должен стремиться уйти из жизни, танцуя.

— Мы должны их взять, — прервал ее мысли отец.

— Их? Здесь что-то другое.

— Что?

Он глядел на нее, как будто бы она должна знать ответ.

— Не знаю. Но здесь что-то другое.

Его окликнула Анн-Бритт Хёглунд.

Линда проводила его взглядом — здоровый мужик с втянутой в плечи головой, осторожно маневрирующий между бесчисленными шлангами и дымящимися остатками того, что час назад было зоомагазином. Она заметила заплаканную женщину, неподвижно смотревшую на пожар. Хозяйка, подумала она. Или просто любительница животных? Линда вспомнила, как она в детстве видела пожар. Горел старый деревянный дом, на первом этаже был часовой магазин. Она тогда очень жалела часы: ей представлялось, как перестают биться их сердца и плавятся стрелки. Она ходила взад-вперед вдоль заграждения. Сбежалось довольно много людей; все молча наблюдали за пожаром. Горящие дома всегда вызывают страх. Словно напоминание, что и там, где ты живешь, в один прекрасный день может вспыхнуть смертельный огонь.

— Не понимаю, почему они меня не спросят, — услышала она голос рядом.

Она обернулась. Там стояли две девушки лет двадцати. Клубы дыма заставили их отшатнуться и вжаться в стену соседнего дома.

— Не собираюсь заискивать перед полицией.

Свидетель, решила Линда. Потерянный свидетель.

— А что вы видели?

Девушка поглядела на нее оценивающе. Она немного косила.

— А вы кто?

— Я из полиции. Линда Валландер.

Почти правда, подумала она. Во всяком случае, не то чтобы полная ложь.

— Как можно было взять и поджечь всех этих зверьков? Говорят, там и лошадь была?

— Нет, — сказала Линда. — Лошадей в зоомагазинах не продают. Требуется специальная конюшня. И потом, лошадей в клетках не держат. Лошадей держат в стойлах. Так что же вы видели?

— Не что, а кого. Мужчину.

— И что он делал?

— Поджег магазин, и все звери сгорели. Я шла от стоянки у театра — мне надо было несколько писем отправить. На полпути к почте, ну, примерно в квартале отсюда, заметила, что за мной кто-то идет. Я даже вздрогнула — до того он беззвучно шел. Я его пропустила. А потом пошла за ним, тоже почему-то тихо. Но через несколько метров вспомнила, что забыла письмо в машине. Пошла назад, взяла письмо и пошла на почту.

Линда подняла руку.

— Сколько времени у вас ушло, чтобы вернуться к машине и взять письмо?

— Три-четыре минуты. Машина была у театра.

— И что случилось, когда вы шли на почту? Вы его опять увидели?

— Нет.

— А когда проходили магазин? Что вы видели?

— Не знаю. Может быть, кинула взгляд в окно. Я не особенно интересуюсь черепахами и хомяками.

— И что вы увидели?

— Ну, там всегда такой голубоватый свет внутри.

— Откуда вы знаете?

— Я отправляю письма несколько раз в неделю. Каждый раз ставлю машину у театра, каждый раз прохожу мимо зоомагазина и каждый раз вижу синюю лампу. Она, наверное, для подогрева. Самое большое для меня удовольствие в жизни — писать письма, причем от руки, и отправлять их по почте. Я — член антиэлектронной мафии.

— А что дальше?

— Отправила письма и пошла назад. Это заняло еще от силы три минуты.

— И что потом?

— Магазин взорвался. Мне, во всяком случае, так показалось. Я как раз шла мимо, когда раздался взрыв. Меня даже тряхнуло. И яркий свет. Я бросилась на землю. А потом там начало гореть. Мимо меня какой-то зверек промчался, на нем шерсть горела. Жуть какая-то!

— Что дальше?

— Все было очень быстро. Но я заметила, что на той стороне улицы человек стоит. Я его хорошо видела — светло было, как днем. Тот самый, что меня обогнал. И большая сумка в руках.

— А она была, когда он мимо вас прошел?

— Да. Я забыла сказать. Черная сумка. Старая. С такими раньше врачи ходили.

Линда знала такие сумки.

— Что случилось потом?

— Я крикнула, чтобы он мне помог.

— Вы поранились?

— Мне показалось. Этот взрыв и потом свет… это было прямо жуть.

— И что, помог он вам?

— Посмотрел и пошел прочь.

— В какую сторону?

— К площади.

— А раньше вы его видели?

— Никогда.

— Описать его можете?

— Высокий, здоровенный. Лысый. Или очень коротко стриженный.

— А как одет?

— Темно-синяя куртка, темные брюки. На башмаки я и раньше обратила внимание — мне было интересно, чего это у него такой неслышный шаг. Коричневые башмаки на толстой резиновой подошве. Но не кроссовки.

— А что вы еще можете вспомнить?

— Он кричал.

— Кричал? Кому?

— Не знаю.

— Там был кто-то еще?

— Я не видела.

— Что он кричал?

— Что-то вроде: «Gud kravde[76]».

— Gud kravde?

— Первое слово точно — «Gud». Потом, как мне показалось, «kravde». Но словно он это кричал на другом языке.

— Можете попробовать воспроизвести?

— Звучало как «krevet».

— «Krevet»?

— Может быть, это по-датски. Или, скорее, по-норвежски. Точно — по-норвежски. Тот, кто это крикнул, кто поджег магазин, говорил по-норвежски.

Линда почувствовала, как у нее участился пульс. Тот же самый норвежец. Наверняка. Если, конечно, это не какой-нибудь норвежский заговор. Хотя это уж вряд ли.

— Он что-нибудь еще сказал?

— Нет.

— Как вас зовут?

— Ами Линдберг.

Линда нашла в кармане ручку и записала ее телефон у себя на запястье. Они пожали друг другу руки.

— Спасибо, что выслушали, — сказала Ами Линдберг и скрылась в книжном магазине.

Существует какой-то тип по имени Тургейр Лангоос, думала Линда. Он все время где-то поблизости от меня. Как тень.

Тушение пожара явно перешло в более спокойную фазу — пожарники перестали суетиться, движения стали помедленнее — признак того, что им наконец удалось справиться с огнем. Отец о чем-то говорил с брандмейстером. Когда он повернулся в ее сторону, она инстинктивно пригнулась, хотя в темноте он не мог ее увидеть. Мимо прошел Стефан Линдман, ведя под руку молодую женщину, ту, что недавно рыдала, глядя на горящий дом. Стефан умеет обращаться с плачущими женщинами, подумала она. Мне-то от этого мало толку, я никогда не плачу, ни разу не плакала с детства. Она проводила их взглядом. Стефан пригласил женщину в полицейскую машину, они обменялись несколькими словами, потом он посадил ее в машину и захлопнул за ней дверцу.

Разговор с Ами Линдберг не выходил у нее из головы. Gud krevet. Gud kravde. Божья воля… какая воля? Уничтожить зоомагазин, обречь мучительной смерти беспомощных животных. Сначала лебеди. Потом теленок на ферме. Почерневший, обугленный. А теперь целый магазин. Конечно, это один и тот же преступник. Спокойно, без спешки уходит с места преступления, выкрикнув, что на это есть Божья воля.

И все время присутствует какой-то норвежец. Сожженные звери, пропавшие люди, воскресшие отцы… и моя подруга куда-то исчезла… она огляделась — ей почему-то показалось, что Анна тоже вполне может быть где-то рядом. Она подошла к Стефану Линдману. Он удивился:

— А ты что тут делаешь?

— Болтаюсь среди зевак. Но мне надо с кем-то поговорить.

— О чем?

— О пожаре.

Он задумался на секунду.

— Я еду домой поесть. Можешь поехать со мной.

Его машина стояла у отеля «Континенталь». Они поехали на запад. Он жил в одном из трех многоквартирных домов, выросших на первый взгляд безо всякой на то воли архитектора посреди района вилл. Рядом стоял длинный ряд зеленых контейнеров для сбора различных видов мусора.

Дом номер четыре был посредине. Стекло в подъезде было разбито и заклеено полоской бумаги, но бумага, в свою очередь, тоже была порвана. «Жизнь на продажу. Позвони на ТВ и расскажи», — прочитала Линда на стене дома.

— Каждый день вчитываюсь, — сказал Стефан, — очень глубокомысленная надпись.

За дверью на нижнем этаже истерически хохотала женщина. Стефан Линдман жил на самом верху. На двери был прибит черно-желтый вымпел с надписью «Спортивный клуб Эльфсборг». Линда вспомнила, что так называется футбольная команда Буроса. Под вымпелом на клочке бумаги было написано имя Стефана.

Он подал ей вешалку для куртки. Немногочисленная разрозненная мебель в гостиной стояла как бог на душу положит.

— Нечем тебя угостить, — пожаловался он. — Вода, бутылка пива. У меня дома почти ничего нет. Это временное жилье.

— Когда ты переедешь? Ты говорил что-то о Кникарпе.

— Я там ремонтирую дом. Вокруг большой сад. Думаю, мне там будет хорошо.

— А я все еще живу с отцом. Считаю дни до переезда.

— У тебя хороший отец.

Она посмотрела на него с любопытством. Комплимент был неожиданным.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Именно то, что сказал: у тебя хороший отец. У меня такого не было.

На столе лежали газеты и еще пара черно-желтых вымпелов. Она наугад вытащила газету — «Буросская газета».

— По дому я не тоскую, — объяснил он. — Но мне нравится читать о том, от чего я избавился.

— Было так скверно?

— Я дал себе слово, что если выживу после этого рака, уеду.

— А почему именно в Истад?

— Мне почему-то казалось, что в пограничном городе жить интереснее. Вся Швеция за спиной. Сконе — приграничная полоса. Лучше объяснить не могу.

Он замолчал. Линда не знала, с чего начать. Он проворно поднялся с дивана.

— Я принесу пиво, — сказал он. — Там, по-моему, есть какие-то бутерброды.

Он принес два стакана, пиво и бутерброды, но ел он один.

Линда рассказала, как она случайно оказалась рядом с Ами Линдберг, и передала содержание разговора. Он слушал внимательно, ни о чем не спрашивая. Только раз поднял руку, прося прерваться, и переставил торшер, светивший ему прямо в глаза. Штора на окне зашевелилась — поднимался ветер. Было довольно душно.

Он поймал ее взгляд.

— Думаю, будет гроза. У меня болят виски. Это у меня от матери. Виски болят — к грозе. У меня есть приятель из эстерсундской полиции, Джузеппе Ларссон.

— Ты называл это имя.

— Он утверждает, что перед грозой он чувствует непреодолимое желание выпить рюмку и закусить селедкой. Скорее всего, выдумывает.

— То, что я рассказываю, чистая правда.

Он кивнул:

— Я не хотел тебя перебивать.

— Мне трудно сосредоточиться.

Она продолжала. Вернулась к тому времени, когда, может быть, все и началось, когда Анне показалось, что она видела своего отца на улице в Мальмё. И во всем этом повествовании той дело возникала загадочная фигура некоего предположительно норвежца, по имени предположительно Тургейр Лангоос.

— Кто-то убивает животных, — закончила она. — Все более жестоко, более дерзко, если слово «дерзко» вообще применимо к психу. Кто-то убивает и человека, разрубает его на куски. И Анны тоже нет.

— Понимаю твое беспокойство, — сказал Стефан. — Прежде всего потому, что тут присутствует не только странная фигура кого-то, кто, может быть, и в самом деле отец Анны, но и еще какая-то неизвестная личность, она появляется где-то на периферии и заявляет: «Gud krevet!» Может быть, не всякий раз настолько громко, чтобы кто-то это слышал. Но слова эти звучат. Ты говоришь, вдруг выяснилось, что твоя подруга Анна — верующая. Есть и другие элементы этой разрозненной мозаики, а может быть, это вовсе никакая не мозаика, а только ее видимость. Мираж. И это непостижимая жестокость — сложенные в молитве отрубленные руки… Все, что ты рассказала, да и все, что я сам видел, не оставляет сомнений — во всем этом присутствует какая-то религиозная подоплека. Мы пока об этом всерьез не думали, и, по-видимому, зря.

Он допил остатки пива. Вдалеке послышался удар грома.

— Над Борнхольмом, — сказала Линда. — Там вечно грозы.

— Ветер с востока. Значит, гроза скоро будет здесь.

— И что ты думаешь о моем рассказе?

— Все, что ты говоришь, — правда. И не просто правда. Это факты, которые мы обязаны учесть в следствии.

— В котором из следствий?

— По делу Биргитты Медберг. Что касается твоей подруги, то до сих пор мы как бы просто наблюдали, как будут развиваться события. Думаю, теперь все будет по-другому.

— Как по-твоему, мне есть чего бояться?

Он неуверенно покачал головой:

— Не знаю. Сейчас сяду и запишу все, что ты рассказала. Тебе тоже хорошо бы это сделать. Завтра на оперативке подниму этот вопрос.

Линда передернула плечами:

— Отец взбесится. Как это я посмела говорить с тобой без его ведома?

— Скажи, что он был занят пожаром.

— Он скажет, что для меня у него всегда есть время.

Стефан подал ей куртку. Он ей определенно нравится. Как бережно и в то же время уверенно коснулся он ее плеча…

Она пошла домой на Мариагатан. Отец ждал ее в кухне. По лицу его она поняла, что он злится. Вот тебе и Стефан, подумала она. Неужели обязательно было звонить отцу, даже не дождавшись, пока я доберусь домой.

Она села и уперлась руками в стол.

— Если ты собираешься лаяться, я иду спать. Нет, я ухожу отсюда. Посплю в машине.

— Ты могла сначала поговорить со мной. Я воспринимаю это как тотальное недоверие.

— О боже! Ты же занимался пожаром! Сгоревшими зверями! Целый квартал чуть не сгорел!

— Ты не должна была сама говорить с этой девицей. Сколько раз повторять тебе, что это не твое дело. Ты даже еще и не начала работать.

Линда протянула ему руку с записанным на запястье телефонным номером Ами Линдберг:

— Этого хватит? Я иду спать.

— Очень печально, что ты до такой степени меня не уважаешь, что действуешь у меня за спиной.

Линда оцепенела.

— У тебя за спиной? О чем ты говоришь?

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

Линда одним движением руки смахнула на пол солонку и вазу с увядшими цветами. С нее хватит. Она рванулась в прихожую, схватила куртку и выбежала на улицу. Я его ненавижу, думала она, лихорадочно нашаривая в кармане ключ от машины. Я ненавижу его вечные упреки. Больше ноги моей здесь не будет.

Она села за руль и попыталась успокоиться. Теперь он думает, что меня мучают угрызения совести. Сидит там на кухне и ждет, что я вернусь. Он уверен в том, что я вернусь. Подумаешь, Линда Каролина устроила маленький бунт. Опомнится.

Не вернусь, решила она. Посплю у Зебры. Она завела мотор и тут же передумала. Зебра начнет бесконечные разговоры, будет задавать вопросы, любопытничать. На это у нее сейчас не было сил. Она поехала к Анне. Пусть сидит там и ждет ее хоть до скончания века.

Она сунула ключ в замок, повернула его и открыла дверь. В прихожей стояла Анна и улыбалась.

32

— Никто, кроме тебя, — сказала Анна, — не может вот так заявиться среди ночи. Мне почему-то кажется, что это я тебя разбудила. Ты вдруг проснулась и решила, что я вернулась. Скажи честно, так оно и было?

Линда выронила ключи. Они просто выскользнули у нее из руки.

— Не понимаю. Это и в самом деле ты?

— Конечно, я.

— И что я должна теперь — радоваться? Почувствовать облегчение?

Анна подняла брови:

— Какое облегчение?

— Ты что, не соображаешь, как я волновалась?

Анна подняла руки, как бы прося прощения:

— Виновна, виновна. Я знаю. Что мне сперва делать — просить прощения или объяснить, что случилось?

— Ничего. Достаточно того, что ты нашлась.

Они прошли в гостиную. Хотя Линда все еще не могла прийти в себя, не могла поверить, что это и в самом деле Анна, вот она идет, садится на свой любимый стул — несмотря на все это, краем глаза она успела заметить, что бабочки на стене по-прежнему нет.

— Я пришла, потому что мы поссорились с отцом, — сказала Линда. — Поскольку тебя не было, я решила поспать у тебя на диване.

— И, поскольку я теперь есть, тебе тоже никто не мешает поспать у меня на диване, — улыбнулась Анна.

— Я пришла домой совершенно вымотанная. И расстроенная. Мы с отцом — словно два петуха. Деремся из-за куска навоза. Готовы друг друга растоптать. На этот раз, кстати, мы говорили о тебе.

— Обо мне?

Линда протянула руку и потрогала ее плечо. На Анне был купальный халат с отрезанными из каких-то малопонятных соображений рукавами. Кожа была прохладной. Никаких сомнений — это Анна, никто другой в ее тело не вселился. У Анны всегда была прохладная кожа. Это Линда помнила с детства. Иногда они с замиранием сердца, е чувством, что переходят какой-то невысказанный, но очень важный запрет, играли в мертвецов. У Линды кожа всегда была горячей, она даже потела от страха, а у Анны кожа была настолько холодной, что они прекращали игру — обеим становилось страшно. Линда ясно помнила, что именно в тот раз вопрос о Смерти был для нее решен. Но она так и не знала, чего было больше в Смерти — соблазна или угрозы. Как бы то ни было, с того дня смерть для Линды стала чем-то, что всегда сопровождает человека — как некий газ без запаха и цвета, выжидающий момента, чтобы удушить свою жертву.

— Неужели ты не понимаешь, как я волновалась? Это на тебя не похоже — исчезнуть, когда мы договорились встретиться.

— Ничто сейчас на себя не похоже. Я думала, что нашла отца. Видела его в окно. Думала, что он вернулся.

Она прервалась и поглядела на свои руки. Она вернулась так же, как и исчезла, подумала Линда. Спокойна, выдержанна, все как всегда. Дни, что ее не было, она просто как бы вырезала из своей жизни, даже не заметив.

— А что случилось?

— Я его искала. Конечно, я не забыла, что мы договорились. Но я не могла. Я надеялась, что ты меня поймешь. Я видела отца, и у меня возникло чувство, нет — уверенность, что я его найду. Меня всю трясло, я даже побоялась сесть за руль. Поехала в Мальмё и начала его искать. Это просто описать невозможно — как я ходила по улицам и его искала. Напрягала все чувства — должна же я обнаружить какой-то звук. Запах, наконец. Я шла медленно, Словно одинокий разведчик, чьих донесений ждет кавалерийская бригада. Я должна была найти путь к цели. А целью был мой отец.

От вокзала до гостиницы, где я тогда его увидела, я шла несколько часов. В вестибюле спала на стуле какая-то толстая тетка. Я разозлилась — она заняла мое место. Никто не имеет права сидеть на этом священном стуле! Я увидела своего отца, когда сидела на этом стуле, и он увидел меня, когда я сидела на этом стуле! Я пошла и растолкала храпящую тетку. Она вздрогнула. Я сказала, что ей придется пересесть, так как сейчас будут менять мебель. Она послушалась. Почему она решила, что я имею какое-то отношение к отелю, непонятно — на мне был плащ, волосы мокрые и слипшиеся от дождя. Я села на стул и посмотрела в окно. Там никого не было. Но я почему-то была уверена, что если сидеть на этом стуле достаточно долго, отец обязательно появится.

Она прервалась и ушла в туалет. Где-то вдали все еще погромыхивал гром. Наконец она вернулась и продолжила:

— Так я и сидела на этом стуле у окна. Уже администратор начал поглядывать на меня с подозрением. Тогда я заказала номер. Но старалась находиться там как можно меньше. Чтобы скрыть, что я просто сижу и кого-то жду, купила тетрадь и стала изображать, будто что-то записываю. На второй день моей бессменной вахты опять явилась толстуха. Я даже не заметила, откуда она взялась. Наверное, подглядывала за мной, а теперь подумала, что наконец-то меня разоблачила. В ее глазах я выглядела мошенницей. «Ты обманом заняла мое место! Ты сказала, что будут менять мебель!» Она была так возбуждена, что я испугалась, что ее хватит удар. Тут я подумала, что ни один человек не станет врать, что сидит именно на этом стуле, потому что ждет, когда появится его пропадавший почти четверть века отец. О многом можно лгать, но не об этом. И знаешь — она сразу мне поверила. Даже тени сомнений у нее не возникло. Она села на соседний стул, на случай, если мне станет скучно. Это было какое-то безумие — она непрерывно говорила. Она приехала в Мальмё с мужем — он участвовал в какой-то конференции по мужским шляпам. Ты можешь смеяться, мне-то тогда смешно не было, но она описала в деталях, как мрачные дядьки сидят в тесном конференц-зале и обсуждают, какие модели шляп станут модными в следующем сезоне. Она сидела и кудахтала и кудахтала, словно служила обедню какому-то неизвестному шляпному богу. Я уже начала подумывать, не задушить ли мне ее. Но постепенно я привыкла — ее слова проносились мимо меня, как ветерок, которого даже и не замечаешь. Потом за ней пришел муж, такой же толстый, как и она. На нем была широкополая и наверняка очень дорогая шляпа. Мы с толстухой даже не представились друг другу. Она сказала ему: «Эта юная дама сидит здесь и ждет своего отца. Уже долго ждет». — «Как долго?» — спросил он и приподнял свою шляпу. «Скоро уже двадцать пять лет», — сказала она. Он посмотрел на меня, задумчиво и оценивающе, но прежде всего — с восхищением. Этот гостиничный вестибюль с его блестящими, холодными стенами и запахом концентрированного стирального порошка на какой-то момент превратился в храм. «Никогда не надо ждать слишком долго», — сказал он, надел шляпу, и они ушли. Все это было совершенно непостижимо, полный абсурд, но именно поэтому странно-убедительно.

Я просидела на этом стуле почти двое суток. Потом пошла в свой номер и заснула. В номере в мини-баре были крошечные бутылочки со спиртным, несколько банок пива и какие-то пакетики с орешками. Мне кажется, я все это время больше ничего не ела и не пила. Потом я вдруг подумала, что отец, наверное, вовсе и не собирается возвращаться на это место. Я ушла из гостиницы, номер пока оставила за собой. Плана у меня никакого не было, я бродила по паркам, вдоль каналов, забрела в гавань. Он когда-то уехал, чтобы найти свободу, которую Генриетта дать ему не могла. Поэтому я старалась искать его на открытых местах. Много раз мне казалось, что я его вижу. У меня начинала кружиться голова, я хваталась за ближайшую стенку или столб, но каждый раз оказывалось, что я ошиблась. Помню, я решила, что мой отец притворяется и всегда притворялся кем-то другим. И вдруг мое желание его найти во что бы то ни стало обернулось яростью. Я по нему тоскую, а он продолжает меня унижать! Словно бы дразнит меня — появляется на секунду, а потом исчезает вновь… И тут я начала сомневаться. Почему я так уверена, что это был он? Все говорит за то, что это не он. Я приняла за него кого-то другого. Я обошла все парки Мальмё, все время шел дождь, и я разрывалась между отчаянием и внезапно возникающим знанием, что это точно был он. Последние два дня я днем спала, а ночью бродила по городу. То и дело у меня возникало ощущение, что он прячется где-то рядом, в темноте. Последнюю ночь я пошла в Пильдаммский парк. Было три часа ночи. Я крикнула в темноту: «Папа, где ты?» Но никто не ответил. Я простояла там до рассвета. И тут я поняла, совершенно ясно и недвусмысленно, что прошла последнее испытание в моих отношениях с отцом. Я ходила как в тумане, воображала, что он вот-вот покажется, и в конце концов все-таки вышла из этого тумана. Теперь я знала, что его не существует. Нет, может быть, и существует, может быть, он еще жив, но для меня он отныне будет миражом, иллюзией. Время от времени я могу помечтать о нем — иллюзии ведь для того и существуют, но для меня его уже нет среди живых. Мне некого ждать и не на кого злиться. Теперь он исчез окончательно. Двадцать четыре года я в глубине души не считала его пропавшим без вести. Теперь, когда мне показалось, что он вернулся, я поняла наконец, что он не вернется никогда.

Гроза постепенно удалялась на запад. Анна замолчала и внимательно разглядывала свои пальцы. Казалось, она непрерывно проверяла, все ли они на месте. Линда попыталась представить, как бы она повела себя, если бы исчез ее отец. И не смогла. Он всегда будет рядом — огромной, чуть пригнувшейся тенью, то милой и теплой, то холодной, — он всегда будет ходить вокруг нее кругами и приглядывать, как бы с ней чего не случилось. Линда вдруг ужаснулась — ей пришла мысль, что она совершила страшную и непоправимую ошибку, решив идти по стопам своего отца. Зачем я это сделала? Он раздавит меня своим дружелюбием, своим пониманием и любовью, все эти чувства, собственно говоря, он должен бы обратить не на нее, его собственную дочь, а на другую женщину.

Она постаралась отбросить эту мысль. Это несправедливо — не только по отношению к отцу, но и к ней самой.

Анна подняла голову, оторвавшись от созерцания собственных пальцев.

— Все позади, — сказала она. — Это была всего лишь тень в окне. Теперь он исчез и никогда не вернется. Я могу опять приступить к занятиям. Мне очень жаль, что я причинила тебе беспокойство.

Интересно, знает ли она про убийство Биргитты Медберг? Вот еще вопрос, пока не имеющий ответа, — что связывает ее с убитой? А с Вигстеном в Копенгагене? Может быть, имя Тургейра Лангооса тоже есть в каком-то из ее дневников? Надо было их все прочитать, подумала Линда. Что за разница — прочитать в чужом дневнике одну страницу или тысячу? Это как сломать сургучную печать, из тех, что отец всегда упрямо ставил на пакеты с рождественскими подарками. Взломал одну дверь, а все остальные не заперты.

Она все еще не могла успокоится, тревога пока не прошла. Тем не менее она решила не задавать никаких вопросов.

— Я была у твоей матери, — сказала Линда. — Она казалась совершенно спокойной. Я предположила, что она знает, где ты.

— Я не сказала ей про отца.

Линда вспомнила слова Генриетты — Анна всегда думает о пропавшем отце, что она встречает его по пять раз в неделю. Но кто из них врет или, может быть, преувеличивает? Ладно, сейчас это не важно, решила она.

— Я заезжала вчера и к своей мамаше, — сказала она, переводя разговор. — Хотела сделать ей сюрприз. Это мне удалось, даже чересчур.

— Она была рада?

— Не особенно. Я застала ее совершенно голой в кухне с бутылкой водки.

— Ты до этого не знала, что у нее проблемы со спиртным?

— Я и сейчас не знаю, есть ли у нее эти проблемы. Кто угодно может напиться среди бела дня.

— Ты права, — сказала Анна. — Но мне надо выспаться. Я постелю тебе на диване.

— Я пойду домой. Теперь, когда ты на месте, я вполне могу поспать в собственной постели. Хотя наверняка завтра утром опять сцеплюсь с отцом.

Линда поднялась и вышла в прихожую. Анна осталась стоять в дверях. Гроза кончилась.

— Я забыла рассказать про конец моей одиссеи, — сказала Анна. — И о том, что случилось утром, когда я решила, что отец не вернется никогда. Зато я увидела кое-кого другого. Я пошла на вокзал, чтобы сесть на первый же поезд в Истад. Пока ждала, пошла выпить кофе. Вдруг кто-то подсел ко мне за столик. Угадай, кто?

— Поскольку я не умею угадывать, скажу первое, что пришло в голову, — твоя толстуха?

— Ну конечно! Муж ее стоял поодаль и сторожил старомодный чемодан. Помню, я подумала, что чемодан, должно быть, набит секретными шляпами, которые вот-вот войдут в моду. Толстуха моя вся вспотела, щеки малиновые. Когда я на него глянула, он опять приподнял свою красивую шляпу. Как будто бы они двое и я состоим в каком-то заговоре. Она нагнулась ко мне и спросила, нашла ли я его. Я чувствовала себя совершенно разбитой — я же только что осталась без отца. Я засунула его в пушечное жерло и выстрелила в сторону страны, называемой забвением… Но я не хотела ее огорчать. Сказала, что да, нашла, и мы прекрасно провели время. Ее глаза заблестели от слез. Она поднялась и спросила: «А можно я расскажу мужу? Мы сейчас едем в Хальмстад. И это мы запомним на всю жизнь — как встретили девушку, через двадцать пять лет нашедшую своего отца». И она пошла к нему. Я видела, как они что-то обсуждали, но, конечно, не слышала — до них было довольно далеко. Я уже тоже поднялась, чтобы идти к поезду, как она возвратилась. «Я даже не спросила, как тебя зовут». — «Анна». И я пошла к поезду, не оборачиваясь. А теперь вижу тебя.

— Я зайду завтра, — сказала Линда. — Наверстаем все, что пропустили на той неделе.

Они договорились на двенадцать. Линда отдала Анне ключи от машины:

— Я позаимствовала твой «гольф». Завтра заправлю.

— Не надо. Ты не должна платить за то, что волновалась за меня.

Линда пошла домой. Моросил дождь, но грозу унесло. Ветер тоже стих, пахло мокрым асфальтом. Линда остановилась и глубоко вдохнула. Все хорошо, подумала она. Я ошиблась, ничего не случилось.

Маленькая заноза в душе, оставшаяся после этих дней, почти не давала о себе знать. И все же почти, а не совсем. Она думала о словах Анны: я приняла за него кого-то другого.

33

Линда проснулась, как будто кто-то ее толкнул. Сквозь неплотно закрытую штору в комнату проникало солнце. Полоска света тянулась по полу и взбегала на ночной столик. Линда протянула руку — и на запястье тотчас зазолотился солнечный браслет. Браслет был теплым. И как начнется день? — спросила она себя. Она почему-то была уверена, что как раз перед пробуждением ее обязательно посещает сон, напоминающий: пора вставать. И сразу начинается день. Всю жизнь она пыталась с чем-то сравнить эти загадочные отношения между ночью и днем.

Когда ночной неверный сумрак

Придет в согласие со сном,

Кому принадлежит победа…

Когда-то она начала сочинять эти стихи. Даже записала строчки и тут же поняла, что ближе этого ей к поэзии уже не подобраться. Наступление дня еще можно было уподобить двери, которую удалось открыть после долгой и трудной борьбы во сне. Подобных сравнений хватало.

Она села в постели. Итак, Анна вернулась. Она на секунду задержала дыхание, чтобы убедить себя, что это было не во сне. Нет, не во сне — Анна стояла у себя в прихожей в этом дурацком халате с обрезанными рукавами. Она снова легла и потянулась, опять положив руку под солнечный луч. Скоро осень. Скоро… ну, это самое важное: через пять дней я сменю свою невидимую полицейскую форму на настоящую. И разумеется, квартира, чтобы мы с отцом наконец перестали терзать друг друга. Скоро осень, скоро первые утренние заморозки. Она посмотрела на свою руку, на которой золотилась солнечная полоска. Перед заморозками. Или до заморозков? Как сказать правильно?

Она встала, услышав, как отец чем-то гремит в ванной, — и засмеялась. Никто другой не способен произвести такой немыслимый шум в ванной. Как будто он отчаянно сражается с мылом, кранами и полотенцами. Она надела халат и вышла в кухню. Семь часов. Надо бы позвонить Зебре и рассказать, что Анна вернулась, но Зебра наверняка еще не проснулась. Ребенок плохо спит по ночам, поэтому если ее разбудить, она придет в ярость. Стефан Линдман. Ему-то стоило бы позвонить. Но лучше пусть услышит новость от этого ванно-туалетного тигра.

Отец, вытирая на ходу волосы, появился в кухне.

— Прошу прощения за вчерашнее, — немедленно заявил он.

Не дожидаясь ответа, он подошел к ней и нагнул голову:

— Посмотри, пожалуйста. Я не лысею?

Она запустила руку в мокрые волосы.

— Может быть, чуть-чуть, вот здесь, на затылке.

— О, дьявол. Ужасно не хочется лысеть.

— У деда вообще почти не было волос. Это наследственное. Если ты пострижешься очень коротко, будешь выглядеть как американский офицер.

— Я не хочу выглядеть как американский офицер.

— Анна вернулась.

Он как раз наливал в кастрюлю из чайника. Рука его замерла в воздухе.

— Анна Вестин?

— Никаких других Анн не пропадало. Вчера я психанула и поехала спать к ней. А она стоит в прихожей.

— Где она была?

— Поехала в Мальмё, сняла номер в гостинице и искала отца.

— Нашла?

— Нет. Поняла наконец, что ей привиделось, и вернулась домой. Как раз вчера.

Он присел за стол.

— Итак, она провела несколько дней в Мальмё. Жила в гостинице и никому не сказала ни слова, ни тебе, ни матери… Я правильно понял?

— Да.

— Тебе ничего не внушает сомнения? У тебя есть основания ей не верить?

— Вообще говоря, нет.

— Что значит «вообще говоря»? Да или нет?

— Нет.

Он встал и снова взял в руки чайник.

— Значит, я прав. Ничего не случилось.

— В ее дневнике записано имя Биргитты Медберг. А также старика по имени Вигстен. Не знаю, что тебе успел рассказать Стефан вчера, когда позвонил и настучал на меня.

— Он не настучал. К тому же рассказ его был очень подробным. Он, пожалуй, еще заткнет за пояс Мартинссона в том, что касается умения четко и ясно доложить обстоятельства. Самое позднее завтра я приглашу Анну зайти в полицию. Я хочу с ней поговорить. Можешь ей это передать. Но с твоей стороны — ни слова о Биргитте Медберг, никакого частного сыска, поняла?

— Ты прямо как легавые из американского боевика! Они готовы убить каждого, кто хочет помочь следствию. Зазнайка.

Он с удивлением посмотрел на нее:

— Я и есть легавый. Ты разве не знала? Меня, конечно, много в чем упрекали, но в зазнайстве, по-моему, никогда.

Они позавтракали молча, читая каждый свою часть «Истадской смеси». В половине восьмого он поднялся.

— Ты кое-что сказала на днях, — начал он смущенно.

Линда тут же поняла, что он имеет в виду. Ей было забавно смотреть, как он смущается.

— Что тебе женщина нужна?

— А что ты имела в виду?

— А что, в этом можно усмотреть какой-то двойной смысл?

— Оставь в покое мою сексуальную жизнь.

— Какую сексуальную жизнь? Которой у тебя нет?

— И все равно, оставь ее в покое.

— Мне, в общем, все равно, каким образом ты собираешься сохранить в покое твою несуществующую сексуальную жизнь. Но что мне не все равно, так это то, что ты все время один. Каждую неделю, проведенную без женщины, ты прибавляешь в весе. Весь этот жир, что ты на себе таскаешь, просто кричит — этому человеку срочно нужен секс.

— Не кричи.

— А кто слышит?

Она смотрела, как он уныло моет чашки. Наверное, я слишком прямолинейна, подумала она. А с другой стороны, никто, кроме меня, ему это не скажет.

Она проводила его в прихожую.

— Как правильно сказать, — вдруг спросила она, — перед заморозками или до заморозков?

— А это не одно и то же?

— Конечно, одно и то же. Только одно выражение правильное, а другое — нет.

— Поразмысли сама, — сказал он. — Результат доложишь вечером, когда я приду.

И ушел, привычно хлопнув дверью.

Линда вспомнила Гертруд, женщину, на которой дед женился за год до смерти. Она теперь жила со своей сестрой Эльвирой, учительницей шведского языка. Линда посчитала, что вопрос о заморозках — прекрасный повод ей позвонить. Они иногда разговаривали по телефону, первой обычно звонила Линда. Она нашла номер в записной книжке. Старушки вставали очень рано — в пять утра они уже завтракали. Трубку взяла Гертруд — голос у нее, как обычно, был веселый. Линда всегда удивлялась, как она выдерживала такого человека, как дед, — угрюмого и замкнутого.

— Ты уже служишь в полиции? — спросила Гертруд.

— В понедельник начну.

— Будь осторожна.

— Я всегда осторожна.

— Надеюсь, ты постриглась.

— Почему я должна была постричься?

— Чтобы тебя не схватили за волосы.

— Не беспокойся.

— Чем-то же надо заниматься и в старости. Когда ничего другого не остается, можно занять себя тем, что начать беспокоиться. Это тоже занятие. Мы с Эльвирой каждый день дарим друг другу маленькие поводы для беспокойства. Это нас взбадривает.

— Я как раз и хотела поговорить с Эльвирой. У меня есть к ней вопрос.

— Как отец себя чувствует?

— Как всегда.

— А как с этой латышкой?

— С Байбой? Давно все кончено. Разве ты не знала?

— Я разговариваю с Куртом самое большее раз в год. И никогда о его личной жизни.

— У него нет личной жизни. В том-то и беда.

— Даю Эльвиру.

Голоса у сестер были так похожи, что по телефону одна могла выдать себя за другую.

— Как правильно? — спросила Линда. — Перед заморозками или до заморозков?

— Перед заморозками, — уверенно сказала Эльвира. — До заморозков подразумевает некий ограниченный срок. Например — надо успеть собрать смородину до заморозков. А почему ты спрашиваешь?

— Я утром проснулась и подумала, что скоро осень. И заморозки.

— Надо говорить передзаморозками.

— Теперь знаю. Спасибо за помощь.

— Сегодня будем собирать смородину, — сказала Эльвира. — Ты права — скоро осень. Заморозки. А собрать надо до заморозков. Можешь помочь, если захочешь.

Линда прибрала в кухне, приняла душ и начала одеваться, как вдруг зазвонил телефон. Это была Эльвира.

— Я ошиблась, — сказала она, — теперь говорят и так и так — и перед заморозками, и до заморозков. Я позвонила своему приятелю — он профессор-лингвист, с большими связями в Шведской академии. Язык становится рыхлым. К сожалению, сегодня можно сказать и до заморозков. Язык размягчается, теряет остроту и точность. Мне не нравятся слова, похожие на тупые ножи… Вот и все, что я хотела сказать. Сейчас берусь за смородину.

— Еще раз спасибо.

Дождавшись девяти часов, Линда позвонила Анне:

— Хотела убедиться, что ты мне не приснилась.

— Я теперь понимаю, как вы тут метали икру. Я уже говорила с Зеброй. Она знает, что я вернулась.

— А с Генриеттой?

— Позвоню, когда будет настроение. Как договорились, в двенадцать?

— Я обычно точна.

Линда положила трубку и задумалась, так и не сняв руку с телефона.

Где-то все-таки сидела маленькая заноза, какая-то даже не тревога, а тень тревоги. Что-то эта занозка хочет мне поведать. Как во сне — курьер скачет с посланием, и в этом послании речь идет о тебе, хотя снится тебе совершенно другой человек. И эта зудящая заноза… Анна вернулась, ничего с ней не случилось, как будто бы все как всегда. Но эти два имени в ее дневнике… Биргитта Медберг и Вигстен. Есть и еще одно имя — норвежец по имени Тургейр Лангоос. Нет, остаются еще вопросы. Пока я не получу на них ответ, заноза будет сидеть.

Она вышла на балкон. Воздух после грозы был чистым и свежим. В газете она вычитала, что ливень затопил канализацию в Рюдсгорде. На полу балкона лежала мертвая бабочка. И это тоже, вспомнила Линда. Еще и рамка с синей бабочкой.

Она села и положила ноги на перила. Еще пять дней. Пять дней этого странного и довольно мучительного ожидания.

Вдруг ей пришла в голову неожиданная мысль. Она вернулась в комнату и позвонила в справочное бюро. Интересующая ее гостиница принадлежала концерну «Скандик». Ответил бодрый мужской голос с легким датским акцентом.

— Мне надо поговорить с Анной Вестин, она у вас остановилась.

— Секунду.

Соврать один раз легко, подумала Линда. Потом труднее.

— К сожалению, человек с таким именем у нас не живет.

— Может быть, она уехала? Недавно она была у вас.

— Анна Вестин?

— Да.

— Секунду, — сказал бодрый администратор с той же интонацией.

— У нас не было гостей с таким именем, — сказал он после короткой паузы. — Во всяком случае, за последние две недели. Вы уверены, что ее зовут именно так?

— Это моя подруга. Пишется через дубль ве.

— У нас были Вагнер, Вернер, Виктор, все с дубль ве, Вильямссон, Валландер…

Линда сжала трубку:

— Простите… Еще раз последнее имя?

— Вильямссон?

— Нет, Валландер.

Голос администратора стал менее приветливым.

— Мне казалось, вы хотели поговорить с дамой по имени Вестин?

— Валландер — фамилия ее мужа. Может быть, она заказала номер на его имя.

— Одну минутку.

Этого не может быть, подумала она. Такого не бывает.

— К сожалению, вам опять не повезло. Валландер — одинокая дама.

Линда онемела.

— Алло? Вы меня слышите? Алло?

— Ее, по-видимому, зовут Линда?

— Совершенно верно. К сожалению, больше ничего не могу для вас сделать. Может быть, ваша подруга остановилась в другой гостинице в Мальмё. У нас к тому же есть отличный отель под Лундом.

— Спасибо.

Линда буквально вдавила трубку в рычаг. На смену удивлению пришла злость. Надо немедленно поговорить с отцом. Никакого частного сыска. Меня интересует только одно — зачем она поселилась в гостинице под моим именем, рассчитывая найти своего отца.

Она села за кухонный стол и вырвала из блокнота чистый лист — вернее, почти чистый. На самом верху рукой отца было написано «спаржа». Он же не ест спаржу, раздраженно подумала Линда и зачеркнула ни в чем не повинный овощ. Она решила записать все имена, все события и наблюдения с момента исчезновения Анны, но очень скоро, к своему удивлению, обнаружила, что толком не знает, что писать. Дело кончилось тем, что она нарисовала бабочку и стала тщательно закрашивать ее синим. Настолько тщательно, что паста в ручке кончилась. Она нашла другую. Теперь одно крыло у бабочки стало черным, а другое осталось синим. Таких бабочек не бывает, подумала она. Так же, как не бывает исчезнувших отцов. Зато происходят другие невероятные вещи — заживо жгут зверей, разрубают на куски пожилую женщину, на нее саму нападают в Копенгагене.

Часам к одиннадцати она пошла в гавань и уселась на большой чугунный кнехт. Она пыталась найти разумное объяснение, почему Анна использовала ее имя. Не в том дело, что это именно ее имя, — с тем же успехом это могло быть и Зебрино, или же она могла просто-напросто выдумать любое имя. Важно другое — почему для того, чтобы искать отца, ей понадобился псевдоним. Это важно, повторяла Линда и наконец убедила себя — да, это действительно важно.

У причала на волнах покачивался мертвый селезень. Она встала. Ей так и не удалось найти ответ на свой вопрос. Но должна же быть причина. Это только я настолько глупа, что не в состоянии ее найти.

Ровно в двенадцать она нажала кнопку Анниного звонка. Она была совершенно спокойна, но начеку.

34

Тургейр Лангоос открыл глаза. Каждое утро он удивлялся, что все еще жив. Пробуждаясь, он всегда видел перед собой две картинки, сливающиеся в одну, — он видел себя самого своими глазами и в то же самое время глазами другого человека, заставившего его когда-то подняться из канавы, забыть про алкоголь и наркотики и указавшего ему дорогу в далекий, но все же достижимый рай. Он лежал в этой канаве, захлебываясь в собственной блевотине, вонючий, больной, без всякой надежды, что ему когда-нибудь удастся освободиться из этого мрачного плена. Тогда ему казалось, что пришел конец его пути от избалованного наследника одного из крупнейших норвежских судовладельцев до спившегося, одурманенного наркотиками бродяги в кливлендской канаве. Это путешествие могло кончиться только смертью и похоронами для неимущих за счет штата Огайо.

Он лежал в маленькой комнатке для прислуги рядом с кухней в квартире на Недергаде. Хозяин квартиры, старик Вигстен, про существование этой комнатки попросту забыл. Из квартиры доносились однотонные звуки рояля — там работал настройщик. Настройщик приходил регулярно, каждую среду. Тургейр Лангоос был достаточно музыкален, чтобы сообразить, что настройщику делать было почти нечего — он только чуть-чуть подтягивал какие-то струны, а то и не подтягивал вообще. Тургейр легко представил себе старика Вигстена, как тот сидит у окна, придирчиво следя за каждым движением настройщика. Он вытянулся в кровати. Вчерашний день прошел точно так, как они планировали. Зоомагазин сгорел, ни одной мышке спастись не удалось. Эрик объяснил ему, как важно, чтобы последнее жертвоприношение животных прошло без сучка и задоринки. Эрик постоянно к этому возвращался — Бог не прощает ошибок. Человек, созданный им по своему образу и подобию, не имеет права пренебрегать своим предназначением. Важно было жить своей жизнью, подготовить себя к вознесению на высшую ступень вечного блаженства, зарезервированную Господом для избранных, для тех, кому суждено вернуться и населить землю опять, после того, как победит их великое учение.

Каждое утро он повторял ритуал, предписанный ему Эриком. Он был первым и самым главным апостолом. Еще какое-то время он будет главным божественным орудием в руках своего спасителя. И каждое утро он приносил присягу верности, себе самому, Эрику и Богу. «Это мое предназначение — каждый день служить Богу и его Мастеру, без сомнения и колебания делать все, что требуется для того, чтобы люди поняли, какая кара постигнет того, кто отвернулся от Бога. Только в возврате к Богу и в служении его единственному и истинному пророку, чьи слова уже сейчас ураганом разлетаются по всему миру, заключена надежда на спасение, на то, чтобы в священный день быть среди тех, кому суждено вернуться после Великого Перехода». Он лежал, сцепив руки на груди, и бормотал слова из Соборного послания св. Апостола Иуды: «…Господь, избавив народ из земли Египетской, потом неверовавших погубил».[77]

Он шепотом произнес слова обета, закрыл глаза и подтянул одеяло к подбородку. Настройщик все время брал одну и ту же высокую ноту, раз за разом. Церковь в тебе самом. Церковь вокруг тебя. Эти слова стали для него откровением — благодаря им он изобрел совершенно новый вид укрытия. Ведь им нужны были не только шалаши в лесу или дома вроде того, что стоял за церковью в Лестарпе. Можно, как невидимому паразиту, найти хозяина, даже не подозревающего о присутствии незваного гостя. Ему как-то вспомнился дед, в старости живший в своем доме возле озера Фемунн совершенно одиноко, несмотря на старческое слабоумие и склероз. Был случай, когда сестра Тургейра прожила у него неделю, каталась на лыжах, приводила друзей, а он этого даже не заметил. Он поговорил с Эриком о своей идее, и тот сказал, что если можно все устроить так, чтобы не подвергать риску Великий План, то можно попробовать. Франс Вигстен возник словно по мановению волшебной палочки. Тургейр даже одно время думал, что его послал Эрик. Это случилось в кафе в Нюхавне. Тургейр зашел туда, чтобы доказать себе, что может равнодушно смотреть на пьющих людей, что он теперь в состоянии преодолеть любой соблазн. Франс Вигстен тоже сидел там за бокалом вина. Вдруг он поднялся и, обращаясь к Тургейру, спросил:

— Вы не могли бы сказать, где я нахожусь?

Тургейр сразу понял, что его собеседник не пьян.

— В кафе в Нюхавне.

Старичок снова опустился на стул напротив него, долго молчал и наконец спросил:

— А где это?

— Нюхавн? В Копенгагене.

— Я забыл, где я живу.

Он достал из кармана бумагу, и они с помощью Тургейра нашли адрес — Недергаде. Но Фран Вигстен не был уверен, что он там живет.

— Все проходит, — сказал он. — Может быть, там я и живу. Там мой рояль и мои ученики.

Тургейр последовал за ним, поймал такси и поехал вместе с ним на Недергаде. В списке жильцов ив самом деле была фамилия Вигстен. Тургейр поднялся с ним наверх, и когда открылась дверь, Франс Вигстен узнал свою квартиру.

— Ну да, здесь я и живу. Я же помню запах своей прихожей.

И он исчез в недрах огромной квартиры, совершенно, по-видимому, забыв о человеке, проводившем его домой. Прежде чем уйти, Тургейр нашел запасной ключ и через несколько дней уже вселился в каморку у кухни, которой уже давно не пользовались. Франс Вигстен даже не подозревал, что у него есть жилец. Однажды они столкнулись в квартире, но воспоминание о провожатом из кафе давным-давно угасло в памяти Вигстена. Он принял его за одного из своих учеников, но Тургейр сказал, что он пришел не играть на рояле, а продуть батареи. Вигстен отвернулся и в ту же минуту забыл про его существование.

Он посмотрел на свои руки — большие, сильные руки. А самое главное — пальцы уже не дрожат. Прошло много лет с тех пор, как его извлекли из канавы, и за все это время ни капли спиртного и ни грамма наркоты. Он уже слабо помнил то тяжкое время, когда он медленно возвращался к жизни. Это были жуткие дни, полные галлюцинаций, муравьи забирались к нему под кожу и жалили немилосердно, из стен выползали ящерицы с угрожающими мордами. Эрик все время был рядом. Тургейр знал, что без Эрика ничего бы не получилось. Только благодаря Эрику он обрел веру, и вера дала ему силы жить.

Он сел на постели и прислонился спиной к стене. Настройщик скоро закончит. Франс Вигстен проводит его в прихожую и, не успеет за ним захлопнуться дверь, забудет про его приход.

Сила. Я силен, подумал он. Я прячусь в своих укрытиях и жду повелений. Выполняю их и снова становлюсь невидимым. Эрик всегда точно знает, где я, но я и сам к тому же слышу его голос в душе, я и так знаю, когда я ему нужен.

Откуда у меня эта сила? От Эрика. И только одна слабость, от нее я еще не успел избавиться. И поэтому я стыжусь, что у меня есть еще тайна, о которой Эрик не знает. С ним, человеком из канавы, пророк говорил совершенно откровенно, открывал всю свою душу, и требовал того же и от него, своего апостола. Но, когда Эрик спросил его, освободился ли он от всех своих тайн и всех своих слабостей, он ответил — да. Но это была неправда. Оставалось еще одно звено, связывающее его с прошлой жизнью. Он до последнего откладывал это решение, но этим утром, проснувшись, он уже знал: пора. Больше откладывать нельзя. Пылающий зоомагазин был последним шагом на пути к следующему, более высокому уровню. Но больше ждать нельзя. Если даже Эрик ничего не узнает о его слабости, на него обрушит свой гнев Господь. И гнев этот коснется и Эрика, а этого допустить нельзя.

Звуки рояля умолкли. Он подождал, пока хлопнет входная дверь. Теперь за рояль сел Франс Вигстен. Мазурка Шопена. Старик играл, даже не заглядывая в ноты. В его помутненном сознании свет музыки был по-прежнему ярок. Тургейр Лангоос подумал, что Эрик прав. Господь создал музыку для испытания человека, он сотворил ее как самый большой духовный соблазн. Только когда музыка отомрет, человек сможет целиком посвятить себя приготовлениям к другой жизни, той, что ждет нас за пределами земных, строго отмеренных лет. Он слушал, смутно вспоминая, как когда-то в детстве его взяли на фортепианный концерт в Осло. Именно эта мазурка была второй пьесой, сыгранной на бис. Он помнил и первую — «Турецкий марш» Моцарта. Он был с отцом, и, когда концерт кончился, тот спросил его, слышал ли он когда-нибудь что-то более прекрасное, чем эта музыка. Власть музыки велика. Бог — изощренный мастер творить искушения. Когда-нибудь тысячи роялей поставят друг на друга и подожгут. Струны полопаются, звуки умолкнут.

Он встал и оделся. Посмотрел в окно — было пасмурно и ветрено. Перед выходом он задумался, что надеть — кожаную куртку или плащ. Остановился на куртке. Нащупал в кармане голубиные и лебединые перья — он всегда подбирал их на улицах. Может быть, это тоже его слабость — подбирать перья. Но одну слабость Бог мне простит. Ему повезло — автобус подошел сразу. Он вышел у ратуши, пошел в Ховедбанегорден и купил сконскую утреннюю газету. Новость о поджоге зоомагазина занимала всю первую полосу. Какой-то полицейский из Истада сказал в интервью: «Это может сделать только душевнобольной. Больной, и к тому же с садистскими наклонностями».

Эрик научил его сохранять спокойствие, что бы ни случилось. Но то, что люди воспринимают его деяния как садизм, разозлило его. Он смял газету и бросил ее в урну. Чтобы искупить свою слабость — гневаться грешно, — он подал пятьдесят крон какому-то пьяному попрошайке. Тот разинул рот. Когда-нибудь я вернусь и убью тебя, подумал Тургейр. Именем Иисуса, именем всего христианского мира я расколю тебе череп одним ударом кулака. И кровь твоя на асфальте обратится в красную ковровую дорожку, ведущую нас в рай.

Было десять часов. Он зашел в кафе и позавтракал. Эрик сказал, что сегодня он ничего не должен предпринимать. Забраться в нору и выждать. Может быть, Эрик догадывается о его тайне, подумал он. Может быть, он видит меня насквозь, просто хочет посмотреть, сумею ли я сам, без его помощи, избавиться от последней слабости, последней ниточки, связывающей меня с прошлым.

Но была и еще одна ниточка — его сохранившиеся вещи. Он отставил поднос и достал из кармана бриллиантовую булавку для галстука. История этой булавки была похожа на сказку, в которую никто не верил. Никто, кроме Эрика. Эрик выслушал и сказал: «Люди умирают ради бриллиантов. Они губят свою жизнь в шахтах, чтобы их найти. Они убивают, чтобы забрать то, что нашли другие. Из-за бриллиантов люди становятся жадными и лживыми. Люди упиваются их красотой, но не понимают, что Господь создал бриллианты, чтобы показать, что красота и твердость неразделимы».

Он получил булавку в подарок от дяди, Улуфа Вессума. Тот рассказал невероятную, но совершенно правдивую историю о том, как она ему досталась. Улуф утверждал, что он бросил пить в тридцать лет, а бросил врать — в семьдесят. Когда он рассказал Тургейру историю заколки, ему было восемьдесят четыре. В начале тридцатых годов, когда Улуф был еще совсем молод, он работал на китобойном судне, был списан на берег в Капстаде и напал пробираться на север, иногда пешком, иногда на поезде или дилижансе. Он хотел добраться в ту Африку, где нет дорог, где только звери и бесконечные просторы. В Иоганнесбурге на узкой улочке он попал под машину, принадлежащую алмазному синдикату «Де Бирс». Это была машина Эрнеста Оппенгеймера. Улуфа положили в частную клинику, а после выздоровления Эрнест пригласил его в свое поместье и предложил юному китобою работу на его предприятии. Охотнее всего Улуф продолжил бы свое путешествие в бесконечность, но из практических соображений решил принять предложение.

Туманным сентябрьским утром 1933 года, два месяца спустя, он сопровождал Эрнеста Оппенгеймера на маленький аэродром — проводить племянника Эрнеста, Михеля. Тот летел в Северную Родезию с инспекцией принадлежащих семье шахт. Самолет поднялся, развернулся над аэродромом и взял курс на север. И в этот миг произошла катастрофа. Улуф так и не мог понять, что произошло — то ли внезапный порыв ветра, то ли неполадки в моторе, только самолет словно остановился в воздухе, резко пошел вниз и врезался в землю. И пилот, майор Кокрейн-Патрик, и Михель погибли мгновенно. Улуф понял, что горе Эрнеста — Михель был ему как сын — настолько велико, что ему теперь не до него, что не следует более отягощать семейство своим присутствием. Эрнест Оппенгеймер подарил ему на прощанье бриллиантовую булавку, и когда Улуф состарился, булавка перешла к Тургейру. Она сопровождала его повсюду, и он никак сам не мог понять, каким образом она не была украдена за все годы, проведенные им на задворках жизни.

Он провел иглой по столу. Пора было избавляться от последней собственности. Он вышел из кафе и двинулся к вокзалу. На скамейке спал пьяный. Он подошел и незаметно сунул булавку ему в карман. Все. Теперь остается только последняя слабость. Бог и его пророк и слуга Эрик — отнюдь не мечтатели. Эрик объяснял ему, что жизнь, люди, все-все организовано и продумано до мельчайшей детали. Поэтому и он выбрал этот день, чтобы покончить с последней своей слабостью и быть готовым к дальнейшему.

Сильви Расмуссен попала в Данию в начале девяностых на катере, высадившем нелегальных беженцев на западном берегу Ютландии. Позади было длинное и временами кошмарное путешествие из Болгарии, страны, где она родилась. Ее везли в грузовиках и на тракторных прицепах, двое страшных суток она провела, будучи запертой в контейнере, где под конец уже начала задыхаться. Тогда ее звали не Сильви Расмуссен, а Нина Баровска. Чтобы оплатить эту дорогу, она влезла в долги. Когда девушка высадилась, на пустынном ютландском берегу ее ждали двое мужчин. Они привезли ее в квартиру в Орхусе, целую неделю избивали и насиловали ее, и когда она наконец сломалась, отвезли в Копенгаген, где держали под замком и продавали ее услуги. Она стала проституткой. Через месяц она попыталась бежать. Но те двое отрубили ей оба мизинца и пригрозили, что если она еще раз попытается бежать, будет еще хуже. С горя она пристрастилась к наркотикам, не рассчитывая на особо долгую жизнь.

Однажды к ней явился новый клиент, мужчина по имени Тургейр Лангоос. Через пару дней он пришел опять и стал одним из ее постоянных клиентов. Она иногда пыталась заговорить с ним, поделиться своей отчаянной судьбой, но тот только качал головой и бормотал что-то нечленораздельное. Хотя он обращался с ней хорошо, время от времени ее бросало от него в дрожь. В нем была какая-то неопределенная угроза, что-то жутковатое — притом что это был ее самый лучший и преданный клиент! Его огромные руки прикасались к ее телу с давно позабытой ею нежностью. И все равно она его боялась.

В одиннадцать часов он стоял на пороге ее квартиры. Он всегда заходил в первой половине дня. Чтобы избавить ее от страха, не дать ей понять, что в этот день в начале сентября ей суждено умереть, он набросился на нее сзади, когда они шли в спальню. Своими огромными ручищами он свернул ей шею. Послышался хруст позвонков. Все было кончено. Он положил ее на постель, раздел и сделал все необходимое, чтобы это выглядело как типичное убийство проститутки клиентом-садистом. Он огляделся и подумал, что Сильви была достойна лучшей судьбы. В других обстоятельствах он бы охотно взял ее с собой в рай. Но решает не он, а Эрик. Для Эрика важно, чтобы у его учеников и последователей не было слабостей. И теперь у него их нет. Женщины, пробуждавшей в нем желание, больше не существует.

Он вышел на улицу. Теперь он был готов. Его ждал Эрик. Его ждал Бог.

35

Co слов деда Линде запомнилось определение неприятного человека. Для него, впрочем, к этой категории относилось подавляющее большинство людей, но чаще всего ему удавалось избегать с ними контакта. Однако хуже всего были те, кто приходил в его мастерскую и начинал высказывать свою точку зрения на его картины. Они, должно быть, считали, что стимулируют его вдохновение, когда, к примеру, советовали поднять чуточку вечернее солнце над горизонтом, что, по их мнению, сделает композицию более сбалансированной, или, допустим, поместить на переднем плане лисенка, наблюдающего за группой глухарей на пронизанной красноватыми лучами заходящего солнца лесной просеке.

— Как я могу поднять солнце? — отвечал он раз за разом, пока вопрос не отмирал сам собой. Он никогда не давал себе труда объяснять. Эти неприятные люди все равно не умели слушать. Это были хулители и зазнайки, они были почему-то уверены, что он должен быть им благодарен за их идиотские советы.

— Лисята не лежат и не смотрят на глухарей, — сказал он — Лисята едят глухарей, а съев, удирают.

Но были и такие, к кому он вынужден был прислушиваться. Это была самая неприятная категория из всех — покупатели, коммивояжеры, они приезжали на своих сверкающих и рычащих американских машинах и скупали за гроши его картины. Потом они исчезали в вечном круговороте шведского рынка, где цены варьируют с юга на север и с запада на восток. Через какое-то время скупщики появлялись опять. Они могли, к примеру, на полном серьезе убеждать его, что, по их мнению, в будущем сезоне в моду войдут полуобнаженные, смуглые — не слишком, а в меру — женщины. Один из них был почему-то убежден, что утреннее солнце будет пользоваться большим спросом, чем вечернее. Несколько раз он, не выдержав, спрашивал:

— А почему? Почему утреннее солнце будет популярнее, чем вечернее?

Но он не получил ответа — аргументов у этих людей не было, если не считать их толстых бумажников. Ведь благополучие семьи зависело от того, что ему платили деньги и битком загружали машины пейзажами — с глухарями и без глухарей.

— Невозможно избежать неприятных людей, — говорил дед, — они как угри — ты пытаешься их ухватить, а они ускользают. И угри плавают только в темноте. Это не значит, что те мерзавцы, которых я сравниваю с угрями, тоже двигаются в темноте. Наоборот, они наиболее активны в утренние часы. У них своя темнота, она у них в душе. Они не понимают, что только раздражают человека, когда лезут в то, в чем ничего не смыслят. Я никогда не лезу в чужие дела.

Это была чистейшей воды ложь. Он так и умер, не подозревая, что он всю свою жизнь, больше, чем кто бы то ни было, только тем и занимался, что норовил повлиять на чужие решения, чужие мечты и поступки. И тут речь шла уже не о месте какого-то лисенка или даже вечернего солнца — а о том, чтобы полностью подчинить двух детей своей воле.

Она вспомнила о дедовых «неприятных людях» как раз в тот момент, когда собиралась позвонить в дверь Анниной квартиры. И застыла с поднятой рукой. Перед глазами стоял дед с грязной чашкой кофе в руке. Он рассказывал о каком-то очередном несчастном, которого черт занес в его мастерскую. А что Анна — она тоже неприятная? Она причинила мне столько волнений и, кажется, даже этого не понимает.

Она позвонила. Анна открыла, улыбаясь — босиком, в белой блузке и темных брюках. На этот раз она собрала волосы в узел на затылке.

Линда решила не тянуть — чем дальше, тем будет труднее. Она положила куртку и сказала:

— Я должна тебе сказать, что прочитала последние страницы в твоем дневнике. Пыталась найти объяснение твоему исчезновению.

Анна вздрогнула.

— Я обратила внимание, — ответила она. — Дневник пах как-то по другому.

— Я прошу прощения. Но я была просто вне себя. Я прочитала только пару последних страниц.

Мало того что вру, а еще и пытаюсь придать вранью правдоподобие, подумала Линда. Но Анна, возможно, видит меня насквозь. Этот дневник теперь всегда будет стоять между нами. Она будет все время спрашивать себя — что я успела прочитать.

Они прошли в гостиную. Анна подошла к окну. Она стояла спиной к Линде.

Именно в этот момент Линда осознала, что она совершенно не знает Анну. Дети знают друг друга совсем по-иному — они не заключают соглашений, не договариваются, они просто доверяют друг другу — или не доверяют. Иногда детская дружба внезапно обрывается. Иногда, наоборот, вдруг обнаруживаешь, что у тебя есть самый лучший и самый близкий друг. Сейчас, похоже, та общность, то родство душ, что было у них в детстве и даже позже, когда они были подростками, исчезло. Попытка построить новый дом на старом фундаменте оказалась обречена на провал. Линда не знала, что теперь представляет собой Анна. Она смотрела на ее спину, как на врага, неожиданно возникшего на ее пути.

И кинула ей в спину символическую перчатку.

— Ты должна ответить мне на один вопрос.

Анна не шевельнулась. Линда выждала мгновение.

— Терпеть не могу говорить в спину.

Никакой реакции. Неприятный человек, подумала Линда. Как дед поступал в таких случаях? Он не пытался удержать угря в руках, он бросал его на сковородку, и пусть вертится там, пока не сдохнет. Когда неприятные типы переходят границу дозволенного, пощады пусть не ждут.

— Почему ты воспользовалась моим именем в отеле в Мальмё?

Линда пыталась понять, что выражает Аннина спина, одновременно вытирая пот с шеи. Это мое проклятие, поняла она с первых месяцев в школе полиции. Есть смеющиеся полицейские,[78] есть плачущие полицейские, а я открываю новую рубрику — потеющие полицейские.

Анна расхохоталась и повернулась к ней лицом. Ей в самом деле смешно или она только притворяется?

— Откуда ты узнала?

— Позвонила и спросила.

— Зачем?

— Не знаю.

— Что ты спросила?

— По-моему, легко догадаться.

— И все же?

— Спросила Анну Вестин. Останавливалась ли ока в их гостинице. Вестин у них не останавливалась. А Валландер — да. Не так уж сложно. Но зачем?

— А что ты скажешь, если я тебе отвечу, что сама не знаю зачем? Может быть, я боялась, что отец опять исчезнет, если вдруг обнаружит, что я остановилась в том самом отеле, где мы увидели друг друга через окно. Но если честно — не знаю.

Зазвонил телефон. Анна не шевельнулась. Они подождали, пока включится автоответчик. Это была Зебра. Она что-то весело щебетала, но никакого особого дела у нее не было.

— Обожаю людей, которые так весело и энергично сообщают, что у них никакого к тебе дела нет, — сказала Анна.

Линда промолчала. Она думала не о Зебре.

— В твоем дневнике я увидела одно имя. Биргитта Медберг. Знаешь, что с ней случилось?

— Нет.

— Ты что, вообще газет не читала?

— Я искала отца.

— Ее убили.

Анна смотрела на нее недоверчиво:

— Почему?

— Этого я не знаю.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказала. Это убийство. Пока еще не раскрытое убийство. Полиция не знает, кто это сделал. Они тебя вызовут, чтобы спросить, откуда и насколько близко ты знала Биргитту Медберг.

Анна передернула плечами:

— А что случилось? Жуть какая! Кто мог желать ее смерти?

Линда решила не раскрывать мрачные подробности убийства. Самого факта достаточно. Испуг Анны выглядел вполне правдоподобно.

— Когда это произошло?

— Несколько дней назад.

— Я буду говорить с твоим отцом?

— Может быть. Следствием занимаются несколько человек.

Анна тряхнула головой, отошла от окна и села.

— Откуда ты ее знала?

Анна вдруг ощетинилась:

— Это что — допрос?

— Мне просто интересно.

— Мы вместе объезжали лошадей. Когда и где мы встретились впервые, я не помню. У кого-то была пара норвежских фьордингов,[79] их надо было выгуливать. Вот мы их и выгуливали — я и она. Не могу сказать, что хорошо ее знала. Вернее сказать, вообще не знала. Она была не особенно разговорчивой. Знаю только, что она наносила на карту старые пилигримские тропы. К тому же и она, и я интересовались бабочками. Больше ничего не могу сказать. Недавно она мне написала и предложила купить на двоих лошадь. Я не ответила.

Линда пыталась найти ложь в ее словах, но не смогла. Это не мое дело. Я буду ездить на машине и подбирать заблудившихся алкашей. С Анной пусть папа разговаривает. Только еще один, последний вопрос. Она посмотрела на пустую стену.

Анна проследила за ее взглядом и ответила на вопрос еще до того, как Линда его задала.

— Я взяла бабочку с собой, чтобы подарить отцу, если его найду. Когда я поняла, что все это себе напридумывала, выбросила ее в канал.

Может быть, это и правда, подумала Линда. А может, она врет так ловко, что я не могу ее прижать.

Снова зазвонил телефон. Когда включился автоответчик, оказалось, что это Анн-Бритт Хёглунд. Анна вопросительно поглядела на Линду. Та кивнула. Анна взяла трубку. Разговор был коротким, Анна односложно отвечала на какие-то вопросы. Повесив трубку, она повернулась к Линде:

— Они хотят, чтобы я пришла прямо сейчас.

Линда поднялась:

— Тогда тебе лучше пойти.

— Я хочу, чтобы ты меня проводила.

— Зачем?

— Мне так будет спокойнее.

Линда колебалась:

— Я не уверена, что это удобно.

— Почему? Меня же ни в чем не подозревают. Она так и сказала — только небольшая беседа, и все. А ты — полицейский, к тому же моя подруга.

— Я могу тебя проводить. Но совершенно не уверена, что мне разрешат присутствовать на допросе.

Анн-Бритт спустилась в вестибюль, чтобы встретить Анну, и неодобрительно поглядела на Линду. Почему-то я ей не нравлюсь, подумала Линда. Она наверняка из тех, кто предпочитает молодых мужиков с серьгами в ухе и независимыми суждениями. Она отметила, что Анн-Бритт начала поправляться. Скоро жир начнет выпирать, злорадно подумала она. Что, интересно, отец в тебе нашел, когда делал предложение?

— Я хочу, чтобы Линда тоже присутствовала.

— Не знаю, возможно ли это, — сказала Анн-Бритт, — а зачем?

— Я этого требую, — настаивала Анна. — Пусть просто посидит рядом. Только и всего.

Вот-вот, сказала себе Линда. Только неприятного человека нам и не хватало.

Анн-Бритт пожала плечами и посмотрела на Линду.

— Поговори с отцом, может быть, он разрешит, — сказала она, — ты ведь знаешь, где его кабинет. Через две двери, там есть маленькая комнатка для совещаний.

Она впустила их в коридор и пошла в обратном направлении.

— Ты здесь будешь работать?

— Вряд ли. Меня, скорее всего, ждет гараж и переднее сиденье в машине.

Дверь в комнату была приоткрыта. Отец покачивался на стуле с чашкой кофе в руках. Он раздавит этот стул, подумала Линда. Неужели все полицейские жиреют? Тогда я уйду из полиции. Она толкнула дверь. Отец почему-то не удивился, увидев ее. Он протянул Анне руку.

— Я бы хотела, чтобы Линда была рядом, — сказала Анна.

— Разумеется, разумеется.

Он выглянул в коридор:

— А где Анн-Бритт?

— По-моему, она не собиралась присутствовать, — сказала Линда и уселась у торца стола, как можно дальше от отца.

В этот день Линда получила неплохой урок полицейской работы. Благодаря как отцу, так и Анне. Отец незаметно направлял разговор в нужном ему направлении. Он никогда не шел напролом, он все время выбирал обходные пути, выслушивая ее ответы, он все время демонстрировал дружелюбие, не пытаясь поймать ее, даже когда она противоречила сама себе. Он не торопился, казалось, что он готов разговаривать с Анной до бесконечности, но ускользать в сторону он ей не позволял. Линда подумала, что Анна напоминает угря. Он спокойно и методично проводил ее по крылу вентеря, загоняя в морду, откуда улизнуть уже было нельзя.

А Анна преподала ей урок вранья. И Линда, и отец прекрасно чувствовали, что многое из того, что она говорит, — неправда. Она, казалось, хотела свести ложь к минимуму, но это ей не удавалось. Только один-единственный раз, когда Анна нагнулась поднять упавшую ручку, они с отцом обменялись быстрым взглядом.

Потом, когда все кончилось и Анна ушла домой, Линда села за кухонный стол на Мариагатан и попыталась записать весь разговор в форме театрального диалога. Во время беседы с Анной перед отцом тоже лежал блокнот, время от времени он что-то туда записывал, но в основном держал все в голове. Когда-то он сказал ей, что это неправильно — ничего не записывать. Надо записывать всегда, а не только в тех случаях, когда без этого нельзя обойтись. Но это его пренебрежительное отношение к записям имело свою положительную сторону — он научился фиксировать в памяти ключевые пункты разговора, чтобы потом их не забыть. Это не касалось, разумеется, официальных допросов, с постоянно включенным магнитофоном, с указанием времени, когда допрос начался и когда он кончился.

Так что же говорила Анна? Линда писала, вспоминая и исправляя.

Курт Валландер: Спасибо, что пришла. Очень рад, что ничего не случилось. Линда очень волновалась, да и я тоже.

Анна Вестин: Мне, наверное, не надо рассказывать, кого я, как мне показалось, видела на улице в Мальмё.

KB: Нет, конечно же нет. Хочешь что-нибудь попить?

АВ: Сок, если можно.

KB: Сока, к сожалению, нет. Могу предложить кофе, чай или просто воду.

АВ: Тогда воды.

Спокойно и методично, подумала Линда. Он никуда не торопится.

KB: Что тебе известно о том, что случилось с Биргиттой Медберг?

АВ: Линда рассказала, что ее убили. Это ужасно. Просто непостижимо. Я знаю, что вы нашли ее имя в моем дневнике.

KB: Это, пожалуй, чересчур сильно сказано — нашли. Линда наткнулась на него, пытаясь понять, куда ты исчезла.

АВ: Мне не нравится, когда читают мои дневники.

KB: И я тебя понимаю. Но имя Биргитты Медберг там есть, не правда ли?

АВ: Да.

KB: Мы пытаемся проследить все ее контакты, узнать больше о людях в ее окружении. Сейчас, пока мы с тобой говорим, в соседних комнатах коллеги опрашивают других ее знакомых.

АВ: Мы выезжали норвежских фьордингов. Лошади принадлежат человеку по имени Ёрландер. Он живет на хуторе рядом с Шарлоттенлундом. Вообще говоря, он раньше работал жонглером. У него что-то с ногами, и он не может садиться на лошадь. Так что мы выгуливали его лошадок.

KB: Когда ты познакомилась с Биргиттой Медберг?

АВ: Семь лет и три месяца тому назад.

KB: Великолепная память! Как тебе удается помнить с такой точностью?

АВ: Постаралась вспомнить. Я знала, что меня спросят.

KB: Как вы встретились?

АВ: Можно сказать, в седле. Она где-то услышала, что Ёрландер ищет наездника, и я тоже. Мы встречались два-три раза в неделю. Говорили только о лошадях, других тем почти не было.

KB: Помимо конных прогулок, вы нигде не встречались?

АВ: Она казалась мне довольно скучной. Во всем, кроме бабочек.

KB: Каких бабочек?

АВ: Как-то во время прогулки выяснилось, что мы обе увлекаемся бабочками. Появилась еще тема для разговоров.

KB: Она никогда не говорила, что чего-то боится?

АВ: Она всегда боялась, когда надо было пересекать шоссе.

KB: А кроме этого?

АВ: Нет.

KB: Она всегда была одна?

АВ: Да. Приезжала на своей старой «веспе».

KB: Так что у вас других контактов не было?

АВ: Нет. Она, правда, как-то написала мне письмо. Вот и все.

Здесь она чуточку споткнулась, вспомнила Линда, записывая эти слова. Какой-то почти неощутимый толчок, как при землетрясении, но совсем незаметный. Однако она совершенно точно споткнулась. Что-то она скрывает в своих отношениях с Биргиттой Медберг. Что же? Она вспомнила лесную хижину, и опять у нее вспотела шея.

KB: Когда ты видела Биргитту Медберг последний раз?

АВ: Две недели назад.

KB: И что вы делали?

АВ: Господи боже мой, я же уже говорила! Ездили верхом. Сколько же раз можно повторять?

KB: Больше уже не нужно. Я просто хочу удостовериться, что все правильно. Кстати, а как же обстояло дело, пока ты была в Мальмё?

АВ: В каком смысле?

KB: Кто ездил на твоей лошади? А на лошади Биргитты?

АВ: У него есть какие-то маленькие девчонки в запасе. Но он боится их приглашать — как бы чего не стряслось. Но я думаю, они нас и заменяли. Спроси его.

KB: Обязательно. У тебя не осталось впечатления, что она вела себя не совеем обычно, когда вы последний раз виделись?

АВ: Кто? Одна из этих девочек?

KB: Я говорю о Биргитте Медберг.

АВ: Она была как всегда.

KB: He попробуешь вспомнить, о чем вы говорили?

АВ: Я уже несколько раз говорила, что мы почти не разговаривали. Лошади, тряпки, бабочки.

В этот момент, вспомнила Линда, отец внезапно выпрямился на стуле — своего рода педагогический намек, предупреждение, чтобы Анна не считала своего добродушного следователя уж вовсе простаком.

KB: У нас есть еще одно имя из твоего дневника. Вигстен. Недергаде, Копенгаген.

Тогда Анна посмотрела на Линду — та ей ничего не говорила про Вигстена. Глаза ее сузились. Вот и дружбе конец, подумала Линда. Если таковая, впрочем, вообще имела место.

АВ: Кто-то, очевидно, прочитал в моем дневнике больше, чем говорил.

KB: Так уж вышло. Вигстен.

АВ: А почему это так важно?

KB: Я еще не знаю, что важно, а что не важно.

АВ: Он как-то связан с Биргиттой Медберг?

KB: Может быть.

АВ: Он учитель музыки. Фортепиано. Я один раз ему играла. С тех пор мы поддерживаем связь.

KB: И все?

АВ: Все.

KB: А когда это было?

АВ: В 1997 году. Осенью.

KB: Только тогда?

АВ: Только тогда.

KB: Могу я спросить, почему ты не стала продолжать?

АВ: Я играла плохо.

KB: Он так сказал?

АВ: Я так сказала. Не ему, конечно. Самой себе.

KB: Это, должно быть, недешево — брать уроки в Копенгагене. Со всеми поездками…

АВ: Каждый распоряжается своими деньгами, как считает нужным.

KB: Ты ведь учишься на врача?

АВ: Да.

KB: И как?

АВ: Что — как?

KB: Как идет учеба?

АВ: По-разному.

Тут отец резко переменил тактику. Не то чтобы дружелюбия поубавилось, но в нем появилась какая-то решимость. Он перегнулся через стол к Анне.

KB: Биргитта Медберг была убита в лесу у Раннесхольма. Убийство отличалось особым зверством. Кто-то отрубил ей голову и руки. Кто бы мог такое сделать, ты, случайно, не знаешь?

АВ: Нет.

Анна ответила совершенно спокойно. Слишком спокойно. Настолько спокойным человек может быть, только если он уже знает, что сейчас последует… Линда тут же отвергла это умозаключение. Возможно, это и так, но вовсе не обязательно.

KB: Может быть, у тебя есть какие-то соображения, почему убийца это сделал?

АВ: Нет.

И тут отец внезапно закончил беседу. После ее ответа руки его упали на стол.

KB: Это все. Спасибо, что пришла. Ты оказала нам большую помощь.

АВ: Чем я могла помочь? По-моему, я ничем не помогла.

KB: He скажи. В любом случае спасибо. Может быть, придется еще раз тебя побеспокоить.

Он проводил их до выхода. Линда заметила, что Анна очень напряжена. Ей показалось, что она боится, что сболтнула лишнего. В тот момент Линда посмотрела на отца — тот, очевидно, продолжал беседу, только теперь мысленно.

Линда отодвинула блокнот и потянулась. Потом набрала номер отцовского мобильника.

— Мне сейчас некогда. Надеюсь, ты кое-чему научилась.

— Еще как! Но мне показалось, что она иногда врала.

— Мы можем исходить из того, что она не говорила всей правды. Вопрос только — почему? И знаешь, что я думаю?

— Нет.

— Я думаю, что ее отец и в самом деле вернулся. Но об этом поговорим вечером.

Курт Валландер пришел домой в начале восьмого. Линда приготовила ужин. Не успел он сесть за стол и начать излагать свои соображения по поводу возвращения отца Анны, как зазвонил телефон. Когда он повесил трубку, Линда поняла, что случилось что-то серьезное.

36

Они договорились встретиться на стоянке между Мальмё и Истадом. Когда-то, еще в школе, Эрик Вестин читал стихи, из которых ему запомнились только два слова: переодетый Бог. Эти слова навсегда отпечатались в его сознании, и как-то раз, уже в конце своего пребывания в Кливленде, когда он начал по-настоящему понимать свое предназначение, он снова вспомнил эти два слова, и решил — да, это ключ ко всему. Они были избранными, они были богами, вынужденными переодеваться в людей. Он неустанно внушал тем, кого избрал своим воинством: «В этой священной войне все мы — орудия Бога. Но мы должны наряжаться людьми». По этой же причине он выбрал для встречи самую обычную придорожную автостоянку. И стоянка может стать храмом для тех, кто хочет видеть этот храм. Поднимающиеся от земли потоки теплого сентябрьского воздуха были колоннами, и на них опирался свод этой невидимой, но поистине великой церкви.

Они должны были встретиться в три часа дня. Они должны одеться совершенно обычно — туристы, поляки, приехавшие за покупками, одни или в группах. Они должны были появляться из разных мест, в разное время и получить последние инструкции. Рядом с ним все время должен находиться Тургейр Лангоос.

Последние недели он жил в кемпинге под Хёёром, съехав с квартиры, которую прежде снимал в Хельсингборге. Подержанный кемпер он купил в Сведале, довольно дешево, и отбуксировал его на своем потрепанном «вольво». Если не брать в расчет редкие встречи с Тургейром, он проводил почти все время в своем прицепе, молясь и приуготовляясь к Главному Делу. Каждое утро он подходил к маленькому зеркальцу для бритья, висевшему на стене, и спрашивал себя: не глаза ли сумасшедшего глядят на него из зеркала? Никто не может стать пророком, если смирение не входит в список его духовныхдобродетелей. Быть сильным — значит предъявлять самые строгие требования к себе. Задавать себе самые трудные вопросы. Несмотря на то что он ни разу не усомнился в своем великом предназначении, данном ему Господом, он каждый раз хотел убедиться, что не обманут своею собственной гордыней. Но глаза, смотревшие на него из зеркала, говорили только о том, что он знал и сам: избранник и вождь. Это его предназначение. Ничего безумного в этом нет, он просто правильно толкует Библию. Христианство погрязло в болоте ереси и извращений, и Создатель настолько устал от этого, что только и ждал, что кто-то придет и поймет и станет его орудием, предназначенным раз и навсегда изменить порочный ход событий.

Эрик Вестин сидел в своем автоприцепе и размышлял. Бог рассуждает очень логично. Великий математик за пределами человеческого понимания; и его премудрости вовеки будут осенять всех и каждого. «Есть только один Бог, — начинал он каждое утро свою молитву, — есть только один Бог и его единственный сын, которого мы позволили распять на кресте. Этот крест и есть наша единственная надежда. Простой деревянный крест, не из золота, не из мрамора. Истина — в бедности и простоте. Пустота в наших душах может заполниться только святым духом, и никогда — материальными приобретениями и драгоценностями, как бы они ни прельщали нас своим соблазнительным блеском».

Последние недели он выжидал, собираясь с силами. Это были недели предельной сосредоточенности. Каждый день он вел долгие беседы с Богом и получал подтверждение, что время, чтобы вернуться, он выбрал правильно. Люди, когда-то оставленные им, его еще не забыли. Они не забыли, и они понимают, почему он исчез и почему он вернулся. Когда все наконец будет кончено, он удалится от мира и займется тем, с чего начал, — будет делать сандалии. Рядом с ним будет его дочь — о большем нельзя и мечтать.

Все это время он много думал о Джиме Джонсе. Человеке, обманувшем его, лжепророке, падшем ангеле. При мысли о времени, проведенном с Джимом, когда он был членом его общины, его все еще охватывала ярость, смешанная с отчаянием. Он вспоминал их исход в джунгли Гайаны, первые годы, чистое, ничем не замутненное счастье — и потом эта чудовищная измена, приведшая к гибели всех. В его мыслях и молитвах всегда находилось место для тех, кто погиб тогда в джунглях. Когда-нибудь они окончательно освободятся от зла, содеянного Джимом Джонсом, и обретут свое место в вышних, где их ждет Господь и райские кущи.

Кемпинг располагался на берегу. Каждый вечер он отправлялся на прогулку и обходил все озеро. Пахло лесом, влажным мохом. Иногда он видел лебедей — они медленно плыли к противоположному берегу. Жертвоприношения во имя жизни, подумал он. Никто не знает, что предназначено нам самим — жить или умереть. Он восстановил обычаи того далекого времени, когда христианство только зарождалось. Жизнь и смерть всегда идут рука об руку. Бог мудр и логичен. Убить, чтобы возродить жизнь — это очень важная часть пути к блаженству, к тому благословенному времени, когда исчезнет пугающая пустота в человеческой душе.

Однажды ночью, когда над озером бушевала гроза, Эрик лежал без сна и думал о всех этих безбожных религиях, наплодившихся, как грибы, в период долгого и мучительного распада христианства. Христианство напоминало ему корабль, постепенно заполняющийся водой. Тонущий корабль. А эти безбожные учения были похожи на пиратов. Евреи, мусульмане, все, кто пытается внедриться в человеческое сердце и заставить его молиться несуществующему богу или отрицать Бога истинного.

Но теперь час настал. Бог открылся ему. Он был крыльями горящих лебедей, он был глазами сожженного теленка, он был каждой в отдельности и всеми вместе крысами и морскими свинками, освобожденными из заточения. Час настал.

Утром того дня, когда была назначена встреча, Эрик Вестин спустился к озеру. Темная вода была еще по-летнему теплой. В кемпинге было пусто, сезон закончился. Дождавшись звонка Тургейра, он выкинул телефон в озеро. Оделся, положил Библию и деньги в машину. Потом облил прицеп бензином, поджег и уехал.

Их было двадцать шесть, если не считать Эрика Вестина и Тургейра Лангооса, шестнадцать мужчин и девять женщин, они приехали из разных стран, и у всех на левой стороне груди, рядом с сердцем, был вытатуирован крест. Мужчины были из Уганды, Франции, Англии, Испании, Венгрии и Греции, Италии и Америки. Женщины почти все из Америки, за исключением одной канадки и одной англичанки, которая долго жила в Дании и прекрасно владела датским языком. Среди них не было супружеских пар, более того — никто из них ранее не был знаком друг с другом. Эрик строил свои связи по принципу от человека к человеку, он называл это «священной эстафетой». Через Тургейра Лангооса он познакомился с дамой из Канады, Аллисон. Она как-то написала статью о своей жажде веры. Газета попала в руки Тургейра еще до того, как он окончательно опустился. Статья задела какую-то струну в его душе, и он ее сохранил. А Аллисон, в свою очередь, став преданной ученицей и последовательницей Эрика, предложила своего знакомого из Мэриленда в Штатах.

На создание ядра священного христианского воинства, которое он собирался двинуть в поход, у Эрика ушло четыре года. Он ездил и встречался со всеми этими людьми, не раз и не два, он внимательно следил за их духовным развитием. Наверное, чему-то он все же научился у Джима: умению читать в человеческих душах, обнаруживать малейшие признаки сомнений даже тогда, когда собеседники пытались их скрыть или отрицать. Эрик Вестин не сомневался в своей способности определить, когда человек перешел невидимую, но окончательную границу, освободился от прежней жизни и стал готов к выполнению своего Предназначения.

Сейчас, на этой неприметной придорожной стоянке, они встретились впервые. Моросил мелкий дождь. Эрик поставил машину на холме напротив стоянки, так что в бинокль ему было все видно. Тургейр встречал новоприбывших. Он должен был сказать им, что не знает, где сейчас Эрик. Эрик объяснил ему, что секретное совещание должно укрепить их веру в то, что им предстоит сделать. Он не отрывался от бинокля. Они появлялись, один за одним, на машинах, пешком, двое приехали на велосипедах, у одного был мотоцикл. Несколько человек просто вышли из леса, как будто они там и жили, — может быть, так оно и было, поставили палатки и поселились. У всех были только небольшие рюкзаки. Тут Эрик был очень скрупулезен — ничто не должно бросаться в глаза, никакой вызывающей одежды, больших чемоданов — воинство переодетых богов не должно бросаться в глаза.

Он поймал в бинокль лицо Тургейра Лангооса. Тот стоял у информационного щита. Без него ничего бы не получилось, подумал Эрик. Если бы он буквально не споткнулся об него на загаженной улице в Кливленде, если бы ему не удалось возродить в нем давно погасший огонь и превратить опустившегося, умирающего наркомана и алкоголика в преданного и беспощадного апостола, ничего бы не получилось. Его воинство не было бы тогда готово выступить в поход. Этим утром Тургейр позвонил и сказал, что последние приготовления закончены. Теперь можно поднять наконец невидимый пограничный шлагбаум и ринуться в первую из многих предстоящих битв.

Тургейр Лангоос повернулся и, как они и договорились, дважды провел указательным пальцем по носу. Все было готово. Эрик убрал бинокль и пошел на стоянку. От холма шла небольшая ложбинка, по ней он мог пройти незамеченным до самой дороги. Он должен был появиться словно бы ниоткуда. Они замерли, увидев его. Но никто не сказал ни слова, так и было задумано.

Тургейр Лангоос приехал на грузовике с закрытым брезентовым кузовом. Они погрузили туда велосипеды и мотоцикл и залезли в кузов сами, оставив автомобили на стоянке. Эрик сел за руль, Тургейр был рядом. Они свернули направо, к Мосбю. Спустились на берег. Тургейр вытащил две большие корзины с едой. Они уселись на песчаной дюне, тесно прижавшись друг к другу, словно группа туристов, спасающихся от холода.

Прежде чем приступить к еде, Эрик произнес заветные слова:

— Бог требует нашего присутствия. Бог требует битвы.

Они поели. После еды Эрик приказал всем отдыхать. Они с Тургейром подошли к воде. Последний раз они уточнили все детали. Солнце скрылось за большим темным облаком. Стало сумрачно.

— Ночь угря, — сказал Тургейр. — Как нам и нужно.

— Нам дается то, что нам нужно, — сказал Эрик, — ибо мы правы.

Они дождались вечера и снова забрались в кузов грузовика. В половине восьмого Эрик свернул на Истад. Не доезжая Сварте он снова повернул, на этот раз на север, пересек шоссе Мальмё — Истад и выехал на дорогу, проложенную западнее Раннесхольмского замка. За два километра от Хурупа он съехал на проселок, остановился и выключил фары. Тургейр вылез из кабины. В зеркальце Эрику было видно, как двое из США, бывший парикмахер Питер Бьюкенен и на все руки мастер Эдисон Ламберт из Де-Мойна, выпрыгнули из кузова.

Эрик почувствовал, как участился пульс. А вдруг не получится, подумал он и тут же упрекнул себя за этот вопрос. Я же не идиот. Я верую в Господа, и Господь диктует мне, что мне делать. Он завел машину и снова выехал на дорогу. Его обогнал мотоцикл, следом — еще один. А он продолжал путь на север. Проезжая мимо Хурупа, он покосился на церковь — именно туда направлялись сейчас Тургейр и те двое. Проехав пять километров на север от Хурупа, он повернул налево и остановил машину позади полуразвалившегося сарая на брошенном хуторе. Он вышел и знаком пригласил остальных.

Он посмотрел на часы. Все шло по плану. Они шли медленно, чтобы никто не отстал или не упал. Не все были молоды, некоторые больны, женщину из Англии полгода назад прооперировали по поводу рака. Он сомневался, брать ли ее с собой, он посоветовался с Богом и получил ответ, что она для того и не умерла от рака, чтобы выполнить свое Предназначение. Они подошли к аллее, ведущей к задней стороне Френнестадской церкви. Он пошарил в кармане — на месте ли ключ. Две недели назад он уже попробовал этот ключ, раздобытый Тургейром. Замок даже не скрипнул. Они остановились у стены погоста. Все молчали, он слышал только их дыхание. Спокойное, отметил он, они дышат спокойно, никто не волнуется. И меньше всего та, которой предстоит умереть.

Он снова посмотрел на часы. Через сорок минут Тургейр, Бьюкенен и Ламберт подожгут церковь в Хурупе. Калитка в стене беззвучно открылась — Тургейр накануне смазал петли. Они шли длинной цепочкой мимо темных надгробий. Эрик отворил церковные двери. Внутри было темно и зябко. Кто-то позади него застучал зубами. У Эрика был карманный фонарик. Они сели на первый ряд, как он им и приказал. Последняя разосланная им инструкция содержала сто двадцать три пункта, они должны были выучить их наизусть. Он не сомневался, что так они и сделали.

Эрик зажег стеариновую свечу, предусмотрительно поставленную Тургейром у алтаря, и направил фонарик на лица сидящих в первом ряду. Поодаль, почти крайняя справа, рядом с купелью, сидела Харриет Болсон, та самая американка из Талсы. Он задержал взгляд на ее лице. Она была совершенно спокойна. Пути Господни неисповедимы, подумал он. Но только для тех, кому и не надо их понимать. Он снова посмотрел на часы. Очень важно, чтобы все совпало — пожар и действо, которое вот-вот должно было свершиться перед алтарем Френнестадской церкви. Он еще раз посмотрел на Харриет Болсон. Худое, изможденное лицо, хотя ей всего тридцать. Это все следы ее грехов. Огонь очистит ее, другого пути нет. Он погасил фонарь и встал в тени позади кафедры. Достал из рюкзака прочный канат, купленный Тургейром в магазине корабельных принадлежностей в Копенгагене, и положил его рядом с алтарем. Еще раз посмотрел на часы. Пора. Он встал перед алтарем и жестом повелел всем встать. Одного за другим подзывал он их к алтарю. Первому он дал в руки конец каната.

— Мы связаны неразрывно, — сказал он. — С этой минуты веревка нам уже никогда не понадобится. Мы связаны крепче, чем этим канатом, верой в Господа и нашим Предназначением. Мы не имеем права смотреть сложа руки, как наш мир, христианский мир, все глубже и глубже погружается в трясину унижения. Огнем очистится мир, и начать мы должны с самих себя.

Говоря последние слова, он незаметно оказался перед Харриет Болсон. Лишь в ту секунду, когда он накинул петлю ей на шею, она поняла, что сейчас произойдет. Внезапный ужас парализовал ее, она не сопротивлялась. Глаза ее закрылись. Для Эрика Вестина наконец-то закончились годы ожидания.

Церковь в Хурупе вспыхнула в четверть десятого вечера. Пожарные машины уже мчались в Хуруп, когда пришло сообщение, что горит еще одна церковь — в Френнестаде. К этому времени Эрик уже успел забрать Тургейра и двух американцев. Тургейр принял у него руль, и они поехали — к своему новому укрытию.

Эрик Вестин остался. Он поднялся на холм и смотрел, как пожарные безуспешно пытаются спасти Френнестадскую церковь. Интересно, успеет ли полиция до того, как обрушится кровля?..

Он довольно долго сидел в темноте, глядя на языки пламени. Когда догорят пожары, подумал он, его дочь вернется к нему и они будут вместе — теперь уже навсегда.

37

В эту ночь в Сконе сгорели до основания две церкви. Пламя было такое сильное, что к рассвету от них остались лишь почерневшие остовы. В Хурупе рухнула колокольня. Те, кто находился поблизости, слышали отчаянный стон колоколов, словно вскрикнувших в смертный час. Церкви находились довольно близко друг от друга, в треугольнике между Стаффанторпом, Андерслёвом и Истадом.

Но сгорели не только церкви. В Френнестаде живущий поблизости церковный староста был первым, кто, заметив пожар, ринулся в церковь, чтобы спасти бесценные средневековые ризы. И увидел картину, которая будет преследовать его всю оставшуюся жизнь. Перед алтарем лежала женщина лет тридцати, удушенная грубым канатом, стянутым настолько сильно, что голова едва не отделилась от туловища. Он, крича от ужаса, выскочил наружу и потерял сознание.

Пожарный автомобиль из Стаффанторпа был на месте буквально через несколько минут. Они направлялись в Хуруп, но их переадресовали в Френнестад. Никто из пожарников толком не понимал, что происходит. Была ли первая тревога ошибкой, или в самом деле горят две церкви сразу? Брандмейстер по имени Матс Ульссон, человек опытный и здравомыслящий, нашел старосту у входа в церковь. Он тоже вошел в горящую церковь, чтобы убедиться, что там никого нет. Когда он увидел женщину у алтаря, то принял решение, за которое полиция ему была потом очень благодарна. Самым естественным поступком с его стороны было бы вытащить тело наружу, пока огонь охватил еще не всю церковь. Но Матс Ульссон сразу понял, что имеет дело с убийством. Поэтому полиция должна видеть место преступления в нетронутом виде. Брандмейстер, правда, заподозрил в убийстве постепенно приходящего в себя старосту.

В полиции в первые минуты после этого известия царила полная неразбериха. Курт Валландер встал из-за кухонного стола в полной уверенности, что ему нужно ехать в Хуруп, поскольку ему сообщили, что в горящей церкви перед алтарем лежит труп женщины. Он выпил за ужином вина, поэтому попросил, чтобы за ним заехали, и спустился вниз. Через несколько минут у подъезда остановился полицейский автомобиль.

Не успели они выехать из Истада, пришло сообщение, что произошло недоразумение. Церковь в Хурупе и в самом деле горит, но мертвую женщину нашли не там, а во Френнестадской церкви. Мартинссон, сидевший за рулем, рявкнул на дежурного, чтобы тот наконец выяснил, сколько церквей горит и где лежат трупы.

За дорогу Курт Валландер не проронил ни слова; И не потому, что Мартинссон был очень плохим водителем. Он думал о том, что худшие его опасения подтвердились, что горящие звери были только прелюдией. Психи. Сатанисты, помешанные. Но ему не удавалось себя убедить. Летя сквозь темноту, он видел во всем этом некую логику, но при этом не мог сообразить, в чем она заключается.

Они затормозили у горящей церкви во Френнестаде. Все тут же выяснилось — обе церкви загорелись почти одновременно. А здесь, во Френнестаде, ко всему прочему, нашли еще и мертвую женщину перед алтарем. Они поздоровались с Матсом Ульссоном, который, кстати, оказался каким-то дальним родственником Мартинссону. Посреди общего замешательства и страшного пекла Курт Валландер, не веря своим ушам, слышал, как они передали взаимные приветы женам. Потом они вошли в церковь. Женщина лежала у алтаря, на шее у нее была петля из каната. Курт Валландер постарался запомнить картину — что-то говорило ему, что ее положили так умышленно. Он повернулся к Матсу Ульссону:

— Сколько мы можем здесь находиться?

— Боюсь, мы не справимся с кровлей. Она рухнет.

— Когда?

— Скоро.

— Сколько времени ты нам даешь?

— Десять минут. Не больше. За большее я не отвечаю.

Курт Валландер понял, что криминалисты не успеют. Он надел протянутую ему каску.

— Скорее узнай, нет ли у кого из любопытных фотоаппарата или видеокамеры. Если есть, конфискуй. Необходимо все это зафиксировать.

Мартинссон исчез. Валландер смотрел на труп. Веревка, толстая и грубая, напоминающая корабельный канат, петлей охватила шею. Концы ее были откинуты в разные стороны. Петлю затягивали двое, подумал он, каждый тянул к себе. Словно в древние времена, когда казнимого привязывали к лошадям и пускали их в разные стороны.

Он посмотрел на потолок, через который уже начали пробиваться языки пламени. Вокруг него бегали люди, вынося церковную утварь. Пожилой человек в пижаме с неимоверным трудом тащил дарохранительницу. В этом есть что-то трогательное, подумал он. Люди вдруг понимают, что они вот-вот потеряют что-то, чего нельзя возместить…

Явился Мартинссон с видеокамерой.

— Ты в этом что-нибудь понимаешь?

— Думаю, разберусь, — сказал Мартинссон.

— Значит, будешь снимать. Общий план, детали, со всех ракурсов.

— Пять минут, — сказал Мате Ульссон. — Не больше.

Валландер присел на корточки. У убитой были светлые волосы, худое лицо — он даже вздрогнул: она чем-то напомнила ему его сестру Кристину. Казнь, подумал он. До этого гибли звери, теперь гибнут люди в пылающих церквах. Что там послышалось Ами Линдберг? Божья воля?

Он быстро обыскал карманы. Пусто. Огляделся — ничего. Даже сумочки нет. Он уже хотел встать, как вдруг заметил нагрудный карман на блузке. Там лежала бумажка с написанными от руки именем и адресом. Харриет Болсон, 5 Авеню, Талса.

Он встал.

— Все, — сказал Мате Ульссон. — Сматываемся.

Он начал выталкивать всех находившихся в церкви. Труп вынесли. О канате Курт позаботился сам. За ограждением кучей лежала церковная утварь. Рядом неподвижно стояла пожилая женщина, держа в руке закопченный подсвечник. Уже собралась довольно большая толпа и все продолжала прибывала. Многие плакали.

Мартинссон позвонил в Истад:

— Нам нужны данные на некую женщину из Талсы в Штатах. Харриет Болсон. Пусть ищут по всем регистрам: местным, европейским, международным. Это очень важно.

Линда нетерпеливо выключила телевизор. Она взяла запасные ключи от отцовской машины, лежавшие на книжной полке в гостиной, и побежала к полицейской стоянке.

Машина стояла с самого края. Она узнала и другую, стоявшую рядом, — это была машина Анн-Бритт Хёглунд. Она нащупала в кармане перочинный ножик. Нет, сегодня она не будет протыкать никому шины. Хуруп, сказал он. И Френнестад. Она села в машину и вырулила с парковки. Остановилась у водонапорной башни и нашла карту. Где находится Френнестад, она знала, а про Хуруп даже не слышала. Найдя его на карте, она погасила свет в салоне и выехала из города. На полпути к Хёрбю свернула налево и через несколько километров увидела горящую церковь. Она подъехала поближе, насколько это было возможно, и вышла из машины. Отца здесь не было — только несколько полицейских из отдела охраны порядка. Ей пришло в голову, что, загорись церковь на несколько дней позже, она была бы среди них и стояла бы в оцеплении. Она представилась и спросила, не видели ли они отца.

— Там еще одна церковь горит, — получила она ответ. — Френнестад. Там еще и труп.

— А что случилось?

— Можно исходить из того, что обе церкви подожгли намеренно. Не бывает такого, чтобы загорелись две церкви одновременно. А что случилось во Френнестаде, мы толком не знаем. Но труп там есть.

Она вернулась к машине и поехала во Френнестад. Там, как и в Хурупе, пожар был виден издалека. Церкви горят, когда война, подумала она. А тут — в мирное время, мирным сентябрьским вечером полыхают сразу две церкви. Может быть, страну оккупировали невидимые враги? Эту глубокую мысль ей не удалось додумать до конца. Дорога была запружена машинами. Наконец она увидела отца в отблесках пламени и остановилась. Он разговаривал с пожарным, держа что-то в руке, но что именно, разглядеть она не могла. Пожарный шланг? Она подошла поближе. Теперь она видела — в руке у него был канат.

Рядом с ней какой-то человек возбужденно говорил по мобильнику. Он пытался описать происходящее кому-то, очевидно, пьяному или не успевшему проснуться. Линда навострила уши, когда он сказал что-то о том, что в церкви найден труп. «Женщина. Из Трусы. Возможно, из Трусы. Почему она из Трусы? Откуда мне знать? Кто-то слышал, как один из полицейских передавал на нее данные. Харриет из Трусы». Разговор прервался.

— Там кто-то погиб? — спросила Линда.

Она знала, что истинный швед изменяет своей обычной сдержанности только в двух случаях: если город завалило снегом или случилось какое-то несчастье.

— Нашли мертвеца у алтаря.

— Из Трусы?

— Я так слышал. Может быть, и нет. Хотя если посреди ночи лежит человек в церкви, значит, его убили. Или самоубийство. Люди стали странными в последнее время.

Линда вдруг ощутила себя гиеной, охотницей за падалью, с упоением подглядывающей за чужим несчастьем.

Нюберг направился к церкви. Вид у него был, как всегда, кислый и раздраженный. Но и отец, и Мартинссон очень высоко ценили его как профессионала. Ему скоро на пенсию, и Мартинссон все время повторял, что вряд ли они найдут кого-то такого же уровня.

— Думаю, вам стоит на это взглянуть, — сказал он, протягивая руку.

На ладони лежал маленький кулон. Валландер полез за очками и сломал дужку. Он чертыхнулся и поднес очки к глазам, придерживая их рукой.

— Башмачок? Кулон в виде башмачка.

— Он был у нее на шее, — сказал Нюберг. — Или, вернее, был до убийства. Когда канат затягивали, замочек открылся. Кулон лежал рядом с блузкой. Врач нашел.

Мартинссон взял у Валландера кулон и повернулся к свету.

— Странная идея для кулона — башмак.

— А может быть, это след, — сказал Нюберг, — или подметка. Я как-то видел кулон в форме морковки. С бриллиантовым хвостиком. Каких только украшений не делают. Эта самая морковка стоила четыреста тысяч.

— Может помочь при идентификации, — сказал Курт Валландер. — Сейчас это самое важное.

Нюберг отошел в угол кладбища и тут же затеял свару с каким-то фотографом, снимающим горящую церковь. Валландер и Мартинссон остановились у заграждения, и тут они увидели Линду. Курт Валландер жестом подозвал ее.

— Значит, не могла усидеть, — сказал он. — Ну что ж, тогда присоединяйся.

— Что удалось узнать?

— Мы сами не знаем, что ищем, — медленно сказал Курт Валландер, — но что я знаю точно, так это то, что ни та, ни другая церковь не загорелись сами по себе.

— Сейчас пытаются установить, кто она — Харриет Болсон, — сказал Мартинссон. — Они позвонят сразу, как только что-нибудь прояснится.

— Я пытаюсь понять всю эту историю с канатом, — сказал Валландер. — Почему в церкви? И почему американка? Что все это значит?

— Несколько человек, минимум трое, но, скорее всего, больше, приходят поздно вечером в церковь, — сказал Мартинссон.

Курт Валландер прервал его:

— Почему больше? Двое убийц и одна убитая. Разве этого мало?

— Может, и достаточно. Я не уверен. Я поэтому и сказал — как минимум трое. Но может быть, и больше. Даже намного больше. Двери открыты ключом. Существует только два ключа от церкви, один у священника, другой — у старосты, у того, что упал в обморок. Оба ключа на месте. Значит, кто-то пользуется очень хорошей отмычкой либо просто-напросто имеет дубликат ключа.

Мартинссон помолчал.

— Какое-то общество, — продолжил он, — выбрало эту церковь для казни женщины по имени Харриет Болсон. Провинилась ли она в чем-то перед ними? Или это какое-то религиозное жертвоприношение? Кто они — сатанисты? Или еще какие-нибудь умалишенные? Мы пока не знаем.

— И еще одно, — сказал Валландер. — Эта бумажка, что я на ней нашел. Почему все остальное исчезло, а эта записка осталась?

— Может быть, они хотят, что мы ее идентифицировали. Это своего рода послание.

— Надо подтвердить как можно быстрее, что это именно она, — сказал Валландер. — Если она хотя бы раз была у зубного врача в этой стране, то мы узнаем, кто она.

— Этим занимаются, — сухо произнес Мартинссон, и Валландер понял, что он обиделся.

— Я тебя ни в чем не упрекаю. Какие получены сведения?

— Пока никаких.

— Надо всем вдолбить, насколько это важно.

— Я попросил вмешаться Стокгольм. Там у них есть один свирепый парень — может навести страх на кого угодно, хоть на директора ЦРУ.

— Это кто такой?

— Ты что, никогда не слышал о Тобиасе Яльмарссоне?

— Может быть. Лишь бы он понимал, что это как раз тот случай, когда и надо быть свирепым.

— Будем надеяться. И еще одно: кто-нибудь когда-нибудь видел украшение, изображающее башмак? Или сандалию? — Он покачал головой и пошел прочь.

Линда замерла — не ослышалась ли она?

— Что он сказал? Что вы нашли?

— Записку с именем и адресом?

— Нет, еще что-то.

— Кулон.

— Похожий на что?

— На след ноги.

— Он не так сказал.

— Башмак. А почему ты спрашиваешь?

Она не обратила внимание на его вопрос.

— Какой башмак?

— Может быть, сандалию.

Языки пламени то и дело взмывали в небо — ветер налетал порывами.

— Думаю, стоит тебе напомнить, что отец Анны перед своим исчезновением занимался тем, что делал сандалии. Вот и все.

Он не сразу понял, потом задумчиво наклонил голову.

— Хорошо, — сказал он. — Очень хорошо. Может быть, это куда-нибудь нас и приведет. Вопрос только куда.

38

Курт Валландер попытался отправить Линду домой спать, но она настояла, чтобы ей разрешили остаться. Она подремала пару часов на заднем сиденье и проснулась от того, что он настойчиво стучал в окно. Никогда он не научится этому искусству — будить людей ласково, подумала она. Начинает молотить в окно или за плечо трясти так, что рука чуть не отваливается. Он не будит человека, он выдергивает его из сна, как морковку.

Линда вышла из машины и поежилась — было довольно прохладно. На поле лежали клочья тумана. Церковь догорела, от нее остались только зияющие провалами окон закопченные стены. Густой дым все еще валил из-под рухнувшей кровли. Люди, похоже, никуда не уходили — они молча смотрели на то, что осталось от их церкви. Линда заметила старика, медленно отирающего сажу с могильного камня, и подумала, что эту картину она вряд ли забудет. Большинство пожарных уехали, остались только несколько человек, занимавшихся ликвидацией последних очагов возгорания. Мартинссона тоже уже не было — вместо него приехал Стефан Линдман. Он протянул ей бумажный стаканчик с кофе. Отец вышел за заграждение и беседовал с каким-то журналистом.

— Пейзаж здесь совсем другой, чем, скажем, в Вестеръётланде или Херьедалене, — сказал он. — Как будто Швеция здесь кончается. Сползает в море и исчезает. И вся эта глина, туман… Так странно. Что ж, попытаемся найти свое место и в чуждом пейзаже.

Линда пробормотала что-то невнятное. Туман как туман, глина как глина, подумаешь.

— Что насчет этой женщины? — вслух спросила она.

— Ждем ответа из США. Уже ясно, что она не гражданка Швеции.

— А может быть, это вовсе и не ее имя в записке?

— Нет. Это вряд ли. Зачем убийцам оставлять записку с чужим именем? Это неразумно. Тогда проще вообще ничего не оставлять.

Курт Валландер шел к ним от ограждения. Журналист ушел.

— Я только что говорил с Лизой Хольгерссон, — сказал он. — Поскольку ты все равно уже затесалась в следствие, можешь участвовать и дальше. А мне даже приятно — идешь, а рядом мячик прыгает.

Это он так иронизирует.

— Я-то пока еще прыгаю, — отомстила она. — А тебе слабо!

Стефан засмеялся. Отец, может быть, и разозлился, но виду не подал.

— Никому не советую заводить детей! — только и сказал он. — А то видите, чем это кончается!

Из подъехавшей машины вышел Нюберг.

— Нюберг принял душ, — заметил отец, — и теперь готов со всеми лаяться. Он уходит на пенсию. Думаю, когда он осознает, что ему уже не надо целыми днями ковыряться в глине по колено в грязи, он тут же и помрет.

— Он похож на собаку, — тихо сказал Стефан. — Тебе не кажется? Все время как будто старается взять след и злится, что нельзя встать на четыре лапы.

Стефан подметил сходство очень точно. Нюберг действительно двигался с какой-то звериной грацией.

От него сильно пахло лосьоном. Похоже, он даже не заметил, что Линда тоже здесь. Они с отцом поздоровались и что-то пробурчали насчет погоды.

— Есть у вас соображения, как именно начался пожар? — спросил Курт Валландер. — Я говорил с Матсом Ульссоном. Он считает, что загорелось сразу в нескольких местах. Староста оказался здесь первым, он говорит, что видел как бы кольцо огня. Это означает, что церковь подожгли с разных сторон. Как ты думаешь?

— Пока никак не думаю, — сказал Нюберг. — Но ясно, что это поджог.

— Есть определенная разница, — сказал Валландер. — В Хурупе загорелось сразу и огонь распространялся быстрей. Там один фермер живет по соседству, он слышал что-то вроде взрыва, говорит, как бомба взорвалась, аж все задрожало. То есть церкви подожгли по-разному, хотя по времени все было точно согласовано.

— Модель ясна, — сказал Стефан. — Ту церковь подожгли, чтобы отвлечь внимание от этой, где произошло убийство.

— Но почему именно церкви? — спросил Курт Валландер. — И почему надо душить человека канатом?

Он вдруг посмотрел на Линду:

— А ты как думаешь? Что ты видишь во всем этом?

Линда почувствовала, что краснеет. Она оказалась не готова к такому вопросу.

— Если выбирают церковь, значит, хотят выбрать именно церковь, — сказала она неуверенно. — И задушить кого-то канатом… может быть, это пытка, а может быть, в этом есть что-то символическое, может быть, религиозное. Отрубали руки, побивали камнями, хоронили заживо… так что почему бы и не канат.

Никто не успел прокомментировать ее высказывание — у Стефана в кармане куртки зазвонил телефон. Он послушал немного и передал трубку Валландеру.

— Начинают поступать данные из Штатов, — сказал тот, закончив. — Поехали в Истад.

— Я там нужен? — спросил Нюберг.

— Я позвоню, если что, — сказал Валландер и повернулся к Линде. — А тебе лучше поехать. Если, конечно, ты не хочешь пойти домой поспать.

— А вот этого не надо, — сказала она.

Он внимательно посмотрел на нее:

— Простая забота.

— Пожалуйста, думай обо мне как о сотруднике, а не как о дочери.

В машине они молчали: во-первых, оба хотели спать, а во-вторых — из страха сказать что-то неуместное и вызвать у другого раздражение.

Они подъехали к управлению полиции, и Курт Валландер тут же скрылся за дверьми в прокуратуру. У самого входа ее догнал Стефан Линдман.

— Я помню свой первый день в полиции в Буросе. Накануне мы крепко попраздновали с друзьями, и первое, что я сделал на новом месте работы, — помчался в туалет и поблевал. А ты что будешь делать?

— Попробую начать с чего-нибудь другого, — сказала Линда.

В вестибюле стояла Анн-Бритт Хёглунд. Она, как и раньше, еле поздоровалась, словно бы приняла для себе такое решение — держать Линду на расстоянии.

Дежурная сказала, что с ней хочет поговорить Лиза Хольгерссон.

— Я что-нибудь не так сделала?

— Не думаю, — сказал Стефан и убежал.

Мне он нравится, подумала Линда. Все больше и больше.

Она столкнулась с Лизой Хольгерссон, когда та выходила из своего кабинета.

— Курт мне все объяснил. Будешь участвовать в следствии. Странно, что в эту историю замешана одна из твоих подруг.

— Это неизвестно, — ответила Линда. — Может быть, да, может быть, нет. Пока это неизвестно.

В девять часов началась оперативка. Линда села на указанный отцом стул. Рядом с ней оказался Стефан Линдман. Отец стоял у торца стола с бутылкой минеральной воды в руке. Так она себе всегда его и представляла — в одиночестве у торца, как обычно, хочет пить, как обычно, волосы взлохмачены, — готов начать новый день тяжелейшего следствия. Нет, больно уж романтично, а значит, фальшиво, — это ей хорошо известно. Она поморщилась и тряхнула головой.

Она всегда знала, что он прекрасный следователь, но сейчас, сидя с ним за одним столом, она поняла, что у него еще много кроликов в шляпе, о которых она и понятия не имела. В первую очередь на нее произвела впечатление его способность не только удерживать в голове огромное количество фактов, но и раскладывать их так, чтобы незначительные на первый взгляд мелочи находили свое место в общей картине следствия. И еще одна мысль не оставляла ее — только теперь она, как ей казалось, поняла, почему у него никогда не было времени побыть с ней и с Моной. Для них в его графике просто не оставалось места. Надо поговорить с ним об этом, решила она. Когда все выяснится и эта история останется позади, надо будет с ним поговорить о том, что он не оставил нам места в своей жизни.

Совещание продолжалось почти два часа. Подом все разошлись, и Линда осталась одна. Она открыла окно и стала обдумывать, что, о чем и как говорилось. Началось с того, что отец отставил бутылку и обозначил исходные точки следствия. «Убиты две женщины. Все начинается с этих двух женщин. Может быть, я делаю чересчур поспешные выводы, но мне кажется единственным разумным допущением, что за этими убийствами стоят одни и те же преступники. Очевидной связи нет, мотивы неясны, ничего общего между убитыми на первый взгляд тоже нет, Биргитта Медберг убита в шалаше в овраге около Раннесхолъмского замка. А теперь еще одна женщина, по-видимому, иностранка, удушена причальным канатом в горящей церкви. Как уже сказано, связь весьма проблематична, если это вообще можно назвать связью. На периферии всех этих дел происходит еще одно не совсем ясное событие. Поэтому Линда тоже здесь».

Медленно, ощупью, как бы прислушиваясь к только одному ему ведомым сигналам, он попытался охватить всю картину, от горящих лебедей до отрубленных рук. Он говорил час двенадцать минут, без пауз, без повторов, все для того, чтобы сделать один-единственный вывод, ради которого все и говорилось: «Мы не знаем, с чем имеем дело. За обоими убийствами, за сожженными животными и церквами есть что-то, что мы определить пока не можем. Мы даже не знаем, финал ли это или надо ждать продолжения».

Он говорил все время стоя, час двенадцать минут, но с этими словами, «надо ждать продолжения», сел и продолжил сидя.

— Вот-вот будут получены сведения о женщине, которую, как мы полагаем, зовут Харриет Болсон. Пока оставляю этот вопрос открытым, хочу только сказать вот что. Мне почему-то кажется, что звери сожжены не потому, что какой-то неведомый садист дает волю своим инстинктам. Может быть, это своего рода жертвоприношения, и в них есть определенная, хотя и чудовищно извращенная логика. Отрубленные руки Биргитты Медберг, Библия, которую кто-то пытается написать заново. И убийство в церкви, очень напоминающее ритуальное. У нас есть данные, что человек, поджегший зоомагазин, кричал что-то вроде «Божья воля!». Все вместе указывает на некую религиозную подоплеку. Может быть, какая-то секта либо просто психи-одиночки. Но это вряд ли. Потому что присутствует некое управление этими зверствами. Вряд ли за этим стоит один человек. Но сколько их — двое или тысяча? Мы этого не знаем. Поэтому мне хочется, чтобы мы, прежде чем двигаться дальше, совершенно непредвзято обсудили положение. Мне кажется, мы успешнее продвинемся вперед, если позволим себе на минутку остановиться.

Но обсуждение сразу начать не удалось. В дверь постучали. Незнакомая Линде девушка сказала, что начали приходить факсы из Америки. Мартинссон исчез и через мгновение вернулся с пачкой бумаг. Был даже и портрет, хотя очень нечеткий. Курт Валландер, придерживая рукой свои сломанные очки, вгляделся в фото и кивнул — да, это она. Убитую женщину и в самом деле звали Харриет Болсон.

— Мой английский оставляет желать лучшего, — сказал Мартинссон и передал бумаги Анн-Бритт Хёглунд.

Линда еще в самом начале совещания успела прихватить чистый блокнот. Она начала записывать, сама не зная зачем. Она, конечно, присутствовала на этой оперативке, но у нее было ощущение, что ее тут нет. Она догадывалась, что отец хочет ей что-то поручить, хотя по какой-то причине пока не спешит об этом говорить.

Анн-Бритт Хёглунд сделала комплимент американской полиции — они отнеслись к делу очень серьезно. Но, возможно, их задача и не была чересчур трудной — Харриет Болсон, или Харриет Джейн Болсон, как она звалась полностью, числилась в списке пропавших без вести с 12 января 1997 года. В этот день ее сестра, Мери Джейн Болсон, заявила в полицию Талсы об ее исчезновении. Она безуспешно пыталась дозвониться сестре уже неделю. Мери Джейн села в машину и отмахала триста километров до Талсы, где ее сестра жила и работала библиотекарем и личным секретарем у частного коллекционера произведений искусства. Квартира Харриет была, по всем признакам, брошена, на работе ее тоже не было. Она бесследно исчезла. Как Мери Джейн, так и немногочисленные друзья Харриет описывали ее как замкнутого, но очень приветливого и верного долгу человека. Никаких сведений, что она злоупотребляла алкоголем или наркотиками, не было. Жизнь ее, казалось, не имела никаких темных сторон. Полиция в Талсе объявила розыск, дело об исчезновении все время находилось под контролем. Но в течение четырех лет ничего не разъяснилось. Никаких следов, никаких сведений, неизвестно, жива она или погибла. Ничего.

— Интендант полиции по имени Кларк Ричардсон с нетерпением ждет нашего подтверждения — действительно ли это она, Харриет Джейн Болсон. Он просит также проинформировать его, что случилось.

— Это мы можем сделать уже сейчас, — сказал Курт Валландер. — Это она. Никаких сомнений. А у них есть какая-нибудь версия насчет причин ее исчезновения?

Анн-Бритт Хёглунд вновь погрузилась в чтение.

— Харриет Джейн была не замужем, — сказала она. — Ей было двадцать шесть лет к моменту исчезновения. Она, как и ее сестра, — дочери методистского священника в Кливленде, штат Огайо, — выдающегося священника, как написано в первом заявлении Мери Джейн. Счастливое детство, никаких проступков, училась в разных университетах, у этого коллекционера получала большое жалованье. Жила просто, твердые привычки — работа в будни, по воскресеньям — церковь.

Анн-Бритт замолчала.

— И это все? — с удивлением спросил Курт Валландер.

— Все.

Он покачал головой:

— Должно быть что-то еще. Нам надо знать о ней все. Это поручается тебе. Кларка Ричардсона окучивай как только сможешь. Дай ему понять, что это следствие — самое важное на сегодняшний день в Швеции. Что, может быть, и в самом деле так, — добавил он.

Дальше последовала так называемая открытая дискуссия. Линда напряженно слушала. Через полчаса отец постучал по столу ручкой и закончил совещание. Под конец остались только Линда и он.

— Я хочу попросить тебя об одолжении, — сказал он. — Побольше общайся с Анной, разговаривай с ней, но не задавай никаких вопросов. Попробуй только вычислить, почему, собственно, в ее дневнике стоит имя Биргитты Медберг. И еще, конечно, этот Вигстен в Копенгагене… Я попросил коллег из Дании к нему присмотреться.

— Он ни при чем, — сказала Линда. — Он старый и слабоумный. Но в его квартире есть кто-то еще, и я его не видела.

— Этого мы не знаем, — сказал он с легким оттенком раздражения. — Ты поняла, о чем я тебя прошу?

— Притворяться, что ничего не случилось, — ответила Линда. — И в то же время постараться получить ответ на важные вопросы.

Он кивнул, не заметив или постаравшись не заметить ее иронии.

— Я очень тревожусь, — сказал он. — Я не понимаю, что происходит. И боюсь того, что может произойти.

Посмотрев на нее, он торопливо и, как показалось Линде, смущенно потрепал ее по щеке и удалился.

В тот же день Линда пригласила Анну и Зебру в кафе в гавани. Не успели они сесть за столик, как начался дождь.

39

Малыш тихо сидел на полу, поглощенный игрушечным автомобилем. Машинка издавала душераздирающий скрежет, поскольку у нее не хватало двух колес. Линда смотрела на него. Иногда он бывал совершенно невыносим со своим пронзительным ором и постоянным желанием быть в центре внимания, а иногда, как, например, сейчас, был совершенно очарователен, тихо сидел на полу, ведя свою маленькую ярко-желтую машину по одному ему известным дорогам.

В это время дня кафе пустовало. В углу, правда, сидели два датчанина-яхтсмена, погруженных в изучение морских карт. Девушка за стойкой старалась унять зевоту.

— Девочки, а давайте по душам, — вдруг предложила Зебра. — Почему у нас никогда нет на это времени?

— Так говори, — ответила Линда. — Я слушаю.

— А ты? — Зебра повернулась к Анне, — ты слушаешь?

— Разумеется.

Наступила тишина. Анна помешивала ложечкой чай. Зебра засунула пакетик с жевательным табаком под верхнюю губу, а Линда отхлебнула кофе.

— И это все? — спросила Зебра. — Я имею в виду жизнь. Вот это все — и все?

— Что ты хочешь сказать? — спросила Линда.

— То, что сказала. А что же наши мечты?

— Не могу вспомнить, чтобы я мечтала о чем-то, кроме как завести ребенка, — сказала Анна. — Во всяком случае, это была самая важная мечта.

— Это-то так. Но все остальное… Я всегда была мечтательницей. Я, например, не помню, чтобы я подростком когда-нибудь напилась пьяной, так, чтобы валяться на какой-нибудь клумбе, блевать и отбиваться от мальчишек, желающих воспользоваться удобным моментом. Вместо этого я упивалась своими мечтами, смакуя их по глоточку, как хорошеевино… О господи, кем я только в этих мечтах не побывала! Кутюрье, визажистом, рок-звездой… даже командиром сверхзвукового лайнера.

— Еще не поздно, — сказала Линда.

Зебра подперла голову руками и поглядела на нее грустно:

— О чем ты говоришь! Конечно же, поздно. Разве ты мечтала стать полицейским?

— Никогда. Я хотела быть реставратором старинной мебели. Тоже, впрочем, не особо романтическая мечта.

Зебра повернулась к Анне:

— А ты?

— Я всегда хотела найти в жизни смысл.

— И нашла?

— Да.

— Какой же?

Анна покачала головой:

— Такие вещи не рассказывают. Это нечто-то внутри тебя. Или оно есть, или его нет.

Анна настороже, подумала Линда. То и дело косится на меня, словно хочет сказать: «Я прекрасно понимаю, что ты хочешь меня расколоть». Впрочем, как я могу быть в этом уверена?

Датские яхтсмены поднялись и ушли. Один из них нагнулся и потрепал мальчика по щеке.

— Его могло бы и не быть, — вдруг сказала Зебра.

Линда непонимающе подняла на нее глаза:

— Как это?

— Так это. Я чуть не сделала аборт. И сейчас иногда просыпаюсь в холодном поту — мне кажется, что я этот аборт все-таки сделала и сына у меня нет.

— По-моему, ты всегда хотела этого ребенка.

— Я и хотела. Но мне было очень страшно. Не представляла себе, как я со всем этим справлюсь.

— Твое счастье, что не сделала, — сказала Анна.

И Зебра, и Линда вздрогнули. В интонации, с какой Анна произнесла эти слова, было что-то жесткое, даже злое. Зебра тут же ощетинилась.

— Не знаю, правильное ли ты это называешь — счастье. Может быть, поймешь побольше, когда забеременеешь.

— Я категорически против абортов, — сказала Анна. — Вот и все.

— Если девушка делает аборт, это вовсе не означает, что она «за» аборты, — спокойно сказала Зебра. — У нее на это другие причины.

— Какие же?

— Слишком юный возраст. Болезнь. Да мало ли…

— Я против абортов, — повторила Анна.

— Я очень рада, что он у меня есть, — сказала Зебра. — Но я вовсе не раскаиваюсь, что сделала аборт, когда мне было пятнадцать.

Линда удивилась. И, насколько она могла видеть, Анна тоже — она просто оцепенела.

— О боже, — сказала Зебра. — Что вы на меня уставились? Мне было пятнадцать лет. А вы как бы поступили?

— Наверное, так же, — сказала Линда.

— Но не я, — твердо сказала Анна. — Аборт — грех.

— Ты говоришь, как священник.

— Я говорю то, что думаю.

Зебра пожала плечами:

— Я-то думала, мы говорим на одном языке. Если уж с подругами нельзя поговорить про аборты, с кем же можно?

Анна вдруг поднялась.

— Мне надо идти, — сказала она. — Я забыла одну вещь.

Она скрылась в дверях. Линда удивилась, что она даже не приласкала на прощанье ребенка.

— Что это с ней? Можно подумать, что она сама сделала пару абортов, только скрывает.

— Может быть, так оно и есть, — сказала Линда. — Что мы знаем о людях? Думаешь, что знаешь человека, а потом начинаешь делать открытия.

Зебра с Линдой просидели в кафе дольше, чем рассчитывали. После ухода Анны настроение почему-то улучшилось. Они то и дело прыскали в кулак, глядя друг на друга, хихикали и вели себя так, словно им было и в самом деле по пятнадцать лет. Линда проводила Зебру домой. Они расстались у подъезда.

— И что теперь предпримет Анна, как ты думаешь? — спросила Зебра. — Раздружится со мной?

— Думаю, что она сама поймет, что прореагировала, мягко говоря, странно.

— Не уверена, — сказала Зебра. — Будем надеяться, что ты права.

Линда пришла домой, легла на постель, зажмурилась и погрузилась в полудрему. Мысли витали неизвестно где. Она снова шла к озеру, где кто-то увидел горящих лебедей и позвонил в полицию. Вдруг она вздрогнула. Мартинссон как-то сказал, что он должен проверить один телефонный звонок — кто-то звонил ночью. Это означает, что все звонки записываются. Значит, где-то на магнитофонной ленте есть и звонок насчет горящих лебедей. Линда не могла вспомнить — говорил ли кто-нибудь что-то об этом заявлении. Есть норвежец по имени Тургейр Лангоос. Ами Линдберг тоже отметила, что поджигатель зоомагазина говорил на датском или на норвежском. Ее словно подбросило. Если тот, кто звонил насчет лебедей, говорит с акцентом, значит, есть связь между сожженными зверьми и человеком, купившим дом за церковью в Лестарпе.

Она вышла на балкон. В десять часов вечера было уже довольно прохладно. Скоро осень, подумала она. Скоро первые заморозки. Когда я наконец стану полицейским, под ногами уже будет скрипеть снег.

Зазвонил телефон — это был отец.

— Я хотел сказать, что не приду ужинать.

— Десять часов вечера! Я уже давно поужинала!

— Я еще здесь задержусь.

— У тебя найдется для меня несколько минут?

— Что ты имеешь в виду?

— Я думала прогуляться до полиции.

— Это важно?

— Может быть.

— Пять минут. Не больше.

— Мне надо две. Это правда, что все звонки к дежурному записываются?

— Да.

— Как долго сохраняются записи?

— Год. А что?

— Скажу, когда приду.

Без двадцати одиннадцать Линда была в полиции. Отец вышел в приемную и проводил ее к себе. Его кабинет был насквозь прокурен.

— Кто это так накурил?

— Буман.

— Кто это — Буман?

— Прокурор.

Линда вдруг вспомнила еще одного прокурора.

— А куда она делась?

— Кто?

— Та, в которую ты был влюблен? Прокурорша, или как правильно сказать?

— Это было давно. Я опростоволосился.

— Расскажи.

— Такие вещи не рассказывают. Теперь уже давно другие люди в прокуратуре, Буман — один из них. Никто, кроме меня, не позволяет ему курить у себя в кабинете.

— Здесь же нечем дышать!

Она открыла окно. Стоявшая на подоконнике маленькая фарфоровая статуэтка упала на пол и разбилась.

— Извини, я нечаянно.

Она подобрала осколки. Когда-то давно она уже видела эту статуэтку — черный, готовый броситься в атаку бык.

— Может быть, удастся склеить?

— Я несколько раз думал, не выкинуть ли вообще этого быка. С ним связано не особенно приятное воспоминание.

— Какое?

— Не сейчас. Что ты хотела?

Линда положила осколки на стол и поделилась с ним своей идеей.

— Ты права, — коротко сказал отец.

Он поднялся и знаком пригласил ее следовать за ним. В коридоре они столкнулись со Стефаном Линдманом — тот тащил куда-то целую кучу папок.

— Положи это куда-нибудь и пошли с нами, — сказал Курт Валландер.

Они зашли в архив. Курт Валландер подозвал дежурного.

— 21 августа, — сказал он. — Звонили вечером, мужчина сообщил, что видел над озером Маребу горящих лебедей.

— Я в тот вечер не работал, — ответил дежурный, заглянув в журнал. — Тогда были Ундершёльд и Сундин.

— Найди их.

— Ундершёльд в Таиланде, а Сундин на курсах по спутниковому наблюдению в Германии. Как их найдешь?

— А запись?

— Запись могу найти.

Они сгрудились у магнитофона. Между звонком об украденной машине и просьбой какого-то пьяного помочь ему «отыскать мамашу» дежурный нашел разговор о горящих лебедях. Услышав голос, Линда вздрогнула. Некто пытался говорить по-шведски без акцента, но это ему не удалось. Они прослушали запись несколько раз.

— Полиция, дежурная часть.

— Я только хочу сообщать о горячих лебедях над озером Маребу.

— Горящих лебедях?

— Да.

— Что там горит?

— Горячие лебеди летят над озером.

И все. Курт Валландер передал наушники Стефану Линдману.

— Он говорит с акцентом. Никаких сомнений. Скорее всего, с датским.

Или норвежским, подумала Линда. А в чем разница?

— Не могу уверенно сказать, что это датский акцент, — сказал Стефан и в свою очередь передал наушники Линде.

— Он говорит «горячие» вместо «горящие», — в конце концов сказала Линда. — Это в датском или в норвежском? Или и в том, и в другом?

— Выясним, — сказал Курт Валландер. — Но нам должно быть стыдно — аспирант полиции подумал об этом, а мы — нет.

Они ушли. Курт Валландер попросил дежурного отложить эту ленту и решительно направился в столовую, так что они со Стефаном еле за ним поспевали. У одного из столов стояли несколько полицейских, за другим — Нюберг с парой криминалистов. Курт Валландер налил себе кофе и присел у телефона.

— Почему-то я помню этот номер наизусть, — сказал он. Прижав трубку плечом к уху, он ждал. Разговор был коротким — он попросил своего собеседника немедленно приехать в полицию. Линда поняла, что тот вовсе не испытывает такого желания.

— Тогда я пошлю машины с сиренами, — сказал отец. — Они наденут на тебя наручники, и твои соседи сойдут с ума от любопытства — что ты такое натворил.

Он положил трубку.

— Кристиан Томассен, штурман на «Поленферья».[80] Он запойный. Но нам повезло — сейчас он как раз на антабусе.

Через семнадцать минут в комнате появился самый большой из когда-либо виденных Линдой людей. Наверняка больше двух метров ростом, с огромными, просто гигантскими ногами, обутыми в совершенно гулливеровские сапоги, с окладистой, закрывающей грудь бородой и с татуировкой на лысой макушке. Когда он сел, Линда поднялась, чтобы лучше разглядеть — татуировка представляла собой компас. Он улыбнулся ей.

— Стрелка показывает на юго-юго-запад, — сказал он. — Как раз на закат. Если меня смерть когда-нибудь подкараулит, о курсе ей не придется беспокоиться.

— Это моя дочь, — сказал Курт. — Ты ее помнишь?

— Да вроде. Я вообще-то мало кого помню. Хоть я и не утонул окончательно в спирте, многие воспоминания исчезли, как не бывало.

Он протянул ей руку. Линда испугалась, что он не рассчитает и раздавит ей кисть. И одновременно отметила, что его выговор неуловимо напоминает речь на пленке.

— Пошли, — сказал Валландер. — Я хочу, чтобы ты послушал одну запись.

Кристиан Томассен слушал очень внимательно. Четыре раза попросил перемотать запись назад. В конце концов он поднял руку — достаточно.

— Это норвежец, — сказал он. — Не датчанин. Я пытаюсь вычислить, откуда именно в Норвегии он родом, и не могу. Может быть, он долго жил за рубежом.

— То есть уже давно живет в Швеции?

— Не обязательно.

— Но ты уверен? Это норвежец?

— Я хоть и живу в Истаде уже девятнадцать лет и восемь из них не просыхаю, но откуда я родом, еще не забыл.

— Спасибо тебе огромное, — сказал Курт Валландер. — Домой-то подбросить?

— У меня велосипед, — улыбнулся Кристиан. — Но когда в запое — на велик не сажусь. Падаю.

— Вот мужик! — сказал Курт Валландер, когда за гигантом закрылась дверь. — У него потрясающий бас, если бы не ленился и не пил по-черному, мог бы сделать оперную карьеру. Думаю, он мог бы стать крупнейшим басом в мире — по крайней мере что касается габаритов.

Они вернулись в кабинет Валландера. Стефан покосился на осколки разбитого быка, но промолчал.

— Норвежец, — сказал Курт. — Теперь мы знаем, что это тот же человек, что поджег лебедей и зоомагазин. Хотя мы, конечно, так и предполагали. Думаю, не стоит сомневаться, что и теленка сжег тоже он. Вопрос только, он ли был в той хижине, куда забрела Биргитта Медберг.

— Библия, — сказал Стефан Линдман.

Курт Валландер покачал головой:

— Библия шведская. К тому же им удалось расшифровать, что там написано между строчками. Все по-шведски.

Настала тишина. Линда ждала, что они еще скажут. Стефан затряс головой.

— Мне надо поспать, — сказал он. — Ничего не соображаю.

— Завтра в восемь, — напомнил Курт Валландер.

Когда шаги Стефана стихли, отец зевнул.

— И тебе надо поспать, — сказала Линда.

Он кивнул. Потом взял в руки один из фарфоровых осколков.

— Может быть, и хорошо, что он разбился. Я купил этого быка больше тридцати лет назад. Мы с приятелем поехали летом в Испанию. Я как раз тогда познакомился с Моной, так что это было последнее лето на свободе. Мы купили подержанную тачку и рванули на юг — поохотиться за прекрасными карменситами. Мы вообще-то собирались на самый юг, но под Барселоной машина гикнулась. Ничего удивительного — мы за нее заплатили, по-моему, пятьсот крон.[81] Мы бросили ее в какой-то пропыленной деревне и поехали в Барселону автобусом. Из следующих двух недель я почти ничего не запомнил. Я потом и друга спрашивал — он помнит еще меньше, чем я, не знаю, как это возможно. Мы пьянствовали без передыха. Если не считать нескольких шлюх, не помню, чтобы мы хотя бы приблизились к одной из тех прекрасных карменсит, о которых мечтали. Деньги практически кончились, мы добирались до Швеции автостопом. Этого быка я купил перед самым отъездом. Думал подарить Моне, но она была так сердита, что я оставил его себе. Нашел его в ящике стола уже после развода и взял сюда. И теперь он разбился. Наверное, так и надо.

Он замолчал, но Линда поняла, что история еще не закончена.

— Друга моего звали Стен Виден, — сказал он, — теперь у него рак, а черный бык разбился.

Линда не знала, что сказать. Они сидели молча. Она пыталась представить себе отца тридцать с лишним лет назад, еще до того, как она родилась. Тогда он, наверное, чаще смеялся. Не дай бог стать такой же мрачной.

Курт Валландер поднялся:

— Ты права, мне надо поспать. Нам надо поспать, уже полночь.

В дверь постучали. Вышел дежурный и протянул Валландеру факс.

— Только что пришел, — сказал он. — Из Копенгагена. Некто Кнуд Педерсен.

— Я знаю его.

Дежурный ушел. Отец пробежал глазами факс, потом сел за стол и прочитал его очень внимательно.

— Странно, — сказал он. — Кнуд Педерсен, старый и на редкость добросовестный работник. У них там убийства, проститутка по имени Сильви Расмуссен. Ей свернули шею. Странно вот что — руки трупа сложены, как для молитвы. Но не отрублены. И Педерсен, зная, чем мы сейчас занимаемся, посчитал, что стоит сообщить мне про это убийство.

Он поднял факс и отпустил. Листок плавно спланировал на стол.

— И тут Копенгаген, — сказал он.

Линда хотела задать вопрос, но он предостерегающе поднял руку.

— Спать, — сказал он. — Усталый полицейский — находка для бандита.

Они вышли на улицу. Курт Валландер предложил пройтись.

Они дошли до Мариагатан, не сказав друг другу ни слова.

40

Каждый раз, когда он видел свою дочь, у него словно земля уходила из-под ног; нужно было несколько минут, чтобы снова прийти в себя.

В сознании начинали мелькать картинки его прошлой жизни, Он еще в Кливленде решил, что жизнь его делится на три фазы, вернее, на три части чего-то, вместе, может быть, и составляющих нечто целостное, но друг с другом никак не соотносящихся. Первая часть закончилась тогда, когда он порвал со всем и уехал. Он сам называл эту часть жизни Временем Пустоты, это было еще до того, как он встретил этого падшего ангела, показавшегося ему Богом. Другая жизнь — Время Падшего Ангела, когда он последовал за Джимом в его Исходе в рай, ожидавший их в джунглях Гайаны. В этот период Пустота уступила место Лжи, переодетой в Истину. И потом настал период жизни, в котором он находился и сейчас: Время Истины, время Великого Предназначения, и предназначение это скоро будет выполнено. Бог долго испытывал его и нашел, что он достоин этого великого предназначения — восстановить Истину.

Обычно он вспоминал свою жизнь совершенно спокойно. Он даже проверял пульс — сердце билось ровно, не ускоряя и не замедляя ритма, вне зависимости от того, обеспокоен он был чем-то или нет. «Как птицы отряхивают с себя воду без следа, так и ты стряхнешь с себя ненависть, ложь и гнев», — сказал ему Господь в одном из снов. И только при виде собственной дочери его охватывала слабость. Когда он смотрел на нее, перед его мысленным взором появлялись и другие лица — Марии и ребенка, чьи трупы остались гнить в джунглях, в полном зловонных испарений болоте, показавшемуся этому умалишенному Джиму раем. Он начинал тосковать по мертвым, его охватывал стыд, что он не сумел их спасти.

Богу понадобились эти жертвы, чтобы испытать меня, решил он, В лице дочери иногда он видел черты и Сью-Мери из Кливленда, и того старика в Каракасе, что сохранил его документы. Он вспоминал эти две прошедшие мимо него жизни и только тогда вновь обретал уверенность. «И воспоминания твои будут как стая птиц, на неслышных крыльях пролетающая над нами, — сказал Господь. — Ты видишь, как они появляются и как они исчезают. Это твоя память, и только».

Он встречал дочь в разное время и в разных местах. С той минуты, как он решил ей показаться, он только и боялся, как бы она снова не исчезла. Он все время хотел сделать ей какой-нибудь сюрприз. Как-то, вскоре после встречи, он вымыл ее машину. Когда он решил с ней встретиться в укрытии позади церкви в Лестарпе, он написал ей записку и бросил в почтовый ящик ее дома в Лунде. Иногда он пользовался ее квартирой, чтобы позвонить по важным делам, а один раз даже остался там ночевать.

Когда-то я оставил ее. Теперь я должен быть сильным, чтобы она не оставила меня. Сначала он не знал, что будет делать, если она вдруг не захочет следовать за ним. Тогда он будет вынужден снова исчезнуть, превратиться в невидимку. Но уже после первых трех дней он понял, что может причислить ее к Избранным. Его убедило в этом странное совпадение — его дочь, оказывается, была знакома с женщиной, убитой Тургейром в лесу. В этот момент он понял, что она всю свою жизнь ждала, что он вернется.

Сейчас они встретились снова, на этот раз в ее квартире. Он заходил сюда много раз — она об этом даже не догадывалась. Один раз он спал здесь. Она ставила на окно горшок с цветком — это означало, что он может зайти. Но он не раз открывал дверь ключом, что она ему дала, не обращая внимания, стоят цветы на окне или нет. Он верил, что Бог вразумит его, когда есть хоть какой-то риск. Он объяснил ей, что очень важно, чтобы она вела себя со своими друзьями, как обычно. Ничто не происходит на поверхности, сказал он. Вера будет расти внутри тебя, незаметно для других, до тех пор, пока я не скажу — пора.

Каждый раз, встречая ее, он делал, как его научил Джим Джонс, — единственное, что осталось от него, все остальное было запятнано ненавистью и изменой. Джим всегда говорил, что нужно уметь слушать человеческое дыхание. Прежде всего надо уметь слушать дыхание тех, кто пришел недавно и, возможно, еще не смирился, не склонился в покорности, вручив свою жизнь в руки вождя.

Он вошел в квартиру. Она встала на колени. Он положил руку ей на лоб и прошептал слова, продиктованные ему Богом, — Бог хотел, чтобы она их услышала. Осторожно нащупал рукой пульсирующую жилку на лбу. Неплохо. Она все еще дрожала, но страх ее уменьшился. Наконец-то она воспринимает все это как нечто естественное — все то, что навсегда изменит ее жизнь.

— Я здесь, — прошептал он.

— Я здесь, — шепотом повторила она.

— Что говорит Господь?

— Он требует моего присутствия.

Он погладил ее по щеке. Она поднялась с колен, и они прошли в кухню. Она поставила на стол еду, то, что он хотел, — салат, черствый хлеб, два куска мяса. Он ел медленно, не нарушая молчания. Когда он поел, она принесла миску с водой, вымыла ему руки и принесла чай. Он посмотрел на нее и спросил, что произошло с тех пор, как они виделись последний раз. Особенно интересовали его ее подруги — в первую очередь та, что ее искала.

Едва услышав первые ее слова, он отставил чашку с чаем — ему показалось, что она нервничает. Он посмотрел на нее и улыбнулся:

— Что тебя мучит?

— Ничего.

Он схватил ее руку и сунул в горячий чай. Она дернулась, но он удерживал ее руку, пока не понял, что останутся волдыри. Она заплакала. Он отпустил ее руку.

— Бог требует правды, — сказал он. — Ты знаешь, что я прав — что-то тебя беспокоит.

Тогда она рассказала про Зебру — о чем они говорили в кафе, пока мальчик играл на полу. Он почувствовал, что она не на сто процентов уверена в своей правоте, она все еще не преодолела слабость, подруги все еще оставались важны для нее. Ничего удивительного, подумал он. Удивляться надо другому — как быстро она меняется.

— Ты хорошо сделала, что рассказала, — сказал он, дождавшись, пока она замолчит, — и очень хорошо, что не скрываешь, что сомневаешься. Сомневаться — значит готовить себя к битве за Истину, Истина не есть нечто данное нам раз и навсегда. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да.

Он посмотрел на нее — долгим, оценивающим взглядом. Она моя дочь, подумал он, она унаследовала от меня серьезное отношение к жизни.

Он задержался еще немного, рассказывая ей про свою жизнь. Ему хотелось заполнить ту пустоту, что образовалась в ее душе за время его отсутствия. Ему никогда не уговорить ее следовать за ним, если она не поймет, что его уход был предрешен Богом. Это была моя пустыня, повторял он раз за разом, но я провел в ней не тридцать дней, как Иисус, а двадцать пять лет.

Он поднялся. Вдруг у него появилась уверенность, что она пойдет за ним. К тому же она сделала ему бесценное подношение, самое важное из всего — возможность наказать грешника. Выйдя на улицу, он обернулся и увидел ее силуэт в кухонном окне.

Тургейр ждал его, как и было условлено, в почтовой конторе. Они всегда выбирали для встреч публичные, желательно людные места. Разговор был коротким. Перед расставанием Тургейр наклонился к нему. Кончиками пальцев он пощупал пульс на лбу — совершенно нормальный. Это всегда удивляло его, хотя он и знал, что без вмешательства Господа это чудо не случилось бы никогда — то, что Тургейра удалось спасти. Трясущаяся человеческая развалина, умирающий бродяга, поднятый им из канавы в Кливленде, стал его первым апостолом, замечательным организатором и исполнителем его планов.

В тот же вечер они встретились на стоянке. Вечер был теплым, небо застилали густые облака — по-видимому, к ночи соберется дождь. Грузовика уже не было, вместо него теперь у них появился автобус, угнанный Тургейром с какого-то предприятия в Мальмё. Он уже сменил на нем номера. Они поехали на восток. Миновав Истад, они свернули на Клавестранд и остановились у стоящей на холме церкви. Ближайший жилой дом находился в четырехстах метрах, на другой стороне дороги на Тумелиллу. Никто и внимания не обратит на стоящий автобус. Тургейр открыл церковную дверь заранее припасенным ключом. На фонариках у них были приспособлены колпачки, чтобы не светить лишнего. Приставив лестницу, они завесили окна большими мешками из черного полиэтилена. После этого зажгли алтарные свечи. Шаги их были совершенно беззвучны.

Тургейр зашел к нему в ризницу — все было готово.

— Пусть подождут, — сказал Эрик.

Он протянул Тургейру канат:

— Положи у алтаря. Канат внушает страх, страх укрепляет веру.

Тургейр оставил его одного. Он сидел за столом священника, перед его глазами теплилась свеча. Он зажмурился и увидел перед собой джунгли и Джима Джонса, направляющегося к своей хижине, единственной из всех, где был генератор. Джим всегда был тщательно причесан, белозубая улыбка… Джим был красивым ангелом, пусть даже падшим, черным ангелом. Не могу отрицать, что бывали моменты, когда я был совершенно счастлив рядом с ним. Не могу отрицать и того, что все то, что он мне дал, или, вернее, о чем я мечтал, что он мне даст, я несу дальше, отдаю следующим за мной людям. Я видел падшего ангела, я многому у него научился, и теперь я знаю, как надо.

Он положил руки на стол и опустил на них голову. Канат у алтаря был как напоминание. Если пути Господни неисповедимы, то такими же должны быть и пути его земного избранника. Он знал, что Тургейр больше не станет его беспокоить, и задремал. Он словно спускался под землю, где ощутил вдруг, как пекло джунглей неумолимо просачивается сквозь холодные толстые стены сконской церкви. Он увидел перед собой Марию и ребенка. Он спал.

В четыре часа утра он вздрогнул и проснулся, не сообразив поначалу, где он. Он встал и потянулся, все тело затекло — спать сидя было неудобно. Подождав несколько минут, он выглянул из ризницы. Они в ожидании сидели на первых рядах, притихшие, напуганные, неподвижные. Он остановился и долго смотрел на них — пока они еще не обнаружили его присутствия. Я могу их всех убить, подумал он. Я могу заставить их отрубить себе руки, сожрать самих себя. Я не избавился еще от одной слабости. Моя слабость — это не только моя память. Моя слабость еще и в том, что я не могу им полностью доверять — им, моим ученикам и последователям. Я боюсь их мыслей, мыслей, которыми я все еще не могу управлять. Он встал у алтаря. Этой ночью он будет говорить о перелетных птицах. Он расскажет им об их Великом Предназначении, о том, почему они должны были совершить это долгое путешествие в Швецию. Именно сегодня он произнесет первые слова нового, Пятого Евангелия.

Он кивнул Тургейру. Тот открыл стоящий рядом со свернутым в бухту канатом темно-коричневый сундучок с резными металлическими уголками. Он прошел вдоль рядов и раздал всем смертные маски. Белые, словно у мимов, не выражающие ни радости, ни скорби.

Идея с масками пришла ему, когда он сидел у постели умирающей Сью-Мери. Он смотрел на ее лицо — она спала, голова утонула в подушках. Вдруг ему показалось, что ее лицо обратилось в маску, белую, застывшую маску. Бог создал человека по образу и подобию своему, но лица Господа не видел никто. Наша жизнь — это Его дыхание, но лица его мы не знаем. Мы наденем белые маски, чтобы раствориться в близости к нему, нашему Создателю.

Он видел, как они надели маски. Его всегда переполняло ощущение безграничности собственной силы, собственной власти над ними, когда он видел, как они покорно прячут под масками свои лица.

Последним надел маску Тургейр. Эрик остался единственным, у кого не было маски.

И этому он научился у Джима. В первое время часто случалось, что одна из живших с Джимом служанок приходила к Эрику среди ночи и сообщала, что Джим желает с ним говорить. Он, полусонный и немного испуганный, вскакивал с постели. Он боялся Джима, в его присутствии он всегда чувствовал себя маленьким и незначительным. Джим обычно сидел в гамаке на веранде, затянутой противомоскитной сеткой. Рядом стоял стул, куда он приглашал присесть очередного гостя. В полутьме он начинал говорить о том, что их ждет. Никто не решался прервать его монологи, продолжавшиеся иногда до рассвета. В одну из этих ночей, еще в самом начале, когда сердце его еще было переполнено любовью к Джиму, когда он всей душой верил, что Джим — посланник Бога, тот как-то сказал, что Учитель должен быть всегда рядом. Ученики и апостолы должны всегда знать, где их повелитель. Поэтому теперь он сам должен остаться единственным, кто никогда не надевает маску.

Он предстал перед ними. Мгновение, которого он так долго ждал, наконец наступило. Он молитвенно сжал руки, незаметно положив большой палец правой руки на левое запястье. Пульс не участился. Все шло как надо. Когда-нибудь к этой церкви потянутся толпы пилигримов. Настал час возвращения первых христиан, погибших в римских катакомбах. Время падших ангелов позади. Вера, спавшая так долго, отравленная вера, погруженная в наркотический сон лжепророками и падшими ангелами, снова пробуждается к жизни.

Он говорил о перелетных птицах. У человека нет крыльев, говорил он, но все равно он может перемещаться на большие расстояния, как если бы он летал. Мы долго отсутствовали, говорил он. Нам пришлось зимовать в беспросветной тьме, воцарившейся над Землей. Но свет не угасал никогда, нам удалось сохранить его даже в этой тьме, мы видим, что он теплится, что он не угас, мы знаем, что истина прячется в самых темных, в самых глубоких пещерах. Мы вернулись. Они были первой стаей перелетных птиц, вернувшихся домой. Скоро за ними последуют другие. Небо станет темным от птичьих стай, и ничто не сможет им помешать. На земле возродится Царство Божие. Их ждут месяцы, может быть, годы, может быть, десятилетия священной войны. Божие царство должно строиться изнутри, и первым шагом станет изобличение предателей, собирающихся в храмах. Они уничтожат все эти вертепы безбожия и начнут все сначала. Скоро начнется война со лжебогами, захватившими мир. Время пришло, пора сделать первый шаг.

Они дождались рассвета в церкви. В эти последние мгновения уходящей эпохи Тургейр стоял снаружи, одинокий страж, подумал Эрик, воин святого войска. Когда на востоке забрезжила первая серая полоска, Тургейр вновь появился в церкви. Он собрал маски и сложил их в сундучок.

Восьмое сентября — заранее намеченный им день. На это тоже был сон. Он видел себя на какой-то брошенной фабрике, на полу лужи после дождя и мертвые листья. На стене — календарь. Когда он проснулся, он вспомнил, что на календаре значилась дата — восьмое сентября. В этот день кончается старая и начинается новая эпоха.

Он смотрел на бледные сосредоточенные лица. Все глаза направлены на меня, подумал он. Во мне они видят то, что я в минуты греховного заблуждения видел в Джиме Джонсе. Разница только в том, что я и в самом деле тот, за кого себя выдаю. Я — избранный вождь. Он всматривался в лица, ища признаки сомнения. Их не было.

Он сделал шаг вперед и начал говорить.

— Настало время штурма. Перелетные птицы вернулись. Я думаю, мы не увидимся до того дня, когда вы выполните свое великое предназначение. Но сегодня ночью мне было откровение — необходима еще одна жертва. Когда мы встретимся в следующий раз, умрет еще один грешник.

Он взял канат и поднял его над головой.

— Мы знаем, что от нас требуется, — продолжил Эрик. — В древних книгах написано — око за око, зуб за зуб. Те, кто убивает, должны умереть. Среди нас нет места сомнению. Стальное дыхание Господа требует твердости и от нас. Мы словно змеи, просыпающиеся после долгой зимней спячки. Мы словно ящерицы, прячущиеся в скалах и меняющие свой цвет, когда им угрожает опасность. Ничем иным, кроме твердости и преданности, нам не победить пустоту, заполнившую людские души. Великая Тьма, времена распада и бессилия наконец-то позади.

Он замолчал. Они поняли. Они встали в ряд на колени. Он шел и прикасался рукой к их склоненным головам. Потом он знаком приказал им подняться. Они хором произнесли святые слова — он говорил им, что услышал их от Господа в очередном откровении. Им не надо было знать правду — эти слова он вычитал когда-то в юности. Или, может быть, ему все же приснились эти строки? Он не знал, да это и не было важно.

Мы на крыльях свободы взлетаем, прощаясь с землей,

Чтобы слиться с Создателем, стать его светом и тьмой.

И они покинули церковь, заперли двери и погрузились в автобус. Женщина, пришедшая убираться в церкви, даже не заметила, что там кто-то побывал.

Часть четвертая Тринадцатая башня

41

Линда проснулась от телефонного звонка. Покосилась на будильник — без четверти шесть.

В ванной громыхал отец — он уже встал. Наверняка не слышит, подумала Линда, помчалась в кухню и схватила трубку.

— Могу я поговорить с полицейским Валландером? Я правильно звоню?

— Кто его спрашивает?

— Он может трубку взять или нет? — Женщина говорила с легкой сконскои картавостью, очень изысканно. Вряд ли это была уборщица из полиции.

— Он сейчас занят. Что ему передать?

— Анита Тадеман из Раннесхольма.

— Мы встречались. Я его дочь.

Анита Тадеман не обратила внимания на ее слова.

— Когда с ним можно поговорить?

— Как только он выйдет из ванной.

— Это очень важно.

Линда записала ее номер и поставила воду для кофе. Когда отец появился в кухне, вода уже вскипела. Он был так занят собственными мыслями, что даже не удивился, увидев ее в кухне в такую рань.

— Звонила Анита Тадеман. Сказала, что это очень важно.

Он посмотрел на часы:

— Наверняка важно. По пустякам так рано не звонят.

Она набрала номер и передала ему трубку.

Пока он разговаривал с Анитой, Линда обшарила весь шкаф, пока не убедилась, что кофе в доме нет.

Отец положил трубку. Линда уловила из разговора, что они договаривались о встрече.

— Что она хотела?

— Встретиться.

— Зачем?

— Чтобы рассказать что-то, что она слышала от родственника. У того дом в окрестностях Раннесхольма. Она не хотела говорить по телефону и пригласила меня в замок. Слишком, видите ли, голубых кровей, чтобы приехать в полицию. Ну, тут уж и я взбрыкнул. Ты слышала?

— Нет.

Он что-то пробурчал и начал искать кофе.

— Кофе нет, — сказала Линда.

— Неужели кроме меня некому проследить, чтобы в доме был кофе?

Линда вспылила:

— Знал бы ты, как я мечтаю отсюда убраться! Никогда сюда не вернусь!

Он поднял руки, извиняясь.

— Может быть, так и лучше. Родители и дети не должны все время тереться друг о друга. Но у нас нет времени препираться — ни у тебя, ни у меня.

Они выпили чаю, листая газеты, но ни тот, ни другой не могли сосредоточиться на чтении.

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной. Одевайся. Лучше, если ты будешь на подхвате.

Линда быстро приняла душ и оделась, но, когда она вышла из спальни, он уже ушел. На полях газеты было коряво написано, что он очень торопится. Он так же нетерпелив, как и я, подумала Линда.

Она посмотрела в окно — было по-прежнему очень тепло, двадцать два градуса. Шел мелкий дождь. Она побежала в полицию. Как будто в школу, решила она. Вечно боишься опоздать.

Отец говорил по телефону. Он знаком пригласил ее зайти. Она села на стул для посетителей. Фарфоровые осколки по-прежнему лежали на столе. Он положил трубку.

— Пойдем.

Они зашли в кабинет Стефана. Анн-Бритт стояла прислонившись к стене с чашкой кофе в руке. Первый раз она, кажется, заметила, что Линда тоже здесь. Кто-то ей, наверное, что-то сказал. Отец? Вряд ли. Скорее всего, Стефан.

— Где Мартинссон? — спросила Анн-Бритт.

— Только что звонил, — сказал Курт Валландер. — У него заболел ребенок, он немного опоздает. Но я попросил его посидеть на телефоне и побольше разузнать насчет этой Сильви Расмуссен.

— Насчет кого? — удивилась Анн-Бритт.

— Что мы здесь теснимся? Пошли в комнату для совещаний, — сказал Валландер. — А где Нюберг?

— Все еще возится с этими церквами.

— Интересно, что он там хочет найти?

Последние слова принадлежали Анн-Бритт Хёглунд. Линда догадывалась, что она из тех, кто ждет не дождется, когда же Нюберг уйдет на пенсию.

Совещание заняло три часа и десять минут. Наконец кто-то постучал в дверь и сказал, что Анита Тадеман спрашивает Курта Валландера. Линда не могла понять, завершена оперативка или нет. Но никто не удивился и не выказал недовольства, когда отец поднялся. Проходя мимо Линды, он остановился.

— Анна, — сказал он. — Встречайся с ней, говори с ней, слушай, что говорит она.

— Я не знаю, о чем говорить, — сказала Линда. — Она тут же догадается, что я за ней наблюдаю.

— Будь как всегда.

— А не лучше будет, если ты сам поговоришь с ней еще раз?

— Обязательно поговорю. Всему свое время.

Линда вышла из полиции. Дождя уже почти не было. За спиной ее загудела машина, так близко, что она отскочила в сторону. Но это был Стефан. Он открыл дверцу:

— Я подвезу тебя.

— Спасибо.

В машине играла музыка. Джаз.

— Любишь музыку?

— Очень люблю, — отвечал Стефан.

— Джаз?

— Ларс Гуллин. Один из лучших саксофонистов Швеции всех времен. К сожалению, очень рано умер.

— Никогда о нем не слышала. И мне не особенно нравится эта музыка.

— Позволь мне решать самому, что слушать у себя в машине.

Он, похоже, обиделся. Линда пожалела, что это сказала. И это тоже отцовское наследство — редкостная бестактность.

— А куда ты едешь? — спросила она мягко, чтобы разрядить обстановку.

— В Шёбу, — односложно ответил он. Видимо, все еще дулся. — К слесарю.

— А туда далеко?

— Не знаю. А что?

— Возьми меня с собой.

— Если вытерпишь музыку.

— С этой минуты я влюблена в джаз.

Он расхохотался. Лед был сломан. Он ехал на север, причем очень быстро. Линде опять захотелось его потрогать, погладить плечо или щеку. Она давно не испытывала такого желания. Мелькнула идиотская мысль, не остановиться ли им в гостинице в Шёбу. Но там наверняка и гостиницы-то нет. Она попыталась думать о чем-то другом, но ничего из этого не вышло. Непрерывно работали дворники, саксофонист играл что-то быстрое на очень высоких нотах. Линда попыталась уловить мелодию, но не смогла.

— Если ты едешь в Шёбу к слесарю, значит, это связано со следствием, — сказала она. — С одним из следственных дел. Сколько их, кстати?

— Биргитта Медберг — раз. Харриет Болсон — два. Горящие звери, потом еще церкви. Твой отец хочет заниматься всем сразу. И прокурор согласился. Пока, во всяком случае.

— А слесарь?

— Его зовут Хокан Хольмберг. Он не простой слесарь, который на станке за две минуты сварганит запасной ключ. Он еще и кузнец-виртуоз. Он делает копии старинных ключей. Когда он по телевизору услышал, что полиция не понимает, каким образом удалось открыть церковную дверь, он вспомнил, что несколько месяцев тому назад делал ключи, которые вполне могли быть от церкви. Попробую выяснить, что он еще помнит. У него мастерская прямо в центре. Мартинссон тоже о нем слышал. Он даже приз какой-то выиграл — за самый красивый ключ. К тому же он весьма начитан. Даже сам ведет летние курсы философии.

— В мастерской?

— У него есть сад. Мартинссон даже подумывал, не записаться ли ему на эти курсы. Слушатели учатся кузнечному делу, а все остальное время обсуждают философские вопросы.

— Это не для меня, — сказала Линда.

— Может быть, для отца?

— Еще того меньше.

Характер музыки изменился. Теперь звучал медленный блюз. Линда вдруг поймала ускользавщую мелодию. Она слушала и думала про гостиницу, которой в Шёбу наверняка нет.

Они остановились у красного кирпичного дома, где в качестве рекламы висел огромный кованый ключ.

— Может быть, мне тебя подождать?

— Мне казалось, ты уже начала работать.

Они вошли. Какой-то мужчина стоял перед горном. Было очень жарко. Он кивнул им, вытащил раскаленный кусок железа, положил на наковальню и начал обрабатывать.

— Одну минутку, только закончу вот этот ключ, — сказал он. — Когда делаешь ключи, прерываться нельзя. Металл теряет уверенность. Такой ключ никогда не будет счастлив в своем замке.

Они как завороженные наблюдали за его работой. Наконец на наковальню лег готовый ключ. Хокан Хольмберг вытер пот со лба и вымыл руки. Они вышли во двор, где на столе стояли термос и чашки. Обменялись рукопожатиями. Линда почувствовала себя по-дурацки польщенной, когда Стефан представил ее как коллегу. Хокан налил кофе и надел старую соломенную шляпу. Он тут же заметил, что Линда с любопытством смотрит на его головной убор.

— Одна из немногих краж, совершенных мной на своем веку. Каждую весну я уезжаю куда-нибудь за границу. Несколько лет назад был в Ломбардии. Как-то вечером оказался в Мантуе и провел там несколько дней, дабы почтить память рожденного там великого Вергилия. На лугу стояло пугало. Какую ягоду или какие фрукты было оно призвано защищать от ненасытных птиц, понятия не имею. Я остановился и понял, что впервые в жизни у меня возникло непреодолимое желание совершить преступление. Мне захотелось стать вором. Вор-кузнец. Я пошел и обокрал пугало — стянул у него шляпу. Иногда мне снится по ночам, что это было не пугало, а человек, просто он стоял неподвижно там, на лугу. Он, должно быть, сообразил, что я совершенно безвредная и трусливая личность и никогда в жизни не смогу украсть что-то у живого человека. Поэтому он из милости притворился пугалом и позволил себя обокрасть. Может быть, это был забытый кем-то францисканский монах? Он стоял там на лугу в отчаянной надежде, что ему удастся совершить богоугодный поступок. В общем, это для меня было целым событием — украсть эту шляпу.

Линда покосилась на Стефана — интересно, может быть, он знает, кто такой этот Вергилий? А Мантуя? Где это? Это местность или город? Должно быть, в Италии. Была бы здесь Зебра, тут же бы сказала. Она могла часами сидеть, рассматривая свои многочисленные атласы.

— Давай про ключи, — сказал Стефан. — Расскажи нам.

— Мне особенно нечего сказать. Разве что я узнал про эти сгоревшие церкви по чистой случайности.

— Как это так? — удивился Стефан. — Это же была главная новость!

Хокан Хольмберг покачался на стуле и достал из нагрудного кармана синего комбинезона трубку.

— Я не смотрю телевизор, не слушаю радио и не читаю газет, — сказал он, раскуривая свою трубку. — Некоторые устраивают себе несколько недель здоровой жизни в году, воздерживаясь от спиртного. Это разумно. А я устраиваю себе несколько недель жизни, называйте ее как хотите, когда не обращаю на окружающее внимания. Просто не обращаю, и все. Потом, когда это отшельничество заканчивается, всегда оказывается, что ничего по-настоящему важного я не пропустил. Мы живем под градом дезинформации, неподтвержденных слухов, по-настоящему же важных новостей почти нет. В эти недели меня гораздо больше интересует другая информация, та, что заложена во мне самом.

Интересно, подумала Линда, он на каждый ерундовый вопрос отвечает целой лекцией. И в то же время она не могла не признать, что говорит он очень хорошо, она позавидовала его внятной и четкой манере изложения мыслей. Казалось, ему вовсе не надо думать, как выразиться — нужное слово всегда ожидает наготове. Стефан начал проявлять нетерпение.

— Значит, чистая случайность, — сказал он.

— Один из моих заказчиков пришел за ключом к старинному капитанскому сундуку — этот сундук в восемнадцатом веке плавал на адмиральском корабле английского флота. Он и рассказал мне о пожарах и о том, что полиция подозревает, что поджигатель располагал копией ключа. И я тогда вспомнил, что несколько месяцев назад сделал ключи по образцам. По внешнему виду они вполне могли быть церковными. Я не говорю, что это обязательно должно быть именно так, но определенные подозрения у меня есть.

— Почему?

— Опыт. Ключи от церковных дверей довольно характерны. К тому же сейчас почти не осталось гражданских строений, где подъезды или порталы запирались бы на старинные замки. Поэтому я и решил позвонить в полицию.

— А кто заказывал эти ключи?

— Он представился как Люкас.

— И все?

— Да. Господин Люкас. Очень любезный. Ему нужно было, чтобы я сделал ключи быстро, поэтому он дал хороший задаток.

Стефан достал из кармана пакет и развернул его. Там лежали два ключа. Хокан Хольмберг опознал их сразу.

— Именно с них я и делал дубликаты.

Он поднялся и скрылся в кузнице.

— Это уже что-то, — сказал Стефан. — У парня хорошая память. И наблюдательность не хуже.

Хокан Хольмберг появился вновь. В руках у него была древняя учетная книга. Он поискал нужную страницу.

— 12 июня. Господин Люкас оставил два ключа. Дубликаты ему нужны были самое позднее 25-го. Это очень короткий срок — у меня всегда много работы. Но он очень щедро заплатил. Мне тоже нужны деньги — и кузница должна работать, и я не хочу лишиться возможности раз в год съездить отдохнуть.

— Он оставил адрес?

— Нет.

— Телефон?

Хокан Хольмберг протянул ему журнал. Стефан набрал написанный там номер. Послушал и нажал кнопку.

— Цветочный магазин в Бьерреде, — сказал он. — Сделаем допущение, что господин Люкас никакого отношения к нему не имеет. А что было потом?

Хокан Хольмберг начал листать страницы.

— Я веду учетную книгу, как корабельный журнал, — сказал он. — Кузница, конечно, не корабль, но все же. Постукиваешь по наковальне — можно представить, что работает корабельный двигатель. Двадцать пятого июня он забрал ключи и ушел.

— Как он заплатил?

— Наличными.

— Ты ему выписал квитанцию?

— Никакой квитанции. Она ему была не нужна. Только для моей собственной бухгалтерии. У меня есть правило — исправно платить налоги. Хотя именно такая ситуация идеальна, чтобы их не платить.

— Опиши его.

— Высокий, светловолосый, немного лысеет со лба. Очень и очень любезен. Когда он оставлял ключи, на нем был костюм, когда забирал — тоже костюм, но другой.

— Как он сюда приехал?

— Мне из кузницы улица не видна. Могу предположить, что на машине.

— А как он разговаривал?

— С акцентом.

— Каким?

— Каким-то скандинавским. Точно не финским, вряд ли исландским. Остаются датский и норвежский.

— А почему ты считаешь, что не исландский? Финский — понятно, финский ни с чем не спутаешь, но исландский? Я, по-моему, даже и не слышал никогда исландского акцента.

— А я слышал. У меня есть запись замечательного исландского актера, Питура Эйнарсона, он читает исландские саги в подлиннике.

— Что-то еще можешь сказать об этом человеке?

— Пожалуй, ничего.

— Он сказал, что это ключи от церкви?

— Он сказал, что они от подвала в замке.

— В каком замке?

Хокан Хольмберг нахмурился и усиленно задымил своей трубкой.

— По-моему, он назвал, в каком. Но я забыл. Пытаюсь вспомнить.

Они подождали немного. Хокан покачал головой.

— Случайно, не Раннесхольм?

— Совершенно верно. Бывший винокуренный завод в Раннесхольме. Теперь я вспомнил. Именно так он и сказал.

Стефан Линдман вдруг заторопился. Он одним глотком допил кофе и поднялся.

— Большое спасибо, — сказал он. — Очень ценные показания.

— Если работаешь с ключами, жизнь не может быть бессодержательной, — улыбнулся Хокан Хольмберг. — Запирать и отпирать — это и есть предназначение человека на земле. Вся человеческая история озвучена звяканьем ключей. Каждый ключ, каждый замок имеет свою повесть. И вот теперь — еще одна.

Он проводил их до дороги.

— Кто такой Вергилий? — спросила Линда.

— Проводник Данте, — ответил Хокан. — И сам тоже великий поэт.

Он приподнял на прощанье свою драную шляпу и исчез. Они сели в машину.

— Чаще всего приходится нам иметь дело с людьми напуганными, потрясенными, рассерженными, — сказал Стефан. — Но бывают и исключения. Светлые пятна. Как этот парень, к примеру. Я его забираю в свой архив. Я коллекционирую людей, которых мне будет приятно вспомнить в старости.

Они выехали из Шёбу. На выезде Линда увидела маленькую гостиницу и прыснула. Он посмотрел на нее, но ничего не спросил. Зазвонил его мобильник. Он ответил, послушал, нажал кнопку отбоя и прибавил скорость.

— Твой отец говорил с Анитой Тадеман. Очевидно, выяснилось что-то важное.

— Наверное, лучше, если ты не будешь говорить, что я была с тобой, — сказала Линда. — Он рассчитывал, что я займусь другим.

— Чем?

— Буду с Анной.

— Успеешь и это.

Он высадил ее в центре Истада. Когда Анна открыла ей дверь, она сразу поняла — что-то случилось. В глазах у Анны стояли слезы.

— Зебра исчезла, — сказала она. — Мальчик кричал так, что все соседи сбежались. Он был дома один. А Зебра исчезла.

У Линды перехватило дыхание. Страх поразил ее, как приступ боли. Она понимала, она знала, что произошло, она поняла это сразу, но не хотела понимать.

Она посмотрела Анне в глаза и прочитала в них свой собственный страх.

42

Она отлично понимала — Зебра никогда не оставила бы ребенка одного, ни по небрежности, ни по забывчивости. Значит, что-то случилось. Но что? Что-то такое было, какая-то мысль, какая-то связь, но она не могла ее ухватить. То, о чем говорил отец — всегда ищи связь.

Поскольку Анна была еще в большей растерянности, чем она сама, Линда взяла инициативу в свои руки. Она усадила Анну за стол в кухне и велела ей рассказать все подробно. И хотя та говорила довольно бессвязно, Линде не потребовалось много времени, чтобы понять, что произошло.

Соседка, к которой Зебра иногда обращалась с просьбой посидеть немного с ребенком, услышала через стенку, что ребенок плачет необычно долго. Она позвонила Зебре — никто не брал трубку. Потом она позвонила в дверь, правда, только один раз, потому что была уже уверена, что Зебры нет дома. У нее был запасной ключ. Она открыла квартиру и увидела, что ребенок один. Он перестал плакать в ту же секунду, как ее увидел.

Эта соседка, по имени Айна Русберг, ничего необычного в квартире не заметила. Как всегда, было не особенно тщательно прибрано, но не настолько, чтобы замечался какой-то особенный кавардак. Именно это слово соседка и употребила — «кавардак». Айна Русберг позвонила одной из Зебриных кузин, Тичке, но той тоже не было дома, потом Анне. У них с Зеброй была такая договоренность — сначала Тичке, потом Анне.

— Когда все это было?

— Два часа тому назад.

— Айна Русберг больше не звонила?

— Я ей звонила. Зебры все еще нет.

Линда лихорадочно размышляла. Лучше всего было бы поговорить с отцом, но она знала, что он скажет — рано. Два часа — слишком мало. Почти наверняка есть объяснение. Но с чего бы Зебре исчезать?

— Поехали туда, — сказала она. — Я хочу посмотреть квартиру.

Анна не возражала. Через десять минут Айна Русберг открыла им Зебрину квартиру.

— Куда она могла деться? — спросила соседка взволнованно. — Это на нее не похоже. Никакая мать не оставит так ребенка. А что бы было, если бы я его не услышала?

— Она наверняка скоро объявится, — сказала Линда. — Было бы очень хорошо, если бы вы пока взяли ребенка к себе.

— Ясное дело, — сказал Анна и ушла.

Войдя в квартиру, Линда почувствовала странный запах. Сердце словно бы сжала ледяная рука — случилось что-то очень серьезное. Зебра не ушла из дому добровольно.

— Ты чувствуешь запах? — спросила Линда.

Анна покачала головой.

— Резкий, похоже на уксус?

— Я не чувствую.

Линда села в кухне, Анна — в гостиной. Сквозь неплотно закрытую дверь Линда видела, как та беспокойно пощипывает руки. Линда попыталась призвать на помощь логику. Она подошла к окну и посмотрела на улицу. Попробовала представить себе Зебру — как она выходит из подъезда. Куда она идет — направо? Налево? Одна или с кем-то? Линда посмотрела на табачный магазинчик напротив — в дверях стоял здоровенный продавец и курил. Подошел покупатель, они зашли вместе ним внутрь и через минуту вышли снова. Попытаться стоит.

Анна неподвижно сидела на диване. Линда потрепала ее по руке.

— Зебра вернется, — сказала она. — Скорее всего, с ней все в порядке. Я только спущусь вниз на секунду и сейчас же приду.

Объявление на кассовом аппарате свидетельствовало о том, что Яссар очень рад каждому покупателю. Линда купила жвачку.

— Здесь живет одна девушка напротив, Зебра, вы ее не знаете?

— Зебра? Конечно, знаю. Я всегда что-нибудь дарю ее мальчонке.

— А сегодня вы ее видели?

Он тут же ответил, не усомнившись ни на секунду:

— Часа три назад. Часов в десять, я думаю. У меня как раз флаг сдуло. Не понимаю, как может сдуть ветром флаг, если никакого ветра нет…

— Она была одна? — прервала его Линда.

— Нет, с мужчиной.

У Линды забилось сердце.

— Вы его раньше с ней видели?

Яссар вдруг насторожился. И вместо ответа спросил сам:

— А почему вы спрашиваете? Вы кто?

— Вы наверняка меня видели. Я ее подруга.

— А почему вы спрашиваете?

— Мне надо знать.

— Что-то случилось?

— Ничего не случилось. Вы его раньше видели?

— Нет. У него маленькая серая машина. Сам высокий. Я потом подумал — с чего это Зебра так к нему жмется?

— Что вы имеете в виду?

— Я же говорю — жмется. Она просто прилипла к нему. Как будто сама не может идти.

— Можете его описать?

— Высокий. Ну что еще… В шляпе. Длинный плащ.

— В шляпе?

— Серая шляпа. Или синяя. У него все было серое или синее.

— Номер машины?

— Не посмотрел.

— Марка?

— Не знаю. Что вы меня допрашиваете? Приходите ко мне в магазин и треплете нервы, как будто вы из полиции.

— Я из полиции, — сказал Линда и вышла.

Анна по-прежнему, не двигаясь, сидела на диване. У Линды опять появилось чувство, что она чего-то не понимает, не видит, хотя должна видеть и понимать, просто обязана. Она присела рядом.

— Тебе лучше побыть дома. Вдруг Зебра позвонит. Я еду в полицию — поговорить с отцом. Можешь меня подвезти.

Анна вдруг изо всех сил вцепилась ей в руку, так что Линда вздрогнула. И тут же отпустила. Странная реакция. Даже не сама реакция, а ее стремительность.

В вестибюле кто-то ей крикнул, что отец в прокуратуре, вход в которую был напротив. Она пошла туда. Дверь была заперта. Проходящий мимо клерк узнал ее и впустил.

— Отца ищешь? Он в малом конференц-зале.

Он показал ей дверь. Над дверью горела красная лампочка. Линда села в маленькой приемной, пытаясь собраться с мыслями. Она старалась не торопиться, пыталась связать все имеющиеся у нее сведения в какую-то более или менее логичную цепочку.

Она прождала минут десять, хотя ей показалось, что дольше. Из конференц-зала вышла Анн-Бритт Хёглунд и глянула на нее с веселым удивлением. Потом повернулась, заглянула в зал и крикнула:

— К тебе важные посетители!

И ушла.

Отец вышел вместе с очень молодым прокурором. Он представил ему дочь, прокурор поклонился и ушел. Они присели в приемной, и она пересказала все, что произошло, не пытаясь придать этому видимость целостности или хотя бы выстроить события в каком-то порядке. Он долго молчал. Потом задал несколько вопросов — прежде всего его интересовал рассказ Яссара. Он несколько раз возвращался к его словам — Зебра «жалась» к этому незнакомому мужчине.

— Зебра из тех девушек, что жмутся к мужчинам?

— Скорее наоборот — парни к ней жмутся. Она девушка крутая, даже если у нее и есть слабости, она их не показывает.

— И как ты можешь объяснить то, что случилось?

— Именно так и могу. Что-то случилось.

— То есть человек, вышедший с ней из подъезда, увел ее из дому против ее желания?

— Не знаю. Может быть.

— Почему она тогда не позвала на помощь?

Линда покачала головой, но он и не ждал от нее ответа, потому что он уже на него ответил сам.

— Она, может быть, не могла позвать, — сказал он и встал.

— Ты имеешь в виду, что она не жалась к нему? Что ее чем-то накачали? Что если бы он ее не держал, она бы просто упала? То есть она к нему не жалась, а висела на нем?

— Именно это я и имею в виду.

Он зашагал к себе так быстро, что ей пришлось почти бежать. На ходу он постучал в полуоткрытую дверь Стефана Линдмана и распахнул ее — Стефана на месте не было. В коридоре появился Мартинссон. В руках у него был большой плюшевый медведь.

— Это еще что? — раздраженно гаркнул Курт Валландер.

— Мишка. Изготовлен на Тайване. Брюхо набито амфетамином.

— Пусть, черт побери, кто-то еще этим займется.

— Я и собирался отдать его Свартману, если бы ты меня не задержал, — сказал Мартинссон со злостью.

Валландер словно бы и не заметил обиду Мартинссона.

— Постарайся собрать как можно больше людей, — сказал он. — Начнем через полчаса.

Мартинссон ушел. Первое, что она увидела, войдя в его кабинет, — осколки фарфорового быка так и лежали на столе.

— Я не собираюсь его склеивать, — ответил он на ее немой вопрос. — Но я загадал — пусть лежат, пока мы не разберемся с этой историей.

Он перегнулся к ней через стол:

— Ты не спросила Яссара, не слышал ли он, как говорит этот Зебрин спутник?

— Забыла.

— Позвони.

— Я не знаю, какой у него телефон.

Он набрал шесть цифр справочного бюро и протянул ей трубку. Линда попросила соединить ее напрямую. Ответил Яссар — нет, он не слышал, чтобы тот разговаривал.

— Я очень волнуюсь, — сказал он. — Что случилось?

— Ничего, — ответила Линда. — Спасибо за помощь.

Она отдала отцу трубку.

— Ни слова.

Он тихо раскачивался на стуле, уставясь на свои руки. В коридоре послышались какие-то голоса и стихли.

— Мне это очень не нравится, — сказал он наконец. — Соседка права — никакая мать не оставит малыша одного.

— Я что-то такое чувствую, — робко сказала Линда. — Что-то… я должна была бы догадаться, что это, такое ощущение, что это самое «это» где-то совсем рядом. Мне все время кажется, что я должна была бы видеть какую-то внутреннюю связь, как ты это называешь, а я не вижу.

Он внимательно на нее смотрел:

— То есть ты как будто бы уже понимаешь, что случилось? И почему?

Она отрицательно покачала головой.

— Словно бы я каким-то образом ожидала что-то в этом роде… Не знаю, как объяснить. У меня такое странное чувство, что это не Зебра исчезла, а Анна. Опять.

Он долго молчал, не спуская с нее глаз.

— Значит, ты не можешь объяснить свою мысль?

— Если бы…

— Мы дадим тебе и Зебре несколько часов. Если она не появится, а ты не поймешь, что это ты такое знаешь, но не понимаешь, надо действовать. Пока ты останешься здесь.

Она последовала за ним в комнату для совещаний. Отец дождался, пока все собрались, закрыл дверь и рассказал о Зебре. Линда заметила, что все слушают с напряженным вниманием.

— Слишком много исчезновений, — закончил Курт Валландер. — Исчезают, возвращаются, опять исчезают. Случайно или же по каким-то пока непонятным для нас причинам, все эти исчезновения крутятся вокруг моей дочери. От этого, как вы понимаете, ситуация нравится мне еще меньше.

Он бросил ручку на стол так, что она подпрыгнула, и рассказал о встрече с Анитой Тадеман. Линде было очень трудно сосредоточиться. Она все время ерзала на стуле, пока Стефан не посмотрел на нее и не улыбнулся. Тогда она вновь заставила себя слушать внимательно.

— Аниту Тадеман приветливой дамой не назовешь. Это скорее пример того, насколько малоприятными и высокомерными могут быть люди из так называемого сконского высшего класса, у которых остались замки и другое состояние. Но она поступила правильно — обратилась в полицию, потому что посчитала это важным. Один из ее родственников — он живет там же неподалеку — видел на опушке леса какую-то странную компанию. Минимум двадцать человек. Появились и исчезли. Это, конечно, могли быть туристы, но уж очень таинственно они себя вели, будто прятались. Непохоже на туристов.

— А на что похоже? — прервала его Анн-Бритт.

— Мы не знаем. Но там рядом есть, как вы помните, избушка на курьих ножках, где была зверски убита женщина.

— Там двадцать человек не поместятся. Если предположить, что они там ночуют.

— Знаю, что не поместятся. И все равно, эти сведения очень важны. Мы уже знаем, особенно после Френнестадской церкви, что преступник не один. А теперь нельзя исключить, что их много.

— Это странно, — сказал Мартинссон. — У меня не укладывается — ты считаешь, что мы имеем дело с целой бандой убийц?

— Это может быть секта, — сказал Стефан Линдман.

— А может быть, и то и другое, — сказал Валландер. — Или что-то третье, о чем мы пока не имеем ни малейшего понятия. К тому же это может быть и просто чепуха. Выводов пока не будем делать, даже предварительных… Ну хорошо, давайте оставим в покое госпожу Тадеман и продолжим.

Стефан рассказал о Хокане Хольмберге и ключах. О том, что Линда была с ним, он умолчал.

— Опять человек с акцентом. Наш норвежский след. Или норвежско-датский. Опять он на горизонте. То есть мы можем предположить, что это ключи от церквей в Хурупе и Френнестаде.

— А что предполагать, когда мы это точно знаем, — сказал Нюберг. — Сравнивали.

Все замолчали.

— Норвежец заказал ключи, — сказал Курт Валландер. — Американку удавили в церкви. Кто и почему. Вот это мы и должны понять в первую очередь.

Он повернулся к Анн-Бритт:

— Что говорят датчане о человеке по имени Вигстен?

— Учитель фортепиано. Раньше работал концертмейстером в Королевской опере, был очень популярен. А сейчас совершенно не в себе, и ему все труднее себя обслуживать. Но никому не известно, чтобы кто-то у него жил, и в первую очередь ему самому.

— А Ларсен?

— Продолжает настаивать на своей версии с наркотиками.

Курт быстро глянул на дочь.

— Задержимся на минутку в Дании, — продолжил он. — Что удалось узнать об этой женщине, Сильви Расмуссен?

Мартинссон покопался в папке и выудил нужную бумагу.

— Она беженка, приехала в Данию после обвала Восточного блока. Тогда ее звали по-другому. Обычная история — наркотики, улица, проституция. Ее, похоже, любили — и подруги, и клиенты. Никто ничего плохого о ней не говорит. Ничего примечательного в ее жизни нет, если, конечно, не считать, что вся ее жизнь — это трагедия.

Мартинссон, прежде чем отложить лист, еще раз пробежал его глазами.

— Никто не знает, кто был ее последним клиентом. Но можем исходить из того, что именно он ее и убил.

— Ежедневника у нее не было?

— Нет. В квартире нашли отпечатки пальцев двенадцати человек. С ними сейчас разбираются. Если что найдут интересное, сообщат.

Линда обратила внимание, как работает отец — он все время пытается понять значение тех или иных появляющихся данных, ничто не принимает пассивно, а ищет в фактах и высказываниях скрытый смысл.

— Женщина в церкви, — сказал он. — На нее поступила еще куча данных — все бы так работали, как эти ребята в Штатах! Мистер Ричардсон просто превзошел самого себя — факсы и письма идут пачками. Жаль только, что все это никуда не ведет. Почему и как она оказалась в шведской церкви, где ее задушили, остается загадкой.

Он попросил всех высказаться. Все поделились своими соображениями. Кроме Линды. Через полчаса они сделали перерыв — проветрить помещение и выпить кофе. Линда осталась в комнате присмотреть за открытым окном. Внезапно порывом ветра со стола сбросило датские бумаги Мартинссона. Собирая их, она наткнулась на фотографию Сильви Расмуссен. Линда внимательно рассматривала лицо — в глазах молодой женщины было что-то настолько жалкое и запуганное, что Линда вздрогнула, подумав о ее страшной судьбе.

Она уже хотела положить бумаги на стол и прижать их чем-то, как вдруг ее внимание привлек один из листов. По данным судебного медика, Сильви Расмуссен сделала три аборта. Линда уставилась на бумагу. Она вспомнила двух датских яхтсменов за угловым столиком, малыша на полу и Зебру, вдруг начавшую рассказывать про свой, сделанный почти что в детстве аборт. Она вспомнила и резкую реакцию Анны. Линда замерла у стола, уставившись на фотографию.

В комнату вошел отец.

— Мне кажется, я поняла, — сказала она.

— Что ты поняла?

— Сначала ответь мне на вопрос. Насчет этой женщины из Талсы.

— Какой вопрос?

Она покачала головой и показала на дверь:

— Закрой дверь, пожалуйста.

— Вообще-то у нас совещание!

— Я ничего не соображаю, когда все здесь. А мне кажется, что то, что я хочу сказать, очень важно.

Он посмотрел на нее, увидел, насколько она взволнована, и молча закрыл дверь.

43

Может быть, в первый раз, не сомневаясь, не делая скидок на ее неопытность, он принял ее всерьез. По крайней мере впервые за тот период, когда она стала считать себя взрослой. В детстве, в самые тяжелые периоды жизни, когда неумолимо разрушался брак родителей, она, пусть подсознательно, по-детски, но понимала, что отец принимает ее всерьез. Позже он стал напоминать ей задиристого старшего брата — которого у нее никогда не было и по которому в глубине души она, видимо, тосковала. Потом было еще много разных, но всегда непростых отношений. Она все еще с дрожью вспоминала моменты, когда он по-настоящему ревновал ее к ее приятелям.

Дважды он в буквальном смысле вышвыривал из дома ее ни в чем не повинных поклонников, еще как-то она обнаружила, что он шпионит за ней в лодочной гавани в Истаде.

Сейчас она была совершенно вне себя от пришедшей ей в голову догадки. Отец высунул голову в коридор и крикнул, что совещание откладывается. Кто-то запротестовал, но он уже не тратил время на возражения, просто захлопнул дверь.

Они сидели за столом друг напротив друга.

— Что ты хотела спросить?

— Мне нужно знать, делала ли аборты женщина по имени Харриет Болсон. А Биргитта Медберг? И, если моя догадка верна, в первом случае ответ будет «да», а во втором — «нет».

Он нахмурился, сначала непонимающе, потом нетерпеливо. Вытащил пачку бумаг и начал их быстро просматривать.

— Ни слова про аборты.

— Там все про нее?

— Разумеется, нет. Описание человеческой жизни, как бы на первый взгляд незначительна и неинтересна она ни была, потребует куда больше бумаги, чем может поместиться в этой папке. Жизнь Харриет Болсон, по всем данным, была далеко не самой загадочной и интересной. Но делала ли она аборты или нет — из бумаг, присланных мне Кларком Ричардсоном, понять невозможно.

— А Биргитта Медберг?

— Не знаю. Но это, думаю, легко узнать. Взять да позвонить ее противной дочке. Впрочем, может быть, детям про такие дела не рассказывают? Мона, насколько мне известно, никогда никаких абортов не делала. Может быть, ты что-нибудь знаешь?

— Нет.

— Не знаешь или не делала?

— Мама не делала абортов. Я бы знала.

— Я ничего не понимаю. Не понимаю, почему это так важно.

Линда задумалась. Конечно, она может ошибаться, но она почему-то была твердо убеждена, что права.

— Можно попытаться навести справки, делали они аборты или нет?

— Я наведу все необходимые справки, как только ты объяснишь, почему это так важно.

Линда почувствовала, как в ней словно что-то оборвалось. Она ударила обоими кулаками по столу и зарыдала. Она терпеть не могла плакать на глазах у отца. Да и не только у него — у кого бы то ни было. Единственным человеком, перед кем она не стеснялась плакать, был дед.

— Я, конечно, попрошу их все выяснить, — сказал он и встал. — Но, когда я вернусь, ты должна объяснить, почему все это настолько важно, что мне пришлось перенести совещание. Здесь речь идет об убитых людях. Это не упражнения в школе полиции.

Линда схватила стоявшую на столе стеклянное блюдо и запустила в отца. Он не успел увернуться — блюдо угодило ему в лоб и рассекло бровь. По лбу тут же заструилась кровь и начала капать на папку с надписью «Харриет Болсон».

— Я не хотела.

Он схватил бумажную салфетку и прижал ко лбу.

— Я перестаю себя контролировать, когда ты меня унижаешь.

Он вышел из комнаты. Линда подобрала осколки. Ее била дрожь. Она знала, что он вне себя от гнева. Не только она, но и он не выносил унижений. Но она не раскаивалась.

Через пятнадцать минут он вернулся. Лоб заклеен пластырем, на щеке — засохшая кровь. Линда приготовилась к худшему, но он молча сел на свой стул.

— Как ты? — спросила она.

Он пропустил мимо ушей ее вопрос.

— Анн-Бритт Хёглунд звонила Ванье Йорнер, дочери Биргитты Медберг. Та совершенно озверела, услыхав вопрос, начала грозить, что обратится в прессу и расскажет, что мы никуда не годные полицейские и занимаемся чем угодно, только не своей работой. Но Анн-Бритт как-то удалось ее утихомирить и выжать из нее, что она на девяносто девять и девять десятых процента уверена, что Биргитта Медберг никогда в жизни абортов не делала.

— Я так и думала, — пробормотала Линда. — А другая? Из Талсы?

— Анн-Бритт дозванивается в Штаты. Мы никак не можем сообразить, сколько у них там сейчас времени. Но чтобы сэкономить время, она звонит, а не шлет факсы.

Он прикоснулся к повязке.

— Теперь твоя очередь.

Линда говорила медленно — во-первых, потому, что голос ее плохо слушался, а во-вторых, чтобы ничего не пропустить.

— Пять женщин. Три из них мертвы, одна пропала, еще одна тоже пропадала, но вернулась. Я вдруг поняла связь. Мы почти уверены, что Биргитту Медберг убили потому, что она по ошибке забрела куда не надо. То есть она стоит как бы особняком. Сильви Расмуссен убита. Из бумаг, присланных из Копенгагена, ясно, что она сделала несколько абортов. Предположим, что нам скажут, что Харриет Болсон тоже делала аборты. Один или несколько. И наконец четвертая — Зебра. Всего пару дней назад она рассказывала мне, что в пятнадцать лет сделала аборт. Я почти уверена, что это то, что объединяет всех этих женщин.

Она замолчала и налила себе воды. Отец, глядя в стену, барабанил пальцами по столу.

— Пока не понимаю.

— Я не закончила. Зебра рассказывала про свой аборт не только мне. Анна Вестин слышала все то же, что и я. Ее реакция была для меня полной неожиданностью. И для Зебры тоже. Она просто рассвирепела. Сказала, что это смертный грех. Она знать не желает таких женщин. И ушла. А теперь, когда Анна поняла, что Зебра пропала, она рыдала, тряслась, вцепилась мне в руку так, что я думала, рука оторвется. Но у меня такое ощущение, что она боится не за Зебру, а за себя.

Линда замолчала. Отец снова поправил повязку на лбу.

— Что ты хочешь этим сказать? Что значит — боится за себя?

— Я не знаю.

— Ты должна попытаться объяснить.

— Я говорю, как есть. Я уверена и в то же время не уверена.

— Как это может быть?

— Не знаю.

Он по-прежнему смотрел отсутствующим взглядом поверх ее головы, в стену. Линда знала, что когда он вот так смотрит в пустоту, это означает высшую степень сосредоточенности.

— Ты должна рассказать остальным, — сказал он.

— Я не могу.

— Почему?

— Я нервничаю. Я могу ошибиться. А вдруг та женщина из Талсы — девственница? Вообще слова «аборт» не слышала?

— Я даю тебе час на подготовку. Не больше, — сказал он и поднялся. — Пойду скажу остальным, что соберемся через час.

Он вышел, хлопнув дверью. Линде показалось, что она теперь вообще не сможет выйти из комнаты, что он ее запер. Не ключом, а этим приказом, этим отмеренным временем для подготовки — час, не больше. Ей надо все записать. Она потянула к себе первый попавшийся из лежащих на столе блокнотов. Открыла — на первом же листе была дурно нарисована голая женщина в откровенно зазывной позе. С удивлением обнаружила, что блокнот принадлежит Мартинссону. А чему удивляться? Почти все знакомые парни половину времени тратят на то, чтобы мысленно раздевать всех попадающихся им на глаза женщин.

Рядом с диапроектором она нашла чистый блокнот, записала имена всех пяти женщин и кружочком обвела имя Зебры.

Через сорок пять минут ее заточения дверь открылась и вошла целая делегация. Впереди маршировал отец, размахивая каким-то листочком.

— Харриет Болсон дважды делала аборт.

Держа в руке все те же очки без дужки, он прочитал:

— We do not easy and openly talk about these matters over here. I had to rise my voice, and it helped. Yes, Sir, indeed that woman did twice what you thought. I guess it is important. Why?[82]

Он сел, и все остальные последовали его примеру.

— Вопрос Кларка Ричардстона имеет решающее значение. Почему? Это мы должны доказать. Пожалуйста, Линда, изложи твою теорию.

Линда глубоко вдохнула и, чудом ни разу не сбившись, рассказала о своих подозрениях.

— Совершенно очевидно, что Линда наткнулась на след, который может быть очень важен. Мы, конечно, ни в чем не можем быть уверены, мы продолжим двигаться очень осторожно, потому что опора все время ускользает. Но, конечно, Линдину теорию мы должны учитывать, может быть, она ближе к истине, чем все то, что нам до сих пор удалось напридумать.

Дверь открылась. Демонстративно на цыпочках вошла Лиза Хольгерссон и присела с краю. Курт Валландер бросил бумагу на стол и поднял руки, как будто вот-вот он даст знак и под его управлением грянет оркестр.

— Мы видим перед собой что-то, чему даже и названия подобрать не можем, и все же это что-то существует.

Он поднялся и придвинул штатив с большим, метр на метр, блокнотом, которым пользовались при докладах вместо грифельной доски. На первом же листе было крупно написано: «Повысьте же зарплату, мать вашу так!» Все оживились, даже Лиза Хольгерссон засмеялась. Курт Валландер наконец нашел чистый лист. Он улыбнулся.

— Как вы знаете, я очень не люблю, когда меня перебивают. Освистать можете сразу, как закончу.

— У меня даже помидоры есть, — грозно сказал Мартинссон, — Анн-Бритт припасла тухлые яйца, остальные просто начнут стрелять… Твоя дочка, похоже, уже пристрелялась. У тебя, кстати, повязка промокла. Ты похож на Добельна при Ютасе.[83]

— Это еще кто такой? — спросил Стефан Линдман.

— Тот, который мост охранял в Финляндии, — сказал Мартинссон. — Чему вас только учили в школе?

— Того по-другому звали, кто мост охранял, — сказала Анн-Бритт. — Мы в школе проходили, это какой-то русский писатель написал.

— Финский, — уверенно сказала Линда. — Его звали Сибелиус.[84]

— О, дьявол, — растерянно пробормотал Курт Валландер.

Мартинссон встал:

— Это надо выяснить. Я позвоню Альбину, моему брату. Он учитель.

Мартинссон вышел.

— Мне кажется, его звали не Сибелиус, — сказала Лиза Хольгерссон. — Но что-то в этом роде.

Наступило молчание. Все ждали Мартинссона. Он появился через несколько минут.

— Топелиус,[85] — сказал он. — Его звали Топелиус. Но у Добельна и в самом деле была здоровая повязка на лбу. Так что я был прав.

— Никакой мост он не охранял, — пробормотала Анн-Бритт Хёглунд.

Наступила тишина.

— Итак, попытаемся суммировать все, что нам известно, — сказал Курт Валландер.

Он говорил довольно долго, потом сел и сказал:

— Мы сделали упущение. Надо было этому маклеру, тому, что продал дом в Лестарпе, дать послушать эту запись с «горячими» лебедями. Привезите его сюда побыстрей.

Мартинссон снова вышел. Стефан Линдман приоткрыл окно.

— А Норвегию запрашивали, что это за Тургейр Лангоос? — поинтересовалась Лиза Хольгерссон.

Курт Валландер посмотрел на Анн-Бритт.

— Ответ пока не пришел, — сказала она.

— Выводы, — сказал Валландер и поглядел на часы, давая понять, что совещание скоро закончится. — Рано еще, конечно, но мы должны уже сейчас работать в двух направлениях. Во-первых, потому, что все вроде бы связывается, во-вторых, потому, что ничего не связывается. Но за исходный пункт примем, что мы имеем дело с людьми, планирующими и совершающими поступки, на первый взгляд представляющиеся чистейшим безумием, но для них это никакое не безумие. Жертвы, пожары, ритуальные убийства. Я все думаю про эту Библию, куда кто-то вписывал новые тексты. Легче всего заявить — это псих. Но, может быть, и не псих. Целенаправленный план, целеустремленные исполнители… Но при этом непостижимая, извращенная жестокость. Я, помимо всего прочего, твердо уверен, что надо спешить. Они словно бы нагнетают темп. Сейчас главное — найти Зебру. И поговорить с Анной Вестин.

Он повернулся к Линде.

— Я попрошу тебя привести ее сюда. Для дружеского, но совершенно необходимого собеседования. Скажи, что мы все обеспокоены исчезновением Зебры.

— А у кого малыш?

Вопрос Анн-Бритт Хёглунд был обращен к Линде. На этот раз никакого высокомерия в ее манере не было.

— У соседки. Она иногда берет мальчика, если Зебре куда-то надо.

Курт Валландер припечатал ладонь к столу, давая понять, что совещание закончено.

— Тургейр Лангоос, — сказал он, поднимаясь. — Поторопите коллег в Норвегии. А все остальные — на поиски Зебры.

Она пошла с ним выпить кофе. За четверть часа они не сказали друг другу ни слова. Молчание прервал присевший к столу Свартман:

— В Вестеросе нашли отпечатки пальцев, совпадающие с экслёвскими. Может оказаться, что и протекторы те же. То есть не в Вестеросе и Экслёве, а в Сёльвесборге и Треллеборге. Думаю, тебе это было бы интересно.

— Вовсе нет. Я даже не знаю, о чем ты говоришь.

Свартман выглядел совершенно несчастным. Линда хорошо знала, как невыносим отец, когда он в плохом настроении.

— Динамит, — сказал Свартман. — Кражи динамита.

— У меня сейчас нет времени. Что, больше некому этим заняться?

— Я этим занимаюсь. Это не я, а ты сказал, что хочешь знать подробности.

— Разве я так сказал? Не помню. Но теперь вижу — работа кипит.

Свартман поднялся и ушел.

— О чем он говорил?

— Одно из дел. Похоже на организованные кражи динамита. Уже несколько месяцев прошло. В Швеции, по-моему, никогда не воровали взрывчатку в таких масштабах. Вот и все.

Они пошли в его кабинет. Минут через двадцать Мартинссон постучал и, не дожидаясь разрешения, распахнул дверь. Увидев Линду, он удивился:

— Извини.

— В чем дело?

— Приехал Туре Магнуссон — слушать запись.

Отец буквально спрыгнул со стула, схватил Линду за руку и потащил за собой. Туре Магнуссон почему-то нервничал. Мартинссон пошел за лентой. Поскольку отцу позвонил Нюберг и немедленно начал свару по поводу какого-то тормозного следа, который они прошляпили, Магнуссоном пришлось заниматься Линде.

— Вы нашли этого норвежца?

— Нет.

— Не уверен, опознаю ли голос.

— Никто этого и не требует. Мы можем только надеяться.

Отец повесил трубку. Вернулся Мартинссон. Вид у него был озабоченный.

— Запись должна быть здесь, — сказал он. — В архиве ее нет.

— Никто ее не вернул? Так надо понимать? — раздраженно спросил Валландер.

— Я не возвращал.

Они начали искать на полке за магнитофонами. Отец сунул голову в дежурку.

— Мы потеряли запись, — заревел. — Кто-нибудь может помочь?

К поискам присоединилась Анн-Бритт. Но пленки не было. Валландер постепенно наливался кровью. Но взорвался не он, а Мартинссон.

— Какого черта, — заорал он. — Какого черта! Как можно работать, если важнейшие архивные материалы просто-напросто исчезают!

И швырнул об стенку инструкцию к магнитофону. Поиски продолжались. Линде на какой-то момент показалось, что вся истадская полиция ничем другим не занимается, кроме поисков несчастной магнитофонной пленки. Запись исчезла. Линда глянула на отца. Он выглядел смертельно уставшим, даже потерянным. Но она знала, что это ненадолго.

— Что ж, нам остается только извиниться, — наконец сказал он Туре Магнуссону. — Запись, как видите, исчезла. И голос вместе с ней.

— Могу я предложить одну вещь? — спросила Линда.

Она долго колебалась, но все-таки наконец решилась.

— Мне кажется, я могла бы сымитировать голос, — сказала она. — Там, конечно, говорит мужчина, но попробовать можно.

Анн-Бритт Хёглунд поглядела на нее с неодобрением:

— Почему ты считаешь, что тебе удастся его изобразить?

Линда могла бы дать ей исчерпывающий ответ. О том, как они с подругами, еще в первые месяцы обучения в школе полиции, развлекались тем, что изображали голоса известных телеведущих. Она никогда раньше этого не делала, но у нее получилось так похоже, что все пришли в восторг. Тогда она посчитала, что это просто везение, всегда сопутствующее новичкам. Но когда она потом, оставшись одна, попробовала имитировать другие голоса, выяснилось, что у нее просто талант. Были, правда, голоса, которые ей не удавалось воспроизвести. Но в большинстве случаев попадание было несомненным.

Но она сказала только:

— Я могу попытаться. Мы же ничего не теряем.

Появившийся Стефан Линдман одобрительно ей кивнул.

— Ну что же, раз уж мы для этого собрались… — все еще колеблясь, сказал Валландер и попросил Туре Магнуссона: — Отвернитесь! Смотреть вы не должны, только слушать. Если хоть чуть-чуть не уверены, сразу скажите.

Линда наметила план. Она пойдет к цели не прямо, а в обход.

— Кто помнит, что он там говорил? — спросил Стефан.

Самая лучшая память оказалась у Мартинссона. Он повторил текст слово в слово. Линда знала, как приступить к делу. Ей надо было убедить не только маклера, но и всех присутствующих. Запись слышали все.

Она заговорила низким голосом, с акцентом.

Туре Магнуссон покачал головой:

— Не уверен. Мне кажется, что я слышал этот голос. Вроде бы.

— Я повторю, — сказала Линда. — Мне с первого раза не очень удалось.

Никто не возражал. Она повторила текст.

— Не знаю, — сказал маклер. — Поручиться не могу.

— Последний раз, — сказала Линда.

Она вдохнула глубоко и произнесла текст, прекрасно зная, что на этот раз она воспроизводит интонацию говорившего совершенно безупречно. Когда она замолчала, Туре Магнуссон резко обернулся.

— Да, — сказал он. — Так он и говорил. Это он.

— С третьей попытки, — скептически заметила Анн-Бритт. — И что это нам дает?

Линда даже не пыталась скрыть удовольствия. Отец тут же это заметил:

— Чему ты так радуешься? Что ему с третьей попытки что-то там показалось?

— Я радуюсь тому, что первые два раза я нарочно искажала истинную интонацию, а на третий раз воспроизвела ее точно.

— Я не услышала никакой разницы, — недоверчиво сказала Анн-Бритт Хёглунд.

— Когда имитируешь голос, все должно быть абсолютно точно. Мельчайшая неточность делает его неузнаваемым.

— Ну и ну, — сказал Курт Валландер. — Что, в самом деле так?

— В самом деле.

Он уставился на Туре Магнуссона:

— Вы-то уверены?

— Думаю, что да.

— Тогда спасибо.

Никто, кроме Линды, даже не пожал ему руки. Она проводила его до выхода.

— Здорово, — сказала она. — Спасибо, что пришли.

— Как это можно так ловко имитировать голос? — спросил он. — Я его прямо увидел.

Туре Магнуссон ушел.

— Анна, — сказал Курт Валландер. — Думаю, самое время привести Анну.

Линда позвонила в дверь. Никто не отвечал. Анны не было. Линда неподвижно стояла на площадке. Вдруг ей показалось, что она понимает, почему Анна решила исчезнуть во второй раз.

44

Ему запомнился сон, приснившийся этой ночью. Вначале появились какие-то картинки тех далеких времен, когда он еще делал сандалии. Как-то они с Генриеттой и Анной поехали в Мальмё. Пока Генриетта была у зубного врача, они спустились в гавань. Написали на бумажке «Привет от Анны!», запечатали в бутылку и бросили в море. Ночью ему приснилось, что бутылка вернулась. Он будто бы видит ее в озере рядом с кемпингом. Он выуживает бутылку и читает записку — но ни слова не понимает. Слова и даже буквы ему незнакомы.

Чем это кончилось, неизвестно — он уже сидит на берегу другого озера и смотрит в бинокль на пылающих лебедей. Вот они с шипением исчезают в озере, и он вдруг видит в бинокль двоих — мужчину и женщину. Это удивляет его, потому что не он, а Тургейр видел подругу Анны Линду и ее отца на берегу. Во сне он как бы поменялся с Тургейром сознанием.

Сон вдруг становится необыкновенно реальным. Между Тургейром и ним уже нет дистанции, они одно целое. Если он захочет стать Тургейром, он может это сделать без труда, никто и не заметит.

После обеда Тургейр должен встретить Анну у заколоченной пиццерии в Сандскругене. Сначала он хотел поехать сам, чтобы быть совершенно уверенным, что дочь окончательно решила следовать за ним. Но под конец решил, что она уже и так достаточно от него зависит, что сопротивляться она не будет. Она не могла знать того, что он решил. И поскольку она понятия не имеет, что случилось с Харриет Болсон — Тургейр получил строжайшие указания ничего ей не говорить, — у нее не было оснований попытаться убежать. Единственное, чего он побаивался, — ее интуиции. Когда-то он специально анализировал эту ее способность и пришел к выводу, что интуиция у дочери не слабее его собственной. Она все время настороже, она внимательно прислушивается к сигналам, посылаемым ей интуицией.

Тургейр поехал за ней в голубом «саабе», угнанном им на долгосрочной стоянке в аэропорту Стуруп. Он заблаговременно выписал несколько номеров, через авторегистр узнал, кто их хозяева, и обзвонил их под видом — гримаса в адрес собственного прошлого — владельца пароходства, ищущего шведские инвестиции в строительство плавучего чартерного отеля. Он наметил две машины — их владельцы оказались в длительной командировке, и, на всякий случай, еще и третью — чей хозяин-пенсионер, в прошлом директор шахты, уехал на три недели в Таиланд.

Эрик Вестин снабдил Тургейра подробнейшими инструкциями. Хотя такое и маловероятно, но все же Анну могло испугать исчезновение Зебры. Тогда она могла начать разговоры с Линдой — по-видимому, ее ближайшей подругой. Хотя он и запретил ей строго-настрого говорить с кем бы то ни было про его существование. Это собьет тебя с верного пути, повторял он раз за разом, я наконец нашел этот верный путь, и мы не должны с него сбиться. Несмотря на то что это он, а не она, отсутствовал столько лет, блудным сыном, о котором рассказывает Библия, была она. То, что происходит сейчас, неизбежно. Что ж, на долю ее отца выпало призвать наконец людей к ответу, всех, кто забыл Бога, кто выстроил соборы, не смиренно прославляющие Бога, но славящие их самих, во всей их неизбывной гордыне. Он уже видел в ее глазах этот знакомый блеск, она уже околдована им, и, будь у него побольше времени, он бы искоренил малейшие сомнения, если они еще прячутся где-то в уголках ее сознания. Беда в том, что у него этого времени нет. Он понимал, что это его ошибка. Ему надо было давным-давно найти дочь, явиться ей намного раньше, чем тогда, на улице в Мальмё. Но, кроме нее, у него есть и другие, те, кто по знаку его откроют врата храма в тот день и час, когда он им прикажет.

Когда-нибудь в будущем он поведает, как все это было, это будетего наследием. Это станет Пятым Евангелием. Когда-нибудь он расскажет, как часами, сутками, месяцами и годами он обдумывал свой план. Сейчас он представлял им этот план как явленное ему откровение, это было необходимо, чтобы они за ним пошли. Голос Бога и Святого Духа — последнее и самое важное подтверждение: то, что произойдет, — неизбежная жертва, открывающая им двери в Рай, в вечную жизнь под крылом Бога. «Вы будете жить во флигеле, — говорил он им, — Бог живет в замке, но стены этого замка не из мертвого камня, они сотканы из тончайшей шерсти святых агнцев. Рядом с замком — флигель, и там будете жить вы».

В своих проповедях, «божественных говорениях», он никогда не забывал напомнить, что их ждет. Жертва — всего лишь короткое прощание, не больше. Их мученичество — это привилегия, к ней должны стремиться все, все и стремились бы, если бы знали правду об объявленной им священной войне безбожию.

Смерть Харриет Болсон была их первым по-настоящему серьезным испытанием. Он поручил Тургейру следить за их реакцией — на тот случай, если кто-то усомнится. Кого-то это могло даже сломать. Сам он держался в стороне, сказав Тургейру, что должен очиститься после содеянного. Он должен остаться в одиночестве, совершать омовения трижды днем и трижды ночью, бриться каждые семь часов и не разговаривать ни с кем, пока не освободится окончательно от злых сил, которыми была одержима Харриет Болсон. Тургейр звонил ему каждый день два раза по украденным мобильникам. Нет, все держатся хорошо. Никаких признаков сожаления или сомнения. Наоборот, Тургейр отмечал их растущее нетерпение, как будто они ждут не дождутся Главного Жертвоприношения.

Он очень долго говорил с Тургейром, прежде чем послал его за Анной. Если она вдруг проявит хотя бы малейшие признаки нежелания ехать с ним, он должен применить силу и заставить ее сесть в машину. Поэтому они и выбрали безлюдное место у заброшенной пиццерии. Он внимательно наблюдал за Тургейром, когда сказал ему, что тот может применить силу. Тургейр выглядел обескураженным, глаза его беспокойно бегали. Тогда Эрик Вестин наклонился к нему, положил руку на плечо и спросил — видел ли он когда-либо, чтобы он, Эрик, по-разному относился к людям? Не он ли вытащил его из канавы, подыхающего от наркотиков и болезней? И почему с его дочерью надо обращаться по-иному, чем с другими? Разве Бог не создал мир, где все равны, мир, который люди сначала отвергли, а потом разрушили? Разве не в этот мир им предназначено вернуть людей силой?

Он не отпускал Тургейра, пока не убедился, что тот без колебаний применит силу, если понадобится. Его дочь, если все пойдет так, как он надеется, если она окажется достойной, станет его наследницей. Нельзя оставлять Божье царство на земле без присмотра. Всегда должен быть лидер, и Бог сам сказал, что его царство — наследное.

Иногда он думал, что Анна может и не подойти для этой роли. Ну что ж, он заведет еще детей, много детей, и выберет из них достойнейшего.

В эти последние дни, когда заканчивались последние приготовления, у них было три штаба. Эрик выбрал себе дом в Сандхаммарене. Он был расположен на отшибе и принадлежал ушедшему на пенсию капитану, лежавшему в больнице с переломом шейки бедра. Вторым штабом служил брошенный и выставленный на продажу хутор под Тумелиллой. Третьим — тот самый дом за церковью Лестарпа, они оставили его, когда дочка полицейского начала проявлять к нему повышенный интерес.

Эрик даже знать не хотел, каким образом Тургейр находит эти пустые дома, где неожиданные посещения почти исключены. Он доверял Тургейру, он был уверен, что тот не совершит ошибки.

Тургейр уехал за Анной. Эрик Вестин спустился в подвал. Тургейр стал совершенно незаменим. Во-первых, он умел потрясающе находить укрытия, несмотря на что, что Эрик предъявлял ему все более жесткие требования. Взять хотя бы этот дом — подвал с великолепной звукоизоляцией, здесь можно продержать человека несколько суток. Старый капитан построил дом с толстыми стенами, в подвал вела дверь с крошечным окошком. Когда Тургейр показывал ему дом, им одновременно пришла в голову одна и та же мысль — у капитана словно бы имелась своя, частная тюрьма. Они так и не нашли разумного объяснения, зачем он сделал этот… даже не подвал, скорее камеру. Тургейр предположил, что она была задумана как бомбоубежище на случай атомной войны. С окном? Зачем тогда окно?

Он остановился и прислушался. Поначалу, как только прошло действие препарата, она кричала, кидалась на стены, ударила ногой ведро, которое должно было служить ей туалетом. Потом стихла — он тогда осторожно заглянул в окно. Она сидела, скорчившись на койке. На столе была вода, хлеб и кусок сыра. Она не притронулась к еде, как он, впрочем, и ожидал.

И сейчас, когда он шел по лестнице, из подвала не доносилось ни звука. Он беззвучно подошел к двери и заглянул. Она лежала спиной к нему и спала. Он долго смотрел, пока не убедился, что она дышит. Тогда он поднялся и сел на веранде в ожидании, когда Тургейр привезет Анну. Оставалось решить еще одну проблему. Скоро, очень скоро надо будет решить, что делать с Генриеттой. До этого момента Тургейру и Анне удавалось убедить ее, что все идет как надо. Но Генриетта ненадежна и капризна. Она всегда была такой. Он очень хотел бы сохранить ей жизнь. Но, если это будет необходимо, она должна исчезнуть.

Он сидел на веранде и смотрел на море. Когда-то он любил Генриетту. Даже если это время казалось сейчас нереальным, словно подернутым морской дымкой, как будто он не сам пережил это, а только слышал чей-то рассказ, все равно — эта любовь всегда жила в нем. Когда Анна родилась, он был весь переполнен этой любовью, но несмотря на то, что он обожал дочку, что ему никогда не надоедало смотреть на нее, когда она спала или играла, несмотря на все это, в его любви уже тогда появилась пустота, та пустота, что в конце концов заставила его порвать со всем и уехать, бросив их обеих. Тогда он был уверен, что скоро вернется, что он уезжает на несколько недель, самое большее — на месяц. Но, уже добравшись до Мальмё, он понял, что уезжает надолго, может быть, навсегда. Он и сейчас помнил, как, стоя на вокзале, чуть не поддался искушению вернуться. Но он не мог, он был убежден, что жизнь — это нечто большее, чем то, что выпало на его долю.

Это было время исхода в Пустыню. Первые шаги нескончаемого побега, он был пилигримом без определенной цели, он не знал святых мест, которым мог бы поклониться. В отчаянии он был уже готов покончить счеты с жизнью, но тут на пути его встал пастор Джим Джонс. Сначала он решил, что это мираж, потом ощутил, как чистая родниковая вода омывает его опаленную гортань. Джим всегда говорил о воде, что это самое святое питье, куда более святое, чем вино.

На берегу появились какие-то люди. Около них прыгала собака, у одного на плечах сидел ребенок. Я делаю все это для вас, подумал он. Это для вас я собрал людей, готовых принести себя в жертву, для вашей свободы, для того, чтобы священной верой заполнить пустоту в ваших душах, пустоту, о существовании которой вы, возможно, даже не догадываетесь.

Люди ушли. Он посмотрел на воду. Волны почти не было, слабый ветерок тянул с юго-востока. Он пошел в кухню и налил стакан воды. Скоро Тургейр привезет Анну. Впрочем, еще полчаса, не меньше. Он снова занял свой пост на веранде. Далеко, почти на самом горизонте, угадывался идущий корабль. За оставшееся до появления Анны время он должен был продумать еще одну проблему, и он не знал пока, с какой стороны за нее взяться. Христианских мучеников в новые времена было так мало, что большинство даже и не догадывалось об их существовании. Во время Второй мировой войны, конечно, были священники, отдававшие свою жизнь за других в концлагерях, были святые мужи и святые женщины. Но само мученичество утекло у христиан между пальцами, как, впрочем, и все остальное. Теперь их место заняли мусульмане, эти не сомневаются, призывая братьев по вере совершить высшее жертвоприношение. Он посвятил много времени изучению видеозаписей — как они готовились к этому, как мотивировали свое решение умереть мученической смертью; короче говоря, он перенял все, что было достойно подражания в религии, ненавидимой им более всего, религии, бывшей самым страшным его врагом; для мусульман не было места в наступающем Царстве Божьем. Но здесь таилась опасность: люди христианского мира, вернее, мира, который когда-то был христианским и теперь станет им снова, наверняка посчитают, что произошедшие события — дело рук мусульман. В этом была и хорошая сторона: ненависть к почитателям Корана вспыхнет с новой силой. Плохо было то, что люди не сразу поймут, что на землю наконец-то вернулись и христианские мученики. Это не какая-то крошечная секта, не Мараната — это великое обращение, и оно будет происходить до тех пор, пока Царство Божье не восстановится на земле.

Он посмотрел на руки. Иногда, когда он напряженно размышлял о том, что его ждет, руки начинали дрожать. Но сейчас руки были спокойны. Конечно, какое-то время, скорее всего очень короткое, на меня будут смотреть как на умалишенного. Но когда бесконечные ряды мучеников пойдут по земле, люди поймут, что я и есть Апостол Разума, которого они ждали тысячи лет. Вряд ли, вдруг подумал он, вряд ли я достиг бы этого, если бы не было Джима Джонса. Он научил меня преодолевать мои слабости, не бояться призывать других умереть во имя высшей цели. У него я научился, что путь к свободе и спасению — это путь крови, путь смерти, других путей нет. И кто-то должен пройти этот путь первым.

Кто-то должен пройти этот путь первым. Так когда-то поступил Иисус. Но Господь покинул его, потому что он не решился идти до конца. Он был слаб. У Иисуса не было такой силы, как у него. То, что он оставил незавершенным, должен завершить я. В Библии записаны все законы, по которым должен жить человек. Мы вступаем в эпоху священных войн, но мы победим, потому что у христианского мира есть оружие, делающее его непобедимым.

Он прищурился. На горизонте действительно был корабль, он шел на запад. Ветер совершенно стих. Он посмотрел на часы. Тургейр явится с минуты на минуту. Остаток дня и ночь он посвятит ей. Он еще не добился безраздельной власти над ней, в ней по-прежнему угадывается сопротивление. С ее стороны, конечно, было своего рода подвигом, что она решилась солгать насчет этого старика в Копенгагене, Вигстена, в чьей квартире, незаметно для хозяина, жил Тургейр. Анна в жизни не училась играть на фортепиано, не взяла ни одного урока, но в полиции ей, кажется, поверили. Он посетовал, что неправильно оценил время, необходимое ему для полного обращения Анны. Но теперь было поздно. Все не может идти, как по нотам. Главное, что они продолжают следовать Великому Плану.

Открылась наружная дверь. Он вслушался. В трудные годы своей жизни он посвятил немало времени тренировке всех органов чувств. Он до такой степени отточил слух, зрение, обоняние, что они иногда казались ему связкой острых ножей, висящих на поясе. Шаги. Тяжелые шаги Тургейра и чьи-то легкие, почти неслышные. Анна с ним. Тургейр не тащит ее, она идет сама — значит, силу применить не понадобилось.

Они вошли на веранду. Он поднялся и обнял Анну. Он видел, что она встревожена, но не настолько, чтобы ему не удалось ее успокоить. Только в покое он мог подавить остатки ее воли. Он попросил ее присесть и проводил Тургейра к выходу. Его порадовало то, что сообщил Тургейр — оборудование надежно припрятано, люди ждут. Никто не выказывает даже признаков сомнения, разве что нетерпение все нарастает.

— Это голод, — сказал Тургейр. — Голод и похоть.

— Мы приближаемся к пятидесятому часу. Осталось всего только двое суток и два часа, и мы выйдем из наших укрытий и пойдем на первый бой.

— Она была совершенно спокойна. Я потрогал ее лоб — пульс нормальный.

Вспышка гнева была совершенно неожиданной.

— Я и только я могу возлагать руку на чей-то лоб, я и только я могу проверять пульс. И никогда — ты.

Тургейр побледнел.

— Я не должен был этого делать.

— Нет, не должен. Но ты можешь загладить свою вину, чтобы я про это забыл.

— Как?

— Подруга Анны. Она слишком любопытная, слишком лезет не в свое дело. Я поговорю с Анной. Если та девица что-то подозревает, она должна исчезнуть.

Тургейр кивнул.

— Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю?

— Дочка полицейского, — сказал Тургейр. — Ее зовут Линда.

Он знаком повелел Тургейру удалиться, тихими шагами подошел к двери на веранду и остановился, оставшись незамеченным. Анна сидела на стуле у стены. Как я, подумал он. Всегда садится так, чтобы спина была защищена. Он внимательно смотрел на нее, стараясь угадать, что она чувствует. Она казалась спокойной. Но он ясно чувствовал, что где-то в глубине ее души шевелится червячок сомнения. Это нормально — только идиоты никогда не сомневаются. Главная гарантия безопасности человека — в его душе, это ангелы-хранители, вовремя предупреждающие о возможной беде. Вдруг она повернула голову в его сторону. Он отпрянул за дверь. Заметила? Ему не нравилось, что в присутствии дочери он чувствует какую-то неуверенность. Это потому, что есть вещи, которые я не хочу приносить в жертву. Меня охватывает ужас, когда я об этом думаю. Но я должен быть готов и к этому, если вдруг придется. Даже моя дочь не имеет права требовать абсолютной свободы. Никто не имеет на это права. Кроме меня.

Он вышел на веранду и сел напротив нее. Он уже приготовился начать разговор, как случилось то, чего он не ожидал. А все этот чертов капитан — стены, может быть, и были достаточно толстыми, но не пол. Из подвала под ними донесся вой. Анна оцепенела. Вой перешел в рычание, словно бы дикий зверь грыз цементные стены, пытаясь вырваться на свободу.

Это был голос Зебры. Анна уставилась на него. Он ее отец. Но он и еще кто-то, она пока не знает кто. Он увидел, как она закусила губу так, что выступила кровь.

Он понял, что ему предстоят непростые день и ночь. Он еще не знал, отшатнулась ли от него Анна, или вопль Зебры просто на какой-то момент вывел ее из равновесия.

45

Линда стояла, раздумывая, не вышибить ли ей дверь. А зачем? Что она рассчитывала там увидеть? Не Зебру же. Больше ни о чем она сейчас думать была не в состоянии. Она понимала весь ужас произошедшего, но сформулировать для себя, в чем же этот ужас заключается, она бы не смогла. Она покрылась холодным потом. Пошарила в кармане, хотя точно знала, что запасные ключи отдала Анне. Остались только ключи от машины. И куда я поеду? — спросила она себя. И вообще, машина-то хоть на месте? Она спустилась во двор — машина была на месте. Она пыталась что-то сообразить, но страх словно парализовал ее. Сначала она тревожилась за Анну. Теперь Анна вернулась, но пропала Зебра, и она тревожится уже за нее. Вдруг она поняла, что именно ее смущает и отчего мысли путаются. Дело в Анне. Тогда она боялась, что с Анной что-то случилось, теперь она боится, что Анна могла что-то натворить.

Она пнула камень с такой силой, что ушибла палец на ноге. Я все придумываю. Что уж такого могла натворить Анна? Она пошла было к дому, где жила Зебра, но вернулась и открыла Аннину машину. Обычно в таких случаях она оставляла записку, но сейчас на это не было времени. Превышая всякую разрешенную скорость, она рванула к Зебре. Соседка гуляла с малышом, но дома была ее взрослая дочь. Она узнала Линду и дала ей ключи. Линда вошла, закрыла за собой дверь и снова почувствовала этот странный запах. Почему никто этим не займется? Может быть, это какой-то наркотический газ?

Она стояла посреди гостиной. И почему-то двигалась очень осторожно, беззвучно, почти не дыша, словно бы старалась внушить Зебриной квартире, что она пуста. Вот кто-то входит… Зебра никогда не запирает дверь, так что достаточно толкнуть дверь, и ты в квартире. Малыш здесь же. Но он не может ничего рассказать. Зебру усыпляют каким-то газом и уводят. Малыш кричит, его крики слышит соседка…

Линда огляделась. Какие следы могли бы остаться? Я вижу пустую квартиру и не могу догадаться, что скрывается за этой пустотой. Она заставила себя успокоиться. Теперь, по крайней мере, ей удалось сформулировать важный вопрос: кто может что-то знать? Мальчик все видел, но он не расскажет. Никто. В Зебрином окружении нет никого, кто мог бы что-то знать. Значит, остается только Анна. Но и Анны нет. Ответ пришел сам собой — ее мать. Генриетта. Она давно ее подозревала. Что она тогда подумала? Генриетта лжет, она знает, куда подевалась Анна, и поэтому совершенно не волнуется. Она со злостью пнула подвернувшийся стул и ойкнула — ушибленный палец отозвался острой болью. Почему она раньше не копнула глубже? Она вышла из дома. Яссар подметал тротуар у своего магазинчика.

— Ну что, нашли ее?

— Нет. Вы ничего больше не припомнили?

Яссар вздохнул:

— Память стала плохая. Но я уверен, что Зебра жалась к этому парню.

— Нет, — сказала Линда. Вдруг ей отчаянно захотелось защитить Зебру от напраслины. — Она не жалась, она была одурманена каким-то препаратом. Так что она не жалась к нему, она просто не могла идти сама.

Яссар явно испугался.

— Ты, наверное, права, — сказал он. — Неужели такое случается? В таком городе, как Истад?

Линда не дослушала его. Она уже мчалась к машине, чтобы ехать к Генриетте. Не успела она сунуть ключ в замок, зазвонил мобильник. Она посмотрела на дисплей — там был номер полицейского коммутатора, но не отцовский прямой. Она, поколебавшись, нажала кнопку. Это был Стефан. Она обрадовалась, услышав его голос.

— Ты где?

— В машине.

— Твой отец попросил меня позвонить. Он интересуется, куда ты пропала. И где Анна Вестин?

— Я ее не нашла.

— Что ты имеешь в виду — «не нашла»?

— А что, у этого выражения так много значений? Пошла к ней домой, а ее нет. Пытаюсь сообразить, где она может быть. Когда найду, привезу с собой.

Почему я не говорю все как есть, подумала она. Наверное, в семье научилась, от родителей — те вечно ходили вокруг да около.

Он словно прочитал ее мысли.

— У тебя все в порядке?

— Кроме того, что не могу найти Анну.

— Помощь нужна?

— Нет.

— Что-то ты меня не убедила. Не забывай, что ты еще не полицейский.

Она разозлилась.

— Как я могу об этом забыть, когда все только и делают, что мне об этом напоминают!

Она прервала разговор, отключила мобильник и бросила его на сиденье. Завернув за угол, затормозила, снова потянулась к телефону и включила — на всякий случай. Она ехала к Генриетте. Поднялся холодный ветер — она сразу это почувствовала, когда вышла из машины и направилась к дому. Она покосилась на место, где угодила в лисий капкан. Чуть подальше, в поле, стоял человек и жег садовый мусор. Рядом стояла его машина. Ветер рвал дым в клочья.

Осень, подумала она, вот-вот будет осень. Первые заморозки. Она пересекла двор и позвонила в дверь. Собака тут же залаяла. Она глубоко вдохнула и потрясла опущенными руками, словно на старте стометровки. Дверь открыла Генриетта. Она улыбалась. Линда тут же насторожилась — у нее появилось странное чувство, что ее прихода здесь ждали. Во всяком случае, Генриетта нисколько не удивилась. Линда обратила внимание, что она сильно накрашена, словно собралась идти на бал. Или может быть, хотела скрыть бледность.

— Не ожидала, — сказала Генриетта и отошла в сторону, пропуская ее в дом.

Неправда, ожидала, подумала Линда.

— Всегда тебе рада. Проходи, садись.

Собака обнюхала Линду и мирно улеглась в корзинку. Линде показалось, что кто-то тяжело вздохнул. Она огляделась. Никого. Вздох, казалось, донесся прямо из толстой каменной стены. Генриетта принесла термос и две чашки.

— Что это за звуки? — спросила Линда.

— Я как раз слушаю одну из своих старых композиций. Я написала это в 1987 году. Концерт для четырех вздыхающих голосов и ударных. Послушай!

Она поставила на стол поднос и подняла руку, призывая к вниманию.

Линда прислушалась. Ей показалось, что вздыхает только один человек. Женщина.

— Это Анна, — сказала Генриетта. — Мне удалось ее уговорить. Он вздыхает очень мелодично. Прямо веришь в ее хрупкость, в ее грусть. Когда она говорит, в ее голосе словно бы проскальзывает сомнение. А когда вздыхает — нет.

Линда слушала. В этой идее было что-то загробное — записать вздохи и собрать их воедино в нечто, что можно назвать музыкой.

Ее мысли внезапно прервала громкая барабанная дробь. Генриетта выключила магнитофон. Они сели, и собака тут же захрапела. Ее храп вернул Линду к реальности.

— Вы не знаете, где Анна?

Генриетта покрутила рукой, рассматривая ногти, и подняла глаза на Линду. В ее взгляде сквозила неуверенность. Она знает, подумала Линда. Знает, но будет отрицать.

— Странно, — сказала Генриетта. — Каждый раз ты меня огорчаешь. Я-то думаю, что ты заехала меня навестить. А тебе всего-то и надо найти мою дочь.

— А вы знаете, где она?

— Нет.

— Когда вы с ней последний раз говорили?

— Она звонила вчера.

— Откуда?

— Из дома.

— Не с мобильного?

— У нее нет мобильного, и ты об этом прекрасно знаешь. Она из тех, кто не любит, чтобы каждое их движение было известно.

— То есть она была дома?

— Ты допрашиваешь меня?

— Я хочу знать, где Анна и что она делает.

— Я не знаю, где она. Может быть, в Лунде. Как ты знаешь, она учится на врача.

Не сейчас, подумала Линда. Может оказаться и так, что Генриетта и вправду не знает, что ее дочь уже давно ни на какого врача не учится. Это может стать моим козырем, но я выложу его позже.

Она переменила тактику.

— Вы знаете Зебру?

— Ты хочешь сказать — Зебочку?

— Мы называем ее Зеброй. Она исчезла. Точно так же, как Анна в тот раз.

Генриетта не прореагировала — ни словом, ни жестом, ни гримасой, никак. Линда почувствовала себя боксером, сшибленным с ног в момент собственной же атаки. Как-то раз в училище она это испытала — на занятиях боксом она вдруг оказалась на полу и не могла сообразить почему.

— Может быть, вернется, как и Анна?

Линда скорее почувствовала, чем сообразила — вот оно, слабое место.

— А почему вы тогда не сказали, что знаете, где Анна?

Удар попал в цель. Лицо Генриетты покрылось крупными каплями пота.

— Ты утверждаешь, что я лгу? Тогда уходи. Ты мне здесь не нужна. Ты мешаешь мне работать.

— Я именно это и утверждаю — вы лжете. И я не уйду, пока не получу ответ на мои вопросы. Я должна знать, где Зебра. Она в опасности, и Анна в этом как-то замешана. А может быть, и вы. И я уверена, что вы знаете намного больше, чем хотите показать.

Генриетта истерически закричала. Собака проснулась и залаяла.

— Убирайся! Я ничего не знаю.

Она встала и подошла к окну. Открыла, закрыла, снова открыла. Наконец оставила чуть приоткрытым. Линда не знала, как продолжать разговор, она знала только, что отступать нельзя. Генриетта, казалось, успокоилась и повернулась к ней. Ее дружелюбие как ветром сдуло.

— Ненавижу, когда меня обвиняют во лжи, — холодно сказала она. — Я не знаю, где ваша Зебра. И не понимаю, почему ты считаешь, что Анна в это замешана.

Она и в самом деле была задета. Или ловко изображала. Она говорила громко, не кричала, но в голосе прорывались рычащие нотки. Она так и стояла у окна.

— В тот вечер, когда я угодила в капкан, — сказала Линда. — С кем вы тогда говорили?

— Ты шпионила за мной?

— Называйте как хотите. А как по-вашему, что меня сюда принесло? Я хотела знать, почему вы врете, будто не знаете, где Анна.

— Ко мне приходил музыкант, мы будем вместе работать над композицией.

— Нет, — сказала Линда, стараясь, чтобы голос звучал твердо. — Это был не он. Это был кто-то другой.

— Ты снова обвиняешь меня во лжи?

— Я вас не обвиняю. Я знаю, что вы лжете.

— Я всегда говорю правду, — сказала Генриетта. — Иногда, впрочем, могу уклониться от ответа, когда не хочу делиться своими тайнами.

— Вы называете это уклончивостью, я называю это ложью. Потому что я знаю, кто это был.

Генриетта снова сорвалась на крик:

— Что ты можешь знать?

— Это был или человек по имени Тургейр Лангоос, или отец Анны.

Генриетта вздрогнула.

— Тургейр Лангоос! — закричала она. — И отец Анны! Что им здесь делать? Я не знаю никакого Тургейра Лангооса. Отца Анны никто не видел двадцать четыре года. Он мертв. Я не верю в привидения. Тургейр Лангоос, что это вообще за имя? Не знаю такого. Отец Анны умер, его давно нет в живых, он существует только в ее воображении. Анна в Лунде, а куда делась Зебра, я не знаю.

Генриетта быстро вышла в кухню и вернулась со стаканом воды. Она собрала со стула кассеты с записями и села. Линда попыталась увидеть ее лицо. Генриетта улыбалась. Когда она заговорила, голос ее был таким же мягким и мелодичным, как в начале разговора.

— Я не знаю, почему я так взорвалась.

Линда внимательно посмотрела на нее и почувствовала, как в подсознании мигает красная предупредительная лампочка. Что-то она не поняла, что-то сделала не так, хотя не могла понять что. Разговор не получился. Она добилась только того, что Генриетта замкнулась еще больше. Здесь нужен опытный полицейский, подумала она и пожалела, что вообще сюда приехала. Теперь отцу или другим будет еще трудней вытянуть из этой дамы то, что она не хочет рассказать.

— Есть еще что-то, что тебе кажется в моих словах ложью?

— Я не верю почти ни одному вашему слову. Но я не могу заставить вас сказать правду. Я только хочу, чтобы вы поняли, что все эти вопросы я задаю потому, что очень волнуюсь. Я боюсь, что с Зеброй что-то случилось.

— Что с ней может случиться?

Линда внезапно решила сказать все как есть.

— Я думаю, что кто-то, может быть их несколько, убивает женщин, сделавших аборт. Зебра делала когда-то аборт. Женщина, которую убили в церкви, тоже. Вы ведь слышали про эту историю?

Генриетта сидела неподвижно. Линда посчитала это подтверждением — да, слышала.

— Ну и при чем тут Анна?

— Пока не знаю. Но я боюсь.

— Чего?

— Что кто-то убьет Зебру и Анна будет к этому причастна.

В лице Генриетты что-то изменилось. Линда сразу не поняла что. Словно бы тень пробежала, быстро, едва уловимо, но она заметила. Все, больше ничего она не добьется. Она наклонилась, чтобы поднять брошенную на пол куртку, и посмотрела в стоящее на столе зеркало. Генриетта смотрела не на нее, а куда-то поверх ее. Несколько мгновений, потом снова перевела глаза на Линду.

Линда поняла. Она смотрела в окно, в то, что оставила приоткрытым.

Линда поднялась и, надевая куртку, словно бы ненароком посмотрела в окно. Там никого не было. Но она была уверена, что кто-то там только что стоял. Она замерла. Громкая и четкая речь Генриетты, окно, открытое словно бы нечаянно, многократное повторение названного ей имени с заверениями, что она никогда его не слышала… Линда не смотрела на Генриетту, она боялась, что та прочитает все на ее лице.

Она потрепала собаку и пошла к выходу. Генрииетта проводила ее.

— Жаль, что я не могу тебе помочь.

— Можете, — сказала Линда. — Но не хотите.

Она пошла к машине, остановилась и огляделась. Я никого не вижу, подумала она. Но кто-то видит меня, и прежде всего этот кто-то слышал все, что говорила Генриетта. Она повторяла мои слова, и тому, кто стоял за окном, теперь известно, что я знаю, что я думаю и чего боюсь.

Ей стало страшно, и она почти бегом поспешила к машине. Она опять сделала ошибку. Именно тогда, когда она стояла в дверях и гладила собаку, она должна была повторить все свои вопросы. Вместо этого она ушла.

Линда, ведя машину, все время поглядывала в зеркало заднего вида. Через двадцать минут она затормозила у здания полиции и, пригибаясь под ветром, побежала к дверям.

46

На пороге Линда споткнулась и упала, разбив губу. У нее на секунду сильно закружилась голова, но потом она встала и жестом показала устремившейся к ней дежурной, что все в порядке. Провела рукой по губам — кровь. Она зашла в туалет, вымыла и вытерла лицо и дождалась, пока остановится кровь. В вестибюле она тут же наткнулась на Стефана Линдмана. Он весело глянул на нее.

— Семья побитых, — сказал он. — Твой отец утверждает, что налетел на дверь. А ты? На ту же самую дверь? Очень удобно — поскольку фамилия у вас одна, вас можно различать по кличкам: Фингал и Губа.

Линда засмеялась. Ранка на губе тут же открылась. Она вернулась в туалет и набрала салфеток.

— Я запустила в него пепельницей, — ответила она. — Никакая не дверь.

— Есть такой жанр — рыбацкие рассказы, — весело сообщил Стефан. — Пойманная рыба растет и растет с каждым новым рассказом, пока не достигает совершенно неописуемых размеров. Вероятно, то же самое происходит и с боевыми ранениями. Вначале, может быть, была дверь, а под конец — кулачная битва, из которой кто-то вынес лавры победителя. Или наоборот — пепельница, запущенная в тебя женщиной, превращается или, вернее, камуфлируется под дверь.

Они остановились у отцовского кабинета.

— Где Анна?

— Похоже, опять исчезла. Я ее не нашла.

Он постучал в дверь.

— Зайди и расскажи.

Отец сидел, задрав ноги на стол, и грыз карандаш. Он поглядел на нее вопросительно:

— Я думал, ты приведешь Анну.

— И я так думала. Я ее не нашла.

— Как это — не нашла?

— Так. Ее нет дома.

Он сделал нетерпеливый жест, и Линда тут же изготовилась к обороне. Тут он заметил ее губу.

— А это еще что?

— Споткнулась.

Он горестно покачал головой и, не выдержав, захохотал. Обычно он бывал мрачен, так что Линда старалась избегать его общества. Но хотя она и радовалась его хорошему настроению, его смех ее выводил из себя — странно скрипучий и чересчур громкий. Если они оказывались на публике и он начинал смеяться, все оглядывались.

— Что тебя так насмешило?

— Твой дед был мастер по этой части. Постоянно спотыкался. О старые рамы, банки из-под краски — в сарае у него было столько хлама, что не пройти. Гертруд даже наклеила на полу цветные стрелки, чтобы он знал, где можно ходить, а где нет. Но не прошло и дня, как он опять навернулся.

— Значит, я в него.

Он бросил карандаш и убрал со стола ноги.

— Ты звонила в Лунд? У нее есть друзья, кроме тебя? Где-то же она должна быть.

— Там мы ее не найдем. И по телефону — тоже.

— А мобильный?

— У нее нет мобильного.

Он вдруг заинтересовался:

— Нет мобильника? Почему?

— Не хочет.

— А других причин нет?

Линда поняла, что он спрашивает не из праздного любопытства. Они как-то говорили об этом на днях, допоздна засидевшись на балконе после ужина. Сравнивали сегодняшний день и время десять-двадцать лет тому назад. Он утверждал, что разница в том, что какие-то вещи появились, а какие-то исчезли, и предложил ей догадаться, что он имеет в виду. Победное шествие мобильных телефонов угадать было нетрудно, а вот что исчезло, она не могла сообразить, пока он не сказал, что сейчас курят очень немногие по сравнению с тем, что было раньше.

— У всех мобильники, особенно у молодежи, — сказал он. — А у нее нет. Как ты это объяснишь?

— Не знаю. Генриетта говорит, что Анне не нравится быть досягаемой в любое время дня и ночи и в любом месте.

Он подумал.

— А ты уверена, что это так? Может быть, у нее есть телефон, про который ты не знаешь?

— Как я могу быть уверена?

— Вот именно.

Он перегнулся через стол и по внутреннему телефону попросил зайти Анн-Бритт Хёглунд. Через полминуты та появилась в дверях. Линде показалось, что она выглядит усталой. Волосы нечесаны, блузка грязная. Она вспомнила Ванью Йорнер. Только и разницы, что эта не такая жирная, как дочь Биргитты Медберг.

Отец попросил Анн-Бритт навести справки, не зарегистрирован ли мобильный телефон на имя Анны Вестин. Линда отругала себя, что сама до этого не догадалась.

Анн-Бритт удалилась. Уходя, она улыбнулась Линде, но улыбка получилась кривой и вымученной.

— Я ей не нравлюсь, — сказала Линда.

— Если меня не подводит память, ты тоже никогда не была от нее в восторге. Так на так. Даже в маленьком отделение полиции, как наше, не все влюблены друг в друга.

Он поднялся:

— Кофе?

Они пошли в столовую. Там был Нюберг, с которым он немедленно начал ругаться. Линда так и не поняла, чего они не поделили на этот раз. Появился Мартинссон, помахивая какой-то бумагой.

— Ульрик Ларсен, — сказал он. — Тот, что хотел тебя ограбить в Копенгагене.

— Нет, — упрямо сказала Линда. — Тот, кто на меня напал, не хотел меня ограбить. Он угрожал, что мне придется плохо, если я не перестану разыскивать человека по имени Тургейр Лангоос.

— Вот об этом как раз я и хотел сказать. Ульрик Ларсен отказался от своей версии. Проблема только в том, что другой у него нет. Он не сознается, что угрожал тебе. Утверждает, что никогда не слышал имя Лангоос. Датчане уверены, что он врет. Но вытащить из него ничего не могут.

— Это все?

— Не совсем. Но я хочу, чтобы Курре[86] тоже послушал конец истории.

— Не зови его так в глаза. Он терпеть не может, когда его называют Курре.

— А то я не знаю. Так же как я ненавижу, когда меня называют Мартой.

— А кто тебя называет Мартой?

— Жена, если злится.

Валландер прекратил ругаться с Нюбергом и вернулся к столу. Мартинссон быстро повторил то, что он сказал Линде.

— И еще одно, — сказал он под конец. — Единственное, что из всего этого по-настоящему заслуживает внимания. Наши датские коллеги навели справки об этом самом Ульрике Ларсене. Его нет ни в одном криминальном регистре, тридцатисемилетний мужчина, ни в чем, никогда и нигде не замешанный. Женат, трое детей, а профессия такая, что о каких то нарушениях закона с его стороны даже думать неохота.

— Что же это за профессия?

— Он священник.

Все недоуменно уставились на Мартинссона.

— Священник, — повторил Стефан Линдман. — Какой священник? Я был уверен, что он наркоман.

Мартинссон пробежал глазами листок.

— Совершенно очевидно, что он просто изображал наркомана. Он священник в церкви. Пастырь общины в Гентофте. Все газеты пишут ~ подумать только, пастора подозревают в том, что он насильник и грабитель!

Все замолчали.

— Опять, — тихо сказал Курт Валландер. — Религия, церковь. Этот человек для нас очень важен. Кто-то должен съездить туда помочь коллегам. Мы должны знать, как он вписывается в нашу размытую картину.

— Если вписывается, — сказал Стефан.

— Вписывается, — уверенно сказал Валландер. — Но нам надо знать как. Попросите Анн-Бритт.

У Мартинссона зажужжал мобильник.

Он одним глотком допил кофе и нажал на кнопку.

— Норвегия проснулась, — сказал он, прикрыв телефон рукой. — Сведения о Тургейре Лангоосе. Сейчас они как раз шлют факс.

— Принеси.

Мартинссон вышел и скоро вернулся с пачкой факсов. На одной из страниц был нечеткий портрет.

Все склонились над снимком. Видела я его или нет? — подумала Линда. Или мне кажется?

Она заметила, что отца обуревает нетерпение. Как и ее самое — тревога и нетерпение всегда сопутствуют друг другу.

— Они нашли этого нашего Лангооса сразу. И ответили бы быстрее, если бы какой-то умник не посеял наш страшно важный, наш приоритетный запрос. Другими словами, что у нас, что в Осло — мы теряем магнитофонную ленту, они — наш запрос. Но все хорошо, что хорошо кончается. Дело Тургейра Лангооса — очень старое, но до сих пор находится под контролем…

— Что он натворил? — прервал Мартинссона Валландер.

— Расскажу — не поверишь.

— Попытайся!

— Тургейр Лангоос бесследно исчез девятнадцать лет назад.

Они уставились друг на друга. Линде показалось, что все в комнате затаили дыхание. Она посмотрела на отца — тот вжался в кресло, как будто изготовился стартовать на сто метров — прямо из кресла.

— Еще одна пропажа, — сказал он. — Куда ни кинь — одни пропажи.

— И возвращения, — добавил Стефан Линдман.

— Даже не возвращения, а воскресения, — поправил Валландер.

Мартинссон начал читать дальше, медленно и элегично. Тургейр Лангоос — наследник, причем прямой, богатого судовладельца. И вдруг он исчез. О преступлении речи не было, поскольку он оставил письмо матери, Майгрим Лангоос. В письме он заверял ее, что он не в депрессии, что самоубийство совершать не собирается, а уходит потому, что — я цитирую — не в состоянии больше это выносить…

— Что он не в состоянии выносить? — снова прервал его Валландер. Линде показалось, что он просто дымится от тревоги и нетерпения.

— Из того, что мы получили, это неясно. Как бы то ни было, он уехал, деньги у него были, и неплохие, банковские счета по всему миру. Родители сначала решили, что он скоро одумается. Кто добровольно откажется от огромного состояния? Они заявили о его пропаже только через два года. Как они написали, причиной их обращения в полицию стало то, что они перестали получать от него письма, четыре месяца вообще не подавал признаков жизни, и на счетах у него, по их расчетам, больше не осталось денег. С тех пор о нем никто и ничего не слышал — до сегодняшнего дня. Вот еще приложение — подписано интендантом полиции Ховардом Мидстуеном. Он сообщает, что мать Тургейра Лангооса Майгрим скончалась в прошлом году, а отец еще жив, но — цитирую — моральное и физическое его состояние после перенесенного удара оставляют желать лучшего.

Мартинссон бросил бумаги на стол.

— Там еще много, — сказал он. — Но это самое важное.

Курт Валландер поднял руку:

— Там что-нибудь написано насчет того, откуда пришло последнее письмо? И когда опустели счета?

Мартинссон вновь перелистал бумаги, но там ничего насчет этого не было. Курт Валландер схватил телефон:

— Какой номер у этого Мидстуена?

Он начал набирать цифры по одной, по мере того, как Мартинссон громко их диктовал. Через несколько минут блуждания по коммутаторам норвежской полиции его соединили с Ховардом Мидстуеном. Курт Валландер задал ему свои два вопроса, продиктовал номер и положил трубку.

— Он сказал — несколько минут. Подождем.

Все молча ждали, занимаясь кто чем. Вдруг зажужжал мобильник Валландера. Он посмотрел на дисплей, наморщил лоб, вспоминая, чей же это номер, и выключил телефон. Почему-то Линда решила, что это наверняка Нюберг. Через девятнадцать минут раздался звонок. Это был Ховард Мидстуен.

Курт Валландер напряженно слушал, черкая что-то в блокноте. Поблагодарил норвежского коллегу и повесил трубку жестом, каким в решающий момент выкладывают на стол козыри.

— Только теперь, — сказал он, — только теперь кое-что начинает склеиваться.

Он подвинул свой блокнот и прочитал:

— Последнее письмо проштемпелевано, в Кливленде, штат Огайо, США. Там же он опустошил и закрыл свои счета.

Он выпустил блокнот из рук, и тот упал на стол. Большинство смотрело на него недоуменно — что склеивается?

— Женщина, найденная мертвой в Френнестадской церкви, тоже из Кливленда, штат Огайо.

Наступило молчание.

— Я все еще не знаю, что происходит, — сказал Валландер. — Но вот что я знаю точно: эта девушка, подруга Линды, Зеба или, как они ее называют, Зебра, в большой опасности. Может случиться, что опасность грозит и другой ее подруге, Анне Вестин.

Он сделал паузу.

— Но может быть и так, что эту самую опасность зовут именно Анна Вестин. Сейчас занимаемся только ими. И больше ничем.

Было три часа дня, страх Линды не стал меньше. Она ни о чем не могла думать, кроме Зебры и Анны. Через три дня ей предстоит приступать к работе. Сможет ли она вообще стать полицейским, если что-нибудь случится с Зеброй или Анной? Она не могла ответить на этот вопрос.

47

Весь вечер этого дня, после того как Тургейр привез Анну, в наушниках и с повязкой на глазах, в его убежище около Сандхаммарена, Эрик неотвязно думал о испытании, посланном Богом Аврааму.

Он сидел в рабочем кабинете капитана, небольшой, напоминающей каюту комнатке рядом с кухней. Он на всякий случай приоткрыл большое окно в латунной раме и откинул крючок, чтобы в случае любой неожиданности можно было быстро исчезнуть. Все неожиданности были непосредственно связаны с происками Дьявола. Дьявол так же реален, как и Бог, — пятнадцать лет ушло на то, чтобы окончательно утвердиться в мысли, что Бог не может существовать без своей противоположности. Дьявол — тень Бога, сформулировал он свою мысль, когда наконец постиг истину. Мысленно он не раз — и всегда безуспешно — пытался спровоцировать Дьявола явиться ему, показать свое лицо. Постепенно он осознал, что внешность у Дьявола всегда разная. Он — великий артист, ему ничего не стоит изменить свой облик. Это была одна из неисчислимых ошибок тех, кто толковал и иллюстрировал Библию — изображать Дьявола как некоего зверя, с рогами и хвостом. Дьявол — не что иное, как падший ангел. На месте крыльев у него руки, он принял образ человека.

Эрик Вестин, обдумывая свою жизнь, понял, что дьявол много раз являлся ему, только он не догадывался, что это именно он. Он понял также, почему Бог никогда не говорил с ним об этом. Ему самому следовало прийти к выводу, что дьяволу доступна любая роль. Поэтому никогда нельзя быть уверенным, что не произойдет ничего неожиданного. Он только теперь догадался, отчего Джим был так подозрителен под конец их жизни в Гайане. У Джима не хватило силы. Он так и не смог превратить свой страх в средство обороны… Полуоткрытое окно в сухопутной каюте старого капитана напоминало ему о постоянном присутствии падшего ангела.

Он открыл найденную им в домашней библиотечке Библию. Тургейр потерял его экземпляр. Библия лежала в хижине, когда вдруг, словно бы из ниоткуда, появилась та одинокая женщина. Эрик был вне себя от ярости, когда узнал, что его Библия, которой он так дорожил, которую неохотно и с величайшими предосторожностями дал Тургейру, попала в руки полиции. Он даже подумывал, не проникнуть ли ночью в управление полиции и вернуть книгу, но потом решил, что риск слишком велик.

Гнев его был просто неописуем, но Тургейр был ему нужен, без него он не смог бы выполнить Великое Предназначение. Тургейр в его армии был единственным незаменимым воином. Он втолковал Тургейру, что это сам дьявол явился к нему в образе пожилой дамы. Дьявол — тень Господа, иногда она покидает Создателя и выбирает свои дороги, часто в образе человека — мужчины или женщины, ребенка или старика. Дьявол не погиб, дьявола убить нельзя — он покидает умирающую оболочку.

Он положил Библию на красивый старинный письменный стол сандалового дерева, или, может быть, это былокрасное дерево, и еще раз прочитал о том, как Господь приказал Аврааму убить сына своего, Исаака, и в последний момент, когда Авраам уже готов был принести эту страшную жертву, остановил его руку. Сейчас он был в том же положении, что и Авраам. Что он станет делать с дочерью, если вдруг окажется, что она не обладает той силой, какой он от нее ожидает? Он долго не мог принять решение, пока внутренний голос не указал ему дорогу. Он должен быть готов принести даже самую большую жертву, которую Бог только может потребовать, и только Бог может позволить ему это сделать или удержать его руку.

Когда Анна узнала голос Зебры, он понял, что это веление свыше — подготовить себя и к такому развитию событий. Он легко читал ее мысли и реакции, хотя внешне она держалась совершенно непроницаемо — только вздрогнула в первую секунду и прикусила губу. Сначала сомнение — неужели это голос Зебры? Или, может быть, какого-то зверя? Она искала ответ, одновременно ожидая, не повторится ли крик. Но он не мог понять, почему она ничего не спрашивает. Простой вопрос, совершенно естественный, — что это? Ее привезли с завязанными глазами, в звуконепроницаемых наушниках, в совершенно незнакомый дом. И вдруг из-под пола раздаются какие-то странные крики. Но Анна молчала, ничего не спрашивала, и он подумал — все равно. Пусть кричит. Все равно пути назад нет. Скоро будет ясно, достойна ли Анна называться его дочерью. Сегодня седьмое сентября. Скоро, очень скоро произойдет то, к чему он готовился больше пяти лет. Я не буду с ней говорить, решил он. Я буду проповедовать, так же, как проповедую для своих учеников и последователей.

— Представь себе алтарь, — сказал он. — Ну, хотя бы вот этот стол. Представь себе, что это не веранда, а церковь.

— Где мы?

— В доме, но одновременно и в церкви.

— Почему мне завязали глаза?

— Иногда незнание дает высшую свободу.

Она хотела спросить что-то еще, но он поднял руку. Она отпрянула, словно испугалась, что он ее ударит. Он начал рассказывать о том, что их ждет, о том, что уже сделано. Он говорил в уже давно отработанной манере: сначала тихо, даже как будто с сомнением, с длинными паузами, потом все громче, все быстрее, все напористее.

— Созданное мною воинство растет с каждым днем. Вначале это была недисциплинированная толпа, теперь из нее вырастают батальоны, батальоны станут полками, и скоро вечное знамя повранного христианства снова взовьется над человечеством. Мы ищем примирения с Господом, и час этого примирения настал. Меня призвал Бог, никто не имеет права покуситься на это призвание, потому что оно идет от Бога. Он пожелал, чтобы я встал во главе этих растущих полков. Мы разрушим каменные стены в человеческих душах, потому что за ними — пустота. Когда-то я считал, что должен заполнить эту пустоту своей собственной кровью. Но Господь вручил нам кирки, и мы разобьем эти стены. И теперь уже совсем скоро наступит то святое мгновение, ради которого и создавалось наше движение. То мгновение, когда Дух Божий вновь воцарится на земле. Спасение исходит только от нас, ни от кого иного, и мы решительно подавим любое сопротивление, разрушим эти стены и в себе, и в других, уничтожим лжеучения, марающие святую землю, на которой Господь определил человеку жить. Бог един, и он выбрал нас. Мы первыми взойдем на баррикады, мы будем первыми мучениками, если это потребуется, Мы должны быть сильными. Мы должны быть сильными во имя человечества, мы должны заставить замолчать лжепророков, перебороть злые силы. И если эти злые силы притворяются человеком или пророком, и приходят ко мне, и ставят условия, то я им говорю: «Подождите-ка, выслушайте сначала мои условия». Так и будет, ответственность, которую я несу непосредственно перед Богом, неколебима и несомненна. Я всегда мечтал жить в спокойствии и простоте. Но вышло по-иному. И теперь пришло время открыть шлюзы и дать воде очистить землю.

Он замолчал, ему надо было понять, как она воспринимает его слова. Он знал, что легче всего ему читать мысли, когда человек беззащитен.

— Когда-то ты и жил в спокойствии и простоте, мастерил сандалии и был моим отцом.

— Я был вынужден следовать своему призванию.

— Ты оставил меня, свою дочь.

— Я должен был это сделать. Но я никогда не оставлял тебя в сердце своем. И я вернулся.

Он чувствовал ее напряжение, но все равно не ожидал, что она на него закричит.

— Я слышала голос Зебры, она здесь, в каком-то погребе. Это она кричала. Она ничего плохого не сделала!

— Ты знаешь, что она сделала. Ты сама мне рассказала.

— Я теперь жалею.

— Тот, кто совершает страшный грех, убивает другого человека, должен понести наказание. Есть только одна справедливость. Об этом написано в Библии.

— Зебра никого не убивала. Ей было только пятнадцать лет! Как она могла родить ребенка?

— Ей не следовало поддаваться соблазну.

Нет, он ее не успокоил. Его душило нетерпение. Это Генриетта. Она слишком похожа на нее, она унаследовала все ее слабости.

Он решил надавить на нее. Она поняла все, что он сказал в своей проповеди. Теперь он должен дать ей выбор. Ничто не происходит просто так. Тем более — тревога, что он испытывал, когда думал о другой ее подруге, дочери полицейского. Теперь это дает ему право испытать ее силу, ее способность принимать решения, ее готовность совершить поступок, которого он всей душой от нее ожидал.

— С Зеброй ничего не случится, — сказал он.

— Что она делает у тебя в подвале?

— Ждет твоего решения.

Он видел, что она растерялась. Он мысленно возблагодарил провидение, надоумившее его в свое время изучать военную теорию. Живя в Кливленде, он внимательно читал книги по военной истории и понял, что стратегию и тактику военных действий не мешает знать даже проповеднику. Вот и сейчас, в разговоре с дочерью, он умудрился перейти от нейтралитета, даже от обороны к молниеносной атаке. Теперь уже она в осаде — оказывается, вовсе не он, а она должна решить судьбу этой девицы.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я боюсь.

Анна вдруг горько заплакала, все ее тело сотрясалось от рыданий. Он почувствовал, что у него тоже встал комок в горле. Он вдруг вспомнил, как он утешал ее, когда она была маленькой. Но он подавил эту слабость и приказал ей перестать.

— Чего ты боишься?

— Тебя.

— Ты знаешь, что я люблю тебя. И Зебру я люблю. Я пришел, чтобы заложить основы божественной любви во всем мире.

Она опять закричала:

— Ты как будто не слышишь, что я говорю!

Он не успел ответить, как из подвала снова послышался крик о помощи. Анна вскочила и закричала: «Я здесь!» — и помчалась к двери. Но он успел ее перехватить. Она попыталась вырваться, но он был сильнее — сказались годы упорных физических тренировок. Она не хотела уступать. Тогда он ударил ее. Открытой ладонью, но очень сильно. Потом еще раз. Третий удар свалил ее. Из носа текла кровь. Тургейр осторожно приоткрыл дверь. Эрик показал ему знаком, чтобы он спустился в подвал. Тот понял и удалился. А Эрик поднял Анну и подтащил ее к стулу. Положил руку на лоб — пульс частый. Он отвернулся и украдкой пощупал свой пульс. Чуть учащен, но это заметно только ему одному. Он сел и стал ждать. Скоро она сломается. Это ее последние редуты, и сейчас они падут. Он ждал.

— Я не хочу тебя бить, — сказал он наконец. — Я только выполняю свой долг. Мы объявили войну пустоте. Войну, в которой не всегда есть место мягкосердечию. Люди вокруг меня готовы принести себя в жертву. И мне тоже, возможно, придется пожертвовать собой.

Она молчала.

— Ничего с Зеброй не случится. Но в жизни ничего не дается даром, все имеет свою цену.

Она поглядела на него. Во взгляде ее читалась странная смесь покорности и гнева. Кровь больше не текла. Он объяснил ей, что она должна делать. Она слушала его, и глаза ее открывались все шире. Он пересел на стул рядом с ней. Она вздрогнула, когда он погладил ее по руке, но руку не убрала.

— Я оставляю тебя на час. Я не запираю двери, не закрываю окна, никого не прошу тебя охранять. Подумай над тем, что я сказал. Если ты доверишь сердце свое и мысли твои Господу, то, безусловно, Примешь правильное решение. И не забудь, что я люблю тебя.

Она, возможно, хочет выиграть время, подумал он. И это ей тоже придется усвоить — есть только одно время, и оно принадлежит Господу. Только Он определяет, сколько будет длиться минута. Он поднялся, прикоснулся к ее лбу, начертал на нем невидимый крест и беззвучно покинул веранду.

Тургейр ждал его в коридоре.

— Достаточно было мне показаться, чтобы она заткнулась, — сказал он. — Больше не будет орать.

Они прошли садом и остановились около сарая, где хранились рыболовные принадлежности.

— Все готово?

— Все готово, — эхом отозвался Тургейр.

Он показал на четыре палатки, разбитые неподалеку, подошел и открыл одну из них. Там штабелем лежали ящики. Он кивнул. Тургейр задернул молнию.

— А машины?

— Те, на которых мы поедем, здесь, рядом. Остальные стоят там, где мы решили.

Эрик посмотрел на часы. Долгие, мучительные годы ушли на подготовку, время тянулось невыносимо, но теперь — теперь оно словно летело на крыльях. С этой минуты все должно идти строго по плану.

— Начинаем обратный отсчет, — сказал Эрик.

Он посмотрел на небо. Когда он раньше предвкушал это мгновение, ему казалось, что и погода должна как-то подчеркнуть драматичность происходящих событий. Но над Сандхаммареном небо было чистым, ни единого облачка, и стоял полный штиль.

— А какая сейчас температура? — спросил он.

Тургейр глянул на часы — кроме шагомера и компаса, в них был еще и термометр.

— Восемь градусов.

Они вошли в сарай. Сарай был старый, но стены все еще пахли смолой. Паства ждала его, сидя полукругом на низких деревянных скамеечках. Он с утра думал, что и сегодня все они должны быть в масках, но потом решил подождать. Он еще не знал, кто из них должен умереть — Зебра или дочь полицейского. Тогда они наденут маски. А теперь времени так мало, что его надо использовать как можно целесообразнее. Бог не простит, если кто-то опоздает выполнить свою миссию. Терять время означало отрицать самый факт, что время принадлежит Богу и не может ни удлиняться, ни сокращаться» ни тем более прерываться. Те, кому предстоит самый далекий путь, должны отправиться уже сейчас Он произвел тщательные расчеты, сколько времени им понадобится. Они следовали скрупулезным инструкциям, они сверяли каждое свое действие со списком. Они сделали все, что было в их силах, и большего сделать не смогут. Но полностью исключать опасность нельзя — темные силы начеку, они только и ждут момента, чтобы сорвать их план.

Они совершили обряд, названный им «Решение». Прочитали свои молитвы, потом, взяв друг друга за руки, погрузились в медитацию — ровно семь минут. Потом он произнес проповедь — примерно ту же, что час назад читал своей дочери. Он только изменил конец. Наконец, истекают последние святые минуты перед битвой, сказал он. Мы продолжаем там, где остановились наши предшественники почти две тысячи лет назад. Мы начинаем с того момента, когда церковь превратилась в помещение со стенами, дверьми и окнами, хотя церковь — это вера, освобождающая человека. Настало время перестать смотреть по сторонам в поисках признаков приближающегося Судного Дня. Вместо этого мы смотрим в себя, мы слушаем голос Бога, выбравшего нас, и только нас для этой миссии. Мы готовы, мы кричим — да, мы готовы перейти реку, отделяющую новое время от старого. Фальшь, ложь, измена, забвение Божьего промысла — все это будет уничтожено, превратится в мертвый пепел, медленно опускающийся на обновленную землю. Да будет так! Мы избраны Господом, чтобы открыть путь в будущее. Нас ничто не страшит, мы готовы на любые, самые страшные жертвы, мы не побоимся силой доказать, что именно мы посланы Богом, что мы не пустословы и не лжепророки. Скоро мы расстанемся. Многие не вернутся. Мы встретимся в ином мире, в вечности, в раю. Самое главное, что никто из нас не чувствует, страха, мы все знаем, что требует от нас Бог, и мы чувствуем плечо друг друга.

Церемония закончилась. У Эрика мелькнула мысль, что церковь вдруг превратилась в военную базу. Тургейр положил на старый обшарпанный стол пачку конвертов. Это были последние инструкции. Три группы уходят через час — у них далекий путь. Они не будут присутствовать на последней церемонии, на последнем жертвоприношении. Еще одна группа, те, кто поедет на катере, тоже отправится немедленно. Эрик вручил им конверты, провел пальцами по лбу каждого; он буквально сверлил их взглядом. Они вышли из сарая, не произнеся ни единого слова. Снаружи их ждал Тургейр с ящиками и другим оборудованием — они должны были взять все это с собой. Без четверти пять седьмого сентября первые четыре группы ушли. Три группы направлялись на север, а одна — на восток от Сандхаммарена.

Когда машины уехали, а остальные разошлись по своим укрытиям, Эрик остался в сарае один. Он сидел в полумраке, совершенно неподвижно с кулоном в руке, позолоченной сандалией — этот амулет был ему не менее дорог, чем крест. Сожалеет ли он о чем-то? Но сожалеть сейчас — значит отринуть Бога. Он всего лишь орудие в руках Господа, правда, орудие, наделенное свободной волей и желанием понять, осознать и стать Избранником. Первые годы после Гайаны он был просто не в силах разобраться в своих противоречивых чувствах к Джиму, а главное — в себе самом. Это было время, когда мысли и чувства в нем пребывали в полном хаосе, когда он не мог объяснить себе, что же произошло в Гайане. Он не мог понять Джима и его действий. И лишь с помощью Сью-Мери, лишь благодаря ее безграничному терпению он постепенно осознал, что различие между ним и Джимом было очень простым, но в то же время ошеломляющим. Джим был обманщиком, Дьяволом, принявшим облик пастора, в то время как он был искателем истины, избранным Богом для того, чтобы объявить неизбежную войну миру, где Бог был заточен в мертвые склепы церквей, а в мертвых ритуалах не было веры, которая одна только и может наполнить человеческую душу радостью и благоговением перед жизнью.

Он зажмурился и глубоко вдохнул смолистый воздух. В детстве он с родителями как-то гостил летом на Эланде у родственника. Тот был рыбаком. Когда он вспоминал об этом лете, самом, пожалуй, счастливом в его жизни, то всегда ощущал запах смолы. Он помнил, как в светлые летние ночи он прибегал на берег и часами сидел в таком же сарайчике с рыбацкими принадлежностями только ради того, чтобы дышать этим волшебным запахом. Он открыл глаза. Пути назад не было, да он и не искал его. Время пришло. Затаившись за деревом, он посмотрел на веранду. Анна сидела в той же позе, что он ее оставил. Что она решила? Было слишком далеко, он не видел ее лица.

Сзади что-то хрустнуло. Он резко обернулся. Это был Тургейр. Эрик взорвался:

— Почему ты подкрадываешься?

— Я не хотел подкрадываться.

Эрик сильно ударил его в лицо. Тургейр только склонил голову. Эрик быстро погладил его по голове и двинулся к дому. Он беззвучно прошел на веранду и встал у нее за спиной. Она заметила его присутствие, только когда он наклонился к ней, — услышала дыхание.

— К чему ты пришла?

— Я сделаю, как ты захочешь.

Он так и предполагал, и все равно почувствовал облегчение.

Он принес маленькую наплечную сумочку, лежавшую у стены. Достал из нее нож — лезвие было узким и очень острым. Он положил его осторожно, словно котенка, на ее колени.

— В то самое мгновение, когда ты поймешь, что она знает что-то, чего знать не должна, ты ударишь ее — и не один раз, а два или три. Удар должен быть направлен в грудь, и когда вытаскиваешь стилет, поднимай его кверху. Потом позвонишь Тургейру и дождешься, пока мы тебя заберем. У тебя шесть часов, не больше. Ты знаешь, что я верю в тебя. Ты знаешь, что я люблю тебя. Кто может любить тебя больше, чем я?

Она хотела что-то сказать, но осеклась. Он понял, что было у нее на языке — Генриетта.

— Бог, — сказала она.

— Я верю в тебя, — повторил он. — Любовь Бога и моя любовь — это одно и то же. Мы — свидетели рождения нового мира. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

— Понимаю.

Он пристально посмотрел ей в глаза. Его все еще грызли сомнения. Но он должен быть уверен, что поступает правильно.

Он проводил ее.

— Анна уезжает, — сказал он Тургейру.

Они сели в одну из стоявших во дворе машин. Эрик сам завязал повязку на ее глазах и проверил, не видит ли она что-нибудь. Потом надел на нее звуконепроницаемые наушники.

— Езжай в объезд, — тихо сказал он Тургейру. — Пусть она подумает, что это где-то далеко.

В половине шестого машина остановилась. Тургейр снял с нее наушники и повязку и сказал, чтобы она досчитала до пятидесяти, прежде чем откроет глаза.

— Бог видит тебя, — сказал он. — Он будет недоволен, что ты подсматриваешь.

Он помог ей выйти из машины. Анна досчитала до пятидесяти. Она сначала не поняла, где находится. Потом сообразила: на Мариагатан, у подъезда Линды.

48

Весь вечер 7 сентября Линда с восхищением наблюдала, как отец пытается собрать все разрозненные нити в нечто единое, разработать план, как они вот-вот двинутся дальше, что-то сдвинут в этом зашедшем в тупик следствии. За эти часы она убедилась, что похвалы, адресованные ее отцу коллегами, а иногда и газетами, вовсе не были преувеличенными. Журналисты, правда, чаще нападали на него — за его, мягко говоря, неприветливое поведение на пресс-конференциях. Она поняла, что он не просто опытный и талантливый следователь, но еще и обладает могучей волей и, самое главное, способностью заражать всех своим энтузиазмом. Она вспомнила, как ее товарищ по курсу как-то пригласил их на хоккейный матч — его отец был тренером хоккейной команды в первой лиге. Они даже зашли в раздевалку во время перерыва. И теперь она подумала, что у того тренера тоже это было — он умел вести людей за собой. После двух периодов его команда проигрывала четыре шайбы, но он убеждал их не падать духом, не сдаваться — и в последнем периоде им почти удалось спасти матч.

Интересно, удастся ли отцу переломить ход событий? Найдет ли он Зебру, пока ничего не случилось? В течение дня ей несколько раз приходилось покидать комнату совещаний или пресс-конференцию, где она стояла позади всех и слушала. Кишечник всегда был ее слабым местом — от страха у нее начинался понос. У отца же, наоборот, кишки были, по-видимому, луженые. Он иногда, подтрунивая над собой, утверждал, что у него желудочный сок, как у гиены, — как известно, самый едкий во всем животном мире. Зато у него бывали головные боли, продолжавшиеся иногда по нескольку дней. Снять их удавалось только какими-то очень сильными таблетками, отпускаемыми по рецепту.

Линде было страшно, и она понимала, что страшно не только ей. Ей казалось странной, почти нереальной та спокойная сосредоточенность, с какой работали окружающие ее люди. Она пыталась догадаться, о чем они думают, — и не могла; ничего, кроме крайней сосредоточенности и целеустремленности. Она вдруг поняла то, чему ее никогда не учили: бывают ситуации, когда самое важное — не потерять контроль, держать в узде свои собственные страхи. Без этого следствие моментально превратилось бы в полный хаос.

В начале пятого, перед началом пресс-конференции, она наткнулась на отца — он ходил взад-вперед по коридору, как тигр в клетке. Он то и дело посылал Мартинссона посмотреть, сколько собралось народа, сколько телекамер установлено, присутствует ли тот или иной журналист. По его тону было ясно, что он в глубине души надеется, что их нет. Он был в клетке, скоро откроется проход и его выпустят на арену. Когда вошла Лиза Хольгерссон и сказала, что пора, он буквально ворвался в комнату для пресс-конференций — не хватало только рыка.

Линда стояла у дверей. На небольшом помосте в другом конце комнаты сидели Лиза Хольгерссон, Свартман и отец. Она все время боялась, что он сорвется, если вдруг прозвучит какой-нибудь неудобный для него вопрос — настолько напряженным он выглядел. Она понимала, что больше всего его бесит, что он теряет драгоценное время. Но стоявший рядом Мартинссон сказал, что пресс-конференции иногда очень полезны для следствия — начинают поступать сведения от общественности, а в их положении это самое главное.

Но он не потерял самообладания. Он вел пресс-конференцию, как вел бы ее глухой. Она не смогла бы придумать лучшего сравнения — он говорил с такой серьезностью, как будто бы и не слышал ничего, кроме своей внутренней тревоги.

Он говорил только о Зебре. Раздали фотографии, показали ее портрет на экране. Где она? Кто-нибудь видел ее? Это было самое важное. Он избегал длинных и подробных разъяснений, отвечал коротко, отметал вопросы, на которые не считал нужным отвечать. Он говорил только то, чего не сказать было просто нельзя. «Есть какая-то связь, и мы пока ее не до конца понимаем, — закончил он. — Пожары в церквах, две убитые женщины, сожженные заживо животные. Мы даже не до конца уверены, что эта связь есть. Но мы совершенно уверены, что девушке, о которой идет речь, угрожает опасность».

Какая опасность? Кто опасен? Что вы еще можете сказать? Недовольные журналисты засыпали его вопросами. Линда заметила, как он поднял невидимый щит, он снова стал глухим. Вопросы отскакивали от него без ответа. Лиза Хольгерссон не сказала ни слова, она просто вела пресс-конференцию, указывая на того или иного журналиста. Свартман подсказывал отцу детали следствия.

Конференция закончилась как-то внезапно. Он поднялся с таким видом, словно терпению его пришел конец, поклонился и вышел из комнаты. Журналисты выкрикивали вслед вопросы, но он только поводил плечами. После чего он взял куртку и ушел.

— Он всегда так делает, — сказал Мартинссон. — Ему надо себя выгулять. Как будто бы он сам себе собака. Сделает круг и придет.

Через двадцать минут он ворвался в коридор. В комнате для конференций стопкой лежали привезенные разносчиком пиццы. Он закричал, что некогда жрать, что надо торопиться, накричал на девчушку из канцелярии — она якобы не принесла ему какие-то бумаги, и захлопнул дверь в комнату.

— В один прекрасный день он захлопнет дверь и выкинет ключи, — прошептал ей в ухо сидевший рядом Стефан Линдман. — Мы превратимся в каменные статуи, и лет эдак через тысячу нас найдут при раскопках.

Вошла только что приехавшая из Копенгагена Анн-Бритт — у нее была такая одышка, как будто она бежала всю дорогу туда и обратно.

— Я говорила с этим Ульриком Ларсеном, — сказала она и протянула Линде фотографию.

Это был он. Тот самый, кто угрожал ей, если она не перестанет разыскивать Тургейра Лангооса, а потом сшиб ее с ног.

— Он изменил показания. Теперь уже и речи нет об ограблении. Но по-прежнему отрицает, что угрожал Линде. Какое-либо другое объяснение дать отказывается. Он, вообще говоря, довольно странный священник. Прихожане говорят, что в последнее время его проповеди просто дышали ненавистью.

Курт Валландер прервал ее, подняв руку:

— Это очень важно. Что значит — в последнее время? И в каком смысле — дышали ненавистью?

Анн-Бритт полезла за блокнотом.

— Последнее время — я поняла так, что в последние несколько месяцев. А насчет того, что дышали ненавистью — он все время только и говорил о Судном Дне, о кризисе христианства, безбожии и страшном наказании, которое постигнет всех грешников. Ему уже делали замечания — и община в Гентофте, и епископ. Но он продолжал свое.

— Надеюсь, ты спросила самое важное?

Линда не поняла, что он имеет в виду. Но когда Ани-Бритт ответила, она почувствовала себя дурой.

— Его точка зрения на аборты? Я его спросила напрямую.

— И что он ответил?

— Ничего. Сказал, что не хочет со мной разговаривать. Но в своих проповедях он не раз говорил, что аборт — страшное преступление, а за страшное преступление полагается страшное наказание.

Она коротко изложила свои выводы: пастор Ульрик Ларсен каким-то образом замешан в происходящем. Но в чем и как? На это ответа пока нет.

Она села. Открылась дверь, и вошел Нюберг.

— Теолог пришел.

Линда огляделась — похоже, никто, кроме ее отца, не понял, о ком идет речь.

— Давай его сюда.

Нюберг скрылся. Курт Валландер пояснил:

— Мы с Нюбергом все пытались понять, что там такое понаписано в этой Библии, найденной в избушке на курьих ножках, где убили Биргитту Медберг. И не поняли. Кто-то вписывал в текст поправки, прежде всего в Откровение Иоанна, Послание к Римлянам и в отдельные места Ветхого Завета. Но что это за поправки, о чем они говорят? Есть ли в них какая-то система? Мы поговорили со Стокгольмом, но у них нет экспертов в этой области. Тогда мы обратились в теологический институт при Лундском университете. Доцент Ханке обещает нам помочь — встречайте!

Доцент Ханке, ко всеобщему удивлению, оказался красивой женщиной с длинными светлыми волосами, в черных кожаных брюках и свитере с глубоким вырезом. Линда заметила, как встрепенулся отец. Он вышел из-за стола, пожал ей руку и указал на специально поставленный стул рядом с Лизой Хольгерссон.

— Меня зовут София Ханке, — сказала она. — Я доцент, моя докторская диссертация посвящена изменению христианской парадигмы в Швеции после Второй мировой войны.

Она открыл портфель и достала Библию — ту самую.

— Необыкновенно увлекательно, — сказала она. — Пришлось читать с сильной лупой, но я расшифровала все записи. Прежде всего я хочу сказать, что писал один и тот же человек. И даже дело не в почерке — если вообще можно говорить о почерке, когда такие мелкие буквы, нет, главное — содержание. Я, конечно, не могу сказать, кто это писал и зачем. Но в этих записях есть система, или, вернее сказать, логика.

Она открыла блокнот и продолжила:

— Я приведу пример, чтобы лучше объяснить, о чем я говорю, что я по этому поводу думаю и вообще, что это все собой представляет. Седьмая глава Послания к Римлянам апостола Павла. — Она прервалась и оглядела комнату. — Кто из вас хорошо знаком с библейскими текстами? Вы же не проходили это в полицейском училище?

Все смущенно покачали головами, а Нюберг неожиданно заявил:

— Я каждый вечер читаю отрывок из Библии. Чтобы быстрей уснуть.

Все заулыбались, а София Ханке засмеялась — ей очень понравился комментарий Нюберга.

— И я могу это понять, — сказала она. — Да и спросила я больше из любопытства. В седьмой главе, где речь идет о склонности человека к греху, говорится: «Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю». Между строками писавший меняет местами добро и зло: «Злое, которого хочу, делаю, а доброго, которого не хочу, не делаю». Все поставлено с ног на голову. Один из основополагающих тезисов христианства — человек стремится к добру, но по каким-то причинам всегда находит причины сделать зло. Но измененный текст говорит, что люди даже и не хотят делать добро. Есть и другие похожие записи. Пишущий все время меняет местами посылки и выводы, ищет новый смысл. Легче всего, разумеется, склониться к мысли, что это сумасшедший. Полно историй, и часть из них наверняка правдивы, о людях, долгое время находящихся в психиатрических учреждениях, которые все свое время посвящают сочинению новых библейских книг. Но в нашем случае мне не кажется, что он сумасшедший. Во всех его записях присутствует некая, я бы даже сказала напряженная, логика. Можно думать о том, что этот человек ищет в Библии какой-то доселе скрытый смысл, что-то зашифрованное, то, чего нет в словах. Он — или, может быть, она — ищет между слов. Таково мое мнение.

Она замолчала и снова огляделась.

— Могу привести еще примеры. Но я понимаю, что у вас мало времени. Лучше задавайте вопросы, а я постараюсь на них ответить.

— Логика, — сказал Курт Валландер. — Какая логика может быть в этом абсурде?

— Далеко не все в записях абсурд. Есть очень ясные и простые мысли.

Она полистала блокнот.

— Там не только записи между строками, где он подправляет Библию. Есть и другие записи, прямо на полях. Вот, например: «Жизнь научила меня простой мудрости — кого Бог любит, тот и счастлив».

Линда видела, что отец проявляет все больше нетерпения.

— Почему люди так поступают? Почему мы находим священное писание в хижине, где зверски убили женщину?

— Это, конечно, может быть религиозный фанатизм, — сказала София Ханке.

Он насторожился:

— Объясните!

— Я всегда привожу пример с Леной Проповедницей. Была давным-давно такая служанка в Эстеръётланде. Ей было откровение, и она начала проповедовать. Через какой-то срок она очутилась в сумасшедшем доме, но такие люди всегда были и всегда будут — религиозные фанатики. Они либо живут как отшельники, либо пытаются собрать вокруг себя группу последователей. Большинство из них искренне верят, что действуют так, как повелел им Бог, то есть выполняют веление Господа. Конечно, среди них попадаются и обманщики, они просто разыгрывают из себя слуг Божьих, чаще всего с целью добиться каких-то материальных или сексуальных преимуществ. Они используют религию как орудие охоты, своего рода капкан, и ловят в него добычу. Но таких единицы. Большинство, какими бы помешанными они ни были, проповедуют свою веру и организуют свои секты с самыми благими намерениями. И даже если они совершают злодейства вроде этого, то всегда находят способ оправдать его перед Богом, и, кстати, очень часто именно с помощью библейских текстов.

— И можно найти такие мотивировки в нашем случае? — спросил Валландер.

— Это я и пытаюсь объяснить.

Разговор с Софией Ханке продолжался еще какое-то время, но Линда заметила, что отец потерял к нему интерес и думает о чем-то другом. Похоже, никакого ответа толкование теолога ему не дало. Или я ошибаюсь? — подумала она. Она попыталась прочитать его мысли. В этом она практиковалась с детства, но одно дело, когда они были наедине, и совсем другое — в набитом людьми конференц-зале управления полиции.

Нюберг пошел проводить Софию Ханке. Лиза Хольгерссон открыла окно, и настала очередь картонок с пиццей. Вернулся Нюберг. Люди входили и выходили, говорили по телефону, пили кофе. За столом остались только Линда и ее отец. Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом и снова погрузился в размышления.

Глухой, снова подумала она. Лучшего слова не подберешь. А как бы он меня описал? Если он сам глухой, то какая я? Она ничего не придумала.

Снова стали собираться люди, окно закрыли. Дверь тоже. Похоже на начало концерта, подумала она. Когда ей было лет тринадцать-четырнадцать, отец иногда брал ее на концерты в Копенгаген или в Хельсингборг. В ожидании дирижера зал постепенно затихает. Вот он уже встал за пульт, но тишина еще не полная, один за одним угасают последние шепотки.

Линда просидела все совещание молча, да никто ее ни о чем и не спрашивал. Словно бы она была случайным посетителем. Несколько раз отец посмотрел на нее, но ничего не сказал. Если Биргитта Медберг посвятила свою жизнь поиску старых заросших тропинок, то отец настойчиво искал тропинки, по которым можно было куда-то двигаться. Казалось, терпение его безгранично, но она-то знала, что он все время слышит, как тикают невидимые часы, быстро и громко. Это было его выражение, он как-то навещал Линду в Стокгольме, и она попросила его рассказать друзьям о своей работе. Он говорил, что в определенных ситуациях, особенно если кто-то в опасности, в груди у него, где-то справе, начинают тикать часы. Он терпеливо всех выслушивал, раздражаясь только тогда, когда кто-то отклонялся от главного вопроса: где Зебра? Совещание шло непрерывно, хотя то и дело кто-то куда-то дозванивался, трезвонили телефоны, кто-то выходил и возвращался с очередной кипой бумаг или фотографий.

— Это как сплавляться по порожистой речке, — сказал ей Стефан, когда в комнате остались только он, Курт Валландер и Линда. Было уже восемь часов вечера. — Главное — не перевернуться. Если кого-то потеряем, надо снова втаскивать на борт.

Это были единственные его слова за весь вечер, обращенные непосредственно к ней. И она молчала, только слушала, не высказывая своего мнения. В четверть девятого после очередного перерыва Лиза Хольгерссон опять закрыла дверь. Ничто не должно их беспокоить. Отец снял куртку, закатал рукава темно-синей сорочки и встал у штатива для демонстраций. Посередине чистого листа он написал имя «Зебра» и обвел кружком.

— Давайте на секунду забудем про Биргитту Медберг, — сказал он. — Я знаю, что это может быть и ошибкой, причем роковой. Но логической связи между ней и Харриет Болсон нет. Может быть, преступник один и тот же, может быть, нет — мы не знаем. Но я хочу подчеркнуть, что мотивы этих двух преступлений совершенно различны. Если не думать о Биргитте Медберг, связь между Харриет Болсон и Зеброй лежит на поверхности — аборты. Допустим, что мы имеем дело с группой людей — сколько их, мы тоже не знаем, — в общем, с группой, которая из каких-то религиозных соображений вершит суд над женщинами, сделавшими аборт. Я употребляю слово «допустим», потому что мы, как уже сказано, не знаем точно. Мы знаем только, что гибнут люди, гибнут животные, горят церкви. И все это выглядит как хорошо спланированная операция. Харриет Болсон привезли в церковь во Френнестаде, чтобы убить, а потом сжечь. Церковь в Хурупе подожгли, чтобы просто-напросто отвлечь внимание, что, кстати, и удалось, может быть, даже лучше, чем преступники того ожидали. Я, к примеру, довольно долго не мог понять, что горят две церкви сразу. Кто бы это все ни делал, в таланте организатора ему не откажешь. Все спланировано очень и очень грамотно.

Он обвел взглядом собравшихся и сел.

— Допустим опять же, что все это — своего рода обряд, ритуал. Все время присутствует один и тот же символ — огонь. Горящие звери — ритуал, жертвоприношение. Харриет Болсон в буквальном смысле слова казнили перед алтарем — все признаки ритуального убийства. На ее шее — украшение в форме сандалии.

Стефан Линдман поднял руку.

— Я все думаю насчет этой записки с ее именем. Если считать, что они адресовали ее нам — зачем?

— Не знаю.

— Не указывает ли это на то, что это все-таки какой-то помешанный, он вызывает нас на дуэль, хочет, чтобы мы начали за ним охоту.

— Может быть, и так. Но сейчас это совершенно не важно. Я боюсь, что Зебре грозит та же участь, что и Харриет Болсон.

В комнате стало тихо.

— Вот такое положение, — сказал он наконец. — У нас нет преступника, у нас нет четкого мотива, у нас нет направления, куда двигаться. По-моему, мы застряли.

Никто не возразил.

— Продолжаем работать. Рано или поздно мы это направление найдем. Должны найти.

Совещание наконец закончилось, и все тут же разбежались. У Линды было ощущение, что она всем мешает, но уходить она не собиралась. Через три дня она наконец наденет свой мундир и начнет работать по-настоящему. Но сейчас все это не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме Зебры. Она в десятый раз пошла в туалет. На выходе из туалета зажужжал мобильник. Это была Анна.

— Где ты?

— В полиции.

— Зебра не появилась? Дома у нее никто не отвечает.

Линда насторожилась:

— Пока нет.

— Я очень волнуюсь.

— Я тоже.

Голос Анны звучал совершенно естественно. Не может же она так здорово притворяться?

— Мне нужно с кем-то поговорить, — сказала Анна.

— Не сейчас, — сказала Линда. — Я не могу уйти.

— Пять минут? Я могу подойти к полиции.

— Тебя сюда не пустят.

— Но ты-то можешь выйти? Всего на несколько минут?

— А этот разговор не может подождать?

— Конечно, может.

По голосу было слышно, что Анна сникла. Линда передумала:

— Хорошо, только недолго.

— Спасибо. Через десять минут буду.

Линда пошла к кабинету отца. Все как растворились — коридор был совершенно пуст. Отца тоже не было. Она написала записку: «Вышла подышать и поговорить с Анной. Сейчас вернусь», — и положила на край стола.

Взяла куртку и вышла. В коридоре по-прежнему никого не было, она встретила только ночную уборщицу. Та толкала перед собой тележку с немыслимым количеством бутылочек, баночек, губок и каких-то еще приспособлений. Дежурный разговаривал с кем-то по телефону. Никто не видел, как она покинула здание.

Уборщица была родом из Риги, звали ее Лия. Она начала уборку с дальнего конца коридора. Поскольку во многих кабинетах еще работали люди, она начала с комнаты Курта Валландера. Под столом лежали несколько бумажек — бросил, наверное, в корзину и промахнулся. Она прибралась, вытерла пыль и вышла в коридор.

49

Линда ждала Анну на улице. Было холодно, она поплотнее завернулась в куртку. Спустилась к плохо освещенной стоянке, где стояла отцовская машина. Сунула руку в карман — запасной ключ все еще там. Она посмотрела на часы. Уже прошло больше десяти минут. На улице никого не было. Ни одной машины. Она добежала до водокачки и назад, чтобы согреться. Где же Анна? Прошло уже почти пятнадцать минут.

Она встала у подъезда полиции и огляделась. Никого. За освещенным окном двигались тени. Она снова пошла к стоянке. Вдруг у нее появилось неприятное чувство, что за ней кто-то следит. Она резко остановилась и прислушалась. Ветер, словно нарочно, шелестел в опавших листьях. Она резко обернулась и пригнулась. За спиной ее стояла Анна.

— Почему ты подкрадываешься?

— Я не хотела тебя испугать.

— Откуда ты взялась?

Анна неопределенно махнула в сторону полиции.

— Я не слышала звука машины.

— Я шла пешком.

Линду что-то настораживало. Анна очень напряжена, на лице написано страдание.

— Что ты хотела сказать?

— Я только хотела узнать, что слышно о Зебре.

— Мы же говорили об этом по телефону!

Линда показала на освещенные окна:

— Ты знаешь, сколько людей сейчас над этим работает? У всех в голове только одно — найти Зебру. Можешь думать что хочешь, но я тоже участвую в этой работе. И у меня нет времени стоять и болтать о пустяках.

— Извини. Тогда я пойду.

Что-то не то, подумала Линда. У нее в голове сработал сигнал тревоги. Анна выглядела растерянной, почему-то подкралась, ее идиотское объяснение, зачем она ее вызвала… Что-то не то.

— Нет, ты не пойдешь, — резко сказала Линда. — Если уж ты меня сюда вызвала, говори — зачем?

— Я уже сказала.

— Если ты хоть что-нибудь знаешь о Зебре, выкладывай.

— Я не знаю, где она. Я пришла спросить, нашли ли вы ее или, по крайней мере, есть ли хоть какие-то следы.

— Ты лжешь.

Линда не ожидала такой реакции. Анну словно подменили. Она сильно толкнула Линду в грудь и закричала:

— Я никогда не лгу! Но ты просто не понимаешь, что происходит!

Повернулась и пошла. Линда, оцепенев, смотрела ей вслед. Анна держала руку в кармане. Видно было, что рука эта чуть ли не сведена судорогой. Что у нее там? Спасательный круг? И почему она так возбуждена? Линда подумала, что надо бы ее догнать, но Анна уже скрылась. Она направилась ко входу, но что-то ее остановило. Нельзя было отпускать Анну, лихорадочно думала она. Если ее ощущения верны, если Анна и в самом деле ведет себя чрезвычайно странно, а Линда не сомневалась, что так оно и есть, надо было привести ее в полицию и попросить кого-то другого с ней поговорить. Ей дали задание держаться поближе к Анне. И она тут же сделала ошибку — упустила ее из виду. Все произошло слишком быстро.

Она попыталась принять какое-то разумное решение. Вернуться или попытаться найти Анну? Она выбрала последнее. Она взяла отцовскую машину — решила, что так будет быстрее. Она поехала по той дороге, по которой только что ушла Анна, но там ее не было. Проехала той же дорогой назад — безрезультатно. Была и еще одна дорога к ее дому, она свернула туда, но Анны и там не было. Анна снова исчезла, уже в третий раз. Она подъехала к ее дому — в окне горел свет. У подъезда стоял велосипед. Шины мокрые, рама тоже еще не высохла — дождя не было, но на улицах стояли лужи. Линда покачала головой. Что-то удержало ее, и она не стала звонить в дверь. Вместо этого она задним ходом отогнала машину в тень.

Как ей нужен сейчас был чей-то совет! Она набрала номер отца, но тот не ответил. Опять где-то мобильник посеял, подумала она с отчаянием. Стефан Линдман — занято, так же как и номер Мартинссона. Линда уже собиралась повторить звонки, как к Анниному подъезду подъехала машина. Темно-синяя или черная, скорее всего, «сааб». Свет в квартире погас. Линда дрожала от возбуждения, рука с телефоном мгновенно вспотела. Анна вышла, села на заднее сиденье, и машина уехала. Линда поехала следом. Она все время пыталась дозвониться отцу, но его телефон не отвечал. На Эстерледен ее обогнал грузовик, явно превышающий скорость. Она пристроилась за грузовиком, время от времени выезжая на осевую полосу, чтобы убедиться, что не потеряла Анну из виду. «Сааб» свернул на дорогу на Косебергу.

Линда ехала настолько близко к машине с Анной, насколько решалась. Она попробовала позвонить снова, но выронила мобильник, и он провалился в щель между сиденьями. Они проехали съезд на косебергскую гавань и ехала теперь на восток. Только перед Сандхаммареном машина свернула. Линда этого не ожидала: водитель темного «сааба» не показал поворот, просто свернул направо. Она проскочила поворот, но не остановилась, пока не доехала до автобусной остановки, развернулась и поехала назад. Но продолжать преследование не решилась.

Вместо этого она свернула на первый попавшийся проселок. Через пару сотен метров узкая и ухабистая дорога кончилась. Линда вышла из машины. Здесь, вблизи моря, ветер был сильней. Она нашла в машине фонарик и отцовскую черную вязаную шапочку. Ну вот, теперь я невидима, подумала она, надевая шапочку. Линда хотела позвонить, но обнаружила, что телефон почти полностью разряжен, поэтому сунула его в карман и пошла назад, пока не добралась до съезда на Сандхаммарен. Она шла очень быстро и сильно вспотела. Было совершенно темно. Она остановилась и прислушалась. Ничего, кроме ветра и отдаленного шума прибоя.

Она искала сорок пять минут, блуждая между стоящими довольно далеко друг от друга домами, и уже готова была сдаться, как вдруг увидела стоявший между деревьями темно-синий «сааб». Никакого дома поблизости не было. Она снова прислушалась. Все было тихо. Она прикрыла рукой фонарик и направила свет в окно машины. На заднем сиденье лежал шарф и наушники. Здесь прежде сидела Анна. Она попыталась сообразить, для чего здесь эти предметы, но безуспешно. Посветила на землю. Несколько тропок, но свежие следы — только на одной.

Она решила позвонить отцу, но вспомнила, что батарейка, почти разряжена, ипослала CMC: «Я с Анной. Позвоню». Погасила фонарик и пошла по песчаной тропинке. Странно, но страха она не чувствовала, хотя понимала, что нарушает одно из самых главных правил, правило, что им вдалбливали все четыре года в полицейском училище: никогда не работай один, никогда не работай без прикрытия. Она в сомнении остановилась. Может быть, повернуть? Я как отец, подумала она. И тут же у нее зародилось подозрение, что все это она делает с одной-единственной целью — доказать ему, что она тоже кое-что умеет.

Вдруг она заметила полоску света между деревьями и песчаной дюной. Она вслушалась. Ветер и прибой, ничего больше. Она осторожно пошла на свет. Одинокий дом с освещенными окнами, никакого жилья поблизости. Она снова зажгла фонарик, прикрыла его рукой и осторожно двинулась к дому. Потом снова погасила — теперь ей хватало света из окон. Большой сад. Море, похоже, совсем рядом, хотя его и не видно. Интересно, кто владелец этого дома и что Анна здесь делает? Вдруг зажужжал ее телефон. Она вздрогнула и выронила фонарик. Звонил один из ее приятелей по курсу, Ханс Русквист. Он теперь работал в Эскильстуне. Последний раз они виделись на выпускном балу.

— Я помешал?

В трубке была слышна музыка и звон бокалов.

— Немного, — прошептала она, — позвони завтра. Я работаю.

— Пару минут-то мы можем поговорить?

— Сейчас не могу. Поговорим завтра.

Она нажала кнопку отбоя и не спускала с нее палец, на случай, если он позвонит еще раз. Подождав пару минут, она сунула телефон в карман. Осторожно, стараясь ничего не задеть, перелезла через забор. Перед домом стояло несколько машин.

Вдруг в нескольких метрах от нее открылось окно. Она вздрогнула и присела. За шторой мелькнула чья-то тень, послышались голоса. Она подождала немного и, крадучись, подошла к окну. Голоса смолкли. Ее не покидало чувство, что на нее кто-то смотрит. Надо уходить, подумала она с бьющимся сердцем. Мне нельзя здесь быть, во всяком случае одной. Где-то открылась дверь, она не поняла где, увидела только широкую полосу света на траве. Она затаила дыхание и почувствовала запах табачного дыма. Кто-то стоит на пороге и курит. В комнате вновь послышались голоса, теперь она ясно их различала, хотя несколько минут ушло на то, чтобы сообразить, что говорит только один человек. Но интонации были настолько разнообразны, что ей сначала показалось, что голосов несколько. Мужчина говорил короткими фразами, останавливаясь, словно ставя точки, потом продолжал снова. Он говорил по-английски.

Она долго не понимала, о чем он говорит — какой-то сумбур, имена, названия городов — Люлео, Вестерос, Карлстад. Какие-то инструкции, сообразила она, в этих городах что-то должно произойти, он постоянно повторял даты и точное время. Линда посчитала в уме — если что-то должно произойти, то случится это через двадцать шесть часов. Голос был приятный, мелодичный, но иногда в нем появлялись жесткие интонации, а временами он становился почти визгливым.

Линда попыталась представить себе говорящего. Соблазн встать на цыпочки и заглянуть в комнату был велик — вряд ли кто ее увидит. Но она продолжала стоять в неудобной позе у стены. Вдруг голос там, в доме, заговорил о Боге. У нее схватило живот. То, что она сейчас слышит, — это как раз то, о чем говорил отец: все эти события имеют религиозную подоплеку.

Ей, строго говоря, даже не нужно было размышлять, что делать дальше. Все ясно — немедленно уходить и позвонить в полицию — там, наверное, понять не могут, куда она исчезла. Но она не могла себя заставить уйти, покуда голос за окном говорил о Боге и о том, что произойдет через двадцать шесть часов. Что он хотел сказать? Что-то о великой милости, ожидающей мучеников. Какие мученики? Что это вообще такое — мученик? Вопросов было много, а она слишком глупа, чтобы на них ответить, с горечью подумала Линда. О чем он говорит? Что должно случиться? Почему у него такой ласковый голос?

Она слушала долго, прежде чем поняла, о чем идет речь. Прошло, наверное, не менее получаса, впрочем, кто знает, может быть, всего несколько минут, и до нее начал доходить жуткий смысл его слов. Она вся взмокла, хотя стояла прижавшись к холодной стене. Здесь, в уединенном доме под Сандхаммареном, готовился страшный теракт, причем не один, а сразу тринадцать, и некоторые из тех, кто должен был эти теракты совершить, уже отправились в путь.

Он все время повторял: у алтаря и в колокольне. Взрывчатка, он говорил и о взрывчатке, о фундаментах, о колокольнях, о взрывчатке — снова и снова. Линда вдруг вспомнила, как отец отмахнулся с раздражением, когда кто-то пытался ему доложить о краже большого количества динамита. Наверное, это как-то связано. Человек за окном заговорил о том, как важно низвергнуть лжепророков, что именно поэтому он и выбрал тринадцать соборов.

Линду бросало то в жар, то в холод, она вся вспотела, ноги затекли и закоченели, колени ныли. Немедленно уходить. Все, что она услышала, было настолько страшно и дико, что просто не укладывалось в голове. Этого не может быть, подумала она. Здесь, в Швеции. Где-то там, среди людей с другим цветом кожи, с другой верой, но не здесь.

Она осторожно расправила спину. Голос умолк. Она уже собиралась уходить, как заговорил кто-то другой. Она замерла. Он сказал только два слова: все готово. Ничего больше. Все готово. Но это был не чистый шведский, она словно услышала голос с пропавшей звукозаписи. Ее зазнобило. Она ждала, что Тургейр Лангоос скажет что-то еще, но в комнате наступило молчание. Линда осторожно добралась до забора и перелезла его. Фонарик зажигать она не решилась. Она то и дело налетала на деревья и спотыкалась о камни.

Вдруг она поняла, что заблудилась и оказалась где-то в песчаных дюнах. Куда она ни поворачивалась, нигде не было видно света, кроме далеких корабельных огней в море. Она сняла шапочку и сунула ее в карман, словно непокрытая голова лучше сообразит, куда идти. Она попыталась вспомнить направление ветра — может быть, это поможет ей найти дорогу. Она опять вытащила шапочку, надела ее и пошла.

Самое главное — время. Успеть. Надо звонить, иначе она будет блуждать тут до бесконечности. Но телефона в кармане не было. Она ощупала все карманы. Шапочка, подумала она. Должно быть, она выронила его, когда доставала шапочку. Он упал на песок, поэтому она ничего не слышала. Она зажгла фонарик и поползла по своим следам назад. Телефона не было. Я ни на что не гожусь, в отчаянии подумала она. Ползаю здесь и даже не могу понять, где я. Она усилием воли заставила себя успокоиться. Снова попыталась сообразить, где она находится. Определив, как ей показалось, направление, она двинулась, иногда на секунду-другую зажигая фонарик и тут же его гася.

Наконец она выбралась на нужную тропку. Слева от нее был дом с освещенными окнами. Она отошла от него как можно дальше и с чувством небывалого облегчения побежала к синему «саабу». Посмотрела на часы — четверть двенадцатого. Время летело незаметно.

Ее схватили сзади, так что она не могла даже пошевельнуть рукой. Она почувствовала дыхание на щеке. Ее грубо развернули и направили в лицо фонарь. Человек, схвативший ее, не произнес ни слова, только тяжело дышал, но она знала и так — его звали Тургейр Лангоос.

50

Небо медленно начало сереть — наступал рассвет. Повязка на глазах пропускала свет, и она поняла, что долгая ночь подходит к концу. И что будет теперь? Все было тихо. Странно, но кишечник вел себя смирно. Ей пришла эта идиотская мысль именно в ту секунду, когда Тургейр Лангоос стиснул ее своим стальными ручищами: прежде, чем ты меня убьешь, я должна сходить в уборную. Если здесь, в лесу, нет уборной, тогда отпусти меня на минутку. Я присяду прямо на песочке, бумажка у меня есть, а потом зарою, как кошка.

Но она этого, конечно же, не сказала. Тургейр Лангоос дышал на нее, свет фонаря резал глаза. Потом он оттолкнул ее, повалил, завязал глаза и впихнул в машину. Она ударилась головой о дверцу. Она не могла припомнить, чтобы когда-либо раньше ей было так страшно. Разве что когда она стояла на парапете моста и вдруг осознала, что ей вовсе не хочется умирать. Вокруг все было тихо. Ветер, шум прибоя.

Был ли Тургейр Лангоос все еще здесь, у машины? Она не знала. Она не могла определить, сколько времени прошло, прежде чем в машину уселись двое — один на место водителя, другой рядом. Машина тронулась. Сидевший за рулем явно нервничал. Или, может быть, куда-то торопился.

Она попыталась определить, куда они едут. Вот выехали на асфальт и свернули налево, скорее всего, на Истад. Потом ей показалось, что они уже едут по Истаду, но вскоре, по дороге на Мальмё, она сбилась. Внутренняя карта отказала. Они постоянно сворачивали куда-то, меняли направление, съехали с асфальта на гравий, потом снова оказались на асфальте. Потом машина остановилась, но дверцы не открывались. Никто не произносил ни слова. Как долго она сидела в машине, определить она не могла. И вот наконец серый утренний свет начал просачиваться через повязку.

Вдруг дверца с грохотом открылась, кто-то вытащил ее из машины и куда-то поволок — сначала по асфальту, потом по песку. Каменная лестница, четыре ступеньки. Края ступенек были неровными, и она сразу представила себе что-то очень древнее. Потом они вошли в холодное помещение. По тому, как гулко отдавались их шаги, она решила, что это церковь. Поутихший немного за долгую дорогу страх вернулся, теперь ей стало даже еще страшнее — если только такое возможно. Она вспомнила женщину, которую не видела, только слышала разговоры о ней — Харриет Болсон. Ее удавили перед алтарем.

Гулкие, отдающиеся эхом, шаги по каменному полу. Открылась дверь, и она споткнулась о порог. С нее сорвали повязку, и она увидела спину Тургейра Лангооса. Он вышел и запер за собой дверь. Она была в ризнице. Горела лампа, освещая старинные портреты маслом, на которых были изображены печальные священники. Окна закрыты ставнями. Линда поискала глазами дверь в туалет. Туалета не было. Кишечник по-прежнему вел себя спокойно, но мочевой пузырь был готов разорваться. На столе стояло несколько кувшинов для воды Бог наверняка простит ей, если она использует один из них в качестве горшка. Она посмотрела на часы. Без четверти семь, суббота, восьмое сентября. Она услышала звук пролетевшего над церковью самолета, скорее всего заходящего на посадку.

Она проклинала себя за то, что потеряла телефон. Здесь-то, в ризнице, телефона не было. Она, ни на что особенно не надеясь, поискала в шкафах. Нет, конечно, никаких телефонов. Потом попыталась открыть окно — оно открылось, но ставни были заперты на наружный засов. Она еще раз осмотрела ризницу в надежде найти какой-нибудь инструмент, но ничего, подходящего не было.

Дверь открылась, и в комнату вошел мужчина. Линда узнала его сразу. Он был худее, чем на фотографиях, которые показывала ей Анна, — на фотографиях, спрятанных в ящике ее письменного стола. Он был в костюме, темно-синяя сорочка застегнута на верхнюю пуговицу. Длинные волосы зачесаны назад, голубые глаза, точно как у Анны, по снимкам трудно было понять, до чего Анна на него похожа. Он стоял в тени у дверей, смотрел на Линду и улыбался.

— Тебе нечего бояться, — сказал он дружелюбно и подошел к ней, вытянув руки, словно хотел показать ей, что оружия у него нет и что намерения у него самые добрые.

И вдруг она поняла — Анна держала руку в кармане, потому что там у нее было оружие! Она затем и вызвала ее, чтобы убить. Но не смогла. От этой мысли у нее ослабели колени. Она покачнулась, и Эрик Вестин протянул руку и помог ей сесть.

— Тебе нечего бояться, — повторил он. — Мне очень жаль, что тебе пришлось так долго ждать в машине с завязанными глазами. Я также должен извиниться, что придется продержать тебя здесь еще несколько часов. Потом ты свободна.

— Где я?

— На этот вопрос я ответить не могу. Важно, чтобы ты не боялась. И еще мне важно, чтобы ты честно ответила на один-единственный вопрос.

Говорил он самым любезным голосом и улыбался совершенно непринужденно. Линда ничего не понимала.

— Мне нужно знать, что тебе известно.

— О чем?

Он внимательно посмотрел на нее, все еще улыбаясь.

— Плохой ответ, — сказал он медленно. — Я бы мог сформулировать вопрос яснее, но не стану этого делать, потому что ты прекрасно знаешь, о чем идет речь. Ты следила за Анной вчера вечером, и ты нашла дом у моря.

Линда приняла решение мгновенно. Надо в основном придерживаться правды, иначе он меня раскусит. Выбора нет, подумала она и высморкалась, чтобы выиграть время.

— Вот дома-то я и не нашла. Машину в лесу нашла, это да. Но вы правы — я ехала за Анной.

Вид у него был отсутствующий, она поняла, что он обдумывает ее ответ. Она узнала его голос. Это он говорил вчера на невидимом собрании в доме на берегу. И хотя его голос и все его существо буквально источало спокойную доброжелательность, нельзя забывать того, что он говорил.

Он внимательно посмотрел на Линду:

— Значит, дома ты не нашла?

— Нет.

— А почему ты следила за Анной?

Теперь правду, подумала Линда.

— Я очень беспокоюсь за Зебру.

— Что еще за Зебра?

Теперь он лжет. Делает вид, что не понимает.

— Зебра — наша общая подруга. Она исчезла.

— А почему ты решила, что Анна знает, где она находится?

— Анна очень нервничала.

Он кивнул.

— Может быть, ты говоришь правду, — сказал он. — Придет время — узнаю.

Он поднялся, не отрывая от нее глаз:

— Ты веришь в Бога?

Нет, не верю, подумала Линда. Зато знаю, какой ответ ты хочешь услышать.

— Да, я верю в Бога.

— Скоро мы узнаем, чего стоит твоя вера. Как сказано — «Враг наш истреблен, а оставшееся после них пожрал огонь».[87]

Он подошел к двери и открыл ее.

— Что ж, твое одиночество закончилось, — сказал он.

В ризницу вошла Зебра, за ней Анна. Дверь за ними закрылась, Линда слышала, как повернули ключ в замке. Линда уставилась на Зебру, потом перевела глаза на Анну:

— Что ты делаешь?

— Только то, что должно быть сделано.

Анна говорила ровным голосом, напряженно и враждебно.

— Она сошла с ума, — сказала Зебра, со стоном опускаясь на стул. — Просто сошла с ума.

— Те, кто убивает невинных детей, и есть сумасшедшие. Это преступление, требующее наказания.

Зебра, как укушенная, вскочила со стула и вцепилась в Линдину руку:

— Я же говорю — сошла с ума! Анна утверждает, что я должна быть наказана за то, что когда-то в детстве сделала аборт.

— Я хочу поговорить с Анной, — сказала Линда.

— Как можно говорить с психами? — закричала Зебра.

— Я не думаю, что она сошла с ума, — сказала Линда, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

Она встала перед Анной и посмотрела ей в глаза, лихорадочно пытаясь сообразить, зачем Эрик Вестин оставил Анну с ней и Зеброй. Что они планируют? Чего я не понимаю?

— Ты же не хочешь сказать, что тоже принимаешь в этом участие?

— Мой отец вернулся. А с ним вернулась и надежда, которую я почти уже потеряла.

— Надежда на что?

— Найти смысл жизни, Бог дал жизни смысл, и я хочу его найти.

Линда не верила своим ушам. В глазах Анны она читала то же, что и у Зебры: страх. Анна повернулась так, чтобы дверь оказалась в поле зрения. Она боится, что дверь откроется, вдруг поняла Линда. Она панически боится отца.

— Чем он тебе грозит? — спросила она шепотом.

— Он мне не грозит.

Последние слова Анна тоже произнесла шепотом. Это могло означать, что он подслушивает. Это давало ей шанс.

— Только больше не ври. Мы можем выпутаться, если ты не будешь врать. Только не ври.

— Я не вру.

Линда знала, что у них очень мало времени. Она не стала вступать с Анной в пререкания и что-то доказывать. Если она не будет отвечать на ее вопросы или начнет лгать, тогда дальше Линде придется идти одной.

— Ты можешь верить во что угодно, но ты не можешь взять на себя ответственность за убийство. Ты что, не понимаешь, во что ты оказалась втянута?

— Мой отец вернулся за мной. Нас ждет предназначение.

— Я-то знаю, что это за предназначение. Ты хочешь, чтобы погибали люди и горели церкви?

Линда видела, что Анна вот-вот сорвется. Теперь только не выпускать инициативы.

— И если с Зеброй что-то случится, тебе всю жизнь будет сниться ее ребенок. Всю жизнь. И никуда от этого ты не уйдешь. Ты этого хочешь?

В двери лязгнул ключ. Линда испугалась. Поздно. Но, прежде чем дверь открылась, Анна вынула из кармана мобильный телефон и украдкой сунула Линде. В дверях стоял Эрик Вестин.

— Попрощалась?

— Да, — сказала Анна. — Я попрощалась.

Эрик Вестин коснулся кончиками пальцев ее лба, потом повернулся к Линде и Зебре.

— Еще недолго, — сказал он. — Час-другой.

Зебра с разбегу бросилась на дверь. Линда успела ее перехватить, насильно усадила на стул и удерживала, пока та немного не успокоилась.

— У меня есть телефон, — шепнула ей Линда. — Все будет в порядке. Сиди и жди.

— Они убьют меня, я знаю.

Линда закрыла ей рот рукой.

— Ты можешь помочь мне только одним — заткнуться.

Зебра послушалась. Линда дрожала так, что ей не сразу удалось набрать нужный номер. Послышались длинные сигналы. Она хотела уже дать отбой, как услышала ответ. Это был он. Едва услышав ее голос, он начал рычать.

— У нас нет времени, — прошипела она. — Слушай.

— Где ты?

— Слушай. Молчи и слушай.

Она начала рассказывать, что случилось с тех пор, как она покинула здание полиции, написав ему записку.

— Не получал никакой записки, — прервал он ее. — Я сидел здесь всю ночь и ждал твоего звонка.

— Значит, потерялась. Слушай же, у нас нет времени.

Она была готова заплакать. После этого он ее уже не прерывал, только тяжело дышал. Каждый вдох был как трудный вопрос, на который он должен немедленно найти ответ.

— Это правда? — спросил он.

— Каждое слово. Я слышала, что он говорил.

— То есть они законченные психи, — сказал он зло.

— Нет, — возразила Линда. — Это что-то другое. Они верят в то, что делают. Для них это вовсе не сумасшествие.

— Что бы там ни было, объявляем тревогу. Мне кажется, в Швеции всего пятнадцать соборов.

— Они говорили о тринадцати, — сказала Линда, — тринадцать башен. Тринадцатая последняя, и это означает, что начинается Великое Очищение. Что это значит, не спрашивай.

— И ты не знаешь, где ты?

— Нет. Я почти уверена, что мы ехали через Истад, считала круговые развязки. Но до Мальмё не доехали, остановились раньше.

— Какая погода?

— Не знаю.

— На что еще обратила внимание?

— Дорога. Асфальт, гравий, иной раз вообще какие-то коровьи тропы.

— Через мосты переезжали?

Она задумалась:

— Не думаю.

— Какие-нибудь характерные звуки ты слышишь?

Конечно! Самолеты! Уже несколько раз над церковью пролетали самолеты.

— Самолеты, — сказала она. — Один пролетел совсем низко.

— Что ты имеешь в виду — низко?

— Звук был такой, как будто он шел на посадку. Или, может быть, взлетал.

— Погоди секунду, — сказал он и кого-то позвал. — Передо мной карта. Сейчас ты слышишь что-нибудь?

— Сейчас нет.

— Большие самолеты или спортивные?

— По-моему, большие. Во всяком случае, реактивные.

— Значит, скорее всего, Стуруп.

Зашуршали бумаги. Он попросил кого-то связаться с диспетчерской службой аэропорта Стуруп.

— Смотрим на карту. Сейчас что-нибудь слышишь?

— Самолет? Пока нет.

— Можешь описать мне поподробней, откуда летят самолеты?

— Колокольня расположена на западе или на востоке?

— Откуда мне знать?

Он крикнул что-то Мартинссону. Тот, по-видимому, ответил.

— Колокольня на западе, алтарь на востоке. Это как-то связано с воскресением мертвых.

— Тогда самолеты летят с юга. Если я смотрю на восток, то они летят с юга на север. Или на северо-запад. Пролетают прямо над церковью.

В трубке что-то заскрипело и затрещало. С Линды ручьями лился пот. Зебра, обхватив голову ладонями, раскачивалась на стуле. Линда снова услышала голос отца.

— Сейчас ты будешь говорить с диспетчером в Стурупе. Его зовут Янне Лундвалль. Я буду слушать, и, может быть, вклиниваться. Ты меня слышишь?

— Я слышу. Только поторопитесь, времени почти нет.

У него вдруг задрожал голос.

— Я знаю. Но мы бессильны, пока не поймем, где вы.

Она услышала голос Янне Лундвалля.

— Сейчас попробуем тебя вычислить, — весело сказал он. — Сейчас что-то слышишь?

Что отец ему сказал? От его легкомысленного тона ей сразу стало еще страшней.

— Сейчас ничего не слышно.

— Через пять минут КЛМ[88] будет заходить на посадку. Скажи, как услышишь.

Прошло несколько томительных минут. Наконец она услышала слабый звук приближающегося самолета.

— Слышу!

— Ты стоишь лицом на восток?

— Да. Самолет приближается справа.

— Правильно. Скажи, когда он будет находиться прямо над головой.

Дверь заскрипела. Линда прервала разговор, выключила мобильник и быстро сунула его в карман. Это был Тургейр Лангоос. Он постоял молча, глядя на пленниц. Потом вышел, не сказав ни слова. Зебра так и сидела, скрючившись и качаясь на стуле. Только когда он уже вышел, Линда поняла что момент упущен — самолет уже пролетел мимо.

Она снова набрала номер отца. Голос у него был взволнованный. Ему так же страшно, как и мне, подумала Линда. Ему так же страшно, и он так же, как и я, не имеет ни малейшего представления, где я нахожусь. Мы можем разговаривать, но найти друг друга мы не можем.

— Что случилось?

— Сюда вошли. Тургейр Лангоос. Я была вынуждена отключиться.

— О боже! Соединяю с Янне.

Следующий самолет появился через четыре минуты. Лундвалль сказал, что это опоздавший на четырнадцать часов чартерный рейс из Лас-Пальмаса.

— Сейчас они будут встречать разъяренных пассажиров, — сказал Янне с удовольствием. — Иногда неплохо посидеть в башне, где тебя никто не достает. Слышишь?

Линда крикнула, когда до нее дошел слабый звук приближающегося самолета.

— Поступаем так же. Как только самолет будет прямо над тобой, скажи.

Самолет приближался. Вдруг телефон запищал. Линда глянула на дисплей — заряд кончался.

— Мобильник сдыхает.

— Мы должны знать, где ты! — заорал отец.

Поздно, подумала Линда. Она заклинала телефон продержаться еще чуть-чуть. Самолет все приближался и приближался, телефон пищал и пищал. Наконец она услышала мощный вибрирующий звук двигателей прямо над головой.

— Есть! — крикнула она.

— Ну вот, мы тебя и вычислили довольно точно, — сказал Янне Лундвалль. — У меня только один вопрос по пово…

Что это был за вопрос, Линда так никогда и не узнала. Батарейка села окончательно. Линда отключила его и положила в шкаф, где висели рясы и мантии. Оставалось только надеяться, что отец сумеет понять, где они находятся. Зебра смотрела на нее.

— Все обойдется, — сказала Линда. — Теперь они знают, где мы.

Зебра не ответила. Она уставилась на Линду остекленевшими глазами и вцепилась ей в руку так, что ногтями поранила кожу. Пошла кровь. Я боюсь не меньше тебя, подумала Линда. Но я должна это скрыть. Я должна успокоить Зебру. Если она начнет бушевать, они могут заторопиться. С чем? Она не знала. Но если Анна рассказала отцу про Зебрин аборт и если именно сделанный когда-то аборт определил судьбу Харриет Болсон, то особо сомневаться в том, что ждет Зебру, не приходилось.

— Все обойдется, — еще раз прошептала она. — Они уже едут.

Она не знала, сколько времени они ждали. Может быть, полчаса, может быть, больше. Вдруг грохнула дверь. Вошли трое и взяли Зебру, двое других схватили Линду. Они выволокли их из ризницы. Все было так быстро, что Линда даже не попыталась противиться. Руки, державшие ее, были очень сильными. Зебра кричала, крик ее временами переходил в вой. Их втащили в зал. Там их ждали Эрик и Тургейр Лангоос. На передней скамье сидели две женщины и один мужчина. Анна тоже была там, она сидела чуть подальше. Линда попыталась встретиться с ней глазами, но ее лицо было как застывшая маска. Или это и в самом деле маска? В церковной полутьме Линда не могла определить. Сидевшие впереди тоже держали в руках нечто, похожее на белые маски.

Линду парализовал страх, когда она увидела канат у Эрика Вестина в руках. Сейчас он убьет Зебру, а потом меня, потому что я слишком много знаю. Зебра вырывалась, как пойманный зверь.

И вдруг словно рухнули стены. Церковные двери с грохотом распахнулись, цветные витражи по обеим сторонам разлетелись вдребезги. Линда услышала голос в мегафон — это был ее отец, конечно, это он, он ревел так, будто не доверял способности мегафона усиливать звук. В церкви все замерли.

Эрик Вестин бросился к Анне, схватил и прикрылся ей, как щитом. Она рвалась у него из рук. Он кричал, чтобы она успокоилась, но она его не слушала. Он потащил ее к выходу. Она не унималась. Грохнул выстрел. Анна дернулась и осела на пол. У Эрика в руке был пистолет. Он недоверчиво посмотрел на дочь и выбежал из церкви. Никто не решился его остановить. Отец во главе целой толпы вооруженных полицейских — большинство из них Линда никогда не видела — ворвался в церковь с бокового входа. Тургейр Лангоос начал стрелять. Линда схватила Зебру, и они втиснулись между рядами, вжимаясь в пол. Стрельба продолжалась, но Линда не видела, что происходит. Потом внезапно наступила тишина. Она услышала голос Мартинссона, он кричал, что кто-то выбежал через центральный вход. Тургейр Лангоос, подумала Линда.

Она почувствовала, как кто-то взял ее за плечо. Она дернулась, может быть, даже крикнула, сама того не заметив. Это был отец.

— Вам надо уходить отсюда, — сказал он.

— Что с Анной?

Он не ответил. Линда поняла — Анна мертва. Они, пригибаясь, выбежали из ворот. Вдалеке по дороге мчался темно-синий «сааб», его преследовали две полицейские машины. Они вышли за кладбищенскую стену и опустились на землю.

— Все, — сказала Линда, — конец.

— Никакой не конец, — прошептала Зебра. — Я буду помнить об этом всю жизнь. Всегда буду чувствовать этот канат на шее.

Снова грохнул выстрел, потом еще два. Линда и Зебра услышали голоса, какие-то команды, визг срывающихся с места машин, вой сирен. Потом все стихло.

Линда приказала Зебре сидеть на месте, осторожно поднялась и выглянула из-за стены. Вся церковь была окружена полицейскими, они почему-то стояли совершенно неподвижно. Как на картине, подумала Линда. Она заметила отца и подошла к нему. Отец взял ее руку. Он был очень бледен.

— Оба ушли, — сказал он. — И Вестин, и Лангоос. Их надо взять.

Он прервался — кто-то сунул ему мобильный телефон. Он послушал и вернул телефон, не сказав ни слова.

— Грузовик, груженный динамитом, взорвался в домском соборе в Лунде. Сорвал цепи ограждения и врезался в западную колокольню. Полный хаос, никто не знает, сколько убитых. Но в остальных местах их, похоже, удалось остановить. Двадцать человек уже арестовано.

— Почему они это делали?

— Потому что верили в Бога и любили Бога, — ответил он. — Не думаю, чтобы Бог платил им тем же.

Они помолчали.

— Трудно было нас найти? — спросила Линда.

— Вообще говоря, нетрудно, — сказал он. — Лундвалль дал почти абсолютно точные координаты. Здесь всего две церкви. Подъехали и заглянули в окно.

Вновь наступило молчание. Линда знала, что они думают об одном и том же. Что было бы, если бы она не имела возможности дать им координаты?

— Чей мобильник? — спросил он, и она сразу поняла, что он имеет в виду.

— Анны. Она все же опомнилась.

Они пошли к Зебре. Тело Анны грузили в черную машину.

— Не верю, чтобы он хотел застрелить Анну. Скорее всего, нечаянно нажал курок.

— Мы возьмем его, — сказал отец. — Тогда и узнаем.

Зебра поднялась с земли. Ее бил озноб.

— Я поеду с ней, — сказала Линда. — Я знаю, что наделала глупостей.

— Мне будет спокойнее, когда ты наденешь форму и я буду знать, что ты сидишь в машине с напарником и кружишь по Истаду.

— Мой мобильник лежит в песке в Сандхаммарене.

— Мы туда кого-нибудь пошлем, он наберет твой номер и будет ходить туда-сюда, пока песок не подаст голос.

Свартман завернул Зебру в одеяло, она забралась на заднее сиденье и съежилась в уголке.

— Я останусь у нее, — сказала Линда.

— А ты-то как?

— Пока не знаю. Единственное, в чем я уверена, — что в понедельник начну работать.

— Передохни неделю, — сказал отец, — никакой спешки нет.

Линда села в машину, и они уехали. Низко над ними пролетел заходящий на посадку самолет. Линда смотрела в окно. Коричневатая глинистая земля, редкие кусты… Природа уже засыпает, подумала Линда, не в силах оторвать глаз от унылого сконского пейзажа. И что нужно мне сейчас больше всего — это сон. Мне надо выспаться. А потом снова вернуться к невыносимому уже ожиданию, но теперь ждать осталось совсем чуть-чуть. Невидимый мундир можно будет выкинуть и надеть вполне видимый и реальный. Надо бы спросить Свартмана, как он оценивает шансы, что они возьмут Вестина и Лангооса, но она промолчала. Сейчас ей почему-то это было неинтересно.

Потом. Не сейчас. Заморозки, осень, зима… думать она будет потом. Она положила голову на Зебрино плечо, закрыла глаза и вдруг увидела перед собой лицо Эрика Вестина. В тот последний момент, когда Анна начала оседать на пол. Только теперь она поняла, какое отчаяние было в его лице. Отчаяние и одиночество. Человек, потерявший все.

Она снова посмотрела в окно. Эрик Вестин постепенно растворился в жемчужной дымке тумана.

Машина остановилась на Мариагатан. Зебра спалю. Линда осторожно разбудила ее:

— Приехали. Мы приехали. Теперь все позади.

51

В понедельник 10 сентября в Сконе было холодно и ветрено. Линда не выспалась — ей удалось задремать только под утро. Она проснулась оттого, что отец вошел в спальню и присел на край кровати. Как в детстве, подумала она. Отец всегда присаживался к ней на кроватку. Мать — почти никогда.

Он спросил, как спалось. Она сказала правду — спалось скверно, мучили кошмары.

Накануне звонила Лиза Хольгерссон и сказала, что Линда может подождать с выходом на работу еще неделю. Линда запротестовала — она не хотела больше откладывать, несмотря на все случившееся. Наконец они договорились, что Линда в понедельник возьмет выходной, а во вторник утром явится на работу.

Он встал:

— Мне пора. Чем ты собираешься заняться?

— Навещу Зебру. Ей надо с кем-то выговориться. Честно говоря, и мне тоже.

Они провели день с Зеброй. У той в квартире непрерывно звонил телефон — ее одолевали вопросами журналисты. Не выдержав, они сбежали на Мариагатан. Малыша взяла соседка, Айна Русберг. Они все время возвращались к одному и тому же — что случилось с Анной? Может ли кто-то ответить на этот вопрос?

— Она всю жизнь тосковала по отцу, — сказала Линда. — И, когда он наконец объявился, она не хотела даже думать, что он в чем-то неправ, что бы он ни говорил или ни делал.

Зебра, всегда веселая и говорливая Зебра молчала. Линда знала, о чем она думает. Она чудом спаслась, и если бы она погибла, вина за это лежала бы не только на Аннином отце, но и на самой Анне.

Среди дня позвонил отец и рассказал, что у Генриетты случился нервный припадок, она пыталась покончить с жизнью и ее увезли в больницу. Линда вдруг вспомнила ее концерт для четырех вздыхающих голосов. Все, что у нее осталось. Вздохи погибшей дочери на магнитофонной ленте.

— Она оставила на столе записку, — продолжал отец, — пыталась объяснить, почему она так странно себя вела. Она просто-напросто панически боялась Эрика — он ее запугал досмерти. Сказал, что если она проговорится, то ее и Анну ждет смерть. Все это наверняка чистая правда. И все же ей надо было попытаться как-то дать понять, что происходит.

— Она написала что-нибудь о нашем последнем разговоре? — спросила Линда.

— За окном стоял Тургейр Лангоос. Она приоткрыла окно, хотела, чтобы он услышал, что она их не выдала.

— Тургейр Лангоос у него был орудием устрашения.

— Он очень хорошо знал людей, не забывай.

— Какие-нибудь зацепки есть?

— Скорее всего, мы их возьмем. Розыск объявлен по всему миру, в первоочередном порядке. Но не исключено, что они опять где-нибудь укроются и начнут все сначала — новые цели, новые последователи.

— Я не понимаю, кто может за ними идти? Кто может поверить, что все эти убийства угодны Богу?

— Поговори об этом со Стефаном Линдманом. Ты ведь знаешь, что он перенес тяжелую болезнь? Он мне рассказал, что после этого перестал верить в Бога и пришел к выводу, что человеком управляют совсем иные силы. Может, это как раз то самое? Они следуют за Эриком Вестином, а не за Богом.

— Вы должны их взять.

— Мы не можем исключать и еще одну возможность. Они могли совершить самоубийство. Но, покуда тела не найдены, надо исходить из того, что они живы. Тургейр Лангоос мог подготовить множество укрытий, такого типа, как, скажем, в Раннесхольме. Или что-то другое. Узнаем, когда найдем. Если найдем.

— То есть нет ни Эрика Вестина, ни Тургейра Лангооса. Но, главное, больше нет Анны.

Линда повесила трубку. Зебра сказала, что эти двое, может быть, уже организуют новую секту. Они уже знали, что есть довольно много людей, готовых следовать за ними. Один из них — этот священник, Ульрик Ларсен из Копенгагена, тот, что угрожал Линде. Он был верным последователем Вестина, готов был выполнить любое его задание. Линда вспомнила слова отца — пока Вестина не возьмут, ни в чем нельзя быть уверенным. В один прекрасный день груженный динамитом грузовик въедет еще в какой-нибудь собор, как в Лунде. Собор не так-то быстро отстроить.

Удостоверившись, что Зебру можно оставить одну, Линда проводила ее и пошла погулять. Она присела на пирсе, рядом с кафе — летнюю мебель с веранды еще не убрали. Было довольно холодно, дул резкий ветер, но она нашла местечко с подветренной стороны. Линда не смогла бы определить, что она чувствует в связи с гибелью Анны — горечь утраты либо что-то еще. Мы так и не успели вновь подружиться, подумала она. Настоящая дружба осталась там, в детстве.

Вечером пришел отец и рассказал, что нашли Тургейра Лангооса. Он на полной скорости направил свою машину в дерево. Все указывает на самоубийство. Но следов Эрика Вестина пока нет. Линда все думала — не его ли она видела тогда в Лестарпе? Кто залез в ее машину? Оставалось много вопросов без ответов. Впрочем, она разгадала, что значили загадочные «папарацци» в Аннином дневнике. Принцесса Диана была ни при чем, просто Анна зачем-то зашифровала слово «папа». Вот и все.

Они долго еще разговаривали. Полиция постепенно восстанавливала биографию Эрика Вестина. Обнаружилась связь с загадочной сектой «Народный Храм» и пастором Джимом Джонсом — все члены секты совершили коллективное самоубийство в джунглях Гайаны. Эрик Вестин — очень сложный человек, и расшифровать его поступки и замыслы нелегко. Но одно совершенно ясно — он не сумасшедший. Сам он считал себя человеком смиренным, если судить по фотографиям, найденным у его последователей. Он мыслил очень логично, несмотря на то, что эта логика в основе своей болезненна. Не сумасшедший, но фанатик. Фанатик, готовый пойти на что угодно, лишь бы достичь цели, в которую он свято верил. Он был готов приносить человеческие жертвы, он беспощадно расправлялся с людьми, представлявшими, с его точки зрения, угрозу его великой цели, считал себя вправе казнить грешников. Он все время искал поддержки в Библии — все его теории были подкреплены библейскими цитатами.

Он был в отчаянии, потому что видел вокруг себя только упадок и зло, зло и упадок. Поэтому понять его можно, но оправдать нельзя. И чтобы это не повторилось, чтобы легче было заранее идентифицировать людей, готовых взорвать самих себя ради великой христианской цели, ни в коем случае не следует считать Эрика Вестина умалишенным. Умалишенным он ни в коем случае не является, раз за разом подчеркивал отец.

Вот и все. Все задержанные предстанут перед судом и затем будут высланы из страны, полиция во всем мире ищет Эрика Вестина. И еще — наступает осень, скоро начнутся ночные заморозки и подуют холодные ветры с северо-востока.

Они уже собирались ложиться, как вдруг зазвонил телефон. Отец слушал не перебивая, раз или два задал короткие вопросы и повесил трубку. Линда увидела, что в глазах его блестят слезы. Умер Стен Виден. Звонила одна из его подруг, та, с кем он жил последнее время. Она пообещала умирающему позвонить Курту Валландеру и сказать, что «все прошло хорошо».

— Что это значит? — спросила Линда.

— Мы со Стеном часто говорили об этом в юности. О смерти. Мы считали, что к смерти надо относиться, как к противнику на дуэли. Даже если исход ясен, можно утомить смерть до того, что у нее только и останется сил, чтобы нанести последний укол. Так мы и хотели встретить смерть, так, чтобы можно было сказать «все прошло хорошо».

Он был очень печален.

— Хочешь, поговорим?

Он зябко пожал плечами:

— Да нет. Я должен справиться с этим сам.

Они помолчали и разошлись — спать. И в эту ночь Линда тоже долго не могла уснуть. Она неотвязно думала об этих людях, готовых принять мучительную смерть, лишь бы уничтожить ненавистные им церкви. Из рассказов Стефана Линдмана, из того, что она читала в газетах, было ясно — это вовсе никакие не чудовища. Смиренные, добрые люди, они все время повторяли, что у них были самые лучшие намерения: они хотели ускорить наступление Царства Божия на земле.

Рано утром 11 сентября она явилась в полицию. Было по-настоящему холодно, дул резкий ветер, лужи за ночь затянулись тонким ледком. Она примерила форму, расписалась в получении необходимого полицейского снаряжения. После этого час говорила с Мартинссоном. Он вручил ей перечень ее обязанностей и график. Потом ее отпустили, но она не хотела сидеть дома одна и осталась в полиции.

В три часа она сидела в столовой и пила кофе с Нюбергом, плюхнувшимся, не спросив разрешения, за ее стол. Впрочем, Нюберг был необычно приветлив. Вошел Мартинссон, за ним — ее отец. Мартинссон включил телевизор.

— Что-то случилось в Америке, — сказал он.

— Что? — спросила Линда.

— Не знаю, — сказал Мартинссон. — Сейчас увидим.

На экране телевизора стрелка часов отсчитывала последние секунды, оставшиеся до внеочередного сообщения. Входили все новые и новые люди, и к началу репортажа столовая была набита битком.

Эпилог Девочка на крыше

Позвонили в семь часов вечера 23 ноября 2001 года. Линда, дежурившая в этот день с напарником по имени Экман, приняла вызов. Они как раз предотвратили семейную драку в Сварте и возвращались в Истад. Юная девушка залезла на крышу дома на западном въезде в город и собирается прыгнуть. К тому же она вооружена охотничьим ружьем. Руководитель операции приказал всем свободным патрулям прибыть на место как можно быстрее. Экман включил сирену и мигалку и увеличил скорость.

На месте уже собралась толпа любопытных. Девочка с ружьем в руке сидела на краю крыши в свете прожекторов. Сундин, отвечавший за операцию, быстро ввел их в курс дела. Машина из Службы спасения с телескопической лестницей была уже на месте, но девочка сказала, что если они начнут поднимать лестницу, она прыгнет.

Все было более или менее ясно. Девочка шестнадцати лет, Мария Ларссон, уже несколько раз лежала в больнице по поводу психических нарушений. Живет вдвоем с матерью-алкоголичкой. В этот вечер у нее произошел непонятный срыв. Она позвонила к соседке, и когда та открыла дверь, оттолкнула ее, схватила со стены заряженный дробовик и патроны — она знала, что у соседки есть оружие. Хозяина квартиры ждут серьезные неприятности за неподобающее хранение оружия и снаряжения.

Но сейчас дело касалось Марии. Сначала она угрожала прыгнуть, потом застрелиться, потом снова собралась прыгнуть, пообещав застрелить любого, кто попытается к ней приблизиться. От матери никакого проку не было — она была в стельку пьяна. К тому же был риск, что она начнет орать на дочь и тем самым подтолкнет ее к непоправимому решению.

Уже несколько человек пыталось говорить с девочкой из чердачного окна метрах в двадцати от того места, где она сидела у водосточной трубы. За пять минут до этого с ней попытался наладить контакт старый священник, но она направила на него ружье, и он ретировался. Лихорадочно искали какую-нибудь подругу Марии — может быть, той удастся ее отговорить. Сомнений в том, что девочка может в любой момент привести свою угрозу в исполнение, ни у кого не было.

Линда попросила бинокль и посмотрела на девочку. Она сразу, как только получила сообщение, вспомнила, как сама балансировала на парапете моста. Увидев дрожащую, судорожно вцепившуюся в ружье девочку, замерзшие на ее лице слезы, она словно увидела себя саму. За спиной она слышала, как Сундин, Экман и священник прикидывают, что делать дальше.

— Я хочу с ней поговорить, — сказала Линда.

Сундин с сомнением покачал головой.

— Я когда-то была в такой же ситуации. К тому же, может быть, для нее имеет значение то, что я не намного старше ее.

— Я не могу подвергать тебя риску. Ты еще недостаточно опытна, чтобы понимать, что можно и чего нельзя говорить. К тому же ружье заряжено. И она в полном отчаянии, может выкинуть все, что угодно. Рано или поздно она выстрелит.

— Стоит попробовать, — решительно сказал священник.

— По-моему, тоже, — сказал Экман. — Мы ничего не теряем.

Сундин засомневался:

— Может быть, сначала позвонишь отцу и посоветуешься?

Линда рассвирепела:

— Он-то какое имеет к этому отношение? Это мое дело, не его. Мое и Марии Ларссон.

Сундин сдался, но прежде чем разрешил подняться на чердак, снабдил ее каской и бронежилетом. Жилет она оставила, но каску сняла — не хотела пугать девочку. Та услышала ее шаги по черепичной крыше и направила на нее ружье. У Линды на секунду возникло искушение юркнуть назад в чердачное окно.

— Не подходи! — истерически закричала Мария. — Я выстрелю и прыгну!

— Успокойся, — сказала Линда. — Я не собираюсь к тебе подходить, буду стоять здесь и с места не сдвинусь. Просто хочу с тобой поговорить.

— Что ты можешь мне сказать?

— Почему ты решилась на это?

— Я хочу умереть.

— И я когда-то хотела. Это мне и надо было тебе сказать.

Девочка не ответила. Линда подождала и начала рассказывать, как она была готова броситься с виадука и кто ейпомешал это сделать.

Первой реакцией Марии была злость.

— Какое это имеет отношение ко мне? Моя история закончится там, на мостовой. Уходи. Последние минуты я хочу побыть одна.

Линда в отчаянии соображала, что еще она может сделать. Она-то считала, что достаточно будет сказать ей, что она не одна такая, и все будет в порядке. Теперь она поняла, насколько была наивна. Я видела, как умерла Анна, подумала она. Но еще важнее — я видела, как счастлива была Зебра, избежав смерти.

Она решила продолжить.

— У тебя есть ради чего жить, — сказала она.

— Нет. Мне незачем жить.

— Кинь мне ружье и иди сюда. Сделай это ради меня.

— Ты меня не знаешь, и я тебя не знаю.

— Нет. Но я тоже хотела прыгнуть. До сих пор мне снятся кошмары, как я стою на этих перилах.

— Мертвым кошмары не снятся.

Они продолжали говорить. Через какое-то время — Линда не могла бы сказать, как скоро, для нее время остановилось с того момента, как она высунула голову в чердачное окошко, — через какое-то время она заметила, что девочка начала с ней разговаривать. Голос стал спокойнее, не такой визгливый. Это первый шаг. Я уже обвязала ее невидимой веревкой. Но по-прежнему все было неясно. Линда исчерпала все аргументы и неожиданно для себя самой горько заплакала. И тогда Мария сдалась.

— Пусть они погасят прожектора, — сказала она. — Я никого не хочу видеть, особенно мать. Только тебя. И я еще не хочу уходить отсюда.

Линда заколебалась — вдруг это какая-то уловка? Может быть, она хочет, чтобы погасили прожектора и затем прыгнуть?

— Почему бы тебе не спуститься со мной?

— Я хочу минут десять побыть одна.

— Зачем?

— Почувствовать, как это — вдруг снова решить жить.

Линда спустилась вниз. Прожектора погасли. Сундин засек время. Вдруг на нее мощной волной из темноты нахлынули воспоминания о сентябрьских событиях. Она была счастлива, что работа и новая квартира отнимали столько времени, что ей некогда было вспоминать все происшедшее. Но, может быть, больше всего ей помог окончательно прийти в себя роман со Стефаном Линдманом. Они начали встречаться вне работы, и где-то в середине октября Линда поняла, что влюблена не только она. Сейчас, когда она всматривалась в темную фигурку на крыше, она поняла, что все эти страшные события остались позади.

Она все время притопывала, чтобы не замерзли ноги, но еще больше — от нетерпения. Неужели Мария передумала? Сундин пробормотал, что осталась одна минута. Потом машина подъехала к дому, подняли лестницу. Двое пожарных помогли Марии спуститься, третий поднялся, чтобы забрать оружие. Линда сказала Сундину и остальным, что обещала, что никто не будет к девочке приставать, и настояла, чтобы ее обещание было выполнено. Когда Мария спустилась на землю, около машины не было никого, кроме Линды. Линда обняла ее, и обе вдруг горько зарыдали. У Линды возникло странное чувство, как будто она обнимает саму себя. Впрочем, может быть, так оно и было.

Поодаль стояла «скорая помощь». Линда проводила Марию и помогла ей забраться в машину. Под колесами захрустело — уже начались ночные заморозки. Все по очереди — пожарные, полицейские, священник — подошли, чтобы пожать ей руку.

Линда и Экман задержались немного, дождавшись, пока уедут пожарные и рассеется толпа. Тут поступил вызов — пьяный водитель на Эстерледене. Экман завел мотор. Линда выругалась про себя. Ей очень хотелось вернуться на работу и выпить кофе.

Но с кофе придется подождать. Так же, как и со многим другим. Она перегнулась к Экману, чтобы посмотреть на термометр.

Минус три. Осень в Сконе закончилась. Наступала зима.

Послесловие

Есть один человек, оказавший мне неоценимую помощь при написании этой книги. Он попросил не называть имени, поэтому я только скажу, что человек этот — женщина-полицейский из Центральной Швеции. Я глубоко благодарен за ее терпение и мудрость.

То, что вы прочитали, — роман. Это значит, что я особенно не затруднял себя стопроцентным правдоподобием. В книге встречаются и совсем уж немыслимые утверждения, как, например, что полиция в Истаде якобы оснащена оборудованием для записи всех входящих разговоров. Но, может быть, скоро так и будет.

Хеннинг Манкелль Неугомонный

Человек всегда оставляет следы.

И без тени людей не бывает…

То, что хочется помнить, забывается,

а то, что лучше бы забыть, помнится…

(Надписи спреем на стенах нью-йоркских домов)

Пролог

Начинается эта история с внезапной вспышки ярости.

Но буквально секундой раньше в шведской Правительственной канцелярии, где произошел сей инцидент, царила утренняя тишина. Причиной вспышки стал доставленный накануне вечером отчет, который шведский премьер-министр как раз и читал, сидя за своим темным письменным столом.

Стояла ранняя весна 1983 года, едва различимая влажная дымка висела над Стокгольмом и над деревьями, которые еще и не думали распускаться. В канцелярии премьер-министра о погоде, разумеется, говорили не меньше, чем в других местах. По поводу погоды и ветра все обращались к Оке Леандеру, конторскому служителю в святая святых Правительственной канцелярии. Считалось, что самыми надежными сведениями о погоде всегда располагает именно он.

Несколькими годами ранее Леандеру присвоили титул, звучащий благороднее, чем просто «конторский служитель», возможно, «начальник экспедиции» или что-то в таком роде. Сам он, впрочем, по-прежнему считал себя конторским служителем и совершенно не думал о том, что нуждается в новом служебном титуле.

Оке Леандер был здесь всегда, неизменно вблизи премьер-министров и их заместителей, которые приходили и уходили, а он оставался, этакий инвентарь, преданный и деликатный. Кто-то в шутку предложил, чтобы после смерти он стал святым заступником Правительственной канцелярии, добрым духом, неусыпно бдящим за их усилиями управлять страной, которая зовется Швецией.

О погоде и ветре Оке Леандер действительно знал весьма много, по причине своего хобби. Он был холост, жил в не слишком большой квартире на Кунгсхольме, там-то и общался с друзьями, которых завел по всему миру, поскольку увлекался радиолюбительством. Давным-давно он выучил наизусть большинство кодовых сокращений радиолюбительского жаргона. Не только что QRT означало «прерываю передачу» или что AURORA объясняла помехи в передаче и приеме, вызванные высокочастотным северным сиянием. Почти каждый вечер он сидел в наушниках и посылал в эфир QRZ, то бишь «С вами на связи…», а дальше свое имя. Рассказывали, будто однажды, много-много лет назад, тогдашнему премьер-министру по неведомой причине понадобилось выяснить, каковы в октябре — ноябре погодные условия на далеком тихоокеанском острове Питкэрн, где моряки, взбунтовавшиеся на «Баунти» против капитана Блая, сожгли захваченное судно и остались навсегда. На следующий день Оке Леандер сообщил премьеру необходимые сведения. И конечно же не спросил, зачем они нужны. Как упомянуто выше, он был весьма деликатен.

Что до международных контактов, с Оке Леандером даже в МИДе никто не сравнится, слегка желчно говорили о нем, когда он неспешным шагом проходил мимо по коридору.

Но и он никак не мог предвидеть вспышку ярости, которая нарушит покой.

Дочитав последнюю страницу, премьер-министр встал, подошел к окну. Снаружи вихрем метались чайки.

Речь шла о подводных лодках. О треклятых подводных лодках, осенью 1982-го якобы проникших в шведские территориальные воды и нарушивших границы Швеции. В разгар этих событий в стране прошли выборы, и председатель риксдага поручил Улофу Пальме сформировать новое правительство, так как Народная партия и Партия центра потеряли целый ряд мандатов и оказались в слабой парламентской позиции. Придя к власти, новое правительство немедля назначило комиссию для расследования инцидентов с подводными лодками, которые так и не удалось принудить к всплытию. Возглавил комиссию Свен Андерссон,[89] он-то и представил теперь результаты ее работы. Улоф Пальме прочитал отчет. И ничего не понял. Выводы комиссии были совершенно невразумительны. И он пришел в ярость.

Следует, однако, отметить, что Улоф Пальме не впервые ополчился на Свена Андерссона. Вообще-то его неприязнь зародилась давно, июньским днем 1963 года, сразу после Праздника середины лета,[90] когда прямо в центре Стокгольма, на мосту Риксбру, был взят под стражу седой, элегантно одетый пятидесятисемилетний господин. Арест произвели так тихо, что никто из случившихся поблизости ничего не заметил. Арестован оказался полковник ВВС Веннерстрём, с той минуты на Риксбру — крупный шпион, работавший на Советский Союз.

В день ареста Веннерстрёма тогдашний шведский премьер Таге Эрландер возвращался домой из-за рубежа после одной из немногих отпускных недель, проведенной в Рива-дель-Соле. Когда Эрландер вышел из самолета и на него налетели журналисты, он был не только совершенно неподготовлен, но вообще не имел представления об этом деле. Знать не знал ни об аресте, ни о подозрительном полковнике ВВС Веннерстрёме. Возможно, имя и подозрения, словно взбудораженная старая пыль, иной раз и мельтешили в воздухе, когда министр обороны приходил к нему на доклад, что бывало отнюдь не регулярно. Но ничего серьезного, ничего по-настоящему привлекающего внимание. Подозрения насчет шпионажа в пользу русских постоянно плавали в мутных водах холодной войны. Потому-то Эрландер и попал в такое положение. Человек, который много лет кряду, ровным счетом семнадцать, был бессменным премьер-министром, стоял как дурак и не знал, что сказать, поскольку ни министр обороны Андерссон, ни кто-либо другой из компетентных лиц не сообщил ему о происходящем. На последнем этапе перелета — это всего-навсего час от Копенгагена до Стокгольма — его вполне могли бы информировать об этом шокирующем деле, предоставив возможность подготовиться к встрече с возбужденными журналистами. Но в Каструпе никто его не встретил и компанию ему не составил.

Хотя общественность мало что об этом знает, в ближайшие дни Эрландер едва не ушел в отставку с поста премьера и председателя Социал-демократической партии. Никогда прежде коллеги по правительству так его не разочаровывали. И Улоф Пальме, уже тогда начавший выступать как эрландеровский ставленник, который однажды придет ему на смену, конечно же лояльно разделял злость премьера на халатность, приведшую к его унижению. Улоф Пальме охранял своего патрона как злая собака, говорили в близких к правительству кругах. И обычно никто не перечил.

Улоф Пальме не смог простить Свену Андерссону все то, что по его милости довелось пережить Эрландеру.

Впоследствии многие удивлялись, почему Улоф Пальме все же включал Свена Андерссона в свои правительства. В сущности, понять не так уж и трудно. Если б мог, Улоф Пальме, конечно, не стал бы этого делать. Но он просто не мог иначе. Свен Андерссон пользовался большим авторитетом и влиянием в областных партийных организациях. Он был сыном рабочего, в противоположность Улофу Пальме, который был напрямую связан со старинным остзейским дворянством, имел родственников-офицеров — вдобавок сам тоже числился офицером запаса, — но самое главное, происходил из состоятельных аристократических кругов шведского общества. В партийной глубинке контакты у него вообще отсутствовали. Улоф Пальме был перебежчик, который со всей серьезностью относился к своей партийно-политической позиции, но тем не менее оставался политическим пришельцем, этаким визитером, загостившимся на всю жизнь.

Оке Леандер — он как раз проходил мимо кабинета премьер-министра, нес докладную записку, где в резких выражениях сообщал, что сотрудники канцелярии премьера по халатности не всегда вечером запирают двери, — услыхал грянувший взрыв ярости. На секунду приостановился, а затем зашагал дальше по коридору, словно ничего не случилось.

Улоф Пальме не сумел сдержать бешенство. Обернулся к Свену Андерссону, который повесив голову сидел на сером диване в его кабинете. Лицо премьера налилось кровью, плечи странно подергивались, как всегда бывало в минуты гнева.

— Ни единого доказательства! — рявкнул он. — Только словесные утверждения, намеки, экивоки нелояльных флотских офицеров. Это расследование не обеспечивает ясности. Наоборот, заводит нас прямиком в политическую трясину!

Около полутора лет назад, в ночь на 28 октября 1981 года, на грунт Госефьердена возле Карлскруны легла советская подводная лодка. Не просто в шведских территориальных водах, но вдобавок в запретной военной зоне. Командир подлодки (она имела обозначение «У-137» Анатолий Михайлович Гущин заявил, что лодка сбилась с курса из-за невыявленной погрешности гирокомпаса. Однако и шведские морские офицеры, и обыкновенные рыбаки в один голос твердили, что лишь вдрызг пьяный капитан мог удачно проделать подобный кунштюк — забраться так глубоко в шхеры, предварительно не ложась на грунт.

6 ноября У-137 была отбуксирована в нейтральные воды и исчезла. Итак, в тот раз в шведских водах, без сомнения, находилась именно советская подлодка. Но шла ли речь о сознательном нарушении или о пьянстве на борту, выяснить не удалось. Поскольку русские упорно настаивали на погрешности гирокомпаса, все восприняли это как подтверждение, что капитан вправду был пьян. Никакой уважающий себя флот конечно же не признает, что один из его командиров пьянствует на службе.

Тогда имелись доказательства. Но где они сейчас?

Что давний министр обороны говорил в свою защиту и в защиту расследования, никому не известно. Сам он никаких записей не сделал, и Улоф Пальме, которого через несколько лет убили, тоже никаких свидетельств не оставил.

Оке Леандер в свою очередь воздержался как от письменных, так и от устных комментариев по поводу вспышки ярости в кабинете премьер-министра. В канун нового, 1989 года он ушел на покой, удалился в свою квартиру, к «эфирным» друзьям. Тогдашний премьер тепло поблагодарил его за работу, а когда осенью 1998-го он тихо скончался, ни у кого позднее не возникало ощущения, будто в канцелярии премьер-министра является его призрак.

Стало быть, началось все с этой вспышки ярости. История о произволе политики, путешествие в трясину, где правда и ложь поменялись знаками и в итоге, собственно, ничего выяснить не удалось.

Часть 1 Вступление в трясину

1

В тот год, когда Курту Валландеру стукнуло пятьдесят пять, он, к собственному удивлению, осуществил мечту, которую вынашивал очень давно. После развода с Моной, состоявшегося почти пятнадцать лет назад, он начал подумывать, что надо бы оставить Мариягатан, где стены пропитаны великим множеством тяжких воспоминаний, и перебраться за город. Каждый раз, придя домой вечером после более или менее безнадежного рабочего дня, он вспоминал, что когда-то жил здесь с семьей. Теперь же мебель смотрела на него как бы с давним упреком.

Он не мог свыкнуться с мыслью, что так и будет жить в этой квартире, пока не состарится настолько, что, возможно, не сумеет сам о себе позаботиться. Хотя ему даже шестидесяти не было, он все чаще вспоминал одинокую старость отца и твердо знал, что отнюдь не желает повторить его судьбу. Достаточно и того, что по утрам, когда брился перед зеркалом, он видел, что становится все больше похож на отца. А вот в юности походил скорее на мать. Но теперь отец упорно настигал его, словно бегун, который далеко отставал, а теперь, по мере приближения незримой финишной ленты, мало-помалу догонял соперника.

Жизненная философия Валландера особой сложностью не отличалась. Он не хотел превращаться в ожесточенного отшельника, не хотел одинокой старости, когда его лишь изредка будет навещать дочь да, может, кто-нибудь из давних коллег, внезапно вспомнивший, что он еще жив. И не имел утешительных религиозных надежд, будто на другом берегу черной реки ждет что-то еще. Там только мрак, тот же, из которого он некогда пришел. До пятидесяти лет он носил в себе смутный страх смерти, в мозгу вечной мантрой звучало: ведь я умру. На своем веку он видел многих и многих умерших. И ничто в их безмолвных лицах в общем-то не говорило, что их души отправились на небеса. Подобно многим другим полицейским, он сталкивался со всеми мыслимыми разновидностями смерти. И вот однажды, сразу после своего пятидесятилетия, отмеченного в Управлении полиции тортом и стандартной пустопорожней речью тогдашней начальницы Управления Лизы Хугоссон, он открыл новенький блокнот и стал вспоминать и записывать покойников, которых ему довелось видеть. Жутковатое занятие, он и сам толком не понял, чем оно его привлекло. Дойдя до десятого самоубийцы, сорокалетнего наркомана, отягощенного практически всеми проблемами, какие только можно себе представить, он сдался. Этот человек по фамилии Велин повесился на чердаке развалюхи, служившей ему пристанищем. Повесился так, чтобы шея оказалась сломана и ему не грозило медленное удушье. По словам судмедэксперта, Велин добился своего. Казнил себя как умелый палач. На этом Валландер бросил вспоминать самоубийц и сдуру еще несколько часов пытался припомнить подростков и детей, которых нашел мертвыми. Но в конце концов тоже бросил — слишком уж отвратительно. После он устыдился и сжег блокнот, словно занимался чем-то извращенным и запретным. Ведь, собственно говоря, по натуре он был оптимистом. Только не позволял себе признать именно эту сторону своего «я».

Однако же смерть всегда находилась рядом. При исполнении служебных обязанностей он сам стрелял на поражение и убивал, но неизбежное в таких случаях внутреннее расследование сочло применение оружия вполне обоснованным.

А все-таки смерть двух человек — его личный крест, который, хочешь не хочешь, надо нести. И если смеялся он не слишком часто, то виноваты здесь испытания, какие уготовила ему жизнь.

Словом, в один прекрасный день он принял окончательное решение. Произошло это в окрестностях Лёдерупа, неподалеку от дома, где когда-то жил его отец; он ездил побеседовать с крестьянином, жертвой жестокого разбойного нападения. А возвращаясь обратно в Истад, заметил на обочине объявление риелтора, которое указывало на неширокую щебенчатую дорогу, что вела к выставленному на продажу дому. Решение возникло внезапно. Он притормозил, свернул туда и разыскал дом. Еще не выходя из машины, понял, что недвижимость требует ремонта. Раньше это была фахверковая крестьянская усадьба, выстроенная покоем. Теперь одного крыла недоставало, вероятно, уничтожил пожар. Валландер прошелся по двору. Стояла ранняя осень. Он до сих пор хорошо помнил, как прямо над головой тянулись на юг перелетные птицы. Заглянул в окна и скоро смекнул, что серьезного ремонта требует только крыша. Зато какой обзор — дух захватывает: вдали угадывалось море и вроде бы даже один из паромов, идущий из Польши в Истад. В тот сентябрьский день 2003 года Валландер сразу влюбился в этот уединенный дом.

В Истаде он поехал прямо к риелтору. Цена оказалась приемлемой: если он возьмет ссуду, то вполне сумеет ее погасить. На следующий же день он снова осматривал дом, на сей раз вместе с риелтором, молодым парнем, который говорил каким-то деланым тоном, словно мыслями был совсем в другом месте. Последние владельцы дома, молодая супружеская пара, переехали сюда из Стокгольма и почти сразу, не успев даже обставить свое жилище, решили развестись. Но для Валландера в стенах пустого дома не таилось ничего пугающего. А самое главное, стало совершенно ясно: переехать можно хоть сейчас. Крыша еще год-другой продержится. Пока что достаточно перекрасить некоторые комнаты, пожалуй, заменить ванну и в случае чего купить новую плиту. Отопительный котел установлен всего лет пятнадцать назад, трубы и электрика тоже вряд ли старше.

Перед отъездом в город Валландер спросил, есть ли другие претенденты. Риелтор сказал, что есть еще один, и изобразил огорчение, будто искренне желал продать дом именно Валландеру и безмолвно намекал, что лучше дать согласие прямо сейчас. Но Валландер не собирался покупать кота в мешке. Он потолковал с коллегой, брат которого занимался инспекцией домов, и сумел договориться, чтобы тот завтра же осмотрел дом. Иных недочетов, кроме обнаруженных Валландером, не нашлось. После этого Валландер наведался в свой банк и узнал, что получит ссуду, вполне достаточную для покупки. За годы службы в Истаде он, особо не задумываясь зачем, регулярно откладывал часть денег. Теперь их хватит, чтобы внести аванс наличными.

Вечером он сел за кухонный стол и составил подробную финансовую смету. Почему-то ситуация казалась ему торжественной. Около полуночи он окончательно принял решение купить дом, носивший эффектное название Черный Холм. И, несмотря на поздний час, позвонил своей дочери Линде, которая жила в новом районе, у вылетной магистрали на Мальмё. Дочь еще не спала.

— Приезжай, — взволнованно сказал Валландер. — Есть новости.

— Посреди ночи?

— Я знаю, у тебя завтра выходной.

Несколько лет назад, когда однажды на прогулке по пляжу Моссбю Линда сообщила, что решила пойти по его стопам, она застала его врасплох. Но уже через несколько минут Валландер осознал, что рад ее решению. Дочь как бы наполнила новым смыслом те долгие годы, что он сам служил в полиции. Закончив Академию, она начала работать в Истаде. Первые месяцы жила у него на Мариягатан. И это было уже не так хорошо, ведь он, как старый пес, привык сидеть где вздумается, а вдобавок ему стоило большого труда воспринимать ее как взрослого человека. Спасло их отношения то, что Линда нашла себе квартиру.

Тем вечером он сообщил дочери о своем намерении. Наутро она вместе с ним съездила посмотреть дом и без обиняков сказала: он должен купить именно этот дом. Не какой-нибудь другой, а именно этот, в конце дороги, на отлогом холме, с видом на море.

— Дедушкин призрак будет приходить к тебе. Но ты не бойся. Он станет как бы духом-хранителем.

И вот в жизни Валландера настала великая и счастливая минута: он подписал купчую и вдруг обнаружил, что стоит с увесистой связкой ключей в руке. 1 ноября он переехал, предварительно перекрасив две комнаты, но отказавшись от покупки новой плиты. Мариягатан он покинул без малейших сомнений в правильности своего поступка. В тот день, когда он водворился в новом доме, дул резкий зюйд-ост, море штормило.

В первый же вечер из-за шторма вырубилось электричество. Дом внезапно погрузился в кромешную тьму. Стропила дрожали и потрескивали под напором ветра, и Валландер вдруг заметил, что в одном месте крыша протекает. Но ни о чем не жалел. Он будет жить здесь.

Во дворе стояла собачья конура. Валландер с детства мечтал завести собаку. Когда ему исполнилось тринадцать, он уже и надеяться перестал, но тут-то и получил ее в подарок от родителей. И полюбил всем сердцем. Впоследствии он думал, что именно эта собака, Сага, научила его настоящей любви. В три года Сага погибла под колесами грузовика. Никогда прежде Валландер не испытывал такого горя и потрясения. И теперь еще живо помнил свои сумбурные чувства, хотя с тех пор минуло больше сорока лет. Смерть наносит удар, порой думал он. И кулак у нее могучий и безжалостный.

Две недели спустя он купил себе собаку, черного щенка Лабрадора. Не вполне чистопородного, хотя владелец и расписывал его как высший класс. Имя для собаки Валландер выбрал заранее — Юсси, в честь великого шведского певца, который был одним из его кумиров.[91]

В начале декабря он пригласил коллег из полицейского управления на новоселье. В тот вечер электричество опять вырубилось, но на сей раз он подготовился — зажег свечи и две керосиновые лампы, доставшиеся в наследство от отца. Примерно через час свет дали. Валландер решил обязательно запомнить этот вечер. Он еще не старик, ведь рискнул же сняться с места. У него еще есть друзья, а не просто коллеги, которые приходят по некой сомнительной обязанности.

Поздно ночью, когда разъехались последние гости, Валландер пошел прогулять Юсси. С фонариком, чтобы не споткнуться в потемках. Все ж таки трезвым его не назовешь, а вокруг полей, которые летом будут желтыми от рапса, полным-полно скрытых от глаза канав. Он спустил Юсси с поводка, щенок исчез во мраке. Небо над головой было холодное и ясное, ветер поутих. Далеко у горизонта угадывались огни какого-то судна. Ну вот, думал он, теперь я живу здесь. Рискнул переехать, даже собаку завел. Вопрос лишь в том, что будет дальше, куда я пойду.

Юсси бесшумной тенью вынырнул из темноты. Но и собака не принесла ответа на вопрос, который Валландер бросил в ночь.

Без малого четыре года спустя, в начале 2007-го, Валландеру приснилась как раз та ночь после новоселья. Вопрос по-прежнему остается без ответа, думал он, проснувшись. Четыре года минуло, а я так и не знаю, куда иду.

Было это после Крещения, во вторник. Ночью над южным Сконе промчалась короткая снежная буря и исчезла на просторах Балтики. На подъездной дорожке к дому намело сугроб. И уже в начале седьмого Валландер разгребал снег, а Юсси тем временем увлеченно вынюхивал на заснеженной меже заячьи следы. Сегодня Валландеру первым делом предстояло явиться к врачу, который регулярно проверял уровень сахара в его крови. Десять с лишним лет назад у него обнаружили диабет. Поначалу удавалось держать сахар в разумных пределах благодаря диете, моциону и таблеткам. Однако последние несколько лет пришлось вдобавок каждый день делать уколы. Ну а после визита к врачу он продолжит расследование, которое с начала декабря занимало все его время. Пожилой владелец оружейного магазина и его жена были жестоко избиты грабителями, захватившими большое количество оружия. Муж до сих пор находился в искусственной коме, на грани жизни и смерти. Жена была в сознании, но ослепла на один глаз и получила черепную травму. Когда Валландер одним из первых прибыл на место происшествия — в красивый дом с большим садом, километрах в десяти к северу от Истада, — его потрясла безумная жестокость налетчиков. Пожилых людей избили до потери сознания, связали веревками и бросили умирать.

Хозяин, Улоф Ханссон, унаследовал оружейный магазин от отца, и располагался магазин здесь же, в доме. Он и его жена Ханна специализировались на револьверах и пистолетах, зачастую уникальных коллекционных экземплярах. Грабители хорошо подготовились. Валландер и прокурор Эрик Петрен вместе с остальными членами группы, которая сейчас вела розыск, просмотрели записи камер наблюдения и насчитали человек пять нападавших, все в масках. Одна из камер зафиксировала мгновение, когда Улофа Ханссона ударили деревянной дубинкой по затылку. В комнате послышался сдавленный стон.

Валландеру вспомнилась другая чета стариков, убитых в Ленарпе без малого двадцать лет назад. В его личном списке то расследование было одним из самых напряженных за все годы работы в Истаде. Два ищущих убежища иностранца увидели, как старый крестьянин снимал в банке крупную сумму денег, и пошли на преступление. Теперь все это вновь встало у него перед глазами, словно повторяющийся кошмар. Случившееся в далеком прошлом смешалось с тем, над чем он работал в настоящее время. Та же звериная жестокость, та же бесчеловечность, испугавшая его сейчас не меньше, чем тогда.

Целый месяц они охотились за преступниками. Первые недели не имелось ни единой надежной зацепки, ни единой отправной точки. Налетчики действовали по тщательно разработанному плану, и для Валландера это, конечно, тоже был след. Скорей всего, преступники обнаружатся среди рецидивистов. Валландер даже не поленился съездить из Истада в Хеслехольм. Потолковал с неким Руне Берглундом. Встретились они в вечерних сумерках неподалеку от городского стадиона. В прошлом Берглунд занимался грабежами и дважды мотал срок за нанесение тяжких телесных повреждений. Но затем вдруг ударился в религию и, к всеобщему удивлению, действительно завязал с преступной карьерой. Однако, хотя и покончил с преступной деятельностью, Берглунд сохранил обширные контакты. И в свое время один из сотрудников мальмёской уголовной полиции «одолжил» его Валландеру как информатора. Вот с тех пор Валландер нет-нет да и обращался к нему за справками. Цена всегда была одинаковая — две сотенных в церковную кружку. С семи до четырех Берглунд работал в автосервисе, а все свободное время проводил в Независимой церкви, где нашел Иисуса. Или, может, наоборот: Иисус нашел его? Валландер никогда не сомневался, что его сотенные действительно попадают куда надо.

Берглунд не удивился, когда комиссар изложил свое дело, ведь кража оружия под Истадом широко освещалась в СМИ. Он считал, что грабители, вероятно, действовали по заказу из-за рубежа. Хотя Улоф Ханссон оборудовал дом массой охранных устройств, по сравнению с теми, что используются на континенте, это была сущая чепуха. А значит, для достаточно ушлых грабителей дом Ханссона представлял собой куда более предпочтительный объект, нежели любой оружейный магазин за границей. Берглунд обещал дать знать, если что-то выяснит. И действительно, за день до Рождества сообщил, что банда, возможно, состоит из шведов и наемников-поляков.

Рождественским вечером Улоф Ханссон скончался. И таким образом дело перешло в другую категорию — грабеж и тяжкие телесные повреждения стали убийством. Вместе с Валландером расследованием занимались в первую очередь две полицейские — Анн-Луиза Эденман, переехавшая из Лунда, и Кристина Магнуссон, которая, как и сам Валландер, перевелась в Истад из Мальмё. Как-то само собой вышло, что руководителем оказался Валландер, хотя никто его не назначал. Случалось, он вспоминал те времена, когда непосредственным его начальником был опытный комиссар Рюдберг. Сам он тогда только-только начал работать в Истаде. Позднее Рюдберг заболел раком и умер. Валландеру до сих пор недоставало Рюдберга, порой он думал о нем почти ежедневно. И сейчас еще иной раз, занимаясь каким-нибудь заковыристым расследованием, приходил с цветами на могилу. Стоял перед незатейливой надгробной плитой и спрашивал себя, что бы сделал на его месте Рюдберг. А подчас думал, станут ли Эденман или Магнуссон когда-нибудь спрашивать себя, что бы на их месте сделал Валландер.

Он не знал. Да в общем-то и не хотел знать.

12 января вся жизнь Валландера разом изменилась. Во-первых, расследование наконец сдвинулось с мертвой точки. Кристина Магнуссон буквально ворвалась к нему в кабинет, где он просматривал отчеты о кражах оружия, присланные Государственным управлением уголовной полиции. По лицу Кристины Валландер понял: что-то произошло. Узнал в ней себя. Ему до сих пор тоже случалось врываться с важными новостями в кабинеты коллег.

— Ханна Ханссон заговорила, — сообщила Кристина. — Начала вспоминать.

— Что же она говорит?

— Что узнала по меньшей мере двоих налетчиков.

— Они же были в масках?

— Говорит, что узнала голоса. Эти люди ранее заходили в магазин.

— Без масок?

Кристина Магнуссон кивнула. Валландер мгновенно понял, что это может означать.

— Стало быть, они есть на старых записях с камер наблюдения?

— Вполне возможно.

Валландер помолчал, обдумывая полученную информацию.

— Ты уверена, что она не ошибается?

— По моему впечатлению, она в полном рассудке. И говорила очень убежденно.

— Она знает, что муж умер?

— Нет. Две ее дочери находятся в больнице, но доктора просили их пока не говорить ей, что он умер.

Валландер с сомнением покачал головой.

— Если она, как ты говоришь, в полном рассудке, то наверняка уже все знает. По глазам дочерей прочла.

— Значит, по-твоему, можно спокойно сообщить ей об этом?

Валландер встал.

— Я просто считаю, нам не стоит чересчур обольщаться. Она понимает, что мужа нет в живых. Сколько лет они были женаты? Сорок семь? Ладно, соберем всех, кого сможем, и начнем просматривать пленки с камер.

Когда Валландер следом за Кристиной Магнуссон, которой не прочь был украдкой полюбоваться со спины, вышел в коридор, в кабинете зазвонил телефон. Секунду он колебался, стоит ли отвечать, но все-таки вернулся. Звонила Линда. У нее образовалось несколько выходных дней, поскольку она дежурила в необычайно бурную новогоднюю ночь, когда в Истаде произошло множество семейных скандалов и жестоких драк, сопряженных с членовредительством.

— У тебя найдется время?

— Вообще-то нет. Кажется, мы приступаем к опознанию кой-кого из тех, кто украл оружие.

— Нам нужно встретиться.

Валландер слышал по голосу, что Линда нервничает. И забеспокоился, как всегда, когда думал, что с ней что-то случилось.

— Что-то серьезное?

— Нет-нет.

— Можем встретиться в час.

— На пляже Моссбю?

Валландер подумал, что дочь шутит.

— Прихватить с собой плавки?

— Я серьезно. Пляж Моссбю. Но без купания.

— Что там делать в такой холод, на ветру?

— В час я буду там. И ты тоже.

Линда положила трубку, прежде чем он успел задать очередной вопрос. Что у нее за дело? Он стоял, тщетно пытаясь найти ответ. Потом пошел в ту комнату для совещаний, где был самый лучший телевизор, и два часа просматривал записи с ханссоновских камер наблюдения. К половине первого они одолели только половину пленок. Валландер встал и сказал сотрудникам, что работа будет продолжена после двух. Мартинссон, один из тех, кто дольше всех работал с ним в Истаде, посмотрел на него с удивлением:

— Перерыв? Сейчас? Ты же никогда не ходил обедать в строго определенное время?

— Я не обедать. У меня встреча.

Выходя, Валландер подумал, что говорил с неоправданной резкостью. Они с Мартинссоном не только коллеги, но еще и друзья. На новоселье конечно же именно Мартинссон произнес речь в честь его, собаки и дома. Мы же старые трудяги-напарники, думал он сейчас. Старые напарники, которые ссорятся в основном для поддержания формы.

Он сел в свою машину, «пежо», купленный четыре года назад, и поехал. Сколько раз он ездил этой дорогой? И сколько раз еще проедет? Дожидаясь зеленого сигнала светофора, Валландер вспомнил историю, когда-то слышанную от отца, про кузена, которого сам он никогда не встречал. Кузен водил паром между островками в стокгольмских шхерах, плавание короткое, весь рейс не более пяти минут, год за годом, один и тот же маршрут. И однажды он сорвался. Дело было в октябре, под вечер, на пароме полно автомобилей. Кузен вдруг повернул штурвал и взял курс в открытое море. Позднее он рассказал, что знал: солярки в танках парома хватит, чтобы добраться до одной из балтийских стран. Но это и все, что он сказал, когда его в конце концов скрутили возмущенные водители, а подоспевшая береговая охрана вернула паром на должный курс. Объяснения этому своему поступку он так никогда и не дал.

Валландер подумал, что каким-то непостижимым образом понимает кузена.

Ветер гнал по небу обрывки облаков, когда он ехал по прибрежному шоссе на запад. В боковое окно видел у горизонта темные громады туч, предвещавшие непогоду. Утром по радио говорили, что к вечеру опять возможен снегопад. У съезда на Марсвинсхольм его обогнал мотоцикл. Водитель помахал рукой, а Валландер подумал, что больше всего на свете боится, как бы Линда со своим мотоциклом не угодила в аварию. Он знать не знал об этом увлечении дочери, пока несколько лет назад она не зарулила к нему во двор на новеньком, сверкающем хромом «Харлей-Дэвидсоне». Едва она сняла шлем, он первым делом спросил, не сошла ли она с ума.

«Ты понятия не имеешь обо всех моих мечтах, — ответила Линда с широкой счастливой улыбкой. — Да и я наверняка не знаю, о чем мечтаешь ты».

«Во всяком случае, не о мотоцикле».

«Жаль. Погоняли бы вместе».

Он прямо-таки умолял ее отказаться от мотоцикла, дошел даже до того, что обещал купить ей машину и оплачивать бензин. Но Линда не согласилась, да он с самого начала знал, что проиграет. Она унаследовала его упрямство и с мотоциклом не расстанется, чем бы он ее ни заманивал.

Когда он завернул на парковку пляжа Моссбю, безлюдного и ветреного, Линда уже успела снять шлем и стояла на вершине дюны, а ветер трепал ее волосы. Валландер заглушил мотор и, не выходя из машины, некоторое время смотрел на дочь, одетую в черную кожу и дорогущие сапоги, которые она заказала на калифорнийской фабрике, выложив за них почти все свое месячное жалованье. Когда-то маленькой девочкой она сидела у меня на коленях и я был для нее величайшим героем, думал Валландер. Теперь ей тридцать шесть, служит в полиции, как и я, у нее острый ум и широкая улыбка. Чего мне еще желать?

Он вышел на пронизывающий ветер, не без труда вскарабкался по мягкому песку и стал рядом с дочерью. Она улыбнулась:

— Тут кое-что произошло, помнишь?

— На этом пляже ты сообщила мне, что хочешь стать полицейской.

— Я имею в виду кое-что другое.

Валландер вдруг сообразил, к чему она клонит.

— Тут прибило к берегу резиновый плот с двумя мертвецами. Давно-давно, уж и не помню точно, сколько лет назад. Можно сказать, все это происходило в другом мире.

— Расскажи про тот мир.

— Ты ведь не ради этого вызвала меня сюда?

— Все равно расскажи!

Валландер махнул рукой в сторону моря.

— О странах на другом берегу мы знали немного. Иной раз даже делали вид, будто их не существует. Были отрезаны от балтийских государств, от своих ближайших соседей. А они от нас. Однажды сюда прибило резиновый плот, и расследование привело меня в Латвию, в Ригу. Я побывал за железным занавесом, которого теперь больше нет. Мир тогда был другим. Не хуже и не лучше, просто другим.

— У меня будет ребенок, — сказала Линда. — Я беременна.

У Валландера перехватило дыхание, он будто не понял, что она сказала. Потом уставился на ее живот, скрытый под черным кожаным костюмом. Линда прыснула:

— Да не видно же ничего! Я только на втором месяце.

Позднее Валландер будет вспоминать каждую подробность этой встречи, когда Линда открыла ему свой большой секрет. Они спустились к воде и прошлись по пляжу, пригибаясь от встречного ветра. Дочь рассказала ему все, что он хотел знать. Когда он, опоздав на час, вернулся в Управление, мысли его были совсем не о расследовании, за которое он отвечал.

Около пяти, как раз перед началом нового снегопада, им удалось найти кадры с двумя мужчинами, по всей вероятности причастными к краже оружия и жестокому убийству. Валландер коротко подытожил всем известное: они совершили прорыв на пути к раскрытию дела.

А когда совещание закончилось и сотрудники собирали свои бумаги и папки, Валландера охватило почти неодолимое желание рассказать о свалившейся на него огромной радости.

Но он, разумеется, ничего не сказал.

Это не для него. Так близко он коллег не подпускал, никогда.

2

30 августа 2007 года, днем, в самом начале третьего, Линда родила в Истадской больнице девочку, первую внучку Курта Валландера. Роды прошли нормально, вдобавок вовремя, именно в тот день, какой рассчитала акушерка. Валландер предусмотрительно взял отпуск и в этот час пытался замешать ведерко приличного раствора, чтобы замазать трещины в стене под потолком веранды, возле входной двери. Получалось не ахти, но по крайней мере он был при деле. Когда зазвонил телефон и он узнал, что отныне может именовать себя дедом, из глаз брызнули слезы. От нахлынувших чувств он на миг оказался совершенно беззащитным.

Позвонила не Линда, а отец ребенка, финансист Ханс фон Энке. Поскольку Валландеру не хотелось показаться сентиментальным, он быстро поблагодарил за звонок, попросил передать привет Линде и закончил разговор.

Затем он долго гулял с Юсси. Лето кончалось, но в Сконе по-прежнему стояла жара, ночью прошла гроза, и сейчас, после дождя, воздух был свежий, дышалось легко. Валландер наконец мог признаться себе, как часто думал о том, что раньше никогда не замечал у Линды желания иметь ребенка. Сейчас ей уже сравнялось тридцать семь, а с точки зрения Валландера, женщине в таком возрасте заводить детей поздновато. Мона была гораздо моложе, когда появилась Линда. Он наблюдал за романами дочери, деликатно держась в стороне, некоторые ее мужчины нравились ему больше, некоторые — меньше. Случалось, он уверенно думал, что вот наконец она нашла того, кто ей нужен, но внезапно все кончалось, и она никогда не объясняла почему. Хотя отец и дочь очень доверяли друг другу, об иных вещах они не говорили даже в самые задушевные минуты. И вопрос о детях принадлежал к числу таких негласных табу.

В тот день на пронзительном ветру пляжа Моссбю Линда впервые рассказала о мужчине, от которого ждет ребенка. Для Валландера его существование явилось полной неожиданностью. Он-то думал, как раз сейчас у нее вовсе нет постоянного друга. Но, оказывается, ошибался, и ее рассказ поверг его в удивление.

С Хансом фон Энке Линда познакомилась у общих друзей в Копенгагене, на ужине по случаю помолвки. Родом Ханс был из Стокгольма, но последние два года жил в Копенгагене, где работал в финансовой компании, которая занималась в первую очередь созданием хедж-фондов. Линда решила, что он важничает, и наехала на него. Весьма свирепо заявила, что она всего-навсего простая полицейская с плохоньким жалованьем и понятия не имеет, что за штука хедж-фонд. Может, она и слово это выговаривает неправильно? Кончилось тем, что они долго гуляли по ночному Копенгагену и уговорились встретиться снова. Ханс фон Энке был на два года моложе Линды и детей тоже не имел. С самого начала своих отношений оба, по умолчанию, но совершенно определенно, решили попробовать завести ребенка.

Через два дня после раскрытия большого секрета Линда вечером приехала к отцу вместе со своим избранником. Ханс фон Энке оказался долговязым, худым, лысоватым, с пронзительными голубыми глазами. В его обществе Валландер сразу же почувствовал себя неуверенно, манера выражаться у парня была какая-то чудная, и вообще, он диву давался, что, собственно, Линда в нем нашла. Когда дочь рассказала, что Ханс зарабатывает втрое больше самого Валландера, а вдобавок имеет право на ежегодный бонус, который может составить целый миллион, Валландер мрачно подумал, что ее привлекли деньги. И так разволновался, что при следующей встрече с Линдой напрямик спросил ее об этом. Они сидели в кафе, в центре Истада. Линда жутко рассердилась, бросила внего коричную булочку и ушла. Он догнал ее на улице и попросил прощения. Нет, дело не в деньгах, сказала она, а в большой, настоящей любви, какой она раньше никогда в жизни не испытывала.

Валландер решил, что постарается смотреть на будущего зятя более теплым взглядом. Через Интернет и через банковского служащего, который обычно занимался в Истаде его немногочисленными финансовыми делами, он навел кой-какие справки о компании, где работал зять. Разузнал, что такое хедж-фонды, и выяснил многое другое, якобы составлявшее основу деятельности современного финансового учреждения. С благодарностью принял приглашение Ханса фон Энке приехать в Копенгаген и совершил экскурсию по дорогим конторским помещениям компании, располагавшимся возле Круглой башни. Затем Ханс угостил его обедом, и, вернувшись в Истад, Валландер думать забыл об ощущении собственной неполноценности, которое донимало его при первой встрече. Из машины он позвонил Линде и сказал, что начал ценить ее избранника.

«У него есть один изъян, — сказала Линда. — Волос маловато. А в остальном все отлично».

«Жду дня, когда смогу показать ему мою контору».

«Я уже показала. На прошлой неделе. Тебе никто не говорил?»

Конечно, никто ничего Валландеру не сообщил. Вечером он сидел у себя за кухонным столом и с карандашом в руке подсчитывал, сколько Ханс фон Энке зарабатывает в год. А подведя итог, поразился. На миг опять нахлынуло смутное недовольство. Сам он после стольких лет зарабатывал в месяц около 40 000 крон. И считал, что это много. Впрочем, в брак вступал не он, а Линда. Принесут ли деньги ей счастье или не принесут, его не касается.

В марте Линда и Ханс поселились под Рюдсгордом, на большой вилле, купленной молодым финансистом. Ханс начал ездить в Копенгаген и обратно, Линда работала как всегда. Когда они более-менее наладили свой быт, Линда поинтересовалась, не придет ли Курт к ним на ужин в следующую субботу. Они ожидают в гости родителей Ханса, и те, разумеется, хотят познакомиться с отцом Линды.

«Я говорила с мамой», — сказала она.

«Она приедет?»

«Нет».

«Почему?»

Линда пожала плечами: «По-моему, она больна».

«Чем это?»

Линда долго молча смотрела на него, потом ответила: «Пьет она слишком много. По-моему, больше чем когда-либо».

«Я не знал».

«Ты много чего не знаешь».

Валландер конечно же принял приглашение на ужин, где познакомится с родителями Ханса фон Энке. Отец, Хокан фон Энке, в прошлом был морским офицером, капитаном второго ранга, командовал как подводными лодками, так и надводными противолодочными кораблями. Насколько известно Линде — хоть она и не была вполне уверена, — ему доводилось также входить в состав оперативного штаба, который решал, когда подразделения вооруженных сил могут атаковать противника действительным огнем. Мать Ханса фон Энке, Луиза, преподавала языки. Братьев и сестер у него не было. Единственный ребенок.

— Я не привык общаться с аристократами, — мрачно сказал Валландер, когда Линда умолкла.

— Они самые обычные люди. Думаю, вы найдете о чем поговорить.

— Это о чем же?

— Сам увидишь. Не будь таким пессимистом.

— Да вовсе я не пессимист! Просто спрашиваю.

— Ужин в шесть. Не опаздывай. И не бери с собой Юсси. От него один беспорядок.

— Юсси очень послушная собака. В каком они возрасте, его родители?

— Хокану скоро семьдесят пять, Луиза на несколько лет моложе. Кстати, Юсси никогда не слушается, тебе ли не знать, ведь это ты не сумел воспитать его. Слава богу, со мной у тебя вышло удачнее.

Она вышла прежде, чем Валландер успел ответить. На миг он попробовал возмутиться, что последнее слово всегда остается за дочерью. Но не сумел и вновь склонился над бумагами.

В ту субботу, когда он выехал из Истада, чтобы познакомиться с родителями Ханса фон Энке, в Сконе моросил необычайно теплый дождик.

С раннего утра Валландер сидел в кабинете, еще раз, бог весть который по счету, просматривал важнейшие разделы следственных материалов по делу об убийстве хозяина оружейного магазина и краже револьверов. Вне всякого сомнения, личность преступников установлена, но доказательств пока что нет. Я разыскиваю не ключ, думал он, а пока что лишь отдаленный звон связки ключей. К трем часам он просмотрел половину объемистого материала. И решил поехать домой, соснуть часок-другой, а потом одеться к ужину. Линда говорила, что родители Ханса фон Энке, на ее вкус, пожалуй, чересчур чопорны, но именно поэтому предложила, чтобы он надел свой лучший костюм.

«Костюм у меня один, тот, в котором я хожу на похороны, — сказал Валландер. — Но белый галстук, надеюсь, не обязателен?»

«Тебе незачем приходить, если все, по-твоему, так скверно».

«Я просто пытался пошутить».

«Неудачно. У тебя есть по меньшей мере три синих галстука. Надень один из них».

Около полуночи, возвращаясь на такси в Лёдеруп, Валландер думал, что вечер оказался значительно приятнее, чем он ожидал. И со старым капитаном второго ранга, и с его женой он вполне мог поговорить. В обществе незнакомых людей он всегда держался настороже, всегда считал, что они с более или менее плохо скрытым презрением относятся к тому, что он полицейский. Но у этих двоих ничего подобного не заметил. Напротив, оба, как ему показалось, проявили неподдельный интерес к его работе. Вдобавок Хокан фон Энке имел ряд соображений и касательно организации шведской полиции, и касательно различных недочетов в расследовании широко известных преступлений, что Валландер любезно согласился с ним обсудить. В свою очередь он смог расспросить о подводных лодках, о шведском военно-морском флоте, о нынешних сокращениях в шведских вооруженных силах и получил компетентные и интересные ответы. Луиза фон Энке говорила мало, большей частью сидела с дружелюбной улыбкой и слушала разговор за столом.

Когда вызвали такси, Линда проводила отца до калитки. Шла с ним под руку, склонив голову к его плечу. Так она делала, только когда была им довольна.

— Стало быть, я вел себя хорошо, — сказал Валландер.

— Лучше чем когда-либо. Можешь ведь, когда захочешь.

— Что могу?

— Хорошо себя вести. Даже задавать разумные вопросы о вещах, не имеющих отношения к работе полиции.

— Они мне понравились. Но о ней я узнал мало.

— О Луизе? Она такая. Говорит мало. Зато слушает лучше нас всех, вместе взятых.

— Мне она показалась чуточку загадочной.

Они вышли к дороге и стали под деревом, прячась от дождя, который так и не перестал.

— Не знаю никого загадочнее тебя, — сказала Линда. — Много лет я думала, что у тебя есть секрет, который ты стараешься скрыть. Но теперь поняла, что лишь часть загадочных людей вправду что-то скрывает.

— И я не из их числа?

— Пожалуй, да. Я права?

— Пожалуй. Хотя, возможно, иной раз человек хранит тайны, о которых сам не знает.

Темноту прорезал свет фар — подъехало такси. Машина оказалась похожей на автобус, в таксопарках они становились все более популярны.

— Терпеть не могу эти автобусы, — проворчал Валландер.

— Не заводись. Завтра я доставлю твою машину.

— После десяти я буду в Управлении. А теперь иди и узнай, как я им понравился. Завтра жду отчета.

Линда пригнала его машину утром, около одиннадцати.

— Очень, — сказала она, войдя в кабинет, по обыкновению, без стука.

— Что «очень»?

— Ты им очень понравился. Хокан выразился довольно забавно. Сказал: «Твой папа — незаурядная аквизиция[92] для семьи».

— Я даже не знаю, что это означает.

Ключи от машины Линда положила на стол. Спешила уйти, потому что они планировали прогулку с ее будущими свекром и свекровью. Валландер глянул в окно. В тучах появились просветы.

— Вы поженитесь? — спросил он, когда дочь уже направилась к двери.

— Им очень этого хочется, — ответила она. — Буду признательна, если хоть ты не станешь настаивать. А мы посмотрим, подходим ли друг другу.

— Но у вас же будет ребенок?

— В этом смысле все в порядке. Но сможем ли мы затем прожить вместе всю жизнь — дело другое.

Она исчезла. Валландер слышал ее быстрые шаги, каблуки сапог стучали по полу. Не знаю я свою дочь, думал он. Когда-то полагал, что знаю. А теперь понимаю: она становится все более и более незнакомой.

Он стал у окна, глядя на старую водонапорную башню, голубей, деревья, синее небо в разрывах редеющих туч. Тревожное волнение нахлынуло на него, тоскливое одиночество, заполнявшее все вокруг. Или, может, на самом деле оно было внутри? Все его существо как бы незаметно превращалось в песочные часы, из которых беззвучно утекал песок. Он еще долго смотрел на голубей и деревья, и в конце концов тревога отпустила. Тогда он сел за письменный стол и снова принялся упрямо просматривать документы, стопками громоздившиеся на столе.

Семь месяцев спустя, в середине октября, Валландер и его сотрудники продвинулись настолько, что смогли пойти к прокурору и потребовать ареста четырех подозреваемых. Двое из них, граждане Польши, были опознаны по пленкам с камер наблюдения оружейного магазина. Кроме того, полиция собрала достаточно улик, чтобы взять под стражу двух гётеборжцев, связанных с организованной преступной группировкой, которой руководили выходцы из бывшей Югославии. И снова Валландеру вспомнилось жестокое нападение в Ленарпе без малого двадцать лет назад. Когда стало известно, что это злодейство дело рук иностранцев, произошел целый ряд расистских выступлений, в том числе налеты на лагеря беженцев и убийство совершенно невинного человека. Страшное было время.

В ходе долгого и подчас безнадежного расследования Валландер осознал, что обе ближайшие его сотрудницы действительно хорошие полицейские. Он проникался к ним все большим уважением и даже ощутил прилив энергии, которую, казалось, подрастерял в последние годы. Особенно ему импонировала Кристина Магнуссон — своим ясным умом и упорством. И он по-прежнему украдкой поглядывал на нее в коридорах Управления.

Летом Ханну Ханссон выписали из больницы. Ослепшую на один глаз и с повреждением позвоночника. Валландеру побеседовал с одной из ее дочерей, которая держала конеферму под Хёрбю.

— Зрение не вернется, — сказала дочь. — И от болей в спине врачи фактически ее не избавят. Но хуже всего другое. Знаете, что именно?

— Смерть мужа.

— Это настолько очевидный факт, что о нем можно не говорить. Я имею в виду другое, затаенное.

Валландер так и не догадался, какого ответа она ждала.

— Страх, — сказала дочь. — Она стала бояться людей. Боится выходить, спать, оставаться одна. Как это излечить? Можно ли наказать за это?

— Хороший обвинитель убедит суд в особой тяжести преступления, — сказал Валландер.

Дочь покачала головой. Она сомневалась, как, впрочем, и сам Валландер. Шведские суды зачастую неприятно удивляли его своей нерешительностью в оценке тяжести преступления.

— Вы только их поймайте, — сказала она, перед тем как вышла из кабинета. — Не дайте им уйти от ответа за содеянное.

Валландер лично провел первые допросы двух задержанных поляков. Оба молодые парни, чуть старше двадцати. Они смотрели на него с издевкой и через переводчиков заявили, что не имеют касательства к краже оружия, что даже не были тогда в Швеции и на его вопросы больше отвечать не намерены. Но Валландер не позволил себе горячиться, хотя руки чесались надавать им затрещин. И мало-помалу сумел расколоть одного из них, который в ноябре вдруг начал давать показания. После этого все пошло быстро. При обыске некой квартиры в Стаффансторпе[93] полиция обнаружила больше половины украденного оружия, в другой раз, опять-таки при обыске в одном из предместий Стокгольма, нашли еще четыре ствола. В декабре, когда начался судебный процесс, недоставало лишь трех единиц оружия. Тем утром Валландер собрал своих соратников на кофе с кексом в одной из комнат для совещаний. Хотел сказать несколько хвалебных слов, но сбился, и в результате они большей частью обсуждали текущие переговоры о заработной плате и общее недовольство бесконечными реформами и изменчивыми приоритетами руководства Государственной полиции.

Рождество Валландер встречал вместе с семьей Линды. С восторгом и молчаливой радостью смотрел на внучку, у которой до сих пор не было имени. Линда уверяла, что девочка похожа на него, особенно глаза, но Валландер никакого сходства не видел, как ни старался.

— Девочке нужно имя, — сказал он, когда вечером в сочельник они сидели и пили вино.

— Будет у нее имя, — успокоила Линда.

— Мы думаем, в один прекрасный день оно само появится, — сказал Ханс.

— Почему меня назвали Линдой? — вдруг спросила дочь. — Откуда взялось это имя?

— Я тебя так назвал, — ответил Валландер. — Мона хотела назвать тебя по-другому, не помню как. Но для меня ты с самого начала была Линдой. А твой дед считал, что надо назвать тебя Венерой.

— Венерой?

— Ты же знаешь, он иногда чудил. Тебе не нравится твое имя?

— У меня имя хорошее. И можешь не беспокоиться. Если мы поженимся, я и фамилию менять не буду. Никогда не стану Линдой фон Энке.

— Может, мне стоило бы стать Валландером, — сказал Ханс. — Но, думаю, родители возмутятся.

Между Рождеством и Новым годом Валландер занимался «расчисткой» — разбирал скопившиеся за год бумаги. Много лет назад он завел привычку перед Новым годом освобождать место для наступающего года. В начале января вынесут приговор по делу о краже оружия. Валландер говорил с прокурором, который потребовал для обвиняемых самого сурового наказания, а у защиты не нашлось веских контраргументов. Он все-таки сможет посмотреть в глаза дочери Ханны Ханссон, если снова ее встретит.

Все вышло так, как он предполагал. Приговоры оказались суровыми. Двое поляков, совершивших убийство и жестокое избиение, получили по восемь лет тюрьмы. Валландер был уверен, что апелляция в Верховный суд не приведет к какому-то особенному смягчению приговора.

Вечером того дня, когда суд первой инстанции вынес свое решение, Валландер думал побыть дома, посмотреть какой-нибудь фильм. Он раскошелился на параболическую антенну и теперь имел доступ к множеству разных киноканалов. Перед уходом он прихватил с собой табельное оружие, чтобы дома почистить. Отставал со стрелковой подготовкой и знал, что самое позднее в начале февраля предстоит отработать практические стрельбы. Письменный стол не пустовал, но никаких срочных дел он сейчас не вел. Пользуйся моментом, подумал он. Сегодня можно посмотреть фильм, а завтра, глядишь, будет слишком поздно.

Но, приехав домой и прогулявшись с Юсси, он вдруг почувствовал беспокойство. Порой в этом доме, среди пустынных полей, его охватывало ощущение заброшенности. Я словно обломок разбитого корабля, думал он тогда. Выброшенный сюда, в эту бурую глину. Чаще всего беспокойство проходило быстро. Но именно этим вечером упорно не отступало. Валландер сел за кухонный стол, расстелил старую газету и вычистил пистолет. Закончив, посмотрел на часы: только восемь. Откуда взялась эта мысль, неизвестно. Он поспешно переоделся и поехал обратно в Истад. Зимой город был почти безлюден, особенно будними вечерами. И допоздна работали максимум два-три бара или ресторана на весь город. Валландер припарковал машину и направился к ресторану, расположенному на рыночной площади. Посетителей оказалось мало. Он сел за столик в углу, заказал закуску и бутылку вина. В ожидании заказа выпил в баре несколько коктейлей. Так странно: он просто вливал в себя спиртное, чтобы заглушить беспокойство. И был уже изрядно подшофе, когда официант принес закуску и налил ему вина.

— Пусто у вас, — заметил Валландер. — Где же посетители?

Официант пожал плечами:

— Во всяком случае, не здесь. Надеюсь, вы останетесь довольны закуской.

Закуску Валландер только поковырял. Зато меньше чем за полчаса опустошил бутылку. Достал мобильник, полистал записанные там номера. Хотел с кем-нибудь поговорить. Но с кем? Спрятал телефон — незачем кому-то слышать, что он пьян. Бутылка пуста, и выпил он уже многовато. Однако это не помешало ему заказать еще чашку кофе и рюмку коньяка, когда подошедший официант сообщил, что ресторан закрывается. Вставая из-за стола, Валландер покачнулся. Официант устало наблюдал за ним.

— Такси, — сказал Валландер.

Официант позвонил по телефону, который висел на стене за стойкой бара. Валландер стоял в ожидании и сам чувствовал, что его шатает. Официант повесил трубку, кивнул.

На улице в лицо ударил пронизывающий ледяной ветер. Валландер сел на заднее сиденье такси, и, когда машина завернула во двор его дома, глаза у него слипались. В доме он кучей побросал одежду на пол и, едва положив голову на подушку, мгновенно уснул.

Через полчаса после того, как Валландер уснул, в Полицейское управление пришел мужчина. Он был встревожен и хотел поговорить с кем-нибудь из ночных дежурных. Его направили к Мартинссону.

Сообщив, что он официант, посетитель выложил на стол перед Мартинссоном пластиковую сумку, в которой оказался пистолет, такой же, как у самого Мартинссона.

Официант даже назвал фамилию клиента, поскольку с годами Валландер стал в городе известной персоной.

Мартинссон сделал запись в журнале происшествий, а потом долго сидел, глядя на пистолет.

Как Валландер мог забыть свое табельное оружие? И зачем взял его с собой в ресторан?

Мартинссон посмотрел на часы. Начало первого. Вообще-то надо бы позвонить Валландеру, хотя… нет, не стоит.

Подождем до утра. Даже думать не хочется, что будет.

3

На следующий день, когда Валландер пришел в Управление, на вахте его дожидалась записка от Мартинссона. Он молча чертыхнулся. Самочувствие с похмелья было препаршивое. Раз Мартинссон хочет поговорить с ним сразу, как только он придет, значит, случилось что-то требующее его непосредственного присутствия. Может, все-таки удастся отложить на денек-другой, подумал он. Или хоть на несколько часов. Сейчас ему хотелось одного: запереться в кабинете, отключить телефон и, положив ноги на стол, попробовать еще поспать. Он снял куртку, осушил открытую бутылку минералки, стоявшую на столе, и пошел к Мартинссону, который занимал теперь его бывший кабинет.

Постучав в дверь, Валландер вошел. И по лицу Мартинссона тотчас понял: случилось что-то серьезное. Он всегда умел распознать настроение старинного коллеги, что было важно, поскольку оно у Мартинссона то и дело резко менялось — от энергично-приподнятого до унылого.

Валландер сел в посетительское кресло.

— Что стряслось? По пустякам ты мне записки не оставляешь.

Мартинссон удивленно смотрел на него:

— Ты вообще не догадываешься, о чем пойдет речь?

— Нет. А должен?

Мартинссон не ответил. Только по-прежнему неотрывно смотрел на Валландера, которому становилось все больше не по себе.

— Я не намерен сидеть тут и гадать, — в конце концов сказал комиссар. — В чем дело?

— Ты все еще не понимаешь, о чем речь?

— Нет.

— По сути, это еще ухудшает положение. — Мартинссон выдвинул ящик стола, достал табельный пистолет Валландера, положил перед собой. — Полагаю, теперь тебе понятно, о чем я?

Валландер не сводил глаз с оружия. Леденящий ужас захлестнул его, почти вытеснив похмелье и тошноту. Накануне вечером он вычистил оружие, это точно. Но что произошло потом? Он пытался восстановить в памяти вчерашние события. С кухонного стола его табельное оружие каким-то образом попало к Мартинссону. Что произошло в промежутке, как именно оружие оказалось здесь, он понятия не имел. Не мог объяснить, не мог найти отговорку.

— Вчера вечером ты пошел в ресторан, — сказал Мартинссон. — Зачем ты взял с собой пистолет?

Валландер недоуменно покачал головой. Он никак не мог вспомнить. Может, сунул пистолет в карман, когда поехал в Истад? Как ни странно, скорей всего так и было.

— Не знаю, — сказал он. — В голове провал, черная пустота. Придется тебе рассказать.

— Около полуночи сюда пришел некий официант. Встревоженный, потому что на диванчике, где ты сидел, нашел оружие.

Смутные обрывки воспоминаний мелькали в мозгу Валландера. Наверно, он вытащил оружие из куртки, когда доставал телефон? Но как он мог забыть его?

— Я вообще не знаю, что произошло, — сказал он. — Должно быть, сунул оружие в карман, выходя из дому.

Мартинссон встал, открыл дверь.

— Кофе будешь?

Валландер помотал головой. Мартинссон исчез в коридоре. Валландер взял оружие, проверил — обойма полная. Еще не легче. Его бросило в пот. В голове молнией мелькнуло: застрелиться? Он передвинул пистолет так, чтобы дуло смотрело в окно. Вернулся Мартинссон.

— Ты можешь мне помочь? — спросил Валландер.

— На сей раз нет. Официант тебя узнал. Так что помочь невозможно. Отсюда ты отправишься прямиком к шефу.

— Ты уже говорил с ним?

— Я совершил бы служебный проступок, если бы не доложил ему.

Больше Валландеру сказать было нечего. Оба умолкли. Валландер пытался искать выход, зная, что его нет.

— Что же теперь будет? — в конце концов спросил он.

— Я попробовал справиться в уставах. Перво-наперво, конечно, назначат внутреннее расследование. Вдобавок есть риск, что этот официант — кстати, его зовут Туре Сааге, на случай, если ты не в курсе, — так вот он может проболтаться газетчикам. Теперь ведь можно срубить деньжат за горяченький фактик. Пьяные полицейские, выкидывающие подобные фортели, пожалуй, способствуют продаже экстренных выпусков.

— Ты небось велел ему помалкивать?

— А то! Даже сказал, что разглашение деталей полицейского расследования карается законом. Только, по-моему, он, увы, меня раскусил.

— Может, мне с ним поговорить?

Мартинссон наклонился к нему через стол. Валландер видел, что он устал и подавлен. И тоже пал духом.

— Сколько лет мы проработали вместе? Двадцать? Больше? На первых порах командовал ты. По праву. Ругал меня, но и хвалил тоже. Теперь мой черед сказать тебе: не предпринимай ничего. Любой твой поступок только увеличит неразбериху, а ее и без того хватает. С официантом, с Туре Сааге, говорить не надо, тебе лучше вообще не говорить ни с кем. Кроме Леннарта. А к нему ты отправишься прямо сейчас. Он ждет.

Валландер кивнул и встал.

— Мы постараемся сделать все возможное, — сказал Мартинссон.

По его тону Валландер понял, что на особенно хороший исход Мартинссон не рассчитывает.

Валландер протянул было руку за оружием. Но Мартинссон покачал головой:

— Оно останется здесь.

Валландер вышел в коридор. Кристина Магнуссон прошла мимо с кружкой кофе в руке. Кивнула. Валландер понял, что она уже знает. На сей раз он не оглянулся, чтобы полюбоваться ее фигуркой. Прошел в туалет, запер за собой дверь. Зеркало над раковиной было с трещиной. Точь-в-точь как я, подумал он. Смочил лицо, вытер, всмотрелся в свои красные глаза. Трещина делила его лицо надвое.

Он сел на стульчак. В глубине души гнездилось еще одно чувство, не только стыд и страх по поводу случившегося. Раньше такого не бывало. Он не мог припомнить, чтобы хоть раз так халатно обращался с табельным оружием. Когда брал пистолет домой, всегда запирал его в оружейном шкафу, где хранил лицензированный дробовик, с которым изредка ходил вместе с соседями охотиться на зайцев. Тут что-то куда более глубокое, чем хмель. Забывчивость другого рода, совсем незнакомая. Мрак, где он не способен зажечь свет.

Просидев в туалете минут двадцать с лишним, Валландер наконец встал и направился к кабинету начальника полиции. Если Мартинссон позвонил ему и сказал, что я иду, оба сейчас явно решили, что я сбежал, подумал он. Но пока со мной не настолько скверно.

После двух начальниц полиции год назад в Истад назначили Леннарта Маттсона. Молодой, вряд ли старше сорока, он на удивление быстро сделал карьеру среди полицейской бюрократии, из числа которой теперь большей частью выдвигали начальство. Как почти все полицейские-практики, Валландер считал, что с точки зрения способности полиции выполнять свою работу такой метод подбора кадров не сулит ничего хорошего. Вдобавок Маттсон прибыл из Стокгольма и не в меру часто сетовал, что с трудом понимает сконский диалект, и тем еще обострял ситуацию. Валландер знал, что некоторые коллеги нарочно старались при Маттсоне говорить как можно неразборчивее. Правда, сам Валландер в подобных демонстрациях неприязни не участвовал. Решил проявить сдержанность и не вмешиваться в маттсоновские затеи, пока тот не слишком вникает в непосредственную полицейскую работу. А поскольку Маттсон как будто бы тоже относился к нему с уважением, до сих пор у Валландера не возникало проблем с новым шефом.

Но теперь эти времена, понятно, остались позади.

Дверь кабинета Маттсона была приоткрыта. Валландер постучал и, услышав высокий, почти писклявый голос начальника, вошел внутрь.

Они сели в мягкие кресла с узорчатой обивкой, которые кое-как поместились в кабинете. Маттсон давно выработал привычку по возможности никогда не открывать совещания лично, даже если именно он их и созывал. Ходил слух, что некий консультант из руководства Государственного управления уголовной полиции целых полчаса просидел у Маттсона и молчал с ним на пару. Потом встал, опять же не говоря ни слова, вышел вон и улетел обратно в Стокгольм.

У Валландера мелькнула мысль, что, сидя молчком, он может, пожалуй, спровоцировать Маттсона. Но дурнота усиливалась, надо поскорей уйти отсюда, на воздух.

— Объяснить случившееся я не могу, — начал он. — Понимаю, это совершенно безответственно, и вы обязаны принять меры.

Маттсон, видимо, подготовил вопросы заранее, потому что они посыпались градом.

— Раньше такое случалось?

— Чтобы я забывал в ресторане свое оружие? Конечно же нет!

— У вас проблемы с алкоголем?

Валландер нахмурился. Откуда Маттсон это выкопал?

— Я знаю меру, — ответил он. — В молодости иной раз выпивал по выходным. Но теперь уже нет.

— И тем не менее в будний вечер пьянствовали в ресторане?

— Я не пьянствовал, а ужинал.

— Бутылка вина, несколько коктейлей и коньяк к кофе?

— Раз вам это известно, зачем спрашивать? Но я не называю это «пьянствовать». Думаю, любой здравомыслящий человек в нашей стране согласится со мной. «Пьянствовать» — это когда пьешь бренди или водку из горла, пьешь, чтобы захмелеть, вот и всё.

Маттсон помолчал, прежде чем задал очередной вопрос. Писклявый голос раздражал Валландера, и он думал, представляет ли себе этот человек, сидящий напротив, какими мучительными переживаниями порой чревата практическая полицейская работа.

— Примерно двадцать лет назад ваши коллеги задержали вас, когда вы в нетрезвом виде управляли автомобилем. Они это замяли, обошлось без последствий. Но вы должны понять, что у меня возникает вопрос, не имеете ли вы проблем с алкоголем, которые тщательно скрываете и которые теперь довели до такой вот беды.

Валландер прекрасно помнил тот случай. Он ездил в Мальмё, ужинал с Моной. Уже после развода, в тот период, когда еще воображал, будто сумеет уговорить ее вернуться. Встреча закончилась ссорой, и он увидел, что возле ресторана ее ждал в машине мужчина, совершенно ему незнакомый. От приступа ревности он так разволновался, что полностью потерял контроль, сел за руль и поехал домой, хотя следовало бы заночевать в гостинице или в машине. У въезда в Истад его остановили коллеги из ночного патруля. Отвезли домой, отогнали его машину на парковку — и все, больше ничего не произошло. Один из полицейских, которые задержали его тогда, уже умер, второй на пенсии. А слух, оказывается, ходит в Управлении до сих пор. Удивительно.

— Этого я не отрицаю. Но вы сами говорите, случай двадцатилетней давности. И я продолжаю утверждать, что никаких проблем с алкоголем не имею. А почему я будним вечером пошел в ресторан, как я полагаю, никого, кроме меня, не касается.

— Я вынужден принять меры. Поскольку вам еще причитается отпуск и сейчас вы не ведете сложного расследования, предлагаю взять недельный отпуск. Конечно же будет проведено внутреннее расследование. Больше пока ничего сказать не могу.

Валландер встал. Маттсон остался сидеть.

— Больше ничего добавить не хотите? — спросил он.

— Нет, — ответил Валландер. — Я сделаю, как вы говорите. Оформлю отпуск и уеду домой.

— Оружие, разумеется, хорошо бы оставить здесь.

— Я не идиот, — сказал Валландер. — Что бы вы ни думали.

Он прошел прямиком к себе в кабинет, взял куртку. А потом через гараж покинул Управление, поехал домой. И вдруг подумал, что после вчерашних возлияний в крови у него, наверно, до сих пор алкоголь. Впрочем, дела уже и так как сажа бела, и он продолжил путь. Поднялся резкий норд-ост. Валландер замерз, пока шел от машины к дому. Юсси запрыгал в своем загоне. Но Валландеру даже думать о прогулке было невмоготу. Он разделся, лег и сумел заснуть. Проснулся в двенадцать. Лежал не шевелясь, с открытыми глазами, слушал, как ветер бьется в стены.

Снова вернулось гложущее ощущение, будто что-то неладно. Его жизнь вдруг словно накрыло густой тенью. Как вышло, что, проснувшись утром, он не хватился пистолета? Казалось, вместо него действовал какой-то другой человек, который затем отключил его память, чтобы он не знал о случившемся.

Валландер встал, оделся, попробовал поесть, хотя по-прежнему чувствовал себя скверно. Соблазнительная мысль — налить бокальчик вина, но он устоял. Звонок Линды застал его за мытьем посуды.

— Я еду к тебе. Просто хотела убедиться, что ты дома, — сказала она.

Он не успел сказать ни слова, дочь оборвала разговор. Через двадцать минут она вошла в дом со спящим младенцем на руках. Села напротив отца на коричневый кожаный диван, купленный в тот год, когда они переехали в Истад. Девчушка спала рядом, в кресле. Курт хотел поговорить о ней, но Линда покачала головой. После, не сейчас, есть дело поважнее.

— Я слышала, что произошло, — сказала она. — И все же мне кажется, я ничего не знаю.

— Тебе Мартинссон позвонил?

— Да, после разговора с тобой. Он ужасно расстроен.

— Все равно не так, как я, — отозвался Валландер.

— Ну, рассказывай обо всем, чего я не знаю.

— Если ты приехала учинить мне допрос, можешь уходить.

— Я только хочу знать. От тебя я меньше всего ожидала подобных эксцессов.

— Никто не погиб, — сказал Валландер. — Даже не пострадал никто. Вдобавок любой способен учинить что угодно. Я так давно живу на свете, что успел это усвоить.

Потом он рассказал всю историю — начиная с беспокойства, которое выгнало его из дома, и кончая тем, что понятия не имеет, зачем взял с собой оружие. Когда он закончил, Линда долго молчала.

— Я тебе верю, — наконец проговорила она. — Все, что ты рассказываешь, сводится к одному-единственному жизненному обстоятельству: ты чересчур одинок. Внезапно теряешь контроль, а рядом нет никого, кто может тебя успокоить, не дать тебе ринуться прочь. Но кое-что меня по-прежнему удивляет.

— Что же?

— Ты все мне рассказал? Или о чем-то умалчиваешь?

Валландер быстро прикинул, не рассказать ли дочери о странном ощущении наползающей изнутри тьмы. Но лишь покачал головой — добавить больше нечего.

— И что, по-твоему, теперь будет? — спросила она. — Не припомню, каковы правила, когда мы в проигрыше.

— Проведут внутреннее расследование. А дальше не знаю.

— Есть риск, что тебя принудят уйти со службы?

— Для увольнения я уже слишком стар. Вдобавок мой проступок едва ли можно считать крайне тяжким. Но, возможно, они потребуют, чтобы я ушел на пенсию.

— Так ведь это замечательно, разве нет?

Когда Линда произнесла эту фразу, Валландер грыз яблоко. Он с размаху запустил огрызок в стену.

— Не ты ли только что говорила, что моя проблема — одиночество, а?! — выкрикнул он. — Что же будет, если меня выпихнут на пенсию? У меня тогда вообще ничего не останется.

От его возмущенного голоса ребенок проснулся.

— Извини, — сказал Валландер.

— Тебе страшно, я понимаю. Я бы тоже боялась. И, по-моему, незачем просить прощения за то, что тебе страшно.

Линда осталась с ним до вечера, приготовила обед, и о случившемся они больше не говорили. На порывистом холодном ветру Курт проводил ее до машины.

— Справишься? — спросила она.

— Я всегда выживаю. Но рад, что ты спросила.

Назавтра Валландеру позвонил Леннарт Маттсон, вызвал его к себе. Валландер приехал, и шеф представил его прибывшему из Мальмё дознавателю, который должен его допросить.

— В удобное для вас время, — сказал дознаватель, ровесник Валландера, по фамилии Хольмгрен.

— Давайте прямо сейчас, — ответил Валландер. — Зачем ждать?

Они закрылись в одной из небольших комнат для совещаний. Валландер старался быть точным, не оправдываться, не смягчать происшедшее. Хольмгрен записывал, иногда просил вернуться назад, повторить ответ, а затем продолжить. Валландер думал, что, поменяйся они ролями, допрос наверняка проходил бы точно так же. Примерно через час они закончили. Хольмгрен отложил ручку, посмотрел на Валландера, но не так, как смотрят на сознавшегося преступника, а как на человека, который сам себя подвел под монастырь. Он словно сожалел о случившейся беде.

— Вы не стреляли, — сказал Хольмгрен. — Забыли табельное оружие в ресторане, находясь в состоянии алкогольного опьянения. Проступок тяжкий, тут уж ничего не поделаешь, но ничего собственно преступного вы не совершили. Никого не избили, взяток не брали, ни к кому не цеплялись.

— Значит, меня не уволят?

— Увольнение маловероятно. Однако решаю не я.

— А как вы полагаете?

— Я никак не полагаю. Ждите, там видно будет.

Хольмгрен начал собирать свои бумаги, аккуратно спрятал их в портфель. Потом вдруг сказал:

— Разумеется, есть некоторое преимущество, пока это не просочилось в СМИ. Обычно ситуация ухудшается, когда нам не удается замять подобное происшествие, в смысле не делать его достоянием общественности.

— Думаю, обойдется. Раз СМИ до сих пор молчат, то, похоже, утечки нет.

Увы, Валландер ошибся. В тот же день к нему в дверь вдруг постучали. Он прилег отдохнуть, однако встал и пошел открывать, решив, что это сосед хочет что-то обсудить. Но едва открыл, как его ослепила фотовспышка. Рядом с фотографом стояла улыбающаяся репортерша — Лиза Хальбинг, так она представилась, с улыбкой, которую Валландер немедля счел фальшивой.

— Мы можем поговорить? — нагло спросила она.

— О чем? — У Валландера уже заныло под ложечкой.

— А вы как думаете?

— Я ничего не думаю.

Фотограф успел нащелкать несколько кадров. Первым побуждением Валландера было дать ему тумака, но он, конечно, сдержался. Просто взял с фотографа слово, что в доме тот снимать не будет. Там его приватная территория. Когда и фотограф, и Лиза Хальбинг обещали уважать его пожелание, он впустил их в дом и усадил на кухне за стол. Предложил кофе и остатки торта, который несколько дней назад получил от одной из соседок, больших любительниц печь пироги.

— Из какой газеты? — спросил он, когда кофе стоял на столе. — Я определенно забыл поинтересоваться.

— Я вроде говорила, — заметила Лиза Хальбинг; ярко накрашенная, она прятала лишний вес под просторной рубашкой навыпуск. Было ей лет тридцать, и внешне она напоминала Линду, хотя та никогда бы так не намазюкалась. — Я работаю для разных газет. Когда есть хороший материал, выбираю, кто лучше заплатит.

— Стало быть, сейчас хороший материал именно я?

— По десятибалльной оценке, вы, пожалуй, тянете на четверку. Не больше.

— А если б я застрелил официанта, тогда сколько?

— Безусловно, десятка. И анонс с крупной черной шапкой.

— Как вы узнали?

Фотограф постукивал пальцами по камере, но слово держал. Лиза Хальбинг по-прежнему холодно улыбалась.

— Вы же понимаете, на этот вопрос я отвечать не стану.

— Ясное дело. Полагаю, наводку дал официант из ресторана.

— Вообще-то нет. Но больше я на вопросы не отвечаю.

Впоследствии Валландер решил, что проговорился кто-то из его коллег. Кто угодно, возможно, даже сам Леннарт Маттсон. Или, скажем, дознаватель из Мальмё. Интересно, сколько заплатили за информацию? Все годы, что он служил в полиции, утечки были вечной головной болью. Но до сих пор он ни разу не бывал их жертвой. Сам никогда к журналистам не обращался и не слыхал, чтобы кто-нибудь из его ближайших сотрудников поддерживал такие контакты. Но, собственно, что ему известно? Если вдуматься, то с полной уверенностью — ничего.

Тем же вечером он позвонил Линде, предупредил насчет завтрашней газеты.

— Ты сказал, как все было?

— По крайней мере во лжи меня никто обвинить не может.

— Тогда порядок. Они ведь охотятся за ложью. Раздувают сенсацию, но скандала не получится.

Ночью Валландер спал плохо. Наутро ожидал шквала телефонных звонков. Но позвонили всего двое: Кристина Магнуссон, возмущенная, что инцидент так непомерно раздули; а немногим позже — Леннарт Маттсон.

— Плохо, что вы сделали заявление, — с упреком сказал он.

Валландер рассвирепел:

— А как бы поступили вы сами, если б у вас на пороге стояли фотограф и репортер? Люди, подробно осведомленные о случившемся? Захлопнули бы дверь? Или стали бы врать?

— Я думал, вы сами к ним обратились, — неубедительно вякнул Маттсон.

— Тогда вы глупее, чем я думал.

Валландер грохнул трубку на рычаг и выдернул штепсель из розетки. Потом по мобильному позвонил Линде, сказал, чтобы в случае чего звонила по этому номеру.

— Едем с нами.

— Куда?

Дочь удивилась:

— Разве я не говорила? В Стокгольм. Отцу Ханса исполняется семьдесят пять. Едем!

— Нет, — ответил он. — Я останусь здесь. Нет у меня настроения праздновать. Хватит одинокого вечера в ресторане.

— Мы едем послезавтра. Подумай пока.

Вечером, укладываясь спать, Валландер был уверен, что никуда не поедет. Но утром передумал. За Юсси присмотрят соседи. И, пожалуй, совсем неплохо на день-другой исчезнуть.

На следующий день он вылетел в Стокгольм; Линда с семьей поехала на машине. Остановился Валландер в гостинице напротив Центрального вокзала. Листая вечерние газеты, он увидел, что его история уже перекочевала на более скромное место. Необычайно наглое ограбление банка в Гётеборге, при котором четверка грабителей нацепила маски квартета «АББА», — вот главная новость дня. Невольно он подумал о налетчиках с благодарностью.

Этой ночью в гостиничном номере он спал на редкость спокойно.

4

День рождения Хокана фон Энке отмечали в банкетном ресторане, который был снят в Юрсхольме, богатом предместье Стокгольма. Валландер никогда в жизни там не бывал. Линда заверила его, что выходного костюма будет вполне достаточно. Фон Энке терпеть не мог смокинги и фраки, но, с другой стороны, любил разного рода мундиры, какие носил долгие годы службы на флоте. И при желании Валландер, конечно, может надеть полицейскую форму. Однако он предпочел костюм. В теперешних обстоятельствах форма не вполне к месту.

Почему я согласился поехать в Стокгольм? — подумал Валландер, когда поезд-экспресс из Арланды прибыл на Центральный вокзал. Наверно, лучше бы уехать куда-нибудь в другое место. Порой он ненадолго ездил в Скаген,[94] где с удовольствием бродил по пляжам, посещал Художественный музей и бездельничал в одном из пансионов, в котором останавливался без малого три десятка лет. Именно в Скаген он отправился, когда много лет назад думал уйти из полиции. Но теперь уж ничего не поделаешь, он здесь, в Стокгольме, чтобы принять участие в юбилейном торжестве.

Когда он приехал в Юрсхольм, Хокан фон Энке немедля взял его под опеку. Казалось, он искренне рад видеть Валландера. На банкете Валландер сидел за почетным столом, соседками его были Линда и вдова некоего контр-адмирала. Адмиральша Хёк, дама лет восьмидесяти, пользовалась слуховым аппаратом и охотно пила вино. Уже за закуской она принялась рассказывать слегка фривольные истории. Валландер нашел ее интересной, особенно когда выяснилось, что один из ее шестерых детей работает в Лунде судмедэкспертом, и Валландер, который не раз сталкивался с ним по службе, составил о нем хорошее впечатление. Речей на банкете произносили великое множество, но все отличались достойной подражания краткостью. По военному образцу, подумал Валландер. Тамадой был капитан второго ранга Тобиассон, отпускавший юмористические комментарии, на взгляд Валландера забавные. Когда адмиральша вдруг замолчала, поскольку слуховой аппарат забарахлил, он задумался о том, как все будет, когда ему самому стукнет семьдесят пять. Кто придет на праздник, если он решит отметить день рождения? Линда говорила, что Хокан фон Энке сам решил снять банкетный ресторан. Если Валландер понял правильно, этим он по меньшей мере удивил свою жену Луизу. Раньше ее муж явно пренебрегал своими днями рождения. А тут вдруг надумал созвать гостей на роскошный ужин.

Кофе подавали в соседнем помещении, обставленном удобными диванами и креслами. Когда сам ужин закончился, Валландер вышел на застекленную террасу размять ноги. Ресторан располагался в большом саду и прежде был резиденцией одного из чрезвычайно богатых шведских промышленников.

Он вздрогнул, когда Хокан фон Энке бесшумно подошел и стал рядом. В руке фон Энке держал старую трубку-носогрейку, вещицу совершенно не под стать нынешним временам. Валландер узнал пакет с табаком, смесь под названием «Гамильтон». В ранней юности, когда сам, правда недолго, курил трубку, он предпочитал именно этот табак.

— Зима, — сказал Хокан фон Энке. — Судя по прогнозу, ожидается снежная буря. — На миг он умолк, всматриваясь в темное небо. — На борту подводной лодки, погрузившейся на достаточно большую глубину, погодные и климатические условия упраздняются. Там царит покой, внизу море тихое, главное — уйти на достаточную глубину. На Балтике, если ветер наверху не слишком силен, довольно двадцати пяти метров. В Северном море сложнее. Помню, как-то раз мы шли из Шотландии в шторм. На пятнадцатиметровой глубине крен достигал пятнадцати градусов. Не очень-то приятно. — Он раскурил трубку, пристально глядя на Валландера. — С точки зрения полицейского наблюдение чересчур поэтичное?

— Нет. Но для меня подводная лодка — чужой мир. Пугающий, если позволено добавить.

Капитан второго ранга жадно затянулся дымом.

— Давайте начистоту, — сказал он. — Этот банкет наскучил нам обоим. Все знают, что устроил его я. Потому что так хотели многие из моих друзей. Но сейчас мы можем спрятаться в одной из комнат поменьше. Рано или поздно жена начнет меня искать. Но до тех пор никто нас не потревожит.

— Так или иначе, главная персона здесь вы.

— Тут как в хорошей театральной пьесе, — ответил фон Энке. — Чтобы усилить напряжение, главный герой не должен все время присутствовать на сцене. Ряд важных событий интриги выгоднее разыграть за кулисами.

Он умолк. Резко, слишком резко, подумал Валландер. Хокан фон Энке впился взглядом в какую-то точку у него за спиной. Он обернулся. За окном виднелся сад, а дальше одна из малых юрсхольмских дорог, которая где-то пересекалась с магистралями, ведущими к центру столицы. У садовой ограды прямо под фонарем Валландер заметил какого-то человека. Тот стоял подле автомобиля с работающим движком. Выхлопные газы поднимались вверх и таяли в желтом свете фонаря.

Валландер понял, что фон Энке обеспокоен.

— Пойдемте в маленькую комнату, — сказал фон Энке. — Возьмем с собой кофе и закроемся там.

Покидая террасу, Валландер еще раз оглянулся. Машина исчезла, как и человек под фонарем. Вероятно, кто-то, кого фон Энке забыл пригласить на юбилей, подумал Валландер. Во всяком случае, едва ли кто-то имеющий касательство ко мне. Это не журналист, желающий поговорить со мной о забытом оружии.

Они взяли по чашке кофе и прошли в маленькую комнату с коричневыми деревянными панелями на стенах и мягкой кожаной мебелью. Валландер отметил, что окон здесь нет. Хокан фон Энке перехватил его взгляд.

— Похоже на бункер, и тому есть объяснение. В тридцатые годы дом несколько лет принадлежал владельцу большого числа стокгольмских ночных клубов, преимущественно нелегальных. Каждую ночь его вооруженные курьеры объезжали клубы и забирали тамошнюю выручку. В этом помещении тогда стоял большущий несгораемый шкаф. Здесь же его бухгалтеры пересчитывали деньги, заносили суммы в книги, а купюры складывали в несгораемый шкаф. Когда хозяин угодил за свои темные делишки в тюрьму, шкаф вскрыли. Звали этого человека, если не ошибаюсь, Ёранссон. Он получил большой срок и не выдержал. Повесился в своей камере на Лонгхольмене.

Он замолчал, отхлебнул кофе, пососал погасшую трубку. Вот тогда-то, в этой комнате без окон, с прочными стенами, сквозь которые едва проникал шум праздника, Валландер точно понял, что Хокан фон Энке чего-то опасается. За свою жизнь он столько раз видел людей, которых снедает тревога, по выдуманной или реальной причине, так что наверняка не ошибся.

Разговор начался нерешительно, фон Энке заговорил о минувших годах, когда еще находился на действительной службе.

— Осень восьмидесятого, — сказал он. — Очень давно это было, целых двадцать восемь лет назад. Вы чем тогда занимались?

— Работал в Истаде полицейским. Линда была совсем маленькая. Мне хотелось жить поближе к старику-отцу. А еще я думал, что Линда должна подрастать в хороших условиях. По крайней мере, это одна из причин нашего переезда из Мальмё… А как все потом сложилось, уже совсем другая история.

Фон Энке словно бы и не слышал его ответа. Продолжил собственный рассказ:

— Той осенью я работал на балтийском побережье, на военной базе. Двумя годами раньше оставил пост командира одной из наших лучших подлодок класса «Морской змей». Среди подводников их называют просто «Змей». На военную базу меня назначили случайно. Сам я хотел вернуться в море, но начальство решило направить меня в оперативное командование всеми шведскими ВМС. В сентябре Варшавский договор проводил учения у побережья Восточной Германии и в Померанской бухте. До сих пор помню: учения носили наименование МИЛОБАЛТ. Ничего особенного, обычно их осенние учения проходили почти одновременно с нашими. Однако на сей раз было задействовано необычно большое число кораблей, потому что они отрабатывали и сухопутное десантирование, и спасение подлодок. Это нам удалось выяснить без особого труда. Связисты доложили, что ведется оживленный сигнальный обмен между русскими военными кораблями и их портом базирования под Ленинградом. Но все было как обычно, мы наблюдали за их действиями, отмечая в вахтенных журналах то, что полагали важным. А затем настал тот самый четверг, восемнадцатое сентября, эту дату я никогда не забуду. Неожиданно на связь вышел вахтенный офицер «Аякса», одного из буксирных судов флота прибрежного действия, и доложил, что они только что обнаружили в шведских водах чужую подлодку. Я как раз находился в одном из штурманских помещений базы, искал более подробную обзорную карту побережья Восточной Германии, когда туда прибежал взволнованный срочнослужащий. Он не сумел внятно объяснить, что произошло, однако я вернулся на центральный командный пост базы и сам переговорил с вахтенным офицером «Аякса». Он сообщил, что на расстоянии трехсот метров вдруг заметил в бинокль антенны подлодки. Через пятнадцать секунд лодка ушла на глубину. Вахтенный офицер, человек наблюдательный, сказал, что лодка, вероятно, держалась на перископной глубине, а заметив буксир, сразу начала погружение. Когда все это произошло, «Аякс» находился южнее Хувудшера, лодка же шла курсом на зюйд-вест, то есть параллельно границе шведских территориальных вод. Но определенно на шведской стороне. Мне не составило труда выяснить, есть ли поблизости наши подлодки. Их там не было. Я снова связался по радио с «Аяксом» и попросил вахтенного офицера описать виденную им мачту или перископ. По его описанию я тотчас понял, что подлодка принадлежала к тому классу, какой в НАТО прозвали «Виски». В то время такие субмарины состояли на вооружении только у русских и у поляков. Думаю, вы понимаете, что, когда я это узнал, сердце у меня забилось быстрее. Вместе с тем у меня возникло еще два вопроса.

Фон Энке замолчал, будто ожидая, что Валландер смекнет, какие у него возникли вопросы. За дверью послышался громкий возбужденный смех и тотчас стих.

— Наверно, о том, не зашла ли подлодка в шведские воды по ошибке, — сказал Валландер. — Как утверждали русские, когда другая их субмарина легла на грунт возле Карлскруны?

— На этот вопрос я уже ответил. Из всех кораблей военного флота именно подводные лодки чрезвычайно точны в навигации. Это само собой понятно. Подлодка, которую засек «Аякс», находилась там с умыслом. И тогда возникает вопрос: каков был этот умысел? Всплыть на перископную глубину и проветрить лодку, оставшись незамеченными? В таком случае совершенно ясно, что команда была недостаточно бдительна. Но, разумеется, существовала и другая возможность.

— Подлодка хотела, чтобы ее обнаружили?

Фон Энке кивнул и вновь попытался раскурить свою строптивую трубку.

— А для этого буксирное судно подходит просто идеально. На его борту нет даже катапультной установки, чтобы атаковать. И команда не обучена ведению боевых действий. Как начальник, я связался с главкомом, и он согласился, что надо немедля задействовать вертолет с противолодочным вооружением. Вертолет тоже засек гидролокатором подвижный объект, который мы классифицировали как подводную лодку. Впервые в жизни мне довелось не в учебных целях отдать приказ вести огонь на поражение. Вертолет сбросил глубинную бомбу, чтобы предупредить подлодку. После чего она исчезла, мы потеряли контакт.

— Как же она могла просто исчезнуть?

— У подводных лодок есть целый ряд возможностей сделаться невидимыми. Они могут залечь на глубине в донную впадину, почти вплотную к скалам, могут сбить преследователя с толку гидроакустическими следами. Словом, мы ее не нашли, хотя и подняли в воздух несколько вертолетов.

— Может, она получила повреждение?

— Так не бывает. Согласно международным правилам первая глубинная бомба должна служить предупреждением. Лишь на следующем этапе допустимо принудить лодку всплыть для опознания.

— Что же случилось потом?

— В общем, ничего. Провели расследование. Сочли, что я действовал правильно. Возможно, это была увертюра к событиям, происшедшим два года спустя, когда в шведских территориальных водах появилось множество подлодок, особенно в Стокгольмских шхерах. Самое главное — мы получили подтверждение, что интерес русских к нашим проливам не уменьшился. Все это происходило в ту пору, когда никто и не думал, что Берлинская стена рухнет и что Советский Союз распадется. Холодная война продолжалась. После данного инцидента в районе Утё флот получил серьезное добавочное финансирование. Но это и всё.

Фон Энке умолк, допил остатки кофе. Валландер хотел было встать, но Хокан фон Энке заговорил снова:

— Я еще не закончил. Через два года все началось опять. Я тогда получил повышение и работал в верховном командовании шведских ВМС. Наша штаб-квартира располагалась в Берге, там же находился постоянно действующий оперативный штаб на круглосуточном дежурстве. Первого октября всех подняли по тревоге, и причина ее превосходила самые буйные наши фантазии. По ряду признаков одна или несколько подлодок находились в самом Хорсфьердене, в непосредственной близости от нашей базы на Мускё. Это был уже не просто заход в шведские территориальные воды, чужие подлодки оказались в запретной военной зоне. Вы, верно, помните эту историю?

— Газеты только об этом и писали, телерепортеры облазили все скользкие скалы.

— Не знаю, с чем это сравнимо. Ну, как если бы иностранные вертолеты приземлились во внутреннем дворе Королевского дворца. Примерно так мы восприняли присутствие подлодок рядом с нашими самыми секретными военными объектами.

— Сам я как раз тогда получил согласие на перевод в Истад.

Внезапно дверь открылась. Фон Энке вздрогнул. Валландер успел заметить, как его правая рука метнулась к внутреннему нагрудному карману. И тотчас упала на колени. Дверь открыла несколько захмелевшая женщина, которая искала туалет. Она исчезла, они снова остались наедине.

— Стоял октябрь, — продолжал фон Энке, когда дверь закрылась. — И порой казалось, будто все шведское побережье вот-вот атакуют неопознанные чужие подлодки. Я радовался, что в мою компетенцию не входят контакты с журналистами, которые собрались в Берге. Пришлось оборудовать несколько помещений для проведения пресс-конференций. Все это время я интенсивно искал способ перехватить одну из этих подлодок. Мы же полностью потеряем доверие, если не сумеем принудить к всплытию хотя бы одну. И вот наконец однажды вечером мы прижали одну субмарину в Хорсфьердене. Сомнений не осталось, все командование было уверено на сто процентов. Приказ открыть огонь целиком относился к сфере моей ответственности. В эти напряженные часы я несколько раз разговаривал с главкомом и с новым министром обороны. Если вы помните, его звали Андерссон. Человек из Бурленге.

— Смутно припоминаю — у него было прозвище Рыжий Бёрье.

— Совершенно верно. Но он устранился. Решил, что с этими подлодками сам черт не разберется. Вернулся в Даларну, а министром обороны стал Андерс Тунборг. Один из ближайших соратников Пальме. Многие мои коллеги не доверяли ему. Но лично у меня Тунборг антипатии не вызывал. Он не вмешивался, он задавал вопросы. Получив ответы, бывал доволен. Хотя раз-другой, когда он звонил, у меня возникало совершенно отчетливое ощущение, что Пальме находился с ним рядом, в той же комнате. Правда это или нет, не знаю. Но ощущение было очень сильное.

— Что же произошло?

Хокан фон Энке слегка скривился, словно от досады, что Валландер его перебил. Но продолжил по-прежнему спокойным тоном:

— Мы загнали подлодку в угол, где она могла маневрировать только с нашего разрешения. Я созвонился с главкомом, сказал, что теперь мы глубинными бомбами заставим ее всплыть. На подготовку операции требуется еще час. И затем весь мир узнает, что за чужая подлодка орудовала в шведских водах. Минуло полчаса. Стрелки часов на стене двигались нестерпимо медленно. Я все время был на связи с вертолетами и надводными кораблями, которые держали подлодку в капкане. Прошло сорок пять минут, срок истекал. Тут оно и случилось.

Фон Энке вдруг замолчал и вышел из комнаты. Валландер подумал, не стало ли ему плохо. Через несколько минут капитан второго ранга вернулся с двумя рюмками коньяка.

— Зима, вечер холодный, — сказал он. — Надо согреться. Судя по всему, никто нас не хватился. Стало быть, можно спокойно потолковать в этом старом «сейфе».

Валландер ждал продолжения. Не сказать, чтобы его очень уж увлекали давние истории про подводные лодки, но все-таки лучше остаться в обществе фон Энке, чем волей-неволей вести разговоры с незнакомыми людьми.

— Тут оно и случилось, — повторил фон Энке. — За четыре минуты до начала операции зазвонил телефон прямой связи с главным штабом вооруженных сил. Насколько мне известно, одна из немногих линий, безусловно застрахованных от прослушивания, а вдобавок снабженных автоматическим преобразователем голоса. Я получил сообщение, которого никак не ожидал. Можете представить себе какое?

Валландер покачал головой, согревая ладонями коньячную рюмку.

— Нам приказали свернуть операцию. Я, конечно, потерял дар речи, потом попросил объяснений. Но на первых порах таковых не получил. Только этот прямой приказ не применять глубинные бомбы. Разумеется, мне оставалось лишь подчиниться. Вертолетам скомандовали отбой за две минуты до истечения срока. Никто из нас в Берге не понимал, что происходит. Еще через десять минут поступил новый приказ. Еще более неожиданный, если это возможно. Казалось, наше начальство посходило с ума. Нам приказали отойти.

Валландер слушал с растущим интересом.

— То есть отпустить подлодку?

— Этого, конечно, никто не говорил. Во всяком случае, напрямую. Нам приказали сосредоточиться в другом районе на периферии Хорсфьердена, южнее Данцигер-Гатт.[95] Там один из вертолетов засек другую подлодку. Почему она важнее той, которую мы окружили и уже готовились принудить к всплытию? Я и мои подчиненные недоумевали. Я попробовал выйти непосредственно на главкома, но он был занят и недоступен. Что само по себе было весьма странно, поскольку ранее именно он одобрил применение оружия. Я даже попробовал связаться с министром обороны или с его замом. Однако все вдруг словно бы исчезли, отключили телефоны или получили приказ молчать. Главком и министр обороны получили приказ молчать? От кого? От правительства, конечно, или от премьер-министра. В эти часы мне в самом деле было очень не по себе. Я не понимал приказов, какие получал. Прекращение операции противоречило всему моему опыту и чутью. Я был очень близок к неповиновению. Что поставило бы крест на моей военной карьере. Но где-то во мне уцелела крупица рассудка. Словом, мы перебросили вертолеты и два надводных корабля к Данцигер-Гатт. Я требовал, чтобы хоть один вертолет продолжал барражировать над тем местом, где, как мы знали, находилась подлодка. Но получил отказ. Мы должны уйти оттуда, и незамедлительно. Что мы и сделали, с ожидаемым результатом.

— А именно?

— У Данцигер-Гатт мы, конечно, не обнаружили никакой подлодки. Хотя весь вечер и всю ночь продолжали поиски. До сих пор спрашиваю себя, сколько тысяч литров топлива сожгли вертолеты.

— А что произошло с подлодкой, которую вы держали в кольце?

— Она исчезла. Бесследно.

Валландер обдумывал услышанное. Давным-давно он проходил военную службу в одном из противотанковых полков в Шёвде. И вспоминал то время неохотно. На призывной комиссии просился на флот, но был направлен в Вестеръётланд. Проблем с дисциплиной у него никогда не возникало, однако он с трудом понимал многие приказы, которые отдавались в ходе учений. Зачастую складывалось впечатление, будто во всем властвует случай, хотя солдаты должны были представлять себе, что втянуты в смертельную схватку с противником.

Фон Энке осушил свою рюмку.

— Я начал задавать вопросы о случившемся. И напрасно. Очень скоро я заметил, что эта тема популярностью не пользовалась. Народ уходил от ответа. Даже часть моих коллег, которых я считал своими близкими друзьями, намекала, что не одобряет моего любопытства. А ведь мне просто хотелось выяснить причину контрприказов. Смею утверждать, мы были как никогда близки к тому, чтобы действительно принудить подлодку к всплытию. В двух минутах, не больше. Поначалу я был не одинок в своем возмущении. Еще один капитан второго ранга, Аросениус, и аналитик из главного штаба армии дежурили в тот день в оперативном штабе. Но всего через несколько недель оба они тоже стали отдаляться от меня. Не желали участвовать в моих разбирательствах и расспросах. А в один прекрасный день и я подвел черту.

Фон Энке отставил рюмку и наклонился к Валландеру:

— Разумеется, я ничего не забыл. И по-прежнему стремлюсь понять, что произошло, и не только в тот день, когда мы добровольно упустили подлодку. Перебираю все, что случилось за те годы. И, пожалуй, наконец-то начинаю приближаться к некоторой ясности.

— Насчет того, почему вам не позволили принудить ту подлодку к всплытию?

Фон Энке медленно кивнул, снова раскурил трубку, но ничего не сказал. Валландер подумал, уж не останется ли услышанная история незаконченной.

— Вы меня заинтриговали. Каково же объяснение?

Фон Энке отмахнулся:

— Пока говорить об этом слишком рано. До цели я еще до добрался. В данный момент сказать больше нечего. Так что лучше, пожалуй, вернуться к гостям.

Они встали и вышли из комнаты. Направляясь на террасу, Валландер столкнулся с женщиной, которая ненароком помешала их разговору. И только теперь задумался о том жесте, какой фон Энке сделал правой рукой: сперва решительно потянулся к нагрудному карману, затем как бы передумал и в конце концов снова уронил руку на колени.

Казалось бы, сущая нелепость, но другого объяснения Валландер не нашел. Фон Энке был вооружен. Возможно ли, думал он, глядя в окно на голый сад. Отставной капитан второго ранга — с оружием на собственном семидесятипятилетии?

Нет, поверить невозможно, и Валландер отбросил эту мысль. Ему наверняка померещилось. Одно смутное ощущение породило другое. Сперва почудился страх, затем оружие. Вероятно, его интуиция утрачивает остроту и точно так же растет забывчивость.

На террасу вышла Линда.

— Я думала, ты ушел.

— Пока нет. Но скоро уйду.

— Я уверена, Хокан и Луиза рады, что ты приехал.

— Он рассказывал мне о подводных лодках.

Линда приподняла брови.

— Правда? Удивительно.

— Почему?

— Я много раз просила его рассказать. Но он всегда отнекивается, говорит, что не хочет. Даже чуть ли не раздражается.

Линда исчезла, ее позвал Ханс. Валландер остался один, размышляя о ее словах. Почему же Хокан фон Энке решил довериться именно ему?

Позднее, уже вернувшись в Сконе и обдумав рассказ фон Энке, Валландер обнаружил еще кое-что удивительное. Конечно, в услышанной истории хватало неясного, расплывчатого и трудного для его понимания. Но озадачивал его один аспект в самой предпосылке, в самой концепции, так он это называл. Фон Энке спланировал разговор за короткое время, после того как узнал, что Валландер приедет на юбилей? Или же стартовая полоса еще короче и началась с человека, стоявшего под фонарем у ограды?

Кто был этот человек? На этот вопрос сам Валландер ответить не мог.

5

Спустя три месяца, точнее 11 апреля, произошло событие, заставившее Валландера вновь мысленно вернуться к тому январскому вечеру, когда он сидел за закрытыми дверями в душной комнате, слушая рассказ юбиляра об инцидентах на флоте, случившихся без малого три десятка лет назад.

Происшедшее явилось для всех окружающих полной неожиданностью. Хокан фон Энке бесследно исчез из своей квартиры в Эстермальме. Каждое утро, независимо от погоды, он совершал долгую прогулку. В этот день в Стокгольме моросил дождь. Хокан, по обыкновению, встал рано и уже в самом начале седьмого сел завтракать. В семь он постучал в дверь жениной спальни, разбудил Луизу и сообщил, что уходит на прогулку. Прогулка продолжалась, как правило, часа два, лишь в морозы он сокращал ее вполовину, потому что прежде очень много курил и легкие так до конца и не восстановились. Маршрут прогулок не менялся никогда. От квартиры на Гревгатан Хокан направлялся к Вальхаллавеген, а затем — в парк Лилльянсскуген, где шел сложным извилистым путем по небольшим аллеям, которые опять-таки приводили его на Вальхаллавеген, откуда он сворачивал на юг по Стурегатан и далее налево по Карлавеген выходил к дому. Шагал он быстро, опираясь на старую прогулочную трость своего отца, и домой возвращался, изрядно вспотев, а потому немедля принимал ванну.

Тем утром все было как всегда, за одним исключением. Домой Хокан фон Энке не вернулся. Луиза прекрасно знала его маршрут, раньше она иной раз составляла мужу компанию, но теперь уже нет, так как не могла выдержать его темп. Когда он не появился дома в обычное время, она забеспокоилась. Конечно, он был в хорошей форме, но, что ни говори, человек старый, мало ли что могло случиться. Внезапный инсульт, разрыв кровеносного сосуда. Она сразу же пошла искать мужа, как только обнаружила, что он нарушил договоренность и не взял с собой мобильник. Телефон лежал на письменном столе. В одиннадцать она вернулась домой, повторив весь Хоканов маршрут. И все это время изнывала от страха найти его мертвым где-нибудь на дороге. Но нет, он исчез. Из дома она позвонила двум-трем друзьям, к которым он мог зайти. Как выяснилось, никто из них его не видел. Теперь Луиза точно знала: что-то случилось. Около двенадцати она позвонила Хансу, в копенгагенскую контору. Хотя она была очень встревожена и думала немедля заявить в полицию об исчезновении, Ханс попытался ее успокоить. Они решили выждать еще несколько часов, правда, Луиза согласилась с большой неохотой.

Сразу после разговора с матерью Ханс позвонил Линде, а через нее и Валландер узнал о событиях этого утра. Он как раз пробовал научить Юсси стоять смирно, когда ему чистят лапы. Знакомый кинолог из Скурупа проинструктировал его, как надо действовать. И когда Валландер уже почти разуверился, что Юсси вообще способен приобрести какие-либо новые навыки, зазвонил телефон. Линда рассказала про встревоженную свекровь и спросила совета.

— Ты сама служишь в полиции, — ответил Валландер. — Знаешь, как положено поступать. Надо ждать. Большинство людей возвращается.

— Он многие годы не нарушал свой распорядок. Я понимаю, почему Луиза обеспокоена. Она не истеричка.

— Подождите до вечера, — сказал Валландер. — Он наверняка вернется.

Валландер не сомневался, что Хокан фон Энке вскоре опять войдет в свой дом и вполне логично объяснит свое отсутствие. Сам он испытывал больше любопытство, чем беспокойство, и прикидывал, каково будет объяснение. Но Хокан фон Энке не вернулся ни этим вечером, ни следующим. Поздно вечером 11 апреля Луиза заявила в полицию об исчезновении мужа. Затем она на патрульной машине проехала по лабиринту аллей в Лилльянсскугене, однако и на сей раз безрезультатно. На другой день из Копенгагена приехал ее сын. Вот тогда-то Валландер начал осознавать: по-видимому, все ж таки что-то случилось.

Когда фон Энке пропал, Валландер еще не вернулся к работе. Внутреннее расследование затянулось. Вдобавок в начале февраля он, поскользнувшись на заледеневшей дорожке перед домом, неловко упал и сломал левое запястье. И не просто поскользнулся, а споткнулся о поводок Юсси, потому что собака до сих пор рвалась с поводка и не желала идти с нужной стороны. Запястье загипсовали, Валландера отправили на больничный. В эту пору он был крайне вспыльчив, то и дело выходил из терпения, злился на себя, на Юсси, а особенно на Линду. Поэтому Линда избегала встречаться с ним чаще, нежели необходимо. Она считала, что он все больше и больше походит на своего отца — угрюмый, раздражительный, нетерпеливый. Нехотя он признал, что она права. Ему не хотелось становиться таким, как отец, — все что угодно, только не это. Только не озлобленный старик, который повторял сам себя что в своих картинах, что во взглядах на мир, все менее ему понятный. Валландер ходил по дому, как пойманный медведь по клетке, который более не в силах противиться сознанию, что ему шестьдесят и что он неотвратимо идет навстречу старости. Он может прожить еще и десять, и двадцать лет, но лишь чувствуя, как вокруг сгущается старость. Молодость — отдаленное воспоминание, средний возраст миновал. Он стоял за кулисой, готовый выйти на сцену и начать третий, и последний, акт, где все получит объяснение, будут названы герои, а негодяи умрут. Он изо всех сил сопротивлялся трагической роли. Хотел уйти со сцены смеясь.

Наибольшую тревогу у Валландера вызывала забывчивость. Он писал себе записки, когда ездил за покупками в Симрисхамн или в Истад, но, стоя в магазине, обнаруживал, что забыл записку дома. Да и писал ли ее вообще? Он не помнил. Однажды, когда сильнее обычного обеспокоился прогрессирующим ухудшением памяти, он записался на прием к мальмёской докторше, которая анонсировала свои услуги как специалист по «проблемам старения». Гипс тогда еще не сняли, вдобавок Валландер здорово простыл. Врач — ее звали Маргарета Бенгтссон — принимала в старинном доме в центре Мальмё. Валландер оценил ее критически: слишком уж молода, чтобы хоть немного понимать тяготы старения. И с порога едва не повернул обратно. Но все же вежливо вошел, сел в черное кожаное кресло и рассказал о своей скверной памяти.

— У меня альцгеймер? — спросил он в конце разговора.

Маргарета Бенгтссон улыбнулась, не снисходительно, а совершенно естественно и дружелюбно:

— Нет. Не думаю. Но, разумеется, никто не знает, что ждет за ближайшим углом.

За ближайшим углом… — думал Валландер, когда на ледяном ветру шел к машине, припаркованной как раз за углом. За стеклоочистителем он нашел квитанцию — штраф за неправильную парковку. Швырнул бумажку в машину, даже не взглянув на сумму, и поехал домой.

Возле дома стояла машина, вроде бы незнакомая. Только выбравшись из-за руля, Валландер увидел у собачьей загородки Мартинссона, который, просунув руку сквозь решетку, трепал Юсси по голове.

— Я как раз собирался уезжать, — сказал Мартинссон. — Оставил тебе записку на двери.

— Тебя послали?

— Нет, я по собственной инициативе, хотел узнать, как твои дела.

Они вошли в дом. Мартинссон скользнул взглядом по корешкам валландеровской библиотеки, которая с годами весьма разрослась. Оба устроились за кухонным столом выпить кофе. Валландер словом не обмолвился про поездку в Мальмё и визит к врачу. Мартинссон кивнул на его загипсованную руку.

— На следующей неделе сниму гипс, — сказал Валландер. — Что слышно?

— Насчет руки?

— Насчет меня. И оружия в кабаке.

— Леннарт Маттсон — человек необычайно молчаливый. Я понятия не имею, что происходит. Но ты должен знать: мы тебя поддерживаем.

— Неправда. Ты — да. Но кто-то ведь проболтался. Многие в Управлении меня недолюбливают.

Мартинссон пожал плечами.

— Такова жизнь. Ничего не поделаешь. Кто любит меня?

Разговор шел обо всем и ни о чем. Валландер подумал, что из тех, с кем он начинал когда-то работать в Истаде, теперь остался один Мартинссон.

Мартинссон выглядел подавленным. Валландер спросил, не заболел ли он.

— Нет, не заболел, — ответил Мартинссон. — Просто думаю, пришла пора. Кончилось мое время в полиции.

— Ты что, тоже забыл оружие в кабаке?

— Больше не могу.

К огромному удивлению Валландера, Мартинссон вдруг заплакал. Словно беспомощный ребенок, сидел с чашкой в руках, а по щекам катились слезы. Валландер не знал, что делать. Конечно, за годы службы он не раз видел Мартинссона в угнетенном настроении, но тот никогда не падал духом так, как сейчас. И решил переждать. Только когда зазвонил телефон, пошел и выдернул шнур из розетки.

Мартинссон взял себя в руки, утер слезы.

— Вот видишь, что со мной творится. Извини.

— За что? Человек, способный заплакать в присутствии другого, проявляет, по-моему, большое мужество. Какого мне самому, увы, недостает.

Мартинссон рассказал, что чувствует себя этаким странником в пустыне и это ощущение растет. Как полицейский он все больше сомневается в своих задачах. Не то чтобы недоволен собственной работой, нет, недовольство вызывает роль полиции в нынешней Швеции. Дистанция между ожиданиями граждан и деятельностью полиции, кажется, постоянно увеличивается. И он подошел к пределу, когда каждая ночь — бессонное ожидание дня, о котором ему известно только то, что он будет мучительным.

— Летом уйду, — сказал он. — В Мальмё есть одна фирма, с которой я имел контакт. Они консультируют по вопросам безопасности мелких предприятий и частной недвижимости. Готовы взять меня на работу. Вдобавок и жалованье куда выше, чем у меня сейчас.

Валландер вспомнил, как лет пятнадцать назад Мартинссон тоже собирался уйти. Тогда он сумел переубедить его. На сей раз уговаривать невозможно. Собственная жизненная ситуация Валландера тоже не такова, чтобы обольщаться насчет своего будущего в полиции. Хотя консультанта по вопросам безопасности из него нипочем не выйдет.

— Пожалуй, я тебя понимаю, — сказал он. — И, по-моему, ты принял правильное решение. Меняй работу, пока возраст еще позволяет.

— Через несколько лет мне стукнет пятьдесят, — сказал Мартинссон. — В такие годы человек еще молод?

— Мне шестьдесят, — сказал Валландер. — А в шестьдесят шлюз, куда пропускают только тех, кому пора стареть, уж точно пройден.

Мартинссон задержался еще на некоторое время, рассказал о работе, которая ждет его в Мальмё. Валландер понял: он старается показать, что, как бы там ни было, впереди у него кое-что есть, что энтузиазм пока не угас.

Валландер проводил его до машины.

— Ты что-нибудь слышал от Маттсона? — как бы невзначай спросил Мартинссон.

— У обвинителя есть на выбор четыре варианта, — ответил Валландер. — «Наставительную беседу» со мной проводить не станут. Ведь иначе выставят на посмешище всю полицию. Шестидесятилетний полицейский сидит словно нашкодивший мальчишка и выслушивает нотацию от начальника полиции или от кого-нибудь еще.

— Неужели и об этом говорили? Н-да, не от большого ума!

— Могут сделать мне предупреждение, — продолжал Валландер, — или назначить вычет из жалованья. Наконец, могут уволить. Думаю скорей всего назначат вычет.

У машины они попрощались. Мартинссон исчез в туче снега. Валландер вернулся в дом, полистал ежедневник и отметил, что со злополучного вечера, когда он забыл в ресторане оружие, прошло уже больше месяца.

Гипс сняли, но он по-прежнему сидел на больничном. 10 апреля ортопед Истадской больницы обнаружил, что кости валландеровского запястья срослись не так, как надо. На миг Валландер перепугался, что запястье опять сломают, но ортопед успокоил его: есть, мол, другие способы. Только пользоваться рукой пока нельзя, поэтому на работу его не выписали.

После визита к ортопеду Валландер остался в городе. В истадском театре тем вечером играли пьесу современного американского драматурга. Линда простыла и не могла пойти, а потому отдала билет отцу. Подростком она некоторое время мечтала стать актрисой. Правда, очень скоро передумала. И теперь благодарила себя за то, что быстро сообразила, что не обладает сценическим талантом. Валландер никогда не слышал в ее голосе сожаления, когда она говорила об этом.

Уже минут через десять Валландер стал поглядывать на часы. Спектакль оказался скучным. Посредственные актеры расхаживали по комнате, временами роняли реплики — у книжного шкафа, у стола, у подоконника. Речь в пьесе шла о семье, которая вот-вот развалится под нажимом внутренних обстоятельств — неразрешенных конфликтов, лжи, несбывшихся мечтаний; Валландера все это не увлекло. И когда наконец начался антракт, он забрал в гардеробе куртку и ушел из театра. Вообще-то он предвкушал удовольствие от спектакля и теперь чувствовал себя тоскливо. Может, дело в нем самом? Или спектакль действительно был скучный?

Машину он оставил на парковке у вокзала. И сейчас, перейдя через железнодорожные пути, пошел туда короткой дорогой по утоптанной тропинке, ведущей к заднему фасаду красного вокзального здания. Неожиданно его резко толкнули в спину, и он упал. Перед ним стояли два молодых парня, лет восемнадцати-девятнадцати. Один в кофте с откинутым капюшоном, другой в кожаной куртке. Парень в кофте сжимал в руке нож. Кухонный, успел подумать Валландер, а в следующую секунду парень в кожаной куртке кулаком ударил его по лицу. Верхняя губа треснула, потекла кровь. Новый удар, на этот раз по лбу. Парень был сильный и бил с размаху, словно себя не помнил от злости. Потом принялся теребить Валландерову одежду, требуя бумажник и телефон. Валландер, защищаясь, поднял руку. Все это время он одним глазом следил за ножом. И вдруг сообразил, что парни перепуганы куда больше, чем он сам, и что дрожащую руку с ножом можно оставить без внимания. Метнулся к парню с ножом и попытался дать ему пинка. Промахнулся, но сумел схватить парня за запястье и резко вывернуть. Нож отлетел в сторону. В тот же миг Валландер почувствовал мощный удар по затылку и опять упал. Удар был так силен, что он не мог подняться на ноги. Стоял на коленях, чувствовал, как холод от сырой земли проникает сквозь штанины, и думал, что вот сейчас его убьют. Но ничего не происходило. Когда он поднял голову, парней рядом не было. Ощупал затылок — ладонь стала липкой. Медленно встал, в глазах потемнело, пришлось ухватиться за ограду, тянувшуюся вдоль рельсов. Несколько раз глубоко вздохнул и зашагал к машине. Парни исчезли. Затылок кровоточил, но не сильно, так что дома он сам разберется с раной. Похоже, обошлось даже без сотрясения мозга.

Он посидел в машине, не включая зажигание. Из одного мира в другой, думал он. Сижу в театре, где чувствую себя посторонним, ухожу оттуда, и меня швыряет в мир, с которым я сталкиваюсь чаще всего. На сей раз избили меня и под угрозой была моя собственная жизнь.

Больше всего он думал о ноже. Давным-давно, в самом начале его полицейской карьеры, в мальмёском Пильдаммспарке какой-то психопат, вконец съехавший с катушек, нанес ему тяжелое ножевое ранение. Лезвие прошло в считаных сантиметрах от сердца. Еще бы чуть-чуть — и он бы не прожил все эти годы в Истаде, не увидел бы, как подрастает дочка Линда. Его жизнь оборвалась бы, не успев толком начаться.

Он помнил, о чем тогда думал. Есть время жить, и есть время умирать.

В машине было холодно. Валландер завел мотор, включил печку. Снова и снова мысленно прокручивал нападение. Все еще находился в шоке, но заметил, что внутри закипает гнев.

Он вздрогнул от стука по стеклу, решил, что парни вернулись. Но увидел пожилую седовласую женщину в берете. И приоткрыл дверцу.

— Так долго держать мотор на холостом ходу запрещено, — сказала она. — Я гуляю с собакой и засекла по часам, сколько ваша машина стоит тут с включенным мотором.

Валландер молча кивнул и поехал прочь. Той ночью он долго лежал без сна. Когда последний раз глянул на часы, было уже начало шестого. А наутро пропал Хокан фон Энке. И Валландер так и не заявил о совершенном на него нападении. Никому не сказал ни слова, даже Линде.

Когда и через двое суток Хокан фон Энке не вернулся, Валландер начал осознавать, что произошло что-то серьезное. Он до сих пор сидел на больничном и, когда будущий зять позвонил и попросил его приехать в Стокгольм, не задумываясь решил съездить. Как он понял, о помощи вообще-то просила Луиза. Но предупредил Ханса, что в работу полиции вмешиваться не станет. Этим делом занимаются стокгольмские коллеги. Полицейские, которые вмешивались в чужие дела и влезали на чужую территорию, никогда симпатии не вызывали.

Вечером накануне отъезда в Стокгольм — а вечера ранней весной стоят светлые — он навестил Линду. Ханса, по обыкновению, дома не было, он вечно перерабатывал со своими «финансовыми спекуляциями», как Валландер называл их про себя. Кстати, из-за этого Валландер в первый и пока что последний раз повздорил с будущим зятем. Ханс бурно запротестовал: дескать, он и его коллеги такими примитивными вещами не занимаются. Когда же Валландер спросил, в чем конкретно заключается его работа, он не сумел в ответ назвать ничего иного, кроме тех же спекуляций валютами и ценными бумагами, дериватами и хедж-фондами (тут Валландер с готовностью признал, что в этом не разбирается). Вмешалась Линда, сказала, что ее отец не силен в нынешних загадочных и оттого пугающих финансовых инструментах. Раньше Валландера наверняка бы возмутили ее слова, но теперь он заметил тепло в ее голосе и развел руками в знак добровольной капитуляции.

Сейчас он, стало быть, сидел у них дома. Девчушка, по-прежнему безымянная, спала на ковре у ног Линды. Валландер смотрел на нее и вдруг, пожалуй впервые, осознал, что собственная его дочка никогда уже не будет сидеть у него на коленях. Когда у детей появляются собственные дети, что-то всегда безвозвратно уходит в прошлое.

— Как ты думаешь, что случилось с Хоканом? — спросил Валландер. — Твое мнение как полицейской и подруги Ханса.

Линда ответила быстро, явно готовая к такому вопросу:

— Я уверена: что-то случилось. Боюсь даже, его нет в живых. Хокан не из тех, кто вот так просто исчезает. Он никогда бы не покончил с собой, не оставив записки с объяснением причин. Да и вообще нипочем бы не покончил с собой, но это уже другой вопрос. Если б совершил что-то наказуемое, то не скрылся бы, а принял наказание. Короче говоря, я не думаю, что он исчез добровольно.

— Можно поподробнее?

— А надо? Ты же понимаешь, что я имею в виду!

— Да, но хочу услышать в твоей формулировке.

Валландер опять заметил, что она тщательно подготовилась. И не просто говорила как родственница о родственнике, но как проницательный молодой полицейский излагала свою точку зрения.

— Когда заходит речь о недобровольности, существует два варианта. Первый: несчастный случай — например, человек провалился под лед или попал под машину. Второй: умышленное насилие — похищение или убийство. Несчастный случай, пожалуй, уже можно исключить. В больницах его нет. Этот путь, стало быть, закрыт. Остается только вторая возможность.

Валландер жестом прервал ее.

— Давай сделаем одно допущение, — сказал он. — Предположим, случилось то, что, как мы с тобой знаем, происходит значительно чаще, нежели все думают. Особенно с пожилыми мужчинами.

— Что у него была другая женщина и он сбежал с ней?

— Примерно так.

Линда энергично мотнула головой:

— Я, разумеется, говорила с Хансом об этом. Он решительно отметает существование каких бы то ни было скелетов в шкафу. Хокан всю жизнь был верен Луизе.

Валландер быстро повернул вопрос иначе:

— А Луиза? Она ему не изменяла?

Этот вопрос Линда себе не задавала, сразу видно. Не научилась пока делать в дознании резкие виражи.

— По-моему, нет. Не тот тип.

— Плохой ответ. О человеке никогда нельзя говорить, что он «не тот тип». Это ведь недооценка.

— Тогда скажу так: я не думаю, что у нее были романы на стороне. Хотя, конечно, точно знать не могу. Спроси у нее!

— Ни в коем случае! В нынешних обстоятельствах это неуместный цинизм. — Валландер помедлил, сомневаясь, задавать ли следующий вопрос, возникший у него в голове. — Вы с Хансом наверняка разговаривали в эти дни. Не все же время он сидит за своими мониторами. Что он говорит? Его удивило исчезновение Хокана?

— Еще бы не удивило! А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Но тогда в Стокгольме мне показалось, что Хокан чем-то встревожен.

— Отчего ты не рассказал об этом?

— Оттого что отбросил эту мысль. Решил, что померещилось.

— Обычно интуиция тебя не подводит.

— Спасибо. Хотя я все меньше в ней уверен, как и во многом другом.

Линда молчала. Валландер рассматривал ее лицо. Она пополнела после родов, щеки округлились. По глазам видно, что она устала. Ему вспомнилась Мона и ее вечная злость из-за того, что он якобы вообще не помогал, когда Линда просыпалась ночью и плакала. Интересно, а как она? — подумал он. С появлением ребенка все разом натягивается до предела. И иной раз рвется.

— Что-то говорит мне, что ты прав, — наконец сказала дочь. — Задним числом я вспоминаю ситуации, почти незаметные, когда он казался встревоженным. Иногда оглядывался назад.

— Буквально или фигурально?

— Буквально. Оборачивался. Раньше я об этом не задумывалась.

— Больше тебе ничего не вспоминается?

— Он тщательно проверял, заперты ли двери. И некоторые лампы всегда были включены.

— Почему?

— Не знаю. К примеру, настольная лампа в его кабинете и свет в холле, у входной двери.

Старый моряк, подумал Валландер, освещает ночью фарватеры. Уединенные маяки в секретном военном проливе, куда обычные суда не заходят.

Тут малышка проснулась, заплакала, и Валландер качал ее на руках, пока она не успокоилась.

В стокгольмском поезде он продолжал размышлять о зажженных лампах. Надо непременно проникнуть в этот секрет. Возможно, найдется вполне естественное объяснение. Ему необходимо приблизиться к Хокану фон Энке, хотя пока что он не знает, каким путем.

Но так или иначе он полагал, что исчезновение разъяснится вполне приемлемым образом, без особого драматизма.

6

Однажды в конце 1970-х они с Моной ездили в Стокгольм. Валландер вспомнил, что останавливались они тогда в Сёдермальме, в гостинице «Морская», и теперь позвонил туда же и забронировал номер на два дня. Сойдя с поезда, он некоторое время колебался, взять ли такси или воспользоваться подземкой. Но в итоге пошел пешком, закинув на плечо свою довольно легкую сумку. Было по-прежнему холодно, хотя и солнечно, на горизонте никаких дождевых туч.

Шагая по Старому городу, он припомнил, как в конце лета 1979 года они с Моной ездили в Стокгольм. Инициатива исходила не от него, а от Моны, которая вдруг поняла, что ни разу не бывала в столице, и хотела исправить это чуть ли не позорное упущение. На поездку они потратили четыре дня его отпуска. Мона тогда начала учиться в вузе и не имела ни заработка, ни официального отпуска. Линда провела это время в семье одной из подружек, осенью ей предстояло идти в третий класс. Было начало августа, припомнилось ему. Днистояли жаркие, нет-нет случались бурные грозы, потом снова наваливался гнетущий зной, загонявший их под сень высоких парковых деревьев. Без малого три десятка лет минуло, думал он, когда подошел к Шлюзу и направился в гору к гостинице. Три десятка лет, целое поколение, и вот я опять здесь. На этот раз один.

В холле совершенно ничего знакомого. Неужели, быстро подумал он, мы жили тогда в этой самой гостинице? Потом стряхнул внезапное неудовольствие, строго запретил себе думать о прошлом и на лифте поднялся к себе в номер, расположенный на втором этаже. Откинул покрывало на кровати, лег. Поездка выдалась утомительная, потому что в купе орали дети и шумели подвыпившие парни, севшие в Альвесте. Валландер закрыл глаза, попытался заснуть. А когда резко проснулся и посмотрел на часы, оказалось, что спал он максимум десять минут. Встал, подошел к окну. Что же, собственно, случилось с Хоканом фон Энке? Если собрать вместе все кусочки мозаики, какими он располагает, — полученные от Линды и те, что обнаружил сам, руководствуясь своим опытом, — то каков же будет результат? Увы, ни намека хоть на какой-нибудь вывод.

Он договорился, что зайдет к Луизе в семь вечера. И вновь решил прогуляться пешком. Напротив Дворца внезапно остановился. Здесь он был с Моной, это точно. Именно здесь, на мосту, они стояли тогда и говорили о том, что у обоих болят ноги. Воспоминание проступило так ярко, что он, будто наяву, услышал весь разговор. В иные минуты печаль, что их брак распался, угнетала его. Вот как сейчас. Он смотрел в бурлящую воду и думал, что жизнь его все больше сводится к сомнительным подсчетам всего того, что он с годами утратил.

Когда он позвонил у двери, Луиза фон Энке уже накрыла чайный стол. Измученная бессонницей, усталая, но тем не менее необычайно собранная. Стены в гостиной увешаны портретами фон-энкевских предков и батальными полотнами, выдержанными в приглушенных тонах. Луиза перехватила взгляд Валландера, скользнувший по картинам:

— Хокан был первым в роду морским офицером. Его отец, дед и прадед служили в сухопутных войсках. Дядюшка его к тому же состоял камергером у короля Оскара, не помню которого — Первого или Второго. Шпагу, что стоит вон там, в углу, другой его родич получил от Карла Четырнадцатого в награду за какую-то услугу. Хокан утверждал, что он снабжал его величество подходящими молодыми дамами.

Она умолкла. Валландер слушал тиканье часов на каминной полке и отдаленный шум улицы.

— Как по-вашему: что произошло? — спросил он.

— Не знаю, честное слово.

— В тот день, когда Хокан пропал, вы не заметили ничего необычного? Ничего такого, что выбивалось бы из обычной модели поведения?

— Нет. Все было как всегда. Он не меняет своих привычек, хотя и не педант.

— А как было в предшествующие дни? Неделей раньше?

— Он простыл. И один раз отказался от утренней прогулки. Но это и все.

— Может, он получил письмо? Может, кто-то ему звонил? Или заходил?

— Несколько раз он говорил по телефону со Стеном Нурдландером, своим близким другом.

— Он присутствовал на юрсхольмском юбилее?

— Нет, был в отъезде. Хокан и Стен познакомились, когда служили на одной подлодке. Хокан командиром, а Стен старшим механиком. Еще в конце шестидесятых.

— Что он говорит об исчезновении?

— Встревожен, как и все остальные. Тоже теряется в догадках. Сказал, что хотел бы поговорить с вами, пока вы будете здесь.

Луиза сидела на диване, прямо напротив Валландера. Вечернее солнце внезапно осветило ее лицо. Она отодвинулась в тень. Валландер подумал, что она из тех женщин, которые стараются спрятать свою привлекательность под маской будничности. И словно прочитав его мысли, она робко ему улыбнулась. Валландер достал блокнот, записал телефоны Стена Нурдландера. Отметил, что Луиза знает их наизусть — и стационарный, и мобильный.

Они разговаривали целый час, однако ничего нового Валландер не узнал. Потом Луиза провела его в кабинет мужа. Валландер бросил взгляд на настольную лампу.

— Ночью он включал свет.

— Кто вам сказал?

— Линда. В том числе эту лампу.

Луиза ответила, задергивая плотные шторы. В комнате едва уловимо пахло табачным дымом.

— Он боялся темноты, — сказала она, смахнув ладонью пыль с тяжелой темной шторы. — И считал, что это стыдно. Опасаться темноты он начал на своих подлодках. Но страх возник много позже, когда он давно перестал ходить в море. Мне пришлось клятвенно обещать, что я никому об этом не скажу.

— И все-таки ваш сын знает? И в свою очередь рассказал Линде.

— Должно быть, Хокан сам рассказал Хансу, без моего ведома.

Где-то поодаль зазвонил телефон.

— Кабинет в вашем распоряжении, — сказала Луиза и скрылась за высокой двустворчатой дверью.

Валландер поймал себя на том, что смотрит на нее примерно так же, как на Кристину Магнуссон. Сел у письменного стола, в кресло из красновато-коричневого дерева, со спинкой и сиденьем из зеленой кожи. Не спеша обвел взглядом комнату. Включил лампу. Вокруг выключателя скопилась пыль. Он провел пальцем по полированному красному дереву. Потом поднял планшетку, лежавшую на столе. Такой привычкой он обзавелся давно, еще когда проходил выучку у Рюдберга. Если на месте преступления имелся письменный стол, Рюдберг всегда начинал именно с планшетки. Как правило, там ничего не было. Но он с загадочным видом твердил, что пустая поверхность тоже важный след.

На столе было несколько ручек, лупа, фарфоровая ваза в форме лебедя, маленький камешек и коробочка с кнопками. Вот и все. Валландер медленно повернулся, огляделся по сторонам. На стенах рамки с фотографиями подводных лодок и других боевых кораблей. Большая цветная фотография Ханса в студенческой фуражке. Свадебное фото с Хоканом в мундире. Он и Луиза проходят под аркой из поднятых сабель. Фото стариков, мужчины почти сплошь в военной форме. На одной стене картина. Валландер встал, подошел рассмотреть поближе. Романтическое изображение битвы при Трафальгаре,[96] умирающий Нельсон возле пушки, рыдающие коленопреклоненные моряки вокруг адмирала. Картина удивила его. Такой китч в квартире, где все отмечено хорошим вкусом. Зачем он ее тут повесил? Валландер осторожно снял картину со стены, перевернул. Никаких надписей. Пустота под планшеткой, пустота на обороте скверной картины. Для детального осмотра комнаты время слишком позднее, подумал он. Уже почти полдевятого, а осмотр займет несколько часов. Лучше отложу на завтра. Он покинул кабинет, вернулся в одну из двух смежных гостиных. Из кухни пришла Луиза. Валландер как будто бы учуял слабый запах спиртного. Они договорились, что он придет завтра утром, в девять. Надевая в передней куртку, Валландер вдруг засомневался.

— У вас усталый вид, — сказал он. — Спите достаточно?

— Час-другой, пожалуй. Как я могу спать в полной неизвестности?

— Может, мне остаться?

— Спасибо, но в этом нет нужды. Я привыкла быть одна. Не забывайте, я жена моряка.

Долгий путь до гостиницы он проделал пешком, зашел в итальянский ресторан, с виду дешевый и с соответствующей кухней. Чтобы не лежать без сна, принял полтаблетки снотворного. Мрачно думая, что теперь это один из немногих способов заманить к себе сон — открутить крышку белой аптечной баночки.

Утренний визит Валландера начался так же, как и вечером накануне, — Луиза угостила его чаем. Он заметил, что спала она явно очень мало.

Луиза сказала, что комиссар Иттерберг, который занимается расследованием исчезновения, ждет его звонка. Вручила ему беспроводной телефон, встала и вышла на кухню. В зеркале на стене Валландер видел, что она стоит посреди кухни, неподвижно, спиной к нему.

В голосе Иттерберга отчетливо слышался норландский диалект.

— Расследование идет полным ходом, — начал он. — И теперь мы считаем: что-то случилось. Как я понял, его жена хочет, чтобы вы просмотрели его бумаги.

— А вы разве этого не сделали?

— Жена все просмотрела, но ничего не нашла. Думаю, она хочет, чтобы вы проверили все повторно.

— У вас вообще есть зацепки? Кто-нибудь его видел?

— Есть один свидетель, который вроде бы видел его в парке Лилльянсскуген. И всё.

Валландер услышал, как Иттерберг раздраженно велел кому-то зайти попозже.

— Никак не могу привыкнуть, — сказал Иттерберг. — Люди перестали стучаться.

— В один прекрасный день начальник Государственного управления уголовной полиции предложит нам в целях повышения эффективности сидеть в открытых кабинетах, — сказал Валландер. — Будем допрашивать своих и чужих свидетелей, вмешиваться в расследования друг друга.

Иттерберг довольно фыркнул. Валландер подумал, что установил хороший контакт со стокгольмской полицией.

— И еще кое-что, — сказал Иттерберг. — На действительной службе Хокан фон Энке занимал очень высокие посты. А в таких случаях за ходом расследования обычно наблюдает Полиция безопасности. Нашим секретным коллегам всегда до смерти охота выловить возможного шпиона.

Валландер удивился:

— А что, он под подозрением?

— Конечно же нет. Но ведь им необходимо что-нибудь предъявить, когда будет обсуждаться бюджет на следующий год.

Валландер отошел на несколько шагов от кухонной двери.

— Между нами, — сказал он, понизив голос. — Как вы думаете, что случилось? Не глядя на факты, просто на основе вашего опыта?

— Ситуация выглядит серьезно. Возможно, на него напали в парке, а затем увезли. Сейчас я думаю так.

Прежде чем закончить разговор, Иттерберг попросил номер Валландерова мобильника. Валландер вернулся к своему чаю, думая о том, что с куда большим удовольствием выпил бы кофе. Луиза вышла из кухни, вопросительно посмотрела на него. Валландер покачал головой.

— Ничего нового. Но они относятся к его исчезновению очень серьезно.

Луиза остановилась возле дивана, однако садиться не стала.

— Я знаю, его нет в живых, — вдруг сказала она. — До сих пор я отбрасывала мысли о самом худшем. Но больше не могу.

— Такая мысль должна иметь под собой основу, — осторожно проговорил Валландер. — Что именно заставляет вас так думать?

— Я прожила с ним сорок лет. Он никогда бы не поступил со мной таким образом. Ни со мной, ни с другими членами семьи.

Она поспешно вышла из комнаты. Валландер услышал, как закрылась дверь ванной. Подождал с минуту, встал, тихо прошел по коридору к спальням, прислушался. Она плакала за закрытой дверью. И хотя Валландер не отличался особой сентиментальностью, у него перехватило горло. Допив остатки чая, он прошел в кабинет, где побывал вчера вечером. Шторы по-прежнему задернуты. Он их раздвинул, впустил свет. Потом принялся методично осматривать стол, ящик за ящиком. Повсюду полный порядок, каждая вещица на своем месте. В одном из ящиков лежали старые курительные трубки, ершики для чистки и что-то вроде полировочной суконки. Валландер перешел к второй тумбе. Тот же порядок, старые школьные аттестаты, свидетельства, диплом летчика. В марте 1958-го Хокан фон Энке получил официальное разрешение пилотировать одномоторные самолеты, сдав экзамены на аэродроме Бромма. Значит, он жил не только в морских глубинах, подумал Валландер. Подражал не только рыбам, но и птицам.

Валландер вынул выпускной аттестат фон Энке из гимназии Норра-Латин. Высший балл по истории и родному языку, а также по географии. Немецкий язык и религия — довольно хорошо. В следующем ящике были фотоаппарат и старые наушники. Приглядевшись к фотоаппарату — старой «лейке», — Валландер заметил, что он с пленкой. Двенадцать кадров либо засвечены, либо отсняты. Он положил фотоаппарат на стол. Наушники тоже старые, Валландер прикинул, что такие были в моде лет пятьдесят назад. Зачем он их хранил? Нижний ящик пустой, если не считать журнальчика с комиксом — цветные картинки и речевые пузыри передавали содержание «Последнего из могикан» Купера. Журнал был до того зачитан, что едва не рассыпался в руках у Валландера. Он вспомнил, что однажды сказал ему Рюдберг. Всегда ищи то, что выбивается из общей картины. Что делал журнал «Классики в иллюстрациях» за 1962 год в нижнем ящике письменного стола Хокана фон Энке?

Он не слышал, как вошла Луиза. Она просто вдруг возникла на пороге. Все следы волнения были тщательно истреблены, лицо заново припудрено. Он показал ей комикс.

— Зачем Хокан его хранил?

— Кажется, он получил его от отца по какому-то особенному случаю. Но не рассказывал, по какому именно.

Она опять оставила его одного. Валландер выдвинул большой средний ящик между тумбами. Там царил беспорядок — письма, фотографии, использованные авиабилеты, желтая медицинская карта, какие-то счета, все вперемешку. Почему здесь беспорядок, а больше нигде? Он решил пока не трогать содержимое и оставил ящик открытым. Вынул только желтую медицинскую карту.

Человек, по следу которого он идет, за все годы не раз делал прививки. Всего три недели назад — от желтой лихорадки, а кроме того, от столбняка и желтухи. Здесь же, в папке, лежал рецепт на профилактическое средство от малярии. Валландер наморщил лоб. Желтая лихорадка? Куда надо ехать, чтобы понадобилась такая прививка? Он отложил медицинскую карту, не найдя ответа на этот вопрос.

Валландер встал, подошел к книжному шкафу. Если книги не обманывают, Хокан фон Энке очень интересовался историей, в особенности ранней историей английского флота и его развитием в первые годы XX века. Были там также труды по общей истории и множество политических мемуаров. Валландер отметил, что мемуары Таге Эрландера соседствуют с автобиографическими записками шпиона Веннерстрёма. К своему удивлению, он обнаружил, что фон Энке интересовался и современной шведской поэзией. Некоторые имена были Валландеру совсем незнакомы, некоторые он хотя бы слыхал, к примеру Сонневи и Транстрёмер. Он вынул несколько книг — страницы разрезаны. В одном из томиков Транстрёмера кто-то делал пометки на полях, написав в одном месте: «Блистательные стихи». Валландер прочитал и не мог не согласиться. Речь там шла о шумящих хвойных лесах. Целый погонный метр занимал Ивар Лу-Юханссон, столько же — Вильгельм Муберг. Образ пропавшего человека постоянно менялся, набирал глубины. Притом отнюдь не возникало впечатления, будто старый моряк был тщеславен и просто хотел показать окружающим, что не чужд интереса к гуманитарным сферам. Валландер считал, что нюхом чует подобных типов, так как они вызывали у него огромное отвращение.

Он отошел от книг, открыл канцелярский шкаф, начал выдвигать ящики. Всюду полный порядок, папки с документами, письма, отчеты, несколько частных дневников, чертежи подлодок с пометкой «представленный мною класс». Все в идеальном порядке, Неожиданное исключение составлял лишь средний ящик письменного стола. Тем не менее что-то задело Валландера, хотя он не мог сказать, что именно. Он снова сел у стола, устремив взгляд на открытый канцелярский шкаф. В углу кабинета стояли мягкое кресло коричневой кожи, столик с несколькими книгами и настольной лампой под матовым красным абажуром. Валландер пересел туда. На столике — две книги, обе открытые. Одна старая, «Безмолвная война» Рейчел Карсон. Он знал, эта книга одна из первых предостерегала, что западный прогресс ставит под угрозу будущее всей планеты. Вторая книга посвящена шведским бабочкам, короткие тексты вперемежку с красивыми цветными фото. Бабочки и планета под угрозой, думал Валландер. И беспорядок в одном из ящиков. Никакой связи.

Тут он заметил, что из-под кресла выглядывает уголок журнала. Нагнулся и поднял английское, а может, американское издание о боевых кораблях. Перелистал страницы. Там было всё — от статей об авианосце «Рональд Рейган» до набросков подводных лодок, находящихся пока на стадии замысла. Валландер отложил журнал в сторону и снова перевел взгляд на канцелярский шкаф. Смотреть и не видеть. Вот первое, от чего предостерегал Рюдберг, — не замечать того, что на самом деле видишь. Он опять сел в кресло у письменного стола, еще раз просмотрел содержимое канцелярского шкафа. В одном из ящиков лежала пыльная тряпка. Значит, он и чистоту наводил, подумал Валландер. На документах ни пылинки, чистота и порядок. Повернул кресло, снова устремил взгляд в открытый ящик письменного стола, где царил кавардак, противоречащий всему остальному. Бережно начал разбирать содержимое. Однако не нашел ничего привлекающего внимание. Только беспорядок, который действовал на нервы. Выбивался из общей картины, не был естественной частью Хокана фон Энке. Или беспорядок как раз естествен, а порядок чужероден?

Он встал, ощупал рукой верх канцелярского шкафа. Там лежала пачка бумаг, которую он снял. Отчет о политической ситуации в Камбодже, подготовленный двумя соавторами — Робертом Джексоном и Эвелин Харрисон. К удивлению Валландера, поступил он из Министерства обороны США. Датирован мартом 2008 года. Стало быть, совсем новый. Тот, кто его читал, явно испытывал сильные эмоции, потому что отдельные фразы были подчеркнуты, а на полях виднелись большие, жирные восклицательные знаки. Валландер попробовал представить себе правильный перевод английского заголовка — «On the Challenges of Cambodia, Based Upon the Legacies of Pol Pot Regime», — но не преуспел.

Встал, вернулся в гостиную. Чайные чашки исчезли. Луиза стояла у окна, смотрела на улицу. Только когда он кашлянул, она обернулась. Да так поспешно, словно он ее напугал. Валландеру вдруг вспомнилось порывистое движение ее мужа на юрсхольмском юбилее. Реакции одного порядка, подумал он. Оба в тревоге, напуганы, реагируют так, будто находятся под угрозой.

Он не планировал задавать этот вопрос, возникший сам собой, когда ему вспомнился Юрсхольм.

— У него есть пистолет?

— Нет. Теперь уже нет. На службе, наверно, был. Но здесь, дома? Нет, здесь никогда не было.

— А дачи у вас нет?

— Мы говорили о покупке дачи. Но всегда только снимали. Когда Ханс был маленький, проводили каждое лето на Утё. Позднее чаще всего ездили на Ривьеру, снимали квартиру. Говорили о покупке дачи. Да так и не собрались.

— А нет какого-нибудь другого места, где он мог хранить пистолет?

— Не-ет. Где бы?

— Вероятно, он где-то хранит свои вещи? Скажем, на чердаке? Или в подвале?

— В нашем подвальном отсеке есть кой-какая старая мебель и вещи времен его детства. Но я очень сомневаюсь, чтобы там было какое-нибудь оружие.

Луиза вышла из комнаты. Вернулась она с ключом от навесного замка. Валландер взял его, сунул в карман. Луиза фон Энке спросила, не хочет ли он еще чаю. Валландер отказался. Ему хотелось кофе, но язык не повернулся сказать.

Он снова прошел в кабинет, снова полистал отчет о политической ситуации в Камбодже. Почему отчет лежал на шкафу? Возле мягкого кресла стояла скамеечка для ног. Валландер придвинул ее к канцелярскому шкафу и стал на цыпочки, чтобы увидеть, где лежала папка. Крышка шкафа была в пыли, кроме того места, откуда он снял отчет. Он отнес скамеечку на прежнее место и вдруг замер. Догадался, что именно его задевало. Такое впечатление, что бумаг не хватает, особенно в канцелярском шкафу. Для полной уверенности он еще раз просмотрел все — и в столе, и в шкафу. Повсюду заметны следы частичных изъятий. Мог ли это сделать сам Хокан? Конечно, мог, но и Луиза тоже могла.

Валландер вернулся в гостиную. Луиза сидела в кресле, по всей вероятности очень старом. Она смотрела себе на руки. Когда он вошел, встала и опять спросила, не хочет ли он чаю. На сей раз он отказываться не стал. Подождал, пока она принесла чай и налила ему, но свою чашку не наполнила.

— Я ничего не нахожу, — сказал Валландер. — Кто-нибудь мог просматривать бумаги Хокана?

Луиза испытующе посмотрела на него. От усталости лицо ее казалось поблекшим, чуть ли не помятым.

— Я просматривала, конечно. А кто еще?

— Не знаю, но, похоже, кой-какие бумаги отсутствуют, неожиданный беспорядок. Впрочем, я могу и ошибаться.

— Со дня исчезновения никто в его кабинет не заходил. Если не считать меня.

— Мы уже говорили об этом. Но мне хотелось бы повторить вопрос. О его любви к порядку.

— Он не выносил беспорядка.

— Но, если мне не изменяет память, педантом не был?

— Когда мы ждем гостей, он обычно помогает мне накрывать на стол. Следит, чтобы приборы и бокалы стояли как надо. Но линейкой при этом не пользуется. Я ответила на вопрос?

— Безусловно, — мягко сказал Валландер, с неудовольствием отметив, что усталость на ее лице проступает все сильнее.

Он допил чай, потом спустился в подвал осмотреть семейный отсек. Там обнаружились старые дорожные сумки, лошадь-качалка, пластмассовые ящики с игрушками прежних поколений, не только Хансовыми. У стены несколько пар лыж и разобранное устройство для копирования фотонегативов.

Валландер осторожно присел на лошадь-качалку. Внезапно он понял, и эта мысль была как случившееся недавно жестокое нападение. Хокан фон Энке мертв. Другого объяснения нет. Он мертв.

И чувствовал Валландер не только печаль. Но и тревогу.

Хокан фон Энке пытался что-то мне сказать, думал он. Но тем вечером в комнате без окон на Юрсхольме я, к сожалению, не понял, что именно.

7

Проснулся Валландер на рассвете, оттого что в соседнем номере ссорилась молодая пара. Скверная звукоизоляция позволяла слышать все резкости, какие они бросали друг другу. Он встал, поискал в несессере ушные затычки, но на сей раз явно уехал из дома без них. И тогда с силой хватил по стене, два раза и еще один, будто посылал кулаком заключительное бранное слово. Скандал немедля утих, по крайней мере если и продолжался, то тихо, так что он не различал упреков. Засыпая, он подумал, не случилось ли и им с Моной учинить в гостинице глупую ссору во время той поездки в столицу. Иной раз стычки возникали из-за пустяковых мелочей, обоих всегда выводили из себя именно пустяковые мелочи, а вовсе не что-то по-настоящему важное. Наши ссоры никогда яркостью не отличались, всегда были какими-то серыми, думал он. Мы сердились, или обижались, или то и другое сразу, и оба знали, что это пройдет. Но все равно скандалили, оба одинаково глупые, оба пороли чушь, о которой тотчас жалели. Выпускали изо рта целые стаи слов, а поймать их не успевали.

Он уснул и видел во сне какого-то человека — не то Рюдберга, не то своего отца, — который ждал его под дождем. А он опаздывал — наверно, машина сломалась — и знал, что за опоздание получит нагоняй.

После завтрака он из холла позвонил Стену Нурдландеру. Начал с домашнего телефона. Там никто не ответил. Номер мобильного тоже не отвечал. Зато можно хотя бы оставить сообщение. Он назвал свое имя и дело. Но в чем, собственно, заключалось его дело? Поиски пропавшего Хокана фон Энке — задача стокгольмской полиции, а не его. Его можно рассматривать разве что как частного сыщика-импровизатора, что после убийства Пальме отнюдь не вызывает симпатий.

Звонок мобильного прервал его размышления. Звонил Стен Нурдландер. Голос у него был низкий, хриплый.

— Я знаю, кто вы, — сказал он. — Луиза и Хокан рассказывали о вас. Куда за вами заехать?

Валландер стоял на тротуаре, когда рядом затормозила машина Стена Нурдландера. «Додж» середины 1950-х, сверкающий хромом и белыми врезками на покрышках. В молодости Стен Нурдландер явно был раггаром, одним из юнцов-автомобилистов, которые многих тогда повергали в ужас. Он и теперь был в кожаной куртке, американских сапогах, джинсах и тонкой футболке, несмотря на холод. Интересно, как вышло, что Хокан фон Энке и Стен Нурдландер стали такими близкими друзьями? — подумал Валландер. На первый взгляд трудно представить себе двух более непохожих людей. Хотя судить по одной только внешности опасно. Недаром Рюдберг твердил: внешность почти всегда скользкий лед.

— Залезайте, — сказал Стен Нурдландер.

Валландер не спросил, куда они направляются, просто сел на красное кожаное сиденье, наверняка оригинальное. Задал несколько вежливых вопросов об автомобиле и выслушал столь же вежливые ответы. После этого оба умолкли. На зеркале заднего вида качались две большие игральные кости из какого-то мягкого материала. Мальчишкой он не раз видел подобные машины. За рулем сидели мужчины средних лет, в костюмах, блестевших не меньше, чем хром автомобилей. Они десятками скупали у отца картины и платили купюрами из толстых пачек. «Блескучие кавалеры», так он их тогда называл. Позднее он понял, что они унижали отца, выплачивая ему за картины сущие гроши.

На миг воспоминание навеяло печаль. О безвозвратно ушедшем времени.

Ремни безопасности в машине отсутствовали. Заметив, что Валландер ищет их, Стен Нурдландер сказал:

— Машина антикварная. Отсутствие ремней официально разрешено.

Поездка закончилась где-то на Вермдё. К тому времени Валландер давно потерял представление и о направлении, и о расстоянии. Нурдландер затормозил спружинившую машину у коричневого здания, где помещалось кафе.

— Хозяйка кафе, Матильда, была замужем за одним из наших с Хоканом друзей, — сказал Стен Нурдландер. — Овдовела уже. Ее муж Клас Хурнвиг служил старпомом на том же «Змее», что и мы с Хоканом.

Валландер кивнул. Вспомнил, что Хокан фон Энке упоминал именно этот класс подводных лодок.

— Мы стараемся ее поддерживать. Она нуждается в деньгах. А к тому же варит вкусный кофе.

Первое, что увидел Валландер, войдя внутрь, был стоящий посредине комнаты перископ. Стен Нурдландер сообщил, с какой списанной субмарины его сняли, и Валландер понял, что находится в частном музее подводных лодок.

— С годами сложился обычай, — сказал Стен Нурдландер, — все, кто служил на шведских подлодках, и в кадрах, и по призыву, хотя бы один раз приходили в кафе Матильды. И непременно что-нибудь приносили с собой, иначе нельзя. Что-нибудь из украдкой позаимствованного фарфора, одеяло, даже исправные штурвалы и регуляторы. Настоящим апогеем были, конечно, те случаи, когда лодки снимались с вооружения и отправлялись в металлолом. Тогда многие, понятно, прибирали к рукам то и это, и кто-нибудь непременно устраивал сбор в пользу Матильды. Только вносили не деньги, а, скажем, глубиномер со списанной лодки.

Из кухонной двери вышла девушка лет двадцати.

— Это Мария, внучка Матильды и Класа, — сказал Стен Нурдландер. — Матильда по-прежнему иногда здесь бывает, но ей уже за девяносто. Правда, она утверждает, что ее мать прожила сто один год, а бабушка — сто три.

— Так оно и есть, — заметила девушка. — Маме пятьдесят. И она считает, что прожила только полжизни.

Им подали кофе и булочки. Стен Нурдландер взял еще и пирожное, наполеон. За столиками тут и там сидели посетители, преимущественно люди пожилые.

— Давние экипажи подводных лодок? — спросил Валландер, когда они шли в дальнюю, пустующую комнату.

— Не обязательно, — отозвался Стен Нурдландер. — Но многих я узнаю.

В дальней комнате на стенах висели старые форменные тужурки и сигнальные флажки. У Валландера возникло ощущение, будто он очутился на складе реквизита для военных фильмов. Они сели за столик в углу. Над столиком висела рамка с черно-белой фотографией. Стен Нурдландер кивнул на нее:

— Вот один из наших «Морских змеев». Второй во втором ряду — я, четвертый — Хокан. Класа Хурнвига с нами в тот раз не было.

Валландер придвинулся поближе, рассматривая снимок. Лица различить трудно. Стен Нурдландер рассказал, что фотографировались они в Карлскруне, перед выходом в дальнее плавание.

— Вообще-то плавание отнюдь не сказочное. Из Карлскруны до Кваркена,[97] потом до Каликса и обратно. Ноябрь, холодище. Если память мне не изменяет, почти все время штормило. Постоянная качка, где бы мы ни находились, ведь Ботнический залив мелководен. На достаточно большую глубину погрузиться невозможно. Балтика — сущая лужа.

Стен Нурдландер жадно ел пирожное. Но как бы не интересовался его вкусом. Потом вдруг отложил вилку.

— Что все-таки произошло? — спросил он.

— Едва ли я знаю больше, чем вы или Луиза.

Стен Нурдландер порывистым движением отодвинул чашку. Валландер заметил, что он такой же усталый, как Луиза. Еще один человек, которого мучает бессонница, подумалось ему.

— Вы знаете его лучше, чем другие, — сказал он. — По словам Луизы, вы очень близко дружили. А значит, ваши соображения насчет того, что могло случиться, чрезвычайно важны.

— Вы говорите точь-в-точь как полицейский, с которым я встречался на Бергсгатан.

— Так я и есть полицейский!

Стен Нурдландер кивнул. Он был очень напряжен. На лице явственно читалась тревога.

— Почему вас не было на его семидесятипятилетии? — спросил Валландер.

— Моя сестра живет в Бергене, в Норвегии. У нее скоропостижно умер муж. Потребовалась моя помощь. К тому же я не любитель многолюдных приемов. Мы с Хоканом отметили по-своему. Неделей раньше.

— Где же?

— Здесь. Кофе и пирожными.

Стен Нурдландер кивнул на форменную фуражку на стене:

— Это фуражка Хокана. Его подарок по случаю нашего маленького праздника.

— О чем вы говорили?

— О чем всегда, о событиях октября восемьдесят второго. Я служил тогда на эсминце «Халланд», который вскоре должны были снять с вооружения. Сейчас он стоит в Гётеборге на приколе как музейный корабль.

— Значит, вы служили стармехом не только на субмаринах?

— Начинал я на торпедном катере, потом служил на корвете, эсминце, подводной лодке, а под конец опять на эсминце. Мы стояли у западного побережья, когда в Балтийском море стали появляться подлодки. Около полудня второго октября командир Нюман объявил, что нам приказано полным ходом идти в Стокгольмские шхеры и находиться там на случай чрезвычайной ситуации.

— В течение тех бурных суток вы имели контакт с Хоканом?

— Да, он мне звонил.

— Домой или на корабль?

— На эсминец. Дома я тогда вообще не бывал. Все увольнительные отменили. Нас держали в повышенной боеготовности, вполне можно так сказать. Не надо забывать, в те прекрасные времена мобильные телефоны еще не стали достоянием всех и каждого. Матросы-срочники, обслуживавшие коммутатор на эсминце, спускались вниз и сообщали о звонке. Чаще всего он звонил ночью, чтобы я мог говорить прямо из своей каюты.

— Почему?

— Наверно, ему не хотелось, чтобы кто-нибудь слышал, о чем мы говорим.

Голос Стена Нурдландера звучал ворчливо и недовольно. И все это время он разминал вилкой остатки пирожного.

— Фактически с первого по пятнадцатое октября мы разговаривали каждую ночь. Вообще-то я думаю, ему не разрешалось вести со мной такие разговоры. Но мы доверяли друг другу. Он чувствовал, сколь тяжела его ответственность. Глубинная бомба могла попасть в субмарину и потопить ее, вместо того чтобы принудить к всплытию.

Остатки пирожного на тарелке превратились в неаппетитную кашу. Стен Нурдландер отложил вилку и прикрыл тарелку бумажной салфеткой.

— В последнюю ночь он звонил мне трижды. Третий раз совсем поздно, вернее уже на рассвете.

— Вы по-прежнему находились на эсминце?

— Мы стояли примерно в одной морской миле от Хорсфьердена. Дул ветер, однако не слишком крепкий. На борту была объявлена полная боеготовность. Офицеров, разумеется, информировали о происходящем, но рядовые члены экипажа знали только о боеготовности, а не о ее причинах.

— Вы действительно ожидали приказа о начале противолодочной операции?

— Мы же не знали, что предпримут русские, если мы заставим всплыть одну из их подлодок. Вдруг бы они попытались освободить ее? Их боевые корабли, находившиеся к северу от Готланда, не спеша направлялись к нам. Один из наших телеграфистов говорил, что никогда не слыхал такого интенсивного радиообмена между русскими, даже во время самых масштабных маневров у балтийского побережья. Они нервничали, и это понятно.

Стен Нурдландер умолк, так как вошла Мария, спросила, не желают ли они еще кофе. Оба поблагодарили и отказались.

— Давайте поговорим о самом важном, — сказал Валландер. — Как вы восприняли приказ, позволяющий пойманной подлодке уйти?

— Ясное дело, я не поверил своим ушам.

— А как вы об этом узнали?

— Нюман неожиданно получил приказ отойти к Ландсорту и ждать там. Разъяснений не последовало, а Нюман без нужды вопросов не задавал. Я был в машинном отделении, когда мне сообщили о телефонном звонке. Я побежал в каюту. Звонил Хокан. Спросил, один я или нет.

— Он всегда об этом спрашивал?

— Нет, только в тот день. Я сказал, что один. А он переспросил, подчеркнув, что это, мол, очень важно. Помню, я прямо-таки разозлился. И вдруг понял, что он говорит не из оперативного штаба, а из телефона-автомата.

— Как вы узнали? Он сам сказал?

— Я услышал, как он бросает в щель монеты. Телефон-автомат находился в офицерской кают-компании. Поскольку он не мог дольше чем на несколько минут покинуть центральный пост — разве что выйти в туалет, — он наверняка бежал туда бегом.

— Он так сказал?

Стен Нурдландер испытующе посмотрел на Валландера.

— Кто тут полицейский — вы или я? Я слышал, что он запыхался!

Валландер оставил вспышку без внимания. Только кивком попросил Нурдландера продолжать.

— Он нервничал, был, можно сказать, очень зол и испуган. Казалось, фитиль подпалили с обоих концов. Он кричал, что это измена и что он откажется выполнять приказ и бомбами так или иначе заставит подлодку всплыть. Потом монеты кончились. Будто обрезали магнитную ленту.

Валландер смотрел на него, ждал продолжения, которого не последовало.

— Не сильно ли сказано? Измена?

— А что же это, как не государственная измена?! Дали уйти субмарине, нарушившей наши границы.

— Кто был в ответе?

— Одно или несколько лиц в высшем руководстве крепко струхнули. Не желали, чтобы русская подлодка всплыла.

Вошел какой-то мужчина с чашкой кофе в руках. Но Стен Нурдландер так решительно на него посмотрел, что он немедля ретировался, пошел искать себе столик в другом помещении.

— Кто это был, я не знаю. На вопрос «почему?» ответить, пожалуй, легче. Но опять-таки на уровне домыслов. Чего не знаешь, того не знаешь.

— Иной раз необходимо поразмышлять вслух. Даже полицейским.

— Допустим, на борту той подлодки находилось нечто такое, чему отнюдь не следовало попадать в руки шведских властей.

— И что же это?

Стен Нурдландер понизил голос, не слишком, но достаточно, чтобы Валландер заметил.

— Можно уточнить допущение: это был «некто», а не «нечто». Хорошо бы мы выглядели, если бы на той подлодке обнаружили шведского офицера? Просто для примера?

— Почему вы так думаете?

— Идея не моя. Это одна из теорий Хокана. У него их было много.

Валландер помолчал в задумчивости. Вообще-то не мешало бы записать все, о чем рассказал Стен Нурдландер.

— Что произошло после?

— После чего?

Стен Нурдландер начал сердиться. Правда, непонятно по какой причине — то ли из-за вопросов Валландера, то ли от тревоги за пропавшего друга.

— Хокан говорил, что начал задавать вопросы, — сказал Валландер.

— Он пытался выяснить, что произошло. Почти все, разумеется, сразу же засекретили. Причем часть документов откроют лишь через семьдесят лет. Это в Швеции максимальный срок. Обычно доступ закрывают на сорок лет. Однако здесь целый ряд материалов закрыт для общественности на долгих семьдесят лет. Даже Мария, которая подает нам кофе, и та едва ли доживет до тех пор.

— С другой стороны, у нее отличные гены, — вставил Валландер.

Стен Нурдландер оставил его реплику без внимания.

— Задумав что-нибудь, Хокан порой бывал весьма настырным и надоедливым. А это вторжение в шведские территориальные воды он воспринимал как вторжение в его личное пространство. Кто-то совершил предательство, да какое! Конечно, множество журналистов занимались расследованием инцидента с подлодками, но Хокан все равно не мог успокоиться. Он действительно хотел знать. Рискуя своей карьерой.

— С кем он беседовал?

Ответ последовал мгновенно, как удар кнута, подгоняющий незримую лошадь:

— Со всеми. Он опрашивал всех. Только что с королем не беседовал, но добрался почти до самого верха. Испросил аудиенции у премьер-министра, это точно. Позвонил Таге Петерсону, старому доброму социал-демократу из управления делами кабинета, попросил встречи с Пальме. Петерсон сказал, что у премьера все время расписано по минутам. Но Хокан не отставал: «Достаньте другой ежедневник. Неотложный визит всегда можно втиснуть». И действительно, Пальме его принял. За несколько дней до Рождества, в восемьдесят третьем.

— Он вам рассказывал?

— Я был с ним.

— У Пальме?

— В тот день я, так сказать, работал у него шофером. Сидел в машине, ждал и видел, как он в мундире и шинели исчез в подъезде нашего второго святая святых после Дворца. Продолжался визит около тридцати минут. Через десять минут охранник автостоянки постучал в мое окно и сказал, что здесь можно только высаживать пассажиров, но не парковаться. Я опустил стекло и ответил, что жду человека, у которого сейчас важная встреча с премьер-министром, и что я не намерен двигаться с места. Он оставил меня в покое. Когда Хокан вернулся, на лбу у него блестели капли пота. Мы молча поехали прочь. Сюда, в кафе, — продолжал Стен Нурдландер. — И сидели за этим самым столиком. Когда вышли из машины, начался снегопад. В тот год в Стокгольме выдалось белое Рождество. Снег пролежал до новогоднего вечера, дождь снова все смыл.

Вернулась Мария, предложила еще кофе. На сей раз оба с удовольствием согласились. Когда Стен Нурдландер сунул в рот кусок сахару, Валландер вдруг сообразил, что зубы у него вставные. И почему-то на секунду-другую помрачнел. Вероятно вспомнив, что сам небрежничает с регулярными визитами к дантисту.

По словам Стена Нурдландера, фон Энке очень подробно, стараясь ничего не упустить, передал ему свой разговор с Улофом Пальме. Тот принял его благожелательно, задал несколько вопросов о его военной карьере, с легкой самоиронией обронил несколько слов о собственном статусе офицера запаса. И очень внимательно выслушал все, что изложил фон Энке. Фон Энке высказался очень четко, без обиняков. Что касается лояльности к своему работодателю, шведским вооруженным силам, то в кабинете премьер-министра он преступил все и всяческие границы. Испросив по собственной инициативе встречу с премьером, он сжег все мосты, ведущие к главкому и его штабу. Путь к отступлению был отрезан. И все же он не мог не высказать все как есть. Говорил он больше десяти минут. А Пальме слушал, так он сказал. Приоткрыв рот и не сводя с него глаз. Когда же Хокан умолк, Пальме некоторое время сидел в задумчивости, потом начал задавать вопросы. Перво-наперво он хотел знать, была ли у военных полная уверенность насчет принадлежности подлодки Варшавскому договору. Хокан, сказал Стен Нурдландер, ответил контрвопросом. Поинтересовался, могло ли быть иначе. Пальме не ответил, только чуть скривился и покачал головой. Когда Хокан заговорил о государственной измене и военно-политическом скандале, Пальме перебил его, сказав, что подобную дискуссию следует вести иначе, не наедине с премьер-министром. Дальше они не продвинулись. Один из секретарей осторожно заглянул в кабинет, напомнил о другой встрече. Хокан вышел потный, но испытывая облегчение. Пальме все выслушал, сказал он. Он был полон оптимизма и думал, теперь что-то произойдет. Премьер-министр наверняка понял его слова об измене. Теперь он возьмется за министра обороны и главкома, потребует разъяснений. Кто открыл клетку и выпустил подлодку? А главное, почему?

Стен Нурдландер замолчал, бросил взгляд на часы.

— И что же было потом? — спросил Валландер.

— Настало Рождество. Несколько дней вообще все было тихо-спокойно, но перед самым Новым годом главком вызвал Хокана на ковер. И сделал ему резкий втык за то, что он за спиной руководства встречался с Улофом Пальме. Но Хокан, разумеется, понял, что фактически выговор был адресован самому премьер-министру, которому не следовало принимать морского офицера, действовавшего в обход командования.

— Но он продолжал раскапывать этот инцидент? Не сдался? Хоть и оказался в изоляции?

— Да, он продолжал поиски правды. Двадцать пять лет.

— Вы его самый близкий друг. Наверно, он говорил вам об угрозах по своему адресу?

Стен Нурдландер молча кивнул. Без комментариев.

— А теперь он пропал.

— Он мертв. Его убили.

Ответ прозвучал быстро и жестко. Стен Нурдландер говорил о смерти как о чем-то не вызывающем сомнений.

— Почему вы так уверены?

— А какие могут быть сомнения?

— Кто его убил? И почему?

— Не знаю. Возможно, ему было известно нечто такое, что в итоге стало слишком опасным.

— Двадцать пять лет минуло с тех пор, как эти подлодки нарушали шведские границы. Что может представлять опасность спустя столько лет? Господи, уже и Советского Союза нет. И Берлинская стена разрушена. А Восточная Германия? Вся та эпоха канула в прошлое. Что за тени вдруг могли возникнуть сейчас?

— Мы думаем, что все это ушло. А что, если кто-то скрылся за кулисами и сменил костюм? Репертуар можно изменить, но все разыгрывается на тех же подмостках.

Стен Нурдландер встал.

— Можно продолжить разговор в другой день. Сейчас меня ждет жена.

Он отвез Валландера в гостиницу. Они уже собирались попрощаться, когда у Валландера возник новый вопрос.

— У Хокана были еще по-настоящему близкие друзья?

— Да нет. Пожалуй, Луиза. Старые морские волки зачастую очень сдержанные люди. Не любят толкотни. Я тоже был не очень уж близким другом. Ближе других, скажем так.

Валландер заметил, что Стен Нурдландер колеблется: сказать или не сказать? Но все-таки сказал:

— Стивен Аткинс. Американец, тоже подводник. Чуть помоложе его. По-моему, семьдесят пять ему стукнет на будущий год.

Валландер достал блокнот, записал имя.

— У вас есть его адрес?

— Он живет в Калифорнии, под Сан-Диего. Раньше базировался в Гротоне, там крупная военная база.

Любопытно, почему Луиза не упомянула про Стивена Аткинса? — подумал Валландер. Но этим обременять Стена Нурдландера незачем, он явно спешил и нетерпеливо выжал педаль газа.

Валландер проводил взглядом блестящий автомобиль, покативший вверх по склону.

Потом поднялся к себе в номер и обдумал все услышанное. Однако Хокан фон Энке по-прежнему был где-то в неизвестности, и он, похоже, ни на шаг к нему не приблизился.

8

Наутропозвонила Линда, спросила, как дела в Стокгольме. Он откровенно сказал, что, судя по всему, Луиза уверена: Хокана фон Энке нет в живых.

— Ханс в это верить отказывается. Он убежден, что отец жив.

— В глубине души он все же догадывается, что Луиза может оказаться права, предполагая наихудшее.

— А как думаешь ты?

— Выглядит все это скверно.

Валландер спросил, говорила ли она с кем-нибудь в Истаде. Он знал, что временами она контактирует с Кристиной Магнуссон, в том числе приватно.

— Дознаватель вернулся в Мальмё, — сообщила Линда. — По-видимому, твое дело вот-вот решится.

— Вероятно, меня уволят, — сказал Валландер.

Линда ответила чуть ли не возмущенно:

— Конечно, взять с собой в ресторан оружие — поступок идиотский. Но если тебя уволят, то, надо полагать, заодно еще несколько сотен шведских полицейских должны остаться без работы. За куда более серьезные нарушения дисциплины.

— Я допускаю самое худшее, — мрачно сказал Валландер.

— Когда ты перестанешь жалеть себя, тогда и поговорим. — Она оборвала разговор.

Валландер подумал, что дочь определенно права. Скорей всего ему припаяют выговор плюс, возможно, вычет из жалованья. Он взял было телефон, хотел перезвонить дочери, но раздумал. Слишком велик риск, что они поссорятся. Он оделся, позавтракал, потом позвонил Иттербергу, который обещал принять его в девять. Валландер спросил, не напали ли они на след, однако ответ был отрицательный.

— Нам сообщили, что фон Энке якобы видели в Сёдертелье, — сказал Иттерберг. — Не знаю, что уж ему там понадобилось. Но как выяснилось, произошла ошибка. Речь шла о человеке в форме. А наш друг на прогулку форму не надевал.

— Все ж таки странно, что никто его не видел, — заметил Валландер. — Насколько я понял, в Лилльянсскугене всегда полно народу — кто гуляет, кто выводит собак.

— Согласен, — сказал Иттерберг. — Нас это тоже огорчает. Но, похоже, его вправду никто не видал. Ладно, жду вас в девять, тогда и потолкуем. Я вас встречу.

Иттерберг оказался человеком высоким, крепкого телосложения и напомнил Валландеру одного из шведских спортсменов-борцов. Он даже глянул на уши Иттерберга, не деформированы ли те, не похожи ли на цветную капусту, однако никаких признаков давней борцовской карьеры не обнаружил. Несмотря на могучее тело, двигался Иттерберг очень легко. Шагая впереди Валландера по коридорам, он словно бы почти не касался ногами пола. Наконец они добрались до кабинета, где царил беспорядок, а на полу красовался исполинский надувной дельфин.

— Подарок внучке, — пояснил Иттерберг. — Анна Лаура Констанс получит его в пятницу, когда ей сравняется девять. У вас есть внуки?

— Внучка. Недавно родилась.

— Как назвали?

— Пока что никак. Ждут, что имя появится как бы само собой.

Иттерберг пробормотал что-то неразборчивое и грузно уселся в кресло. Кивнул на окно, где стояла кофеварка, но Валландер помотал головой.

— Мы целиком и полностью исходим из того, что было совершено насильственное преступление, — сказал Иттерберг. — Он отсутствует уже слишком долго. Вообще, история странная. Ни единой зацепки. Никто его не видел. На самом деле будто в воздухе растворился. В парке тьма народу, и никто ничего не заметил. Не сходятся концы с концами.

— Выходит, он отклонился от обычного маршрута и вообще в парке не был?

— Или по крайней мере что-то случилось по дороге в парк. В любом случае опять-таки странно, что никто ничего не видел. На Вальхаллавеген нельзя убить человека и остаться незамеченным. И затащить человека в машину тоже.

— А может быть, он все же скрылся добровольно?

— Поскольку никто не обратил на него внимания, такой вывод напрашивается. Но иных подтверждений тому опять же нет.

Валландер кивнул.

— Вы говорили, этим делом заинтересовалась Полиция безопасности. Они ничего не раскопали?

Иттерберг прищурясь посмотрел на Валландера и откинулся на спинку кресла.

— С каких пор Полиция безопасности в нашей стране оказывает разумную помощь? Они говорят, это чистая рутина, им положено интересоваться исчезновением высокого военного чина, пусть даже давно ушедшего в отставку.

Иттерберг налил себе чашку кофе. Валландер снова отрицательно мотнул головой.

— На своем семидесятипятилетии фон Энке выглядел встревоженным, — сказал он.

Иттерберг внушал ему доверие, поэтому он рассказал про эпизод на террасе, когда Хокан фон Энке явно испугался.

— Вдобавок, — заключил Валландер, — тем вечером у меня возникло впечатление, что он хотел мне довериться. Однако ничто в его словах не объясняло, почему он встревожен, как не было и ничего, что бы свидетельствовало об особой доверительности.

— Но он был испуган?

— По-моему, да. Помню, я еще подумал, что командир подлодки вряд ли станет тревожиться из-за воображаемых опасностей. Подводные плавания — достаточная страховка против этого.

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — задумчиво проговорил Иттерберг.

Из коридора вдруг донесся возмущенный женский голос. Валландер разобрал, что женщина взбешена тем, что «ее допрашивает какой-то паяц». И опять все стихло.

— И вот еще что, — сказал Валландер. — Я тщательно осмотрел его кабинет в квартире на Гревгатан. И мне показалось, кто-то побывал там и подчистил его архив. Точнее сказать не могу. Но вы ведь знаете, как оно бывает. Обнаруживаешь некую систему в том, как человек хранит свои вещи, прежде всего документы, которые тянутся в кильватере за каждым из нас. Пена дней, как говаривал один старый комиссар полиции. И вдруг эта система рушится. Возникают странные лакуны. Вдобавок идеальный порядок повсюду, кроме одного ящика, где все вперемешку.

— Что сказала жена?

— Что никто туда не заходил.

— Тогда, наверно, существуют только две возможности. Либо она сама подчистила архив по причине, о которой не хочет говорить. Может, просто-напросто не желает выдавать свое любопытство, и только. Может, стыдится его, не знаю. Либо это сделал сам фон Энке.

Слушая Иттерберга, Валландер задумался. Что-то ему следовало понять, какая-то взаимосвязь на миг открылась и тотчас опять стерлась. Не сумел он ее ухватить, ускользнула.

— Давайте на минуточку вернемся к Полиции безопасности, — сказал Валландер. — Могут они что-то на него иметь? Давнее подозрение, лежало-лежало в пыльном ящике и вдруг снова стало интересным?

— Я тоже задал этот вопрос. И получил весьма туманный ответ, который можно истолковать двояко. Не исключено, что сотрудник Полиции безопасности, побывавший у меня, сам не знал подробностей. Пожалуй, нам всем случалось испытывать ощущение, что Полиция безопасности владеет целым рядом секретов, только вот плохо умеет скрыть от общественности свои познания.

— Но есть ли у них что-нибудь на фон Энке?

Иттерберг развел руками, ненароком опрокинув свою чашку, кофе растекся по столу. Он сердито бросил бумажную посудину в мусорную корзину, затем вытер стол и намокшие бумаги полотенцем, которое лежало на полке позади письменного стола. Валландер заподозрил, что инцидент с кофе произошел не впервые.

— Нет у них ничего, — сказал Иттерберг, закончив уборку. — Хокан фон Энке абсолютно добродетельный шведский офицер. Я потолковал с одним человеком, забыл его фамилию, он имеет доступ к досье морских офицеров. Так вот, Хокан фон Энке — сущее солнце без пятен. Карьеру сделал быстро, рано получил капитана второго ранга. Но затем взлет остановился. Карьера, так сказать, пошла по горизонтали.

Подперев рукой подбородок, Валландер некоторое время размышлял над давешней фразой Стена Нурдландера, что фон Энке рисковал своей карьерой. Иттерберг ножом для писем чистил ногти. Кто-то, насвистывая, прошел по коридору. К своему удивлению, Валландер узнал старый шлягер военных лет «We'll meet again…» и пропел про себя: «Don't know where, don't know when…»[98]

— Вы надолго в Стокгольм? — нарушил молчание Иттерберг.

— Сегодня после обеда уезжаю домой.

— Оставьте ваш телефон, буду держать вас в курсе.

Иттерберг проводил его до выхода на Бергсгатан. Валландер спустился к площади Кунгсхольмсторг, подозвал такси и вернулся в гостиницу. Повесил на дверь номера табличку «Не беспокоить» и прилег на кровать. И снова мысленно возвратился на юрсхольмский юбилей. Словно бы разулся и на цыпочках подкрался к собственным воспоминаниям о поведении Хокана фон Энке и его словах. Пробовал так и этак поворачивать образы воспоминаний, искал неувязки. Может, он вообще ошибся? Может, страх ему просто померещился? Выражения лица можно толковать очень и очень по-разному. Близорукие щурятся, и этот прищур иной раз принимают за наглость или презрение. Человек, по следу которого он идет, пропал шесть дней назад. Тот временной промежуток, когда пропавшие обыкновенно объявляются, уже истек. За день-другой они либо возвращались, либо по крайней мере давали о себе знать. А о Хокане фон Энке ни слуху ни духу.

Он просто исчез, продолжал Валландер безмолвную беседу с самим собой. Идет на прогулку и домой не приходит. Паспорт лежит дома, денег у него с собой нет, мобильного тоже. На этом пункте — одном из наиболее смущающих обстоятельств — Валландер задержался. Телефон был загадкой, которая требовала решения, ответа. Конечно, Хокан мог его забыть. Но почему именно тем утром, когда исчез? Нет, это маловероятно и лишь увеличивает правдоподобность недобровольного исчезновения.

Валландер собрал вещи к отъезду. До поезда оставался час, и он успел пообедать в ресторане неподалеку. По дороге в Истад разгадывал кроссворды, причем всегда оставалось несколько слов, которых он, к своей досаде, вычислить не умел, но в основном просто сидел и размышлял. Дома был в самом начале десятого. Когда забирал Юсси, пес от радости норовил сбить его с ног.

Переступив порог, он сразу учуял странный запах. Вместе с Юсси принюхался, и чутье привело его к стоку в ванной. Он вылил туда два ведра воды, но вонь практически не уменьшилась. Видимо, засор в трубе, ведущей к трехкамерному колодцу. Он закрыл дверь ванной. Сантехник по фамилии Ярму, к услугам которого он обычно прибегал, временами впадал в запой. Только бы не сейчас.

Когда утром Валландер позвонил сантехнику, тот был трезв как стеклышко. Запах в ванной не исчез. Часом позже Ярму приехал, а еще через час сумел прочистить трубу. Вонь пропала почти сразу. Валландер заплатил сантехнику вчерную. Не любил этого, но Ярму из принципа возражал против выставления счетов. Было ему лет сорок, и по всей округе он имел кучу детей. Несколько лет назад Валландер задержал его по наводке как скупщика вещей, украденных из рабочих бытовок. Но Ярму оказался невиновен, заподозрили его по недоразумению, и, когда Валландер купил дом, именно Ярму всегда налаживал норовистые водостоки.

— Как там история с оружием? — весело поинтересовался Ярму, получив от Валландера несколько сотенных и пряча их в пухлый бумажник.

— Жду решения, — ответил Валландер, которому совершенно не хотелось обсуждать эту тему.

— Я вот никогда так не напивался, чтоб забыть в кабаке разводной ключ, — сказал Ярму.

Валландер не нашел подходящего ответа. Только молча помахал рукой, когда сантехник сел в свой ржавый автофургон. Потом позвонил в Управление, Мартинссону, по прямому телефону. Голос Мартинссона сообщил, что как раз в этот день он находится в Лунде, на семинаре о нелегальных перевозках беженцев. С минуту Валландер размышлял, не позвонить ли Кристине Магнуссон. Но не стал. Разгадал еще несколько кроссвордов, разморозил холодильник, долго гулял с Юсси. Без работы он скучал, злился и места себе не находил. Когда зазвонил телефон, он схватил трубку так поспешно, будто наконец-то раздался долгожданный звонок. Молодой, прямо-таки щебечущий женский голос поинтересовался, не желает ли он взять напрокат массажер, который можно хранить в шкафу и который в разложенном виде занимает очень мало места. Валландер грохнул трубку на рычаг, но тотчас пожалел, что грубо обошелся с девушкой, ведь она ничем этого не заслужила.

Новый звонок. Помедлив, он все-таки взял трубку. На линии шумело, звонок был издалека. Голос донесся с задержкой.

Говорили по-английски.

Звонивший спросил, кто на проводе, ему нужен Курт, Курт Валландер, он ли у телефона.

— Да, это я! — крикнул Валландер в шум и треск. — А вы кто?

Связь словно бы прервалась. Валландер уже хотел положить трубку, но тут голос послышался снова, на сей раз отчетливее, ближе:

— Валландер? Это вы, Курт?

— Я!

— Это Стивен Аткинс. Вы знаете, кто я?

— Знаю! — крикнул Валландер. — Друг Хокана.

— Он еще не объявился?

— Нет.

— Вы сказали «нет»?

— Да, я сказал «нет»!

— Значит, он уже неделю числится в пропавших?

— Да, примерно.

Связь опять ухудшилась. Должно быть, Аткинс звонит по мобильному, подумал Валландер.

— Я встревожен! — крикнул Аткинс. — Он не из тех, кто вот так просто исчезает.

— Когда вы последний раз с ним разговаривали?

— В воскресенье, восемь дней назад. Во второй половине дня. Swedish time.[99]

То есть накануне исчезновения, подумал Валландер.

— Вы звонили ему или он вам?

— Он мне. Сказал, что сделал вывод.

— Насчет чего?

— Не знаю. Он не уточнил.

— И всё? Сделал вывод? Наверно, он еще что-то сказал?

— Да нет. По телефону он всегда был очень осторожен. Иногда звонил мне из автомата.

Связь снова забарахлила. Валландер затаил дыхание: только бы не прервалась!

— Я хочу знать, что происходит, — сказал Аткинс. — Я встревожен.

— Он не говорил, что собирается уехать?

— Он казался веселее обычного, я давненько не слышал такого бодрого голоса. Хокан частенько бывал мрачноват. Грустил, что стареет, боялся, что времени не хватит. Сколько вам лет, Курт?

— Шестьдесят.

— Это не возраст. У вас есть электронный адрес?

Валландер с трудом продиктовал по буквам свой адрес, но не сказал, что почти им не пользуется.

— Я вам напишу! — крикнул Аткинс. — Почему бы вам не приехать в гости, а? Только сперва разыщите Хокана!

Связь опять ухудшилась, а потом резко оборвалась. Валландер постоял с трубкой в руке. Why don't you come over? Положил трубку, сел за кухонный стол. Стивен Аткинс из далекой Калифорнии дал ему новую информацию, прокричал прямо в ухо. Пункт за пунктом, реплику за репликой он перебрал в памяти весь разговор. Накануне исчезновения Хокан фон Энке звонит в Калифорнию, а не Стену Нурдландеру и не своему сыну. Был ли это сознательный выбор? И откуда он звонил, тоже из автомата? Выходил в город, чтобы позвонить? Вопрос без ответа. Валландер делал записи, пока тщательно не проанализировал весь разговор с Аткинсом. Тогда только встал, отошел на метр-другой от стола и устремил взгляд на блокнот, как художник со стороны смотрит на мольберт. Его телефон Аткинсу дал, конечно, Стен Нурдландер. Тут ничего странного нет. Аткинс тревожился, как и все остальные. Хотя тревожился ли? Внезапно Валландера охватило странное ощущение, будто Хокан фон Энке стоял рядом с Аткинсом, когда тот с ним разговаривал. Он быстро отмел эту мысль как непристойную.

Неожиданно все это его утомило. Он может тревожиться, как и другие. Но искать пропавшего или строить домыслы о тех или иных обстоятельствах отнюдь не его дело. Брожу тут и заполняю безделье призраками, подумал он. Может, это подготовительное упражнение перед кошмаром, который начнется, когда неизбежная отставка в конце концов настигнет и его?

Он приготовил поесть, кое-как прибрался, попробовал почитать одну из подаренных Линдой книг — по истории шведской полиции. И спал с книгой на груди, когда вдруг зазвонил телефон.

Звонил Иттерберг.

— Надеюсь, не помешал? — начал он.

— Вовсе нет. Я читал.

— Мы кое-что нашли, — продолжал Иттерберг. — Вы должны знать.

— Труп?

— Сгоревший. Найден несколько часов назад в сгоревшей бытовке на Лидингё. Не очень далеко от парка Лилльянсскуген. Возраст как будто подходит. Хотя вообще-то ничто не указывает, что это он. Ни жене, ни кому-либо другому пока сообщать не будем.

— А газеты?

— Им мы никакой информации не даем.

Той ночью Валландер опять спал плохо. Снова и снова вставал, брал книгу по истории полиции и тотчас же откладывал. Юсси лежал у камина, следил за ним взглядом. Валландер иногда позволял ему спать в доме.

В самом начале седьмого позвонил Иттерберг. Нашли они не Хокана фон Энке. Кольцо на обугленном пальце помогло опознать труп. Валландер почувствовал облегчение, заснул и проспал до девяти. Он сидел за завтраком, когда позвонил Леннарт Маттсон.

— Дело закрыто, — сказал он. — За халатность с оружием решено вычесть у вас пятидневное жалованье.

— Это всё?

— Вам недостаточно?

— Более чем достаточно. Тогда я выхожу на работу. В понедельник.

Так он и сделал. Рано утром в понедельник он опять сидел у себя в кабинете.

Но о Хокане фон Энке по-прежнему не было ни слуху ни духу.

9

Пропавший не объявлялся. Валландер снова вышел на службу, и коллеги встретили его радостно, поскольку дисциплинарное взыскание оказалось довольно мягким. Кто-то даже предложил собрать деньги и возместить ему вычет в казну, но из этого, понятно, ничего не вышло. Валландер подозревал, что иные из тех, кто радостно приветствовал его возвращение, вообще-то втайне очень злорадствовали, но решил не обращать внимания. Не станет он выискивать потенциальных лицемеров, времени жалко. Только будет хуже спать по ночам, если, лежа в постели, начнет злиться на коллег, которые ехидно посмеиваются у него за спиной.

После успешного расследования кражи оружия, за которое дочь погибшего — та, что держала конеферму, — в один прекрасный день вручила ему букет цветов, первым достаточно серьезным делом стали тяжкие побои. Случился сей инцидент на пароме, курсирующем между Истадом и Польшей, история на редкость жестокая и прискорбная, а с точки зрения расследования классическая в том смысле, что не было ни одного надежного свидетеля и участники сваливали вину друг на друга. Место происшествия — тесная каюта, жертва — молодая женщина из Скурупа, отправившаяся в эту злополучную поездку со своим дружком, который, как она знала, был ревнив и от пива впадал в буйство. Во время рейса он свел компанию с мальмёскими парнями, а те явились на паром с одной-единственной целью — беспробудно пьянствовать. Валландер много размышлял об этом в ходе расследования. Откуда только берутся люди, для которых удачно провести свободный вечер значит напиться, да так, чтобы после ничего не помнить?

Вначале он занимался этим делом в одиночку, изредка обращаясь за помощью к Мартинссону. Собственно, здесь и не требовалось большого числа дознавателей, поскольку искать преступника явно надо среди тех, кого женщина встречала на пароме. Тряхни дерево посильнее — и плоды упадут наземь, а потом можно рассортировать их по корзинам, в одну — невиновных, в другую — того или тех, кто до полусмерти избил жертву и едва не оторвал ей левое ухо.

В деле Хокана фон Энке ничего нового не появилось. Валландер чуть не каждый день разговаривал с Иттербергом, который по-прежнему не верил, что капитан второго ранга скрылся добровольно. Почему он тогда оставил дома паспорт? Вдобавок и его кредитная карта не использовалась. Но в первую очередь это не в натуре исчезнувшего, говорил Иттерберг. Хокан фон Энке попросту не из тех, кто исчезает. Он не бросит жену. Быть такого не может.

С Луизой Валландер тоже часто разговаривал. Звонила всегда она, как правило, около семи, когда он большей частью был дома и ел кое-как приготовленный ужин. Судя по ее голосу, она свыклась с мыслью о смерти мужа. На прямой вопрос она ответила, что теперь спит по ночам, благодаря снотворным. Все ждут, подумал Валландер, положив трубку после очередного разговора с Луизой. Вот сейчас он действительно бесследно исчез, растаял в воздухе, как пресловутый дым. Может, его труп лежит где-то и гниет? Или он как раз сейчас где-то ужинает? На другой планете, под другим именем, с неизвестным визави по ту сторону стола?

Как думал сам Валландер? Опыт подсказывал ему, что все улики в целом указывали на то, что старого подводника нет в живых. Валландер опасался, что в итоге виной всему окажется банальное происшествие, возможно нападение, скверно закончившееся и приведшее к смерти. Но полной уверенности у него не было. Он зарифил не все паруса; пожалуй, все-таки существует крохотная вероятность, что фон Энке исчез добровольно, хоть им и не удалось установить причину неожиданного маневра.

Линда откровенно не принимала версию об убийстве фон Энке. Он не из тех, кого вот так просто убивают, чуть ли не возмущенно сказала она, когда, по обыкновению, встретилась с отцом в городской кондитерской, а девочка спала в коляске. Но и Линда не могла понять, зачем ему понадобилось исчезнуть. Сам Ханс никогда Валландеру не звонил, но вопросы и мысли Линды внушали ощущение, что Ханс все время рядом. Однако Валландер не спрашивал дочь ни о чем, не хотел вмешиваться, ведь это их жизнь, а не его.

Стивен Аткинс начал слать Валландеру длинные мейлы, целые страницы. Чем пространнее становились его послания, тем короче отвечал Валландер. Он бы и рад написать длинное письмо, но слабоват в английском, не осмеливался выстраивать чересчур сложные фразы. Однако же понял, что Стивен Аткинс живет сейчас поблизости от крупной калифорнийской базы ВМФ под Сан-Диего — Пойнт-Лома. Там у него небольшой дом в районе, заселенном почти исключительно ветеранами. Из соседей по кварталу «практически можно полностью укомплектовать экипаж одной или даже нескольких подлодок». Каково было бы жить в районе, где сплошь одни только старые полицейские? — подумал Валландер. И даже вздрогнул от неприятного ощущения.

Аткинс писал о своей жизни, о семье, о детях и внуках, временами присылал фото, и Валландеру приходилось просить Линду помочь скачать их из Сети. Жизнерадостные кадры, с военными кораблями на заднем плане, сам Аткинс в форме и его большая семья улыбаются Валландеру. Аткинс, лысый, худой, обнимал за плечи столь же худую и улыбающуюся, но не лысую жену. У Валландера возникло ощущение, что снимок взят с рекламного плаката стирального порошка или нового сорта кукурузных хлопьев. Счастливая американская семья посылала ему привет.

Однажды, заглянув в ежедневник, Валландер увидел, что прошел ровно месяц с тех пор, как Хокан фон Энке вышел из квартиры на Гревгатан, закрыл за собой дверь и больше не вернулся. Именно в этот день Иттерберг и Валландер долго говорили по телефону. В Стокгольме одиннадцатого мая лил дождь. Иттерберг казался унылым — то ли из-за погоды, то ли из-за расследования, Валландер так и не понял. Сам он прикидывал, как бы ему вычислить и арестовать преступника, виновного в злосчастных побоях на пароме. Иными словами, разговор в тот день вели двое усталых и весьма брюзгливых полицейских. Валландер спросил, по-прежнему ли Полиция безопасности проявляет интерес к исчезновению.

— Время от времени заходит некий Вильям, — ответил Иттерберг. — Честно говоря, не знаю, имя это или фамилия. И кстати, не скажу, чтобы это очень меня занимало. Последний раз, когда он был здесь, мне вдруг захотелось его удавить. Я спросил, нет ли у них чего, что могло бы нам помочь. Обыкновенный учтивый обмен небольшими услугами, который, как утверждают, есть основа основ демократической страны под названием Швеция. Ну хотя бы самое незначительное предположение насчет того, что могло случиться. Разумеется, ничем подобным Вильям не располагал. Во всяком случае, по его словам. Правда ли это, нет ли — кто знает? Ведь вся их профессиональная деятельность строится на игре с ложью и обманом как наиболее эффективными инструментами. В том числе обманывают и нас, обыкновенных полицейских, но для нас это, скажем так, непринципиально.

Закончив разговор, Валландер вернулся к открытой папке с протоколами допросов. Рядом на столе лежала фотография, лицо зверски избитой женщины. Вот почему я этим занимаюсь, подумал он. Потому, что она выглядит вот так, потому, что ее едва не убили.

Под вечер, когда Валландер приехал домой, оказалось, что Юсси захворал. Пес лежал в конуре, отказывался есть и пить. От тревоги Валландера бросило в холодный пот, и он немедля позвонил знакомому ветеринару, который в свое время помог ему поймать мерзавца, жестоко издевавшегося над жеребятами, что паслись на лугах в окрестностях Истада. Ветеринар жил в Косеберге и обещал приехать. Осмотрев собаку, он сказал, что Юсси наверняка просто сожрал что-то неподходящее и скоро поправится. Той ночью Юсси спал на коврике у камина, и Валландер время от времени заглядывал к нему. Утром пес поднялся, хотя на ногах держался не очень твердо.

У Валландера словно гора с плеч свалилась. На работе, включив компьютер, он вскользь подумал, что уже пять дней ничего не слыхал от Аткинса. Вероятно, рассказывать больше нечего и фотографий не осталось. Но около полудня, как раз когда Валландер начал прикидывать, поехать ли на обед домой или перекусить где-нибудь в городе, раздался звонок из проходной. Пришел посетитель.

— Кто? — спросил Валландер. — И по какому поводу?

— Он иностранец, — сказала дежурная. — Вроде полицейский.

Валландер встал, спустился вниз. И сразу понял, кто к нему пожаловал. Посетитель был не в полицейском мундире, а в форме американского флота. С фуражкой под мышкой перед ним стоял Стивен Аткинс.

— Вообще-то я не хотел являться без предупреждения, — сказал Аткинс. — Но, к сожалению, ошибся насчет времени прибытия в Копенгаген. Позвонил вам домой и на мобильный, но безуспешно, вот и приехал сюда.

— Вы вправду меня удивили, — отозвался Валландер. — Но я конечно же рад вас видеть. Если не ошибаюсь, вы впервые в Швеции?

— Да. Хотя Хокан, мой добрый пропавший друг, все время звал меня в гости, я так и не собрался.

Они пообедали в городе, в ресторане, который Валландер считал самым лучшим. Аткинс оказался человеком симпатичным, с любопытством озирался по сторонам, вопросы задавал не просто из вежливости и внимательно выслушивал ответы. Поначалу Валландер с трудом представлял себе Аткинса командиром подводной лодки, в особенности одной из самых тяжелых в американском подводном флоте, с атомным двигателем. Слишком уж он добродушный. Впрочем, Валландер понятия не имел, по каким критериям подбирают командиров подводных лодок.

В Швецию Аткинс приехал оттого, что тревожился о судьбе друга. Валландер был тронут, заметив, как он обеспокоен. Старик, тоскующий по другому старику, с которым его определенно связывала очень глубокая дружба.

Аткинс остановился в «Хилтоне», рядом с аэропортом Каструп. Взял напрокат машину и поехал в Истад.

— Я не мог отказать себе в удовольствии прокатиться по длинному мосту, — засмеялся он.

На миг Валландер вдруг позавидовал его блестящим белым зубам. После обеда он позвонил в Управление, предупредил, что сегодня его не будет. Затем они сели в машину и поехали к Валландеру домой, причем сам он показывал дорогу. Как выяснилось, Аткинс очень любил собак, и Юсси сразу его оценил. Они совершили долгую прогулку, с Юсси на поводке, шли вдоль полевых межей, временами останавливались, любовались морем и холмистым ландшафтом. Неожиданно Аткинс, прикусив губу, повернулся к Валландеру:

— Хокана нет в живых?

Валландер понял его намерение. Аткинс задал вопрос внезапно, чтобы Валландер не мог укрыться за не вполне правдивым или просто уклончивым ответом. Он хотел ясности. В этот миг он стал командиром-подводником, который хотел точно знать, погиб корабль или нет.

— Мы не знаем. Он попросту бесследно исчез.

Аткинс долго пристально смотрел на него, потом медленно кивнул. Они продолжили прогулку и через полчаса вернулись домой. Валландер сварил кофе. Оба устроились за кухонным столом.

— Вы рассказывали о вашем последнем телефонном разговоре, — сказал Валландер. — Зачем говорить «я сделал вывод», если собеседник понятия не имеет, о чем речь?

— Иной раз думаешь, что собеседник знает твои мысли, — ответил Аткинс. — Может, Хокан считал, что я знаю, о чем он толкует?

— Вы наверняка много разговаривали. Что-нибудь повторялось? Что-нибудь такое, что было важнее всего остального?

Валландер не приготовил вопросы заранее. Они возникали сами собой, с легкостью, именно те, что надо.

— Мы с ним ровесники, — сказал Аткинс. — Дети холодной войны. The cold war. Мне было двадцать три, когда русские запустили свой спутник. И помню, я до смерти перепугался, что они нас опережают. Хокан однажды рассказывал, что испытал сходные чувства, правда менее острые, не такой парализующий страх. Для него русские тоже были чудовищами, хотя и не вполне такими, как для меня. Никуда не денешься, нас обоих сформировала тогдашняя эпоха. Я знаю, Хокана возмущало, что Швеция не вступила в НАТО. Он считал это катастрофической ошибкой. Считал, что нейтралитет не только опасен и порочен, но еще и чистой воды лицемерие. Мы с ним стояли на одной стороне. Что бы ни провозглашали политики с трибун, Швеция находилась не на какой-то там ничейной земле. Когда у вас тут разоблачили русского шпиона Веннерстрёма, Хокан мне позвонил, до сих пор помню. Это случилось в июне шестьдесят третьего. Я служил тогда старпомом на субмарине, которой как раз предстоял тихоокеанский поход. Хокан не возмущался, что этот полковник предал родину и шпионил в пользу русских. Он ликовал! Наконец-то шведский народ поймет, что происходит. Русские просачиваются во все структуры шведской обороны. Перебежчики повсюду, и только присоединение к НАТО может спасти страну в тот день, когда русские решат нанести удар. Вы спрашиваете, повторялось ли что-нибудь в наших разговорах? Политика — вот о чем мы говорили всегда. Особенно о том, как политики урезали наши возможности держаться с русскими наравне. Собственно, я не вспомню ни одного разговора, где бы так или иначе не присутствовали политические раздумья.

— Коль скоро в ваших беседах постоянно преобладала политика, — сказал Валландер, — то каков же тогда мог быть вывод, о котором он говорил? Раньше бывало, чтобы он делал выводы, которые приводили его в веселое расположение духа?

— Да нет, насколько я помню. Но мы были знакомы почти пятьдесят лет. Многое, конечно, стерлось из памяти.

— А как вы познакомились?

— Обыкновенно. Как происходят все важные знакомства. Волею великого и удивительного случая.

Когда Аткинс стал рассказывать о своей первой встрече с Хоканом фон Энке, пошел дождь. Аткинс умел рассказывать куда увлекательнее, чем тот, с кем Валландер беседовал в комнате без окон банкетного ресторана. Хотя, возможно, все дело в языке, подумал Валландер, я привык думать, что рассказы по-английски ярче или многозначительнее тех, какие я слышу на родном языке.

— Это было без малого пятьдесят лет назад, точнее в августе шестьдесят первого года, — негромко начал Аткинс. — И в таком месте, где, пожалуй, менее всего могут встретиться два молодых морских офицера. Я приехал в Европу вместе с отцом, армейским полковником. Он хотел показать мне Берлин, маленькую обособленную цитадель посреди русской зоны. Из Гамбурга мы летели самолетом компании «ПанАм», помню, на борту сплошные военные, почти ни одного гражданского, не считая нескольких священников в черном. Ситуация тогда была напряженная, но по приезде мы хотя бы не увидели противостояния танков Запада и Востока, готовых к схватке, как хищные звери. Однажды вечером неподалеку от Фридрихштрассе мы с папой внезапно угодили в толпу. Прямо перед нами восточногерманские солдаты раскатывали колючую проволоку и возводили барьер из кирпича и цемента. Рядом стоял молодой человек моих лет, в военной форме. Я спросил, откуда он. И услышал в ответ, что он швед. Это был Хокан. Вот так мы познакомились. Стояли там и смотрели, как Берлин разделяют стеной, можно сказать, ампутируют целый мир. Восточногерманский лидер Ульбрихт заявил, что эта мера необходима, чтобы «спасти свободу и заложить основу дальнейшего процветания социалистического государства». Но в тот самый день, когда строили Берлинскую стену, мы видели старую женщину, она плакала. Бедно одетая, на лице глубокий шрам, вместо одного уха, по-видимому, пластмассовый протез, закрепленный под волосами, мы говорили об этом впоследствии, правда без особой уверенности. Но оба видели и на всю жизнь запомнили, как она беспомощным жестом протянула руку к людям, строившим стену. Бедная женщина не была распята на кресте, однако ее протянутая рука стала знаком для нас. По-моему, именно в этот миг мы оба всерьез осознали свою задачу — сохранить свободу свободного мира, сделать все, чтобы другие страны не оказались за подобными тюремными стенами. И еще больше мы уверились в этом, когда несколько недель спустя русские возобновили испытания ядерного оружия. К тому времени я вернулся в Гротон, к месту службы, а Хокан поездом уехал обратно в Швецию. Но в кармане у нас лежали адреса, так началась дружба, которая жива до сих пор. Хокану тогда было двадцать восемь, мне только что исполнилось двадцать семь. Сорок семь лет — очень долгий срок.

— Он бывал у вас в Америке?

— Часто. Наверняка раз пятнадцать, а то и больше.

Ответ удивил Валландера. Он-то думал, Хокан фон Энке бывал в США считаные разы. Вроде бы так Линда говорила? Или ему показалось? Во всяком случае, теперь он знает, что ошибался.

— Получается примерно раз в три года, — сказал Валландер.

— Он был большим другом Америки.

— И оставался обычно подолгу?

— Редко меньше трех недель. И непременно с Луизой. Она и моя жена прекрасно ладили. Мы всегда радовались, когда они приезжали.

— Вы, наверно, знаете, что их сын Ханс работает в Копенгагене?

— Я встречаюсь с ним сегодня вечером.

— И вам, разумеется, известно, что он гражданский муж моей дочери?

— Да, известно. С ней я повидаюсь в другой раз. Ханс очень занят. Мы встречаемся у меня в гостинице после десяти. Завтра я лечу в Стокгольм, к Луизе.

Дождь перестал. Низко над крышей, заходя на Стуруп, пролетел самолет. Окна задребезжали.

— Как по-вашему, что произошло? — спросил Валландер. — Вы знали его лучше, чем я.

— Не представляю, — ответил Аткинс. — Мне крайне неприятно так отвечать. Моя натура не терпит сомнений. Но я не могу поверить, что он скрывается добровольно, оставляет в мучительной тревоге жену и сына, а теперь вдобавок и внучку. Я поднимаю белый флаг, хоть и против воли.

Аткинс допил кофе и встал. Пора возвращаться в Копенгаген. Валландер объяснил ему, как проще всего выбраться на магистральное шоссе в сторону Истада и Мальмё. Уже уходя, Аткинс достал из кармана камешек и подал Валландеру:

— Подарок. Когда-то мне довелось слышать, как старый индеец рассказывал об одной традиции своего племени. По-моему, он был из племени кайова. Так вот: если у человека возникает какая-нибудь сложность, он зашивает в одежду камень, лучше тяжелый, и носит его с собой, пока все не уладится. Тогда можно выложить камень и продолжать жизнь налегке. Спрячьте этот камешек в карман. Пусть он лежит там, пока мы не узнаем, что случилось с Хоканом.

Обыкновенный гранит, думал Валландер, махая рукой вслед Аткинсу, который катил вниз по холму. Одновременно вспомнил про камешек с письменного стола в квартире на Гревгатан. Думал о том, что Аткинс рассказал о своей первой встрече с Хоканом фон Энке. Сам Валландер о тех августовских днях 1961-го не помнил ничего. Ему тогда исполнилось тринадцать, и по-настоящему осталось в памяти только буйство гормонов, которое превратило всю его жизнь в сплошные грезы. Грезы о женщинах, воображаемых и реальных.

Валландер принадлежал к поколению, взрослевшему в 1960-е. Но он никогда не участвовал в политических движениях, не ходил в Мальмё на демонстрации, толком не понимал сути вьетнамской войны, не интересовался освободительными движениями в дальних странах, даже не представлял себе, где эти страны расположены. Линда нередко напоминала ему, что он весьма невежествен. От политики он зачастую отмахивался, считая ее этакой высшей силой, которая распоряжалась возможностями полиции поддерживать закон и порядок, и не более того. Конечно, он ходил на выборы и голосовал, но до последней минуты сомневался. Отец его был убежденным социал-демократом, и, как правило, он тоже голосовал за эту партию. Хотя крайне редко с искренней убежденностью.

Встреча с Аткинсом встревожила его. Он искал в себе что-то вроде Берлинской стены, но не нашел. Неужели его жизнь вправду была настолько ограниченна, что происходившие вокруг огромные события, по сути, никак его не затрагивали? Что в жизни волновало его? Разумеется, дети, ступившие на дурную дорожку, но опять же не до такой степени, чтобы он что-то предпринимал. Я всегда прикрывался работой, думал он. Там я порой умел помочь людям, убирая с улиц преступников. Но помимо того? Он посмотрел на поля, где пока ничего не росло, но не нашел того, что искал.

Этим вечером он прибрал свой письменный стол и достал пазл, прошлогодний подарок Линды на день рождения. Картина Дега. Методично рассортировал детальки и сумел выложить нижний левый угол.

И все это время размышлял о судьбе Хокана фон Энке. Хотя главным образом думал все-таки о собственной судьбе.

Продолжал искать несуществующую Берлинскую стену.

10

Однажды под вечер в начале июня Валландеру позвонил старик, которого он вспомнил с большим трудом. Имя вспомнилось сразу, но поначалу он не мог ни с чем его связать. Впрочем, удивляться тут нечему, ведь он не видел этого человека лет десять с лишним, да и вообще встречал его считаные разы.

Последний раз они виделись на похоронах Валландерова отца. Этот человек — его звали Сигфрид Дальберг — жил по соседству с отцом и временами на своем снегоочистителе помогал привести в порядок дорожку к отцовскому дому. В благодарность и оплату он каждый год получал картину. Несколько раз Валландер пробовал объяснить отцу, что, возможно, десяток одинаковых картин на стенах для соседа многовато. Но отец встречал его аргумент мрачным молчанием. После смерти отца и продажи дома Валландер не имел никаких контактов с семейством Дальберг. И вот теперь старик позвонил, причем по делу. Его жена Айна, которую Валландер, пожалуй, видел один-единственный раз, лежит при смерти. У нее рак в последней стадии, сделать ничего нельзя, и она примирилась с судьбой.

— Но она хочет повидать вас, комиссар, — сказал Дальберг. — Хочет что-то вам сказать. Что именно, я не знаю.

Валландер колебался. Вместе с тем ему стало любопытно, поэтому он сел в машину и поехал в Хамменхёг, в дом инвалидов, где лежала Айна Дальберг. В приемной его встретила медсестра, которая с улыбкой сообщила, что училась вместе с Линдой, в параллельном классе. Она проводила его к Айне Дальберг. Валландер почувствовал себя не в своей тарелке, глядя на множество стариков, которые бродили вокруг с ходунками или сидели, уставясь в стену, окруженные безмолвием и одиночеством. Страх перед старостью с годами не убывал, а постоянно усиливался и, словно незримый рычаг, бесшумно поднимал Валландера к той точке, где он больше не сможет справляться сам. Его постоянно тревожили газетные и телевизионные репортажи о все более скверном уходе за стариками, как правило, в частных домах для престарелых, где численность персонала упала куда ниже мало-мальски приемлемого минимума.

Они остановились у двери.

— Она очень больна, — сказала медсестра. — Но вы полицейский и видели людей в самых разных ситуациях. Или?

В душе Валландер тотчас пожалел, что согласился навестить Айну Дальберг. В палате она была одна. Исхудалая, рот открыт, блестящие глаза смотрели на него, как ему показалось, с ужасом. Пахло мочой, точь-в-точь как на исходе жизни отца, когда тот остался один и Гертруд еще не пожалела его. Валландер подошел к койке, тронул руку Айны. Он вообще не узнавал ее, лишь где-то далеко-далеко чуть брезжил образ той женщины, которую он некогда встречал. Но она знала, кто он, и сразу же заговорила, словно время поджимало, да ведь так оно и было.

Валландер наклонился поближе, чтобы расслышать ее слова, больше похожие на шелест. Попросил повторить, раз и другой, и наконец понял, что она пыталась сказать. В замешательстве спросил, как она себя чувствует. Не сумел удержаться от идиотского вопроса. Снова погладил ее по руке и вышел из палаты.

В коридоре стояла какая-то женщина, поглаживала пальцами листья комнатного цветка. Валландер поспешил прочь. Только очутившись на улице, он задумался о том, что сказала ему Айна Дальберг. Твой отец очень тебя любил. Почему она позвала его, чтобы сказать об этом? В голову пришло лишь одно объяснение: она думала, он об этом не знает. И хотела сообщить ему, пока не покинула этот мир.

Валландер вернулся в Истад, остановил машину у лодочной гавани. Прошел к скамейке, которая стояла в дальнем конце пирса. Эта скамейка занимала в его жизни важное место, была этакой исповедальней без священника, куда он часто приходил, когда хотел побыть наедине с собой, без помех разобраться в том, что его мучило. Весна нынче выдалась холодная, дождливая, ветреная, но сейчас страну накрыл первый летний антициклон. Валландер снял куртку, зажмурился от солнца, но сразу же снова открыл глаза. Лицо Айны Дальберг прозрачной пленкой заслоняло солнце. Твой отец очень тебя любил. Он часто спрашивал себя, вправду ли отец любил его. Старик так и не примирился с тем, что он стал полицейским. Но ведь это еще не вся жизнь, она наверняка намного больше? Мона на дух не принимала его отца и, когда Валландер собирался к старику, ехать отказывалась. В конце концов только он да Линда садились в машину и ехали в Лёдеруп. К Линде отец всегда относился по-доброму. Был с нею очень терпелив, чего ни Валландер, ни его сестра Кристина в детстве не видали.

Он все время отбрыкивался, думал Валландер. Я тоже становлюсь таким?

Мужчина его возраста, сидя на планшире рыбацкого суденышка, чистил сети. Целиком сосредоточился на своем занятии и тихонько что-то напевал. Валландер смотрел на него и думал, что вот сейчас, в эту самую минуту, охотно поменялся бы с ним местами — перебрался со скамейки к сетям, из Полицейского управления в моторку из красивого лакированного дерева.

Отец был для него загадкой. А сам он тоже был загадкой для Линды? И что скажет о деде его внучка? Неужели он станетвсего-навсего молчаливым седым стариком-полицейским, который сидит в своем доме и которого все реже навещают все более немногочисленные гости? Я этого боюсь, думал он, и имею все причины бояться. Ведь вправду как следует не берег и не хранил дружбу с другими людьми.

Во многих случаях теперь уже поздно. Иные из близких уже ушли из жизни. В первую очередь Рюдберг и старый друг, лошадник Стен Виден. Валландер никогда не понимал разговоров о том, что смерть человека отнюдь не повод прекращать с ним общение, ведь оно, мол, продолжается и за могилой. Ему это не удавалось. Он едва помнил лица умерших, и голоса их более к нему не обращались.

Он нехотя встал — пора вернуться на работу. Расследование побоев на пароме завершено, один парень получил срок, но Валландер не сомневался, что вообще-то женщину избивали двое. Он считал, что полного успеха они не достигли, победа осталась половинчатой, один преступник наказан, жертва получила удовлетворение, коль скоро это вообще возможно, после того как тебе изуродовали лицо. Но еще один злодей сумел проскочить сквозь сети, и Валландер отнюдь не был уверен, что они не смогли бы добиться в расследовании результата получше.

В три часа дня, расставшись со скамейкой в порту, он вернулся в Управление. На письменном столе лежала записка, что звонил Иттерберг. Принявший звонок пометил, что у Иттерберга срочное дело. Всегдашняя история. Все сообщения, какие получал Валландер, не терпели отлагательства. Поэтому он не стал сразу браться за телефон, сперва прочел бумагу из Государственного управления уголовной полиции, по поводу которой Леннарт Маттсон просил его высказать свои соображения. Речь шла об одной из бесконечных реорганизаций, которыми центр постоянно терзал полицейские округа. Теперь понадобилось создавать систему усиленного полицейского присутствия по выходным и праздникам, причем не только в больших городах, но и в таких, как Истад. Валландер прочитал бумагу, раздражаясь на обстоятельность и бюрократический слог, а прочитав, подумал, что так и не понял, зачем все это нужно. Набросал несколько ничего не говорящих комментариев и пихнул все в конверт, который перед уходом сунет во входящую почту начальника полиции.

Потом позвонил в Стокгольм Иттербергу, который ответил незамедлительно.

— Вы звонили, — сказал Валландер.

— Теперь и она тоже пропала.

— Кто?

— Луиза. Луиза фон Энке. Она тоже пропала.

У Валландера перехватило дыхание. Он не ослышался? Попросил Иттерберга повторить.

— Луиза фон Энке пропала.

— Как это произошло?

Валландер услышал шуршание страниц. Иттерберг искал среди своих записок. Хотел дать точный отчет.

— Последние годы фон Энке держали уборщицу-болгарку, она имеет вид на жительство, а зовут ее так же, как их столицу, если не ошибаюсь, — София. У них она работает по понедельникам, средам и пятницам, три часа по утрам. В этот понедельник, когда она была там, все обстояло как обычно. В разговоре эта болгарка производит впечатление человека, которому можно доверять. Сведения дает четкие и ясные, кажется абсолютно честной и искренней. Вдобавок она на удивление хорошо говорит по-шведски, с совершенно очаровательной примесью южностокгольмского пролетарского сленга, не знаю уж, откуда он у нее. Когда в понедельник около часу дня она уходила, Луиза сказала, что в среду они снова увидятся. Но в девять утра в среду София ее в квартире не застала. Ничего особенного, Луиза не всегда сидела дома, и Софию это ничуть не насторожило. Но когда пришла сегодня утром, то поняла: что-то неладно. Она совершенно уверена, что со среды Луиза не возвращалась. Все в квартире было в точности как прошлый раз перед уходом Софии. Раньше Луиза без предупреждения никогда так подолгу не отстутствовала. Но сейчас она никакой записки не оставила, ничего, только пустая квартира. София позвонила сыну в Копенгаген, тот сказал, что последний раз говорил с матерью в воскресенье, то есть пять дней назад. Он в свою очередь позвонил мне. Кстати, вам понятно, чем он занимается?

— Деньгами, — ответил Валландер. — Не чем иным, как деньгами.

— Увлекательное занятие, — задумчиво обронил Иттерберг. Потом вернулся к своим заметкам. — Он дал мне телефон Софии, и вместе с ней мы осмотрели квартиру. Как выяснилось, болгарка хорошо знакома с содержимым гардеробов и всем прочим. И сказала то, что мне меньше всего хотелось услышать. Думаю, вы догадываетесь, о чем я?

— Да, — сказал Валландер. — Ничего не пропало.

— Совершенно верно. Все на месте — сумки, платья, бумажники, даже паспорт. Он лежал в ящике, где, по словам Софии, хранится всегда.

— А мобильный телефон?

— Лежал на зарядке в кухне. Можно сказать, я по-настоящему встревожился, как раз когда обнаружил телефон.

Валландер задумался. Он и представить себе не мог, что за исчезновением Хокана фон Энке последует еще одно.

— Н-да, неприятность, — наконец сказал он. — Есть какое-нибудь разумное объяснение?

— Насколько я вижу, нет. Я обзвонил ее близких подруг, но с воскресенья никто ее не видел и не слышал. В воскресенье она звонила некой Катарине Линден, спрашивала про высокогорный отель в Норвегии, где та бывала. По словам Катарины Линден, голос у нее звучал как обычно. Позднее никто с нею не разговаривал. У нас тут назначено совещание группы, которая занимается исчезновением ее мужа. Я просто хотел заранее созвониться с вами. Фактически — чтобы услышать вашу реакцию.

— Прежде всего я подумал, что она знает, где находится Хокан, и оправилась к нему. Но паспорт и телефон, конечно, свидетельствуют против этого.

— Я думал примерно о том же. Но сомневаюсь, как и вы.

— Может, все же найдется разумное объяснение? Вдруг она заболела? Упала на улице?

— Я первым делом проверил больницы. По словам Софии — а у нас нет причин в них сомневаться, — Луиза всегда носила с собой удостоверение, в кармане куртки или пальто. Поскольку мы его не обнаружили, то, скорее всего, когда она ушла, документ был при ней.

Валландер размышлял о том, почему Луиза не сказала ему, что трижды в неделю к ним приходит уборщица. Да и Ханс тоже умолчал о ней. Хотя, конечно, вряд ли стоит придавать этому значение. Семья фон Энке принадлежит к высшему обществу, где прислуга — обычное дело, о ней незачем говорить, она просто есть.

Иттерберг обещал держать его в курсе. Уже заканчивая разговор, Валландер спросил, созвонился ли Иттерберг с Аткинсом, ведь они встречались, когда тот приезжал в Стокгольм.

— А у него может быть информация? — с сомнением спросил Иттерберг.

Валландеру показалось странным, что Иттерберг не понял, как близко дружили эти семьи. Или Аткинс говорил ему не совсем то, что Валландеру?

— Который час теперь в Калифорнии? — спросил Иттерберг. — Звонить среди ночи нет смысла, зачем будить людей?

— Разница во времени с Восточным побережьем составляет шесть часов, — ответил Валландер. — Но насчет Калифорнии не знаю. Могу выяснить и позвонить ему.

— Будьте добры, — сказал Иттерберг. — Закажите разговор, а мы возместим вам расходы.

— Мой служебный телефон пока что не отключили, — сказал Валландер. — Вряд ли допустят, чтобы полиция обанкротилась по причине неоплаченных телефонных счетов. До этого еще не дошло.

Валландер позвонил в справочную и выяснил, что разница во времени девять часов. Значит, в Сан-Диего только шесть утра, поэтому со звонком Аткинсу лучше часок-другой повременить. Он позвонил Линде. Та уже успела связаться с Хансом и имела с ним долгий подробный разговор.

— Приезжай, — сказала она. — Я сижу дома, Клара спит в коляске.

— Клара?

Линда рассмеялась его удивлению.

— Мы вчера решили. Назовем ее Кларой. То есть уже назвали.

— Как мою маму? Твою бабушку?

— Я не знала ее, как тебе известно. Не обижайся, но в первую очередь это просто красивое имя. Подходит к обеим фамилиям. Клара Валландер или Клара фон Энке.

— А какая у нее будет фамилия?

— Пока что Валландер. А потом пусть сама решит. Так ты приедешь? Угощу чашкой кофе, устроим импровизированную пирушку в честь крестин.

— Вы собираетесь ее крестить? По-настоящему?

Линда не ответила. И Валландеру хватило ума не повторять вопрос.

Пятнадцать минут спустя он затормозил у их дома. Красивый сад пестрел яркими красками. Валландер подумал о своем запущенном саде, за которым практически совершенно не ухаживал. Когда жил на Мариягатан, он всегда иначе представлял себе свою загородную жизнь, думал, что будет елозить на карачках, вдыхая ароматы земли, и полоть сорняки.

Клара спала в коляске под сенью груши. Валландер смотрел на детское личико под сеткой от комаров.

— Клара — красивое имя, — сказал он. — Кстати, как вы на него набрели?

— В газете увидели. Некая Клара отличилась на большом пожаре в Эстерсунде. И мы почти сразу же приняли решение.

Обсуждая случившееся, они гуляли по саду. Исчезновение Луизы стало для Линды и Ханса такой же неожиданностью, как и для всех остальных. Ничто не предвещало, ничто не указывало на то, что Луиза вынашивает план, который теперь осуществила.

— Можно ли представить себе еще одно преступление? — сказал Валландер. — Если исходить из того, что с Хоканом случилась беда?

— Кто-то хочет убрать их обоих, — проговорила Линда, — но каков мотив?

— В том-то и загвоздка, — сказал Валландер, любуясь кустом пламенно-красных роз. — Может, у них есть общий секрет, никому из нас не известный?

Некоторое время оба шли молча, Линда обдумывала его вопрос.

— О людях мало что знаешь, — наконец сказала она, когда они вернулись на фасадную сторону и она, приподняв сетку, заглянула в коляску.

Клара спала, вцепившись ручками в одеяльце.

— В каком-то смысле, пожалуй, можно сказать, что об этих двоих мне известно не намного больше, чем об этой крохе, — продолжала Линда.

— Луиза и Хокан казались тебе загадочными?

— Вовсе нет. Напротив! Со мной они были открытыми и доступными.

— Иные люди умеют прокладывать обманные следы, — задумчиво проговорил Валландер. — Доступность и открытость могут оказаться этаким незримым замком, запирающим реальность, которую они отнюдь не намерены раскрывать.

Они выпили в саду кофе, потом Валландер, глянув на часы, сообразил, что пора звонить Аткинсу. Вернулся в Управление и из кабинета набрал нужный номер. После четырех гудков Аткинс ответил громовым голосом, будто приготовился услышать приказ. Валландер рассказал, что произошло. Когда он закончил, в трубке так долго царило молчание, что он заподозрил обрыв связи. Однако голос Аткинса загремел снова:

— Быть такого не может!

— Тем не менее она пропала, вероятно, в понедельник или во вторник.

Валландер понял, что Аткинс очень взволнован. В трубке слышалось его тяжелое дыхание. На вопрос, когда Аткинс последний раз говорил с Луизой, тот ответил не сразу:

— В пятницу, во второй половине дня. Ее вторая половина, мое утро.

— Кто звонил?

— Она.

Валландер наморщил лоб. Он ожидал другого ответа.

— И по какому поводу?

— Хотела поздравить мою жену с днем рождения. Мы с женой удивились. У нас нет привычки отмечать дни рождения.

— Может, была и другая причина для звонка?

— Нам показалось, ее мучило одиночество и она просто хотела с кем-нибудь поговорить. Вполне понятно.

— Подумайте хорошенько. Возможно, в ее словах было что-то, что теперь можно связать с фактом исчезновения?

Валландер злился на свой скверный английский. Но Аткинс понял, к чему он клонит, и после некоторого раздумья ответил:

— Да нет, ничего. Она говорила как всегда.

— Но что-то ведь должно быть, — сказал Валландер. — Сначала исчезает он, потом она.

— Как в стишке о десяти негритятах, — сказал Аткинс. — Они исчезают один за другим. Половина семьи уже пропала, осталось только двое детей.

Валландер вздрогнул. Он не ослышался?

— Исчезнуть может все-таки только еще один, — осторожно заметил он, — ведь Линда, полагаю, не в счет?

— Не надо забывать о сестре, — сказал Аткинс.

— О сестре? У Ханса есть сестра?

— Конечно. Ее зовут Сигне. Не знаю, правильно ли я произношу имя. Могу назвать по буквам. Она жила не дома. Не знаю почему. Без нужды не стоит копаться в чужой жизни. Я никогда ее не видел. Но Хокан говорил, что у него есть дочь.

Валландер был слишком ошеломлен, чтобы задавать мало-мальски разумные вопросы, и потому закончил разговор. Подошел к окну, устремил взгляд на водонапорную башню. Сестра по имени Сигне. Почему никто о ней не рассказывал?

Этим вечером Валландер, сидя за кухонным столом, просмотрел все свои записи начиная с того дня, когда пропал Хокан фон Энке. Но не нашел ни единого намека насчет дочери. Сигне не существовала. Ее словно никогда не было.

Часть 2 События под поверхностью

11

Валландер был вне себя. И потому вопреки обыкновению пошел в лобовую атаку. Ему казалось, что семья, где двое пропали, а третий обнаружился, обманула его. Он словно стал мишенью обычной в высшем обществе лживости, ну как же, семейные секреты, которые любой ценой необходимо утаить от предположительно незаинтересованного окружения. После разговора с Аткинсом и долгого вечера, когда вернулся вспять и опять, с какой-то лихорадочной злостью, перебрал все случившееся и сказанное начиная с семидесятипятилетнего юбилея Хокана фон Энке, он забылся тяжелым сном, а утром, сразу после семи, позвонил Линде. Надеялся застать Ханса, но как раз в этот день он уехал уже около шести.

— Что он делает в такую рань? — раздраженно спросил Валландер. — Банки, поди, закрыты, и акции никто не покупает и не продает.

— Как насчет Японии? — заметила Линда. — Или Новой Зеландии? Экономика никогда не спит. На азиатских биржах большие подвижки. Он часто уезжает так рано. А вот ты обычно в семь утра не названиваешь. Не сердись на меня. Что-то случилось?

— Я хочу поговорить о Сигне.

— А кто это?

— Сестра твоего мужа.

Валландер слышал, как Линда дышит в трубку. Каждый вздох — новая мысль.

— У него же нет сестры!

— Ты уверена?

Линда знала своего отца и сразу поняла, что дело серьезное. Он бы не стал звонить в такую рань, на такие скверные шутки он не способен.

В кроватке захныкала Клара.

— Может, приедешь сюда? — сказала Линда. — Клара проснулась. Утром с ней трудновато. Не от тебя ли унаследовала, а?

Часом позже Валландер затормозил на дорожке перед их домом. К этому времени Клара уже поела и была довольна, а Линда встала и оделась. Валландеру по-прежнему казалось, что выглядит она бледной и усталой — уж не заболела ли? Но спрашивать он, разумеется, не стал. Как и он, она не любила подобных расспросов.

Они сели за кухонный стол. Лежавшую на нем скатерть Валландер хорошо помнил. Ее стелили на стол в доме его детства, потом у отца в Лёдерупе, а теперь вот здесь. Ребенком он часто водил пальцем по заковыристому узору красных нитей на ее оборке.

— Объясни, что ты имеешь в виду, — сказала Линда. — Я повторю то, что уже говорила: у Ханса нет сестры.

— Я тебе верю. Ты о сестре не знаешь, как не знал и я. До сегодняшнего дня.

Он рассказал о телефонном разговоре с Аткинсом и о неожиданном упоминании о дочери по имени Сигне. Вероятно, Аткинс упомянул о таинственной сестре совершенно случайно. Сложись разговор чуть-чуть иначе, и Валландер остался бы в неведении. Линда напряженно слушала и все больше хмурила брови.

— Ханс ничего не говорил про сестру, — сказала она, когда Валландер умолк. — Какая-то нелепая ситуация.

Валландер кивнул на телефон.

— Позвони ему и задай простой вопрос: почему ты не говорил мне, что у тебя есть сестра?

— Она старше или моложе?

Валландер задумался. Об этом Аткинс не упоминал. Тем не менее он не сомневался, что сестра старше. Если бы она родилась после Ханса, скрыть ее существование было бы слишком трудно.

— Звонить я не стану, — решила Линда. — Спрошу, когда он вернется домой.

— Нет, — возразил Валландер. — У нас двое пропавших людей, которых надо искать. Это не личное дело, а полицейское. Если ты не позвонишь, я позвоню сам.

— Пожалуй, так лучше всего.

Валландер снял трубку и цифра за цифрой набрал под диктовку Линды копенгагенский номер. Звонок прошел: они услышали классическую музыку. Линда наклонилась поближе, прислушалась.

— Это его прямой номер. Музыку выбрала я. Раньше у него было жуткое американское кантри. Некий Билли Рей Сайрус. Я заставила его поменять музыку, пригрозила, что не стану звонить. Сейчас он ответит.

Она едва закончила фразу, как Валландер услышал голос Ханса. Прерывистый, чуть ли не запыхавшийся. Что там стряслось на азиатских биржах? — подумал Валландер.

— У меня вопрос, не терпящий отлагательства, — сказал он. — Кстати, сижу я сейчас за столом у вас на кухне.

— Луиза? — сказал Ханс. — Или Хокан? Нашлись?

— Хотелось бы, чтобы нашлись. Но речь идет совсем о другом человеке. Догадываешься, о ком?

Валландер заметил, что Линду раздражает ненужная, по ее мнению, игра в кошки-мышки. Пожалуй, она права. Надо действовать напрямик, без обиняков.

— Речь о твоей сестре. О Сигне.

В трубке царила тишина, потом Ханс сказал:

— Я не понимаю, о чем ты. Это шутка?

Линда наклонилась над столом, Валландер держал трубку так, чтобы она могла слышать. Ханс определенно говорил правду.

— Нет, не шутка, — сказал Валландер. — Ты действительно ничего не знаешь? Не знаешь, что у тебя есть сестра по имени Сигне?

— У меня нет ни братьев, ни сестер. Можно мне Линду?

Валландер молча передал трубку дочери, которая повторила все, что услышала от него.

— В детстве я часто спрашивал родителей, почему у меня нет ни брата, ни сестры, — сказал Ханс. — И всегда слышал в ответ, что им кажется, одного ребенка достаточно. Я никогда не слышал упоминаний о ком-нибудь по имени Сигне, никогда не видел ее фотографий. Всегда был единственным ребенком.

— Трудно поверить, — сказала Линда.

На миг Ханс сорвался, выкрикнул в трубку:

— А каково мне, по-твоему?

Валландер забрал у дочери трубку.

— Я тебе верю, — сказал он. — И Линда тоже верит. Но ты должен понять, как важно разобраться во всех взаимосвязях, коль скоро они вообще существуют. Твои родители пропали. И вдруг возникает неизвестная сестра.

— Ничего не понимаю, — сказал Ханс. — Голова кружится.

— Каково бы ни было объяснение, я его найду.

Валландер снова передал трубку Линде. Слышал ее голос, успокаивающий Ханса. Но не хотел слушать, что они говорили друг другу. А поскольку разговор вроде бы затягивался, написал на листе бумаги несколько слов и положил его на стол перед дочерью. Она кивнула, взяла с подоконника связку ключей, протянула ему. Полюбовавшись Кларой, которая, лежа на животе, уснула в своей кроватке, он пальцем осторожно погладил ее по щечке. Девочка поморщилась, но не проснулась. Валландер ушел.

Из Управления Валландер позвонил Стену Нурдландеру, сразу же, даже не сняв куртки. И немедля получил желаемое подтверждение.

— Конечно, есть еще один ребенок, — сказал Стен Нурдландер. — Девочка, которая родилась с тяжелейшими пороками развития. Совершенно беспомощная, если я правильно понял Хокана. Взять ее домой они никак не могли, с первого дня жизни ей требовался специальный уход. Они никогда не говорили о ней, и я полагал, это их желание нужно уважать.

— Ее зовут Сигне?

— Да.

— Вы знаете, когда она родилась?

Стен Нурдландер задумался, потом ответил:

— Она лет на десять старше брата. Думаю, они пережили огромное потрясение, когда она родилась, и далеко не сразу решились завести второго ребенка.

— Значит, сейчас ей за сорок, — сказал Валландер. — Вы знаете, где она находится? В каком приюте или лечебнице?

— По-моему, Хокан однажды упомянул, что это под Мариефредом. Но названия я не слыхал.

Валландер быстро закончил разговор. Словно бы заторопился, хотя, по сути, эта история его не касалась. Конечно, прежде всего надо бы связаться с Иттербергом. Но любопытство увлекло его в другом направлении. Он долго листал безнадежно затрепанную телефонную книжку и в конце концов разыскал нужный номер мобильного. Принадлежал он женщине, которая работала в социальном ведомстве истадского муниципалитета и приходилась дочерью одной из давних гражданских сотрудниц Полицейского управления. Несколько лет назад Валландер встречался с ней в связи с запутанным делом о педофилии. Звали ее Сара Амандер, и ответила она почти сразу же. После нескольких фраз о житье-бытье и погоде Валландер изложил свой вопрос:

— Губернское учреждение для инвалидов под Мариефредом. Возможно, их там несколько. Мне необходимы адреса и телефоны.

— Больше ничего не скажете? Речь о пациенте с врожденным повреждением мозга?

— Думаю, прежде всего с физическими пороками развития. Ребенку с первого дня жизни требовался особый уход. Хотя, конечно, возможны и психические дефекты. Вероятно, такому бедолаге лучше не осознавать, как несчастна его жизнь.

— О жизни других людей следует судить с осторожностью, — заметила Сара Амандер. — Среди тяжелых инвалидов есть люди, в чьей жизни на удивление много радости. Но я постараюсь сделать, что могу.

Валландер закончил разговор, сходил к автомату за кофе, перекинулся словечком-другим с Кристиной Магнуссон, которая напомнила ему, что завтра вечером коллеги устраивают у нее в саду импровизированный летний праздник. Валландер, разумеется, напрочь забыл об этом, но сказал, что непременно придет. Вернулся в кабинет, написал для памяти подробную записку и положил возле телефона.

Через несколько часов Сара Амандер перезвонила. Есть два варианта. Частный санаторий «Амалиенборг», на самой окраине Мариефреда. И губернский приют «Никласгорден», по соседству с замком Грипсхольм. Валландер записал адреса и телефоны и собирался набрать первый из них, когда в приоткрытых дверях возник Мартинссон. Валландер положил трубку на рычаг и кивком пригласил его войти. Мартинссон скривился.

— Что стряслось?

— Покерная вечеринка сошла с рельсов. «Скорая» только что увезла в больницу человека с ножевым ранением. Одна патрульная машина уже там. Но нам с тобой придется тоже поехать.

Валландер взял куртку и следом за Мартинссоном вышел из кабинета. Остаток дня и часть вечера они выясняли, что же произошло на покерной вечеринке и вылилось в жестокое насилие. Только около восьми, когда вернулся в Управление, Валландер позвонил по номерам, полученным от Сары Амандер. Начал с «Амалиенборга». Ответил приветливый женский голос. И уже задавая вопрос о Сигне фон Энке, Валландер сообразил, что действует неправильно. Ему определенно ничего не скажут. Учреждение, опекающее больных людей, разумеется, не может называть имена своих пациентов кому угодно. Именно так и вышло. И этот, и остальные вопросы насчет возраста пациентов остались без ответа. Приветливая женщина терпеливо повторяла, что она не вправе давать информацию. И при всем желании помочь ему не может. Валландер положил трубку и подумал, что надо все-таки позвонить Иттербергу. Но отложил звонок. Нет никаких причин беспокоить его сейчас. Можно повременить до завтра.

Вечер выдался прекрасный, теплый и тихий, поэтому, приготовив дома ужин, Валландер устроился в саду. Юсси лежал у его ног, подбирал кусочки, падавшие с вилки хозяина. Окрестные поля сияли желтизной цветущего рапса. По неведомой причине отец когда-то научил его латинскому названию рапса — Brassica napus. Эти слова врезались в память. С неудовольствием он вдруг вспомнил, как много лет назад отчаявшаяся молодая женщина заживо сожгла себя на рапсовом поле. Но он отбросил эту мысль. Сейчас ему хотелось только наслаждаться летним вечером. Вся его жизнь окружена подвергшимися насилию, униженными, мертвыми, и он, безусловно, заслужил хоть один вечер без мучительных воспоминаний.

Но мысль о сестре Ханса не оставила его. Он пытался объяснить окружавшее ее молчание, пытался представить себе, как бы поступили они с Моной, если б родился ребенок, которому с первого дня жизни требовался уход чужих людей. И вздрогнул при этой мысли, о которой вообще не мог составить никакого суждения. Сидел в раздумьях, прикидывал так и этак, как вдруг в доме зазвонил телефон. Юсси насторожил уши. Звонила Линда. Говорила тихо, потому что Ханс спал:

— Он просто в кусках. Говорит, самое ужасное, что теперь некого и спросить о ней.

— Я ищу ее, — сказал Валландер. — Думаю, через несколько дней сумею выяснить, где она находится.

— Ты понимаешь, как Хокан и Луиза могли так поступить?

— Нет. Но, возможно, это единственный способ выдержать. Сделать вид, будто ребенок-инвалид не существует.

Потом Валландер описал дочери рапсовое поле и горизонт.

— Надеюсь, через несколько лет здесь будет бегать Клара, — заключил он.

— Все-таки тебе надо бы завести подругу.

— Подруг не заводят!

— Ты никого себе не найдешь, если не приложишь усилий! Одиночество будет грызть тебя изнутри. Ты станешь неприятным стариканом.

До десяти с лишним Валландер сидел на воздухе. Думал о словах Линды. Однако спал спокойно и в начале шестого проснулся отдохнувшим. Уже в половине седьмого он вошел в свой кабинет. К тому времени в голове начала складываться одна мысль. Просмотрев свой ежедневник вплоть до Праздника середины лета, он констатировал, что вообще-то ничто не привязывает его к Истаду. Покерной историей могут заняться другие. Поскольку Леннарт Маттсон обычно приходил рано, он отправился к нему, постучал. Начальник оказался на месте, и Валландер попросил три дня отпуска. Начиная с завтрашнего дня.

— Я понимаю, это неожиданно, — сказал он. — Но у меня есть дело личного свойства. К тому же я готов поработать в праздник, хоть у меня тогда по плану неделя отпуска.

Леннарт Маттсон препятствий чинить не стал. Валландер получил свои три дня. Вернувшись в кабинет, он зашел в Интернет, посмотрел, где именно расположены «Амалиенборг» и «Никласгорден». По сведениям, какие удалось собрать об этих учреждениях, невозможно было установить, которое из них ему требуется. Оба, по-видимому, опекали людей с самыми разными, но тяжелыми функциональными нарушениями.

Вечером он отправился на праздник в саду у Кристины Магнуссон. Знал, что Линда тоже придет, и действительно, около девяти она вошла в калитку — Клара наконец-то спала, Ханс был дома, при ребенке. Валландер сразу же отвел дочь в сторонку, рассказал о задуманной поездке, которая начнется завтра на рассвете. Он стоял со стаканом содовой в руке, и Линда сказала, что фактически она так и предполагала. Около десяти Валландер поехал домой. Кристина Магнуссон проводила его за калитку. Он едва не притянул ее к себе с внезапно вспыхнувшим желанием, но вовремя сдержался. А она, уже навеселе, как будто бы не заметила его порыва.

Еще до отъезда на вечеринку он отвел Юсси к соседям. Собачий загон был пуст. Валландер лег на кровать, завел будильник на три часа и уснул. А около четырех утра сел в машину и поехал на север. Рассвет брезжил сквозь прозрачную дымку, но день обещал быть погожим. В начале первого он добрался до Мариефреда. Пообедал в придорожном ресторане, немного поспал прямо в машине и двинул в «Амалиенборг», старый народный университет с флигелем, переоборудованным теперь в санаторий. В приемной он предъявил полицейское удостоверение, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы по меньшей мере выяснить, попал ли он куда надо. Девушка в приемной колебалась, привела начальницу, которая долго изучала валландеровское удостоверение.

— Сигне фон Энке, — дружелюбным тоном сказал он. — Я только хочу узнать, здесь она или нет. Речь идет о ее родителях, которые, к сожалению, пропали.

На груди у начальницы был приколот бейджик с именем — Анна Густавссон.

Она выслушала объяснения Валландера и пристально посмотрела на него.

— Капитан второго ранга? — спросила она. — Вы о нем?

— Да, — ответил Валландер, не скрывая удивления.

— Я читала о нем в газетах.

— Я говорю о его дочери. Она здесь?

Анна Густавссон покачала головой:

— Нет. У нас нет никого по имени Сигне. Среди пациентов нет дочери капитана второго ранга. Можете не сомневаться.

Валландер поехал дальше. По дороге его настигла сильная гроза. Дождь хлестал как из ведра, пришлось даже остановиться, так как видимость стала равна нулю. Он съехал на боковую дорогу, заглушил мотор. И сидя в машине, словно заключенный в пузырь, слушая, как дождь барабанит по крыше, еще раз попробовал вникнуть в события вокруг двух исчезновений. Хотя Хокан фон Энке первым скрылся либо пал жертвой преступления или несчастного случая, это вовсе не означало, что исчезновение Луизы было прямым следствием происшедшего с ним. Этот элементарный принцип Валландер усвоил еще от своего наставника, от Рюдберга. Причинная связь событий не раз оказывалась обратной; обнаруженное или случившееся последним было началом, а не завершением цепочки происшествий. Снова ему вспомнился кавардак в одном из ящиков стола Хокана фон Энке. Компас в голове крутился, не указывая направления.

В сущности, все могло оказаться домыслами. Даже ощущение, что Хокан фон Энке был встревожен, возможно, никак не связано с реальностью. У Валландера и раньше порой случались иллюзии, хотя большей частью ему удавалось воспринимать их хладнокровно. И пропавших людей он за годы службы разыскивал неоднократно. Почти всегда уже изначально имелись приметы, следует ли ждать естественного объяснения или же есть разумные причины для тревоги. Но в случае Хокана и Луизы он терялся в догадках. История в самом деле совершенно неясная, думал он, сидя в машине и пережидая ливень. Туман словно бы только густеет, ни малейшего признака, что он рассеется.

Мало-помалу ливень утих, и Валландер в конце концов добрался до «Никласгордена», живописно расположенного на берегу озера, которое, судя по карте, называлось Вонгшё. Белые деревянные постройки на склоне, среди рощиц довольно старых и высоких лиственных деревьев, а дальше хлебные поля и пастбища. Валландер вылез из машины, вдохнул свежий после дождя воздух. Словно рассматриваешь старинный рисунок вроде тех, что висели в классе, когда он посещал в Лимхамне народную школу. Рисунки с библейскими ландшафтами, неизменно Палестина, с пастухами и овечьими стадами, а то и шведские сельские пейзажи во всем их многообразии. «Никласгорден» лежал перед ним как фрагмент одного из таких рисунков. На миг его охватило ностальгическое желание вернуться назад, во времена этих рисунков, но он отогнал воспоминания. Знал, что сантименты, вызванные минувшим, делают мысль о близкой старости только еще более мучительной и пугающей.

Он достал из рюкзака бинокль, обвел взглядом дома и окружающий их сад, похожий на парк. Мрачно усмехнулся при мысли, что он вроде как перископ, вынырнувший в этом красивом летнем ландшафте, сухопутная субмарина под видом «пежо» с исцарапанным лаком. В тени деревьев он заметил несколько инвалидных кресел. Отрегулировал резкость, постарался держать бинокль неподвижно. В инвалидных креслах, поникнув головой, сидели люди. Одна женщина — возраст он определить не мог — уронила голову на грудь. В другом кресле сидел мужчина, кажется молодой, этот откинул голову назад, словно шея вообще ее не держала. Валландер опустил бинокль, чувствуя, что его ожидает неприятное зрелище. Снова сел в машину, подъехал к главному зданию, где губернский совет Сёдерманланда приветствовал его табличками, указывающими в разных направлениях. Валландер прошел в приемную. Позвонил в колокольчик и стал ждать. Откуда-то долетали звуки радио. Через дверь, ведущую в соседнее помещение, вошла женщина лет сорока. Валландер поразился: какая же красавица! Коротко подстриженные черные волосы, темные глаза. Она смотрела на него с улыбкой. А когда заговорила, Валландер явственно расслышал иностранный акцент. Вероятно, уроженка одной из арабских стран. Он предъявил удостоверение, задал свой вопрос. Но красавица не торопилась с ответом. Улыбалась и рассматривала его.

— Впервые сюда приехал полицейский, — сказала она. — Да еще так издалека. Но, к сожалению, имен я назвать не могу. Все, кто живет здесь, имеют право на неприкосновенность.

— Я понимаю, — сказал Валландер. — При необходимости я получу у прокурора бумагу, которая позволит мне осмотреть все здешние помещения, все бумаги, узнать все имена. Но именно этого я предпочел бы избежать. Вам достаточно кивнуть или покачать головой. Потом я уйду и больше сюда не вернусь. Обещаю.

Женщина задумалась. А Валландер по-прежнему как завороженный любовался ее красотой.

— Задавайте ваш вопрос, — наконец сказала она. — Я понимаю, куда вы клоните.

— Здесь проживает некая Сигне фон Энке? Примерно сорока лет, инвалид от рождения.

Она кивнула один раз, и всё. Но Валландеру большего и не требовалось. Теперь он знал, где находится сестра Ханса. Прежде чем действовать дальше, надо поговорить с Иттербергом.

Он уже отвернулся, сумел оторвать взгляд от женщины, как вдруг подумал, что, пожалуй, есть еще один вопрос, на который она, пожалуй, согласится ответить.

— Еще один кивок. Или покачивание головой. Когда к Сигне последний раз приходил посетитель?

Она опять задумалась. Потом ответила, на сей раз словами:

— Несколько месяцев назад. В апреле. Могу уточнить, если это важно.

— Чрезвычайно, — сказал Валландер. — Вы очень нам поможете.

Она вышла в соседнее помещение. И через несколько минут вернулась с бумагой в руке.

— Десятого апреля. В тот день ее навещали последний раз. С тех пор никто не приходил. Она вдруг осталась совершенно одна.

Валландер задумался. Десятого апреля. На следующий день Хокан фон Энке ушел из дома. И не вернулся.

— Я полагаю, в тот день ее навещал отец, — осторожно сказал он.

Она кивнула. Конечно, отец.

Из «Никласгордена» Валландер поехал в Стокгольм, прямиком на Гревгатан. Остановил машину и отпер квартиру ключами, которые ему дала Линда.

Такое ощущение, будто надо опять начинать все с самого начала. Но с начала чего?

Долго он стоял посреди гостиной, пытался понять. Но безуспешно, никаких зацепок.

Вокруг лишь огромная тишина. Глубина, где плавают подлодки, где не чувствуется волнения моря.

12

Валландер заночевал в пустой квартире.

Поскольку было жарко, почти духота, он приоткрыл окна и смотрел, как тонкие гардины легонько колышутся. На улице временами кто-то горланил. Валландер подумал, что прислушивается к теням — обычное дело в недавно покинутых домах или квартирах. Но ключи он попросил у Линды не затем, чтобы сэкономить на гостинице. По опыту он знал, что в расследовании преступлений первое впечатление зачастую играет важнейшую роль. Редко случалось, чтобы повторный визит приносил что-нибудь новое. Однако на сей раз он знал, что искать.

По квартире он ходил в носках, чтобы не переполошить соседей. Осмотрел кабинет Хокана и два Луизиных комода. Проверил и большой книжный шкаф в гостиной, и все прочие шкафы и полки в квартире. И когда около десяти вечера осторожно вышмыгнул из дома перекусить, был вполне уверен: все следы дочери-инвалида были тщательно удалены.

Поужинал Валландер в заведении, которое представляло собой якобы венгерский ресторан, но все официанты и персонал открытой кухни говорили по-итальянски. Снова поднимаясь на медленном лифте на третий этаж, он прикидывал, где бы устроиться на ночь. В кабинете Хокана фон Энке стоял диван. Однако в конце концов он расположился в гостиной, где вместе с Луизой пил чай; лег на диван, укрывшись клетчатым шотландским пледом.

Около часу ночи его разбудили громогласные ночные гуляки. Вот тогда-то, лежа в темной комнате, он вдруг совершенно проснулся. Все-таки полный абсурд, что здесь нет никаких следов дочери, которая живет сейчас в «Никласгордене». Он едва ли не физически чувствовал досаду, что до сих пор не нашел ни фотографий, ни хоть какого-нибудь документа из тех бюрократических справок, какими любой швед окружен со дня рождения. И снова тихонько обошел квартиру. С карманным фонариком, который временами включал, чтобы осветить самые темные уголки. Свет он зажигал не повсюду, опасаясь привлечь внимание соседей из дома напротив, но памятуя, что у Хокана фон Энке ночью всегда горели лампы. Это действительно правда? Ведь незримую грань между ложью и реальностью в семье фон Энке преступали с необычайной легкостью? Он замер посреди кухни, попытался найти ответ. Потом упрямо продолжил поиски, ищейка, которую он порой умел в себе пробудить, теперь не успокоится, пока не найдет следов Сигне, а они должны быть.

Около четырех утра поиски увенчались успехом. В книжном шкафу обнаружился фотоальбом, спрятанный за большущими книгами по искусству. Фотографий немного, но вклеены аккуратно, в основном поблекшие цветные снимки, несколько черно-белых. Только фотографии, без письменных комментариев. Общих фото брата и сестры нет, однако он этого и не ждал. Когда родился Ханс, Сигне уже исчезла, отданная в приют, стертая. Валландер насчитал около пятидесяти снимков. Большинство запечатлело одну Сигне, лежащую в разных позах. Но на последнем фото ее держит Луиза, серьезная, взгляд мимо объектива. Валландер опечалился, заметив по фотографии, что вообще-то Луизе не хотелось сидеть там и держать своего ребенка. От снимка веяло бесконечной тоской. Валландер тряхнул головой, ему стало очень не по себе.

Он снова лег на диван, чувствуя огромную усталость, но одновременно и облегчение, и мгновенно заснул. Около восьми его разбудили донесшиеся с улицы сигналы автомобиля. Снились ему лошади. Целый табун, который промчался по песчаным дюнам Моссбю и ринулся прямо в воду. Он попробовал истолковать сон, но не сумел. Так бывало почти всегда, потому что он толком не знал, как подступиться. Набрал ванну, выпил кофе и около девяти позвонил Иттербергу. Тот сидел на совещании. Валландер сумел оставить сообщение и в ответ получил эсэмэску: Иттерберг может встретиться с ним в пол-одиннадцатого у Ратуши, с той стороны, что выходит к воде. Там Валландер и стоял, когда Иттерберг подкатил на велосипеде. Они расположились в кафе, взяв себе по чашке кофе.

— Что вы здесь делаете? — спросил Иттерберг. — Я думал, вы предпочитаете маленькие города и сельские поселки.

— Так и есть. Но иногда обстоятельства вынуждают.

Валландер рассказал про Сигне. Иттерберг слушал внимательно, не перебивая. Под конец Валландер сообщил о найденном ночью фотоальбоме. Он принес его с собой в пластиковом пакете, который теперь положил на стол. Иттерберг отодвинул чашку, вытер руки и бережно перелистал альбом.

— Сколько же ей сейчас? — спросил он. — Сорок?

— Да, если я правильно понял Аткинса.

— Все снимки сделаны в раннем возрасте. На самых поздних ей два, максимум три года. Других фотографий нет.

— Вот именно, — сказал Валландер. — Если нет другого альбома. Но, по-моему, это вряд ли. Потом ее вроде как стерли.

Иттерберг скривился и бережно положил альбом в пакет. Мимо по Риддарфьердену прошел белый пассажирский катер. Валландер отодвинулся на стуле в тень.

— Я думал вернуться в «Никласгорден», — сказал он. — Как бы там ни было, я — член семьи этой девочки. Но мне нужно ваше разрешение. Вы должны знать, чем я занят.

— Что, по-вашему, можно извлечь из встречи с нею?

— Не знаю. Но отец навестил ее накануне исчезновения. Позднее никто туда не приезжал.

Иттерберг задумался, прежде чем ответить:

— В самом деле примечательно, что после его исчезновения Луиза ни единого разу там не побывала. Как вы это объясняете?

— Никак. Но удивлен не меньше вашего. Может быть, съездим вместе?

— Нет, езжайте один. Я попрошу кого-нибудь позвонить им и растолковать, что вы вправе повидать ее.

Валландер отошел к краю набережной и смотрел на воду, пока Иттерберг разговаривал по телефону. Солнце стояло высоко в ясном синем небе. Разгар лета, думал он. Немного погодя подошел Иттерберг, стал рядом.

— Порядок, — сказал он. — Но я должен кое о чем вас предупредить. Женщина, с которой я беседовал, сказала, что Сигне фон Энке не говорит. Не потому, что не хочет, а потому, что не может. Не знаю, вполне ли правильно я понял. Но, похоже, она родилась без голосовых связок. В том числе.

Валландер посмотрел на него.

— В том числе?

— У нее определенно очень серьезные пороки развития. Много чего недостает. Честно говоря, я рад, что не поеду. Особенно сегодня.

— А чем нынешний день особенный?

— Прекрасная погода, — ответил Иттерберг. — Один из первых по-настоящему летних дней в этом году. Не хочу без нужды расстраиваться.

— Она говорила с акцентом? — спросил Валландер, когда они пошли прочь. — Женщина из «Никласгордена»?

— Да, с акцентом. И голос очень красивый. Сказала, что ее зовут Фатима, если я правильно понял. Вероятно, она из Ирака или из Ирана.

Валландер обещал дать знать о себе в тот же день. Машину он оставил у главного входа в Ратушу и успел уехать, опередив бдительного парковщика. Через несколько часов он снова затормозил у входа в «Никласгорден». В приемной дежурил пожилой мужчина, представившийся как Артур Челльберг. Его смена начиналась после обеда и продолжалась до полуночи.

— Давайте начнем с самого начала, — сказал Валландер. — Расскажите о заболеваниях Сигне.

— Она одна из самых тяжелых наших пациенток, — ответил Артур Челльберг. — Когда она родилась, никто не верил, что она долго проживет. Но у некоторых такая воля к жизни, какая нам, простым смертным, непостижима.

— Точнее, пожалуйста. Что с ней не так?

Артур Челльберг помолчал, словно прикидывая, хватит ли у Валландера сил услышать факты, а может, заслуживает ли он узнать правду. Валландер нетерпеливо бросил:

— Я слушаю вас. Продолжайте!

— У нее нет обеих рук. Дефект гортани не позволяет ей говорить, а кроме того, у нее врожденное повреждение мозга. Еще деформация позвоночника. Поэтому она очень ограничена в движениях.

— То есть?

— Отмечается некоторая подвижность шеи и головы. Например, она может моргать.

Валландер попытался представить себе кошмарную ситуацию: что, если бы Клару постигла такая беспредельная катастрофа? Что, если бы Линда родила ребенка с тяжелейшими функциональными пороками? Как бы он тогда повел себя? Способен ли он вжиться в обстоятельства, в каких оказались Хокан и Луиза? Конечноже он не мог четко ответить ни на один из этих вопросов.

— Она давно здесь? — спросил он.

— Первые годы жизни она провела в приюте для детей с тяжелыми функциональными нарушениями. Он располагался на Лидингё, но в тысяча девятьсот семьдесят втором был закрыт.

Валландер жестом остановил Челльберга.

— Давайте точнее. Будем исходить из того, что, кроме имени, мне о девочке не известно ничего.

— Тогда, пожалуй, начнем с того, что не станем называть ее девочкой, — сказал Челльберг. — Ей исполняется сорок один. Отгадайте когда!

— Откуда мне знать?

— Сегодня. В обычных обстоятельствах ее отец приехал бы сюда и провел с ней всю вторую половину дня. Теперь не приедет никто.

Челльберга, судя по всему, возмущало, что Сигне фон Энке придется выстрадать свой день рождения без посещений. Валландер понимал его.

Один вопрос был, разумеется, важнее всех прочих. Но он решил повременить с ним, лучше пусть все будет по порядку. Достал из кармана свернутый затрепанный блокнот.

— Итак, она родилась восьмого июня тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года?

— Совершенно верно.

— Она когда-нибудь бывала дома у родителей?

— Согласно записям, с которыми я ознакомился, прямо из больницы ее перевезли на Лидингё, в «Нюхагахеммет». Когда приют решили расширить, соседи испугались, что их недвижимость упадет в цене. Что уж они предприняли, чтобы остановить эти планы, я не знаю. Но приют не только не был расширен, но, наоборот, закрыт.

— Куда ее перевели?

— Она угодила в этакую карусель. В том числе год прожила на Готланде, под Хемсе. А двадцать девять лет назад попала сюда. И здесь осталась.

Валландер записывал. Временами в мозгу с мрачным упорством мелькал образ Клары без рук.

— Расскажите о ее состоянии, — попросил Валландер. — Отчасти вы это уже сделали. Сейчас я имею в виду ее сознание. Что она понимает? Что чувствует?

— Мы не знаем. Она выражает только основополагающие реакции, причем языком тела и определенной мимикой, которую человеку непривычному истолковать трудно. Для нас она почти младенец, но с долгим жизненным опытом.

— Можно представить себе, что она думает?

— Нет. Собственно, нет никаких свидетельств, что она сознает масштаб своих страданий. Она никогда не выказывала ни боли, ни отчаяния. И хорошо, если так.

Валландер кивнул. Пожалуй, он понял. Пора задать самый важный вопрос:

— Отец навещал ее. Как часто?

— Минимум раз в месяц, иногда чаще. И визиты не были краткими. Он оставался с нею не меньше нескольких часов.

— Что он делал? Ведь разговаривать они не могли.

— Она не может говорить. Он сидел подле нее и рассказывал. Очень трогательно. Рассказывал обо всем, что происходило, о буднях, о жизни в малом мире и в большом. Говорил с ней как с взрослым человеком, без устали.

— А что было, когда он уходил в море? Ведь он много лет командовал подводными лодками и другими боевыми кораблями.

— Он всегда предупреждал, что будет в отлучке. Трогательно было слышать, как он объяснял ей это.

— А кто навещал Сигне в таких случаях? Ее мать?

Челльберг ответил не задумываясь, четко и холодно:

— Она никогда не приезжала. Я работаю в «Никласгордене» с девяносто четвертого. Она ни разу не навестила дочь. Сигне навещал только отец.

— Значит, Луиза никогда не приезжала повидать дочь?

— Никогда.

— Наверное, это странно?

Челльберг пожал плечами.

— Не обязательно. Для некоторых невыносимо видеть страдающих людей.

Валландер спрятал блокнот. Сумею ли я разобраться в записях? — мелькнуло в голове.

— Я бы хотел повидать ее, — сказал он. — Если, конечно, она не разволнуется.

— Забыл сказать, она и видит очень плохо. Люди для нее — размытые фигуры на сером фоне. По крайней мере, так полагают врачи.

— Стало быть, отца она узнавала по голосу?

— Да, вероятно. Судя по языку тела, вроде бы узнавала.

Валландер встал. Но Челльберг продолжал сидеть.

— Вы совершенно уверены, что хотите ее увидеть?

— Да. Уверен.

Он, конечно, покривил душой. Вообще-то он хотел увидеть ее комнату.

Они вошли в стеклянные двери, которые бесшумно закрылись у них за спиной.

Челльберг открыл дверь комнаты в конце одного из коридоров. Помещение светлое, на полу синтетический ковер. Несколько стульев, книжный шкаф и кровать, на которой скорчившись лежала Сигне фон Энке.

— Оставьте нас наедине, — попросил Валландер. — Подождите в коридоре.

Когда Челльберг вышел, комиссар быстро огляделся. Зачем книжный шкаф человеку, который слеп и ничего не сознает? Шагнул к кровати, посмотрел на Сигне. Светлые, коротко подстриженные волосы, лицом похожа на Ханса, своего брата. Глаза открыты, но взгляд пустой, устремленный в пространство. Дышит судорожно, словно каждый вздох причиняет боль. У Валландера перехватило горло. Отчего человек должен мучиться так, как она? Существовать и, по сути, никогда не приближаться к тому, что придаст жизни хотя бы иллюзорный отблеск смысла? Он смотрел на нее, но она, похоже, не осознавала его присутствия. Время не двигалось. Он находился в странном музее, где вынужден смотреть на замурованного человека. Девушка в башне, думал он. Замурованная в себе самой.

Валландер перевел взгляд на стул у окна. Здесь обычно сидел Хокан фон Энке, когда навещал Сигне. Подошел к книжному шкафу, присел на корточки. Детские книжки, с картинками. Сигне фон Энке с самого начала остановилась в развитии, по-прежнему была ребенком. Он тщательно перебрал содержимое шкафа, вынул книжки, убедился, что за ними ничего не спрятано.

Среди книжек про Бабара[100] обнаружилось то, что он искал. На сей раз не фотоальбом, да он и рассчитывал на другое. Хотя вообще-то толком не знал, на что именно. Но в квартире на Гревгатан кой-чего недоставало, тут он не сомневался. Либо там кто-то побывал и изъял часть документов. Либо это сделал сам Хокан фон Энке. А где в таком случае он мог их спрятать? Если не в этой комнате? Словом, среди книжек про Бабара, которые Валландер тоже читал с маленькой Линдой, обнаружился большой черный скоросшиватель. Перехваченный двумя толстыми резинками. Он помедлил — может, открыть прямо здесь? — но быстро передумал, снял куртку, завернул скоросшиватель. Сигне по-прежнему лежала неподвижно, с открытыми глазами.

Валландер отворил дверь. Челльберг ковырял пальцем сухую землю в цветочном горшке.

— Н-да, печально, — сказал Валландер. — При одном взгляде на нее бросает в холодный пот.

Они вернулись в приемную.

— Несколько лет назад сюда приезжала одна девушка, студентка художественного училища, — сказал Челльберг. — Здесь жил ее брат. Теперь он уже умер. Она просила разрешения зарисовать пациентов. Очень старательная, привезла с собой рисунки, чтобы показать свои умения. Я был полностью «за», но руководство решило, что это может нарушить неприкосновенность пациентов.

— Что происходит, когда они умирают?

— У большинства есть семья. А иных хоронят тихо, без родни. Тогда мы все стараемся по возможности присутствовать. Персонал здесь почти не меняется. Мы становимся им как бы новой семьей.

Попрощавшись с Челльбергом, Валландер поехал в Мариефред, перекусил в пиццерии. Несколько столиков стояли на воздухе, и после еды он устроился там с чашкой кофе. У горизонта собирался грозовой фронт. Неподалеку, у входа в небольшой универмаг, какой-то мужчина играл на гармошке. Играл душераздирающе фальшиво — попрошайка, а не уличный музыкант. Когда «музыка» стала совершенно невыносимой, Валландер допил кофе и поехал обратно в Стокгольм. Едва он вошел в квартиру на Гревгатан, зазвонил телефон. Сигналы печально отдавались в пустых комнатах. Сообщения на автоответчике никто не оставил. Валландер прослушал предыдущие записи — звонили зубной врач и портниха. У врача Луизе назначили другое время, потому что кто-то из пациентов свой визит отменил. Но когда это было? Валландер записал фамилию врача, Шёльдин. Портниха сказала только, что платье готово. Но не назвала ни свое имя, ни время.

Внезапно на Стокгольм обрушился дождь, сильнейший ливень. Валландер стал у окна, посмотрел на улицу. Он чувствовал себя захватчиком. Однако исчезновение супругов фон Энке много значило в жизни других людей, близких ему. Потому-то он и находился здесь.

Лишь через час ливень утих, один из самых сильных, что тем летом обрушивались на столицу. Затопленные подвалы, погасшие по причине пробоя электропроводки светофоры. Валландер, понятно, ничего такого не заметил. Он с головой погрузился в содержимое скоросшивателя, который Хокан фон Энке спрятал в комнате дочери. Уже через несколько минут ему стало понятно, сколько там всего намешано, жуткий хаос. Короткие стихи-хайку, фотокопии выдержек из рабочего журнала шведского главкома от осени 1982-го, более-менее неясные афоризмы, записанные Хоканом фон Энке, и многое другое — газетные вырезки, фотографии, несколько затертых акварелей. Валландер переворачивал страницы с растущим ощущением, что менее всего ожидал «получить» от Хокана фон Энке этот странный журнал, если можно так его назвать. Сперва он перелистал все подряд, попытался составить себе общее представление. Потом опять начал сначала, на сей раз внимательнее. Когда он наконец закрыл скоросшиватель и выпрямил спину, ему подумалось, что, собственно говоря, ничего не прояснилось.

Он вышел в город перекусить. Дождевой фронт ушел прочь. В девять вечера Валландер вернулся в пустую квартиру. В третий раз придвинул к себе черный скоросшиватель и опять начал просматривать.

Я ищу другое содержимое, думал он. Незримые записи между строк.

Они должны быть. В этом он не сомневался.

13

Около трех ночи Валландер поднялся с дивана, стал у окна. Опять начался дождь, заморосил по уже мокрым улицам. Опять он устало вернулся мыслями к юбилею в Юрсхольме, когда Хокан фон Энке рассказывал ему о подводных лодках. Валландер не сомневался, что уже тогда среди книжек Сигне лежали спрятанные бумаги. Там был Хоканов тайник, более надежный, чем сейф. А уверенность Валландера проистекала оттого, что фон Энке датировал часть документов. Последней датой стал день накануне его семидесятипятилетия. Дочь он навестил как минимум еще один раз, за день до исчезновения, но тогда ничего не записывал.

Дальше я не продвинусь, записал он. Хотя продвинулся достаточно далеко. Таковы были заключительные слова. И еще одно, последнее, явно добавленное позднее, другой ручкой. Трясина. И только. Одно-единственное слово.

Вероятно, последнее из написанных его рукой, подумал Валландер. Не вполне уверенно, однако чутье подсказывало, что сейчас это не важно. Другие документы, найденные в скоросшивателе, рассказали о человеке, который держал ручку, намного больше.

Прежде всего копии рабочих журналов Леннарта Юнга, главкома. Собственно, даже не сами журналы, а пометки Хокана фон Энке на полях. Нередко сделанные красными чернилами, иногда зачеркнутые или исправленные, с добавлениями, а иногда через много лет после первых комментариев вписаны совсем новые соображения. Кое-где он чертил между строк фигурки, чертиков с топорами или кочергами в руках. В одном месте вклеил уменьшенную морскую карту Хорсфьердена. Проставил там несколько красных точек, набросал несколько маршрутов для неопознанных кораблей, а потом в сердцах все перечеркнул и начал сначала. Записал также количество сброшенных глубинных бомб, пометил различные подводные минные заграждения, гидролокационные контакты. Временами все это сливалось перед усталыми глазами Валландера в не поддающуюся расшифровке кашу. Тогда он шел на кухню, ополаскивал лицо. И начинал сначала.

Зачастую фон Энке нажимал на ручку с такой силой, что протыкал бумагу насквозь. Записи говорили о совершенно ином темпераменте старого подводника, едва ли не об одержимости, пожалуй граничащей с безумием. Ни малейшего следа спокойствия, с каким он произносил свой монолог в комнате без окон.

Валландер стоял у окна, слушая скабрезные выкрики молодых парней, ковылявших среди ночи домой. Крикуны — это те, кто никого не подцепил, кто вынужден тащиться домой в одиночку, думал он. Сорок лет назад со мной тоже не раз так бывало.

Валландер с настолько напряженным вниманием вчитывался в выдержки из рабочих журналов, что, кажется, запомнил наизусть каждую фразу. Среда 24 сентября 1980 г. Главком посещает полк ПВО под Стокгольмом, записывает, что с набором офицерских кадров по-прежнему обстоит неважно, хотя на реконструкцию казарм, чтобы сделать их привлекательнее, затрачены большие деньги. В этом разделе Хокан фон Энке не сделал ни единой пометки. Только в самом низу страницы красная ручка, словно меч, вонзилась в бумагу. Вопрос о подлодках в шведских территориальных водах сегодня вновь приобрел актуальность. На прошлой неделе подводная лодка обнаружена вблизи Утё у самой территориальной границы. Лодку засекли в надводном положении, в деталях. Опознание однозначно указывает: подлодка класса «Миски». На вооружении у Советов и Польши.

Здесь записи вдруг стали неразборчивы. Валландер позаимствовал лупу со стола фон Энке и в конце концов сумел разглядеть слова. Хокану интересно, что за «детали» были замечены. Перископ? Рубка? Как долго лодка оставалась в зоне видимости, кто ее видел, каким курсом она шла. Его раздражает, что в журнале отсутствуют решающие подробности. Против слов «класса „Миски“» фон Энке написал: НАТО и «Виски». То есть западноевропейское обозначение данной подлодки. Красная ручка подчеркивает последние строки на странице. В данном случае был открыт предупредительный огонь как неприцельными выстрелами, так и глубинными бомбами. Принудить подводную лодку к всплытию не удалось. Затем она предположительно покинула шведские воды. Некоторое время Валландер размышлял, что такое «неприцельный выстрел», но объяснения не нашел — ни в собственном опыте, ни в бумагах, которые лежали перед ним. На полях написано: Предупредительным огнем лодку к всплытию не принудить, только огнем на поражение. Почему подлодке позволяют уйти?

Записи продолжаются до 28 сентября. В этот день у Юнга состоялся разговор с командующим ВМФ, который находился с визитом в Югославии. Это Хокану фон Энке уже неинтересно. Ни пометок на полях, ни фигурок, ни восклицательных знаков. Но внизу страницы Юнг выражает недовольство неким заявлением информационного отдела флота и требует, чтобы командующий ВМФ наказал виновного. На полях красная пометка: Куда важнее было бы разобраться с другими непорядками.

Подлодка вблизи Утё. Валландер вспомнил, что слышал о ней в Юрсхольме. Тогда-то все и началось — так, кажется, сказал Хокан фон Энке. Но в точности он все же слова фон Энке воспроизвести не мог.

Вторая выдержка из журнала Юнга была значительно длиннее. Охватывала период с 5 по 15 октября 1982 года. Н-да, вправду большое гала-представление, подумал Валландер. Швеция в центре внимания. Весь мир следит, как шведский военный флот и его вертолеты энергично разыскивают подлодки, или вероятные подлодки, или не-подлодки. В разгар этих событий в стране происходит смена правительства. Главком, на свою беду, должен информировать и уходящее в отставку правительство, и новый кабинет. Турбьёрн Фельдин иной раз вроде как забывает, что уходит в отставку, а Улоф Пальме раздраженно выражает удивление, что его не информируют должным образом о происходящем в Хорсфьердене. У главкома нет ни минуты покоя. Он как челнок снует между Бергой и двумя правительствами, которые наступают друг другу на ноги. Вдобавок ему приходится отвечать на ехидные комментарии лидера умеренных Адельсона, который не может понять, почему нельзя принудить подводные лодки к всплытию. Тут Хокан фон Энке иронически отмечает, что вдруг обнаружил политика, задающего те же вопросы, что и он сам.

Валландер начал выписывать в свой затертый блокнот имена и даты. Особо не задумываясь зачем. Может, просто пытался упорядочить мешанину деталей, чтобы позднее уяснить себе всё более язвительные пометки фон Энке на полях.

Время от времени у него возникало ощущение, что фон Энке пробовал записать другой ход событий. Сидел и переписывал историю. Как тот псих из дурдома, который сорок лет читал классические произведения и переписывал концовки, казавшиеся ему слишком трагическими. Фон Энке записывает то, что, как он думает, должно было произойти. И тем самым ставит вопрос, почему этого не случилось.

Валландер снял рубашку и сидел на диване полуголый; углубившись в чтение, он начал прикидывать, не был ли Хокан фон Энке параноиком. Но скоро отбросил эту мысль. Пометки на полях и между строк были злые, но одновременно ясные и логичные, по крайней мере те, какие Валландер сумел понять.

Посреди текста вдруг встретились совсем простые строчки, прямо хайку:

События под поверхностью

Никто не видит

Происходящего.

События под поверхностью

Подлодка уходит

Никто не хочет, чтобы она всплыла.

Так и было? — подумал Валландер. Спектакль для галерки? По-настоящему никто не хотел опознавать подлодку? Но для Хокана фон Энке существовал еще один вопрос, поважнее. Он искал не подлодку, а человека. Среди его пометок барабанной дробью упорно повторялось: кто принимает решения? Кто их меняет? Кто?

В одном месте Хокан фон Энке записывает: Чтобы найти, кто именно принял эти решения я должен ответить на вопрос почему. Если ответ на него фактически уже не получен. Тут он не зол, не возбужден, а совершенно спокоен. Дырок на бумаге нет.

К этому времени Валландер уже без труда понимал, как Хокан фон Энке оценивал случившееся. Были отданы приказы, далее последовала цепочка команд. Но неожиданно кто-то вмешивается и пересматривает, отменяет одно из решений — и подлодки вдруг исчезают. Он не называет имен, во всяком случае открытым текстом. Но временами именует неких лиц X, Y или Z. Прячет их, подумал Валландер. А затем прячет свои бумаги среди Сигниных книжек про Бабара. И исчезает. А теперь исчезла и Луиза.

Большую часть ночи Валландер разбирался в копиях рабочего журнала. Однако очень внимательно просмотрел и все прочие материалы в скоросшивателе. Здесь была собрана вся история жизни Хокана фон Энке, с того дня, когда он решил стать офицером. Фото, сувениры, открытки с видами. Школьные аттестаты, военные экзамены, назначения. Была здесь и их с Луизой свадебная фотография, а также фото Ханса в разные годы. Когда Валландер наконец, стоя у окна, смотрел в летнюю ночь и моросящий дождь, ему подумалось: теперь я знаю больше. Но не могу сказать, будто что-нибудь по-настоящему прояснилось. В первую очередь не прояснилось самое важное: почему он вот уже несколько месяцев отсутствует и почему вдобавок пропала Луиза. Ответа на эти вопросы я не нахожу. Но о личности Хокана фон Энке теперь знаю больше.

Размышляя об этом, он улегся на диван, укрылся пледом и заснул.

Наутро он проснулся с тяжелой головой. Было восемь утра, во рту пересохло, будто накануне он крепко выпивал. Но, едва открыв глаза, он уже знал, что сделает. Даже кофе пить не стал, сразу набрал номер. После второго гудка Стен Нурдландер ответил.

— Я опять в Стокгольме, — сказал Валландер. — Надо встретиться.

— А я как раз собирался совершить морскую прогулку на своей шлюпке. Позвони вы через десять минут, я бы, вероятно, уже не ответил. Если хотите, можете составить мне компанию. Тогда и потолкуем.

— У меня нет с собой подходящей одежды.

— Это я обеспечу. Вы где находитесь?

— На Гревгатан.

— Увидимся через полчаса. Я за вами заеду.

Стен Нурдландер приехал одетый в старый, потрепанный серый комбинезон с эмблемой шведского ВМФ. На заднем сиденье стояла большая корзина с едой и термосами. Они выехали из города в направлении Фарсты, затем свернули на второстепенные дороги и добрались до небольшой лодочной гавани, где Стен Нурдландер держал свою шлюпку. Стен Нурдландер скользнул взглядом по пластиковой сумке с черным скоросшивателем, но не сказал ни слова. А Валландер решил подождать, пока они не поднимутся на борт.

Стоя на плавучей пристани, оба смотрели на шлюпку, сверкающую свежим лаком.

— Подлинная, петтерсоновская, — сказал Стен Нурдландер. — Самая настоящая, из дерева. Теперь таких не строят. С пластиком меньше возни, когда весной готовишь судно к сезону. Но пластиковую лодку невозможно полюбить всем сердцем. Деревянная благоухает, как букет цветов. Я покажу вам Хорсфьерден.

Валландер удивился. Пока они ехали сюда, он совершенно потерял ориентацию, даже подумал, что шлюпка пришвартована в каком-то небольшом озере или в Меларене. Но теперь, когда Стен Нурдландер показал по карте, он увидел, что бухта открывается в сторону острова Утё, северо-западнее которого располагались проливы Мюсингсфьерден и Хорсфьерден и святая святых шведского ВМФ — база Мускё.

Нурдландер снабдил гостя таким же серым комбинезоном и синей фуражкой.

— Вполне достойный вид, — сказал он, когда Валландер переоделся.

В шлюпке был установлен мотор с зажиганием от сжатия. Когда его запустили маховиком, Валландер неуклюже отчалил. Очень и очень надеясь, что ветер в проливах будет не слишком силен.

Стен Нурдландер наклонился к лобовому стеклу, одной рукой придерживая красивый резной штурвал.

— Десять узлов, — сказал он. — Скорость в самый раз. Успеваешь чувствовать море, а не просто мчишься, будто тебе невтерпеж добраться до горизонта… Что вы хотели рассказать?

— Вчера я навестил Сигне, — сказал Валландер. — В приюте. Она скорчившись лежит на койке, как ребенок, хотя ей сорок лет.

Стен Нурдландер порывисто вскинул руку.

— Не надо об этом. Если б Хокан или Луиза хотели рассказать, то давно бы рассказали.

— Тогда молчу.

— Вы позвонили мне, чтобы поговорить о ней? Не верю.

— Я кое-что нашел. И хочу, чтобы вы ознакомились, когда мы ляжем в дрейф.

Валландер описал свою находку, но о самом ее содержании упоминать не стал. Пусть Стен Нурдландер увидит своими глазами.

— Странно, — сказал он, когда Валландер умолк.

— Что вас удивляет?

— Что Хокан вел записи. Он не из пишущих людей. Однажды мы вместе ездили в Англию. Он даже открытки домой не послал, говорил, не знает, о чем писать. Его вахтенные журналы тоже интересным чтением не назовешь.

— Здесь есть даже что-то вроде стихов.

— Трудно поверить.

— Сами увидите.

— О чем же речь?

— Большей частью все связано с тем местом, куда мы направляемся.

— С Мускё?

— С Хорсфьерденом. С подводными лодками. Похоже, он был просто одержим событиями начала восьмидесятых.

Стен Нурдландер махнул рукой в направлении Утё:

— Вон там в восьмидесятом засекли подлодки.

— В сентябре, — кивнул Валландер. — Полагали, это одна из тех, какие в НАТО именуются «Виски». Возможно, русская, а возможно, польская.

Стен Нурдландер прищурясь взглянул на него.

— Вы прочитали!

Он передал Валландеру штурвал, достал кофейные чашки и термос. Валландер держал курс на точку, указанную Нурдландером. Встречным курсом мимо прошел катер береговой охраны, поднял волну. Стен Нурдландер заглушил мотор, шлюпка легла в дрейф, пока они пили кофе с бутербродами.

— Возмущался не один Хокан, — сказал Стен Нурдландер. — Многие из нас недоумевали по поводу происходящего. Через столько лет после Веннерстрёма. Но слухов ходило много.

— О чем?

Стен Нурдландер склонил голову набок, словно предлагая Валландеру сказать то, что ему уже следовало бы знать.

— О шпионах?

— Ведь попросту нелепо, что подлодки, определенно находившиеся под водой в Хорсфьердене, все время как бы на шаг нас опережали. Действовали так, будто знали, какова наша тактика, где расположены наши минные заграждения. Порой даже казалось, будто они слышали переговоры нашего начальства. Ходил слух насчет шпиона, который занимал даже более высокий пост, чем Веннерстрём. Не забывайте, как раз в то время в правительственных кругах Норвегии орудовал Арне Трехолт. А секретарь Вилли Брандта шпионил в пользу Восточной Германии. Подозрения так ни к чему и не привели. Никого не разоблачили. Но это не означает, что шпионов не было.

Валландер припомнил буквы — X, Y, Z.

— Вы наверняка подозревали конкретных людей?

— Некоторые из флотских офицеров считали, многое говорит за то, что шпионом был сам Пальме. На мой взгляд, это нонсенс. Но вообще-то никто не был застрахован от подозрений. К тому же нас атаковали другим манером.

— Атаковали?

— Урезали бюджет. Деньги пустили на самоуправляемое оружие и в авиацию. Флот финансировался все хуже. Многие журналисты в ту пору презрительно говорили о наших «бюджетных субмаринах». Что, мол, все это попросту выдумали, чтобы обеспечить флоту большие и лучшие ресурсы.

— Вы когда-нибудь сомневались?

— В чем?

— В существовании этих подлодок?

— Никогда. Там безусловно были русские подлодки.

Валландер достал из пластиковой сумки черный скоросшиватель. Бесспорно, Стен Нурдландер никогда раньше его не видел. Интерес на его лице казался вполне искренним. Он вытер руки, бережно положил скоросшиватель на колени, открыл. Ветер был слабый, лишь слегка рябил поверхность воды.

Нурдландер медленно листал бумаги. Временами поднимал голову, смотрел, куда дрейфует лодка. И опять возвращался к документам. Просмотрев все до конца, передал скоросшиватель Валландеру и покачал головой.

— Я удивлен, — сказал он. — Хотя, может, и нет. Знал ведь, что Хокан продолжает копаться в этих делах. Не знал только, что так дотошно и подробно. Как это назвать? Дневником? Частной памятной запиской?

— По-моему, читать это можно двумя способами, — сказал Валландер. — Отчасти как записанную информацию. А с другой стороны, как незавершенное расследование того, что произошло на самом деле.

— Незавершенное?

Он прав, подумал Валландер. Почему я так сказал? Пожалуй, все наоборот. Завершено и закрыто.

— Вероятно, вы правы, — сказал он. — Вероятно, Хокан закончил дело. Но какой цели он рассчитывал достичь?

— Много времени прошло, пока я понял, сколько он сидел в архивах, читал отчеты, донесения, книги. Да еще и говорил с множеством разных людей. Случалось, кто-нибудь звонил мне, спрашивал, чем он занимается. Я говорил, что, как мне кажется, он хочет знать, что произошло на самом деле.

— И популярностью это не пользовалось? Так он мне сказал.

— Думаю, в итоге он прослыл неблагонадежным. Трагично. На флоте не было никого честнее и добросовестнее. Он наверняка испытывал глубокую обиду, хотя никогда ни слова не говорил.

Стен Нурдландер снял крышку мотора, заглянул внутрь.

— Ритмично бьющееся сердце, — сказал он, вернув крышку на место. — Когда-то я служил стармехом на «Смоланде», одном из наших эсминцев класса «Халланд». Его машинное отделение — одно из самых замечательных впечатлений моей жизни. Там стояли две паровые турбины Лаваля, развивавшие мощность до шестидесяти тысяч лошадиных сил. Корабль водоизмещением три с половиной тысячи тонн давал тридцать пять узлов. Вот когда работа кипела. Вот это была жизнь.

— У меня есть вопрос, — сказал Валландер. — Считайте, что очень важный: нет ли среди бумаг, которые вы только что просмотрели, чего-нибудь такого, чего там быть не должно?

— Чего-нибудь секретного? — Стен Нурдландер наморщил лоб. — Да нет, я не заметил.

— Может быть, что-то вас удивило?

— Я не вчитывался в детали. Его пометки на полях даже разобрать толком не сумел. Но ничего такого, что бы меня поразило.

— Вы можете мне объяснить, почему он спрятал эти бумаги?

Стен Нурдландер помедлил с ответом, задумчиво провожая взглядом парусную лодку, которая прошла поодаль.

— Нет, я не понимаю, что здесь такого секретного, — наконец проговорил он. — От чьих глаз нужно это прятать?

Валландер разом насторожился: человек рядом с ним сказал что-то важное. Но не успел ухватить мысль, она ускользнула. Но он запомнил эти слова.

Стен Нурдландер снова дал полный вперед, десять узлов, курсом на Мюсингсфьерден и Хорсфьерден. Валландер стал рядом. За следующие несколько часов они совершили экскурсию по району Мускё и Хорсфьердену. Стен Нурдландер показывал и объяснял, где сбрасывали глубинные бомбы и где подлодки могли ускользнуть через неактивированные минные заграждения. По морской карте Валландер все время мог считывать глубины и отмеченные скрытые мели. Действительно, лишь очень тренированный экипаж мог пройти по Хорсфьердену в подводном положении.

Когда Нурдландер решил, что увидели они достаточно, он изменил курс, направился к мелким островкам и шхерам в узком проливе между Урнё и Утё. Дальше простиралось открытое море. Он уверенно провел лодку в маленькую бухточку одной из шхер. Лодка осторожно причалила к скалам.

— Эту бухточку мало кто знает, — сказал он, заглушив мотор. — Поэтому я могу спокойно ею пользоваться. Принимайте!

Валландер, выпрыгнувший на берег со швартовом в руке, взял корзину, поставил на камни. Пахло морем и растениями, теснившимися в расселинах. Он вдруг снова почувствовал себя ребенком, в исследовательской экспедиции на совершенно неизвестном острове.

— Как называется остров?

— Это просто скалы. Без названия.

Не говоря больше ни слова, Нурдландер разделся и прыгнул в воду. Валландер смотрел, как его голова то выныривает, то исчезает в волнах. Прямо как подводная лодка, думал он, то погружается, то всплывает. Ему безразлично, что вода холодная.

Нурдландер вылез на берег, достал из корзины с тарелками и едой большое красное полотенце.

— Вам тоже не мешало бы искупаться, — сказал он. — Холодно, но здорово, бодрит.

— В другой раз. Интересно, сколько градусов?

— Термометр лежит за компасом. Гляньте, пока я обсушусь и накрою.

Валландер отыскал термометр с маленьким резиновым поплавком. Пустил его поплавать у края скалы, потом посмотрел результат.

— Одиннадцать градусов, — сообщил он, вернувшись к Нурдландеру, который накрывал «стол». — Холодновато для меня. Вы и зимой купаетесь?

— Нет. Но я об этом думал. Через десять минут сможем закусить. Прогуляйтесь пока вокруг островка. Вдруг к берегу прибило бутылочную почту с потерпевшей крушение русской подлодки.

Валландер подумал, уж не таится ли в этом предложении что-нибудь серьезное. Да нет, вряд ли. Стен Нурдландер не из тех, кто способен на смутные подтексты.

Он сел на камень, откуда до самого горизонта открывался морской простор, подобрал несколько камешков, бросил в воду. Собственно, когда он последний раз бросал «блинчики»? И вспомнил, как вместе с Линдой ездил к Стенсхувуду,[101] она тогда была уже подростком, и заманить ее на прогулки было нелегко. Тогда они «пекли блинчики», и у Линды получалось куда лучше, чем у него. А теперь она фактически замужем, думал он. Есть мужчина, который ее ждет, причем такой, какой ей нужен. Если бы не он, я бы не сидел сейчас на этом островке и не смотрел на море, размышляя о его пропавших родителях.

Когда-нибудь он и Клару научит бросать по воде плоские камешки и смотреть, как они скачут, будто проворные лягушки, а потом тонут.

Пора встать и вернуться, Стен Нурдландер позвал его, когда он сидел с последним камешком в руке. Серый маленький камешек, обломок шведских скал. Внезапно в голове мелькнула одна мысль, поначалу смутная, потом все более ясная.

Он сидел так долго, что Стен Нурдландер позвал еще раз. Тогда только он вернулся к разложенному на скатерти угощению, хорошенько запомнив свою мысль.

Вечером, когда они вернулись в город и он попрощался со Стеном Нурдландером у подъезда на Гревгатан, Валландер тотчас поспешил подняться в квартиру.

Да, он прав. Серый гранитный камешек исчез со стола Хокана фон Энке.

14

Морская прогулка утомила Валландера. Но и пробудила множество мыслей. Не только о том, почему исчез камешек. Он размышлял и о своей внезапной настороженности, вызванной репликой Стена Нурдландера. От чьих глаз нужно это прятать? Собственно, у Хокана фон Энке могла быть лишь одна причина спрятать свои бумаги. По-прежнему что-то происходило. Он не только копался в прошлом, не только пытался разбудить к жизни дремлющую или мумифицированную правду. Тогдашние события были живо связаны с нынешними.

Валландер неподвижно сидел на диване, искал хоть что-нибудь, что жернова не успели перемолоть. Речь наверняка идет о людях. До сих пор живых, а не давно умерших. В одном месте он выписал имена, которые Валландеру ничего не говорили. За единственным исключением: в 1980-е этот человек часто мелькал в СМИ во время охоты за подводными лодками и занимал в ВМФ высокий пост — Свен-Эрик Хоканссон. Рядом с его именем стоял крестик, а вдобавок восклицательный и вопросительный знаки. Что это могло означать? Пометки явно сделаны не случайно, а с точным расчетом, хотя во многом были для Валландера китайской грамотой, которую он сумел расшифровать лишь частично.

Он достал блокнот и, глядя на имена, размышлял, кто эти люди — каким-то образом замешанные в борьбе с нарушителями или же подозреваемые. И если так, то в чем?

Валландер судорожно вздохнул. Кажется, наконец-то понял. Хокан фон Энке разыскивал русского шпиона. Того, что снабдил русские подлодки достаточной информацией, чтобы им удалось обмануть шведских преследователей, даже направлять их оперативные действия. Того, кто все еще присутствовал на сцене, до сих пор не разоблаченный. Вот от кого он спрятал свои записи, вот кого боялся.

Человек за оградой, подумал Валландер. Не из тех ли, кому не нравилось, что Хокан фон Энке ищет шпиона?

Поправив торшер возле дивана, он еще раз перелистал толстый скоросшиватель. Задержался на записях, которые могли указывать на возможные следы шпионов. Пожалуй, это еще и ответ на другой вопрос, на ощущение, что из архива в кабинете изъяты кой-какие бумаги. Изъял документы, вероятно, сам Хокан фон Энке. Вообще все похоже на русскую матрешку, внутри одной куклы вторая, во второй — третья. Он не просто спрятал свои записки, он спрятал от непосвященных фактический их смысл. Поставил дымовую завесу. Или скорее минное заграждение, которое мог активировать в любую минуту, если б заметил поблизости кого-то, кого там быть не должно.

В конце концов Валландер погасил свет и лег. Но заснуть не мог. По внезапному наитию оделся и вышел из дома. Раньше, когда одиночество одолевало особенно сильно, он искал успокоения в долгих ночных прогулках. В Истаде не найдешь улицы, где бы он не побывал во время какой-нибудь из прогулок. Сейчас он прошел вниз по Страндвеген, потом свернул налево, чтобы выйти к мосту, ведущему на Юргорден. Летняя ночь выдалась теплая, на улицах довольно людно, многие шумят в подпитии. Шагая среди теней, Валландер чувствовал себя робким чужаком. Миновал Грёна-Лунд[102] и повернул обратно, только добравшись до Галереи Тиля.[103] Ни о чем в особенности не думал, просто бродил в ночи, вместо того чтобы спать, вот и все. Вернувшись в квартиру, лег и сразу уснул, ночная прогулка сделала свое дело.

Наутро он уехал домой. Еще до вечера был в Сконе, по дороге остановился купить продукты, потом заехал за Юсси, который на радостях перемазал ему грязными лапами всю одежду. Поужинав и вздремнув часок-другой, он сел за кухонный стол, положил перед собой Хоканов скоросшиватель и самую сильную свою лупу. Лупу ему подарил отец, когда подростком он вдруг заинтересовался мелкими букашками, шаставшими в траве. Помимо собаки, Саги, это был один из немногих полученных им подарков, и он бережно ее хранил. Сейчас надо заняться фотографиями из черного скоросшивателя, тексты и пометки на полях подождут.

Одна из фотографий не очень-то вязалась с остальными. Раньше он не обратил внимания, но в ней было что-то слишком уж цивильное. В папке наверняка нет ничего случайного. Хокан фон Энке — ищейка осторожная, но необычайно целеустремленная.

Черно-белый снимок сделан возле каких-то портовых сооружений. На заднем плане — постройка без окон, вероятно, пакгауз. У размытого края Валландер сумел в лупу разглядеть две грузовые тележки и небольшой штабель ящиков с рыбой. Фотограф направил объектив на двух мужчин, стоявших у рыбачьей посудины, траулера старого образца. Один — пожилой, второй — молоденький, мальчишка совсем. Должно быть, подумал Валландер, снято в 1960-е. Все еще шерстяные свитера, кожаные куртки, зюйдвестки, проолифенные дождевики. Судно белое, бортовая обшивка в черных царапинах. Позади ног пожилого и между ними видны какие-то буквы, должно быть регистрационный код судна. Последняя буква определенно «G». Первая почти целиком закрыта, средняя, вероятно, «R» или «Т». Цифры прочитать легче — 123. Валландер сел за компьютер, вошел в Интернет и поискал через Google, где зарегистрирован траулер. Довольно скоро он установил, что комбинация букв может быть только одна: NRG. Траулер приписан где-то на восточном побережье, в районе Норрчёпинга. Продолжив поиски, Валландер добрался до Морского ведомства и Управления рыболовства. Записал на бумажке номер телефона и вернулся к кухонному столу. Тут зазвонил телефон. Линда недоуменно спросила, почему он не дает о себе знать.

— Исчезаешь молчком, — сказала она. — Вообще-то нам хватит пропавших людей.

— Обо мне можешь не беспокоиться. Я вернулся всего несколько часов назад, хотел позвонить тебе завтра.

— Нет, сейчас. Я и в особенности Ханс хотим знать, что ты выяснил.

— Он дома?

— На работе. Сегодня утром я отругала его, что он тут вообще редкий гость. Попробовала объяснить, что однажды тоже выйду на работу. И что тогда будет?

— А что будет?

— Он должен помогать. Ну, рассказывай!

Валландер попробовал описать встречу с Сигне, одиноким скрюченным существом со светлыми волосами, но едва только начал, как Клара расплакалась, и Линде пришлось прервать разговор. Он обещал позвонить завтра.

Наутро, придя в Управление, он первым делом разыскал Мартинссона и выяснил, назначили его дежурить на Праздник середины лета или нет. Мартинссон неизменно был в курсе всех передвижек в дежурствах и через несколько минут дал ответ. Несмотря на трехдневное отсутствие, работать в праздник Валландеру не придется. Сам Мартинссон собирался с младшей дочкой в Данию, в лагерь йогов.

— Не знаю, что там будет, — сказал он, не скрывая беспокойства. — Разумно ли, в самом деле, чтобы тринадцатилетняя девочка горела желанием заниматься йогой?

— Лучше уж это, чем многое другое.

— Двое других детей увлекались лошадьми. Куда спокойнее. А эта девочка, последыш, совсем не такая.

— Все мы разные, — загадочно ответил Валландер и вышел из комнаты.

Он позвонил по номеру, который разыскал накануне вечером, и вскоре выяснил, что NRG-123 принадлежал рыбаку по имени Эскиль Лундберг, с острова Букё в южных шхерах Грюта. Когда включился автоответчик, он оставил сообщение, что дело не терпит отлагательства.

Потом позвонил Линде и закончил вчерашний разговор. Она поговорила с Хансом, и они собирались при первой возможности навестить Сигне. Валландер не удивился, но подумал, понимают ли они, что их там ждет. Что представлял себе он сам?

— Мы решили отпраздновать середину лета, — сказала Линда. — Несмотря на все происходящее, несмотря на горе от их пропажи. Рассчитывали порадовать тебя и нагрянуть в гости.

— Отлично, — сказал Валландер. — Жду с нетерпением. Приятный сюрприз.

Он сходил за кофе к автомату, который для разнообразия работал исправно, перекинулся словечком-другим с техником-криминалистом, проторчавшим всю ночь в болоте, где вроде бы покончила с собой повредившаяся рассудком женщина. Вернувшись на рассвете домой, он выудил из кармана комбинезона лягушку. Жена была не в восторге.

Валландер пошел к себе, разыскал в своей пухлой телефонной книжке еще один номер. Последний, по какому хотел позвонить нынче утром, чтобы затем до поры до времени отвлечься от исчезнувших супругов и вернуться к своим служебным обязанностям. Сообщение на автоответчике он уже оставил. А теперь отыскал номер мобильника того же абонента. На сей раз ему ответили.

— Ханс-Улов?

Валландер узнал высокий, прямо-таки детский голос молодого профессора геологии, с которым общался несколько лет назад. Тот оказал им ценную помощь как эксперт, когда возникла необходимость выяснить, что за каменная пыль найдена в карманах трупа, обнаруженного на берегу возле Сварте. Ханс-Улов Уддмарк проделал быстрый и тщательный анализ, сообщив, что пыль была трех разных видов. В результате удалось установить место убийства — нашли-то труп совсем не там — и поймать преступника.

Валландер услышал в трубке объявление о вылете рейса.

— Это Валландер. Я слышу, вы на аэродроме?

— В Каструпе. Только что прилетел из Чили, с геологического конгресса. И похоже, моя сумка пропала.

— Мне нужна ваша помощь, — сказал Валландер. — Хорошо бы сравнить несколько камешков.

— Охотно. Только можно подождать до завтра? Я не выношу таких долгих перелетов.

Валландер вспомнил, что у Уддмарка не меньше пятерых детей, хоть он и весьма молод.

— Надеюсь, в пропавшей сумке были не подарки для детей?

— Хуже. Я вез домой красивые камни.

— Рабочий адрес у вас прежний? Если да, я отошлю камешки еще сегодня.

— Что я должен определить помимо характера горной породы?

— Я хотел бы знать, встречаются ли они в США. Если такое можно установить.

— А точнее?

— В окрестностях Сан-Диего, в Калифорнии, или на Восточном побережье, в районе Бостона.

— Посмотрим, что можно сделать. Но задачка, похоже, трудоемкая. Вы представляете себе, сколько существует горных пород?

Валландер ответил, что не представляет, еще раз посочувствовал по поводу пропавшей сумки, попрощался и поспешил на утреннее совещание, где требовалось его присутствие. На столе лежала записка, что это важно. Он прибежал последним, окно в комнате стояло нараспашку, день обещал быть жарким. Сколько же раз он сам проводил совещания, подумалось ему. Сейчас это случалось реже, но он испытывал двойственное чувство. Долгие годы, когда сам возглавлял большинство расследований, он часто мечтал о том дне, когда это кончится. Но теперь,когда расследованиями зачастую руководили другие, его иной раз огорчало, что не он все время подгоняет других, сортирует идеи, дает директивы.

Сегодня совещание проводил инспектор Уве Сунде, годом раньше переехавший в Истад из Векшё. Кто-то шепнул Валландеру, что перевода он попросил после изнурительного развода и не очень удачного расследования, которое вызвало горячие дебаты в «Смоландспостен». Родом он был из Гётеборга и даже не пытался маскировать свой диалект. В полиции его считали человеком способным, но, пожалуй, несколько ленивым. Другой слух говорил, что в Истаде Сунде завел новую подругу, которая по возрасту годилась ему в дочери. Валландер не доверял своим ровесникам, водившим компанию с чересчур молоденькими женщинами. Это редко кончалось добром, зачастую новыми изнурительными разводами.

Но все ж таки весьма сомнительно, чтобы его собственное постоянное одиночество являло собой более удачную альтернативу.

Сунде начал доклад. Речь шла о женщине в болоте и, вероятно, не только о самоубийстве, но и об убийстве. Мужа нашли мертвым у них в доме, в маленьком поселке поблизости от Марсвинсхольма. Ситуацию осложняло то, что несколькими днями раньше он был в Истаде и заявил, что жена хочет его убить. Однако полицейский, принявший заявление, отнесся к нему не вполне серьезно, потому что мужчина казался не в себе и сообщил весьма противоречивые сведения. Теперь надо было срочно разобраться в ходе событий, пока СМИ не вцепились в эту историю и не подняли шум из-за того, что заявление положили под сукно. Валландеру чересчур деловитая интонация Сунде действовала на нервы. Подобную манеру выказывать страх перед возможными намерениями СМИ он считал самой настоящей трусостью. Раз допущена ошибка, надо за нее отвечать.

Я бы отметил это спокойно, по-деловому, энергично и без паники, подумал Валландер. Однако ничего не сказал. Напротив сидел Мартинссон, улыбался ему. Знает, чем у меня сейчас занята голова, думал Валландер. Он на моей стороне, говорю я или молчу.

После совещания они поехали в дом, где был найден труп. С фотографиями в руках, обутые в бахилы, он и Мартинссон вместе с техником-криминалистом осмотрели комнаты. Внезапно Валландера охватило ощущение дежавю, он словно бы когда-то уже посещал этот дом и, как любил выражаться Леннарт Маттсон, проводил визуальный осмотр места преступления. Разумеется, здесь он не бывал, просто много-много раз делал то же самое. Несколько лет назад он купил на распродаже книгу, где речь шла о преступлении начала XIX века. И когда читал ее, поначалу нехотя, затем все более увлеченно, у него возникло ощущение, что он мог бы стать персонажем повествования и вместе с ленсманом[104] и провинциальным начальником полиции выяснять, как были убиты супруги-арендаторы на Вермдё под Стокгольмом. Человек не меняется, обычные преступления просто повторяют злодейства прежних поколений. Подоплека почти всегда кроется в нехватке денег или в ревности, а иной раз и в жажде мести. До него полицейские прежних поколений, ленсманы, начальники полиции или прокуроры делали такие же наблюдения. Сейчас, конечно, технически лучше фиксируются следы. Однако способность наблюдать собственными глазами до сих пор имеет решающее значение.

Валландер резко остановился, оборвал свою мысль. Он вошел в комнату супругов. Кровь на полу и по одну сторону кровати. Но внимание его привлекла картина, висевшая над изголовьем. Глухарь среди леса. Подошел Мартинссон.

— Работа твоего отца, верно?

Валландер кивнул, потом недоверчиво качнул головой:

— Я всегда одинаково удивляюсь.

— По крайней мере, он мог не опасаться подделок, — задумчиво обронил Мартинссон.

— Конечно, — сказал Валландер. — С точки зрения искусства это просто китч.

— Не говори так, — запротестовал Мартинссон.

— Я говорю как есть… Где орудие убийства?

Они вышли во двор. Под пластиковым колпаком лежал старый топор. Даже рукоять вся в крови, отметил Валландер.

— Разумный мотив есть? Сколько они прожили в браке?

— Прошлый год справляли золотую свадьбу. У них четверо взрослых детей и множество внуков. Все теряются в догадках.

— Может, замешаны деньги?

— По словам соседей, оба они были бережливые и скупые. Сколько у них денег, я пока не знаю. Банк разбирается. Но можно предположить, кое-что там есть.

— Похоже, случилась драка, — сказал Валландер после некоторого раздумья. — Он сопротивлялся. Найдем женщину, тогда поглядим, насколько она пострадала.

— Болото небольшое, — заметил Мартинссон. — Они рассчитывают найти ее в течение дня.

С унылого и безлюдного места преступления они вернулись в Управление. Летний ландшафт, подумал Валландер, на миг превратился в черно-белое фото. Покачавшись некоторое время в кресле, он снова набрал номер Эскиля Лундберга. На сей раз его жена ответила, что он в море. В трубке слышались детские голоса. Скорее всего, Эскиль Лундберг — тот парнишка с фотографии.

— Должно быть, он ловит рыбу?

— А что ему еще делать? У него там полтора километра сетей. Раз в два дня отвозит улов в Сёдерчёпинг.

— Угрей?

В голосе женщины сквозила прямо-таки обида:

— Если б ловил угря, ставил бы верши. Но угря нет. Скоро вообще рыбы не станет.

— Судно-то он сохранил?

— Которое?

— Большой траулер. NRG-123.

Валландер заметил, что она говорит все менее дружелюбно, прямо-таки недоверчиво:

— Он еще давно пытался его продать. Только покупателей на это корыто не нашлось. Так вконец и проржавело. Мотор продали за сотню крон. А собственно, зачем вам нужен Эскиль?

— Поговорить хочу, — приветливо отозвался Валландер. — Телефон у него с собой?

— В море связь плохая. Лучше попробуйте, когда он вернется. Часа через два.

— Ладно, так я и сделаю.

Ему удалось закончить разговор, прежде чем она успела еще раз спросить, какое у него дело. Он откинулся на спинку кресла, водрузил ноги на стол. Пока что впереди никаких совещаний, никаких задач, требующих его непосредственного присутствия. Валландер сдернул с вешалки куртку и ушел из Управления, на всякий случай через гараж, чтобы в последнюю минуту никто его не заловил. Пешком направился в центр города, чувствуя неожиданную легкость в ногах. Все ж таки он не настолько стар, чтобы все оставалось в прошлом. Солнце и тепло делали жизнь куда более сносной.

Он пообедал неподалеку от рыночной площади, почитал местную «Истадс аллеханда» и вечернюю газету. Потом вышел на площадь, сел на лавочку. Еще четверть часа — и можно позвонить. Интересно, подумал он, где сейчас Луиза и Хокан. Живы они или нет? Уговаривались ли сообща инсценировать свое исчезновение? Ему вспомнилось дело шпиона Берглинга, но не удалось найти ни малейшего сходства между серьезным капитаном второго ранга и тщеславным Берглингом.

Потом он выпустил на волю и другой вопрос, который, как он нехотя признал, мог иметь решающее значение. Хокан фон Энке регулярно навещал дочь. Вправду ли он был готов предать ее, уйдя в подполье? Неизбежный вывод — видимо, Хокан фон Энке мертв.

Разумеется, существует другая альтернатива, думал Валландер, рассеянным взглядом наблюдая за людьми, копавшимися в старых долгоиграющих пластинках на рыночном лотке. Фон Энке боялся. А вдруг все-таки тот или те, кого он боялся, сумели похитить его? Ответов нет, только вопросы, которые необходимо сформулировать как можно точнее и отчетливее.

Когда время подошло, он позвонил на Букё, как раз когда на другом конце деревянной лавочки расположился слегка подвыпивший мужчина. После множества гудков ответил мужской голос. Валландер решил говорить без обиняков. Назвался и сказал, что он полицейский.

— Я нашел фотографию в папке, принадлежащей человеку по имени Хокан фон Энке. Вы его знаете?

— Нет.

Ответ последовал быстро и решительно. Валландеру показалось, что Лундберг насторожен.

— А с его женой Луизой вы знакомы?

— Нет.

— И все же ваши пути каким-то образом явно пересекались. Зачем бы иначе он стал хранить фото, где изображены вы и, должно быть, ваш отец. И траулер, NRG-123? Это ведь ваше судно?

— Отец купил его в Гётеборге, в начале шестидесятых. Когда начали строить суда покрупнее и отказались от использования дерева. Купил он его дешево. В ту пору салаки ловили много.

Валландер описал фото и спросил, где отсняли кадр.

— На Фюруддене, — ответил Лундберг. — Траулер стоял там. Назывался он «Хельга». Построен на одной из верфей на юге Норвегии. Кажется, в Тёнсберге.

— Кто сделал снимок?

— Наверно, Густав Хольмквист. Он держал лодочную мастерскую и, когда не работал, частенько фотографировал.

— А ваш отец мог знать Хокана фон Энке?

— Отец умер. Но с такими он не общался.

— То есть?

— Со знатными господами.

— Хокан фон Энке тоже моряк. Как вы и ваш отец.

— Я его не знаю. И папаша не знал.

— Но откуда у него эта фотография?

— Понятия не имею.

— А Густава Хольмберга я могу спросить? У вас есть его телефон?

— Нет у него телефона. Помер он пятнадцать лет назад. Жена тоже. И дочь. Никого в живых не осталось.

Похоже, тупик. Эскиль Лундберг вроде бы не врет. Но вместе с тем Валландер чуял: что-то здесь не так. Только вот не знал, что именно.

Извинившись за беспокойство, Валландер попрощался с Лундбергом и некоторое время сидел с телефоном в руке. Подвыпивший малый рядом заснул. Валландер вдруг узнал его. Несколько лет назад он арестовал этого парня и еще нескольких подельников за целый ряд краж со взломом. Отсидев тюремный срок, он уехал из Истада. А теперь вот, оказывается, снова здесь.

Валландер поднялся, зашагал обратно в Управление. Мысленно повторяя телефонный разговор, слово за словом. Лундберг даже любопытства не проявил, думал он. Вправду не интересовался или играл? Либо заранее знал, о чем я спрошу? Еще и на пороге кабинета он так и этак прокручивал в голове разговор. Но к однозначному выводу не пришел.

Из раздумий его вывел возникший в дверях Мартинссон:

— Нашли мы женщину.

Валландер смотрел на него, не понимая, о чем он толкует.

— Кого?

— Ну, ту, что зарубила мужа топором. Эвелину Андерссон. В болоте. Я выезжаю на место. Поедешь со мной?

— Конечно.

Валландер тщетно напрягал память. Он понятия не имел, о чем говорит Мартинссон.

Поехали на машине Мартинссона. Валландер по-прежнему не понимал, куда они едут и зачем. И чувствовал, что готов прийти в отчаяние. Мартинссон покосился на него:

— Плохо себя чувствуешь?

— Да нет, все как обычно.

Только когда они выехали из города, судорога, перекрывшая память, отпустила. Опять та тень в голове, подумал Валландер чуть не с яростью. Вернулась и ударила в полную силу.

— Я кое-что вспомнил, — сказал он. — Мне ведь надо к зубному.

Мартинссон затормозил.

— Повернуть обратно?

— Кто-нибудь из ребят меня отвезет.

Валландер даже смотреть не стал на труп, только что выуженный из болота. Патрульная машина помчала его обратно в Истад. Возле Управления он вышел, поблагодарил, что подвезли, и пересел в свой автомобиль. Заметил, что даже озяб от неприятного инцидента. Провалы в памяти пугали его.

Немного погодя он поднялся к себе в кабинет. Твердо решив поговорить со своим врачом о внезапном мраке, блокирующем память. Сел в кресло, и тут пискнул телефон. Пришла эсэмэска. Короткая и четкая. Оба камешка шведские, а не с берегов США. Ханс-Улов.

Валландер неподвижно сидел в кресле. Он не мог сразу осмыслить, что это значит. Но теперь совершенно не сомневался: что-то не так.

Кажется, он близок к прорыву. Но каков будет этот прорыв, угадать не мог.

Как не мог понять, удаляются ли от него супруги фон Энке.

Или, наоборот, потихоньку приближаются.

15

За несколько дней до Праздника середины лета Валландер направился на север, вдоль восточного побережья. За Вестервиком едва не столкнулся с лосем. С учащенно бьющимся сердцем он долго сидел на парковке и думал о Кларе, потом наконец поехал дальше. Путь его лежал мимо кафе, где он много лет назад, усталый и вымотанный, заночевал в задней комнате. Не раз за прошедшие годы он с печальной тоской вспоминал хозяйку кафе. И сейчас притормозил, зарулил во двор. Но из машины не вышел. Сидел в нерешительности, сжимая ладонями руль. Затем продолжил путешествие на север.

Он конечно же знал, почему не зашел. Боялся, что у кассы и кофейной машины стоит кто-то другой и он поневоле увидит, что и в этом кафе время текло своим чередом и вернуться туда, в далекое прошлое, ему не удастся.

К фюрудденской гавани он подъехал уже около одиннадцати, потому что, как всегда, гнал на слишком большой скорости. Выйдя из машины, отметил, что пакгауз с фотографии сохранился, хотя был перестроен и обзавелся окнами. А вот ящиков с рыбой нет, как нет и большого траулера у стенки набережной. Акваторию гавани теперь заполняли прогулочные катера и яхты. Валландер припарковался возле красного здания береговой охраны, заплатил за стоянку в предприятии по снабжению судов и прошел в дальний конец крайнего пирса.

Вся поездка напоминает игру в рулетку, подумал он. Он не предупредил Эскиля Лундберга о своем приезде. Позвони он из Сконе, Лундберг наверняка бы не пожелал с ним встречаться. Но если он будет здесь, на набережной? Он сел на деревянную лавку возле предприятия снабжения и набрал номер. Что ж, была не была. Будь он дворянином, фон Валландером, и имей щит с девизом, то выбрал бы именно эти слова: была не была. В этом вся его жизнь. Он набрал номер, надеясь на лучшее.

Лундберг ответил.

— Это Валландер. Мы говорили с вами примерно неделю назад.

— Чего вы хотите?

Если он и удивился, то хорошо скрыл удивление, подумал Валландер. Очевидно, Лундберг из тех достойных зависти людей, которые всегда готовы к чему угодно, готовы услышать в трубке кого угодно — хоть короля, хоть безумца или хоть истадского полицейского.

— Я в Фюруддене. — Валландер взял быка за рога. — Надеюсь, вы найдете время встретиться со мной.

— Я уже все сказал вам по телефону прошлый раз. Добавить больше нечего.

В этот миг Валландер, во всеоружии многолетнего полицейского опыта, отбросил все сомнения. Лундберг действительно может еще кое-что рассказать.

— Чутье подсказывает мне, что нам стоит поговорить, — сказал он.

— То есть вы хотите меня допросить?

— Вовсе нет. Просто хочу поговорить, показать фотографию, которую я нашел.

Лундберг задумался, потом наконец сказал:

— Через час я за вами заеду.

За этот час Валландер подкрепился в закусочной, из окон которой открывался вид на гавань, острова и открытое море вдали. Глянув на морскую карту, висевшую под стеклом на стене закусочной, он увидел, что Букё расположен южнее, а потому внимательно следил за всеми судами, шедшими оттуда. Представлял себе, что лодка рыбака по крайней мере внешне похожа на деревянную шлюпку Стена Нурдландера. Но ошибся. Эскиль Лундберг прибыл в открытой пластиковой лодке с подвесным мотором, полной пластмассовых ведер и сачков. Причалил к набережной, огляделся по сторонам. Валландер перехватил его взгляд. Рукопожатиями они обменялись лишь после того, как Валландер осторожно спустился в лодку и все равно чуть не упал, поскользнувшись на скользком настиле.

— Я подумал, лучше нам двинуть ко мне домой, — сказал Лундберг. — Тут, на мой вкус, многовато незнакомого народа.

Не дожидаясь ответа, он запустил мотор и на чересчур высокой, по мнению Валландера, скорости направился к выходу из гавани. Человек, сидевший в зачаленной парусной лодке, проводил их явно недовольным взглядом. Мотор ревел так, что разговаривать было практически невозможно. Валландер устроился на носу, смотрел, как мимо пролетают поросшие деревьями островки и голые скалы. Они миновали пролив — судя по карте в закусочной, он назывался Хельсусунд — и пошли дальше курсом на юг. Вокруг по-прежнему теснились острова, лишь иногда мелькало открытое море. Лундберг был в обрезанных брюках, в сапогах со спущенными голенищами и в футболке с несколько удивительным текстом: «Я сам сжигаю свой мусор». Валландер прикинул, что ему лет пятьдесят, может, чуть больше. Вполне соответствует парнишке на фотографии.

Они свернули в бухточку, окаймленную дубами и березами, и причалили к пристани с пахнущим смолой красным навесом, под которым сновали ласточки. Рядом стояли две большие коптильни.

— Ваша жена говорила, угря больше нет, — сказал Валландер. — Неужто так плохо?

— Хуже, — ответил Лундберг. — Скоро вообще рыбы не будет. Разве она не говорила?

Красный двухэтажный жилой дом виднелся в ложбине метрах в ста от воды. Тут и там разбросаны пластмассовые игрушки. Здороваясь с Валландером, жена Лундберга, Анна, выглядела столь же настороженно, как настороженно звучал ее голос по телефону.

На кухне пахло отварной картошкой и рыбой, чуть слышно играло радио. Анна Лундберг поставила на стол кофейник и вышла. Того же возраста, что и муж, они даже внешне чем-то похожи.

Из соседней комнаты в кухню вдруг вошла собака. Красивый коккер-спаниель, подумал Валландер, погладив его, пока Лундберг наливал кофе.

Валландер положил на клеенку фотографию. Лундберг достал из нагрудного кармана очки. Быстро глянул на снимок и отодвинул его.

— Должно быть, это было в шестьдесят восьмом или в шестьдесят девятом. Осенью, насколько я помню.

— А теперь я нашел этот снимок в бумагах Хокана фон Энке.

Лундберг посмотрел ему прямо в глаза.

— Я не знаю, кто этот человек.

— Высокий чин на шведском флоте. Капитан второго ранга. Может, ваш отец знал его?

— Вполне возможно. Но я все-таки сомневаюсь.

— Почему?

— Отец недолюбливал военных.

— Вы тоже на снимке.

— Я не могу ответить на ваши вопросы. При всем желании.

Валландер решил подойти с другой стороны и начать сначала:

— Вы родились здесь, на острове?

— Да. И папаша тоже. Я — четвертое поколение.

— Когда он умер?

— В девяносто четвертом. Ставил сети в море, и с ним случился удар. Он не вернулся, и я позвонил в береговую охрану. Лассе Оман нашел его. Лодка дрейфовала в сторону Бьёркшера. Но он и хотел так умереть, старик-то.

Валландеру почудились в его голосе нотки, говорившие о не слишком хороших отношениях между отцом и сыном.

— Вы всегда жили здесь? При жизни вашего отца?

— Нет. Нельзя батрачить на родного отца. Особенно если он постоянно командует и вдобавок считает, что всегда прав. Даже когда глубоко заблуждается. — Эскиль Лундберг рассмеялся. — Он стоял на своем, не только когда мы ловили рыбу. Помню, однажды вечером мы смотрели телевизор, передавали какую-то викторину. Там был вопрос, с какой страной граничит Гибралтар. Отец сказал, что с Италией, а я — что с Испанией. Когда оказалось, что прав я, он выключил телевизор и пошел спать. Вот такой он был.

— Значит, вы уезжали отсюда?

Эскиль Лундберг склонил голову набок, скривил лицо:

— Это важно?

— Может быть.

— Расскажите еще раз, чтобы я понял. Кто-то пропал?

— Двое, муж и жена. Фон Энке. И эту фотографию я нашел среди документов, принадлежавших мужу, капитану второго ранга.

— Вы сказали, они из Стокгольма? А сами вы из Истада? Какая тут связь?

— Моя дочь собирается замуж за их сына. У них есть ребенок. Пропали ее будущие свекор и свекровь.

Эскиль Лундберг кивнул. И вроде как стал смотреть на Валландера с меньшим недоверием.

— Я уехал с острова, когда кончил школу, — сказал он. — Работал на ферме под Кальмаром. Целый год там прожил. Потом вернулся на остров, стал рыбачить. Но мы с отцом не ладили. Чуть что не по его, он сразу злился. Я опять уехал.

— На ферму вернулись?

— Махнул на восток. На Готланд. Работал на цементной фабрике в Слите, двадцать лет оттрубил, пока отец не состарился. Там и с женой познакомился. У нас родились двое детей. Вернулись мы, когда он стал совсем плох. Мама умерла, сестра жила в Дании, так что, кроме нас, позаботиться о нем было некому. Хозяйство у нас здесь большое, земля, рыбные угодья, тридцать шесть мелких островов, а уж скал вовсе не счесть.

— Значит, в начале восьмидесятых вас тут не было?

— Только летом на недельку-другую приезжали. И всё.

— Возможно ли, что в ту пору у вашего отца были контакты с морским офицером? — спросил Валландер. — А вы об этом не знали?

Эскиль Лундберг энергично мотнул головой:

— Не вяжется это с его натурой. Он считал, надо платить премию за отстрел шведских военных моряков, и кадровых, и срочников. Особенно капитанов.

— Почему?

— Во время учений они иной раз ходили тут на форсаже. По другую сторону острова у нас пристань, где стоял траулер. Две осени кряду волной от военных кораблей пристань разбивало в клочья, опоры и те сносило. А ущерб они не возмещали. Отец писал жалобы, но без толку. Несколько раз экипажи сбрасывали в колодцы на островах остатки продовольствия. Тот, кто знает, что значит колодец для обитателей островов, так делать не станет. Ну и другое случалось.

Эскиль Лундберг вдруг словно бы опять заколебался. Валландер ждал, не торопил его, терпеливый лис, караулящий добычу.

— Незадолго до смерти он рассказывал об одном происшествии в начале восьмидесятых, — продолжал Эскиль Лундберг. — Он тогда уже сильно болел. И злость подрастерял, видно, понял, что, как бы там ни было, после него здешним хозяйством буду заниматься я.

Эскиль Лундберг встал, вышел из кухни. Валландер начал думать, что он все-таки ничего больше не скажет, когда Лундберг вернулся со старыми ежедневниками в руках.

— Сентябрь восемьдесят второго, — сказал он. — Это отцовы ежедневники, он записывал улов и погоду. А также особенные происшествия. И девятнадцатое сентября восемьдесят второго именно такой день.

Он протянул Валландеру ежедневник, указывая нужное место. Четким почерком записано: Чуть не утопли.

— Что он имел в виду?

— То, что рассказал мне незадолго до смерти. Сперва я решил, он впадает в маразм, теряет рассудок. Но для вымысла рассказ был слишком подробный. Он говорил правду.

— Начните с самого начала, — предложил Валландер. — Меня в первую очередь интересует как раз осень восемьдесят второго.

Эскиль Лундберг отодвинул подальше свою чашку, будто для рассказа требовалось место.

— Отец рыбачил на траулере к востоку от Готланда, когда это случилось. Неожиданно судно резко остановилось. Что-то зацепило сеть и грозило перевернуть судно. Отец не понял, что именно произошло, сообразил только, что сеть застряла. И насторожился, потому что в молодости однажды вытащил в сетях газовые гранаты. Он и еще двое мужиков, которые находились на борту, уже хотели обрезать трал. Но вдруг заметили, что судно развернулось и трал оторвался от дна. Они сумели его вытащить. Там оказался стальной цилиндр примерно метровой длины. Не граната, не мина, скорее деталь какой-то корабельной машины. Цилиндр был тяжелый и, похоже, лежал в воде недолго. Они пробовали скумекать, что это за штука, но безуспешно. Вернувшись домой, папаша продолжал изучать цилиндр. Но так и не додумался, зачем он нужен. Бросил его и занялся починкой трала. Прижимистость не позволяла выкидывать вещи. Однако у этой истории есть продолжение.

Эскиль Лундберг придвинул к себе ежедневник и перевернул несколько страниц, до 27 сентября. И опять показал Валландеру запись: Они ищут. Два слова, и всё.

— Отец почти напрочь забыл про цилиндр, когда как раз на том месте, где он обнаружился, вдруг начали появляться военные корабли. Он часто рыбачил там, восточнее Готланда. И быстро смекнул, что это отнюдь не обычные учения. Корабли маневрировали как-то странно. Стояли на месте или медленно двигались по кругу, точнее по спирали к некоему центру. Уже через минуту-другую он смекнул, что происходит.

Эскиль Лундберг захлопнул ежедневник и посмотрел на Валландера:

— Они искали что-то потерянное. Не больше и не меньше. Но отец вовсе не собирался возвращать цилиндр. Ему изорвали трал. Вот он и продолжал рыбачить, вроде как не замечая военных.

— Что было дальше?

— Корабли и ныряльщики оставались там всю осень, до самого декабря. Потом ушли. Поползли слухи, будто затонула подводная лодка. Но в том месте, где они искали, для подлодки глубина недостаточная. Военные свой цилиндр не получили, а папаша так и не понял, что это за штуковина. Но был доволен, что сумел поквитаться за разрушенный причал. Так что я не представляю себе, чтобы он имел контакт с морским офицером.

Оба молчали. Собака почесывалась. Валландер пытался понять, каким образом Хокан фон Энке причастен к описанным событиям.

— По-моему, он сохранился, — сказал Лундберг.

Валландер подумал, что ослышался, но Эскиль Лундберг уже встал из-за стола.

— Цилиндр. Кажется, он в сарае.

Они вышли из дома, собака бежала впереди, что-то вынюхивая у них под ногами. Поднялся ветер. Анна Лундберг развешивала выстиранное белье на веревке, протянутой меж двумя старыми вишнями. Белые наволочки хлопали на ветру. На неровных скалах за лодочным навесом стоял сарай. Под потолком горела одинокая лампочка. Валландер шагнул в помещение, полное всевозможных запахов. На одной стене висела старинная острога для угрей. Эскиль Лундберг прошел в угол, нагнулся и начал копаться в мотках веревки, разбитых черпаках, старых пробковых поплавках и рваных сетях. Раскидывал хлам, словно разделял отцовскую злость на безобразия боевых кораблей. В конце концов он выпрямился, шагнул в сторону, показал жестом. Валландер увидел продолговатый предмет из серой стали, похожий на большую сигарную гильзу, диаметром сантиметров двадцать. С одного конца крышка приоткрыта, виднеются обрывки проводов и какие-то соединения.

— Можно вынести его, — сказал Лундберг. — Вдвоем справимся.

Они вытащили цилиндр на пристань. Собака тотчас подбежала, принялась обнюхивать. Валландер попробовал прикинуть назначение этой штуковины. Вряд ли это часть двигателя. Возможно, что-то имеющее отношение к радарам или пусковым механизмам торпед или мин.

Он присел на корточки, поискал серийный номер или клеймо изготовителя, но ничего не нашел. Собака тыкалась носом ему в лицо, пока Лундберг ее не отогнал.

— Вы-то как думаете, что это? — спросил Валландер, выпрямившись.

— Не знаю. Папаша тоже не знал. И ему это не нравилось. Тут мы с ним похожи. Нам нужны ответы на вопросы. — Эскиль Лундберг помолчал, потом добавил: — Мне он без надобности. Может, вам пригодится?

Валландер не сразу понял, что он имеет в виду стальной цилиндр, лежащий у их ног.

— Что ж, я его заберу, — ответил он и быстро подумал, что, возможно, Стен Нурдландер разберется в назначении цилиндра.

Они положили цилиндр в моторку, Валландер отчалил. Лундберг свернул на восток и взял курс на пролив между Букё и островком под названием Бьёркшер, оставив в стороне еще один островок с одиноким домом среди рощи.

— Старый охотничий домик, — пояснил Лундберг. — Народ приезжал туда пострелять морских птиц. Папаша мой тоже бывал там, сутками пьянствовал без помех. Хорошее место, чтобы спрятаться, если кому охота на время исчезнуть.

Они причалили к набережной. Валландер подогнал машину и вдвоем с Лундбергом уложил цилиндр на заднее сиденье.

— Я тут кой о чем подумал, — сказал Эскиль Лундберг. — Вы говорили, что пропали оба. Я правильно понял, что в разное время?

— Совершенно правильно. Хокан фон Энке пропал в апреле, а его жена — лишь несколько недель назад.

— Разве не странно? Что нет вообще никаких следов? Куда он мог деться? Или они оба?

— Все возможно. Может, они живы, а может, и нет. Мы не знаем.

Эскиль Лундберг покачал головой. Валландер подумал, что в нем сквозит какая-то робость. Хотя, возможно, люди становятся такими, когда живут в уединении на островах, которые морозными зимами начисто отрезаны от континента.

— Вопрос о фотографии тоже открыт, — заметил Валландер.

— У меня нет ответа.

Может, все дело в том, что ответил он слишком быстро? Трудно сказать. Но Валландер вдруг подумал, чисто интуитивно, вправду ли Лундберг искренен. Нет ли все же чего-то, что он говорить не желает?

— Может, еще вспомните, — сказал Валландер. — Как знать. Вдруг память оживет.

Валландер смотрел, как Лундберг задним ходом отвел моторку от стенки, на прощание оба помахали друг другу, и моторка умчалась в сторону пролива у Хальсё.

В Истад Валландер возвращался другой дорогой, не той, какой приехал сюда. Не хотел еще раз проезжать мимо маленького кафе.

До дома добрался усталый и голодный, Юсси оставил пока у соседа. Вдали погромыхивал гром. Прошел дождь, трава под ногами пахла свежестью.

Он отпер дверь, вошел в дом. Повесил куртку на вешалку, скинул ботинки.

Остановился в передней, затаил дыхание, прислушался. Никого, никаких перемен, и тем не менее он знал, что в его отсутствие кто-то побывал в доме. В одних носках прошел на кухню. Записки на столе нет. Если бы заезжала Линда, то оставила бы записку. Он вошел в гостиную, медленно огляделся вокруг.

Здесь определенно кто-то побывал. Пришел и ушел.

Валландер надел сапоги, вышел во двор. Обошел вокруг дома.

Убедившись, что никто за ним не следит, шагнул в собачий загон, присел на корточки возле Юссиной конуры.

Пощупал рукой. То, что он там спрятал, было на месте.

16

Железный сундучок достался ему в наследство от отца. Вернее, он нашел его среди забракованных картин, баночек с краской и кистей. Когда он после смерти отца занимался уборкой в студии, у него аж слезы наворачивались. На одной из самых старых кистей обнаружилась надпись, что изготовили ее в военном 1942 году. Все это жизнь моего отца, думал он, вот эта растущая в углу куча негодных кистей. Именно тогда, прибирая помещение и бросая все в большие бумажные мешки — в итоге терпение лопнуло, и он заказал по телефону контейнер, — именно тогда он и нашел сундучок. Пустой, ржавый, но с детства знакомый. Когда-то в нем лежали давнишние игрушки отца, красивые раскрашенные оловянные солдатики, отливной ковшик и гипсовые формы. А еще детали конструктора «Меккано».

Куда девались эти игрушки, он понятия не имел. Обшарил все углы и в доме, и в студии, но не нашел. Даже перетряхнул старую кучу мусора за домом, перекопал лопатой и вилами, опять же безрезультатно. Железный сундучок был пуст, и Валландер решил, что это символ, наследство, которое он сам может наполнить содержимым. Он отмыл сундучок, зачистил, как мог, ржавчину и поставил его в подвальном отсеке на Мариягатан. И вспомнил про его существование только при переезде в новое жилище. Теперь сундучок пригодился, когда Валландер раздумывал, куда бы спрятать черный скоросшиватель, найденный в комнате Сигне. В известном смысле это ее вещь, думал он, Книга Сигне, где, возможно, таится объяснение исчезновения ее родителей.

Под дощатым настилом, на котором обычно спал Юсси, — вот самый удобный тайник, где можно спрятать сундучок. Установив, что скоросшиватель цел, Валландер облегченно вздохнул. И решил прямо сейчас забрать Юсси домой. Соседская усадьба располагалась за несколькими большими рапсовыми полями, с которых за время его отлучки убрали урожай. Он прошел вдоль межевых канав и через болото, потолковал с соседом, чинившим трактор, и забрал Юсси, который скакал и рвался с цепи на задворках. Вернувшись домой, притащил цилиндр на кухню, водрузил на застланный газетами стол и приступил к осмотру. Действовал осторожно, потому что в глубине души тихонько звучал тревожный сигнал. Вдруг этот продолговатый предмет таит в себе опасность? Он осторожно извлекал соединительные узлы, тонкие мотки кабеля, различные клеммы и контакты, скреплявшие провода. Осмотрев нижнюю сторону, заметил, что там сорван какой-то крепеж. Ни серийного номера, ни иного знака, сообщающего, где цилиндр изготовлен или кто его владелец. Он прервал разборку, приготовил поесть — омлет, который перемешал с банкой грибов, — и закусил перед телевизором, без всякого интереса глядя на футбольный матч и пытаясь отключиться от мыслей о цилиндрах и пропавших людях. Пришел Юсси, улегся рядом на полу. Валландер угостил его остатками омлета, рассеянно отметил, что одна из команд забила гол, бог весть что за команды там играли, а потом вывел Юсси на улицу. Стоял чудесный летний вечер. Не устояв перед соблазном, он сел в одно из белых деревянных кресел возле дома, оттуда открывался вид на вечернее солнце, как раз опускавшееся за горизонт.

Проснулся он рывком, удивленный, что задремал. Почти на целый час отключился. Во рту пересохло, он зашел в дом, измерил уровень сахара. Слишком высокий — 15,2. Его захлестнуло беспокойство. Он не запускал болезнь, ел что положено, гулял, принимал таблетки, делал уколы. И все равно сахар чересчур высок. Наверно, пора добавить лекарств. Еще повысить дозу инсулина.

С минуту Валландер так и сидел возле кухонного стола, где уколол палец, проверяя сахар. Опять навалились уныние, изнеможение, окаянная старость. А заодно и тревога из-за фокусов памяти и периодической утраты ощущения реальности. Сижу здесь, думал он, кручу-верчу стальной цилиндр, а надо бы съездить к дочери, повидать внучку.

В конце концов он прибег к обычному средству против атаки уныния. Налил себе солидную порцию бренди и залпом выпил. Один большой глоток, не больше, не две порции, подливать нельзя. Потом еще раз внимательно осмотрел цилиндр, решил, что пока достаточно, принял ванну и еще до полуночи уснул.

На следующий день он с утра пораньше позвонил Стену Нурдландеру. Тот был на шлюпке в море, но через час вернется в гавань и тогда перезвонит.

— Что-то случилось?! — крикнул он сквозь эфирный шум.

— Да! — откликнулся Валландер. — Пропавших мы не нашли. Но я нашел кое-что другое.

В половине восьмого позвонил Мартинссон, напомнил про совещание, назначенное в первой половине дня. Одна из шведских рокерских группировок собиралась купить недвижимость под Истадом. И по этому случаю Леннарт Маттсон созвал совещание. Валландер обещал в десять быть на месте.

В точности сообщать Стену Нурдландеру, где нашел цилиндр, Валландер не собирался. После визита незваного гостя он решил не доверять никому, во всяком случае не открывать все карты. Конечно, неведомый визитер мог проникнуть к нему в дом и по другой причине, не обязательно связанной с Хоканом и Луизой фон Энке. Но в таком случае по какой? Встав утром с постели, Валландер сразу же тщательно осмотрел весь дом. Одно из окон, выходящих на восток, в той комнате, где стояла ни разу не использованная гостевая кровать, было приоткрыто. А он точно знал, что не открывал его. Вполне вероятно, вор влез в дом и скрылся, не оставив особых следов. Но почему ничего не взял? Валландер убедился, что все в целости и сохранности. Возможны только два варианта. Либо вор не нашел того, что искал. Либо, наоборот, хотел что-то оставить. Поэтому Валландер не только старательно проверил, не исчезло ли чего, но и искал что-нибудь, чего раньше здесь не было. Все облазил, заглянул под стулья, кресла, кровати и диваны, перевернул картины, перебрал книги. Примерно через час, незадолго до звонка Стена Нурдландера, он прекратил розыски, которые не принесли никакого результата. Прикинул, не стоит ли поговорить с Нюбергом, экспертом-криминалистом Истадского полицейского управления, попросить его поискать жучки. Но отбросил эту мысль. Слишком много будет вопросов, слишком много разговоров.

Стен Нурдландер действительно перезвонил. Сказал, что находится в Сандхамне, сидит с чашкой кофе в уличном кафетерии.

— Направляюсь на север, — сказал он. — Решил отдохнуть, дойду до Хернёсанда, затем к финскому побережью и обратно, мимо Аландских островов. Две недели один на один с ветром и волнами.

— Значит, моряк никогда не устает от моря?

— Никогда. Так что же вы нашли?

Валландер описал стальной цилиндр очень и очень подробно. Складным метром — отцовским, перемазанным красками, — точно измерил длину, определил диаметр.

— Где вы его нашли? — спросил Стен Нурдландер, когда Валландер умолк.

— В подвале у Хокана и Луизы, — солгал Валландер. — Вы знаете, что это за штука?

— Нет. Понятия не имею, что это может быть. Но я подумаю. У них в подвале?

— Да. Вам не приходилось видеть что-то подобное?

— Аэродинамические и морские качества цилиндров позволяют использовать их как в авиации, так и на флоте. Но именно такого предмета я не припоминаю. Вы вскрывали кабели?

— Нет.

— Вскройте. Возможно, это даст дополнительную информацию.

Валландер отыскал резак, осторожно надрезал черную оплетку одного из кабелей. Под ней обнаружились новые кабели, тонкие, похожие на проволочки. Он описал все это.

— В таком случае это вряд ли токоведущие кабели, — сказал Стен Нурдландер. — Скорее что-то из области связи. Но точнее сказать не могу. Надо подумать.

— Сообщите, если найдете ответ.

— Странно, что не указано, где эта штука изготовлена. Обычно на сталь ставят тисненое клеймо — серийный номер и место изготовления. Любопытно, как это попало домой к Хокану, откуда он взял цилиндр?

Взглянув на часы, Валландер сообразил, что пора ехать в Управление, иначе он опоздает. Стен Нурдландер закончил разговор, напоследок весьма нелестно отозвавшись о большой прогулочной яхте, которая входила в гавань.

Совещание по поводу рокерской группировки затянулось почти на два часа. Валландер кипятился из-за того, что Леннарт Маттсон совершенно неспособен оперативно провести совещание и сделать практические выводы. В конце концов он, потеряв терпение, перебил Маттсона и сказал, что сделку наверняка удастся приостановить, если выйти прямо на владельца недвижимости. А уж потом можно разработать стратегии по препятствованию и затруднению деятельности рокеров. Но Маттсон пропустил его слова мимо ушей, мусолил свое. Однако Валландер припас еще один козырь, не известный никому из собравшихся. Эту новость он узнал от Линды, а та в свою очередь услышала ее от стокгольмского коллеги. Он попросил слова и сказал:

— Тут есть одна сложность. Некий сомнительный эскулап, который, в частности, отличился тем, что выдал свидетельства о болезни как минимум четырнадцати участникам одной из таких вот рокерских группировок. Все они получали пособия, поскольку страдают тяжелой депрессией.

По комнате пробежал смешок.

— Сейчас этот медик вышел на пенсию и, к сожалению, переехал сюда, — продолжал Валландер. — Купил хорошенький домик в центре города. Понятное дело, есть риск, что он продолжает выписывать справки бедненьким парнишкам-рокерам, которые до того замучены депрессией, что не могут работать. Сейчас им занимается социальное ведомство. Но на этих чиновников, как известно, положиться нельзя.

Валландер встал и написал на большом блокноте имя врача.

— Надо нам присмотреть за этим мужичком, — сказал он и вышел.

Для него совещание закончилось.

Все утро он размышлял о цилиндре. И теперь поехал в библиотеку, попросил подобрать все, что у них есть о подводных лодках и боевых кораблях вообще, а также популярную литературу о современной военной стратегии. Библиотекарша, бывшая одноклассница Линды, притащила большущую стопку книг. А он, уже собираясь уходить, попросил еще и мемуары шпиона Веннерстрёма. Отнес книги в машину, проехал к гостинице «Сальтшёбаден», пообедал на воздухе, в ресторане возле гавани. Ему как раз подали заказ, когда подошла Кристина Магнуссон, спросила, можно ли сесть рядом. Она лишь подтвердила Валландеровы впечатления от скучного и бестолкового совещания.

— Я чуть не спятила, — сказала она.

— Ко всему привыкаешь, — сказал Валландер. — Откуда ты знала, что я здесь?

— Я не знала. Просто чувствовала, что должна выйти на воздух.

После обеда они прогулялись по прибрежной велодорожке. Валландер был немногословен, говорила в основном Кристина. Он понимал: многое в Управлении вызывает у нее глубокую озабоченность, особенно организационные вопросы. В конце концов он остановился и посмотрел на нее:

— Уходить собираешься?

— Нет. Но многое не мешает изменить. Я вот думаю, как бы все было, если бы начальником был ты.

— Была бы катастрофа, — сказал Валландер. — Я вообще не способен общаться с бюрократами из центра, выполнять их правила и инструкции или составлять бюджеты, которых каждый раз не хватает.

Тем самым он поставил в разговоре точку. Они зашагали обратно, перекинулись словечком-другим насчет предстоящего Праздника середины лета. Кристина сказала, что синоптики обещают дождь и ветер. Пожалуй, погода не та, какую хотелось бы предложить Кларе, подумал Валландер.

В кабинете он прочитал несколько протоколов допросов и экспертных заключений, поговорил с лундским патологоанатомом об одном давнем деле, а остаток рабочего дня листал взятые в библиотеке книги. Около четырех ему позвонил журналист из Стокгольма. Валландер напрочь забыл, что обещал ответить на анкету для следующего номера «Свенск пулис», об обучении молодых полицейских. Вообще-то у меня нет никаких соображений, подумал он, но ответил, что в Истаде сложностей не возникает, поскольку у них тут издавна существует неформальная система индивидуального наставничества, таким образом новички всегда могут опереться на конкретного человека. Не сказал только, что сам в нынешнем году отказался брать подшефного, ведь почти пятнадцать лет этим занимался. Пусть теперь кто-нибудь другой поработает.

В пять Валландер поехал домой, по дороге наведался в магазин. Утром перед уходом он приклеил к окнам и дверям незаметные кусочки скотча. Все оказались на месте. Он съел рыбную запеканку и опять сел за книги, разложив их на кухонном столе. Читал до полного изнеможения. Около полуночи, когда он лег в постель, по крыше забарабанил ливень. Он сразу же уснул. Звук дождя всегда его убаюкивал, с самого детства.

На другой день Валландер вошел в Управление насквозь промокший. Он решил пройтись до работы пешком и потому оставил машину у вокзала. Высокий сахар предупреждал об опасности. Надо чаще и больше двигаться. Посреди прогулки его настиг короткий и сильный дождевой шквал. Он повесил брюки сушиться, достал из шкафчика другие. И, надевая их, заметил, что располнел. В сердцах захлопнул шкафчик, и как раз в эту минуту вошел Нюберг, который с удивлением посмотрел на него.

— Плохое настроение?

— Брюки промокли.

Нюберг кивнул и с обычной для него смесью бодрости имрачности сказал:

— Прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Мы все готовы терпеть промокшие ноги. Но не промокшие брюки. Это ведь вроде как обмочиться. Возникает приятное, но очень недолгое ощущение тепла.

Из кабинета Валландер позвонил Иттербергу, но тот куда-то отлучился и не оставил сообщения, когда будет. По мобильнику он тоже не отвечал. Валландер решил сходить за кофе и в коридоре столкнулся с Мартинссоном, который собрался на воздух, подышать. Они вместе вышли во двор, сели на лавочку. Мартинссон рассказал про убийцу-поджигателя, которого еще не поймали.

— На этот-то раз мы его возьмем? — спросил Валландер.

— Мы всегда его берем, — отозвался Мартинссон. — Вопрос в том, сумеем ли мы его засадить. Но сейчас у меня есть надежный свидетель. Так что вполне возможно, удастся упрятать его за решетку.

Они вернулись, разошлись по кабинетам. Валландер еще несколько часов занимался текущими делами. Потом поехал домой, так и не добравшись до Иттерберга. Но записал самые важные пункты на листке и намеревался вечером его разыскать. Дело об исчезновении ведет Иттерберг. И Валландер обязан предоставить ему материалы, которыми располагает, — черный скоросшиватель и стальной цилиндр. Пусть он и делает надлежащие и возможные выводы. Сам Валландер к расследованию касательства не имеет, он не дознаватель, он просто отец своей дочери и ввязался во все это лишь оттого, что ему не по душе бесследное исчезновение ее будущего свекра и свекрови. Теперь пора подумать о летнем празднике, а там и об отпуске.

Но получилось иначе. Когда он подъехал к дому, во дворе стояла чужая машина, нещадно заезженный «форд» с проржавевшими дверцами. Валландер машину не узнал. Минуту-другую постоял, прикидывая, чья бы это могла быть, потом вошел во двор. В одном из белых деревянных кресел, как раз в том, где он уснул накануне вечером, сидела женщина.

На столе перед нею стояла откупоренная бутылка вина. Бокала Валландер не обнаружил.

Раздосадованный, он подошел к ней и поздоровался.

17

Это была Мона, его бывшая жена. Последний раз они мельком виделись много лет назад, когда Линда закончила Полицейскую академию. Потом лишь изредка коротко говорили по телефону, и всё.

Поздно вечером, когда Мона уснула в спальне, а он — как первый гость — постелил себе в комнате для гостей, на душе у него было прескверно. Настроение у Моны все время менялось, случилось даже несколько сентиментальных и злых вспышек, которые он с трудом утихомирил. Еще до его возвращения домой Мона успела крепко выпить. Когда встала, чтобы обнять его, она пошатнулась и чуть не упала, но в последнюю секунду он ее подхватил. Валландер заметил, что она напряжена и нервничает и что макияж у нее слишком броский. Девушка, с которой он сорок лет назад познакомился и в которую влюбился, хотя бы не красилась, в этом ей не было нужды.

Нынче вечером Мона приехала оттого, что ее оскорбили, нанесли ей такую обиду, что утешение она могла найти только у него. Валландер сел рядом с ней в садовое кресло, над головой летали ласточки, и его охватило странное ощущение, будто вернулось давно ушедшее время. Вот сейчас откуда-нибудь вприпрыжку прибежит пятилетняя Линда, потребует внимания. Но едва он успел неловко поздороваться, как Мона судорожно разрыдалась. Он смутился. Так было в последний напряженный период их совместной жизни. В ту пору он долго принимал ее эмоциональные вспышки за чистую монету. А она все больше превращалась в этакую лицедейку на подмостках их брака. И отвела себе роль, для которой вообще-то не годилась. Способности ее лежали не в плане трагического и, пожалуй, не в плане комического, скорее уж в плане совершенно нормального, где резкие перепады чувств неуместны. Теперь же она опять сидела здесь и рыдала, а Валландер сообразил только принести ей рулон туалетной бумаги, чтобы утирать слезы. Немного погодя она перестала рыдать, попросила прощения, однако говорила с трудом, язык заплетался. Жаль, Линды нет, подумал он, она обращалась с Моной совсем иначе.

Вместе с тем он испытывал и другое чувство, в котором не хотел себе признаться, но его запретные волны наплывали и снова откатывались. Желание взять Мону за руку и отвести в спальню. Ее присутствие возбуждало его, и он мог бы рискнуть. Но, разумеется, ничего не предпринял. Она шаткой походкой отошла к собачьему загону, где в ожидании скакал Юсси. Валландер зашагал следом, скорее телохранитель, чем спутник, готовый подхватить ее, если она не устоит на ногах. Интерес к собаке быстро пропал, и они вошли в дом, потому что Мона озябла. Она ходила по комнатам, просила показать все-все, как она подчеркнула, будто находилась в галерее. Он устроил все просто роскошно, нет слов, до чего здесь замечательно, зря только он не выбросил ужасный диван, который стоял еще у них в квартире, когда они были женаты. Увидев на комоде их свадебное фото, Мона опять разрыдалась, на сей раз так делано, что ему захотелось вышвырнуть ее за дверь. Но он сдержался, сварил кофе, убрал с глаз подальше бутылку виски и в конце концов усадил Мону за кухонный стол.

Я любил ее больше любой другой женщины в моей жизни, думал Валландер, когда они сидели там с чашками кофе. Даже если я встречу сейчас новую большую любовь, Мона все равно останется самой важной женщиной в моей жизни. Этого не изменить. Вероятно, одна любовь может возместить другую, но старая любовь так и остается навек. Живешь как корабль с двойным днищем — наверно, чтобы не утонуть, если в одном возникнет течь.

Мона выпила кофе и неожиданно стала трезветь. Валландер помнил и это: она часто изображала большее подпитие, чем на самом деле.

— Прости, — сказала она. — Я веду себя ужасно, навязываюсь. Ты хочешь, чтобы я ушла?

— Вовсе нет. Только хочу знать, зачем ты приехала.

— Отчего ты такой неприветливый? Ты ведь не можешь утверждать, что я часто тебя обременяю?

После этого угрожающего выпада Валландер сразу пошел на попятную. Последний год с Моной был непрерывной борьбой, он отчаянно отбивался, не давая затянуть себя в ее мир упреков и угроз. Конечно же она решила, что он и теперь поступает так же, и он знал: она права. Оба они были и преступниками и жертвами в запутанной истории, покончить с которой можно только ударом меча. Развестись, разойтись в разные стороны.

— Рассказывай, — осторожно сказал он. — Почему ты в таком унынии?

Засим последовала долгая, затянутая печальная песнь, этакая грошовая баллада с прямо-таки бесконечным количеством строф, собственная Монина версия «Креста на Идиной могиле»[105] и «Эльвиры Мадиган»,[106] подумал Валландер. Год назад она познакомилась с новым мужчиной, этот не был ни рантье, ни гольфистом, в отличие от предшественника, который, как твердо считал Валландер, нажился на финансовых аферах. Он совершенно прозаическим образом трудился в сетевом магазине «ИКА» в Мальмё, по возрасту примерно ровесник Моны, тоже в разводе. Но очень скоро Мона, к своему ужасу, обнаружила, что и у заурядного честного торговца продовольственными товарами могут проявиться психопатические наклонности. Он начал ее контролировать, сыпать завуалированными угрозами, а в конце концов прибег к прямому физическому насилию. Глупо, конечно, но она думала, что это пройдет, что он перестанет ревновать. Однако надежды не сбылись, и теперь она с ним порвала. А поскольку опасалась, что торговец будет ее преследовать, пришла за помощью к бывшему мужу, больше-то не к кому. Словом, ей страшно, потому она и приехала.

Интересно, много ли правды в ее рассказе? — подумал Валландер. Мона не всегда заслуживала доверия, иногда она лгала, вовсе не имея злого умысла. Но в данном случае, пожалуй, можно ей поверить, вдобавок его, разумеется, возмутило, что сожитель избил ее.

Закончив рассказ, она почувствовала себя плохо и поспешила в туалет. Валландер стоял за дверью и слышал, что ее впрямь стошнило, значит, она не разыгрывала спектакль перед ним, единственным зрителем на галерке. Потом она легла на диван, который советовала выбросить, опять немного поплакала и уснула, укрывшись пледом. Валландер сел в кресло, снова занялся библиотечными книгами, хотя сосредоточиться, конечно, не мог. Часа через два Мона резко проснулась. И когда поняла, что находится в доме у Валландера, снова чуть не расплакалась, но тут он сказал, что с него хватит. Если она проголодалась, он готов организовать ей какой-никакой ужин, потом она должна проспаться, а наутро может поговорить с Линдой, дочь наверняка куда лучший советчик, чем он. Поскольку есть Мона не хотела, он на скорую руку сварганил супчик и заел его не одним ломтем хлеба. Когда они сидели друг против друга за обеденным столом, она вдруг заговорила о том, как им в свое время было хорошо вместе. Уж не в этом ли подлинная причина визита, подумал Валландер, она вроде как опять ищет себе мужчину. Несколько лет назад она бы добилась своего, подумал он. Я долго верил, что мы сможем вновь жить вместе. Пока не уразумел, что это иллюзия, все наше осталось в прошлом и, собственно, я ничего больше не желаю.

После ужина ей захотелось выпить. Но Валландер сказал «нет», в его доме она не выпьет ни капли. В противном случае ей придется вызвать такси до Истада и снять номер в гостинице. Мона порывалась затеять склоку, но сникла, поняв, что он не отступит.

Около полуночи, когда укладывалась в постель, она осторожно попыталась притянуть его к себе. Но он увернулся, только погладил ее по волосам и вышел. Несколько раз подходил к приоткрытой двери, прислушивался. Она долго ворочалась, но в конце концов уснула.

Валландер вышел во двор, выпустил Юсси, а сам устроился на качелях, когда-то стоявших возле отцовского дома. Лето, ночь светлая, тихая, полная ароматов. Юсси пришел, улегся у его ног. Внезапно Валландера охватило ощущение дискомфорта. В жизни не бывает возврата, как бы ему при всей его наивности ни хотелось. Ни на шаг вернуться невозможно.

В конце концов он тоже лег, приняв полтаблетки снотворного, чтобы не лежать без сна. Ему просто не хотелось больше думать ни о женщине, спящей в его постели, ни о том, что мучило его в саду.

Утром, когда он проснулся, Мона, к превеликому его удивлению, уже уехала. Обычно он просыпался очень легко, а сегодня не слышал, как она встала и тихонько ушла. На кухонном столе лежала записка: «Прости, что я была здесь, когда ты вернулся домой». И всё, ни слова о том, за что она, собственно, просила прощения. Сколько же раз за время их брака она клала перед ним такие записочки с просьбой о прощении? Очень много, считать он не хотел, да и не мог.

Он выпил кофе, покормил Юсси, прикинул, не позвонить ли Линде и не рассказать ли о визите Моны. Но, поскольку в первую очередь надо было поговорить с Иттербергом, решил, что со звонком Линде можно повременить.

Утро выдалось ветреное, задувал холодный норд, лето куда-то пропало. Соседские овцы паслись на огороженном поле, несколько лебедей пролетели на восток.

Валландер позвонил Иттербергу на работу, тот ответил:

— Знаю, вы меня искали. Что, нашли супругов фон Энке?

— Нет. А как ваши успехи?

— Ничего нового сообщить не могу.

— Ничего?

— Увы, да. А у вас есть что рассказать?

Вообще-то Валландер собирался рассказать о поездке на Букё и о найденном там странном цилиндре. Но вдруг передумал. Непонятно почему. Уж Иттербергу-то вполне можно доверять.

— Да нет.

— Ладно, я еще позвоню.

Закончив короткий и, в сущности, бессодержательный разговор, Валландер поехал в Управление. Этот день придется посвятить изучению злополучного дела об избиении, где он выступал свидетелем. Все сваливали вину друг на друга, а пострадавший, который две недели пролежал в коме, ничего о случившемся не помнил. Валландер первым из сотрудников уголовной полиции прибыл на место происшествия, потому и должен был рассказать в суде об увиденном. Теперь он изо всех сил старался вспомнить, что, собственно, там застал. Даже отчет, написанный им самим, казался нереальным.

Неожиданно в кабинет вошла Линда. Было ровно двенадцать.

— Как я понимаю, у тебя побывала нежданная гостья, — сказала она.

Валландер захлопнул открытую папку, посмотрел на дочь. Лицо куда менее пухлое, пожалуй, она сбросила несколько килограммов.

— Значит, Мона и к тебе наведалась?

— Позвонила из Мальмё. Жаловалась, что ты очень плохо с ней обошелся.

Валландер удивился:

— Что она имела в виду?

— Ты не хотел пускать ее в дом, хотя она чувствовала себя прескверно. Потом даже толком не накормил и запер в спальне.

— Все это неправда. Старуха врет.

— Не называй так мою маму. — Линда помрачнела.

— Она врет, хочешь верь, хочешь нет. Я ее не прогонял, впустил в дом, утирал ей слезы и уложил в чистую постель.

— О своем новом муже она, во всяком случае, не врала. Я его видела. Очаровательный, как всякий психопат. Странная у мамы способность всегда западать не на тех мужчин.

— Спасибо.

— Я конечно же не имею в виду тебя. Но чокнутый гольфист был не намного лучше того, с кем она связалась сейчас.

— Вопрос в том, что я могу сделать.

Линда задумчиво помолчала, прежде чем ответить. Потерла нос указательным пальцем. Точь-в-точь как ее дед, вдруг подумал Валландер. Раньше он этого не замечал и рассмеялся. Она с удивлением посмотрела на него. Он пояснил. И дочь тоже засмеялась.

— У меня Клара в машине, — сказала она. — Я только хотела спросить про маму. Поговорим позже.

— Девочка одна в машине? — ужаснулся Валландер. — Как ты можешь оставлять ее без присмотра?

— Там моя подруга. А ты что подумал?

На пороге Линда обернулась:

— Маме нужна наша помощь.

— Я всегда на месте. Но хотелось бы, чтобы она приезжала трезвой. И заранее предупреждала звонком.

— А ты всегда трезв? И всегда заранее звонишь? И никогда плохо себя не чувствовал?

Не дожидаясь ответа, она вышла в коридор. Валландер придвинул было к себе свой отчет, но тут позвонил Иттерберг:

— Забыл сказать, через несколько дней я ухожу в отпуск.

— Чем же вы занимаетесь на досуге?

— Провожу время в старом доме путевого обходчика, красивое место, у озера, неподалеку от Вестероса. Но давайте расскажу вам, что я думаю по поводу супругов Энке. А то утром я что-то очень уж заторопился.

— Слушаю вас.

— Скажу так. У меня есть две версии их исчезновения, с которыми мои коллеги согласны. Посмотрим, согласитесь ли вы. Либо они сообща спланировали свое исчезновение. Но по какой-то причине решили исчезнуть в разное время. Тут может быть несколько объяснений. Если, например, они задумали сменить личность, то он мог заранее отправиться в некое место, чтобы подготовиться к ее приезду. Мог встретить ее, усыпав ей путь пальмовыми ветвями и розами, как сказано в Библии. А возможно, причины совсем другие. Это лишь один из вариантов. Кроме этой существует, собственно говоря, только одна рациональная версия. Что они стали жертвами каких-то противоправных действий. Словом, что их нет в живых. Трудно найти объяснение, по какой причине они могли стать жертвами насилия, да и вообще почему такие вещи случаются. Но, кроме такой альтернативы, мы ничего другого не видим. Черная дыра.

— Пожалуй, я склоняюсь к вашей позиции.

— Я советовался с лучшими в стране экспертами касательно обстоятельств исчезновения людей. Наша задача проста в том смысле, что цель у нас одна.

— Найти их.

— Или хотя бы понять, почему мы их не находим.

— Нет вообще никаких новых деталей?

— Никаких. Но, разумеется, есть один человек, которого необходимо принимать в расчет.

— Вы имеете в виду сына?

— Да, без этого нельзя. Если допустить, что они инсценировали свое исчезновение, можно задаться вопросом, зачем они подвергают его такой ужасной пытке. Мягко говоря, это бесчеловечно. А судя по всему, жестокость им несвойственна. Вы-то знаете, вы с ними знакомы. Вся наша информация о Хокане фон Энке однозначно свидетельствует, что как командир он пользовался любовью подчиненных, офицер, простой в общении, умный, справедливый, без капризов. Разве что, как мы слышали, иной раз мог выказать нетерпение. Но с кем такого не бывает? Луиза как учительница тоже пользовалась симпатией учащихся. Молчаливая, как говорят все, кого мы опрашивали. Но то, что человек не болтает не закрывая рта, вряд ли подозрительно. Кто-то ведь должен и слушать. Мы даже связывались с экспертами из Европола. Я сам несколько раз беседовал по телефону с сотрудницей французской полиции, мадемуазель Жермен из Парижа, от которой услыхал много дельных соображений. Она подкрепила мою идею, что конечно же стоит обдумать это дело и совсем с другой точки зрения.

Валландер понял, на что он намекает.

— Какую же роль здесь может играть Ханс?

— То-то и оно. Владей они большим состоянием, именно там, быть может, и нашлись бы зацепки. Но ничего такого нет, в общей сложности накопления составляют около миллиона крон, не считая кооперативной квартиры, которая стоит семь-восемь миллионов. Само собой, можно сказать, для простого смертного деньги большие. Только вот сейчас человек без долгов и с таким доходом считается скорее обеспеченным. Но не богачом.

— Вы говорили с Хансом?

— Неделю назад он был в Стокгольме на совещании с Финансовой инспекцией. И сам связался со мной, попросил о встрече, и мы побеседовали. По моему впечатлению, он искренне встревожен и вообще не понимает, что произошло. Вдобавок собственные его доходы весьма значительны.

— Стало быть, пока что ситуация такова?

— Позиция у нас не слишком сильная. Надо копать дальше, хотя земля твердая как камень.

Иттерберг вдруг отложил телефон. Валландер слышал, как он чертыхнулся. Потом заговорил снова:

— Короче, я ухожу в отпуск. Но остаюсь в готовности.

— Обещаю звонить, только если всплывет что-то важное, — на прощание сказал Валландер.

После разговора Валландер вышел на улицу, сел на скамейку у входа. Размышляя о том, что услышал от Иттерберга.

На скамейке он сидел долго. Появление Моны утомило его. Недоставало только, чтобы она вносила сумятицу в его жизнь, предъявляя ему новые претензии. Он непременно объяснит ей это, если она опять заявится к нему, и убедит Линду стать на его сторону. Он не против помочь Моне, дело не в этом, но прошлое миновало, нет его больше.

Валландер спустился к сосисочному киоску, расположенному напротив больницы. Подлетевшая чайка тотчас склевала кляксу картофельного пюре, упавшую с бумажной тарелки.

Внезапно его охватило ощущение, будто он что-то забыл. Он огляделся: может, опять табельное оружие? Или что-то другое? Неожиданно он даже засомневался, как попал к киоску — приехал на машине или пришел пешком из Управления.

Швырнув недоеденное пюре в урну, он еще раз огляделся по сторонам. Машины нет. Медленно зашагал к Управлению. Примерно на полдороге память вернулась. Он был весь в холодном поту, сердце стучало учащенно. Нет, надо срочно поговорить с врачом. Это уже третий раз за короткое время, надо выяснить, что творится у него в голове.

Вернувшись в кабинет, он позвонил докторше, к которой ходил раньше. Она назначила ему время через несколько дней после Праздника середины лета. После разговора с нею он проверил, на месте ли табельное оружие и под замком ли.

Остаток дня Валландер готовился к выступлению в суде. В шесть закрыл последнюю папку, бросил на посетительское кресло. Встал, взял куртку, и тут вдруг в голову пришла одна мысль. Неизвестно откуда. Почему фон Энке не забрал с собой тайные документы, когда последний раз навещал Сигне? Пожалуй, возможны только два объяснения. Либо он рассчитывал вернуться, либо что-то сделало возвращение невозможным.

Он опять сел за письменный стол, разыскал телефон «Никласгордена». Ответила женщина с красивым голосом, та, что говорила с акцентом.

— Я только хотел узнать про Сигне. Все как обычно? — спросил он.

— В ее мире перемены бывают крайне редко. Разве только незримые сдвиги, которые происходят с нами всеми, — старение.

— Ее отец, понятно, не появлялся?

— Так ведь он, кажется, пропал? Или нашелся?

— Нет. Я спросил на всякий случай.

— Зато вчера Сигне навестил ее дядя по отцу. Я не дежурила, но видела запись в журнале посещений.

Валландер насторожился:

— Дядя?

— Он записался как Густав фон Энке. Приехал во второй половине дня и пробыл около часа.

— Вы уверены? Он вправду приходил?

— А зачем мне придумывать?

— Ну разумеется, незачем. Если этот дядя навестит Сигне еще раз, вы можете позвонить мне?

Она вдруг встревожилась:

— Что-то не так?

— Нет-нет, все в порядке. Извините за беспокойство.

Валландер положил трубку на стол и некоторое время сидел в задумчивости. Он не ошибается, это уж точно. Он внимательно изучил всех родичей фон Энке и не сомневался: у Хокана фон Энке нет брата.

Кем бы ни был человек, посетивший Сигне, он указал фальшивое имя и родство.

Валландер поехал домой. Прежняя тревога вернулась, и всерьез.

18

Наутро у Валландера поднялась температура и заболело горло. Он долго пытался внушить себе, что это плод его фантазии, но в конце концов все-таки достал градусник. Оказалось 38,9. Пришлось позвонить на работу и взять больничный. Большую часть дня он провел в постели и на кухне, с библиотечными книгами, которые еще не успел просмотреть.

Ночью ему снилась Сигне. Он приехал в «Никласгорден» навестить ее. И вдруг обнаружил, что в кровати скорчившись лежит кто-то другой. В комнате было темно, он попробовал включить свет, но свет не горел. Тогда он достал из кармана мобильный и включил фонарик. В тусклом голубом луче разглядел, что в кровати лежит Луиза. Точная копия своей дочери. Его охватил жуткий страх, который он не мог контролировать. А когда хотел выйти из палаты, дверь оказалась на замке.

И вот тут проснулся. На часах четыре, лето, светло. Уже тогда болело горло, он чувствовал жар и поспешил опять заснуть. Утром попробовал истолковать сон, но ни к чему не пришел. Разве что все вроде как совпадает, в смысле в исчезновении Хокана и Луизы фон Энке.

Валландер встал, замотал шею шарфом, включил компьютер и поискал в Интернете Густава фон Энке. Такого не нашлось. В восемь он позвонил Иттербергу, который с завтрашнего дня уходил в отпуск. Ему как раз предстоял крайне неприятный допрос человека, пытавшегося задушить жену и двоих детей, скорей всего потому, что завел себе другую женщину и собирался жить с ней.

— Но зачем же душить детей… — задумчиво проговорил Иттерберг. — Прямо как в древнегреческой трагедии рока.

Валландер мало что знал о театральных пьесах, написанных более двух тысяч лет назад. Хотя однажды Линда все же затащила его в Мальмё на «Медею». И он увлекся. Но не настолько, чтобы регулярно ходить в театр. А уж последний спектакль отнюдь не подогрел его интерес.

Он рассказал о вчерашнем разговоре с «Никласгорденом».

— Вы уверены?

— Да, — сказал Валландер. — У отца Сигне нет братьев. Есть кузен в Англии, и всё.

— В самом деле очень странно.

— Я знаю, вы уезжаете в отпуск. Но, может, пошлете кого-нибудь в «Никласгорден», пусть попробует составить словесный портрет?

— Есть у меня одна сотрудница, Ребекка Андерссон. Она просто создана для таких задач, хотя очень молода. Поговорю с ней.

Они сверили номера телефонов, и Валландер уже хотел попрощаться, но Иттерберг вдруг сказал:

— У вас бывает такое чувство, как у меня? Прямо-таки отчаянное желание вылезти из всей этой грязи, в которой мы увязли по горло?

— Бывает.

— Что же заставляет нас терпеть?

— Не знаю. Наверно, чувство ответственности, что ли. Когда-то у меня был наставник, старый полицейский комиссар по фамилии Рюдберг. Он всегда говорил: все дело в ответственности, а больше ни в чем.

Через полчаса позвонила Ребекка Андерссон. Уточнила данные, полученные от Иттерберга, и сказала, что еще до полудня выезжает в «Никласгорден».

Валландер приготовил завтрак и пошел в туалет. А когда спустил воду, случился потоп. Попробовал прочистить слив вантузом, но безуспешно. Злобно пнул ногой унитаз и позвонил Ярму. Тот был пьян, правда поработать не отказывался, однако Валландер предпочел сказать «нет». И часа два разыскивал другого сантехника, который мог бы заехать и прочистить засор. В двенадцать во двор зарулил рабочий фургон, из кабины вылез веселый поляк-сантехник, говоривший по-шведски весьма невразумительно. Валландеру вспомнилась газетная дискуссия двух-трехгодичной давности, насчет польских ремесленников, заполонивших Европу точно стая саранчи. Но минут через двадцать сантехник все исправил. Расплачиваясь, Валландер отметил, что берет он куда меньше, чем Ярму.

Он вернулся к книгам. Ребекка Андерссон позвонила в два, она все еще была в «Никласгордене».

— Как я поняла, вам срочно нужна эта информация, — сказала она. — Я сижу на скамейке в саду. Погода чудесная. У вас есть чем записать?

— Я готов.

— Мужчина лет пятидесяти, в строгом костюме, при галстуке, очень вежливый, светлые курчавые волосы, голубые глаза. Говорил на литературном шведском, то есть без диалектных примесей, но и без какого-либо иностранного акцента. Одно совершенно точно выяснилось сразу. Раньше он никогда здесь не бывал. Им пришлось проводить его в палату Сигне. Хотя это никого, похоже, не удивило.

— Что он говорил?

— Вообще-то ничего. Но держался очень приветливо.

— А как насчет палаты?

— Я попросила двух сотрудников, каждого в отдельности, посмотреть, нет ли в палате каких-нибудь перемен. Они ничего такого не обнаружили. По-моему, оба совершенно уверены.

— И все же он оставался там чуть не два часа?

— Не совсем так. Сведения разнятся. Они явно не очень аккуратно записывают посетителей и время в своих журналах. Думаю, он пробыл час или максимум полтора.

— А потом?

— Он ушел.

— Как он туда добирался?

— На машине. Я уверена. Но машину никто не видал. Он просто вдруг пропал.

Валландер задумался. Но вопросов у него больше не было, и он поблагодарил Ребекку Андерссон за помощь. За окном мелькнул желтый почтовый автомобиль. В халате и деревянных башмаках он прошел к почтовому ящику. Там лежало письмо с истадским штемпелем. Отправитель — некий Роберт Окерблум. Имя Валландер смутно припоминал, но не ситуацию, в какой встречал этого человека. Сел за кухонный стол, распечатал конверт. Внутри оказалась фотография: мужчина и две молодые женщины. Увидев мужчину, Валландер тотчас сообразил, кто это. В мозгу всплыло давнее мучительное воспоминание. Пятнадцать с лишним лет назад, в начале 1990-х, жена Роберта Окерблума была зверски убита, и ее убийство оказалось странным образом связано с Южной Африкой и покушением на Нельсона Манделу. Он перевернул фотографию и прочитал: «В напоминание о нас и в благодарность за поддержку, какую Вы оказали нам в самое трудное время нашей жизни».

Вот именно это мне и требовалось, подумал Валландер. Напоминание, что для многих людей наша работа все же имеет решающее значение. Он пришпилил фото к стене.

Завтра Праздник середины лета, вечером приедет в гости Линда с семьей. И несмотря на прескверное самочувствие, он решил съездить в магазин. Вообще-то не любил толкаться в очередях да и покупки делать не любил, но подумал, что и на его праздничном столе всего должно быть вдоволь. Напитками он сообразил запастись заранее. Составил список и сел в машину.

Следующим утром горло болело меньше и температура была нормальная. Ночью прошел дождь, но уже прояснилось. Окинув взглядом горизонт, Валландер решил, что можно будет посидеть на воздухе. К пяти, когда приехала Линда с Хансом и Кларой, он закончил подготовку. Дочь оценила его старания, потом отвела его в сторонку.

— Приедет еще один человек.

— Кто?

— Мама.

— Я не хочу. Зачем? Ты же знаешь, как было последний раз.

— А я не хочу, чтобы в такой вечер она сидела одна.

— Можешь взять ее к себе.

— Не беспокойся. Лучше думай, что, позволяя ей быть с нами, делаешь доброе дело.

— Когда она приедет?

— Я сказала, к половине шестого. Скоро приедет.

— Проследи, чтобы она не напилась.

— Прослежу. А ты не забывай, что Хансу она нравится. Вдобавок она тоже имеет право повидать свою внучку.

Валландер больше ничего не сказал. Но, на минуту оставшись один на кухне, быстро опрокинул рюмку бренди, чтобы успокоиться.

Мона приехала, и поначалу все шло хорошо. Она принарядилась и была в добром расположении духа. Все закусывали, в меру выпивали, наслаждались погодой. Валландер наблюдал, как Мона совершенно естественно занимается внучкой. Он будто снова видел ее с Линдой. Но мир продолжался не весь вечер. Около одиннадцати Мона вдруг завела речь о давних обидах. Линда попробовала ее урезонить, но она явно выпила больше, чем они думали, наверно, прятала бутылку в сумке. Сперва Валландер молчал, только слушал ее ламентации, но в конце концов не выдержал. Хватил кулаком по столу и велел ей исчезнуть. Линда, которая тоже слегка захмелела, прикрикнула на него, велела успокоиться, мол, ничего страшного не произошло. Но у Валландера испортилось настроение. Когда после стольких лет он наконец-то понял, что больше не тоскует по ней, любовь обернулась обвинением. Ведь кто, как не Мона, виноват, что за все эти годы он так и не нашел себе другую женщину, подругу жизни. Он встал из-за стола, подозвал Юсси и ушел со двора.

Через полчаса, когда он вернулся, гости собирались уезжать. Мона уже была в машине, Ханс, который выпил всего один бокал вина, сядет за руль.

— Жаль, что так получилось, — сказала Линда. — Прекрасный был вечер. Но теперь мне понятно: возлияния Моны всегда будут кончаться таким манером.

— Значит, я был прав?

— Если хочешь. Наверно, без нее было бы лучше. Однако теперь хотя бы ясно, что надо принимать меры. Как же я раньше не сообразила, что мама попросту спивается.

Линда погладила отца по щеке, они обнялись.

— Без тебя я бы нипочем не справился.

— Скоро Клара сможет бывать здесь с тобой. Через годик-другой. Время бежит быстро.

Валландер помахал им вслед, собрал мусор и грязную посуду. А затем сделал то, что позволял себе всего лишь раз или два в год, — достал сигару и раскурил ее во дворе.

Становилось прохладно. Мысли текли свободно. Вспомнились одноклассники, с которыми он учился в Лимхамне. Как сложилась их жизнь? Несколько лет назад отмечали годовщину выпуска, но он не поехал. А теперь жалел. Может быть, увидев, что сталось с ними, он сумел бы по-новому взглянуть на свою жизнь. Отложив сигару, он отыскал в ящике старую фотографию 1962 года, последнего года в школе. Лица он помнил, как и почти все имена. Вот эта девочка, Сив, до невозможности застенчивая, в математике была гением. Сам он стоял в верхнем ряду, второй слева, стриженный ежиком, с легкой усмешкой на губах. В сером джемпере поверх фланелевой рубашки.

Теперь нам шестьдесят, думал он. Наши жизни потихоньку вступают в последнюю фазу. И мало что может особенно измениться.

До двух он сидел на воздухе, на миг уловил вдалеке музыку — вроде бы «Калле-Шевенсвальс»,[107] а может, и нет. Потом лег и проспал чуть не до полудня. Проснувшись, вставать не стал, но опять занялся библиотечными книгами. И вдруг рывком сел. Листая книгу об американских субмаринах и их постоянном соперничестве с соответствующими русскими подлодками в годы холодной войны, он открыл разворот с черно-белыми фотографиями.

Взгляд уткнулся в один из снимков, сердце забилось быстрее. Сомнений нет. На фото в точности та самая штуковина, привезенная с Букё. Валландер вскочил с постели, вытащил тяжелый цилиндр, спрятанный за шкафчиком со старой обувью.

Вооружившись английским словарем, он попробовал удостовериться, что правильно понял текст главы, к которой относились фотографии. Речь там шла о начале 1970-х и о Джеймсе Брэдли, тогдашнем командующем американским подводным флотом. Он славился тем, что нередко проводил ночи в своем кабинете в Пентагоне, измысливая новые способы помериться силами с русскими. Однажды ночью, когда огромное здание было почти безлюдно, если не считать охранников, которые бродили туда-сюда по коридорам, у него возникла идея. Настолько дерзкая, что он сразу смекнул: надо идти прямиком к Генри Киссинджеру, советнику президента Никсона по национальной безопасности. В ту пору ходила байка, что Киссинджер, когда ему о чем-то докладывали, очень редко слушал больше пяти минут и никогда дольше двадцати. Брэдли говорил сорок пять минут с лишним. И, возвращаясь в Пентагон, был уверен, что получит необходимые ассигнования и оборудование. Киссинджер ничего не обещал, но Брэдли видел, что он очень заинтересовался.

Спешно приняли решение задействовать в сверхсекретном проекте подводную лодку «Халибут», из числа самых больших в подводном флоте США. Валландер изумился, прочитав данные о водоизмещении, размерах, вооружении и численности экипажа. В принципе она могла находиться на боевом дежурстве круглый год, лишь время от времени всплывая, чтобы освежить воздух и загрузить провиант. Пополнить запасы продовольствия в открытом море лодка могла менее чем за час. Но для новой задачи ее все-таки пришлось переоборудовать — оснастить кессонной камерой для водолазов, которым предстояло осуществить самую сложную часть операции — на морском дне.

По сути, идея Брэдли была очень проста. Чтобы держать связь между штабами на суше и подводными лодками с ядерным оружием на борту, которые базировались в Петропавловске-Камчатском, русские проложили в Охотском море кабель. План Брэдли заключался в том, чтобы просто-напросто подсоединить к этому кабелю подслушивающее устройство.

Однако существовала загвоздка, и большая. Охотское море велико — более 600 000 квадратных километров. Как локализовать кабель? Решение оказалось опять же невероятно простым, как и сама идея.

Как-то ночью в пентагоновском кабинете Брэдли вспомнил детство, летние каникулы на Миссисипи. И детские воспоминания мгновенно разрешили проблему. По берегам реки на равном расстоянии друг от друга встречались таблички: «Становиться на якорь запрещено. Подводный кабель!» Если не считать город Владивосток, дальневосточная Россия — сущее безлюдье. Стало быть, вряд ли найдется очень уж много мест, где может лежать подводный кабель. И таблички в СССР тоже ставили.

«Халибут» вышел в море и в подводном положении направился через Тихий океан. После рискованного похода, во время которого они неоднократно имели гидроакустический контакт с русскими подлодками, им удалось подойти к русской территории. Начался один из самых опасных этапов операции — надо было прошмыгнуть через какой-либо пролив между островами Курильской гряды. Лишь благодаря тому, что «Халибут» оснастили новейшими приборами по обнаружению минных заграждений и новейшими гидролокаторами, удалось выполнить и эту задачу. За сравнительно короткое время кабель тоже был найден. Далее предстояла самая трудная часть операции. Как подсоединить подслушивающее устройство к кабелю, чтобы русские ничего не заметили? После ряда неудачных попыток решили и эту проблему, и на борту подлодки можно было слушать переговоры между берегом и командирами русских субмарин. В благодарность Никсон позднее лично встретился с Брэдли и поздравил его с большим успехом.

Валландер вышел из дома, сел в садовое кресло. Дул прохладный ветер, но он отыскал затишье в уголке возле самого дома. Выпустил Юсси из собачьего загона, тот мгновенно исчез на задворках. Теперь у Валландера осталось всего несколько простых вопросов: как такой цилиндр оказался в шведском лодочном сарае? Каким образом это связано с Хоканом и Луизой фон Энке? А дело-то куда масштабнее, чем я себе представлял, подумал он. За их исчезновением кроется что-то такое, в чем мне одному не разобраться. Нужна помощь.

Некоторое время он колебался, правда не слишком долго. Потом пошел к телефону, позвонил Стену Нурдландеру. Связь, по обыкновению, была плохая, но, хоть и с трудом, поговорить удалось.

— Вы где? — спросил Валландер.

— В бухте Евле. Слабый зюйд-вест, небольшая облачность, иначе говоря, красота. А вы где?

— Дома. Вы должны приехать сюда. Я нашел кое-что, и вам надо это увидеть. Прилетайте самолетом.

— Значит, дело важное?

— Я более чем уверен. Каким-то образом это связано с исчезновением Хокана.

— Признаться, вы меня заинтриговали.

— Конечно, есть риск, что я ошибаюсь. Но в любом случае вы завтра же вернетесь на свою лодку. Авиабилеты я оплачу.

— Этого не требуется. Но прилететь я смогу только поздно вечером. До Евле мне еще надо добраться.

— Я вас встречу, сообщите время прилета.

Стен Нурдландер отзвонил в шесть. Он был в Арланде и через час вылетал в Мальмё.

Валландер поехал в аэропорт. Юсси он оставил в доме. Возможного взломщика пес наверняка отпугнет.

Самолет приземлился по расписанию. Валландер уже был на месте, когда Стен Нурдландер вышел из бесшумных дверей в зал прилетов. Они сели в машину и поехали домой к Валландеру, где дожидался странный стальной цилиндр.

19

Стен Нурдландер сразу узнал стальной цилиндр, который Валландер положил на кухонный стол. Хотя своими глазами никогда ничего подобного не видел. Зато по чертежам, рисункам и фотографиям имел совершенно четкое представление о том, что за предмет находится сейчас перед ним.

Он не скрывал удивления. И Валландер решил, что больше незачем играть с ним в кошки-мышки. Раз он был Хокану фон Энке лучшим другом в жизни, то, если все окажется совсем скверно, пусть будет ему лучшим другом и в смерти. Сварив кофе, Валландер изложил гостю всю историю о том, как цилиндр попал к нему в руки. Не упустил ни одной детали, начал с фотографии двух мужчин и рыбачьего судна, а под конец рассказал, как выяснил, что за предмет извлек из лодочного сарая на Букё.

— Не знаю, как по-вашему, — сказал он напоследок, — стоило ради этого лететь сюда из Евле или нет.

— Безусловно стоило, — ответил Стен Нурдландер. — Я ошеломлен не меньше, чем вы. Это ведь не муляж. И возможно, я угадываю некую связь.

Был уже двенадцатый час. От ужина Стен Нурдландер отказался, только выпил чаю с печеньем. Валландер долго шарил в кладовке, но все-таки отыскал пакет овсяного печенья, большей частью раскрошившегося.

— Очень хочется продолжить разговор прямо сейчас, — сказал Стен Нурдландер. — Но мой врач требует, чтобы по ночам я не засиживался, с крепкими напитками или без оных. Так что потолкуем завтра. Дайте мне только на сон грядущий полистать книгу, где вы нашли снимок.

Утро выдалось теплое, тихое. Какая-то хищная птица зависла над межевой канавой. Юсси, замерев, наблюдал за птицей. Валландер поднялся в пять, с нетерпением ожидая, что скажет Стен Нурдландер.

В половине восьмого Стен Нурдландер вышел из гостевой комнаты. Одобрительным взглядом обвел сад и окрестности.

— Ходячий миф утверждает, будто Сконе — плоский и довольно безжизненный ландшафт. Но я вижу совсем иное. Здешний ландшафт похож на застывшую зыбь. Если можно так выразиться. А дальше там море?

— Я обычно думаю примерно так же, — сказал Валландер. — Темные густые тени пугают меня. А среди этих открытых просторов особо не спрячешься. И это хорошо. Нам всем, наверно, иной раз нужно спрятаться, но некоторые люди прячутся слишком уж часто.

Стен Нурдландер задумчиво посмотрел на него.

— Вы размышляли в том же направлении, что и я? Что Хокан и Луиза по неведомым нам причинам где-то прячутся?

— Когда ищешь пропавших, это всегда одна из версий.

После завтрака Стен Нурдландер предложил прогуляться:

— Утром мне надо побольше двигаться. Иначе беда с пищеварением.

Юсси черным штрихом промчался в сторону перелесков, где в мелких, полных воды низинках всегда найдется масса интересного для чуткого собачьего носа.

— В начале семидесятых мы порой всерьез думали, что военная мощь русских действительно такова, как нам казалось, — начал Стен Нурдландер. — Судя по октябрьским парадам. Тысячи военных экспертов рассматривали телекадры с военной техникой, катившей через площадь перед Кремлем, и главный их вопрос был: чего мы не видим? Как раз в то время холодная война, можно сказать, шла полным ходом. Лишь годы спустя тролль вышел на солнце и рассыпался.

Они подошли к канаве, где мостки сломались. Валландер нашел поблизости доску поновее, не совсем уж гнилую, перебросил ее через канаву, чтобы пройти.

— «Тролль рассыпался», — повторил он. — Мой давний коллега Рюдберг обычно говорил так, когда версия оказывалась насквозь ошибочной.

— В данном случае речь о понимании, что русская армия не так сильна, как мы думали. Этот пугающий вывод исподволь вызревал у тех, кто собирал пазл из кусочков информации, какие удавалось добыть, через шпионов, самолеты «У-2» или обычные телекадры. Русская армия на всех уровнях пришла в упадок и зачастую представляла собой не что иное, как хорошо сделанную, но пустую оболочку. То, что я сейчас говорю, не надо толковать превратно, в том смысле, будто реальной и сильной ядерной угрозы не существовало. Она была. Но по мере того как загнивала вся экономика вкупе с никчемной бюрократией и партией, которая сама уже не верила в то, что делает, армия тоже приходила в упадок. И это, конечно, давало военному руководству в Пентагоне, в НАТО и даже в Швеции изрядную пищу для размышлений. Каков будет результат, если обнаружится, что русский медведь — вообще-то маленький агрессивный хорек?

— Угроза судного дня конечно же уменьшится?

Стен Нурдландер ответил прямо-таки нетерпеливо:

— По натуре военные никогда не отличались особой склонностью к философии. Они практики. В каждом толковом генерале или адмирале почти всегда скрывается еще и хороший инженер. Судный день был не самой актуальной проблемой. Как по-вашему: в чем она заключалась?

— В расходах на оборону?

— Верно. Зачем Западу продолжать вооружаться, если главного его врага более не существует? Найти нового врага такого же уровня не так-то легко. Китай и в определенном смысле Индия, понятно, на очереди ближе всего. Но в те годы Китай по-прежнему был крайне отсталым в военном отношении. Фактически их оборона строилась лишь на том, что они располагали мнимо безграничным количеством солдат, которых могли поставить под ружье в любую минуту. Однако этимЗапад не мог мотивировать продолжение разработок нового оружия, целиком и полностью предназначенного для единоборства с Россией. Иными словами, внезапно возникла огромная проблема. Было совершенно недопустимо сразу же обнародовать все известные военным факты о том, что русский медведь здорово охромел. Надлежало проследить, чтобы тролль не выходил на солнце.

Они поднялись на взгорок, откуда виднелось море. Годом раньше Валландер с Линдой общими усилиями затащили туда старую скамейку, купленную на аукционе за сущие гроши. Сейчас оба уселись на нее. Валландер подозвал Юсси, тот весьма неохотно подошел.

— Все, о чем мы сейчас говорим, происходило, когда Россия еще оставалась вполне реальным противником, — продолжал Стен Нурдландер. — Мы, шведы, в ту пору были убеждены, что нам никогда не победить их не только в хоккее. Мы твердо верили, что враг, как обычно, придет с востока и что надо бдительно следить за их действиями в Балтийском море. Именно тогда, в конце шестидесятых, поползли слухи.

Стен Нурдландер огляделся по сторонам, словно опасаясь, нет ли поблизости чужих ушей. Неподалеку от шоссе на Симрисхамн работал комбайн. Временами даже сюда долетал отдаленный гул автострады.

— Мы знали, что в Ленинграде у русских размещена крупная военная база. Кроме того, имелся еще целый ряд баз, более или менее секретных, в Прибалтике и в Восточной Германии. Не только мы, шведы, врубались в скалы, немцы тоже, еще при Гитлере, а русские продолжили, когда нацистскую свастику сменил красный флаг. Прошел слух, что на дне Балтийского моря, между Ленинградом и Прибалтикой, проложили коммуникационный кабель, по которому осуществлялся важнейший обмен сигналами. Мало-помалу сложилось мнение, что надежнее прокладывать собственные кабели, нежели рисковать, что сигналы будут перехвачены чужой прослушкой эфира. Не надо забывать, что Швеция принимала во всем этом самое деятельное участие. В начале пятидесятых был сбит наш разведывательный самолет, и сейчас никто уже не сомневается, что они «слушали» русских.

— Вы говорите, кабель — это слух?

— Его якобы проложили в начале шестидесятых, когда русские действительно считали, что могут помериться силами с Америкой и даже обогнать ее. Вспомните, как мы были озадачены, когда в космосе появился спутник и, к нашему общему удивлению, запустили его не американцы. Русские имели все основания так считать. В то время они действительно едва не вырвались вперед. Задним числом циник может сказать, что тогда-то им и надо было ударить. Если они хотели спровоцировать войну и устроить судный день, как вы выразились. Так или иначе, говорят, некий перебежчик из восточногерманской «штази», генерал с кучей орденов, которому вдруг захотелось приятно пожить в Лондоне, сообщил о существовании кабеля английской разведке. Англичане затем дорого продали эту новость своим американским друзьям, которые с радостью за нее ухватились. Но беда в том, что самые современные американские подлодки через Эресунн не проведешь — русские сразу бы их обнаружили. Поэтому искать кабель пришлось менее броскими способами. Мини-субмаринами и прочим. Однако точной информации не было. Где лежал кабель? Посредине Балтийского моря? Или же они выбрали кратчайший путь из Финского залива к Прибалтике? А может, русские еще хитрее и проложили кабель вблизи Готланда, ведь никто и не подумает, что он там. В общем, поиски продолжались, разумеется, с целью подсоединить к нему «братишку» подслушивающего цилиндра, пристроенного возле Камчатки.

— Вы имеете в виду такой же цилиндр, как у меня на кухне?

— Почему бы и нет? Вполне возможно, что их несколько.

— Все-таки странно. Сейчас великой советской державы не существует. Балтийские государства вновь обрели свободу, восточные немцы воссоединились с западными. Подобная подслушивающая аппаратура должна бы оказаться в музее холодной войны?

— Может быть. Я не могу ответить на этот вопрос. Могу только сказать, что за штуку вы отыскали.

Они пошли дальше. И только когда снова очутились в саду, Валландер задал самый важный вопрос:

— Куда это нас ведет, если говорить о Хокане и Луизе?

— Не знаю. На мой взгляд, история становится все более странной. Как вы намерены поступить с цилиндром?

— Свяжусь со стокгольмской полицией. Как-никак расследование ведут именно они. А что уж они там предпримут сообща с Полицией безопасности и военными, не мое дело.

В одиннадцать Валландер повез Стена Нурдландера в Стуруп, на аэродром. Возле желтого здания аэровокзала они попрощались. Еще раз, и опять безрезультатно, Валландер попытался оплатить поездку. Стен Нурдландер только покачал головой:

— Я хочу знать, что случилось. Не забывайте, Хокан был моим лучшим другом. Каждый день я думаю о нем. И о Луизе.

Он подхватил сумку и исчез за дверью. Валландер сел в машину и поехал домой.

Вернулся усталый, вялый и подумал, уж не расхворается ли опять. И решил принять душ.

Ему запомнилось только, что он с трудом задернул пластиковую штору. И больше ничего.

Очнулся он в больничной палате. У изножия койки сидела Линда. В запястье у него торчала игла, через которую в вену что-то вливали. Он понятия не имел, почему находится здесь.

— Что случилось?

Линда рассказала, деловито, словно зачитывая наизусть полицейский рапорт. Ее слова не пробуждали воспоминаний, только заполняли пустоту у него в голове. Около шести она позвонила ему, но он не ответил, потом звонила еще несколько раз, а ближе к десяти, уже крайне встревоженная, оставила Клару с Хансом, который в порядке исключения был дома, и поехала в Лёдеруп. Она нашла его в душе, вымокшего, без сознания. Вызвала «скорую» и сумела сразу же подсказать врачу, который им занимался, верный диагноз. Через несколько минут больничные доктора поняли, что у него инсулиновый шок. Сахар в крови настолько упал, что он потерял сознание.

— Помню, я проголодался, — медленно проговорил Валландер, когда она умолкла. — Но ничего не ел.

— Ты мог умереть, — сказала Линда.

Он видел слезы в ее глазах. Если б она не поехала к нему домой, если б не почуяла беду, он бы, вполне вероятно, умер под душем. Его пробрала дрожь. Жизнь могла закончиться там, в ванной, без одежды, на кафельном полу.

— Ты небрежничаешь, папа. И однажды небрежность может стать роковой. Я требую, чтобы у Клары еще лет пятнадцать был дедушка. Потом можешь жить как заблагорассудится.

— Не пойму, как такое могло случиться! Низкий уровень сахара у меня не впервые.

— Об этом надо поговорить с врачом. Я о другом. О твоей обязанности жить.

Он лишь кивнул, каждое слово требовало усилий. Его наполняла странная гулкая усталость.

— Что мне вливают? — спросил он.

— Не знаю.

— Долго меня тут продержат?

— Тоже не знаю.

Линда поднялась. Он видел, как она устала, и смутно сообразил, что дочь, наверно, сидит здесь очень давно.

— Езжай домой. Я справлюсь.

— Да. Справишься. На сей раз. — Линда наклонилась, пристально посмотрела ему в глаза. — Привет тебе от Клары. Хорошо, что ты справился. Она тоже так считает.

Валландер остался один в палате. Закрыл глаза, хотел поспать. И больше всего ему хотелось проснуться с ощущением, что случилось это не по его вине.

Но позднее в этот же день он узнал от своего врача — тот вообще-то не дежурил, однако все же пришел в больницу, — что времена, когда он мог пренебрегать контролем сахара, безвозвратно миновали. Валландер почти двадцать лет состоял пациентом доктора Хансена и не мог задним числом сочинять себе оправдания, знал, что совершенно несентиментальный врач все равно не клюнет. Доктор Хансен без устали твердил, что Валландер со своим халатным отношением к болезни ходит по лезвию бритвы. И случись такое еще раз, могут наступить последствия, для которых он, пожалуй, еще слишком молод.

— Мне шестьдесят, — сказал Валландер. — Разве это не старость?

— Два поколения назад — да. Но не сейчас. Тело стареет, тут ничего не поделаешь. Но живем мы, как правило, еще лет пятнадцать-двадцать.

— Что теперь будет?

— До завтра побудете здесь, коллеги проследят, чтобы сахар пришел в норму и обошлось без эксцессов. Потом вернетесь домой и продолжите свою грешную жизнь.

— Разве я грешу?

Доктор Хансен был на несколько лет старше Валландера и женат не меньше шести раз. В Истаде говорили, что необходимость платить бывшим женам заставляла его во время отпуска работать в норвежских больницах, далеко на севере, в Финнмарке, куда никто без нужды не поедет.

— Может, как раз этого в вашей жизни и недостает? Малой толики бодрящей грешности? Полицейский, преступающий границы дозволенного?

Только потом, после ухода доктора Хансена, он всерьез осознал, что был на грани, что смерть подошла совсем близко. На мгновение его захлестнули паника и смертельный страх, да с такой силой, как никогда. По крайней мере, в ситуациях, когда он был не при исполнении. У полицейского и у частного лица разный страх.

Он вновь вспомнил ту минуту, когда его, очень молодого патрульного полицейского, тяжело ранили ножом в Мальмё. Тогда он был на волосок от безвозвратной тьмы. Сейчас смерть опять дохнула в затылок, и на сей раз он сам открыл дверь тому, что могло бы покончить со всем.

Тем вечером в больнице Валландер принял несколько решений, хоть и понимал, что вряд ли сумеет их выполнить. Речь шла о питании, моционе, новых интересах, новой борьбе с одиночеством. В первую очередь необходимо действительно использовать отпуск, не работать, не гоняться за пропавшими родичами Линды. Расслабиться, отдохнуть, выспаться, подолгу гулять у моря, играть с Кларой.

Лежа на больничной койке, он составлял план. В ближайшие пять лет он обойдет пешком все сконское побережье от Халландсоса до границы с Блекинге. Сомнения насчет того, осуществит ли он свой план, возникли сразу же, как только родилась эта мысль. Но все равно приятно позволить мечте вырасти, а затем мало-помалу, может, и растаять.

Несколько лет назад, за обедом дома у Мартинссона, он разговорился с пенсионером, бывшим преподавателем гимназии, который рассказал, как прошел классическим путем пилигримов до Сантьяго-де-Компостела. Валландер тогда задумал повторить это паломничество, быть может разделив его на этапы и растянув на пять лет. Даже начал тренироваться, таскал рюкзак с камнями, которых сразу же нагрузил многовато, а потому заработал на левой ноге пяточную шпору. На этом паломничество закончилось, даже не начавшись. Теперь шпору вылечили, в частности весьма болезненными уколами кортизона прямо в пятку. Но, возможно, несколько хорошо продуманных походов вдоль побережья Сконе ему все ж таки по плечу?

На следующий день его выписали домой. Он забрал Юсси, который опять был под присмотром соседа, и отказался от предложения Линды приехать и сварить обед. Он чувствовал, что надо справляться с ситуацией без ее помощи. Один так один, сказал он ей. Теперь он сам в ответе за то, чтобы по меньшей мере не испортить себе отпуск.

В тот вечер перед сном он написал длинный мейл Иттербергу. Ни словом не упомянул о болезни, сообщил только, что берет отпуск, так как здорово устал, и что намерен отдохнуть от Хокана и Луизы фон Энке. Впервые я сознаю свои ограниченные возможности, что касается возраста и сил, так он закончил письмо. Раньше такого не бывало. Мне уже не сорок, и потому я могу лишь примириться с тем, что ушедшее время не воротишь. Думаю, большинство людей, как и я, питают иллюзию, будто, несмотря ни на что, можно дважды войти в одну и ту же реку.

Он перечитал написанное, кликнул «отослать» и выключил компьютер. Укладываясь спать, слышал далекие грозовые раскаты.

Гроза приближалась. Но светлое ночное небо пока не потемнело от туч.

20

На следующий день Валландер обнаружил, что гроза обошла его дом стороной. Фронт отклонился к востоку. Валландер встал около восьми, выспавшийся и отдохнувший. Утро выдалось прохладное, но он все равно устроился завтракать в саду. Чтобы отметить начало отпуска, сорвал несколько роз, положил на белый стол. И только успел сесть, как зазвонил телефон. Линда. Поинтересовалась его самочувствием.

— Получил предупреждение, — ответил он. — Сейчас все хорошо. Телефон буду держать под рукой.

— Именно это я и хотела тебе сказать.

— Как ваши дела?

— Клара немножко простыла. И Ханс на неделю взял отпуск.

— По своей воле или нет?

— По моей! Не рискнул перечить. Я предъявила ему ультиматум.

— Какой?

— Или я, или работа. Насчет Клары разговоров нет.

Валландер продолжил завтрак, думая, что Линда становится все больше похожа на деда. Та же вызывающая интонация, то же слегка ироничное отношение к окружающим. Но и вспыльчивость, таящаяся под самой поверхностью.

Он положил ноги на кресло, откинулся назад, зевнул и закрыл глаза. Вот теперь наконец начался отпуск.

Зазвонил телефон. Сперва он не хотел отвечать, в случае чего можно после прослушать сообщение, если его оставят. Но все-таки выпрямился, взял трубку.

— Это Иттерберг. Я вас разбудил?

— Позвони вы несколько часов назад, разбудили бы.

— Мы нашли Луизу фон Энке. Она мертва.

Валландер затаил дыхание, осторожно встал с кресла.

— Я решил сразу позвонить вам, — продолжал Иттерберг. — Возможно, мы сумеем придержать эту новость еще час-другой. Но должны информировать сына и вашу дочь. Ведь, кроме кузена в Англии, других родственников нет, верно?

— Вы забыли о дочери в «Никласгордене». По крайней мере, надо информировать тамошний персонал. Но это я могу взять на себя.

— Я так и думал, что вы предпочтете позвонить сами. Но если не хотите, что я вполне пойму, позвоню я.

— Нет-нет, я свяжусь с ними, — сказал Валландер. — Только расскажите мне самое важное, что я должен знать.

— Вообще-то история абсурдная, — начал Иттерберг. — Вчера вечером пропала страдающая деменцией женщина из интерната для престарелых на Вермдё. Она частенько уходила. Поэтому ее снабдили таким приборчиком наподобие GPS, чтобы легче было отследить. Но она сумела его сковырнуть. Пришлось полиции организовать прочесывание местности. Сперва разыскали ее, сенильную бабулю. С ней все было в порядке, как я понял. Потом заблудились двое поисковиков. Можете себе представить? И батарейка у них в мобильнике оказалась совсем никудышная, так что пришлось искать и их. Нашли, конечно. А на обратном пути нашли кой-кого еще.

— Луизу?

— Да. Она лежала возле лесной дорожки, километрах в трех от ближайшего шоссе. Тропинка ведет через лесосеку. Я как раз оттуда.

— Она убита?

— Нет. Скорее всего покончила с собой. Никаких внешних следов насилия, передозировка. Мы нашли при ней пустую склянку от снотворного. Если склянка была полная, то она приняла сотню таблеток.

— То есть сомнений в самоубийстве нет?

— По всей видимости. Но надо, разумеется, дождаться заключения судмедэксперта.

— Как она выглядела?

— Лежала на боку, немного скорчившись. Юбка, серая блузка, пальто, туфли стояли рядом. При ней была сумка с документами и ключами. Какое-то животное подходило к телу, обнюхивало, но не тронуло.

— Можете сказать, где именно на Вермдё?

Иттерберг объяснил и обещал прислать план. Электронной почтой.

— Прямо сейчас перешлю.

— Никаких следов Хокана?

— Никаких.

— Почему она выбрала это место? Лесосеку?

— Не знаю. О смерти среди красоты тут и речи нет. Кругом старые ветки да сухие древесные стволы. Посылаю карту. Звоните, если что.

— Как ваш отпуск?

— Занимаюсь вот этим. Не первый раз в моей жизни отпуск летит к черту.

Набросок карты пришел через несколько минут. По-прежнему держа в руке трубку, Валландер подумал, что чувство, какое он испытывает сейчас, хорошо знакомо всем полицейским, — нежелание сообщать о смерти. Такие сообщения привычкой не становятся.

Смерть всегда тягостна, когда бы ни пришла.

Он набрал номер и заметил, что рука дрожит. Ответила Линда:

— Опять ты? Мы же только что разговаривали, а? Все правда в порядке?

— Со мной — да. Ты одна?

— Ханс меняет дочке памперсы. Я же сказала, что предъявила ему ультиматум!

— Верно, сказала. А теперь слушай, только лучше сядь.

По голосу она поняла, что дело серьезное, знала, отец никогда не преувеличивает.

— Луиза мертва. Покончила с собой несколько дней назад. Ее нашли сегодня ночью или утром у дороги возле лесосеки на Вермдё.

Линда молчала, потом наконец произнесла:

— Это в самом деле правда?

— Похоже, у полиции нет сомнений. Но от Хокана ни следа.

— Ужасно.

— Как Ханс это воспримет?

— Не знаю. Сомнений действительно нет?

— Я бы не позвонил, если б Луизу не опознали.

— Я имею в виду: она вправду покончила с собой? На нее это не похоже. Не такой она человек.

— Ступай сообщи Хансу. Если он захочет поговорить со мной, пусть позвонит домой. Я могу дать ему и телефон стокгольмской полиции.

Валландер хотел закончить разговор, но Линда спросила:

— Где она была все это время? Почему покончила с собой именно сейчас?

— Об этом мне известно не больше твоего. Будем надеяться, что при всей трагичности это поможет нам отыскать Хокана. Но об этом поговорим после.

Закончив разговор, Валландер позвонил в «Никласгорден». Артур Челльберг был в отпуске, дежурная тоже, но в конце концов Валландер поговорил с временной сотрудницей. Она понятия не имела о длинной истории Сигне фон Энке, и у него возникло неприятное впечатление, будто он обращается к стене. Хотя, может, так оно и лучше, подумал он, в нынешних обстоятельствах.

Едва он покончил с этим делом, как раздался новый звонок — Ханс. Потрясенный, на грани слез. Валландер терпеливо отвечал на его вопросы, обещал сообщить, как только узнает что-нибудь новое. Трубку взяла Линда.

— Думаю, он еще не понял, — тихо сказала она.

— Как и все мы.

— Что она приняла?

— Снотворное. Иттерберг не сказал какое. Может, рогипнол? Вроде так оно называется?

— Она никогда не пила снотворное.

— Обычно женщины, желая покончить с собой, прибегают к таблеткам.

— Кое-что в твоем рассказе вызывает у меня удивление.

— Что именно?

— Она в самом деле разулась?

— Да, по словам Иттерберга.

— Разве не странно? Будь она в доме, я бы еще поняла. Но зачем снимать туфли, если собираешься лечь и умереть на улице?

— Не знаю.

— Он сказал, какие были туфли?

— Нет. Но просто потому, что я не спросил.

— Ты должен рассказать нам все-все, — сказала Линда под конец.

— А с какой стати мне что-то от вас скрывать?

— Иногда ты забываешь рассказывать, может, потому что ошибочно толкуешь заботу. Когда об этом узнают газетчики?

— В любую минуту. Включи телетекст, проверь. Обычно они ранние пташки.

Валландер ждал с телефоном в руке. Через несколько минут Линда вернулась.

— Уже. «Луиза фон Энке найдена мертвой. От мужа ни следа».

— Подробнее поговорим попозже.

Валландер включил телевизор и убедился, что этой новости отведено много места. Но если не случится ничего, что изменит или усугубит положение, смерть Луизы фон Энке скоро вновь отступит на задний план.

Остаток для он пробовал заниматься садом. Купленный в строительном супермаркете по сниженной цене секатор, как выяснилось, фактически никуда не годился. Кое-как он подстриг кусты и некоторые из старых, частью засохших фруктовых деревьев, вполне сознавая, что середина лета не самое подходящее время для этой процедуры. Мысли же его были заняты Луизой. Он не успел толком узнать ее. Что ему, собственно, известно о ней? О женщине, которая с легкой улыбкой на губах слушала все разговоры, что велись за столом, но крайне редко сама вставляла хоть слово? Она преподавала немецкий, а может, и другие языки. Сейчас он не мог вспомнить, а вникать и разыскивать свои записи не хотел.

Когда-то она родила дочь, думал он. И еще в больнице узнала о тяжелых нарушениях в ее развитии. Дочь, которую назвали Сигне, никогда не сможет жить нормальной жизнью. Это был их первый ребенок. Как на мать воздействует такое событие? Он ходил по саду с никудышным секатором в руках и не находил ответов. Но и особенно глубокой печали не испытывал. Мертвых жалеть невозможно. Он мог понять чувства Ханса и Линды. Там есть еще и Клара, которой не суждено узнать свою бабушку.

Подковылял Юсси с занозой в передней лапе. Валландер присел к садовому столу и, вооружившись очками и пинцетом, вытащил занозу. Юсси выразил благодарность, черным штрихом метнувшись по меже. Низко над домом пролетел планер. Валландер, прищурясь, проводил его взглядом. Ощущение отпуска не приходило. Он все время видел перед собой Луизу, лежащую на земле возле тропинки, змеящейся по лесосеке. И рядом с нею — аккуратно поставленные туфли.

Валландер зашвырнул секатор в сарай, лег на качели. Планер исчез из виду, вдали работали трактора. Волнами накатывал гул автомагистрали. Он сел. Бессмысленно. Отпуска не будет, пока он не увидит своими глазами. Придется еще раз съездить в Стокгольм.

В столицу он вылетел тем же вечером, после того как снова отвел Юсси к соседу, который добродушно, но не без иронии осведомился, не стала ли собака ему в тягость. С аэродрома позвонил Линде, дочь не удивилась. Она именно этого и ожидала.

— Сделай побольше снимков, — сказала она. — Что-то там не так.

— Да все не так. Потому и еду.

В самолете его донимали орущие дети в кресле за спиной. Почти всю дорогу пришлось затыкать уши пальцами. Остановился он в небольшой гостинице поблизости от Центрального вокзала. Едва успел войти в холл, хлынул проливной дождь. В окно он видел, как люди бросились искать укрытия. Возможно ли большее одиночество? — вдруг подумал он. Дождь, гостиничный номер и я, шестидесяти лет от роду. Обернусь, а никого здесь нет. Интересно, как обстоит с Моной. Вероятно, ее одиночество не меньше моего, думал он. Может, даже тяжелее, потому что она упорно пытается спрятать его, накачиваясь алкоголем.

Когда дождь перестал, Валландер сходил на вокзал, купил подробный план Стокгольма. По телефону заказал на завтра машину. Поскольку стояло лето и спрос на прокатные автомобили был велик, ему предложили далеко не столь дешевую машину, как он надеялся. Но сказал «да». Поужинал он в Старом городе. Пил красное вино и вдруг вспомнил давнее лето, когда встретил одну женщину, сразу после развода с Моной. Звали ее Моника, она гостила в Истаде у друзей. Познакомились они на скучной танцевальной вечеринке. И решили при встрече в Стокгольме поужинать вместе. Еще не доев салат, он понял, что все это ошибка. Им было не о чем говорить, совершенно не о чем, молчание затягивалось, и он умудрился сильно захмелеть. Сейчас он молча выпил в память об этой женщине, надеясь, что у нее в жизни все в порядке. Уходя из ресторана, он был слегка навеселе, прогулялся по переулкам, вышел на мост Шеппсбру, потом вернулся в гостиницу. Ночью ему опять снились лошади, бегущие в море. Утром он, как только проснулся, отыскал глюкометр и уколол палец. Уровень сахара — 5,5. Норма. День начался хорошо.

Тяжелые тучи висели над Стокгольмом и окрестностями, когда около десяти он нашел на Вермдё то место, где обнаружили труп Луизы фон Энке. Там еще уцелели остатки полицейской ленты. Дождь изрядно нагваздал вокруг, но Валландер разглядел следы меток, обозначавших, где именно лежало тело.

Он стоял не шевелясь, затаив дыхание, вслушиваясь. Первое впечатление всегда самое важное. Медленно огляделся вокруг. Место, где нашли Луизу, представляло собой небольшую впадину среди каменных глыб и отлогих пригорков. Если она не хотела, чтобы ее увидели, то выбрала место правильно.

Потом он подумал о розах. О том, что говорила Линда, когда впервые рассказывала ему о своей будущей свекрови. Женщина, которая любила цветы, мечтала иметь красивый сад, женщина с «зелеными пальцами». Так говорила Линда. Он совершенно отчетливо запомнил. Но это место даже отдаленно не похоже на красивый сад. Почему она выбрала именно его? Потому что смерть лишена красоты, не имеет ничего общего с розами и ухоженным садом? Он прошелся вокруг, осмотрел низинку со всех сторон. Последний отрезок пути она наверняка прошла пешком, думал он. И шла с той стороны, где стоит моя машина. Но на чем она сюда приехала? На автобусе? На такси? Кто-то ее привез?

Он прошел к старой охотничьей вышке, стоявшей посреди лесосеки. Лесенка хлипкая, рассохшаяся. Он осторожно поднялся наверх. Там валялись сигаретные окурки и несколько пустых банок из-под пива. В углу — дохлая мышь. Спустился вниз, пошел дальше. Пытаясь представить себе, что это он решил покончить с собой. Безлюдное место, замусоренное и уродливое, склянка снотворного. Он замер. Сотня таблеток. Иттерберг не упоминал о бутылке с водой. Можно ли проглотить столько таблеток, не запивая? Он еще раз прошел назад, по своим следам, высматривая, не проморгал ли чего в первый раз. Глядел на землю и одновременно пытался заглянуть в свои мысли, а главное — в мысли Луизы. Молчаливой женщины, которая дружелюбно и благожелательно слушала, о чем говорят другие.

Вот тогда-то Валландер начал по-настоящему осознавать, что находится на окраине совершенно незнакомого мира. Мира Хокана и Луизы фон Энке, с которым он никогда в жизни не сталкивался. Что именно видел и ощущал в эти минуты на лесосеке, он и сам не знал, ему было не за что ухватиться, чутье тоже молчало. Он лишь смутно угадывал, что находится вблизи чего-то, в чем не умеет разобраться.

Вернувшись к машине, он поехал в город, припарковался на Гревгатан, поднялся в квартиру. Молча обошел покинутые комнаты, подобрал с пола у двери почту, отложил счета, которые оплатит Ханс. Переадресовка еще не заработала как надо. Просмотрел письма — нет ли чего неожиданного, но ничего не нашел. Поскольку воздух в квартире был душный, спертый, а у него разболелась голова, вероятно от неважнецкого красного вина, выпитого накануне вечером, он осторожно открыл одно из выходящих на улицу окон. Бросил взгляд на автоответчик. Красная лампочка мигала, показывая, что поступили новые сообщения. Он включил пленку. Мэрта Хёрнелиус хотела бы знать, не желает ли Луиза фон Энке участвовать в литературном кружке, который начнет работу осенью и будет заниматься классической немецкой литературой. И всё. Луиза фон Энке никогда уже не будет участвовать в литературных кружках, подумал Валландер. Ее книги закрыты навсегда.

Валландер сварил на кухне кофе, проверил, нет ли в холодильнике испорченной еды, потом прошел в ту комнату, где стояли два больших Луизиных гардероба. Одежда его не интересовала, он вытащил только обувь. Отнес на кухню, расставил на кухонных столах. В итоге оказалось двадцать две пары туфель плюс две пары резиновых сапог. Они заняли два рабочих стола и мойку. Он надел очки и начал методично осматривать туфлю за туфлей. Отметил, что размер весьма большой и что покупала она исключительно эксклюзивные марки. Даже резиновые сапоги и те были итальянские, причем, как решил Валландер, от дорогой фирмы. Он и сам не знал, что ищет. Но и Линде, и ему показалось весьма странным, что перед смертью она разулась и поставила туфли рядом с собой. Вид аккуратный, думал он. Но почему?

Через полчаса он управился с осмотром обуви. Потом позвонил Линде на мобильный. Рассказал о поездке на Вермдё.

— Сколько у тебя обуви? — спросил он.

— Не знаю.

— У Луизы двадцать две пары, не считая той, что в полиции. Это много или мало?

— Да вроде нормально. Она заботилась о том, как одета.

— Только это я и хотел узнать.

— Можешь рассказать что-нибудь еще?

— Не сейчас.

Невзирая на ее протесты, он закончил разговор и позвонил Иттербергу. К его удивлению, ответил ребенок. Потом трубку взял Иттерберг.

— Моя внучка обожает отвечать по телефону. Сегодня я взял ее с собой на работу.

— Не буду вам мешать. Только один вопрос, который не дает мне покоя.

— Вы не мешаете. Но вы ведь, по-моему, тоже в отпуске? Или я ошибаюсь?

— В отпуске.

— Ладно, задавайте ваш вопрос. Ничего нового, что проливало бы свет на смерть Луизы фон Энке, у меня нет. Ждем, что скажут судмедэксперты.

Валландер вдруг вспомнил про воду.

— Собственно, вопросов у меня два. Первый совсем простой. Если она проглотила столько таблеток, то, наверно, чем-то их запивала?

— Рядом с трупом мы нашли полупустую литровую бутылку минеральной воды. Разве я не говорил?

— Наверняка говорили. Наверно, я слушал недостаточно внимательно. Какая вода — «Рамлёса»?

— «Лука», по-моему. Но я не уверен. Это важно?

— Вовсе нет. Дальше, насчет туфель.

— Они стояли рядом с телом, очень аккуратно.

— Можете их описать?

— Коричневые, на низком каблуке, новые, по-моему.

— Разумно ли предположить, что она надела их специально, чтобы пройти на то место?

— В общем-то туфли отнюдь не бальные.

— Однако новые?

— Судя по виду, да.

— Что ж, других вопросов у меня пока нет.

— Я дам знать, когда получу заключение медика. Лето, дело идет медленнее.

— Кстати, вы имеете представление, как она попала на Вермдё?

— Нет. Пока не выяснили.

— Я просто спросил. Спасибо еще раз.

Валландер сидел в безмолвной квартире, сжимая телефонную трубку, словно последнюю опору в жизни. Коричневые туфли, новые. Отнюдь не бальные. Медленно, задумчиво он принялся убирать обувь назад, в гардероб.

Утром следующего дня он вернулся в Истад. После полудня отвез скверный секатор в супермаркет и сказал, что тот никуда не годится. Поскольку он вопреки своим привычкам раскипятился, а один из тамошних начальников знал, кто он такой, ему за те же деньги предоставили более современную модель.

Когда он приехал домой, оказалось, что звонил Иттерберг. Валландер немедля набрал его номер.

— Вы заставили меня призадуматься, — сказал Иттерберг. — И я еще раз осмотрел туфли. Я не напутал. Они почти совсем неношеные.

— Напрасно вы так беспокоились из-за меня.

— Собственно, я звонил не по поводу туфель, — невозмутимо продолжил Иттерберг. — Осмотрев их, я еще раз внимательно проверил ее сумку. И обнаружил внутренний карман, вроде как тайник. Там лежало кое-что очень любопытное.

Валландер насторожился.

— Бумаги. Документы. На русском языке. И микрофильмы. Что это, я не знаю. Но весьма примечательно, чтобы снять трубку и позвонить нашим секретным коллегам.

До Валландера не вполне дошло, что он услышал.

— То есть у нее были при себе секретные материалы?

— Не знаю. Но микрофильм есть микрофильм, а тайник — тайник. И русский язык. Я просто хотел поставить вас в известность. И наверно, до поры до времени лучше никому об этом не говорить. Пока не выясним, что это на самом деле. Я перезвоню, когда узнаю побольше.

Валландер вышел в сад, сел в кресло. Опять стало жарко. Вечер обещал быть чудесным.

Но его знобило.

Часть 3 Зачарованный сон

21

Валландер вовсе не собирался держать слово. Решил незамедлительно поговорить с Линдой и Хансом. Семья, безусловно, важнее, чем шведская секретная служба, тут он ни секунды не сомневался. Он расскажет дочери и зятю все, что услышал, слово в слово. Это его долг.

После разговора с Иттербергом он долго сидел в задумчивости. Первая мысль была: нет, что-то здесь никак не вяжется. Нелепость какая-то. Луиза фон Энке — агент русских? Даже если полиция нашла в ее сумке странные бумаги, вдобавок в тайнике, он не мог поверить, что это правда.

Но с какой стати Иттерберг станет звонить и рассказывать небылицы? После недолгих встреч Валландер проникся к нему доверием. Иттерберг никогда бы не позвонил, если б не был уверен.

Валландер понимал, что должен делать. Попытки защитить Луизу, отрицая факты, ничем ей не помогут. Надо принять рассказ Иттерберга всерьез. Каким бы впоследствии ни оказалось объяснение, изложенные Иттербергом факты таковыми и останутся, только вот выводы, вероятно (или обязательно) будут другими.

Он сел в машину, поехал домой к Линде и Хансу. Детская коляска стояла в теньке под деревом, они сидели на качелях и пили кофе.

Валландер сел в садовое кресло, сообщил об услышанном. Ханс и Линда нахмурились, оба с недоверчивой миной. Пока Валландер говорил, в голове у него вдруг всплыло имя — Веннерстрём. Полковник, без малого полвека назад выдавший множество сведений о шведских вооруженных силах. Но каким-то образом связать Луизу фон Энке с этим человеком, который долгие годы, движимый холодной алчностью, ловко занимался шпионажем, он, конечно, не мог.

— Я не сомневаюсь в том, что услышал, — закончил он. — Но не сомневаюсь и в другом: наверняка найдется разумное объяснение, откуда эти бумаги взялись в ее сумке.

Линда покачала головой, посмотрела на мужа, потом прямо в глаза отцу:

— Это действительно правда?

— Я бы, разумеется, не поехал сюда, чтобы рассказывать басни, а не точное изложение того, что сам недавно услышал.

— Не раздражайся. Нам необходимо задать вопросы.

— Я не раздражаюсь. Но избавь меня от ненужных вопросов.

И Валландер, и Линда поняли, что вот-вот вспыхнет совершенно неуместная ссора, и сумели одуматься. Ханс вроде бы ничего не заметил.

Валландер повернулся к нему, увидел, что лицо у него расстроенное, и осторожно спросил:

— Тебя это не наводит ни на какие мысли? Ведь ты знал ее лучше, чем мы.

— Нет, не наводит. Недавно я узнал, что у меня есть неведомая сестра. А теперь вот это. Родители как бы становятся все более чужими. Бинокль перевернут. Они пропадают из виду.

— Тебе ничего не вспоминается? Давние картины? Произнесенные слова, люди, приходившие с визитом?

— Нет. Только больно внутри.

Линда взяла Ханса за руку. Валландер встал, отошел к коляске под яблоней. Над москитной сеткой жужжал шмель. Он осторожно приподнял сетку, посмотрел на спящую кроху. Вспомнил Линду в коляске, вечные страхи Моны и собственную радость по поводу ребенка.

Потом вернулся в кресло:

— Спит.

— Мона рассказывала, я орала по ночам.

— Верно. Чаще всего вставал я и успокаивал тебя.

— Мона вспоминает иначе.

— Правда ее никогда особо не заботила. Она думает, будто помнит, а на самом деле забыла. Пока она спала, я ночи напролет носил тебя на руках. Иной раз спал всего час-другой. А потом шел на работу.

— Клара нас почти никогда не будит.

— Золото, а не ребенок. По правде говоря, жуткие были ночи с тобой и твоим ором.

— И ты носил меня на руках?

— Иногда с затычками в ушах. Но носил тебя именно я. Что бы там ни говорила Мона.

Ханс так резко поставил кофейную чашку на стол, что расплескал кофе. Он словно и не слышал их разговор.

— Где мама была все это время? И где Хокан?

— А ты сам как думаешь? Какова была первая мысль? Сейчас, когда все меняется?

Вопросы задавала Линда. Валландер посмотрел на нее с удивлением. Он мысленно сформулировал точно такие же. Но дочь опередила его.

— У меня нет ответов. Что-то говорит мне: отец жив. Странно, как раз когда маму нашли мертвой, я отчетливо чувствую, что он жив.

Валландер перехватил инициативу и следующие вопросы задал сам.

— Почему? Что-то ведь, наверно, заставляет тебя так думать?

— Не знаю.

Вообще-то Валландер и не ждал, что Ханс незамедлительно что-то скажет. Ему было понятно, что члены семьи фон Энке весьма далеки друг от друга.

Он задержался на этой мысли, подумав, что, пожалуй, именно здесь есть своего рода зацепка. Что знали друг о друге супруги фон Энке? Может, здесь секретов не меньше, чем в других взаимосвязях внутри семьи? Или наоборот? Может, отношения между Луизой и Хоканом были очень близкими?

В этот миг он не находил ответов, не двигался с мертвой точки. Ханс встал, ушел в дом.

— Ему надо позвонить в Копенгаген, — сказала Линда. — Мы так решили, когда ты приехал.

— Что решили?

— Что сегодня он останется дома.

— У этого человека никогда не бывает выходных?

— На мировых биржах царит большое беспокойство. Ханс огорчен. Потому и работает все время.

— С исландцами?

Линда выжидающе посмотрела на него:

— Ты пытаешься иронизировать? Не забывай, ты говоришь об отце моего ребенка!

— Когда он показывал мне свою контору, там сидели исландцы. Почему мое воспоминание о них должно быть иронией?

Линда протестующе махнула рукой. Ханс вернулся на качели. Некоторое время разговор шел о похоронах Луизы. Валландер не мог им сказать, когда судмедэксперты разрешат забрать тело.

— Странно, — сказал Ханс. — Вчера я получил большой пакет с фотографиями, сделанными на Хокановом семидесятипятилетии. Фотограф только сейчас удосужился их переслать. Там минимум штук сто.

— Хочешь, чтобы мы посмотрели? — спросила Линда.

— Не сию минуту. — Ханс пожал плечами. — Я положил их вместе со списками гостей и другими бумагами, связанными с юбилеем. В том числе с копиями всех счетов.

Валландер, погруженный в раздумья, услышал слова Ханса как бы из дальней дали. И вдруг очнулся:

— Я не ослышался? Ты сказал «список гостей»?

— Все было продумано до мельчайших деталей. Не зря же отец был офицером. Он отметил, кто действительно пришел, кто сообщил об отказе и кто в нарушение всех правил не пришел и не потрудился объяснить свое отсутствие.

— А как списки оказались у тебя?

— Мои родители не очень в ладах с компьютером. Я помогал им сделать распечатки. А после предполагалось, что я внесу туда отцовские комментарии. Бог весть зачем. Но до этого так и не дошло.

Валландер прикусил губу, задумался. Потом встал.

— Я бы хотел увидеть эти списки. И фотографии тоже. Могу взять их домой, если у вас другие планы.

— Какие планы при маленьком ребенке, — сказала Линда. — Ты что, забыл? Она скоро проснется. И тогда конец безмятежному покою. А тебе, как я понимаю, лучше всего поехать домой. Думаю, так будет спокойнее.

Ханс сходил в дом и быстро вернулся с несколькими прозрачными конвертами, полными бумаг и фотоснимков. Линда проводила отца до машины. Вдали вдруг прокатился гром. Когда Валландер хотел открыть дверцу, дочь заступила ему дорогу.

— Они не ошиблись? Может, это убийство?

— В пользу этого свидетельств нет. Иттерберг хороший полицейский, опытный. И глаз у него острый. Малейшее подозрение не останется без внимания.

— Расскажи еще раз, как она выглядела, когда ее нашли.

— Туфли аккуратно стояли рядом с телом. Она лежала разутая, на спине. Одежда в порядке. То есть она не упала, а легла.

— Но туфли?

— Вроде был такой обычай, исчезнувший в наши дни? Перед смертью выставлять обувь за порог?

Линда нетерпеливо мотнула головой:

— Во что она была одета?

Валландер попытался вспомнить, что ответил Иттерберг на его вопрос об этом. Черная юбка, светлая блузка, бюстгальтер, трусики, гольфы.

Линда покачала головой.

— Никогда не видела ее в гольфах. Она носила колготки или надевала обувь на босу ногу.

— Ты уверена?

— Вполне. Когда каталась на лыжах, надевала носки из козьей шерсти. Хотя это к делу не относится.

Валландер попробовал прикинуть, что это может означать. Он не сомневался, Линда знает, о чем говорит. Когда она говорила так решительно, как сейчас, то чаще всего оказывалась права.

— У меня нет вразумительного ответа. Переправлю твои соображения в Стокгольм.

Дочь посторонилась и, когда он сел за руль, захлопнула дверцу.

— Луиза не из тех женщин, что кончают самоубийством, — сказала она.

— И все же она это сделала.

Линда молча тряхнула головой. Валландер сообразил: она хочет, чтобы он хорошенько подумал над ее словами. Говорить об этом сейчас ни к чему. Он включил зажигание и поехал прочь. Выезжая на магистраль, вдруг свернул в другую сторону и по приморскому шоссе поехал в направлении Треллеборга. Ему нужно подвигаться. Возле пляжа Моссбю стояло несколько жилых прицепов вперемежку с обычными трейлерами. Он припарковался на обочине, спустился к морю. Всякий раз, возвращаясь сюда, он чувствовал, что именно эта полоска берега, не особенно примечательная, не больно красивая, была одним из центров его жизни. Здесь он гулял с маленькой Линдой, здесь пытался помириться с Моной, когда она сообщила ему, что намерена развестись. На этом пляже Линда без малого десять лет назад сказала, что решила стать полицейской и уже зачислена в стокгольмскую Полицейскую академию. Здесь же она рассказала ему, что ждет ребенка, то бишь Клару.

Опять-таки здесь почти двадцать лет назад прибило к берегу резиновый плот с двумя мертвецами, замученными, безымянными, в которых много позже опознали латышей. Он в точности помнил, где плот выбросило на берег, воочию видел своих коллег, обступивших красный плот, пронизывающий холодный ветер и Нюберга, который с угрюмым видом пытался составить себе картину случившегося с этими двумя людьми, мертвыми, застреленными, а не утонувшими.

Валландер зашагал по пляжу, разгоняя одеревенелость от бесконечного сидения, от неподвижности. Он думал о словах Линды. Верим ли мы, нет ли, а люди кончают самоубийством, сказал он себе. Несколько человек, от которых я никак не ожидал, что они наложат на себя руки, без колебаний сделали это, причем почти все действовали согласно четкому плану. Сколько было таких, кого я вынимал из петли, которую они сами затянули на своей шее, сколько таких, чьи останки мне довелось собирать, после того как они пальнули дробью прямо себе в лицо? На пальце одной руки можно сосчитать родственников, которые, по их словам, не удивились.

Гулял Валландер долго и к машине вернулся усталый. Сел на водительское место, открыл один из пластиковых конвертов. Наугад рассматривал то один, то другой снимок. Многие лица казались знакомыми, но и таких, кого он совершенно не помнил, было не меньше. Он убрал фотографии, поехал домой. Чтобы получить удовольствие от материала, надо изучить его внимательно, а не так небрежно, как сейчас, сидя за рулем автомобиля.

Только когда свечерело, он расположился за кухонным столом. Вот с чего надо начать, думал он. С фотографий большого, тщательно организованного семейного торжества, с юбиляра и его жены. Он начал рассматривать снимок за снимком. Поскольку на заднем плане почти все время виднелись столы, мог приблизительно определить, когда сделан тот или иной снимок — до, во время или после банкета. В общей сложности 104 фотографии, некоторые нерезкие и не в фокусе. На 64 снимках присутствовали либо Луиза, либо Хокан, на 12 — оба. На двух фото онисмотрели друг на друга, она улыбалась, он выглядел скорее серьезным. Валландер разложил фотографии в ряд, сгруппировал их примерно по времени съемки. Поразительно, на всех снимках Хокан фон Энке серьезен. Он просто сдержанный офицер или здесь отражена тревога, о которой он вскоре заговорит со мной? — думал Валландер. Этого мне не выяснить. Но, похоже, все-таки он уже здесь встревожен.

Луиза, напротив, все время улыбалась. Если не считать одного фото. Но в тот момент она не сознавала, что перед ней стоит фотограф. Единственный правдивый снимок, подумал Валландер, или случайность? Он перешел к фотографиям, запечатлевшим множество гостей. Приветливые пожилые люди, впечатление солидного благополучия. Н-да, голодранцев на юбилее Хокана фон Энке не видать, пробормотал он себе под нос. Эти люди имеют достаточно денег, чтобы выглядеть вполне довольными.

Валландер убрал снимки, перешел к двум спискам гостей. Насчитал сто два человека. Имена записаны в алфавитном порядке. Присутствовало много супружеских пар.

Он штудировал первый список, когда позвонила Линда:

— Я сгораю от любопытства. Нашел что-нибудь?

— Ничего такого, чего бы не знал раньше. Луиза улыбается, Хокан серьезен. Он никогда не улыбался?

— Не особенно часто. Но улыбка Луизы искренна. Она не притворялась. И, по-моему, сама неплохо отличала притворство от искренности.

— Я как раз начал просматривать списки гостей. Сто две фамилии. Почти все мне незнакомы. Альвен, Альм, Аппельгрен, Бернтсиус…

— Его я помню, — перебила Линда. — Стен Бернтсиус. Высокий чин на флоте. Я присутствовала на одном неприятном ужине у Хокана и Луизы, куда был приглашен и он. Вместе с женой, маленькой, запуганной женщиной, которая большей частью краснела и молчала, а вдобавок пила слишком много вина. Но Стен Бернтсиус — сущий кошмар.

— В каком смысле?

— В смысле ненависти к Пальме.

Валландер наморщил лоб.

— Ты давно знакома с Хансом? Несколько лет? С две тысячи шестого? Если не ошибаюсь, тогда со времени убийства Пальме прошло уже двадцать лет.

— Ненависть живет долго.

— Ты что же, всерьез утверждаешь, что несколько лет назад сидела на ужине, где гости дурно отзывались о шведском премьер-министре, убитом двадцатью годами раньше?

— Именно это я и утверждаю. Стен Бернтсиус начал говорить о Пальме как советском шпионе, тайном коммунисте, изменнике родины, бог знает чего только не говорил.

— А Луиза и Хокан?

— К сожалению, думаю, Хокан разделял его точку зрения. Луиза была немногословна, старалась сгладить ситуацию. Но атмосфера была неприятная.

Валландер призадумался. Для него Улоф Пальме в первую очередь был образцом наиболее трагических неудач шведской полиции. Как политика он его почти не помнил. Человек с резким голосом и порой не слишком дружелюбной улыбкой? Толком не поймешь, какие воспоминания подлинны. При Пальме он менее всего интересовался политикой. Пытался в те годы наладить собственную жизнь и вдобавок управиться со строптивым отцом.

— Пальме был премьером, когда в наших водах шныряли чужие подводные лодки, — сказал он. — Думаю, именно с этого начался разговор о нем?

— Вообще-то нет. Если не ошибаюсь, большей частью речь шла об упадке шведских вооруженных сил, который якобы начался при нем. Он один якобы в ответе за то, что Швеция не способна себя защитить. Бернтсиус утверждал, что большая ошибка — думать, будто Россия всегда останется такой миролюбивой, как сейчас.

— А кстати, каких политических взглядов придерживались супруги фон Энке?

— Разумеется, крайне консервативных, оба. Но Луиза пыталась создать впечатление, что презирает все связанное с политикой. Но это неправда.

— То есть она все-таки носила маску?

— Возможно. Дай знать, если найдешь что-то важное.

Валландер вышел из дома покормить Юсси. Пес выглядел взъерошенным и усталым. Может, в самом деле собаки и их владельцы становятся похожи? В таком случае старость всерьез вонзила в него свои когти. Неужели? Неужели он уже близок к опустошительной дряхлости, которая отнимет у него все силы? Он отбросил эти мысли, вернулся в дом. Но, собираясь снова сесть за кухонный стол, вдруг осознал, что это бессмысленно. Ни в списках гостей, ни среди фотографий нет ничего, что может пролить свет на пропавших. Совершенно ничего. Что бы ни произошло, объяснения надо искать в другом. Его поиски не имеют смысла. Он ищет не иголку, он ищет стог сена.

Валландер собрал все со стола, положил на столик в прихожей. Завтра отвезет Линде и попробует не думать о покойной Луизе и пропавшем Хокане. Скоро они поедут в Кристбергскую церковь,[108] красиво расположенную над озером Бурен в Эстеръётланде. Вот уже сотню лет там хоронят всех фон Энке, в их склепе упокоится и Луиза. Ханс рассказывал, что родители составили совместное завещание, где написали, что не желают кремации. Валландер сел в свое кресло, закрыл глаза. Чего желает он сам? Фамильного склепа у него нет, места на кладбище тоже. Его мать похоронена в Мальмё, отец — на одном из истадских кладбищ. Каковы планы его сестры Кристины, которая живет в Стокгольме, он не знает.

Валландер задремал в кресле и рывком проснулся. Вслушался в летнюю ночь. Разбудил его лай собаки. Он встал. Рубашка насквозь мокрая от пота, наверно, что-то снилось. Обычно Юсси без причины не лаял. Сделав шаг, он почувствовал, что ноги затекли. Потопал, чтобы их размять, продолжая вслушиваться в темноту летней ночи. Юсси молчал. Валландер вышел на крыльцо. Юсси тотчас начал напрыгивать на ограду и повизгивать. Валландер огляделся. Наверно, лисица шныряет поблизости, подумал он. Обошел двор. Трава пахнет свежестью. Безветренно, тихо. Он почесал Юсси за ухом. Тихонько спросил: что заставило тебя лаять? Зверек? Или собакам тоже снятся кошмары? Подошел к полевой меже, прищурясь глянул в поля. Тени повсюду, на востоке чуть брезжит рассвет. Глянул на часы. Без четверти два. Сидя в кресле, он проспал почти четыре часа. Вздрогнул из-за сырой рубашки, вернулся в дом, лег в постель. Но сон не приходил. Курт Валландер лежит в постели и думает о смерти, вслух сказал он себе. И это чистая правда. Он действительно думал о смерти. Но так бывало часто. С того самого дня, когда его, молодого полицейского, пырнули ножом и лезвие прошло в сантиметре от сердца, смерть всегда присутствовала в его жизни. Каждое утро он видел ее в зеркале. Однако сейчас, когда ему не спалось, она вдруг подступила вплотную. Ему шестьдесят, диабетик, несколько грузноват, не следит, как положено, за своим здоровьем, слишком мало двигается, слишком много пьет, небрежен в питании, ест от случая к случаю, не по часам. Он периодически принуждал себя к дисциплине, но ненадолго. Лежал в потемках и паниковал. Свободы действий больше нет. Выбирать не из чего. Радикально меняй образ жизни либо безвременно умирай. Хотя бы попытайся дожить до семидесяти — или смерть настигнет тебя в любую минуту. Тогда Клара останется без деда по матери, как по непонятным пока причинам лишилась бабушки по отцу.

До четырех Валландер так и лежал без сна. Волнами накатывал страх. Когда же он наконец уснул, то с печалью в сердце, оттого что столь многое в жизни безвозвратно кануло в прошлое.

Проснулся он в самом начале восьмого, невыспавшийся, с головной болью, и тотчас зазвонил телефон. Сперва он не хотел отвечать. Наверно, Линда — жаждет удовлетворить свое любопытство. Подождет. Если он не ответит, значит, спит. Но после четвертого сигнала все-таки встал, придвинул к себе телефон. Звонил Иттерберг, бодрый и энергичный:

— Я вас разбудил?

— Почти, — сказал Валландер. — Пытаюсь побыть в отпуске. Правда, пока без особого успеха.

— Буду краток. Но полагаю, вас заинтересует то, что я сейчас держу в руке. Бумага из судмедэкспертизы. От доктора Анаит Индоян. Мне пришлось изрядно потрудиться, пока я вычислил, что это женщина.

— Необычное имя, — сказал Валландер.

— Вся наша страна потихоньку полнится необычными именами, — хмуро заметил Иттерберг. — Не подумайте, что я отношусь к этому негативно. Просто никак не привыкну, что не все теперь зовутся Андерссон, и вынужден бороться с собой.

— Валландер и Иттерберг пробьются, — сказал Валландер. — Нашего брата в стране вряд ли больше нескольких тысяч?

— Анаит Индоян, — повторил Иттерберг. — Согласно биографическим данным, которые я сумел раздобыть из чистого любопытства, она армянка. По-шведски пишет безупречно. Она проанализировала химические препараты, обнаруженные в организме Луизы фон Энке. И нашла кое-что, по ее оценке, весьма примечательное.

Валландер насторожился, ожидая продолжения. Слышал, как Иттерберг листает бумаги.

— Без сомнения, это препараты, которые слегка упрощенно можно назвать снотворными, — продолжил Иттерберг. — Часть химических компонентов ей удалось определить. Но там есть и кое-что незнакомое. В смысле она не может описать эти вещества. Однако сдаваться не намерена. А в конце своего предварительного отчета делает чрезвычайно любопытное наблюдение. Считает, что здесь обнаруживаются некоторые сходства, более или менее проблематичные, с препаратами, применявшимися в ГДР.

— ГДР?

— Вы все-таки еще не вполне проснулись?

Валландер не понимал взаимосвязи.

— Восточная Германия. Спортивное чудо, помните? Все эти потрясающие тамошние пловцы и легкоатлеты. Теперь-то нам известно, что их подвергали доселе невиданному химическому воздействию. Восточногерманские чудо-спортсмены, по сути, были не чем иным, как чудовищами, напичканными наркотиками. И нет ни малейшего сомнения касательно взаимосвязей. Деятельность «штази» и то, чем занимались спортивные лаборатории, — две сотрудничающие руки. Они делились друг с другом опытом. Поэтому, — закончил Иттерберг, — любезная Анаит позволяет себе предположить, что найденные ею вещества, возможно, связаны с давней Восточной Германией.

— Которой уже нет? Целых двадцать лет?

— Без малого двадцать. Берлинскую стену снесли в восемьдесят девятом. Я точно помню, потому что как раз той осенью женился.

Иттерберг умолк. Валландер пытался обдумать услышанное.

— Звучит все это странно, — наконец сказал он.

— Да, верно? Не зря я решил, что вы заинтересуетесь. Переслать копию в Управление?

— Я в отпуске. Но съезжу заберу.

— Продолжение следует, — сказал Иттерберг. — Сейчас пойду с женой в лес.

Валландер отложил телефон, размышляя о рассказе Иттерберга. У него уже возникла одна мысль. Он знал, что сделает.

В самом начале девятого он сел в машину и поехал на северо-запад. Цель его располагалась под Хёэром, — домишко, лучшие дни которого остались в далеком прошлом.

22

Первым делом Валландер заехал в Управление и забрал мейл Иттерберга. А по дороге в Хёэр позволил себе в нарушение собственных правил взять пассажира. Выехав из Истада, притормозил и подсадил голосующую женщину. Лет тридцати, с длинными темными волосами, на плече рюкзачок. Он и сам не знал, почему остановился, возможно просто из любопытства. С годами автостопщиков у въездов в города и на обочинах почти не стало. Дешевые автобусы и самолеты отправили этот способ передвижения в забвение.

Сам он в юности дважды, в семнадцать и в восемнадцать лет, ездил автостопом в Европу, хотя его отец был решительным противником подобного авантюризма. Оба раза он сумел добраться до Парижа и обратно. Память до сих пор сохранила минуты безнадежного ожидания на мокрых обочинах, тяжеленный рюкзак и занудливость водителей. Но ярче всего запечатлелись два случая. Один раз по дороге домой он стоял на выезде из бельгийского Гента, шел дождь, денег почти не было. И тут рядом остановился автомобиль, который довез его аж до Хельсингборга. Ощущение счастья — одним махом добраться до Швеции — не забылось по сей день. Второе воспоминание тоже бельгийское. Субботний вечер, на этот раз по дороге в Париж, он застрял в маленьком городишке, далеко от магистральных шоссе. Съел в дешевом ресторанчике тарелку супа и пошел искать какой-нибудь виадук, под которым можно заночевать. Как вдруг заметил у дороги мужчину, прямо перед каким-то монументом, тот поднес к губам трубу и сыграл печальную вечернюю зорю. Он понял, что эти звуки — память по солдатам, убитым в двух мировых войнах. Это мгновение взяло его за душу и навсегда осталось с ним.

Теперь же ранним утром на обочине стояла женщина, подняв вверх большой палец. Она словно явилась из другого времени. Когда он притормозил, бегом бросилась к машине, села рядом с ним. До Хёэра ей было по пути, а дальше она поедет в Смоланд. От нее крепко пахло духами, вид крайне усталый. На юбке, которую она натянула на колени, угадывались какие-то пятна. Уже притормаживая, Валландер пожалел. Зачем ему подвозить совершенно чужого человека? О чем с ней говорить? Она молчала. Он тоже. В рюкзаке у нее зазвонил телефон. Она достала его, что-то прочла на дисплее, отвечать не стала.

— Мешают они, — сказал Валландер. — Телефоны.

— Можно не отвечать, если не хочешь.

Говорила она на сконском диалекте. Валландер подумал, что она, скорей всего, из Мальмё, из рабочей семьи. Попробовал представить себе, где она работает, как живет. Кольца на левой руке нет. Беглый взгляд на ее руки сообщил также, что ногти обгрызены до основания. Валландер отбросил мысль, что она работает в больнице или парикмахерской. И официанткой тоже вряд ли. К тому же вроде как нервничает. Кусает нижнюю губу, прямо-таки жует.

— Долго стояли? — спросил он.

— Минут пятнадцать. Пришлось выйти из предыдущей машины. Водитель стал приставать.

Отвечала она деловито, безучастно, явно не хотела вступать в разговор. Валландер решил больше не проявлять любопытства. В Хёэре она выйдет, и больше они никогда не встретятся. Мысленно он подыскивал ей подходящее имя и в конце концов решил, что в его памяти она останется Каролой, которая появилась из ниоткуда и которую он напоследок увидит в зеркале заднего вида.

Он спросил, где ее высадить.

— Я проголодалась, — сказала она. — Где-нибудь возле кафе.

Он высадил ее у придорожного ресторана. Она слегка застенчиво улыбнулась, поблагодарила и исчезла. Валландер выжал сцепление, снова выехал на шоссе и вдруг потерял представление, куда направляется. В голове полная пустота. Он в Хёэре, высадил автостопщицу. Но почему он здесь? Его захлестнула паника. Надо успокоиться, он закрыл глаза, подождал, пока все придет в норму.

Только через минуту он вспомнил, куда держит путь. Откуда приходит эта внезапная пустота? Что перекрывает ток мыслей? Почему врачи не говорят, что с ним творится?

Он поехал дальше. Последний раз он навещал этого человека лет пять-шесть назад, но дорогу помнил. Она петляла по небольшому лесному массиву, вела мимо пастбищ, где бродили исландские лошадки, затем спускалась в лощину. Там-то и стоял краснокирпичный дом, такой же обветшалый и запущенный, каким запомнился ему по прошлому визиту. Единственная очевидная перемена — новенький почтовый ящик возле открытой калитки, у которой разворачивались почтовые машины и мусоровозы. На почтовом ящике крупными красными буквами написано: «Эбер». Валландер заглушил мотор, но из машины не вышел. Вспомнил первую встречу с Германом Эбером. Было это двадцать с лишним лет назад, в 1985-м или 1986-м, в ходе полицейского расследования, когда Эбер нелегально пробрался в Швецию из Восточной Германии. Он просил политического убежища и в конце концов получил его. Валландер первый допрашивал Эбера, когда однажды вечером тот появился в Истаде возле Полицейского управления и заявил, что бежал из ГДР. Он хорошо помнил их спотыкающуюся беседу по-английски и собственную недоверчивость, когда Эбер рассказал, что он сотрудник восточногерманской госбезопасности, «штази», и опасается за свою жизнь, если не получит политического убежища. Затем это дело исчезло со стола Валландера. Лишь позднее, получив в Швеции вид на жительство, Эбер сам связался с ним. За поразительно короткий срок он научился прямо-таки бегло говорить по-шведски и наведался к Валландеру на службу, чтобы поблагодарить. За что? — спросил Валландер. И Эбер рассказал, до какой степени его удивило, что полицейский может отнестись к человеку из недружественной страны так доброжелательно, как Валландер. Но мало-помалу он убедился, что злобная пропаганда, которую ГДР вела против своего внешнего мира, мало соответствует реальности. Кого-то он должен поблагодарить, сказал Эбер. И символически выбрал Валландера. Затем они осторожно начали общаться, поскольку большой страстью в жизни Германа Эбера оказалась итальянская опера. Когда рухнула Берлинская стена, Эбер со слезами на глазах сидел у Валландера на Мариягатан и смотрел по телевизору прямой репортаж об этом историческом событии. В долгих беседах он поведал Валландеру, как его, пылкого сторонника тамошней политической системы, стали все больше охватывать глубокие сомнения. А одновременно в нем росло презрение к себе. Ведь он принадлежал к числу тех, что держали под контролем, преследовали и мучили других сограждан. Сам он занимал привилегированное положение, даже на одном грандиозном банкете сподобился пожать руку Эриху Хонеккеру. И очень тогда гордился — ну как же, пожал руку великому лидеру. Позднее-то предпочел бы не пожимать. В конце концов сомнения в собственной деятельности и растущее ощущение, что Восточная Германия — политический проект, обреченный на гибель, настолько усилились, что он решил бежать. А Швецию выбрал просто потому, что, по его оценке, побег мог увенчаться успехом. Под чужим именем он сумел попасть на один из паромов, идущих в Треллеборг.

Валландер знал: Эбер по-прежнему очень боится, что прошлое однажды настигнет его. ГДР не существует, но его жертвы живы. Конечно, излечить этот страх невозможно, он сидит в нем и, пожалуй, никогда не исчезнет окончательно. С годами Эбер все больше замыкался в себе, их встречи становились все реже и в итоге прекратились.

Поводом для последней встречи послужил дошедший до Валландера слух, что Эбер захворал. И однажды в воскресенье он махнул в Хёэр посмотреть, что там происходит. Эбер выглядел как обычно, разве только похудел немного. Он был лет на десять моложе Валландера, но словно бы старел быстрее. Валландер много размышлял о судьбе Германа Эбера, когда возвращался домой после этого неудачного визита, во время которого оба сидели и молчали.

Дверь краснокирпичного дома приоткрылась. Валландер вылез из машины.

— Это я! — крикнул он. — Твой старый истадский приятель!

Герман Эбер вышел на крыльцо в старом тренировочном костюме, который, как подозревал Валландер, прихватил с собой, когда бежал из Восточной Германии. Двор завален хламом. Уж не расставил ли Герман Эбер вокруг дома хитроумные ловушки? — мелькнуло в голове.

Эбер смотрел на Валландера, щурил глаза, словно долго сидел в потемках.

— Ты, — сказал он. — Когда ты приезжал последний раз?

— Несколько лет назад. А ты разве заезжал ко мне? Небось не знаешь, что я перебрался за город?

Герман Эбер покачал головой, почти совершенно лысой. Бегающий взгляд подтверждал, что давний страх перед местью так и не исчез.

Эбер кивнул на ветхий садовый стол и несколько хлипких кресел. Ясно: пускать его в дом он не хочет. У Германа Эбера всегда было неприбрано, однако до сих пор не случалось, чтобы он отказывался впустить его в дом. Может, там совсем скверно? — подумал Валландер. Может, вконец грязью зарос, живет как на помойке? Он осторожно сел, выбрав наименее шаткое с виду кресло. Герман Эбер стоял, прислонясь к стене дома. Интересно, сохранил ли он остроту ума, которая прежде составляла его главную отличительную черту. Голова у Эбера была светлая, хотя жизнь, которую он вел, во всех отношениях противоречила его интеллектуальному потенциалу. Не раз он удивлял Валландера, приходя на условленные встречи немытым, прямо-таки вонючим. Одевался он странно, порой мог посреди зимы ходить в летней одежде. Но под этой наружностью, способной смутить и даже вызвать отвращение, скрывался ясный ум, Валландер обнаружил это еще в начале знакомства. Его манера анализировать то, что уже не было восточногерманским чудом, помогла Валландеру заглянуть в общественную систему и в политику, прежде совершенно ему чуждую.

Зачастую Герман Эбер выказывал недовольство и раздражение, когда Валландер задавал вопросы о его работе в «штази». Здесь по-прежнему было уязвимое, больное место, тяжкое бремя, от которого он не сумел избавиться. Но если Валландер запасался терпением, Эбер в конце концов начинал рассказывать. Однажды вдруг сообщил, просто, без прикрас, что одно время работал в секретном подразделении, занимавшемся исключительно убийством людей. Вот почему его имя немедля всплыло в мозгу Валландера, когда Иттерберг по телефону сообщил о заключении судмедэксперта.

Эбер сел. Валландер отметил, что на сей раз скверного запаха нет. Посреди захламленного двора стоял маленький детский бассейн с водой. Рядом на столике — полотенце, мыло, пилки для ногтей и прочие инструменты, в представлении Валландера здорово смахивающие на орудия пыток. Но что Эбер использовал бассейн вместо ванны, определенно не подлежало сомнению.

На крыльцо он вышел с бумагами в руке. За ушами торчали карандаши с ластиками на конце. Все годы в Швеции Эбер зарабатывал на жизнь, составляя кроссворды для немецких газет. Его коньком были по-настоящему трудные кроссворды для самой продвинутой публики. Вообще составление кроссвордов — большое искусство. Надо ведь не просто разместить слова при минимальном количестве черных клеточек, непременно требуется нечто большее, трудноопределимая тема, к примеру ассоциации между разными историческими фигурами. Так он описывал Валландеру свою работу.

Валландер кивнул на Эберовы бумаги:

— Новые сложности?

— Самое сложное, что я когда-либо делал. Кроссворд, чьи самые элегантные путеводные нити находятся в классической философии.

— Смысл-то, наверно, все же в том, чтобы люди могли решить твои кроссворды?

Герман Эбер не ответил. У Валландера вдруг мелькнула догадка: сидящий перед ним человек в старом изношенном тренировочном костюме, наверно, мечтает составить кроссворд, который никто решить не сумеет. На миг он подумал, уж не свихнулся ли Эбер от своего страха. Или от жизни в этой лощине, где окрестные холмы словно бы стенами подползают все ближе.

Кто знает. В сущности, Герман Эбер так и остался для него совершенно чужим человеком.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал он, выложил на стол заключение судмедэкспертизы и спокойно, методично рассказал обо всем, что произошло.

Герман Эбер нацепил грязные очки. Несколько минут изучал документ, потом вдруг встал и скрылся в доме. Валландер ждал. Прошло пятнадцать минут, а Эбер не возвращался. Может, прилег, подумал Валландер, или затеял стряпню и начисто забыл про визитера на улице, в хлипком садовом кресле. Ладно, подожду. Растущее нетерпение действовало на нервы. Он решил дать Эберу еще пять минут.

В тот же миг Герман Эбер вернулся. В руке он держал какие-то пожелтевшие страницы, а под мышкой — толстую книгу.

— Это все из другого мира, — сказал он. — Пришлось поискать.

— И кое-что ты, как видно, нашел?

— Умно с твоей стороны приехать ко мне. Ведь я единственный, кто способен оказать тебе нужную помощь. С другой стороны, ты должен понять, что это пробуждает множество дурных воспоминаний. Я плакал, когда искал. Ты не слышал?

Валландер покачал головой. Наверняка Эбер преувеличивает. На его лице нет ни малейшего следа слез.

— Эти вещества мне знакомы, — продолжал Эбер. — Они выводят меня из зачарованного сна, в каком я предпочел бы оставаться до конца моих дней.

— Итак, тебе известно, что это такое?

— Предположительно. Ингредиенты, синтетические вещества, упомянутые судмедэкспертом, с очень высокой степенью вероятности те же, с какими я некогда работал.

Он умолк. Валландер ждал. Герман Эбер не любил, когда его перебивали. Однажды, после нескольких порций виски, он признался Валландеру, что это связано с властью, какой он обладал как высокопоставленный офицер «штази». В ту пору никто не смел ему перечить.

Эбер прижимал к себе толстую книгу, будто Священное Писание. Вроде бы колебался. Валландер призвал себя к осторожности. Черный дрозд уселся на край детского бассейна. Эбер поспешно хлопнул книгой по столу. Дрозд исчез. Валландер вспомнил, что немец испытывает загадочный, труднообъяснимый страх перед птицами.

— Рассказывай, — сказал Валландер. — Что за вещества ты можешь определить?

— Я имел с ними дело тысячу лет назад. Думал, они исчезли из моей жизни. И вдруг в один прекрасный летний день являешься ты и напоминаешь мне о том, что я хотел бы начисто вычеркнуть из памяти.

— Что именно ты хочешь вычеркнуть из памяти?

Герман Эбер вздохнул, поскреб лысину. Валландер знал, надо держать его в теме. Иначе он живо вернется к своему супчику и исчезнет в бесконечных рассуждениях о кроссвордах.

— Что ты хочешь вычеркнуть из памяти? — повторил Валландер.

Герман Эбер принялся покачиваться в кресле, не отвечая. Валландер чувствовал, что терпение вот-вот лопнет.

— Кто именно умер, в данный момент не имеет значения, — решительно сказал он. — Я хочу знать, можешь ли ты идентифицировать эти вещества.

— Раньше я находился в непосредственной близости от них.

— Такого ответа недостаточно. «В непосредственной близости»? Поточнее, пожалуйста! Не забывай, когда-то ты обещал, что окажешь мне услугу, если я о ней попрошу.

— Я ничего не забыл.

Эбер покачал головой. Валландер видел, что ситуация мучительна для него.

— Не спеши, — сказал он. — Мне необходим твой ответ, твои соображения и комментарии. Но я не тороплюсь. Если хочешь, заеду попозже.

— Нет-нет, останься! Мне просто нужно время, чтобы вернуться к тому, что было когда-то. Как бы откопать туннель, который я тщательно засыпал.

Валландер встал:

— Пойду прогуляюсь. Погляжу на исландских лошадок.

— Полчаса. Мне нужно полчаса.

Герман Эбер утер потный лоб. Из лощины Валландер прогулялся к ближайшему пастбищу. Лошади тотчас сбежались к ограде, принялись обнюхивать его руки. В мозгу всплыло воспоминание: двенадцатилетняя Линда. Однажды, придя из школы, она сообщила, что хочет иметь лошадь. Было это в самый трудный период их с Моной жизни, который в итоге привел к окончательному разрыву. Валландер тогда сразу подумал о своем друге Стене Видене, который тренировал рысаков. Он всегда держал в конюшне несколько верховых лошадей и наверняка разрешит Линде бывать там. Но Мона сказала «нет». Кончилось все тем, что Линда заперлась в своей комнате. А что было после, он помнил смутно. Но дочь никогда больше не говорила о лошадях, никогда.

Время истекло, и Валландер пошел обратно. Поднялся ветер, с юга надвигались тучи. Герман Эбер неподвижно сидел в садовом кресле, когда Валландер отворил ветхую калитку. На столе лежала еще одна книга, старый ежедневник в коричневом переплете. Эбер заговорил, едва только Валландер сел. Когда он волновался, вот как сейчас, голос у него звучал резко, почти крикливо. Случалось, Валландер с неудовольствием представлял себе, что чувствовали те, кого Герман Эбер допрашивал, когда твердо верил, что Восточная Германия — земной рай.

— Игорь Киров, — начал Эбер, — также известный как Борис. Это его артистический псевдоним, кличка, которой он пользовался. Советский гражданин, ответственный связной с одним из особых отделов КГБ в Москве. В Восточный Берлин он приехал за несколько месяцев до постройки Стены. Я лично встречал его несколько раз, но непосредственно с ним не работал. Однако слухи ходили весьма однозначные: Борис — мастер своего дела. Ошибок и небрежности ближайшему окружению не спускал. Всего через несколько месяцев целый ряд высших чинов «штази» был переведен на другую работу или понижен в звании. Он был, так сказать, русский важняк, наводящая ужас рука КГБ в Восточном Берлине. За полгода до появления у нас он раскрыл лучшую агентурную сеть Великобритании. Не то трое, не то четверо агентов были казнены после секретных или суммарных судебных процессов. В нормальной ситуации их бы обменяли на советских или восточногерманских агентов, сидевших в лондонских тюрьмах. Но Борис пошел прямо к Ульбрихту и потребовал казнить английских шпионов. Хотел как следует пугануть заграницу, а заодно и тех, кто в самой Восточной Германии подумывал при случае совершить предательство. Не пробыв в Восточном Берлине и года, Борис сделал себя устрашающей легендой. Говорили, что живет он просто. Никто не знал, женат ли он, есть ли у него дети, пьет ли он или, к примеру, играет ли в шахматы. Сомнению не подлежало только одно: он проявил уникальные способности, создав эффективную систему сотрудничества между «штази» и КГБ. Когда пришел конец, все буквально разинули рот. Да вся Восточная Германия разинула бы рот, если бы общественность узнала, что произошло. Но дело, разумеется, замолчали.

— А что случилось?

— Однажды он исчез. Как фокусник: накинул на голову платок — и раз! — нету его. Только, ясное дело, никто не рукоплескал. Великий герой продал душу англичанам, ну и США, конечно. Как он умудрился скрыть, что в ответе за казнь английских агентов, я не знаю. Может, скрывать и не понадобилось? Службы безопасности, чтобы функционировать, должны быть циничны. И КГБ, и «штази» осрамились, получили по носу. Полетели головы, Ульбрихт ездил в Москву, вернулся пришибленный, хотя он навряд ли был виноват, что Бориса не разоблачили. В тот раз Маркус Вольф, глава «штази», чуть не загремел в опалу. Вернее, наверняка бы загремел, если бы не издал приказ, который возвращает нас к тому, из-за чего ты нынче оказался здесь. Приказ первостепенной важности.

Валландер угадал связь:

— Борис должен был умереть?

— Совершенно верно. И не просто умереть, все должно было выглядеть так, будто он, замученный раскаянием, покончил с собой, причем оставил прощальное письмо, где называл свое предательство непростительным. Будто, покаявшись перед Советами и Восточной Германией, принял смерть от огромного презрения к себе и большой дозы нашего спецснотворного.

— И как это произошло?

— Я в тот период работал в лаборатории неподалеку от Берлина, в местечке, по странному стечению обстоятельств расположенном довольно близко от Ваннзее, где нацисты когда-то постановили, как им решать еврейский вопрос. Неожиданно в лаборатории появился новый сотрудник. — Герман Эбер замолчал, кивнул на ежедневник в коричневом переплете. — Как я понял, твое дело связано с ним. Но мне пришлось поискать его имя. Память подвела, хотя обычно такого не случается. У тебя-то как с памятью?

— Нормально, — коротко ответил Валландер. — Продолжай.

Герман Эбер, похоже, заметил его нежелание говорить о памяти. Чуткое восприятие интонаций и подтекстов, подумал Валландер, наверняка особенно сильно развито у людей, которым довелось работать в секретной службе, где опрометчивость или ошибочная оценка могут закончиться расстрелом.

— Клаус Дитмар, — сказал Эбер. — Попал к нам прямиком от пловчих, я точно знаю, хотя официально он никогда не числился их тренером. Принадлежал к тем, что стояли за великим спортивным чудом, сделали его реальностью. Маленький, худой, с бесшумными движениями и девичьими руками. Его облик и манеры легко могли ввести в заблуждение, ведь он держался так, будто просил прощения за то, что существует. Однако это был коммунист-фанатик, который вечерами перед сном наверняка молился за здравие Вальтера Ульбрихта. Он возглавил группу, в которую вошел и я. Перед нами стояла одна-единственная задача: разработать препарат, который убьет Игоря Кирова, оставив в организме лишь следы обычного снотворного.

Герман Эбер встал и опять скрылся в доме. Валландер не устоял перед соблазном глянуть в окно на фронтоне. И оказался прав в своих предположениях. Внутри царил жуткий хаос. Повсюду газеты, журналы, одежда, мусор, тарелки, остатки еды. Среди залежей мусора протоптано подобие тропинки. Валландеру почудилось, будто смрад проникает сквозь стекла наружу. Солнце зашло за тучу. Эбер вернулся, подтягивая тренировочные штаны. Сел, поскреб подбородок, словно на него внезапно напала чесотка. Валландер быстро подумал, что ни за что на свете не поменялся бы местами с этим человеком. И был сейчас беспредельно счастлив, что таков как есть.

— Мы потратили около двух лет, — продолжил Герман Эбер, разглядывая свои грязные ногти. — По мнению многих из нас, «штази» задействовала слишком большие ресурсы, чтобы добраться до Игоря Кирова. Но ведь на карте стоял престиж. Киров принес присягу священной коммунистической церкви, и нельзя допустить, чтобы он жил во грехе. В более-менее скором времени мы создали химическую комбинацию, которая напоминала заурядные снотворные, какие тогда продавались в Англии по рецептам. Сложность состояла в том, чтобы, улучив минуту, проскользнуть сквозь окружавшие его защитные барьеры. И труднее всего будет обмануть его бдительность. Он знал, что сделал и какие ищейки идут по его следу.

Герман Эбер неожиданно раскашлялся. В бронхах хрипело. Валландер ждал. Поднявшийся ветер холодил ему затылок.

— Каждый агент знает, что самое важное в его или ее жизни — постоянно менять привычки, — сказал Герман Эбер, когда приступ кашля утих. — Киров тоже знал. Но он упустил малюсенькую деталь. И эта оплошность стоила ему жизни. По субботам, около трех, он ходил в паб в Ноттинг-Хилле, смотрел там по телевизору футбол. Сидел всегда за одним и тем же столом, пил свой русский чай. Приходил без десяти три и уходил по окончании матча. Наши верхолазы, которые могли пробраться куда угодно, довольно долгое время держали Кирова под наблюдением и в итоге придумали, каким образом можно его убрать. Слабым звеном были две официантки, которых иной раз подменяли случайные люди. Тут мы и могли подставить своих. Казнь состоялась в субботу, в декабре семьдесят второго. Фальшивые официантки подали ему отравленный чай. В донесении, которое я читал, было точно указано, что в последнем матче, какой Киров видел в своей жизни, играли команды Бирмингема и Лестера. Закончилась игра вничью, со счетом один один. Он вернулся к себе на квартиру и через несколько часов умер в своей постели. Британская секретная служба поначалу не сомневалась, что это самоубийство, ведь письмо с отпечатками его пальцев, написанное его почерком, было более чем убедительно. Они прямо-таки ликовали. Игорь Киров в конце концов получил свое.

Герман Эбер задал несколько вопросов насчет погибшей женщины. Валландер постарался ответить как можно подробнее. Но нетерпение внутри нарастало. Не хотел он сидеть тут и отвечать на вопросы Эбера. А тот, видимо, почувствовал его раздражение и умолк.

— Итак, по-твоему, Луиза умерла от того же препарата, что и Игорь Киров?

— По всей вероятности, да.

— В таком случае выходит — ее убили? Самоубийство — только видимость?

— Если судмедэксперт ничего не напутал, такое вполне возможно.

Валландер недоверчиво покачал головой. В его представления это ну никак не вписывалось.

— Кто сейчас изготовляет эти препараты? Ни ГДР, ни «штази» уже не существуют. Ты сидишь тут, в Швеции, составляешь кроссворды.

— Секретные службы существуют всегда. Меняют названия, но существуют. Те, кто воображает, будто в современном мире шпионажа стало меньше, ничего не поняли. И не забывай, кое-кто из старых мастеров жив по сей день.

— Мастеров?

Герман Эбер чуть ли не с обидой ответил:

— Что бы мы ни делали, что бы о нас ни говорили, мы были специалистами. Знали свое дело.

— Но почему так случилось именно с Луизой фон Энке?

— На этот вопрос я, разумеется, ответить не могу.

— Уверен?

— Уверен, при той информации, какую ты мне предоставил.

Валландер вдруг ощутил усталость и беспокойство. Встал и, пожав Герману Эберу руку, сказал на прощание:

— Я наверняка еще вернусь.

— Понятно, — отозвался Герман Эбер. — В нашем мире встречи происходят в самое странное время.

Валландер сел в машину и поехал домой. Перед круговой развязкой на въезде в Истад пошел дождь. Когда он выскочил из машины и отпирал входную дверь, лило как из ведра. Юсси лаял в своем загоне. Валландер сел за кухонный стол, глядя, как дождь барабанит по стеклу. С волос капала вода.

Он не сомневался, что Герман Эбер прав. Луиза фон Энке не кончала самоубийством. Ее убили.

23

Из холодильника Валландер достал тарелку с куском мяса. Вместе с половиной кочана цветной капусты получился обед. Когда сел к столу и развернул купленную по дороге домой вечернюю газету, ему подумалось, что на протяжении всей своей взрослой жизни он, помнится, всегда испытывал глубокое удовлетворение, когда удавалось поесть без помех, а заодно полистать газету. Однако на сей раз, едва открыв газету, он наткнулся на увеличенное фото с драматическим заголовком. Неужто глаза не обманывают? На фото было лицо автостопщицы. С растущим изумлением он прочел, что днем раньше она убила своих родителей в центре Мальмё, в квартире на Сёдра-Фёрстадсгатан, и с тех пор в бегах. Мотив преступления полиции неизвестен. Но жестокий убийца именно эта женщина, которую зовут вовсе не Карола, а Анна-Лена. Полицейский, чье имя показалось Валландеру смутно знакомым, описывал происшедшее как беспримерное насилие, исступленное бешенство, кровавую баню в маленькой квартирке, где проживала семья. Теперь полиция объявила женщину в розыск по всей стране. Валландер отодвинул и газету, и тарелку. Снова попытался внушить себе, что ошибается. Не может это быть та женщина. Потом придвинул телефон, набрал частный номер Мартинссона.

— Приезжай сюда, — сказал он. — Ко мне домой.

— Я купаюсь, с внуками, — ответил Мартинссон. — Может, отложим на потом?

— Нет. Дело не терпит отлагательства.

Ровно через полчаса машина Мартинссона зарулила во двор. Валландер уже стоял у калитки, ждал. Дождь перестал, прояснилось. Хорошо зная Валландера, Мартинссон не сомневался, что случилось что-то серьезное. Юсси, выпущенный из загона, скакал вокруг посетителя. С большим трудом Валландер заставил собаку лечь.

— Ты все же приучил его слушаться, — заметил Мартинссон.

— Более-менее. Идем на кухню.

Они вошли в дом. Валландер показал на фото в газете.

— Несколько часов назад я подвез ее до Хёэра, — сказал он. — Она упомянула, что направляется в Смоланд. Хотя, может, и соврала. Вероятность, что ее уже опознали по газетным снимкам вроде вот этого, весьма велика. Но начинать поиски надо, стало быть, в Хёэре.

Мартинссон смотрел на него во все глаза.

— Я точно помню, что не далее как в прошлом году мы с тобой решили никогда никого не подвозить.

— Сегодня утром я сделал исключение.

— По дороге в Хёэр?

— У меня там друг.

— В Хёэре?

— Ты ведь навряд ли знаешь про всех моих друзей и их местожительство. Почему бы одному из них не жить в Хёэре? У тебя же есть друг на Гебридах? Все, что я говорю, чистая правда.

Мартинссон кивнул. Достал из кармана блокнот. Ручка не писала. Валландер дал ему новую и накрыл полотенцем тарелку с едой, вокруг которой уже вились мухи. Мартинссон записал, как женщина была одета, что говорила, точное время. Он уже вооружился телефоном, но Валландер остановил его:

— Наверно, можно сказать, что сведения поступили в полицию от анонима?

— Я тоже думал об этом. Не скажешь ведь, что помощь беглой преступнице оказал известный истадский полицейский.

— Я не знал, кто она.

— Но ты не хуже меня знаешь, что напишут газеты, если правда выплывет наружу. В данном случае ты — желанная добыча на летнем безрыбье.

Валландер слушал разговор Мартинссона с Управлением.

— Позвонил неизвестный, — сказал Мартинссон в заключение. — Понятия не имею, где они добыли мой приватный номер. Но звонивший был трезв и безусловно внушал доверие.

Разговор закончился.

— Кто не трезв перед обедом? — кисло заметил Валландер. — Непременно надо было упоминать об этом?

— Когда мы возьмем женщину, она сообщит, что ее подвез незнакомый мужчина. Вот и все. Она не узнает, что это был ты. И другие тоже не узнают.

Валландер вдруг вспомнил, что она говорила кое-что еще.

— Она сказала, что до того места, где я ее подобрал, доехала на другой машине, но водитель начал к ней приставать. Я только сейчас вспомнил.

Мартинссон кивнул на газетное фото.

— Убийца ли, нет ли, а внешне симпатичная. Как ты сказал? На ней была короткая желтая юбка?

— Очень привлекательная. Если б не обгрызенные ногти. Не знаю ничего другого, что так быстро отбивает всякий интерес.

Мартинссон посмотрел на Валландера с удивленной улыбкой:

— Мы теперь редко говорим об этом. О женщинах, случайно оказавшихся у нас на пути. Раньше-то частенько их обсуждали.

Валландер предложил Мартинссону кофе, но тот поблагодарил и отказался. Проводив его, Валландер вернулся к прерванной трапезе. На вкус не ахти, но по крайней мере сытно. После обеда он долго гулял с Юсси, потом подстриг живую изгородь за домом, прибил на место перекошенный почтовый ящик. И все это время размышлял о рассказе Германа Эбера. Его так и подмывало позвонить Иттербергу, но он решил подождать до завтра. Надо подумать. Самоубийство превращалось в убийство, и произошло оно совершенно непонятным ему образом. Снова вернулось неприятное ощущение, что он что-то проглядел. И не он один, но все, кто так или иначе причастен к расследованию. Только вот что именно они все проглядели, он сказать не мог. Просто давняя интуиция, безошибочность которой начала было вызывать у него недоверие.

Около пяти вечера Валландер вдруг почувствовал себя скверно. Меньше чем за полчаса поднялась температура и началась рвота. Вероятно, он плохо прожарил мясо, а накануне оно слишком долго лежало в пластиковом магазинном пакете в жарком багажнике машины. Он лег на диван перед телевизором, пробежался по каналам, то и дело поспешно бегая в туалет. Когда около девяти вечера зазвонил телефон, только-только миновал мучительный приступ рвоты. Он снял трубку. Звонила Линда. Сперва она встревожилась, но успокоилась, поняв, что на сей раз инсулин ни при чем.

— Завтра все пройдет. Пей чай.

— Не могу. Сразу выворачивает.

— Тогда пей воду.

— А как ты думаешь, что я делаю?

— Ты ешь слишком мало овощей.

— Но причем тут мое скверное самочувствие?

— Завтра приеду и разберусь с тобой. Ты становишься таким же ворчуном, как дед.

Валландер опять скорчился на диване, но ненадолго, опять началась рвота, потом часок поспал, вроде как полегчало, но нет, пришлось снова бежать в туалет. Он продолжил уныло переключать каналы. Но так и не нашел ничего интересного. В конце концов стал смотреть азиатский бокс. Маленький хрупкий таец свалил здоровенного голландца безупречным ударом ногой по голове. Валландер прямо сам почувствовал боль. Около полуночи уснул и проснулся оттого, что снились ему Герман Эбер и Луиза фон Энке. Пять утра, желудок вроде как успокоился, хотя по-прежнему одолевали вялость и головная боль. Он заварил себе чашку чая, выпил, на сей раз без последствий. Посмотрел в окно: Юсси стоял в своем загончике, совершенно неподвижно, подняв переднюю лапу, настороженно прислушиваясь к чему-то в полях. Валландер не видел, что там такое. Может, косуля на рассвете вышла из перелесков? Картина за окном вполне во вкусе его отца, могла бы стать ему вечным мотивом. Настороженная собака на рассвете. Однако отец выбрал пейзаж, где временами, с однообразной точностью, помещал глухаря.

Валландер задумался о своем сне. Он находился в замусоренном доме Эбера. Луиза, балансируя на стремянке, развешивала желтые шторы. Он спросил, где она пряталась столько недель после исчезновения. А она упала со стремянки и сразу умерла. Лавируя среди мусора, пришел Герман Эбер, в зеленой немецкой военной форме, очень молодой, вместо рта — большая беззубая дыра. Он пытался что-то сказать, но Валландер не сумел разобрать ни слова. Тут-то он и проснулся, с ощущением тревоги и бессилия. Теперь его донимал не желудок, ему не давали покоя Луиза и ее смерть. Что-то в этих событиях меняется, думал он. Раньше я исходил из того, что главное действующее лицо — Хокан. А что, если Луиза? Вот с этого и надо начать, думал он. Еще раз проверю все, но под другим углом зрения, с других позиций. Только сперва надо поспать еще часок-другой, чтобы мысли обрели четкость и ясность. Он разделся, лег в постель. По потолочной балке полз паук. Скоро Валландер уснул.

В восемь он осторожно позавтракал, а вскоре у почтового ящика затормозила машина Линды. Линда приехала с Кларой и крикнула Валландеру, чтобы он даже не думал приближаться к ребенку — не дай бог, заразит. Так что пусть держится на расстоянии не меньше двух метров. Валландера раздосадовало, что она явилась в такую рань. Раз уж он в кои-то веки не на работе, по утрам хотелось бы покоя.

Они устроились на воздухе.

— Тебе лучше?

— Намного.

— Что я говорила!

— А правда! Что ты говорила? Что я ем слишком мало овощей? Ты ведь понятия не имеешь, что я ем, а что нет.

Линда вздохнула и отвечать не стала. Валландер вдруг заметил у нее в волосах синие пряди.

— Зачем тебе синие волосы?

— Красиво, по-моему.

— А что говорит Ханс?

— Он тоже считает, что красиво.

— Позволь мне усомниться. Почему он не может присмотреть за дочкой, раз ты так боишься заразиться рвотой?

— Сегодня ему пришлось выйти на работу.

Вид у нее вдруг стал огорченный, по лицу скользнула мимолетная тень.

— Что его беспокоит?

— В глобальном финансовом секторе происходят передвижки, которых он никак не поймет.

— Я вот со своей стороны толком не понимаю, что ты говоришь. «Передвижки в глобальном финансовом секторе»? Я думал, он занимается акциями.

— Верно. Но и другим тоже. Дериватами, опционами, хедж-фондами.

Валландер протестующе поднял руки.

— Знать ничего больше не хочу о том, чего все равно не понимаю.

Он принес стакан воды. Клара весело возилась во дворе.

— Как там с Моной?

— Прячется, к телефону не подходит. А когда я звоню у двери и точно знаю, что она дома, не открывает.

— Значит, по-прежнему пьет?

— Не знаю. Но сейчас я совершенно не в состоянии взять на себя ответственность за еще одного ребенка. С меня достаточно Клары.

На малой высоте с ревом пролетел самолет, заходя на посадку в Стуруп. Когда рев умолк, Валландер рассказал о своем визите к Герману Эберу. Подробно изложил разговор и собственные соображения по этому поводу. В нем все больше крепла уверенность, что Луизу убили, но другая часть загадки становилась еще непрогляднее, думал он. Зачем кому-то понадобилось ее убивать? Каким образом эта тихая женщина могла быть связана с Восточной Германией? Со страной, которая мертва и похоронена? Да и существует ли вообще какая-то связь?

Валландер умолк. Клара ползала под ногами у матери. Линда медленно покачала головой:

— Я не ставлю под сомнение твой рассказ. Но что все это означает?

— Не знаю. Сейчас меня занимает один-единственный вопрос: кем, собственно говоря, была Луиза фон Энке? Что мне о ней неизвестно?

— А что мы вообще знаем о том или ином человеке? Ты же постоянно твердишь мне, что не надо ничему удивляться, верно? Вдобавок связь с бывшей Восточной Германией, — задумчиво произнесла Линда. — Я ведь говорила!

— Да, что она интересовалась классической немецкой культурой и преподавала немецкий язык.

— То, о чем я думаю, было очень давно, — продолжала Линда. — Почти пятьдесят лет назад. Еще до рождения Ханса и до Сигне. Вообще, тебе лучше бы потолковать об этом с Хансом.

— Начнем с того, что известно тебе.

— Совсем немного. Но в начале шестидесятых Луиза ездила в Восточную Германию с группой молодых перспективных шведских прыгуний в воду. По линии спортивного обмена. Луиза тренировала этих девушек. В молодости она сама занималась прыжками в воду и явно подавала надежды. Но про это я мало что знаю. По-моему, в течение нескольких лет она не раз бывала в Восточном Берлине и в Лейпциге. А потом вдруг все кончилось. Ханс считает, что поездки прекратились по вполне определенной причине.

— А именно?

— Хокан попросту объяснил ей, что поездки в Восточную Германию необходимо прекратить. Его военной карьере не на пользу, что жена ездит в страну, которая считается недругом. Одним из самых одиозных вассалов России. Можно себе представить, как шведские военные и политики оценивали Восточную Германию.

— Однако то, что ты сейчас говоришь, тебе в точности неизвестно?

— Луиза всегда подчинялась мужу. Просто мне кажется, ситуация тогда, в начале шестидесятых, стала невозможной. Хокан был на пути к высоким постам на флоте.

— Ты знаешь, как она реагировала?

— Нет. Не знаю.

Клара вдруг укололась обо что-то на земле и разревелась. Валландер, с трудом выносивший пронзительный детский рев, отошел к загону, погладил Юсси. И оставался там, пока Клара не унялась.

— Что ты делал, когда я орала? — спросила Линда.

— В ту пору уши у меня были выносливее.

Оба молча наблюдали за малышкой, которая рассматривала одуванчик, росший между камнями.

— Все это время после их исчезновения я, конечно, размышляла, — вдруг сказала Линда. — Старалась вспомнить подробности разговоров, их отношения друг к другу и к окружающим. Пыталась вытянуть из Ханса все, что ему известно, все, что он полагал необходимым мне рассказать. И лишь несколько дней назад у меня возникло ощущение, что здесь есть какая-то неувязка, что он рассказал мне не всю правду.

— О чем?

— О деньгах.

— О каких деньгах?

— Накопленных денег, по-видимому, намного больше, чем я знала. Хокан и Луиза жили хорошо. Без броской роскоши, без излишеств. Но если б захотели, могли бы жить на куда более широкую ногу.

— О каких суммах идет речь?

— Не перебивай, — сердито бросила Линда. — Я дойду до этого, у меня своя манера рассказывать. Здесь, конечно, есть проблема — Ханс не рассказал мне всего, а должен бы. Меня это раздражает, и я знаю, что обязана поговорить с ним, рано или поздно.

— Иными словами, ты полагаешь, что деньги по-новому приобретают решающее значение?

— Нет, но мне не нравится, что Ханс темнит. Давай не будем об этом сейчас.

Валландер поднял руки в знак капитуляции и больше расспрашивать не стал. Линда вдруг обнаружила, что Клара жует одуванчик, и вычистила девочке рот, а та опять заревела. На сей раз Валландер стоически решил терпеть и никуда не ушел. Юсси одиноко бродил за своей загородкой, наблюдая за происходящим. Моя семья, подумал Валландер. Все здесь, кроме моей сестры Кристины и бывшей жены, которая упорно спивается.

Переполох быстро утих, Клара опять ползком отправилась в исследовательскую экспедицию, Линда покачивалась в кресле.

— Не гарантирую, что оно выдержит, — заметил Валландер.

— Дедова старая мебель, — отозвалась Линда. — Если кресло сломается, я выживу. Просто грохнусь на твою захламленную, заросшую сорняком клумбу.

Валландер промолчал. Все-таки ему действовало на нервы, что она постоянно оценивает его поступки и сразу же тычет его носом в обнаруженные недочеты.

— С самого утра сегодня у меня в голове упрямо крутится один вопрос, — сказала она. — С ним нельзя подождать, как бы ни важно было дело Хокана и Луизы. Не понимаю, почему я не задала его годы назад. Ни тебе, папа, ни маме. Может, боялась ответа? Кому охота родиться по случайности.

Валландер мгновенно насторожился. Линда крайне редко называла Мону мамой. Да и его папой звала, разве только когда злилась или иронизировала.

— Не бойся, — продолжала Линда. — Я смотрю, ты уже всполошился. Просто мне хочется знать, как вы познакомились. Самая первая встреча моих родителей. Ведь об этом я ничегошеньки не знаю.

— Память у меня слабовата, но это я хорошо помню. Мы познакомились в шестьдесят восьмом на пароме между Копенгагеном и Мальмё. Не на скоростном, на подводных крыльях, а на обычном тихоходном пароме, поздно вечером.

— Сорок лет назад?

— Оба мы были очень молоды. Она сидела за столиком, народу кругом полно, и я попросил разрешения сесть рядом, она не возражала. Подробнее с удовольствием расскажу в другой раз. Я не готов сейчас копаться в своем прошлом. Давай лучше вернемся к деньгам. О каких суммах идет речь?

— О нескольких миллионах. Но ты не отвертишься и непременно расскажешь, что случилось после того, как паром пришвартовался в Мальмё.

— В тот вечер не случилось ничего. Обещаю рассказать потом. Значит, по-твоему, они скопили миллионы? Откуда взялись эти деньги?

— Бережливость.

Он нахмурил лоб. Многовато, чтобы просто скопить. Ему самому и не снилось отложить подобные капиталы.

— А такое вправду возможно? Вдруг тут уклонение от налогов или иные махинации?

— По словам Ханса, нет.

— Но ты говоришь, он темнит насчет этих денег?

— Без всякой необходимости. Месяц-другой назад этими деньгами распоряжались его родители, и больше никто.

— И как они поступили?

— Попросили Ханса вложить их. С осторожностью, никаких рискованных предприятий.

Валландер задумался. Интуиция подсказывала, что услышанное, возможно, имеет большое значение. За долгие годы полицейской службы он постоянно убеждался, что именно в деньгах кроется причина самых ужасных и тяжких преступлений, на какие способны люди. Нет другого мотива, который бы варьировался и повторялся так часто.

— Кто занимался финансовыми делами? Оба или только Хокан?

— Об этом знает Ханс.

— Тогда нам надо поговорить с ним.

— Не нам. Мне. Если что выясню, расскажу.

Клара, сидя на земле, зевала. Линда кивнула отцу. Он подхватил малышку и осторожно уложил на широкое сиденье качелей. Она улыбнулась ему.

— Я пытаюсь увидеть себя на твоих руках, — сказала Линда. — Но получается плохо.

— Почему?

— Не знаю. Только не думай, будто я хочу тебя подколоть.

Над полями, шумя крыльями, пролетела пара лебедей. Оба проводили взглядом белых птиц.

— Неужели это правда? — сказала Линда. — Неужели Луизу убили?

— Расследование продолжается. Но, по-моему, многое говорит в пользу такого вывода.

— Но почему? И кто? И все эти разговоры про русские секреты в ее сумке? Это же чистый нонсенс!

— В сумке были шведские секреты. Предназначенные для России. Не путай то, что я говорю.

Он думал, дочь рассердится, но она лишь согласно кивнула.

— Остается один вопрос, — сказал Валландер. — Где Хокан?

— Мертвый или живой?

— Мне кажется, после смерти Луизы Хокан стал как бы намного живее. Логики тут нет, знаю, и я не могу вразумительно объяснить, откуда у меня такое ощущение. Возможно, дело в полицейском опыте, накопленном с годами. Хотя и давние мои переживания неоднозначны. Тем не менее думаю, он жив.

— Это он убил Луизу?

— Разумеется, нет никаких доводов за.

— И никаких против?

Валландер молча кивнул. Он сам думал точно так же. Линда понимала ход его мыслей.

Через полчаса она отправилась домой.

Вечером Валландер пошел с Юсси на прогулку. У межевой канавы остановился отлить. Свежескошенное поле дышало сильными запахами.

Внезапно он подумал, что одно ему совершенно ясно. Что бы ни случилось, началом всему был Хокан фон Энке. И Хокан же когда-нибудь станет завершением. Луиза — промежуточное звено. Хотя совсем недавно он в этом сомневался.

Но что все это означает, он не знал. Вернулся домой в еще большей задумчивости. Сомнению не подлежало единственно то, что, стоя перед ним в юрсхольмском ресторане, Хокан фон Энке действительно был встревожен.

Все началось там, думал Валландер. С встревоженного человека.

Да, наверняка именно так. Наверняка.

24

Ночь в июле.

Валландер замер с ручкой в руке. Начало письма звучало как название плохого шведского фильма пятидесятых годов. Или, может, значительно лучшего романа, вышедшего несколькими десятилетиями раньше. Из тех, что стояли в доме его детства. И принадлежали деду по матери, который умер задолго до его рождения.

Но вообще-то все правильно. Сейчас действительно июль и ночь. Валландер лег было спать и вдруг вспомнил, что через несколько дней у сестры Кристины день рождения. Он с давних пор взял в привычку писать сестре единственное в году письмо и отсылать его вместе с поздравлениями. И потому опять вскочил, ведь и не устал пока, а тут подвернулся хороший предлог не валяться в постели, ворочаясь с боку на бок. Он сел за кухонный стол, вооружился бумагой и авторучкой — подарком Линды на пятидесятилетие. Первые слова оставил как было, ночь в июле, не стал менять. Письмо получилось короткое. Описав, сколько радости доставляет ему Клара, подумал, что в общем-то рассказывать больше нечего. Год от года письма становились все короче. Он мрачно спросил себя, чем это кончится. Перечитал написанное, решил, что вышло убого, но добавить совершенно нечего. Теснее всего связь с Кристиной была в последние годы жизни отца. Позднее они встречались, только когда Валландер, бывая в Стокгольме, находил время ей позвонить. Совсем непохожие, они вдобавок сохранили совсем разные воспоминания о детстве и уже после недолгого разговора замолкали, настороженно глядя друг на друга: неужели нам вправду больше нечего друг другу сказать?

Валландер запечатал конверт и вернулся в постель. Окно было приоткрыто. Издалека доносились тихие звуки музыки и праздника. В траве под окном что-то шуршало. Я правильно сделал, что уехал с Мариягатан, думал он. Здесь, за городом, слышны звуки, каких я раньше никогда не слыхал. А сколько запахов, в особенности запахов.

Он лежал без сна, размышляя о вечерней поездке в Управление. Он ее не планировал. Но поскольку компьютер барахлил, пришлось около девяти вечера отправиться в Истад. Чтобы не сталкиваться без нужды с коллегами из вечерней и ночной смены, он прошел через гараж, набрал код, отпирающий дверь, и добрался до своего кабинета, никого не встретив. В одной из комнат, мимо которых он тихонько прошмыгнул, слышались голоса. Один из собеседников был крепко выпивши. Валландер порадовался, что вести допрос выпало не ему.

Перед отпуском он поднатужился и уменьшил горы бумаг на столе. Так что сейчас стол выглядел чуть ли не призывно. Швырнув куртку в посетительское кресло, он включил компьютер. Ожидая, пока машина, тихонько гудя, загрузится, достал две папки, которые держал в ящике под замком. На одной написано «Луиза», на другой — «Хокан». Написано подтекающей ручкой. Первую папку он отложил, сосредоточился на второй. Одновременно в голове вертелся разговор с Линдой, состоявшийся несколько часов назад. Дочь позвонила, когда Клара спала, а Ханс поехал за памперсами в магазин, открытый по вечерам. Без лишних слов Линда сообщила, что Ханс ответил на все вопросы о родительских деньгах, о восточногерманских контактах матери и о том, есть ли что-то еще, о чем он перед ней умолчал. Сперва он обиделся, воспринял вопросы как недоверие. Пришлось долго убеждать его, что речь идет исключительно о случившемся с его родителями. Ведь, что ни говори, сейчас они подошли вплотную к тому, что в итоге может оказаться убийством. Ханс успокоился, понял ее намерения и постарался ответить.

Валландер достал из заднего кармана сложенную бумажку, развернул. Там он записал самые важные пункты Линдина рассказа.

Только когда Ханс приступил к нынешней своей работе, родители попросили его стать их личным банкиром. Сумма составляла тогда около двух миллионов, а теперь возросла до круглым счетом двух с половиной. Они объяснили, что это сэкономленные деньги вкупе с наследством, доставшимся Луизе от одной из родственниц. Сколько составляло наследство, а сколько — родительские доходы, он понятия не имел. Родственницу звали Ханна Эдлинг, умерла она в семьдесят шестом, а была владелицей нескольких модных магазинов в Западной Швеции. С налогами все было в порядке, хотя в первую очередь Хокан каждый год ворчал на грабительские, по его мнению, имущественные налоги, установленные социал-демократами. А когда этот налог упразднили, Ханс — тут в его голосе сквозила глубокая печаль — не сумел поговорить с Хоканом о том, что, стало быть, удастся еще кое-что сэкономить.

«Ханс сказал, что его родители относились к деньгам весьма своеобразно, — сказала Линда. — О деньгах не говорят, они просто должны быть».

«Хорошо сказано, — ответил Валландер. — Так говорят о деньгах солидные представители общественной верхушки».

«Они и есть верхушка, — сказала Линда. — Тебе это известно, незачем тратить время на обсуждение».

Дважды в год Ханс отчитывался о прибылях, а иной раз и об убытках. Порой Хокан, прочитав в газетах о привлекательных предложениях вложить деньги, звонил ему. Но всегда предоставлял решать Хансу. Что же до Луизы, то она крайне редко проявляла активный интерес к инвестициям. Правда, годом ранее вдруг пожелала изъять из вложенного капитала 200 000 крон. Ханс удивился, потому что у них не было привычки снимать такие крупные суммы. Кроме того, деньги со счета, как правило, брал Хокан — к примеру, если они собирались в круиз или хотели провести несколько недель на Французской Ривьере. Ханс спросил, для чего ей нужны деньги. Но она не ответила, только велела сделать, как сказано.

«Мало того, она не хотела, чтобы Ханс говорил об этом Хокану, — прибавила Линда. — И это, пожалуй, самое примечательное. Ведь рано или поздно он все равно бы узнал».

«Ну, это не обязательно секретничанье, — с сомнением сказал Валландер. — Может, она хотела сделать ему сюрприз?»

«Может. Но Ханс еще сказал, что это был единственный раз, когда она говорила с ним явно угрожающим тоном».

«Он так и сказал? Угрожающим?»

«Да».

«Не странно ли? Такое сильное слово?»

«Я совершенно уверена, что он тщательно его выбрал».

Валландер пометил это слово, угрожающий, на своем листке. Если так, оно выявляет новую сторону всегда улыбавшейся женщины.

«Что Ханс сказал насчет Восточной Германии?»

Линда, как она особо подчеркнула, пыталась разными способами разбудить его воспоминания. Но их попросту нет. Он лишь смутно припоминал, что, когда был совсем маленьким, мать привезла ему из Восточного Берлина деревянные игрушки. И это все. Ханс не помнил, долго ли она отсутствовала и слыхал ли он тогда, зачем она ездила в ГДР. В ту пору в доме держали прислугу, Катарину, с которой он проводил гораздо больше времени, чем с родителями. Хокан ходил в море, Луиза преподавала немецкий во Французской школе и еще в одном из стокгольмских учебных заведений, он не помнит в каком. Кажется, дома бывали гости, говорившие по-немецки. Он лишь очень смутно припоминал мужчин в форме, которые пели за обедом застольные песни на чужом языке.

«Я уверена, — заключила Линда, — Ханс действительно ничего больше не помнит. То есть либо ему больше нечего было запоминать, либо Луиза сознательно утаивала от него свои восточногерманские приключения. Только вот зачем бы ей это делать?»

«Н-да, — сказал Валландер. — Шведам никогда не возбранялось посещать Восточную Германию. Мы вели с ними дела, как и со всеми другими. А вот гражданам Восточной Германии попасть в Швецию было труднее. Берлинскую стену возвели, чтобы воспрепятствовать любым побегам».

«Это было до меня. Я помню, как Стену снесли, а не как ее строили».

На этом разговор закончился. Валландер услышал, как где-то в коридоре открылась и закрылась дверь. Он принялся методично просматривать собранный материал об исчезновении Хокана фон Энке, думая, что один вывод так или иначе сделать мог бы. Опыт подсказывал, что Хокан фон Энке отсутствует уже так долго, что, скорей всего, тоже мертв. Но тем не менее он решил пока что считать его живым.

Через некоторое время Валландер отодвинул папку и откинулся на спинку кресла. Может быть, Хокан уже тогда, в безоконной юрсхольмской комнате, знал, что скоро исчезнет? И надеялся, что я кое-что замечу между строк в его рассказе?

Валландер нетерпеливо выпрямился в кресле. Слишком все застряло, надо идти дальше. Он зашел в Интернет и начал поиски. Что именно искал, он и сам не знал. Искал вроде как наугад, но не совсем. Просмотрел всю официальную информацию военно-морского флота. Шаг за шагом прослеживал ступени карьеры Хокана фон Энке. Она неуклонно шла вверх, но без каких-либо сенсационно быстрых повышений. Кое-кто из сверстников пропавшего капитана второго ранга, как обнаружил Валландер, сделал много более стремительную карьеру. Примерно через час Валландер задержался на фотографии, возникшей на экране. Снимок, сделанный на мидовском приеме в честь зарубежных военных атташе, изображал группу молодых офицеров, одним из которых был Хокан. Он улыбался прямо в объектив. Открытой, самоуверенной улыбкой. Валландер задумчиво рассматривал старое фото. Я пытаюсь добраться до точки, где увижу яснее, думал он. Где что-то расскажет мне, кем на самом деле был встревоженный человек, которого я повстречал в Юрсхольме.

Он вздрогнул — в дверь постучали. И не успел отозваться, как дверь открылась. На пороге стоял Нюберг в голубой куртке и бейсболке. Увидев Валландера, он замер.

— Я думал, тут никого, — сказал он. — Привычка у меня — гасить лампы, горящие без нужды. Свет видно в щелки под дверью. Занятие, конечно, довольно бессмысленное. Но ведь электроэнергию разбазаривать не стоит.

— Зачем ты стучишь, если думаешь, что внутри никого нет?

Нюберг снял бейсболку, почесал голову. Всегдашний его жест, подумал Валландер. Сколько я его знаю, он в растерянности непременно так делает. Интересно, что делаю я, когда смущаюсь?

— Пожалуй, у меня нет толкового ответа на твой вопрос, — сказал Нюберг. — Просто привычка. Перед тем как войти, стучишься. Кстати, я думал, ты в отпуске?

— Так и есть. Для разнообразия занимаюсь пропавшими свекром и свекровью Линды.

Нюберг кивнул. Несколько раз Валландер говорил с ним о случившемся. И всегда уважал его соображения, хотя работать с криминалистом порой было нелегко. Холерический нрав Нюберга пользовался дурной славой, хотя Валландер теперь уже вряд ли рисковал попасть ему под горячую руку. Под угрозой Нюбергова гнева жили в первую очередь судебные медики и техники-криминалисты.

Нюберг так и стоял с бейсболкой в руке.

— Ты, наверно, знаешь, что к Рождеству я ухожу на пенсию?

— Нет, не слыхал.

— Думаю, пора ставить точку.

Валландер искренне удивился. Невесть почему он думал, что Нюберг будет на службе всегда, день за днем, в солнце и в дождь, в жару и в холод разыскивая на глинистой земле зацепки для тех или иных расследований. Когда-то давным-давно Нюберг был женат и, наверно, имел детей. Но все же оставался одиноким человеком в зеленой бейсболке, который порой мог жутко вспылить, однако в работе был лучшим из лучших.

— И что ты будешь делать? — озадаченно спросил Валландер. — На пенсии?

— Уеду отсюда, — с неожиданной бодростью сказал Нюберг. — Далеко-далеко.

— Можно узнать куда? В Испанию?

Нюберг воззрился на него так, словно он брякнул что-то неподобающее. Валландер поспешно подумал, что, наверно, сейчас грянет один из знаменитых приступов ярости.

— Что мне делать в Испании? Потеть? Я уеду на север. Купил старинный, красивый, но несколько обветшалый дом на границе Херьедалена и Емтланда. На многие километры вокруг ни одного соседа, только деревья, куда ни глянь.

— Но ты ведь сконец? Родился в Хеслехольме, если не ошибаюсь? Что ты станешь делать в лесной глуши?

— Жить на покое. К тому же в лесах, говорят, не так ветрено.

— Ты не выдержишь. Привык ведь к равнинным просторам.

— Меня давно тянет туда, — просто сказал Нюберг. — В леса. Когда я ездил в те края и нашел этот дом, я сразу почувствовал себя уютно. Так-то вот. А ты сам еще долго намерен оставаться на службе?

Валландер пожал плечами:

— Не знаю. Мне трудно представить себе жизнь без нашей конторы.

— А мне нет, — весело сказал Нюберг. — Выучусь на егеря, напишу мемуары.

Валландер изумился:

— Напишешь книгу?

— А почему нет? Мне есть что рассказать. Вдобавок теперь интерес к моей профессии велик как никогда.

Валландер понял, что Нюберг говорит серьезно. Наверняка ему хватит упорства не только написать книгу, но и издать ее.

— И обо мне напишешь?

— Обойдешься, — весело сказал Нюберг. — А вот другие не отвертятся. Я подробно напишу о дурацкой манере назначать начальников, которые ничегошеньки не смыслят в будничной полицейской работе. Ладно, не забудь погасить свет, когда соберешься домой.

Нюберг отвернулся, намереваясь уйти. Но Валландер задержал его, не смог устоять перед искушением.

— Ты всегда почесываешь голову, когда тебе надо подумать. А что делаю я?

Нюберг показал на его нос.

— Ты потираешь нос. Иной раз до красноты.

Нюберг кивнул на прощание и исчез за дверью. Мне будет недоставать его, подумал Валландер. Да и самому не мешает — очень скоро и очень серьезно — призадуматься о своем положении. Долго ли еще я смогу продолжать? И чем займусь после? Конечно, в леса я не уеду, при одной мысли в дрожь бросает. И мемуары писать не стану. Ни терпения не хватит, ни слов.

Он оставил свои вопросы без ответа, приоткрыл окно и вернулся к компьютеру и к жизни Хокана фон Энке. Старался включить воображение, чтобы найти неожиданные пути поисков информации, почитал о Восточной Германии, о маневрах ее флота в южной акватории Балтики, о которых упоминали и Стен Нурдландер, и Хокан фон Энке. А больше всего времени посвятил инцидентам с подводными лодками, отмеченным в начале восьмидесятых. Временами выписывал имена, происшествия, размышления. Но не нашел в портрете Хокана фон Энке ни единого изъяна. И, заглянув на сайт Французской школы, не нашел ничего особенного и насчет Луизы. Точнее, не нашел ничего. Линда, подумалось ему, выбрала себе свекром и свекровью поистине роскошные экземпляры абсолютно добропорядочных граждан. Во всяком случае, на поверхности.

Около половины двенадцатого он начал зевать. Поиски увели его на окраины того, что могло бы представлять интерес. Но внезапно он замер, наклонился поближе к экрану. Это была статья из вечерней газеты начала 1987 года. Некий журналист раскопал информацию о частном банкетном ресторане в Стокгольме, где часто собирались высокие флотские чины. Пирушки явно окружали большой секретностью, допускались туда лишь очень немногие, и ни один из офицеров, с которыми журналист пытался установить контакт, говорить не пожелал. Зато разговорилась одна из официанток, Фанни Кларстрём. Сообщила о крайне неприятных, проникнутых ненавистью к Пальме разговорах, о заносчивых офицерах, о том, что в конце концов не выдержала и бросила эту работу. Среди участников сборищ упоминался и Хокан фон Энке.

Валландер распечатал эти две газетные страницы. Вместе с фотографией Фанни Кларстрём. Прикинул, что тогда ей было около пятидесяти. Значит, вполне вероятно, она еще жива. Записал и фамилию журналиста, подумал вскользь, что это уже второй банкетный ресторан, связанный с Хоканом фон Энке. Газетную статью сложил и спрятал в карман.

Удивляться не приходится, временами ходили слухи о тайных обществах и в определенных кругах полиции. Правда, Валландера в подобные компании никогда не приглашали. Разве что Рюдберг однажды предложил раз в месяц встречаться за обедом в ресторане дворца Сванехольм. Только ничего из этого не получилось.

Валландер выключил компьютер и вышел из кабинета. Но, дойдя до середины коридора, вернулся и погасил свет. Из Управления он выбрался той же дорогой, через подвал. Заодно прихватил из своего шкафчика грязные полотенца и рубашки — пора постирать.

На парковке остановился, вбирая в себя летнюю ночь. Впереди еще долгая жизнь. Жажда жизни еще велика.

Он поехал домой, спал тревожно, видел во сне Мону, но проснулся свежим и бодрым. Быстро вскочил с кровати, не желая утратить нежданную энергию, переполнявшую его существо. Уже около восьми сел за телефон, чтобы разыскать журналиста, который двадцать с лишним лет назад написал статью о тайных встречах флотских офицеров. После нескольких бесплодных попыток найти его через телефонную справочную нетерпеливо взглянул на свой сломанный компьютер и прикинул, к кому бы обратиться — к Линде или к Мартинссону. Выбрал последнего. Ответил кто-то из внучек. Завести с малышкой мало-мальски разумный разговор Валландер не успел — Мартинссон забрал трубку.

— Ты говорил с Астрид, — сказал он. — Ей три года, она огненно-рыжая и обожает дергать меня за остатки волос.

— Мой компьютер сломался. Можно немножко побеспокоить тебя?

— Если не возражаешь, я перезвоню через пять минут.

Через пять минут Мартинссон перезвонил. Валландер назвал ему имя журналиста — Турбьёрн Сеттервалль. Мартинссон быстро отыскал его след.

— Ты опоздал на три года.

— В каком смысле?

— Журналиста Турбьёрна Сеттервалля нет в живых. Погиб он, вроде бы в какой-то странной аварии с лифтом. В пятьдесят четыре года, оставил жену и двоих детей. Как можно погибнуть в лифте?

— Трос обрывается? Или дверью насмерть зажимает?

— Жаль, мало чем я тебе помог.

— Есть еще одно имя, — сказал Валландер. — Возможно, тут будет посложнее. Вдобавок риск, что и ее нет в живых, к сожалению, куда больше.

— Как ее зовут?

— Фанни Кларстрём.

— Журналистка?

— Официантка.

— Поглядим. Ты прав, тут, возможно, будет посложнее. Хотя что имя — Фанни, что фамилия — Кларстрём не из самых распространенных.

Валландер стал ждать, а Мартинссон принялся за поиски. Было слышно, как он что-то напевает, меж тем как пальцы пляшут по клавиатуре. Обычно хмурый Мартинссон явно в прекрасном настроении, подумал Валландер. Надеюсь, так будет и дальше.

— Потерпи, я перезвоню, — сказал Мартинссон. — Понадобится некоторое время.

Ему понадобилось меньше двадцати минут. Перезвонив, он сообщил, что восьмидесятичетырехлетняя Фанни Кларстрём живет в Смоланде, в Маркарюде, занимает квартиру в пансионате для стариков под названием «Лилльгорден».

— Как ты только умудряешься? — спросил Валландер. — По-твоему, это именно она?

— Я совершенно уверен.

— Почему?

— Я с ней говорил, — ответил Мартинссон, к огромному удивлению Валландера. — Позвонил ей, и она сказала, что без малого пять десятков лет работала официанткой.

— Не верится. Когда-нибудь ты должен мне объяснить, как тебе удается то, что не удается мне.

— Ищи через «hitta.se», — сказал Мартинссон.

Валландер записал адрес и телефон Фанни Кларстрём. По словам Мартинссона, голос у нее ломкий, старушечий, но с головой полный порядок.

После разговора Валландер вышел на улицу. Солнце сияло на безоблачном голубом небе. Коршуны парили в восходящих воздушных потоках, высматривая добычу в межевых канавах у полей. Ему вспомнился Нюберг и его тоска по густым дремучим лесам. А чего хочет он сам, не считая того, что уже имеет? Да ничего. Разве только денег, чтобы в зимние холода ездить на юг. Квартирку в Испании. Но тотчас же дал задний ход. Никогда он не приживется в окружении чужих людей и чужого языка, который наверняка сумеет освоить лишь кое-как. В общем, Сконе для него — последняя остановка. Пока возможно, он будет жить в своем доме. А когда не сможет жить один, надо надеяться, останется ему совсем недолго. Ничего он не боялся так, как старости, которая есть не более чем ожидание конца, время, когда вести привычную жизнь уже совершенно невозможно.

Решено. Он съездит в Маркарюд, навестит официантку. Сам не зная, чего ждет от разговора с нею. Просто не мог отделаться от любопытства, которое разбудила в нем газетная статья. Открыл старый школьный атлас. До Маркарюда всего несколько часов езды.

Выехал Валландер в тот же день, после телефонного разговора с Линдой. Дочь внимательно выслушала его. А когда он закончил, сказала, что хочет поехать с ним. Он возмущенно спросил, как, по ее мнению, Клара выдержит поездку на машине, ведь день обещает быть одним из самых жарких за все лето.

— Ханс сегодня дома. И вполне может присмотреть за своим ребенком.

— Ну, тогда, конечно, совсем другое дело.

— Ты не хочешь, чтобы я поехала. По голосу слышу.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что это правда.

Так оно и было. Валландер настроился в одиночестве совершить это небольшое путешествие на север, в смоландские леса. Автомобильные поездки без компании всегда были для него незатейливым развлечением. И иной раз он позволял себе такое удовольствие, любил побыть один в машине, наедине со своими мыслями, выключив радиоприемник и имея возможность остановиться когда угодно.

Он понял, что Линда видит его насквозь, и спросил:

— Мы что, теперь в ссоре?

— Нет, — ответила она. — Но иногда ты, на мой вкус, немного перегибаешь с чудачествами.

— Родителей не выбирают. Если я чудак, то это у меня от твоего деда, который действительно был большой сумасброд.

— Ладно, желаю удачи. Расскажешь потом, как прошла встреча. И еще справедливости ради должна сказать: ты вправду не сдаешься.

— А ты?

Она тихо рассмеялась:

— Никогда. Даже не знаю, как это пишется.

В одиннадцать Валландер выехал из дома. Около часу дня остановился в Эльмхульте, пообедал в переполненном ресторане «ИКЕА». Длинная очередь к раздаче действовала на нервы, портила настроение. И обед он заглотал слишком быстро, в сердцах. Потом свернул не туда, заплутал и в итоге добрался до Маркарюда на час позже, чем рассчитывал. На автозаправке ему подсказали, как проехать к «Лилльгордену». Выйдя из машины, он вдруг почувствовал, как все здесь похоже на «Никласгорден». Интересно, мелькнуло в мозгу, тот человек, что назвался дядей Сигне фон Энке, не наведывался туда снова? Надо в ближайшее время навести справки.

Пожилой мужчина в синем комбинезоне сидел на корточках возле перевернутой газонокосилки. Щепкой выковыривал из ножей комья слипшейся травы. Валландер спросил, где находится квартира Фанни Кларстрём. Мужчина встал, выпрямил спину. Говорил он на смоландском диалекте, который Валландер понимал с трудом:

— Вон там, в нижнем этаже.

— Как она себя чувствует?

Мужчина смерил Валландера испытующе-недоверчивым взглядом:

— Фанни старая, усталая. А вы-то кто, что спрашиваете?

Валландер достал полицейское удостоверение, но тотчас пожалел. Зачем подвергать старуху Фанни риску? Вдруг пойдут слухи, что к ней наведывался полицейский? Но теперь уж ничего не поделаешь. Мужчина в синем комбинезоне тщательно изучил удостоверение.

— Из Сконе, стало быть, по выговору слышу. Истад?

— Как видите.

— И все ж таки приехали сюда, в Маркарюд?

— Вообще-то я здесь не при исполнении, — ответил Валландер со всем возможным дружелюбием, на какое был способен. — Визит скорее приватного свойства.

— Вот и хорошо для Фанни. Ее никто почти не навещает.

Валландер кивнул на газонокосилку:

— Вам бы надо беречь уши.

— Я не слышу рева. Испортил слух еще в молодости, когда на шахте работал.

Валландер вошел в дом и двинулся налево по коридору. Какой-то старик стоял у окна, глядя прямо перед собой, на заднюю стену ветхого сарая. Валландер вздрогнул. Но вот и нужная дверь с табличкой, красиво расписанной цветами в пастельных тонах.

Может, уйти? — мелькнуло в голове. Но в следующую секунду он нажал на звонок.

25

Когда Фанни Кларстрём отворила дверь — а отворила она сразу же, будто тыщу лет стояла там, поджидая его, — на лице ее сияла широкая улыбка. Желанный гость, успел подумать Валландер, прежде чем она впустила его внутрь и закрыла дверь.

Он словно бы вступил в затерянный мир.

От Фанни Кларстрём пахло так, будто совсем рядом только что разожгли в камине ольховые дрова. Этот аромат смутно помнился Валландеру с той недолгой поры, когда он был скаутом. Как-то раз они ходили в поход с ночевкой. Разбили лагерь на берегу озера — по всей вероятности, Крагехольмсшё, которое впоследствии оставило в памяти Валландера кой-какие мрачные воспоминания, — и разожгли костер, спилив ольху. Но растет ли ольха возле сконских озер? Не мешает при случае разузнать.

Подсиненные седины Фанни Кларстрём были уложены аккуратными волнами, лицо слегка подкрашено, будто она жила в постоянном ожидании внезапных гостей. Улыбаясь, она демонстрировала красивые зубы, на зависть Валландеру. Сам он залатал первые дупла в двенадцать лет и затем непрестанно воевал с гигиеническими процедурами и дантистами, которые более или менее открыто его ругали. Пока что он в основном сохранил свои зубы, но врач предупредил, что если он не станет чистить зубы как следует, то скоро их растеряет. У Фанни Кларстрём в восемьдесят четыре года все зубы были свои, причем белые и блестящие, как у двадцатилетней. Она не спросила, кто он и зачем пожаловал, пригласила в маленькую гостиную, где все стены были увешаны рамками с фотографиями. На окнах и на полках — комнатные цветы и вьющиеся растения. Нигде ни пылинки, подумал Валландер. Здесь живет в высшей степени живой человек. Он сел в предложенный уголок дивана и не отказался выпить кофейку.

Пока она варила кофе, он прошелся по гостиной, рассматривая фотографии. Свадебный снимок 1942 года — Фанни Кларстрём и мужчина, запакованный в костюм, с волосами, причесанными мокрой гребенкой. На другой фотографии вроде бы он же, только в комбинезоне, на борту судна, снято с набережной. Рассматривая снимки, Валландер понял, что у Фанни Кларстрём только один ребенок. Услышав звяканье чашек на кофейном подносе, он вернулся на диван.

Фанни Кларстрём расставляла посуду твердой рукой, многолетние профессиональные навыки сохранились, наливая кофе, она не расплескала ни капли. Потом устроилась напротив него, в мягком кресле, которым явно пользовалась часто. На колени к ней вдруг запрыгнула до сих пор незаметная пятнисто-серая кошка. Фанни взяла свою чашку. Кофе оказался крепким, Валландер ненароком поперхнулся и до слез раскашлялся. Когда кашель утих, она протянула ему салфетку. Он утер глаза, одновременно отметив, что на салфетке написано «Отель Биллинген».

— Пожалуй, прежде всего я расскажу, что привело меня к вам, — начал Валландер.

— Добрые люди всегда желанные гости, — ответила Фанни Кларстрём.

Выговор у нее безусловно стокгольмский. Любопытно, что побудило ее выбрать на старости лет такое далекое место, как Маркарюд.

Валландер выложил на вышитую скатерть копию газетной статьи. Читать Фанни не стала, только скользнула взглядом по двум снимкам. И все-таки, похоже, вспомнила. Не желая действовать слишком уж в лоб, он с учтивым интересом кивнул на фотографии, развешанные по стенам. И она охотно рассказала. Коротко обрисовала историю своей жизни.

В 1941-м Фанни, носившая тогда фамилию Андерссон, встретила молодого моряка, Арне Кларстрёма.

— Это была большая, яркая и страстная любовь, — сказала она. — Мы познакомились на юргорденском пароме, по дороге из парка Грёна-Лунд. Спускаясь у Шлюза на берег, я оступилась и упала. Он помог мне встать. Как бы все сложилось, если б я не упала? В самом деле можно без преувеличения сказать, что я оступилась в большую любовь. Которая длилась ровно два года. Мы поженились, я забеременела, и Арне все время, до самого конца, колебался, стоит ли ему рисковать и продолжать ходить в конвои. Легко забыть, сколько шведских моряков подорвалось в те годы на минах, хоть мы и не принимали непосредственного участия в войне. Но Арне считал себя неуязвимым, а я даже представить себе не могла, что с ним что-то случится. Наш сын Гуннар родился в январе сорок третьего, двенадцатого числа, в половине седьмого утра. Арне был дома и успел один-единственный раз увидеть сына. Через девять дней его судно подорвалось на мине в Северном море. Не нашли ни людей, ни обломков.

Она умолкла, бросила взгляд на фотографии на стене.

— А я осталась одна, — помолчав, продолжила Фанни Кларстрём. — С погибшей любовью и сыном. Пыталась, конечно, найти другого мужчину. Я ведь была еще молода. Но с Арне никто сравниться не мог. Он оставался мне мужем, живой или мертвый. Не смогла я найти ему замену.

Она вдруг заплакала, без всяких ужимок, почти беззвучно. У Валландера перехватило горло. Он осторожно отодвинул салфетку, которой утирал глаза.

— Иногда мне так хочется разделить с кем-нибудь мое горе, — сказала она, все еще со слезами на глазах. — Наверно, потому, что одиночество бывает порой невыносимо тяжким. Вы представьте себе: дойти до того, что готов пригласить к себе домой совершенно чужого человека, просто чтоб было с кем поплакать?

— А ваш сын? — осторожно спросил Валландер.

— Он живет в Абиску. Далеко отсюда. Раз в год приезжает, иногда один, иногда с женой и с кем-нибудь из детей. Предлагает переехать в те края. Но этослишком уж далеко на севере, слишком уж там холодно. Старые официантки плохо переносят холод, и ноги у них больные.

— Чем он занимается в Абиску?

— Чем-то связанным с лесом. По-моему, считает деревья.

Валландер вскользь подумал, далеко ли Абиску от тех лесов, где собирается поселиться Нюберг. Похоже, так и есть. Абиску вроде в Лапландии?

— Но вы перебрались сюда, в Маркарюд?

— В детстве я прожила здесь несколько лет, прежде чем мы переехали в Стокгольм. Вообще-то я не хотела переезжать. А сюда перебралась, чтобы доказать: упрямства во мне еще достаточно. Вдобавок здесь дешево. Ведь официантке больших капиталов не скопить.

— Вы всю жизнь работали официанткой?

— Да, долгие годы. Чашки, стаканы, тарелки, туда-сюда, вечный безостановочный конвейер. Рестораны, гостиницы, однажды даже нобелевский банкет. Помню, мне выпала большая честь обслуживать писателя Эрнеста Хемингуэя. Всего один раз он взглянул на меня. Мне ужасно хотелось сказать ему, что он должен написать книгу о страшной судьбе, постигшей в войну многих и многих моряков. Но я, конечно, промолчала. По-моему, это было в пятьдесят четвертом. Во всяком случае, через много лет после гибели Арне, когда Гуннар уже становился подростком.

— Временами вы работали в частных банкетных ресторанах?

— Мне нравились перемены. Вдобавок я не из тех, кто молчал, если старший официант вел себя неподобающим образом. Я заступалась за своих товарок, не только за себя, а стало быть, иной раз получала пинка. К тому же я тогда активно работала в профсоюзе.

— Давайте поговорим вот об этом банкетном ресторане, — сказал Валландер, решив, что сейчас самое время.

Он показал на статью. Фанни надела очки, которые висели на ленточке вокруг шеи, просмотрела статью и отложила в сторону.

— Позвольте сперва несколько слов в мою защиту, — засмеялась она. — Обслуживание этих несимпатичных офицеров оплачивалось очень щедро. Бедная официантка вроде меня за один вечер могла заработать там столько же, сколько за целый месяц, если все складывалось удачно. Расходились господа офицеры уже в изрядном подпитии, кое-кто прямо-таки швырялся сотенными. Так что чаевые иной раз бывали солидные.

— Где именно они собирались?

— В Эстермальме, разве в статье не указано? Владелец ранее имел касательство к нацистскому движению Пера Энгдаля. Если отвлечься от его отвратительных политических взглядов, он был отличным поваром. Подкопил деньжат, работая частным шеф-поваром у высокопоставленных немецких офицеров, бежавших в Аргентину. Платили ему там хорошо, он готовил, что заказывали, говорил «хайль Гитлер», а в конце пятидесятых вернулся на родину и купил банкетный ресторан. Все, что я сейчас говорю, мне известно, как принято говорить, из надежного источника.

— От кого же?

Секунду помедлив, она ответила:

— От нескольких лиц, порвавших с энгдалевским движением.

Валландер подумал, что, наверно, не вполне правильно представил себе прошлое Фанни Кларстрём.

— Я не ошибусь, если предположу, что вы не только активно работали в профсоюзах, но имели и политические интересы?

— Я была активной коммунисткой. И в определенном смысле ею осталась. Идея мировой солидарности — по-прежнему единственная, в какую я могу верить. Единственная политическая истина, которую, на мой взгляд, невозможно поставить под вопрос.

— Это играло роль при выборе места работы?

— Партия попросила. Небезынтересно узнать, о чем говорят в своем кругу консервативные флотские офицеры. Никому ведь в голову не придет, что официантка с опухшими ногами станет запоминать сказанное.

Валландер попробовал оценить значение того, что услышал.

— А не было риска, что услышанное вами может быть использовано ненадлежащим образом?

Слезы высохли, она смотрела на него забавляясь:

— «Ненадлежащим образом»? Шпионкой Фанни Кларстрём никогда не была, если вы об этом. Не понимаю, почему полицейские всегда выражаются так заковыристо. Я говорила с товарищами по партийной ячейке, вот и все. Точно так же другие могли рассказать о настроениях среди водителей трамваев или среди продавцов. В пятидесятые годы не только консерваторы считали нас, коммунистов, потенциальными изменниками родины. Социал-демократы тоже в эту дуду дудели. Но мы-то, конечно, никогда ими не были.

— Ладно, забудем этот вопрос. Хотя я полицейский и мне положено сомневаться.

— С тех пор прошло почти полвека. Что бы тогда ни происходило, что бы тогда ни говорили, давным-давно недействительно и совершенно неинтересно.

— Не вполне, — возразил Валландер. — История не только остается позади, она еще и следует за нами.

На это она ничего не сказала. Он даже не был уверен, поняла ли она, что он имел в виду. И снова перевел разговор на газетную статью. Он отдавал себе отчет, что у Фанни Кларстрём накопилась огромная потребность с кем-нибудь поговорить, а значит, есть большой риск, что беседа затянется.

Может, и его в будущем ждет то же самое? Одинокий старик, который хватает первого встречного за пуговицу и силится задержать как можно дольше?

Память у официантки Фанни оказалась хорошая. Она помнила почти всех мужчин в форме, с теми или иными знаками различия, запечатленных на нечеткой газетной копии. Комментарии ее были острыми, зачастую злыми, и Валландер понял: она готова доказать каждое свое слово. Например, там обнаружился некий капитан второго ранга Сунессон, вечно сыпавший дерзкими историями, которые, по ее словам, были «отнюдь не забавными, а попросту хамскими». Вдобавок он принадлежал к числу самых ярых ненавистников Пальме и открыто предлагал разные способы ликвидировать этого «русского шпиона».

— У меня сохранилось одно крайне неприятное воспоминание об этом Сунессоне, — сказала Фанни Кларстрём. — Через два дня после того, как Пальме застрелили на улице, у офицеров состоялся очередной ужин. И Сунессон встал и предложил выпить за то, что Улофу Пальме наконец-то хватило ума не оставаться дольше среди живых и не отравлять жизнь добрым согражданам. Я точно помню его слова и тогда едва не швырнула в него поднос. Омерзительный был вечер.

Валландер показал на Хокана фон Энке.

— Что вам запомнилось о нем?

— Один из менее оголтелых. Лишнего не пил, говорил редко, больше слушал. И со мной был весьма вежлив. Так сказать, видел меня.

— А ненависть к Пальме? Страх перед русскими?

— В этом они были едины. Все считали, что Швеция конечно же должна вступить в НАТО. Дескать, позор, что мы в стороне. Многие из них, кроме того, считали, что Швеции необходимо атомное оружие. Если оснастить им несколько подводных лодок, можно защитить шведские границы. Во всех разговорах шла речь о единоборстве Бога и дьявола.

— И дьявол являлся с востока?

— А богом-отцом называли США. Уже в пятидесятые годы часто говорили о том, как американские самолеты пролетали над шведской территорией, а наши радарные станции не поднимали тревогу. Явно существовали секретные договоренности между правительством и армейским руководством, позволявшие американским самолетам свободно следовать своим курсом. Наши диспетчеры предоставляли американцам определенные секретные коды. Они спокойно поднимали самолеты с баз в Норвегии и летели на СССР. Помню, мы с товарищами весьма бурно это обсуждали.

— А как с подводными лодками?

— Ну, об этом они говорили постоянно.

— О той, что легла на грунт у Карлскруны? И о тех, что в Хорсфьердене?

Ответ Фанни удивил его:

— Это же совсем разные вещи.

— Вот как?

— У Карлскруны была русская субмарина. Но насчет того, что пряталось в глубине Хорсфьердена, доказательств не нашлось. Да их и не искали.

— То есть?

— Иной раз они пили за беднягу-капитана, как бишь его?

— Гущин.

— Да, верно. Бедняга Гусси, так они говорили. До того напился, что завел свою субмарину в шведские скалы. Вот, мол, и хорошо, есть русская лодка, очень кстати. А что? Теперь никто не сомневается, что именно русские играют в прятки в шведских водах. Но, когда речь заходила о Хорсфьердене, тостов за русского капитана никто не произносил. Понимаете, о чем я?

— По-вашему, в Хорсфьердене шныряли вовсе не русские?

— Доказательств в общем-то нет. Ни в пользу того, ни в пользу другого.

Фанни Кларстрём продолжала свой рассказ, она отлично знала, о чем говорит, тогда как Валландер имел обо всем этом весьма слабое представление. Понятия вроде «холодная война» или «неприсоединение к военным союзам» так и остались для него словосочетаниями, в сущности лишенными содержания. Он не обольщался и никогда не пытался отрицать, что его исторические познания крайне ограниченны. Да и особого интереса к истории раньше не проявлял. Но теперь внимательно слушал Фанни Кларстрём.

— Россия, значит, была врагом, — сказал Валландер.

— Среди наших военных поголовно все думали именно так. Офицеры на своих встречах говорили друг с другом так, будто мы уже воюем с русскими. Что США, вполне возможно, представляют собой не меньшую угрозу нашему суверенитету, никому из них в голову не приходило.

— А собственно, чего ради устраивали эти ужины?

— Чтоб хорошенько выпить-закусить и обругать политиков, которые «являют собой угрозу национальному суверенитету Швеции». Именно так они всегда выражались. Социал-демократы — вот враг номер один. Хотя все знали, что Улоф Пальме убежденный социал-демократ, в этих кругах его называли только «коммунист».

Фанни Кларстрём встала и, несмотря на протесты Валландера, пошла сварить еще кофе. У него уже жгло в желудке. Когда она вернулась, он изложил ей фактическую причину своего приезда в Маркарюд.

— Кажется, в газетах писали об исчезновении этой пары? — спросила она, когда он закончил.

— Женщину, Луизу, на днях нашли мертвой недалеко от Стокгольма.

— Бедняжка. Что случилось?

— Вероятно, ее убили.

— Почему?

— Пока нет ответа.

— А муж, стало быть, здесь, на фото?

— Хокан фон Энке. Если вы помните о нем что-нибудь еще, я бы с удовольствием послушал.

Она задумалась, всмотрелась в снимок, потом наконец сказала:

— Его трудно вспомнить. Думаю, я уже сообщила все, что могла. Наверно, и это кое-что о нем говорит? Он держался скромно, зачастую молчал, был не из таких, кто больше всех пил да шумел. Помню, он постоянно улыбался.

Валландер наморщил лоб. Может быть, память ей все же изменяет?

— Вы уверены, что он улыбался? По моему впечатлению, он был очень серьезным человеком.

— Возможно, я ошибаюсь. Но в одном я уверена: он не принадлежал к числу самых оголтелых поборников войны. Напротив, помнится, он был одним из очень немногих, кто порой пытался призывать к миру. Я запомнила конечно же потому, что именно это меня интересовало.

— Что?

— Мир. Я и мои товарищи еще в пятидесятые требовали, чтобы Швеция отказалась от ядерного оружия.

— Значит, Хокан фон Энке говорил о мире?

— Так мне запомнилось. Но прошло столько времени.

— Еще что-нибудь можете вспомнить?

Валландер видел, что она вправду напрягает память. Он только пригубил кофе, пить не стал, предпочел грызть сухарик. Как вдруг почувствовал, что выпала пломба. И зуб сию же минуту заболел. Он завернул пломбу в бумажную салфетку, сунул в карман. Середина лета, его дантист наверняка в отпуске, пошлют куда-нибудь в неотложное отделение. Он с досадой подумал, что физически прямо-таки разваливается, то одно, то другое отказывает. Когда откажут самые важные органы, всему конец.

— Америка, — неожиданно сказала Фанни Кларстрём. — Я знала, есть кое-что еще.

Этот инцидент произвел на нее глубокое впечатление и врезался в память, потому и вспомнился очень отчетливо.

— Случилось это, когда я чуть ли не последний раз работала у господ офицеров. Очевидно, были пожелания, чтобы их обслуживали официантки помоложе, в коротких юбочках и не с такими отечными ногами. Я не переживала, поскольку мне уже стало невмоготу подавать этим господам еду и напитки. Собирались они в первый вторник каждого месяца. Пожалуй, шел восемьдесят седьмой, ранняя весна. Да, я точно помню, потому что сломала мизинец на левой руке и долго бюллетенила. А в тот вторничный вечер как раз снова вышла на работу. Стоял март. Кофе с ликером или коньяком всегда пили в мрачноватой комнате с кожаными креслами и темными книжными шкафами. Комната мне запомнилась потому, что я всегда любила читать. И однажды, когда пришла на такой ужин заранее, я, перед тем как накрывать столы, зашла туда и заглянула в книжные шкафы. К моему удивлению, вместо книг на полках стояли муляжи, одни только корешки. Владелец или, может, архитектор по интерьеру наверняка закупил их на каком-то складе реквизита. Помню, мое уважение к этим людям получило еще один серьезный удар… — Она выпрямилась в кресле, словно призывая себя к порядку. — Неожиданно кто-то из присутствующих заговорил о шпионах. Я как раз обходила всех с бутылкой дорогого коньяка. Вообще о шпионах рассуждали нередко. Весьма популярным объектом был Веннерстрём. В подпитии многие изъявляли готовность прикончить его. Помню, адмирал, кажется по фамилии фон Хартман, заявил, что его надо медленно удавить балалаечной струной. Как вдруг заговорил Хокан фон Энке. Спросил, почему никого не волнует, что в Швеции могут орудовать и шпионы США. Ему дали резкий отпор, обернувшийся крайне неприятной перепалкой, когда многие из офицеров поставили под сомнение его лояльность. Конечно, все были более-менее пьяны, за исключением, пожалуй, именно Хокана фон Энке. Так или иначе, он возмущенно встал и покинул собрание. За все время, пока я там обслуживала, такого никогда не бывало. Вернулся ли он в их компанию, я не знаю, ведь нашу сестру заменили хорошенькими молодыми официантками. Этот инцидент я так хорошо помню, разумеется, потому, что мы с товарищами все время думали о том же: если у русских есть в Швеции шпионы, в чем сомневаться не приходится, то и американцы явно не сидят сложа руки. Но господа офицеры этого понимать не желали. Или понимали, но предпочитали не видеть.

Фанни Кларстрём встала, чтобы подлить кофе. Валландер вежливо прикрыл свою чашку ладонью. Когда она опять села в кресло, он бросил взгляд на ее отечные ноги и расширенные вены. И живо представил себе ее там, среди офицеров в банкетном ресторане.

— Вот что я запомнила. Это вам хоть как-то поможет?

— Безусловно, — сказал Валландер. — Всякая новая информация увеличивает наши шансы выяснить, что произошло.

Фанни Кларстрём сняла очки, пристально посмотрела на него:

— Его тоже нет в живых?

— Мы не знаем.

— А он не мог ее убить?

— Этого мы опять-таки не знаем. Хотя, конечно, все может быть.

— Обычная история, — вздохнула она. — Мужья убивают жен. Иногда утверждают, что собирались затем покончить с собой. Однако многим не хватает духу.

— Верно. Так бывает часто. Многие мужчины оказываются большими трусами, когда вправду доходит до дела.

Фанни Кларстрём вдруг опять заплакала, едва заметными ручейками слезы побежали по щекам. У Валландера снова перехватило горло. Одиночество — штука некрасивая, подумал он. Бедная женщина, сидит здесь среди безмолвных фотографий, в компании одиночества.

— Раньше я никогда не плакала, — сказала она, утирая слезы. — Но он приходит ко мне, мой муж, тем чаще и чаще, чем старше я становлюсь. Думаю, он ждет меня там, в пучине, зовет к себе. И скоро я уйду. Вроде как дожила свой срок до конца. А старое, измученное сердце все продолжает биться. На смену нашей осени приходит для других весенняя пора.

— Стихи, — сказал Валландер.

— Знаю, — рассмеялась Фанни Кларстрём. — Старой перечнице приходят в одиночестве на ум поэтические строки.

Валландер поднялся, поблагодарил. Она настояла проводить его до машины, хотя он видел, что ноги у нее болят. Человек с косилкой исчез.

— Лето приносит с собой тоску, — сказала она, пожимая ему руку. — Моего мужа нет вот уже шестьдесят с лишним лет. А я все равно иной раз так тоскую по нем, как когда мы только-только познакомились, как в те считаные годы, что прожили вместе. Полицейский может чувствовать что-то подобное?

— О да, — сказал Валландер. — Еще как.

Она помахала вслед отъехавшей машине. Вот и ее я никогда больше не увижу, подумал Валландер. Он оставил позади поселок и печаль, вызванную визитом к Фанни Кларстрём, но невольно размышлял о ее замечании, что мужья убивают жен, а затем оказываются слишком трусливы, чтобы покончить с собой. После встречи с Германом Эбером он первым делом подумал, что Луизу мог убить Хокан фон Энке. Ни мотива, ни улик, ни следов нет. Просто среди множества версий есть и такая. Однако произнесенная Фанни Кларстрём фраза как бы заставила его вернуться к этой хрупкой гипотезе. По дороге через смоландские леса он пытался представить себе цепочку событий, приведших к тому, что Луизу убил ее собственный муж.

Домой Валландер приехал, так ничего для себя и не прояснив.

Тем вечером он долго лежал без сна и думал о Фанни Кларстрём.

26

Валландер еще спал, когда затарахтел телефон. Старый отцовский аппарат, который он по чистой сентиментальности забрал себе, разбирая перед продажей лёдерупского дома тамошние вещи. Сперва он не хотел снимать трубку, но потом все-таки встал и ответил. Звонила новенькая девушка из проходной Управления. Эбба, занимавшая сей пост долгие годы, ушла на пенсию и вместе с мужем переехала в Мальмё, где жили их дети. Имя новой девушки Валландер вспомнить не сумел — кажется, Анна, но он не был уверен.

— Тут одна женщина просит ваш адрес, — сказала она. — Но без вашего разрешения я его не дам. Иностранка она.

— Ясное дело, — сказал Валландер. — Все мои знакомые женщины сплошь иностранки.

Он остался у телефона и с третьей попытки нашел дантиста, который мог принять его уже в ближайший час.

Около двенадцати он вернулся от дантиста и начал подумывать об обеде, но тут в дверь постучали. Он открыл и тотчас узнал ту, что стояла перед ним, хоть она и изменилась. Много лет минуло с тех пор, как он последний раз видел ее — Байбу Лиепу из Риги, из Латвии. Но это была она, постаревшая, поблекшая.

— Господи, — сказал он. — Значит, это ты спрашивала мой адрес.

— Не хочу помешать.

— Как ты можешь мне помешать?

Он притянул ее к себе, обнял, почувствовал, что она вправду очень исхудала. Больше пятнадцати лет прошло со времени их недолгого и бурного романа. И уж точно больше десяти лет назад контакт между ними вообще оборвался. Валландер тогда, крепко выпив, позвонил ей среди ночи. Задним числом, конечно, пожалел и решил никогда впредь не звонить. Но сейчас, когда она стояла перед ним, давние чувства всколыхнулись вновь. Она была величайшей любовью его жизни. Их встреча позволила ему со стороны взглянуть на долгие отношения с Моной. Байба пробудила в нем чувственность, которая прежде казалась ему невероятной. В ту пору он был вполне готов начать новую жизнь. Хотел жениться на ней, но она сказала «нет». Не хотела еще раз связать свою жизнь с полицейским и, быть может, снова овдоветь.

И вот сейчас они стояли друг против друга в его гостиной. Он никак не мог поверить, что она вправду вернулась из дальнего далека во времени и пространстве.

— Вот уж не думал не гадал, — сказал Валландер, — что мы снова встретимся.

— Ты не давал о себе знать.

— Верно, не давал. Хотел, чтобы минувшее осталось минувшим.

Он усадил ее на диван, сел рядом. И вдруг почувствовал, что все не так, как надо. Слишком она бледная, слишком худая, пожалуй, слишком усталая и медлительная в движениях.

Как всегда, она поняла, о чем он думает, взяла его за руку.

— Я хотела повидать тебя. Воображаешь, что люди уходят навсегда. А потом вдруг утром просыпаешься и осознаешь, что ничто не миновало. От людей, которые когда-то много значили, невозможно освободиться целиком и полностью.

— У тебя есть какая-то особая причина приехать — вообще и именно сейчас.

— Я бы с удовольствием выпила чайку. Я правда не мешаю?

— Кроме меня здесь только собака. И всё.

— Как поживает твоя дочь?

— Помнишь, как ее зовут?

Байба явно обиделась. Валландер вспомнил, что она всегда легко обижалась.

— Ты действительно подумал, что я забыла Линду?

— Я подумал, что все связанное со мной стерто из памяти.

— Одно мне в тебе никогда не нравилось. Как только речь заходила о чем-нибудь серьезном, ты постоянно все преувеличивал. Ну скажи мне, как можно «стереть» человека, которого когда-то любил?

Валландер встал, пошел на кухню приготовить чай.

— Я с тобой, — сказала Байба и тоже встала.

Заметив, с каким усилием она поднялась, Валландер понял, что она больна.

Байба взяла кастрюльку, налила воды, поставила на огонь, будто сразу почувствовала себя у него на кухне как дома. Он достал чашки, наследство матери, единственное, что осталось в память о ней. Оба сели за кухонный стол.

— Красиво живешь, — сказала Байба. — Помню, ты говорил о переезде за город. Но я тебе не верила.

— Я и сам не верил, что перееду. Или что заведу собаку.

— Как ее зовут?

— Это кобель. По кличке Юсси.

Разговор заглох. Валландер украдкой наблюдал за Байбой. В ярком солнечном свете, лившемся в кухонное окно, ее худоба проступила еще резче.

— А я не уезжала из Риги, — вдруг сказала она. — Дважды сумела сменить квартиру на более хороший вариант. Но жить за городом — сама мысль об этом прямо-таки невыносима. Ребенком я несколько лет жила у деда и бабушки. И жизнь в бедности навсегда соединилась для меня с латышской деревней. Наверно, сейчас все иначе, но мне не отделаться от этого представления.

— Раньше ты работала в университете. А чем занимаешься теперь?

Она ответила не сразу, медленно и осторожно отпила несколько глотков чая, потом отодвинула чашку.

— Вообще-то по образованию я инженер. Ты забыл? Когда мы познакомились, я переводила специальную литературу для политехнического института. Но больше не перевожу. Я больна.

— Что с тобой?

Ответила она спокойно, словно говорила о чем-то не слишком серьезном:

— Смерть. У меня рак. Но сейчас я не хочу это обсуждать. Можно я прилягу, отдохну немного? Я принимаю очень сильные обезболивающие и почти что засыпаю от них.

Байба пошла было к дивану, но Валландер отвел ее в свою спальню, где недавно поменял простыни. Расправил постель, она легла. Голова почти исчезла в подушке. Она легонько улыбнулась, словно вспомнив что-то.

— Мне ведь доводилось раньше лежать в этой кровати?

— Верно. Кровать старая.

— Вот и хорошо, тогда я посплю немного. Часок. В Управлении сказали, у тебя отпуск.

— Спи сколько хочешь.

Он не был уверен, слышала ли она его или уже уснула. Почему она приехала ко мне? — думал он. Нет у меня больше сил на смерть и несчастья, на женщин, которые спиваются, на свекровей, которых убивают. Он тотчас раскаялся, что так подумал, осторожно присел на самый краешек кровати, в изножии, посмотрел на Байбу. Вернулись воспоминания о великой любви, и от волнения его чуть ли не бросило в дрожь. Я не хочу, чтобы она умерла, думал он, я хочу, чтобы она жила. Может быть, теперь она готова еще раз связать свою жизнь с полицейским?

Валландер вышел из дома, сел в садовое кресло. Немного погодя выпустил Юсси из загородки. Байба приехала на стареньком «ситроене» с латвийскими номерами. Он включил мобильник, увидел, что пропустил звонок Линды. Услышав его голос, дочь обрадовалась:

— Я только хотела сказать, что Ханс получил бонус. Несколько сотен тысяч крон. Значит, мы можем перестроить дом.

— Он вправду заслужил такие деньжищи? — кислым тоном осведомился Валландер.

— А почему нет?

Валландер рассказал о приезде Байбы. Линда слушала его рассказ о женщине, которая спала сейчас в его постели.

— Я видела ее на фото, — сказала она. — Ты говорил о ней, давно-давно. Но, по словам мамы, она обыкновенная латышская проститутка.

Валландер взбеленился:

— Твоя мать временами сущее чудовище. Как у нее только язык поворачивается говорить такое! Если хочешь знать, Байбе присущи все те качества, каких Мона начисто лишена. Когда она это говорила?

— Чтоб я помнила.

— Я позвоню ей и скажу, что не желаю иметь с ней ничего общего.

— И что это изменит? Она наверняка ревновала. Потому так и говорила.

Валландер нехотя согласился, что Линда права, и успокоился. Потом рассказал, что Байба больна.

— Она приехала попрощаться? — спросила Линда. — Как грустно.

— Моя первая мысль была о том же. Я удивился и обрадовался, увидев ее. Но уже через считаные минуты загрустил. Меня теперь, кажется, окружают только смерть и беды.

— Но так было всегда, — сказала Линда. — Это первое, о чем мы говорили в Полицейской академии. Что за работа ждет нас в будущем? Но не забывай, у тебя есть Клара.

— Я не об этом. Я об ощущении старости, которая подкрадывается и норовит вонзить когти мне в затылок. Ряды друзей все редеют. Когда отец умер, я оказался следующим на очереди, если ты понимаешь, о чем я. Клара — последняя в цепочке жизни, я — первый.

— Раз Байба приехала к тебе, стало быть, ты кое-что для нее значишь. Важно только это.

— Приезжай, — сказал Валландер. — Я хочу, чтобы ты познакомилась с единственной женщиной, которая действительно много для меня значила.

— Кроме Моны?

— Само собой.

Линда задумалась, потом сказала:

— У меня тут подруга в гостях. Ракель. Помнишь ее? Работает сейчас в мальмёской полиции. Они с Кларой прекрасно ладят.

— Клару с собой не возьмешь?

— Приеду одна, и очень скоро.

В начале четвертого Линда зарулила во двор и резко затормозила, чтобы не стукнуть машину Байбы. Валландер всегда тревожился, что она ездит слишком быстро. Но всегда радовался, когда она приезжала не на мотоцикле. Так он ей и говорил. А в ответ каждый раз слышал фырчание.

Байба уже проснулась, выпила немного воды и еще чашку чая. Валландер украдкой заметил, как она сделала себе укол в бедро. На миг мелькнувшая перед глазами нагота вызвала прилив отчаяния, оттого что все миновало, не воротишь, не переживешь все вновь.

Она долго пробыла в ванной. А когда вышла оттуда, выглядела менее усталой, чем раньше. Необычайно важная для него минута — Байба и Линда поздоровались. Валландеру показалось, он снова видит ту Байбу, которую много лет назад встретил в Латвии.

Линда совершенно естественно обняла ее, сказала, что рада наконец-то познакомиться с великой любовью отца. Валландер смутился и вместе с тем обрадовался, глядя на них обеих. Если б Мона, хоть он сейчас и зол на нее, была здесь, а Линда держала на руках Клару, здесь бы собрались все четыре главные и по-своему единственные женщины в его жизни. Великий день в разгар лета, в разгар времени, когда старость коварно подкрадывается все ближе.

Услыхав, что Байба еще ничего не ела, Линда немедля отправила Валландера на кухню приготовить омлет. В открытое окно донесся смех Байбы, который разбудил в нем еще более яркие воспоминания, на глаза навернулись слезы, и он подумал, что становится сентиментальным. Раньше такое случалось разве что после выпивки.

Они расположились в тени, в саду, поели. Валландер большей частью слушал, а Линда расспрашивала о Латвии, где никогда не бывала. На миг возрождается семья, подумал он. Но скоро все кончится. И что останется? — вот самый трудный вопрос.

Через час Линда стала собираться домой. Она прихватила с собой фотографию Клары, показала Байбе.

— Она будет похожа на своего дедушку, — сказала Байба.

— Боже сохрани, — вставил Валландер.

— Не верьте ему, — сказала Линда. — Он только и мечтает, чтобы Клара походила на него. Мы еще увидимся. — Она встала: пора домой.

Байба не ответила. О смерти они не говорили.

Оставшись вдвоем, они вдруг начали рассказывать о своей жизни. Байба задавала множество вопросов, и он старался, как мог, ответить. Оба по-прежнему жили одиноко. Лет десять назад Байба попробовала завести отношения с неким врачом, но через полгода отказалась от этой затеи. Детей у нее нет. Валландер так и не понял, жалеет она об этом или нет.

— Хорошая была жизнь, — сказала она, как бы подводя итог. — Когда наконец открыли границы, я смогла путешествовать. Жила экономно, писала статьи для журналов, консультировала предприятия, которые хотели обосноваться в Латвии. Больше всех платил шведский банк, сейчас крупнейший в нашей стране. Два раза каждый год я путешествовала и теперь знаю о мире, в котором живу, много-много больше, чем в ту пору, когда мы познакомились. Хорошая у меня была жизнь, одинокая, но хорошая.

— А для меня всегда было пыткой просыпаться в одиночестве, — сказал Валландер и быстро подумал, а правда ли это.

Байба рассмеялась:

— Я жила одна, не считая короткого периода с тем врачом. Но это отнюдь не означает, что я всегда просыпалась в одиночестве. Не обязательно блюсти целибат, оттого что не имеешь постоянного друга.

Валландер ощутил укол ревности, представив себе чужих мужчин рядом с Байбой в постели. Но, разумеется, ничего не сказал.

Неожиданно Байба заговорила о своей болезни. Как всегда, когда речь шла о серьезных вещах, сухо и по-деловому:

— Все началось с внезапной усталости. Но очень скоро я заподозрила, что за усталостью таится какая-то угроза. Поначалу врачи ничего не находили. Истощение, возраст — правильного ответа никто, как мне казалось, не давал. В конце концов я обратилась к боннскому специалисту, о котором много слышала, он занимался случаями, когда другим врачам не удавалось поставить диагноз. Несколько дней спустя, после разных тестов и анализов, он сообщил, что у меня редкая раковая опухоль в печени. Я вернулась в Ригу со смертным приговором, с незримым штемпелем в паспорте. Конечно же я задействовала все свои связи, и очень скоро мне назначили время операции. Но оказалось слишком поздно, опухоль дала метастазы. Несколько недель назад я узнала, что метастазы затронули и мозг. Меньше года прошло. До следующего Рождества я не доживу, осенью умру. И оставшийся срок стараюсь использовать так, как мне хочется. На свете есть несколько мест, где я хотела побывать, есть люди, с которыми хотела повидаться. Ты — один из них, может быть, тот, кого мне хотелось увидеть больше всего.

Валландер вдруг разрыдался. Она взяла его за руку, а от этого ему стало совершенно невмоготу. Он встал, ушел за дом. В конце концов сумел взять себя в руки и только тогда вернулся к Байбе.

— Не надо горевать, — сказала она. — Надеюсь, ты понимаешь, почему я не могла не приехать.

— Я не забыл то время, — сказал он. — И часто мечтал, чтобы оно вернулось. И раз ты сейчас здесь, я должен задать тебе один вопрос. Ты когда-нибудь сожалела?

— Что не согласилась выйти за тебя?

— Этот вопрос не дает мне покоя.

— Нет, не сожалела. Тогда решение было правильным и пусть останется таким после стольких лет.

Валландер молчал. Он понял. Зачем ей вообще было думать о браке с иностранным полицейским, когда она совсем недавно потеряла мужа, тоже полицейского? Валландер помнил, как пытался уговорить ее. Но, если б они поменялись ролями, как бы поступил он сам? Какой сделал бы выбор?

Они долго сидели, не говоря ни слова. В конце концов Байба встала, погладила Валландера по волосам и исчезла в доме. Он заметил, что боли вернулись, и решил, что она пошла сделать укол. Но она не возвращалась, и он тоже пошел в дом. Байба уснула на его кровати. Проснулась она уже к вечеру и, когда сообразила, где находится, спросила, нельзя ли ей остаться на ночь, чтобы утром переправиться на пароме в Польшу, а оттуда продолжить путь домой, в Ригу.

— Слишком далеко для тебя, столько времени за рулем, — разволновался Валландер. — Давай я отвезу тебя в Ригу. А потом вернусь самолетом.

Она покачала головой, ответила, что приехала одна и обратно поедет тоже одна. Валландер настаивал, и она вдруг рассердилась, накричала на него. Но быстро осеклась, попросила прощения. Он присел на край кровати, взял ее за руку.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала она. — Как долго еще? Когда Байба умрет? Будь у меня хоть малейшее предчувствие, что время пришло, я бы не осталась. Даже не приехала бы. Но мне еще остался месяц-другой. Как только почувствую близость абсолютного, безвозвратного конца, я не стану продлевать мучения. Могу прибегнуть к таблеткам или к инъекциям. Я рассчитываю умереть с бутылкой шампанского у постели. Выпью за то, что так или иначе изведала это странное приключение — родилась, жила и снова исчезну во мраке.

— Тебе не страшно?

Валландер тотчас прикусил язык. Как он мог задать такой вопрос обреченному человеку? Однако она не рассердилась. И он со смесью отчаяния и замешательства подумал, что она еще тогда, давным-давно, привыкла к его бестактной неуклюжести, которая крайне редко была преднамеренной.

— Нет, — ответила Байба. — Не страшно. У меня слишком мало времени. Не могу я растрачивать его на то, от чего все станет только хуже.

Она встала с постели, прошлась по дому. Внезапно остановилась у книжного шкафа. Увидела книгу о Латвии, свой давний подарок. С улыбкой спросила:

— Ты ее когда-нибудь открывал?

— Много раз, — ответил Валландер.

Он не погрешил против истины.

Впоследствии эти сутки с Байбой будут вспоминаться Валландеру как некое замкнутое пространство, где все часы словно бы остановились, а всякое движение замерло. Ела она очень мало, большей частью лежала в постели, укрывшись простыней, время от времени делала себе уколы и хотела, чтобы он оставался при ней. Они лежали в постели, без сна, порой разговаривали, а не то молчали, когда у нее не было сил говорить или она просто засыпала. Валландер тоже нет-нет засыпал, но уже через несколько минут рывком просыпался — отвык, что кто-то находится совсем рядом.

Она рассказывала о минувших годах, о разительных переменах на ее родине.

— В ту пору мы ничего не знали, — говорила она. — Помнишь советские «черные береты», которые несколько раз устраивали в Риге жуткую пальбу? Теперь могу признаться: я не верила тогда, что Советы нас отпустят. Думала, прижмут еще сильнее. Хуже всего, что никто не знал, на кого можно положиться. Выгодна ли наша свобода ближайшим соседям или, наоборот, внушает страх? Кто доносил вездесущему КГБ, этому исполинскому уху, от которого ничего не утаишь? Теперь я знаю, что ошибалась, и рада этому. С другой стороны, никому не ведомо, куда идет Латвия. Капитализм не есть решение проблем социализма и планового хозяйства, как и демократия не есть выход из всех кризисов в экономике. Вот сейчас мне кажется, мы живем не по средствам.

— Разве же не говорят о балтийских тиграх? — спросил Валландер. — О государствах, развивающихся столь же успешно, как страны Азии?

Байба хмуро покачала головой.

— Мы живем на заемные деньги. В особенности на шведские. Я, конечно, не очень-то сведуща в экономике. Но уверена, шведские банки предоставляют моей стране большие кредиты под слишком уж ненадежные гарантии. И конец тут может быть только один.

— Плохой?

— Очень плохой. В особенности для шведских банков.

Валландеру вспомнилось начало девяностых, годы их любви. Вспомнился страх, который обуревал, кажется, всех и каждого. Многое из происходившего тогда, по сути, осталось для него непонятно. Огромное политическое событие внешне драматически изменило Европу, а тем самым соотношение сил между США и Советским Союзом. До той поездки в Ригу, предпринятой, чтобы разобраться в деле о двух мертвецах на прибитом к берегу плоту, Валландер совершенно не задумывался о том, что ближайшие соседи Швеции оккупированы чужой державой. Как получилось, что очень многие из его поколения, рожденные в конце 1940-х, после Второй мировой, никогда по-настоящему не осознавали, что холодная война действительно была войной, приведшей к оккупации и угнетению целых народов? В 1960-е могло показаться, что далекий Вьетнам куда ближе к шведской границе, нежели страны Балтии.

— Нам и самим было трудно разобраться, — сказала Байба поздно ночью, когда на востоке уже брезжил рассвет. — За каждым латышом стоит русский, так мы говорили. Но и за каждым русским тоже кто-то стоял.

— Кто?

— Даже в балтийских странах отношение к русским формировалось американцами, которые действовали по всему миру.

— То есть за каждым русским стоял американец?

— Разумеется, можно сказать и так. Но чтобы точно знать, русские историки должны рассказать правду о том, что тогда происходило.

В какой-то момент этого извилистого разговора о давно минувших временах закончилась и их внезапная встреча. Валландер уснул, последний раз, когда он смотрел на часы, было пять утра. Когда же примерно через он час он проснулся, Байба исчезла. Он выбежал во двор — ее машины не было. На садовый стол она положила фотографию, придавив ее камешком. Снимок, сделанный в 1991-м, в мае, у Монумента свободы в Риге. Валландер помнил ту минуту. Щелкнул их случайный прохожий. Они оба смеялись, прижавшись друг к другу, Байба положила голову ему на плечо. Рядом с фотографией лежал листок, видимо вырванный из ежедневника. Она ничего не написала, только нарисовала сердечко.

Валландер сразу же решил ехать в Истад, к польскому парому. Уже сел за руль и включил мотор, но вдруг понял, что именно этого она хотела меньше всего. Вернулся в дом, лег на кровать, еще хранившую запах ее тела.

От усталости его сморил сон. Проснулся он через несколько часов и вдруг вспомнил слова Байбы. За каждый русским стоял кто-то еще. Она как бы подбросила ему идею, которая имела касательство к Хокану и Луизе фон Энке. За каждым русским стоял кто-то еще.

Кто, думал он, кто стоял за ними? И кто из них стоял за спиной другого? Ответа он не находил, но понимал, что вопрос, возможно, очень важный. Надо его как следует обмозговать.

Он вышел во двор, принес лестницу, которой обычно пользовался трубочист, и с биноклем в руке залез на крышу. Оттуда был виден белый паром, направлявшийся в Польшу. Большая часть самого яркого и самого счастливого времени его жизни находилась там, на борту, и никогда уже не вернется. Его захлестнули печаль и почти невыносимая боль.

Когда подъехал мусоровоз, он сидел на крыше. Но мусорщик, забравший мешок, даже не заметил, что он, будто ворон, взлетел на крышу.

27

Валландер проводил взглядом отъехавший мусоровоз. Польский паром исчез в облаке тумана, плывшем к сконскому побережью. Собственные мысли испугали его. После долгой ночи Байба уехала, к парому и навстречу вечности, а он спал. Существует ли вечность, ни один из них сказать не мог. Но Байба была ближе к обрыву, что вел прямо в неведомое. Сказала, что речь идет о нескольких месяцах, не более.

Внезапно он совершенно отчетливо увидел себя. Мужчина, полный огромной жалости к себе, насквозь мелодраматическая фигура. Сидит на своей крыше, и, собственно говоря, важно для него только одно: умрет Байба, а не он сам.

В конце концов он спустился вниз и пошел с Юсси на прогулку, больше похожую на бегство. И мало-помалу умудрился прийти к мысли, что таков уж он есть. Человек, дельный и умелый в своей профессии, даже проницательный. Всю свою жизнь он стремился быть частью добрых сил этого мира и если не достиг успеха, то отнюдь не одинок в своей неудаче. Ведь человеку дано лишь стремиться.

Нахмурило. Он выгуливал Юсси, ожидая дождя, шел среди полей, недавно скошенных, оставленных под паром или ждущих комбайна. При каждом пятнадцатом шаге пытался думать о чем-нибудь совершенно новом, но безуспешно. В эту игру он играл с Линдой, когда она была ребенком. Но игра перестала быть игрой, когда несколько лет назад он старался вычислить неведомого убийцу, который на Праздник середины лета убил нескольких молодых людей в маскарадных костюмах. Расследование внушало ему страх и растущее ощущение, что он полностью утратил способность читать места преступлений и те немногие следы, какими они все же располагали. Тут-то и пригодилась давняя игра, на разных этапах следствия он буквально дошел до ясности. Вот и теперь пытался думать о себе, о своей жизни, о мужестве Байбы перед лицом постигшей ее неизбежности, о мужестве, какого ему самому наверняка недостает. Шагал по дорожкам, вдоль межевых канав, уже не слишком быстро, спустив Юсси с поводка.

Вспотев от ходьбы, Валландер присел возле маленького пруда, вокруг которого валялись ржавые обломки старого сельскохозяйственного инвентаря. Юсси понюхал воду, попил, потом улегся рядом. Облака поредели, дождя не будет. Вдали послышались сирены спецмашин. На сей раз пожарные, не «скорая» и не его коллеги. Он закрыл глаза, попробовал увидеть Байбу. Сирены приближались, выли уже за спиной, на шоссе, ведущем в Симрисхамн. Он обернулся. Бинокль, с которым он лазил на крышу, по-прежнему висел на шее. Сирены слышались совсем неподалеку. Он встал. Может, у кого из соседей случился пожар? Только бы не у стариков Ханссонов. Элин Ханссон вообще не ходит, а Руне шагу ступить не может без трости. Вой сирен все ближе. Он поднес бинокль к глазам и с ужасом увидел, как две пожарные машины зарулили в его собственный двор. Вскочил на ноги, побежал, Юсси мчался впереди. Временами Валландер останавливался, смотрел в бинокль на свой дом, каждый раз ожидая увидеть языки пламени над крышей, где совсем недавно сидел, или дым, валящий из лопнувших окон. Но ничего подобного не происходило. Только машины с уже умолкшими сиренами и пожарные, расхаживающие по двору.

Когда он, вконец запыхавшись, подбежал к калитке, брандмейстер Петер Эдлер гладил Юсси, который изрядно опередил хозяина. Эдлер сурово усмехнулся, когда Валландер, пошатываясь, ввалился во двор. Пожарные собирались уезжать. Петер Эдлер был в Валландеровых годах, веснушчатый, в речи его сквозил легкий смоландский акцент. Порой они встречались в ходе тех или иных расследований. Валландер относился к Эдлеру с большим уважением и любил его суховатый юмор.

— Один из моих парней знал, что это твой дом, — сказал Эдлер, продолжая гладить Юсси.

— Что стряслось?

— Наверно, мне надо у тебя спросить, а?

— Горит?

— Да нет. Но вполне могло загореться.

Валландер недоуменно посмотрел на Эдлера.

— Я ведь всего полчаса назад ушел на прогулку.

Эдлер кивнул на дом.

— Идем со мной.

С порога в лицо Валландеру ударил сильный, прямо-таки едкий смрад. Пахло горелой резиной. Эдлер провел его на кухню. Чтобы проветрить, пожарные открыли окно. На одной из конфорок стояла сковорода, а вплотную к ней —обугленная подставка. Эдлер понюхал все еще дымящуюся сковородку:

— Яичница? Сосиски с картошкой?

— Яичница.

— Ты ушел, не выключив конфорку? Мало того, поставил на плиту подставку. До какой халатности может дойти комиссар уголовной полиции?

Эдлер покачал головой. Они опять вышли во двор. Пожарные уже расселись по машинам и ждали начальника.

— Такого со мной никогда не случалось, — сказал Валландер.

— И хорошо бы никогда не повторилось. — Эдлер огляделся вокруг. — Ты все-таки переехал за город. Честно говоря, я не верил, что ты снимешься с места. Красиво тут.

— А ты живешь все там же?

— В том же доме, в центре. Туннель хочет за город, но я против. Во всяком случае, пока работаю.

— И долго еще думаешь работать?

Эдлер нехотя встряхнулся. Хлопнул по бедру блестящей каской, которую держал в руке, будто оружие.

— Сколько смогу или сколько позволят. Еще года три-четыре. Что буду делать потом, не знаю. Не смогу я сидеть дома да решать кроссворды.

— Ты мог бы их составлять, — сказал Валландер, вспомнив Германа Эбера.

Эдлер с удивлением посмотрел на него, но не стал уточнять, что он имеет в виду. Зато поинтересовался будущим Валландера. Казалось, чуть ли не надеялся, что оно такое же невеселое, как и у него.

— Возможно, сумею остаться еще на несколько лет. А там придется и мне уйти. Может, скооперируемся? Организуем небольшую команду и будем разъезжать по округе, разъясняя народу, как защититься от воров и пожаров. Фирма «Взлом и пожар», а?

— А можно защититься от грабежей?

— Да в общем-то нет. Но можно научить людей простым способам, которые отбивают у ворья охоту лазить по домам и квартирам.

Эдлер с сомнением взглянул на него:

— Ты сам-то веришь в то, что говоришь?

— Пытаюсь. Но жулики — они как дети. Быстро усваивают науку.

Эдлер покачал головой, выслушав, мягко говоря, сомнительное валландеровское сравнение, и сел в машину.

— Выключай конфорки, — сказал он на прощание. — Хорошо хоть установил солидную пожарную сигнализацию, которая напрямую подключена к нам. Мог возникнуть опасный пожар, дом вспыхнул бы как спичка. В разгар лета пережил бы кошмар — дымящиеся развалины.

Валландер промолчал. На установке сигнализации настояла Линда. Она оплатила ее как подарок на Рождество и проследила за монтажом.

Он покормил Юсси и как раз собирался запустить газонокосилку, когда приехала Линда. Без Клары и очень встревоженная, он сразу заметил. Наверно, встретила пожарных.

— Что делали пожарные на твоей дороге? — спросила она.

— Они заехали не туда, — соврал он. — У соседей замкнуло проводку на скотном дворе.

— У кого именно?

— У Ханссонов.

— Это которые же соседи?

— Ну, к чему все это объяснять? Ты все равно не знаешь, где их усадьба.

Линда держала в руке свой обычный маленький рюкзачок. И со всей силы швырнула его в отца. Он сумел уклониться, и снаряд задел его только по плечу. В ярости он поднял рюкзак с земли.

— Ты что делаешь?!

— Мне только недоставало, чтобы ты стоял тут и врал мне прямо в глаза!

— Я не вру.

— Пожарные были здесь! Я поговорила с твоим соседом. Он сказал, у тебя во дворе стояли две пожарные машины.

— Я забыл выключить конфорку.

— Проспал?

Валландер кивнул на поля, где немногим раньше совершил марш-бросок, от которого до сих пор гудели ноги.

— Я гулял с Юсси.

Не говоря более ни слова, Линда выхватила у него рюкзак и вошла в дом. Валландер прикинул, не сесть ли в машину и не рвануть ли куда глаза глядят. Линда ведь так и будет без конца корить его за вранье и за немыслимую халатность. Так и будет возмущаться, и в итоге он тоже разозлится. Уже ведь начал. Что там у нее в рюкзаке, он не знал. Но рюкзак тяжелый, плечо болит. С растущим возмущением он думал, что она впервые применила против него то, что можно назвать физической силой.

Линда снова вышла во двор.

— Помнишь, о чем мы говорили несколько недель назад? В тот день, когда моросил дождь и я была здесь с Кларой?

— Разве упомнишь все, о чем мы говорили?

— Мы говорили, что она, как только подрастет, сможет жить у тебя.

— Давай поговорим спокойно, — сказал Валландер. — Ты установила пожарную сигнализацию. Теперь мы знаем, что она работает. Дом не сгорел. Я забыл выключить конфорку. С тобой такого никогда не случалось?

Дочь ответила не раздумывая:

— После рождения Клары ни разу.

— Думаю, когда ты была маленькая, со мной тоже такого не случалось.

Перепалка утихла. Схватка шла на равных, ни одному не удалось по-настоящему уязвить противника. Линда села в садовое кресло, Валландер стоял все еще настороже — вдруг ее гнев вспыхнет с новой силой. Она смотрела на него с тревогой во взгляде:

— Ты стал забывчив?

— Я всегда был такой. В определенных пределах. Наверно, правильнее сказать, я рассеян.

— Я имею в виду, больше, чем раньше?

Он сел, вдруг устал от слишком частого вранья.

— Пожалуй, да. Иногда целые периоды времени исчезают из памяти. Как растаявший лед.

— Ты о чем?

Валландер рассказал о поездке в Хёэр. Только про попутчицу умолчал.

— Я вдруг потерял представление о том, зачем туда приехал. Словно был в ярко освещенной комнате и вдруг свет без предупреждения выключили. Сколько я пробыл впотьмах, не знаю. Я вроде как даже не знал, кто я такой.

— Раньше такое случалось?

— Не настолько сильно. Но я ходил к врачу, к мальмёскому специалисту. Она считает, я просто переутомился. Мол, думаю, будто я все еще шустрый тридцатилетний парень и могу сейчас не меньше, чем тогда.

— Не нравится мне это. Сходи к другому врачу.

Он кивнул, но не ответил. Линда встала, ушла в дом и вернулась с двумя стаканами воды. Валландер осторожно, как бы невзначай, поинтересовался, нашли ли ту женщину из Мальмё, которая убила своих родителей.

— Я слышала, ее взяли в Векшё. Кто-то ее подвозил, и она внушила ему подозрения. Он угостил ее кофе в придорожном кафе и вызвал полицию. У нее был нож, и она попыталась покончить с собой. Но неудачно.

— У тебя никогда не возникало желания убить меня? — спросил он, облегченно вздохнув, поскольку его помощь беглой преступнице осталась в секрете. Мартинссон молчал, сдержал слово.

— Конечно! — Линда рассмеялась. — Сколько раз. В том числе совсем недавно. Надеюсь, старикан не доживет до тех времен, когда вконец одряхлеет и впадет в маразм, вот как я подумала. Все дети порой желают родителям смерти. А ты часто хотел, чтобы я умерла?

— Никогда.

— Правда?

— Правда.

— Утешу тебя: значительно чаще у меня перед глазами была Мона. Но конечно же я со страхом думаю о времени, когда вас не станет. Кстати, мы с Хансом сумели уговорить Мону лечь в клинику на лечение.

Юсси углядел в поле зайца и залаял. Они молча наблюдали за его упорными попытками выбраться из загона. Заяц убежал, и Юсси утих.

— Я приехала по другому поводу, — вдруг сказала Линда.

— Что-то с Кларой?

— Нет. С Кларой все хорошо. Ханс сегодня дома, при ней. Я приучаю его к ответственности. И по-моему, он это ценит. Клара в самом деле невероятно далеко от задерганного банковского мира.

— Но что-то все-таки произошло?

— Вчера вечером я ездила в Копенгаген. Вместе с двумя подругами. На концерт. Выступала Мадонна, кумир моей юности. Огромное впечатление. Потом мы вместе поужинали и распрощались. Я остановилась в роскошной гостинице, в «Англетере». Хансова фирма имеет там скидку. Настроение у меня было прекрасное, спать не хотелось, и я прогулялась по Стрёйет.[109] Кругом толпы народу, я села на лавочку и тут увидела его.

— Кого?

— Хокана.

Валландер смотрел на дочь, не в силах вымолвить ни слова. Она нисколько не сомневалась, была твердо уверена.

— Ты совершенно уверена?

— На миг я увидела не только фигуру и лицо. Манера двигаться тоже его — плечи чуть приподняты, шаги быстрые, короткие.

— И что же, собственно, ты видела?

— Я сидела на скамейке у небольшой площади на Стрёйет, как площадь называется, не знаю. Он шел со стороны Нюхавна,[110] вверх по улице. И заметила я его, когда он уже прошел мимо. Сперва узнала волосы на затылке, потом походку и, наконец, плащ.

— Плащ?

— Я узнала его.

— Существуют тысячи одинаковых плащей, верно?

— Но не весенний плащ Хокана. Тонкий, темно-синий, похожий на дождевики моряков. Лучше описать не могу. Но это был его плащ.

— Что ты сделала?

— Подумай сам! Концерт Мадонны, подруги, ужин, летняя ночь, без детского рева, без мужа. И вдруг мимо мелькает Хокан. Секунд пятнадцать я еще сидела. Потом поспешила за ним. Но опоздала. Он исчез. Слишком много народу, масса переулков, такси, пивные, ресторанчики. По Стрёйет я дошла до Ратушной площади, потом обратно. Но его не нашла.

Валландер залпом осушил свой стакан с водой. Услышанное казалось немыслимым, но он знал: глаз у Линды зоркий, и людей она путает крайне редко.

— Давай сделаем шаг назад, — сказал он. — Если я понял правильно, ты заметила его, когда он уже прошел мимо. Но ты сказала, что видела его лицо. Он что же, оглядывался?

— Да. Бросил взгляд через плечо.

— Почему он так сделал?

Она нахмурилась:

— Откуда мне знать?

— Вопрос очень простой и логичный. Он ожидал, что за спиной кто-то есть? Беспокоился? Оглянулся случайно или что-то услышал? Возможных ответов сколько угодно.

— Думаю, он проверял, нет ли «хвоста».

— Думаешь?

— Знать точно я не могу. Но да, думаю, он проверял, что за спиной нет нежелательного «хвоста».

— Он казался испуганным? Обеспокоенным?

— Не могу ответить.

Валландер обдумывал ее слова. Два-три вопроса остались пока без ответа.

— Он мог заметить тебя?

— Нет.

— Откуда такая уверенность?

— В этом случае он бы посмотрел на скамейку. Но не посмотрел.

— Ты рассказала Хансу?

— Рассказала. Он разволновался, сказал, что мне наверняка померещилось.

— Тебе хотелось убедиться, не встречался ли он втайне с отцом?

Линда молча кивнула.

Солнце скрылось за тучей, вдали зарокотал гром. Они вошли в дом. Валландер хотел, чтобы дочка осталась и пообедала с ним, но Линда торопилась домой. Она уже собралась выходить, когда хлынул ливень. Двор быстро превратился в сущее болото. Валландер решил прямо на этой неделе заказать несколько машин гравия, чтобы не вязнуть в глине каждый раз, когда портилась погода.

— Я уверена, — повторила Линда. — Я видела именно его. В Копенгагене, живого-здорового.

— Стало быть, теперь мы знаем: Хокан не разделил судьбу жены. Он жив. Это все меняет.

Линда кивнула. Оба понимали, что теперь нельзя исключать, что Хокан убил свою жену. Но торопиться не следует. Может быть, есть другая причина, по которой он сознательно скрылся? Страх или что-то другое, пока что неизвестное? Он в бегах? Почему затаился в тени?

Оба молчали, погруженные в свои мысли. Дождь перестал так же внезапно, как и налетел.

— Что он делал в Копенгагене? — проговорил Валландер. — По-моему, на этот вопрос есть лишь один разумный ответ.

— Хотел встретиться с Хансом. Так ты думаешь. Возможно, чтобы решить те или иные денежные проблемы? Но я уверена, Ханс мне не лжет.

— Я и не сомневаюсь. Но что говорит о том, что они уже установили контакт? Может быть, это произойдет завтра?

— Тогда он мне расскажет.

— Возможно, — задумчиво обронил Валландер.

— А почему нет?

— Лояльность — штука сложная. Как он поступит, если отец скажет, что он никому, даже тебе, не должен говорить об их встрече? И назовет причину, которую Ханс не посмеет подвергнуть сомнению?

— Я замечу, если он станет что-то скрывать.

— Одну вещь я усвоил твердо, — сказал Валландер, неуверенно ступая ногой на мокрую, раскисшую землю. — Никогда нельзя быть уверенным, будто очень уж много знаешь о мыслях и представлениях других людей.

— Так что же мне делать?

— Ничего пока не говори. И ни о чем не спрашивай. Мне надо обдумать, что все это значит. И тебе тоже. Но с Иттербергом я, конечно, потолкую.

Он проводил дочь до машины. Чтобы не поскользнуться, она держалась за его локоть.

— Тебе надо что-нибудь сделать с двором, — сказала она. — Гравием засыпать, что ли.

— Я тоже об этом подумал.

Уже сидя в машине, она вдруг заговорила о Байбе:

— Все действительно настолько плохо? Она умрет?

— Да.

— Когда она уехала?

— Рано утром.

— Каково было увидеть ее вновь?

— Она приехала попрощаться. У нее рак, и осталось ей недолго. Думаю, ты и сама можешь понять, что я чувствовал.

— Наверно, это было ужасно.

Валландер отвернулся и ушел за угол дома. Не хотел расплакаться при Линде, не оттого, что боялся проявить перед дочерью слабость, нет. Ему попросту не хотелось думать о собственной смерти, ведь, в сущности, она-то и пугала его. Он стоял за углом, пока не услышал, как Линда включила мотор и поехала прочь. Поняла: надо оставить отца в покое.

Вернувшись на кухню, он сел за стол, напротив своего обычного места.

Думал о том, что Линда рассказала о Хокане фон Энке. Они снова вернулись в исходный пункт.

Он сделал круг. И так или иначе вернулся туда, где все началось.

28

По шаткой лесенке Валландер влез на чердак. Навстречу ударил затхлый запах сырости и плесени. Совершенно ясно, что в один прекрасный день придется менять всю крышу. Но не сейчас, может, через год, максимум через два.

Он примерно представлял себе, куда поставил картонный ящик, который ему нужен. Правда, сперва его внимание привлекло совсем другое: в коробке хельсингборгской перевозочной фирмы хранились долгоиграющие пластинки. На Мариягатан у него был проигрыватель, который верой-правдой служил долгие годы, но в конце концов сломался и все попытки починить его оказались безуспешны. Так что, готовясь к переезду, Валландер отправил его на свалку, но пластинки взял с собой и поставил на чердак. Он присел, перебрал свои старые альбомы. С каждым конвертом связаны воспоминания, то ясные и отчетливые, то смутные и обрывочные, — лица, ароматы, ощущения. Подростком он был чуть ли не фанатом группы «Спотникс». Имел их первые четыре пластинки и, читая названия на обороте конверта, вновь слышал каждую песню. Музыка и электрогитары оживали в мозгу. Была в коробке и пластинка Махалии Джексон,[111] неожиданный подарок одного из «блескучих кавалеров», скупавших отцовские картины. Вероятно, тот сбывал и картины, и грампластинки. Валландер отнес картины в машину и в благодарность получил пластинку. Госпелы произвели на него потрясающее впечатление. Go down, Moses,[112] подумал он и как наяву увидел свой первый проигрыватель с динамиком, встроенным в крышку, и скрипучим звуком.

Неожиданно в руках оказалась пластинка Эдит Пиаф. На черно-белом конверте крупным планом ее лицо. Эту пластинку ему подарила Мона, которая терпеть не могла «Спотникс», предпочитала «Стиплерс» и «Свен-Ингварс», но больше всего эту маленькую французскую певицу. Ни она, ни Валландер не понимали, о чем поет Пиаф, но голос завораживал обоих.

Следом за Пиаф стояла пластинка джазового музыканта Джона Колтрейна.[113] Откуда она у него? Он не мог вспомнить. А вынув ее из конверта, обнаружил, что она почти новая. Сколько ни напрягал память, пластинка молчала. Он не слышал в душе ни единой ноты колтрейновского саксофона.

Последними в коробке стояли две пластинки с записями опер — «Травиата» и «Риголетто». Не в пример Джону Колтрейну вконец заезженные.

Валландер сидел на чердачном полу, прикидывая, не забрать ли коробку вниз и не купить ли проигрыватель, чтобы снова иметь возможность их слушать. Но в конце концов задвинул коробку на место. Сейчас он слушал музыку в записи на кассетах или на компакт-дисках. Исцарапанный винил ему больше не нужен. Отошел в прошлое и пусть стоит здесь, в темноте чердака.

Разыскав картонный ящик, за которым пришел, он отнес его вниз, поставил на кухонный стол. Достал оттуда и рассыпал по столу кучу деталей конструктора «Лего». Когда-то он подарил его маленькой Линде. Выиграл в лотерею.

Идея принадлежала Рюдбергу. Было это за несколько лет до его смерти, однажды весенним вечером они допоздна засиделись у него на кухне. Тогда в Истаде и окрестностях преступник в маске, вооруженный обрезом дробовика, совершил несколько грабежей. Чтобы разобраться в событиях и, возможно, выявить систему, Рюдберг достал колоду карт и обозначил ими последовательность действий грабителя, которого маркировал пиковым валетом. В тот раз Валландер перенял этот способ составить обозримую картину «работы» преступника и даже его образа мыслей. Позднее, используя рюдберговский метод, он выбрал вместо карт детальки «Лего». Но Рюдбергу об этом не сказал.

Сейчас он обозначил Хокана и Луизу, различные даты, места, события. Хокана изображал пожарный в красной каске, а девочка, которую Линда звала Золушкой, — Луизу. Взвод марширующих солдатиков он отложил в сторону. Это были вопросы, остающиеся пока без ответа, но, по его мнению, именно сейчас самые важные. Кто выдавал себя за дядю Сигне фон Энке? Почему ее отец вышел из тени? Где он был до сих пор и почему скрывался?

Вспомнив, что хотел позвонить в «Никласгорден», Валландер набрал номер и выяснил, что Сигне больше никто не навещал. Ни ее отец, ни какой-либо неведомый дядя.

Он так и сидел с деталью «Лего» в руках. Кто-то не говорит правды, думал он. Один из тех, с кем я беседовал о Хокане и Луизе фон Энке, темнит. Либо лжет, либо искажает правду, о чем-то умалчивая или утверждая заведомую неправду. Кто? И опять же почему?

Зазвонил телефон. Он встал и с телефоном в руке вышел в сад. Звонила Линда. И сразу перешла к делу:

— Я говорила с Хансом. Прямо-таки давила на него. Он рассердился и ушел из дома. Когда вернется, попрошу прощения.

— Мона никогда так не делала.

— Чего не делала? Не уходила из дома или не просила прощения?

— Из дома она уходила часто. У нее это был последний аргумент. Хлопнуть дверью. А вернувшись, она прощения никогда не просила.

Линда засмеялась. Смех нервный, подумал Валландер. Наверно, поссорились куда серьезнее, чем она мне сказала.

— По словам Моны, все было наоборот. И дверью хлопал ты, и прощения никогда не просил тоже ты.

— Мне казалось, мы с тобой согласны, что Мона частенько рассказывает небылицы, — заметил Валландер.

— Ты тоже. Моих родителей не назовешь кристально честными.

Валландер разозлился:

— А ты сама? Ты у нас кристально честная?

— Нет. Я никогда этого не утверждала.

— Давай к делу!

— Я тебя отвлекаю?

Валландер тотчас решил соврать, причем не без радости:

— Я готовлю обед.

Но Линду на мякине не проведешь:

— На улице? Я слышу птичек?

— На гриле.

— Ты же терпеть не можешь гриль.

— Что я могу или не могу терпеть, ты не очень-то и знаешь. Что ты собиралась рассказать?

— Я говорила с Хансом. Никаких контактов с отцом у него не было. К семейным счетам тоже никто не прикасался, последний раз деньги снимала Луиза, еще до своего исчезновения. Ханс теперь занимается всем. Ни в банке, ни иным способом деньги не снимали.

Валландер вдруг сообразил, что этот вопрос важнее, чем он думал поначалу:

— На какие средства Хокан жил все время после исчезновения? Он появляется в Копенгагене. Совершенно очевидно, деньги ему не нужны, потому что с сыном он не контактирует и банкоматами не пользуется. То есть, вероятно, ему кто-то помогает. Или у них были счета, о которых Ханс не знает?

— Возможно, конечно. Но Ханс проверял через свои банковские связи. И ничего не нашел. Хотя, разумеется, существует много способов припрятать деньги.

Валландер промолчал. Других вопросов он не имел. Однако начал всерьез подумывать, не может ли отсутствие нехватки в деньгах стать своего рода зацепкой. В трубке послышался Кларин рев.

— Придется закончить, — сказала Линда.

— Слышу. Значит, можно списать со счетов все мысли о тайных контактах между Хансом и его отцом?

— Да.

Разговор закончился. Валландер положил мобильный на стол, сел на качели. Тихонько покачивался, отталкиваясь одной ногой. Мысленно он видел, как Хокан фон Энке идет по Стрёйет. Идет быстро, временами останавливаясь и глядя назад, а затем продолжая путь. И внезапно исчезает, то ли свернув в переулок, то ли затерявшись в густой уличной толпе.

Проснулся Валландер рывком. Начался дождь, капли падали на босую ногу, стоявшую на земле. Он встал, прошел в дом. Закрыл за собой дверь — и замер. Внезапно он вроде бы уловил взаимосвязь, пока что очень смутную, но, пожалуй, все же способную пролить свет на то, где Хокан фон Энке находился после своего исчезновения. Укрытие, подумал Валландер. Исчезнув, он знал, что предпримет. С прогулки по Вальхаллавеген перебрался в такое место, где никто его не найдет. Теперь Валландер вдобавок совершенно уверился, что Луиза никак не ожидала исчезновения мужа и тревожилась искренне. Никакими уликами, никакими данными он не располагал, но нутром чуял, что прав.

Валландер медленно прошел на кухню. Чувствуя под ногами прохладу каменной плитки. Шел тихонько, словно боялся спугнуть собственные мысли. Детали «Лего» лежали на кухонном столе. Он сел и вновь подумал об укрытии. Все спланировано, тщательно организовано, офицер-подводник знает, как устроить свою жизнь вплоть до мелочей. Валландер попробовал представить себе это укрытие. Его не оставляло ощущение, что вообще-то он знает, где прячется Хокан фон Энке. Был поблизости, только не обратил внимания.

Он наклонился над столом, выстроил фигурки в ряд. Каждая из них связана с Хоканом и Луизой. Стен Нурдландер, дочь Сигне, Стивен Аткинс у себя под Сан-Диего. Но и те, что подальше, на периферии. Выставлял фигурки одну за другой, размышляя, кто мог помогать Хокану фон Энке, кто обеспечил его всем необходимым, в том числе и деньгами.

Вот что я ищу, думал Валландер. Укрытие. Вопрос в том, думает ли Иттерберг так же, как я, или играет другими фигурками. Он взял телефон, набрал номер. Дождь усилился, резкий, напористый, барабанящий по жестяному подоконнику. Иттерберг ответил. Слышно плохо, Иттерберг находился где-то на улице.

— Сижу в ресторане, на воздухе, — сказал Иттерберг. — Как раз расплачиваюсь. Я могу перезвонить?

Перезвонил он через двадцать минут, уже из кабинета на Бергсгатан.

— Я из тех, кто после отпуска легко включается в работу, — ответил Иттерберг на вопрос Валландера, как он себя чувствует в первые дни после отпуска.

— Не могу похвастаться тем же, — сказал Валландер. — Возвращение — это еще и письменный стол, заваленный бумагами коллег, к которым они прилепили веселенькие записочки насчет собственных отпусков.

Начал он с рассказа о своем визите к Герману Эберу. Иттерберг слушал внимательно, задавал множество вопросов. Потом Валландер рассказал о появлении Хокана фон Энке. Повторил рассказ Линды и, пожалуй, еще больше уверился, что она не ошиблась. Когда Иттерберг задал вопрос, он не медлил с ответом.

— Ваша дочь могла ошибиться?

— Нет. Но я понимаю, почему вы спрашиваете. Ведь и правда странное стечение обстоятельств.

— Никаких сомнений, что это был он?

— Нет. Я знаю свою дочь. Если она говорит, что это он, значит, он и был. Не двойник, не кто-то похожий, а сам Хокан фон Энке.

— Что говорит ваш зять?

— Отец приезжал в Копенгаген не затем, чтобы встретиться с ним. И не верить ему нет причин.

— Но вправду ли разумно считать, что он не свяжется с сыном?

— Что разумно, а что нет, я сказать не могу. Но, по-моему, Ханс не настолько глуп, что станет обманывать Линду.

— Обманывать женщину, с которой живет, или обманывать вашу дочь?

— Прежде всего мать своего ребенка. Если уместно провести такое различие.

Некоторое время они обсуждали, чем может быть чревато появление Хокана фон Энке. Для Иттерберга это означало в первую очередь необходимость обдумать, каким образом Хокан фон Энке может оказаться причастен к смерти Луизы.

— Не знаю, как вы, — сказал Иттерберг, — а я в глубине души считал, что его тоже нет в живых. Во всяком случае, с тех пор как мы нашли его жену на Вермдё.

— Я сомневался. Хотя, если бы вел расследование, вероятно, думал бы как вы.

В кратких словах, но достаточно подробно Валландер изложил свои мысли насчет Хоканова укрытия.

— Секретные документы, найденные в сумке Луизы, — заметил Иттерберг, — заставляют меня кое о чем призадуматься. Поскольку фон Энке прячется, логично счесть, что он тоже замешан, что они действовали сообща.

— Как шпионы?

— Вообще-то в нашей стране это был бы не первый случай с супружеской парой. Пусть даже, может статься, непосредственно втянут только один.

— Вы имеете в виду Стига Берглинга и его жену?

— А есть другие?

Валландер подумал, что временами Иттерберг позволяет себе снисходительный тон, которого он в нормальной ситуации не потерпел бы. Начни кто-нибудь в Истадском полицейском управлении задавать ему иронические вопросы, он бы взбеленился. Но сейчас лезть в бутылку не стал, Иттерберг, вероятно, сам не сознавал, как иной раз звучат его слова.

— Вам что-нибудь известно о содержании микрофильмов? Что там было — оборона, военная промышленность, внешняя политика?

— Не знаю. Но, по моему впечатлению, наши секретные коллеги всполошились. Затребовали всю документацию из нашего тощего дела. Меня назавтра вызвали на беседу к капитану второго ранга Хольму, явно весьма значительной персоне в военной контрразведке.

— Не откажите в любезности рассказать потом, о чем он спрашивал.

— Прекрасный способ выяснить степень их осведомленности. Иными словами, вы хотите знать, какие вопросы он не задаст?

— Совершенно верно.

— Непременно свяжусь с вами, обещаю.

Прежде чем попрощаться, они немного поговорили о погоде. Помедлив, Валландер ссыпал детали «Лего» в коробку и решил до завтра отложить все мысли о Хокане фон Энке и его мертвой жене. Так или иначе у него отпуск. Он сел в машину, составил список покупок и поехал в Истад. Уже у кассы, собираясь расплатиться, обнаружил, что забыл дома бумажник. Оставил покупки и сходил в Управление, где занял пятьсот крон у Нюберга, которого встретил в коридоре. Голова у Нюберга была забинтована.

— Что случилось?

— Упал с велосипеда.

— Ты ездишь без шлема?

— Увы.

Валландер заметил, что Нюбергу не хочется продолжать разговор. Он обещал завтра же вернуть долг, пошел назад в магазин, а потом поехал домой. Вечером посмотрел документальный фильм о проблемах с мусором, количество которого повсюду в мире неуклонно растет, и непривычно рано, в начале двенадцатого, лег в постель. Полистал газету, а в полдвенадцатого уже спал. Среди ночи его разбудил крик ночной птицы, вероятно филина, но он сразу же опять заснул.

Он помнил про птицу, когда около шести проснулся и встал, потому что выспался. Над полями стлался туман. В окно спальни он увидел Юсси, пес неподвижно сидел в загоне, глядя куда-то вдаль.

В молодости он никогда бы не поверил, что в шестьдесят будет жить вот так. Вставать утром, смотреть на сконский ландшафт в тумане, иметь собственный дом, собаку, дочь, которая недавно подарила ему первую внучку. При мысли об этом он загрустил. Чтобы стряхнуть с себя это ощущение, пошел в ванную, принял душ.

Позавтракал, тщательно проверил, выключены ли все конфорки, и отправился на прогулку с Юсси, который тотчас исчез в клубах тумана. Он чувствовал себя как никогда бодрым, голова была ясная, ничто не составляло особого труда, его наполняла радость жизни. Он вдруг припустил бегом по проселку, бросил вызов вялости, докучавшей ему последние месяцы. Бежал, пока не выдохся. Солнце начало пригревать, он снял потную рубашку, с неудовольствием посмотрел на выпирающий живот и в очередной раз решил худеть.

На обратном пути в кармане зазвонил мобильник. Ответив, он услышал женский голос, говоривший на чужом языке, очень далекий, едва различимый в сильных эфирных помехах. Уже через несколько секунд связь оборвалась. Валландер подумал, что, возможно, звонила Байба. Он вроде бы узнал ее голос, хотя помехи были очень сильные. Звонок не повторился, он благополучно пришел домой и с чашкой кофе расположился в саду.

Летний день наверняка будет погожим. И Валландер решил устроить себе одинокий пикник. По-настоящему приятное время — прилечь где-нибудь в дюнах, вздремнуть, закусив прихваченной из дому едой. Он начал собирать корзину, сохранившуюся еще с детства. В ту пору мать держала там пряжу, спицы и начатое вязанье. Сейчас он уложил туда бутерброды, термос, два яблока и несколько нечитаных экземпляров «Свенск пулис». Около одиннадцати еще раз проверил конфорки и запер дом. Поехал на мыс Сандхаммарен, нашел тихое местечко среди дюн и низких деревьиц. Поел, полистал журналы, завернулся в плед и скоро уснул.

Проснулся он оттого, что озяб. Солнце зашло за тучку, воздух остыл, а он сбросил с себя плед. Снова закутался, подложил под голову свернутую куртку. Немного погодя опять вышло солнце. Почему-то вдруг вспомнился сон, снившийся много лет назад, и не один раз, а потом исчезнувший. Снились ему эротические игры с безликой черной женщиной. Не считая неприятного инцидента во время поездки в Вест-Индию, когда он однажды вечером так напился, что привел в гостиничный номер проститутку, он никогда не имел дела с темнокожими женщинами. Да и не очень-то к этому стремился. Но та черная женщина возникла в его мозгу совершенно неожиданно, а спустя несколько месяцев опять исчезла.

На горизонте громоздились тучи. Он собрал вещи и вернулся в машину. У Косеберги завернул в гавань, купил копченой рыбы. И едва вошел к себе в дом, как снова зазвонил мобильный. Женщина, та же, что и утром, но на сей раз связь была лучше, и он сразу понял, что это не Байба. Женщина говорила по-английски, с сильным акцентом:

— Курт Валландер?

— Да, я.

— Меня зовут Лилья. Вы знаете, кто я?

— Нет.

Женщина вдруг расплакалась. Рыдала прямо ему в ухо. Он до смерти перепугался.

— Байба, — всхлипывала она, — Байба.

— Что с ней? Ее я знаю.

— Она умерла.

Валландер так и стоял с пакетом из Косеберги в руке. И сейчас выронил его.

— Байба умерла? Она же была здесь всего два дня назад!

— Я знаю. Мы с ней дружили. А теперь ее нет в живых.

Валландер чувствовал, как сильно стучит сердце. Сел на табуретку у входной двери. Из сбивчивого и взволнованного рассказа Лильи он мало-помалу понял, что произошло. В нескольких десятках километров от Риги Байба на большой скорости съехала с дороги и, врезавшись в каменную стену, разбила машину и погибла сама. Умерла она мгновенно, несколько раз повторила Лилья, будто это утешит Валландера, не даст ему погрузиться в совсем уж бездонную скорбь. Но конечно же безрезультатно, такого отчаяния, какое захлестнуло его сейчас, он никогда прежде не испытывал.

Разговор вдруг оборвался, Валландер даже не успел записать телефон Лильи. Он ждал, что она перезвонит, сидел в прихожей на табуретке. Только сообразив, что дозвониться ей не удалось, поднялся, прошел на кухню. Пакет с копченой рыбой так и лежал на полу. Он не знал, что делать. Зажег свечу, поставил на стол. Должно быть, она ехала без остановок. От парома, причалившего в польской гавани, через Польшу, Литву и дальше до самой Риги. Уснула за рулем? Или съехала с дороги сознательно, чтобы умереть? Валландер знал, что автомобильные аварии с одинокими водителями нередко были скрытыми самоубийствами. Несколько лет назад бывшая конторщица из истадской полиции, разведенная, имевшая проблемы с алкоголем, выбрала именно такой путь. И все же ему не верилось, что Байба могла поступить подобным образом. Человек, решивший на прощание повидать своих друзей и любимых, едва ли закончит жизнь инсценировкой дорожной аварии. Она устала и потеряла контроль — другого объяснения он помыслить не мог.

Взял телефон, хотел позвонить Линде, так как не мог остаться один на один со случившимся. В иные минуты ему попросту был необходим кто-то рядом. Он набрал номер, но тотчас же отключил набор. Слишком рано, ему пока нечего ей сказать. Бросил телефон на диван, пошел к Юсси, выпустил его из загона, сел на землю, погладил пса. Зазвонил телефон. Он вскочил, побежал в дом. Звонила Лилья. На сей раз более спокойная. Он задал несколько вопросов и в итоге составил себе достаточно ясную картину случившегося. Вдобавок его, конечно, интересовало и кое-что еще.

— Почему вы позвонили мне? Откуда вы про меня узнали?

— Байба просила.

— Просила о чем?

— Чтобы я позвонила вам, когда ее не станет. Но я, конечно, никак не думала, что все произойдет так быстро. Байба думала, что доживет почти до Рождества.

— Мне она сказала, что до осени.

— Она никогда не говорила разным людям одно и то же. Мне кажется, ей хотелось посеять в нас ту же неуверенность, какую испытывала она сама.

Лилья рассказала, кто она — старая подруга и коллега Байбы. Они подружились еще подростками.

— А про вас я знала. Однажды Байба позвонила мне и сказала: «Он здесь, в Риге, мой шведский друг. После обеда я приглашу его в кафе гостиницы „Латвия“. Приходи и увидишь». Я пошла и увидела вас.

— Возможно, Байба называла ваше имя. Наверняка. Но мы, стало быть, не встречались?

— Никогда. Но я вас видела. Байбе вы всегда очень нравились, а тогда она вас любила.

Лилья опять заплакала. Валландер ждал. Вдали рокотала гроза. Он слышал, как Лилья откашлялась, высморкала нос.

— Что теперь будет? — спросил он, когда она вернулась к телефону.

— Не знаю.

— У нее есть близкие родственники?

— Мать и сестры.

— Раз ее мать жива, она, наверно, очень стара? Не помню, чтобы Байба упоминала о ней.

— Ей девяносто пять. Но голова ясная. Она поняла, что дочь умерла. Отношения у них не очень ладились, еще с Байбина детства.

— Я бы хотел знать, когда состоятся похороны.

— Обещаю позвонить.

— Она что-нибудь говорила обо мне? — напоследок спросил Валландер.

— Не много.

— Но что-то ведь говорила?

— Да, но не много. Хотя мы дружили. Байба всех держала на расстоянии.

— Верно, — ответил он. — Я тоже знал ее, хоть и по-иному, чем вы.

После разговора он лег на кровать и стал смотреть в потолок, где несколько месяцев назад проступило сырое пятно. И лежал долго-долго, потом встал, вернулся к кухонному столу.

Сразу после восьми позвонил Линде, рассказал о случившемся. Через силу, испытывая почти невыносимое отчаяние.

29

Четырнадцатого июля в одиннадцать утра в одной из часовен в центре Риги состоялась панихида по Байбе Лиепе. Валландер прилетел накануне, рейсом из Копенгагена. Выйдя из самолета, он сразу сориентировался, хотя здание аэропорта было перестроено. Советских военных самолетов, стоявших на летном поле тогда, в начале девяностых, теперь не было. За окном такси мелькал изменившийся город. До сих пор за пределами центра тут и там он видел свиней, рывшихся в навозных кучах рядом с убогими крестьянскими домишками. В самом городе постройки все те же. Только вывески другие, фасады выкрашены заново, тротуары отремонтированы. Но главное отличие составляли все-таки люди, одетые совершенно иначе, и автомобили, теснившиеся у светофоров и у въездов на парковки в центре.

Рига встретила Валландера теплым дождем. Лилья — ее фамилия была Блоомс — перезвонила ему и подробно сообщила о предстоящих похоронах. Спросил он только об одном: не будет ли его присутствие воспринято как неуместное?

«Почему же?»

«Возможно, мне неизвестны тонкости взаимоотношений в семье?»

«Все знают, кто вы такой, — сказала Лилья Блоомс. — Байба рассказывала. Тайной она вас никогда не окружала».

«Вопрос в том, что именно она говорила».

«Почему вы беспокоитесь? Вы же, по-моему, любили друг друга? Я думала, вы поженитесь. Все мы так думали».

«Она не захотела».

Он услышал, что эти слова удивили ее.

«А мы думали, вы пошли на попятный. Сама она ничего не говорила. Лишь много позже мы поняли, что все кончилось. Вообще-то она не желала говорить об этом».

К решению поехать на похороны его подтолкнула Линда. Когда он ей позвонил, она немедля села в машину. Так расстроилась, что в дом к нему вошла со слезами на глазах. Поэтому он мог горевать открыто и долго рассказывал ей о том, как они с Байбой были вместе.

— Мужа Байбы, Карлиса Лиепу, убили, — рассказывал он. — Убийство произошло на политической почве, отношения между русскими и латышами были тогда весьма и весьма напряженные. И в Ригу я поехал, чтобы помочь в расследовании этого убийства. Но, конечно, даже не подозревал о политических безднах, разверзшихся в стране. Сейчас мне кажется, именно в ту пору я начал понимать, как, собственно, выглядел мир во время холодной войны. Семнадцать лет назад.

— Я помню про ту твою поездку, — сказала Линда. — Я тогда посещала народный университет и знать не знала, чем хочу заниматься. Хотя в глубине души, наверно, понимала, что пойду в полицейские.

— Помнится, ты говорила о чем угодно, только не об этом.

— Это вызвало бы у тебя подозрения. Надо же, ты совершенно не догадывался, о чем я думала!

— Я и о Байбе не догадывался, когда Карлис Лиепа вошел в Истадское полицейское управление.

Валландер отчетливо помнил тогдашние события. Если не считать бесконечного курения, вызывавшего решительные протесты у некурящих полицейских, Карлис Лиепа был человек тихий, почти незаметный, и сам Валландер легко с ним поладил. Однажды вечером, во время свирепой снежной бури, привез его к себе на Мариягатан. Угостил виски и, к своей радости, обнаружил, что майор полиции Лиепа не меньше его увлекается оперой. В тот вечер они слушали запись «Турандот» с Марией Каллас, меж тем как снаружи резкий ветер гнал снег по безлюдным городским улицам.

Где сейчас эта пластинка? Ее не было среди тех, какие он нашел накануне на чердаке. Ответ он получил от Линды: оказалось, запись у нее.

— Ты подарил ее мне, когда я мечтала стать актрисой, — сказала она. — Я хотела тогда сделать сольный спектакль о трагической судьбе Марии Каллас. Можешь себе представить? Если уж я на кого не похожа, так это на маленькую гречанку-певицу.

— С никудышными нервами, — добавил Валландер.

— Чем, собственно, занималась Байба? Работала учительницей?

— Когда мы познакомились, она переводила техническую литературу с английского. Но у нее было много профессий.

— Ты должен поехать на похороны. Ради себя.

Не сразу, но она все-таки сумела убедить его. Проследила, чтобы он купил новый темный костюм, съездила вместе с ним в Мальмё, а когда он ужаснулся цене, объяснила, что костюм качественный и прослужит ему до конца дней.

— Свадеб все меньше, — сказала Линда. — В твои годы чаще случаются похороны.

Он пробурчал что-то невнятное и заплатил. А Линда не спросила, что он буркнул в ответ.

Валландер вылез из такси и с маленькой сумкой в руках вошел в холл гостиницы «Латвия». Кафе, где Лилья Блоомс видела его и Байбу, больше не существовало, это он заметил сразу. Зарегистрировался, получил ключ — номер 1516. А когда поднялся лифтом наверх и подошел к двери, ему вдруг показалось, будто и в первый раз в Риге он жил в этом номере. Точно помнил цифры 5 и 6. Открыл, шагнул внутрь. Обстановка совершенно иная. Но вид из окна тот же, красивая церковь, название которой в памяти не сохранилось. Он распаковал вещи, повесил новый костюм на плечики. Мысль, что именно в этой гостинице, может быть, в этой самой комнате, он впервые встретился с Байбой, обернулась почти невыносимой болью.

Он прошел в ванную, ополоснул лицо. На часах всего лишь половина первого. Никаких планов он не строил, думал разве что прогуляться. Хотел отдать скорбную дань Байбе, вспоминая ее такой, какой увидел впервые.

Внезапно он задал себе вопрос, который прежде никогда не смел поставить ребром. Любил ли он Байбу сильнее, чем когда-то Мону? Пусть даже Мона — мать Линды. Но твердо ответить не смог и никогда не сможет.

Вышел в город, побродил по улицам, пообедал в ресторане, хотя вообще-то не особо проголодался. Вечером устроился в одном из гостиничных баров. Какая-то девушка лет двадцати подсела к нему, спросила, не нужна ли ему компания. Он лишь молча покачал головой. Перед самым закрытием гостиничного ресторана успел поужинать, заказал спагетти, но к еде почти не прикоснулся. Только пил красное вино и изрядно захмелел, когда встал из-за стола.

Пока сидел в ресторане, шел дождь, но теперь прояснилось. Валландер взял куртку и вышел во влажный летний вечер. Добрался до Монумента свободы, где когда-то фотографировался с Байбой. Юнцы на скейтбордах катались по каменным плитам вокруг монумента. Он зашагал дальше и в гостиницу вернулся очень поздно. Рухнул на кровать и уснул, успел только снять ботинки.

Утром его разбудил стук в дверь. И спросонья он подумал, что это опять Байба. А когда открыл, увидел молодую женщину. Разозлился и подумал: какая мерзость, юные проститутки могут заявиться в любое время дня и ночи. Хотел захлопнуть дверь, но что-то в лице девушки остановило его.

— Курт Валландер? — спросила она. — Вы меня не знаете. Но знали мою мать.

Валландер наморщил лоб, по-прежнему в сомнениях, однако впустил ее. Неужели у Байбы все-таки была дочь, о которой он не подозревал? На краткий и пугающий миг даже спросил себя, уж не его ли это дочь? Но отбросил эту мысль. Байба наверняка бы сказала. Предложил девушке кресло, а сам сел на край кровати. Девушка была светловолосая, лет восемнадцати-девятнадцати, одета просто, не накрашена.

— Я — Вера, а маму звали Инес.

В ту же секунду Валландер понял. Инес, подруга Байбы, он познакомился с ней в первый свой приезд в Ригу. Она заезжала за ним раз-другой, когда он ночами посещал тайную политическую группировку, которая попросила его о помощи. И видел, как она погибла в жуткой перестрелке, случившейся во время налета на помещение, где собиралась группа Сопротивления. До сих пор видел ее как наяву, окровавленную, упавшую на опрокинутый стул.

— Да, — сказал он. — Я встречался с вашей матерью. Не знал ее близко. Знал только, что она подруга Байбы.

— Лилья сказала, вы приедете на похороны. Когда мама погибла, мне было всего два года. Я не стану вас беспокоить. Хотела только увидеть вас,потому что когда-то вы встречали мою маму, а сама я совсем ее не помню.

— Я помню, она была очень красивая. А вдобавок храбрая и сильная.

— Это правда, что она погибла у вас на глазах?

Вопрос был задан быстро и без тени сомнения. Валландер кивнул.

— Я расспрашиваю всех, с кем встречаюсь, всех, кто, возможно, что-то помнит. Всегда есть детали, углубляющие образ или вовсе мне не известные.

— Прошло так много времени. Я уже и сам не знаю, что в самом деле помню, а что мне кажется, будто помню.

Тем не менее он постарался вспомнить все, что мог, рассказал обо всем, что сохранилось в памяти, постарался как можно отчетливее воскресить события и отдельные минуты. И постарался быть максимально честным. Но, когда подошел к тому мгновению, когда мертвая Инес лежала на опрокинутом стуле, сказал только, что она определенно умерла мгновенно, едва пуля настигла ее.

Вера задала несколько вопросов. Но он рассказал все, что помнил, добавить было нечего. Девушка встала, расправила свою белую юбку. На секунду Валландеру показалось, что она похожа на мать. Однако он не мог вполне доверять памяти, иной раз она подводит.

— Кто твой отец? — спросил он.

— Не знаю. Мама говорила Байбе, что расскажет мне о нем, когда я подрасту. Но сама Байба тоже не знала, Инес ничего не говорила подругам. Иногда я думаю, может, он был из Советского Союза.

— Почему?

— Потому что мама не говорила, кто он. Может, стыдилась. Спасибо, что согласились поговорить со мной, — сказала Вера. — Я видела, вы хотели захлопнуть дверь. Думали, я из этих, из продажных? У вас вправду такое предвзятое мнение о нас?

— Не знаю, что именно я думал.

— Лилья просила передать, что придет сюда в десять. И вы вместе пойдете в часовню.

Он проводил ее до двери, смотрел, как она идет по коридору к лифтам. Потом надел костюм и спустился позавтракать, хотя вовсе не был голоден.

В Каструпе он купил две маленькие бутылочки водки. Одна из них лежала во внутреннем кармане. Спускаясь лифтом в ресторан, он открутил крышку и отпил глоток.

Валландер ждал в холле, когда в стеклянную дверь вошла Лилья Блоомс. Она сразу увидела его и пошла навстречу. Наверно, Байба ей и фотографии показывала, те немногие, что существовали, подумал он.

Лилья оказалась маленькой полной женщиной с очень короткой стрижкой. В общем, выглядела совсем не так, как он себе представлял. Он почему-то думал, что она похожа на Байбу. Когда они поздоровались, Валландер заметил, что смущен неизвестно по какой причине.

— Часовня тут неподалеку, — сообщила Лилья. — Минут десять пешком. Я успею выкурить сигарету. Вы можете подождать здесь.

— Я с вами, — сказал Валландер.

Они стояли на солнце перед гостиницей, Лилья в темных очках, с сигаретой в руке.

— Она была пьяна, — вдруг сказала Лилья.

Лишь через секунду он сообразил, о чем речь.

— Байба?

— Перед смертью она была пьяна. Так показало вскрытие. Когда она съехала с шоссе, уровень алкоголя в крови был очень высок.

— Трудно поверить.

— Мне тоже. Все ее друзья недоумевают. Но, с другой стороны, откуда нам знать, как думает смертельно больной человек?

— Вы полагаете, она покончила с собой? Сознательно? Въехала в стену?

— Какой смысл ломать себе голову, все равно мы никогда в точности не узнаем. Однако на месте происшествия не найдено следов торможения. Водитель, который ехал позади нее, сообщил, что ехала она не слишком быстро, но машина виляла.

Валландер попытался увидеть эту картину, последние мгновения жизни Байбы. Он понимал, у него никогда не будет уверенности в том, что произошло — несчастный случай или самоубийство. И внезапно в голове мелькнула другая мысль. Может быть, смерть Луизы фон Энке тоже несчастный случай? Наперекор всему не убийство и не самоубийство?

До конца он эту мысль не додумал, так как Лилья затушила сигарету и сказала, что можно идти. Валландер извинился, наведался в туалет и отпил еще глоток водки. Посмотрел на себя в зеркало — стареющий мужчина, обеспокоенный тем, что ожидает его в оставшиеся годы жизни.

Вот и часовня, они шагнули в темноту, которая казалась непроглядной, оттого что снаружи ярко сияло солнце. Лишь через некоторое время глаза Валландера привыкли к перемене.

В этот миг ему вдруг почудилось, что похороны Байбы Лиепы — как бы репетиция его собственных. Он испугался и едва не ушел. Зря поехал в Ригу, нечего ему здесь делать.

Но он не ушел и, главным образом благодаря выпитой водке, сумел не расплакаться, даже когда увидел, как горюет сидящая рядом Лилья. Гроб — словно одинокий островок среди моря, укрытие и последний приют покоя для человека, которого я когда-то любил, подумал Валландер.

Неизвестно почему перед его внутренним взором вдруг возник Хокан фон Энке. Он с досадой отогнал эту мысль.

Валландер почувствовал, что хмелеет. Панихида словно бы не имела к нему касательства. Когда церемония закончилась и Лилья Блоомс прошла вперед, к матери Байбы, он тихонько улизнул из часовни. Ни разу не оглянувшись, вернулся в гостиницу и попросил портье помочь ему поменять билет на самолет. Сперва он планировал остаться до завтра, но теперь решил как можно скорее улететь домой. Нашлось место на одном из послеобеденных копенгагенских рейсов. Он собрал вещи, костюм снимать не стал, взял такси и спешно уехал из гостиницы, опасаясь, как бы Лилья Блоомс не стала его искать. Почти три часа провел на скамейке возле здания аэропорта, пока не объявили посадку.

В самолете он продолжал пить. В Истаде взял такси до дома и, выйдя из машины, едва не грохнулся наземь. Юсси, как всегда, был у соседей, и он решил забрать его завтра.

Рухнул на кровать и крепко уснул, а когда около девяти утра открыл глаза, вполне выспался. Его мучило раскаяние, что он сбежал из часовни, даже не попрощавшись с Лильей. Надо бы позвонить ей через день-другой, сослаться на какую-нибудь благовидную причину. Но что он сможет сказать?

Хотя и выспался, чувствовал он себя скверно. Обыскал ванную и все ящики на кухне — таблеток от головной боли не нашлось. Ехать в Истад невмоготу, он остался дома, зашел к ближайшей соседке, спросил, нет ли таблеток от головы. Прямо у нее на кухне растворил их в стакане с водой, выпил и захватил еще несколько штук с собой.

Вернувшись, закрыл Юсси в загоне. В доме мигала лампочка автоответчика. Снова звонил Стен Нурдландер. Валландер нашел номер его мобильного, позвонил. Стен Нурдландер ответил, в трубке слышался вой ветра.

— Я перезвоню! — крикнул он. — Надо найти затишье.

— Я дома.

— Через десять минут! У вас все хорошо?

— Да, вполне.

— Перезвоню!

Валландер сел за кухонный стол, стал ждать. Юсси бродил по своему загону, принюхивался, не гостили ли там мыши или птицы. И время от времени поглядывал на кухонное окно. Валландер поднял руку, помахал ему. Юсси не реагировал, он не видел, просто знал, что хозяин в доме. Валландер открыл окно. Юсси немедля завилял хвостом, встал на задние лапы, положив передние на ограду.

Зазвонил телефон. Стен Нурдландер нашел затишье, ветер больше не завывал.

— Я в море, — сказал он. — На маленьком островке, в общем-то на голой скале, поблизости от Мёйи. Знаете, где это?

— Нет.

— На самой окраине Стокгольмских шхер. Здесь очень красиво.

— Хорошо, что вы позвонили, — сказал Валландер. — Кое-что произошло. Я и сам хотел связаться с вами. Хокан объявился.

Он коротко рассказал, как все было.

— Странное дело! — сказал Стен Нурдландер. — Как только ступил на берег тут в шхерах, я думал о нем.

— По какой-то особой причине?

— Он любил острова. Как-то рассказывал, что в юности мечтал посетить острова всех на свете морей.

— Он когда-нибудь пытался осуществить эту мечту?

— Не думаю. Луиза не слишком любила летать на самолетах и плавать на кораблях.

— Проблем из-за этого не возникало?

— Я не знаю. Он был очень привязан к ней, а она к нему. Мечты ценятся и тогда, когда остаются мечтами.

Связь была плохая, островок, где находился Стен Нурдландер, лежал на пределе зоны доступа. Они договорились, что он позвонит Валландеру, когда вернется на сушу.

Валландер осторожно положил телефон на стол. Сидел, задумчиво глядя в пространство. И вдруг очень ясно ощутил, что знает, где прячется Хокан фон Энке. Стен Нурдландер подсказал, в каком направлении надо идти.

Уверенности не было, доказательств тоже. И все-таки он знал.

Неожиданно вспомнилась книжка из шкафа Сигне фон Энке, одна из тех, что не про Бабара. Сказка о Спящей красавице. Я спал долгим сном, думал Валландер. Ведь должен был гораздо раньше понять, где он скрывается. Но проснулся я только сейчас.

Он вправду стареет. Раз не видел того, что было прямо перед глазами.

Юсси залаял. Валландер вышел, покормил его.

На другой день, рано утром, он сел в машину. Жена арендатора удивленно воззрилась на него, когда он опять привез Юсси.

Спросила, надолго ли он уезжает. Он сказал как есть.

Сам не знает. Понятия не имеет.

30

Моторка, которую удалось взять напрокат, была обыкновенной открытой пластиковой лодкой около шести метров в длину, с подвесным мотором марки «Эвинруде», мощностью семь лошадиных сил. Заодно Валландер позаимствовал у прокатчика морскую карту. Лодку эту он выбрал потому, что в случае чего мог сесть на весла. Возможно, возникнет и такая необходимость. Подписывая контракт о найме, он показал полицейское удостоверение. Прокатчик струхнул.

— Все в порядке, — успокоил его Валландер. — Мне нужна запасная канистра бензина. Возможно, я верну лодку уже завтра, а возможно, через несколько дней. Но вы записали номер моей кредитной карты. И знаете, что получите плату.

— Полиция пожаловала в гости, — сказал прокатчик. — Что-то стряслось?

— Нет. Просто хочу нагрянуть к другу, которому исполняется пятьдесят.

Валландер не заготовил ложь заранее. Привык сочинять отговорки на ходу. И теперь они приходили сами собой.

Лодка была зачалена между двух моторок побольше, одна из них марки «Стурё». Стартер оказался не электрический, а механический, но, едва Валландер дернул шнур, мотор тотчас заработал. Прокатчик, говоривший с финским акцентом, заверил, что мотор надежный.

— Я сам хожу рыбачить на этой лодке, — сказал он. — Жаль только, рыбы стало совсем мало. Но я все ж таки рыбачу.

Было четыре часа дня. В Вальдемарсвик Валландер приехал часом раньше. Пообедал в ресторане, похоже единственном на весь поселок, потом разыскал станцию проката лодок, которая обнаружилась совсем рядом, на той же стороне длинного и узкого залива. С собой он взял рюкзак, куда положил фонарик и сверток с едой, а также теплую одежду, хотя сейчас было вполне тепло.

По дороге в Эстеръётланд он неоднократно попадал под дождь. А неподалеку от Роннебю хлынуло так, что пришлось заехать на парковку и переждать самый ливень. Слушая громкий стук капель по крыше и глядя на потоки воды, струящиеся по ветровому стеклу, Валландер спрашивал себя, в самом ли деле рассуждал верно. Изменило ли ему чутье или, как столько раз прежде, окажется, что он истолковал ситуацию правильно?

Почти полчаса он просидел на парковке в размышлениях, затем дождь вдруг перестал. Он продолжил путь и потихоньку добрался до Вальдемарсвика. Прояснилось, даже ветер утих. Вода в заливе лишь чуть рябила от дуновений легкого бриза.

Пахло водорослями и глиной. Он помнил этот запах с прошлого приезда сюда.

Запустив мотор, Валландер направил лодку прочь от берега. Прокатчик долго стоял, глядя ему вслед, потом вернулся в контору. Валландер решил при свете дня выбраться из длиннущего залива. А затем где-нибудь причалить, дождаться вечера и летних сумерек. Он безуспешно попробовал вычислить, в какой фазе сейчас луна. Можно бы позвонить Линде. Но, поскольку он не хотел ей говорить, куда направляется и зачем, звонить не стал. Вот выберется из залива и позвонит Мартинссону. Если вообще станет звонить. Задача, которую он поставил перед собой, не зависела от того, будет ли светить луна или все погрузится в кромешную тьму. Просто лучше бы знать, что его ждет.

Завидев между островами впереди открытое море, он переключил мотор на холостые обороты и стал изучать закатанную в пластик морскую карту. Когда сориентировался и установил свое точное местоположение, выбрал неподалеку от конечной цели место, где можно дождаться вечера. Но оно оказалось занято. У прибрежных камней было зачалено несколько лодок. Он двинул дальше и в конце концов нашел скалистый островок, маленький, с двумя-тремя деревьями, поднял мотор в лодку и на веслах подошел к берегу. Сел на свою куртку, прислонился к дереву, выпил кофе из термоса. Потом позвонил Мартинссону. Ответил опять кто-то из малышей, может, та же девчушка, что и прошлый раз. Мартинссон взял трубку.

— Везет тебе, — сказал он. — Моя внучка работает у тебя секретаршей.

— Луна, — сказал Валландер.

— А что с ней не так?

— Не спеши с вопросами. Я еще не закончил.

— Извини. Но за малышней постоянно нужен глаз да глаз.

— Я понимаю и не стал бы беспокоить тебя без нужды. У тебя есть календарь? В какой фазе сейчас луна?

— Луна? Ты из-за этого звонишь? Пустился в астрономическую авантюру?

— Возможно. Так как там насчет луны?

— Погоди минутку.

Мартинссон отложил телефон. По голосу Валландера понял, что объяснения не получит.

— Почти что новолуние, — сказал он, вернувшись к телефону. — Тоненький серпик. Если, конечно, ты в Швеции.

— В Швеции я, в Швеции. Спасибо за помощь, — сказал Валландер. — Когда-нибудь объясню.

— Я привык ждать.

— Чего?

— Объяснений. В том числе от моих детей, когда они не делают, как я сказал. Впрочем, так большей частью бывало, когда они были помоложе.

— С Линдой обстояло так же, — сказал Валландер, стараясь выказать интерес.

Потом он еще раз поблагодарил за помощь с луной и попрощался. Съел несколько бутербродов и прилег, подложив под голову камень.

Боль пришла неизвестно откуда. Он лежал, смотрел в небо, поодаль кричали чайки, как вдруг левую руку пронзила боль, распространившаяся к груди и желудку. Сперва он подумал, что задел острый камень. Потом сообразил, что боль идет изнутри, и решил, что случилось то, чего он всегда боялся. Сердечный приступ.

Он лежал совершенно неподвижно, скованный страхом, стараясь не дышать, из опасения, что дыхание отнимет у сердца остатки способности биться.

Вдруг он отчетливо увидел смерть матери. Будто ее последние минуты разыгрывались сейчас и здесь. Ей было всего-навсего пятьдесят. Она никогда не работала, вела домашнее хозяйство, пыталась сохранить брак с норовистым мужем, при всегда ненадежных доходах и двух детях — Курте и Кристине. Жили они тогда в Лимхамне, делили дом с еще одной семьей, которую отец Валландера терпеть не мог. Ее глава, поездной машинист, в жизни мухи не обидел, просто однажды, из чистого дружелюбия, заметил, не стоит ли развлечения ради иногда писать другие сюжеты, а не вечный пейзаж с глухарем. Валландер случайно слышал этот разговор, машинист — его звали Нильс Перссон — привел в пример собственную жизнь. После долгих периодов постоянных рейсов между Мальмё и Альвестой он радовался, когда его вдруг переводили на паровой экспресс, курсировавший до Гётеборга, а то и до Осло. Отец Валландера, понятно, взбеленился и немедля прекратил знакомство. Впоследствии Валландерова мать постаралась уладить конфликт и установить с соседями более-менее терпимые отношения.

Смерть настигла ее внезапно, однажды вечером ранней осенью 1962 года. Она развешивала в садике белье. Валландер только что пришел из школы, сидел за кухонным столом и ел бутерброды. Глянул в окно, увидел мать с прищепками и наволочками в руках и вернулся к бутербродам. А когда снова обернулся к окну, увидел, что она стоит на коленях, прижав руки к груди. Сперва ему показалось, она что-то уронила, но в следующую секунду она упала на бок, медленно, словно сопротивлялась до последнего. Он выбежал из дома, позвал ее по имени, но спасти ее было уже невозможно. Патологоанатом, делавший вскрытие, констатировал обширный инфаркт. Даже если бы она в эту минуту лежала в больнице, спасти ей жизнь никак бы не удалось.

И сейчас он видел все это как мерцающие, дерганые кадры, одновременно пытаясь отогнать собственную боль. Не хотел умереть раньше срока, как мать, и менее всего именно сейчас, один на островке среди Балтийского моря.

Безмолвно, горячо молился. Вряд ли какому-то богу, скорей себе самому, чтобы выстоять, не дать себе уйти в вечное безмолвие. И наконец заметил, что боли не усиливаются, что сердце продолжает биться. Старался заставить себя успокоиться, действовать разумно, не впадать в отчаянную, слепую панику. Осторожно сел, нащупал ладонью телефон, который положил рядом с рюкзаком. Начал было набирать номер Линды, но передумал. Что она может сделать? Если это впрямь сердечный приступ, звонить надо спасателям.

Но что-то его остановило. Вероятно, ощущение, что боль вроде как отступает? Пощупал запястье — пульс ровный. Осторожно шевельнул левой рукой, нашел положение, в каком боль уменьшалась, и другие, в каких она возрастала. С симптомами острого сердечного инфаркта это не совпадало. Он осторожно сел поудобнее, посчитал пульс. Семьдесят четыре удара в минуту. Нормальный для него пульс — от шестидесяти шести до семидесяти восьми ударов. Все как обычно. Это стресс, подумал он. Мое тело симулирует что-то, что может случиться, если я не успокоюсь, если по-прежнему буду воображать себя этаким незаменимым полицейским и не возьму настоящий отпуск.

Он опять лег. Боли еще уменьшились, хотя не исчезли, присутствовали как угроза.

Спустя час он рискнул сделать вывод, что происшедшее не сердечный приступ. Это предупреждающий сигнал. Наверно, следовало бы вернуться домой, позвонить Иттербергу и рассказать о своих соображениях. Но он решил остаться. Раз уж забрался в такую даль, надо выяснить, прав он или нет. Каков бы ни был результат, дальше он предоставит действовать Иттербергу. Не будет заниматься этим делом.

Его охватило огромное облегчение. Словно бы опьянение жизнью, какого он не испытывал много лет. Хотелось встать во весь рост и громко кричать прямо навстречу морю. Но он сидел прислонясь к дереву, смотрел на лодки, проплывавшие мимо, вдыхал запах моря. По-прежнему было тепло. Он лег, укрылся курткой и заснул. Проснулся минут через десять-пятнадцать. Боль почти полностью исчезла. Он встал, обошел островок. С одной стороны, с южной, почти отвесные скалы. Пришлось поднапрячься, чтобы пройти у самой кромки воды.

Внезапно он замер и весь сжался. Метрах в двадцати впереди в скалах была расселина. Прямо против нее на якоре стоял катер, на узкий каменистый пляж кто-то вытащил ялик. А в расселине парочка занималась любовью. Он пригнулся, прижался к отвесной скале, но не удержался, посмотрел на парочку. Молоденькие совсем, вряд ли старше двадцати. Как завороженный он смотрел на их обнаженные тела, потом все-таки отвернулся и тихонько ушел той же дорогой, какой пришел. Через несколько часов, когда наконец начали опускаться сумерки, он увидел, как тот катер с яликом на прицепе идет мимо. Встал, помахал рукой. Девушка и юноша помахали в ответ.

В известном смысле он им позавидовал. Но мрачных мыслей они в нем не разбудили. Он никогда не тосковал по ушедшей юности. Самые ранние эротические переживания были такие же, как у всех, смутные, озадаченные, нередко на грани неловкости. Рассказы приятелей об их эскападах и победах он всегда воспринимал недоверчиво. И только с Моной стал всерьез испытывать наслаждение. Первые годы их сексуальная жизнь наполняла его удивлением: он и не предполагал, что подобное вообще возможно. С немногими другими женщинами ему довелось изведать сильные ощущения, но не до такой степени, как с Моной в начале их любви. Только Байба конечно же составляла огромное исключение.

А вот на скалах в море он никогда любовью не занимался. Ближе всего к этому случай, когда он, немного навеселе, заперся с Моной в поездном туалете, но им помешал сердитый стук в дверь. Мона сочла ситуацию ужасно неловкой, разозлилась на него и заставила дать слово, что он никогда больше не станет пытаться совершать с нею подобные эротические эскапады.

И он никогда больше такого не делал. В конце их долгого романа и брака желание у обоих погасло, хотя у Валландера оно вспыхнуло с новой силой, когда Мона сообщила, что подает на развод. Но тогда она уже дала ему полную отставку. Двери закрылись, окончательно и бесповоротно.

Неожиданно ему показалось, будто он совершенно ясно видит всю свою жизнь. Он насчитал в ней четыре решающих момента. Первый, когда пошел против воли властного отца и стал полицейским. Второй, когда при исполнении застрелил человека и думал, что больше не сможет, но все-таки не ушел из полиции. Третий, когда уехал с Мариягатан, поселился за городом и завел Юсси. А четвертый, пожалуй, когда наконец примирился с тем, что расстался с Моной навсегда. И вот это — самое трудное из всего, через что пришлось пройти. Но каждый раз он делал выбор, не хотел, медлил, колебался, а потом вдруг обнаруживал, что уже поздно. И обязан этим только себе самому. Когда замечаю ожесточение и горечь у многих людей в своем окружении, подумал он, я радуюсь, что это не мой удел. Несмотря ни на что, я старался отвечать за свою жизнь, не пускал ее на самотек.

В сумерках налетели комары, принялись донимать его. Но он вспомнил, что захватил с собой средство от этой нечисти, и натянул на голову капюшон куртки. Моторки в окружающих проливах и протоках слышались все реже. Одинокая парусная лодка шла с попутным ветром в открытое море.

Сразу после полуночи, под писк комаров, он покинул островок. Направил лодку мимо темнеющих островов по курсу, намеченному с помощью морской карты. Двигался не спеша, проверяя, не сбился ли с пути. Приблизившись к конечной цели, еще убавил скорость и в итоге совсем остановился. Задул легкий ночной бриз. Валландер поднял мотор в лодку и сел на весла. Время от времени отдыхал, вглядываясь в темноту. Но не видел ни проблеска света, и это его огорчало. Должен быть свет, думал он. Не должно быть темно.

Он подвел лодку к берегу, тихонько вылез. Днище зашуршало по камням, когда он вытащил суденышко на берег. Привязал швартов к росшим там ольховым деревьям. Карманные фонарики достал еще в лодке, один сунул в карман. Второй держал в руке.

Однако в рюкзаке лежал еще один предмет, который он сейчас искал среди остатков бутербродного свертка и одежды. Табельный пистолет. Он долго сомневался. Но все-таки решился и положил оружие в рюкзак вместе с полной обоймой. Зачем — он и сам толком не понимал. Ничто не говорило, что ему грозит прямая физическая опасность.

Но Луиза мертва, думал он. А Герман Эбер убедил меня, что ее убили. И пока я не узнаю больше, придется исходить из того, что виновником может быть Хокан, хотя ни улик, ни мотива в моем распоряжении нет.

Он вставил обойму, проверил, что пистолет на предохранителе. Потом включил фонарик, глянул, на месте ли синий фильтр. Свет был слабый, человеку, который не настороже, заметить его будет трудно.

Валландер вслушался в темноту. Шум прибоя почти заглушал все прочие звуки. Он поставил рюкзак в лодку, посветил на швартов — привязано крепко. И осторожно двинулся прочь от берега. Недалеко от воды густо росли кусты. Через несколько метров он угодил в паутину и отчаянно замахал руками, заметив, что большой паук-крестовик прицепился к куртке. Змей он кое-как терпел, но не пауков. И вместо того чтобы идти напрямик через кусты, зашагал вдоль берега, разыскивая место, где заросли пореже. Метров через пятьдесят вышел к остаткам слипа. А поскольку раньше на этом острове не бывал, только видел его с лодки, не мог сориентироваться. Да и проходили они в тот раз мимо его западной стороны. Теперь же он причалил к восточному берегу, в надежде, что это как бы задворки острова.

Где-то в карманах зазвонил телефон. Пытаясь отыскать его и отключить звук, Валландер уронил фонарик. Звонки один за другим. Он чертыхался про себя, тщетно ощупывая карманы. Насчитал как минимум шесть сигналов, пока наконец сумел вырубить телефон. Увидел на дисплее, что звонила Линда. Сунул телефон в нагрудный карман и застегнул молнию. Сигналы звучали в ушах как набат. Он прислушался. Но в темноте ни звука, ни движения. Только шум моря.

Он осторожно двинулся дальше, наконец разглядел очертания темного дома. Остановился за дубом, но света в доме так и не приметил. Я ошибся, подумал он. Никого здесь нет. Я сделал неправильный вывод.

И тут он все же увидел слабый свет, пробивавшийся между подоконником и задернутой гардиной. А когда подошел ближе, углядел слабый отблеск и в другом окне.

Осторожно обошел вокруг дома. Затемнение, как в войну, ни лучика света, чтобы показать дорогу врагу. А враг — это я, подумал Валландер.

Приложил ухо к деревянной стене, прислушался. Невнятные голоса, порой сквозь музыку. Телевизор или радио — что именно, не понять.

Он снова отступил во мрак, попытался решить, что предпримет. Дальше этого момента он не планировал. Как поступить теперь? Дождаться утра, а потом постучать в дверь и посмотреть, кто откроет?

Он медлил. Нерешительность раздражала его. Собственно, чего он боится?

Ответить себе на этот вопрос он не успел, по крайней мере в тот миг. Почувствовал на плече чью-то руку и, вздрогнув, обернулся. Хотя приехал сюда именно с этой целью, он все же удивился, увидев в темноте Хокана фон Энке. Тот был в тренировочной фуфайке и джинсах, небритый и неподстриженный.

Оба молча смотрели друг на друга, Валландер с фонариком в руке, Хокан фон Энке босиком на сырой земле.

— Вы, верно, услышали, как звонит телефон? — спросил Валландер.

Хокан фон Энке покачал головой. Он казался не только испуганным, но и огорченным.

— Вокруг дома установлена сигнализация. Последние десять минут я пытался понять, кто заявился на остров.

— Всего-навсего я, — сказал Валландер.

— Да, — кивнул Хокан фон Энке. — Всего-навсего вы.

Они вошли в дом. Только там, при свете, Валландер обнаружил, что Хокан фон Энке тоже вооружен — за поясом торчал пистолет. В тот раз, в Юрсхольме, он прятал оружие под пиджаком.

Кого он боится? — подумал Валландер. И от кого, собственно, прячется?

Шум моря в дом не проникал. Валландер пристально смотрел на человека, который так долго скрывался.

Оба молчали. Потом осторожно начали разговор. Медленно, словно очень-очень настороженно приближались один к другому.

Часть 4 Иллюзия

31

Ночь затянулась. Несколько раз во время долгого разговора с пойманным беглецом у Валландера мелькала мысль, что это как бы прямое продолжение беседы, состоявшейся около шести месяцев назад, в безоконном помещении банкетного ресторана под Стокгольмом. То, что он мало-помалу начал понимать, удивляло его, но вполне четко объясняло, почему Хокан фон Энке был тогда так встревожен.

Менее всего Валландер чувствовал себя этаким Стэнли,[114] разыскавшим своего Ливингстона. Он догадался правильно, и только. Интуиция снова вывела его куда надо. Фон Энке, если и удивился, что его укрытие найдено, виду не подал. Старый подводник выказывает хладнокровие, думал Валландер. Что бы ни происходило, его не удивишь.

Охотничий домик, снаружи непритязательный, предстал совершенно иным, едва только Валландер переступил порог. Внутренних перегородок нет, одно просторное помещение с открытой кухней. Дверью отделена лишь небольшая пристройка, где расположена ванная. В углу кровать. Спартанская обстановка, подумал Валландер, и кровать скорее похожа на корабельную койку или на крохотный закуток, каким на подлодке вынужден довольствоваться даже командир. Посередине — большой стол, заваленный книгами, папками с документами, бумагами. На одной торцевой стене — полка с радиоприемником, на столике — телевизор и проигрыватель, рядом — старомодное темно-красное кресло.

— Не думал, что здесь есть электричество, — сказал Валландер.

— Генератор установлен в выемке, пробитой взрывом в скале. Его не слышно, даже когда на море штиль.

Хокан фон Энке стоял у плиты, варил кофе. В тишине Валландер пытался приготовиться к разговору. Теперь, найдя человека, которого так долго искал, он вдруг не знал, о чем его спросить. Все, что он думал раньше, казалось мутным месивом нечетких, незаконченных умозаключений.

— Я не ошибаюсь? — вдруг сказал фон Энке, нарушив ход его мыслей. — Вы пьете кофе без сахару и без молока?

— Верно.

— К сожалению, печенья предложить не могу. Вы голодны?

— Нет.

Хокан фон Энке освободил часть большого стола. Валландер отметил, что книги в большинстве о современной военной стратегии и актуальной политике. Одна, с виду наиболее зачитанная, называлась «Угроза подводных лодок», не больше и не меньше.

Валландер пригубил кофе — весьма крепкий. Сам фон Энке пил чай. Валландер пожалел, что выбрал кофе.

На часах было без десяти час.

— Я, конечно, понимаю, у вас много вопросов, на которые вы хотите получить ответ, — сказал Хокан фон Энке. — Но я не уверен, что смогу или захочу ответить на все. И прежде должен задать несколько вопросов вам. Во-первых: вы приехали сюда один?

— Да.

— Кто еще знает, где вы?

— Никто.

Валландер видел, что фон Энке сомневается, верить ли ответу.

— Никто, — повторил он. — Это моя личная экспедиция. Больше никто в нее не посвящен.

— Даже Линда?

— Даже она.

— Как вы сюда добрались?

— На небольшой лодке с подвесным мотором. Если хотите, могу назвать имя прокатчика. Только он знать не знал, куда я собираюсь. Я сказал, что хочу нагрянуть к старому другу, у которого день рождения. Не сомневаюсь, он мне поверил.

— Где лодка?

Валландер показал через плечо:

— На другой стороне острова. На берегу, привязана к ольхам.

Хокан фон Энке молчал, глядя в свою чашку. Валландер ждал.

— Меня, конечно, не удивляет, что в конце концов кто-то меня обнаружил, — сказал фон Энке. — Но признаться, я никак не думал, что это будете вы.

— А кого вы ожидали увидеть там, в темноте?

Хокан фон Энке покачал головой, отвечать он не хотел. Валландер решил пока не настаивать.

— Как вы меня нашли?

Этот вопрос фон Энке задал усталым тоном. Валландер понимал, что находиться в бегах наверняка очень утомительно, даже если ты не все время в движении, в переездах с места на место.

— Когда я побывал на Букё, Эскиль Лундберг обронил, что этот домик — превосходное место, если хочешь спрятаться от мира. Мы тогда возвращались на материк и проплывали мимо. Вы ведь знаете, что я навестил его. Эти слова долго лежали во мне, созревали. И когда я позднее услышал, что вы очень любите острова, то понял, что вы вполне можете находиться здесь.

— Кто рассказал обо мне и моих островах?

Валландер решил до поры до времени не вмешивать сюда Стена Нурдландера. Есть другой ответ, проверить который невозможно:

— Луиза.

Фон Энке молча кивнул. Потом выпрямил спину, вроде как привел себя в готовность.

— У нас есть два варианта, — сказал Валландер. — Либо вы рассказываете сами. Либо отвечаете на мои вопросы.

— Меня в чем-то обвиняют?

— Нет. Но ваша жена мертва. И вы в числе подозреваемых. Автоматически.

— Это мне вполне понятно.

Самоубийство или убийство, быстро подумал Валландер. Похоже, у тебя на сей счет сомнений нет. Он хорошо понимал, что действовать надо с осторожностью. Как бы там ни было, об этом человеке ему известно слишком мало.

— Рассказывайте, — сказал Валландер. — Я остановлю, если что-то мне будет неясно или непонятно. Начать можно с Юрсхольма. С вашего юбилея.

Хокан фон Энке энергично мотнул головой. Усталость вдруг как рукой сняло. Он отошел к плите, налил в чашку кипятку, опустил туда новый пакетик чая. И, стоя там с чашкой в руках, заговорил:

— Начинать надо не там, а гораздо раньше. Есть одна-единственная отправная точка. Простая, но совершенно правдивая. Я любил мою жену Луизу больше всего на свете. Господи, прости мне такие слова, но я любил ее больше, чем сына. Луиза поистине была счастьем моей жизни — видеть, как она входит, видеть ее улыбку, слышать ее движения в соседней комнате.

Он умолк, посмотрел на Валландера, решительно и с вызовом. Требовал ответа или хотя бы отклика.

— Да, — сказал Валландер. — Я верю вам. Сейчас вы говорите правду.

И Хокан фон Энке начал рассказ:

— Надо вернуться далеко в прошлое. И мне совершенно незачем описывать тогдашние события во всех подробностях. Это займет слишком много времени, да и не нужно. Однако необходимо вернуться в шестидесятые и семидесятые годы. Я тогда еще находился на действительной службе, ходил в море на боевых кораблях, в частности периодически командовал одним из самых современных наших тральщиков. Луиза в ту пору работала учительницей. Свободное время она посвящала молодым прыгунам в воду и иной раз ездила в Восточную Европу, прежде всего в Восточную Германию, которая в те годы блистала новыми спортивными талантами. Сейчас нам известно, что достигались эти успехи чудовищными, прямо-таки рабскими тренировками и широким применением различных допингов. В конце семидесятых меня перевели на штабную работу, в верховное оперативное командование шведских ВМС. Работать пришлось много, в том числе дома. По нескольку раз в неделю я приносил с собой в квартиру секретные документы. У меня был оружейный шкаф, поскольку я любил поохотиться, прежде всего на косуль, а порой участвовал и в ежегодной лосиной охоте. Ружья и боеприпасы я держал под замком и туда же запирал портфель с документами — на ночь или если мы с Луизой уходили в театр либо в гости.

Он замолчал, осторожно вынул из чашки чайный пакетик, положил его на блюдце и продолжил:

— Когда замечаешь, что что-то не так? Едва заметные признаки, что что-то изменилось или сдвинулось? Думаю, как полицейский вы часто попадаете в ситуации, когда улавливаете такие вот слабые сигналы. Однажды утром, отпирая оружейный шкаф, я заметил: что-то не так. До сих пор помню тогдашнее ощущение. Я хотел взять свой коричневый портфель и вдруг замер. Я действительно положил его именно так, как он лежит сейчас? Что-то с замком и направлением ручки. Сомнения длились секунд пять, не больше. Потом я их отмел. Я всегда проверял, лежат ли все бумаги в надлежащем порядке. Тем утром тоже проверил. Все было нормально. И больше я об этом не думал. Я считаю себя наблюдательным, и память у меня хорошая. По крайней мере, раньше было так. Хотя с годами способности мало-помалу слабеют. Можно только беспомощно наблюдать за упадком. Вы куда моложе меня. Но, возможно, вы и сами такое замечали?

— Зрение, — сказал Валландер. — Каждый год я вынужден покупать новые очки для чтения. Пожалуй, и слух не так хорош, как прежде.

— Обоняние противится возрасту дольше всего. Это единственное из моих чувств, которое пока как будто вполне безупречно. Ароматы цветов все еще отчетливы и ясны.

Оба помолчали. Валландер услыхал какое-то шуршание в стене за спиной.

— Мыши, — объяснил Хокан фон Энке. — Я приехал сюда еще в холода. Порой шорохи были просто адские, там что-то грызли. Но настанет день, когда я не услышу мышиной возни за стеной.

— Не хочу прерывать ваш рассказ, — вставил Валландер. — Но, когда вы в то утро исчезли, вы сразу отправились сюда?

— За мной приехали.

— Кто?

Фон Энке качнул головой, не желая отвечать. Валландер настаивать не стал.

— Вернемся к оружейному шкафу, — продолжил фон Энке. — Прошло несколько месяцев, и мне опять показалось, что портфель сдвинули. И я конечно же опять решил, что у меня разыгралось воображение. Бумаги в портфеле были на своих местах, никоим образом не перепутанные, и вообще… Но на сей раз я встревожился. Ключи от оружейного шкафа лежали на моем письменном столе, под весами для писем. И знала об их местонахождении одна только Луиза. И я сделал то, что следует сделать, если что-то тебя тревожит.

— Что же именно?

— Задал прямой вопрос. Она как раз завтракала на кухне.

— И что она ответила?

— Ответила «нет». И в свою очередь резонно спросила, с какой стати ей интересоваться моим оружейным шкафом. Вообще-то, хоть она и не говорила, ей всегда было не по душе, что я держу дома оружие. Помню, я сгорал со стыда, когда спускался вниз к машине, которая возила меня на работу в штаб. В ту пору я по должности имел право на служебный автомобиль с матросом-водителем.

— Что произошло дальше?

Валландер заметил, что его вопросы мешают фон Энке. Он сам хотел устанавливать ритм и темп. И Валландер поднял руки: мол, прошу прощения, больше перебивать не стану.

— Я был уверен, Луиза сказала правду. Но и дальше меня преследовало ощущение, что портфель и документы сдвигаются. Хочешь не хочешь, я начал устраивать маленькие неприметные ловушки. Нарочно клал бумаги не в том порядке, совал в замок портфеля волосок, оставлял на ручке жирное пятно. Самую большую трудность, разумеется, представлял мотив. Зачем Луизе интересоваться моими бумагами? От любопытства или от ревности? Такого я даже представить себе не мог. Она знала, что причин для ревности у нее нет. Не меньше года прошло, прежде чем я впервые спросил себя, возможно ли совершенно немыслимое.

Фон Энке немного помолчал, потом продолжил:

— Возможно ли, что Луиза связана с некой иностранной державой? Это казалось абсолютно невероятным по очень простой причине. Документы, с которыми я работал дома, крайне редко могли представлять мало-мальский интерес для иностранной разведки. Однако тревога мучила меня по-прежнему. Я заметил, что потерял доверие к жене, начал подозревать ее, причем лишь на основе смутных догадок и какого-нибудь сдвинутого с места волоска в качестве улики. В итоге к концу семидесятых я решил раз и навсегда прояснить, справедливы мои подозрения насчет Луизы или нет.

Он встал, некоторое время что-то искал в углу комнаты, заставленном рулонами карт. Вернувшись, разложил на столе морскую карту центральной акватории Балтийского моря. Углы придавил камнями.

— Осень семьдесят девятого, — сказал он. — Точнее, август и сентябрь. Нам предстояли плановые учения с участием большинства кораблей флота. Самые рядовые учения, ничего особенного. Я тогда служил в штабе и был назначен наблюдателем. Примерно за месяц до начала, когда все планы и сроки были утверждены, маршруты навигации установлены и все корабли вышли на позиции в разных районах учений, я составил свой план. Сочинил документ и собственноручно снабдил его грифом «секретно». Главком даже подписал его, разумеется сам о том не подозревая. Я включил в учения сверхсекретный компонент, а именно: одна из наших подводных лодок якобы должна осуществить операцию по заправке топливом с новейшего танкера, управляемого с помощью РЛС. Чистейшая выдумка, однако же не настолько, чтобы счесть ее совершенно невозможной в действительности. Я точно указал координаты и срок проведения операции. И знал, что эсминец «Смоланд», где размещались наблюдатели, будет в указанное время очень близко от означенного места. Документ этот я взял домой, запер его на ночь, а утром, когда приехал в штаб, хорошенько спрятал в столе. Эту процедуру я повторял несколько дней. А неделю спустя запер документ в банковский сейф, арендованный специально с этой целью. Сперва я хотел разорвать бумагу, но понял, что она может понадобиться как улика. Тот месяц перед началом учений был самым ужасным в моей жизни. При Луизе мне приходилось вести себя как ни в чем не бывало. А ведь я приготовил ей ловушку, которая, если мои опасения окажутся правдой, уничтожит нас обоих.

Фон Энке ткнул пальцем в карту. Валландер наклонился и увидел, что он указывает в точку северо-восточнее Готска-Сандён.[115]

— Вот здесь должна была состояться выдуманная встреча подводной лодки с несуществующим заправщиком. Это место располагалось за пределами непосредственной акватории учений. То, что на некотором расстоянии стояли русские корабли и наблюдали за нами, никого не удивляло. Мы сами точно так же наблюдали за учениями Варшавского договора. Чин чином держались на почтительном расстоянии. А выбрал я для фиктивной встречи именно эту точку по одной простой причине: тем утром главком отбудет в Бергу. Стало быть, эсминец, возвращаясь в акваторию учений, будет в нужном месте как раз в момент вымышленной заправки.

— Не хочу перебивать, — сказал Валландер. — Но вправду ли возможно в точности соблюдать все сроки, когда задействовано столько кораблей?

— Это одна из задач учений. Война требует не только денег, но и высочайшей пунктуальности.

По крыше вдруг что-то грохнуло, Валландер вздрогнул. Но Хокан фон Энке даже бровью не повел.

— Ветка, — коротко пояснил он. — Иногда они падают и резко бьют по крыше. Я и сам бы не прочь спилить засохший дуб. Но бензопилы здесь не нашлось. А ствол очень толстый. Думаю, дереву лет полтораста, не меньше.

Затем фон Энке продолжил описание событий конца августа 1979 года.

— Осенние учения получили острую добавку, никем не запланированную. Южнее Стокгольма на Балтику налетел штормовой зюйд-вест, метеорологи даже не успели дать предупреждение. Одна из наших подлодок, под командованием чрезвычайно дельного молодого офицера, Ханса-Улова Фредхелля, потерпела аварию — поломка руля, пришлось отбуксировать ее в бухту Бровикен и оставить там до тех пор, пока не удастся отвести ее на базу Мускё. Экипажу в шторм изрядно досталось. Подлодки могут испытывать весьма сильную качку. А один из корветов получил течь на траверзе Хевринге. Команду эвакуировали на борт другого корабля, но корвет не затонул. Впрочем, значительная часть учений все-таки прошла согласно плану. К началу заключительного этапа ветер немного ослабел. Признаться, я тревожился и почти не спал те несколько дней, что оставались до мнимой встречи подлодки и новейшего заправщика. Но никто как будто бы не считал мое поведение странным. Мы высадили главкома, который остался доволен увиденным. И неожиданно командир «Смоланда» скомандовал «полный вперед», желая удостовериться, что корабль в безупречном состоянии. Некоторое время я даже опасался, не слишком ли рано мы пройдем нужную точку. Однако высокая волна не позволила эсминцу превысить ту скорость, которую я принял в расчет. Все утро я провел намостике. Никто не обратил на это внимания, ведь, что ни говори, я и сам командир корабля. Командир эсминца передал полномочия старпому, Ёргену Маттссону. Было без четверти десять утра. Он-то вдруг и протянул мне бинокль и показал рукой. Шел дождь, вдобавок густой туман. Но я сразу понял, что именно он обнаружил. Впереди по левому борту стояли два рыболовецких судна, оснащенные аппаратурой слежения, все эти антенны выдавали русских и были знакомы нам по кораблям охранения русского ВМФ. В трюмах у них явно не было ни одной рыбешки. Вне всякого сомнения, там сидели русские технари, слушали нашу радиосвязь. Пожалуй, стоит добавить, что находились мы в международных водах. Они имели право быть там.

— То есть они ожидали подлодку и диковинный заправщик?

— Маттссон об этом, разумеется, не знал. «Чем они занимаются? — спросил он. — Так далеко от района наших учений?» До сих пор помню свой ответ: «Возможно, это вправду рыболовецкие суда». Но он не успокоился. Позвонил командиру, тот поднялся на мостик. Эсминец застопорил ход, а мы доложили о присутствии рыболовецких судов. Прилетел вертолет, повисел над ними некоторое время, затем мы оставили их и двинулись дальше. Но тогда я уже покинул мостик, спустился в каюту, отведенную мне на время учений.

— Вы узнали то, чего знать не хотели?

— От этого накатила тошнота. А ведь даже от морской болезни со мной в жизни такого не бывало. В каюте меня вырвало. Потом я лег на койку, думая о том, что теперь никогда уже не будет как раньше. Вывод совершенно однозначен: моя фальшивка через Луизу попала в руки Варшавского договора. Конечно, у нее мог быть сообщник, на это я и надеялся. Что она не прямое связующее звено с иностранной разведкой, а скорее помощница шпиона, располагавшего главными контактами. Хотя и в это я уже верить не мог. Я изучил ее жизнь до малейших деталей. Не было никого, с кем бы она встречалась регулярно. Я по-прежнему понятия не имел, как она действовала. Не знал даже, как она скопировала мою фальшивку. Сфотографировала? Переписала? Или просто выучила наизусть? И как она передавала информацию? Еще важнее, разумеется, был вопрос, где она добывала секретные материалы. Ведь скудным содержимым моего оружейного шкафа они явно не исчерпывались. С кем она сотрудничала? Я не знал, хотя больше года все свое свободное время пытался разобраться в происходящем. Однако ж нельзя не поверить собственным глазам. Лежа в каюте, я чувствовал вибрацию мощных машин. Деваться некуда. Пришлось признать, что я женат на женщине, которой совершенно не знаю. А значит, не знаю и себя. Как я мог до такой степени в ней ошибиться?

Хокан фон Энке встал, свернул карту в рулон. Отнес на место, открыл дверь и вышел на улицу. Валландер еще не вполне успел осознать услышанное. Слишком оно значительно, слишком важно. И по-прежнему остается множество вопросов, требующих ответа.

Фон Энке вернулся, закрыл дверь, проверил молнию на брюках.

— Вы рассказали о событиях более чем двадцатилетней давности, — сказал Валландер. — С тех пор много воды утекло. Почему происходят нынешние события?

Хокан фон Энке вдруг словно бы рассердился, в голосе сквозило недовольство:

— Что я сказал в самом начале разговора? Вы забыли? Я сказал, что любил жену. Этого я изменить не мог. Невзирая ни на что.

— Все-таки вы должны были призвать ее к ответу.

— Должен?

— Во-первых, она совершила преступление против нашей страны. А вдобавок предала вас. Крала ваши секреты. Вы никак не могли жить с нею дальше, не открыв, что вам известно.

— Не мог?

Валландеру с трудом верилось, что услышанное — чистая правда. Но человек, крутивший в руках пустую чайную чашку, производил убедительное впечатление.

— Значит, вы ничего ей не говорили?

— Нет, никогда.

— Никогда? В голове не укладывается.

— И все же так и есть. Я перестал брать домой секретные бумаги. Не вдруг, ни с того ни с сего. Мои задачи менялись, и это вполне объясняло, что вечерами мой портфель был пуст.

— Наверняка она что-то заметила. Все прочее маловероятно.

— Я ничего такого не видел. Она вела себя как всегда. Через несколько лет я начал думать, что все это был дурной сон. Хотя, конечно, могу ошибаться. Вполне возможно, она поняла, что я ее раскусил. Так мы сообща хранили тайну, толком не зная, что именно известно или неизвестно другому. Но однажды все вдруг изменилось.

Валландер скорее догадывался, чем сознавал, куда он клонит.

— Вы имеете в виду подводные лодки?

— Да. Тогда же пошел слух, будто главком подозревает, что в шведских вооруженных силах затаился шпион. Первые сигналы поступили через русского агента-перебежчика, который дал информацию Лондону. В шведских вооруженных силах орудует шпион, которым русские очень дорожат. Не какая-то там мелкая сошка, а серьезная фигура, умевшая добыть по-настоящему важные сведения.

Валландер медленно покачал головой:

— Не очень понятно. Шпион в шведских вооруженных силах. Ваша жена работала учительницей и в свободное время тренировала молодых талантливых прыгунов в воду. Как она могла добраться до армейских секретов, если ваш портфель был пуст?

— Помнится, русского перебежчика звали Рагулин. Один из многих в те годы. Порой трудновато было их различать. Он, разумеется, не знал ни имени, ни иных деталей касательно агента, на которого русские чуть ли не молились. Однако он сообщил одну вещь, деталь, если угодно, резко изменившую всю картину. В том числе и для меня.

— Какую же деталь?

Хокан фон Энке отставил пустую чашку. Словно собрался с духом. Валландер меж тем вспомнил рассказ Германа Эбера о другом русском перебежчике по фамилии Киров.

— Это была женщина, — сказал фон Энке. — Рагулин слыхал, что шведский шпион — женщина.

Валландер молчал.

Мыши тихонько грызли стены охотничьего домика.

32

На подоконнике стояла бутылка с недостроенным корабликом. Валландер обратил на него внимание, когда Хокан фон Энке снова встал из-за стола и вышел на улицу. Похоже, ему слишком трудно далось признание, что его жена — шпионка. Валландер видел, как его глаза увлажнились, когда он вдруг извинился и вышел наружу. Дверь он не закрыл. Уже светало, риск, что кто-нибудь увидит свет в доме, фактически исчез. Когда он вернулся, Валландер так и стоял у подоконника, разглядывая кораблик в бутылке — до чего же тонкая работа.

— «Санта-Мария», — сказал фон Энке. — Каравелла Колумба. Помогает мне отвлечься от мыслей. Этому искусству меня научил старый кадровый судовой механик, у которого возникли проблемы с алкоголем. Держать его на корабле стало невозможно. И он слонялся по Карлскруне, ругательски ругая все и вся. Но, как ни странно, он владел искусством строить такие вот корабли в бутылках, хотя руки, понятно, слишком тряслись. А у меня нашлось время заняться этим только здесь, на острове.

— На безымянном острове, — сказал Валландер.

— Я зову его Блошер. Надо ведь как-то называть. Блокулла и Бло-Юнгфрун уже заняты.

Они опять сели у стола. Словно по молчаливому уговору продемонстрировали один другому, что сон подождет. Начатый разговор необходимо продолжить. Валландер понял, что настал его черед. Хокан фон Энке ждал вопросов.

Для начала он вернулся к исходной точке.

— На ваше семидесятипятилетие, — сказал он, — вы захотели поговорить со мной. Но я так и не разобрался, почему вы решили рассказать об этих событиях именно мне. И в общем-то мы ни к чему не пришли. Я много чего не понял. И до сих пор не понимаю.

— Я подумал, что вы должны знать. Мой сын и ваша дочь, наши единственные дети, надеюсь, проживут вместе всю жизнь.

— Нет. Того, что вы сейчас говорите, для ответа недостаточно. Была еще какая-то причина, я уверен. Вдобавок вы не рассказали всей правды, что очень меня возмутило, и я обязан поговорить с вами об этом.

Фон Энке недоуменно смотрел на него.

— У вас с Луизой есть дочь, — продолжал Валландер. — Сигне. Она живет в «Никласгордене». Как видите, мне даже известно, где она находится. О ней вы словом не обмолвились. Даже сыну.

Хокан фон Энке смотрел на него, прямо-таки окаменев на стуле. Этого человека редко застают врасплох, подумал Валландер. И сейчас он по-настоящему растерялся.

— Я был там, — продолжал Валландер. — И видел ее. Кроме того, я знаю, что вы регулярно ее навещали. Приезжали даже накануне своего исчезновения. Конечно, мы можем пойти по пути умалчивания правды, чтобы этот разговор ничего не прояснил, а, наоборот, напустил еще больше тумана. Выбор за нами. Точнее, за вами. Я свой выбор сделал.

Валландер наблюдал за фон Энке: интересно, почему тот вроде как колеблется.

— Вы, конечно, правы, — наконец сказал фон Энке. — Дело в том, что я привык постоянно отрицать существование Сигне.

— Почему?

— Ради Луизы. Она всегда странным образом чувствовала себя виноватой перед Сигне. Хотя это не родовая травма и не обусловлено чем-либо, что Луиза делала во время беременности, ела или пила. Мы никогда не говорили о дочери. Для Луизы Сигне просто не существовала. Но не для меня. Я всегда мучился, оттого что не могу ничего сказать Хансу.

Валландер молчал. И Хокан фон Энке вдруг понял почему.

— Вы ему рассказали? Это было необходимо?

— Я полагал нечестным не сообщить ему, что у него есть сестра.

— Как он воспринял это известие?

— Возмутился, что, конечно, легко понять. Он чувствовал себя обманутым.

Хокан фон Энке медленно покачал головой.

— Я дал слово Луизе и не мог его нарушить.

— Вообще-то вы должны сами поговорить с ним об этом. Или не касаться этой темы. Что подводит меня совсем к другому вопросу. Что вы делали в Копенгагене несколько дней назад?

Хокан фон Энке искренне изумился. Валландер почувствовал, что вот сейчас получил в беседе преимущество. Дело лишь в том, как им воспользоваться, чтобы заставить визави говорить правду. Вопросов-то еще много.

— Откуда вам известно, что я был в Копенгагене?

— Пока не стану отвечать.

— Почему?

— Потому что как раз сейчас ответ значения не имеет. К тому же вопросы задаю я.

— Мне надо понимать так, что я подвергаюсь самому настоящему допросу?

— Нет. Но не забывайте — своим исчезновением вы нанесли своему сыну и моей дочери огромную травму. Я из себя выхожу при мысли о том, как вы себя повели. Успокоить меня можно одним-единственным способом — правдиво ответить на мои вопросы.

— Я попробую.

Валландер сделал новый выпад:

— Вы контактировали с Хансом?

— Нет.

— Но собирались?

— Нет.

— Что вы там делали?

— Снимал деньги.

— Вы же только что сказали, что не контактировали с Хансом. Насколько мне известно, именно он занимался вашими и Луизиными сбережениями?

— У нас был счет в Данске Банк, который мы оставили в своем распоряжении. Выйдя в отставку, я несколько раз консультировал одного из производителей вооружения для боевых кораблей. Гонорар выплачивался в долларах. Разумеется, в известном смысле обман налогового ведомства.

— О каких суммах идет речь?

— По-моему, это не имеет значения. Если, конечно, вы не намерены заявить на меня за уклонение от налогов.

— Против вас есть подозрения посерьезнее. Отвечайте на вопрос!

— Около полумиллиона шведских крон.

— Почему вы предпочли счет в датском банке?

— Датская крона казалась стабильной.

— Других причин для поездки в Копенгаген у вас не было?

— Нет.

— Как вы туда добрались?

— Поездом из Норрчёпинга. А до Норрчёпинга на такси. Знакомый вам Эскиль отвез меня в Фюрудден. И встретил по возвращении.

Пока что Валландер не видел повода не верить его словам.

— Стало быть, Луиза знала о ваших «черных» деньгах?

— Она имела к ним свободный доступ, как и я. И совесть нас не мучила. Мы оба считали, что налоги в Швеции возмутительно высоки.

— Почему вам сейчас понадобились деньги?

— Потому что те, какие у меня были, закончились. Даже спартанская жизнь требует расходов.

На время Валландер оставил в стороне копенгагенскую поездку и вернулся к Юрсхольму.

— Одна вещь не дает мне покоя, и ответ можете дать только вы. Когда мы стояли на террасе, вы заметили у меня за спиной какого-то мужчину. Честно скажу, я много размышлял о той минуте. Кто это был?

— Не знаю.

— Но вы встревожились, заметив его?

— Я испугался.

Он вдруг прямо-таки выкрикнул эти слова. Валландер насторожился. Пожалуй, так долго скрываться человеку слишком мучительно. Впредь надо бы действовать осторожнее.

— И кто же это мог быть?

— Я уже сказал: не знаю. Да это и не важно. Его присутствие там было напоминанием. По крайней мере, мне так кажется.

— Напоминанием о чем? Не принуждайте меня клещами вытягивать из вас ответы.

— Вероятно, Луизины контакты каким-то образом смекнули, что я подозреваю ее. Может, она сама сказала, что я понял, как обстоит дело. Я и раньше иной раз чувствовал, что за мной наблюдают. Но не настолько явно, как тогда в Юрсхольме.

— То есть вы полагаете, за вами ходил «хвост»?

— Не постоянно. Но иногда я замечал, что за мной по пятам кто-то идет.

— И долго так продолжалось?

— Не знаю. Может, и долго, только я не замечал. Может, годами.

— Давайте перейдем с террасы в комнату без окон, — продолжал Валландер. — Вы предложили уединиться, хотели поговорить со мной. Но я пока так и не знаю, почему вы избрали меня исповедником.

— Я ничего не планировал заранее, действовал по наитию. Сам иной раз удивляюсь собственным внезапным решениям. Наверно, и с вами так же? Банкет был мне не по нутру. Мне сравнялось семьдесят пять, и я устроил праздник, которого вовсе не желал. И меня, можно сказать, охватила паника.

— Позднее я думал, что в вашем рассказе скрывалось некое послание. Я правильно предположил?

— Нет. Я попросту хотел рассказать. Ну и, возможно, прикинуть, рискну ли я впоследствии доверить вам мой секрет насчет того, что, по всей вероятности, женат на изменнице родины.

— Вам что же, было больше не с кем поговорить? Например, со Стеном Нурдландером? С лучшим другом?

— Я со стыда сгорал при одной мысли о том, чтобы поделиться с ним моей бедой.

— А со Стивеном Аткинсом? О дочери-то вы ему рассказали.

— Спьяну. Мы выпили прорву виски. И после я жалел, что сказал ему. Думал, он забыл. Выходит, не забыл, как я теперь понимаю.

— Он полагал, мне о ней известно.

— Что мои друзья говорят о моем исчезновении?

— Они встревожены. Потрясены. И в тот день, когда поймут, что вы прятались, будут изрядно возмущены. Подозреваю, что вы их потеряете. И это подводит меня к вопросу, почему вы исчезли.

— Я почуял угрозу. Тот человек у ограды был как бы прологом. Внезапно я начал замечать слежку повсюду, куда бы ни пошел. Раньше такого не бывало. Начались странные телефонные звонки. Они словно бы всегда знали, где я нахожусь. Однажды в Морском музее ко мне подошел служитель и сказал, что меня просят к телефону. Какой-то человек, говоривший на ломаном шведском, предостерегал меня. От чего — он не упомянул, сказал только, что мне надо соблюдать осторожность. В общем, обстановка становилась невыносимой. Никогда раньше я не испытывал подобного ужаса. Еще немного — и пошел бы в полицию, заявил на Луизу. Подумывал, не послать ли анонимное письмо. И в конце концов не выдержал. Договорился об аренде охотничьего домика. Эскиль приехал в Стокгольм и подхватил меня во время утренней прогулки, когда я находился возле стадиона. Потом я все время сидел здесь, если не считать поездки в Копенгаген.

— Мне по-прежнему совершенно непонятно, почему вы не поговорили с Луизой начистоту о своих подозрениях, которые явно уже превратились в уверенность. Как вы могли жить под одной крышей со шпионкой?

— На самом деле все не так. Я говорил с нею. Дважды. Первый раз — в тот год, когда погиб Улоф Пальме. Конечно, все это не имело касательства к его смерти. Но время было тревожное. Иногда я сидел с коллегами, пил кофе, вел разговоры о подозрениях, что среди нас орудует шпион. Жуткая ситуация — жевать булочку и рассуждать о вероятном шпионе, которым могла быть моя собственная жена.

Неожиданно Валландер расчихался. Хокан фон Энке подождал, пока приступ кончится.

— Летом восемьдесят шестого я все выложил ей начистоту, — продолжил он. — Мы поехали на Ривьеру в компании друзей, капитана второго ранга Фрииса и его жены, наших обычных партнеров по бриджу. Остановились в Ментоне, в гостинице. Как-то вечером мы ужинали вдвоем, потому что к Фриисам случайно нагрянула дочь. После ужина мы пошли прогуляться по городу. И вдруг я остановился и спросил ее напрямик, без обиняков. Не готовился, вопрос, можно сказать, сорвался с языка сам собой. Я остановился перед ней и спросил: шпионка она или нет? Она возмутилась, сперва отказалась отвечать, подняла руку, словно хотела меня ударить. Потом овладела собой и совершенно спокойно ответила: конечно же нет. Мол, как я только додумался до этакой нелепости? Что она может выдать чужой державе? Помню, она улыбалась, не принимала мои слова всерьез, да и сам я теперь уже не мог принимать это всерьез. Просто был не в силах поверить, что она умеет так актерствовать. Попросил у нее прощения, сослался на усталость. До конца лета я был целиком и полностью убежден, что ошибался. Однако осенью подозрения вернулись.

— Что произошло?

— То же самое. Бумаги в оружейном шкафу, ощущение, что кто-то трогал портфель.

— Вы заметили в ней какую-нибудь перемену после того, как высказали ей в Ментоне свои подозрения?

Фон Энке задумался и ответил не сразу.

— Я, конечно, тоже задавал себе этот вопрос. Иногда мне казалось, что она какая-то другая, иногда — нет. До сих пор сомневаюсь.

— А как было во второй раз, когда вы приперли ее к стене?

— Это случилось зимой девяносто шестого, ровно через десять лет. Дома, в Стокгольме. Мы завтракали, на улице шел снег. И вдруг она спросила про мои крики ночью, во сне. Дескать, я крикнул ей, что она шпионка.

— Вы правда кричали?

— Не знаю. Мне случалось разговаривать во сне. Но сам я никогда этого не помнил.

— Что вы ответили?

— Повернул ситуацию. Спросил, правда ли то, что мне снилось.

— И что она сказала?

— Швырнула в меня салфетку и ушла из кухни. Вернулась через десять минут. Помню, я взглянул на часы. Девять минут сорок пять секунд. Попросила прощения, держалась как обычно и заявила, раз и навсегда, как она выразилась, что не желает никаких разговоров о подозрениях. Они абсурдны. Если я стану повторять такие обвинения, значит, я или сошел с ума, или впадаю в маразм.

— Что же было дальше?

— Ничего. Но мои опасения не исчезли. И слухи о шпионе, орудующем в шведских вооруженных силах, не унимались. А спустя два года настал момент, когда я всерьез начал думать, что теряю рассудок.

— Что тогда произошло?

— Меня вызвали на допрос в военную контрразведку. Никаких прямых обвинений против меня не выдвигали. Но некоторое время я был среди подозреваемых в шпионаже. Гротескная ситуация. Помнится, я думал, что если Луиза вправду продает русским армейские секреты, то она обзавелась идеальным прикрытием.

— Вами?

— Вот именно. Мной.

— Что случилось дальше?

— Ничего. Слух о крупном шпионе затихал и оживал снова, то сильнее, то слабее. На допросы вызывали многих, даже когда мы вышли в отставку. В общем, у меня возникло ощущение, что за мной следят.

Фон Энке встал, погасил свет, раздвинул шторы, правда не все. Серый рассвет и серое море виднелись между деревьями. Валландер подошел к окну. Поднялся ветер. И он тревожился о лодке. Хокан фон Энке пошел вместе с ним проверить швартовы. Несколько гаг покачивались на волнах. Солнце медленно разгоняло ночной туман. Лодка оказалась на месте. Общими усилиями они затащили ее повыше на берег.

— Кто убил Луизу? — спросил Валландер, когда они управились с лодкой.

Хокан фон Энке обернулся, посмотрел на него. Валландер подумал, что, наверно, примерно так же обстояло в Ментоне, когда он задал Луизе прямой вопрос.

— Кто ее убил? Вы спрашиваете меня. Я знаю только одно: не я. Но что говорит полиция? И вы сами?

— Стокгольмский полицейский, ведущий это расследование, показался мне весьма дельным человеком. Но он не знает. Пока не знает, точнее, пожалуй, сказать так. Не в наших правилах сразу опускать руки.

Они молча вернулись в охотничий домик, сели за стол и продолжили разговор.

— Надо начать сначала, — сказал Валландер. — Почему она исчезла? Для нас, видевших все это со стороны, логически напрашивался вывод, что вы договорились между собой.

— Нет-нет. О ее исчезновении я узнал из газет. И испытал шок.

— То есть она не знала, где вы находитесь?

— Нет, не знала.

— Кстати, долго ли вы рассчитывали прятаться?

— Мне надо было побыть одному, подумать. Кроме того, моей жизни грозила опасность. Пришлось искать выход.

— Я несколько раз встречался с Луизой. Ее искренне и глубоко тревожило, что могло случиться с вами.

— Она обманывала вас точно так же, как и меня.

— Не уверен. Она ведь могла любить вас не меньше, чем вы ее?

Фон Энке не ответил, только покачал головой.

— Ну и как? — спросил Валландер. — Нашли выход?

— Нет.

— Вы наверняка думали, размышляли, лежали в этом доме без сна. Я верю, когда вы говорите, что любили Луизу. И все же, когда она умерла, вы не покинули свое укрытие. Разумно предположить, что с ее смертью угроза вашей жизни миновала. Но вы продолжали прятаться. По-моему, одно с другим не очень-то вяжется, а?

— После ее смерти я похудел почти на десять кило. Потерял аппетит, толком не сплю. Пытаюсь понять, что произошло, но безрезультатно. Луиза словно бы стала для меня чужой. Я не знаю, с кем она встречалась, что привело к ее смерти. Не нахожу ответов.

— У вас никогда не возникало впечатления, что она боится?

— Никогда.

— Могу рассказать вам кое-что, о чем не писали в газетах и что полиция пока не предала огласке.

Валландер сообщил о подозрениях, что Луиза умерла от яда, который ранее применялся в Восточной Германии.

— В общем, вы с самого начала были правы, — закончил он. — В какой-то период своей жизни ваша жена Луиза стала агентом русской разведки. Словом, ваши подозрения подтвердились. Она — тот шпион, о котором ходили слухи.

Фон Энке вскочил, вышел вон из дома. Валландер ждал. Немного погодя забеспокоился и тоже вышел наружу. Хокана фон Энке он нашел в скальной расселине с той стороны острова, что смотрела в отрытое море. Валландер сел рядом на камень.

— Вы должны вернуться, — сказал он. — Если вы по-прежнему будете прятаться, ничего не разъяснится.

— Может, тот же яд ожидает и меня? Лучше и мне умереть?

— Нет, конечно. Но полиция имеет возможности защитить вас.

— Мне надо свыкнуться с этой мыслью. Что я все-таки оказался прав. Надо попытаться понять, почему и как она все это делала. Только тогда я смогу вернуться.

— Но слишком затягивать с возвращением нельзя. — Валландер встал.

Вернувшись в охотничий домик, он сам сварил кофе. После долгой ночи голова была тяжелая. Когда пришел Хокан фон Энке, он успел допить вторую чашку.

— Давайте поговорим о Сигне, — сказал Валландер. — Я навестил ее и нашел папку, которую вы спрятали среди ее книжек.

— Я любил дочку. Но навещал ее тайком. Луиза не знала, что я езжу туда.

— Значит, ее навещали только вы?

— Да.

— Ошибаетесь. После вашего исчезновения там минимум один раз побывал кто-то другой. Назвался вашим братом.

Хокан фон Энке недоверчиво покачал головой:

— У меня нет братьев. Есть родственник в Англии, и всё.

— Верю. Кто навестил вашу дочь, мы не знаем. Может статься, это означает, что все куда сложнее, чем предполагали и вы, и я.

Валландер видел, что Хокан фон Энке внезапно переменился. Они говорили о многом, но лишь сообщение о том, что кто-то чужой наведался к Сигне в «Никласгорден», не на шутку его встревожило.

Время близилось к шести. Долгий ночной разговор закончился. У обоих больше не было сил.

— Поеду, — сказал Валландер. — До поры до времени я единственный, кому известно ваше местонахождение. Но до бесконечности тянуть с возвращением вам нельзя. Вдобавок я не намерен прекращать вопросы. Подумайте, кто мог наведаться в «Никласгорден». Кто-то выследил вас. Кто? Почему? Нам придется продолжить разговор.

— Скажите Хансу и Линде, что я жив-здоров. Не хочу, чтобы они беспокоились. Скажите, я прислал вам письмо.

— Я скажу, что вы позвонили. Письмо Линда немедля потребует показать.

Они спустились на берег к лодке, общими усилиями столкнули ее на воду. Перед уходом из дома Валландер записал телефон фон Энке. Правда, с предупреждением, что связь с Блошером может быть скверной. Ветер крепчал. Валландер забеспокоился насчет обратного пути. Сел в лодку, опустил мотор за корму.

— Я должен узнать, что случилось с Луизой, — сказал фон Энке. — Должен узнать, кто ее убил. Должен узнать, почему она выбрала жизнь изменницы родины.

Мотор завелся с первого рывка. Валландер на прощание поднял руку и развернул лодку носом к материку. Огибая мыс, обернулся. Хокан фон Энке по-прежнему стоял у воды.

В этот миг Валландеру вдруг почудилось: что-то не так. Почему — он не знал. Но ощущение было сильное, накрыло его с головой.

Длинный залив остался позади, он вернул лодку прокатчику и поехал домой, в Сконе. На парковке у Гамлебю остановился и проспал несколько часов.

А когда проснулся, весь одеревеневший, странное ощущение не исчезло. После долгой ночи в обществе Хокана фон Энке, собственно, лишь это одно не давало ему покоя.

Как бы предупреждение. Что-то было не так, совсем не так, но он не видел, что именно.

Много часов спустя, заворачивая к себе во двор, он по-прежнему знать не знал, что упустил из виду.

Только думал: все не так, как кажется.

33

На следующий день Валландер написал резюме долгого разговора с Хоканом фон Энке. Затем снова пересмотрел весь собранный материал. Луиза так и осталась полным анонимом. Если она действительно продавала русским информацию, то очень ловко пряталась под личиной — ничего не говорящей, туманной. Кто же она была, а? — думал Валландер. Может, принадлежала к числу людей, которые становятся понятны лишь посмертно? Да и то не всегда?

Этот июльский день выдался в Сконе дождливый и ветреный. Глядя в окно на унылое ненастье, Валландер думал, что нынешнее лето из худших на его памяти. Но тем не менее заставил себя отправиться на долгую прогулку с Юсси. Надо насытить кровь кислородом и прочистить мозги. Он отчаянно тосковал по тихим солнечным дням, когда мог полежать на травке в саду, не терзая себя проблемами, которые занимали его сейчас.

По возвращении с прогулки он снял вымокшую одежду, накинул старый халат, сел возле телефона и принялся листать телефонную книжку. Страницы пестрели зачеркиваниями, исправлениями и добавлениями. Накануне в машине ему вспомнился давний школьный товарищ, Сёльве Хагберг, который, вероятно, сумеет помочь. И искал он сейчас его телефон. Записал номер, когда несколько лет назад они с Хагбергом случайно столкнулись в Мальмё на улице.

Сёльве Хагберг уже в детстве был белой вороной. Валландер со стыдом вспоминал, что вместе с другими мальчишками допекал его — за близорукость и искреннее желание чему-то научиться в школе. Однако все их попытки поколебать самоуверенность этого ботаника закончились неудачей. Все издевательские реплики, тычки и пинки он оставлял без внимания.

После школы они связь не поддерживали, пока однажды Валландер, к своему удивлению, не обнаружил, что Сёльве Хагберг будет участвовать в одной из телевизионных викторин. Еще больше его удивило, что викторина посвящена истории шведского флота. Сёльве Хагберг уже ребенком отличался избыточным весом, что, конечно, и облегчило насмешникам выбор жертвы. Теперь же он стал самой настоящей тушей. В студию вкатился будто на незримых колесах. Лысый, в очках без оправы, говорил на том же неразборчивом диалекте, что и в школьные годы. Мона отпустила несколько весьма недружелюбных замечаний по поводу его наружности и ушла на кухню варить кофе, а Валландер смотрел, как он совершенно правильно отвечает на адресованные ему вопросы. Разумеется, точные, подробные и уверенные ответы обеспечили ему победу. Насколько запомнилось Валландеру, он ни разу не заколебался. Действительно знал всё о долгой и многосложной истории флота. Сёльве Хагберг мечтал, чтобы его призвали на флот, а потом хотел стать кадровым морским офицером. Но такого неуклюжего в армию, понятно, не взяли, забраковали и отправили домой, к книжкам и моделям кораблей. И теперь он взял реванш.

Газеты ненадолго заинтересовались незаурядным человеком, который по-прежнему жил в Лимхамне, зарабатывая на жизнь чтением лекций и публикациями в журналах и ежегодниках, издававшихся различными военными организациями. Там писали и об огромном архиве Сёльве Хагберга. Он собрал подробнейшие сведения о шведских морских офицерах начиная с XVII века и по сей день, причем постоянно их обновлял. Может быть, в этом архиве удастся найти подсказки насчет того, кем в действительности был Хокан фон Энке.

Наконец он отыскал телефон, записанный на засаленном краю страницы с буквой «X». Подвинул к себе аппарат, набрал номер. Ответила женщина. Валландер представился и спросил Сёльве.

— Он умер.

Валландер онемел. После некоторого молчания женщина сказала:

— Алло, вы слушаете?

— Да-да, конечно. Я не знал, что он умер.

— Два года назад. От сердечного приступа. Выступал в Роннебю перед группой старых судовых механиков, в прошлом кадровых служащих флота. А на следующий день неожиданно умер. Мне прислали странное сообщение, что он «скончался между вторым блюдом и десертом».

— Полагаю, вы его жена?

— Аста Хагберг. Мы были женаты двадцать шесть лет. Я ему говорила, что надо худеть. Единственное, что он предпринял, — стал класть в кофе три куска сахара вместо четырех. А кто вы?

Валландер объяснил, тотчас же разочарованно решив поскорее закончить разговор.

— Вы — один из тех, кто его дразнил, — неожиданно сказала она, когда он замолчал. — Я припоминаю ваше имя. Один из тех, кто допекал его в школе. Он записал все ваши имена и следил за вашей жизнью. Без зазрения совести злорадствовал, если мог записать что-нибудь плохое. Почему вы звоните? Вам что-то нужно?

— Я надеялся получить доступ к его огромному архиву.

— Сёльве нет в живых, но я, пожалуй, могу вам помочь. Хотя сама не знаю, хочу ли. Почему вы не давали ему покоя?

— Думаю, никто из нас толком не отдавал себе отчета, что мы делаем. Дети бывают жестоки. И я не исключение.

— Вы сожалеете?

— Конечно.

— Тогда приезжайте. Он догадывался, что проживет не слишком долго и научил меня пользоваться архивом. Что будет после моей смерти, не знаю. Я всегда дома. Сёльве оставил мне достаточно денег. Я могу не работать. — Она засмеялась. — Знаете, как он зарабатывал?

— Насколько мне известно, он был весьма востребован как лектор?

— За это он денег не брал. Попробуйте еще разок!

— Тогда не знаю.

— Он играл в покер. Посещал нелегальные игорные клубы. Наверно, ваше дело связано с этим?

— Мне казалось, теперь в карты играют по Интернету.

— Это его не интересовало. Он ходил в свои клубы, иной раз пропадал на несколько недель. Случалось, проигрывал крупные суммы, но зачастую возвращался с полной сумкой денег. Говорил, чтобы я пересчитала и положила в банк. А сам отсыпался, порой по нескольку дней. Бывало, приходила полиция. И во время облав он порой попадался, но до суда и тюрьмы никогда не доходило. Думаю, у него был какой-то уговор с полицией.

— Что вы имеете в виду?

— А можно ли иметь в виду что-то, кроме наводок, какие он им иной раз давал? Мол, некие находящиеся в розыске лица появляются в этих клубах с ворованными деньгами? Никому ведь в голову не приходило, что вежливый толстяк Сёльве может оказаться доносителем. Так вы приедете или нет?

Записав адрес, Валландер сообразил, что Сёльве всю жизнь прожил на одной и той же улице в Лимхамне. Они договорились, что он заедет в этот же день, часиков в пять. Потом он позвонил Линде. У нее был включен автоответчик. Он оставил сообщение, что находится дома, после чего набросал список покупок, предварительно выкинув из холодильника испорченную еду. Там стало почти совсем пусто. Валландер как раз собрался выйти из дома, когда позвонила Линда:

— Я ходила в аптеку. Клара заболела.

— Что-то серьезное?

— Незачем говорить таким тоном, будто она при смерти. Просто у нее температура и болит горло. Ничего страшного.

— Ты показывала ее врачу?

— Я звонила в поликлинику. По-моему, у меня все под контролем. Главное, не заводись и не заводи меня. Ты где был?

— Пока что не скажу.

— Иными словами, у женщины. Вот и хорошо.

— Нет, не у женщины. Наоборот, у меня есть важная новость. Недавно я говорил по телефону. С Хоканом.

Сперва Линда словно бы не поняла. Потом выкрикнула прямо в трубку:

— С Хоканом? Он тебе звонил? Что ты говоришь! Где он? Как он? Что с ним произошло?

— Не кричи мне в ухо! Где он, я не знаю. Он не сказал. Сказал только, что у него все в порядке. Судя по голосу, так оно и есть.

Валландер слышал в трубке шумное дыхание дочери. И ему было очень неприятно, что приходится лгать ей. Он пожалел, что перед отъездом с острова дал такое обещание. Скажу все как есть, думал он. Не могу я обманывать родную дочь.

— Звучит нелепо. Он ничего не говорил о причине своего исчезновения?

— Нет. Но сказал, что к смерти Луизы непричастен. Для него это явилось не меньшим потрясением, чем для всех нас. Он не имел с нею связи после своего исчезновения.

— Мои свекор и свекровь совсем сошли с ума?

— Не могу ответить. Во всяком случае, надо радоваться, что он жив. Это единственное, что он просил вам передать. У него все хорошо. Но он не мог сказать ни когда вернется, ни почему скрывается.

— Он так сказал? Что скрывается?

Валландер понял, что сболтнул лишнее. Но идти на попятный поздно.

— В точности не помню. Не забывай, я тоже был до крайности удивлен.

— Мне необходимо поговорить с Хансом. Он в Копенгагене.

— Во второй половине дня меня не будет. Позвони вечерком. Тогда и потолкуем. Мне, конечно, интересно, какова будет реакция Ханса.

— Он наверняка обрадуется.

Валландер отложил мобильник с неудовольствием. Когда правда выйдет наружу, Линда наверняка рассвирепеет.

В дурном расположении духа он вышел из дома, поехал в Истад за покупками. Приобрел новую кастрюлю, совершенно ненужную, и подумал, что цены на продукты питания взлетели выше некуда. Прогулялся по центру города, заглянул в магазин мужской одежды, купил пару носков, опять же совершенно ненужных, и поехал домой. Дождь перестал, прояснилось, потеплело. Он вытер качели, прилег. Проснулся в половине четвертого. Сел в машину и отправился в Лимхамн.

На что надеялся, он и сам толком не знал. Подъезжая к цели, чувствовал обычную смесь неловкости и утраты, как всегда при возвращении в город, где провел детство. Припарковал машину неподалеку от виллы Асты Хагберг и пешком прогулялся к доходному дому, где жил ребенком. Хотя фасад перестроили, а дом обнесли новой оградой, он сразу все вспомнил. Песочница теперь побольше, чем тогда. А вот две березы, на которые он лазил, исчезли. Он стоял на тротуаре, смотрел на играющих детей. Темнокожие, определенно со Среднего Востока или из Северной Африки. Женщина в платке сидела возле подъезда, вязала и одним глазом присматривала за детьми. Из открытого окна долетала арабская музыка. Здесь я жил, думал он. В другом мире, в другое время.

Из подъезда вышел мужчина. Подошел к калитке. Тоже темнокожий. С улыбкой посмотрел на Валландера.

— Вы кого-то ищете? — неуверенно спросил он по-шведски.

— Нет, — ответил Валландер. — Когда-то давно я жил в этом доме. По соседству с железнодорожным машинистом.

Он показал на окно второго этажа, где в свое время была их гостиная.

— Хороший дом, — сказал мужчина. — Нам здесь нравится, и детям нравится. Не нужно бояться.

— Хорошо. Люди не должны бояться.

Валландер кивнул и зашагал прочь. Ощущение, что он стареет, тяготило его. Он ускорил шаги, убегая от себя самого.

Виллу, где жила Аста Хагберг, окружал запущенный сад. Женщина, открывшая Валландеру, была такая же толстая, каким ему по телепередачам запомнился Сёльве Хагберг. Потная, нечесаная, в чересчур коротком платье. Сперва он решил, что от нее разит крепкими духами. Но потом сообразил, что экзотическими ароматами пропах весь дом. Она что, мебель духами обрызгивает? — подумал он. Пшикает мускусом на комнатные растения?

Она спросила, не желает ли он кофе. Валландер поблагодарил и отказался, его уже мутило от едких запахов, которые со всех сторон лезли в нос. Когда они вошли в гостиную, ему показалось, будто он попал на капитанский мостик большого корабля. Повсюду штурвалы, компасы в надраенных медных корпусах, под потолком вотивные кораблики,[116] а возле одной стены старинная подвесная койка. Аста Хагберг втиснулась в высокое кресло-вертушку, наверно тоже корабельное, как подумал Валландер. Сам он сел на вроде бы совершенно обыкновенный диван. Однако латунная табличка сообщала, что диван этот некогда находился на судне «Кунгсхольм» Шведского американского пароходства.

— Чем же я могу вам помочь? — спросила Аста Хагберг, закуривая сигарету, которую предварительно вставила в мундштук.

— Хокан фон Энке, — сказал Валландер. — Старый подводник, теперь в отставке.

На Асту Хагберг вдруг напал приступ мучительного хриплого кашля. Надеюсь, эта курящая толстуха не помрет прямо у меня на глазах, подумал Валландер. По возрасту она вроде бы моя ровесница, лет шестидесяти.

От кашля у нее аж слезы выступили на глазах. Но, когда приступ миновал, она спокойно продолжила курить свою сигарету.

— Пропавший Хокан фон Энке, — сказала она. — И его теперь уже покойная жена Луиза? Так?

— Я знаю, Сёльве собрал уникальный архив. Вдруг там найдется информация, которая поможет мне понять, почему Хокан фон Энке исчез.

— Его наверняка нет в живых.

— В таком случае я ищу причину его смерти, — уклончиво заметил Валландер.

— Жена покончила с собой. Значит, семья столкнулась с большими проблемами. Или?

Аста подъехала на кресле к столу, сняла чехол, под которым оказался компьютер. Валландер поразился легкости, с какой ее толстые пальцы забегали по клавиатуре. Через несколько минут она выпрямилась, прищурясь посмотрела на экран.

— Карьера у Хокана фон Энке была совершенно нормальная. Пожалуй, он достиг примерно того, чего мог желать. Если бы Швеция воевала, вероятно, поднялся бы по служебной лестнице еще выше. Хотя навряд ли.

Валландер встал, подошел к ней. От удушливой вони он старался дышать ртом. Прочитал текст на экране, глянул на фото, сделанное, когда фон Энке было лет сорок.

— Есть что-нибудь примечательное?

— Нет. Курсантом он завоевал несколько призов на скандинавских спортивных соревнованиях. Меткий стрелок, хорошая спортивная форма, выиграл несколько кроссов. Если это можно счесть примечательным.

— А что есть о его жене?

Толстые пальцы снова заплясали по клавишам, Аста опять раскашлялась, но продолжала поиски, пока на мониторе не появилась вдруг фотография Луизы. На снимке ей было лет тридцать пять, максимум сорок. Она улыбалась. Завитые волосы, на шее нитка жемчуга. Валландер прочитал текст. На первый взгляд и здесь тоже ничего странного, вызывающего удивление. Аста Хагберг нажала на клавишу, вызвала новую страницу. Валландер обнаружил, что по матери Луиза вела происхождение из Киева. «В 1905 году Ангела Стефанович вышла замуж за шведского экспортера угля Яльмара Сундблада. Она переехала в Швецию, получила шведское гражданство. Из четверых детей, родившихся в браке с Яльмаром, Луиза младшая».

— Как видите, все нормально, — сказала Аста Хагберг.

— Не считая того, что происходит она из России.

— Из Украины, нынче так будет правильнее. У большинства шведов корни где-то за пределами страны. Наш народ состоит из финнов, голландцев, немцев, русских, французов. Прадед Сёльве — шотландец, моя бабушка — по крови отчасти турчанка. А вы?

— Мои предки — смоландские арендаторы.

— А вы изучали свое происхождение? Всерьез?

— Нет.

— Если копнете, наверняка обнаружите что-нибудь неожиданное. Занятие увлекательное, хоть и не всегда приятное. У меня есть друг, лютеранский священник. Выйдя на пенсию, он решил отыскать семейные корни. И весьма скоро нашел двух предков по прямой нисходящей линии, которые в течение одного пятидесятилетия были казнены. Один — в начале семнадцатого века. За убийство и грабеж ему отрубили голову. Его внук завербовался в какую-то немецкую армию, из тех, что маршировали по Европе в середине семнадцатого века. Он дезертировал и был повешен. После этого открытия добрый пастор бросил изучать свою генеалогию. Пожалуй, его можно понять.

С большим трудом она вылезла из кресла и кивком пригласила его в соседнюю комнату. По стенам высились канцелярские шкафы. Аста отперла один, выдвинула ящик, заполненный папками.

— Никогда не знаешь, что можно найти, — сказала она, копаясь в содержимом.

Достала какую-то папку, положила на стол. Внутри оказались фотографии. Валландер не был уверен, искала ли Аста что-то определенное или наугад перебирала снимки. Наконец она вынула один, черно-белый, поднесла к свету.

— Я смутно помнила, что видела эту вот фотографию. Она небезынтересна.

Она передала фото Валландеру, который удивился, увидев, что там изображено. Высокий худой мужчина в безупречном костюме и галстуке-бабочке, с веселой улыбкой на губах, — Стиг Веннерстрём. В руке он держал стакан с коктейлем и внимательно смотрел не на кого иного, как на Хокана фон Энке.

— Когда это снято?

— Посмотрите на обороте. Сёльве всегда точно указывал даты и места.

На обороте обнаружилась наклейка с машинописным текстом. Октябрь 1959 г., делегация шведского ВМФ с визитом в Вашингтоне, прием у военного атташе Веннерстрёма. Валландер попытался оценить значимость снимка. Будь на фото Луиза, представить себе взаимосвязь было бы легче. Но Луизы здесь нет. На заднем плане он видел только мужчин да одетую в белое официантку.Чернокожую.

— А жены с ними обычно ездили? — спросил он.

— С женами выезжали только самые высокие начальники. Стига Веннерстрёма в поездках и на приемах часто сопровождала жена. Но в ту пору Хокан фон Энке был далеко от высших руководящих постов. И, скорее всего, ездил один. Если Луиза была с ним, то он оплачивал ее поездку из собственного кармана. И она совершенно точно не участвовала в приемах у шведского военного атташе.

— Хотелось бы мне знать, как обстояло на самом деле.

Асту Хагберг одолел новый приступ кашля. Валландер стал у окна и чуть приоткрыл створку. Парфюмерный запах вконец его замучил.

— Нужно время, — сказала Аста, когда кашель утих. — Я должна поискать. Но Сёльве определенно сохранил информацию и об этой поездке шведских военных, и о многих других.

Валландер вернулся на кунгсхольмский диван. Слышал, как Аста Хагберг, тихонько напевая, ищет в третьей комнате списки делегаций, посещавших Америку в конце 1950-х. На поиски ушло почти сорок минут, Валландер уже изнывал от нетерпения, когда она с победоносным видом вернулась, держа в руке листок бумаги.

— Госпожа фон Энке тоже ездила. В списке она указана как «сопровождающее лицо», с какими-то сокращенными пометками, видимо означающими, что ее поездку армия не оплачивала. Если это важно, я могу точно выяснить, что означают пометки.

Валландер взял бумагу. Делегация состояла из восьми человек, во главе с капитаном второго ранга Карленом. Среди «сопровождающих лиц» значились Луиза фон Энке и Мэрта Аурен, жена подполковника Карла-Акселя Аурена.

— Можно сделать копию? — спросил Валландер.

— У меня в подвале фотостат. Сколько надо копий?

— Одной достаточно.

— Каждая копия стоит две кроны.

Она ушла. В Вашингтоне, думал Валландер, они пробыли восемь дней. То есть кто-то вполне мог вступить с Луизой в контакт. Но вероятно ли такое? — спросил он себя. Уже тогда? В конце 1950-х холодная война, безусловно, все сильнее обостряла напряженность. Американцам тогда чуть не на каждом углу мерещились русские шпионы. Может, что-то произошло в ходе этой поездки?

Аста Хагберг вернулась с копией. Валландер выложил на стол две монеты.

— Вы, наверно, надеялись на большее?

— Поиски пропавших людей, как правило, работа очень медленная, долгая. Продвигаешься шаг за шагом.

Она проводила его к выходу. С облегчением он вдохнул свежий воздух.

— Приходите еще, — сказала Аста Хагберг. — Я всегда на месте, вдруг сумею чем-то помочь.

Валландер кивнул, поблагодарил и вышел из сада. Сел за руль и, уже собираясь покинуть Лимхамн, решил наведаться еще в одно место. Часто думал, что надо бы проверить, сохранился ли знак, который он оставил без малого пятьдесят лет назад. Припарковал машину у кладбища, прошел к западному углу стены, нагнулся. Сколько ему тогда было — десять или одиннадцать? Запамятовал. В общем, достаточно большой мальчуган, чтобы открыть одну из великих тайн жизни. Что он таков, каков он есть, единственный, неповторимый, человек с целиком и полностью оригинальной личностью. Это осознание ввергло его в большой соблазн. Надо поставить свой знак, причем в таком месте, где тот никогда не исчезнет. И присмотрел он для священнодействия низкую кладбищенскую стену, поверх которой стояла железная решетка. Однажды осенним вечером он смылся из дома, спрятав под курткой большой гвоздь и молоток. Лимхамн казался безлюдным. Место он выбрал заранее, камень в западном углу стены был на редкость ровным. Под холодным дождем он выбил на нем свои инициалы — «К. В.».

И сейчас сразу же нашел эти буквы. Они подыстерлись, стали нечеткими за столько лет. Но гвоздь проделал тогда глубокие бороздки, и знак сохранился. Когда-нибудь приеду сюда с Кларой, подумал он. Расскажу ей, как решил изменить мир. Пусть всего-навсего тем, что вырезал на каменной стене свои инициалы.

Он зашел на кладбище, сел на лавочку под тенистым деревом. Зажмурился и словно бы услышал в голове свой мальчишечий голос, каким тот был до ломки и всего прочего, что связано с переходом во взрослый мир. Может, в свое время стоит упокоиться именно на этом кладбище, думал он. Вернуться к начальной точке, лечь в эту вот землю. Эпитафию я уже выбил на кладбищенской стене.

Он покинул кладбище, сел в машину. Прежде чем включить зажигание, перебрал в памяти встречу с Астой Хагберг. Что это ему дало?

Ответ простой. Ни на шаг вперед он не продвинулся. Луиза все тот же аноним, как и раньше. Офицерская жена, отсутствующая на фотографиях.

Но беспокойство, возникшее после встречи с Хоканом фон Энке на острове, не исчезло.

Я не вижу, думал Валландер. Хотя уже должен бы заметить. Не вижу того, что наконец приведет меня к пониманию случившегося.

34

Валландер вернулся домой. Визит к Асте Хагберг ничего не дал, но с этим он мог примириться. А вот скорбь по умершей Байбе лежала на сердце тяжким грузом. Воспоминания накатывали волнами — ее внезапный приезд, потом столь же внезапный отъезд и гибель. Ничего не попишешь: в ее смерти он видел и свою собственную.

Он поставил машину в гараж, выпустил Юсси — пусть побегает на свободе, затем налил себе большую рюмку водки и залпом выпил, стоя возле мойки. Снова наполнил рюмку, взял ее с собой в спальню. Задернул шторы на окнах, разделся, голышом лег на кровать. Рюмку поставил на подрагивающий живот. Я могу сделать еще один шаг, думал он. Если и это ни к чему не приведет, брошу все. Сообщу Хокану, что намерен рассказать Линде и Хансу, где он находится. Если в результате он снова бросится в бега, найдет себе другое укрытие, — дело его. Я поговорю с Иттербергом, Нурдландером и, конечно, с Аткинсом. Что будет дальше, уже не моя задача, да, собственно, она и раньше была не моя. Лето кончается, весь отпуск коту под хвост, а я опять стану удивляться, куда подевалось время.

Он осушил рюмку, почувствовал тепло и приятный хмель. Еще один шаг, снова подумал он. И какой же? Поставил пустую рюмку на ночной столик и немного погодя уснул. А через час, когда проснулся, знал, что сделает. Во сне мозг сформулировал ответ. Он видел его совершенно отчетливо, единственное, что сейчас важно. Кто, если не Ханс, способен дать ему информацию? Человек он молодой, умный, пожалуй, не слишком сентиментальный. Люди всегда знают куда больше, чем им кажется. О событиях, о наблюдениях, сделанных подсознательно.

Он собрал грязное белье, включил стиральную машину. Потом вышел из дома, позвал Юсси. Издалека, со свежескошенных полей одного из соседей, донесся лай. Юсси прибежал весь перемазанный какой-то вонючей дрянью. Валландер запер пса в загоне, достал садовый шланг и отмыл бедолагу. Юсси стоял, поджав хвост, и умоляюще смотрел на хозяина.

— От тебя пахнет дерьмом, — сказал Валландер. — Я не могу впустить в дом вонючую собаку.

Он пошел на кухню, сел за стол. Записал все важнейшие вопросы, какие пришли в голову, затем отыскал рабочий телефон Ханса в Копенгагене. Когда ему сообщили, что до конца дня Ханс занят важными переговорами, он потерял терпение. Велел девушке на коммутаторе передать Хансу, что комиссар Истадской уголовной полиции Курт Валландер в течение часа ждет его звонка. И Ханс позвонил. Как раз когда Валландер открыл стиральную машину и сообразил, что позабыл засыпать стиральное средство. Трубку он взял с нескрываемым раздражением:

— Что ты делаешь завтра?

— Работаю. Ты чего такой злой?

— Да так, ерунда. Когда можешь уделить мне время?

— Наверно, вечером. Весь день у меня сплошные совещания.

— Передвинь их. Я буду в Копенгагене в два. Мне нужен час. Не больше, но и не меньше.

— Что-то произошло?

— Всегда что-то происходит. В случае чего я бы, конечно, уже сказал. Мне просто нужны ответы на вопросы. Отчасти новые, отчасти старые.

— Я был бы признателен, если б мы могли отложить встречу до вечера. Финансовые рынки лихорадит, все время происходят неожиданные подвижки.

— Я приеду в два, — отрезал Валландер. — Выпьем кофейку.

Он положил трубку и снова включил стиральную машину, на сей раз явно засыпав слишком много порошка. Вот ребячество, подумал он, наказал машину за собственную забывчивость.

Затем он подстриг лужайку, прочистил граблями дорожки, лег на качели и стал читать книгу об оперном композиторе Верди, которую сам себе подарил на Рождество. Доставая белье из машины, обнаружил, что среди белого запрятался красный носовой платок и, естественно, полинял. Пришлось перестирывать в третий раз. Потом он сел на кровать, уколол палец, измерил уровень сахара. Ведь и тут небрежничал. Однако показатель оказался худо-бедно приемлемым — 8,1.

Пока машина работала, он, лежа на диване, слушал недавно купленную запись «Риголетто». Думал о Байбе, со слезами на глазах, представлял ее себе живой. Но она ушла и никогда не вернется. Когда музыка смолкла, разогрел рыбную запеканку, которую достал из морозилки, и съел, запивая водой. Покосился на бутылку вина, стоявшую на рабочем столе, но открывать не стал. Выпитой водки вполне достаточно. Вечером посмотрел по телевизору «В джазе только девушки», один из любимых фильмов Моны. И по-прежнему смеялся, хотя видел этот фильм много-много раз.

К собственному удивлению, спал он этой ночью крепко.

Утром, когда он завтракал, позвонила Линда. Окно было открыто, день выдался погожий и теплый. Валландер голышом сидел за кухонным столом.

— Что Иттерберг сказал насчет Хоканова звонка?

— Я с ним пока не говорил.

Линда удивилась и пришла в негодование:

— Почему? Уж ему-то надо в первую очередь сообщить, что Хокан жив, а?

— Хокан просил ничего ему не говорить.

— Вчера ты об этом умолчал!

— Забыл, наверно.

Она сразу уловила в его ответе неопределенность и уклончивость.

— Ты что-то еще от меня скрыл?

— Нет.

— В таком случае, по-моему, ты должен позвонить Иттербергу сразу же, как только мы закончим этот разговор.

По голосу Валландер слышал, что дочь сердится.

— Если я задам прямой вопрос, ты дашь мне прямой ответ? — спросила она.

— Да.

— Какова, собственно, подоплека всего случившегося? Насколько я тебя знаю, ты имеешь определенное мнение.

— В данном случае нет. Я в таком же замешательстве, как и ты.

— Так или иначе то, что Луиза якобы шпионка, вряд ли можно считать разумным объяснением.

— Разумно ли, нет ли, я сказать не могу. Как-никак полиция обнаружила в ее сумке секретные бумаги.

— Их могли подбросить. Это единственное мыслимое объяснение. Кем-кем, а шпионкой она не была, — повторила Линда. — Тут мы можем быть совершенно уверены.

Она замолчала, вероятно ожидая услышать, что он с нею согласен. В трубке вдруг послышался рев Клары.

— Что она делает?

— Лежит в кроватке. И не желает там оставаться. Кстати, я хотела кое о чем спросить. Я как себя вела? Много орала? Я раньше не спрашивала об этом?

— Все дети орут. Когда ты была маленькая, у тебя часто болел живот. Об этом мы уже говорили. Что не Мона, а я ночами носил тебя на руках.

— Да я просто так спросила. Мне кажется, в детях видишь самого себя. Стало быть, сегодня ты позвонишь Иттербергу?

— Завтра. Но все ж таки ты была милым ребенком.

— Когда я стала подростком, ситуация ухудшилась.

— Да. Намного.

Закончив разговор, он так и сидел в раздумьях. Было одно прескверное воспоминание, которое он крайне редко выпускал наружу. В пятнадцать лет Линда попыталась покончить с собой. По всей вероятности, за этим поступком не стояло вполне серьезного намерения, просто классический крик: увидьте меня! помогите! Тем не менее все могло бы кончиться плохо, если б Валландер не забыл дома бумажник и не вернулся за ним. Он застал дочь в полубеспамятстве, она что-то лепетала, рядом валялась пустая склянка от таблеток. Такого ужаса, как в тот миг, он не испытывал никогда — ни до, ни после. И это было величайшее в его жизни поражение — он не заметил, как ей плохо, именно в трудные отроческие годы.

Валландер стряхнул недовольство. У него не было сомнений: если бы дочь тогда умерла, он бы тоже свел счеты с жизнью.

Мысленно он вернулся к их разговору. Абсолютная уверенность Линды, что Луиза не могла быть шпионкой, заставила его призадуматься. Речь шла не о доводах, просто об уверенности, что это невозможно. Но если так, думал Валландер, то каково же объяснение? Может, Луиза и Хокан все-таки действовали сообща? Или Хокан фон Энке настолько хладнокровен и лжив, что говорит о своей огромной любви к Луизе, преследуя одну-единственную цель: никто не должен заподозрить, что это неправда. Может, ее смерть на его совести и он просто норовит направить расследование по ложному пути?

Несколько слов Валландер записал в блокнот. Убежденность Линды в невиновности Луизы. В глубине души он в это не верил. Луиза сама виновата в своей смерти. Наверняка обстоит именно так.

Без нескольких минут два Валландер позвонил у стеклянных дверей роскошной конторы возле копенгагенской Круглой башни.[117] Пухленькая молодая особа впустила его, открыв зажужжавшую дверь. Вызвала Ханса, который тотчас вышел в коридор, зашагал навстречу. Бледный — похоже, не спал ночь. Они миновали переговорную, где громко спорили мужчина средних лет, говоривший по-английски, и двое блондинов помоложе, говорившие по-исландски. Переводила женщина в черном.

— Резкий разговор, — на ходу заметил Валландер. — Я думал, финансисты беседуют тихо.

— Мы иной раз говорим, что работаем на бойне, — сказал Ханс. — Звучит устрашающе, на самом деле все, конечно, не так ужасно. Но, имея дело с деньгами, пачкаешь руки в крови, хотя бы символически.

— О чем они так запальчиво спорят?

Ханс покачал головой.

— О делах. Конкретно сказать не могу, даже тебе.

Допытываться Валландер не стал. Ханс привел его в небольшую переговорную со стеклянными стенами, словно бы подвешенную к наружной стене здания. Даже пол и тот стеклянный. Валландер почувствовал себя точно в аквариуме. Молодая женщина, ровесница администраторши в холле, принесла кофе и венские булочки. Валландер выложил рядом с чашкой блокнот и ручку, Ханс меж тем наливал кофе. Валландер заметил, что рука у него дрожит.

— Я думал, эпоха записей от руки канула в прошлое, — сказал Ханс, когда оба уселись. — Думал, все полицейские теперь с диктофонами, а то и с видеокамерами.

— В телесериалах не всегда представлена реальная картина нашей работы. Конечно, иногда я пользуюсь диктофоном. Но ведь у нас не допрос, у нас беседа.

— Так с чего начнем? Но сразу должен предупредить: в моем распоряжении действительно один-единственный час. И его-то удалось высвободить с большим трудом.

— Речь пойдет о твоей матери, — решительно произнес Валландер. — Выяснить, что с ней случилось, важнее любой работы. Полагаю, ты со мной согласен?

— Я имел в виду не это.

— Давай поговорим о деле. А не о том, что ты имел или не имел в виду.

Ханс пристально посмотрел на Валландера:

— Прежде всего позволь мне сказать, что моя мама никак не могла быть шпионкой. Хотя и вела себя порой загадочно.

Валландер приподнял бровь.

— Раньше, когда мы говорили о ней, ты об этом не упоминал. О загадочности. Это кое-что новое.

— Я много размышлял после нашего последнего разговора. Она кажется мне все загадочнее. В первую очередь из-за Сигне. Можно ли совершить больший обман? Скрыть от ребенка, что у него есть сестра? Временами я очень жалел, что у меня нет ни брата, ни сестры, и говорил ей об этом. Особенно когда был совсем маленький, еще до школы. И ее ответы дипломатичностью не отличались. Теперь я склонен думать, что она встречала мою детскую тоску ледяным холодом.

— А отец?

— В те годы он почти не бывал дома. По крайней мере мне помнится, что он всегда отсутствовал. Каждый раз, когда он входил в дом, я знал, что скоро он опять уйдет. Он всегда приносил подарки. Но я не смел выказать радость. Если уж достали его мундиры, чтобы проветрить и почистить, известно, что будет. Наутро он уедет.

— Можешь подробнее рассказать, что именно ты ощущаешь в своей матери как загадочность?

— Трудновато объяснить. Иногда она ходила с отсутствующим видом, глубоко погруженная в собственные мысли и сердилась, если я вдруг ей мешал. Казалось, я причинял ей боль, ранил ее. Не знаю, понятно ли тебе, но я помню это именно так. Иногда она резко захлопывала блокнот или быстро прикрывала чем-нибудь бумаги, с которыми работала, когда я заходил в комнату. Так яснее?

— Было ли что-нибудь такое, чем твоя мать занималась только в отсутствие отца? Внезапные нарушения обычного распорядка?

— Да нет, по-моему.

— Не спеши с ответом. Подумай!

Ханс встал, подошел к стеклянной стене. Сквозь пол Валландер видел уличного музыканта, который, поставив на брусчатку шляпу, играл на гитаре. Стекло не пропускало внутрь ни звука. Ханс опять сел в кресло.

— Может быть, — неуверенно проговорил он. — Поручиться не могу. Возможно, это фантазии, ложные воспоминания. В общем, не исключено, что ты прав. Когда Хокан бывал в отъезде, она часто звонила по телефону, всегда аккуратно закрыв дверь. При нем она этого не делала.

— Не говорила по телефону или не закрывала дверь?

— И то и другое.

— Продолжай!

— Она часто работала с какими-то бумагами. Когда Хокан приезжал домой, бумаги, по-моему, исчезали, вместо них на столе стояли цветы.

— Что это были за бумаги?

— Не знаю. Иногда еще и зарисовки.

Валландер насторожился:

— Зарисовки чего?

— Прыгунов в воду. Мама хорошо рисовала.

— Прыгунов?

— Разные прыжки, разные фазы отдельных прыжков. «Немецкий прыжок винтом» и всё такое.

— А другие зарисовки помнишь?

— Несколько раз она рисовала меня. Куда они подевались, я не знаю. Но сделаны были хорошо.

Валландер разломил булочку, окунул половинку в кофе. Глянул на часы. Музыкант под ногами продолжал беззвучно играть.

— Я еще не закончил, — сказал Валландер. — Мне интересны взгляды твоей матери. Политические, общественные, экономические. Что она думала о Швеции?

— У нас дома политику не обсуждали.

— Никогда?

— Кто-нибудь из них мог сказать «шведская армия более не способна защитить страну». Тогда другой отвечал, что «это вина коммунистов». И всё. Обе реплики мог произнести любой из них. Разумеется, они придерживались консервативных взглядов, как я уже говорил. И голосовали неизменно за умеренных. Налоги чересчур высоки, Швеция принимает слишком много иммигрантов, которые затем устраивают беспорядки на улицах. Пожалуй, можно сказать, они думали именно так, как следовало ожидать.

— И из этой картины никогда ничто не выбивалось?

— Никогда, насколько я помню.

Валландер кивнул, съел вторую половину булочки.

— Давай поговорим о взаимоотношениях твоих родителей, — сказал он, проглотив булочку. — Какие они были?

— Хорошие.

— Они не ссорились, не скандалили?

— Нет. Полагаю, можно сказать, они вправду любили друг друга. Оглядываясь назад, я позднее часто думал, что ребенком никогда не боялся, что они разведутся. У меня тогда даже мысли такой не возникало.

— Но ведь у всех случаются конфликты.

— У них не случалось. Если, конечно, они не ссорились, когда я спал и не мог ничего заметить. Только вряд ли.

Больше у Валландера вопросов не было. Но пока что он не имел намерения отступить.

— Что-нибудь еще можешь мне сказать о своей матери? Она была дружелюбная и загадочная, даже очень, — вот все, что мы сейчас знаем. Но, честно говоря, тебе известно о ней на удивление мало.

— Я и сам так считаю, — ответил Ханс, как показалось Валландеру, с мучительной откровенностью. — Между нами почти не случалось минут большой доверительности. Она всегда держалась от меня как бы на расстоянии. Если мне случалось ушибиться или пораниться, она, конечно, меня утешала. Но сейчас я понимаю, что ее это чуть ли не тяготило.

— А другого мужчины в ее жизни не было?

Этот вопрос Валландер не готовил заранее. Но сейчас, когда задал его, он казался совершенно естественным.

— Никогда. Не думаю, чтобы между родителями стояла какая-то неверность. Они друг другу не изменяли.

— А до того, как поженились? Что ты знаешь о том времени?

— Они встретились очень молодыми, и мне кажется, поэтому никого другого в их жизни не было. Всерьез. Хотя на сто процентов я, конечно, не уверен.

Валландер спрятал блокнот в карман куртки. Он не записал ни слова. Записывать оказалось нечего. Он знал так же мало, как до прихода сюда.

Валландер поднялся. Однако Ханс не встал.

— Мой отец… — сказал он. — Значит, он звонил? Жив, но не хочет показаться на глаза?

Валландер опять сел. Гитариста внизу уже не было.

— Звонил именно он, без сомнения. А не кто-то, кто имитировал его голос. Он сказал, что с ним все в порядке. Объяснений своему поступку не дал. Просто хотел, чтобы вы знали: он жив.

— Он действительно не сообщил, где находится?

— Нет.

— Какое у тебя было ощущение? Он где-то далеко? Звонил со стационарного телефона или с мобильного?

— Не могу сказать.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу.

Валландер снова встал. Они вышли из стеклянной комнаты. На сей раз дверь той переговорной была закрыта, но изнутри по-прежнему доносились громкие голоса. В холле они попрощались.

— Я сумел помочь? — спросил Ханс.

— Ты был искренен, — ответил Валландер. — Это единственное, чего я могу желать.

— Дипломатичный ответ. Стало быть, я не оправдал твоих надежд.

Валландер смиренно развел руками. Стеклянная дверь открылась, он вышел, махнув на прощание рукой. Лифт бесшумно доставил его вниз. Машина была припаркована на боковой улице, возле Конгенс-Нюторв. Жарко, он снял куртку и расстегнул рубашку.

Внезапно, ни с того ни с сего, у него возникло ощущение, что за ним наблюдают. Он оглянулся. Улица кишела народом. Ни одного знакомого лица не видно. Метров через сто он остановился у витрины, рассматривая дорогую дамскую обувь. Искоса посмотрел назад, в ту сторону, откуда пришел. Какой-то мужчина стоял, глядя на свои часы. Потом перебросил плащ с правой руки на левую. Валландеру показалось, он видел этого человека и когда оглянулся в первый раз. Опять перевел взгляд на витрину. Мужчина прошел мимо у него за спиной. Ему вспомнились слова Рюдберга: Вовсе не обязательно постоянно находиться позади того, за кем следишь. Можно идти и впереди. Валландер отсчитал сотню шагов. Снова остановился, глянул назад. На сей раз никто не привлек его внимания. Человек с плащом исчез. Подойдя к машине, он оглянулся еще раз. Повсюду, куда ни глянь, совершенно незнакомые люди. Валландер тряхнул головой. Наверно, почудилось.

Он снова проехал по длинному мосту, сделал остановку у придорожного ресторана «Папашина шляпа», а оттуда направился прямиком домой.

Едва он вышел из машины, память вдруг отключилась. Он стоял с совершенно пустой головой, держа в руке ключи. Капот у машины горячий. И его вновь охватила паника. Где он был? Юсси лаял и скакал за загородкой. А он смотрел на собаку, пытаясь вспомнить. Смотрел на ключи от машины, на саму машину, будто ожидая от них ответа. Без малого десять минут кошмара — и спазм отпустил, он вспомнил, чем занимался. Стоял, насквозь мокрый от пота. Плохо дело, подумал он. Надо выяснить, что со мной творится.

Он достал из ящика почту, сел в саду за стол. Все еще не опомнившись от шока, в какой поверг его новый приступ амнезии.

Лишь позже, накормив Юсси, он обнаружил среди газет письмо. Без имени и адреса отправителя. И почерк незнакомый.

Вскрыв конверт, он увидел, что написано письмо от руки и прислал его Хокан фон Энке.

35

Письмо было отправлено из Норрчёпинга, и текст его гласил:

В Берлине проживает некий Джордж Толбот. Он американец и раньше работал в посольстве в Стокгольме. Бегло говорит по-шведски и считается экспертом по взаимоотношениям Скандинавии и Советского Союза, а ныне России. Я познакомился с ним еще в конце 1960-х, когда он впервые приехал в Стокгольм и неоднократно сопровождал тогдашнего военного атташе Хотчинсона на приемах и во время визитов, в том числе в Бергу. У нас установился хороший контакт, он и его жена играли в бридж, мы начали общаться. Мало-помалу я понял, что он связан с ЦРУ. Однако он никогда не пытался выманить у меня информацию, разглашать которую я был не вправе. Примерно в 1974-м, а возможно, несколькими годами позже, его жена Мерилин заболела раком и вскоре умерла. Для Джорджа это стало катастрофой. Они с женой были привязаны друг к другу чуть ли не больше, чем мы с Луизой. Он все чаще заходил к нам домой, почти каждое воскресенье, а то и в будни. В 1979-м его перевели в дипломатическое представительство в Бонне, и после выхода на пенсию он остался в Германии, только переехал в Берлин. Разумеется, очень может быть, что он, так сказать «попутно», до сих пор оказывает своей стране некоторые услуги. Однако мне об этом ничего не известно.

Последний раз я говорил с ним по телефону в декабре. Ему уже 72, и все же ум у него по-прежнему необычайно живой. Он совершенно уверен, что холодная война отнюдь не закончилась. Когда рухнула советская империя, несомненно, произошла революция, во многом не менее драматичная, чем события 1917 года. Но, по мнению Джорджа, имело место лишь кратковременное отступление, кратковременное ослабление. И нынешнее развитие, как он считает, подтверждает его вывод, что Россия, набирая силу, будет предъявлять все более высокие требования к своему окружению. Я позволил себе написать ему несколько строк и попросил связаться с Вами. Если кто-то способен помочь Вам найти объяснение случившемуся с Луизой, то именно он. Надеюсь, Вы не в обиде, что я таким образом пытаюсь содействовать Вашим, как я понимаю, искренним усилиям. С уважением, Хокан фон Энке.

Валландер положил письмо на кухонный стол. Хорошо, конечно, что Хокан фон Энке изъявил желание помочь. Но письмо ему все же не понравилось. Снова вернулось ощущение, будто он что-то упускает. Перечитал письмо, медленно, как бы осторожно продвигаясь по минному полю. Письма надо истолковывать, однажды сказал Рюдберг. Необходимо знать, что делаешь, особенно если письмо может оказаться важным для расследования преступления. Но что можно истолковать здесь? Что написано, то и написано. Валландер перебрался от кухонного стола к компьютеру, зашел в Google, поискал имя Джордж Толбот. Таких нашлось несколько, но ни один не подходил. Просто чтобы долбануться головой в стену, добавил в поиск «CIA», сиречь «ЦРУ», и, к своему удивлению, получил Международную ассоциацию аккордеонистов. Но только не Центральное разведывательное управление.

Оставив компьютер, он измерил свой сахар и на сей раз остался не слишком доволен результатом — 10,2. Высоковат. Опять снебрежничал с приемом метформина и с инсулином. Ревизия холодильника показала, что в ближайшие дни необходимо пополнить запас лекарств.

Каждый день он принимал не меньше семи разных таблеток — от диабета, от давления и для снижения холестерина. Ему это не нравилось, ощущалось как поражение. Многие из его коллег вообще никаких лекарств не принимали, по крайней мере так они говорили. Рюдберг в свое время пренебрегал всеми химическими препаратами. Даже таблетками от головной боли, которая частенько его донимала. Каждый день мой организм наполняется массой химических веществ, о которых я, собственно, ничего не знаю, думал он. Я верю врачам и фармацевтическим компаниям, не подвергая сомнению то, что они мне прописывают.

Даже Линде он не рассказывал про все свои склянки. И про инъекции инсулина она тоже не знала. А поскольку она лазила в его холодильник, он спрятал лекарства за банками с манговым чатни,[118] к которым она никогда не прикасалась.

Он еще несколько раз перечитал письмо, так и не обнаружив ничего особенного. Ничего между строк Хокан фон Энке ему не сообщал.

Около семи неожиданно заявился ближайший сосед, Улофссон. Пахло от него комбикормом. Мужчина крупный, только беззубый, будто на самом деле хоккеист, а не сконский фермер. Пришел он по поводу клочка земли, который принадлежал Валландеру и никак не использовался, — нельзя ли его арендовать? Улофссон собирался подарить пони внучке на день рождения, и до следующего года ему нужно небольшое пастбище. Валландер конечно же сказал «да» и от денег наотрез отказался. Они и без того частенько выручают его с Юсси. Улофссон любил поговорить, и Валландер понял, что без чашки кофе он не уедет. Потолковали о погоде, о ветре, о сбежавших бычках. Улофссон принялся с любопытством расспрашивать о разных преступлениях, про которые читал в «Истадс аллеханда». Лишь около десяти он наконец оторвал свое грузное тело от стула и вышел к своему трактору. На прощание они скрепили рукопожатиями уговор насчет пастбища. Валландер до смерти устал, когда вернулся в дом. Письмо Хокана фон Энке все еще лежало на столе. Он снова начал читать, но на середине бросил. Зря он ищет то, чего там нет.

Ночью ему снился отец. Стоял посреди участка, который он предоставил Улофссону, и поглаживал свой мольберт, будто коня.

В начале восьмого, когда он только-только встал, зазвонил телефон. Кому, кроме Линды, подумал он, взбредет на ум звонить в такую рань, особенно сейчас, когда он в отпуске. Снял трубку.

— Кнут Валландер?

Голос был мужской. Шведский звучал безупречно, и все же Валландер уловил очень легкий акцент.

— Полагаю, вы Джордж Толбот, — сказал Валландер. — Я ожидал вашего звонка.

— Давай на «ты». Я — Джордж, ты — Кнут.

— Не Кнут. Курт.

— Курт. Курт Валландер. Вечно я путаю имена. Когда ты приедешь?

Вопрос удивил Валландера. Любопытно, что Хокан фон Энке написал Толботу?

— Вообще-то я в Берлин не собирался. Только вчера получил письмо, из которого узнал о твоем существовании.

— Хокан написал, что ты готов приехать сюда.

— А почему ты не приедешь в Сконе?

— У меня нет водительских прав. А самолет и поезд наводят скуку.

Американец без водительских прав, подумал Валландер. Похоже, весьма странный человек.

— Пожалуй, я могу тебе помочь, — продолжал Джордж Толбот. — Я знал Луизу. Так же хорошо, как Хокана. Вдобавок она дружила с моей женой Мерилин. Они часто встречались, пили чай. После Мерилин рассказывала, о чем они говорили.

— И о чем же?

— Луиза почти всегда говорила о политике. Мерилин политика интересовала куда меньше. Но она вежливо слушала.

Валландер наморщил лоб. А ведь Ханс утверждал обратное? Что мать никогда о политике не говорила, разве что в коротких, фрагментарных разговорах с мужем?

Его вдруг позабавила мысль наведаться к Джорджу Толботу в Берлин. После краха Восточной Германии ему не доводилось там бывать. А вот в середине 1980-х он дважды ездил в Восточный Берлин с Линдой, которая тогда увлекалась театром и очень хотела побывать в «Берлинском ансамбле».[119] До сих пор он с неприятным ощущением вспоминал, как восточногерманские пограничники среди ночи распахнули дверь купе и потребовали предъявить паспорт. Оба раза они жили в гостинице на Александерплац. Валландер все время чувствовал себя там не в своей тарелке.

— Что ж, пожалуй, я не прочь приехать к тебе. Поеду на машине.

— Остановишься у меня, — сказал Джордж Толбот. — У меня квартира в Шёнеберге. Когда тебя ждать?

— А когда удобно?

— Я вдовец. Когда удобно тебе, тогда и мне.

— Послезавтра?

— Я дам тебе свой телефон. Позвони, когда будешь подъезжать к Берлину, и я поработаю у тебя штурманом по городу. Ты что предпочитаешь — рыбу или мясо?

— И то и другое.

— Вино?

— Красное.

— Тогда я знаю все, что нужно. Ручка есть?

Валландер записал телефон на полях Хоканова письма.

— Жду, — сказал Джордж Толбот. — Если я правильно понял, твоя дочь замужем за молодым Хансом фон Энке?

— Не вполне. У них есть дочка, Клара. Но они еще не поженились.

— Привези фотографию внучки, ладно?

Разговор закончился. Фотографии Клары висели в доме повсюду. Валландер снял со стены кухни две из них, положил на стол, рядом с загранпаспортом. Сел завтракать, одновременно штудируя атлас: далеко ли до Берлина, если ехать от парома в Заснице. Звонок в треллеборгское паромное пароходство обеспечил его расписанием рейсов. Он все записал, радуясь предстоящему путешествию. Это лето запомнится мне массой автомобильных поездок, думал он. Точь-в-точь как когда Линда была маленькая и в мой отпуск мы ездили в Данию, а еще на Готланд и один раз даже в Хаммерфест на севере Норвегии.

23 июля он сел в машину и по прибрежному шоссе направился в Треллеборг — к парому и континенту. Линде он сказал только, что хочет на несколько дней съездить в Берлин. Она не стала задавать недоверчивых вопросов, сказала всего лишь, что завидует ему. По телевизору он узнал, что в Берлине и в Центральной Европе стоит рекордная жара.

Он решил не ехать сразу в Берлин. Где-нибудь по дороге свернет с шоссе, заночует в небольшой гостинице. Спешить некуда.

Пообедал Валландер на пароме, за одним столиком с говорливым шофером-дальнобойщиком, который сообщил, что везет в Дрезден несколько тонн собачьего корма.

— А зачем немецким собакам шведский корм? — спросил Валландер.

— Может, оно вроде как и чудно. Так ведь у нас свободный рынок, верно?

Валландер вышел на палубу. Он понимал, почему люди выбирают работу на кораблях. Как Хокан фон Энке, хотя тот много времени провел под водой. Отчего люди становятся командирами подводных лодок? — думал он. С другой стороны, многие наверняка задаются вопросом, отчего люди идут в полицейские. По крайней мере, мой отец.

Выехав из Засница, он завернул на автостоянку, сменил рубашку, надел шорты и сандалии. На мгновение радостно подумал, что может остановиться где захочет, жить где захочет, обедать где захочет. Вот так выглядит свобода — при этой высокопарной мысли он улыбнулся. Пожилой полицейский бродяжит, отпустил себя на волю.

Уже неподалеку от Берлина, в Ораниенбурге, он прикинул, не заночевать ли здесь. Несколько времени искал подходящую гостиницу и под конец выбрал «Кронхоф», располагавшийся на окраине города. За стойкой администратора сидел пожилой пышноусый мужчина. Когда он понял, что Валландер швед, то сообщил, что частенько подумывает купить летний домик где-нибудь в шведских лесах. Может, господин Валландер посоветует подходящее местечко?

— Смоланд, — сказал Валландер. — В тамошних лесах полно пустующих домов, которые ждут новых хозяев.

Ему предоставили угловой номер на третьем этаже. Просторный, но слишком заставленный тяжелой темной мебелью. Однако Валландер остался доволен. Поселился он на верхнем этаже, значит, ночью никто не будет топать над головой. Натянув длинные брюки, он часок-другой побродил по городу, выпил кофе, зашел в антикварный магазин, потом вернулся в «Кронхоф». Было пять часов. Он проголодался, но решил повременить с ужином. Лег на кровать с журналом кроссвордов. Разгадал несколько слов и заснул. Проснулся в половине восьмого. Спустился в ресторан, сел за столик в углу. Народу в зале было мало, вечер только начинался. Официантка, чем-то напомнившая ему Фанни Кларстрём, принесла меню. Он съел венский шницель, запивая его вином. Посетителей прибывало, большинство как будто бы знали друг друга. На десерт Валландер заказал шоколадный крем, хотя прекрасно понимал, что не стоит есть такое сладкое блюдо. Выпил еще бокал вина и заметил, что пьянеет. По крайней мере, при мне нет оружия, которое можно забыть, подумал он. Здесь меня наутро не ждет встреча с возмущенным Мартинссоном.

В девять он расплатился, поднялся в номер, разделся и лег в постель. Но заснуть не мог. Вдруг почувствовал, что взвинчен и места себе не находит. Приятное ощущение от одинокой трапезы исчезло. В конце концов он оставил попытки заснуть, снова оделся и вернулся в ресторан. Точнее, в бар. Несколько пожилых мужчин пили у стойки пиво. Столики пустые, кроме одного, совсем рядом с ним. Там сидела женщина лет сорока. Потягивала белое вино, набивая на мобильнике сообщение. Она улыбнулась Валландеру. Он улыбнулся в ответ. Оба приподняли бокалы. Она продолжала возиться с телефоном. Валландер заказал еще бокал вина себе, а заодно — бокал для соседки. Она поблагодарила, убрала телефон и пересела за его столик. На своем скверном английском он сказал, что он швед, здесь проездом в Берлин. А поскольку не знал, как по-английски произносится Курт, назвался Джеймсом.

— Это шведское имя? — спросила она.

— Моя мать была родом из Ирландии, — ответил он.

Усмехнувшись собственному вранью, он спросил, как зовут ее. Изабель, ответила она. Сообщила, что через год-другой Берлин проглотит Ораниенбург. Валландер сидел, смотрел на ее лицо. Вид изможденный, усталый, макияж чересчур яркий. Он вдруг подумал, уж не профессионалка ли она, выбравшая этот бар в качестве охотничьих угодий. Одета, правда, отнюдь не вызывающе. К тому же я вовсе не занимаюсь отловом проституток.

Кто она, эта Изабель, которую он угощает белым вином? По ее словам, она художница-флористка, одинокая, имеет взрослых детей и живет в квартире, sehr schön,[120] в доходном доме неподалеку от парка, она попыталась объяснить, где это. Но Валландера не интересовали ни парки, ни дороги, он начал испытывать тягу к этой женщине, уже мог представить ее себе обнаженной в своем гостиничном номере, куда собирался ее отвести. Она была пьяна, это он заметил, как заметил и что ему самому больше пить не стоит. Время близилось к полуночи, бар опустел, бармен окликнул их из-за стойки, спросил, не желают ли они напоследок заказать еще. Валландер попросил счет и тут же добавил, что мог бы угостить ее еще бокальчиком у себя в номере. Впервые за весь вечер он вообще упомянул, что живет здесь, в гостинице. Она вроде бы не удивилась, вероятно, уже знала об этом. Может, между портье и баром существуют какие-то незримые каналы связи? Задумываться он не стал, оплатил счет, дал чересчур щедрые чаевые и мимо пустой стойки портье провел ее к себе в номер. Только закрыв дверь, он сообщил ей печальную правду, что угостить ее ему нечем. Мини-бара в шкафах не нашлось, такой роскоши в этой гостинице не предусмотрено, как и обслуживания в номерах. Однако она понимала, на что шла, вдруг обняла его, и он почувствовал неистовое желание, которое был абсолютно не в состоянии контролировать. Словом, они очутились в постели, он уже и не помнил, когда последний раз был с женщиной, и в этой Изабель пытался отыскать Байбу, Мону, да и других женщин, давным-давно забытых. Все произошло очень быстро, и она успела заснуть, когда Валландера вновь охватило желание. Разбудить ее он не сумел. А заниматься любовью со спящей и похрапывающей женщиной все-таки оказалось для него немыслимо. И он тоже заснул, засунув руку между ее потных бедер.

В этой позе он и проснулся на рассвете. Голова болела, во рту пересохло, и он решил немедля смыться из номера и от Изабель, которая спала рядом. Тихонько оделся, прекрасно понимая, что вообще-то за руль садиться не следует, но оставаться здесь никак нельзя. Взял сумку, спустился в холл, где на кушетке под старомодной доской с ключами спал молодой парень. Валландер окликнул его, парень проснулся, выписал счет, дал сдачу. Валландер положил на стойку ключ и купюру в десять евро.

— В номере спит женщина. Полагаю, этого достаточно и за нее тоже?

— Alles klar,[121] — сказал парень, зевнув.

Валландер поспешил к машине и поехал дальше, в Берлин. Но на ближайшей парковке остановился и устроился на заднем сиденье поспать. При мысли о случившемся ночью он испытывал огромное раскаяние. Пытался убедить себя, что ничего страшного не произошло. Так или иначе, денег она с него не взяла. И едва ли сочла его вконец отвратительным.

В девять утра он проснулся и продолжил путь в Берлин. Подъехав к придорожному мотелю, позвонил Джорджу Толботу. Тот держал под рукой карту и быстро сообразил, где Валландер находится.

— Буду примерно через час, — сказал он. — Погода хорошая. Посиди на воздухе.

— А как ты доберешься? Ты же вроде говорил, что у тебя нет водительских прав?

— Это я улажу.

Валландер взял бумажный стакан с кофе и сел в холодке возле ресторана. Интересно, Изабель уже проснулась? Наверно, удивилась, куда он подевался. Он почти ничего не помнил про их неуклюже-бурный и бесчувственный акт. Было ли это вообще? Он помнил лишь смутные обрывки, которые только повергали его в смущение.

Он взял еще кофе, заодно купил запечатанный в пластик бутерброд. На вкус будто тряпка, подумал он. С усилием проглотив половину, швырнул остаток голубям, клевавшим крошки на земле.

Минул час. Пока что никто не появился, не искал шведского комиссара полиции. Лишь еще через пятнадцать минут у мотеля затормозил черный «мерседес». С дипломатическими номерами. Валландер понял, что приехал Джордж Толбот. Из «мерседеса» вышел мужчина в белом костюме и темных очках. Осмотрелся и сразу заметил Валландера. Подошел, снял очки.

— Курт Валландер?

— Он самый.

Джордж Толбот был почти двухметрового роста, крепкого сложения, а пожатием наверняка задушил бы Валландера, если б стиснул ему не руку, а горло.

— Машин на дорогах больше, чем я рассчитывал. Извини за опоздание.

— Я последовал твоему совету. Наслаждался прекрасной погодой. И не думал о времени.

Джордж Толбот поднял руку, махнул в сторону «мерседеса» и незримого шофера. Машина уехала.

— Если мне нужна помощь, я ее получаю, — сказал он. — Едем?

Они сели в валландеровский «пежо». Толбот оказался живым GPS и без колебаний направил Валландера в густеющий транспортный поток. Через час с небольшим они остановились перед красивым доходным домом в районе Шёнеберг. Валландер подумал, что, наверно, этот дом один из немногих уцелевших в конце Второй мировой, когда Гитлер застрелился в своем бункере, а Красная армия с боями занимала квартал за кварталом. Толбот жил в шестикомнатной квартире на самом верхнем этаже. Валландеру он отвел просторную спальню, окна которой выходили на небольшой сквер.

— На несколько часов я оставлю тебя одного, — сказал Толбот. — Нужно сделать кой-какие дела.

— Конечно-конечно. Не беспокойся.

— Когда вернусь, все время будет в нашем распоряжении. Поблизости есть итальянский ресторан с превосходной кухней. Ипоговорить сможем. Как долго ты рассчитываешь остаться?

— Не очень долго. Вообще-то собирался завтра уехать домой.

Джордж Толбот энергично мотнул головой.

— Ни в коем случае. В Берлин попросту не приезжают на такое короткое время. Это оскорбительно для города, пережившего так много трагедий мировой истории.

— Давай обсудим это позднее, — сказал Валландер. — Как ты недавно отметил, даже у стариков иной раз есть неотложные дела.

Джордж Толбот удовольствовался этим ответом, показал ванную, кухню и большой балкон и ушел. Стоя у окна, Валландер видел, как он опять сел в черный «мерседес». Потом достал из холодильника бутылку пива и выпил ее на балконе, прямо из горлышка. Попрощался таким манером с женщиной, которую повстречал вечером накануне. Теперь она появится вновь разве что далеким воспоминанием, во сне. Так бывало всегда. Женщин, которых любил по-настоящему, он никогда во сне не видел. Снились ему лишь те, с кем были связаны более или менее тягостные переживания.

Я помню то, что хочу забыть, и забываю то, что не мешало бы помнить, подумал он. Что-то в моем образе жизни глубоко ошибочно. Справедливо ли это для всех, он не знал. О чем были сны Линды? Что снилось Мартинссону? Как выглядели сны его деловитого шефа, Леннарта Маттсона?

Он выпил еще пива, немножко захмелел и наполнил ванну. А когда вылез из воды и снова оделся, на душе полегчало.

Через два часа Джордж Толбот вернулся. Они расположились на балконе, который теперь был в тени, и начали разговор.

Именно тогда Валландер обратил внимание на камешек, лежавший на балконном столе. Знакомый камешек, безусловно знакомый.

36

Один вопрос преследовал Валландера все то время, что он провел с Джорджем Толботом. Заметил ли Толбот, что он обратил внимание на камешек? Или не заметил? На другой день, по дороге домой, он по-прежнему пребывал в сомнениях. Однако успел понять, что Джордж Толбот человек зоркий. Он все примечает, думал Валландер. Мозги у него в полном порядке, работают как компьютер. Порой он кажется безразличным и чуть ли не ленивым, но не стоит заблуждаться и считать это отсутствием внимания.

Уверен он был только в одном: камешек, исчезнувший со стола Хокана фон Энке, лежал теперь на балконном столе у Джорджа Толбота. Или же это точная его копия.

Мысль о копии вызывал и сам этот человек. Еще возле мотеля Валландеру показалось, что Джордж Толбот кого-то ему напоминает, что у него есть двойник. Не обязательно из числа его знакомых. Скорее из тех, кого он видел, но не помнил ни где, ни кто это был.

Только вечером, когда они собрались пойти поужинать, Валландер нашел ответ: Толбот походил на киноактера Хамфри Богарта. Хотя и ростом выше, и без сигареты, вечно приклеенной в уголке рта. Причем сходство было не только внешнее, в голосе тоже слышалось что-то знакомое по фильмам «Сокровища Сьерра-Мадре» и «Африканская королева». Интересно, сам Толбот отдает себе в этом отчет? — спросил он себя и ответил: да. Джордж Толбот, по всей видимости, всегда и во всем отдавал себе отчет.

Прежде чем они расположились на балконе, Джордж Толбот продемонстрировал, что припрятал в рукаве нежданные сюрпризы. Он отворил до сих пор закрытую дверь одной из комнат — там оказался огромный аквариум с яркими рыбками, целые косяки красных и синих рыбок, бесшумно скользившие за толстым стеклом. Емкости с водой и пластиковые шланги заполняли все помещение. Но больше всего Валландера поразило, что на дне аквариума располагались хитроумные туннели, по которым кружили электропоезда. Совершенно прозрачные туннели, стекло за стеклом. И совершенно герметичные. Поезда совершали свое круженье, а рыбки словно и не замечали этой железнодорожной линии на своем искусно воссозданном морском дне.

— Туннель — почти точная копия того, что соединяет Дувр и Кале, — сказал Толбот. — Когда строил свою модель, я использовал оригинальные чертежи и кой-какие элементы конструкции.

Валландер внезапно подумал о Хокане фон Энке и его кораблике в бутылке там, в далеком охотничьем домике. Есть какое-то сродство, помимо их дружбы. Но в чем оно заключается, я сказать не могу.

— Мне нравится работать руками, — продолжил Толбот. — Работать только головой человеку не очень-то полезно. С тобой так же?

— Едва ли могу утверждать. Мой отец хорошо работал руками. Но мне это не передалось.

— Чем занимался твой отец?

— Изготовлял картины.

— Значит, он был художник? Почему ты говоришь «изготовлял»?

— Мой отец был несколько чудаковат, — сказал Валландер. — Собственно, он всю жизнь писал один-единственный сюжет. Говорить тут особо не о чем.

Толбот сообразил, что Валландеру не хочется обсуждать эту тему, и продолжать расспросы не стал. Оба наблюдали за неспешными движениями рыбок и за поездами, катавшимися по туннелям. Валландер углядел, что встречались они не в одном и том же месте. Имелся некоторый сдвиг, поначалу едва заметный. Еще он увидел, что на определенном участке поезда шли по одному пути. Поколебавшись, спросил, действительно ли обстоит именно так. Толбот кивнул.

— А ты наблюдательный, — сказал он. — Так оно и есть. Я встроил в систему маленькую задержку.

С полки на стене он снял песочные часы, которых Валландер, войдя в комнату, не заметил.

— В них песок из Западной Африки, — сказал Толбот. — Точнее, с пляжей островов маленького архипелага, расположенного у берегов Гвинеи-Бисау, страны, мало кому известной даже по названию. Один давний английский адмирал решил, что тамошний песок лучше всего годится для песочных часов, какими в ту пору измеряли время на английском флоте. Если я переверну часы и одновременно запущу поезда, ты увидишь, что один поезд догонит другой ровно за пятьдесят девять минут. Иногда я так делаю, для проверки, что песок в часах не бежит медленнее и что трансформатор сохранил свои характеристики.

Ребенком Валландер мечтал о собственной модели железной дороги. Но у отца не было средств на подобную покупку. Мысль о таких вот поездах, какие он видел перед собой сейчас, по сей день оставалась чем-то вроде недостижимой мечты.

Они расположились на балконе. Послеполуденные часы летнего дня, жара. Толбот принес воду со льдом и стаканы. Валландер счел, что совершенно ничто не мешает ему перейти прямо к делу. Первый вопрос сложился сам собой:

— О чем ты подумал, когда узнал, что Луиза пропала?

Ясные глаза Толбота все время смотрели на Валландера.

— Пожалуй, я не очень удивился, — ответил он.

— Почему?

Толбот пожал плечами.

— Не стану повторять и без того тебе известное. Всё более невыносимые подозрения Хокана — пожалуй, теперь можно говорить об уверенности, — что он женат на изменнице родины. Так это называется? Мой шведский не всегда вполне безупречен?

— Все верно, — сказал Валландер. — Занимаясь шпионажем, человек зачастую является изменником родины. Если это не шпионаж более специфического характера, промышленный.

— Хокан ушел из дома, потому что не выдержал, — продолжал Толбот. — Спрятался, потому что ему требовалось время подумать. Когда пропала Луиза, он по большому счету уже пришел к решению. Намеревался передать улики, которыми располагал, военной разведке. По всей форме. Он не собирался выгораживать себя и свою репутацию. Понимал, конечно, что Хансу тоже достанется. Но ничего поделать не мог. В конце концов это вопрос чести. Когда Луиза исчезла, он потерял дар речи. Страх увеличился. После нескольких наших телефонных разговоров я встревожился. Казалось, им овладела мания преследования. Исчезновение Луизы он объяснял только одним: каким-то образом она прочла его мысли. Боялся, что она узнает, где он. А если не она, то ее работодатели из русской разведки. Хокан не сомневался, что Луиза была и осталась для них чрезвычайно важной фигурой и они, не раздумывая, убьют его, лишь бы сохранить ее. Пусть даже она теперь слишком стара, чтобы продолжать активно заниматься шпионажем, важно то, что ее не раскрыли. Русские, разумеется, не желают, чтобы выяснилось, что им известно. Или неизвестно.

— О чем ты подумал, узнав, что она покончила с собой?

— Я не поверил. Конечно же ее убили.

— Почему?

— Отвечу вопросом на вопрос. С какой стати ей совершать самоубийство?

— Может, ее замучило чувство вины? Может, она осознала, каким мучениям подвергала мужа? Возможных причин много. Я полицейский и видел массу людей, кончавших с собой по куда менее серьезным причинам.

Секунду-другую Толбот обдумывал услышанное.

— Возможно, ты прав. И я понимаю, что представил тебе далеко не полный портрет Луизы. Я знал ее. Хоть она и скрывала многие стороны своей личности, я все же сумел узнать ее. Она не из тех, кто кончает с собой.

— Почему ты так считаешь?

— Некоторые люди не кончают с собой. Только и всего.

Валландер покачал головой:

— Мой опыт говорит о другом. Все люди в определенных неблагоприятных обстоятельствах могут совершить самоубийство.

— Я не стану тебе возражать. Можешь толковать мое мнение как угодно. Безусловно, твой полицейский опыт весьма важен. Но, пожалуй, не стоит совсем сбрасывать со счетов и тот опыт, что приобретен за долгие годы работы в американских спецслужбах.

— Теперь мы знаем, что ее убили. А также знаем, что у нее в сумке обнаружен разведматериал.

Толбот поднял стакан с водой. Наморщил лоб и поставил стакан на место, не отпив ни глотка. Валландеру вдруг показалось, что он вроде как по-особенному насторожился.

— Я не знал. Стало быть, у нее конфисковали разведматериал?

— Вообще-то тебе и не надо бы знать. Меня не уполномочивали давать тебе эту информацию. Но я рассказал, ради Хокана. Полагаю, это останется между нами.

— Разумеется, я никому не скажу. Когда работаешь в секретной службе, это входит в привычку. В тот день, когда заканчиваешь, ничего не должно оставаться. Опустошаешь память, как другие опустошают шкафы или письменные столы.

— А что ты скажешь, если я расскажу, что предположительно Луизу отравили тем способом, каким, бывало, пользовались в Восточной Германии? Чтобы скрывать расправы, маскируя их под самоубийства?

Толбот медленно кивнул. Снова поднес к губам стакан с водой. И на сей раз отпил несколько глотков.

— Такое случается и в ЦРУ, — сказал он. — Нам, конечно, тоже не раз приходилось по необходимости ликвидировать людей. Так, чтобы все были уверены в самоубийстве.

Валландера не удивило нежелание Толбота говорить о вещах, не связанных напрямую с Хоканом и Луизой фон Энке. Но он решил гнуть свое, насколько это возможно, а потому сказал:

— В общем, можно исходить из того, что Луизу убили.

— Может быть, ее ликвидировала шведская спецслужба?

— В Швеции такое маловероятно. К тому же нет причин думать, что ее раскрыли. Иными словами, нет исполнителя с правдоподобным мотивом.

Толбот отодвинулся с креслом в тень. Немного помолчал, осторожно покусывая нижнюю губу.

— Можно подумать, речь идет о драме на почве ревности, — вдруг сказал он и резко выпрямился в кресле. — Конечно, работать в Швеции — совсем не то, что за железным занавесом в пору его существования. Там разоблаченного агента почти всегда казнили. По крайней мере, если он был не настолько крупной фигурой, чтобы использовать его для обмена. Одного предателя на другого. Шпионы, когда слишком долго работают «в поле», постоянно готовые к разоблачению, порой теряют четкость мышления. Стресс слишком велик. Поэтому они иной раз ополчаются друг на друга. Насилие оборачивается внутрь собственного круга. Успех коллеги представляется чересчур значительным. Отсюда зависть и соперничество вместо сотрудничества и лояльности. В Луизином случае такое вполне возможно. По чрезвычайно особой причине.

Теперь пришел черед Валландера отодвинуться в тень. Он наклонился, взял свой стакан. Лед растаял.

— Хокан говорил, что слух о шведском шпионе ходил долго, — сказал Толбот. — ЦРУ тоже знало об этом весьма продолжительное время. Когда я работал в нашем стокгольмском представительстве, мы тратили на это дело серьезные ресурсы. То, что кто-то продавал русским шведские военные секреты, было проблемой и для нас, и для НАТО. Ведь в сфере технических инноваций военная промышленность Швеции находилась на передовых рубежах. И мы регулярно обсуждали сложившуюся прискорбную ситуацию со шведскими коллегами. А также с коллегами, в частности, из Англии, Франции и Норвегии. Агент, с которым мы столкнулись, действовал с необычайной ловкостью. Мы хорошо понимали: наверняка есть еще и посредник, поставщик информации со шведской стороны. Он обеспечивал агента сведениями, которые тот в свой черед переправлял русским. Удивительно, но мы, точнее наши шведские коллеги, не находили ни малейших следов. У шведов был шорт-лист из двух десятков имен — сплошь офицеры разных родов войск. Однако шведские следователи зашли в тупик. И мы не сумели помочь. Все словно гонялись за призраком. Какой-то умник придумал назвать искомое лицо Дианой. В честь невесты Призрака. Я считал это идиотизмом. В первую очередь потому, что не было никаких свидетельств, будто здесь замешана женщина. Но, как выяснилось впоследствии, дуралей со своей догадкой подсознательно попал в яблочко. Словом, вот такова была ситуация вплоть до марта восемьдесят седьмого. Если точно, до восемнадцатого марта. Случившееся в тот день разом все изменило, отправило ряд офицеров шведской разведки в опалу и вынудило нас посмотреть на все это по-новому. Хокан, наверно, не рассказывал?

— Нет.

— Началось все под Амстердамом, рано утром в большом аэропорту Схипхол. Неожиданно у дверей офиса полиции аэропорта появился мужчина. В мешковатом костюме, белой рубашке и галстуке. В одной руке он держал небольшую дорожную сумку, в другой — шляпу, а через локоть перекинул плащ. Казалось, он явился из иного времени, словно бы вышел из черно-белого фильма с мрачной фоновой музыкой. Разговаривать ему пришлось с полицейским, слишком молодым для такой миссии. Но в ту пору свирепствовал грипп, вот парня и отрядили в аэропорт, и теперь перед ним стоял человек, который на плохом английском просил политического убежища в Нидерландах. Он предъявил русский паспорт на имя Олега Линде. Фамилия для русского, пожалуй, необычная, но подлинная. Было ему лет сорок, лысоват, возле носа заметный шрам. Молодой полицейский, которому никогда в жизни не доводилось стоять лицом к лицу с ищущим политического убежища беглецом с Востока, позвал на помощь коллегу постарше, и тот взял это дело на себя. Однако прежде чем этот полицейский по имени Геерт успел задать первый вопрос, Олег Линде заговорил сам. Я столько раз читал протоколы, что самое важное выучил чуть ли не наизусть. Линде был полковником КГБ, служил в спецподразделении, занимавшемся шпионажем на Западе, а политического убежища просил потому, что не хотел более содействовать сохранению разваливающейся советской империи. Таковы были его первые слова. Затем он выложил приготовленную наживку. Он знал о многих советских шпионах, работавших на Западе. Особенно о ряде очень ловких агентов, которые базировались в Нидерландах. Позднее им занялись ребята из контрразведки. Отвезли его в Гаагу, в квартиру, по иронии расположенную совсем рядом с резиденцией Международного суда, и там выпотрошили, как выразились нидерландские коллеги. Уже через считаные дни стало ясно, что Олег Линде именно тот, за кого себя выдает. Его личность держали в тайне, но немедля начали сообщать коллегам по всему миру, что заполучили роскошный экземпляр, подлинно антикварную вещь. Не желаете ли посмотреть? Изучить вещицу? Из Москвы доносили, что КГБ взбудоражен как растревоженный муравейник. Олег Линде был из тех, кто просто не должен исчезать. А он сбежал, исчез без следа, и они боялись самого худшего. Москва поняла, что он в Нидерландах, когда там рухнула вся их агентурная сеть. Он начал свою большую распродажу, как мы говорили. И продавал задешево. Хотел взамен только новое имя и новую личность. Насколько я знаю, он уехал на остров Маврикий, поселился в городе с чудесным названием Пампельмус и зарабатывал на жизнь столярными работами. Очевидно, был краснодеревщиком, прежде чем попал в КГБ. Но в этой части истории я не вполне уверен.

— А что он делает сейчас?

— Спит вечным сном. Умер в две тысячи шестом, от рака. На острове он свел знакомство с какой-то молодой особой, женился, имел детей. Но об их жизни мне ничего не известно. Кстати, его история напоминает о другом беглом агенте по кличке Борис.

— О нем я слышал, — сказал Валландер. — В те годы беглые русские хлынули на Запад прямо-таки потоком.

Толбот встал, ушел в квартиру. По улице промчались пожарные машины с включенными сиренами. Толбот вернулся с полным до краев кувшином воды.

— Именно он дал нам информацию, что шпион, за которым мы так давно охотимся в Швеции, действительно женщина, — сказал Толбот, снова усевшись в кресло. — Имени ее Борис не знал, ее опекали кагэбэшники, работавшие совершенно независимо от других офицеров. Так обращались с особо ценными агентами. Но он был совершенно уверен, что это действительно женщина. Причем сама она не работала ни в армии, ни в военной промышленности. Иначе говоря, у нее был поставщик, возможно не один, который добывал информацию, а она затем переправляла ее дальше. Так и осталось неизвестно, занималась ли она шпионажем по идеологическим причинам или по сугубо меркантильным соображениям. Разведслужбы всегда предпочитают иметь дело с прагматиками. Если идеологические аспекты доминируют, все может легко сойти с рельсов. Фанатикам полностью доверять нельзя, так мы говорим. Мы работаем в циничной сфере, и это хорошо, иначе толковой работы не жди. Мы, словно мантру, твердим, что, может, и не делаем мир лучше, но уж хуже он точно не становится. Оправдываем себя тем, что поддерживаем этакий баланс террора, и, пожалуй, так оно и есть.

Толбот помешивал ложкой кубики льда в кувшине.

— Войны будущего, — задумчиво проговорил он. — Их причиной станут базовые продукты вроде воды. Солдаты будут гибнуть за водоемы.

Он чуть ли не с огорченным видом налил себе воды, стараясь не пролить ни капли. Валландер ждал.

— Мы ее не нашли, — продолжил Толбот. — Помогали шведам как могли, но разыскать ее не сумели, не раскрыли и не арестовали. Начали поговаривать, что, вероятно, она — вымышленное лицо. Но русские все это время знали такие вещи, каких им знать не следовало. Если «Буфорс» разрабатывал какую-то инновацию в системах вооружения, русские очень скоро об этом узнавали. Мы постоянно расставляли ловушки, но никто в них так и не попался.

— А Луиза?

— Она, естественно, была выше всяких подозрений. Кто мог иметь повод ее заподозрить? Преподавательница языка, которая любила прыжки в воду?

Толбот извинился, сказал, что надо проверить аквариум. Валландер остался на балконе. Начал было записывать услышанное от Толбота. Но вообще-то записывать ни к чему, он и так все запомнил. Прошел в комнату, которую ему отвел хозяин, лег на кровать, подложив руки под голову. А когда проснулся, обнаружил, что проспал два часа. Быстро вскочил, будто проспал все на свете. Толбот сидел на балконе, курил сигарету. Валландер сел в свое кресло.

— По-моему, тебе что-то снилось, — сказал Толбот. — Во всяком случае, ты несколько раз громко вскрикивал во сне.

— Иногда мне снятся кошмары. Случаются такие периоды.

— Меня Бог миловал. Я свои сны не помню. И в общем-то рад этому.

Пешком они отправились в итальянский ресторан, о котором Толбот упоминал раньше. За ужином пили красное вино и говорили обо всем, кроме Луизы фон Энке. После еды, по настоянию Толбота, отведали несколько сортов граппы, а затем Толбот опять-таки решительно настоял, что оплатит ужин. Когда они вышли из «Иль траваторе», Валландер почувствовал, что слегка захмелел. Толбот закурил сигарету. Отвернулся в сторону, выдыхая дым.

— Столько лет прошло с тех пор, как Олег Линде сообщил о шведской шпионке, — сказал Валландер. — На мой взгляд, маловероятно, чтобы она действовала до сих пор.

— Коль скоро это она, — сказал Толбот. — Не забывай, о чем мы говорили на балконе.

— Если шпионаж продолжится, она будет оправдана, — сказал Валландер.

— Не обязательно. Эстафету мог подхватить кто-то другой. В этом мире нет простых моделей объяснения. Зачастую правда прямо противоположна нашим представлениям.

Они медленно шагали по улице. Толбот закурил новую сигарету.

— Посредник, — сказал Валландер. — Тот, кого ты назвал поставщиком. Насчет его тоже ничего не известно?

— Он не разоблачен.

— А это, разумеется, предполагает, что и он вполне мог быть женщиной?

Толбот покачал головой.

— Женщины крайне редко занимают влиятельное положение в армии или в военной промышленности. Держу пари на мою скромную пенсию, что это мужчина.

Вечер был жаркий, душный. Валландер почувствовал, что начинает болеть голова.

— Есть в моем рассказе что-нибудь особенно для тебя удивительное? — рассеянно спросил Толбот, как бы лишь для поддержания разговора.

— Нет.

— Может, какой-то из твоих выводов не совпадает с тем, что я говорил?

— Да нет. Насколько я помню.

— А что говорят полицейские, расследующие смерть Луизы?

— У них нет зацепок. Нет подозреваемого, нет мотива. Только микрофильмы, найденные в потайном отделении ее сумочки.

— Так ведь это достаточная улика в пользу того, что она шпионка. Может, при передаче материала что-то пошло не так?

— Разумное объяснение. Думаю, полиция разрабатывает именно эту версию. Но что пошло не так? С кем она встречалась? И почему все произошло именно теперь?

Толбот остановился, затоптал окурок.

— Тем не менее это большой шаг вперед, — сказал он. — Луизу уличили. Можно сосредоточить на ней все расследование. Вероятно, удастся в конце концов схватить и посредника.

Они продолжили путь, у подъезда Толбот набрал код.

— Мне надо еще подышать, — вдруг сказал Валландер. — Есть у меня такая закоснелая привычка — гулять по ночам. Так что я еще пройдусь.

Толбот кивнул, назвал ему код и вошел в подъезд. Валландер смотрел, как входная дверь бесшумно закрылась. Потом зашагал по пустынной улице. Снова его одолевало ощущение, будто что-то совершенно не так. То самое, с каким он покинул остров после ночного разговора с Хоканом фон Энке. Он думал о рассказе Толбота, о правде, которая зачастую прямо противоположна тому, чего ожидаешь. Иногда реальность надо перевернуть на голову, чтобы она стала на ноги.

Валландер остановился, оглянулся. На улице по-прежнему ни души. Из открытого окна долетала музыка. Немецкие шлягеры. Он разобрал слова leben, eben и neben.[122] Пошел дальше, очутился в конце концов на небольшой площади. На лавочке обнимались молоденькие парочки. Надо бы стать тут и крикнуть во все горло, подумал он. Я не понимаю, что происходит! Вот что надо бы крикнуть. Я совершенно уверен только в одном: что-то во всем этом ускользает от меня, не дает себя поймать. По крайней мере, мне не дает. Я приближаюсь к разгадке или, наоборот, удаляюсь от нее? Вот что я не в состоянии выяснить.

Он немного прогулялся по площади, испытывая все большую усталость. Когда вернулся в квартиру, Толбот, видимо, уже лег спать. Балконная дверь была закрыта. Валландер разделся и вскоре уснул.

Во сне снова мчались лошади. Но, проснувшись утром, он о них не вспомнил.

37

Открыв глаза, Валландер сперва не сообразил, где находится. Бросил взгляд на часы. Шесть утра. Полежал еще немного. За стеной слышался гул аппаратов, насыщавших кислородом воду в большом аквариуме. Ходили ли поезда, он не слышал. Они жили своей беззвучной жизнью в герметичных туннелях. Как кроты, подумал он. Но и как люди, угнездившиеся в коридорах, где принимаются секретные решения, которые они крадут и переправляют той стороне, которую надо бы держать в неведении.

Он встал с постели и вдруг заторопился с отъездом. Даже душ принимать не стал, оделся и вышел в большую светлую гостиную. Балконная дверь была открыта настежь, тонкие гардины колыхались от ветерка. Толбот сидел на балконе с сигаретой в руке. На столе перед ним стояла чашка кофе. Он медленно обернулся к Валландеру. Словно бы услышал его, когда он был еще на пороге гостиной. Улыбался. Валландер вдруг поймал себя на мысли, что эта улыбка не вызывает у него доверия.

— Надеюсь, ты хорошо спал?

— Кровать отличная, — ответил Валландер. — В комнате тишина, темно. А сейчас я все-таки собираюсь поблагодарить за гостеприимство.

— Значит, не подаришь Берлину лишний денек? Я мог бы много чего тебе показать.

— С удовольствием бы остался. Но все-таки лучше мне уехать домой.

— Наверно, собака без присмотра не обойдется?

Откуда он знает, что у меня есть собака? — быстро подумал Валландер. Я об этом не упоминал.

Ему показалось, Толбот мгновенно сообразил, что проговорился.

— Верно, — кивнул Валландер. — Ты прав. Я не могу без конца испытывать благожелательность соседей, оставляя на них Юсси. Все лето приходится разъезжать туда-сюда. К тому же мне хочется уделить побольше времени внучке.

— Я рад, что Луиза успела ее увидеть, — сказал Толбот. — Одно дело дети. Но с внуками приходит ощущение еще большего смысла, свершения. Если дети придают нашему существованию некоторый проблеск смысла, то внуки окончательно его подтверждают. У тебя есть фото?

Валландер показал два снимка, которые захватил с собой.

— Красивый ребенок, — сказал Толбот, вставая. — Однако перед отъездом тебе не мешало бы позавтракать?

— Только кофе, — сказал Валландер. — С утра я ничего не ем.

Толбот сокрушенно покачал головой. Но принес на балкон чашку кофе, черного, какой всегда пил Валландер.

— Вчера ты сказал кое-что весьма любопытное, — заметил Валландер.

— Я наверняка сказал много для тебя любопытного.

— Ты сказал, что порой объяснения надо искать в направлении прямо противоположном тому, где ищешь. Ты имел в виду общий принцип или нечто конкретное?

На миг Толбот задумался.

— Не припомню, чтобы я говорил то, на что ты сейчас ссылаешься. Но если говорил, то, скорее всего, обобщенно.

Валландер кивнул. Он не верил ни единому слову Толбота. В этих словах крылось особое значение. Только вот он не сумел его ухватить.

Толбот казался обеспокоенным, не таким расслабленным или невозмутимым, как вчера.

— Я бы хотел сфотографироваться с тобой, — сказал он. — Принесу фотоаппарат. Гостевой книги у меня нет. Обычно я фотографируюсь с гостями.

Он вернулся с фотоаппаратом, поставил его на подлокотник кресла, нажал автоспуск и сел рядом с Валландером. Когда кадр был отснят, он взял камеру и сфотографировал Валландера одного. Вскоре они попрощались. Валландер стоял с курткой в одной руке и ключами от машины в другой.

— Сам выберешься из города? — спросил Толбот.

— Топографическое чутье у меня не ахти. Но рано или поздно выберусь куда надо. К тому же система коммуникаций в немецких городах отличается несравненной логикой.

Они обменялись рукопожатиями. Валландер спустился на улицу, помахал рукой Толботу, который стоял у балконного парапета. Выходя из подъезда, он обратил внимание, что в списке жильцов Толбот не значится. Там стояло: «USG Enterprises». Валландер запомнил название и поехал прочь.

Как он и опасался, ему понадобилось несколько часов, чтобы выбраться из города. Когда он наконец выехал на магистраль, то с опозданием заметил, что проскочил съезд и на полной скорости мчится к польской границе. С большим трудом сумел развернуться и все же разыскал шоссе на север. Проезжая Ораниенбург, с содроганием вспомнил давешний инцидент.

До дома он добрался без приключений. Вечером заехала Линда. Клара простудилась, Ханс сидел при ней. Завтра он летит в Нью-Йорк.

Они сидели в саду, вечер выдался теплый, Линда пила чай.

— Как у него дела? — спросил Валландер, когда они, сидя рядом, тихонько покачивались на качелях.

— Не знаю, — ответила Линда. — Но иной раз задумываюсь: что все-таки происходит? Раньше он приезжал домой и всегда рассказывал о блестящих сделках, проведенных за день. А теперь молчит.

Над головой пролетела стая гусей. Оба молча проводили взглядом тянувшийся к югу птичий караван.

— Уже улетают? Не рано ли? — воскликнула Линда.

— Может, отрабатывают старт и полет в строю, — предположил Валландер.

Линда расхохоталась:

— Комментарий точь-в-точь в стиле деда. Ты знаешь, что становишься все больше на него похож?

Валландер отмахнулся:

— Про его норов известно нам обоим. Но он умел быть значительно злее, чем позволяю себе я.

— По-моему, он был вовсе не такой злой, — решительно возразила Линда. — По-моему, он просто боялся.

— Чего?

— Может, старости. Смерти. Мне кажется, он прятался за этой злостью, зачастую попросту наигранной.

Валландер не ответил. Молча спросил себя, не это ли она имела в виду, говоря, что они очень похожи. Он тоже откровенно боится умереть?

— Завтра мы с тобой проведаем Мону, — вдруг сказала Линда.

— Почему?

— Потому что она моя мать, а мы с тобой — ее ближайшие родственники.

— Разве у нее нет мужа, этого психопата из «ИКА»? Пусть он за ней и смотрит!

— Ты не понял, что с этим все кончено?

— Нет. Но все равно не поеду.

— Почему?

— Не хочу иметь с Моной ничего общего. Теперь, когда Байбы нет в живых, я тем более не могу простить ей того, что она о ней говорила.

— Ревнивые люди говорят ревнивые глупости. Мона мне рассказывала, что ты ей говорил, когда ревновал.

— Она лжет.

— Не всегда.

— Я не поеду. Не хочу.

— Зато я хочу. А главное, по-моему, мама хочет. Ты не можешь просто вычеркнуть ее.

Валландер промолчал. Продолжать протесты бессмысленно. Если он не сделает, как она говорит, ее злость надолго отравит существование им обоим. А этого ему не хотелось.

— Я даже не знаю, где находится лечебница, — в конце концов сказал он.

— Завтра увидишь. Это сюрприз.

Ночью в Сконе пришел циклон. В начале девятого утра, когда они ехали в машине на восток, начался дождь с ветром. Валландер был в растрепанных чувствах. Ночью он спал плохо и, когда приехала Линда, чувствовал себя усталым и недовольным. Она немедля отослала его в дом, переодеть старые выцветшие брюки.

— Не обязательно ехать к ней при полном параде. Но и неряхой тоже ни к чему.

Они свернули на съезд к старинному замку Глиммингехус.[123] Линда искоса глянула на него:

— Помнишь?

— Конечно.

— Время у нас есть. Можем сделать остановку.

Линда зарулила на парковку у высоких каменных стен. Они вылезли из машины, прошли по подъемному мосту во двор.

— Одно из первых моих воспоминаний, — сказала Линда. — Наша с тобой поездка сюда. Когда ты до смерти напугал меня историями о привидениях. Сколько мне тогда было?

— В самый первый раз мы были здесь, когда тебе только-только сравнялось четыре. Но тогда я о привидениях не заикался. Про них я рассказал, когда тебе исполнилось семь. Наверно, летом перед школой?

— Помню, я ужасно тобой гордилась. Мой большой, видный папа. С удовольствием вспоминаю те минуты, я чувствовала себя совершенно защищенной и искренне радовалась жизни.

— Я чувствовал то же самое, — сказал Валландер, не кривя душой. — Лучшие годы — когда ты была маленькая.

— Что происходит с жизнью? Ты правда так думаешь? Сейчас, когда тебе шестьдесят?

— Да. Вот уж несколько лет как я заметил, что начал просматривать извещения о смерти в «Истадс аллеханда». Если попадалась под руку другая газета, я и там читал такие извещения. Все чаще задумывался, что сталось с моими лимхамнскими одноклассниками. Как сложилась их жизнь? По сравнению с моей. Начал как бы вскользь интересоваться, что с ними сталось.

Они присели на каменной лестнице, ведшей внутрь крепости.

— Все мы, поступившие в школу осенью пятьдесят пятого, конечно же прожили свою жизнь по-разному. Сейчас я, пожалуй, знаю судьбу большинства. Кой-кому пришлось паршиво. Кто-то умер, один эмигрировал в Канаду, а потом застрелился. Некоторые достигли поставленной цели, как Сёльве Хагберг, выигравший телевикторину. Большинство жили в трудах, тихо, без шума. Так сложилось у них. А вот так — у меня. В шестьдесят почти все уже позади, и с этим надо примириться, хоть оно и нелегко. Важных решений остается совсем мало.

— Ты чувствуешь, что жизнь идет к концу?

— Иногда.

— И что тогда думаешь?

Он помедлил, потом сказал правду:

— Жалею, что Байбы уже нет. Что у нас так ничего и не получилось.

— Есть другие, — сказала Линда. — Тебе незачем оставаться одному.

Валландер встал.

— Нет. Других нет. Байбу никем не заменишь.

Они вернулись к машине, поехали дальше, в лечебницу, расположенную в нескольких километрах. Большая прямоугольная фахверковая постройка с сохранившимся старинным внутренним двором. Мона сидела на лавочке, курила, по булыжной дорожке они направились к ней.

— Она начала курить? — спросил Валландер. — Раньше-то не курила.

— Говорит, что курит ради утешения. И потом бросит.

— Когда?

— Она пробудет здесь еще месяц.

— Лечение оплачивает Ханс?

Линда не ответила, ведь и так ясно. Мона встала им навстречу. Валландер огорченно смотрел на ее землисто-бледное лицо, на темные мешки под глазами. Она показалась ему уродливой, а ведь раньше у него и мысли такой не мелькало.

— Как мило, что ты приехал, — сказала она, взяв его за руку.

— Хочу посмотреть, как ты тут, — пробормотал он в ответ.

Они сели на лавочку, Мона посередине. Валландер с радостью уехал бы прямо сейчас. Мона боролась с абстинентным синдромом и страхом, но для него это не повод быть здесь. Почему Линда хотела, чтобы он увидел Мону в таком вот состоянии? Чтобы он так или иначе признал свою вину? Но в чем? Он заметил, что взвинчивается, Линда и Мона меж тем разговаривали друг с дружкой. Потом Мона спросила, не хотят ли они увидеть ее комнату. Валландер отказался, а Линда пошла с ней в дом.

В ожидании он бродил по двору. Неожиданно в кармане зазвонил телефон. Иттерберг.

— Вы на службе? — спросил он. — Или еще в отпуске?

— В отпуске, — ответил Валландер. — Делаю вид, будто отдыхаю.

— А я сижу в кабинете. И передо мной лежит отчет наших секретных коллег из военного ведомства. Хотите знать, что они пишут?

— Вообще-то нас могут перебить.

— Думаю, мы успеем, мне надо буквально несколько минут. Отчет тонюсенький. Иными словами, большая часть информации не предназначена для меня и других обычных полицейских. Цитирую: Ряд разделов помечен грифом «секретно». На самом деле такова львиная доля материалов. Нам они подбросили лишь песчинку-другую. Жемчужины, если таковые есть, оставили себе. — Иттерберг вдруг расчихался. — Аллергия, — пояснил он. — Уборщицы в управлении используют какое-то моющее средство, которое я не переношу. Впору самому убираться в кабинете.

— А что, неплохая мысль, — нетерпеливо заметил Валландер.

— Отчет гласит, цитирую: Материалы — в частности, микрофильмы и фотонегативы, а также шифрованный текст, — найденные в сумке Луизы фон Энке, содержат секретные военные сведения. Большинство из них особо щекотливого свойства и помечены грифом «секретно» как раз затем, чтобы они не попали в неподходящие руки. Конец цитаты. Иными словами, нет ни малейших сомнений.

— Что документы подлинные?

— Совершенно верно. Далее в отчете говорится, что ранее аналогичные материалы оказались у русских, поскольку методом исключения установлено, что они определенно располагали сведениями, доступа к которым им иметь не следовало. Понимаете, о чем я? Отчет написан, мягко говоря, малопонятным армейским языком.

— Обычное дело у наших засекреченных коллег. Как видно, и военная контрразведка изъясняется таким же манером. Но думаю, я понял.

— Больше в отчете почти ничего нет. Тем не менее вывод однозначен: Луиза фон Энке запускала руки в армейские банки с вареньем. Продавала разведматериал. Бог весть, как она до него добиралась.

— Остается масса вопросов, — сказал Валландер. — Что произошло на Вермдё? Почему ее убили? С кем она там встречалась? И почему этот человек или эти лица не забрали то, что было в сумке?

— Может, не знали о существовании этих документов?

— А может, у нее ничего с собой не было?

— Мы учитываем эту возможность. Что бумаги ей подбросили.

— По-моему, вполне вероятно.

— Но зачем?

— Чтобы ее заподозрили в шпионаже.

— Так ведь она вправду шпионка?

— Мы словно блуждаем в лабиринте, — сказал Валландер. — Я не нахожу выхода. Надо обдумать ваш рассказ. Какое место вы сейчас отводите этому убийству?

— Очень важное. Ходит слух, что о нем пойдет речь в одной из телепередач, посвященных текущим расследованиям преступлений. Начальство всегда нервничает при виде СМИ с микрофонами.

— Пошлите их ко мне. Я не боюсь.

— А кто боится? Я только опасаюсь проявить невежливость, если они примутся задавать совсем уж идиотские вопросы.

Валландер сел на лавочку, задумался, перебирая в памяти услышанное от Иттерберга. Пытался отыскать слабые звенья, но безуспешно. Да и сосредоточиться трудно.

Глаза у Моны были красные, когда они с Линдой вернулись. Валландер понял, что она плакала. Ему не хотелось знать, о чем они говорили. Но он вдруг ощутил сочувствие к Моне. Ведь и ей мог бы задать вопрос: как сложилась твоя жизнь? Вот она стоит седая, сокрушенная, дрожащая перед силами, которые ей очень трудно превозмочь.

— Мне пора на процедуры, — сказала она. — Спасибо, что заехали. Тяжко мне приходится.

— А в чем заключается лечение? — спросил Валландер в храброй попытке проявить интерес.

— Сейчас меня ждет беседа с врачом. Его зовут Турстен Русен. У него самого были проблемы с алкоголем. Мне надо спешить.

Они попрощались во дворе. Линда и Валландер ехали домой в молчании. Он думал, что ей все это причинило больше боли, чем ему. Ее связь с матерью только крепла с тех пор, как она вышла из трудного подросткового возраста.

— Я рада, что ты поехал со мной, — сказала Линда, когда он выходил из машины.

— Ты же не оставила мне выбора, — ответил он. — Но, разумеется, важно, что я увидел, как она и через что ей приходится пройти. Спрашивается только, сумеет ли она справиться.

— Не знаю. Надеюсь.

— Да. В итоге остается только надеяться.

Он просунул руку в открытое боковое окно, быстро погладил дочь по голове. Она развернула машину и выехала со двора. Валландер смотрел вслед, пока машина не пропала из виду.

На душе было тоскливо. Он выпустил Юсси, некоторое время сидел, почесывая ему за ушами, потом наконец встал, отпер дверь. И сразу же заметил, что в доме кто-то побывал. Его предосторожности оказались небезрезультатны. Один из его мелких маячков изменил положение. На окне рядом с входной дверью кто-то сдвинул небольшой подсвечник, который он поместил прямо напротив ручки двустворчатого окна. Сейчас подсвечник стоял дальше от края подоконника и левее ручки. Валландер настороженно замер. Может, он ошибается? Нет, он совершенно уверен. Присмотревшись, он обнаружил, что окно открывали снаружи каким-то узким острым предметом, вероятно инструментом наподобие тех, какими автоугонщики отжимают замки на дверцах машин.

Он осторожно поднял деревянный подсвечник в медной оправе, осмотрел его. Осторожно поставил на место, потом медленно обошел дом. Никаких других следов визитера или визитеров не нашел. Осторожные ребята, подумал он, осторожные и ловкие. Подсвечник — случайный недосмотр.

Сел за кухонный стол, глядя на подсвечник. По всей видимости, есть лишь одно объяснение, почему неизвестные лица влезли в его дом.

Кто-то уверен, что он, сам о том не подозревая, располагает некими сведениями. Возможно, эти сведения связаны с записями или даже предметами, находящимися у него.

Он неподвижно сидел на стуле. Я подбираюсь к разгадке, думал он. Или кто-то подбирается ко мне.

38

Наутро он проснулся от сновидений, которых не мог вспомнить. Может, во сне опять мчались лошади, может, на сей раз было что-то другое, кто знает. Подсвечник стоял на окне напоминанием, что кто-то шныряет совсем близко. Нагишом он вышел во двор, во-первых, чтобы отлить, во-вторых, чтобы выпустить Юсси. Над полями плыла первая осенняя дымка. Он зябко вздрогнул и поспешил в дом. Оделся, сварил кофе и сел за кухонный стол, решив сделать еще одну попытку разобраться, что, собственно, произошло с Луизой фон Энке. Знал, конечно, что найдет разве только самое предварительное объяснение. Но тщательно все взвесить необходимо, в первую очередь чтобы попробовать найти причину неотвязного ощущения, что он все время чего-то не замечает. Оттого что в доме снова побывал неведомый визитер, оно слабее не стало. Короче говоря, сдаваться он не желал.

Однако этим утром ему не удавалось толком сосредоточиться. Через несколько часов он бросил свое занятие, собрал бумаги и поехал в Управление. Зашел опять через гаражи и добрался до кабинета незамеченным. Просидев полчаса над бумагами, он выглянул в пустой коридор и пошел к кофейному автомату. И едва успел наполнить стаканчик, как за спиной вырос Леннарт Маттсон. Валландер давно не видел начальника, но ничуть не соскучился. Леннарт Маттсон дочерна загорел и похудел, Валландер отметил это с завистью и досадой.

— Уже здесь? — сказал Леннарт Маттсон. — Невтерпеж? Тянет на работу? Так и должно быть, без увлеченности хорошим полицейским не станешь. Но вообще-то вы, по-моему, выходите на работу в понедельник?

— Я уже собираюсь домой. Заехал взять кой-какие бумаги.

— Минутка найдется? Есть приятные новости, хочу поделиться.

— Конечно. Времени у меня полным-полно, — сказал Валландер, не скрывая иронии, которой Леннарт Маттсон все равно не заметит.

Они пришли в кабинет начальника. Валландер сел в одно из посетительских кресел. Леннарт Маттсон взял с чисто прибранного стола папку.

— Приятные новости, как я сказал. У нас в Сконе процент раскрываемости один из самых высоких по стране. Мы раскрываем больше преступлений, чем почти все остальные. Причем у нас не только лучший результат, но и наибольший рост по сравнению с прошлым годом. Вот на этом нам необходимо еще сильнеесосредоточиться.

Валландер слушал начальника. Нет причин сомневаться: он слышал именно то, что сказано в отчете. Но Валландер знал, что трактовка статистики сродни фокусам. Всегда возможно составить статистику, одновременно и правдивую, и лживую. Валландер и его коллеги с прискорбием отдавали себе отчет, что совокупный процент раскрываемости у шведской полиции — один из самых низких на Западе. Хотя и не думали, что нижний предел уже достигнут. Негативное развитие будет продолжаться. Постоянные бюрократические преобразования влекли за собой опять-таки постоянно растущий поток нераскрытых преступлений. Дельные полицейские подразделения ликвидировались или же реформировались до тех пор, пока вообще не переставали функционировать. Стало куда важнее добиваться статистических показателей, чем по-настоящему расследовать преступления и отдавать преступников под суд. К тому же Валландер, как и большинство его коллег, считал, что приоритеты распределяются неправильно. Когда руководство шведской полиции решило, что «мелкие преступления» надлежит терпеть, рухнули остатки доверительных взаимоотношений между полицией и обществом. Рядовой гражданин вовсе не считал естественным и приемлемым, что обокрали его автомобиль, гараж или летний домик. Граждане хотели, чтобы и такие преступления раскрывались или, по крайней мере, расследовались.

Но обсуждать это с Леннартом Маттсоном он сейчас не собирался. Осенью найдутся другие возможности для разговоров.

Леннарт Маттсон отложил бумагу и с внезапно огорченной миной посмотрел на посетителя. Валландер заметил у него на лбу капли пота.

— Как вы, собственно, себя чувствуете? Бледный какой-то. Отчего вы не на солнце?

— На каком солнце?

— Ну, лето выдалось, пожалуй, не столь уж и плохое, а? Я сам ездил на Крит, чтобы наверняка не промахнуться с погодой. Вы когда-нибудь бывали в Кносском дворце? Там на стенах изумительные дельфины.

Валландер встал:

— Я чувствую себя хорошо. Но, поскольку сегодня немножко светит солнце, последую вашему совету и отправлюсь на воздух.

— Оружие больше не забывали?

Валландер воззрился на Леннарта Маттсона. Еще немного — и врезал бы ему по физиономии.

Валландер вернулся в кабинет, сел в кресло, положил ноги на стол и закрыл глаза. Он думал о Байбе. И о Моне, которая дрожала от страха в своей лечебнице. Меж тем как его начальник радовался статистике, которая явно не говорила правды.

Он поставил ноги на пол, подумал: попробую еще раз. Попробую понять, из-за чего все время сомневаюсь в своих выводах. Хорошо бы мне получше разбираться в политических событиях, тогда бы я не запутался так, как сейчас.

Неожиданно в памяти всплыло происшествие, о котором он во взрослой жизни ни разу не вспоминал. Было это, кажется, в 1962-м или в 1963-м, осенью. По субботам он работал курьером в одном из мальмёских цветочных магазинов. И в этот день ему велели взять букет и пулей лететь на велике в Народный парк. Там выступал с речью премьер-министр Таге Эрландер, а когда он закончит, маленькая девчушка должна преподнести ему цветы. Но дело в том, что кто-то из местной рабочей организации по небрежности забыл заказать цветы. Так что теперь надо спешить. Понятно? Валландер отчаянно жал на педали. Цветочный магазин предупредил о его приезде, его немедля пропустили, живо сняли с букета оберточную бумагу и передали цветы девчушке, которой предстояло их вручать. Валландер получил не меньше пяти крон чаевых. Его угостили лимонадом, и он стоял с соломинкой во рту, слушал высокого мужчину на трибуне, который говорил слегка в нос. И слова использовал трудные, во всяком случае незнакомые Валландеру. Говорил о разрядке, о правах малых наций, о безусловном нейтралитете Швеции и неприсоединении к каким бы то ни было пактам и союзам. По крайней мере это Валландер уловил.

Вернувшись вечером домой, он прошел в ту комнату, которая служила отцу студией. Как ни странно, он до сих пор отчетливо помнил, что в тот вечер отец писал лес на заднем плане своей вечно повторяющейся композиции. Подростком Валландер хорошо ладил с отцом. Пожалуй, это было лучшее время их совместной жизни? Три или четыре года спустя Валландер пришел домой и сказал отцу, что решил стать полицейским. После чего отец едва не вышвырнул его из дома, во всяком случае, очень долго с ним не разговаривал.

В тот вечер он, как обычно, сел на табуретку и рассказал про поездку в Народный парк. Отец часто ворчливо твердил, что не интересуется политикой. Однако мало-помалу Валландер смекнул, что это вовсе не так. Отец верой-правдой голосовал за социал-демократов, питал злобное недоверие к коммунистам и вечно обвинял консерваторов, что они постоянно предоставляют привилегии тем, кому и без того живется хорошо.

Неожиданно он прямо-таки слово в слово вспомнил, о чем они тогда говорили. Раньше отец всегда отзывался об Эрландере с осторожной похвалой, считал, что он человек честный, заслуживающий доверия, не в пример многим другим политикам.

«Он сказал, что Россия наш враг», — сообщил Валландер.

«Это не совсем так. Нашим политическим лидерам, пожалуй, не мешало бы чуток призадуматься о той роли, какую сейчас играет Америка».

Слова отца удивили Валландера. Америка же отстаивает все хорошее? Она же победила Гитлера и тысячелетний нацистский рейх? Из Америки приходили фильмы, музыка, одежда. Для Валландера Элвис Пресли был кумиром, именно в ту пору он больше всего на свете любил «Blue Suede Shoes». Конечно, фотокарточки кинозвезд он уже не собирал, но, когда собирал, фаворитом его был Алан Лэдд,[124] особенно по причине изысканной фамилии. А теперь вот отец вдруг ненавязчиво предостерегает от Америки. Может, он, Курт, чего-то не знает?

Он повторил слова премьера. Неприсоединение Швеции к каким бы то ни было пактам и союзам, безусловный нейтралитет страны. «Ну-ну, — отвечал отец, — он так вот и сказал? На самом деле американские реактивные самолеты летают в воздушном пространстве Швеции. Мы делаем вид, что не присоединяемся к альянсам, а одновременно украдкой играем заодно с НАТО, и прежде всего с Америкой».

Валландер попытался уточнить, что отец имеет в виду. Но ответа не получил, отец только буркнул что-то невразумительное и потребовал оставить его в покое.

«Ты задаешь слишком много вопросов».

«Но ты же сам всегда говоришь, чтобы я не боялся спросить тебя, если что-то недопонимаю».

«Всему есть предел».

«А где он проходит?»

«Сейчас именно здесь. Я пишу не так».

«Не может быть. Ты же каждый день пишешь один и тот же сюжет, еще тогда писал, когда меня на свете не было».

«Ступай! Оставь меня в покое!»

Уже в дверях он сказал:

«Я получил пять крон чаевых за то, что вовремя привез цветы для Эландера».

«Для Эрландера. Запоминай, как людей зовут».

Вот в эту минуту, словно давнее воспоминание отворило какую-то дверцу, Валландер начал догадываться, что шел совсем не той дорогой. Его обманывали, и он давал себя обмануть. Шел по следу собственных предрассудков, а не по следу реальности. Он неподвижно сидел у письменного стола, сцепив руки, меж тем как мысли соединялись в новое, неожиданное объяснение всего случившегося. Настолько головокружительное, что поначалу он отказывался верить, что может оказаться прав. Подумал только, что инстинкт все-таки сработал, предостерег его. Он действительно кое-что проглядел. Спутал истину и ложь, принял причину за следствие, и наоборот.

Он пошел в туалет, снял рубашку, так как взмок от пота. Ополоснувшись, спустился в подвал, достал из своего шкафчика чистую рубашку. Рассеянно припомнив, что несколько лет назад получил ее от Линды в подарок на день рождения.

Потом вернулся в кабинет и долго рылся в бумагах, пока не нашел фотографию, которую получил от Асты Хагберг, — фото полковника Стига Веннерстрёма, беседующего в Вашингтоне с молодым Хоканом фон Энке. Положил снимок перед собой, всмотрелся в лица обоих мужчин. Веннерстрём с его холодноватой улыбкой, с бокалом мартини в руке, а перед ним Хокан фон Энке, серьезный, слушающий то, что говорил ему Веннерстрём.

Мысленно Валландер снова разложил фигурки «Лего». Вот они все: Луиза и Хокан фон Энке, Ханс, Сигне в своей кровати, Стен Нурдландер, Герман Эбер, друг Стивен в Америке, Джордж Толбот в Берлине. Туда же он добавил Фанни Кларстрём, а потом наконец еще одну фигурку, не зная пока, кого она представляет. Затем медленно начал убирать фигурку за фигуркой, пока не остались только двое — Луиза и Хокан. Он выпустил ручку, которую держал в руке. Это упала Луиза. Так она закончила свою жизнь, где-то на Вермдё. Но Хокан, ее муж, по-прежнему стоял.

Валландер записал свои мысли. Сунул вашингтонское фото в карман куртки и ушел из Управления. На сей раз через парадный вход, поздоровался с барышней в проходной, потолковал с только что вошедшими дорожными полицейскими и зашагал в город. Те, кто обратил на него внимание, возможно, удивлялись, почему он шел как бы рывками — то быстро, то медленно. Время от времени взмахивал рукой, будто разговаривал с кем-то и жестами подкреплял свои высказывания.

Остановился у сосисочного киоска напротив больницы и долго стоял, пытаясь решить, что бы такое взять. Но в конце концов так и ушел не евши.

А в мозгу все время кружились одни и те же мысли. В самом ли деле он теперь видит перед собой правду? Мог ли он толковать случившееся настолько ошибочно?

Он бродил по городу, в конце концов вышел на пирс лодочной гавани и сел на лавку. Достал из кармана вашингтонскую фотографию, опять всмотрелся в нее и опять спрятал в карман.

Внезапно ему стало совершенно ясно, как все взаимосвязано. Байба была права, любимая Байба, о которой он сейчас тосковал, как никогда.

За каждым всегда стоял кто-то еще. Ошибка заключалась в том, что он спутал, кто стоял на самом переднем плане и кто скрывался на заднем.

Наконец все стало на свои места, он увидел до сих пор ускользавшую картину. Причем увидел очень отчетливо.

Рыбацкая лодка шла к выходу из гавани. Человек у руля поднял руку, помахал Валландеру. Тот помахал в ответ. На южном горизонте сгущался грозовой фронт. В этот миг ему очень недоставало отца. Так бывало нечасто. Первое время после его смерти Валландер чувствовал пугающую пустоту, но вместе с тем и облегчение, что он ушел. Теперь не было ни пустоты, ни облегчения. Он просто чувствовал утрату, огромную тоску по добрым минутам, так или иначе прожитым вместе.

Думал о визите к старой женщине, которая так хорошо отзывалась о его отце. Пожалуй, я не очень-то ясно понимал, кем он был, что значил для меня и для других. Точно так же, как до сих пор не понимал, что же, собственно, кроется за исчезновением Хокана фон Энке и смертью Луизы. Наконец-то я приближаюсь к разгадке, а не отдаляюсь от нее.

Да, этим летом придется совершить еще одну поездку, хотя он и так уже наездился досыта. Но выбора нет, теперь он точно знает, что сделает.

Он еще раз достал из кармана фотографию. Посмотрел на нее, потом осторожно разорвал пополам. Некогда существовал мир, объединявший Стига Веннерстрёма и Хокана фон Энке. Теперь он их разделил.

— Может, уже тогда было так? — вслух проговорил он. — Или это случилось гораздо позже?

Он не знал. Но рассчитывал хотя бы попытаться выяснить, как все обстояло.

Никто не слышал, как он, сидя на дальнем конце пирса, вслух разговаривает сам с собой.

39

Впоследствии этот день вспоминался Валландеру смутно и отрывочно. В конце концов он ушел с пирса, вернулся в город, постоял возле новой закусочной на Хамнгатан, зашел было внутрь, но тотчас же опять вышел на улицу. Сделал еще один круг по переулкам, потом остановился у китайского ресторана возле Стура-торг, где бывал довольно часто. Сел за свободный столик — во второй половине дня посетителей было мало — и рассеянно заказал блюдо из меню.

Спроси его кто-нибудь, что он ел, он бы наверняка не смог ответить. Мысли были заняты другим. Он обдумывал план, который поведет его дальше. Необходимо выяснить, прав он или нет, теперь, когда все вдруг повернулось на сто восемьдесят градусов. У него на руках оказались другие карты, мгновенно изменившие все обстоятельства. Все прежние соображения он мысленно выбросил на свалку.

Он долго сидел, ковыряя палочками еду, потом вдруг быстро, даже слишком быстро закидал ее в себя, расплатился и ушел из ресторана. Вернулся в Управление. По дороге в кабинет его остановила Кристина Магнуссон, спросила, не придет ли он к ним домой на обед в следующее воскресенье. Когда ему удобно — в субботу или в воскресенье. Поскольку причины для отказа не нашлось, он поблагодарил и сказал, что придет в воскресенье. Повесил на дверь кабинета самодельную табличку «Не беспокоить», выключил телефон и закрыл глаза. Немного погодя выпрямился, записал в блокнот несколько слов и удовлетворенно вздохнул: решение принято. Будь что будет, он должен узнать, так ли все было, как он думает. Что он не просто ошибался, но позволил обвести себя вокруг пальца. Во внезапном порыве злости он швырнул ручку в стену и выругался. Один-единственный раз. После чего набрал номер Стена Нурдландера. Связь оказалась плохая. Когда Валландер твердо сказал, что дело важное и им нужно срочно поговорить, Стен Нурдландер обещал перезвонить. Валландер положил трубку, размышляя о том, почему с определенными участками шхер вечно прескверная связь. Или Стен Нурдландер где-то совсем в другом месте?

Он ждал. И все это время так и этак прокручивал мысли, наполнявшие голову. Не голова, а переполненная цистерна. Он все время боялся утечки.

Стен Нурдландер позвонил через сорок минут. Валландер положил перед собой на стол часы и отметил, что стрелки показывают десять минут седьмого. На сей раз связь была отличная.

— Простите великодушно, что заставил вас ждать. Сейчас я стою возле Утё.

— Неподалеку от Мускё, — сказал Валландер. — Или я ошибаюсь?

— Вовсе нет. Можно спокойно сказать, что я нахожусь в классической акватории. То бишь в акватории подлодок.

— Нам надо встретиться, — сказал Валландер. — Я хотел бы с вами поговорить.

— Что-то случилось?

— Всегда что-то случается. Хочу обсудить одну мысль, которая пришла мне в голову.

— Стало быть, ничего не случилось?

— Ничего. Но разговор не телефонный. Как у вас со временем в ближайшие дни?

— Если вы готовы приехать сюда, значит, повод важный?

— У меня есть еще одно дело в Стокгольме, — сказал Валландер как можно спокойнее.

— Когда думаете приехать?

— Завтра же. Извините за спешку. Я понимаю, что звоню поздновато.

Стен Нурдландер задумался. Валландер слышал в трубке его тяжелое дыхание.

— Я направляюсь домой, — наконец сказал он. — Мы можем встретиться в городе.

— Если объясните дорогу, я вполне могу подъехать туда, где вы находитесь.

— Лучше всего сделаем так. Встретимся в холле гостиницы «Морская». Когда?

— В четыре, — сказал Валландер. — Спасибо, что уделите мне время.

Стен Нурдландер рассмеялся:

— Разве вы оставляете мне выбор?

— Я настолько строг?

— Как старый учитель. В самом деле ничего не случилось?

— Мне ничего такого не известно, — уклончиво отозвался Валландер. — До завтра.

Валландер сел за компьютер, кое-как сумел купить билет на поезд и заказать номер в «Морской». А поскольку поезд был рано утром, поехал домой и отвел Юсси к соседям. Сосед возился с трактором во дворе. Прищурясь, глянул на Валландера с собакой.

— Ты точно не хочешь его продать?

— Точно не хочу. Но мне опять надо уехать. В Стокгольм.

— Не ты ли недавно сидел у меня на кухне и говорил, что тебе не по душе большие города?

— Так оно и есть. Но работа требует.

— Неужто тебе мало здешней шпаны?

— Да нет. Но на сей раз надо в Стокгольм.

Валландер погладил Юсси и отдал поводок соседу. Юсси уже привык оставаться здесь и не заволновался, когда Валландер в одиночестве зашагал обратно через поля.

Перед уходом он задал вопрос, как полагается в эту пору, когда близится осень:

— Какие нынче виды на урожай?

— Вполне неплохие.

Иными словами, урожай ожидается богатый, подумал Валландер, шагая по узеньким межевым тропкам. Обычно-то прогнозы у него весьма мрачные.

Из дома он позвонил Линде. Но и ей не стал говорить о конкретной причине своей поездки. Сказал, что его вызвали в столицу на совещание. Дочь допытываться не стала, только поинтересовалась, надолго ли он уезжает.

— Дня на два или на три.

— Где остановишься?

— В «Морской». По крайней мере сперва. Потом, возможно, заночую у Стена Нурдландера.

К половине восьмого он собрал в сумку кое-что из одежды, запер дом и сел в машину, готовый выехать в Мальмё. После долгих колебаний положил в сумку свой, вернее отцовский, старый дробовик, патроны к нему и табельный пистолет. Едет он поездом, контроля безопасности не будет. Оружие испортило ему настроение. Но ехать безоружным он не рискнул.

Снял номер в дешевой гостинице на окраине Мальмё, поужинал в ресторане неподалеку от ипподрома, потом долго гулял, пока не устал. Наутро он еще до пяти был готов к отъезду. Расплачиваясь, договорился, что его машина останется на гостиничной стоянке, и по телефону вызвал такси, которое доставило его на вокзал. День явно обещал быть жарким. Может, лето наконец-то наведалось в Сконе?

По утрам голова у него обычно работала четко и ясно. Так было всегда, насколько он помнил. И сейчас, когда, стоя на тротуаре, ждал такси, он не испытывал ни малейших сомнений. Он поступает правильно. Наконец-то чувствует, что близок к разъяснению всего случившегося.

В поезде он вздремнул, полистал газеты, разгадал до половины несколько кроссвордов, а потом просто сидел, погрузившись в раздумья. Снова и снова возвращался к юрсхольмскому вечеру. Вспоминал множество фотографий, лежавших дома. Тревогу Хокана фон Энке. И единственный снимок, где Луиза не улыбалась. Единственный, где она была серьезна.

В вагоне-ресторане он выпил кофе с бутербродами, изумился ценам, а после сидел, подперев голову рукой и рассеянно глядя в окно на бегущий мимо ландшафт.

После Несшё случилось то, чего он теперь постоянно страшился. Внезапно он потерял представление, куда едет. Чтобы вспомнить, пришлось достать билет. После этого приступа он был весь мокрый от пота. Новая встряска.

В «Морской» он зарегистрировался около двенадцати, отнес вещи в номер и сразу спустился в ресторан пообедать. Там сидела англоязычная компания, он расслышал, как кто-то сказал, что они из Бирмингема. Съел рубленый бифштекс, выпил пива, потом перебрался в бар, устроился с кофе в голубом кресле. Без четверти два. Еще час-другой придется подождать.

Стен Нурдландер вошел в гостиничный холл сразу после четырех. Загорелый, коротко подстриженный. Валландеру показалось, что он тоже похудел. Увидев Валландера, он широко улыбнулся.

— У вас усталый вид, — сказал Стен Нурдландер. — Как вообще-то прошел отпуск?

— Пожалуй, паршиво, — ответил Валландер.

— Погода прекрасная. Выйдем на воздух или вы хотите остаться здесь?

— Я, как и вы, думал выйти на воздух. Как насчет Мусебакке-торг? Тепло, можно посидеть на улице.

Пока они шли в гору, к площади, Валландер словом не обмолвился, что привело его в Стокгольм. Стен Нурдландер тоже ни о чем не спрашивал. Валландер запыхался, Стен Нурдландер был, похоже, в хорошей форме. Они расположились на террасе, где почти все столики были заняты. Скоро осень с ее прохладными вечерами. И горожане не упускали случая посидеть на воздухе, пока возможно.

Валландер пил чай, от кофе уже болел желудок. Стен Нурдландер взял себе пиво и бутерброд.

Пора, решил Валландер.

— Я был не вполне искренен, когда сказал, что ничего не случилось. Просто не хотел говорить об этом по телефону.

Пока говорил, он наблюдал за Стеном Нурдландером. Удивление на его лице казалось совершенно неподдельным.

— Хокан? — спросил он.

— Верно. Речь о нем. Я знаю, где он.

Стен Нурдландер буравил его взглядом. Он ничего не знает, с облегчением подумал Валландер. Действительно ничего не знает. Именно сейчас мне нужен человек, на которого можно положиться.

Стен Нурдландер молча ждал. Вокруг за столиками журчали дружелюбные разговоры.

— Расскажите же, что произошло!

— Расскажу. Но сперва задам несколько вопросов. Чтобы проверить, вправду ли мое представление о взаимосвязи всех этих событий соответствует истине. Давайте немного поговорим о политике. Что, собственно, поддерживал Хокан, когда находился на действительной службе? Каковы были его политические взгляды? Возьмем пример: Улоф Пальме. Известно, что многие военные ненавидели его, без зазрения совести распускали нелепые слухи, что он душевнобольной и лечился в клинике или что он советский шпион. Как вписывается в эту картину Хокан?

— Вообще не вписывается. Я ведь уже рассказывал. Хокан никогда не принадлежал к числу тех, кто яростно травил Улофа Пальме и правительство социал-демократов. Как вы помните, я говорил, что Хокан однажды встречался с Пальме. Он считал, что критика по адресу Пальме неразумна, как неразумно и чересчур переоценивать военную мощь Советского Союза и его намерение напасть на Швецию.

— У вас никогда не возникало повода усомниться в его искренности?

— Да с какой стати? Хокан — патриот. Человек проницательного, аналитического ума. По-моему, он очень сокрушался из-за крайней враждебности к русским, которую ощущал вокруг.

— А как он смотрел на США?

— Во многом критически. Помню, как-то раз он сказал, что фактически США — единственная страна в мире, применившая ядерное оружие против другой страны. Можно, конечно, говорить об особых обстоятельствах, сложившихся в конце Второй мировой войны. Но факт остается фактом: американцы применили атомное оружие против людей. Они, и никто другой. Пока.

Других вопросов у Валландера сейчас не было. Ничто из сказанного Стеном Нурдландером его не удивило, не стало неожиданностью. Он получил ответы, на которые рассчитывал. Подлил себе чаю и счел, что настал решающий момент.

— Раньше мы как-то говорили, что в шведских вооруженных силах орудует шпион. Которого так и не разоблачили.

— Подобные слухи ходят всегда. Если разговаривать не о чем, можно пуститься в догадки насчет кротов, роющих свои норы.

— Если я правильно понял эти слухи, речь шла о шпионе, который во многом опаснее Веннерстрёма?

— Понятия не имею. Но ведь от непойманного шпиона исходит наибольшая угроза?

Валландер кивнул.

— Был и еще один слух, — продолжал он. — Точнее, он живет по сей день. Что неведомый шпион якобы женщина.

— Ну, в это никто не верил. По крайней мере, в наших кругах. Женщин в вооруженных силах очень мало, тем более на должностях, обеспечивающих доступ к секретным документам, так что едва ли такое возможно.

— Вы когда-нибудь говорили об этом с Хоканом?

— О шпионке? Нет, никогда.

— Шпионкой была Луиза, — тихо сказал Валландер. — Она шпионила в пользу Советского Союза.

Сперва Стен Нурдландер вроде как не понял, что сказал Валландер. Но мало-помалу до него дошло значение услышанного.

— Да может ли такое быть?

— Не только может, но есть.

— Нет, я лично не верю. Какие у вас доказательства?

— Придется поверить. В Луизиной сумке полиция нашла микрофильмированные секретные документы и ряд фотонегативов. Что именно они собой представляли, я не знаю. Но я убедился, это доказывает, что она занималась квалифицированным шпионажем. Против Швеции, в пользу России, а ранее в пользу Советского Союза. Иными словами, она активно действовала в течение долгого времени.

Стен Нурдландер недоверчиво смотрел на него.

— Мне вправду надо в это поверить?

— Да, надо.

— У меня возникает куча вопросов, аргументов, что сказанное вами не может быть правдой.

— А вы действительно можете быть на сто процентов уверены, что я ошибаюсь?

Стен Нурдландер замер с пивом в руке.

— Хокан тоже в этом замешан? Они работали сообща?

— Едва ли.

Стен Нурдландер со стуком поставил стакан на стол.

— Так вы точно знаете или нет? Почему не говорите все как есть?

— Нет никаких подтверждений, что Хокан сотрудничал с Луизой.

— Тогда почему он скрывается?

— Потому что подозревал ее. Много лет он выслеживал ее. И в конце концов стал опасаться за свою жизнь. Думал, что Луиза начала понимать, что он ее подозревает. И существовал большой риск, что его убьют.

— Но ведь мертва Луиза?

— Не забывайте, что, когда ее нашли, Хокан уже давно скрывался.

Валландер увидел перед собой совсем другого Стена Нурдландера. Обычно энергичный и открытый, теперь же он как бы съежился. Смятение преобразило его.

За соседним столиком поднялся изрядный шум, когда захмелевший посетитель свалился со стула, увлекая за собой бутылки и стаканы. Быстро подоспевший охранник навел порядок и угомонил всех. Валландер пил чай. Стен Нурдландер встал, отошел к парапету. Смотрел на город, раскинувшийся внизу. Когда он вернулся, Валландер сказал:

— Мне нужна ваша помощь, чтобы заставить Хокана вернуться.

— Что я могу сделать?

— Вы близкие друзья. Я хочу, чтобы вы отправились со мной. Куда — узнаете завтра. Мы можем воспользоваться вашей машиной? И можете ли вы оставить свою лодку этак на сутки?

— Вполне.

Валландер встал.

— Подъезжайте завтра в три к гостинице. Оденьтесь как для дождя. А сейчас попрощаемся.

Он не дал Стену Нурдландеру возможности задать вопросы. По дороге к гостинице ни разу не оглянулся. И по-прежнему не был до конца уверен, можно ли вправду довериться Стену Нурдландеру. Но выбор сделан, сожалеть нельзя.

Ночью он долго лежал без сна, ворочался на сырых простынях. Во сне видел Байбу, парящую над землей, с совершенно прозрачным лицом.

Рано утром он взял такси, поехал на Юргорден и вздремнул в парке под деревом, подложив под голову сумку с дробовиком. Проснувшись, неторопливо вернулся пешком в гостиницу. И готовый стоял у входа, когда подъехал Стен Нурдландер. Сумку Валландер положил на заднее сиденье.

— Куда поедем?

— На юг.

— Далеко?

— Миль двадцать, с гаком. Но мы не спешим.

Они оставили город позади, поехали по шоссе.

— Что нас ждет? — спросил Стен Нурдландер.

— Вы просто послушаете разговор.

Стен Нурдландер больше вопросов не задавал. Он знает, куда мы направляемся? — думал Валландер. Изображает удивление? Трудно сказать. В глубине души он, конечно, имел еще одну причину взять с собой оружие. Не был уверен, что не придется защищаться. Можно только надеяться, что такой необходимости не возникнет.

К гавани они подъехали около десяти вечера. В Сёдерчёпинге Валландер настоял на продолжительном обеде. Оба молча смотрели на реку, протекавшую через город, воды в ней уже прибывало. Лодка, которую заказал Валландер, ждала их в гавани.

Около одиннадцати они приблизились к цели. Валландер заглушил мотор, лодка начала дрейфовать к берегу. Он прислушался. Тишина. Лицо Стена Нурдландера смутно проступало во мраке.

Они вышли на берег.

40

Оба осторожно продвигались сквозь тьму предосенней ночи. Валландер шепнул Стену Нурдландеру, чтобы тот держался поближе к нему, зачем — объяснять не стал. Как только они подошли к острову, Валландер убедился, что Стен Нурдландер не знал об укрытии Хокана фон Энке. Никто не сумеет так ловко скрыть, что уже знает, где находится человек, которого они ищут.

Заметив свет в одном из окон охотничьего домика, Валландер остановился. Сквозь негромкий шум моря долетала музыка. Лишь через секунду-другую он понял, что окно открыто. Повернулся к Стену Нурдландеру и прошептал:

— Вам трудно поверить, что Луиза была шпионкой?

— По-вашему, это странно?

— Вовсе нет.

— Я слушаю, что вы говорите, но отказываюсь верить, что это правда.

— И вы правы, — мягко сказал Валландер. — Я рассказываю то, что нам стараются внушить.

Стен Нурдландер покачал головой.

— Тогда я вообще не понимаю.

— Все предельно просто. Документы в сумке доказывали, что Луиза шпионка. Но их могли подложить туда после ее смерти. Кроме того, убийство замаскировали под самоубийство — она-де покончила с собой. Когда я встретился с Хоканом здесь, на острове, он очень подробно рассказал мне, как долгие годы подозревал Луизу в том, что она занимается шпионажем. Все это было весьма правдоподобно. Но потом я начал понимать то, чего раньше не понимал. Я как бы взял зеркало и посмотрел на события в обратной перспективе.

— Что же вы увидели?

— Кое-что полностью все перевернувшее. Как это говорят? Можно поставить что-то на голову, чтобы оно стало на ноги? Вот так произошло со мной.

— То есть я должен сделать вывод, что Луиза не была шпионкой? О чем, собственно, вы толкуете?

Валландер на вопрос не ответил.

— Теперь станьте у стены, — сказал он. — Стойте там и слушайте!

— Что слушать?

— Мой разговор с Хоканом фон Энке.

— Но зачем это прятанье в потемках?

— Если он узнает, что вы здесь, я рискую не услышать от него правду.

Стен Нурдландер покачал головой. Но ничего больше не сказал, не протестовал, пошел к дому. Валландер не шевелился. Фон Энке благодаря своей системе сигнализации знал, что на острове кто-то есть, это ясно. Теперь главное, чтобы он не обнаружил, что возле охотничьего домика не один человек.

Стен Нурдландер добрался до стены дома. Не знай Валландер, что он там, нипочем бы его не заметил. Сам он по-прежнему не шевелился, выжидал. Испытывая одновременно странную смесь огромного спокойствия и тревоги. Финал истории, думал он. Я прав или же сделал самую большую в жизни ошибку?

С досадой он подумал, что зря не объяснил Стену Нурдландеру, что все может затянуться.

Пролетела мимо и исчезла ночная птица. Валландер вслушивался в темноту, старался уловить звуки, свидетельствующие о приближении Хокана фон Энке. Стен Нурдландер замер у стены. Из открытого окна сочилась музыка.

Он вздрогнул, когда почувствовал на плече руку. Обернулся и оказался лицом к лицу с Хоканом фон Энке.

— Вы опять здесь? — тихо сказал фон Энке. — Мы ведь не договаривались. Я мог принять вас за чужака. Чего вы хотите?

— Поговорить.

— Что-то случилось?

— Много чего случилось. Вам наверняка известно, что я ездил в Берлин, встречался с вашим старым другом Джорджем Толботом. Должен сказать, он вел себя именно так, как, по моему разумению, должен себя вести высокопоставленный сотрудник ЦРУ.

Валландер подготовился к разговору. Знал, что нельзя перестараться. Говорить надо достаточно громко, чтобы Стен Нурдландер все слышал. Но не настолько громко, чтобы Хокан фон Энке заподозрил присутствие свидетеля.

— Он считает, вы хороший человек.

— Никогда не видел такого аквариума, как тот, какой он мне показал.

— Да, аквариум замечательный. Особенно поезда, снующие в туннелях.

Внезапно налетел сильный порыв ветра. И опять все стихло.

— Как вы сюда добрались? — спросил фон Энке.

— На той же лодке.

— Один?

— А почему нет?

— Не доверяю вопросам, на которые отвечают вопросами.

Хокан фон Энке неожиданно включил карманный фонарик, который прятал под курткой. Направил его прямо в лицо Валландера. Свет для допроса, подумал Валландер. Только бы он не осветил дом и не обнаружил Стена Нурдландера. Тогда пиши пропало.

Фонарик погас.

— Нам незачем стоять на улице.

Валландер шагал по пятам за фон Энке. Когда вошли в дом, он выключил радио. В доме все осталось без перемен, все как во время первого его приезда.

Хокан фон Энке держался настороженно. Валландер затруднялся сказать, инстинктивно ли он чуял опасность. Ведь он не просто испытывал естественную подозрительность по поводу внезапного появления Валландера на острове.

— У вас определенно есть мотив, — негромко сказал Хокан фон Энке. — Неожиданный визит, среди ночи?

— Я просто хочу с вами поговорить.

— О поездке в Берлин?

— Нет, не о ней.

— Тогда объясните.

Валландер надеялся, что Стен Нурдландер, стоя под окном, слышит разговор. Но что, если Хокан фон Энке вдруг надумает закрыть окно? Времени у меня немного, думал он. Я должен все сказать, ждать некогда.

— Объясните, — повторил фон Энке.

— Речь о Луизе, — сказал Валландер. — О правде про нее.

— Разве она уже нам не известна? Мы же недавно говорили о ней.

— Да, говорили. Однако вы не сказали почти ни слова правды.

Хокан фон Энке смотрел на него все так же бесстрастно.

— Мне вдруг показалось, что-то здесь никак не сходится, — сказал Валландер. — Я словно бы стоял и смотрел куда-то вверх, в воздух, хотя на самом деле мне следовало присмотреться к земле под ногами. Случилось это во время поездки в Берлин. Внезапно я заметил, что Джордж Толбот не только отвечает на мои вопросы. Он еще и зондирует, очень осторожно и ловко, что, собственно, мне известно. Обнаружив это, я внезапно уразумел кое-что совсем другое. Кое-что ужасное, постыдное — предательство, преисполненное такой низости и презрения к людям, что поначалу просто не мог поверить. Все, что думал раньше я сам, что думал Иттерберг, что заявляли вы и рассказывал Джордж Толбот, — неправда. Я был орудием, меня использовали, и я покорно, с открытыми глазами, шел во все ловушки, расставленные на моем пути. Но это заставило меня увидеть и другого человека.

— Кого?

— Того, кого можно назвать подлинной Луизой. Она никогда не была шпионкой. Она не фальшивила, была самой что ни на есть настоящей. При первой нашей встрече меня поразила ее красивая улыбка. И в Юрсхольме я думал о том же. После я долго считал, что под этой улыбкой она прятала свой большой секрет. Пока не понял, что улыбка у нее неподдельная.

— Вы приехали сюда, чтобы говорить об улыбке моей покойной жены?

Валландер безнадежно покачал головой. Все эта ситуация вдруг вызвала у него такое отвращение, что он не знал, как с ней поступить. Ему бы надо рассвирепеть. Но не было сил.

— Я приехал сюда, потому что выяснил правду, которую искал. И правда эта такова: Луиза никогда не занималась шпионажем против Швеции. Мне следовало понять это гораздо раньше. Но я дал себя обмануть.

— Кто же вас обманывал?

— Я сам. Как и все, я привык считать, что враг всегда является с востока. Но больше всех меня обманывали вы. Настоящий шпион.

Все то же непроницаемое лицо, думал Валландер. Надолго ли?

— Я шпион?

— Да!

— Я что же, шпионил в пользу Советского Союза или России? Вы просто сошли с ума!

— Я ни словом не упомянул ни про давние Советы, ни про новую Россию. Я сказал, что вы шпион. И работаете вы на США. Много лет работали, Хокан. Как долго это продолжалось и с чего началось, ответить можете только вы сами. И каковы были ваши мотивы, я не знаю. Но не вы подозревали Луизу. Она подозревала вас в шпионаже в пользу американцев. Что в конце концов и привело ее к смерти.

— Я не убивал Луизу!

Первая трещина, подумал Валландер. Голос у него срывается на крик. Он начинает защищаться.

— Я и не думаю, что вы. Это наверняка сделали другие. Может, Джордж Толбот? Но умерла она, чтобы вы избежали разоблачения.

— Вы не можете доказать эти абсурдные обвинения.

— Верно, — кивнул Валландер. — Не могу. Но есть другие, кто может. Я знаю достаточно, чтобы полиция и военные начали рассматривать случившееся с новой точки зрения. Шпион, существование которого в вооруженных силах так долго подозревали, не был женщиной. Это был мужчина, который без колебаний прятался за собственной женой, снабдив себя таким манером превосходной маскировкой. Все искали женщину, русскую шпионку. А искать следовало мужчину, шпионившего в пользу США. Об этой возможности никто не думал, врагов искали только на востоке. Всю мою жизнь было так: угроза идет с востока. Никто не желал понять, что кто-то может совершить предательство, занимаясь шпионажем в пользу США. Те, что предостерегали от чего-то подобного, были гласом вопиющего в пустыне. Конечно, можно утверждать, что США все равно имели доступ к нужной им информации о нашей обороне. Но это не так. НАТО, а в первую очередь США, нуждались в помощи, сиречь в квалифицированной информации о шведских вооруженных силах, а следовательно, и о том, как много нам известно о тех или иных военных диспозициях русских.

Валландер умолк. Хокан фон Энке смотрел на него все с той же непроницаемой миной.

— Вы превосходно обезопасили себя, создав для своей персоны скверную репутацию на флоте. Возмущались, что русским подводным лодкам, обнаруженным в шведских территориальных водах, дали уйти. Задавали так много вопросов, что вас считали чуть ли не фанатичным недругом России. Одновременно вы при случае критиковали и США. Но вы конечно же знали, что в тот раз в наших водах прятались натовские подлодки. Вы играли и выиграли. Обставили всех. Кроме разве что своей жены, которая начала подозревать неладное. Почему вы сбежали сюда, я не знаю. Может, по приказу своих работодателей? Не один ли из них стоял и курил за оградой в Юрсхольме, когда вы отмечали свой юбилей? И подал вам условный знак? С давних пор этот вот охотничий домик был выбран местом вашего укрытия. Вы знали об этом домике через отца Эскиля Лундберга, который помогал вам более чем охотно, ведь именно вы позаботились, чтобы ему выплатили компенсацию за сорванный причал и испорченные сети. Этот человек не выдал властям и подслушивающее устройство, которое американцы не сумели подсоединить к русскому подводному кабелю. Допускаю, что, если б возникла необходимость эвакуировать вас, сюда бы прислали некое судно. По всей вероятности, вам не сказали, что Луиза должна умереть. Но убили ее ваши друзья. И вы знали, какова цена того, чем вы занимались. И не могли предотвратить случившееся. Так? Единственное, о чем я сейчас думаю: что заставило вас пожертвовать даже женой?

Хокан фон Энке разглядывал свою руку. Казалось, его ничуть не интересовало сказанное Валландером. Может быть, он все-таки скорбит о том, что Луиза и ее смерть стали ценой, какую ему в итоге пришлось заплатить? Теперь, когда уже слишком поздно?

— Никогда и речи не было о том, что она должна умереть, — сказал фон Энке, не отрывая взгляда от своей руки.

— О чем вы подумали, когда узнали, что ее нет в живых?

Хокан фон Энке ответил деловитым, почти сухим тоном:

— Я едва не покончил с собой. Меня остановила мысль о внучке. А сейчас не знаю.

Оба опять умолкли. Валландер подумал, что скоро Стену Нурдландеру пора будет войти в дом. Но есть еще один вопрос, на который надо получить ответ.

— И как все происходило? — спросил он.

— Что?

— Я не имею в виду, как вы добывали секретную информацию. Мне хочется знать, что сделало вас шпионом.

— Это долгая история.

— Время у нас есть. Да и не обязательно давать мне целиком и полностью исчерпывающий ответ. Ровно столько, чтобы я мог понять.

Хокан фон Энке откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Валландер вдруг увидел перед собой глубокого старика.

— Все началось очень давно, — сказал фон Энке, не открывая глаз. — Американцы завязали со мной контакт еще в начале шестидесятых. Вскоре меня убедили, как важен для США и НАТО доступ к информации, чтобы иметь возможность защитить нас. Мы бы никогда сами не справились. Без США заранее потерпели бы поражение.

— Кто установил с вами контакт?

— Вы должны вспомнить, как обстояло в ту пору. Существовала группа людей, в первую очередь молодых, которые все свои силы и время отдавали борьбе против войны США во Вьетнаме. Но большинство из нас знали: нам необходима поддержка США, чтобы во всеоружии встретить тот день, когда в Европе грянет взрыв. Меня возмущали наивные романтики-леваки. Я чувствовал, что хочу действовать. И вступил в игру с открытыми глазами. Можно сказать, это была идеология. Да и сейчас так же. Без США весь мир оказался бы во власти сил, которые стремятся лишить Европу ее мощи. Каковы, по-вашему, амбиции Китая? Что сделают русские, как только покончат с внутренними проблемами?

— Но ведь определенную роль играли и деньги?

Фон Энке не ответил. Отвернулся и опять погрузился в собственные мысли. Валландер задал еще несколько вопросов, но и на них не получил ответа. Хокан фон Энке попросту закончил разговор.

Внезапно он встал и прошел в кухонный уголок. Достал из холодильника бутылку пива, потом выдвинул один из ящиков кухонного стола. Валландер не сводил с него глаз.

Когда Хокан фон Энке повернулся, в руке у него был пистолет. Валландер мгновенно вскочил. Ствол целился в него. Хокан фон Энке медленно отставил бутылку с пивом на кухонный стол.

Поднял пистолет, направив его прямо в голову Валландеру. Валландер закричал. А пистолет продолжал двигаться.

— Я больше не могу, — сказал Хокан фон Энке. — Будущего больше нет.

Он приставил дуло к подбородку и нажал спуск. Прогремел выстрел. В тот миг, когда он упал с окровавленным лицом, в дом ворвался Стен Нурдландер.

— Вы ранены? — выкрикнул он. — Он вас подстрелил?

— Нет. Он застрелился.

Оба смотрели на человека, в неестественной позе распростертого на полу. Кровь, заливавшая лицо, не давала увидеть глаза — закрыты или нет.

Валландер первый понял, что он жив. Рванул к себе майку, висевшую на спинке стула, прижал ее к подбородку фон Энке. Одновременно крикнул Стену Нурдландеру поискать полотенца. Пуля прошла навылет через щеку. Хокан фон Энке не сумел послать смертельную пулю себе в мозг.

— Выстрелил наискось, — сказал Валландер, когда Стен Нурдландер принес простыню, сорванную с кровати.

Глаза Хокана фон Энке были открыты, еще не потухли.

— Прижмите, — сказал Валландер, показывая Нурдландеру, что надо делать.

Сам он достал мобильный, набрал номер службы спасения. Связи не было. Он выбежал наружу, вскарабкался на скалу за домом. Тоже безрезультатно. Вернулся в дом.

— Он истекает кровью, — сказал Стен Нурдландер.

— Прижимайте крепче, — отвечал Валландер. — Телефон не работает. Придется ехать за помощью. Здесь иной раз худо со связью.

— Вряд ли он выкарабкается.

— Если он умрет, мы никогда не узнаем, что случилось на самом деле.

Стен Нурдландер стоял на коленях подле истекающего кровью человека. Испуганно посмотрел на Валландера.

— Это действительно правда?

— Вы же слышали нас?Или…

— Каждое слово. Это правда?

— Все правда. То, что говорил я, и то, что говорил он. Он работал на США примерно сорок лет. Продавал нашу оборону и наверняка хорошо знал свое дело, раз американцы считали его настолько ценным агентом, что не остановились перед убийством его жены.

— Не могу понять, в голове не укладывается.

— Тогда у нас есть еще одна причина не дать ему умереть. Рассказать может только он сам. Я еду за помощью. Это потребует времени. Но если вам удастся остановить кровотечение, мы, возможно, вытащим его.

Валландер шел к двери, когда услышал за спиной голос Стена Нурдландера:

— Сомнений нет?

— Ни малейших.

— Значит, он всю жизнь меня обманывал.

— Он всех обманывал.

Валландер побежал к лодке. Несколько раз спотыкался и падал. Когда спустился к берегу, заметил, что ветер усилился. Отвязал швартов, спихнул лодку на воду, прыгнул в нее. Мотор завелся с первого рывка. Кромешная тьма вокруг, ни зги не видно, он даже засомневался, сумеет ли добраться до гавани.

Он как раз развернул лодку и собирался прибавить обороты, когда услыхал сухой щелчок выстрела. Да-да, определенно выстрел. И стреляли в охотничьем домике. Он заглушил мотор, прислушался. Неужели все-таки ошибся? Повернул лодку вспять. Выпрыгивая на берег, угодил в воду, насквозь промочил ботинки. И все время прислушивался. Ветер крепчал. Валландер достал дробовик, зарядил. Неужели на острове был кто-то еще, о ком он не знал? Вернулся к охотничьему домику с ружьем в руках, стараясь двигаться как можно бесшумнее, и остановился, когда увидел слабый свет в щелки между занавесками. Ни звука, только шум ветра в верхушках деревьев да плеск прибоя.

Он начал продвигаться к двери, когда грянул второй выстрел, такой же сухой хлопок. Бросился наземь и замер не шевелясь, уткнувшись лицом во влажную землю. Руками заслонил голову, ружье лежало рядом. В любую секунду он ждал конца.

Но никто не появился. В конце концов он рискнул сесть, взял ружье. Проверил, не попала ли в стволы земля. Тихонько поднялся и, пригнувшись, подобрался к двери. Прежде чем открыть, дважды громко стукнул по косяку. Ничего не произошло. Окликнул, но Стен Нурдландер не ответил. Два выстрела, лихорадочно думал он, пытаясь понять, что это значит.

Он не мог знать. Но догадывался. Видел перед собой лицо Стена Нурдландера, когда тот спросил: «Сомнений нет?»

Валландер распахнул дверь и вошел.

Хокан фон Энке был мертв. Стен Нурдландер выстрелил ему прямо в лоб. А потом выстрелил в себя и теперь бездыханный лежал рядом с бывшим другом и коллегой. Валландер лихорадочно думал, что должен был предвидеть такое развитие событий. Стен Нурдландер стоял в темноте у окна и слышал, что Хокан фон Энке предал их всех, но самое страшное предательство он совершил, пожалуй, против тех, кто ему доверял, считал не просто коллегой, но другом.

Валландер постарался не наступить на кровь, растекшуюся по полу. Рухнул в кресло, из которого немногим раньше слушал рассказ Хокана фон Энке. Его захлестнула усталость. С каждым годом, думал он, бремя правды словно бы становится все тяжелее. И тем не менее он всегда доискивался именно правды.

Как далеко зашло, когда я приезжал в Юрсхольм? — думал он. Если исходить из того, что разговор со мной был частью плана и предназначен, чтобы я поверил, что его жена шпионка, и переключил все внимание на нее, то главные решения были приняты уже тогда. Возможно, сам Хокан фон Энке додумался сделать меня своим оружием? Воспользовался тем, что его сын живет с женщиной, отец которой — недалекий провинциальный полицейский?

С печалью и злостью в сердце он сидел, глядя на двух покойников. И в эту минуту думал большей частью о том, что Кларе не доведется узнать ни бабушку, ни деда по отцу. Придется ей довольствоваться дедом по матери, все более вздорным на старости лет, и бабушкой по матери, борющейся с пристрастием к спиртному.

Так он просидел полчаса, а может, и больше, но в конце концов заставил себя вновь стать полицейским. В голове сложилась простая мысль, каким образом можно оставить все как оно есть. Перед уходом он только достал из кармана Стена Нурдландера ключи от машины. Затем покинул охотничий домик, вышел в темноту и направился к лодке.

Прежде чем второй раз столкнуть лодку на воду, он постоял на берегу, зажмурив глаза. Минувшее волной накатило на него. Весь окружающий мир, о котором он так мало знал. И вдруг сам оказался второстепенным персонажем на огромной сцене. Что он знал сегодня и не знал тогда? В общем-то знаний у меня не очень прибавилось, думал он. Я по-прежнему все та же смятенная фигура на периферии всех крупных политических и военных событий. Тот же беспокойный и неуверенный периферийный персонаж — и тогда, и теперь.

Он столкнул лодку на воду и, несмотря на густой мрак, сумел добраться до гавани. Зачалил лодку там, где взял. В гавани было безлюдно, на часах — два ночи, когда он сел в машину Стена Нурдландера и поехал прочь. Припарковался неподалеку от железнодорожного вокзала, тщательно протер руль и рычаги, а также дверцу. Ключи бросил в сточный колодец. Потом стал ждать первого поезда, идущего на юг. Провел на скамейке в парке несколько часов. Думая, как странно находиться в этом чужом городе, со старым отцовским дробовиком в сумке.

Заморосил дождь, когда на рассвете он отыскал открытое кафе. Выпил там кофе, полистал старые газеты, потом вернулся на вокзал и уехал из города. Больше он сюда не вернется.

В окно поезда он видел на стоянке машину Стена Нурдландера. Рано или поздно кто-нибудь ею заинтересуется. Потянется ниточка. Возникнет вопрос, как Нурдландер добрался до гавани, а затем до Блошера. Но вовсе не обязательно, что прокатчик лодки свяжет Валландера с трагедией, разыгравшейся в уединенном охотничьем домике. К тому же все подробности наверняка засекретят.

В Мальмё Валландер приехал в самом начале первого, забрал свою машину и двинул в Истад. У выезда из города угодил в полицейскую проверку. Предъявил полицейское удостоверение, подул в пробирку с тестом на алкоголь.

— Ну и как? — спросил он, чтобы продемонстрировать коллеге бодрящий интерес. — Народ трезв?

— В общем, да. Но мы только начали. Кого-нибудь наверняка заловим. А как у вас в Истаде?

— Сейчас спокойно. Но обычно в августе побольше работы, чем в июле.

Валландер кивнул на прощание, поднял стекло и продолжил путь. Несколько часов назад я сидел с двумя трупами у моих ног, думал он. Но другие этого не видят. Наши воспоминания скрыты от других.

По дороге он заехал в магазин, забрал Юсси и наконец добрался до дома.

Поставив купленные продукты в холодильник, сел за кухонный стол. Вокруг царила тишина.

Попробовал решить, что расскажет Линде.

Но в этот день звонить не стал, даже вечером.

Просто-напросто не знал, что ей сказать.

Эпилог

Однажды ночью в мае 2009 года Валландер проснулся от сновидения. Так случалось в его жизни все чаще — ночные воспоминания не уходили, когда он открывал глаза. Раньше он крайне редко помнил, что ему снилось. Юсси прихворнул и спал на полу возле кровати. Может, его разбудил не только сон? Может, сквозь открытое окно спальни в его сознание вторгся крик филина-пугача, ведь прежде такое случалось.

Но сейчас филин уже улетел. А снилась Валландеру Линда и телефонный разговор, который должен был состояться в тот день, когда он вернулся с Блошера. Во сне он позвонил ей и рассказал, что произошло. Она слушала, не говоря ни слова. И всё. Сон резко оборвался, будто сломалась гнилая ветка.

Проснулся он с ощущением сильного недовольства. Ведь на самом деле так и не позвонил дочери. А себе самому объяснил все очень просто. Он не способствовал трагедии и только попадет в невыносимую ситуацию, если в точности расскажет, что произошло, и тем самым окажется под подозрением в соучастии. Только когда трагедия обнаружится, она и Ханс узнают, что произошло. А он сам в лучшем случае останется незримым.

Валландер думал, что пережитое было едва ли не самым страшным в его жизни. Сравнимым разве только с тем случаем на заре его служебной карьеры, когда он впервые при исполнении застрелил человека и всерьез взвешивал, может ли остаться полицейским. Тогда он хотел поступить так, как поступил Мартинссон. Уйти из полиции, заняться чем-нибудь другим.

Валландер осторожно перегнулся через край кровати, посмотрел на собаку. Юсси спал. И тоже видел сон, шевелил передними лапами. Валландер снова лег на подушку. В открытое окно веяло прохладой. Он отбросил одеяло. Мысли обратились к пачке бумаг на кухонном столе. Еще в сентябре прошлого года он начал писать отчет о событиях, разыгравшихся прежде, чем наступил конец — трагедия в охотничьем домике на Блошере.

Трупы нашел Эскиль Лундберг. Норрчёпингская уголовная полиция незамедлительно вызвала на помощь Иттерберга. Поскольку же дело касалось также Полиции безопасности и военной контрразведки, все сразу прикрыли и строго засекретили. Валландер узнал только то, что Иттерберг мог сообщить ему с величайшей доверительностью. Все это время он ждал, что его присутствие на острове так или иначе обнаружится. Больше всего его тревожило, что Стен Нурдландер мог рассказать жене о своей поездке. Но он явно ничего не сказал. С глубоким недовольством Валландер читал в газетах об отчаянии жены по поводу смерти мужа и ее отказе верить, что он застрелил своего лучшего друга и застрелился сам.

Порой Иттерберг жаловался Валландеру. Даже он, возглавлявший полицейское расследование, знать не знал, что происходило за кулисами. Но что Стен Нурдландер двумя выстрелами застрелил Хокана фон Энке, а затем покончил с собой — в этом никто не сомневался. Зато оставалось полнейшей загадкой, каким образом Стен Нурдландер попал на Блошер. Иттерберг, конечно, неоднократно говорил, что можно предположить присутствие там еще одного лица. Но кто это был и какую сыграл роль, он сказать не мог. Подлинный мотив случившейся трагедии тоже выявить не удалось.

Газеты и прочие СМИ изощрялись в домыслах. Безудержно предавались обсуждению кровавой драмы в охотничьем домике. Линда, Ханс и Клара были прямо-таки вынуждены уехать из дома, чтобы отвязаться от любопытных репортеров с их назойливыми вопросами. Наиболее оголтелые поборники теории заговоров считали, что Хокан фон Энке и Стен Нурдландер унесли с собой в могилу тайну, связанную с убийством Улофа Пальме.

В разговорах с Иттербергом Валландер, словно из учтивости, нет-нет да спрашивал, как обстоит с подозрениями, что Луиза фон Энке была русской шпионкой. Иттерберг мог поделиться разве что крайне скудной информацией.

— По моему впечатлению, что до нее, все стоит на месте, — говорил он. — Какой уж там правды доискивается Полиция безопасности или что они норовят скрыть, я понятия не имею. Возможно, надо подождать, пока какой-нибудь пытливый журналист возьмется раскапывать это дело.

За все это время Валландер не услышал ни словечка о том, что Хокан фон Энке занимался шпионажем в пользу США. Ни подозрений, ни слухов, ни версий, что именно это могло стать причиной происшедшего. Как-то раз он напрямик спросил Иттерберга, нет ли подобных вариантов. Иттерберг изобразил полное недоумение:

— Господи, да с какой стати ему быть американским шпионом?

— Я пытаюсь так и этак поворачивать случившееся. И точно так же, как Луизу могли заподозрить в шпионаже в пользу России, допустимо, пожалуй, помыслить и другую возможность.

— Думаю, такая информация просочилась бы и ко мне, если бы Полиция безопасности или военные заподозрили что-то подобное.

— Ну, это просто мысли вслух, — уклончиво сказал Валландер.

— Вам известно что-то, чего не знаю я? — вдруг спросил Иттерберг с неожиданной резкостью в голосе.

— Нет. Я знаю лишь то, что известно вам.

Именно тогда, после этого телефонного разговора, он начал писать. Собрал и упорядочил все свои мысли, все заметки, придумал целую систему клейких листков, которые развесил на стене в гостиной. Но каждый раз, когда заезжала Линда, с Хансом и Кларой или без них, он снимал листки со стены. Хотел записать свою повесть, не посвящая никого в эти занятия.

Начал с попытки ликвидировать разрозненные концы в своей корзинке. С некоторыми удалось разобраться легко. Не составило труда выяснить, что «USG Enterprises», обозначенные на двери Джорджа Толбота, было названием консалтингового агентства. И судя по всему, фирма была вполне достойная. А вот кто украдкой наведывался в его дом, он установить не сумел, как не сумел и выяснить, кто посещал «Никласгорден». Конечно, речь шла о людях, так или иначе пособничавших Хокану фон Энке. Но их цели так и остались для Валландера загадкой. Хотя скорее всего они искали то, что Валландер называл Книгой Сигне. Сейчас, когда он писал, эта Книга лежала рядом на столе. Но хранил он ее по-прежнему в Юссиной конуре.

Очень скоро ему стало ясно, чем он, собственно говоря, занят. Он писал о себе и своей жизни, точно так же, как и о Хокане фон Энке. Мысленно возвращаясь к всему тому, что слышал о холодной войне, о расхождениях шведских военных в оценке нейтралитета и политики неприсоединения или необходимости вступления в НАТО, он понял, как мало в общем-то знал о мире, в котором жил. Конечно, невозможно наверстать знания, которые не потрудился приобрести раньше. Теперь он мог узнать о тогдашнем мире лишь задним числом, в обратной перспективе. И мрачно спрашивал себя, уж не характерно ли это для всего его поколения. Нежелание интересоваться миром, в котором жил, политическими обстоятельствами, которые непрерывно менялись. Или его поколение расколото? На заинтересованных и равнодушных?

Теперь-то он понимал, что зачастую отец был куда лучше информирован о разных событиях, чем он сам. Это касалось не только эпизода с Таге Эрландером и его выступлением в мальмёском Народном парке. Ему вспомнился еще один случай в начале 1970-х, когда отец крепко выругал его за то, что он не ходил на выборы, состоявшиеся несколькими днями раньше. Валландер до сих пор помнил, в каком бешенстве был отец, как обозвал его «политическим лодырем», а потом швырнул в него кистью и прогнал с глаз долой. И он, конечно, ушел. В тот раз отец казался ему чудаком. С какой стати он должен интересоваться, из-за чего склочничают между собой шведские политики? Если ему что интересно, так это налоги пониже и заработок повыше, вот и все.

Часто, сидя за кухонным столом, он размышлял, были ли его ближайшие друзья такими же, как он сам. Политически равнодушными, занятыми лишь своими личными делами. В тех немногих случаях, когда он говорил о политике, все большей частью сводилось к нудной брани по адресу политиков, их идиотских выходок, и только, он никогда не задавался вопросом, каковы могут быть альтернативы.

Вообще-то нашелся лишь один короткий период, когда он всерьез задумывался о политических обстоятельствах в Швеции, в Европе и даже во всем мире. Случилось это без малого двадцать лет назад, в связи с жестоким убийством четы пожилых арендаторов в Ленарпе. Вскоре оказалось, что подозрения тянутся к нелегальным иммигрантам или беженцам, которые просят убежища. Валландер поневоле столкнулся с собственным взглядом на массовую иммиграцию в Швецию. И обнаружил, что под собственной его обычно миролюбивой и терпимой наружностью таятся темные, чуть ли не расистские убеждения. Это удивило его и испугало. Он их истребил, ныне от них нет и следа. Но после того расследования, которое странным образом завершилось на ярмарке в Кивике, где были схвачены двое убийц, он вернулся к своей политической вялости.

Несколько раз осенью он наведывался в истадскую библиотеку, брал книги по послевоенной шведской истории. Читал обо всех политических дискуссиях, которые велись в Швеции о том, нужно ли стране иметь атомное оружие и вступать в НАТО. Хотя отчасти эти дебаты велись, когда он уже повзрослел, он совершенно не помнил, как реагировал на выступления политиков. Жил вроде как в стеклянном пузыре.

Однажды он рассказал Линде, как начал пересматривать свою жизнь. Оказалось, не в пример ему, она интересуется политикой. Он удивился, ведь раньше не обращал на это внимания. Она ответила, что политическая сознательность человека внешне не проявляется.

— Ты хоть когда-нибудь задавал мне политические вопросы? — сказала она. — Зачем мне говорить с тобой о политике, если я знаю, что тебе это неинтересно?

— А что говорит Ханс?

— Он много знает о мире. Но мы не всегда думаем одинаково.

Мысленно Валландер часто задерживался именно на Хансе. Поздней осенью 2008-го, в середине октября, взволнованная Линда позвонила ему и сказала, что датская полиция устроила обыск в копенгагенской конторе Ханса. Несколько маклеров, прежде всего двое исландцев, стояли за неоправданным завышением стоимости акций, благодаря которому обеспечивали себе комиссионные и бонусы. Когда грянул финансовый кризис, пузырь лопнул. Некоторое время все сотрудники, в том числе и Ханс, находились под подозрением как возможные соучастники этой аферы. Только в марте Хансу сообщили, что все подозрения с него сняты. Ему пришлось очень тяжко, ведь вдобавок он еще и скорбел по умершему отцу. Несколько раз он приезжал к Валландеру, просил объяснить, что же, собственно, произошло. Валландер сказал все, что мог, но остерегался даже намекать, что в конечном счете крылось за этой историей.

Больше всего Валландер размышлял о том, как ему поступить, чтобы резюме его мыслей и опыта достигло людей. Может, послать его властям анонимно? Но кто примет его заметки всерьез? Кому захочется портить добрые шведско-американские отношения? Может статься, печать молчания, лежавшая на шпионской деятельности Хокана фон Энке, именно то, что требуется всем замешанным в этой истории?

Писать он начал в конце сентября и продолжал уже восемь месяцев с лишним. Нельзя, чтобы случившееся осталось шито-крыто. При одной мысли об этом в нем закипало возмущение.

Пока писал, он выполнял и свою повседневную работу. Всю осень корпел над двумя безнадежными расследованиями тяжких телесных повреждений. А в апреле 2009-го начал заниматься серией поджогов с убийствами в окрестностях Истада.

В этот период Валландера больше всего тревожили, разумеется, продолжающиеся внезапные провалы в памяти. Самый скверный случился в один из рождественских дней. Ночью выпал снег. Он оделся и вышел из дома расчистить въезд. А когда закончил, вдруг потерял представление, где находится. Даже Юсси не узнавал. Прошло довольно много времени, прежде чем он вновь осознал, на чьем дворе стоит. Конечно же он так и не сделал то, что следовало. Не ходил к врачу, потому что слишком боялся.

Пытался внушить себе, что чересчур много работает, сжигает себя. Но страх, что отключки памяти будут только усугубляться, никуда не уходил. Он боялся впасть в маразм, боялся, что у него развивается болезнь Альцгеймера.

Валландер лежал в постели. Воскресное утро, выходной. После полудня приедут Линда и Клара. Может, и Ханс тоже, если сумеет.

В шесть он встал, выпустил Юсси, приготовил завтрак. А затем до обеда работал со своими бумагами. Этим утром он впервые мельком подумал, что пишет своего рода завещание, подводит итог. Вот так сложилась его жизнь. Даже если он проживет еще десять-пятнадцать лет, вряд ли что-то очень изменится. Но, ощущая внутри какую-то гулкую пустоту, он спрашивал себя, чем будет заниматься, когда уйдет из полиции на пенсию. Он помнил разговоры с Нюбергом. Тот скоро уедет на север, в лесную глушь.

Ответ был только один — Клара. Ее присутствие всегда радовало его. Она будет рядом, когда все прочее кончится.

Как раз этим майским утром он поставил точку.

Всё, дальше некуда, сказать ему, кажется, больше нечего. Он начисто переписал все на компьютере, и теперь экземпляр распечатки лежал перед ним на столе. С трудом, слово за словом, он реконструировал историю о человеке, который обманывал его, внушая, что шпионкой была его жена. И сам я, подумалось ему, был частью этого повествования, а не только хронистом.

Кой-какие свободные концы так и не получили объяснения. Так и висели, не вплетаясь в рассказ. Больше всего Валландер, пожалуй, ломал голову над Луизиными туфлями. Почему они аккуратно стояли рядом с нею там, на Вермдё? В конце концов он решил, что ее убили в другом месте и тогда она была разута. Тот, кто поставил туфли рядом с телом, особо не задумывался над своими действиями. Где Луиза находилась после своего исчезновения, тоже осталось загадкой. Возможно, ее держали в плену, пока кто-то не принял решение, что ради Хокана фон Энке она должна умереть.

Загадкой для Валландера остался и вопрос о камешках. О тех, какие он видел дома у Хокана фон Энке, о камешке, полученном им в подарок от Аткинса, и еще одном, замеченном на балконном столе у Джорджа Толбота. Насколько он понял, это были своего рода сувениры, взятые в шведских шхерах людьми, которые не должны бы находиться среди этих островов и скал. Но почему камешки со стола Хокана фон Энке потом пропали, он объяснить не сумел. Версий было много, но решить, которая из них справедлива, невозможно.

Время от времени он говорил по телефону с Аткинсом. Слышал, как тот плакал, говоря об утраченном друге. Об утраченных друзьях, всегда поправлял себя Аткинс. Он не забыл Луизу. Аткинс сказал, что приедет на похороны. Но в середине августа, когда состоялись похороны, не появился. И больше никогда Валландеру не звонил. Иногда он думал: о чем говорили Аткинс и Хокан фон Энке, когда встречались? Этого он никогда не узнает.

И еще кое о чем ему хотелось спросить Хокана и Луизу. Почему в среднем ящике стола царил такой кавардак? Собирался ли Хокан уехать в Камбоджу, если бы пришлось бежать? Не знал он и по какой причине Луиза сняла со счета двести тысяч крон. Когда квартиру в Стокгольме освобождали, никаких денег не нашли. Они исчезли неведомо куда.

Мертвые унесли с собой свои секреты. Вот и решение Стена Нурдландера убить Хокана фон Энке, а потом застрелиться самому тоже навсегда осталось для Валландера загадкой.

Иногда ему казалось, он понимает. А иногда было совершенно непостижимо.

В конце ноября, когда Валландера послали на краткосрочные курсы в Стокгольм, он взял напрокат машину и поехал в «Никласгорден». Вместе с Хансом, который так и не смог навестить свою незнакомую сестру. Щемящее для Валландера мгновение, когда он увидел Ханса у постели Сигне. Еще он часто думал о том, что Хокан фон Энке постоянно навещал свою дочь. Он на нее полагался, думал Валландер. Ей рискнул доверить свои секретные бумаги.

Он долго размышлял, стоит ли озаглавить написанное. В итоге титульный лист остался белым и чистым. Всего получилось 212 страниц. Он последний раз перелистал рукопись, задерживаясь местами, чтобы проверить, не ошибся ли. Все ж таки он, кажется, насколько это возможно, приблизился к правде.

Решил отослать материал Иттербергу. Не подписываясь. Пошлет по почте своей сестре Кристине в Стокгольм, с просьбой переправить пакет дальше. Иттерберг, конечно, вычислит, что отправитель — Валландер, но доказать не сможет.

Иттерберг — человек умный, думал Валландер. Он наилучшим образом распорядится тем, что я написал. И способен понять, почему я послал свои записки анонимно.

Однако он прекрасно понимал, что Иттерберг тоже может упереться в непреодолимую стену. Для многих шведов США по-прежнему остаются единственным спасителем. Без США Европа останется прямо-таки беззащитной. Может, никто и знать не захочет той правды, к которой пришел Валландер.

Он думал о шведских солдатах, направленных в Афганистан. Этого бы никогда не случилось, если б так не пожелали США. Не в открытую, но втихомолку, так же, как их подводные лодки с ведома шведских ВМС и шведских политиков прятались в наших водах в начале 1980-х. Или как 18 декабря 2001 года сотрудникам ЦРУ было дозволено схватить на шведской территории двух подозреваемых в терроризме египтян и в крайне унизительных обстоятельствах переправить их на пытки в американские тюрьмы. Он даже допускал, что разоблаченного Хокана фон Энке сочли бы героем, а не презренным изменником родины.

Ни в чем, думал он, нельзя быть уверенным на сто процентов. Ни в том, как будут истолкованы эти события, ни в том, как продолжится моя жизнь.

Он поставил точку, временно ли, нет ли.

Майский день выдался ясный, но прохладный. Около полудня он долго гулял с Юсси, который, похоже, совсем поправился. Когда приехала Линда — без Ханса, зато с Кларой, — Валландер успел сделать в доме уборку и проверить, что нигде не осталось бумаг, какие Линде видеть незачем. Клара в машине уснула. Валландер бережно взял девчушку на руки и перенес на диван. Держа ее на руках, он всегда испытывал ощущение, будто Линда вернулась в новом обличье.

Они сели за кухонный стол, стали пить кофе.

— Ты убирался? — спросила Линда.

— Весь день.

Она рассмеялась и покачала головой. Потом вдруг опять посерьезнела. Валландер знал, что трудности, через которые прошел Ханс, стали сильной встряской и для нее.

— Я хочу выйти на работу, — сказала она. — Не могу больше быть только матерью.

— Да ведь тебе осталось всего четыре месяца отпуска, а?

— Четыре месяца — очень долгий срок. Я замечаю, что стала раздражаться.

— На Клару?

— На саму себя.

— Это ты унаследовала от меня. Неугомонность и нетерпеливость.

— Да ты же всегда твердишь, что терпение — главная доблесть полицейского, верно?

— Но ведь это едва ли значит, что терпение появляется само собой.

Она отпила глоток кофе, обдумывая его слова.

— Я чувствую себя стариком, — сказал Валландер. — Каждое утро просыпаюсь с ощущением, что все идет ужасно быстро. Не знаю, бегу то ли за чем-то, то ли от чего-то. Просто бегу. Честно говоря, я ужасно боюсь старости.

— Подумай о дедушке! Он жил себе и жил, как обычно, и не думал о том, что стареет.

— Это неправда. Он боялся смерти.

— Может быть, иногда. Но не все время.

— Он был странный человек. Мне кажется, никто с ним не сравнится.

— Я сравнюсь.

— У тебя были с ним такие отношения, какие я утратил еще совсем юным. Иной раз мне думается, что отношения с моей сестрой Кристиной всегда складывались у него куда лучше. Может, с женщинами ему было легче? Я родился не того пола. Он не хотел иметь сына.

— Какие глупости. Сам знаешь.

— Глупости или нет, но я так думаю. Я боюсь старости.

Она вдруг протянула руку через стол, тронула его за плечо.

— Я заметила, что ты тревожишься. Но в глубине души знаешь, что это бессмысленно. С возрастом ничего поделать нельзя.

— Знаю, — кивнул Валландер. — Но порой кажется, что остается только сетовать.

Линда пробыла несколько часов. Они разговаривали, потом Клара проснулась и со счастливой улыбкой устремилась к Валландеру.

И вдруг Валландера поразил всеподавляющий ужас. Память снова исчезла. Он не знал, кто эта малышка, бегущая к нему. Конечно, он видел ее раньше, но понятия не имел, ни как ее зовут, ни что она здесь делает.

Его словно бы окутало безмолвие. Краски исчезли, оставили ему лишь черно-белый набросок.

Тень густела. И Курт Валландер медленно исчезал во мраке, который спустя несколько лет окончательно отправил его в пустую вселенную под названием болезнь Альцгеймера.

Вот и все. Повествование о Курте Валландере подошло к бесповоротному концу. Те годы — десять или больше, — что ему осталось прожить, это его собственное время, его и Линды, его и Клары, а больше ничье.

Послесловие

В мире вымысла допустимо многое. К примеру, иной раз я меняю ландшафт, чтобы никто не мог сказать: это было именно здесь! Именно здесь разыгрывались события!

Делается это, разумеется, затем, чтобы подчеркнуть разницу между вымышленным и реальным. То, что я пишу, могло бы происходить так, как я рассказываю. Но не обязательно так и происходило.

В этой книге много сдвигов такого рода, между происшедшим в реальности и тем, что можно себе помыслить.

Как и большинство авторов, я пишу, чтобы мир стал некоторым образом более постижимым. И тут вымысел порой превосходит документальный реализм.

Не имеет значения, существует где-то в Центральной Швеции лечебное учреждение под названием «Никласгорден» или нет. Не важно, есть ли в стокгольмском Эстермальме банкетный ресторан, где собирались флотские офицеры. Или кафе в пригороде Стокгольма, служащее той же цели. К примеру, может появиться командир подводной лодки по имени Ханс-Улов Фредхелль. А Мадонна в 2008-м в Копенгагене не выступала.

Однако самое важное в этой книге имеет солидную опору в реальности.

Многие люди помогали мне в подготовительной работе. И я приношу им благодарность.

Но окончательное содержание и последняя точка — моя ответственность. Целиком и полностью, без оговорок.

Гётеборг, июнь 2009 г.

Хеннинг Манкелль

Хеннинг Манкелль Возвращение танцмейстера

Пролог Германия Декабрь 1945

Самолет поднялся с военного аэродрома под Лондоном в третьем часу дня 12 декабря 1945 года. Моросил дождь, было довольно холодно. Порывистый ветер то и дело рвал с мачты полосатый чулок-флюгер, но потом опять стихало. Двухмоторный «Бристоль Бленхейм» начал боевые вылеты еще во время битвы за Англию осенью 1940-го. Несколько раз, подбитый немецкими истребителями, он совершал вынужденную посадку, но после каждого такого случая его удавалось залатать и ввести в строй. Теперь, когда война кончилась, самолет использовали главным образом для снабжения английских оккупационных войск в побежденной и разрушенной Германии.

«Но в этот раз командир самолета Майк Гарбетт получил иной приказ – во второй половине дня ему следовало доставить в немецкий городок под названием Бюккебург одного-единственного пассажира. Там его встретят, а на следующий вечер он должен вернуться в Англию. Что это за пассажир и по какому делу он летит в Германию, прямой начальник Майка майор Перкинс не сказал. Майк и не спрашивал. Война хоть и кончилась, но иногда казалось, что она еще продолжается. Ничего необычного в секретной командировке не было.

Получив задание, Гарбетт уселся в одном из аэродромных бараков со вторым пилотом Питером Фостером и штурманом Крисом Уиффином. Они разложили карты. Аэродром находился в нескольких милях от Гаммельна. Гарбетт там никогда раньше не бывал, но Питеру место было знакомо. Никаких гор в окрестности – посадка трудной быть не должна. Лишь бы не нанесло тумана. Уиффин пошел поговорить с метеорологами. Вернувшись, сообщил, что погода в северной и средней Германии во второй половине дня ожидается ясная. Напарники набросали план полета, прикинули, сколько потребуется горючего, и свернули карты.

– У нас только один пассажир, – сказал Гарбетт. – Кто – понятия не имею.

Никто ничего не спросил, да он и не ждал вопросов. Они с Фостером и Уиффином летали вместе уже три месяца. Их объединяло то, что все они выжили. Ведь столько пилотов Королевских Воздушных сил погибли во время войны. Они даже сбились со счета, скольких товарищей потеряли. Мысль, что они остались в живых, приносила не только облегчение. Иногда казалось, что они присвоили чью-то чужую жизнь – жизнь, о которой так мечтали те, кто теперь лежит в земле.

Около двух часов в ворота аэродрома въехала крытая машина. Фостер и Уиффин уже были в самолете, занимаясь последними приготовлениями к старту. Гарбетт стоял на потрескавшейся бетонной плите и ждал. Увидев, что из машины вышел человек в гражданской одежде, он недоуменно наморщил лоб. Изо рта незнакомца торчала незажженная сигара. Шляпа надвинута так, что глаз не видно. Он выудил из багажника маленький черный чемоданчик. Тут же подъехал на своем джипе майор Перкинс. Гарбетту почему-то стало не по себе. Когда Перкинс представил их друг другу, тот пробормотал свое имя, но Гарбетт не расслышал.

– Можете лететь, – сказал Перкинс.

– Багажа больше нет?

Пассажир покачал головой.

– Во время полета лучше не курить, – сказал Гарбетт, – самолет очень старый. Могут быть протечки. Пары бензина чаще всего обнаруживают слишком поздно.

Человек в штатском не ответил. Гарбетт помог ему взобраться по трапу. В самолете было всего три пассажирских сиденья – стальных и довольно неудобных. Никакого другого груза у них не было. Незнакомец сел и пристроил чемоданчик между ног. Гарбетту было любопытно, что это за ценности доставляют в Германию.

Когда они поднялись в воздух, Гарбетт заложил левый вираж и вышел на рассчитанный Уиффином курс. Он выровнял машину и, достигнув запланированной высоты, оставил рычаги Фостеру и вышел в грузовой отсек. Пассажир поднял воротник плаща и еще глубже натянул шляпу.

Спит, что ли, подумал Гарбетт. Но что-то подсказывало ему, что человек на борту не спит.

Несмотря на слабое освещение аэродрома в Бюккебурге, они приземлились без всяких затруднений. Грузовик отбуксировал самолет к самому краю длинного подсобного строения, где уже ожидало несколько военных машин. Гарбетт помог пассажиру сойти с самолета. Но едва он протянул руку к чемоданчику, как тот замотал головой и, взяв его сам, сел в одну из машин, и колонна тотчас тронулась. Фостер с Уиффином, выбравшись наружу, увидели только красные габаритные огни. Было свежо, обоих знобило.

– Интересно бы узнать, кто это, – произнес Уиффин.

– Лучше не узнавать, – ответил Гарбетт.

И показал на направляющийся к самолету джип.

– Думаю, нас поселят в казарме, – сказал он. – Судя по всему, это за нами.

Когда они разместились и поужинали, местные механики пригласили их выпить с ними пива. Фостер и Уиффин согласились, но Гарбетт устал и решил остаться в казарме. Он долго не мог заснуть. Лежал и пытался сообразить, кем мог быть их загадочный пассажир. И что там у него в чемоданчике, что он никому не позволял к нему притронуться? Он чертыхнулся. Какое его дело? Пассажир с секретным поручением, и его, Гарбетта, единственное задание – забрать его на следующий день. И все.

Пилот посмотрел на часы – уже полночь – и поправил подушку. Когда вернулись Фостер и Уиффин, он уже спал.

Дональд Давенпорт вышел из британской тюрьмы для немецких военнопленных сразу после одиннадцати вечера. Его разместили в гостинице, уцелевшей во время бомбежек и теперь служившей жильем для британских офицеров, расквартированных в Гаммельне. Он устал, надо было выспаться как следует, чтобы выполнить порученную ему работу без сучка и задоринки. Он немного сомневался в сержанте по фамилии Мак-Манаман, приданном ему в помощники. Он не любил работать с неопытными напарниками. Много риска, особенно если учесть, что предстоящее задание было не из легких.

Он отказался от вечернего чая и прошел прямо в свой номер. Сел за стол и прочитал материалы совещания, начавшегося через полчаса после его прибытия в Германию. Первым в стопке лежал формуляр, переданный ему молодым майором по имени Стакфорд – тот отвечал за всю операцию.

Он разгладил бумагу, поправил настольную лампу и прочитал имена. Крамер, Леманн, Хайдер, Фолькенрат, Грезе… всего двенадцать имен, три женщины и девять мужчин. Он внимательно прочитал данные об их весе и росте и сделал соответствующие пометки. Спешить нельзя – профессиональная гордость требовала тщательности. Только в полвторого он отложил ручку. Теперь все ясно: он произвел расчеты и трижды проверил – ничего не упущено. Он вышел из-за стола, сел на край кровати и открыл чемоданчик. Хотя он и знал, что никогда ничего не забывает, все же проверил на всякий случай – нет, все на месте. Он достал чистую рубашку, закрыл чемодан и вымылся холодной водой – другой не было.

У него никогда не было проблем со сном. И в эту ночь тоже.

В начале шестого, когда постучали в дверь, он был уже одет. Быстро позавтракав, они поехали через темный и мрачный городок в тюрьму. Сержант Мак-Манаман уже ждал его. Парень был очень бледен, и Давенпорт начал сомневаться, не подкачает ли. Но присоединившийся к ним Стакфорд, почувствовав его тревогу, отвел Давенпорта в сторону и уверил, что Мак-Манаман не подведет, хотя, конечно, ему и не по себе.

К одиннадцати все было готово. Давенпорт решил начать с женщин – поскольку их камеры находились ближе всего к виселице, они неизбежно услышали бы звук открывающегося люка, а он хотел бы оградить их от этого. Давенпорту было все равно, какое именно преступление совершил тот или иной заключенный, но его личная порядочность требовала начать с женщин. Все, кому полагалось присутствовать, заняли свои места. Давенпорт кивнул Стакфорду, и тот дал знак одному из охранников. Послышались выкрики команд, загремели ключи, открылась дверь камеры. Давенпорт ждал.

Первой была Ирма Грезе. На какой-то миг его очерствевшее сердце сжалось от горького недоумения. Неужели эта изящная блондинка двадцати двух лет могла избивать кнутом заключенных в концлагере Бельзен до смерти? Почти ребенок. Но приговор никаких сомнений не оставлял – она изверг и должна умереть. Она посмотрела ему в глаза. Потом на виселицу. Охранник помог ей подняться по лестнице. Давенпорт проследил, чтобы она встала точно на крышку люка, и накинул петлю, краем глаза следя, чтобы Мак-Манаман как следует связал ей ноги кожаным ремнем. Когда он накидывал капюшон на ее голову, он уловил, как она еле слышным голосом произнесла только одно слово:

– Schnell!

Мак-Манаман сделал шаг назад, и Давенпорт взялся за рукоятку механизма, открывающего люк. Женщина упала камнем. Давенпорт знал, что рассчитал совершенно точно – высота падения была достаточной, чтобы сломать шейные позвонки, но не настолько велика, чтобы голова оторвалась от тела. Вместе с Мак-Манаманом он спустился под эшафот и, после того, как британский армейский врач выслушал сердце и констатировал смерть, снял петлю. Тело унесли – Давенпорт знал, что в твердой земле тюремного двора уже выкопаны могилы. Он снова поднялся на эшафот и проверил, какой должна быть длина веревки для следующей осужденной. Когда все было готово, он снова кивнул Стакфорду, и через минуту в дверях стояла Элизабет Фолькенрат со связанными за спиной руками, одетая точно так же, как Ирма Грезе, – серое платье ниже колен. Три минуты спустя она тоже была мертва.

Казнь заняла два часа семь минут. Давенпорт рассчитывал на два пятнадцать. Мак-Манаман справился. Все шло по плану. Давенпорт сложил веревку и кожаные ремни в свой чемоданчик и попрощался с Мак-Манаманом.

– Выпейте стаканчик коньяку, – сказал он. – Вы хорошо поработали.

– Они это заслужили, – коротко ответил Мак-Манаман. – Я не нуждаюсь в коньяке.

Давенпорт уехал из тюрьмы с майором Стакфордом, прикидывая, не получится ли вернуться в Англию пораньше, чем планировалось. Впрочем, еще накануне он решил, что полетит вечером – мало ли что может случиться. Даже для Давенпорта, самого опытного палача Англии, двенадцать казней в один день было многовато, и он решил оставить все, как есть.

Стакфорд пригласил его отобедать в столовой гостиницы. Они сидели в отдельном кабинете. Стакфорд приволакивал левую ногу после ранения. Давенпорту он нравился, прежде всего тем, что не задавал ненужных вопросов. Он терпеть не мог, когда его начинали спрашивать, как он казнил того или иного преступника, чье имя все знали из газет.

За едой они обменялись несколькими ничего не значащими фразами о погоде и о том, не предвидится ли в Англии дополнительных пайков на чай и табак к приближающемуся Рождеству.

Только когда они уже пили чай, Стакфорд заговорил об утренней казни.

– Меня беспокоит только одно, – сказал он. – Люди быстро забывают, что все с таким же успехом могло быть и наоборот.

Давенпорт не сразу понял, что хотел сказать Стакфорд. Но спрашивать не понадобилось – Стакфорд пояснил сам.

– С таким же успехом немецкий палач мог приехать в Англию, чтобы повесить английских военнопленных. Молодых английских девушек, избивающих кнутом заключенных в концлагере. Это безумие могло поразить нас точно так же, как немцев – я имею в виду Гитлера и нацизм.

Давенпорт молчал, ожидая продолжения.

– Никто не рождается злодеем. Вышло так, что нацистами стали немцы. Но никто не убедит меня, что это не могло бы произойти и в Англии. Или Франции. Или в США – почему бы нет?

– Я понимаю ход мысли, – сказал Давенпорт. – Но не могу сказать, правы вы или нет.

Стакфорд подлил ему чаю.

– Мы казним самых закоренелых, – продолжил он, помолчав. – Самых страшных военных преступников. Но мы знаем, что многим удалось улизнуть. Как, скажем, брату Йозефа Леманна.

Леманн был последним из двенадцати. Маленький человечек, встретивший смерть совершенно спокойно, с отрешенным видом.

– Его брат был еще хуже него, – продолжал Стакфорд. – Но сумел скрыться. Может быть, использовал один из тайных нацистских каналов и живет теперь в Аргентине или Южной Африке. Там он недосягаем.

Они помолчали. За окном шумел дождь.

– Вальдемар Леманн. Непостижимый садист, – сказал Стакфорд. – Он не только сам измывался над пленными. Он находил какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы обучать своих подчиненных искусству мучить людей. Его следовало бы повесить так же, как и брата. Но мы его не нашли. Пока не нашли.

В пять часов Давенпорт вернулся на аэродром. Он мерз, несмотря на толстое зимнее пальто. Пилот уже ждал его у трапа. Интересно, о чем он думает. Он уселся на стальное сиденье в холодной кабине и поднял воротник – моторы ревели немилосердно.

Самолет набрал скорость и исчез в облаках.

Что ж, задание он выполнил. Все прошло гладко. Не зря он считается лучшим палачом Англии.

Самолет несколько раз подряд провалился в воздушные ямы. У Давенпорта все не шли из головы слова Стакфорда о тех, кому удалось улизнуть. Он вспомнил этого Леманна, находившего особое удовольствие в обучении чудовищной жестокости других.

Он плотнее завернулся в пальто. Воздушные ямы были позади. Самолет взял курс на Лондон. Это был хороший день. Задание выполнено превосходно. Никто из осужденных не пытался сопротивляться, когда их вели к виселице. Ни одна голова не оторвалась.

Он был доволен. Впереди – несколько свободных дней. Потом предстояла казнь убийцы в Манчестере.

Он задремал на своем жестком сиденье. Ему не мешал даже рев мотора рядом.

Майк Гарбетт так и не понял, кто был его пассажир.

Часть 1 Херьедален Октябрь-ноябрь 1999

class='book'> 1 По ночам он не спал. Его окружали тени. Это началось, когда ему было двадцать два. Сейчас ему исполнилось семьдесят шесть. Он не спал по ночам уже пятьдесят четыре года. Тени всегда были рядом. Ночью ему удавалось поспать, только приняв большую дозу сильного снотворного. Но, просыпаясь, он знал, что тени все равно рядом, хоть их и не видно.

Эта ночь, уже приближавшаяся к рассвету, не была исключением. Тени – или, как он иногда их называл, посетители – всегда появлялись через пару часов после наступления темноты. Только что их не было – и вот они уже рядом, немые белые лица. За много лет он привык к их присутствию. Но он знал и то, что доверять им нельзя. В один прекрасный день они перестанут молчать. И что тогда от них ждать, неизвестно. Набросятся они на него? Начнут разоблачения? Иногда он кричал на них, несколько раз даже принимался бить руками по воздуху, чтобы их отогнать. Какое-то время ему удавалось держать их на расстоянии. Но потом они возвращались и оставались до рассвета. Тогда он наконец засыпал, но всего на несколько часов – надо было идти на работу.

Всю свою взрослую жизнь он чувствовал усталость. Он сам не понимал, как выдерживал все это. Оглядываясь на свою жизнь, он вспоминал только бесконечный ряд дней, сквозь которые ему приходилось мучительно продираться. И во всех воспоминаниях всегда присутствовала усталость. Иногда он вспоминал свои фотографии – не было ни одной, где бы он не выглядел изможденным. Тени мстили ему и оба раза, когда он был женат: женщины уставали от его постоянной тревоги и от того, что все свободное от работы время он спал. Они уставали от его ночных бдений, от того, что он не может внятно ответить на вопрос, почему он не спит ночью, как все. В конце концов они уходили, и он опять оставался в одиночестве.

Он посмотрел на часы. Четверть пятого утра. Он вышел в кухню и налил кофе из термоса. Градусник за окном показывал минус два. Градусник висел криво – вот-вот оторвется, и он подумал, что шурупы надо бы подкрутить. Когда он пошевелил штору, в темноте двора залаял пес. Шака был его единственной защитой. Имя для этого крупного скандинавского шпица он нашел в книге, название теперь уже и не помнил. В ней рассказывалось о могущественном зулусском вожде, и он подумал, что имя замечательно подходит сторожевому псу. Короткая, легкопроизносимая кличка. Он захватил кофе в гостиную и посмотрел на окна Тяжелые шторы наглухо задвинуты. Он в этом и не сомневался, но все равно не мог удержаться, чтобы не проверить.

Он снова сел к столу и стал рассматривать разбросанные кусочки складной головоломки. Головоломка была хорошей – много элементов, требуется масса фантазии и терпения, чтобы найти каждому фрагменту свое место и составить целую картину. Наконец ему это удалось. Он бросил ее в камин и тут же начал новую. Он всегда заботился, чтобы дома был запас этих игр. Он часто думал, что с ними его связывают такие же отношения, как курильщика с сигаретами. Уже много лет он состоял членом всемирного клуба составителей головоломок. Правление клуба было в Риме, и каждый месяц он, как член клуба, получал информационный листок – какие предприятия прекратили, а какие, наоборот, начали производить головоломки. Уже в середине семидесятых он начал замечать, что все труднее раздобыть настоящую игру, ручной работы. А серийные, машинного производства, он не любил – в их элементах не было ни логики, ни связи с общей идеей. Они могли быть трудными для решения, но это были чисто механические трудности. Как раз сейчас он начал работу над картиной Рембрандта «Батавы приносят клятву верности Клаудиусу Цивилису». Три тысячи элементов. Головоломку создал один истинный художник этого дела из Руана. Несколько лет назад, путешествуя на автомобиле, он посетил этого мастера. Они тогда говорили, что самые лучшие головоломки – это те, где есть тонкая игра света и тени. С этой точки зрения Рембрандт предъявлял самые большие требования к терпению и фантазии.

Он держал в руке кусочек, принадлежавший, скорее всего, фону картины. Прошло чуть не десять минут, пока он нашел для него место. Он снова поглядел на часы. Половина пятого, чуть больше. До рассвета оставалось еще несколько часов. Еще несколько часов до того, как тени исчезнут и он сможет заснуть.

Жизнь стала заметно проще с тех пор, как ему исполнилось шестьдесят пять и он ушел на пенсию. Уже не нужно бояться уснуть во время работы.

Но теням следовало бы оставить его в покое. Он уже понес свое наказание. Жизнь его и так уже искалечена. Неужели им этого мало?

Он поднялся из-за стола и подошел к полке с музыкальным центром, купленным несколько месяцев назад во время одной из нечастых поездок в Эстерсунд. Компакт-диск уже был в гнезде, поэтому он просто нажал кнопку. Этот диск он, к своему удивлению, купил в том же магазине. Аргентинские танго. Настоящие танго. Он увеличил громкость. У шпица во дворе был хороший слух – собака приветливо тявкнула, но тут же замолчала. Продолжая слушать, он обошел стол, приглядываясь к разбросанной головоломке. Работы еще много. Пройдет минимум три ночи, пока картина будет собрана и он сможет ее сжечь. А у него еще предостаточно таких же, ожидающих своей очереди в картонных коробках. К тому же через несколько дней он должен поехать на почту в Свег и получить посылку от старого мастера из Руана.

Он сел на диван, продолжая слушать музыку. Это было главной мечтой всей его жизни – поехать в Аргентину. Провести несколько месяцев в Буэнос-Айресе и танцевать по ночам. Но из этого так ничего и не получилось, каждый раз что-то его останавливало. Когда одиннадцать лет назад он покинул Вестеръётланд и переехал на север, в леса Херьедалена, он уже решил было, что теперь-то уж точно совершит задуманное путешествие. Жил он скромно, и небольшой его пенсии вполне хватило бы на поездку. Но вместо этого он несколько раз съездил на машине в Европу, разыскивая новые головоломки.

Наконец он осознал, что никогда не поедет в Аргентину. Никогда не будет танцевать танго в Буэнос-Айресе.

А что мешает мне танцевать здесь? – подумал он. У меня есть музыка и есть партнер.

Он поднялся с дивана. Пять часов. До рассвета все еще далеко.

Самое время для танцев. Он прошел в спальню и достал из шкафа темный костюм. Внимательно оглядел его, прежде чем надеть. Маленькое пятнышко на лацкане раздражало его. Он намочил носовой платок и аккуратно потер лацкан. Пятнышко исчезло. Потом он переоделся. К белой сорочке он выбрал на этот раз красно-коричневый, цвета ржавчины, галстук.

Важнее всего обувь. У него был выбор – за эти годы он купил несколько пар отличных итальянских туфель для танцев, все очень дорогие. У человека, серьезно относящегося к танцу, обувь должна быть безукоризненной.

Одевшись, он подошел к зеркалу на дверце шкафа. Посмотрел на себя. Седые, коротко остриженные волосы. Слишком худ, надо бы есть побольше. Но все равно он остался доволен – выглядит он значительно моложе своих семидесяти шести лет.

Потом он вернулся назад и остановился у закрытой двери в комнату для гостей. Он постучал и вообразил, что из-за двери его приглашают войти. Открыл дверь и зажег свет. На кровати лежала его партнерша. Его всегда поражало, насколько естественно она выглядит – совершенно как живая. Но это была всего лишь кукла. Он стянул с нее одеяло и поднял. Белая блузка, черная юбка. Он назвал ее Эсмеральдой. На столике стояло несколько флаконов духов. Он поставил куклу на пол, выбрал скромный «Диор» и осторожно брызнул ей на шею. Зажмурившись, он подумал, что разница между живым человеком и куклой не так уж велика.

Он взял ее под мышку и отнес в гостиную. Много раз он намеревался убрать отсюда всю мебель, повесить под потолком лампы с приглушенным светом и положить в пепельницу зажженную сигару – тогда у него был бы собственный аргентинский танцевальный салон. Но из этого так ничего и не вышло. Был только небольшой свободный участок между столом и книжной полкой, на которой стояла стереосистема. Он просунул носки ботинок в специальные стремена на ее ногах.

И начал танец. После первых же па он почувствовал, что тени отступают. Он танцевал очень легко. Из всех танцев, что он выучил за свою жизнь, танго подходило ему лучше всего. И у него никогда не было лучше пары, чем Эсмеральда. Когда-то, еще в Буросе, была женщина, Розмари, хозяйка шляпного магазина. Он танцевал с ней танго, и у них получалось великолепно. Но однажды, когда он только-только принарядился для встречи с ней в танцевальном клубе, ему сообщили, что она погибла в автокатастрофе. Потом он танцевал со многими, но только когда он сделал Эсмеральду, у него возникло чувство, похожее на то, что он испытывал, танцуя с Розмари.

Мысль сделать куклу появилась у него в одну из бесконечных бессонных ночей много лет назад. Он случайно увидел по телевизору старый мюзикл, где герой, возможно это был Джин Келли, танцевал с куклой. Он пришел в восторг и тут же решил сделать себе такую же.

Сложнее всего оказалась набивка. Он перепробовал все, но только пенополиуретан создавал иллюзию, что держишь в руках живого человека. Он сделал ей высокую грудь и пышный зад. Обе его жены были тощими.

Теперь он сделал себе женщину, которую приятно было держать в руках. Когда он танцевал с ней, вдыхая запах ее духов, он чувствовал возбуждение. Но теперь уже не так часто, как пять-шесть лет назад. Его половые потребности стали понемногу угасать, и не сказать, чтобы он об этом жалел.

Он танцевал больше часа. Отнес Эсмеральду в ее комнату, положил на постель и почувствовал, что вспотел. Он снял костюм, повесил его на вешалку и принял душ. Скоро рассветет, и он сможет наконец лечь спать. Еще одна бесконечная ночь позади.

Он вышел из ванной в халате и налил кофе. Термометр по-прежнему показывал минус два. Он подвигал штору. Шака ответил коротким лаем. Он представил себе окружавший его лес. Это было как раз то, о чем он мечтал. Одинокая усадьба, абсолютно современная, но без соседей. И никакой проезжей дороги – единственная дорога, ведущая в усадьбу, здесь же и кончалась. Наконец-то он нашел то, что искал. Просторный, добротно построенный дом с большой гостиной – ему же было нужно место для танцев. Он купил дом у старого егеря – тот уехал в Испанию.

И он сидел за столом в кухне и пил свой кофе. Уже угадывалось начало рассвета. Скоро он сможет лечь, укрыться одеялом и уснуть. Тени скоро исчезнут.

Во дворе залаял Шака. Он прислушался. Снова короткий лай, и опять тихо. Должно быть, какой-нибудь зверь, скорее всего заяц. Шака в своей просторной конуре надежно охранял его.

Он вымыл чашку и поставил ее рядом с плитой. Через семь часов она понадобится опять. Он не любил менять чашки, пользовался одной и той же неделями. Потом он пошел в спальню, снял халат и забрался в постель. Еще не рассвело, но в ожидании рассвета он обычно лежа слушал радио. Когда начинало по-настоящему светать, он выключал радио, гасил свет и устраивался поудобнее – наконец-то можно было уснуть.

Снова залаял Шака. Он нахмурился, прислушался и досчитал до тридцати. Все было тихо. Если это и зверь, то его уже и след простыл. Он включил радио и стал рассеянно слушать музыку.

И опять залаял Шака, но теперь по-другому. Он резко сел в кровати. Это был яростный, захлебывающийся лай. По-видимому, близко подошел лось. Или медведь. Каждый год в окрестностях убивали медведя, сам он, правда, никогда с медведями не встречался. Шака продолжал лаять, все так же яростно. Он встал и снова надел халат. Шака замолчал. Он подождал немного – тишина. Снова снял халат и залез под одеяло. Он всегда спал голым. Лампа около радиоприемника осталась включенной.

Вдруг он резко поднялся. Что-то было не так. Что-то не так с собакой. Он задержал дыхание и прислушался. Тишина. Ему стало не по себе. Тени, похоже, пришли в движение. Он встал. Что-то такое с лаем. Этот последний взрыв закончился как-то не так. Слишком внезапно. Он вышел в гостиную и отдернул штору на окне во двор. Шака молчал, и он почувствовал, как колотится сердце. Он вернулся в спальню, натянул брюки и свитер. Вынул дробовик с обоймой на шесть патронов – он всегда держал его под кроватью. Затем вышел в прихожую и сунул ноги в сапоги, все время прислушиваясь, – Шака молчал. Он подумал, что все это ему чудится, что все как обычно. Скоро рассветет. Это все тени, подумал он, из-за них у меня нет покоя. Он открыл все три замка и осторожно толкнул ногой дверь. Шака по-прежнему не реагировал. Теперь он точно знал – что-то не так. Он взял с полки фонарик и посветил в темноту. Шаки не было видно. Он позвал его несколько раз, попытавшись осветить темную опушку подходившего к самой усадьбе леса. Ответа не было. Он быстро захлопнул дверь. Обливаясь потом, снял ружье с предохранителя и снова открыл дверь. Осторожно спустился по ступенькам. Все было тихо. Он пошел к конуре и вдруг замер. Шака лежал на земле с открытыми глазами, серо-белая шерсть была в крови. Он резко повернулся и побежал к дому. Взлетел на крыльцо и резко захлопнул дверь. Что-то должно было произойти, только он не знал что. Кто-то же убил Шаку! Он зажег все лампы в доме и сел на кровать. Его трясло.

Тени обманули его. Он не почувствовал опасность вовремя. Он-то всегда думал, что это тени нападут на него, что именно от них исходит угроза. Но он ошибался, опасность пришла извне! Тени ввели его в заблуждение. Пятьдесят четыре года он позволял себя обманывать. Он думал, что худшее миновало. Теперь он понял, что ошибался. Картинки того страшного 1945 года поплыли перед ним. Нет, ему не удалось скрыться.

Он встряхнул головой и подумал, что добровольно не сдастся. Кто там прячется в темноте, кто убил собаку, он не знал. Но Шака все равно успел его предупредить. Он не сдастся. Он швырнул в сторону сапоги, надел носки и, продолжая вслушиваться, извлек из-под кровати кроссовки. Когда же придет рассвет? Только бы рассвело, тогда им до него не добраться. Он вытер потные ладони об одеяло. Ружье придавало ему уверенность. Стрелять-то он умел. Его не так просто взять голыми руками.

В ту же секунду дом словно бы рухнул. Во всяком случае, ему так показалось. Грохот был такой, что он против воли бросился на пол. Поскольку палец он держал на спусковом крючке, ружье выстрелило. Заряд угодил в зеркало на двери гардероба. Он осторожно подполз к двери и заглянул в гостиную. Теперь он понял, что произошло. Кто-то выстрелил, а может быть, даже швырнул гранату в выходящее на юг большое окно. Весь пол был усеян осколками стекла.

Он не успел обдумать положение, как выстрелили в северное окно. Он прижался к полу. Они окружили его и теперь крушат окна, чтобы проникнуть в дом. Он лихорадочно искал выход.

Рассвет, успел он подумать. Только рассвет может меня спасти. Только бы кончилась эта проклятая ночь.

Потом с таким же грохотом разлетелось окно в кухне. Он лежал вжавшись в пол, прикрыв голову руками. Следующий взрыв, как он понял, раздался в ванной. Он почувствовал, как ледяной сквозняк тянет через разбитые окна.

Раздалось шипение. Что-то упало на пол рядом с ним. Он поднял голову и увидел, что это патрон со слезоточивым газом. Быстро отвернулся, но было уже поздно. Ядовитый дым достиг глаз и легких. Уже не видя, он понял, что продолжают стрелять такими же патронами. Резь в глазах была невыносимой, он уже не выдерживал. Но все еще сжимал в руках ружье. Надо немедленно покинуть дом, другого выхода нет. Его спасет не рассвет, а темнота. Он побежал к входной двери. Глаза нестерпимо болели. Кашель разрывал легкие. Он выскочил из дома и одновременно выстрелил. До опушки было метров тридцать. Он бежал изо всех сил, почти ничего не видя и в любую секунду ожидая выстрела в спину. На бегу он успел подумать, что если его убьют, он даже не будет знать кто. Он знал, за что, но не знал кто. Мысль причиняла ему не меньшее страдание, чем резь в глазах. Он наткнулся на дерево и чуть не упал. Ничего не видя, он продолжал бежать между стволами. Сучья немилосердно царапали лицо, но он знал, что останавливаться нельзя. Его легко найдут, если только он не уйдет как можно дальше в лес.

Он споткнулся о кочку и упал. Попытался подняться, но ощутил что-то на шее. Он сразу понял, что это. Кто-то наступил ему на затылок. Он понял, что проиграл. Тени победили. Наконец-то они перестали прятаться и молчать, они показали свое лицо.

И все равно он хотел увидеть того, кто собирался его убить. Он попытался повернуть голову, но не смог – нога прижимала голову к земле. Потом кто-то потянул его за ноги. Глаза ему завязали, хотя в этом не было никакой необходимости – он по-прежнему ничего не видел. В какой-то момент он почувствовал на лице дыхание и хотел что-то сказать, но вместо слов зашелся в очередном приступе кашля. Затем на его шее сомкнулись руки. Он попытался сопротивляться, но сил уже не было. Жизнь уходила.

Но прошло еще почти два часа, прежде чем он умер. Страшный водоворот на грани между нестерпимой болью и безнадежным желанием выжить унес его туда, где он когда-то сам выбрал свою судьбу, и она теперь настигла его. Его швырнули на землю. Кто-то стянул с него брюки и свитер. Он успел ощутить всей кожей холодную землю, прежде чем на него обрушился удар кнута. Боль была адской. Он не знал, сколько было ударов. Он то и дело терял сознание, но вновь приходил в себя – на него лили ледяную воду. И удары продолжали сыпаться. Он слышал свой крик, но прийти на помощь было некому. Шака лежал на дворе мертвый.

Последнее, что он успел почувствовать, – его вновь приволокли в дом и били по пяткам. Все погасло. Он умер.

Не мог он знать и того, что его, голого, оттащили на опушку и бросили лицом вниз на землю.

И только тогда наступил рассвет.

Было 19 октября 1999 года. Через несколько часов пошел дождь, медленно, почти незаметно перешедший в мокрый снег.

2

Стефан Линдман был полицейским. Не реже чем раз в год он попадал в положения, когда ему бывало очень страшно. Один раз его свалил психопат весом больше ста килограммов. Он лежал придавленный к полу и с растущим отчаянием ждал, что тот вот-вот свернет ему шею своими огромными корявыми руками. И если бы один из его сослуживцев не треснул психопата что есть силы по голове, тому, скорее всего, удалось бы осуществить свое намерение. В другой раз в него выстрелили, когда он постучал в дверь, чтобы прекратить семейную ссору. Стреляли из маузера, и пуля слегка задела ногу. Но еще никогда ему не было так страшно, как сегодня, 25 октября 1999 года, когда он просто лежал в своей постели, уставившись в потолок.

Стефан не спал почти всю ночь. Иногда он забывался, но тут же вновь приходил в себя – как только он закрывал глаза, его преследовал один и тот же кошмар. Наконец, совершенно обессиленный, он встал и уселся перед телевизором, настроив его на канал с порнофильмами. Через несколько минут он почувствовал отвращение, выключил телевизор и снова лег.

В семь часов он встал окончательно. За ночь он разработал план, вернее, некий магический ритуал. Он не пойдет прямо в больницу. Надо рассчитать время так, чтобы не просто пройти самой длинной дорогой, но и успеть дважды обойти вокруг больничного здания. И все время он будет искать знак, примету: заключение будет положительным. Чтобы окончательно собраться с силами, он выпьет чашку кофе в больничном кафе и заставит себя внимательно прочитать местную газету.

Он надел лучший костюм, чего, вообще говоря, делать не собирался. Обычно, когда он не надевал полицейскую форму или иную служебную одежду, то натягивал джинсы и свитер. Но сейчас почему-то почувствовал, что обязан надеть костюм. Завязывая галстук, он всматривался в свою физиономию в зеркале в ванной. Было заметно, что он уже несколько дней толком не спал и не ел. Щеки запали. К тому же ему следовало постричься. Он не любил, когда волосы торчали из-за ушей.

Ему вообще не нравилась физиономия в зеркале. Это было странно. Он был тщеславен и часто смотрелся в зеркало. Обычно он оставался доволен результатом осмотра. Собственное отражение приводило его в хорошее расположение духа. Но в это утро все было по-иному.

Одевшись, он выпил чашку кофе. Достал из холодильника хлеб и ветчину, но кусок в горло не лез.

У врача надо быть без четверти девять. Сейчас 7.37. У него, таким образом, остается час и восемь минут на осуществление задуманного плана.

Моросил дождь.

Стефан Линдман жил в самом центре Буроса, на Аллегатан. Три года назад он снимал квартиру в Шёмаркене, за чертой города. Но вдруг подвернулась эта трехкомнатная квартира, и он, не задумываясь, подписал контракт. Напротив находилась гостиница «Ткач». Отсюда было рукой подать до здания полиции. Даже до стадиона он легко добирался пешком, когда «Эльфсборг» играл на своем поле. Футбол интересовал его больше всего, кроме, конечно, работы. Иногда он представлял себе, что играет в профессиональном итальянском клубе, а не работает в буросской полиции. Он немного стыдился этих фантазий, но избавиться от них не мог.

Он поднялся по лестнице на Стенйердсгатан и пошел в сторону театра и гимназии. Мимо проехала полицейская машина – кто в ней сидел, он не заметил. Он вдруг снова почувствовал страх. Как будто его уже нет, он уже умер. Он плотнее завернулся в куртку. Собственно говоря, непонятно, почему он должен ожидать плохого ответа. Он прибавил шагу. Мысли не давали ему покоя. Холодные капли дождя падали на лицо, как напоминание о жизни – уходящей от него жизни.

Ему было тридцать семь лет. Все время после окончания полицейской школы он работал в Буросе. Сюда он и хотел попасть. Он родился в городишке Чинна, отец торговал подержанными машинами, а мать работала в пекарне. Стефан был самым младшим из трех детей, неожиданным и поздним. Сестры были на семь и на девять лет старше его.

Детство он всегда вспоминал как невыносимо пресный и скучный период времени. Быт был спокойным и размеренным. Ни отец, ни мать не любили путешествий. Самые дальние поездки – Бурос или Варберг. Даже Гётеборг казался слишком большим, далеким и пугающим. Сестры взбунтовались против такой жизни и покинули дом довольно рано, одна уехала в Стокгольм, другая – в Хельсинки. Родители восприняли их отъезд очень болезненно, и Стефан осознал, что должен остаться в Чинне или, по крайней мере, вернуться туда после того, как решит, чем ему заниматься. Подростком он был очень беспокойным и нервным и не знал, куда себя деть.

Случайно он познакомился с парнем, занимавшимся мотокроссом. Он нанялся ему в помощники и несколько лет кочевал по Швеции по различным соревнованиям. Наконец, это ему надоело, и он вернулся в Чинну – к великой радости родителей, приветствовавших возвращение блудного сына. Он понятия не имел, чем бы заняться теперь. Так же случайно он познакомился с полицейским из Мальмё, гостившим у его знакомых в Чинне. И тогда впервые родилась мысль – а может быть, стать полицейским? Несколько дней он размышлял над новой идеей, а потом решил: по крайней мере, попытаться стоит.

Родители выслушали его решение со сдержанной тревогой. Но Стефан успокоил их – полицейские есть даже в Чинне. Ему не нужно будет уезжать.

Без проволочек он приступил к осуществлению своего плана. Первым делом снова сел за школьную парту, чтобы окончить гимназию. Желание стать полицейским было настолько сильным, что учеба пошла довольно легко. Он еще и подрабатывал, время от времени подменяя школьного сторожа.

К его удивлению, он был принят в полицейскую школу с первой попытки. И там тоже учился без затруднений. Особых отличий никогда не получал, но все же был из лучших на курсе. И наконец вернулся домой в полицейской форме и сообщил, что получил назначение в Бурос – всего сорок километров от Чинны. Первый год он каждый день ездил на работу из дому. Но потом влюбился в девушку из полицейской канцелярии и переехал в Бурос. Они жили вместе три года. В один прекрасный день она сообщила, что встретила другого мужчину и уезжает с ним в Тронхейм.

Стефан не особенно огорчился. Их отношения ему тоже наскучили. К нему вдруг вернулось детство. Единственное, что мучило его, – он никак не мог отделаться от мысли: как же так, у нее уже был роман с этим парнем, а он ничего не замечал.

Он даже не заметил, как ему исполнилось тридцать. Тут внезапно скончался от инфаркта отец, а через несколько месяцев и мать. На следующий день после ее похорон он поместил объявление в буросской газете. Откликнулись четыре женщины, и со всеми он встретился по порядку. Одна из них была полька. Она уже много лет жила в Буросе. У нее было двое взрослых детей, она работала в кафетерии в гимназии. Она была почти на десять лет старше его, но эта разница казалась незаметной. С самого начала он не мог понять, почему он так сразу в нее влюбился. Она его просто околдовала. Потом сообразил – дело в том, что она была совершенно обычной. Она принимала жизнь всерьез, но старалась избегать сложностей. Они сошлись, и Стефан впервые в жизни осознал, что способен испытывать по отношению к женщине что-то, помимо простого желания. Ее звали Елена. Жила она в Норрбю, и он оставался у нее ночевать несколько раз в неделю.

Именно там, стоя утром у зеркала, он обнаружил этот странный узелок на языке. Мысли его прервались – он подошел к больнице. По-прежнему моросил дождь. Было без четырех восемь. Он прибавил шагу. Решено обойти больницу дважды – и он сделает, как решил.

В полдевятого он сидел в кафе с чашкой кофе и газетой в руке. Но он не прочитал ни строчки и не притронулся к кофе.

Когда он стоял перед дверью врачебного кабинета, его снова охватил страх. Преодолев себя, он постучал и вошел в дверь. Врач оказался женщиной. Он попытался прочесть на ее лице свой приговор – помилование или смерть. Она улыбнулась ему, чем только усугубила его сомнения. Чему она улыбается? Что это – неуверенность? Сострадание? Или просто облегчение, что ей не придется выносить кому-то смертный приговор?

Он сел за стол напротив нее. Она поправила сбившиеся бумаги.

Потом он был ей благодарен, что она сразу перешла к делу.

– К сожалению, обследование показало, что узелок на вашем языке имеет злокачественную природу.

Он кивнул и проглотил слюну. Он знал это все время, с того самого утра в ванной у Елены в Норрбю. У него рак.

– Никаких признаков метастазирования. Поскольку опухоль обнаружена очень рано, мы можем начать лечение немедленно.

– Какое лечение? Вырезать язык?

– Нет, конечно. Мы начнем с лучевой терапии. Потом будет операция.

– Я умру?

Он не готовил этот вопрос. Он просто сорвался сам по себе.

– Рак – всегда серьезно, – ответила врач. – Но у нас теперь есть современные средства борьбы. Давно прошло время, когда диагноз «рак» приравнивался к смертному приговору.

Он провел у нее около часа и вышел насквозь мокрый. Где-то в животе лежала льдинка. Боль, которая не жгла, но ощущалась, как руки того психопата на шее. Он заставил себя успокоиться. Теперь он может выпить кофе и прочитать газету. А потом решить, умирает он или еще нет.

Но местной газеты уже не было. Он взял центральную вечерку. Льдинка в животе все не таяла. Он выпил кофе и перелистал газету. Заголовки и фотографии забывались мгновенно, как только он переворачивал страницу. Но потом что-то привлекло его внимание. Имя под фотоснимком. Заметка о зверском убийстве. Он уставился на фото и подпись. Герберт Молин, 76 лет, бывший полицейский.

Он отложил газету и пошел добавить кофе. Он знал, что надо доплатить две кроны, но ему было не до этого. У него был рак, и он мог себе позволить такие вольности. К прилавку подтащился какой-то старик. Он хотел налить себе кофе, но его била такая дрожь, что в чашку почти ничего не попадало. Стефан помог ему и удостоился благодарного взгляда.

Вернувшись к столу, он снова развернул газету. Он прочитал заметку, но совершенно не мог сообразить, что все это значит.

Когда он начал работать в полиции в Буросе, его первым делом представили самому старому и опытному следователю. Его звали Герберт Молин. До того, как Молин ушел на пенсию, им предстояло вместе проработать два года в отделе насильственных преступлений. Стефан часто его вспоминал. Его вечный беспокойный поиск следов, связей и совпадений. О нем за спиной говорили разное, но для Стефана он был поистине неисчерпаемым источником знаний. В первую очередь ему запомнилось, как Молин говорил об интуиции: самое важное и более всего недооцененное достоинство следователя. И Стефан, по мере того как набирался опыта, убедился, что тот был прав.

Герберт Молин жил одиноко. Насколько Стефан знал, никто и никогда не бывал в его доме напротив здания суда на Бремхультсвеген. Через несколько лет после ухода Молина на пенсию Стефан случайно узнал, что тот уехал из города. Но никто не знал куда.

Он отодвинул газету.

Значит, Молин уехал в Херьедален. Из заметки следовало, что он поселился на одиноком, совершенно изолированном хуторе глубоко в лесу. И там его зверски убили. Никакого очевидного мотива преступления не было. Преступник не оставил следов. Убийство произошло несколько дней тому назад, но Стефан, ожидая визита к врачу, совершенно отгородился от внешнего мира, и новость настигла его только сейчас, в этой вечерней газете.

Он резко поднялся. Он был по горло сыт мыслями о собственной смерти. Дождь не прекращался. Он застегнул куртку и пошел в сторону центра. Итак, Герберт Молин мертв. И сам он тоже только что узнал, что время его сочтено. Ему было всего тридцать семь, и он еще никогда всерьез не думал о старости. Было такое чувство, что у него вдруг взяли и внезапно отняли будущее. Как будто он плыл в лодке по бескрайнему морю, и вдруг лодку швырнуло в тесный залив, окруженный мрачными высокими скалами. Он остановился, чтобы отдышаться. Ему было не просто страшно. Он чувствовал себя обманутым. Кто-то невидимый и неслышимый забрался в его тело и теперь трудился не покладая рук, чтобы его уничтожить.

Его укололо еще и то, до чего нелепо – объяснять людям, что у тебя рак языка.

Люди заболевают раком, об этом говорят постоянно. Но чтобы рак языка?

Он снова зашагал. Чтобы выиграть время, он приказал себе ни о чем не думать, пока не дойдет до гимназии. Там он решит, что делать. На следующий день ему снова надо в больницу – требуются еще какие-то анализы. Он уже продлил больничный лист на месяц. Облучение начнется через три недели.

У входа в театр стояли несколько актеров в театральных костюмах и париках. Они позировали фотографу. Все они были молоды и громко смеялись. Стефан Линдман никогда не бывал в театре в Буросе. Он вообще никогда не был в театре. Услышав смех актеров, он прибавил шаг.

В городской библиотеке он сразу прошел в газетный зал. Пожилой человек листал газету с русскими буквами. Стефан схватил первый попавшийся журнал о спидвее и сел в углу. Журнал был ему нужен, чтобы заслониться от посетителей. Он уставился на фотографию мотоцикла. Ему надо было принять решение.

Врач сказала, что он не умрет. Во всяком случае, не сразу.

В то же время он понимал, что опухоль растет и есть риск метастазирования. Это поединок один на один. Он или выиграет, или проиграет. Ничья исключается.

Он тупо смотрел на роскошные мотоциклы и думал, что в первый раз за много лет ему не хватает мамы. С ней можно было бы поговорить. Теперь у него нет никого. Мысль довериться Елене показалась ему странной. Почему? Он и сам не понимал. Если с кем-то ему и стоило поговорить, если вообще существует кто-то, кто может дать ему так необходимую поддержку, так это она. Но почему-то неловко признаться ей, что у него рак.

Он не говорил ей даже, что должен идти в больницу.

Он медленно перелистывал мотоциклетные страницы, перебирая возможные решения.

Через полчаса он знал, что делать. Он поговорит с шефом, интендантом Олауссоном, который только что вернулся из отпуска – неделю охотился на лосей. Скажет, что он на больничном, не указывая причины. Скажет, что ему предписано пройти основательное обследование по поводу болей в горле. Скорее всего, ничего страшного. Врачебное заключение он сам пошлет в отдел кадров. Таким образом он выиграет почти неделю, пока Олауссон узнает об истинной причине его отсутствия.

Потом он пойдет домой, позвонит Елене и скажет, что уезжает на несколько дней. Например, в Хельсинки, повидаться с сестрой. Это ее не удивит. Он ездил туда и раньше. Потом он пойдет в винный магазин и купит пару бутылок вина. Вечером и ночью он решит, как быть со всем прочим. Прежде всего надо твердо определить, выдержит ли он борьбу с опухолью, скорее всего угрожающей его жизни, или лучше сдаться сразу.

Он положил журнал на место, прошел в другой зал и остановился перед полкой, где лежали медицинские справочники. Достал книгу о злокачественных опухолях и отложил не открывая.

Интендант Олауссон из буросской полиции жил смеясь. Его дверь всегда была открыта настежь. В. двенадцать часов Стефан вошел в его кабинет. Он подождал, пока Олауссон закончит телефонный разговор. Олауссон повесил трубку, достал платок и высморкался.

– Хотят, чтобы я прочитал лекцию, – сказал он и тут же засмеялся. – О русской мафии. Но в Буросе нет русской мафии. У нас вообще нет мафии. Я отказался.

Он кивком пригласил Стефана сесть.

– Я хочу только сказать, что я все еще на больничном.

Олауссон поглядел на него с удивлением:

– Ты же никогда не болеешь?

– Вот – заболел. Горло болит. Меня не будет как минимум месяц.

Олауссон откинулся на стуле и сложил руки на животе.

– Не много ли для больного горла – месяц?

– Врачам виднее.

Олауссон кивнул.

– Осенью полицейские простужаются, – изрек он глубокомысленно. – Но знаешь, у меня странное чувство, что бандиты никогда не болеют гриппом. Как ты думаешь, в чем тут дело?

– Наверное, у них лучше иммунитет?

– Скорее всего. Надо сообщить шефу королевской полиции в Стокгольме.

Олауссон терпеть не мог шефа полиции. Он не любил и министра юстиции. Он вообще не любил начальство. В буросской полиции всегда с удовольствием вспоминали, как несколько лет назад тогдашний министр юстиции, социал-демократ, приехал в Бурос участвовать в торжественном открытии нового здания суда. На банкете он напился до бесчувствия, и Олауссону пришлось волочь его в гостиницу.

Стефан поднялся, но задержался в дверях:

– Я утром прочитал, что несколько дней назад убили Герберта Молина.

Олауссон глядел на него с удивлением:

– Молина? Убили?

– В Херьедалене. Он там жил, по-видимому. Я прочитал в вечерней газете.

– В какой?

– Я не помню.

Олауссон встал, чтобы проводить его до выхода. В приемной лежали вечерние газеты. Он быстро нашел нужную.

– Хотелось бы знать, что произошло.

– Я узнаю. Позвоню коллегам в Эстерсунд.

Стефан вышел из здания полиции. Дождь продолжал моросить, конца этому, казалось, не будет. Постояв в очереди, Стефан купил две бутылки дорогого итальянского вина и пошел домой. Не снимая куртки, раскупорил бутылку и, налив полный бокал, выпил его залпом. Скинул башмаки и бросил куртку на кухонный стул. Автоответчик в прихожей мигал. Елена спрашивала, не зайдет ли он поужинать. Он взял бутылку с бокалом и пошел в спальню. Из-за окна доносилось шуршание шин по мокрому асфальту. Он вытянулся на постели с бутылкой в руке. На потолке было грязное пятно, то самое, на которое он смотрел не отрываясь почти всю минувшую ночь. Днем оно выглядело как-то иначе. Выпив еще бокал, он повернулся на бок и провалился в сон.

Стефан проснулся в полночь. Он проспал почти одиннадцать часов. Рубашка насквозь промокла. Он уставился в темноту. Шторы совершенно не пропускали света с улицы.

Первой мыслью было, что он умирает.

Потом он решил бороться. После сдачи анализов у него есть три недели, и он может заняться, чем захочет. Можно использовать это время, чтобы все узнать о своем раке. И он должен подготовиться к этой борьбе.

Он поднялся, снял рубашку и выбросил ее в корзину в ванной. Подошел к окну, выходившему на Аллегатан. У гостиницы «Ткач» напротив ссорились несколько пьяных. Мостовая блестела от дождя.

Внезапно он опять вспомнил Герберта Молина. До этого ему никак не удавалось поймать мысль, беспокоившую его еще тогда, когда он сидел в больничном кафе. Теперь он знал.

Как-то раз они преследовали сбежавшего убийцу в лесу на север от Буроса. Дело, как и сейчас, было осенью. Стефан был с Молином, но в лесу они разошлись в разные стороны. Когда Стефан, наконец, разыскал шефа, то подошел к нему очень тихо. Он вспомнил, как тогда испугался Молин. В глазах его был панический ужас.

– Я не хотел тебя пугать, – смутился Стефан.[125]

Молин кивнул и пожал плечами:

– Мне показалось, это кто-то другой.

Только это и сказал. Мне показалось, это кто-то другой.

Он по-прежнему стоял у окна. Пьяные исчезли. Он потрогал языком верхние зубы. В языке была смерть. Но где-то был и Герберт Молин. Мне показалось, это кто-то другой.

Стефан вдруг понял, что он это знал всегда – Герберт Молин кого-то боялся. За те годы, что они работали вместе, этот страх постоянно был с ним. Иногда ему удавалось скрыть его, иногда – нет.

Стефан нахмурился.

Герберта Молина убили в далеких норландских лесах. Он кого-то все время боялся.

Вопрос: кого?

3

Джузеппе Ларссон по опыту знал – ничто нельзя принимать на веру. Он проснулся утром 26 октября от звона запасного будильника. Посмотрел на основной и убедился, что тот встал в четыре минуты четвертого. Даже будильникам нельзя доверять, поэтому он на всякий случай заводил два. Он встал и дернул шнурок на окне. Шторка скользнула вверх и с тихим хлопком свернулась в рулон. Небо было темным и звездным. Вчера по телевизору в Емтланде обещали снег, но пока на это непохоже.

Джузеппе быстро проглотил поданный женой завтрак. Девятнадцатилетняя дочь, все еще не перебравшаяся на отдельную квартиру, спала. Она подрабатывала в больнице и только что вернулась с ночной смены. В начале восьмого Джузеппе сунул ноги в сапоги, натянул поглубже шапочку, потрепал жену по щеке и вышел из дому.

Ему предстояло проехать сто девяносто километров на машине. За последнюю неделю он уже несколько раз проделал такое путешествие, туда и обратно, исключая, правда, один день, когда он настолько устал, что заночевал в гостинице в Свеге.

Сейчас он снова едет туда, и по дороге надо не только поглядывать, чтобы на шоссе не выскочил лось, но и попробовать обобщить имеющиеся данные об убийстве, которое он сейчас расследует. Он выехал из Эстерсунда, взял курс на Свенставик, поставил круиз-контроль на восемьдесят пять километров в час и снял ногу с педали газа. Себе он тоже не доверял – наверняка будет гнать под сотню, а торопиться некуда – если держать среднюю скорость восемьдесят пять километров в час, он как раз успеет к назначенной на девять встрече с криминалистами.

За окном машины было совершенно темно. Наступала глухая норландская зима. Джузеппе, родившийся в Эстерсунде сорок три года назад, не понимал людей, жаловавшихся на холод и мрак. Для него зимние полгода были временем, когда он мог немного расслабиться. Конечно, время от времени кто-то, доведенный теменью до помешательства, совершал самоубийство или убивал кого-то из близких, но так было всегда, и полиция тут бессильна.

То, что произошло под Свегом, выходило за рамки обыденного.

В эстерсундской полиции узнали о случившемся 19 октября – неделю назад. Джузеппе как раз собрался пойти постричься, но уже на выходе кто-то сунул ему телефон. Женщина на том конце кричала так, что он вынужден был отодвинуть трубку от уха. То, что женщина в истерике и что она не пьяна, он понял сразу. Он присел к столу и нашарил блокнот. За несколько минут разговора ему удалось записать что-то, возможно, имеющее отношение к тому, что она пыталась рассказать. Ее звали Ханна Тунберг. Она дважды в месяц прибиралась у пожилого мужчины по имени Герберт Молин – тот жил на удаленном хуторе под названием Ретмурен, в нескольких десятках километров от Свега. Когда она явилась к нему утром этого дня, первое, что она увидела, – труп собаки во дворе. Все стекла были выбиты. Она не решилась остаться, поскольку побоялась, что хозяин сошел с ума. Она поехала назад в Свег и захватила мужа-инвалида. Они вместе вернулись на хутор. Было около четырех часов дня. Они обсудили, не позвонить ли сразу в полицию, но решили сначала выяснить, что же там произошло, – теперь они жалели, что не позвонили сразу. Муж вошел в дом и тотчас выскочил, крича, что там все залито кровью. Потом он заметил что-то на опушке леса. Он пошел туда, но бегом вернулся к машине. У него началась неукротимая рвота. Когда он пришел в себя, они вернулись домой. Ему стало нехорошо с сердцем. Он лег на диван, а она позвонила в полицию в Свег, откуда ее соединили с Эстерсундом. Джузеппе записал ее имя и номер телефона. Когда она положила трубку, он тут же набрал номер, чтобы убедиться, что это не розыгрыш. Еще раз проверил имя убитого – Герберт Молин. Повесив трубку во второй раз, он уже не думал о стрижке.

Джузеппе немедленно отправился к шефу оперативников Рундстрёму. Через двадцать минут они уже ехали в Свег с включенной сиреной и маяками. Криминалисты должны были ехать следом.

Они въехали на хутор около половины седьмого вечера. У поворота ждала в своей машине Ханна Тунберг вместе с комиссаром из Свега Эриком Юханссоном, только что вернувшимся с дорожного происшествия – под Уттерхогдалем перевернулся лесовоз. Уже стемнело. Прежде всего они пошли к указанному Ханной месту на опушке. Когда они осветили тело фонариком, у всех перехватило дыхание. Джузеппе понял, почему Ханна была в истерике. Он-то думал, что уже всего насмотрелся. Самоубийцы, разряжающие дробовик себе в лицо, встречались не так редко. Но это было хуже. Это было хуже всего, что он видел раньше. Это было даже не похоже на человека – кровавый мешок. Лицо исцарапано до неузнаваемости, ступни – сплошные сгустки крови, спина иссечена так, что видны кости.

Они пошли к дому, вынув на всякий случай оружие. По пути заметили, что да, действительно, во дворе лежит скандинавский шпиц с перерезанным горлом. Войдя в дом, Джузеппе убедился, что слова мужа Ханны не были преувеличением. Пол был усеян осколками и залит кровью. Чтобы не помешать работе криминалистов, они остановились в дверях.

Ханна все это время сидела в машине, судорожно сжимая руль. Джузеппе было жаль ее. Он знал, что воспоминания этого дня будут долго ее преследовать в ночных кошмарах.

Джузеппе послал Эрика встретить криминалистов на повороте кхутору. Он попросил его также тщательно записать рассказ Ханны Тунберг. В особенности обратить внимание на показания часов.

Он остался один. Вдруг он подумал, что столкнулся с преступлением, которое ему не по зубам. Но он знал и то, что во всем Емтландском округе нет полицейского, способного вести следствие лучше, чем он. В конце концов Джузеппе решил в тот же день посоветоваться с шефом, не вызвать ли людей из центрального полицейского управления в Стокгольме.

Он приближался к Свенставику. Все еще было темно, октябрьское утро еще не наступило. За истекшую неделю дело об убитом на хуторе не продвинулось ни на йоту.

Была и еще одна серьезная проблема.

Оказалось, что убитый – полицейский на пенсии, переехавший в Херьедален после долгих лет работы следователем в Буросе. Накануне вечером Джузеппе, сидя перед телевизором, просматривал бумаги, присланные оттуда факсом. Теперь у него, казалось бы, имелись все данные, чтобы составить представление об убитом, – но нет, перед ним была пустота. Ни мотива, ни следов, ни свидетелей. Как будто какая-то разъяренная безликая сила появилась из леса, искромсала Герберта Молина и бесследно исчезла.

Он проехал Свенставик. Небо над верхушками леса постепенно синело – начинало светать. Он вспомнил предварительное заключение судебных медиков из Умео. Они, разумеется, подробно разъяснили, каким образом возникли повреждения, но не дали ни одной зацепки, кто и почему мог совершить это зверское преступление. В заключении было указано, что раны на спине причинены ударами кнута. Поскольку кожа на спине превратилась в лохмотья, медики смогли прийти к такому выводу, только когда нашли фрагмент этого самого кнута. При микроскопическом исследовании уточнили, что кнут изготовлен из кожи животного, но какого именно животного, они не могли пока сказать. Таких животных в Швеции не водится Подошвы также подверглись ударам кнута. Раны на лице, напротив, не являлись результатом насилия, считали судмедэксперты. Эти царапины возникли, скорее всего, когда тело волокли по двору – в ранах была земля. На шее отмечены кровоподтеки – очевидно, его пытались душить. Пытались – следует понимать буквально, подчеркнули медики в заключении. Молин скончался не от удавления. И не от слезоточивого газа, следы которого были найдены в глазах, гортани и легких. Он погиб от изнеможения. Из него буквально выбили жизнь кнутом.

Джузеппе свернул на обочину и остановился. Он выключил двигатель, вышел из машины, подождал, пока пройдет грузовик, расстегнул брюки и помочился. Среди всех удовольствий жизни это было одно из самых приятных – помочиться на обочине. Мотор почему-то завелся не сразу. Он попытался взглянуть на все данные о смерти Молина как бы со стороны. Не торопясь, привести в систему все, что видел и читал в различных рапортах и заключениях.

Что-то там такое было.

Нет, ни мотива, ни какой-то зацепки, могущей навести на след, он не обнаружил. Ясно было только, что Молин подвергся длительному и жестокому насилию.

Ярость, подумал Джузеппе. Вот о чем идет речь. И возможно, ярость и является мотивом.

Ярость и месть.

И еще кое-что подсказывало ему, что он на верном пути. Убийство выглядело хорошо спланированной операцией. Сторожевому псу перерезали горло. У преступника был кнут и ружье для патронов со слезоточивым газом. Никаких случайностей. Все предусмотрено. Тщательно продуманная ярость.

Ярость, думал Джузеппе. Ярость и месть. План. Все указывает на то, что убийца почти наверняка бывал на хуторе и раньше, и, может быть, не один раз. Кто-то же должен был обратить внимание на чужака, прогуливающегося возле хутора. Или наоборот, никто никаких чужаков не видел. Тогда убийцу или убийц надо искать в кругу знакомых Молина.

Но у Молина не было круга знакомых. Это не раз подчеркнула Ханна Тунберг. Он ни с кем не общался. Одиночка и нелюдим.

И еще раз он мысленно представил ход событий. Почему-то ему казалось, что преступник был один. Он явился на удаленный хутор с кнутом из кожи таинственного зверя и слезоточивым газом. Герберт Молин был убит с заранее обдуманной жестокостью и брошен голым в лесу.

Вопрос только, было ли это просто убийство или речь идет о казни.

Конечно, надо связаться с центром и попросить помощь экспертов. Это ведь не обычное пьяное убийство. Джузеппе все больше и больше склонялся к мысли, что они имеют дело с хладнокровно спланированной казнью.

В десять минут десятого Джузеппе въехал во двор хутора. Ленту ограждения еще не сняли, хотя полицейских машин видно не было. Он вылез из-за руля. Пока он ехал, поднялся ветер. Шум леса как нельзя лучше соответствовал картине печального осеннего утра. Джузеппе стоял неподвижно, медленно переводя взгляд с предмета на предмет. Именно на том месте, где он сейчас стоял, техники нашли след автомобиля – не принадлежащего Молину старого «Вольво», а другого. Каждый раз, находясь на месте преступления, Джузеппе пытался представить, как все было. Кто вышел из неизвестной машины? И когда? Скорее всего, все произошло ночью, хотя судебно-медицинский эксперт пока еще не установил точное время наступления смерти. Он, правда, в осторожных выражениях предполагал, что избиение Молина длилось довольно долго. Как много ударов досталось Молину, он сказать не мог. Но все это, по-видимому, происходило с перерывами в течение нескольких часов. Джузеппе снова вернулся к тем соображениям, что пришли ему в голову по пути из Эстерсунда.

Ярость и месть.

Одинокий преступник.

Все спланировано. Это не убийство в состоянии аффекта.

Зажужжал телефон. Джузеппе вздрогнул. Он все еще не до конца привык к мысли, что ему могут позвонить, даже когда он находится в лесной глуши. Он выудил телефон из кармана куртки и ответил:

– Джузеппе.

Много раз он мысленно ругал мать, что она наградила его этим именем в честь какого-то итальянского сладкоголосого певца, которого она в юности слышала в Народном парке в Эстерсунде. В школьные годы его постоянно дразнили. И сейчас, когда он называл по телефону свое имя, на том конце провода почти каждый раз возникала неловкая пауза.

– Джузеппе Ларссон?

– Это я.

Звонивший назвался Стефаном Линдманом, полицейским. Он звонил из Буроса. Он когда-то работал с Молином и хотел узнать, что произошло. Джузеппе сказал, что перезвонит. Случалось, что журналисты выдавали себя за полицейских, а разговаривать с журналистами ему не хотелось. Стефан Линдман ничего против не имел. Джузеппе поискал ручку и не нашел. Пришлось записать номер на песке носком сапога. Он набрал номер, и Линдман тут же ответил. Конечно, он все равно мог оказаться журналистом. Следовало бы позвонить в полицию в Буросе и проверить – есть ли у них сотрудник по имени Стефан Линдман. Но манера говорить и специфический лексикон убедили Джузеппе, что он все же имеет дело с полицейским, и он попытался ответить на его вопросы. По телефону сделать это оказалось довольно трудно, к тому же слышимость была скверной. Неподалеку заурчал мотор микроавтобуса – приехали криминалисты.

– У меня есть твой номер, – сказал Джузеппе, – у тебя – мой. Можешь позвонить мне попозже по этому телефону? Или в полицию в Эстерсунде? Кстати, может быть, и ты мне что-нибудь расскажешь? Этот Герберт Молин – не производил ли он впечатление человека, которому что-то угрожает? Все может оказаться важным. Мы в тупике. Никаких свидетелей, мотив непонятен. Вообще ничего. Стрелка компаса вертится во все стороны.

Он молча выслушал ответ. Криминалисты уже въехали во двор. Джузеппе закончил разговор и подправил записанные на песке цифры.

Этот полицейский из Буроса сказал кое-что важное. А именно – что Герберт Молин чего-то в самом деле опасался. Он никогда не говорил об этом, но совершенно явно боялся, тут Линдман был уверен. Боялся все время.

Техников-криминалистов было двое. Оба молодые. Джузеппе нравилось работать с ними. Оба были энергичны, действовали уверенно, эффективно и тщательно. Они вместе вошли в дом. Джузеппе, осторожно ступая, рассматривал кровавые следы на полу и на стенах. Пока криминалисты надевали свои рабочие комбинезоны, он вновь попытался представить себе происшедшее.

В самых общих чертах все было ясно. Первой погибла собака. Потом убийца выбил окна и стал стрелять в дом патронами со слезоточивым газом. Окна были тоже разбиты выстрелами, но не газовыми патронами – во дворе нашли несколько гильз от охотничьего ружья. Преступник действовал методично. Когда все это началось, Герберт Молин спал. Или, во всяком случае, лежал в постели. Там, на опушке, его нашли голым. Но его окровавленный свитер и брюки лежали на песке у крыльца. Множество гильз от газовых патронов указывало, что дом был заполнен слезоточивым газом от погреба до чердака. Молин выбежал во двор с дробовиком в руках Он тоже успел несколько раз выстрелить. Но далеко не ушел. Ружье лежало на земле. Джузеппе знал, что Молин в этот момент практически ослеп и почти не мог дышать.

Итак, Герберта Молина выкурили из дома. Он был совершенно беззащитен. Он не видел убийцу, зато убийца видел его прекрасно.

Джузеппе зашел в комнату рядом с гостиной. Здесь была самая большая загадка. Постель с огромной, в человеческий рост, окровавленной куклой. Сначала они подумали, что это старческая сексуальная прихоть, утешение Молина в его одиночестве. Но у куклы не было никаких подходящих для этих целей отверстий. Стремена на ногах все разъяснили – это была кукла для танцев. Но оставался важный вопрос – почему она была залита кровью? Допустим, Молин заходил в эту комнату, прежде чем газ выгнал его из дома. Но почему кукла в крови? Ни Джузеппе, ни криминалисты за шесть дней не нашли приемлемого ответа. Джузеппе решил, что сегодня он попробует заняться этим вопросом всерьез. Откуда на кукле кровь? Что-то было не так с этой куклой. Что-то за этим скрывается, о чем он пока не имеет ни малейшего представления.

Он вышел из дома подышать воздухом. Снова зазвонил телефон. Теперь это был шеф полиции из Эстерсунда. Джузеппе заверил его, что они работают, но пока осмотр места преступления ничего нового не дал. Ханна Тунберг сейчас находилась в Эстерсунде, ее допрашивал помощник следователя Артур Нюман, ближайший сотрудник Джузеппе. Еще шеф сообщил, что дочь Молина, живущая в Германии, приезжает в Швецию. С сыном, работающим стюардом на круизном теплоходе в Карибском море, тоже удалось связаться.

– Ну, а что со второй женой? – спросил Джузеппе.

Первая жена, мать этих двоих детей, скончалась несколько лет назад. Джузеппе потратил несколько часов на то, чтобы проверить обстоятельства смерти. Ничего подозрительного не нашлось – она умерла от естественных причин. К тому же Молин развелся с ней девятнадцать лет назад. Вторую женщину, на которой Молин был женат в последние годы службы в Буросе, оказалось не так-то легко разыскать.

Джузеппе вернулся в дом. Прислонившись к косяку, он разглядывал кровавые следы на полу. Отошел в сторону и поглядел под другим углом. Он нахмурился. И в этих следах тоже было что-то непонятное. Он вытащил блокнот, попросил ручку у одного из техников и набросал эскиз. Всего было девятнадцать следов. Десять следов правой ноги, девять – левой.

Он снова вышел во двор. Рядом с ним, хлопая крыльями, взлетела ворона. Джузеппе рассматривал свой набросок. Потом вспомнил, что видел в сарае грабли, сходил за ними и разровнял участок земли перед домом. Полюбовался своей работой, посмотрел еще раз на рисунок и стал вдавливать ботинки в песок, следуя схеме. Отошел в сторону и посмотрел. Обошел кругом. Потом он медленно пошел по уже обозначенному следу. Потом еще раз, чуть быстрее, сгибая ноги в коленях.

И тогда он понял.

Один из техников вышел на крыльцо и закурил. С удивлением посмотрел на следы на песке.

– Чем это ты занимаешься? – спросил он.

– Проверяю теорию. Что ты видишь перед собой?

– Следы на песке. Копия тех, в доме.

– И больше ничего?

– Нет.

Джузеппе кивнул. С термосом в руке на крыльце появился второй криминалист.

– Насколько я помню, в музыкальном центре был компакт-диск? – спросил Джузеппе.

– Был, – подтвердил техник с термосом.

– Что за музыка?

Техник передал термос напарнику, зашел в дом и тут же вернулся.

– Аргентинская музыка. Оркестр. Название не могу выговорить.

Джузеппе еще раз прошел по следам. Техники наблюдали за ним, куря и прихлебывая кофе.

– Кто-нибудь из вас танцует танго? – спросил Джузеппе.

– Не то чтобы каждый день, – улыбнулся техник с термосом. – А что?

– А то, что мы видим перед собой не что иное, как шаг танго. В детских танцевальных кружках учительницы наклеивают на пол кусочки липкой ленты там, куда нужно ставить ноги. Это танго.

Чтобы доказать свою мысль, Джузеппе начал напевать себе под нос танго, названия которого он не помнил, и опять пошел по следам. Все совпадало.

– Так что это шаг танго, там, на полу. Кто-то танцевал танго с Молином и ставил его окровавленные ноги в определенные места, как на уроке танцев.

Техники смотрели на него с недоверием. Потом сообразили, что он прав. Они все вместе пошли в дом.

– Танго, – сказал Джузеппе. – Именно танго. Убийца пригласил его на танго.

Они долго смотрели на кровавые следы.

– Вопрос – кому? – прервал молчание Джузеппе. – Кому может прийти в голову пригласить мертвеца на танец?

4

У Стефана Линдмана нарастало ощущение, что из его тела выкачивают всю кровь. Хотя лаборантки обращались с ним очень бережно, он чувствовал все большую слабость. Каждый день он проводил по нескольку часов в больнице, сдавая анализы. Еще дважды он встретился с врачом. Каждый раз он собирался задать ей множество вопросов, но так ни одного и не задал. В глубине души он понимал, что единственный вопрос, который ему хочется задать, – будет он жить или нет? И если на этот вопрос нельзя ответить точно, то, по крайней мере, какой срок она может ему гарантировать? Где-то он прочитал, что смерть – это портной, невидимо и неслышимо снимающий мерку для последнего костюма. Даже если он выживет, все равно ему будет казаться, что дни его сочтены. Слишком рано.

На второй вечер он явился к Елене на Дальбугатан, не позвонив заранее, как делал обычно. Как только она увидела его в дверях, сразу поняла – что-то случилось. Стефан все время пытался решить, что делать – говорить ей или не говорить? Еще нажимая на кнопку звонка, он не знал, как поступит. Не успел он повесить куртку, как она спросила, что с ним.

– Я болен, – сказал Стефан.

– Болен?

– У меня рак.

После этого он был беззащитен. Теперь можно сказать все, как есть. Как и всякому человеку, ему нужно было с кем-то поделиться своей бедой, а у него нет никого, кроме Елены. Они засиделись в эту ночь допоздна, и у нее хватило мудрости не пытаться его утешать. Единственное, в чем он остро нуждался – в мужестве. Она принесла ему зеркало, чтобы он посмотрел – сидит живой человек, не мертвец, и он должен это понять. Он остался у нее и, когда она заснула, долго лежал с открытыми глазами.

На рассвете он осторожно, чтобы не разбудить Елену, поднялся и ушел. Но он не пошел сразу домой на Аллегатан. Сперва заложил большой круг в обход озера Рамнашён, потом добрел до Друвефорса. Врач сказала, что сегодня последние анализы будут закончены. Он спросил, можно ли ему уехать до начала облучения, может быть, за границу, и она ответила, что он волен делать все, что захочет. Придя домой, он выпил чашку кофе и включил автоответчик. Елена беспокоилась, что он исчез, не разбудив ее.

В начале десятого он пошел в бюро путешествий на Вестерлонгтатан. Сел на диван и начал листать проспекты. Он уже почти решил поехать на Майорку, как вдруг снова пришла мысль о Герберте Молине. Внезапно он понял, что ему делать. Ни на какую Майорку он не поедет. Там он будет в одиночестве, никого знакомых. Ничего не остается, как бродить по окрестностям и пережевывать вновь и вновь, что произошло и что еще произойдет. Если он вместо этого поедет в Херьедален, он будет не менее одинок, потому что и там у него знакомых нет. Но там он сможет заняться чем-то другим, кроме размышлений о собственной горькой судьбе. Он вышел из бюро, зашел в книжную лавку на Большой площади и купил карту Емтланда. Придя домой, расстелил ее на кухонном столе. Прикинул расстояние до Херьедалена: часов двенадцать – пятнадцать за рулем. Если устанет, можно заночевать по дороге.

Во второй половине дня он пошел в больницу, чтобы сдать последние анализы. Врач уже назначила ему срок, когда надо вернуться в Бурос и начать лучевую терапию. Он записал его в ежедневнике своим угловатым почерком, точно так же, как записал бы начало отпуска или чей-то день рождения. Пятница 19 ноября, 8.15.

Придя домой, он собрал чемодан. Включил телетекст и отыскал страничку погоды. Завтра в Эстерсунде от пяти до десяти тепла. Наверняка большой разницы между Эстерсундом и Свегом не будет. Ложась в постель, он подумал, что надо бы позвонить Елене и сказать, что он уезжает. Она опять будет волноваться, что он исчезает без предупреждения. Но он отложил звонок на потом. В конце концов, у него мобильный телефон, она знает номер. А может быть, ему просто приятно сознавать, что кто-то о нем беспокоится? Словно бы ему хотелось кому-то отомстить за свою болезнь.

На следующий день, в пятницу 29 октября, он встал рано и выехал из Буроса, когда еще не было восьми. Но по пути заехал на Бремхультсвеген – там стоял дом, где когда-то жил Герберт Молин, иногда один, иногда с женой, и отсюда же навсегда уехал на север, как только вышел на пенсию.

Он вспомнил прощальный ужин в полиции – в столовой, на верхнем этаже. Молин пил совсем немного, он, наверное, был трезвее всех. Старший следователь Нюлунд, ушедший на пенсию через год после Малина, произнес речь, из которой Стефан не помнил ни слова. Вечеринка быстро выдохлась и закончилась рано. И потом Молин так и не пригласил, как велит обычай, коллег к себе домой, чтобы поблагодарить за то, что они устроили для него праздник. Он просто ушел домой и через несколько недель уехал из города.

Я повторяю путь Молина, подумал Стефан. Иду по его следу, не имея ни малейшего представления, по какой причине Молин уехал или, может быть, убежал в Норланд.

К вечеру он доехал до Орсы: съел сочный бифштекс в кафе для дальнобойщиков и свернулся на заднем сиденье. Он настолько устал, что заснул мгновенно, не обращая внимания на зуд в заклеенном пластырем локтевом сгибе. Во сне он бежал через бесконечную анфиладу темных комнат.

Он проснулся еще до рассвета с пульсирующей головной болью. Все тело затекло. Он с трудом вылез из машины. На парковке никого не было. Он помочился и обратил внимание, что изо рта идет пар. Гравий под ногами хрустел. Наверное, сейчас около нуля, если не ниже. Накануне вечером он залил в термос кофе. Сев за руль, он выпил чашку. Грузовик, ночевавший рядом с ним, вдруг зафырчал и исчез в темноте. Он включил радио и послушал утренние новости. Вдруг ему стало не по себе. Если он умрет, то никогда уже не будет слушать утренние новости. Смерть имеет много ипостасей. Например, умолкнувшее радио.

Он положил термос на заднее сиденье и завел мотор. До Свега оставалось около сотни километров, через всю длиннющую Орсу-Финнмарк. Он выехал на дорогу, напомнив себе, что надо быть начеку – здесь много лосей.

Постепенно светало. Стефан думал о Герберте Молине. Он пытался вспомнить о нем как можно больше: встречи, разговоры, ничего не значащие события. Какие у него были привычки? Да и были ли у него вообще какие-то привычки? Когда он смеялся? Когда злился? Он почти ничего не мог припомнить. Облик Герберта Молина все время ускользал. Единственное, в чем он был абсолютно уверен, – тот чего-то боялся.

Лес расступился. Стефан переехал Юснан и оказался в Свеге. Городок был таким маленьким, что он едва его не проскочил. Свернув у церкви, он тут же увидел гостиницу. Еще в Буросе он почему-то решил, что заранее заказывать номер ни к чему, но ошибся – девушка-администратор сказала, что ему просто повезло. У них был всего один свободный номер, и то только потому, что кто-то снял заказ.

– А кто же живет в гостинице в Свеге? – удивился Стефан.

– Водители-испытатели, – ответила девушка. – Испытывают новые машины. А потом еще компьютерщики.

– Компьютерщики?

– Теперь везде полно этого народу, – сказала девушка. – Организовали новую фирму, а квартир нет. Руководство коммуны только собирается построить бараки.

Потом она спросила, надолго ли он.

– Неделя. Может быть, чуть больше. Если можно.

Она полистала журнал:

– Попробуем, хотя… Все время полно гостей.

Стефан забросил в номер чемодан и спустился в ресторан, где был накрыт шведский стол. За столиками сидели в основном молодые люди, многие в одежде, напоминающей летные комбинезоны. Позавтракав, он снова поднялся в номер, разделся, содрал пластырь и принял душ. Потом забрался в постель. Что я здесь делаю, подумал он. Мог бы поехать на Майорку, а оказался в Свеге. Вместо того чтобы гулять по берегу, наслаждаясь голубым морем, попал в тайгу.

Проснувшись, Стефан не сразу сообразил, где он. Лежа в постели, он попытался разработать хоть какой-то план. Но никакого плана не получалось. И не получится, во всяком случае, пока он не увидит место, где был убит Герберт Молин. Проще всего, конечно, поговорить со следователем из Эстерсунда Джузеппе Ларссоном. Но почему-то хотелось все посмотреть самому, так чтобы об этом никто не знал. Потом он может поговорить с этим Джузеппе, может быть, даже съездить в Эстерсунд. Кстати, он всю дорогу недоумевал – неужели в Свеге нет своих полицейских? Неужели надо всякий раз наматывать по сто девяносто километров из Эстерсунда из-за каждого, к примеру, взлома сарая?

Он встал. Вопросов накопилось много. Но самое главное теперь – съездить на место преступления.

Он оделся и спустился в вестибюль. Утренняя девушка-администратор говорила по телефону. Он развернул карту и ждал. Она говорила с ребенком, скорее всего, своим собственным – скоро ее сменят, и она придет домой.

– Понравился номер? – спросила она, положив трубку.

– Все нормально, – ответил Стефан, – но у меня есть вопрос. Я приехал сюда не испытывать машины. И не рыбачить. Я приехал потому, что здесь у вас на прошлой неделе убили моего близкого друга.

Она посерьезнела.

– Это тот, который жил недалеко от Линселля? Бывший полицейский?

– Он самый.

Стефан показал ей удостоверение и протянул карту:

– Не покажешь, как туда проехать?

Она повернула к себе карту, стала рассматривать. Потом ткнула пальцем.

– Едешь до Линселля, – сказала она. – Потом повернешь на Лёфсдален, переедешь Юснан. Дальше поезжай до указателя на Линкварнен. Туда сворачивать не надо, проедешь еще километров десять. Там будет поворот налево к его дому, но на карте он не обозначен.

Она внимательно поглядела на него.

– Сама я не особенно любопытна, – сказала она. – Но многие ездили туда поглядеть. Здесь сейчас несколько полицейских из Эстерсунда, и я слышала, как один из них объяснял дорогу кому-то, кто должен прилететь на вертолете.

– Я думаю, у вас тут не каждый день убийства, – сказал Стефан.

– Никогда не слыхала. А я ведь родилась здесь. Еще когда здесь был родильный дом.

Стефан тщетно пытался сложить карту.

– Давай помогу, – предложила она, разгладила карту и сложила в один миг.

Он вышел во двор гостиницы. Погода переменилась. Небо было высоким и ясным, от утренних облаков не осталось и следа. Он глубоко вдохнул свежий морозный воздух.

Потом представил, что он уже умер.

Интересно, кто придет на его похороны?

В начале третьего он был в Линселле. К своему удивлению, он обнаружил кондитерскую с вывеской «ИТ-кафе» – надо думать, интернет-кафе. В деревне были еще продуктовый магазин и заправка. Он свернул налево и переехал мост. По дороге от Свега до Линселля он насчитал всего три встречных машины. Он ехал медленно. Километров десять, сказала она. Через семь километров он увидел справа почти незаметный съезд на исчезающий в лесу проселок. Примерно через полкилометра ухабистая дорога кончилась. Несколько написанных от руки указателей свидетельствовали о том, что расходящиеся в разные стороны тропинки предназначены для снегоходов. Он развернулся и снова выехал на главную дорогу. Через километр обнаружился еще один проселок, приведший его к лесоповалу. Он несколько раз проскреб днищем по камням на дороге, которую, похоже, никто и никогда не ремонтировал.

Подъехав к Дравагену, он решил, что наверняка проскочил нужный съезд. Развернулся и поехал назад. На этот раз ему встретился грузовик и две машины. Потом опять было пусто. Он ехал очень медленно, опустив стекло. То и дело возвращалась мысль о болезни. Как бы все было, если бы он поехал на Майорку? Там бы ему не пришлось искать какую-то дурацкую дорогу… И что бы он делал вместо этого? Сидел бы в темном баре и пил рюмку за рюмкой?

И тут он заметил съезд. За поворотом. Он почему-то сразу понял, что это то, что он ищет. Он свернул и медленно поехал по узкой дорожке. Дорога вела в гору, три крутых поворота один за другим. Гравийное покрытие было вполне приличным. Через два километра он увидел среди деревьев дом. Он заехал во двор и остановился. Ленты полицейского ограждения все еще не сняты. Но людей не видно. Все пусто. Он вышел из машины.

В лесу не было ни ветерка. Он стоял неподвижно, оглядывая место. Значит, с Бремхультсвеген в Буросе Молин переехал сюда. В лес. И сюда же кто-то явился, чтобы его убить. Он рассматривал дом. Выбитые выстрелами окна. Он подергал дверь – заперто. Обошел вокруг дома. Стекла все до одного разбиты. С задней стороны дома за деревьями поблескивала вода. Он потрогал дверь сарая – не заперто. В темноте пахло картошкой. Здесь стояла тачка и кое-что из садового инвентаря. Он снова вышел. Одиночество, подумал он. Герберт Молин жил здесь один. Видимо, именно к этому он и стремился. Он хотел одиночества, даже когда жил в Буросе. Только стремление к одиночеству, и ничего больше, привело его сюда.

Интересно, как он купил этот дом. У кого? И почему именно здесь, в глуши херьедаленских лесов?

Он подошел к торцевому окну. У стены стояли финские санки. Он подтащил их к окну, встал на них и с трудом дотянулся до шпингалета изнутри. Осторожно стряхнул осколки и залез в дом. В домах, где побывала полиция, стоит совершенно особый запах, подумал он. Каждая профессия имеет свой запах. Наша тоже.

Он стоял в маленькой спальне. Постель была застелена, на ней – пятна высохшей крови. Хотя техники-криминалисты уже закончили работу, он не хотел ничего трогать. Он хотел увидеть то, что видели они. Он начнет там, где они кончили.

Но с чего начинать? Что он, собственно говоря, рассчитывал обнаружить? Он уговаривал себя, что находится в доме Герберта Молина как частное лицо. Не полицейский, не частный детектив, а просто человек, больной раком, которому надо чем-то заняться, чтобы не думать все время о своей болезни.

Он прошел в гостиную. Вся мебель перевернута. На стенах и полу – следы крови. Только сейчас он осознал, какой страшной смертью умер Герберт Молин. Его не закололи, не застрелили, он не упал там, где его настиг нож или пуля, его подвергли страшным истязаниям, и по всему видно было, что он пытался сопротивляться.

Он осторожно обошел комнату. Карман для компакт-дисков в музыкальном центре был открыт, там было пусто. Рядом лежал футляр от диска. Аргентинское танго. Он продолжил осмотр. Молин, подумал Стефан, не любил лишних украшений. Ни картин, ни ваз. Ни даже семейных фотографий.

Вдруг пришла в голову мысль. Он вернулся в спальню и открыл шкаф. Полицейской формы там не было. То есть Молин ее выкинул. Обычно полицейские, уйдя на пенсию, сохраняли форму как память.

Он миновал гостиную и зашел в кухню. Все время он пытался представить Герберта Молина рядом. Одинокий семидесятишестилетний старик. Как он встает с постели, одевается, готовит еду, как проводит время…

Человек всегда что-нибудь делает, подумал он. Это относится и к Герберту Молину. Никто не сидит неподвижно на стуле. Даже самые пассивные люди что-нибудь делают. А что делал Герберт Молин? Как он проводил дни? Он вернулся в гостиную и наклонился к полу. Там, рядом с кровавым следом лежал кусочек мозаичной головоломки. По всему полу валялись эти кусочки. Он резко разогнулся и почувствовал боль в спине. Это моя болезнь, подумал он. Или это оттого, что я неудобно спал в машине? Он выждал, пока боль пройдет.

Он подошел к книжным полкам, где стоял музыкальный центр. Нагнулся и открыл шкафчик. Там лежало множество коробок. Он подумал сначала, что это какие-то игры. Открыв верхнюю, он увидел, что это головоломка. Он рассмотрел коробку. Картина художника по имени Матисс. Вроде бы он слышал это имя, но сказать с уверенностью не мог. На картине был изображен большой запущенный сад, две женщины в белых платьях в отдалении. Он начал перебирать головоломки. Почти все они представляли собой картины. Сложные головоломки с огромным количеством элементов – Шкаф рядом тоже был набит головоломками. Все нераспечатанные. Он поднялся, на этот раз осторожно, боясь сделать неловкое движение. Итак, Герберт Молин на досуге складывал головоломки. Довольно странно, конечно, но не страннее, чем его собственная коллекция газетных вырезок о футбольной команде «Эльфборг».

Он снова огляделся. Было так тихо, что он слышал толчки крови в ушах. Теперь надо связаться с этим полицейским из Эстерсунда, с необычным именем. Может быть, в понедельник поехать туда и поговорить с ним? Но он не имеет никакого отношения к расследованию. Это надо сразу подчеркнуть. Он приехал в Херьедален вовсе не для того, чтобы начинать собственные розыски убийцы Герберта Молина. Наиболее вероятно, что существует несложное объяснение. Так бывает почти всегда. Мотивов у подобных преступлений всего два – деньги и месть. Еще, как правило, не последнюю роль играет алкоголь. И преступник чаще всего отыскивается в кругу самых близких друзей или родственников.

Может быть, Джузеппе с его коллегами уже нашли мотив и готовятся сдать материалы на убийцу прокурору? Вполне может быть.

Он огляделся еще раз. Спросил себя: что говорит эта комната о случившемся? Но ответа не нашел. Начал рассматривать кровавые следы на полу – они образовали какой-то странный узор. Его удивило, какие они четкие, словно отпечатанные нарочно, – такие не могли быть оставлены ни в ходе борьбы, ни умирающим. Он спросил себя, на какие выводы это навело Джузеппе и криминалистов.

Потом подошел к разбитому окну в гостиной, вздрогнул и присел.

Во дворе стоял человек с винтовкой в руке. Он стоял совершенно неподвижно, уставясь на окно.

5

Стефан даже не успел испугаться. Увидев в саду человека с винтовкой, он отшатнулся и присел рядом с подоконником. Почти сразу послышался звук ключа в замке. Если у него и появилась на секунду мысль, что это убийца, теперь она исчезла. Вряд ли у преступника, убившего Герберта Молина, был ключ от дома.

Дверь открылась. Пришедший остановился в дверях в гостиную. Он держал оружие в опущенной руке. Сейчас Стефан разглядел, что это дробовик.

– Здесь никого не должно быть, – сказал гость, – а все же кто-то есть.

Он говорил медленно и внятно, но по-другому, чем девушка в гостинице. Это был какой-то другой диалект, а вот какой именно, Стефан определить не мог.

– Я знал убитого.

Пришелец кивнул.

– Я вам верю, – сказал он. – Вопрос только, кто вы такой.

– Я работал вместе с Гербертом Молином несколько лет. Он был полицейским. И я тоже полицейский – пока.

– Это, пожалуй, единственное, что я знаю о Герберте, – сказал неизвестный. – Что он работал в полиции.

– А вы кто?

Человек жестом пригласил Стефана выйти во двор и кивнул на пустой собачий загон:

– Я даже думаю, что я лучше знал Шаку. Лучше, чем Герберта. Герберта никто не знал.

Стефан послушно посмотрел на конуру. После этого он пригляделся к собеседнику. Лысый, лет шестидесяти, худощав. Рабочие брюки со множеством карманов и куртка. Резиновые сапоги. Незнакомец оторвался от созерцания пустого загона и поглядел на Стефана:

– Вам ведь интересно, кто я такой? И почему у меня ключ. И ружье.

Стефан кивнул.

– Расстояния у нас тут большие. Не думаю, чтобы вы встретили много машин по дороге. А людей, наверное, вообще не видели. Хоть я и живу километров десять отсюда, могу сказать, что был Герберту ближайшим соседом.

– А чем вы занимаетесь?

Человек улыбнулся.

– Обычно люди сперва представляются, – заметил он, – а только потом спрашивают про род занятий.

– Меня зовут Стефан. Стефан Линдман. Я работаю в полиции в Буросе. Там и Герберт работал.

– Авраам Андерссон. Но здесь меня зовут Дунчерр – место, где у меня хутор, называется Дунчеррет.

– Вы крестьянин?

Андерссон засмеялся и сплюнул.

– Нет, – ответил он. – Ни крестьянин, ни лесоруб. Живу в лесу, это да, но деревья не рублю. Я скрипач. Двадцать лет играл в симфоническом оркестре в Хельсингборге. Потом надоело, и я переехал сюда. На скрипке иногда играю, но больше чтобы держать пальцы в форме. Профессиональные скрипачи подвержены заболеваниям суставов. Стоит только резко прекратить играть – и все. Так мы и познакомились с Гербертом.

– Что вы имеете в виду?

– Я обычно беру скрипку на прогулки. Иногда останавливаюсь в самой чаще. Скрипка звучит необычно. А в другой раз забираюсь на горку или иду к озеру. Совершенно различный звук. После всех этих лет в концертных залах такое ощущение, что в руках новый инструмент.

Он показал рукой на поблескивающее за деревьями озеро:

– Я стоял там и играл. По-моему, вторую часть скрипичного концерта Мендельсона. И вдруг появился Герберт с собакой. Спрашивает, какого черта я здесь делаю. Его можно понять. Кто ожидает наткнуться в лесу на старика со скрипкой? И он разозлился, потому что я был на его земле. Но потом мы подружились. Если, конечно, это можно назвать дружбой.

– Что вы имеете в виду?

– У Герберта Молина не было друзей.

– Почему?

– Он купил этот дом, чтобы жить в покое. Но совершенно ни с кем не общаться невозможно. Через несколько лет он сообщил мне, что в сарае висит запасной ключ. Почему он это сказал, я так и не понял.

– Но вы общались?

– Нет. Но он позволял мне играть у озера, если мне захочется. И я скажу вам совершенно откровенно – я никогда не был у него в доме. Как, впрочем, и он у меня.

– И никто никогда к нему не приезжал?

Стефан заметил, что Андерссон на какое-то мгновение засомневался, хотя реакция его была почти незаметна.

– Насколько я знаю, нет.

Кто-то все же приезжал, подумал Стефан.

– Другими словами, вы тоже пенсионер, – переменил он тему. – Как и Герберт, решили спрятаться в лесу.

Тот снова засмеялся:

– Нет еще. Я не пенсионер и не спрятался в лесу. Я пишу для ансамблей.

– Ансамблей?

– Песни. Время от времени. Любовь – кровь, заря – моря. Чушь в основном. Но мои вещи часто брали неплохие места в Швеции. Правда, я не подписываю песни своим именем. У меня псевдоним.

– Какой?

– Сив Нильссон.

– Женское имя?

– Со мной в реальной школе училась девочка, в которую я был влюблен. Ее звали Сив Нильссон. Я подумал, что это довольно изящное признание в любви.

Стефан не мог понять, шутит Авраам Андерссон или нет. Но потом решил принять все на веру. Глянул на его руки – пальцы длинные и тонкие. Такие вполне могут быть у скрипача.

– Никак не пойму, что произошло. Кто убил Герберта? Еще вчера здесь сновали полицейские. Они прилетали на вертолете, привозили собак. Бегали по всем окрестным хуторам и задавали вопросы. Но никто ничего не знает.

– Никто?

– Никто. Герберт Молин приехал сюда, чтобы его оставили в покое. Но, как видно, кто-то не хотел оставить его в покое. И вот он мертв.

– Когда вы виделись в последний раз?

– Вы задаете те же вопросы, что и полицейские.

– Я ведь тоже полицейский.

Андерссон посмотрел на него оценивающе:

– Но вы не местный. И вряд ли работаете с этим делом.

– Я знал Герберта. Взял отпуск и приехал.

Андерссон кивнул, хотя Стефан был уверен, что тот ему не поверил.

– Каждый месяц я на неделю уезжаю в Хельсингборг, повидаться с женой. Странно, что это все произошло, когда меня не было.

– Почему странно?

– Потому что я всегда уезжаю в разное время. Иногда в середине месяца, скажем, с воскресенья до субботы. Но бывает, что и со среды до вторника. Всегда по-разному. И его убивают как раз в мое отсутствие.

Стефан задумался:

– То есть вы хотите сказать, что кто-то воспользовался вашим отъездом?

– Я ничего не хочу сказать. Я просто считаю, что это странно. Тут же, кроме меня и… ну и Герберта, никого нет.

– И как вы думаете, что здесь произошло?

– Понятия не имею. Мне надо идти.

Стефан проводил его до машины, которую тот оставил на спуске. На заднем сиденье лежал скрипичный футляр.

– Где, говорите, вы живете? Дунчеррет?

– Рядом с Глёте. Едете по той же дороге, километров шесть, а потом будет указатель: Дунчеррет – 2, два километра налево.

Андерссон сел за руль.

– Надо бы поймать того, кто это сделал, – сказал он. – Герберт был странным человеком, но вреда никому не делал. Скорее всего, это какой-нибудь сумасшедший.

Стефан смотрел вслед машине, пока не смолк звук двигателя. Подумалось, что в лесу слышно довольно далеко. Потом он вернулся к дому и пошел по тропинке к озеру. Он все время думал о том, что услышал от Авраама Андерссона. Никто не знал Герберта Молина. Но все-таки кто-то к нему приезжал, хотя Андерссон по каким-то соображениям и не хотел этого говорить. Стефан вспомнил, с какой тревогой Авраам говорил, что убийство произошло именно тогда, когда его не было рядом, если, конечно, десять километров – это рядом. Он остановился и задумался. Андерссон подозревает, что убийца Молина знал, что его нет дома. Это, в свою очередь, может означать две вещи: либо преступник живет тоже где-то поблизости, либо он наблюдал за Гербертом, и довольно долго, не меньше месяца, а может быть, и дольше.

Наконец, Стефан подошел к озеру. Оно оказалось больше, чем он думал. Коричневая вода была подернута рябью. Он присел и потрогал воду – ледяная. Он выпрямился и вдруг вспомнил больницу в Буросе и все, что ему предстоит, – впервые за много часов. Стефан сел на камень. С другого берега, густо поросшего лесом, доносился вой бензопилы. Мне тут нечего делать, подумал он. Может быть, у Герберта Молина и были причины прятаться тут в лесу, но у меня-то их нет. Наоборот, мне надо хорошенько подготовиться к лечению. Врач настроена оптимистично, я еще молод и силен. И все равно никто не знает, буду я жить или нет.

Он поднялся и пошел вдоль берега. Оглянулся – дома уже не видно. Он был здесь совершенно один. Вскоре он наткнулся на валявшуюся на берегу полусгнившую гребную лодку. В ней был муравейник. Он пошел дальше, не имея ни малейшего представления, куда направляется. Дойдя до небольшой полянки, Стефан опять присел, на этот раз на поваленный ствол. Земля была утоптана, на дереве виднелись надрезы, сделанные, скорее всего, ножом. Наверное, Герберт приходил сюда, рассеянно подумал он. Сложит головоломку и пойдет прогуляться с собакой. Как ее, кстати, звали? Шака? Странное имя для собаки.

Голова была совершенно пустой. Перед глазами почему-то замелькали картинки дороги из Буроса.

Вдруг что-то его насторожило. Что-то, о чем стоило подумать. Он быстро сообразил, что это недавно пришедшая мысль, что Герберт приходил сюда с собакой.

Но это мог быть и кто-то другой. Не Герберт. Он начал осматриваться, на этот раз внимательно. Кто-то здесь копал, это легко заметить. Кто-то убрал сучья и выровнял землю. Он присел на корточки. Площадка была небольшая, не больше двадцати квадратных метров, и очень хорошо скрытая от посторонних глаз. Бурелом и скалы совершенно закрывали доступ из леса, попасть сюда можно было, только если идешь вдоль берега. Присмотревшись, он заметил борозды во мху. Четырехугольник. Он потрогал пальцами один из его углов – и нащупал узкое отверстие. Он поднялся. Здесь стояла палатка. Если я не полный идиот, здесь стояла палатка. Как долго, сказать невозможно. И когда ее поставили и сняли, тоже неизвестно. Но в этом году – это точно. Снег уничтожил бы все следы.

Он еще раз огляделся, очень медленно, боясь упустить что-то важное. Его не оставляла мысль, что все это абсолютно бессмысленно. Но делать ему совершенно нечего. Он должен был чем-то отвлечься. Следов костра не видно, но это ничего не значит. Сейчас пользуются походными примусами. Он еще раз осмотрел площадку. Ничего.

Он спустился к воде. У самой кромки озера лежал большой камень. Он подошел к нему, сел и посмотрел в воду. Потом на камень. Пошевелил пальцами мох – во мху лежали окурки. Бумага потемнела, но это были сигареты. Табак намок Он полез дальше – окурки были повсюду. Тот, кто до него сидел на этом камне, много курил. Он нашел окурок, где бумага еще не совсем потемнела. Осторожно держа его в руке, он полез по карманам. Вытащил чек, на котором значилось «Кафетерий Буросской больницы». Он аккуратно положил на него окурок и сделал маленький сверток. Потом он продолжил поиски, все время думая, как бы он сам себя вел, если бы жил в палатке в лесу на берегу озера. Нужен туалет, подумал он. С одной стороны утеса в лес вела еле заметная тропка. Мох на скале был ободран. За ней ничего не было. Он пошел по тропинке, метр за метром. Он вспомнил про полицейских собак, о которых говорил Авраам Андерссон. Если они не взяли след, значит, их просто сюда не водили. Хотя не факт, что они бы и тут его взяли.

Он остановился. Перед ним, прямо под сосной, лежали человеческие испражнения и обрывки туалетной бумаги. Сердце забилось. Теперь он знал, что не ошибся. Кто-то разбил палатку у озера. Кто-то, кто курил сигареты и ходил по нужде.

Но пока он не знал самого важного – что связывало неведомого туриста с Гербертом Молином? Он снова пошел к месту, где стояла палатка. Собственно говоря, следовало бы поискать тропку к большой дороге – где-то он должен же был оставить машину?

И он тут же понял, что ошибается. Палатка, скорее всего, служила укрытием, причем тщательно продуманным. Это никак не сочеталось с машиной, оставленной у проезжей дороги. Какая альтернатива? Это мог быть мотоцикл или велосипед – их легче спрятать. Или может быть, кто-то подвез.

Он посмотрел на озеро. Есть и такая возможность – он приплылна лодке. Вопрос только, где эта лодка.

Джузеппе, подумал он. Надо поговорить с Джузеппе. У меня нет никаких оснований тайком вести частное расследование. Этим должны заниматься полицейские Емтланда и Херьедалена.

Он снова уселся на ствол. Стало холодно. Солнце садилось. Сзади него что-то затрепыхалось в ветвях – птица? – но когда он оглянулся, она уже улетела. Он поднялся и пошел назад. У дома Молина стояла полная тишина. Его зазнобило, он не мог понять отчего – от холода или от мысли о разыгравшихся здесь событиях.

Он поехал назад в Свег. В Линселле он остановился у магазина ИКА[126] и купил местную газету «Херьедален», выходящую каждый четверг, и удостоился дружелюбного кивка кассира. Стефан понял, что тот сгорает от любопытства.

– Осенью тут обычно не так-то много приезжих, – сказал кассир.

На груди у него висела табличка с именем – Турбьорн Лунделль. Стефан мог сказать ему все, как есть.

– Я был знаком с Гербертом Молином. Мы работали вместе, пока он не ушел на пенсию.

Лунделль смотрел на него изучающе.

– Полицейский, – сказал Он. – А что, наши не справляются?

– Я не занимаюсь расследованием.

– Но ты же приехал сюда аж… откуда? Из Халланда?

– Вестеръётланд. У меня отпуск. А что, Герберт рассказывал, что он приехал из Буроса?

Лунделль покачал головой:

– Это полицейские сказали. Но он делал покупки у нас. Раз в две недели. Всегда по четвергам. Лишнего слова не скажет. И всегда покупал одно и то же. Правда, насчет кофе он был очень привередливым. Я заказывал для него специально французский сорт.

– А когда ты видел его в последний раз?

– За неделю до его смерти. В четверг.

– И ничего такого не заметил?

– А что я должен быть заметить?

– Не знаю… может, он был не такой, как всегда.

– Был такой, как всегда. Ни одного лишнего слова.

Стефан запнулся. Не надо бы задавать эти профессиональные вопросы Пойдут слухи, что приезжий полицейский шныряет повсюду и что-то вынюхивает. Но он не мог удержаться и задал еще один:

– А не заходил ли в последнее время к вам в магазин кто-нибудь незнакомый?

– То же самое спрашивали и полицейские из Эстерсунда и местный, из Свега. Я и им сказал – кроме нескольких норвежцев и бельгийца, сборщика ягод, никого чужих не было.

Стефан поблагодарил, вышел из магазина и поехал в Свег. Стало совсем темно, да и голод давал о себе знать.

На один вопрос ему, во всяком случае, удалось получить ответ. В Свеге полиция есть, хотя расследование ведет Эстерсунд.

Перед самым Глисшёбергом дорогу перебежал лось. Стефан вовремя увидел его в свете фар и успел затормозить. Лось исчез в темноте леса. Стефан немного подождал – лоси часто ходят парами, но больше никого не было. Он доехал до Свега и поставил машину у гостиницы. В вестибюле сидели несколько парней в комбинезонах и громко переговаривались. Он поднялся в номер и опустился на кровать. Сразу же вернулась мысль о болезни. Он увидел себя в постели с множеством торчащих из тела трубочек. Елена сидит рядом и плачет.

Он резко встал и грохнул кулаком в стену. Почти тут же в дверь постучали. В дверях стоял один из испытателей.

– Ты что-то хочешь?

– Что я могу хотеть?

– Ты же стучал в стену!

– Это, наверное, снаружи. – Стефан захлопнул дверь перед его носом. Вот и нажил первого недруга в Херьедалене. И это в тот момент, когда ему больше всего нужны друзья.

Мысль причинила ему боль. Почему у него так мало друзей?

Почему он не переедет к Елене? Почему ему не начать жить так, как он, в сущности, только и мечтает? Почему он, когда случилось несчастье, оказался в одиночестве? Он не мог ответить на этот вопрос.

Он уже снял трубку, чтобы позвонить Елене, но решил сначала поужинать. В ресторане он сел за столик, стоящий на отшибе, у окна, хотя, кроме него, в зале никого не было. За стенкой бара работал телевизор. К его удивлению, официанткой оказалась та самая девушка-администратор, она только переоделась. Он заказал бифштекс и пиво. За едой перелистал купленную в Линселле газету. Особенно внимательно прочитал извещения о смерти и попытался представить свой собственный некролог. Потом он сидел с чашкой кофе в руке, уставясь в темное окно.

Поев, он секунду помедлил в вестибюле, решая, пойти ли прогуляться или сразу вернуться в номер, и выбрал последнее. Поднявшись, позвонил Елене. Она взяла трубку сразу, так что у него возникло чувство, что она сидела у телефона и ждала его звонка.

– Ты где?

– В Свеге.

– И как там? – осторожно спросила она.

– Одиноко и холодно.

– Так возвращайся домой.

– Если бы мог, приехал бы сегодня же. Но это займет несколько дней.

– Может быть, скажешь, что соскучился?

– Ты же знаешь, что да.

Он продиктовал ей свой гостиничный телефон и повесил трубку. Ни он, ни она не любили говорить по телефону – их разговоры всегда были очень короткими. Но все равно возникло ощущение, что она рядом.

Навалилась усталость. День получился длинный. Он развязал шнурки и поставил башмаки рядом с кроватью. Потом лег и стал смотреть в потолок. Надо решить, что я тут делаю, думал он. Я приехал, чтобы понять, что произошло, почему Герберт Молин все время чего-то боялся. Я видел дом, где произошло убийство, нашел место, где стояла палатка, которая вполне могла служить укрытием убийцы.

И что дальше? Самым естественным было бы съездить в Эстерсунд и поговорить с Джузеппе Ларссоном.

А потом? Что делать потом?

Он снова подумал, что вся поездка была бессмысленной. Надо было лететь на Майорку. Полиция Емтланда вполне справится с расследованием и без него. Когда-нибудь он узнает, что произошло. Где-то прячется преступник и ждет, когда его схватят.

Он лег на бок и посмотрел на темный экран телевизора. С улицы доносился смех подростков. А он сам – засмеялся ли он хотя бы раз за сегодняшний день? Он не мог вспомнить даже, улыбнулся ли. Это не я, подумал он. Я-то смеюсь часто и с удовольствием. Это не я. Это другой человек. Больной злокачественной опухолью языка, живущий в страхе перед будущим.

Он поглядел на свои башмаки. Что-то прилипло к подошве, застряв в резиновой борозде. Наверное, камушек, подумал он. Он потянулся за башмаком.

Но это был не камушек. Это был кусочек головоломки. Он сел и направил свет настольной лампы на свою находку. Кусочек картона размок и был перепачкан землей. Он был уверен, что не наступил на него в доме. Он мог, конечно, валяться и где-то рядом с домом, но интуиция подсказывала ему совершенно другой ответ. Фигурная картонка прилипла к подошве там, где когда-то стояла палатка.

Убийца Герберта Молина какое-то время жил в палатке у озера.

6

Находка взбодрила его. Он встал, присел к столу и начал записывать свои сегодняшние наблюдения. Почему-то он избрал форму письма, хотя сначала никак не мог сообразить, кому оно адресовано. Потом понял – он пишет своему врачу. Она ждет его в Буросе утром 19 ноября. Почему он писал именно ей? Наверное, потому, что кроме нее писать было некому. Или потому, что Елена не поняла бы, о чем он пишет? Он написал на самом верху страницы: «Страхи Герберта Молина» и несколько раз подчеркнул. Потом записал пункт за пунктом все, на что он обратил внимание в доме Молина и на таинственной палаточной стоянке. Закончив писать, он попробовал сделать какие-то выводы. Но у него не было уверенности ни в чем, кроме разве того, что убийство Молина было тщательно спланировано.

Было десять часов. Он, посомневавшись, решил все же позвонить Джузеппе Ларссону и сказать, что завтра он приедет в Эстерсунд. Он открыл телефонный справочник. Ларссонов было множество, но, понятно, только один по имени Джузеппе и к тому же полицейский. Ответила жена. Стефан объяснил, кто он такой. Она дружелюбно сообщила, что Джузеппе в гараже, занимается своим хобби. Пока она ходила за ним, Стефан размышлял, что за хобби у Джузеппе Ларссона. И почему у него самого нет какого-нибудь хобби? Кроме футбола? Ответа на этот вопрос он не нашел. Джузеппе взял трубку.

– Стефан Линдман. Я не слишком поздно звоню?

– Через полчаса я бы уже спал. Где ты?

– В Свеге.

– То есть рядом, – Джузеппе засмеялся, – для нас сто девяносто километров – это рядом. Куда ты попадешь, если отъедешь сто девяносто километров от Буроса?

– Почти что в Мальмё.

– Вот видишь.

– Я собираюсь завтра в Эстерсунд.

– Добро пожаловать. Я буду на работе с самого утра. Полиция находится позади управления малонаселенных районов. Город маленький, найдешь легко. Когда ты хотел подъехать?

– Когда скажешь.

– В одиннадцать? У меня в девять совещание нашей славной маленькой комиссии по расследованию убийств.

– Есть подозреваемые?

– Вообще ничего нет; – весело сказал Джузеппе. – Но мы найдем убийцу. Надеюсь, по крайней мере. Завтра обсудим, нужна ли нам помощь из Стокгольма. Кто-нибудь, кто мог бы помочь составить психологический портрет того, кого мы ищем. Может получиться интересно – мы раньше такими вещами не занимались.

– Они мастера, – сказал Стефан. – Мы иногда пользуемся их помощью.

– Так приезжай к одиннадцати.

Поговорив с Джузеппе, Стефан вышел из номера. Водитель-испытатель в соседней комнате немилосердно храпел. Стефан, стараясь не шуметь, спустился по лестнице. Входная дверь открывалась ключом от номера. В вестибюле темно, дверь в ресторан заперта. Уже пол-одиннадцатого. На улице дул ветер. Он застегнул куртку и пошел по пустынным улицам. Дошел до вокзала – тот был совершенно темным, двери заколочены. Он прочитал объявление – оказывается, поезда через Свег уже не ходят. Внутренняя линия, подумал он. Так, кажется, раньше назывался участок дороги, проходившей через Свег. Рельсы остались, но поезда по ним уже не ходят. Он прошел через парк с качелями и теннисными кортами и оказался у церкви. Дверь была заперта. Напротив школы стояла статуя лесоруба. В свете уличного фонаря Стефан попытался понять, что у него за выражение: лица. Но лицо ничего не выражало. За всю прогулку он не встретил ни души. Он дошел до заправки, где все еще был открыт киоск с сосисками. Съев булку с сосиской, он вернулся в гостиницу. Какое-то время он лежал в постели и смотрел телевизор с выключенным звуком. Из-за тонкой стены по-прежнему доносился храп испытателя.

Заснуть удалось только в полпятого утра. Голова была совершенно пустой.

А в семь Стефан уже встал. Голова гудела.

Ресторан был набит бодрыми водителями. Он сел отдельно. Девушка-администратор снова играла роль официантки.

– Как спалось? – спросила она.

– Спасибо, хорошо, – ответил он. Интересно, поверила она ему?

На подъезде к Эстерсунду пошел дождь. Стефан немного покружил по городу, пока не нашел темное здание с красной вывеской: «Управление малонаселенных районов». Интересно, чем занимается учреждение с таким названием? Облегчает вымирание подведомственных территорий?

Он нашел стоянку за перекрестком, но остался сидеть в машине. До встречи с Джузеппе оставалось еще сорок пять минут. Он откинул сиденье и закрыл глаза. Во мне угнездилась смерть, подумал он. Я должен отнестись к этому серьезно, но я не в состоянии. Смерть не подконтрольна тебе, особенно твоя собственная. Я могу понять, что Герберт Молин мертв – я видел следы его последней битвы за жизнь. А моя собственная смерть? Я даже не могу ее себе представить. Она как тот лось, что перебежал дорогу под Линселлем. Я даже не уверен, был ли он, или мне это только почудилось.

Ровно в одиннадцать он вошел в здание полиции. Дежурная в приемной, к его удивлению, была как две капли воды похожа на дежурную в Буросе. У него промелькнула мысль, не вышло ли какое-то специальное распоряжение шефа шведской полиции, предписывающее всем дежурным всех отделений выглядеть строго определенным образом.

Он представился.

– Джузеппе предупредил, что вы придете, – сказала она и показала на ближайший коридор. – Вторая дверь налево.

Стефан остановился у двери с надписью «Джузеппе Ларссон» и постучал.

Человек, открывший ему, был очень высокого роста и могучего сложения. На лбу у него были крошечные очки для чтения.

– Ты пунктуален, – сказал он, чуть не втащил Стефана в комнату и закрыл дверь.

Стефан сел на стул для посетителей. Кабинет был меблирован так же, как и почти все кабинеты в буросской полиции. Мы не только носим одинаковую форму, подумал он, у нас и кабинеты одинаковые.

Джузеппе сел на стул и сложил руки на животе.

– Ты бывал здесь раньше? – спросил он.

– Никогда. В детстве был в Упсале. Но севернее Упсалы – никогда.

– Упсала! Упсала – это же Южная Швеция. Даже отсюда, из Эстерсунда, еще полстраны до северной границы. Когда-то и до Стокгольма было далеко, но теперь другое дело. Сейчас на самолете за два часа попадешь в любую точку Швеции. За несколько десятилетий Швеция из большой страны превратилась в маленькую.

Стефан показал на большую карту на стене:

– Большая у вас территория?

– Нам хватает. И даже немножко лишнего есть.

– А штат?

Джузеппе задумался:

– Пятеро в Свеге, парочка в Хеде. Плюс по нескольку там и сям, в Фюнесдале, к примеру. Всего, наверное, человек пятнадцать, если никто не в отпуске.

Разговор прервался – в дверь постучали, и она открылась еще до того, как Джузеппе успел среагировать. Человек, стоящий в дверях, был полной противоположностью Джузеппе – маленького роста и очень худой.

– Я подумал, Ниссе стоит послушать, о чем мы говорим, – сказал Джузеппе. – Мы с ним вместе занимаемся этим делом.

Стефан привстал и поздоровался с вошедшим. Тот был очень сдержан и серьезен. Говорил он так тихо, что Стефан с трудом расслышал его фамилию – Рундстрём. Его присутствие повлияло и на Джузеппе – тот выпрямился на стуле, и улыбка исчезла. Стефан понял, что настроение внезапно изменилось.

– Мы думали, нам стоит потолковать, – осторожно сказал Джузеппе. – О том о сем.

Рундстрём, несмотря на то, что в комнате был свободный стул, остался стоять у двери. Он прислонился к косяку и избегал смотреть Стефану в глаза.

– Нам утром позвонил кое-кто, – сказал он. – Сообщил, что полицейский из Буроса занимается расследованием в Линселле. Возмущается – чем заняты наши местные сотрудники.

Прежде чем продолжить, Ниссе выдержал паузу, разглядывая свои ладони.

– Он и в самом деле возмущен, – сказал Рундстрём. – И мы, можно сказать, тоже.

Стефан почувствовал, что вспотел.

– Кто-то из двух, – сказал он. – Или звонившего зовут Авраам Андерссон, он живет на хуторе под названием Дунчеррет. Или продавец из Линселля.

– Точно. Это был Лунделль, – сказал Рундстрём. – Но нам и в самом деле не нравится, что приезжие полицейские вмешиваются в наше следствие.

Стефан разозлился.

– Я ни во что не вмешиваюсь, – сказал он. – Я говорил с Джузеппе. Я рассказал, что несколько лет работал с Молином и приехал сюда в отпуск. По-моему, нет ничего удивительного, что я поехал на место преступления.

– Это вызывает вопросы, – произнес Рундстрём своим еле слышным голосом.

– В ИКА я купил местную газету, – сказал Стефан, уже не скрывая злости, – представился и спросил, делал ли Молин покупки в их магазине.

Рундстрём достал из-за спины бумагу.

– Ты спрашивал и еще кое о чем, – сказал он. – Лунделль записал все, о чем вы говорили, позвонил мне и все прочитал по бумаге.

Это какое-то безумие, подумал Стефан и поглядел на Джузеппе. Но тот сидел, уставившись на собственный живот.

В первый раз Рундстрём поглядел ему прямо в глаза:

– А что ты, собственно, хочешь разузнать?

– Кто убил моего коллегу Герберта Молина.

– Мы тоже хотим это узнать. И это следствие у нас на первом плане. Уже давно мы не собирали такую опергруппу, хотя и раньше приходилось иметь дело с тяжкими преступлениями. Не новички, знаешь ли.

Стефан отметил, что Рундстрём даже не пытается скрыть, насколько присутствие Стефана его раздражает. Но он также понял, что Джузеппе вовсе не нравится позиция Рундстрёма. Это открывало известные возможности.

– Я вовсе не ставлю под сомнение вашу работу, – сказал Стефан.

– У тебя есть какие-то данные, которые могли бы помочь следствию?

– Нет, – сказал Стефан. Ему не хотелось рассказывать Рундстрёму о палатке, прежде чем он обсудит свою находку с Джузеппе. – У меня таких данных нет. Я не настолько хорошо знал Герберта Молина, чтобы анализировать, как он жил – тут или в Буросе. Наверняка есть люди, которые знали его лучше. К тому же я скоро уезжаю.

Рундстрём кивнул и взялся за ручку двери:

– Из Умео что-нибудь слышно?

Джузеппе покачал головой:

– Пока ничего.

Рундстрём коротко кивнул Стефану и вышел.

Джузеппе побарабанил пальцами по столу.

– Рундстрём иногда бывает бестактен. Но он ничего плохого в виду не имел.

– Он, разумеется, прав – мне не следует вмешиваться в следствие.

Джузеппе откинулся на стуле и внимательно посмотрел на Стефана:

– А ты вмешиваешься?

– Во всяком случае, намерения такого у меня нет. Но иногда получается не так, как хочешь.

Джузеппе посмотрел на часы:

– Ты останешься в Эстерсунде на ночь?

– Еще не решил.

– Оставайся. Я работаю и вечерами. Приходи сюда после семи. Надеюсь, к тому времени уже никого не будет. Мне нужно на вызов – у нас половина людей больны. Если хочешь, можешь посидеть у меня.

Джузеппе показал на папки, стоящие позади него на полке:

– Можешь проглядеть материалы. Потом поговорим.

– А Рундстрём?

– Он живет в Брюнфлу, и вечером его точно не будет. Гарантирую. Никто не будет задавать вопросы.

Джузеппе поднялся. Стефан понял, что разговор окончен.

– Наш старый театр переоборудовали в гостиницу. Получилось неплохо. Сейчас, в октябре, у них наверняка есть места.

Стефан застегнул куртку.

– А что Умео? – спросил он.

– Мы посылаем туда трупы.

– Я почему-то думал, что в Упсалу или Стокгольм.

Джузеппе улыбнулся:

– Не забудь, что находишься в Эстерсунде. Отсюда до Умео ближе.

Джузеппе проводил его до выхода. Стефан заметил, что он прихрамывает. Джузеппе перехватил его взгляд:

– Поскользнулся в ванной. Ничего страшного.

Джузеппе открыл входную дверь, и они вышли на улицу.

– Уже пахнет зимой, – сказал Джузеппе и оценивающе поглядел на небо.

– Герберт Молин у кого-то купил дом, – сказал Стефан. – Частным путем или через маклера.

– Мы, разумеется, интересовались этим вопросом, – сказал Джузеппе. – Он купил дом через частного маклера. Не через бюро недвижимости, не через банк. Продажа и покупка домов в малонаселенных районах. Этого маклера зовут Ханс Марклунд. У него собственная фирма.

– И что он говорит?

– Пока ничего. Он был в отпуске в Испании. Видимо, у него там дом. Я встречаюсь с ним завтра.

– Так он приехал?

– Вчера.

Джузеппе задумался.

– Я могу сказать нашим, что беседу с ним беру на себя. Что, в свою очередь, означает, что вы вполне можете с ним потолковать. – Джузеппе засмеялся. – Рундстрём бывает иногда бестактен, – повторил он. – Но с кем, черт подери, не случается? А так-то он хороший парень.

– А Ханс Марклунд?

– У него контора дома, в Крукуме. Поезжайте на север. В Крукуме увидишь объявление – «Ваши маклеры». Позвони сюда в четверть восьмого, и я тебя встречу.

Джузеппе исчез. Выпад Рундстрёма разозлил Стефана, но в то же время и подстегнул его. К тому же Джузеппе обещал ему дать прочитать материалы следствия. Он догадывался, что Джузеппе мог из-за этого навлечь на себя неприятности, хотя нет ничего противозаконного в том, чтобы разрешить коллеге из другого города принять участие в следствии.

Стефан без труда нашел гостиницу, о которой говорил Джузеппе. Ему достался номер под самой крышей. Он бросил сумку и пошел назад к машине. Перед этим он, правда, позвонил в гостиницу в Свеге.

– Комната останется за тобой, – заверила девушка-администратор.

– Я вернусь завтра.

– Когда вернешься, тогда вернешься.

Стефан нашел выезд из города. До Крукума было всего двадцать километров, и он сразу нашел то, что искал. Маклерская контора находилась в желтом здании с большим садом. Какой-то человек возил по газону бензиновый агрегат вроде пылесоса – убирал опавшие листья. Увидев Стефана, он выключил мотор. Мужчина оказался примерно в том же возрасте, что и Стефан, хорошо тренированный, с татуировкой на запястье. Лицо его украшал темный южный загар.

– Ищешь дом? – спросил он.

– Не совсем. Это ты – Ханс Марклунд?

– Я.

Он вдруг посерьезнел.

– Из налогового управления?

– Опять же не совсем. Мне дал твой адрес Джузеппе Ларссон.

Ханс Марклунд наморщил лоб. Потом вспомнил:

– Полицейский. Я только что вернулся из Испании. Там многих зовут Джузеппе. Или что-то в этом духе. Но здесь, в Эстерсунде, Джузеппе только один. Ты тоже полицейский?

Стефан замялся.

– Да, – наконец сказал он. – Я тоже полицейский. Ты в свое время продал дом человеку по имени Герберт Молин. Как тебе известно, его уже нет в живых.

– Зайдем в дом, – предложил Ханс Марклунд. – Мне даже в Испанию позвонили, что он убит. Но я думал, что они придут завтра.

– Они и придут, – сказал Стефан.

Одна из комнат на первом этаже была оборудована под офис. На стенах висели карты и фотографии домов на продажу. Стефан прикинул – цены намного ниже, чем в Буросе.

– Я пока один, – сказал Марклунд. – Жена с детьми остались в Испании еще на неделю. У нас там маленький домик в Марбелле. Наследство от родителей. У детей осенние каникулы, или как они там называются.

Он принес кофе, и они уселись за стол, заваленный папками и проспектами.

– У меня в прошлом году были проблемы с налоговиками, – сказал Марклунд извиняющимся тоном, – поэтому и спросил. У коммуны плохо с деньгами, вот они и выжимают все до последней кроны.

– Одиннадцать лет тому назад ты продал дом под Линселлем Герберту Молину, – сказал Стефан. – Я работал с ним в Буросе. Он ушел на пенсию и переехал сюда. А теперь он мертв.

– А что, собственно, произошло?

– Его убили.

– Мне сказали. А почему? И кто его убил?

– Пока не знаем.

Ханс Марклунд покачал головой:

– Все это очень неприятно. Мы всегда думали, что живем в более или менее спокойном месте. Но таких уже, наверное, не осталось?

– Возможно. Что ты помнишь об этой сделке одиннадцать лет назад?

Ханс Марклунд встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся с папкой в руке. Открыл ее и очень быстро нашел, что искал.

– Вот, восемнадцатое марта восемьдесят восьмого года, – сказал он. – Сделка заключена в моей конторе. Продавец – старый егерь. Сумма сделки – сто девяносто восемь тысяч крон. Никаких займов. Оплачено почтовым переводом.

– Что ты помнишь о Герберте Молине?

Ответ удивил Стефана.

– Ничего.

– Ничего?

– Я его никогда не видел.

Стефан смотрел на него, недоумевая:

– Не понял?

– Все очень просто. Дела по покупке вел не он. Не он обратился ко мне, не он подыскивал дом, не он решал. Насколько я знаю, он, прежде чем въехать в дом, никогда здесь не появлялся.

– А с кем ты вел дела?

– С женщиной по имени Эльза Берггрен. Живет в Свеге.

Марклунд развернул папку и подвинул ее Стефану:

– Вот доверенность. Он дал ей право действовать от его имени – смотреть, выбирать, покупать.

Стефан посмотрел на подпись. Он помнил ее еще по Буросу. Сомнений не было – подпись Молина. Стефан отложил папку:

– Так ты никогда не встречался с Молином?

– Даже по телефону не говорил.

– Как ты познакомился с этой женщиной?

– Как обычно. Она мне позвонила.

Ханс Марклунд перелистал папку и показал Стефану.

– Вот ее адрес и телефон, – сказал он. – Тебе, скорее всего, надо поговорить с ней. Не со мной. То же самое я скажу и Джузеппе Ларссону. Интересно, удержусь ли я, чтобы не спросить, откуда у него такое имя. Может быть, ты знаешь?

– Нет.

Ханс Марклунд захлопнул папку.

– A так часто бывает? – спросил Стефан. – Чтобы маклер ни разу не встречался с клиентом?

– Моим клиентом была Эльза Берггрен, и с ней я встречался. Но с Гербертом Молином – никогда. Ничего необычного в этом нет. Я продаю дачи в горах немцам и голландцам. Они сами не приезжают – за них ведут дела другие.

Стефан кивнул:

– Так что это вполне обычная сделка?

– Вполне обычная.

Ханс Марклунд проводил его до калитки.

– И все же, – вдруг сказал он, когда Стефан уже готов был закрыть калитку с другой стороны.

– Что – все же?

– Я помню, Эльза Берггрен как-то сказала, что ее доверитель не хочет иметь дела с большими маклерскими конторами. Мне показалось это странным.

– Почему?

– Когда люди покупают дом, они чаще всего не обращаются в маленькие фирмы.

– И как ты это можешь истолковать?

Марклунд улыбнулся:

– Никак не могу. Я только говорю, что помню – мне показалось это странным.

Стефан поехал назад в Эстерсунд. Примерно через десять километров он свернул на просеку и выключил мотор.

Эльза Берггрен, кем бы она ни была, получила от Молина инструкцию избегать крупных маклерских контор. Почему?

Он хотел купить дом незаметно. Другой ответ не приходил в голову. Первое впечатление оказалось верным. Дом, где Герберт Молин жил последние годы, не был домом. Это было убежище.

7

В этот вечер Стефан совершил путешествие в жизнь Герберта Молина. За строчками заметок, докладных, заключений и протоколов, успевших накопиться в папках у Джузеппе, несмотря на то, что следствие только недавно началось, вырисовывался портрет совершенно незнакомого человека. Кое-что из того, что он прочитал, заставило его задуматься, а кое-что просто поразило. Молин, которого, как ему представлялось, он неплохо знал, оказался совершенно другим человеком, совершенно ему незнакомым.

Уже за полночь он захлопнул последнюю папку. Время от времени Джузеппе заходил в кабинет, но они почти ни о чем не разговаривали – пили кофе и обменивались впечатлениями, как проходит оперативное дежурство в эстерсундской полиции. В первые часы все было спокойно, но в девять Джузеппе пришлось ехать на место преступления – взлом квартиры в Хеггеносе. Его не было несколько часов, а когда он вернулся, Стефан дочитал последнюю папку.

И что же он обнаружил?

Карта, подумал он. Карта с большими белыми пятнами. Человек, в жизни которого то и дело появляются странные провалы. Он то вдруг исчезает из поля зрения, то неожиданно появляется вновь. Ускользающая биография, которую местами совершенно невозможно отследить.

Он весь вечер делал заметки. Захлопнув последнюю папку, он просмотрел свой блокнот и попытался систематизировать прочитанное.

Больше всего Стефана удивило, что Герберта Молина когда-то звали совсем иначе. Судя по выписке из налогового управления, запрошенной полицией, Герберт Молин родился под другим именем. Он появился на свет 10 марта 1923 года в родильном доме в Кальмаре и получил при крещении имя Август Густав Герберт. Фамилия его была никак не Молин, поскольку родителями его были капитан кавалерии Аксель Маттсон-Герцен и его жена Марианна. Но полученное при рождении имя исчезло в июне 1951 года, когда регистрационная служба удовлетворила его просьбу переменить фамилию на Молин. Одновременно он поменял первое имя: стал из Августа Гербертом.

Стефан довольно долго сидел, вглядываясь в эти имена. У него сразу возникли два вопроса. Почему, собственно, Маттсон-Герцен поменял фамилию и почему выбрал третье имя в качестве первого? Что заставило его это сделать? И почему он взял фамилию такую же обычную, как и Маттсон? Большинство меняет фамилию, потому что она слишком банальна, людям надоедает, что их постоянно с кем-то путают.

Он вкратце переписал его биографию в блокнот. В 1951-м Августу Маттсону-Герцену было двадцать восемь лет. Он тогда служил в армии, был лейтенантом пехотного полка в Будене. И тогда-то, наверное, что-то случилось, думал Стефан, пытаясь проследить биографию Молина. Вообще, начало пятидесятых – очень важная эпоха в его жизни. Сначала он меняет имя. Через год, в марте 1952 года, уходит из армии в отставку с хорошими рекомендациями. Но нигде ничего не сказано, на что он жил после этого. Тем не менее в тот же год он женится, и у него рождаются двое детей, в 1953 и 1955 году – вначале сын Герман, потом дочь Вероника. Вместе с женой по имени Жанетт он покидает Буден и, если верить документам, переезжает в Сольну под Стокгольмом и живет по адресу Росундавеген, 132. Лишь через пять лет, 1 октября 1957 года, появляются первые сведения о его профессиональной деятельности. Он начинает работу в Алингсосе, в одной из контор существовавшего тогда управления по поддержанию общественного порядка. После этого его переводят в Бурос, и после того, как в начале шестидесятых полиция становится государственной, он начинает службу в полиции. В 1980 году разводится с женой. Через год вновь женится, на этот раз на Кристине Седергрен – брак, который через несколько лет, в 1986 году, тоже распался.

Стефан изучал свои записи. Итак, с 1952-го по 1957 год Герберт Молин зарабатывал на жизнь чем-то, чего нельзя установить по следственным материалам. Это не такой маленький срок, больше пяти лет. К тому же он перед этим сменил фамилию. Почему?

Когда Джузеппе вернулся с выезда в Хеггенос, Стефан стоял у окна, уставясь на пустую улицу. Джузеппе в двух словах рассказал о взломе – полная чепуха, взломали дверь гаража и унесли две бензопилы.

– Мы их возьмем, – пообещал он. – Это два брата в Йерпене, только они и промышляют таким образом. Мы их возьмем. А ты как? Нашел что-нибудь?

– Очень странно, – сказал Стефан. – Я думал, что знаю его. Оказывается, совершенно не знаю.

– Что ты имеешь в виду?

– Смену фамилии. Почему он сменил фамилию? И этот странный пробел в его жизни с 1952-го по 1957 год.

– Меня тоже удивила смена фамилии, – сказал Джузеппе. – Но мы еще до этого просто не дошли, если ты понимаешь, о чем я говорю.

Стефан прекрасно понимал. Расследование убийства ведется по определенному шаблону. В начале всегда есть надежда быстро обнаружить преступника. Если это не удается, начинается долгий и скучный сбор материалов, а потом их анализ.

Джузеппе зевнул.

– Долгий день, – сказал он. – Надо выспаться – завтрашний будет не короче. Когда ты собираешься назад, в Вестеръётланд?

– Не знаю.

Джузеппе снова зевнул:

– Вижу, у тебя есть что мне рассказать. Я заметил это, еще когда здесь был Рундстрём. Вопрос – это может подождать до завтра?

– Безусловно.

– То есть назвать преступника ты пока не можешь?

– Нет.

Джузеппе поднялся:

– Я зайду с утра в гостиницу. Может быть, позавтракаем вместе? Полвосьмого?

Стефан кивнул. Джузеппе поставил папки на место и погасил настольную лампу. Они вместе прошли через темную приемную. В одной из комнат сидел дежурный оперативник – он принимал вызовы.

– Всегда важно понять мотив, – сказал Джузеппе, когда они вышли на улицу. – Кто-то хотел убить Герберта Молина. Это мы знаем точно. Убить хотели именно его, и никого другого. Мотивом был он сам – для этого кого-то, кто хотел его убить.

И он опять широко зевнул.

– Поговорим завтра.

Джузеппе направился к своей машине. Стефан помахал ему вслед, а сам пошел пешком – немного в гору и налево. Город был совершенно пуст.

Ему стало зябко.

И вновь пришли мысли о болезни.

В половине восьмого Стефан спустился в ресторан. Джузеппе уже ждал его. Они выбрали угловой столик, где им никто бы не мешал. За едой Стефан рассказал о беседе с Авраамом Андерссоном и о своей прогулке вдоль озера, наведшей его на покинутый палаточный лагерь. Тут Джузеппе отодвинул наполовину съеденный омлет и начал слушать очень внимательно. Стефан вынул сверточек с окурком и кусочком головоломки.

– Думаю, что собак туда просто не водили – слишком далеко, – закончил он. – Надо подумать, может, есть смысл снова послать туда патруль.

– Не было никаких зацепок, – сказал Джузеппе, – на следующий же день после убийства нам доставили на вертолете трех собак. Но они так и не взяли след.

Он поднял с пола свой портфель и достал ксерокопию топографической карты местности вокруг дома Герберта Молина. Стефан взял зубочистку и начал искать точное место. Джузеппе опять нацепил свои маленькие очки для чтения и вгляделся в карту.

– Тут отмечены тропки для снегоходов, – сказал он, – но никакой дороги к этому месту нет. Наш турист должен был продираться как минимум два километра через непроходимый лес. Если он, конечно, не воспользовался тропинкой от дома Молина. Но это вряд ли.

– А как насчет озера?

Джузеппе кивнул:

– Такая возможность не исключается. На той стороне есть просеки, лесовозы разворачиваются на самом берегу. Так что на резиновой лодке или шлюпке озеро, разумеется, пересечь можно.

Он еще несколько минут изучал карту.

– Ты, похоже, прав, – сказал он наконец и отодвинул карту.

– Я ничего не разнюхивал, – сказал Стефан. – Просто случайно набрел на это место.

– С полицейскими никогда и ничего не происходит случайно. Ты, может быть, и бессознательно, но что-то искал, – сказал Джузеппе и принялся изучать остатки табака и кусочек головоломки.

– Я отдам это техникам, – продолжил он. – И место лагеря тоже надо хорошенько обследовать.

– А что скажет Рундстрём?

Джузеппе улыбнулся:

– Ничто не мешает сказать, что это я обнаружил лагерь.

Они встали, чтобы взять добавки. Стефан обратил внимание, что Джузеппе все еще хромает.

– А что говорит маклер?

Стефан рассказал. И снова Джузеппе был весь внимание.

– Эльза Берггрен?

– Он дал мне ее адрес и номер телефона.

Джузеппе прищурился:

– Ты уже с ней говорил?

– Нет.

– Будет лучше, если ты предоставишь это мне.

– Естественно.

– Все это очень важные наблюдения, – сказал Джузеппе. – Но Рундстрём, конечно, прав – мы должны заниматься следствием сами. Мне хотелось дать тебе возможность познакомиться с тем, что мы уже сделали. Но дальше – извини.

– Я на большее и не рассчитывал.

Джузеппе медленно допил кофе.

– А почему ты вообще приехал в Свег? – спросил он, поставив чашку.

– Я на больничном, и мне было совершенно нечего делать. И потом, я неплохо знал Герберта Молина.

– Думал, что знаешь, – поправил Джузеппе.

Стефан подумал, что человека, сидящего перед ним, он совсем не знает. Но почему-то ему захотелось рассказать Джузеппе о своей болезни. Наверное, он был уже не в силах справляться со своим несчастьем в одиночку.

– Я уехал из Буроса, потому что я болен. У меня рак, и я жду начала лечения. Я выбирал между Майоркой и Свегом. И выбрал Свег – мне было интересно, что случилось с Гербертом Молином. Теперь думаю, правильно ли поступил.

Джузеппе кивнул. Несколько минут они сидели молча.

– Меня всегда спрашивают, откуда у меня такое имя, – сказал Джузеппе, – а ты не спросил. Скорее всего, потому, что думал о чем-то другом. И я пытался догадаться, о чем. Хочешь выговориться?

– Не знаю. Наверное, нет. Просто я хочу, чтобы ты знал.

– Тогда я больше ничего не буду спрашивать.

Джузеппе, нагнувшись, снова полез в портфель и достал блокнот. Нашел нужную страницу и протянул Стефану. На открытой странице был эскиз следов, образующих определенный рисунок. Стефан сразу понял, что это кровавые следы в доме Молина. Он уже видел их фотографии в одной из папок. И тут же сообразил, что не рассказал Джузеппе, что заходил в дом. Скрывать это было бы глупо – ведь его видел Авраам Андерссон, которого конечно же будут допрашивать опять.

Он сказал Джузеппе, как все было. Джузеппе нисколько не удивился и тут же вернулся к блокноту.

– Этот рисунок представляет собой основные па в волнующем танце по имени танго.

Стефан посмотрел на него с удивлением:

– Танго?

– В этом нет никаких сомнений. И это значит, что кто-то таскал за собой тело Молина и намеренно оставлял следы. Ты же читал предварительную экспертизу. Спина рассечена ременным кнутом, сделанным из кожи пока еще не установленного животного, подошвы изуродованы тем же кнутом.

Стефан читал результаты экспертизы, по спине то и дело пробегал холодок. Фотографии были страшными.

– Много вопросов, – продолжил Джузеппе. – Кто таскал его? Зачем? И кто должен был потом увидеть эти кровавые следы?

– Возможно, это какой-то намек для полиции.

– Правильно. Но опять остается вопрос – зачем?

– Ты, конечно, допускал возможность, что их могли фотографировать. Или снять на видео.

Джузеппе сунул блокнот в портфель.

– Из чего следует вывод, что это не рядовое убийство. Здесь что-то иное.

– Сумасшедший?

– Садист. Как назвать то, что он проделал с Молином?

– Пытка?

Джузеппе кивнул:

– По-другому не назовешь. И это меня беспокоит.

Джузеппе закрыл портфель.

– А Герберт Молин танцевал танго в Буросе?

– Насколько я знаю, нет.

– Рано или поздно все узнаем.

В другом конце зала закричал младенец. Стефан оглянулся.

– Здесь было театральное фойе, – сообщил Джузеппе. – А там, за стойкой, – зал.

– Когда-то в Буросе был красивый деревянный театр, – сказал Стефан. – Но его не стали перестраивать в гостиницу. Просто снесли. Многие тогда возмущались.

Ребенок продолжал кричать. Стефан вышел с Джузеппе в вестибюль.

– Может быть, тебе стоит и в самом деле поехать на Майорку, – сказал тот. – Я могу тебе сообщать, как идут дела.

Стефан не ответил. Джузеппе конечно же прав. У него нет никаких причин оставаться в Херьедалене.

Они расстались на улице. Стефан пошел в номер, взял сумку, заплатил за ночь и уехал из Эстерсунда. На прямом участке дороги до Стенставика он ехал очень быстро, но потом сбросил скорость. Надо на что-то решиться. Если он сейчас же вернется в Бурос, у него останется достаточно времени, чтобы съездить на юг. Например, на Майорку. Или куда угодно. У него в запасе как минимум две недели. Здесь, в Свеге, он будет только нервничать. К тому же он обещал Джузеппе больше не вмешиваться в следствие. Джузеппе познакомил его со всеми материалами. Теперь ему больше не нужно тайком пробираться за заграждения. Следствием занимается полиция Эстерсунда. Вот пусть и выслеживает убийцу.

Решение пришло само собой. Завтра он возвращается в Бурос. Экскурсия в Свег закончена.

Он по-прежнему ехал очень медленно, чуть быстрее шестидесяти километров. Его то и дело обгоняли —. водители с удивлением пытались разглядеть его через боковое стекло. Мысли Стефана крутились вокруг фактов, вычитанных накануне в папках Джузеппе. Следствие велось тщательно и эффективно. Когда пришло сообщение, оперативники реагировали строго по правилам. Первая группа немедленно выехала на место происшествия, тут же поставили заграждение, на вертолете привезли трех кинологов с собаками из Эстерсунда. Криминалисты поработали очень грамотно. Это была чистая случайность, что именно Стефан нашел место лагеря. Раньше или позже они бы его тоже нашли. Допрос Ханны Тунберг подтвердил, что Герберт Молин был одиночкой и нелюдимом. Опрос соседей показал, что никто ничего подозрительного не заметил – никаких незнакомых людей или машин. Турбьорн Лунделль из магазина ИКА тоже утверждал, что признаков тревоги Герберт Молин не выказывал и вел себя как обычно.

Все было как обычно, подумал Стефан. Застывшие картинки провинциальной жизни.

Но внезапно в этот натюрморт кто-то вплывает на лодке, разбивает палатку и нападает на полицейского на пенсии. Убивает собаку. Применяет слезоточивый газ. Потом таскает за собой умирающего или уже мертвого Молина, оттискивая на полу кровавые следы. Следы, образующие рисунок танго. После этого он снимает палатку, переправляется назад, и в лесу снова становится тихо.

Стефан внезапно понял, что отсюда следует два вывода. То, что он предполагал раньше, подтвердилось. Скрыться в лесу Герберта Молина заставил страх.

А второй вывод логически вытекал из первого – кому-то удалось найти его убежище.

Но зачем?

Что-то произошло в начале пятидесятых, думал он. Герберт Молин уходит в отставку и прячется под другим именем. Он женится, появляются двое детей. Но где и кем он работал, чем зарабатывал на жизнь до 1957 года, когда он вдруг объявился в Алингсосе – непонятно.

Неужели события пятидесятилетней давности настигли его сейчас?

Здесь его рассуждения зашли в тупик. Он остановился в Иттерхугдале, заправился и поехал дальше. В Свеге поставил машину у гостиницы. За стойкой администратора сидел незнакомый мужчина. Он дружески улыбнулся Стефану и протянул ключ от номера. Стефан поднялся к себе, снял обувь и вытянулся на кровати. В соседнем номере работал пылесос. Он снова сел. Почему бы ему не уехать прямо сейчас? В Бурос он, конечно, не успеет, но можно заночевать по дороге. Подумав так, он снова лег. Он не сможет организовать поездку на Майорку, нужно что-то предпринимать, куда-то ходить, а он совершенно парализован. Мысль о том, что придется вернуться в квартиру на Аллегатан, показалась ему невыносимой. Там он будет сидеть сутки напролет и думать о том, что его ждет.

Так он и лежал на постели, не в силах прийти ни к какому решению. Пылесос замолчал. В час он решил поесть, хотя голода не чувствовал. Где-то должна быть библиотека. Надо пойти туда и прочитать все, что удастся найти, о лучевом лечении. Врач в Буросе все ему растолковала, но у него было такое чувство, что он начисто забыл все ее объяснения. Или может быть, просто не слушал. Или слушал и не понимал?

Он надел ботинки и решил сменить сорочку. Открыл замок на чемодане, стоявшем на маленьком шатком столике у двери в ванную.

Он потянулся к лежащей на самом верху сорочке – и замер. Сначала он не понял, что его остановило, но что-то было не так. В свое время мать учила его упаковывать чемоданы. Он умел складывать рубашки так, что они не мялись. За много лет это стало педантично соблюдаемой привычкой – тщательно упаковывать чемодан.

Сначала он решил, что ему показалось.

Потом понял, что кто-то рылся в его чемодане. Очень аккуратно, но тем не менее он это обнаружил.

Стефан, не торопясь, проверил содержимое. Все было на месте.

Но сомнений не было. Кто-то шарил в его вещах, пока он был в Эстерсунде.

Это могла быть, конечно, любопытная уборщица. Но маловероятно.

Кто-то проник в егономер и что-то искал в его вещах.

8

Стефан в ярости побежал к администратору. Но когда вновь заступившая на пост знакомая девушка приветливо ему улыбнулась, он остыл. Скорее всего, уборщица. Наверное, нечаянно свалила чемодан, пока убиралась. Все остальное – его фантазии. Ничего не пропало. Он только кивнул, положил ключ на стойку и вышел. На крыльце он остановился, пытаясь сообразить, чем ему заняться. У него было ощущение, что он напрочь потерял способность принимать даже простейшие решения. Он прикоснулся языком к зубам. Узелок был на месте. У меня во рту смерть, подумал он. Если я выживу, обещаю, что всегда буду заботиться о своем языке. Он тряхнул головой – настолько идиотской была последняя мысль. И в этот момент он решил посмотреть, где живет Эльза Берггрен. Он, конечно, обещал Джузеппе ни о чем ее не спрашивать, но почему бы не прогуляться и просто поглядеть на ее дом? Он вернулся в вестибюль. Пока девушка за стойкой говорила по телефону, он изучал висевшую на стене карту. Дом, где жила Эльза Берггрен, находился за рекой, в районе под названием Ульвчелла. Туда вел другой мост, старый железнодорожный, по которому тоже можно было попасть на другой берег.

Он вышел из гостиницы. Над Свегом висели тяжелые облака. Он перешел улицу, остановился у витрины редакции местной газеты и почитал, что пишут об убийстве Молина. Пройдя несколько сот метров по Фьелльвеген, дошел до бывшего железнодорожного, а ныне пешеходного моста. Стефан остановился посередине одного из арочных пролетов и посмотрел вниз. Вода в реке была темно-коричневой. Перейдя мост, он пошел налево к дому Эльзы Берггрен. Это был белый деревянный домик в глубине ухоженного сада. Рядом с домом – пустой гараж с открытыми воротами. Он медленно шел вдоль дома. В какой-то момент ему показалось, что штора в окне на первом этаже шевельнулась. Он пошел дальше. Посреди мостовой стоял человек, задрав голову к небу. Он посмотрел на Стефана и кивнул.

– Снег будет? – спросил он.

Стефану понравился диалект – он звучал очень дружелюбно, угадывалась неиспорченность.

– Вполне может быть, – ответил он. – Но не рановато ли? В октябре?

Незнакомец покачал головой:

– В наших краях бывает и в сентябре. И в июне.

Человек был стар. Небрежно выбритое лицо было изрезано морщинами.

– Что, кого-то ищешь? – спросил старик, даже не пытаясь скрыть любопытство.

– Да нет, я здесь просто так, заехал посмотреть. Вот гуляю.

Он обещал Джузеппе не говорить с Эльзой Берггрен, но о том, что нельзя говорить о ней, не было сказано ни слова.

– Красивый домик, – сказал он.

– Эльза очень заботится о доме. И о саде тоже. Ты с ней знаком?

– Нет.

Тот поглядел на него, ожидая продолжения.

– Меня зовут Бьорн Вигрен, – сказал старик, помолчав. – Живу всю жизнь здесь, самое длинное путешествие за всю мою жизнь – как-то раз побывал в Хеде. Теперь все ездят. А я – нет. В детстве жил на той стороне реки, а теперь переселился сюда. Потом опять переселюсь на ту сторону. На кладбище.

– Стефан. Стефан Линдман.

– Так ты, говоришь, тут просто так?

– Да.

– У тебя родня здесь?

– Нет. Я же говорю – я тут проездом.

– И пошел прогуляться?

– Да.

Разговор иссяк. Любопытство Вигрена не раздражало, наверное, потому, что старик был так приветлив. Стефан пытался придумать, под каким соусом начать разговор об Эльзе Берггрен.

– Я живу здесь с пятьдесят девятого года, – вдруг сообщил новый знакомый. – И никогда не видел, чтобы кто-то из приезжих тут гулял. По крайней мере, в октябре.

– Кто-то должен быть первым.

– Хочешь кофе? – предложил Бьорн. – Если хочешь. Жена у меня умерла, дети разъехались.

– Хорошая идея.

Они зашли в калитку. Может, Бьорн Вигрен стоял посреди улицы в надежде заманить кого-нибудь к себе, чтобы ему было не так одиноко?

Дом Бьорна оказался одноэтажным. Картинка в прихожей изображала цыганку с обнаженной грудью, в гостиной – рыбака. Были также охотничьи трофеи. Рога лося. Стефан насчитал четырнадцать отростков и никак не мог сообразить, много это или мало. На столе стоял термос и укрытое полотенцем блюдо с булочками. Вигрен поставил еще одну чашку и пригласил Стефана сесть.

– Разговаривать не обязательно, – неожиданно сказал он. – Вполне можно пить кофе молча, даже с незнакомыми.

Они пили кофе, каждый взял по коричной булочке. Часы на стене пробили четверть какого-то. Стефан мысленно поинтересовался, как люди общались раньше, до того, как в этой стране появился кофе.

– Как я понимаю, вы пенсионер, – сказал Стефан и тут же осудил себя за идиотскую реплику.

– Я тридцать лет проработал в лесу, – сказал Бьорн Вигрен. – Иногда самому не верится. Лесорубы были сущими рабами у компаний. Мне кажется, нынче люди просто не понимают, каким счастьем стало появление бензопил. А у меня начались боли в спине, и я уволился. Последние годы работал в дорожном управлении. Был ли там от меня прок, не уверен. В основном я стоял у станка и точил коньки школьникам. Хотя одну полезную вещь я сделал, пока там работал, – выучил английский. Сидел по вечерам, обложившись книгами и кассетами. Часто хотелось бросить все к черту, но я дал себе слово. А потом ушел на пенсию. Ровно через два дня после этого умерла моя жена. Я проснулся утром, а она уже холодная. Семнадцать лет тому назад. Мне же восемьдесят два стукнуло, в августе.

Стефан широко раскрыл глаза. Было трудно поверить, что Бьорну Вигрену уже за восемьдесят.

– Я не вру, – сказал Вигрен, очевидно уловив его недоверие. – Мне восемьдесят два года, и здоровье такое, что вполне могу рассчитывать прожить до девяноста и больше. Если только это кому-нибудь нужно.

– А у меня рак, – сказал Стефан. – Я даже не знаю, доживу ли до сорока.

У него просто вырвались эти слова. Вигрен удивленно поднял брови:

– Не так уж обычно, что кто-то сообщает совершенно незнакомому человеку, что у него рак.

– Я сам не знаю, почему я это сказал.

Бьорн подвинул ему блюдо с булками.

– Сказал, потому что тебе надо было это сказать. Если хочешь рассказать еще, я слушаю.

– Лучше не надо.

– Не надо – значит, не надо. Хочешь говорить – хорошо, не хочешь – тоже хорошо.

Стефан вдруг сообразил, как перевести разговор на Эльзу Берггрен.

– А если покупать дом в ваших краях, вроде того, что у соседки, во сколько это обойдется?

– У Эльзы? Здесь дома дешевые. Я иногда читаю объявления. Только не в газетах, в Интернете. Я подумал, что грош мне цена, если я не овладею этой штукой. Дело идет не так быстро, но времени у меня хватает. У меня дочка в Евле, она работает в управлении коммуной – она привезла компьютер и показала, как с ним обращаться. Я сейчас переписываюсь с одним – ему девяносто шесть лет. Его зовут Джим, он из Канады. Тоже работал лесорубом. Чего только нет в этом компьютере! Мы сейчас пытаемся создать страницу, где бывшие лесорубы могли бы поболтать друг с другом. А у тебя какие любимые сайты?

– Я об этом ничего не знаю. У меня и компьютера-то нет.

Его собеседник огорчился:

– Компьютер ты должен купить. Особенно если болен. Миллионы людей больны раком, я видел сам. Я один раз сделал запрос по раку скелета, а это, наверное, самый худший, – и было двести пятьдесят тысяч попаданий.

Он осекся:

– Не буду говорить о раке. Мы же договорились.

– Не важно. К тому же у меня рак не скелета. Пока, во всяком случае, насколько мне известно.

– А я этого и не думал.

Стефан вернулся к вопросу о ценах:

– Так сколько же стоит такой дом, как у Эльзы?

– Двести-триста тысяч, не больше. Но я не думаю, что она собирается продавать свой дом.

– А она живет одна?

– Она, по-моему, никогда не была замужем. Иногда она малость нос задирает. После смерти жены мне как-то пришло в голову, что мы могли бы объединиться. Но она не захотела.

– А сколько ей лет?

– Семьдесят три, я думаю.

То есть примерно ровесница Герберта Молина, подумал Стефан.

– И она всегда здесь жила?

– Когда мы строились, ее дом уже стоял. Это был конец пятидесятых. Думаю, она живет здесь больше сорока лет.

– А кем она работала?

– Говорит, до переезда сюда была учительницей. Но я не очень в это верю.

– Почему?

– Кто уходит на пенсию в тридцать лет? Она же здорова, с ней все в порядке.

– Но она же на что-то живет?

– Получила наследство от родителей. Тогда и переехала. Во всяком случае, она так говорит.

Стефан обдумывал услышанное.

– То есть она родилась не здесь? Приезжая?

– По-моему, из Сконе. Эслёв? Это вроде бы там, на юге, где Швеция кончается.

– Точно, – подтвердил Стефан. – А почему она приехала именно сюда? Родственники?

Бьорн Вигрен посмотрел на него и засмеялся:

– Ты разговариваешь, как полицейский. Можно подумать, что ты меня допрашиваешь.

– Я не менее любопытен, чем все. Зачем переезжать сюда из Сконе, если не выходишь замуж, к примеру? Или если она, к примеру, не нашла тут работу, о которой всю жизнь мечтала? – сказал Стефан и тут же подумал, что делает ошибку. Надо было сказать, кто он есть.

– Мне тоже было интересно. И жена удивлялась. Но не станешь же выспрашивать. Эльза, в сущности, добрая. Всегда готова помочь. Когда жена работала, а дети были маленькими, она не раз помогала за ними присмотреть. Но что ее сюда принесло – понятия не имею. Не знаю ничего и об ее родственниках.

Он внезапно замолчал. Стефан ждал. Он догадывался, что продолжение следует.

– Конечно, все это довольно странно, – сказал он после долгой паузы. – Мы с ней в соседях сорок лет, целое поколение, а я даже не знаю, почему ей пришло в голову купить дом здесь, в Ульвчелле. Но есть вещи и постраннее.

– Например?

– За все эти годы я ни разу не переступил порог ее дома. И моя жена тоже, пока жива была. И дети. Я даже не могу сказать, бывал ли кто-то вообще у нее дома. Вот это действительно странно.

Стефан наклонил голову. Что-то в жизни Эльзы Берггрен напоминало ему Герберта Молина. Оба приехали издалека, оба вели одинокую, нелюдимую жизнь. Непонятно только – если Молин от чего-то или кого-то прятался, касается ли это также и Эльзы Берггрен? Дом для него покупала она. А почему? Как они познакомились? Что у них общего?

Следующий вопрос был совершенно естественным.

– Так к ней никто никогда не заходит?

– Никогда.

– Довольно необычно.

– Да просто странно. Никто из нас никогда не видел, чтобы кто-то заходил к ней в дом. Или выходил.

Стефан решил закругляться. Он посмотрел на часы.

– Надо идти, – сказал он. – Спасибо за кофе.

Они поднялись и вышли из кухни. В гостиной Стефан показал на рога:

– Это я подстрелил, когда был в охотничьей команде. Мы соревновались с Лильхердалем.

– Большой был лось?

Бьорн Вигрен захохотал:

– Самый большой из всех, что я повидал. Иначе он бы не висел на стене. Когда я умру, рога выбросят на свалку. Детям они не нужны.

Бьорн проводил его.

– К вечеру может пойти снег, – сказал он, вновь поглядев на небо.

Потом он посмотрел на Стефана.

– Не знаю, почему ты расспрашивал меня об Эльзе. Да я ничего и не говорил. Но может быть, зайдешь как-нибудь. Посидим в кухне, и ты мне расскажешь.

Стефан кивнул. Все верно – Бьорна Вигрена не следовало недооценивать.

– Удачи тебе с твоим раком, – сказал тот на прощанье. – Я имею в виду – желаю выздороветь.

Стефан шел назад той же дорогой. Машины в гараже Эльзы Берггрен по-прежнему не было – он был пуст. Он искоса посмотрел на окно – шторы не шевелились. С моста он снова поглядел на воду. Страх перед болезнью то отступал, то снова накатывал. Он не мог надолго отвлечься от того, что его ждет. Это его нынешнее занятие – сбор по крохам сведений об убийстве Герберта Молина – имело, как оказалось, очень ограниченный терапевтический эффект.

Он вернулся в центр и стал искать библиотеку, оказавшуюся в общественном здании под названием «Гражданский дом». В вестибюле на него уставилось чучело медведя. Ему вдруг захотелось броситься на медведя и начать с ним бороться. Он засмеялся, и проходивший мимо человек с бумагами в руках посмотрел на него с недоумением.

Стефан нашел полку с медицинской литературой. Он сел за столик с книжкой, но вдруг почувствовал, что не в силах ее открыть. Слишком рано, подумал он. Еще денечек. Только один, не больше. Потом он должен взяться за себя всерьез, а не пытаться похоронить тревогу в нелепом и бессмысленном частном расследовании.

Когда он вышел из Гражданского дома, его вновь обуяла нерешительность. Злясь на самого себя, он пошел в гостиницу. По дороге решил зайти в винный магазин. Никаких ограничений по этой части врач в Буросе на него не налагала. Хотя, конечно, вряд ли ему полезно пить. Но сейчас это его не волновало. Он купил две бутылки вина, как всегда итальянского. Он уже выходил из магазина, когда в кармане зазвонил телефон. Он поставил пакет с бутылками на асфальт и нажал кнопку. Это была Елена.

– Интересно знать, почему ты не звонишь.

Ему стало неловко. В ее голосе явно слышалась обида и грусть.

– Не важно себя чувствую, – сказал он извиняющимся тоном.

– Ты все еще в Свеге?

– А где мне еще быть?

– И что ты там делаешь?

– Даже не знаю. Наверное, жду похорон Молина.

– Может быть, мне приехать? Я могу взять несколько отгулов.

Он чуть не ответил – да. Он очень хотел, чтобы она приехала.

– Нет, – сказал он. – Наверное, мне лучше побыть одному.

Больше она приехать не предлагала. Ничего не значащий разговор продолжался еще несколько минут. Почему он не сказал Елене, что скучает? Что одному ему вовсе не лучше? Он все меньше и меньше себя понимает. И все из-за этого проклятого узелка во рту.

Он принес пакет с вином в гостиницу. Девушка-администратор поливала цветы в вестибюле.

– Ничего не нужно? – спросила она.

– Все хорошо.

Она с лейкой в руке сходила и принесла ему ключ.

– Посмотри, как все серо, – сказала она. – Октябрь. И будет еще хуже. Впереди длиннющая зима.

Она повернулась к своим цветам. Стефан поднялся в номер. Чемодан стоял так, как он его оставил. Он поставил вино на стол. Было несколько минут четвертого. Рановато, подумал он. Не дело – сидеть и пить посреди дня.

Он, не двигаясь, смотрел в окно. И вдруг решил – он должен успеть съездить на озеро. Но не туда, где стояла палатка, а на ту сторону, посмотреть лесосеки, о которых говорил Джузеппе. Он не рассчитывал что-нибудь найти. Но время пройдет быстрее.

Он добирался больше часа. На карте озеро именовалось Стонгваттнет. Оно было длинным и довольно узким, самое широкое место как раз там, где просеки подходили к самой воде, чтобы лесовозы могли развернуться. Он вышел из машины и направился к воде. Уже темнело. Он стоял и прислушивался. Ничего, кроме шума деревьев. Он попытался вспомнить, не было ли в полицейских папках чего-нибудь о погоде, стоявшей в те дни, когда был убит Герберт Молин. Как ему казалось, там ничего об этом не говорилось. Он подумал, что звук выстрела наверняка был здесь слышен, даже если ветер дул в другую сторону.

Но ничего не указывало на то, что тут кто-то был в день убийства.

Ровным счетом ничего.

Он стоял на берегу, пока не стало совсем темно. По воде полосой пробежала рябь, потом опять все стихло. Он вдруг подумал, что никогда в жизни не был в лесу один. Кроме того раза, когда он и Молин преследовали сбежавшего убийцу и он обнаружил его страх.

Почему он сюда переехал, снова подумал он. Чтобы найти убежище, нору, куда бы он мог заползти и спрятаться. Или за этим стояло что-то еще?

Он вспомнил, что ему говорил Бьорн Вигрен – Эльза Берггрен никогда не принимала гостей. Но сама она могла приехать к Молину.

Если бы он подумал об этом заранее, ему следовало бы задать Бьорну Вигрену два вопроса.

Уходит ли она из дому по ночам? Любит ли она танцевать?

Два простых вопроса, которые могли бы дать ответ на многое.

А ведь именно Молин передал ему эту простую полицейскую истину: если задать правильный вопрос в нужный момент, можно сразу получить много ответов.

Что-то скрипнуло у него за спиной. Он вздрогнул. Скрип не повторился. Все было тихо. Ветка, подумал он. Или может быть, зверь.

Потом ему надоело думать и о Герберте Молине, и об Эльзе Берггрен. Это бессмысленно. С завтрашнего дня он займется самим собой. Надо четко представлять себе, что может его ожидать. И надо уезжать из Херьедалена. Здесь ему нечего делать. Это задача Джузеппе Ларссона – найти и мотив и преступника. А ему надо подготовить себя к облучению.

Он постоял еще какое-то время. Деревья в темноте стояли как в карауле, черная вода – будто окоп. Он неуязвим, показалось ему на секунду.

По возвращении в Свег он часок отдохнул у себя в номере и выпил пару бокалов вина. В семь он спустился в ресторан. Испытателей не было. Официантка та же – все время переодевающаяся девушка-администратор. Одна во всех лицах, подумал он. Может быть, это единственный способ держать гостиницу на плаву?

Он сел за тот же столик у окна. Прочитав меню, с некоторым разочарованием обнаружил, что оно не изменилось. Он зажмурился и ткнул пальцем в короткий список блюд. Выпал все тот же бифштекс из лосятины. Он уже начал есть, как услышал, что кто-то вошел в ресторан. Он повернулся и увидел направляющуюся к его столу женщину. Глядя на него, она остановилась. Стефан остолбенел – настолько она была красива.

– Я не стала бы тебя беспокоить, – сказала она, – но один из полицейских в Эстерсунде сказал, что здесь находится папин товарищ по службе.

Стефан сначала не понял, о чем она говорит. Потом сообразил.

Женщина, стоявшая перед ним, была дочерью Герберта Молина.

9

Потом он часто думал, что никогда не встречал таких красивых женщин. Она еще не успела присесть, не сказала ни слова, а он уже мысленно раздел ее и представил голой. Он перелистал в памяти протоколы Джузеппе и добрался до страницы, где было сказано, что у Герберта Молина в 1955 году родилась дочь, которую назвали Вероникой. То есть женщине, стоящей перед ним и едва уловимо благоухающей дорогими духами, сорок четыре года, она на семь лет старше его. Не знай он этого, подумал бы, что она его ровесница или моложе.

Он представился, протянул руку и произнес слова соболезнования.

– Спасибо.

У нее был на удивление бесцветный голос, совершенно не сочетающийся с ее красотой.

На кого-то она похожа, подумал он. На кого-то из героев светских хроник в журналах, только он не мог вспомнить, на кого.

Он пригласил ее сесть. Подошла девушка-администратор, заметив:

– Теперь тебе не придется ужинать в одиночестве.

Он чуть не послал ее к черту.

– Если хочешь побыть один, я не буду мешать, – сказала Вероника Молин.

На пальце у нее он заметил обручальное кольцо. На какую-то секунду это его огорчило. Огорчение было абсолютно неуместным и быстро прошло.

– Нет-нет, – сказал он.

Она подняла бровь:

– Что – нет-нет?

– Не хочу побыть один.

Она села, открыла меню и тут же отложила в сторону.

– Можно салат? – спросила она. – И омлет. Больше ничего не надо.

– Конечно, – сказала девушка.

Стефан вдруг подумал, что она сама и готовит – вполне может быть.

Вероника Молин заказала минеральную воду. Он так и не смог вспомнить, на кого она похожа.

– Получилось недоразумение, – сказала она. – Я думала, что должна встретиться с полицией в Свеге, а оказалось – в Эстерсунде. Завтра я еду туда.

– А откуда ты?

– Из Кёльна. Мне сообщили туда.

– Так ты живешь в Германии?

Она покачала головой:

– В Барселоне. Или в Бостоне, в зависимости от обстоятельств. Но в тот момент я была в Кельне. Это было очень странно и очень страшно. Я только что вернулась в отель, «Домский», кажется, знаешь, рядом с этим гигантским собором. Зазвонил телефон, и тут же, одновременно, ударили колокола. Какой-то далекий голос сообщил, что моего отца убили. Спросили, не хочу ли я поговорить со священником. Утром я прилетела в Стокгольм, а оттуда в Свег. А надо было в Эстерсунд.

Ей принесли минеральную воду, и она замолчала. В баре кто-то смеялся, громко и визгливо, как будто лаял.

Тут он вспомнил, на кого она похожа – на киноактрису из какой-то очередной и бесконечной мыльной оперы. Попытался вспомнить ее имя, но безуспешно.

Вероника Молин была напряжена и серьезна. Стефан попытался представить себе, как бы он сам среагировал, если бы ему позвонили в гостиницу и сообщили, что его отец убит.

– Я еще раз приношу свои соболезнования, – сказал он. – Совершенно бессмысленное убийство.

– А разве не все убийства бессмысленны?

– Разумеется. Но иногда, по крайней мере, есть мотивы, что-то можно понять.

Она кивнула:

– Ни у кого не могло быть причин убивать отца. У него не было врагов и больших денег не было.

Но чего-то он тем не менее боялся, подумал Стефан. И этот страх наверняка напрямую связан с тем, что случилось.

Ей принесли заказ. Стефан смутно ощущал превосходство женщины, сидящей напротив. У нее была уверенность в себе, а у него ее не было.

– Как я поняла, ты работал с моим отцом. Ты тоже полицейский?

– В Буросе. Я начинал там совсем зеленым, и твой отец многому меня научил. Мне его очень не хватало, когда он уехал.

Звучит так, словно мы были друзьями, быстро подумал он. Но это же не так. Друзьями мы не были. Просто коллеги.

– Мне, разумеется, было интересно, почему он вдруг уехал в Херьедален, – сказал он, помедлив.

Она сразу разгадала его хитрость.

– Не думаю, чтобы он хоть кому-то говорил, куда именно собирается уехать.

– Может быть, я забыл. Но все же любопытно – почему он сюда уехал?

– Хотел, чтоб его оставили в покое. Мой отец был типичным одиночкой. Как и я.

Что можно на это сказать? – подумал Стефан. Она не только не ответила, она просто оборвала разговор. Почему она вообще села за мой столик, если не хочет разговаривать?

Он разозлился.

– Вообще-то я не участвую в следствии, – сказал он. – Я приехал, потому что у меня отпуск.

Она отложила вилку и посмотрела на него:

– Зачем?

– Наверное, чтобы присутствовать на похоронах. Если они будут здесь – после того, как судебные медики вернут тело.

Она ему не поверила, он это ясно видел и от этого разозлился еще больше.

– А ты часто с ним виделась?

– Очень редко. Я консультант в большой компьютерной компании, мы работаем чуть не во всех странах мира. Почти все время в командировках. Несколько раз в год посылала открытки, звонила на Рождество. Вот, пожалуй, и все.

– Звучит так, как будто вы почти не общались.

Он пристально смотрел на нее. Красавица, конечно, но каким от нее веет холодом и недоброжелательностью.

– Вряд ли кого-нибудь касается, какие отношения у нас были с отцом. Он хотел, чтобы его оставили в покое. И я относилась к этому с уважением. И он относился с уважением к тому, что я тоже хотела быть в покое.

– У тебя ведь есть еще брат?

Ее ответ прозвучал решительно и жестко.

– Мы стараемся не общаться без особой необходимости. Наши отношения на грани открытой вражды. Почему это так, никого не касается… Я уже поговорила с похоронным бюро. Похороны будут здесь, в Свеге.

Разговор выдохся.

Стефан провел языком по зубам. Опухоль была на месте.

Потом они пили кофе. Она спросила, не помешает ли ему, если закурит. Он сказал, что нет, не помешает. Она прикурила сигарету и выпустила в потолок несколько колец. Потом вдруг посмотрела на него:

– И все же – почему ты сюда приехал?

– Я на больничном, и мне абсолютно нечем заняться.

– Полицейский в Эстерсунде сказал, что ты помогаешь следствию.

– Не каждый день убивают твоего коллегу. Но мой приезд ничего не значит. Я только поговорил кое с кем, вот и все.

– И с кем же?

– Прежде всего с тем полицейским, с которым ты завтра встретишься в Эстерсунде. С Джузеппе Ларссоном. И еще с Авраамом Андерссоном.

– Кто это?

– Ближайший сосед Герберта. Хотя и он живет довольно далеко от него.

– И что он рассказал?

– Фактически ничего. Но если кто-то и мог что-то видеть, так это он. Если хочешь, можешь поговорить с ним.

Она погасила сигарету и раздавила окурок в пепельнице так, словно это было какое-то насекомое.

– Твой отец сменил фамилию, – медленно произнес Стефан. – Маттсон-Герцен на Молин. Это было за несколько лет до твоего рождения. Одновременно он ушел в отставку из армии и переехал в Стокгольм. Когда вам было два года, он уехал в Алингсос. Ты, конечно, вряд ли что-либо помнишь, в два года сознательная память еще отсутствует. Но может быть, тебе известно – чем он занимался в Стокгольме?

– У него был музыкальный магазин. – Она заметила его удивление. – Ты прав, я почти ничего не помню о том времени, я слышала об этом потом. Он пытался заняться торговлей и открыл магазин в Сольне. Первые годы все шло хорошо, и он открыл еще один магазин, в Соллентуне. Но потом почему-то все развалилось. Мои первые воспоминания – Алингсос. Мы жили на окраине в старом доме, который зимой никогда не удавалось натопить.

Он закурила еще одну сигарету.

– Не понимаю – зачем ты все это спрашиваешь?

– Твой отец убит. Тут все важно.

– Неужели кто-то убил его только потому, что у него когда-то был музыкальный магазин?

Вместо ответа Стефан задал еще один вопрос:

– А почему он сменил имя?

– Понятия не имею.

– Почему человек меняет фамилию с Маттсон-Герцен на Молин?

– Понятия не имею.

Внезапно у него возникло чувство, что надо быть осторожнее. Почему оно появилось, сообразить он не мог, но чувство было очень определенным. Внешне все было просто – он задавал вопросы, она отвечала. Но вместе с этим происходило что-то еще.

Вероника Молин пытается выведать, что именно он знает об ее отце.

Он поднял кофейник и спросил, не подлить ли ей кофе. Она отказалась.

– Когда мы работали вместе, – сказал он, – меня не покидало чувство, что твой отец был все время чем-то обеспокоен. Даже испуган. Чего он опасался – не знаю. Но я и сейчас помню этот страх, хотя прошло больше десяти лет.

Она нахмурилась:

– Чего ему было бояться?

– Я не знаю. Я спрашиваю.

Она покачала головой:

– Не думаю, чтобы отец чего-то боялся. Он был мужественным человеком.

– В чем это проявлялось?

– Не боялся ни во что вмешиваться. Не боялся говорить, что думает.

Зажужжал ее мобильный телефон. Она извинилась и ответила. Она говорила на иностранном языке, и Стефан никак не мог определить – испанский это или французский. Закончив, она жестом подозвала администраторшу-официантку и попросила счет.

– Ты была в его доме? – спросил Стефан.

Она посмотрела на него долгим взглядом.

– Я сохранила очень хорошую память об отце, – сказала она. – Мы не были близки, но я уже достаточно взрослая, чтобы знать, какие отношения бывают у детей с родителями. Мне не хочется видеть место, где его убили. Не хочу портить воспоминаний.

Стефан понял ее. По крайней мере, ему показалось, что понял.

– Твой отец, должно быть, очень любил танцевать.

– Почему он должен был любить танцевать?

Ее удивление показалось Стефану искренним.

– Кто-то сказал, – уклончиво ответил он.

Девушка принесла два счета. Стефан сделал попытку заплатить за оба, но Вероника потянула счет к себе:

– Я заплачу сама.

Девушка пошла за сдачей.

– А чем занимается консультант в компьютерной фирме? – спросил Стефан.

Она улыбнулась, но не ответила.

Они расстались в вестибюле. Ее номер был на первом этаже.

– Как ты собираешься завтра попасть в Эстерсунд?

– Свег, конечно, маленький городок, но взять машину напрокат здесь тоже можно.

Стефан посмотрел ей вслед. На ней была дорогая одежда и туфли. После разговора с Вероникой Молин он ощутил прилив энергии. Только не знал пока, куда ее применить. В Свеге вряд ли существуют какие-то ночные развлечения, подумал он с иронией.

Решил прогуляться. Рассказ Бьорна Вигрена заставил его задуматься. Между Эльзой Берггрен и Гербертом Молином существовала какая-то связь, о которой ему хотелось узнать побольше.

Штора в окне шевельнулась. В этом он был уверен.

Он захватил куртку и вышел из гостиницы.

Было холоднее, чем накануне.

Он пошел той же дорогой, что и днем. Остановился на мосту и прислушался к шуму воды внизу. Навстречу ему попался человек с собакой. Это было как встретить в темном море корабль с погашенными огнями.

Подойдя к дому, он встал так, чтобы на него не падал свет уличного фонаря. Теперь во дворе стояла машина, но из-за темноты он не мог определить какая. Задернутое шторой окно на втором этаже было освещено. Он стоял неподвижно – сам не зная, чего ждет.

Человек, подошедший к нему, двигался совершенно неслышно.

Он долго стоял и наблюдал за Стефаном, прежде чем решил, что увидел достаточно. Он подошел сзади, держась все время в тени. Только когда он подошел совсем близко, Стефан вздрогнул.

Эрик Юханссон не знал, кто перед ним. Ему было за пятьдесят, но он был в хорошей форме. Он упер руки в бока и сказал, не сводя взгляда с неизвестного:

– Привет. Интересно, что это ты здесь делаешь.

Стефан испугался. Незнакомец двигался так тихо, что он ничего не слышал.

– А кто ты?

– Эрик Юханссон. Полицейский. А ты, интересно, что здесь делаешь? – повторил он.

– Стою и гляжу на дом, – сказал Стефан. – Я на общественной территории, трезв, не шумлю, даже не отливаю. Это что, запрещено – стоять и смотреть на красивый дом?

– Вовсе нет. Но дама, что здесь живет, занервничала и позвонила. Когда народ нервничает, обычно звонят мне. Я подумал, что лучше выяснить, в чем дело. Люди здесь не привыкли, что кто-то стоит по ночам и глазеет на их дома.

Стефан достал бумажник и, подойдя к фонарю, показал удостоверение. Эрик Юханссон кивнул.

– Так это ты, – сказал он, как будто только сейчас вспомнил.

– Стефан Линдман.

Эрик Юханссон потер лоб. Стефан заметил, что под курткой у него была только нижняя рубашка.

– Это вообще-то ничего не меняет – то, что мы оба полицейские. Джузеппе говорил мне про тебя. Откуда мне знать, что это ты стоишь и смотришь на дом Эльзы.

– Эльза по поручению Молина купила для него дом. Но ты это, конечно, знаешь.

– Первый раз слышу.

– Мне говорил маклер в Крукуме. А я думал, Джузеппе рассказывал.

– Он сказал только, что ты ненадолго и что ты работал с Гербертом Молином. И ни слова не сказал о том, что ты ведешь наблюдение за домом Эльзы.

– Никакого наблюдения я не веду, – сказал Стефан. – Я вышел прогуляться. Даже не знаю, почему остановился.

Он тут же понял, насколько идиотски прозвучала его реплика. Ведь он простоял тут довольно долго.

– Пошли отсюда, – сказал Эрик Юханссон. – Чтобы не вызывать вопросов у Эльзы.

Его машина стояла на поперечной улице. Это был не бело-голубой полицейский автомобиль, а обычная «Тойота» с решеткой, отделяющей салон от багажника.

– Значит, прогуляться вышел, – повторил Эрик. – И случайно оказался у дома Эльзы.

– Да.

Эрик Юханссон был явно озабочен.

– Лучше мы не будем говорить об этом Джузеппе, – сказал он, помолчав. – Ему это не понравится. Не думаю, что ребята в Эстерсунде в восторге от того, что ты здесь шпионишь за людьми.

– Я не шпионю.

– Ну да, ты уже говорил. Но все равно странно – стоишь и глазеешь на ее жилище. Даже если она и купила дом для Молина.

– А ты ее знаешь?

– Она всегда тут жила. Добрая и приветливая женщина. Любит детей.

– Что значит – любит детей?

– Она ведет танцевальную школу в Народном доме. Или вела. Учила детей танцевать. Не знаю, правда, как сейчас.

Стефан кивнул, не задавая вопросов.

– Ты остановился в гостинице? Могу подбросить.

– Я лучше пройдусь. Но спасибо за предложение. Кстати, я не видел полицейского отделения в Свеге.

– Мы помещаемся в Гражданском доме.

Стефан подумал:

– А можно зайти завтра? Погляжу, как вы живете. Поболтаем немного.

– Конечно, заходи.

Эрик Юханссон открыл дверцу машины.

– Я позвоню Эльзе и скажу, что все в порядке.

Он сел в машину, попрощался и захлопнул дверцу. Стефан подождал, когда машина скроется из виду, и пошел своей дорогой.

И уже четвертый раз остановился он на мосту. Связи, связи, думал он. И дело не только в том, что Герберт Молин и Эльза Берггрен были знакомы. Здесь что-то крупнее. Но что?

Он старался идти медленно, чтобы не спугнуть мысли. Герберт Молин поручил Эльзе найти для него дом. То есть они были знакомы задолго до этого. Может быть, он переехал в Херьедален, чтобы быть поближе к ней?

Он дошел до опоры и снова остановился. В голову пришла мысль, которая должна была бы прийти раньше. Эльза заметила его, хотя он стоял на темной улице, и свет фонаря на него не падал. Это говорит только об одном – что она наблюдала за улицей. Что она либо ждала, либо опасалась, что кто-то придет.

Он пошел побыстрее. Общий интерес Молина и Берггрен к танцам тоже наверняка никакая не случайность.

За стойкой в гостинице никого не было. Поднимаясь по лестнице, он спросил себя – а спит ли Вероника Молин? Если ее фамилия Молин.

Он заперся и зажег свет. На полу лежала подсунутая под дверь записка. Он поднял ее и прочитал:

Позвони Джузеппе Ларссону в Эстерсунд. Срочно.

10

Джузеппе взял трубку сам.

– У меня не было номера твоего мобильника, – сказал он. – Наверное, остался в кабинете, так что я позвонил в гостиницу. Сказали, что тебя нет.

Не доложил ли, вопреки договору, Эрик Юханссон об их встрече?

– Я гулял. Здесь особенно нечем больше заняться.

Джузеппе засмеялся:

– В Народном доме показывают кино.

– Мне надо двигаться, а не сидеть в кинозале.

Стефан слышал в трубку, как Джузеппе с кем-то разговаривает, потом убавили громкость на телевизоре.

– Я подумал, надо тебе рассказать кое о чем. Сегодня пришла из Умео бумага, подписанная доктором Холландером. Можно, конечно, спросить, почему они ни слова не написали об этом в первом заключении, но у судебных медиков свои заморочки. У тебя есть время?

– Это единственное, что у меня есть.

– Он пишет, что обнаружил три старых входных отверстия.

– И что это значит?

– Это значит, что в Герберта Молина когда-то стреляли. Ты об этом знал?

– Нет.

– Не один выстрел. Три. И доктор Холландер позволил себе отклониться от протокола. Он считает, что Герберту Молину сказочно повезло, что он остался в живых. Он так и написал – «сказочно». Два выстрела в грудь, прямо под сердцем, а один – в левую руку. По характеру рубцевания и еще по каким-то признакам, которых я не понимаю, он делает вывод, что это случилось, когда Молин был совсем молодым. Он не может определить, получил ли он все три ранения одновременно или нет, но, скорее всего, так.

Джузеппе вдруг начал чихать. Стефан ждал.

– Аллергия на красное вино, – сказал Джузеппе извиняющимся тоном, – а вечером не смог отказаться. И вот наказание.

– В твоих материалах, по-моему, не было ни слова об огнестрельных ранениях?

– Ни слова. Но я звонил в Бурос. Говорил с каким-то очень приветливым парнем. Он все время смеялся.

– Интендант Олауссон?

– Точно. Я не говорил, что ты здесь, только спросил, что ему известно о пулевых ранениях Герберта Молина. Оказалось, ничего. И я сделал очень простой вывод.

– Что это произошло до того, как он стал полицейским?

– Задолго. До того, как он работал в Алингсосе. Управление охраны порядка передало все свои архивы и личные акты полиции, то есть на тот момент, когда Герберт Молин перешел на службу Его Величества, все эти данные должны были его сопровождать.

– Значит, ранения он получил в армии.

– Примерно так и я рассуждаю. Но военные архивы не слишком доступны. Мы рассчитываем, конечно, получить ответ, но это займет время. И надо заранее подумать – а что, если ответ будет отрицательным? Если он был ранен не на военной службе?

Джузеппе замолчал.

– Это меняет картину? – спросил Стефан.

– Совершенно, – сказал Джузеппе, – особенно если учесть, что у нас и картины-то никакой нет. Не думаю, что мы поймаем преступника в ближайшие дни. Мой опыт подсказывает, что с этим делом придется провозиться очень долго. Слишком глубоко надо копать. А ты как думаешь?

– Наверное, ты прав.

Джузеппе опять начал чихать.

– Я подумал, тебе это стоит знать, – сказал он, прочихавшись наконец, – завтра я среди прочего должен встретиться с дочерью Молина.

– Она остановилась в моей гостинице.

– Я догадываюсь, что вы уже, наверное, встретились. И как она?

– Скрытная. Но очень красива.

– Предвкушаю приятную встречу. Ты с ней говорил?

– Мы ужинали вместе. Она сказала одну вещь, которую я не знал. Об этом таинственном времени в середине пятидесятых. Она утверждает, что у Герберта Молина в то время было два музыкальных магазина в Стокгольме. Но потом он разорился.

– Надеюсь, что у нее нет причин врать.

– Вряд ли. Но ты же увидишь ее завтра.

– Обязательно спрошу ее о ранениях. Ты определился, сколько еще тут пробудешь?

– Может быть, еще завтрашний день. Потом уеду. Но я еще позвоню.

– Давай.

Разговор был окончен. Стефан тяжело плюхнулся на кровать. Он вдруг почувствовал, что очень устал. Не снимая башмаков, лег и уснул.

Внезапно он проснулся и поглядел на часы. Без четверти пять. Что-то ему снилось. Кто-то гнался за ним. Потом вдруг его окружила стая собак. Они рвали на нем одежду, потом стали отгрызать большие куски мяса. Где-то на заднем плане сна присутствовали его отец и Елена. Он пошел в ванную и сполоснул лицо. Не так-то трудно истолковать этот сон, подумал он. Болезнь, неумолимо размножающиеся опухолевые клетки – как стая диких собак у меня внутри. Он разделся и забрался под простыню, но заснуть уже не мог.

В эти предрассветные часы он всегда сильнее всего ощущал свою беззащитность. Мне тридцать семь лет, подумал он, я полицейский, пытаюсь жить достойно. Ничего особенного, обычная жизнь, как у миллионов других людей. Но что такое – обычная? Он приближается к среднему возрасту, а у него все еще нет детей. И теперь ему надо сражаться против болезни, и неизвестно, кто победит. И тогда конец его жизни будет вовсе даже не обычным. А станет последней возможностью доказать, что он чего-то стоит.

Он встал в шесть часов. Завтрак начинают подавать в полседьмого. Он достал из чемодана смену белья. Через полчаса он был в вестибюле. Дверь в ресторан была чуть приоткрыта. Он заглянул и увидел девушку-администратора-официантку. Она сидела на стуле и вытирала глаза салфеткой. Он быстро отошел от двери. Потом заглянул еще раз – она, несомненно, плакала. Он поднялся на несколько ступенек по небольшой лестнице, ведущей в ресторан, и подождал. Дверь открылась настежь. Девушка улыбалась.

– Ты сегодня рано, – сказала она.

Он пошел к столику, размышляя, почему она плакала. Но его это не касалось. У каждого своя беда, подумал он. Каждый сражается со своей собачьей стаей.

Позавтракав, он решил снова съездить и посмотреть на дом Герберта Молина. Он не ждал никаких новых открытий, но ему хотелось еще раз оценить все, что он узнал. Или чего не знал. Потом он оставит все, как есть. Он не останется в Свеге в ожидании похорон, на которые у него нет никакого желания идти. Как раз сейчас похороны нужны ему меньше всего. Он вернется в Бурос, упакует чемодан и будет надеяться, что удастся найти недорогой тур на Майорку.

Нужен план, думал он, жуя. Без плана я не выдержу того, что мне предстоит.

В четверть восьмого он вышел из гостиницы. Вероника Молин не показывалась. Когда он оставлял свой ключ, девушка не улыбнулась, как обычно, Что-то у нее случилось. Но наверняка ей не сказали, что у нее рак.

Он ехал на запад. Стояла осенняя тишина. То и дело ветровое стекло покрывали капли дождя, но быстро высыхали. Он рассеянно слушал новости по радио. Биржевые показатели в Нью-Йорке то ли выросли, то ли упали – он не расслышал. За Линселлем у дороги стояло несколько детей с рюкзаками, наверное, ждали школьный автобус. На крышах повсюду торчали параболические антенны. Он вспомнил свою юность в Чинне, и давно прошедшие времена вдруг оказались совсем рядом. Он смотрел на дорогу и думал о своих бессмысленных поездках по Средней Швеции, когда он помогал мотоциклисту-кроссовику, и тот за все это время не выиграл ни одного заезда. Стефан настолько погрузился в воспоминания, что проехал поворот на Ретмурен. Он развернулся и оставил машину на том же месте, что и в тот раз.

Здесь кто-то побывал, это он заметил сразу. На гравии виднелись следы шин, которых раньше не было. Может быть, Вероника Молин передумала? Он глубоко вдохнул холодный воздух. Порывы ветра пригибали верхушки деревьев. Швеция, подумал он. Деревья, ветер, холод. Гравий, мох. Одинокий человек в чаще. Но у этого одиночки, как правило, нет опухоли языка.

Он медленно обошел дом, обдумывая все, что он за эти дни узнал о смерти Герберта Молина. Он мысленно выстроил список. На первом месте стоял оставленный палаточный лагерь, куда кто-то приплыл на гребной лодке и потом исчез. Рассказ Джузеппе о пулевых ранах. Как он сказал? Два шрама под сердцем и один на левой руке. То есть в Герберта Молина стреляли спереди. Три выстрела. Он попытался представить, как это могло произойти, и не смог.

Была еще Эльза Берггрен – невидимая тень за шторой. Если он прав в своих умозаключениях, она настороже. Чего она боится? Если верить описанию Эрика Юханссона – приветливая старушка, учит детей танцевать. Еще одна ниточка – танцы. Но что она означает, если вообще означает что-нибудь? Он продолжал наворачивать круги вокруг изуродованного стрельбой дома. Интересно, почему полицейские не закрыли разбитые окна получше – разорванная пленка болталась в их пустых глазницах. Вдруг он подумал о Веронике Молин. Красивая женщина, разъезжающая по всему миру, – ее нашли в гостинице в Кельне и сообщили, что ее отец убит. Он остановился, потом опять двинулся вокруг дома. Снова вспомнил, как гнался вместе с Молином за убийцей, сбежавшим из Тидахольмской тюрьмы. Его испуг – я думал, это кто-то другой. Он снова остановился. Если Герберт Молин не стал жертвой сумасшедшего, то это самая важная отправная точка. Страх. Побег в леса Херьедалена. Убежище. Дом, где кончается узкая лесная дорога, которую Стефан с трудом нашел.

Дальше дело не шло. Убийство Молина было загадкой. Какие-торазрозненные нити, бывшие у него в руках, вели в пустоту. Он пошел к машине. Ветер усилился. Когда он открывал дверцу, ему почудилось, что кто-то за ним наблюдает. Он быстро оглянулся. В лесу никого не было. Собачий загон пуст. Рваная пленка хлопала на ветру. Он сел в машину и тронулся в путь с мыслью, что никогда сюда не вернется.

Он поставил машину у Гражданского дома, вошел в подъезд и сразу поймал на себе пристальный медвежий взгляд. В дверях полицейского отделения он столкнулся с Эриком Юханссоном.

– Собрался выпить кофе с библиотекарями, – сказал он, – но это может подождать. У меня для тебя есть новости.

Они зашли в кабинет. Стефан сел на посетительский стул. На стене висела маска черта – по-видимому, Эрик решил немного оживить унылую обстановку кабинета.

– Купил как-то в Новом Орлеане, – сказал Эрик. – Я был под градусом и, по-моему, здорово переплатил. Пусть висит – как напоминание обо всех злых силах, не дающих полиции спокойно жить.

– А ты здесь один сегодня? – спросил Стефан.

– Ага, – весело сказал Эрик. – Нас вообще-то должно быть четверо или даже пятеро. Но кто болеет, кто-то на курсах, у кого-то ребенок родился. Так что я один. Замену найти – безнадежно.

– И как идут дела?

– Да никак не идут. Но по крайней мере, если кто позвонит среди дня, услышит человеческий голос, а не автоответчик.

– Но ведь Эльза Берггрен позвонила вечером, а не днем?

– Есть еще один номер, для экстренных случаев. Многие в городе его знают, – сказал Эрик Юханссон.

– В городе?

– Я называю Свег городом. Он тогда кажется больше.

Зазвонил телефон. Стефан посмотрел на маску. Интересно, что за новости хочет сообщить ему Юханссон. Пока, насколько он понял, разговор шел о брошенной кем-то на дороге шине от трактора. Эрик Юханссон, по-видимому, обладал большим запасом терпения. Наконец он положил трубку.

– Эльза Берггрен звонила утром, – сказал он. – Я пытался найти тебя в гостинице.

– И что она хотела?

– Пригласить тебя на кофе.

– Странно.

– А то, что ты наблюдаешь за ее домом, не странно?

Эрик Юханссон поднялся со стула.

– Она сейчас дома, – сказал он. – Езжай прямо туда – потом ей надо куда-то уходить. А потом приезжай – расскажешь, что интересного она поведала. Но только до обеда – потом мне надо в Фюнесдален. У меня там есть дело, но главное, мы с приятелями играем там в покер.

Эрик Юханссон пошел пить свой кофе. Стефан опять остановился около медведя.

Потом он поехал в Ульвчеллу и поставил машину у белого дома. Разворачиваясь, он краем глаза заметил Бьорна Вигрена – тот стоял на улице в надежде залучить кого-нибудь попить с ним кофе.

Он не успел позвонить, как она уже открыла дверь. Стефан точно не знал, что он ожидал увидеть – но как бы то ни было, стоявшая перед ним хорошо одетая пожилая дама никак не соответствовала его ожиданиям. У нее были длинные черные волосы – крашеные, как он заметил – и сильно накрашенные глаза.

– Я решила, что лучше вам зайти, чем торчать под окнами, – сказала она.

Стефан вошел в прихожую. Он уже достиг большего успеха, чем Бьорн Вигрен за сорок лет. Она проводила его в гостиную. Окна выходили на задний двор и в сад. Вдали виднелись верхушки леса.

Обстановка была очень дорогой. В отличие от дома Бьорна Вигрена, грудастых цыганок здесь не было – на стенах висели написанные маслом картины, и Стефан подумал, что у нее хороший вкус. Она извинилась и исчезла в кухне. Он расположился на диване.

Потом резко поднялся. На книжной полке стояло несколько фотографий в рамках. Одна из них запечатлела двух девочек на садовой скамейке. Снимок был сделан явно несколько десятков лет тому назад. На заднем плане стоял дом, а перед домом был щит с надписью. Стефан попытался различить, что там написано. Прочитать ему не удалось – слишком размытой была надпись, понятно только, что не по-шведски. Звякнул поднос, и Стефан проворно сел на место. Эльза быстро накрыла стол.

– Стоит чужой человек и глазеет на мой дом, – сказала она. – Конечно, я удивилась. И даже испугалась. После смерти Герберта трудно сохранять равновесие.

– Я могу объяснить, почему я там стоял, – сказал он. – Мы много лет работали с Гербертом. Я тоже полицейский.

– Эрик говорил.

– Я на больничном, и у меня есть свободное время. Приехал сюда и по чистой случайности разговорился с Хансом Марклундом, маклером в Крукуме. Он и рассказал, что это вы покупали дом для Герберта.

– Он меня попросил. Позвонил перед тем, как уйти на пенсию, и просил помочь.

– Так вы были знакомы?

Она холодно посмотрела на него:

– А иначе с какой стати он бы меня тогда просил?

– Я пытаюсь понять, кем он был. Я вдруг осознал, что совершенно не знал человека, с которым работал.

– В каком смысле?

– Во многих смыслах.

Она поднялась и поправила штору на окне.

– Я была хорошо знакома с его первой женой, – сказала она. – Мы учились вместе. Через нее я и познакомилась с Гербертом. Это было, когда он еще жил в Стокгольме. Когда они разошлись, я потеряла с ней контакт. Но не с Гербертом.

Она вновь села на стул.

– Как видите, ничего загадочного. А теперь он погиб, и я его оплакиваю.

– А вы знаете, что здесь его дочь – Вероника?

Она покачала головой:

– Не знала. Но я не рассчитываю, что она ко мне зайдет. Я хорошо знала Герберта, но не его детей.

– Он переехал сюда из-за вас?

Она подняла бровь:

– Мне кажется, это касается только его и меня. Теперь, правда, только меня.

– Конечно, – сказал Стефан.

Он допил кофе. Он почему-то чувствовал, что Эльза Берггрен что-то скрывает. История о первой жене была вполне правдоподобной, но он чувствовал, что что-то тут не так. И это ему предстояло выяснить.

Он отодвинул синюю с золотым кантом чашку.

– Как вы думаете, кто мог его убить?

– Даже не представляю. А как по-вашему?

Стефан покачал головой.

– Пожилой человек, хотел только одного – пожить в покое. Кому он мог помешать?

Стефан посмотрел на свои руки.

– Кому-то помешал, – сказал он осторожно.

У него оставался только один вопрос.

– Мне кажется странным, что вы не разговаривали с полицией в Эстерсунде. С ребятами, что ведут следствие.

– Я жду, что они сами поинтересуются.

Внезапно смутное ощущение превратилось в убежденность: сидящая перед ним женщина чего-то недоговаривает. Он не знал, откуда взялась эта убежденность, и не смог бы объяснить, что именно его насторожило.

– Я все время думаю: почему Герберт Молин переехал сюда? Почему ему так захотелось одиночества?

– Тут совсем не так одиноко. Если человек захочет, он найдет, чем заняться. Сегодня я, например, иду в церковь на концерт. Приехал органист из Сундсваля.

– Эрик сказал, вы руководите танцевальной школой.

– Дети должны уметь танцевать. И поскольку этим некому заняться, я и учу их. Не знаю только, надолго ли меня хватит.

Стефан решил не задавать вопросов о танцевальных пристрастиях Герберта Молина. Он вообще не знал, о чем еще спросить. Пусть Джузеппе спрашивает. Это его работа.

Где-то зазвонил телефон. Она извинилась и вышла. Стефан быстро поднялся, секунду повыбирал между окном и балконной дверью, подошел к окну и открыл шпингалеты. Открыл окно, снова закрыл и сел на место. Она вернулась через пару минут.

– Не буду больше беспокоить, – сказал Стефан. – Спасибо за чудесный кофе. Не часто сейчас удается выпить по-настоящему крепкий кофе.

– А с какой стати все должно быть слабым? – ответила она. – В наше время все слабое. И кофе, и люди.

Пока Стефан надевал оставленную в прихожей куртку, он осмотрелся – нет ли в доме сигнализации. Как будто бы нет.

Он поехал в гостиницу, обдумывая последнее высказывание Эльзы Берггрен – о слабом кофе и слабых людях.

Настроение у девушки за стойкой заметно улучшилось. За ее спиной на доске объявлений висела желтая афишка, извещающая о вечернем органном концерте в церкви. Концерт начинался в полвосьмого. В программе был только Иоганн Себастьян Бах.

В начале восьмого Стефан подошел к церкви и стал в стороне, выжидая. Из церкви доносились звуки органа – приезжий музыкант репетировал. В двадцать пять минут восьмого появилась Эльза Берггрен. Он отступил в сторону. Она прошла мимо него и скрылась в церкви.

Он почти бегом вернулся в гостиницу и сел в машину. Переехав мост, он оставил ее на пустыре у опоры. Задами подошел к дому Эльзы Берггрен. Концерт, как он рассчитывал, продлится не меньше часа. Он посмотрел на часы. Без девятнадцати восемь. К задней стороне дома вела узкая тропинка. Фонарика у него не было, поэтому он шел очень осторожно. Комната, где они днем пили кофе, была освещена. Подойдя к забору, он остановился и прислушался. Потом перепрыгнул забор и, пригибаясь, побежал к дому. Он встал на цыпочки и дернул створку окна – нет, Эльза не обнаружила открытые шпингалеты. Он открыл створки, подтянулся и осторожно, чтобы не свалить цветочную вазу на подоконнике, залез в комнату.

Он проник в дом Эльзы точно тем же способом, подумал он, как пару дней назад в дом Герберта Молина.

Он вытер подошвы носовым платком. Было без четверти восемь. Он огляделся. Он сам не знал, что он ищет. Может быть, каких-то доказательств, что был прав, подозревая Эльзу во лжи. Из опыта он знал, что предметы иногда изобличают ложь лучше, чем слова. Он вышел из гостиной, заглянул в кухню и попал в комнату, служившую, по-видимому, кабинетом. Здесь и надо искать, подумал он. Но сначала он должен осмотреть верхний этаж. Он взбежал по лестнице. Там была комната для гостей. Миновав ее, он зашел в спальню Эльзы Берггрен. Здесь стояла широкая двуспальная кровать. На полу ковер. Заглянул в ванную – на полке перед зеркалом ровными рядами стояли баночки и флаконы.

Он уже хотел вернуться в кабинет, когда по какому-то наитию, сам не зная зачем, открыл двери платяного шкафа. Там висело множество платьев и костюмов. Он погладил одно из платьев – ткань, судя по всему, очень высокого качества. В самой глубине висело что-то, что привлекло его внимание. Он отвел в сторону несколько платьев, чтобы лучше видеть.

Мундир.

Он не сразу сообразил, что это за мундир. Потом понял – немецкий военный мундир.

На полке рядом лежала фуражка.

Он снял ее и увидел череп на околыше. В шкафу висел мундир СС.

11

Кабинет Эльзы Берггрен Стефан уже не стал осматривать. Он покинул дом в Ульвчелле тем же путем, что и пришел. Тщательно закрыл за собой окно и поспешил к машине. Шел тяжелый мокрый снег. Он поехал прямо в гостиницу, налил стакан вина и стал обдумывать, не позвонить ли тут же Джузеппе Ларссону. Но его одолевали сомнения. Он же обещал не вступать в контакт с Эльзой Берггрен. А теперь выходило так, что он не только разговаривал с ней, но и незаконно проник в ее дом. О таких вещах по телефону не говорят, подумал он. Джузеппе его поймет. Но для этого надо сесть и спокойно, не торопясь, поговорить.

Он включил телевизор и начал перебирать каналы. Остановился на старом вестерне. Пленка была совершенно выцветшей. Кто-то с винтовкой карабкался по скалам, пытаясь скрыться от нескольких всадников. Стефан убрал звук и вытащил свои заметки. Потом постарался суммировать все, что случилось с момента его приезда в Свег. Что он теперь узнал, чего не знал раньше? Он попытался выстроить предварительную версию – что послужило причиной смерти Герберта Молина. Версия складывалась неожиданно легко, как будто он рассказывал сам себе уже записанную историю.

Когда-то человек по имени Герберт получил три пулевых ранения. Он выжил.

Этот человек когда-то держал еще и музыкальный магазин.

Какое-то особое отношение было у него к танцам. Может быть, танцы были просто-напросто его тайной страстью? Как у других собирание грибов или ловля форели в северных реках?

В его жизни присутствует женщина по имени Эльза Берггрен. Когда он уходит на пенсию, он просит ее купить ему дом где-нибудь на отшибе, в херьедаленских лесах, недалеко от нее. Но он никогда к ней не заходит – нет лучших свидетелей, чем любопытные соседи. В платяном шкафу Эльзы Берггрен, запрятанный в глубине, висит эсэсовский мундир.

И вот некто пересекает темное озеро, наверное на лодке, и разбивает лагерь поблизости от дома Молина, чтобы потом его убить.

История на этом кончалась. Этот самый некто пересекает озеро в обратном направлении и бесследно исчезает.

Но были еще и другие звенья в этой цепи. Кровавые следы, образующие рисунок танго. Страх Герберта Молина. То, что он сменил имя. Уловка, думал Стефан. Маттсон-Герцен – фамилия довольно редкая, может быть, ее носят всего несколько человек в Швеции, в то время как фамилию Молин имеют тысячи. Здесь может быть только одна причина, думал он. Смена фамилии – тоже попытка укрыться. Герберт Молин заметал следы. Но какие? И почему? Если он считал, что фамилия Маттсон-Герцен затруднительна для произношения, он мог бы оставить только первую половину – Маттсон.

Он прочитал свои записи. Перевернул страницу и отметил две даты – родился в 1923-м, умер в 1999-м. Потом снова открыл заметки, сделанные в тот вечер, когда он сидел, запершись, в кабинете Джузеппе Ларссона. В сорок первом восемнадцатилетний Герберт призывается на военную службу – в действующую армию. Дислокация – береговые части, служба охраны. Записи были довольно беспорядочными, но он вспомнил – Герберт служил на каком-то скалистом острове в шхерах Эстеръётланда, охраняя шведский фарватер. Стефан предположил, что он оставался в береговой охране до конца войны и успел стать офицером. Через семь лет он порывает с армией, пытается открыть дело, потом поступает в Управление охраны порядка, потом – в полицию.

Из семьи военного, отметил Стефан. Папа – кавалерист в Кальмаре, мать – домохозяйка. Поначалу Герберт идет по стопам отца, пробует служить в армии, но вдруг сворачивает с проторенной дороги – уходит в отставку.

Стефан отложил блокнот и налил еще стакан вина. Один из всадников поймал наконец того, кто карабкался по голливудским скалам, и собирался его повесить. Пленник, с веревкой на шее, странным образом совершенно не беспокоился о своей участи. Краски были по-прежнему очень блеклыми.

Если бы события, связанные с убийством Герберта Молина, происходили в фильме, подумал Стефан, сейчас было бы самое время ввести какое-нибудь событие, иначе публика устанет. Полицейские тоже устают. Но это не значит, что они, устав, прекращают поиски мотива и преступника.

Он опять потянулся за блокнотом. В этот момент герою фильма удалось волшебным образом избежать петли и улизнуть. Как могут выглядеть реальные версии? Наиболее вероятным было все же, что они имеют дело с сумасшедшим, хотя… Откуда он явился, почему так тщательно готовил преступление, запасся палаткой и слезоточивым газом? Теория с психом была не из лучших, но все равно ее надо было сформулировать.

Другая версия – непонятная связь между убийством Герберта Молина и какими-то давними событиями в его биографии. Как сказала Вероника Молин, особых богатств у него не было, так что деньги вряд ли послужили причиной преступления. Хотя в ее устах это прозвучало так, как будто других причин для убийства не бывает. У полицейских есть враги, думал Стефан, Теперь не так уж редко полицейским угрожают смертью, подкладывают бомбу в машину прокурора, поджигают… По-настоящему мстительный человек может выжидать сколько угодно, лишь бы отомстить. Это значит, что предстоит долгое и терпеливое копание в архивах.

Есть еще и третья возможность. Что-то связанное с Эльзой Берггрен. Связан ли как-то эсэсовский мундир в ее гардеробе с Гербертом Молином? Связано ли как-то ее прошлое с гитлеровской Германией?

Стефан начал считать. Бьорн Вигрен говорил, что Эльза и Герберт Молин – приблизительно однолетки. Если он родился в 1923 году, то она в 1924-м или, допустим, в 1925-м. К моменту начала войны ей было 15 лет, а к концу – 21. Он покачал головой. Ничего не сходилось. Но у Эльзы был отец. Или может быть, старший брат. Эльза живет одна, написал он, имеет неизвестные источники дохода, все время настороже. Он еще раз крупно нарисовал два имени – Герберт и Эльза. Она утверждает, что знакома с ним через первую жену. Но когда она говорила об этом, у него почему-то возникло сильное подозрение, что она врет. Но он мог и ошибаться – все сказанное вполне могло быть правдой.

Он уперся в тупик. Закрыл блокнот. Завтра же надо поговорить с Джузеппе. Это означает, что ему предстоит поездка в Эстерсунд. Он поговорит с Джузеппе и вернется в Бурос. Раздеваясь, он размышлял, не спросить ли Елену – может быть, она сумеет взять отпуск на неделю и поехать с ним на юг? Но он не знал, надо ли ему это. Предстоял нелегкий выбор – поехать с ней или одному.

Он зашел в ванную, широко открыл рот и высунул язык. Опухоли не было видно, но он знал – она на месте. Он внимательно изучил свое лицо и обнаружил, что бледен. Потом мысленно примерил форменную фуражку из шкафа Эльзы Берггрен. Попытался вспомнить звания в СС. Ротенфюрер Линдман. Унтершарфюрер Линдман.

Он снял невидимую фуражку и вымыл физиономию. Когда он вышел из ванной, вестерн уже шел к концу. Человек, которого чуть не повесили, сидел теперь за столом в деревянной хижине в обществе большегрудой женщины. Стефан протянул руку за дистанционным пультом и выключил телевизор.

Потом набрал номер Елены. Она опять взяла трубку почти сразу.

– Я выезжаю завтра, – сказал он. – Может быть, успею добраться к вечеру.

– Только не гони, – сказала она.

– Я просто поставил тебя в известность. Я очень устал. Поговорим, когда приеду.

– Как дела?

– Какие дела?

– Ты сам.

Он сказал, что не в состоянии говорить о своем самочувствии, и Елена его поняла.

Перед тем, как забраться в постель, он выпил еще стакан вина. За окном продолжал идти мокрый снег. Земля уже побелела.

Мне надо сделать еще один визит, подумал он. До того, как я поговорю с Джузеппе и брошу все это.

Перед рассветом он проснулся от сильной боли в щеке. К тому же его лихорадило. Он лежал неподвижно в темноте, стараясь отвлечься от боли. Но ничего не получалось. Щеку невыносимо дергало. Он встал и нашел трубочку с таблетками от головной боли. Растворил две штуки в стакане воды. Наверное, неудобно лежал, попробовал он себя успокоить. Но он знал, что боль пришла изнутри. Врач говорила ему – могут появляться внезапные боли. Он выпил лекарство, лег и стал ждать, пока боль пройдет. Но лучше не стало. Было уже семь часов, а он был не в силах встать и пойти позавтракать.

Через час он не выдержал. Нашел телефон больницы в Буросе и позвонил. Ему повезло – его врача нашли очень быстро. Он рассказал ей про боли, и она обещала выписать рецепт и позвонить в аптеку в Свеге. Если не станет лучше, велела снова связаться с ней. Стефан снова лег. Врач обещала позвонить в аптеку немедленно, но он решил потерпеть еще час. Лежа неподвижно, он пытался думать о чем-нибудь, но не мог сосредоточиться ни на чем, кроме боли. В девять он встал, с трудом оделся и спустился вниз. Девушка-администратор поздоровалась, он положил ключ на стойку и кивнул.

В аптеке он купил таблетки и тут же принял указанную дозу. Потом вернулся в отель. Девушка протянула ему ключ.

– Тебе нездоровится? – спросила она.

– Нет, – сказал он. – Нездоровилось, но теперь уже лучше.

– Ты не завтракал. Принести что-нибудь в номер?

– Только кофе. И пару подушек.

Он поднялся в номер. Через минуту она принесла поднос с кофе и подушки.

– Скажешь, если что-нибудь нужно.

– Вчера утром тебе было грустно, – сказал он. – Надеюсь, все обошлось.

Она не удивилась его словам.

– Я заметила, что ты стоял в дверях, – сказала она. – Мимолетная слабость, ничего больше.

Она ушла. Стефан лег на кровать и мысленно поинтересовался, что означает «мимолетная слабость».

Он вдруг вспомнил, что даже не знает, как ее зовут, и выпил еще таблетку.

Через какое-то время боль начала постепенно отпускать. Он прочитал название лекарства – долерон. На упаковке стоял красный треугольник. Он заметил, что у него слегка помутилось в голове. Но он также подумал, что вряд ли что может сравниться с ощущением, когда начинает проходить сильная боль.

Остаток дня он пролежал в постели. Боль проходила и возникала снова. Он то и дело задремывал, и ему снова снились дикие собаки. Только во второй половине дня он заметил, что боль проходит, не просто приглушается таблетками, а проходит. Хотя он и не ел весь день, голода он не чувствовал. В начале пятого зазвонил его мобильный телефон. Это был Эрик Юханссон.

– Как дела? – спросил Стефан.

– Какие дела?

– Покер в Фюнесдалене.

Эрик Юханссон засмеялся:

– Я выиграл девятнадцать крон. Четыре часа играли. Я думал, ты зайдешь.

– Я приболел.

– Серьезно?

– Да нет. Небольшие боли. Но я встречался с Эльзой Берггрен.

– Рассказала что-нибудь?

– Ничего особенного. Говорит, что знает Герберта Молина много лет.

– У нее есть какие-нибудь предположения, почему его убили?

– Для нее это совершенно непостижимо.

– Я так И думал. Заглянешь завтра? Я забыл тебя спросить, сколько ты еще тут будешь.

– Завтра уезжаю. Но я зайду.

– Часов в девять, хорошо?

Он выключил телефон. Боли почти не было.

Он оделся и спустился вниз. Снова положил на стойку ключ и вышел на улицу. Снег кончился. Он прошелся по городку, зашел в магазин Агарда и купил одноразовые станочки для бритья.

Накануне вечером он решил съездить к Аврааму Андерссону и сейчас подумал, что, наверное, осилит эту поездку. Было, правда, темно, но Андерссон говорил, будто есть указатель на Дунчеррет. Он вернулся к гостинице и сел в машину. Поеду, решил он. Завтра зайду на минутку к Эрику Юханссону, оттуда в Эстерсунд – поговорить с Джузеппе Ларссоном, а оттуда – домой. К вечеру доберусь.

На выезде из Свега он заправился. Расплачиваясь, заметил на витрине карманный фонарик. Он заплатил и за него, вернулся в машину и сунул фонарик в ящик для перчаток.

Он ехал на Линселль, прислушиваясь к своим ощущениям. Ему все время казалось, что боль вот-вот начнется опять. Но нет – пока нет. Он ехал медленно, наблюдая за обочиной – не выскочит ли на дорогу какое-нибудь животное. Проехав поворот к дому Молина, он еще больше снизил скорость. Какую-то минуту он сомневался, не заехать ли туда, но решил, что там делать больше нечего. Интересно, как Вероника Молин и ее брат намерены поступить с домом? Кто захочет купить дом, в котором зверски убили человека? Слухи в этих местах живут долго.

Стефан проехал Драваген. Дорога продолжалась на Глёте. Теперь он ехал совсем медленно, вглядываясь в темноту, чтобы не пропустить указатель. Дорога стала ухабистой. Через километр она разделилась. Стефан взял влево, поскольку дорога направо показалась ему совершенно неезженой. Еще через километр он был на месте. Авраам Андерссон поставил самодельный указатель – «Дунчеррет». Дом был освещен. Стефан выключил двигатель и вылез из машины. Залаяла собака. Дом был расположен на холме, окруженном ночной темнотой. Стефан стал подниматься в гору. Он никогда не мог понять, что заставляло людей селиться в таких местах. Что хорошего в темноте? Кроме того, что в ней можно укрыться. Наконец, он увидел собаку. Она металась на цепи вдоль троса, натянутого от дерева к стене дома. У дерева стояла ее конура. Это был такой же, как у Герберта Молина, скандинавский шпиц. Стефан вдруг подумал: а взял ли кто-нибудь на себя труд похоронить пса? Полиция? Он поднялся по ступенькам и постучал в дверь. Собака снова залаяла. Выждав минуту, он постучал еще раз, посильнее. Потом потрогал дверь – было не заперто. Он открыл дверь и крикнул. Неужели Авраам Андерссон так рано ложится? Он поглядел на часы – четверть девятого. Уж слишком рано. Он прошел в глубину прихожей и крикнул еще раз.

Вдруг он насторожился, сам не понимая почему. Откуда-то появилось чувство – что-то не так. На столе стояла пустая кофейная чашка, рядом лежала программа Хельсингборгского симфонического оркестра. Стефан крикнул снова, но ответа не было. Из кухни он прошел в гостиную. Рядом с телевизором стоял пюпитр для нот, на диване лежала скрипка. Он нахмурился. Поднялся на второй этаж – ни следа Авраама Андерссона. Его тревога усилилась. Теперь он был совершенно уверен – что-то не так.

Он вышел во двор и снова крикнул. Собака продолжала лаять и метаться на цепи. Он подошел поближе. Она замолчала и начала вилять хвостом. Стефан осторожно погладил собаку. Ну и сторож, подумал он. Он вернулся к машине и достал только что купленный фонарик. Посветил в разные углы двора. Его не оставляло чувство: что-то случилось. Машина Андерссона стояла у сарая. Он проверил – не заперта. Он открыл дверцу и увидел, что ключи зажигания торчат в замке. Собака вновь коротко взлаяла и замолчала. Слышен был только шум ветра в деревьях. Он прислушался и снова позвал Авраама – и опять ответила только собака. Он вернулся в дом и потрогал конфорки на плите – холодные. Зазвонил телефон. Стефан вздрогнул и кинулся искать аппарат. Тот оказался на столе в гостиной. Кто-то намеревался послать факс. Он нажал на кнопку «Старт». Через несколько секунд на свет божий появился лист бумаги. Это было написанное от руки сообщение, что пришли заказанные ноты Монтеверди.

Он еще раз поднялся наверх. Теперь он был уверен, что случилось несчастье.

Собака, подумал он. Собака знает. Он снял со стены поводок.

Собака дернулась, но совершенно безропотно позволила прицепить поводок к ошейнику и сразу потянула в лес позади дома. Стефан посветил фонариком. Собака тянула к тропинке, теряющейся в соснах. Стефан попытался придержать ее. Я должен соблюдать осторожность, подумал он, вдруг и правда какой-нибудь псих прячется в лесах. Собака свернула с тропы. Стефан последовал за ней, удерживая поводок. Земля была очень неровной, и он несколько раз споткнулся. Собака тянула его дальше с неослабевающей силой.

Потом она резко остановилась, принюхалась и подняла лапу. Стефан посветил между деревьями.

Собака опустила лапу. Стефан потянул поводок, но она сопротивлялась.

Длины поводка хватило, чтобы привязать ее к дереву.

Собака напряженно уставилась на большой валун, почти незаметный за молодым ельником. Стефан отошел немного в сторону и увидел проход между елями.

Он обошел валун и остановился как вкопанный.

Сначала он не понял, что это. Что-то белело в чаще.

Потом, к своему ужасу, он понял – это был Авраам Андерссон. Он был привязан к дереву, совершенно голый. Грудная клетка в крови. Глаза были открыты и смотрели прямо на Стефана.

Но взгляд был таким же мертвым, как и сам Авраам Андерссон.

Часть II Человек из Буэнос-Айреса Октябрь – ноябрь 1999

12

Проснувшись, Арон Зильберштейн долго не мог сообразить, кто он и где он. В туманных видениях сон тесно переплелся с явью, и ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, кто он теперь – Арон Зильберштейн или Фернандо Херейра. В сновидениях оба его имени часто менялись местами, и каждый раз, открывая глаза, он какой-то момент был в недоумении – кто я? Это утро, когда он проснулся и увидел слабый свет, пробивающийся через палаточную ткань, не было исключением. Он выпростал руку из спального мешка и посмотрел на часы. Начало десятого. Прислушался – все было тихо. Накануне вечером он свернул с главной дороги сразу после того, как проехал город под названием Фальчёпинг. Потом он миновал маленькую деревню, кажется Гудхем, и нашел маленький проселок, ведущий в лес, где он мог наконец разбить палатку.

В палатке он и проснулся, с трудом пытаясь вырваться из цепких объятий сна. Шел дождь – несильный, редкий, так что каждая капля, падая на палатку, сообщала о своем прибытии нежным шлепком. Каждый день, особенно по утрам, он мечтал о тепле. Осенью в Швеции было холодно. Он уже усвоил этот урок за время своей затянувшейся поездки.

Но скоро конец. Сегодня он доедет до Мальмё. Там он оставит машину, избавится от палатки и проведет ночь в гостинице. Рано утром на следующий день он переправится в Копенгаген, а во второй половине дня сядет на самолет, который через Франкфурт и Сан-Паулу доставит его в Буэнос-Айрес.

Он устроился в спальном мешке поудобнее и снова закрыл глаза. Можно еще полежать. У него болела голова, во рту было сухо. Накануне я переборщил, подумал он. Я выпил слишком много, гораздо больше, чем нужно было, чтобы уснуть.

Соблазн открыть рюкзак и достать бутылку был велик. Но он не имеет права рисковать угодить в полицию за вождение машины в нетрезвом виде. Прежде чем лететь сюда, он зашел в шведское посольство в Буэнос-Айресе, чтобы разузнать особенности правил дорожного движения в Швеции. Ему стало ясно, что наличие алкоголя в крови является очень серьезным нарушением и что полиция не проявляет в таких случаях никакой снисходительности. Это его немного удивило, поскольку он читал в газете, что шведы много пьют и частенько напиваются.

Ему все же удалось удержаться от искушения. Если его остановит полиция, от него, по крайней мере, не будет пахнуть спиртом.

Снаружи в палатку просачивался слабый свет. Он вспомнил сон. Во сне он был Ароном Зильберштейном и его отец, Лукас, был рядом. Отец был учителем танцев, он давал уроки в своей квартире в Берлине. Но это были уже последние, страшные годы – Арон знал это, поскольку у отца во сне уже не было усов. Он сбрил их за несколько месяцев до катастрофы. Они сидели в единственной комнате, где окна еще уцелели. Они были вдвоем – Арон и его отец, вся семья куда-то исчезла. И они сидели вдвоем и ждали. Просто ждали, и больше ничего. Сейчас, через пятьдесят пять лет, он думал, что все его детство было сплошным ожиданием. Ожидание и страх. Даже эти страшные дни, когда по ночам выла воздушная тревога и они мчались в бомбоубежище, не оставили в нем следа. Но это ожидание наложило печать на всю его жизнь.

Он вылез из спального мешка. Нашел таблетки от головной боли и бутылку с водой. Посмотрел на руки – дрожат. Он положил в рот таблетку и запил водой. Потом босиком вышел из палатки и помочился. Земля была мокрой и холодной. Через сутки меня здесь не будет, подумал он. Ни этого проклятого холода, ни долгих ночей. Он снова залез в мешок и застегнул его до самого подбородка. Ему все время хотелось выпить, но он держался. Потом. Нельзя рисковать теперь, когда уже все позади.

Дождь внезапно усилился. Все так, как и должно быть, сказал он себе. Я больше пятидесяти лет ждал этого дня. Я уже почти потерял надежду найти объяснение тому, что погубило мою жизнь. И тогда случилось то, чего я меньше всего ждал. По совершенно невероятной случайности в моей жизни появился человек и объяснил, что произошло. У него в руках оказался недостающий фрагмент головоломки. Случайность, которой по законам вероятности быть не должно.

Он решил, что сразу по возвращении в Буэнос-Айрес сходит на могилу Хёлльнера и положит цветы. Без него ничего бы не было. Где-то все равно существует мистическая, может быть, божественная справедливость, и она свела его с Хёлльнером, когда тот еще был жив, и через него дала ему ответы на все вопросы. Внезапное осознание того, что случилось с ним, когда он был еще ребенком, повергло его в состояние шока. Он никогда в жизни не пил так много, как в те дни после встречи с Хёлльнером. Но потом, когда Хёлльнер умер, он заставил себя бросить пить, вернулся к своей работе и начал разрабатывать план.

Теперь все это было позади.

Под мерный шум дождя он еще раз прокрутил в памяти все, что произошло. Вначале Хёлльнер, на которого он случайно наткнулся в ресторане «Ла Кабана». С тех пор прошло уже два года. У Хёлльнера уже тогда был рак желудка, который впоследствии свел его в могилу. Филип Монтейро, одноглазый официант, спросил, не против ли он разделить столик с еще одним господином – в ресторане почти не было свободных мест. И усадил его за столик Хёлльнера.

Они тут же выяснили, что оба – эмигранты из Германии, акцент был одинаковым. Он было подумал, что Хёлльнер принадлежит к большой группе немцев, которые после войны, используя загодя организованные нацистами каналы, сбежали от возмездия после краха тысячелетнего рейха. Арон даже не назвал свое настоящее имя – Хёлльнер вполне мог оказаться одним из тех, кто приехал нелегально, по фальшивым бумагам, может быть, его даже высадили с одной из подводных лодок, сновавших у аргентинских берегов весной 1945 года. Ему могли помогать и многочисленные нацистские группы, оперировавшие в то время в Швеции, Норвегии и Дании. Или же он мог приехать позже, когда Хуан Перон открыл объятья немецким эмигрантам, не задавая никаких вопросов об их прошлом. Арон знал, что в Аргентине полно подпольных нацистов, военных преступников, живших в постоянном страхе быть разоблаченными и все же сохранивших свои убеждения, в домах у них на почетном месте по-прежнему стоял бюст Гитлера. Но Хёлльнер оказался не из таких. Он говорил о войне как о катастрофе. Он вскоре понял, что, хотя отец Хёлльнера и был высокопоставленным нацистом, сам он – обычный эмигрант, уехавший в Аргентину из разрушенной Европы в поисках лучшей жизни.

Итак, в этот вечер они сидели за одним столиком в «Ла Кабане». Арон помнил даже, что они заказали одно и то же – тушеное мясо; повар в «Ла Кабане» готовил его великолепно. После еды они пошли прогуляться по городу – им было в одну сторону, он сам шел на Авенида Коррьентес, Хёлльнер – чуть подальше. Они договорились встретиться. Хёлльнер рассказал, что он вдовец, дети его вернулись в Европу. У него долго была типография, но недавно он ее продал. Арон пригласил его в свою мастерскую по реставрации мебели. Хёлльнер поблагодарил и с тех пор завел привычку заходить по утрам в мастерскую. Хёлльнер, казалось, никогда не уставал наблюдать, как Арон медленно и тщательно меняет обивку на стульях, принадлежавших какому-нибудь аргентинскому богачу. Иногда они выходили в сад покурить и выпить кофе.

Как это часто делают старики, они сравнивали свою жизнь. И как-то раз, во время одного из таких разговоров, Хёлльнер спросил, не родственник ли он Якобу Зильберштейну из Берлина, который избежал депортаций 30-х годов и преследований в военные годы, поскольку был единственным массажистом, умеющим снимать боль в спине у Германа Геринга. Арона внезапно настигла история давно прошедших лет. Да, ответил Арон, массажист Якоб Зильберштейн был его дядей. Используя высокое покровительство, Якоб добился, чтобы не трогали и его брата Лукаса, отца Арона. Хёлльнер внимательно посмотрел на него и вдруг сказал, что он встречался с Якобом Зильберштейном, поскольку тот делал массаж также и его отцу.

В тот день Арон закрыл мастерскую и повесил объявление, что будет только завтра. Он пошел домой к Хёлльнеру, который жил недалеко от гавани, в довольно запущенном доме. У него была небольшая квартира с окнами на задний двор. Арон до сих пор помнил сильный запах лаванды и плохие акварели его жены с видами пампасов. Они сидели до глубокой ночи и дивились, как странно пересеклись их жизни в Берлине – так давно и так далеко отсюда. Хёлльнер оказался на три года моложе Арона. В 1945 году ему было только девять, и он помнил те события довольно смутно. Но он прекрасно запомнил человека, которого раз в неделю привозили на машине, чтобы он массировал его отца. Он запомнил также и свое ощущение, что во всем этом есть что-то неестественное, и даже не просто неестественное, а опасное, – подумать только, этот еврей, имени которого он тогда еще не знал, продолжает жить в Берлине! И пользуется покровительством внушающего всем ужас маршала Геринга. Но когда Хёлльнер описал внешность Якоба Зильберштейна, его необычную манеру двигаться, Арон знал, что ошибки быть не может, он говорит именно о его дяде.

Трудно было спутать такие приметы, как деформированное левое ухо – в детстве Якоб сильно поранился осколком оконного стекла. Арон даже вспотел, когда Хёлльнер сказал про это ухо, так хорошо запомнившееся ему самому. Нет, никаких сомнений не было, и расчувствовавшийся Арон Зильберштейн крепко обнял Хёлльнера.

Сейчас, лежа в палатке, он вспоминал этот день, как будто все произошло накануне. Он ни за что бы не поверил, что с Хёлльнером его свела случайность. И что благодаря этому знакомству он узнал наконец, что произошло.

Он посмотрел на часы. Четверть одиннадцатого. Он мысленно надел маску. Теперь он снова был Фернандо Херейра – он прилетел в Швецию под этим именем. Гражданин Аргентины, совершающий туристическую поездку по Швеции. Турист – и не более. Никакой не Арон Зильберштейн, приехавший в Буэнос-Айрес весенним днем 1953 года и никогда более не возвращавшийся в Европу. Никогда – до этого раза, когда он наконец смог осуществить то, о чем мечтал все эти годы.

Он оделся, снял палатку и поехал к главной дороге. В Варберге он остановился перекусить. Головная боль прошла. Через два часа он будет в Мальмё. Фирма проката машин находится рядом с вокзалом. Это именно там он взял машину сорок дней назад, и туда же он ее и сдаст. Где-то поблизости наверняка есть гостиница. До этого ему надо избавиться от палатки и спального мешка. Походный примус, кастрюли и тарелки он уже выкинул в мусорный контейнер где-то в Даларне. Вилка, нож и ложка полетели в одну из рек. Ему теперь надо присмотреть место, где можно выбросить все остальное до того, как он приедет в Мальмё.

Такое место он нашел недоезжая Хельсингборга – контейнер позади заправки, где он остановился последний раз залить бензин. Он сунул палатку и мешок под пустые картонные коробки и пластмассовые канистры. Потом вынул из рюкзака пластиковый пакет – тот лежал на самом верху. В пакете была окровавленная рубашка. Хотя на нем был глухой комбинезон, который он потом сжег в лесу, кровь Герберта Молина попала каким-то образом на рубашку. Как это могло произойти, оставалось для него загадкой. Такой же загадкой, как и то, почему он не сжег рубашку вместе с комбинезоном.

Но в глубине души он знал почему. Он оставил рубашку, чтобы смотреть на нее, убеждаясь снова и снова, что все, что он совершил, было не во сне. Теперь он больше не нуждался в этом. Он засунул пакет с рубашкой в контейнер так глубоко, как только мог. И опять вспомнил о Хёлльнере, бледном, отмеченном печатью смерти человеке, встреченном им случайно в ресторане «Ла Кабана». Без него он не стоял бы здесь и не уничтожал последние материальные доказательства своей поездки в Швецию, где он лишил жизни человека и отправил жуткое послание в такое же жуткое прошлое в виде кровавых следов на деревянном полу.

Теперь следы совершенного им останутся только в его душе.

Он вернулся к машине и сел за руль, но мотор не завел. Его мучила одна мысль. Она мучила его с тех пор, как он убил Молина. Мысль о неожиданном открытии, сделанном им в своем сознании. Во время долгого перелета в Швецию ему было страшно. Он боялся, что не выполнит задание, порученное им себе самому. Задание, которое можно было выполнить только одним способом – убив человека. Он никогда в жизни никому не причинял зла. Он ненавидел насилие, его всегда пугала мысль, что кто-то вдруг ни с того ни с сего ударит его самого. А теперь он летел на другой континент, чтобы хладнокровно убить человека. Человека, которого он встречал всего несколько раз, когда ему было двенадцать лет.

А потом оказалось, что это совсем несложно.

И этого он не мог понять. Это пугало его и заставляло вновь и вновь возвращаться к событиям пятидесятилетней давности – причине того, что произошло теперь.

Почему это получилось так легко? Не должно быть ничего трудней, чем отнять жизнь у другого.

Эта мысль угнетала его.

Он бы хотел, чтобы это было не так просто – убить Герберта Молина. До этого он все время боялся, что в нужный момент у него не хватит решимости или что после убийства его охватят муки раскаяния. Но совесть его молчала.

Он долго сидел в машине, пытаясь понять. Наконец, когда желание выпить стало непреодолимым, он завел мотор и выехал с заправки.

Он продолжал ехать по дороге на Мальмё. Справа показался огромный мост через пролив между Швецией и Данией. Въехав в город, Арон без труда нашел фирму проката автомобилей.

Получив счет, он удивился, что так дорого, но не сказал ни слова. Он заплатил наличными, хотя, беря машину, оставил номер кредитной карточки. Теперь он надеялся, что все документы, свидетельствующие о том, что некий Фернандо Херейра брал напрокат машину в Швеции, сгинут навсегда в каком-нибудь архиве.

На улице дул холодный резкий ветер с моря, но дождь прекратился. Он вышел в город и на примыкающей к первой же площади улице нашел гостиницу. Не успев зайти в номер, он содрал с себя всю одежду и встал под душ. За время жизни в лесу он заставлял себя раз в неделю заходить в ледяную воду озера и мыться. Но только теперь, стоя под горячим душем в гостинице в Мальмё, он почувствовал, что наконец-то избавляется от вросшей в его тело грязи.

Потом он завернулся в махровую простыню, достал из рюкзака последнюю бутылку и открыл. Это было спасением. Он сделал три больших глотка прямо из горлышка и почувствовал, как тепло разливается по телу. Накануне он выпил слишком много. Это раздражало его. Но сейчас его ничто не ограничивало, кроме необходимости успеть на завтрашний самолет.

Он вытянулся на постели. После коньяка мысли побежали быстрее. Случившееся начинало отходить в прошлое, становилось памятью. Теперь он мечтал поскорее возвратиться в свою мастерскую. Это было главным в его жизни – тесная мастерская позади дома на Авенида Коррьентес была его храмом, и он шел туда каждое утро, как в церковь. И семья, конечно. Дети уже взрослые. Дочка Долорес переехала в Монтевидео и скоро родит ему первого внука. Ракель все еще учится на врача. И Маркус, неспокойная душа, мечтает стать поэтом, хотя зарабатывает на жизнь подготовкой материалов для тележурналистов в какой-то оппозиционно настроенной программе. Он любил свою жену Марию и своих детей. Но основу его жизни все-таки составляла мастерская. Скоро он опять будет там. Герберта Молина больше нет. Может быть, и воспоминания, преследующие его с 1945 года, наконец оставят его в покое.

Он то и дело, не вставая с постели, протягивал руку к бутылке с коньяком. Каждый раз, делая глоток, он мысленно провозглашал тост за Хёлльнера. Без него ничего бы не было. Без него он никогда не узнал бы правду о том, кто убил его отца. Он поднялся с постели, взял рюкзак и вытряхнул содержимое на пол. Поднял с пола дневник, который он вел все эти сорок три дня вШвеции. Страница в день. Но в дневнике он был уже на сорок пятой странице. Он начал вести его еще в самолете, по дороге на Франкфурт, потом – на Копенгаген. Он снова лег, зажег ночник над кроватью и медленно перелистал тетрадь. Здесь было все. Может быть, он писал для того, чтобы когда-то это прочитали его дети. Но только после его смерти. Он записал всю историю своей семьи и постарался объяснить свой поступок. Путешествие в Европу – как он объяснил жене, ему надо было повидаться с мебельщиками, чтобы научиться кое-чему, чего он еще не умеет, – это путешествие было не в Европу, а в собственное прошлое. В дневнике это прошлое видится дверью, которую необходимо закрыть.

Теперь, когда он лежал и листал свои записи, его вдруг обуяли сомнения. Его дети могут не понять, почему их отец совершил путешествие на край земли, чтобы убить какого-то живущего в лесу старика.

Он разжал пальцы, и дневник упал на пол. Он выпил еще глоток, последний, перед тем, как одеться и пойти поесть. К обеду он тоже закажет что-нибудь выпить. То, что осталось в бутылке, пригодится ночью и утром.

Он немного опьянел. Будь он сейчас дома, Мария посмотрела бы на него укоризненно. Но сейчас это его не заботило. Завтра он летит домой. Этот вечер принадлежит только ему и его мыслям.

В полседьмого он, как и наметил, встал, оделся и вышел из гостиницы. Резкий и холодный ветер заставил его поежиться. Он хотел прогуляться, но погода не располагала к прогулкам. Он огляделся и увидел ресторанную вывеску чуть подальше на той же улице. Он пошел туда, но на входе остановился в нерешительности. В углу на полную мощность работал телевизор. Показывали хоккейный матч. Несколько человек пили пиво и громко обсуждали игру. Он подумал, что вряд ли в таком месте можно хорошо поесть, но ему не хотелось опять выходить на холодную ветреную улицу. Он присел на свободное место. За столиком, кроме него, был еще один посетитель. Он сидел, уставившись на свой почти пустой бокал с пивом. Подошла официантка с меню, и он заказал бифштекс под соусом беарнез с жареной картошкой. И бутылку красного вина. Он пил только красное вино и коньяк. Ни пива, ничего другого.

– I hear you speak English,[127] – вдруг сказал мужчина, допивавший пиво.

Арон кивнул. Он в душе надеялся, что тот не станет продолжать беседу. Это было бы ему не под силу. Он хотел побыть наедине со своими мыслями.

– Where do you come from?[128] – спросил сосед.

– Аргентина.

Тот продолжал глядеть на него блестящими глазами.

– Entonces, debe hablar espanol,[129] – сказал он.

По-испански он говорил почти без акцента. Арон с удивлением посмотрел на него.

– Я был моряком, – объяснил тот, по-прежнему по-испански. – Жил несколько лет в Южной Америке. Давно это было, но когда выучишь язык как следует, он сидит долго.

Арон кивнул.

– Я вижу, ты хочешь побыть в покое, – сказал сосед. – Меня это тоже устраивает. Я тоже хочу расслабиться.

И попросил еще бокал пива. Арон попробовал вино. Он заказал вино, рекомендуемое рестораном. Это было ошибкой, но поменять заказ он был уже не в силах. Важно, чтобы опьянение не проходило.

Вдруг раздался дикий рев. Что-то произошло на матче. Игроки в желто-голубой форме обнимали друг друга. Ему принесли еду, к его удивлению очень хорошо приготовленную. Он попросил еще вина. Теперь он был совершенно спокоен. Напряжение последнего времени постепенно отпускало, уступая место желанной пустоте.

Герберт Молин был мертв. И это сделал он.

Уже заканчивая еду, он бросил взгляд на телеэкран. В матче, очевидно, был перерыв. Женщина-диктор зачитывала новости. Он чуть не уронил бокал, увидев на экране лицо Герберта Молина. Что она говорила, он не понимал. Он сидел не шевелясь, ощущая глухие удары сердца. В какой-то момент ему показалось, что сейчас покажут и его фотографию.

Но он увидел не себя. Это был другой пожилой человек, чье лицо он тут же узнал.

Он быстро повернулся к моряку:

– Что там говорят в новостях?

Тот прислушался.

– Двоих убили, – сказал он. – Сначала одного, потом другого. Где-то на севере. Один бывший полицейский, другой – скрипач. Думают, что это один и тот же преступник.

Портрет на экране исчез. Но Арон знал, что не ошибся. Сначала был Молин, а потом тот, другой, которого он как-то видел на хуторе у Молина.

Его тоже убили.

Арон отставил стакан и попытался собраться с мыслями. Тот же преступник. Это была неправда. Он убил Герберта Молина. Но не другого.

Он сидел совершенно неподвижно.

Он не мог понять, что произошло.

13

Пожалуй, ночь на 4 ноября 1999 года была одной из самых длинных в жизни Стефана Линдмана. Когда наконец в вершинах деревьев забрезжил рассвет, он чувствовал себя как в невесомости. Он давно уже перестал о чем-либо думать. Все, что происходило вокруг, представлялось ему сплошным и нереальным кошмаром. Кошмаром, начавшимся, когда он обошел валун и увидел привязанный к дереву труп Авраама Андерссона. Сейчас, на рассвете, он плохо помнил все, что происходило этой ночью.

Он заставил себя подойти к телу И пощупать пульс, которого, как он уже знал заранее, не будет. Но тело было еще теплым, во всяком случае, трупное окоченение еще не наступила Это означало, что тот, кто застрелил его, все еще был где-то поблизости. В том, что его застрелили, сомнений не было – в свете карманного фонарика он ясно увидел входное пулевое отверстие, как раз над сердцем. Стефан был очень близок к тому, чтобы потерять сознание. Его чуть не вырвало. Отверстие было очень большим – стреляли из дробового ружья с близкого расстояния.

Привязанная к дереву собака вдруг завыла. Первой мыслью было, что она почуяла преступника. Стефан побежал назад, расцарапав лицо о торчащую ветку. Где-то по дороге он выронил мобильный телефон, лежавший в нагрудном кармане сорочки. Он потянул собаку к дому и набрал номер экстренного вызова. Человек, взявший трубку в Эстерсунде, тут же понял, насколько все серьезно. Стефан упомянул Джузеппе Ларссона и избежал таким образом ненужных вопросов. Его только спросили, есть ли у него мобильный телефон, и он объяснил, что потерял его. Тот обещал набрать его мобильный номер, чтобы он мог найти телефон в траве. Но теперь уже светало, а телефон он так и не нашел – никаких сигналов не слышно. А что было потом? Стефана все время не оставляло чувство, что преступник где-то рядом. Он побежал, пригибаясь, к машине. Разворачиваясь, сшиб контейнер для мусора. Он выехал на главную дорогу, чтобы встретить первых полицейских. В Эстерсунде ему сказали, что приедут из Свега.

Так оно и было – первым прибыл Эрик Юханссон. С ним был еще один по имени Сюне Худелль. Стефан проводил их к телу. Они были потрясены. Потом время тянулось нескончаемо – они ждали рассвета. В доме Андерссона устроили временный штаб. Эрик все время поддерживал телефонную связь с Эстерсундом. В какой-то момент он подошел к Стефану, который лежал на диване, пытаясь унять вдруг начавшееся носовое кровотечение, и сообщил, что Джузеппе Ларссон уже выехал. Машины из Емтланда прибыли сразу после полуночи. Вслед за этим приехал врач – Эрику Юханссону удалось дозвониться ему в охотничий домик к северу от Фюнесдалена. Эрик обзванивал коллег в Хельсингланде и в Даларне, чтобы информировать о происшедшем. Стефан в какой-то момент услышал, что он говорит с полицией в норвежском городке Рёрус. Криминалисты установили в лесу прожектор, но что-то разобрать без дневного света было невозможно.

К четырем часам утра Джузеппе и Стефан остались в кухне одни.

– На рассвете приедет Рундстрём, – сказал Джузеппе. – С тремя кинологами. Их доставят на вертолете, так быстрее. Но он спросит, что ты здесь делал. И я должен что-то ему ответить.

– Почему ты? – спросил Стефан. – Это я должен ему ответить.

– И что ты ответишь?

Стефан подумал.

– Не знаю, – честно сказал он наконец, – может быть, просто сказать, что мне было интересно, не вспомнил ли он что-нибудь. О Молине.

– И приезжаешь прямо на убийство? Может быть, Рундстрём тебя и поймет, но все равно будет считать все это по меньшей мере странным.

– Я уезжаю.

Джузеппе кивнул.

– Только давай сначала обсудим все как следует.

Но поговорить не удалось. Приехал кто-то из коллег Джузеппе и сообщил, что известил жену Андерссона. Джузеппе побежал с кем-то разговаривать, может быть с женой, по одному из непрерывно подающих музыкальные сигналы мобильных телефонов. Как же раньше обходились, подумал Стефан, когда мобильников еще не было? Вообще, какие механизмы приходят в движение, когда начинается следствие об убийстве? Есть стандартные процедуры, которым надо следовать, в этом сомнений нет. Но помимо этих процедур? Ему казалось, он ясно видит, что происходит в голове у Джузеппе. Сам он думал о том же. Или пытался думать. Его мыслительные способности парализовала застывшая перед глазами картина – привязанный к дереву труп Авраама Андерссона. Неправдоподобно огромная дыра в груди. Выстрел или, может быть, несколько выстрелов в упор из дробовика.

Его казнили. Откуда-то из темноты появился экзекуционный взвод, приговор военного суда был зачитан и приведен в исполнение. И они исчезли.

Это тоже не простое убийство, твердил он себе всю ночь. Но тогда что это? Между Авраамом Андерссоном и Гербертом Молином была какая-то связь. Будем считать ее основанием треугольника. Но на отсутствующей вершине этого треугольника существует кто-то, кто появляется из тьмы, и не один раз, а два, и убивает двух стариков, у которых на первый взгляд нет ничего общего. И тут у него перед носом захлопывались все двери. Это и есть зерно расследования, подумал он. Необъяснимая связь между двумя людьми, причем связь настолько глубокая, что кто-то решает убить их обоих. Об этом думает и Джузеппе, пока механически следует процедуре дознания и ждет рассвета, который, похоже, не наступит никогда. Он тоже пытается найти эту скрытую связь.

Стефан старался все время держаться поближе к Джузеппе. Он следовал за ним по пятам, пока они сновали от места преступления к дому, где у них был временный штаб, и удивлялся, с какой легкостью работает Джузеппе. Он даже засмеялся несколько раз, несмотря на чудовищность обстоятельств. Но этот смех не производил впечатления бесчувственности или цинизма – он помогал Джузеппе держаться.

Утро наконец наступило, и на газоне позади дома приземлился вертолет. Из него выскочили Рундстрём и три проводника служебных собак. Овчарки рвались с поводков. Вертолет тут же поднялся в воздух и исчез.

С наступлением рассвета все, чем они так мучительно долго занимались в течение ночи, приобрело иной характер. Хотя полицейские работали беспрерывно с того момента, как они прибыли на место, и их уставшие лица были такими же серыми, как блеклый утренний свет, они прибавили в темпе. Коротко доложив Рундстрёму обстановку, Джузеппе собрал кинологов у карты и обрисовал район поисков. Потом они пошли освободить тело Андерссона от веревок.

Одна из собак тут же нашла мобильный телефон Стефана. Ночью на него кто-то наступил, и батарейка была сломана. Стефан сунул телефон в карман и вдруг спросил себя – кому достанется его телефон, если он не выживет?

Через несколько часов молчаливой упорной работы Рундстрём собрал всех, чтобы подвести предварительные итоги. Подъехали еще две машины из Эстерсунда с недостающим оборудованием для криминалистов. Вертолет прилетел вновь и забрал тело Авраама Андерссона – из Эстерсунда его должны были направить на экспертизу в Умео.

Прежде чем начать совещание, Рундстрём подошел к сидевшему в машине Стефану и попросил его присутствовать. Пока он еще не задал вопроса – как вышло, что именно Стефан нашел тело убитого.

Уставшие и замерзшие полицейские собрались в просторной кухне. Джузеппе прислонился к стене и выдернул волосок из носа. Стефан подумал, что он выглядит старше своих сорока трех. Щеки впали, веки отекли. Иногда казалось, что он думает о чем-то постороннем – вид у него был совершенно отсутствующий. Но Стефан склонен был думать, что Джузеппе, скорее всего, просто ушел в себя – пытается справиться с водоворотом внезапно возникших загадок. Стефан догадывался, что он ищет ответ на извечный вопрос всех следователей: есть ли что-то такое, чего я не вижу?

Рундстрём говорил об ограждении. Его поставили на всех подъездах к дому. Еще до того, как на место прибыла полиция из Сэрны, поступило сообщение о машине, на большой скорости проследовавшей в направлении Идре. Это было важно. Рундстрём попросил Эрика Юханссона связаться с коллегами в Даларне.

Потом повернулся к Стефану.

– Не уверен, что все тебя здесь знают, – сказал он. – Среди нас коллега из Буроса, он когда-то работал с Гербертом Молином. Думаю, лучше всего будет, если ты сам расскажешь, как обнаружил тело.

Стефан рассказал обо всем, что произошло. Когда он кончил, Рундстрём задал несколько вопросов, прежде всего его интересовало точное время. Стефан прошел в свое время неплохую выучку и, обнаружив тело, не потерял присутствие духа настолько, чтобы не посмотреть на часы.

Совещание было очень коротким. Техники работали на пределе возможностей – синоптики обещали во второй половине дня снег с дождем. Стефан с Джузеппе вышли во двор.

– Что-то не склеивается, – сказал Джузеппе, помолчав. – Ты как-то говорил, что причина смерти Герберта Молина скрывается, скорее всего, в его прошлом. Это показалось мне разумным. А что ты скажешь теперь? Авраам Андерссон не был полицейским – он играл в симфоническом оркестре на скрипке. Они не были знакомы, когда поселились в этом медвежьем углу. Все гипотезы относительно смерти Молина идут насмарку.

– С этим надо разобраться. У Герберта Молина и Авраама Андерссона могло при всем том быть что-то общее, чего мы просто не знаем.

Джузеппе покачал головой:

– Конечно, разберемся. Но мне так не кажется.

Он вдруг засмеялся.

– Я знаю, полицейскому и не должно казаться. Но тут ничего не поделаешь. С первой же минуты на месте преступления мы волей-неволей начинаем строить предварительные версии. Мы ставим сеть, еще не зная, какие должны быть ячейки, на какую рыбу и куда эту самую сетку забросить. В море или в горное озеро? В реку или в лесное болотце?

Стефан с трудом понимал, что хочет сказать Джузеппе своими метафорами, но оценил их изящество.

Из леса появился один из кинологов. Было видно, что собака устала.

– Ничего нет, – сказал тот. – К тому же мне кажется, Стамп заболел.

– А что с ним?

– Срыгнул. Может быть, какая-нибудь зараза.

Джузеппе кивнул, и они ушли. Стефан посмотрел на собаку Андерссона – та неподвижно стояла у своей конуры, уставившись туда, откуда доносились голоса криминалистов.

– Что такое происходит у нас в лесах? – вдруг спросил Джузеппе. – Мне это не нравится. Это как тень в сумерках – не знаешь, показалось или на самом деле.

– Какая тень?

– Какая-то тень. Мы тут к таким не привыкли. Тщательно подготовленное нападение на Герберта Молина. Казнь Авраама Андерссона. Я ничего не понимаю.

Их разговор прервал подбежавший Эрик Юханссон:

– Насчет машины под Сэрной можно забыть. Какой-то парень мчал жену в роддом.

Джузеппе что-то пробурчал. Эрик вернулся в дом.

– Ну и что ты думаешь? – спросил Джузеппе. – Что здесь произошло?

– Я бы употребил то же выражение, что и ты – казнь. Иначе для чего такие сложности – тащить человека в лес, привязать его и только потом расстрелять?

– Если только все произошло именно в этом порядке. Но я тоже так считаю, – сказал Джузеппе. – Для чего такие сложности? К тому же есть определенное сходство с убийством Молина. Для чего такие сложности – следы кровавого танго на полу?

И тут же ответил сам себе:

– Чтобы на что-то намекнуть. Только вопрос – кому? Мы уже говорили об этом. Преступник шлет послание. Кому? Нам или кому-то еще? И почему он это делает? Он или они. Мы ведь так и не знаем, сколько их было.

Джузеппе поглядел на затянутое тучами небо.

– Или мы имеем дело с психом? – сказал он. – И чего тогда ждать еще?

Они вернулись в дом. Рундстрём говорил с кем-то по телефону. Техники начали работать в доме. У Стефана вдруг возникло чувство, что он всем мешает. Рундстрём повесил трубку и показал на Стефана.

– Нам надо обменяться парой слов, – сказал он. – Выйдем-ка.

Они вышли на задний двор. Тучи становились все темнее.

– Ты еще останешься? – спросил Рундстрём.

– Хотел уехать сегодня, но теперь, наверное, уже завтра.

Рундстрём смотрел на него с недоверием:

– У меня такое чувство, что ты что-то недоговариваешь. Это так?

Стефан покачал головой.

– Может быть, тебя связывает с Молином что-то, что нам следовало бы знать?

– Ровным счетом ничего.

Рундстрём пнул камень на земле.

– Лучше будет, если ты дашь нам вести расследование и не будешь вмешиваться.

– У меня даже мыслей не было вмешиваться в вашу работу.

Стефан заметил, что разозлился. Рундстрём говорил с напускным дружелюбием, и Стефана раздражала его неискренность.

– Договорились, – продолжал улыбаться Рундстрём. – Но конечно, хорошо, что ты обнаружил тело. Не то он провисел бы тут не знаю сколько времени.

Рундстрём ушел. Стефан заметил в окне наблюдающего за ним Джузеппе. Он жестом позвал его.

Они расстались у машины Стефана.

– Значит, едешь?

– Завтра.

– Я позвоню тебе попозже.

– Звони в гостиницу. Мобильник сломался.

Стефан двинулся в путь. Через несколько километров у него начали слипаться глаза. Он заехал в лес, выключил двигатель и откинул сиденье.

Он проснулся. Стояла полная тишина. Пока он спал, выпал снег, и дневной свет пробивался через густо залепленные стекла. Он задержал дыхание. Может ли так выглядеть смерть? Белое помещение, слабо освещенное белым потусторонним светом? Он поднял сиденье. Все тело затекло и ломило. Что-то ему снилось, но он не мог вспомнить что. Что-то о собаке Авраама Андерссона – как будто она ни с того ни с сего начала грызть свою лапу. Что бы там ему ни снилось, он не хотел вспоминать. Он поглядел на часы. Четверть двенадцатого. Он проспал больше двух часов. Он открыл дверь и вышел помочиться. Земля была совершенно белой, но снегопад уже прекратился. Не было ни ветерка, деревья стояли совершенно неподвижно. Какая тишина, подумал он. Если стоять не двигаясь, можно превратиться в дерево.

Он опять выбрался на шоссе. Надо вернуться в гостиницу, поесть и ждать звонка Джузеппе. Никаких других дел. Надо рассказать Джузеппе о его посещении Эльзы Берггрен. О нацистском мундире, запрятанном в глубине ее платяного шкафа. Прежде чем уехать из Свега, он должен сообщить Джузеппе все, что может помочь тому в следствии.

Он приближался к повороту к дому Герберта Молина. У него не было планов заезжать туда, и все равно он резко затормозил, так, что машину занесло на мокрой дороге. Почему он остановился? Заеду в последний раз, подумал Стефан. Просто брошу последний взгляд. Он подъехал к дому и вышел из машины. На белом свежевыпавшем снегу отпечатались чьи-то следы. Заяц, подумал он. Попытался вызвать в памяти рисунок кровавых следов и воспроизвести их на снегу. Представил Герберта Молина с его куклой. Человек и кукла танцуют танго на снегу. На опушке играет аргентинский оркестр. Какой состав инструментов нужен для танго? Гитара и скрипка? Контрабас? Может быть, аккордеон? Он не знал, да это и не имело никакого значения. Герберт Молин, сам того не зная, танцевал со смертью. Или может быть, знал, что смерть, дожидаясь его, прячется где-то в лесу. Он опасался леса и тогда, когда я знал его, вернее, мне казалось, что знал. Пожилой полицейский, никогда ничем не выделявшийся. Но все равно Молин находил время поговорить с ним, тогда еще совсем юным, еще не знающим, как это – когда тебя облюет алкаш с ног до головы, плюнет в лицо пьяная женщина или когда ты чудом избежишь гибели от руки взбесившегося психопата.

Стефан смотрел на дом. На фоне снега он выглядел как-то по-другому.

Потом его взгляд упал на сарай. Он уже заходил туда в первый раз, но тогда его больше интересовал сам дом. Он открыл дверь. Это было довольно большое помещение с бетонным полом. Он зажег свет. У одной стены была сложена поленница. Напротив стоял верстак с инструментами и железный шкаф. Стефан открыл шкаф, подумав, что там тоже мог бы висеть эсэсовский мундир. Но там обнаружился всего-навсего грязный комбинезон, да еще пара резиновых сапог. Он прикрыл шкаф и еще раз огляделся – О чем все это говорит? Поленница не говорила ни о чем ином, кроме как об искусстве Герберта Молина идеально складывать дрова. Он подошел к инструментам. А о чем говорят инструменты? Ничего примечательного.

Стефан вспомнил, что у его отца в сарае стоял точно такой же верстак. Здесь были инструменты для мелкого столярного и строительного ремонта, гаечные ключи – наверное, он сам возился и с машиной. Ничего такого, что дало бы пищу воображению.

В углу стояли лыжи и палки. Он взял одну лыжу и поднес ее к двери. Крепления были порядком потерты – Герберт Молин ходил на лыжах. Может быть, в хорошую погоду он бегал по замерзшему озеру. Потому что ему это нравилось? Или просто для необходимой физической тренировки? А может, он увлекался зимней рыбалкой? Он поставил лыжу на место. А вот это неожиданность – еще одна пара лыж, покороче, может быть женские. Вдруг он представил себе двоих стариков в солнечный день на сверкающем снегу. Герберт Молин и Эльза Берггрен. О чем они говорили во время лыжных прогулок? Или вообще ни о чем не говорили – на лыжах много не поговоришь. Стефан точно не знал, потому что он ни разу не вставал на лыжи с тех пор, как вышел из детского возраста. Он еще раз осмотрелся. В углу стояли сломанные финские санки, несколько мотков стальной проволоки, черепица.

Что-то привлекло его внимание. Он пригляделся. Через минуту сообразил – черепица была сложена неаккуратно. Странно для Герберта Молина – он увлекался головоломками, дрова были сложены безукоризненно, у него было чувство симметрии и порядка. В таком же порядке лежали и инструменты. Но черепица была сложена небрежно. Как-то не так, подумал он. Он нагнулся и начал разбирать штабель, штука за штукой.

Под черепицей обнаружился металлический щит, утопленный в бетонном полу. Запертый люк. Стефан поднялся и принес лом. Ему удалось втиснуть лом в щель между люком и бетонным полом, и он налег на него изо всех сил. Внезапно крышка подалась, Стефан полетел вперед и стукнулся лбом о стену. Провел рукой по лбу – рука была в крови. Под верстаком стоял ящик с ветошью. Он приложил тряпку ко лбу и держал, пока кровь не перестала идти.

Потом он нагнулся и заглянул в отверстие в полу. Там лежал сверток. Подняв его, он увидел, что это старый дождевик и в него что-то завернуто. Герберт Молин прятал под полом что-то, что он не хотел, чтобы увидели другие. Стефан положил сверток на верстак, попросил мысленно прощения у Герберта Молина и отодвинул инструмент. Сверток был обвязан грубой бечевкой. Стефан распутал узел и развернул дождевик.

Там лежали три предмета.

Черная тетрадка, несколько писем, связанных красной ленточкой, и конверт. Он начал с конверта. Там лежали фотографии. Он особенно не удивился. Он знал это уже после того, как побывал в доме у Эльзы Берггрен, а сейчас получил подтверждение.

Три снимка, все черно-белые. На первом – четыре молодых человека позируют, обняв друг друга за плечи. Один из них – Герберт Молин, тогда еще Маттсон-Герцен. Задний план нечеток, возможно, стена дома. И на второй фотографии был Молин, но этот снимок сделан в фотоателье, название ателье написано внизу.

На третьем снимке – тоже Молин, совсем молодой. Он стоит рядом с мотоциклом с коляской, в руках у него автомат. Он улыбается в камеру.

Стефан положил все три снимка рядом.

Их объединяло одно – одежда Герберта Молина. Его мундир.

Точно такой же, как тот, что висит в шкафу у Эльзы Берггрен.

14

История с Шотландией.

Она записана где-то в середине дневника, словно взята в скобки в жизнеописании Герберта Молина. В мае 1972 года Герберт Молин берет две недели отпуска. Он едет морем из Гётеборга в Иммингем на английском берегу. Далее пересаживается на поезд и поздним вечером 11 мая прибывает в Глазго. Останавливается в гостинице Смита, находящейся, по его описанию, «рядом с несколькими музеями и университетом». Но в музеи он не идет, а на следующий же день берет напрокат машину и отправляется на север. В дневнике отмечено, что он проезжает города Кинросс, Данкельд и Спин-Бридж. В этот день он проезжает большое расстояние, до Драмнадрочета на западном берегу озера Лох-Несс, и там ночует. Но никаких чудовищ он не ищет.

Рано утром 13 мая он продолжает путь на север, и после обеда он у цели – в городке Дорнох, расположенном на мысу на гористом восточном побережье Шотландии. Он останавливается в гостинице под названием «Роуздейл» и отмечает в дневнике, что «воздух здесь отличается от воздуха Вестеръётланда». Чем отличается – не пишет. Он уже в Дорнохе, середина мая 1972 года, а все еще ни словом не обмолвился о цели приезда. Пишет просто, что он должен встретить «М». И встречает «М» в тот же вечер. «Долгая прогулка с «М» по городу, – пишет он. – Сильный ветер, но дождя нет». И все последующие дни делает схожие записи: «Долгая прогулка с «М» по городу». И ничего другого. Единственное, что представляется ему важным, – погода все время меняется. Если верить дневнику, в Дорнохе всегда дует ветер. Но иногда «идет небольшой дождь», иногда погода «угрожающая», и только один раз, в четверг 18 мая, «светит солнце» и «довольно тепло». Через несколько дней он уезжает той же дорогой, что и приехал. На той же машине, или он ту сдал, а потом взял другую, из дневника непонятно. Но зато есть запись, что он удивился сравнительно скромному счету в гостинице «Роуздейл». Еще через несколько дней, вынужденный прождать сутки в порту в Иммингеме («какие-то неполадки на пароме»), он возвращается в Гётеборг и оттуда – в Бурос. 26 мая он выходит на работу.

Эта история про поездку в Шотландию – исключение, она резко отличается от остальных записей. Вообще дневник велся с большими провалами во времени. Иногда проходило несколько лет, прежде чем Герберт Молин снова брался за ручку, чаще всего перьевую. Некоторые записи, правда, сделаны карандашом. Да, путешествие в Шотландию – загадочное исключение. Он едет туда, чтобы встретить «М». Они гуляют по городу. Всегда по вечерам. Кто этот или эта «М» и о чем они беседуют, неизвестно. Просто гуляют. Единственный раз Герберт Молин делает странное признание: «Проснулся утром великолепно выспавшийся. Понял, что давно надо было сюда приехать». И все. «Проснулся утром великолепно выспавшийся». Довольно примечательное высказывание, если учесть, что в дневнике то и дело он жалуется на бессонницу. Но в Дорнохе он высыпается и понимает, что надо было приехать сюда раньше.

Стефан читал дневник уже часа три. Сначала он хотел захватить весь сверток в гостиницу, но потом вдруг передумал. Он, как и в первый раз, влез через окно в дом, смел в сторону все еще валявшиеся на столе кусочки головоломки и положил перед собой дневник. Ему захотелось прочитать его здесь, в этом изуродованном доме, где Молин все еще был где-то поблизости. Рядом с дневником он положил фотографии. Развязал пачку писем – их было девять. Это были письма от Герберта Молина родителям в Кальмар. На первом стояла дата: октябрь 1942, на последнем – апрель 1945. Все посланы из Германии. Стефан решил немного подождать с письмами. Сначала надо прочитать дневник.

Первая запись сделана в Осло 3 июня 1942 года. Герберт Молин пишет, что приобрел дневник в магазине книг и канцелярских принадлежностей на Стортинггатан в Осло, чтобы «записывать важные события моей жизни». Он перешел границу с Норвегией к западу от Идре в северной Даларне, через Флётнинген. Описание дороги он получил от «лейтенанта W. в Стокгольме, специально приставленного, чтобы те, кто хочет завербоваться в немецкую армию, не заблудились в горах». Как он добирался с границы до Осло, неясно. Но вот он уже в Осло, где 1 июня покупает тетрадь для записей и начинает вести дневник.

Стефан оторвался от чтения. Герберту Молину тогда было девятнадцать лет, и звали его Август Маттсон-Герцен. Он начинает вести дневник, когда в его жизни наступают решающие события. Ему девятнадцать лет, и он решил завербоваться в вермахт. Он хочет сражаться за Гитлера. Уезжает из Кальмара и каким-то образом знакомится в Стокгольме с лейтенантом W., тот помогает шведским юношам поступить в гитлеровскую армию. Было ли на это согласие родителей? Какие у него мотивы? Собирается ли он сражаться с большевизмом или это просто жажда приключений? Не понятно ничего. Кроме того, что ему девятнадцать и он в Осло.

Он начал читать дальше. 4 июня. Поставлена дата и начата строчка, которая потом тщательно зачеркнута. После этого перерыв до 28 июня, когда появляется жирная запись: «Меня приняли». И второго июля он должен ехать в Германию. Буквы просто излучают торжество – он принят в вермахт! Потом он ест мороженое, гуляет по улице Карла-Юхана, и наблюдает за красивыми девушками, и смущается, «когда они поглядывают на меня». Это первое личное впечатление в дневнике. Он ест мороженое и смотрит на девушек. И смущается.

Дальше очень неразборчиво. Стефан вчитался и понял почему – Молин сидит в поезде, поезд трясет и качает. Он направляется в Германию. Он волнуется, но полон надежд. И он не один – с ним вместе едет еще один швед, Андерс Нильссон из Люкселе. Он завербовался в СС. Молин отмечает, что «Нильссон довольно молчалив, и это меня очень устраивает, поскольку я тоже не люблю болтать попусту». С ними еще несколько норвежцев. Но их имена он не считает нужным указывать.

Полстраницы залито чем-то коричневым. Стефану показалось, что он видит, как Молин нечаянно проливает кофе на дневник и убирает тетрадку в рюкзак.

Следующая запись сделана в Австрии. Уже октябрь. «12 октября 1942. Клагенфурт. Я заканчиваю военную подготовку в частях СС. То есть готовлюсь стать элитным солдатом и уверен, что мне повезет. Написал письмо – Эрнгрен его захватит. Он заболел, ушел в отставку и возвращается в Швецию».

Стефан потянул к себе стопку с письмами. Самое верхнее датировано 11 октября, Клагенфурт. Он обратил внимание, что написано письмо той же ручкой, что и дневник, – перьевой, иногда оставляющей кляксы. Стефан встал из-за стола и подошел к разбитому окну. В ветвях трепыхалась какая-то птица.

Дорогие мать и отец.

Вы, наверное, беспокоитесь, что я долго не пишу. Но отец сам военный, и он, конечно, понимает, что не всегда легко найти место и время, чтобы сесть и написать письмо. Я только хочу сказать, дорогие родители, что чувствую себя хорошо. Из Норвегии я через Германию приехал во Францию, где проходил начальное обучение. А теперь я в Австрии, учусь правильно обращаться с оружием. Нас, шведов, тут довольно много, есть еще норвежцы, датчане, голландцы и трое из Бельгии. Дисциплина очень строгая, не все выдерживают. Но я держусь, и меня даже похвалил капитан Штирнхольц – он отвечает тут за обучение. Думаю, что в немецкой армии, и особенно в СС, где я теперь служу, – лучшие в мире солдаты. Должен сознаться, что мы все тут сгораем от нетерпения приносить какую-то пользу. Кормят довольно хорошо, правда не всегда, но я не жалуюсь. Когда вернусь, не знаю. Увольнения дают только после того, как хорошо послужил. Я, разумеется, по вас скучаю, но, стиснув зубы, выполняю свой долг. Долг сражаться против большевизма, за новую Европу.

Целую.

Ваш сын Август.

Бумага была желтой и хрупкой. Стефан посмотрел на просвет и ясно увидел водяные знаки – немецкий орел. Он постоял немного у окна. Герберт Молин уезжает из Швеции, переходит норвежскую границу и вербуется в СС. Из письма к родителям становятся понятными его мотивы. Он не искатель приключений. Он присоединяется к нацизму, чтобы участвовать в строительстве новой Европы, а для этого надо уничтожить большевизм.

В девятнадцать лет он уже убежденный нацист.

Он вернулся к столу. В начале января 1943 года Молин где-то в глубине России, на Восточном фронте. Оптимизм его уступает место сомнениям, потом отчаянию и под конец – страху. Стефан задержался на нескольких фразах, написанных той зимой.

14 марта. Где – неизвестно. Россия. Холода не отпускают. Каждую ночь боюсь что-нибудь отморозить. Стрёмберга вчера убило осколком. Хюттлер дезертировал. Если его поймают, расстреляют или повесят. Мы зарылись в окопы и ждем атаки. Я боюсь. Единственное, что придает мне силы, – мечта вернуться в Берлин и начать учиться танцам. Интересно, сбудется ли это?

Он танцует, подумал Стефан. Сидит в окопе и спасается тем, что представляет, как скользит по паркету в танце.

Он покосился на фотографии. Герберт Молин улыбается. Ни малейших признаков страха. Улыбка светского льва. На этих фото страха нет. Страх, наверное, зафиксирован на других, никогда не сделанных снимках. А может быть, они были сделаны, но он просто уничтожил их, чтобы не вспоминать свой страх.

Жизнь Герберта Молина можно разделить на две половины, подумал Стефан, – до страха и после страха. Это решающий водораздел. Зимой 1943 года он пытался выжить на Восточном фронте, и он познал страх. Страх заполз в его душу, чтобы остаться там навсегда. Ему тогда было только двадцать лет. Может быть, это тот же самый страх, что я заметил тогда в лесу под Буросом. Тот же самый страх – через сорок лет.

Он продолжал неспешно читать дневник. Уже начало смеркаться. Из разбитых окон тянуло холодом. Он взял бумаги на кухню, закрыл дверь, завесил окно прихваченным из спальни одеялом и продолжил чтение.

В апреле впервые появляется запись – он хочет домой. Он боится погибнуть. Его часть отступает, долго и мучительно, отступает не только от немыслимой войны, но и от рухнувшей идеологии. Условия жуткие. Он все время пишет об окружающих его мертвецах, безглазых лицах, оторванных руках и ногах, перерезанных глотках. Он пытается найти спасение, избежать смерти, но выхода не находит. К тому же он понимает, что дезертирство – это не выход: чуть позже весной он получает приказ принять участие в расстреле. Они должны казнить двух бельгийцев и одного норвежца – те пытались сбежать, но были пойманы. Это одна из самых длинных записей.

19 мая 1943 года. Россия. Или может быть, это польская территория. По приказу капитана Эммерса назначен в расстрельный взвод. Два бельгийца и один норвежец, Лауритцен, приговорены к расстрелу за дезертирство. Их поставили в канаву, мы стояли на дороге. Трудно стрелять вниз. Лауритцен плакал, пытался отползти. Капитан Эммерс приказал привязать его к столбу. Бельгийцы молчали, а Лауритцен все время рыдал. Я прицелился в сердце. Они дезертиры – действуют законы войны. Кому охота умирать? После нам выдали по стакану коньяку. Сейчас в Кальмаре весна. Если зажмуриться, можно увидеть море… Вернусь ли я домой?

Стефан почти физически ощутил страх Молина. Он расстреливает дезертиров, считает, что это справедливо, получает свой коньяк, грезит о Балтийском море, а страх тем временем вползает в его сознание и не дает ему ни минуты покоя. Стефан попытался представить, что это не Молин, а он сам скрючился в окопе где-то на Восточном фронте. Ад, подумал он. Меньше чем за год наивная вера полностью уступила место страху. Он уже ничего не пишет о новой Европе, у него одна цель – выжить. И когда-нибудь вернуться в Кальмар.

Но в Кальмар он вернется только весной 1945 года. Из России он попадает сначала в Германию. Он ранен. Запись от 19 октября 1944 года объясняет, откуда взялись обнаруженные судмедэкспертом в Умео пулевые ранения. Что именно произошло, неясно, но в августе 1944-го он был тяжело ранен. Выжил чудом. Но благодарность судьбе за чудесное спасение в дневнике отсутствует. Стефан заметил, что в записях Герберта Молина появляется новая интонация. Не только страх – ненависть.

Он начал ненавидеть. Он в ярости по поводу того, что происходит, пишет о том, что нужна «беспощадность», «крутые меры». Война проиграна, но он не теряет веры, что цели ее были святыми. Может быть, виноват Гитлер, но в меньшей степени, чем все те, кто не хотел понять, что война была святым крестовым походом против большевизма. В 1944 году он начинает ненавидеть этих людей. Особенно ясно это ощущается в одном из писем в Кальмар. Оно, как обычно, без обратного адреса, датировано 1 января 1945 года. Очевидно, родители написали, что беспокоятся о нем. Стефану было непонятно, почему Молин сохранил только свои письма – писем, адресованных ему, в связке не было. Может быть, потому, что он смотрел на свои письма как на дополнение к дневнику. Это его голос, это его рука водит ручкой по бумаге.

Дорогие мать и отец,

Извините, что долго не писал. Но мы передислоцировались и теперь находимся совсем недалеко от Берлина. Вы не должны волноваться. Война – это всегда страдания и жертвы, но мне пока везет. Я не теряю мужества, хотя многие из моих товарищей убиты. Но мне очень странно, почему так мало шведских юношей, да и не только юношей, захотело встать под знамена рейха. Неужели они не понимают, что происходит? Неужели они не понимают, что русские подомнут под себя всех, если мы не окажем сопротивления? Не буду утомлять вас своими размышлениями и своей злостью, но я уверен, что вы, и мать и отец, меня понимаете. Вы не возражали, когда я принял решение, а отец сказал, что он тоже пошел бы воевать, если бы не возраст и больная нога. Пора кончать письмо. Теперь вы знаете, что я жив и продолжаю сражаться. Часто вспоминаю Кальмар. Как дела у Карин и Нильса? А розы у тети Анны? В свободные минуты я все время вспоминаю дом – жаль, что их выпадает не так много.

Ваш сын

Август Маттсон-Герцен,

ныне произведенный

в унтершарфюреры.

Вот и прояснились мотивы Молина. Родители поощряли его желание сражаться за Гитлера против большевизма. Он завербовался в СС не как юный искатель приключений. Он поставил перед собой задачу. К концу 1944-го, по-видимому в связи с ранением, ему присвоили новое звание. Унтершарфюрер – что это? Чему это соответствует в шведской армии? И есть ли вообще такое соответствие?

Он продолжал читать. Молин пишет все реже и короче, но остается в Германии до конца войны. Он участвует в уличных боях в Берлине – улица за улицей превращаются в руины. Пишет, что несколько раз чуть не «угодил в лапы к русским, спаси меня Бог от этого». Шведские, норвежские и датские фамилии больше не появляются – он единственный швед, остальные – немцы. 30 апреля – последняя военная запись, на этом военная часть дневника кончается.

30 апреля. Сражаюсь за свою жизнь, пытаюсь выбраться из этого ада. Война проиграна. Снял с какого-то убитого гражданский костюм и переоделся. Можно назвать это дезертирством, но все уже решено. Попробую ночью перейти мост, и будь что будет.

Что сталось с ним дальше, он не пишет. Но, как бы то ни было, он остался в живых и сумел вернуться в Швецию. Молин достает дневник только через год. Он уже в Кальмаре. Его мать умерла 8 апреля 1946 года. Он пишет в день похорон: «Мне будет не хватать ее. Она была хорошим человеком. Похороны были очень красивые, отец чуть не плакал, но держался. Все время думаю о войне. Даже когда я хожу под парусом в Кальмарсунде, мне чудится свист гранат».

Стефан продолжал читать. Заметки становились все реже, все короче. Вот запись о том, что он женился. Рождается ребенок. О смене фамилии – ни слова. Ни слова и о музыкальном магазине в Стокгольме. В июле 1955 года, без всякого видимого повода, он вдруг начинает сочинять стихотворение. Потом все вычеркивает, но прочитать все же можно:

Тихие всплески зари окрасили воду пролива,

Я слышу, как в роще поет соловей

И носятся чайки, крича торопливо…

Наверное, не нашел рифму к слову «соловей». «Сильней» подходит. Или «розовей». Стефан достал ручку и записал в блокноте «И море все розовей». Стих вышел скверный, но Герберт Молин, похоже, и сам понимал, что поэзия – не его сильная сторона.

Он читал дальше. Герберт Молин переезжает в Алингсос, затем в Бурос. Десять дней в Шотландии вдохновляют его на длинные, подробные записи. Ничего подобного не бывало с того времени, когда, полный оптимизма, он только что приехал в Германию.

После поездки в Шотландию он снова погружается в будничную жизнь и берется за перо очень редко. Только иногда записывает какие-то события, не комментируя.

Последние записи Стефан старался читать особенно внимательно. До этого Молин отметил, что последний раз вышел на работу в полиции. Несколько слов было о переезде в Херьедален.

Одна заметка показалась ему любопытной.

12 марта 1993. Поздравительная открытка от старины Вестерстеда, портретиста. Поздравляет с юбилеем.

Последняя запись датирована 2 мая 1999 года.

2 мая 1999 года. 7 градусов.

Мой мастер по головоломкам Кастро умер в Барселоне. Письмо от его жены. Он тяжело болел последние годы – неизлечимая болезнь почек.

И все. Осталось еще много чистых страниц. Тетрадь, купленная им в июне 1942 года в Осло, следовавшая за ним почти шестьдесят лет, так и не была закончена. Если дневник вообще можно когда-нибудь закончить. Он завел дневник, когда был еще совсем молодым человеком, убежденным нацистом, по дороге из Норвегии в Германию. По дороге на войну. Он ест мороженое и смущается, когда норвежские красотки бросают на него взгляды. Пятьдесят лет спустя он пишет о смерти изготовителя головоломок. И вот через полгода сам он тоже мертв.

Стефан закрыл дневник. За разбитым окном было почти совсем темно. Есть ли какая-то подсказка в дневнике? Или вне дневника? На это я не могу ответить, подумал он. Я знаю только то, что он записал, и понятия не имею о том, чего он не записал в свой дневник. Но теперь я знаю о нем больше. Он был нацистом, воевал во время Второй мировой войны на стороне Гитлера. Помимо этого, он был в Шотландии и долго и часто гулял с кем-то, кого он называет «М».

Стефан снова завернул дневник, фотографии и письма в дождевик и ушел тем же путем, что пришел, – через окно. Открыв машину, помедлил. Ему стало грустно. Ему было жаль Молина. Но ему было жалко и себя – ему всеготридцать семь, у него нет детей, и он болен раком, который вполне может свести его в могилу еще до сорока.

Он поехал в Свег. Машин на дороге было совсем мало. Когда он проехал Линселль, его обогнала полицейская машина, потом еще одна. События минувшей ночи казались странными, далекими и совершенно нереальными, хотя с момента его кошмарной находки прошло меньше суток. Герберт Молин ни слова не написал в дневнике про Авраама Андерссона. Как и о Эльзе Берггрен. Две его жены и дети просто упомянуты, очень коротко. Ни слова об их отношениях.

За стойкой администратора в гостинице никого не было. Он перегнулся через нее и достал свой ключ. Поднявшись в номер, проверил чемодан – никто его не трогал. Он все больше и больше склонялся к мысли, что это ему просто показалось.

В начале восьмого он спустился в ресторан. Джузеппе все еще не звонил. Девушка подала ему меню и улыбнулась.

– Я вижу, ты взял ключ сам, – сказала она.

Лицо ее стало серьезным.

– Я слышала, опять что-то случилось. Еще какого-то пожилого человека убили под Глёте.

Стефан кивнул.

– Ужас какой-то. Что у нас тут происходит?

Она покачала головой и, не дожидаясь ответа, протянула ему меню:

– Мы поменяли блюда. Телячьи котлеты не рекомендую.

Стефан заказал филе лося под соусом беарнез с вареной картошкой и уже почти все съел, когда девушка вновь появилась в кухонной двери и сказала, что ему кто-то звонит. Он поднялся на несколько ступенек в вестибюль. Это был Джузеппе.

– Я остаюсь на ночь, – сказал он. – Я тут, в гостинице.

– Как дела?

– Не за что зацепиться.

– Собаки?

– Ничего не нашли. Я буду примерно через час. Составишь мне компанию за ужином?

Стефан пообещал.

Чем-то я ему все же смогу помочь, подумал он, положив трубку. Какие отношения были у Герберта Молина с Андерссоном, я так и не знаю. Но одна дверца все же приоткрылась.

У Эльзы Берггрен в шкафу висит эсэсовский мундир.

И Герберт Молин не зря так тщательно скрывал свое прошлое.

Вполне может быть, что мундир в шкафу у Эльзы принадлежал Герберту Молину, хотя он когда-то и снял с убитого гражданскую одежду, чтобы выбраться из горящего Берлина.

15

Джузеппе очень устал, но все равно, не успев сесть за столик, тут же начал смеяться. Время уже шло к закрытию: единая в двух лицах девушка-администратор уже накрывала столики для завтрака. Помимо Джузеппе и Стефана, в зале был только один посетитель. Он сидел за столиком у стены. Стефан решил, что это кто-то из водителей, хотя для того, чтобы гонять машины по бездорожью, он выглядел довольно пожилым.

– В молодости я часто ходил по ресторанам, – объяснил Джузеппе причину смеха. – А теперь только когда приходится ночевать в гостинице. Теперь на уме только убийства и разные прочие мерзости.

За едой Джузеппе рассказал, что произошло за день. Весь его рассказ можно было подытожить одним словом – ничего.

– Топчемся на месте, – сказал он. – Никаких следов. Никто ничего не заметил – мы уже нашли несколько человек, кто проезжал этой дорогой вчера вечером. Главный вопрос и для Рундстрёма, и для меня – есть ли связь между Гербертом Молином и Авраамом Андерссоном? Или нет? А если нет, тогда что все это значит?

Поужинав, он заказал чашку чаю, Стефан предпочел кофе. Отпив глоток, он честно рассказал о посещении Эльзы Берггрен, о том, как он забрался к ней в дом в ее отсутствие, и о своей находке в сарае у Герберта Молина. Он отодвинул чашку и положил перед Джузеппе письма, фотографии и дневник.

– Это уж слишком, – раздраженно сказал Джузеппе. – Мне казалось, мы договорились, что ты сам не будешь ничего предпринимать.

– Я очень сожалею.

– А что, если бы Эльза Берггрен тебя застукала?

На этот вопрос Стефану ответить было нечего.

– Больше этого не должно быть, – сказал, помедлив, Джузеппе. – Но лучше, если мы не будем рассказывать Рундстрёму о твоем ночном визите к этой даме. Он этого не поймет. Он привык действовать по правилам. К тому же, как ты наверняка и сам заметил, его не очень радует вмешательство посторонних в его следствие. Я говорю «его следствие», поскольку у него есть привычка любое более или менее тяжкое преступление рассматривать как свое личное дело.

– А Эрик Юханссон ему не расскажет? Несмотря на то, что обещал помалкивать?

Джузеппе покачал головой:

– Эрик не особенно жалует Рундстрёма. Нельзя отрицать, что между соседними округами, как и между всякими соседями, всегда существуют какие-то трения. В Херьедалене людям не очень нравится играть роль младшего братишки большого Емтланда. И полицейские – не исключение.

Джузеппе подлил себе чаю и стал рассматривать фотографии.

– Странную историю ты рассказал, – произнес он задумчиво. – Герберт Молин был убежденный нацист и завербовался в вермахт. «Унтершарфюрер». Что это за птица? Что-то из гестапо? Концлагеря? Что там было написано на воротах в Аушвиц? Arbeit macht frei? Труд освобождает? Мороз по коже.

– Я не так много знаю о нацизме, – сказал Стефан. – Но бывшие поклонники Гитлера не кричат об этом на каждом углу. Молин поменял фамилию, и мы теперь знаем почему. Заметал следы.

Джузеппе попросил счет и расплатился. Вынул ручку и на обратной стороне счета написал – Герберт Молин.

– Мне легче думается, когда я пишу, – сказал он. – Август Маттсон-Герцен превращается в Герберта Молина. Ты говоришь, он чего-то боялся. Скажем, боялся, что прошлое когда-нибудь его все-таки настигнет. Ты ведь говорил с его дочерью?

– Вероника Молин ни словом не обмолвилась о том, что ее отец – нацист. Да я и не спрашивал – с чего бы мне пришел в голову такой вопрос?

– Думаю, что тут как в семьях преступников – эту тему стараются обойти.

– Я тоже так подумал. Можно только предполагать – что, если и у Авраама Андерссона тоже было некое прошлое?

– Посмотрим, что обнаружится в его доме, – сказал Джузеппе и написал – Авраам Андерссон. – Техникам надо отдохнуть пару часиков. Они будут работать всю ночь.

Джузеппе нарисовал стрелку между двумя именами и заострил ее с обоих концов. Потом рядом с фамилией Андерссон нарисовал свастику и поставил жирный вопросительный знак.

– Мы, конечно, можем завтра с утра как следует поговорить с Эльзой Берггрен, – задумчиво сказал он и старательно вывел на бумажке ее фамилию, соединив стрелками с двумя другими.

Потом смял счет и бросил его в пепельницу.

– «Мы»? – спросил Стефан.

– Мы можем сказать, что ты – мой личный, в высшей степени личный и только личный, ассистент. Без следственных полномочий.

Джузеппе весело засмеялся, но тут же посерьезнел.

– У нас на шее два жутковатых убийства, – сказал он. – Плевать на Рундстрёма. И на формальности тоже. Я хочу, чтобы ты присутствовал. Двое услышат больше, чем один.

Они вышли из ресторана. Давешний посетитель все еще сидел за столиком. Они договорились встретиться в полвосьмого и расстались.

Стефан сразу провалился в сон. Ему приснился отец. Они искали друг друга в каком-то нескончаемом лесу и не могли найти. Когда отец наконец нашелся, Стефану стало легко и радостно.

Джузеппе же почти не спал. В четыре он был уже на ногах, и перед тем, как они встретились в вестибюле, он успел съездить на место преступления.

По-прежнему никаких результатов. Ничего. Никаких следов убийца Авраама Андерссона, а возможно, и Герберта Молина не оставил.

Уходя, Джузеппе хлопнул себя по лбу, подошел к девушке за стойкой и спросил, не прибрала ли она накануне вечером квитанцию за ужин – ему надо было подколоть ее к отчету о командировке. Он вспомнил о ней уже в постели. Но она квитанцию не видела.

– Разве я не оставил ее на столе?

– Ты смял ее и бросил в пепельницу, – сказал Стефан.

Джузеппе смущенно улыбнулся и пожал плечами. Они решили пройтись пешком до дома Эльзы Берггрен. Утро было совершенно безветренным, в еще ночном небе сияли звезды. Они подошли к мосту. Джузеппе показал на белое здание суда:

– Тут слушалось громкое дело несколько лет назад. С расистским душком. Нападение на улице. Два парня заявили, что они неонацисты. Не помню точно название их организации – по-моему, «Швеция для шведов». Наверное, ее уже нет в природе.

– Они теперь называю себя БАД, – неуверенно сказал Стефан.

– И что это значит?

– «Белое арийское движение».

Джузеппе покачал головой:

– Жуткие дела, – опять сказал он. – Думали, что нацизм похоронен раз и навсегда. А он, как видишь, жив. Даже если это всего-навсего бритоголовые сопляки.

Они перешли мост.

– Когда я был мальчишкой, здесь ходили поезда, – сказал Джузеппе. – Внутренняя линия. Из Эстерсунда через Свег в Орсу. Там надо было делать пересадку. Или это было в Муре? Я ездил с теткой – еще совсем малышом. Теперь поезда ходят только летом. Тот итальянский певец, который произвел на мою мать такое неизгладимое впечатление, тоже приехал поездом. Тогда здесь не было ни аэродрома, ни лимузинов. Она встречала его на вокзале среди других поклонников. У нее даже есть фото. Очень нерезкое – фотоаппарат был какой-то доисторический. Но она хранит снимок, как драгоценность. Должно быть, она была без ума от него.

Они подошли к дому Эльзы.

– Ты предупредил? – спросил Стефан.

– Нет. Решил, что лучше застать ее врасплох.

Они прошли через сад. Она открыла тут же, как будто ждала их.

– Джузеппе Ларссон. Следователь из Эстерсунда. А со Стефаном вы уже знакомы. У нас есть несколько вопросов по ходу следствия об убийстве Герберта Молина. Вы ведь были с ним знакомы?

«У нас есть вопросы», – подумал Стефан. Что касается меня, я не собираюсь ставить никаких вопросов.

Они вошли в прихожую, и Стефан посмотрел на Джузеппе. Тот подмигнул.

– Наверное, что-то очень важное, если вы явились спозаранку?

– Совершенно верно, – сказал Джузеппе. – Давайте присядем. Разговор может затянуться.

Джузеппе говорил неожиданно сухо и лаконично. Стефан попытался представить, как бы он сам себя вел на его месте, если бы задавал вопросы.

Они прошли в гостиную. Кофе Эльза Берггрен им не предложила.

Джузеппе взял быка за рога.

– В одном из шкафов у вас висит нацистский мундир, – сказал он.

Эльза Берггрен замерла. Потом холодно посмотрела на Стефана. Он понял, что она подозревает именно его, хотя и не может понять, каким образом он проник в ее спальню.

– Не знаю, запрещено ли хранить эсэсовскую форму, – сказал Джузеппе. – Может быть, запрет касается только публичных выступлений в таком мундире. Вы не могли бы его принести?

– Откуда вам известно про мундир?

– Я пока воздержусь от ответа на этот вопрос. Но ставлю вас в известность, что это имеет непосредственное отношение к расследованию двух убийств.

Она поглядела на него с удивлением. Стефану показалось, что удивление было искренним. Она ничего не знала про убийство близ Глёте. Это было странно. Прошло двое суток, а она ничего не знает. Не смотрит телевизор, подумал он. Не слушает радио. Такие тоже есть, хотя и немного.

– Кто еще убит, кроме Герберта?

– Авраам Андерссон. Имя что-нибудь говорит?

Она кивнула:

– Он жил недалеко от Герберта. А что произошло?

– Пока скажу только, что он убит.

Она поднялась и вышла.

– Иногда лучше начинать с главного, – тихо сказал Джузеппе. – Стало быть, про Андерссона она ничего не знала.

– В новостях ведь объявили, и давно?

– Вряд ли она лжет.

Она вернулась с мундиром и фуражкой и положила их на диван. Джузеппе наклонился, чтобы рассмотреть как следует:

– Кому все это принадлежит?

– Мне.

– Но не вы же его носили?

– Не думаю, что я обязана отвечать на этот вопрос – настолько он идиотский.

– Сейчас не обязаны. Но мы можем вызвать вас в Эстерсунд на настоящий допрос. Решайте сами.

Она подумала, прежде чем ответить:

– Это мундир моего отца. Его звали Карл-Эрик Берггрен. Он умер много лет назад.

– Он воевал во Второй мировой войне на стороне Гитлера?

– Он воевал в шведском добровольческом корпусе. Получил две медали за храбрость. Если хотите, могу показать.

Джузеппе покачал головой:

– В этом нет необходимости. Я исхожу из того, что вам известно, что Герберт Молин в юности тоже был нацистом и пошел на войну добровольцем в составе войск СС?

Она выпрямилась на стуле, но не спросила, откуда им это известно.

– Почему в юности? Герберт до самой смерти оставался таким же убежденным нацистом. Он сражался рядом с моим отцом. Хотя отец был намного старше, они дружили всю жизнь.

– А вы?

– И на этот вопрос я имею право не отвечать. Политические взгляды – личное дело каждого.

– Если политические взгляды не предполагают принадлежность к какому-либо сообществу, занимающемуся преступной деятельностью, а именно – разжиганием национальной розни. А если это так, вопрос правомерен.

– Я не принадлежу ни к какому сообществу, – раздраженно ответила она. – Какое сообщество? Бритоголовая шпана, которая носится по улицам и позорит гитлеровское приветствие?

– Хорошо, поставим вопрос по-другому. Придерживаетесь ли вы таких же политических взглядов, что и Герберт Молин?

Она ответила без тени сомнения:

– Конечно. Я выросла в семье, где сознание расовой чистоты стояло очень высоко. Мой отец участвовал в организации национал-социалистской рабочей партии в 1933 году. Председатель партии, Свен-Улоф Линдхольм, был частым гостем в нашем доме. Мой отец был врачом и офицером запаса. Я и сейчас помню, как мать взяла меня на марш женской национал-социалистской организации «Кристина-воительница» на Эстермальме[130].

Я кричала «Хайль Гитлер», когда мне было десять лет. Родители прекрасно видели, что происходит в стране. Импорт евреев, застой, моральное разложение. И угроза коммунизма. И сейчас ничего не изменилось. Страну изнутри разъедает неконтролируемая эмиграция. Меня тошнит от одной мысли, что на шведской земле строятся мечети. Швеция – загнивающее общество, и никому нет до этого дела.

Ее затрясло. Стефан, оторопев, смотрел на нее и не понимал, откуда взялась такая ненависть.

– Не слишком симпатичная точка зрения, – сказал Джузеппе.

– Я не отрекусь ни от одного своего слова. Швеция, как держава, сегодня уже вряд ли существует. Что, кроме ненависти, можно испытывать к тем, кто в этом виноват?

– То есть Герберт Молин переехал сюда не случайно?

– Конечно нет. В эти мерзкие времена мы, люди, верные юношеским идеалам, должны поддерживать друг друга.

– Вы хотите сказать, какая-то организация существует и сегодня?

– Нет. Но мы знаем, кто наши настоящие друзья.

– И держите это в секрете?

Она презрительно хмыкнула:

– В наше время патриотизм чуть ли не наказуем. Если мы хотим, чтобы нас оставили в покое, мы вынуждены скрывать наши взгляды.

Джузеппе повернулся на стуле и задал следующий вопрос:

– Но ведь кто-то нашел Молина и убил его?

– Но при чем тут его патриотические взгляды?

– Вы же сами сказали. Вы вынуждены таить ваши безумные идеи.

– Наверняка его убили не за это. Наверняка есть другие причины.

– Какие, например?

– Настолько хорошо я его не знала.

– Но сами-то думали, наверное?

– Разумеется. Ничего не могу ни понять, ни предположить.

– А в последнее время? Что-то случалось? Не вел ли он себя как-то необычно?

– Он вел себя как всегда. Раз в неделю я его навещала.

– Он не говорил, что чем-то обеспокоен?

– Ни слова.

Джузеппе замолчал. Стефан решил, что Эльза говорит правду – она действительно не заметила никаких перемен в поведении Молина.

– А что случилось с Авраамом Андерссоном? – спросила она.

– Его застрелили. Такое впечатление, что даже не застрелили, а расстреляли. Он тоже принадлежал к вашей группе, которая группой не является?

– Нет. Герберт иногда беседовал с ним, но они никогда не говорили о политике. Герберт был очень осторожен. У него было мало настоящих друзей.

– А кто мог убить Авраама Андерссона?

– Я не была с ним знакома.

– Кто был Молину ближе всех?

– Думаю, я. И дети. По крайней мере дочь. С сыном отношения порваны.

– Кто их порвал?

– Не знаю.

– А еще кто-то был? Вы никогда не слышали о некоем Веттерстеде из Кальмара?

Она ответила не сразу. Джузеппе и Стефан быстро переглянулись. Она была совершенно очевидно удивлена, откуда им известно это имя.

– Он упоминал иногда это имя. Герберт родился и вырос в Кальмаре. Веттерстед – родственник бывшего министра юстиции, того самого, которого тоже убили несколько лет назад. Мне кажется, он художник-портретист. Но я не уверена.

Джузеппе записал в блокнот ее показания.

– И ничего больше?

– Нет. Герберт был не из тех, кто любит поговорить. Люди ведь разные, не так ли?

Джузеппе поглядел на Стефана.

– У меня еще один вопрос. Когда вы бывали у Молина, чем вы развлекались?

– Не поняла вопроса.

– Вопрос заключается в следующем – вы с ним танцевали?

В третий раз за время разговора на ее лице ясно читалось удивление.

– Да, – сказала она. – Танцевали.

– Танго?

– Не только танго. Но часто именно танго. Старые танцы тоже почти исчезли. Те, которые нужно уметь танцевать, где требуется элегантность и мастерство. Как танцуют сейчас? Как обезьяны!

– Вам наверняка известно, что у Герберта Молина была специальная кукла для танцев?

– Он был страстный танцор. Танцевал замечательно и старался не терять формы, а для этого надо практиковаться. Для чего и нужна была кукла. В молодости, мне кажется, он мечтал быть танцором. Но когда позвала труба, он пошел выполнять свой долг.

Стефан подумал, что даже язык у нее высокопарен и старомоден. Словно она заклинала время вернуться вспять – в тридцатые – сороковые годы.

– Могу предположить, что не многие знали об этой его страсти.

– У него почти не было друзей. Сколько раз надо это повторить?

Джузеппе потеребил нос, обдумывая, что еще спросить.

– А когда он увлекся танцами?

– Думаю, во время войны. Или перед самым ее началом – он же был тогда очень молод.

– Почему вы так думаете?

– Он как-то рассказывал.

– И что он рассказал?

– Только то, что я уже говорила. Ничего больше. Война была тяжелым испытанием. Но иногда он получал увольнительные. Немецкое командование очень заботилось о своих солдатах. Когда была возможность, их отпускали отдохнуть и оплачивали отдых.

– Он часто говорил о войне?

– Нет. Не часто. Но мой отец говорил о войне постоянно. Как-то они одновременно получили увольнительную и поехали в Берлин. Отец рассказывал, что Герберт ходил на танцы каждый вечер. По-моему, каждый раз, когда Герберт получал отпуск, он прямо с фронта ехал в Берлин – и танцевал.

Джузеппе долго молчал.

– Можете сообщить нам еще что-то, что могло бы помочь следствию?

– Нет. Но я очень хочу, чтобы вы поймали убийцу. Понятно, что строгого наказания он не получит – в Швеции защищают преступников, а не их жертвы. Наверняка станет известно, что Герберт сохранил верность своим идеалам. Осудят не преступника, а его, хотя его уже нет в живых. Но я все равно хочу, чтобы убийцу нашли. Я хочу знать, кто мог это сделать.

– Сейчас у нас больше нет вопросов. Но мы еще увидимся.

– Меня в чем-нибудь подозревают?

– Нет.

– Тогда я хочу узнать, откуда вам стало известно про мундир.

– В другой раз, – сказал Джузеппе и поднялся.

Она проводила их до прихожей.

– Должен сказать, что ваши взгляды на грани… на грани экстремизма, – сказал Джузеппе, выйдя на крыльцо.

– Швецию уже не спасти, – ответила она. – В молодости я еще встречала полицейских с твердыми политическими убеждениями. Они разделяли наши идеалы. Теперь таких нет.

Она закрыла дверь. Джузеппе хотелось быстрей уйти.

– Жуткая тетка, – сказал он у калитки. – Мне все время хотелось залепить ей оплеуху.

– Боюсь, таких гораздо больше, чем мы думаем, – сказал Стефан.

Они шли в гостиницу молча.

Джузеппе вдруг остановился:

– Что она сказала? О Герберте Молине?

– Что он всегда был нацистом.

– А еще?

Стефан недоуменно покачал головой.

– Она сказала буквально следующее, – продолжил Джузеппе, – Герберт Молин до самой смерти придерживался этих диких взглядов. Я дневник его только проглядел, но ты его прочитал. Можно задать себе такой вопрос – чем именно он занимался в Германии? Или такой: не было ли тогда людей, которые искренне желали его смерти?

– Сомнительно, – сказал Стефан. – Война кончилась пятьдесят четыре года тому назад. Это очень долгий срок для мести.

Джузеппе не разделял такой уверенности.

– Может быть, – сказал он только. – Все может быть.

И они продолжили путь. У здания суда настала очередь Стефана остановиться.

– А что, если попробовать все перевернуть? Мы думаем, что все началось с Молина, потому что его убили первым. Поэтому мы отталкиваемся от Молина. А что, если все наоборот? И нам надо вместо этого сосредоточиться на Аврааме Андерссоне?

– Не «нам», – сказал Джузеппе. – Мне. Я не отметаю эту версию. Но это маловероятно. У Авраама Андерссона были совершенно другие причины для переезда в Херьедален. И он ни от кого не прятался. Из того, что мы успели о нем узнать, вытекает, что он был очень общительным человеком, дружил с соседями, если их там можно так называть. Совершенно иной тип личности.

Они дошли до гостиницы. Стефана обозлило замечание Джузеппе, подчеркнувшего, что это он, а не кто другой, он и местная полиция ведет следствие. Его снова отодвинули в сторону. Умом он понимал, что раздражаться тут нечему, но ничего не мог с собой поделать.

– Что ты собираешься делать? – спросил Джузеппе.

Стефан пожал плечами:

– Уезжать.

Джузеппе помялся:

– А как ты себя чувствуешь?

– В какой-то из дней начались боли. Сейчас все прошло.

– Пытаюсь представить себя в твоей шкуре. Не получается.

Они стояли на крыльце гостиницы. Стефан наблюдал за воробьем, клевавшим дохлого червяка. Я и сам не могу представить себя в своей шкуре, подумал он. Мне до сих пор кажется нереальным, что девятнадцатого ноября я должен явиться в буросскую больницу для облучения.

– Покажи мне до отъезда это место, где стояла палатка, – попросил Джузеппе.

Стефан собирался уехать сразу, но отказать Джузеппе он не мог.

– Когда? – спросил он.

– Сейчас.

Они сели в машину Джузеппе и поехали на Линселль.

– Леса в этой части страны совершенно непроходимые, – внезапно нарушил молчание Джузеппе. – Если остановиться и пройти десять метров, попадаешь в совершенно другой мир. Ты это и сам заметил.

– Да. Заметил.

– Такому человеку, как Молин, наверное, было легче жить со своей памятью именно в лесу. Здесь время не движется. Никто его не беспокоит. Там, где ты нашел дневник, не было, случайно, еще одного мундира? Он совершенно спокойно мог бы его надевать, маршировать по тропинкам и кричать: «Хайль Гитлер!»

– Он сам пишет, что дезертировал. В горящем Берлине снял с убитого гражданскую одежду. Если я ничего не путаю, он сбежал из Берлина в тот же день, когда Гитлер покончил самоубийством. Но тогда Молин, судя по всему, этого не знал.

– Мне кажется, о самоубийстве Гитлера несколько дней молчали, – неуверенно сказал Джузеппе. – Потом кто-то выступил по радио и сказал, что фюрер пал на посту. Но может быть, я что-то путаю. Я не силен в истории.

Они повернули к дому Молина. На деревьях висели обрывки заградительной ленты.

– Надо бы прибрать за собой, – сказал Джузеппе сконфуженно. – Но мы передали дом дочери. Ты, кстати, видел ее?

– Не видел с тех пор, как мы с ней беседовали.

– Решительная дама, – сказал Джузеппе. – Интересно, знает ли она биографию отца. Надо с ней поговорить.

– Наверное, должна знать.

– Может быть, стыдится. Любому было бы стыдно, что его отец – наци.

Они вышли из машины и немного постояли, прислушиваясь к неумолчному шуму леса. Потом Стефан повел Джузеппе на берег к обнаруженной им стоянке.

Он сразу увидел, что кто-то здесь побывал после него, и резко остановился. Джузеппе удивленно посмотрел на него:

– Ты что?

– Не знаю. Мне кажется, здесь кто-то был.

– Что-то изменилось?

– Не знаю.

Он осмотрелся. На первый взгляд все было так же. И все равно он точно знал, что кто-то тут побывал. Что-то было не так. Джузеппе ждал. Стефан дважды обошел место, прежде чем понял, в чем дело. Тогда он сидел на поваленном дереве и крутил в руках еловую ветку. Поднявшись, он оставил ветку на земле там, где сидел. Теперь эта ветка лежала на тропинке у воды.

– Кто-то здесь был, – сказал Стефан. – Кто-то сидел на этом стволе.

Он указал на ветку.

– Можно снять отпечатки пальцев с еловой ветки? – спросил он.

– Вполне возможно, – сказал Джузеппе, вынимая из кармана пластиковый мешочек. – Попробовать-то никто не мешает. А ты уверен?

Стефан кивнул. Он точно помнил, куда положил ветку. А теперь она переместилась. Он ясно представил себе, как кто-то сидит на стволе, точно так же, как и он несколько дней назад, потом поднимает ветку и швыряет ее в сторону.

– Тогда надо вызвать собак, – сказал Джузеппе и вытащил мобильник.

Стефан посмотрел на опушку. Внезапно у него возникло ощущение, что рядом вполне может кто-то быть. Кто-то может за ними наблюдать.

И одновременно что-то шевельнулось в памяти. Что-то такое связанное с Джузеппе. Он задумался, но ничего не шло в голову.

Джузеппе разговаривал с кем-то по телефону. Он задал несколько вопросов, вызвал опергруппу с собаками и нажал кнопку отбоя.

– Странно, – сказал Джузеппе.

– Что?

– Пропала собака Андерссона.

– Как это – пропала?

Джузеппе пожал плечами:

– А вот так. Была – и нету. Хотя там все кишит полицией.

Они удивленно поглядели друг на друга. С ветки спорхнула птица и полетела к озеру. Они молча следили за ней, пока она не исчезла.

16

Арон Зильберштейн лежал на уступе скалы, откуда ему был хорошо виден дом Авраама Андерссона. Он направил бинокль и насчитал три полицейских автомобиля, два микроавтобуса и еще как минимум три частных машины. Из леса то и дело появлялся человек в комбинезоне. Он понимал, что именно там, в лесу, был убит Авраам Андерссон. Но пока он не мог приблизиться к месту преступления. Если будет возможность, он спустится туда ночью.

Он перевел бинокль. Собака, той же породы, что и та, которую он был вынужден убить у Молина, была привязана к тросу, натянутому между домом и деревом на опушке. Ему вдруг подумалось, что собаки могли быть одного помета или, по крайней мере, от тех же родителей. Мысль о собаке, которой он перерезал горло, вызвала приступ тошноты. Он опустил бинокль, лег на спину и сделал несколько глубоких вдохов. Слабо пахло влажным мхом. Над головой плыло облако.

Я ненормальный, подумал он. Я уже должен быть в Буэнос-Айресе, а не в глухих шведских лесах. Мария бы так обрадовалась, что я вернулся. Может быть, даже переспали бы с ней. Как бы то ни было, я бы сладко выспался и утром открыл мастерскую. Дон Антонио наверняка звонил сто раз и раздражался, почему стул, сданный им на реставрацию три месяца назад, все еще не готов.

Если бы в ресторане в Мальмё он по чистой случайности не оказался за одним столом со шведским моряком, говорящим по-испански, и если бы этот чертов телевизор был выключен и он не увидел бы лица этого убитого старика, все не полетело бы кувырком. Сейчас бы он уже собирался в «Ла Кабану».

Прежде всего, ему ни к чему было самонапоминание о том, что произошло. Он-то надеялся, что этот кошмар, преследовавший его всю жизнь, остался в прошлом. Он надеялся, что последние годы жизни он сможет прожить так, как и мечтал – в покое.

И один-единственный кадр в телевизоре изменил все. Попрощавшись с моряком, Арон покинул ресторан. Вернувшись в номер, он опустился на край кровати и долго сидел неподвижно, пока не принял решение. Он больше не пил в эту ночь. На рассвете он вызвал такси в аэропорт, находившийся в нескольких десятках километров от города. Приветливая женщина помогла ему оформить билет на Эстерсунд. Там его уже ждал прокатный автомобиль. Он заехал в город, снова купил палатку и спальный мешок, походный примус, кое-какую теплую одежду и карманный фонарик. Потом зашел в винный магазин и купил коньяк и вино, с расчетом, чтобы хватило на неделю. И наконец, купил в книжной лавке карту. Прежнюю он выкинул, как и кастрюли, примус, палатку и мешок. Кошмар повторяется, подумал он. У Данте в аду был круг, где грешников мучили одной и той же пыткой – все повторялось раз за разом. Он попытался вспомнить, за какой именно грех полагалась такая пытка, – и не смог.

Потом он выехал из города и остановился на заправке, где купил все имеющиеся местные газеты. Их оказалось две. Сел за руль и стал искать, что есть об убийстве. В обеих газетах новость была на первой полосе. Он не понимал ни слова, но запомнил название, каждый раз сопровождавшее фамилию Авраама Андерссона. Глёте. Надо думать, это название места, где жил Андерссон – Арону однажды за ним удалось проследить, – и где он впоследствии был убит. Повторялось и другое название – Дунчеррет. Но такого места на карте не значилось. Он вышел из машины и разложил громоздкую карту на капоте, пытаясь наметить план действий. Близко к дому лучше не подходить, к тому же есть риск, что полиция уже поставила заграждение.

То и дело сворачивая на проселки, он добрался до места под названием Идре. Это было довольно далеко от дома Андерссона, и если палатку увидят здесь, никто ничего не заподозрит – подумаешь, какой-то ненормальный турист решил вкусить прелести шведской осени.

Найдя подходящее место в конце какой-то просеки, он поставил палатку и закидал ее ветками. Это была тяжелая работа, и он очень устал. Но все же превозмог себя и поехал на север, сначала по дороге на Сётваттнет, свернул на Линселль и довольно легко нашел проселок, на котором стоял указатель «Дунчеррет-2». Но сворачивать не стал, а продолжил путь на Свег.

Перед самым поворотом к дому Герберта Молина ему встретилась полицейская машина. Он проехал поворот и примерно через километр свернул в лес на почти совершенно заросшую просеку. За три недели, что он прожил тут, поблизости от Молина, он изучил местность до тонкостей. Он подумал, что он похож на зверя, копающего запасные выходы из своей норы.

Он оставил машину и пошел много раз хоженной дорогой. Он не думал, что дом все еще охраняется, но на всякий случай то и дело останавливался и прислушивался. Наконец, он увидел в просвете между деревьями знакомый дом. Он ждал минут двадцать. Потом подошел к месту, где оставил тело. Земля была испещрена множеством следов, тут и там висели обрывки заградительной ленты. Интересно, похоронили ли его уже? Или судебные медики все еще занимаются трупом? Сообразили ли они, что следы на спине оставлены кнутом из буйволовой кожи, какие используют погонщики скота в пампасах? Он подошел к окну и приподнялся на цыпочки, так, чтобы видеть комнату. Высохшие кровавые следы на полу все еще были видны. Женщина, убиравшаяся у Молина, так, наверное, и не пришла, чтобы в последний раз навести чистоту.

Он направился знакомой дорогой к озеру. Именно оттуда он пришел в ту ночь, после трех недель ожидания. Другая женщина, та, что приезжала потанцевать с Молином, побывала накануне. Если эти шведы верны своим привычкам, раньше чем через неделю она не появится. И тот, кого, как теперь выяснилось, звали Авраам Андерссон, тогда тоже заезжал сюда накануне. В тот день он проследовал за Андерссоном до дома и увидел, как тот закрывает ставни и запирает сарай – явно собрался уезжать. Он прекрасно помнил, как к нему пришло решение, что время настало. В тот день шел дождь. Под вечер прояснилось, он пошел к озеру и выкупался в ледяной воде, чтобы голова была совершенно ясной. Потом забрался в спальный мешок и подождал, пока согреется. Оружие, которое он раздобыл, забравшись в какой-то дом по пути в Херьедален, лежало перед ним, разложенное на клеенке.

Время пришло. Странно, но его одолевали сомнения. Он ждал так долго, что уже не знал, что будет, когда этому ожиданию придет конец. Мысленно он вновь и вновь возвращался к страшным событиям последнего военного года, когда вся его жизнь разлетелась на куски, так что он никогда уже не смог собрать их воедино. Он порой сам себе казался кораблем со сломанной мачтой и порванным парусом. Такова его жизнь, и вряд ли в ней что-нибудь изменится от того, что он сейчас намерен сделать. Все эти годы он жил со страстным желанием мести и подчас ненавидел это желание едва ли не больше, чем человека, которому так мечтал отомстить. Но теперь, даже если бы он захотел, обратной дороги не было. Он не мог возвратиться в Буэнос-Айрес, не сделав того, что задумал. Так он решил, с перехваченным от ледяной воды дыханием рассекая темную воду озера. И ночью он совершил это, точно следуя разработанному плану, и Герберт Молин так и не успел понять, что с ним произошло.

Он шел по берегу, обходя валуны и поваленные стволы, и все время прислушивался. Но было совершенно тихо, ни звука, кроме неумолчного шума ветра в лесу.

Подойдя к месту, где он ставил палатку, он подумал, что совершенное убийство, и даже не столько само убийство, а желание убить, не превратило его в чудовище. Он остался обычным человеком, и он не хотел никому причинять страдание. При любых других обстоятельствах ему бы и в голову не пришло совершить нечто подобное. То, что он сделал с Гербертом Молином, растворилось, исчезло в тот самый момент, когда он оставил в лесу его обнаженный труп.

Нет, думал он, насилие не отравило мое сознание. Все, что копилось долгие годы, просто оглушило меня. Это я превратил спину Молина в кровавые лохмотья. И все же это был не я.

Он сел на поваленный ствол, вертя в руках еловую ветку. А сейчас – избавился ли он от своей ненависти? Обретет ли он покой в оставшиеся ему годы жизни? Он не мог этого знать. Но он надеялся. Он даже поставит свечку за упокой души Герберта Молина в той маленькой церквушке, мимо которой проходил каждый день по дороге в мастерскую. Может быть, даже выпьет рюмку за него – теперь, когда тот мертв.

Он не двигался с места, пока не начало смеркаться. Мысль, не раз приходившая ему в голову, пока он жил тут, появилась вновь. Лес – это собор, стволы деревьев – колонны, поддерживающие невидимые своды. Несмотря на холод, в душе его был покой. Будь у него с собой полотенце, он пошел бы к воде и поплыл на глубину.

Уже в темноте он вернулся к машине и поехал в Свег. И там произошло это странное совпадение – за соседним столиком сидели двое и говорили о Герберте Молине и Аврааме Андерссоне. Сначала он подумал, что ему послышалось. Он не понимал шведского языка, но имена повторялись раз за разом. Он вышел в вестибюль и, пользуясь тем, что за стойкой никого не было, прочитал в журнале, что в гостинице живут двое, называющих себя «следователи». Он вернулся в ресторан – они не проявляли к нему никакого интереса. Он напряженно вслушивался. Ему удалось уловить еще несколько имен, среди прочих – Эльза Берген или что-то в этом роде. Один из полицейских все время писал что-то на обратной стороне счета, а уходя, швырнул скомканную бумажку в пепельницу. Он подождал, пока официантка выйдет в кухню, подошел к столу, схватил бумажку и быстро покинул гостиницу. Подъехав к тихой стоянке, он остановил машину и попытался при свете карманного фонарика прочитать, что там написано. Самое важное – новое имя, имя женщины, Эльза Берггрен. Три имени – Герберт Молин, Авраам Андерссон и Эльза Берггрен были соединены стрелками, образующими треугольник.

Рядом с именем «Андерссон» была изображена свастика. И большой знак вопроса.

Перекусив, он снова сел в машину и поехал на Линселль и далее на Глёте. Он поставил машину за штабелями бревен и пошел в лес искать подходы к дому Авраама Андерссона. И наконец забрался на холм, где он и сидел сейчас с биноклем. Он не знал, что хочет увидеть. Но понимал, что только в непосредственной близости от места убийства можно надеяться получить ответ на мучащий его вопрос – что же произошло? Кто убил Авраама Андерссона? И не послужил ли он сам косвенной тому причиной, потому что это он, и никто другой, убил Герберта Молина? Он должен выяснить это до возвращения в Буэнос-Айрес, иначе чувство вины будет преследовать его до конца жизни. Выходило так, как будто последнее слово осталось за Гербертом Молином. Месть обернулась против мстителя.

Полицейские – он видел это в бинокль – циркулировали из леса в дом и обратно. Конечно, они уверены, что Герберта Молина и Авраама Андерссона убил один и тот же человек.

Во всем мире только двое знают, что это не так – он сам и тот, кто убил Авраама Андерссона. Они ищут одного, а должны искать двоих.

Теперь он точно знал, почему вернулся. Почему он не поехал в Копенгаген и не сел на самолет в Буэнос-Айрес. Он вернулся, чтобы каким-то образом дать понять, что Авраама Андерссона убил не он. Полицейские, за которыми он наблюдал в бинокль, шли по ложному следу. Конечно, он не мог с уверенностью сказать, что они там думают и какие версии выстраивают. Но есть простая логика, думал он. Я, конечно, точно не знаю, но почти убежден, что такого рода преступления здесь, в лесной глуши, большая редкость. Людей здесь мало, они неразговорчивы и, похоже, живут мирно. Герберт Молин и Авраам Андерссон тоже, судя по всему, жили в согласии. Теперь оба мертвы. Молина убил он. Но Авраам Андерссон? Случайный сосед? Кто убил его и почему?

Он опустил бинокль и потер глаза. Пары алкоголя понемногу испарялись. Во рту все пересохло, было больно глотать. Но голова прояснилась. Он лег на влажный мох и потянулся. Спина ныла. Над ним плыло одинокое облако. Внизу, во дворе, завелся мотор. Он услышал характерный звук задней передачи, кто-то сдал назад, развернулся и уехал.

Он вновь и вновь пытался привести в порядок свои мысли. Могла ли существовать какая-то связь между Гербертом Молином и Авраамом Андерссоном, о которой он не знал? Вопросов было много. Может быть, Молин вовсе не случайно поселился недалеко от Андерссона? Кто приехал сюда раньше? Андерссон – интересно, он местный или тоже, как Молин, по каким-то причинам скрылся в этой глуши? Может быть, он тоже воевал на стороне Гитлера? Может быть, и он совершил какие-то отвратительные преступления и избежал наказания? Это было маловероятно, но не исключалось.

Он услышал звук приближающегося автомобиля и сел. В бинокль он увидел, как из машины – не бело-голубой с надписью «Полиция», а обычной – кто-то вышел. Он постарался зафиксировать бинокль и узнал этого человека – это был тот самый, который сидел в ресторане и рисовал схемы на обратной стороне счета. Значит, так оно и есть. Он ведет оба следствия, не только по делу об убийстве Авраама Андерссона, но и Герберта Молина.

Странное чувство – наблюдать в бинокль за человеком, который на тебя охотится. Вдруг захотелось исчезнуть отсюда как можно скорее. Да, он убил Герберта Молина. За это преступление его могут арестовать и судить, поэтому надо исчезнуть. Но желание узнать, что произошло с Авраамом Андерссоном, было сильнее чувства самосохранения. Неужели он косвенно виноват и в этой смерти? Он не может уехать, пока этого не узнает. Какие мотивы? Кто убийца? Как это вообще могло произойти? Он снова опустил бинокль и начал массировать одной рукой затекшую шею. Идиотское положение, подумал он. Он не возьмет на себя вину за это второе убийство. Кто бы ни был убийца, его мотивы были совершенно иными, и они не имели ничего общего с его мотивами. Если бы он зашел в другой ресторан, если бы там не было телевизора и если бы там случайно не оказался говорящий по-испански моряк, он был бы уже дома в Буэнос-Айресе. Он не торчал бы здесь на месте преступления, в двух шагах от того места, где преступление совершил он сам. Он посмотрел в бинокль – человек из ресторана подошел к собаке и погладил ее по голове. Потом он скрылся в лесу.

Арон смотрел на собаку. Вдруг у него появилась мысль. Он опустил бинокль и снова лег. Мне надо дать им понять, что они на неверном пути, думал он. Это можно сделать, только обозначив свое присутствие. Не раскрывать конечно же, кто он есть и почему он убил Герберта Молина. Но нужно намекнуть им, что Авраама Андерссона убил кто-то другой. Единственная возможность – внести в расследование сумятицу и таким образом заронить в них сомнение.

Собака мне поможет, подумал он.

Он встал – все тело затекло. Он размялся и пошел в лес. Несмотря на то что всю жизнь он прожил в больших городах, ориентировался он превосходно. Меньше чем через час он был у машины. Он захватил с собой еду и несколько бутылок воды. Конечно, неплохо было бы выпить стакан вина или глоток коньяку. Но он знал, что в состоянии удержаться от соблазна. Предстояло важное дело, и он не может рисковать только потому, что ему захотелось выпить. Поев, он свернулся на заднем сиденье. Можно часок отдохнуть, прежде чем вернуться туда, где нельзя появляться раньше полуночи. Чтобы не проспать, он поставил будильник на своих ручных часах.

Он закрыл глаза и тут же оказался в Буэнос-Айресе. Ему надо было выбрать, где спать – в постели, где его уже ждала Мария, или на матраце в мастерской. Он выбрал второе. Исчез неумолкающий шум ветра в лесу – теперь это была оживленная столичная улица.

Проснувшись, он никак не мог вспомнить, что ему снилось. Тут же зажужжали часы на руке. Он нажал кнопку, вылез из машины, открыл багажник, где лежал только что купленный фонарик, и двинулся в путь.

Они не выключили прожектора. Последние несколько десятков метров он шел по освещенному лесу. Этот свет напомнил ему о войне. Это были очень ранние воспоминания – он потихоньку, чтобы никто не видел, приоткрывает глухую шторку светомаскировки и смотрит в щелку, как прожектора немецкой противовоздушной обороны шарят в небе, выискивая бомбардировщики союзников. Он очень боялся, что бомба упадет именно на их дом, что погибнут именно его родители. Сам он всегда представлял себя живым, но от этого становилось еще страшнее – как он сможет жить без папы и мамы?

Он отогнал эти мысли и, прикрывая рукой фонарик, нашел бинокль – днем он положил его в пластиковый пакет, чтобы защитить от сырости. Он устроился во мху поудобнее, прислонился к стволу и навел бинокль на дом. Весь нижний этаж был освещен. Дверь то и дело открывалась, люди входили и выходили. Но во дворе стояли только две машины. Через несколькоминут из дома вышли двое, сели в машину и уехали. Тут же кто-то выключил все прожектора, кроме одного. Он медленно обводил биноклем двор, пока не увидел то, что искал. Собака сидела неподвижно, как раз на границе тени и падавшего из окна света. Кто-то поставил перед ней миску с едой.

Он поглядел на часы. Половина одиннадцатого. Сейчас он вполне мог бы возвращаться домой из «Ла Кабаны», куда пошел бы на встречу с заказчиком. По крайней мере, так он говорил Марии. Он скривился. Сейчас, на расстоянии, ему почему-то было стыдно, что он ей часто врал. Он никогда не встречался с заказчиками ни в «Ла Кабане», ни в каком-либо другом ресторане. Он просто не решался сказать ей, что на самом деле не хочет ужинать с ней, отвечать на ее вопросы, слышать ее голос. Моя жизнь постепенно сузилась, подумал он. Теперь это просто тропинка, выстланная ложью. Это тоже входит в цену, заплаченную мной за мою загубленную жизнь. Вопрос только, удастся ли отказаться от лжи сейчас, после того, как он наконец убил Герберта Молина. Я же люблю Марию, подумал он, но предпочитаю одиночество. У меня в душе трещина, пропасть между тем, что я хочу, и тем, что я делаю. Эта пропасть возникла еще тогда, в тот страшный день в Берлине.

Жизнь сузилась.

Что еще остается, надо примириться с тем, что многое уже потеряно безвозвратно.

Время тянулось еле-еле. То и дело с неба медленно, как парашют, спускалась одинокая снежинка. Он затаил дыхание и ждал. Снегопад ему совсем не нужен. Тогда его план невыполним. Но нет, только несколько снежинок.

Четверть двенадцатого на крыльцо вышел полицейский и стал мочиться. Он свистнул собаке, но та не реагировала. Не успел он застегнуть брюки, появился другой, с сигаретой в руке. Тут он понял, что в доме всего двое полицейских, оставленных сторожить дом.

Миновала полночь. В доме было тихо. Иногда ему казалось, что оттуда доносятся какие-то звуки – работал телевизор, или, возможно, радио. А может, просто показалось. Он осветил землю рядом и проверил, не забыл ли что-нибудь. Потом начал спускаться по заднему склону холма. Собственно, теперь надо просто совершить задуманное. Но хотелось посмотреть на место, где был убит Авраам Андерссон. Там мог кто-то быть, еще один охранник, такой риск существовал. Но он чувствовал, что должен пойти на этот риск.

Спустившись и подойдя к опушке, он выключил фонарь. Он шел очень осторожно, нащупывая дорогу, и все время был готов к тому, что собака может залаять. Он пересек участок и снова скрылся в лесу. Ему помогал свет укрепленного на дереве прожектора.

Место убийства никто не охранял. Никого не было, только дерево, на котором были сделаны какие-то отметки. Он осторожно подошел к дереву и осмотрел ствол. В одном месте кора была повреждена. Он наморщил лоб. Убитый стоял у дерева? Тогда он был, наверное, привязан, так что это не просто убийство, это казнь. Его вдруг прошиб холодный пот. Он быстро обернулся. Никого. Я выслеживал Герберта Молина, подумал он. Потом кто-то вынырнул из темноты за спиной Авраама Андерссона. И теперь мне кажется, что у меня за спиной тоже кто-то стоит. Он отошел в тень. Теперь его не было видно. Неужели он, сам того не ведая, дал повод для какой-то непонятной игры, которую уже не в состоянии контролировать? Неужели, решив наконец отомстить, он стал пешкой в чьих-то чужих и непонятных планах? Несколько мгновений он боролся с искушением поступить так же, как Герберт Молин, – бежать, скрыться, все забыть – только не в лес, а в Буэнос-Айрес. Ему не надо было сюда возвращаться. Но теперь слишком поздно. Он не вернется, пока не узнает, что случилось с Авраамом Андерссоном. Это Герберт Молин, теперь он мстит мне, подумал он, и эта мысль привела его в ярость. Будь это возможным, он убил бы его еще раз.

Он заставил себя успокоиться. Сделал несколько глубоких вдохов и представил набегающие на песок волны. Посмотрел на часы – четверть второго. Пора. Он вернулся на участок. Теперь он и в самом деле слышал доносящиеся из дома музыку и обрывки медленной речи. Наверное, все же радио. И двое уставших полицейских, пытающихся беседой отогнать сон. Он приблизился к собаке и тихо позвал ее. Собака слегка зарычала, но вильнула хвостом. Он встал так, чтобы на него не падал свет из окна. Собака подошла к нему, и он ласково погладил ее. Собаке тоже было не по себе, но она по-прежнему виляла хвостом.

Он освободил карабин на тросе и позвал собаку.

Они не оставили за собой никаких следов.

17

Стефан уже много раз замечал – когда случается что-то неожиданное, полицейские первым делом хватаются за телефон. Но Джузеппе не за что было хвататься – телефон и без того был у него в руке, а звонить, по сути, было некому и незачем.

И Стефан, и Джузеппе сознавали, что нужно дать какую-то оценку исчезновению пса. Это могло быть очень важно для следствия. А могло и не быть, и, скорее всего, не было – очередной ложный след.

– Она не могла просто убежать? – спросил Стефан.

– Непохоже.

– Кто-то украл?

Джузеппе с сомнением покачал головой:

– Под самым носом у полицейских? Не думаю.

– Очень трудно представить себе, что убийца возвращается за собакой.

– Если только он не сумасшедший, в чем мы не уверены.

Они помолчали, обдумывая приходящие в голову версии.

– Подождем, – сказал Джузеппе. – Не надо зацикливаться на этой собаке. К тому же она, может быть, найдется. Собаки часто находятся.

Он сунул телефон в карман куртки и пошел к дому Молина. Стефан остался на месте. Он уже много часов не вспоминал о болезни, не испытывал страха перед новым приступом болей. Сейчас, когда он глядел в удаляющуюся спину Джузеппе, ему вдруг показалось, что он остался совсем один.

Однажды, когда он был совсем маленьким, отец взял его на футбол в Бурос. Это был матч чемпионата Швеции, почему-то очень важный, может быть даже решающий, и ему разрешили пойти. Он помнит, что местная команда принимала МФК из Гётеборга. Пока они ехали в машине из Чинны в Бурос, отец все время повторял: «Только победа», раз за разом: «Только победа». На парковке около стадиона отец купил ему черно-желтый шарф. Стефану сейчас иногда казалось, что именно этот шарф, а не сама игра, вызвал в нем интерес к футболу. Он испугался гудящей толпы и судорожно сжимал руку отца, пока они протискивались к входу на стадион. Он думал только об одном – не потеряться, не отпустить отцовскую руку. Это был вопрос жизни и смерти. Отпустит он руку – все, конец, он потеряется раз и навсегда в этой страшной, угрожающей толпе. И как раз в этот самый момент, у турникета, он посмотрел на отца и увидел чужое лицо. И рука тоже была чужой. Очевидно, на какую-то секунду он отпустил руку и потом схватился за чужого человека. Его охватила паника, и он заревел. На него стали оглядываться. Незнакомый мужчина, который, похоже, тоже не заметил, что какой-то ребенок держится за него, отдернул руку, как будто бы мальчик собирался ее украсть. В тот же момент он увидел отца. Страх сразу прошел, они прошли через турникет. У них были места на самом верху большой трибуны, откуда было прекрасно видно, как сражались за светло-коричневый мяч игроки в бело-голубых и черно-желтых футболках. Он не помнил, чем закончился матч. Скорее всего, Гётеборг победил, потому что всю обратную дорогу отец как воды в рот набрал. Но Стефан всю жизнь помнил эту минуту, когда он потерял отцовскую руку и почувствовал себя совершенно покинутым.

Он вспомнил этот случай именно сейчас, глядя на уходящего Джузеппе.

Джузеппе обернулся:

– А ты что, не едешь?

Стефан запахнул куртку поплотней и поспешил за ним:

– Я думал, ты хочешь ехать один. Из-за Рундстрёма.

– Забудь про Рундстрёма. Пока ты еще здесь, ты мой личный ассистент.

Ретмурен остался позади. Джузеппе ехал очень быстро.

Когда они приехали в Дунчеррет, Джузеппе, не успев выйти из машины, ввязался в свару с одним из полицейских – маленьким и тощим человечком лет пятидесяти по фамилии Несблум. Из разговора Стефан понял, что он из участка в Хеде. Джузеппе разозлился, поскольку ни один из полицейских не мог дать ему вразумительный ответ, когда именно пропала собака. Никто не мог сказать с уверенностью.

– Мы ее покормили с вечера, – сказал Несблум. – У меня у самого собака, так что я захватил из дома еду.

– Непременно потребуй возмещения стоимости собачьего ужина, – ядовито посоветовал Джузеппе. – И все же: когда она исчезла?

– Должно быть, после этого.

– Это я тоже в состоянии сообразить. Но когда ты обнаружил пропажу?

– Как раз перед тем, как позвонить.

Джузеппе поглядел на часы:

– Итак, ты накормил собаку вчера вечером. Во сколько?

– Где-то около семи.

– Сейчас полвторого дня. А что, по утрам собак не кормят?

– Меня утром не было. Я уехал рано утром и вернулся час назад.

– Но ты же должен был заметить, что собаки нет!

– Должно быть, не обратил внимания.

– И ты говоришь, что сам собачник?

Несблум глубокомысленно изучал опустевший трос:

– Конечно, должен был заметить. Видно, подумал, что она в конуре.

Джузеппе безнадежно покачал головой.

– Кого легче обнаружить? – спросил он с раздражением. – Собаку, которая пропала, или собаку, которая не пропадала?

Он повернулся к Стефану.

– Если пес там, где и должен быть, никто не обращает внимания. Но если его нет, это, конечно, должно броситься в глаза.

– Вот и я так думаю. А ты как считаешь?

Последний вопрос он адресовал Несблуму.

– Не знаю, – сказал тот понуро. – Думаю, что собаки утром уже не было.

– Но ты не уверен?

– Нет.

– А ты говорил с другими? Никто ничего не видел и не слышал?

– Никто ничего не заметил.

Они подошли к тросу.

– А она не могла сама сорваться с цепи?

– Я посмотрел на поводок, когда принес ей еду – там черт-те что наворочено. Собака сама не сорвется.

Джузеппе задумчиво глядел на пустой трос.

– Вчера в семь было уже темно, – сказал он. – Как ты мог что-то разглядеть?

Несблум показал на пустую миску:

– Кухонное окно рядом. Здесь было достаточно светло.

Джузеппе кивнул и демонстративно повернулся к Несблуму спиной.

– И что ты на это скажешь? – спросил он Стефана.

– Кто-то явился ночью и увел собаку.

– И дальше?

– Я не специалист по собакам. Но если она не залаяла, это, скорее всего, был кто-то, кого она знает. Если, конечно, собака сторожевая.

Джузеппе рассеянно кивнул. Он стоял и смотрел на лес, окружающий хутор со всех сторон.

– Возможно, это все очень важно, – сказал он после паузы. – Кто-то приходит сюда ночью и уводит собаку. Здесь совершено убийство, в доме полицейские, стоит заграждение. И все же он приходит за собакой. У меня есть два вопроса, на которые мне хотелось бы услышать ответ, и чем скорее, тем лучше.

– Кто и зачем?

Джузеппе кивнул.

– Мне все это не нравится, – сказал он. – Кто, кроме преступника, мог увести собаку? Семья Андерссона в Хельсингборге. Жена в шоке, сообщила, что не приедет. Если здесь кто-то из его детей, мы должны были бы об этом знать. И они не стали бы приходить за собакой среди ночи. Короче, если это не какой-нибудь психованный друг животных или кто-то, кто промышляет кражей собак, то это должен быть убийца. Он никуда не уехал после убийства Герберта Молина, не уезжал и после убийства Андерссона. Можно сделать целый ряд выводов.

– Он ведь мог и вернуться, – сказал Стефан.

Джузеппе поглядел на него с удивлением:

– С чего ему возвращаться? Потому что он забыл еще кого-нибудь укокошить? Или забыл собаку? Здесь что-то не то. Этот парень, если это вообще парень и если он работает один, планирует все до мелочей.

Джузеппе был прав. И все равно что-то не давало Стефану покоя.

– О чем ты думаешь?

– Сам толком не знаю.

– Так не бывает. Человек всегда знает, о чем думает. Иногда, правда, ленится дать себе отчет – о чем это я думаю?

– Несмотря ни на что, у нас все же нет полной уверенности, что это один и тот же человек убил и Молина, и Андерссона. Мы так думаем. Но точно мы не знаем.

– Но есть же здравый смысл! Мой опыт подсказывает, что если два таких преступления совершаются почти одновременно и почти в одном и том же месте, причина должна быть общей и преступник тот же самый.

– Согласен. Но бывают и неожиданности.

– Узнаем рано или поздно, – сказал Джузеппе. – Надо покопаться поглубже в их биографиях. Какая-то связь найдется обязательно.

В начале разговора Несблум скрылся в доме. Теперь он опять появился на крыльце и робко подошел к Джузеппе – Стефан заметил, что Несблум испытывает к тому почтение.

– Я хочу предложить привезти одну из моих собак.

– У тебя полицейский пес?

– Охотничий. Смешанной породы.

– Так может, лучше привезти одну из наших собак?

– Сказали – не нужно.

Джузеппе посмотрел на него удивленно:

– Кто это сказал?

– Рундстрём. Он считает, это ни к чему. Говорит, эта чертова собака просто сама от вас удрала.

– Тащи сюда свою шавку, – сказал Джузеппе, – хорошая идея. Только надо было об этом подумать сразу, как только ты понял, что собака пропала.

Собака Несблума взяла след сразу. Она изо всех сил потянула его в лес.

Джузеппе разговаривал с неизвестным Стефану полицейским. Они обсуждали, что дал опрос жителей в округе. Стефан послушал немного и отошел в сторону. Надо было уезжать. Путешествие в Херьедален подошло к концу. Он листал газету в больничном кафетерии в Буросе и увидел фотографию Герберта Молина. Сегодня уже неделя, как он в Свеге. По-прежнему ни он и никто другой не знает, кто убил Молина и, возможно, еще и Авраама Андерссона. Может быть, Джузеппе и прав, когда утверждает, что между этими двумя убийствами существует прямая связь. А может быть, и нет. Стефан не был так уверен. Зато теперь он знает, что Молин когда-то служил в вермахте, сражался на Восточном фронте, что он до конца жизни был убежденным нацистом и что есть женщина, полностью разделяющая его взгляды. Она помогла ему купить хутор в лесу.

Герберт Молин был в бегах. Он оставил службу в Буросе и забрался в нору, где его в конце концов и выследили. Стефан был совершенно уверен, что Молин знал, что кто-то за ним охотится.

Что-то произошло в Германии во время войны, подумал Стефан. Что-то, о чем нет ни слова в дневнике. Или может быть, и есть, но написано так, что он не может расшифровать. Еще было путешествие в Шотландию и долгие прогулки с «М». Может быть, это тоже связано с тем, что произошло в Германии.

Но теперь я уезжаю, подумал он. Джузеппе Ларссон – толковый и опытный следователь. Рано или поздно Джузеппе со своими коллегами решит эту задачу.

Интересно, доживет ли он сам до этого? Он внезапно почувствовал себя совершенно беззащитным. Лечение, которое он начнет через неделю, может оказаться недостаточным. Врач сказала, что если облучение и операция не дадут нужного эффекта, они начнут химиотерапию. Есть и еще какие-то средства. Как она тогда сказала? «Давно прошло то время, когда диагноз рака приравнивался к смертному приговору». Но это вовсе не значит, что он выздоровеет. Через год его вполне может не быть в живых. Я должен это осознать, хотя сознание это невыносимо.

Его охватил страх. Если бы он мог, он спрятался бы от себя самого.

Подошел Джузеппе.

– Я уезжаю, – сказал Стефан.

Джузеппе посмотрел на него изучающе.

– Ты нам очень помог, – сказал он. – И я хотел бы знать, как ты себя чувствуешь.

Стефан молча пожал плечами. Джузеппе протянул руку:

– Хочешь, я буду звонить и рассказывать, как идут дела?

Стефан подумал, прежде чем ответить. Хочу ли я? Что я, собственно говоря, хочу, кроме того, чтобы выздороветь?

– Лучше я сам позвоню, – сказал он. – Не знаю, как буду себя чувствовать, когда начнут облучение.

Они обменялись рукопожатием. Стефан подумал, что ему нравится Джузеппе Ларссон, хотя он про него ничего и не знает.

Тут он сообразил, что его машина осталась в Свеге.

– Надо было бы тебя подбросить к гостинице, – сказал Ларссон. – Но я хочу дождаться Несблума. Я попрошу Перссона, он тебя отвезет.

Полицейский по имени Перссон был на удивление неразговорчив. Стефан смотрел на проплывающие в окне деревья и думал, что хорошо бы еще раз увидеть Веронику Молин. Ему хотелось расспросить ее о том, что он вычитал в дневнике ее отца. Что она знала об отцовском прошлом? И где ее брат, сын Герберта Молина? Почему он не дает о себе знать?

Перссон довез его до гостиницы. Девушка-администратор улыбнулась, когда он вошел.

– Я уезжаю.

– К вечеру может похолодать, – сказала она. – И не исключена гололедица.

– Я поеду аккуратно.

Он поднялся в номер, упаковал чемодан и вышел. Захлопнул дверь и подумал, что уже сейчас не смог бы рассказать, как выглядел его гостиничный номер.

Он заплатил по счету, не проверяя.

– Приезжай опять, – сказала она, пересчитывая деньги. – Как там дела? Найдут они преступника?

– Будем надеяться.

Стефан вышел на улицу. Было холодно. Он сунул чемодан в багажник и уже хотел было сесть за руль, как вдруг увидел в дверях Веронику Молин. Она направлялась к нему.

– Я слышала, ты уезжаешь.

– От кого?

– От администратора.

– Значит ли это, что ты меня искала?

– Да.

– Почему?

– Хочу узнать, как идут дела.

– Об этом надо спрашивать не меня.

– Джузеппе Ларссон сказал, что ты вполне можешь ответить на этот вопрос. Я только что говорила с ним по телефону. Он сказал, что, может быть, ты еще не успел уехать, – и, как видишь, мне повезло.

Стефан закрыл машину и последовал за ней назад в гостиницу. Они зашли в ресторан – там не было ни души.

– Джузеппе Ларссон сказал, что он нашел дневник. Это правда?

– Правда, – сказал Стефан. – Я его листал. Но он, разумеется, принадлежит тебе и твоему брату. Ты получишь его позже, сейчас он нужен для следствия.

– Я была очень удивлена, что он вел дневник.

– Почему?

– Не похоже на него. Он был не из тех людей, что станут писать без особой на то нужды.

– Многие ведут дневник так, что об этом никто не знает. Я думаю, каждый человек хоть раз в жизни пытался вести дневник.

Он наблюдал, как она достает пачку сигарет и закуривает. Выпустив первый клуб дыма, она посмотрела ему в глаза:

– Джузеппе сказал, что следствие по-прежнему не имеет четкой линии. Никакой более или менее обоснованной версии. К тому же все говорит за то, что тот же самый преступник, что убил моего отца, убил и второго человека.

– Которого ты не знала?

Она посмотрела на него с удивлением:

– Откуда мне его знать? Ты забываешь, что я и отца-то почти не знала.

Стефан подумал, что надо перейти к делу. Задать ей давно сформулированные вопросы.

– Ты знала, что твой отец был нацистом?

Ему показалось, что вопрос ее не удивил.

– Что ты имеешь в виду?

– А что, у слова «нацист» много значений? Я вычитал в дневнике, как молодой парень из Кальмара в 1942 году перешел границу Норвегии, чтобы записаться в немецкую армию. Потом он сражается за Гитлера до конца войны, до весны 1945 года. Тогда он возвращается в Швецию, женится, появляются дети, сначала твой брат, потом ты. Он меняет имя, разводится, снова женится, но убеждений не меняет – он такой же убежденный нацист, как и вначале. И думаю, не ошибусь, если скажу, что он остался нацистом до конца дней.

– Он пишет об этом в дневнике?

– Там есть еще несколько писем и фотографий. Твой отец в немецком мундире.

Она покачала головой:

– Никак не ожидала.

– Он никогда не говорил о войне?

– Никогда.

– А о своих политических взглядах?

– Я и не знала, что у него были какие-то политические взгляды. В доме никогда не говорили о политике.

– Можно выразить свои убеждения и не говоря о политике.

– Как это?

– Есть много способов.

Она подумала и снова покачала головой:

– Что я помню из детства – он как-то сказал, что политика его не интересует. Даже не могла предположить, что у него были какие-то экстремистские взгляды. Значит, он их скрывал. Если, конечно, все, что ты говоришь, – правда.

– Все написано в дневнике. Совершенно недвусмысленно.

– И что, весь дневник только об этом? А о своей семье он не пишет?

– Очень мало.

– Вот это меня как раз не удивляет. У меня всегда было чувство, что мы, дети, только мешаем отцу. Он никогда по-настоящему о нас не заботился, только притворялся.

– Кстати, у твоего отца была здесь, в Свеге, женщина. Была ли она его любовницей, сказать не могу. Просто не знаю, чем занимаются люди, когда им за семьдесят.

– Женщина в Свеге?

Он пожалел, что сказал это. Такого рода информацию она должна была получить от Джузеппе, а не от него. Но было уже поздно.

– Ее зовут Эльза Берггрен, она живет на южном берегу реки. Это она нашла ему дом. Кстати, ее политические взгляды точно такие же. Если можно нацистские взгляды назвать политическими.

– А какие же еще?

– Криминальные.

Похоже, до нее наконец дошло, почему он задает все эти вопросы.

– Так ты имеешь в виду, что смерть моего отца как-то связана с его политическими взглядами?

– Я ничего не хочу сказать. Но следствие должно вестись по всем направлениям.

Она закурила новую сигарету. Стефан заметил, что рука ее дрожит.

– Не понимаю, почему мне никто ничего не сказал. Ни о том, что отец был нацистом, ни об этой женщине.

– Раньше или позже разговор об этом зайдет. Следствие иногда тянется очень долго. Теперь у них уже два убийства. Плюс пропавший пес.

– Я слышала, что собаку убили?

– Собаку твоего отца – да, убили. А собака Авраама Андерссона пропала.

Она поежилась, как будто бы ей вдруг стало зябко.

– Я хочу уехать отсюда, – сказала она. – Еще сильнее, чем раньше. Я, конечно, со временем прочитаю этот дневник, но прежде всего я хочу, чтобы отца наконец похоронили. И сразу уеду. Итак, мне предстоит узнать, что мой отец, который только делал вид, что о нас заботится, был к тому же еще и нацистом.

– А как ты намерена поступить с домом?

– Я говорила с маклером. Когда со всеми формальностями покончат, я его продам. Если, конечно, кто-то захочет купить.

– Ты там была?

Она кивнула:

– Все-таки съездила. Хуже, чем я могла себе представить. Особенно эти кровавые следы.

Говорить было больше не о чем. Стефан посмотрел на часы. Надо уезжать, пока еще не поздно.

– Жаль, что ты уезжаешь.

– Почему?

– Я не привыкла сидеть в одиночестве в крошечной гостинице, да еще в такой глуши. Интересно, как тут вообще люди живут?

– Твой отец добровольно выбрал это место.

Она проводила его до стойки администратора.

– Спасибо, что согласился поговорить, – сказала она.

Перед отъездом он на всякий случай позвонил Джузеппе – не нашлась ли собака. Оказалось, след прервался у дороги после того, как ретивый пес Несблума полчаса тащил его за собой через лес.

– Там его ждала машина, – сказал Джузеппе. – Он посадил собаку и исчез. Остается вопрос, кто это был и куда поехал.

Стефан поехал на юг. После того, как он пересек мост, дорога пошла лесом. Он то и дело тормозил, ловя себя на том, что едет слишком быстро. Голова была совершенно пустой. Единственная вертевшаяся в голове мысль была о собаке Андерссона.

Сразу после полуночи он остановился у сосисочного ларька в Муре. Поев, он понял, что устал. Он отогнал машину на самый край стоянки, залез на заднее сиденье и свернулся калачиком. Проснувшись, поглядел на часы – было три. Он вышел в темноту, помочился и погнал дальше на юг. Через пару часов он опять остановился поспать.

Он открыл глаза в девять часов. Вышел и сделал несколько кругов вокруг машины, чтобы размяться. К вечеру он будет в Буросе. Можно будет позвонить из Ёнчёпинга и удивить Елену. Через час после звонка он уже подъедет к ее дому.

Но, проехав Эребру, он вновь свернул с шоссе. Голова совершенно прояснилась, и он начал обдумывать вчерашний разговор с Вероникой Молин. Внезапно к нему пришла уверенность, что она сказала не всю правду.

Вся эта история с ее отцом. Знала она или не знала, что он был нацистом? Ее удивление было наигранным. Она знала, но хотела это скрыть. Он не мог бы объяснить, откуда взялась эта уверенность. Но был и еще вопрос, ответа на который он не знал. Не была ли она, несмотря на ее уверения, знакома с Эльзой Берггрен?

Стефан вышел из машины. Это не мое дело, подумал он. Я должен заняться собой и своей болезнью. Я еду в Бурос. Я должен признаться, что мне очень не хватало Елены все эти дни. Если будет желание, позвоню Джузеппе и спрошу, как и что. И все.

И тут же решил поехать в Кальмар. Там когда-то родился Герберт Молин под фамилией Маттсон-Герцен. Там все и началось, в семье, обожавшей Гитлера и его национал-социализм.

Там еще должен жить человек по имени Веттерстед. Портретист, знакомый Герберта Молина.

Он вытащил из багажника рваную карту Швеции. Я ненормальный, подумал он, выбирая маршрут в Кальмар. Мне надо возвратиться в Бурос.

Но он уже знал, что поедет в Кальмар. Он хотел узнать, что произошло с Гербертом Молином. И Авраамом Андерссоном. И куда делась собака.

Вечером он приехал в Кальмар. Это было пятого ноября. Через две недели он должен начать лучевую терапию.

Когда он подъезжал к Вестервику, начался дождь и продолжался до самого Кальмара. Он ехал по сверкающей в свете фар мостовой и искал место, где остановиться.

18

Наутро он отправился к морю. В утренней дымке угадывался силуэт Эландского моста через пролив. Он подошел к самой воде и долго смотрел на медленный прибой. Усталость после долгого сидения за рулем все еще ощущалась. Дважды ему снилось, как огромные грузовики мчат на него лоб в лоб, он пытался увернуться, но было поздно – и в эту секунду он просыпался. Гостиница была расположена в самом центре города. Через тонкую стенку он долго слышал, как женщина в соседнем номере говорила по телефону. Через час он постучал в стену, и разговор вскоре закончился. Перед тем, как заснуть, он долго лежал, уставившись в потолок, и размышлял, что его понесло в Кальмар. Может быть, он бессознательно оттягивает момент возвращения в Бурос? Может быть, ему надоело общество Елены и он просто еще этого сам не понял? Он не знал. Но он очень сомневался, что поездка в Кальмар была вызвана исключительно его любопытством по поводу прошлого Герберта Молина.

Леса Херьедалена в прошлом. Теперь был только он сам, его болезнь и те тринадцать дней, что оставались до начала лечения. Все. Тринадцать дней Стефана Линдмана в ноябре. Интересно, как я буду вспоминать эти дни через десять или двадцать лет, если, конечно, буду в живых? Он даже не попытался ответить на этот вопрос. Вместо этого он зашагал назад в город, оставив за спиной туман и утреннее море. Он зашел в кафе, взял чашку кофе и попросил телефонный справочник.

В Кальмаре был только один человек по фамилии Веттерстед. Эмиль Веттерстед, художник. Он жил на Лагмансгатан. Стефан тут же открыл карту города и нашел без труда – улица находилась в самом центре Кальмара, всего в нескольких кварталах от кафе, где он сидел. Он полез было за телефоном, но тут же вспомнил, что тот сломан. Если купить новую батарейку, он снова заработает. Я могу просто туда пойти, подумал он. Просто позвонить в дверь. И что я скажу? Что я был другом Герберта Молина? Но это ложь, поскольку мы никогда друзьями не были. Работали в одном отделении полиции. Как-то вместе ловили убийцу. Вот и все. Иногда он, правда, давал мне хорошие советы. А может быть, и не такие хорошие, как мне теперь хочется думать. Не могу же я сказать, что хочу заказать свой портрет! К тому же Эмиль Веттерстед, надо думать, уже очень пожилой человек, как минимум ровесник Молина. Старик, ушедший от мирских забот и не особенно обеспокоенный тем, что происходит на этом свете.

Он медленно прихлебывал кофе и отвергал одну за одной все хитрости, которые могли были бы открыть ему двери в дом Эмиля Веттерстеда. Оставалось одно – позвонить в дверь и сказать, что он полицейский и хочет поговорить с ним о Герберте Молине. Реакция Веттерстеда подскажет, какой линии придерживаться дальше.

Стефан допил кофе и вышел из кафе. Воздух тут был совершенно не тот, что в Херьедалене. Там он был сухой и холодный, а здесь явно ощущалась близость моря. Магазины все еще были закрыты. По дороге к дому Веттерстеда он приметил магазинчик, торговавший мобильными телефонами и принадлежностями к ним. Интересно, в какое время привык просыпаться старый портретист?

Дом на Лагмансгатан был трехэтажным, серый фасад, без балконов. Дверь в подъезд не заперта. Он прочитал список жильцов – Веттерстедт жил на третьем этаже. Лифта не было. Должно быть, у старика крепкие ноги, подумал Стефан. Где-то хлопнула дверь, и эхо прокатилось по всему дому. Поднявшись на третий этаж, он задохнулся. Удивился, как, оказывается, быстро теряется форма.

Он нажал кнопку звонка и досчитал до двадцати. Потом нажал еще раз, прислушавшись, – звонка в квартире слышно не было. Он позвонил в третий раз. Никто не открывал. Он постучал в дверь, сначала тихо, подождал и постучал кулаком. За его спиной открылась дверь. Он обернулся. Там стоял пожилой человек в халате.

– Я ищу господина Веттерстеда, – сказал Стефан. – Но его, видимо, нет дома.

– Осенью он всегда живет на даче. У него отпуск.

Незнакомец смотрел на него с легким презрением. Словно нет ничего естественней, чем взять отпуск в ноябре. И что у художника пенсионного возраста по-прежнему столько работы, что ему нужен отпуск.

– А где у него дача?

– Я хотел бы знать, кто спрашивает. Мы хотим знать, кто приходит в наш дом. Вы хотите заказать портрет?

– Я должен поговорить с ним по важному делу.

Тот подозрительно изучал Стефана.

– У Эмиля дача на юге Эланда. Когда проедете Альварет, увидите указатель на «Лаванду». А также знак, что это частные владения. Там он и живет.

– Так и называется? «Лаванда»?

– Эмиль все время говорит об особом оттенке синего, цвета лаванды. Утверждает, что это самый красивый цвет и художникам никогда не удается его передать. Природа – единственный художник.

– Спасибо за помощь.

– Пожалуйста.

Стефан остановился на лестнице:

– Еще один вопрос. Сколько лет Эмилю Веттерстеду?

– Восемьдесят восемь. Но он в полном порядке.

Сосед закрыл дверь. Стефан медленно спускался по лестнице. Теперь есть повод проехать по мосту в тумане, подумал он. У меня тоже своего рода вынужденный отпуск и только одна цель – как-то скоротать время до девятнадцатого ноября.

Он пошел назад той же дорогой. Телефонный магазин уже открылся. Молодой парень, зевая, нашел нужную батарейку. Стефан расплатился и поставил батарейку. Телефон тут же пискнул – были какие-то сообщения. Он сел в машину. Трижды звонила Елена, каждое следующее сообщение было короче предыдущего, и голос звучал все более грустно. Был звонок от зубного врача – пришло время ежегодного осмотра. И все. Джузеппе не звонил. Он, собственно, не рассчитывал на звонок Джузеппе, но в глубине души все же надеялся. Никто не звонил и с его работы. И на это он тоже не рассчитывал – у него практически не было друзей.

Он положил телефон на сиденье, выехал со стоянки и стал искать выезд на мост. Над водой по-прежнему стоял густой туман. Это, наверное, как смерть, вдруг подумал он. Раньше тут был перевозчик, он перевозил души умерших через Стикс – Реку Смерти. Теперь построили мост, стало еще проще: по мосту в туман – и в никуда.

На Эланде он свернул направо, проехал зоопарк и взял курс на юг. Он ехал медленно, встречных машин почти не было. Пейзаж за окном отсутствовал – все укутал туман. На какой-то стоянке он остановился и вышел из машины. До слуха доносился близкий шум моря, на каком-то корабле через равные промежутки времени включали ревун. В остальном над островом царила тишина. Ему вдруг показалось, что туман не только снаружи, что он медленно вползает в его сознание, укрывая белым покровом мысли и чувства. Он вытянул руку перед собой. Рука тоже была совершенно белой.

Он поехал дальше и чуть не проехал указатель с надписью «Лаванда – 2». Сразу вспомнился другой указатель, «Дунчеррет – 2». Швеция – страна, где все население живет в двух километрах от главной дороги.

Проселок, куда он свернул, был весь в выбоинах. По нему, по-видимому, ездили крайне редко. Дорога шла прямо вперед и исчезала в тумане. Наконец, он подъехал к закрытым воротам. Во дворе стояли старая «Вольво-440» и мотоцикл. Стефан выключил зажигание и вышел из машины. Мотоцикл был марки «Харлей-Дэвидсон». Со времен, когда он мотался по стране с мотоциклистом-кроссовиком, у него сохранились в памяти некоторые знания о мотоциклах. Это был не стандартный «Харлей», а дорогая машина, построенная, возможно, по индивидуальному заказу. Неужели восьмидесятивосьмилетний старик ездит на мотоцикле? Тогда он действительно в хорошей форме. Он открыл ворота и пошел по дорожке. Дома по-прежнему видно не было. Внезапно в тумане обрисовался силуэт человека, идущего ему навстречу. Это был крепкий, коротко стриженный парень, в аккуратной кожаной куртке и светло-голубой сорочке с расстегнутым воротом.

– Что вам надо?

Голос был пронзительно-громкий, почти крик.

– Я ищу Эмиля Веттерстеда.

– Зачем?

– Хочу с ним поговорить.

– А кто ты такой? Почему ты решил, что он захочет с тобой разговаривать?

Стефана возмутила такая наглость. Голос резал слух.

– Я хочу с ним поговорить о Герберте Молине. К тому же хочу поставить тебя в известность, что я из полиции.

Парень смотрел на него изучающе. Челюсти его ритмично двигались – он жевал жвачку.

– Подожди здесь, – сказал он. – Никуда не ходи.

Он исчез в тумане. Стефан медленно пошел за ним вслед. Через несколько метров он увидел дом. Парень скрылся в дверях. Дом был белый, длинный и узкий, с пристройкой у торца. Стефан ждал. Интересно, далеко ли отсюда до моря. Парень снова появился на крыльце.

– Я велел тебе ждать! – крикнул он своим пронзительным голосом.

– Не всегда получается, как хочется, – ответил Стефан. – Примет он меня или нет?

Тот кивком пригласил его следовать за ним. В доме пахло масляными красками. Лампы зажжены. Стефан пригнулся, входя в низкую дверь.

Парень провел его в заднюю комнату, длинная стена ее была полностью застеклена.

Эмиль Веттерстед сидел в кресле в углу. Колени его были укрыты одеялом, на столе рядом лежала стопка книг и очки. Парень встал за креслом. Лицо старика было изрезано морщинами. Редкие седые волосы. Но взгляд совершенно осмысленный и ясный.

– Я не люблю, когда меня беспокоят в отпуске, – сказал он.

Его голос был полной противоположностью голосу молодого напарника. Старик говорил очень тихо.

– Я буду краток.

– Я больше не принимаю заказов. К тому же ваше лицо меня не вдохновляет. Слишком круглое. Я люблю узкие, длинные лица.

– Я не собираюсь заказывать портрет.

Эмиль Веттерстед поменял позу. Одеяло соскользнуло с колен. Парень тут же подскочил и поправил его.

– А зачем приехали?

– Меня зовут Стефан Линдман. Я полицейский. Несколько лет я работал с Гербертом Молином в Буросе. Не уверен, сказали ли вам, что он мертв.

– Мне говорили, что его убили. Известно, кто это сделал?

– Нет.

Эмиль Веттерстед показал на свободный стул. Парень нехотя подвинул его Стефану.

– Кто говорил?

– А это важно?

– Нет.

– Это допрос?

– Нет. Просто беседа.

– Я слишком стар для бесед. Я перестал беседовать, когда мне было шестьдесят. К тому времени я наговорился вдоволь. Я не говорю сам и не слушаю, что мне говорят другие. За исключением моего врача. И нескольких молодых друзей.

Он улыбнулся и кивнул в сторону парня, несшего караул за его креслом. Странно все это. Кто этот парень, опекающий старика?

– Вы приехали, чтобы поговорить со мной о Герберте Молине. Но что вы, собственно, хотите узнать? И что там случилось? Убийство?

Стефан мгновенно принял решение – идти напрямую. Для Веттерстеда вряд ли важно, имеет он непосредственное отношение к следствию или нет.

– Мы не знаем мотива преступления, и у нас нет никаких явных улик, – сказал Стефан. – В таких случаях приходится копать довольно глубоко. Кто был Герберт Молин? Может быть, мотив убийства скрыт где-то в его прошлом? Эти вопросы мы задаем и себе и другим. Я имею в виду людей, которые были с ним знакомы.

Эмиль Веттерстед молчал. Парень продолжал разглядывать Стефана, не скрывая неприязни.

– Собственно говоря, – сказал старик, – я знал не столько Герберта, сколько его отца. Я был моложе его, но старше Герберта.

– Акселя Маттсон-Герцена? Офицера кавалерии?

– Старинный наследственный титул в их семье. Кто-то из его предков сражался под Нарвой. Шведы победили, но он погиб. У них была семейная традиция – каждый год отмечать победу под Нарвой. Я помню, у них дома на столе стоял большой бюст Карла Двенадцатого. И рядом в вазе всегда были цветы. До сих пор помню.

– Но вы не были родственниками?

– Нет. Однако мой брат кончил так же, как и Герберт.

– Министр юстиции?

– Именно он. Я всегда пытался отговорить его заниматься политикой. С его идиотскими взглядами.

– Он был социал-демократ.

Веттерстед буквально пробуравил Стефана взглядом.

– Я же сказал – его взгляды были идиотскими. Вы, наверное, знаете – его убил сумасшедший. Труп нашли на берегу под Истадом, под лодкой. Я никогда не навещал его. Последние двадцать лет его жизни мы совершенно не общались.

– А никакого другого бюста рядом с Карлом Двенадцатым не было?

– Чьего, например?

– Гитлера.

Парень за креслом дернулся. Еле заметно, но от Стефана это не ускользнуло. Веттерстед бровью не повел.

– К чему вы клоните?

– Герберт Молин воевал в армии Гитлера добровольцем. Нам стало известно, что все в его семье были убежденными нацистами. Ведь это правда?

– Разумеется, правда.

В голосе старика не было ни тени сомнения.

– И я был убежденным нацистом, – продолжил он. – Незачем нам играть в игры, господин полицейский. Что вы знаете о моем прошлом?

– Ничего, кроме того, что вы были портретистом и знали Герберта Молина.

– Я преклонялся перед ним. Во время войны он показал пример истинного мужества. И ничего удивительного, что все разумные люди тогда были на стороне Гитлера. Нам надо было выбирать – смотреть, сложив ручки, как коммунизм завоевывает Европу, или сопротивляться. На наше тогдашнее правительство можно было полагаться лишь отчасти. Тогда все было подготовлено.

– Подготовлено к чему?

– К приходу немцев.

Это сказал парень. Стефан поглядел на него с интересом.

– И все-таки не все было напрасно, – продолжил Веттерстед. – Скоро я напишу мой последний портрет и умру. Но есть молодое поколение, которое понимает, в каком положении находится Швеция. Не только Швеция – вся Европа, весь мир. Можно, конечно, радоваться, что восточный блок прекратил существование. Зрелище жалкое, но приятное. Но в Швеции все хуже, чем когда-либо. Все рушится. Никакой дисциплины. Границы страны практически не существуют. Кто угодно, на каком угодно основании может каким угодно путем и в какое угодно время попасть в страну. Сомневаюсь, что шведский национальный характер удастся спасти. Может быть, уже поздно. Но пытаться надо.

Веттерстед остановился и с улыбкой поглядел на Стефана.

– Как видите, я верен своим взглядам. Никогда их не менял и никогда не пытался скрывать. Конечно, бывало, что кое-кто переставал со мной здороваться или плевал мне вслед. Но это были карлики. Чепуховые люди, вроде моего брата. И у меня никогда не было трудностей с получением заказов на портреты. Скорее наоборот.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что в этой стране всегда были люди, которые уважали меня за то, что я не предаю свои идеалы. Люди, которые думали точно так же, как я, но по разным причинам скрывали свои взгляды. Иногда я понимал их, хотя чаще они делали это из трусости. Но портреты заказывали мне.

Веттерстед сделал знак, что он хочет встать. Парень помог ему и подал палку. Как же он одолевает лестницу дома, в Кальмаре? – подумал Стефан.

– Я хочу кое-что вам показать.

Они вышли в коридор с каменным полом. Веттерстед вдруг остановился.

– Вы сказали, вас зовут Линдман?

– Стефан Линдман.

– У вас, если не ошибаюсь, вестеръётландский выговор.

– Я родился в Чинне под Буросом.

Веттерстед задумчиво кивнул и пошел дальше.

– Я никогда не был в Чинне, – сказал он. – Через Бурос как-то проезжал. Но больше всего мне нравится тут, на Эланде. Или в Кальмаре. Не могу понять, почему это люди все время куда-то ездят.

Он стукнул палкой по полу. Стефан вспомнил, что несколько дней назад еще один старик, Бьорн Вигрен, тоже говорил ему, что терпеть не может путешествовать. Они прошли в комнату, где не было никакой мебели. Одна из стен была задрапирована шторами. Веттерстед палкой отвел штору. Там были три полотна маслом в овальных позолоченных рамах. В середине висел портрет Гитлера в три четверти. Налево был Геринг, направо – какая-то женщина.

– Здесь мои боги, – сказал Веттерстед. – Портрет Гитлера я написал в 1944 году, когда все, не исключая его генералов, повернулись к нему спиной. Это единственный в моей жизни портрет, написанный с фотографии.

– А Геринг? Вы встречались с Герингом?

– И в Швеции, и в Берлине. До войны он был женат на шведке, ее звали Карин. Тогда я встречался с ним. В мае 1941 года ко мне обратилось немецкое представительство в Стокгольме. Они сказали, что Геринг хочет заказать портрет и что он выразил желание, чтобы написал его я. Это была большая честь. Я написал портрет Карин, и он ему очень понравился. Я поехал в Берлин и написал его портрет. Он был необыкновенно приветлив. Как-то раз я должен был присутствовать на приеме у Гитлера, но что-то этому помешало. Я жалел всю жизнь, что мне так и не удалось пожать ему руку.

– А кто женщина?

– Моя жена. Тереза. Я написал ее портрет в год нашей свадьбы, в 1943 году. Если вы умеете смотреть, то увидите, сколько любви в этом портрете. Я написал эту любовь. Мы прожили всего десять лет, потом она умерла от миокардита. Если бы это было сегодня, она бы не умерла.

Веттерстед кивнул своему помощнику, и тот задернул штору.

Они вернулись в студию.

– Теперь вы знаете, кто я, – сказал Веттерстед, усаживаясь в кресло и поправляя поданное парнем одеяло. Тот снова занял свое место у него за спиной.

– Но вы должны были как-то среагировать, когда получилиизвестие о смерти Молина, – сказал Стефан. – Полицейский на пенсии, убит в лесу в Херьедалене. Неужели вам не было интересно, что случилось?

– Я решил, что это какой-то ненормальный. Скорее всего, кто-то из тех уголовников, что лезут к нам через все границы, творят тут, что хотят, и причем никто их не наказывает.

У Стефана от всего выслушанного разболелась голова.

– Это был не сумасшедший. Убийство было тщательно спланировано.

– Этого я не знаю.

Веттерстед ответил уверенно и быстро. Слишком быстро, подумал Стефан. Слишком быстро и слишком уверенно. Он осторожно продолжил:

– Что-то произошло. Может быть, в давнем прошлом. Может быть, еще во время войны.

– Что могло произойти во время войны?

– Это мне и интересно.

– Герберт Молин был солдат. Вот и все. Если бы произошло что-то необычное, он бы мне рассказал. Но он ничего не рассказывал.

– Вы часто встречались?

– За последние тридцать лет ни разу. Мы переписывались. Он писал письма, а я открытки. Никогда не любил писем. Ни писать, ни получать.

– У вас никогда не было ощущения, что он чего-то боится?

Веттерстед раздраженно забарабанил пальцами по ручке кресла.

– Конечно, он боялся. Как и я боюсь. Мы боимся того, что может случиться с нашей страной.

– А кроме этого, он ничего не опасался? Лично для себя?

– Чего ему было бояться? Он скрывал свои убеждения, и я его понимал. Но не думаю, чтобы он боялся разоблачения. Что бумаги попадут не в те руки…

Парень кашлянул. Веттерстед сразу замолчал. Проговорился, подумал Стефан. Этот юнец присматривает не только за одеялом.

– Какие бумаги? – спросил он.

– В мире много бумаг, – сказал старик уклончиво.

Стефан ждал продолжения, но его не последовало. Веттерстед по-прежнему нетерпеливо барабанил по ручке кресла.

– Я очень стар, – сказал он. – Этот разговор утомил меня. Я ушел от жизни и ничего от нее не жду. Прошу оставить меня в покое.

Парень за креслом злобно ухмыльнулся. Стефан подумал, что на большинство вопросов он так и не получил ответа. Веттерстед удостоил его аудиенции, и теперь она окончена.

– Магнус проводит вас, – сказал Веттерстед. – Не надо рукопожатий. Я боюсь бактерий больше, чем людей.

Парень по имени Магнус открыл наружную дверь. Густой туман, казалось, стал еще гуще.

– Далеко отсюда до моря? – спросил он у парня.

– Я ведь не обязан отвечать на этот вопрос, или как?

Стефан резко остановился. В нем закипела злость.

– Я всегда представлял себе шведских нацистиков как бритоголовых ублюдков в солдатских ботинках. Теперь я вижу, что они могут выглядеть и по-другому.

Магнус усмехнулся:

– Эмиль научил меня не поддаваться на провокации.

– А что ты вообще себе вообразил? Что у нацизма в Швеции есть будущее? Что вы будете преследовать эмигрантов? Тогда вам придется выгнать за границу пару миллионов граждан. Нацизм умер вместе с Гитлером. И чем ты занят? Подтираешь зад старику, который хвалится сомнительной честью быть знакомым Геринга? И чему он тебя может научить?

Они подошли к машине. Стефан даже вспотел от ярости.

– Чему он тебя может научить? – повторил он вопрос.

– Не повторять их ошибок. Не терять выдержки. Давай вали отсюда.

Стефан развернулся и уехал. В зеркало он заметил, что парень смотрит ему вслед.

Он, не торопясь, доехал до моста, обдумывая все сказанное Веттерстедом. О нем можно больше не думать – старик просто рехнулся на политической почве. Его взгляды не представляют никакой опасности. Они просто вызывали в памяти давно прошедшие страшные времена. Он никогда и ничего не мог и не хотел понять, точно так же, как Герберт Молин и Эльза Берггрен. Другое дело – этот парень, Магнус. Он искренне верит, что нацистское учение вполне жизнеспособно.

Он уже почти въехал на мост, как в кармане зажужжал телефон. Он съехал на обочину, включил аварийный маячок и нажал кнопку.

– Это Джузеппе. Ты уже в Буросе?

Стефан быстро прикинул, стоит ли рассказывать ему про встречу с Веттерстедом, но решил подождать.

– Почти. Погода очень плохая.

– Я решил позвонить, потому что мы нашли собаку.

– Где?

– Никогда не догадаешься.

– Где?

– Угадай.

Стефан задумался, но в голову ничего не приходило.

– Сдаюсь.

– Во дворе у Герберта Молина.

– Мертвую?

– Очень даже живую. Только зверски голодную.

Джузеппе весело засмеялся.

– Кто-то уводит собаку Авраама Андерссона ночью, и наша доблестная, но немного приуставшая полиция ничего не замечает. Потом этот неизвестный приводит собаку в дом Молина и оставляет ее там. Непривязанной. Что скажешь?

– Что в самой непосредственной близости от вас есть кто-то, кто хочет вам что-то сообщить.

– Именно так. Только что? Он использовал собаку как своего рода бутылочную почту. Послание. И что он хочет этим сказать? Подумай и позвони. Я сейчас возвращаюсь в Эстерсунд.

– Все это выглядит очень странно.

– Все это не только выглядит, но и в самом деле странно. И страшно. Теперь я убежден, что за всей этой историей стоит что-то, о чем мы не имеем ни малейшего понятия.

– И что преступник один?

– Разумеется. Звони. И будь осторожней за рулем.

В телефоне что-то щелкнуло, и он замолчал. Стефан посидел немного, рассеянно слушая тиканье мигалки. Мимо проехала машина, потом еще одна. Все, еду домой, решил он. Эмиль Веттерстед ничего нового не сообщил, только подтвердил то, что мы уже знали. Что Герберт Молин был нацистом, неисправимым нацистом, никогда не сомневавшимся в своей правоте.

Он въехал на мост с твердым намерением ехать в Бурос. Но еще не успев съехать с моста, он изменил план.

19

Ему снилось, как будто он идет лесом к дому Молина. Ветер такой сильный, что сбивает с ног. В руке у него топор, он знает, что позади притаилась какая-то опасность. Он останавливается у забора. Ветер внезапно прекращается, как будто кто-то повернул выключатель. Две собаки в ярости бросаются на забор.

Он вздрогнул и пришел в себя. Это были не собаки. Перед ним стояла женщина и трогала его за плечо.

– Нам бы не хотелось, – сказала она строго, – чтобы люди спали в читальном зале. Это все же библиотека, а не ночлежка.

– Извините, – сказал Стефан.

Он сонно огляделся. Пожилой человек с тщательно закрученными усами читал «Панч»; он и сам выглядел как карикатура на британского джентльмена. Он глянул на Стефана с неодобрением. Стефан потянул к себе книгу, над которой задремал, и посмотрел на часы. Четверть седьмого. Как долго он спал? Самое большее десять минут. Он потряс головой, постарался забыть про собак и вновь склонился над книгой.

На мосту он принял решение. Сегодня ночью он должен осмотреть квартиру Веттерстеда. Но ему очень не хотелось возвращаться в гостиницу. Надо было просто дождаться ночи.

Ему оставалось только ждать. Он поставил машину в двух шагах от Лагмансгатан и пошел в центр. В скобяной лавке купил отвертку и маленькую фомку. Потом зашел в магазин мужской одежды и выбрал пару самых дешевых перчаток.

Потом просто слонялся по городу, пока не проголодался. Он зашел в пиццерию. За едой просмотрел местную газету «Барометр». Выпив две чашки кофе, он задумался. Можно было вернуться к машине и поспать пару часов. Но он предпочел еще погулять. Вдруг пришла в голову мысль зайти в городскую библиотеку. Спросив дорогу, он пошел в отдел истории. Побродив между полками, он нашел, что искал – толстенный том истории германского нацизма и сравнительно небольшую книжку о гитлеровской эпохе в Швеции. Толстый том он полистал и отложил в сторону.

Но вторая книга показалась ему интересной.

Она была написана очень доходчиво. Через час чтения ему стало ясно многое из того, о чем раньше он даже не имел представления – многое из того, что говорил и Эмиль Веттерстед и, возможно, Эльза Берггрен. Оказывается, в тридцатые годы, вплоть до сорок третьего, нацизм в Швеции был распространен куда больше, чем многие сегодня полагают. Насчитывалось несколько соперничающих нацистских партий. Но за марширующим строем мужчин и женщин угадывалась серая масса людей без имени, страстно желавших прихода немцев и установления нацистского режима и в Швеции. Он нашел обескураживающие сведения о постоянных уступках шведского правительства немцам, о том, как импорт шведской железной руды позволил немецкой военной промышленности выполнять все растущие требования Гитлера – больше танков! больше самолетов! больше пулеметов! Интересно, почему об этом ничего не говорилось, когда он учился в школе. Он с трудом припоминал, что в учебниках истории давали совсем иную картину: как Швеция, благодаря мудрости и умелому политическому балансированию руководства, сумела избежать вовлечения во Вторую мировую войну. Правительство страны соблюдало строжайший нейтралитет, спасший страну от вторжения. Никогда он не слышал, что в Швеции существовало более или менее значительное нацистское движение. Теперь ему были понятны действия Герберта Молина, его радость, когда он перешел норвежскую границу и ждал отправки в Германию. Теперь он ясно видел и Герберта Молина, и его отца и мать, и Эмиля Веттерстеда в этой серой массе, угадывающейся между строками, или в размытом фоне старых фотографий шведских нацистских демонстраций.

Где-то в этот момент он и задремал, и ему приснились разъяренные псы.

Человек с «Панчем» поднялся и ушел. Две девчушки, прижавшись друг к другу головами, шушукались и хихикали. Стефан догадался, что они из какой-то страны на Ближнем Востоке. Он вспомнил только что прочитанное – как студенты в Упсале устроили демонстрацию против решения предоставить политическое убежище еврейским врачам, подвергшимся преследованиям в Германии. Тогда врачам так и не разрешили въезд в страну.

Он поднялся и спустился в зал, где выдавались книги. Разбудившей его женщины не было. Он нашел туалет, сполоснул лицо холодной водой и вернулся в читальный зал. Девочки исчезли. Он подошел посмотреть, что они читали. Газета была на арабском языке. После них остался слабый аромат духов. Он подумал, что надо бы позвонить Елене, и сел дочитывать последнюю главу, «Нацизм в Швеции в послевоенные годы». Он читал о сектах, о различных, как правило, неуклюжих попытках организовать шведскую нацистскую партию, имеющую хоть какой-то политический вес. За этими группами и местными организациями, появляющимися и исчезающими, меняющими названия и старающимися выцарапать друг другу глаза, по-прежнему, где-то на периферии, угадывалась все та же серая масса. Эта масса не имеет ничего общего с бритоголовой шпаной. Эти люди не грабят банки, не нападают на ни в чем не повинных эмигрантов, не убивают полицейских. Стефан понимал, что между этой загадочной серой массой и теми, кто орет на улицах, прославляя Карла XII, нет ничего общего. Он отложил книгу и попытался найти в этом групповом снимке место для парня, опекающего Эмиля Веттерстеда. Может быть, все-таки существует какая-то организация, о которой никто ничего не знает? Где такие, как Герберт Молин, Эльза Берггрен и Эмиль Веттерстед, могут пропагандировать свои взгляды? Какое-то тщательно засекреченное место, куда есть вход и новому поколению, к которому принадлежал мальчишка за креслом старого портретиста? Он вспомнил, как Веттерстед сказал: «Бумаги попадут не в те руки». Парень тут же оборвал его, и старик замолчал.

Он вернул книги на полку. Когда он вышел из библиотеки, было уже темно. Он пошел к машине и позвонил Елене. Она была рада, что он позвонил, но голос звучал обиженно.

– Ты где? – спросила она.

– Еду домой.

– Почему так долго?

– Машина сломалась.

– Что случилось?

– Что-то с коробкой. Я приеду завтра.

– А почему ты так раздражен?

– Я очень устал.

– А как ты себя чувствуешь?

– Я сейчас не в состоянии об этом говорить. Я просто хотел сказать, что я возвращаюсь.

– Неужели ты не понимаешь, что я беспокоюсь?

– Завтра буду в Буросе. Обещаю.

– Так ты так и не хочешь сказать, чем ты раздражен?

– Я же сказал – устал.

– Не гони машину.

– Я никогда не гоню.

– Ты гонишь всегда.

Она положила трубку. Стефан вздохнул, но не стал перезванивать – выключил телефон. Часы в машине показывали двадцать пять минут восьмого. В полночь он попытается проникнуть в квартиру Веттерстеда. Не надо этого, подумал он. Надо ехать домой. Что, если меня накроют? С позором выгонят с работы. Полицейский, взламывающий квартиру, – ни один прокурор не найдет для этого оправдания. Я не только подвергаю себя самого опасности, я ставлю под удар своих коллег. Джузеппе решит, что он имел дело с психом. Олауссон больше никогда в жизни не засмеется.

Может быть, я сам хочу, чтобы меня застукали? Может быть, это просто проявление инстинкта саморазрушения? У меня рак, и мне нечего терять…

Может быть, и так. Он не знал. Он поплотнее запахнул куртку и закрыл глаза.

Когда он проснулся, на часах было полдевятого. Собаки ему больше не снились. Он еще раз попытался убедить себя, что надо уезжать из Кальмара, и как можно скорее, – но безуспешно.

В доме на Лагмансгатан погасло последнее окно. Стефан стоял в тени под деревом и смотрел на фасад. Налетел ветер с дождем. Стефан быстро перебежал улицу и потрогал входную дверь. К его удивлению, она, как и утром, была не заперта. Он скользнул в подъезд и прислушался. Инструменты были в кармане. Он зажег фонарик и поднялся на третий этаж. Осветив замки на двери в квартиру Веттерстеда, он убедился, что был прав. Утром он, в ожидании, что кто-то откроет дверь, обратил внимание, что хотя замка и два, но оба обычные, без дополнительной защиты. Поразительно – такой человек, как Веттерстед, должен бы соблюдать все возможные меры предосторожности. В худшем случае квартира может оказаться на сигнализации, но на этот риск он шел.

Он приоткрыл щель почтового ящика и прислушался. Полной уверенности, что в квартире никого нет, у него не было. Но все было тихо. Он вытащил фомку. Фонарик у него был как раз такого размера, какой удобно держать в зубах. Он знал, что у него есть только одна попытка. Если он не откроет дверь сразу, придется уйти. Еще в самом начале своей полицейской службы он постиг элементарные приемы, используемые взломщиками. Только одна попытка, не больше. Один необычный звук почти никогда не вызывает подозрений. Но если он повторяется, наверняка кто-то насторожится. Он присел на корточки, положил фомку на пол и просунул отвертку как можно глубже. Когда она уперлась во что-то, он начал отжимать дверь. Дверь подалась. Он нажал на отвертку и продвинул ее как можно выше. Теперь она была как раз под нижним замком. Он нагнулся за фомкой и, нажимая изо всех сил ногой на отвертку, чтобы расширить щель как можно больше, втиснул фомку между двумя замками. Он даже вспотел от напряжения. Но пока этого было недостаточно. Если он попытается взломать замок сейчас, скорее всего, треснет рама, а замок останется на месте. Он надавил на отвертку еще сильнее. Теперь ему удалось всунуть фомку довольно глубоко в щель между косяком и дверью. Он задержал дыхание и пошевелил фомку. Продвинуть ее глубже было невозможно.

Он вытер пот со лба. Потом собрался с духом и взломал замок, давя изо всех сил одновременно на отвертку и фомку. Дверь открылась. Ничего, кроме короткого хруста и глухого звука упавшей ему на ногу отвертки. Он погасил фонарик и подождал, готовый в любую минуту скрыться. Но все было тихо. Он осторожно зашел в прихожую и тихо прикрыл за собой дверь. Воздух в квартире был затхлым, запах слабо напомнил ему бабушкин дом в Вернаму, куда он иногда приезжал еще ребенком. Запах старой мебели. Он снова зажег фонарик, стараясь, чтобы луч света на попадал на окна. У него не было никакого плана, он понятия не имел, что именно он собирается искать. Будь он обычным взломщиком, все было бы проще – он бы сразу приступил к поискам ценностей. Он первым делом посмотрел на стопку газет на столике в прихожей – нет ли среди них тех, что приносят по ночам и бросают в щель ящика. Нет, таких газет не было. Почтальона можно не опасаться.

Он двинулся вперед. Квартира была небольшой, три комнаты. В отличие от спартански обставленной дачи здесь было очень много мебели. Он заглянул в спальню и прошел в гостиную, служившую, по-видимому, также и студией. Здесь стоял пустой мольберт. Он выдвинул ящик в шифоньере у стены.

Старые очки, колоды карт, газетные вырезки. «Портретисту Эмилю Веттерстеду – пятьдесят лет». Фотография поблекла, но холодные глаза Веттерстедта, уставившегося в камеру, узнать было нетрудно. Текст был панегирическим: «Известный как в нашей стране, так и за рубежом мастер портрета никогда не покидал родной Кальмар, несмотря на то, что возможностей прославиться на чужбине было очень много… Ходят слухи, что наш знаменитый мастер получил приглашение поселиться на Ривьере среди богатых и знаменитых заказчиков». Он отложил вырезку, подумав, что заметка написана на редкость скверным слогом. Что сказал ему Веттерстед? Что он не любит писать письма, только короткие послания, умещающиеся на открытке. Может быть, он сам и сочинил помещенные в газете хвалебные пассажи, но получилось плохо, потому что у него за всю жизнь так и не выработался стиль. Он начал перебирать содержимое ящиков, не зная, что ищет. Оставив шифоньер, он перешел в последнюю комнату, по-видимому кабинет. Шторы были задернуты. Он на всякий случай накинул на стоящую на письменном столе лампу куртку, прежде чем ее зажечь.

На столе лежали две кипы бумаг. Он просмотрел ближнюю – там были счета и брошюры из Тосканы и Прованса. Может быть, Веттерстед все-таки любил путешествия, хотя и утверждал обратное. Он подвинул к себе вторую стопку. Здесь в основном были вырванные из газет кроссворды. Часть из них была решена, нигде не было зачеркиваний и исправлений. Он опять вспомнил слова Веттерстеда, что он не любит писать. Писать он, может быть, и не любил, но со словарным запасом у него все было в порядке.

В самом низу лежал распечатанный конверт. Он вытащил пригласительную открытку. Шрифт напоминал древние скандинавские руны. Открытка напоминала: «30 ноября встречаемся, как обычно, в Большом зале. После ужина, обмена мнениями и музыки мы послушаем рассказ нашего товарища, капитана Акана Форбса, о его борьбе за белую Родезию. После выступления – обсуждение ежегодной встречи». Подпись на открытке гласила: «Старший церемониймейстер». Стефан посмотрел на штемпель. Открытка послана из Хесслехольма. Он пододвинул лампу поближе и прочитал текст еще раз. Куда его приглашают? И что это за Большой зал? Он сунул открытку назад в конверт и положил стопку бумаг на место.

Потом начал рыться в ящиках – они были не заперты. Он все время прислушивался. В самом нижнем ящике левой тумбы лежала коричневая папка. Она занимала весь ящик. Он вынул ее и положил на стол. На кожаном переплете была вытиснена свастика. Он аккуратно открыл папку – корешок был порван. В папке лежала толстая пачка машинописных документов, напечатанных на тонкой бумаге. Все – копии, не оригиналы. Машинка была не новая – буквы «а» и «е» располагались в строке чуть выше остальных.

Это были, насколько он мог понять, какие-то отчеты. На первой странице от руки было написано: «Ушедшие от нас товарищи выполняют свое клятвенное обещание». И ничего больше. Далее – длинный ряд фамилий в алфавитном порядке. Перед каждой фамилией – номер. Стефан осторожно перевернул страницу. Только фамилии. Он быстро просмотрел – знакомых не было. Но фамилии были шведскими. Он заглянул в середину.

На букву «Д», напротив фамилии Карл-Эверт Даниельссон, той же рукой сделано примечание: «Скончался. Завещал тридцатилетний годовой взнос». Годовой взнос куда? – подумал Стефан. Названия организации не было. Только фамилии. Многие умерли. В нескольких местах стояли рукописные примечания – пожертвовал столько-то годовых взносов. Напротив других фамилий стояло: «Платят наследники» или «Платит сын или дочь», без имени. Он нашел букву «Б». Она была здесь, Эльза Берггрен. Открыл «М» и нашел фамилию Герберта Молина. Буква «А». Нет, Авраама Андерссона не было. Он заглянул в конец. Последним в списке был некий Эксе, Ханс Эксе, номер 1430.

Он аккуратно закрыл папку и сунул ее назад в ящик. Не об этих ли бумагах говорил Веттерстед? Что это – общество друзей наци или политическая организация? Он так и не мог толком сообразить, что он нашел. Кому-то надо это показать, думал он. Это должно стать известно. Но я не могу взять эту папку, потому что я – взломщик Он погасил лампу и некоторое время сидел в темноте. Ему было настолько не по себе, что он задыхался. Дело не в старых коврах или обивке – это из-за этих списков воздух в квартире такой тяжелый. Все эти живые и мертвые, вносящие свои годовые взносы, сами или через детей, в какую-то организацию, у которой даже и имени нет. 1430 человек, по-прежнему исповедующих идеологию, которую, как казалось, давно обезвредили и выкинули на свалку. Но это было не так. За спиной Веттерстеда стоял молодой парень как напоминание о том, что ничто не умерло.

Он сидел неподвижно, хотя ему давно надо было уходить. Но что-то его удерживало. Наконец, он снова достал папку и открыл букву «Л». Внизу стояло имя: «Леннартссон, Давид. Годовой взнос выплачивает жена». Он перевернул страницу.

Он гнал, нарушая все правила, в Бурос. Его окружала ночная тьма. К этому удару он не был готов. Как будто кто-то подкрался сзади. Но сомнений не было – в списках значилось имя его отца: «Эверт Линдман, скончался, пожертвовал взнос за двадцать пять лет». Была и дата, дата смерти его отца семь лет назад. Помимо этого, было еще одно, что не оставляло места для сомнений. Он помнил совершенно ясно, как сидел с одним из друзей отца, адвокатом по профессии, и просматривал бумаги по наследству. В завещании, написанном за несколько лет до смерти, был вписан некий дар. Не такая большая сумма, но все-таки заметная. Пятнадцать тысяч крон были предназначены в дар организации, называвшей себя «общество «Благо Швеции». Стефан помнил, что там был только номер для почтового перевода, ни имени, ни адреса. Стефан тогда поинтересовался, что это за общество, но адвокат сказал, что никаких сомнений здесь быть не может, его отец очень настаивал именно на этом пункте завещания, а Стефан, подавленный и убитый горем, был просто не в состоянии думать об этом.

Теперь, в затхлой квартире Веттерстеда, этот таинственный дар настиг его. От фактов никуда не денешься – отец его был нацистом. Одним из тех, кто скрывал свои взгляды, никогда не говорил о них вслух. Это было совершенно непостижимо, но это была правда. Стефан теперь понял, почему Веттерстед спрашивал, как его зовут и откуда он родом. Он знал то, чего не знал Стефан – что его собственный отец принадлежал к тем, кто в глазах Веттерстеда стоял выше других. Его отец был таким же, как Герберт Молин или Эльза Берггрен.

Он закрыл все ящики, поставил лампу на место. Рука его дрожала. Внимательно осмотрел комнату. Было уже без четверти два ночи. Ему хотелось быстрее уйти отсюда, подальше от этой проклятой папки, спрятанной в письменном столе Веттерстеда. В прихожей он остановился и прислушался. Потом осторожно вышел на лестничную площадку и закрыл за собой дверь как можно плотнее.

В этот момент хлопнула входная дверь. Кто-то вышел из подъезда или, может быть, вошел. Стефан стоял в темноте, не шевелясь, почти не дыша, и прислушивался. Шагов слышно не было. Кто-то может там стоять, подумал он, и снова прислушался. Он знал, что захватил все – фонарик, отвертку, фомку. Все было на месте. Он медленно, крадучись спустился на второй этаж. Нелепость всей затеи была совершенно очевидна. Он не только совершил бессмысленный взлом, но и узнал то, что ему совершенно не нужно было знать.

Он остановился, еще раз прислушался и зажег свет на площадке. Все было тихо. Он спустился в подъезд. Выйдя на улицу, осмотрелся – улица была совершенно безлюдной. Прижимаясь к стене, он дошел до конца дома и перебежал улицу. У машины помедлил и осмотрелся еще раз. Никого. И все же Стефан был уверен – кто-то вышел из дома как раз в ту секунду, когда он закрывал взломанную дверь.

Он завел мотор и дал задний ход, выезжая со стоянки.

Он так и не заметил человека в тени, записавшего номер его машины.

Он выехал из Кальмара и поехал на Вестервик. По дороге завернул в ночное кафе. Рядом стоял одинокий грузовик. В кафе, прислонившись к стене, сидел водитель и спал с открытым ртом. Здесь тебя никто не разбудит, подумал он. Это не библиотека.

Женщина за прилавком улыбнулась ему. На груди у нее была табличка с именем «Эрика». Он попросил чашку кофе.

– А вы водитель? – спросила она.

– Вообще говоря, нет.

– Профессиональным водителям не надо платить за кофе ночью.

– Подумаю, не сменить ли профессию.

Он хотел заплатить, но она покачала головой. Он отметил, что у нее красивое лицо, несмотря на мертвенный свет ламп дневного света на потолке.

Сев за столик, он понял, что очень устал. Он не мог забыть эту папку в квартире Веттерстеда, не мог разобраться в своих чувствах. Это придет позже.

Он выпил кофе, отказался от предложенной добавки и поехал на север. Потом свернул на запад, проехал Ёнчёпинг и в девять часов утра был в Буросе. По дороге он пару раз ненадолго останавливался – поспать. Сон был глубоким, без сновидений. Оба раза он просыпался от мощных фар грузовиков.

Он разделся и повалился на постель. Я улизнул, подумал он. Никто не может доказать, что я там был. Никто меня не видел.

Засыпая, он попытался сосчитать, сколько дней он отсутствовал. Но даты не сходились. Ничто не сходилось.

Он закрыл глаза и вспомнил женщину, отказавшуюся взять деньги за кофе. То, что ее звали Эрика, он уже забыл.

20

Он выкинул инструменты по дороге. Но, проснувшись через несколько часов, начал сомневаться. Посмотрел вокруг – инструментов не было. Где-то под Ёнчёпингом, в самый глухой ночной час, он остановился поспать. Но перед тем, как продолжить путь, он закопал фомку и отвертку во мху. Он помнил это совершенно точно. И все равно не был уверен. Он уже ни в чем не был уверен.

Он стоял у окна и смотрел на Аллегатан. В квартире под ним старенькая фру Хоканссон играла на пианино. Это повторялось ежедневно, кроме воскресений. Ровно час, между четвертью двенадцатого и четвертью первого, она играла на пианино. Всегда одну и ту же пьесу. У них в полиции был следователь, интересовавшийся классической музыкой. Когда Стефан попытался напеть ему пьесу из репертуара фру Хоканссон, он тут же сказал, что это Шопен. Потом Стефан купил компакт-диск, где среди прочего была эта самая мазурка. Несколько раз, днем, приходя с ночного дежурства, Стефан пытался поставить диск как раз в тот момент, когда фру Хоканссон садилась за пианино. Но ни разу ему не удалось добиться, чтобы обе интерпретации совпали.

Теперь она снова сидела за пианино. В моем сумбурном мире фру Хоканссон – единственная опора, она надежна и постоянна, подумал он. Он снова глянул на улицу. Самодисциплина, которую он всегда рассматривал как нечто само собой разумеющееся, куда-то исчезла. Как мог он пуститься на это безумное предприятие – забраться в квартиру Веттерстеда? Даже если он не оставил никаких следов, даже если он ничего оттуда не вынес. Кроме, конечно, фактов, которых ему лучше было бы не знать.

Он позавтракал и собрал грязное белье, чтобы захватить его к Елене. В подвале его дома тоже была прачечная, но он ею почти никогда не пользовался. Потом он достал из комода фотоальбом и сел на диван. Этот альбом подарила ему мать, когда ему исполнился двадцать один год. С самого детства Стефан помнил старинный деревянный фотоаппарат у них в доме. Потом отец покупал новые камеры, и последние снимки в альбоме были сделаны уже «минолтой». Снимал всегда отец, мать к фотоаппарату не притрагивалась. Но отец при всякой возможности пользовался автоспуском. На снимках всегда Стефан в середине, мать слева, отец справа. У отца всегда немного напряженное лицо – он торопился успеть занять место, пока не сработал автоспуск. Иногда это ему не удавалось – Стефан запомнил эпизод из детства, когда на пленке оставался только один кадр, отец нажал автоспуск, побежал к ним – и споткнулся. Он перелистал альбом. Тут были и сестры, они всегда стояли рядом, и мать, она на всех снимках смотрит прямо в объектив.

Знают ли сестры, кем был отец? – спросил он себя. Скорее всего, нет. А что знала мать? Думала ли она так же, как и он?

Он начал просматривать альбом медленно, снимок за снимком.

В 1969 году ему семь лет. Он в первый раз идет в школу. Цвета заметно поблекли. Но он помнит, как гордился своей темно-синей курточкой.

1971 год. Ему девять. Летний день. Они поехали в Варберг и сняли маленький домик на острове Еттерён. Полотенца на камнях, транзисторный приемник. Он даже запомнил музыку, которую передавали, когда отец снимал – «Плыви в лунном серебре», наверное, потому, что отец назвал пьесу как раз в тот момент, когда нажимал затвор. Это была идиллия – отец, мать, он и две девочки-подростка, его сестры. Яркое солнце, резкие тени. Но цвета тоже поблекли.

Снимки – это только поверхность, подумал он. Под этой поверхностью скрывается что-то другое. Мой отец жил двойной жизнью. Может быть, по ночам, когда все спали, он шел к скалам и кричал «Хайль Гитлер»? Может быть, там, на Еттерёне, в других домиках жили люди, которых он навещал, и они вели долгие разговоры о Четвертом рейхе, время которого, как они надеялись, раньше или позже наступит? Когда Стефан рос, в шестидесятые – семидесятые годы, никто не говорил о нацизме. Единственное, что он мог припомнить, как школьные приятели иногда шипели «жидовская морда» вслед чем-то не понравившемуся им пареньку, который даже и евреем-то не был. Иногда кто-то малевал свастику на стенах в уборной, и сторожа, ругаясь, ее отскребали. Но чтобы существовало какое-то нацистское движение, он припомнить не мог. Нацизм для него был историей.

Снимки вызывали воспоминания. Они были как камушки, по которым он прыгал вперед, в жизнь. Но он вспоминал и другое, чего не было на снимках.

Тогда ему было, скорее всего, лет двенадцать. Он мечтал о новом велосипеде. Отец не был скуп, но потребовалось немало времени, чтобы убедить его, что старый никуда не годится. Наконец, он сдался, и они поехали в Бурос.

В магазине им пришлось подождать – какой-то папа тоже покупал сыну велосипед. Он очень плохо говорил по-шведски. Прошло немало времени, прежде чем они удалились, ведя за рога новый велосипед. Хозяин магазина, ровесник отца, извинился, что заставил их ждать, и сказал:

– Югославы. Их все больше и больше.

– Что им здесь делать? – спросил отец. – Их давно пора отправить домой. Им нечего делать в Швеции. Нам финнов хватает. Я уже не говорю о цыганах. Тех просто надо давить.

Стефан запомнил это слово в слово. Он не придумал это потом – отец сказал именно так, и продавец промолчал. «Тех просто надо давить». Он, может быть, улыбнулся или кивнул, но промолчал. Не возразил. Потом они купили велосипед, привязали его к багажнику на крыше и вернулись в Чинну. Он помнил все очень ясно. А как среагировал он сам? Он был весь поглощен новым велосипедом. Он даже помнит запах в магазине – пахло резиной и машинным маслом. Но кое-что в глубине колодца памяти он все-таки обнаружил. Он все-таки как-то среагировал. Скорее всего, не на то, что отец предложил давить цыган и высылать югославов, а на то, что отец впервые высказал какое-то политическое мнение. Это было необычно.

Он не мог припомнить, чтобы в доме обсуждали что-то, кроме того, что приготовить на обед, что надо подстричь газон, какого цвета выбрать клеенку для кухни.

Правда, было исключение. Музыка. О музыке говорили много. Отец слушал исключительно старые джазовые записи. Он безуспешно пытался заставить Стефана слушать и восхищаться музыкантами, имена которых он помнил и сейчас. Кинг Оливер, корнетист, вдохновлявший Луи Армстронга. Когда он играл, то прикрывал пальцы носовым платком, чтобы другие трубачи не могли перенять его приемы. Кларнетист по имени Джонни Дудс. И конечно, великий Бикс Байдербекке. Раз за разом отец заставлял его слушать старые, поцарапанные пластинки, и Стефан притворялся, что ему нравится, что он в восторге, чего и добивался отец. Тогда было легче выпросить у него новый настольный хоккей или что-нибудь еще, чего в тот момент так хотелось. Но с большим удовольствием он слушал музыку, которую любили сестры. Иногда «Битлз», но чаще всего – «Роллинг Стоунз». Отец считал, что дочери для музыки потеряны, но сына он еще надеялся спасти.

В молодости он сам играл джаз. В гостиной на стене висело банджо. И он иногда играл на нем. Только аккорды, ничего другого. Банджо было марки «Левин», у него был очень длинный гриф. Очень дорогая штука, объяснил как-то отец, сделана в 20-е годы. Была и фотография ансамбля, в котором в молодости играл отец. Он назывался «Бурбон Стрит Бэнд» и состоял из контрабаса, трубы, кларнета, тромбона и ударных. И отец на банджо.

Так что о музыке в доме говорили. Но никогда не касались опасных тем, способных вызвать у отца взрыв ярости. Сколько он помнил свою юность, он постоянно боялся этих непредсказуемых вспышек гнева.

Но на этот раз они поехали в Бурос покупать велосипед, и отец впервые заговорил о чем-то ином, а не об этой отвратительной поп-музыке. Разговор шел о людях, о самом их существовании. «Тех надо давить». Он вспомнил, что было дальше.

Он сидел на переднем сиденье и в боковом зеркале видел, как новый велосипед покачивается на крыше.

– Почему цыган надо давить? – спросил он.

– Потому что это не люди, – ответил отец. – Они стоят ниже нас, они не такие, как мы. Если мы не наведем порядок в стране, все пойдет прахом.

Он помнил эти слова совершенно точно. Но было и другое. Память о памяти. Память о том, что его обеспокоили слова отца. Он не думал о том, что случится с цыганами, если они откажутся покинуть страну. Он беспокоился за себя. Если отец прав, то он тоже должен думать так же – что цыган надо давить.

На этом воспоминание кончалось. Он совершенно не помнил, о чем еще они говорили по дороге. Следующая картинка, которую ему удалось вызвать в памяти – мать встречает их во дворе и восхищается новым велосипедом.

Зазвонил телефон. Он вздрогнул, отложил альбом и взял трубку.

– Это Олауссон. Как ты себя чувствуешь?

Стефан почему-то был уверен, что звонит Елена. Он собрался с мыслями.

– Понятия не имею, как я себя чувствую. Хожу туда-сюда и жду.

– А ты в состоянии зайти?

– А что случилось?

– Так, ерунда. Когда ты сможешь быть?

– Через пять минут.

– Ну, скажем, через полчаса. Проходи прямо ко мне.

Стефан положил трубку. Олауссон не смеялся. Неужели Кальмар? – подумал он. Взломанная дверь, полицейские в Кальмаре задают вопросы. Оказывается, коллега, некий полицейский из Буроса был тут с неожиданным визитом. Может быть, он знает что-нибудь о взломе? Давайте-ка позвоним в Бурос и спросим.

Он внезапно вспотел. Он знал, что следов не оставил и доказать, что это именно он был в квартире Веттерстеда, невозможно. Но он будет вынужден говорить с Олауссоном и ни словом не сможет обмолвиться о содержимом коричневой папки из письменного стола Веттерстеда.

Телефон снова зазвонил. На этот раз – Елена.

– Разве ты не собирался приехать?

– У меня тут дела. Закончу и приеду.

– Какие это у тебя дела?

Он чуть не швырнул трубку.

– Мне надо на работу. Поговорим потом. Пока. Он был не в состоянии отвечать на вопросы.

Ему предстоял разговор с Олауссоном, и надо было придумать что-то похожее на правду.

Он подошел к окну и прорепетировал еще раз придуманную накануне версию. Проверил, чтобы все сходилось по времени. Потом надел куртку и пошел в полицию.

Он остановился, чтобы поздороваться с девушками в приемной. Никто не спросил, как он себя чувствует, из чего он немедленно сделал вывод, что все уже знают, что у него рак. Ответственный дежурный по фамилии Корнелиуссон тоже вышел его поприветствовать. Никаких вопросов ни о какой опухоли, ничего. Он вошел в лифт и нажал кнопку этажа, где находился кабинет Олауссона. Дверь в кабинет была полуоткрыта. Он постучал и услышал, как Олауссон что-то крикнул в ответ. Каждый раз, когда Стефану предстояло встретиться с Олауссоном, он загадывал, какой на том будет галстук. Олауссон был известен своими эксцентричными галстуками, и по рисунку, и по сочетанию цветов. Но на этот раз галстук был скромный, темно-синий. Стефан сел, и Олауссон тут же начал смеяться.

– Мы сегодня утром задержали взломщика. Большего кретина в жизни не видел. Ты же знаешь радиомагазин на Эстерлонггатан, чуть не доходя Южной площади? Он взломал заднюю дверь. Пока он трудился над замком, ему стало жарко. Он снял куртку и повесил. И в спешке забыл. А в кармане куртки – права, и даже визитные карточки. Этот сукин сын даже визитки напечатал! Он себя называет «консультант». Оставалось поехать домой и взять его. Он спал. Даже не вспомнил про куртку.

Олауссон замолчал. Стефан набрал в легкие воздуха. Лучше он сам начнет.

– Что ты хотел?

Олауссон покопался в бумагах на столе и вытащил несколько факсов:

– В общем, ерунда. Вот это пришло от коллег из Кальмара.

– Я там был, если тебе интересно.

– О том и речь. Ты был на Эланде у человека по имени Веттерстед. Где-то я слышал эту фамилию.

– Его брат был министром юстиции. Его убили несколько лет назад в Сконе.

– Вот оно что! Да-да, ты прав, я припоминаю. А что там произошло?

– Какой-то мальчишка. Насколько я помню из газет, он потом покончил с собой.

Олауссон задумчиво кивнул.

– А что случилось? – спросил Стефан.

– По-видимому, ночью кто-то взломал квартиру Веттерстеда в Кальмаре. И один из соседей утверждает, что ты там был днем. Его описание сходится с тем, что дал Веттерстед.

– Конечно, я там был. Я искал Веттерстеда. Вышел какой-то старик и объяснил, где его искать – на даче на Эланде.

Олауссон положил бумаги:

– Я так и думал.

– Что ты так и думал?

– Что есть объяснение.

Стефан сделал вид, что удивился:

– Какое объяснение? Кто-то считает, что это я взломал квартиру? Я же нашел его на Эланде!

– Это всего-навсего вопрос. Только и всего.

Стефан решил не выпускать инициативы. Иначе все будет выглядеть подозрительно.

– Это все?

– В основном.

– Меня в чем-то подозревают?

– Вовсе нет. Значит, ты искал Веттерстеда, а его не было дома?

– Я думал, что звонок не работает, и крепко постучал в дверь. Вероятно, не помню точно, у меня мелькнула мысль, что он вполне может быть глуховат – ему же далеко за восемьдесят. Сосед услышал стук.

– И ты поехал к нему на Эланд?

– Ну да.

– А оттуда домой?

– Не сразу. Я просидел несколько часов в библиотеке. Потом останавливался под Ёнчёпингом – поспать.

Олауссон кивнул.

– Послушай, – сказал Стефан, – будь у меня планы вернуться и взломать квартиру Веттерстеда, ей-богу, я не стал бы днем барабанить в его дверь и привлекать внимание всех соседей.

– Ну разумеется.

Голос Олауссона прозвучал примирительно. Стефан почувствовал, что ему удалось направить разговор в нужное русло. И все равно ему было тревожно. Кто-то мог видеть его машину. И эта дверь в подъезде, хлопнувшая как раз в тот момент, когда он выходил из квартиры.

– Никто, конечно, и не думает, что это ты вломился в квартиру. Но надо ответить на их вопросы как можно быстрее.

– Я и ответил.

– А ты ничего не заметил, что могло бы им помочь?

– Что я должен был заметить?

Олауссон коротко рассмеялся:

– Мне откуда знать?

– А мне?

Стефан понял, что Олауссон ему верит. Он соврал так легко и ловко, что сам себе удивился. Он подумал, что самое время перевести разговор.

– Надеюсь, воры ничего особо ценного не взяли.

Олауссон вновь взял один из факсов.

– Они утверждают, что воры вообще ничего не взяли. И это довольно странно, если учесть, что Веттерстед утверждает, что в квартире много дорогих вещей, прежде всего предметов искусства.

– Наркоманы плохо разбираются в ценах на живопись. Откуда им знать, какие именно полотна пользуются спросом у скупщиков краденого и коллекционеров.

Олауссон продолжал читать факс.

– Там были кое-какие драгоценности и даже наличные. Нормальные воры обычно интересуются такими вещами. Но все на месте.

– Может быть, их кто-то спугнул?

– Если их было несколько. Но все указывает на то, что это был один человек, причем профессионал. Не случайный взломщик-любитель.

Олауссон откинулся на стуле:

– Я звоню в Кальмар и говорю, что расспросил тебя. Скажу, что ты не заметил ничего такого, что могло бы им помочь.

– У меня, понятно, нет доказательств, что ночью меня уже не было в городе.

– А почему ты должен что-то доказывать?

Олауссон поднялся и немного приоткрыл окно. Стефан только сейчас заметил, что в комнате довольно душно.

– Во всем здании духота, – пожаловался Олауссон. – Что-то с вентиляцией. Аллергики маются. В предварилке у всех болит голова. Но никто ничего не делает – как всегда, нет денег.

Он снова сел. Стефан заметил, что Олауссон поправился – живот выпирал над брючным ремнем.

– Я никогда не был в Кальмаре, – сказал Олауссон. – И на Эланде не был. Говорят, там очень красиво.

– Если бы ты мне не позвонил, я бы нашел тебя сам. Я же не просто так искал Веттерстеда. Это имеет отношение к делу Герберта Молина.

– Каким образом?

– Герберт Молин был убежденным нацистом.

Олауссон смотрел на него с удивлением:

– Нацистом?

– В молодости, еще до того, как поступить в полицию, он пошел добровольцем воевать за Гитлера. Воевал до самого конца войны. И тогда и позже он никогда не изменял своим взглядам. Веттерстед знал его в молодости, и они поддерживали контакты до самого конца. Должен сказать, что Веттерстед – крайне неприятный тип.

– И ты поехал в Кальмар, чтобы поговорить с ним о Герберте?

– А это запрещено?

– Нет, конечно. Но я порядком удивлен.

– А ты что-нибудь знал о прошлом Герберта Молина? О его взглядах?

– Ровным счетом ничего. Это как гром среди ясного неба.

Олауссон нагнулся к нему:

– Это как-то связано с убийством?

– Очень может быть.

– А второй убитый? Скрипач?

– Ясной связи не видно. По крайней мере, не было видно, когда я оттуда уезжал. Но Молин переехал туда потому, что там живет женщина, тоже, кстати, нацистка состажем. Она помогла ему купить дом. Ее зовут Эльза Берггрен.

Олауссон покачал головой. Имя ему ничего не говорило. Стефан подумал, что история с Кальмаром закончена. Если у Олауссона и были какие-то подозрения, что он замешан во взломе, сейчас он их отмел.

– Все это звучит очень странно.

– Согласен. Но сомнений нет – человек, много лет работавший в буросской полиции, был нацистом.

– Какие бы у него ни были взгляды, полицейским он был неплохим.

Олауссон поднялся, показывая, что разговор окончен. Он проводил Стефана до лифта.

– Могу я спросить, как ты себя чувствуешь?

– Девятнадцатого мне опять в больницу. Потом поглядим.

Подошел лифт.

– Я позвоню в Кальмар, – сказал Олауссон.

Стефан шагнул в кабину.

– Ты, наверное, не знал, что Молин был еще и страстным танцором.

– Ты шутишь? И что он танцевал?

– В основном танго.

– Совершенно очевидно, что я не так уж много знал о Герберте Молине.

– Разве с остальными не так? Что мы знаем друг о друге, кроме того, что лежит на поверхности?

Дверь поползла и закрылась. Олауссон так и не успел ответить на последнюю сентенцию. Стефан вышел из здания полиции и остановился. Он не знал, что ему теперь делать. Кальмар как будто бы снят с повестки дня. Если, конечно, не окажется, что кто-то все-таки его видел ночью. Но это было маловероятно.

Он почему-то разозлился на свою нерешительность и громко выругался, так что проходившая мимо женщина отшатнулась.

Он вернулся домой и переодел сорочку. Посмотрел в зеркало – в детстве все говорили, что он похож на мать. Но с возрастом становилось все яснее, что он похож на отца. Кто-то наверняка знает, подумал он. Кто-то должен рассказать мне об отце и его политических взглядах. Надо связаться с сестрами. Но есть еще один человек, который должен знать. Друг отца, адвокат, который занимался его завещанием. Стефан сообразил, что он даже не знает, жив ли тот еще. Его звали Ханс Якоби. Фамилия, вообще говоря, еврейская, но он был светловолосым, высоким и могучим, играл в теннис, насколько помнил Стефан. Он открыл телефонный справочник. Там по-прежнему значилась адвокатская фирма «Якоби и Бранделль».

Он набрал номер. Трубку сняла женщина.

– «Якоби и Бранделль».

– Я ищу адвоката Якоби.

– Кто его спрашивает?

– Меня зовут Стефан Линдман.

– Адвокат Якоби на пенсии.

– Он был близким другом моего отца.

– Я припоминаю фамилию. Но адвокат Якоби очень стар. Он ушел на пенсию пять лет назад.

– Я главным образом и хотел поинтересоваться, жив ли он.

– Он болен.

– По-прежнему живет в Чинне?

– Он живет у дочери под Варбергом. Она за ним ухаживает.

– Мне бы очень хотелось его найти.

– К сожалению, я не могу дать ни адреса, ни телефона, поскольку адвокат Якоби просил, чтобы его оставили в покое. Он ушел очень достойно.

– В каком смысле?

– Передал всю свою клиентуру молодым коллегам. Прежде всего племяннику, Леннарту Якоби. Он теперь совладелец фирмы.

Стефан поблагодарил и повесил трубку. Наверняка не составит труда найти адрес в Варберге. Но он опять засомневался. Надо ли беспокоить старого немощного человека вопросами о давно прошедших временах? Он отложил решение этого вопроса на завтра. Сейчас у него было более важное дело.

В начале восьмого Стефан остановил машину рядом с домом в Норрбю, где жила Елена. Он посмотрел на ее окно.

Без Елены я сейчас ничто, подумал он. Без Елены я ничто.

21

Что-то насторожило его ночью. Один раз он проснулся оттого, что собака начала скулить. Он зашипел на нее, и она тут же замолчала. Потом ему приснились «Ла Кабана» и Хёлльнер. Он снова проснулся. Все еще ночь. Он лежал и вслушивался в темноту. Часы, висевшие на стойке палатки, показывали без четверти пять. Он попытался сообразить, что его встревожило – была ли причина в нем самом или что-то таилось там, снаружи, во мраке холодной осенней ночи. Хотя до рассвета было еще далеко, он расстегнул спальный мешок. Ночь была полна вопросов.

Если все сложится настолько скверно, что его будут судить, он будет осужден за убийство Герберта Молина. Он не собирался это отрицать. Если бы все шло, как задумано, он бы уже вернулся в Буэнос-Айрес, и его никогда бы не нашли. А убийство Герберта Молина заняло бы свое место в архиве нераскрытых преступлений шведской полиции.

Много раз, особенно часто в те дни и недели, когда он лежал в палатке на берегу озера, он обдумывал, не написать ли признание и попросить адвоката передать его шведской полиции после его смерти. Он написал бы, почему был вынужден убить Герберта Молина. Это был бы рассказ о давно прошедшем времени, о 1945 годе, объясняющий ясно и просто, что произошло. Но если его поймают сейчас, то обвинят в еще одном преступлении, которое он не совершал, – убийстве соседа Герберта Молина.

Он вылез из мешка и сложил в темноте палатку. Собака натянула поводок и завиляла хвостом. Он осветил фонариком место, где стояла палатка, чтобы убедиться, что не оставил никаких следов. Потом посадил собаку на заднее сиденье и тронулся в путь. Доехав до местечка под названием Сёрваттнет, он остановился на перекрестке и развернул карту. Больше всего ему хотелось бы свернуть на юг, оставить за собой холод и тьму, остановиться где-нибудь и позвонить Марии, что он возвращается. Но он знал, что не может так поступить, если он уедет, его существование будет отравлено навсегда. Он должен узнать, что произошло с Авраамом Андерссоном. Он повернул на восток и поехал по дороге на Ретмурен. Он оставил машину на одной из хорошо известных ему просек. Потом осторожно пошел к дому Молина. Собака молча шла рядом. Убедившись, что в доме никого нет, он завел собаку во двор, привязал к забору и пошел назад к машине, размышляя, что теперь у полиции будет над чем подумать.

Он поехал дальше. По-прежнему было темно. Он съехал на проселок, чтобы еще раз взглянуть на карту. Под колесами захрустел гравий. Отсюда было совсем рядом до норвежской границы, но туда он не собирался. Он проехал Фюнесдален, свернул на какую-то узкую дорогу и поехал наугад. Дорога резко уходила вверх, если он правильно понял карту, он был уже в горах. Он остановился, выключил мотор и стал ждать рассвета.

Когда небо на востоке стало медленно светлеть, он двинулся дальше. Лес стал реже, дорога все время шла в гору, тут и там виднелись небольшие дома, прячущиеся за валунами и кустарником. Здесь, по-видимому, был дачный поселок. Света ни в одном из окон не было. В одном месте дорогу перегородили ворота. Он вышел из машины, открыл их и поехал дальше. Он понимал, что едет в ловушку – если его преследуют, то у него не будет ни малейшего шанса отсюда выбраться. Но это его почему-то не волновало. Он хотел только одного – чтобы дорога кончилась. Тогда он должен будет принять решение.

Дорога и в самом деле кончилась. Он вышел и глубоко вдохнул холодный воздух. Утро еще не вступило в свои права, но света было достаточно, чтобы разглядеть вершины гор, далеко внизу лежала долина, а еще дальше снова начиналась горная цепь. Он пошел по тропинке между деревьями. Через несколько сот метров он наткнулся на старый деревянный дом. Он остановился. По тропинке, как он заметил, давно никто не ходил. Он подошел к дому и заглянул в окно. Дверь была заперта. Он попытался представить, где бы он сам спрятал ключ, будь это его дом. На одной из сложенных из камней ступенек, ведущих к крыльцу, стоял разбитый цветочный горшок. Он перевернул его – ключа не было. Тогда он пошарил под камнем. Так и есть – ключ был там, привязанный к дощечке. Он открыл дверь.

В лицо пахнуло застоявшимся воздухом давно не проветриваемого помещения. В доме была большая гостиная, спальня поменьше и кухня. Мебель светлого дерева. Он провел ладонью по одному из стульев и подумал, что хорошо бы завести светлую деревянную мебель в его темном доме в Буэнос-Айресе. На стенах висели коврики, на них были вышиты какие-то непонятные изречения. Он зашел в кухню и нажал на выключатель – все в порядке, свет есть. На столе стоял телефон. Он поднял трубку и послушал сигнал. Большой морозильник в кухне был битком набит продуктами. Он попытался понять, что это значит. Дом пустует только временно? Он не знал. Он достал пакет с замороженными гамбургерами и положил на стол. Открыл кран – вода исправно потекла.

Он сел и набрал длинный номер в Буэнос-Айресе. Ему никак не удавалось правильно вычислить разницу во времени. Он услышал длинные гудки и рассеянно подумал, интересно, кому придет счет за международный разговор со своей дачи в горах.

Ответила Мария. Как всегда, голос ее звучал нетерпеливо, как будто бы он оторвал ее от какого-то важного дела. Ее дни протекали в бесконечной уборке и готовке. Если у нее вдруг появлялось свободное время, она не находила себе места и начинала раскладывать сложнейший пасьянс, который он так и не мог постичь, хотя его не покидало чувство, что она жульничает. Не для того, чтобы пасьянс побыстрей сошелся, а, наоборот, чтобы заниматься им как можно дольше.

– Это я, – сказал он. – Ты меня слышишь?

Она говорила громко и быстро, как всегда, когда нервничала. Меня уже очень долго нет дома, подумал он. Она, наверное, думает, что я ее бросил, что я никогда не вернусь.

– Ты где? – спросила она.

– Все еще в Европе.

– Где в Европе?

Он вспомнил карту.

– В Норвегии.

– А что ты там делаешь?

– Изучаю мебель. Скоро приеду.

– Дон Батиста несколько раз тебя спрашивал. Он очень недоволен. Он говорит, что ты обещал ему реставрировать диван, который он хочет подарить дочери на свадьбу в декабре.

– Скажи ему, что я успею. Что еще случилось?

– А что может случиться? Революция?

– Откуда я знаю. Просто спрашиваю.

– Хуан умер.

– Кто?

– Хуан. Старый консьерж.

Она говорила теперь помедленней, но все равно слишком громко. Она, наверное, считала, что иначе он ее не услышит – ведь Норвегия так далеко. Интересно, сумеет ли она показать Норвегию на карте. Как странно – он особенно чувствует ее близость, когда она говорит об умерших. Смерть старого консьержа Хуана его не удивила. Несколько лет назад тот перенес инсульт и после этого еле-еле, приволакивая ногу, передвигался по двору, как бы примеряясь к работе, сделать которую надо бы, но сил уже нет.

– Когда похороны?

– Уже похоронили. Я положила на гроб цветы. От тебя тоже.

– Спасибо.

Они замолчали. В трубке шипело и потрескивало.

– Мария, – сказал он. – Я скоро приеду. Мне тебя очень не хватает. Я тебе не изменил. Но это очень важная поездка. Я как во сне, мне все время кажется, что я в Буэнос-Айресе, а все мне только снится. Мне надо было увидеть то, чего я раньше не видел. Не только их светлую мебель, но и себя самого. Я старею, Мария. В моем возрасте надо ездить одному, чтобы понять, кто ты есть. Я возвращаюсь другим человеком.

– Каким еще другим? – спросила она с беспокойством.

Он знал, что Мария очень боится перемен. Зачем он все это говорит?

– Я стал лучше, – сказал он. – В дальнейшем буду есть только дома. Может быть, иногда, очень редко, загляну в «Ла Кабану».

Судя по ее молчанию, она ему не поверила.

– Я убил человека, – сказал он. – Человека, который много лет назад, когда я еще жил в Германии, совершил чудовищное преступление.

Зачем он это сказал? Он и сам не знал. Исповедь по телефону с одного конца земли на другой. Он, исповедующийся, сидит в горной хижине в шведском Херьедалене, а она, исповедник, – в тесной и сырой квартире в центре Буэнос-Айреса. Признание человеку, который просто не поймет, о чем речь, который вообще не в состоянии представить себе, что он, Арон Зильберштейн, способен на насилие по отношению к другому человеку. Наверное, слова эти вырвались у него потому, что ему просто-напросто стало уже не под силу нести этот груз в одиночку. Он должен был с кем-то поделиться. Пусть даже с Марией, хотя она и не поймет, о чем он говорит.

– Когда ты приедешь? – снова спросила она.

– Скоро.

– Квартплату опять повысили.

– Помолись за меня.

– Из-за квартплаты?

– Плюнь на квартплату. Думай обо мне. Утром и вечером.

– А ты вспоминаешь меня, когда молишься?

– Я не молюсь, Мария, ты же знаешь. В нашей семье молишься ты. Мне надо заканчивать разговор, но я еще позвоню.

– Когда?

– Не знаю. Пока, Мария.

Он положил трубку. Надо было бы сказать, что он ее любит. Может быть, это и не так, но она все равно самый близкий ему человек. Она будет рядом с ним, она будет держать его руку, когда ему придет время умирать. Но она, похоже, не поняла. Она не поняла, что он и в самом деле убил человека.

Он встал и подошел к низкому окну. Уже совсем рассвело. Он смотрел на горы, но перед глазами была Мария – как она сидит в красном плюшевом кресле у телефонного столика.

Ему очень хотелось домой. Он сварил кофе и открыл наружную дверь, чтобы немного проветрить. Он знал, что сказать, если кто-то вдруг появится на тропинке. Герберт Молин – да, он его убил. Но не второго. Никто, конечно, не появится, постарался он убедить сам себя. Здесь никого нет. Вполне можно обосноваться в этой бревенчатой хижине, пока он пытается найти ответ – что же произошло там, в лесу, когда кто-то убил Авраама Андерссона.

На полке стояла фотография в рамке. Двое детей сидят на каменной ступеньке крыльца – как раз на той, под которой он нашел ключ. Они смотрят прямо в объектив. Он снял фото с полки и повернул обратной стороной. Там стояла дата – 1998 год. Кроме того, была надпись – «Стокгольм». Он методично осмотрел дом – ему хотелось узнать, кому он принадлежит. Наконец, нашелся счет из магазина электротоваров в Свеге. Он был выписан на человека по имени Фростенгрен из Стокгольма. Это успокоило его – вряд ли кто-то приедет сюда из Стокгольма в это время года. К тому же ноябрь – как раз тот месяц, когда туристов уже нет, а лыжники еще не появились. Единственное – надо всякий раз убедиться, что тебя никто не видит, когда сворачиваешь на проселок. И не появился ли кто-то в заколоченных домах по дороге.

Остаток дня он провел в доме. Он долго, без сновидений, спал, потом проснулся отдохнувшим и спокойным. Выпил кофе, поджарил гамбургеры. Он то и дело подходил к окну полюбоваться на горы. В два часа дня пошел дождь. Он зажег лампу над столом в гостиной и сел у окна. Ему надо было подумать – что предпринять дальше.

У него был только один несомненный отправной пункт: Арон Зильберштейн, или Фернандо Херейра, кем он был сейчас, совершил убийство. Если бы он был верующим, как Мария, он угодил бы за это преступление в ад. Но он не верил ни в каких богов, кроме тех, кого он сам в минуты слабости создавал себе, нуждаясь в их помощи. Бог – для бедных и слабых, а он не был ни тем ни другим. Уже ребенком он был вынужден надеть на себя толстый защитный панцирь, и этот панцирь прирос к нему навсегда. Он и сам толком не знал, кем он был в первую очередь – евреем или немецким эмигрантом в Аргентине. Ни иудаизм, ни еврейские традиции, ни даже еврейская общность никогда и ничем не помогли ему в жизни.

В конце шестидесятых он собрался и поехал в Иерусалим. Это было через пару лет после большой войны с Египтом, и поездка эта вовсе не была паломничеством – ему было просто любопытно. Может быть, он предпринял путешествие ради отца – еще не зная тогда, кто его убил. В одной гостинице с ним жил пожилой еврей из Чикаго, очень религиозный, настоящий ортодокс. Они несколько раз встречались за завтраком. Исаак Садлер был очень приветлив. С грустной улыбкой, которая, впрочем, не скрывала, что он по-прежнему с трудом верит, что остался в живых, Садлер рассказал Арону, что сидел в концлагере. Когда пришли американские солдаты, он был настолько истощен, что сил хватило только на то, чтобы объяснить им, что его пока не надо хоронить – он еще живой. После этого для него стало очевидно, что надо ехать в Америку и жить там. Как-то за завтраком они говорили о возмездии и вспомнили Эйхмана. К концу шестидесятых Арон почти потерял надежду найти убийцу отца.

Но разговор с Исааком Садлером вернул ему вдохновение – мысленно он всегда употреблял это слово, «вдохновение», – продолжать поиски. Исаак Садлер непоколебимо верил, что казнь Эйхмана была справедливой.

Поиски немецких нацистов должны продолжаться, пока остается теоретическая возможность, что те, кто совершил все эти чудовищные преступления, еще живы.

Даже после возвращения из Иерусалима собственные еврейские корни интересовали Арона очень мало. Но он вновь начал поиски. Он обратился даже в фонд Симона Визенталя в Вене, но это ничего не дало. Пройдет еще много времени, пока на его жизненном пути возникнет Хёлльнер и даст ему ключ к решению загадки.

Он сидел в хижине, принадлежащей некоему Фростенгрену, и смотрел на горы. Он таки нашел иголку в стоге сена, и он не спасовал в решающий момент. Герберт Молин был мертв. Все шло согласно плану. До тех пор, пока не возник второй, сосед Молина, которого тоже убили. Так же, как и Молина – возле его собственного дома. Как будто тот, кто убил Андерссона, подражал Арону. Два одиноких старика, живущих только для себя. У обоих собаки. Обоих убили не в доме, а рядом. Но важнее было не то, что объединяло два убийства, а их различия. Он не знал точно, что думает полиция. Но он-то видел эти различия ясно, поскольку не убивал Авраама Андерссона.

Он рассеянно наблюдал, как с гор сползают в долину клочья тумана. К определенным выводам он уже пришел. Тот, кто убил Андерссона, очень хотел, чтобы все выглядело так, будто оба убийства совершил один и тот же человек Но здесь-то и была загадка. Кто мог знать об убийстве Молина в таких деталях? Арон точно не знал, что писали в газетах, и понятия не имел, что говорила полиция на пресс-конференциях, которые, по его представлениям, должны были состояться. Кто может это знать?

Было и еще одно большое «почему». У того, кто убил Андерссона, должен быть мотив. Пружина сжалась, подумал он. Со смертью Молина был запущен какой-то механизм, означавший, что Авраам Андерссон неизбежно должен умереть.

Но кем он был запущен и почему? Весь день он пытался подойти к ответу на эти вопросы с разных сторон. Он то и дело принимался готовить себе еду – не потому, что был голоден, а чтобы успокоиться. Он не мог избавиться от угнетающей его мысли, что он каким-то образом причастен к смерти Андерссона. Может быть, между этими двоими существовали какие-то тайные связи? Какие-то общие секреты, которые могли быть раскрыты после смерти Молина? Наверное, так оно и было. Что-то, чего он не знал и не мог знать. Смерть Молина представляла для кого-то большую опасность, и Андерссон должен был умереть, чтобы какая-то тайна не выплыла наружу.

Он вышел во двор. Сильно пахло намокшим мхом. Над головой плыли низкие облака. Совершенно беззвучно, подумал он. Облака движутся совершенно беззвучно. Он медленно обошел бревенчатый домик, раз, потом еще раз.

Существует еще один человек, появлявшийся несколько раз в глуши, где жили Молин и Андерссон. Женщина. Он трижды видел, как она шла лесом, чтобы навестить Герберта Молина. Он шел за ними, когда они прогуливались по лесным тропкам Один раз они пошли к озеру, и он испугался, что они обнаружат его палатку. Но у последнего поворота, не дойдя совсем немного, они повернули, и он выдохнул с облегчением Он крался за ними через лес, как какой-нибудь индеец из читанных им в детстве книг Эдварда С. Эллиса. Они о чем-то разговаривали, изредка смеялись.

Погуляв, они зашли в дом. Арон подкрался с задней стороны дома и услышал звуки музыки. Он не поверил своим ушам – кто-то пел на испанском, причем именно на аргентинском испанском, с характерной интонацией, которой нет ни в одной испаноязычной стране, кроме Аргентины. После музыкальной интерлюдии, продолжавшейся полчаса или час, все стихло. Может быть, они занимались любовью, но точно он так и не узнал. Может быть, и занимались, но в полной тишине – ни скрипа кровати, ни вздохов, ни стонов. Потом он провожал ее до машины. Они всегда пожимали друг другу руки на прощанье, никаких поцелуев или объятий. Она садилась в машину и уезжала на восток.

Ему было интересно, кто она. Теперь он знал или думал, что знает, – ее зовут Эльза Берггрен. Это имя стояло на обратной стороне выброшенного в пепельницу ресторанного счета рядом с именами Герберта Молина и Авраама Андерссона, образуя один из углов треугольника. Что значил этот треугольник, он не мог сообразить. Может быть, Эльза Берггрен тоже была нацисткой, поселившейся на старости лет в Херьедалене?

Он, не отрываясь, смотрел на склоны гор и пытался сформулировать версию. Треугольник с тремя вершинами – Герберт Молин, Авраам Андерссон и Эльза Берггрен. Были ли знакомы между собой Эльза Берггрен и Андерссон, он не знал. При нем, во всяком случае, они не встречались. Они оказались участниками сочиненной им драмы.

И еще раз обошел он вокруг дома. Где-то вдалеке послышался звук – летел самолет. Потом опять все стихло, кроме шума горного ветра.

Другого объяснения просто нет, подумал он. У этих троих было что-то общее, полицейский нарисовал все правильно. Какая-то общая тайна. Поскольку Герберт Молин умер, Авраам Андерссон тоже должен был умереть. Осталась только одна вершина треугольника – Эльза Берггрен. Это она носит на шее невидимый ключик к тайне.

Он вернулся в дом. Следующий пакет гамбургеров уже почти оттаял. Он должен поговорить с Эльзой Берггрен, иначе он никогда не узнает эту тайну.

Вечер ушел на обдумывание плана. Он зашторил окна и поставил настольную лампу на пол, чтобы свет не проникал наружу, в окружившую его тьму. Он сидел за столом до полуночи. Теперь он знал, что делать. Он понимал, что идет на риск. Но выбора у него не было.

Перед тем, как идти спать, он набрал еще один номер в Буэнос-Айресе. Человек, взявший трубку, очень спешил. На том конце провода слышен был гул голосов.

– «Ла Кабана», – сказал тот. – Алло!

Арон положил трубку. Ресторан работает, как всегда. Скоро он войдет туда и сядет за свой всегдашний столик, направо, у окна, выходящего на Авенида Коррьентес.

Рядом с телефоном лежал справочник, где он без труда нашел телефон и адрес Эльзы Берггрен. В справочнике была и карта – дом стоял в Свеге, на южном берегу реки, и он вздохнул с облегчением, что не придется опять рыскать по лесам. Но это означало и риск быть увиденным. Он записал адрес на бумажке и положил справочник на место.

Эту ночь он спал очень беспокойно и проснулся совершенно измученный. Почти весь день он провел в постели, поднимаясь только, чтобы залезть в морозильник и найти что-нибудь поесть.

Он провел в доме Фростенгрена еще три дня, пока не почувствовал, что силы начали к нему возвращаться. На четвертый день он прибрался, но оставался на месте до середины дня. Он запер дом и положил ключ на прежнее место. В машине он снова развернул карту. Хотя было маловероятно, что полиция выставила посты на дорогах, он решил не ехать в Свег кратчайшим путем.

Вместо этого он направился на север, в сторону Володалена, в Миттодалене свернул на Хеде и приехал в Свег, когда уже темнело. Он оставил машину на въезде в город, где были магазины и заправка. Там же висел щит с картой города. Он нашел дом Эльзы Берггрен – белый дом, окруженный просторным садом. На первом этаже было освещено одно окно. Он огляделся. Когда он решил, что увидел все, что ему нужно знать, он вернулся к машине.

Предстояло еще несколько часов ожидания. Он зашел в магазин, выбрал вязаную шапочку и встал в самую длинную очередь к кассе. Кассирша, как он заметил, была чем-то раздражена. Он заплатил без сдачи и, выходя из магазина, был совершенно уверен, что она никогда не вспомнит ни как он выглядел, ни как был одет. В машине ножом проделал в шапочке отверстия для глаз.

К восьми часам машин стало заметно меньше. Он переехал мост и, свернув на парковку, поставил машину так, чтобы ее не было видно с дороги. Потом долго сидел в машине и ждал. Чтобы скоротать время, он мысленно поменял обивку на диване, который Дон Батиста собирался подарить дочери на свадьбу.

В полночь он посчитал, что пора.

Вынул из багажника захваченный в хижине топорик.

Подождал, пока проедет грузовик.

Потом быстро перебежал дорогу и скрылся на тропинке, идущей вдоль реки.

22

В два часа ночи Стефан выскочил из дома Елены как ошпаренный. Но не успел он выйти на улицу, как ярость уже прошла. Но вернуться он не решился, хотя очень хотелось. Он сел в машину и погнал в город. Но на Аллегатан он не поехал – домой ему не хотелось. У церкви Густава Адольфа он выключил мотор. Вокруг было темно и пусто.

Что, собственно, произошло? Елена была ему очень рада. Они сидели в кухне за бутылкой вина. Он рассказывал о своей поездке, о внезапном приступе болей. О Герберте Молине, Аврааме Андерссоне и Эмиле Веттерстеде рассказал лишь в общих чертах. Елена в первую очередь хотела услышать, как он себя чувствует. Она была полна сострадания, глаза выдавали беспокойство. Они засиделись допоздна, но на вопрос, не устала ли она, Елена упрямо качала головой. Нет, не устала, она хочет дослушать его рассказ. Есть вещи поважнее сна, сказала она. Наконец, они все же собрались ложиться. И тут мимоходом, протирая винные бокалы, она спросила, почему он звонил так редко – неужели он не понимает, как она беспокоится за него?

– Ты же знаешь, я не люблю телефон. Мы уже сто раз об этом говорили.

– И все равно, можно просто набрать номер и сказать: «Привет!», а потом повесить трубку.

– Ну что ты на меня наседаешь?

– Я просто спросила, почему ты так редко звонил.

Тут он бросился к вешалке, надел на ходу куртку и выскочил за порог, о чем пожалел уже на площадке. Мелькнула и исчезла мысль, что не стоит садиться за руль – если его остановят, это будет расценено как вождение в нетрезвом виде. Я пытаюсь убежать, подумал он. Пытаюсь убежать от девятнадцатого ноября. То блуждаю в лесу в Херьедалене, то вламываюсь в квартиру в Кальмаре, а теперь езжу на машине под градусом. Болезнь гонит меня куда-то, вернее сказать, даже не болезнь, а страх перед болезнью, и страх этот так силен, что я не могу даже выдержать общество самого близкого мне человека, женщины, доказавшей много раз, что она честна со мной и по-настоящему меня любит.

Он достал из кармана телефон и набрал ее номер.

– Что с тобой? – спросила она.

– Не знаю. Но ты прости меня. Я не хотел ничего такого.

– Да я прекрасно понимаю. Приедешь?

– Я посплю дома.

Он сам не знал, почему он так сказал. Она молчала.

– Я позвоню завтра, – сказал он, пытаясь придать голосу бодрость.

– Посмотрим, – устало ответила она и положила трубку.

Он выключил телефон и долго сидел не шевелясь в темноте. Потом запер машину и пошел пешком на Аллегатан. Наверное, смерть так и выглядит – одинокий ночной путник. Одинокий ночной путник.

Он спал беспокойно и проснулся уже в шесть часов утра. Елена наверняка уже проснулась. Надо было бы ей позвонить, но он почему-то не мог. Он заставил себя плотно позавтракать и пошел за машиной. Дул сильный порывистый ветер, было холодно. Он поехал из Буроса на юг, свернул на Чинну и остановился перед домом, где прошло его детство. Он знал, что теперь здесь живут художники-керамисты – они переделали отцовский гараж в студию. Сейчас, в слабом утреннем свете, дом выглядел заброшенным. Дерево, на котором когда-то висели качели, сгибалось под порывами ветра.

Ему вдруг живо представился отец. Вот он открывает дверь, выходит на крыльцо и направляется к Стефану. Но на нем не обычный его костюм и серый плащ, а мундир, тот самый мундир, что висел в шкафу у Эльзы Берггрен.

Он снова выехал на магистраль и не останавливался до самого Варберга. В кафе напротив вокзала он выпил кофе, попросил телефонный справочник и тут же нашел номер Анны Якоби. Она жила в районе частных вилл на южной окраине города. Надо бы позвонить сначала, подумал он, но тогда Анна Якоби, или кто там, возьмет трубку, наверняка скажет, что старый адвокат не в состоянии принимать посетителей. Порядком поплутав, он нашел нужный адрес.

Дом оказался очень старый, построенный, по-видимому, в начале века, и разительно отличался от стоящих рядом современных вилл. Стефан открыл калитку и пошел по дорожке к входной двери, расположенной под широкой верандой. Он уже поднял руку, чтобы нажать кнопку звонка, как вдруг его одолели сомнения. Что я делаю? Что он может мне рассказать? Он был приятелем отца, по крайней мере, внешне это так выглядело. Как относился отец к евреям, я боюсь даже догадываться. Но они оба, отец и Якоби, принадлежали к небольшой группе городской элиты, так что для отца, наверное, важнее было поддерживать с ним хорошие отношения. Как он на самом деле относился к Якоби, я никогда не узнаю.

Он решил начать с общества «Благо Швеции», упомянутого в отцовском завещании. Он когда-то уже задавал Якоби этот вопрос и задаст его еще раз. Если будет нужно, он честно скажет, что это связано со следствием по убийству Молина. Я уже врал в глаза Олауссону, хватит, подумал он. Не хочу врать. Он позвонил в дверь.

После второго звонка дверь открыла женщина лет сорока. У нее были очки с толстыми стеклами, отчего зрачки казались ненормально большими. Он представился.

– Отец никого не принимает, – сказала она. – Он стар и болен и не хочет, чтобы его тревожили.

Из дома доносились звуки классической музыки.

– Отец каждое утро слушает Баха, если вам интересно. Сегодня он попросил меня поставить Третий Бранденбургский концерт. Он говорит, что только музыка привязывает его к жизни. Музыка Баха.

– У меня очень важное дело.

– Отец уже давно не занимается никакими делами.

– Это дело личное. Когда-то он занимался завещанием моего отца. Я тогда говорил с ним. Сейчас вопрос о сумме, завещанной некоему обществу, всплыл вновь, в связи с серьезным правовым конфликтом. Но я не хочу скрывать, что для меня лично это очень важно.

Она покачала головой:

– Я не сомневаюсь, что дело важное. Но все равно – нет.

– Только несколько минут.

– Нет. Я очень сожалею.

Она сделала шаг назад, чтобы закрыть дверь.

– Ваш отец стар. Возможно, он скоро умрет. А я еще молод, но очень вероятно, что и я тоже скоро умру. Потому что у меня рак. И мне будет легче, если он ответит на мои вопросы.

Анна Якоби внимательно посмотрела на него через свои толстые очки. От нее пахло очень крепкими духами, так что даже щекотало в носу.

– Надеюсь, что такими вещами, как смертельная болезнь, не шутят?

– Я могу дать номер телефона моего врача в Буросе.

– Я спрошу отца. Но если он откажется, вам придется уйти.

Она закрыла за собой дверь. В доме по-прежнему слышны были звуки музыки. Стефан ждал. Он уже подумал было, что она не вернется, как Анна появилась на пороге.

– Не больше пятнадцати минут, – сказала она. – Имейте в виду – я засекла время.

Она проводила его в комнату в торце дома. Музыка все еще звучала, хотя громкость убавили. Комната была большая, с голыми стенами, посередине стояла больничная кровать.

– Говорите в левое ухо, – сказала она. – Правым он совсем не слышит.

Она закрыла за собой дверь. В голосе ее чувствовалась усталость и раздражение глухотой отца. Он подошел к постели. Лежащий на ней человек был очень худ, на грани истощения. Чем-то он напоминал Эмиля Веттерстеда. Тоже ждет смерти.

Якоби повернул голову и показал рукой на стоящий у кровати стул.

– Сейчас музыка кончится, – сказал он. – Извините, но я совершенно убежден, что это преступление – начинать разговор под музыку Иоганна Себастьяна.

Стефан сел на стул. Якоби взял пульт и прибавил громкость. Музыка заполнила комнату. Он лежал с закрытыми глазами и слушал.

Когда концерт закончился, он дрожащим пальцем нажал кнопку на пульте и положил его на живот.

– Я скоро умру, – сказал Якоби. – Это большое счастье – жить в эпоху после Баха. Мое личное летоисчисление знает только две исторические эпохи – до Баха и после Баха. Кто-то из поэтов даже написал об этом стихи, забыл его имя. Я удостоен великой милости – провести мои последние дни в обществе его музыки.

Он лег поудобнее.

– Но теперь музыка кончилась, и мы можем говорить. Что вы хотели?

– Меня зовут Стефан Линдман.

– Это мне уже сообщили, – сказал Якоби нетерпеливо. – Я помню вашего отца, я составлял его завещание. Вы же об этом хотели говорить? Но неужели вы думаете, что я помню содержание какого-то завещания? За сорок лет практики я составил не меньше чем тысячу завещаний.

– Там было упомянуто пожертвование в общество «Благо Швеции».

– Что-то такое помню – хоть и не уверен.

– Выяснилось, что это общество – составная часть шведской нацистской организации.

Якоби нервно забарабанил пальцами по одеялу:

– Нацизм умер вместе с Гитлером.

– И тем не менее в Швеции немало людей, передающих средства в эту организацию. Среди них много и молодых людей.

Якоби смотрел на него, не мигая.

– Кто-то собирает марки. Или спичечные этикетки. Ничего необычного в том, что кто-то коллекционирует отброшенные политические идеалы, я не вижу. Люди всегда тратят жизнь на чепуху. Например, бесконечные и ничего не говорящие сериалы – их создатели просто-напросто презирают зрителей, считают их законченными кретинами. Люди таращатся на эти серии и умирают, не досмотрев.

– Мой отец пожертвовал деньги этой организации. Он был нацистом?

– Я знал вашего отца как патриота с развитым национальным сознанием.

– А мать?

– Я ее почти не знал. Она еще жива?

– Умерла.

Якоби раздраженно прокашлялся:

– Зачем вы вообще пришли?

– Чтобы спросить, был ли мой отец нацистом.

– И почему вы решили, что я могу ответить на этот вопрос?

– Сейчас уже не осталось почти никого, кто бы мог на него ответить.

– Я уже ответил. Но мне интересно, почему вы решили меня побеспокоить.

– Я обнаружил его имя в списках членов нацистской организации. Я не знал, что он был нацистом.

– Какие еще списки?

– Я точно не знаю. Но там больше тысячи имен. Многие уже умерли. Но члены их семей продолжают вносить деньги.

– У организации должно быть имя. Как она там называлась? «Благо Швеции»?

– По-видимому, это некое добровольное объединение, но оно явно кому-то подчиняется. Кому – не знаю.

– Где вы нашли эти списки?

– Пока секрет.

– И ваш отец был в этих списках?

– Да.

Якоби облизнул губы. Стефан решил, что он пытается улыбнуться.

– В тридцатые – сороковые годы Швеция была вполне нацистской страной. Нацизм, в частности, был очень популярен среди юристов. Не только великий Бах был немцем. Швеция всегда заимствовала свои идеалы из Германии – литературные, музыкальные, политические. Так было до конца войны. Потом время переменилось, и мы стали черпать свои идеалы в США. Но не надо думать, что, поскольку Гитлер привел свою страну к страшной катастрофе, культ белого сверхчеловека и ненависть к евреям прекратили существование. Все эти идеи по-прежнему живы в сознании поколения, которому вдолбили их еще в юности. Ваш отец принадлежал к этому поколению, а может быть, и мать. И кстати, никто не уверен, что эти теории не возродятся вновь.

Якоби замолчал – говорить ему мешала одышка. Дверь позади Стефана открылась. Анна Якоби принесла отцу стакан воды.

– Время истекло, – сказала она.

Стефан поднялся.

– Вы вполне удовлетворены ответом? – спросил Якоби.

– Пытаюсь понять, – сказал Стефан.

– Дочь сказала, что вы больны.

– У меня рак.

– Неизлечимый?

Якоби задал этот вопрос неожиданно бодрым тоном, как будто его радовала мысль, что смерть – не только удел стариков, проводящих последние дни жизни, слушая Баха.

– Надеюсь, что излечимый.

– Разумеется. Но смерть – это наша тень, мы не можем от нее избавиться. И в один прекрасный миг эта тень превращается в дикого зверя, и скрыться от него мы не можем.

– Надеюсь, что меня вылечат, – повторил Стефан.

– Если нет, предлагаю Баха. Единственное лекарство, которое помогает. Музыка Баха утешает, облегчает боли и придает мужества.

– Спасибо, запомню. Спасибо, что уделили мне время.

Якоби молча закрыл глаза. Стефан и Анна Якоби вышли из комнаты.

– Мне кажется, у него боли, – сказала дочь в прихожей. – Но он не хочет принимать болеутоляющих лекарств. Говорит, что не может слушать музыку, когда у него в голове туман.

– А чем он болен?

– Старость и отчаяние. Ничего больше.

Стефан протянул руку и попрощался.

– Надеюсь, все будет хорошо, – сказала она, – вас вылечат.

Он вернулся к машине, сгибаясь от сильного ветра. Что делать дальше? – спросил он себя. Я побывал у умирающего старика, чтобы спросить, знал ли он, что мой отец был нацистом. Могу, конечно, расспросить сестер – знали ли они. Или, во всяком случае, посмотреть на их реакцию. А дальше? Что мне делать с ответами? Он сидел в машине, не двигаясь. Женщина, преодолевая ветер, толкала детскую коляску. Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась из виду. Вот и все, что у меня есть. Сижу в машине среди вилл под Варбергом. Я никогда сюда не вернусь и скоро забуду, как называлась улица и как выглядел дом.

Он решил позвонить Елене и вытащил телефон. Там было сообщение. Звонил Джузеппе. Он набрал его номер, и Джузеппе сразу взял трубку.

– Ты где? – спросил он.

– В Варберге.

– Как ты себя чувствуешь?

– Прилично.

– Я только хотел тебе рассказать, что у нас происходит. У тебя есть время?

– Сколько угодно и даже больше.

Джузеппе засмеялся.

– Так не бывает, – сказал он. – А мы немного продвинулись, в основном в вопросе об оружии. В случае Молина использовали целый арсенал – дробовик, патроны со слезоточивым газом, может быть, еще что-то. Их, разумеется, где-то украли. Мы запросили сводку всех краж оружия. По-прежнему неясно, откуда оно взялось, но кое-что прояснилось. Во всяком случае, мы теперь знаем, что при убийстве Андерссона использовалось другое оружие, чем в случае Молина. Техники абсолютно уверены. И тут возникает версия, которую мы не прорабатывали.

– Что их было двое?

– Точно.

– А может быть, все-таки один.

– И так может быть. Но версию отбрасывать нельзя. И еще одна новость: в Сетере поступило заявление о краже оружия. Хозяин неделю отсутствовал, а когда приехал, обнаружил, что дом взломан и оружие исчезло. Это выплыло, когда мы начали интересоваться, не пропадало ли в последнее время огнестрельное оружие. Калибр совпадает с ружьем, из которого убили Андерссона. Но никаких следов вора не нашли.

– А как он взломал виллу? Способ взлома иногда помогает найти вора.

– Очень аккуратно и красиво вскрыл входную дверь. И сейф с оружием. То есть работал профессионал. Не дилетант.

– Ты считаешь, что кто-то украл оружие с определенной целью.

– Примерно так.

Стефан попытался представить себе карту.

– Сетер ведь в Даларне, если я не ошибаюсь?

– Из Авесты и Хедемуры дорога идет через Сетер в Бурленге, а дальше – прямиком на Херьедален.

– Кто-то едет с юга, по дороге раздобывает оружие и направляется прямо к Аврааму Андерссону?

– Наверное, так и было. Но у нас нет мотива. И убийство Андерссона, если это не тот же самый преступник, приобретает совсем иную окраску. В этом случае и в самом деле непонятно – что происходит? Может быть, это только начало, а продолжение следует?

– Думаешь, будут еще насильственные преступления?

Джузеппе коротко засмеялся:

– «Насильственные преступления». Полицейские иногда выражаются довольно странно. Иногда мне кажется, это потому, что преступник всегда на шаг впереди. И он-то говорит вполне понятным языком, не то что мы, мы все время подыскиваем эвфемизмы.

– Ты хочешь сказать, что возможны дальнейшие убийства?

– Проблема в том, что мы этого не можем знать. И если оружие и в самом деле другое, то велика вероятность, что и преступник другой. Ты, кстати, сейчас едешь куда-то?

– Да нет, стою на месте.

– Тогда я продолжаю. Во-первых, собака. Кто ее похитил и отвез в дом Молина? И зачем? Мы ничего не знаем, кроме того, что собаку отвезли на машине. А на самый важный вопрос – зачем? – ответа нет.

– Можно, конечно, подумать, что это такой мрачный юмор.

– Можно подумать и так. Но здесь у нас народ не особенно понимает то, что ты называешь мрачным юмором. Все раздражены и обеспокоены, это ясно видно, когда ходишь по домам и ищешь вероятных свидетелей. Все хотят помочь следствию.

– Странно, что никто ничего не видел.

– Какие-то невнятные сведения мы получили, но ничего реального, ничего такого, что могло бы хоть как-то определить направление поисков.

– Эльза Берггрен?

– Рундстрём привез ее в Эстерсунд и проговорил с ней целый день. Она верна себе – ему сказала то же, что и нам. При своих мерзких воззрениях показания дает очень уверенно. Она не знает, кто убил Молина. Авраама Андерссона она видела только один раз, причем мельком, когда была в гостях у Герберта Молина, а Андерссон заглянул на секунду, проезжая мимо. Мы даже обыскали ее дом в поисках оружия, но ничего не нашли. Я думаю, она сказала бы нам, если бы беспокоилась, что и до нее кто-то доберется.

В трубке затрещало. Стефан успел несколько раз крикнуть «Алло!», прежде чем вновь возник голос Джузеппе.

– Все это, похоже, займет много времени, и это меня бесит.

– Нашлись какие-то связи между Молином и Андерссоном?

– Копаем. Но жена Андерссона сказала, что слышала имя Молина всего один раз – он упомянул его как соседа. Как упомянул бы любого. И особых причин не верить ей нет. Дальше мы пока не продвинулись.

– А дневник?

– Что ты имеешь в виду?

– Путешествие в Шотландию. Человек с инициалом «М».

– Я не пойму, почему это так важно.

– Я просто спрашиваю.

Джузеппе вдруг сильно чихнул прямо в трубку. Стефан отодвинул от уха телефон, как будто существовал риск переноса заразы с радиоволнами.

– Обычная осенняя простуда. Всегда в это время.

Стефан глубоко вдохнул и рассказал о поездке в Кальмар и на Эланд. Он, разумеется, умолчал о ночном визите в квартиру Веттерстеда, но рассказал о его нацистских взглядах.

Когда он закончил, последовала долгая пауза. Он даже подумал, что разговор прервался.

– Я предложу Рундстрёму связаться с центральным полицейским управлением, – наконец сказал Джузеппе. – Там есть специальный отдел по борьбе с нацистскими и террористическими группировками. Мне трудно представить, чтобы эти бритоголовые сопляки были как-то причастны к тому, что случилось.Но абсолютной уверенности, понятно, нет.

Стефан сказал, что это, по его мнению, очень разумно, и они попрощались. Он вдруг захотел есть, поехал в центр Варберга и зашел в маленький ресторанчик. Вернувшись к машине, он обнаружил, что она вскрыта. Первым делом он схватился за куртку – телефон был на месте. Зато приемник был выдран с мясом. Центральный замок также был сломан. Он чертыхнулся и сел в машину, кипя от злости. Надо бы заехать в полицию и заявить о краже. Он, конечно, знал, что вора никогда не поймают и что самое большее, чего он может добиться, – вялого бюрократического интереса. Полицейские чины всюду одинаковы. К тому же он вспомнил, что, по условиям страховой компании, сумма, выплачиваемая им самим в страховом случае, так называемый «собственный риск», настолько велика, что дешевле будет купить новый приемник. Оставался только центральный замок. У него, на счастье, был приятель, который помогал полицейским ремонтировать машины в частном порядке. Все, никаких заявлений в полицию. Давно прошло то время, когда по каждой автомобильной краже начиналось следствие.

Он выехал из города и свернул на Бурос. Ветер был настолько силен, что порывы его ощущались даже в машине. Пейзаж за окном был серым и пустынным. Зима все ближе, подумал он. И девятнадцатое ноября тоже. Он очень хотел бы, чтобы оставшиеся дни просто исчезли и он мог бы начать лечение завтра.

На въезде в Бурос вновь зазвонил телефон. Он помедлил, прежде чем взять трубку. Он был уверен, что это Елена. Но он не мог бесконечно заставлять ее ждать. В один прекрасный день она устанет от его бесконечных исчезновений, от того, что он постоянно ставит во главу угла только свои проблемы. Он подъехал к тротуару и нажал кнопку ответа.

Это была Вероника Молин.

– Надеюсь, что не помешала, – сказала она. – Ты где?

– В Буросе. Ты меня не беспокоишь.

– У тебя есть немного времени?

– Есть. А ты где?

– В Свеге.

– Ждешь похорон?

Ее ответ прозвучал неуверенно:

– Не только. Твой телефон дал мне Джузеппе Ларссон. Ну, этот следователь, который вроде бы занимается делом отца.

Она даже не пыталась скрыть презрение. Он разозлился.

– Джузеппе – один из лучших следователей, которых я когда-либо видел.

– Я не хотела тебя обидеть.

– Что ты хочешь?

– Чтобы ты приехал сюда.

Она произнесла это быстро и решительно.

– Зачем?

– Мне кажется, я знаю, что произошло. Только я не хочу говорить об этом по телефону.

– Тогда ты должна звонить не мне, а Джузеппе Ларссону. Я не веду это следствие.

– Я знаю точно, что никто, кроме тебя, не может мне помочь. Я оплачу билет на самолет и все расходы. Но я очень хочу, чтобы ты приехал. Как можно скорее.

Стефан подумал перед тем, как ответить:

– Ты хочешь сказать, что знаешь, кто убил твоего отца?

– Думаю, что да.

– И Авраама Андерссона?

– Думаю, что это не один и тот же человек. Но есть и другая причина, почему я хочу, чтобы ты приехал. Я боюсь.

– Чего?

– Я и об этом не хочу говорить по телефону. Пожалуйста, приезжай. Я перезвоню через пару часов.

Разговор прервался. Стефан поехал домой и поднялся в свою квартиру. Он по-прежнему не мог собраться с духом и позвонить Елене. Он размышлял над словами Вероники Молин. Почему она не хочет поговорить с Джузеппе? Чего она боится?

Он ждал.

Через два часа снова раздался звонок.

23

Самолет приземлился в Эстерсундском аэропорту на следующий день в 10.25. К тому времени, как Вероника Молин позвонила второй раз, он твердо решил, что не поедет. Ему не хотелось снова ехать в Херьедален, к тому же он ничем не мог ей помочь. Он собирался сказать, что это ее долг – обратиться в полицию, если не к Джузеппе Ларссону, так к кому-нибудь другому, может быть Рундстрёму.

Но все это так и осталось за кулисами. Она напрямик спросила, приедет он или нет. И он сказал – да. И когда он попытался ее расспросить, она отвечала уклончиво, повторяя без конца, что это не телефонный разговор.

Они договорились встретиться в Свеге на следующий день. Он попросил ее, если возможно, заказать ему тот же третий номер в гостинице.

После разговора он подошел к окну и посмотрел на улицу. Он не мог понять, что им движет. Разъедающий его страх? Болезнь, о которой он старался не думать? Или может быть, все дело в Елене, встречаться с которой он был просто не в состоянии? Все рухнуло в тот день, когда он узнал, что у него рак.

Он все время думал об отце. Я роюсь не в прошлом Герберта Молина, сказал он себе. Я роюсь в своем прошлом. Пытаюсь найти правду, о которой я и понятия не имел до того, как залез в квартиру Эмиля Веттерстеда.

Он отошел от окна, позвонил в аэропорт Ландветтер, узнал расписание и заказал билет. Потом позвонил Елене – она разговаривала с ним односложно и, как ему показалось, настороженно. В четверть восьмого он был у нее и остался до самого утра, когда ему только и оставалось времени, чтобы заехать домой, кинуть вещи в чемодан и доехать сорок километров до аэропорта.

Ночью они занимались любовью, но у него все время было странное чувство, как будто бы это не он, как будто бы его нет в этой постели. Он не был уверен, что она этого не заметила. Скорее всего, заметила, но ничего не сказала. Как и ничего не спросила, когда он сообщил, что должен вернуться в Херьедален.

Сходя с трапа самолета во Фрёсёне, он сразу заметил, что здесь холоднее – земля уже подмерзла. Он взял напрокат машину – Вероника Молин сказала, что все расходы будут оплачены. Сначала он решил ехать прямо в Свег, но, подумав, свернул на мост и поехал в сторону Эстерсунда. Было бы неразумно скрыть свой приезд от Джузеппе. Вопрос только, какую указать причину. Вероника Молин позвонила ему конфиденциально, но он и этого не хотел скрывать от Джузеппе. У него и так хватает сложностей, не стоит создавать новые.

Он затормозил около Управления малонаселенных районов и какое-то время сидел не двигаясь. Что он скажет Джузеппе? Всей правды говорить нельзя. Нельзя и врать напропалую. Нужно слепить какую-то полуправду. Сказать, например, что он не в силах оставаться в Буросе и ждать, пока начнут облучение. Человек, больной раком, может позволить себе такой каприз.

Он зашел в приемную и спросил Джузеппе. Девушка за стойкой узнала его, улыбнулась и сказала, что Джузеппе сейчас на совещании, но скоро освободится. Стефан сел за стол и начал листать местные газеты. Материалы о следствии по-прежнему были на первых страницах. Накануне Рундстрём провел пресс-конференцию. Он говорил в основном об оружии и вновь обратился с просьбой к населению сообщать о своих наблюдениях. Но ни слова о том, какими новыми данными располагает полиция. Ни слова о каких-то машинах или людях, замеченных поблизости от места преступления. Если верить газетам, полиция топталась на месте.

В полдвенадцатого в приемной появился небритый Джузеппе. Он выглядел уставшим и обеспокоенным.

– Я должен был бы сказать, что удивлен твоим появлением. Но меня теперь ничто не удивляет.

В его интонациях ощущался пессимизм, которого Стефан раньше не замечал. Они прошли в кабинет. Джузеппе закрыл дверь, и Стефан произнес приготовленную речь – о том, что он не может усидеть на месте, что его съедает постоянная тревога, и вот – он приехал опять, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. Джузеппе внимательно его выслушал.

– Ты играешь в боулинг? – неожиданно спросил он, когда Стефан замолчал.

Стефан смотрел на него непонимающе:

– В боулинг?

– Когда мне не по себе, я играю в боулинг. Можешь поверить, мне тоже иногда не по себе. Нельзя недооценивать боулинг. Спорт как-никак, причем в компании друзей. Можно представить себе, что кегли – это твои враги. Или какие-то нерешенные проблемы.

– Я, по-моему, никогда не играл в боулинг.

– Возьми на заметку. Как дружеский совет.

– А вообще как дела?

– Я видел, ты читал газеты. Мы только что провели совещание нашей маленькой следственной группы. Работа идет, правила соблюдаются, все работают много и тщательно. И тем не менее все, что сказал Рундстрём на пресс-конференции, – правда. Мы застряли.

– А как насчет двух разных преступников?

– Очень может быть. Многое говорит именно за это.

Стефан задумался:

– Но это еще не значит, что оба преступления совершены по разным мотивам.

Джузеппе кивнул:

– Мы тоже так думаем. К тому же история с собакой. Я не склонен считать это дурацкой шуткой, это вполне обдуманная акция. Кто-то хочет нам что-то сказать.

– Что именно?

– Понятия не имею. Но сам факт, что некто пытается нам что-то сообщить, создает… как бы это сказать… некоторую конструктивную путаницу. Нам внушают, что простых ответов на вопросы нет. Впрочем, мы так и не думали.

Джузеппе замолк. Стефан ждал продолжения. В коридоре кто-то громко засмеялся, потом опять стало тихо.

– Ярость, – сказал Джузеппе. – В случае с Гербертом Молином – совершенно безумная ярость. Кто-то тащит его за собой в кровавом танго, забивает кнутом насмерть и оставляет в лесу. С Авраамом Андерссоном – то же самое, но тут ярость более сдержанная, я бы сказал, вполне контролируемая. Ни убитых собак, ни кровавых танцев. Хладнокровная казнь. Я все время задаю себе вопрос – могут ли два столь разных темперамента уместиться в одном человеке? То, что убийство Молина было тщательно спланировано, сомнений нет. Одна найденная тобой палаточная стоянка чего стоит. Но с Андерссоном все по-другому, а что именно по-другому – я не могу для себя сформулировать.

– И на что все это указывает?

Джузеппе пожал плечами:

– Понятия не имею.

Стефан вновь задумался. Ясно было, что Джузеппе хочет услышать его мнение.

– Если эти два убийства все же связаны между собой, если это, несмотря ни на что, один и тот же преступник, надо думать, что в промежутке случилось что-то, что сделало необходимым и второе убийство – Авраама Андерссона?

– Я тоже так считаю. Остальные в группе со мной не согласны. Или я просто не сумел как следует объяснить свою точку зрения. Но все же наиболее вероятно, что это два разных человека.

– Странно, что никто ничего не видел.

– За все годы я не могу припомнить случая, чтобы мы стучались в такое количество дверей, рассылали столько писем и не получили ни единого ответа. Всегда находится кто-то, кто стоит за шторой и видит что-то необычное.

– То, что никто ничего не видел, – это тоже своего рода свидетельское показание. Значит, мы имеем дело с людьми, прекрасно подготовленными и знающими, что они делают. Даже если какой-то план проваливается, они быстро и хладнокровно находят выход из положения.

– Ты сказал – с людьми?

– Каждый раз сомневаюсь: один преступник или какой-то заговор, где замешаны несколько человек.

В дверь постучали, и, не дожидаясь разрешения, вошел парень в кожаной куртке, с темными прядями в светлых волосах. Он кивнул Стефану и положил на стол пачку бумаг:

– Последние данные опроса жителей.

– И что?

– Одна старушка из Глёте утверждает, что преступник живет в Висбю.

– Почему?

– У «Шведских Игр»[131] там головная контора. Она считает, что все дело в бесе азарта, овладевшем шведским народом. И теперь половина населения ездит по стране и грабит вторую половину, чтобы раздобыть денег для игры. Больше ничего примечательного.

Парень вышел и закрыл за собой дверь.

– Новичок, – сказал Джузеппе. – Новичок, который ни в чем не сомневается и красит волосы. Из тех, кто постоянно и с удовольствием подчеркивает, что он молод и умен, а все остальные – старые дураки. Со временем будет хорошим полицейским.

Джузеппе поднялся из-за стола.

– Мне нравится с тобой разговаривать, – сказал он. – Ты хорошо слушаешь и задаешь как раз те вопросы, которые мне надо услышать. С удовольствием продолжил бы, но сейчас у меня встреча с криминалистами, и отменить я ее не могу.

Он проводил его до приемной.

– Ты надолго?

– Сам не знаю.

– Та же гостиница в Свеге?

– А там есть другая?

– Хороший вопрос. Не знаю. Может быть, какой-нибудь пансионат. Я позвоню.

Стефан сообразил, что собирался задать Джузеппе вопрос и чуть не забыл.

– А тело Молина вернули для похорон?

– Могу узнать, если тебе интересно.

– Да я так просто спросил.

По дороге в Свег он вспоминал слова Джузеппе о боулинге. Проехав Эверберг, он остановился и вышел подышать. Было совершенно безветренно и холодно, земля уже промерзла и была твердой, как камень. Я слишком ношусь с собой, подумал он. Я все больше погружаюсь в мрачную жалость к самому себе, а это мне совершенно несвойственно. Я же нормальный веселый человек, а не тот мизантроп, каким сейчас кажусь. Джузеппе абсолютно прав насчет боулинга. Совершенно необязательно сшибать шарами кегли, но он абсолютно прав. Я пытаюсь уговорить себя, что все будет хорошо, что я выздоровею. И в то же время делаю все, чтобы выглядеть как осужденный на неминуемую смерть безнадежный больной.

Въехав в Свег, он тут же пожалел о затеянном путешествии. У него возник мощный импульс – не сворачивая к гостинице, гнать в Эстерсунд и как можно быстрее вернуться в Бурос, к Елене.

Потом он поставил машину и пошел в гостиницу. Девушка-администратор, как ему показалось, обрадовалась, увидев его.

– Я так и знала, что ты не сможешь нас покинуть, – сказала она, смеясь.

Он тоже засмеялся. Чересчур громко и звонко. Даже смех у меня лживый, подумал он в отчаянии.

– У тебя тот же номер, – сказала она. – Третий. Есть сообщение от Вероники Молин.

– Она у себя?

– Нет. Вернется в четыре.

Он поднялся в номер. Казалось, он и не уезжал. Пошел в ванную, открыл рот и высунул язык. Никто не умирает от рака языка, подумал он. Все будет хорошо. После облучения все пройдет. Когда-нибудь эти дни будут вспоминаться как короткий кошмарный эпизод в моей жизни, не больше.

Он вытащил записную книжку, набрал номер сестры в Хельсинки и, послушав ее голос на автоответчике, оставил сообщение с номером своего мобильного телефона. Номера другой сестры, живущей с мужем во Франции, у него с собой не было, а заставить себя предпринять какие-то усилия, чтобы его узнать, он был не в состоянии. К тому же он так и не выучил, как пишется фамилия ее мужа.

Он посмотрел на постель. Если я лягу, то умру, подумал он. Он снял рубашку, отодвинул стол и начал отжиматься. На двадцать пятом разе ему показалось, что он выдохся, но все же он заставил себя продолжать до сорока. Стефан сел на пол и сосчитал пульс. Сто сорок. Слишком много. Он решил снова начать бегать. Невзирая на погоду, невзирая на самочувствие, каждый день. Полез в чемодан и обнаружил, что забыл кроссовки. Оделся, вышел, нашел единственный спортивный магазин в Свеге. Выбор был очень ограниченным, но он все же нашел пару подходящих беговых кроссовок. Потом зашел в пиццерию. Там работало радио, и он вдруг услышал голос Джузеппе. Тот вновь призывал жителей сообщать, если они заметили что-то необычное. Они и в самом деле в тупике, подумал Стефан. Топчутся в болоте, а в болоте следов не найдешь.

Эти два убийства вполне могут остаться нераскрытыми.

Поев, он решил пройтись. На этот раз он пошел на север, мимо музея деревянного зодчества под открытым небом, потом мимо больницы. Он шел быстро, все время делая усилие, чтобы не снижать темпа. Из головы не шла какая-то музыка – он не сразу сообразил, что именно ее он слышал в доме у Якоби, – Иоганн Себастьян Бах.

Он шел и шел, пока Свег не остался далеко позади. Тогда он почувствовал усталость и повернул назад. Приняв душ, спустился в вестибюль. Там сидела Вероника Молин, дожидаясь его. Его опять поразило, до чего она красива.

– Спасибо, что приехали, – сказала она.

– У меня был выбор – или приехать, или пойти играть в боулинг.

Она посмотрела на него удивленно, потом засмеялась:

– Хорошо, что вы не сказали – гольф. Никогда не понимала людей, играющих в гольф.

– Никогда не держал клюшки в руках.

Она огляделась. Несколько водителей-испытателей с шумом ввалились в вестибюль, наперебой восклицая, что пора по пиву.

– Я обычно не приглашаю мужчин в свой номер, – сказала Вероника. – Но там мы можем спокойно поговорить.

Она жила на первом этаже в конце коридора. Номер был не похож на тот, в котором жил Стефан. Прежде всего, он был намного больше. Интересно, каково человеку, привыкшему ездить по всему миру и останавливаться в роскошных апартаментах, торчать в простенькой гостинице в Свеге. Стефан вспомнил, как она рассказывала, что известие о смерти отца застало ее в Кельне, когда она смотрела из окна гостиницы на знаменитый собор. Здесь из окна был виден Юснан и лесные заросли на том берегу. Это тоже по-своему красиво, подумал он. Может быть, не менее красиво, чем собор в Кельне.

В номере было два кресла. Она зажгла бра в изголовье кровати и повернула абажур к стене, так что в комнате воцарился полумрак. Он чувствовал запах ее духов. Интересно, как она среагирует, если он скажет, что в настоящий момент у него только одно желание – раздеть ее и заняться любовью. Удивится ли она? Она должна очень хорошо осознавать свою притягательность.

– Ты попросила меня приехать, – сказал он вместо этого. – И я хочу услышать, что ты хотела мне сказать. Но ты должна также понимать, что эта беседа, строго говоря, неуместна. Здесь должен сидеть Джузеппе Ларссон. Или кто-то из его коллег. Но никак не я. Я не имею никакого отношения к следствию по делу об убийстве твоего отца или Авраама Андерссона.

– Я знаю. И все равно я хочу говорить именно с тобой.

Он ждал. Видно было, что она волнуется.

– Я пыталась понять, – начала она, – у кого были причины убивать моего отца? Сначала все казалось совершенно диким – кто-то без всякой на то причины занес кулак и обрушил на его голову. Никакого мотива. Вначале меня это буквально парализовало. Вообще-то со мной такого не бывало – в моей работе довольно часто возникают кризисы, и если я не буду сохранять самообладание, если не буду рассуждать рационально, эти кризисы могут легко перерасти в катастрофу. Но паралич постепенно прошел, и я вновь обрела способность думать. И самое главное, вспоминать.

Она посмотрела на него.

– Я прочитала этот дневник, – сказала она. – Это был шок.

– То есть ты ничего не знала о его прошлом?

– Ровным счетом ничего. Я уже сказала.

– А с братом ты говорила?

– И он ничего не знал.

Голос ее звучал до странности монотонно, и Стефан вдруг уловил в нем неуверенность. Он напряг слух и даже подался вперед, чтобы лучше видеть ее лицо.

– Я еще раз говорю, это был шок – вдруг узнать, что твой отец был нацистом. И не только на словах, но и в поступках, да еще каких! Доброволец на стороне Гитлера. Мне было очень стыдно. Я возненавидела его – прежде всего потому, что он ничего мне не сказал.

Стефан спросил себя, стыдится ли он сам своего отца. Нет, к этому он еще не пришел. Странная ситуация – сидящая напротив него женщина и он сам сделали одно и то же открытие – что их отцы были нацистами.

– Но все равно я поняла: кое-что в этом дневнике может пролить свет на убийство отца.

Она замолчала. По улице прогрохотал грузовик. Стефан с нетерпением ждал.

– Ты все помнишь, что там было? – спросила она.

– Довольно много. Кроме, конечно, дат и мелких деталей.

– Он пишет о поездке в Шотландию.

Стефан кивнул. Это-то он помнил. Длинные прогулки с «М».

– Это было давно, я была совсем маленькая. Но я знаю, что отец ездил в Шотландию, чтобы повидаться с женщиной. По-моему, ее звали Моника, но не уверена. Он встретился с ней в Буросе – она тоже служила в полиции, это был какой-то обмен между Швецией и Шотландией. Она была намного моложе его. У них началась любовь. Мать ничего не знала. Тогда по крайней мере. Но он поехал, чтобы повидаться с ней. И обманул ее.

– Как это?

Она нетерпеливо тряхнула головой:

– Не сбивай меня. Мне и так нелегко. Он занял у нее довольно большую сумму и не отдал. У отца была слабость – он играл. Главным образом на скачках. Но по-моему, и в карты тоже. И он проиграл ее деньги. Она поняла, что ее надули, но никаких расписок не было, а он отказывался вернуть деньги. И однажды она приехала в Бурос. Тогда-то я и узнала всю эту историю. Она появилась вечером у нас на пороге, по-моему зимой, дома были мама, я и отец. И вот она появилась в дверях. Отец пытался помешать ей, но она буквально вломилась в дом и рассказала все моей матери. Она кричала на него, что убьет его, если он не отдаст деньги. Я в то время уже знала английский достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. У матери началась истерика. Отец был совершенно белым от ярости, а может быть, и от страха. Она сказала, что убьет его – рано или поздно, у нее хватит терпения дождаться случая. Я помню ее слова совершенно точно.

Она замолчала. Стефан сидел задумавшись.

– Ты хочешь сказать, что она, после стольких лет, вернулась в Швецию и отомстила?

– Наверняка так и было.

Стефан покачал головой. История была абсолютно неправдоподобной. Описание поездки в Шотландию в дневнике Молина совершенно не совпадало с тем, что он услышал.

– Ты, разумеется, должна рассказать все это полиции. Они проверят эту версию. Но мне трудно поверить, что это именно она его убила.

– Почему? По-моему, в этом нет ничего невозможного.

– Звучит совершенно невероятно.

– А разве убийства вообще имеют что-то общее с вероятностью?

За дверью послышались шаги, и они подождали, пока все не стихло.

– Ты должна ответить на один вопрос, – сказал Стефан. – Почему ты не хотела рассказать все это Джузеппе?

– Как раз хотела, и обязательно расскажу. И Джузеппе, и другим, кто ведет следствие. Но сперва мне нужен твой совет.

– Почему мой?

– Потому что я тебе доверяю…

– И что за совет я могу тебе дать?

– Что сделать, чтобы правда об отце не выплыла наружу? Я имею в виду то, что он был нацистом.

– Если это не имеет отношения к убийству, то ни у полиции, ни у прокурора нет причин это обнародовать.

– Я боюсь журналистов. Как-то раз я имела с ними дело и не хочу, чтобы это повторилось. Я занималась довольно сложным слиянием двух банков – в Сингапуре и Англии. Кое-что не сложилось. И журналисты буквально охотились за мной. Они знали, что я хорошо информирована.

– Думаю, что тебе не стоит беспокоиться. И в то же время хочу сказать, что я с тобой не согласен.

– В каком смысле?

– В том, что я не считаю, что не надо раскрывать правду о вашем отце. Нацизм старого образца умер. Но он все равно жив. И процветает. В новых формах. Если копнуть там, где надо, так и повалит. Расисты, сверхчеловеки. Все те, кто ищет вдохновения на мусорных свалках истории.

– Но я могу помешать обнародованию дневника?

– Возможно. Но могут найтись и другие, кто захочет копать дальше.

– Кто?

– Я, например.

Она откинулась на стуле, так что ее лицо скрылось в тени. Стефан пожалел, что сказал это.

– Я не буду копать. Я сказал неправду. Я полицейский, а не журналист. На этот счет тебе не стоит беспокоиться.

Она поднялась.

– Ты совершил ради меня большое путешествие, – сказала она. – Конечно, в этом не было необходимости. Я могла рассказать тебе все по телефону. Но так вышло, что я потеряла присутствие духа, что со мной бывает нечасто. У меня своеобразная работа, очень и очень деликатная, поэтому меня просто уволят, если вокруг моего имени пойдут слухи. Как бы то ни было, это не чьего-нибудь, а моего отца убили в лесу. Я почти уверена, что это дело рук этой женщины, «М». Кто убил другого, я не знаю.

Стефан кивнул в сторону телефона:

– Я предлагаю позвонить Джузеппе Ларссону.

Он тоже встал.

– Когда ты едешь?

– Завтра.

– Может быть, поужинаем вместе? Это единственное, чем я могу тебя отблагодарить.

– Надеюсь только, что они сменили меню.

– Полвосьмого?

– Прекрасно.

За ужином она в основном молчала и вид у нее был отсутствующий. Стефан чувствовал некоторое раздражение. Во-первых, из-за своего нелепого страха она вынудила его совершить это ненужное путешествие, а во-вторых, из-за того, что он по-прежнему очень ее хотел.

Они расстались в вестибюле почти без слов. Она обещала перевести деньги на его банковский счет и ушла в номер.

Он захватил куртку и вышел, спросив, позвонила ли она Джузеппе. Она сказала, что не застала его, но обязательно позвонит еще раз.

Шагая по пустынному городу, он обдумывал все, что она рассказала. История с шотландской женщиной вполне может быть правдивой, но то, что она через столько лет вернулась, чтобы отомстить Молину, – в это было невозможно поверить. Это не укладывалось в рамки здравого смысла.

Сам того не заметив, он подошел к старому железнодорожному мосту. Надо было возвращаться в гостиницу, но он зачем-то перешел мост и свернул на дорогу к дому Эльзы Берггрен. В нижнем этаже были освещены два окна. Он уже хотел возвращаться, как вдруг заметил какую-то тень, мелькнувшую у торца дома. Стефан нахмурился. Он постоял, вглядываясь в темноту, открыл калитку и осторожно подошел к дому. Прислушался – все было тихо. Он прижался к стене и заглянул за угол. Никого. Наверное, показалось. Он обогнул дом – там тоже никого не было.

Он так и не услышал шаги за спиной. На затылок ему обрушился тяжелый удар. Он упал ничком. Он еще успел почувствовать, как на шее сомкнулись чьи-то руки.

И ничего больше. Только тьма.

Часть III Мокрицы Ноябрь 1999

24

Стефан открыл глаза и сразу понял, где он. Он осторожно сел, сделал глубокий вдох и огляделся в темноте. Ни звука. Он провел рукой по шее – кровь. К тому же больно глотать. Но он был жив. Он не знал, сколько времени пробыл без сознания. Он с трудом поднялся, держась за водосточную трубу. Голова была теперь ясной, несмотря на боль в затылке и горле. Он таки не ошибся. Кто-то прятался там, в тени позади дома, кто-то, кто попытался его убить.

Видимо, что-то помешало. Почему он жив? Потому что тот, кто душил его, внезапно ослабил хватку – что-то помешало. Что? Но возможно и другое. У нападающего не было намерения убивать его, только задержать. Он осторожно отпустил трубу и немного постоял, приходя в себя. По-прежнему ни звука.

Из окна рядом с ним пробивался слабый свет. Что-то произошло в доме, подумал он. Как и в доме Молина, а позже – Андерссона. Теперь я стою перед домом номер три. Он секунду соображал, что предпринять, хотя все было ясно. Он ватными пальцами достал телефон и набрал номер Джузеппе Ларссона. Рука дрожала и не слушалась, он дважды нажал не ту кнопку. Трубку взяла девочка.

– Папин телефон.

– Я ищу Джузеппе.

– Ничего себе! Он спит давным-давно. Ты знаешь, сколько сейчас времени?

– Мне необходимо с ним поговорить.

– Как тебя назвать?

– Стефан.

– Это ты из Буроса?

– Да. Ты должна его разбудить. Это очень важно.

– Сейчас дам ему телефон.

Прижимая телефон к уху, Стефан отошел от дома и встал в тени под деревом. Наконец послышался голос Джузеппе. Стефан коротко рассказал ему, что произошло.

– Ты ранен?

– Шея в крови, и болит горло. Ничего страшного.

– Сейчас постараюсь найти Эрика Юханссона. Где ты находишься?

– Позади дома, у торца. Под деревом. Что-то случилось с Эльзой Берггрен.

– Значит, на тебя напал кто-то, выходивший из дома? Я правильно понял?

– Думаю, что да.

Джузеппе помолчал.

– Не клади трубку, – сказал он. – Позвони в дверь и жди, пока она откроет. Если ее нет, жди Эрика.

Стефан обогнул дом и нажал кнопку звонка. Лампа над входной дверью была включена.

– И что? – спросил Джузеппе.

– Позвонил дважды. Никто не выходит.

– Позвони еще раз. Постучи.

Стефан попробовал ручку – дверь была заперта. Он постучал кулаком – каждый удар больно отдавался в затылке. Потом он услышал шаги.

– Она идет.

– Откуда ты знаешь, что это она? Будь осторожен.

Стефан отошел на пару шагов. Открыла Эльза Берггрен. Она была одета. По лицу ее было видно, что она смертельно испугана.

– Открыла она, – сказал он в трубку.

– Спроси: «Ничего не случилось?»

Стефан спросил.

– Еще как случилось, – сказала она. – На меня напали. Я уже позвонила Эрику Юханссону. Он сейчас приедет.

Стефан передал ее слова Джузеппе.

– Она не ранена?

– Не заметно.

– Спроси, кто на нее напал?

– Кто на вас напал?

– Он был в маске. Но я сумела ее сорвать. Никогда не видела этого человека.

Стефан повторил все это в телефон.

– Очень странно. Человек в маске? Что ты думаешь?

Стефан, отвечая, смотрел ей в глаза:

– Думаю, что она говорит правду, хотя правда эта кажется довольно странной.

– Оставайся с ней и жди Эрика. Я одеваюсь и тоже еду. Попроси Эрика позвонить, когда он появится. Ясно? Все.

Стефана шатнуло, когда он входил в прихожую. Голова закружилась так, что он вынужден был сесть. Рука была в крови. Он рассказал ей, что с ним случилось.

Она вышла в кухню и вернулась с мокрым полотенцем.

– Повернитесь, – сказала она. – Я не боюсь крови.

Она осторожно прижала полотенце к его затылку.

– Спасибо, достаточно, – сказал он и осторожно встал.

Где-то пробили часы – четверть какого-то. Они прошли в гостиную. Стул на полу, осколки стеклянной вазы. Она уже хотела начать свой рассказ, но он жестом остановил ее:

– Вы должны все рассказать Эрику Юханссону. Не мне.

Эрик Юханссон прибыл со следующим боем невидимых часов.

– Что случилось? – спросил он и повернулся к Стефану. – Я даже не знал, что ты еще здесь.

– Я опять приехал. Но сейчас это не важно. История начинается не с меня, она начинается здесь, в доме.

– Может быть, – сказал Эрик. – Но для простоты все же расскажи, каким образом ты оказался замешан в эту, как ты ее называешь, историю.

– Я пошел прогуляться, и мне показалось, что во дворе кто-то есть. Пошел проверить, и меня сбили с ног. Мало этого – чуть не задушили.

Эрик Юханссон нагнулся к нему:

– У тебя на шее синяки. Ты уверен, что обойдешься без врача?

– Уверен.

Эрик осторожно сел на стул, как будто боялся его сломать.

– Это уже который раз? – спросил он. – Второй? Третий? Я имею в виду твои вечерние прогулки у этого дома.

– Это так важно?

Стефана начала раздражать его медлительность.

– Откуда мне знать, что важно, а что – нет? Ладно, послушаем Эльзу.

Эльза Берггрен присела на самый краешек дивана. Голос ее звучал теперь по-иному, она не могла скрыть страх, хотя и, как показалось Стефану, пыталась.

– Я шла из кухни наверх, уже собиралась ложиться, как кто-то постучал в дверь. Я удивилась – я почти никогда, вернее, вообще никогда не принимаю посетителей. Я приоткрыла дверь на цепочку. Но он бросился на дверь с такой силой, что цепочка сорвалась. Приказал мне молчать. Лица я не видела – он был в маске. Вязаный колпак с прорезями для глаз. Он потащил меня в гостиную, угрожая топором, и начал спрашивать, кто убил Авраама Андерссона. Я сидела на диване и пыталась сохранять спокойствие. Потом он занервничал и поднял топор. Я бросилась на него – именно в этот момент опрокинулся стул. Я сорвала с него колпак, и он убежал. Я сразу позвонила вам, и тут начали дубасить в дверь. Я выглянула в окно и увидела его. – Она повернулась к Стефану.

– Он говорил по-шведски? – спросил Стефан.

– Здесь я задаю вопросы, – проворчал Эрик. – Мне кажется, Рундстрём тебе это уже объяснял. Но все-таки ответьте – на каком языке он говорил?

– На ломаном английском.

– Швед, притворяющийся иностранцем?

Она подумала, прежде чем ответить.

– Нет, – сказала она наконец. – Не швед. Может быть, итальянец. Во всяком случае, из южной Европы.

– Можете описать его внешность? Возраст?

– Все произошло очень быстро. Но это был пожилой человек. Седые редкие волосы, карие глаза.

– И вы никогда его раньше не видели?

Ее испуг начал переходить в злость.

– Я с такими людьми не якшаюсь. Вам бы следовало это знать.

– Я знаю, Эльза. Но спросить я обязан. Высокий? Толстый или худой, во что одет, какие руки?

– Темная куртка и темные брюки, обувь я не заметила. Колец на руках не было.

Она встала и подошла к двери.

– Примерно вот такого роста, – отметила она на косяке, – не толстый, но и не худой.

– Метр восемьдесят, – сказал Эрик и повернулся к Стефану. – А ты что скажешь?

– Я видел только тень.

Эльза Берггрен снова села.

– Он вам угрожал, – сказал Эрик Юханссон. – В чем это выражалось?

– Он задавал вопросы об Аврааме Андерссоне.

– Какие вопросы?

– По сути, только один – кто убил Авраама Андерссона?

– И ничего больше? Про Герберта Молина, например?

– Нет.

– Как именно он спрашивал?

– «Who killed Mr. Abraham?» Или: «Who killed Mr. Andersson?»

– Вы сказали, он вам угрожал?

– Он хотел знать правду. Иначе, сказал он, это для меня плохо кончится. Кто убил Андерссона? Я сказала, что не знаю.

Эрик Юханссон покачал головой и посмотрел на Стефана;

– А ты что скажешь?

– Странно, что он не спросил о мотиве. Почему убили Авраама Андерссона?

– Я говорю, как было. Он спрашивал только – кто убил. У меня было твердое ощущение – он с самого начала был уверен, что я знаю. Потом я поняла, что у него на уме, и тут я испугалась. Он думал, что это я его убила.

На Стефана волнами накатывалась дурнота, но он пытался собраться с мыслями. Он понимал, что рассказ Эльзы Берггрен все меняет. Важно было не то, что нападавший у нее спрашивал, важно было то, что он не спрашивал. И этому было только одно объяснение – он уже знал ответ. Стефан весь взмок. Человек, который пытался задушить его или придушить до потери сознания, вполне мог быть главным действующим лицом в драме, начавшейся с убийства Герберта Молина.

Зазвонил телефон Эрика. Это был Джузеппе. По встревоженному голосу Эрика Стефан понял, что Джузеппе гонит сломя голову.

– Он уже проехал Брунфлу, – сказал Эрик Юханссон, нажав кнопку отбоя. – Просит нас подождать его на месте. Я пока запишу показания. Надо начинать розыск этого типа.

Стефан встал:

– Я выйду. Мне нужен свежий воздух.

Выйдя во двор, он понял, что пытается что-то припомнить, что-то связанное с рассказом Эльзы Берггрен. Обошел дом, стараясь держаться подальше, чтобы не затоптать возможные следы. Он попытался представить описанное ею лицо. Он знал, что не встречался с этим человеком, но все равно у него было чувство, что он где-то его видел. Он постучал себя по лбу в надежде оживить память. Что-то, связанное с Джузеппе.

Ужин в гостинице. Они сидят за столом. Официантка курсирует между кухней и залом. Там был еще один посетитель. Пожилой человек, он сидел один за столиком. Лица его Стефан не запомнил, но что-то такое в памяти отпечаталось. Через минуту он вспомнил. Этот человек не сказал ни единого слова, хотя несколько раз подзывал официантку. Он уже был в ресторане, когда туда пришли сначала Стефан, а потом и Джузеппе. И он оставался, когда они ушли.

Он порылся в памяти. Джузеппе рисовал что-то на обратной стороне счета. Перед уходом он смял его и бросил в пепельницу.

Что-то с этой бумажкой, а что именно, он не мог припомнить. Но человек за столом все время молчал. И чем-то он неопределенно напоминал беглый словесный портрет, данный Эльзой Берггрен.

Он вернулся в дом. Было двадцать минут второго. Эльза Берггрен все еще сидела на диване. Она была очень бледна.

– Он варит кофе, – сказала она.

Стефан пошел в кухню.

– Без кофе я ничего не соображаю, – сказал Эрик Юханссон. – Может, тоже выпьешь? Говоря по правде, вид у тебя кошмарный. Может быть, все-таки обратишься к врачу?

– Сначала поговорю с Джузеппе.

Эрик Юханссон варил кофе. Он медленно сосчитал до пятнадцати.

– Извини, что я был резок. Но полиция здесь, в Херьедалене, часто чувствует себя обойденной. Это касается и Джузеппе. Чтобы ты знал.

– Я понимаю.

– Думаю, что не понимаешь. Но это так.

Он налил Стефану. Стефан продолжал мучительно припоминать, что же такое связано с исписанной Джузеппе бумажкой. Но только под утро у него появилась возможность спросить Джузеппе, что он помнит о том вечере в ресторане. Джузеппе приехал без двух минут два. Когда он выяснил ситуацию, они втроем поехали в полицию, вызвав для наблюдения за домом другого полицейского. Словесный портрет был слишком расплывчатым, чтобы на основе его объявить розыск. Но из Эстерсунда в первой половине дня должно прибыть подкрепление. Опять надо будет начинать стучаться во все двери. Кто-то же должен был что-то заметить, рассуждал Джузеппе. Наверняка у него есть машина. Не так уж много англоговорящих южноевропейцев можно встретить в это время года в Свеге. Случается иногда, конечно, что кто-то приезжает из Мадрида или Милана поохотиться на лосей. Итальянцы к тому же страстные грибники. Но сейчас грибов нет, а сезон охоты пока не открыт. Кто-то должен был его видеть. Или его, или машину. Или что-то еще.

В полшестого Эрик ушел поставить у дома заграждение. Джузеппе выглядел усталым и раздраженным.

– Он должен был сделать это сразу, – сказал он. – Как можно работать, если не соблюдаются элементарные правила?

Он сел на стул и положил ноги на письменный стол.

– Помнишь наш ужин в гостинице? – спросил Стефан.

– Прекрасно.

– Там сидел еще один посетитель – пожилой мужчина. Помнишь?

– Слабо. У дверей в кухню?

– Левее.

Джузеппе устало смотрел на него:

– Почему ты его вспомнил?

– Он не произнес ни слова. Это можно объяснить тем, что он не хотел показывать, что он иностранец.

– Какого черта он не должен этого показывать?

– Потому что мы полицейские. Это слово повторялось за обедом много раз. «Полиция» – это полиция, почти на всех языках. К тому же мне кажется, что он подходит под портрет, описанный Эльзой Берггрен.

Джузеппе покачал головой:

– Не тянет. Слишком похоже на случайность и слишком глубокомысленно.

– Может быть. Но как бы то ни было – ты сидел и что-то рисовал на бумажке, пока мы ели.

– Это был счет. Я на следующий день спросил про него, но бумажка пропала. Официантка сказала, что она счета не видела.

– В том-то и дело. Куда он делся?

Джузеппе перестал качаться на стуле.

– Ты хочешь сказать, что этот человек мог взять счет после нашего ухода?

– Я ничего не хочу сказать. Я просто думаю вслух. Что ты там писал?

– Имена, мне кажется, – Джузеппе говорил медленно, пытаясь вспомнить, – абсолютно точно, имена. Мы говорили, что их трое – Герберт Молин, Авраам Андерссон и Эльза Берггрен. Пытались понять, что их связывает.

Джузеппе резко выпрямился.

– Я написал все эти имена и соединил их стрелками. Вышел треугольник. К тому же рядом с фамилией «Андерссон» я нарисовал свастику.

– И все?

– Все, насколько я помню.

– Я могу ошибаться, – сказал Стефан, – но, пока ты комкал бумажку, мне показалось, что рядом со свастикой стоит жирный вопросительный знак.

– Не исключено.

Джузеппе встал и прислонился к стене.

– Слушай, – сказал он. – Мне кажется, я понимаю, к чему ты клонишь.

– Он сидит в ресторане и вдруг понимает, что мы из полиции. И когда мы уходим, он подбирает смятую бумажку, брошенную тобой в пепельницу. И тут появляется целая цепочка предположений. Если он подбирает бумажку, значит, она его интересует. А интересует она его только потому, что он как-то замешан в этом деле.

Джузеппе поднял руку:

– Как замешан?

– Это приводит нас ко второму предположению. Если это тот же самый, кто побывал ночью у Эльзы Берггрен и попытался меня укокошить, мы должны задать себе как минимум один важный вопрос.

– Какой?

– Вопрос об его вопросе: «Кто убил Авраама Андерссона?»

Джузеппе нетерпеливо затряс головой:

– Теперь я не врубаюсь.

– Я хочу сказать, что этот вопрос подводит нас к еще более важному вопросу, который он не задал.

Джузеппе понял.

– Кто убил Герберта Молина? – выдохнул он.

– Разумеется. Продолжать?

Джузеппе кивнул.

– Выводы, конечно, могут быть самые разные. Но наиболее вероятно, что он не задал этого вопроса, потому что уже знал ответ. И это с большой степенью вероятности означает, что Герберта Молина убил именно он.

Джузеппе поднял руки:

– Не торопись. Нам тут, в Емтланде, надо время, чтобы все переварить. Значит, мы должны искать двоих преступников. Но это мы уже предполагали. Вопрос теперь стоит так, что мы должны считаться с тем, что и мотивы были разные.

– Не исключено.

– Просто не могу поверить, что все это происходит на самом деле. У нас здесь преступлений такого рода почти и не бывает. А тут сразу два. Да еще и преступники разные. Весь мой полицейский опыт протестует.

– Когда-то все случается впервые. Думаю, настало время сформулировать новые мысли.

– Думай вслух!

– Кто-то появляется в лесу и убивает Герберта Молина. Убивает, так сказать, согласно хорошо продуманному плану. Через несколько дней погибает Авраам Андерссон. Его убивает другой человек. По какой-то причине, мы не знаем, по какой, убийца Молина хочет узнать, что произошло. У него был лагерь в лесу, и он, убив Молина, сразу скрылся. Но он вернулся! Он должен узнать, что случилось с Авраамом Андерссоном. Почему он был убит. В пепельнице он находит забытую полицейскими бумажку. И что он там видит? Не два имени, а три.

– Эльза Берггрен?

Стефан кивнул:

– Он уверен, что она знает, кто убил Андерссона, и пытается ее прижать. Когда он начинает ей угрожать, она в отчаянии бросается на него. Убегая, он сталкивается со мной. Остальное ты знаешь.

Джузеппе приоткрыл окно.

– И кто этот человек?

– Не знаю. Но могу сделать еще одно допущение. И оно, может быть, даст нам прямой ответ, прав я или нет.

Джузеппе молча ждал продолжения.

– Мы знаем, что тот, кто убил Молина, жил в палатке у озера. После убийства он исчез, но теперь вернулся. Вряд ли он станет разбивать лагерь на том же месте. Вопрос: где он живет?

Джузеппе смотрел на него с недоверием:

– Не остановился же он в гостинице?

– Стоит навести справки.

Джузеппе посмотрел на часы:

– Когда открывают ресторан?

– Между шестью и половиной седьмого.

– Как раз сейчас. Поехали туда.

Через несколько минут они вошли в вестибюль гостиницы. Девушка-администратор поглядела на них удивленно:

– Две ранние пташки хотят позавтракать?

– Завтрак подождет, – сказалДжузеппе. – Мне нужны списки всех проживавших на прошлой неделе. Они у тебя на отдельных бумажках или в журнале?

Девушка посерьезнела:

– Что-то случилось?

– Обычная проверка, – сказал Стефан. – Ничего опасного. У тебя жили какие-нибудь иностранцы?

Она подумала:

– Четверо финнов ночевали со среды на пятницу.

– И никого больше?

– Нет.

Джузеппе задумался:

– Он мог остановиться еще где-нибудь. Есть ведь и другие места.

Он повернулся к девушке:

– Когда мы ужинали, тут был еще один посетитель. На каком языке он разговаривал?

– На английском. Но он из Аргентины.

– Откуда ты знаешь?

– Он расплатился кредитной карточкой и предъявил паспорт.

Она встала и скрылась в комнате за стойкой. Через минуту вернулась с распечаткой карточки «Виза». Они прочитали имя – Фернандо Херейра.

Джузеппе довольно хрюкнул.

– Теперь мы его возьмем, – сказал он. – Если только это он.

– Он заходил еще? – спросил Стефан.

– Нет.

– А ты видела его машину?

– Нет.

– Он сказал, откуда приехал?

– Нет. Он вообще мало говорил. Но очень приветливый.

– Можешь описать, как он выглядел?

Девушка задумалась. Видно было, как она старается вспомнить.

– У меня плохая память на лица.

– Но на что-то ты должна была обратить внимание! Он был похож на нас?

– Нет.

– Возраст?

– Может быть, шестьдесят.

– Волосы?

– Седые.

– Глаза?

– Не помню.

– Толстый или худой?

– Не помню. Но по-моему, не толстый.

– Во что он был одет?

– Голубая рубашка, кажется. Спортивная куртка.

– Что-нибудь еще запомнила?

– Нет.

Джузеппе покачал головой и сел на стоящий в вестибюле коричневый диван с распечаткой «Визы» в руке. Стефан сел рядом. Было двадцать пять минут седьмого двенадцатого ноября. Через неделю ему предстоит появиться в больнице Буроса. Джузеппе зевнул и потер глаза. Они молчали.

Открылась дверь из коридора, где были номера.

Стефан поднял голову и встретился взглядом с Вероникой Молин.

25

Арон Зильберштейн дожидался рассвета. На какую-то минуту ему показалось, что он опять в Аргентине. Освещение было точно таким, как на равнинах западнее Буэнос-Айреса, когда первые лучи солнца пробиваются из-за горизонта. Иллюзия быстро прошла.

Он находился не в Аргентине, а в шведских горах недалеко от норвежской границы. Он вернулся в дом Фростенгрена сразу после неудачного визита к Эльзе Берггрен. Человек, кравшийся к дому, которого он вынужден был сбить с ног и придушить, был одним из тех полицейских, что он видел в ресторане в тот вечер. Непонятно, как он там оказался среди ночи. Неужели за домом Эльзы Берггрен все-таки следили? Он же долго наблюдал со стороны, прежде чем постучал в дверь и вломился в дом.

Он заставил себя взвесить еще одну возможность – она приводила его в ужас. Вдруг он сдавил горло слишком сильно и тот умер?

Он гнал машину что есть силы, не потому, что боялся погони, а потому, что желание выпить стало почти нестерпимым. Он купил в Свеге и вино, и коньяк – чувствовал, что вот-вот сорвется. Он уже не мог без допинга. Единственное, что он строго-настрого себе наказал, – он не коснется бутылки, пока не доберется до места.

В три часа ночи он выехал на последний отвратительный участок дороги к дому Фростенгрена. Его окружала плотная тьма, он искал дверь чуть не на ощупь. Войдя в дом, он сразу открыл бутылку с вином и в два глотка выпил половину.

К нему медленно возвращалось спокойствие. Он сидел за столом у окна, совершенно неподвижно. Голова была совсем пустой. Он продолжал пить. Потом потянул к себе телефон и набрал номер Марии. В трубке трещало и скрежетало, но голос ее все равно ощущался рядом. Он чуть ли не слышал ее дыхание.

– Ты где? – спросила она.

– Пока еще тут.

– Что ты видишь в окне?

– Тьму.

– Я думаю правильно?

– Что ты думаешь?

– Что ты не вернешься никогда?

Вопрос ошеломил его. Он сделал большой глоток вина.

– Почему ты решила, что я не вернусь?

– Откуда мне знать. Только ты знаешь, что ты там делаешь и почему тебя здесь нет. Но ты врешь мне, Арон. Ты не говоришь правду.

– Зачем мне врать?

– Ты поехал не за тем, чтобы смотреть мебель. Ты поехал за чем-то другим. За чем – я не знаю. Может быть, у тебя там женщина. Это только ты знаешь. И Бог.

– У меня никого нет. И я скоро приеду.

– Когда?

– Скоро.

– Я так и не знаю, где ты.

– Высоко в горах. Здесь очень холодно.

– Ты опять начал пить?

– Немного. Только чтобы уснуть.

Разговор оборвался. Арон набрал номер еще раз, но почему-то не соединялось. Он сделал еще несколько попыток – безрезультатно.

Потом он сидел и ждал рассвета. Вот-вот все решится, это он прекрасно понимал. Эльза Берггрен видела его лицо, когда она сорвала с него маску. К этому он был не готов и в панике выскочил из дома. Ему надо было бы снова надеть маску и вынудить ее дать ему ответ – он был уверен, что она его знает. Но вместо этого он выскочил из дома как ошпаренный и наткнулся на полицейского.

Несмотря на то что он выпил довольно много, он, как ни странно, сохранил способность рассуждать в эти предрассветные часы. Так было всегда – прежде чем окончательно опьянеть, он испытывал момент полной ясности. У него был большой опыт – он точно знал, сколько и с какой скоростью он может пить, чтобы не терять голову. А этого он сейчас не мог себе позволить. Наступил решающий момент.

Все шло не так, как он задумал. Несмотря на все расчеты, несмотря на всю его тщательность и предусмотрительность. И во всем виноват был Авраам Андерссон. Вернее, не он сам, а то, что кто-то его убил. Вряд ли это мог быть кто-то иной, кроме Эльзы Берггрен. Вопрос только – почему? Какого джинна выпустил он из бутылки, убив Герберта Молина?

Он продолжал пить, все время прислушиваясь к своему состоянию. Довольно трудно поверить, чтобы семидесятилетняя женщина могла совершить убийство. Не было ли у нее напарника? И если да, то кто это? И если полиция тоже считает, что это она убила Андерссона, почему она до сих пор на свободе? Ответа он не нашел и вернулся к началу. Эльза Берггрен сказала, что она не знает, кто убил Андерссона. Но у него все время было чувство, что она лжет. Когда она узнала, что Герберт Молин убит, она села в машину, поехала к Андерссону и убила его. Месть? Может, она считала, что это Андерссон убил Молина? Что за связь существует между этими людьми, связь, которую он не в состоянии разгадать? Связь, о которой, совершенно очевидно, догадывалась и полиция. Он до сих пор сохранил эту смятую квитанцию с тремя именами.

Вдруг ему пришло в голову, что его месть – словно бумеранг. Теперь она возвращается и вот-вот поразит его самого. Все упиралось в долг. Он не чувствовал никаких угрызений по поводу убийства Молина – он должен был это сделать, это был его долг отцу. Но если бы он не казнил Молина, Авраам Андерссон был бы в живых. Должен ли он снова мстить? Теперь уже за смерть Андерссона?

Мысли роились в голове. Он то и дело выходил во двор и смотрел на темное звездное небо. На улице было холодно, он замерз. Он завернулся в одеяло. Что он ждет? Этого он не смог бы сказать. Наверное, того, что все это, наконец, кончится. Его лицо теперь известно полиции – Эльза Берггрен его видела. Они начнут складывать все фрагменты головоломки, и первым вопросом будет – где он сейчас? Они могут найти его имя на распечатке с кредитной карточки – это была грубая ошибка, что у него не оказалось с собой наличных денег. Они начнут его искать, наверняка исходя из версии, что он убил также и Авраама Андерссона. Если же он, сам того не желая, задушил этого полицейского насмерть, они бросят на его поиски все возможные ресурсы.

Раз за разом он возвращался к ночным событиям. Неужели он перестарался? Когда он разжал руки и скрылся, он был уверен, что тот жив. Но теперь этой уверенности не было. Надо как можно скорее и как можно дальше уезжать отсюда. Но он знал, что не уедет, пока не узнает, что произошло с Авраамом Андерссоном. Он не мог вернуться в Буэнос-Айрес, не узнав этого.

Наконец рассвело. Он очень устал, то и дело клевал носом. Но оставаться здесь нельзя, здесь они наверняка его найдут. Он встал и начал кружить по дому. Куда уехать? Он вышел на улицу помочиться. Серая дымка, окутавшая горы, медленно светлела. Только бы не этот холод. Он вернулся в дом.

Наконец, он принял решение. Он собрал все свои вещи, бутылки из-под вина, консервные банки, черствый хлеб. Машину он оставил там, где она стояла, – может быть, они найдут ее сегодня же, может быть, нет, тогда у него будет преимущество во времени. В начале десятого он вышел из дома и пошел в горы. Уже через несколько сотен метров он остановился и выбросил часть поклажи. Потом пошел дальше, все время в гору. Он был порядком пьян, то и дело спотыкался. Один раз упал и оцарапал лицо о каменистую землю. Но продолжал идти, пока дом, где он ночевал, окончательно не скрылся из виду.

В полдень он в изнеможении остановился.

У подножия большой скалы он вбил колья, натянул палатку, снял сапоги, расстелил спальный мешок и лег с бутылкой вина.

Освещение в палатке было похоже на закат солнца.

Думая о Марии, он медленно выпил бутылку. Он, похоже, и не понимал, как много она для него значит.

Потом он свернулся в спальном мешке и заснул.

Проснувшись, он знал, что должен принять еще одно решение.

В десять часов в кабинете Эрика Юханссона началось оперативное совещание. К этому времени криминалисты уже осмотрели дом и собаки попытались взять след человека, напавшего на Эльзу Берггрен и Стефана. Стефан успел пару часов поспать у себя в номере, когда его разбудил звонок – Джузеппе попросил присутствовать на совещании.

– Ты уже замешан, хотим мы с тобой этого или нет. Я говорил с Рундстрёмом. Он тоже считает, что ты должен присутствовать. Разумеется, неофициально. Но в этой ситуации мы не можем позволить себе быть формалистами.

– Нашли что-нибудь?

– Собаки довели след до моста. У него там, по-видимому, стояла машина. Техники считают, что могут представить хороший рисунок протекторов. Посмотрим, совпадает ли он с теми, что у нас уже есть. Мы нашли отпечатки колес и у Молина, и у Андерссона.

– Ты хоть поспал немного?

– Слишком много дел. Я пригласил еще четверых из Эстерсунда и вызвал из отпуска пару ребят из Свега. Слишком много дверей надо обстучать. Кто-то же должен был что-то видеть! Смуглолицый, говорит на ломаном английском. Человек не может жить, не говоря ни слова. Надо заправляться, надо поесть, надо купить что-то. Кто-то должен был его видеть. Где-то он с кем-то говорил.

Стефан пообещал прийти. Он встал и пощупал затылок. Больно. Перед сном он принял душ. Одеваясь, он думал об утреннем разговоре с Вероникой Молин.

Они позавтракали вместе. Стефан рассказал ей о ночных событиях. Она слушала внимательно, не задавая вопросов. Потом его вдруг затошнило, и он, извинившись, вышел. Но они договорились встретиться днем, если, конечно, он будет чувствовать себя лучше. Стефан принял душ и заснул, едва коснувшись щекой подушки.

Когда его разбудил телефонный звонок, тошноты уже не было. Он остановился перед зеркалом в ванной и внимательно рассмотрел свое отражение. Вдруг его охватило чувство полной нереальности происходящего. Он заплакал, швырнул в зеркало скомканным полотенцем и вышел из ванной. Я умираю, подумал он в отчаянии. У меня рак, вылечить его нельзя, я умру, когда мне не будет еще и сорока.

В кармане куртки, брошенной им на пол, зажужжал телефон. Это была Елена. Она звонила откуда-то, где было много народа, – ясно был слышен шум голосов.

– Где ты? – спросила она.

– У себя в номере. А ты?

– В школе. Вдруг почувствовала, что надо тебе позвонить.

– Здесь все нормально. Я скучаю по тебе.

– Ты знаешь, где меня найти. Когда ты приедешь?

– Курс лечения начинается девятнадцатого. До этого я приеду.

– Мне приснилось ночью, что мы в Англии. Может быть, съездим? Мне всегда очень хотелось побывать в Лондоне.

– Мы должны решить это сейчас?

– Я рассказываю про сон. И потом, у нас должна быть какая-то цель.

– Конечно, съездим в Лондон. Если я доживу.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего, прости. Я просто очень устал. Сейчас иду на совещание.

– Я думала, ты на больничном?

– Меня попросили.

– Даже в «Буросской газете» напечатали об этом убийстве. С портретом Герберта Мелина.

– Молин. Герберт Молин.

– Я должна закругляться. Позвони мне вечером.

Стефан пообещал. Он положил телефон на стол. Что я без Елены? – подумал он снова. Ничто.

Рундстрём удивил его, когда первым подошел с дружеским рукопожатием. Эрик Юханссон стягивал грязные сапоги, инструктор-кинолог из Эстерсунда раздраженно спрашивал всех подряд, не появлялся ли и не звонил ли некий Андерс. Джузеппе постучал карандашом по столу и начал совещание. Первым делом он коротко, но очень четко подвел итог ночным событиям.

– Эльза Берггрен попросила отложить подробный допрос до вечера, – закончил он, – думаю, она имеет на это право. К тому же у нас очень много других неотложных дел.

– У нас есть следы подошв, – сказал Эрик Юханссон. – И в доме, и в саду. Кто бы ни был ночной посетитель, действовал он неосторожно. У нас есть также следы у дома Герберта Молина и Авраама Андерссона. Это самое главное, над чем сейчас работают криминалисты – совпадают ли следы и отпечатки протекторов.

Джузеппе кивнул.

– Собака взяла след, – сказал он. – До опоры моста. А дальше?

Ответил кинолог. Он был уже немолод, вся левая щека его была обезображена шрамом.

– Дальше след остыл.

– Что-нибудь нашли?

– Нет.

– Там есть стоянка, – вставил Эрик Юханссон. – Собственно, даже не стоянка, а карман, площадка у дороги. Около нее след кончается, так что мы можем исходить из того, что он оставил машину именно там. Особенно если учесть, что ночью ее почти не видно – как раз это место очень плохо освещено. Молодежь там останавливается довольно часто – можно залезть на заднее сиденье и целоваться без помех.

Все засмеялись.

– И не только целоваться, – добавил Эрик. – Раньше это все происходило на укромных просеках, а теперь дела об отцовстве частенько начинаются именно на этой стоянке.

– Неужели никто не видел этого человека? – спросил Джузеппе. – На кредитной карточке стоит имя Фернандо Херейра.

– Я только что говорил с Эстерсундом, – сказал молчавший до этого Рундстрём. – Они запросили центральный регистр. Нашелся один-единственный Фернандо Херейра в Вестеросе. Давным-давно его обвиняли в укрытии налогов. Но теперь ему далеко за семьдесят, и можно исходить из того, что мы ищем кого-то другого.

– Я не знаю испанского, – сказал Джузеппе, – но Фернандо Херейра звучит как вполне стандартное имя.

– Примерно как мое, – вставил Эрик Юханссон. – Чуть не каждого сукина сына моих лет в Норрланде зовут Эриком.

– И мы не знаем, настоящее ли это имя, – добавил Джузеппе.

– Мы начнем розыск через Интерпол, – сказал Рундстрём. – Надо побыстрей закончить с отпечатками пальцев.

Вдруг зазвонили сразу несколько телефонов. Джузеппе поднялся и предложил прерваться на несколько минут, показав Стефану на дверь в коридор. Они сели в приемной. Джузеппе уставился на чучело медведя.

– Я как-то видел медведя, – сказал он задумчиво. – Около Крукума. Я как раз занимался несколькими самогонщиками и ехал назад в Эстерсунд. Помню, что размышлял об отце. Я довольно долго считал, что мой отец – это тот самый итальянец. Но когда мне исполнилось двенадцать, мать рассказала, что это был какой-то проходимец из Онге, который просто исчез, как только узнал, что она беременна. И вдруг я увидел медведя на опушке. Я ударил по тормозам и подумал: «Ни хрена это никакой не медведь. Должно быть, тень так легла. Или валун». Но это был медведь! Верней, медведица. Шерсть была совершенно гладкой, даже блестела. Я смотрел на нее, наверное, с минуту. Потом она исчезла. Помню, я сказал себе: «Такого просто не может быть. А если может, то случается раз в жизни, не больше». Как каре в покере. Эрик говорит, что лет двадцать пять тому назад к нему пришло каре. Причем в банке было пять крон и у остальных было такое дерьмо, что все спасовали.

Джузеппе потянулся и зевнул. Потом вновь стал серьезным.

– Я думал над нашим разговором. Что мы должны рассуждать по-другому. Что мы ищем двоих. Признаюсь, что до сих пор не могу привыкнуть к этой мысли. Это как-то чересчур уж неправдоподобно, как-то уж чересчур… по-столичному, если ты понимаешь, что я имею в виду. Здесь, в глуши, все по-иному, проще. Но я понимаю, что ты, скорее всего, прав. Я говорил об этом с Рундстрёмом перед совещанием.

– И что он сказал?

– Он весьма практичный тип, никогда не позволяет себе фантазировать, никогда ничему не верит, кроме голых фактов. Но его не надо недооценивать. Он быстро замечает и возможности, и ловушки.

Они помолчали, пережидая, пока стайка детишек пройдет в библиотеку.

– Я попытался мысленно нарисовать схему, – продолжил Джузеппе, когда дети скрылись за дверьми. – Появляется человек, говорящий на ломаном английском, и убивает Герберта Молина. В эту дочкину историю с какой-то женщиной в Англии, которой он якобы задолжал деньги, я не верю ни на секунду. Но твоя версия, особенно когда читаешь этот жутковатый дневничок, вполне может быть правильной – что мотив преступления спрятан где-то в далеком прошлом, в военном времени. Жестокость и исступление говорит о мести. Пока все сходится. Тогда мы ищем преступника, который, если следовать доводам разума, совершил все, что хотел, и должен бы исчезнуть. Но он остался. Здесь я отказываюсь понимать. Он же должен улепетывать во все лопатки, чтобы его не поймали.

– Ты нашел какую-то связь с Авраамом Андерссоном?

– Ровным счетом ничего. Коллеги в Хельсингборге говорили с его женой. Она утверждает, что он ей рассказывал все без утайки. И как-то упоминал имя Молина. Между этими двумя стариками – пропасть. Один играет классическую музыку и пишет для развлечения шлягеры. Другой – полицейский на пенсии. Не думаю, чтобы мы додумались до чего-нибудь умного, пока не поймаем этого типа, того, что чуть тебя не придушил. Как шея, кстати?

– Спасибо, нормально.

Джузеппе поднялся.

– Авраам Андерссон как-то написал песню под названием «Поверь мне, я обычная девчонка». Эрик раскопал. И этот псевдоним – Сив Нильссон. Дома у него был диск с какой-то танцевальной группой, по-моему «Фабианс». Сплошная мистика. Сегодня он играет Моцарта, а завтра пишет шлягер. Эрик говорит, кстати, что песня – чушь собачья. Может быть, жизнь из этого и состоит: один день – Моцарт, другой – скверный шлягер.

Они вернулись в комнату. Все остальные уже были на месте. Но совещание им так и не удалось продолжить. Зазвонил телефон Рундстрёма. Он послушал несколько секунд и поднял руку.

– Нашли прокатный автомобиль в горах под Фюнесдаленом, – сказал Рундстрём, засовывая телефон в карман.

Они подошли к висевшей на стене карте. Рундстрём ткнул пальцем:

– Вот здесь. Там дачный поселок. Машина брошена.

– Кто нашел-то? – спросил Джузеппе.

– Некий Бертиль Эльмберг, у него там дача. Он заехал случайно, поглядеть, все ли в порядке – увидел следы машины и подумал, что в такое время года это довольно странно. И нашел машину. И ему кажется, что кто-то побывал на даче рядом с тем местом, где стоит машина.

– Он кого-нибудь видел?

– Нет. Он не решился там оставаться. Вспомнил, должно быть, про Молина и Андерссона. Но он заметил, что машину взяли в Эстерсунде – на стекле была табличка. И еще он заметил, что на заднем сиденье лежит иностранная газета.

– Это уже кое-что, – произнес Джузеппе, надевая куртку.

– Хорошо бы ты поехал с нами, – сказал Рундстрём Стефану. – Ты как-никак его видел. Если это, конечно, он.

Джузеппе попросил Стефана сесть за руль, поскольку сам он все время звонил по телефону.

– Наплюй на знаки, – сказал Джузеппе, – лишь бы не угодить в кювет.

Стефан прислушивался, о чем он говорит. Туда уже направили вертолет. И кинологов. Когда они уже доехали до Линселля, позвонил Рундстрём и сказал, что продавщица в магазине в Свете продала накануне вязаную шапочку.

– Но девушка не смогла припомнить ни как он выглядел, ни говорил ли он что-либо, – вздохнул Джузеппе. – Она даже не помнит, был это мужчина или женщина. Только то, что продала эту шапочку. Где глаза у людей? В заднице?

К северу от Фюнесдалена их встретил человек на дороге. Он назвался Эльмбергом. Они подождали, когда подъедет Рундстрём и еще одна машина. Потом они продолжили путь и вскоре свернули с главной дороги.

Это была красная «Тойота». Никто из полицейских был не в состоянии сказать, на каком языке газета – испанском, португальском или итальянском. Стефану казалось, что газета под называнием «El Pais» выходит в Италии. Но потом он посмотрел на цену, где после цифры стояло «Ptas», и понял, что это песеты. Газета была испанской. Дальше они пошли пешком. На горизонте громоздились горы. Дом стоял у самого подножия горы, бревенчатый дом, может быть, когда-то это был коровник или стойло, а потом его переделали в дачу. Рундстрём и Джузеппе, понаблюдав, сошлись на том, что дом, скорее всего, пуст. Тем не менее оба вытащили пистолеты и подошли к входной двери, соблюдая все меры предосторожности. Рундстрём выкрикнул предупреждение. Никто не ответил. Он крикнул еще раз: «Полиция!» Ответа не было, только эхо. Джузеппе открыл дверь и вошел в дом. Через минуту он появился на пороге и сказал, что дом пуст, но кто-то здесь был. Теперь оставалось дождаться вертолета с кинологами и собаками. Техники прервали работу в доме Эльзы Берггрен и тоже направлялись сюда.

Вертолет появился с северо-востока. Он приземлился на площадке чуть к северу от дома, из него появились собаки вместе с оперативниками, после чего он сразу поднялся в воздух.

Кинологи дали ищейкам немытую посуду, которую Джузеппе вынес из дома.

После чего собаки потянули на север.

В горы.

26

Около пяти Джузеппе дал команду прекратить поиск. Сначала с запада натянул туман, а потом дело довершила тьма.

Они начали в час. На всех подъездных дорогах выставили посты. Собаки без конца теряли след, но потом находили снова. Сначала они тянули на север, потом свернули вдоль небольшой гряды на запад, потом опять на север. Когда они вышли на маленькое плато, Джузеппе, посовещавшись с Рундстрёмом, решил на сегодня закончить. Сперва они шли цепочкой, потом рассыпались вдоль цепи холмов. Поначалу идти было легко, подъем был не особенно крутой. Стефан отметил, что он здорово растренирован, но не хотел сдаваться. Во всяком случае, не быть первым, кто запросит пощады.

Но было и еще кое-что, связанное с этим подъемом. Сначала слабое, почти неразличимое воспоминание, но потом картинка прошлого стала как бы проявляться в памяти, пока не стала совершенно четкой.

Это было в конце лета, за несколько недель до начала занятий в школе. Мать уехала помочь внезапно овдовевшей сестре в Кристианстад. В один прекрасный день отец сказал, что он решил устроить им настоящие каникулы. Они погрузятся в машину и поедут на север, будут жить в палатке в горах. Само автомобильное путешествие Стефан почти не помнил, помнил только, что он втиснулся на заднее сиденье, где сидела его сестра и была навалена куча вещей – по какой-то причине отец не хотел использовать багажник на крыше. Кроме того, его всю дорогу укачивало. Отец сердился, что приходилось останавливаться из-за того, что кого-то из детей вот-вот вырвет. Удалось им с сестрой удержать рвоту или нет – этого он не помнил.

Он шел самым крайним в цепи. В тридцати метрах от него шел Эрик Юханссон, он то и дело вызывал кого-то по рации. С каждым шагом память прояснялась.

Если тогда ему было восемь, то прошло уже двадцать девять лет. Август семидесятого года. По дороге они остановились переночевать. В палатке было тесно, и Стефану приходилось карабкаться через остальных, чтобы выйти пописать. На следующий день они приехали на место – он вспомнил, как ни странно: место называлось Вемдальскалет. Они разбили палатку позади бревенчатой хижины, недалеко от горного отеля.

Стефан удивился, что ему так трудно вспомнить детали этого путешествия. Ведь он, оказывается, уже бывал в этих краях. Что же тогда произошло? Что заставило его вытеснить это воспоминание из сознания?

Была еще некая женщина. Она появилась как раз в тот момент, когда они ставили палатку. Отец увидел ее на другой стороне дороги и пошел к ней навстречу. Стефан с сестрой молча стояли и смотрели, как они обменялись рукопожатием и о чем-то долго говорили – издалека не было слышно, о чем. Стефан вспомнил, как он спросил одну из сестер: «Ты знаешь, кто это?» – и та зашипела в ответ, чтобы он замолчал. Он улыбнулся. Все его детство прошло под аккомпанемент постоянного шипения сестер. Они никогда его не слушали, затыкали ему рот и вообще смотрели на него сверху вниз, давая понять, что он слишком мал и глуп, чтобы принимать участие в их играх.

Что было потом? Отец подвел ее к ним. Она была старше его, с седыми космами, в белой блузке и черном фартуке, как официантка. На кого-то она была похожа, подумал он, и тут же понял: на Эльзу Берггрен. Хотя это, конечно, была не она. Он помнил, что она улыбалась, но в то же время в ней было что-то жесткое, отталкивающее. Они стояли у входа в палатку. Она не удивилась их приезду – значит, знала заранее.

Стефан смутно помнил, как его охватила тревога, что отец теперь не вернется в Чинну и что мать останется в Кристианстаде. Остаток дня он помнил совершенно четко: отец сказал, что ее зовут Вера, она из Германии. Потом они пожали ей руку – сначала сестры, потом он.

Стефан остановился. Эрик Юханссон, шедший слева от него, выругался, споткнувшись о камень. Над ними с ревом пролетел вертолет и сделал широкий круг над долиной.

И тогда они тоже ходили в горы. Недалеко, всегда так, чтобы не терять из виду отель.

Он, передохнув, двинулся дальше. Надо открыть еще какую-то дверь, подумал он. Необычно жаркий августовский вечер в горах. Где были сестры, он не помнит. Но женщина по имени Вера и его отец сидели на раскладных стульях около бревенчатого дома. Стефану это не понравилось, и он ушел за дом. Там была дверь, и он ее открыл. Он не знал, можно входить или нет. Но тут жила Вера, две крошечные комнатки с низким потолком. На комоде стояло несколько фотографий. Одна из них – свадебная. Вера со своим мужем в военной форме.

Теперь он помнил совершенно ясно. Муж Веры был в немецком мундире, улыбающаяся Вера – в платье, на голове – венок из цветов. Или, может, это была фата. И рядом с этим снимком был еще один, в застекленной рамке. Портрет Гитлера. В этот момент дверь открылась. Это были Вера и его отец. Вера что-то возмущенно ска-зала по-немецки, может, на ломаном шведском, звучавшем совершенно по-немецки. А отец оттащил его от комода и дал ему пощечину.

На этом месте картинка памяти погасла. Пощечина – и все. Он совершенно не помнил обратный путь в Чинну, ни тесноты в машине, ни постоянной тошноты – ничего. Фотография Гитлера, пощечина – и все.

Стефан медленно покрутил головой. Тридцать лет назад отец собрался навестить немецкую женщину, работавшую официанткой в горном отеле, и взял их с собой. Под самой поверхностью, словно на снимке с двойной экспозицией, ощущалось присутствие гитлеровской эпохи. Как правильно сказал Веттерстед: ничто не исчезает насовсем, только принимает новые формы, появляются новые выражения, но мечта о превосходстве белой расы по-прежнему жива. Его отец поехал навестить женщину по имени Вера. И дал ему пощечину, когда он случайно увидел то, чего не должен был видеть.

Что было еще? Он покопался в памяти. Но его отец никогда потом ничего не обсуждал. А память после той пощечины отключилась.

Они шли и шли. Вертолет сделал еще один круг и взял курс на юг. Стефан смотрел на горы, но видел перед собой только две фотографии на комоде в комнате с низким потолком.

Видимость становилась все хуже, и наконец, они очутились в сплошном тумане. Пришлось вернуться назад. К шести часам они добрались до дачи, до того места, откуда вышли. Вновь прилетел вертолет, забрал собак с кинологами, кроме одного, и улетел в Эстерсунд. Пилот оставил им корзину с бутербродами и кофе. Рундстрём, когда не говорил по телефону, пытался связаться с кем-то по рации. Стефан держался в стороне. Джузеппе слушал доклад криминалиста о результатах осмотра дома и что-то записывал. Потом он налил себе кофе и подошел к Стефану.

– Кое-что удалось узнать, – сказал он.

Джузеппе осторожно поставил чашку с кофе на камень и стал листать блокнот.

– Владельца дачи зовут Курт Фростенгрен, он живет в Стокгольме. На даче бывает летом, под Рождество и Новый год, иногда приезжает на недельку в марте – покататься на лыжах. Остальное время года дом пустует. Дом, кажется, достался ему в наследство от родни. Наш приятель, значит, взломал дом и устроил тут свой штаб. Потом исчез. Он знает, что Эльза Берггрен видела его лицо. Он также не может исключить нашей способности складывать два и два – наверняка он считает, что мы догадались, что это он был в ресторане и стащил мою записку. Он хладнокровен, мы не должны его недооценивать. Он знает, что мы его ищем, особенно после того, как он напал на Эльзу и тебя.

– И куда он направляется?

Джузеппе подумал, прежде чем ответить.

– Я бы сформулировал вопрос по-другому, – сказал он. – Почему он все еще здесь?

– Что-то еще не сделано.

– Вопрос только – что? Что еще не сделано?

– Он хочет знать, кто убил Авраама Андерссона.

Джузеппе покачал головой:

– И не только это. Он хочет большего. Он хочет убить того, кто это сделал.

Джузеппе был прав. Другого объяснения не было. У Стефана оставался только один вопрос.

– Почему это так для него важно?

– Если мы это узнаем, мы узнаем все.

Они помолчали, глядя в туман.

– Он прячется. Он очень ловок, этот парень из Буэнос-Айреса.

Стефан посмотрел на него удивленно:

– Откуда ты знаешь, что он из Буэнос-Айреса?

Джузеппе вынул из кармана смятую бумажку. Рваный кусок газеты, приложение к «Афтонбладету» с кроссвордами. На полях было что-то написано и зачеркнуто, но прочитать было можно.

– 5411, – сказал Джузеппе. – 54 – это Аргентина, а 11 – Буэнос-Айрес. Газета от двенадцатого июня, когда Фростенгрен был тут. Он откладывал старые газеты для растопки. Но цифры написал кто-то другой. Наверняка Фернандо Херейра. Газета в машине испанская, не аргентинская, но язык тот же. Думаю, в Швеции не так-то легко купить аргентинские газеты. Но испанские – запросто.

– А его номера в Буэнос-Айресе у нас нет?

– Нет.

Стефан задумался:

– То есть ты хочешь сказать, что он звонил отсюда в Аргентину? А нельзя ли узнать куда?

– Сейчас этим занимаются. Но у Фростенгрена обычный телефон, ничего не надо заказывать, просто набираешь номер – и все. Если бы он использовал мобильник, было бы проще.

Джузеппе нагнулся, поднял чашку с кофе и поднес ее к губам.

– Я все забываю, что мы ловим не одного, а как минимум двоих хладнокровных убийц. Хладнокровных и жестоких. О Фернандо Херейре у нас уже есть какое-то представление, мы можем примерно представить рисунок поведения. А второй? Тот, кто убил Андерссона?

Вопрос повис в тумане. Джузеппе пошел поговорить с Рундстрёмом и оставшимся кинологом. Стефан посмотрел на овчарку – она была совершенно вымотана. Лежала, положив голову на влажную землю. Интересно, испытывают ли они чувство вины, подумал Стефан, если им не удалось ничего найти.

Через полчаса Джузеппе и Стефан решили вернуться в Свег. Остальные во главе с Рундстрёмом остались в Фюнесдалене. Они ехали по лесной дороге в полном молчании. На этот раз за рулем был Джузеппе. Стефан видел, что он очень устал.

Незадолго до Свега Джузеппе вдруг резко затормозил и свернул на обочину.

– Не понимаю, – сказал он. – Кто убил Авраама Андерссона? Мы скользим по поверхности и даже не представляем себе, что за всем этим стоит. Аргентинец, вместо того, чтобы как можно быстрее удрать, уходит в горы. Он не бежит, он уходит, он прячется, чтобы вернуться.

– Есть еще одна возможность, – сказал Стефан, – мы ее еще не рассматривали. А именно, что человек, называющий себя Фернандо Херейра, знает гораздо больше, чем мы.

Джузеппе с сомнением покачал головой:

– Тогда бы он не делал капюшон с прорезями из шерстяной шапочки и не врывался к Эльзе со своими вопросами.

Они уставились друг на друга.

– Ты думаешь о том же, что и я? – спросил Джузеппе.

– Очень может быть. Фернандо Херейра знает или думает, что знает, что Андерссона убила Эльза Берггрен. Откуда мы знаем, что она не врет? Он ведь мог ставить вопросы и по-другому.

– Например: «Я знаю, что ты убила Авраама Андерссона»?

Джузеппе завел мотор.

– Продолжаем поиск в горах, – сказал он. – И надо поплотнее заняться Эльзой Берггрен.

За окном машины, если не считать набегающей в свете фар дороги, была полная тьма. Как раз в тот момент, когда они подъехали к гостинице, зазвонил телефон Джузеппе.

– Рундстрём, – сказал Джузеппе, закончив разговор. – Машину взяли и в самом деле в Эстерсунде пятого ноября. Зарегистрирована на Фернандо Херейру, гражданина Аргентины.

Они вышли из машины.

– Охота пошла всерьез, – сказал Джузеппе. – Фернандо Херейра предъявил водительские права. Конечно, они могут быть поддельными, но для простоты примем, что настоящие. Вопрос только, ближе ли мы к цели сейчас, чем когда искали его в горах.

Стефан очень устал. Джузеппе оставил свою сумку у администратора и ушел.

– Я позвоню, – сказал он, выходя. – Ты еще задержишься?

– День-другой.

Джузеппе положил руку ему на плечо:

– Должен признаться, что очень давно, может быть никогда, у меня не было человека, с которым можно было бы так разговаривать. Но скажи мне честно: если бы ты был на моем месте, ты бы действовал по-другому?

– Точно так же.

Джузеппе засмеялся.

– Ты слишком вежлив, – сказал он. – Я, между прочим, воспринимаю критику. А ты? – И, не дожидаясь ответа, пошел к машине.

Беря ключ, Стефан думал над последним вопросом Джузеппе. За стойкой сидела новая девушка, он раньше ее не видел. Он поднялся в номер и рухнул на постель. Надо было бы позвонить Елене, подумал он. Но сначала он должен был отдохнуть.

Что-то ему снилось, он не мог вспомнить – когда он проснулся, от сумбурного сна осталось только чувство страха. Он посмотрел на часы – четверть десятого. Если он хочет поужинать, надо поторопиться. К тому же он договорился с Вероникой Молин.

Она уже ждала его в ресторане.

– Я постучала тихонько в твою дверь, – сказала она. – Но никто не отвечал. Я решила, что ты спишь.

– Тяжелая ночь и длинный день. Ты уже поела?

– Я ем всегда в одно и то же время. Особенно когда еда такая, как здесь.

Официантка тоже была новой. Стефану показалось, что она робеет. Он почему-то подумал, что Вероника Молин сделала ей внушение.

Он в который раз заказал бифштекс. Вероника пила минеральную воду, себе он заказал вино.

Она смотрела на него с улыбкой.

– Я никогда раньше не встречалась с полицейскими, – сказала она. – Я имею в виду – так близко.

– И как тебе?

– Думаю, что все где-то в глубине души побаиваются полиции.

Она закурила сигарету.

– Брат летит сюда с Карибского моря, – продолжила она. – Он работает на круизном теплоходе, но я, по-моему, это уже рассказывала. Живет во Флориде, когда он не в море. Я была у него один раз – у меня были переговоры в Майами. Через час мы начали ссориться. Не помню, из-за чего.

– Когда похороны?

– Во вторник, в одиннадцать часов. Ты придешь?

– Не знаю.

Стефану принесли заказ.

– Как ты выдерживаешь тут так долго? – спросил он. – Я сразу совершенно ясно почувствовал, что тебе даже приехать сюда было в тягость. А теперь ты живешь тут уже довольно долго.

– До среды. В среду я улетаю.

– Куда?

– Сначала в Лондон, потом в Мадрид.

– Я простой полицейский. Но должен признаться, что мне страшно любопытно: чем ты занимаешься?

– По-английски это называется deal-maker или broker. Самый точный перевод – маклер, или посредник Я нахожу заинтересованных партнеров и слежу, чтобы сделка завершилась контрактом.

– Можно спросить, сколько ты получаешь за эту работу?

– Наверняка намного больше, чем ты.

– Все получают больше, чем я.

Она взяла свой бокал и протянула ему:

– Я передумала.

Стефан налил ей вина. Они выпили. Ему казалось, что она смотрит на него по-иному, чем раньше. Не так настороженно.

– Я сегодня была у Эльзы Берггрен, – сказала она. – Теперь я понимаю, насколько неуместен был мой визит. Она рассказала, что случилось ночью. И о тебе рассказала. Вы его взяли?

– Еще нет. К тому же я никого не «беру». Я не участвую в следствии.

– Но полиция считает, что это один и тот же человек – тот, кто убил моего отца и теперь напал на тебя?

– Да.

– Я пыталась сегодня дозвониться Джузеппе Ларссону. Думаю, я тоже имею право знать, что происходит. Кто этот человек?

– Мы предполагаем, что его зовут Фернандо Херейра. Он из Аргентины.

– Не думаю, чтобы мой отец был знаком с какими-нибудь аргентинцами. И какой мотив?

– Какие-то события военных лет.

Она достала новую сигарету. Стефан смотрел на ее руки. Ему очень хотелось взять ее за руку.

– Значит, полиция не поверила в мою теорию. Насчет женщины из Англии.

– Одно не исключает другого. Мы не имеем права исключать ни одну версию. Никаких поверил – не поверил. Это одно из главных правил.

– Извини, мне не следовало бы курить, пока ты ешь.

– Это все равно. У меня и так рак.

Она посмотрела на него с изумлением:

– Я не ослышалась?

– Я пошутил. Я совершенно здоров.

Больше всего ему хотелось бы выйти из-за стола, пойти в номер и позвонить Елене. Но что-то его останавливало.

– Странная, мягко говоря, шутка.

– Мне захотелось посмотреть на твою реакцию.

Она склонила голову набок и прищурилась:

– Ты со мной заигрываешь?

Он допил бокал.

– А разве остальные мужчины с тобой не заигрывают? Ты же прекрасно знаешь, что очень красива.

Она покачала головой, ни слова не говоря. Стефан хотел налить ей вина, но она отодвинула бокал. Он наполнил свой до краев.

– О чем вы говорили с Эльзой Берггрен?

– Она была совершенно измотана. Я-то просто хотела повидать женщину, которая хорошо знала отца и даже сосватала ему дом, где он и погиб. Мы говорили очень мало.

– Меня давно интересовало, что их связывало. Помимо нацистской идеологии.

– Она выразила мне свои соболезнования. Я там долго не задержалась. Мне она не понравилась.

Стефан заказал кофе и коньяк и попросил счет.

– И где сейчас этот Фернандо Херейра?

– Наверное, где-то в горах. Во всяком случае, он в этих краях.

– Почему?

– Думаю, хочет узнать, кто убил Авраама Андерссона.

– Я так и не могу понять, что у Андерссона было общего с моим отцом.

– И мы не можем. Но рано или поздно поймем. Мы возьмем обоих, и мы узнаем мотивы.

– Надеюсь, что все так и будет.

Стефан пригубил коньяк и выпил глоток кофе. Он подписал счет, и они вышли в вестибюль.

– Я могу пригласить тебя на рюмку коньяку к себе в номер, – сказала она. – Только ни на что большее не рассчитывай.

– Я уже давно вообще ни на что не рассчитываю.

– Звучит не слишком правдоподобно.

Они прошли коридором. Она вынула ключ. Стефан стоял позади нее очень близко, но не касаясь.

На ее столе стоял небольшой компьютер, экран светился.

– В нем вся моя жизнь, – сказала она. – Я подключаю его к телефону и выхожу в мир. Я и сейчас работаю, пока жду похорон.

На столе стояла бутылка с коньяком. Она налила только ему, сбросила туфли и села на постель. Стефан заметил, что пьянеет. Он очень хотел ее.

В этот момент в кармане зазвонил телефон, но он не стал отвечать. Это наверняка была Елена.

– Это приятель, – сказал он. – Ничего, подождет.

– А семьи у тебя нет?

Он покачал головой.

– А подруги?

– Мы с ней порвали.

Он отставил стакан и протянул ей руку.

Она долго смотрела на нее, прежде чем пожать.

– Можешь спать здесь, – сказала она. – Только не ожидай ничего такого.

– Я уже сказал, что давно перестал что-нибудь ожидать.

Она подвинулась на кровати и оказалась совсем рядом с ним.

– Я давно уже не встречала людей, которые столько ожидают.

Она поднялась.

– Не надо недооценивать мое знание людей, – сказала она. – Поступай, как хочешь. Иди к себе. Если хочешь, приходи позже. Но только спать, ничего другого.

Он принял душ и завернулся в большое полотенце. В этот момент снова зазвонил телефон. Это была Елена.

– Почему ты не звонишь?

– Я задремал. Скверно себя чувствую.

– Приезжай домой. Я тебя жду.

– Через несколько дней. Я сейчас должен поспать. Если мы будем долго говорить, я разгуляюсь и уже не засну.

– Я скучаю по тебе.

– Я тоже.

Он нажал кнопку отбоя.

Я соврал, подумал он. Несколько минут назад я отрицал твое существование.

Но самое худшее, что мне это все равно.

27

Когда он проснулся, Вероники Молин уже не было. На экране компьютера светилась надпись: «Я ушла. Исчезни до моего возвращения. Мне нравятся мужчины, которые не храпят. Ты – один из них».

Стефан вышел из номера, завернувшись в простыню. На лестнице он встретил уборщицу, она улыбнулась и пожелала ему доброго утра. Я был здорово пьян, подумал он. Я говорил с Еленой, но совершенно не помню, что ей сказал, помню только, что врал. Он сел на постель и потянулся за мобильным телефоном. Там было сообщение – пропущенный звонок. Перебирая кнопки, он нашел номер. Звонила Елена. В животе екнуло. Он лег и укрылся с головой одеялом, как в детстве, когда хотел сделаться невидимым. А интересно, Джузеппе тоже так делает? – мелькнула мысль. А Вероника Молин? Вероника, которая уже почти спала, когда он накануне вечером явился к ней в номер. Она решительно отвергла все его попытки, похлопала по руке и сказала, чтобы он ложился. Он был возбужден до крайности, но все же прислушался к голосу рассудка и оставил ее в покое.

Он никогда раньше не врал Елене. А теперь что-то наплел ни с того ни с сего ине был уверен, что расстроен по этому поводу. Он решил полежать до девяти, а потом позвонить ей. До девяти он так и будет лежать, укрывшись с головой и притворяясь, что его нет.

В девять часов он позвонил. Она ответила сразу.

– Я спал, – сказал он, – не слышал звонка. В первый раз выспался за много, много дней.

– Я испугалась чего-то, – сказала она. – Что-то мне приснилось, не знаю что.

– Все в порядке. Но я нервничаю. Дни просто летят. Скоро девятнадцатое.

– Все будет хорошо.

– У меня рак, Елена. Если у человека рак, он всегда должен считаться с тем, что может умереть.

– Врач этого не говорила.

– Она не может знать. Никто не может этого знать.

– Когда ты приедешь?

– Скоро. Я пойду на похороны Молина во вторник. Думаю, что в среду прилечу. Я позвоню и скажу.

– Позвонишь вечером?

– Да.

Он даже вспотел. Ему не нравилось, что он так легко врет. Стефан встал. Лежа в постели, он так и будет себя грызть. Он оделся и спустился в вестибюль. Там была его старая знакомая администраторша.

– Сегодня у тебя будут менять телевизор. Когда тебе удобнее?

– Когда угодно. Джузеппе Ларссон здесь?

– По-моему, он не ночевал у себя в номере. Ключ у меня. Поймали кого-нибудь?

– Нет.

Он двинулся к двери в ресторан, но остановился:

– А Вероника Молин?

– Я пришла в шесть и встретила ее на выходе.

Стефан пытался вспомнить, что еще он хотел у нее спросить, но никак не мог.

Его тошнило с похмелья. Он выпил стакан молока и присел с чашкой кофе. В кармане зазвонил телефон – это был Джузеппе.

– Проснулся?

– Относительно. Пью кофе. А ты?

– Поспал пару часов у Эрика в кабинете.

– Что-нибудь произошло?

– Всегда что-нибудь происходит. Но в Фюнесдалене по-прежнему туман. Рундстрём говорит, все стоит на месте. Они ждут. Как только туман рассеется, опять пустят собак. Чем ты занят? Кроме того, что пьешь кофе?

– Ничем.

– Тогда я заеду. Хотелось бы вместе навестить одного человека.

Через десять минут Джузеппе буквально ворвался в ресторан. Глаза красные и воспаленные, небрит, но полон энергии. Он взял чашку кофе и плюхнулся напротив Стефана.

– Помнишь такое имя – Ханна Тунберг?

Стефан подумал и покачал головой.

– Та, что нашла труп. Она убиралась у Молина раз в две недели.

– Теперь помню. Я читал о ней в твоей папке.

Джузеппе наморщил лоб.

– Кажется, это было сто лет назад. А прошло всего две недели.

Он покачал головой, как будто только что открыл неравномерное течение жизни.

– Что-то случилось с ее мужем, – вспомнил Стефан.

– У него был шок, когда он увидел тело Молина на опушке. Но дело не в нем. Мы пару раз основательно с ней беседовали. Выяснилось, что она совершенно не знала Герберта Молина, хоть и убиралась у него. Он никогда не оставлял ее одну, всегда следил за ней, не позволял убирать комнату для гостей – ту, где он держал свою куклу. Она считает, что он был высокомерный и малоприятный тип. Но платил хорошо.

Джузеппе отставил чашку.

– Она позвонила утром и сказала, что немного отошла, подумала и что у нее есть еще кое-что нам рассказать. Сейчас я еду туда, и подумал, может быть, тебе тоже интересно.

– Конечно.

Джузеппе достал из пакета фотографию в рамке со стеклом. Со снимка глядела женщина лет шестидесяти.

– Знаешь, кто это?

– Нет.

– Катрин Андерссон. Вдова Авраама Андерссона.

– И зачем ты таскаешь с собой ее портрет?

– Затем, что меня попросила Ханна Тунберг. Она хотела увидеть, как выглядит жена Авраама Андерссона. Почему – не знаю. Но я послал одного паренька утром в Дунчеррет за фотографией.

Джузеппе допил кофе и встал.

– Ханна живет в Иттерберге, – сказал он. – Это недалеко.

Дом, старинный и ухоженный, стоял на самой опушке леса. Когда они ставили машину, выскочил пес и залаял. Во дворе возле ржавого трактора стояла женщина, ожидая, пока они подойдут.

– Ханна Тунберг, – сказал Джузеппе. – Она одета точно так же, как тогда, когда я ее видел в последний раз. Она принадлежит к практически вымершему типу людей.

– Какому?

– Тех, кто приодевается для встречи с полицией. Спорим, что она испекла булочки?

Он улыбнулся и вылез из машины.

Джузеппе представил Ханне Стефана. Стефан никак не мог определить ее возраст: ей, скорее всего, было около шестидесяти, но, может быть, и пятьдесят.

– Я поставила кофе, – сказала она. – Муж ушел.

– Надеюсь, не из-за нашего приезда? – спросил Джузеппе.

– Он у меня немного странный, – сказала Ханна. – Не особенно любит иметь дело с полицией. Хотя очень, очень порядочный человек.

– Не сомневаюсь, – сказал Джузеппе. – Можно войти?

В доме пахло табаком, собакой и брусникой. В гостиной на стенах висели оленьи рога, коврики и несколько картин, изображающих лес. Ханна Тунберг отодвинула вязанье, зажгла сигарету, затянулась и тяжко закашлялось. В легких у нее скрипело и свистело. Стефан заметил, что кончики пальцев у нее желтые. Она принесла кофе и разлила по чашкам. На столе стояло блюдо с булочками.

– Теперь можем поговорить спокойно, – сказал Джузеппе. – Вы сказали, что все обдумали. Хотите что-то рассказать?

– Я, понятно, не знаю, может, это и не важно.

– Заранее никогда не знаешь. Мы слушаем.

– Это насчет той дамы, что заезжала к Герберту.

– Вы имеете в виду Эльзу Берггрен?

– Я ее несколько раз у него заставала. Приду с уборкой, а она там. Но она сразу уезжала. По-моему, она странноватая.

– В каком смысле?

– Больно заносчивая. Не люблю, кто задается. И Герберт Молин тоже был такой.

– Она что-то такое вам сказала, что вам показалось, что она задается?

– Нет, вроде бы нет, но я это чувствую. Она смотрела на меня сверху вниз.

– Потому что вы приходили убираться?

– Вот именно.

Джузеппе кивнул.

– Замечательные булочки, – сказал он. – Мы слушаем.

Ханна Тунберг продолжала курить, не замечая, что сыплет пепел на юбку.

– Этой весной, – продолжала она. – В конце апреля, кажется. Я пришла к нему с уборкой, а его нет. Я подумала – странно, мы же договорились на это время.

Джузеппе поднял руку и прервал ее:

– А так всегда было? Вы каждый раз заранее договаривались?

– Всегда. Он всегда хотел знать точно, когда я приду.

Джузеппе кивком попросил ее продолжать.

– Так вот, его не было. Я и не знала, что делать. Но я точно знаю, что не перепутала день или там час. Я всегда записывала, на когда мы договорились.

– И что дальше?

– Я подождала, а его нет и нет. Там у него санки под окном стояли, я на них встала и заглянула в окно. А вдруг заболел? Но дома было пусто. Тогда я подумала про Авраама Андерссона – они иногда встречались.

Джузеппе вновь поднял руку:

– Откуда вы знаете?

– Герберт сам сказал. Говорит, я тут никого не знаю, кроме Эльзы, говорит, и Авраама.

– Рассказывайте.

– Я подумала, надо туда съездить, я же знала, где он живет. Муж ему как-то чинил смычок, он у меня на все руки, муж. Так я туда и поехала. Постучала в дверь. Долго ждала, пока он откроет.

Она раздавила окурок и тут же прикурила другую сигарету. Стефана начало подташнивать от дыма.

– Это уже после обеда было, – сказала она, – часа в три. А он не одет.

– Что, голый? – удивился Джузеппе.

– Я сказала – не одет. Я не сказала – голый. Был бы голый, я бы сказала – голый. Мне рассказывать или вы все время будете меня перебивать?

– Я возьму еще булочку и буду молчать, – пообещал Джузеппе. – Продолжайте.

– Брюки на нем были. А рубашки не было. И босой. Я спрашиваю, может, он знает, где Герберт. А он говорит – не знаю. И дверь норовит закрыть. Не хочет, чтобы я в дом входила. Я тут же поняла, где собака зарыта.

– Он был не один?

– Вот именно.

– А откуда вы знаете? Видели кого-то?

– Не в тот момент, но я все равно поняла. И пошла к своей машине. Она прямо рядом с воротами стояла. Смотрю – а за гаражом еще какая-то машина стоит. Это не Авраама машина, думаю.

– Почему вы так подумали?

– Сама не знаю. Иногда просто знаешь, и все. С вами такого не бывает?

– И что вы делали дальше?

– Я уже ключ в замок сунула, надо ехать, думаю, а тут гляжу в заднее зеркало – кто-то из дома выходит. Женщина. Как увидела, что я еще не уехала, – сразу в дом.

Джузеппе вытащил фотографию Катрин Андерссон и протянул ей. Она немедленно уронила на снимок пепел.

– Нет, – сказала Ханна. – Это была не она. Конечно, не так близко было, а потом, в зеркале много не увидишь, но это была не она.

– А кто?

Она ответила не сразу. Джузеппе повторил вопрос:

– Кто это был, как вы думаете?

– Эльза Берггрен. На сто процентов, правда, не ручаюсь.

– Почему?

– Все было очень быстро.

– Но вы же видели ее раньше. И все равно точно сказать не можете?

– Я ее видела-то, может, несколько секунд. Она вышла, заметила машину и сразу в дом юркнула.

– То есть она не хотела, чтобы ее видели?

Ханна Тунберг поглядела на него с удивлением:

– И что тут странного? Она в доме, где полуголый мужчина, да к тому же и не муж ей.

– Память работает как фотоаппарат, – сказал Джузеппе. – Видит человек что-то – и картинка уже в голове. Чтобы что-то ясно запомнить, необязательно долго смотреть.

– Но бывают и нерезкие снимки, правда?

– А почему вы раньше об этом не рассказывали?

– Вчера только вспомнила. Память у меня не то чтобы очень. Но я подумала – а вдруг это важно? Если только это Эльза Берггрен. У нее тогда, значит, не только с Молином, но и с Андерссоном были дела. И потом, если это и не она была, то уж точно не жена.

– Иными словами, вы не на сто процентов уверены, что это была Эльза Берггрен, но на все сто, что это не Катрин Андерссон?

– Точно так.

У нее опять начался приступ кашля. Она раздраженно придавила сигарету в пепельнице.

Потом перевела дыхание, приподнялась на стуле и ничком упала на пол. Кофейник перевернулся. Джузеппе вскочил в ту же секунду и перевернул ее на спину.

– Она не дышит, – крикнул он. – Звони в «Скорую».

Джузеппе начал делать искусственное дыхание, пока Стефан лихорадочно доставал телефон. Он потом вспоминал все происходящее, как в замедленной съемке. Джузеппе, прильнувший ко рту лежащей на полу женщины и пытающийся вдуть в нее жизнь, медленно поднимающаяся к потолку струйка дыма от непогасшей сигареты в пепельнице. «Скорая помощь» приехала через полчаса. К тому времени Джузеппе сдался. Ханна Тунберг была мертва. Он пошел в кухню и прополоскал рот. Стефан подумал, что он много раз видел мертвых – дорожные происшествия, самоубийства, убийства… Но сейчас он в первый раз осознал, как близка смерть. Только что она держала сигарету в руке и отвечала на вопросы, а сейчас – мертва.

Джузеппе вышел во двор встретить «скорую».

– Все произошло за секунду, – сказал он медику, проверявшему, действительно ли Ханна мертва.

– Мы вообще-то не перевозим трупы, – сказал тот. – Но не оставлять же ее здесь.

– Двое полицейских могут засвидетельствовать, что она умерла естественной смертью. Я прослежу, чтобы написали рапорт.

«Скорая» уехала. Джузеппе посмотрел на Стефана и покачал головой:

– Просто не верится, что это правда. Что это может быть так быстро. Впрочем, лучшей смерти и пожелать нельзя.

– Только бы не слишком рано.

Они вышли во двор. Собака залаяла. Начинался дождь.

– Что она сказала? Муж ушел?

Стефан огляделся. Машины на дворе не было. Открытый гараж тоже был пуст.

– Скорее уехал, – сказал он.

– Лучше подождем. Пошли в дом, чтобы не торчать под дождем.

Они сидели молча. Собака лаяла без передышки, потом и она замолчала.

– Как ты извещаешь родных о смерти? – спросил Джузеппе.

– Мне не приходилось. Я присутствовал несколько раз, но всегда это делали другие.

– Один раз я всерьез обдумывал, не уйти ли из полиции, – сказал Джузеппе. – Семь лет назад. Две сестрички, четырех и пяти лет, играли у пруда. Отец отлучился на несколько минут. Мы так и не узнали, как все произошло, только обе утонули. И мне пришлось ехать вместе со священником к матери. Отец был никакой. Он вышел с детьми, чтобы мать могла приготовить еду – у пятилетки был день рождения. Тогда я чуть все не бросил. Это было в первый и последний раз за время службы.

Они снова замолчали. Стефан смотрел на ковер, где только что лежала мертвая Ханна Тунберг. На столе лежало вязанье с торчащими спицами. Зазвонил телефон Джузеппе, и оба вздрогнули. Джузеппе ответил. Дождь вдруг усилился, капли застучали по стеклам. Джузеппе очень быстро закончил разговор.

– Звонили со «скорой». Они встретили мужа Ханны, он поехал с ними. Можем ехать.

Ни один не шевельнулся.

– Никогда не знаешь, – сказал Джузеппе. – Вдруг появляется свидетель и сообщает что-то новое, переходит границу, за которой он готов говорить и говорить. Как ты думаешь, она говорила правду?

– А зачем ей было врать?

Джузеппе подошел к окну. Какой-то миг он стоял, задумчиво глядя на густую сетку дождя.

– Не знаю, как в Буросе, – сказал он. – Ничего не знаю про Бурос, кроме того, что это город. Но Свег – не город, Свег – очень маленький поселок с двумя тысячами жителей. Во всем Херьедалене меньше народу, чем в пригороде Стокгольма. И это значит, что тут невозможно что-то скрыть.

Он отошел от окна, сел на стул, где сидела Ханна, но тут же вскочил и остался стоять.

– Мне надо было бы сказать тебе это до того, как мы сюда приехали. Для меня это настолько очевидно, что я и забыл, что ты не местный. Здесь все – как ангелы, со своими нимбами. Над каждым свой нимб слухов, и Ханна Тунберг – не исключение.

– Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать.

Джузеппе мрачно уставился на ковер.

– О мертвых плохо не говорят. И, в конце концов, что плохого в любопытстве? Почти все любопытны. Наша работа построена на фактах и любопытстве.

– Ты хочешь сказать, она была сплетницей?

– Это Эрик утверждает, а Эрик ничего не говорит зря. Пока она рассказывала, я все время об этом думал. Если бы она прожила еще пять минут, я бы успел ее спросить. Теперь уже не спросишь.

Он опять подошел к окну.

– Мы могли бы провести эксперимент, – продолжил он. – Поставим машину там, где она. И попросим кого-нибудь смотреть в зеркало, а еще кого-нибудь – выйти из дома Андерссона, сосчитать до трех и снова зайти в дом. И я могу тебе сказать заранее: или видишь совершенно ясно, кто там стоит у дверей, или вообще не видишь.

– Ты думаешь, она все придумала?

– И да и нет. Она не врала. Но я подозреваю, что она либо видела, как кто-то мелькнул за спиной Андерссона, либо подглядывала в окно. Теперь мы этого уже не узнаем.

– Но по сути-то все это, получается, правда?

– Думаю, что да. Она хотела сообщить нам что-то, что, по ее мнению, важно. Хотя не хотела, чтобы мы знали, каким образом она это узнала.

Джузеппе вздохнул.

– Заболеваю, – сказал он. – Горло болит. Вернее, пока не болит, но скоро заболит. И голова заболит через пару часов. Поехали?

– Только один вопрос, – сказал Стефан. – Точнее, два. Какие выводы мы можем сделать из того, что Ханна видела Эльзу Берггрен? И если это была не Эльза, то кто? И что все это значит?

– Это не два вопроса, а три, – сказал Джузеппе. – И все важные. И ни на один мы не можем ответить. Пока, во всяком случае.

Они побежали к машине, пригибаясь под дождем. Собака спряталась в конуру и грустно смотрела им вслед. Еще одна грустная собака, подумал Стефан. Интересно, понимает ли она, что произошло?

Перед выездом на дорогу Джузеппе остановил машину:

– Я должен позвонить Рундстрёму. Подозреваю, что там все еще туман. К тому же по радио обещали штормовой ветер.

Он набрал номер. Стефан пытался думать о Елене, но перед глазами все время стояла Ханна Тунберг. Как она хватала воздух ртом, захрипела и умерла.

Джузеппе рассказал Рундстрёму про Ханну. Потом начал спрашивать – про туман, про собак, про человека в горах.

Они говорили недолго. Джузеппе отложил телефон и пощупал горло.

– Каждую простуду воспринимаешь как смертельную болезнь, – сказал он. – Смотри, еще и часа не прошло после смерти Ханны, а я уже ни о чем не могу думать, кроме своей простуды.

– О мертвых уже не надо беспокоиться.

Джузеппе посмотрел на него:

– Я говорю не о ней. Я говорю о своей собственной смерти. Единственная смерть, которая представляет для меня интерес.

Стефан треснул кулаком в потолок. Он и сам не знал, почему взорвался.

– Ты сидишь и ноешь по поводу своей простуды. А я-то, может быть, и в самом деле умираю.

Он выскочил из машины, хлопнув дверцей.

Джузеппе вышел за ним.

– Я не подумал, – сказал он.

Стефан сморщился:

– Какая разница? Рак или в глотке запершило?

Он сел на место. Джузеппе остался стоять под дождем.

Стефан смотрел в окно, на котором расплывались капли дождя. Деревья мерно покачивали ветвями. В глазах у него стояли слезы. Это не из-за дождя он почти ничего не видел. Из-за слез.

Они ехали в Свег. Стефан прислонил голову к боковому стеклу и пытался считать деревья. Сбился и начал снова. Он думал о Елене. О Веронике Молин. Где был он сам, он не знал.

В полпервого они остановились у гостиницы. Дождь по-прежнему барабанил о крышу машины. Джузеппе заявил, что проголодался. Они, укрыв головы куртками, добежали до вестибюля.

Девушка-администратор поднялась им навстречу.

– Срочно позвони Эрику Юханссону, – сказала она Джузеппе. – Он не может тебя найти.

Джузеппе достал из кармана мобильник и выругался – телефон был отключен. Он набрал пин-код и сел на диван. Стефан листал брошюру на стойке – «Старые коровники в Херьедалене». Перед глазами все время умирала Ханна Тунберг. Девушка разыскивала что-то в папке с бумагами. Джузеппе говорил с Эриком Юханссоном.

Стефан подумал, что больше всего ему хотелось бы заняться онанизмом. Единственный способ как-то завершить прошедшую ночь. И может быть, в какой-то степени оправдать свое предательство по отношению к Елене. Джузеппе поднялся. Стефан сразу заметил, что он чем-то обеспокоен.

– Что-то случилось?

Девушка смотрела на них с нескрываемым любопытством. Стефан обратил внимание, что у нее точно такой компьютер, как и у Вероники Молин.

Джузеппе взял Стефана под руку и повел в пустой ресторан.

– Тот тип, похоже, ушел в тумане, – сказал он. – И еще угнал по пути какую-то машину.

Стефан смотрел на него непонимающе.

– Эрик зашел домой поесть, – продолжил Джузеппе, – и обнаружил, что дом взломан. Украли пистолет и винтовку. Маузер. Плюс патроны и оптический прицел. Это могло произойти только сегодня, рано утром.

Джузеппе вновь обхватил пальцами горло.

– Конечно, может быть, это и не он. Но он где-то рядом, он угрожает Эльзе Берггрен, он что-то хочет, а мы не можем понять что. Ему зачем-то опять нужно оружие, от старого он, если не дурак, избавился. У кого наверняка есть оружие? Ход его мыслей прост – у полицейского!

– Тогда он должен знать, что Эрика Юханссона зовут Эрик Юханссон и что он к тому же полицейский. И где он живет. Как он мог это разузнать? И когда?

– Не знаю. Мы должны вернуться немного назад. Где-то мы что-то прозевали.

Джузеппе прикусил губу.

– Мы начинали искать одного преступника, который пытался убедить нас, что их два. Теперь я думаю, что, может быть, он все-таки один. Он пытается раздвоиться, чтобы натолкнуть нас на ложный след.

28

В четверть третьего все собрались в кабинете Эрика Юханссона. Стефан сомневался, идти ли ему туда, но Джузеппе настоял. Усталый и обозленный Эрик Юханссон тяжело плюхнулся на стул. Видно было, что, помимо усталости и злости, он очень растерян. Стефан сел у стены, позади остальных. Дождь кончился, в окно светило уже заходящее солнце. Эрик включил громкоговоритель на телефоне, так что, несмотря на плохую связь, голос Рундстрёма был слышен всем. Туман в горах на северо-западе Херьедалена все еще не рассеялся.

– Мы стоим на месте, – кричал Рундстрём.

– А патрули на дорогах? – спросил Эрик Юханссон.

– Пока стоят. Какой-то пьяный норвежец, увидев полицию, со страху угодил в канаву. Кстати, у него в машине была шкура зебры.

– Как – зебры?

– Откуда я знаю? Была бы медвежья, я бы еще понял. Я и не знал, что в Херьедалене есть зебры.

Связь все время прерывалась.

– Насчет кражи оружия, – кричал Рундстрём. – Я знаю, что украли. А снаряжение?

Голос его шел как бы волнами.

– Два магазина к пистолету и двенадцать патронов к маузеру.

– Дом пустой, – сказал Эрик. – Жена в Ервшё у дочери. Соседей нет. Сейф с оружием взломан.

– Никаких следов?

– Нет.

– Синоптики говорят, что туман скоро рассеется, – кричал Рундстрём. – Но солнце вот-вот зайдет. Стоим и думаем, что предпринять. Если это наш украл оружие, то какой смысл нам его тут караулить? Его тут уже нет.

Джузеппе нагнулся к микрофону:

– Джузеппе. Мне кажется, рано снимать посты. Мы не знаем, кто украл оружие у Эрика – может, он, а может, и не он. Я хочу еще спросить – знает кто-нибудь, есть ли у него с собой еда?

– Фростман утверждает, что, как ему кажется, никаких консервов у него там не было, но он не уверен. Зато морозильник был забит. Там полно ягод и лосятина – друзья дарили после охоты, так что имело смысл оставить его включенным.

– Лосятину на походном примусе не приготовишь. Рано или поздно он спустится с гор и появится в каком-нибудь магазине. Если это не он побывал у Эрика.

– Мы проверили, есть ли тут люди. В основном – пустые дачи. Живет, правда, в местечке Хёгвретен одинокий старик. Худин его фамилия. Говорят, будто ему девяносто пять и он ничего не боится. Не сказать, что здесь перенаселение.

– Что-нибудь еще?

– Пока нет.

– Пока спасибо. – Голос Рундстрёма исчез в треске и шорохе. Эрик Юханссон отключил громкоговоритель.

– Фростман? – спросил один из полицейских. – Его же зовут Фростенгрен, а не Фростман?

– У Рундстрёма слабовато насчет имен, – раздраженно сказал Джузеппе. – Давайте еще раз пройдем все сначала. Кто-то здесь не знаком со Стефаном Линдманом? Наш коллега из Буроса. Он работал вместе с Гербертом Молином.

Стефану все лица казались уже знакомыми. Интересно, как они среагируют, если он ни с того ни с сего встанет и расскажет, что через несколько дней он должен начать лучевую терапию, потому что у него рак. Но он, разумеется, промолчал.

Все время возникали новые детали и поступали новые сообщения, все это надо было приводить в порядок. Джузеппе поторапливал – сейчас не следует застревать на мелочах. По-видимому, это означало, что именно он будет определять, что относится к разряду мелочей, а что – нет. Стефан пытался слушать, но перед глазами у него все время стояли несколько женщин. Ханна Тунберг, поднимающаяся со стула и падающая ничком. Спящая Вероника Молин с обнаженной спиной. И Елена. Прежде всего – Елена. Ему было стыдно, что он, пытаясь понравиться Веронике Молин, отрицал ее существование.

Он попытался сосредоточиться и прислушаться к разговору.

Речь шла об оружии, которое было у убийцы Герберта Молина. Откуда-то же оно появилось. Если считать, что Херейра приехал из-за рубежа, надо исходить из того, что он раздобыл оружие в Швеции. У Джузеппе уже был список зарегистрированных краж оружия за последние месяцы. Он просмотрел его и отложил. Пограничники ответили, что у них нет данных, что человек по имени Фернандо Херейра проходил паспортный контроль.

– Дело сейчас за Интерполом, – сказал Джузеппе. – Из опыта знаю, что с латиноамериканскими странами не так-то просто иметь дело. Несколько лет назад одна девушка из Ерпена пропала в Рио-де-Жанейро. Это было черт-те что – выудить из бразильской полиции какие-то сведения. Слава богу, она объявилась сама. Оказывается, она влюбилась в индейца и жила с ним где-то в джунглях Амазонки. Но потом любовь кончилась. Она сейчас работает учительницей в начальной школе, замужем за сотрудником бюро путешествий. Ходят слухи, что дом у них полон попугаев.

Все оживились. Джузеппе поднял руку.

– Можем только надеяться, что они найдут подходящего Херейру.

Он отодвинул в сторону еще одну бумагу – предварительную биографию Авраама Андерссона. Пока не нашли никакой связи между ним и Гербертом Молином. В связи с рассказом Ханны Тунберг надо было бы поглубже покопаться в его прошлом, с этим согласились все без исключения.

Стефан видел, как Джузеппе пытается унять нетерпение. Джузеппе знает, что сразу перестанет быть хорошим следователем, как только утратит самообладание.

Следующим пунктом стала Ханна Тунберг. Эрик рассказал, что она когда-то была одной из основательниц шведского керлинг-клуба. Клуб этот теперь делал большие успехи.

– Они играют в парке у вокзала, – добавил Юханссон. – Я и сейчас помню, как с первым наступлением холодов там заливали лед.

– И теперь она мертва, – сказал Джузеппе. – Зрелище, я вам скажу, было не из приятных.

– А что с ней случилось? – спросил не проронивший до этого ни слова полицейский. Стефан вспомнил, что он из Хеде.

Джузеппе пожал плечами:

– Может быть, кровоизлияние в мозг. Или сердце. Она курила не переставая. Но последнее в жизни, что она сделала, рассказала нам про Эльзу Берггрен. Якобы она видела ее весной в доме Авраама Андерссона. Ханна Тунберг честно сказала – она не уверена, что это была Эльза. Но если она права, то мы можем сделать как минимум два вывода. Во-первых, обнаруживается связь между Андерссоном и Молином – женщина. Кроме того, надо подумать, почему Эльза Берггрен так упорствовала, что практически не знает Авраама Андерссона, разве что как-то мельком видела.

Джузеппе пододвинул к себе папку и нашел какую-то бумагу.

– Катрин Андерссон, вдова Авраама, сообщила полиции в Хельсингборге, что она никогда не слышала имени «Эльза Берггрен». Она утверждает, что у нее прекрасная память на имена и что у ее мужа никогда – цитирую – «никогда не было от меня никаких секретов».

Джузеппе с шумом захлопнул папку:

– Но это может быть и не так. Такое мы слышали и раньше.

– Думаю, здесь надо быть очень осторожными, – сказал Эрик Юханссон. – У Ханны было много хороших черт. Но она была любопытна, как сорока. Такие люди иногда и сами не могут отличить, где правда, а где их собственная фантазия.

– Что ты хочешь сказать? – нетерпеливо спросил Джузеппе. – Что мы не должны принимать ее слова всерьез?

– Что мы не можем быть на все сто уверены, что она видела именно Эльзу Берггрен на крыльце у Андерссона.

– Если это было на крыльце, как она говорит, – сказал Джузеппе. – Я почти уверен, что она не удержалась и заглянула в окно.

– Тогда бы собака залаяла.

Джузеппе схватил другую папку и стал лис-тать, безуспешно пытаясь что-то найти.

– Где-то тут я читал, что Авраам Андерссон после убийства Молина стал чаще брать собаку в дом. Это мог быть как раз такой случай. Но я согласен, что сторожевые собаки слышат чужака во дворе, даже если они в доме.

– Мне кажется, она не слишком-то сторожевая, – сказал Стефан, – скорее охотничья.

Эрик Юханссон все еще колебался.

– А есть ли еще какая-нибудь связь между ними? То, что и Молин и Эльза нацисты, мы знаем. И на сегодня это единственное, что их связывало. Попросту сказать, два психа. Но психа безобидных. Андерссон тоже был нацистом?

– Андерссон был членом Партии центра, – с горечью сказал Джузеппе. – Какое-то время даже заседал в совете Хельсингборгской коммуны. Правда, он оттуда ушел после свары из-за дотаций симфоническому оркестру. Но в партии остался. Короче говоря, мы можем быть уверены, что Авраам Андерссон никогда не принадлежал к числу этих малосимпатичных фанатиков, называющих себя неонацистами. Мало этого, он ясно выражал свою к ним антипатию. Можно легко догадаться, как бы он среагировал, если бы узнал, что его сосед – бывший солдат СС.

– А может быть, он и знал, – услышал Стефан свой голос как бы со стороны.

Джузеппе уставился на него:

– Повтори.

– Я только хочу сказать, что можно всю версию вывернуть наизнанку. Авраам Андерссон мог случайно узнать, что его сосед – нацист, да и Эльза Берггрен в придачу. И тогда можно считать, что связь между ними была.

– Какая связь?

– Не знаю. Но Молин укрылся в глуши. Он хотел любой ценой сохранить свое прошлое в тайне.

– Ты думаешь, Андерссон угрожал его разоблачить?

– Можно даже предположить шантаж. Герберт Молин сделал все, чтобы исчезнуть, скрыть свое прошлое. Он чего-то боялся. Может быть, не чего-то, а кого-то, может быть, кого-то одного, а может быть, и нескольких. И то, что Авраам Андерссон узнал его тайну, поставило под угрозу все его существование. Эльза Берггрен, как известно, нашла для него дом. Но теперь возникает ситуация, когда ему снова нужна ее помощь.

Джузеппе с сомнением покачал головой:

– И как это все склеить? Если бы Авраама Андерссона убили раньше, чем Молина, я бы понял. Но потом? Когда Молина уже нет в живых?

– Может быть, Андерссон помог убийце найти Молина? А потом все пошло наперекосяк. Или вот так: Эльза Берггрен поняла или, скажем так, посчитала, что Авраам в какой-то степени виноват в смерти Молина. И отомстила.

– Этого не может быть, – запротестовал Эрик Юханссон. – Эльза Берггрен, женщина крепко за семьдесят, затащила Андерссона в лес, связала и расстреляла? Это просто не укладывается в голове. К тому же у нее нет оружия.

– Оружие, как известно, можно украсть, – холодно сказал Джузеппе.

– Не могу представить себе Эльзу в роли убийцы.

– Никто не может. Но и ты и я прекрасно знаем, что самый на первый взгляд тихий и мирный человек может совершить тяжкое преступление.

Эрик замолчал.

– То, что сказал Стефан, надо иметь в виду, – заметил Джузеппе. – Но давайте не будем сидеть и гадать на кофейной гуще. Что нам нужно, так это факты. Например, надо проверить, что можно разглядеть в зеркале заднего вида в машине, стоящей там, где рассказала Ханна Тунберг. Потом, само собой, заняться Эльзой Берггрен. Но не терять из виду и все остальное. Надеюсь, все в этой комнате понимают, что разобраться в этой каше быстро не удастся. Но это не дает нам права тянуть сверх меры. Если только нам, конечно, не повезет и мы вдруг не поймаем этого парня, того, что прячется в горах. И не узнаем, что он убил не только Молина, но и Андерссона.

Под конец совещания снова позвонили Рундстрёму. В горах по-прежнему стоял густой туман.

Было уже четыре часа. Полицейские разошлись кто куда. В кабинете остались только Джузеппе и Стефан. Уже совсем стемнело. Джузеппе зевнул и, не успев закрыть рот, рассмеялся.

– Ну как, пока не нашел боулинг-клуба в Свете? Это то, что нам сейчас нужно – и тебе и мне.

– Я даже кинотеатра не нашел.

Джузеппе показал на окно:

– Тут показывают кино в Народном доме. Сейчас как раз идет «Проклятый Омоль». Хороший фильм. Меня дочка заставила посмотреть.

Джузеппе уселся за письменный стол.

– Эрик просто вне себя, – сказал он, – и я его понимаю. Ничего хорошего, когда у полицейского крадут оружие. К тому же я подозреваю, что он забыл запереть наружную дверь. Здесь, в деревне, многие не запираются. Или может быть, оставил окно открытым. Он почему-то ничего не говорит, как вор проник в дом.

– Он что-то говорил о разбитом окне.

– Мог и сам разбить, увидев, что случилось. К тому же неизвестно, правильно ли оформлена покупка. В этой стране очень много оружия, особенно охотничьего, хранится как попало, вовсе не так, как положено по закону.

Стефан открыл стоящую на столе бутылку «Рамлёзы»[132] и заметил, что Джузеппе за ним наблюдает.

– Как ты? – спросил Джузеппе.

– Не знаю. Наверное, мне гораздо страшнее, чем хочется признать. – Стефан поставил бутылку на стол.

– Давай об этом не говорить, – сказал он. – Мне гораздо интереснее, что нас ждет в следующем действии.

– Я останусь тут на вечер. Просмотрю еще раз бумаги. Похоже, сегодняшнее обсуждение открывает кое-какие новые возможности. Меня беспокоит Эльза Берггрен – никак не могу понять ее роль. Если Ханна действительно ее видела, о чем это говорит? И Эрик, конечно, прав со своими возражениями – семидесятилетняя тетка тащит здорового мужика в лес, прикручивает к дереву и расстреливает. Почти невозможно вообразить.

– В Буросе был один старый следователь, Фредлунд, – сказал Стефан. – Неприветливый, медлительный, брюзга – но какой следователь! Как-то он в припадке хорошего настроения, что с ним бывало крайне редко, сказал одну фразу, и я ее запомнил на всю жизнь. Представь, что ты идешь с лампой в руке, сказал он. Надо светить впереди себя, чтобы видеть, куда ставишь ногу. Но время от времени надо посветить и в сторону, чтобы посмотреть, куда ты не ставишь ногу. Честно говоря, я не совсем уверен, что точно понял, какой смысл он в это вкладывал, но я истолковал так – все время надо проверять, в центре ли ты. Кто из наших персонажей сейчас самый важный?

– И что, если твою теорию применить к нашей ситуации? Я сегодня только и делал, что говорил, теперь я хочу послушать.

– Может быть, еще какая-то цепочка существует между человеком в горах и Эльзой Берггрен? Это же не обязательно правда – ее рассказ, что он на нее напал. Мне пришло в голову, что весь сыр-бор мог разыграться потому, что я туда сунулся. И вот тебе первый вопрос – есть ли связь между ней и Херейрой? Второй вопрос уводит нас в другую сторону. Есть ли кто-то еще, где-то в тени, о ком мы пока ничего не знаем?

– Кто-то с теми же взглядами, что и Молин с Берггрен? Ты предполагаешь какую-то неонацистскую сеть?

– Мы знаем, что она существует.

– Значит, так: приезжает Херейра и танцует танго с Гербертом Молином. Это становится началом целого ряда событий. Прежде всего: Эльза Берггрен решает, что Авраама Андерссона надо убить. И она подыскивает подходящего человека из своей коричневой организации, который берет на себя эту работу?

– Я сам понимаю, что это звучит странно.

– Не так уж и странно, – сказал Джузеппе. – Я приму это во внимание, когда вечером буду вгрызаться в эти папки.

Стефан пошел в гостиницу. С улицы он увидел, что в номере Вероники Молин темно. Девушка за стойкой склонилась над новым компьютером.

– Ты долго еще здесь пробудешь?

– До среды, если можно, – сказал он.

– На конец недели уже все заказано.

– Испытатели?

– Ориентировщики из Латвии. У них здесь будет спортивный лагерь.

Стефан взял ключ.

– А в Свеге есть кегельбан? – спросил он.

– Нет, – удивленно сказала она.

– Я просто поинтересовался.

Он поднялся в номер и лег на кровать. Смерть Ханны Тунберг напомнила ему что-то, но он не мог вспомнить что.

Наконец он вспомнил. Картинки памяти были очень нерезкими и все время ускользали, и ему потребовалось время, чтобы их истолковать.

Ему было пять или шесть лет. Он не помнил, где были мать и сестры – дома были только он и отец. Кажется, это было вечером. Он играл на полу с машинкой, за красным диваном в гостиной. Машинка была деревянная, желто-голубая, с красной полосой на борту. Он внимательно смотрел на невидимую дорогу, прочерченную им мысленно на ковре, но невольно прислушивался к шороху газеты. Совершенно обычный звук, но не такой уж безопасный. Отец иногда просто приходил в бешенство, читая газеты, мог разорвать газетный лист в клочки. «Эти чертовы социалисты», – восклицал он. И рвал газету. Как листья на дереве – шелестят, словно газета, а потом штормовой ветер срывает их с дерева. Он вел свою деревянную машину по дороге, петляющей у подножия крутой горы. С другой стороны – крутой обрыв. Дорога была опасной. Он знал, что отец сидит в темно-зеленом кресле у камина. Сейчас он опустит газету и спросит, чем Стефан занимается. Без ласки, без интереса – просто проконтролировать, что все в порядке.

Но вдруг шорох прекратился, послышался стон и глухой удар. Машинка остановилась – лопнула задняя шина. Он осторожно выкарабкался из кабины – машина могла в любой момент сорваться в пропасть.

Он встал и посмотрел за диван. Отец лежал на полу. Газета по-прежнему была у него в руке. И он стонал. Стефан осторожно подошел к отцу. Для безопасности, чтобы не быть совсем беззащитным, он взял с собой машину – в случае чего можно удрать. Отец смотрел на него испуганно, он пытался что-то сказать. Губы у него были совершенно синие. «Я не хочу умирать так, – разобрал Стефан, – я хочу умереть стоя, как мужчина». Вдруг картинка погасла. Он уже не был участником, он был вне происходящего. Что было дальше? Он помнил свой страх, машину в руке, синие губы отца… Потом вбежала мать. Сестры, наверное, тоже – но сестер он не запомнил. Там были только отец, мать и он. И машинка с красной полосой на борту. Он даже помнил марку – «Брио». Игрушечный автомобиль «Врио». «Врио» выпускало еще замечательные игрушечные поезда, гораздо лучше, чем машины, но Стефану машина тоже нравилась – он получил ее в подарок от отца. Конечно, лучше бы он подарил ему поезд. Но у машины была красная стреловидная полоса на борту, и она висела на краю обрыва – вот-вот сорвется.

Мать схватила его на руки, что-то крикнула – дальше воспоминания путались. Он помнил только машину «скорой помощи», отца в больничной кровати, губы уже не такие синие. Слова, какие-то слова, их, наверное, часто повторяли, иначе они бы не застряли в памяти. Динамическое нарушение мозгового кровообращения.

Но что он помнил совершенно ясно, так это слова отца: «Я не хочу умирать так, я хочу умереть стоя, как мужчина».

Как солдат в гитлеровской армии, подумал Стефан. Маршируя во имя Четвертого рейха, в надежде, что он окажется не такой хрупкий, как Третий.

Он накинул куртку. Похоже, он вздремнул, вспоминая. Было уже почти девять. Он вышел – почему-то не захотелось есть в гостинице. Он вспомнил, что видел сосисочный киоск недалеко, около заправки. Он съел пару обжаренных сосисок с картофельным пюре, прислушиваясь к комментариям группы подростков по поводу подъехавшего автомобиля. Потом он пошел прогуляться, пытаясь угадать, что сейчас делает Джузеппе. Все еще сидит над своими папками? А Елена? Он вспомнил, что оставил телефон в гостинице.

Он шел по темному городку. Церковь, редкие магазины, пустые конторы, ждущие владельцев.

Подойдя к гостинице, он остановился у входа. Через стеклянную дверь было видно, как девушка-администратор прихорашивается перед уходом. Он увидел, что в окне номера Вероники Молин горит свет. Шторы были закрыты, но между ними оставалась щель. Он скользнул в тень. Девушка вышла из гостиницы и скрылась в глубине улицы. Он вспомнил почему-то, как она плакала. Проехала машина. Он встал на цыпочки под окном Вероники Молин и заглянул в щель между шторами.

Она сидела спиной к нему у компьютера. На ней было что-то темно-синее, может быть, шелковая пижама. Он не видел, чем она занимается. Он уже собрался уходить, как вдруг она встала и исчезла из поля зрения. Он присел, потом снова заглянул в окно. Экран компьютера светился. На нем был какой-то то ли знак, то ли узор – он сначала не понял что.

Потом понял.

Это была свастика.

29

Его словно ударило током. Он чуть не упал. Из-за угла вывернула машина, и Стефан отошел от окна. Он забрел во двор соседнего дома, где помещалась редакция местной газеты. Всего неделю назад, открыв дверь гардероба, он наткнулся на мундир СС. Потом обнаружил, что, несмотря на внешнюю респектабельность, его собственный отец был нацистом и даже после своей смерти платил деньги в. нацистскую организацию, сегодня, может быть, и не опасную, но по сути своей людоедскую. И вот теперь – экран компьютера Вероники Молин со свастикой. Первым побуждением было тут же пойти к ней и потребовать ответа. Ответа на что? Прежде всего, почему она ему лгала. Она не только знала, что ее отец был убежденным нацистом, она сама такая же.

Он заставил себя успокоиться, он же полицейский, он обязан мыслить здраво, анализировать, четко отделять факты от домыслов. И здесь, в темноте, под темными окнами редакции местной газеты «Херьедален», вся череда событий, начавшаяся еще в больничном кафе в Буросе, когда он случайно взял в руки газету с сообщением об убийстве Герберта Молина, вдруг выстроилась перед ним в совершенно логичную цепь. Герберт Молин посвятил свою старость складыванию головоломок, танцам с куклой и безумным мечтам о Четвертом рейхе. Теперь он и сам тоже складывал головоломку, где Герберт Молин был самым главным элементом, и вот наконец все встало на место. Мотив ясен. В голове гудело. Как будто открылись сразу все шлюзы, и он теперь должен быстро направить этот поток воды в нужном направлении. Он не должен терять опоры, иначе его снесет этот поток.

Он стоял неподвижно. Мелькнула какая-то тень, и он вздрогнул. Кошка. Она пересекла сноп света от уличного фонаря и исчезла.

Что я вижу? – думал он. Четкую схему. Может быть, даже больше чем схему, может быть, заговор.

Он зашагал в сторону моста – ему всегда лучше думалось на ходу. Направо – здание суда, все окна погашены. Навстречу ему попались три дамы, они шли и что-то напевали. Когда он разминулся с ними, они засмеялись. Привет, сказала одна. Что они напевают, подумал он, что-то из репертуара АББА. «Some of us are crying» – «Кто-то из нас плачет». Он помнил эту мелодию. Они исчезли из виду, и он свернул к мосту. Рельсы на деревянном мосту напоминали в темноте трещины. Теперь пути используют только для составов с торфом, летом, правда, работает Внутренняя линия. С другого берега, где стоял дом Эльзы Берггрен, доносился собачий лай.

Посередине моста он остановился. Небо было совершенно ясным и звездным, стало заметно холодней. Он поднял камень и бросил в воду.

Он должен немедленно поговорить с Джузеппе. Нет, может быть, не сразу. Сначала надо привести в порядок мысли. Вероника Молин не знала, что он подсматривал за ней в щель между шторами. У него было преимущество во времени, и он хотел его использовать. Вопрос только – сумеет ли он это сделать?

Он никак не мог справиться со своим гневом. Она обманывала его, лгала прямо в лицо. Она даже позволила ему спать в своей постели, правда, только спать. Может быть, хотела его унизить.

Он пошел назад к гостинице. Он должен с ней поговорить. В вестибюле сидели двое и играли в карты. Они кивнули ему и снова углубились в игру. Стефан остановился перед ее дверью и постучал, с трудом подавив импульс вышибить дверь. Она открыла сразу. Через ее плечо он увидел, чтокомпьютер выключен.

– Я как раз собиралась ложиться, – сказала она.

– Подожди немного. Нам надо поговорить.

Она впустила его.

– Сегодня я хочу спать одна. Чтобы ты знал.

– Я пришел не за этим. Но конечно, мне любопытно, почему ты захотела, чтобы я спал с тобой вчера. И при этом до тебя не дотрагивался.

– Во-первых, это ты захотел, а не я. Но я готова признать, что иногда бывает очень одиноко.

Она села на край кровати и, точно так же, как и накануне, подобрала под себя ноги. Она по-прежнему очень ему нравилась, обида только усиливала это чувство.

Он сел на скрипнувший стул.

– Что ты хотел? Случилось что-нибудь? Поймали того, в горах?

– Не знаю. Я пришел не поэтому. Речь идет о лжи.

– Чьей?

– Твоей.

Она широко раскрыла глаза:

– Не понимаю, о чем ты говоришь. И пожалуйста, я терпеть не могу, когда ходят вокруг да около.

– Тогда я не буду ходить вокруг да около. Несколько минут назад ты сидела за компьютером и любовалась на свастику во весь экран.

Она поняла не сразу. Потом покосилась на неплотно задернутое шторами окно.

– Правильно, – сказал он. – Я заглянул в окно. В этом меня можно упрекнуть. Я подсматривал. Но не для того, чтобы поглядеть на тебя голую. Это был просто импульс. И я увидел свастику.

Она была на удивление спокойна.

– Совершенно точно. Недавно на экране была свастика. Черная на красном фоне. И где же тут ложь?

– Ты такая же, как твой отец, хоть и утверждаешь, что нет. Когда ты скрыла, что знаешь о его прошлом, ты защищала не его, а себя.

– Как это?

– Ты такая же нацистка, как и он.

– Ах, вот что ты решил…

Она встала, закурила сигарету и больше не садилась.

– Ты не просто глуп, – сказала она. – Ты еще и самовлюблен до крайности. Я-то думала, что ты не похож на других полицейских. Но я ошиблась. Такое же ничтожество.

– Оскорбляя меня, ты ничего не добьешься. Можешь даже плюнуть мне в физиономию – из равновесия ты меня не выведешь.

Она снова села на постель.

– Собственно говоря, это даже хорошо, что ты подглядывал. Все можно выяснить, не отходя от кассы.

– Я слушаю.

Она погасила наполовину выкуренную сигарету.

– Что ты вообще знаешь о компьютерах? Об Интернете?

– Не слишком много. Я знаю только, что целый ряд вещей надо как-то пресечь. В первую очередь детскую порнографию. Ты говорила, что в контакте с целым миром, когда сидишь за компьютером, где бы ты ни находилась. Ты сказала: «В нем вся моя жизнь», – или что-то в этом роде.

Она села за компьютер и знаком пригласила его сесть поближе.

– Я возьму тебя в путешествие. В киберкосмос. Слышал такое выражение?

Она нажала на кнопку. Компьютер слабо загудел, экран засветился. Ее пальцы забегали по клавиатуре. Картинки сменяли одна другую, пока экран не окрасился красным. На красном фоне медленно проявилась черная свастика.

– Эта охватывающая весь мир сеть имеет и свои тайные углы, – сказала она. – Здесь ты можешь найти все, что хочешь.

Она снова начала нажимать клавиши. Свастика исчезла, появились фотографии полуголых азиатских девочек – совсем маленьких. Взрыв клавиш – и перед ним уже было изображение собора Святого Петра в Риме.

– Здесь есть все, – повторила она. – Замечательный прибор. Где бы ты ни находился, можешь найти любую информацию. Сейчас, в этот момент, Свег находится в центре мира. Но, как я сказала, есть и темные углы, своего рода интернетовское подполье. Бесконечное количество сведений – где ты можешь купить оружие, наркотики, детскую порнографию, все, что хочешь.

Она еще раз пробежала пальцами по клавиатуре. Вновь на экране возникла свастика.

– В том числе и это. Множество нацистских организаций, в том числе шведских, обнародуют свои идеи через Интернет. Вот сейчас они здесь, на моем экране. Я сидела и пыталась что-то понять. Мне интересно, кто сейчас вступает в нацистские организации. Сколько их, как называются организации, что они думают и что собираются предпринять.

Появился портрет Гитлера. Она продолжала нажимать клавиши. Вдруг на экране возникла она сама – «Вероника Молин. Брокер».

Она выключила компьютер.

– Теперь я хочу, чтобы ты ушел, – сказала она. – Ты решил сделать вывод из картинки, которую увидел, подглядывая за мной. Может быть, ты настолько глуп, что по-прежнему считаешь, что я тут сидела и молилась на свастику. Идиот ты или нет – это уж, пожалуйста, реши сам. Уходи. Нам нечего сказать друг другу.

Он не знал, что сказать. Она его убедила, и ему было стыдно.

– Если бы ты была на моем месте, – сказал он примирительно, – как бы ты реагировала?

– Я бы сначала спросила, – сказала она, – а не набрасывалась бы с обвинениями во лжи.

Она резко поднялась и открыла дверь.

– Я не могу помешать тебе прийти на похороны отца, – сказала она. – Но пожалуйста, не заговаривай со мной и не прикасайся ко мне.

Она выпроводила Стефана в коридор и захлопнула дверь. Он вернулся в вестибюль. Картежников уже не было. Стефан медленно поднимался по лестнице. Ему было невыносимо тошно – как он мог среагировать так глупо и необдуманно?

Спасение пришло в виде телефонного звонка. Это был Джузеппе.

– Надеюсь, ты не спишь?

– Скорее наоборот.

– Бодр и готов к бою?

– В высшей степени.

Стефан решил рассказать ему, что случилось. Джузеппе выслушал его повествование и засмеялся:

– Опасное это дело – заглядывать в девичьи спальни. Никогда не знаешь, что увидишь.

– Я вел себя как идиот.

– Все иногда ведут себя как идиоты.

– А ты знал, что через Интернет можно докопаться до всех нацистских организаций в мире?

– Думаю, что не до всех. Как она сказала – темные углы? Подполье? Думаю, что под полом этого подполья есть еще одно подполье. Подозреваю, что по-настоящему опасные группы не хвастаются своими именами и адресами в Интернете.

– Ты думаешь, это только поверхность?

– Примерно так.

Стефан вдруг начал чихать. Раз, другой, третий.

– Надеюсь, я тебя не заразил, – сказал Джузеппе.

– Как твое горло?

– Небольшая температура, слева отек и краснота. Знаешь, мы все подвержены ипохондрии. Насмотришься всякой дряни…

– Мне хватает и подлинных болезней. Не воображаемых.

– Я знаю. Я опять что-то не то сказал.

– Что ты хотел?

– Просто поговорить.

– Ты все еще у Эрика в конторе?

– Здесь есть кофе.

– Сейчас приду.

Проходя вдоль фасада гостиницы, он посмотрел на окно Вероники. Оно все еще светилось, но шторы были плотно задернуты.

Джузеппе поджидал его на улице. В руке у него была маленькая тонкая сигара.

– Разве ты куришь?

– Только когда очень устал. Помогает не заснуть.

Он притушил окурок. Они вошли в подъезд, сопровождаемые стеклянным взглядом медвежьего чучела. В здании никого не было.

– Звонил Эрик Юханссон, – сказал Джузеппе. – Он все же очень честный парень. Сказал, что был настолько не в себе после кражи оружия, что не мог работать. Сказал, что сейчас выпьет пару рюмок и примет снотворное. Может быть, не самое лучшее сочетание, но я думаю, он прав.

– А что в горах?

Они вошли в кабинет. Там стояли два больших термоса с надписью: «Коммуна Херьедален». Джузеппе протянул ему чашку кофе, но Стефан отказался. На рваном бумажном пакете сиротливо лежали обломки венских хлебцев.[133]

– Время от времени звонит Рундстрём. Еще звонили из оперативного центра в Эстерсунде – вертолет, который они обычно нанимают, сломался. Завтра прилетит другой из Сундсваля.

– Погода?

– Все еще туман. Они перенесли штаб в Фюнесдален. Патрули на дорогах никого не видели, кроме того норвежского пьянчуги. Его мать была миссионером в Африке и привезла оттуда шкуру зебры. Знаешь, почти всегда и почти все можно объяснить. Но Рундстрём очень волнуется. Если завтра окажется, что его там нет, значит, он прошел мимо патрулей. И может быть, забрался к Эрику Юханссону.

– А может быть, он и не был в горах?

– Ты забываешь, что собаки взяли след.

– Он мог повернуть назад. К тому же я все время думаю – он же из Южной Америки. Глубокая осень в Скандинавских горах – не самый лучший для него климат. Он просто-напросто замерз.

Джузеппе подошел к прикнопленной к стене карте и медленно очертил пальцем окружность вокруг Фюнесдалена.

– Все же остается вопрос – почему он до сих пор не ушел? Все время об этом думаю. И я убежден, что это один из самых важных вопросов в следствии. Единственное объяснение – он еще не закончил то, что задумал. Что-то ему осталось сделать. И это меня беспокоит. Он рискует быть схваченным, но тем не менее не уезжает. Может быть, он раздобыл новое оружие. И здесь возникает еще один вопрос, над которым мы еще не думали.

– Куда он дел старое? Которое он использовал при нападении на Молина?

Джузеппе отошел от карты.

– Мы задавали себе вопрос, где он его взял. Но куда он его дел? И почему? В этом пункте у меня в голове полная путаница. А у тебя?

Стефан ответил не сразу:

– Он уезжает. Дело сделано. Оружие где-то выбрасывает или закапывает. Но потом что-то произошло, и он возвращается. И ему снова нужно оружие?

– Я рассуждаю примерно так же. Но к какому-то выводу прийти не могу. Мы можем предполагать, что он вернулся, чтобы избавиться от Авраама Андерссона. Но в тот момент у него было оружие! Было бы полным безумием думать, что он дважды уезжал и дважды возвращался. Если это он навестил Эрика Юханссона, то, значит, он выбрасывал оружие тоже дважды? Это полная чушь. Мы знаем, что он умеет планировать. Все это указывает на что-то иное. Может быть, он охотится за Эльзой Берггрен? Он допрашивает ее, он хочет узнать, кто убил Авраама Андерссона. И не получает ответа. Потом сшибает тебя с ног и убегает.

– Что будет, если мы зададим себе тот же вопрос, что и он?

– Это как раз то, чем я занимался весь вечер.

Джузеппе хлопнул рукой по одной из наваленных повсюду бесчисленных папок:

– Этот вопрос преследовал меня все время, пока я просматривал материалы, не все, конечно, самые важные. Я даже спрашивал себя, не хотел ли он навести нас на ложный след, добиваясь от Эльзы, кто убил Андерссона, хотя сам же и убил. Но почему он не уезжает? Что он ждет? Какого-то события? Или за кем-то охотится? Тогда – за кем?

– Одно звено отсутствует, – медленно сказал Стефан. – Это какой-то человек. Вопрос только, преступник или новая жертва?

Они замолчали. Стефану было трудно собраться с мыслями. Он хотел помочь Джузеппе, но думал все время о Веронике Молин. К тому же надо было позвонить Елене. Он посмотрел на часы. Уже одиннадцать – она наверняка спит. Но все равно надо позвонить. Он достал телефон.

– Мне надо позвонить домой, – сказал он и вышел из кабинета.

Он встал рядом с чучелом медведя. Мелькнула мысль, что под защитой такого зверя ничего не страшно.

Она еще не спала.

– Я понимаю, что ты болен. Но разве это дает тебе право так со мной обращаться?

– Я работал.

– Ты не работаешь. Ты болен.

– У меня важный разговор с Джузеппе. – И не было времени мне позвонить?

– Я не знал, что уже так поздно.

Она замолчала.

– Нам надо поговорить, – в конце концов сказала Елена. – Но не сейчас. Позже.

– Мне очень тебя не хватает. Честно говоря, я не знаю, что я здесь делаю. Может быть, я просто настолько боюсь этого дня, когда мне надо в больницу, что просто не в состоянии усидеть дома. Я сам не знаю, что со мной, но мне очень тебя не хватает.

– А ты не нашел там другую?

Он похолодел.

– Кого я могу найти?

– Откуда мне знать. Кого-нибудь помоложе.

– Конечно нет.

Он слышал по голосу, что она очень опечалена. Это усиливало чувство вины.

– Я стою рядом с чучелом медведя, – сказал он. – Он передает тебе привет.

Она не ответила.

– Ты тут?

– Я тут. Но мне надо ложиться спать. Позвони мне завтра. И сам постарайся выспаться.

Стефан вернулся в кабинет. Джузеппе склонился над очередной папкой. Стефан налил себе чашку полуостывшего кофе. Наконец, Джузеппе отодвинул папку. Глаза у него были красные, волосы всклокочены.

– Эльза Берггрен, – сказал он, – завтра опять буду с ней говорить. Возьму с собой Эрика. Но спрашивать буду сам – Эрик слишком уж добрый. Мне почему-то даже кажется, что он ее боится.

– Что ты хочешь достичь этим разговором?

– Ясности. Что-то она утаивает.

Джузеппе встал и потянулся.

– Боулинг, – сказал он. – Попрошу Эрика поставить этот вопрос на совете коммуны – нельзя ли организовать небольшой боулинг-клуб. Только для приезжих полицейских.

Он посерьезнел.

– А что бы ты спросил у Эльзы Берггрен? Ты, по-моему, уже так же завяз в этом расследовании, как и я.

Стефан долго молчал. Должно быть, с минуту.

– Я бы попытался выяснить, знала ли она, что у Эрика дома хранится оружие.

– Это, конечно, мысль, – сказал Джузеппе. – Мы ищем для этой ведьмы место на нашей картинке. Надеюсь, оно в конце концов найдется.

Зазвонил телефон на столе. Джузеппе поднял трубку. Он послушал немного, сел и пододвинул к себе блокнот. Стефан подал ему упавшую на пол ручку. Джузеппе кивнул и поглядел на часы.

– Мы едем, – сказал он и положил трубку.

По его лицу было видно, что случилось что-то серьезное.

– Рундстрём, – сказал Джузеппе. – Двадцать минут назад машина на высокой скорости миновала заграждение. Чуть не сбила полицейских.

Он подошел к карте и нашел место, о котором шла речь, – перекресток к югу от Фюнесдалена. Стефан прикинул в уме расстояние – от дачи Фростенгрена до этого перекрестка было около двадцати километров.

– Темно-синий легковой автомобиль, может быть «Гольф». В машине был один мужчина, по виду напоминает описание. Но полицейские ничего не успели толком разглядеть. Значит, наш орел прорвал заграждение и летит сюда. – Он снова поглядел на часы. – Если он едет быстро, то через два часа будет здесь.

Стефан посмотрел на карту.

– Он, скорее всего, свернет вот тут, – показал он на съезд на Свег.

– Как раз сейчас все дорожные патрули переводят из Фюнесдалена на другие точки. То есть у него за спиной вырастает стена. Только здесь, у нас, никто ничего не охраняет.

Он взял трубку.

– Надеюсь, Эрик еще не заснул.

Он поговорил с Эриком – они обсуждали, где поставить патрули.

Джузеппе положил трубку и покачал головой.

– Эрик молодец, – сказал он. – Он только что выпил снотворное, но собирается сунуть два пальца в рот. Он и в самом деле хочет взять этого типа. И не только потому, что тот, возможно, спер его оружие.

– Этого не может быть, – сказал Стефан. – Что же, по-твоему, Херейра приехал сюда, взломал дом Юханссона, взял оружие и потом опять вернулся в горы?

– По-хорошему, вообще ничего этого не может быть. Но что же, нам теперь надо думать еще о ком-то третьем, кто замешан во всей этой истории?

Джузеппе прервался на полуслове.

– А может быть, – задумчиво сказал он. – И что все это значит?

– Понятия не имею.

– Кто бы ни был в этом автомобиле, не исключено; что оружие у него. И он может в любой момент пустить его в ход. Мы положим колючку. В случае, если он начнет стрельбу, – улыбнулся Джузеппе, – будем держаться на безопасном расстоянии.

Потом он опять заговорил серьезно:

– Ты полицейский. А у нас очень не хватает людей. Поедешь со мной?

– Да.

– Эрик захватит оружие для тебя. – Джузеппе скорчил забавную мину. – У него еще остался пистолетик, правда, я не уверен, оформлен ли он по правилам. Лежит в подвале. А еще служебный пистолет.

Опять зазвонил телефон – снова Рундстрём. Джузеппе слушал, не задавая вопросов.

– Машина угнана, – сказал он, положив трубку. – Это и в самом деле «Гольф». На заправке в Фюнесдалене. Шофер грузовика видел, как ее угоняли. Рундстрём говорит, что это один из партнеров Эрика по покеру.

Они заспешили. Джузеппе стряхнул на пол несколько папок, лежавших на его куртке.

– Эрик захватит еще двоих – весь полицейский штат Свега. Нельзя сказать, что мы представляем собой внушительную силу. Но этот-то «Гольф» неужели мы не сможем остановить?

Через четверть часа они выставили патруль к северо-западу от Свега. Они ждали. Вокруг шумел лес. Джузеппе тихо разговаривал с Эриком Юханссоном. Остальные маячили, как тени, по обе стороны дороги.

Фары полицейских машин ярко светили в темноте.

30

Машина, которую они ждали, так и не появилась.

Зато проехало пять других. Эрик Юханссон знал двух водителей. Трое незнакомых, среди них две женщины, возвращавшиеся с работы домой – они жили к западу от Свега, и молодой парень в кожаной кепке, гостивший у родни в Хеде и теперь ехавший на юг. Всех, прежде чем отпустить, попросили открыть багажник.

Стало теплее. Шел мокрый снег, но сразу таял. Ветра почти не было, и каждый звук был слышен очень ясно. Кто-то с шумом облегчился, кто-то постучал рукой по дверце машины.

На капоте одной из служебных машин они разложили карту. Она тут же намокла. При свете фонарика они пытались понять – где они ошиблись? Нет ли еще какой-то дороги? Но нет, никаких щелей они не оставили. Заграждения были выставлены именно там, где надо. Джузеппе работал, как коммутатор, поддерживая телефонный контакт со всеми полицейскими подразделениями, которым пришлось этой ночью патрулировать в придорожных лесах.

Стефан все время был с ним рядом. Эрик выдал ему пистолет – модель оказалась знакомая. На голову ему медленно падал снег. Он думал о Веронике Молин, о Елене, но больше всего – о девятнадцатом ноября. Он не мог понять, лучше ему или хуже тут, в лесу, под ночным небом.

В какой-то момент он подумал, что все можно решить в одну секунду. Нащупал в кармане заряженный пистолет. Можно поднести к виску – и никакого облучения не понадобится.

Никто не мог понять, куда подевался «Гольф». По тону телефонных переговоров Джузеппе Стефан чувствовал, что напарник все больше накаляется.

Вдруг зазвонил мобильник Эрика Юханссона.

– Не слышу, говорите громче! – кричал он. Продолжая слушать, он дал знак сложить карту, ткнул в нее пальцем, проделав в мокрой бумаге дыру, и несколько раз повторил – Лётен. Лётен, сказал он еще раз и нажал кнопку отбоя.

– Стрельба, – сказал он. – Только что, здесь недалеко, у озера Лётен, три километра от съезда на Хордабюн. Его зовут Руне Валлен, парня, с кем я говорил. Он живет там недалеко. У него свой грузовик и бульдозер. Он сказал, что проснулся от выстрела. Жена тоже слышала. Он вышел во двор, и потом были еще выстрелы, он насчитал десять штук. Он сам охотник, так что звук выстрелов не спутает ни с чем.

Эрик Юханссон посмотрел на часы и прикинул:

– Он говорит, у него минут пятнадцать ушло, чтобы найти номер моего телефона. Мы в одной охотничьей команде, так что он был уверен, что номер у него где-то записан. Потом еще минут пять спорил с женой, как они должны поступить. Он, понятно, думал, что разбудил меня своим звонком. Короче говоря, прошло минут двадцать пять.

– Перегруппировка, – сказал Джузеппе. – Патруль остается здесь. Несколько человек и еще парочка с других постов выезжают на место. Теперь мы знаем, что оружие приведено в действие. Высшая осторожность, никаких необдуманных действий.

– А разве это не тот случай, когда мы должны объявить всеобщую тревогу по стране? – спросил Эрик.

– И объявим, будь уверен, – сказал Джузеппе. – Вот ты этим и займешься. Позвони в Эстерсунд. Остаешься командовать патрулем.

Джузеппе посмотрел на Стефана. Стефан кивнул.

– Мы двое едем на Лётен. Рундстрёму позвоню из машины.

– Будь осторожен, – сказал Эрик.

Джузеппе, казалось, не слышал. Он стоял неподвижно. Лицо его было освещено дрожащим светом карманного фонарика.

– Что происходит? – сказал он. – Что же это происходит?

Стефан сел за руль. Джузеппе говорил с Рундстрёмом – рассказал, что случилось, какие решения он принял. Потом отложил телефон.

– Если встретим машину, останавливаться не будем, – внезапно сказал он. – Попытаемся только определить модель и запомнить номера.

Поездка до указанного Руне Валленом места заняла тридцать пять минут. Никаких машин им не встретилось. Стефан ехал медленно и, когда Джузеппе крикнул, сразу затормозил. Джузеппе показал рукой. Там стоял наполовину съехавший в канаву темно-синий «Фольксваген-Гольф».

– Сдай чуть назад, – сказал Джузеппе, – и выключи фары.

Снег перестал. Вокруг стояла полная тишина. Пригибаясь, с пистолетами наготове, они отбежали от своей машины и встали по обе стороны дороги. Они продолжали прислушиваться, вглядываясь в темноту. Сколько они прождали, Стефан не смог бы сказать. Наконец послышался отдаленный звук мотора. Фары взрезали темноту, и около них остановилась полицейская машина. Это был Рундстрём и еще один полицейский, Стефан вспомнил, что его зовут Леннарт Бакман. Вдруг он вспомнил, что когда-то восхищался футболистом с точно таким же именем – Леннарт Бакман. Только где он играл – в «Хаммарбю» или «АИК»?

– Что-нибудь заметили? – крикнул Рундстрём.

Голос его отозвался гулким лесным эхом.

– Машина, похоже, пуста, – сказал Джузеппе. – Но мы пока не подходили.

– Кто с тобой?

– Линдман.

– Мы с тобой пойдем первыми. Остальным – стоять.

Стефан стоял с пистолетом наготове, держа в другой руке фонарик, чтобы осветить дорогу Джузеппе. Тот вместе с Рундстрёмом приближался к «Гольфу».

– Пусто, – крикнул Джузеппе. – Переставьте машину, а то тут темно.

Стефан подъехал поближе и включил дальний свет.

Руне Валлен не ошибся. На темно-синей машине были видны следы перестрелки. В лобовом стекле – три пулевых отверстия, переднее левое колесо в клочья, даже капот был прострелен.

– Стреляли в лоб, – сказал Рундстрём. – Может, чуть со стороны.

Они заглянули в салон. Джузеппе ткнул пальцем.

– Может оказаться кровь.

Водительская дверца была открыта.

Они посветили на землю, но следов крови видно не было. Джузеппе направил карманный фонарик на лес.

– Я не понимаю, что происходит, – сказал он. – Вообще ничего не понимаю.

Они выстроились в цепочку. Слабый свет карманных фонарей плясал по деревьям и кустам, но там никого не было. Они прошли по лесу метров сто, когда Джузеппе сказал, что надо возвращаться. Издалека слышался вой полицейских сирен.

– Собаки скоро будут, – сказал Рундстрём, когда они опять вышли на асфальт.

Ключи торчали в замке. Джузеппе открыл багажник Там лежало несколько консервных банок и спальный мешок. Они уставились друг на друга.

– Темно-синий спальный мешок, – сказал Рундстрём. – Марки «Альпин».

Он поискал в памяти мобильника нужный номер.

– Следователь Рундстрём, – представился он. – Мне очень жаль, что пришлось вас разбудить. Не было ли на вашей даче спального мешка? Какого цвета?

Он кивнул остальным – темно-синий, точно.

– Какой фирмы?

Он выслушал ответ и спросил:

– А вы не можете вспомнить, не было ли у вас в шкафу пильзнерских сосисок в банках?

Фростенгрен, похоже, отвечал на вопросы очень подробно.

– Это все, – закончил разговор Рундстрём, – спасибо за помощь.

– Так вот, – сказал он. – Хотя Фростенгрен еще толком не проснулся, он помнит точно, что его спальник другой фирмы, не «Альпин». Но это ничего не значит, у Херейры наверняка был свой. А консервы совпадают.

Для всех было совершенно ясно, что это значит – Херейра вырвался из окружения.

На большой скорости подъехали несколько полицейских машин и тут же выключили сирены. Одного из криминалистов Стефан уже видел раньше. Рундстрём кратко объяснил ситуацию.

– Через несколько часов будет светло, – сказал Джузеппе. – Надо вызвать дорожную полицию. Хоть здесь и мало народу, но по этой дороге днем приличное движение.

Один из техников привез заградительную ленту, и Стефан помог ее натянуть. Они поставили машины так, чтобы фары освещали не только «Гольф» в канаве, но и дорогу и часть опушки. Джузеппе и Рундстрём отошли в сторону, чтобы не мешать техникам. Они помахали Стефану, чтобы он подошел.

– Что будем делать? – спросил Джузеппе. – Ни один из нас, по-моему, ничего не понимает. Если честно.

– Факты есть факты, – нетерпеливо сказал Рундстрём. – Тип, за которым мы охотимся, ушел. Угнал машину. Потом кто-то его остановил. Кто-то вышел ночью на дорогу и начал стрелять. Стрелял, чтобы убить, – иначе не целился бы в лобовое стекло. Не думаю, чтобы он сам остановился, вышел из машины и начал ее расстреливать. Мне кажется, мы можем отбросить эту версию. Похоже, Херейре неслыханно повезло. Если, конечно, он не лежит где-нибудь там, в лесу. Может быть, мы просто не заметили крови. Кстати, шел здесь снег? В Фюнесдалене был снегопад.

– Снег с дождем. С час, не больше.

– Скоро прибудет кинолог, – сказал Рундстрём. – Он едет на своей личной машине, и у него, разумеется, спустило колесо. Но мне почему-то кажется, что Херейра уцелел. Пятно на сиденье, даже если это кровь, не означает, что он серьезно ранен. Если только это вообще кровь.

Он подошел к одному из криминалистов и о чем-то его спросил.

– Может быть, кровь, – сказал он вернувшись. – А может быть, шоколад.

– Время-то мы заметили? – спросил Джузеппе, обращаясь, скорее всего, к самому себе.

– Ты позвонил мне в четыре ноль три, – сказал Рундстрём.

– Значит, вся эта драма разыгралась между половиной четвертого и тремя сорока пятью.

Казалось, всем одновременно пришла в голову одна и та же мысль.

– Машины, – задумчиво сказал Джузеппе. – На нашем посту прошли две машины незадолго до звонка Руне Валлена.

Все трое понимали, что это значит. Тот, кто стрелял, вполне мог проехать через их пост. Джузеппе посмотрел на Стефана.

– Кто в них был? В последних двух?

– Сначала женщина в зеленом «СААБе». Знакомая Эрика.

Джузеппе кивнул.

– Потом была еще одна машина, шла на большой скорости. Что это было? «Форд»?

– Красный «Форд-Эскорт», – сказал Стефан.

– Парень в кожаной кепке. Ехал на юг от родственников в Хеде. Время подходит. Сначала стреляет, потом проезжает патруль.

– А права смотрели?

Джузеппе растерянно покачал головой.

– А номера?

Джузеппе позвонил Эрику Юханссону. Подождал, выслушал ответ и сунул телефон в карман.

– ABB 303, – сказал он. – Но Эрик не уверен. У него блокнот намок и страницы все склеились. В общем, мы не на высоте.

– Сразу объявляем розыск этой машины, – сказал Рундстрём. – Красный «Форд-Эскорт», ABB триста три или что-то похожее. Немедленно узнать, кто владелец. С Эриком поговорим потом.

– Давайте прежде попробуем понять, – сказал Джузеппе. – Вопросов – как мух. Только бы не пропустить что-то важное. Откуда кто-то мог знать, что Фернандо Херейра проедет в темно-синем «Гольфе» именно здесь и именно в это время? Кому нужно среди ночи встать на дороге и попытаться его прикончить?

Рундстрём и Джузеппе схватились за свои телефоны. Стефан тоже вынул телефон и посмотрел на него, соображая, кому бы позвонить. Подъехал кинолог, еще двое полицейских и овчарка Долли. Собака сразу взяла след, и полицейские исчезли в лесу. Рундстрём, разговаривая по телефону, вдруг чуть не швырнул его в кусты.

– В автомобильном регистре все компьютеры стоят. Назло, что ли?

– Авария или что?

Джузеппе одновременно говорил с Рундстрёмом и еще с кем-то, похоже с оперативным центром в Эстерсунде.

– Просто по ночам они загружают новые данные. Говорят, через час заработают.

Один из техников скрылся в своей машине. Он натянул резиновые сапоги и снова вылез наружу.

– Нашел что-нибудь? – спросил Джузеппе.

– Всего понемногу. Я позову, если что-то важное.

В шесть утра было все еще темно. Вернулись полицейские с собакой.

– Она потеряла след, – сказал проводник. – К тому же очень устала. Долли не может работать долго. Надо попросить, чтобы привезли еще собак.

Рундстрём непрерывно говорил по телефону. Джузеппе снова развернул карту.

– Возможностей не так много, – сказал он. – Только два проселка. Остальное – бездорожье. Так что он должен выбрать один из двух.

Он небрежно скомкал карту и бросил в машину. Рундстрём раздраженно кричал кому-то в телефон, что там «не понимают всей серьезности положения». Джузеппе потянул за собой Стефана на другую сторону дороги.

– Ты хорошо рассуждаешь, – сказал Джузеппе, – к тому же не несешь ответственности за все происходящее. Ты очень поможешь нам, если расскажешь, что ты думаешь. Какие выводы мы должны сделать?

– Ты уже сформулировал самый главный вопрос, – сказал Стефан. – Откуда кто-то мог знать, что Херейра проедет именно здесь и именно в это время?

Джузеппе долго смотрел на него, не говоря ни слова.

– Есть варианты? – спросил он.

– Вряд ли.

– Иными словами, стрелявший был в контакте с Херейрой?

– Насколько мне представляется, это единственная возможность. Либо прямо с Херейрой, либо через какое-то третье лицо.

– То есть был в контакте, а потом вдруг выходит на большую дорогу и палит на поражение?

– У меня нет другой версии. Если только нет утечки информации в полиции. Кто-то сообщил, где мы ставим патрули и зачем.

– Не особенно правдоподобно.

Стефан вдруг вспомнил, как накануне у него возникло чувство, что кто-то за ним следит, но промолчал.

– Ясно одно, – сказал Джузеппе. – Мы обязаны найти Херейру. И выяснить, кто был за рулем «Эскорта». Ты видел его лицо?

– Почти нет. Меховую шапку видел.

– И Эрик не помнит, как он выглядел. И как он говорил, что за диалект. Но от Эрика нельзя много требовать. Снотворное свое он, конечно, выблевал, но вряд ли он так быстро окончательно пришел в себя.

У Стефана вдруг сильно закружилась голова, без всякой причины. Он схватился за Джузеппе, чтобы не упасть.

– Ты болен?

– Черт его знает. Все завертелось.

– Тебе надо вернуться в Свег. Я скажу, чтобы кто-нибудь тебя отвез. Похоже, не один Эрик сегодня не в форме.

Джузеппе был искренне встревожен.

– Ты что, в обморок собрался упасть?

Стефан замотал головой. Не хотелось признаваться, что он и правда может в любой момент потерять сознание.

Джузеппе сам отвез его в Свег. Они всю дорогу ехали молча. Начало светать. Снегопад давно прекратился, но над головой висели тяжелые темные облака. Стефан рассеянно подумал, что восход солнца примерно без четверти восемь. Джузеппе повернул к гостинице:

– Как ты?

– Как и ты. Бессонная ночь. Просто надо немного отдохнуть.

– А не лучше вернуться в Бурос?

– Пока нет. Я остаюсь, как решил, до среды. К тому же мне любопытно, удастся ли найти владельца «Эскорта».

Джузеппе позвонил Рундстрёму.

– Компьютеры пока стоят. Неужели у них нет этого в журналах? Понадеялись на технику?

Стефан осторожно вышел из машины, изнемогая от страха. Почему я молчу, подумал он, почему я не расскажу Джузеппе, что меня трясет от страха?

– Отдыхай, – сказал Джузеппе. – Я позвоню.

И уехал. Девушка за стойкой уткнулась в свой компьютер.

– Ты рано встаешь, – весело заметила она.

– Или наоборот, – буркнул он, взял ключ и поднялся в номер.

Сел на край кровати и позвонил Елене. Она уже была в школе. Он рассказал ей о ночных приключениях, что всю ночь был на ногах, что у него кружится голова. Она спросила, когда он вернется, и Стефан, не сдерживая раздражения, повысив голос, заявил, что сейчас он намерен лечь спать. Потом займется всем остальным.

Он проснулся в половине второго и остался лежать, глядя в потолок.

Ему вновь приснился отец. Они гребли куда-то на двухместной байдарке. Где-то впереди был водопад. Он пытался сказать отцу, что надо повернуть, пока их не унесло в пропасть. Но отец не отвечал. Когда Стефан повернулся к нему, оказалось, что это не отец, а адвокат Якоби. Он был совершенно голый, тело покрыто водорослями. Дальше он не помнил сна.

Стефан встал. Головокружение прошло. Он хотел есть, но любопытство взяло верх. Он набрал номер Джузеппе – занято. Он принял душ и набрал еще раз. По-прежнему занято. Он стал одеваться и обнаружил, что у него не осталось чистого белья. Позвонил опять. На этот раз Джузеппе ответил, почему-то очень свирепо.

– Это Стефан.

– А я думал, это журналист из Эстерсунда. Он мне житья не дает все утро. Эрик считает, это Руне Валлен позвонил в газету. Он еще получит. И шеф шипит, не понимает, что происходит. А кто понимает?

– Как дела?

– Заработал регистр. ABB 003. Эрик ошибся с одной цифрой.

– Кто хозяин?

– Человек по имени Андерс Харнер. Его адрес – почтовый бокс в Альбуфейре в южной Португалии. Один из наших точно знает, где это, наверное, был там в отпуске. Но проблема не в этом. Андерсу Харнеру семьдесят семь. А за рулем сидел не старик. Хоть мы и дали маху, но настолько ошибиться не могли.

– Может быть, сын? Или родственник?

– Или угонщик. Мы этим занимаемся. В этом следствии, как видишь, ничего не дается легко.

– Можно сказать и по-другому: все превосходна спланировано. А Фернандо Херейра? Есть какие-то следы?

– Там работают три собаки. Наконец-то появился этот чертов вертолет из Сундсваля. Пока результатов ноль. Ни одного следа. Крайне странно. Кстати, как ты себя чувствуешь? Поспал?

– Голова уже не кружится.

– Меня мучит совесть. Я нарушаю все правила, таская тебя за собой. Но прежде всего, мне надо было бы помнить, что ты болен.

– Я сам этого хотел.

– И еще одно – криминалисты не исключают, что стреляли из оружия Эрика Юханссона.

Стефан спустился в ресторан и поел. После еды он сразу почувствовал себя намного лучше, но усталость ощущалась по-прежнему. Он вернулся в номер. На потолке было пятно, напоминавшее лицо. Лицо адвоката Якоби, подумал он. Жив ли он еще?

В дверь постучали. Он открыл. Это была Вероника Молин.

– Я пришла попросить извинения, – сказала она. – Я не должна была так реагировать.

– Это я во всем виноват, – сказал Стефан. – Я вел себя как идиот.

Он хотел ее пригласить в номер, но повсюду валялось грязное белье и воздух был спертый.

– Здесь неубрано, – извинился он.

Она улыбнулась.

– Зато у меня убрано, – сказала она и посмотрела на часы. – Я должна встретить брата в аэропорту в Эстерсунде, но до этого еще целых четыре часа. Так что у нас есть время поговорить.

Он взял куртку и пошел за ней. Он шел за ней и с трудом удерживался, чтобы ее не потрогать.

Компьютер был выключен.

– Я разговаривала с Джузеппе Ларссоном, – сказала она. – Вытянула из него подробности сегодняшней ночи. Это я у него узнала, что ты у себя в номере.

– Что он рассказал?

– О перестрелке. О том, что того, кого вы ищете, пока не нашли.

– Непонятно только – того или тех. Может быть, их двое. Или даже трое.

– А почему мне не говорят, как идут дела?

– Полиция не хочет, чтобы ей мешали. Они хотят работать спокойно – без журналистов, без родственников. Особенно когда все непонятно. Непонятно, что происходит, и самое главное – почему.

– Я по-прежнему не хочу верить, что отца убили только потому, что он когда-то был нацистом. Из-за какого-то поступка, который он совершил в свою бытность немецким солдатом. Война кончилась пятьдесят пять лет тому назад. Думаю, что все-таки не обошлось без этой женщины из Шотландии, скорее всего по имени Моника.

Стефан вдруг, сам не зная почему, решил рассказать ей о том, что он обнаружил в квартире Веттерстеда в Кальмаре. Может быть, потому, что их объединяла эта тайна – их отцы были нацистами. Он рассказал, правда опустив тот факт, что он взломал квартиру, – просто якобы наткнулся на эти сведения случайно. Он рассказал о сети, об обществе под названием «Благо Швеции». О живых и мертвых, кто поддерживает это общество.

– Я знаю очень мало, – закончил он. – Может быть, это общество – только часть чего-то большого? Я не настолько наивен, чтобы предполагать, что существует охватывающая весь мир сеть неонацистского заговора. Но что идеи нацизма живы – это я понял. Когда все это закончится, буду говорить с моим шефом в Буросе. Необходимо, чтобы этим занялись службы безопасности.

Она внимательно слушала, не прерывая. Потом сказала:

– Ты делаешь все правильно. Я бы действовала точно так же.

– Надо победить этот бред, – сказал он. – Даже если эти люди просто мечтатели, они опасны тем, что распространяют этот психоз все дальше и дальше.

Она поглядела на часы.

– Я знаю, что ты должна встретить брата, – сказал Стефан. – Но ответь сначала на один вопрос: почему ты позволила мне спать у тебя.

Она положила руку на компьютер.

– Я сказала как-то, что в нем вся моя жизнь. Но конечно, это не совсем так.

Стефан уставился на ее руку. Он слышал ее слова. Вот она стоит, положив руку на компьютер. Картинка, застрявшая в мозгу. Она отняла руку, и картинка исчезла.

– Мне надо идти, – сказал он. – Во сколько завтра похороны?

– В одиннадцать.

Он повернулся и хотел идти к двери, но она положила руку ему на плечо.

– Тебе надо встретить брата, – напомнил он.

В кармане куртки зазвонил телефон.

Это был Джузеппе.

– Ты где?

– В гостинице.

– Произошла очень странная вещь.

– Что?

– Эльза Берггрен позвонила Эрику и просила за ней приехать.

– Зачем?

– Сказала, что хочет сделать признание. Утверждает, что это она убила Авраама Андерссона.

Было двадцать пять минут третьего.

Понедельник пятнадцатого ноября.

31

В шесть позвонил Джузеппе и попросил Стефана зайти в кабинет Эрика Юханссона. На улице было холодно, поднялся студеный пронизывающий ветер. У церкви Стефан остановился и резко обернулся. По Фьелльвеген проехала машина, потом еще одна. Ему показалось, что он видел какую-то тень у дома напротив школы, но уверенности не было. Он направился в Гражданский дом. Джузеппе опять ждал его на улице у подъезда. Они пошли в кабинет. Стефан заметил, что туда принесли еще два стула. Для Эльзы Берггрен и ее адвоката, решил он.

– Они сейчас едут в Эстерсунд, – сказал Джузеппе. – Она задержана, завтра будет решение об аресте. Эрик поехал с ними.

– Что она говорит?

Джузеппе показал на стоящий на столе магнитофон:

– Кассета с допросом сейчас на пути в Эстерсунд. Но у меня два диктофона. Я подумал, ты захочешь послушать. Тебя никто не будет беспокоить, а я должен поесть и полчасика вздремнуть.

– Можешь поспать у меня в номере, – сказал Стефан.

– Тут есть диван. Мне хватит.

– Я могу не слушать запись. Лучше расскажи.

Джузеппе сел на стул Эрика и яростно потер лоб, как будто на него вдруг напал зуд.

– Мне бы хотелось, чтобы ты послушал.

– Она созналась?

– Да.

– А мотив?

– Я же говорю – послушай. А потом скажешь, что ты думаешь по этому поводу.

– Ты в чем-то сомневаешься?

– Сам не знаю. Поэтому и хочу слышать твою реакцию.

Джузеппе тяжело поднялся со стула.

– Все еще никаких следов Херейры, – сказал он. – И красный «Форд» тоже не нашли. И ночного стрелка не нашли. Ничего не нашли. Но об этом – потом. Я вернусь через два часа.

Он натянул куртку.

– Она сидела вот на этом стуле, – показал Джузеппе. – А адвокат Германссон – на этом. Она ему утром позвонила. Он уже был там, когда мы за ней приехали.

Джузеппе ушел и закрыл за собой дверь. Стефан включил магнитофон. Раздался скрип передвигаемого микрофона. Потом он услышал голос Джузеппе.

ДЛ.: Мы начинаем допрос, отмечаем дату – пятнадцатое ноября девяносто девятого года. Пятнадцать часов семь минут. Допрос проводится в полицейском отделении в Свеге следователем Джузеппе Ларссоном в присутствии свидетеля допроса Эрика Юханссона. Допрашивается Эльза Берггрен по ее собственному желанию. Адвокат Свен Германссон представляет интересы Эльзы Берггрен. Кажется, все. Начинаем допрос. Можете назвать свое имя и личные данные?

ЭБ.: Меня зовут Эльза Мария Берггрен, родилась десятого мая двадцать пятого года в Траносе.

ДЛ.: Вы не могли бы говорить чуть громче?

ЭБ.: Меня зовут Эльза Мария Берггрен, родилась десятого мая двадцать пятого в Траносе.

ДЛ.: Спасибо. Можете назвать персональный номер?[134]

ЭБ.: Двадцать пять ноль пять десять тире ноль два двадцать один.

ДЛ.: Спасибо. (Микрофон снова заскрипел, кто-то закашлялся, хлопнула дверь.) Вот так, нельзя ли чуть поближе к микрофону… Расскажите, что вас сюда привело?

ЭБ.: Я хочу сделать признание. Это я убила Авраама Андерссона.

ДЛ.: То есть вы признаете, что сознательно убили его?

ЭБ.: Да.

ДЛ.: Вы признаетесь в убийстве.

ЭБ.: Да.

ДЛ.: Вы говорили с адвокатом, прежде чем сделать это признание?

ЭБ.: Тут не о чем говорить. Я признаю, что убила его совершенно сознательно. Так это называется?

ДЛ.: Да, так обычно говорят.

ЭБ.: Тогда еще раз – я признаю, что совершенно сознательно убила Авраама Андерссона.

ДЛ.: То есть признаете совершенное вами убийство?

ЭБ.: Сколько раз можно повторять?

ДЛ.: Почему вы его убили?

ЭБ.: Он угрожал, что расскажет всем, что его сосед, недавно убитый Герберт Молин, был национал-социалистом. Я этого не хотела. Он также собирался раскрыть, что и я – убежденный национал-социалист. К тому же он шантажировал.

ДЛ.: Вас?

ЭБ.: Герберта Молина. Он вымогал у него деньги каждый месяц.

ДЛ.: Как долго это продолжалось?

ЭБ.: Это началось вскоре после того, как Молин сюда переехал. Может быть, восемь-девять лет.

ДЛ.: Речь идет о больших деньгах?

ЭБ.: Я не знаю. Для Герберта, наверное, да.

ДЛ.: Когда вы решили убить Андерссона?

ЭБ.: Точно не могу сказать. Но когда Молина убили, Андерссон нашел меня и сказал, что я должна продолжать ему платить, иначе он и меня выведет на чистую воду.

ДЛ.: Как это произошло?

ЭБ.: Он явился ко мне без звонка и вел себя крайне нагло. Наверное, именно тогда я и приняла решение.

ДЛ.: Какое решение?

ЭБ.: Почему надо все время повторять?

ДЛ.: Вы приняли решение его убить?

ЭБ.: Да.

ДЛ.: И потом?

ЭБ.: Несколько дней спустя я убила его. Можно попросить воды?

ДЛ.: Конечно… (Снова звук передвигаемого микрофона, кто-то встал, потом голоса. Стефан видел все это совершенно живо – Эрик ближе всех к столу, где стоит открытая бутылка «Рамлёзы» и стаканы. Он передает ей воду.) Значит, убили?

ЭБ.: Я это все время и говорю.

ДЛ.: Расскажите, как это произошло.

ЭБ.: Вечером я поехала к нему. Взяла с собой дробовик. Я ему сказала, что убьюего, если он не прекратит шантаж. Но он не принял мои слова всерьез. Тогда я заставила его выйти в лес около дома и выстрелила.

ДЛ.: Выстрелили?

ЭБ.: Прямо в сердце.

ДЛ.: У вас, значит, есть дробовик?

ЭБ.: О боже! А что еще? Пулемет? Я же уже сказала, что взяла с собой дробовик.

ДЛ.: Вы храните оружие дома? У вас есть разрешение?

ЭБ.: У меня нет разрешения. Я купила ружье несколько лет назад в Норвегии и привезла в Швецию нелегально.

ДЛ.: И где оно теперь?

ЭБ.: На дне Юснана.

ДЛ.: Значит, вы бросили ружье в реку сразу после убийства?

ЭБ.: По-моему, трудно предположить, что я его выбросила до убийства.

ДЛ.: Трудно. Но я должен попросить вас отвечать на вопросы четко и ясно и без ненужных комментариев.

(Тут заговорил мужчина. Стефан понял, что это был Свен Германссон. К его удивлению, адвокат говорил на невнятном сконском диалекте,[135] его сплошь и рядом трудно было понять. Но Стефан уловил, что адвокат Германссон не считает, что клиент отвечает на вопросы неподобающим образом. Что ответил на это Джузеппе, он не расслышал, поскольку в микрофоне раздался скрип.)

ДЛ.: Можете указать, где именно вы выбросили ружье?

ЭБ.: Здесь, в Свеге. С моста.

ДЛ.: С какого моста?

ЭБ.: Со старого.

ДЛ.: С какой стороны?

ЭБ.: С той, что обращена к городу. Я стояла на середине моста.

ДЛ.: Вы просто бросили ружье или швырнули его?

ЭБ.: Не вижу разницы. Лучше будет сказать, что я его уронила. Выпустила из рук.

ДЛ.: Давайте немного отвлечемся. Несколько дней назад на вас в вашем доме напал человек в маске, и он хотел знать, кто убил Авраама Андерссона. Вы не хотите сейчас изменить тогдашние ваши показания?

ЭБ.: Нет.

ДЛ.: А может быть, вы все это выдумали, чтобы нас навести на ложный след?

ЭБ.: Все было именно так, как я рассказывала. Это может подтвердить и этот бледный полицейский из Буроса, как его… Линдгрен? На него он тоже напал.

ДЛ.: Линдман. Вы можете дать всему этому разумное объяснение? Почему нападавший хотел знать имя убийцы Андерссона?

ЭБ.: Не знаю. Может быть, его мучила совесть.

ДЛ.: Почему его должна мучить совесть?

ЭБ.: Потому что убийство Андерссона может быть связано с убийством Молина.

ДЛ.: А это действительно так?

ЭБ.: Да. Но что он мог знать? И кто он?

ДЛ.: Может быть, тогда вы и решили признаться в убийстве?

ЭБ.: Ясно, что это сыграло роль.

ДЛ.: Пока оставим это. Давайте вернемся к событиям во дворе у Андерссона. Вы сказали – я цитирую, я записал эти слова – «Тогда я заставила его выйти в лес около дома и выстрелила». Так оно и было?

ЭБ.: Да.

ДЛ.: Пожалуйста, расскажите более подробно.

ЭБ.: Я прижала ствол к его спине и велела идти. В лесу, недалеко от дома, мы остановились. Я последний раз спросила его, понимает ли он, что я говорю серьезно. Он засмеялся. Тогда я выстрелила.

(Стало тихо. Пленка продолжала крутиться. Кто-то, может быть адвокат, закашлялся. Стефан понял – что-то тут не так. В лесу было темно. Как она могла что-то видеть? К тому же Авраам Андерссон был привязан к дереву, когда в него выстрелили. Во всяком случае, полиция исходила из того, что он был жив, когда его привязали к дереву. Стефан понял, что Джузеппе начал сомневаться в правдивости признания Эльзы. Он обдумывал, как двигаться дальше. Может быть, пытался вспомнить, что писали в газетах, а что было известно только полиции.)

ДЛ.: Вы стреляли спереди?

ЭБ.: Да.

ДЛ.: С какого расстояния?

ЭБ.: Примерно с трех метров.

ДЛ.: Он не двигался? Не пытался бежать?

ЭБ.: Он, наверное, не думал, что я выстрелю.

ДЛ.: Можете вспомнить, сколько было времени?

ЭБ.: Около полуночи.

ДЛ.: То есть было темно?

ЭБ.: У меня был с собой фонарь. Я заставила Андерссона его нести.

(Снова пауза. Эльза Берггрен ответила на первый вопрос из тех, что волновали Джузеппе.)

ДЛ.: Что случилось после того, как вы его застрелили?

ЭБ.: Проверила, мертв ли он. Он был мертв.

ДЛ.: А потом?

ЭБ.: Потом я привязала его к дереву. У меня была с собой бельевая веревка.

ДЛ.: Вы хотите сказать, что привязали его к дереву, когда он был уже мертв?

ЭБ.: Да.

ДЛ.: А зачем?

ЭБ.: Тогда я не собиралась признаваться. Хотела, чтобы это выглядело иначе.

ДЛ.: Иначе чем что?

ЭБ.: Чем убийство, совершенное женщиной. Чтобы это было похоже на расстрел.

(Вот и на второй вопрос получен ответ, подумал Стефан. Но Джузеппе все же одолевают сомнения.)

ЭБ.: Мне надо в туалет.

ДЛ.: Делаем перерыв, сейчас пятнадцать часов тридцать две минуты.

Магнитофон включили снова. Допрос продолжался. Джузеппе вернулся к исходному пункту, повторял все вопросы, но все время задерживался на деталях – их становилось все больше. Классический допрос, подумал Стефан. Джузеппе смертельно устал, он работает уже несколько суток подряд, но он великолепно справляется с допросом, идет, как и положено, шаг за шагом.

Запись остановилась. Джузеппе назвал время окончания допроса – семнадцать ноль две. Последним были выводы – единственные выводы, которые он мог сделать на основании допроса.

ДЛ.: Я думаю, мы можем закончить. Значит, дело обстоит так: вы, Эльза Берггрен, признаете, что третьего ноября, сразу после полуночи, сознательно убили Авраама Андерссона около его дома в Дунчеррете. Вы рассказали, как все произошло, и привели в качестве мотива шантаж, проводимый Андерссоном по отношению к вам и Молину. Вы также утверждаете, что выбросили орудие убийства в воду со старого железнодорожного моста через Юснан. Все правильно?

ЭБ.: Да.

ДЛ.: Вы не хотите что-нибудь изменить в ваших показаниях?

ЭБ.: Нет.

ДЛ.: Может быть, адвокат Германссон хочет что-то сказать?

СГ.: Нет.

ДЛ.: Тогда я должен сообщить, что вы задержаны и что вас доставят в полицию в Эстерсунде. Потом прокурор примет решение о содержании под стражей. Все эти подробности вам объяснит адвокат Германссон. Вы хотите что-то добавить?

ЭБ.: Нет.

ДЛ.: Вы рассказали все, как было?

ЭБ.: Да.

ДЛ.: Допрос окончен.

Стефан встал и потянулся. В комнате было душно. Он приоткрыл окно и допил стоявшую на столе початую бутылку «Рамлёзы». Стефан думал над услышанным. Тело затекло, ему надо было размяться. Джузеппе где-то спал. Стефан написал записку и положил на стол: «Короткая прогулка, до моста и обратно. Стефан».

Он шел быстро – было холодно. Тропинка для Прогулок вдоль реки была освещена. Ему опять показалось, что за ним кто-то следит. Он резко обернулся. Никого. Или все же метнулась с тропинки какая-то тень? Мне чудится, подумал он. Там никого нет. Он дошел до моста, где, по утверждению Эльзы Берггрен, она выбросила свое оружие. Даже не выбросила, а, как она выразилась, «выпустила из рук». Говорила она правду? Он должен исходить из того, что да. Никто не станет признавать убийства, которого он не совершал, если только у него нет каких-то особых причин скрывать истинного убийцу. Это бывает чаще всего с подростками. Родители берут на себя вину своих детей. Какой может быть еще мотив? Он подошел к мосту, попытался представить себе лежащее на дне ружье и пошел назад. Один вопрос Джузеппе забыл, подумал он. Почему она решила сделать свое признание именно сегодня? Не вчера, не завтра, а сегодня? Просто созрела? Или есть другое объяснение?

Он вернулся к Гражданскому дому и зашел с задней стороны. Окно по-прежнему было приоткрыто. Джузеппе вернулся – он говорил с кем-то по телефону. Стефан прислушался – конечно же с Рундстрёмом. Библиотека была еще открыта. Он зашел в читальный зал и посмотрел, нет ли у них «Буросской газеты». Нет, газеты не было. Он пошел в кабинет. Джузеппе все еще говорил с Рундстрёмом. Стефан встал в дверях и посмотрел на окно. У него перехватило дыхание. Он только что стоял там, снаружи, и слышал весь разговор. Он подошел к окну, закрыл его и вновь вышел на улицу. Теперь ничего не было слышно. Он вернулся в контору. Джузеппе только что закончил разговор с Рундстрёмом и с интересом наблюдал за действиями Стефана.

– Чем это ты занимаешься?

– Я только что обнаружил, что, если окно приоткрыто, снаружи слышно все, что говорится в этой комнате. Очень ясно и четко. А если темно, можно подойти к самому окну, и тебя не заметят.

– И?..

– Просто ощущение. Одна из возможностей.

– Что кто-то мог нас подслушать?

– Не знаю. Может быть, это мое больное воображение.

Джузеппе закрыл окно.

– Для надежности, – улыбнулся он. – И что ты думаешь о ее признании?

– В газетах было, что его нашли привязанным к дереву?

– Да. Но ни слова о бельевой веревке. Я говорил с одним из криминалистов, кто там работал. Он говорит, что вполне могло быть так, как она рассказывает.

– То есть это она его убила?

– Факты есть факты. Но ты, конечно, заметил, что я с трудом в это верю.

– Если это не она, если она кого-то прикрывает, то из каких побуждений?

Джузеппе покачал головой.

– Давай исходить из того, что эту задачу мы решили. Женщина созналась в преступлении. Если мы завтра найдем в реке ружье, то очень скоро узнаем, из него ли убили Авраама Андерссона.

Джузеппе крутил между пальцами одну из своих сломанных сигарок.

– Мы последние дни воевали сразу на десяток фронтов. Надеюсь, что один можем закрыть.

– Как ты думаешь, почему она решила все рассказать именно сегодня?

– Не знаю… наверное, мне нужно было ее спросить. Возможно, просто созрела. Может быть, прониклась к нам уважением и решила, что мы рано или поздно ее возьмем.

– А ты как считаешь? Взяли бы?

Джузеппе скорчил гримасу:

– Кто знает. Иногда даже шведская полиция ловит преступников.

В полуоткрытую дверь постучали. Мальчик принес картонную коробку с пиццей. Джузеппе расплатился и сунул квитанцию в карман. Мальчик исчез.

– Видишь, я теперь не кидаю счета в пепельницы. Ты по-прежнему считаешь, что мою записку подобрал Херейра?

– Очень может быть.

Джузеппе разорвал картон.

– В Свеге теперь все как в Европе. Пиццерия. Вообще говоря, они не доставляют по адресам, но если у тебя есть связи, то все можно. Хочешь? Я так и не успел поесть – свалился, как сноп.

Джузеппе разрезал пиццу линейкой.

– Полицейские быстро жиреют, – сказал Джузеппе. – Стрессы, неправильное питание. Но самоубийства встречаются довольно редко. Врачи по этой части нас опережают. А полицейские мрут от инфаркта. Что, вообще говоря, не удивительно.

– Я составляю исключение, – сказал Стефан. – У меня рак.

Джузеппе замер с куском пиццы в руке. Потом сказал:

– Боулинг. Увидишь, боулинг тебя вылечит.

Стефан не мог удержаться от смеха.

– Не успею я произнести слово «боулинг», ты начинаешь смеяться, – сказал Джузеппе. – Тебе не идет быть серьезным.

– Как она меня назвала? «Бледный полицейский из Буроса»?

– Единственный светлый образ в ее высказываниях. Жуткая ведьма. Я рад, что она не моя мать.

Они молча поели. Джузеппе поставил картонку с остатками пиццы на корзинку для бумаг.

– То и дело поступают какие-то сведения, – сказал Джузеппе, вытирая рот, – в основном идиотские. Интерпол в Буэнос-Айресе, к примеру, обрадовал нас сообщением, что есть такой человек – Фернандо Херейра. Он сидит в тюрьме, пожизненное заключение за изготовление фальшивых денег. Старое доброе преступление. Фальшивомонетчик, – повторил он. – Они спрашивают, не он ли это. Ну что на это скажешь? Клонирование вроде бы так далеко не зашло, чтобы их слова принять всерьез.

– Что, и вправду было такое сообщение?

– К сожалению. Но надо набраться терпения, может быть, они пришлют что-нибудь путное. Никогда не знаешь.

– А красный «Форд»?

– Исчез. Как и водитель. Мы к тому же и хозяина не нашли, Харнера. Он, по-видимому, переехал жить в Португалию. Что довольно странно, поскольку за ним числится в Швеции машина. Мы подключили центр к этому делу. Объявлен розыск в масштабах страны. Рано или поздно найдется что-нибудь. Рундстрём – настойчивый парень.

Стефан попытался мысленно выстроить факты. Его роль в этом расследовании, если у него вообще была какая-то роль, заключалась в том, что он задавал полезные для Джузеппе вопросы.

– Ты, наверное, хочешь, чтобы журналисты как можно скорее опубликовали новость – найден убийца Авраама Андерссона?

Джузеппе посмотрел на него, не скрывая удивления:

– Почему я должен это хотеть? Если мы рассуждаем одинаково, то это приведет к тому, что Херейра немедленно исчезнет. Его возвращение было связано исключительно с убийством Андерссона. Не забудь, как он давил на Эльзу Берггрен. Думаю, здесь-то она не врет. Конечно, надо еще покопаться во всей этой истории, но первое, чем мы займемся с утра – постараемся найти оружие в реке.

– Авраама Андерссона мог убить и кто-то другой. Из оружия, которое либо он, либо она потом бросили в реку. «Уронили», как она выразилась.

– Ты имеешь в виду, что она созналась из страха? Чтобы быть под защитой полиции?

– Я сам не знаю, что я имею в виду. Просто ставлю вопросы.

Потом он вспомнил еще одну удивившую его вещь.

– А что прокурор? – спросил он. – Я ни разу не слышал имени прокурора.

– Лёвандер, – сказал Джузеппе. – Альберт Лёвандер. Говорят, в молодости был замечательным прыгуном в высоту. Сейчас в основном прытает со своими внуками. Конечно же прокурор есть. Мы все делаем в строгом согласовании с юридическими нормами. Но Лёвандер и Рундстрём – как две лошади в упряжке. Каждое утро и каждый вечер они долго говорят по телефону, после чего Лёвандер в наши дела не вмешивается.

– Но он же дает какие-то указания?

– Говорит – продолжайте расследование.

В четверть десятого Джузеппе позвонил домой. Стефан вышел в вестибюль и немного постоял, разглядывая чучело медведя. Потом позвонил Елене.

– Ты где?

– У медведя.

– Я сегодня в школе разглядывала карту, пыталась понять, где ты находишься.

– Мы сегодня получили признание. Одно из убийств можно считать раскрытым. Это была женщина.

– И что она сделала?

– Убила шантажиста. Застрелила.

– Это тот, кто был привязан к дереву?

– Да.

– Женщина такого не сделает.

– Почему нет?

– Женщины не нападают. Женщины защищаются.

– Это не так просто, как ты думаешь.

– А как?

Он был не в состоянии объяснять.

– Когда ты приедешь?

– Я же уже сказал.

– Ты думал о поездке в Лондон?

Про Лондон Стефан начисто забыл.

– Нет еще, – сказал он. – Но я подумаю. Мне кажется, это хорошая мысль.

– А чем ты сейчас занимаешься?

– Разговариваю с Джузеппе.

– У него нет семьи?

– Почему такой странный вопрос? Он сейчас как раз говорит с женой по телефону.

– Можешь честно ответить на один вопрос?

– Думаю, да.

– Джузеппе знает, что я существую?

– Думаю, да.

– Думаешь?

– Я, как мне кажется, называл твое имя. Или он слышал, как я с тобой разговариваю.

– Как бы то ни было, спасибо, что позвонил. Но сегодня больше не звони – я хочу лечь пораньше.

Стефан вернулся в кабинет. Джузеппе закончил разговор. Он сидел за столом и расправленной скрепкой чистил ногти.

– Приоткрытое окно, – сказал Джузеппе. – Я все думаю про то, что ты сказал. Довольно навязчивая мысль – кто-то стоит за окном и подслушивает. Пытаюсь вспомнить, когда оно было открыто, а когда – закрыто, но попробуй вспомни.

– Может быть, лучше попробовать вспомнить, что именно говорилось только в этой комнате и нигде больше?

Джузеппе внимательно изучал ногти.

– Решение перекрыть дороги принято тут, – сказал он, подумав. – Мы говорили, что преступник едет из Фюнесдалена на юго-восток.

– Думаешь про красный «Форд»? Про того, кто стрелял?

– Я скорее думаю о том, что мы, если помнишь, обсуждали возможность утечки среди нас. Эта утечка вполне может происходить через приоткрытое окно.

– У меня чувство, – сказал он, сомневаясь, – что кто-то за мной следит. Кажется, что какая-то тень за спиной. Звук, похожий на шаги по тротуару. Но я, конечно, ни в чем не уверен.

Джузеппе промолчал. Вместо ответа он подошел к двери.

– Иди к стене, – сказал он. – Только продолжай говорить со мной. Когда я погашу свет, сразу выгляни в окно.

Стефан подошел к стене рядом с окном. Джузеппе нес какую-то чушь о черной смородине – почему черная вкусней, чем красная. Джузеппе погасил свет. Стефан впился глазами в темноту, но было так темно, что он ничего не заметил.

– Увидел что-нибудь?

– Нет.

– Это не значит, что там никого нет. Или не было пять минут назад. И мы ничего не можем с этим сделать.

Он отодвинул лежавшие на одной из папок пластиковые пакеты. Один из них упал на пол.

– Криминалисты забыли, – сказал он. – Разный мусор, бумажки – они нашли это недалеко от синего «Гольфа».

Стефан склонился над лежащим на полу пакетом. Там лежала квитанция на бензин, заправка «Шелл». Она была грязной, текст почти невозможно разобрать. Джузеппе следил за ним взглядом. Он поднес пакет ближе к глазам. Ему удалось разобрать часть слепого текста – квитанция была с заправки «Шелл» в Сёдерчёпинге. Он положил пакет на стол и посмотрел на Джузеппе. Мысли неслись вихрем.

– Эльза Берггрен не убивала Авраама Андерссона, – сказал он медленно. – Все это гораздо серьезнее, Джузеппе. Эльза Берггрен не убивала его. И почти наверняка там, в темноте, кто-то есть, и он слушает, что мы здесь говорим.

32

Опять повалил снег. Джузеппе подошел к окну и глянул на термометр. Минус один. Он снова сел и уставился на Стефана. Позже Стефан не раз вспоминал этот момент. Ему казалось тогда, что все уложилось в одну картину – медленно падающий снег, Джузеппе с красными от бессонницы глазами и все, что случилось в Кальмаре, и коричневая папка во взломанной квартире Веттерстеда. Он вспомнил, что всего несколько часов назад рассказывал эту историю Веронике Молин. Теперь его с напряженным вниманием слушал Джузеппе. Удивился ли он? По его лицу Стефан не мог это понять.

Он хотел связать все воедино. Грязная квитанция с заправки «Шелл» в Сёдерчёпинге была ключом, подошедшим сразу ко всем замкам. Но чтобы сделать какие-то выводы, он должен был рассказать всю историю, не по частям, а всю.

Что же он понял, подняв с пола пластиковый пакет, упавший с заваленного бумагами письменного стола? Он ощутил беззвучный взрыв, упала какая-то стена, события, казавшиеся незначительными, выросли до пугающих размеров. Несмотря на то, что они по ночам гонялись за неким преступником по имени, возможно, Фернандо Херейра и преступник этот приехал аж из Аргентины, все равно следствие до этого носило, если можно так сказать, местный характер. Они искали решение в Херьедалене. Но сейчас все искусственные построения рухнули, квитанция за бензин была как снаряд, пробивший насквозь все их построения, теперь он это ясно видел.

Некто в красном «Форде-Эскорте», принадлежащем живущему в Португалии человеку по имени Харнер, заправляется в Сёдерчёпинге. Этот некто, проехав чуть не всю Швецию, останавливается на дороге к западу от Свега и обстреливает машину, идущую с запада, с гор. Они разглядывали квитанцию так и сяк, пытались оттереть грязь, но дату им так и не удалось разобрать. Но время было видно совершенно четко – 20.12. Джузеппе сказал, что криминалисты наверняка сумеют прочитать дату и что этим надо заняться немедленно.

Значит, кто-то едет в Херьедален из Кальмара. По дороге, в Сёдерчёпинге, он заправляется. Потом едет дальше. Он хочет убить человека, который, с большой степенью вероятности, причастен к смерти Герберта Молина. Ни Стефан, ни Джузеппе не принадлежали к числу людей, верящих в случайности. Где-то в нацистском подполье, где были и Веттерстед, и жутковатое общество «Благо Швеции», где-то в этом подземном водовороте визит Стефана вызвал беспокойство. Он разворошил осиное гнездо. Они не могли знать точно, что это Стефан проник ночью в квартиру Веттерстеда. Или могли? Он опять вспомнил дверь подъезда, закрывшуюся как раз в ту секунду, когда он выходил из квартиры, чувство, что кто-то за ним следит, точно такое же, как и здесь в последние дни. «Две невидимые тени складываются в одну видимую», – сказал он Джузеппе. Может быть, тот, кто следил за мной там, следит и здесь. Он вдруг понял, что ход их мыслей настолько верен, что они сами не решаются в это поверить. Что где-то в тайных укрытиях старый нацизм сливается с новым, в него вливается новая кровь, старый и вроде бы уже похороненный психоз рождает новый. Кто-то вломился в этот мир теней и убил Герберта Молина. Это потрясло старых нацистов, «мокрицы полезли из-под камней», как потом сказал Джузеппе. Кто, собственно говоря» был их враг? Кто убил Молина? Может ли это означать, что Авраам Андерссон знал не только, что Герберт Молин и Эльза Берггрен были нацистами, он каким-то образом проведал и об их организации, угрожал ее разоблачить, а может быть, и что-то больше? Этого они не могли знать, но «Форд-Эскорт» с полным баком, заправленным в Сёдерчёпинге, гнал в Херьедален человек, целью которого было кого-то убить И Эльза Берггрен вдруг решила взять на себя вину за убийство, которого она почти наверняка не совершала. Рисунок постепенно прояснялся, можно было уже сделать какие-то выводы. Есть организация, куда даже отец Стефана, даже после своей смерти, вносил деньги. И Герберт Молин состоял в этой организации, и Эльза Берггрен тоже. Но не Авраам Андерссон. И он каким-то образом пронюхал про существование этой организации. Внешне – дружелюбный старик, играющий на скрипке, член либеральной партии, пишущий шлягеры под псевдонимом Сив Нильссон. Но под этой оболочкой – шантажист, он угрожал, выдвигал требования. И может быть, в глубине души был не особенно рад иметь в соседях старого неисправимого нациста.

Через полчаса Стефан закончил свой монолог.

– Нора, – сказал он, – нора Авраама Андерссона. Что он там прятал? Как много было ему известно? Мы этого не узнаем никогда. Но сколько бы он ни знал, он знал слишком много.

Снегопад становился все гуще и гуще. Джузеппе повернул настольную лампу и направил свет ее наружу, во мрак.

– Всю неделю выжидал, – сказал он. – Я имею в виду снег. А теперь повалил как следует. Может, растает. А может быть, нет. Останется лежать. Зимы у нас тут непредсказуемые. Но всегда долгие.

Они пили кофе. Здание было совершенно пусто, даже библиотека закрылась.

– Думаю, мне надо вернуться в Эстерсунд, – сказал Джузеппе. – После твоего рассказа я убежден, что надо подключать СЕПО.[136]

– А как насчет меня? – осторожно спросил Стефан. – Я все-таки раздобыл эти факты не совсем легально.

– Всегда можно сказать, что сведения анонимны, – успокоил его Джузеппе. – Я вовсе не собираюсь сажать тебя в тюрьму за то, что ты взломал дверь в нацистском гнезде.

Четверть одиннадцатого. Они продолжали раскладывать свой пасьянс, пробуя все возможные варианты. Всего несколько часов назад главным персонажем была Эльза Берггрен. Теперь она отодвинулась в тень. В свете рампы оставались Фернандо Херейра и человек, заправивший в Сёдерчёпинге красный «Эскорт» по дороге на север.

Хлопнула входная дверь. На пороге появился Эрик Юханссон, стряхивая снег с редких волос.

– Чуть не съехал в кювет, – сказал он. Куртка тоже была в снегу. – Занесло так, что еле-еле вырулил.

– Слишком быстро ехал.

– Может быть.

– Что в Эстерсунде?

– Лёвандер завтра отдаст распоряжение о содержании под стражей. Он заходил в полицию и слушал запись. Потом позвонил мне на мобильник.

– Она еще что-нибудь говорила?

– Молчала всю дорогу.

Джузеппе освободил ему стул. Эрик тяжело сел и зевнул. Джузеппе рассказал ему про квитанцию на бензин и о том, до чего они додумались. Он тщательно слепил версию, в которой Стефану позвонил аноним и сообщил о существовании общества «Благо Швеции». Эрик вначале слушал довольно рассеянно, потом все более и более внимательно.

– Согласен, – сказал он, когда Джузеппе замолчал. – Все это в высшей степени странно. Согласен и с тем, что надо поставить в известность СЕПО. Если у нас тут есть организация, называющая себя нацистской и к тому же не чурающаяся убийств, этим должен немедленно заняться Стокгольм. В последнее время в Швеции постоянно происходит что-то в этом духе. А мы пока продолжим погоню за «Эскортом».

– А разве Стокгольм этим не занимается?

Эрик открыл портфель и достал несколько факсов.

– Они нашли Андерса Харнера. Он говорит, что «Эскорт» принадлежит ему, но что он стоит в гараже в Стокгольме. У человека по имени Маттиас Сунделин. У меня есть его номер.

Он набрал номер и включил громкую связь. Сигналы гулко отдавались в пустом здании. Ответил женский голос.

– Я ищу Маттиаса Сунделина.

– А кто его спрашивает?

– Меня зовут Эрик Юханссон. Я офицер полиции в Свеге.

– А где это?

– В Херьедалене. Но это к делу не относится. Я должен поговорить с Маттиасом.

– Минутку.

Они ждали.

Наконец раздался невнятный мужской голос:

– Маттиас.

– Меня зовут Эрик Юханссон, я звоню из полиции в Свеге. Дело касается красного «Форда-Эскорта» с регистрационным номером ABB ноль-ноль-три. Принадлежит Андерсу Харнеру. Он утверждает, что машина стоит у тебя в гараже. Это так?

– Конечно так.

– То есть машина у тебя?

– Не дома. В городе. У меня там гараж, я сдаю места.

– Но ты уверен, что машина там?

– Как я могу быть уверен? Там девяносто машин. А о чем идет речь?

– Мы ищем эту машину. Где твой гараж?

– На Кунгсхольмене. Я завтра проверю.

– Нет, – сказал Эрик. – Не завтра. Нам надо знать это сейчас.

– Что за спешка?

– Не будем это обсуждать. Ты должен поехать туда и проверить, на месте ли машина.

– Сейчас?

– Да. Сейчас.

– Я выпил вина. Если я поеду, это будет называться вождением в нетрезвом виде.

– Может быть, кто-нибудь еще может это проверить? Или тебе придется взять такси.

– Позвони парню по имени Пелле Никлассон. Я сейчас дам тебе номер.

Эрик записал, поблагодарил и, повесив трубку, тут же набрал названный номер. Трубку взял мужчина и представился – Пелле Никлассон. Эрик повторил вопрос об «Эскорте».

– Не помню, видел ли я его сегодня. У нас там девяносто машин.

– Нам нужно срочно знать, на месте ли машина.

– Ты знаешь, что звонишь в Веллингбю?[137]

Надеюсь, ты не предлагаешь мне среди ночи ехать в гараж?

– Если не поедешь, тебя захватит полицейская машина.

– Что у вас там происходит?

Эрик Юханссон вздохнул:

– Вопросы задаю я. Сколько времени тебе надо, чтобы туда добраться?

– Минут сорок. Неужели нельзя подождать до завтра?

– Нет. Запиши мой номер и позвони, как приедешь.

За окном падал и падал снег. Они ждали. Пелле Никлассон позвонил через тридцать семь минут.

– Эрик Юханссон.

– Откуда ты узнал?

– Что я узнал?

– Что машины нет на месте?

Джузеппе и Стефан наклонились поближе к громкоговорителю:

– То есть машина угнана?

– Не знаю. По идее, отсюда угнать машину невозможно.

– Может, объяснишь попонятнее?

– Этот гараж очень дорогой, но безопасность обеспечивает на все сто. Это значит, ни одна машина не может выехать, пока мы не проверим, кто ее забирает.

– Значит, все эти данные регистрируются?

– В компьютере. Но я с ним не умею обращаться. Я по части обслуги. Компьютером занимаются другие.

– Маттиас Сунделин?

– Он шеф. Он ничем не занимается.

Пелле не скрывал неприязни:

– А о ком ты тогда говоришь?

– Ну, другие ребята. Нас здесь пять человек. И еще уборщица. И шеф. Кто-то из них наверняка знает, когда исчезла машина. Но я их сейчас не найду.

Стефан поднял руку:

– Попроси послать по факсу их данные.

– У тебя есть их данные?

– Лежат где-то тут.

Он поискал и вновь подошел к телефону.

– Я нашел копии их водительских прав.

– У тебя есть там факс?

– Ну, с факсом я справлюсь. Но я не могу ничего слать без разрешения Сунделина.

– Он все знает. У нас нет времени ждать, – сказал Эрик строго и дал ему номер факса.

Черный факс стоял в коридоре за дверью. Эрик Юханссон проверил, не отключен ли он.

Наконец, факс пискнул, зажужжал, и из него пополз лист бумаги. Четыре ксерокопии водительских прав. Текст было почти невозможно прочитать, лица – как черные тени. Аппарат еще раз жалобно пискнул и отключился. Они вернулись в кабинет. На откосе окна уже намело небольшой сугробчик. Они передавали друг другу копии. Эрик Юханссон записал четыре имени – Клас Херрстрём, Симон Люкас, Магнус Хольмстрём, Вернер Мякинен – и громко их произнес, одно за одним.

Стефан не расслышал последнее имя. Он застрял на третьем. Он напряженно вглядывался в почти безликую тень, почти контур, и у него перехватило дыхание. Он был почти уверен.

– Думаю, это он, – сказал он тихо.

– Кто?

– Магнус Хольмстрём. Я видел его на Эланде, когда был у Эрика Веттерстеда.

Джузеппе, пересказывая Эрику события в Кальмаре, едва коснулся визита к Веттерстеду, но тот все равно запомнил.

– Ты уверен?

Стефан встал и поднес копию к лампе:

– Это он. Я уверен.

– Так ты думаешь, это он пытался застрелить водителя в синем «Гольфе»?

– Я говорю только, что я видел Магнуса Хольмстрёма на Эланде. И что он законченный нацист.

В комнате стало тихо.

– Подключаем Стокгольм, – сказал Джузеппе. – Пусть съездят в гараж и пришлют нам нормальное фото этого парня. Интересно, где он сейчас?

Зазвонил телефон. Пелле Никлассон хотел убедиться, что факс прошел.

– Спасибо, – сказал Эрик, – прошел. Одного из служащих зовут Магнус Хольмстрём.

– Магган.

– Магган?

– Мы его так называем.

– Ты можешь найти его адрес?

– Вряд ли. Он у нас недавно.

– Но вы же должны знать адреса ваших работников?

– Я могу посмотреть. Но этим не я занимаюсь.

Прошло почти пять минут, пока он снова подошел к телефону.

– Он оставил адрес своей матери в Бандхагене. Шеппставеген, 7А, для Хольмстрёма. Домашнего телефона не указано.

– Как зовут мать?

– Не знаю. Я могу ехать домой? Жена была не особенно рада, когда я сюда поперся.

– Позвони ей и скажи, что еще немного задержишься. Тебе скоро позвонят из стокгольмской полиции.

– А что происходит?

– Ты сказал, что Хольмстрём у вас недавно?

– Несколько месяцев. Он что, натворил что-нибудь?

– Ну и как впечатление?

– Что ты имеешь в виду? Как это – впечатление?

– Ну, как он работает, что у него за привычки. Что-нибудь необычное… Когда он последний раз был на работе?

– Скромный, рассудительный парень. Говорит мало. Нет, я ничего не могу о нем сказать. К тому же он с октября в отпуске.

– Ну хорошо. Жди звонка.

Джузеппе уже позвонил в полицию в Стокгольме. Стефан пытался узнать номер телефона Хольмстрёма, но названная фамилия, по данным телефонного бюро, по указанному адресу не числилась. Тогда он попытался узнать номер его мобильника, и тоже безрезультатно.

Через двадцать минут телефоны замолчали. Эрик поставил кофе. Снег продолжался, хотя хлопья как будто стали пореже. Стефан поглядел в окно – земля была совершенно белой. Джузеппе вышел в туалет. Его не было минут пятнадцать.

– Мои кишки этого не выдерживают, – сообщил он мрачно. – Запирает наглухо. С позавчерашнего дня не могу толком сходить.

Они пили кофе и ждали. В начале второго позвонил дежурный оперативник из Стокгольма и сказал, что Магнуса Хольмстрёма в квартире его матери он не нашел. Мать, Марго, говорит, что не видела сына несколько месяцев. Он заходил иногда забрать почту, когда работал. Но где он живет, она не знает. Они продолжают поиск.

Джузеппе позвонил в Эстерсунд прокурору Лёвандеру. Эрик сел за компьютер и начал что-то писать. Стефан вдруг подумал о Веронике Молин и ее брате. Неужели они в эту непогоду поехали в Свег? Разумнее было бы переночевать в Эстерсунде. Джузеппе закончил разговор с прокурором.

– Завертелось, – сказал он. – Лёвандер понял, чем дело пахнет. Объявили еще один общенациональный розыск – ищут не только красный «Эскорт», но и человека по имени Магнус Хольмстрём, возможно вооруженного и представляющего серьезную опасность.

– Надо было бы спросить мать, знает ли она о политических взглядах сына, – сказал Стефан. – Что за почту он получает? Может быть, у него в ее квартире есть компьютер с электронной почтой? – Где-то же он живет, – сказал Джузеппе. – Странно, конечно, что он получает почту на адрес матери, а сам живет где-то еще. Впрочем, молодежь так и делает, когда съезжает с родительских квартир – мотаются по приятелям или снимают ненадолго у кого-то квартиры. Тогда у него наверняка адрес в хотмейле.[138]

– Все это указывает на то, что он прячется, – вставил Эрик Юханссон. – Кто-нибудь знает, как сделать буковки побольше на этом экране?

Джузеппе показал ему, как увеличить шрифт.

– Может быть, стоит поискать его на Эланде, – сказал Стефан. – Все-таки я его видел именно там. И машина заправлена в Сёдерчёпинге.

Джузеппе хлопнул себя по лбу.

– Я точно переутомился, – сказал он. – Об этом надо было подумать с самого начала.

Он рванул к себе телефон и снова начал звонить. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось соединиться с тем самым дежурным, с которым он уже говорил. Пока он ждал, Стефан набросал ему описание дороги к даче Веттерстеда.

В половине второго Джузеппе положил трубку. Эрик Юханссон продолжал писать. Снегопад почти прекратился. Джузеппе глянул на термометр.

– Минус три, – сказал он. – Снег будет лежать. До завтра точно не растает.

Он глянул на Стефана.

– Мне кажется, нынче ночью ничего особенного уже не случится. Пусть все идет, как идет. Аквалангисты с утра начнут поиск оружия под мостом. До этого самое лучшее, что мы можем предпринять, – это поспать. Я пойду к Эрику. Никакого желания спать в гостинице.

Эрик выключил компьютер.

– Мы сделали большой шаг вперед, – сказал он. – Мы теперь ищем двоих и даже знаем имена. Я думаю, это можно расценить как успех.

– Троих, – сказал Джузеппе. – Правильнее сказать, мы ищем троих.

Никто не возразил.

Стефан надел куртку и вышел на улицу. Под ногами лежал чистый и мягкий снег, шаги были совершенно не слышны. Одинокие снежинки все еще медленно опускались на землю. Он несколько раз останавливался, чтобы оглянуться. Никого не было. Городок спал. Окно Вероники Молин было темным. Наверное, они все же остались в Эстерсунде, снова подумал он. Похороны завтра в одиннадцать, так что у них хватит времени вернуться в Свег с утра. В вестибюле два вчерашних парня, несмотря на поздний час, опять резались в карты. Они кивнули ему, когда он проходил мимо. Елене звонить слишком поздно. Она спит. Он разделся, принял душ и лег, думая о Магнусе Хольмстрёме. «Скромный, рассудительный», – сказал о нем Пелле Никлассон. Он наверняка может произвести такое впечатление, когда захочет. Но Стефан увидел в нем кое-что другое. Молодой парень, совершенно хладнокровный, опасный. У него не было никаких сомнений, что Магнус Хольмстрём вполне мог попытаться убить Фернандо Херейру. Вопрос только, он ли убил Авраама Андерссона. По-прежнему не стало ни на йоту понятнее – почему Эльза Берггрен взяла на себя вину. Может быть, конечно, она и в самом деле его убила. Но Стефан не мог поверить, что это было так, как она рассказывает. Однако вполне можно исходить из того, что Магнус Хольмстрём рассказал ей детали, о которых и слова не было в газетах, в частности о бельевой веревке.

Система, подумал он. Теперь она ясней, не до конца, конечно, многих деталей не хватает. Но на некоторую глубину она уже просматривается.

Он погасил свет. Подумал о предстоящих похоронах. Потом Вероника Молин вернется в мир, о котором он не имеет ни малейшего представления.

Он уже засыпал, когда его разбудил звонок. Он сонно нащупал телефон в кармане куртки. Это был Джузеппе.

– Разбудил?

– Да.

– Я сомневался, звонить ли. Но подумал, что тебе надо знать.

– Что?

– Горит дом Герберта Молина. Мы с Эриком в дороге. Сообщили четверть часа назад. Водитель снегоочистителя увидел пламя в лесу.

Стефан потер глаза.

– Ты слушаешь? – спросил Джузеппе.

– Да.

– По крайней мере, не надо беспокоиться, что кто-то пострадает. Горит полуразрушенный стрельбой дом, где никто не живет.

Слышно было плохо. Голос Джузеппе все время исчезал. Потом разговор прервался, но через минуту Джузеппе позвонил снова:

– Я просто хотел, чтобы ты знал.

– И что означает этот пожар?

– Единственное, что я могу подумать, что кто-то знал о дневнике, но не знал, что мы его уже нашли. Я позвоню, если что.

– То есть ты считаешь, что дом подожгли?

– Я ничего не считаю. Дом уже почти сгорел. Конечно, могут быть и другие причины. У них в Свеге очень хороший брандмейстер, Улоф Лун-дин. Еще не было случая, чтобы он не установил причину пожара. Пока.

Стефан положил телефон на стол. Свет из окна квадратом лежал на белом снегу. Он думал о том, что сказал Джузеппе, но никак не мог собраться с мыслями. Он лег поудобнее.

Он как будто бы шел в больницу, подымаясь в гору. Прошел мимо школы. Шел дождь. Или может быть, мокрый снег. Он неправильно выбрал обувь – решил приодеться. Черные туфли, он купил их год назад и почти не надевал. Надо было надеть сапоги или, по крайней мере, коричневые башмаки с толстой резиновой подошвой. Эти уже промокли.

Но он тут же очнулся. Было слишком светло. Он встал, чтобы закрыть штору – фонарь у входа в гостиницу светил прямо в окно. Он выглянул на улицу и вздрогнул.

На улице стоял человек. В тени, свет на него почти не падал. На Стефане была белая майка – может быть, ее можно было разглядеть с улицы, несмотря на то, что в комнате темно? Вдруг человек на улице медленно поднял обе руки, словно под дулом пистолета. Словно сдаваясь.

Потом повернулся и ушел.

Стефан подумал на секунду, что все это ему показалось. Но следы на снегу были видны совершенно ясно.

Он быстро оделся, схватил ключи и выскочил из номера. За стойкой никого не было, картежники тоже исчезли. Остались только разбросанные по столу карты. Он выскочил в темноту. Где-то недалеко он услышал постепенно стихающий звук мотора. Он постоял оглядываясь. Потом подошел к тому месту, где стоял незнакомец. Следы на снегу, четкие следы. Он ушел той же дорогой, что и пришел, мимо мебельного магазина.

Стефан рассматривал отпечатки обуви. Следы на снегу образовали какой-то странный рисунок. Вдруг он сообразил, что видел этот рисунок и раньше.

Человек, стоявший только что под окном, протанцевал танго на искрящемся свежем снегу.

В тот раз это была кровь.

33

Надо немедленно позвонить Джузеппе.

Это единственное разумное решение.

Но что-то ему мешало. Слишком все было нереально – следы на снегу, человек под окном, медленно поднимающий руки в умоляющем жесте.

Он проверил, с собой ли у него телефон. Потом пошел по следу. Сразу за двориком гостиницы человеческий след пересекли отпечатки собачьих лап. Собака оставила за собой желтое пятно и перебежала улицу. Ночных пешеходов в Свеге почти не бывало, так что след, по которому он шел, был единственным. Уверенный, прямой шаг. На север, мимо мебельного магазина, к вокзалу. Он огляделся. Никого – ни людей, ни подозрительных теней, только след в снегу. У кондитерской ночной незнакомец остановился и обернулся. Потом перешел улицу, снова пошел на север и повернул налево, к пустому и темному зданию вокзала. Стефан пропустил какую-то машину и пошел дальше. У вокзала неизвестный снова остановился. Следы огибали торец вокзала и шли к перрону. Если все так, как казалось Стефану, то он преследует человека, убившего Герберта Молина. И не просто убившего – убившего зверски. Он пытал Молина, потом забил его насмерть кнутом и протащил по полу в кровавом танго. В первый раз он всерьез подумал, что этот тип вполне может оказаться сумасшедшим. То, что они все время истолковывали как некие рациональные, хорошо спланированные и хладнокровные действия, могло легко оказаться помешательством. Он повернулся, отошел к фонарю и набрал номер Джузеппе. Занято. Они сейчас на пожаре, подумал он. Джузеппе наверняка звонит кому-то, скорее всего Рундстрёму. Он выждал несколько минут, не спуская глаз с вокзала, потом набрал еще раз. Все еще занято. Позвонил третий раз. На этот раз механический женский голос вежливо известил, что абонент временно недоступен. Он сунул телефон в карман и начал лихорадочно думать, пытаясь принять какое-то решение. Потом пошел в обратном направлении, к Фьелльвеген. Пройдя длинный ряд складов, он повернул и оказался на железнодорожном полотне. Медленно, стараясь держаться в тени, он стал подходить к вокзалу с другой стороны. На запасном пути стоял старый товарный вагон. Он обошел его и оказался у вокзала. Вгляделся – следов не было видно. Он встал у вагона, пытаясь что-нибудь разглядеть.

Мягкий снег заглушал все звуки. Поэтому он не слышал, как кто-то подошел к нему сзади и сильно ударил по затылку. Стефан потерял сознание и упал в снег.

Он очнулся в полной темноте, ощущая пульсирующую боль в затылке. Сразу вспомнил – товарный вагон и как он старался разглядеть что-то в неверном свете фонаря. И удар молнии. Что произошло после этого, он не имел ни малейшего представления. Он сидел на стуле в каком-то помещении. Он попытался пошевелить руками – ничего не вышло. Ногами – то же самое. Он был крепко привязан к стулу, и к тому же на глазах у него была повязка.

Ему стало очень страшно.

Охотник превратился в дичь. Он попал в руки человека, за которым охотился, выслеживая его следы на снегу. Он нарушил все правила, пошел один, без прикрытия. Сердце отчаянно билось. Стефан повернул голову и охнул от резкой боли. Он вслушивался в темноту, пытаясь сообразить, сколько времени он пробыл без сознания.

И где он находится? В помещении, это ясно, но в каком? В комнате чем-то пахло. Запах был ему знаком, но он никак не мог вспомнить откуда.

Но он точно бывал здесь раньше.

Через повязку забрезжил свет – кто-то зажег лампу. Он задержал дыхание и услышал приглушенные шаги. Ковер, подумал он. К тому же пол заметно вибрировал. Старый дом с деревянными полами. Я здесь уже был, совершенно точно.

Вдруг слева от него раздался голос. Говорили медленно, на ломаном английском, голос был хрипловатый, и акцентбыл очень сильным.

– Прошу извинения, что был вынужден вас нокаутировать. Но мы должны были встретиться.

Стефан молчал. Каждое слово, сказанное им, могло оказаться роковым, если он и вправду имеет дело с сумасшедшим. Молчание было его единственной защитой.

– Я знаю, что вы полицейский, – продолжал невидимый голос. – Откуда знаю – не важно.

Он помолчал, как бы давая Стефану возможность высказаться. Стефан ждал.

– Я устал. Путешествие затянулось. Я хочу домой. Но мне надо знать ответы на мои вопросы. Есть еще один человек, с которым я хочу поговорить. Отвечайте мне – кто я?

Стефан попытался понять, что стояло за этими словами. Человек, говоривший с ним, был совершенно спокоен, ни малейших признаков волнения или гнева.

– Я хочу слышать ответ, – повторил голос. – Вам ничего не грозит. Но я не могу допустить, чтобы вы увидели мое лицо. Еще раз – кто я?

Надо было отвечать. Вопрос прозвучал очень настойчиво.

– Я видел вас под окном в гостинице. Вы поднимали руки и оставили на снегу те же следы, что и в доме у Герберта Молина.

– Я убил его. Я должен был его убить. Все эти годы я думал, что в последний момент начну сомневаться, но не сомневался ни секунды. Может быть, раскаюсь на смертном одре. Этого нам знать не дано.

Стефан сильно вспотел. Убийца хочет поговорить, подумал он. Мне нужно время, чтобы сообразить, где я и что могу предпринять. Почему он сказал: «Все эти годы»? Это зацепка, эту тему надо продолжать.

– Я понял, что это как-то связано с войной, – осторожно начал Стефан. – Во всяком случае, с очень давними событиями.

– Герберт Молин убил моего отца.

Он сказал это совершенно спокойно, медленно, каждое слово отдельно. Герберт Молин убил моего отца. Стефан ни на секунду не усомнился, что Фернандо Херейра, или как там его зовут, говорит правду.

– А что случилось?

– Гитлер уничтожил миллионы людей. Но каждая смерть сама по себе. Каждая смерть имеет свое лицо.

Голос замолчал. Стефан ждал. Из того, что уже было сказано, он пытался вычленить самое важное. Все эти годы, это о годах после войны, теперь он знает, что Фернандо Херейра отомстил за отца. Он еще говорил – путешествие затянулось. И может быть, самое важное: естъ еще один человек, с которым я хочу поговорить. Кто-то, кроме меня, подумал Стефан. Кто?

– Йозефа Леманна повесили, – внезапно сказал голос, – осенью сорок пятого. И это было справедливо, он погубил несчетное количество людей в концлагерях. Но должны были повесить и его брата, Вальдемара Леманна. Тот был еще хуже. Два братца, два чудовища, верно служивших своему господину. Тому были угодны стоны жертв. Один из братцев получил свое – веревку на шею. Другой исчез, и, может быть, по необъяснимой небрежности Всевышнего, все еще жив. Мне кажется, я иногда встречаюсь с ним на улицах. Впрочем, я даже не знаю, как он выглядел. Никогда не видел даже фотографии. Он был осторожнее, чем его брат, и это его спасло. К тому же он предпочитал действовать чужими руками. Самое большое удовольствие он получал, развращая других, превращая людей в чудовища. Он готовил сеятелей смерти.

Послышался то ли всхлип, то ли вздох. Невидимый собеседник, разговаривая с ним, продолжал ходить по комнате. Вдруг что-то скрипнуло. Стефан слышал этот звук и раньше – стул или, может быть, диван, который скрипел именно так, когда на него садились. Но сам он на нем не сидел.

Он вздрогнул, потому что сообразил, что уже сидел на этом же стуле. Теперь он был к нему привязан.

– Я хочу домой, – вновь сказал голос. – Мне еще осталось прожить несколько лет. Но сначала я хочу знать, кто убил Авраама Андерссона. Есть ли моя вина в этой смерти. Я, конечно, уже ничего не могу изменить. Но я могу остаток моих дней ставить свечу у образа Пресвятой Богоматери и молить ее о прощении.

– Вы ехали в синем «Гольфе», – сказал Стефан. – Вдруг кто-то встал на дороге и начал стрелять. Вы ушли. Не знаю, ранены вы или нет. Но тот, кто стрелял, скорее всего, убил и Авраама Андерссона.

– Вы много знаете, – сказал голос. – Впрочем, вы полицейский, вам положено много знать. Вы к тому же должны сделать все от вас зависящее, Чтобы меня поймать, хотя на этот раз и получилось наоборот – это я вас поймал. Я не ранен. Вы правы, мне повезло. Я выскочил из машины и остаток ночи провел в лесу. Потом наконец решился продолжать путь.

– Но вам же понадобилась машина.

– Я заплачу за испорченную машину. Приеду домой и вышлю деньги.

– Я имею в виду – после этого. Вы же должны были на чем-то сюда добраться.

– Я нашел машину в гараже в каком-то доме на опушке. Не знаю, хватился ли кто ее. Дом выглядел пустым.

Стефан заметил, что в голосе говорившего появились оттенки нетерпения. Надо осторожнее выбирать слова. Звякнула бутылка, потом послышался звук откручиваемой пробки. Несколько глотков. Пьет из бутылки, подумал Стефан. В комнате распространился слабый запах спирта.

После этого последовал рассказ о том, что случилось пятьдесят четыре года назад. Короткий рассказ, ясный, четкий, даже сухой.

– Вальдемар Леманн был учителем. Наставником палачей. Каким-то образом он познакомился с Гербертом Молином. Как – не знаю. Я даже не знал, кто убил отца, пока не встретился с Хёлльнером. Но то, что я узнал потом, достаточно, чтобы понять, что смерть Молина была заслуженной и справедливой.

Опять звяканье бутылки, запах спирта, глотки. Он напивается, подумал Стефан. Он может потерять контроль над своими действиями.

Страх усилился. У него было ощущение, что он заболевает.

– Мой отец был учителем танцев. Танцмейстером. Мирный пожилой человек, обожавший учить людей танцевать. Особенно молодых и застенчивых учеников. В один прекрасный день Герберт Молин пришел к нему учиться танцевать. Кажется, у него была увольнительная на неделю, и он проводил отпуск в Берлине. Кто посоветовал ему пойти к отцу, мы никогда не узнаем. Но он стал учиться у отца. Особенно он хотел научиться танцевать танго. Каждый раз, когда он получал увольнительную, он приезжал в Берлин. Сколько раз точно – тоже не знаю. Но я помню этого молодого солдата – я видел его несколько раз. Я помню его лицо, и я узнал Герберта Молина, когда наконец нашел его.

Говоривший встал, и опять раздался скрип мебели. Стефан внезапно вспомнил, где он слышал этот звук. На Эланде, у Эмиля Веттерстеда. Я схожу с ума, подумал он. Я же в Херьедалене, а не на Эланде.

Человек снова начал говорить. На этот раз голос раздавался справа от Стефана. Он пересел на другой стул. Этот не скрипел. Еще одно воспоминание мелькнуло у Стефана в голове. Он уже обращал недавно внимание на стул, который не скрипит. Он должен вспомнить.

– Мне было двенадцать лет. Отец давал уроки дома. Когда в тридцать девятом году началась война, у него отобрали его танцевальную студию, и на наших дверях появилась шестиконечная звезда Давида. Он никогда об этом не говорил. Об этом никто не говорил. Один за одним исчезали наши друзья. Но отец не уезжал. У него был брат, он делал массаж Германну Герингу. Мы были как бы прикрыты. Нас никто не трогал – до тех пор, пока не явился Герберт Молин, чтобы учиться танцам.

Голос его сорвался. Стефан лихорадочно пытался припомнить, где он находится. Это было первым условием, чтобы попытаться что-то предпринять. Человек, находившийся рядом с ним, был совершенно непредсказуем – он убил Герберта Молина, он пытал его, он делал все то же самое, что и те, о ком он рассказывал.

Рассказ возобновился.

– Я иногда заглядывал в комнату, где отец давал уроки. Как-то наши взгляды встретились. Он улыбнулся мне, этот молодой солдат. Мне он понравился. Молодой улыбающийся солдат в мундире. Поскольку он ничего не говорил, я, естественно, подумал, что он немец. Откуда я мог знать, что он из Швеции. Что произошло потом, я точно не знаю, знаю только, что он стал одним из подручных Вальдемара Леманна. По-видимому, Леманн каким-то образом узнал, что Молин берет уроки танцев у одного из этих поганых евреев, каким-то чудом оставшихся в Берлине и имеющих наглость вести себя так, как будто они такие же люди, как и другие. Не знаю, каким образом ему удалось превратить Молина в такое же чудовище, как он сам. Но он был по-своему талантлив, этот приказчик дьявола, Леманн. Как-то вечером Молин пришел на очередной урок. Я обычно сидел в прихожей, и мне было слышно, как отец отодвигает мебель к стенам – освобождает место для танцев. В комнате были красные занавеси и паркетный пол. Я слышал приветливый голос отца, когда он отсчитывал такты и говорил: «левая», «правая»… «не сутультесь, пожалуйста»… Но вдруг граммофон замолчал. Стало совершенно тихо. Я сначала думал, они сделали перерыв. Вдруг открылась дверь, и Герберт Молин почти выбежал из квартиры. Я видел его ноги в туфлях для танцев. Обычно отец после урока выходил, вытирая пот со лба, и улыбался. Но не на этот раз. В комнате было совершенно тихо. Я заглянул. Отец был мертв. Герберт Молин задушил отца его собственным брючным ремнем.

Потом последовало продолжение. Стефану казалось, что человек кричит, хотя тот говорил негромко.

– Он задушил отца его собственным брючным ремнем! И запихал ему в рот сломанную граммофонную пластинку. Этикетка была в крови. Это было танго, я успел это заметить. Всю жизнь я искал этого человека. И только по чистой случайности, встретив Хёлльнера, я узнал имя убийцы. Узнал, что отца убил швед, человек, которого никто не принуждал служить Гитлеру, никто не внушал бессмысленную и непонятную ненависть к евреям. К человеку, который помог ему преодолеть застенчивость, научил его танцевать. Я не знаю, что Леманн делал с Гербертом Молином, чем он его пугал, каким образом заразил его нацистским безумием. Это не так важно. В тот день он пришел к нам в дом не танцевать. Он пришел убить моего отца. Это было убийство, такое жестокое и бессмысленное, что нет слов. В комнате лежал мертвый отец, с брючным ремнем вокруг шеи. В эту минуту умер не только он. Умерла его жена, моя мать, умер я, умерли сестра и брат. Нет, мы, конечно, продолжали жить, мать, правда, недолго. Она сумела устроить так, что мы смогли уехать – последняя милость, полученная моим дядей от Геринга. В Швейцарии она покончила с собой. Остался один я. Брат и сестра не дожили до тридцати – брат спился, сестра отравилась, а я попал в Южную Америку. Я искал этого человека, этого юного солдата, убившего моего отца. Я потому и уехал в Южную Америку, что туда сбежало огромное количество нацистов. Я не мог себе представить, что он живет, а мой отец погиб от его руки. Наконец, я его нашел – старика, прячущегося здесь, в лесах. Я убил его, я дал ему последний урок танцев, и я был уже по дороге домой, когда узнал, что кто-то убил его соседа. И я хочу знать, есть ли в этом моя вина.

Наступила тишина. Стефан ждал продолжения. Он вспомнил имя, названное Фернандо Херейрой, – Хёлльнер. Что-то важное произошло, когда он встретил Хёлльнера.

– Кто был Хёлльнер?

– Вестник. Вестник, я ждал его всю жизнь. Человек, случайно оказавшийся в тот вечер в том же ресторане, что и я. Сначала, когда я понял, что он эмигрант из Германии, я подумал, что это один из нацистов, прячущихся в Аргентине. Потом я понял, что он такой же, как и я. Человек, никогда не плясавший под дудку Гитлера.

Херейра снова замолчал. Стефан ждал.

– Когда я начинаю вспоминать, все кажется так просто. Хёлльнер был из Берлина, как и я. И мой дядя был массажистом его отца, в середине тридцатых. Для Геринга дядя был совершенно незаменим – он злоупотреблял морфием, его мучили боли, и дяде как-то удавалось облегчить его страдания – тот и слышать не хотел о другом массажисте. Это был первый исходный пункт. Второй – человек по имени Вальдемар Леманн. Человек, наводивший ужас в концлагерях – стольких он замучил и уничтожил. Брат его был такой же, но брата повесили в сорок пятом, а Вальдемар ускользнул. Его так и не нашли, хотя пытались. Он был среди первых в списке военных преступников, где первым стоял Борман. Эйхмана поймали. Но не Вальдемара Леманна. Одного из тех, кто искал его особенно активно, звали Стакфорд. Он был майором английской армии. Почему он так старался, неизвестно. Возможно, своими глазами видел, что творили нацисты в концлагерях. Он присутствовал при казни Йозефа Леманна. И в процессе розыска он нашел данные, что одним из активных подручных Леманна был шведский солдат, зверски убивший своего учителя танцев. Леманн якобы заставил его это сделать.

Фернандо Херейра опять сделал паузу. Похоже было, что ему нужно собраться с силами, чтобы закончить свой рассказ.

– Много позже Хёлльнер встретил Стакфорда на какой-то конференции по поиску нацистских преступников. Оба были убежденными антинацистами. И как-то у них зашел разговор об исчезнувшем Вальдемаре Леманне. Тогда Хёлльнер впервые услышал об убитом танцмейстере и узнал имя убившего его шведского солдата – Маттсон-Герцен. Рассказал об этом Стакфорду на допросе другой нацист, пытаясь заслужить снисхождение. Все это Хёлльнер рассказал мне. Он сказал также, что Стакфорд время от времени приезжает в Буэнос-Айрес.

Стефан услышал, как Херейра взял бутылку, но пить не стал, отставил в сторону.

– Когда Стакфорд в очередной раз приехал в Буэнос-Айрес, я пришел к нему в гостиницу. Я рассказал ему свою историю, что я сын того убитого учителя танцев. Примерно через год я получил письмо из Англии. Стакфорд писал, что солдат по имени Маттсон-Герцен, убивший отца, поменял фамилию на Молин и все еще жив. Никогда не забуду это письмо. Теперь я знал имя убийцы. Того, кто дружески улыбался мне на уроках танцев. Стакфорд через свои каналы помог мне узнать, где он живет.

Он замолчал. Продолжения не будет, подумал Стефан. Да его и не нужно. Теперь я услышал всю историю. Передо мной сидит невидимый человек, отомстивший за своего отца. Мы были правы, когда думали, что корни этого убийства прячутся где-то в давно прошедшем военном времени.

Он также подумал, что Фернандо Херейра помог ему сложить головоломку. В этом была какая-то черная ирония – Молин тоже посвятил свою старость складыванию головоломок. Мучимый страхом, он складывал головоломки.

– Вы все поняли в моем рассказе?

– Да.

– Есть вопросы?

– Не по рассказу. Но мне бы хотелось узнать, зачем вы увезли собаку?

Херейра, казалось, не понял вопроса. Стефан сформулировал его по-другому:

– Вы убили собаку Молина. Но, когда убили Авраама Андерссона, вы увезли его собаку.

– Хотел вам показать, что все не так, как вы считаете. Что второго убил не я.

– Почему мы должны были так посчитать? Из-за собаки?

Херейра ответил, просто и убедительно:

– Я принял такое решение по пьянке. Так и не пойму, почему меня никто не заметил. Но я перевез собаку, чтобы внести путаницу. Я имею в виду, у вас в головах. Так и не знаю, удалось ли мне это.

– Появились новые вопросы.

– Тогда я достиг, чего хотел.

– Вы жили в палатке у озера, когда приехали?

– Да.

Стефан отметил, что Херейра совершенно успокоился. Нетерпение в его голосе исчезло. Не слышно было и позвякивания бутылки. Херейра поднялся, Стефан понял это по колебаниям пола. Он стоял теперь у Стефана за спиной. Стефану снова стало страшно. Он связан. Если тот захочет его задушить, он не сможет оказать никакого сопротивления.

Голос послышался справа. Теперь слева. Снова скрипнул стул. Стефан продолжал рыться в памяти.

– Я думал, что все это похоронено. Все то, что было тогда. Но нет – идеи, родившиеся в вывихнутом мозгу Гитлера, все еще живы. Имя у них другое, а идеи те же, то же патологическое представление, что можно уничтожить целый народ, если это необходимо. С новой техникой, компьютерами, Интернетом все эти группы поддерживают контакт, объединяются, строят планы. Теперь все в компьютерах.

Стефан подумал, что совсем недавно он слышал примерно ту же фразу из уст Вероники Молин – теперь все в компьютерах.

– Они продолжают губить жизнь, – сказал голос. – Они продолжают сеять ненависть. Против людей с другим цветом кожи, другими обычаями, другими богами.

Стефан вдруг осознал, что спокойствие Херейры было обманчивым. Он мог в любую секунду сорваться, с ним мог повториться припадок ярости. Он убил Молина, опять подумал Стефан. Он пытался меня задушить, он оглушил меня и привязал к стулу. Если он не нападет на меня сзади… Я должен быть сильнее, чем он, – мне только тридцать семь лет, а ему почти семьдесят. Он не может меня отпустить, потому что тогда я должен его арестовать. Он прекрасно понимает, что напал на полицейского. Это хуже всего, не важно, в Аргентине или в Швеции.

Он ясно понимал, что человек, находящийся рядом с ним, вполне может его убить. Он только что рассказал всю историю, по сути, сделал признание, и единственное, что ему оставалось, – бежать. Вопрос только, что он сделает с пленным полицейским.

Я не видел его лица, подумал Стефан. Так что он вполне может просто бросить меня здесь и исчезнуть. Я не должен дать ему снять с меня повязку.

– А кто хотел меня убить на дороге?

– Молодой нацист по имени Магнус Хольмстрём.

– Швед?

– Да.

– Я-то думал, у вас достойная страна, без нацистов. Кроме, понятно, старых, неизлечимых. Тех, что все еще прячутся в своих норах.

– Есть и новое поколение. Их не так много, но они есть.

– Я не говорю о бритоголовых. Я говорю о тех, кто мечтает о крови, планирует геноцид, видит будущее как господство белой расы.

– Магнус Хольмстрём как раз из таких.

– Его взяли?

– Пока нет.

Молчание. Опять звякнула бутылка.

– Это она попросила его?

Кто – она? – подумал Стефан, но сразу сообразил, что кандидатура только одна. Эльза Берггрен.

– Этого мы не знаем.

– А кто еще?

– Я же говорю – не знаю.

– Но мотив-то у него должен быть?

Осторожнее, подумал Стефан. Не сказать слишком много, не сказать слишком мало. Не говорить, чего не надо. А чего не надо говорить? Этот Херейра хотел узнать, виновен ли он в смерти Андерссона. Конечно виновен. Когда он убил Герберта Молина, он перевернул камень, и мокрицы поползли во все стороны. Они снова хотят под камень, они хотят, чтобы камень оказался на месте, там, где был раньше, пока не начались все эти события.

Стефан по-прежнему многого не понимал. По-прежнему не хватало какого-то звена. Все было связано невидимой нитью, и ни он, ни Джузеппе, никто не смог ее обнаружить.

Он подумал про полыхающий дом Герберта Молина там, в лесу. И решил, что этот вопрос достаточно нейтрален и не вызовет ярости у Херейры.

– Это вы подожгли дом Молина?

– Я понимал, что полиция поедет туда. Но я надеялся, что вы не поедете. Точно не знал, конечно, но оказался прав. Вы остались в гостинице.

– Почему именно я? Почему не другие из полиции?

Голос не ответил. Стефан подумал, что сделал ошибку, что сам, не понимая, перешел границу. Он ждал. Все время он лихорадочно пытался придумать, как ему освободиться, как уйти из этой комнаты, где он сидел связанный. Но для этого он должен понять, где он находится.

И снова звякнула бутылка. Херейра встал. Стефан прислушался. Он не чувствовал вибраций пола. Все было тихо. Может быть, он вышел? Стефан напряг все свои чувства. Но тот, казалось, исчез.

Начали бить часы. В ту же секунду Стефан сообразил, где он. Это был дом Эльзы Берггрен, это били ее часы. Он запомнил этот звук. Он прислушивался к нему и во второй раз, когда они были здесь с Джузеппе.

В тот же самый момент Херейра снял повязку с глаз Стефана. Тот даже не успел среагировать. Совершенно точно, гостиная Эльзы Берггрен, и он сидит именно на том стуле, что и при первом визите. Херейра стоял у него за спиной. Стефан осторожно обернулся.

Фернандо Херейра был очень бледен. Он был небрит, под глазами – черные тени. Седые нечесаные волосы. Он был худ, темные брюки и куртка в грязи. Воротник куртки разорван. На ногах кроссовки. Значит, это тот самый человек, что жил в палатке у озера, зверски убил Герберта Молина, а потом танцевал с мертвецом танго. Это тот самый человек, что дважды нападал на Стефана, последний раз всего час назад.

Часы пробили половину какого-то. Он посмотрел – полшестого утра. Он пробыл без сознания дольше, чем он думал. На столе стояла бутылка коньяку, стакана не было. Херейра сделал глоток из бутылки и посмотрел на Стефана:

– Какой приговор я могу получить?

– Не знаю. Это решает суд.

Херейра горько покачал головой.

– Никто не поймет, – сказал он. – В вашей стране есть смертная казнь?

– Нет.

Он сделал еще глоток и, покачнувшись, поставил бутылку на стол. Он пьян, подумал Стефан. Движения неуверенные.

– Есть еще один человек, с кем мне хотелось бы поговорить, – снова сказал Херейра. – Я хотел бы объяснить его дочери по имени Вероника, почему я убил ее отца. Мне Стакфорд написал, что у него есть дочь. Может быть, есть и еще дети? Но я хочу поговорить с дочерью. Она, наверное, приехала на похороны отца?

– Похороны сегодня.

Фернандо Херейра вздрогнул:

– Сегодня?

– Сын тоже приехал. Сегодня, в одиннадцать часов.

Стало тихо. Фернандо Херейра разглядывал свои руки.

– Я в состоянии говорить только с ней, – сказал он наконец. – Потом она может пересказывать это кому захочет. Я должен рассказать ей, почему я это сделал.

Стефан понял, что ему подворачивается возможность.

– Вероника Молин понятия не имела, что ее отец – нацист. Она этим потрясена. Думаю, если вы ей расскажете то же самое, что рассказали мне, она поймет.

– В моем рассказе каждое слово – правда.

Он снова глотнул из бутылки.

– Вопрос только, дадите ли вы мне время на это. Что вы скажете, если я вас сейчас отпущу и попрошу устроить мою встречу с ней? Дадите вы мне это время, прежде чем меня арестовать?

– Откуда я знаю, что вы не поступите с ней так же, как с отцом?

– Вы этого не можете знать. Но она же не убивала моего отца!

– На меня же вы напали. Я его тоже не убивал.

– Это была необходимость. Я искренне сожалею.

– И как вы себе представляете наш уговор?

– Вы уходите. Я остаюсь здесь. Скоро шесть часов. Вы поговорите с Вероникой Молин, расскажете, где меня найти. После ее ухода вы и другие можете входить и арестовывать меня. Я понял, что домой мне вернуться не удастся. Я останусь здесь и умру в тюрьме.

Он задумался и, казалось, забыл, где он находится. Говорил он искренне или нет? Стефан знал, что принять его слова на веру он не может.

– Я не могу допустить, чтобы Вероника встречалась с вами наедине.

– Почему?

– Вы уже доказали, что способны на насилие. Ваше желание неразумно.

– Я не трону ее пальцем. Я должен поговорить с ней.

Он внезапно грохнул кулаком по столу.

Стефану вновь стало страшно.

– А что будет, если я скажу «нет»?

Херейра долго смотрел на него, прежде чем ответить:

– Я считал себя всю жизнь совершенно мирным человеком. И, как видите, оказалось, что я способен на убийство. Я и сам не знаю, что я сделаю. Может быть, убью вас. А может быть, не убью.

Стефан прекрасно понимал, что он не может выполнить желание Херейры. Но он также прекрасно понимал, что если быстро не придумает какую-нибудь альтернативу, которая удовлетворила бы Херейру, может случиться все, что угодно.

– Я дам вам время, о котором вы просите. Но вы будете говорить с ней по телефону.

Стефан заметил, как блеснули глаза Херейры. Он был измучен, но далеко еще не сдался.

– Я и так делаю очень много, – продолжил Стефан. – Я даю вам время и даю возможность поговорить с ней по телефону. Вы прекрасно понимаете, что, как полицейский, я не имею права это делать.

– Могу я вам верить?

– А у вас есть выбор?

Херейра сомневался. Потом он поднялся и разрезал липкую ленту, которой Стефан был примотан к стулу.

– Мы должны верить друг другу, – сказал он. – Других возможностей нет.

У Стефана закружилась голова, пока он шел к дверям. Ноги затекли, шея болела.

– Я жду ее звонка, – сказал Херейра. – Разговор займет, я думаю, час. Потом можете рассказать своим, где меня найти.

Стефан перешел мост.

Уходя, он записал на бумажке телефон Эльзы Берггрен. Он остановился на мосту, как раз на том месте, где аквалангисты через несколько часов начнут искать оружие на дне. Несмотря на слабость, он пытался сосредоточиться. Фернандо Херейра совершил убийство. Но в нем было что-то умоляющее, что-то пронзительно-достоверное, когда он просил Стефана дать ему возможность поговорить с дочерью убитого им человека. Он хочет попытаться заставить ее понять, молить ее о прощении. Он так и не знал, остались ли Вероника с братом в Эстерсунде или вернулись накануне вечером в Свег. Тогда он будет вынужден обзванивать гостиницы, чтобы ее найти.

Он вошел в гостиницу в половине седьмого и сразу постучал в дверь Вероники Молин. Она открыла так резко, что чуть не сшибла его с ног. Она была уже одета. В глубине комнаты светился экран компьютера.

– Я должен с тобой поговорить. Я понимаю, что еще очень рано. Я думал, что вы с братом остались в Эстерсунде из-за снега.

– Брат так и не приехал.

– Почему?

– Он позвонил, что передумал. Он не хочет присутствовать на похоронах. Я вернулась в Свег поздно вечером. А что за спешка?

Стефан пошел в вестибюль. Она последовала за ним. Они сели, и он без утайки рассказал ей, что произошло ночью и что убийца ее отца, Фернандо Херейра, ждет ее звонка в доме Эльзы Берггрен, чтобы поговорить с ней в надежде, что она поймет и простит его.

– Он хотел встретиться с тобой, – закончил Стефан. – Но на это я пойти не мог.

– Я не боюсь, – сказала она, подумав секунду. – Но конечно, я бы туда не пошла. Кто-нибудь еще об этом знает?

– Никто.

– А твои коллеги?

– Никто.

Она молча смотрела на него:

– Я поговорю с ним. Но я хочу быть одна, пока я буду с ним говорить. Когда закончу, я постучу к тебе.

Стефан оставил ей записку с номером и пошел к себе. Открывая дверь, он подумал, что она, наверное, уже говорит с Херейрой. Он глянул на часы – через двадцать минут он должен позвонить Джузеппе и сказать ему, где находится Херейра.

Он зашел в туалет и обнаружил, что туалетная бумага кончилась. Он спустился в вестибюль.

И тогда он увидел ее в окно. Она куда-то спешила.

Он остановился как вкопанный, пытаясь что-то сообразить. Мысли роились в голове. Он не сомневался, что Вероника пошла на встречу с Херейрой. Он должен был бы это понять с самого начала – что все не так, как он думает, а совсем наоборот.

Ее компьютер, подумал он. Что-то она сказала или я что-то подумал, но не понял. Внутри его росло беспокойство, пока не превратилось в захлестнувшую сознание огромную волну. Он схватил за руку девушку-администратора, направлявшуюся в ресторан.

– Ключ Вероники Молин, – сказал он. – Дай мне ее ключ.

Девушка удивленно уставилась на него:

– Она только что ушла.

– Поэтому мне и нужен ключ.

– Я не могу тебе его дать.

Стефан трахнул кулаком по стойке.

– Полиция, – зарычал он. – Ключ!

Она сняла ключ с крючка и протянула ему. Он рванул его к себе, пулей промчался по коридору и открыл дверь. Она не выключила компьютер, экран светился по-прежнему. Он с ужасом уставился на изображение.

И он увидел всю картину.

Теперь все звенья были на месте.

И прежде всего он понял, какую страшную ошибку совершил.

34

Было самое начало восьмого. Все еще темно и очень скользко – он несколько раз чуть не упал. Все, что предстало теперь как совершенно ясное, очевидное и простое, все это он должен был понять гораздо раньше. Но он поленился. Или может быть, ему помешал страх перед тем, что его ожидает в Буросе. Я должен был все понять, когда Вероника Молин позвонила и попросила меня приехать, думал он. Почему я не насторожился? Почему эти очевидные вопросы я не задавал себе раньше?

Он подбежал к мосту. Темно, аквалангистов еще нет. Джузеппе тоже еще не приехал. Сколько, в конце концов, может гореть дом?

Он вытащил телефон и снова набрал номер Джузеппе. Тот же женский голос попросил его позвонить попозже. Он чуть не швырнул телефон в реку – точно так же, как несколько дней назад туда полетело ружье.

Вдруг на мосту появился человек. Он узнал его в свете фонарей – когда-то, в один из первых дней после приезда, он пил кофе у него в кухне. Он никак не мог вспомнить его имя – это же тот, кто ни разу в жизни не выезжал дальше Хеде. Потом вспомнил. Бьорн Вигрен. Вигрен тоже узнал его.

– Ты еще здесь? – спросил он с удивлением. – Я думал, ты давно уехал. Эльза никого не убивала, можешь мне поверить.

Откуда он знает? – спросил себя Стефан. Откуда ему известно, что Эльзу под стражей увезли в Эстерсунд? Но сейчас это не имело значения. Важно было, что Бьорн Вигрен мог ему помочь.

– Потом поговорим об Эльзе, – сказал он. – Сейчас мне нужна твоя помощь.

Стефан порылся в карманах – ни бумаги, ни ручки.

– У тебя есть чем писать?

– Нет. Но я могу сходить домой и принести, если это так важно. А в чем дело?

Любопытство сильней его, подумал Стефан и огляделся. Они стояли у опоры моста.

– Иди сюда, – сказал он.

Они подошли к месту, где дорога выходила на мост. Там лежал совершенно нетронутый сугроб. Стефан сел на корточки и написал пальцем:

Дом Эльзы. Вероника. Опасно. Стефан.

Он поднялся:

– Можешь прочесть, что здесь написано?

Бьорн прочитал вслух.

– И что это значит? – спросил он.

– Это значит, что ты должен остаться здесь и ждать, пока не подъедут полицейские. С ними должен быть водолаз. Может быть, подъедет полицейский по имени Джузеппе Ларссон, может быть, кто-то другой. Рундстрём. Эрик Юханссон – ты его знаешь. Ты покажешь им это. Понял?

– Что это все значит? – повторил Бьорн.

– Ровным счетом ничего, что касалось бы тебя. Но для полиции это важно. Ты останешься здесь, пока они не подъедут.

Стефан постарался придать голосу командные интонации.

– Ты останешься здесь, – сказал он еще раз. – Понятно?

– Понял, понял. Но мне же интересно. Что-нибудь с Эльзой?

– В свое время я тебе отвечу. Самое главное, чтобы ты понял, насколько это важно. Ты окажешь полиции большую услугу.

– Я остаюсь. Я все равно вышел прогуляться.

Стефан оставил Бьорна Вигрена и пошел дальше, пытаясь набрать дежурный номер в полиции. И там тоже отвечал все тот же механический голос – позвоните, пожалуйста, попозже. Он чертыхнулся и сунул телефон в карман. Больше ждать он не мог. Он свернул налево и остановился у дома Эльзы Берггрен. Попытался успокоиться. Другого выхода нет, внушал он себе. Все зависит от того, насколько убедительно мне удастся выглядеть. Я должен показать, что ничего не знаю. Вероника Молин должна считать, что я полный идиот, каким она меня и считала, – впрочем, не без оснований.

Он вспомнил ночь, когда он спал рядом с ней. Скорее всего, пока он спал, она поднялась к нему в номер и обыскала его. Даже на это его проницательности не хватило. Он вообразил себе неизвестно что, врал Елене… какой кретин! Она просто воспользовалась его слабостью.

И он даже не мог ее в этом обвинять.

Он вошел во двор. Все было тихо. Над верхушками леса занималась заря. Он нажал кнопку звонка. Фернандо Херейра осторожно выглянул из-за занавески, прикрывающей входную дверь. У Стефана как камень с души свалился – с ним ничего не случилось. Когда он ворвался в номер Вероники Молин, он все еще беспокоился, что что-то может случиться с ней. Но когда он увидел экран компьютера, все перевернулось с ног на голову. С этой секунды он боялся, как бы что не случилось с Фернандо Херейрой. Не имело никакого значения, что это была встреча женщины с убийцей ее отца. Фернандо Херейра, как и все прочие, имел право на суд.

Херейра открыл дверь. Глаза его блестели.

– Вы явились слишком рано, – сказал он нетерпеливо.

– Я подожду.

Дверь в гостиную была приоткрыта. Стефан не видел Вероники. Он прикинул, не стоит ли сразу выложить Фернандо Херейре всю правду, – и решил выждать. Он мог стоять за дверью и слушать. Он понимал, что Вероника Молин способна на что угодно. Он должен затянуть их встречу как можно дольше, чтобы Джузеппе и остальные успели приехать.

Он кивнул на туалет.

– Я сейчас приду, – сказал он. – Как там?

– Как я и надеялся, – устало сказал Херейра. – Она слушает. И кажется, понимает. Но простит ли она меня, я не знаю.

Он, заметно покачиваясь, вернулся в гостиную. Стефан закрылся в туалете. Оставалось самое трудное. Встретиться взглядом с Вероникой Молин и притвориться, что он знает не больше, чем полчаса тому назад. Но он в то же время мог с трудом себе представить, что она вдруг ни с того ни с сего начнет его в чем-то подозревать.

Он набрал номер Джузеппе. Когда женский голос в очередной раз попросил позвонить попозже, его чуть не охватила паника. Он спустил воду и вышел из туалета. Он направился к входной двери и открыл замок, кашляя, чтобы не было слышно характерного звука. Потом пошел в гостиную.

Вероника Молин сидела на том самом стуле, где он недавно сидел связанным. Она посмотрела на него. Он ободряюще кивнул и сказал по-английски:

– Я могу подождать снаружи, если вы еще не закончили.

– Я хочу, чтобы ты остался.

Фернандо Херейра, соглашаясь, наклонил голову. Ему, очевидно, тоже не мешало присутствие Стефана.

Он, словно бы случайно, сел на стул, стоявший у двери в комнату. С этого места ему было видно окно за их спинами. Вероника Молин смотрела на него изучающе. Он видел это, она пыталась прочесть что-то на его лице.

И он не отводил глаз, смотрел на нее прямо и честно, повторяя про себя: я ничего не знаю, я ничего не знаю.

Бутылка с коньяком по-прежнему стояла на столе. Херейра опустошил ее почти наполовину. Но сейчас он закрутил пробку и отодвинул бутылку в сторону. Он продолжал говорить. О человеке по имени Хёлльнер, о встрече с ним в ресторане в Буэнос-Айресе, как случайно выяснилось, что Хёлльнер знает, кто убил его отца. Он рассказывал очень подробно, не упуская деталей – как и когда он встретил Хёлльнера, как он, наконец, понял, что Хёлльнер словно был послан провидением, чтобы поведать ему то, что он пытался узнать всю жизнь. Стефан подумал, что это лучшее, что Херейра может сделать в настоящий момент – растянуть свою историю. Тут нужен Джузеппе, одному ему не справиться.

Ни Херейра, ни Вероника Молин, кажется, ничего не видели. Но он-то краем глаза заметил – за спиной у Вероники в окне мелькнула физиономия Бьорна Вигрена. Любопытство этого человека просто не имело границ. Значит, он оставил свой пост у моста, не смог устоять.

Физиономия возникла снова. Стефан понял, что Вигрен не заметил, что обнаружен. И что он видит? – подумал Стефан. Трое людей в комнате, говорят о чем-то серьезном, но не слишком волнующем. На столе – бутылка коньяку, скорее всего, он заметил ее из окна. И что опасного в такой ситуации? Ничего. Конечно, ему интересно, кто этот пожилой человек, да и Веронику Молин он, возможно, не видел, когда она заходила к Эльзе Берггрен. Наверняка решил, что этот полицейский с юга немного спятил. Еще, конечно, ему страшно интересно, каким образом мы попали в дом, когда Эльзы нет на месте.

Стефан с трудом сдержал ярость. Он почти не сомневался, что ни Джузеппе, ни кто-то другой не обратят внимания на его послание на снегу. И Бьорн оттуда ушел. Положение было безнадежным.

Физиономия Бьорна Вигрена вновь исчезла. Стефан про себя взмолился, чтобы Вигрен вернулся к сугробу, может быть, еще не поздно. Но Бьорн вновь появился в окне, на этот раз, правда, в другом, позади Фернандо Херейры. Теперь был риск, что его обнаружит Вероника Молин, если повернет голову.

Зазвонил мобильник. Стефан вначале подумал, что это его, но сигнал звучал по-другому. Вероника Молин потянулась за стоявшей рядом со стулом сумкой, достала телефон и нажала кнопку. Кто бы ни звонил, подумал Стефан, он оказывает мне услугу. Еще несколько минут времени, а единственное, что мне необходимо, – это время. Бьорн Вигрен исчез и больше не появлялся.

Стефан опять понадеялся, что он вернется на мост.

Вероника Молин слушала, не говоря ни слова. Потом сложила телефон и сунула его в сумку.

Когда она вынула руку из сумки, в ней был пистолет.

Она медленно поднялась и отошла в сторону, держа под прицелом и Стефана, и Херейру. Стефан задержал дыхание. Херейра, похоже, сначала не понял, что у нее в руке. Когда он сообразил, что это оружие, то начал тоже подниматься, но она подняла пистолет, и он снова сел.

– Это было довольно глупо, – сказала она Стефану, – и с твоей стороны, и с моей.

Теперь она целилась в Стефана. Она держала пистолет обеими руками. Руки не дрожали.

– Звонила девушка из гостиницы. Сказала, что ты взял ключ и пошел в мой номер. Я-то знаю, что забыла выключить компьютер.

– Не понимаю, о чем ты говоришь.

Стефан понимал, что болтовней не спасешься. Но ему нужно было время. Краем глаза он видел, что Вигрена в окне нет, так что надежда еще оставалась. На этот раз она перехватила его взгляд. Не опуская оружия, она подошла к окну и выглянула. Но там, по-видимому, никого не было.

– Ты явился не один?

– Кто должен со мной быть?

Она стояла у окна. Стефан подумал, что лицо, казавшееся ему красивым, в эту минуту было просто уродливым.

– Врать бессмысленно, – сказала она, отходя от окна. – Особенно если не умеешь.

Фернандо Херейра, не отрываясь, глядел на пистолет.

– Не понимаю, – сказал он. – Что происходит?

– Ничего особенного, – сказал Стефан, – кроме того, что Вероника Молин вовсе не та, за кого себя выдает. Может быть, она иногда и занимается посредничеством, но основное время посвящает пропаганде нацизма.

Фернандо Херейра уставился на него с удивлением:

– Нацизма? Она что – нацистка?

– Она дочь своего отца.

– Лучше я сама все объясню этому, кто убил моего отца, – прервала его Вероника Молин.

Она говорила медленно и четко, на превосходном английском – человек, ни на секунду не сомневающийся в своей правоте. И все, что она говорила, для Стефана звучало устрашающе, хотя и вносило полную ясность в ситуацию. Герберт Молин был для своей дочери героем, идеалом, человеком, которому она всегда хотела подражать. Но преклонение ее не было слепым, она понимала, что его политические идеалы устарели. Она принадлежала к другому времени, ее поколение умело приспособить к изменившимся условиям представления об абсолютном праве сильного, о сверхчеловеке и недочеловеке. Она говорила об абсолютной власти, о праве немногих сильных властвовать над слабыми и бедными. Она употребляла все те же слова – «ничтожества», «недочеловеки», отбросы, она описывала мир, где бедные страны обречены на уничтожение. Африке не суждено существовать, за исключением тех немногих режимов, где еще можно на что-то надеяться. Африка сама истечет кровью, ни в коем случае не надо ей помогать, наоборот, изолировать – и она погибнет. Ее картина мира была основана на том, что новые электронные времена дают таким людям, как она, именно тот инструмент, в котором они нуждаются, чтобы утвердить свою власть над человечеством.

Стефан слушал, и его не покидала мысль, что она сумасшедшая. Она искренне верила в то, что говорила, ее убеждения были непоколебимы, она не понимала, что все это – бред, безумные мечты, которым никогда не суждено осуществиться.

– Ты убил моего отца, – закончила она. – Ты убил моего отца, и поэтому я убью тебя. Я понимаю, что ты не уехал, потому что хотел знать, что произошло с Авраамом Андерссоном. Он был ничтожеством. Ему как-то удалось разнюхать о прошлом отца. Поэтому он тоже должен был умереть.

– Так это ты его убила?

Только сейчас Фернандо Херейра понял. Стефан видел перед собой человека, только что избавившегося от длившегося всю жизнь кошмара, чтобы тут же погрузиться в другой.

– Существует международная сеть, – сказала Вероника Молин, – «Благо Швеции» тоже в нее входит. Я – один из руководителей, незаметная личность, но также еще и член маленькой группы, управляющей национал-социалистическим движением на глобальном уровне. Убрать Андерссона так, чтобы он не мог разболтать то, что знал, не составило труда. Есть много людей, готовых выполнить любой приказ немедленно, без сомнений и без ненужных вопросов.

– Как ему удалось узнать, что твой отец – нацист?

– Все началось с Эльзы. Дурацкое совпадение. У Эльзы есть сестра. Она много лет играла в Хельсингборгском симфоническом оркестре. Она сказала Аврааму, когда он решил сюда переехать, что Эльза живет в Свеге и что она – национал-социалистка. Он начал следить, сначала за ней, потом – за отцом. Когда он начал вымогать у отца деньги, он подписал себе смертный приговор.

– Магнус Хольмстрём, – сказал Стефан. – Ведь его так зовут, того, кому ты приказала убить Андерссона? Кто выкинул ружье в реку – ты или он? И ты заставила Эльзу Берггрен взять на себя вину? Как – тоже угрожала ее убить?

– Тебе кое-что удалось узнать, – сказала она. – Жаль, что это тебе не поможет.

– И что ты собираешься делать?

– Убить тебя, – сказала она спокойно. – Но сначала надо умертвить этого.

Она так и сказала – умертвить. Как подопытную лягушку. Она сумасшедшая, подумал Стефан. Если Джузеппе не появится, он будет вынужден попытаться ее обезоружить. От Фернандо Херейры помощи ждать не приходится – он слишком много выпил. Надеяться как-то убедить ее отказаться от задуманного было совершенно бессмысленно. Она безумна. И она без малейших колебаний нажмет на спусковой крючок, если он бросится на нее.

Время, думал он. Время, только время.

– Тебе не удастся уйти.

– Еще как удастся, – спокойно ответила она. – Никто не знает, что мы здесь. Я сначала пристрелю его, а потом тебя. Потом представлю все так, как будто бы это ты его застрелил, а потом застрелился сам. Никто не посчитает странным, что больной раком полицейский совершил самоубийство, особенно если он лишил кого-то жизни. Оружие мне не принадлежит – и тут никаких следов. Отсюда я пойду в церковь на похороны отца. Никому даже в голову не придет, что дочь, отдающая последнюю дань своему отцу, посвятила пару утренних часов тому, чтобы пристрелить двоих. Я буду стоять у гроба – убитая горем дочь. И мне будет приятно, что я отомстила за отца еще до того, как его тело предали земле.

Стефан вдруг услышал позади себя странный звук. Он знал, что это за звук – открылась наружная дверь. Он осторожно скосил глаза – и увидел Джузеппе. Их взгляды встретились. Джузеппе двигался беззвучно, в руке у него был пистолет. Ситуация изменилась. Я должен как-то дать ему понять, что происходит.

– Так ты думаешь, что можешь убить нас, сначала одного,потом другого, – сказал он. – Из вот этого пистолета, что у тебя в руке. И ты считаешь, что никто тебя не заподозрит?

Она замерла:

– С чего это ты так кричишь?

– Я говорю точно так же, как и раньше.

Она повернула голову и, не спуская с них глаз, сделала несколько шагов, чтобы видеть, что происходит в прихожей. Джузеппе в прихожей не было. Наверное, стоит за дверью, подумал Стефан. И он, конечно, не мог не слышать, что я сказал.

Вероника Молин стояла неподвижно и прислушивалась.

Она была похожа на какого-то ночного хищника – вся превратилась в слух.

Потом все произошло очень быстро. Она пошла к двери. Стефан знал, что она выстрелит не колеблясь. Она стояла слишком далеко от него, и если он бросится ей наперерез, она успеет повернуться и разрядить в него пистолет. На таком расстоянии промахнуться трудно. Когда она приблизилась к двери, он схватил стоящую рядом лампу и изо всех сил швырнул ее в окно. Раздался звон разбитых стекол. В ту же секунду он рванулся к Фернандо Херейре. Он бросился на него с такой силой, что диван перевернулся и оба они оказались на полу. Падая, он успел заметить, что она повернулась с поднятым пистолетом. Раздался выстрел. Он зажмурился и успел подумать, что может умереть еще до того, как услышит звук выстрела. Фернандо Херейра вздрогнул. Лоб его был в крови. Потом раздался еще один выстрел. Когда Стефан осознал, что он и на этот раз не ранен, он поднял глаза и увидел, как Джузеппе валится навзничь на пол. Вероники Молин не было. Наружная дверь была широко распахнута. Фернандо Херейра застонал. Пуля только оцарапала ему висок. Стефан, споткнувшись о поваленный диван, бросился к Джузеппе. Тот лежал на спине, вытянувшись и прижимая руки к правой ключице. Стефан встал рядом на колени.

– Думаю, не опасно, – с трудом сказал Джузеппе. Лицо его было белым как мел.

Стефан поднялся, принес полотенце из туалета и прижал его к кровоточащему плечу.

– Вызови подкрепление, – сказал Джузеппе. – И найди ее.

Стефан набрал номер дежурной части. Краем глаза он увидел, как Фернандо Херейра поднялся с пола и тяжело сел на стул. Полиция в Эстерсунде обещала немедленную помощь.

– Со мной все в порядке, – опять сказал Джузеппе. – Чего ты ждешь? Найди ее. Она что, сумасшедшая?

– На все сто процентов. Нацистка. Как отец, может быть, еще фанатичнее.

– Это, конечно, все объясняет, – сказал Джузеппе. – Хотя сейчас я не в состоянии сообразить, что именно.

– Не разговаривай и не двигайся.

– Лучше дождись подкрепления, – сказал Джузеппе. – Я передумал. Оставайся здесь. Она слишком опасна. Ты не можешь идти один.

Но Стефан уже схватил его пистолет. Он не собирался ждать. Она стреляла в него, она хотела его убить. Это приводило его в ярость. Она не только обвела его вокруг пальца, она хотела убить его, Фернандо Херейру и Джузеппе Ларссона. Могло сложиться и так, что на полу в доме Эльзы Берггрен лежали бы сейчас три трупа. То, что двое только легко ранены, а его вообще не задело, было чистой случайностью. В тот момент, когда он схватил пистолет Джузеппе, он думал только о том, что он не позволит лишить себя шанса пройти облучение и вылечиться от рака.

Он выскочил из дома. У калитки стоял Бьорн Вигрен. Увидев Стефана, он побежал. Надо было бы его треснуть как следует, подумал Стефан. Его проклятое любопытство чуть не стоило нам жизни.

– Стоять! – заревел он.

Вигрен остановился и ждал с выпученными глазами.

– Куда она побежала? – заорал Стефан.

Бьорн Вигрен молча показал на дорогу вдоль реки к новому мосту.

– Стой здесь и не шевелись. Сейчас приедет «скорая помощь» и полиция. Расскажешь им все, как было.

Бьорн кивнул. На этот раз он не задавал вопросов.

Стефан побежал. На дороге никого не было. В одном из окон соседнего дома он заметил прижавшуюся к стеклу физиономию. Он пытался разглядеть следы Вероники Молин на снегу, но дорога была совершенно заезжена и затоптана. Он остановился на секунду и снял пистолет с предохранителя. Потом побежал дальше. Рассвет еще только начинался, над головой неподвижно висели тяжелые облака. Подбежав к мосту, он вновь остановился. Вероники Молин нигде не было видно. Он попытался сосредоточиться. Машины у нее не было. План ее не удался, она бежала, ей нужно принять какие-то мгновенные решения. Куда она может двинуться? Машина, решил он. Она ищет машину. Вряд ли она осмелится вернуться в гостиницу. Она понимает, что то, что я увидел на экране ее компьютера, даже эта случайная картинка, свастика, говорит о многом – она писала какое-то обращение о бессмертии старых нацистских идеалов. Но она также понимает, что теперь не так уж и важно, что там еще таится в памяти ее компьютера, – достаточно того, что она пыталась убить трех человек. У нее только два выхода – либо бежать, либо сдаться. Но она не сдастся.

Он побежал через мост. На другой стороне были две заправки. И там, и там все было спокойно. Несколько машин заправлялись. Он огляделся. Если бы кто-то пытался, угрожая пистолетом, угнать машину, картина была бы иной. Он попробовал поставить себя на ее место. Машина. Он был уверен, что она ищет машину.

Но тут в его мозгу словно сработала тревога. А что, если он рассуждает неверно? Под ледяной поверхностью он видел заблудившегося в собственном фанатизме человека. Может быть, ее ход мысли совсем иной? Взгляд его упал на церковь слева. Как она сказала? Я отомстила за отца еще до того, как его тело предали земле. Он уставился на церковь.

Неужели это возможно? Он не знал. Но терять было нечего. Издалека слышались полицейские сирены. Он побежал к церкви. Дверь главного входа была приоткрыта, и это его насторожило. Он осторожно толкнул ее. Дверь слабо скрипнула. Он открыл дверь ровно настолько, чтобы протиснуться внутрь, и тут же встал у стены в притворе. За толстыми церковными стенами сирен не было слышно. Он осторожно открыл дверь, ведущую в храм. В центральном проходе, перед алтарем, стоял гроб. Гроб с телом Герберта Молина. Стефан присел на корточки, держа обеими руками пистолет Джузеппе. Он сделал несколько шагов и спрятался за спинкой задней скамьи. Все было тихо. Он осторожно выглянул. Ее нигде не было видно. Он уже решил, что ошибся, что можно отсюда уходить, как до ушей его донесся слабый звук. Что это был за звук, он не смог определить, но шел он откуда-то из-за алтаря. Он прислушался – звук не повторился. Должно быть, послышалось. Но все же он решил убедиться, что в церкви никого нет. Он медленно двинулся вдоль центрального прохода, по-прежнему держа оружие наготове и пригибаясь. Около гроба он вновь остановился и прислушался. Он посмотрел на алтарь. Образ Христа парил над землей, на заднем плане преклонил колена римский солдат. В ризнице было тихо. Он двинулся вдоль алтаря. Ни звука.

Он поднял пистолет и вошел в ризницу, но заметил ее слишком поздно. Вероника стояла за высоким шкафом у двери. Неподвижно, направив на него пистолет.

– Брось оружие, – сказала она свистящим шепотом. Он медленно наклонился и положил пистолет Джузеппе на каменный пол.

– Ты не можешь оставить меня в покое даже в церкви, – сказала она. – Даже на похоронах отца. Ты бы подумал о своем собственном отце. Я с ним не встречалась, но я знаю, что это был достойный человек. Верный своим идеалам. Жалко только, что он не передал их тебе.

– Тебе рассказал об этом Эмиль Веттерстед?

– Может быть. Но теперь это уже не важно.

– Что ты собираешься делать?

– Убить тебя.

Она произносила эти слова уже второй раз за это утро – она собирается его убить. Но на страх у него уже просто не оставалось сил. Единственной надеждой было попробовать ее уговорить сдаться. Или может быть, чудом удастся ее разоружить.

Вдруг он сообразил, что есть еще и третья возможность. Он все еще стоял рядом с дверью. Если она на секунду ослабит внимание, он может успеть отскочить назад и скрыться в церковном зале. Там можно спрятаться за скамьями, если повезет, выскочить из церкви.

– Как ты догадался, что я здесь?

Она по-прежнему говорила очень тихо. Стефан заметил, что она держит пистолет не так уверенно, как раньше, дуло смотрело скорее на его ноги, чем в грудь. Она вот-вот сломается, подумал он. Он осторожно перенес тяжесть тела на правую ногу.

– Почему бы тебе не сдаться? – спросил он.

Она не ответила, только покачала головой.

И наконец, наступил момент, на который он надеялся. Она опустила руку с пистолетом и глянула в одно из окон. Он бросился назад как можно быстрее и помчался вдоль центрального прохода, каждую секунду ожидая, что за его спиной раздастся смертельный выстрел.

И тут он споткнулся о торчащий из-под скамьи край ковра и упал ничком, сильно ударившись плечом.

Тогда прозвучал выстрел. Пуля угодила в скамью в дециметре от него. Эхо было как от удара грома. И потом – тишина. Он услышал какой-то шум за спиной и поднял голову. Она странно, как-то наискось лежала перед гробом отца. Сердце выпрыгивало из груди, он не мог понять, что произошло. Она застрелилась? В эту секунду раздался резкий голос Эрика Юханссона – он стоял наверху, рядом с органом.

– Лежать не двигаясь. Вероника Молин, вы меня слышите? Лежать не двигаясь.

– Она не шевелится, – крикнул Стефан.

– Ты ранен?

– Нет.

Эрик снова крикнул, его голос отдавался таким же громоподобным эхом.

– Вероника Молин. Лежать не двигаясь. Руки в стороны.

Она по-прежнему не шевелилась. Эрик Юханссон, спустившись по скрипучей лестнице, появился в центральном проходе. Стефан медленно поднялся. Они осторожно приближались к неподвижному телу. Стефан поднял руку:

– Она мертва.

Он показал пальцем:

– Ты попал в глаз.

Эрик проглотил слюну и затряс головой:

– Я целился в ноги. Не такой уж я плохой стрелок.

Они подошли к телу. Стефан был прав. Пуля угодила точно в левый глаз. Рядом с ней, в самом низу каменного основания, на котором стояла купель, виден был явный след пули.

– Рикошет, – сказал Стефан. – Выстрел пришелся в камень, но пуля срикошетила и убила ее.

Эрик Юханссон по-прежнему крутил головой, как бы не веря в реальность происходящего. Стефан понимал его. Эрику ни разу в жизни не приходилось стрелять в человека. И в первый же раз, когда он пытался попасть в ногу, выстрел оказался смертельным.

– Здесь ничем не поможешь, – сказал Стефан. – Что случилось, то случилось. Слава богу, что это позади. Все позади.

Дверь церкви открылась. Перепуганный церковный сторож уставился на них широко открытыми глазами. Стефан положил Эрику руку на плечо, постоял немного и направился к вошедшему. Надо было объяснить, что тут произошло.

Через полчаса он вернулся в дом Эльзы. Там уже был Рундстрём. Джузеппе увезли в больницу в Эстерсунд. Но Фернандо Херейра исчез. Когда санитары несли Джузеппе на носилках, они сказали, что тот куда-то скрылся, они даже не заметили куда.

– Мы его возьмем, – сказал Рундстрём.

– Не уверен, – сказал Стефан с сомнением. – Мы ведь даже не знаем, как его зовут. У него может быть много паспортов. Он большой мастер скрываться.

– Разве он не ранен?

– Царапина на виске.

В комнату вошел человек в комбинезоне и положил на стол грязное, облепленное илом ружье.

– Не успел спуститься – сразу нашел, – сказал он. – Говорят, стреляли в церкви?

Рундстрём нетерпеливо махнул рукой:

– Потом расскажу.

Он осмотрел ружье.

– Интересно, можно ли привлечь к суду Эльзу Берггрен за ложь, – задумчиво сказал он. – Теперь-то мы знаем, что Авраама Андерссона убил Магнус Хольмстрём. Он же выкинул ружье. Скорее всего, и дом Молина поджег он. Дом загорелся сразу в нескольких местах.

– Дом поджег Фернандо Херейра, – сказал Стефан. – Чтобы отвлечь полицию.

– Я по-прежнему многого не понимаю, – сказал Рундстрём. – Джузеппе в больнице. Эрик застрелил Веронику Молин. В церкви. Так что остаешься только ты – Стефан Линдман, полицейский из Буроса. Может быть, ты будешь так любезен и объяснишь, что случилось этим утром в моем полицейском округе?

Стефан провел в кабинете Эрика Юханссона почти весь день. Разговор с Рундстрёмом занял несколько часов – их все время прерывали. Без четверти два позвонили из Арбоги – там задержали Магнуса Хольмстрёма в красном «Эскорте». В начале шестого Рундстрём сказал, что теперь ему все ясно. Он проводил Стефана до гостиницы. Они расстались в вестибюле.

– Когда уезжаешь?

– Завтра. Самолетом.

– Я скажу, чтобы тебя отвезли.

Стефан протянул ему руку.

– Все было очень странно, – сказал Рундстрём. – Но мне кажется, мы теперь многое поймем. Не все, конечно, – всегда есть белые пятна, – но многое.

– Мне почему-то кажется, что взять Фернандо Херейру будет не так-то просто.

– Он, кстати, курит французские сигареты, – сказал Рундстрём. – Помнишь тот окурок, что ты нашел у озера и отдал Джузеппе?

Стефан кивнул. Он помнил.

– Согласен, – сказал он, помедлив. – Всегда есть провалы. Например, эта загадочная личность по имени «М» в Шотландии.

Рундстрём ушел. Стефан подумал, что он, наверное, не читал дневник Молина. Девушка-администратор была очень бледна.

– Я что-то сделала не так? – спросила она.

– Это еще слабо сказано, – сказал Стефан. – Но теперь все позади. Завтра я улетаю. Оставляю тебя с испытателями и прибалтами-ориентировщиками.

Вечером он, поужинав, позвонил Елене и сказал, во сколько приезжает. Он уже ложился спать, когда позвонил Рундстрём и сказал, что Джузеппе чувствует себя сравнительно неплохо. Рана серьезная, но врачи сказали, угрозы для жизни нет. А вот с Эриком не все в порядке, он в глубокой депрессии. Под конец Рундстрём сказал, что к расследованию подключилась СЕПО.

– В печати и на телевидении начнется черт-те что, – сказал он. – Мы отвалили здоровенный камень. Мокрицы расползаются во все стороны. Уже сейчас появляются данные о масштабах этой нацистской сети – никто такого даже представить себе не мог. Скажи спасибо, что за тобой не будут гоняться журналисты.

Стефан долго лежал без сна. Он так и не знал, как все обернулось с похоронами. И все время вспоминал отца. Наверное, я никогда его не прощу, подумал он, хоть он и умер. Он скрывал от меня свое лицо. Мой отец поклонялся злу.

Утром следующего дня Стефана доставили на машине на Фрёсён, к самому аэропорту. Без нескольких минут одиннадцать самолет с грохотом опустился на полосу Ландветтера. В зале прибытия он увидел Елену – и обрадовался чуть не до слез.

Через два дня, девятнадцатого ноября, сопровождаемый дождем со снегом, Стефан шел в больницу. Он был совершенно спокоен и уверен, что справится с болезнью.

Он выпил чашку кофе в кафетерии. На стуле лежали смятые вчерашние газеты. Первые страницы были заполнены репортажами из Херьедалена, сенсационными фактами о шведской секции всемирной нацистской организации. Приводилось высказывание шефа СЕПО – «у нас в руках шокирующие факты о чем-то гораздо более глубинном и опасном, чем скинхеды, с которыми мы до сих пор связывали опасность фашизма».

Он отложил газеты. Было десять минут девятого.

Он поднялся и пошел в отделение, где его уже ждали.

Он вспомнил Фернандо Херейру. Его до сих пор не поймали.

В глубине души Стефан ничего так не желал, чтобы Херейра сумел вернуться к себе в Буэнос-Айрес и там мог в покое и умиротворении курить свои французские сигареты.

Свое преступление он давно искупил.

Эпилог Инвернесс Апрель 2000

В воскресенье девятого апреля Стефан заехал за Еленой. По дороге от Аллегатан к Норрбю он заметил, что напевает себе под нос – он не мог вспомнить, когда это с ним случалось в последний раз. Не сразу он вспомнил и мотив – что-то такое давным-давно забытое, соображал он, ведя машину по пустому утреннему городу. Потом из памяти выплыло, что этот мотив когда-то наигрывал отец на своем банджо. «Билл-стрит блюз». Отец говорил, что Билл-стрит – название улицы, может быть, такая улица есть и во многих североамериканских городах, но что она есть в Мемфисе – это точно.

Я помню его музыку, подумал Стефан. Но образ отца, его лицо, его безумные идеалы уже успели вновь стушеваться в памяти, ускользнуть в темноту. Он вернулся ненадолго из мира теней, чтобы поведать мне, кем он был. Но теперь он снова там. Теперь единственное, что меня с ним связывает, – навечно застрявшие в памяти фрагменты мелодий. И может быть, эти мелодии в какой-то степени оправдывают его в моих глазах. Потому что негры, их музыка, их уклад жизни для нацистов были олицетворением варварства. Негры стояли гораздо ниже белой расы в их иерархии человечества. Несмотря на то что черный спортсмен Джесси Оуэн был несомненным героем Олимпиады тридцать шестого года в Берлине, Гитлер отказался пожать ему руку. Но отец любил музыку черных, любил блюзы. И не скрывал этого. Здесь была его слабинка, трещина в выстроенной им самим стене ненависти и презрения к людям другого сорта. Не знаю и никогда не узнаю, прав ли я. Но мне хочется, чтобы это было так.

Елена уже ждала его у подъезда. По дороге в Ландветтер они затеяли шутливый спор, кто из них больше рад этому путешествию – Елена, почти никогда не выезжавшая из Буроса, или Стефан, после разговора с врачом всерьез поверивший в свое выздоровление, – по словам врача, один курс лучевой терапии с последующей успешной операцией дал очень хорошие результаты. Вопрос, кто больше рад, так и остался без ответа. Впрочем, это была просто игра.

Они вылетели рейсом 7.35 на Лондон, аэропорт Гэтвик. Когда самолет круто взмыл в воздух и взял курс на море севернее Кунгсбакки, Елена схватила Стефана за руку – она боялась летать. Самолет прорезал мутный слой облаков, показалось солнце, и Стефан вдруг испытал чувство свободы. Шесть месяцев он жил под гнетом грызущего страха, не оставлявшего его почти никогда. Теперь страх прошел. Он знал, что стопроцентной гарантии, что он здоров и останется здоров, у него нет, – врач сказала, что они будут держать его под наблюдением пять лет. Но она же посоветовала начинать жить, как обычно, не искать симптомов и перестать культивировать в себе страх, живший в нем так долго. И лишь теперь, в самолете, он внезапно освободился от этого страха: оторвался, улетел.

Елена смотрела на него:

– О чем ты думаешь?

– О том, во что не решался верить уже полгода.

Она без слов взяла его за руку. У него чуть не вырвалось рыдание, но он удержался.

Самолет приземлился в Гэтвике. Пройдя паспортный контроль, они расстались, как и договаривались, – Елена хотела пожить пару дней у своего дальнего родственника из Кракова – у того была бакалейная лавка в одном из многочисленных лондонских пригородов. А Стефан собирался продолжить путешествие.

– Я все-таки не понимаю, зачем ты туда едешь.

– Я, несмотря ни на что, все-таки полицейский. Я хочу все понять до конца.

– Но преступника же взяли! Одного из них, по крайней мере. И женщина погибла? Ты знаешь причину, знаешь мотивы. Что тут еще доискиваться?

– Всегда остаются белые пятна. А может быть, это простое любопытство. Если и связанное с моей работой, то не напрямую.

Она смотрела на него изучающее:

– В газетах писали, что один из полицейских был ранен, а другой подвергался смертельной опасности. Не ты ли? Когда-нибудь я дождусь, что ты расскажешь мне все по-человечески?

Стефан не ответил, только развел руками.

– Ты сам не знаешь, зачем ты туда едешь? Правда? Или чего-то недоговариваешь? Почему не сказать все, как есть?

– Я работаю над этим. Учусь говорить все, как есть. Но в данном случае все обстоит именно так – хочу открыть последнюю дверцу и узнать, что за ней кроется.

Он провожал ее взглядом, пока она не исчезла в толпе. Потом пошел на международный терминал. В голове снова возникла утренняя мелодия. Самолет взлетел строго по расписанию, 10.25. Хриплый громкоговоритель сообщил, что им предстоит около двух часов полета. Он закрыл глаза и открыл их только тогда, когда колеса застучали по взлетной полосе аэродрома Инвернесс в Шотландии. Пока Стефан шел к старомодному аэровокзалу, он успел заметить, что воздух чистый и прозрачный, как в Херьедалене. Свег окружали темные волны лесов, здесь пейзаж был совсем другим. Высокие, четко очерченные горы на севере, луга и пастбища. Небо совсем близко. Он взял ключ от заранее заказанной машины, немножко нервничая из-за левостороннего движения, и поехал в Инвернесс. Дорога была узкой. Его раздражал разболтанный рычаг переключения скоростей, он даже подумал, не стоит ли вернуться и поменять машину, но потом плюнул. Много крутить баранку не придется, до Инвернесса и обратно, ну, может быть, съездить куда-то еще.

Заказанная через бюро путешествий гостиница по имени «Олд Бленд» находилась в самом центре городка. Он довольно долго добирался, пару раз путался в круговых развязках, заставляя встречные машины с визгом тормозить. Доехав наконец, он вздохнул с облегчением и поставил машину на стоянку перед трехэтажным, красного кирпича зданием. Еще одна гостиница, скорее всего последняя по счету в его поисках. Где теперь человек, называвший себя Фернандо Херейра, он не знал. Несколько дней назад позвонил Джузеппе из Эстерсунда и сказал, что ни шведской полиции, ни Интерполу выследить его не удалось. Он наверняка уже в Южной Америке, под другим именем, настоящим, и Джузеппе очень сомневался, что его когда-нибудь удастся найти. И даже если его удастся найти, вряд ли его выдадут шведским властям. Джузеппе пообещал держать его в курсе. Потом он поинтересовался, как Стефан себя чувствует. Когда Стефан сообщил ему результаты последних анализов, он обрадовался.

– Я же тебе говорил! – весело засмеялся он. – Если бы ты и умер за это время, то только от страха. Я никогда в жизни не видел такую жалкую и запуганную личность, как ты.

– Может быть, ты не так много видел личностей, приговоренных к смерти и уже с петлей на горле. Вернее, в горле. Хотя, с другой стороны, тебя тоже подстрелили. Как твое плечо?

Джузеппе внезапно посерьезнел.

– До сих пор не могу понять – неужели она стреляла, чтобы убить? Мне хочется верить, что это не так, но, наверное, да, так оно и есть.

– А как плечо?

– Как замороженное. Но сейчас получше.

– А Эрик Юханссон?

– Я слышал, он хочет хлопотать о досрочной пенсии. Эта история его прямо подкосила. Я его встретил несколько дней назад – худой как тень.

Джузеппе вздохнул:

– Все могло быть и хуже.

– Как-нибудь возьму Елену в кегельбан. Будем сшибать кегли и думать о тебе.

– Когда убили Молина, мы понятия не имели, что нас ждет, – сказал Джузеппе. – Что наткнемся на такой айсберг! Вся сеть этих организаций, и главное – фашизм жив. Выглядит чуть по-иному, но жив!

Под конец разговора они обменялись несколькими фразами о Магнусе Хольмстрёме. Через неделю начнется суд. Парень молчит, но доказательств более чем достаточно. Его ждет большой срок.

Все было позади, но осталась одна ниточка, и Стефан хотел ее размотать. Он даже Джузеппе об этом не сказал. Эта ниточка была здесь, в Инвернессе. Версия убийства отца, придуманная Вероникой Молин, ее единственная и не особенно настойчивая попытка увести их с правильного пути, никем не была принята всерьез. Но кто-то все-таки скрывался под инициалом «М» в дневнике Герберта Молина! Стефан обратился к инспектору по имени Эвелин, она уже давно работала в буросской полиции. Они вместе разыскали список английских полицейских, приезжавших в 1971 году в Бурос. И даже нашли фотографию – она висела на стене в архиве. Снимок был сделан прямо перед зданием полиции. На фото был Олауссон и четверо полицейских из Англии, из них две женщины. Старшую звали Маргарет Симмонс. Интересно, что на самом деле знала Вероника Молин о поездке отца в Шотландию? Она называла другое имя. В ее версии женщину звали Моника.

Герберта Молина на снимке не было. Но он был где-то рядом. Именно тогда, в ноябре 1971 года, он встретил женщину по имени Маргарет, год спустя поехал навестить ее в Шотландию и оставил об этом событии запись в дневнике. Долгие прогулки в Дорнохе, на побережье к северу от Инвернесса. Может быть, стоит туда съездить, посмотреть, где они гуляли. Но Маргарет Симмонс переехала оттуда после ухода на пенсию в 1980 году. Эвелин прилежно помогала ему в розысках, даже не спрашивая, зачем это нужно. И наконец, в начале февраля, примерно тогда, когда он начал верить, что победит болезнь и вернется на работу, она позвонила и торжествующе сообщила ее адрес и номер телефона в Инвернессе.

И вот он здесь. Собственно, он не строил никаких планов. Позвонить ей сначала или просто прийти и постучать в дверь? Маргарет Симмонс было восемьдесят лет. Она вполне может болеть, плохо себя чувствовать. Она вообще может его не принять.

Он вошел в вестибюль. Администратор, с трудом сдерживая могучий голос, приветливо показал ему его двенадцатый номер. На верхнем этаже, лифта нет, только скрипучая лестница. Он прошелся по мягкому ковру. Где-то был включен телевизор. Стефан подошел к окну. Снизу доносился шум уличного движения. Он поднял глаза и увидел горы, небо и море. Он открыл мини-бар, достал оттуда две крошечные бутылочки виски и выпил их, стоя у окна. Чувство свободы не покидало его, может быть, стало еще острее. Я возвращаюсь, подумал он. Я выжил. В старости буду вспоминать это время. Болезнь изменила мою жизнь, но не отняла ее.

Медленно вечерело. Он решил найти Маргарет Симмонс завтра. Над городом повис тихий моросящий дождь. Стефан вышел, спустился в гавань, наугад бродя от причала к причалу. Вдруг его охватило нетерпение. Время уходит, надо начинать работать. Все осталось при мне, а время уходит. Что это вообще за штука – время? Дыхание времени. Беспокойное дыхание, утро, переходящее в вечер и следующий день? Он не знал. Он вспоминал недели в Херьедалене, когда они сначала искали одного убийцу, потом двоих, как нечто почти нереальное. И потом – другое время, начавшееся девятнадцатого ноября, когда он в 9.15 переступил порог лучевого отделения. Как он сам представлял себе это? Как бы он обрисовал это время, если бы решил написать письмо самому себе? Никак. Время стояло неподвижно. Он жил так, как будто его тело было тюрьмой. И только в середине января, когда все – и облучение, и операция, – все было позади, к нему стало возвращаться чувство времени как чего-то подвижного, уходящего, чтобы никогда не возвратиться. Он зашел поесть в ресторанчик недалеко от гостиницы. Не успел взять в руки меню, как позвонила Елена:

– Ну как там в Шотландии?

– Замечательно. Только трудно ездить по левой стороне.

– Здесь идет дождь.

– Здесь тоже.

– Что ты делаешь?

– Собираюсь ужинать.

– Как движутся дела?

– Сегодня никак. Всем займусь завтра.

– Приезжай, как обещал.

– Конечно. Почему ты об этом говоришь?

– Во время болезни ты все время исчезал. Я не хочу, чтобы это опять повторилось.

– Я приеду, как сказал.

– Сейчас я буду есть настоящий польский ужин с родственниками. Я их раньше никогда не видела.

– Хотел бы я тоже там быть.

Она засмеялась:

– Врать ты не умеешь совершенно. Привет Шотландии!

Поев, он продолжил прогулку. Причалы, гавань, центр. Он сам не знал, куда идет и зачем, но какая-то неосознанная цель у него была.

Ночью Стефан спал как убитый.

На следующий день он встал очень рано. Над Ивернессом по-прежнему моросил дождь. После завтрака он набрал номер, найденный Эвелин. Ответил мужской голос:

– Симмонс.

– Меня зовут Стефан Линдман. Я ищу Маргарет Симмонс.

– По какому делу?

– Я из Швеции. Она была в Швеции в семидесятых годах. Я никогда с ней не встречался, но один полицейский, мой товарищ по службе, говорил мне о ней.

– Матери нет дома. Откуда вы звоните?

– Инвернесс.

– Она сегодня в Куллодене.

– А где это?

– Куллоден – поле битвы недалеко от Инвернесса. 1745 год. Последняя битва на шотландской земле. А что, в Швеции историю не учат?

– Шотландскую – недостаточно.

– Битва продолжалась полчаса. Шотландцы истекли кровью, англичане рубили всех, кто попадался на пути. Мама часто туда ездит. Три-четыре раза в год. Сначала гуляет по музею, там иногда бывают лекции с фильмами. Она говорит, что любит слушать голоса мертвых, лежащих в этой земле. Она считает, что таким образом готовится к смерти.

– А когда она приедет?

– К вечеру. Но она сразу ляжет спать. Как долго шведский полицейский собирается пробыть в Инвернессе?

– Завтра вечером уезжаю.

– Позвоните завтра с утра. Как, вы сказали, ваше имя? Стивен?

– Стефан.

Он повесил трубку. Стефан решил не ждать до завтра. Он спустился к администратору и попросил объяснить, как проехать в Куллоден. Тот одобрительно кивнул:

– Сегодня очень подходящий день. Погода точно такая же, как и в день битвы. Туман, сыро, ветерок.

Стефан выехал из Инвернесса. На этот раз он уже не путался на карусельных развязках. Он свернул с главной дороги и поехал по указателям. На стоянке виднелись два автобуса и несколько машин. Он огляделся. На поросшей вереском пустоши в нескольких сотнях метров друг от друга на шестах были укреплены два флага – красный и желтый. Он предположил, что там стояли войска. Вдали виднелись горы и сизая полоска моря. Неплохое место умирать выбрали полководцы для своих солдат, подумал он.

Он купил билет в музей. Там было довольно много школьников, два или три класса. Они толпились вокруг манекенов в мундирах, представляющих устрашающие сцены рукопашной битвы, и вели себя довольно шумно.

Он поискал взглядом Маргарет. Хотя снимок был сделан почти тридцать лет тому назад, он почему-то был уверен, что узнает ее. Но в музее ее не было. Он вышел и посмотрел, нет ли ее на поле. Но там было пусто. Только красный и желтый флаги полоскались на фоне серого неба. Стефан снова вошел в музей. Детей теперь вели в лекционный зал, и он пошел за ними. Не успел он зайти, как погас свет и засветился киноэкран. Он осторожно пробрался на свободное место в первом, ближайшем к выходу, ряду. Фильм продолжался минут тридцать, с оглушительными звуковыми эффектами. Когда зажегся свет, он остался сидеть. Дети толпились у выхода, учителя решительно, но не особенно успешно пытались их утихомирить.

Он огляделся. В заднем ряду сидела она. Он узнал ее сразу. На ней был черный дождевик. Она поднялась, опираясь на зонтик, и стала пробираться к выходу, выбирая место, куда поставить ногу. Она прошла мимо него, покосившись в его сторону. Он подождал, пока она выйдет, и пошел за ней. Дети куда-то исчезли. Около сувенирного киоска сидела пожилая дама с вязаньем. Из кафе поблизости доносились звуки радио и звон чашек.

Он пошел к выходу. Маргарет Симмонс направлялась к окружающей поле битвы невысокой стене. Он следовал за ней. Зонтик она не открыла, несмотря на то, что продолжал идти дождь. Он шел, размышляя, куда могла бесследно исчезнуть такая куча детей. Маргарет Симмонс пошла по одной из петляющих вокруг поля тропинок. Он решил, что действует правильно. Он должен узнать, почему Герберт Молин написал о ней в своем дневнике. Причем не просто написал – она была его единственной героиней. Там имелись короткие записи о том, как он перешел границу Норвегии, как ел мороженое и смотрел на девушек, потом страшные годы службы в СС – годы, превратившие его в подручного палача Вальдемара Леманна. И потом – Шотландия. Самый, пожалуй, подробный отрывок в дневнике. Гораздо подробнее и длиннее, чем, например, письма, которые он писал с фронта. Скоро он догонит ее и узнает последнюю загадку Герберта Молина.

Вдоль тропы тут и там стояли надгробные камни. Но это были памятники не отдельным павшим солдатам, а целым шотландским кланам, погибшим под огнем английской артиллерии. Маргарет Симмонс гуляет на поле битвы, подумал он. Герберт Молин тоже несколько лет провел на поле боя. Но там он не погиб ни от пули, ни от снаряда. Смерть нашла его в глуши Херьедалена.

Маргарет остановилась и склонилась над одним из памятников. Стефан тоже задержал шаг. Она поглядела на него и пошла дальше. Он шел за ней – шведский полицейский, которому еще не исполнилось сорок лет, и англичанка, когда-то тоже служившая в полиции, а теперь занятая последними приготовлениями к смерти.

Они вышли на середину пустоши, как раз на полпути между красным и желтым флагами, и тут она остановилась и повернулась к нему. Она не отводила взгляда. Стефан увидел, что она сильно накрашена, небольшого роста, худая. Она нетерпеливо постукивала зонтиком по земле:

– Вы меня преследуете? Кто вы?

– Меня зовут Стефан Линдман. Я из Швеции, полицейский. Как и вы сами когда-то.

Она поправила прядь волос:

– Тогда вы наверняка говорили с моим сыном. Никто, кроме него, не знает, что я здесь.

– Он был очень приветлив.

– Что вы хотите?

– Когда-то вы были в Швеции, в городе под названием Бурос. Небольшой город, две церкви, две площади, грязная речка. Это было двадцать восемь лет назад, в 1971 году. Вы тогда встречались с полицейским по имени Герберт Молин. А на следующий год он навещал вас в Дорнохе.

Она молча изучала его.

– Я бы хотела продолжить прогулку, – сказала она. – Я должна привыкнуть к мысли о смерти.

Она пошла дальше. Стефан пристроился рядом.

– С другой стороны, – сказала она. – Слева я не хочу никого видеть.

Он перешел на другую сторону.

– Герберт умер? – вдруг спросила она.

– Умер.

– Старость, – кивнула она. – В старости все почему-то хотят знать, не умер ли кто. Сам того не замечая, становишься идиотом.

– Герберт Молин был убит.

Она вздрогнула и остановилась. Стефану показалось, что его спутница близка к обмороку. Но она, постояв несколько мгновений, снова двинулась.

– Что случилось? – спросила она после паузы.

– Его настигло его прошлое, – сказал Стефан. – Ему отомстили за его преступление во время войны.

– Преступника поймали?

– Нет.

– Почему?

– Он скрылся. Мы даже не знаем его имени. У него был аргентинский паспорт на имя некоего Херейры, живет он, скорее всего, в Буэнос-Айресе. Но мы совершенно уверены, что это не настоящее имя.

– А что сделал Молин?

– Убил своего учителя танцев, потому что тот был еврей.

Она вновь остановилась и посмотрела на пустошь.

– На этом месте произошла довольно странная битва, – сказала она. – Даже и не битва. Все было кончено очень быстро.

Она показала пальцем:

– Вот с этой стороны стояли мы, шотландцы, с той – англичане. Они стреляли из пушек. Шотландцы гибли как мухи. Когда они наконец бросились в атаку, было слишком поздно. Через полчаса здесь лежали тысячи убитых и раненых. Впрочем, они до сих пор здесь лежат-

Она опять пошла.

– Герберт Молин вел дневник, – сказал Стефан. – В основном о войне. Он был нацистом и добровольно сражался в СС. Но вы это, наверное, знаете?

Она не ответила, по-прежнему шла, постукивая зонтиком.

– Я нашел дневник, завернутый в непромокаемый плащ, на том месте, где его убили. Дневник, несколько фотографий и писем. Единственное, о чем он пишет более или менее подробно, – о своей поездке в Дорнох весной 1972 года. Там написано, что он совершал долгие прогулки с «М».

Она поглядела на него с удивлением:

– Он не писал мое имя полностью?

– Там было только «М». И больше ничего.

– Что он писал?

– Что вы совершали долгие прогулки.

– И что еще?

– Ничего больше.

Она шла и молчала. Стефан ждал. Потом она снова остановилась.

– Вот тут погиб мой предок, – сказала она. – Я из клана Мак-Леод, хотя моя фамилия по мужу Симмонс. Конечно, я точно не знаю, где погиб Ангус Мак-Леод. Но решила, что здесь. Именно здесь, и нигде больше.

– Я не мог понять, – сказал Стефан. – Что произошло?

– Он в меня влюбился. Что, конечно, было глупо, но влюбленность всегда глупа. Все мужчины – охотники, не важно, что за дичь перед ними – зверь или женщина. Он был не особенно привлекателен. Старался скрыть полноту. К тому же я была замужем. Я очень испугалась, когда он вдруг позвонил и сказал, что он в Шотландии. Это был первый и последний раз в моей жизни, когда я врала мужу. Каждый раз, когда я встречалась с Гербертом, я говорила, что у меня сверхурочная работа. Он пытался уговорить меня поехать с ним в Швецию.

Они дошли до конца поля боя. Она двинулась по тропинке вдоль низкой каменной стены. Только когда они добрались до небольшой калитки в стене, почти у самого ее начала, она вновь повернулась к Стефану:

– Я обычно пью чай в это время, а потом еще немного гуляю. Вы составите мне компанию?

– С удовольствием.

– Герберт всегда предпочитал кофе. Одного этого достаточно – как я смогла бы жить с человеком, презирающим чай?

Они зашли в кафетерий. За одним из столиков сидела компания молодых людей в шотландских юбках. Они тихо беседовали. Маргарет прошла к столику у окна, откуда открывался вид на поле, на Инвернесс и далекое море.

– Мне он не нравился, – вдруг решительно сказала она. – Он был очень привязан ко мне, хотя я с самого начала сказала ему, что его поездка не имеет смысла. У меня уже был муж. Другой вопрос, что он много пил. Но он был отцом моего сына, а это важнее всего. Первое, что я сказала Герберту, когда он позвонил, – чтобы он опомнился и возвращался в Швецию. Я уже думала, что он уехал, но он позвонил опять – на этот раз в полицию. Я боялась, что он будет названивать мне домой, поэтому решила встретиться с ним. Тогда он мне все и рассказал.

– Что он нацист?

– Что он был нацистом. Он сообразил, должно быть, что здесь, в Англии, мы очень хорошо знали, что такое Гитлер. Он утверждал, что раскаялся в своих прошлых поступках.

– И вы ему поверили?

– Даже не знаю. Для меня важно было только одно – чтобы он поскорее уехал.

– Но прогулки все же продолжались?

– Он начал, по-моему, воспринимать меня как исповедницу. Подчеркивал, что все это было ошибкой юности. Помню, что я боялась, как бы он вдруг не упал на колени во время прогулки. Честно говоря, это было довольно противно. Он хотел, чтобы я его простила. Как будто бы я священник или могу говорить от имени всех, кто пострадал от Гитлера.

– И что вы ему сказали?

– Что я его слушаю. Но облегчить ему муки совести я не могу.

Шотландцы в юбках вышли из кафетерия. Дождь усилился и начал хлестать по стеклам. Она посмотрела на Стефана:

– Так это было неправдой?

– Что?

– Что он раскаялся?

– Я уверен, что он оставался нацистом до самой смерти. Его мучил страх, что его настигнет возмездие. Но убеждений он не сменил. Мало этого – он заразил ими и дочь. Дочь тоже мертва.

– Что произошло?

– Ее убили в перестрелке с полицией. Она чуть не убила меня…

– Я старый человек, – сказала Маргарет. – У меня есть время. Или, вернее, у меня очень мало времени. Но я хочу выслушать все от начала до конца. Первый раз в жизни мне стал интересен Герберт Молин.

Потом, когда Стефан уже летел в Лондон, где его ждала Елена, он вдруг подумал, что только тогда, когда, сидя в кафетерии музея в Куллодене, он рассказывал всю историю Маргарет, он сам впервые осознал, что за события разыгрались прошедшей осенью в Херьедалене. Он как бы увидел все снова, кровавое танго, следы палаточного лагеря у черной воды. И самое главное, увидел самого себя, несчастного, подавленного, увидел как бы свою тень, колеблющуюся за кулисами мрачного дела об убийстве, тень, от которой он сейчас так хотел избавиться.

Он закончил свое повествование. Они некоторое время сидели молча и смотрели в окно. Дождь понемногу стихал. Она ничего не спрашивала, сидела и потирала нос своими тонкими старческими пальцами. Посетителей в Куллодене в этот день было мало. Девушки за стойкой читали проспекты туристических бюро.

– Дождь кончился, – сказала она. – Я хочу продолжить свою прогулку среди мертвых, и мне было бы приятно, если бы вы составили мне компанию.

– Когда началась война, мне было двадцать, – помолчав, сказала Маргарет. – Я тогда жила в Лондоне. Прекрасно помню эту страшную осень 1940 года. Беспрерывный вой воздушной тревоги, когда знаешь, что многие погибнут в эту ночь, но не знаешь, будешь ли ты среди них или тебе повезет. Как будто раскрылись врата ада и зло, не просто зло, абсолютное зло хлынуло на землю. Это не самолеты были там, в небе, – бесы, с хвостами и когтями, они, хохоча, бросали на нас бомбы. Потом, когда я уже работала в полиции, я поняла, что людей, злых по природе, не существует или их очень мало. Но обстоятельства делают из них злодеев.

– Мне очень хотелось бы знать, как Герберт Молин воспринимал самого себя.

– Считал ли Герберт, что он злодей?

– Вот именно.

Она подумала, прежде чем ответить. Они остановились позади каменного кургана – ей понадобилось завязать шнурок. Он хотел ей помочь, но она, протестуя, покачала головой.

– Герберт считал себя жертвой, – сказала она. – Во всяком случае, в те часы, когда он мне исповедовался. Теперь я понимаю, что это была ложь, Но тогда я об этом не думала. Я страшно боялась, что он настолько ошалеет от любви, что встанет под моим окном и начнет выть на луну.

– Но не выл?

– Слава создателю, нет.

– Что он сказал вам на прощанье?

– «Пока». И ничего больше. Может быть, попытался поцеловать, я уже не помню. Я была очень рада, что он исчез.

– И потом вы никогда больше о нем не слышали?

– Никогда. До сегодняшнего дня, разумеется. Сегодня явились вы и рассказали мне всю эту странную историю.

Они вновь дошли до конца и повернули назад.

– Я никогда не считала, что нацизм умер с Гитлером, – сказала она. – Презрение к людям, расизм, людоедские идеи сегодня так же актуальны, как и тогда. У них, может быть, другие имена, другие методы. Сегодня войска не встречаются на поле боя. Ненависть находит другое выражение, она подспудна. Эта страна, да не только эта, вся Европа вот-вот лопнет от своего презрения к слабым, к беженцам – все того же расизма. Я вижу это повсюду. И все время спрашиваю себя – а можем ли мы этому противостоять?

Стефан открыл калитку. Но она не пошла за ним.

– Я побуду здесь еще немного. Еще не наговорилась с мертвыми. Ваша история очень и очень поучительна. Но я так и не получила ответ на вопрос, который вертится у меня на языке.

– Какой?

– Зачем вы приехали?

– Любопытство. Хотелось знать, что за человек скрывается за инициалом «М» в дневнике. Хотелось знать, зачем он ездил в Шотландию.

– И все?

– И все.

Она снова откинула волосы с лица и улыбнулась:

– Желаю успеха.

– В чем?

– Может быть, вы когда-нибудь его найдете. АронаЗильберштейна, того, кто убил Герберта.

– Значит, он вам рассказывал о том, что случилось в Берлине?

– Он говорил о своем страхе. У человека по имени Лукас Зильберштейн, у его учителя танцев, был сын по имени Арон. Герберт боялся мести и всегда думал, что она явится к нему именно в лице этого мальчика. Он запомнил его на всю жизнь, мне кажется, он ему даже снился. Я почти уверена, что это именно он выследил и убил Герберта.

– Арон Зильберштейн?

– У меня хорошая память. Он называл именно это имя. А теперь время попрощаться. Я пошла к погибшим. А вы возвращайтесь к живым.

Она шагнула вперед и потрепала его по щеке. Он проводил ее взглядом – она уверенно шла по полю. Потом исчезла из виду. Вместе с ней ушли воспоминания о прошлой осени в Херьедалене. Где-то в архивах эстерсундской полиции лежит дневник, когда-то завернутый в старый дождевик, несколько фотографий и письма. Теперь он встретился с Маргарет Симмонс, и она не только рассказала ему о поездке Герберта Молина в Шотландию, но и назвала имя человека, которого они знали как Фернандо Херейру.

Он зашел в музей и купил открытку. Сел на скамейку и написал несколько слов Джузеппе.

Джузеппе,

В Шотландии идет дождь, но здесь очень красиво. Человека, убившего Герберта Молина, зовут Арон Зильберштейн.

Привет,

Стефан.

Он поехал назад в Инвернесс. Администратор обещал отправить открытку.

Делать было нечего, только ждать. Он долго гулял, поужинал в том же ресторане, что и вчера, и вечером долго говорил с Еленой. Он очень соскучился по ней, и теперь ему почему-то было легко ей об этом сказать.

На следующий день он улетел в Лондон. Из Гэтвика взял такси в гостиницу, где она остановилась. Они провели в Лондоне еще три дня.

В понедельник семнадцатого апреля Стефан вышел на работу. Первым делом он зашел в архив, где на стене висел снимок английской делегации, сделанный в 1971 году. Он снял ее и убрал в ящик с другими фотографиями.

Поставил ящик на место в дальнем углу.

Глубоко вздохнул.

Надо было приступать к работе. Он мечтал о ней уже давно.

Конец

Послесловие

Перед вами – роман. Это значит, что я не описывал события, людей и пейзажи так, как они есть или какими они были. Я позволял себе передвигать перекрестки, перекрашивать дома, а главное, конструировать цепь вымышленных событий, когда в этом возникала необходимость. То же касается и моих персонажей. Не думаю, чтобы в эстерсундской полиции был человек по имени Джузеппе. Это только один пример. Это означает также, что ни один человек не должен узнавать себя в героях моей книги, хотя определенного сходства с живыми людьми мне вряд ли удалось избежать. И если это так, то, пожалуйста, будьте уверены – это чистая случайность.

Но то, что солнце в Херьедалене в ноябре встает примерно без четверти восемь – это абсолютно точно. Среди всех этих фантазий есть и абсолютно верные и недвусмысленные факты.

Рассказать об этих фактах, как вы понимаете, и было главным намерением автора.

Гётеборг, сентябрь 2000

Хеннинг Манкеллъ

Хеннинг Манкелль КИТАЕЦ

Часть I Безмолвие (2006)

Я, Биргитта Руслин, клянусь честью и совестью, руководствуясь разумом и совестью, во всех приговорах обеспечивать справедливость как бедному, так и богатому и судить по шведским законам и установлениям, никогда не извращать законы, не идти на поводу у родства, свойства, дружбы, зависти, недоброжелательства или боязни, ни под каким видом не брать ни мзду, ни подарки, не делать виновным невиновного и невиновным виновного. Ни до вынесения приговора, ни после я не сообщу ни идущим под суд, ни другим о совещаниях суда, происходящих за закрытыми дверями. Все это я обязуюсь неукоснительно соблюдать как честный и нелицеприятный судья.

Судебный кодекс, гл. 4, ст. 11

Присяга судьи

Эпитафия

1

Наст, стужа. Середина зимы.

В первых числах января 2006 года одинокий волк пересекает неразмеченную границу и по долине Вёулдал попадает из Норвегии в Швецию. Какой-то человек на снегоходе вроде бы замечает его неподалеку от Фьелльснеса, но волк исчезает в лесах к востоку, прежде чем удается выяснить, куда он направляется. В дальних норвежских долинах ему подвернулись остатки мерзлой лосиной туши, и он дочиста обгрыз кости. Однако с тех пор минуло уже два дня. Он опять изрядно проголодался и ищет пропитание.

Этот молодой самец отправился в странствие, чтобы отыскать для себя собственную территорию. И неуклонно продолжает путь на восток. Возле Невъерны, к северу от Линселля, волку попадается еще один мертвый лось. Целые сутки он отъедается, потом бежит дальше. Все время на восток. У Корбелё перебегает через замерзшую реку Юснан, а затем по извилистой тропе бежит вдоль берега к морю. Лунной ночью бесшумно пересекает мост у Ервсё и опять сворачивает в гущу лесов, простирающихся до самого моря.

Рано утром 13 января волк добирается до Хешёваллена, деревушки южнее Хансешё в Хельсингланде. Останавливается, принюхивается. Откуда-то тянет запахом крови. Волк глядит по сторонам. В домах живут люди. Но из труб не курится дым. И острый его слух не улавливает ни единого звука.

А пахнет в самом деле кровью, волк уверен. Стоя на опушке, пытается определить, с какой стороны идет запах. Потом медленно бежит по снегу. Запахом тянет от дома в конце деревни. Он настораживается — вблизи людей необходимы бдительность и терпение. Снова замирает. Запах идет из-за дома. Волк ждет. Но в конце концов двигается дальше. На задворках обнаруживает мертвое тело и тащит тяжелую добычу к опушке леса. Никто его по-прежнему не заметил, даже лая собак не слышно. Студеное утро тонет в полнейшем безмолвии.

На опушке волк приступает к трапезе. Мясо не мерзлое, кусать легко. А он очень голоден. Содрав кожаный сапог, принимается грызть лодыжку, прямо над стопой.

Ночью шел снег, потом перестал. А пока волк ест, на мерзлую землю опять начинают падать мелкие снежные хлопья.

2

Проснувшись, Карстен Хёглин вспомнил, что снилась ему фотография. Он неподвижно лежал в постели и чувствовал, как картинка возвращается, словно негатив из сна отправил копию в его сознание. Фото знакомое. Черно-белое, изображает мужчину, сидящего на старой железной кровати, на стене охотничье ружье, под ногами ночной горшок. Когда он впервые увидел этот снимок, его внимание привлекла печальная улыбка на губах старика, от которого веяло робостью и ожиданием. Много позже Карстену рассказали историю этой фотографии. Несколькими годами раньше во время охоты на морских птиц старик насмерть застрелил родного сына. С той поры ружье висело на стене, а старик превратился в полного нелюдима.

Карстен Хёглин подумал, что из великого множества виденных снимков и негативов именно этот ему не забыть никогда. Он был бы счастлив, если б сделал его сам.

Часы на ночном столике показывали половину восьмого. Обычно Карстен Хёглин просыпался ни свет ни заря. Но этой ночью спал плохо, кровать и матрас оказались очень неудобными. Расплачиваясь перед отъездом, он непременно попеняет администратору.

Настал девятый, и последний, день поездки, которую он предпринял благодаря гранту, обеспечившему возможность создать фотодокументацию о заброшенных деревнях и иных мелких поселках, что вот-вот опустеют. Сейчас он находился в Худиксвалле, и оставалось заснять еще одну деревеньку. О ней написал ему в письме кто-то из местных обитателей, прочитавший о его планах. Письмо произвело впечатление на Карстена Хёглина, и завершить поездку он решил именно там.

Он встал, раздвинул шторы. Ночью выпал снег. По-прежнему серый сумрак кругом, солнце еще не поднялось над горизонтом. Закутанная женщина проехала мимо на велосипеде. Карстен проводил ее взглядом, прикидывая, очень ли холодно на улице. Да нет, вряд ли — градусов пять мороза или семь, не больше.

Карстен Хёглин оделся и на весьма неторопливом лифте спустился в холл. Машину он вчера припарковал во дворе гостиницы, для надежности. Но кофры с фотопринадлежностями все ж таки забрал с собой в номер. Как всегда. Что может быть страшнее — подойти к автомобилю и обнаружить, что все фотокамеры украдены!

За стойкой портье сидела молоденькая девушка, не старше двадцати, небрежно накрашенная. Взглянув на нее, он решил жалоб не предъявлять. Все равно ведь не вернется в эту гостиницу.

В столовой, уткнувшись в газеты, завтракали несколько постояльцев. На миг Карстен почувствовал соблазн достать фотоаппарат и запечатлеть эту безмолвную сцену. Почему-то возникло ощущение, что вот это и есть Швеция. Молчаливые люди, склонившиеся над газетами и чашками с кофе, каждый со своими мыслями, со своей судьбой.

Отбросив размышления, он налил себе кофе, сделал два бутерброда, взял яйцо всмятку. А поскольку свободной газеты не нашлось, поел быстро. Он не любил сидеть за столом в одиночестве, без газеты или книжки.

На улице оказалось холоднее, чем Карстен рассчитывал. Став на цыпочки, он посмотрел на градусник за окном холла. Минус одиннадцать. К тому же мороз явно крепчает, подумал он. До сих пор зима была слишком теплая. А теперь вот пришли долгожданные холода. Разместив кофры на заднем сиденье, он врубил движок и принялся чистить лобовое стекло. На сиденье лежала карта. Еще вчера, закончив съемку деревни близ Хасселашё, он прикинул, как проехать к последнему объекту. Сперва по магистрали на юг, затем свернуть у Иггесунда в сторону Сёрфорсы. Дальше есть две возможности: можно либо с запада, либо с востока обогнуть озеро, которое называли то Стуршё, то Лонгшё, сиречь то Большое, то Длинное. На автозаправке у въезда в Худиксвалль говорили, что восточная дорога никуда не годится. Но все-таки он выбрал именно ее. Так быстрее. И освещение этим зимним утром на редкость красивое. Он прямо воочию видел отвесные столбы дыма из труб, поднимающиеся к небу.

Поездка заняла сорок минут. Он таки умудрился один раз заехать не туда: свернул на юг, в сторону Некшё.

Хешёваллен лежал в небольшой ложбине у озера, название которого Карстен не запомнил. Может, Хешё? Густые леса подступали к самой деревне, расположенной вдоль берегового откоса, по обе стороны дороги на Херьедален.

Карстен остановился у въезда в деревню и вышел из машины. Облака начали потихоньку расходиться. Похоже, со светом будет сложновато, вовсе не так выразительно. Он огляделся. Дома как дома, очень тихо кругом. Издали доносится слабый шум автомобилей на магистрали.

Охваченный безотчетной тревогой, он затаил дыхание, как обычно, когда толком не понимал, в чем дело.

Потом до него дошло. Печные трубы. Они холодные. Ни малейшего дымка, который бы так эффектно смотрелся на фотографиях, какие он надеялся отснять. Взгляд медленно скользнул по домам. Дорога расчищена, подумал он. Но ни печки, ни котлы никто не затопил. Ему вспомнилось письмо с рассказом о деревне. Тот человек писал о трубах, о том, как дома словно бы по-детски подавали один другому дымовые сигналы.

Карстен Хёглин вздохнул. Ох уж эти письма. Люди пишут не о том, что есть на самом деле, а о том, что, как им кажется, адресат хочет прочитать. Фотографируй теперь холодные трубы. Или, может, вообще плюнуть на всю затею? Никто ведь не заставляет его снимать Хешёваллен и его обитателей. У него и так достаточно фотографий увядающей Швеции, заброшенных усадеб, уединенных поселков, которые иной раз спасали немцы и датчане, устраивавшие там летние дачи, а не то они просто разрушались и исчезали с лица земли. Карстен решил уехать и опять сел в машину. Взялся за ключ зажигания, однако тотчас засомневался. Раз уж приехал в такую даль, то, наверно, стоит все-таки попытаться сделать несколько портретных фото местных жителей. Как-никак в первую очередь его интересовали лица. Много лет он занимался фотографией, и с каждым годом его все больше привлекали старики. Втайне Карстен Хёглин поставил себе задачу: прежде чем навсегда расстанется с камерой, он сделает альбом женских портретов. Его снимки поведают о той красоте, какую можно найти только в лицах по-настоящему старых женщин, где, подобно отложениям на камне, запечатлелись вся их жизнь и труд.

Карстен Хёглин постоянно высматривал лица, особенно стариковские.

Он снова вылез из машины, надел меховую шапку, достал «лейку М8», с которой не разлучался уже десять лет, и зашагал к ближайшему дому. Всего в деревушке было десять домов, в большинстве красные, некоторые с крытыми крылечками. Новый только один. Новый, конечно, условно, потому что, судя по внешнему виду, построен в 1950-х годах. У калитки Карстен остановился, взял фотоаппарат на изготовку. Табличка сообщала, что живет здесь семья Андрен. Он щелкнул несколько кадров, переустановил диафрагму и выдержку, испробовал разные ракурсы. Освещение по-прежнему слишком сумрачное. Вероятно, снимки получатся попросту размытые. Хотя как знать. Работа фотографа тем и хороша, что иной раз открываешь неожиданные секреты.

Карстен Хёглин нередко работал чисто интуитивно. Не сказать чтобы он наплевательски относился к необходимой проверке экспозиции. Но порой достигал поразительных результатов, поскольку устанавливал время выдержки не слишком точно. Импровизация составляла неотъемлемую часть работы. Как-то раз в Оскарсхамне на рейде стояло судно с поднятыми парусами. День тогда выдался погожий, с ярким солнцем. Но перед тем как сделать снимок, он вдруг решил дыхнуть на объектив, чтобы линза запотела. И на проявленном кадре явился из тумана корабль-призрак. Фотография удостоилась большого приза.

Он на всю жизнь запомнил эту идею.

Калитка открывалась с трудом, пришлось поднажать. На свежем снегу ни следа. И ни звука кругом, даже собаки не лают, подумал Карстен. Будто все вдруг ушли отсюда. Не деревня, а «Летучий голландец».

Он поднялся на крыльцо, постучал в дверь — раз и другой. Ни собаки, ни мяукающей кошки, безмолвие. Мгновенно нахлынула тревога. Что-то здесь определенно не так. Он снова постучал, громче, настойчивее. Подергал дверь — заперто. Старики — народ пугливый, подумалось ему. Запираются, боятся, что все, о чем пишут в газетах, произойдет именно с ними.

Карстен снова замолотил в дверь — без ответа. И решил, что дом, наверно, пустует.

Выйдя за калитку, он направился к соседнему дому. День мало-помалу прояснялся. Этот дом был желтого цвета. Замазка на окнах во многих местах еле держится, а то и вовсе отвалилась, в комнатах явно гуляют сквозняки. Прежде чем постучать, он тронул дверь. Тоже на замке. Постучал и сразу же замолотил кулаком, громко, с силой, не дав обитателям шанса отозваться. Но и тут, похоже, никого не было.

Нет, все-таки лучше, наверно, оставить это дело. Если он прямо сейчас сядет в машину, то уже во второй половине дня будет дома, в Питео. Магда, его жена, обрадуется. По ее мнению, он уже староват для разъездов, хотя ему только шестьдесят три. Но кой-какие легкие симптомы говорили, что у него развивается стенокардия. Врач рекомендовал осмотрительность в еде и побольше движения.

Однако домой Карстен не поехал. Обошел вокруг дома, попробовал другую дверь, которая, видимо, вела в прачечную за кухней. Тоже заперто. Тогда он, став на цыпочки, заглянул в ближайшее окно. В просвете между шторами виднелся телевизор. Следующее окно. Та же комната, тот же телевизор. На стене — коврик с изречением: «Иисус — твой лучший друг». Карстен уже собрался шагнуть к третьему окну, когда его внимание привлекло что-то лежащее на полу. Сперва он подумал, что там клубок ниток. Но затем сообразил, что это шерстяной носок, причем надетый на ногу. Он отступил от окна. Сердце билось как безумное. Глаза не обманули? Там в самом деле нога? Он вернулся к первому окну, только вот оттуда заглянуть в глубь комнаты не удавалось. Снова подошел к второму окну. Да, точно нога. Неподвижная. Кому она принадлежит — мужчине или женщине, — сказать затруднительно. Может, человек сидит на стуле, а может, лежит на полу.

Он постучал в окно, достаточно громко. Безуспешно. Достал мобильник, стал набирать номер полиции. Связь плохая, соединения не получилось. Он побежал к третьему дому, замолотил в дверь. И на сей раз никто не открыл. Словно в кошмарном сне, подумалось ему. У порога лежал скребок для ног. Он засунул его в щель возле замка, взломал дверь. С единственной мыслью — найти телефон. И только вбежав в дом, сообразил, что и тут, возможно, застанет ту же картину — мертвеца. В кухне на полу лежала старуха. Голова почти напрочь отрезана. Рядом разрубленная надвое собака.

С криком Карстен Хёглин бросился вон. Из передней он заметил на полу в гостиной, между столом и красным диваном в белом чехле, труп старика. Без одежды. Вся спина в крови.

Карстен Хёглин выбежал на улицу. Скорее прочь отсюда. На бегу он выронил фотокамеру, но останавливаться не стал. Его обуял ужас: казалось, вот сейчас кто-то незримый нападет сзади и зарубит его. Развернув машину, он погнал из деревни.

Только на магистрали остановился, дрожащими пальцами набрал номер полиции. И в тот самый миг, когда поднес телефон к уху, грудь пронзила страшная боль. Тот противник словно бы все-таки настиг его и ударил ножом.

В трубке откликнулся чей-то голос. Но говорить Карстен Хёглин не мог. Боль была настолько жестокая, что из горла вырвался лишь хриплый стон.

— Не слышу вас, — сказал женский голос.

Он попытался еще раз — опять только стон. Он умирал.

— Вы можете говорить громче? Я вас не слышу.

Отчаянным усилием воли он выдавил:

— Я умираю. Господи, я умираю. Помогите.

— Где вы находитесь?

Ответа она не дождалась. Карстен Хёглин уходил в вековечный мрак. В судорожной попытке избавиться от непереносимой боли, точно утопающий, который тщетно стремится вынырнуть на поверхность, он нажал на газ. Машина выехала прямиком на встречную полосу. Шофер небольшого грузовика, направлявшегося в Худиксвалль с грузом конторской мебели, затормозить не успел, они столкнулись. Шофер вылез из кабины, пошел посмотреть, что там с водителем легковушки. Тот лежал, уронив голову на руль.

Шофер грузовика был родом из Боснии и по-шведски говорил плохо.

— Как вы? — спросил он.

— Деревня, — прошептал Карстен Хёглин. — Хешёваллен.

Это были последние слова в его жизни. Когда приехали полиция и «скорая», он уже скончался от тяжелого сердечного приступа.

Поначалу все недоумевали насчет случившегося. Никому и в голову прийти не могло, какова была истинная причина внезапного сердечного приступа, жертвой которого стал водитель темно-синего «вольво». Только когда Карстена Хёглина увезли и аварийщики занялись изрядно пострадавшим мебельным грузовичком, один из полицейских потрудился выслушать то, что пытался сообщить босниец-шофер. Звали полицейского Эрик Худден, и он не любил без крайней необходимости беседовать с людьми, плохо говорящими по-шведски. Их рассказы как бы утрачивали важность от недостатка умения облечь свои мысли в слова. Начал он конечно же с проверки на алкоголь. Шофер оказался трезв, анализатор светился зеленым, права тоже были в полном порядке.

— Он пытался что-то сообщить, — сказал шофер.

— Что именно? — недовольно буркнул Эрик Худден.

— Что-то про Херё. Наверно, место такое?

Эрик Худден, выросший в здешней округе, нетерпеливо покачал головой:

— Нет тут никакого Херё.

— Может, я не расслышал? Может, там еще «ш» было? Хершё?..

— Хешёваллен?

Шофер кивнул:

— Ага, так он и сказал.

— Что он имел в виду?

— Не знаю. Умер он.

Эрик Худден сунул блокнот в карман. Он не записал, что сказал шофер. Когда полчаса спустя аварийщики увезли разбитый грузовик, а вторая полицейская машина забрала боснийца-шофера на допрос в управление, Эрик Худден сел в патрульный автомобиль, собираясь вернуться в Худиксвалль. Он был не один, за рулем сидел его напарник Лейф Иттерстрём.

— Давай заедем в Хешёваллен, — вдруг сказал Эрик Худден.

— Зачем? Разве кто поднимал тревогу?

— Просто хочу кое-что проверить.

Эрик Худден был старшим. И славился немногословием и упрямством. Лейф Иттерстрём свернул в сторону Сёрфорсы. Вот и Хешёваллен; Эрик Худден велел сбросить скорость и медленно проехать по деревне. Он так и не объяснил коллеге, зачем понадобилось делать такой крюк.

— Пусто, народу никого, — заметил Лейф Иттерстрём, когда они медленно ехали мимо домов.

— Езжай обратно, — сказал Эрик Худден. — Так же медленно.

Потом он велел Лейфу Иттерстрёму остановиться. Что-то привлекло его внимание. Что-то в снегу возле одного из домов. Худден вылез из машины, подошел ближе. И внезапно замер, вытащил оружие. Лейф Иттерстрём выскочил следом, тоже достал оружие.

— Что тут?

Эрик Худден не ответил. Осторожно двинулся вперед. Снова замер, наклонился, словно от боли в груди. Вернувшись к машине, он был бледен как мел.

— Там мертвец. Зарубили его. Кой-чего недостает.

— Ты о чем?

— Одной ноги нету.

Оба замолчали. Стояли и смотрели друг на друга. Потом Эрик Худден сел в машину, взял рацию и попросил соединить его с Виви Сундберг, которая, как он знал, дежурила в этот день. Она тотчас ответила.

— Это Эрик. Я в Хешёваллене.

Он прямо слышал, как Виви роется в памяти. В здешних местах много населенных пунктов с похожими названиями.

— К югу от Сёрфорсы?

— Точнее, к западу. Но возможно, я ошибаюсь.

— Что случилось?

— Не знаю. Только здесь в снегу лежит мертвец без одной ноги.

— Повтори еще раз.

— Мертвец. В снегу. Похоже, его зарубили. Одной ноги нет.

Они хорошо знали друг друга. Виви Сундберг ни секунды не сомневалась, что Эрик Худден не преувеличивает, сколь ни невероятно звучит его рассказ.

— Выезжаем, — сказала Виви Сундберг.

— Звони в Евле криминалистам.

— Кто с тобой?

— Иттерстрём.

Она задумалась:

— Разумная версия есть?

— В жизни не видел ничего подобного.

Эрик знал, Виви поймет. Он так давно служил в полиции, что, кажется, видел все людские беды и все беспредельное насилие.

Через тридцать пять минут вдали послышался вой сирен. Эрик Худден вообще-то хотел вместе с Иттерстрёмом опросить ближайших соседей. Но Иттерстрём наотрез отказался: надо, мол, дождаться подкрепления. А поскольку Эрик Худден не хотел входить в дом один, они остались у машины и за все время ожидания не проронили ни слова.

Из первого подъехавшего автомобиля вылезла Виви Сундберг. Крупная женщина лет пятидесяти. Те, кто был с нею знаком, знали, что, несмотря на внешнюю неуклюжесть, она сильная и выносливая. Несколько месяцев назад догнала и повязала двух двадцатилетних взломщиков. Поначалу они на бегу смеялись над ней. Но через несколько сотен метров им стало не до смеху, потому что она схватила обоих.

Волосы у Виви Сундберг были рыжие. Четыре раза в год она ходила к дочери, державшей парикмахерскую, и подкрашивала свою рыжую шевелюру.

Родилась она в крестьянской усадьбе под Хармонгером и ухаживала за родителями, пока они не состарились и не умерли. Тогда она взялась за свое образование, а через несколько лет подала заявление в Полицейскую академию и, к превеликому своему удивлению, была принята. Все диву давались, почему, собственно, ее зачислили, при этакой комплекции. Но вопросов не задавали, а она сама не рассказывала. Когда кто-нибудь из коллег, обычно мужчин, заводил речь о похудании, Виви раздраженно ворчала. Замужем она побывала дважды. Сперва за рабочим из Иггесунда. От него родила дочку, Элин. Он погиб в результате несчастного случая на заводе. Через несколько лет Виви вышла замуж второй раз, за водопроводчика из Худиксвалля. Но брак просуществовал менее двух месяцев: муж разбился на машине, на зимнем шоссе между Дельсбу и Бьюрокером. После этого она жила одна. Хотя среди коллег ходил слух, будто у нее есть друг где-то на островах Греческого архипелага. Туда она дважды в году ездила в отпуск. Впрочем, никто не знал, правдив этот слух или нет.

Виви Сундберг была дельным полицейским. Ей хватало и упорства, и недюжинных аналитических способностей, чтобы не упустить даже самую крохотную зацепку, которая могла оказаться единственной ниточкой в расследовании преступления.

Она пригладила волосы, посмотрела на Эрика Худдена, стоявшего перед нею.

— Покажешь?

Они прошли к мертвецу. Виви Сундберг, скривившись, присела на корточки.

— Медик приехал?

— Она уже в пути.

— Она?

— Вместо Хуго. Он лег на операцию по поводу опухоли.

На миг Виви Сундберг забыла об окровавленном трупе в снегу.

— Хуго болен?

— Рак у него. Ты не знала?

— Нет. Где?

— Желудок. Но говорят, без метастаз. Его замещает сотрудница из Упсалы. Валентина Миир. Так вроде ее зовут.

— И она едет сюда?

Эрик Худден окликнул Иттерстрёма, который, стоя возле одной из машин, пил кофе. Тот подтвердил, что судмедэксперт скоро прибудет.

Виви Сундберг принялась скрупулезно осматривать труп. Каждый раз, когда она стояла перед жертвой убийства, ее охватывало ощущение бессмысленности. Оживить мертвеца невозможно, в лучшем случае удастся разве что установить причины преступления и отправить убийцу за решетку или под замок в психушку.

— Зверское убийство, — сказала она. — Преступник действовал большим ножом. Или штыком. Или, может, мечом. Я вижу как минимум десять ран, и почти все предположительно смертельные. Но что случилось с ногой, мне непонятно. Нам известно, кто этот человек?

— Пока нет. Все дома на вид пустые.

Виви Сундберг выпрямилась, внимательно огляделась по сторонам. Дома словно бы в ожидании глазели на нее.

— Ты стучал?

— Решил повременить. Тот, кто это сделал, возможно, еще здесь.

— Ты правильно поступил.

Она подозвала Иттерстрёма, который поспешно бросил в снег стаканчик из-под кофе.

— Пошли, — сказала Виви. — Здесь должны быть люди. Деревня не заброшена.

— Никто не выходил.

Виви Сундберг снова посмотрела на дома, на заснеженные палисадники, на дорогу. Достала пистолет и направилась к ближайшей постройке. Остальные последовали за ней. Было самое начало двенадцатого.

То, что произошло дальше, войдет в историю шведской полиции. Трое полицейских обнаружили нечто беспримерное, до сих пор неслыханное в криминальной истории Швеции. С оружием на изготовку они ходили из дома в дом. И везде находили трупы — людей, зарезанных кошек и собак и даже обезглавленного попугая. В общей сложности девятнадцать убитых, все в годах, кроме мальчика лет двенадцати. Одни убиты во сне, в постели, другие лежали на полу или сидели на стульях у кухонных столов. Одна старушка умерла с расческой в руках, один мужчина — возле плиты с опрокинутым кофейником. В одном доме они нашли двоих людей, связанных вместе. И все убитые подверглись одинаково зверскому насилию. Словно кровавый ураган промчался среди этих стариков, которые аккурат собирались вставать с утра пораньше. Поскольку деревенские старики привыкли вставать ни свет ни заря, Виви Сундберг решила, что убийство произошло на исходе ночи, перед рассветом.

Виви Сундберг не оставляло ощущение, будто ее голова насквозь пропитана кровью. Она вся дрожала от потрясения, но тем не менее сохраняла холодный рассудок. Смотрела на мертвые, изуродованные тела как бы в бинокль, не подходя слишком близко.

Вдобавок запах. Хотя тела едва успели остыть, они уже источали сладковато-горький, въедливый запах. Находясь в доме, Виви дышала ртом, а выйдя на улицу, судорожно вдыхала воздух полной грудью. Шагнуть через порог следующего дома — все равно что приготовиться к чему-то почти неодолимому.

Все, что она видела, переходя от трупа к трупу, свидетельствовало о лютой ярости, и все удары были нанесены острым как бритва клинком. Список, который она составила в тот же день и никогда никому не показывала, состоял из коротких заметок, точно описывавших то, что она увидела.

Дом № 1. Убитый пожилой мужчина, полураздетый, рваная пижама, тапки, полулежит на лестнице с второго этажа. Голова почти отделена от тела, большой палец левой руки в метре от трупа. Убитая пожилая женщина, в ночной рубашке, живот вспорот, часть кишок вывалилась наружу, вставные зубы разбиты.

Дом № 2. Двое убитых — мужчина и женщина, оба старые, минимум лет восьмидесяти. Трупы найдены в двуспальной кровати на нижнем этаже. Женщина, вероятно, убита во сне, ударом, рассекшим тело от левого плеча через грудь до правого бедра. Мужчина пытался защищаться молотком, но руку ему отрубили, горло перерезано. Примечательно, что тела связаны. Такое впечатление, что мужчина был еще жив, когда его связали, а женщина мертва. Доказательств у меня, разумеется, нет, просто наитие. В маленькой спальне — мертвый мальчик. Убит, вероятно, во сне.

Дом № 3. Одинокая женщина, убитая, на полу в кухне. Рядом разрубленная собака неопределенной породы. Позвоночник у женщины, похоже, перебит в нескольких местах.

Дом № 4. Убитый мужчина в передней. Одет в брюки и рубашку, босой, судя по всему, пытался оказать сопротивление. Тело рассечено в области живота почти пополам. В кухне на стуле — убитая женщина. Два или, возможно, три рубящих удара нанесены по голове.

Дом № 7. Две пожилые женщины и старик, убиты в своих постелях на верхнем этаже. Впечатление: они не спали, сознавали происходящее, но среагировать не успели. На кухне зарезанная кошка.

Дом № 8. Пожилой мужчина, убитый возле дома, одна нога отсутствует. Две обезглавленные собаки. На лестнице мертвая женщина, страшно изувеченная.

Дом № 9. Четверо убитых в гостиной на нижнем этаже. Полуодеты, с кофейными чашками, радио включено — первая программа. Три пожилые женщины и один мужчина. У всех головы лежат на коленях.

Дом № 10. Двое очень старых людей, мужчина и женщина, убиты в своих постелях. Не могу сказать, понимали ли они, что происходит.

К концу списка Виви была уже не в силах вспоминать все подробности. И тем не менее увиденное останется в памяти навсегда — взгляд, брошенный в преисподнюю.

Она нумеровала дома, где были найдены жертвы. Но не в том порядке, в каком они стояли в деревне. Когда в своем жутком обходе они добрались до пятого дома, то наткнулись на жизнь. Еще во дворе услышали музыку, долетавшую из комнат. Иттерстрём утверждал, что это вроде как Джими Хендрикс. Виви Сундберг знала имя гитариста, а Эрик Худден понятия не имел, о ком они толкуют. Он предпочитал Бьёрна Шифса.

Прежде чем войти, они подозвали двоих полицейских, которые ставили ограждение. Ленты не хватило, пришлось звонить в Худиксвалль, чтобы привезли еще несколько рулонов. С оружием на изготовку подошли к входной двери. Эрик Худден постучал. Дверь открыл полуодетый длинноволосый мужчина. При виде направленных на него пистолетов он испуганно попятился. Виви Сундберг опустила оружие, увидев, что он не вооружен.

— Вы один в доме?

— С женой, — ответил мужчина дрожащим голосом.

— Больше никого?

— Никого. А что случилось?

Виви Сундберг сунула пистолет в кобуру, знаком велела остальным сделать то же самое.

— Зайдемте в дом, — сказала она полуодетому мужчине, который трясся от холода. — Как вас зовут?

— Том.

— А дальше?

— Ханссон.

— Зайдемте в дом, Том Ханссон. А то, чего доброго, простудитесь.

Музыка в доме гремела вовсю. Виви Сундберг решила, что в каждой комнате спрятаны динамики. Следом за хозяином она прошла в неприбранную гостиную, где на диване сидела женщина в ночной рубашке. Том Ханссон убавил громкость и сел на брюки, брошенные на спинку стула. Он и его жена, похоже, немного постарше, чем Виви Сундберг, за шестьдесят.

— Что случилось? — испуганно спросила женщина.

По ее выговору Виви Сундберг сразу поняла, что она из Стокгольма. Видно, горожане, из той эпохи, когда молодежь переезжала в деревню, чтобы вести простую жизнь. Лучше перейти прямо к делу. Страшные находки, только что сделанные Виви и ее коллегами, внушили ей ощущение, что необходимо спешить. Есть все основания предположить, что тот или те, кто совершил эти злодеяния, могут устроить новую резню.

— Некоторых ваших соседей нет в живых, — сказала Виви Сундберг. — Сегодня ночью в деревне произошло нечто ужасное. Поэтому очень важно, чтобы вы ответили на наши вопросы. Как вас зовут?

— Нинни, — сказала женщина на диване. — Херман и Хильда погибли?

— Где они живут?

— В доме слева.

Виви Сундберг кивнула:

— Увы, да. Они убиты. И не только они. Похоже, убиты многие в деревне.

— Если это шутка, то не слишком удачная, — сказал Том Ханссон.

На миг Виви Сундберг потеряла самообладание:

— У меня нет времени на пустые разговоры! Я пришла задать вопросы и услышать ваши ответы. Конечно, я понимаю, вам трудно поверить, но тем не менее это правда. Страшная правда. Как прошла ночь? Вы что-нибудь слышали?

Мужчина сел на диван рядом с женой.

— Мы спали.

— И ничего не слышали?

Оба покачали головой.

— Вы даже не заметили, что в деревне полно полиции?

— Когда музыка включена на полную громкость, нам тут ничего не слышно.

— Когда вы последний раз видели соседей?

— Если вы о Хермане и Хильде, то вчера, — ответила Нинни. — Мы обычно встречаемся, когда гуляем с собаками.

— У вас есть собака?

Том Ханссон кивнул в сторону кухни:

— Он совсем старый и ленивый. Не встает, даже когда чужие приходят.

— Ночью он не лаял?

— Он никогда не лает.

— В котором часу вы встречались с соседями?

— Вчера, около трех. Только с Хильдой.

— С ней все было как обычно?

— У нее болела спина. А Херман, должно быть, сидел на кухне, решал кроссворды. Его я не видела.

— А как насчет остальных в деревне?

— Да всё вроде было как всегда. Тут ведь одни старики живут. И в холода носа из дому не кажут. Весной и летом мы видимся чаще.

— Дети здесь есть?

— Нет, детей нету.

Виви Сундберг помолчала, думая об убитом мальчике.

— Это правда? — спросила женщина на диване. Она явно была до смерти напугана.

— Правда. Я сказала вам все как есть. Очень может быть, что все в деревне мертвы. Кроме вас.

Эрик Худден, стоявший у окна, медленно обронил:

— Неверно.

— Ты о чем?

— Мертвы не все. Вон кто-то идет по дороге.

Виви Сундберг подбежала к окну. И увидела, что привлекло внимание Эрика Худдена.

На дороге стояла женщина. Очень старая, в купальном халате и резиновых сапогах. Руки сложены как для молитвы.

Виви Сундберг затаила дыхание. Женщина не двигалась.

3

Том Ханссон подошел к окну, стал рядом с Виви Сундберг.

— Это же Юлия, — сказал он. — Мы иной раз находим ее на улице без пальто. Хильда и Херман обычно присматривают за ней в отсутствие социальных работников.

— Где она живет? — спросила Виви Сундберг.

Том показал на второй дом от края деревни и продолжал:

— Мы прожили здесь почти двадцать лет. По плану сюда должны были приехать и другие. Но в итоге перебрались одни мы. Юлия тогда была замужем. Мужа ее звали Руне, водителем работал на лесоповале. И однажды у него лопнула аневризма аорты. Он умер прямо в кабине. После этого она стала чудная. Как пыльным мешком ушибленная. А потом и вовсе впала в детство. Мы решили, что нельзя отказывать ей в праве умереть здесь. Двое детей навещают ее раз в год. Ждут скромного наследства, но о ней не заботятся.

Вместе с Эриком Худденом Виви Сундберг вышла на улицу. Старая женщина неподвижно стояла на дороге. Когда Виви Сундберг остановилась прямо перед нею, она подняла глаза. Но ничего не сказала. И не сопротивлялась, когда они с Эриком Худденом отвели ее домой. Там было чисто прибрано. На стене рамки с фотографиями покойного мужа и двоих детей, которые о ней забыли.

Впервые после приезда в Хешёваллен Виви Сундберг достала блокнот. Эрик Худден быстро прочел бумагу с ведомственными печатями, которую нашел на кухонном столе.

— Юлия Хольмгрен, — сказал он. — Восемьдесят семь лет.

— Пусть кто-нибудь позвонит в социальную службу. Меня не интересует, когда у них визит по расписанию. Они обязаны немедля о ней позаботиться.

Старуха сидела за кухонным столом, смотрела в окно. Тяжелые тучи нависли над всей округой.

— Попробуем расспросить ее?

Виви Сундберг покачала головой:

— Нет смысла. Что она скажет?

Она сделала Эрику Худдену знак оставить ее одну. Он вышел во двор. А Виви шагнула в гостиную, остановилась посреди комнаты и закрыла глаза. Скоро ей придется как-то осмыслить весь этот кошмар. Надо отыскать какую-нибудь отправную точку.

Глядя на старуху, Виви Сундберг почувствовала, как в мозгу шевельнулась смутная догадка. Но ухватить ее не сумела. Неподвижно постояла, потом открыла глаза, попробовала думать логически. Что произошло этим январским утром? Множество убитых людей в уединенной деревушке. Вдобавок убитые животные. Все говорило об огромной ярости. Мог ли все это учинить один-единственный преступник? Или их было несколько, они явились в деревню ночью и, устроив кровавую расправу, скрылись? Нет, пока слишком рано. Ответов нет, есть только немногочисленные обстоятельства да множество убитых. А еще — «последние могикане», хиппи, когда-то переехавшие из Стокгольма. Да слабоумная старуха, которая имела привычку выходить на дорогу в ночной рубашке.

Отправная точка все-таки есть, подумала Виви. Не все обитатели мертвы. По крайней мере трое остались живы. Почему? Случайно? Или это что-то означает?

Виви Сундберг не двигалась еще несколько минут. Смотрела в окно: приехали криминалисты из Евле и женщина, по-видимому судмедэксперт. Она глубоко вздохнула. Что ж, пора, придется командовать. Даже если это преступление привлечет большое внимание, причем, скорее всего, не только в Швеции, она должна хотя бы на время взять ответственность на себя. Но надо сегодня же запросить помощь из Стокгольма. Давным-давно, на заре своей полицейской карьеры, она мечтала работать в Государственной уголовной комиссии, которая славилась четкими и организованными расследованиями убийств. Сейчас ей хотелось, чтобы эта комиссия поскорее пришла ей на выручку.

Достав мобильник, Виви Сундберг набрала номер. Ответили не сразу:

— Стен Робертссон.

— Это Виви. Ты занят?

— Как обычно, я же прокурор. Чем могу быть полезен?

— Я в деревне под названием Хешёваллен. Ты знаешь, где это? Неподалеку от Сёрфорсы.

— У меня карта на стене. Что случилось?

— Сперва найди это место.

— Тогда погоди немного.

Он отложил телефон. Интересно, какова будет его реакция, подумала Виви. Никто из нас в жизни не сталкивался ни с чем подобным. Ни один полицейский в этой стране, да и во многих других странах тоже. Каждый раз нам кажется, что страшней некуда. Однако границы кошмара постоянно отодвигаются. Нынче вот такое. А что будет завтра? Или через год?

Робертссон снова взял трубку:

— Нашел. Это не заброшенная деревня?

— Не вполне. Но похоже, очень скоро станет заброшенной. Хоть и не по причине отъезда обитателей.

— Что ты имеешь в виду?

Виви Сундберг постаралась как можно подробнее объяснить, что случилось. Робертссон слушал не перебивая. Только дышал в трубку.

— Прикажешь поверить? — спросил он, когда она замолчала.

— Да.

— Уму непостижимо.

— Вот именно. Дело настолько серьезное, что ты как прокурор должен немедля взять на себя руководство дознанием. Мало того, тебе необходимо приехать сюда. И своими глазами увидеть, с чем я тут столкнулась.

— Я приеду. Подозреваемые есть?

— Нет.

Стен Робертссон кашлянул. Однажды он конфиденциально сообщил Виви Сундберг, что страдает из-за смолы в легких, потому что был заядлым курильщиком, а в пятьдесят лет резко бросил. Они с Робертссоном были не просто ровесники, но даже родились в один день — 12 марта.

Разговор закончился. А Виви Сундберг так и стояла, мучаясь сомнениями, не шла на улицу. Надо сделать еще один звонок. Прямо сейчас, потом времени не будет.

Она набрала номер.

— Салон-парикмахерская Элин.

— Это я. Минутка найдется?

— Только минутка. У меня две клиентки под сушкой. Что случилось?

— Я в деревне, в нескольких десятках километров от города. Здесь произошло нечто ужасное. Поднимется большой переполох. У меня ни секунды спокойной не будет.

— А что стряслось-то?

— Убито множество стариков. Надо надеяться, это дело рук безумца.

— Почему «надо надеяться»?

— Потому что если орудовал нормальный человек, то все это вообще уму непостижимо.

— Больше ничего не скажешь? Где ты?

— Времени нет рассказывать. Я хочу попросить тебя об услуге. Позвони в турбюро насчет моей поездки на Лерос. Я сделала заказ на прошлой неделе. Если отменить сейчас, я не потеряю деньги.

— Конечно позвоню. Тебе там ничего не угрожает?

— Вокруг полно людей. Можешь заняться клиентками. Пока они не сварились.

— Ты забыла, что записана у меня на завтра?

— Вычеркни. Скорее всего, я поседею от того, чем должна здесь заниматься.

Виви Сундберг спрятала телефон в карман и вышла на улицу. Больше тянуть нельзя. Двое криминалистов и судмедэксперт ждут ее на дороге.

— Я не стану ничего описывать на словах, — сказала она. — Вы должны сами увидеть. Начнем с человека, который лежит вон там, в снегу. Потом обойдем дом за домом. Сами решите, сколько вам нужно помощников. Место преступления очень велико. Второго такого вы, вероятно, не увидите никогда. И хотя осмыслить весь этот кошмар почти невозможно, надо попытаться смотреть на это как на начальную стадию обычного расследования.

У всех возникли вопросы. Но отвечать Виви Сундберг не стала. Самое главное сейчас — увидеть все собственными глазами. Со своей свитой она переходила от одного страшного места к другому. Когда подошли к третьему дому, Лённгрен, старший из криминалистов, сказал, что прямо сейчас вызовет по телефону подкрепление. Возле четвертого дома судмедэксперт последовала его примеру. Закончив обход, они опять собрались на дороге. К тому времени объявился первый репортер. Виви Сундберг велела Иттерстрёму проследить, чтобы никто не вступал с ним в разговоры. Она сама им займется, как толькобудет время.

Те, что стояли вокруг нее на заснеженной дороге, были бледны и молчаливы. Ни один не мог осмыслить масштабы увиденного.

— Вот такие дела, — сказала Виви Сундберг. — Всему накопленному нами опыту и способностям брошен вызов, какого мы даже представить себе толком не можем. Это расследование станет центром внимания СМИ, и не только в Швеции. На нас будут давить, требуя раскрыть дело в кратчайшие сроки. Надо лишь надеяться, что преступник или преступники оставили следы, которые позволят в скором времени взять их под стражу. Давайте возьмем себя в руки и вызовем сюда тех, кто нам нужен. Прокурор Робертссон уже выехал сюда. Я хочу, чтобы он сам все увидел и непосредственно включился в работу как руководитель дознания. Вопросы есть? Если нет, за дело.

— Пожалуй, у меня есть вопрос, — сказал Лённгрен.

Виви Сундберг считала этого невысокого худого человека весьма квалифицированным криминалистом. Правда, был у него один недостаток: часто он работал раздражающе медленно — для тех, кто ждал результатов.

— Задавай!

— Есть ли риск, что этот психопат — коль скоро он психопат — продолжит злодейства?

— Риск есть, — ответила Виви Сундберг. — Поскольку нам ничего не известно, надо исходить из того, что случиться может все.

— Народ в деревнях перепугается, — продолжал Лённгрен. — В порядке исключения я рад, что живу в городе.

Группа на дороге разделилась. И как раз в эту минуту подъехал Стен Робертссон. Репортер, топтавшийся за ограждением, устремился к нему, как только он вылез из машины.

— Не сейчас! — крикнула Виви Сундберг. — Вам придется подождать.

— Может, скажете что-нибудь, Виви, а? Обычно вы не такая невозможная.

— А сейчас вот такая.

Ей не нравился этот репортер, работавший для «Худиксвалльс тиднинг». Он взял в привычку писать всякие инсинуации насчет полиции. Но больше всего ее, пожалуй, раздражало, что зачастую критика была вполне справедлива.

Робертссон мерз в своей чересчур тонкой куртке. Тщеславный, мелькнуло в голове у Виви, вон и шапку не носит, потому что ходят слухи, будто от этого быстрее лысеют.

— Ну, рассказывай.

— Нет. Идем со мной.

В третий раз за утро Виви ходила от одного места преступления к другому. Робертссону дважды пришлось выскакивать на улицу, так как его выворачивало наизнанку. Она терпеливо ждала. Важно, чтобы прокурор понял, каким расследованием будет руководить. Может, эта задача ему вообще не по плечу. Хотя из всех здешних прокуроров он самый подходящий. Если вышестоящая инстанция не предпочтет назначить кого-нибудь более опытного.

Когда они наконец опять вышли на дорогу, Виви предложила сесть в ее машину. Там был термос с кофе, прихваченный из управления.

Робертссон был потрясен. Рука с кофейной кружкой дрожала.

— Ты видела что-либо подобное?

— Такого никто не видел.

— Кто, кроме психопата, мог это содеять?

— Мы не знаем. Сейчас необходимо зафиксировать все следы и работать без предвзятости. Я велела криминалистам запросить подмогу, если нужно. И судмедэксперту тоже.

— Кто она?

— Практикантка. Это ее первый выезд. Она позвонила насчет подкрепления.

— А ты сама?

— Что ты имеешь в виду?

— Тебе что требуется?

— В первую очередь твои указания, следует ли сосредоточиться на чем-то в особенности. Затем, разумеется, надо подключить Стокгольм, Государственную комиссию.

— И на чем же надо сосредоточиться?

— Дознанием руководишь ты, а не я.

— Необходимо одно: найти преступника, устроившего эту резню.

— Или преступников. Нельзя исключать вероятность, что их было несколько.

— Психопаты редко действуют с сообщниками.

— Исключать такую вероятность нельзя.

— А есть что-нибудь, что можно исключить?

— Нет. Даже возможность повторения исключить нельзя.

Робертссон кивнул. Оба замолчали. По дороге и между домами расхаживали люди. Временами взблескивала фотовспышка. Над трупом, найденным в снегу, установили палатку. Журналистов и фоторепортеров тоже прибавилось. Подъехала и первая группа телевизионщиков.

— Мне бы хотелось, чтобы ты участвовал в пресс-конференции. Одна я не смогу. А провести ее надо уже сегодня. Ближе к вечеру.

— Ты говорила с Людде?

Тобиас Людвиг возглавлял худиксвалльскую полицию. Человек молодой, рутинной полицейской работой никогда не занимался. Кончил юридический и сразу же попал на курсы, готовящие начальников полиции. И Стен Робертссон, и Виви Сундберг ему не симпатизировали. Он плохо представлял себе полицейскую работу «на земле» и львиную долю времени посвящал сугубо административным вопросам.

— С ним я не говорила, — ответила Виви. — Он только потребует, чтобы мы тщательно заполнили все и всяческие бумажки.

— Ну, не настолько он плох, — заметил Робертссон.

— Он гораздо хуже. Но я ему позвоню.

— Звони прямо сейчас!

Виви позвонила в худиксвалльское управление, узнала, что Тобиас Людвиг в Стокгольме, в служебной командировке, и попросила телефонистку разыскать его по мобильному.

Людвиг отзвонил через двадцать минут. Робертссон как раз беседовал с новоприбывшими криминалистами из Евле. Виви Сундберг стояла во дворе вместе с Томом Ханссоном и его женой Нинни. Оба надели старые армейские тулупы и наблюдали за происходящим.

Начать надо с живых, решила Виви Сундберг. С Юлией не потолкуешь, она в своем мертвом внутреннем мире. Во всяком случае, мне ее мир недоступен. А Том и Нинни, сами того не сознавая, возможно, что-то и видели.

Больше она пока ничего не придумала. Преступник, дерзнувший напасть на целую деревню, должен был действовать согласно некоему плану, пусть даже он и психопат.

Виви Сундберг вышла на дорогу, огляделась вокруг. Замерзшее озеро, лес, зубчатая вереница гор вдали. Откуда он явился? С уверенностью можно, пожалуй, только заключить, что резню учинила не женщина. Но откуда-то он или они должны были явиться, а после куда-то скрылись.

Она уже собиралась открыть калитку, когда рядом остановилась машина. Один из вызванных кинологов с собакой.

— Ты один? — спросила Виви Сундберг с откровенной досадой.

— Сазан заболел, — ответил кинолог.

— Неужто полицейские собаки болеют?

— А то. Говори, где начать. И что, собственно, стряслось? Слышно, много убитых.

— Потолкуй с Худденом. И попробуй, может, собака что учует.

Кинолог хотел еще о чем-то спросить, но Виви уже повернулась к нему спиной. Зря я так, подумала она. Именно сейчас надо найти время для каждого. И не показывать, что я раздражена и нервничаю. Все, кто видит, что здесь случилось, в жизни этого не забудут. Многие наверняка испугаются.

Вместе с Томом и Нинни Ханссон она вошла в дом. Но не успели они сесть, как у Виви зазвонил мобильник.

— Говорят, ты меня искала, — сказал Тобиас Людвиг. — Хотя прекрасно знаешь, что я не приветствую, когда меня беспокоят во время совещаний в Главном управлении.

— На сей раз иначе нельзя.

— Что случилось?

— В деревне Хешёваллен — массовое убийство.

Она быстро доложила о случившемся. Тобиас Людвиг молчал. Она ждала.

— Звучит так отвратительно, что трудно поверить.

— Согласна. Но это правда. Ты должен приехать.

— Понимаю. Постараюсь выехать как можно скорее.

Виви Сундберг глянула на свои часы.

— Надо провести пресс-конференцию, — сказала она. — Мы назначим ее на шесть. Пока сообщу им только, что произошло убийство. О масштабах умолчу. Приезжай как можно скорее. Но осторожно, не попади в аварию.

— Попробую организовать оперативную машину.

— Лучше вертолет. Речь идет о девятнадцати убитых, Тобиас.

Разговор закончился. Том и Нинни Ханссон слышали каждое ее слово. На их лицах читалось то же недоверие, какое носила в себе и она сама.

Кошмар словно бы разрастался и подступал все ближе, вытесняя реальность.

Виви Сундберг села в кресло, согнав оттуда спящую кошку.

— Все в деревне убиты. В живых остались только вы да Юлия. Домашние животные и те убиты. Я понимаю, вы в шоке. Как и все мы. Но я обязана задать вам несколько вопросов. Постарайтесь отвечать как можно точнее. Постарайтесь подумать и о том, о чем я не спрашиваю. Все, что вы вспомните, может оказаться важным. Понимаете?

В ответ оба молча испуганно кивнули. Виви Сундберг решила действовать осторожно. И начала с утра. Когда они проснулись? Слышали ли какие-нибудь звуки? А ночью? Ночью ничего не происходило? Может, что-то было не как обычно? Надо напрячь память. Любая деталь может оказаться важной.

Отвечали Ханссоны по очереди, дополняя друг друга. Виви Сундберг понимала, что они вправду изо всех сил стараются помочь.

Она вернулась дальше в прошлое, как в этаком зимнем отступлении по незнакомым местам. Может, вчера случилось что-то необычное? Нет, ничего. «Все было как всегда» — эти слова повторялись чуть не в каждом ответе.

Разговор прервался, вошел Эрик Худден. Что делать с репортерами? Их еще прибавилось, скоро превратятся в раздраженную, нетерпеливую свору.

— Погоди немного, — сказала она. — Объяви им, что в шесть в Худиксвалле состоится пресс-конференция.

— А мы успеем?

— Должны.

Эрик Худден исчез. Виви Сундберг продолжила разговор. Еще шаг назад, во вчерашний день. На сей раз ответила Нинни:

— Все вчера было как обычно. Я немножко простыла, а Том весь день колол дрова.

— Вы говорили с кем-нибудь из соседей?

— Том, пожалуй, перекинулся словечком-другим с Хильдой. Но об этом мы уже рассказывали.

— А других вы видели?

— Да. Ведь шел снег. А в такую погоду все выходят расчищать дорожки. Кой-кого я видела, хоть и не обратила на это внимания.

— Ну а чужих никого не видели?

— В каком смысле?

— Может, кто-нибудь нездешний? Или, допустим, чужая машина?

— Нет, чего не было, того не было.

— А днем раньше?

— Позавчера? Да примерно так же все и было. Тут мало что происходит.

— Стало быть, ничего необычного?

— Ничего.

Виви Сундберг достала блокнот и ручку.

— Теперь предстоит задача посложнее. Вы должны поименно назвать мне всех ваших соседей. — Она вырвала из блокнота листок. — Нарисуйте план деревни. Ваш дом и все остальные. Затем мы их пронумеруем. Ваш дом — номер первый. Мне надо точно знать, кто именно жил в каждом из домов.

Нинни встала, принесла другой лист бумаги, побольше, и начертила план. Судя по всему, она привыкла чертить.

— На что вы живете? — спросила Виви Сундберг. — Сельским хозяйством занимаетесь?

Ответ ее удивил.

— У нас есть портфель акций. Небольшой, но мы распоряжаемся им с умом. Когда биржевые котировки повышаются, продаем, когда понижаются — покупаем. Мы — однодневные трейдеры.

Виви Сундберг мельком подумала, что ее уже ничем не удивишь. Почему бы могиканам-хиппи в хельсингландской деревушке не торговать акциями?

— Вдобавок мы много разговариваем между собой, — продолжала Нинни. — Рассказываем друг другу истории. Нынче у людей так не принято.

Виви Сундберг почувствовала, что вот-вот потеряет контроль над разговором.

— Имена. И хорошо бы возраст. Не торопитесь. Главное, чтобы все было правильно. Но и не затягивайте.

Она смотрела, как эти двое, склонясь над бумагой, бормотали и записывали имена. И вдруг подумала: среди вероятных объяснений случившегося не исключена и возможность, что преступление совершил один из обитателей деревни.

Через пятнадцать минут список был готов. Количество не совпадало. Один лишний убитый. Наверняка мальчик. Виви Сундберг стала у окна, прочитала список. В общем, в деревне, похоже, проживали три родственные группы. Андерссоны, Андрены и еще двое по фамилии Магнуссон. Стоя со списком в руках, она думала о разъехавшихся детях и внуках, которые через несколько часов испытают шок, узнав о случившемся. И сказала себе, что понадобится куча помощников, чтобы известить всех. Эта катастрофа затрагивает куда больше людей, чем можно себе представить.

Тем не менее она понимала, что большая часть этой работы ляжет на ее собственные плечи. И чувствовала беспомощность и страх. Случившееся слишком чудовищно, чтобы нормальный человек мог его осмыслить и заниматься им.

Имена мельтешили перед глазами: Эльна, Сара, Брита, Август, Херман, Хильда, Юханнес, Эрик, Гертруд, Вендела… Она пыталась увидеть их лица, но образы оставались размытыми.

Внезапно ей пришла в голову мысль, которую она совершенно упустила из виду. Выйдя во двор, она окликнула Эрика Худдена, беседовавшего с одним из вновь прибывших криминалистов.

— Эрик, кто поднял тревогу?

— Какой-то мужчина позвонил. Потом он умер и столкнулся с мебельным фургоном, за рулем которого был шофер-босниец.

— Умер в результате столкновения?

— Нет, просто умер. Вероятно, сердечный приступ. А умирая, столкнулся с фургоном.

— Может, он и есть преступник?

— Об этом я не подумал. У него в машине было полно фотокамер. Очевидно, фотограф.

— Выясни о нем все, что можно. В этом доме мы устроим штаб-квартиру. Просмотрим имена и будем искать родственников. Что случилось с шофером мебельного фургона?

— Его проверили на алкоголь. Трезвый, ни в одном глазу. Поскольку по-шведски он говорит плохо, на допрос его забрали в Худиксвалль, на дороге стоять не стали. Но он, похоже, ничего не знает.

— Пока что нам это неизвестно. Разве не в Боснии совсем недавно убивали друг друга?

Эрик Худден ушел. Виви Сундберг хотела вернуться в дом, но заметила, что по дороге к ней бежит полицейский, и подошла к калитке. С первого же взгляда увидела, что парень напуган.

— Мы нашли ногу. Собака обнаружила ее в лесу, метрах в пятидесяти от опушки. — Он махнул рукой в ту сторону.

Виви Сундберг показалось, что парень хочет сказать что-то еще.

— Это все?

— Думаю, лучше тебе самой глянуть.

Он отвернулся, и его вырвало. Виви не стала ему помогать, поспешила к лесу. Два раза поскользнулась и упала.

Добравшись до места находки, она поняла, почему полицейский так разволновался. В нескольких местах нога была обглодана до кости, стопа вообще откушена.

Она посмотрела на Иттерстрёма и кинолога, стоявших возле находки.

— Каннибал, — сказал Иттерстрём. — Мы что же, его ищем? Явились сюда и помешали его трапезе?

Что-то упало Виви Сундберг на руку. Она вздрогнула. Но это оказалась всего-навсего снежинка, которая тотчас растаяла.

— Палатку. Палатку сюда. Надо сохранить следы.

Виви зажмурилась и вдруг подумала о синем море и белых домах, рассыпанных по жаркому горному склону. Потом вернулась в дом маклеров и устроилась у них на кухне, со своим списком имен.

Тут наверняка есть что-то, чего я никак не замечу, думала она.

Медленно принялась читать имена, одно за другим, словно двигаясь по минному полю.

4

Виви Сундберг казалось, будто перед нею надгробная плита с именами жертв большой катастрофы. Если бы потерпел крушение самолет или затонул корабль, имена погибших выбили бы на мемориальной доске. Но кто установит мемориальную плиту жителям деревни Хешёваллен, убитым январской ночью 2006 года?

Она отодвинула перечень в сторону, посмотрела на свои руки. Ей не удавалось унять дрожь. Руки тряслись. Будь у нее возможность передать дело кому-нибудь другому, она бы ни секунды не колебалась. Ей хотелось работать хорошо, может быть, приобрести известность. Но в начальники полиции она отнюдь не рвалась. Считала себя честолюбивой, но власти не жаждала. Увы, именно сейчас не было никого, кто бы лучше ее мог руководить дознанием. С прокурором Робертссоном ей работалось легко. Тобиас Людвиг, который вот-вот явится в деревню, вернее, свалится с неба, то бишь с вертолета, не может взять ответственность на себя. Он бюрократ — считает деньги, не желает оплачивать сверхурочные, посылает подчиненных на бессмысленные семинары о том, как не обижаться на издевательскую ругань прохожих.

Виви поежилась, снова придвинула к себе список.

Эрик Август Андерссон

Вендела Андерссон

Ханс-Эверт Андерссон

Эльса Андерссон

Гертруд Андерссон

Виктория Андерссон

Ханс Андрен

Ларс Андрен

Клара Андрен

Сара Андрен

Эльна Андрен

Брита Андрен

Август Андрен

Херман Андрен

Хильда Андрен

Юханнес Андрен

Тура Магнуссон

Регина Магнуссон

Восемнадцать человек, три родственные группы. Виви встала, прошла в комнату, где супруги Ханссон шептались, сидя на диване. При ее появлении оба умолкли.

— Вы говорили, детей в деревне нет. Это верно?

Оба кивнули.

— И вы не видели здесь детей в последние дни?

— Иной раз дети, приезжающие в гости, привозят своих детей. Но такое случается редко.

Виви Сундберг помедлила, но все-таки продолжила:

— К сожалению, среди убитых есть мальчик.

Она указала на один из домов. Женщина смотрела на нее во все глаза.

— Тоже убит?

— Да. Если вы все написали правильно, то найден он в доме Ханса-Эверта и Эльсы Андерссон. Вы уверены, что не знаете, кто он?

Супруги переглянулись, покачали головой. Виви Сундберг встала и опять вышла на кухню. Девятнадцатая жертва безымянна. Он исключение, думала она. Он, двое в этом доме да слабоумная Юлия, которая вообще не ведает о катастрофе. Остальных восемнадцати человек, улегшихся с вечера в свои постели, теперь нет в живых. И мальчик. Только он сюда как-то не вписывается.

Она сложила листок, спрятала его в карман и вышла на улицу. С неба падали редкие снежинки. Глубокая тишина вокруг. Лишь изредка звуки голосов, хлопок двери, лязг каких-то инструментов. Подошел Эрик Худден. Очень бледный. Все были бледные.

— Где медик? — спросила Виви Сундберг.

— Возле ноги.

— Как она?

— В шоке. Сперва бросилась в туалет. Потом заплакала. Но скоро подъедут еще эксперты. С журналистами-то что будем делать?

— Я поговорю с ними.

Она достала из кармана список.

— Мальчик без имени. Надо выяснить, кто он. Сделай копии списка. Но не раздавай.

— В голове не укладывается, — вздохнул Эрик Худден. — Восемнадцать человек.

— Девятнадцать. Мальчик там не указан.

Она вынула из кармана ручку и подписала внизу: «Неизвестный мальчик».

Потом замерзшие недоумевающие журналисты полукругом собрались возле нее на дороге.

— Я дам вам короткую информацию, — начала она. — Вы можете задать вопросы, только ответов у нас пока нет. Позднее, сегодня же, состоится пресс-конференция. Примерно в восемнадцать часов. Единственное, что я могу сообщить: сегодня ночью здесь произошло несколько очень тяжких преступлений. Это все.

Молодая веснушчатая девица подняла руку:

— Наверно, вы могли бы сказать и побольше? Мы сами догадались, что случилось что-то серьезное, раз вы закрыли доступ в деревню.

Виви Сундберг девушка была не знакома. Но на ее куртке красовалось название крупной общенациональной газеты.

— Можете спрашивать сколько угодно. Однако в силу тайны следствия я пока больше ничего сказать не могу.

Один из телевизионщиков подсунул Виви микрофон. Этого она знала, видела уже не раз.

— Будьте добры, повторите последнюю фразу!

Она выполнила просьбу, но когда он открыл рот, собираясь задать следующий вопрос, отвернулась и пошла прочь. Внезапно накатила дурнота. Отойдя в сторону, она несколько раз глубоко вздохнула и вернулась на дорогу, только когда дурнота отступила.

В первые годы полицейской службы она как-то раз упала в обморок, когда они с коллегой, зайдя в дом, обнаружили самоубийцу в петле. И ей вовсе не улыбалось повторение инцидента.

Женщина, сидевшая на корточках возле ноги, при появлении Виви встала. От мощной лампы в палатке было очень тепло. Виви Сундберг приветственно кивнула и представилась. Валентина Миир говорила с сильным акцентом, было ей лет сорок.

— Что скажете?

— В жизни не видела ничего подобного, — ответила Валентина. — С отрезанными или отрубленными конечностями иной раз сталкиваешься. Но это…

— Кто ел эту ногу?

— Скорее всего, понятно, какое-то животное. Но здесь есть отметины, которые меня тревожат.

— То есть?

— Животные объедают и гложут кости на особый манер. Практически всегда можно сразу сказать, о каком животном идет речь. Подозреваю, что здесь орудовал волк. Однако тебе надо увидеть еще кое-что.

Она подняла прозрачный пластиковый пакет, где лежал кожаный сапог.

— По всей видимости, он был на ноге. Животное, конечно, могло стащить его, чтобы добраться до стопы. Однако шнурки-то завязаны, вот что меня беспокоит.

Виви Сундберг вспомнила, что второй сапог был крепко зашнурован на ноге мертвеца.

Мысленно она сверилась со списком. Если список верен, то без ноги остался Ларс Андрен.

— Еще что-нибудь можете сказать?

— Пока слишком рано.

— Будьте добры, пойдемте со мной. Я, разумеется, не намерена вмешиваться в вашу работу. Просто мне нужна ваша помощь.

Они вылезли из палатки и зашагали к дому, где находился неизвестный мальчик, а вместе с ним, очевидно, Ханс-Эверт и Эльса Андерссон. В помещении царило глухое безмолвие.

Мальчик лежал в кровати, на животе. В маленькой комнате со скошенным потолком. Виви Сундберг стиснула зубы, чтобы не заплакать. Жизнь ребенка — едва начавшись, уже кончилась.

Обе молчали.

— Не понимаю, как можно совершить такое злодеяние над ребенком, — в конце концов сказала Валентина Миир.

— Именно потому, что не понимаем, мы должны приложить все усилия и проникнуть в эту загадку. Чтобы по-настоящему разобраться в случившемся.

Судмедэксперт промолчала. А в мозгу Виви Сундберг забрезжила смутная догадка. Сперва она не улавливала, что это. Схема, подумала она. Что-то здесь выбивается из общей схемы. И вдруг сообразила, что привлекло ее внимание.

— Посмотрите, пожалуйста, сколько ран ему нанесли.

Медик наклонилась, направила на труп свет ночника и через минуту-другую дала ответ:

— Похоже, ему нанесли один-единственный удар. Смертельный.

— Еще что-нибудь можете сказать?

— Он наверняка не успел ничего почувствовать. Удар перерубил позвоночник.

— Вы осматривали другие тела?

— В основном я сосредоточилась на установлении факта смерти. Дождусь коллег, и тогда мы всерьез возьмемся за работу.

— А с ходу можете сказать, есть ли еще убитые одним ударом?

Поначалу Валентина Миир словно бы не поняла вопрос. Потом задумалась, вспоминая, что видела.

— Вообще-то нет, — наконец сказала она. — Если не ошибаюсь, остальным нанесли множество ран.

— И не все эти раны были смертельны?

— Об этом говорить рано, но, вероятно, вы правы.

— Благодарю вас.

Судебный медик ушла. Оставшись одна, Виви Сундберг обыскала комнату и одежду мальчика в надежде найти хоть что-нибудь, что поможет установить его личность. Безуспешно, даже автобусного билета нет. Она спустилась вниз, вышла на улицу. Ей хотелось побыть наедине со своими мыслями, поэтому она зашла за дом, задний фасад которого смотрел на покрытое льдом озеро, и попыталась разобраться в увиденном. Мальчика убили одним ударом, остальных изрезали чуть не на куски. Что это может означать? Напрашивалось только одно объяснение, причем весьма пугающее. Тот, кто убил ребенка, не хотел, чтобы он мучился. Тогда как другие фактически подверглись долгим пыткам.

Виви стояла, глядя на затянутые дымкой горы на дальнем берегу. Он хотел, чтобы они мучились. Орудовал мечом или ножом, желая, чтобы они осознали, что умрут.

Зачем? Ответа на этот вопрос Виви не находила. Мощный рев мотора заставил ее вернуться к крыльцу. Из-за леса появился вертолет и, подняв тучи снега, приземлился на поле. Из кабины выпрыгнул Тобиас Людвиг, а вертолет тотчас снова поднялся и взял курс на юг.

Виви Сундберг пошла навстречу начальнику. Он был в полуботинках и на ходу увязал в снегу выше щиколотки. Со стороны точь-в-точь как насекомое, барахтающееся в снегу, трепеща крыльями.

На дороге они встретились. Людвиг смахнул с себя снег.

— Пытаюсь осмыслить, — сказал он. — То, что ты рассказала.

— В здешних домах множество покойников. Ты должен их увидеть. Стен Робертссон тоже тут. Я вызвала на подмогу все возможные ресурсы. Но теперь твой черед позаботиться, чтобы мы получили необходимую помощь.

— Нет, я все-таки не понимаю. Много убитых? Только старики?

— Одна жертва выбивается из общей картины. Мальчик. Тоже убит.

В четвертый раз за это утро она обошла дома. Тобиас Людвиг шагал рядом и только стонал. Закончили они у палатки с ногой. Судмедэксперт куда-то ушла. Тобиас Людвиг растерянно покачал головой:

— Что же тут случилось? Наверно, не иначе как дело рук психопата?

— Мы не знаем, одного ли. Может, их было несколько.

— Психопатов?

— Кто знает.

Людвиг пристально посмотрел на нее:

— Мы вообще хоть что-то знаем?

— Фактически ничего.

— Дело слишком крупное для нас. Нужна помощь.

— Это твоя задача. Кроме того, я сказала журналистам, что в шесть состоится пресс-конференция.

— Что мы скажем?

— Все зависит от того, скольких родственников нам удастся разыскать. Это тоже твоя задача.

— Разыскивать родственников?

— Поименный список у Эрика. Начни с организации работы. Вызови незанятых сотрудников. Ты же начальник.

По дороге к ним направлялся Робертссон.

— Жуткий кошмар, — сказал Тобиас Людвиг. — Интересно, в Швеции когда-нибудь случалось подобное?

Робертссон покачал головой. Виви Сундберг смотрела на обоих мужчин. Ощущение, что надо торопиться, что, если она промедлит, случится что-то еще более страшное, с каждой минутой усиливалось.

— Начни с имен, — сказала она Тобиасу Людвигу. — Мне вправду нужна твоя помощь.

Потом она взяла Робертссона за локоть, повела по дороге.

— Что думаешь?

— Думаю, что мне страшно. А тебе нет?

— Недосуг мне к себе прислушиваться.

Стен Робертссон искоса взглянул на нее.

— Но ты ведь делаешь какие-то умозаключения? Как всегда.

— Не в этот раз. Может, тут орудовали десять человек, а мы не в состоянии ни подтвердить это, ни отрицать. Работаем объективно, без предвзятости. Кстати, ты должен участвовать в пресс-конференции.

— Терпеть не могу разговаривать с журналистами.

— Придется.

Робертссон ушел. Виви Сундберг уже хотела сесть в свою машину, когда увидела, что к ней, размахивая чем-то над головой, бежит Эрик Худден. Орудие убийства нашел, подумала она. Было бы замечательно, оно очень нам пригодится. Если не сумеем схватить преступника в ближайшее время.

Но в руке у Эрика Худдена оказалось не оружие, а пластиковый пакет, который он передал ей. В пакете лежала красная шелковая ленточка.

— Собака нашла. В лесу. Метрах в тридцати от ноги.

— Следы там были?

— Они как раз изучают то место. Собака сделала стойку возле ленточки. Но глубже в лесу поиски продолжать не стала.

Виви поднесла пакет к глазам. Один прищурила, другим пристально всмотрелась в находку.

— Тонкая. Вроде из шелка. Больше ничего не нашли?

— Нет, только ленточку. Она выделялась на снегу.

Виви Сундберг отдала ему пакет.

— Ясно. Тогда можно сообщить на пресс-конференции, что у нас девятнадцать жертв и улика в виде красной шелковой ленточки.

— Может, сумеем найти еще что-нибудь.

— Постарайтесь. А лучше всего найдите человека, который учинил резню. Точнее, не человека, а чудовище.

Когда Эрик Худден ушел, она села в машину, чтобы побыть в одиночестве, подумать. В лобовое стекло видела, как Юлию увели социальные работники. К счастью, она в блаженном неведении. Юлия никогда не поймет, что случилось этой январской ночью в соседних с нею домах.

Закрыв глаза, Виви перебрала в голове список имен. Имена по-прежнему не соединялись с лицами, которые она видела уже четыре раза. Где все началось? Какой-то из домов был первым, какой-то — последним. Преступник — одиночка ли, нет ли — наверняка знал, что делает. Он заходил в дома не наугад, не пытался проникнуть к маклерам и к слабоумной женщине. Оставил их в покое.

Виви открыла глаза, устремила взгляд в лобовое стекло. Все спланировано, подумала она. Наверняка. Но способен ли сумасшедший в самом деле подготовить такое деяние? Как-то не вяжется.

Вообще-то она считала, что безумец в состоянии действовать весьма рационально. Так подсказывал прежний опыт. Ей вспомнился фанатик, который несколько лет назад выхватил оружие в сёдерхамнском суде и, в частности, застрелил судью. Когда полиция позднее пришла в его дом среди леса, он, как выяснилось, разложил по всему жилищу взрывчатку. Безумец, но одержимый четким планом.

Она вылила в кружку остатки кофе из термоса. Мотив. Даже у душевнобольного должен быть мотив. Может, внутренние голоса велят ему убивать всех, кто попадется на пути. Но возможно ли, чтобы эти голоса направили его именно в Хешёваллен? Если да, то почему? Насколько велика в этой драме роль случайности?

Мысль об этом вернула ее к исходному пункту. В деревне убиты не все. Трех людей убийца пощадил, хотя при желании мог расправиться и с ними. Зато он убил мальчика, который, по-видимому, случайно гостил в обреченной деревне.

Мальчик может оказаться ключом, подумала она. Он нездешний. И все же убит. Двое, проживавшие здесь два десятка лет, оставлены в живых.

Она сообразила, что есть один вопрос, на какой ей требуется незамедлительный ответ. Эрик Худден что-то говорил. Память ей не изменяет? Как фамилия Юлии?

Дом Юлии был не заперт. Виви Сундберг вошла и прочитала бумагу, обнаруженную Эриком на кухонном столе. Искомый ответ заставил ее сердце забиться чаще. Она села, попробовала собраться с мыслями.

Вывод, к какому она пришла, казался неправдоподобным, однако мог быть правильным. Она набрала номер Эрика Худдена. Он отозвался сразу.

— Я на кухне у Юлии. Ну, у той, в купальном халате, что стояла посреди дороги. Приходи сюда.

— Иду.

Эрик Худден сел за стол напротив нее. Но тотчас вскочил, посмотрел на сиденье. Повел носом и пересел на другой стул. Виви удивленно смотрела на него.

— Моча, — объяснил он. — Старушенция, видимо, страдает недержанием. Что ты хотела сказать?

— Хочу поделиться с тобой одной идеей. Возможно, она странная, но, с другой стороны, логичная. Давай отключим телефоны, чтоб никто не мешал.

Оба выложили телефоны на стол. Прямо как оружие, подумалось Виви.

— Попробую суммировать то, что, вообще говоря, суммировать нельзя. Однако я угадываю в ночных происшествиях некую странную логику. Выслушай меня, а потом скажи свое мнение. Может, я полностью заблуждаюсь, может, что-то упустила.

Хлопнула входная дверь. На кухню вошел один из новоприбывших криминалистов:

— Где тут покойники?

— Не в этом доме.

Криминалист исчез.

— Речь о фамилиях, — начала Виви Сундберг. — Мы так и не знаем имени мальчика. Но если я права, он родственник семейства Андерссон, проживавшего и погибшего в том доме, где мы его нашли. Ключ ко всему случившемуся сегодня ночью — в именах, в родстве. Чуть не вся деревня звалась Андерссон, Андрен или Магнуссон. Но Юлия, живущая в этом доме, носит фамилию Хольмгрен. Так написано в бумаге социального ведомства. Юлия Хольмгрен. Она жива. Еще у нас есть Том и Нинни Ханссон. Они тоже живы-здоровы и опять-таки носят другую фамилию, не из числа тех трех. Отсюда можно сделать вывод…

— …что тот, кто это сделал, каким-то образом, по какой-то причине метил в людей с такими фамилиями, — докончил Эрик Худден.

— Сделай мысленно следующий шаг! Деревня маленькая. Подвижность обитателей невелика. Скорее всего, эти семьи роднились между собой. Я не говорю, что в брак вступали близкие родственники. Просто есть причины полагать, что речь идет не о трех семействах, а, скажем, о двух. А это может означать, что мы поняли, почему семья Ханссон и Юлия Хольмгрен остались в живых.

Виви Сундберг умолкла, ожидая, что скажет коллега. Она не считала Эрика особенно умным, но ценила его способность чутьем доискиваться до правильных выводов.

— Если так, то преступник очень хорошо знал этих людей. Кто же он?

— Может, родич? А может, просто псих.

— Родич-псих? Почему он устраивает такое?

— Мы не знаем. Я только пытаюсь понять, почему не все в деревне убиты.

— Как ты объясняешь отсеченную и унесенную прочь ногу?

— Пока никак. Но мне для начала необходима хоть малюсенькая зацепка. Смутная моя идея и красная шелковая ленточка — больше у нас ничего нет.

— Надеюсь, ты понимаешь, что нас ждет?

— Атака СМИ?

Эрик Худден кивнул.

— Это дело Тобиаса.

— Он подставит тебя.

— А я тебя.

— Ни за что, черт побери!

Оба встали.

— Ты вот что: поезжай в город. Тобиас должен выделить сотрудников на поиски родственников. Проследи, чтобы этим вправду занялись. И поищи связь между тремя семействами. Но пока пусть все останется между нами.

Эрик Худден вышел. Виви Сундберг налила стакан воды из-под крана. Интересно, много ли смысла в моей идее? — думала она. В данный момент не меньше, чем в любой другой.

Около половины шестого в тот же день несколько сотрудников собрались в кабинете Тобиаса Людвига, решая, что сказать на пресс-конференции. Поименный список убитых оглашать незачем. Но число жертв назвать придется, а равно сообщить, что зацепок полиция покуда не имеет. Стало быть, как никогда важно получить информацию от общественности, коль скоро кто-либо такой информацией располагает.

Тобиас Людвиг откроет пресс-конференцию, а затем даст слово Виви Сундберг.

Прежде чем отправиться в зал, битком набитый журналистами, она заперлась в туалете. Посмотрела на свое отражение в зеркале. Если бы я могла проснуться, подумала она. И все это оказалось бы сном.

В коридоре она несколько раз с силой стукнула кулаком по стене и вошла в конференц-зал, где было полно народу и слишком жарко. Поднялась на небольшое возвышение, села рядом с Тобиасом Людвигом.

Он взглянул на нее. Виви кивнула: дескать, можно начинать.

Судья

5

Ночной мотылек выпорхнул из темноты, беспокойно замельтешил возле настольной лампы. Биргитта Руслин отложила ручку и откинулась на спинку кресла, наблюдая за тщетными попытками мотылька пробиться сквозь фарфоровый абажур. Шорох крылышек напомнил ей какой-то звук из детства, правда неясно какой.

В минуты усталости ее память всегда была особенно чуткой, вот как сейчас. Таким же образом во сне, откуда ни возьмись, могли всплыть давно забытые образы.

Словно ночной мотылек.

Она зажмурилась, кончиками пальцев потерла виски. Только что минула полночь. Дважды она слышала, как по гулким коридорам окружного суда, совершая привычный обход, прошли ночные сторожа. Ей нравилось работать вечерами, когда здание пустело. Много лет назад, работая секретарем суда в Вернаму, она часто заходила вечером в пустой зал суда, включала свет и сидела, слушая тишину. Этот зал напоминал ей пустую театральную сцену. В стенах словно запечатлелись шепчущие голоса, сохранившиеся от множества полных драматизма судебных процессов. Здесь судили и выносили приговоры убийцам, насильникам, ворам. И мужчинам, клятвенно отрекавшимся от отцовства, в бесконечной череде унылых разбирательств. Других оправдывали, возвращая им доброе имя, поставленное было под вопрос.

Когда Биргитта Руслин подала заявление насчет практической работы в суде и ей предложили секретарство в Вернаму, она хотела стать прокурором. Но, работая секретарем суда, переменила решение, выбрала нынешнюю свою стезю. Во многом этому способствовал старый председатель уездного суда Анкер, который произвел на нее неизгладимое впечатление. Он с одинаковым терпением выслушивал и молодых мужчин, пытавшихся с помощью явной лжи отречься от отцовства, и хладнокровных закоренелых преступников, ничуть не раскаивавшихся в своих тяжких злодеяниях. Старый судья словно бы внушил ей уважение к правосудию, которое она прежде воспринимала как нечто само собой разумеющееся. Теперь она осознала его не только как слово, но как дело. Правосудие — это действие. И покидая Вернаму, она решила стать судьей.

Биргитта встала, подошла к окну. На улице какой-то мужчина мочился у стены. Днем в Хельсингборге выпал снег, тонкий слой мелкого снега, который ветер вихрем гнал по мостовой. Пока она рассеянно наблюдала за мужчиной внизу, мозг продолжал работать над приговором, который она писала. Она дала себе отсрочку до завтра. Но к утру должна его подготовить.

Улица опустела. Биргитта Руслин вернулась за стол, снова взялась за карандаш. Не раз пыталась подготовить приговор на компьютере. И всегда безуспешно. Клавиатура как бы убегала от ее мыслей. И она неизменно возвращалась к карандашу. Только когда приговор был готов и все коррективы сделаны, заносила его в компьютер, где в режиме ожидания по экрану плавали рыбки.

Она склонилась над бумагой с черновыми изменениями и дополнениями. Дело было простое, с убедительной системой доказательств, и все же приговор ставил перед нею большие проблемы.

Она хотела вынести обвинительный приговор, но не могла.

Мужчина и женщина познакомились в одном из хельсингборгских ресторанчиков с танцами. Женщина — молодая, чуть старше двадцати, — выпила лишнего. Мужчина — ему около сорока — обещал проводить ее домой, и она впустила его в квартиру, так как он попросил стакан воды. Женщина уснула на диване. А он изнасиловал ее, причем она даже не проснулась, а потом ушел. Утром она лишь очень смутно вспомнила, что произошло ночью на диване. Обратилась в больницу, ее обследовали и установили факт изнасилования. Мужчину привлекли к ответственности после полицейского расследования, не более основательного и не более небрежного, чем многие другие подобные дознавательные действия. Через год после изнасилования идет судебный процесс. Сидя в своем кресле в зале суда, Биргитта Руслин хорошо рассмотрела потерпевшую. В материалах дознания она прочитала, что та зарабатывала на жизнь, временно работая кассиршей в разных продовольственных магазинах. В одной из характеристик говорилось, что девушка слишком много пьет. К тому же она подворовывала и однажды лишилась работы, потому что не справлялась со своими обязанностями.

Обвиняемый во многом был полной ее противоположностью. Он работал маклером по недвижимости, специализируясь на торговых помещениях. Все отзывались о нем положительно. Не женат, прекрасно зарабатывает. В полицейских реестрах нигде не фигурирует. Однако Биргитте Руслин казалось, она видит насквозь этого человека в дорогом отутюженном костюме. Вне всякого сомнения, он изнасиловал девицу, когда та уснула на диване. Посредством теста на ДНК удалось установить, что он действительно имел с нею сношение. Но он утверждал, что насилия не совершал. Все было по обоюдному согласию, утверждали он и его мальмёский адвокат, который — Биргитта Руслин знала — без колебаний защищал клиента любыми циничными аргументами, какие только мог придумать. Короче говоря, тупик. Слова против слов, безупречный маклер и пьяная кассирша, фактически затащившая его к себе в квартиру среди ночи.

Биргитту Руслин возмущало, что она не может его прищучить. Отстаивая принципиальную позицию, что в неясных уголовных преступлениях лучше оправдать, чем осудить, она поневоле думала, что в этом случае виновному безнаказанно сойдет с рук одно из тягчайших преступлений, какие способен совершить человек. Не было у нее подходящего параграфа, не было способа трактовать обвинение и доказательства прокурора иначе — маклера придется оправдать.

Что бы сумел сделать хитроумный председатель суда Анкер? Чтобы посоветовал? Он бы наверняка согласился со мной, думала Биргитта Руслин. Виновный выходит на свободу. Анкер возмущался бы не меньше меня. И молчал бы, как я. Пытка для судьи — необходимость подчиняться закону, хотя мы преднамеренно отпускаем преступника без наказания. Эта женщина — может, и не лучшее чадо Господне — всю жизнь будет испытывать чувство оскорбительной несправедливости.

Она встала с кресла, прилегла на диван, стоявший здесь же. Она купила его на свои деньги и поставила вместо неудобного казенного мягкого кресла. У председателя суда она переняла привычку взять в руки связку ключей и подремать. Когда ключи падали на пол, пора было просыпаться. Нужен короткий отдых. Потом она допишет приговор, пойдет домой, поспит, а завтра утром перепишет его начисто. Она просмотрела все, что можно, — приговор оправдательный, без вариантов.

Биргитта Руслин уснула и увидела во сне отца, которого сама совсем не помнила. Он служил судовым машинистом. В сильный шторм в январе 1949 года пароход «Руншер» затонул в бухте Евле, никто не спасся. Тело отца так и не нашли. Случилось это, когда Биргитте было всего четыре месяца. Образ отца она составила себе по фотографиям, имевшимся дома. Во-первых, той, где он стоит у бортового поручня, с растрепанными волосами, засучив рукава, улыбается кому-то на набережной — штурману, который его заснял, рассказывала мать. Но Биргитта всегда воображала, что он смотрит на нее, хотя фото сделали еще до ее рождения. Во сне он часто приходил к ней. Вот и сейчас улыбался точь-в-точь как на фото, а потом исчез, словно дымка окутала его и превратила в невидимку.

Она резко открыла глаза. И сразу поняла, что спала чересчур долго. Уловка с ключами не подействовала. Она выронила их и не заметила. Села, посмотрела на часы. Седьмой час утра. Проспала пять с лишним часов. Вконец вымоталась, подумала она. Как и большинство других, сплю слишком мало. Слишком многое в жизни меня тревожит. Сейчас прежде всего несправедливый приговор портит мне настроение и вызывает недовольство.

Биргитта Руслин позвонила мужу, он ведь уже наверняка забеспокоился. Вообще-то ей довольно часто случалось ночевать на конторском диване, когда они ссорились. Однако накануне ничего такого не было.

Муж ответил сразу:

— Ты где?

— Заснула в кабинете.

— Почему ты все время работаешь по ночам?

— Приговор трудный.

— По-моему, ты говорила, что этого человека придется оправдать.

— В том-то и трудность.

— Приезжай домой и отдохни. Мне пора. Спешу.

— Когда вернешься?

— Часиков в девять. Если не будет задержек. В Халланде ожидается снегопад.

Она положила трубку и вдруг ощутила прилив нежности к мужу. Познакомились они в юности, когда оба учились в Лунде на юридическом; Стаффан Руслин — курсом старше. Первый раз они столкнулись на вечеринке у общих друзей. После этого Биргитта уже не могла представить себе жизнь с каким-либо другим мужчиной. Он покорил ее — глазами, ростом, большими руками и беспомощной манерой краснеть.

Стаффан стал адвокатом. Но в один прекрасный день пришел домой и сказал, что ему невмоготу и что он намерен изменить свою жизнь. От неожиданности она опешила, ведь он ничем не намекнул, что с все большей неохотой ходит в адвокатскую контору в Мальмё, где они тогда жили. На следующий день он, к ее удивлению, записался на курсы поездных кондукторов, а однажды утром предстал перед ней в синей с красным форме и сообщил, что сегодня в 12.19 заступает на смену в поезде № 212, который следует из Мальмё в Альвесту и дальше, в Векшё и Кальмар.

В скором времени она заметила, что муж ожил, повеселел. Когда Стаффан решил покончить с адвокатской карьерой, у них уже было четверо детей, сперва родился сын, потом дочка, а потом близнецы-девочки. Куча маленьких детей — вспоминая то время, она неизменно удивлялась. Как они справлялись? За шесть лет четверо детей. Из Мальмё семья переехала в Хельсингборг, где Биргитта получила место судьи.

Теперь дети выросли. Близнецы уехали из дома в прошлом году, в Лунд, где сообща сняли квартиру. Она радовалась, что они выбрали разные специальности и что в юристы ни одна не собиралась. Сив, на девятнадцать минут старше Луизы, после долгих метаний решила стать ветеринаром. Луиза, отличавшаяся от сестры горячим темпераментом, поначалу порхала туда-сюда, продавала в магазине мужскую одежду, а потом пошла в университет изучать политические науки и историю религии. Биргитта Руслин не раз пыталась выведать у дочери, чем та думает заниматься в жизни. Но Луиза была из всех детей самой скрытной и ничего не говорила. Пожалуй, Луиза больше всех походила на нее самое. Сын Давид, работавший в большой медицинской компании, был почти во всем похож на отца. Третья дочь, Анна, к превеликому огорчению родителей, надолго уехала куда-то в Азию, и они ничего толком не знали о ее планах.

Моя семья, думала Биргитта Руслин. Большая забота и большая радость. Без нее моя жизнь была бы во многом лишена смысла.

В коридоре, неподалеку от ее кабинета, висело большое зеркало. Она присмотрелась к своему лицу, к фигуре. На висках в коротко стриженных темных волосах появилась проседь. Дурная привычка крепко сжимать губы придавала лицу неприступное выражение. Однако раздражало ее то, что за последние годы она прибавила в весе. Три-четыре килограмма, не больше. Но вполне достаточно, чтобы это стало заметно.

Увиденное ей не нравилось. Вообще-то она женщина привлекательная. Но привлекательность шла на убыль. А она не сопротивлялась.

На столе секретаря Биргитта оставила записку, что придет сегодня попозже. На улице потеплело, снег начал таять. Она пошла к машине, припаркованной в соседнем переулке.

И вдруг передумала. В первую очередь ей требуется не сон. Куда важнее проветрить мозги, подумать о чем-нибудь другом. Она повернула и пошла к гавани. Безветренно. Вчерашние сплошные тучи начали расходиться. Она спустилась к пирсу, откуда отчаливают паромы на Хельсингёр. Переправа недолгая. А ей нравилось посидеть на палубе, выпить чашку кофе или бокал вина, наблюдая за пассажирами, которые осматривают сумки со спиртным, купленным в Дании. Она села за грязноватый угловой столик. И с неожиданным раздражением подозвала девчонку, которая собирала грязную посуду.

— Я вынуждена пожаловаться, — сказала она. — Посуда со стола убрана, но стол не вымыт. Немыслимо грязный.

Девчонка пожала плечами, вытерла столешницу. Биргитта Руслин с отвращением смотрела на грязную тряпку. Но ничего больше не сказала. Девчонка чем-то напоминала изнасилованную кассиршу. Непонятно чем. Может, равнодушием к работе, нежеланием вытереть стол как следует? Или беспомощностью, которую Биргитта Руслин не могла облечь в слова?

Паром завибрировал. Приятное ощущение, прямо-таки упоительное. Ей вспомнилась первая поездка за границу в девятнадцать лет. Вместе с подругой они поехали в Англию на языковые курсы. Тоже на пароме, из Гётеборга в Лондон. Биргитта Руслин навсегда запомнила, как стояла на палубе, зная, что впереди ждет освобождающая неизвестность.

Та же свобода порой охватывала ее на пути — туда или обратно — через узкий пролив между Швецией и Данией. Мысль о неприятном приговоре исчезла из ее сознания.

Я ведь уже не в середине жизни, думала она. Эта точка осталась позади, причем момент перехода человек даже не замечает. Важных решений в моей жизни предстоит не особенно много. До пенсии буду работать судьей. Наверно, успею дождаться внуков.

Но она понимала, что и это ощущение, и недовольство, которое больше всего мучило ее, связаны с тем, что брак со Стаффаном мало-помалу превратился в пустую рутину и грозил умереть. Они были добрыми друзьями, давали друг другу необходимую защищенность. Но любовь, чувственное удовольствие находиться рядом, совсем исчезла.

Через четыре дня стукнет ровно год с тех пор, как они последний раз перед сном занимались любовью. Чем ближе подступал этот «юбилей», тем большее бессилие охватывало ее. Остались считаные дни. Снова и снова она пыталась поговорить со Стаффаном об одиночестве, какое ощущала. Но он не был готов к разговору, увиливал, предпочитал отодвинуть разговор, признавая, конечно, его важность. Клялся, что ни к какой другой женщине его не тянет, просто недостает чувства, которое наверняка скоро вернется. Надо лишь запастись терпением.

Она горевала об утраченной близости с мужем, статным железнодорожником с большими руками и лицом, так легко заливавшимся краской. Но сдаваться не собиралась, не хотелось ей пока, чтобы их отношения сделались просто задушевной дружбой, и только.

Биргитта Руслин взяла еще кофе и пересела за столик почище. Несколько довольно молодых мужчин, несмотря на ранний час уже крепко подвыпивших, спорили о том, кто — Гамлет или Макбет — был узником замка Кронборг, возвышавшегося на скалах возле Хельсингёра. Она забавлялась, слушая спор и едва удерживаясь от искушения вмешаться.

За столиком в углу сидели мальчишки лет четырнадцати-пятнадцати. Не иначе как прогуливали школу. Почему бы и нет, раз никого это вроде бы не заботит? Менее всего ей хотелось возврата той авторитарной школы, какая была в ее время. А заодно вспомнилось кое-что случившееся год назад. Она тогда пришла в отчаяние от состояния шведского правового государства и более чем когда-либо тосковала по своему советчику Анкеру, которого не было в живых уже три десятка лет.

В жилом районе на самой окраине Хельсингборга у почти восьмидесятилетней женщины случился сердечный приступ, и она упала прямо посреди тротуара. Мимо проходили мальчишки — одному тринадцать лет, второму четырнадцать, — но вместо того, чтобы помочь старушке, они сперва вытащили из ее сумки кошелек, а потом попытались ее изнасиловать. Если бы не мужчина с собакой, случайно оказавшийся поблизости, изнасилование, скорей всего, состоялось бы. Позднее полиция задержала обоих, но отпустила как несовершеннолетних.

Биргитта Руслин узнала о происшествии от одного из прокуроров, а тот, в свою очередь, от какого-то полицейского. Она возмутилась и попробовала выяснить, почему не направили заявление в социальную службу. Но вскоре уяснила, что каждый год примерно сотня детей совершала преступления, причем абсолютно безнаказанно. С родителями никто не беседовал, социальные службы в известность не ставил. А ведь речь шла не только о мелком воровстве, но и о грабежах и нанесении тяжких телесных повреждений, которые лишь по чистой случайности не закончились смертью.

Это заставило ее усомниться во всей правовой системе Швеции. Чему она, собственно, служит? Правосудию или равнодушию? И каковы будут последствия, если допускается, что все больше детей совершают преступления и никто на это не реагирует? Как дело могло зайти настолько далеко, что пошатнувшаяся правовая система грозит самим демократическим основам?

Биргитта Руслин допила кофе, думая о том, что ей предстоит еще десять лет работы. Хватит ли у нее сил? Можно ли быть хорошим и справедливым судьей, если начал сомневаться, в самом ли деле правовое государство функционирует?

Она не знала. А чтобы отделаться от пока что сумбурных мыслей, еще раз отправилась через пролив. И окончательно ступила на шведский берег в девять часов утра. Пересекла широкую главную улицу, насквозь прорезавшую Хельсингборг. Сворачивая за угол, успела бросить взгляд на анонсы крупных вечерних газет, которые киоскер только что вывесил. В глаза бросились аршинные заголовки. Она остановилась, прочитала: «Массовое убийство в Хельсингланде». «Чудовищное преступление. Улик нет». «Количество жертв неизвестно. Массовое убийство».

Биргитта Руслин пошла дальше, к машине. Вечерние газеты она покупала редко, чтобы не сказать — вообще никогда. По ее мнению, нелепые нападки, с которыми они то и дело обрушивались на шведскую правовую систему, только мешали работе и даже вызывали отвращение. Хотя со многим она не могла не согласиться, вечерние газеты все равно недолюбливала. Зачастую они вредили серьезной критике, даже действуя, возможно, с благими намерениями.

Жила Биргитта Руслин у северного въезда в город, в районе Челльторп, застроенном виллами. По дороге остановилась возле магазина. Принадлежал он иммигранту-пакистанцу, который всегда встречал ее широкой улыбкой. Он знал, что она судья, и выказывал ей большое уважение. Интересно, думала она, в Пакистане вообще есть женщины-судьи? Но спрашивать не спрашивала.

Дома она приняла ванну и легла спать. Проснулась в час с ощущением, что наконец-то выспалась. Съела парочку бутербродов, выпила кофе и вернулась на работу. Спустя несколько часов начисто переписала на компьютере оправдательный приговор виновному и оставила на столе у своей секретарши. Та явно сидела на очередных курсах повышения квалификации, о которых ее самое то ли не проинформировали, то ли, что более вероятно, она про них напрочь забыла. Придя домой, она разогрела на обед вчерашнего цыпленка, остатки которого убрала в холодильник для Стаффана.

Потом села с чашкой кофе на диван, включила телетекст. И немедля вспомнила виденные утром газетные заголовки. Полиция не располагала, по сути, уликами и не сообщала ни количество жертв, ни их имена, поскольку еще не сумела связаться с их ближайшими родными.

Сумасшедший, подумала она, либо одержимый манией преследования, либо считающий, что к нему плохо относятся.

Годы работы в суде научили ее, что существует множество разных форм сумасшествия, толкающих людей на отвратительные преступления. Вдобавок она поняла, что судебные психиатры далеко не всегда способны разоблачить тех, кто выдает себя за душевнобольных, чтобы получить приговор помягче.

Выключив телевизор, Биргитта спустилась в подвал, где у нее накопился небольшой запас красных вин. Там же лежали каталоги винных импортеров. Несколько лет назад она сообразила, что после отъезда детей их со Стаффаном семейная экономика изменилась. Теперь появились средства, чтобы позволить себе кой-какую «роскошь», и она решила каждый месяц покупать бутылочку-другую красного вина. Ей нравилось изучать предлагаемый импортерами ассортимент, а потом покупать на пробу то или иное вино. Платить чуть не по пять сотен крон за бутылку доставляло ей прямо-таки запретное удовольствие. Дважды она сумела заманить Стаффана в Италию, где они побывали у разных виноделов. Но большого интереса он все равно не проявлял. Взамен она ездила с ним в Копенгаген на джазовые концерты, хотя не слишком увлекалась такой музыкой.

В подвале было холодно. Она проверила температуру — четырнадцать градусов — и села на табурет среди полок. Здесь, в окружении бутылок, ее охватывал огромный покой. Предложи ей кто-нибудь на выбор бассейн с подогретой водой, она предпочла бы свой подвал, где как раз сейчас лежали в стеллажах сто четырнадцать бутылок.

Впрочем, был ли здешний покой подлинным? Если бы в молодости ей сказали, что она будет коллекционировать вина, она бы никогда не поверила. И не только отвергла бы такую возможность, но и возмутилась бы. Когда училась в Лунде, она была близка к леворадикальным кругам, которые к концу 1960-х ставили под сомнение и университетское образование, и общество, где ей предстояло работать и жить. В ту пору она бы сочла коллекционирование вин пустой тратой времени и сил, насквозь буржуазным, а значит, предосудительным занятием.

Сидя в задумчивости, она услышала над головой шаги Стаффана. Отложила каталоги и пошла наверх. Муж как раз достал из холодильника цыпленка. На столе лежали вечерние газеты, он прихватил их из поезда.

— Ты видела?

— В Хельсингланде что-то случилось.

— Девятнадцать человек убиты.

— Телетекст писал, что количество жертв неизвестно.

— Тут у меня более поздние выпуски. Убито почти все население деревни. Поверить невозможно. Как твой приговор? Написала?

— Написала. Оправдательный. Другой возможности нет.

— В газетах поднимут шум.

— Вот и хорошо.

— Тебя будут критиковать.

— Ясное дело. Но я порекомендую журналистам самим покопаться в законах, а потом спрошу, не желают ли они, чтобы мы тут действовали по законам Линча.

— Массовое убийство, скорей всего, отвлечет их от тебя.

— Конечно. Разве мелкое грязное изнасилование сравнится с жестоким массовым убийством?

Спать они легли рано. Стаффан спозаранку уходил в рейс, а она не нашла по телевизору ничего интересного. Однако решила, какое вино закупит на сей раз. Ящик Бароло Арионе урожая 2002 года, по 252 кроны за бутылку.

Около полуночи Биргитта неожиданно проснулась. Стаффан спокойно спал рядом. Иной раз ее будил голод. Она накинула халат, пошла на кухню, заварила некрепкого чаю и приготовила парочку бутербродов.

Вечерние газеты лежали на столе. Она рассеянно полистала одну. Трудно составить себе ясное представление о случившемся в хельсингландской деревушке. Несомненно одно: множество людей жестоко убиты.

Уже собираясь отложить газету, она вдруг замерла. Среди убитых несколько носили фамилию Андрен. Она внимательно прочитала текст, потом принялась листать другие газеты. Там сообщалось то же самое.

Биргитта Руслин неотрывно смотрела на страницу. Неужели это правда? Или память ее подводит? Она прошла в кабинет, достала из письменного стола папку, перевязанную красной лентой. Зажгла лампу, открыла папку. Свои очки не нашла, надела Стаффановы. Слабоваты, но сойдут.

В эту папку она сложила все документы, касавшиеся ее родителей. Мама тоже умерла, пятнадцать с лишним лет назад. Рак поджелудочной железы меньше чем за три месяца свел ее в могилу.

Покопавшись в бумагах, она отыскала коричневый конверт с нужной фотографией. Вооружилась лупой и присмотрелась к снимку: группа людей в старомодной одежде возле какого-то дома.

С фотографией в руке Биргитта вернулась на кухню. В одной из газет был снимок деревни, где разыгралась трагедия. Она внимательно, с лупой изучила его. Третий дом привлек ее внимание, она стала сравнивать обе фотографии.

Что ж, память не обманула. Страшная беда постигла не какую-то неведомую деревушку, а ту самую, где прошло детство ее матери. Все совпадало. Конечно, девичья фамилия матери Лёф. Но поскольку ее родители прихварывали да еще и страдали алкоголизмом, девочку поместили в приемную семью по фамилии Андрен. Она нечасто вспоминала то время. Заботились о ней хорошо, однако она очень тосковала по настоящим своим родителям. Они скончались, когда ей еще и пятнадцати не исполнилось, вот почему она волей-неволей оставалась в этой деревне, пока ее не сочли достаточно взрослой и самостоятельной, чтобы найти работу и обеспечивать себя. После встречи с отцом Биргитты обе фамилии — Лёф и Андрен — исчезли из истории. А теперь нежданно-негаданно одна из них вернулась, да в какой ситуации!

Фотография, лежавшая в бумагах матери, была сделана перед домом в той самой деревне, где произошло массовое убийство. Фасад, резные наличники на окнах одни и те же, что в газете, что на давнем снимке.

Вне всякого сомнения. В этом доме, где когда-то выросла ее мама, недавно ночью были убиты люди. Может, это ее приемные родители? Газеты писали, что большинство убитых были старики.

Биргитта попробовала вычислить, возможно ли это. И пришла к выводу, что приемным родителям, коль скоро убили именно их, было лет девяносто с лишним. В общем, вполне возможно. Но с тем же успехом речь могла идти о более молодом поколении.

При мысли об этом Биргитта Руслин поежилась. Она крайне редко думала о своих родителях. Даже облик матери вспоминала с трудом. И вдруг прошлое неожиданно нахлынуло на нее.

В кухню вошел Стаффан. Как всегда, двигался он почти бесшумно.

— Ты меня пугаешь, когда появляешься так неслышно, — сказала она.

— Почему ты встала?

— Проголодалась.

Он взглянул на бумаги на столе. Биргитта рассказала о своей находке и окончательно уверилась, что деревня вправду та самая.

— И все же это очень-очень далеко, — сказал Стаффан, когда она умолкла. — Тебя с этой деревней связывает тонюсенькая ниточка.

— Однако же заметная. Этого ты отрицать не можешь, верно?

— Тебе надо поспать. Не забудь, завтра нужно быть отдохнувшей, чтобы посылать новых преступников в кутузку.

Заснула она далеко не сразу. Тонкая ниточка все тянулась, пока не начала рваться. И Биргитта снова вынырнула из дремоты, снова начала думать о матери. Уже пятнадцать лет ее нет в живых. И по-прежнему трудно увидеть в ней себя, отразить собственную жизнь в воспоминаниях о той, что была ее матерью.

В конце концов ее сморил сон, и проснулась она, когда Стаффан с мокрыми волосами стоял у кровати, надевая форму. Я твой генерал, обычно говорил он. Без оружия, только с авторучкой, которой делаю пометки на билетах.

Она притворилась спящей, подождала, когда хлопнет входная дверь. Только тогда встала и устроилась за компьютером в кабинете. Зашла в интернет, принялась искать на сайтах информацию. Вокруг событий в хельсингландской деревушке по-прежнему царила огромная неопределенность. Ясно одно: орудием убийства был большой нож либо какое-то иное холодное оружие.

Надо разузнать об этом побольше, думала она. По крайней мере, выяснить, нет ли среди жертв приемных родителей матери.

В восемь утра она отрешилась от всех мыслей о массовом убийстве. Сегодня ей предстояло рассматривать дело двух иракских граждан, виновных в незаконном провозе людей в страну.

В десять, собрав свои бумаги и перелистав материалы следствия, Биргитта Руслин заняла место в зале суда. Помоги мне выдержать и этот день, старина Анкер, подумала она.

Потом легонько стукнула молотком по столу и предоставила слово обвинителю.

За ее спиной были высокие окна.

Перед тем как села в кресло, она успела заметить, что солнце прорывалось сквозь толщу облаков, с ночи накрывших Швецию.

6

Через два дня, когда процесс завершился, Биргитта Руслин уже знала, каков получится приговор. Старшему из обвиняемых, Абдулу Ибн-Ямеду, главарю преступной группировки, она назначит тюремное заключение сроком на три года два месяца. Младшему, его подручному, по имени Ясир Аль-Хаби, — один год. После отсидки обоих вышлют из страны.

Она сопоставила дело с аналогичными, рассмотренными ранее, и пришла к единственному выводу: преступления тяжкие. Суровое наказание вполне оправданно. Многие из тех, кого нелегально ввезли в Швецию, подвергались угрозам и насилию, когда не могли расплатиться за фальшивые разрешения на въезд и долгую дорогу. Старший из обвиняемых однозначно вызывал у нее резкую антипатию. Он старался разжалобить ее и обвинителя сентиментальными аргументами, утверждал, что ни гроша из полученных денег себе не оставлял, все отдавал на родине на благотворительные цели. В один из перерывов между слушаниями обвинитель зашел к ней выпить кофе и заодно рассказал, что Абдул Ибн-Ямед разъезжал на «мерседесе» стоимостью около миллиона крон.

Процесс оказался трудным. Приходилось работать допоздна, Биргитта едва успевала поесть, поспать да проштудировать свои заметки, как начинался новый день слушаний. Звонили близнецы, звали приехать в Лунд, но у нее не было времени. После иракцев ждала сложная тяжба с румынами — мошенничество с кредитными картами.

Все эти дни ей недосуг было следить, что происходило в хельсингландской деревушке. Утром она просматривала газеты, а вечером зачастую даже в телетекст не заглядывала.

Тем утром, когда Биргитта Руслин собиралась готовить процесс против мошенников из Румынии, она обнаружила в ежедневнике пометку, что записана к врачу, на ежегодный контрольный визит. Прикинула, не отодвинуть ли врача на недельку-другую. Хотя Биргитта испытывала усталость, была в не очень-то хорошей форме и временами испытывала приступы страха, она не допускала мысли, что с ней что-то не так. Вообще говоря, она человек здоровый, ведет размеренную жизнь, практически никогда не простужается. Однако откладывать визит все-таки не стала.

Кабинет врача располагался неподалеку от Городского театра, и, оставив машину возле суда, она пошла туда пешком. День выдался холодный, ясный, безветренный. Снег, выпавший несколько дней назад, почти стаял. Она задержалась у одной из витрин, рассматривая выставленный костюм. А глянув на цену, аж вздрогнула. Можно купить не одну бутылку хорошего вина, если обойтись без этого синего костюма.

На столе в приемной лежала газета, вся первая полоса посвящена новостям вокруг массового убийства в Хельсингланде. Но едва она взяла газету в руки, как ее вызвали в кабинет. Врач был уже в годах и во многом напоминал ей председателя суда Анкера. Биргитта Руслин ходила к нему последние десять лет по рекомендации одного из коллег. Врач спросил, хорошо ли она себя чувствует, на что жалуется, а выслушав ответ, послал ее к медсестре сдать кровь на анализ. Та попросила немного подождать в приемной. Газетой меж тем завладел очередной пациент. Биргитта Руслин закрыла глаза, стала ждать. Размышляя о своей семье: интересно, что они делают, где находятся в эту минуту. Стаффан — в поезде, на пути в Халльсберг. Домой вернется поздно. Давид работал в лаборатории фармацевтической компании «Астра-Зенека» под Гётеборгом. Где Анна — трудно сказать, последняя весточка от нее, несколько месяцев назад, пришла из Непала. Близнецы — в Лунде, зовут ее приехать.

Биргитта Руслин задремала и проснулась оттого, что медсестра тронула ее за плечо:

— Пройдите, пожалуйста, к доктору.

Не так уж я и устала, чтобы засыпать в приемной, подумала Биргитта Руслин, входя в кабинет врача и усаживаясь на стул.

— Анализ, пожалуй, неплохой. Гемоглобин низковат. Но это можно поправить, если попринимать железо.

— Значит, со мной все в порядке?

— Я наблюдаю вас уже много лет. Усталость, о которой вы говорите, заметна во всем вашем облике. Вы уж простите, что я говорю так прямо.

— Что вы имеете в виду?

— Давление немного высоковато. И в целом внешне заметно переутомление. Спите хорошо?

— Пожалуй. Но часто просыпаюсь.

— Голова кружится?

— Нет.

— Тревога?

— Да.

— Часто?

— Время от времени. Иной раз даже приступы паники. Тогда приходится хвататься за стену, потому что мне кажется, я упаду. Или весь мир рухнет.

— Я намерен дать вам бюллетень. Вам надо отдохнуть. Мне нужны результаты получше, а прежде всего — давление пониже. Требуется серьезное обследование.

— Не могу я брать бюллетень. Работы сейчас выше головы.

— Именно поэтому.

Она с удивлением посмотрела на доктора.

— Неужели все так серьезно?

— Просто надо привести вас в порядок.

— У меня есть причины для беспокойства?

— Если не выполните мои указания. А так нет.

Несколько минут спустя Биргитта Руслин стояла на улице, с изумлением думая, что в ближайшие две недели работать не будет. Врач неожиданно устроил в ее жизни беспорядок.

Вернувшись на работу, она поговорила с Хансом Маттссоном, тоже судьей и своим начальником. Сообща они сумели придумать, как поступить с двумя делами, которые были ее прерогативой. Потом она поговорила со своей секретаршей, отправила несколько завалявшихся писем, сходила в аптеку за лекарствами и поехала домой. Оглушительное безделье.

Приготовив обед, Биргитта легла на диван. Взяла газету, стала читать. До сих пор не все жертвы убийства в Хешёваллене были названы в прессе поименно. Напечатано заявление полицейского, некоего Сундберга. Он обращался к общественности с просьбой сообщить, если кто-нибудь что-то видел. Прямых улик по-прежнему не найдено. Как ни трудно поверить, ничто пока не говорило о том, что преступник действовал не в одиночку.

В другом месте опубликовали заявление прокурора по фамилии Робертссон. Поиски велись широким фронтом, без предвзятости. Худиксвалльская полиция получила от центрального ведомства всю необходимую помощь.

Робертссон, похоже, уверен в победе. «Мы поймаем того, кто это сделал. Непременно».

На следующем развороте писали о тревоге, охватившей тамошние леса, где много малонаселенных деревушек. Народ, по слухам, вооружался, спускал с цепи собак и баррикадировал двери.

Биргитта Руслин отложила газету. В доме пусто и тихо. Откуда ни возьмись внезапное, недобровольное безделье. Она сходила в подвал, принесла винные каталоги. Села за компьютер, сделала заказ на ящик Бароло Арионе, как решила несколько дней назад. Вообще говоря, дороговато. Но в конце концов, она заслужила. Потом решила прибрать квартиру, а то ведь вечно времени не хватает. Хотела уже достать пылесос, но раздумала. Села за кухонный стол и попробовала оценить свое положение. Ее посадили на бюллетень, хотя она не больна. По рецепту аптекарь выдал три сорта таблеток, которые должны снизить давление и повысить гемоглобин. Вместе с тем она не могла не признать, то врач видел ситуацию яснее, чем она сама. Ей вправду грозит нервный срыв. Спит она плохо, вдобавок приступы панического страха, который, чего доброго, может нахлынуть и в разгар судебного заседания, — весьма серьезные проблемы, хотя она и не смела себе в этом признаться.

Рассматривая лежащую на столе газету, Биргитта Руслин снова вспомнила мать и ее детство. Внезапно ей пришла в голову одна мысль. Она придвинула к себе телефон, позвонила в полицейское управление и попросила связать ее с комиссаром уголовной полиции Хуго Мальмбергом. Оба давно знали друг друга. Совсем недавно он попробовал научить ее и Стаффана играть в бридж, но заинтересовать не сумел.

В трубке раздался его мягкий голос. Если думаешь, что полицейские разговаривают резко, то Хуго подобных ожиданий не подтвердит. Голос у него как у доброжелательного пенсионера, который, сидя на лавочке, кормит птичек.

Она спросила, как он поживает и не найдет ли времени встретиться с ней.

— У тебя какое-то дело?

— Да нет. Во всяком случае, к нам это не имеет касательства. Найдешь время?

— Полицейский, который относится к своей работе всерьез и говорит, что у него есть время, врет. Когда хочешь зайти?

— Пройдусь пешком. Через час удобно?

— Конечно. Жду.

Когда Биргитта Руслин вошла в кабинет с опрятным письменным столом, Хуго Мальмберг разговаривал по телефону. Речь шла о нанесении тяжких телесных повреждений, случившемся накануне. Со временем это дело вполне может оказаться у меня на столе, подумала она. Когда я подкоплю железа, приведу в порядок давление и вернусь на работу.

Хуго Мальмберг закончил разговор и с улыбкой обратился к ней:

— Кофе будешь?

— Да нет, лучше не надо.

— Как это понимать?

— У вас в управлении такой же скверный кофе, как у нас в суде.

Он встал.

— Идем в комнату для совещаний. Тут телефон трезвонит не переставая. Такое у меня ощущение, как и у всех шведских полицейских: будто только один я и работаю.

Они сели за овальный стол, заставленный пустыми кофейными стаканчиками и бутылками из-под воды. Мальмберг неодобрительно покачал головой:

— Не убирает народ за собой. Проведут совещание и уйдут, а весь мусор оставят. Так о чем ты хотела поговорить? Передумала насчет бриджа?

Биргитта Руслин рассказала ему о своем открытии, о том, что, возможно, между нею и массовым убийством существует некая смутная связь.

— Мне любопытно, — закончила она. — Из сообщений газет и теленовостей ясно только, что убито множество людей, а следов у полиции нет.

— Откровенно говоря, я рад, что служу не в тех краях. Им сейчас туго приходится. В жизни не слыхал ничего подобного. По-своему не меньшая сенсация, чем убийство Пальме.

— Тебе известно что-нибудь, чего нет в газетах?

— В этой стране не найдется ни одного полицейского, который бы не думал о случившемся. В коридорах только об этом и говорят. У каждого своя версия. Не верь, что полицейские рациональны и лишены фантазии. Это миф. Мы немедля начинаем строить домыслы.

— И что думаешь ты?

Он пожал плечами, помолчал и ответил:

— Я знаю не больше твоего. Убитых много, жестокость чудовищная. Но ничего не украдено, если я правильно понял. Скорее всего, действовал душевнобольной. А о причинах безумия можно лишь гадать. Думаю, тамошняя полиция ищет среди известных преступников с психическими нарушениями. Наверняка уже связались и с Интерполом, и с Европолом — может, след обнаружится там. Однако на это требуется время. Больше я ничего не знаю.

— У тебя по всей стране знакомые полицейские. В Хельсингланде, наверно, тоже есть связи? Кто-нибудь, кому можно позвонить?

— Я знаком с их начальником, — сказал Мальмберг. — Людвиг его фамилия. Он мне не очень-то нравится, если честно. Ты ведь знаешь, я не доверяю полицейским, которые никогда не нюхали обычной полицейской работы. Но позвонить и навести справки могу.

— Обещаю не беспокоить их без нужды. Просто хочу выяснить, нет ли среди убитых приемных родителей моей матери. Или их детей. Может, я вообще ошиблась.

— Веская причина для звонка. Я посмотрю, что можно сделать. А сейчас прошу прощения. Меня ждет неприятный допрос мерзкого преступника.

Вечером она рассказала о случившемся Стаффану. Он сразу же согласился, что врач совершенно прав, и предложил ей съездить на юг. Ему вроде бы и неинтересно, она почувствовала раздражение. Но промолчала.

На другой день, перед самым обедом, когда Биргитта сидела за компьютером и просматривала предложения турфирм, зазвонил телефон.

— Я нашел кой-кого, — сообщил Хуго Мальмберг. — Есть там одна полицейская по фамилии Сундберг.

— Я видела это имя в газетах. Но не знала, что это женщина.

— Ее зовут Вивиан, но обычно — Виви. Людвиг предупредит ее, так что она будет в курсе, когда ты позвонишь. Могу дать телефон.

— Записываю.

— Я поинтересовался, как продвигается дознание. Улик по-прежнему никаких. Фактически никто уже не сомневается, что речь идет о душевнобольном. Во всяком случае, по словам Людвига.

Она услышала в голосе Мальмберга сомнение.

— Но ты ему не поверил?

— Я ничему не верю. Зашел вчера вечером в Сеть и прочел все, что сумел найти. Есть в этой истории кое-что странное.

— Что именно?

— Слишком все хорошо спланировано.

— Так ведь и больные люди способны спланировать свои преступления?

— Я не это имею в виду. Просто, по моему ощущению, слишком уж все безумно, чтобы быть правдой. На их месте я бы подумал о том, не постарался ли преступник замаскировать случившееся, выдать все за деяние безумца.

— И что же?

— Не знаю. Не ты ли собираешься позвонить и представиться как родственница?

— Спасибо за помощь. Вообще-то я, наверно, поеду на юг. Ты бывал на Тенерифе?

— Нет, ни разу. Удачи тебе.

Биргитта Руслин немедля набрала записанный номер. Автоответчик попросил оставить сообщение. Ее охватило нетерпение. Она снова взяла пылесос, но так и не подвигла себя на уборку. Вернулась к компьютеру и примерно часом позже решила, что через два дня вылетит из Копенгагена на Тенерифе. Полистала старый школьный атлас и начала мечтать о теплом море и испанских винах.

Пожалуй, именно это мне и нужно, думала она, неделька без Стаффана, без судебных слушаний, без будней. Маловато у меня опыта в искусстве разбираться в собственных чувствах и представлениях о себе и своей жизни. Хотя в мои годы не мешало бы видеть себя достаточно четко, чтобы замечать изъяны и при необходимости маневрировать. В юности я мечтала стать первой женщиной, в одиночку обогнувшей под парусом весь земной шар. Но так и не стала. Хотя до сих пор помню навигационную терминологию и знаю, как ходят по узким фарватерам. Не повредит мне день-другой бесконечных поездок через Эресунн или прогулок по тенерифским пляжам, чтобы поразмыслить, не старость ли подступает или я все ж таки сумею выбраться из депрессии. С переходным возрастом я справилась. Но что происходит со мной сейчас, ума не приложу. Вот и попробую разобраться. Прежде всего надо понять, связаны ли давление и панический страх со Стаффаном. Невозможно хорошо себя чувствовать, если мы не в состоянии выйти из уныния, в каком сейчас пребываем.

Она принялась планировать поездку. Из-за какой-то ошибки ей не удалось забронировать путевку через интернет, поэтому она отправила в турфирму мейл, где указала свое имя, номер телефона и о какой поездке идет речь. Сразу же пришел ответ: с ней свяжутся в течение часа.

Час почти истек, когда зазвонил телефон. Однако звонили не из турфирмы.

— Меня зовут Виви Сундберг. Можно попросить Биргитту Руслин?

— Это я.

— Мне сообщили, кто вы. Но я не очень-то поняла, чего вы хотите. Думаю, вам ясно, что у нас тут жуткая запарка. Если не ошибаюсь, вы судья?

— Да. Но дело не в этом. Моя мать, которой давно нет в живых, выросла в приемной семье по фамилии Андрен. Я видела фотографии, и, судя по всему, она жила в одном из этих домов.

— Информацией для родных занимаюсь не я. Предлагаю поговорить с Эриком Худденом.

— Но ведь там были люди по фамилии Андрен?

— Если хотите знать, то Андренов в деревне было больше всех.

— И никого в живых не осталось?

— На этот вопрос я ответить не могу. Вам известны имена приемных родителей вашей матери?

Папка лежала рядом на столе, Биргитта развязала ленточку, перелистала бумаги.

— Я не могу ждать, — сказала Виви Сундберг. — Перезвоните, когда отыщете имена.

— Уже нашла. Брита и Август Андрен. Им должно быть за девяносто, может, лет девяносто пять.

Виви Сундберг ответила не сразу. Биргитта слышала, как она перелистывает бумаги. Наконец Виви заговорила снова:

— Они есть в списке. К сожалению, оба мертвы, старшей было девяносто шесть. Могу я просить вас не сообщать эти сведения в газеты?

— Господи, да зачем мне это делать?

— Вы судья. И наверняка знаете, как иной раз все оборачивается и почему я должна так говорить.

Биргитта Руслин прекрасно знала, что Виви Сундберг имеет в виду. Временами они с коллегами говорили о том, что журналисты атакуют их крайне редко, поскольку не рассчитывают, что судьи выдадут информацию, которую надо держать в секрете.

— Мне, безусловно, интересно узнать, как продвигается расследование.

— Ни у меня, ни у моих коллег нет времени давать справки. Нас тут и так осаждают СМИ. Многих из них даже ограждения не останавливают. Вчера отловили человека с фотоаппаратом в одном из домов. Обратитесь к Худдену, в Худиксвалль.

Голос Виви Сундберг звучал нетерпеливо и раздраженно. Биргитта Руслин вполне ее понимала. Не зря ведь Хуго Мальмберг сказал, что, слава богу, не оказался в центре этого расследования.

— Спасибо за звонок. Не смею вас больше задерживать.

Разговор закончился. Биргитта Руслин размышляла об услышанном. Теперь она, по крайней мере, точно знает, что приемные родители матери тоже среди убитых. Теперь и ей, и всем остальным придется ждать, пока полицейская работа не даст результатов.

Может, все-таки позвонить в полицейское управление Худиксвалля, поговорить с полицейским Худденом? Но что он, собственно, может добавить? Биргитта Руслин решила не звонить. Открыла папку и принялась внимательно читать бумаги, оставшиеся после родителей. Последний раз она читала их много лет назад, причем не все. Некоторые так и остались непрочитанными.

Она разделила содержимое папки на три стопки. В первую попало все относящееся к истории отца, который упокоился на дне бухты Евле. В не слишком соленой воде Балтики скелеты распадаются не очень быстро. Где-то в донных дюнах лежат его череп и кости. Вторая стопка — бумаги, касающиеся их с матерью совместной жизни, где она, Биргитта, фигурировала как нерожденный, а потом рожденный ребенок. Третья стопка, самая большая, относилась к Герде Лёф, которая стала одной из Андренов. Она медленно читала эти бумаги, одну за другой. И дойдя до документов того времени, когда мать была в семье Андрен сначала на воспитании, а потом удочерена, стала читать особенно внимательно. Многие документы поблекли, и разбирать их было трудно, хоть она и воспользовалась лупой.

Биргитта придвинула к себе блокнот, стала помечать имена и возраст. Она сама родилась весной 1949-го. Матери было тогда восемнадцать, она с 1931-го. Нашла она и даты рождения Августа и Бриты. Брита родилась в августе 1909-го, Август — в декабре 1910-го. Значит, им было двадцать два и двадцать один, когда Герда родилась, и меньше тридцати, когда она попала к ним в Хешёваллен.

Никаких письменных сведений о том, что жили они именно в Хешёваллене, она не нашла. Однако фотография, которую она еще раз тщательно сравнила с газетным снимком, убедила ее. Ошибки нет.

Она начала изучать людей на старой фотографии, неуклюжих, застывших. Двое помоложе, мужчина и женщина, стоят чуть в стороне от пожилой пары в центре снимка. Может, это Брита и Август? Год не указан, никаких надписей на обороте нет. Биргитта попробовала прикинуть, когда сделана фотография. О чем говорит одежда? Люди на снимке принарядились, но ведь это деревня, где один костюм носят десятилетиями.

Отложив снимки, она стала читать дальше — документы и письма. В 1942-м у Бриты было что-то с желудком, и ее положили в Худиксвалльскую больницу. Герда пишет ей письма, желает скорого выздоровления. В ту пору Герде одиннадцать, пишет она угловатым почерком. Орфография местами хромает, на полях листка нарисован цветок с неровными лепестками.

Биргитта Руслин растрогалась, найдя это письмо, и удивилась, что не видела его раньше. Оно лежало внутри другого письма. Но почему она и то письмо не разворачивала? От боли после смерти Герды, когда ей долгое время не хотелось прикасаться ни к чему, что напоминало о ней?

Она откинулась на спинку кресла, зажмурила глаза. Она всем обязана своей матери. Герда, которая даже аттестата неполной средней школы не имела, постоянно твердила дочери, что надо учиться дальше. Настал наш черед, говорила она. Теперь дочери рабочего класса получат образование. Биргитта Руслин вняла ее увещеваниям. В 1960-х в университет уже шли не только дети буржуазии. И присоединение к радикальным левым группировкам разумелось само собой. Жизнь надо не просто понять, надо ее изменить.

Она открыла глаза. Все вышло не так, как я думала, сказала она себе. Я выучилась, стала юристом. Но отказалась от радикальных взглядов, сама не знаю почему. Даже сейчас, когда мне вот-вот стукнет шестьдесят, я опасаюсь касаться великого вопроса о том, что сталось с моей жизнью.

Она продолжала методично разбирать бумаги. Вот еще письмо. Голубоватый конверт с американским штемпелем. Тонкая почтовая бумага исписана бисерным почерком. Она направила настольную лампу на листок, попыталась с лупой разобрать написанное. Текст шведский, но с частым вкраплением английских слов. Некто по имени Густав пишет о своей работе на свиноферме. Только что умер ребенок, Эмили, и в доме «большое sorrow».[139] Он спрашивает, как дела дома, в Хельсингланде, как родные, как урожай и скот. Датировано 19 июня 1896 года. Адресат: Август Андрен, Хешёваллен, Швеция. Но дед тогда еще не родился, подумала Биргитта. Наверно, письмо прислали его отцу, раз оно хранилось в семье Герды. Но как оно попало к ней?

В самом конце, ниже подписи, адрес: Mr Gustav Andren, Minneapolis Post Office, Minnesota, United States of America.

Она опять открыла старый атлас. Миннесота — сельскохозяйственный штат. Значит, больше ста лет назад туда эмигрировал один из Андренов.

Нашлось, однако, и второе письмо, свидетельствующее, что еще один член семьи Андрен оказался в другом районе США. Звали его Ян Август, судя по всему, работал он на железной дороге, которая связывала Восточное и Западное побережье огромной страны. В письме он расспрашивал о родственниках, живых и умерших. Но большие пассажи письма прочитать было невозможно. Буквы стерлись.

Адрес Яна Августа: Reno Post Office, Nevada, United States of America.

Листая бумаги дальше, она не нашла больше ничего, касающегося связи ее матери с семьей Андрен.

Биргитта Руслин отодвинула в сторону стопки документов, зашла в интернет и без особых надежд начала искать почтовый адрес в Миннеаполисе, указанный Густавом Андреном. Тупик, как она и ожидала. И тогда стала искать по почтовому адресу в Неваде. Отсыл к газете под названием «Рино газетт джорнал». Тут-то и зазвонил телефон — турфирма. Любезный молодой человек, говоривший с датским акцентом, изложил условия поездки, описал гостиницу, и Биргитта решилась окончательно. Сказала «да», сделала предварительный заказ и обещала подтвердить его самое позднее завтра утром.

Затем все же кликнула «Рино газетт джорнал». Справа высветились рубрики и статьи. Она уже хотела закрыть сайт, но вспомнила, что искала не только адрес, но и фамилию Андрен. Видимо, как раз имя и вывело ее на «Рино газетт джорнал». Она стала читать, страницу за страницей, переходя от одной рубрики к другой.

И вздрогнула, когда на мониторе возник этот текст. Прочитала, не вполне понимая, потом еще раз, медленно, думая, что все это просто не может быть правдой. Встала с кресла, отошла подальше от компьютера. Но текст и фотографии не исчезли.

Сделав распечатку, БиргиттаРуслин забрала ее на кухню. Медленно прочитала все сначала.

Четвертого января в городке Анкерсвилль, что к северо-востоку от Рино, произошло жестокое убийство. Утром сосед, обеспокоенный, что автомастерская не открылась в обычное время, обнаружил владельца и всю его семью убитыми. Полиция до сих пор не нашла никаких следов. Ясно только, что вся семья Андрен — Джек, его жена Конни и двое детей, Стивен и Лора, — убиты каким-то холодным оружием. Ничто не говорит ни о взломе, ни о грабеже. Мотив отсутствует. Врагов семья Андрен не имела, все ее любили. Полиция ищет психически больного или, возможно, отчаявшегося наркомана, совершившего это чудовищное злодеяние.

Биргитта сидела не шевелясь. В окно долетал шум мусороуборочной машины.

Это не псих, думала она, полиция в Хельсингланде заблуждается, как и полиция в Неваде. Это один или несколько изощренных мерзавцев, которые знают, что делают.

Впервые она ощутила ползучий страх. Словно кто-то исподтишка следил за нею.

Она вышла в переднюю, проверила, заперта ли входная дверь. Потом опять села за компьютер, вернулась к страницам «Рино газетт джорнал».

Мусоровоз уехал. На улице темнело.

7

Много времени спустя, когда память обо всех событиях начала стираться, она порой думала, что бы произошло, если бы она, несмотря ни на что, поехала на Тенерифе, а потом вернулась домой и вышла на работу, подправив уровень железа в организме, нормализовав давление и ликвидировав усталость. Но сделанного не воротишь. Рано утром Биргитта Руслин позвонила в турфирму и аннулировала заказ. А поскольку не забыла подписать страховку, потеряла лишь несколько сотен.

Стаффан вернулся домой поздно, так как его поезд застрял на линии из-за поломки тепловоза. Целых два часа ему пришлось успокаивать недовольных пассажиров, в том числе расхворавшуюся пожилую даму. Домой он пришел усталый и раздраженный. Пока он ужинал, Биргитта не приставала с разговорами. Но потом рассказала, что нашла сообщение о трагедии в далекой Неваде, которая с большой вероятностью имеет касательство к массовому убийству в Хельсингланде. Она заметила, что Стаффан настроен скептически, но не поняла почему — то ли устал, то ли сомневается в ее словах. Когда муж лег спать, она опять села за компьютер и стала просматривать поочередно невадские и хельсингландские сайты. Около полуночи кое-что записала в блокноте, точно так же, как поступала, подготавливая решение суда. Трудно поверить, но логика подсказывала один-единственный вывод: между этими двумя событиями действительно есть связь. А еще ей подумалось, что в известном смысле она тоже из Андренов, хотя и носит фамилию Руслин.

Тогда, может статься, опасность грозит и ей? Она долго сидела в тишине над блокнотом, не находя ответа. Потом вышла в ясную январскую ночь, посмотрела на звезды. Когда-то мать рассказывала, что ее отец был страстным звездочетом. Изредка мать получала от него письма, где он описывал, как ночами стоял на палубе в далеких широтах, изучая звезды и созвездия. Он прямо-таки фанатично верил, что умершие превращались в материю, из которой возникали новые звезды, порой настолько отдаленные, что их не видно простым глазом. Интересно, о чем он думал, когда «Руншер» шел ко дну в бухте Евле? Тяжело груженное судно в сильный шторм потеряло устойчивость и затонуло буквально за одну минуту. Радио умолкло, послав единственный сигнал SOS. Успел ли он осознать, что умрет? Или смерть в ледяной воде настигла его так скоро, что он вообще не успел ни о чем подумать? Внезапный ужас, холод и смерть.

Небо словно бы совсем близко, звезды сегодня ночью яркие. Я вижу поверхность, думала она. Связь есть, тонкие нити, переплетенные друг с другом. Но что в глубине? Каков мотив, чтобы убить девятнадцать человек в крохотной северной деревушке и предать смерти целую семью в невадской пустыне? Едва ли что-нибудь иное, нежели обычная месть, алчность, зависть. Но какая обида жаждет такой страшной мести? Кто может извлечь экономическую выгоду из убийства пенсионеров в северной деревушке, которые и без того вот-вот умрут? И кто им позавидует?

Замерзнув, она вернулась в дом. Обычно она ложилась рано, к вечеру уставала и терпеть не могла идти на работу невыспавшейся, особенно когда в суде шли слушания. Теперь об этом думать незачем. Она устроилась на диване, включила музыку, тихонько, чтобы не потревожить Стаффана. Современные шведские баллады. У Биргитты Руслин был секрет, которым она не делилась ни с кем. Она мечтала сочинить шлягер, такой замечательный, что он возьмет первую премию на европейском фестивале популярной музыки. Порой она стеснялась своей мечты, но не отказывалась от нее. Много лет назад купила словарь рифм, и сейчас в запертом ящике стола накопилась целая куча набросков. Наверно, действующему судье не пристало сочинять шлягеры. Но как известно, нет и закона, запрещающего ей этим заниматься.

Больше всего ей хотелось написать о жаворонке. Песню о птице, о любви, с припевом, который никто не забудет. Если ее отец был страстным звездочетом, то себя самое можно назвать страстной охотницей до припевов. Оба они люди страстные, увлеченные, но лишь один из них смотрел в небо.

В три часа ночи она легла в постель, толкнув разок-другой храпящего Стаффана. Когда он повернулся и затих, она уснула.

Утром Биргитта Руслин вспомнила ночной сон. Ей приснилась мать. И что-то говорила, только она ничего не поняла. Будто находилась за стеклом. Тянулось это бесконечно, мать все больше возмущалась, что дочь ее не понимает, а она гадала, что же отделяет их друг от друга.

Память сродни стеклу, подумалось ей. Ушедший все еще зрим, совсем близко. Но мы не можем подойти друг к другу. Смерть безмолвна, она воспрещает беседы, позволительно лишь молчание.

Биргитта встала. Некая мысль начала складываться в голове. Откуда она взялась, непонятно. Просто возникла, четкая и ясная. Странно даже, что она никогда раньше об этом не думала. Правда, ее мать решительно рассталась со своим прошлым и ни разу не заикнулась о том, что ее единственной дочери не худо бы проявить интерес к прошлому матери.

Биргитта Руслин достала атлас шведских автомобильных дорог. Когда дети были маленькие, летом они всегда снимали где-нибудь дачу и ехали туда на машине. А несколько раз, в том числе в те два лета, что провели на Готланде, летали самолетом. Но никогда не ездили на поезде, и Стаффану тогда в голову не приходило, что он бросит адвокатскую карьеру и станет поездным кондуктором.

Она открыла обзорную карту. Хельсингланд располагался значительно дальше на север, чем ей казалось. Хешёваллен на карте вообще не значился. Слишком крошечная, незначительная деревушка.

Отложив карту, она уже все решила. Сядет в машину и поедет в Худиксвалль. В первую очередь затем, чтобы увидеть не место преступления, а деревню, где выросла ее мать.

Когда была помоложе, она подумывала о большом путешествии по Швеции. «Поездка по родине» — так она ее называла, собираясь добраться аж до пограничного знака трех стран, а потом вернуться к сконскому побережью, к Континенту, когда вся страна лежит за спиной. Сперва на север вдоль побережья, а на обратном пути проехать через внутренние районы. Однако из этого замысла так ничего и не вышло. Раз-другой она говорила Стаффану о своей мечте, но он интереса не выказал. С маленькими детьми такое попросту невозможно.

Теперь наконец-то есть шанс осуществить хотя бы часть некогда задуманного.

Когда Стаффан позавтракал и собрался в дневной рейс на Альвесту, последний перед несколькими выходными, она рассказала про свой план. Он редко возражал против ее идей, вот и сейчас спросил только, разрешит ли врач эту дальнюю поездку, ведь, что ни говори, она потребует немалого напряжения сил.

Он уже стоял в передней, взявшись за ручку входной двери, и тут она вдруг возмутилась. Они попрощались на кухне, но она выбежала следом и сердито бросила в него утреннюю газету.

— Ты что делаешь?

— Тебе вообще интересно, почему я туда еду?

— Ты же объяснила.

— Неужели непонятно, может, вдобавок мне нужно обдумать наши с тобой отношения?

— Сейчас не время это обсуждать. Я опоздаю на работу.

— Всегда не время! Вечером не время, утром не время! У тебя вообще нет потребности поговорить со мной о нашей жизни?

— Ты же знаешь, я не такой экзальтированный, как ты.

— Экзальтированный? Так у тебя называется моя реакция на то, что мы целый год не занимались любовью?

— Сейчас правда не время. Я опоздаю.

— Придется тебе найти время, и поскорей.

— Что ты имеешь в виду?

— Пожалуй, мое терпение на исходе.

— Это угроза?

— Я просто говорю, что так не может продолжаться. А теперь иди на свой окаянный поезд.

Биргитта вернулась на кухню, услышала, как хлопнула дверь. Ей полегчало, поскольку она наконец-то высказала, что чувствует, но, с другой стороны, ее охватило беспокойство: что он скажет?

Вечером Стаффан позвонил. Никто из них словом не обмолвился об утреннем инциденте в передней. Но по голосу чувствовалось, что он здорово нервничает. Возможно, в конце концов удастся поговорить о том, что уже не скроешь?

Следующим утром она пораньше села в машину, чтобы отправиться из Хельсингборга на север. Перед отъездом еще раз поговорила с детьми, а после подумала, что они целиком заняты собственной жизнью и затея матери им неинтересна. Она так и не сообщила, что связывает ее со случившимся в Хешёваллене.

Стаффан, ночью вернувшийся из рейса, отнес в машину дорожную сумку, поставил на заднее сиденье.

— Где остановишься?

— Заночую в Линдесберге, там есть маленькая гостиница. Позвоню оттуда, обещаю. Потом, скорей всего, устроюсь в Худиксвалле.

Он быстро погладил ее по щеке и помахал вслед машине. Биргитта ехала не торопясь, часто останавливалась и до Линдесберга добралась уже под вечер. Только в последний час оказалась на заснеженных дорогах. Остановилась в гостинице, поела в безлюдном ресторанчике и рано легла спать. В вечерней газете, где по-прежнему первую полосу занимали сообщения об ужасной трагедии, она прочла, что к утру похолодает, но осадков не ожидается.

Спала Биргитта Руслин крепко, а проснувшись, не помнила, что видела во сне, и продолжила путь к побережью, в Хельсингланд. Радио она не включала, наслаждалась тишиной, бесконечными лесами и размышляла о том, каково это — вырасти в таких местах. Сама она привыкла к волнующимся полям и открытым пространствам. В душе я кочевник, думала она. А кочевника тянет не в леса, а на простор равнин.

Мысленно она принялась искать рифмы к слову «кочевник». Вариантов набралось много. Может, написать песню о себе самой? О судье, ищущей кочевника в собственной душе.

Около десяти утра она остановилась выпить кофе в придорожном ресторане чуть южнее Ньютонгера. Других посетителей не было. На одном из столиков лежал экземпляр газеты «Худиксвалльс тиднинг». Сплошь заметки о массовом убийстве, но ничего нового для себя она не нашла. Начальник полиции Тобиас Людвиг сказал, что завтра они обнародуют имена остальных жертв. На нечеткой фотографии он выглядел слишком молодо для той большой ответственности, что лежала на его плечах.

Пожилая женщина ходила по залу, поливала цветы на окнах. Биргитта Руслин кивнула ей:

— Безлюдно у вас. Я думала, после случившегося всю округу заполонили журналисты и полиция.

— Они в Худике, — ответила женщина на местном диалекте. — Я слыхала, в тамошних гостиницах все номера расхватали.

— А что народ-то в округе говорит?

Женщина остановилась подле Биргитты Руслин, выжидательно посмотрела на нее:

— Вы тоже из газеты?

— Вовсе нет. Просто проезжающая.

— Что думают другие, не знаю. Но я лично думаю, что теперь и в деревне спасу нет от городской жестокости.

Звучит заученно, подумала Биргитта Руслин. Либо в газете вычитала, либо слыхала по телевизору и присвоила.

Расплатившись, она снова села в машину, развернула карту. До Худиксвалля осталось несколько десятков километров. Если свернуть прочь от побережья, на север, можно проехать через Хешёваллен. Секунду она колебалась, чувствуя себя этакой гиеной, но отбросила эту мысль: в конце концов, у нее есть повод поехать туда.

Дважды она свернула налево — в Иггесунде и на развилке в Эльсунде. Навстречу попался полицейский автомобиль, следом за ним второй. Лес вдруг расступился, открывая вид на озеро. У дороги несколько домов, все обнесенные длинной бело-красной лентой полицейского ограждения. По дороге расхаживали полицейские.

На опушке палатка, в ближайшем дворе еще одна. Биргитта Руслин захватила с собой бинокль. Что спрятано в этих палатках? В газетах об этом не было ни слова. Может, именно там найдены одна или несколько жертв? Или полиция зафиксировала какие-то следы?

Она поднесла к глазам бинокль, медленно обвела взглядом окрестности. Люди в комбинезонах или в форме двигались среди домов, стояли, дымя сигаретами, у калиток, поодиночке и группами. Она бывала на местах преступлений, час-другой наблюдала, как работает полиция. Знала, что прокурора и других судебных чиновников там не больно-то жаловали. Полиция всегда держалась настороже, стараясь не попадать под огонь критики. Однако Биргитта научилась различать методичные и небрежные следственные действия. И то, что видела сейчас, оставляло впечатление спокойной, а тем самым, вероятно, хорошо организованной работы.

Одновременно она понимала, что в глубине души все спешат. Время — враг. Надо доискаться правды как можно скорее, пока, чего доброго, не случилась новая трагедия:

Полицейский в форме постучал по стеклу, вывел ее из задумчивости.

— Что вы здесь делаете?

— Разве я заехала за ограждение?

— Нет. Но мы следим, кто здесь появляется. Особенно с биноклями. Чтоб вы знали: пресс-конференции проводятся в городе.

— Я не журналистка.

Молодой полицейский смерил ее недоверчивым взглядом:

— А кто же? Туристка? Любительница мест преступления?

— Вообще-то родственница.

Полицейский достал блокнот.

— Чья?

— Бриты и Августа Андрен. Я еду в Худиксвалль. Но не помню, с кем должна там поговорить.

— Наверняка с Эриком Худденом. Он отвечает за связь с родственниками. Примите соболезнования.

— Спасибо.

Полицейский взял под козырек, а она, чувствуя себя полной дурой, поехала прочь. В Худиксвалле, как выяснилось, мест в гостиницах не было не только из-за наплыва журналистов. Любезный портье в «Фёрст хотель статт» сообщил, что вдобавок здесь проходит конференция, на которую съехались участники со всех концов Швеции, — обсуждаются «проблемы лесов». Оставив машину на парковке, Биргитта наобум обошла городок. Толкнулась в еще две гостиницы и в пансион — везде полно.

Некоторое время Биргитта высматривала, где бы пообедать, и в конце концов зашла в китайский ресторан. Народу там было много, но она отыскала свободный столик у окна. Зал выглядел точь-в-точь как во всех китайских ресторанах, где ей довелось бывать. Такие же вазы, фарфоровые львы, фонари, украшенные красными и синими ленточками. Порой ее одолевало искушение поверить, что все китайские рестораны на свете — а их, наверно, миллионы — образуют единую сеть, может, у них даже один владелец.

Подошла китаянка, подала меню. Делая заказ, Биргитта Руслин сообразила, что молодая женщина почти не говорит по-шведски.

Быстро покончив с обедом, она взялась за телефон и в итоге получила положительный ответ. Гостиница «Андбаккен» в Дельсбу могла предложить ей комнату. Там тоже проходила конференция, только по рекламе. Швеция, подумалось ей, превратилась в страну, где народ большей частью разъезжал по гостиницам и конференц-залам, чтобы поговорить друг с другом. Сама она крайне редко участвовала в курсах повышения квалификации, назначаемых судебным ведомством.

«Андбаккен» оказался большой белой постройкой у заснеженного озера. Ожидая своей очереди у стойки портье, она прочитала, что у рекламщиков на вторую половину дня предусмотрена групповая работа. А вечером состоится банкет с вручением премий. Только бы ночью не шастали по коридорам пьяные и не хлопали то и дело дверьми, подумала она. Впрочем, я ничего о рекламщиках не знаю. Почему я решила, что они любители шумных празднеств?

Номер, который достался Биргитте Руслин, выходил на покрытое льдом озеро и лесистые холмы. Она легла на кровать, закрыла глаза. Сегодня я бы сидела в суде, подумала она, и слушала бы утомительную монотонную речь обвинителя. А вместо этого лежу на кровати в гостинице, окруженной снегами, далеко от Хельсингборга.

Она встала, надела куртку и поехала в Худиксвалль. В вестибюле полицейского управления сновал народ. Многие из них, как она поняла, журналисты. Она даже узнала одного, который часто выступал по телевизору, особенно в связи с драматическими событиями вроде ограблений банков или взятия заложников. С этаким самоуверенным высокомерием он прошел к началу очереди, и никто не рискнул протестовать. В конце концов Биргитта очутилась перед молодой усталой дежурной и сказала, кто ей нужен.

— У Виви Сундберг нет времени.

Недоброжелательный ответ озадачил Биргитту Руслин.

— Может быть, вы хотя бы спросите, по какому я делу?

— Вопросы хотите задавать, как и все? Ждите следующей пресс-конференции.

— Я не журналист. Я родственница одного из хешёвалленских семейств.

Дежурная за стойкой тотчас сменила тон:

— Соболезную. Вам надо поговорить с Эриком Худденом.

Она набрала номер, сообщила, что к нему посетитель. Видимо, уточнять не было нужды. «Посетитель» — кодовое обозначение родственника.

— Он сейчас спустится за вами. Подождите вон там, у стеклянной двери.

Внезапно рядом вырос молодой парень:

— Вы, кажется, сказали, что вы родственница кого-то из жертв. Можно задать вам несколько вопросов?

Биргитта Руслин обычно не выпускала коготки из мягких лапок. Но сейчас сделала исключение:

— С какой стати? Я не знаю, кто вы такой.

— Я пишу.

— Для кого?

— Для всех, кому интересно.

Она покачала головой:

— Нам не о чем разговаривать.

— Я, конечно, вам соболезную.

— Бросьте. Вовсе вы не соболезнуете. А говорите так тихо, чтобы окружающие не услышали, что вы зацапали добычу, которую другие не учуяли.

Стеклянная дверь открылась, в вестибюль вышел мужчина с бейджиком «Эрик Худден». Они обменялись рукопожатием. Фотовспышка отразилась в стекле, когда двери вновь открылись и закрылись.

Коридор кишел народом. И темп совершенно другой, не как в Хешёваллене. Худден провел ее в одну из комнат. Стол завален папками и списками. На каждой папке — имя и фамилия. Здесь собраны покойники, подумала Биргитта Руслин. Эрик Худден предложил ей сесть и сам сел напротив. Она рассказала ему все с самого начала — о своей матери, о двух фамилиях, о том, как обнаружила родство. И заметила, что Худден испытал разочарование, поняв, что расследованию она ничем не поможет.

— Я понимаю, вам нужна другая информация, — сказала она. — Я судья, и мне знакомо, каково искать преступников, совершивших столь тяжкие злодеяния.

— Спасибо, что приехали. — Худден отложил ручку и, прищурясь, посмотрел на нее. — Вы проделали долгий путь из Сконе, только чтобы сообщить все это? Можно было позвонить.

— Я имею кое-что сообщить касательно самого преступления. И хотела бы поговорить с Виви Сундберг.

— Почему бы не поговорить со мной? Она очень занята.

— Я уже говорила с ней и хочу продолжить.

Он вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Биргитта Руслин придвинула к себе папку с надписью «Брита и Август Андрен». Первое, что она увидела, повергло ее в ужас. Фотографии, сделанные в доме. Только теперь до нее дошел масштаб резни. Она смотрела на снимки изрезанных, распоротых тел. Женщину практически невозможно опознать — лицо раскроено почти надвое. У мужчины чуть не напрочь отсечена рука.

Биргитта Руслин захлопнула папку, оттолкнула от себя. Но увиденное осталось в памяти, от него не избавишься. Хотя за долгие годы работы в суде она не раз видела фотографии садистского насилия, ни с чем подобным тому, что находилось в папках Эрика Худдена, ей сталкиваться не доводилось.

Он вернулся, кивком предложил ей пройти с ним.

Виви Сундберг сидела за письменным столом, загроможденным бумагами. Табельное оружие и мобильник лежали поверх битком набитого регистратора. Она указала на посетительское кресло.

— Вы хотели поговорить со мной. Если я правильно поняла, не поленились приехать сюда аж из Хельсингборга. Видимо, полагаете свою информацию действительно важной, раз проделали такой долгий путь.

Зазвонил телефон. Виви Сундберг отключила его и вопросительно посмотрела на посетительницу.

Биргитта Руслин рассказала, не вдаваясь в детали. Много раз она, сидя в кресле судьи, размышляла о том, как прокурору или защитнику, обвиняемому или свидетелю следует формулировать свои высказывания. Сама она вполне владела этим искусством.

— Наверно, про Неваду вам уже известно, — закончила она.

— Среди полученной нами информации об этом не упоминалось. А мы прорабатываем сводки дважды в день.

— Что вы думаете о моем рассказе?

— Пока ничего.

— Ведь в таком случае речь, вероятно, не о душевнобольном преступнике.

— Я рассмотрю вашу информацию, как и всю прочую. Мы просто завалены сообщениями. Может статься, в том, что сообщают по телефону, в письмах и по электронной почте, найдется крохотная деталь, которая впоследствии сыграет в расследовании важную роль. Но пока это неизвестно.

Виви Сундберг придвинула к себе блокнот и попросила Биргитту Руслин повторить рассказ. Записав, она встала проводить посетительницу.

У стеклянных дверей внизу Виви остановилась:

— Хотите увидеть дом, где выросла ваша мать? И потому приехали?

— А можно?

— Тела увезли. Я могу позволить вам зайти туда, если хотите. Через полчаса поеду в Хешёваллен. Только обещайте ничего там не брать. Некоторые люди готовы отрезать кусок линолеума, где лежал убитый.

— Я не из таких.

— Тогда подождите в машине, поедете следом за мной.

Виви Сундберг нажала на кнопку, двери раздвинулись. Биргитта Руслин поспешила на улицу, прежде чем репортеры, по-прежнему толпившиеся в вестибюле, успели ее задержать.

В машине, положив руку на ключ зажигания, она подумала, что ее постигла неудача. Виви Сундберг ей не поверила. Хотя рано или поздно кто-нибудь из дознавателей займется информацией о Неваде. Но без энтузиазма.

Впрочем, едва ли можно осуждать Виви Сундберг. От Хешёваллена до городка в Неваде очень уж далеко.

Черная машина без полицейских знаков остановилась рядом. Виви Сундберг махнула ей рукой.

В Хешёваллене Виви Сундберг подвела ее к дому и сказала:

— Я оставлю вас здесь, чтобы вы могли побыть наедине со своими мыслями.

Биргитта Руслин глубоко вздохнула и вошла в дом, где горели все лампы.

Она словно шагнула из-за кулис на ярко освещенную сцену. И была в этой драме совершенно одна.

8

Биргитта Руслин старалась отбросить мысли о мертвецах, окружавших ее, и хотя бы смутно представить себе в этом доме свою мать. Молодую девушку, которую тянет прочь отсюда, но она не может никому об этом заикнуться, даже себе самой признаться не смеет без угрызений совести по отношению к кротким приемным родителям со всеми их добрыми намерениями.

Она стояла в прихожей, прислушивалась. В пустых домах тишина ни о чем не напоминает, думала она. Кто-то ушел отсюда, забрав с собой все звуки. Даже часы не тикают.

Она вошла в гостиную. В лицо пахнуло старыми запахами — от мебели, от рамок с библейскими изречениями, от поблекших фарфоровых ваз, теснившихся на полках и среди цветочных горшков. Потрогав пальцем землю в одном из горшков, она сходила на кухню, отыскала лейку, полила все цветы, какие попались на глаза. Услуга умершим. Потом села на стул, огляделась по сторонам. Много ли вещей в этой комнате были здесь при маме? Наверное, большинство. Все такое старое, вещи стареют вместе с хозяевами.

Пол, где лежали тела, все еще застлан пластиком. Она поднялась по лестнице на второй этаж. В спальне попросторнее — неубранная постель. Из-под кровати торчит тапка. Второй не видно. На этаже еще две комнаты. В той, что выходит на запад, на обоях зверушки — детский узор. Она смутно припомнила, что мать как-то рассказывала про эти обои. Кровать, комод, кресло и стопка тряпичных ковриков у стены. Она открыла стенной шкаф, оклеенный внутри газетами. Выпуски 1969 года. Уже тогда мать не жила здесь более двух десятков лет.

Она села в кресло у окна. На улице стемнело, лесистых холмов за озером не разглядеть. У опушки ходит полицейский, освещенный фонариком коллеги. Временами останавливается, наклоняется к земле, будто ищет что-то.

Биргитту Руслин охватило отчетливое ощущение, что мать совсем близко. Где-то здесь она сидела задолго до ее рождения. Здесь, в комнате, в другом времени. Кто-то сделал зарубки на белом крашеном подоконнике. Может, мама? Может, каждая зарубка — стремление прочь и новый день?

Она встала, спустилась вниз. Возле кухни — комната с кроватью, костыли у стены, старое инвалидное кресло. На полу у ночного столика — эмалированный горшок. Судя по всему, этим помещением давно не пользовались.

Она вернулась в гостиную, тихонько прошлась по комнате, словно опасаясь кого-то потревожить. Ящики секретера наполовину выдвинуты. В одном — скатерти и салфетки, в другом — клубки темной шерсти. В третьем, самом нижнем, — пачки писем и записные книжки в коричневых переплетах. Она взяла одну, открыла. Имени нет. Страницы плотно исписаны бисерным почерком. Достала очки, попробовала разобрать мелкие буквы. Книжка старая, слова написаны в старой орфографии. Чей-то дневник. Речь в записках шла о паровозах, вагонах, железнодорожных рельсах.

Потом вдруг в глаза бросилось слово, заставившее ее вздрогнуть: Невада. Она замерла, затаив дыхание. Что-то вдруг изменилось, пустой и безмолвный дом передал ей сообщение. Она попробовала читать дальше, но тут во входную дверь постучали. Биргитта Руслин положила книжку на место, задвинула ящик. В комнату вошла Виви Сундберг.

— Вы, конечно, видели, где лежали тела. Показывать не надо.

Биргитта Руслин кивнула.

— На ночь мы запираем дома. Так что пора уходить.

— Вы нашли других родственников здешних обитателей?

— Как раз хотела вам сказать. Похоже, Брита и Август не имели ни своих детей, ни других родственников, кроме тех, что жили здесь, в деревне, и тоже убиты. Завтра мы внесем их имена в открытый список жертв.

— А что потом?

— Пожалуй, над этим не мешает подумать вам, вы ведь их родня.

— Роднёй меня не назовешь. Но мне, во всяком случае, не все равно.

Они вышли на крыльцо. Виви Сундберг заперла дверь, повесила ключ на гвоздик.

— Вряд ли кто сюда полезет, — сказала она. — Деревню сейчас охраняют не хуже, чем королевский дворец.

На дороге они попрощались. Яркие прожектора освещали некоторые из домов. У Биргитты Руслин снова возникло ощущение, будто она на сцене театра.

— Завтра поедете домой? — спросила Виви Сундберг.

— Вероятно. Вы успели обдумать мое сообщение?

— Завтра на утреннем совещании доложу сотрудникам, и оно будет обработано так же, как и вся прочая информация.

— Однако вы согласитесь, что вполне правдоподобно, даже вероятно, что тут существует связь?

— Об этом говорить преждевременно. И по-моему, вам лучше всего не ввязываться в эту историю.

Биргитта Руслин проводила взглядом Виви Сундберг, та села в машину и уехала.

— Не верит она мне, — вслух сказала она в темноту. — Не верит, и в общем-то я ее понимаю.

Но вместе с тем это ее возмутило. Будь она полицейским, непременно заинтересовалась бы сообщением, указывающим на связь со сходным преступлением, пусть и совершенным на другом континенте.

Она решила поговорить с прокурором, возглавляющим расследование. Он наверняка оценит важность информации.

Изрядно превышая скорость, Биргитта Руслин поехала в Дельсбу и все еще не успокоилась, когда затормозила возле гостиницы. В ресторане у рекламщиков шел банкет, и она поела в безлюдном баре. Заказала бокал вина. Австралийского «Шираза» с богатым букетом, только никак не могла решить, отдает ли вино шоколадом, или лакрицей, или тем и другим сразу.

Поев, она поднялась в номер. Возмущение улеглось. Она приняла таблетку железа, вспомнила о дневнике, который перелистывала. Надо было рассказать Виви Сундберг о находке. Но почему-то она не рассказала. Ведь и дневник рискует стать незначительной деталью в обширных материалах расследования.

Как судья она приучила себя ценить полицейских, обладавших особым даром разыскивать важные связующие звенья в материале, который другим представляется сумбурным и хаотичным.

К какому типу полицейских принадлежит Виви Сундберг? Корпулентная женщина средних лет, похоже не отличающаяся быстрым умом.

Биргитта Руслин тотчас раскаялась в этой мысли. Думать так несправедливо, ведь она ничего не знает о Виви Сундберг.

Биргитта легла на кровать, включила телевизор, чувствуя вибрации аккордов контрабаса, доносившиеся из ресторана.

Проснулась она от телефонного звонка. И, глянув на часы, поняла, что спала больше часа. Звонил Стаффан:

— Где ты находишься? Куда я звоню?

— В Дельсбу.

— Толком не знаю, где это.

— К западу от Худиксвалля. Если не ошибаюсь, одно время много говорили о поножовщинах в Дельсбу.

Она рассказала о поездке в Хешёваллен. Из трубки доносилась джазовая музыка. Наверно, ему хорошо в одиночестве, подумала она. Можно слушать джаз, который мне совсем не нравится.

— И что теперь? — спросил Стаффан, когда она умолкла.

— Завтра решу. Я еще не привыкла, что все время в моем распоряжении. А пока возвращайся к своей музыке.

— Это Чарли Мингус.

— Кто-кто?

— Ты что, вправду забыла, кто такой Чарли Мингус?

— Иногда мне кажется, что у всех твоих джазовых музыкантов одинаковые имена.

— Ты меня обижаешь.

— Извини, я не хотела.

— Значит, сомнений нет?

— О чем ты?

— О том, что, в сущности, ты презираешь музыку, которая мне очень нравится.

— Это почему?

— Вопрос к тебе самой.

Разговор быстро иссяк. Стаффан бросил трубку. Это ее взбесило. Она набрала его номер, но муж не ответил. Больше она звонить не стала. Вспомнила, о чем думала в тот день, на пароме через Эресунн. Устала не я одна. Он видит меня такой же холодной и отстраненной, как я его. И оба не знаем, как выбраться из сложившейся ситуации. Но выхода не найти, если мы не способны поговорить друг с другом без ссоры и горьких взаимных обвинений!

Я могла бы написать об этом. Об обидах.

Мысленно она составила целый список рифм: обида, беда, нужда, вода, ерунда. Песня судьи о боли, подумалось ей. Но как тут избежать банальности?

Биргитта приготовилась ко сну. Но заснула не сразу. Рано утром, еще затемно, ее разбудил хлопок двери где-то в коридоре. Она лежала в потемках, вспоминая, что видела во сне. Она находилась в доме Бриты и Августа. Они оба сидели на темно-красном диване, а она стояла посреди комнаты. И вдруг заметила, что совершенно раздета. Тщетно попыталась прикрыться и уйти. Ноги как парализовало. Глянув вниз, обнаружила, что они вросли в пол.

Тут она проснулась. Лежала в темноте, прислушиваясь. Громкие пьяные голоса приблизились и исчезли. Она посмотрела на часы. Четверть пятого. До рассвета еще далеко. Она улеглась поудобнее, и тут ее осенило.

Ключ висел на гвозде. Биргитта Руслин села в постели. Конечно, это запрещено и нелепо. Забрать бумаги из комода. Не дожидаясь, когда кто-нибудь из полицейских случайно заинтересуется ими.

Она встала, подошла к окну. Безлюдно, тихо. Я могу это сделать, подумалось ей. В лучшем случае поспособствую расследованию, чтобы оно не завязло в том же болоте, как и худшее из известных мне преступлений — убийство премьер-министра Пальме. Но я совершу противоправные действия, и педантичный прокурор сможет убедить бездарного судью, что я запутала расследование преступления.

Плохо, что она выпила вина. Судья, в нетрезвом виде управляющий машиной, — это катастрофа. Она подсчитала, сколько времени прошло после ужина. Алкоголь должен бы уже улетучиться. Но уверенности нет.

Нельзя этого делать, подумала она. Даже если полицейская охрана спит. Нельзя.

Потом она оделась и вышла из номера. В коридоре ни души. За несколькими дверьми народ продолжал пировать. И из-за одной доносились звуки любовной сцены.

За стойкой портье никого. Но в глубине комнаты мелькнула спина светловолосой женщины.

На улице ее встретил мороз. Ветра нет, небо чистое, мороз изрядно усилился.

В машине Биргитту Руслин опять охватили сомнения. Но соблазн был слишком велик. Она хотела прочесть дневник до конца.

По дороге ей не встретилось ни одного автомобиля. Раз пришлось затормозить — у придорожного сугроба стоял лось. Но она ошиблась, приняла за лося перевернутый пень.

Подъехав к последнему холму перед спуском в деревню, она остановила машину, погасила фары. Достала из бардачка фонарик. И осторожно зашагала по дороге. Временами замирая и прислушиваясь. Слабый ветерок шуршал в незримых кронах деревьев. С вершины холма она увидела, что по-прежнему включены два прожектора, а возле ближайшего к лесу дома припаркован полицейский автомобиль. Значит, можно будет незаметно подойти к дому Бриты и Августа. Она прикрыла фонарик рукой, отворила калитку соседнего участка и с задворков подошла к нужному крыльцу. Возле полицейского автомобиля никакого движения. Пошарив ладонью по стене, она нащупала ключ.

Войдя в переднюю, она вздрогнула. Достала из кармана пластиковый пакет, осторожно выдвинула ящик.

Фонарик вдруг погас. Она встряхнула его, но тщетно. Однако же все равно стала пихать в пакет письма и дневники. Одна из связок писем выскользнула из рук, и она долго ощупывала рукой холодный пол, пока не нашла.

Потом она поспешила прочь, к машине. Портье удивленно уставилась на нее, когда она вошла в холл.

Ей хотелось сразу же взяться за чтение, но все-таки лучше сперва поспать часок-другой. В девять утра, позаимствовав у портье лупу, она села за стол, который передвинула к окну. Рекламщики разъезжались на своих машинах и мини-автобусах. Она повесила на дверь табличку «Просьба не беспокоить» и открыла дневник. Читала медленно, иные слова и даже целые фразы разобрать не удавалось.

Во-первых, она поняла, что инициалы Я.А. принадлежат мужчине. Почему-то он писал о себе в третьем лице, пользуясь этими инициалами. Кто он такой, поначалу было неясно, но потом она вспомнила второе письмо, найденное в бумагах матери. Ян Август Андрен. Наверняка он. Мастер на строительстве железной дороги, которая медленно протягивалась на восток через пустыню в Неваде, он обстоятельно писал о своих обязанностях. Я.А. рассказывал о шпалах и рельсах, о том, что охотно склонялся перед начальством, которое своей властью постоянно внушало ему уважение. Сообщал о болезнях, в частности об упорной лихорадке, надолго лишившей его работоспособности.

Это заметно по почерку, который вдруг стал прыгающим. Я.А. пишет, что его мучают «высокая температура и постоянная кровавая рвота». Биргитта Руслин прямо-таки физически чувствовала смертельный страх, каким веяло от этих страниц. Я.А. датировал свои записи не всегда, и ей было трудно прикинуть, как долго он болел. На одной из следующих страниц он вдруг пишет завещание. «Моему другу оставляю ружье и револьвер, а также прошу его сообщить моим родственникам в Швеции, что я отошел в мир иной. Деньги отдаю железнодорожному священнику, чтобы похоронили меня как полагается, по меньшей мере с двумя псалмами. Я не желал для себя такой скорой кончины. Да поможет мне Бог».

Однако Я.А. не умирает. Внезапно, без всякого перехода, он опять здоров.

Судя по всему, Я.А. работает мастером в компании под названием «Сентрал Пасифик», строящей железную дорогу от Тихого океана к некой точке, где она должна соединиться с линией, которую одновременно прокладывает от Восточного побережья конкурирующая компания. Иногда он сетует, что «работники очень lazy»,[140] если не надзирать за ними со всей строгостью. Большей частью он недоволен ирландцами, поскольку те много пьют и не всегда спозаранку, как должно, выходят на работу. По его словам, приходится увольнять каждого четвертого ирландца, что создает большие сложности. Индейцев нанимать невозможно, так как они не желают работать столько, сколько требуется. С неграми попроще, но это либо беглые рабы, либо вольноотпущенники, неохотно подчиняющиеся приказам. Я.А. пишет, что «здесь бы очень пригодилось побольше отличных шведских парней вместо коварных китайских кули да пьянчуг-ирландцев».

Биргитта Руслин отчаянно напрягала зрение, разбирая мелкий почерк. Временами садилась на кровать, закрывала глаза. Потом принялась изучать три связки писем. Автор — все тот же Я.А. Тот же почти неразборчивый почерк. Пишет он родителям, рассказывает, как живет. Есть заметное противоречие между дневниковыми записями и тем, что Я.А. сообщает в письмах домой. Если принять, что в дневнике он описывает реальные обстоятельства, тогда в письмах он лжет. В дневнике он отмечает, что его месячное жалованье составляет одиннадцать долларов. А одно из первых прочитанных ею писем гласит: «Начальники так мной довольны, что платят мне теперь 25 долларов в месяц, что можно сравнить с заработком окружного писаря у вас в Швеции». Хвастает, подумала она. Знает, что на таком расстоянии никто его проверить не может.

Продолжая читать письма, она всюду натыкалась на ложь, одна беззастенчивее другой. У него вдруг появилась невеста, кухарка по имени Лора, из «приличной нью-йоркской семьи». Судя по дате письма, как раз в это время он лежит при смерти и в страхе пишет завещание. Лора, вероятно, пригрезилась ему в бреду.

Человек, которого Биргитта Руслин старалась себе представить, все время ускользал, уворачивался. Она все нетерпеливее листала дневники и письма.

Несколько часов она просидела, склонясь над малоразборчивыми текстами, и вдруг замерла. В одном из дневников лежал документ — по-видимому, платежная ведомость. За апрель 1864 года Ян Август Андрен получил 11 долларов. Теперь она точно знала, что именно этот человек написал и письмо, найденное в бумагах матери.

Она встала, посмотрела в окно. Какой-то одинокий мужчина расчищал дорожку от снега. Когда-то из Хешёваллена эмигрировал человек по имени Ян Август Андрен, думала она. Очутился в Неваде, поступил работать на железную дорогу, стал мастером и, похоже, недолюбливает ирландцев и китайцев, которые состоят под его началом. Вымышленная невеста, вероятно, попросту одна из «женщин легкого поведения, которые крутятся возле строительства», как он писал в дневнике. Распространяют среди работников венерические болезни. Шлюхи, идущие следом за железной дорогой, создают беспорядок и проблемы. То и дело случаются драки между работниками, заразившимися дурными болезнями, и не менее регулярно — потасовки среди женщин.

В том дневнике, который она прочла почти до половины, Я.А. в одном месте описывает, как ирландца по фамилии О'Коннор приговорили к смерти за убийство шотландца-железнодорожника. Спьяну оба поссорились из-за какой-то бабенки. Теперь О'Коннор будет повешен, и приезжий судья решил, что произойдет казнь не в городе, а на холме, рядом с тем местом, до которого дотянули рельсы. Ян Август пишет: «Думаю, очень хорошо, что все увидят, к чему приводят пьянство и поножовщина».

Смерть ирландца он описывает очень подробно. Парень совсем молодой, «с пушком на подбородке», замечает Ян Август Андрен, и его повесят.

Раннее утро. Казнь состоится аккурат перед началом утренней смены. Даже из-за этого ни один рельс, ни одна шпала не должны лечь на место с опозданием. Мастерам велено проследить, чтобы на казни присутствовали все. Дует резкий ветер. Ян Август Андрен завязывает рот и нос носовым платком, когда расхаживает вокруг и проверяет, чтобы все вышли из палаток и собрались у холма, где назначена казнь. Виселица стоит на помосте из свежепросмоленных шпал. Как только молодой О'Коннор будет повешен, виселицу разберут и шпалы отнесут на вновь сооруженную насыпь. Под конвоем вооруженных охранников приводят осужденного. Священник тоже здесь. Ян Август Андрен пишет, что среди рабочих «послышался ропот. На миг могло показаться, будто ропот обращен против палача. Однако затем стало ясно, что каждый из собравшихся радовался, что повесят не его. И все же я тогда подумал, что многие из тех, кто ненавидит тяжелую ежедневную работу, испытывали сейчас ангельскую радость, что и нынче смогут таскать рельсы, сгребать щебень и класть шпалы».

Ян Август Андрен очень подробно расписывает эту казнь. Словно ранний репортер криминальной хроники, подумала Биргитта Руслин. Но пишет он для себя или для неведомых потомков. Иначе бы не пользовался выражениями вроде «ангельская радость».

Ситуация превращается в большую пугающую драму. О'Коннор тащится в своих оковах как в трансе, но у подножия виселицы вдруг оживает, начинает кричать, бороться за жизнь. Шум усиливается, и Ян Август Андрен изображает все это так: «Ужасно видеть, как этот молодой юноша борется за жизнь, хотя знает, что скоро ее потеряет. Отбивающегося подводят к петле, а он кричит и бьется, пока не открывают люк и у него не ломается шея». Тут прекращается весь шум и ропот, становится, пишет Ян Август Андрен, «тихо, будто все присутствующие онемели и почувствовали, как ломаются их шеи».

Выражается он и правда хорошо, подумала Биргитта Руслин. Пишущий человек, не лишенный эмоций.

Виселицу разбирают, труп и шпалы уносят в разные стороны. Китайцы, которые хотят завладеть веревкой повешенного О'Коннора, затевают драку. Андрен отмечает, что «китайцы не таковы, как мы, они грязные, держатся наособицу, выкрикивают диковинные заклинания и занимаются магическими кунштюками, у нас так не бывает. Наверное, варят теперь какое-то снадобье из веревки казненного».

Впервые он, так сказать, представляется, подумала Биргитта Руслин. Из-под его пера выходит собственное суждение. «Китайцы не таковы, как мы, они грязные».

Зазвонил телефон. Виви Сундберг.

— Я вас разбудила?

— Нет.

— Можете спуститься вниз? Я в холле.

— А в чем дело?

— Спускайтесь — расскажу.

Виви Сундберг в ожидании стояла у камина.

— Давайте присядем. — Она кивнула в угол, где располагались диван и кресла.

— Как вы узнали, что я живу здесь?

— Навела справки.

Биргитту Руслин охватили дурные предчувствия. Виви Сундберг держалась холодно, отстраненно. И перешла прямо к делу:

— Мы тут не слепые и не глухие. Хоть и живем в провинции. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.

— Нет.

— Из дома, куда я любезно вас впустила, исчезло содержимое комода. Я просила вас ничего не трогать. Ночью вы, похоже, туда возвращались. В ящике, который вы опустошили, были дневники и письма. Я подожду здесь, а вы их принесете. Сколько было дневников — пять или шесть? Сколько связок писем? Несите всё. И тогда я забуду об этом из доброго отношения к вам. Скажите спасибо, что я дала себе труд приехать.

Биргитта Руслин почувствовала, что залилась краской. Ее застукали in flagranti, с поличным. И сделать ничего нельзя. Судья опозорена.

Она встала, поднялась в номер. На секунду ощутила искушение оставить у себя тот дневник, который не успела дочитать. Но ведь она понятия не имела, что известно Виви Сундберг. Вроде бы она точно не знает, сколько там дневников, хотя это ничего не значит. Биргитта Руслин принесла в холл все, что забрала из ящика. Виви Сундберг сложила документы в бумажную сумку.

— Зачем вы это сделали?

— Из любопытства. Я очень сожалею.

— Вы рассказали мне не все?

— У меня нет подспудных мотивов.

Виви Сундберг испытующе посмотрела на нее. Биргитта Руслин опять почувствовала, что покраснела. Виви Сундберг встала. Несмотря на свои габариты, двигалась она легко.

— Предоставьте дело нам, полицейским. Я не стану поднимать шум из-за того, что вы ночью проникли в дом. Езжайте обратно в Хельсингборг, а я продолжу работу.

— Прошу прощения.

— Уже просили.

Виви Сундберг вышла, села в полицейскую машину. Биргитта Руслин смотрела, как машина тронулась с места, взвихрив тучу снега. Потом вернулась в номер, надела куртку и решила прогуляться по берегу заледенелого озера. Ветер налетал холодными шквалами. Судьи не шастают по ночам, не забирают тайком дневники и письма из дома, где недавно жестоко убили двух стариков, думала она. Интересно, расскажет Виви Сундберг об этом коллегам или предпочтет умолчать?

Биргитта Руслин обошла вокруг озера и в гостиницу вернулась разгоряченная и потная. Приняла душ, переоделась и тщательно обдумала происшедшее.

Попыталась записать свои мысли, но скомкала заметки и швырнула в корзину. Она побывала в доме, где выросла ее мать. Видела ее комнату, выяснила, что убиты действительно приемные родители матери. Что ж, пора возвращаться.

Спустившись в холл, она попросила портье оставить номер за ней еще на сутки. А потом поехала в Худиксвалль, нашла там книжный магазин и купила книгу о винах. Пообедать хотела сперва в том же китайском ресторане, что и накануне, однако раздумала и пошла в итальянский. Сидела там долго, перелистала газеты, но не стала смотреть, что пишут про Хешёваллен.

Зазвонил мобильник. По номеру она поняла, что это Сив, одна из близняшек.

— Ты где?

— В Хельсингланде. Я же говорила.

— Что ты там делаешь?

— Сама толком не знаю.

— Ты заболела?

— В некотором смысле. Я на бюллетене. Просто устала.

— Что ты делаешь в Хельсингланде?

— Путешествую. Смена обстановки. Завтра поеду домой.

В трубке Биргитта Руслин слышала дыхание дочери.

— Вы с папой опять поссорились?

— С чего ты взяла?

— Все только хуже становится. Сразу заметно, когда приезжаешь домой.

— Что?

— У вас все плохо. К тому же он так говорил.

— Папа говорил?

— У него есть перед тобой одно преимущество. Он отвечает, когда спрашивают. А ты нет. Не мешает тебе поразмыслить об этом по дороге домой. Мне пора заканчивать. На карточке больше нет денег.

Щелчок. Разговор оборвался. Биргитта Руслин думала о том, что сказала дочь. С обидой. Но понимая, что это правда. Она винила Стаффана, что он увиливает от разговора. А сама по отношению к детям ведет себя точно так же.

В гостинице она почитала купленную книгу, съела легкий ужин и рано легла спать.

Проснулась в темноте от телефонного звонка. Но в трубке царило молчание. И номер на дисплее не высветился.

Ей вдруг стало не по себе. Кто звонил?

Она проверила, заперта ли дверь, посмотрела в окно. Возле гостиницы ни души. Легла в постель, думая о том, что утром сделает единственно разумное.

Поедет домой.

9

В семь утра она сидела в ресторане за завтраком. Из окна, выходящего на озеро, видела, что поднялся ветер. Какой-то мужчина тащил за собой санки с двумя закутанными ребятишками. Она вспомнила, как сама уставала, тягая в гору санки с детьми. Но как замечательно было играть с малышами в саду и одновременно обдумывать сложные уголовные дела. Детские возгласы и смех в резком контрасте с пугающими местами преступлений.

Как-то она подсчитала, что за годы работы судьей отправила в тюрьму десятерых убийц. Плюс целый ряд насильников и осужденных за нанесение тяжких телесных повреждений, которые лишь случайно не привели к смерти.

Эта мысль встревожила ее. Мерить собственную жизнь и усталость количеством убийц, отправленных за решетку, — неужели это и вправду итог ее усилий?

Дважды ей угрожали. Один раз хельсингборгская полиция сочла за благо взять ее под охрану. Речь шла о наркодилере, связанном с рокерской бандой. Дети тогда были еще маленькие. Нелегкое время, плохо сказавшееся на их со Стаффаном семейной жизни. Они тогда чуть не каждый день кричали друг на друга.

За едой она не стала читать прессу, застрявшую на событиях в Хешёваллене. Взяла деловую газету, рассеянно полистала биржевые сводки и дискуссию о представительстве женщин в шведских акционерных компаниях. Народу в зале было мало. Она налила себе еще кофе, думая, не поехать ли домой другим маршрутом. Может, западнее, через леса Вермланда?

Неожиданно кто-то обратился к ней. Мужчина, сидевший чуть дальше в глубине ресторана.

— Вы ко мне обращаетесь?

— Интересно, что здесь делала Виви Сундберг.

Она не знала этого человека и не очень-то поняла, чего он хочет. Но прежде чем она ответила, он встал и подошел к ее столику. Выдвинул стул, сел, не спрашивая разрешения.

Краснолицый, лет шестидесяти, толстый, с дурным запахом изо рта.

Биргитта Руслин рассердилась и перешла в оборону:

— Я хочу спокойно позавтракать.

— Вы уже позавтракали. У меня к вам всего несколько вопросов.

— Я даже понятия не имею, кто вы такой.

— Ларс Эмануэльссон. Репортер. Не журналист. Я лучше их. Не строчу почем зря. Пишу продуманно, хорошим стилем.

— Едва ли это оправдывает ваши посягательства на мое право спокойно позавтракать.

Ларс Эмануэльссон встал, пересел за соседний столик:

— Так лучше?

— Лучше. Для кого вы пишете?

— Пока не решил. Сперва история, потом решу, кому ее предложить. Кому попало не продам.

Его назойливость все больше раздражала Биргитту. К тому же запах, словно он давно не мылся. Этакая карикатура на приставучего газетчика.

— Я слышал, как вы вчера разговаривали с Виви Сундберг. Не очень-то задушевно, два петуха в женском обличье, оба настороже. Я прав?

— Нет. Мне вам нечего сказать.

— Но вы не станете отрицать, что говорили с ней?

— Конечно не стану.

— Любопытно, что здесь делает хельсингборгский судья. Вы как-то связаны с расследованием. В норландской деревушке происходит жуткая резня, и Биргитта Руслин приезжает сюда из Хельсингборга.

Она насторожилась еще больше:

— Что вам нужно? Откуда вы знаете, кто я?

— Это дело техники. Ведь жизнь — непрерывные поиски оптимального пути к результату. Думаю, с судьей обстоит так же. Существуют правила и предписания, законы и постановления. Но методы у каждого свои. О скольких расследованиях я писал, уже и не припомню. Целый год, точнее, ровно триста шестьдесят шесть дней следил за расследованием убийства Пальме. И быстро понял, что убийцу никогда не поймают, потому что следствие потерпело крушение, еще не выйдя в море. Было очевидно, что преступник уйдет от ответственности, так как полиция и прокуратура искали не разгадку убийства, а благосклонность телеканалов. Многие считали тогда, что это Кристер Петтерссон. Кроме отдельных умных следователей, которые понимали, что это не он, по всем статьям не он. Только их никто не слушал. Я стараюсь держаться на расстоянии, кружу поодаль. Тогда видно то, чего другие не замечают. К примеру, как к судье приходит полицейская, которая явно круглые сутки занята расследованием. Что вы ей передали?

— Этот вопрос останется без ответа.

— Раз так, вы, думаю, глубоко замешаны в происходящем. Могу написать. «Сконский судья замешан в хешёвалленской драме».

Она допила кофе и встала. Эмануэльссон вышел следом за ней в холл:

— Если сообщите что-нибудь, я в долгу не останусь.

— Мне совершенно нечего вам сказать. Не потому, что у меня есть какой-то секрет, просто фактически я не располагаю ничем, что может заинтересовать журналиста.

Ларс Эмануэльссон вдруг погрустнел:

— Репортера. Не журналиста. Я ведь не называю вас крючкотвором.

У нее неожиданно мелькнула одна мысль:

— Это вы звонили ночью?

— Я?

— Что ж, понятно.

— Телефон звонил? Среди ночи? Когда вы спали? Этим интересоваться позволительно?

Не отвечая, она вызвала лифт.

— Одно я вам сообщу, — сказал Ларс Эмануэльссон. — Полиция скрывает важную деталь. Если возможно называть человека деталью.

Дверь лифта медленно скользнула в сторону. Биргитта Руслин шагнула в кабину.

— Жертвы не только старики. В одном из домов найден убитый мальчик.

Дверь лифта закрылась. Поднявшись на свой этаж, Биргитта снова отправила лифт вниз. Он ждал на том же месте. Они сели. Ларс Эмануэльссон закурил сигарету.

— Здесь не курят.

— Скажите еще что-нибудь, на что мне наплевать. — На столе стоял цветочный горшок, который он использовал как пепельницу. — Всегда стоит поискать, о чем полиция умалчивает. В том, что они скрывают, можно найти ответ на вопрос, каков ход их мыслей, в каком направлении они рассчитывают найти преступника. Среди убитых был двенадцатилетний мальчик. Известно, кто его родичи и что он делал в деревне. Но от общественности это скрывают.

— Откуда вы знаете?

— Секрет фирмы. В расследованиях всегда есть щелочка, сквозь которую просачивается информация. Надо только найти ее, приложить ухо и послушать.

— Кто этот мальчик?

— Пока что неизвестный знаменатель. Я знаю его имя, но вам не скажу. Он гостил у родных. Вообще-то ему полагалось ходить в школу, но после операции на глазах он на время получил освобождение от занятий. Бедняга страдал косоглазием. Глаз поставили на место, починили, можно сказать. И тут его убивают. Как и стариков, у которых он жил. Только чуток иначе.

— В чем разница?

Ларс Эмануэльссон откинулся на спинку стула. Живот свесился над брючным ремнем. Ужасно противный, подумала Биргитта Руслин. Он это знает, но ему плевать.

— Теперь ваша очередь. Виви Сундберг, книжки и письма.

— Я дальняя родственница кой-кого из убитых. И передала Сундберг материалы, о которых она просила.

Он, прищурясь, смотрел на нее:

— Прикажете поверить?

— Дело хозяйское.

— Что за книжки? Какие письма?

— Речь идет о выяснении семейных обстоятельств.

— Какая семья?

— Брита и Август Андрен.

Он задумчиво кивнул, неожиданно энергично затушил сигарету.

— Дом номер два или семь. Полиция все дома закодировала. Дом номер два у них «два дробь три». Что означает: там найдено трое убитых. — Продолжая смотреть на нее, он извлек из мятой пачки недокуренную сигарету. — Но это не объясняет, почему вы разговаривали так холодно, а?

— Она спешила. А в чем разница с мальчиком?

— Мне не удалось выяснить до конца. Должен признать, что и худиксвалльская полиция, и те, что приехали из Стокгольма, крепко держат язык за зубами. Но, насколько мне известно, с мальчиком обошлись без непомерной жестокости.

— Как это понимать?

— А так и понимать, что убили его, не причиняя лишних страданий, пыток и страха. Отсюда, разумеется, можно сделать разные выводы, одни заманчивее и наверняка ошибочнее других. Но это я предоставлю вам самой. Если вам интересно. — Он затушил сигарету в горшке и встал. — Пойду кружить дальше. Возможно, мы еще встретимся? Как знать?

Она провожала его взглядом, пока он не исчез за дверью. Девушка-портье мимоходом приостановилась, учуяв дым.

— Это не я, — сказала Биргитта Руслин. — Свою последнюю сигарету я выкурила в тридцать два года, примерно когда вы родились.

Она поднялась в номер, хотела собрать вещи. Но остановилась у окна, глядя на упорного папашу с санками и детьми. Что, собственно, сказал этот неприятный человек? И вправду ли он такой неприятный, как она себе твердит? Он ведь просто делает свою работу. А она не особенно шла ему навстречу. Если бы держалась иначе, может, и он бы рассказал больше.

Биргитта села к письменному столу, начала записывать. Как всегда, с пером в руке мысли прояснялись. Про убитого мальчика она нигде не читала. Это была единственная молодая жертва, если, конечно, нет других, о которых общественность знать не знает. То, что Ларс Эмануэльссон сказал про непомерную жестокость, означает лишь одно: остальные в доме перед смертью жестоко страдали, возможно, подверглись пыткам. По какой причине мальчик этого избежал? Может, просто потому, что преступник в какой-то мере пожалел его? Или причина в чем-то другом?

Ясных ответов нет. Да это и не ее проблема. Она по-прежнему стыдилась вчерашнего инцидента. Ведь поступила совершенно безответственно. Вдруг бы ее застукал какой-нибудь журналист — подумать страшно, чем бы это могло кончиться. Как минимум унизительным отступлением в Сконе.

Собрав сумку, Биргитта Руслин приготовилась к выходу. Но сперва включила телевизор — послушать о погоде и решить, какой выбрать маршрут. На экране была пресс-конференция в худиксвалльском полицейском управлении. На небольшом возвышении сидели трое. Единственная женщина среди них — Виви Сундберг. Биргитта вздрогнула. Вдруг полицейская сейчас расскажет, что судья из Хельсингборга поймана за руку, как обыкновенный воришка. Она опустилась на край кровати, прибавила громкость. Говорил тот, что сидел в середине, — Тобиас Людвиг.

Она сообразила, что передача идет в прямом эфире. Когда Тобиас Людвиг закончил, микрофоном завладел второй мужчина, прокурор Робертссон, он сказал, что следствию необходима информация очевидцев — может быть, кто-то что-то видел. Автомобили, чужих людей, замеченных в округе, все необычное.

Когда прокурор закончил, настал черед Виви Сундберг. Она подняла вверх пластиковый пакет, показала журналистам. Камера дала крупный план: в пакете лежала красная шелковая ленточка. Полиция хотела бы знать, не знакома ли кому эта ленточка, сказала Виви Сундберг.

Биргитта Руслин наклонилась к экрану. Вроде бы она где-то видела ленточку, похожую на лежащую в пакете? Она опустилась на колени, чтобы разглядеть получше. Шелковая ленточка вправду о чем-то напоминала. Она рылась в памяти, но безуспешно.

Пресс-конференция продолжалась, теперь журналисты начали задавать вопросы. Кадр сменился. Вместо полицейского конференц-зала на экране возникла синоптическая карта. Ожидается ветер с Финского залива вдоль восточного побережья и снежные шквалы.

Лучше поехать через внутренние районы. У стойки портье она расплатилась, поблагодарила. Резкий ветер бил в лицо, пока она шла к машине. Поставила сумку на заднее сиденье, изучила карту и решила ехать через леса в сторону Ервсё, а дальше опять на юг.

Выехав на шоссе, она вдруг свернула на придорожную парковку. Никак не могла отделаться от мысли о красной ленточке. В памяти брезжил какой-то неуловимый образ. Тонкая пленочка отделяла ее от разгадки. Раз уж я заехала в такую даль, то могу в конце концов выяснить, что никак не вспомню, подумала она и позвонила в полицейское управление. По шоссе изредка проезжали лесовозы, вздымая густые вихри снега, на несколько мгновений скрывавшие все из виду. Ответили ей не скоро. Дежурная, которая последний раз принимала звонок, похоже, была очень занята. Биргитта Руслин попросила соединить ее с Эриком Худденом.

— Дело касается расследования, — уточнила она. — Хешёваллена.

— По-моему, он занят. Сейчас поищу.

Когда Худден взял трубку, Биргитта Руслин уже потеряла надежду. В его голосе тоже сквозили напряженность и нетерпение:

— Худден.

— Не знаю, помните ли вы меня. Я судья, приезжая, что настоятельно хотела поговорить с Виви Сундберг.

— Я помню.

Интересно, Виви Сундберг рассказала ему о ночных происшествиях? У нее определенно складывалось впечатление, что Эрик Худден ни о чем не подозревал. Возможно, Виви выполнила свое обещание? Наверно, мне помогло то, что, впустив меня в дом, она тоже нарушила предписания?

— Я насчет красной ленточки, которую показали по телевизору, — продолжала Биргитта Руслин.

— Пожалуй, мы зря это сделали, — сказал Эрик Худден.

— Почему?

— Коммутатор буквально идет вразнос, куча людей твердит, что видели такую ленточку. В особенности на рождественских подарках.

— Моя память говорит совсем другое. Я правда ее видела.

— Где же?

— Не помню. Но точно не на рождественских подарках.

Он шумно дышал в трубку, словно колебался:

— Я могу показать вам ленточку. Если приедете прямо сейчас.

— В пределах получаса.

— На две минуты, не больше.

Он встретил ее в вестибюле, чихая и кашляя. Пластиковый пакет с ленточкой лежал на столе у него в кабинете. Он вынул ленточку, положил на лист белой бумаги.

— Длина ровно девятнадцать сантиметров, ширина — один сантиметр. С одного конца дырочка, свидетельствующая, что ленточка к чему-то крепилась. По составу хлопок с полиэстером, хотя на вид шелковая. Найдена в снегу. Собака ее учуяла.

Биргитта Руслин отчаянно напрягала память. Ленточка знакомая, однозначно. Но где, где она ее видела?

— Я ее видела. Конечно, не эту самую. Но очень похожую.

— Где?

— Не помню.

— Если вы видели ее в Сконе, нам это вряд ли поможет.

— Нет, — серьезно ответила Биргитта Руслин. — Я видела ее здесь.

Она пристально вглядывалась в ленточку, Эрик Худден стоял прислонясь к стене, ждал.

— Ну как, вспомнили?

— Нет, к сожалению.

Он убрал ленточку в пакет, проводил Биргитту Руслин в вестибюль.

— Если вспомните, позвоните. Но если окажется, что речь все-таки о подарочной ленточке, звонить незачем.

На улице ее караулил Ларс Эмануэльссон в потертой меховой шапке, надвинутой низко на лоб. Увидев его, она вскипела от возмущения:

— Зачем вы ходите за мной?

— Вовсе нет. Кружу, я ведь вам говорил. И случайно заметил, как вы вошли в полицейское управление, вот и решил подождать. А сейчас прикидываю, чем был вызван этот весьма краткий визит.

— Этого вы никогда не узнаете. Оставьте меня в покое, пока я не разозлилась.

Она пошла прочь, но за спиной послышалось:

— Не забудьте, я могу написать.

Она резко обернулась:

— Вы мне угрожаете?

— Ну что вы.

— Я объяснила, почему я здесь. Нет совершенно никаких причин впутывать меня в происходящее.

— Широкая публика читает то, что пишут, будь то правда или ложь.

На сей раз отвернулся и зашагал прочь Ларс Эмануэльссон. Она с отвращением проводила его взглядом в надежде, что больше никогда не увидит этого человека.

Биргитта Руслин вернулась в машину. И едва села за руль, как вспомнила, где видела красную ленточку. Память вдруг открыла свой тайник, ни с того ни с сего. Ошибка? Нет, она совершенно отчетливо увидела ее перед собой.

Ждать пришлось два часа, так как место, куда она решила наведаться, было на замке. Все это время она нетерпеливо бродила по городу, желая поскорее убедиться в правильности своей догадки.

В одиннадцать китайский ресторан открылся. Биргитта Руслин вошла, села за тот же столик, что и в первый раз. Рассматривая фонари над столами. Прозрачные фонари из тонкого пластика, имитирующего бумагу Продолговатые, цилиндрические. С нижнего края свисали четыре красные ленточки.

После визита в полицейское управление она знала, что длина их ровно девятнадцать сантиметров. К абажуру они крепились крючочками, продетыми в дырочку наверху.

Молодая женщина, плохо владеющая шведским, принесла меню. Улыбнулась, узнав посетительницу. Биргитта Руслин есть не хотела, но выбрала холодные закуски. Салатники стояли на столе впереди, и, накладывая закуски на тарелку, она могла осмотреться. И нашла то, что искала, за двухместным столиком дальше в углу. Там на фонаре одной ленточки недоставало.

Она замерла, затаив дыхание.

Здесь кто-то сидел, подумала она. В самом темном углу. Потом он встал, вышел из ресторана и отправился в Хешёваллен.

Она обвела взглядом помещение. Молодая женщина улыбалась. Из кухни доносилась китайская речь.

Ни она, ни полиция абсолютно не понимали, что произошло. Эта история была масштабнее, глубже и загадочнее, чем они себе представляли.

По сути, никто из них ничего не знал.

Часть 2 Черномазые и китаёзы (1863)

Перевал Лоушань

Резко свистит западный ветер, дикие гуси кричат в пространстве, холоден утренний месяц. Холоден утренний месяц, громко стучат копыта коней, глухо поет труба…

Мао Цзэдун, 1935

(Отрывок из стихотворения)

Дорога в Кантон

10

Стояла самая жаркая пора 1863 года. Второй день долгого странствия Саня и двух его братьев к побережью, в город Кантон. Рано утром они вышли к перекрестку дорог, где на вбитых в землю бамбуковых кольях торчали три отрубленные головы. Давно ли их насадили на колья, понять невозможно. Младший из братьев, по имени У, считал, что не меньше чем неделю назад, поскольку воронье уже выклевало глаза и большую часть щек. Го Сы, старший из братьев, полагал, что головы отрублены дня три-четыре назад. Ведь рты все еще кривились от ужаса перед тем, что их ожидало.

Сань не сказал ничего, оставил свои мысли при себе. Эти головы словно знак того, что может ожидать его и братьев. Спасая свою жизнь, они поспешно бежали из отдаленной деревни в провинции Гуанси. Первое, что встретилось им на пути, напомнило, что их жизни будут в опасности все время.

Они покинули место, которое Сань мысленно назвал перекрестком Трех Голов. Го Сы и У спорили, кого тут обезглавили — разбойников или крестьян, вызвавших недовольство могущественного землевладельца, а Сань размышлял о том, что случилось и выгнало их из дома. С каждым шагом они все дальше уходили от своей прежней жизни. Братья в глубине души еще надеялись когда-нибудь вернуться в Вихэй, деревню, где родились и выросли. Сам он на сей счет не был уверен. Возможно, бедные крестьяне и их дети вообще не в состоянии вырваться из нищеты? Что ждет их в Кантоне, куда они держат путь? По слухам, можно пробраться на корабль, уплыть за океан, на восток, и очутиться в стране, где в реках полным-полно золотых самородков, крупных, как куриные яйца. В такую глушь, как Вихэй, доползли слухи о стране, населенной необыкновенными белыми демонами и до того богатой, что простые люди из Китая и те могли подняться из убожества к огромной власти и богатству.

Сань не знал, чему верить. Бедняки всегда мечтали жить там, где их не будут мучить никакие землевладельцы. Он тоже мечтал об этом, когда был маленьким и стоял склонив голову возле дороги, по которой несли в паланкине какую-нибудь важную персону. И неизменно задавал себе вопрос: как получилось, что люди жили такой разной жизнью?

Однажды он спросил своего отца — его звали Пэй, — но в ответ получил только оплеуху. Незачем задавать ненужные вопросы. Таким мир создали боги, обитающие в деревьях, ручьях и горах. Чтобы эта загадочная вселенная пребывала в божественном равновесии, нужны бедняки и богачи, крестьяне, пашущие землю на буйволах, и важные, знатные особы, которые и ногой-то не касались земли, что кормила и их.

Никогда больше Сань не спрашивал родителей, о чем они грезили перед изображениями богов. Их жизнь состояла из сплошного тяжкого труда. Существуют ли люди, которые работают тяжелее и получают за непосильный труд так мало? Он не нашел человека, которого мог спросить об этом, ведь все в деревне были одинаково бедны и одинаково боялись незримого землевладельца, чьи управляющие кнутами заставляли крестьян выполнять поденную работу. Он видел, как люди шли от колыбели к могиле, сгибаясь под все более тяжким бременем поденщины. Казалось, дети начинали сгибать спину, еще не выучившись ходить. Спали деревенские на циновках, которые вечером расстилали на холодном земляном полу. Подушкой служил твердый бамбуковый подголовник. Дни шли за днями, подчиняясь однообразному ритму времен года. Люди ходили за плугом, который тянули буйволы, сажали рис. Надеялись, что в этом году вырастят достаточный урожай и сумеют прокормиться. В неурожайные годы есть было почти нечего. Когда кончался рис, поневоле ели листья.

Или ложились и умирали. Другого выхода не было.

Сань очнулся от размышлений. Смеркалось. Он огляделся в поисках подходящего места для ночлега. Возле дороги росла кучка деревьев, рядом несколько каменных глыб, словно прикатившихся сюда с горного кряжа, возвышающегося у западного горизонта. Они расстелили свои соломенные циновки, поели рису, которого должно хватить до Кантона. Сань украдкой взглянул на братьев. Хватит ли у них сил дойти? Что он будет делать, если один из них заболеет? Сам он по-прежнему чувствовал себя сильным. Но в одиночку ему не донести брата в случае необходимости.

Между собой они говорили мало. Сань сказал, незачем зря тратить на споры да ссоры те скудные силы, какие у них есть.

— Каждое слово, какое вы выкрикиваете друг другу, отнимает у вас один шаг. А сейчас главное не слова, но шаги, которые приведут нас в Кантон.

Братья перечить не стали. Сань знал, они полагаются на него. Теперь, когда родителей нет в живых, а они бежали из деревни, оба наверняка думают, что Сань принимает правильные решения.

Они свернулись калачиком на циновках, расправили косы на спине, закрыли глаза. Сань слышал, как сперва заснул Го Сы, потом У. Они до сих пор как малые дети, подумал он. Хотя обоим уже за двадцать. И никого, кроме меня, у них теперь нет. Я старик, знающий, как лучше. Но ведь и я еще очень молод.

А братья такие разные. У — упрямец, всегда с трудом подчинялся приказам. Родители тревожились за его будущее, предупреждали, что ему плохо придется в жизни, если он станет постоянно перечить другим. Го Сы, наоборот, медлительный, он никогда не доставлял родителям хлопот. Покорный сын, которого всегда ставили в пример У.

А во мне соединилось то и другое, думал Сань. Кто я сам? Средний брат, которому пришлось взять ответственность на себя, раз никого больше нет?

Вокруг пахло сыростью и глиной. Он лежал на спине, смотрел на звезды.

Вечерами мать часто выходила с ним на улицу, показывала ему небо. Тогда на ее усталом лице возникала улыбка. Звезды служили ей утешением в тяжелой жизни. Весь день она смотрела в землю, сажала рис, а земля словно бы ждала, когда и она сама в ней исчезнет. Глядя на звезды, мать ненадолго отрывала взгляд от земли внизу.

Он смотрел в ночное небо. Некоторым звездам мать дала имена. Яркую звезду в созвездии, похожем на дракона, она называла Сань.

«Это ты, — говорила мать. — Оттуда ты пришел, туда однажды и вернешься».

Мысль о том, что он пришелец со звезды, испугала его. Но он молчал, потому что мать этому очень радовалась.

Сань думал о бурных событиях, толкнувших его и братьев к внезапному побегу. Один из новых управителей землевладельца, человек по имени Фан, у которого между передними зубами зияла большая щель, обвинил родителей в нерадивости, Сань знал, что у отца очень болела спина и оттого он не справлялся с работой. Мать помогала ему, но они все равно не успели все сделать. Теперь Фан стоял возле глинобитной хижины, и кончик языка играл между зубами, как у опасной змеи. Фан был молод, примерно сверстник Саня. Но жили они в разных мирах. На родителей, стоявших перед ним на коленях, с соломенными шляпами в руках, склонив голову, Фан смотрел так, словно они насекомые, которых он в любую минуту может раздавить. Раз они не в силах работать, их вышвырнут из хижины, пусть нищенствуют.

Ночью Сань слышал, как родители шептались друг с другом. Обычно они мгновенно засыпали, поэтому он лежал и слушал. Но не сумел разобрать ни слова.

Утром родительская циновка была пуста. И он испугался. В тесной хижине все вставали в одно время. На сей раз родители, должно быть, украдкой выбрались наружу, не разбудив сыновей. Сань осторожно поднялся, натянул дырявые штаны и единственную кофту.

Солнце еще не взошло, но на горизонте уже алела заря. Где-то закричал петух. Деревня просыпалась. Только не родители. Они висели на дереве, затенявшем хижину в жаркое время года. Тела медленно покачивались на утреннем ветру.

О том, что было после, у Саня остались очень смутные воспоминания. Он не хотел, чтобы братья увидели родителей висящими в петле, с разинутым ртом. Ножницами, которыми отец срезал стебли риса, он перерезал веревки. Тела грузно упали на него, словно намеревались забрать его с собой в смерть.

Соседи привели старосту деревни, старика Бао, с мутным взглядом, трясущегося всем телом так, что он не мог толком выпрямиться. Бао отвел Саня в сторонку, сказал, что лучше всего ему и братьям уйти из деревни. Фан наверняка выместит на них свою ярость, засадит всех троих в клетки у себя в усадьбе. Или хуже того, казнит. Судьи в деревне нет, здесь властвует только землевладелец, а стало быть, Фан что хочет, то и делает от его имени.

Они ушли, когда погребальный костер родителей еще не догорел. И вот теперь Сань лежал под звездами, а рядом спали братья. Что их ждет, он не знал. Старик Бао сказал, им надо идти к побережью, в город Кантон, искать работу. Сань пытался расспросить его, какая там есть работа. Но Бао ответить не мог. Только показал дрожащей рукой на восток.

Три брата шли, пока до крови не сбили ноги, а во рту не пересохло от жажды. Братья плакали по умершим родителям и от страха перед неизвестностью, которая ждала впереди. Сань пытался утешить их, но вместе с тем подгонял идти быстрее. Фан был опасен. У него имелись верховые лошади, люди с копьями и остро отточенными мечами, и они вполне могли их настигнуть.

Сань все смотрел на звезды. Думал он о землевладельце, который жил в совершенно другом мире, куда беднякам вход заказан. В деревне он не появлялся, оставался грозной тенью, что сливалась с тьмой.

В конце концов Сань уснул. И в сновидениях ему явились три отрубленные головы. Он ощущал на собственном горле холодное лезвие меча. Братья уже расстались с жизнью, их головы катились по песку, из обрубков шей хлестала кровь. Он снова и снова просыпался, пробовал избавиться от кошмара, но стоило закрыть глаза, как страшный сон возвращался.

Рано утром братья снова двинулись в путь, допив остатки воды из кувшина, который Го Сы подвесил к ремешку вокруг шеи. Днем надо где-нибудь набрать воды. Они быстро шагали по дороге. Время от времени встречали крестьян, спешащих на полевые работы и несущих куда-то на голове и на плечах тяжелый груз. Похоже, этой дороге нет конца, думал Сань. Может, море вовсе не существует. Как и город под названием Кантон. Но он ничего не сказал ни Го Сы, ни У. Не то они вовсе станут плестись нога за ногу.

Маленькая черная собачонка с белым пятном на шее увязалась за путниками. Откуда она взялась, Сань не заметил. Просто вдруг оказалась рядом. Он прогонял ее, но она опять возвращалась. Даже камни ее не отпугнули. Она немедля прибежала опять.

— Назовем ее Дон Фуй — Большой Город за Морем, — сказал Сань.

В разгар дня, в самую жару, они сели отдохнуть под деревом в каком-то селенье. Местные жители напоили их водой, позволили наполнить кувшин. Собака, тяжело дыша, лежала у ног Саня.

Он присмотрелся к ней. Странная какая-то. Вдруг это мать послала ее к ним из царства смерти? Как вестницу, перебегающую от мертвых к живым? Сань не знал, он всегда с сомнением относился к богам, которым поклонялись родители и другие жители деревни. Как можно молиться дереву, ведь оно не даст ответа, нет у него ни ушей, ни рта. Или бездомной собачонке? Если боги существуют, то как раз сейчас ему и братьям требуется их помощь.

Под вечер они пошли дальше. Дорога вилась впереди, без конца.

Еще через три дня людей на дороге изрядно прибавилось. Мимо проезжали повозки, груженные множеством связок тростника и мешками с зерном, тогда как другие, пустые, катили в противоположную сторону. Сань собрался с духом и окликнул человека на пустой повозке:

— Далеко ли до моря?

— Два дня. Не больше. Завтра почуете запах Кантона, не заблудитесь.

Он засмеялся и поехал дальше. Сань проводил его взглядом. Как понимать его слова про запах?

Тем же вечером они вдруг попали в густую тучу мотыльков. Прозрачных, желтеньких, с крылышками, шуршащими как бумага. Сань изумленно замер посреди этой живой тучи. Он словно вошел в дом, стены которого сплошь состояли из крылышек. Вот бы остаться тут, думал он. В доме без дверей. Я бы слушал шорох крылышек, пока не упал бы замертво.

Но братья. Он не мог их оставить. Ладонями он сделал отверстие в мотыльковой стене, улыбнулся братьям. Он их не бросит.

Еще одну ночь они провели под деревом, поели риса. Но, укладываясь спать, по-прежнему чувствовали голод.

На следующий день добрались до Кантона. Собачонка так и не отстала. Сань почти совсем уверился, что мать прислала ее из царства мертвых, чтобы их защитить. Раньше он никогда в такое не верил. Но сейчас, стоя у городских ворот, начал думать, что, наверно, все же так и есть.

Они вошли в шумный город, который впрямь встретил их смрадом. Сань опасался потерять братьев в толчее чужих людей на улицах. Поэтому он обернул вокруг пояса длинный шарф и привязал к нему братьев. Теперь они никуда не денутся, разве только перережут шарф. Медленно все трое пробирались сквозь толпу, удивляясь большим домам, храмам, товарам, выставленным на продажу.

Внезапно шарф натянулся. У показывал куда-то рукой. Сань увидел, что заставило брата остановиться.

В паланкине сидел человек. Занавески, обычно скрывавшие седока, были раздвинуты. Вне всякого сомнения, человек умирал. Лицо белое, словно обсыпанное белой пудрой. Или, может, он злой. Дух зла всегда посылал на землю демонов с белыми лицами. Вдобавок он без косы, а лицо длинное, уродливое, с большим горбатым носом.

У и Го Сы жались поближе к Саню, спрашивая, кто это — человек или демон. Сань не знал. Никогда он не видывал ничего подобного, даже в самых страшных снах.

Занавески вдруг задернулись, паланкин понесли прочь. Мужчина, стоявший рядом с Санем, плюнул вслед паланкину.

— Кто это был? — спросил Сань.

Мужчина презрительно взглянул на него, попросил повторить вопрос. Сань сообразил, что они говорят на очень разных диалектах.

— Человек в паланкине. Кто он?

— Белый господин, владелец многих судов, что приходят в наш порт.

— Он больной?

Мужчина рассмеялся:

— Такие уж они есть. Белые, как покойники, которых давно пора сжечь.

Братья пошли дальше по смрадному, пыльному городу. Сань рассматривал людей. Многие хорошо одеты. Платье у них не рваное, не то что у него. И начал догадываться, что мир не совсем таков, как он воображал.

Много часов они блуждали по городу, и наконец впереди блеснула вода. У обрезал шарф, побежал к воде. Бросился наземь и стал пить, но тотчас выплюнул — вода-то соленая. Мимо проплыл раздутый кошачий труп. Сань огляделся — сколько же грязи, не только падаль, но и экскременты людей и животных. Его чуть не стошнило. Дома, в деревне, экскрементами удобряли огородики, где росли овощи. А здесь народ испражняется прямо в воду, и ничего тут не растет.

Он глянул вдаль: другого берега не видать. Наверно, морем зовут очень широкую реку, подумалось ему.

Братья сели на шаткие деревянные мостки, окруженные лодками, суденышек было великое множество, не счесть. Повсюду народ — шумит, перекликается. И это тоже отличие от деревни. В городе люди кричали не переставая, словно им все время было что сказать или на что посетовать. Нигде нет привычной тишины.

Они доели остатки риса, поделили воду из кувшина. У и Го Сы смотрели на Саня. Он должен теперь доказать, что достоин их доверия. Но как найти работу в этом людском хаосе? Где взять еду? Где ночевать? Сань взглянул на собачонку, которая лежала, прикрыв лапой нос. Что же мне делать? — думал он.

Ему необходимо побыть одному, чтобы оценить положение. Сань встал, велел братьям ждать тут, вместе с собакой. Чтобы они не беспокоились, что он бросит их, исчезнет в людской толчее и не вернется, он сказал:

— Представьте себе незримые узы, связывающие нас. Я скоро приду. Если кто заговорит с вами, отвечайте учтиво, но отсюда не уходите. Иначе мне вас не найти.

Он зашагал в переулки, то и дело оглядываясь, чтобы запомнить дорогу. Внезапно узкая улочка вывела его на площадь с храмом. Люди преклоняли колени или били поклоны, раскачиваясь перед алтарями, где лежали жертвенные дары и курились благовония.

Мать всегда шагала твердо, думал он. Отец тоже шел вперед, хоть и не очень уверенно. Не помню, чтобы он когда-нибудь ходил решительно.

А теперь вот он сам не знает, как быть. Он сел, потому что голова кружилась от зноя, от людской толчеи и голода, на который он старался не обращать внимания.

Отдохнув, Сань вернулся к реке, прошелся по набережным, тянувшимся вдоль Жемчужной реки. Сгорбившиеся под тяжелым грузом люди сновали по шатким мосткам. Вдали виднелись большие суда с опущенными мачтами, шедшие вверх по реке под мостами.

Он долго наблюдал за носильщиками, таскавшими огромные тюки. Какие-то люди, стоя возле сходней, вели учет тому, что несли на борт или на берег. Получив несколько мелких монеток, носильщики исчезали в переулках.

И вдруг ему все стало ясно. Чтобы выжить, надо таскать грузы. Это мы сможем, подумал он. Братья и я, мы носильщики. Здесь нет ни огородов, ни рисовых полей. Но мы можем носить груз, мы сильные.

Он вернулся к У и Го Сы, которые, съежившись, сидели на причале. Долго стоял, глядя на братьев.

Мы как собаки, думал он. Которых все пинают и которые живут чужими отбросами.

Собачонка заметила его, подбежала.

Он не стал ее пинать.

11

Ночевали на пристани, другого ночлега Сань не нашел. Собака охраняла их, ворчала на бесшумные крадущиеся ноги, подходившие слишком близко. Но когда утром они проснулись, кто-то все-таки украл кувшин для воды. Сань яростно огляделся. Бедняк ворует у бедняка, думал он. Даже старый пустой кувшин и тот желанная добыча для неимущего.

— Собака хорошая, только сторож из нее не ахти какой, — сказал Сань.

— Что будем делать? — спросил У.

— Попробуем найти работу, — ответил Сань.

— Я хочу есть, — сказал Го Сы.

Сань покачал головой. Го Сы не хуже его самого знал, что еды больше нет.

— Воровать нельзя. Не то нас ждет судьба тех, чьи головы торчат сейчас на кольях у развилки дорог. Сперва надо искать работу, а уж потом думать о еде.

Он повел братьев туда, где сновали взад-вперед носильщики. Собачонка по-прежнему вертелась рядом. Сань долго стоял, глядя на тех, что приказывали возле корабельных сходней. Наконец решился, подошел к низенькому толстяку, который не бил носильщиков, даже когда они двигались медленно.

— Нас трое братьев. Мы можем носить, — сказал Сань.

Толстяк злобно глянул на него, продолжая держать под контролем своих людей, выныривавших из корабельного трюма с грузом на плечах.

— Что делать в Кантоне всем этим крестьянам? — вскричал он. — Зачем вы сюда являетесь? Тысячи крестьян, и всем подавай работу. У меня людей достаточно. Уходи. Не мешай.

Они бродили среди погрузочных сходней, но ответ всюду был один. Никто их не брал. В Кантоне они никому не нужны.

В тот день они подкрепились только остатками грязных, растоптанных овощей, валявшихся на улице возле какого-то рынка. Воды напились из колонки, окруженной изможденным народом. Ночевали опять на пристани. Сань не мог спать. Крепко прижал кулаки к животу, чтобы избавиться от гложущего чувства голода. Думал о туче мотыльков, в которую погружался. Казалось, все эти мотыльки забрались ему в нутро и резали кишки острыми крылышками.

Минуло еще два дня, но никто на набережной так и не кивнул им, не сказал, что есть нужда в их спинах. Второй день близился к концу, и Сань понял, что долго им не протянуть. Последнее, что они ели, были те растоптанные овощи. Только воду пили. У подхватил лихорадку, лежал на земле в тени штабеля бочек и трясся всем телом.

На закате Сань принял решение. Им необходимо поесть, иначе конец. Вместе с братьями и собачонкой он пошел на площадь, где множество бедняков сидели вокруг костров и ели то, что сумели найти.

Теперь он сообразил, зачем мать послала им собаку. Камнем он ударил ее по голове. Люди у одного из ближних костров подошли к нему. Кожа обтягивала изнуренные лица. Сань взял у кого-то из них нож, зарезал собаку, сложил мясо в котел. Все так изголодались, что не могли дождаться, когда собачина сварится. Сань раздал по куску всем сидевшим у костра.

Поев, они легли наземь, закрыли глаза. Только Сань сидел, глядя в пламя костра. Завтра у них даже собачины не будет.

Он мысленно видел родителей, как в то утро они висели на дереве. Далеко ли сейчас сук и веревка от собственной его шеи? Он не знал.

Как вдруг Сань почувствовал, что кто-то смотрит на него. Прищурясь, вгляделся в темноту. Там и правда стоял человек, сверкая белками глаз. Шагнул к огню. Постарше Саня, но не намного. На лице улыбка. Наверно, из тех счастливцев, которые не всегда бродят тут голодные, подумал Сань.

— Меня зовут Цзы. Я видел, как вы ели собаку.

Сань не ответил. Настороженно ждал.Что-то в этом человеке лишало его уверенности.

— Мое имя Цзы Цяньчжао. А кто ты?

Сань беспокойно огляделся по сторонам:

— Я ступил на твою землю?

Цзы рассмеялся:

— Вовсе нет. Я просто интересуюсь, кто ты. Любопытство добродетельно. Ведь нелюбознательного редко ждет хорошая жизнь.

— Мое имя Ван Сань.

— Откуда ты родом?

Сань не привык, чтобы ему задавали вопросы. И засомневался. Может, человек, называющий себя Цзы, принадлежит к числу избранных, которые вправе вести допрос и карать? Может, он с братьями нарушил один из множества незримых законов и правил, стеной окружающих бедняка?

Он неуверенно кивнул во тьму:

— Оттуда. Мы с братьями шли много дней. Переправились через две большие реки.

— Хорошо, когда имеешь братьев. Что вы делаете здесь?

— Работу ищем. Но не можем найти.

— Трудная задача. Очень трудная. Люди тянутся в город, как мухи на пролитый мед. Найти здесь пропитание нелегко.

У Саня на языке вертелся вопрос, но он смолчал. Правда, Цзы догадался:

— Ты думаешь, на что живу я, раз у меня не рваная одежда.

— Не хочу быть чересчур любопытным к людям, которые стоят выше меня.

— Я не обижусь. — Цзы сел. — У моего отца были сампаны, он водил свою маленькую торговую флотилию вверх-вниз по этой реке. После его смерти дело перешло ко мне и одному из братьев. А мой третий и четвертый братья уехали за океан, в Америку. И там составили свое счастье, стирая белье белым людям. Америка — очень своеобразная страна. Где еще можно разбогатеть на чужой грязи?

— Я думал об этом, — сказал Сань. — О том, чтобы уехать в эту страну.

Цзы пристально смотрел на него.

— На это нужны деньги. За море даром не уплывешь. Что ж, мне пора. Надеюсь, вам посчастливится найти работу.

Цзы встал, легонько поклонился и исчез во мраке. Скоро шаги его стихли. Сань лег, думая, уж не пригрезился ли ему этот короткий разговор. Может, он беседовал с собственной тенью? Видел себя во сне совсем другим?

Братья продолжали безуспешные поиски работы и еды, скитаясь по шумному городу. Сань перестал привязывать братьев к себе и думал, что он словно зверь с двумя детенышами, которые постоянно жмутся к нему в большой стае. Они искали работу и на берегу, и в кишащих народом переулках. Сань велел братьям выпрямляться, когда они стояли перед кем-то, кто мог бы дать им работу.

— Нужно выглядеть сильными, — сказал он. — Человеку без силы в ногах и руках никто работы не даст. Усталые, голодные, вы все равно должны казаться силачами.

Ели они то, что другие выбрасывали. Дрались с собаками за кинутую кость, и Сань думал, что они превращаются в зверей. Мать рассказывала сказку про человека, который обернулся зверем, с хвостом и четырьмя лапами, без рук, потому что был ленив и не хотел работать. Но они-то не работали вовсе не от лени.

Спали по-прежнему на пристани, во влажной жаре. По ночам на город иной раз обрушивались ливни. Тогда они прятались под причалом, среди мокрых брусьев, но все равно намокали до нитки. Сань заметил, что Го Сы и У совсем приуныли. Жизнерадостность их убывала с каждым днем — с каждым днем голода, ливней, ощущения, что они никому не нужны.

Однажды вечером Сань увидел, что У, сжавшись в комок, бормочет неразборчивые молитвы богам, которым поклонялись родители. На мгновение он возмутился. Родительские боги никогда им не помогали. Но он смолчал. Если У находил утешение в своих молитвах, он не вправе отнимать у брата этот обман.

Кантон все больше казался Саню кошмаром. Каждое утро, когда они начинали бесконечное странствие в поисках работы, он видел в сточных канавах все новые трупы. Порой с лицами, обглоданными крысами или собаками. Каждое утро он боялся, что его жизнь оборвется в одном из кантонских переулков.

Еще день средь влажного зноя, и Сань тоже начал терять надежду. От голода кружилась голова, и в мыслях не было ясности. Лежа на пристани рядом со спящими братьями, он впервые подумал, что, наверно, хорошо бы уснуть и больше не просыпаться.

Зачем просыпаться-то?

Ночью ему опять приснились три головы. Вдруг заговорили с ним, только он не понимал, о чем они толкуют.

На рассвете, когда Сань открыл глаза, рядом на причальной тумбе сидел Цзы, курил трубку. Увидев, что Сань не спит, он улыбнулся.

— Ты спишь тревожно, — сказал он. — Я видел, что тебе снился сон, который ты хотел прогнать.

— Мне снились отрубленные головы, — ответил Сань. — И одна из них вроде бы была моя.

Цзы задумчиво посмотрел на него, потом сказал:

— Те, кто может выбирать, выбирают. И ты, и братья твои с виду не больно сильные. Сразу заметно, что голодаете. Если кому требуются люди, чтобы носить, таскать и тягать, он не возьмет голодного. Во всяком случае, пока хватает вновь прибывших, у которых есть силы и еда в котомке. — Цзы выколотил трубку. — Каждое утро по реке плывут мертвецы. Те, кто не сдюжил. Те, кто не видит смысла жить дальше. Они набивают свои кофты камнями или привязывают груз к ногам. Кантон полнится неупокоенными душами тех, что свели счеты с жизнью.

— Зачем ты мне это рассказываешь? Моя беда и без того велика.

Цзы протестующе поднял руку:

— Я говорю это не затем, чтобы тревожить тебя. И вообще не сказал бы ни слова, если б не имел кое-что добавить. У моего двоюродного брата на фабрике многие работники аккурат сейчас хворают. Возможно, я сумею помочь тебе и твоим братьям.

Сань поверить не мог, что это правда. Но Цзы повторил еще раз. Обещать он не хочет, но, вероятно, сумеет пристроить их на работу.

— Почему ты хочешь помочь именно нам?

Цзы пожал плечами:

— Что кроется за тем, что делаешь? Или за тем, чего не делаешь? Может, мне просто кажется, что ты заслуживаешь помощи. — Цзы встал. — Я вернусь, когда все узнаю. Я не из тех, кто сыплет пустыми посулами. Неисполненное обещание может раздавить человека.

Он положил перед Санем немного фруктов и удалился. Сань глядел ему вслед, как он идет по причалу и исчезает в людской толчее.

У проснулся по-прежнему в лихорадке. Сань пощупал его лоб — горячий.

Он сел рядом с У — Го Сы по другую руку — и рассказал про Цзы.

— Он дал мне вот эти фрукты, — сказал Сань. — Первый человек в Кантоне, который что-то нам дал. Может, Цзы — бог, которого мать послала нам из другого мира. Если он не вернется, будем знать, что он просто обманщик. А пока подождем здесь.

— Мы успеем помереть с голоду, прежде чем он вернется, — сказал Го Сы.

Сань возмутился:

— Слушать не желаю твои глупые жалобы.

Го Сы замолчал. Сань надеялся, что ждать придется не слишком долго.

День выдался удушливо-жаркий. Сань и Го Сы по очереди ходили к колонке за водой для У, и Сань сумел добыть на рынке кой-какие корешки, которые они сгрызли сырыми.

Настал вечер, стемнело, но Цзы не появился. Даже Сань начал сомневаться. Наверно, Цзы все-таки был из тех, кто убивает ложными посулами.

Вскоре бодрствовал один Сань. Сидел у костра, вслушивался в звуки во тьме. Но не заметил, как подошел Цзы. Тот вдруг вырос у него за спиной. Сань вздрогнул.

— Разбуди своих братьев, — сказал Цзы. — Надо идти. У меня есть для вас работа.

— У болен. До утра нельзя подождать?

— Других желающих работать много. Либо мы идем сейчас, либо не идем вообще.

Сань поспешил разбудить братьев:

— Надо идти. Завтра у нас наконец-то будет работа.

Цзы повел их через темные переулки. Сань заметил, что он наступает прямо на людей, спящих на земле. Сам он держал Го Сы за руку, а тот поддерживал У.

По запаху Сань понял, что они вышли к воде. Все казалось теперь легче.

А затем события развивались очень быстро. Из темноты вынырнули какие-то люди, которые схватили их за руки и натянули им на голову мешки. Саня ударили, он упал, но продолжал отбиваться. Когда его придавили к земле, он изо всех сил укусил кого-то за руку и сумел высвободиться. Но его тотчас опять схватили.

Потом он услыхал где-то поблизости перепуганный крик. В свете раскачивающегося фонаря увидел упавшего навзничь брата. Какой-то мужчина выдернул из его груди нож и столкнул тело в воду. У медленно поплыл по течению.

Сань вмиг понял, что У мертв. Он не сумел защитить брата.

Тут кто-то сильно ударил его по затылку. Он потерял сознание и не видел, как его и Го Сы отволокли в гребную лодку и отвезли на судно, стоявшее на рейде.

Случилось это летом 1863 года, когда тысячи бедных китайских крестьян похищали и увозили за море в Америку, которая заглатывала их своей ненасытной утробой. И ожидал их тот же непосильный труд, от которого они когда-то мечтали избавиться.

Их везли через огромное море. Но нищета плыла вместе с ними.

12

Сань очнулся в темноте. Двигаться он не мог. Одной рукой провел по бамбуковым палкам, которые образовывали клетку вокруг его скрюченного тела. Наверно, Фан все-таки настиг их и поймал. И теперь его в тесной корзине несут в деревню, откуда они сбежали.

Хотя что-то здесь не так. Клетка качалась, но не как на жердях носильщиков. Он вслушался в темноту и словно бы уловил плеск воды. Значит, он на борту какого-то судна. А где Го Сы? В потемках не видно ни зги. Попробовал окликнуть, но из горла вырвался лишь слабый стон. Рот чем-то крепко завязан. Его обуял панический ужас. Скрюченный на корточках в тесной клетке, он не мог выпрямить ни руки, ни ноги. И начал биться спиной о бамбуковую решетку, стараясь освободиться.

Внезапно на него хлынул свет. Кто-то сбросил парусину, накинутую на его клетку. Повернув голову, Сань увидел наверху открытый люк, голубое небо и облачка. У человека, склонившегося над клеткой, по лицу тянулся длинный рубец. Сальные волосы собраны узлом на затылке. Он сплюнул, сунул руку в клетку, развязал тряпку, которая закрывала Саню рот.

— Теперь можешь кричать, — усмехнулся он. — В море никто тебя не услышит.

Матрос говорил на диалекте, который Сань понимал с большим трудом.

— Где я? — спросил он. — Где Го Сы?

Матрос пожал плечами.

— Скоро мы отойдем далеко от берега, и можно будет выпустить тебя. Тогда и познакомишься со своими удачливыми товарищами. Как вас звали раньше, значения не имеет. На месте получите новые имена.

— А куда мы плывем?

— В рай.

Матрос захохотал, выкарабкался из люка и исчез. Сань повертел головой, стараясь оглядеться. Повсюду клетки вроде той, в какой сидел он сам. Все накрыты толстой парусиной. Его захлестнуло ощущение жуткого одиночества. У и Го Сы пропали. А он не что иное, как зверь в клетке, которого везут куда-то, где никого не интересует его имя.

Впоследствии эти часы вспоминались Саню как балансирование на краю пропасти, на тонкой грани между жизнью и смертью.

Сколько так продолжалось, он сказать не мог. Наконец в люк по канату снова спустились матросы. Сорвали с клеток парусину, отперли замки и велели узникам вылезать. Все тело у Саня затекло, но кое-как он сумел выбраться из клетки и встать на ноги.

Он увидел Го Сы, которого силком вытащил из клетки какой-то матрос. На непослушных ногах Сань подковылял туда, получив несколько ударов кнутом, прежде чем сумел объяснить, что просто хотел помочь брату.

Их выгнали на палубу, сковали цепью друг с другом. Матросы, все до одного говорившие на непонятном диалекте и вооруженные ножами и мечами, охраняли их. Го Сы едва держался на ногах под тяжестью цепей. Сань заметил глубокую рану у него на лбу. Один из матросов подошел, толкнул его концом меча.

— У моего брата болит голова, — сказал Сань. — Но он скоро поправится.

— Хорошо, коли так. Смотри, чтоб он был жив. Иначе отправим за борт вас обоих, даже если ты будешь жив.

Сань низко поклонился. Потом помог Го Сы сесть в тени возле большой канатной бухты.

— Я здесь, — сказал он. — И помогу тебе.

Го Сы устремил на него воспаленный взгляд:

— Где У?

— Он спит. Все будет хорошо.

Го Сы снова впал в забытье. Сань осторожно огляделся. Судно с множеством парусов на трех высоких мачтах. Земли нигде не видать. По солнцу он определил, что судно идет на восток.

Скованные цепью люди были полураздетые и тощие, как он сам. Тщетно он искал взглядом У И понял, что У вправду мертв и остался в Кантоне. С каждой волной, на которую поднималось судно, он уходил все дальше и дальше.

Сань посмотрел на человека, сидевшего рядом. Один глаз у того заплыл, на голове резаная рана от секиры или меча. Сань не знал, можно ли разговаривать, или его за это побьют. Но многие из скованных цепью тихонько переговаривались.

— Я Сань, — прошептал он. — На нас с братьями ночью напали. Больше я ничего не помню, очнулся уже тут.

— Меня зовут Лю.

— Что случилось с тобой, Лю?

— Я проиграл свою землю, одежду, инструмент. Вообще-то я резчик по дереву. Долги уплатить не мог, и они забрали меня. Я пытался вырваться, и меня избили. А потом я очутился здесь.

— Куда мы плывем?

Лю сплюнул, осторожно приподнял руку с цепью, ощупал больной глаз.

— Когда смогу оглядеться, отвечу. Наверняка в Америку, вернее, навстречу смерти. Если сумею освободиться, прыгну за борт.

— Поплывешь обратно?

— Глупый ты человек. Я утоплюсь.

— Никто не похоронит твои кости.

— Я отрублю себе палец и попрошу кого-нибудь отвезти его в Китай и похоронить. У меня есть еще немножко денег. Заплачу, чтобы не все мои останки истлели в море.

Разговор оборвался, потому что один из матросов ударил в гонг. Им приказали сесть и дали каждому чашку риса. Сань растолкал Го Сы и накормил его, а потом поел сам. Рис был старый, гнилой на вкус.

— Рис хоть и скверный на вкус, но силы поддержит, — сказал Лю. — Мертвые, мы ничего не стоим. Мы как свиньи, которых откармливают перед смертью.

Сань с ужасом посмотрел на него:

— Нас что, зарежут? Откуда ты знаешь?

— Всю жизнь я слышал разные истории, потому и знаю, что нас ждет. На берегу будет ждать человек, который нас купил. Либо мы попадем в рудники, либо далеко-далеко в пустыню, где будем класть на землю железные рельсы для машин с кипящей водой в котлах, эти машины потащат вагоны с большими колесами. Довольно вопросов. Ты все равно слишком глуп, чтобы понять.

Лю повернулся на бок, намереваясь поспать. Сань обиделся. Будь он свободен, Лю никогда бы не посмел говорить такое.

Вечером ветер стих. Паруса обвисли на реях. Им дали еще по чашке затхлого риса, немного воды и хлеба, до того черствого, что не угрызешь. Потом всех по очереди выворачивало у борта наизнанку. Саню пришлось крепко держать Го Сы, чтобы тот не упал за борт и не утянул за собой других — цепи-то тяжелые.

Один из моряков, в синем мундире, такой же белый, как тот человек в кантонском паланкине, решил, что Го Сы будет ночевать на палубе вместе с Санем. Их приковали к мачте, а остальных отправили вниз, в трюм, и задраили люк.

Сань сидел прислонясь к мачте и смотрел, как матросы курят трубки, сидя на корточках возле железных жаровен. Судно покачивалось и потрескивало на медленных, ровных волнах. Время от времени кто-нибудь из матросов подходил проверить, не пытаются ли Сань и Го Сы освободиться.

— Долго нам плыть? — спросил Сань.

Матрос опустился на корточки, запыхтел трубкой, распространяющей сладковатый запах.

— Никто этого не знает, — ответил он. — В лучшем случае семь недель, в худшем — три месяца. Если ветер не попутный. Если на борту злые духи.

Сань толком не знал, что такое неделя. А месяц? Дома такого счета не вели. В деревне жили по часам суток и временам года. Но он догадался: матрос имел в виду, что плавание будет долгим.

Несколько дней судно дрейфовало без ветра в парусах. Матросы злились и часто бросались с кулаками на людей в цепях. Го Сы потихоньку выздоравливал и временами даже спрашивал, что случилось.

Каждое утро и каждый вечер Сань высматривал землю. Но кругом было лишь беспредельное море да редкие птицы, которые, покружив над кораблем, исчезали и больше не возвращались.

Каждый день он делал зарубку на мачте, к которой приковали его и Го Сы. Когда зарубок стало девятнадцать, погода резко изменилась, начался сильный шторм. Они так и сидели возле мачты в это ненастье, и огромные валы перекатывались через них. Мощь океана была столь огромна, что Сань боялся, как бы она не сломала судно. На протяжении всех штормовых дней им перепало лишь несколько черствых морских сухарей, которые умудрился принести матрос, обвязанный линем вокруг пояса. Они слышали, как узники в трюме кричали и вопили.

Шторм продолжался трое суток, потом ветер начал слабеть и наконец совсем стих. Еще сутки царил полный штиль, потом снова задул ветер, и матросы повеселели. Паруса наполнились, скованных узников выпустили из трюма на палубу.

Сань смекнул, что, если они останутся на палубе, шансов выжить будет больше. Он велел Го Сы притворяться, будто у него легкий жар, когда кто-нибудь из матросов или белый капитан придет взглянуть, как они. Сам он сказал, что рана у брата на лбу заживает, но он еще не совсем поправился. Через несколько дней после шторма матросы обнаружили «зайца». Злобно крича, они выгнали его из закоулка в трюме, где тот прятался. На палубе злость сменилась восторгом, когда выяснилось, что это молодая женщина, переодетая мужчиной. Не вмешайся капитан и не пригрози оружием, они бы все разом накинулись на нее. Капитан приказал привязать женщину к той же мачте, где прикованы братья. Если кто из матросов тронет ее, то будет бит кнутом каждый день до конца рейса.

Женщина была очень молода, лет восемнадцати-девятнадцати. Лишь вечером, когда на судне стало тихо и на палубе остались только рулевой, вахтенный да несколько караульных, Сань шепотом спросил, как ее зовут. Не поднимая глаз, она чуть слышно ответила, что ее имя Сунь На. Го Сы, когда ему было плохо, укрывался старым одеялом. И сейчас Сань молча отдал его девушке. Она легла, закутавшись с головой.

На другой день пришел капитан с переводчиком, расспросил ее. Девушка говорила на диалекте, очень сходном с говором братьев. Отвечала тихо, слов толком не разберешь. Но Сань все ж таки понял, что родители ее умерли, а один из родственников грозился отдать ее богачу-землевладельцу, которого все боялись: он жестоко издевался над своими молодыми женами. Тогда Сунь На убежала в Кантон, а там пробралась на борт, чтобы уплыть в Америку, где у нее живет сестра. Ей долго удавалось прятаться, но в конце концов ее обнаружили.

— Мы сохраним тебе жизнь, — сказал капитан. — Есть у тебя сестра или нет, меня не интересует. Но в Америке не хватает китайских женщин. — Он вытащил из кармана серебряную монетку, подбросил на ладони. — Будешь добавочной прибылью. Тебе, конечно, не понять, что это значит. Да и не надо.

Вечером Сань опять принялся задавать Сунь На вопросы. Временами подходил кто-нибудь из матросов, плотоядно глазел на девушку, которая старалась прикрыться одеялом. Сидела, натянув грязное одеяло на голову, отвечала немногословно. Родом она была из деревни, про которую Сань слыхом не слыхал. Но когда она описала окрестности и особенный цвет реки, протекавшей возле деревни, он понял, что это явно недалеко от Вихэя.

Разговоры у них продолжались недолго, она словно бы не имела сил говорить. К тому же перекинуться словечком-другим удавалось только вечером. Днем она жила под одеялом, прячась от людских глаз.

Судно вновь держало путь на восток. Сань делал на мачте зарубки. Он видел, что те, кто ночевал в трюме, выглядят все хуже — от спертого воздуха и тесноты. Двое уже умерли, их засунули в рваные мешки и бросили за борт, никто не сказал ни слова, никто не поклонился морю, принявшему покойников. Вообще-то на борту хозяйничала смерть. Именно она распоряжалась ветрами, течениями, волнами и тем, кого вынесут из вонючего трюма.

Теперь у Саня была задача — охранять робкую Сунь На, а вечерами тихонько шептать ей на ухо слова утешения.

Через несколько дней из трюма вынесли еще одного мертвеца. Ни Го Сы, ни Сань не разглядели, кого бросили в море. Но, когда труп исчез в волнах, один из матросов подошел к мачте. В руке он держал маленький узелок.

— Он хотел, чтобы это отдали тебе.

— Кто?

— Не знаю, как его звали.

Сань взял узелок. Развернул — внутри был отрезанный палец. Значит, Лю умер. Поняв, что его время истекает, он отрезал себе палец и заплатил матросу, чтобы тот отдал его Саню.

Он чувствовал, что ему оказана честь. Оказано величайшее доверие, какое только возможно между людьми. Лю верил, что Сань когда-нибудь вернется в Китай.

Некоторое время Сань смотрел на палец, потом начал отскабливать кожу и плоть о цепь, сковывающую ноги. Стараясь, чтобы Го Сы не видел, что он делает.

За два дня очистил кости. Потом промыл в дождевой воде и спрятал в подоле кофты. Он не обманет Лю, хотя матрос и прикарманил деньги, предназначенные ему.

Спустя еще два дня на борту опять умер человек. Только на сей раз тело из трюма не поднимали. Умер-то капитан. Сань много размышлял о том, что страна, куда он плыл, населена такими вот странными бледнолицыми людьми. У него на глазах этот человек неожиданно дернулся, как от удара незримого кулака, упал и больше не шевелился. Сбежались матросы, кричали, бранились, но без толку. На следующий день капитана тоже бросили в море. Только его тело было завернуто в звездно-полосатый флаг.

В это время они опять находились в зоне полного штиля. Нетерпение команды словно обернулось тревогой и страхом. Матросы поговаривали, что капитана убил злой дух и что ветра нет тоже по его милости. Есть риск, что кончатся провизия и пресная вода. Временами вспыхивали ссоры и драки. При старом капитане подобные инциденты немедля карались. А штурману, который заменил его, явно недоставало властной решительности. Настроение на борту было неспокойное, и Сань испытывал растущую тревогу. Он по-прежнему делал зарубки на мачте. Сколько же времени прошло? Как же велико на самом деле это море, которое они так стараются одолеть?

Однажды вечером во время штиля Сань дремал возле мачты, когда из темноты вынырнули несколько матросов, которые принялись отвязывать Сунь На. Чтобы она не кричала и не сопротивлялась, они завязали ей рот. К своему ужасу, Сань увидел, как они оттащили девушку к самому борту, сорвали с нее одежду и изнасиловали. Все больше матросов появлялось из темноты, и каждый ждал своей очереди. Сань поневоле смотрел, но сделать ничего не мог.

Внезапно Сань заметил, что Го Сы проснулся и смотрит на происходящее. А когда понял, застонал.

— Лучше закрой глаза, — сказал Сань. — Я не хочу, чтобы ты сызнова захворал. От того, что творится, у кого угодно будет смертельная горячка.

Когда матросы собрались уходить, Сунь На осталась лежать без движения. Один из них накинул ей на шею петлю и вздернул обнаженное тело на рею. Ноги девушки задергались, она пыталась подтянуться на руках, ослабить веревку, но сил недостало. Тело безжизненно повисло. И тогда они швырнули ее за борт. Даже в парусину не завернули, бросили в воду обнаженное тело. Сань не мог им помешать, только стон отчаяния вырвался из груди. Один из матросов услышал.

— Невесту свою жалеешь? — спросил он.

Сань испугался, что и его бросят за борт.

— У меня нет невесты, — ответил он.

— Это из-за нее мы попали в штиль. И она заколдовала капитана, так что он умер. Теперь ее нет. И наверняка придет ветер.

— Тогда вы правильно сделали, что бросили ее за борт.

Матрос наклонился к самому его лицу.

— Боишься, — сказал он. — Боишься и лжешь. Но не беспокойся, тебя мы за борт не бросим. Не знаю, о чем ты думаешь. Небось оскопил бы меня, если б мог. И не одного меня, а всю команду. Человек, прикованный к мачте, вряд ли думает так, как я.

Он захохотал и пошел прочь. Белые обрывки, которые когда-то были одеждой Сунь На, он бросил Саню и крикнул:

— Запах еще остался! Запах женщины и запах смерти.

Сань сложил обрывки и спрятал под кофтой. Теперь у него была кость умершего мужчины и грязная тряпица от последнего страшного часа в жизни молодой женщины. Никогда на него не давило такое тяжкое бремя.

Го Сы не говорил о случившемся. Сань все больше готовился к тому, что они никогда не доберутся туда, где кончается море и берет начало нечто другое, неведомое. Порой ему снилось, что некто безликий отскабливает его кости от кожи и плоти, бросая ошметки большим птицам. Просыпался он по-прежнему прикованным к мачте. И после кошмарного сна ощущал это как избавление.

Судно уже долго шло с попутным ветром. Однажды утром, едва рассвело, вахтенный на носу громко закричал. Го Сы тоже проснулся от его криков и спросил:

— Почему он кричит?

— Мне кажется, свершилось невозможное, — ответил Сань, схватив брата за руку. — Думаю, он увидел землю.

Сперва земля была как темная полоска поверх волн. Потом она стала расти, подниматься из воды.

Через два дня они вошли в просторную бухту — на рейде и у длинных набережных теснились пароходы с дымящими трубами и парусные суда вроде их собственного. Всех подняли на палубу. В большие чаны накачали воды, дали каждому кусок мыла, и под надзором матросов они вымылись. Никого больше не били. Если кто небрежничал с мытьем, матросы сами драили упрямца. Всех побрили и еды дали побольше, чем в море. Потом ножные кандалы сняли, заменили наручниками.

Судно по-прежнему стояло на рейде. Сань и все остальные построились в шеренгу и смотрели вдаль, на берег. Город на холмах был невелик. Саню вспомнился Кантон. Здешний город не шел с ним ни в какое сравнение. Неужто правда, что дно рек в этой стране сплошь из золотого песка?

Вечером подошли два маленьких суденышка, причалили к подветренному борту. Спустили трап. Сань и Го Сы покинули судно в числе последних. Матросы, принимавшие их, были белые, бородатые и пахли потом, некоторые здорово навеселе. Нетерпеливые, они толкали Го Сы, который двигался медленно. Из труб суденышек валил черный дым. Сань смотрел, как парусник с мачтой, покрытой зарубками, постепенно тонул во мраке. Порвалась последняя нить, связывавшая его с родной страной.

Сань глянул на звездное небо. Оно было не такое, как раньше. Созвездия те же, но они как бы сместились.

Именно теперь он вполне осознал, что такое быть одиноким, брошенным даже звездами над головой.

— Куда нас везут? — шепотом спросил Го Сы.

— Не знаю.

На берегу они невольно схватились друг за друга, чтобы не упасть. Так долго пробыли на корабле, что едва удерживали равновесие на твердой земле.

Их втолкнули в темное помещение, провонявшее кошачьей мочой и страхом. Вошел китаец, одетый как белые. Рядом с ним еще два китайца с яркими керосиновыми лампами.

— Заночуете здесь, — сказал белый китаец. — Завтра поедете дальше. Выходить не пытайтесь. Поднимете шум, придется завязать вам рты. А если и тогда не уйметесь, отрежу язык. — Он показал нож, ярко блеснувший в свете ламп. — Слушайтесь меня, и все будет хорошо. Иначе вам несдобровать. Мои собаки любят человечьи языки. — Он спрятал нож за пояс. — Завтра вас накормят. Все будет хорошо. Скоро начнете работать. Кто справится, тот однажды вернется за море с большим богатством.

Он ушел вместе со своими людьми. Никто из теснившихся в потемках не посмел сказать ни слова. Сань шепнул Го Сы, что сейчас лучше всего поспать. Что бы ни ожидало их завтра, потребуются силы.

Сань долго лежал без сна рядом с братом, который сразу уснул. Вокруг слышались в темноте тревожные вздохи спящих и бодрствующих. Он припал ухом к холодной стене, стараясь уловить хоть какие-нибудь звуки снаружи. Но стена, толстая, глухая, не пропускала звуков.

— Ты должен забрать нас, — сказал он брату У прямо во тьму. — Хоть ты и умер, ты единственный остался в Китае.

На следующий день их погрузили в фургоны, запряженные лошадьми, и повезли прочь из города, которого они так и не увидели. Только когда фургоны выехали на сухую песчаную равнину, местами поросшую низким кустарником, всадники, вооруженные ружьями, сняли с повозок брезент.

Светило солнце, но было холодно. Сань видел, что повозки тянулись длинным извилистым караваном. Вдали виднелся горный кряж.

— Куда нас везут? — спросил Го Сы.

— Не знаю. Я же сказал тебе — не спрашивать. Отвечу, когда смогу.

Путь к горам занял несколько дней. Ночами они спали под повозками, поставленными в круг.

День ото дня холодало. Сань часто спрашивал себя, не суждено ли им с братом насмерть замерзнуть.

Лед угнездился у него внутри. Тяжелая, испуганная ледяная сердцевина.

13

9 марта 1864 года Го Сы и Сань начали врубаться в гору, которая была помехой железной дороге, что протянется через весь Североамериканский континент.

Стояла одна из самых студеных зим, какие помнила Невада, дни были до того холодные, что казалось, дышишь ледяными кристаллами, а не воздухом.

Сань и Го Сы до сих пор работали западнее, где готовить почву и класть рельсы было полегче. Их привезли туда в конце октября, прямо с судна. Вместе со многими другими, доставленными в цепях из Кантона, их встретили китайцы, которые отрезали себе косы, надели платье белых, нацепили на грудь часовые цепочки. Братьев принял человек, носивший, как и они, фамилию Ван. Сань до смерти перепугался, когда Го Сы, обычно не говоривший ни слова, открыл рот и запротестовал:

— На нас напали, связали и погрузили в трюм. Мы вовсе не хотели ехать сюда!

Сань думал, что долгое путешествие наконец-то закончилось. Человек, стоящий перед ними, ни в коем случае не потерпит таких резких слов. Наверняка достанет из-за пояса оружие и пристрелит их обоих.

Но Сань ошибся. Ван захохотал, словно Го Сы сказал что-то ужасно смешное.

— Вы просто собаки, — сказал Ван. — Цзы прислал мне говорящих собак. Вы моя собственность, пока не заплатите за переезд через океан, за прокорм и проезд сюда из Сан-Франциско. Отработаете сполна все мои расходы. Через три года можете делать что угодно. Но до тех пор вы мои. Здесь кругом пустыня, бежать некуда. К тому же волки, медведи и индейцы, которые мигом перережут вам горло, снимут скальп и выпьют мозги, как сырые яйца. А если вы все-таки попытаетесь бежать, у меня есть настоящие собаки-ищейки, которые вас выследят. Тогда не миновать кнута, и работать придется лишний год. Теперь вы знаете, что вас ждет.

Сань смотрел на мужчин за спиной Вана. У каждого собака на поводке и ружье в руках. Странно, белые мужчины с густыми бородами готовы повиноваться приказам китайца. Да, они оказались в стране, ничем не похожей на Китай.

Поселили их в палаточном лагере, в глубокой ложбине, где протекал ручей. По одну его сторону размещались рабочие-китайцы, по другую — ирландцы, немцы и прочие европейцы. Отношения между двумя лагерями были весьма напряженные. Ручей был границей, которую китайцы без нужды не переступали. Ирландцы, часто пьяные, кричали им бранные слова и бросали на китайскую сторону камни. Сань и Го Сы не понимали, что они кричат. Но камни-то бросают неспроста. Наверно, и слова такие же грубые, как камни.

Жили они в палатке с двенадцатью другими китайцами. Не с теми, что были на судне. Сань предполагал, что Ван перемешал новичков с теми, кто давно трудился на строительстве железной дороги, чтобы их посвятили в здешние законы и правила. В маленькой палатке царила теснота. Спали они, притиснувшись друг к другу. Так было теплее, но вместе с тем возникало парализующее чувство, что нельзя пошевелиться, что ты связан.

Распоряжался в палатке некий Сюй. Тощий, с гнилыми зубами, но весьма уважаемый. Именно Сюй указал Саню и Го Сы места для сна. Спросил, откуда они родом, на каком судне прибыли, только о себе не сказал ни слова. Соседом Саня оказался человек по имени Хао, он рассказал, что Сюй здесь уже несколько лет, с самого начала строительства. Он приехал в Америку в начале 1850-х и сперва работал на золотых приисках. По слухам, намыть в реках золота ему не посчастливилось. Тогда он купил старую хибару, где когда-то жили удачливые старатели. Никто не понимал, зачем Сюй выложил двадцать пять долларов за дом, где жить совершенно невозможно. Но Сюй тщательно собрал с пола всю пыль. Потом снял гнилые половицы и собрал землю из-под дома. А в итоге намыл столько просыпанного золотого песка, что смог вернуться в Сан-Франциско с небольшим капиталом. Он решил уехать в Кантон и даже купил билет на пароход. Но пока ждал рейса, наведался в иные из игорных залов, где китайцы проводили так много времени. Играл и проигрывал. В конце концов спустил и билет. Вот тогда-то он и связался с «Сентрал Пасифик» и стал одним из первых китайцев, принятых на работу.

Все это рассказал Хао. Как он разузнал столько подробностей, невзирая на молчание Сюя, Сань так и не выяснил. Но Хао твердил, что это чистая правда.

Сюй говорил по-английски. Через него братья узнали, что кричали из-за ручья, разделявшего палаточные лагеря. Сюй презрительно отзывался о людях с того берега.

— Они обзывают нас chinks, китаёзы. Это очень пренебрежительное слово. А ирландцы, когда напьются, обзывают нас pigs, то бишь дунь фэнь-яо, свиньи.

— Почему они нас не любят? — спросил Сань.

— Мы лучше работаем, — ответил Сюй. — Старательнее, не пьем, не убегаем. Вдобавок у нас желтая кожа и раскосые глаза. Им не нравятся люди, которые выглядят иначе, нежели они.

Каждое утро Сань и Го Сы с фонарями в руках карабкались вверх по скользкой тропе, что вела из ложбины. Случалось, кто-нибудь, оскользнувшись на обледенелой тропе, падал на дно. Двое мужчин, повредившие себе ноги, помогали теперь готовить еду, которую братья ели, вернувшись после долгого рабочего дня. Китайцы и обитатели другого берега работали поодаль друг от друга. И в ложбину спускались разными тропами, и работали порознь. Десятники все время следили, чтобы они не приближались друг к другу. Иногда прямо в ручье случались драки меж китайцами, вооруженными палками, и ирландцами, у которых были ножи. Тогда съезжались конные надзиратели, разнимали их. Порой в таких драках случались и убийства. Китаец, раскроивший череп ирландцу, был застрелен, ирландца, который пырнул ножом китайца, уволокли в цепях. Сюй твердил обитателям палатки, чтобы они не лезли в драки и не бросали камни. Все время напоминал, что они лишь гости в этой стране.

— Нам надо ждать, — говорил Сюй. — Однажды они поймут, что без нас, китайцев, им никогда не построить железную дорогу. Однажды все переменится.

Позднее, когда они лежали в палатке, Го Сы шепотом спросил, что, собственно, Сюй имел в виду. Но Сань не мог толком ему ответить.

С побережья их перевезли в сухие места, где солнце светило все холоднее. Когда Сюй криком будил их, приходилось спешить, чтобы всесильные десятники не злились и не заставляли их работать дольше обычных двенадцати часов. Холод стоял невыносимый. Почти ежедневно шел снег.

Временами они мельком видели грозного Вана, который сказал, что они его собственность. Он вырастал как из-под земли и так же мгновенно исчезал.

Братья сооружали насыпь, на которой укладывали шпалы и рельсы. Повсюду горели костры, чтобы работать не впотьмах, а заодно и отогреть скованную морозом землю. И над ними постоянно надзирали верховые десятники, белые мужчины с ружьями, в волчьих шубах и шляпах, обмотанных для тепла шарфами. Сюй научил братьев всегда, на любой вопрос, отвечать yes, boss, даже если непонятно, что он сказал.

Костры горели в нескольких километрах. Там ирландцы клали шпалы и рельсы. Иногда доносились гудки паровозов, выпускавших пары. Саню и Го Сы эти исполинские черные тягачи казались драконами. Хотя в рассказах матери огнедышащие чудовища были яркими, красочными, она наверняка все же имела в виду этих вот черных, блестящих гигантов.

Уставали они невообразимо. Когда долгий день подходил к концу, у них едва хватало сил дотащиться обратно в лощину, поесть и рухнуть на свое место в палатке. Сань упорно заставлял Го Сы умываться холодной водой. Сам он испытывал отвращение, если был грязен. К своему удивлению, он почти всегда был один у холодного ручья, обнаженный до пояса и дрожащий. Мылись только вновь прибывшие. От тяжелой работы стремление к чистоте убывало. И в итоге настал день, когда он и сам рухнул спать не умывшись. Лежал в палатке и чуял вонь немытых тел. Ему казалось, он тоже медленно превращается в существо без достоинства, без мечтаний и тоски. В полузабытьи он видел отца с матерью и думал, что ад на родине сменился адом на чужбине. Их заставляли надрываться как рабов, даже родителям так не доставалось. К этому ли они стремились, отправившись в Кантон? Неужто для бедняка нет выхода из нищеты?

В этот вечер, перед тем как уснуть, Сань решил, что единственная возможность выжить — это побег. Каждый день он видел, как кто-нибудь из полуголодных рабочих падал и его уносили.

На другой день он сказал о своем плане Хао, который лежал рядом и задумчиво выслушал его.

— Америка — большая страна, — ответил Хао. — Но не настолько большая, чтобы китаец, как ты или твой брат, сумел скрыться. Если ты говоришь серьезно, то бежать тебе придется до самого Китая. Иначе вас рано или поздно поймают. А что тогда будет, тебе известно.

Сань долго размышлял над словами Хао. Пока что не время бежать или сообщать Го Сы о плане, который он вынашивает.

На исходе февраля в пустыне разразилась сильнейшая снежная буря. За двенадцать часов образовались метровые сугробы. Когда ненастье утихло, ударил мороз. Утром 1 марта 1864 года им пришлось откапываться от снега. Ирландцам на другом берегу замерзшего ручья досталось меньше, поскольку их палатки стояли с подветренной стороны. И теперь они насмехались над китайцами, которые усиливались откопать из сугробов свои палатки и тропинки, ведущие из лощины наверх.

Нам ничего не достается даром, думал Сань. Даже снег к нам несправедлив.

Он видел, что Го Сы очень устал, порой он едва мог поднять лопату. Но Сань решился. Прежде чем у белых вновь настанет новый год, им необходимо помогать друг другу выжить.

В марте на строительство привезли первых чернокожих. Они поставили свои палатки на китайской стороне. Никогда раньше братья не видали черных людей. Одежда у них была рваная, и мерзли они еще сильнее всех прочих. Многие умерли в первое время на насыпи и в лощине. От слабости они падали в темноте, и нашли их лишь гораздо позже, когда снег весной начал таять. К черным относились еще хуже, чем к китайцам, называли их ниггерами, то бишь черномазыми, и произносили это слово даже с большим презрением, чем китаёза. Сюй, всегда проповедовавший сдержанность в отзывах о других людях на стройке, и тот выказывал черным откровенное пренебрежение.

— Белые зовут их падшими ангелами, — сказал Сюй. — Ниггеры — бездушные животные, которых никому не жалко, если они умирают. Вместо мозгов у них гниющие комья мяса.

Го Сы начал плевать вслед черным, когда смены рабочих иной раз встречались. Самому Саню было оскорбительно видеть, что есть такие, с кем обращаются еще хуже, чем с ним. Он строго приказал брату прекратить.

Необычайно сильный холод словно железом сковал лощину и железнодорожную насыпь. Однажды вечером, когда они, тесно сгрудившись вокруг костра, кое-как разгонявшего стужу, сидели и ели, Сюй сообщил, что завтра они переберутся в другой лагерь, к новому месту работы возле горы, в которой надо пробить туннель. Утром, уходя, все должны собрать свои одеяла, чашки и палочки для еды.

Наутро они рано пустились в дорогу. Сань не мог припомнить такого жуткого холода. Он велел Го Сы идти впереди, хотел проследить, чтобы брат не упал и не остался лежать. Они шагали вдоль насыпи и дошли до места, где рельсы кончались, а дальше, в нескольких сотнях метров, кончалась и насыпь. Сюй все время их понукал. Неверный свет фонарей едва разгонял темноту. Теперь Сань уже знал, что они находятся совсем близко от гор, которые у белых называются Сьерра-Невада. Здесь они будут пробивать проходы и туннели, чтобы железная дорога двигалась дальше.

Возле самой низкой горной гряды Сюй остановился. Там стояли палатки и горели костры. Люди, проделавшие долгий путь от ложбины, подковыляли поближе к огню. Сань опустился на колени, протянул к теплу закоченевшие, обмотанные тряпками руки. В тот же миг за спиной раздался окрик. Он обернулся — белый мужчина с волосами до плеч, лицо обмотано шарфом, точь-в-точь бандит в маске. В руках ружье. Одет в шубу, с меховой шапки свисает лисий хвост. Его глаза напомнили Саню, как на него смотрел Цзы.

Внезапно белый вскинул ружье и не глядя пальнул в темноту. Люди у костров съежились.

— Вставайте! — крикнул Сюй. — Обнажите головы!

Сань удивленно глянул на него. Неужто придется снять шапки, набитые сеном и тряпками?

— Шапки долой! — опять крикнул Сюй, который, похоже, боялся человека с ружьем. — Живо!

Сань снял шапку, кивком велел Го Сы сделать то же. Мужчина с ружьем стянул шарф с лица. Под носом у него оказались густые усы. Стоял он в нескольких метрах, но Сань учуял запах спиртного. И немедля насторожился. От белых, которые пахли выпивкой, можно ожидать чего угодно, не то что от трезвых.

Человек заговорил высоким, пронзительным голосом. На слух прямо как злющая баба. Сюй изо всех сил старался перевести его слова.

— Шапки вы сняли, чтобы лучше слышать, — сказал Сюй почти таким же пронзительным голосом, как человек с ружьем. — Ваши уши так заросли грязью, что иначе вы не услышите. Меня зовут Я.А. Но вы должны называть меня только Босс. И, обращаясь ко мне, обязаны снимать шапки. Всегда отвечаете на мои вопросы, сами ни о чем не спрашиваете. Ясно?

Сань вместе с остальными согласно забормотал. Очевидно, этот человек не любит китайцев.

Я.А. меж тем продолжал кричать:

— Перед вами каменная стена. Вы должны разрубить эту гору надвое, чтобы продолжить постройку железной дороги. Вас выбрали потому, что вы доказали свою старательность. Здесь не годятся ни паршивые черномазые, ни пропойцы-ирландцы. С горой совладают только китайцы. Поэтому вы здесь. И я тоже здесь, чтобы следить за вашей работой. Кто не будет трудиться изо всех сил, окажется ленив, проклянет тот день, когда родился на свет. Ясно? Отвечайте! Все до одного! Потом можете надеть шапки. Кирки возьмете у Брауна, который в полнолуние сходит с ума и ест китайцев сырьем. В другое время он кроток как ягненок.

Все ответили бормотанием.

Начало светать, когда они, вооружившись кирками, стояли возле каменной стены, почти отвесно уходившей ввысь. Изо рта у всех валил пар. Я.А. на минуту отдал ружье Брауну, взял кирку и сделал внизу стены две зарубки. Сань прикинул, что ширина прохода, который им надо пробить,составляет без малого метров восемь.

Вокруг ни упавших глыб, ни куч щебня. Гора будет здорово сопротивляться. Каждый осколок, какой удастся отколоть, потребует неимоверных усилий, не сравнимых ни с чем знакомым по прежним временам.

Чем-то они прогневили богов, вот те и послали им этакое испытание. Надо пробиться сквозь гору, чтобы стать свободными людьми, а не презренными «китаёзами» в американской пустыне.

Саня охватило огромное, безмерное отчаяние. Только одно придавало ему силы — мысль, что однажды он и Го Сы убегут отсюда.

Он попробовал представить себе, что гора — это на самом деле стена, отделяющая его от Китая. Несколько метров в глубь — и мороз исчезнет. Там цветут вишни.

Тем утром они начали врубаться в твердую скалу. Новый начальник надзирал за ними, как хищная птица. Даже когда он поворачивался спиной, словно бы все равно видел, если кто на секунду перестал орудовать киркой. Кулаки он обмотал ремнями, которые рассекали кожу на лице провинившегося бедолаги. Уже через несколько дней все люто возненавидели этого человека, который не расставался с ружьем и никогда не говорил доброго слова. Спали и видели убить его. Сань размышлял, какие отношения связывают Я.А. и Вана. Ван — хозяин Я.А. или наоборот?

Я.А. был вроде как заодно с горой, которая лишь с огромным трудом позволяла вырубить из гранита осколок, маленький, как слеза или пучок волос. Целый месяц минул, пока они вырубили углубление по указанным размерам. К тому времени один из них умер. Ночью бесшумно поднялся и выполз из палатки. Разделся донага и лег в снег умирать. Обнаружив мертвого китайца, Я.А. взбеленился.

— Оплакивать самоубийцу вы не будете! — кричал он своим пронзительным голосом. — Плачьте о том, что теперь вам придется долбить стену еще и за него.

Вечером, когда они вернулись к палаткам, тела там уже не было.

Спустя несколько дней они начали взрывать скалу нитроглицерином. Морозы тогда успели ослабеть. В рабочей команде нашлись двое — Цзянь и Бин, — раньше имевшие дело с этим опасным веществом. Их поднимали в корзинах наверх, где оба осторожно заливали нитроглицерин в трещины. Потом поджигали запальный шнур, корзины спешно спускали вниз, и все бросались в укрытие. Несколько раз Цзянь и Бин едва успевали спуститься. Как-то утром одна корзина застряла на пути вниз. Бин выпрыгнул и, упав на камни, повредил ногу. На другой день он вновь сидел в корзине.

Ходили слухи, что Цзянь и Бин получали дополнительную плату. Не то чтобы кто-то давал им деньги, тем паче Я.А. Но оставшееся время отработки за билеты сокращалось. Правда, никто не рвался на их место в корзинах.

Однажды утром в середине мая случилось то, чего все боялись. Один из зарядов, установленных Цзянем, не взорвался. Обычно ждали целый час — вдруг взрыв все-таки состоится. Если нет, присоединяли новый шнур и делали новую попытку. Но в тот день прискакал Я.А., и ждать он вовсе не собирался. Приказал Цзяню и Бину сей же час подняться наверх и установить новый запал. Цзянь попробовал объяснить, что необходимо еще подождать. Я.А. не слушал, спешился и кулаком вмазал обоим по лицу. Сань слышал, как хрустнули челюсти и переносицы. Я.А. самолично запихал их в корзины и приказал Сюю шевелиться, тянуть корзины наверх, пока он не загнал всех в снег подыхать. В полуобморочном состоянии взрывников отправили к шпурам. Я.А., решив, что китайцы чересчур медлительны, пальнул из ружья в воздух.

Что пошло не так, никому не известно. Только нитроглицерин вдруг рванул, и обе корзины вместе с людьми разнесло в клочья. Останки собрать было невозможно. Но Я.А. велел принести новые корзины и веревки. Сань оказался одним из тех, кого он назначил взрывниками. Сюй показал ему, как надо обращаться с нитроглицерином, хотя сам никогда заряды не ставил.

Дрожащего от страха Саня подняли наверх по скале. Он не сомневался, что умрет. Но когда корзину вновь опустили наземь, сумел добежать до укрытия, а взрыв произошел как полагается.

Той ночью Сань рассказал Го Сы про свой план. Что бы ни ожидало их в пустыне, хуже, чем теперь, не будет. Они убегут и не остановятся, пока не доберутся до Китая.

Ушли они четыре недели спустя. Ночью бесшумно покинули палатку, двинулись вдоль насыпи, украли двух лошадей, привязанных возле склада рельсов, и поскакали на запад. Только когда отъехали достаточно далеко от Сьерра-Невады, позволили себе отдохнуть несколько часов у костра и двинулись дальше. Выехали к реке и, чтобы скрыть следы, пустили лошадей по воде.

Часто они останавливались, смотрели назад. Но вокруг не было ни души. Никто их не преследовал.

Мало-помалу Сань начал верить, что, возможно, они все-таки сумеют вернуться домой. Но надежда была хрупка. Он не смел на нее положиться.

14

Саню снилось, что каждая шпала, лежащая на насыпи под рельсами, — это человечье ребро, может, его собственное. Он чувствовал, как грудь западает, а воздух в легкие не идет. Пытался вырваться из-под тяжести, расплющивающей тело, и не мог.

Сань открыл глаза. Го Сы во сне навалился на него, стремясь согреться. Он осторожно спихнул брата в сторону, укрыл одеялом. Сел, размял онемевшее тело, подложил дров в костер, разложенный между камнями.

Он поднес руки к огню. Пошла третья ночь с тех пор, как они сбежали от горы и от грозных начальников — Вана и Я.А. Сань не забыл слова Вана о том, что ждет дерзнувших сбежать. Они обречены работать в горе столько, что едва ли смогут выжить.

Погони пока вроде бы нет. Сань подозревал, что начальники решат, что у них не хватит ума красть лошадей. Обычно лошадей уводили бродившие по округе разбойничьи шайки, а их, беглецов, искали в ближайших окрестностях.

Но у них возникла серьезная проблема. Одна из лошадей накануне пала. Та, на которой ехал Сань, маленький индейский пони, вроде бы не менее выносливый, чем пегая, на которой скакал Го Сы. Пони вдруг споткнулся и рухнул наземь. Мгновенная смерть. Сань ничего не знал о лошадях и подумал, что у пони остановилось сердце, как иной раз случается с людьми.

Они бросили пони и продолжили путь, срезав с хребта большой кусок конины. Чтобы сбить с толку погоню, взяли больше прежнего к югу. Несколько сот метров Сань шел следом за Го Сы, таща за собой деревяшки и заметая следы.

В сумерках они сделали остановку, поджарили мясо и наелись до отвала. Оставшегося мяса, по расчетам Саня, должно хватить еще на три дня.

Сань не знал, где они находятся, далеко ли до моря и гавани с множеством кораблей. С лошадьми они могли отъехать от гор на большое расстояние. Но с одной лошадью, которой не поднять двоих, переходы резко сократятся.

Сань прижался к Го Сы, чтобы согреться. Вдали слышалось тявканье — не то лисы, не то шакалы.

Разбудил его грохот, от которого едва не лопнула голова. Открыл глаза, чувствуя страшную боль в левом ухе, и увидел прямо перед собой лицо, которое все это время так боялся увидеть снова. Было еще темно, хотя рассвет уже озарил далекую Сьерра-Неваду. Над ним стоял Я.А. с дымящимся ружьем в руках. Он выстрелил возле самого уха Саня.

Я.А. был не один. С Брауном и несколькими индейцами, которые держали на сворке собак-ищеек. Я.А. отдал ружье Брауну и достал револьвер. Направил его в голову Саня. Потом слегка отвел ствол в сторону, и пуля просвистела возле правого уха Саня. Поднимаясь, Сань видел, что Я.А. кричит, но не слышал ни слова. В ушах стоял оглушительный гул. Я.А. прицелился в голову Го Сы. Сань видел ужас на лице брата, но ничего сделать не мог. Два выстрела, по одному возле каждого уха. Сань видел, как от боли глаза брата наполнились слезами.

Бегство кончилось. Браун накинул обоим на шею веревочные петли, руки связал за спиной. И начался обратный путь на восток. Сань знал, что теперь ему и Го Сы выпадет самая опасная работа, если только Ван не прикажет их повесить. Пощады им ждать неоткуда. Схваченные беглецы были ниже всех, кто работал на строительстве железной дороги. Утрачивали последние крохи человеческого достоинства. Им доставался лишь непосильный труд до самой смерти.

В первый вечер, когда разбили лагерь, слух ни у Саня, ни у Го Сы еще не восстановился. В голове у обоих стоял гул. Сань старался перехватить взгляд Го Сы, подбодрить его. Но глаза Го Сы были мертвы. Сань понимал: ему понадобятся все силы, чтобы поддержать в нем жизнь. Он никогда себе не простит, если даст брату умереть. Его по-прежнему мучило чувство вины за гибель У.

По возвращении к горе Я.А. утром поставил беглецов перед шеренгой рабочих. Руки у обоих оставались связаны за спиной, на шее — петля. Сань поискал глазами Вана, но не нашел. Слух не вернулся, и они могли только догадываться, что говорил Я.А., сидя верхом на лошади. Закончив свою речь, он спешился и кулаком отвесил Саню и Го Сы по лицу. Сань не устоял на ногах, упал. И на миг ему показалось, что он больше никогда не встанет.

Однако в конце концов он поднялся на ноги. Еще раз.

После неудачного побега все произошло так, как предвидел Сань. Их не повесили. Но всякий раз, когда упрямую гору взрывали нитроглицерином, в Корзинах Смерти — так их прозвали работяги-китайцы — поднимали наверх его и Го Сы. Даже месяц спустя братья все еще плохо слышали. Сань уже решил, что обречен до самой смерти жить с глухим шумом в голове. Тому, кто о чем-то его спрашивал, волей-неволей приходилось чуть ли не кричать.

В горы пришло лето, долгое, сухое, жаркое. Каждое утро они либо орудовали кирками, либо готовили корзины, чтобы поднять наверх смертельно опасную взрывчатку. С бесконечным трудом пробивались в гору, долбили каменный монолит, который без усилий не уступал ни миллиметра. Что ни утро, Сань знать не знал, как сумеет выдержать еще день.

Он ненавидел Я.А. И ненависть росла день ото дня. Хуже всего была не физическая жестокость, даже не каждодневные подъемы и спуски в смертельно опасных корзинах. Ненависть Саня проснулась, когда их выставили перед другими с петлями на шее, как скотину.

— Я убью этого человека, — сказал Сань брату. — Не покину гору, не убив его. Его и всех таких, как он.

— Значит, тогда мы и сами умрем, — сказал Го Сы. — Нас повесят. Убить белого босса — значит затянуть петлю на собственной шее.

Но Сань стоял на своем:

— Я убью его, когда придет время. Не раньше. Но убью.

Летний зной словно бы становился все сильнее. Под палящим солнцем они трудились с раннего утра до далеких сумерек. Рабочий день увеличился, когда дни стали длиннее. Нескольких рабочих сразил солнечный удар, несколько человек умерли от переутомления. Но всегда находились новые китайцы, занимавшие место умерших.

Их привозили в бесконечных вереницах фургонов. Каждый раз, когда вновь прибывшие подходили к палатке, их засыпали вопросами. Откуда они, на каких судах приплыли? Жажда узнать новости из Китая не иссякала никогда. Однажды Сань проснулся от внезапного крика, за которым последовал целый каскад слов. Выйдя из палатки, он увидел, как какой-то мужчина гладит одного из новичков по плечам, по голове, по груди. Оказалось, это его двоюродный брат, он-то и вызвал такую бурю радости.

Выходит, бывает и такое, подумал Сань. Семьи могут воссоединиться.

Он с грустью думал об У, который никогда не вылезет из фургона, не протянет к ним руки.

Слух у обоих наконец-то улучшился. Вечерами Сань и Го Сы разговаривали между собой, словно у них осталось совсем мало времени, словно скоро один из них умрет.

В эти летние месяцы Я.А. свалился в горячке и на строительстве не появлялся. Однажды утром пришел Браун и сказал, что, пока босса нет, братья будут не единственными, кто поднимается наверх в Корзинах Смерти. Он не стал объяснять, почему решил избавить их от опасной работы. Может, потому, что Я.А. зачастую обходился с Брауном так же пренебрежительно, как с китайцами. Осторожно Сань начал сближаться с Брауном. Старался действовать так, чтобы не возникало впечатления, будто он ищет для себя выгоды. Иначе только вызовет досаду у других рабочих. Сань давно усвоил, что среди бедняков и угнетенных нет места великодушию. Каждый думал только о себе. Здесь, в горе, нет справедливости, есть только мучения, которые всяк пытался на свой лад мало-мальски смягчить.

Сань дивился, что люди с красновато-смуглой кожей и длинными черными волосами, которые они часто украшали перьями, внешне похожи на него самого. Их разделял океан, и все же они могли бы быть братьями. Сходная форма лица, раскосые глаза. Но о чем они думают, Сань не знал.

Как-то вечером он спросил об этом у Брауна, немного понимавшего по-китайски.

— Индейцы нас ненавидят, — ответил тот. — Как и вы. Это единственное сходство, какое я вижу.

— Однако они нас стерегут.

— Мы их кормим. Даем им ружья. Позволяем им стоять ступенькой выше вас. Они воображают, будто имеют власть. А на самом деле такие же рабы, как и все остальные.

— Все?

Браун покачал головой. На последний вопрос Сань ответа не получил.

Они сидели в темноте. Временами огонек в трубках разгорался, освещая лица. Браун отдал Саню свою старую трубку и подарил табаку. Сань все время держался начеку, неизвестно ведь, что Браун захочет получить взамен. Возможно, ему просто нужна компания, нужно нарушить огромное одиночество пустыни, с боссом-то теперь не потолкуешь.

В конце концов Сань рискнул спросить про Я.А.

Кто этот человек, который не успокоился, пока не выследил беглецов, не схватил их и не оглушил пальбой из ружья? Кто этот человек, которому доставляет удовольствие мучить других?

— Кое-что я слыхал, — отозвался Браун, прикусив мундштук трубки. — Но правда это или нет, не знаю. В один прекрасный день он явился к богачам из Сан-Франциско, которые вложили деньги в эту железную дорогу. Они наняли его надзирателем. Он выслеживал беглецов, используя и индейцев, и собак. Поэтому его сделали десятником. Но иногда, вот как с вами, он лично устраивает облаву на беглецов. Говорят, никто еще не сумел улизнуть от него, разве только те, что умерли в пустыне. Таким он отрубал руки и снимал скальпы, как индейцы, чтобы подтвердить, что смог их отыскать. Многие уверены, что он обладает сверхчеловеческой способностью. Индейцы считают, он видит в темноте. И потому дали ему прозвище Длинная Борода, Что Видит В Ночи.

Сань долго размышлял над тем, что услышал от Брауна.

— Он говорит не так, как ты. Слова у него звучат по-другому. Откуда он родом?

— Точно не знаю. Откуда-то из Европы. Из страны далеко на севере, так говорят. Может, из Швеции, не знаю.

— А сам он ничего не говорит?

— Нет, никогда. Может, он вовсе и не из северной страны.

— Англичанин?

Браун покачал головой:

— Он родом из преисподней. И наверняка однажды туда вернется.

Саню хотелось расспросить еще. Но Браун недовольно заворчал:

— Хватит о нем. Скоро он вернется. Горячка у него спадает, и вода уже задерживается в желудке. Когда он будет здесь, я не смогу помешать, и вы снова станете плясать со смертью в корзинах.

Через несколько дней Я.А. появился снова. Бледный и худой, но и более жестокий. В первый же день он до беспамятства избил двух китайцев, которые работали вместе с Санем и Го Сы, избил просто потому, что ему померещилось, будто они недостаточно вежливо поклонились, когда он подскакал. Я.А. был недоволен, как продвинулись работы в его отсутствие. Выбранил Брауна и заорал, что отныне все они будут работать еще больше. А кто не выполнит его требования, тех выгонят в пустыню, без пищи и воды.

На следующий день Я.А. снова засадил братьев в корзины. Поддержки от Брауна ждать не приходилось. Едва появился босс, тот снова скорчился, как побитая собака.

Опять они вкалывали в горе, взрывали и долбили, таскали камень и начали укладывать плотный песок там, где пролягут рельсы. С неимоверным трудом побеждали гору, метр за метром. Вдалеке видели дым паровозов, подвозивших рельсы, шпалы и людей. Скоро дорога подойдет к горе. Сань говорил Го Сы, что вроде как хищные звери пыхтят им прямо в затылок. Но братья никогда не упоминали, как долго еще сумеют подниматься в Корзинах Смерти. Станешь говорить о смерти, мигом ее накличешь. А молчание держит ее на расстоянии.

Настала осень. Паровозы подъезжали все ближе. Я.А. все чаще изрядно напивался. И тогда избивал каждого, кто попадался на пути. Иной раз он бывал настолько пьян, что засыпал прямо на лошади, упав ей на холку. Но хотя он и спал, его все равно боялись.

Ночами Саню иногда снилось, что гора снова зарастает. Проснувшись утром, они обнаружат, что впереди опять нетронутая стена, как в самом начале. Но гора потихоньку сдавалась. Они пробивались на восток, а безумный босс стоял у них за спиной.

Однажды утром братья увидели, как старый китаец совершенно спокойно вскарабкался на высокий горный карниз, бросился вниз и разбился. Никогда Саню не забыть достоинства, с каким этот человек покончил с жизнью.

Смерть постоянно бродила рядом. Один из рабочих раскроил себе голову киркой, другой ушел в пустыню и пропал. Я.А. послал за ним индейцев и собак, но его так и не нашли. Они могли выследить беглецов, но не того, кто ушел в пустыню умирать.

Однажды Браун собрал всех, кто работал на участке, который прозвали Адскими Воротами, и построил шеренгами. Прискакал Я.А., трезвый, в чистой одежде. Обычно от него разило потом и мочой, на сей раз он вымылся. Сидел на лошади, но не кричал:

— Сегодня у нас гости. Несколько джентльменов, финансирующих строительство дороги, прибудут сюда посмотреть, идет ли работа как полагается. Рассчитываю, что вы будете работать проворнее, чем раньше. Радостные возгласы и песни тоже отнюдь не возбраняются. Если к кому-нибудь обратятся, надо отвечать, что все хорошо. Хорошая работа, хорошая пища, хорошая палатка, и даже я хороший. Если кто не выполнит мои указания, ему очень не поздоровится, когда господа уедут, это я вам обещаю.

Несколько часов спустя прибыли посетители, в крытой повозке, под эскортом вооруженных мужчин в форме. Было их трое, все в черном, в высоких шляпах, все осторожно ступали по каменистой земле. Позади каждого — негр с зонтом, защищающим от солнца. Слуги-негры тоже в униформе. Сань и Го Сы как раз устанавливали заряды, когда явились посетители, отступившие подальше, меж тем как братья подожгли запальные шнуры и крикнули, чтобы корзины спускали вниз.

После взрыва один из господ в черном подошел к Саню, желая с ним поговорить. Рядом стоял китаец-переводчик. Сань увидел перед собой голубые глаза, дружелюбное лицо. Вопросы следовали один за другим, и голоса этот человек не повышал.

— Как вас зовут? Давно ли вы здесь?

— Сань. Один год.

— У вас опасная работа.

— Я делаю то, что велят.

Человек кивнул. Потом достал из кармана несколько монет, дал Саню:

— Поделитесь с вашим напарником по корзинам.

— Это мой брат Го Сы.

На миг человек словно бы огорчился:

— Брат?

— Да.

— На той же опасной работе?

— Да.

Тот задумчиво кивнул и дал Саню еще несколько монет. Потом отвернулся и пошел прочь. Сань подумал, что несколько коротких мгновений, когда человек в черном задавал ему вопросы, он был совершенно реальным. А теперь снова стал безымянным китайцем с киркой.

Когда повозка с тремя визитерами уехала, Я.А. спешился и потребовал у Саня полученные монеты.

— Золотые доллары, — сказал он. — Зачем они тебе?

Он спрятал деньги себе в карман и снова вскочил в седло.

— В гору, — сказал он, показывая на корзины. — Если б ты не сбежал, я, может, и оставил бы тебе деньги.

Сань горел ненавистью, которую едва мог сдержать. Наверно, в конце концов ему придется взорвать себя и этого ненавистного босса?

Работа в горе продолжалась. Осень шла к концу, ночи становились холоднее. И случилось то, чего Сань боялся. Го Сы захворал. Однажды утром проснулся от боли в животе. Едва успел выскочить из палатки и спустить штаны, как из него полило.

Поскольку остальные опасались, что его желудочная хворь перекинется и на них, его оставили в палатке одного. Сань приходил, поил его водой, а старый негр по имени Хосс смачивал ему лоб и убирал водянистую жижу, вытекавшую из него. Хосс так давно ходил за больными, что его словно бы ни одна хворь не брала. У него была всего одна рука, вторую он потерял в горе, когда каменная глыба едва не раздавила его. Единственной своей рукой он обмывал лоб Го Сы, дожидаясь, когда китаец умрет.

Внезапно у входа в палатку возник грозный босс. С отвращением взглянул на больного, лежащего в собственных испражнениях, и сказал:

— Ты собираешься подохнуть или нет?

Го Сы попытался сесть, но не смог.

— Мне нужна палатка, — продолжал Я.А. — Почему китайцы всегда помирают так долго?

В тот же вечер Хосс передал Саню слова босса. Они стояли возле палатки, где лежал и бредил Го Сы. В ужасе кричал, что кто-то идет по пустыне. Хосс пытался успокоить его. Он много раз сидел у смертного одра и знал, что такие видения — обычное дело у тех, кто скоро умрет. Странник приходил из пустыни за умирающим. Отец, бог, друг или жена.

Хосс сидел подле китайца, даже имени которого не знал. Да и не хотел знать. Тот, кому суждено умереть, в имени не нуждается.

Го Сы уходил. Сань ждал в полном отчаянии.

Дни делались все короче. Осень вот-вот сменится зимой.

Но случилось чудо — Го Сы выздоровел. Медленно, очень медленно, ни Сань, ни Хосс не смели поверить, однако как-то утром Го Сы поднялся на ноги. Смерть покинула его тело, не забрала его с собой.

В этот миг Сань твердо решил, что в один прекрасный день оба они вернутся в Китай. Что ни говори, их дом там, а не в пустыне.

Они выдюжат свой срок в горе, до того дня, когда исполнят рабский контракт и смогут делать что захотят. Вытерпят все мучения, каким их подвергают Я.А. и другие боссы. Даже Ван, который утверждал, что они его собственность, не сможет отменить это решение.

От болезней и несчастных случаев Сань никак не мог уберечь братьев. Но все эти годы старался оберегать Го Сы. Коли смерть на сей раз отпустила брата, вряд ли она сделает это снова.

Они опять работали в горе, долбили и взрывали проходы и туннели. Видели, как одних товарищей кромсал на куски коварный нитроглицерин, как другие кончали самоубийством или не выдерживали болезней, которые шли вслед за рельсами. Тень Я.А. неотступной мрачной угрозой нависала над их существованием, как тяжелая исполинская длань. Однажды он застрелил рабочего, который вызвал его недовольство, а не то заставлял слабых и больных выполнять самую опасную работу, просто чтобы от них избавиться.

Сань всегда прятался, когда Я.А. находился неподалеку. Ненависть, какую он питал к этому человеку, давала ему силы терпеть. Никогда он не простит Я.А. пренебрежение, какое тот выказал, когда Го Сы боролся со смертью.

Ведь это куда хуже битья, куда хуже всего, что можно себе представить.

Примерно через два года Ван прекратил свои визиты. И однажды до Саня дошел слух, что Вана якобы застрелил во время карточной игры какой-то человек, обвинивший его в шулерстве. Так ли, нет ли, Саню выяснить не удалось. Но Ван больше не приезжал. И еще через полгода он таки рискнул поверить, что это правда.

Ван умер.

Долго ли, коротко ли — их срок на строительстве подошел к концу, и они могли покинуть его как свободные люди. Все время, когда не работал и не спал, Сань пытался разузнать, как им вернуться в Кантон. Естественно было бы идти назад, на запад, в тот город, где они когда-то сошли с корабля. Но за несколько месяцев до освобождения Сань узнал, что белый человек по имени Сэмюэл Ачесон поведет обоз фургонов на восток. Ему нужен слуга, который будет готовить еду и стирать одежду, вдобавок он заплатит за работу. Ачесон сколотил состояние, старательствуя на Юконе, и сейчас собирался пересечь континент, чтобы проведать в Нью-Йорке сестру, единственную свою родственницу.

Ачесон согласился взять с собой Саня и Го Сы. Они не пожалеют, что отправились с ним. Сэмюэл Ачесон хорошо относился к людям независимо от цвета кожи.

Пересечь континент, одолеть бесконечные равнины и горы потребовало больше времени, чем предполагал Ачесон. Дважды он заболевал, и в течение нескольких месяцев обоз не трогался с места. Мучили Ачесона не телесные недуги, у него помрачался дух, и он прятался в палатке, пока тяжелая депрессия не отступала. Дважды в день Сань приносил в палатку еду и видел, как он лежит на койке, отвернувшись от мира.

Но оба раза Ачесон поправлялся, меланхолия оставила его, и долгое странствие продолжилось. Имея возможность путешествовать по железной дороге, Ачесон предпочел медлительных волов и неудобные фургоны.

В великой прерии Сань вечерами часто лежал, глядя в бескрайнее звездное небо. Искал отца с матерью и У — и не находил.

Наконец они добрались до Нью-Йорка, Ачесон встретился с сестрой, Сань получил заработанные деньги и начал искать судно, которое доставит их в Англию. Он знал, что иначе домой не попасть, потому что из Нью-Йорка не было прямого сообщения с Кантоном или Шанхаем. В итоге нашлись палубные места на судне, шедшем в Ливерпуль.

Меж тем настал март 1867 года. В то утро, когда они отчалили из Нью-Йорка, гавань окутывал густой туман. Лишь гудки туманных горнов доносились из белой мути. Сань и Го Сы стояли у поручней.

— Мы плывем домой, — сказал Го Сы.

— Да, — кивнул Сань, — домой.

В узле, где было все его достояние, лежал и палец Лю, завернутый в тряпицу. Из Америки он возвращался с поручением. И непременно его выполнит.

Часто Саню снился Я.А. Хотя они с Го Сы покинули гору, Я.А. по-прежнему присутствовал в их жизни.

Сань знал: что бы ни случилось, Я.А. никогда их не оставит. Никогда.

Перышко и камень

15

5 июля 1867 года братья сели на судно под названием «Нелли» и покинули Ливерпуль.

Вскоре Сань обнаружил, что китайцев на борту только двое — он и Го Сы. Поместились они на носу старого парусника, пахнущего гнилью. Места на «Нелли» были разграничены, как в Кантоне. Никаких стен, но пассажиры и так знали, где кому положено находиться. Все плыли к одной цели, но на чужую территорию никто не совался.

Еще когда судно стояло в гавани, Сань обратил внимание на двух молчаливых светловолосых пассажиров, которые регулярно преклоняли колени у борта и молились. Оба словно бы не замечали происходящего вокруг, не видели ни матросов, которые сновали на палубе, ни боцманов, которые понукали команду и выкрикивали приказы. Эти двое оставались погружены в свои молитвы, а потом снова вставали на ноги.

Неожиданно они вдруг повернулись к Саню и поклонились. Сань испуганно вздрогнул. Никогда белые люди не кланялись ему. Белые китайцам не кланяются, а бьют их. Он поспешно отошел туда, где спал рядом с Го Сы, и задумался: кто такие эти люди?

Ответа он не нашел. Их поведение казалось ему непостижимым.

Ближе к вечеру отдали швартовы, судно отбуксировали из гавани, подняли паруса. Дул свежий северный ветер. На хорошей скорости «Нелли» взяла курс на восток.

Сань стоял у поручней, прохладный ветер обвевал лицо. Теперь они с братом наконец-то плыли домой, завершая свое кругосветное путешествие. Главное — не захворать в пути. Что ждет их в Китае, Сань не знал. Не желал только снова впасть в беспросветную нищету.

Стоя на носу и чувствуя, как ветер бьет в лицо, Сань думал о Сунь На. Знал, что ее нет в живых, и все же почти как наяву представил себе, будто она стоит рядом. Но когда протянул к ней руку, только ветер пробежал у него между пальцами.

Через несколько дней после выхода в море светловолосые люди подошли к Саню. Вместе с ними был пожилой человек из корабельной команды, который говорил по-китайски. Сань испугался: наверно, он и Го Сы допустили какую-то оплошность. Но переводчик, мистер Мотт, объяснил, что эти двое — шведские миссионеры и направляются в Китай: мистер Эльгстранд и мистер Лудин.

Китайскую речь мистера Мотта понять было трудновато, но Сань и Го Сы кое-как уразумели, что молодые люди — священнослужители, посвятившие свою жизнь работе в христианской миссии в Китае. Направляются они в Фучжоу, чтобы создать там приход и начать обращение китайцев в истинную веру. Будут бороться с язычеством и указывать путь в Царство Божие, к истинной цели человеческого бытия.

Не могли бы Сань и Го Сы помочь этим господам освоить многотрудный китайский язык? Кой-какими небольшими познаниями они располагают, но готовы во время плавания потрудиться, чтобы во всеоружии ступить на китайский берег.

Сань задумался. Он не видел причин отказываться от денег, которые светловолосые люди предлагали за обучение. С деньгами вернуться легче.

Он поклонился.

— Для Го Сы и для меня большая радость — помочь господам проникнуть в китайский язык.

За дело взялись на следующий же день. Эльгстранд и Лудин хотели пригласить Саня и Го Сы в свою часть судна. Но Сань сказал «нет». Предпочел остаться на носовой палубе.

Учителем стал Сань. Го Сы обычно сидел рядом и слушал.

Шведские миссионеры обходились с братьями как с ровней. Много времени прошло, прежде чем недоверие Саня к их дружелюбности уменьшилось и наконец совсем исчезло. Он удивлялся, что едут они не затем, чтобы искать работу, и не затем, что были вынуждены уехать. Этими молодыми людьми двигало искреннее чувство и желание спасать души от вечной погибели. Эльгстранд и Лудин готовы жизнь отдать за свою веру. Эльгстранд был из крестьянской семьи, Лудин — из семьи священника, служившего в глуши. Они показали на карте, где родились и выросли. Рассказывали открыто, не утаивая своего простого происхождения.

Увидев карту мира, Сань понял, что путь, проделанный им и Го Сы, самый длинный, какой человек может проделать, не пересекая собственный след.

Прилежания Эльгстранду и Лудину было не занимать. Учились оба старательно и быстро. Когда судно миновало Бискайский залив, они установили расписание, согласно которому уроки проходили утром и к вечеру. Сань начал задавать вопросы об их вере и их Боге. Хотел понять то, чего не понял у матери. Она знать не знала о христианском Боге. Но молилась другим незримым высшим силам. Как человек может изъявлять готовность пожертвовать жизнью ради того, чтобы другие люди поверили в того Бога, какому поклоняется он сам?

Говорил чаще всего Эльгстранд. Самое важное в его рассуждениях сводилось к тому, что все люди грешники, но могут спастись и после смерти попасть в рай.

Сань думал о своих чувствах к Цзы, к Вану, который, к счастью, был мертв, и к Я.А., которого ненавидел как никого другого. Эльгстранд твердил, что христианский Бог считает самым страшным преступлением убийство человека.

Сань был неприятно поражен. Рассудок говорил ему, что Эльгстранд и Лудин явно не правы. Они все время толковали о том, что ждет после смерти, а не о том, как изменить жизнь человека, пока она продолжается.

Эльгстранд часто повторял, что все люди равны перед Господом, что все они бедные грешники. Однако у Саня в голове не укладывалось, что он сам, и Цзы, и Я.А. встретятся в день Страшного суда на равных условиях.

Он терзался огромными сомнениями. И одновременно дивился приветливости и словно бы беспредельному терпению, какие два молодых шведа выказывали ему и Го Сы. К тому же он заметил, что брат, часто беседовавший с Лудином наедине, радостно впитывает услышанное. Поэтому он никогда не вступал с Го Сы в споры по поводу его отношения к белому Богу.

Эльгстранд и Лудин делились с Санем и Го Сы своей пищей. Правда ли, нет ли — их рассказы о Боге, Сань не знал. Но не сомневался, что живут они именно так, как проповедуют.

После тридцати двух дней плавания «Нелли» зашла в гавань Капстадта пополнить запасы, а затем продолжила путь на юг. Когда они подошли к мысу Доброй Надежды, налетел сильный шторм. С зарифленными парусами «Нелли» четверо суток боролась с волнами. Сань ужасно боялся, что судно потонет, и видел, что команда тоже напугана. Спокойствие на борту сохраняли только Эльгстранд и Лудин. Или, по крайней мере, хорошо скрывали страх.

Если Сань испугался, то брат был охвачен паникой. Лудин сидел с ним, меж тем как огромные валы обрушивались на судно, грозя переломить корпус. Лудин так и сидел подле Го Сы, пока бушевала непогода. Когда шторм утих, Го Сы пал на колени и сказал, что уверовал в Бога, которого белые люди хотят открыть его китайским братьям.

Сань все больше восхищался миссионерами, которые так спокойно пережили шторм. Но не мог, как Го Сы, пасть на колени и молиться Богу, пока что слишком загадочному и ускользающему.

Они обогнули мыс Доброй Надежды и с попутным ветром шли через Индийский океан. Потеплело, ночевать на палубе стало полегче. Сань продолжал учительствовать, а Го Сы ежедневно уединялся с Лудином, и они вели тихие доверительные беседы.

Но о завтрашнем дне Сань ничего не знал. И Го Сы внезапно захворал. Однажды ночью он разбудил Саня и шепотом сообщил, что его рвет кровью. Бледный как полотно, он весь дрожал от озноба. Сань попросил вахтенного позвать миссионеров. Вахтенный, рожденный в Америке от черной матери и белого отца, долго смотрел на Го Сы:

— Я должен разбудить одного из этих господ, потому что нищий китаец истекает кровью?

— Если ты этого не сделаешь, они завтра тебя накажут.

Матрос наморщил лоб. Как этот нищий китайский кули смеет так разговаривать с членом команды? Правда, он знал, что миссионеры много времени проводили с Санем и Го Сы.

Матрос сходил за Эльгстрандом и Лудином. Они перенесли Го Сы в свою каюту, уложили на койку. В медицине, похоже, лучше разбирался Лудин. Он дал Го Сы несколько лекарств. Сань сидел на корточках у стены тесной каюты. Дрожащий огонек лампы бросал на стены тени. Судно слегка покачивалось на волнах.

Конец наступил очень быстро. На рассвете Го Сы умер. Прежде чем он испустил последний вздох, Эльгстранд и Лудин обещали, что он попадет к Богу, если покается в грехах и заявит о своей вере. Они держали Го Сы за руки, и все трое молились. Сань один сидел в углу. Не мог ничего поделать. Вот и второй брат покидает его. Но он не мог не видеть, что миссионеры даровали Го Сы покой и уверенность, каких у того никогда в жизни не было.

Сань толком не разобрал, что Го Сы сказал ему на прощание. Но догадывался, что брат хотел сказать, что умирать ему не страшно.

— Теперь я ухожу, — сказал Го Сы. — По водам, как человек, которого зовут Иисус. Ухожу в другой, лучший мир. Там ждет У. А когда-нибудь туда придешь и ты.

Когда Го Сы умер, Сань сидел, уткнувшись головой в колени и закрыв лицо руками. Эльгстранд и Лудин пробовали заговорить с ним, но он только покачал головой. Одиночество и бессилие, охватившие его, никому не прогнать.

Он воротился на свое место, на бак. Двое матросов зашили мертвого Го Сы в старую парусину, сунув в нее несколько ржавых заклепок для тяжести.

Эльгстранд сообщил Саню, что через два часа капитан совершит похоронный обряд.

— Я хочу побыть наедине с братом, — сказал Сань. — Незачем ему лежать на палубе перед тем, как упокоиться в море.

Эльгстранд и Лудин отнесли зашитое в парусину тело к себе в каюту и там оставили Саня одного. Он взял нож со столика, осторожно подпорол шов. Отрезал левую стопу Го Сы. Проследил, чтобы ни капли крови не попало на пол, обернул култышку тряпицей, в другую тряпицу завернул отрезанную стопу и спрятал под кофтой. Потом зашил распоротое отверстие. Никто не заметит, что парусину вскрывали.

Было у меня два брата, думал он. Мне полагалось о них заботиться. А единственное, что осталось, — эта вот ступня.

Капитан и команда собрались у поручней. Зашитое в парусину тело Го Сы поместили на доску, уложенную на козлы. Капитан обнажил голову. Прочел отрывок из Библии и запел псалом. Эльгстранд и Лудин подхватили ясными голосами. И в тот миг, когда капитан уже хотел сделать знак матросам поднять доску на поручни, Эльгстранд жестом остановил его.

— Этот простой китаец по имени Ван Го Сы перед смертью обрел спасение. Тело его скоро упокоится в морской пучине, но душа его свободно парит над нами. Помолимся Господу, который видит усопших и дарует их душам свободу. Аминь.

Капитан сделал знак матросам. Сань зажмурился. Словно издалека донесся всплеск, когда тело вошло в воду.

Сань вернулся на бак, где они с братом проводили время плавания. Он по-прежнему не мог осознать, что Го Сы умер. Именно тогда, когда его жизненная сила окрепла, в особенности благодаря встрече с миссионерами, он вдруг скончался от неведомой болезни.

Горе, думал Сань. Горе и страх перед жизнью — вот что в конце концов убило его. Не кашель, не горячка, не озноб.

Эльгстранд и Лудин пробовали утешить его. Но Сань сказал, что ему надо побыть одному.

В ночь после похорон Сань начал кровавую работу — принялся очищать ступню Го Сы от кожи, мышц и сухожилий. Инструментов у него не было, только ржавый костыль, найденный на палубе. Дело свое он делал в темноте, когда никто его не видел. То, что счищал, выбрасывал за борт. Очистив кости, досуха протер их тряпицей и спрятал в узел с вещами.

Следующую неделю он провел в одиночестве. В иные минуты у него мелькала мысль, что лучше всего было бы, пожалуй, прыгнуть под покровом ночи за борт и утопиться в океане. Но нет, надо отвезти на родину кости умершего брата.

Когда он снова начал занятия с миссионерами, его ни на миг не оставляла мысль, что эти люди значили для Го Сы. Брат ушел без крика, спокойно. Эльгстранд и Лудин дали ему то, что дается труднее всего, — мужество умереть.

Оставшиеся недели плавания — сперва до Явы, где «Нелли» вновь пополнила запасы, и, наконец, до Кантона — Сань подробно расспрашивал о Боге, который умел утешить умирающих и обетовал рай всем, что богатым, что бедным.

Однако ж решающий вопрос заключался в другом: почему Бог позволил Го Сы умереть, когда тот наконец был на пути домой, после всех лишений. Ни Эльгстранд, ни Лудин не смогли дать ему убедительного ответа. Пути христианского Бога неисповедимы, сказал Эльгстранд. Что это означает? Что жизнь, собственно, не что иное, как ожидание того, что будет потом? Что вера на самом деле загадка?

К Кантону Сань приближался, все больше погружаясь в задумчивость. Никогда ему не забыть, через что он прошел. Теперь надо выучиться писать, чтобы запечатлеть на бумаге пережитое вместе с умершими братьями с того утра, когда он обнаружил родителей висящими на дереве.

За несколько дней до появления на горизонте китайских берегов Эльгстранд и Лудин подсели к нему на палубе.

— Что ты собираешься делать, когда попадешь в Кантон? — спросил Лудин.

Сань покачал головой. У него не было ответа.

— Нам бы не хотелось лишиться тебя, — сказал Эльгстранд. — Мы так сблизились за время плавания. Без тебя наши познания в китайском были бы куда меньше. Может, поедешь с нами? Мы будем платить тебе, и ты будешь с нами, когда мы станем создавать большую христианскую общину, о которой мечтаем.

Сань долго молчал, прежде чем ответить. А когда принял решение, встал и дважды низко поклонился миссионерам.

Он поедет с ними. Возможно, однажды он приблизится к пониманию, озарившему последние дни Го Сы.

12 сентября 1867 года Сань сошел на кантонский берег. В узле у него лежали кости умершего брата и палец человека по имени Лю. Все, что осталось от долгого странствия.

На набережной он огляделся по сторонам. Искал Цзы или У? Ответить он не мог.

Два дня спустя он вместе с шведскими миссионерами отправился на плоскодонке в Фучжоу. Смотрел на пейзаж, медленно проплывавший мимо. Искал место, где похоронит останки Го Сы.

Он сделает это в одиночестве. Это касается только его, родителей и духов предков. Эльгстранд и Лудин едва ли одобрят, что он следует давним традициям.

Плоскодонка медленно скользила на север. У берегов распевали лягушки.

Сань был дома.

16

Однажды вечером осенью 1868 года Сань сел за столик, где горела стеариновая свеча. И начал тщательно выводить иероглифы — повесть о жизни трех братьев. Пять лет минуло с тех пор, как Цзы похитил его и Го Сы, и один год — после возвращения в Кантон с костями Го Сы в котомке. За этот год он добрался с Эльгстрандом и Лудином до Фучжоу, неотлучно находился при них как слуга и выучился писать, поскольку Лудин нанял ему учителя.

Снаружи бушевал ветер, а Сань сидел в своей комнате и записывал свою повесть. Слушал вой ветра, сжимал в пальцах кисточку и думал, что словно бы опять попал на одно из судов, на каких ему довелось плавать.

Только сейчас он, как ему казалось, начал осознавать масштабы случившегося. И решил вспоминать все подробности, ничего не упуская. Если недостанет иероглифов либо слов, всегда можно обратиться к учителю Пэю, который обещал помочь. Но предупредил, что Сань не должен затягивать. Пэй чуял, что земля тянет его к себе и жить ему осталось недолго.

Один вопрос преследовал Саня весь минувший год, с тех пор как они прибыли в Фучжоу и поселились в доме, который купили Эльгстранд и Лудин. Для кого он рассказывает свою историю? В свою деревню он никогда не вернется, а больше никто из людей знать про него не знает.

Не для кого ему писать. И все-таки он напишет. Если вправду существует Создатель, властвующий над живыми и мертвыми, Он проследит, чтобы написанное Санем попало в руки того, кто захочет прочесть.

Сань начал свои записки, медленно, с трудом, а ветер меж тем бушевал за стенами. Он тихонько покачивался на табурете, туда-сюда, туда-сюда. И вскоре комната обернулась судном, где пол качался под ногами.

На столе лежало несколько стопок бумаги. Подобно раку на речном дне, он задумал двигаться вспять, к той минуте, когда увидел своих родителей в петле, раскачивающихся на ветру. Начать же он хотел с поездки сюда, к месту, где находился сейчас. По времени она была ближе всего и в памяти виделась наиболее отчетливо.

Сойдя в Кантоне на берег, Эльгстранд и Лудин чувствовали и волнение, и страх. Беспорядочная людская толчея, чужие запахи и неспособность понять диалект, на котором говорили в городе, внушали им неуверенность. Их прибытия ожидал шведский миссионер по имени Томас Хамберг, который работал здесь для немецкого общества, занимавшегося распространением китайских переводов Библии. Хамберг принял их хорошо, поселил в принадлежавшем немцам доме, где у него были и контора, и жилье. Сань следовал за миссионерами, решив стать им безмолвным слугой. Распоряжался носильщиками багажа, стирал одежду миссионеров, приглядывал за ними во всякое время суток. Тихонько держась поодаль, он слушал все разговоры. Хамберг говорил по-китайски лучше, чем Эльгстранд иЛудин. Чтобы дать им попрактиковаться, он часто говорил с ними по-китайски. Сквозь приоткрытую дверь Сань слышал, как Хамберг расспрашивал Лудина, где они с ним познакомились. И с удивлением и обидой отметил, что Хамберг не советовал Лудину слишком доверять слуге-китайцу.

Впервые Сань услышал из уст миссионера недоброжелательные отзывы о китайцах. Однако решил, что ни Эльгстранд, ни Лудин не согласятся с Хамбергом. Они не такие.

После нескольких недель интенсивной подготовки они покинули Кантон, двинулись вдоль побережья, а затем вверх по реке Миньцзян к городу Белых Пагод, Фучжоу. Заботами Хамберга они получили рекомендательное письмо к самому важному городскому мандарину, который ранее благосклонно относился к христианским миссионерам. К своему удивлению, Сань увидел, как Эльгстранд и Лудин без колебаний пали ниц перед мандарином, уткнувшись лбом в пол. Чиновник позволил им действовать в городе, а после некоторых поисков они сумели купить недвижимость, подходящую для их целей, — обнесенную забором усадьбу с большим количеством построек.

В тот день, когда въехали в усадьбу, Эльгстранд и Лудин пали на колени и благословили это место, которое станет их будущим. Сань тоже стал на колени. Но благословений не произносил. Думал, что не отыскал пока, где похоронить кости Го Сы.

Прошло несколько месяцев, прежде чем он нашел место у реки, где вечернее солнце озаряло деревья, медленно погружая землю в сумрак. Сань приходил туда не раз и, сидя возле камня, испытывал великий покой. У подножия склона медленно несла свои воды река. Даже сейчас, осенью, у самого берега цвели цветы.

Здесь он сможет сидеть и беседовать с братьями. Здесь они будут подле него. Все вместе. Граница меж мертвыми и живыми сотрется.

Рано утром, никем не замеченный, он спустился к реке, выкопал глубокую яму и похоронил стопу Го Сы и палец Лю. Старательно засыпал яму землей, уничтожил ее следы и положил сверху камень, привезенный из долгого странствия через пустыни Америки.

Надо бы прочесть какую-нибудь молитву, перенятую у миссионеров. Но поскольку У, тоже как бы находившийся здесь, не знал Бога, к которому обращались такие молитвы, Сань просто назвал братьев по именам. Наделил их дух крыльями и отпустил на волю.

Эльгстранд и Лудин развили поразительно бурную деятельность. Сань проникался все большим уважением к их упорной способности сметать все препятствия и убеждать людей помочь им в создании миссии. Конечно, у них и деньги имелись. Такова была предпосылка работы. Эльгстранд договорился с английской компанией, чьи суда регулярно заходили в Фучжоу, прихватывать и денежные переводы из Швеции. Сань удивлялся, что миссионеры вроде бы совсем не опасаются воров, которые, не задумываясь, убьют их, чтобы завладеть их достоянием. Ночью Эльгстранд хранил деньги и векселя под подушкой. А когда его или Лудина поблизости не было, за все отвечал Сань.

Однажды Сань украдкой пересчитал деньги в небольшой кожаной сумке. И поразился, как их много. На секунду он едва не поддался соблазну забрать деньги и сбежать. С такой суммой можно податься в Пекин и жить себе припеваючи на проценты.

Соблазн исчез, как только он подумал о Го Сы и о заботе, какой окружали его миссионеры в последние дни перед кончиной.

Сань и без того жил так, как ему прежде и во сне присниться не могло. У него была комната с кроватью, чистая одежда, хорошая еда в достатке. С самой нижней ступеньки он шагнул наверх, и теперь все слуги в доме находились под его началом. Он был строг и решителен, но совершившего оплошность никогда не наказывал рукоприкладством.

Уже через несколько недель по прибытии Эльгстранд и Лудин распахнули двери своего дома, приглашая всех любопытствующих послушать, что проповедуют чужие белые люди. Во дворе возникла прямо-таки давка. Сань, державшийся на заднем плане, слышал, как Эльгстранд на своем плохоньком китайском рассказывал о странном Боге, позволившем распять своего сына на кресте. Лудин расхаживал среди народа, раздавал картинки, которые собравшиеся передавали из рук в руки.

Когда Эльгстранд замолчал, все поспешно разошлись. Однако на другой день все повторилось, одни вернулись, а других привели с собой. Горожане заговорили о диковинных белых людях, поселившихся среди них. Труднее всего китайцам было понять, что Эльгстранд и Лудин никакими деловыми операциями не занимались. Не имели ни товаров на продажу, ничего не покупали. Только рассказывали на своем скверном китайском о Боге, для которого все люди были равны.

На первых порах усилия миссионеров не ведали предела. Над входом в усадьбу уже появились китайские иероглифы, сообщавшие, что здесь находится Храм Истинного Бога. Эти двое словно бы никогда не спали, круглые сутки работали. Сань слышал, как они порой по-китайски использовали выражение «унизительное идолопоклонство» и твердили, что с оным нужно бороться. Интересно, думал он, как они дерзают думать, что смогут заставить обыкновенных китайцев отказаться от мыслей и веры, с какими они жили многие поколения. Как может Бог, допустивший, чтобы его сына прибили гвоздями к кресту, дать бедному китайцу духовное утешение или силу, чтобы жить?

Уже по приезде в город дел у Саня было по горло. Когда Эльгстранд и Лудин подыскали дом, подходящий для их целей, и уплатили владельцу требуемую сумму, Сань занялся наймом прислуги. Поскольку многие приходили сами и спрашивали, нет ли работы, Саню оставалось только оценивать соискателей, спрашивать рекомендации и разумно выбирать наиболее пригодных.

Однажды утром, через несколько недель по прибытии, когда Сань отодвинул засов и открыл тяжелые деревянные ворота, он увидел перед собой молодую женщину. Звали эту женщину, стоявшую перед ним со склоненной головой, Ло Ци. Родом она была из деревушки в верховьях Минь-цзян, поблизости от Шуйкоу. Родители ее были бедны, и она убежала из дома, когда отец решил продать ее в наложницы семидесятилетнему старику из Наньчана. Она умоляла отца не делать этого, потому что ходили слухи, будто несколько прежних наложниц этого человека были убиты, когда они ему наскучили. Отец стоял на своем, и тогда она убежала. Немец-миссионер, который плыл на джонке вверх по реке в сторону Госы-ханя, рассказал ей, что в Фучжоу есть миссия, где с христианским милосердием встречают каждого, кто в нем нуждается.

Сань долго смотрел на девушку, когда она умолкла. Задал ей несколько вопросов о том, что она умеет, а затем впустил во двор. Она пройдет испытательный срок, будет помогать женщинам на кухне и повару, который отвечает за миссионерские трапезы. Если все будет хорошо, он, возможно, даст ей работу.

Радость на ее лице растрогала его. О такой власти он и не мечтал — обрадовать человека тем, что предложишь ему работу, а значит, выход из бездонной нищеты.

Ло Ци справлялась хорошо, и Сань разрешил ей остаться. Поселилась она вместе с другими служанками, и вскоре ее полюбили, потому что она была спокойная и никогда не отлынивала от работы. Сань часто останавливался и смотрел, как она трудится на кухне или спешит по какому-нибудь делу через двор. Порой их взгляды встречались. Но он никогда не говорил с нею иначе, нежели с другими слугами.

Перед самым Рождеством Эльгстранд попросил Саня нанять лодку и гребцов. Они отправятся вниз по реке, наведаются на английское судно, только что пришедшее из Лондона. Эльгстранд получил весточку от британского консула в Фучжоу, что есть посылка для миссии.

— Лучше всего тебе поехать со мной, — улыбнулся Эльгстранд. — Мне не обойтись без лучшего моего человека, когда надобно забрать сумку с деньгами.

Сань нашел в гавани команду гребцов, которые согласились на эту работу. На другой день Эльгстранд и Сань сели в лодку. Но перед этим Сань шепотом сказал миссионеру, что лучше помалкивать о том, что им предстоит забрать на борту английского судна.

Эльгстранд рассмеялся:

— Я наверняка доверчив. Но все не так плохо, как ты думаешь.

За три часа гребцы доставили их до места и причалили к англичанину. Эльгстранд вскарабкался по трапу, Сань за ним. Встречал их лысый капитан по имени Джон Данн. Он с крайним недоверием посмотрел на гребцов. Затем столь же недоверчиво взглянул на Саня и произнес несколько слов, которых Сань не понял. Эльгстранд покачал головой и объяснил Саню, что капитан Данн недолюбливает китайцев.

— Он считает вас всех ворами и обманщиками, — сказал Эльгстранд и рассмеялся. — Однажды он поймет, как ошибался.

Капитан Данн и Эльгстранд исчезли в капитанской каюте. Немного погодя Эльгстранд вернулся с кожаной сумкой, которую демонстративно передал Саню.

— Капитан Данн считает меня сумасшедшим, раз я тебе доверяю. Увы, приходится сделать вывод, что капитан Данн человек бесхитростный, вероятно много знающий о кораблях, ветрах и морях, но совершенно не разбирающийся в людях.

Оба снова спустились в лодку и поплыли назад. На место прибыли уже в темноте. Сань расплатился со старшиной гребцов. Шагая через темные переулки, он чувствовал себя не в своей тарелке. Невольно думал о том вечере в Кантоне, когда Цзы заманил его и братьев в ловушку. Однако ничего не случилось. Эльгстранд ушел с сумкой в контору, Сань запер ворота на засов и разбудил ночного сторожа, который спал возле стены.

— Тебе платят за бодрствование, — сказал он, — а не за сон.

Сказал он это доброжелательным тоном, хотя знал, что сторож ленив и скоро заснет опять. Но у него много детей и жена, обварившаяся кипятком, много лет не встающая с постели и часто кричащая от боли.

Я — начальник, который стоит на земле, думал Сань. Я не сижу высоко на коне, как Я.А. И сплю как сторожевой пес, вполглаза.

Он пошел прочь от ворот, к себе. На ходу отметил, что в помещении, где ночевали служанки, горит свет. Нахмурился. По ночам запрещалось оставлять зажженные свечи — слишком велика опасность пожара. Он подошел к окну, осторожно заглянул в щелку меж тонкими занавесками. В комнате находились три женщины. Одна, старшая из служанок, спала, а Ци и девушка по имени На сидели на кровати и разговаривали. На столе горел фонарик. Вечер был теплый, и Ци расстегнула кофту на груди. Сань как завороженный смотрел на нее. Голосов он не слышал — очевидно, девушки шептались, чтобы не разбудить спящую.

Внезапно Ци обернулась к окну. Сань попятился. Она увидела его? Отступив в темноту, он подождал. Но Ци занавеску трогать не стала. Сань вернулся к окну и стоял там, пока На не задула огонек и комната не утонула во мраке.

Сань не шевелился. Собака, одна из тех, что ночью бегали по усадьбе, стерегли ее от воров, подошла, обнюхала его руки.

— Я не разбойник, — шепнул Сань. — Я просто мужчина, который желает женщину, и возможно, однажды она станет моей.

С этой минуты Сань начал искать общества Ци. Осторожно, чтобы не напугать ее. И не желая, чтобы другим слугам бросился в глаза его интерес к ней. Зависть среди прислуги вспыхивает ох как легко.

Много времени прошло, прежде чем Ци поняла Саневы осторожные знаки. Они начали встречаться возле женской комнаты, после того как На обещала никому не говорить. За это она получила пару башмаков. В конце концов, почти полгода спустя, Ци стала иной раз проводить ночи в комнате у Саня. Когда она была с ним, Сань испытывал радость, которая прогоняла все мучительные тени и воспоминания, обычно окружавшие его.

Обоим — и Саню, и Ци — было ясно, что они хотят прожить жизнь сообща.

Сань решил поговорить с Эльгстрандом и Лудином, испросить разрешение жениться. И пришел к ним однажды утром после завтрака, прежде чем миссионеры занялись многочисленными делами, наполнявшими их дни. Он изложил свою просьбу. Лудин молчал, говорил Эльгстранд:

— Почему ты хочешь жениться на ней?

— Она милая и внимательная. Работает старательно.

— Ци совсем простая женщина, не умеющая всего того, чему научился ты. Она не выказывает интереса к нашей христианской миссии.

— Она еще слишком молода.

— Кое-кто говорит, что она ворует.

— Это досужие сплетни прислуги. От них никому спасу нет. Все обвиняют всех в чем попало. Я знаю, что правда, а что нет. Ци не ворует.

Эльгстранд повернулся к Лудину. Что-то сказал на непонятном Саню языке.

— Мы думаем, тебе надо подождать, — сказал Эльгстранд. — Нам хочется также, чтобы поженились вы по христианскому обряду. Это будет здесь первая такая свадьба. Но время еще не пришло. Так что подождите.

Сань поклонился и вышел, очень разочарованный. Впрочем, Эльгстранд не сказал решительного «нет». В один прекрасный день они с Ци поженятся.

Через несколько месяцев Ци сообщила Саню, что ждет ребенка. Сань возликовал и сразу решил, что, если родится сын, назовет его Го Сы. Вместе с тем он понял, что новая ситуация чревата большими сложностями. В проповедях, какие Эльгстранд и Лудин произносили перед людьми, каждый день собиравшимися во дворе миссии, иные вещи повторялись чаще других. В частности, Сань понял так, что христианская религия придавала чрезвычайно важное значение тому, чтобы люди сперва женились, а уж потом заводили детей. Сходиться до свадьбы — большой грех. Сань долго обдумывал, как поступить, но выхода не находил. Какое-то время еще удастся скрывать растущий живот. Однако придется ему сказать свое слово, прежде чем все раскроется.

И вот Лудину опять понадобились гребцы и лодка, чтобы наведаться в немецкую миссию, расположенную в нескольких десятках километров выше по реке. Как всегда, Сань должен был его сопровождать. В отлучке они рассчитывали пробыть четыре дня. Вечером накануне отъезда Сань попрощался с Ци и обещал, что за это время придумает, как решить их сложную проблему.

Когда через четыре дня они с Лудином вернулись, его немедля вызвал к себе Эльгстранд: есть срочный разговор. Миссионер сидел за столом у себя в конторе. Обычно он всегда предлагал Саню сесть. Но не сегодня. Сань догадался: что-то случилось.

Голос Эльгстранда звучал мягче обычного.

— Как прошла поездка?

— Спокойно, без неожиданностей.

Эльгстранд задумчиво кивнул, пристально посмотрел на Саня.

— Я огорчен, — проговорил он. — Я думал, слухи, дошедшие до моих ушей, лживы. Но в конце концов был вынужден принять меры. Ты понимаешь, о чем я?

Сань понял. Однако сказал «нет».

— Ты еще больше огорчаешь меня. Когда человек лжет, дьявол гнездится в его душе. Разумеется, я говорю о том, что женщина, на которой ты хотел жениться, забеременела. Даю тебе еще один шанс сказать правду.

Сань склонил голову, но не ответил. Чувствуя, как бешено бьется сердце.

— Впервые с тех пор, как мы повстречались на судне, доставившем нас сюда, я очень разочарован в тебе, — продолжал Эльгстранд. — Ты был одним из тех, кто давал мне и брату Лудину уверенность в том, что и китайцы могут подняться на более высокую духовную ступень. Это были тяжкие дни. Я молился за тебя и решил, что ты можешь остаться. Однако тебе необходимо с еще большим старанием и усилием приближать минуту, когда ты сможешь сказать, что веруешь в нашего общего Бога.

Сань по-прежнему стоял опустив голову, ждал продолжения, которого не последовало.

— Это все, — сказал Эльгстранд. — Возвращайся к работе.

В дверях Сань услышал за спиной голос Эльгстранда:

— Ты, конечно, понимаешь, что Ци не могла оставаться здесь. Она покинула нас.

Сань вышел во двор совершенно оглушенный. Его охватило такое же чувство, как и после смерти братьев. Его снова прибили к земле. Он разыскал На, за волосы выволок из кухни. Впервые Сань применил силу по отношению к прислуге. На с криком бросилась наземь. Сань быстро понял, что донесла не она, а пожилая служанка, подслушавшая доверительную беседу Ци и На. Сань с трудом подавил желание накинуться и на нее. Ведь тогда и ему придется уйти из миссии. Он привел На в свою комнату, усадил на табурет.

— Где Ци?

— Она ушла. Два дня назад.

— Куда ушла?

— Не знаю. Она очень опечалилась. Убежала.

— Наверно, она все-таки хоть что-то сказала о том, куда пойдет?

— По-моему, она сама не знала. Я думала, она пойдет к реке, будет ждать тебя там.

Сань рывком вскочил, выбежал из комнаты и поспешил в гавань. Но Ци там не нашел. Искал ее почти весь день, расспрашивал людей, однако никто ее не видел. Он говорил с гребцами, и они обещали сообщить, если Ци объявится.

Когда он вернулся в миссию и снова встретил Эльгстранда, тот словно уже забыл о случившемся. Готовился к богослужению, предстоявшему наутро.

— Тебе не кажется, что двор следует подмести? — дружелюбно спросил Эльгстранд.

— Завтра утром все приберут, я прослежу, чтобы к приходу людей все было чисто.

Эльгстранд кивнул, Сань поклонился. Видно, Эльгстранд считал, что грех Ци так тяжек, что ей нет спасения.

Сань не мог понять, что есть, стало быть, люди, которым никогда не приблизиться к великой благостыне, пусть даже их грех заключается в том, что они любили другого человека.

Он смотрел на Эльгстранда и Лудина, которые о чем-то разговаривали возле конторы.

Казалось, только сейчас он увидел их по-настоящему.

Два дня спустя Сань получил весточку из гавани, от одного из друзей, и поспешил туда. Ему пришлось протолкаться сквозь толпу. Ци лежала на досках. Несмотря на тяжелую железную цепь, обмотанную вокруг пояса, она всплыла из пучины. Цепь задело веслом, и тело поднялось на поверхность. Лицо синевато-бледное, глаза закрыты. Только Сань мог догадаться, что во чреве она носила дитя.

Снова Сань остался один.

Он дал денег человеку, пославшему за ним. Этой суммы хватит, чтобы сжечь тело. Два дня спустя он похоронил ее прах в том месте, где покоился Го Сы.

Вот все, чего я достиг в жизни, думал он. Строю и заполняю собственное кладбище. Здесь погребены останки четырех людей, один из которых даже не успел родиться.

Он стал на колени, несколько раз склонился, коснувшись лбом земли. Скорбь захлестнула все его существо. Он не противился. Выл, как зверь, от ярости из-за случившегося. Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным. Когда-то он думал, что способен позаботиться о братьях, а теперь он просто тень человека, которая готова рассыпаться.

Когда поздно вечером он вернулся в миссию, сторож сообщил, что Эльгстранд искал его. Сань постучал в дверь конторы, где миссионер что-то писал при свете лампы.

— Я беспокоился, — сказал Эльгстранд. — Ты отсутствовал весь день. Я молил Бога, чтобы с тобой ничего не случилось.

— Ничего не случилось. — Сань поклонился. — У меня немного болел зуб, и я вылечил его травами.

— Вот и хорошо. Нам без тебя никак не обойтись. Ступай поспи.

Сань не сказал миссионерам, что Ло Ци покончила с собой. Вместо нее наняли другую девушку. Сань спрятал свою великую боль в сердце и много месяцев оставался незаменимым слугой миссионеров. О своих мыслях никогда не упоминал, не говорил, что теперь слушает проповеди иначе, нежели раньше.

Вдобавок он решил, что освоил достаточно много иероглифов, чтобы начать повесть о себе и братьях. По-прежнему не зная, кому ее предназначает. Может, только ветру. Но в таком случае он заставит ветер слушать.

Писал он поздними вечерами, спал все меньше, чтобы не пренебрегать другими своими обязанностями. Был всегда приветлив, готов помочь принять решение, урезонить слуг и облегчить Эльгстранду и Лудину обращение язычников.

Минул год с приезда в Фучжоу. Сань пришел к выводу, что для создания Царства Божия, о котором мечтали миссионеры, понадобится очень много времени. За двенадцать месяцев девятнадцать человек обратились и приняли великую христианскую благостыню.

Все это время он писал, возвращаясь к началу — к бегству из родной деревни.

В обязанности Саня входила уборка Эльгстрандовой конторы. Никто другой не допускался туда, чтобы прибрать и стереть пыль. Однажды, когда Сань бережно смахивал пыль с письменного стола и лежащих на столе бумаг, он заметил письмо, которое Эльгстранд написал по-китайски в Кантон своим друзьям, вместе с которыми упражнялся в языке.

Миссионер доверительно писал, что «китайцы, как тебе известно, невероятно работящи и терпят нищету так же, как ослы и мулы терпят побои. Однако нельзя забывать, что китайцы хитрые лжецы и обманщики, они тщеславны и алчны и им свойственна животная чувственность, порой вызывающая у меня отвращение. В большинстве это люди негодные. Остается лишь надеяться, что Божия любовь когда-нибудь проникнет сквозь их ужасную жестокость и грубость».

Сань дважды прочел это письмо. Потом вытер пыль и вышел из конторы.

Он продолжал работать, словно ничего не произошло, вечерами писал, днем слушал проповеди миссионеров.

А однажды вечером, осенью 1868 года, незаметно покинул миссию. В простой матерчатой сумке лежало все его достояние. Шел дождь, и дул сильный ветер. Сторож спал у ворот и не слышал, как Сань перелез через ограду. Когда сидел верхом на воротах, он сорвал иероглифы, гласившие, что здесь вход в Храм Истинного Бога. Бросил их в грязь.

Улица была безлюдна. Только дождь барабанил по земле.

Сань исчез в потемках.

17

Эльгстранд открыл глаза. Сквозь планки жалюзи в комнату сочился утренний свет. Со двора доносился шорох метелок. Привычный звук нравился ему, непоколебимое мгновение миропорядка, который много раз мог зашататься. Однако шорох метлы не менялся никогда.

Проснувшись, он, по обыкновению, полежал в постели, позволил мыслям вернуться вспять. Мешанина образов детства в смоландском городишке заполонила сознание. Он и предположить не мог, что однажды поймет, что у него есть призвание — стать миссионером, отправиться в широкий мир помогать людям в обретении единственно истинной веры.

Все это было так давно, но сейчас, в минуты после пробуждения, совсем близко. Особенно сегодня, когда ему предстояло очередное плавание вниз по реке, к английскому грузовому судну, которое, наверно, доставило деньги и почту для миссии. В четвертый раз он проделает этот путь. Вот уж полтора года они с Лудином живут в Фучжоу. И хотя трудятся не покладая рук, миссия по-прежнему сталкивается с множеством проблем. Самое большое разочарование — малое число по-настоящему обращенных. Многие утверждали, что уверовали в Христа. Но не в пример Лудину, который смотрел не слишком критично, Эльгстранд видел, что у многих из новообращенных вера слаба, что она просто прикрывает надежду на какой-нибудь подарок от миссионеров, на платье или съестное.

В минувшие месяцы случались минуты, когда Эльгстранд приходил в отчаяние. Тогда он писал в своих дневниках о криводушии китайцев и об их отвратительном язычестве, которое словно бы невозможно истребить. Китайцы, приходившие слушать проповеди, казались ему животными, стоящими куда ниже самых нищих крестьян, каких он встречал в Швеции. Библейские слова, что незачем метать бисер перед свиньями, приобретали новый, неожиданный смысл. Но тяжкие часы проходили. Он молился, говорил с Лудином. В письмах домой, в миссионерское общество, которое поддерживало их работу и собирало необходимые денежные средства, он не скрывал существующих трудностей. И снова и снова указывал, что необходимо набраться терпения. Христианской церкви потребовались сотни лет, чтобы распространиться по миру. Терпение требуется и от них, посланных к людям огромной отсталой страны под названием Китай.

Он встал с кровати, умылся в тазу и не спеша начал одеваться. Утром он напишет несколько писем, а затем передаст их капитану английского судна. В особенности нужно написать матери, она совсем состарилась, и память у нее вконец ослабла. Не мешает еще раз напомнить ей, что ее сын занят христианской работой, важнее которой на свете нет.

В дверь осторожно постучали. Он открыл — на пороге стояла девушка-служанка, принесшая завтрак. Она поставила поднос на стол и бесшумно исчезла. Надевая сюртук, Эльгстранд с порога оглядел выметенный двор. На улице влажно, жарко, пасмурно, возможно, будет дождь. Значит, в поездке по реке понадобятся дождевики и зонты. Он помахал рукой Лудину, который стоял у своей двери, протирал очки.

Без него было бы трудно, думал Эльгстранд. Он наивный, не очень-то способный, зато приветливый и работящий. В каком-то смысле носитель простодушия, о котором говорит Библия.

Эльгстранд быстро прочел молитву и сел завтракать, размышляя о том, наняты ли гребцы, которые доставят их к английскому судну и обратно.

В этот миг ему очень недоставало Саня. Пока был в миссии, Сань всегда благополучно улаживал такие дела, а с тех пор как осенью он внезапно исчез, Эльгстранд так и не нашел ему достойной замены.

Налив себе чаю, он снова задумался: что же побудило Саня уйти? Единственное логическое объяснение — служанка Ци, в которую Сань был влюблен, бежала с ним вместе. Эльгстранд огорчался, что ошибся, оценивал Саня слишком высоко. Он мог примириться с тем, что его постоянно разочаровывали и обманывали обычные китайцы. Они по натуре вероломны. Но что и Сань, которому он так верил, поступит точно так же, стало самым большим разочарованием из всех, пережитых в Фучжоу. Он пробовал расспросить всех, кто знал Саня. Но никто не знал, что произошло той бурной ночью, когда ветер сорвал иероглифы надписи Храм Истинного Бога. Их вернули на место. А Сань пропал.

Следующие несколько часов Эльгстранд писал свои письма и составлял отчет для миссионерского общества в Швеции. Он всегда мучился, когда приходилось сообщать, как идет работа. Около часу дня он заклеил последний конверт и снова глянул на улицу. Наверно, все-таки будет дождь.

Садясь в лодку, Эльгстранд как будто бы узнал некоторых гребцов. Но он не был уверен. Они с Лудином заняли свои места в середине лодки. Мужчина по имени Синь с поклоном сообщил, что они готовы к отплытию. Время плавания миссионеры использовали для обсуждения разных проблем миссии. Говорили и о том, что надо бы открыть новые миссии. Эльгстранд мечтал выстроить целую сеть христианских миссий по всему течению Миньцзян. Если они продемонстрируют, что миссия расширяется, это притягательно подействует на размышляющих и сомневающихся, но интересующихся диковинным Богом, отдавшим своего сына на крестную смерть.

Но откуда взять деньги? Ни Лудин, ни Эльгстранд не знали.

Когда они подплыли к английскому судну, Эльгстранд, к своему удивлению, обнаружил, что оно ему знакомо. На палубе ждал капитан Данн, с которым Эльгстранд уже встречался. Он познакомил его с Лудином, и все трое спустились в капитанскую каюту. Капитан Данн выставил бренди и стаканы и не успокоился, пока не заставил обоих миссионеров отпить глоток-другой.

— Вы все еще здесь, — сказал он. — Удивительно. Как вы только выдерживаете?

— У нас призвание, — отвечал Эльгстранд.

— Ну и как?

— Что «как»?

— Обращение продвигается? Удается вам обратить китайцев в истинную веру или они по-прежнему курят фимиам своим идолам?

— Чтобы обратить человека, нужно много времени.

— А сколько же времени нужно, чтобы обратить целый народ?

— Мы рассуждаем иначе. Мы готовы остаться здесь на всю жизнь. После нас придут другие, продолжат миссию.

Капитан Данн сверлил их испытующим взглядом. Эльгстранд припомнил, что в прошлый раз Данн очень неодобрительно отзывался о китайском народе.

— Время — это одно. Оно течет у нас между пальцев, как бы мы ни старались его ухватить. Но как насчет расстояния? Прежде чем изобрели инструменты, которые позволили измерять пройденный путь в морских милях, мерой была так называемая видимость, то бишь расстояние, на котором зоркий моряк мог увидеть землю или другое судно. Как вы измеряете расстояние, господин миссионер? Расстояние меж Богом и людьми, которых желаете обратить?

— Терпение и время — тоже расстояние.

— Я восхищаюсь вами, — сказал Данн. — Хоть и против воли. До сих пор вера никогда не помогала морскому капитану пройти между мелями и рифами. Нам необходимы знания, только знания. Можно сказать, наши с вами паруса полнятся разными ветрами.

— Красивый образ, — заметил Лудин, который все это время выжидательно молчал.

Капитан Данн нагнулся и отпер деревянный сундук рядом со своей подвесной койкой. Оттуда он достал множество писем, несколько посылок потолще и, наконец, пакет с деньгами и векселями, которые миссионеры могли обналичить у английских коммерсантов в Фучжоу.

Потом он протянул Эльгстранду бумагу, где была обозначена сумма.

— Пересчитайте, пожалуйста, и распишитесь.

— Это необходимо? Вряд ли капитан станет красть деньги, собранные бедняками, чтобы помочь язычникам достичь лучшей жизни.

— Что вы себе думаете, меня не касается. Главное, вы должны убедиться в правильности суммы.

Эльгстранд пересчитал купюры и векселя, после чего подписал расписку, которую капитан Данн запер в сундук.

— Много денег вы тратите на своих китайцев. Видать, вправду они для вас очень важны.

— Так и есть.

Уже смеркалось, когда Эльгстранд и Лудин наконец покинули судно. Капитан Данн стоял у поручней, глядя, как оба спускаются в лодку, которая помчит их домой.

— Прощайте! — крикнул капитан. — Кто знает, встретимся ли мы здесь еще раз.

Лодка отошла от борта. Гребцы ритмично налегали на весла. Эльгстранд посмотрел на Лудина и расхохотался.

— Странный тип этот капитан Данн. По-моему, в глубине души он добрый. Хотя производит впечатление наглеца и богохульника.

— Вряд ли он одинок в своих воззрениях, — отозвался Лудин.

Оба умолкли. Обычно лодка держалась близко к берегу. Но на сей раз гребцы почему-то вывели ее на середину реки. Лудин спал. Эльгстранд тоже задремал. И проснулся, когда из темноты вынырнуло несколько лодок и ткнулось носами в обшивку бортов. Все произошло так быстро, что Эльгстранд толком не успел понять, что случилось. Вот беда, подумал он. Ну что бы гребцам держаться, как всегда, возле берега!

В следующую секунду он сообразил, что о случайном столкновении не может быть и речи. Люди в масках перепрыгнули к ним в лодку. Лудин, который открыл глаза и хотел было встать, тотчас рухнул от сильного удара по голове. Гребцы не пытались ни защитить Эльгстранда, ни увести лодку прочь. Эльгстранд понял, что все было подстроено.

— Во имя Иисуса! — воскликнул он. — Мы миссионеры, мы не желаем вам зла!

Человек в маске внезапно вырос прямо перед ним. В руке он держал не то секиру, не то молот. Взгляды их встретились.

— Пощади наши жизни! — взмолился Эльгстранд.

Человек снял маску. Несмотря на темноту, Эльгстранд сразу разглядел Саня. Его лицо было бесстрастно, когда он взмахнул секирой и раскроил Эльгстранду череп. Тело миссионера он столкнул за борт и секунду-другую смотрел, как оно плывет прочь. Один из его людей приготовился перерезать горло Лудину, однако Сань остановил его:

— Пусть живет. Пусть расскажет другим.

Сань забрал сумку с деньгами, перебрался в другую лодку. Остальные, в том числе и гребцы Эльгстрандовой лодки, последовали его примеру, бросив беспамятного Лудина одного.

Река неспешно несла свои воды. Разбойники бесследно исчезли.

Наутро лодку с по-прежнему бесчувственным Лудином обнаружили. Британский консул в Фучжоу взял миссионера под опеку и поселил в своем доме, пока он не восстановит силы. Когда Лудин немного оправился от потрясения, консул спросил, узнал ли он кого-нибудь из налетчиков. Лудин ответил отрицательно. Все случилось так быстро, они все были в масках, он понятия не имеет, что произошло с Эльгстрандом.

Консул долго размышлял о том, почему Лудина оставили в живых. Китайские речные пираты редко оставляли свидетелей своих налетов. Однако на сей раз сделали загадочное исключение.

Консул немедля связался с городскими властями и выразил протест по поводу трагического инцидента. Мандарин решил принять меры. И сумел отследить разбойников до деревни к северо-западу от реки. Правда, их там уже не было, поэтому мандарин наказал их родню. Всех обезглавили без суда и следствия, а деревню сожгли дотла.

Означенные события возымели драматические последствия для дальнейшей миссионерской деятельности. Лудин впал в глубокую депрессию и не решался покинуть британское консульство. Немало времени прошло, прежде чем он настолько окреп, что смог вернуться в Швецию. Лица, отвечавшие в Швеции за миссионерскую работу, приняли нелегкое решение до поры до времени не посылать миссионеров в Китай. Все знали, что случившееся с братом Эльгстрандом есть часть мученичества, вполне возможного для миссионеров, работающих в отдаленных краях. Если бы Лудин вновь стал работоспособен, дело обстояло бы иначе. Но человек, который только плакал и почти не выходил из дома, отнюдь не опора для продолжения деятельности.

Миссию закрыли. Девятнадцати обращенным китайцам предложили перебраться к немецкой или американской миссии на берегах Миньцзян.

Отчеты Эльгстранда о миссионерской работе отправили в архив, и никто ими не интересовался.

Через несколько лет после отъезда Лудина в Швецию разряженный китаец прибыл со своими слугами в Кантон. Это Сань вернулся в город, скрытно прожив некоторое время в Ухане.

По пути Сань делал остановку в Фучжоу. Слуги ждали на постоялом дворе, а он отправился на то место у реки, где похоронил брата и Ци. Зажег курительные палочки и долго сидел на живописном взгорке. Негромко разговаривал с мертвыми, рассказывал о теперешней своей жизни. Ответа не получал, но все равно не сомневался, что они его слышат.

В Кантоне Сань снял домик на окраине, далеко от имений иностранцев и от кварталов, населенных обычной китайской беднотой. Вел непритязательную, уединенную жизнь. Те, что спрашивали его слуг, кто он такой, слышали в ответ, что живет Сань на проценты и все свое время посвящает учению. Сань всегда вежливо здоровался с людьми, однако от близкого общения воздерживался.

Свет в его доме всегда горел допоздна. Он продолжал писать о том, что с ним случилось после самоубийства родителей. В заработке Сань не нуждался, поскольку денег в Эльгстрандовой сумке оказалось более чем достаточно для той жизни, какую он теперь вел.

При мысли, что это были деньги миссии, он испытывал огромное удовлетворение. Так он отомстил за то, что христиане долго его обманывали, норовили внушить, что есть справедливый Бог, для которого все люди равны.

Минуло много лет, прежде чем Сань завел себе новую женщину. Как-то раз, когда, по обыкновению, он отправился в город, Сань заметил молодую девушку, которая шла по улице в сопровождении отца. Он пошел следом, узнал, где они живут, а потом поручил доверенному слуге навести справки об отце. Как выяснилось, тот был чиновником невысокого ранга и состоял при одном из городских мандаринов; Сань понял, что, с точки зрения отца девушки, будет вполне подходящим женихом. Он осторожно начал искать знакомства с ним, был представлен и пригласил его в один из лучших чайных домов Кантона. Немного погодя чиновник пригласил его к себе домой, и он впервые встретился с девушкой, которую звали Те. Он нашел ее приятной, а когда она перестала робеть, то оказалась еще и разумной.

Еще через год, в мае 1881-го, Сань и Те поженились. В марте 1882-го у них родился сын, назвали ребенка Го Сы. Сань без устали любовался малышом и впервые за много лет радовался жизни.

Но злоба в нем не уменьшалась. Все больше времени он отдавал тайному обществу, которое стремилось изгнать белых людей из страны. Бедность и страдание на родине не смягчатся, покуда белые чужаки распоряжаются чуть не всеми доходами от торговли и навязывают китайцам ненавистный дурман под названием опиум.

Шло время. Сань становился старше, семья росла. Вечерами он часто сидел один, читал объемистый дневник, который продолжал писать. Теперь он дожидался, когда дети подрастут, смогут понять и, возможно, однажды сами прочтут его книгу.

За пределами его дома призрак нищеты по-прежнему бродил по улицам Кантона. Время еще не пришло, думал Сань. Но когда-нибудь могучая волна неизбежно сметет все это.

Сань продолжал жить своей скромной жизнью. И большую часть времени посвящал детям.

18

Я Жу любил вечерами сидеть один в своей конторе. Высокое здание в центре Пекина, где он занимал весь верхний этаж с огромными панорамными окнами, глядящими на город, было в эти часы почти безлюдно. Только охранники на нижнем этаже да уборщики, а больше никого. В приемной ждала секретарша, госпожа Шэнь, она оставалась столько, сколько он желал, порой, если надо, до рассвета.

В этот декабрьский день 2005 года Я Жу исполнилось тридцать восемь лет. Он был согласен с западным философом, некогда писавшим, что в этом возрасте мужчина достигает середины жизни. Многие из его друзей тревожились, потому что под сорок старость ощущалась как легкий, но холодный ветерок в затылок. Для Я Жу такой тревоги не существовало. Еще студентом Шанхайского университета он решил не тратить понапрасну время и силы на тревоги о том, с чем все равно ничего поделать нельзя. Ход времени непредсказуем и капризен, его не победишь. Человек может сопротивляться ему, лишь стараясь расширить время, использовать его, но не пытаясь упразднить его бег.

Я Жу уткнулся носом в холодное стекло. Он всегда держал низкую температуру в своем просторном офисе, обставленном стильной мебелью в черных и темно-красных тонах. И в холодное время года, и в жару, когда на Пекин налетали песчаные бури, в комнатах было ровно семнадцать градусов. Так он чувствовал себя комфортно. И всегда был склонен к холодным раздумьям. Делать дела и принимать политические решения — это своего рода состояние войны, где главное — холодный расчет и рациональность. Не зря его прозвали Те Цянь Лянь, то бишь Холодный.

Были и такие, что считали его опасным. Верно, несколько раз, когда был помоложе, он терял самообладание и причинял людям физический ущерб. Но теперь такого не случалось. Его ничуть не трогало, что он способен внушать страх. Куда важнее, что он более не терял контроль над гневом, который порой переполнял его.

Время от времени Я Жу спозаранку покидал свою квартиру через потайную дверь. Тогда он смешивался с людьми — большей частью пожилыми — в близлежащем парке и сосредоточенно занимался гимнастикой тайцзи, чувствуя себя крохотной незначительной частичкой огромной безымянной людской массы. Никто не знал ни кто он, ни как его имя. Это словно очищение, думал он. Вернувшись домой и вновь обретя тождество, он как бы набирал силу.

Близилась полночь. Сегодня он ждал двух посетителей. Ему нравилось приглашать тех, кто чего-то от него хотел, и вообще тех, с кем желал встретиться, к себе в контору посреди ночи или на рассвете. Распоряжаясь временем, он имел преимущество. В холодном кабинете в ранний рассветный час легче добиться желаемого.

Я Жу смотрел на мерцающий огнями город. В 1967-м, в самое бурное время культурной революции, он родился на свет в больнице, где-то там, среди огней. Отца рядом не было, поскольку его, университетского преподавателя, подхватила волна хунвейбиновских чисток и забросила на село, пасти крестьянских свиней. Я Жу никогда его не видел. Отец исчез, никто больше о нем не слыхал. Позднее Я Жу посылал кой-кого из ближайших своих сотрудников в те места, куда, по слухам, отправили его отца. Безрезультатно, там его отца не помнили. И в сумбурных архивах тех лет никаких следов не нашлось. Отца Я Жу поглотила огромная политическая волна, которую Мао выпустил на свободу.

Тяжкое время для его матери — одна с сыном и старшей дочерью Хун. Его первые в жизни воспоминания — плачущая мать. Смутные воспоминания, но сохранившиеся на всю жизнь. Позднее, в начале 1980-х, их положение улучшилось, мать снова стала преподавать теоретическую физику в одном из пекинских университетов, а он немного разобрался в хаосе, царившем, когда он родился. Мао пытался создать новую Вселенную. Точно так же, как возникла вселенная, новый Китай должен был явиться из бурного переворота, затеянного Мао.

Я Жу рано сообразил, что успех себе можно обеспечить, только умея истолковать, какова позиция власти в том или ином случае. Тот, кто не понимает разнообразных тенденций политической и экономической жизни, никогда не поднимется на такой уровень, как он сейчас.

Но я поднялся, думал Я Жу. Когда в Китае начали отпускать рынок на свободу, я был готов. Я один из тех котов, о которых говорил Дэн: дескать, не все ли равно, черные они или серые, лишь бы ловили мышей. Сейчас я один из самых богатых людей своего поколения. Я застраховал себя хорошими связями в самых глубинах нынешнего Запретного города, где царствует самое ядро коммунистической партии. Я оплачиваю их заграничные поездки и привожу модельеров для их жен. Я устраиваю их детям хорошие места в американских университетах и строю дома их родителям. А взамен имею свободу.

Он оборвал поток своих размышлений, взглянул на часы. Вот-вот пробьет полночь. Скоро приедет первый посетитель. Он подошел к столу, нажал клавишу интеркома. Госпожа Шэнь ответила сразу же.

— Я жду гостью, примерно через десять минут. Пусть подождет полчаса. Потом я позвоню и приглашу ее зайти.

Я Жу сел за письменный стол, который, уходя, всегда оставлял пустым. Каждый новый день нужно начинать с чистого стола, где могут расположиться новые задачи.

Сейчас там лежала старая, затрепанная книга в латаном-перелатаном переплете. Порой Я Жу думал, что надо бы заказать хорошему мастеру новый переплет для рассыпающейся книги. Но в конце концов решил сохранить ее такой, какова она есть. Хотя переплет порвался, а страницы стали рыхлыми и тонкими, содержание книги не пострадало за долгие годы, минувшие с тех пор, как ее написали.

Он бережно отодвинул книгу и надавил на кнопку под столешницей. Из стола с тихим жужжанием поднялся компьютерный монитор. Я Жу нажал несколько клавиш и увидел на освещенном экране свое генеалогическое древо. Много времени и денег потрачено, чтобы составить это ветвистое древо, представлявшее его семью, по крайней мере часть сведений была установлена вполне надежно. В бурной и кровавой истории Китая погибли не только огромные культурные сокровища. Куда хуже, что пропало очень много архивов. В древе зияли пробелы, которые Я Жу никогда не сможет восстановить.

И все же самые важные имена здесь есть. В первую очередь имя человека, который написал дневник, лежащий у него на столе.

Я Жу искал дом, где его предок сидел со своей стеариновой свечой. Но дом не сохранился. Там, где некогда жил Ван Сань, сейчас пролегала сеть автомобильных дорог.

В дневнике Саньписал, что его слова предназначены ветру и его детям. Что он имел в виду, говоря, что ветер прочтет, Я Жу так и не понял. Вероятно, в глубине души Сань был романтиком, несмотря на жестокую жизнь, какую был вынужден прожить, и жажду мести, никогда его не оставлявшую. Но у него были дети, прежде всего сын по имени Го Сы. Родился Го Сы в 1882-м. Он принадлежал к числу первых руководителей компартии и погиб во время войны Китая с Японией.

Я Жу часто думал, что дневник Саня предназначался именно ему. Хотя больше ста лет отделяли возникновение дневника от этого вечера, Сань, казалось, обращался прямо к нему. Ненависть, обуревавшая предка, теперь жила в нем. Сань, затем Го Сы и, наконец, он сам.

Существовала фотография Го Сы, сделанная в начале 1930-х где-то в горах: Го Сы стоит в группе мужчин. Я Жу отсканировал снимок к себе в компьютер. Глядя на фотографию, он думал, что очень приблизился к Го Сы. Тот стоял прямо позади улыбающегося человека с бородавкой на подбородке. Он был так близок к абсолютной власти, думал Я Жу. И я, его родич, достиг такой же близости к власти.

Интерком на столе тихонько зажужжал. Госпожа Шэнь деликатно сообщала о прибытии первой посетительницы. Пусть подождет. Когда-то давно он читал об одном политическом лидере, который довел до совершенства классификацию своих друзей и врагов, назначив каждому свой срок ожидания. Они могли сравнить, кто сколько ждал, и таким образом определить степень благоволения высокой особы.

Я Жу выключил компьютер, и тот с легким жужжанием опять ушел в стол. Из графина налил себе стакан воды. Стакан был итальянский, изготовленный специально для него на фабрике, которой он владел через одну из своих подставных фирм.

Вода и нефть, думал он. Я окружаю себя жидкостями. Сегодня вода, завтра, быть может, права на воду рек и озер.

Он снова подошел к окну. В эту пору ночи огни уже гаснут. Скоро останутся только уличные фонари да освещение общественных зданий.

Я Жу глянул в ту сторону, где раскинулся Запретный город. Ему нравилось бывать там, навещать друзей, чьими деньгами он управлял, умножая их. Императорский трон сейчас пустует. Но власть по-прежнему обретается в древних стенах императорской столицы. Дэн как-то раз сказал, что давние императорские династии позавидовали бы власти китайской компартии. Нет на свете страны с подобным оплотом власти. Каждый пятый из живущих на свете людей зависит от решений имперских лидеров.

Я Жу знал, что судьба очень благоволит ему. И никогда об этом не забывал. Стоит счесть сей факт естественным, как мигом утратишь влиятельность и благосостояние. Он входил в круг избранных как этакий серый кардинал. Состоял в компартии, имел глубокие связи с тем узким кругом, где принимались важнейшие решения. Был им советником и все время запускал щупальца вперед, прощупывая почву — где там ловушки, а где надежные дороги.

Сегодня ему сравнялось тридцать восемь, и он сознавал, что находится в самой гуще переломной эпохи, в которую Китай вступил после культурной революции. Держава-интроверт устремит взоры вовне. Хотя в политбюро шла ожесточенная борьба касательно выбора пути, Я Жу в результате не сомневался. С пути, на который стал Китай, свернуть уже невозможно. Изо дня в день все больше его соплеменников улучшали свое положение. Хотя пропасть между городом и деревней расширялась, часть этого благосостояния просачивалась и в беднейшие слои. Будет безумием повернуть вспять. Вот почему необходимо постоянно усиливать поиски иностранных рынков сбыта и сырья.

Он смотрел на свое неясное отражение в огромном окне. Наверно, примерно так же выглядел Ван Сань.

Больше ста тридцати пяти лет прошло, думал Я Жу. Сань даже представить себе не смог бы мою нынешнюю жизнь. А я вижу его жизнь и хорошо понимаю гнев, который им владел. Он писал дневник, чтобы его потомки не забыли несправедливость, какой подвергались он, его родители и братья. Великую несправедливость, задавившую весь Китай.

Я Жу взглянул на часы и оборвал течение мыслей. Полчаса еще не истекли, однако он шагнул к столу и нажал на кнопку: посетительница может войти.

Незаметная дверь в стене скользнула вбок. Вошла его сестра Хун Ци. Очень красивая женщина. Сестра у него действительно красавица.

Они встретились посредине комнаты, расцеловали друг друга в щеку.

— Маленький братец, — сказала Хун. — Сегодня ты чуть старше, нежели вчера. Когда-нибудь догонишь меня.

— Нет, — отозвался Я Жу. — Не догоню. Но никто не ведает, кому кого в итоге придется хоронить.

— Почему ты говоришь об этом сейчас? В день рождения?

— Умный знает, что смерть всегда ходит с ним рядом.

Он провел сестру в другой конец комнаты, где стояли мягкие кресла и диван. Хун не любила алкогольные напитки, и он налил чаю из золоченого чайника. Сам же пил воду.

Хун Ци с улыбкой смотрела на него. Потом разом посерьезнела.

— Я принесла тебе подарок. Но сперва хочу узнать, правдивы ли слухи, дошедшие до меня.

Я Жу развел руками:

— Я окружен слухами. Как все публичные люди обоего пола. В том числе и ты, дорогая сестра.

— Мне хотелось бы только знать, правда ли, что свои крупнейшие строительные контракты ты получил с помощью взяток. — Хун Ци резко отставила чайную чашку. — Ты понимаешь, что это означает? Я имею в виду взятки.

Я Жу вдруг устал от Хун Ци. Нередко их разговоры развлекали его, потому что сестра отличалась умом и меткостью суждений. К тому же в спорах с нею он мог отшлифовать собственные аргументы. Она придерживалась старомодных взглядов, чтила идеалы, которые уже ничего не значили. Солидарность — такой же предмет торговли, как и все остальное. Классический коммунизм не выдержал тягот действительности, в которой старые теоретики, собственно, никогда не разбирались. То, что Карл Маркс был во многом прав, что касается фундаментального значения экономики для политики, а Мао показал, что даже бедные крестьяне могут подняться из нищеты, вовсе не означало, что огромные задачи, стоявшие сейчас перед Китаем, можно решить, продолжая некритично применять классические методы.

Хун Ци ехала в будущее, пустив лошадь, так сказать, задом наперед. Я Жу знал: ее ждет неудача.

— Мы никогда не станем врагами, — сказал он. — Наша семья была в числе пионеров, когда наш народ начал странствие из упадка. Мы просто спорим о том, какие способы надо применять. Но я, разумеется, никого не подкупаю и сам тоже взяток не беру.

— Ты думаешь только о себе. А больше ни о ком. Мне трудно поверить, что ты говоришь правду.

На миг Я Жу вышел из себя:

— О чем ты думала шестнадцать лет назад, когда аплодировала старичью из партийного руководства, позволившему танкам давить людей на площади Небесного Спокойствия? О чем ты думала тогда? Разве ты не понимала, что я бы мог быть одним из тех, что стояли на площади? Мне было тогда двадцать два года.

— Это была необходимая мера. Стабильность всей страны находилась под угрозой.

— От нескольких сотен студентов? Неправда, Хун Ци. Вы боялись кой-кого другого.

— Кого же?

Я Жу наклонился к сестре и прошептал:

— Крестьян. Боялись, поскольку бы выяснилось, что они заодно со студентами. Вместо того чтобы ради будущего страны направить свои мысли в другое русло, вы схватились за оружие. Вместо того чтобы решить проблему, пытались ее скрыть.

Хун Ци не ответила. Только неотрывно смотрела на брата. Я Жу подумал, что оба они из семьи, которая несколько поколений назад не смела глаз поднять на мандарина.

— Нельзя улыбаться волку, — сказала Хун Ци. — Волк решит, что ты хочешь драки.

Она встала и одновременно положила на стол сверток, обвязанный красной лентой.

— Мне страшно, братец, ведь я вижу, куда ты идешь. Я сделаю все возможное, чтобы такие, как ты, не превратили страну в нечто постыдное и достойное сожаления. Нам снова предстоят большие классовые бои. На чьей ты стороне? На своей собственной, а не на стороне народа.

— Я вот думаю, кто сейчас волк, — сказал Я Жу.

Он попытался поцеловать сестру в щеку. Но она отстранилась и пошла к двери, скрытой в стене. Я Жу шагнул к столу, нажал на кнопку.

Когда дверь снова закрылась, он наклонился к интеркому:

— Я жду еще одного посетителя.

— Мне записать его имя? — спросила госпожа Шэнь.

— У него нет имени.

Он вернулся к столу, развернул сверток, оставленный Хун Ци. Внутри оказалась нефритовая коробочка, а в ней — белое перышко и камень.

Они с Хун Ци нередко обменивались подарками, содержащими загадки или смысл, сокрытый от других. Я Жу сразу понял, что имела в виду сестра. Она намекала на стихотворение Мао. Перышко символизировало жизнь, выброшенную без пользы, камень — жизнь и смерть, полные значения.

Сестра предостерегает меня, подумал Я Жу. Или упрашивает. Какой путь я выберу в жизни?

Он улыбнулся подарку и решил заказать к ее следующему дню рождения красивого волка из слоновой кости.

Упорство Хун Ци заслуживает уважения. Характером и силой воли она действительно его сестра. И будет бороться с ним и с теми в руководстве страны, кто выбрал путь, который она осуждала. Но она ошибается, она и все, кто отрицает то, что сделает Китай самой сильной в мире державой.

Я Жу сел за письменный стол, зажег лампу. Осторожно надел тонкие белые хлопчатобумажные рукавицы. И снова начал листать книгу, написанную Ван Санем и передававшуюся в роду из рук в руки. Хун Ци тоже читала ее, но книга не задела ее так, как его.

Я Жу открыл последнюю страницу. Ван Саню сравнялось восемьдесят три. Он очень болен и скоро умрет. Последние слова в книге говорят о тревоге: он умрет, не сумев выполнить обещанное братьям.

«Я умираю слишком рано, — пишет он. — И проживи я тысячу лет, все равно бы умер слишком рано, потому что не сумел восстановить честь семьи. Я сделал все, что мог, но этого было недостаточно».

Я Жу закрыл дневник, убрал в ящик и запер на ключ. Снял рукавицы. Из другого ящика вытащил толстый конверт. Потом включил интерком. Госпожа Шэнь тотчас отозвалась.

— Мой гость пришел?

— Он здесь.

— Просите.

Дверь в стене бесшумно отворилась, впустив высокого худого мужчину. По толстому ковру он двигался мягко и ловко. Поклонился перед Я Жу.

— Тебе пора в дорогу, — сказал Я Жу. — Все, что нужно, найдешь в этом конверте. Вернуться надо в феврале, к нашему новому году. Начало западного нового года — самое подходящее время, чтобы исполнить твое поручение.

Я Жу протянул посетителю конверт, тот с поклоном принял его.

— Лю Синь, — сказал Я Жу, — нынешняя твоя задача намного важнее всего, о чем я просил тебя раньше. Речь идет о моей жизни, о моей семье.

— Я исполню твое задание.

— Знаю. Но если потерпишь неудачу, назад не возвращайся. Ведь тогда мне придется убить тебя.

— Неудачи не будет.

Я Жу кивнул. Разговор закончен. Человек по имени Лю Синь исчез за дверью, которая бесшумно закрылась. В последний раз за этот вечер Я Жу вызвал госпожу Шэнь.

— От меня только что вышел мужчина.

— Да, весьма спокойный, приветливый.

— Но его здесь сегодня не было.

— Разумеется.

— Приходила только моя сестра Хун.

— Я больше никого не впускала. И в журнале у меня записано только имя Хун Ци.

— Можете идти домой. Я еще задержусь на час-другой.

Разговор закончился. Я Жу знал, госпожа Шэнь останется до его ухода. Семьи у нее не было, в работе на него вся ее жизнь. Демон-страж у дверей — вот она кто.

Я Жу вернулся к окну, посмотрел на спящий город. Было уже далеко за полночь. Он чувствовал веселое возбуждение. Отличный день рождения. Хотя разговор с Хун Ци получился не такой, как ему хотелось. Не понимает она, что происходит в мире. Не желает видеть новое время. Он даже загрустил при мысли, что они будут все больше отдаляться друг от друга. Но это необходимость. Ради страны. Возможно, когда-нибудь Хун все же поймет.

Но самое главное в этот вечер, что все приготовления, долгие поиски и планирование ушли в прошлое. Целых десять лет Я Жу потратил, выясняя минувшее и выстраивая план. Много раз он едва не бросал все. Слишком многое исчезло в глубинах времени. Но читая дневники Ван Саня, он вновь черпал необходимые силы. Ярость, которая обуревала Саня, передавалась ему и была такой же живой, как тогда, когда все случилось. А он имел власть совершить то, чего не мог Сань.

В конце дневника оставалось несколько пустых страниц. Там Я Жу запишет последнюю главу, когда все завершится. Он выбрал свой день рождения, чтобы послать Лю Синя в широкий мир с заданием, которое необходимо выполнить. Это наполнило его облегчением.

Долго Я Жу неподвижно стоял у окна. Потом погасил свет и направился к своему приватному лифту.

Садясь в машину, которая ожидала в подземном гараже, он попросил шофера остановиться на площади Тяньаньмынь. Сквозь тонированные стекла видел безлюдную площадь, где не было никого, кроме часовых в зеленой армейской форме.

Здесь Мао некогда провозгласил рождение новой народной республики. Его самого тогда и на свете не было.

Он думал, что великие события, предстоящие сейчас, не будут публично провозглашены на этой площади Срединной империи.

Этот мир будет расти в глубочайшем молчании. Пока никто уже не сможет воспрепятствовать происходящему.

Часть 3 Красная ленточка (2006)

Когда идет борьба, всегда есть жертвы, и смерть — обычное дело. Но мы всем сердцем болеем за интересы народа и за страждущее большинство, и если умираем за народ, то это достойная смерть. Тем не менее нам нужно сделать все, чтобы избежать ненужных жертв.

Мао Цзэдун, 1944

Бунтари

19

Биргитта Руслин обнаружила то, что искала, в дальнем углу китайского ресторана. На фонаре, висевшем над столиком, недоставало одной красной ленточки.

Она замерла, затаила дыхание.

Кто-то здесь сидел, думала она. В самом темном углу. Потом встал, вышел из ресторана и отправился в Хешёваллен.

Должно быть, мужчина. Наверняка мужчина.

Она обвела взглядом помещение. Молодая официантка улыбнулась. Из кухни долетала громкая китайская речь.

Ни сама она, ни полиция совершенно не понимали, что произошло. Случившееся было масштабнее и загадочнее, чем они могли себе представить.

По сути, они не знали ничего.

Она села за столик, рассеянно поковыряла еду, взятую в буфете. Кроме нее, других посетителей так и не было. Биргитта Руслин подозвала официантку, показала на фонарь:

— Одной ленточки не хватает.

Сперва официантка, похоже, не поняла, о чем она. Биргитта показала еще раз. Официантка с удивлением кивнула. О пропавшей ленточке ей ничего не известно. Она нагнулась, заглянула под стол — может, ленточка там.

— Нету. Не видела.

— И давно ее нету? — спросила Биргитта Руслин.

Официантка опять посмотрела на нее с удивлением. Биргитта Руслин повторила вопрос, решив, что девушка не поняла. Однако та нетерпеливо покачала головой:

— Не знаю. Если за этим столиком вам неудобно, можно пересесть за другой.

Биргитта Руслин не успела ответить, а официантка уже отошла, занялась большой компанией, которая только что вошла в ресторан, намереваясь пообедать. По-видимому, сотрудники какого-то коммунального ведомства. Прислушавшись к их разговорам, она поняла, что это участники конференции по проблемам высокой безработицы в Хельсингланде. Биргитта Руслин продолжала ковырять свои закуски, меж тем как ресторан заполнялся посетителями. У девушки-официантки дел стало по горло, ведь она обслуживала в одиночку. Лишь немного погодя из кухни вышел мужчина, стал помогать ей собирать посуду и вытирать столы.

Через два часа обеденная суматоха улеглась. Биргитта Руслин продолжала клевать еду, заказала чашку зеленого чая и все это время размышляла о том, что произошло после ее приезда в Хельсингланд. Разумеется, она так и не могла объяснить, каким образом красная ленточка из ресторана очутилась в хешёвалленском снегу.

Наконец официантка подошла к ней, спросила, не нужно ли чего. Биргитта Руслин покачала головой.

— У меня есть к вам несколько вопросов.

Кое-кто из посетителей еще сидел за столиками. Официантка что-то сказала мужчине, который ей помогал, и вернулась к Биргитте Руслин.

— Если вы хотите купить фонарь, я могу посодействовать, — улыбнулась она.

Биргитта Руслин тоже улыбнулась:

— Нет-нет, фонарь мне не нужен. Скажите, вы работали на Новый год?

— У нас всегда открыто, — ответила девушка. — Китайская бизнес-идея. Открыто всегда, когда у других закрыто.

Биргитта Руслин подумала, что на вопрос, который она собирается задать, ответить невозможно. Но все-таки спросила:

— Вы помните своих посетителей?

— Вы были здесь раньше. Я помню.

— А не помните, сидел ли кто за этим столиком в новогодние дни?

Официантка покачала головой:

— Хороший столик. Тут всегда кто-нибудь сидит. Сегодня вы. Завтра кто-нибудь другой.

Биргитта Руслин поняла всю безнадежность своих туманных, неточных вопросов. Надо бы поконкретнее. Помедлив, она сообразила, как сформулировать вопрос.

— В новогодние дни, — повторила она. — Посетитель, которого вы никогда раньше не видели?

— Никогда?

— Никогда. Ни до, ни после.

Официантка явно старалась припомнить.

Последние обеденные посетители ушли. Возле кассы зазвонил телефон. Девушка сняла трубку, приняла заказ на вынос. Потом вернулась к столику Биргитты Руслин. На кухне кто-то поставил диск с китайской музыкой.

— Красивая музыка, — улыбнулась официантка. — Китайская. Вам нравится?

— Да, музыка красивая, — кивнула Биргитта Руслин. — Очень красивая.

Официантка медлила. Потом кивнула, сперва неуверенно, потом решительно.

— Китаец, — сказала она.

— Сидел здесь?

— На том же стуле, что и вы. Обедал.

— Когда это было?

Девушка задумалась.

— В январе. Но не в первые дни. Позже.

— Когда позже?

— Числа девятого-десятого…

Биргитта Руслин прикусила губу. Возможно, подумала она. Резня в Хешёваллене случилась в ночь с двенадцатого на тринадцатое января.

— Может, на день-другой позже?

Официантка принесла журнал, где записывались заказы на столики.

— Двенадцатого января, — сказала она. — Вот когда он тут сидел. Столик не заказывал. Но я помню других посетителей.

— Как он выглядел?

— Китаец. Худой.

— Что он говорил?

Ответ последовал быстро и удивил ее:

— Ничего. Просто показал в меню, что хочет заказать.

— Но он был китаец?

— Я пыталась заговорить с ним по-китайски. Но он сказал «молчи». И без слов заказал блюда по меню. Я подумала, он не хочет, чтобы его беспокоили. Он заказал суп, весенние рулетики, назигоренг, десерт. Очень проголодался.

— Пил что-нибудь?

— Воду и чай.

— И за все время не сказал ни слова?

— Он хотел спокойно пообедать.

— А потом?

— Расплатился. Шведскими деньгами. И ушел.

— Больше он не появлялся?

— Нет.

— Это он взял красную ленточку?

Официантка рассмеялась:

— Зачем она ему?

— Эта красная ленточка что-то означает?

— Просто красная ленточка. Что она может означать?

— Больше ничего не произошло?

— А что могло произойти?

— После его ухода?

— Вы задаете странные вопросы. Вы из налогового ведомства? Он здесь не работает. Налоги мы платим. У всех, кто здесь работает, документы в порядке.

— Я просто интересуюсь. Больше вы его не видели?

Официантка кивнула на окно:

— Он пошел направо. Был снегопад. Потом он исчез из виду. Больше не появлялся. Почему вы спрашиваете?

— Возможно, я его знаю, — ответила Биргитта Руслин.

Расплатившись, она вышла на улицу. Человек, сидевший за столиком в углу, пошел направо. Она поступила так же. На перекрестке огляделась. По одну сторону — несколько магазинчиков и парковка. Поперечная улица, ведущая в другом направлении, заканчивалась тупиком. Там стояла маленькая гостиница с разбитой стеклянной вывеской. Биргитта Руслин огляделась еще раз. Потом взгляд ее вернулся к гостиничной вывеске. В голове сложилась мысль.

Она вернулась в китайский ресторан. Официантка сидела и курила, вздрогнув, когда дверь открылась. И тотчас затушила сигарету.

— Еще один вопрос, — сказала Биргитта Руслин. — У того человека, что сидел здесь, было пальто или куртка?

Девушка задумалась, потом ответила:

— Вообще-то нет. А вы откуда знаете?

— Я не знала. Курите себе спокойно. Спасибо за помощь.

Входная дверь гостиницы была поломана. Кто-то пытался ее выбить, а после замок на скорую руку починили. Биргитта Руслин поднялась по лесенке к стойке портье — столику, занимавшему дверной проем. За стойкой никого не было. Она окликнула. Безрезультатно. Однако на стойке обнаружился колокольчик, в который можно позвонить. Она вздрогнула, почувствовав, что за спиной кто-то появился. Мужчина, худой, прямо-таки изможденный, словно тяжелобольной. В очках с толстыми линзами, пахнет алкоголем.

— Желаете комнату?

Биргитта Руслин различила в его речи легкие следы диалекта. Похоже, по происхождению он гётеборжец.

— Я всего лишь хочу задать вам несколько вопросов. Об одном знакомом, который, вероятно, останавливался у вас.

Мужчина ушаркал в стоптанных тапках за стойку. Трясущимися руками достал журнал регистрации постояльцев. Биргитта Руслин даже не представляла себе, что гостиницы вроде этой до сих пор существуют. Такое ощущение, будто она перенеслась вспять, в какой-то фильм 1940-х годов.

— Как зовут этого постояльца?

— Я знаю только, что он китаец.

Мужчина медленно отложил регистрационный журнал. Смотрел на нее, голова тряслась. Биргитта Руслин догадалась, что у него паркинсонизм.

— Обычно люди знают имена своих знакомых. Даже если это китайцы.

— Он знакомый моего друга. Китаец.

— Это я понял. А когда он мог здесь останавливаться?

Сколько у тебя тут проживало китайцев? — подумала она. Если уж был китаец, ты не можешь об этом не знать, верно?

— В начале января.

— Я тогда лежал в больнице. За гостиницей присматривал племяш.

— Может, позвоните ему?

— Сожалею. Он сейчас на круизном судне в Арктике. — Мужчина принялся близоруко изучать страницы регистрационного журнала и вдруг сказал: — А китаец-то был. Некий Ван Миньхао из Пекина. Останавливался на одну ночь. С двенадцатого на тринадцатое января. Вы его ищете?

— Да, — кивнула Биргитта Руслин, не в силах скрыть возбуждение. — Его.

Человек повернул к ней журнал. Она достала из сумки листок бумаги, списала указанные там сведения. Имя, номер паспорта и что-то еще — видимо, пекинский адрес.

— Спасибо, — сказала она. — Вы очень мне помогли. Он ничего не оставил в гостинице?

— Меня зовут Стуре Херманссон, — сообщил мужчина. — Мы с женой держим эту гостиницу с сорок шестого года. Жена умерла. Да и мне недолго осталось. Гостиница существует последний год. Снесут ее.

— Грустно, когда так выходит.

Стуре Херманссон недовольно хмыкнул:

— Расстраиваться тут не из-за чего. Дом — сущая развалюха. Я тоже. Нечего удивляться, что старики умирают. Но вообще-то, по-моему, тот китаец кое-что оставил.

Стуре Херманссон исчез в комнате за стойкой. Биргитта Руслин ждала.

Она уже начала думать, не умер ли он, когда он наконец вернулся. С журналом в руке.

— Это лежало в мусорной корзине, когда я вернулся из больницы. Уборщица у меня русская. Номеров всего восемь, так что она справляется в одиночку. Но небрежничает. По возвращении из больницы я обошел все комнаты. И этот журнал остался в комнате китайца.

Стуре Херманссон протянул ей журнал. Китайские иероглифы и фото китайских пейзажей и людей. Она догадалась, что это рекламная брошюра какого-то предприятия, а не журнал в традиционном смысле слова. На задней стороне обложки виднелось несколько небрежных иероглифов, написанных чернилами, от руки.

— Если хотите, можете взять, — сказал Стуре Херманссон. — Я по-китайски читать не умею.

Она сунула журнал в сумку, собралась уходить.

— Спасибо за помощь.

Стуре Херманссон улыбнулся:

— Какие пустяки. Вы довольны?

— Более чем.

Она направилась к выходу и вдруг опять услышала за спиной голос хозяина:

— Пожалуй, у меня есть для вас кое-что еще. Но вы вроде как торопитесь, времени нет?

Биргитта Руслин вернулась к стойке. Стуре Херманссон улыбнулся. Потом жестом показал куда-то вверх, себе за спину. На стене висели часы и календарь автосервиса, который сулил быстрое и эффективное обслуживание «фордов».

— Не пойму, что вы имеете в виду.

— Выходит, зрение у вас еще хуже, чем у меня. — Стуре Херманссон достал указку. — Часы отстают, — пояснил он. — Указкой я подправляю стрелки. На стремянку при моей трясучке не больно-то влезешь.

Он указал на стену возле часов. Там виднелся какой-то вентиль. Биргитта Руслин по-прежнему не понимала, о чем он толкует. Но потом сообразила, что это не вентиль, а отверстие в стене, где спрятана камера слежения.

— Можем посмотреть, как выглядел этот китаец, — продолжил хозяин, очень довольный.

— Так это камера слежения?

— Совершенно верно. Я сам ее сконструировал. Ставить в такой крохотной гостинице фирменное оборудование обойдется дорого. Да и кому придет в голову нелепая мысль обокрасть меня? Это же все равно что грабить жалких типов, которые пьянствуют в парке на скамейках.

— Значит, вы снимаете всех, кто здесь живет?

— Да, снимаю на видео. Сказать по правде, даже не знаю, законно ли это. Тут, под стойкой, есть кнопка, я на нее нажимаю, и камера снимает того, кто стоит перед стойкой. — Он весело посмотрел на Биргитту Руслин. — Вот сейчас заснял вас. Вы стоите очень удачно, запись будет хорошая.

Биргитта Руслин прошла за стойку и в соседнюю комнату. Очевидно, это помещение служило ему спальней и конторой. За второй открытой дверью виднелась старомодная кухня, где какая-то женщина мыла посуду.

— Это Наташа, — пояснил Стуре Херманссон. — Вообще-то ее зовут по-другому. Но мне нравится называть русских женщин Наташами. — Он вдруг посмотрел на Биргитту Руслин с беспокойством: — Надеюсь, вы не из полиции?

— Нет, что вы.

— Думаю, у нее не все документы в порядке. Хотя, если не ошибаюсь, так обстоит с большинством приезжего населения.

— Ну, не вполне так, — отозвалась Биргитта Руслин. — Но я не из полиции.

Он начал перебирать видеокассеты, помеченные разными датами.

— Будем надеяться, что мой племяш не забыл нажимать на кнопку. Я не просматривал записи от начала января. Постояльцев почти что не было.

Копался он долго, у Биргитты Руслин от нетерпения руки чесались отобрать у него кассеты, но в конце концов он таки нашел нужную и включил телевизор. Женщина по имени Наташа безмолвной тенью скрылась в другом помещении.

Стуре Херманссон нажал воспроизведение. Биргитта Руслин подалась вперед. Картинка была на удивление четкая: мужчина в большой меховой шапке перед стойкой.

— Лундгрен из Ервсё, — пояснил Стуре Херманссон. — Приезжает раз в месяц, сидит в комнате и пьет. Нагрузится хорошенько и распевает псалмы. Потом возвращается домой. Симпатяга. Старьевщик. Почитай три десятка лет у меня останавливается. Я делаю ему скидку.

Экран замерцал. Когда картинка прояснилась, перед камерой стояли две женщины средних лет.

— Подруги Наташины, — хмуро сказал Стуре Херманссон. — Бывают здесь временами. Чем они занимаются тут в городе, я даже думать не хочу. Но в гостиницу водить клиентов запрещено. Хотя я подозреваю, они это делают, пока я сплю.

— У них тоже скидка?

— У всех скидка. Цены не фиксированные. С конца шестидесятых работаем в убыток. Вообще-то я живу на доходы от небольшого портфеля акций. Доверяю лесам и тяжелой промышленности. Для близких друзей у меня один совет.

— Какой же?

— Акции шведских станкостроительных заводов. Непревзойденная штука.

Картинка вновь изменилась. Биргитта Руслин замерла. В кадре — четкое изображение мужчины. Китаец, в темном пальто. Секунду он смотрел прямо в камеру. Будто перехватил взгляд Биргитты Руслин. Молодой, подумала она. Лет тридцать с небольшим, если видео не обманывает. Получает ключ и уходит из кадра.

— Я не очень хорошо вижу, — сказал Стуре Херманссон. — Тот самый человек?

— Это было двенадцатого января?

— Думаю, да. Но могу проверить по журналу, записан ли он после наших русских подруг.

Он встал, вышел к стойке. За время его отсутствия Биргитта Руслин успела несколько раз прокрутить съемку китайца. На миг остановила пленку, в ту минуту, когда он смотрел в камеру. Он ее обнаружил, подумала она. Дальше он смотрит вниз и отворачивается. Даже позу меняет, чтобы лица не было видно. Причем очень быстро. Она прокрутила запись назад, посмотрела еще раз. Теперь у нее возникло впечатление, что он все время был начеку, искал камеру. Она снова остановила пленку. Мужчина с коротко стриженными волосами, сверлящий взгляд, сжатые губы. Быстрые, настороженные движения. Пожалуй, он старше, чем ей сперва показалось.

Стуре Херманссон вернулся:

— Видимо, вы правы. Две русских записались, как всегда, под фальшивыми именами. А после них идет этот самый господин, Ван Миньхао из Пекина.

— Нельзя ли как-нибудь скопировать эту запись?

Стуре Херманссон пожал плечами:

— Можете взять ее. На что она мне? Я установил камеру просто для себя. Просматриваю кассеты раз в полгода. Берите.

Он сунул кассету в футляр, протянул ей. Они вышли в переднюю. Наташа протирала плафоны ламп, освещавших вход.

Стуре Херманссон дружески ущипнул Биргитту Руслин за плечо:

— Теперь-то, может, расскажете, чем вас так заинтересовал этот китаец? Денег вам задолжал?

— С какой стати?

— Все всем что-то задолжали. Когда о ком-нибудь спрашивают, зачастую оказывается, что дело в деньгах.

— Я думаю, этот человек может ответить на кой-какие вопросы, — сказала Биргитта Руслин. — Увы, больше ничего сообщить не могу.

— И вы не из полиции?

— Нет.

— Но вы не из местных.

— Верно. Меня зовут Биргитта Руслин, я из Хельсингборга. Если он снова объявится, свяжитесь со мной, ладно?

Биргитта Руслин записала на листке свой адрес и телефон, дала Стуре Херманссону.

Выйдя на улицу, она заметила, что вспотела. Взгляд китайца преследовал ее. Она спрятала кассету в сумку, нерешительно огляделась. Что делать теперь? Вообще-то ей полагалось бы уже ехать в Хельсингборг. День близился к вечеру. Она зашла в церковь, находившуюся неподалеку. Села на одну из передних скамей в прохладном помещении. Какой-то человек, стоя на коленях возле толстой стены, замазывал трещину в штукатурке. Она попробовала привести мысли в порядок. В Хешёваллене нашли красную ленточку. Она лежала в снегу. Случайно ей самой удалось выяснить, что ленточка из китайского ресторана. Вечером 12 января там обедал китаец. А ночью или рано утром в Хешёваллене погибло множество людей.

Она подумала о человеке с видеозаписи Стуре Херманссона. Возможно ли, чтобы это злодеяние совершил один-единственный человек? Наверно, были сообщники, о которых она по-прежнему ничего не знает? Или красная ленточка оказалась в снегу по совсем другой причине?

Ответа она не нашла. Достала брошюру, выброшенную в мусорную корзину. Это опять-таки заставляло усомниться в связи между Ван Миньхао и случившимся в Хешёваллене. Разве изворотливый преступник оставит столь явные улики?

В церкви царил сумрак. Она надела очки, перелистала брошюру. На одном развороте был изображен какой-то пекинский небоскреб и китайские иероглифы. На других страницах — столбцы цифр и несколько фотографий улыбающихся китайцев.

Больше всего Биргитту Руслин интересовали китайские иероглифы, написанные чернилами на обложке. В них Ван Миньхао подступал ближе. Вероятно, их написал он. Для памяти? Или по иной причине?

Кто поможет ей прочесть иероглифы? Задав себе этот вопрос, она тотчас сообразила, кто именно. Внезапно вспомнилась далекая красная юность. Она вышла из церкви и с мобильником в руке прошагала на кладбище. Карин Виман, подруга по Лунду, была синологом и работала в Копенгагенском университете. Никто не отозвался, но она наговорила сообщение, попросила Карин перезвонить. Потом вернулась к машине, проехала к большой гостинице в центре города, сняла номер. Просторный, на верхнем этаже. Включила телевизор, телетекст сообщал, что ночью ожидается снег.

Она легла на кровать, стала ждать. Из соседнего номера доносился мужской смех.

Разбудил ее телефонный звонок. Звонила несколько удивленная Карин Виман. Когда Биргитта Руслин объяснила свое дело, она попросила ее переслать страницу с иероглифами по факсу.

Портье помог Биргитте Руслин с факсом, она вернулась в номер и опять стала ждать. На улице совсем стемнело. Скоро она позвонит домой и скажет, что из-за непогоды задержится еще на одну ночь.

Карин Виман перезвонила в половине восьмого:

— Написано кое-как. Но я, пожалуй, могу разобрать.

Биргитта Руслин затаила дыхание.

— Это название больницы. Я проверила. Она расположена в Пекине. И называется Лонфу. Это в центре города, на улице Мэй Шугуань Хоуцзе. Поблизости от большого художественного музея. Если хочешь, пришлю тебе карту города.

— Спасибо.

— А теперь объясни мне, зачем тебе все это понадобилось. Проснулся давний интерес к Китаю?

— Пожалуй. Подробнее расскажу позднее. Можешь прислать карту на тот факс, каким пользовалась я?

— Жди через несколько минут. Но по-моему, ты что-то темнишь.

— Чуточку терпения. Я расскажу.

— Надо бы повидаться.

— Знаю. Встречаемся слишком редко.

Биргитта Руслин спустилась в холл, подождала. Факс с картой Пекина пришел через считанные минуты. Карин Виман нарисовала на нем стрелку.

Биргитта Руслин почувствовала, что проголодалась. В гостинице ресторана не было, поэтому она сходила за курткой и вышла на улицу. Картой можно заняться по возвращении.

В городе темно, машин мало, пешеходов тоже. Портье порекомендовал ей итальянский ресторан по соседству. Там она и поужинала в почти пустом зале.

А когда опять вышла на улицу, начался снегопад. Она зашагала в сторону гостиницы.

Внезапно остановилась, оглянулась назад. Откуда ни возьмись нахлынуло ощущение, будто за ней наблюдают. Но вокруг не было ни души.

Она поспешила в гостиницу, заперла дверь номера на цепочку. Потом, спрятавшись за шторой, выглянула в окно.

Все как раньше. Ни души. Только снег валит стеной.

20

Ночью Биргитта Руслин спала тревожно. Несколько раз просыпалась, подходила к окну. Снегопад не прекращался. Ветер намел у стен домов высокие сугробы. Улицы безлюдны. Около семи она проснулась окончательно — под окнами громыхали снегоочистители.

Перед тем как лечь спать, она позвонила домой, сказала, в какой гостинице остановилась. Стаффан выслушал, но расспрашивать не стал. Удивляется, наверно, подумала она. Уверен он только в том, что я ему не изменяю. Но откуда у него такая уверенность? Мог бы хоть раз-другой заподозрить, что я нашла другого, который намерен заняться моей сексуальной жизнью? Или уверен, что я готова без устали ждать?

В минувшем году она временами спрашивала себя, способна ли завести роман с другим мужчиной. Однако так и не поняла. Может, в первую очередь потому, что не встретила привлекательного для себя мужчину.

То, что Стаффан никак не выказал удивления по поводу задержки с возвращением домой, вызвало у нее злость и досаду. В свое время мы научились не копаться слишком глубоко в душевной жизни друг друга. Всяк нуждается в пространстве, куда никому доступа нет. Но это не должно превращаться в безразличие к тому, чем занят другой. Мы к этому идем? — думала она. Может, уже пришли?

Она не знала. Но чувствовала, что необходимый разговор со Стаффаном неумолимо приближается.

В номере нашелся электрический чайник. Биргитта заварила чашку чая и села в кресло с картой, полученной от Карин Виман. Комната тонула в полумраке, освещенная только лампой возле кресла да беззвучно работающим телевизором. Читать карту было трудно, копия скверная. Она поискала Запретный город и площадь Тяньаньмынь. Множество воспоминаний всколыхнулось в душе.

Биргитта Руслин отложила карту, думая о дочерях и их возрасте. Разговор с Карин Виман напомнил ей ту девушку, какой она была когда-то. Так близко и одновременно далеко-далеко. Одни воспоминания отчетливы, другие блекнут, становятся все более смутными. Некоторые люди значили тогда очень много, а теперь я даже их лиц не помню. Других же, куда менее важных, вижу сейчас как наяву. Все постоянно движется, воспоминания приходят и уходят, вырастают и уменьшаются, утрачивают или обретают важность.

Но я всегда помню, то время было решающим в моей жизни. Ведь при всей своей путаной наивности я верила, что путь к лучшему будущему ведет через солидарность и освобождение. Ощущение, что нахожусь в гуще жизни, в разгар эпохи, когда все можно изменить, я запомнила навсегда.

Правда, я так и не осуществила то, что сознавала тогда. В худшие минуты я чувствовала себя предательницей. Особенно перед мамой, которая поощряла мое бунтарство. Хотя, собственно говоря, моя политическая воля, если говорить честно, была не чем иным, как внешней лакировкой. Лакированной оболочкой Биргитты Руслин! Единственное, что во мне укоренилось, — стремление быть порядочным судьей. И этого у меня никто не отнимет.

Прихлебывая чай, она прикинула, что нужно сделать завтра. Во-первых, еще раз зайти в полицию и рассказать о своих находках. Придется им выслушать, а не отмахиваться от моих сведений. Вряд ли они сделали в расследовании шаг вперед. Когда регистрировалась в гостинице, несколько немцев, сидевших в холле, обсуждали случившееся в Хешёваллене. Новость, выходящую за пределы страны. Позорное пятно на невинной Швеции, думала она. Массовые убийства здесь — явление нерядовое. Такое бывает в США да изредка в России. И является делом рук ненормальных садистов и террористов. Но здесь, в мирной уединенной лесной шведской деревушке, ничего подобного не происходило.

Она попробовала оценить, снизилось ли у нее давление. Пожалуй, да. Она удивится, если врач не выпишет ее на работу.

Биргитта Руслин задумалась о ждущих ее делах, о том, как обстоит с процессами, переложенными на плечи коллег.

И внезапно ее охватила спешка. Скорее домой, вернуться к обычной жизни, пусть даже во многом пустой и скучной. Едва ли стоит ожидать, что кто-то другой сможет изменить ситуацию, если она сама сидит сложа руки.

В сумраке гостиничного номера она решила устроить Стаффану в день рождения настоящий праздник. Обычно они не напрягались по такого рода поводам. Но возможно, настало время это изменить?

На следующий день, когда Биргитта Руслин отправилась в полицейское управление, по-прежнему шел снег. Похолодало. Термометр на стене гостиницы показывал минус семь. Тротуары еще не расчистили. Она ступала осторожно, чтобы не поскользнуться.

В вестибюле управления царило спокойствие. Одинокий полицейский читал вывешенные на доске объявления. Женщина за коммутатором сидела неподвижно, уставясь в пространство перед собой.

У Биргитты Руслин возникло ощущение, что Хешёваллен со всеми его погибшими — придуманная кем-то страшная сказка. Массового убийства не было, была выдумка, призрак, который вот-вот растает в воздухе.

Зазвонил телефон. Биргитта Руслин подошла к окошку, подождала, пока телефонистка закончит переключение.

— Я ищу Виви Сундберг.

— Она на совещании.

— А Эрик Худден?

— Он тоже на совещании.

— Все на совещании?

— Все. Кроме меня. Если у вас что-то важное, могу передать сообщение. Но все равно придется, наверно, подождать.

Биргитта Руслин задумалась. Конечно, ее информация важная, может даже решающая.

— Совещание надолго?

— Кто его знает. В нынешних обстоятельствах иной раз целый день совещаются. — Женщина нажала на кнопку, открыла дверь полицейскому, который читал объявления. — По-моему, у них есть какие-то новости, — сообщила она, понизив голос. — Следственная группа пришла сюда в пять утра. И прокурор тоже.

— А что случилось?

— Не знаю. Однако думаю, ждать вам придется долго. Только помните, я вам ничего не говорила.

— Разумеется.

Биргитта Руслин села, полистала газету. Время от времени в стеклянную дверь входили и выходили полицейские. Появились журналисты и телевизионщики. Не хватает только Ларса Эмануэльссона.

Четверть десятого. Она закрыла глаза, прислонилась к стене. И вздрогнула, услышав знакомый голос. Перед нею стояла Виви Сундберг. Явно очень усталая, вокруг глаз черные круги.

— Вы хотели поговорить со мной?

— Если вас не затруднит.

— Затруднит. Но я полагаю, у вас что-то важное. Вам известно, на каких условиях мы в нынешней ситуации готовы слушать.

Следом за нею Биргитта Руслин прошла в стеклянную дверь и дальше, в какую-то пустую сейчас комнату.

— Кабинет не мой, — сказала Виви Сундберг. — Но поговорить можно.

Биргитта Руслин села в неудобное посетительское кресло. Виви Сундберг прислонилась к стеллажу, полному регистраторов с красными корешками.

Биргитта Руслин собралась с мыслями, одновременно подумав, что ситуация совершенно неподходящая. Виви Сундберг уже решила: что бы она ни рассказала, для расследования это значения не имеет.

— По-моему, я кое-что нашла, — сказала Биргитта Руслин. — След, можно и так назвать.

Виви Сундберг с непроницаемым видом смотрела на нее. Биргитта Руслин восприняла это как вызов. Во всяком случае, она судья и худо-бедно понимает, что может заинтересовать полицейского, расследующего преступление.

— Возможно, то, что я имею сказать, настолько важно, что вам стоит позвать сюда кого-нибудь еще.

— Зачем?

— Я уверена, так надо.

Решительный тон возымел действие. Виви Сундберг вышла в коридор. А через несколько минут вернулась с кашляющим господином, которого представила как прокурора Робертссона.

— Я руковожу дознанием. Виви говорит, у вас важное сообщение. Вы судья из Хельсингборга, если не ошибаюсь?

— Верно.

— Прокурор Хальмберг еще на службе?

— Вышел на пенсию.

— Но онпо-прежнему в городе?

— Кажется, переехал во Францию. В Антиб.

— Везунчик. Прямо-таки по-детски обожал хорошие сигары. Присяжные в обморок падали в помещениях, где он проводил перерывы в заседаниях суда. От дыма. Когда курение запретили, он начал проигрывать дела. Объяснял это грустью и отсутствием сигар.

— Я слышала об этом.

Прокурор сел за стол. Виви Сундберг стала на прежнее место у стеллажа. Биргитта Руслин подробно рассказала о своих находках. Как узнала красную ленточку, выяснила, откуда она, а потом обнаружила китайца, который побывал в городе. Положила на стол видеокассету и китайскую брошюру, сообщила, что означают рукописные иероглифы.

Когда она закончила, никто не сказал ни слова. Робертссон испытующе смотрел на нее, Виви Сундберг разглядывала свои руки. Потом Робертссон придвинул кассету к себе, встал.

— Давайте посмотрим запись. Прямо сейчас. Звучит безумно. Но безумное убийство, возможно, требует безумного объяснения.

Они прошли в комнату для совещаний, где темнокожая уборщица собирала кофейные стаканчики и бумажные пакеты. Биргитту Руслин покоробила резкость, с какой Виви Сундберг приказала женщине выйти вон. С некоторым трудом Робертссон, чертыхаясь, запустил видеоплеер и телевизор.

В дверь постучали. Робертссон повысил голос, сказал, чтобы не мешали. Русские женщины поспешили прочь, шаги затихли. Смена кадра. Появился Ван Миньхао, глянул в камеру, исчез. Робертссон перемотал назад, остановил запись в тот миг, когда Ван смотрел в камеру. Виви Сундберг наконец тоже заинтересовалась. Задернула шторы на ближайшем окне. Картинка стала отчетливее.

— Ван Миньхао, — сказала Биргитта Руслин. — Если это имя подлинное. Двенадцатого января он ниоткуда появляется в Худиксвалле. Ночует в маленькой гостинице, прихватив с собой ленточку от бумажного фонаря, висящего в ресторане. Позднее эту ленточку находят на месте преступления в Хешёваллене. Откуда он взялся и куда уехал, я не знаю.

Робертссон, наклонясь вперед, стоял у телевизора. Потом сел. Виви Сундберг открыла бутылку минеральной воды.

— Странно, — обронил Робертссон. — Полагаю, вы удостоверились, что красная ленточка действительно из того ресторана?

— Я их сравнила.

— Да что тут происходит? — раздраженно воскликнула Виви Сундберг. — Вы что же, параллельно ведете частное расследование?

— Я не хотела мешать, — сказала Биргитта Руслин. — Знаю, у вас масса работы. Задача прямо-таки немыслимая. Хуже, чем тот случай, когда в начале двадцатого века психопат расстрелял на меларенском пароходе кучу людей.

— Йон Филип Нордлунд, — деловито уточнил Робертссон. — Из тогдашних плохих парней. Выглядел как нынешние бритоголовые хулиганы. Семнадцатого мая девятисотого года он убил пять человек на пароходе, курсирующем между Арбугой и Стокгольмом. Его обезглавили. Что нашим бузотерам едва ли грозит. Как и тому, кто учинил резню в Хешёваллене.

Виви Сундберг, похоже, была не в восторге от исторических экскурсов Робертссона. Она исчезла в коридоре, но скоро вернулась.

— Я попросила принести сюда тот фонарь из ресторана.

— Они открывают только в одиннадцать, — заметила Биргитта Руслин.

— Город маленький, — ответила Виви Сундберг. — Найдем хозяина, он откроет.

— Проследи, чтобы орда из СМИ не пронюхала, — предупредил Робертссон. — Представляешь себе заголовки? «Китайский след в хешёвалленской резне? Разыскивается косоглазый психопат».

— Вряд ли это будет возможно после пресс-конференции во второй половине дня, — сказала Виви Сундберг.

Значит, телефонистка права, быстро подумала Биргитта Руслин. Что-то произошло, и сегодня об этом сообщат. Вот почему они проявляют весьма умеренный интерес.

Робертссон закашлялся. Приступ оказался очень сильным, лицо налилось кровью.

— Сигареты, — сказал он. — Я выкурил столько сигарет, что если выложить их в один ряд, то получится расстояние от центра Стокгольма до Сёдертелье и дальше на юг. Примерно от церкви Искупления они с фильтром. Правда, лучше от этого не стало.

— Давайте-ка разберемся. — Виви Сундберг села. — Вы вызвали здесь изрядное беспокойство и досаду.

Сейчас вспомнит про дневники, подумала Биргитта Руслин. Нынешний день закончится для меня тем, что Робертссон выкопает для меня обвинительную статью. Вряд ли злоупотребление в судебном деле. Но найдутся и другие параграфы, к которым он может прибегнуть.

Однако Виви Сундберг о дневниках не обмолвилась, и Биргитта Руслин вдруг почувствовала взаимопонимание, несмотря на недоброжелательность. Очевидно, про тот инцидент кашляющему коллеге знать незачем.

— Конечно, мы все это рассмотрим, — сказал Робертссон. — Мы работаем объективно. Но никаких других следов, подтверждающих, что в деле замешан китаец, у нас нет.

— Орудие убийства? — спросила Биргитта Руслин. — Оно найдено?

Ни Виви Сундберг, ни Робертссон не ответили. Значит, нашли, подумала Биргитта Руслин. Вот о чем они сообщат сегодня журналистам. Конечно.

— В данный момент мы от комментариев воздержимся, — сказал Робертссон. — Подождем, пока доставят фонарь и можно будет сравнить ленточки. Если они совпадут, ваша информация с полным основанием войдет в расследование. Кассету мы, понятно, оставим у себя. — Он придвинул блокнот, начал записывать. — Кто видел этого китайца?

— Официантка из ресторана.

— Я часто там обедаю. Которая — молодая или старая? Или ворчун-папаша из кухни? У которого бородавка на лбу?

— Молодая.

— Она то примерная скромница, то очень не прочь пофлиртовать. От недовольства, наверно. А еще кто?

— В каком смысле?

Робертссон вздохнул.

— Дорогая коллега, вы удивили нас этим китайцем, которого, как говорится, вытряхнули из рукава. Кто видел его? Вопрос простой, проще не бывает.

— Племянник хозяина гостиницы. Как его зовут, не знаю. Стуре Херманссон сказал, он в Арктике.

— Иными словами, расследование принимает неслыханный географический размах. Сперва вы преподносите нам китайца. Теперь оказывается, свидетель в Арктике. Об этом деле писали «Тайм» и «Ньюсуик», мне звонили из лондонской «Гардиан», «Лос-Анджелес таймс» тоже интересуется. Кто-нибудь еще видел этого китайца? Причем, надеюсь, человек, не находящийся сейчас в бескрайних австралийских пустынях.

— Уборщица из гостиницы. Русская.

Робертссон отозвался чуть ли не победоносным тоном:

— Что я говорил? Теперь еще и Россия. Как ее имя?

— Стуре Херманссон зовет ее Наташей. Но это не настоящее имя.

— Может, она здесь нелегально, — заметила Виви Сундберг. — Иной раз мы отлавливаем тут нелегалов, русских и поляков.

— Сейчас это к делу не относится, — перебил Робертссон. — Ну а еще кто-нибудь видел этого китайца?

— Я не знаю, — ответила Биргитта Руслин. — Но ведь он каким-то образом приехал сюда и уехал. На автобусе? На такси? Кто-то должен был его заметить?

— Это мы проверим. — Робертссон отложил ручку. — Если информация окажется действительно важной.

Чему вы не верите, подумала Биргитта Руслин. Каков бы ни был ваш собственный след, вы считаете, что он важнее.

Виви Сундберг и Робертссон вышли из комнаты. Биргитта Руслин почувствовала усталость. Конечно, вероятность, что ее находки имеют отношение к делу, исчезающе мала. По собственному опыту она знала, что необычные данные, указывающие в определенном направлении, зачастую оказывались ложным следом.

В ожидании она все нетерпеливее расхаживала по комнате. Таких прокуроров, как Робертссон, в ее жизни всегда было множество. Женщины-полицейские часто выступали свидетелями в суде, правда, были не такими рыжими, как Виви Сундберг. Но говорили так же медленно и отличались избыточным весом. Циничный жаргон везде одинаков. Среди судей разговоры о преступниках иной раз тоже до ужаса грубы и унизительны.

Вернулась Виви Сундберг, а следом за ней Робертссон вместе с Тобиасом Людвигом. В руке у прокурора был пакет с красной ленточкой, Виви Сундберг принесла ресторанный фонарь.

Ленточку достали, сравнили. Вне всякого сомнения, она от этого фонаря.

Все опять расселись за столом. Робертссон быстро резюмировал рассказ Биргитты Руслин. Умеет четко обрисовать ситуацию, одобрила она.

Вопросов о полученной информации не последовало. Высказался только Тобиас Людвиг:

— Это что-нибудь меняет в плане сегодняшней пресс-конференции?

— Нет, — ответил Робертссон. — Данные сведения будут обработаны. В свое время.

Засим Робертссон счел разговор законченным. Пожал всем руки и ушел. Биргитта Руслин тоже встала, но тотчас перехватила взгляд Виви Сундберг и решила, что та просит ее задержаться.

Когда они остались вдвоем, Виви Сундберг закрыла дверь и сразу перешла к делу:

— Меня удивляет упорство, с каким вы продолжаете вмешиваться в расследование. Конечно, вам удалось выяснить происхождение красной ленточки. И мы с этим разберемся. Но полагаю, вам понятно, что в данный момент у нас несколько иные приоритеты.

— Есть другой след?

— Сообщим сегодня на пресс-конференции.

— Мне-то, наверно, вы могли бы сказать прямо сейчас?

Виви Сундберг покачала головой.

— Ни словечка?

— Ни словечка.

— У вас есть подозреваемый?

— Я же сказала, сообщим на пресс-конференции. Я хотела, чтобы вы задержались, по совсем другой причине.

Виви Сундберг встала и вышла из комнаты. Вернулась она с дневниками, которые несколькими днями раньше отобрала у Биргитты Руслин.

— Мы их просмотрели, — сказала Виви Сундберг. — По-моему, для расследования они значения не имеют. Поэтому я решила проявить добрую волю и на время передать их вам. Под расписку. При условии, что вы вернете их по первому нашему требованию.

Уж не ловушка ли? — мелькнуло в мозгу Биргитты Руслин. Поступок Виви Сундберг едва ли допустим, хоть и не является прямым нарушением. Биргитта Руслин не имела касательства к дознанию. Что может случиться, если она возьмет дневники?

Виви Сундберг заметила ее колебания и сказала:

— Я говорила с Робертссоном. Он не возражает при наличии расписки.

— В текстах, какие я успела прочитать, были упоминания о китайцах, работавших в США на строительстве железной дороги.

— В шестидесятых годах девятнадцатого века? Это же почти полтора века назад.

Виви Сундберг положила на стол дневники и пластиковый пакет. Достала расписку, которую Биргитта Руслин подписала.

Виви Сундберг проводила ее к выходу. У стеклянной двери они попрощались. Биргитта Руслин поинтересовалась, в котором часу состоится пресс-конференция.

— В два. Через четыре часа. Если у вас есть журналистская карточка, приходите. Масса народу желает присутствовать, а у нас нет помещения, которое вместит всех. Слишком большое преступление для маленького городка.

— Надеюсь, в расследовании достигнут прорыв.

Виви Сундберг ответила не сразу, но в конце концов сказала:

— Да. Думаю, мы вот-вот раскроем это жуткое злодеяние. — Она кивнула, словно в подтверждение своих слов. — Теперь нам известно, что все в деревне фактически состояли в родстве. Все убитые были родственниками.

— Кроме мальчика?

— Он тоже родственник. Но приехал погостить.

Биргитта Руслин вышла из полицейского управления. Размышляя о том, что же сообщат на пресс-конференции.

На по-прежнему заснеженном тротуаре ее догнал Ларс Эмануэльссон.

Он улыбался. А Биргитте Руслин вдруг захотелось дать ему тумака. Хотя его упорство волей-неволей вызывало уважение.

— Вот и встретились снова, — сказал он. — Вы все время наведываетесь в полицейское управление. Хельсингборгский судья постоянно на периферии расследования. Сами понимаете, мне весьма любопытно.

— Все вопросы к полиции. А не ко мне.

Ларс Эмануэльссон посерьезнел:

— Не сомневайтесь, я задаю им свои вопросы. Только ответов пока не получил. И это начинает действовать на нервы. Я поневоле принимаюсь строить домыслы. Что делает в Худиксвалле судья из Хельсингборга? Каким образом она замешана в случившемся кошмаре?

— Мне нечего вам сказать.

— Объясните только: почему вы так враждебны и нетерпимы?

— Потому что вы не хотите оставить меня в покое.

Ларс Эмануэльссон кивнул на пластиковый пакет:

— Я видел, что пришли вы сюда с пустыми руками. А вышли с тяжелым пакетом. Что у вас там? Бумаги? Папки? Что-то еще?

— Это вас не касается.

— Никогда не отвечайте так журналисту. Меня касается всё. Что лежит в пакете, и что не лежит, и почему вы не желаете говорить.

Биргитта Руслин пошла прочь. Поскользнулась и навзничь упала в снег. Один из старых дневников вывалился из пакета. Ларс Эмануэльссон потянулся за ним, но она оттолкнула его руку, сунула тетрадь обратно в пакет. Покраснев от злости, поспешила дальше.

Только подойдя к машине, она стряхнула с себя снег. Включила движок и печку. Выехав на магистральное шоссе, начала потихоньку успокаиваться. Выбросила из головы Ларса Эмануэльссона и Виви Сундберг, ехала дорогами в стороне от побережья, в Бурленге сделала остановку, а около двух завернула на парковку возле Лудвики.

Выпуск новостей по радио был короткий. Пресс-конференция только-только началась. По предварительным данным, у полиции имелся подозреваемый в массовом хешёвалленском убийстве. Подробности обещали сообщить в следующем выпуске.

Биргитта Руслин поехала дальше и через час снова сделала остановку. Осторожно, опасаясь застрять в рыхлом снегу, свернула на лесовозную дорогу. Включила радио. И тотчас узнала голос прокурора Робертссона. Да, есть подозреваемый, которого сейчас допрашивают. Робертссон рассчитывал, что к вечеру он будет заключен под стражу. От дальнейших комментариев прокурор воздержался.

Когда он умолк, из динамика донесся громкий гомон журналистских голосов, наперебой сыпавших вопросами. Однако Робертссон больше ничего не сказал.

Новости закончились, Биргитта Руслин выключила приемник. С ели возле машины лавинами обрушился снег. Она расстегнула ремень безопасности, вылезла из машины. Мороз крепчал. Она вздрогнула от холода. Что сказал Робертссон? Есть подозреваемый. И всё. Но в голосе сквозила уверенность в победе, такая же, как у Виви Сундберг, когда та подтвердила прорыв.

Нет никакого китайца, вдруг подумала она. Тот, что явился из теней и прихватил с собой красную ленточку, не имеет касательства к делу. Рано или поздно всё получит вполне естественное объяснение.

Или не получит. Она знала: опытные полицейские из уголовки всегда говорят о свободных нитях, которые в сложных расследованиях так и остаются под вопросом. Редко когда удается рационально объяснить всё без исключения.

Биргитта решила забыть про китайца. Ведь он просто призрак, несколько дней тревоживший ее.

Она села в машину, поехала дальше. И о следующем выпуске новостей тоже забыла.

Вечером она остановилась в Эребру на ночлег. Пакет с дневниками из машины не доставала.

Уже засыпая, на мгновение ощутила прямо-таки беспомощную тоску по теплому человеческому телу. По Стаффану. Но его здесь не было. Даже память о его руках почти стерлась.

Наутро, в третьем часу дня, Биргитта Руслин добралась до Хельсингборга. Пакет с дневниками отнесла к себе в кабинет.

К тому времени она уже знала, что некий сорокалетний мужчина — имя его пока не разглашалось — арестован по обвинению, предъявленному прокурором Робертссоном. Новостные сообщения были кратки, СМИ негодовали по поводу скудости информации.

Никто не знал, кто этот человек. Все ждали.

21

Вечером Биргитта Руслин вместе с мужем смотрела новости. Прокурор Робертссон сообщил о прорыве в расследовании. На заднем плане мелькнула Виви Сундберг. Пресс-конференция прошла сумбурно. Тобиас Людвиг не сумел обуздать журналистов, и они чуть не опрокинули подмостки, где стоял Робертссон, единственный, кто сохранял спокойствие. В заключение прокурор дал интервью, рассказал, что произошло. Сорокапятилетнего мужчину задержали в его доме под Худиксваллем. Задержание прошло без эксцессов. Хотя на всякий случай задействовали группу быстрого реагирования. Мужчину взяли под стражу, так как, по всей вероятности, он участвовал в массовом убийстве, происшедшем в Хешёваллене. Тайна следствия не позволяет пока назвать имя подозреваемого.

— Почему он не назовет имя? — спросил Стаффан.

— Можно спугнуть сообщников, уничтожить доказательства, — ответила Биргитта, делая ему знак помолчать. — Есть много причин, на какие может сослаться прокурор.

В детали Робертссон не вдавался. Сказал только, что прорыв произошел благодаря помощи широкой общественности. Сейчас полиция изымает улики, уже проведен первый допрос.

Интервьюер не унимался, наседал на Робертссона с вопросами:

— Он сознался?

— Нет.

— Вообще какие-либо признательные показания дал?

— Не могу сказать.

— Почему?

— Следствие еще не закончено.

— Он удивился, когда его задержали?

— Без комментариев.

— Семья у него есть?

— Без комментариев.

— Но живет он под Худиксваллем?

— Да.

— Чем он занимается?

— Без комментариев.

— Каким образом он связан с убитыми?

— Поймите, я не могу это комментировать.

— Но и вы поймите, что телезрители интересуются случившимся. Это же второе масштабное смертоубийство в Швеции.

Робертссон удивленно приподнял брови:

— А какое же первое?

— Стокгольмская кровавая баня.[141]

От неожиданности Робертссон рассмеялся. Биргитта Руслин аж застонала, потому что интервьюер не отставал.

— Едва ли такое сравнение уместно, — сказал Робертссон. — Но я не стану с вами спорить.

— Что будет теперь?

— Мы еще раз допросим арестованного.

— Адвокат у него есть?

— Он хочет, чтобы его защищал Томас Будстрём. Но вряд ли это получится.

— Вы уверены, что взяли того самого человека?

— Рано пока говорить об этом. Но я удовлетворен, что мы его арестовали.

Интервью закончилось. Биргитта убавила громкость. Стаффан посмотрел на нее:

— Что скажет госпожа судья?

— Они определенно что-то раскопали. Иначе никогда бы не получили ордер на арест. Однако его взяли под стражу лишь по подозрению. Робертссон либо осторожен, либо ему больше нечего сказать.

— Один человек мог натворить такое?

— Он вовсе не обязательно действовал в одиночку, просто арестовали пока только его.

— Мог человек в здравом рассудке учинить эту резню?

Биргитта помолчала, прежде чем ответить:

— Может ли безумное деяние быть спланированным? Ни ты, ни я наверняка сказать не в состоянии.

— Значит, поживем — увидим.

Они выпили чаю и рано легли спать. Стаффан приложил ладонь к ее щеке.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— О том, что в Швеции невероятно много лесов.

— Мне показалось, тебе по душе на время отрешиться от всего.

— От чего? От тебя?

— От меня. И от судебных тяжб. Маленький бунт среднего возраста.

Она придвинулась поближе к нему:

— Временами я думаю: неужели это всё? Несправедливо, конечно, знаю. Ты, дети, работа — чего еще желать? Я о другом. О чем мы думали в юности. Что мало понимать, надо еще и изменить. Оглянешься вокруг и видишь, что мир стал еще хуже.

— Вовсе нет. Мы меньше курим, у нас есть компьютеры и мобильные телефоны.

— Вся земля словно бы разрушается. И наши суды чуть не в самом низу, что касается защиты хоть какой-то моральной порядочности в стране.

— Ты об этом думала на севере?

— Пожалуй. Настроение у меня слегка мрачное. Но вероятно, порой надо быть мрачным.

Оба умолкли. Биргитта ждала, что он повернется к ней. Но нет.

Не можем пока, разочарованно подумала она, одновременно недоумевая, почему сама не в состоянии сделать то, чего не сделал он.

— Нам бы стоило уехать куда-нибудь. К тому же кой-какие разговоры лучше вести при свете дня, а не на сон грядущий.

— Может, надо бы отправиться в паломничество, — сказала она. — В Сантьяго-де-Компостелу, по всем правилам. Набить рюкзаки камнями, каждый камень — проблема, с которой мы боремся. А найдя решение, будем выкладывать камни на обочину.

— Ты серьезно?

— Конечно. Не знаю только, выдержат ли мои колени.

— От слишком тяжелой ноши можно заработать пяточные шпоры.

— Это что за штука?

— Какая-то неприятность с пятками. Один из моих друзей заработал. Тюре, ветеринар. Здорово намучился.

— Надо стать паломниками, — пробормотала она. — Но не сейчас. Сперва я посплю. И ты тоже.

Наутро Биргитта позвонила врачу, удостоверилась, что повторный визит через пять дней остается в силе. Потом убрала дом, а на пакет с дневниками только взглянула мимоходом. Поговорила с детьми насчет праздника-сюрприза для Стаффана по случаю дня рождения. Все согласились, что идея хорошая, и она обзвонила друзей, пригласила всех. Несколько раз послушала новости из Худиксвалля. Информация, проникавшая из осажденного полицейского управления, была весьма скудной.

Лишь под вечер она села за письменный стол и нехотя достала дневники. Теперь у них есть обвиняемый в убийстве, и она чувствовала, что ее собственные версии утратили важность. Она отыскала страницу, где кончила читать.

Зазвонил телефон. Карин Виман.

— Я просто хотела узнать, что ты благополучно добралась до дома.

— Леса в Швеции бесконечные. Странно, что люди, живущие там в потемках, не обрастают хвоей. Я боюсь елок. Они меня угнетают.

— А лиственные деревья?

— С ними полегче. Но больше всего мне сейчас хочется открытых полей, моря, горизонтов.

— Приезжай сюда. Перебирайся по мосту. Твой звонок разбудил воспоминания. Мы становимся старше. И старые друзья вдруг предстают как драгоценности, которые нужно сохранить. В наследство от мамы мне досталось несколько красивых стеклянных ваз. Ценные, из Оррефорса. Но что они значат по сравнению с друзьями.

Заманчивая идея, подумала Биргитта Руслин. Она ведь тоже собиралась позвонить Карин Виман.

— Когда у тебя найдется время? Я сейчас на бюллетене, плохой анализ крови, повышенное давление.

— Не сегодня. Может, завтра.

— Ты не преподаешь?

— Я все больше занимаюсь научной работой. Студентов люблю, но они меня утомляют. Интересуются Китаем только потому, что надеются там разбогатеть. Китай — наш теперешний Клондайк. Мало кто стремится поглубже узнать огромную Срединную империю с ее невероятно драматичной историей.

Биргитта подумала о дневнике, который лежал перед ней. Там между строк тоже подразумевался этакий Клондайк.

— Остановишься у меня, — продолжала Карин Виман. — Мои сыновья дома почти не бывают.

— А муж?

— Он же умер.

Биргитта готова была откусить себе язык. Как она могла забыть? Карин Виман овдовела лет десять назад. Ее муж, красивый парень из Орхуса, закончивший медицинский, умер от скоротечной лейкемии в сорок лет с небольшим.

— Мне очень стыдно. Извини.

— Ничего. Ну как, приедешь?

— Завтра. И поговорить хочу о Китае. О старом и о новом.

Она записала адрес, договорилась о времени и поняла, что радуется встрече с Карин. Когда-то они были близкими подругами. Потом жизнь развела их в разные стороны, связь все больше слабела, телефонные звонки становились все реже. Биргитта Руслин присутствовала, когда Карин получала докторскую степень, и даже слушала в Копенгагенском университете ее лекцию по случаю вступления в должность. Но Карин никогда не сидела в зале суда, когда она председательствовала.

Собственная забывчивость напугала ее. Откуда такая рассеянность? Долгие годы работы судьей, сосредоточенность на защитительных речах и свидетельствах натренировали внимание. И вдруг напрочь забыла, что муж Карин умер десять лет назад!

Она стряхнула недовольство и начала читать открытый дневник. Медленно покинула зимний Хельсингборг и шагнула в пустыни Невады, где мужчины в темных широкополых шляпах или в пристроенных на голове носовых платках нечеловеческими усилиями тянули рельсы на восток, метр за метром.

В своих заметках Я.А. по-прежнему плохо отзывался почти обо всех, с кем работал, за кого отвечал. Ирландцы — лентяи и пьяницы, у немногочисленных чернокожих, нанятых железнодорожной компанией, сила есть, но напрягаться они не любят. Я.А. предпочел бы рабов с карибских островов или с американского Юга, о которых ему рассказывали. Только кнутом можно заставить этих силачей действительно использовать свою силу. Он бы охотно хлестал их кнутом, как волов или ослов. Который из народов нравился ему меньше всего, Биргитта Руслин выяснить не сумела. Возможно, индейцы, коренное американское население, которое он презирает. Их нежелание работать, коварное вероломство почти не имеют себе равных среди сброда, который он вынужден понукать пинками и тумаками, чтобы железная дорога шла дальше. Регулярно он рассуждает и о китайцах, их он с превеликим удовольствием загнал бы в Тихий океан — пускай тонут или вплавь добираются до Китая. Однако же не отрицает, что они усердные работники. Спиртного не пьют, моются, следуют предписаниям. Единственная слабость — пристрастие к игре да диковинные религиозные церемонии. Я.А. все время пытается мотивировать, почему не любит этих людей, лишь облегчающих его работу. Из нескольких малоразборчивых строчек Биргитта заключила, что китайцы, делавшие непосильную работу, именно для этого и предназначены. Они достигли уровня, выше которого им никогда не подняться.

Выше всех Я.А. ценит приезжих из Скандинавии. На строительстве железной дороги есть небольшая скандинавская колония — двое-трое датчан, несколько норвежцев и довольно много шведов и финнов. Я опираюсь на этих парней. Они меня не обманывают, пока я держу их под надзором. И работы не боятся. Но стоит мне отвернуться, как они превращаются в такой же сброд, как все прочие.

Биргитта захлопнула дневник, встала. Кем бы ни был этот железнодорожный десятник, он вызывал у нее все большую антипатию. Выходец из простой семьи отправился в Америку. И вдруг получил большую власть над людьми. Жестокий человек стал маленьким тираном. Она надела пальто и долго бродила по городу, стараясь избавиться от неприятного ощущения.

В шесть она включила на кухне радио. Выпуск новостей начался голосом Робертссона. Она слушала не шевелясь. Голос Робертссона на фоне щелчков фотовспышек и шарканья стульев.

Как и раньше, высказался он четко и ясно. Человек, арестованный накануне, сознался, что в одиночку совершил все убийства в Хешёваллене. В одиннадцать утра он через своего защитника передал просьбу поговорить с полицейской, которая первой допрашивала его. Кроме того, он хотел, чтобы разговор состоялся в присутствии прокурора. Затем он сразу же признал фактические обстоятельства, обусловившие его арест. В качестве мотива назвал месть. Предстоял еще один допрос, только тогда можно будет с полной ясностью восстановить картину преступления.

В заключение Робертссон сообщил то, чего все ждали:

— Имя арестованного — Ларс Эрик Вальфридссон. Одинокий, состоит в штате предприятия, выполняющего взрывные и земляные работы, ранее неоднократно судим за нанесение побоев.

Щелканье вспышек. Робертссон начал отвечать на неразборчивые вопросы, какими наперебой засыпали его журналисты. Радиорепортерша убавила громкость его голоса, заговорила сама, вернулась к случившемуся в Хешёваллене. Биргитта Руслин не стала выключать приемник, отошла к телевизору посмотреть новости по телетексту. Ничего, только то, что сказал Робертссон. Она выключила радио и телевизор, села на диван. Тон Робертссона убедил ее, что он не сомневается: преступник действительно схвачен. За свою жизнь она слышала выступления многих обвинителей и потому могла позволить себе оценить весомость его позиций. Робертссон верил в свою правоту. А порядочный прокурор всегда строит свою речь на фактах, а не на домыслах и догадках.

Вообще-то делать выводы пока рано. Тем не менее она их сделала. Арестованный и посаженный за решетку человек явно не китаец. И ее находки мало-помалу утрачивают смысл. Она вернулась в кабинет, сложила дневники на место в пластиковый пакет. Нет никаких причин копаться дальше в столетней давности дневниках, в расистских и человеконенавистнических заметках этого несимпатичного Я.А.

Вечером она поужинала за компанию со Стаффаном. Новостей из Хельсингланда коснулись в разговоре вскользь. В вечерних газетах, которые Стаффан прихватил домой из поезда, информация 5ыла все та же. На фото с пресс-конференции она заметила Ларса Эмануэльссона, тянущего руку, чтобы задать вопрос. При мысли об этом типе ее передернуло. Стаффану она сказала, что завтра съездит к Карин Виман, вероятно с ночевкой. Стаффан знал и Карин, и ее покойного мужа.

— Поезжай, — кивнул он. — Тебе это пойдет на пользу. К врачу когда назначено?

— Через несколько дней. Он наверняка скажет, что я здорова.

На другой день, когда Стаффан ушел на работу, а она собирала сумку, зазвонил телефон. Ларс Эмануэльссон. Биргитта мгновенно насторожилась:

— Что вам нужно? Откуда вы взяли мой телефон? Он засекречен.

Ларс Эмануэльссон хихикнул:

— Журналисту, который не знает, как добыть телефон, пусть даже самый засекреченный, надо сменить профессию.

— Что вам нужно?

— Комментарий. В Худиксвалле происходят грандиозные события. Прокурор не слишком уверен в себе, однако смотрит нам прямо в глаза. Что скажете по этому поводу?

— Ничего.

Дружелюбность Ларса Эмануэльссона, напускная ли, нет ли, вмиг исчезла. Тон стал резче, нетерпеливее:

— Давайте не будем заводить старую шарманку. Ответьте на мои вопросы. Иначе я начну писать о вас.

— Я не располагаю никакой информацией о том, что огласил прокурор. Для меня это такая же неожиданность, как и для остальных шведов.

— Неожиданность?

— Называйте как угодно. Неожиданность, облегчение, равнодушие, как угодно.

— Несколько простых вопросов.

— Я кладу трубку.

— Тогда я напишу, что хельсингборгский судья, недавно в спешке покинувший Худиксвалль, отказывается отвечать на вопросы. Ваш дом когда-нибудь осаждали журналисты? Это очень легко устроить. Раньше, ловко распространяя слухи, в этой стране можно было в два счета собрать толпу линчевателей. Орда ретивых журналистов очень на них похожа.

— Что вам нужно?

— Получить ответы. Зачем вы приезжали в Худиксвалль?

— Я в родстве с несколькими убитыми. С кем именно — не скажу.

Она слышала, как он пыхтит в трубку, оценивая или записывая ее ответ.

— Что ж, это верно. Почему уехали?

— Пора было вернуться домой.

— Что находилось в пластиковом пакете, который вы вынесли из полицейского управления?

Биргитта немного подумала, потом сказала:

— Дневники, принадлежавшие моему родственнику.

— Это правда?

— Правда. Если приедете в Хельсингборг, я покажу вам через порог одну из тетрадей. Добро пожаловать.

— Верю. Поймите, я просто делаю свою работу.

— У вас всё?

— Да, всё.

Биргитта Руслин грохнула трубку на рычаг. Ее бросило в пот. Хотя отвечала она правдиво и полно. Писать Ларсу Эмануэльссону не о чем. Впрочем, его упорство по-прежнему ей импонировало, он действительно весьма дельный репортер.

Проще было бы, конечно, сесть на паром до Хельсингёра, но она проехала до Мальмё и прокатилась по длинному мосту, по которому раньше ездила только на автобусе. Карин Виман жила в Гентофте, к северу от Копенгагена. Дважды Биргитта Руслин заехала не туда, но в конце концов выбралась к нужной развязке, а затем направилась вдоль побережья на север. День выдался ветреный, холодный, правда ясный. В одиннадцать она подъехала к красивому дому, где жила Карин — с тех пор как вышла замуж, здесь же скончался ее муж. Белый двухэтажный дом, окруженный большим одичавшим садом. Биргитта помнила, что с верхнего этажа за крышами домов видно море.

Карин Виман вышла ей навстречу. Биргитта заметила, что она похудела. И побледнела. Уж не захворала ли? Они обнялись, вошли в дом, отнесли сумку в ту комнату, где Биргитта заночует, прогулялись по дому. Мало что изменилось с тех пор, как Биргитта была здесь последний раз. Карин оставила все как при жизни мужа. А как бы поступила я? Она не знала. Но они с Карин совершенно разные. Их крепкая дружба возникла именно поэтому. Они создали буфера, отражавшие взаимные тычки и уколы.

Карин приготовила обед. Они устроились на застекленной веранде, среди растений и ароматов. Почти сразу же, после первых неуверенных фраз, обе заговорили об университетской юности. Карин, родители которой держали в Сконе конный завод, приехала в Лунд в 1966-м, Биргитта — годом позже. Встретились они в университетском клубе на вечере поэзии и быстро подружились, несмотря на всю свою непохожесть. Карин, выросшая в благополучном окружении, была уверена в себе. А вот Биргитта, напротив, робела и стеснялась.

Обе примкнули к движению в поддержку Фронта национального освобождения Вьетнама, сидели тихонько и слушали молодых парней, которые полагали себя большими знатоками и подолгу обстоятельно распинались о необходимости бунта. Одновременно обеих захлестывало фантастическое ощущение, что можно создать другую реальность, что они сами в этом участвуют, сами строят будущее. Школой политической оргработы стало не только движение ФНО. Существовало множество других группировок, выражавших солидарность с освободительными силами в бедных колониальных странах. То же действовало и на родине. Здесь закипал бунт против всего старого и косного. Словом, время было замечательное.

Потом обе некоторое время входили в радикальную левацкую группировку под названием «Бунтари». Несколько лихорадочных месяцев вели этакую сектантскую жизнь, основанную на жесточайшей самокритике и догматической вере в маоцзэдуновскую трактовку теории революции. Они отгородились от всех прочих левых, смотрели на них пренебрежительно. Разбили свои пластинки с классической музыкой, вычистили книжные полки и жили, подражая красной охране, мобилизованной в Китае Мао Цзэдуном.

Карин спросила, помнит ли она замечательную поездку на курорт в Тюлёсанд. Биргитта помнила. На собрании «бунтарской» ячейки товарищ Мосес Хольм — впоследствии он стал врачом, но лишился лицензии, поскольку употреблял наркотики и халатно относился к их назначению, — предложил «внедриться в змеиное гнездо буржуев, которые летом купаются и загорают в Тюлёсанде». После долгих дебатов предложение было принято и намечена стратегия. В следующее воскресенье, в первых числах июля, девятнадцать товарищей в наемном автобусе отправились в Хальмстад и Тюлёсанд. С портретом Мао в авангарде, с красными флагами они промаршировали на пляж мимо множества удивленных людей. Скандировали лозунги, размахивали красными книжечками, а потом устроили заплыв, тоже с портретом Мао. Собравшись затем на берегу, спели «Алеет восток», произнесли краткую речь с осуждением фашистской Швеции и призвали загорающих работяг вооружаться и готовиться к революции, которая уже не за горами. После этого поехали домой и в ближайшие дни подробно обсудили «атаку» на пляже в Тюлёсанде.

— Что ты помнишь? — спросила Карин.

— Мосеса, утверждавшего, что наша акция в Тюлёсанде войдет в историю грядущей революции.

— А я помню, до чего холодно было в воде.

— Но совершенно не помню, о чем тогда думала!

— Мы не думали. То-то и оно. От нас требовалось подчинение чужим мыслям. Мы не понимали, что намеревались освобождать человечество как роботы. — Карин покачала головой и рассмеялась. — Вели себя как маленькие дети. На полном серьезе. Утверждали, что марксизм — наука, такая же настоящая, как у Коперника, Ньютона или Эйнштейна. А по правде были верующими. Маленькая красная книжечка с цитатами Мао служила катехизисом. Мы не понимали, что размахиваем не Библией, а сборником цитат великого революционера.

— Помню, я сомневалась, — сказала Биргитта. — В глубине души. Так же как во время поездки в Восточную Германию. Думала, что все это нелепо, не может функционировать долго. Но ничего не говорила. Всегда боялась, как бы кто не заметил мои сомнения. Поэтому выкрикивала лозунги громче всех.

— Мы не видели того, что видели. Жили в беспримерном самообмане, хотя имели добрые намерения. Как мы могли верить, что загорающие шведские работяги с готовностью вооружатся и разрушат существующую систему, чтобы построить нечто новое и неведомое?

Карин закурила. Биргитта подумала, что она курила всегда, то и дело нервно шарила руками в поисках пачки сигарет и спичек.

— Мосес умер, — сказала Карин. — Дорожная авария. Он был под кайфом. Помнишь Ларса Вестера? Он еще твердил, что подлинные революционеры никогда не брали в рот спиртного. Но позднее вместе с остальными мертвецки пьяный очутился в участке. А Малышку Андерссон помнишь? Она растеряла все иллюзии, уехала в Индию и стала нищенствующей монахиней. Что с ней теперь?

— Не знаю. Может, тоже умерла?

— А мы живы.

— Да, мы живы.

Говорили они до самого вечера. Потом пошли прогуляться по небольшому поселку. Биргитта сообразила, что и она и Карин одинаково испытывали потребность вспомнить давние годы, чтобы лучше понять свое настоящее.

— Все-таки там были не только наивность и сумасшествие, — сказала Биргитта. — Мысль о мире, где солидарность что-то значит, для меня жива и сейчас. Я стараюсь думать, что мы все-таки сопротивлялись, ставили под сомнение условности и традиции, которые иначе могли увести мир еще больше вправо.

— Я перестала голосовать, — сказала Карин. — Не нравится мне, что так вышло. Но я не нахожу партийно-политической правды, под которой могла бы подписаться. Однако стараюсь поддерживать движения, вызывающие у меня доверие. Несмотря ни на что, они существуют по-прежнему, столь же сильные и необузданные. Сколько людей, по-твоему, интересуется сейчас феодализмом в маленькой стране вроде Непала? Вот я интересуюсь. Мое имя в подписных листах, я жертвую деньги.

— Я толком не знаю, где это, — вздохнула Биргитта. — Признаю, стала ленива. Но порой тоскую по тем добрым намерениям, которые, несмотря ни на что, существовали. Мы были не просто неукротимыми студентами, которые воображали, будто находятся в самом центре мироздания, где все возможно. Солидарность была настоящая.

Карин рассмеялась:

— Помнишь Ханну Стойкович? Чокнутую официантку из лундского «Гранда», которая считала, что мы слишком мягкотелые. Она проповедовала тактику «маленьких убийств», так она это называла. Надо, мол, стрелять банкиров, предпринимателей, реакционеров-преподавателей. Выйти на охоту, как хищники. Никто ее не слушал. Слишком уж это грубо. Мы предпочитали стрелять в самих себя и сыпать соль на раны. Она как-то раз огрела председателя муниципалитета ведерком для льда. И получила пинка. Ее тоже нет в живых.

— Я не знала.

— Она якобы сказала мужу, что поезд идет не вовремя. Он не понял, что она имела в виду. А потом ее нашли на железнодорожных путях за Арлёвом. Она завернулась в одеяло, чтобы медики со «скорой» не перепачкались.

— Зачем она так поступила?

— Кто бы знал. Она только записку оставила на кухонном столе: «Я на поезд».

— Однако ты стала профессором. А я — судьей.

— Карл Андерс. Помнишь его? Он еще жутко боялся облысеть. Почти всегда молчал. Но на собрания неизменно являлся первым. Он стал священником.

— Не может быть!

— В свободной церкви. В Шведском миссионерском союзе. До сих пор там. Летом ездит по стране и проповедует в палатках.

— Шаг-то, пожалуй, невелик.

Карин посерьезнела:

— Нет, по-моему, шаг все же большой. Мы не должны забывать всех тех, кто продолжал бороться за другой мир. Посреди хаоса, где мельтешили вперемешку десятки политических теорий, все же гнездилась вера, что в итоге разум победит. Разве с тобой было не так? Во всяком случае, помнится, мы тогда часто говорили об этом. Что просвещение в итоге не может не победить.

— Верно. Хотя то, что когда-то казалось простым, постоянно усложнялось.

— Разве это не должно было пришпорить нас еще сильнее?

— Конечно. Может, еще не поздно. Но я завидую всем тем, кто не отступился от своих идеалов. Или от своих осознанных представлений. О том, как выглядит мир. И почему. Завидую тем, кто до сих пор сопротивляется. Ведь есть же такие.

Ужин они готовили вместе. Карин рассказала, что через неделю едет в Китай на большую конференцию по раннему периоду династии Цинь, первый император которой заложил основы единого китайского государства.

— Каково было оказаться в стране, о которой мечтала в юности?

— Впервые я поехала туда в двадцать девять лет. Мао уже не было, все менялось. Я испытала огромное и резкое разочарование. Пекин — город холодный, сырой. Тысячи велосипедов стрекотали как кузнечики. Позднее я поняла, что они все-таки осуществили в стране неслыханный переворот. Люди одеты-обуты. В городе я не видела голодных, не видела нищих попрошаек. Помню, мне было стыдно. Ведь я, прилетевшая из здешнего богатства, не имела права смотреть на тамошнее развитие с презрением или свысока. Мне опять стала по душе мысль о китайской пробе сил. Именно тогда я и решила заняться китаистикой. До того планировала будущее иначе.

— И как же?

— Ты не поверишь.

— Выкладывай!

— Я хотела стать профессиональным военным.

— Почему?

— Ты стала судьей. Почему у людей возникают те или иные замыслы?

После ужина они вернулись в зимний сад. Снаружи фонари освещали белый снег. Карин дала Биргитте кофту, потому что стало холодать. За ужином они пили вино. Биргитта чувствовала себя слегка под хмельком.

— Едем со мной в Китай, — предложила Карин. — Билет на самолет стоит не слишком дорого. У меня наверняка будет в гостинице просторный номер. На двоих места хватит. Как раньше. В летних лагерях, бывало, жили в одной маленькой палатке — ты, я и еще три девчонки. Ночевали чуть не на голове друг у друга.

— Не могу, — отозвалась Биргитта. — Я выздоровела, пора на работу.

— Едем. Работа может подождать.

— Я бы не прочь. Но ты ведь, наверно, опять туда поедешь?

— Разумеется. Только в наши годы не стоит ждать без нужды.

— Мы долго проживем. Состаримся.

Карин Виман не ответила. Биргитта поняла, чтоопять высказалась невпопад. Муж Карин умер в сорок один год. С тех пор она вдовеет.

Карин прочла ее мысли. Протянула руку, коснулась колена Биргитты:

— Ничего.

Они говорили допоздна. Лишь около полуночи разошлись по своим комнатам. Биргитта легла на кровать, держа в руке телефон. Стаффан вернется в двенадцать и обещал позвонить.

Она уже задремала, когда телефон в руке завибрировал.

— Я тебя разбудил?

— Почти.

— Все хорошо?

— Двенадцать с лишним часов сплошных разговоров.

— Завтра вернешься?

— Высплюсь. И поеду домой.

— Полагаю, ты слыхала, что произошло? Он рассказал, как все было.

— Кто?

— Человек из Худиксвалля.

Она рывком села в постели.

— Я ничего не знаю. Рассказывай!

— Ларс Эрик Вальфридссон. Арестованный. Как раз сейчас полиция ищет оружие. Видимо, он рассказал, где оно зарыто. Самодельный самурайский меч, как сообщили в новостях.

— Неужели правда?

— Зачем бы я стал говорить неправду?

— Конечно не стал бы. А он сказал, почему это сделал?

— Из мести. Больше на сей счет ничего не сообщили.

Закончив разговор, она так и осталась сидеть. Днем с Карин Виман она вообще не думала о Хешёваллене. Теперь все эти события вновь заполонили сознание.

Может быть, красная ленточка получит объяснение, какого никто не ожидал.

Возможно, Ларс Эрик Вальфридссон тоже побывал в китайском ресторане?

Она легла под одеяло, погасила лампу. На следующий день она поедет домой. Дневники отошлет назад, Виви Сундберг, и выйдет на работу.

Вряд ли она отправится с Карин в Китай. Как бы ей ни хотелось.

22

Наутро, когда Биргитта Руслин встала, Карин Виман уже уехала в Копенгаген читать лекцию. На кухонном столе лежала записка:

Биргитта, иногда я думаю, что у меня в голове проходит дорога. С каждым минувшим днем она становится на несколько метров длиннее и уходит все глубже в неведомый край, где однажды закончится. Но эта дорога ведет и вспять. Порой я оборачиваюсь, вот как вчера, когда мы разговаривали, и вижу забытое или то, чего не желала вспоминать. Иногда у меня такое ощущение, что мы стараемся забыть, а не запомнить. Мне хочется продолжить такие разговоры. В конце концов, друзья — единственное, что у нас остается. Возможно, это последний рубеж, который надо оборонять.

Карин

Биргитта спрятала записку в сумочку, выпила чашку кофе и собралась уходить. А когда хотела захлопнуть дверь, увидела на столике в передней билеты на самолет.

Карин полетит в Пекин через Хельсинки, самолетом компании «Финнэйр».

На миг снова возник соблазн принять приглашение. Но нельзя, даже если хочется. Начальство вряд ли с пониманием отнесется к заявлению об отпуске после отсутствия по болезни, когда суд был перегружен нерассмотренными делами.

Возвращалась она паромом, через Хельсингёр. Над проливом дул ветер. По пути остановилась у табачного магазинчика, где газетные анонсы кричали о признании Ларса Эрика Вальфридссона. Купив газеты, Биргитта поехала домой. В прихожей встретила тихую и молчаливую польку-прислугу. Напрочь забыла, что как раз сегодня та придет делать уборку. Они обменялись несколькими фразами по-английски, и Биргитта заплатила ей за работу. Оставшись одна в доме, села и начала читать газеты. Как и раньше, ее ошеломило, сколько полос вечерние газеты умудряются отвести более чем скудному материалу. Пресса жевала и пережевывала то, что Стаффан сообщил накануне в коротком разговоре по телефону.

Единственное дополнение — фотография человека, который, по его словам, совершил это преступление. На снимке — по-видимому, увеличенном фото из паспорта или с водительских прав — был изображен мужчина с безвольным лицом, тонкими губами, высоким лбом и жидкими волосами. Трудно поверить, что именно он совершил в Хешёваллене варварское злодеяние. Пастор из свободной церкви, подумала Биргитта. Едва ли человек с преисподней в голове и руках. Однако она понимала, что думает вопреки голосу рассудка. В суде ей довелось видеть множество преступников, и ни у одного внешность не сочеталась с преступлением.

Только отшвырнув газеты и включив телетекст, она заинтересовалась по-настоящему. Там доминировало сообщение, что полиция нашла предполагаемое орудие убийства. Откопали его именно в том месте, какое указал Ларс Эрик Вальфридссон. Оружие самодельное, плохая копия японского самурайского меча. Однако же с остро заточенным лезвием. В настоящее время проводится криминалистическая экспертиза — на предмет отпечатков пальцев, а в первую очередь следов крови.

Спустя полчаса она включила радионовости. Опять Робертссон, опять его спокойный голос. О находке он говорил с явным облегчением.

Как только он закончил, градом посыпались вопросы. Однако Робертссон от комментариев отказался. Когда появится новая информация, он сообщит прессе.

Биргитта Руслин выключила радио, сняла с полки энциклопедию. Нашла изображение самурайского меча. И прочитала, что его можно наточить до остроты бритвы.

При мысли об этом ее пробрала дрожь. Значит, вот так этот злодей однажды ночью ходил в Хешёваллене от одного дома к другому и убил девятнадцать человек. Может, красная ленточка, найденная в снегу, была привязана к рукояти меча?

Эта мысль упорно не шла из головы. В сумке у нее лежала рекламная карточка китайского ресторана. Она позвонила туда, тотчас узнала голос официантки, с которой тогда разговаривала, и объяснила, кто она такая. Официантка сообразила лишь через секунду-другую.

— Вы видели газеты? Фотографию мужчины, убившего столько народу?

— Да. Ужасный человек.

— Не помните, он когда-нибудь бывал у вас?

— Нет, никогда.

— Вы уверены?

— При мне он не бывал здесь никогда. Но в другие дни подают моя сестра или кузен. Они живут в Сёдерхамне. Мы меняемся. Бизнес-то семейный.

— Окажите мне услугу, — сказала Биргитта Руслин, — попросите их взглянуть на фото в газете. Если они его узнают, перезвоните мне.

Девушка записала телефон.

— Как вас зовут? — спросила Биргитта Руслин.

— Ли.

— Мое имя — Биргитта. Спасибо за помощь.

— Вы здесь, в городе?

— Нет, я дома, в Хельсингборге.

— В Хельсингборге? У нас там есть ресторан. Тоже семейный. Называется «Шанхай». Такой же хороший.

— Непременно схожу туда. Только помогите мне.

Она сидела у телефона, ждала. Раздался звонок, но звонил сын, которому хотелось поговорить. Биргитта попросила его позвонить попозже. Ли перезвонила через полчаса.

— Возможно, — сказала она.

— Возможно?

— Кузен вроде бы однажды видел его в ресторане.

— Когда?

— В прошлом году.

— Но он не уверен?

— Нет.

— Можете назвать его имя?

Биргитта Руслин записала имя и телефон сёдерхамнского ресторана и закончила разговор. Чуть помедлив, набрала номер полицейского управления в Худиксвалле, попросила соединить ее с Виви Сундберг. Наверно, придется оставить сообщение. Но, к ее удивлению, Виви подошла к телефону.

— Дневники, — сказала она. — Они вам все еще интересны?

— Читать трудно. Но время у меня есть. Кстати, позвольте поздравить вас с успехом. Если я правильно поняла, у вас есть и признание, и вероятное орудие убийства.

— Вы ведь звоните не по этой причине?

— Конечно нет. Хочу еще раз вернуться к моему китайскому ресторану.

Она рассказала о кузене-китайце из Седерхамна и о том, что Ларс Эрик Вальфридссон, возможно, бывал в худиксвалльском ресторане.

— Это может объяснить находку красной ленточки, — закончила Биргитта. — Ниточка ложится в общую картину.

Виви Сундберг выказала весьма умеренный интерес:

— Как раз сейчас ленточка интересует нас меньше всего. Думаю, вы понимаете.

— Тем не менее. Запишите имя и телефон официанта, который, возможно, видел этого человека.

Виви Сундберг записала.

— Спасибо за звонок.

Положив трубку, Биргитта позвонила своему шефу Хансу Маттссону. Ответа пришлось подождать. Она сообщила ему, что через день-другой, после визита к врачу, рассчитывает выйти на работу.

— Мы захлебываемся, — вздохнул Маттссон. — Вернее, задыхаемся. Шведские суды душат всяческими сокращениями. Никогда не думал, что мне доведется пережить такое.

— Что именно?

— Что мы назначим цену правовому государству. Не думал я, что демократию можно оценить деньгами. Без функционирующего правового государства демократия не существует. Мы уступаем, становимся на колени. Опоры в этом обществе трещат, скручиваются, прогибаются. Я вправду встревожен.

— Едва ли я способна тут чем-то помочь. Но обещаю снова заняться своими делами.

— Жду не дождусь.

В тот вечер Биргитта поужинала одна, Стаффан между двумя сменами ночевал в Халльсберге. Она продолжила листать дневники. Единственным, что привлекло ее внимание и что она прочитала, были заметки, завершавшие последний дневник. Июнь 1892 года. Я.А. состарился. Жил он в маленьком домишке в Сан-Диего и страдал от болей в ногах и спине. После долгих пререканий о цене покупал у старого индейца мази и травы, которые, как он считал, только и помогали. Писал он об огромном одиночестве, о смерти жены и о детях, разъехавшихся в дальнюю даль, один сын забрался аж в канадскую глушь. О железной дороге ни слова. Однако, когда писал о людях, он оставался верен себе. Негров и китайцев по-прежнему терпеть не мог. Опасался, как бы в пустующий дом по соседству не въехали черные или желтые.

Дневник обрывался посредине записи. 19 июня 1892 года. Он отмечает, что ночью прошел дождь. Спина болит сильнее обычного. Ночью ему привиделся сон.

И всё. Ни Биргитта Руслин, ни кто другой из потомков так и не узнали, что это был за сон.

Ей вспомнилось, что сказала накануне Карин Виман. О дороге, что вилась в ее голове туда, где однажды вдруг оборвется. Так было и в тот июньский день 1892 года, когда все презрительные комментарии Я.А. о людях с другим цветом кожи внезапно пришли к концу.

Она полистала дневник к началу. Никаких свидетельств о том, что он предугадывал свою смерть, ни слова, предвещающего то, что случится. Жизнь, подумала Биргитта. Моя смерть могла бы выглядеть так же, мой дневник, если б я его вела, тоже остался бы незавершен. Собственно, кто успевает закончить свою историю, поставить точку, прежде чем ляжет и умрет?

Сложив дневники в пластиковый пакет, Биргитта решила завтра отослать их в Худиксвалль. За происходящими там событиями она будет следить как все.

Она сняла с книжной полки именной справочник шведских председателей суда. В Худиксвалле председательствовал Таге Порсен. Для него это будет главный процесс в жизни, подумала она. Надеюсь, он из тех судей, что уважают публичность. Биргитта знала: среди ее коллег немало таких, кто гнушается и боится встречи с журналистами и телекамерами.

По крайней мере, так обстояло с ее поколением и с теми, кто старше. Как относились к публичности судьи помоложе, она не знала.

Термометр за кухонным окном свидетельствовал о похолодании. Она села у телевизора посмотреть вечерние новости. Потом можно и на боковую. День, проведенный у Карин Виман, был насыщен содержанием, но все же утомил ее.

Новости уже начались. Биргитта сразу поняла: что-то произошло, и это что-то связано с Хешёвалленом. Репортер интервьюировал криминалиста, многословного, но очень серьезного. Она попыталась разобраться, в чем дело.

После криминалиста замелькали кадры из Ливана. Биргитта чертыхнулась, переключилась на телетекст и тотчас узнала, что случилось.

Ларс Эрик Вальфридссон покончил с собой. Хотя его контролировали каждые пятнадцать минут, он успел-таки порвать рубаху на ленточки, соорудить из них веревку и повеситься. Нашли его почти сразу же, однако все попытки реанимации оказались безрезультатны.

Биргитта Руслин выключила телевизор. Мысли обгоняли одна другую. Он не мог жить под бременем такой вины? Или страдал душевной болезнью?

Что-то здесь не так, думала она. Нет, не мог он совершить эти убийства. Зачем он кончает с собой, зачем делает признание и зачем указывает полиции, где зарыт самурайский меч? У меня нет ответов. Но в глубине души все время гнездилось подозрение, что здесь что-то не так.

Она села в кресло, не зажигая лампы. Комната тонула в полумраке. Мимо дома, смеясь, прошел кто-то. В этом кресле ей особенно хорошо думалось. Здесь она сидела, когда чувствовала, что надо хорошенько взвесить приговор, который предстоит написать, или что-нибудь другое, связанное с судебным процессом. И здесь же размышляла о своей будничной жизни и о семье.

Мысленно она вернулась к исходному пункту. К первым соображениям, возникшим, когда она обнаружила отдаленную родственную связь между собой и людьми, убитыми той январской ночью. Масштаб слишком велик, думала она. Пожалуй, одному человеку, пусть даже целеустремленному, такое не под силу. Но мужчина, живущий в Хельсингланде и имеющий лишь несколько судимостей за побои, сознается в том, чего не совершал. Затем выдает полиции самодельное оружие и вешается в камере. Конечно, есть вероятность, что я ошибаюсь. И все-таки что-то здесь не так. Слишком уж быстро его схватили. И что за месть он выдвинул в качестве мотива?

Уже за полночь она встала с кресла. Может, позвонить Стаффану? Нет, он наверняка спит. Биргитта легла, погасила свет. Мысленно она вновь бродила по деревне. И постоянно возвращалась к найденной в снегу красной ленточке, к кадрам с китайцем на пленке с самодельной камеры наблюдения в гостинице. Полиции известно кое-что, чего я не знаю, — почему Ларс Эрик Вальфридссон был схвачен и каков вероятный мотив. Но они допускают обычную ошибку. Зацикливаются на одной-единственной версии.

Заснуть не удавалось. Когда стало невмоготу ворочаться, Биргитта встала, накинула халат и опять спустилась вниз. За письменным столом записала сводку событий, какие связывала с Хешёвалленом. Почти три часа потратила, чтобы подробно перебрать все, что узнала, обнаружила и пережила сама. И все это время в ней нарастало ощущение, будто она что-то упустила, проглядела существующую здесь связь. Перо было словно корчевалка на вырубке, будь начеку — вдруг рядом затаился детеныш косули. Когда она наконец выпрямила спину и, потягиваясь, вскинула руки над головой, было уже четыре утра. Захватив записи, она снова устроилась в кресле, включила лампу и стала перечитывать написанное. Все время стараясь заглянуть между собственными словами, вернее, за них, нет ли там камней, которые она не перевернула, неувязок, которых не увидела. Но там не нашлось ничего, что бросилось бы в глаза, никаких новых, ранее не замеченных взаимосвязей. Она не полицейский, привыкший искать пробелы в свидетельских показаниях и допросах подозреваемых. Однако же она хорошо умела выявлять противоречия, ставить логические капканы и много раз в ходе слушаний вмешивалась, задавая обвиняемым вопросы, какие прокурор, по ее мнению, упустил.

Только вот здесь ничто не заставляло ее насторожиться и замереть. Пожалуй, ей лишь стало еще яснее, что это преступление не могло быть делом рук безумца. Слишком оно хорошо организовано, слишком хладнокровно, чтобы его мог совершить не совершенно спокойный и холодный злодей. Возможно, пометила она на полях, стоит задаться вопросом, не побывал ли преступник в деревне заранее. Ночь была темная, вероятно, у него имелся яркий фонарь. Но многие двери стояли на замке. Значит, он определенно располагал точными сведениями о том, кто где живет, и предположительно запасся ключами. И мотив у него наверняка был настолько весомый, что он действовал абсолютно без колебаний.

Около пяти утра глаза у Биргитты начали слипаться. Преступник не колебался, думала она. Он точно знал, что ему предстоит, и ни на секунду не останавливался. Сумел даже справиться с неожиданной ситуацией, обнаружив мальчика. Этот человек не случайный бродяга-преступник, он хладнокровно шел к вполне определенной цели.

Отсутствие колебаний, думала она. И желание причинить боль. Ему хотелось, чтобы умирающие успели понять, что с ними происходит. Кроме одного. Кроме мальчика.

Внезапно в мозгу молнией сверкнула мысль, которой раньше не возникало. Показал ли преступник свое лицо людям, над которыми занес меч или саблю? Они узнали его? Он хотел, чтобы его увидели?

И еще один вопрос, на который наверняка ответит Виви Сундберг: горел ли свет в комнатах, где лежали убитые? Смотрели ли они в лицо смерти, прежде чем их настиг удар?

Биргитта отложила записи, взглянула на оконный термометр: уже минус восемь. Выпила стакан воды и легла в постель. А погружаясь в сон, вдруг опять вынырнула на поверхность. Кое-что она упустила. Двое убитых были привязаны друг к другу. Откуда ей это знакомо? Она села в постели, в потемках, сон как рукой сняло. Где-то ей встречалось сходное описание.

И сразу же вспомнила. Дневники. На страницах, которые она бегло просмотрела, было кое-что очень похожее. Она опять спустилась вниз, выложила дневники на стол, принялась искать. И почти сразу наткнулась на нужное место.

1865 год. Железная дорога продвигается на восток, каждая шпала, каждый рельс — мука мученическая. Болезни косят работников, которые мрут как мухи. Но приток новой рабочей силы с запада спасает строительство, которое должно держать высокий темп, иначе весь гигантский железнодорожный проект потерпит финансовый крах. И вот однажды, точнее, 9 ноября, Я.А. слышит рассказ о китайском невольничьем судне на пути из Кантона. Это старый парусник, на котором переправляли в Калифорнию похищенных китайцев. Когда после затяжного штиля подходят к концу провиант и вода, на борту вспыхивает бунт. Чтобы подавить его, капитан обращается к методам, которым по жестокости, пожалуй, нет равных. Даже Я.А., не задумываясь пускающий в ход кулаки и кнут, чтобы подгонять работяг, возмущен услышанным.

Капитан связывает нескольких убитых китайцев-бунтовщиков с еще живыми и бросает их на палубе — одни медленно умирают от голода, другие гниют. Я.А. отмечает в дневнике: «неслыханный поступок».

Сопоставимо ли это? Может, и тут одному пришлось лежать с мертвым телом другого, накрепко привязанным к его собственному? Целый час, а может, меньше или больше? Прежде чем его или ее сразил решающий удар?

Это я упустила, думала Биргитта. Вопрос в том, упустила ли это и худиксвалльская полиция. По крайней мере, я сомневаюсь, что они внимательно прочитали дневники перед тем, как одолжили их мне.

На ум приходит еще одна возможная мысль, хоть она и кажется в принципе нелепой. Знал ли преступник о событиях, описанных в дневнике Я.А.? Существует ли здесь странная связь через время и пространство?

Можно задать и вопрос, почему Виви Сундберг отдала ей дневники. Надеялась, что Биргитта прочитает их и, если найдет что-нибудь важное, сообщит? Может быть, и так, ведь дел у полиции невпроворот.

Вероятно, Виви Сундберг хитрее, чем мне казалось, подумала Биргитта. Не исключено, что она хочет использовать упрямую судью, вмешавшуюся в расследование.

Может, Виви Сундберг даже относится к моему упорству с уважением? Женщина, которой, по всей видимости, приходится нелегко с раздражающими коллегами-мужчинами?

В конце концов она решила вернуться в постель. То, что она обнаружила, пожалуй, должно заинтересовать Виви Сундберг. Особенно теперь, когда подозреваемый покончил с собой.

Она проспала до десяти, встала и, заглянув в Стаффаново расписание, увидела, что в Хельсингборг он вернется около трех. А когда села, собираясь позвонить Виви Сундберг, раздался звонок в дверь. Она открыла. На крыльце стоял невысокий китаец. С завернутой в пластик коробкой еды.

— Я ничего не заказывала, — удивленно сказала Биргитта Руслин.

— Это от Ли из Худиксвалля, — улыбнулся китаец. — Бесплатно. Она просит вас позвонить. У нас семейный бизнес.

— Ресторан «Шанхай»?

Он опять улыбнулся:

— Ресторан «Шанхай». Очень вкусная еда.

Он оставил коробку и с поклоном исчез за калиткой. Биргитта распаковала еду, вдохнула аппетитные запахи и поставила все в холодильник. Потом набрала номер Ли. На сей раз к телефону подошел сердитый мужчина. Биргитта решила, что это пресловутый вспыльчивый отец, который держался на кухне. Он позвал Ли, передал ей трубку.

— Спасибо за еду, — сказала Биргитта Руслин. — Это был сюрприз.

— Вы попробовали?

— Нет еще. Подожду мужа.

— Он тоже любит китайскую кухню?

— Очень. Вы просили позвонить.

— Я думала о фонаре, — сказала Ли. — О пропавшей красной ленточке. И кое-что узнала. От мамы.

— По-моему, с ней я не встречалась?

— Обычно она дома. Иногда только заходит сюда прибрать. Но всегда записывает, когда бывает здесь. Одиннадцатого января она делала уборку. Утром, перед открытием.

Биргитта Руслин затаила дыхание.

— Она сказала, что как раз в тот день стирала пыль со всех ресторанных фонарей. И совершенно уверена, что ленточки были на месте. Иначе бы она заметила.

— Она не могла ошибиться?

— Мама? Ни в коем случае.

Биргитта Руслин поняла, что это означает. В тот день, когда китаец сидел за столиком в углу, все красные ленточки были на своих местах. Ленточка, найденная в Хешёваллене, пропала именно тем вечером. Вне всякого сомнения.

— Это важно? — спросила Ли.

— Очень может быть, — ответила Биргитта Руслин. — Спасибо вам.

Она положила трубку. И сразу же новый звонок. На сей раз Ларс Эмануэльссон.

— Не вешайте трубку, — сказал он.

— Что вам нужно?

— Услышать ваше мнение о случившемся.

— Мне сказать нечего.

— Вы удивились?

— Чему?

— Что он возник в деле как подозреваемый? Ларс Эрик Вальфридссон.

— Я знаю о нем только то, что было в газетах.

— Но там написано не все.

Он заманивает ее. В ней мгновенно проснулось любопытство.

— Он избивал двух своих бывших жен, — сообщил Ларс Эмануэльссон. — Первая сумела сбежать. Затем Вальфридссон нашел себе филиппинку, заманил сюда массой ложных посулов. Ее он бил смертным боем, пока соседи не вызвали полицию и он не попал под суд. Но за ним числятся делишки и похуже.

— А именно?

— Убийство. Еще в семьдесят седьмом. В ту пору он был нестарый. Случилась драка из-за мопеда. И он ударил камнем по голове одного парня, который умер на месте. Ларса Эрика послали на судебно-психиатрическую экспертизу, и врач отметил, что он может снова совершить насилие. По всей вероятности, он принадлежит к той немногочисленной группе людей, которых должно считать опасными для окружающих. Поэтому полиция и прокурор решили, что взяли того, кого надо.

— Но вы полагаете, что это не так?

— Я немного потолковал с теми, кто его знал. Он мечтал прославиться. Говорят, внушал всем, будто он шпион и тайный сын короля. Признание могло сделать его знаменитым. Не понимаю только одного: почему он так поспешно закончил свой спектакль? Для меня история на этом месте разваливается.

— Значит, по-вашему, это был не он.

— Время покажет. Но вы понимаете ход моих мыслей. И мне интересны ваши собственные выводы. Они совпадают с моими?

— Я вникала в это дело не больше других. И полагаю, вам понятно, что я давно устала от ваших разговоров.

Ларс Эмануэльссон пропустил ее слова мимо ушей:

— Расскажите про дневники. Они как-то связаны с этой историей?

— Больше не звоните.

Она положила трубку. Телефон немедля зазвонил опять. Она не ответила. Пять минут тишины — и она набрала номер полицейского управления Худиксвалля. В конце концов дозвонилась до коммутатора. В трубке послышался знакомый голос телефонистки. Раздраженный и усталый. Виви Сундберг на месте нет. Биргитта Руслин оставила свой номер и указала фамилию.

— Обещать ничего не могу, — сказала девушка. — Тут нынче сущее светопреставление.

— Понимаю. Попросите Виви Сундберг перезвонить, когда найдется время.

— Это важно?

— Виви Сундберг знает, кто я. Этого достаточно в ответ на ваш вопрос.

Виви Сундберг позвонила на следующий день. В новостях преобладал скандал в худиксвалльском СИЗО. Министр юстиции подчеркнуто обещал расследовать случившееся и потребовать ответа. Тобиас Людвиг оправдывался как мог на встречах с журналистами и перед телекамерами. Но все были согласны в одном: случилось именно то, что не должно было случиться.

Голос Виви в трубке звучал устало. Биргитта решила не задавать вопросов о новой ситуации, после самоубийства. Вместо этого рассказала о красной ленточке и изложила соображения, записанные на полях составленной сводки.

Виви Сундберг слушала не перебивая. Биргитта улавливала голоса рядом с нею и не завидовала напряженной атмосфере, царившей в управлении.

Под конец Биргитта спросила, горел ли свет в тех комнатах, где нашли убитых.

— Вообще-то вы правы, — отозвалась Виви Сундберг. — Мы тоже думали об этом. Свет горел. Во всех комнатах, кроме одной.

— Где лежал убитый мальчик?

— Верно.

— У вас есть объяснение?

— Вы же понимаете, это не телефонный разговор.

— Конечно. Прошу прощения.

— Не стоит. Но я хочу попросить вас кое о чем. Запишите свои соображения касательно событий в Хешёваллене. Красной ленточкой я займусь сама. Я имею в виду все остальное. Запишите и перешлите мне.

— Преступление совершил не Ларс Эрик Вальфридссон, — сказала Биргитта.

Слова произнеслись сами собой. Она была ошарашена не меньше, чем Виви Сундберг.

— Пришлите свои соображения, — повторила Виви. — Спасибо за звонок.

— А дневники?

— Лучше всего переправить их нам прямо сейчас.

Закончив разговор, Биргитта испытала облегчение. Все ж таки ее усилия имели смысл. Теперь можно отодвинуть от себя это дело. В лучшем случае полиция когда-нибудь выследит убийцу, одного ли, нескольких ли. Она не удивится, если окажется, что здесь был замешан китаец.

На другой день Биргитта пошла к врачу. Погода была по-зимнему холодная, с Эресунна налетал шквалистый ветер. Она сгорала от нетерпения выйти на работу.

После нескольких минут ожидания в приемной настал ее черед. Врач спросил, как она себя чувствует, и она ответила, что, судя по всему, выздоровела. Сдала медсестре кровь на анализ и опять стала ждать.

Когда ее снова пригласили в кабинет, врач измерил ей давление и перешел прямо к делу:

— Чувствуете вы себя хорошо. Однако давление по-прежнему высоковато. Стало быть, будем выяснять, в чем причина. Для начала продлю освобождение от работы еще на две недели. И направлю вас на консультацию к специалисту.

Только снова очутившись на улице, на холодном ветру, Биргитта вполне осознала, что произошло. Ее встревожило, что заболевание может оказаться серьезным, хотя врач и уверял в обратном.

На площади она постояла спиной к ветру. Впервые за много лет чувствуя себя беспомощной. И не шевелилась, пока в кармане пальто не зазвонил телефон. Карин Виман хотела поблагодарить за приятный день.

— Что делаешь? — спросила она.

— Стою на площади, — ответила Биргитта. — И в данный момент понятия не имею, как быть с моей жизнью.

Потом она рассказала о визите к врачу. Разговор вышел какой-то замороженный. Она обещала позвонить еще раз до отъезда Карин в Китай.

Когда Биргитта открывала свою калитку, начался снегопад. Ветер усилился. И налетал по-прежнему шквалами.

23

В тот же день она наведалась в окружной суд, поговорила с Хансом Маттссоном. Заметила, что он приуныл и огорчился, услышав, что на работу ее не выписали.

Он задумчиво посмотрел на нее поверх очков:

— Не нравится мне это. Тревожусь я за тебя.

— Если верить врачу, тревожиться не о чем. Надо привести в порядок анализ крови и снизить давление. Послали к специалисту. Но я не чувствую себя больной, так, устала слегка.

— Как и все мы, — кивнул Ханс Маттссон. — Я уже почти три десятка лет хожу усталый. Самое большое наслаждение для меня сейчас — когда утром можно поспать подольше.

— Меня не будет две недели. Остается только надеяться, что за это время все придет в норму.

— Разумеется, ты должна сидеть на бюллетене сколько нужно. Я потолкую с руководством, выясню, можно ли ждать помощи. Ведь отсутствуешь не ты одна. Класа Ханссона временно направили в ЕС, в Брюссель, он там прорабатывает какой-то вопрос. Но вряд ли вообще вернется. Я все время подозревал, что его привлекают другие вещи, неинтересно ему председательствовать в суде.

— А тут еще и я на твою голову. Жаль.

— Ты тут ни при чем. Виновато твое давление. Отдохни. Выращивай розы и возвращайся здоровой.

Она удивленно воззрилась на него:

— Я розы не выращиваю. Растения уж точно не моя стихия.

— Так говорила моя бабушка. Когда нельзя слишком много работать, нужно сосредоточиться на выращивании воображаемых роз. По-моему, красиво. Бабушка родилась в тысяча восемьсот семьдесят девятом. В тот год Стриндберг опубликовал «Красную комнату». Оригинальная идея. Единственное, чем она занималась в жизни кроме рождения детей, была штопка чулок.

— Тогда согласна, — сказала Биргитта Руслин. — Пойду домой выращивать розы.

На следующий день она отправила в Худиксвалль дневники и свои заметки. А сдав бандероль и получив квитанцию, почувствовала себя так, словно покончила с событиями в Хешёваллене. Где-то на дальней периферии большого и жуткого происшествия находилась и ее мать вместе со своими приемными родителями. Но теперь все это позади. Облегченно вздохнув, она с увлечением принялась за подготовку к Стаффанову дню рождения.

В итоге почти вся семья и кое-кто из друзей были наготове, когда в дверях появился Стаффан Руслин, отработавший смену на вечернем поезде Альвеста — Мальмё и затем вернувшийся в Хельсингборг. Он так и замер на пороге, в форме, в старой лохматой меховой шапке, а они меж тем затянули «С днем рожденья тебя». Биргитта вздохнула с облегчением, видя свою семью и друзей за столом. События в Хельсингланде, а заодно и повышенное давление отступили на задний план, когда ее охватил покой, который дарила ей только семья. Конечно, ей хотелось, чтобы и Анна вернулась из Азии домой. Но когда она наконец по мобильному кое-как связалась с нею в Таиланде, ничего говорить не стала. Уже ночью гости разошлись, и семья осталась в своем кругу. Дети у Биргитты были разговорчивые и любили встречаться друг с другом. Они с мужем сидели на диване и с удовольствием слушали их разговоры. Временами Биргитта вставала подлить вина в бокалы. Близнецы Сив и Луиза заночуют наверху, а Давид, несмотря на протесты Биргитты, заказал номер в гостинице. Лишь около четырех утра беседа иссякла. В конце концов родители остались одни, прибрали, включили посудомоечную машину и отнесли в гараж пустые бутылки.

— Никак не ожидал такого сюрприза, — сказал Стаффан, когда оба уселись за кухонный стол. — Никогда не забуду. Неожиданности зачастую тягостны. Но сегодня это был настоящий подарок. Как раз сегодня я вдруг устал ходить по вагонам. Все время езжу и никуда не приезжаю. Проклятие кондукторов и машинистов. Без конца в пути, без конца разъезжаем в своих стеклянных клетках.

— Надо бы почаще устраивать такие вечеринки. Ведь именно в эти мгновения жизнь обретает иное значение. Помимо долга и пользы.

— А теперь?

— Ты о чем?

— У тебя освобождение от работы еще на две недели. Что думаешь делать?

— Мой начальник, Ханс Маттссон, с жаром говорит, какое счастье, когда утром можно как следует поспать. Может, и мне стоит в ближайшее время отоспаться?

— Поезжай на недельку в теплые края. Пригласи с собой какую-нибудь подругу.

Биргитта с сомнением качнула головой:

— Может быть. Кого?

— Карин Виман?

— Она летит в Китай, по работе.

— А больше позвать некого? Может, Сив или Луизу?

Что ж, идея достаточно привлекательная.

— Я поговорю с ними. Только сперва разберусь, хочется ли мне уехать. Не забудь, я должна показаться специалисту.

Стаффан положил руку ей на плечо:

— Ты ничего от меня не скрываешь? Мне не надо тревожиться?

— Нет. Если мой врач не темнит. Но это вряд ли.

Они еще немного посидели, потом пошли спать. Наутро, когда Биргитта проснулась, Стаффан уже ушел. Как и близнецы. Она проспала до половины двенадцатого. Мечта Ханса Маттссона, подумала она. Утро, когда незачем вставать ни свет ни заря.

Она созвонилась с Сив и Луизой, но ни та ни другая поехать с ней не могли при всем желании. А после обеда ей сообщили, что, поскольку неожиданно возникло «окно», она уже завтра может сдать анализы у специалиста, к которому ее направили.

Около четырех в дверь позвонили. Может, снова принесли даровой обед из китайского ресторана? Но, открыв, Биргитта увидела на крыльце комиссара уголовной полиции Хуго Мальмберга. Волосы в снегу, на ногах старомодные галоши.

— Я случайно встретил Ханса Маттссона. Он сказал, ты плохо себя чувствуешь. Конфиденциально, ведь ему известно, что мы хорошо знакомы.

Она впустила Мальмберга в дом. Грузность ничуть не мешала ему нагнуться и снять галоши.

Кофе пили на кухне. Биргитта рассказала про свое давление и анализы крови, в общем-то вполне обыкновенные для ее возраста.

— Мое давление тикает внутри как бомба, — мрачно обронил Хуго Мальмберг. — Принимаю лекарства, и доктор говорит, все хорошо. А я все равно тревожусь. От опухолей у нас в роду никто не умирал. Что женщин, что мужчин сражал удар или сердечный приступ. Каждый день приходится делать над собой усилие, чтобы тревога не взяла верх.

— Я была в Худиксвалле, — сказала Биргитта. — И именно ты назвал мне имя Виви Сундберг. Но думаю, не знал, что я туда съездила.

— Не скрою, для меня это сюрприз.

— Помнишь, как было дело? Я обнаружила, что состою в родстве с одной из семей, убитых в Хешёваллене. Потом выяснилось, что все убитые, в свою очередь, состоят в родстве через браки. Время у тебя есть?

— Мой автоответчик сообщает, что я ушел по делам и сегодня уже не вернусь. А поскольку дежурить не мой черед, могу сидеть тут хоть до завтра.

— До третьих петухов? Так, кажется, говорят?

— Или до Страшного суда. Ну, давай рассказывай про ужасы, какими мне не нужно заниматься.

— Ты циник?

Он наморщил лоб и шумно вздохнул:

— Ты так плохо меня знаешь? После стольких-то лет? Обижаешь.

— Я не хотела.

— Тогда начинай. Я слушаю.

Биргитта Руслин рассказала, что произошло, поскольку Мальмберг явно был всерьез заинтересован. Слушал внимательно, время от времени вставлял вопрос, но, похоже, не сомневался в точности деталей. Когда она умолкла, он некоторое время сидел, разглядывая свои руки. Биргитта знала, что Хуго Мальмберга считают чрезвычайно компетентным полицейским. Терпение у него сочеталось с быстротой реакции, методичность — с чутьем. До нее доходили рассказы, что он один из самых востребованных преподавателей в полицейских училищах. Хотя служил он в Хельсингборге, его весьма часто привлекали к сложным расследованиям в разных частях страны.

А странно, вдруг подумалось ей, что его не подключили к расследованию хешёвалленских убийств.

Она напрямик спросила Мальмберга об этом, он улыбнулся:

— Вообще-то они связывались со мной. Но никто словом не обмолвился, что ты была там и нашла кое-что интересное.

— Мне кажется, они мне не симпатизировали.

— Полиция ревниво оберегает свои кормушки. Они очень хотели залучить меня туда. Но когда арестовали Вальфридссона, интерес остыл.

— Теперь его нет в живых.

— Расследование продолжается.

— И все же теперь ты знаешь, что это был не он.

— Знаю?

— Ты ведь слышал мой рассказ.

— Странные события, прелюбопытные факты. Их непременно надо как следует изучить. Но главный след, то бишь Вальфридссон, не стал хуже оттого, что он покончил с собой.

— Это был не он. Случившееся в ночь с двенадцатого на тринадцатое января гораздо масштабнее того, что способен натворить человек с несколькими судимостями за побои и давним убийством.

— Возможно, ты права. А возможно, и нет. Ведь снова и снова подтверждается старая истина, что самая крупная рыба плавает в самых тихих заводях. Угонщик велосипедов начинает грабить банки, драчун становится профессиональным киллером, который за деньги убьет кого угодно. Когда-то и в Швеции должно было случиться так, что человек, в пьяном виде совершавший убийства и до полусмерти избивавший людей, вконец озвереет и пойдет на такое вот страшное преступление.

— Но мотива-то нет?

— Прокурор говорит о мести.

— За что? Месть целой деревне? Абсурд.

— Если преступление само по себе абсурдно, мотив тоже может быть абсурдным.

— Я все-таки считаю, что Вальфридссон был ложным следом.

— И остается таковым. Я же сказал, расследование продолжается, хоть он и покончил с собой. Позволь задать тебе один вопрос. Твоя идея насчет китайца намного правдоподобнее? Господи, ну как связать крошечную северную деревушку с китайским мотивом?

— Не знаю.

— Подождем, там будет видно. А ты постарайся поправить здоровье.

Когда Мальмберг собрался уходить, снегопад усилился.

— Почему бы тебе не съездить куда-нибудь? В теплые края?

— Все так говорят. Но сперва надо разобраться с врачами.

Биргитта смотрела ему вслед, пока он не исчез в снежной завесе. Ее растрогало, что комиссар нашел время навестить ее.

На другой день метель утихла. Биргитта побывала в клинике специалиста, сдала анализы и узнала, что результаты будут только через неделю.

— Надо соблюдать какие-нибудь ограничения? — спросила она у врача.

— Избегайте ненужных напряжений.

— Путешествовать можно?

— Вполне.

— Еще один вопрос. Мне есть чего бояться?

— Нет. Поскольку другие симптомы отсутствуют, беспокоиться не о чем.

— Значит, я не умру?

— Умрете. В свое время. Как и я. Но не сейчас, надо только привести в порядок давление.

Выйдя на улицу, Биргитта осознала, что тревожилась, даже боялась. И теперь испытывала облегчение. А потому решила прогуляться. Но уже через несколько шагов резко остановилась.

Мысль явилась ни с того ни с сего. Хотя, наверно, все дело в том, что бессознательно она уже приняла решение. Зашла в кафе и позвонила Карин Виман. Занято. Она нетерпеливо ждала, заказала кофе, полистала газету. Позвонила еще раз — по-прежнему занято. Только с пятой попытки наконец услышала голос Карин.

— Я поеду с тобой в Пекин.

Лишь через секунду-другую до Карин дошло:

— Что случилось?

— Я все еще на бюллетене. Но доктор говорит, что путешествовать можно.

— Правда?

— Все тут твердят, что мне надо куда-нибудь уехать. Муж, дети, начальник — все. И теперь я с ними согласна. Если ты не раздумала взять меня с собой.

— Я лечу через три дня. Тебе надо спешно добыть визу.

— А получится?

— Обычно процедура довольно долгая. Однако я могу посодействовать. Билет организуешь сама.

— Насколько я помню, ты летишь «Финнэйром».

— Номера рейсов я сообщу. Перешлю эсэмэской. Билеты у меня не здесь. Еще мне срочно нужен ксерокс твоего паспорта.

— Ладно, бегу домой.

Через несколько часов она отослала Карин все необходимые бумаги, но не сумела купить билеты на те же рейсы. После ряда телефонных разговоров они решили, что Биргитта полетит в Пекин днем позже, чем Карин. Конференция к тому времени еще не начнется. Карин входила в оргкомитет, который готовил семинары, включенные в программу. Но она обещала улизнуть и встретить Биргитту на аэродроме.

Биргитту Руслин охватило то же волнение, как в первый раз, когда она, шестнадцатилетняя девочка, поехала на языковые курсы в английский Истборн.

— Господи! — воскликнула она в трубку. — Я даже не знаю, что там за климат. И вообще, там лето или зима?

— Зима. Как здесь. Широта почти та же. Но холод там сухой. Иногда бури северных пустынь достигают самого Пекина. Готовься к арктической экспедиции. Холодно везде, и в домах тоже. Сейчас, правда, получше стало, чем в первую мою поездку. Тогда я жила в лучших гостиницах, а спала не раздеваясь. Просыпалась каждое утро от скрипа тысяч велосипедов. Возьми с собой теплое белье. И кофе. Они пока не умеют его варить. Хотя, пожалуй, я несправедлива. Но на всякий случай прихвати, кофе в гостиницах не всегда такой крепкий, как хотелось бы.

— Наряды нужны?

— На банкеты тебе ходить не придется. Но одно нарядное платье не помешает.

— А как надо себя вести? Что не следует надевать, что нельзя говорить? Когда-то я думала, что знаю о Китае все. Только ведь это была версия бунтарей. В Китае маршировали, выращивали рис да тянули вверх маленькую красную книжечку Мао. Летом плавали. Энергичными гребками, навстречу будущему, следом за Великим Кормчим.

— Насчет этого не беспокойся. Главное, не забудь о теплом белье. Доллары наличными, кредитной картой можно воспользоваться не везде. Хорошие прогулочные ботинки. Там легко простудиться. Не рассчитывай, что там доступны привычные для тебя лекарства.

Биргитта все записала. Закончив разговор, принесла из гаража свою лучшую сумку. Вечером обсудила со Стаффаном свое решение. Если он и удивился, то постарался не показать виду. С его точки зрения, лучше общества Карин ничего не придумаешь.

— Я думал об этом, — сказал он. — Когда ты упомянула, что Карин едет в Китай. То есть для меня это не такая уж неожиданность. А доктор что говорит?

— Говорит, езжайте!

— Тогда и я скажу так же. Только детей предупреди, чтобы не волновались.

Она позвонила детям в тот же вечер, всем по очереди, тем троим, с кем могла связаться. Сомнения высказал лишь Давид. Так далеко, так вдруг? Она успокоила сына, сообщив, с кем едет и что врачи ничуть не возражают.

Потом она разыскала карту и вместе со Стаффаном нашла отель «Дун Фан», где они с Карин остановятся.

— Завидую тебе, — неожиданно сказал Стаффан. — Хоть ты была в юности «китаянкой», а я всего-навсего пугливым либералом, верившим в более спокойные общественные перемены, тем не менее я мечтал побывать там. Не вообще в стране, а именно в Пекине. Мне кажется, мир оттуда выглядит иначе, не как из моего поезда в Альвесту и Несшё.

— Представь себе, будто посылаешь меня на разведку. Потом мы вместе махнем туда летом, когда нет песчаных бурь.

Предотъездные дни прошли в растущем ожидании. Когда Карин Виман улетала из Каструпа, Биргитта тоже была там,забирала заказанный билет. Они попрощались в зале отлетов.

— Может, и хорошо, что мы летим в разные дни, — сказала Карин. — Поскольку я важная персона на конгрессе, меня вознаграждают удобством перелета. Не очень-то приятно лететь в одном самолете, но в разных классах.

— Я в такой горячке, что в случае чего и в товарном вагоне поехала бы. Обещаешь встретить меня?

— Конечно.

Вечером, когда Карин уже наверняка была на пути в Пекин, Биргитта Руслин разбирала содержимое одного из картонных ящиков в гараже. И на самом дне нашла то, что искала: старый захватанный экземпляр цитатника Мао. На внутренней стороне красной пластиковой обложки написанная ее рукой дата: 19 апреля 1966 г.

Я тогда была совсем девчонка, подумала она. Невинность почти во всех отношениях. Единственный раз переспала с парнем, с Туре из Борстахусена, он мечтал стать экзистенциалистом и огорчался, что борода у него растет плохо. С ним я лишилась невинности в холодном летнем домишке, пропахшем плесенью. Помню только, что он был невыносимо неловок. Неловкость потом разрослась до такой степени, что мы поспешно расстались и никогда больше не смотрели друг другу в глаза. Что он говорил обо мне своим товарищам, мне до сих пор интересно. А что я сама говорила своим товаркам, не помню. Но такую же важность имела политическая невинность. Потом пришла «красная буря» и захлестнула меня. Хотя я так и не доросла до тех знаний о мире, какие получала. После бунтарского периода я спряталась. И не сумела разобраться, почему дала заманить себя в эту чуть ли не религиозную секту. Карин примкнула к левой партии. Сама я — к «Международной амнистии», а теперь вообще нигде не состою.

Она села на автомобильные шины, полистала красную книжечку. Между страницами обнаружилась фотография. Она и Карин Виман. Сразу вспомнилась история снимка. Они втиснулись в кабинку фотоавтомата на лундском вокзале — инициатива, как всегда, принадлежала Карин, — бросили монеты в прорезь и дождались, что получится. Глядя сейчас на это фото, она громко расхохоталась и вместе с тем испугалась дистанции. Все это осталось далеко-далеко позади, почти невозможно представить себе путь, пройденный с тех пор.

Холодный ветер, подумала она. Старость подкрадывается, уже в затылок дышит. Она сунула цитатник в карман и ушла из гаража. Стаффан успел вернуться. Она села напротив него за кухонный стол и смотрела, как он ест приготовленный ею обед.

— Ну как, красный охранник, готова? — спросил он.

— Только что достала свою красную книжечку.

— Пряные травки, — сказал он. — Если хочешь сделать мне подарок, привези пряные травки. Мне всегда казалось, что в Китае запахи и вкусы совершенно необыкновенные.

— А еще что?

— Тебя самое, здоровую и веселую.

— Пожалуй, это я могу обещать.

Назавтра он предложил отвезти ее в Копенгаген. Но она удовольствовалась тем, что муж подбросил ее до вокзала. Ночью ее одолевало предотъездное возбуждение, она то и дело вставала, пила воду. По телетексту следила за развитием событий в Худиксвалле. Фактов о Ларсе Эрике Вальфридссоне всплывало все больше, но ни слова о том, почему, собственно, полиция заподозрила его в массовом убийстве. Нервозность по поводу того, что он сумел покончить с собой, уже добралась до риксдага в форме резкого запроса министру юстиции. Единственный, кто по-прежнему держался спокойно, был Робертссон, к которому она проникалась все большим уважением. Он настаивал, что расследование продолжится своим чередом, хотя подозреваемый и мертв. Однако начал намекать, что полиция разрабатывает и другие версий, о которых он говорить не может.

Это мой китаец, думала она. Моя красная ленточка.

Несколько раз ее охватывало искушение позвонить Виви Сундберг, поговорить с ней. Но звонить она не стала. Сейчас куда важнее предстоящее путешествие.

Погожим зимним днем Стаффан Руслин отвез жену на вокзал и, когда поезд тронулся, помахал на прощание. В Каструпе она без затруднений зарегистрировалась, получила, как и хотела, места возле прохода — и до Хельсинки, и до Пекина. Когда самолет оторвался от земли, это движение как бы отомкнуло в ней какой-то замок, и она улыбнулась сидящему рядом старому финну. Потом закрыла глаза, до Хельсинки отказалась от еды и питья и стала вновь вспоминать время, когда Китай был ее земным и желанным раем. Удивительно, какими до ужаса наивными были многие ее представления, вроде того, что шведское общество в нужную минуту с готовностью восстанет против господствующего порядка. Неужели она всерьез в это верила? Или просто участвовала в игре?

Биргитте Руслин вспомнился лагерь летом 1969-го в Норвегии, куда ее и Карин пригласили норвежские товарищи. Все было ужасно таинственно. Никто не знал, где будет устроен лагерь. Участников — никто опять же ничего не знал о других — снабдили псевдонимами. Чтобы еще больше запутать постоянно бдительного классового врага, при назначении псевдонимов вдобавок и пол меняли. Она до сих пор не забыла, что ее звали тогда Альфредом. Ей сообщили, что надо автобусом ехать в сторону Конгсберга. И сойти на определенной остановке. Там ее встретят. Под проливным дождем она стояла на безлюдной остановке и старалась думать, что вот теперь должна с революционным терпением подавить противоречие между дождем и собственным настроением. Наконец рядом остановился автофургон. За рулем сидел молодой парень, который представился как Лиза и пригласил ее в кабину. Лагерь располагался на заросшем поле, палатки стояли рядами, ей удалось путем обмена местами попасть в ту же палатку, где поселилась Карин Виман (ее звали Стуре), и каждое утро они делали гимнастику под сенью развевающихся красных флагов. Всю эту лагерную неделю Биргитта жила в постоянном напряжении — как бы не попасть впросак, не сказать что-нибудь невпопад, не выставить себя контрреволюционеркой. И вот настал решающий миг, когда она от страха чуть в обморок не упала: однажды ее попросили встать, представиться, конечно же под именем Альфред, и рассказать, чем она занимается в гражданской жизни, каковая скрывала тот факт, что на самом деле она непоколебимо идет по пути профессионального революционера. Но она справилась, не провалилась, а в довершение триумфа Кайса, высокий тридцатилетний парень с татуировками, одобрительно похлопал ее по плечу.

Сейчас, в самолете на пути в Хельсинки, она думала, что все случившееся в тот раз было затяжным страхом. На краткий миг она ощутила себя участницей порыва, который, быть может, способен сдвинуть земную ось. Но в остальном только изнывала от страха.

Надо будет спросить у Карин. Интересно, она тоже боялась? Китайский рай, о котором она мечтала, — самое подходящее место, чтобы получить ответ на этот вопрос. Возможно, вообще удастся лучше понять то, что составляло тогда смысл ее существования?

Она встрепенулась, когда самолет пошел на посадку в Хельсинки. Шасси коснулось бетонной полосы — через два часа отлет в Пекин. Биргитта села на диван под старинным самолетом, подвешенным к потолку в зале отлетов. В Хельсинки было холодно. За большим окном, выходящим на ВПП, она видела клубы дыхания наземного персонала. Вспомнился последний разговор с Виви Сундберг, состоявшийся несколько дней назад. Биргитта спросила, есть ли у них фото, распечатанные с пленки из камеры наблюдения. Распечатки были, и Виви даже не поинтересовалась зачем, когда Биргитта попросила прислать ей портрет китайца. На другой день увеличенный снимок лежал в ее почтовом ящике. А сейчас находился в сумке. Она достала фото из конверта.

Среди миллиарда людей есть и ты, думала Биргитта. Но я никогда тебя не найду. Никогда не узнаю, кто ты. Назвался ли подлинным именем. А главное, не узнаю, что ты делал.

Она медленно пошла к выходу на пекинский рейс. Там уже собирались ожидающие пассажиры. Половина — китайцы. Здесь начинается кусочек Азии, подумалось ей. В аэропортах границы сдвигаются — становятся ближе и в то же время остаются далеко.

В самолете у нее было место 22С. Рядом сидел смуглый мужчина, сотрудник одной из британских фирм в китайской столице.

Они дружелюбно перекинулись словечком-другим. Однако ни он, ни она не имели намерения углубляться в беседу. Биргитта уютно устроилась под своим пледом и ощутила, что лихорадочное возбуждение сменилось другим чувством: кажется, она отправилась в путешествие, не подготовившись как следует. Что, собственно, она будет делать в Пекине? Бродить по улицам, смотреть на людей и посещать музеи? Карин Виман, скорее всего, не сможет уделить ей много времени. Н-да, в ней явно уцелело кое-что от неуверенной бунтарки.

В этом путешествии я должна увидеть самое себя, думала она. Я не собираюсь заниматься бессмысленными поисками китайца, который сорвал с бумажного фонаря красную ленточку, а затем предположительно убил девятнадцать человек. Я начала соединять свободные концы нитей, составляющих жизнь человека.

Примерно к середине семичасового перелета она стала смотреть на свое путешествие с надеждой. Выпила несколько бокальчиков вина, съела поданный обед и все нетерпеливее ждала прибытия.

Однако получилось не так, как она себе представляла. Как только они вошли в воздушное пространство Китая, капитан сообщил, что из-за песчаной бури посадка в Пекине невозможна. Они сядут в Тайюане и дождутся улучшения погодных условий. После посадки их доставили на автобусе в холодный зал ожидания, где сидели молчаливые закутанные китайцы. Из-за разницы во времени навалились усталость и легкое недоумение: каково же первое впечатление от Китая? Ландшафт укрыт снегом, аэродром окружен холмами, на близлежащей дороге — автобусы и запряженные волами повозки.

Спустя два часа песчаная буря в Пекине утихла. Самолет взлетел и вскоре снова совершил посадку. Когда Биргитта Руслин миновала все контрольные посты, она увидела ожидающую Карин.

— Прибытие бунтарки, — сказала Карин. — Добро пожаловать в Пекин!

— Спасибо. Только я еще не осознала, что вправду нахожусь здесь.

— Ты в Срединной империи. Посредине мира. Посредине жизни. Сейчас поедем в гостиницу.

Вечером этого первого дня она стояла на девятнадцатом этаже гостиницы, в номере, который делила с Карин. И с трепетом ожидания смотрела на сверкающий огнями огромный город.

В другом высотном доме в этот же час стоял у окна мужчина, смотрел на те же огни, что и Биргитта Руслин.

В руке он держал красную ленточку. Когда за спиной послышался негромкий стук в дверь, он не спеша обернулся навстречу посетителю, которого с нетерпением ожидал.

Китайская игра

24

В первое пекинское утро Биргитта Руслин вышла из гостиницы рано. Позавтракала она в огромном ресторане вместе с Карин Виман, которая затем поспешила на конференцию, не преминув заметить, что ее ждет масса умных рассуждений о давних императорах, вряд ли представляющих интерес для нормальных людей. Для самой Карин история во многом была живее той реальности, в какой она находилась.

— Когда я была молодой бунтаркой, в те ужасные месяцы весной и летом шестьдесят восьмого, я жила в иллюзии, словно запертая в какой-то религиозной секте. Потом я обратилась к истории, которая не могла мне навредить. И возможно, скоро буду готова жить в той же реальности, что и ты.

Биргитта Руслин не сумела сразу разобраться, что в ее словах правда, а что ирония. И когда после завтрака оделась потеплее, чтобы рискнуть выйти в угрюмый сухой холодище, слова Карин по-прежнему звучали в ушах. Может, они справедливы и для нее?

Молодая дама-администратор, очень красивая и достаточно бегло говорившая по-английски, вручила ей карту города. В мозгу всплыла фраза: «Нынешний подъем крестьянского движения — огромное событие». Эта цитата из Мао постоянно возникала в бурных дебатах той весной, в 1968-м. Ультралевое движение, затянувшее ее и Карин, утверждало, что мысли Мао, или цитаты, собранные в маленькой красной книжечке, суть единственные доводы, пригодные на все случаи жизни — выбираешь ли, что съесть на обед, или обсуждаешь, как убедить шведский рабочий класс, что он подкуплен капиталистами и их приспешниками социал-демократами, и заставить его осознать свою историческую миссию, сиречь взяться за оружие. Она даже помнила имя проповедника: Готтфред Аппель, «Яблочко», как она фамильярно звала его за спиной, только при таких верных друзьях, как Карин Виман.

Нынешний подъем крестьянского движения — огромное событие. Эти слова эхом отдавались в мозгу, когда она вышла из гостиницы, где у входа стояли на страже безмолвные и очень молодые парни в зеленом. Широкая многополосная улица. Повсюду автомобили, велосипедов почти не видно. По сторонам магистрали — большие банковские комплексы и книжный магазин в целых пять этажей. Возле магазина — люди с большими пластиковыми мешками, полными бутылок воды. Уже через несколько шагов у Биргитты защекотало в горле и носу от загрязненного воздуха, а во рту возник металлический привкус. Там, где зданий еще не было, тянулись ввысь стрелы высоких строительных кранов. Она попала в город, охваченный суматохой огромных преобразований.

Одинокий мужчина, тянувший тележку, на которой громоздилось что-то вроде пустых куриных клеток, словно бы очутился здесь по ошибке, пришелец из другого времени. В остальном все как в любом другом городе на свете. Земная ось крутится теперь с помощью механики, подумала она. В юности я мысленно представляла себе бесконечную сутолоку — китайцы в одинаковых куртках на вате, с кирками и лопатами, в окружении красных флагов и хоров, скандирующих лозунги, срывают горы, превращая их в плодородные поля. Сутолока до сих пор существует. Но по крайней мере здесь, в Пекине, на той улице, где я сейчас стою, люди одеты по-другому и в руках у них отнюдь не кирки и лопаты. Они даже ездят не на велосипедах, а в автомобилях, и женщины идут по тротуарам в элегантной обуви на высоких каблуках.

А чего она ожидала? Без малого сорок лет минуло с весны и лета 1968 года, когда ее обуревал страх, если не сказать ужас, что она недостаточно прониклась чистотой учения, затем в августе внезапный роспуск, последующее облегчение, а следом огромная пустота. Она словно бы выбралась из душных дебрей в холодную, черную как ночь пустыню.

В конце 1980-х они со Стаффаном съездили в Африку, где, в частности, побывали у водопада Виктория на границе Замбии и Зимбабве. И вместе с друзьями, работавшими там в замбийском Медном поясе в рамках помощи африканским странам, провели часть времени в путешествии, похожем на сафари. Когда они очутились в окрестностях Замбези, Стаффан вдруг предложил сплавиться через пороги к водопаду Виктория. Она согласилась, но побледнела, когда наутро все собрались на пляже, чтобы получить информацию, встретиться с проводником резиновых лодок и подписать бумаги, что они предпринимают этот сплав на свой страх и риск. После первого порога, считавшегося самым пустяковым и наименее сложным, Биргитта поняла, что никогда в жизни не испытывала такого страха. Она думала, что рано или поздно они перевернутся на одном из следующих порогов и она угодит под перевернутую лодку и наверняка утонет. Стаффан сидел, крепко вцепившись в веревочный релинг резиновой лодки, с загадочной улыбкой на губах. Потом, когда все было позади и она чуть в обморок не упала от облегчения, он объявил, что не очень-то и боялся. То был один из немногих случаев в их семейной жизни, когда она поняла, что он сказал ей неправду. Но спорить не стала — хорошо, что все кончилось благополучно и лодка не перевернулась ни на одном из семи порогов.

Сейчас, стоя перед гостиницей, Биргитта думала, что именно так, как во время жуткого сплава через пороги, она чувствовала себя весной 1968-го, когда вместе с Карин втянулась в бунтарское движение, которое на полном серьезе считало, что шведские «массы» скоро восстанут и начнут вооруженную борьбу против капиталистов и классовых изменников, сиречь социал-демократов.

Она стояла перед гостиницей, смотрела на раскинувшийся вокруг город. Полицейские в синей форме работали попарно, регулируя плотные потоки транспорта. Ей вспомнилось одно из самых нелепых событий бунтарской весны. Вчетвером они готовили проект резолюции по какому-то вопросу, который она начисто забыла. Может, речь шла о намерении разбить движение ФНО, которое в те годы охватывало в Швеции все более широкие массы народа, может, о протесте против войны США в далеком Вьетнаме. Готовая резолюция начиналась фразой «На массовом митинге в Лунде принято следующее постановление».

Массовый митинг? Из четырех человек? Тогда как «нынешний подъем крестьянского движения» на самом деле говорил о сотнях миллионов людей, пришедших в движение? Как три лундские студентки и один ученик аптекаря могли считать себя массовым митингом?

Карин Виман в тот раз тоже участвовала. Пока работали над резолюцией, Биргитта рта не открывала, испуганно забилась в угол, мечтая стать невидимкой, а вот Карин нет-нет да и сообщала, что согласна с доводами остальных, поскольку они все «правильно проанализировали». В ту пору, когда шведские массы должны были вот-вот выйти на площади, скандируя высказывания великого китайского вождя, все китайцы в представлении Биргитты были одеты в серо-синюю униформу, в одинаковые кепки, носили одинаковую стрижку и ходили, озабоченно наморщив лоб.

Временами, когда ей в руки попадал экземпляр иллюстрированного журнала «Китай», она удивлялась неизменно одинаково краснощеким людям, которые с пылким воодушевлением и блеском в глазах тянули руки вверх, к божеству, сошедшему с небес, к Великому Кормчему, Бессмертному Учителю и проч., к загадочному Мао. Впрочем, особой загадочностью он не отличался. Как показало будущее. Этот политик необычайно тонко чувствовал происходящее в гигантском китайском государстве. Вплоть до обретения независимости в 1949 году он был одним из тех уникальных вождей, что изредка появляются в истории. Правление же его принесло много страданий, хаоса и смуты. Но что он подобно современному императору восстановил Китай, который ныне становится мировой державой, никто у него не отнимет.

Сейчас, у сверкающей гостиницы с мраморными порталами и элегантными администраторами, говорящими на безупречном английском, ей казалось, будто она перенеслась в мир, о котором совершенно ничего не знает. Вправду ли это то самое общество, где подъем крестьянского движения был огромным событием?

Сорок лет прошло, думала Биргитта. Больше жизни одного поколения. Тогда меня, как муху на сахар, заманили в секту вроде тех, что одержимы спасением души. Нас не призывали совершить коллективное самоубийство, оттого что близок Судный день, нас призывали отказаться от своей индивидуальности в пользу коллективной одержимости, где маленькая красная книжечка заменяла всякое просвещение. В ней содержалась вся мудрость, ответы на все вопросы, выражение всех социальных и политических утопий, какие нужны миру, чтобы от нынешнего этапа шагнуть к другому, который раз и навсегда поместит рай на земле, а не на далеких небесах. Но мы совершенно не понимали, что фактически текст состоял из живых слов. Цитаты не были выбиты на камне. Они описывали реальность. Мы читали цитаты, не читая их по-настоящему. Читали не трактуя. Будто маленькая красная книжечка — мертвый катехизис, революционная литургия.

Она взглянула на карту и пошла по улице. Сколько раз она мысленно бывала в этом городе, уже и не припомнишь. Тогда, в юности, маршировала, растворившись среди миллионов других, безымянное лицо, поглощенное коллективом, которому не смогут противостоять никакие фашиствующие капиталистические силы. Сейчас она шла как шведская судья средних лет, временно освобожденная от работы из-за повышенного давления. Неужели наконец-то осталось пройти всего несколько километров, чтобы очутиться в Мекке юношеских грез, на огромной площади, где Мао махал рукой массам, а вместе с тем и нескольким студентам, сидевшим на полу в лундской квартире и участвовавшим в серьезном массовом митинге? Хотя этим утром она чувствовала смятение, поскольку увиденное совершенно не совпадало с ее ожиданиями, она все равно была пилигримом, добравшимся до некогда желанной цели. Сухой, жгучий холод, она ежилась под порывами ветра, которые временами бросали в лицо песок. В руке она держала карту, но и без того знала, что идти нужно по этой широкой улице, никуда не сворачивая.

И еще одно воспоминание ожило этим утром. Ее отец-моряк, прежде чем погиб в бурных волнах бухты Евле, побывал в Китае. Она помнила резную фигурку Будды, привезенную оттуда и подаренную матери. Сейчас фигурка стояла на столе у Давида, который выпросил ее себе. Студентом он склонялся к буддизму как к выходу из кризиса — из юношеского ощущения бессмысленности. Никаких подробностей по поводу религиозных устремлений она от Давида никогда не слышала, однако деревянную фигурку он хранил. Кто рассказал ей, что фигурка китайская и привезена отцом, она не помнила. Может, тетка, сестра отца, говорила, когда Биргитта еще была маленькая.

На этой улице она вдруг ощутила близость к отцу, хотя в Пекине он наверняка не бывал, скорее всего его судно, плававшее не только в Балтийском море, заходило в один из больших портовых городов.

Мы словно незримая стайка леммингов, подумала она. Я и отец морозным утром в сером чужом Пекине.

Биргитте Руслин потребовался почти час, чтобы дойти до площади Небесного Спокойствия. Огромная площадь — она никогда не видала такой. Вышла она туда через путепровод под Цзянгумыньнэй-Дайцзе. Вокруг кишел народ, когда она зашагала через площадь. Повсюду фотографируют, машут флажками, множество продавцов воды и открыток.

Биргитта остановилась, огляделась по сторонам. Над головой пасмурное небо. Чего-то недостает. Лишь немного погодя она сообразила чего.

Мелких птиц. Или голубей. Здесь вообще ни одной птицы. Только люди, толпы людей, которые даже и не заметят, здесь ли она или уже исчезла.

Ей вспомнились фотографии 1989 года, когда студенты вышли на площадь с требованиями расширить свободы мысли и слова, но демонстрацию разогнали танками, причем многие демонстранты были убиты и искалечены. Вот здесь стоял человек с белым пластиковым пакетом в руке, думала она. Весь мир видел его на телеэкранах и затаил дыхание. Он стал перед танком и не двигался с места. Точно маленький незначительный оловянный солдатик — олицетворял все сопротивление, на какое способен человек. Когда танк пытался проехать мимо, он передвинулся. Что случилось дальше, Биргитта не знала. Следующий кадр не видела. Но раздавленные гусеницами и расстрелянные солдатами люди были реальны.

В ее отношении к Китаю эти события — вторая отправная точка. Между бытностью бунтаркой, которая во имя Мао Цзэдуна отстаивала абсурдное мнение, что среди студентов в Швеции весной 1968-го уже началась революция, и этой картиной — молодой парень перед танком — лежала большая часть ее жизни. За два десятка лет она превратилась из юной идеалистки в мать четверых детей и судью. Мысль о Китае жила в ней всегда. Сперва как мечта, затем как нечто непостижимое для нее, поскольку огромное и противоречивое. Она заметила, что ее дети воспринимают Китай по-другому. Видят там огромный потенциал, подобно тому как мечта об Америке наложила отпечаток на ее поколение и на поколение родителей. Недавно Давид, к ее удивлению, рассказал, что, когда у него будут дети, непременно постарается найти няню-китаянку, чтобы они с малых лет учили китайский язык.

Биргитта ходила по площади Тяньаньмынь, смотрела на людей, фотографирующих друг друга, на полицейских, которые все время были рядом. На заднем плане — здание, где Мао в 1949 году провозгласил республику. Потихоньку она начала зябнуть и той же дорогой пошла обратно в гостиницу. Карин обещала пропустить один из официальных банкетов и пообедать с нею.

На верхнем этаже высотного дома, где они жили, располагался ресторан. Они сели за столик у окна, за которым раскинулась панорама огромного города. Биргитта рассказала о своей прогулке на площадь Тяньаньмынь и поделилась кой-какими мыслями.

— Как мы могли во все это верить?

— Во что?

— Что Швеция стоит на грани гражданской войны, которая выльется в революцию.

— Веришь, когда слишком мало знаешь. С нами так и было. Вдобавок те, кто нас заманил, забили нам голову враньем. Помнишь испанца?

Биргитта хорошо помнила харизматического испанца, одного из лидеров бунтарского движения, в 1967-м он находился в Китае и своими глазами видел, как марширует «красная охрана». С его рассказами очевидца и искаженным отношением к революционной ситуации в Швеции никто, собственно, спорить не смел.

— Что с ним сталось?

Карин Виман покачала головой:

— Не знаю. Когда движение распалось, он исчез. По слухам, стал продавцом туалетных сидений на Тенерифе. Может, его и в живых уже нет. Может, подался в религию, ведь на самом-то деле и тогда был религиозен. Верил в Мао как в бога. А может, несмотря ни на что, образумился в своей политической работе. Несколько коротких месяцев процветал и успел запудрить мозги множеству людей, которыми двигала добрая воля.

— Я всегда так боялась. Что никуда не гожусь, мало что умею, вылезу с непродуманными оценками — и придется заниматься самокритикой.

— Все боялись. Кроме разве что испанца, ведь он был безупречен. Посланник Бога, сын Господень, с красной книжечкой Мао в руке.

— Все-таки ты понимала больше, чем я. После образумилась и вошла в левую партию, которая обеими ногами прочно стояла на земле.

— Вообще-то все было не так просто. Там обнаружился другой катехизис. По-прежнему преобладал взгляд на Советский Союз как своего рода общественный идеал. Очень скоро я почувствовала себя чужой.

— Тем не менее это лучше, чем уйти в свою скорлупу. Как поступила я.

— Мы отдалились друг от друга. Не знаю почему.

— Наверно, не о чем было разговаривать. Из нас вышел весь воздух. Несколько лет я ощущала себя совершенно пустой.

Карин подняла руку:

— Давай не будем впадать в презрение к себе. Ведь другого прошлого у нас нет. И то, что мы делали, не так уж плохо.

Они съели по нескольку мисочек китайской еды и закончили обед чаем. Биргитта достала брошюру с рукописными иероглифами, которые Карин ранее истолковала как название больницы — Лонфу.

— Пожалуй, наведаюсь к этой больнице, — сказала Биргитта.

— Зачем?

— Всегда хорошо иметь цель, когда бродишь по незнакомому городу. Собственно, цель может быть любая. Если бродишь без плана, ноги устают. В гости зайти не к кому, смотреть достопримечательности тоже пока не хочется. Так, может, найду вывеску с этими письменами. Потом вернусь сюда и скажу, что ты была права.

У лифтов они расстались. Карин поспешила на конференцию. А Биргитта пошла в номер на девятнадцатом этаже, прилегла отдохнуть.

Еще во время утренней прогулки она почувствовала не вполне понятное беспокойство. Среди множества людей на улицах и здесь, в этом безликом отеле огромного Пекина, ее индивидуальность как бы начала распадаться. Кто хватится ее, если она пропадет? Кто вообще ее заметит? Как человек может жить с сознанием собственной заменимости?

Она уже испытывала такое чувство в ранней юности. Будто перестаешь существовать, будто собственная индивидуальность выскальзывает из рук.

Она нетерпеливо вскочила с кровати, подошла к окну. Далеко внизу город, люди, все со своими мечтами, неведомыми ей.

Она вмиг подхватила разбросанную по комнате верхнюю одежду и захлопнула за собой дверь. Ведь попросту нагоняла на себя беспокойство, которое грозило выйти из-под контроля. Надо пройтись, окунуться в жизнь города. Вечером Карин обещала сводить ее в Пекинскую оперу.

Справившись по карте, она установила, что пешком до Лонфу далеко. Но время у нее есть, никому не требуется ее присутствие. И она зашагала по прямым, словно бесконечным улицам и в конце концов, пройдя мимо большого художественного музея, вышла к больнице.

Лонфу состояла из двух зданий. Биргитта насчитала по семь этажей, белых с серым. Окна нижнего этажа забраны решетками. Шторы опущены, старые цветочные ящики полны увядших листьев. Деревья возле больницы голые, на высохших бурых газонах кучки собачьего помета. Первое впечатление: Лонфу больше смахивает на тюрьму, чем на больницу. Биргитта вошла в парк. Проехала машина «скорой», и тотчас еще одна. Прямо у главного входа на столбе обнаружились иероглифы. Биргитта сравнила их с теми, что на брошюре: да, она не ошиблась адресом. Врач в белом халате курил у входа, громко разговаривая по мобильнику. Она подошла так близко, что видела его желтые от никотина пальцы. Еще один кусочек истории, подумалось ей. Что отделяет меня от того мира, в каком я жила тогда? Мы непрерывно курили, везде, не думая о том, что есть люди, которым от дыма плохо. А вот мобильников у нас не было. Мы не всегда знали, где находятся другие — друзья, родители. Мао курил, стало быть, курили и мы тоже. Без конца искали телефоны-автоматы, ведь почти везде либо забиты монетные щели, либо срезаны шнуры. До сих пор помню истории, какие рассказывали те, кому, нам на зависть, довелось в составе разных делегаций съездить в Китай. Китай был страной без преступности. Если кто-то забывал в пекинской гостинице зубную щетку и уезжал в Кантон, щетку посылали вдогонку и доставляли в номер. И все телефоны-автоматы там работали.

В ту пору она жила как бы уткнувшись носом в оконное стекло. В живом мире за этим стеклом прямо у нее на глазах формировалось будущее.

Она снова вышла на улицу, обошла вокруг комплекса. Повсюду на тротуарах сидели старики, передвигая фишки на игровых досках. Когда-то она умела играть в одну из обычных китайских игр. Интересно, Карин помнит эту игру? Надо непременно купить домой доску и фишки.

Закончив обход, Биргитта направилась обратно, к гостинице. Но всего через несколько метров остановилась. Подсознательно что-то отметила, но что? Медленно обернулась. Больница, угрюмый парк, другие дома. Ощущение усилилось, нет, фантазия тут ни при чем. Что-то было, замеченное, но не зафиксированное. Она пошла назад. Врач с сигаретой и мобильником успел уйти. Теперь у входа стояли медсестры, энергично втягивая в легкие дым.

Только очутившись в углу обширного парка, она поняла, что именно отметило ее подсознание. По другую сторону улицы стояла высотка, как будто бы выстроенная недавно и весьма изысканная. Она достала из кармана китайскую брошюру. Здание, изображенное там на фото, было то самое, которое она видела перед собой. Вне всякого сомнения. На самом верху у него весьма оригинальный балкон-терраса. Похожий на корабельный форштевень, поднятый высоко над землей. Биргитта смотрела на постройку с фасадом из темного стекла. Возле парадной двери — вооруженная охрана. Вероятно, здание офисное, а не жилое. Прячась от пронизывающего ветра, она стала за деревом. Несколько мужчин вышли из подъезда, вроде бы окованного медью, и торопливо нырнули в ожидающие черные автомобили. В голове мелькнула соблазнительная мысль. Рука нащупала в кармане фотографию Ван Миньхао. Если он имел отношение к этому зданию, кто-нибудь из охранников мог его видеть. Но что она скажет, если они кивнут и ответят, что он здесь? Ее по-прежнему не оставляло ощущение, что он каким-то образом замешан в хешёвалленском убийстве. Что бы там полиция ни думала насчет Ларса Эрика Вальфридссона.

Она не решалась. Прежде чем показывать фото, надо придумать мотив, по какому она его ищет. Причем никак не связанный с событиями в Хешёваллене. Если спросят, необходимо дать правдоподобный ответ.

Рядом остановился молодой парень. Сказал несколько слов, которых она поначалу не поняла. Потом сообразила, что он обратился к ней по-английски.

— Вы заблудились? Нужна помощь?

— Просто любуюсь красивым домом. Не знаете, кому он принадлежит?

Парень удивленно покачал головой:

— Я учусь на ветеринара. И про большие дома ничего не знаю. Вам помочь? Я стараюсь совершенствовать свой английский.

— Вы хорошо говорите.

— Да нет, плохо. Но если упражняться, будет лучше.

Давняя цитата из красной книжечки Мао мелькнула в мозгу. Упражнение, сноровка, самопожертвование ради народа. Ухаживаешь ли за свиньями или тренируешься в иностранном языке.

— Вы говорите чуть слишком быстро. Трудно уловить все слова. Говорите помедленнее.

— Так лучше?

— Теперь чересчур медленно.

Он попробовал еще раз. Биргитта догадалась, что парень заучивал фразы механически, толком не понимая смысла слов.

— Вот так?

— Теперь я лучше понимаю, что вы говорите.

— Показать вам дорогу?

— Я не заблудилась. Просто любуюсь красивым домом.

— Правда. Он очень красивый.

Биргитта показала на балкон:

— Интересно, кто там живет?

— Какой-нибудь богач.

Внезапно она решилась:

— Я хочу просить вас об услуге. — Она достала фото Ван Миньхао. — Можете подойти к охране и спросить, не знают ли они этого человека? Если спросят, почему вас это интересует, скажите, что вас просили передать ему весточку.

— Какую весточку?

— Скажите, что сходите за нею. И вернитесь сюда. Я постою у входа в больницу.

Он задал вопрос, которого она ждала:

— А почему вы сами у них не спросите?

— Стесняюсь. По-моему, одинокой европейской женщине не годится спрашивать о мужчине-китайце.

— Вы его знаете?

— Да.

Биргитта Руслин изо всех сил постаралась напустить на себя неоднозначный вид, уже сожалея о своей затее. Однако парень взял фотографию, готовый выполнить ее просьбу.

— И еще, — добавила она. — Спросите, кто живет там, на самом верху. Видимо, это жилая квартира с огромным балконом.

— Меня зовут Хо, — сказал он. — Я спрошу.

— А меня зовут Биргитта. Просто сделайте вид, что вам любопытно.

— Откуда вы? Из США?

— Из Швеции. Жуйдянь, так, кажется, по-китайски.

— Понятия не имею, где это.

— Объяснить почти невозможно.

Хо глянул по сторонам и зашагал через улицу, а она повернулась и поспешила к подъезду больницы.

Медсестры ушли. Из открытого подъезда медленно вышел старик на костылях. Внезапно у Биргитты возникло ощущение, что она подвергла себя опасности. Но она успокоила себя тем, что на улицах полно народу. Человек, который убил массу людей в шведской деревне, мог скрыться. Но едва ли сумеет скрыться тот, кто убьет иностранную туристку. Средь бела дня. Такое в Китае недопустимо.

Старик на костылях вдруг упал. Охранники у подъезда не пошевелились. Биргитта помедлила в нерешительности, но все же помогла старику подняться на ноги. Он разразился длинной тирадой, которой она, разумеется, не поняла, как не поняла, рассердился он или благодарен. От него сильно пахло не то травами, не то спиртным.

Он пошел дальше, к выходу на улицу. У него тоже где-то есть дом, подумала Биргитта. Семья, друзья. В свое время он был на стороне Мао, старался изменить эту исполинскую страну так, чтобы каждый был обут. Может ли человек сделать больше? Чем обеспечить всех обувью, чтобы не мерзли ноги? Дать всем одежду и еду?

Хо возвращается. Идет спокойно, не оглядываясь. Биргитта пошла ему навстречу.

Он покачал головой:

— Они не видели этого человека.

— И не знают, кто он?

— Нет.

— Кому вы показали фото?

— Охранникам. И еще одному человеку. Он вышел из подъезда. В темных очках. Я правильно сказал? «Темные очки»?

— Правильно. А кто живет наверху?

— Они не ответили.

— Но ведь кто-то там живет?

— Думаю, да. Им не понравился вопрос.

— Почему?

— Они велели мне уйти.

— И что вы сделали?

Он с удивлением посмотрел на нее:

— Ушел.

Биргитта достала из сумочки десятидолларовую купюру. Сперва он отказывался. Вернул ей фото Ван Миньхао, спросил, в какой гостинице она остановилась, убедился, что она найдет дорогу, и на прощание учтиво поклонился.

По дороге в гостиницу ее вновь охватило головокружительное ощущение, что людские толпы могут поглотить ее в любую минуту и никто ее не найдет. Внезапно голова и впрямь закружилась, да так, что пришлось прислониться к стене. Поблизости располагалось чайное заведение. Биргитта вошла, заказала чай с пирожными и попробовала дышать медленно и глубоко. Опять этот панический страх, который преследовал ее последние годы. Дурнота, такое чувство, будто падаешь в бездну. Долгое путешествие в Пекин не избавило ее от тревоги, которую она носила в себе.

Снова она подумала о Ване: его след привел ее в Китай и затерялся. Мысленно она ударила судейским молотком по чайному столику и сказала себе, что все позади. Молодой человек с плохим английским помог ей, насколько это возможно.

Расплачиваясь, она удивилась дороговизне и снова вышла на ледяной ветер.

Вечером они с Карин отправились в театр, расположенный прямо напротив большого отеля «Цяньмынь». Хотя места были обеспечены наушниками, Карин Виман позаботилась о переводчике. На протяжении всего четырехчасового представления Биргитта Руслин сидела наклонясь вбок и слушала, как молодая женщина порой невразумительно излагает события на сцене. И она сама, и Карин огорчились, когда очень скоро сообразили, что представление состоит из отрывков разных классических пекинских опер, исполнение безусловно первоклассное, но целиком приспособленное для туристов. Когда все закончилось и они наконец покинули выстуженный зал, оказалось, что у обеих онемела шея.

Возле театра ожидала машина, предоставленная в распоряжение Карин. Биргитте вдруг почудилось, будто она заметила Хо, того парня, что заговорил с нею на улице.

Его лицо мелькнуло лишь на долю секунды и снова исчезло.

У входа в гостиницу она оглянулась. Никого, ни единого знакомого лица.

Она поежилась. Откуда ни возьмись нахлынул страх. Вне всякого сомнения, возле театра был именно Хо.

Карин спросила, как насчет выпить по глоточку на сон грядущий. Биргитта согласилась.

Через час Карин уже спала. Биргитта стояла у окна, смотрела на блеск неоновых огней.

Беспокойство не ушло. Откуда Хо знал, что она была в театре? Почему он последовал за ней?

Укладываясь в постель рядом со спящей подругой, она сожалела, что показала фото Ван Миньхао.

Ее знобило. Долго она лежала без сна. Среди морозной зимней ночи в Пекине.

25

На другой день в Пекине шел легкий снежок. Карин Виман встала в шесть, чтобы просмотреть доклад, с которым ей предстояло выступать. Проснувшись, Биргитта увидела ее за столом у темного окна, с включенным торшером. И почувствовала смутную зависть. Карин выбрала жизнь, неотъемлемой частью которой были путешествия и встречи с чужими культурами. Жизнь Биргитты протекала в залах суда, где шла вечная борьба между правдой и ложью, произволом и справедливостью, а результаты оказывались неопределенными и зачастую неутешительными.

Карин заметила, что она открыла глаза, и сказала:

— Снег идет. Редкий, легонький. В Пекине не бывает густых снегопадов. Крупинки мелкие, но острые, как песок из пустынь.

— А ты старательная. В такую-то рань вскочила.

— Нервничаю. Многие слушают, только чтобы поймать меня на ошибках.

Биргитта села на кровати, осторожно повертела головой:

— Не прошло.

— Пекинские оперы требуют большой выносливости.

— С удовольствием посмотрю еще. Но без переводчика.

Сразу после семи Карин ушла. Договорились встретиться вечером. Биргитта поспала еще часок, а когда позавтракала, уже пробило девять. Вчерашнее беспокойство развеялось. Вроде бы знакомое лицо, мелькнувшее после оперного представления, наверняка просто ей померещилось. Воображение иной раз совершало такие пируэты, что она сама удивлялась, хотя пора бы и привыкнуть.

Она сидела в большом холле, где бесшумные, как призраки, уборщики обмахивали метелочками пыль с колонн. Досадуя на себя за вялость, она решила найти какой-нибудь универмаг и купить китайскую игру. К тому же она обещала Стаффану привезти китайские приправы. Молодой портье отметил у нее на карте, как пройти к универсальному магазину, где можно купить то и другое. Обменяв деньги в гостиничном банке, Биргитта Руслин вышла на улицу. Потеплело. В воздухе порхали легкие снежинки. Она прикрыла рот и нос шарфом и отправилась в путь.

Через несколько шагов она остановилась, глянула по сторонам. По тротуару спешили люди. Она смотрела на тех, что стояли на месте, курили, разговаривали по телефону или просто ждали. Знакомых лиц не видно.

До магазина Биргитта добралась без малого через час. Он располагался на улице под названием Ванфуцзин-Дайцзе, занимал целый квартал, а внутри походил на огромный лабиринт. Войдя, Биргитта очутилась в жуткой толчее. Она заметила, что люди вокруг критически поглядывают на нее и комментируют ее одежду и внешность. А сама тщетно высматривала английские указатели. Когда проталкивалась к эскалатору, несколько продавцов окликнули ее на плохом английском.

На третьем этаже нашелся отдел с книгами, канцтоварами и игрушками. Она обратилась к молодой продавщице, но в отличие от гостиничного персонала та ее не поняла, однако бросила несколько слов в микрофон местной связи, и рядом мгновенно вырос улыбающийся пожилой мужчина.

— Настольные игры, — сказала Биргитта. — Где мне их найти?

— Маджонг?

Он проводил ее на другой этаж, где она вдруг оказалась среди стеллажей со всевозможными играми. Она выбрала две, поблагодарила за помощь и пошла к кассе. А когда игры запаковали и положили в яркий пластиковый пакет, уже своими силами добралась до продуктового отдела и по запаху выбрала неведомые пряные травы в красивых бумажных кулечках. Потом зашла в столовую у выхода. Выпила чаю и съела китайский пирожок, до того приторный, что едва проглотила. Двое малышей стали рядом и глаз с нее не сводили, пока мать, сидевшая за соседним столиком, не одернула их.

Биргитта как раз хотела встать и уйти, когда у нее вновь возникло ощущение, что за ней наблюдают. Она огляделась, всматриваясь в лица вокруг, — незнакомые. Раздосадованная этими фантазиями, она ушла из магазина. Поскольку же пакет оказался увесистым, вернулась в гостиницу на такси, размышляя о том, как провести остаток дня. С Карин они увидятся лишь поздно вечером, после обязательного банкета, с которого Карин при всем желании улизнуть не могла.

Оставив купленные игры и пряности в гостинице, она решила посетить художественный музей, мимокоторого проходила накануне. Дорога ей известна. Помнится, она видела и несколько ресторанов, где сможет перекусить, если проголодается. Снег перестал, в тучах появились просветы. Она вдруг почувствовала себя помолодевшей, куда более энергичной, чем утром. Вот сейчас я свободно катящийся камень, как нам мечталось в юности, подумала она. Камень с онемевшей шеей.

Главное здание музея выглядело как китайская башня, уступчатая, с выступающими деталями кровли. Посетители входили внутрь через огромные ворота. Поскольку музей был очень велик, Биргитта решила осмотреть только нижний этаж. Там проходила выставка, демонстрирующая, как Народно-освободительная армия использовала искусство в качестве орудия пропаганды. Большинство картин выполнены в идеализированной форме, запомнившейся ей по китайским иллюстрированным журналам 1960-х. Но встречались и нефигуративные полотна, яркими красками изображавшие войну и хаос.

Повсюду охрана и гиды, преимущественно молодые женщины в синей униформе. Биргитта попыталась обратиться к ним, но по-английски они не говорили.

Проведя в музее несколько часов, она около трех снова вышла на улицу, бросила взгляд на больницу и на высотку с подвесной террасой. Потом зашла в ближайший к музею простенький ресторанчик. Села за столик в углу, сделала заказ, указав на тарелки с едой на соседних столиках и на бутылку пива. А когда отпила глоток, поняла, что давно мучилась жаждой. Съела многовато и, чтобы стряхнуть сытую сонливость, выпила две чашки крепкого чая. В музее она купила открытки с китайскими картинами и теперь рассмотрела их.

Внезапно Биргитта почувствовала, что Пекина с нее хватит, хотя провела она здесь всего два дня. Она нервничала, тосковала по работе и думала, что время просто утекает меж пальцев. Бродить по Пекину больше невозможно. Игры куплены, пряности тоже, а другой цели нет. План, думала она. Сперва в гостиницу, отдохнуть, потом составить план. Я пробуду здесь еще пять дней. И только в последние два дня Карин составит мне компанию.

Когда она снова вышла на улицу, солнце скрылось за тучами. И сразу похолодало. Она поплотнее запахнула куртку и дышала через шарф.

Подошел какой-то мужчина с бумагой и маленькими ножницами в руке. На ломаном английском предложил вырезать ее силуэт. Открыл папку с пластиковыми кармашками, показал образцы своей работы. Первым побуждением было отказаться, но все-таки она передумала. Сняла шапку, размотала шарф и стала в профиль.

Силуэт был выполнен на удивление хорошо, и, когда он запросил пять долларов, Биргитта дала ему десять.

Мужчина был стар, одна щека изуродована шрамом. Если б могла, она бы послушала его историю. Она убрала силуэт в сумку, оба раскланялись и разошлись в разные стороны.

Нападение застигло Биргитту врасплох, она не успела сообразить, что происходит. Чья-то рука обхватила ее сзади за шею, запрокинула голову назад, и одновременно кто-то рванул к себе ее сумочку. Она закричала, стараясь удержать сумку, но шею тотчас сдавили сильнее. От удара под ложечку перехватило дыхание, и она упала, так и не увидев нападавших. Все произошло очень быстро, заняло вряд ли больше десяти-пятнадцати секунд. Велосипедист, остановившийся рядом, и женщина с продуктовыми сумками помогли ей подняться. Но Биргитта Руслин не устояла на ногах. Рухнула на колени и потеряла сознание.

Очнулась она на носилках в «скорой», мчавшейся с включенной сиреной. Врач прижимал к ее груди стетоскоп. Происшедшее было по-прежнему как в тумане. Сумку у нее отняли, это она помнила. Но почему находится в «скорой»? Попробовала спросить у врача. Однако тот ответил по-китайски, жестом показывая: молчите и не шевелитесь. Шея болела, нападавший сильно сдавил горло. Может, она серьезно пострадала? Эта мысль напугала: ее же могли убить там, посреди улицы. Нападавшие действовали без колебаний, средь бела дня, на многолюдной улице с массой машин.

Биргитта заплакала. Врач немедля принялся считать пульс. «Скорая» остановилась, заднюю дверь распахнули. Биргитту Руслин переложили на каталку и повезли по коридору, освещенному яркими лампами. Теперь она плакала навзрыд, не в силах унять слезы. Почти не заметила, как сделали укол успокоительного.

Уплыла прочь, будто на волне, окруженная китайскими лицами, которые словно бы плыли вместе с нею; покачивающиеся головы, устремленные навстречу Великому Кормчему, который вот-вот выйдет на берег после долгого энергичного заплыва.

На сей раз Биргитта очнулась в комнате с приглушенным светом и задернутыми шторами. На стуле возле двери — человек в форме. Заметив, что она открыла глаза, он встал и вышел. Буквально тотчас же появились двое других в форме, а с ними врач, обратившийся к ней по-английски, с американским акцентом:

— Как вы себя чувствуете?

— Не знаю. Я устала. И горло болит.

— Мы провели тщательное обследование. С вами все в полном порядке.

— Тогда почему я лежу здесь? Я хочу вернуться в гостиницу.

Врач наклонился ближе:

— Сначала с вами должны побеседовать полицейские. Нам очень не нравится, когда зарубежные гости попадают у нас в беду. Это позор для нас всех. Грабителей, которые на вас напали, необходимо поймать.

— Так ведь я ничего не видела!

— Говорить будете не со мной.

Врач выпрямился, кивнул двоим в форме, и они немедля придвинули стулья к ее койке. Один, переводчик, был молод, второй — лет шестидесяти с лишним. Он задавал вопросы. Из-за тонированных очков она не могла перехватить его взгляд. Ни тот ни другой не представились, сразу посыпались вопросы. Биргитта смутно чувствовала, что старший ничуть ей не симпатизирует.

— Нам необходимо знать, что вы видели.

— Ничего. Все произошло слишком быстро.

— Свидетели в один голос утверждают, что оба нападавших были без масок.

— Двое? Я и не знала!

— Что вы запомнили из случившегося?

— Меня обхватили локтем за шею. Они подбежали сзади. Вырвали сумку и ударили меня в живот.

— Нам нужно знать об этих двоих все, что вы можете рассказать.

— Но я ничего не видела!

— Лиц не видели?

— Нет.

— А голоса их слышали?

— По-моему, они не сказали ни слова.

— Что произошло перед самым нападением?

— Один человек вырезал мой силуэт. Я расплатилась и как раз пошла дальше.

— Пока он вырезал силуэт, вы ничего не видели?

— А что я должна была видеть?

— Кого-нибудь, кто стоял в ожидании?

— Сколько же раз повторять, что я ничего не видела!

Как только переводчик перевел ее ответ, пожилой полицейский наклонился вперед и повысил голос:

— Мы задаем вопросы, так как хотим поймать тех, кто ударил вас и украл сумку. Поэтому следует отвечать, не теряя терпения.

Каждое слово точно пощечина.

— Я просто говорю, как все было.

— Что находилось в вашей сумке?

— Немного денег, китайских, и американские доллары. Расческа, носовой платок, несколько таблеток, ручка, ничего важного.

— Ваш паспорт мы нашли во внутреннем кармане куртки. Вы шведка? Почему вы здесь?

— Приехала с подругой в отпуск.

Пожилой полицейский задумался. С непроницаемым видом.

— Силуэт мы не нашли, — наконец сказал он.

— Он лежал в сумке.

— Отвечая на мой вопрос, вы его не упомянули. Может быть, еще что-то забыли?

Биргитта немного подумала, покачала головой. Допрос резко закончился. Старший полицейский что-то сказал и вышел из палаты.

— Когда вам станет лучше, вас отвезут в гостиницу. Позднее мы навестим вас еще раз, зададим несколько дополнительных вопросов и составим протокол.

Переводчик упомянул название гостиницы, хотя Биргитта ничего не говорила.

— Откуда вам известно, где я живу? Ключ был в сумке.

— Такие вещи мы всегда знаем.

Он поклонился и вышел. Дверь не успела закрыться, как опять появился врач, тот, с американским акцентом.

— Мы еще немного подержим вас здесь. Проверим анализы крови и рентгеновские снимки. А потом вы вернетесь в гостиницу.

Часы, подумала Биргитта. Их не забрали. Она взглянула на циферблат. Без четверти пять.

— Когда я смогу вернуться в гостиницу?

— Скоро.

— Моя подруга забеспокоится, если меня там не будет.

— Вас отвезут. Нам не хотелось бы, чтобы зарубежные гости сомневались в нашем радушии и заботливости, хотя порой и происходят несчастные случаи.

Биргитта осталась одна. Откуда-то издалека донесся крик, сиротливый вопль, гулко раскатившийся по коридору.

Мысли кружили вокруг случившегося. Единственные фактические свидетельства нападения — боль в горле и пропавшая сумка. Все прочее совершенно нереально: внезапный шок от захвата со спины, удар в живот и люди, которые ей помогли.

Они-то наверняка видели, думала она. Полиция их опросила? Они дождались «скорой»? Или первой прибыла полиция?

Никогда раньше на нее не нападали. Угрожали, да. Но физически никто не набрасывался. Полученный удар — первые побои в ее жизни. Она судила людей, которые избивали, стреляли, пыряли ножами. Однако сама никогда не чувствовала, как подкашиваются ноги.

Ей что, по-прежнему страшно? Да, ответила себе Биргитта. За долгие годы работы в суде она усвоила: жертва грабежа и нападения ничего не забывает. Страх остается надолго, порой на всю жизнь. Ну уж нет, ей вовсе не хочется превратиться в насмерть запуганное существо, которое, рискнув выйти на улицу, то и дело оглядывается назад.

Дома она непременно расскажет все Стаффану. Приглаженную версию, но так, чтобы он понял, почему она может неожиданно вздрогнуть посреди улицы.

Одно за другим накатывали чувства, обычные после нападения, как она знала. Страх, злость, унижение, печаль. И мстительная ненависть. Как раз сейчас, лежа в постели, она бы ничуть не возражала, если бы этих двоих поставили на колени и пристрелили.

Пришла медсестра, помогла ей одеться. До живота больно дотронуться, на колене ссадина. Медсестра поднесла зеркало, чтобы Биргитта смогла причесаться, и она увидела, что очень бледна. Вот, значит, как я выгляжу, когда мне страшно. Не забуду.

Врач появился, когда она сидела на койке, готовая вернуться в гостиницу.

— Боль в горле пройдет, вероятно, уже к завтрашнему утру, — сказал он.

— Спасибо вам за все. Как я доберусь до гостиницы?

— Полиция вас отвезет.

В коридоре ждали трое полицейских. Один — с устрашающим автоматом в руках. На лифте они спустились вниз, сели в полицейскую машину. Биргитта сама себя не узнавала, ведь даже название больницы не запомнила. Немного погодя перед глазами вроде бы мелькнула стена Запретного города, но, может, она и ошиблась.

Полицейские не включали ни сирену, ни мигалки. Вот спасибо, совершенно ни к чему привлекать внимание. У подъезда Биргитта вышла. Машина уехала, она даже обернуться не успела. Только по-прежнему удивлялась, откуда они знали, в какой гостинице она живет.

Когда она сообщила портье о потере ключа, ей выдали новый. В ту же секунду. И она поняла: ключ лежал наготове. Женщина-портье улыбалась. Она знает, подумала Биргитта. Полиция побывала здесь, сообщила о разбойном нападении, предупредила.

По дороге к лифтам она думала, что должна бы испытывать благодарность. Но чувствовала лишь недовольство. И когда вошла в номер, оно не уменьшилось. Сюда явно кто-то заходил, не только горничная. Конечно, возможно, на минутку забегала Карин — что-то взять или переодеться. Вполне возможно. Но ведь и полиции ничто не мешало украдкой наведаться в номер? Или это был кто-то еще? В Китае наверняка есть служба безопасности, которая всегда незримо или почти незримо присутствует рядом.

О визите ей сообщил пакет с играми. Она сразу заметила, что он лежит не там, где она его оставила. Медленно обвела взглядом комнату, чтобы ничего не упустить. Но кто-то, не таясь, переложил в другое место только пакет.

Биргитта прошла в ванную. Несессер там же, где оставлен утром. Содержимое в полном порядке.

Она вернулась в комнату, села в кресло у окна. Дорожная сумка стояла открытая. Биргитта встала и принялась осматривать вещи, одну за другой. Если кто и рылся в сумке, то постарался действовать незаметно.

Лишь добравшись до дна, она вмиг замерла. Там должен был лежать фонарик и коробок спичек. То и другое она всегда брала с собой в поездки, после того как за год до свадьбы со Стаффаном поехала на Мадейру, а там на сутки с лишним вырубили электричество. Вечером она пошла прогуляться к скалистым кручам на окраине Фуншала — и вдруг все утонуло в кромешном мраке. Несколько часов она буквально ощупью пробиралась к гостинице. И с тех пор всегда держала в сумке фонарик и спички. Этот коробок с зеленой этикеткой был из хельсингборгского ресторана.

Биргитта снова перетряхнула одежду, но спичек не нашла. Может, переложила в украденную сумку? Иногда такое случалось. Однако при всем старании она не могла припомнить, чтобы доставала спички из большой сумки. Кто же забрал коробок из номера, который обыскивал втайне?

Она опять села у окна. Последний час в больнице! У нее уже тогда возникло ощущение, что держат ее там без всякой необходимости. Какие такие анализы? Видимо, на самом деле, пока она там торчала, полиция обыскивала гостиничный номер. Но зачем? В конце концов, напали-то на нее, верно?

В дверь постучали. Биргитта вздрогнула. Посмотрела в глазок: полицейские. С тревогой открыла. Полицейские другие, не те, что в больнице. Одна из них — женщина, невысокая, в ее годах, — заговорила:

— Мы просто хотим убедиться, что все в порядке.

— Спасибо.

Полицейская знаком показала, что хочет войти. Биргитта посторонилась. Один полицейский остался в коридоре, второй занял пост в передней. Женщина провела Биргитту к креслам у окна. Положила на стол папку. Что-то в ее поведении удивило Биргитту, но она не могла сказать, что именно.

— Мне бы хотелось, чтобы вы внимательно взглянули на фотографии. У нас есть показания свидетелей, и, пожалуй, мы знаем, кто на вас напал.

— Но ведь я ничего не видела! Разве только локоть. Но его не опознаешь!

Полицейская не слушала. Достала из папки несколько фотографий, разложила на столе. Молодые мужчины.

— Возможно, вы все-таки что-то видели, хотя и не вспомнили сразу.

Биргитта Руслин поняла, что протестовать бессмысленно. Перебрала снимки, думая, что эти молодые парни однажды, может статься, совершат преступления и будут казнены. Разумеется, все они ей незнакомы. Она покачала головой:

— Я никогда их не видела.

— Вы уверены?

— Вполне.

— Никого из них не видели?

— Никого.

Полицейская убрала снимки в папку. Биргитта заметила, что ногти у нее обкусанные.

— Мы поймаем нападавших, — сказала полицейская перед уходом. — Сколько вы еще пробудете в Пекине?

— Четыре дня.

Женщина кивнула и вышла из комнаты.

Ты и так знала, возмущенно думала Биргитта, закрывая дверь на цепочку, что я пробуду здесь еще четыре дня. Зачем спрашивать, раз знаешь? Меня на мякине не проведешь.

Она подошла к окну, посмотрела вниз, на улицу. Полицейские сели в машину и уехали. Биргитта легла на кровать. Что привлекло ее внимание, когда полицейская вошла в номер, она по-прежнему не могла сообразить.

Закрыла глаза, подумала, что надо бы позвонить домой.

Проснулась она, когда за окном было темно. Боль в горле потихоньку отступала. Но само нападение казалось куда страшнее. Ее охватило странное ощущение, будто оно еще не произошло. Она достала мобильный, позвонила в Хельсингборг. Стаффана дома не было, по мобильному он тоже не ответил. Оставив сообщение, она хотела позвонить детям, но раздумала.

Снова вспомнилась украденная сумка. Мысленно она еще раз перебрала содержимое. Шестьдесят долларов пропали. Но большую часть наличных денег она заперла здесь, в маленьком сейфе. Мысль, молнией мелькнувшая в мозгу, заставила ее встать и открыть дверцу гардероба. Сейф заперт. Она набрала код, проверила содержимое. Всё на месте. Биргитта заперла сейф. Снова попыталась понять, почему поведение полицейской показалось ей странным. Стала у двери, попыталась представить себе, что ускользает из памяти. Тщетно. Снова легла на кровать, мысленно перебрала фотографии, которые полицейская доставала из папки.

И вдруг. Она открыла дверь. Полицейская сделала ей знак посторониться. А потом прошла прямиком к креслам у окна. Даже не заглянула в открытую дверь ванной, не посмотрела на ту часть комнаты, где стояла двуспальная кровать.

Биргитта нашла только одно объяснение: полицейская уже побывала здесь. Ей не понадобилось смотреть по сторонам. Она знала, как тут все выглядит.

Взгляд Биргитты упал на стол, где недавно лежала папка с фотографиями. Мысль, которая поразила ее, сперва была смутной, но набирала ясности. Она не опознала людей на снимках. А что, если полицейские именно это и проверяли? Что она не может никого опознать на снимках? Вопрос не в том, опознает ли она хоть кого-нибудь из нападавших. Наоборот. Полицейские хотели удостовериться, что она действительно ничего не видела.

Но почему? Она стала у окна. Мысль, которая пришла ей в голову еще в Худиксвалле, всплыла в памяти:

Случившееся слишком масштабно, слишком загадочно.

Страх нахлынул так быстро, что она не сумела защититься. Лишь через час с небольшим смогла подняться в ресторан.

Прежде чем войти в стеклянную дверь, оглянулась. Но за спиной никого не было.

26

Биргитта Руслин проснулась в слезах. Карин Виман, сидя в постели, осторожно тронула ее за плечо и разбудила.

Когда Карин вернулась накануне поздно вечером, Биргитта уже спала: чтобы не ворочаться без сна, приняла снотворное, к которому прибегала редко, но всегда имела при себе.

— Тебе что-то приснилось, — сказала Карин. — Что-то печальное, раз ты плачешь.

Биргитта, однако, никаких снов не помнила. Поспешно покинутый внутренний ландшафт был совершенно пуст.

— Который час?

— Скоро пять. Я устала и должна еще поспать. Отчего ты плачешь?

— Не знаю. Наверно, вправду видела сон, хоть и не помню о чем.

Карин опять легла. И быстро уснула. Биргитта встала, чуть раздвинула шторы. На улице потихоньку оживало движение. По развевающимся флагам видно, что день в Пекине вновь будет ветреный.

Опять нахлынул страх. Но она решила не поддаваться, как не поддавалась угрозам, которым подвергалась как судья. Еще раз мысленно перебрала события, критически, с предельной тщательностью. А в итоге пришла к едва ли не сконфуженному ощущению, что фантазия ее превзошла самое себя. В любой ситуации ей мерещились заговоры; события, выстроенные в цепочку, на самом деле не имели между собой ничего общего. На нее напали, отняли сумку. С какой же стати полиция, которая наверняка изо всех сил старается поймать грабителей, должна быть замешана во всем этом? Сейчас, утром, это не укладывалось в голове. Может, и плакала она над собой и своими фантазиями?

Биргитта включила торшер, подвинув его так, чтобы свет не падал на Карин. И принялась листать путеводитель по Пекину, прихваченный из дому. На полях помечала, что хочет посмотреть за оставшиеся дни. Прежде всего надо посетить Запретный город, о котором читала и который манил ее с тех самых пор, как она заинтересовалась Китаем. На другой день она пойдет в один из буддийских храмов города. Сколько раз они со Стаффаном говорили о том, что если им когда-нибудь потребуется горний духовный мир, то привлекает их лишь буддизм. По словам Стаффана, это единственная религия, которая никогда не воевала и не применяла насилия, чтобы распространить свое учение. Все прочие конфессии властвовали и распространялись с помощью оружия. Биргитте было важно, что буддизм признает только того бога, который покоится в душе человека. Понять его мудрое учение — значит мало-помалу разбудить в себе этого спящего бога.

Потом Биргитта уснула и проспала еще несколько часов, а проснулась, когда Карин, зевая и потягиваясь, стояла нагишом на полу. Старая бунтарка все еще в приличной форме, подумала она.

— Прекрасное зрелище, — сказала Биргитта.

Карин вздрогнула, словно пойманная с поличным:

— Я думала, ты спишь.

— Проснулась минуту назад. И без слез.

— Тебе что-нибудь снилось?

— Наверняка. Но я ничего не помню. Сны сбежали и спрятались. Должно быть, я была тинейджером и безответно влюблена.

— Мне юность никогда не снится. Наоборот, порой я вижу себя во сне древней старухой.

— Дело к тому у нас и идет.

— Не в данный момент. Я жду докладов, которые, надеюсь, окажутся интересными.

Карин ушла в ванную и снова появилась уже полностью одетая.

О вчерашнем нападении Биргитта пока что словом не обмолвилась. Не решила, стоит ли вообще о нем упоминать. В буре чувств, связанных с этим инцидентом, присутствовало и смущение, будто она могла избежать случившегося. Обычно-то держалась настороже.

— Я ухожу, вернусь опять поздно, — сказала Карин. — Зато завтра все останется позади. Проведем денек вместе.

— У меня тут длинные списки, — отозвалась Биргитта. — Сегодня отправлюсь в Запретный город.

— Там жил Мао. Он тоже создал династию. Коммунистическую. Некоторые считают, он сознательно пытался походить на древних императоров. В первую очередь, наверно, на Цинь Шихуанди, о котором мы толкуем целыми днями. Но по-моему, это клевета. Политическая клевета.

— Его дух витает над всем, — сказала Биргитта. — Иди, будь прилежной и умной девочкой.

Карин исчезла, полная кипучей энергии. Чтобы не завидовать ей, Биргитта бодро встала с постели, сделала несколько небрежных гимнастических упражнений и приготовилась к новому пекинскому дню, без заговоров и тревожных озираний по сторонам. Утром она отправилась в загадочный лабиринт Запретного города. Над центральными воротами в розовой наружной стене — раньше через них входил только император — висел огромный портрет Мао. Биргитта обратила внимание, что все китайцы, входя в красные ворота, прикасались к их золотым накладкам. Должно быть, тут что-то вроде суеверия, решила она. Надо будет спросить у Карин.

Ступая по стертым камням внутреннего двора, Биргитта вспомнила, как в бытность свою красной бунтаркой где-то прочла, что Запретный город состоит из 9999 с половиной комнат. Поскольку Бог Неба имел 10 000 комнат, Сын Неба не мог иметь больше. Хотя вряд ли это правда.

Несмотря на холодный ветер, посетителей было много. Большей частью китайцы, благоговейно ходившие по комнатам, куда многим поколениям их предков не было доступа. Какой же исполинский бунт, думала Биргитта. Когда народ обретает свободу, происходит вот что: он получает право на собственные мечты, на доступ в запретные комнаты, где создавался гнет.

Каждый пятый человек в мире — китаец. В моей семье, если считать ее миром, один должен бы быть китайцем. Так что в юности мы все же были правы, думала она. Наши доморощенные пророки, особенно Мосес, теоретически самый подкованный, постоянно напоминали, что вести речь о будущем можно лишь с участием Китая.

Уже собираясь покинуть Запретный город, она вдруг, к своему удивлению, обнаружила американское кафе быстрого питания. Вывеска прямо-таки кричала навстречу с краснокирпичной стены. Биргитте захотелось понаблюдать, как реагируют прохожие китайцы. Одни останавливались, показывая своим спутникам на вывеску, другие даже заходили внутрь, но большинство вообще не замечало этого омерзительного, по мнению Биргитты, святотатства. Китай стал загадкой другого рода, с тех пор как она впервые попыталась хоть что-то понять в Срединной империи. Но это неправильно, сказала она себе. Даже американское кафе в Запретном городе наверняка можно понять исходя из трезвого анализа современного мира.

Возвращаясь в гостиницу, Биргитта нарушила обещание, которое дала себе утром, и разок оглянулась. Но не заметила ни знакомых лиц, ни кого-либо, стушевавшегося оттого, что она обернулась. Пообедала она в каком-то ресторанчике и снова, глядя на счет, поразилась дороговизне. Потом решила попробовать найти в гостинице какую-нибудь английскую газету и выпить чашку кофе в большом баре в холле. В газетном киоске нашелся экземпляр «Гардиан», и Биргитта устроилась в уголке возле горящего камина. Несколько американских туристов, вставая, громогласно объявили, что теперь намерены подняться на Великую Китайскую стену. Они тотчас вызвали у нее живейшую антипатию.

А когда она сама посетит Стену? У Карин Виман время будет, вероятно, только в последний день перед отъездом. Можно ли побывать в Китае и не увидеть Стену, которая, согласно современной легенде, одно из немногих рукотворных сооружений, какие видны из космоса?

Стену я должна увидеть обязательно, думала Биргитта. Карин там наверняка уже бывала. Что ж, придется ей смириться. Вдобавок у нее есть фотоаппарат. Нельзя же уехать отсюда и не сфотографировать Стену детям на память.

Неожиданно рядом с ее столиком остановилась незнакомая женщина. Примерно ее возраста, волосы гладко зачесаны назад. Женщина улыбалась, держалась с огромным достоинством и заговорила с Биргиттой на хорошем английском:

— Госпожа Руслин?

— Да, это я.

— Вы позволите присесть? У меня важное дело.

— Прошу вас.

Женщина села, на ней был темно-синий костюм, явно очень дорогой.

— Мое имя — Хун Ци. Я бы не стала докучать вам, если бы не важное дело.

Она сделала едва заметный знак мужчине, стоявшему чуть поодаль. Тот подошел, бережно, точно драгоценный подарок, положил перед Биргиттой ее сумку и удалился.

Биргитта удивленно посмотрела на Хун.

— Полиция разыскала вашу сумку. Поскольку же для нас весьма огорчительно, что с нашими гостями порой случаются несчастья, меня попросили передать вам пропажу.

— Вы из полиции?

Хун по-прежнему улыбалась:

— Нет. Просто иногда меня просят оказать властям ту или иную услугу. Все на месте?

Биргитта Руслин открыла сумку. Кроме денег, все в целости и сохранности. К собственному удивлению, она обнаружила и коробок спичек, который накануне тщетно искала в дорожной сумке. Вот, значит, куда она его сунула.

— Деньги пропали.

— Мы твердо надеемся схватить преступников. Они будут сурово наказаны.

— Но их не приговорят к смерти?

По лицу Хун скользнула едва заметная тень. Но от Биргитты это не укрылось.

— У нас суровые законы. Если за ними уже числятся тяжкие преступления, возможно, их условно приговорят к смерти. Если они исправятся, смертный приговор заменят тюремным сроком.

— А если не исправятся?

Ответ был уклончив:

— Наши законы четки и однозначны. Но как знать. У нас индивидуальный подход. Наказание, назначенное в силу рутины, не может быть справедливым.

— Я сама судья. По моему твердому убеждению, крайне примитивное правосудие — допускать смертную казнь, которая редко, а то и вообще никогда не дает превентивного эффекта.

Биргитте Руслин вдруг совершенно не понравился собственный деловитый тон. Хун Ци слушала серьезно. Улыбка исчезла. Официантку, которая подошла было к столику, она кивком отослала прочь. У Биргитты возникло отчетливое ощущение какой-то повторяющейся модели. Хун Ци никак не отреагировала на то, что она судья. Стало быть, уже знала.

В этой стране обо мне знают всё, подумала Биргитта Руслин. С возмущением. Если, конечно, виной всему не разыгравшаяся фантазия.

— Разумеется, я очень признательна, что вы вернули мне сумку. Но поймите, меня удивляет, как все это произошло. Сумку приносите вы, и вы не полицейская, я вообще не знаю, кто вы и что вы! Грабители пойманы? Или я неверно истолковала ваши слова? Может, сумка была где-то брошена?

— Никто пока не пойман. Но есть вполне определенные подозрения. Сумку нашли недалеко от места нападения.

Хун Ци хотела встать. Но Биргитта Руслин остановила ее:

— Объясните же, кто вы. Вдруг приходит совершенно незнакомая женщина, возвращает мне сумку…

— Я занимаюсь вопросами безопасности. А поскольку говорю по-английски и по-французски, меня порой просят кое-что сделать.

— Безопасность? Значит, вы из полиции? Все ж таки!

Хун Ци покачала головой:

— Безопасность в обществе не всегда подразумевает внешнюю охрану, за которую отвечает полиция. Безопасность уходит в глубину, к самым корням общества. Не сомневаюсь, в вашей стране обстоит так же.

— Кто же просил вас передать мне сумку?

— Один из начальников Центрального бюро находок Пекина.

— Находок? Кто сдал туда мою сумку?

— Этого я не знаю.

— Откуда он знал, что сумка моя? Там не было ни удостоверения, ни других документов с моим именем.

— Полагаю, они получили информацию от полицейских ведомств, ведущих расследование.

— Выходит, уличными нападениями занимается не один отдел?

— Обыкновенно полицейские разных специальностей сотрудничают между собой.

— В поисках сумки?

— В расследовании серьезного нападения на гостя нашей страны.

Она ходит вокруг да около, подумала Биргитта. Я никогда не получу четких ответов.

— Я — судья, — повторила Биргитта Руслин. — В Пекине пробуду еще несколько дней. И поскольку вам, кажется, уже все обо мне известно, вряд ли нужно рассказывать, что приехала я сюда вместе с подругой, которая участвует в международной конференции, посвященной первому императору.

— Знания о династии Цинь важны для того, чтобы понять мою страну. Однако вы ошибаетесь, думая, будто я располагаю основательной информацией о вас и о причинах вашего приезда в Пекин.

— Коль скоро вы сумели разыскать мою пропавшую сумочку, я хочу спросить у вас совета. Как бы мне побывать в китайском суде? Я не имею в виду какое-то особенное дело. Просто хочу познакомиться с судебной процедурой и, может быть, задать несколько вопросов.

Незамедлительный ответ удивил Биргитту:

— Завтра вам удобно? Я смогу вас сопровождать.

— Я бы не хотела доставлять беспокойство. По моему впечатлению, у вас так много работы.

— Не больше той, какую я сама считаю важной. — Хун Ци встала. — Я свяжусь с вами во второй половине дня, и мы договоримся о завтрашней встрече.

Биргитта Руслин открыла было рот, чтобы сообщить, в каком номере остановилась, но осеклась: Хун Ци наверняка знает.

Она проводила взглядом уходящую китаянку. Прежде чем та исчезла из виду, к ней присоединились двое мужчин — принесший сумочку и еще один.

Биргитта посмотрела на сумочку и рассмеялась. Есть начало, думала она, и есть конец. Сумочка пропала и нашлась. Но что фактически случилось в промежутке, я понятия не имею. И существует опасность, что я не способна отличить собственные фантазии от происходящего на самом деле.

Хун Ци позвонила через час, Биргитта как раз вошла в номер. Она уже ничему не удивлялась. Такое впечатление, будто какие-то неведомые люди следят за каждым ее движением и в любую минуту могут сообщить, где она находится. Вот как сейчас. Она входит в комнату, и сразу звонит телефон.

— Завтра в девять утра, — сказала Хун Ци.

— Где?

— Я за вами заеду. Мы посетим суд на окраине Пекина. Я выбрала его, потому что завтра там председательствует женщина.

— Большое спасибо.

— Мы сделаем все возможное, чтобы загладить неприятность.

— Вы уже загладили. Я чувствую себя окруженной духами-хранителями.

После телефонного разговора Биргитта вытряхнула сумочку на кровать. Она по-прежнему недоумевала, как спички оказались там, а не в большой дорожной сумке. Открыла коробок. Полупустой. Кто-то курил, подумалось ей. Когда я клала его в сумку, он был полный. Высыпав спички на кровать, она рассмотрела пустой коробок, толком не зная, что ищет. Коробок как коробок. С досадой сунула спички внутрь, а коробок в сумочку. Это уж слишком. Снова разыгралась фантазия.

Остаток дня она посвятила буддийскому храму и неспешному ужину в ресторане поблизости от гостиницы. Когда Карин Виман на цыпочках вошла в номер, она спала, только повернулась спиной к зажженному свету.

Наутро обе встали одновременно. Карин проспала и потому успела лишь сказать, что конференция закончится в два часа, потом она будет свободна. Биргитта сообщила, что намерена посетить суд, но про нападение и теперь не упомянула.

Хун Ци ждала внизу, в холле. На сей раз она была в белой шубке. Биргитта немедля почувствовала себя одетой из рук вон плохо. Но Хун Ци отметила, что теплая одежда очень кстати:

— В наших судах бывает весьма прохладно.

— Как и в театрах?

Хун Ци ответила с улыбкой. Вряд ли она знает, что мы ходили в Пекинскую оперу, подумала Биргитта. Или все-таки?

— Китай по-прежнему очень бедная страна. Мы идем в будущее с огромным смирением и в упорных трудах.

А бедны-то не все, мрачно подумала Биргитта Руслин. Даже для моего ненаметанного глаза очевидно, что шубка у тебя из натурального меха и стоит очень дорого.

Перед гостиницей ждала машина с шофером. Биргитта Руслин ощутила легкое недовольство. Что ей, собственно, известно об этой чужой женщине, вместе с которой она садится в автомобиль, где за рулем сидит опять же незнакомый мужчина?

Никакой опасности нет, твердила она себе. Не мешало бы просто ценить заботу, какой ее окружили. Хун Ци молча, прикрыв глаза, сидела в углу. Машина мчалась по длинной улице. Уже через несколько минут Биргитта совершенно потеряла ориентацию.

Остановились они у низкой бетонной постройки. Вход охраняли двое полицейских. Над подъездом строка красных иероглифов.

— Название окружного суда, — сказала Хун Ци, перехватившая взгляд Биргитты.

Когда они поднялись по наружной лестнице, полицейские взяли на караул. Хун Ци словно и не заметила. Кто же она такая? — подумала Биргитта Руслин. Вряд ли обычный курьер, спешащий к зарубежным гостям с украденными сумочками.

Пройдя по безлюдному коридору, они вошли в зал суда — холодное помещение, обшитое темными деревянными панелями. На возвышении у торцевой стены сидели двое мужчин в форме. Стул между ними пустовал. Публики в зале нет. Хун Ци направилась к первому ряду стульев для публики. Там лежали две подушки. Все подготовлено, подумала Биргитта Руслин. Представление может начинаться. Впрочем, не исключено, что меня и здесь попросту окружают заботой?

Как только они сели, два конвоира ввели обвиняемого. Пожилого мужчину, короткостриженого, в синей тюремной робе. Голова опущена, взгляд устремлен в пол. Рядом расположился защитник. Человек за другим столом, видимо, обвинитель, предположила Биргитта. В штатском, немолодой, лысый, лицо изрыто морщинами. Из двери на возвышении вышла судья. Лет шестидесяти, маленькая, полная. Сидя в кресле, она выглядела чуть ли не ребенком.

— Шу Фу — главарь преступной группы, занимавшейся кражей автомобилей, — тихо пояснила Хун Ци. — Остальные уже осуждены. Теперь настал черед главаря. Поскольку он рецидивист, наказание, скорее всего, будет суровым. Ранее к нему отнеслись достаточно мягко. Однако он злоупотребил доверием, продолжив преступную деятельность, и теперь суд вынесет суровый приговор.

— Но не смертный?

— Конечно нет.

Биргитта Руслин сообразила, что последний вопрос Хун Ци не понравился. Ответ прозвучал нетерпеливо, почти враждебно. Улыбка сломалась, подумала она. Вопрос лишь в том, увижу ли я настоящий судебный процесс или инсценированный, где приговор уже вынесен.

Голоса звучали резко, эхом отдавались в зале. Лишь обвиняемый молчал, упорно глядя в пол. Хун Ци время от времени переводила сказанное. Защитник не слишком старался поддержать своего клиента, что, в общем, не редкость и в шведских судах, думала Биргитта Руслин. Происходящее сводилось к диалогу между обвинителем и судьей. Какую роль играли двое заседателей на возвышении, Биргитта Руслин понять не могла.

Процесс длился без малого полчаса.

— Он получит около десяти лет исправительных работ, — сказала Хун Ци.

— Я не слышала, чтобы судья произнесла что-либо похожее на приговор. Или?

Хун Ци пропустила эту реплику мимо ушей. Когда судья встала, все остальные последовали ее примеру. Осужденного увели. Биргитта Руслин так и не сумела заглянуть ему в глаза.

— Сейчас мы познакомимся с судьей, — сказала Хун Ци. — Она приглашает к себе в кабинет выпить чаю. Зовут ее Минь Та. Вне работы она все свое время посвящает двоим внукам.

— Что говорит о ней молва?

Хун Ци не поняла вопрос.

— Всех судей окружают слухи, более или менее правдивые. Однако ж редко когда совершенно ошибочные. Меня, например, считают либеральной, но очень решительной.

— Минь Та следует закону. И гордится, что она судья. Ведь тем самым она подлинный представитель нашей страны.

Они вошли в низкую дверь за возвышением и очутились в холодном спартанском помещении, где ждала Минь Та. Служитель подал чай. Они сели. Минь Та немедля заговорила, тем же пронзительным голосом, что и в зале суда. Когда она умолкла, Хун Ци перевела:

— Для нее большая честь познакомиться с коллегой из Швеции. Она слышала много хорошего о шведской правовой системе. К сожалению, скоро начнется новое слушание, иначе бы она с удовольствием подробно расспросила вас о шведской правовой системе.

— Поблагодарите ее за прием, — сказала Биргитта Руслин. — И спросите, каков, по ее мнению, будет приговор. Вы не ошиблись, назвав десятилетний срок?

— Я всегда прихожу в зал суда хорошо подготовившись, — ответила Минь Та, выслушав перевод. — Моя обязанность — оптимально использовать время, мое и других сотрудников. Здесь сомнений не было. Обвиняемый сознался, он рецидивист, смягчающие обстоятельства отсутствуют. Думаю назначить ему от семи до десяти лет тюрьмы, но должна еще тщательно взвесить приговор.

Это был единственный вопрос, какой удалось задать Биргитте Руслин. Затем на нее обрушился град вопросов Минь Та. Она лишь успела вскользь подумать, что, собственно, говорила Хун Ци в своих переводах. Может, она и Минь Та вели беседу о чем-то совсем другом?

Через двадцать минут Минь Та встала — ей пора вернуться в зал суда. В комнату вошел человек с фотоаппаратом. Минь Та стала рядом с Биргиттой Руслин, и обеих сфотографировали. Они обменялись рукопожатиями и вместе вышли в коридор. Когда Минь Та открыла дверь, ведущую на возвышение, Биргитта Руслин заметила, что зал полон публики.

Хун Ци и Биргитта Руслин вернулись к машине и на полной скорости помчались прочь. Остановилась машина не у гостиницы, а у похожего на пагоду чайного домика, расположенного на островке посреди искусственного водоема.

— Холодно, — сказала Хун Ци. — Чай согревает.

Она провела Биргитту в помещение, ширмой отделенное от остального пространства чайного домика. Там уже стояли на столике две чайные чашки, а рядом ждала официантка с чайником в руках. Все происходящее было тщательно подготовлено. Из обыкновенной туристки Биргитта превратилась в особо важную гостью страны. Хотя так и не знала почему.

Неожиданно Хун Ци заговорила о шведской правовой системе. Она производила впечатление весьма и весьма начитанного человека. Спрашивала об убийствах Улофа Пальме и Анны Линд.

— В открытых обществах невозможно гарантировать человеку полную безопасность, — сказала Биргитта Руслин. — И всякое общество платит свою цену. Свобода и безопасность постоянно борются за свои позиции.

— Если кого-то действительно хотят убить, предотвратить это невозможно. Даже американского президента не защитишь.

В этих словах китаянки Биргитте Руслин почудился особенный оттенок, но истолковать его она не сумела.

— Мы нечасто читаем о Швеции, — продолжала Хун Ци. — Однако в последнее время в наших газетах встречались заметки об ужасном массовом убийстве.

— И мне фактически хорошо о нем известно, — отозвалась Биргитта Руслин. — Хотя как судья я не имела к нему отношения. Полиция арестовала подозреваемого. Но он покончил с собой. Что само по себе уже скандал, как бы ни развивались события.

Поскольку Хун Ци выказывала учтивый интерес, Биргитта подробно рассказала о происшедшем. Хун Ци внимательно слушала, вопросов не задавала, только раз-другой попросила повторить последнюю фразу.

— Сумасшедший, — подытожила Биргитта, — которому удалось совершить самоубийство. Или другой сумасшедший, которого полиция не схватила. Или тут что-то совсем иное, где есть мотив и хладнокровный, жестокий план.

— Что это может быть?

— Месть. Ненависть. Ничего не украли, так что здесь наверняка сочетание ненависти и мести.

— А как думаете вы?

— Кого надо искать? Не знаю. Но мне трудно поверить в историю об одиноком безумце.

Дальше Биргитта рассказала о том, что называла китайским следом. Начала с самого начала — с того, как обнаружила свою родственную связь с несколькими убитыми, потом сообщила о странном китайце, посетившем Худиксвалль. Заметив, что Хун Ци в самом деле слушает, она уже не могла оборвать рассказ. А под конец достала фото, показала его Хун.

Хун Ци медленно кивнула. На миг она целиком погрузилась в собственные мысли. А Биргитте вдруг показалось, что Хун Ци узнала лицо на снимке. Хотя это конечно же нелепость. Одно лицо из миллиарда?

Хун Ци улыбнулась, вернула фото и спросила, какие у Биргитты планы на оставшееся время в Пекине.

— Завтра вместе с подругой надеюсь побывать у Китайской стены. А послезавтра мы улетаем домой.

— К сожалению, я занята и не сумею вам помочь.

— Вы уже сделали много больше, чем я могла рассчитывать.

— Во всяком случае, перед вашим отъездом я непременно зайду попрощаться.

У входа в гостиницу они расстались. Биргитта Руслин проводила взглядом автомобиль Хун Ци, который выехал за ворота и исчез.

В три часа пришла Карин и со вздохом облегчения отправила в мусорную корзину пачку ненужных теперь бумаг. Когда Биргитта предложила назавтра посетить Великую Китайскую стену, Карин сразу же одобрила эту идею. А сейчас решила пройтись по магазинам. Биргитта составила ей компанию — из одного универсального магазина в другой, на полуофициальные рынки в маленьких улочках, в темные лавочки, где можно найти все, от старинных ламп до деревянных скульптур, изображающих злобных демонов. Нагруженные пакетами и сумками, они уже в сумерках подозвали такси. Карин устала, и ужинали они в гостинице. Через портье Биргитта заказала на завтра поездку к Стене.

Карин спала, а Биргитта, уютно устроившись в кресле, смотрела по телевизору китайскую передачу, с отключенным звуком. Временами наваливался вчерашний страх. Но она твердо решила никому не рассказывать, дажеКарин.

Утром подруги отправились к Великой стене. День выдался безветренный, сухой холод казался не таким пронизывающим. Они прогулялись по Стене, подивились, фотографировали друг дружку или, вручив камеру какому-нибудь дружелюбному китайцу, просили щелкнуть их обеих.

— Вот мы и пришли сюда, — сказала Карин. — С фотоаппаратом, а не с книжечкой Мао.

— В этой стране не иначе как случилось чудо, — сказала Биргитта. — И сотворили его не боги, но люди, неслыханным трудом.

— По крайней мере, в городах. На селе бедность, говорят, ужасающая. Что будет, когда сотням миллионов бедных крестьян станет невмоготу?

— Нынешний подъем крестьянского движения — огромное событие. Может, в этой мантре все-таки скрыта жестокая реальность?

— Никто тогда не говорил, что в Китае бывает такой мороз. Я скоро до смерти закоченею.

Они пошли обратно, к ожидавшей машине. Спускаясь по лестнице со Стены, Биргитта оглянулась — наверно, чтобы бросить последний взгляд на древнее сооружение.

И заметила одного из людей Хун Ци, он стоял, изучая путеводитель. Вне всякого сомнения. Тот самый человек, что подходил с ее сумочкой к столу.

Карин нетерпеливо помахала ей рукой: холодно, поехали!

Биргитта оглянулась еще раз, но человек Хун Ци исчез.

27

Последний пекинский вечер Биргитта Руслин и Карин Виман провели в гостинице. Сперва сидели в баре, пили водочные коктейли, чтобы согреться после экскурсии к Стене, и обсуждали разные варианты завершения своей поездки. Но от водки обеих так разморило, что они решили поужинать в гостинице. А потом долго разговаривали о своей жизни. Бунтарские мечты о красном Китае ожили словно по звонку, и страна, с которой они встретились сейчас, претерпела огромные перемены, но не такие, какие им некогда представлялись. В ресторане они просидели долго, пока не остались одни. С фонаря над столом свешивались голубые шелковые ленточки. Биргитта перегнулась через стол и шепотом предложила прихватить две ленточки на память. Карин срезала ленточки маникюрными ножницами, когда никто из официантов на них не смотрел.

Собрав вещи, Карин уснула. Конференция здорово ее утомила. Биргитта сидела в темноте на диване. Ее вдруг захлестнуло ощущение, что она стареет. Еще немного — и тропинка вдруг где-нибудь оборвется, и великий мрак поглотит ее. Пожалуй, она уже сейчас чувствовала, как тропинка пошла под гору, почти незаметно, однако в итоге приведет к неизбежному. Подумай о десяти вещах, какие еще хочешь сделать, шепотом сказала она себе. О десяти вещах, какие покуда предстоят. Она пересела к письменному столику и начала писать в блокноте.

Чего она по-прежнему действительно хочет? Конечно, надеется увидеть одного или нескольких внуков. Кроме того, они со Стаффаном часто говорили, что хорошо бы побывать на разных островах. До сих пор посетили только Исландию да Крит. А мечтали о Галапагосах, об острове Питкэрн, где в жилах обитателей по сей день течет кровь мятежников с «Баунти». Выучить еще один язык? Или, по крайней мере, попытаться улучшить французский, которым когда-то владела вполне хорошо?

А самое важное — чтобы они со Стаффаном вновь разбудили свою любовь и начали видеть друг друга. При мысли, что они подойдут к старости без единого следа живой взаимной любви, ее порой охватывала огромная печаль.

Вот это важнее любых путешествий.

Она скомкала листок, бросила в мусорную корзину. Зачем записывать то, что давным-давно ясно и прибито в душе к церковным дверям. Упорно живущие тезисы о будущем Биргитты Руслин.

Она разделась и легла в постель. Рядом спокойно дышала Карин. Внезапно Биргитта почувствовала, что пора домой, закрыть бюллетень и приступить к работе. Без будничной рутины не осуществить мечты, которые ее ожидают.

После недолгих колебаний она взяла мобильный и послала мужу эсэмэску: «Еду домой. Каждое путешествие начинается с простого шага. И путь домой тоже».

Ровно в семь Биргитта проснулась. И хотя спала не больше пяти часов, чувствовала себя совершенно бодрой. Легкая головная боль напоминала о выпитых вечером водочных коктейлях. Карин спала, завернувшись в простыню и свесив одну руку с кровати. Биргитта осторожно спрятала эту руку под простыни.

Несмотря на ранний час, внизу в ресторане завтракало уже много постояльцев. Она огляделась — не обнаружится ли где за столиком знакомое лицо. На Стене, без сомнения, был один из тех, что сопровождали Хун Ци. Может, все просто: китайское государство приставило к ней охрану, чтобы не случилось новой беды?

Биргитта позавтракала, перелистала английскую газету и уже собиралась вернуться в номер, когда возле столика неожиданно выросла Хун Ци. Не одна, в сопровождении двух мужчин, которых Биргитта раньше не видела. Хун кивком велела им отойти и села. Сказала несколько слов официанту, тот поспешно принес стакан воды.

— Надеюсь, все в порядке, — сказала Хун. — Как прошла поездка к Стене?

Ты ведь и так знаешь, подумала Биргитта. Я уверена, кое-кто из твоих соглядатаев был и в гостиничном ресторане «Цветок лотоса», когда мы с Карин вчера ужинали.

— Внушительное сооружение. Только холодно было.

Биргитта с вызовом посмотрела Хун прямо в глаза, пытаясь разглядеть, поняла ли китаянка, что она видела ее соглядатая. Но лицо Хун осталось непроницаемым. Она свои карты не раскрывала.

— В комнате рядом с рестораном вас ждет один человек, — сказала Хун. — Его зовут Чань Вин.

— Чего он хочет?

— Рассказать, что полиция схватила одного из участников нападения, в котором вы лишились своей сумочки.

Биргитта почувствовала, как сердце учащенно забилось. В словах Хун сквозило что-то зловещее.

— Почему он не пришел сюда, если хочет поговорить со мной?

— Он в форме. И не хотел мешать вам позавтракать.

Биргитта Руслин устало развела руками:

— Не вижу особых проблем в общении с людьми в форме.

Она встала, положила салфетку на стол. И в этот миг в ресторан вошла Карин, которая с удивлением воззрилась на них. Пришлось Биргитте объяснить, в чем дело, и представить Хун.

— Я толком не знаю, о чем речь, — сказала она Карин. — Очевидно, полиция арестовала одного из тех, кто на меня напал. Не волнуйся, завтракай спокойно. Я вернусь, выслушаю, что имеет сказать полицейский, и вернусь.

— Почему ты молчала?

— Не хотела тебя тревожить.

— Зато я теперь тревожусь. Даже сержусь, пожалуй.

— И напрасно.

— В десять нам нужно выехать в аэропорт.

— До тех пор еще целых два часа.

Биргитта Руслин последовала за Хун. Двое мужчин все время держались позади. Пройдя по коридору в сторону лифтов, они остановились у приоткрытой двери. Биргитта Руслин поняла, что это небольшой конференц-зал. За овальным столом сидел пожилой китаец, курил сигарету. Он был в синем мундире с массой галунов. На столе лежала фуражка. Он встал и поклонился, одновременно указав на стул рядом. Хун отошла к окну.

Глаза у Чань Бина были красные, воспаленные, волосы редкие, зачесанные назад. Откуда-то возникло безотчетное ощущение, что этот человек очень опасен. Он жадно втягивал дым сигареты. В пепельнице уже лежали три окурка.

Хун сказала несколько слов. Чань Бин кивнул. Биргитта Руслин попыталась припомнить, встречался ли ей до сих пор кто-нибудь с таким количеством красных звезд на погонах.

— Мы, — хриплым голосом начал Чань Бин, — арестовали одного из двух напавших на вас преступников и просим опознать его.

Он говорил на ломаном английском, но достаточно понятно.

— Так ведь я ничего не видела!

— Человек всегда видит больше, чем ему кажется.

— Я вообще их не видела. На затылке глаз нет.

Чань Бин с непроницаемой миной посмотрел на нее.

— Вообще-то есть. В опасных, напряженных ситуациях можно видеть и затылком.

— Вероятно. В Китае. Но не в Швеции. Никогда в жизни мне не доводилось судить человека на том основании, что некто опознал его с помощью глаз на затылке.

— Есть и другие свидетели. Опознавать преступника будете не только вы. Есть и свидетели, которым предстоит опознать вас.

Биргитта Руслин умоляюще посмотрела на Хун, которая изучала какую-то точку у нее над головой.

— Я уезжаю домой, — сказала Биргитта. — Через два часа мы с подругой должны отправиться в аэропорт. Сумочку мне вернули. Помощь, оказанная китайской полицией, заслуживает всяческих похвал. Я даже подумываю напечатать статью в шведском юридическом журнале, рассказать о своих переживаниях и выразить благодарность. Только вот опознать преступника не сумею.

— Наша просьба о содействии едва ли так уж нелепа. По законам этой страны вы обязаны помогать полиции в расследовании тяжкого преступления.

— Но я должна лететь домой! Сколько это займет времени?

— Вряд ли больше суток.

— Нет. Это невозможно.

Биргитта не заметила, что Хун подошла ближе.

— Мы конечно же поможем вам перерегистрировать билеты, — сказала она.

Биргитта Руслин хлопнула ладонью по столу:

— Я улечу сегодня. Не желаю затягивать поездку еще на сутки.

— Чань Бин занимает в полиции высокое положение. Если он что-то говорит, значит, так надо. Он вправе задержать вас в стране.

— Тогда я требую дать мне возможность поговорить с посольством.

— Разумеется. — Хун положила перед ней мобильный и листок с номером телефона. — Посольство откроется через час.

— Почему я обязана в этом участвовать?

— Мы не хотим наказывать невиновного, как не хотим и отпускать на свободу преступника.

Биргитта Руслин пристально посмотрела на Хун Ци и поняла, что вынуждена остаться в Пекине как минимум еще на сутки. Они твердо решили задержать ее здесь. Хочешь не хочешь, придется смириться. Но никто не заставит ее опознать человека, которого она не видела.

— Мне нужно поговорить с подругой. И как быть с моим багажом?

— Номер останется за вами, — ответила Хун.

— Полагаю, это уже улажено. Когда было решено задержать меня? Вчера? Позавчера? Сегодня ночью?

Ответа Биргитта не получила. Чань Бин закурил очередную сигарету и что-то сказал Хун.

— Что он сказал? — спросила Биргитта.

— Что нам надо поспешить. Чань Бин — очень занятой человек.

— Кто он?

— Чань Бин — очень опытный следователь, — объяснила Хун, пока они шли по коридору. — Он расследует происшествия с такими, как вы, с гостями нашей страны.

— Он мне не нравится.

— Почему?

Биргитта Руслин резко остановилась:

— Раз уж мне придется задержаться, я требую, чтобы вы были со мной. В противном случае я не покину гостиницу, пока не откроется наше посольство и я не поговорю с ними.

— Я буду с вами.

Они вернулись в ресторан. Карин Виман как раз встала из-за стола. Биргитта объяснила, что произошло. Карин смотрела на нее с растущим изумлением:

— Почему ты ничего не рассказала мне? Тогда бы мы, понятно, учли, что, возможно, тебе придется здесь задержаться.

— Я же сказала: не хотела тебя тревожить. Да и себя тоже. Думала, все уже позади. Сумочку мне вернули. Однако придется остаться здесь до завтра.

— Это вправду необходимо?

— Полицейский, с которым я только что говорила, явно не из тех, кто меняет свои решения.

— Если хочешь, я тоже останусь.

— Поезжай. Я прилечу следом, завтра. Позвоню домой и сообщу, что произошло.

Карин по-прежнему колебалась. Биргитта проводила ее к выходу.

— Поезжай. Я останусь и во всем разберусь. Законы в этой стране явно таковы, что я не могу уехать, пока не помогу им.

— Но ведь ты говоришь, что не видела, кто на тебя напал?

— Именно об этом я им и твержу. Иди! Когда вернусь домой, мы повидаемся и посмотрим фотографии, сделанные на Стене.

Карин пошла к лифтам. А поскольку Биргитта захватила с собой в ресторан верхнюю одежду, можно было сразу же выехать.

Ее посадили в одну машину с Хун Ци и Чань Бином. Мотоциклы сопровождения с включенными сиренами прокладывали путь в густом потоке транспорта. Они миновали Тяньаньмынь, проехали по одной из широких центральных улиц, а затем свернули в ворота гаража, охраняемые полицейскими. Лифтом поднялись на четырнадцатый этаж и зашагали по коридору, где люди в форме провожали Биргитту пристальными взглядами. Теперь рядом с нею шел Чань Бин, а не Хун. Здесь главная не она, подумала Биргитта. Здесь все решает господин Чань Бин.

Они вошли в приемную большого офиса, сидевшие там полицейские вскочили и вытянулись по стойке «смирно». Дверь закрылась — по-видимому, это был кабинет Чань Бина. На стене над письменным столом портрет председателя Собрания народных представителей. На столе — современный компьютер и несколько сотовых телефонов. Чань Бин предложил Биргитте Руслин кресло у стола. Она села. Хун осталась в приемной.

— Лао Сань, — произнес Чань Бин. — Так зовут человека, которого вам скоро предстоит увидеть и опознать среди девяти других.

— Сколько раз я должна повторять, что не видела тех, кто на меня напал?

— Тогда вы не можете знать и сколько их было — один, двое или еще больше.

— Мне показалось, что не один. Слишком много рук.

Биргитте вдруг стало страшно. Лишь теперь она сообразила: возможно, и Хун, и Чань Бин знали, что она искала Ван Миньхао. Потому и сидит в кабинете высокого полицейского начальника. Каким-то образом она стала опасна. Спрашивается только — для кого?

Они оба знают, думала она. Хун осталась в приемной, так как ей известно, о чем Чань Бин намерен со мной говорить.

Фотография по-прежнему лежала у нее в кармане. Может, достать ее и объяснить Чань Бину, что привело ее к месту нападения? Но что-то ее остановило. В данный момент ведущим в выжидательном танце был Чань Бин, а она следовала за ним.

Чань Бин подвинул к себе бумаги, лежавшие на столе. Ясное дело, читать он не собирался, просто решал, что сказать.

— Сколько денег украдено? — спросил он.

— Шестьдесят американских долларов. И чуть меньше в китайской валюте.

— Украшения? Драгоценности? Кредитные карты?

— Все цело.

Один из телефонов на столе зажужжал. Чань Бин ответил, выслушал звонившего, отложил телефон.

— С этим ясно. — Он встал. — Сейчас вы увидите того, кто на вас напал.

— Мне казалось, вы говорили, их было несколько?

— Вы увидите того из нападавших, кого мы пока что можем допросить.

Стало быть, второй мертв, подумала Биргитта Руслин, чувствуя, как накатывает дурнота. В эту минуту она очень пожалела, что осталась в Пекине. Лучше бы настояла на своем и уехала вместе с Карин Виман. Решив остаться, она угодила в ловушку.

Они прошли по коридору, спустились по лестнице и открыли какую-то дверь. Приглушенный свет. У портьеры стоит полицейский.

— Я оставлю вас одну, — сказал Чань Бин. — Как вы понимаете, арестованный не может вас видеть. Говорите в микрофон на столе, если захотите, чтобы кто-нибудь сделал шаг вперед или стал в профиль.

— С кем я тогда буду говорить?

— Со мной. Не торопитесь, подумайте хорошенько.

— Это бессмысленно. Не знаю, сколько раз нужно повторять, что я не видела нападавших в лицо.

Чань Бин промолчал и вышел. Биргитта осталась одна. Портьеру отодвинули. По другую сторону зеркального стекла стояли несколько мужчин лет тридцати, в простой одежде, некоторые очень худые. Лица сплошь незнакомые, она не узнавала никого из них, хотя на миг ей почудилось, что крайний слева напоминает человека, заснятого в Худиксвалле видеокамерой Стуре Херманссона. Но нет, это не он, у этого лицо круглее и губы толще.

Из скрытого динамика донесся голос Чань Бина:

— Не торопитесь.

— Я никогда раньше не видела никого из этих людей.

— Присмотритесь внимательнее.

— Даже если останусь тут до завтра, мое впечатление ничуть не изменится.

Чань Бин не ответил. Биргитта Руслин раздраженно нажала кнопку микрофона:

— Я никогда не видела никого из этих людей.

— Вы уверены?

— Да.

— Присмотритесь.

Человек, стоявший за стеклом четвертым справа, вдруг шагнул вперед. Он был в куртке на вате и заплатанных штанах. Небритый, лицо худое.

В голосе Чань Вина неожиданно послышалось напряженное возбуждение:

— Этого человека вы раньше видели?

— Нет, никогда.

— Он — один из тех, кто на вас напал. Лао Сань, двадцать девять лет, ранее судим за ряд преступлений. Отец его казнен за убийства.

— Я никогда его не видела.

— Он сознался в нападении.

— Тогда я вряд ли вам нужна?

Полицейский, стоявший в темноте у Биргитты за спиной, задернул портьеру и сделал ей знак следовать за ним. Они вернулись в кабинет, где ждал Чань Бин. Хун куда-то исчезла.

— Позвольте поблагодарить вас за содействие, — сказал Чань Бин. — Остались только небольшие формальности. Нужно подписать протокол.

— Протокол? О чем?

— Об очной ставке с преступником.

— Что с ним будет?

— Я не судья. Что бы случилось с ним в вашей стране?

— Все зависит от обстоятельств.

— Разумеется, наша правовая система работает так же. Мы выносим преступнику приговор, учитывая добровольность признания и особые обстоятельства.

— Существует ли вообще риск, что его приговорят к смерти?

— Маловероятно, — сухо ответил Чань Бин. — На Западе почему-то считают, что простое воровство карается у нас смертной казнью. Если бы он применил оружие и нанес вам серьезные телесные повреждения, тогда другое дело.

— Но его подельник мертв?

— Он оказал сопротивление при аресте. Двоим полицейским пришлось защищаться.

— Откуда вам известно, что он был виновен?

— Он сопротивлялся.

— Возможно, по другим причинам.

— Человек, которого вы видели, Лао Сань, показал, что это был его подельник.

— Но улик нет?

— Есть признательные показания.

Биргитта Руслин поняла, что ей не вывести Чань Бина из терпения. Ладно, она выполнит его просьбу и как можно скорее уедет из Китая.

Вошла полицейская с папкой в руке, старательно избегая смотреть на Биргитту Руслин.

Чань Бин зачитал протокольную запись. Биргитта заметила, что он как будто бы спешит. Кончилось терпение, подумала она. А может, кончилось что-то другое. О чем ей неизвестно.

Подробный документ гласил, что госпожа Биргитта Руслин, гражданка Швеции, не смогла опознать в Лао Сане преступника, совершившего на нее жестокое нападение.

Чань Бин умолк и подвинул ей бумаги. Протокол оказался написан по-английски.

— Подпишите, — сказал Чань Бин. — И можете ехать домой.

Биргитта Руслин внимательно прочитала две страницы, потом поставила подпись. Чань Бин закурил. Он словно бы уже забыл о ее присутствии.

Неожиданно в кабинет вошла Хун Ци.

— Можно ехать, — сказала она. — Все позади.

По дороге в гостиницу Биргитта молчала. Единственный свой вопрос она задала Хун перед тем, как они сели в машину:

— Наверно, на сегодня подходящего для меня рейса нет?

— Увы, придется подождать до завтра.

Портье сообщил, что ее авиабилеты перерегистрированы на завтрашний рейс «Финнэйр». Она уже хотела попрощаться с Хун, но та вызвалась зайти попозже снова, чтобы вместе поужинать. Биргитта не раздумывая согласилась. Меньше всего ей сейчас улыбалось остаться в Пекине одной.

В лифте она думала, что Карин уже на пути домой, летит незримая в высоких слоях атмосферы.

В номере она первым делом позвонила домой. Вычислять разницу во времени — непосильная проблема, и, когда Стаффан ответил, она поняла, что разбудила его.

— Где ты?

— В Пекине.

— Почему?

— Опоздала на рейс.

— Который час?

— Здесь час дня.

— Значит, ты не на пути в Копенгаген?

— Прости, я не хотела тебя будить. Прилечу завтра в то же время, но с опозданием на сутки.

— Все хорошо?

— Да, все как надо.

Разговор прервался. Биргитта попробовала перезвонить — безуспешно. В конце концов отправила эсэмэску, повторила, что прилетит с опозданием на сутки.

Отложив телефон, она поняла, что, пока сидела в полиции, в номере кто-то побывал. Поняла не вдруг, нет, ощущение возникло постепенно. Она постояла посреди комнаты, огляделась по сторонам. Сначала не могла сообразить, что привлекло ее внимание. Потом догадалась — открытая дорожная сумка. Одежда лежала не так, как была уложена накануне вечером: чтобы молния легко закрывалась. Сейчас сумка не запиралась.

Биргитта села на край кровати. Горничная перекладывать вещи в сумке не станет, думала она. Здесь был кто-то еще, копался в моих вещах. Второй раз.

Внезапно она поняла. Опознание — просто-напросто способ выманить ее из номера. После того как Чань Бин зачитал протокол, все быстро закончилось. Ему определенно сообщили, что обыск завершен.

Дело вовсе не в украденной сумочке, думала она. Полиция обыскивает мой номер по другой причине. И по той же причине Хун вдруг появилась у моего столика и завела разговор.

Дело не в сумочке, мысленно повторила она. Есть только одно объяснение. Кто-то хочет узнать, почему я показывала охранникам здания рядом с больницей фото неизвестного. Может, этот человек отнюдь не неизвестный?

Со всей силой навалился прежний страх. Она принялась искать в комнате микрофоны и камеры наблюдения, заглядывала под картины, изучала абажуры ламп, но ничего не нашла.

В условленное время они с Хун встретились в холле. Хун предложила пойти в знаменитый ресторан. Но Биргитта не хотела выходить из гостиницы.

— Я устала, — сказала она. — Господин Чань Бин — человек утомительный. Мне хочется поужинать и лечь спать. Завтра я уеду домой.

Последняя фраза намеренно прозвучала как вопрос. Хун кивнула:

— Да, завтра вы уедете домой.

Они расположились у высокого окна. На небольшой эстраде посреди просторного зала с аквариумами и фонтанами тихонько играл пианист.

— Я узнаю эту мелодию, — сказала Биргитта. — Английская песня, времен Второй мировой. «We'llmeetagain, don'tknowwhere, don'tknowwhen».[142] Может, это про нас?

— Мне всегда хотелось побывать в северных странах. Кто знает?

Биргитта выпила красного вина. А поскольку еще не ела, почувствовала, что слегка захмелела.

— Ну вот, все позади, — сказала она. — Можно ехать домой. Сумочку мне вернули, Великую Китайскую стену я увидела. И еще убедилась, что крестьянское движение в Китае продвинулось далеко вперед. Происшедшее в этой стране — огромный человеческий подвиг. В юности я мечтала маршировать, сжимая в руке красную книжечку Мао, среди тысяч других молодых людей. Мы с вами ровесницы. О чем мечтали вы?

— Я была среди марширующих.

— По убеждению?

— Да, как и все. Вы когда-нибудь видели цирк или театр, полный детей? Все они кричат от радости. Не обязательно из-за того, что видят, а просто потому, что находятся среди тысяч других детей в цирковом шатре или в театре. Без учителей, без родителей. Они сами владеют миром. Когда таких, как ты сам, достаточно много, можно увериться в чем угодно.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Сейчас. Я была как дети в цирке. Но и твердо убеждена, что без Мао Цзэдуна Китай никогда не поднимется из нищеты. Быть коммунистом означало бороться с нуждой, поневоле ходить босым. Мы боролись за то, чтобы каждый имел пару брюк.

— А что было потом?

— То, от чего Мао постоянно предостерегал. Что великое недовольство в Поднебесной будет всегда. Но создается это недовольство при разных условиях. Лишь глупец думает, будто возможно дважды войти в одну и ту же реку. Сегодня я понимаю, сколь многое в будущем развитии он сумел предвидеть.

— Вы до сих пор коммунистка?

— Да. Ничто покуда не поколебало моей убежденности, что мы должны сообща бороться с бедностью, которая в нашей стране по-прежнему огромна.

Биргитта взмахнула рукой, задев при этом бокал и расплескав вино.

— Вот эта гостиница. Если бы меня спящую перенесли сюда и разбудили, я бы не смогла определить, в какой стране нахожусь.

— Путь все еще долог.

Подали заказ. Фортепиано умолкло. Биргитта сражалась с собственными мыслями. В конце концов отложила столовый прибор и посмотрела на Хун, которая немедля перестала есть.

— Скажите начистоту. Ведь я уезжаю домой. И вам больше незачем играть роль. Кто вы? Почему меня все время держали под наблюдением? Кто такой Чань Бин? Что за людей мне предлагали опознать? Я больше не верю во все эти россказни насчет моей сумочки и опасного нападения на иностранку.

Она надеялась, что Хун как-то откликнется, хотя бы чуточку ослабит свою постоянную защиту. Но и этот град вопросов не поколебал спокойствия Хун.

— А о чем, кроме нападения, может идти речь?

— Кто-то обыскивал мой номер.

— Что-нибудь пропало?

— Нет. Но я знаю, кто-то там был.

— Если хотите, можно вызвать здешнего шефа службы безопасности.

— Я хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы. Что происходит?

— Просто мне хочется, чтобы гости нашей страны были в безопасности, вот и всё.

— Мне что же, действительно надо принять ваши слова на веру?

— Да, — кивнула Хун. — Я хочу, чтобы вы приняли мои слова на веру.

В ее голосе сквозило что-то такое, отчего у Биргитты пропала охота задавать вопросы. Она поняла, что ответов все равно не получит. И никогда не узнает, кто держал ее под надзором — Хун или Чань Бин. Опять начало и конец, а сама она с завязанными глазами в коридоре между ними.

Хун проводила ее до номера. Биргитта схватила ее за руку:

— Больше никаких вмешательств? Никаких новых преступников? Никаких протоколов? Никаких внезапно мелькающих знакомых мне лиц?

— Я заеду за вами в двенадцать.

Ночью Биргитта спала тревожно. Встала рано, быстро позавтракала, не заметив ни одного знакомого лица ни среди официантов, ни среди постояльцев. Выходя из номера, она повесила на дверь табличку «Просьба не беспокоить» и рассыпала на коврике у входа немного соли для ванны. И по возвращении убедилась, что в комнату никто не заходил.

Как и договаривались, Хун Ци заехала за нею, а в аэропорту провела ее через какой-то спецконтроль, так что в очереди стоять не пришлось.

Расстались они у паспортного контроля. Хун протянула Биргитте маленький сверток:

— Сувенир из Китая.

— От вас или от страны?

— От нас обеих.

Биргитта Руслин подумала, что, вероятно, все же была несправедлива к Хун. Возможно, она вправду хотела помочь ей забыть нападение?

— Удачного полета, — сказала Хун. — Может статься, когда-нибудь увидимся.

Биргитта прошла паспортный контроль. А когда обернулась, Хун уже исчезла.

Только когда самолет поднялся в воздух, Биргитта развернула сверток. Там оказалась маленькая фарфоровая статуэтка: юная девушка, вскинувшая вверх руку с красной книжечкой Мао.

Биргитта спрятала подарок в сумку и закрыла глаза. Облегчение, оттого что она наконец летит домой, наполнило ее огромной усталостью.

В Копенгагене ее встретил Стаффан. Вечером она сидела рядом с ним на диване и рассказывала о своих приключениях. Но о нападении словом не обмолвилась.

Позвонила Карин Виман. Биргитта обещала в самом ближайшем будущем приехать в Копенгаген.

На другой день она пошла к врачу. Давление снизилось. Если показатели останутся стабильны, уже через несколько дней ее выпишут на работу.

Когда она вышла на улицу, падал снег. Ей ужасно хотелось поскорее вернуться к работе.

Назавтра она уже в семь утра сидела у себя в конторе, разбирая скопившиеся на столе бумаги. Хотя официально еще была на бюллетене.

Снегопад усилился. Глядя в окно, Биргитта видела, как растет сугробик на подоконнике.

Фигурку с румяными щеками и широкой победоносной улыбкой, с поднятой над головой красной книжечкой она поставила возле телефона. А фотографию, распечатанную с пленки камеры наблюдения, достала из кармана и засунула на дно одного из ящиков.

И задвинула ящик с ощущением, что все наконец-то осталось в прошлом.

Часть 4 Колонизаторы (2006)

В борьбе за полное освобождение угнетенных народов полагайтесь прежде всего на их собственную борьбу, а потом, и только потом, на международную поддержку.

Народ, победивший в собственной революции, должен помочь тем, кто еще борется за свободу. Таков наш интернационалистский долг.

Мао Цзэдун

Беседа с африканскими

друзьями 8 августа 1963 года

Кора, содранная слонами

28

В пятидесяти километрах от Пекина, неподалеку от развалин дворца Желтого Императора,[143] за каменной оградой располагалось несколько серых зданий, которые в разных обстоятельствах использовало руководство китайской компартии. Внешне невзрачные постройки скрывали просторные конференц-залы, кухню, ресторан и были окружены парком, где собравшиеся могли размять ноги или провести доверительную беседу. Лишь те, кто принадлежал к самым тесным кругам партийного руководства, знали, что именно здесь, в так называемом Желтом Императоре, устраивают все важнейшие совещания о будущем Китая.

Так было и однажды зимой 2006 года. Рано утром кортеж черных автомобилей на полной скорости проехал в ворота, которые немедля закрылись. В самом большом конференц-зале пылал камин. Всего собралось девятнадцать мужчин и три женщины; преимущественно люди старше шестидесяти, самым молодым — около тридцати пяти. Все знали друг друга. В совокупности они составляли элиту, практически управлявшую Китаем — и его политикой, и экономикой. Отсутствовали только председатель республики и главнокомандующий вооруженными силами. Но этим-то двоим участники и доложат о предложениях, принятых на данном совещании.

На повестке дня стоял один-единственный вопрос. Сформулировали его в строжайшей тайне, и каждый из присутствующих дал подписку о неразглашении. Нарушитель бесследно исчезнет с публичной арены, на сей счет ни у кого сомнений не было.

В одном из обособленных помещений взволнованно расхаживал взад-вперед мужчина лет сорока. В руке у него был текст доклада, много месяцев он работал над ним и знал, что огласит сегодня один из важнейших документов, когда-либо представленных руководству партии с тех пор, как Китай в 1949 году обрел самостоятельность.

Два года назад Янь Ба получил это задание от председателя Всекитайского собрания народных представителей. В Пекинский университет, где он работал на кафедре футурологии, поступила депеша, что председатель желает с ним переговорить. Во время беседы с глазу на глаз председатель и дал ему означенное поручение. С того дня его освободили от профессорских обязанностей и предоставили в его распоряжение штаб из тридцати человек. Весь проект был строжайше засекречен и находился под контролем службы безопасности председателя. Текст доклада Янь Ба написал целиком на своем компьютере. И кроме него, никто другой к нему доступа не имел.

Сквозь стены в комнату не проникало ни звука. По слухам, некогда здесь была спальня жены Мао Цзэдуна, Цзян Цин, которую после смерти Мао арестовали вместе с еще тремя сообщниками — их назвали бандой четырех — и предали суду, но в тюрьме она покончила с собой. Цзян Цин требовала, чтобы в спальне царила абсолютная тишина. Каменщики и маляры всегда выезжали вперед, чтобы обеспечить звукоизоляцию ее спальни, а откомандированные солдаты отстреливали всех брехливых собак вблизи ее случайного жилища.

Янь Ба посмотрел на часы. Без десяти девять. Ровно в девять пятнадцать он начнет свое выступление. В семь утра он принял полученную от врача пилюлю, которая успокаивала, но не вызывала сонливости. И сейчас Янь Ба чувствовал, как нервозность отступает. Если написанное в его докладе однажды осуществится, то возымеет огромные последствия по всему миру, а не только в Китае. Однако никто не узнает, что именно он продумал и сформулировал идеи, ставшие реальностью. Он просто вернется к своим профессорским делам, к студентам. Его заработная плата возрастет, а в квартиру попросторнее, в более престижном районе в центре Пекина, он уже переехал. Обязательству молчать он будет следовать всю жизнь. Ответственность, критика, а может быть, и слава за осуществленное дело достанутся важным политикам, стоящим высоко над всеми гражданами Китая, и над ним тоже.

Он сел у окна, выпил стакан воды. Быть или не быть большим переменам — решается не на полях сражений, а в закрытых помещениях, где облеченные огромной властью люди определяют, в каком направлении пойдет развитие. Вместе с лидерами США и России китайский председатель — самый могущественный человек на планете. Сейчас ему предстоит принять великое решение. Собравшиеся здесь — его уши. Они выслушают его, Янь Ба, и дадут свою оценку. Результат мало-помалу просочится из Желтого Императора в широкий мир.

Янь Ба вспомнилась поездка, которую он несколько лет назад совершил с другом, геологом по профессии. Они отправились в отдаленные горные районы страны, к истокам Янцзы. Вдоль все более сужающегося русла добрались до того места, где река превратилась в тоненькие, бьющие из-под земли струйки. Друг придавил их ногой и сказал: «Сейчас я остановлю течение могучей Янцзы».

Воспоминание об этом не оставляло Янь Ба все долгие месяцы, пока он готовил доклад о будущем Китая. Именно в его власти было впредь направить могучую реку по иному пути. Исполинский Китай пойдет в другом направлении, не в том, в каком двигался последние десятилетия.

Янь Ба взял в руки список участников, которые уже собирались в конференц-зале. Известные имена, и он не переставал удивляться, что как раз ему предстоит занимать их время. Нет в Китае более могущественных людей. Политики, несколько военных, экономисты, философы, а в особенности так называемые серые мандарины, разрабатывавшие политические стратегии, постоянно поверявшиеся реальностью. Кроме того, несколько ведущих аналитиков по зарубежным странам и представители важнейших спецслужб страны. Многие из них встречались регулярно, другие же контактировали друг с другом редко или вообще никогда. Но все они были частью хитроумной паутины, являющейся средоточием власти в китайской державе с ее более чем миллиардным населением.

Дверь в торцевой стене беззвучно отворилась. Официантка в белой форме принесла заказанную чашку чая. Молоденькая и очень красивая девушка. Не говоря ни слова, она поставила поднос на стол и удалилась.

Ну вот, пора идти. Янь Ба посмотрел на свое отражение в зеркале, улыбнулся. Всё, можно поставить ногу и перекрыть течение реки.

В полной тишине Янь Ба поднялся на трибуну. Поправил микрофон, разложил бумаги и обвел взглядом полутемный зал.

Он заговорил о будущем. О причине, по какой стоял здесь, о том, почему председатель и политбюро призвали его, чтобы он разъяснил, сколь огромные перемены необходимы стране. Рассказал, что говорил ему председатель, давая это поручение: «Мы подошли к точке, где необходимо жестко выбрать новый путь. Если мы этого не сделаем или выбор окажется неправильным, существует огромный риск, что в разных концах страны разразится хаос. Даже лояльная армия не сможет противостоять сотням миллионов разъяренных мятежных крестьян».

В таком ключе Янь Ба и понял свое задание. Китаю грозила опасность, которую должно предотвратить, приняв разумные и решительные меры. В противном случае страну захлестнет хаос, как уже не раз бывало в ее долгой истории.

За мужчинами и немногочисленными женщинами, сидящими здесь в полумраке, стояли сотни миллионов крестьян, нетерпеливо дожидавшихся, чтобы другая жизнь началась и для них, а не только для городского среднего класса. Терпение иссякало и в любую минуту могло обернуться неимоверной яростью и требованием незамедлительных действий. Время пришло, зрелое яблоко вот-вот упадет на землю и начнет гнить, если никто его не подберет.

Янь Ба начал с того, что руками символически изобразил развилку дорог.

— Вот где мы сейчас находимся, — сказал он. — Наша великая революция привела нас сюда, к тому, о чем наши родители даже и не мечтали. На краткий миг можно остановиться на перепутье и оглянуться назад. Далеко позади угадываются нищета и страдания, из которых мы вышли. Во времени нас отделяет от них всего лишь одно поколение, которое еще помнит, каково было жить словно крысы. Богатые землевладельцы и давние чиновники смотрели на народ как на бездушную скотину, которая годится только на то, чтобы до смерти надрываться, как грузчик-кули или нищий безземельный батрак. Мы по праву можем удивляться тому, чего достигли под руководством нашей великой партии и ее лидеров, которые вели нас разными, однако же всегда правильными путями. Мы знаем, истина постоянно меняется, необходимо принимать новые решения, чтобы сохранить старые директивы о социализме и солидарности. Жизнь не ждет, все время предъявляет новые требования, и мы должны искать новых знаний и находить новые решения новых проблем. Мы знаем, что никогда не достигнем рая, который в неизменном виде будет нашим навеки. Если мы уверуем в такой рай, он обернется ловушкой. Нет реальности без сражений, нет будущего без борьбы. Опыт научил нас, что классовые противоречия постоянно возникают вновь, точно так же как меняется обстановка в мире, а страны то слабеют, то вновь усиливаются. Мао Цзэдун неоднократно повторял, что в Поднебесной царит великое недовольство, и мы знаем, что он был прав и мы находимся на корабле, требующем, чтобы его вели по фарватерам, где заранее никогда не известно, в каком месте глубже всего. Ведь и морское дно подвижно, и в незримом тоже кроется угроза нашему существованию и нашему будущему.

Янь Ба перевернул страницу. Он живо чувствовал полную сосредоточенность в зале. Никто не шевелился, все ждали продолжения. По расчетам Янь Ба, доклад займет пять часов. И участников заранее предупредили об этом. Когда он сообщил председателю, что работа завершена и доклад готов, ему сказали, что говорить он будет без перерывов и участники совещания все это время не покинут своих мест.

«Они должны увидеть целое, — сказал председатель. — Целое разбивать нельзя. Каждая пауза чревата опасностью сомнений, трещин в монолитном понимании необходимости того, что мы должны предпринять».

В течение ближайшего часа Янь Ба продолжал исторический обзор о Китае, претерпевшем целый ряд драматических изменений не только за минувшее столетие, но и за все века с той поры, как император Цинь Шихуанди заложил основу единого государства. Срединная империя складывалась как бы в результате подрыва великого множества тайных зарядов. Лишь высшие, самые зоркие и дальновидные могли предугадать минуту, когда взорвется тот или иной заряд. Некоторые из таких людей, в частности Сунь Ятсен и в особенности Мао, обладали тем, что несведущему народу представлялось чуть ли не магической способностью читать будущее и собственноручно взрывать заряды, заложенные кем-то другим — назовем это nemesis divina[144] истории, — вдоль незримого пути, по какому шел китайский люд.

Большую часть времени Янь Ба конечно же посвятил Мао и его эпохе. Это было неизбежно, ведь Мао создал первую коммунистическую династию. Не то чтобы династия пользовалась одной и той же фамилией, это вызвало бы неприятную ассоциацию с прежним тираническим режимом, но все знали, что для китайской бедноты, осуществившей революцию, Мао был именно таков. Император, хоть он и допустил обычных людей в Запретный город и не заставлял их под страхом смерти смотреть в сторону, когда Великий Вождь, Великий Кормчий проезжал мимо, издали махал рукой с трибуны или плавал в одной из могучих рек.

— Пришло время, — говорил Янь Ба, — вновь обратиться к Мао и смиренно признать, что он был прав насчет развития, которое имело место. Хотя Мао умер ровно тридцать лет назад, голос его по-прежнему живет, он обладал способностью провидца и гадателя, но прежде всего ученого заглядывать в грядущее, посылать свой, особенный луч света в темные пространства, где силы истории подготавливали будущие десятилетия, будущие взрывные заряды.

Но в чем же Мао был прав? Ведь во многом он и ошибался. Глава первой коммунистической династии не всегда надлежащим образом подходил к своей современности и обращался с нею. Он был впереди, когда страна обрела свободу и первый долгий переход, переход через горы, сменился другим долгим переходом, по меньшей мере столь же долгим и трудным, по пути от феодализма к индустриальному обществу и коллективизированному крестьянскому обществу, где даже беднейший из беднейших имеет право на пару штанов, рубаху, пару обуви, а в особенности право на уважение и человеческое достоинство. Мечта о свободе, составлявшая духовное содержание борьбы за освобождение, — говорил Янь Ба, — заключала в себе право беднейшего из бедных иметь собственные мечты о лучшем будущем без риска, что какой-нибудь мерзкий латифундист отрубит ему голову. Теперь казни подвергнут их, их кровь окропит землю, а не как раньше, кровь нищих крестьян.

Но Мао ошибался, полагая, что Китай сможет совершить гигантский экономический скачок всего за несколько лет. Он утверждал, что чугуноплавильни должны стоять на таком расстоянии, чтобы одна сигналила другой дымом из трубы. Большой скачок, который должен был разом перебросить Китай в современность и в будущее, оказался огромной ошибкой. Вместо строительства крупной промышленности люди плавили в примитивных печах на заднем дворе старые кастрюли да вилки. Большой скачок потерпел неудачу, планка сорвалась, так как ее установили слишком высоко. Никто уже не может отрицать — пусть даже китайским историкам должно выказывать умеренность в суждениях об этом тяжелом периоде, — что миллионы людей умерли с голоду. В эту пору династия Мао на несколько лет приобрела сходство с давними императорскими династиями. Мао заперся в своих покоях в Запретном городе, он так и не признал, что большой скачок стал неудачей, никому не разрешалось говорить об этом. Но как знать, что Мао думал на самом деле. В писаниях Великого Кормчего всегда была область, блистающая своим отсутствием, он скрывал свои глубинные мысли, никто не знает, просыпался ли Мао в четыре утра, в самый одинокий час, и размышлял ли о том, что содеял. Лежал ли он без сна, видел ли тени голодных, умирающих людей, принесенных вжертву на алтарь мечты — мечты о большом скачке.

Фактически же Мао пошел в контрнаступление. В контрнаступление на что? — риторически вопросил Янь Ба и секунду-другую помедлил с ответом. — В контрнаступление на собственное поражение, на собственную ошибочную политику и опасность, что где-то в гуще теней назревает ропот и готовится дворцовый переворот. Великая культурная революция, призыв Мао «бомбить главный штаб», можно сказать, новые взрывные заряды, — все это была его реакция на то, что он видел вокруг себя. Мао мобилизовал молодежь, как всегда поступают в состоянии войны. Мао использовал молодежь точно так же, как Франция, Англия и Германия мобилизовали свою молодежь, послав ее на поля сражений Первой мировой войны, где она погибла вместе со своими мечтами, задохнувшимися в мокрой глине. О культурной революции не стоит долго рассуждать, она была второй ошибкой Мао, прямо-таки сугубо личной местью тем силам общества, что бросали ему вызов.

К тому времени Мао постарел. Вопрос о преемнике постоянно занимал первое место в его повестке дня. Когда затем выбранный им Линь Бяо[145] оказался предателем и разбился в самолете, спасаясь бегством в Москву, Мао начал терять контроль. Но до последнего дня призывал к бдительности тех, кто переживет его. Придут новые классовые бои, возникнут новые группы, жаждущие привилегий за счет других. По словам Мао, без конца повторяемым как мантра, «одно, как обычно, сменится другим, противоположным». Лишь глупец и простак, не желающий видеть очевидное, будет воображать, что грядущий путь Китая намечен раз и навсегда.

С тех пор как умер Мао, — сказал Янь Ба, — минуло уже тридцать лет. Оказывается, он был прав. Он предвидел бои, однако не мог точно их назвать. И даже не пытался, понимая, что это невозможно. История не в состоянии дать точного знания о будущем, скорее она лишь показывает, что наша способность подготовиться к переменам ограниченна.

Янь Ба заметил, что слушатели по-прежнему сосредоточивают все свое внимание на его словах. И, заканчивая историческое введение, знал, что дальше они будут слушать его с еще более напряженным вниманием. Многие наверняка догадываются, о чем пойдет речь. Ведь это умные люди, прекрасно отдающие себе отчет в великих вызовах и угрозах, таящихся в пределах Китая. Но лишь теперь решится, какой должна быть политика ввиду ожидающих страну драматических перемен.

Рядом с лампой на трибуне докладчика располагались неброские часы. Второй час своего выступления Янь Ба посвятил в первую очередь современной ситуации Китая и необходимым изменениям. Упомянул о растущей пропасти между людьми, которая становится угрозой развитию. Да, было необходимо усилить прибрежные регионы и крупные индустриальные центры, то есть главную опору экономического развития. После смерти Мао Дэн Сяопин правильно заключил, что есть лишь один путь — выйти из изоляции, открыть двери окружающему миру. Янь Ба процитировал знаменитую речь Дэна: «Наши двери сейчас распахиваются, и закрыть их будет уже невозможно». Будущее Китая можно строить только в сотрудничестве с окружающим миром. Зная, как хитро взаимодействуют капитализм и рыночные силы, Дэн был уверен, что Китай близок к моменту, когда плод созреет и настанет пора сорвать его, когда страна всерьез снова станет Срединной империей, великой державой в процессе становления, а еще через тридцать или сорок лет — ведущей мировой нацией, как политически, так и экономически. За последние двадцать лет развитие Китая не знало себе равных. Однажды Дэн сказал, что скачок от положения, когда у всех есть пара брюк, к ситуации, когда все могут выбирать, хочется ли им иметь еще пару, во многих отношениях куда больше первого. Те, кто понимал Дэнову манеру выражаться, знали, что в виду он имел простую вещь: не могут все разом получить вторую пару брюк. И при Мао это было невозможно, беднейшие крестьяне в самых отдаленных нищих деревнях получили их последними, когда горожане уже выбросили старую одежду. Дэн знал, что развитие не может одновременно идти повсюду, это противоречит экономическим законам. Некоторые станут богаты или по меньшей мере не так бедны, как другие. Развитие будет балансировать на канате, и необходимо, чтобы ни богатство, ни бедность не стали слишком велики, иначе коммунистическая партия и ее руководство, которые держали равновесие, рухнут в пропасть. Дэна уже нет. Однако то, чего он опасался и от чего предостерегал, — нарушение равновесия — могло вот-вот произойти.

Янь Ба подошел к тому разделу доклада, где будут преобладать два слова — «угроза» и «необходимость». Заговорил о существующих угрозах. Одна из них — ширящаяся пропасть между людьми в стране. Благосостояние обитателей прибрежных городов постоянно росло, тогда как бедные крестьяне жили не лучше прежнего. Хуже того, они замечали, что фактически уже не в состоянии прокормиться своим хозяйством. Единственный выход — уходить в города в надежде найти там работу. Пока что власти поощряли эту миграцию из деревень в города, на промышленные предприятия, в особенности такие, что выпускали продукцию для зарубежного рынка, будь то игрушки или одежда, Но что произойдет, когда эти промышленные города, эти кипучие стройплощадки, не смогут принять всех более не востребованных в сельском хозяйстве? Теперешняя возможность обернется грозной опасностью. За спиной тех, что уходили в города, стояли сотни миллионов других, дожидавшихся своей очереди навсегда уехать в город. Какие силы сумеют удержать их на месте, когда альтернатива окажется той же бедностью, жизнью, далекой от достатка, о котором они слышали и на долю которого претендовали? Как удержать от бунта сотни миллионов людей, которым нечего терять, кроме бедности? Мао говорил, что право на бунт есть всегда. Так почему же теперь будет ошибкой, если люди, такие же бедные, как и двадцать лет назад, восстанут?

Янь Ба знал, что многие из его слушателей долго занимались этой проблемой, угрозой возникновения ситуации, способной за короткое время отбросить Китай вспять, на уже пройденный этап. Знал он и о том, что существует план, распечатанный в считаных экземплярах и предусмотренный на самый крайний случай. Никто о нем не упоминал, но все, кто мало-мальски имел представление, как мыслит китайская коммунистическая партия, понимали, в чем его суть. События 1989 года на площади Тяньаньмынь свидетельствовали о наличии такого плана, явились небольшой, однако недвусмысленной репетицией. Коммунистическая партия никогда не допустит, чтобы возник хаос. В худшем случае, если не найдется иных решений, войска получат приказ атаковать тех, кто готов взбунтоваться. Пусть даже противостоять армии будут десять или пятнадцать миллионов, она выполнит приказ применить оружие. Любой ценой коммунистическая партия должна сохранить свою власть над гражданами и будущим страны.

— В конечном счете вопрос очень простой, — сказал Янь Ба. — Есть ли другое решение? — И сам же ответил: — Да, есть, хотя оно потребует новых идей от тех, кто формирует китайскую политику. Чтобы осуществить это решение, необходимо блестящее умение мыслить стратегически. Но, глубокоуважаемые слушатели, подготовка уже началась, хотя, по первому впечатлению, речь идет о совершенно другом.

До сих пор он говорил о Китае, о его истории и современности. Теперь, приближаясь к третьему часу доклада, он покинул страну и отправился далеко за ее пределы. Теперь речь пошла о будущем.

— Давайте перенесемся на другой континент, — сказал Янь Ба, — в Африку. В борьбе за удовлетворение потребностей в сырье, особенно в нефти, мы в последние годы расширяли и углубляли взаимоотношения с рядом африканских государств. Не скупились на кредиты и дары, но не вмешивались и не вмешиваемся в политические системы этих стран. Мы нейтральны, мы торгуем со всеми. Поэтому для нас не имеет значения, с кем торговать — с Зимбабве или Малави, с Суданом или Анголой. Отметая любое зарубежное вмешательство в наши внутренние дела и нашу правовую систему, мы точно так же заявляем, что эти страны самостоятельны, живут по своим законам и что мы никоим образом не можем выдвигать требования касательно того, каким образом они строят свое общество. Это, разумеется, вызывает критические нападки, но они нас не трогают, ведь мы знаем, за ними таятся зависть и страх, что Китай вовсе не глиняный колосс, каким его долго считали США и Россия. На Западе не желают понять, что африканские народы предпочитают сотрудничать с нами. Китай никогда их не угнетал, не превращал их страны в колонии. Напротив, мы поддерживали их, когда они в пятидесятых годах начали освобождаться от гнета. Вот почему наши успехи в Африке страны Запада встречают бесплодной завистью. Наши друзья в африканских странах обращаются к нам, когда Международный валютный фонд или Всемирный банк отказывают им в кредитах. Мы без колебаний помогаем. И делаем это с чистой совестью, потому что мы и сами — бедная страна. Мы по-прежнему часть так называемого третьего мира. В своей все более плодотворной работе с этими странами мы поняли, что по большому счету отчасти именно там находится возможность устранить угрозу, о которой я говорил ранее. Когда я изложу ход своих размышлений, многие из вас, как и я сам, пожалуй, воспримут это как исторический парадокс.

Позвольте мне обратиться к сопоставлению, чтобы пояснить, как обстояло в этих странах пятьдесят лет назад. Африка тогда почти сплошь состояла из колоний, страдающих под гнетом западного империализма. Мы солидаризировались с этими людьми, поддерживали освободительные движения деньгами и оружием. Не зря Мао и его поколение служили примером тому, как хорошо организованное партизанское движение побеждает превосходящего противника, как тысячи муравьев, кусая ногу слона, могут свалить его. Наша поддержка способствовала освобождению одной страны за другой. У нас на глазах империализм все больше поджимал хвост. Когда наш товарищ Нельсон Мандела вышел из островной тюрьмы, где просидел долгие годы, это событие стало окончательным поражением колониализма, сиречь западного империализма. Освобождение Африки повернуло земную ось в направлении полной победы свободы и справедливости, так мы думаем. Ныне огромные территории в Африке, зачастую очень плодородные, заброшены и безлюдны. В противоположность Китаю Черный континент малонаселен. И теперь мы поняли, именно там можно, по меньшей мере отчасти, найти решение проблем, угрожающих нашей собственной стабильности.

Янь Ба отпил воды из стакана, стоявшего возле микрофона. Затем продолжил. Заговорил о том, что, без сомнения, позднее вызовет ожесточенные споры как среди его слушателей, так и в партии и политбюро.

— Нам необходимо знать, что мы делаем, — сказал Янь Ба, — но столь же необходимо знать и чего мы не делаем. Предлагаемое вам и африканцам не есть новая волна колонизации. Мы не намерены повторять оскорбление, которое нес в себе колониализм. Нам известно, что значит угнетение, поскольку многие из наших предков в девятнадцатом веке жили в США практически на положении рабов. Мы на себе испытали варварство европейского колониализма. Да, на поверхности, подобно солнечным бликам, быть может, и есть сходства, но это не означает, что мы вторично подвергнем Африканский континент колониальному притеснению. На безлюдных равнинах, в плодородных долинах больших африканских рек мы станем обрабатывать землю, переселив туда миллионы наших бедняков-крестьян, которые без колебаний начнут возделывать непаханую почву. Мы не прогоним людей, мы только заполним пустоту, и это пойдет на пользу всем. В Африке, особенно на юге и юго-востоке, есть страны, чьи огромные пространства можно заселить нашими бедняками. Мы освоим земли Африки и одновременно ликвидируем нависшую над нами угрозу. Конечно, мы встретим сопротивление не только в окружающем мире, который решит, что от поддержки освободительной борьбы против колониализма Китай перешел к ее противоположности — сам стал колонизатором. Сопротивление мы встретим и внутри самой коммунистической партии. Разъяснить это противоречие — задача моего доклада. Придется сломить сопротивление в руководящих кругах нашей страны. Вы, собравшиеся здесь сегодня, являетесь носителями разума и понимания, которые говорят, что огромную часть угрозы нашей стабильности можно устранить именно описанным мною способом. Новые идеи всегда наталкиваются на сопротивление. Мао и Дэн знали об этом лучше других. Они братья в том смысле, что никогда не боялись нового, постоянно искали возможности обеспечить во имя солидарности лучшую жизнь беднякам во всем мире.

Еще час и сорок минут Янь Ба продолжал излагать то, что станет политикой Китая на ближайшее будущее. Когда он наконец умолк, то от усталости едва держался на ногах. Наградой стали бурные аплодисменты. Когда снова настала тишина и вспыхнул свет, Янь Ба взглянул на часы и сообразил, что аплодисменты длились девятнадцать минут. Он выполнил задание.

Спустившись с трибуны, он вышел из конференц-зала и поспешил к машине, ожидавшей у одного из подъездов. По дороге в университет он пытался представить себе дискуссию, развернувшуюся после доклада. Или, может быть, участники тотчас же разошлись? Отправились к себе, чтобы обдумать огромные события, которые в последующие годы наложат отпечаток на всю китайскую политику?

Янь Ба этого не знал и испытывал легкое сожаление, что сам он сошел со сцены. Он свое дело сделал. В будущем никто не упомянет его имени, когда историки станут рассматривать грандиозные события, начавшиеся в Китае в 2006 году. Возможно, возникнет легенда о совещании, состоявшемся в Желтом Императоре, но в точности никто так и не узнает, что произошло. Участникам было категорически запрещено что-либо записывать.

Вернувшись к себе в кабинет, Янь Ба запер дверь и отправил текст доклада в уничтожитель бумаг, который там установили, когда он начал свою секретную работу. Страницы превратились в тоненькие ленточки, он собрал их и отнес в подвал, в университетскую котельную. Охранник открыл одну из топок. Янь Ба бросил туда бумажный ворох, который у него на глазах превратился в пепел.

Вот и всё. Остаток дня он работал над статьей, посвященной будущим направлениям в исследованиях ДНК. В шесть ушел из кабинета, поехал домой. Шагая к новой японской машине, которая была частью вознаграждения за доклад, он озяб.

До конца зимы было еще далеко. Он тосковал по весне.

Тем же вечером Я Жу стоял у окна своего просторного кабинета на верхнем этаже принадлежащего ему высотного дома. Думал он о докладе, услышанном утром. Но в первую очередь его занимало не содержание. Он и раньше знал, какие стратегии намечаются в партийном ядре в ответ на ожидающие впереди вызовы. Однако его удивило, что в совещании участвовала и его сестра Хун. Хотя она занимала высокое положение как консультант самого узкого круга руководства коммунистической партии, он не ожидал встретить ее там.

Ему это не понравилось. Он не сомневался, что Хун, принадлежащая к коммунистам старой закалки, выступит против того, что ее единомышленники наверняка назовут неоколонизацией Африки. А поскольку был одним из самых горячих поборников новой политики, он не хотел без нужды оказаться противником родной сестры. Это могло вызвать беспокойство и подпортить его положение и власть. И партийное руководство, и правящие круги очень не одобряли именно конфликты, возникающие между родственниками, занимающими влиятельные посты. Никто не забыл конфликт между Мао и его женой Цзян Цин.

На его столе лежал открытый дневник Саня. Он пока не заполнил пустые белые страницы. Но знал, что Лю Синь вернулся и скоро доложит обо всем.

Градусник на стене показывал, что температура падает.

Я Жу улыбнулся, отогнав мысли о сестре и о холоде. Теперь он думал о том, что очень скоро расстанется с холодом, в составе делегации политиков и бизнесменов отправится в поездку по четырем странам Южной и Восточной Африки.

Он никогда не бывал в Африке. Но сейчас, когда Черный континент приобретает все более важное значение для развития Китая, а может быть, со временем даже станет китайским сателлитом, для Я Жу очень важно участвовать в налаживании основополагающих деловых связей.

Недели предстоят крайне напряженные, с множеством поездок и встреч. Но до возвращения в Пекин он непременно на несколько дней отлучится из делегации. Поедет в буш в надежде увидеть леопарда.

Город лежал у его ног. О леопардах он знал, что они часто забираются на высокие места, откуда хорошо виден окружающий ландшафт.

Вот это — мой холм, думал Я Жу. Моя горная крепость. Отсюда мне видно всё.

29

Утром 7 марта 2006 года Верховный народный суд в Пекине утвердил смертный приговор предпринимателю Шэнь Висяню. Собственно, приговор ему вынесли еще годом раньше — условно. Но, хотя за минувшее время он выказал глубокое раскаяние в том, что брал взятки и в итоге прикарманил миллионы юаней, суд счел невозможным заменить смертную казнь пожизненным тюремным сроком. В народе резко возросла непримиримость к коррумпированным дельцам со связями в компартии. И партия решила, что важнее всего сейчас нагнать страху на мздоимцев, сколотивших на взятках непомерные состояния.

Когда утвердили постановление о казни, Шэнь Висяню было пятьдесят девять лет. Выходец из простой семьи, он добился успеха и возглавил крупный скотобойный концерн, специализировавшийся на поставках свинины. Желая получить преимущества, свиноводы предлагали ему взятки, и очень скоро он начал их брать. На первых порах, в начале 1990-х, соблюдал осторожность, принимал умеренные суммы и избегал жить на слишком широкую ногу. К концу 90-х, когда мздоимством занимались почти все его коллеги, он забыл об осторожности, требовал все более крупные суммы и открыто показывал, что денег у него куры не клюют.

Естественно, Шэнь Висянь и представить себе не мог, что в конечном счете именно его в назидание другим сделают козлом отпущения. Даже в зале суда он еще был уверен, что смертный приговор заменят тюремным сроком, который впоследствии сократят. И когда судья резким голосом зачитал решение, что в пределах сорока восьми часов приговор приведут в исполнение, Шэнь Висянь остолбенел. Сидевшие в зале суда прятали глаза. Запротестовал он, только когда конвоиры повели его к выходу. Но было уже слишком поздно. Никто его не слушал. Конвоиры доставили его в камеру, где приговоренных к смерти постоянно держали под надзором, а затем — поодиночке или всех разом — со связанными за спиной руками выводили наружу, ставили на колени и стреляли в затылок.

Преступников, приговоренных к высшей мере за убийство, изнасилование, грабеж и тому подобное, обычно уводили на казнь прямо из зала суда. До середины 1990-х китайское общество положительно относилось к смертной казни, одобряя публичные расстрелы прямо на открытых платформах грузовиков. Приговор приводился в исполнение при большом стечении народа, который решал, казнить или миловать. Хотя публика в таких случаях не знала пощады. Требовала смерти для тех, что, склонив голову, стояли перед ней. В последующие годы экзекуции происходили все более скрытно. Снимали процесс казни только операторы и фотографы, полностью подконтрольные государству, и снимали для документации. Газеты сообщали об исполнении приговора лишь задним числом. Чтобы понапрасну не будить за рубежом то, что политическое руководство воспринимало как лицемерное возмущение, официально о расстрелах уголовников теперь не сообщалось вовсе. Кроме китайских властей, никто не знал точного числа произведенных казней. Гласность допускалась, только когда дело касалось таких преступников, как Шэнь Висянь, поскольку это служило предостережением для других высокопоставленных чиновников и предпринимателей, а одновременно успокаивало растущее в народе недовольство обществом, где возможна подобная коррупция.

Слух о том, что смертный приговор Шэнь Висяню подлежит исполнению, распространился в политических кругах Пекина очень быстро. Одной из первых — уже через несколько часов после судебного заседания — об этом узнала Хун Ци. Звонок на мобильный застал ее в машине, на пути со встречи с товарками по партии, и она попросила шофера притормозить у тротуара, а сама между тем обдумывала услышанное. Хун не знала Шэнь Висяня, лишь однажды несколько лет назад видела его на приеме во французском посольстве. Он ей не понравился, интуитивно она угадала в нем алчного коррупционера. Но сейчас, когда автомобиль остановился, вспомнила, что Шэнь Висянь был близким другом ее брата Я Жу. Конечно, Я Жу отмежуется от Шэня, будет уверять, что они не более чем шапочные знакомые. Однако Хун знала, что в действительности обстояло иначе.

Быстро приняв решение, она велела шоферу ехать в тюрьму, где Шэнь коротал последние часы перед смертью. Хун знала начальника тюрьмы. Если он получил сверху приказ не пускать посетителей, ей вряд ли удастся повидать Шэня. Но небольшой шанс все-таки есть.

О чем думает приговоренный к смерти? — спрашивала она себя, пока автомобиль пробирался сквозь дорожный хаос. Хун не сомневалась, что Шэнь в шоке. О нем говорили как о человеке хладнокровном и наглом, но в то же время весьма осторожном. Тем не менее на сей раз он неверно оценил последствия своих поступков.

Хун видела много смертей. Присутствовала на обезглавливаниях, повешениях, расстрелах. Быть казненным за обман государства — более позорной смерти она не могла себе представить. Кому охота стать тем, кого выстрелом в затылок выбрасывают на свалку истории? При этой мысли она поежилась. Однако же Хун не осуждала смертную казнь. Рассматривала ее как необходимое для государства средство самозащиты и считала справедливым лишать тяжких преступников права жить в обществе, где они совершали злоупотребления. Она не сочувствовала насильникам и грабителям. Даже если они бедняки, даже если их адвокаты приводили целый ряд смягчающих обстоятельств, жизнь в конечном счете требовала от человека личной ответственности. Если ты не берешь на себя ответственность, будь готов столкнуться с последствиями, самым крайним из которых является смерть.

Машина затормозила у ворот тюрьмы. Прежде чем открыть дверцу, Хун бросила взгляд в окно: на тротуаре толклись несколько человек — вероятно, журналисты или фоторепортеры. Затем она вышла из машины и поспешила к двери в стене рядом с высокими воротами. Охранник открыл дверь, пропустил ее внутрь.

Минуло почти полчаса, пока ее в сопровождении охранника наконец провели по тюремному лабиринту к начальнику тюрьмы Ха Ниню, кабинет которого находился на самом верхнем этаже. Она не видела Ха Ниня много лет и с удивлением отметила, как он постарел.

— Ха Нинь! — Хун протянула ему обе руки. — Сколько зим, сколько лет!

Он крепко сжал ее руки.

— Хун Ци. Я замечаю седину в твоих волосах, а ты — в моих. Помнишь, когда мы виделись последний раз?

— Когда Дэн делал доклад о необходимой рационализации нашей промышленности.

— Время идет быстро.

— Чем старше становишься, тем быстрее. Мне кажется, смерть приближается с головокружительной быстротой, так что мы, пожалуй, не успеваем ее осмыслить.

— Как граната с выдернутой чекой? Смерть взрывается прямо в лицо?

Хун высвободила руки.

— Как пуля, вылетевшая из ружейного ствола. Я пришла поговорить с тобой о Шэнь Висяне.

Ха Нинь не выказал удивления. И она сообразила: он заставил ее ждать, в частности, потому, что пытался вычислить, чего она хочет. Ответ был один: речь наверняка пойдет о приговоренном к смерти. Вероятно, он созвонился и с кем-нибудь из министерства внутренних дел, выяснил, как ему поступить с Хун.

Они сели за обшарпанный стол. Ха Нинь закурил. Хун не стала хитрить, прямо сказала, что хочет посетить Шэня, попрощаться, узнать, не может ли она что-нибудь сделать для него.

— Очень странно, — сказал Ха Нинь. — Шэнь знаком с твоим братом. И просил Я Жу попытаться спасти его жизнь. Но Я Жу отказывается говорить с Шэнем и считает, что высшую меру назначили справедливо. И тут приезжаешь ты, сестра Я Жу.

— Человек, заслуживающий смерти, не обязательно заслуживает, чтобы ему отказывали в последней услуге, не выслушали хотя бы его последние слова.

— Я получил разрешение пропустить тебя к нему. Если он захочет.

— А он захочет?

— Не знаю. Сейчас у него в камере тюремный врач, разговаривает с ним.

Хун кивнула и отвернулась от Ха Ниня в знак того, что не хочет продолжать разговор.

Прошло еще полчаса, прежде чем Ха Ниню позвонили из приемной. Он вышел, а вернувшись, сообщил, что Шэнь готов встретиться с нею.

Снова лабиринт коридоров и, наконец, тот, где сидели приговоренные к смерти. Всего двенадцать камер-одиночек.

— Сколько их? — тихо спросила Хун.

— Девять. Две женщины и семеро мужчин. Шэнь — первый на очереди, самый алчный бандит. Женщины занимались проституцией, мужчины — убийствами с целью грабежа и контрабандой наркотиков. Сплошь неисправимые преступники, которым не место в нашем обществе.

Шагая по коридору, Хун чувствовала себя прескверно. Краем глаза она видела стонущих людей, которые, раскачиваясь, сидели или апатично лежали на нарах. Есть ли что-то более жуткое, думала она, чем люди, сознающие, что скоро умрут? Время отмерено, убежать невозможно, только гиря часов опускается, и смерть все ближе.

Шэнь сидел в самой дальней камере, в конце коридора. Густые черные волосы острижены наголо. Синяя тюремная роба — штаны велики, куртка мала. Ха Нинь отступил назад, тюремщик отпер камеру. Хун вошла и сразу ощутила, что крошечное помещение пропитано страхом. Шэнь схватил ее руку и пал на колени.

— Я не хочу умирать, — прошептал он.

Хун подняла его, помогла сесть на нары, где лежали матрас и одеяло. Потом подвинула табурет и села напротив него.

— Вам нужно быть сильным, — сказала она. — Люди запомнят, что вы умерли с достоинством. Таков ваш долг перед семьей. Но спасти вас не может никто. Ни я, ни другие.

Шэнь смотрел на нее широко открытыми глазами.

— То, что делал я, делали и все остальные.

— Не все. Но многие. Вы должны ответить за содеянное, не унижая себя еще и ложью.

— Почему же умереть должен именно я?

— На вашем месте мог бы оказаться и кто-нибудь другой. Сейчас это выпало вам. В конечном счете всех неисправимых постигнет одна и та же судьба.

Шэнь посмотрел на свои дрожащие пальцы, покачал головой:

— Никто не хочет со мной говорить. Будто я не только должен умереть, но и остался в мире совсем один. Даже родные не хотят прийти и поговорить. Будто я уже мертв.

— Я Жу тоже не пришел.

— Не понимаю.

— Собственно, я здесь из-за него.

— Я не стану ему помогать.

— Вы не поняли. Я Жу в помощи не нуждается. Он устранился, отрицает, что поддерживал с вами отношения. Все клевещут на вас, и это тоже часть вашей судьбы. Я Жу не составляет исключения.

— Правда?

— Все так, как я говорю. Для вас я могу сделать лишь одно. Могу помочь вам отомстить, а для этого вы должны рассказать мне о своих делах с Я Жу.

— Но ведь он ваш брат!

— Семейные узы порваны давным-давно. Я Жу опасен для нашей страны. Предпосылкой построения китайского общества была индивидуальная честность. Социализм не сможет функционировать и развиваться, если не будет гражданской порядочности. Такие, как вы и Я Жу, коррумпируют не только самих себя, но и все общество.

Шэнь в конце концов уразумел, зачем пришла Хун. У него словно бы появились новые силы, и наполнявший его ужас на миг отступил. Хун знала, в любую минуту Шэнь может опять сорваться и, парализованный страхом смерти, не сумеет ответить на ее вопросы. Вот почему она подхлестывала его, подгоняла, словно вновь подвергая полицейскому допросу.

— Вы заперты в тюремной камере и ждете смерти, Я Жу сидит у себя в конторе в высотном здании, которое зовет Горой Дракона. Приемлемо ли такое?

— Он вполне мог бы сидеть на моем месте.

— О нем ходят слухи. Но Я Жу — ловкач. Там, где он прошел, следов не найти.

Шэнь наклонился к ней, понизил голос:

— Идите за деньгами.

— Куда они приведут?

— К тем, кто ссудил ему огромные суммы, чтобы он мог выстроить свою драконью крепость. Откуда он мог взять необходимые миллионы?

— Из доходов предприятий, в которые вкладывал капитал.

— Паршивых фабричонок, выпускающих пластмассовых уток, чтобы детишки на Западе играли ими в ванне? Бараков в глухих переулках, где шьют обувь и футболки? Он даже на кирпичных заводах столько не зарабатывает.

Хун наморщила лоб.

— Я Жу связан и с кирпичным производством? Недавно выяснилось, что людей там держали на положении рабов и сжигали в печах, если они работали недостаточно усердно.

— Я Жу заблаговременно предупредили. Он успел свернуть свои дела до начала больших полицейских облав. В этом его сила. Он всегда получает предупреждение. Повсюду у него шпионы.

Неожиданно Шэнь прижал ладони ко лбу, будто от резкой боли. Хун прочла страх в его лице и на миг едва не поддалась состраданию. Ведь Шэню всего лишь пятьдесят девять лет, он сделал блестящую карьеру — и вот теряет всё. Не только деньги, благополучную жизнь, этот оазис, который создал для себя и своей семьи среди огромной нищеты. Когда Шэня арестовали и предъявили ему обвинение, газеты с негодованием и одновременно со сладостным восторгом подробно расписывали, как две его дочери регулярно летали в Токио или в Лос-Анджелес за новыми нарядами. Хун запомнился заголовок, наверняка придуманный службой безопасности и министерством внутренних дел: «Они покупают наряды на сбережения бедных крестьян-свиноводов». Колонка под таким заголовком появлялась снова и снова. Там печатали читательские письма, которые, разумеется, были написаны редакцией и находились под контролем чиновников более высокого уровня, отвечавших за политические результаты судебного процесса над Шэнем. В письмах предлагалось изрубить труп Шэня на куски и бросить свиньям. Мол, единственный способ наказать Шэня — пустить его свиньям на корм.

— Я не могу вас спасти, — повторила Хун. — Но могу дать вам возможность утянуть за собой других. Мне разрешили поговорить с вами в течение тридцати минут. Осталось мало времени. Вы сказали: идите за деньгами?

— Иногда его зовут Золотая Рука.

— Что это значит?

— То и значит. Ладонь у него золотая. Превращает грязные деньги в чистые, переправляет деньги за пределы Китая, размещает на счетах таким манером, что налоговое ведомство ни о чем не подозревает. Он берет себе пятнадцать процентов от каждой проведенной трансакции. В особенности же отмывает деньги, которые крутятся в Пекине; все строящиеся здания и спортивные арены, все, что готовится к Олимпийским играм, ожидающим нас через два года.

— Можно ли что-то доказать?

— Рук всегда две, — тихо сказал Шэнь. — Одна берет. Но нужна и вторая, готовая давать. Часто ли их осуждают на смерть? Тех, что готовы предложить эти окаянные деньги, чтобы заполучить преимущество? Почти никогда. Почему один — более тяжкий преступник, чем другой? Вот зачем вы должны пойти по следу денег. Начните со строительных подрядчиков — Чаня и Лу. Они боятся и будут говорить, чтобы защитить себя. И могут рассказать весьма удивительные истории.

Шэнь умолк. Хун думала о том, что вдали от новостных газетных полос шла борьба между теми, кто хотел сохранить старый район в центре Пекина, которому ввиду Олимпийских игр грозил снос, и теми, кто требовал сноса, чтобы развернуть там новое строительство. Сама она принадлежала к числу яростных защитников старинного жилого района и не раз в бешенстве отметала упреки в сентиментальности. Строить и ремонтировать можно и нужно, но, определяя облик будущего города, нельзя исходить из сиюминутных интересов вроде Олимпийских игр.

Олимпийские игры, думала Хун, возобновились в 1896 году. С тех пор прошло очень мало времени, сто лет. Мы не знаем даже, вправду ли это новая традиция или нечто мимолетное, чему через две-три сотни лет суждено исчезнуть. Надо помнить мудрый ответ Чжоу Эньлая на вопрос, какие уроки ныне можно извлечь из Французской революции. Чжоу сказал, что пока слишком рано давать окончательную оценку.

Хун поняла, что ее вопросы на несколько кратких минут позволили Шэню почти совсем забыть о приближении казни.

— Я Жу очень мстителен, — снова заговорил он. — Говорят, он никогда не забывает обид, даже самых мелких. И он сам рассказывал мне, что считает свою семью совершенно особой династией, чью память должно всегда защищать. Будьте начеку, чтобы он не увидел в вас отступницу, предающую честь семьи. — Шэнь пристально посмотрел на Хун. — Он убивает тех, кто его беспокоит. Я знаю. Но в первую очередь тех, кто выставляет его на посмешище. У него есть люди, которых он вызывает, когда возникает такая необходимость. Они являются из мрака и быстро исчезают опять. Недавно я слыхал, что он посылал одного из них в США. И в Пекин посланец вернулся, оставив в Америке трупы. Вроде бы и в Европе побывал.

— В США? В Европе?

— Таковы слухи.

— И они правдивы?

— Слухи всегда правдивы. Под пеной лжи и преувеличений всегда есть зерно правды. Его-то и надо искать.

— Откуда вам это известно?

— Если власть не опирается на знание и постоянный приток информации, в конечном счете ее невозможно отстоять.

— Вам это не помогло.

Шэнь не ответил. Хун обдумывала его слова. Они застали ее врасплох.

Еще она думала о том, что сообщила шведка-судья. Хун узнала мужчину на фотографии, которую ей показала Биргитта Руслин. Снимок был нечеткий, но, вне всякого сомнения, изображал Лю Синя, телохранителя ее брата. Неужели существует взаимосвязь между рассказом Биргитты Руслин и сообщением Шэня? Возможно ли? В таком случае Я Жу очень ее удивил. Неужели ему вправду свойственна болезненная мстительность, которую ничто не может остановить? Даже временной промежуток в сто с лишним лет.

В камеру вошел тюремщик. Время истекло. Шэнь внезапно побелел лицом, схватил Хун за руку:

— Не оставляйте меня! Я не хочу встретить смерть в одиночестве!

Хун высвободилась. Шэнь закричал. Как охваченный ужасом ребенок. Тюремщик швырнул его на пол. Хун вышла из камеры и поспешила прочь. Отчаянный крик Шэня подгонял ее, эхом звучал в ушах, пока она снова не очутилась в кабинете Ха Ниня.

И тогда Хун приняла решение. Она не оставит Шэня одного в его последние минуты.

На следующее утро, в семь часов, Хун была на месте — на огороженном полигоне, где производились экзекуции. По слухам, именно здесь пятнадцать лет назад состоялись армейские учения, после чего войска двинули на площадь Тяньаньмынь. Теперь предстояла казнь девяти преступников. Вместе с плачущими дрожащими родственниками Хун находилась за оцеплением, составленным из молодых солдат с карабинами на изготовку. Она взглянула на ближайшего — вряд ли старше девятнадцати.

Она тщетно пыталась угадать, о чем думает этот парень, ровесник ее сына.

Подъехал крытый грузовик. Нетерпеливые солдаты буквально выдернули из кузова девятерых осужденных. Хун неизменно удивляла поспешность, с какой все происходило. Смерть на холодном сыром поле была начисто лишена достоинства. Спрыгивая на землю, Шэнь упал, молча, но Хун видела, что из глаз у него катятся слезы. Одна из женщин кричала. Кто-то из солдат прицыкнул на нее. А она все равно кричала, пока офицер не ударил ее по лицу рукоятью пистолета. Крик резко оборвался, и она заняла свое место в ряду. Осужденных поставили на колени. Солдаты с ружьями быстро выстроились у них за спиной. Нацеленные стволы примерно в тридцати сантиметрах от затылков. Все произошло невероятно быстро. Офицер выкрикнул команду, грянули выстрелы, приговоренные рухнули лицом в мокрую глину. Когда офицер прошагал мимо упавших и для страховки еще раз выстрелил каждому в голову, Хун отвернулась. Можно не смотреть. Обе пули проведут по накладным, думала она. И живые оплатят счет за смертельные выстрелы.

Следующие несколько дней она обдумывала рассказанное Шэнем. Его слова о мстительности Я Жу эхом звучали в мозгу. Она знала, что брат и раньше без колебаний прибегал к насилию. Жестокому, чуть ли не садистскому. Порой она думала, что, в сущности, Я Жу — психопат. Благодаря казненному Шэню ей, вероятно, удастся выяснить, каков же ее брат на самом деле.

Внезапно время пришло. Теперь она поговорит с кем-нибудь из прокуроров, занимающихся коррупционными делами.

Хун не сомневалась: Шэнь говорил правду.

Через три дня, поздно вечером, Хун приехала на один из военных аэродромов под Пекином. На летном поле стояли в ярких лучах прожекторов два самых больших пассажирских лайнера авиакомпании «Эйр Чайна» — ожидали делегацию из почти четырехсот человек, направлявшуюся в Зимбабве.

В начале декабря Хун известили, что она включена в состав делегации. Ее задача — провести переговоры об углубленном сотрудничестве зимбабвийской и китайской госбезопасности. В первую очередь это сотрудничество предполагало, что китайцы передадут африканским коллегам свой опыт, а также технику. Хун восприняла это известие с радостью, потому что никогда не бывала на Африканском континенте.

Она принадлежала к числу привилегированных пассажиров и заняла место в одном из передних отсеков самолета, где кресла были шире и удобнее. После взлета съела поданный ужин, а когда свет погасили, тотчас уснула.

Проснулась она оттого, что кто-то сел в свободное кресло рядом с нею, открыла глаза и увидела улыбающееся лицо Я Жу.

— Удивлена, дорогая сестра? Ты не видела моего имени в списке участников, который наверняка получила, по той простой причине, что там указаны не все. Я-то, конечно, знал, что ты входишь в состав делегации.

— Мне следовало бы сообразить, что ты не упустишь такую возможность.

— Африка — часть мира. Коль скоро западные державы бросают этот континент на произвол судьбы, то Китаю, естественно, пора выйти из-за кулис на сцену. Я предвижу большие успехи для нашего отечества.

— А я вижу, что Китай все больше отступает от своих идеалов.

Я Жу протестующе поднял руки:

— Не сейчас, не среди ночи. Далеко под нами спит планета. Может, мы как раз сейчас летим над Вьетнамом, а может, он уже позади. Не будем ссориться. Давай вздремнем. Вопросы, которые ты хочешь мне задать, подождут. Или, может, правильнее назвать их обвинениями?

Я Жу встал и направился к лестнице на верхний уровень, расположенный прямо за кокпитом.

Мы не просто летим в одном самолете, думала Хун. Мы несем с собой поле боя, и исход сражения еще не решен.

Она снова закрыла глаза. Избежать этого не удастся. Близится минута, когда скрыть трещину между ним и мною будет уже невозможно или недопустимо. Большое и малое сражения совпадут.

В конце концов она заснула. Если не выспаться как следует, силой с братом не померишься.

Я Жу между тем сидел без сна, со стаканом виски в руках. Он отчетливо понимал, что ненавидит свою сестру Хун. Она более не принадлежит к той семье, которую он чтит. Слишком назойливо вмешивается не в свои дела. Всего за день до отъезда он через своих людей узнал, что Хун посетила одного из прокуроров, занимающихся расследованием взяточничества, и не сомневался, что речь шла о нем.

Кроме того, его друг, высокий полицейский чин Чань Бин, рассказал, что Хун интересовалась шведкой-судьей, которая приезжала в Пекин. По возвращении из Африки надо непременно потолковать с Чань Бином еще раз.

Хун объявила ему войну, но проиграет еще прежде, чем война начнется по-настоящему, подумал он.

Удивительно, однако Я Жу не испытывал ни малейших сомнений. Отныне он не потерпит препятствий на своем пути. Даже если это родная сестра, сидящая сейчас в том же самолете.

Я Жу опустил спинку кресла и удобно устроился на импровизированной кровати. Вскоре заснул и он.

Внизу раскинулся Индийский океан, а дальше была Африка, пока что погруженная во тьму.

30

Хун сидела на открытой веранде бунгало, где ее поселили на все время визита в Зимбабве. Холодная пекинская зима осталась далеко-далеко, уступила место жаркой африканской ночи. Темнота полнилась звуками, прежде всего громким стрекотом цикад. Несмотря на жару, Хун надела блузку с длинным рукавом — ее предупредили, что здесь в изобилии водятся малярийные комары. А как бы хорошо раздеться догола, вынести кровать на веранду и спать под открытым небом. Раньше она никогда не сталкивалась с таким зноем, который ударил в лицо, когда на рассвете она вышла из самолета. Освобождение. Холод сковывает как наручники, думала она. Тепло — это ключ, дарящий свободу.

Ее бунгало располагалось среди деревьев и кустов в живописном поселке, предназначенном для важных гостей зимбабвийского государства. Выстроили поселок еще при Яне Смите, когда белое меньшинство Южной Родезии в одностороннем порядке провозгласило независимость от Англии, чтобы обеспечить в бывшей колонии господство белых расистов. Тогда здесь была только большая гостиница с рестораном и плавательным бассейном. Ян Смит со своими министрами иной раз наезжал сюда по уик-эндам обсудить огромные проблемы, которых у все более изолированного государства хватало с избытком. После 1980 года, когда белый режим рухнул, страна освободилась и к власти пришел Роберт Мугабе, построили несколько бунгало, проложили дорожки для прогулок и соорудили длинную смотровую террасу на берегу реки Логоне, где можно полюбоваться слоновьими стадами, которые на закате приходят на водопой.

На дорожке, змеящейся среди деревьев, тенью мелькнул охранник. В жизни не попадала в такой кромешный мрак, как здесь, в Африке, подумала Хун. В этой черноте может затаиться кто угодно — любой хищник, в том числе и двуногий.

Она испугалась при мысли, что там может прятаться ее брат. Настороженный, выжидающий. Впервые она всем своим существом ощутила страх перед ним. Словно только теперь осознала, что ради власти, ради обогащения, ради мести он способен на все.

Хун поежилась. И резко вздрогнула, когда какое-то насекомое с налета врезалось в щеку. Стакан, стоявший на бамбуковом столике, упал на пол и разбился. Цикады на миг умолкли, но тотчас застрекотали вновь.

Она отодвинула кресло, чтобы не наступить на осколки. На столе лежала программа пребывания в Зимбабве. Первый день миновал — спервабесконечный парадный марш солдат и военных оркестров, затем делегацию усадили в длинный караван автомобилей и под эскортом мотоциклистов доставили на обед, где министры произносили длинные речи и тосты. Согласно программе, хозяином на обеде предполагался президент Мугабе, однако он не появился. Когда же долгий обед завершился, делегация наконец-то разместилась в своих бунгало, в этом поселке, что в нескольких десятках километров к юго-западу от Хараре. По дороге Хун видела в окно машины скудный пейзаж, серые деревни и думала, что нищета везде и всюду выглядит одинаково. Богатство может выражаться по-разному. Непохожие друг на друга дома, одежда, автомобили. Или мысли, мечты. Для бедняка же существует лишь серая повседневность, единственное выражение нищеты.

Под вечер состоялось совещание по подготовке предстоящей работы. Но Хун предпочла просмотреть материалы у себя в комнате. Потом совершила долгую прогулку к реке, видела медленные движения слонов в буше и головы бегемотов над поверхностью воды. Она была там почти совсем одна, компанию ей составляли химик из Пекинского университета и один из радикальных экономистов-рыночников, учившийся еще в эпоху Дэна. Хун знала, что экономист — она забыла его имя — поддерживает тесные контакты с Я Жу. Некоторое время она думала о том, уж не брат ли выслал соглядатая разузнать, чем она занята. Но потом отбросила эту мысль. Брат куда хитрее.

Возможно ли вообще дискутировать с Я Жу? Не стала ли трещина, надвое расколовшая китайскую компартию, настолько широкой, что мосты уже не наведешь? Речь идет не о простых и преодолимых разногласиях касательно политической стратегии, применимой в тот или иной момент. Речь идет о столкновении принципов — старых идеалов и новых, которые лишь чисто внешне выглядели как коммунистические, основанные на традиции, пятьдесят семь лет назад создавшей народную республику.

Во многих отношениях это столкновение можно считать решающим, думала Хун. Не для всего будущего, судить так было бы наивно. Постоянно будут возникать новые противоречия, новые классовые бои, новые бунты. У истории нет конца. Несомненно, однако, что Китай на пороге великих решений. Некогда мы содействовали крушению колониального мира. Бедные страны Африки освободились от гнета. Но какую роль Китай станет играть в будущем? Роль друга или роль неоколонизатора?

Если все будет зависеть от таких, как ее брат, в китайском обществе рухнут последние прочные бастионы. Волна капиталистической безответственности сметет остатки институтов и идеалов, основанных на солидарности, и отвоевание их потребует долгого времени, возможно не один десяток лет. Хун считала неопровержимой истиной, что человек, по сути, существо трезвомыслящее, что солидарность — прежде всего благоразумие, а не чувство, что мир, несмотря на все неудачи, движется в сторону торжества разума. Но вместе с тем она была убеждена: ничто не дается даром, не падает с неба, ничто в построении человеческого общества не происходит автоматически, само собой. Поведение людей неподвластно законам природы.

Ей вспомнился Мао. Его лицо словно бы на мгновение проступило из мрака. Он знал, что случится, думала она. Вопрос о будущем никогда не решается раз и навсегда. Он твердил об этом снова и снова, а мы не слушали. Новые и новые группировки будут постоянно стремиться присвоить себе привилегии, постоянно будут вспыхивать новые и новые беспорядки.

Хун сидела на веранде, погрузившись в размышления. Задремала. Но какой-то звук вывел ее из забытья. Она прислушалась. Звук повторился. Кто-то стучал в дверь. Она посмотрела на часы. Полночь. Кто мог явиться в такую поздноту? Стоит ли открывать? Вот опять стучат. Этот кто-то знает, что я не сплю, подумала она, видел меня здесь, на веранде. Она вошла в бунгало, глянула в глазок. У порога стоял африканец, одетый в гостиничную униформу. Любопытство одержало верх, она открыла. Молодой человек протянул ей письмо. На конверте ее имя, почерк Я Жу. Она дала посыльному несколько зимбабвийских долларов — может, слишком много, а может, слишком мало? — и вернулась на веранду. Прочла короткое письмо:

Хун!

Нам следует сохранить мир — ради семьи, ради нации. Прошу прощения за резкость, которая у меня временами прорывается. Давай снова посмотрим друг другу в глаза. В последние дни перед отъездом домой приглашаю тебя съездить в буш, полюбоваться дикой природой и животными. Там мы сможем поговорить.

Я Жу

Она внимательно прочитала текст, словно предполагала между строк некое тайное послание. Но ничего не обнаружила, даже ответа на вопрос, зачем он среди ночи прислал ей это письмо.

Глядя в темноту, она думала о хищниках, наблюдающих за добычей, которая и не догадывается, что происходит.

— Я тебя увижу, — прошептала Хун. — Откуда бы ты ни подкрадывался, я вовремя тебя замечу. Больше никогда ты не сможешь украдкой подойти и сесть рядом.

Наутро Хун проснулась рано. Спала она тревожно, ей снились тени, грозные, безликие. Сейчас она стояла на веранде, смотрела на рассветное небо, на солнце, которое быстро поднималось над бесконечным бушем. Яркий длинноклювый зимородок сел на крышу веранды и тотчас взлетел снова. Трава искрилась от ночной росы. Откуда-то доносились незнакомые голоса, оклики, смех. Густые, сильные запахи окружали ее. Вспомнив о вчерашнем письме, она призвала себя к предельной осторожности. Здесь, в чужой стране, вместе с Я Жу, она почему-то чувствовала себя необычайно одинокой.

В восемь утра небольшая часть делегации — численностью тридцать пять человек, под руководством министра торговли и мэров Шанхая и Пекина — собралась в одном из конференц-залов возле гостиничного холла. На стенах тут и там портреты Мугабе с улыбкой на губах, то ли иронической, то ли приветливой, Хун так и не сумела определить. Заместитель министра торговли попросил минуточку внимания:

— Сейчас нам предстоит встреча с президентом Мугабе. Он примет нас у себя во дворце. Заходим в обычном порядке, держа обычную дистанцию между министрами, мэрами и другими делегатами. Здороваемся, слушаем национальные гимны и рассаживаемся за столом, на указанные места. Затем президент Мугабе и наш министр через переводчиков обменяются приветствиями, после чего президент Мугабе выступит с речью. Продолжительность речи нам неизвестна, поскольку текстом нас заранее не снабдили. Предположительно от двадцати минут до трех часов. Рекомендуется предварительно посетить туалет. Затем президент ответит на вопросы. Те из вас, кто получил подготовленные вопросы, поднимут руку, назовут свое имя, когда им предоставят слово, и стоя выслушают ответ президента Мугабе. Дополнительные вопросы не допускаются, другим членам делегации высказываться нельзя. После встречи с президентом большинство участников посетит медный рудник Вандлана, тогда как министр и выбранные делегаты продолжат беседу с президентом Мугабе и его министрами, число которых нам неизвестно.

Хун посмотрела на Я Жу, который, прикрыв глаза, прислонился к колонне в дальнем конце зала. Только когда они вышли на улицу, их взгляды встретились. Я Жу улыбнулся сестре и сел в один из автомобилей, предназначенных для министров, мэров и особо важных делегатов.

Хун заняла место в ожидающем автобусе. Я Жу придумал какой-то план, но в чем этот план заключался, она не знала.

Страх в душе усиливался. Надо поговорить с кем-нибудь, думала она, с кем-нибудь, кто разделяет мои опасения. Многие из делегатов старшего возраста знакомы ей с давних пор. Большинство из них смотрят на политическое развитие в Китае так же, как она. Но они устали, думала Хун. Состарились и уже не реагируют на грозящие опасности.

Она снова обвела взглядом автобус — увы! Довериться некому. После встречи с президентом Мугабе нужно внимательно просмотреть весь список участников. Подходящий человек наверняка найдется.

Автобус на полной скорости мчался в Хараре. За окном Хун видела тучи красной пыли, вихрившиеся вокруг людей, шагавших по обочине.

Внезапно автобус остановился. Мужчина по другую сторону прохода пояснил:

— Мы не можем приехать одновременно. Машины с самыми важными гостями должны иметь опережение. Потом подъедем мы, а следом политико-экономический кордебалет, для создания живописного фона.

Хун улыбнулась. Она не помнила имени говорившего. Но знала, что он профессор физики и очень пострадал в годы культурной революции. А когда вернулся из деревни после жестоких лишений, его сразу назначили руководить созданием института космических исследований. Хун догадывалась, что он разделяет ее взгляды на то, каким путем должен идти Китай. Он из старой гвардии, которая еще жива, а не из числа молодых, которые никогда не понимали, что значит жить жизнью, где главное не твоя особа, а нечто другое, большее.

Остановились они возле маленького рынка, приютившегося на обочине шоссе. Хун знала, что экономика Зимбабве близка к коллапсу. В частности, по этой причине столь многочисленная китайская делегация и прибыла в страну. Публично об этом никогда не объявят, но инициатива визита принадлежала президенту Мугабе, который обратился к китайскому правительству с просьбой помочь вывести Зимбабве из тяжелого экономического спада. В результате санкций, принятых Западом, основополагающие структуры грозили вот-вот рухнуть. Всего за несколько дней до отъезда из Пекина Хун прочла в газете, что инфляция в Зимбабве приближается к пяти тысячам процентов. Люди на обочине двигались медленно. Голодные или усталые, подумала Хун.

Одна из женщин вдруг стала на колени. За спиной у нее был привязан младенец, на голове — свернутый в кольцо матерчатый жгут. Двое мужчин общими усилиями подняли с земли тяжелый мешок цемента и водрузили ей на голову. Потом помогли подняться. Пошатываясь, согнув колени под тяжестью груза, женщина побрела прочь. Хун не раздумывая встала, прошла вперед и обратилась к переводчице:

— Я хочу, чтобы вы вместе со мной вышли наружу.

Молоденькая переводчица хотела было возразить, но Хун не дала ей открыть рот. Шофер еще раньше распахнул переднюю дверь, чтобы проветрить автобус, где уже стало душновато, так как кондиционер не работал. Хун потянула переводчицу за собой, через дорогу, где мужчины, сидя в теньке, курили одну сигарету на двоих. Женщина с мешком уже исчезла в солнечном мареве.

— Спросите, каков вес мешка, который они водрузили женщине на голову.

— Пятьдесят килограммов, — сообщила переводчица, выслушав ответ.

— Ужасная тяжесть. Она искалечит себе спину, не дожив и до тридцати лет.

Мужчины рассмеялись:

— Мы гордимся своими женщинами. Они очень сильные.

В их глазах Хун читала лишь недоумение. Что здесь, что в Китае — с бедными женщинами обстоит одинаково, подумала она. Женщины всегда носят на голове тяжелые грузы. Но еще тяжелее бремя, которое они несут в голове.

Как только они вернулись, автобус сразу покатил дальше. Вернулся и мотоциклетный эскорт. Хун подставила лицо ветру, задувавшему в открытое окно.

Женщину с мешком цемента она не забудет.

Встреча с президентом Мугабе продолжалась четыре часа. Когда он вошел, Хун подумала, что больше всего он похож на обыкновенного школьного учителя. Пожимая ей руку, он смотрел мимо нее, человек другого мира, на секунду прикоснувшийся к ней. По окончании встречи он и не вспомнит ее. Этого невысокого африканца, от которого, несмотря на старость и хрупкость, веяло силой, одни описывали как кровожадного тирана, терзающего собственный народ, разрушая их жилища и сгоняя с земли по своему произволу. Другие же считали его героем, неустанно борющимся с остатками колониальных сил, каковые, как он твердил, суть виновники всех проблем Зимбабве.

А как считала сама Хун? Она знала слишком мало, чтобы составить однозначное мнение. Однако во многом Роберт Мугабе заслуженно вызывал у нее благоговейное почтение. Пусть не всё, что он делал, было хорошо, но в его душе жила убежденность, что корни колониализма проникли очень глубоко и за один раз их не вырубишь. С особенным уважением Хун думала об этом человеке, читая о яростных нападках, каким его непрерывно подвергали западные СМИ. Немалый жизненный опыт научил ее, что громогласные протесты толстосумов и их газет зачастую имеют лишь одну цель — заглушить отчаянные крики тех, кто по-прежнему страдает от бедствий, порожденных колониализмом.

Зимбабве и Роберт Мугабе оказались в блокаде. Запад бурно вознегодовал, когда несколько лет назад Мугабе допустил аннексию крупных ферм, которые, все еще преобладая в стране, оставляли без земли сотни тысяч зимбабвийских бедняков. Сообщения о белых фермерах, пострадавших от камней или пуль в открытых стычках с безземельной чернокожей голытьбой, разжигали ненависть к Мугабе.

Но Хун знала, что еще в 1980-м, когда страна сбросила фашистский режим Яна Смита, Мугабе предлагал белым фермерам сесть за стол переговоров и мирным путем разрешить жизненно важный для Зимбабве земельный вопрос. Его предложение было встречено молчанием. Снова и снова на протяжении пятнадцати с лишним лет Мугабе предлагал переговоры, и каждый раз ему отвечали презрительным молчанием. В конце концов, когда ситуация накалилась до предела, многие фермеры перешли в разряд безземельных, что немедля подверглось осуждению и вызвало за рубежом бурю протестов.

Тогда-то образ Мугабе претерпел резкое изменение: из борца за свободу его превратили в классический пример африканского лидера-тирана. Изображали так, как антисемиты обычно изображают евреев. Человека, который привел свою страну к свободе, обесчестили и ославили. Никто не упоминал о том, что он позволил бывшим лидерам режима Яна Смита — и самому Яну Смиту — жить в стране. Не отдал их под суд, не отправил на виселицу, не в пример англичанам, именно так поступавшим с черными мятежниками. Но строптивый черный не ровня строптивому белому.

Хун слушала речь Мугабе. Говорил он медленно, голос звучал мягко, негромко, даже когда он затронул санкции, которые привели к росту детской смертности и к голоду, что вынуждало все большее число зимбабвийцев перебираться в Южную Африку, пополняя многомиллионную армию нелегальных иммигрантов. Мугабе не отрицал существование внутренней оппозиции и признал, что случались столкновения. Но западные СМИ никогда не сообщают о нападениях на тех, кто предан ему и партии, подчеркнул он. Всегда только его сторонники бросают камни и применяют дубинки, а о других, бросающих зажигательные бомбы, наносящих побои и увечья, они молчат.

Мугабе говорил долго, но хорошо. А ведь ему уже восемьдесят, думала Хун. Подобно многим другим африканским лидерам он долгие годы провел в тюрьме в тот затянувшийся период, когда колониальные державы верили, что сумеют отразить атаки на свое превосходство. Конечно, не секрет, что в Зимбабве процветает коррупция. Путь по-прежнему долог. Но считать Мугабе единственным виновником — упрощенчество. Истинное положение вещей куда сложнее.

Хун взглянула на Я Жу, он сидел у другого конца стола, ближе и к министру торговли, и к ораторской трибуне. Что-то набрасывал карандашом на странице блокнота. Еще ребенком он взял в привычку, размышляя или слушая, рисовать на бумаге фигурки, как правило чертиков, скачущих среди горящих костров. А ведь он слушает, и очень-очень внимательно, подумала Хун. Вбирает в себя каждое слово, взвешивает, что может обеспечить ему преимущество в будущих делах, каковые, собственно, и являются поводом поездки сюда.

Когда встреча закончилась и президент Мугабе покинул конференц-зал, все направились в соседнюю комнату, где были сервированы закуски. В дверях Хун столкнулась с Я Жу. Брат поджидал ее. Оба взяли по тарелочке с тарталетками. Я Жу пил вино, Хун предпочла стакан воды.

— С какой стати ты шлешь мне письма среди ночи?

— Меня вдруг охватило непреодолимое ощущение, что это очень важно. Я не мог ждать.

— Человек, постучавший в мою дверь, знал, что я не сплю, — сказала Хун. — Откуда он мог об этом знать?

Я Жу удивленно вскинул брови.

— Ведь стучат по-разному — когда в доме спят и когда бодрствуют.

Я Жу кивнул:

— Да, ума тебе не занимать, сестренка.

— Не забудь, я и в темноте вижу. Ночью я долго сидела на веранде. Лица мелькали в лунном свете.

— Так ведь нынешней ночью луны не было?

— Звезды шлют свет, который я способна усилить. Звездный свет становится лунным.

Я Жу задумчиво посмотрел на сестру:

— Ты меряешься со мной силами? Да?

— А ты нет?

— Нам нужно поговорить. В тишине. И в покое. Здесь происходят большие преобразования. Мы прибыли в Африку большой, но дружественной армадой. И теперь высаживаемся на берег.

— Сегодня я видела, как двое мужчин водрузили женщине на голову пятидесятикилограммовый мешок с цементом. И задам тебе очень простой вопрос. Какова цель нашей армады? Помочь женщине, облегчить ее груз? Или присоединиться к тем, кто водружает ей на голову мешки?

— Вопрос важный, и я готов его обсудить. Но не сейчас. Президент ждет.

— Не меня.

— Проведи вечер на веранде. Если я не постучу в твою дверь до полуночи, ложись спать. Я уже не приду.

Я Жу отставил бокал и с улыбкой ушел. Хун заметила, что за несколько минут разговора ее бросило в пот. Чей-то голос громко объявил, что автобус отправится через полчаса. Хун снова положила себе тарталеток, а покончив с едой, вышла к автобусу, ожидавшему у заднего фасада дворца. Было очень жарко, яростный жар солнца еще усиливался, отражаясь от белых стен дворца. Хун надела темные очки, достала из сумки белую шляпу и уже собралась подняться в автобус, как вдруг ее окликнули. Она обернулась:

— Ма Ли? Ты здесь?

— Да, вместо старика Цу. У него обнаружился какой-то тромб, и он не смог поехать. Послали меня. Вот почему в списке делегатов мое имя не значится.

— Сегодня утром я не видела тебя в автобусе.

— Мне сделали строгий выговор за то, что я нарушила протокол и села в машину. Теперь я на своем месте.

Хун схватила Ма Ли за обе руки. Вот кто ей нужен, вот с кем можно поговорить. Они подружились еще в годы учебы, после культурной революции. Хун хорошо помнила, как однажды рано утром нашла Ма Ли спящей в кресле в одной из университетских комнат отдыха. Когда Ма Ли проснулась, девушки разговорились.

Казалось, им с самого начала суждено было стать подругами. Хун до сих пор не забыла один из первых их разговоров. Ма Ли тогда сказала, что пора перестать «бомбить Генштаб». Призывая бойцов культурной революции «бомбить Генштаб», Мао имел в виду, что даже высшее руководство компартии не должно избежать необходимой критики. А Ма Ли добавила, что теперь пора «бомбить пустоту в моей голове, бороться с нехваткой знаний».

Ма Ли стала экономистом-аналитиком, была направлена на работу в министерство торговли и вошла в группу финансовых экспертов, которые круглые сутки следили за движением валюты в мире. Сама Хун попала в министерство внутренней безопасности советником министра, чтобы координировать позиции высшего военного руководства касательно внутренней и внешней безопасности, особенно безопасности политических лидеров. Хун была на свадьбе Ма Ли, но с тех пор, как у Ма Ли родились двое детей, подруги виделись урывками и нерегулярно.

И вот неожиданная встреча возле автобуса, у заднего фасада дворца президента Мугабе. Весь обратный путь от Хараре до гостевого поселка они говорили и не могли наговориться. Хун заметила, что Ма Ли не меньше ее рада встрече. Когда автобус затормозил у гостиницы, подруги решили прогуляться к реке, на обзорную террасу. Работа обеим предстояла только завтра: Ма Ли посетит экспериментальную ферму, а Хун ждет беседа с группой зимбабвийских военных в районе национального парка Виктория-Фолс.

Когда они шли к реке, кругом царил гнетущий зной. Вдали сверкали молнии и глухо рокотал гром. Зверей у реки не видно. Местность словно вдруг вымерла. Ма Ли тронула Хун за плечо, та вздрогнула от неожиданности.

— Ты видишь? — Ма Ли показывала на берег.

Хун всматривалась в густые приречные кусты, но ничего не видела.

— Вон там, за деревом, с которого слоны содрали кору, возле скалы, похожей на копье.

И Хун увидела. Хвост льва тихонько двигался, похлестывая по красной земле. Глаза и грива порой мелькали в листве.

— У тебя хорошее зрение, — сказала Хун.

— Я научилась наблюдательности. Иначе можно подставить себя под удар. Даже в городе или в конференц-зале много ловушек, в которые легко угодить, если не держишься начеку.

Молча, почти благоговейно они смотрели, как лев спустился к реке и начал лакать воду. Посреди реки виднелись головы бегемотов. Яркий зимородок, точь-в-точь как тот, что сидел на крыше веранды Хун, сел на перила со стрекозой в клюве.

— Тишина, — сказала Ма Ли. — Чем старше становлюсь, тем больше по ней тоскую. Может, это один из первых признаков старости? Никому не хочется умереть среди рева машин и радиоприемников. За прогресс мы платим тишиной. Может ли человек вообще жить без такой вот тишины?

— Верно, — согласилась Хун. — А как насчет незримых угроз нашей жизни? С ними-то что делать?

— Ты имеешь в виду загрязнения? Яды? Вирусы и болезнетворные микроорганизмы, которые постоянно мутируют, меняют облик?

— По данным Всемирной организации здравоохранения, Пекин сейчас — самый грязный город в мире. Недавние замеры показали сто сорок два микрограмма загрязнений на один кубометр воздуха. В Нью-Йорке соответствующий показатель — двадцать семь, в Париже — тридцать два. Мы ведь знаем, злой демон всегда проявляется в мелочах.

— Подумай о множестве людей, которые впервые в жизни осознают, что могут купить себе мопед. Как заставить их отказаться от покупки?

— Надо усилить контроль партии над развитием. Над производством товаров и над производством идей.

Ма Ли быстро провела ладонью по ее щеке.

— Я так благодарна всякий раз, когда вижу, что не одинока. И не стыжусь утверждать, что Баосянь юньдун может спасти нашу страну от раскола и упадка.

— «Кампания за сохранение права компартии на руководство», — повторила Хун. — Согласна. Но одновременно мы обе знаем, что опасность грозит изнутри. Однажды «кротом» нового высшего слоя стала жена Мао, хоть она хуже всех размахивала своим красным флажком. Сейчас в партии прячутся другие, но и они стремятся прежде всего побороть Баосянь юньдун и заменить стабильность в стране капиталистической свободой, которую никто не сможет контролировать.

— Стабильности уже нет, — сказала Ма Ли. — Как аналитик я хорошо разбираюсь в том, какие денежные потоки движутся в нашей стране, и знаю много такого, о чем ни тебе, ни другим не известно. Но говорить, конечно, не могу.

— Мы здесь одни. Лев не слушает.

Ма Ли пристально посмотрела на подругу. Хун прекрасно понимала, о чем она думает: можно ей доверять или нет?

— Если сомневаешься, молчи, — сказала Хун. — Сделаешь неправильный выбор, доверишься не тому — останешься беззащитен и беспомощен. Так учил Конфуций.

— Я доверяю тебе. Просто обычные защитные инстинкты всегда призывают к осторожности, ничего не поделаешь.

Хун кивком показала на берег реки.

— Лев ушел. А мы и не заметили.

Ма Ли качнула головой.

— В этом году, — продолжала Хун, — правительство увеличит военные ассигнования почти на пятнадцать процентов. Учитывая, что никакие внешние враги Китаю в данный момент не угрожают, Пентагон и Кремль, разумеется, заинтересуются этим фактом. И их аналитики без труда сделают вывод, что государство и армия готовятся к столкновению с некой внутренней угрозой. К тому же мы потратим почти десять миллиардов юаней на контроль за интернетом. Такие цифры утаить невозможно. Но есть и другая статистика, известная очень немногим. Как думаешь, сколько беспорядков и массовых протестов отмечено в стране за минувший год?

Ма Ли немного подумала и ответила:

— Тысяч пять, наверно?

Хун покачала головой:

— Почти девяносто тысяч. Прикинь, сколько в день. Эта цифра грозной тенью нависает надо всем, что предпринимает политбюро. Пятнадцать лет назад Дэн либерализовал экономику, и в тот раз страну удалось в основном утихомирить. Сейчас этого уже недостаточно. И будет тем более недостаточно, когда города не смогут предоставить место и работу сотням миллионов бедных крестьян, с нетерпением ждущих своей очереди, чтобы приобщиться к хорошей жизни, о которой все мечтают.

— Что же случится?

— Не знаю. Никто не знает. Благоразумный человек озабочен и задумчив. В партии идет борьба за власть, и даже при Мао она не была столь ожесточенной. Никто не может сказать, каков будет исход. Военные опасаются неуправляемого хаоса. Мы с тобой знаем: сделать можно и должно только одно — восстановить давние принципы.

— Баосянь юньдун.

— Единственный путь. Наш единственный путь. Кратчайшей дорогой в будущее не придешь.

Стадо слонов неторопливо спускалось к водопою. Когда на террасу высыпала группа западных туристов, подруги вернулись в холл гостиницы. Хун хотела предложить вместе поужинать, но Ма Ли опередила ее, сказав, что вечер у нее занят.

— Мы пробудем здесь две недели, — добавила Ма Ли. — У нас будет время поговорить обо всем, что произошло.

— Обо всем, что происходит и произойдет. Обо всем, на что у нас пока нет ответа.

Хун проводила взглядом Ма Ли, которая исчезла по ту сторону бассейна. Завтра я поговорю с ней, думала она. Именно сейчас мне необходим человек — и что же? Я встречаю одну из самых старых своих подруг!

Ужинала Хун в одиночестве. Часть китайской делегации расположилась за двумя длинными столами. Но Хун предпочла побыть одна.

Ночные мотыльки кружили возле лампы над ее столом.

После ужина она немного посидела в баре у бассейна, выпила чашку чая. Кое-кто из делегации, изрядно захмелев, пытался заигрывать с красивыми молоденькими официантками, сновавшими между столиков. Хун в негодовании ушла. В другом Китае такое не допускалось, со злостью думала она. Агенты госбезопасности давно бы вмешались. А замеченные в пьянстве и назойливости навсегда бы лишились права представлять Китай. Чего доброго, и в тюрьму могли загреметь. Не то что сейчас, никто и не думает вмешаться.

Устроившись у себя на веранде, она размышляла о заносчивости, которая пришла следом за безграничной верой, что более свободная рыночная система капитализма будет благоприятствовать развитию. Дэн хотел придать ускорение колесам китайской экономики. Ныне же ситуация иная. Мы живем под угрозой перегрева не только в промышленности, но и в собственных наших мозгах. Не видим, что расплачиваемся отравленными реками, удушливым воздухом, отчаянным бегством миллионов людей из деревень.

Некогда мы пришли в эту страну, тогдашнюю Родезию, чтобы поддержать освободительную борьбу. Теперь, почти через три десятка лет после освобождения, мы снова здесь — как плохо замаскированные колонизаторы. Мой брат из тех, кто продает все наши давние идеалы. В нем нет ни капли достойной веры в силу народа и его победу, веры, которая однажды освободила нашу собственную страну.

Хун закрыла глаза, прислушалась к звукам ночи. Мало-помалу мысли о Ма Ли и их разговоре погасли в усталом мозгу.

Сон подступал все ближе, как вдруг к хору цикад примешался посторонний звук — хрустнула ветка.

Хун открыла глаза, выпрямилась в кресле. Цикады умолкли. И она сообразила: поблизости кто-то есть.

Она бросилась в бунгало, заперла дверь. Погасила зажженную лампу.

Сердце билось учащенно. Ей было страшно.

В темноте за стенами кто-то прятался, и под его ногой случайно хрустнула ветка.

Она опустилась на кровать, в ужасе ожидая, что этот кто-то войдет в дом.

Но из мрака никто не вышел. Почти час минул в ожидании, потом она встала, задернула шторы, села к письменному столу и написала письмо, которое днем сложилось в уме.

31

Несколько часов Хун писала отчет о событиях последнего времени, отправной точкой которых были ее брат и странные сведения, полученные от шведки-судьи Биргитты Руслин. Писала для самозащиты, а вместе с тем раз и навсегда констатировала, что ее брат — коррупционер и один из тех, что стремятся подчинить себе Китай. Вдобавок он и его телохранитель Лю замешаны в ряде жестоких убийств далеко за пределами Китая. Кондиционер она отключила — так легче расслышать звуки снаружи. В духоте комнаты толклись вокруг лампы ночные насекомые, тяжелые капли пота падали на стол. У нее безусловно есть серьезные причины тревожиться, думала Хун. Жизнь научила ее отличать реальные опасности от мнимых.

Я Жу, конечно, ее родной брат, но он без колебаний использует любые средства, лишь бы достичь своих целей. Она не возражала против развития, последовавшего за новыми планами. Окружающий мир менялся, и руководству Китая тоже приходилось искать новые стратегии, чтобы разрешить сегодняшние и завтрашние проблемы. Сомнения у Хун и многих других вызывало то, что социалистические основы не были увязаны с развитием экономики, где большое место занимал свободный рынок. Неужели альтернатива невозможна? Она не могла с этим согласиться. Такой могучей стране, как Китай, незачем продавать душу в погоне за нефтью, сырьем и новыми рынками сбыта для своей промышленной продукции. Разве не великая задача — показать миру, что жестокий империализм и колониализм не являются необходимым последствием развития страны?

Хун видела алчность в людях более молодого поколения, которые благодаря деловым и родственным связям, а в особенности благодаря беспардонности сумели сколотить крупные состояния. Они чувствовали себя неуязвимыми и оттого становились еще более жестокими и циничными. Она намерена оказать сопротивление им и Я Жу. Будущее пока не решено, все по-прежнему возможно.

Закончив, она перечитала написанное, кое-что подправила и уточнила, запечатала конверт, адресовала его Ма Ли и легла в постель. Из темноты за окном не долетало ни звука. Но заснула Хун далеко не сразу, хотя очень устала.

В семь утра она встала и с веранды смотрела, как солнце поднимается над горизонтом. А когда пришла в ресторан позавтракать, Ма Ли уже была там. Хун села за тот же столик, заказала официантке чай и огляделась. За большинством столиков — члены китайской делегации. Ма Ли сказала, что хочет спуститься к реке, поглядеть на животных.

— Приходи ко мне через час, — тихо сказала Хун. — Номер двадцать два.

Ма Ли кивнула и вопросов задавать не стала. Как и меня, подумала Хун, жизнь научила ее, что секреты существуют всегда.

После завтрака она вернулась к себе, чтобы дождаться Ма Ли. Времени достаточно, отъезд на экспериментальную ферму назначен на полдесятого.

Ровно через час Ма Ли постучала в дверь. Хун отдала ей написанное ночью письмо.

— Если со мной что-нибудь случится, это письмо очень важно. Если умру от старости в своей постели, можешь его сжечь.

Ма Ли испытующе посмотрела на нее:

— Я должна за тебя опасаться?

— Нет. Но письмо необходимо. Ради других. И ради нашей страны.

Хун видела, что Ма Ли недоумевает, хотя та, не задавая более вопросов, спрятала конверт в сумку.

— Какие у тебя планы на сегодня? — поинтересовалась Ма Ли.

— Беседа с сотрудниками службы безопасности Мугабе. Мы им помогаем.

— Оружием?

— Отчасти. Но в первую очередь тренируем персонал, обучаем ближнему бою и приемам слежки.

— Да, тут мы эксперты.

— Я слышу скрытую критику?

— Конечно нет, — удивленно ответила Ма Ли.

— Ты знаешь, я всегда считала, что для нашей страны очень важно одинаково хорошо защищаться как от внутренних, так и от внешних врагов. Многие западные страны, к примеру, спят и видят, чтобы Зимбабве превратилось в кровавый хаос. Англия никак не может примириться, что в восьмидесятом эта страна добилась независимости. Мугабе окружен врагами. И сделал бы глупость, если б не требовал от службы безопасности работы на самом высоком уровне.

— Стало быть, он не глуп?

— Роберт Мугабе — умный человек, он понимает, что должен противостоять всем усилиям давних колонизаторов выбить почву из-под ног правящей партии. Если Зимбабве падет, та же судьба может постичь многие другие страны.

Хун проводила Ма Ли до двери и смотрела, как подруга удаляется по выложенной камнем дорожке, петляющей среди сочной зелени.

Возле самого бунгало росло палисандровое дерево, усыпанное голубыми цветками. Хун поискала, с чем бы сравнить окраску, но безуспешно. Подняла с земли опавший цветок и положила между страницами дневника, который всегда держала при себе, хотя записи делала редко.

Она хотела устроиться на веранде, изучить доклад о политической оппозиции в Зимбабве, но тут в дверь снова постучали. На пороге стоял один из руководителей поездки, пожилой мужчина по имени Шу Фу. Хун успела заметить, что он постоянно нервничает, как бы кто не ошибся со встречей. Он менее всего годился, чтобы отвечать за такую большую поездку, особенно учитывая его весьма скверный английский.

— Госпожа Хун, — сказал Шу Фу, — планы изменились. Министр торговли совершит поездку в соседний Мозамбик и хочет, чтобы вы присоединились к нему.

— Зачем?

Хун удивилась искренне. Она никогда не имела близких контактов с министром торговли Кэ, кроме разве что встречи с ним перед отъездом из Хараре.

— Министр Кэ просил лишь передать, что вы едете с ним. В составе небольшой группы.

— Когда мы выезжаем? И куда?

Шу Фу утер потный лоб и развел руками. Потом показал на свои часы:

— У меня нет времени вдаваться в подробности. Отъезд на аэродром через сорок пять минут. Опаздывать ни в коем случае нельзя. Возьмите с собой все необходимое на случай ночевки. Хотя, возможно, вы вернетесь сегодня же вечером.

— Куда мы летим? С какой целью?

— Об этом вас информирует министр Кэ.

— Скажите хотя бы куда!

— В город Бейра на Индийском океане. Насколько мне известно, перелет займет около часа. Бейра расположена в соседнем Мозамбике.

Больше Хун ни о чем спросить не успела. Шу Фу заспешил прочь.

Она неподвижно стояла в дверях. Напрашивается лишь одно объяснение: так хочет Я Жу. Он, разумеется, сопровождает Кэ. И ему нужно, чтобы я тоже поехала.

Ей вспомнилось кое-что услышанное в самолете. Бывший замбийский президент Каунда потребовал от национальной авиакомпании «Замбия эйруйз» приобрести один из крупнейших в мире лайнеров — «боинг-747». Собственно, ничто не мотивировало организацию регулярных рейсов такого лайнера между Лусакой и Лондоном. Но вскоре выяснилось, что фактически президент Каунда намеревался использовать этот самолет для своих регулярных визитов в зарубежные страны. И не потому, что стремился путешествовать в роскоши, просто ему требовалось место для оппозиции или для тех людей из правительства и высшего армейского командования, кому он не доверял. Каунда просто загружал самолет потенциальными заговорщиками и теми, кто мог в его отсутствие попытаться совершить переворот.

Может, и Я Жу рассуждает так же? Хочет держать сестру рядом, под контролем?

Хун вспомнила хруст ветки в темноте. Вряд ли там прятался сам Я Жу. Скорее кто-нибудь из его соглядатаев.

Поскольку Хун не имела намерения возражать Кэ, она быстро собрала небольшую дорожную сумку, приготовилась к отъезду и за несколько минут до назначенного срока была в холле гостиницы. Ни Кэ, ни Я Жу не видно. Однако ей показалось, что в холле мелькнул Лю, телохранитель Я Жу, хотя, возможно, она обозналась. Шу Фу проводил ее к одному из ожидающих лимузинов, куда вместе с нею сели еще двое — пекинцы, сотрудники министерства сельского хозяйства.

Аэродром располагался недалеко от Хараре. Под эскортом мотоциклистов три автомобиля, составившие кортеж, на полной скорости мчались по шоссе. Хун успела заметить, что на каждом углу стояли полицейские, перекрывали движение. Наконец машины въехали в ворота аэропорта и подкатили прямо к реактивному самолету зимбабвийских ВВС. Хун поднялась по трапу к хвостовой дверце и увидела, что самолет разделен посередине на два отсека. Видимо, Мугабе предоставил им свой личный борт. Через несколько минут самолет поднялся в воздух. Рядом с Хун сидела одна из секретарей Кэ.

— Куда мы направляемся? — спросила Хун, когда самолет достиг крейсерского потолка и пилот сообщил, что расчетное время полета составит пятьдесят минут.

— В долину реки Замбези, — ответила соседка.

По ее тону Хун поняла, что расспрашивать бессмысленно. В свое время она узнает, что означает внезапная поездка.

Хотя внезапная ли? Хун вдруг подумала, что даже об этом не может судить с уверенностью. Может, все это входит в некий план, о котором ей неизвестно?

Снижаясь, самолет описал широкую дугу над морем. Хун видела сине-зеленую сверкающую воду, рыбачьи лодки с простыми треугольными парусами, покачивающиеся на волнах. В солнечных лучах город Бейра сверкал белизной. Вокруг асфальтированного центра лепились трущобы.

Едва она шагнула на трап, в лицо ударил зной. Она видела, что Кэ прошел к первому автомобилю — не черному лимузину, а белому внедорожнику с мозамбикскими флажками на капоте. В тот же автомобиль сел Я Жу. Он не обернулся, не глянул, здесь ли она. Но ему это известно, подумала Хун.

Кортеж взял курс на северо-запад. Вместе с Хун ехали все те же сотрудники министерства сельского хозяйства. Оба изучали разложенные на коленях маленькие топографические карты, поглядывая в окно на изменчивый ландшафт. Хун не оставляло неприятное беспокойство, охватившее ее в тот миг, когда Шу Фу сообщил ей об изменении планов. Ее словно бы насильно включили в какую-то игру, от которой опыт и интуиция отчаянно ее предостерегали. Я Жу хотел, чтобы я поехала, думала она. Но чем он сумел убедить Кэ, а ведь убедил, раз я сижу в этом японском внедорожнике, подпрыгивающем на ухабах и вздымающем тучи красной пыли. В Китае земля желтая, а здесь — красная, но пыль одинаково мелкая, проникающая повсюду, лезущая в глаза.

Единственный логичный мотив ее участия в этой поездке — то, что она принадлежала к значительной группе коммунистов, которые сомневались в нынешней политике, проводимой и Кэ. Но может быть, она заложница, или ее везут туда, чтобы она изменила свой взгляд на ненавистную ей политику, увидев ее в реальности? Высокопоставленные чиновники министерства сельского хозяйства и министр торговли едут в тряской машине во внутренние районы Мозамбика — значит, цель поездки определенно очень и очень важна.

За окном мелькал однообразный ландшафт — низкие деревья и кусты, временами сверкающие речушки да кучки хижин с мелкими обработанными участками вокруг. Хун удивлялась, что плодородные земли так скудно населены. Африканский континент она представляла себе таким же, как Китай или Индию, — континентом бедного мира, где неисчислимые массы людей топчут друг друга в попытках выжить. Но мои представления — миф, думала она. Большие африканские города, видимо, не отличаются от Шанхая или Пекина, являя собой итог катастрофического развития, разрушающего и человека, и природу. Но об африканской провинции, такой, какую вижу сейчас, я не знала ничего.

Наконец кортеж остановился в деревне под названием Сашомбе. Длинные вереницы хижин, несколько магазинов и обветшалых бетонных построек колониальных времен, когда здешними провинциями управляли португальская администрация и ее местные ассимиладуш, приспешники. Хун вспомнила, что когда-то читала, как португальский диктатор Салазар описывал огромные территории — Анголу, Мозамбик и Гвинею-Бисау, которыми правил железной рукой. В его лексиконе все эти далекие земли именовались «заморскими территориями» Португалии. Туда он отправил бедных крестьян, зачастую неграмотных, чтобы, с одной стороны, избавиться от проблемы внутри страны, а с другой — расширить систему колониальной власти, которая до 1950-х годов сосредоточивалась в приморских районах. Мы что же, намерены поступить так же? — думала Хун. Повторяем злоупотребления, только рядимся в другие одежды.

Когда они вышли из машин и стерли с лица пот и пыль, Хун обнаружила, что вся округа оцеплена военными автомобилями и вооруженными солдатами. За оцеплением виднелись любопытные, глазеющие на странных гостей с раскосыми глазами. Нищие зеваки, думала она. Они всегда здесь, те, кого мы якобы защищаем.

Посреди песчаной площади, перед одной из белых построек, были раскинуты две большие палатки. Китайский кортеж еще и затормозить не успел, а на площадь уже зарулили черные лимузины. Поблизости стояли два вертолета мозамбикских ВВС. Не знаю, что именно нас ждет, подумала Хун, но явно что-то очень важное. Почему министр Кэ спешно едет с визитом в страну, которая вовсе не значится в программе? Там предусмотрен визит небольшой части делегации в Малави и Танзанию. Но о Мозамбике ни слова.

Появился духовой оркестр. И тотчас из палатки вышли несколько человек. Хун сразу узнала коротышку, шедшего впереди. Седые волосы, очки, массивное телосложение. Человек, который сейчас пожимал руку министру Кэ, был не кто иной, как вновь избранный президент Мозамбика Гебуза. Кэ представил делегацию президенту и его свите. Пожимая Гебузе руку, Хун смотрела прямо в дружелюбные, но вместе с тем пытливые глаза. Гебуза из тех, кто помнит каждое лицо, подумала она. После церемонии знакомства оркестр исполнил национальные гимны. Хун стояла по стойке «смирно».

Слушая мозамбикский гимн, она тщетно пыталась отыскать взглядом Я Жу. После приезда в Сашомбе он куда-то исчез. Присмотревшись к китайцам, Хун заметила отсутствие еще нескольких человек. Она тряхнула головой: бессмысленно ломать голову над тем, чем занят Я Жу. Гораздо важнее самой поскорее разобраться в происходящем здесь, в долине реки Замбези.

Чернокожие юноши и девушки провели их в одну из палаток. Женщины постарше, в ярких платьях, плясали рядом под четкий ритм барабанов. Хун усадили в заднем ряду. Пол был устлан коврами, и для всех приготовлены мягкие кресла. Когда все расселись, президент Гебуза поднялся на ораторскую трибуну Хун надела наушники. Португальский переводился на безупречный китайский. Хун догадалась, что переводчик — выпускник лучшего пекинского переводческого института, готовящего сотрудников для сопровождения председателя, правительства и важнейших коммерческих уполномоченных в их переговорах. Как слыхала Хун, не было такогоязыка, пусть даже сколь угодно малого, чтобы в Китае не нашлось переводчика. Это наполняло ее гордостью. Нет предела тому, что способен совершить ее народ, всего лишь несколько поколений назад задавленный невежеством и нищетой.

Хун повернулась, посмотрела на вход в палатку, слегка колышущийся от ветра. Снаружи она заметила Шу Фу, нескольких солдат, но Я Жу и там не было.

Президент говорил очень недолго. Приветствовал китайскую делегацию и сказал несколько вводных фраз. Хун внимательно слушала, стараясь понять, что происходит.

Она вздрогнула, почувствовав на плече чье-то прикосновение. Я Жу незаметно вошел в палатку и опустился на колени за ее креслом. Сдвинув наушник, зашептал ей в ухо:

— Слушай, сестренка, и ты поймешь, сколь важные события скоро изменят наш мир и нашу страну. Вот так будет выглядеть грядущее.

— Где ты был?

Вопрос — глупее не придумаешь. Хун покраснела. Будто он ребенок, опоздавший вовремя вернуться домой. Она часто брала на себя роль матери, когда родители в очередной раз уходили на свои вечные политические собрания.

— Я действую по своему усмотрению. А ты слушай и учись. Как старые идеалы сменяются новыми, не утрачивая своего содержания.

Я Жу вернул наушник на место и торопливо выбрался из палатки. Снаружи она заметила телохранителя Лю и опять подумала, вправду ли именно он убил всех тех людей, о которых рассказывала Биргитта Руслин. По возвращении в Пекин надо будет потолковать кое с кем из друзей в полиции. Лю всегда действовал только по распоряжению Я Жу.

Конфронтация с Я Жу неизбежно состоится. Но сначала она должна узнать, что произошло на самом деле.

Президент передал слово председателю мозамбикского подготовительного комитета, человеку на удивление молодому, с бритой головой, в очках без оправы. Звали его то ли Мапиту, то ли Мапиру, Хун не вполне разобрала. Заговорил он возбужденным голосом, словно собственная речь искренне его забавляла.

И Хун поняла. Мало-помалу суть происходящего прояснилась, как и характер встречи, и таинственный антураж. Глубоко в мозамбикском буше обретал форму гигантский проект, который воплощали в жизнь две самые бедные страны в мире, но одна из них была великой державой, а другая — маленьким африканским государством. Хун слушала докладчика, мягкий китайский голос услужливо переводил, и она поняла, почему Я Жу хотел, чтобы она присутствовала здесь. Хун была энергичной противницей всего, что могло привести к превращению Китая в империалистическую державу, а тем самым, как говаривал Мао, в бумажного тигра, которого рано или поздно уничтожит всенародное сопротивление. Может быть, Я Жу питал слабую надежду, что Хун даст себя убедить в том, что происходящее обеспечит преимущества обеим этим бедным странам? Однако еще важнее было показать, что группировка, к которой принадлежит Хун, не пугает тех, у кого в руках власть. Ни Кэ, ни Я Жу не боятся Хун и ее единомышленников.

Когда Мапиту сделал короткую паузу, чтобы хлебнуть воды, Хун подумала: именно этого я опасалась более всего — что Китай возродился как классовое общество. Мао предостерегал, что страна в таком случае разделится на диктаторские элиты и низший класс, запертый в своей нищете. А вышло еще хуже: страна позволяла себе относиться к окружающему миру так, как всегда относились к нему империалисты.

— Сегодня, несколько позже, — продолжил Мапиту, — мы пролетим на вертолетах вдоль Замбези, сначала к верховьям, до Бандара, затем к низовьям, к Луабу, где начинается обширная дельта. Мы увидим плодородные территории, населенные очень скудно. По нашим расчетам, в течение пяти лет мы сможем принять четыре миллиона китайских крестьян, которые смогут обрабатывать нетронутые земли. Никого не вынудят уехать, никто не лишится пропитания. Напротив, наши соотечественники выиграют от большого преобразования. Все получат доступ к дорогам, школам, больницам, электричеству — иными словами, к тому, что ранее было доступно лишь считанным городам и являло собой привилегию городского населения.

До Хун доходили слухи, что ведомства, занимавшиеся насильственным переселением крестьян в связи со строительством крупных плотин, сулили этим людям, что однажды они заживут в Африке как баре. Мысленно она увидела великое переселение. Красивые слова рисовали райскую картину того, как китайская беднота, неграмотная, невежественная, в два счета сумеет прижиться в этом чужом краю. Благодаря дружбе и сотрудничеству никаких проблем не возникнет, конфликтов с населением приречных районов не будет. Но никто не разубедит ее: все, о чем она сейчас слышит, есть прелюдия к превращению Китая в хищную нацию, которая, не колеблясь, заберет себе и нефть, и прочее сырье, необходимое, чтобы продолжить свое стремительное экономическое развитие. Советский Союз помогал оружием в долгой освободительной войне, которая в 1974 году привела к изгнанию португальских колонизаторов. Зачастую оружие было старое, отслужившее свой срок. А платили за него правом на хищнический лов рыбы в богатых акваториях Мозамбика. Неужели и Китай подхватит теперь эту традицию, главным и единственным девизом которой всегда было служение собственным целям?

Чтобы не привлекать к себе внимания, Хун вместе со всеми зааплодировала, когда докладчик закончил. На трибуну поднялся министр торговли Кэ. Он заверил, что риска нет, все и вся непоколебимо объединено в равноправном взаимовыгодном сотрудничестве.

После краткой речи Кэ все перешли в другую палатку, где были сервированы закуски. В руке Хун оказался бокал хорошо охлажденного вина. Она снова искала глазами Я Жу и снова не находила.

Через час вертолеты стартовали, взяв курс на северо-запад. Хун видела внизу могучую реку. Немногие места, где жили люди и земля была расчищена и возделана, резко контрастировали с огромными пространствами, которые казались совершенно нетронутыми. Может быть, я все-таки не права? — думала Хун. Может быть, Китай действительно готов помочь Мозамбику бескорыстно, не рассчитывая извлечь для себя во много раз большую выгоду?

Рев мотора не давал ей собраться с мыслями. Вопрос остался без ответа.

Перед посадкой в вертолет ей вручили небольшую карту. Она уже видела такую: по дороге из Бейры — чиновники министерства сельского хозяйства изучали именно ее.

Достигнув самой северной точки маршрута, вертолеты повернули на восток. У Луабу описали дугу над морем и приземлились затем неподалеку от города, который Хун локализовала на карте как Шинде. Там их опять ждали автомобили и новые дороги, пролегавшие все по той же красной земле.

Машины остановились среди буша, у небольшого притока Замбези, на площадке, очищенной от кустов. Возле реки полукругом стояли несколько палаток. Первый, кого увидела Хун, был Я Жу.

— Добро пожаловать в Кайя-Квангу. На одном из местных наречий Кайя-Кванга означает «мой дом». Здесь мы заночуем. — Он показал на палатку у самой реки.

Молодая африканка забрала у Хун дорожную сумку.

— Зачем мы здесь? — спросила Хун.

— Чтобы после долгих дневных трудов насладиться африканской тишиной.

— Здесь я увижу леопарда?

— Нет. В этих местах водятся главным образом змеи да ящерицы. И бродячие муравьи, которых все боятся. А леопардов тут нет.

— Что мы сейчас будем делать?

— Ничего. Дневные труды закончены. Ты увидишь, что вопреки ожиданиям все здесь отнюдь не примитивно. У тебя в палатке даже душ есть. И удобная кровать. Немного позже мы вместе поужинаем. Потом можно посидеть у костра, а можно пойти спать.

— Давай поговорим, — сказала Хун. — Это необходимо.

Я Жу улыбнулся:

— После ужина. Посидим возле моей палатки.

Он мог бы и не показывать, где это. Хун уже поняла, что их палатки стоят рядом.

Сидя у входа в палатку, она смотрела, как над бушем опускаются короткие сумерки. На площадке между палатками уже горел костер. Там стоял Я Жу в белом смокинге. Ей вспомнилась фотография, которую она видела давным-давно в китайском журнале, напечатавшем большой материал о колониальной истории Азии и Африки. Двое белых мужчин в смокингах ужинали среди буша — белая скатерть, дорогой фарфор, охлажденное вино. Чернокожие официанты застыли наготове у них за спиной.

Мой брат, думала Хун, кто же он такой? Когда-то мне казалось, нас связывают не только семейные узы, но и стремление работать на благо родной страны. А теперь не знаю.

К накрытому у костра столу она пришла последней.

И думала о письме, написанном накануне ночью. О Ма Ли, неожиданно вновь усомнившись, можно ли ей доверять.

Уверенности нет более ни в чем. Ни в чем.

32

После ужина, окутанного тенями ночи, выступала танцевальная группа. Хун, которая даже вина не пригубила, чтобы сохранить ясность мысли, смотрела на танцоров с восхищением, а в душе меж тем ожили детские мечты. Когда-то давно ей хотелось стать артисткой китайского цирка или классической пекинской оперы. Мечта была сразу о том и другом. На манеже цирка она видела себя лучшей из тех, кто умеет держать в движении на бамбуковых палках великое множество фарфоровых тарелочек. Не спеша ходила среди танцующих тарелочек, в последнюю секунду вновь ловко запуская ту, что норовила остановиться и упасть. В пекинской же опере была серьезной героиней, которая побеждала в тысячу раз более сильного врага с помощью палок, символизирующих копья или мечи в акробатической войне. Позднее, когда стала старше и эти мечты потускнели, она поняла, что просто хотела иметь полный контроль над происходящим вокруг. Теперь, глядя на танцоров, которые как бы слились в одно многорукое существо, она вновь испытала толику тогдашнего ощущения. Африканским вечером с его непроглядной темнотой и запахами моря, расположенного так близко, что, когда лагерь затих, сюда доносился тихий шум прибоя, к ней вернулось детство.

Она посмотрела на Я Жу — он сидел на складном стуле с бокалом вина на колене, полузакрыв глаза, — и думала, что почти совсем не знает, о чем брат мечтал ребенком. Он всегда жил в собственном пространстве. В ту пору она могла приблизиться к нему, но не настолько, чтобы говорить о мечтах.

Китаянка-переводчица поясняла каждый танец. Могла бы и не комментировать, думала Хун. И так ясно, что танцы народные, уходящие корнями в повседневную жизнь либо в символические встречи с бесами и демонами или с добрыми духами. У людских ритуалов один и тот же источник, независимый от рас и стран. Некоторое значение имел климат — те, кто жил в холоде, танцевали в одежде. Но в трансе и поисках связи меж верхним и нижним миром, меж прошлым и грядущим китайцы и африканцы вели себя одинаково.

Хун вновь осмотрелась. Президента Гебузы и его свиты здесь не было. В этом лагере, где они заночуют, находились только китайцы из делегации, официанты, повара да огромное количество охранников, прячущихся в сумраке. Многие из тех, что сидели, глядя на темпераментные танцы, размышляли о своем. В африканской ночи готовится большой скачок, думала Хун. Но я отказываюсь верить, что мы должны идти таким путем. Не может быть, чтобы, переселив в африканские джунгли четыре миллиона, а то и больше наших бедняков, мы не потребовали значительной мзды от страны, которая их примет.

Одна женщина вдруг запела. Переводчица сказала, что песня колыбельная. Хун прислушалась: эта мелодия могла бы усыпить и китайского младенца. На ум пришла слышанная когда-то история про колыбель. В бедных странах женщины носили младенцев, привязав их себе за спину, ведь руки должны быть свободны, чтобы работать, прежде всего в поле — в Африке рыхлить мотыгами землю, в Китае сажать рис по колено в воде. Кто-то привлек для сравнения колыбели, обычные в других странах, да и кое-где в Китае. Нога качала колыбель в том же ритме, в каком двигаются бедра идущей женщины. И ребенок спал.

Хун слушала с закрытыми глазами. Песня оборвалась на протяжной ноте, которая долго звенела в воздухе, а потом словно бы перышком упала наземь. Представление закончилось, гости проводили артистов аплодисментами. Кое-кто, придвинув стулья поближе друг к другу, завел негромкий разговор, другие разошлись по своим палаткам, третьи стояли на границе меж светлым кругом от костра и ночной темнотой, словно ожидали чего-то.

На пустой стул рядом с Хун сел Я Жу.

— Удивительный вечер, — сказал он. — Абсолютная свобода и тишина. Кажется, я никогда в жизни не бывал так далеко от большого города.

— А твоя контора? — заметила Хун. — Высоко над обычными людьми, машинами, шумной суетой.

— Разве можно сравнивать! Там я как в самолете. Иной раз думаю, будто моя высотка парит в пространстве. Здесь же я на земле. Земля держит меня. В этой стране мне хотелось бы иметь дом, бунгало возле пляжа, чтобы вечером, искупавшись в море, пойти прямо в постель.

— Так тебе, наверно, достаточно только пожелать? Участок, забор и людей, которые построят тебе такой дом, какой ты хочешь.

— Возможно. Но не сейчас.

Хун заметила, что они остались одни. Стулья вокруг опустели. Интересно, не распорядился ли Я Жу, что хочет поговорить с сестрой наедине.

— Ты обратила внимание на женщину, которая изображала распалившуюся колдунью?

Хун задумалась. Женщина была полная, но двигалась легко и ритмично.

— Она танцевала необычайно темпераментно.

— Мне сказали, она очень больна. И скоро умрет.

— От чего?

— Какое-то заболевание крови. Не СПИД, а вроде бы рак. Говорят, танец дает ей мужество для борьбы с недугом. Танец — ее борьба за жизнь. Она сдерживает смерть.

— И все же умрет.

— Как камень, а не как перышко.

Снова Мао, подумала Хун. Видимо, он куда чаще присутствует в размышлениях Я Жу о будущем, чем мне кажется. Брат отлично понимает, что он один из тех, кто составил новую элиту, очень далекую от народа, представителем которого он себя мнит и который якобы защищает.

— И сколько все это будет стоить? — спросила она.

— Этот лагерь? Поездка? О чем ты?

— Я имею в виду переезд четырех миллионов людей из Китая в африканскую долину с широкой рекой. А может, позднее еще десяти, или двадцати, или ста миллионов наших беднейших крестьян в другие страны на этом континенте.

— На ближнюю перспективу обойдется дорого. По большому же счету — даром.

— Полагаю, все уже подготовлено. Процессы отбора, транспорт для перевозок, простенькие дома, которые переселенцы смогут собрать сами, провизия, инструмент, магазины, школы, больницы. Двусторонние соглашения уже составлены и подписаны? Что получит Мозамбик? И что получим мы, помимо права расселить нашу бедноту в чужом бедном краю? Что будет, если это великое переселение потерпит неудачу? Каким образом вы сумели прижать Мозамбик? Чего я не знаю? Что кроется под всем этим, кроме стремления избавиться от проблемы, которая норовит выйти в Китае из-под контроля? Куда ты денешь все прочие миллионы, грозящие взбунтоваться против нынешнего порядка?

— Я хотел, чтобы ты увидела собственными глазами. Уразумела, что долина Замбези нуждается в заселении. Наши собратья будут производить излишки, которые можно экспортировать.

— Послушать тебя, так мы прямо-таки оказываем этой стране благодеяние, переселяя сюда нашу бедноту. А по-моему, мы идем тем же путем, каким ранее всегда шли империалисты. Колонии в тисках, а вся прибыль наша. Новый рынок сбыта для наших товаров, способ сделать капитализм чуть более сносным. Такова правда, скрытая за множеством красивых слов, Я Жу. Насколько мне известно, мы строим для Мозамбика новое здание министерства финансов и именуем его подарком, но на мой взгляд, это взятка. Еще я слышала, что китайцы-десятники били местных рабочих, когда те недостаточно старались. Конечно, все замяли. Но мне стыдно слышать такое. И страшно. Мало-помалу мы внедряемся в африканские страны, чтобы обеспечить собственное развитие. Я не верю тебе, Я Жу.

— Ты стареешь, сестрица Хун. И как все старики, боишься нового, пробивающего себе дорогу. Со всех сторон тебе мерещатся заговоры против старых идеалов. По-твоему, ты стоишь на верном пути, тогда как на самом деле превращаешься в пугало, которого боишься больше всего на свете. В консерватора, в реакционера.

Хун стремительно подалась вперед и влепила брату пощечину. Я Жу вздрогнул, с удивлением посмотрел на нее.

— Ты зашел слишком далеко. Я не допускаю оскорблений по своему адресу. Мы можем говорить, можем не соглашаться друг с другом. Но без оскорбительных выпадов.

Я Жу встал и молча скрылся во мраке. Похоже, инцидент прошел незамеченным. Хун уже жалела, что вспылила. Лучше бы набралась терпения и упорства и продолжила попытки убедить Я Жу, что он ошибается.

Я Жу не вернулся. Хун направилась к своей палатке. Керосиновые лампы горели внутри и снаружи. Москитная сетка опущена, постель приготовлена.

Хун села возле палатки. Душно. Я Жу не видно. Он, несомненно, отомстит за пощечину. Но как раз этого она не боялась. Ясное дело, он разозлился на нее, и она непременно попросит прощения, как только увидит его.

Палатка стояла далеко от костра, и звуки природы слышались отчетливее, чем людские голоса. Слабый ветерок обвевал ее запахом соли, сырого песка и чего-то еще, не поддающегося определению.

Мысленно Хун вернулась в прошлое. Ей вспомнились слова Мао, что одна тенденция в политике скрывает другую. Под тем, что на виду, уже прорастает что-то иное. И одинаково справедливо взбунтоваться что завтра, что через десять тысяч лет. В унижении старого Китая, в крови и тысячелетнем поту и тяжком труде формировалась грядущая мощь. Жестокое владычество феодалов привело к упадку и невообразимой нищете. И в то же время под этим убожеством возникла сила, питавшая множество крестьянских войн и крестьянское движение, которое никогда не удавалось подавить целиком и полностью. Единоборство сил продолжалось веками, государство мандаринов и императорских династий встраивалось в то, что казалось им незыблемым. Но беспорядки не утихали никогда, бунты продолжались, и наконец пришло время сильным крестьянским армиям раз и навсегда свергнуть феодалов и претворить в жизнь народное освобождение.

Мао знал, что ждет впереди. Еще в 1949-м, в тот день, когда провозгласил на площади Тяньаньмынь создание Китайской Народной Республики, он собрал своих ближайших соратников и сказал, что, хотя государству еще не сравнялось и дня, силы, противоборствующие новой стране, уже начали формироваться.

«Тот, кто думает, что мандаринство не может возникнуть при коммунизме, ничего не понял», — якобы так сказал Мао. И позднее оказалось, он был совершенно прав. Пока человек не обновлен, а укоренен в давнем, те или иные группы будут постоянно искать привилегий.

Мао предостерегал от развития в Советском Союзе. Поскольку Китай тогда целиком зависел от поддержки великого западного соседа, выразил он свои предостережения дипломатично и осторожно, завуалированно: «Людям даже не обязательно быть злокозненными. И все же они стремятся к тому, что, как они думают, может обеспечить привилегии. Если мы потеряем бдительность, однажды они будут стоять перед нами с красными флагами в руках».

Ударив Я Жу, Хун сразу почувствовала слабость. Теперь же эта слабость ушла. Самое главное сейчас — продумать, как она может содействовать проведению настоящей внутрипартийной дискуссии о последствиях, какими чревата новая политическая линия. Все ее существо протестовало против увиденного в этот день и против картины будущего, которую рисовал перед нею Я Жу. Любой, кто мало-мальски отдавал себе отчет в растущем недовольстве за пределами крупнейших богатых городов, понимал: что-то необходимо предпринять. Но только не это, не переброску миллионов крестьян в Африку.

Они с Ма Ли говорили о девяноста тысячах беспорядков. О девяноста тысячах! Хун попробовала сосчитать в уме, сколько инцидентов приходится на один день. Две-три сотни, и это число растет. Ширящееся недовольство связано не только с большой разницей в доходах. Речь не только о врачах и школах, но и о жестоких гангстерских бандах, которые бесчинствуют в провинции, похищают женщин, чтобы сделать их проститутками, или собирают рабов, заставляя их трудиться на кирпичных заводах и опасном химическом производстве. Нарастало и недовольство, обращенное против тех, кто, зачастую в сговоре с местными чиновниками, сгонял людей с земли, которая быстро дорожала, потому что шла под строительство городского жилья. Разъезжая по стране, Хун видела, как свобода рынка сказывалась на окружающей среде: реки заиливались, загрязнялись ядовитыми отходами до такой степени, что их спасение — если оно вообще возможно — потребует астрономических затрат.

Она не раз с негодованием говорила о преступных чиновниках, их обязанность была предотвращать подобные злоупотребления, но они продали совесть за взятки.

Я Жу — часть всего этого, думала она. Вот о чем нельзя забывать ни под каким видом.

Спала Хун чутко и ночью не раз просыпалась. Странные, чужие звуки в темноте проникали в ее сны, выталкивали ее на поверхность. Когда солнце поднялось над горизонтом, она уже встала и оделась.

Неожиданно перед ней появился Я Жу. С улыбкой на губах.

— Мы оба ранние пташки, — сказал он. — Нет у нас терпения поспать больше необходимого.

— Я сожалею, что ударила тебя.

Я Жу пожал плечами и кивнул на зеленый джип, стоявший на дороге перед палатками.

— Это для тебя. Шофер отвезет тебя в одно место, расположенное километрах в десяти отсюда. Там ты увидишь дивное зрелище, какое являет собой на рассвете любой водоем. Ненадолго хищники и их добыча заключают мир — пока не напьются.

Возле джипа стоял чернокожий мужчина.

— Его зовут Артуру, — продолжал Я Жу. — Ответственный водитель, к тому же говорит по-английски.

— Спасибо за заботу, — поблагодарила Хун. — Но ведь нам надо поговорить.

Я Жу нетерпеливо махнул рукой:

— Успеем. Африканские сумерки длятся недолго. В корзине есть кофе и закуски.

Хун поняла, что Я Жу хочет помириться. Вчерашний инцидент не должен стать помехой. Она подошла к машине, поздоровалась с шофером — худощавым человеком средних лет, — села на заднее сиденье. Дорога, петлявшая в буше, была едва заметна — легкие следы колес на сухой земле. Хун уворачивалась от колючих веток невысоких деревьев, которые нет-нет и задевали открытую машину.

У водоема Артуру остановился на вершине склона, спускавшегося к берегу, и подал ей бинокль. Несколько гиен и буйволов жадно пили. Артуру показал ей стадо слонов. Медлительные серые гиганты шагали к водопою, словно выходя прямиком из солнца.

Наверно, вот так было в начале времен, подумала Хун. Животные приходили сюда и уходили на протяжении несчетных поколений.

Артуру молча подал ей чашку кофе. Слоны приближались, пыль вихрилась вокруг могучих ног.

А затем тишина взорвалась.

Первым умер Артуру. Пуля пробила висок и снесла полголовы. Хун не успела сообразить, что происходит, вторая пуля пронзила ей челюсть, прошла вниз и перебила позвоночник. Сухие щелчки выстрелов заставили животных на миг поднять головы и прислушаться. Потом они снова начали пить.

Я Жу и Лю подошли к джипу и общими усилиями столкнули его вниз, к воде. Лю облил машину бензином, отступил и бросил горящую спичку — огонь взревел и вмиг охватил джип. Звери разбежались.

Я Жу ждал у их собственного джипа. Телохранитель сел за руль, приготовился врубить движок. Я Жу, скользнув на заднее сиденье, стальной дубинкой резко ударил его по затылку. И бил до тех пор, пока Лю не перестал шевелиться. Потом он бросил труп телохранителя в огонь, по-прежнему полыхавший вовсю.

Отогнав машину в кусты, Я Жу выжидал. Через полчаса он вернулся в лагерь и поднял тревогу: у озера случилась автомобильная авария. Джип сорвался с обрыва и загорелся. Его сестра и шофер погибли. Лю пытался прийти им на помощь, но угодил в огонь и тоже погиб.

Все, кто видел Я Жу в тот день, говорили, что он был потрясен, и одновременно удивлялись его самообладанию. Он заявил, что несчастье не должно стать помехой в их важной работе. Министр торговли Кэ выразил Я Жу соболезнования, и переговоры продолжились согласно плану.

Трупы в черных пластиковых мешках отвезли в Хараре и кремировали. В газетах ни слова — ни в Мозамбике, ни в Зимбабве. Семье Артуру, проживавшей на юге Мозамбика в городе Шай-Шай, назначили пожизненную пенсию, что позволило всем шестерым его детям получить образование, а жене Эмилде обеспечило новый дом и автомобиль.

Возвращаясь с делегацией в Пекин, Я Жу вез с собой две урны. И в один из первых же вечеров вышел на свою террасу высоко над землей и в темноте развеял прах по ветру.

Он уже чувствовал, что ему недостает сестры и разговоров с нею. Но в то же время сознавал, что поступить иначе было нельзя.

Ма Ли в молчаливом страхе горевала о случившемся. В глубине души она не верила в автомобильную аварию.

33

На столе стояла белая орхидея. Я Жу легонько провел пальцем по мягкому лепестку.

Было раннее утро. Прошел месяц после возвращения из Африки. Он разложил перед собой чертежи дома, который решил построить на самом берегу неподалеку от города Келимане в Мозамбике. В качестве бонуса за большие контракты, заключенные между двумя странами, Я Жу предоставили возможность выгодно приобрести приморский участок. Впоследствии он рассчитывал возвести там эксклюзивный туристический комплекс для состоятельных китайцев, которые во все большем количестве начнут разъезжать по миру.

На другой день после смерти Хун и Лю Я Жу стоял на высокой береговой дюне, глядя на Индийский океан. Вместе с ним были губернатор провинции Замбези и специально приглашенный южноафриканский архитектор. Неожиданно губернатор указал в сторону внешних рифов. Они увидели кита, который выпустил фонтан воды. Губернатор сообщил, что киты нередко приплывают к этому побережью.

«А айсберги? — спросил Я Жу. — Ледяные горы, отколовшиеся от ледового щита Антарктиды, когда-нибудь сюда приплывали?»

«Есть тут одна легенда, — ответил губернатор. — Давно-давно, во времена наших предков, как раз перед тем, как первые белые люди, португальские мореплаватели, ступили на нашу землю, у побережья появился айсберг. Те, что подплыли к нему на своих каноэ, испугались холода. А позднее, когда с больших парусных кораблей сошли на берег белые люди, стали говорить, что айсберг был их предвестником. Кожа белых цветом походила на айсберг, а мысли их и поступки были такими же холодными. Правда это или нет, никто не знает».

«Я буду строить здесь, — сказал Я Жу. — Желтые айсберги не проплывут мимо этих берегов».

В тот напряженный день отрезали большой участок, который позднее перевели в собственность одной из многих фирм Я Жу. Цена земли и пляжа была почти символической. За аналогичную сумму Я Жу купил также согласие губернатора и самых влиятельных чиновников, которые проследят, чтобы все документы и необходимые разрешения на строительство были оформлены без ненужной волокиты. Инструкции, какими он снабдил южноафриканского архитектора, уже воплотились в чертежи и акварельный эскиз дома, напоминающего дворец, с двумя бассейнами, наполняемыми океанской водой и окаймленными пальмами, с искусственным водопадом. В доме будет одиннадцать комнат и одна спальня с раздвижным потолком, чтобы смотреть в звездное небо. Губернатор обещал, что на участок Я Жу протянут особые электрические кабели и телекоммуникации.

Сейчас, рассматривая проект своего африканского дома, Я Жу подумал, что одну комнату посвятит Хун. Почтит ее память. Устроит комнату, где всегда будет готова постель для гостьи, которая никогда не придет. Так или иначе, сестра осталась частью семьи.

Негромко зажужжал телефон. Я Жу нахмурился. Кто бы это мог быть в такую рань? Он взял трубку.

— Здесь двое из госбезопасности.

— Что им нужно?

— Это высокие чины из руководства спецотдела. Говорят, по срочному делу.

— Пропустите через десять минут.

Я Жу положил трубку. У него перехватило дыхание. Спецотдел занимался делами, касавшимися только высокопоставленных лиц государства или таких, как Я Жу, находившихся в самом средоточии политико-экономической власти, современных «строителей мостов», которых Дэн называл важнейшим звеном в развитии страны.

Что им нужно? Я Жу подошел к окну, посмотрел на город, затянутый утренней дымкой. Может, они пришли в связи со смертью Хун? Он думал о множестве своих недругов, знакомых и незнакомых. Может, кто-то из них пытался использовать смерть Хун, чтобы уничтожить его доброе имя и репутацию? Или он все-таки что-то упустил? Ему было известно, что Хун контактировала с прокурором, но тот принадлежит к совсем другому ведомству.

Хотя Хун могла поговорить и с другими, о ком он не знал.

Я Жу не находил объяснения. Оставалось одно: выслушать посетителей. Люди из госбезопасности часто приходили поздно вечером или рано утром. Пережиток тех времен, когда китайская госбезопасность училась у НКВД и Сталина. Мао неоднократно предлагал перенимать и опыт ФБР, но эта идея не встречала энтузиазма.

Через десять минут Я Жу убрал чертежи в ящик и сел за письменный стол. Мужчины, которых пропустила к нему госпожа Шэнь, были далеко не молоды, лет шестидесяти с лишним. Это встревожило Я Жу еще больше. Обычно подобные визитеры были помоложе. Возраст свидетельствовал, что они люди опытные и пришли по серьезному делу.

Я Жу встал, поклонился, предложил им сесть. Имен он не спрашивал, зная, что госпожа Шэнь тщательно проверила их удостоверения.

Все трое расположились в уголке отдыха у высокого окна. От чая агенты отказались.

Старший заговорил, и Я Жу сразу распознал шанхайский диалект.

— Мы получили информацию. Не можем сказать от кого. Но поскольку она весьма детальна, оставить ее без внимания нельзя. Предписания касательно борьбы с нарушениями государственных законов и постановлений ужесточены.

— Я сам выступал за усиление борьбы с коррупцией, — сказал Я Жу. — Не понимаю, что привело вас ко мне.

— Нам сообщили, что ваши строительные компании ищут преимуществ недопустимыми способами.

— Недопустимых преимуществ?

— Недопустимого обмена услугами.

— Иными словами, имеют место коррупция и мздоимство? Подкуп?

— Полученная информация очень подробна. Мы огорчены. Но инструкции ужесточились.

— Значит, вы спозаранку пришли ко мне, чтобы сообщить о подозрениях касательно противозаконных действий моих компаний?

— Скорее мы пришли поставить вас в известность.

— Предупредить?

— Если угодно.

Я Жу понял. Он имел могущественных друзей, в том числе и в антикоррупционном ведомстве. Вот почему ему дают фору. Чтобы замести следы, ликвидировать улики или найти объяснения, коль скоро он сам не в курсе происходящего.

Ему вспомнился выстрел в затылок, недавно покончивший с Шэнь Висянем. Казалось, от сидевших напротив седых мужчин веяло холодом, как от того легендарного африканского айсберга.

Может, он допустил оплошность? — снова мелькнуло в голове. Может, проявил излишнюю самоуверенность, действовал слишком напролом? Если так, ошибка налицо. А за ошибки приходится платить.

— Мне нужны более конкретные сведения. Не такие обобщенные и туманные.

— Мы не вправе сказать больше.

— Обвинения, пусть даже анонимные, имеют источник, верно?

— И на этот вопрос мы ответить не можем.

Я Жу быстро прикинул, не стоит ли заплатить агентам за дополнительную информацию касательно обвинений по его адресу. Но не рискнул. Возможно, одного из них, а то и обоих снабдили микрофоном и разговор записывается. Вдобавок не исключено, что они честные служаки и их не купишь, не в пример многим другим государственным чиновникам.

— Эти туманные обвинения не имеют под собой почвы, — сказал Я Жу. — Благодарю вас, теперь я знаю о слухах, которые, оказывается, ходят обо мне и моих предприятиях. Но анонимность зачастую источник фальши, зависти и коварной лжи. Я блюду чистоту своих предприятий, пользуюсь доверием государства и партии и решительно утверждаю, что достаточно контролирую ситуацию, чтобы знать, следуют ли исполнительные директора моим директивам или нет. Имеют ли место какие-либо нарушения со стороны некоторых рядовых моих сотрудников — а их более тридцати тысяч, — я, разумеется, сказать не могу.

Я Жу встал в знак того, что считает разговор законченным. Агенты поклонились и вышли из кабинета. После их ухода Я Жу позвонил госпоже Шэнь:

— Распорядитесь, чтобы кто-нибудь из службы безопасности выяснил, кто они такие. И кто их начальство. А через три дня я проведу совещание, вызовите в город всех девятерых исполнительных директоров. Присутствие обязательно. Неявившийся будет немедленно уволен. Так и скажите!

Я Жу был взбешен. Его действия не более неблаговидны, чем поступки других. Такой, как Шэнь Висянь, злоупотреблял во всем, а вдобавок скупился с государственными чиновниками, которые создавали ему условия. Вполне подходящий козел отпущения, о котором сейчас, после его казни, никто не пожалеет.

За несколько напряженных часов Я Жу наметил план действий, одновременно размышляя о том, кто из его директоров мог открыть, так сказать, шкаф с ядом и распространить информацию о его незаконных гешефтах и секретных соглашениях.

Спустя три дня исполнительные директора собрались в одном из пекинских отелей, тщательно выбранном Я Жу. Именно там он раз в году проводил совещания, когда намеревался уволить кого-нибудь из директоров, демонстрируя тем самым шаткость их положения. И утром, в самом начале одиннадцатого, его ожидали девятеро очень бледных мужчин. Ни один не знал, по какому поводу их вызвали. Я Жу появился только через час с лишним. Он применял очень простую стратегию. У директоров отобрали мобильные телефоны, чтобы они ни с кем не могли связаться, и разместили в отдельных комнатах под присмотром охранников, вызванных госпожой Шэнь. Затем Я Жу побеседовал с каждым наедине и без обиняков сообщил, что услышал несколько дней назад. Какие есть комментарии? Объяснения? Имеют ли они сказать что-то, что Я Жу следует знать? Пристально вглядываясь в их лица, он старался понять, не заготовлен ли ответ заранее. Если такой найдется, утечка, без сомнения, шла через него.

Однако все директора одинаково недоумевали и возмущались. В конце концов Я Жу поневоле констатировал, что виновный не найден, и отпустил их, никого не уволив. Только строго приказал каждому искать «кротов» у себя в дирекции.

Лишь через несколько дней госпожа Шэнь доложила информацию, которую его соглядатаи накопали о визитерах из госбезопасности, и Я Жу понял, что искал утечку не там. Когда вошла секретарша, на столе перед ним снова лежали чертежи африканского дома. Он предложил ей сесть и повернул настольную лампу так, чтобы его лицо оставалось в тени. Ему нравилось слушать ее голос. О чем бы ни шла речь — об экономическом реферате или о трактовке новых директив какого-нибудь государственного ведомства, — ему всегда казалось, будто она рассказывает сказку. Что-то в ее голосе напоминало детство, давным-давно то ли забытое, то ли отброшенное каверзной памятью.

Он приучил секретаршу всегда начинать с самого важного. И в этот вечер госпожа Шэнь поступила именно так:

— Каким-то образом все это связано с вашей покойной сестрой Хун. Она поддерживала тесную связь с некоторыми руководителями госбезопасности. Ее имя постоянно всплывает, как только мы пытаемся связать недавних посетителей и других лиц, находящихся на заднем плане. Пожалуй, напрашивается вывод, что означенная информация распространилась очень незадолго до ее трагической гибели. Однако зеленый свет дал кто-то на самом верху.

Я Жу заметил, что госпожа Шэнь вдруг замялась.

— Вы что-то недоговариваете?

— Я сомневаюсь.

— Всё вызывает сомнения. Кто-то на самом верху распорядился продолжить поиски компромата на меня?

— Правда это или нет, я не знаю. Но, по слухам, там недовольны окончательным исходом дела Шэнь Висяня.

Я Жу похолодел. Он все понял:

— Еще один козел отпущения? Еще одного богатого человека нужно свалить, чтобы продемонстрировать: мы не просто намекаем, что терпение иссякло, мы разворачиваем широкую кампанию. Да?

Госпожа Шэнь кивнула. Я Жу отодвинулся глубже в тень.

— Есть еще что-нибудь?

— Нет.

— Тогда можете идти.

Госпожа Шэнь ушла. Я Жу не шевелился. Больше всего ему хотелось сейчас бежать из конторы, но он заставил себя думать.

Принимая трудное решение убить Хун во время африканской поездки, он был уверен, что сестра по-прежнему относится к нему лояльно. Конечно, они смотрели на вещи по-разному и часто спорили с глазу на глаз. Вот в этой комнате в день его рождения она обвинила его во взяточничестве.

Именно тогда он понял, что рано или поздно Хун станет для него чересчур большой опасностью. Но лишь сейчас осознал, что удар следовало нанести раньше. Хун успела предать его.

Я Жу медленно покачал головой. Впервые ему вдруг подумалось, что Хун была готова поступить с ним точно так же, как он поступил с нею. Сама она, понятно, не взялась бы за оружие. Она намеревалась действовать через законы страны. Но если бы Я Жу приговорили к смерти, она была бы среди тех, кто счел бы приговор справедливым.

Я Жу вспомнил своего друга Лай Чансина, которому несколько лет назад пришлось спешно бежать за границу, когда полиция однажды утром нагрянула с обысками на все его предприятия. Он сумел вместе с семьей убраться из страны лишь благодаря тому, что всегда держал готовым к вылету собственный самолет. Лай отправился в Канаду, с которой у Китая нет соглашения об экстрадиции. Сын бедного крестьянина, Лай сделал головокружительную карьеру, когда Дэн отпустил рынок на свободу. Начал с рытья колодцев, но затем занялся контрабандой и все свои доходы вложил в предприятия, которые за считаные годы обеспечили его огромным состоянием. Я Жу как-то раз навестил его в Красном Тереме — усадьбе, выстроенной им в родном Сямыне, где он много сделал и для развития социальной сферы, построив дома престарелых и школы. Я Жу еще тогда обратил внимание, что Лай Чансин ведет откровенно роскошную жизнь, и предостерег, что однажды это может стать причиной падения. Тем вечером они говорили о зависти к новым капиталистам, к «второй династии», как иронически называл их Лай Чансин, правда лишь наедине с людьми, которым доверял.

Словом, Я Жу не удивился, когда гигантский карточный домик рухнул и Лаю пришлось бежать. Позднее многие из замешанных в его аферах были казнены. Сотни других угодили в тюрьму. А в бедных кварталах Сямыня жила память о щедром богаче. О человеке, который давал таксистам на чай целые состояния или без всякого повода делал подарки обнищавшей голытьбе, даже не зная их имен. Я Жу знал, что сейчас Лай пишет мемуары, и многие крупные китайские чиновники и политики боятся их как огня. Лаю много чего известно, а в Канаде никакая цензура его не достанет.

Сам Я Жу, однако, бежать из страны не собирался. Не держал на пекинских аэродромах самолет, готовый к старту.

И еще одна мысль потихоньку грызла его. Ма Ли, подруга Хун, тоже была с ними в Африке. Я Жу знал, что несколько раз они подолгу разговаривали. К тому же Хун всегда любила писать письма.

Может быть, Ма Ли привезла с собой послание от Хун? Которое затем переправила другим лицам, а те в свою очередь информировали госбезопасность? Этого он не знает. Но постарается выяснить, причем не откладывая.

Три дня спустя, когда в Пекине бушевала одна из зимних песчаных бурь, Я Жу наведался в контору Ма Ли неподалеку от парка Солнечного Бога — Жидань Гунъюань. Ма Ли работала в экономико-аналитическом отделе, занимая там недостаточно высокий пост, чтобы создавать ему проблемы. С помощью своего персонала госпожа Шэнь прозондировала ее окружение, не обнаружив связующих звеньев с высшим руководством государства и партии. Ма Ли имела двоих детей. Нынешний ее муж — мелкий бюрократ. Поскольку первый ее муж погиб в 1970-х годах во время войны с вьетнамцами, никто не возражал, когда Ма Ли вышла замуж вторично и родила еще одного ребенка. Сейчас дети жили собственной жизнью, старшая дочь была начальником канцелярии в Медицинской академии, сын работал хирургом в одной из шанхайских больниц. У них тоже не нашлось связей, опасных для Я Жу. Зато он отметил, что Ма Ли много времени посвящает двум своим внукам.

Госпожа Шэнь договорилась, когда Ма Ли сможет принять Я Жу. Причину она не назвала, сказала только, что дело срочное и, по всей вероятности, связанное с поездкой в Африку. Это наверняка ее насторожило, думал Я Жу, сидя на заднем сиденье машины и глядя на проносящийся мимо городской пейзаж. Выехал он с запасом и выбрал кружной путь, мимо нескольких строек, где имел пай. Прежде всего это были новые олимпийские объекты. Вдобавок Я Жу заключил крупный контракт на снос одного из жилых кварталов, на месте которого пролягут магистральные шоссе к новым спортивным сооружениям. Я Жу рассчитывал на миллиардные прибыли от своих сделок, даже за вычетом откатов чиновникам и политикам, составляющих каждый месяц семизначные суммы.

Я Жу смотрел на город, который менялся буквально на глазах. Многие протестовали, сетуя, что Пекин слишком теряет самобытность. И Я Жу велел работающим на него журналистам писать об уничтоженных трущобах и капиталовложениях, которые в перспективе, когда Олимпийские игры уйдут в прошлое, создав в мире новый образ Китая, принесут пользу рядовым гражданам. Я Жу, обыкновенно предпочитавший держаться в тени, несколько раз уступил тщеславному соблазну и лично выступил в телепрограммах, посвященных преображению Пекина. И всегда непременно намекал на благотворительность и сохранение особенных столичных парков и зданий. По словам аналитиков СМИ, которым он тоже платил за услуги, репутация у него была хорошая, хоть он и принадлежал к богатейшей китайской элите.

И эту репутацию он намерен защищать. Любой ценой.

Машина затормозила у скромного здания, где работала Ма Ли. Она встретила его у входа.

— Ма Ли, — сказал Я Жу. — Смотрю сейчас на тебя, и мне кажется, наша поездка в Африку, завершившаяся так печально, успела отойти в далекое прошлое.

— Я каждый день думаю о Хун. Но Африка пусть исчезнет вдали. Я никогда больше туда не поеду.

— Ты наверняка знаешь, мы ежедневно подписываем все новые соглашения с многими африканскими странами. Наводим мосты, покоторым будем идти вперед долгие годы.

За разговором они прошли по унылому коридору в кабинет Ма Ли, окна которого смотрели в садик, обнесенный высокой стеной. Посредине виднелся фонтан, зимой, разумеется, не работавший.

Ма Ли выключила свой телефон, подала чай. Я Жу слышал вдалеке чей-то смех.

— Поиски правды похожи на погоню одной улитки за другой, — задумчиво обронил Я Жу. — Улитка двигается медленно. Однако ж упрямо.

Я Жу посмотрел на Ма Ли в упор, она глаз не отвела.

— Ходят слухи, — продолжал он. — Обидные для меня. О моих предприятиях, о моем характере. Любопытно, откуда они берутся. Я невольно задаюсь вопросом: кто хочет мне навредить? Не обычные завистники, нет, кто-то другой, чьи мотивы мне непонятны.

— Зачем я-то стану портить тебе репутацию?

— Я не об этом. Вопрос в другом: кто может знать, кто может располагать информацией и распространять ее?

— У нас с тобой совершенно разная жизнь. Я — чиновник, ты ворочаешь большими делами, о которых пишут газеты. Такая незначительная персона, как я, даже представить себе не может твою жизнь.

— Но ты знала Хун, — тихо сказал Я Жу. — Мою сестру, которая и мне была близким человеком. Вы с ней долго не виделись, и вот случай снова свел вас в Африке. Вы разговариваете, потом ты рано утром наносишь ей спешный визит. А по возвращении в Китай ползут слухи.

Ма Ли побледнела:

— Ты обвиняешь меня в распространении клеветы?

— Ты должна понять и наверняка понимаешь, что в моей ситуации я не позволю себе подобных высказываний, не наведя справок. Я исключил одну за другой все возможности. В итоге осталось единственное объяснение. Единственный человек.

— Я?

— Да нет в общем-то.

— Ты имеешь в виду Хун? Свою родную сестру?

— Не секрет, что между нами не было согласия по основополагающим вопросам будущности Китая. Развития политики, экономики, взгляда на историю.

— Вы были врагами?

— Вражда порой растет долгое время, почти незаметно, как суша встает из моря. И вдруг обнаруживается вражда, о которой ты знать не знал.

— Не верится мне, чтобы Хун использовала в качестве оружия анонимные обвинения. Это не в ее принципах.

— Знаю. Потому и спрашиваю: о чем вы с ней разговаривали?

Ма Ли не ответила. А Я Жу вкрадчиво продолжал, не давая ей времени на размышления:

— Может быть, она написала письмо и отдала его тебе в то утро? Я прав? Письмо? Или какой-то документ? Мне необходимо знать, что она тебе говорила или передала.

— Хун словно предчувствовала, что умрет. Я думала об этом, не понимая, насколько сильная тревога снедала ее. Она только попросила меня проследить, чтобы после смерти ее кремировали. Ей хотелось, чтобы прах был развеян над озерцом в парке Лунтаньху Гунъюань. Еще она просила позаботиться о ее личных вещах, о книгах, раздать одежду, освободить дом.

— И всё?

— Да.

— Она сказала об этом устно или написала?

— Написала в письме. Я выучила текст наизусть, а письмо сожгла.

— Значит, оно было короткое?

— Да.

— Но почему ты его сожгла? Ведь это было вроде как завещание.

— Хун сказала, что в моих словах никто не усомнится.

Я Жу внимательно всматривался в лицо Ма Ли, обдумывая услышанное.

— И другого письма она не оставила?

— Какого другого?

— О том и спрашиваю. Может, было еще одно письмо, которое ты не сожгла? А передала кому-то?

— Я получила от Хун одно письмо. Которое сожгла. Это всё.

— Нехорошо, если ты сейчас говоришь неправду.

— С какой стати мне лгать?

Я Жу развел руками:

— Зачем люди лгут? Зачем им дана такая способность? Чтобы в определенные минуты получить преимущество. Ложь и правда — оружие, которым умелый пользуется так же ловко, как воин мечом. — Он по-прежнему сверлил Ма Ли взглядом, но она глаз не отводила. — Это всё? Больше ничего не хочешь мне сказать?

— Нет. Ничего.

— Ты, конечно, понимаешь, что рано или поздно я выясню все, что мне нужно.

— Да.

Я Жу задумчиво кивнул:

— Ты добрый человек, Ма Ли. Я тоже. Но могу здорово рассердиться, если со мной ведут нечестную игру.

— Я ничего не утаила.

— Вот и хорошо. У тебя двое внуков, Ма Ли. Ты любишь их больше всего на свете.

Он заметил, как она вздрогнула.

— Ты мне угрожаешь?

— Никоим образом. Просто даю тебе возможность сказать всю правду.

— Я все тебе сказала. Хун говорила о своих опасениях насчет развития в Китае. Но ни угроз, ни сплетен я не слыхала.

— Что ж, я верю тебе.

— Ты пугаешь меня, Я Жу. Разве я этого заслуживаю?

— Я тебя не пугал. Тебя напугала Хун своим таинственным письмом. Поговори об этом с ее духом. Попроси избавить от тревоги, которую испытываешь.

Я Жу встал. Ма Ли проводила его к выходу. Он пожал ей руку и сел в машину. Ма Ли вернулась к себе, и ее вырвало в полоскательницу.

Потом она села за стол и слово за словом выучила на память письмо Хун, которое прятала в одном из ящиков.

Она умерла в гневе, думала Ма Ли. Что бы с нею ни случилось. Пока что никто не мог мне вразумительно рассказать об этой автомобильной аварии.

Вечером, перед уходом домой, она порвала письмо на мелкие клочки и спустила в унитаз. Ей по-прежнему было страшно, и она знала, что отныне будет жить под угрозой Я Жу. Теперь он всегда будет поблизости.

Я Жу провел этот вечер в одном из своих ночных клубов в увеселительном пекинском квартале Саньлитунь. Удалился в заднюю комнату и, лежа на кушетке, велел Ли У, одной из девушек ночного клуба, массировать ему затылок. Ли была его ровесницей, а когда-то любовницей. И по сей день принадлежала к немногочисленной группе людей, которым Я Жу доверял. Он тщательно взвешивал, что ей говорить, а что нет. Но знал: она не выдаст.

Делая массаж, Ли всегда раздевалась донага. Сквозь стены негромко долетала музыка ночного клуба. Красные обои, приглушенный свет.

Мысленно Я Жу перебирал разговор с Ма Ли. Да, всё шло от Хун. Он допустил большую ошибку, полагаясь на ее преданность семье.

Ли массировала ему спину. Внезапно он схватил ее за руку и сел.

— Я сделала тебе больно?

— Мне надо побыть одному, Ли. Я позову тебя.

Ли вышла. Я Жу завернулся в простыню. Не ошибся ли он. Может, дело не в том, что было в письме, которое Хун оставила Ма Ли.

Допустим, Хун с кем-то говорила. Причем с кем-то, о ком я, как она полагала, никогда и не вспомню.

Внезапно в памяти всплыли слова Чань Вина о шведке-судье, которой Хун интересовалась. Что мешало ей поговорить с этой иностранкой? Оказать ей неподобающее доверие?

Я Жу лег на кушетку. Затылок болел уже не так сильно, чуткие пальцы Ли поработали не зря.

Наутро он позвонил Чань Вину и сразу перешел к делу:

— Ты упоминал о шведке-судье, с которой контактировала моя сестра. О чем шла речь?

— Ее звали Биргитта Руслин. Обычное ограбление. Мы вызывали ее для опознания преступников, но она никого опознать не сумела. Зато определенно говорила с Хун о целом ряде убийств в Швеции, которые, по ее мнению, совершил китаец.

Я Жу похолодел. Все обстояло хуже, чем он думал. Существует угроза, которая может навредить ему куда больше, чем подозрения в коррупции. Несколькими вежливыми фразами он поспешил закончить разговор.

А мысленно уже готовился к задаче, которую должен выполнить собственноручно, ведь Лю нет в живых.

Предстоит довести дело до конца. Хун пока не побеждена полностью.

Чайнатаун, Лондон

34

Дождливым утром в начале мая Биргитта Руслин провожала свое семейство в Копенгаген, откуда они отправятся в отпуск на Мадейру. После мучительных раздумий и неоднократных разговоров со Стаффаном сама она решила остаться дома. Ранее она долго бюллетенила и никак не могла снова идти к начальству с просьбой об отпуске. Суд по-прежнему завален делами, ожидавшими рассмотрения. Словом, о Мадейре нечего и мечтать.

В Копенгагене дождь лил как из ведра. Стаффан, который имел право бесплатного проезда по шведским железным дорогам, твердил, что спокойно может поездом добраться до Каструпа, где ждут дети, но Биргитта настояла отвезти его на машине. В зале отлетов она помахала им на прощание, а потом, устроившись в кафе, смотрела на поток людей с сумками и мечтами о путешествиях в дальние края.

Несколькими днями раньше она позвонила Карин Виман и сказала, что будет в Копенгагене. Хотя после возвращения из Пекина минул уже не один месяц, повидаться им никак не удавалось. Биргитта, как только закрыла бюллетень, с головой ушла в работу. Ханс Маттссон встретил ее с распростертыми объятиями, поставил на стол вазу с цветами, а через минуту нагрузил ее массой дел, которые суд должен был рассмотреть, и как можно скорее. Как раз тогда, в конце марта, провинциальные газеты Южной Швеции развернули дискуссию о возмутительных сроках ожидания в шведских судах. Ханс Маттссон, не слишком боевой по натуре, выступил, по словам коллег Биргитты, недостаточно решительно и заявил, что безнадежная ситуация возникла, в частности, по вине Главного судебного ведомства и в первую очередь правительства с его режимом экономии. Коллеги стонали и возмущались огромной рабочей нагрузкой, а Биргитта испытывала огромную неуемную радость, что наконец-то вернулась к своим обязанностям. Вечерами она часто допоздна засиживалась у себя в конторе, Ханс Маттссон даже предостерег в своей сдержанной манере, что этак опять недолго переутомиться и заболеть.

«Я не болела, — сказала Биргитта. — Просто давление повысилось, и анализы крови были неважнецкие».

«Ответ ловкого демагога, — заметил Ханс Маттссон, — а не шведского судьи, который знает, что словесные выкрутасы ни к чему хорошему не приводят».

Поэтому она только поговорила с Карин Виман по телефону. Дважды они пытались встретиться, и дважды возникали препятствия. Но сегодня, в дождливом Копенгагене, Биргитта была свободна. В суде надо присутствовать только завтра, и она заночует у Карин. В сумке лежали фотографии, и она с детским любопытством предвкушала увидеть те, что сделала Карин.

Поездка в Пекин успела отступить вдаль. Уж не признак ли старости, что картины воспоминаний так быстро блекнут? Она огляделась по сторонам, словно искала кого-нибудь, кто даст ответ. В углу сидели две арабки с чуть приоткрытыми лицами, одна плакала.

Они мне не ответят, думала она. Никто не ответит, раз у меня самой нет ответа.

Биргитта и Карин решили вместе пообедать в ресторане на одной из боковых улочек в районе Стрёйет. Перед этим Биргитта собиралась пройтись по магазинам, поискать костюм, который можно надеть в зал суда. Но из-за дождя потеряла охоту и сидела в Каструпе, а потом поехала в город на такси, потому что боялась опоздать. Карин радостно замахала рукой, когда она вошла в переполненный ресторан.

— Улетели благополучно?

— Об этом думаешь задним числом. Самое ужасное, что сажаешь всю семью в один самолет.

Карин тряхнула головой.

— Ничего не случится, — сказала она. — Если вправду хочешь наверняка уцелеть, переезжая с места на место, полезай в самолет.

Они пообедали, посмотрели фото, вспомнили разные эпизоды поездки. Карин о чем-то рассказывала, а Биргитта вдруг впервые за несколько месяцев мысленно вернулась к уличному нападению. К Хун, неожиданно подошедшей к ее столику. К найденной сумке. Ко всем странным и пугающим событиям, в какие оказалась вовлечена.

— Ты слушаешь? — спросила Карин.

— Конечно слушаю. А что?

— По виду не скажешь.

— Я думала о семье, которая сейчас высоко в облаках.

После обеда они заказали кофе. Карин предложила выпить по рюмочке коньяку — в знак протеста против холодной весны.

— Давай. Почему бы и нет?

Домой к Карин поехали на такси. Когда добрались, дождь перестал, в тучах появились просветы.

— Мне надо подвигаться, — сказала Биргитта. — Я бесконечными часами сижу — то в конторе, то в зале суда.

Подруги шли по пустынному пляжу — только несколько стариков выгуливали собак.

— О чем ты думаешь, когда посылаешь человека в тюрьму? Я уже спрашивала? Тебе доводилось выносить приговор убийцам? — полюбопытствовала Карин.

— Много раз. В том числе одной женщине, убившей троих людей. Своих родителей и младшего брата. Помню, во время процесса я часто смотрела на нее. Маленькая, хрупкая, очень хорошенькая. Мужчина, наверно, сказал бы «сексуальная». Я все пыталась обнаружить в ней раскаяние. Убийство она явно спланировала. Ведь пришибла их не в аффекте. Буквально так и было, она действительно их пришибла. Так действуют мужчины. Женщины чаще всего пользуются ножами, закалывают, а мужчины бьют. Но она взяла в отцовском гараже кувалду и разбила головы всем троим. Без раскаяния.

— Почему?

— Это выяснить не удалось.

— Значит, она была ненормальная?

— Нет, психиатрическая экспертиза сочла ее вполне вменяемой, психических отклонений не нашли. В итоге мне пришлось вынести ей самый суровый приговор, предусмотренный законом. Она даже не обжаловала решение суда. Обычно судья считает это победой. Но тут — не знаю…

Они остановились, глядя на парусник, который с попутным ветром шел через Эресунн на север.

— Не пора ли тебе рассказать? — обронила Карин.

— О чем?

— О том, что именно случилось в Пекине. Я же знаю, ты не рассказала правду. По крайней мере, всю правду и ничего, кроме правды, как присягают в суде.

— На меня напали. Украли сумку.

— Но обстоятельства, Биргитта. В них я не верю. Все время чего-то недоставало. Конечно, в последние годы мы виделись нечасто, но я же знаю тебя. Когда-то давно, в бытность бунтарками, наивными бедолагами, которые путали чувства с разумом, мы вместе учились говорить правду и лгать. Я и пытаться не стану говорить тебе неправду. Или морочить голову, как выражался мой отец. Потому что знаю, ты меня раскусишь.

У Биргитты словно гора с плеч свалилась.

— Сама не пойму, — сказала она, — почему я утаила половину истории. Может, потому, что ты была очень занята своей первой династией. А может, потому, что сама толком не понимала случившегося.

Они продолжили путь по пляжу и, когда солнце пригрело не на шутку, сняли куртки. Биргитта рассказала про снимок с камеры наблюдения из маленькой гостиницы в Худиксвалле и про свои попытки отыскать этого человека. Рассказала подробно, как свидетель под бдительным оком судьи.

— Да, об этом ты словом не обмолвилась, — сказала Карин, когда Биргитта умолкла.

Они повернули и пошли обратно.

— После твоего отъезда я изнывала от страха. Боялась, что сгнию в каком-нибудь подземном застенке. А полиция после объявит, что я просто исчезла.

— Я расцениваю это как недостаток доверия. И вообще-то должна бы обидеться.

Биргитта остановилась, повернулась к Карин лицом:

— Мы не настолько хорошо знаем друг друга. Пожалуй, думаем, что знаем. Или желаем, чтоб так было. В юности мы относились друг к другу совсем иначе, нежели сейчас. Мы друзья. Но настоящей близости между нами нет. А возможно, не было никогда.

Карин кивнула. Они пошли дальше, ступая по водорослям, где песок суше всего.

— Людям хочется, чтоб все повторилось, чтоб было точь-в-точь как раньше, — сказала Карин. — Но с годами приходится волей-неволей защищаться от сентиментальности. Дружбу необходимо все время перепроверять и обновлять, тогда она уцелеет. Старая любовь, может, и не ржавеет. А вот старая дружба — увы…

— Уже одно то, что мы разговариваем, есть шаг в нужном направлении. Мы как бы счищаем ржавчину стальной щеткой.

— Что произошло дальше? Чем все кончилось?

— Я уехала домой. Полиция или какая-то тайная спецслужба обыскала мой номер. Что они искали, я не знаю.

— Но ты же наверняка думала об этом? О краже сумки?

— Конечно, все дело в фотографии из худиксвалльской гостиницы. Кто-то не хотел, чтобы я искала этого человека. Но вместе с тем я думаю, Хун говорила правду. Китай действительно не хочет, чтобы зарубежные гости возвращались домой и рассказывали о так называемых несчастных случаях. Особенно сейчас, когда страна готовится показать свой грандиозный номер — Олимпийские игры.

— Целая страна с миллиардным населением ждет за кулисами своего выхода. Необычайная мысль.

— Многие сотни миллионов людей, наших любимых бедных крестьян, наверняка знать не знают, что такое эти Олимпийские игры. А может, прекрасно понимают: оттого, что молодежь мира соберется в Пекине на игры, им лучше не станет.

— Я смутно помню ту женщину, по имени Хун. Она была очень красивая. В ней сквозила настороженность, она будто все время ждала, что что-то случится.

— Может быть. Мне она запомнилась иной. Она помогла мне.

— Служанка нескольких господ?

— Я думала об этом. И не могу ответить. Но ты, наверно, права.

Они вышли к пристани, где множество причальных мест еще пустовало. В старой дощатой лодке сидела старуха, вычерпывала воду. Она весело кивнула, что-то сказала на диалекте, который и Карин понимала лишь отчасти.

Потом они пили кофе в гостиной у Карин. Карин рассказывала о своей работе, она сейчас переводила китайских поэтов за период с провозглашения независимости в 1949 году по настоящее время.

— Нельзя же посвятить всю жизнь исчезнувшим империям. Стихи вносят разнообразие.

Биргитта едва не рассказала о своем тайном увлечении текстами для шлягеров, но удержалась.

— Многие поэты — люди мужественные, — сказала Карин. — Мао и другие в политическом руководстве редко терпели критику. Однако с поэтами Мао был терпеливее. Вероятно, потому что сам писал стихи. Но по-моему, он знал, что артистические натуры способны раскрыть важные перспективы великих политических событий. Когда другие в партийном руководстве настаивали на силовых мерах против тех, кто писал ошибочные слова и рисовал опасными мазками, Мао почти всегда им возражал. До самого конца. Происшедшее с художественной интеллигенцией в годы культурной революции, разумеется, его вина, но не намерение. Хотя эта революция и называлась культурной, на самом деле она конечно же была политической. Когда Мао понял, что бунтующая молодежь зашла слишком далеко, он ударил по тормозам. И хотя вслух он, понятно, этого сказать не мог, мне кажется, он сожалел, что столько всего было разрушено. Но разумеется, лучше любого другого знал, что, делая омлет, надо разбивать яйца. Так ведь, по-моему, говорили?

— Или что революция не чайная церемония.

Обе рассмеялись.

— А что ты думаешь о нынешнем Китае? — спросила Биргитта. — Что там происходит сейчас?

— Я уверена, идет неслыханное единоборство сил. В партии и вообще в стране. Одновременно компартия стремится показать окружающему миру — таким, как мы с тобой, — что можно сочетать экономическое развитие с недемократическим государством. Хотя все либеральные философы на Западе это отрицают, диктатура партии совместима с экономическим развитием. Разумеется, это вызывает у нас тревогу. Именно поэтому так много говорят и пишут о китайских расстрелах. Отсутствие свободы, гласности, этих столь оберегаемых на Западе прав человека, — вот что в Китае мы осуждаем. Только, по-моему, это лицемерие, поскольку и в нашем мире полно стран, где права человека нарушаются ежедневно, — особенно в США и России. Кроме того, китайцы знают, что мы хотим делать с ними дела любой ценой. Они раскусили нас в девятнадцатом веке, когда мы решили превратить их всех в курильщиков опиума и таким образом присвоить себе право совершать сделки на наших условиях. Китайцы извлекли урок, но не намерены повторять наши ошибки. Вот так я думаю, хотя знаю, что мои выводы наверняка далеко не полны. Происходящее намного превышает масштабом то, что я вижу. С нашими мерками к Китаю подходить нельзя. Однако при всем при том мы должны с уважением прислушиваться к происходящему. Только полный идиот способен сейчас думать, что события в Китае не отразятся на нашем собственном будущем. Будь у меня маленькие дети, я бы наняла няню-китаянку, чтобы они выучили язык.

— То же самое говорит мой сын.

— Дальновидный человек.

— Для меня поездка была потрясающая. Такая бесконечно огромная страна, меня все время преследовало ощущение, что я в любую минуту могу исчезнуть. И никто не спросит про вот этого индивида, когда кругом так много других. Жаль, не было времени как следует поговорить с Хун.

Вечером они поужинали и снова погрузились в воспоминания. Биргитта все сильнее чувствовала, что ни в коем случае не желает снова потерять связь с Карин. Ведь нет больше никого, с кем она делила годы юности, никого, кто поймет, о чем она толкует.

Они засиделись допоздна и, перед тем как пойти спать, обещали друг дружке отныне встречаться чаще.

— Нарушь правила дорожного движения в Хельсингборге. Вступи в пререкания с полицией. И тогда определенно окажешься у меня в суде. Я вынесу приговор, и мы вместе пообедаем.

— С трудом представляю тебя в кресле судьи.

— Я тоже. Но ежедневно в нем сижу.

На следующий день подруги вместе доехали до Главного вокзала.

— Я возвращаюсь к своим китайским поэтам, — сказала Карин. — А ты что будешь делать?

— Во второй половине дня ознакомлюсь с двумя обвинительными заключениями. Одно по делу вьетнамской шайки, занимающейся контрабандой сигарет и наглыми нападениями на стариков. В шайку входят несколько весьма омерзительных юнцов. Второе обвинение касается женщины, которая жестоко обращалась со своей матерью. Насколько мне известно, ни мать, ни дочь умом не блещут. Вот чем я буду заниматься. Завидую тебе с твоими поэтами.

Они уже собрались распрощаться, как вдруг Карин схватила Биргитту за плечо:

— Я не спросила про события в Худиксвалле. Что там?

— Полиция, судя по всему, уверена, что преступления все-таки совершил тот, кто в тюрьме покончил с собой.

— В одиночку? Убил столько народу?

— Целеустремленный убийца вполне справится. Но мотив по-прежнему не выяснен.

— Безумие?

— Я и тогда не верила, и сейчас не верю.

— Ты поддерживаешь связь с полицией?

— Нет. Читаю, что пишут в газетах.

Биргитта проводила взглядом Карин, которая быстро шла по залу ожидания. Потом поехала в Каструп, разыскала на парковке свою машину и отправилась домой.

Старея, начинаешь отступать назад, думала она. Уже не летишь стремглав только вперед. Одновременно потихоньку, почти неприметно происходит отступление. Как наши с Карин разговоры. Мы ищем самих себя, какими мы были и какие есть, тогда и сейчас.

Около полудня она добралась до Хельсингборга. Поехала прямо в контору, сперва прочитала памятную записку Главного судебного ведомства, потом занялась ожидавшими делами. Подготовилась к слушаниям по делу о жестокой дочери, а материалы по вьетнамцам положила в сумку и пошла домой. На улице ощутимо потеплело. Деревья уже начали распускаться.

Неожиданно нахлынула радость. Биргитта остановилась, зажмурилась и глубоко вздохнула. Ни для чего покуда не поздно, подумала она. Я видела Китайскую стену. Есть и другие стены, а в первую очередь острова, где мне хочется побывать, прежде чем жизнь подойдет к концу и крышка захлопнется. Что-то говорит мне, что мы со Стаффаном все же преодолеем ситуацию, в которой очутились.

Материалы обвинения по вьетнамцам оказались сложными и труднообозримыми. Биргитта работала с ними до десяти вечера, причем дважды консультировалась по телефону с Хансом Маттссоном. Знала, что звонки на дом никогда его не раздражают.

Время подошло к одиннадцати, когда она наконец решила лечь спать. И тут в дверь позвонили. Она нахмурилась, но пошла и открыла. Никого. Шагнула на крыльцо, глянула на улицу. Мимо проехал автомобиль. А больше ни души кругом. Калитка закрыта. Мальчишки небось. Позвонят, а потом удирают.

Биргитта вернулась в дом и сумела заснуть еще до полуночи. Но в самом начале третьего проснулась — непонятно отчего. Она не помнила, что видела во сне, лежала и прислушивалась к темноте, не улавливая ни звука. И уже хотела повернуться на бок и уснуть, как вдруг села в постели. Зажгла лампу, навострила слух. Потом встала, открыла дверь в коридор. По-прежнему ни звука, ни шороха. Биргитта надела халат, спустилась вниз. Двери и окна заперты. Она подошла к окну, выходящему на улицу, отодвинула штору. Что это? Словно бы какая-то тень метнулась по тротуару и пропала. Да нет, померещилось. Она ведь всегда боялась темноты. Наверно, ее разбудил голод. Съев бутерброд и выпив стакан воды, она вернулась в постель и вскоре опять спала.

Утром, когда она пришла в кабинет забрать папку с судебными делами, у нее вдруг возникло ощущение, что в комнате кто-то побывал. То же самое она испытала в пекинской гостинице. Вчера вечером она аккуратно сложила тяжелые папки в сумку. Сейчас края некоторых документов торчали наружу.

Времени было в обрез, но Биргитта все-таки обошла нижний этаж. Ничего не пропало, все на своих местах. Определенно разыгралось воображение, подумала она. Необъяснимые ночные звуки нельзя утром объяснять выдумками. Хватит с меня пекинской мании преследования. Здесь, в Хельсингборге, это мне совершенно ни к чему.

Биргитта вышла из дома и зашагала по переулку в сторону центра и окружного суда. По сравнению с вчерашним днем потеплело еще на несколько градусов. На ходу она обдумывала первое из предстоящих слушаний. Надо усилить контроль на входе, так как возможны потасовки между вьетнамцами, которые наверняка явятся на процесс. По договоренности с прокурором и старшим судьей она отвела на судебные слушания два дня. Срок, скорее всего, слишком мал, но на суд так давили, что пришлось согласиться. В собственном дневнике она зарезервировала еще один день и подготовила запасной план по очередным делам.

В здании суда Биргитта прошла прямиком к себе в контору, отключила телефон, откинулась на спинку кресла, закрыла глаза, мысленно повторяя важнейшие аспекты дела двух братьев Тран, включавшего задержание, два повторных ареста и обвинение. Теперь предстояли судебный процесс и приговор. В ходе следствия были арестованы еще два вьетнамца — Данг и Фан. Все четверо обвинялись в одних и тех же преступлениях как сообщники.

Биргитта Руслин порадовалась, что обвинение представляет прокурор Пальм. Этот средних лет человек серьезно относился к своей профессии и не принадлежал к числу обвинителей, которые так и не научились излагать дело без ненужных отступлений. Судя по материалам следствия, Пальм упорно добивался, чтобы полиция провела основательное дознание, а ведь так бывало далеко не всегда.

Ровно в десять она вошла в зал суда и села в свое кресло. Присяжные и секретарь уже на местах. В отделении для публики яблоку негде упасть. И охрана, и полицейские тоже здесь. Всех присутствующих проверили, пропустив, как в аэропорту, через арку металлоискателя. Биргитта стукнула молотком по столу, выслушала необходимые имена и фамилии, удостоверилась, что все стороны присутствуют, и предоставила слово обвинителю. Пальм говорил неторопливо, четко. Следить за ходом его речи не составляло труда. Временами Биргитта позволяла себе бросить взгляд в публику. Вьетнамцев много, большинство совсем юнцы. Среди других она заметила нескольких журналистов и молодую женщину, превосходную рисовальщицу, которая работала для целого ряда крупных газет. У Биргитты в конторе был вырезанный из газеты рисунок, изображавший ее самое. Он лежал в ящике, потому что ей не хотелось выглядеть перед посетителями не в меру тщеславной.

День выдался утомительный. Хотя по важнейшим пунктам следствие четко доказало, как были совершены преступления, четверка обвиняемых принялась сваливать вину друг на друга. Двое говорили по-шведски, но братьям Тран требовался переводчик. Биргитте Руслин пришлось неоднократно указывать переводчице, что она выражается очень туманно, она даже усомнилась, вправду ли переводчица понимает, что говорят парни. Один раз ей пришлось утихомирить кое-кого из публики, пригрозить удалением из зала, если они не успокоятся.

В обеденный перерыв заглянул Ханс Маттссон, спросил, как идет дело.

— Парни врут, — сказала Биргитта Руслин. — Но у следствия прочная доказательная база. Вопрос в том, насколько квалифицирован переводчик.

— Ее считают компетентной, — удивленно ответил Ханс Маттссон. — Я вправду постарался найти самого лучшего переводчика в стране.

— Может, у нее плохой день.

— А у тебя?

— Нет. Но время идет. Не уверена, что завтра во второй половине дня мы сумеем закончить.

На послеобеденном слушании Биргитта Руслин продолжала время от времени поглядывать в публику. И вдруг заметила пожилую вьетнамку, которая одиноко сидела в углу, почти скрытая за спинами других людей. Каждый раз, посмотрев в ту сторону, Биргитта обнаруживала, что вьетнамка смотрит прямо на нее, тогда как остальные вьетнамцы большей частью смотрели на обвиняемых — своих дружков или родственников.

Ей вспомнилось, как несколько месяцев назад она сидела в зале китайского суда. Может, теперь у меня гостья по обмену, из Вьетнама, иронически подумала она. Хотя тогда бы меня предупредили. К тому же рядом с этой женщиной нет переводчика.

Дневные слушания закончились, а она по-прежнему сомневалась, хватит ли завтра времени выслушать все, что должно быть сказано. Устроилась в конторе и прикинула, что еще предстоит до закрытия слушаний и оповещения о том, когда будет оглашен приговор. Ну что ж, возможно, удастся уложиться, если не возникнет неожиданностей.

Этой ночью она спала крепко, никакие звуки ее не будили.

Наутро, когда слушания возобновились, пожилая вьетнамка опять сидела на том же месте. Что-то в ней смущало Биргитту Руслин. В перерыве она подозвала одного из охранников и попросила проверить, держится ли эта женщина и в перерыве особняком. Перед самым началом заседания он сообщил, что женщина ни с кем не разговаривала.

— Понаблюдайте за ней, — сказала Биргитта Руслин.

— Если хотите, я удалю ее из зала.

— На каком основании?

— Она вас беспокоит.

— Я просто прошу понаблюдать за ней. И всё.

Биргитте Руслин все-таки удалось завершить слушания в этот день, ближе к вечеру. Сообщив, что приговор будет оглашен 20 июня, она закрыла заседание и поблагодарила заседателей. Последнее, что она видела, выходя из зала, была пожилая вьетнамка, провожавшая ее взглядом.

Ханс Маттссон заглянул к ней в контору, когда все закончилось. Он слышал заключительные речи прокурора и защиты по внутреннему радио.

— У Пальма выдались отличные дни.

— Вопрос в том, какое назначить наказание. Братья Тран — главные фигуранты, вне всякого сомнения. Двое других, конечно, сообщники. Но похоже, они боятся братьев. Трудно отделаться от впечатления, что они, возможно, взяли на себя большую вину, чем на самом деле.

— Дай знать, если захочешь обсудить.

Биргитта Руслин собрала свои записи: можно идти домой. Стаффан прислал на мобильный сообщение, что у них все в порядке. Биргитта уже шла к двери, когда на столе зазвонил телефон. Отвечать или нет? В конце концов она сняла трубку.

— Это я.

Голос знакомый, только вот сразу не сообразишь чей.

— Кто «я»?

— Нурдин. Охранник.

— Простите. Я устала.

— Я только хотел сказать, что к вам тут посетитель.

— Кто?

— Та женщина, за которой вы просили меня понаблюдать.

— Она не ушла? Чего она хочет?

— Не знаю.

— Если она родственница одного из обвиняемых вьетнамцев, я с ней говорить не могу.

— Думаю, вы ошибаетесь.

Биргитта начала терять терпение:

— Что вы имеете в виду? Я не могу с ней говорить!

— Я имею в виду, она не из Вьетнама. Прекрасно говорит по-английски. Она китаянка. И хочет с вами поговорить. Это, мол, очень важно.

— Где она?

— Ждет на улице. Я ее вижу. Вон сорвала листок с березы.

— Имя у нее есть?

— Конечно. Но мне она не сказала.

— Иду. Попросите ее подождать.

Биргитта подошла к окну и тоже увидела женщину на тротуаре.

Через минуту-другую она вышла на улицу.

35

Женщина — ее звали Хо — выглядела как младшая сестра Хун. Когда Биргитта подошла ближе, сходство поразило ее — та же строгая прическа, то же достоинство. В руке Хо все еще держала березовый листок.

Китаянка представилась на прекрасном английском, как в свое время Хун.

— У меня к вам дело, — сказала Хо. — Если я не нарушу ваших планов.

— Мой рабочий день закончен, так что прошу вас.

— Я не понимала ни слова, но видела, какое уважение вам выказывали.

— Несколько месяцев назад я побывала в китайском суде. Там тоже судила женщина. И относились к ней тоже с большим уважением.

Биргитта предложила зайти в кафе или в ресторан. Но Хо жестом показала на парк поблизости и расставленные там скамейки.

Они сели. Неподалеку шумела подвыпившая компания пожилых мужиков, которых Биргитта Руслин видела много раз. Даже смутно припоминала, что однажды судила одного из них за какой-то проступок, теперь начисто забытый. Вечные обитатели парка. Алкаши из парков и одинокие мужчины, сгребающие листья на кладбищах, — квинтэссенция шведского общества. Убрать их — и что останется? Она часто размышляла об этом.

Среди выпивох затесался один чернокожий. Новая Швеция и тут давала себя знать.

— Весна, — улыбнулась Биргитта.

— Я здесь, чтобы сообщить вам о смерти Хун.

Биргитта не знала, что ожидала услышать. Но только не это. Ее словно током ударило. Не от печали, а от внезапного страха.

— Что произошло?

— Она погибла в автомобильной катастрофе во время поездки в Африку. На глазах у брата. Он спасся. Вероятно, находился не в машине. Подробности мне неизвестны.

Биргитта молча смотрела на Хо, стараясь осмыслить ее слова, понять. Яркая весна внезапно подернулась тенью.

— Когда это случилось?

— Несколько месяцев назад.

— В Африке?

— В составе большой делегации Хун поехала в Зимбабве. Руководил делегацией министр торговли Кэ, поездке придавалось очень большое значение. Во время экскурсии в Мозамбик случилась эта авария.

Двое выпивох неожиданно заорали друг на друга, вспыхнула потасовка.

— Идемте отсюда. — Биргитта встала.

Они зашли в кондитерскую неподалеку, где посетителей практически не было. Биргитта попросила девушку за стойкой сделать музыку потише.

Музыку приглушили. Хо заказала минеральную воду, Биргитта — кофе.

— Рассказывайте. Подробно, медленно, все, что знаете. За те несколько дней, что я встречалась с Хун, она в некотором смысле стала мне другом. Но кто вы? Кто прислал вас сюда из далекого Пекина? А главное, почему?

— Я приехала из Лондона. У Хун много друзей, которые скорбят о ней. Печальную весть мне сообщила Ма Ли, которая вместе с Хун была в Африке. Она же попросила меня связаться с вами.

— Ма Ли?

— Она тоже друг Хун.

— Начните с самого начала, — сказала Биргитта. — Никак не могу осмыслить, что это правда.

— Мы тоже не можем осмыслить. Тем не менее это правда. Ма Ли прислала мне письмо, где рассказала о случившемся.

Биргитта ждала продолжения. И вдруг поняла, что в молчании тоже кроется некая весть. Хо создала вокруг них обеих замкнутое пространство.

— Сведения противоречивы, — сказала Хо. — Ма Ли пишет, что у нее сложилось впечатление, будто рассказ о смерти Хун, который она слышала, не вполне соответствует истине, как бы подправлен.

— От кого она услышала о катастрофе?

— От Я Жу. Брата Хун. По его словам, Хун решила заехать поглубже в буш, хотела увидеть диких животных. Шофер якобы слишком превысил скорость. Джип перевернулся, и Хун умерла мгновенно. Вдобавок машина загорелась из-за утечки бензина.

Биргитта Руслин покачала головой. И поежилась. Она попросту не могла себе представить, что Хун умерла, стала жертвой банальной дорожной аварии.

— Несколькими днями раньше между Хун и Ма Ли состоялся долгий разговор, — продолжала Хо. — Не знаю о чем. Ма Ли не нарушает оказанного друзьями доверия. Но Хун однозначно предупредила: если с нею что-то случится, вы должны об этом узнать.

— Почему? Мы были едва знакомы.

— У меня нет ответа.

— Ма Ли, наверно, все-таки объяснила?

— Хун хотела, чтобы вы знали, где найти меня в Лондоне, если когда-нибудь потребуется помощь.

Биргитта Руслин почувствовала, как с новой силой нахлынул страх. Зеркальное событие, думала она. На меня нападают посреди пекинской улицы. С Хун происходит несчастье в Африке. Каким-то образом это взаимосвязано.

Сообщение напугало ее. Если вам когда-нибудь потребуется помощь, знайте, в Лондоне есть женщина по имени Хо.

— Нет, все-таки я не понимаю. Вы приехали предупредить меня? Но что может случиться?

— Подробностей Ма Ли не сообщила.

— Однако написанного в письме оказалось достаточно, чтобы вы приехали сюда? Вы знали, где я живу, где меня найти? Что написала Ма Ли?

— Хун рассказала ей о шведке-судье, госпоже Руслин, которая была ее давним близким другом. Описала прискорбное нападение и тщательное полицейское расследование.

— Она правда так говорила?

— Я цитирую письмо. Слово в слово. Кроме того, Хун упоминала о фотографии, которую вы ей показывали.

Биргитта вздрогнула:

— В самом деле? О фотографии? А больше она ничего не говорила?

— Говорила о китайце, который, как вы считали, имел отношение к событиям в Швеции.

— Что она сказала о нем?

— Хун тревожилась. Она что-то обнаружила.

— Что именно?

— Не знаю.

Биргитта молчала. Пыталась истолковать сообщение Хун. Возможно, это предостерегающий оклик из безмолвия? Хун подозревала, что с нею может случиться беда? Или знала, что Биргитте грозит опасность? Выяснила, кто такой тот человек с фотографии? Почему же тогда не сообщила об этом?

Тревога в душе росла. Хо молча в ожидании смотрела на нее.

— На один вопрос я должна получить ответ, — наконец сказала Биргитта. — Кто вы?

— Я живу в Лондоне с начала девяностых. Приехала тогда как секретарь посольства. Потом меня назначили главой британско-китайской торговой палаты. Сейчас я сама себе хозяйка, консультирую китайские компании, которые намерены обосноваться в Лондоне. Кроме того, имею дело с большим выставочным комплексом, строящимся вблизи шведского Кальмара. Работа заставляет меня разъезжать по всей Европе.

— Откуда вы знаете Хун?

Ответ прозвучал совершенно неожиданно:

— Мы родственницы. Двоюродные сестры. В общем-то знакомы с детства. Хотя Хун на десять лет старше меня.

Биргитта Руслин думала о том, что Хун якобы назвала ее своим давним другом. Здесь заключено какое-то послание. У нее напрашивался только один вывод: их короткая дружба затронула глубины. И большое доверие было уже возможно. Или скорее необходимо?

— Что было в письме? Обо мне?

— Хун хотела, чтобы вас известили как можно быстрее.

— А еще?

— Я уже говорила. Вы должны знать обо мне — где я, на случай, если что-нибудь произойдет.

— Вот здесь рвутся все нити. Что произойдет?

— Я не знаю.

Что-то в интонации Хо заставило Биргитту насторожиться. До сих пор Хо была искренна. Но здесь явно сквозила уклончивость. Хо знает больше, чем говорит, подумала она.

— Китай — огромная страна, — сказала Биргитта. — Западный человек легко путает размеры с загадочностью. Недостаток знания оборачивается мистикой. Наверняка и у меня: вот таким же образом я воспринимала Хун. Что бы она ни говорила, я никогда не могла вполне понять смысл ее слов.

— Китай не более загадочен, чем любая другая страна на свете. На Западе придумали миф, что наша страна непостижима. Европейцы так и не примирились с тем, что не понимают нашего образа мыслей. И что мы сделали множество величайших открытий и изобретений задолго до того, как вы приобрели такие знания. Порох, компас, книгопечатание — все это изначально китайское. Даже в умении измерять время первыми были не вы. За тысячу лет до того, как вы начали делать механические часы, у нас уже имелись водяные и песочные часы. Этого вы нам простить не можете. Оттого и называете нас непостижимыми и загадочными.

— Когда вы последний раз виделись с Хун?

— Четыре года назад. Она приезжала в Лондон. Мы провели вместе несколько вечеров. Стояло лето. Мы подолгу гуляли в парке Хэмпстед-Хит, и она расспрашивала, как англичане относятся к развитию в Китае. Задавала сложные вопросы и выказывала нетерпение, если мои ответы были не слишком ясны. Вдобавок она посещала крикетные матчи.

— Зачем?

— Она не говорила. Интересы у Хун порой были неожиданные.

— Я не очень интересуюсь спортом. Но крикет, по-моему, полная загадка, невозможно понять, каким образом та или иная команда выигрывает либо проигрывает.

— Думаю, ее детская увлеченность основана на стремлении разобраться в английском образе мыслей путем изучения национального спорта. Хун отличалась упрямством. — Хо взглянула на часы. — Сегодня я должна вылететь из Копенгагена в Лондон.

Биргитта колебалась, задать ли вопрос, который исподволь сложился в мозгу.

— Вы, случайно, не заходили в мой дом позавчера ночью? В мой кабинет?

Хо, похоже, не поняла вопрос. Биргитта повторила. Хо недоуменно покачала головой:

— Я жила в гостинице. Зачем мне, как вору, пробираться в ваш дом?

— Я просто спросила. Меня разбудил какой-то звук.

— Но в доме кто-то побывал?

— Не знаю.

— Что-нибудь пропало?

— Мне показалось, бумаги лежали в беспорядке.

— Нет, — ответила Хо. — Я в вашем доме не была.

— Вы здесь одна?

— Никто не знает, что я поехала в Швецию. Даже муж и дети не знают. Думают, я в Брюсселе, куда часто наведываюсь.

Хо достала визитную карточку, положила перед Биргиттой. На карточке стояло ее полное имя — Хо Мэйвань, — адрес и несколько телефонов.

— Где вы живете?

— В Чайнатауне. Летом по ночам иной раз очень шумно. Но мне все равно нравится там жить. Маленький Китай в центре Лондона.

Биргитта спрятала визитку в сумку. Потом проводила Хо на вокзал, удостоверилась, что та села в нужный поезд.

— Мой муж работает поездным кондуктором, — сказала она. — А ваш?

— Мой муж официант. Потому мы и живем в Чайнатауне. Он работает в ресторане на первом этаже.

Биргитта Руслин смотрела, как копенгагенский поезд исчез в туннеле.

Она пошла домой, приготовила поесть и вдруг поняла, до чего же устала. Решила все-такипосмотреть новости, легла на диван и уснула перед телевизором. Разбудил ее телефонный звонок. Стаффан, из Фуншала. Связь была плохая. Он поневоле кричал, чтобы перекрыть шум. Кое-как Биргитта поняла, что им там хорошо и весело. Связь резко оборвалась. Биргитта ждала, что он позвонит снова и все будет без происшествий. Смерть Хун казалась настолько нереальной, что совершенно не укладывалась в голове. Но уже когда Хо рассказывала об этом, она почувствовала: что-то здесь не сходится.

Жаль, надо было расспросить Хо поподробнее. Но она так устала после сложного судебного процесса, что попросту не смогла. А теперь уже поздно. Хо ехала домой, в свой английский Чайнатаун.

Биргитта зажгла свечу в память Хун, потом, покопавшись в книжном шкафу, разыскала карту Лондона. Ресторан располагался рядом с площадью Лестер-сквер. Однажды она сидела в тамошнем маленьком сквере со Стаффаном, смотрела, как народ снует туда-сюда. Дело было поздней осенью, они отправились в эту поездку наудачу, без всякой подготовки. А позднее именно она стала особенным, бесценным воспоминанием.

Спать Биргитта легла рано, поскольку назавтра нужно было снова быть в суде. Процесс по делу женщины, жестоко обращавшейся с родной матерью, будет не столь сложным, как слушания по делу четверых вьетнамцев. Но появиться в зале суда усталой недопустимо. Самоуважение не позволяет. На всякий случай она приняла снотворное и погасила свет.

Процесс оказался даже проще, чем она ожидала. Обвиняемая внезапно изменила показания и созналась по всем пунктам, предъявленным прокурором. Защита тоже не преподнесла никаких сюрпризов, которые могли бы затянуть процесс. Уже без четверти четыре Биргитта закрыла слушания и сообщила дату в июне, когда будет оглашен приговор.

У себя в конторе она взялась за телефон и набрала номер худиксвалльской полиции, хотя заранее звонок не планировала. Молодой женский голос в трубке показался ей знакомым. Но не таким нервозным и напряженным, как минувшей зимой.

— Мне бы Виви Сундберг. Если она на месте.

— Только что прошла мимо. Как вас представить?

— Судья из Хельсингборга. Этого достаточно.

Виви Сундберг взяла трубку почти сразу же:

— Биргитта Руслин! Давненько вас не слышали.

— Вдруг надумала позвонить.

— Новые китайцы? Новые версии?

Биргитта уловила в голосе Виви Сундберг иронию и чуть не сказала, что новых китайцев у нее полным-полно. Однако ответила только, что звонит просто из любопытства.

— Мы по-прежнему считаем, что преступление совершил тот человек, который, увы, покончил с собой, — сказала Виви. — И хотя он умер, следствие продолжается. Мы не можем предать покойника суду, но можем объяснить живым, что произошло, а особенно почему.

— И вам это удастся?

— Пока рано делать выводы.

— Новые следы?

— Без комментариев.

— Другие подозреваемые? Возможные другие объяснения?

— Опять-таки без комментариев. Мы ведем широкомасштабное расследование с множеством сложных деталей.

— Значит, вы думаете, что взяли преступника? И у него действительно был мотив для убийства девятнадцати человек?

— Похоже, что так. Могу вам сказать, что мы привлекли всех мыслимых экспертов — криминологов, профилистов, психологов и прежде всего самых опытных детективов и криминалистов в стране. Профессор Перссон, разумеется, выражает очень большие сомнения. Но ведь это его всегдашняя позиция, верно? Никто другой ни к нам, ни к прокурору замечаний не имел. Но до конца расследования еще очень далеко.

— Мальчик, — сказала Биргитта. — Убитый, но не вписывающийся в общую картину. Вы нашли объяснение?

— Конкретного объяснения у нас нет. Хотя, разумеется, есть общая картина случившегося.

— Меня не оставляет одна мысль, — продолжала Биргитта. — Вам не показалось, что кто-то из убитых был важнее других жертв?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, кто-то, с кем обошлись особенно жестоко. Или, может, убитый первым. А может, последним…

— На эти вопросы я ответить не могу.

— Скажите только: они для вас внове?

— Нет.

— А объяснение красной ленточке нашли?

— Нет.

— Я была в Китае. Посетила Великую стену. Стала жертвой уличного нападения и провела целый день в обществе очень суровых полицейских.

— Вот как, — сказала Виви Сундберг. — Вы пострадали?

— Нет, только испугалась. Но украденную сумку мне вернули.

— Выходит, вам все-таки повезло?

— Да, повезло. Спасибо, что нашли время поговорить со мной.

Закончив разговор, Биргитта еще посидела в конторе. Она не сомневалась, что привлеченные специалисты не стали бы молчать, если бы сочли, что расследование движется в тупик.

Вечером она совершила долгую прогулку, а потом час-другой просматривала новые винные проспекты. Выписала названия кой-каких красных итальянских вин, чтобы позднее сделать заказ, и посмотрела по телевизору старый фильм, который они со Стаффаном впервые увидели на заре своей совместной жизни. Джейн Фонда играла проститутку, краски блеклые, выцветшие, история странная, одежда вызывает улыбку, особенно модные тогда туфли на высоченной вульгарной платформе.

Она уже задремала, когда зазвонил телефон. Часы на ночном столике показывали без четверти двенадцать. Звонки смолкли. Стаффан или дети воспользовались бы мобильником, так что это не они. Биргитта погасила свет. И тут телефон зазвонил опять. Она вскочила с постели, поспешила к письменному столу, сняла трубку.

— Биргитта Руслин? Извините за поздний звонок. Вы узнаете меня?

Голос звучал знакомо, но сразу сообразить, кто это, она не могла. Мужчина, причем пожилой.

— Нет, не вполне.

— Стуре Херманссон.

— Мы знакомы?

— Что знакомы, пожалуй, не скажешь. Но несколько месяцев назад вы заходили в мою маленькую гостиницу «Эдем», в Худиксвалле.

— А-а! Да, помню.

— Извините за поздний звонок.

— Вы уже извинились. Полагаю, у вас ко мне дело?

— Он вернулся.

Стуре Херманссон понизил голос чуть не до шепота. И тут она поняла, о чем он толкует.

— Китаец?

— Именно.

— Вы уверены?

— Совсем недавно пришел. Номер заранее не заказывал. Я только что вручил ему ключ. Он сейчас там, в двенадцатом номере, как и прошлый раз.

— Вы уверены, что это он?

— Пленка-то у вас. Но по-моему, он. По крайней мере, записался под тем же именем.

Биргитта Руслин пыталась сообразить, что надо делать. Сердце билось как безумное.

Стуре Херманссон вывел ее из задумчивости:

— И еще кое-что.

— Да?

— Он спросил о вас.

У Биргитты перехватило дыхание. Страх вырвался на волю, захлестнул все ее существо.

— Это невозможно.

— Я плохо говорю по-английски. Сказать по правде, не сразу понял, о ком он спрашивает. Он произнес ваше имя как «Билгитта Луслин».

— И что вы ему ответили?

— Сказал, что вы живете в Хельсингборге. Он вроде как удивился. Видать, рассчитывал, что вы из Худиксвалля.

— Что еще вы сказали?

— Дал ему ваш адрес, вы ведь оставили мне его и попросили дать знать, ежели что. Вот я и звоню.

Черт тебя побери! — подумала Биргитта. Ее охватила паника.

— Окажите мне услугу, — сказала она. — Позвоните, когда он выйдет. Пусть даже ночью. Позвоните.

— Вы, наверно, хотите, чтобы я сообщил ему, что созвонился с вами?

— Нет-нет, не надо.

— Ладно. Я ничего ему не скажу.

Разговор закончился. Биргитта Руслин совершенно не понимала, что происходит.

Хун нет в живых. Человек с красной ленточкой вернулся.

36

Около семи утра, после бессонной ночи, Биргитта Руслин позвонила в гостиницу «Эдем». Долго слушала гудки, трубку никто не брал.

Всю ночь она старалась побороть страх. Если бы Хо не приехала из Лондона и не сообщила о смерти Хун, она бы вряд ли так остро отреагировала на ночной звонок Стуре Херманссона. Он не перезвонил, значит, ничего не случилось, твердила она себе.

Китаец, наверно, по-прежнему спит.

Биргитта подождала еще полчаса. Ей предстояло несколько дней без слушаний, и за это время она надеялась разгрести накопившуюся бумажную работу, а также приступить к подготовке приговора вьетнамцам, продумать, каких сроков заслуживает эта четверка.

Зазвонил телефон. Стаффан, из Фуншала:

— Мы собираемся в поход.

— По горам и долинам? По красивым тропам среди цветов?

— На паруснике. Мы нанялись на большую яхту и уйдем в море. Есть риск, что дня два телефонной связи не будет.

— Куда поплывете?

— Куда-нибудь. Это дети придумали. Мы нанялись на яхту как неквалифицированные члены экипажа, вместе с капитаном, коком и двумя матросами.

— Когда отчаливаете?

— Мы уже в море. Погода прекрасная. Только, увы, нет ветра.

— Спасательные шлюпки там есть? Спасательные жилеты вам выдали?

— Ты нас недооцениваешь. Пожелай нам приятных деньков. Если хочешь, привезу тебе баночку с океанской водой.

Связь была скверная. Под конец обоим пришлось кричать. Биргитта отложила телефон и вдруг пожалела, что не поехала с ними, наперекор разочарованию Ханса Маттссона и досаде коллег.

Она снова набрала номер «Эдема». На сей раз было занято. Подождала, через пять минут попыталась снова — все те же короткие гудки. За окном погожий весенний день. Пожалуй, можно одеться полегче, что она и сделала. В «Эдеме» до сих пор занято. Ладно, решила она, позвоню из конторы. Но, заглянув в холодильник и составив список покупок, перед уходом все-таки опять позвонила в Худиксвалль.

Ответил женский голос с акцентом:

— Гостиница «Эдем».

— Стуре Херманссона, пожалуйста.

— Нельзя! — выкрикнула женщина и разразилась истерической тирадой на чужом языке, который Биргитта приняла за русский.

Затем трубку вроде бы уронили на пол. Однако тотчас же подхватили, и Биргитта услышала мужской голос. Швед, говорит на местном диалекте:

— Алло!

— Мне нужен Стуре Херманссон.

— Кто его спрашивает?

— А с кем я говорю? Это гостиница «Эдем»?

— Она самая. Но со Стуре поговорить нельзя.

— Мое имя — Биргитта Руслин, я из Хельсингборга. Вчера около полуночи Стуре Херманссон звонил мне. И обещал связаться со мной еще раз сегодня утром.

— Он мертв.

Биргитта едва не задохнулась. Секунда дурноты, наверно спазм.

— Что случилось?

— Мы не знаем. Похоже, напоролся на нож и истек кровью.

— С кем я говорю?

— Меня зовут Таге Эландер. Почти как старого премьера, только без «р». У меня обойная мастерская по соседству. Уборщица его, русская, прибежала ко мне несколько минут назад. Ждем «скорую» и полицию.

— Его убили?

— Стуре? Господи, да с какой стати? Напоролся на кухонный нож. Ночью был тут один, так что, если и звал на помощь, никто не слышал. Очень печально. Такой симпатичный человек.

Биргитта усомнилась, правильно ли поняла Эландера.

— Он был в гостинице не один.

— Как — не один?

— Там же постояльцы находились.

— По словам русской, гостиница пустовала.

— Один постоялец у него точно был. Он сам мне вчера сказал. Китаец, поселился в двенадцатом номере.

— Ну, может, я неправильно понял. Сейчас спрошу.

Биргитта слышала, как они разговаривают. Голос уборщицы по-прежнему звучал пронзительно, возбужденно.

Эландер снова заговорил в трубку:

— Она твердит, что никаких постояльцев ночью не было.

— Надо проверить в регистрационном журнале. Номер двенадцать. Постоялец с китайским именем.

Эландер опять отложил трубку. Биргитта услышала, как русская уборщица, вероятно Наташа, расплакалась. Потом хлопнула дверь, донеслись другие голоса.

Снова Эландер:

— Придется закончить разговор. Приехали полиция и «скорая». А регистрационного журнала нету.

— То есть как?

— Нету, и всё. Уборщица говорит, он всегда лежал на стойке. Сейчас его там нет.

— Я совершенно уверена, сегодня ночью в гостинице был постоялец.

— Его тоже нету. Может, это он украл журнал?

— Может, и хуже, — сказала Биргитта. — Может, он держал кухонный нож, убивший Стуре Херманссона.

— Не понимаю, что вы такое говорите. Лучше вам, наверно, потолковать с полицейскими.

— Непременно. Но не сейчас.

Биргитта Руслин положила трубку. Все время разговора она стояла. А теперь поспешила сесть. Сердце молотом стучало в груди.

Внезапно на нее как бы низошло озарение. Если человек, который, как она думала, убил обитателей Хешёваллена, вернулся и спросил о ней, а затем исчез, прихватив регистрационный журнал и оставив в гостинице мертвого хозяина, вывод может быть только один. Он вернулся, чтобы убить ее. Когда попросила молодого китайца показать снимок с камеры Стуре Херманссона, она и предположить не могла, каковы будут последствия. Разумеется, он решил, что она живет в Худиксвалле. Но эта ошибка уже исправлена. Стуре Херманссон снабдил китайца правильным адресом.

На миг все смешалось. Уличное нападение и смерть Хун, пропавшая и найденная сумка, обыск в гостиничном номере — все это взаимосвязано. Но что будет теперь?

В полном отчаянии она набрала номер мужа. Абонент вне зоны доступа. Мысленно она проклинала их затею с яхтой. Попробовала связаться с дочерьми — тоже безрезультатно.

Попыталась позвонить Карин Виман. И там нет ответа.

Паника не давала перевести дух. Бежать — другой возможности она не видела. Надо уехать отсюда. Хотя бы на время, пока не разберется в происходящем, не поймет, во что втянута.

Приняв решение, Биргитта начала действовать так, как обычно в рискованных ситуациях, — быстро, без колебаний. Позвонила Хансу Маттссону и настояла на разговоре, хотя он сидел на совещании.

— Я плохо себя чувствую, — сказала она. — Нет, давление в порядке. Температура. Вирус, наверно. Но на несколько дней придется взять бюллетень.

— Ты слишком перенапряглась, стараясь поскорее закончить процесс вьетнамцев, — вздохнул Маттссон. — Так что я не удивлен. Как раз сейчас написал докладную записку в Главное судебное ведомство, заявил им, что работа судей становится все более невозможной. Судьи всех уровней крайне перегружены и переутомлены, а это риск для осуществления правосудия.

— Меня не будет всего несколько дней. Тем более что слушания предстоят только на следующей неделе.

— Поправляйся. Почитай местную газету. «Судья Руслин, как всегда, твердой рукой вела процесс, не допуская помех со стороны публики. Образец!» Нам правда нужны все одобрения и похвалы, какие только возможны. В другом мире и в другое время мы бы сделали тебя судьей года, если б занимались подобными сомнительными награждениями.

Биргитта поднялась на второй этаж, собрала маленькую дорожную сумку. В старом учебнике университетских времен лежали фунтовые банкноты от давней поездки. А в голове все время билась одна мысль: человек, который убил Херманссона, направляется на юг. Возможно, выехал еще ночью, если он на машине. Никто не видел, как он скрылся.

Потом она вдруг сообразила, что забыла сказать про камеру наблюдения в гостинице, и набрала номер «Эдема». На сей раз ответил мужчина, который то и дело кашлял. Биргитта не стала называть свое имя:

— В гостинице есть камера наблюдения. Стуре Херманссон фотографировал своих постояльцев. И ночью гостиница не пустовала. Один постоялец там был.

— С кем я говорю?

— Вы полицейский?

— Да.

— Вы слышали, что я сказала. А кто я — значения не имеет.

Она положила трубку. На часах половина девятого. Выйдя из дома, она взяла такси, поехала на вокзал и в начале десятого уже сидела в копенгагенском поезде. Паника отступила, обернулась оправданием предпринятых действий. Она не сомневалась, что опасность реальна. В тот миг, когда показала фотографию человека, который останавливался в «Эдеме», она, сама о том не ведая, разворошила кучу злющих муравьев. Смерть Хун — неутихающий сигнал, предупреждающий об опасности. Единственный выход сейчас — воспользоваться помощью, предложенной Хо.

В зале отлетов Каструпа она прочитала на табло, что через два часа есть рейс до лондонского аэропорта Хитроу. Пошла в кассу и купила билет с открытой датой возвращения. Зарегистрировалась, зашла в кафе, взяла чашку кофе и еще раз позвонила Карин Виман. Но прежде чем Карин ответила, прервала связь. Что она скажет? Карин не поймет, хотя Биргитта все ей рассказала, когда они встречались несколько дней назад. В мире Карин Виман нет места таким событиям, какие происходят в жизни Биргитты Руслин. Да и с нею самой ничего подобного раньше не случалось, подумала она. Невероятная цепочка событий загнала ее в угол, где она сейчас и находится.

Самолет приземлился в Лондоне с часовым опозданием, в аэропорту царила неразбериха, вызванная, как она мало-помалу сообразила, объявлением об угрозе теракта: в зале отлетов была найдена сумка без хозяина. Лишь ближе к вечеру Биргитта сумела добраться до города и сняла номер в средней руки гостинице поблизости от Тоттнем-Корт-роуд. Устроившись в комнате и заткнув майкой щелястое окно с видом на унылый задний двор, она совершенно без сил рухнула на кровать. В самолете она было задремала, но уже через несколько минут ее разбудил рев младенца, который не переставая орал до самой посадки в Хитроу. Юная мамаша, которой так и не удалось унять свое чадо, в конце концов тоже разрыдалась.

Проснувшись, Биргитта обнаружила, что проспала три часа. За окном густели сумерки. Вообще-то она собиралась сегодня же наведаться по домашнему адресу Хо в Чайнатауне. Но сейчас решила перенести встречу на завтра. Прогулялась до Пикадилли, зашла в ресторан. Неожиданно в стеклянные двери ввалилась большая группа китайских туристов. Биргитта с растущей паникой смотрела на них, но усилием воли заставила себя успокоиться. Поела, вернулась в гостиницу и устроилась в баре с чашкой чая. Забирая ключ, отметила, что ночной портье здесь китаец, и спросила себя: китайцы заполонили Европу только сейчас или раньше она просто не обращала внимания?

Снова и снова она прокручивала в голове случившееся — возвращение китайца в гостиницу «Эдем» и смерть Стуре Херманссона. Очень хотелось позвонить Виви Сундберг, что-нибудь разузнать, но она сдержалась. Если регистрационный журнал исчез, возможные кадры на пленке импровизированной камеры наблюдения вряд ли произведут впечатление на полицию. А если полиция вдобавок трактует это убийство как несчастный случай, телефонный разговор вообще бессмыслен. В итоге она набрала номер гостиницы. Никто не ответил. У них там даже автоответчика нет, чтобы сообщил, что гостиница в данный момент закрыта. Не на сезон, а, по-видимому, навсегда.

Не в силах избавиться от мучительного страха, Биргитта забаррикадировала дверь креслом и проверила шпингалеты на окне. Легла в постель, некоторое время переключала телеканалы, но заметила, что видит перед собой парусную яхту в открытом море у берегов Мадейры, а вовсе не телепередачи.

Ночью она проснулась оттого, что телевизор по-прежнему работал, шел старый черно-белый фильм с Джеймсом Кэгни в роли гангстера. Лампа светила прямо в глаза, и она ее погасила. Попробовала вновь заснуть, но безуспешно. Остаток ночи пролежала без сна.

Утром, когда Биргитта встала и выпила кофе, за окном моросил дождь. Она позаимствовала зонтик у портье, на сей раз это была девушка азиатской наружности — то ли филиппинка, то ли таиландка. Биргитта спустилась к Лестер-сквер, а оттуда направилась в Чайнатаун. Большинство ресторанов еще закрыты. Ханс Маттссон, который с огромным любопытством разъезжал по свету в поисках мест, где ему предложат новые вкусовые ощущения, как-то говорил, что лучший способ определить настоящие рестораны — будь то китайские, иранские или итальянские — проверить, какие из них открыты по утрам. Если открыты, значит, обслуживают не только туристов, а потому надо отдать предпочтение именно им. Биргитта запомнила несколько открытых ресторанов и разыскала дом, где живет Хо. На первом этаже был ресторан. Закрытый. Дом из потемневшего красного кирпича стоял на углу двух безымянных переулков. Биргитта решила позвонить в звонок у двери, ведущей в жилую часть дома.

Но что-то заставило ее усомниться и отдернуть палец от кнопки. Она перешла через улицу, зашла в открытое кафе, заказала чашку чая. Что, собственно, ей известно о Хо? И о Хун? Однажды Хун появилась у ее столика в ресторане, возникла из ниоткуда. Кто ее туда прислал? И Хун посылала одного из своих дюжих охранников следить за ней и Карин Виман, когда они ходили смотреть Великую стену, так ведь? Одно ясно: и Хун, и Хо были прекрасно осведомлены о том, кто она такая. И все это из-за фотографии. Кража сумки представлялась уже не обособленным событием, а частью мозаики всех прочих взаимосвязанных происшествий. Стараясь разобраться, она словно все больше запутывалась в лабиринте.

Права ли она? Хун появилась тогда лишь затем, чтобы выманить ее из гостиницы? Может, вовсе и не правда, что Хун погибла в автокатастрофе? Что, собственно, мешает Хун и человеку, который называл себя Ван Миньхао, действовать заодно и быть каким-то образом замешанными в хешёвалленских событиях? Может, и Хо приезжала в Хельсингборг по той же причине? Вдруг она знала, что некий китаец снова появится в маленькой гостинице «Эдем»? Приветливые ангелы-хранители, может, на самом-то деле падшие ангелы, которые уводят ее прочь от возможности защититься.

Биргитта пыталась вспомнить, что она рассказала Хун во время их разговоров. Слишком много, как поняла теперь. Удивительно, что ей недостало осмотрительности. Хун — вот кто всем заправлял. Невинное замечание, что китайские газеты упомянули о массовом убийстве в Хешёваллене? Да неужели? Может, Хун просто выманила ее на лед, чтобы посмотреть, как она поскользнется, а потом, получив достаточно информации, помогла выбраться на твердую почву?

Почему Хо, собственно, целый день просидела в суде? По-шведски она не понимает. Или понимает? А потом вдруг заспешила назад в Лондон. Что, если Хо просто следила, не покинет ли она зал суда? Может, с ней был кто-то еще и этот кто-то не один час обшаривал ее дом, пока она сидела в своем кресле?

Именно сейчас мне необходимо с кем-нибудь поговорить. Не с Карин Виман, та не поймет. Со Стаффаном или с детьми. Но они плавают по морю, где телефоны не работают.

Биргитта собралась уходить из кафе, когда дверь подъезда напротив открылась. Вышла Хо и зашагала в сторону Лестер-сквер. Биргитте показалось, что она встревожена. Немного помедлив, она вышла из кафе и двинулась следом. На площади Хо пересекла маленький парк, а затем свернула к Стрэнду. Биргитта все время была начеку, ждала, что Хо обернется посмотреть, не идет ли кто за ней. И Хо обернулась, поравнявшись с Зимбабве-хаусом. Биргитта еле успела заслониться зонтиком. Ненадолго она потеряла Хо из виду, потом снова отыскала ее желтый дождевик. За несколько кварталов до гостиницы «Савой» Хо открыла тяжелую дверь какого-то офисного здания. Биргитта выждала несколько минут, потом подошла и прочитала начищенную латунную вывеску, сообщавшую, что здесь находится британско-китайская торговая палата.

Той же дорогой она вернулась на Пикадилли и зашла в кафе поблизости, на Риджент-стрит. И позвонила по одному из номеров, указанных на визитной карточке Хо. Автоответчик попросил оставить сообщение. Биргитта разъединила связь, обдумала, что надо сказать по-английски, и набрала номер еще раз.

— Я поступила так, как вы сказали. Приехала в Лондон, так как думаю, меня преследуют. Сейчас я сижу в кафе «Саймонс», рядом с домом моделей «Роусон», неподалеку от Пикадилли, на Риджент-стрит. Сейчас десять утра. Я останусь здесь в течение часа. Если к тому времени вы не дадите о себе знать, позвоню позже еще раз.

Хо пришла через сорок минут. Ее ярко-желтый дождевик выделялся среди множества темных плащей и зонтов. Биргитте показалось, что и это имеет какое-то особенное значение.

Когда Хо вошла, Биргитта заметила, что она действительно встревожена. Хо заговорила сразу, еще прежде, чем выдвинула стул и села.

— Что случилось?

Биргитта не успела ответить — подошла официантка, и Хо заказала чай. Затем Биргитта подробно рассказала про китайца, появившегося в худиксвалльской гостинице, сообщила, что это тот же человек, о котором она говорила раньше, и что хозяин гостиницы убит.

— Вы уверены?

— Я бы не поехала в Лондон рассказывать что-то, в чем я не уверена. Я приехала сюда, потому что все это случилось и мне страшно. Тот китаец спрашивал обо мне. Узнал мой домашний адрес. И вот я здесь. Поступила так, как хотела Ма Ли или, вернее, Хун, а вы передали мне. Я боюсь, а кроме того, очень сердита, поскольку подозреваю, что ни вы, ни Хун не говорите правду.

— Зачем мне лгать? Вы проделали долгий путь в Лондон. Не забывайте, мой путь к вам был не менее долог.

— Я не знаю, что происходит. Не получаю объяснений, хотя уверена, что они есть.

Хо сидела не шевелясь. Мысль о ее слишком ярком дождевике упорно вертелась у Биргитты в мозгу.

— Вы правы, — наконец сказала Хо. — Но не забывайте, вполне возможно, и Хун, и Ма Ли знают не больше, чем говорят.

— Когда вы приезжали, — сказала Биргитта, — у меня не было полной ясности. Но теперь я понимаю. Хун тревожилась, что меня попытаются убить. Вот о чем она сказала Ма Ли. А та передала вам, три женщины должны предупредить четвертую о большой опасности. И не просто об опасности. Об угрозе смерти. Именно так. Сама того не сознавая, я подвергла себя опасности, о масштабе которой догадываюсь только сейчас. Я права?

— Потому я и пришла.

Биргитта Руслин склонилась над столом, взяла Хо за руку.

— Тогда помогите мне разобраться. Ответьте на мои вопросы.

— Если смогу.

— Сможете. Вы ведь приезжали в Хельсингборг не одна? И сейчас, в эту минуту, кто-то охраняет нас обеих? Вы могли позвонить, прежде чем пришли сюда.

— С какой стати?

— Это не ответ, это новый вопрос. Мне нужен ответ.

— В Хельсингборге со мной никого больше не было.

— Почему вы целый день просидели в суде? Вы же не понимали ни слова.

— Верно.

Биргитта быстро перешла на шведский. Хо наморщила лоб, покачала головой:

— Я не понимаю.

— Точно? Может, на самом деле вы отлично понимаете мой родной язык?

— В таком случае зачем бы я стала говорить с вами по-английски?

— Поймите, я не уверена. Может, вам почему-то выгодно сделать вид, будто вы не знаете шведского. Между прочим, я спрашиваю себя, не надели ли вы желтый дождевик, чтобы кому-то было легче видеть вас.

— Зачем?

— Не знаю. Я сейчас ничего не знаю. Самое главное, разумеется, что Хун хотела меня предупредить. Но почему я должна обратиться за помощью к вам? И что вы можете сделать?

— Позвольте начать с последнего вопроса, — сказала Хо. — Чайнатаун — совсем особый мир. Хотя и вы, и тысячи англичан и туристов бродите по нашим улицам — Джеррард-стрит, Лайл-стрит, Уордор-стрит и прочим улицам и переулкам, — вам видна только поверхность. Мой Чайнатаун находится глубже. Там можно спрятаться, сменить личность, жить месяцы и годы, притом что никто не будет знать, где ты. Хотя большинство местных обитателей давно имеют британское гражданство, основное ощущение здесь, что мы живем в своем мире. Я могу помочь, спрятав вас в моем Чайнатауне, который в иной ситуации остался бы вам недоступен.

— Но чего я должна бояться?

— Ма Ли точно не знала, когда написала мне. К тому же не забывайте, Ма Ли сама боится. Об этом она не писала, но я почувствовала.

— Все боятся. Вы тоже?

— Пока нет. Но возможно, это ожидает и меня.

У Хо зазвонил телефон. Она взглянула на дисплей и встала.

— Где вы остановились? В какой гостинице? Мне надо сейчас вернуться на службу.

— В «Сандерсоне».

— Знаю, где это. В каком номере?

— Сто тридцать пять.

— Мы можем встретиться завтра?

— Почему надо так долго ждать?

— Я занята на работе. Вечером предстоит совещание, где я непременно должна присутствовать.

— Это правда?

Хо взяла Биргитту за руку:

— Да, правда. Китайская делегация будет обсуждать деловые вопросы с рядом крупных британских компаний.

— Кроме вас, мне здесь больше не к кому обратиться.

— Позвоните мне завтра утром. Я постараюсь освободиться.

Хо исчезла за пеленой дождя в своем развевающемся желтом дождевике. Биргитта осталась за столом, изнемогая от усталости. Сидела долго, потом вернулась в гостиницу, которая, разумеется, называлась не «Сандерсон». Она по-прежнему не доверяла Хо, как не доверяла вообще никому из людей азиатской наружности.

Вечером она спустилась в гостиничный ресторан. После полудня дождь перестал. Биргитта решила прогуляться, посидеть на лавочке в сквере, где когда-то сидела со Стаффаном.

Она наблюдала за прохожими, за молодыми ребятами, которые немного посидели обнявшись на ее лавочке. Потом они ушли, а на их месте устроился старикан со вчерашней газетой, явно найденной в урне.

Она еще раз попробовала дозвониться до Стаффана, который крейсировал в море у берегов Мадейры, хоть и знала, что это бессмысленно.

Народу в сквере становилось все меньше, наконец она тоже встала, собираясь вернуться в гостиницу.

И тут увидела его. Он шел по дорожке, что тянулась наискосок за лавочкой, на которой она сидела. Весь в черном, наверняка тот самый человек, которого она видела на фото с камеры Стуре Херманссона. Он направлялся прямиком к ней, а в руке сжимал что-то блестящее.

Биргитта с криком отшатнулась от приближающейся фигуры, оступилась и упала навзничь, ударившись головой о железный угол лавки.

37

Я Жу любил сумрачные тени. Там он мог сделаться невидимым, как хищные звери, которые вызывали у него восхищение и страх. Но этой способностью владели и другие. Он часто думал, что живет в мире, где молодые предприниматели мало-помалу забирают господство над экономикой, а значит, скоро потребуют и места за столом, где делают политику. Все создавали себе свою тень, чтобы незаметно следить за другими.

Но тень, где он прятался этим вечером в дождливом Лондоне, служила иной цели. Он наблюдал за Биргиттой Руслин, которая сидела на лавочке в маленьком сквере на площади Лестер-сквер. Стоял так, что видел только ее спину. Не хотел идти на риск быть замеченным. Она держалась начеку, как встревоженный зверек, это он заметил. Я Жу не недооценивал ее. Если Хун доверяла этой женщине, он должен принимать ее очень и очень всерьез.

Он следил за нею целый день, с тех пор как рано утром она появилась возле дома, где жила Хо. Его забавляла мысль, что он владеет рестораном, где работает Ва, муж Хо. Они, разумеется, не знали об этом, Я Жу как владелец редко выступал под собственным именем. Ресторан «Мин» принадлежал акционерной компании «Чайниз фуд инк.», зарегистрированной в Лихтенштейне, где Я Жу сосредоточил управление своими ресторанами в Европе. Он бдительно следил за заключением бухгалтерских книг и квартальными отчетами, которые представляли ему молодые способные китайцы, выпускники лучших английских университетов. Я Жу ненавидел все английское. Историю он никогда не забудет. И испытывал радость, что отнимает у этой страны старательных молодых бизнесменов, учившихся в лучших университетах.

До сих пор Я Жу никогда не обедал в ресторане «Мин». Да и в этот раз не собирался. Как только закончит свое дело, незамедлительно вернется в Пекин.

В его жизни было время, когда он смотрел на аэропорты чуть ли не с религиозным благоговением. Гавани современности. Путешествовал он тогда непременно с книгой Марко Поло. Бесстрашное стремление этого человека увидеть неведомое было для него примером. Теперь он воспринимал разъезды как мучения, хотя летал на собственном самолете, не зависел от расписания рейсов и зачастую избегал ожидания на унылых и отупляющих аэродромах. Ощущение, что и мозг оживает от быстрого передвижения, пьянящая радость от пересечения часовых поясов и оттого, что в иных случаях можно добраться до цели как бы раньше момента отлета, — все это находилось в противоречии с массой бессмысленного времени, потраченного в ожидании паспортного или таможенного контроля или в ожидании багажа. Освещенные неоном торговые центры аэропорта, транспортеры, гулкие коридоры, все уменьшающиеся стеклянные клетки, где толпились курильщики, награждая друг друга раком или сосудистыми заболеваниями, вовсе не те места, где возникают свежие мысли, ведутся новые философские рассуждения. Он думал о тех временах, когда люди путешествовали поездом или океанским пароходом. Тогда беседы и ученые дискуссии были в порядке вещей, как роскошь и лень.

Потому-то в самолете, большом «галфстриме», которым он теперь владел, были установлены старинные книжные шкафы, где он держал важнейшие произведения китайской и зарубежной литературы.

Он чувствовал отдаленное родство, не кровное, а скорее мифическое, с капитаном Немо, который плавал на своем подводном корабле как одинокий император без державы, с большой библиотекой и убийственной ненавистью к человечеству, разрушившему его жизнь. Считалось, что прообразом Немо был пропавший индийский принц. Этот принц противостоял Британской империи, потому-то Я Жу чувствовал с ним родство. Однако ближе всего ему был мрачный, ожесточившийся капитан Немо, гениальный инженер и начитанный философ. «Галфстрим», на котором теперь летал, Я Жу нарек «Наутилусом-2», и увеличенная оригинальная гравюра-иллюстрация, изображающая капитана Немо и его недобровольных гостей в библиотеке «Наутилуса», украшала стену у входа в пилотскую кабину.

Но теперь Я Жу затаился в тени. И, спрятавшись, наблюдал за женщиной, которую должен убить. Как и капитан Немо, он верил в отмщение. Необходимость возмездия лейтмотивом проходила по всей истории.

Скоро все останется позади. Сейчас, в лондонском Чайнатауне, когда мелкие капли дождя падали на воротник куртки, он вдруг подумал: есть что-то знаменательное в том, что эта история закончится в Англии. Отсюда братья Ван начали обратный путь в Китай, который довелось увидеть вновь лишь одному из них.

Я Жу любил дождаться, когда можно самому распорядиться своим временем. Не в пример аэропортам, где все контролируют другие. Часто это удивляло его друзей, считавших, что жизнь слишком коротка и создана божеством, которое похоже на недовольного старого мандарина, не желающего, чтобы радость жизни длилась слишком долго. В разговорах с этими друзьями, которые сейчас прибирали к рукам весь современный Китай, Я Жу, напротив, утверждал, что божество, создавшее жизнь, отлично знало, что делает. Если позволить людям жить слишком долго, их знания так увеличатся, что они смогут раскусить мандаринов и решатся их убить. Краткость жизни препятствует многим бунтам, говорил Я Жу. А его друзья упрямо заявляли, что они, пожалуй, не вполне понимают его рассуждения. Даже среди этих молодых хозяев жизни Я Жу был выше всех. В том, кто превыше всех, не сомневаются.

Каждую весну он собирал своих знакомых в усадьбе к северо-западу от Кантона. Они оценивали жеребцов, которых затем выпустят, заключали пари, а потом смотрели на драку за лидерство в табуне, после чего один из жеребцов, самый сильный, весь в пене, покрывал кобылу.

Желая понять поведение — собственное и других людей, — Я Жу всегда обращался к животным. Он был леопард, а еще и тот жеребец, что отстоял в драке свое первенство.

Если Дэн был кошкой без масти, которая ловила мышей лучше других, то Мао — совой, мудрой, но и хладнокровной хищной птицей, которая прекрасно знала, когда бесшумно нанести удар, чтобы заполучить добычу.

Ход мыслей прервался — он заметил, что Биргитта Руслин встала. За этот день, когда он следил за ней, ему стало вполне очевидно одно: ей страшно. Она все время оглядывалась, беспокоилась. Тревожные мысли непрерывно роились у нее в голове. Этим он воспользуется, хотя пока не знает как.

Но сейчас она встала. Я Жу ждал в тени.

И тут вдруг случилось совершенно неожиданное. Биргитта Руслин вздрогнула, вскрикнула, а потом упала навзничь, ударившись головой о скамейку. Китаец, шедший по дорожке, остановился, нагнулся над упавшей, видно, хотел выяснить, что произошло. Подбежали еще несколько человек. Я Жу вышел из сумрака, приблизился к группе, окружившей женщину. Двое патрульных полицейских поспешили к кучке людей. Я Жу протолкался вперед, чтобы лучше видеть. Биргитта Руслин села. На секунду-другую она явно теряла сознание. Полицейские спросили, не вызвать ли «скорую», но она отказалась.

Я Жу впервые услышал ее голос, низкий, выразительный. И постарался запомнить.

— Должно быть, я споткнулась, — сказала она. — Мне показалось, кто-то шел прямо на меня. Я испугалась.

— На вас напали?

— Нет. Мне показалось.

Человек, напугавший ее, стоял здесь же. Я Жу подумал, что чем-то он напоминает Лю, этот мужчина, случайно угодивший в историю, к которой не имел ни малейшего отношения.

Я Жу мысленно улыбнулся. Она так много рассказывает мне своими реакциями. Сначала — о своем страхе и настороженности. А сейчас ясно показывает, что боится китайца, который внезапно выходит навстречу.

Полицейские проводили Биргитту Руслин до гостиницы. Я Жу держался поодаль. Теперь он знал, где она живет. Удостоверившись, что она достаточно хорошо себя чувствует и может о себе позаботиться, полицейские ушли своей дорогой. Я Жу видел, как она взяла ключ, который портье достала из самой верхней ячейки. Выждал несколько минут, потом вошел в гостиницу. За стойкой портье работала китаянка. Я Жу поклонился, протянул ей сложенный лист бумаги.

— Дама, которая только что вошла сюда. Она обронила это на улице.

Портье взяла бумагу, сунула в пустую ячейку. Номер 614, на верхнем этаже гостиницы.

Бумага была пустая, белая. Я Жу полагал, что Биргитта Руслин спросит у портье, кто ее оставил. Китаец, ответит та. И Биргитта Руслин испугается еще сильнее, но и станет еще настороженнее. А поскольку ему об этом известно, сам он ничем не рискует.

Делая вид, будто изучает гостиничный проспект, Я Жу прикидывал, как бы выяснить, надолго ли Биргитта Руслин сняла номер. Случай представился, когда китаянка-портье скрылась в задней комнате и вместо нее появилась молодая англичанка. Я Жу подошел к стойке.

— Госпожа Биргитта Руслин, — сказал он. — Из Швеции. Мне предстоит отвезти ее на аэродром. Только я не знаю точно когда — завтра или послезавтра.

Портье приняла его слова за чистую монету и нажала несколько клавиш компьютера.

— Госпожа Руслин остановилась у нас на три дня. Хотите, я позвоню ей, и вы уточните, когда за ней заехать?

— Я сделаю все через нашу контору. Мы не беспокоим клиентов без нужды.

Я Жу вышел на улицу. Снова заморосил дождь. Он поднял воротник и направился на Гаррик-стрит взять такси. Теперь можно не беспокоиться, ему известно, каким временем он располагает. С тех пор как все началось, минул бесконечно долгий срок. Так что еще несколько дней погоды не делают, а там уж наступит неотвратимый финал.

Он подозвал такси и назвал шоферу адрес на улице Уайтхолл, где его лихтенштейнская компания владела квартирой, в которой он жил, приезжал в Лондон. Порой он думал, что, живя в Лондоне, предает память предков, ведь с тем же успехом мог бы жить в Париже или в Берлине. И сейчас, в такси, решил продать эту квартиру и подыскать новую в Париже.

Пришла пора и здесь поставить точку.

Я Жу лег на кровать, вслушался в тишину. Когда купил эту квартиру, он звукоизолировал все стены. Даже отдаленного шума уличного движения не слышно. Только негромкое жужжание кондиционера. От этого возникало ощущение, будто находишься на корабле. Ему было очень покойно.

— Как давно? — обронил он в пространство. — Как давно началось то, что теперь должно закончиться?

Он подсчитал в уме. В 1868 году Сань впервые сел за стол в комнатушке у миссионеров. Сейчас 2006-й. Сто тридцать восемь лет прошло. Сань сидел со свечой и с трудом выводил иероглифы, рассказывая историю — свою и двух братьев, Го Сы и У. Все началось в тот день, когда они покинули убогую родную хижину и отправились в далекий Кантон. Там им встретился злой демон в облике Цзы. А затем смерть неотступно шла за ними по пятам. В конце концов выжили только Сань и его упрямая воля поведать свою историю.

Они умерли в величайшем унижении, думал Я Жу. Сменяющие друг друга императоры и мандарины следовали совету Конфуция держать народ в жесткой узде, чтобы он не мог взбунтоваться. Братья бежали, как они думали, навстречу лучшей жизни. Но точно так же, как англичане обращались с людьми в своих колониях, братьев мучили американцы на строительстве железных дорог. Одновременно англичане с ледяным пренебрежением старались сделать всех китайцев наркоманами, наводняя китайский рынок опиумом. Вот так я вижу жестоких английских купцов — они такие же, как наркоторговцы, стоящие на уличных углах и продающие наркоту людям, которых презирают и считают низшими существами. Совсем недавно на европейских и американских карикатурах китайцев изображали в виде хвостатых мартышек. И ведь правильно. Мы были созданы для порабощения и унижения. Не люди, а животные. С хвостом.

Когда бродил по лондонским улицам, Я Жу обычно думал, что многие из зданий вокруг построены на деньги порабощенных народов, их тяжким трудом и страданиями, их руками и их смертью.

Что там писал Сань? Что они строили железную дорогу через американскую пустыню и вместо шпал под рельсами лежали их ребра. Точно так же крики и мучения подневольных людей запечатаны в металле мостов, переброшенных через Темзу, и в толстых каменных стенах огромных зданий старинных лондонских финансовых кварталов.

Я Жу задремал. Проснувшись, он вышел в гостиную, обставленную китайской мебелью и лампами. На столе у темно-красного дивана лежал голубой шелковый мешочек. Он достал лист белой бумаги, открыл мешочек и высыпал на бумагу горстку тонкого стеклянного порошка. Древний способ убийства — подсыпать человеку в тарелку или в чашку с чаем почти невидимые осколки. Выпьешь — и спасения нет. Тысячи микроскопических зернышек изрежут нутро. В давние времена это называлось «незримая смерть», потому что человек умирал быстро и необъяснимо.

Стеклянный порошок станет заключительной точкой в истории, начатой Санем. Я Жу осторожно ссыпал порошок в мешочек, затянул ленточку. Потом погасил в комнате свет, оставил только одну лампу с красным абажуром, расшитым фантастическими золотыми драконами. Сел в кресло,некогда принадлежавшее богатому помещику из провинции Шаньдун. Медленно дыша, погрузился в состояние полного покоя — так ему думалось лучше всего.

Через час он подготовил план последней главы, решил, как убьет Биргитту Руслин, которая, весьма вероятно, доверила его сестре Хун информацию, способную ему навредить. Хун могла поделиться этой доверительной информацией неизвестно с кем. Приняв решение, он нажал кнопку звонка на столе. И через несколько минут услышал, как старуха Лан начала на кухне готовить обед.

Когда-то Лан служила уборщицей в его пекинской конторе. Много ночей он наблюдал за ее бесшумными движениями. Убирала она лучше всех других уборщиц, наводивших чистоту в многоэтажном доме.

Однажды он поинтересовался, как ей живется. А узнав, что помимо уборки она стряпала на свадьбах и похоронах традиционные блюда, попросил приготовить ему назавтра ужин. После этого он нанял Лан поварихой, назначив жалованье, какое ей и во сне не снилось. А поскольку сын ее эмигрировал в Лондон, разрешил ей переехать в Европу и стряпать для него, когда он, надо сказать часто, наезжал в Лондон.

Этим вечером Лан подала разнообразные закуски. Хотя Я Жу словом не обмолвился, она знала, чего он хочет. Чайник она поставила на небольшую керосинку в гостиной.

— Завтрак вам приготовить? — спросила Лан перед уходом.

— Нет. Я сам все сделаю. А вот на обед — рыбу.

Лег Я Жу рано. После отъезда из Пекина ему не удалось как следует поспать. Перелет в Европу, потом сложный путь в город на севере Швеции, визит в Хельсингборг, где он пробрался в дом Биргитты Руслин и на записке возле телефона приметил подчеркнутое красным слово «Лондон». В Стокгольм он прилетел на своем самолете и приказал пилотам немедля получить разрешение на перелет в Копенгаген, а оттуда в Англию. Он предположил, что Биргитта Руслин отправится к Хо. И действительно, она пришла туда, помедлила у подъезда, а затем устроилась в кафе напротив.

Он кое-что записал в блокноте, погасил свет и вскоре уснул.

На другой день Лондон накрыла сплошная облачность. Я Жу, по обыкновению, встал уже в пять, послушал на коротких волнах китайские новости. На мониторе компьютера просмотрел биржевые сводки, поговорил с одним из своих директоров о реализации текущих проектов, а потом приготовил завтрак, большей частью из фруктов.

В семь он вышел из квартиры с шелковым мешочком в кармане. В его плане присутствовал один неопределенный элемент: он не знал, в котором часу Биргитта Руслин завтракает. Если, придя в гостиницу, он уже застанет ее в ресторане, придется ждать до следующего дня.

Я Жу зашагал к площади Трафальгар-сквер, немного постоял, послушал одинокого виолончелиста, который играл на тротуаре, поставив рядом шляпу, бросил ему несколько монет, пошел дальше. Свернул на Ирвинг-стрит. Вот и гостиница. За стойкой парень, прежде Я Жу его здесь не видел. Подойдя к стойке, взял гостиничную визитку, а заодно отметил, что белая бумага из ячейки исчезла.

Дверь ресторана была открыта настежь. И он сразу увидел Биргитту Руслин. Она сидела у окна и явно только что начала завтракать, потому что официант как раз подал ей кофе.

Я Жу задумался. Потом решил действовать не откладывая. История Саня закончится сегодня утром. Он снял пальто, обратился к метрдотелю. Дескать, он не постоялец, но хотел бы здесь позавтракать, за плату. Метрдотель — выходец из Южной Кореи — провел его к столику, расположенному наискось за спиной Биргитты Руслин, которая спокойно завтракала.

Я Жу обвел взглядом зал. На ближайшей к его столику стене — дверь с надписью «Запасный выход». Он пошел взять газету, а заодно проверил — не заперто. Вернулся за столик, заказал чай и стал ждать. Многие столики по-прежнему пустовали. Однако Я Жу видел, что большинства ключей в ячейках нет. Постояльцев в гостинице хватало.

Он достал мобильник и гостиничную визитку, позаимствованную со стойки портье. Набрал номер, подождал. Когда портье отозвался, он сказал, что у него важное сообщение для постоялицы по имени Биргитта Руслин.

— Я соединю вас с ее номером.

— Она в ресторане, — сказал Я Жу. — В это время она всегда завтракает. Будьте добры, позовите ее. Обычно она сидит у окна. Дама в синем костюме, с короткими темными волосами.

— Хорошо, я попрошу ее к телефону.

Я Жу сидел с включенным телефоном в руке, пока не увидел, как портье вошел в зал. Тогда он выключил телефон, сунул его в карман и достал шелковый мешочек. Биргитта Руслин встала и следом за портье вышла в холл, а Я Жу между тем направился к ее столику. Взял ее газету, огляделся, словно проверяя, разошлись ли посетители. Подождал, пока официант подольет свежего кофе человеку за соседним столиком. И все это время смотрел на дверь, ведущую в холл. Когда официант отошел, он открыл мешочек и быстро высыпал содержимое в недопитый кофе.

Биргитта Руслин вернулась в зал. Я Жу уже повернулся, собираясь отойти на прежнее место.

И в этот миг оконное стекло разлетелось вдребезги, сухой щелчок выстрела утонул в звоне осколков. Я Жу не успел подумать, что что-то не заладилось, катастрофически не заладилось. Пуля вошла ему в правый висок, пробив большую дыру, и мгновенно погасила сознание. Важнейшие функции уже прекратились, когда его тело рухнуло на столик, опрокинув вазу с цветами.

Биргитта Руслин остолбенела, как и все остальные посетители, официанты и метрдотель, судорожно сжимавший в руках миску с крутыми яйцами. Потом тишину распорол чей-то крик. Биргитта Руслин не сводила глаз с мертвого тела на белой скатерти. Она еще не понимала, что случившееся связано с нею. В голове билась сумасшедшая мысль, что Лондон подвергся атаке террористов.

Потом она почувствовала, как чья-то рука вцепилась ей в плечо. Попробовала стряхнуть ее, обернулась.

Перед ней стояла Хо.

— Не спрашивайте ни о чем, — сказала Хо. — Идемте. Нам нельзя здесь оставаться.

Она быстро вывела Биргитту в холл.

— Давайте ваш ключ. Я соберу вещи, а вы тем временем оплатите счет.

— Что это было?

— Не спрашивайте. Делайте, как я говорю.

Хо крепко, до боли стиснула ее плечо. А в гостинице уже воцарился хаос. Люди с криком метались туда-сюда.

— Требуйте счет, — сказала Хо. — Нам необходимо убраться отсюда.

Биргитта поняла. Не что случилось, а что сказала Хо. Подойдя к стойке, она громко крикнула одному из растерянных портье, что хочет расплатиться за номер. Хо исчезла в лифте, а десять минут спустя вернулась с Биргиттиной сумкой. К тому времени уже подъехали полиция и санитары.

Биргитта оплатила счет.

— Теперь спокойно выходим, — сказала Хо. — Если нас попытаются остановить, скажите, что торопитесь на самолет.

Они без помех выбрались на улицу. Биргитта остановилась, посмотрела назад. Хо снова взяла ее за плечо:

— Не оглядывайтесь. Идите спокойно. Поговорим позднее.

Они подошли к дому Хо, поднялись на второй этаж, в квартиру. Там находился молодой человек, лет двадцати с небольшим, очень бледный. Он возбужденно заговорил с Хо, которая, по-видимому, старалась его успокоить. Оба вышли в соседнюю комнату, где возбужденный разговор продолжился. Когда они вернулись, в руках у парня был какой-то продолговатый сверток, с которым он быстро вышел из квартиры. Хо стояла у окна, глядя на улицу. Биргитта опустилась в кресло. Только сейчас она сообразила, что убитый рухнул на столик рядом с тем, где завтракала она.

Она посмотрела на Хо. Та отошла от окна, тоже бледная как полотно. Биргитта заметила, что ее бьет дрожь.

— Что произошло?

— Умереть должны были вы. Он хотел вас убить. Говорю прямо, как есть.

Биргитта покачала головой:

— Объясните подробнее. Иначе я не знаю, что я сделаю.

— Убитый — Я Жу. Брат Хун.

— А что произошло?

— Он пытался убить вас. Мы остановили его в последнюю минуту.

— Мы?

— Вы могли бы умереть, потому что назвали мне не ту гостиницу. Зачем? Думали, на меня нельзя положиться? Так растерялись, что не способны отличить друзей от недругов?

Биргитта подняла руку:

— Не так быстро. Я не успеваю. Брат Хун? Почему он хотел меня убить?

— Потому что вам слишком много известно о случившемся в вашей стране. О массовом убийстве. Вероятно — во всяком случае, так думала Хун, — за ним стоял Я Жу.

— Но почему?

— У меня нет ответа. Я не знаю.

Биргитта Руслин молчала. А когда Хо хотела что-то сказать, жестом остановила ее:

— Вы сказали «мы». Молодой человек ушел отсюда с неким предметом. Это была винтовка?

— Да. Я велела Саню охранять вас. Но в той гостинице, которую вы назвали, не было постоялицы с вашим именем. Сань догадался насчет ближайшей другой гостиницы. Мы увидели вас в окно. Когда Я Жу подошел к вашему столику, а потом повернулся и посмотрел на вас, мы поняли, что он вас убьет. Сань прицелился и выстрелил. Все произошло так быстро, на улице никто не понял, что случилось. Большинство решило, что грохнул выхлоп мотоцикла. Сань прятал винтовку под дождевиком.

— Сань?

— Сын Хун. Она послала его ко мне.

— Почему?

— Боялась не только за себя и за вас, но и за сына. Сань уверен, что и смерть матери подстроил Я Жу. Теперь он отомстил.

Биргитта Руслин ощутила дурноту. Теперь она понимала, что произошло, и испытывала растущую физическую боль. Раньше это была догадка, которую она отбрасывала как нелепость. Смерть к людям Хешёваллена явилась из прошлого.

Она протянула руку, прикоснулась к Хо. В глазах стояли слезы.

— Все кончилось?

— Думаю, да. Вы можете ехать домой. Я Жу мертв. Все остановилось. Что будет дальше, не знаем ни вы, ни я. Но это уже совсем другая история.

— Как я смогу жить со всем этим, не понимая, что, собственно, произошло?

— Я постараюсь вам помочь.

— Что будет с Санем?

— Полиция наверняка найдет свидетелей, которые скажут, что один китаец застрелил другого. Но никто не сможет сказать, что стрелял именно Сань.

— Он спас мне жизнь.

— Вероятно, смерть Я Жу спасла жизнь и ему.

— Но кто этот человек, брат Хун, которого все боятся?

Хо покачала головой:

— Не знаю, сумею ли я ответить. Во многих отношениях он — представитель нового Китая, о котором ни Хун, ни я, ни Ма Ли, ни в данном случае даже Сань знать не хотим. В нашей стране идут большие сражения из-за того, как все должно происходить. Каким быть будущему. Никто не знает, ничто заранее не решено. Можно лишь делать то, что полагаешь правильным.

— Например, убить Я Жу?

— Это было необходимо.

Биргитта Руслин вышла на кухню попить воды. Отставляя стакан, она подумала, что надо ехать домой. Все оставшиеся неясности подождут. Сейчас надо домой, прочь из Лондона, прочь от случившегося.

Хо проводила ее на такси в Хитроу. Рейса на Копенгаген придется ждать четыре часа. Хо хотела остаться до отлета, но Биргитта сказала, что в этом нет нужды.

В Хельсингборге она откупорила бутылку вина и за ночь осушила. А весь следующий день проспала. Разбудил ее звонок Стаффана, он сообщил, что парусный поход завершен. А она не сумела взять себя в руки и расплакалась.

— Что ты? Что-то случилось?

— Ничего. Просто устала.

— Может, нам прервать отдых и вернуться домой?

— Нет-нет. Ничего страшного. Если хочешь помочь мне, поверь: все хорошо. Расскажи про яхту.

Разговаривали они долго. Она настояла, чтобы Стаффан подробно рассказал о плавании, о планах на вечер и на завтра. К концу разговора она его успокоила.

И сама тоже успокоилась.

На следующий день Биргитта вернулась к работе. И тогда же побеседовала по телефону с Хо.

— Я скоро приеду и много чего расскажу, — сообщила Хо.

— Обещаю внимательно слушать. Как поживает Сань?

— Взбудоражен, боится, горюет по матери. Но он сильный.

После разговора Биргитта долго сидела за кухонным столом.

Закрыла глаза.

Образ человека, распростертого на столе в гостиничном ресторане, начал медленно блекнуть и, наконец, растаял.

38

За несколько дней до Иванова дня Биргитте предстояли последние слушания — дальше отпуск. Они со Стаффаном сняли летний домик на Борнхольме и проведут там три недели, а дети по очереди станут приезжать в гости. Дело, которое она рассчитывала завершить за два дня, касалось трех женщин и одного мужчины, занимавшихся «дорожным пиратством». Две женщины были румынки, третья и мужчина — шведы. Биргитту Руслин поразила жестокость, какую выказала в особенности младшая из женщин в двух случаях, когда на ночных парковках они нападали на людей в жилых автоприцепах. Одному пожилому немцу она пробила молотком череп. Немец выжил, но, попади молоток в другое место, вполне мог бы умереть. В другой раз она ударила женщину отверткой, которая прошла в считаных миллиметрах выше сердца.

Прокурор Пальм охарактеризовал эту банду как «предпринимателей, действующих в различных пищевых нишах». Они не только «тралили» по ночам парковки между Хельсингборгом и Варбергом, но и занимались кражами, в первую очередь в магазинах готового платья и электроники. Заявлялись туда с сумками, в которых заменили подкладку металлической фольгой, чтобы сигнальные устройства на выходе не срабатывали, и, прежде чем были пойманы, успели совершить кражи почти на миллион крон. По оплошности они второй раз пришли в хальмстадский магазин одежды, где персонал их опознал. Все дали признательные показания, улики полиция зафиксировала, награбленное реквизировала. К удивлению полиции и Биргитты Руслин, они не пытались сваливать вину друг на друга.

Прохладным дождливым утром Биргитта направилась в окружной суд. Надо сказать, именно по утрам ее до сих пор мучили события, закончившиеся в лондонской гостинице.

Дважды она разговаривала с Хо по телефону. И оба раза была разочарована, потому что Хо держалась уклончиво и не рассказывала, что произошло после выстрела, но твердила, что Биргитта должна запастись терпением.

«Правда всегда проста, — говорила она. — Только на Западе вы думаете, что знание приобретается кое-как, в спешке. Нужно время. Правда не торопится».

Одну вещь она у Хо выяснила, и это напугало ее чуть ли не сильнее всего прочего. В руке мертвого Я Жу полиция обнаружила маленький шелковый мешочек с остатками тончайшего стеклянного порошка. Британские следователи не смогли понять, что это такое. Но Хо разъяснила Биргитте, что таков древний рафинированный китайский способ убийства.

Она была на волосок от гибели. Порой, но только в одиночестве, могла вдруг разрыдаться. Ведь даже Стаффану не сказала ни слова. По возвращении из Лондона носила все это в себе и скрывала так успешно, что он и не догадывался, каково у нее на душе.

Как-то раз ей в контору позвонил человек, с которым она вовсе не хотела разговаривать, — Ларс Эмануэльссон.

«Время идет, — сказал он. — Есть новости?»

Всего неделя минула с тех пор, как был убит Я Жу, и на секунду она испугалась, что Ларс Эмануэльссон каким-то образом ухитрился разузнать, что именно Биргитта Руслин должна была тогда умереть в лондонской гостинице.

«Нет, — ответила она. — Худиксвалльская полиция, похоже, не изменила своих позиций?»

«Насчет убийцы, который покончил с собой? Ничтожный, видимо, душевнобольной любитель поработать кулаками — крупнейший массовый убийца в шведской криминальной истории? Конечно, может, оно и так. Но я знаю, многие удивляются. В том числе я сам. И вы».

«Я вообще об этом не думаю. Бросила».

«По-моему, вы не вполне искренни».

«Думайте как хотите, дело ваше. Что вам нужно? Я занята».

«Как ваши контакты с Худиксваллем? До сих пор беседуете с Виви Сундберг?»

«Нет. Кончим этот разговор».

«Мне бы, разумеется, хотелось, чтобы вы дали о себе знать, если будут новости. Опыт подсказывает, что за жуткими событиями в той деревне кроется по-прежнему много сюрпризов».

«Всё, я кладу трубку».

Она так и сделала, размышляя о том, долго ли еще Ларс Эмануэльссон будет ей надоедать. Хотя, наверно, когда перестанет, она будет скучать по его упорству.

Сейчас, за несколько дней до отпуска, придя в контору, она собрала документы по делу, потом позвонила секретарю в канцелярию, уточнила кой-какие даты осенних слушаний и направилась в зал суда. Там она сразу увидела Хо, та сидела в заднем ряду, на том же месте, что и прошлый раз.

Биргитта жестом поздоровалась с ней, Хо улыбнулась в ответ. Биргитта написала на листке несколько строчек, объяснила Хо, что в двенадцать у них перерыв на обед. Подозвала охранника и показала, кому передать записку. Тот выполнил поручение, Хо прочла и утвердительно кивнула.

Затем Биргитта занялась бандой, имевшей весьма жалкий вид и менее всего похожей на отчаянных пиратов. К обеденному перерыву слушания вступили в ту фазу, которая позволяла рассчитывать, что завтра процесс можно будет без проблем завершить.

С Хо она встретилась на улице под цветущим деревом.

— Наверно, что-то произошло, раз вы приехали? — спросила Биргитта.

— Нет.

— Мы можем повидаться вечером. Где вы остановились?

— В Копенгагене. У друзей.

— Я ошибаюсь, думая, что вы расскажете что-то важное?

— Многое сейчас прояснилось. Поэтому я здесь. И кое-что вам привезла.

— Что же?

Хо покачала головой:

— Об этом вечером. Что они натворили? Люди на скамье подсудимых?

— Кражи, тяжкие телесные повреждения. Но не убийства.

— Я смотрела на них. Они вас боятся.

— Не думаю. Но они знают, что именно я решаю, какое наказание они получат. При том, что они натворили, приговор может оказаться для них весьма страшным.

Биргитта Руслин предложила вместе пообедать. Но Хо отказалась, сославшись на дела. Задним числом Биргитта удивилась, какие у Хо могут быть дела в совершенно чужом ей Хельсингборге.

Процесс продолжился, медленно, но верно продвигаясь к завершению. Закрыв сегодняшние слушания, Биргитта с удовлетворением отметила, что все прошло как она и рассчитывала.

Хо ждала у здания суда. Поскольку Стаффан был на службе, направлялся на поезде в Гётеборг, Биргитта пригласила Хо к себе домой. Та, судя по всему, колебалась.

— Я одна. Муж в отъезде. Дети живут отдельно. Если вы опасаетесь кого-то встретить.

— Дело не в этом. Я не одна. Со мной Сань.

— Где же он?

Хо кивнула на противоположный тротуар. Сань стоял, прислонясь к стене дома.

— Зовите его сюда. И пойдем ко мне.

Сань выглядел уже не таким взбудораженным, как в ту первую сумбурную встречу. Биргитта заметила, что он похож на мать — и лицом, и чем-то в манере улыбаться.

— Сколько тебе лет? — спросила она.

— Двадцать два.

По-английски он говорил так же превосходно, как Хун и Хо.

Они расположились в гостиной. Сань попросил кофе, Хо — чаю. На столе стояла игра, купленная Биргиттой в Пекине. Помимо сумочки Хо держала в руках бумажный пакет. Она достала оттуда пачку ксерокопированных страниц с китайскими иероглифами и тетрадь с английским текстом.

— Я Жу имел квартиру в Лондоне. Одна из моих подруг знакома с Лан, его экономкой. Лан готовила ему и обеспечивала тишину, которой он требовал. Она впустила нас в квартиру, и мы нашли дневник, откуда взяты эти записи. Я перевела ту их часть, которая разъясняет многое из случившегося. Не всё, конечно, но достаточно, чтобы понять. У Я Жу были мотивы, целиком понятные лишь ему одному.

— Вы говорили, он был могущественный человек. Наверно, его смерть привлекла в Китае большое внимание?

Ответил Сань, до сих пор сидевший молча:

— Нет. Никакого шума, только тишина, о которой писал Шекспир. «А дальше тишина». Я Жу был настолько могуществен, что другие, обладающие подобной же властью, сумели замять случившееся. Я Жу словно никогда не существовал. По-видимому, многие обрадовались его смерти или вздохнули с облегчением, в том числе и такие, кто слыл его друзьями. Я Жу был опасен, собирал информацию, чтобы уничтожать своих врагов или обременительных конкурентов. Сейчас все его предприятия ликвидируются, людям платят, покупая их молчание, все костенеет, превращается в бетонную стену, отделяющую его и его судьбу и от официальной истории, и от нас, живых.

Биргитта полистала бумаги на столе.

— Мне нужно прочитать их прямо сейчас?

— Нет. После, наедине с собой.

— А я не испугаюсь?

— Нет.

— И пойму, что случилось с Хун?

— Он убил ее. Не своими руками, но чужими. И этого человека тоже убил. Одна смерть прикрыла другую. Никто и помыслить не мог, что Я Жу убил родную сестру. Кроме самых что ни на есть проницательных, знавших, как Я Жу думал о себе и о других. Странно только — и этого нам не понять никогда, — что Я Жу мог убить сестру, хотя благоговел перед своей семьей, перед своими предками, ставил их превыше всего. Здесь какое-то противоречие, загадка, которую нам не разгадать. Я Жу был могуществен. Его боялись — за ум и беззастенчивость. Но, может статься, он был еще и болен.

— Как это?

— Что-то разъедало его изнутри. Возможно, безумие?

— Я вот думаю: что они делали в Африке?

— Есть план переселить в африканские страны миллионы бедных китайских крестьян. И сейчас создают политико-экономические структуры, которые поставят ряд бедных африканских стран в зависимость от Китая. Я Жу не воспринимал это как циничное повторение колониализма, который ранее практиковали западные страны. Для него это было дальновидное решение проблемы. А вот Хун, я, Ма Ли и многие другие считаем это покушением на сами основы того Китая, какой мы строили сообща.

— Не понимаю, — сказала Биргитта. — В Китае господствует диктатура. Свободы ограничены, права обеспечиваются слабо. Что, собственно, вы хотите защищать?

— Китай — бедная страна. От экономического развития, о котором все говорят, выиграла лишь ограниченная доля населения. Если Китай и дальше пойдет в будущее этим путем, с растущей пропастью между людьми, грянет катастрофа. Китай снова будет отброшен в безнадежный хаос. Или к власти придут фашистские структуры. Мы защищаем сотни миллионов крестьян, ведь именно они своим трудом обеспечивают развитие. Хотя получают от него все меньше и меньше.

— И все-таки я не понимаю. Я Жу по одну сторону, Хун — по другую? Внезапно диалог обрывается, и он убивает родную сестру?

— Единоборство сил в Китае идет не на жизнь, а на смерть. Бедняк против богача, беспомощный против власть имущего. Речь идет о тех, кто с растущим гневом видит уничтожение всего, за что они боролись, и о тех, кто видит возможности сколотить богатство и занять во власти позиции, какие им раньше и во сне не снились. И тогда люди умирают. Ветры, что дуют, самые настоящие.

Биргитта посмотрела на Саня:

— Расскажи о своей маме.

— Вы разве не знали ее?

— Я встречалась с нею. Но не знала ее.

— Быть ее сыном было непросто. Она была сильная, решительная, часто заботливая, но порой сердитая и злая. Честно говоря, я боялся ее. Но все равно любил, потому что она старалась видеть себя частью чего-то большего. Одинаково естественно помогала пьяному отойти подальше от мостовой, где он упал, и вела горячие дискуссии о политике. Для меня она была скорее образцом, чем настоящей матерью. Сложно все это. Но мне ее не хватает, и я знаю, с этим придется жить до конца моих дней.

— Чем ты занимаешься?

— Учусь на врача. Но сейчас на год прервал учебу. Чтобы горевать. И чтобы понять, что значит жить без нее.

— Кто твой отец?

— Его давно нет в живых. Он писал стихи. Я знаю только, что умер он сразу после моего рождения. Мама мало о нем рассказывала, говорила, что он был революционер и хороший человек. В моей жизни он лишь фотография, где он стоит и держит на руках щеночка.

Тем вечером они долго говорили о Китае. Биргитта Руслин призналась, что в юности хотела быть шведским хунвейбином. Однако все это время она с нетерпением ждала минуты, когда сможет прочитать привезенные Хо бумаги.

Около десяти она вызвала по телефону такси, которое отвезет Хо и Саня на вокзал.

— Когда прочтете, — сказала Хо, — дайте знать.

— У этой истории есть конец?

Хо ответила не сразу:

— Конец есть всегда. И здесь тоже. Но всякий конец есть начало чего-то другого. Точки, какие мы ставим в жизни, в общем-то временные.

Биргитта Руслин проводила взглядом отъехавшее такси, а потом села читать перевод дневника Я Жу. Стаффан вернется только завтра. К тому времени она, наверно, успеет все прочитать. Двадцать страниц, не больше, но разбирать почерк Хо непросто, буквы слишком мелкие.

Что же такое она читала? Позднее, мысленно возвращаясь к тому вечеру, когда была дома одна, а в комнате чувствовался легкий аромат нежных духов Хо, она понимала, что многое могла бы вычислить сама. Точнее, должна бы понять, но не желала примириться с тем, что, собственно, знала. Другое же, извлеченное Хо из записок Я Жу, из дневников и иных обстоятельств, о которых Биргитта понятия не имела, разъяснило ситуации, в которых она бы самостоятельно никогда не разобралась.

Конечно, она все время думала: а что Хо опустила? Можно бы спросить, но ведь ясно, ответа не получишь. Там угадывались намеки на секреты, каких ей никогда не понять, замки, какие не открыть. Дело касалось историй о людях из прошлого, касалось другого дневника, написанного как бы в противовес писаниям Я.А., того, что работал десятником на строительстве американской железной дороги.

Снова и снова Я Жу возвращался в дневнике к своему возмущению тем, что Хун не желала понять, что путь, на который ступил Китай, единственно правильный и такие люди, как Я Жу, должны иметь решающее влияние. Биргитта Руслин начала понимать, что Я Жу имел много психопатических черт и вполне отдавал себе в этом отчет, как было видно между строк.

Кое-где сквозили и более-менее симпатичные черты. Сомнения, муки совести, по крайней мере из-за судьбы Хун, ведь как-никак она была ему сестрой. Интересно, думала Биргитта, отредактировала ли Хо текст, чтобы представить Я Жу просто жестоким человеком, без малейших смягчающих черт. И вообще, может, весь этот текст — плод фантазии Хо? Нет, вряд ли. Сань совершил убийство. Он тоже, как в исландских сагах, отомстил за смерть матери.

Когда она дважды перечитала сделанный Хо перевод, время подошло к полуночи. Кое-какие неясности остались, целый ряд деталей покуда так и не получил объяснения. Красная ленточка? Что она означала? Ответить мог один только Лю, но его нет в живых. Иные нити останутся ни с чем не связаны, вероятно навсегда.

И что же в конечном счете осталось? Что она может или должна сделать с этим обретенным пониманием? Биргитта догадывалась что, но пока ей было неясно, как взяться за дело. Часть отпуска она этому и посвятит. Когда Стаффан займется рыбалкой, которая на нее самое наводит скуку. Или рано утром, когда он читает свои исторические романы или биографии джазовых музыкантов, а сама она совершает одинокие прогулки. Тогда у нее будет время сформулировать письмо, которое она пошлет в худиксвалльскую полицию. А затем можно будет убрать ящик с оставшимися от родителей бумагами. Тогда все для нее закончится, станет тускнеющим воспоминанием. Хотя, конечно, полностью ей никогда не вытравить из памяти все, что случилось.

Они поехали на Борнхольм, погода стояла переменчивая, но им было хорошо в летнем домике. Дети приезжали и уезжали, дни тянулись большей частью в дремотном блаженстве. К их общему удивлению, из своих азиатских странствий вернулась Анна и опять-таки неожиданно объявила, что осенью начнет заниматься на факультете политических наук в Лунде.

Биргитта несколько раз думала, что пора рассказать Стаффану обо всем случившемся — и в Пекине, и в Лондоне. Но отказывалась от этой мысли, ведь рассказывать бессмысленно: он конечно же все поймет, но никогда не примирится с тем, что узнал все только сейчас. Словом, рассказывать не стоит, и она промолчала.

А раз не сообщила ни о чем Стаффану, то и перед Карин Виман не обмолвилась о поездке в Лондон и тамошних событиях.

Пережитое хранилось в ее душе — шрам, которого никто не видит.

В понедельник 7 августа они вновь вышли на работу. А накануне вечером наконец обстоятельно поговорили о своей совместной жизни. Казалось, оба разом решили, что нельзя начинать новый рабочий год, не обсудив хотя бы частично то, что грозило разрушить их брак. Биргитта сочла огромным шагом вперед, что муж по собственной инициативе, без понуканий с ее стороны, заговорил об их почти прекратившейся сексуальной жизни. Он был опечален и одновременно боялся того, что называл нехваткой желания и импотенцией. На ее прямой вопрос он ответил, что никакой другой женщины у него нет. Его мучило отсутствие желания, но он старался отбрасывать мысли об этом.

— Что ты думаешь делать? — спросила она. — Нельзя же опять целый год не прикасаться друг к другу. Я не выдержу.

— Обращусь за помощью. Мне тоже невмоготу, как и тебе. Просто мне трудно говорить об этом.

— Сейчас-то говоришь.

— Потому что понимаю: иначе нельзя.

— Я уже почти не знаю, о чем ты думаешь. Утром иной раз смотрю на тебя, и ты будто чужой человек.

— Ты формулируешь все куда лучше меня. Но порой у меня бывает такое же ощущение. Хотя, возможно, менее отчетливое.

— Ты вправду думал, что мы сможем вот так прожить остаток дней?

— Нет. Но я отодвигал мысли об этом. А сейчас даю слово сходить к врачу.

— Мне пойти с тобой?

Он покачал головой:

— Нет. Может быть, позднее, если понадобится.

— Ты понимаешь, что это для меня значит?

— Надеюсь.

— Будет нелегко. Но в лучшем случае мы хотя бы оставили это позади. Это же пустыня.

7 августа началось для него тем, что в 8.12 он сел в стокгольмский поезд. Она же пришла в контору лишь около десяти. Ханс Маттссон был в отпуске, и Биргитта в известном смысле замещала его, а потому прежде всего созвала на совещание других судей и конторский персонал. Убедившись, что все под контролем, она ушла к себе и написала длинное письмо Виви Сундберг, которое продумывала все лето.

Разумеется, она спрашивала себя, чего, собственно, желала или надеялась добиться. Разумеется, правды: все случившееся в Хешёваллене получило объяснение, как и убийство владельца гостиницы. Но может быть, ей хотелось некоего вознаграждения за недоверие, каким ее встречали? Сколько здесь было от тщеславия и сколько от серьезной попытки убедить худиксвалльских следователей, что покончивший с собой человек, хоть и сознался, не имел касательства к случившемуся?

Вдобавок все это некоторым образом было связано с ее матерью. В поисках правды ей хотелось почтить память приемных родителей матери, которых постигла такая ужасная смерть.

На письмо она потратила два часа. Потом несколько раз перечитала и запечатала в конверт, адресованный в худиксвалльскую полицию на имя Виви Сундберг. Конверт она оставила в приемной окружного суда, в корзине с исходящей почтой, вернулась в свою контору и настежь распахнула окно, чтобы выветрить все мысли о покойниках в уединенных домах Хешёваллена.

Остаток дня она изучала поступившее из министерства юстиции бюджетное обоснование одной из нескончаемых реорганизаций, которые терзали шведскую судебную систему.

Впрочем, она выкроила время и на другое: достала из ящика недоделанные тексты шлягеров, хотела добавить строчку-другую.

Замысел сложился летом. «Пляжная прогулка» — такое будет название. Но в этот день дело шло туго. Выбросив в мусорную корзину несколько неудачных вариантов, она опять заперла тексты в ящик. Но решила не сдаваться.

В шесть Биргитта выключила компьютер и вышла из конторы.

По дороге к выходу удостоверилась: корзина с исходящей почтой пуста.

39

«Лю спрятался на опушке, думая, что в конце концов все же сумел выдвинуться. Не забыл, что Я Жу сказал, важнее этого задания ничего нет и не будет. Он завершит всё, все эти потрясающие события, начавшиеся более ста сорока лет назад.

Стоя в зарослях, Лю думал о Я Жу, который дал ему задание, вооружил и напутствовал. Я Жу говорил обо всех, что были раньше. О бесконечном странствии, длившемся долгие годы, через моря и континенты, о путях-дорогах, полных страха и смерти, о невыносимых гонениях — и вот теперь необходимый конец и месть.

Тех, что странствовали, давным-давно нет. Одни упокоились на дне морском, другие — в затерянных могилах. Все эти годы из могил непрерывно поднимался жалобный стон. И теперь он, посланник, должен раз и навсегда пресечь горестные стенания. Выполнив свое задание, он положит странствию долгожданный конец.

Лю стоял на опушке, под ногами поскрипывал снег, холодно. Было 12 января 2006 года. Днем он видел на градуснике, что нынче девять градусов мороза. Он притопывал ногами, чтобы согреться. Вечерело, но еще слишком рано. Со своей опушки он видел в окнах домов свет ламп или голубоватый отблеск телеэкранов. Напрягал слух, однако не улавливал ни звука. Даже собак не слышно. Лю думал, что народ в этой части мира держит собак, которые охраняют их по ночам. Собачьи следы Лю видел, но понял, что животных держат в домах.

Вообще-то собаки в домах могут создать некоторые проблемы. Впрочем, незачем думать об этом. Никто даже не догадывается, что произойдет, так что никакие собаки его не остановят.

Он снял перчатку, посмотрел на часы. Без четверти девять. Гасить свет пока рано, придется подождать. Он снова надел перчатку и снова подумал о Я Жу и его рассказах про умерших, что привели его в такую даль. По странной случайности именно ему, постороннему для семьи, выпало закончить историю. Это наполняло его ощущением собственной важности. Я Жу доверял ему как родному брату.

Издали донесся шум автомобиля. Но направлялся он не сюда. Просто проехал мимо по магистрали. В этой стране, подумалось ему, тихими зимними ночами звуки разносятся далеко, так же, как над водой.

Он осторожно разминал ноги, по-прежнему стоя на опушке. Какова будет его реакция, когда все закончится? Может, в его сознании, в его совести все-таки есть неведомая ему частица? Как знать. Главное, он готов. В Неваде все прошло хорошо. Но как знать, ведь на сей раз задача намного масштабнее.

Мысли бродили в голове. Неожиданно он вспомнил отца, мелкого партработника, которому здорово досталось в годы культурной революции. Отец рассказывал, как ему и другим „приспешникам капитализма“ хунвейбины размалевали лица белой краской — дескать, зло всегда белого цвета.

И сейчас он пытался именно так думать о людях, что находились в этих безмолвных домах. Белые лица, как у демонов зла.

В одном окне погас свет, немного погодя — в другом. В двух домах уже темно. Он продолжал ждать. Мертвые ждали сто сорок лет, ему же досталось всего несколько часов.

Он снял с правой руки перчатку, пощупал меч у бедра. Холодная сталь, остро заточенное лезвие легко может порезать пальцы. Японский меч, случайно купленный в Шанхае. Кто-то рассказал ему про старика-коллекционера, у которого с времен японской оккупации 1930-х сохранилось несколько изумительных мечей. Лю разыскал неприметный магазинчик и, когда меч оказался у него в руках, ни секунды не медлил. Сразу же купил его, потом отнес к кузнецу, который сделал рукоять и наточил лезвие до остроты бритвы.

Лю вздрогнул. В одном из домов открылась дверь. Он поспешно отступил поглубже в лес. Какой-то мужчина вышел с собакой на крыльцо. Лампочка над входной дверью освещала заснеженный двор. Он обхватил ладонью рукоять меча и, прищурясь, следил за собакой. Что будет, если она учует его? Это разрушит все планы. Если собаку придется убить, он не задумываясь так и сделает. Но как поступит мужчина, который сейчас курит на крыльце?

Собака вдруг замерла, потянула носом воздух. На миг Лю показалось, она учуяла его. Но нет, собака снова принялась носиться по двору.

Мужчина подозвал собаку, и оба скрылись в доме. Дверь закрылась. И лампочка над притолокой сразу погасла.

Лю продолжал ждать. Около полуночи, когда во всей деревне светился один-единственный телевизор, он заметил, что пошел снег. Легкими перышками снежинки падали на ладонь. Как лепестки вишни, подумал он. Только снег не пахнет, не дышит, как дышат цветы.

Через двадцать минут погас и телевизор. Снег все падал и падал. Лю достал из нагрудного кармана куртки небольшой бинокль с прибором ночного видения. Поднес его к глазам, посмотрел на деревенские дома. Огни в окнах погасли, лишь кое-где горели наружные лампы. Он убрал бинокль в карман, глубоко вздохнул. Мысленно он видел картину, которую много раз описывал Я Жу.

Корабль. На палубе люди, как муравьи, энергично машущие платками и шляпами. Но лиц не видно.

Лиц нет, только машущие руки.

Он еще немного подождал. Потом медленно пересек дорогу. В одной руке карманный фонарик, в другой — меч.

Приблизился к крайнему дому, у дороги, ведущей на запад. Последний раз замер, прислушиваясь.

И вошел внутрь».

Виви!

Это фрагмент дневника, который вел некто по имени Я Жу. Он услышал этот рассказ от человека, который сперва побывал в Неваде, где убил целую семью, а затем приехал в Хешёваллен. Будьте добры, прочитайте его, чтобы понять все остальное написанное в моем письме.

Никого из этих людей более нет в живых. Но правда о случившемся в Хешёваллене куда масштабнее и совсем не такова, как все мы думали. Я не уверена, что все мною рассказанное можно доказать. Наверно, это невозможно. Точно так же, как я, например, не в состоянии объяснить, почему красная ленточка оказалась в снегу возле Хешёваллена. Мы знаем, кто ее туда принес, но это и все.

Ларс Эрик Вальфридссон, который повесился в камере СИЗО, был невиновен. Хотя бы его родные должны это знать. Почему он взял вину на себя, мы можем только гадать.

Конечно, я понимаю, это письмо спутает вам все расследование. Но ведь мы все в конечном счете стремимся к ясности. И надеюсь, я сумела помочь ее достижению.

Все, что мне сейчас известно, я попыталась сообщить в этом письме. В тот день, когда мы перестанем доискиваться правды, которая, безусловно, никогда не бывает объективна, но в лучшем случае базируется на фактах, вся наша правовая система рухнет.

Я снова на службе. Нахожусь в Хельсингборге и, разумеется, ожидаю, что вы дадите о себе знать, поскольку вопросов много и они трудные.

С наилучшими пожеланиями

Биргитта Руслин

7 августа 2006 г.

Эпилог

В тот августовский день Биргитта Руслин по дороге домой зашла в привычный магазин. Стоя в очереди к кассе, взяла со стойки газету, перелистала. И на одной странице рассеянно прочла, что в деревне к северу от Евле был застрелен одинокий волк.

Ни она, ни кто другой не знали, что этот волк однажды январским днем пришел по долине Вёулдал из Норвегии в Швецию. Он был тогда голоден, последний раз поел, когда нашел в норвежских долинах мерзлые остатки лосиной туши.

Сейчас он лежал убитый во дворе усадьбы неподалеку от Евле.

Никто не знал, что утром 13 января волк добрался до уединенной хельсингландской деревушки под названием Хешёваллен.

Тогда повсюду лежал снег. А сейчас конец лета.

Деревушка Хешёваллен опустела. Никто там больше не жил. Кое-где в садах уже поспела рябина, только вот любоваться ею было некому.

В Норланде наступала осень. Люди опять потихоньку готовились к новой долгой зиме.

Послесловие

Это роман. А значит, то, что я пишу, основано на реальности, но отнюдь не во всех деталях представляет собой реалистическое воспроизведение случившихся событий. Хешёваллен, по-моему, на самом деле не существует; надеюсь, я достаточно внимательно изучил карты. С другой стороны, президентом Зимбабве, когда я все это писал, был Роберт Мугабе, и это неопровержимый факт.

Иначе говоря, я пишу о том, что могло бы случиться, а не о том, что произошло. В мире вымысла это не просто возможность, но главная предпосылка.

Однако и в романе важнейшие детали должны быть воспроизведены правильно. Будь то присутствие птиц в нынешнем Пекине либо имеет ли судья или нет в своей конторе диван, закупленный Главным судебным ведомством.

Многие помогали мне в работе. Прежде всего, разумеется, Роберт Юнссон, который снова проделал серьезную, обстоятельную работу по проверке фактов. Есть и другие, список которых очень велик. В особенности многие с Африканского континента, с кем я дискутировал.

Я не буду перечислять имена, просто поблагодарю всех разом. Но за повествование отвечаю, понятно, один только я.

Мапуту, январь 2008 г.

Хеннинг Манкелль Мозг Кеннеди

Посвящается Эллен и Ингмару

Часть I Тупик Христа

Поражение нельзя зарывать в землю, его необходимо выставлять напоказ, ибо только благодаря поражениям человек становится человеком. Тот, кто не понимает своих поражений, ничего не сумеет привнести в будущее.

Аксель Сандемусе

1

Катастрофа разразилась осенью, без всякого предупреждения. Не отбрасывая тени, она надвинулась совершенно бесшумно. Луиза Кантор понятия не имела, что происходит.

Ее будто подстерегли в темном переулке. Но, откровенно говоря, просто вынудили оторваться от руин и погрузиться в реальность, которая, в общем-то, была ей безразлична. С силой швырнули в мир, где никого особенно не интересовали раскопки греческих захоронений бронзового века.

Луиза жила, глубоко зарывшись в пыльные глинистые ямы или склонившись над растрескавшимися вазами и пытаясь собрать осколки в единое целое. Она любила свои руины, не замечая, что мир вокруг нее рушится. Она, археолог, из прошлого подошла к краю могилы, у которой и помыслить себе не могла когда-нибудь оказаться.

Ничто не предвещало беды. У трагедии вырвали язык, и она не успела предостеречь Луизу.

Вечером накануне того дня, когда Луизе Кантор предстояло отправиться в Швецию на семинар, посвященный раскопкам захоронений бронзового века, она в ванной комнате глубоко порезала ногу о глиняный черепок. Из раны на пол хлынула кровь, от вида которой ее затошнило. Черепок был V века до Рождества Христова.

Луиза Кантор находилась в Арголиде на Пелопоннесе, стоял сентябрь, полевой сезон заканчивался. Она уже чувствовала слабые порывы ветра, предвещавшие скорые зимние холода.Сухая жара, пропитанная запахами коринки и тимьяна, спадала.

Луиза остановила кровотечение и наложила пластырь. В голове вихрем пронеслось воспоминание.

Ржавый гвоздь вонзился ей в пятку правой ноги, не той, что она поранила сейчас. Ей было пять или шесть лет. Гвоздь прорвал кожу и мясо, точно ее, Луизу, насадили на кол. Она заорала от ужаса и подумала, что теперь испытывает такие же муки, как человек, висевший на кресте в церкви, где она иногда в одиночестве играла в свои страшилки.

«Нас раздирают эти острые колья, — размышляла она, вытирая кровь с потрескавшегося кафельного пола. — Женщина всегда живет рядом с этими кольями, которые стремятся разрушить то, что она пытается защитить».

Луиза проковыляла в ту часть дома, где располагались ее кабинет и спальня. В углу стояла скрипучая качалка, возле нее — проигрыватель. Качалку ей подарил старик Леандр, ночной сторож. Когда в 1930-е годы в Арголиде, возле городка Аргос, начались шведские раскопки, Леандр — бедный, но любопытный ребенок — всегда крутился рядом. Теперь он, ночной сторож, спал тяжелым сном ночи напролет у холма Мастос. Но все, кто принимал участие в раскопках, защищали его. Леандр был их ангелом-хранителем. Без него все будущие средства, выделяемые на дальнейшие раскопки, оказались бы под угрозой. На старости лет Леандр по праву превратился в беззубого и порой довольно замызганного ангела-хранителя.

Усевшись в качалку, Луиза Кантор разглядывала пораненную ногу. Мысль о Леандре вызвала у нее улыбку. Большинство шведских археологов — откровенные безбожники — считали любые властные органы лишь препятствием продолжению раскопок. Никакие боги, давно уже утратившие всякое значение, не могли повлиять на далекие шведские власти, принимавшие решение либо о выделении, либо об отказе о выделении денег на покрытие расходов различных археологических экспедиций. Бюрократия представляла собой туннель, где имелись входы и выходы, а между ними зияла пустота, и решения, которые в конце концов сваливались в нагретые греческие раскопы, зачастую понять было затруднительно.

«Археолог всегда копает, надеясь на двоякую милость, — думала Луиза. — Мы никогда не знаем, найдем ли то, что ищем, или ищем то, что хотим найти. Если нам повезло, значит, нам оказали великую милость. В то же время мы не ведаем, получим ли разрешение и деньги, чтобы продолжить погружение в изумительный мир руин, или вымя внезапно откажется давать молоко».

Рассматривать принимающие решения инстанции как коров с капризным выменем было личным вкладом Луизы в археологический жаргон.

Она посмотрела на часы. В Греции четверть девятого, в Швеции на час меньше. Она потянулась за телефоном, набрала стокгольмский номер сына.

Раздались гудки, но никто не ответил. Когда включился автоответчик, она закрыла глаза, слушая голос Хенрика.

Его голос успокоил ее: «Это автоответчик, ты знаешь, что нужно сделать. Повторяю по-английски. This is an answering machine, you know what to do. Henrik».

Она наговорила сообщение: «Не забудь, я приезжаю домой. Два дня пробуду в Висбю, где буду говорить о бронзовом веке. Потом приеду в Стокгольм. Я люблю тебя. Скоро увидимся. Может, перезвоню позднее. Или же позвоню из Висбю».

Луиза принесла из ванной глиняный черепок, поранивший ей ногу. Нашла его одна из ближайших ее помощниц, старательная студентка из Лунда. Черепок, как миллионы других черепков, кусочек аттической керамики, Луиза подозревала, что он от кувшина, изготовленного в то время, когда красный цвет еще не начал господствовать, — очевидно, в начале V века.

Ей нравилось возиться с черепками, представлять себе изделия в целом виде, который, пожалуй, никогда не удастся реконструировать. Она подарит его Хенрику. Луиза положила черепок на собранный в дорогу, еще не запертый чемодан.

Как нередко перед отъездом, она не находила себе места. И не в силах справиться с растущим нетерпением решила изменить планы на сегодняшний вечер. До того как порезалась о глиняный черепок, она собиралась часок-другой поработать над докладом об аттической керамике. А сейчас погасила настольную лампу, включила проигрыватель и вновь опустилась в кресло-качалку.

Обычно, когда она слушала музыку, в темноте начинали лаять собаки. Так случилось и на этот раз. Они принадлежали ее соседу Мицосу, холостяку и совладельцу экскаватора. Домишко, который она снимала, тоже был его. Большинство сотрудников жили в Аргосе, но сама Луиза предпочла остановиться вблизи раскопок.

Она уже задремала, но вдруг встрепенулась. Почувствовала, что не хочет провести ночь в одиночестве. Приглушила звук и позвонила Василису. Он обещал завтра отвезти ее в аэропорт, в Афины. Поскольку самолет «Люфтганзы» вылетал во Франкфурт очень рано, выехать придется в пять утра. Ей не хотелось оставаться одной в эту ночь, ведь все равно поспать спокойно она бы не смогла.

Взглянув на часы, Луиза решила, что Василис до сих пор сидит в своем офисе. Одна из их редких ссор касалась как раз его профессии. Она по-прежнему считала, что вела себя бестактно, сказав, что аудитор, очевидно, самая легко воспламеняющаяся профессия на свете.

Она до сих пор помнила свои слова, прозвучавшие с нечаянной злостью: «Самая легко воспламеняющаяся профессия. Такая сухая и безжизненная, что в любой момент может загореться».

Он удивился и, вероятно, огорчился, но больше всего разозлился. В тот миг Луиза поняла, что он для нее не только сексуальный партнер. Она проводила с ним свой досуг, несмотря на то или благодаря тому, что он совершенно не интересовался археологией. Она испугалась, что обидела его и теперь он разорвет с ней всякие отношения. Но сумела убедить его, что просто пошутила.

«Миром правят бухгалтерские книги, — сказала она. — Бухгалтерские книги — литургия нашего времени, а аудиторы — наши церковные иерархи».

Луиза набрала номер. В трубке послышались частые гудки. Луиза медленно качалась в кресле. Василиса она встретила случайно. Но разве не все важные встречи в жизни происходят случайно?

Ее первая любовь, рыжеволосый мужчина, который охотился на медведей, строил дома и надолго впадал в меланхолию, однажды подвез ее на машине, когда она, навестив подругу в Хеде, опоздала на автомотрису, шедшую в Свег. Эмиль появился на старом грузовике, ей было шестнадцать, и она еще не рискнула шагнуть в широкий мир. Он довез ее до дома. Случилось это поздней осенью 1967 года, они прожили вместе полгода, прежде чем она сумела вырваться из его медвежьих объятий. После Луиза переехала из Свега в Эстерсунд, поступила в гимназию и в один прекрасный день решила стать археологом. В Уппсале были и другие мужчины, с которыми ее опять-таки сводил случай. С Ароном, за которого она вышла замуж, который стал отцом Хенрика и из-за которого она сменила свою прежнюю фамилию Линдблум на Кантор, она оказалась рядом в самолете, летевшем из Лондона в Эдинбург. В университете ей дали стипендию для участия в семинаре по классической археологии, Арон направлялся в Шотландию на рыбалку, и там, в воздухе, высоко над облаками, они разговорились.

Не желая злиться, Луиза отбросила мысли об Ароне и снова набрала номер Василиса. По-прежнему занято.

Она всегда сравнивала мужчин, которых встречала после развода, делала это неосознанно, но у нее существовала душевная мерка с Ароном в центре, и все объекты сравнения оказывались либо коротышками, либо дылдами, либо занудами, либо бездарями; короче говоря, Арон неизменно выходил победителем. Она все еще не нашла никого, кто мог бы стереть память о нем. Это приводило ее в отчаяние и бешенство, получалось, что он продолжает управлять ее жизнью, хотя не имеет на это ни малейшего права. Он изменил ей, обманул, а когда все вот-вот должно было выплыть наружу, просто исчез, как шпион, которому грозит разоблачение, бежит к своему тайному работодателю. Она испытала шок, ей и в голову не приходило, что у него на стороне есть другие женщины. Одна из них даже была ее лучшей подругой, тоже археолог, занималась раскопками храма Диониса на Тасосе. Хенрик был совсем юный, Луиза, подменяя преподавателя в университете, пыталась справиться со случившимся и склеить осколки своей разбитой жизни.

Арон разрушил ее жизнь, как внезапное извержение вулкана разрушало селение, человека или вазу. Нередко, склонившись над черепками и стараясь представить себе не поддающееся реставрации целое, она думала о себе самой. Арон не только вдребезги разбил ее жизнь, вдобавок он спрятал часть осколков, чтобы ей было труднее воссоздать себя как личность, как человека и археолога.

Арон покинул ее без предупреждения, оставил лишь несколько небрежно нацарапанных строк, извещавших, что их браку пришел конец, он больше не в силах терпеть, просил прощения и выражал надежду, что она не восстановит против него их сына.

Потом он не давал о себе знать целых семь месяцев. Наконец пришло письмо, отправленное из Венеции. По почерку она поняла, что, сочиняя это послание, Арон был пьян, находился в одном из своих знаменитых запоев, в какие иногда бросался с головой, запоев со взлетами и падениями, продолжавшихся порой больше недели. Сейчас он писал ей, преисполненный жалостью к себе и раскаянием, спрашивал, нельзя ли ему вернуться. Только тогда, сидя с заляпанным винными пятнами письмом в руках, она осознала, что все действительно кончено. Ей и хотелось, и не хотелось, чтобы он вернулся, но рисковать она не могла, ибо знала, что он вновь разобьет ее жизнь. Человек способен восстать из руин один раз, думала она. Но не дважды, это уже чересчур. А потому ответила, что их браку пришел конец. Хенрик никуда не делся, и им двоим предстояло выяснить, как они будут общаться в дальнейшем, она не собирается становиться между ними.

Прошел почти год, прежде чем Арон снова напомнил о себе. На сей раз по телефону, с постоянными помехами, из Ньюфаундленда, где укрылся с группкой таких же компьютерщиков и организовал что-то вроде сектантской компьютерной сети. Он туманно заявил, что они изучают, как будут работать будущие архивы, когда весь накопленный человечеством опыт превратится в единицы и нули. Микрофильмы и хранилища более не имеют значения для такого опыта. Теперь только компьютеры гарантируют человеку в определенном возрасте, что он не оставит после себя пустоты. Но разве можно гарантировать, что компьютеры в нашем волшебном полумире не начнут сами создавать и сохранять свой собственный опыт? Телефонная связь то и дело прерывалась, Луиза мало что поняла из его рассуждений, но он, по крайней мере, не был пьян и полон жалости к себе.

Он просил прислать ему литографию коршуна, напавшего на голубя, они купили ее, когда в первые месяцы совместной жизни случайно зашли в художественную галерею. Через неделю или две Луиза послала ему литографию. Приблизительно тогда же она поняла, что он, пусть тайком, возобновил отношения с сыном.

Арон по-прежнему стоял у нее на пути. Временами она начинала сомневаться, что когда-нибудь сумеет стереть из памяти его лицо и освободиться от той мерки, какой мерила других мужчин, в результате чего над ними рано или поздно вершился суд и они исчезали.

Она набрала номер Хенрика. Каждый раз, когда давали о себе знать болячки, связанные с Ароном, Луизе было необходимо услышать голос Хенрика, чтобы не впасть в отчаяние. Но отозвался снова автоответчик, и она сообщила, что до приезда в Висбю больше звонить не будет.

Когда сын не отвечал, ее обычно охватывала какая-то детская тревога. На секунду в голове мелькали мысли о несчастных случаях, пожарах, болезнях. Потом она успокаивалась. Хенрик был осторожен, не склонен к ненужным рискам, хотя много путешествовал в поисках неизведанного.

Луиза вышла во двор и закурила. Из дома Мицоса доносился мужской смех. Смеялся Панайотис, старший брат Мицоса. Панайотис, к досаде всей семьи, выиграл деньги в футбольную лотерею и тем самым создал бессовестные финансовые предпосылки для своего легкомысленного образа жизни. Она улыбнулась, вспомнив его, вдохнула дым и рассеянно решила, что бросит курить, когда ей стукнет шестьдесят.

Она стояла одна в темноте, теплый вечер, никаких холодных порывов ветра. «Я приехала сюда, — размышляла она. — Из Свега и меланхоличного ландшафта Херьедалена в Грецию, к захоронениям бронзового века. Из снега и морозов в теплые, сухие оливковые рощи».

Погасив сигарету, Луиза вернулась в дом. Нога болела. Она нерешительно замерла, не зная, что делать. Потом еще раз позвонила Василису. Линия была свободна, но трубку никто не снял.

Лицо Василиса в ее сознании тут же слилось с лицом Арона.

Василис обманул ев, он считает ее частью своей жизни, без которой можно обойтись.

В приступе ревности Луиза набрала номер его мобильника. Никакого ответа. Женский голос по-гречески попросил ее оставить сообщение. Стиснув зубы, она промолчала.

Потом заперла чемодан и в ту же секунду решила порвать с Василисом. Она завершит бухгалтерскую книгу и захлопнет ее так же, как захлопнула крышку чемодана.

Вытянувшись на кровати, Луиза уставилась на бесшумный вентилятор под потолком. Как она вообще могла иметь какие-то отношения с Василисом? Внезапно это показалось ей совершенно непонятным. Она почувствовала отвращение — не к нему, а к себе самой.

Вентилятор работал бесшумно, ревность улетучилась, собаки в темноте молчали. Как обычно, собираясь принять важное решение, она в мыслях называла себя по имени.

Это Луиза Кантор осенью 2004 года, вот ее жизнь, черным по белому или, скорее, красным по черному — привычное сочетание цветов на фрагментах урн, которые мы раскапываем в греческой земле. Луизе Кантор 54 года, она не боится смотреть в зеркало на свое лицо и тело. Она по-прежнему привлекательна, еще не старуха, мужчины замечают ее, пусть и не оборачиваются в ее сторону. А она сама? В чью сторону оборачивается она? Или же ее взгляд устремлен в землю, без устали притягивающую ее возможностями отыскать намерения и следы прошлого? Луиза Кантор захлопнула книгу под названием «Василис» и больше ее не откроет. Даже не позволит ему отвезти ее завтра в афинский аэропорт.

Встав с кровати, она нашла номер местного таксопарка и умудрилась прокричать свой заказ глуховатой женщине-оператору. Теперь оставалось лишь надеяться, что такси все-таки придет. Поскольку Василис договорился с ней, что приедет в половине пятого, она заказала машину на три часа.

Она села за стол, написала Василису письмо:

Все кончено, все в прошлом. Все когда-нибудь кончается. Я чувствую, что мне предстоит что-то иное. Извини, что тебе пришлось напрасно заезжать за мной. Я пыталась позвонить. Луиза.

Она перечитала письмо. Раскаивалась ли она? Бывало и такое, множество написанных ею прощальных писем никогда не были отправлены. Но не в этот раз. Она вложила письмо в конверт, заклеила и, пройдя в темноте к почтовому ящику, прикрепила там бельевой прищепкой.

Час-другой она продремала на кровати, не раздеваясь, выпила бокал вина и внимательно поглядела на склянку со снотворным, но так ничего и не решила.

Такси приехало без трех минут три. Она ждала у калитки. Лаяли собаки Мицоса. Она опустилась на заднее сиденье и закрыла глаза. И только когда машина тронулась, смогла заснуть.

В аэропорт они приехали на рассвете. Сама того не зная, она приближалась к великой катастрофе.

2

Зарегистрировав багаж у невыспавшегося служащего «Люфтганзы», Луиза направилась к контрольно-пропускному пункту, и тут случился инцидент, произведший на нее глубокое впечатление.

Позднее она думала, что, наверно, ей следовало бы воспринять это как знамение, как предупреждение. Но она этого не сделала, просто заметила одинокую женщину, сидевшую на каменном полу, в окружении узлов, свертков и допотопных чемоданов, перевязанных шпагатом. Женщина плакала. Сидела не шевелясь, опустив голову. Старуха. Запавшие щеки выдавали отсутствие многих зубов. «Может, она из Албании, — подумала Луиза Кантор. Немало албанских женщин ищут работу здесь, в Греции, они готовы на все что угодно, ведь лучше хоть немного, чем ничего, а Албания — чудовищно бедная страна». Голову старухи покрывала шаль, шаль, приличествующая достойной старой женщине, она не мусульманка; она сидела на полу и плакала. Женщина была одна, казалось, ее выбросило на берег в этом аэропорту, вместе со всеми ее узлами и свертками, и жизнь ее разбита вдребезги, осталась лишь груда обломков.

Луиза Кантор остановилась, спешившие люди толкали ее, но она продолжала стоять, словно бы сопротивляясь ураганному ветру. У женщины на полу, окруженной свертками, было темное морщинистое лицо, кожа которого напоминала застывшую лаву. Лицам старых женщин присуща своеобразная красота, в них все отшлифовано до тонкой пленки, натянутой на череп, и на ней отмечено все, что произошло в жизни. От глаз к щекам спускались две глубокие, высохшие складки, сейчас заполненные слезами.

«Она орошает неведомую мне боль, — подумала Луиза Кантор. — Но что-то от нее есть и у меня».

Внезапно женщина подняла голову, на мгновение их взгляды встретились, старуха медленно покачала головой. Луиза Кантор восприняла это как знак, что ее помощь, в чем бы она ни заключалась, не нужна. Она поспешно направилась к контрольно-пропускному пункту, расталкивая толпу, пробилась сквозь облака, пахнувшие чесноком и оливками. Когда она обернулась, перед ней будто задернули занавес из людей, женщины уже не было видно.

С ранней юности Луиза Кантор вела дневник, куда записывала события, о которых, как ей думалось, нельзя забывать. И вот такое событие случилось. Ставя сумочку на ленту транспортера, кладя телефон в голубую пластмассовую коробочку и проходя сквозь волшебные ворота, отделявшие плохих людей от хороших, она мысленно формулировала то, что запишет в дневнике.

Она купила бутылку виски «Тулламор дью» для себя и две бутылки рецины для Хенрика. Потом уселась у выхода из накопителя и с досадой обнаружила, что забыла дневник в Арголиде. Воочию видела его перед собой, он лежал на краю стола рядом с зеленой лампой. Вынув программу семинара, она на обороте записала:

Плачущая старуха в афинском аэропорту. Лицо, похожее на останки человека, выкопанного спустя тысячелетия любопытным и назойливым археологом. Почему она плакала? Извечный вопрос. Почему человек плачет?

Закрыв глаза, она размышляла, что могло находиться в свертках и сломанных чемоданах.

«Пустота, — подумала она. — Чемоданы пусты или заполнены золой сгоревших костров».

Объявили посадку, Луиза рывком пробудилась от сна. В самолете она сидела у прохода, рядом — мужчина, судя по всему боявшийся летать. Она решила, что до Франкфурта поспит, а позавтракает уже на пути в Стокгольм.

Прилетев в Арланду и получив чемодан, Луиза все еще чувствовала усталость. Ей нравилось думать о предстоящей поездке, но сами поездки она не любила. И подозревала, что когда-нибудь во время поездки ее охватит паника. А потому уже многие годы возила с собой баночку успокоительных таблеток, на случай, если ею вдруг овладеет страх.

Она добралась до терминала внутренних линий, сдала багаж женщине, выглядевшей не столь измотанной, как та, что была в Афинах, и села ждать посадку. Из распахнувшейся двери на нее дохнуло шведской осенью. Она вздрогнула и решила, что раз уж все равно будет в Висбю, то воспользуется случаем и купит себе свитер из готландской шерсти. «Готланд и Грецию связывают овцы, — мелькнуло в голове. — Если бы на Готланде имелись оливковые рощи, разница была бы минимальна».

Она обдумывала, не позвонить ли Хенрику. Но он, наверно, еще спит, его день нередко превращался в ночь, он предпочитал работать при свете звезд, а не при свете солнца. Поэтому она набрала номер отца в Ульвчелле, недалеко от Свега, на южном берегу реки Юснан. Он никогда не спит, ему можно звонить в любое время суток. Ей ни разу не удалось застать его спящим, когда она звонила. Таким же она помнила его с детских лет. Ее отец отвергал услуги Морфея, у этого великана глаза всегда открыты, он всегда настороже, готовый защитить ее.

Она набрала номер, но после первого гудка дала отбой. Сейчас ей нечего ему сказать. Положив телефон в сумку, она подумала о Василисе. Он не звонил ей на мобильный, не оставлял сообщений. Да и зачем бы ему это делать? На секунду Луиза ощутила разочарование. Но тут же отбросила эту мысль, для раскаяния места нет. Она родилась в семье, где никто не раскаивался в принятых решениях, даже в самых неудачных. Они всегда делали хорошую мину при самой плохой игре. Когда самолет приземлился на аэродроме неподалеку от Висбю, с моря дул сильный ветер, который немедля подхватил полы Луизина пальто, и она, пригнув голову, вбежала в здание аэровокзала. Ее встречал человек с табличкой в руках. По пути в Висбю она по виду деревьев поняла, какой силы был ветер — он срывал с них листья. Между временами года происходит сражение, мелькнуло у нее, сражение, исход которого предопределен с самого начала.

Отель назывался «Странд» и стоял на пригорке по дороге из морского порта. Луизе достался номер без окна на площадь, и она, разочарованная, попросила портье поселить ее в другой. Другой номер нашелся, поменьше, зато с видом в нужную сторону, и, войдя в комнату, она застыла, глядя в окно. «Что я вижу? — мысленно спросила она себя. — Что должно произойти там, на улице, на что я надеюсь?»

Словно заклинание, она раз за разом повторяла: «Мне пятьдесят четыре, я приехала сюда. Куда же я теперь пойду, когда же закончится мой путь?»

Она увидела, как пожилая дама изо всех сил старается удержать свою собачку под порывами ветра. Луиза ощущала себя скорее собачкой, чем женщиной в кричаще-красном пальто.

Около четырех она направилась в университет, расположенный почти на самом берегу. Дорога не заняла много времени, и Луиза успела обойти безлюдный порт. Волны бились о каменный мол. Цвет у здешнего моря совсем не такой, как у того, что плескалось возле греческого побережья и островов. Здесь оно более бурное, думала она. Неукротимое молодое море, замахивающееся ножом на первое попавшееся судно или пирс.

Ветер не ослабевал, хотя стал, пожалуй, порывистее. От причала отвалил паром. Луиза отличалась пунктуальностью и считала важным прийти не слишком рано, но и не слишком поздно. У входа ее встретил приветливый человек со шрамом, оставшимся от операции на заячьей губе, один из организаторов семинара; представившись, он сказал, что они уже встречались, много лет тому назад, но Луиза его не помнила. Узнавать людей — одна из самых трудных задач в жизни, это было ей известно. Лица меняются, часто до неузнаваемости. Но она улыбнулась и ответила, что помнит его, помнит прекрасно.

Они, двадцать два человека, собрались в безликом семинарском помещении, прикололи бейджики и после кофе — или чая — выслушали доклад доктора Стефаниса из Латвии, который на корявом английском открыл семинар, рассказав о недавних находках минойской керамики, как ни странно, трудно поддающейся определению. Луиза так и не поняла, в чем заключалась трудность — минойская керамика и есть минойская керамика, вот и все.

Вскоре она заметила, что не слушает. Мысленно все еще была в Арголиде, пропитанной ароматами коринки и тимьяна. Обвела взглядом людей, сидевших за большим овальным столом. Кто из них слушал, а кто, как и она, перенесся в другую реальность? Никого из присутствующих она не знала, кроме человека, утверждавшего, что они встречались когда-то в далеком прошлом. В семинаре участвовали археологи из скандинавских и балтийских стран, кое-кто из них занимался полевыми раскопками, как и она сама.

Доктор Стефанис резко закончил доклад, словно не имел больше сил изъясняться на своем дурном английском. После вежливых аплодисментов состоялась короткая и спокойная дискуссия. Первое заседание завершилось кой-какими практическими сведениями насчет завтрашнего дня. Луиза уже собиралась выйти на улицу, но какой-то незнакомый человек попросил ее подождать, потому что фотокорреспондент местной газеты хотел сделать фотографии случайно собравшихся здесь археологов. Он записал ее фамилию, и она наконец-то смогла под порывами штормового ветра сбежать к себе в гостиницу.

Луиза заснула и, когда открыла глаза, поначалу не сообразила, где находится. Телефон лежал на столе. Надо бы позвонить Хенрику, но она решила сперва поужинать. Выйдя на площадь, наугад пошла по улице и в конце концов набрела на подвальный ресторанчик. Посетителей было мало, еда превосходная. Она выпила несколько бокалов вина, снова ощутила досаду из-за того, что порвала с Василисом, и попробовала сосредоточиться на своем завтрашнем докладе. Выпила еще один бокал, мысленно повторила свое выступление. Этот доклад имелся у нее и в письменном виде, но, поскольку он был старый, она знала его почти наизусть.

Я расскажу о черном цвете глины. Красный оксид железа при обжиге из-за отсутствия кислорода становится черным. Но происходит это уже на последнем этапе обжига, на первом этапе образуется красный оксид железа, сосуд приобретает красный цвет. Красное и черное берут начало друг в друге.

Вино подействовало на нее, стало жарко, в голове перекатывались волны. Она расплатилась, вышла навстречу порывам ветра и подумала, что уже с нетерпением ждет завтрашнего дня.

Набрала номер стокгольмской квартиры. Опять отозвался автоответчик. Случалось, Хенрик, если речь шла о чем-то важном, оставлял ей специальное послание, сообщение, доступное всему миру. Она сказала, что находится в Висбю и скоро приедет. Потом позвонила ему на мобильник. Тоже безуспешно.

Ее охватило смутное беспокойство, мимолетная тревога, которой она толком не заметила.

Ночью она спала с приоткрытым окном. В полночь ее разбудили подвыпившие юнцы, что-то оравшие про распутную, но недоступную им девицу.

В десять утра она выступила с докладом об аттической глине и ее консистенции. Рассказала о большом содержании железа и сравнила красный цвет оксида железа с богатой известью глиной из Коринфа и с белой или даже зеленой керамикой. После неуверенного вступления — накануне многие участники семинара, очевидно, допоздна засиделись за ужином, обильно запивая его вином, — ей все же удалось их заинтересовать. Луиза говорила, как и рассчитывала, ровно 45 минут и закончила под громкие аплодисменты аудитории. В ходе дискуссии ей не задали ни одного каверзного вопроса, и, когда наступил перерыв на кофе, она поняла, что добросовестно отработала поездку.

Штормовой ветер стих. С чашкой кофе Луиза вышла во двор и села на скамейку, держа чашку на коленке. Зазвонил мобильник, она была уверена, что это Хенрик, но по номеру увидела, что звонят из Греции, — Василис. Поколебавшись, она решила не отвечать. Начинать душераздирающую перебранку сейчас не хотелось — слишком рано. Василис мог быть чрезвычайно многословным, если ему вздумается. Придет время, она вернется в Арголиду и повидается с ним.

Она засунула телефон в сумку, допила кофе и вдруг поняла, что с нее хватит. Выступающие в оставшееся время наверняка расскажут много интересного. Но ей оставаться ни к чему. Приняв такое решение, Луиза взяла чашку и отыскала человека со шрамом на верхней губе. Сообщила, что у нее внезапно заболел друг, опасности для жизни нет, но положение достаточно серьезное и потому она вынуждена уехать.

Позднее она проклянет себя за эти слова. Они будут ее преследовать — она крикнула «волк», и волк появился.

Но пока что над Висбю светило осеннее солнце. Она вернулась в гостиницу, где портье помог ей поменять билет на рейс, вылетавший в три часа дня. У нее осталось время прогуляться вдоль крепостной стены, зайти в магазины и примерить несколько свитеров ручной вязки, но подходящего так и не нашлось. Она пообедала в китайском ресторане и решила не звонить Хенрику, а сделать ему сюрприз. У нее был собственный ключ от его квартиры, и он сказал, что она может приходить когда угодно, у него нет от нее тайн.

В аэропорт она приехала заблаговременно, в местной газете увидела снимок, сделанный вчера фоторепортером. Вырвала эту страницу и спрятала в сумку. Затем объявили, что у самолета обнаружена техническая неисправность, придется ждать другого, который уже вылетел из Стокгольма.

Луиза не испытала досады, но почувствовала, как растет нетерпение. Поскольку других рейсов не было, билет не поменяешь. Она вышла из аэровокзала, села на скамейку и закурила. Сейчас она сожалела, что не поговорила с Василисом, могла бы и выдержать гневную вспышку человека, самолюбие которого оскорбили и который не терпел отказа ни в чем.

Но она ему не позвонила. Самолет вылетел с двухчасовым опозданием и приземлился в Стокгольме в начале шестого. Она сразу же взяла такси прямиком к дому Хенрика на Сёдермальме. Они попали в пробку, вызванную автомобильной аварией, — словно бы множество невидимых сил удерживали ее, хотели пощадить. Но она об этом, естественно, ничего не знала, только чувствовала, как растет нетерпение, и думала о том, что Швеция во многом стала напоминать Грецию с ее вечными заторами и неизбежными опозданиями.

Хенрик жил на Тавастагатан, тихой улочке вдалеке от самых оживленных трасс Сёдермальма. Луиза проверила, не изменился ли код — 1066, год битвы при Гастингсе. Дверь открылась. Квартира Хенрика находилась на последнем этаже, откуда открывался вид на железные крыши и шпили церквей. К ужасу Луизы, сын как-то сообщил ей, что если выбраться из окна на узенькие перила, то можно увидеть воду Стрёммена.

Она дважды позвонила в дверь. Потом открыла ее своим ключом. Отметила, что воздух в квартире спертый.

И тут же испугалась. Что-то не в порядке. Задержав дыхание, она прислушалась. Из прихожей была видна кухня. Здесь никого нет, мелькнуло в голове. Она крикнула, что приехала. Никто не ответил. Тревога улетучилась. Она сняла пальто, сбросила туфли. На полу под щелью для почты ничего — ни писем, ни рекламы. Значит, Хенрик никуда не уехал. Она прошла в кухню. Грязной посуды в мойке нет. В гостиной прибрано, необычно чисто, письменный стол пуст. Она открыла дверь в спальню.

Хенрик лежал под одеялом. Голова вдавлена в подушку. Он лежал на спине, одна рука свешивалась вниз, другая, раскрытой ладонью вверх, покоилась на груди.

Луиза сразу поняла, что он мертв. В отчаянной попытке освободиться от этого сознания она закричала. Но он не пошевелился, лежал на кровати и больше не существовал.

Была пятница, 17 сентября. Луиза Кантор упала в бездну, находившуюся как внутри ее, так и вне ее телесной оболочки.

Потом она выбежала из квартиры, не переставая кричать. Те, кто ее слышал, говорили позднее, что это напоминало вой раненого зверя.

3

Из царившего в голове хаоса выкристаллизовалась одна четкая мысль. Арон. Где он? Есть ли он вообще? Почему он не рядом? Хенрик был их общим творением, и Арону от этого не отвертеться. Но он, разумеется, не появился, он где-то далеко, как всегда, он словно тонкий дымок, который не ухватишь, к которому не прислонишься.

Впоследствии она толком не помнила, что происходило в ближайшие часы, знала только то, что ей рассказали другие. Один из соседей, открыв дверь, увидел, как Луиза споткнулась на лестнице, упала и осталась лежать. Потом сбежалось множество людей, приехали полиция и «скорая». Ее отвели в квартиру, хотя она упиралась. Не желала снова входить туда, не видела того, что видела, Хенрик просто вышел и скоро вернется. Полицейская с детским личиком похлопывала ее по плечу, точно старая добрая тетушка, старавшаяся утешить девчушку, которая упала и ободрала себе коленку.

Но Луиза не ободрала коленку, она была раздавлена, потому что ее сын умер. Полицейская повторила свое имя, ее звали Эмма. Старомодное имя, вновь ставшее популярным, сбивчиво подумала Луиза. Все возвращается, и ее собственное имя, которое раньше давали большей частью в богатых и благородных семьях, теперь просочилось в самые нижние слои общества и стало доступно всем. Имя выбрал ей отец, Артур, и в школе ее из-за этого дразнили. В Швеции когда-то была королева по имени Луиза, древняя старуха, похожая на увядшее дерево. В детстве и юности Луиза Кантор ненавидела свое имя, пока не завершилась история с Эмилем, пока она не высвободилась из его медвежьих объятий и не смогла с ним порвать. Тогда имя Луиза внезапно стало удивительным преимуществом.

Мысли сумбурно кружились в голове, Эмма похлопывала Луизу по плечу, словно отбивала такт катастрофы или превратилась в само непрерывно идущее время.

Луиза пережила нечто такое, что навсегда останется в памяти, не нуждаясь в чужих напоминаниях и подсказках. Время - это отплывающий корабль. Она стояла на набережной, и часы жизни тикали все медленнее. Ее бросили, оставили за бортом великих событий. Умер не Хенрик, а она сама.

Время от времени она пыталась сбежать, ускользнуть от добросердечных похлопываний полицейской. Позднее ей говорили, что ее крики рвали душу; в конце концов ее заставили проглотить таблетку, от которой ее одурманило и разморило. Луиза вспоминала, что люди, толпившиеся в тесной квартирке, начали двигаться медленнее, точно в фильме, пущенном не с той скоростью.

Почему-то во время этого падения в бездну ей лезли в голову беспорядочные мысли о Боге. С Ним она, в общем-то, никогда не вела никаких бесед, по крайней мере с подросткового возраста, когда ее одолевали назойливые размышления о религии. Однажды снежным зимним утром накануне праздника святой Люсии одна из ее школьных подруг по дороге в школу угодила под колеса снегоуборочной машины. Впервые смерть всерьез дохнула Луизе в лицо. Эта смерть пахла мокрой шерстью, была укутана в зимний холод и глубокий снег. Учительница плакала — уже одно это представляло собой чудовищный удар по идиллии: видеть строгую учительницу рыдающей словно брошенный, испуганный ребенок. На парте, за которой раньше сидела покойная девочка, горела свеча. Парта стояла рядом с партой Луизы, теперь ее подруги больше нет, смерть означает, что человека больше нет, и только. Самое пугающее, а потом и чудовищное состояло в том, что смерть наносила свой удар совершенно случайно. Луиза мысленно спрашивала себя, как такое возможно, и вдруг поняла, что того, кому она задает этот вопрос, наверно, и называют Богом.

Но Он не отвечал, она прибегала к всевозможным уловкам, чтобы привлечь Его внимание, устроила маленький алтарь в углу дровяного сарая, но никто не отвечал на ее вопросы. Бог — это отсутствующий взрослый, который заговаривает с ребенком, только когда ему заблагорассудится. В конце концов она осознала, что тоже не верит ни в какого Бога, наверно, она просто влюбилась в Него, как тайно влюбляются в недоступного мальчика несколькими годами старше.

После этого в ее жизни не осталось места никакому Богу, и вот только сейчас она попыталась к Нему обратиться, но и на сей раз Он не отозвался. Она одна. Лишь она, полицейская, похлопывавшая ее по плечу, да все эти люди, которые говорили тихими голосами и двигались медленно, словно искали какую-то пропажу.

Внезапно наступила тишина, как будто отрезали звуковую дорожку. Голоса вокруг исчезли. Зато в мозгу послышался шепот, упрямо твердивший, что это неправда. Хенрик спит, он не умер. Это просто-напросто невозможно. Ведь она приехала его навестить.

Полицейский в штатском, с усталыми глазами сдержанно попросил Луизу Кантор пройти с ним на кухню. Потом она поняла почему: он не хотел, чтобы она видела, как выносят тело Хенрика. Они сели за стол, под ладонью она ощущала хлебные крошки.

Хенрик просто-напросто не мог быть мертв, ведь хлебные крошки все еще на столе!

Полицейский назвал свое имя, повторил дважды, прежде чем она уразумела его слова. Ёран Вреде[146]. «Да, — подумалось ей. Я испытаю невероятный гнев, если то, чему я не хочу верить, все же окажется правдой».

Он принялся задавать вопросы, на которые она отвечала контрвопросами, а он отвечал ей. Они словно бы ходили кругами.

Но единственным достоверным фактом была смерть Хенрика. Ёран Вреде сказал, что признаков внешнего воздействия не обнаружено. Он болел? Луиза сообщила, что он никогда не болел, детские болезни прошли без последствий, инфекционных заболеваний практически не было. Ёран Вреде записывал ее слова в блокнотик. Она смотрела на его толстые пальцы и спрашивала себя, достаточно ли они чувствительны, чтобы обнаружить правду.

— Кто-то явно его убил, — сказала она.

— Следов внешнего насилия нет.

Ей хотелось возразить, но сил не хватило. Оба по-прежнему сидели на кухне. Ёран Вреде поинтересовался, не желает ли она кому-нибудь позвонить. Протянул ей телефон, и она позвонила отцу. Поскольку Арона, который мог бы разделить с ней горе, нет, должен вмешаться отец. Никто не подходил. Возможно, он сейчас в лесу, вырубает свои скульптуры, и его мобильник не воспринимает сигналы. А если бы она громко закричала, он бы ее услышал? В ту же минуту он ответил.

Услышав голос отца, Луиза расплакалась. Она словно бы вернулась в прошлое и вновь стала беспомощным существом, каким была тогда.

— Хенрик умер.

Она слышала его дыхание. Его медвежьи легкие требовали больших порций кислорода.

— Хенрик умер, — повторила она.

Она услышала, как он что-то прошипел, может, воскликнул «Господи» или выругался.

— Что произошло?

— Я сижу на его кухне. Я приехала сюда. Он спал на кровати. Но был мертв.

Она не знала, что еще сказать, и отдала телефон Ёрану Вреде; тот встал, точно в знак соболезнования. Он вкратце рассказал о случившемся, и только тогда Луиза осознала, что Хенрик действительно умер. Это были не просто слова и фантазии, не просто чудовищная игра видений и ее собственный ужас. Он действительно умер.

Ёран Вреде закончил разговор.

— Он сказал, что выпил и не может вести машину, но возьмет такси. Где он живет?

— В Херьедалене.

— И он возьмет такси? Даль-то какая!

— Возьмет. Он любил Хенрика.

Ее отвезли в гостиницу, где кто-то заказал ей номер. В ожидании Артура ее ни на минуту не оставляли одну, в основном это были люди в форме. Ей дали еще таблетку-другую успокоительного, не исключено, что она заснула, но в памяти ничего не осталось. В эти первые часы смерть Хенрика все затянула туманом.

Единственная мысль, которая вертелась у Луизы в голове, пока она ждала Артура, была о механической преисподней, которую однажды построил Хенрик. Почему она об этом вспомнила, неизвестно. Казалось, все ее внутренние полки с воспоминаниями рухнули и их содержимое угодило не на свои места. О чем бы она ни начинала думать, ей попадалось нечто неожиданное.

Хенрику тогда было лет пятнадцать-шестнадцать. Луиза как раз заканчивала работу над диссертацией, посвященной различиям захоронений бронзового века в Аттике и погребений в Северной Греции. Ее одолевали сомнения по поводу убедительности диссертации, мучила бессонница, грызла тревога. Хенрик не находил себе места и злился, свой скрытый бунт против отца он направил на нее, и она боялась, что он попадет в компанию, где увлекаются наркотиками и демонстрируют презрение к обществу. Но гроза миновала, и однажды он показал ей фотографию механической преисподней из музея в Копенгагене. Сказал, что ему хотелось бы посмотреть на нее, и Луиза поняла, что он не отступит. Она предложила поехать в Копенгаген вместе. Дело было в начале весны, защита предстояла в мае, ей требовался короткий отдых.

Поездка сблизила их. Впервые они переступили грань отношений между матерью и ребенком. Хенрик взрослел и требовал, чтобы она относилась к нему по-взрослому. Он начал расспрашивать об Ароне, и она наконец-то рассказала ему историю их страсти, единственным достоинством которой стало его, Хенрика, появление на свет. Она старалась не говорить ничего плохого об Ароне, не хотела, чтобы он узнал о постоянном вранье Арона и его увиливаниях от ответственности за будущего ребенка. Хенрик слушал очень внимательно, его вопросы свидетельствовали о том, что он долго к ним готовился.

В Копенгагене они провели два ветреных дня, бродили по улицам, оскальзываясь на снежной слякоти, но все-таки нашли механическую преисподнюю, а тем самым словно бы триумфально оправдали цель поездки. Преисподнюю сработал неизвестный мастер, или, скорее, сумасшедший, в начале XVIII века, и размером она не превышала кукольный театрик. Заведя пружину, можно было увидеть, как бесы, вырезанные из жести, поедали отчаявшихся людей, падавших с жерди, прикрепленной на самом верху ящика. Там были языки пламени, вырезанные из желтого металла, и сам Сатана с длинным хвостом, ритмично двигавшимся, пока не кончался завод и все не останавливалось. Им удалось уговорить служителя музея завести механизм, хотя вообще-то этого делать не разрешалось — механическая преисподняя отличалась хрупкостью и представляла собой весьма ценный экспонат.

Именно тогда Хенрик решил изготовить собственную механическую преисподнюю. Луиза не поверила в серьезность его намерения. Кроме того, она сомневалась, что он обладает достаточными техническими умениями, необходимыми для создания подобной конструкции. Но три месяца спустя он пригласил ее к себе в комнату и продемонстрировал почти точную копию того, что они видели в Копенгагене. Пораженная до глубины души, Луиза разозлилась на Арона, который плевать хотел на способности своего сына.

Почему она вспомнила об этом сейчас, ожидая Артура в обществе полицейских? Возможно, потому что тогда испытала искреннюю благодарность за то, что Хенрик существует, придавая ее жизни смысл, какого не могли дать ни диссертация, ни археологические раскопки. Смысл жизни, если он есть, подумала она, связан с человеком, только с человеком.

Теперь он мертв. И она тоже мертва. Рыдания накатывали волнами, словно тучи, которые, вылив свое содержимое, быстро исчезали. Время остановилось, оно больше ничего не значило. Сколько часов прошло в ожидании, она не знала. За несколько минут до прихода Артура она подумала, что Хенрик ни за что бы не причинил ей таких страданий, как бы тяжело ему ни пришлось в жизни. Она могла побиться об заклад, что он никогда бы не наложил на себя руки.

Что же тогда оставалось? Наверно, кто-то убил его. Луиза попыталась сказать это охранявшей ее полицейской. Немного погодя в гостиничный номер пришел Ёран Вреде. Грузно опустился на стул напротив нее и спросил почему. Почему что?

— Что заставляет тебя думать, что его убили?

— Другого объяснения нет.

— У него были враги?

— Не знаю. Но как иначе он мог умереть? Ему всего двадцать пять.

— Мы не знаем. Но никаких признаков насильственной смерти нет.

— Его наверняка убили.

— Ничто не указывает на это.

Она продолжала настаивать. Кто-то убил ее сына. Грубо и жестоко. Ёран Вреде слушал, держа в руках блокнот. Но ничего не записывал. Это возмутило ее.

— Почему ты не записываешь?! — вдруг закричала она в отчаянии. — Я же говорю тебе, что должно было произойти.

Он раскрыл блокнот, но по-прежнему не записывал.

В эту минуту вошел Артур. Он выглядел так, точно вернулся с охоты под дождем и долго пробирался по болотам. На нем были резиновые сапоги и старая кожаная куртка, которую Луиза помнила с детства, та самая, пропахшая табаком, машинным маслом и чем-то еще, что она так и не смогла определить. Лицо бледное, волосы взъерошены. Она кинулась к нему и крепко прижалась. Отец поможет ей освободиться от кошмара, точно так же, как в детстве, когда она, просыпаясь по ночам, забиралась к нему в постель. Она все ему рассказала. На мгновение ей показалось, что случившееся — плод ее воображения. Потом она заметила, что отец заплакал, и тогда Хенрик умер во второй раз. Теперь она осознала, что сын уже никогда не проснется.

Искать утешения не у кого, катастрофа — свершившийся факт. Однако Артур заставил ее говорить, в своем отчаянии проявил решительность. Он хочет знать. Вновь появился Ёран Вреде. Глаза у него покраснели, и на этот раз он не вынимал блокнот. Артур хотел знать, что произошло, и теперь, когда он рядом, Луиза решилась выслушать все доводы.

Ёран Вреде повторил все, что говорил раньше. Хенрик лежал под одеялом раздетый, на нем была голубая пижама, и, судя по всему, умер он часов за десять до того, как Луиза его нашла.

Никаких очевидных странностей не выявлено. Никаких признаков преступления нет, ничто не свидетельствовало о борьбе, краже со взломом, внезапном нападении и вообще о том, что кто-то еще находился в квартире, когда Хенрик лег в кровать и умер. Прощального письма, которое могло навести на мысль о самоубийстве, тоже нет. Скорее всего, что-то у него внутри лопнуло, например кровеносный сосуд в мозгу, или проявилась врожденная болезнь сердца, не обнаруженная раньше. После того как полиция сделает свое дело, врачи определят истинную причину.

Луиза регистрировала сказанное, но что-то не давало ей покоя. Что-то не сходилось. Хенрик, пусть и мертвый, говорил с ней, просил ее быть осторожной и внимательной.

Ёран Вреде ушел только на рассвете. Артур попросил оставить их наедине, уложил Луизу в кровать, лег рядом и взял ее за руку.

Внезапно она села. Вдруг поняла, что Хенрик хотел сказать ей.

— Он никогда не спал в пижаме.

Артур встал.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Полиция утверждает, что на Хенрике была пижама. А я точно знаю, он никогда не надевал пижаму. Имел парочку, но никогда ими не пользовался.

Артур недоуменно смотрел на нее.

— Он всегда спал голышом, — продолжала Луиза. — Я уверена. Он говорил, что спит голышом. Все началось с закаливания — он спал голышом при открытом окне.

— Я не очень понимаю, к чему ты клонишь.

— Кто-то определенно убил его.

Она видела, что отец ей не верит. И перестала настаивать. Силы оставили ее. Надо подождать.

Артур сел на кровать.

— Нужно связаться с Ароном, — сказал он.

— Зачем?

— Он — отец Хенрика.

— Арону было наплевать на него. Его не существует. Он не имеет к этому никакого отношения.

— И все-таки он должен узнать.

— Почему?

— Так положено.

Она собралась возразить, но Артур взял ее за руку.

— Давай не будем все усложнять. Тебе известно, где Арон?

— Нет.

— Вы действительно не общаетесь?

— Не общаемся.

— Совсем?

— Однажды он звонил. Раз-другой написал.

— Ты должна хотя бы приблизительно знать, где он.

— В Австралии.

— И это все? Где именно в Австралии?

— Я даже не знаю, правда ли это. Он все время выкапывал себе новые норы, а потом покидал их, когда его одолевало беспокойство. Он — лис, не оставляющий адресов.

— Должен быть способ найти его. Ты не знаешь, где именно в Австралии?

— Нет. Как-то он написал, что хочет жить у моря.

— Австралия окружена морем.

Больше Артур не упоминал об Ароне. Но Луиза знала, отец не сдастся, пока не сделает все возможное, чтобы найти его.

Время от времени она засыпала, а когда просыпалась, он был рядом. Иногда тихонько говорил по телефону или с кем-то из полицейских. Она не прислушивалась, усталость сковала ее сознание, спрессовала до точки, где подробности уже не воспринимались. Реальны были только боль и затянувшийся кошмар, не желавший выпускать ее из своих лап.

Сколько прошло времени, когда Артур сообщил ей, что они отправляются в Херьедален, она понятия не имела. Но не сопротивлялась, а послушно пошла к нанятой им машине. Они проехали Юсдаль, Ервсё и Юснан. Подъехав к Кольсетту, он вдруг сказал, что когда-то давно здесь ходил паром. До того как построили мосты, в Херьедален надо было перебираться через реку на пароме, вместе с машиной.

За окном ярко горели осенние краски. Сидя на заднем сиденье, Луиза наблюдала за игрой красок. Когда они прибыли на место, она спала, и отец на руках отнес ее в дом и уложил на кровать.

Сам он уселся рядом на красном латанном-перелатанном старом диване, всегда стоявшем здесь.

— Я знаю, — сказала Луиза. — С самого начала знала. Я уверена. Кто-то убил его. Кто-то убил его и меня.

— Ты жива, — отозвался Артур. — Без всякого сомнения, жива.

Она покачала головой:

— Нет. Я не жива. Я тоже умерла. Перед тобой кто-то другой, не я. Кто именно, пока не знаю. Но все изменилось. И Хенрик умер не естественной смертью.

Она встала, подошла к окну. Совсем стемнело, над воротами тускло светил фонарь, медленно покачиваясь на ветру. В стекле она видела свое отражение. Так она выглядела всегда. Темные волосы до плеч, прямой пробор. Голубые глаза, тонкие губы. И хотя все в ней изменилось, лицо осталось прежним.

Она в упор взглянула в собственные глаза.

Внутренние часы снова пошли.

4

На рассвете Артур повел ее в лес, где пахло мхом и влажной корой. Небо заволокло дымкой. Ночью грянул первый морозец, земля под ногами похрустывала.

Среди ночи Луиза проснулась, пошла в туалет. Через полуоткрытую дверь она увидела отца. Он сидел в старом кресле, пружины которого провисли почти до полу. В руке у него была незажженная трубка — он бросил курить несколько лет назад, неожиданно, словно бы решил, что выкурил квоту, отмеренную ему в жизни. Луиза стояла и, глядя на него, думала, что именно таким помнила его всегда. Во все периоды своей жизни она стояла за полуоткрытой дверью и смотрела на него, убеждаясь, что он существует и бережет ее покой.

Отец разбудил ее рано и, не слушая возражений, велел одеться для похода в лес. Они молча пересекли реку, свернули на север и взяли курс на горы. Под колесами потрескивало, лес стоял неподвижный. Артур остановился на лесовозной дороге и обнял Луизу за плечи. Между деревьями в разные стороны вились едва заметные тропинки. Он выбрал одну из них, и они шагнули в глубокую тишину. И вот подошли к неровному участку, поросшему соснами. Здесь была его галерея. Их окружали скульптуры отца. В стволах вырезаны лица и тела, что пытались высвободиться из твердой древесины. В одних деревьях — по нескольку тел и лиц, переплетенных друг с другом, в других — только одно маленькое лицо на высоте нескольких метров от земли. Он вырезал свои творения и стоя на коленях, и забираясь ввысь по примитивным лестницам, сколоченным собственными руками. Часть скульптур была очень старой. Их он создал более сорока лет назад, в молодости. Растущие деревья взорвали изображения, изменили тела и лица, так же, как меняются с годами люди. Некоторые деревья раскололись, и головы разбились, точно их рассекли или отрубили. Он рассказал, что иногда сюда по ночам приходили люди, выпиливали изображения и забирали с собой. Как-то раз исчезло все дерево целиком. Но Артура это не волновало, он владел 20 гектарами соснового леса, хватит не на одну жизнь. Никто не сможет украсть все, что он вырезал для себя и для тех, кто хочет посмотреть.

После первой морозной ночи наступило утро. Артур украдкой поглядывал на Луизу: не разрыдается ли? Но она до сих пор находилась в полусонном состоянии от сильнодействующих таблеток, и он даже не мог с уверенностью сказать, заметила ли она лица, смотревшие на нее из древесных стволов.

Он повел ее в самое сокровенное место, где срослись вместе три кряжистые сосны. Братья, считал он, или сестры, которых нельзя разлучить. Он давно присматривался к ним, многие годы испытывая сомнения. В стволах скрывались всевозможные скульптуры, он должен дождаться мгновения, когда увидит невидимое. Тогда он наточит ножи и долота и начнет работать, открывая то, что уже существует. Но три кряжистые сосны молчали. Порой ему казалось, он улавливает спрятанное под корой. Но сомнения не оставляли его, это неправильно, он должен искать глубже. Как-то ночью ему приснились одинокие собаки, и, вернувшись в лес, он понял, что в соснах скрываются животные, не совсем собаки, а какая-то помесь собаки и волка, а может, и рыси. Он принялся за работу, сомнения улетучились, и теперь там три животных, собаки и кошки одновременно, и они, похоже, карабкались вверх по кряжистым стволам, как будто выбираясь из самих себя.

Луиза никогда раньше не видела этих животных. Артур заметил, как она пытается найти рассказ. Его скульптуры были не изображениями, а рассказами, голосами, которые шепотом и криками требовали, чтобы она слушала. У его галереи и ее археологических раскопок одни и те же корни. Исчезнувшие голоса. И именно она должна истолковать их безмолвную речь.

«У тишины самый красивый голос», — однажды сказал он. И эти слова запомнились ей навсегда.

— А у твоих кошек-собак или собак-кошек есть имена?

— Я довольствуюсь лишь одним именем — твоим.

Они пошли дальше через лес, тропинки пересекались, птицы вспархивали и улетали прочь. Внезапно они оказались в ложбине — ненароком, он вовсе не намеревался туда идти, — где он вырезал лицо Хайди. Горечь утраты до сих пор угнетала его. Каждый год он вновь и вновь вырезал ее лицо и свое горе. Черты ее лица становились все тоньше, все неуловимее. Горе глубоко проникало в ствол, когда Артур со всей силы врубался долотом и в самого себя, и в дерево.

Кончиками пальцев Луиза провела по лицу матери. Хайди, жена Артура и мать Луизы. Она все поглаживала влажную древесину, возле бровей застыла полоска смолы, напоминая шрам на коже.

Артур понял, что Луиза ждет от него рассказа. Слишком много невыясненного накопилось вокруг Хайди и ее смерти. Все эти годы они осторожно ходили кругами, а он так и не сумел заставить себя рассказать то, что знал, и, по крайней мере, хоть что-то, о чем не знал, но догадывался.

Со дня ее смерти прошло сорок семь лет. Луизе было тогда шесть. Стояла зима, Артур находился далеко в верхних лесах, рубил дрова на границе с горным миром. Что заставило ее пойти туда, неизвестно. Но уж наверняка она не думала о смерти, когда попросила соседку Рут позволить девочке переночевать у нее. Хайди просто решила покататься на коньках, это она любила больше всего на свете. Ее не волновало, что на улице 19 градусов мороза. Она взяла финские санки и даже не сказала Рут, что собирается на озеро Ундерчерн.

Что произошло потом, можно только догадываться. Но она пришла с санками к озеру, надела ботинки с коньками и выехала на черный лед. Было практически полнолуние, иначе из-за темноты она не смогла бы кататься. Где-то на льду она упала и сломала ногу. Те, кто нашел ее, поняли, что она пыталась ползти к берегу, но сил не хватило. А нашли ее через два дня — сжавшуюся в комочек. Острые лезвия коньков походили на причудливые кривые когти, спасателям с трудом удалось оторвать ото льда ее примерзшую щеку.

Возникло множество вопросов. Кричала ли она? И если кричала, то что? Кому? Призывала ли Бога, осознав, что скоро замерзнет насмерть?

Обвинять было некого, разве что ее саму, не сказавшую, что собирается на Ундерчерн. Ее искали на Вендшёне, и только Артур, вернувшись домой, предположил, что она, вероятно, отправилась к озеру, где обычно купалась летом.

Он сделал все возможное, чтобы этот ужас не врезался в сознание Луизы, пока она еще маленькая. Все в поселке помогали, но никто не сумел помешать горю проникнуть ей в душу. Оно было как тонкий дымок или мышки осенней порой, проникавшие всюду, сколь бы плотно ни заделывали дыры.

Горе — это мышки, оно всегда пробирается внутрь.

Целый год Луиза спала в постели Артура, это был единственный способ побороть страх темноты. Они разглядывали фотографию Хайди, ставили на стол ее тарелку и говорили, что всегда будут втроем, хотя за столом сидели только двое. Артур пробовал научиться готовить так же, как Хайди, успеха не достиг, но Луиза, несмотря на юный возраст, казалось, понимала, что он хочет ей дать.

За эти годы отец и дочь как бы срослись. Он продолжал рубить лес, а в оставшееся короткое время создавал свои скульптуры. Кое-кто считал его сумасшедшим, непригодным опекуном для девочки. Но, поскольку она была хорошо воспитана, не дралась и не ругалась, ей позволили остаться у отца.

И вот Хайди, ее мать, немка по происхождению, внезапно опять оказалась рядом с ними. А Хенрика — внука, которого она никогда не видела, — уже нет.

Одна смерть связана с другой. Разве можно найти хоть какое-то утешение, разве что-нибудь становится понятнее, если смотришь на свое отражение в одном черном стекле, чтобы увидеть нечто в другом?

Смерть — это темнота, и напрасно искать там свет. Смерть — это и чердак, и погреб, там пахнет сыростью, землей и одиночеством.

— Я, собственно, ничего о ней не знаю, — сказала Луиза, поеживаясь от холода раннего утра.

— Это было как сказка. Ее удивительная судьба привела ее ко мне.

— Что-то связанное с Америкой? Что-то, чего я так до конца и не поняла? О чем ты предпочитал молчать?

Они пошли по тропинке. Лица в стволах деревьев внимательно следили за их шагами. Он заговорил, от имени Артура, а не отца Луизы. Ему предстоит рассказывать, и он сделает это основательно. Если удастся хоть ненадолго отвлечь ее от мыслей о катастрофе с Хенриком, уже хорошо.

Что ему в общем-то известно? Хайди приехала в Херьедален после войны, то ли в 1946-м, то ли в 1947-м. Ей исполнилось семнадцать, хотя многие считали ее старше. Как-то зимой ей предложили поработать в горном пансионате «Вемдальсскалет», она убирала, меняла простыни постояльцам. Артур познакомился с ней, когда перевозил древесину, она говорила по-шведски с забавным акцентом, и в 1948 году они поженились, несмотря на то что ей было всего восемнадцать. Понадобилось множество бумаг, ведь она — гражданка Германии, и мало кто представлял себе, что такое Германия, существует ли она или превратилась в сожженную и разбомбленную ничейную территорию, охраняемую военными. Но Хайди не имела никакого отношения к ужасам нацизма, она сама была жертвой. В 1950 году Хайди забеременела, и осенью родилась Луиза. Хайди особо не распространялась о своем происхождении, упомянула только, что бабушка по матери Сара Фредрика была шведкой, которая приехала в Америку во время Первой мировой войны. С ней приехала дочь, Лаура, и им пришлось испытать тяжелые лишения. В начале 1930-х годов они поселились в пригороде Чикаго, Лаура познакомилась со скототорговцем-немцем и с ним вернулась в Европу. Они поженились, и в 1931 году, несмотря на юный возраст Лауры, у них родилась дочь Хайди. Шла война, родители погибли в одной из ночных бомбежек. Хайди жила как загнанный зверек, пока война не закончилась, и тут ей случайно пришло в голову, что можно перебраться в не затронутую войной Швецию.

— Шведская девушка едет в Америку? Потом дочь перебирается в Германию, где круг замыкает внучка? Которая возвращается в Швецию?

— Она сама считала, что в ее истории нет ничего необычного.

— А ее бабушка откуда родом? Хайди встретилась с ней?

— Не знаю. Но она рассказывала о море и об острове, о каком-то побережье. Подозревала, что у ее бабушки были какие-то скрытые причины уехать из Швеции.

— А в Америке остались какие-нибудь родственники?

— Хайди приехала без документов, без адресов. Она говорила, что пережила войну. И все. Она ничего не имела. Воспоминания стерлись. Все ее прошлое разбомблено и сгорело в пожарах.

Они снова вышли на лесовозную дорогу.

— Ты вырубишь лицо Хенрика?

Оба заплакали. Двери галереи поспешно закрылись. Они сели в машину. Отец уже собирался повернуть ключ в замке зажигания, но Луиза положила ладонь ему на плечо.

— Что произошло? Он не мог наложить на себя руки.

— Может, он был болен. Он частенько путешествовал по опасным районам.

— В это я тоже не верю. Только чувствую, что-то тут не сходится.

— Что же тогда случилось?

— Не знаю.

Они поехали обратно через лес, туман рассеялся, стоял ясный, прозрачный осенний денек. Она не стала возражать, когда Артур сел за телефон в своего рода отчаянной решимости не опускать руки, пока не найдет Арона.

«Он похож на своих старых охотничьих собак, — подумала Луиза. — На грейхаундов, собак из Емтланда, которые приходили и уходили, охотились в лесу, состарились и сдохли. Теперь он сам стал собакой. Его подбородок и щеки заросли всклокоченной шерстью».

Целые сутки ушли на то, чтобы кое-как вычислить разницу во времени и режим работы шведского посольства в Канберре и предпринять массу попыток найти человека, ответственного за деятельность Шведско-Австралийского общества, которое оказалось невероятно многочисленным. Но напасть на след Арона Кантора так и не удалось. В посольстве он не регистрировался и к Шведскому обществу отношения не имел. Даже старый садовник в Перте, по имени Карл-Хокан Вестер, знавший, по слухам, всех шведов в Австралии, не смог предоставить им каких-либо сведений.

Артур и Луиза размышляли, не стоит ли напечатать объявление о розыске. Однако Луиза сказала, что Арон настолько сторонился людей, что мог даже изменить цвет кожи. Он способен сбить с толку преследователей, превратившись в собственную тень.

Им не найти Арона. Но, быть может, именно этого ей в глубине души и хотелось? Быть может, она стремилась лишить его права проводить сына до могилы? В отместку за все нанесенные им обиды?

Артур без обиняков спросил ее, и она честно ответила, что не знает.

В эти сентябрьские дни она по большей части плакала. Артур молча сидел за кухонным столом. Он не мог утешить ее, единственное, что было в его силах, — молчать. Но холодное молчание лишь усиливало ее отчаяние.

Как-то ночью она пришла в комнату отца и забралась в его постель, как в годы после смерти Хайди на льду затерянного озера. Лежала не шевелясь, положив голову ему на плечо. Оба не спали, оба не обмолвились ни словом. Бессонница была как ожидание, что ожиданию придет конец.

Ближе к рассвету Луиза не выдержала неподвижности. Пусть ей это не по силам, но она должна попытаться понять, какие темные силы отняли у нее единственного ребенка.

Встали они рано, сели за кухонный стол. За окном шел дождь, тихий осенний дождь. Ярко сияли гроздья рябины. Она попросила у отца машину, потому что уже этим утром хотела вернуться в Стокгольм. Артур разволновался, но она успокоила его. Она не будет гнать и не собирается падать с обрыва. Больше никто не умрет. Просто ей необходимо попасть в квартиру Хенрика. Она уверена: сын оставил какие-то следы. Письма не было, но Хенрик не писал письма, он оставлял другие знаки, расшифровать которые способна только она.

— У меня нет других возможностей, — сказала она. — Я должна это сделать. А потом вернусь сюда.

Помешкав, он все-таки произнес то, что обязан был произнести. Похороны?

— Они должны состояться здесь. Где же иначе его хоронить? Но с этим мы подождем.

Часом позже Луиза уехала. Отцовская машина пропахла старым трудовым потом, охотой и смазанными маслом инструментами. В багажнике по-прежнему лежала рваная собачья подстилка. Она медленно ехала через густые леса, на вырубке вблизи границы с Даларна, как ей показалось, видела лося. В Стокгольм она приехала под вечер. С трудом удерживала машину на скользких дорогах, пыталась сосредоточиться на управлении и думала, что это ее последний долг перед Хенриком. Она должна остаться в живых. Никто другой не сумеет выяснить, что же произошло на самом деле. Его смерть требовала, чтобы она продолжала жить.

Она поселилась в гостинице около Шлюза, по ее мнению слишком дорогой. Поставила машину в подземном гараже. И в сумерках отправилась на Тавастагатан. Чтобы придать себе сил, открыла бутылку виски, купленную в афинском аэропорту.

Как Арон, мелькнуло у нее. Я терпеть не могла, когда он пил прямо из горлышка. А теперь делаю то же самое.

Она отперла дверь. Полиция ее не опечатала.

Возле двери лежали рекламные буклеты, писем не было. Только открытка от какого-то Вильгота, восхищенно описывавшего крепостные стены Ирландии. На зеленом фоне открытки виднелся склон, ведший к седому морю, но, как ни странно, ни одной крепостной стены. Луиза неподвижно, затаив дыхание, стояла в прихожей, пока не сумела совладать с нервами и с инстинктивным желанием убежать прочь. Потом сняла пальто, сбросила туфли. Не спеша осмотрела квартиру. Простынь на кровати не было. Вернувшись в прихожую, она присела на скамеечку рядом с телефоном. Мигала лампочка автоответчика. Она нажала на кнопку прослушивания. Сначала какой-то Ханс спрашивал, не пойдет ли Хенрик в Этнографический музей на выставку перуанских мумий. Затем раздался щелчок, звонивший не оставил сообщения. Пленка крутилась дальше. Вот ее собственный голос, звонок из дома Мицоса. Она отметила радость, звучавшую в ее голосе, по поводу предстоящей встречи, которая так и не состоялась. Второй звонок от нее, из Висбю. Нажав на кнопку перемотки, она прослушала кассету еще раз. Сперва Ханс, потом неизвестный, потом она сама. Луиза сидела возле телефона. Лампочка перестала мигать. Зато в ее душе загорелся огонек, такой же, как на автоответчике, сигнал, предупреждающий, что поступили сообщения. У нее внутри было сообщение. Задержав дыхание, она попыталась уловить ускользающую мысль. Сплошь и рядом бывает, что кто-нибудь звонит, дышит в трубку и вешает ее, ничего не сказав, она и сама порой так поступала, Хенрик наверняка тоже. Внимание Луизы привлекли ее собственные сообщения. Слышал ли их Хенрик вообще?

Внезапно ее осенило. Он ничего не прослушивал. Звонки шли в пустоту.

Ей стало страшно. Но сейчас нужно собрать все силы, чтобы найти следы. Хенрик непременно что-то ей оставил. Она прошла в комнату, которую он использовал как кабинет, там же стояли музыкальный центр и телевизор. Став посередине, она медленно огляделась.

«Вроде бы всё на месте. Уж слишком прибрано, — подумала она. — Хенрик не имел привычки убираться. Мы иногда спорили, что лучше — быть педантом или нет». Она снова обошла квартиру. Может, уборку сделала полиция? Надо выяснить. Она нашла телефон Ёрана Вреде и, к счастью, застала его. Слышала, что он занят, и потому спросила лишь об уборке.

— Мы не производим уборку, — ответил Ёран Вреде. — Но, естественно, восстанавливаем порядок, если его нарушили.

— Простынь на кровати нет.

— За это мы вряд ли можем нести ответственность. У нас не было причин забирать что-то из его вещей, поскольку речь не шла о преступлении.

Он извинился, сказал, что очень спешит, назвал время, когда можно завтра ему позвонить. Луиза снова замерла посредине комнаты, продолжая обозревать ее. Потом осмотрела бельевую корзину в ванной комнате. Никаких простынь, только пара джинсов. Она методично обследовала всю квартиру. Но грязных простынь так и не обнаружила. Села на диван, стала разглядывать комнату с другого ракурса. Что-то в этом идеальном порядке не сходится. Она никак не могла определить, в чем именно заключается несоответствие тому, что она ожидала увидеть. «Хенрик никогда бы не взялся за уборку, чтобы сообщить мне что-нибудь», — подумала она. Вот что не дает ей покоя. Она прошла на кухню, открыла холодильник. Там практически ничего не было, но другого она и не ждала.

Затем Луиза сосредоточилась на письменном столе. Выдвинула ящики в тумбах. Бумаги, фотографии, старые надорванные посадочные талоны. Наугад выбрала один. 12 августа 1999 года Хенрик летел в Сингапур на самолете компании «Куонтас», место 37 G. На обороте он записал: «Не забыть, телефонный разговор». И больше ничего.

Мало-помалу она приближалась к его жизни, к прежде неизвестным ее сторонам. Приподняла подкладку на письменном столе, украшенную изображениями кактусов в пустыне. Под ней лежало одинокое письмо. Луиза сразу поняла, что оно от Арона. Неряшливые буквы, нацарапанные в большой спешке. Она засомневалась, стоит ли читать. Хочется ли ей и впрямь узнать, в каких они были отношениях? Она перевернула конверт. Написано что-то вроде неразборчивого адреса.

Отойдя к кухонному окну, она попыталась представить себе его реакцию. Ведь Арон никогда понапрасну не выказывал своих чувств, вечно стремился сохранить хладнокровное отношение и к жизни, и ко всем раздражающим мелочам.

«Я нужна тебе, — думала она. — Точно так же, как ты был нужен мне и Хенрику. Но ты не прибегал на наш зов. По крайней мере, на мой».

Луиза вернулась к письменному столу, посмотрела на письмо. Вместо того чтобы прочитать, сунула конверт в карман.

В среднем ящике под столешницей лежали ежедневники и дневники Хенрика. Луизе было известно, что он регулярно вел записи. Но ей не хотелось рисковать: а вдруг в дневниках обнаружится, что она совсем не знала сына? Этим она займется позже. Еще там нашлось несколько компакт-дисков с пометкой Хенрика, что это копии, сделанные с его компьютера. Компьютера она не обнаружила. Диски спрятала в сумку.

Раскрыла ежедневник за 2004 год, пролистала его до последней записи, за два дня до ее отъезда из Греции. Понедельник, 13 сентября. Попытаться понять. И больше ни слова. Что он хотел понять? Луиза пролистала странички назад, но записей за предшествующие месяцы оказалось немного. Проверила и те дни, которых он так и не увидел. Одна-единственная пометка: 10 октября. У Б.

«Я не нахожу тебя, — думала она. — По-прежнему не могу истолковать твои следы. Что же случилось в этой квартире? Внутри тебя?»

Внезапно ее озарило. Кто-то приходил сюда после того, как вынесли тело Хенрика и заперли дверь. Кто-то приходил сюда, так же как сейчас пришла она сама.

То, что она мучительно искала, вовсе не следы Хенрика. Ей мешали следы, оставленные другими. Стрелка компаса металась.

Луиза методично обыскала и письменный стол, и книжные полки. Но, кроме того письма от Арона, не нашла ничего.

Вдруг навалилась усталость. Он наверняка оставил какой-то след. И вновь в душу закралась та самая мысль. Кто-то побывал в квартире. Но кто приходил, чтобы аккуратно все прибрать и захватить с собой простыни с кровати? Очевидно, не хватает еще чего-то. Чего-то, что она не сумела обнаружить. Но почему простыни? Кто их взял?

Луиза начала проверять платяные шкафы. В одном наткнулась на несколько толстых папок, перевязанных потрепанным ремешком. На обложке Хенрик черной тушью вывел: «М. К.». Она разложила папки на столе. В первой находились компьютерные распечатки и фотокопии. Текст — по-английски. Пролистав содержимое, Луиза принялась читать. И пришла в недоумение. Все материалы касались мозга американского президента Кеннеди. Она читала, наморщив лоб, потом перечитала еще раз, более основательно.

Через несколько часов, когда она захлопнула последнюю папку, сомнений у нее не осталось. Смерть не была естественной. Катастрофу вызвали внешние причины.

Подойдя к окну, Луиза смотрела на темную улицу.

«Там есть тени, — думала она. — Они-то и убили моего сына».

На секунду ей почудилось какое-то движение и шорох у темной стены дома. И опять стало тихо.

В начале первого ночи она вышла из квартиры и отправилась в гостиницу. Время от времени она оглядывалась. Но за ней никто не шел.

5

В номере царила тишина. В комнатах с постоянно меняющимися жильцами воспоминания не накапливаются. Луиза смотрела из окна на Старый город, наблюдала за движением и думала, что сквозь толстые стекла не проникают никакие звуки. Звуковая дорожка действительности обрезана.

Она прихватила с собой несколько папок, самых толстых. Письменный стол был совсем маленький, и, разложив бумаги на кровати, Луиза начала читать заново. Читала чуть не всю ночь. Между половиной четвертого и четвертью пятого заснула среди папок, выплеснувших свое содержимое, точно бумажное море. Проснувшись рывком, она продолжила чтение. Ей пришло в голову, что лежавшую перед ней информацию о Хенрике она сортировала как археолог. Почему он так тщательно изучал случившееся с американским президентом Кеннеди более сорока лет назад? Что искал? Какие сведения там крылись? Как искать то, что искал кто-то другой? Она стояла словно бы перед одной из многочисленных разбитых античных ваз, столько раз проходивших через ее руки. Перед грудой разрозненных, неотсортированных черепков, которые ей предстояло возродить, как птицу Феникс из тысячелетнего пепла. От нее требуются знания и терпение, чтобы успешно завершить дело, не впасть в отчаяние от упрямых осколков, никак не желавших ложиться на место. Но что же ей делать сейчас? Как склеить черепки, оставленные Хенриком?

Ночью Луиза то и дело разражалась рыданиями. Или, может быть, она плакала беспрерывно, не замечая, что слезы время от времени перестают литься? Она проштудировала все непонятные документы, собранные Хенриком, в большинстве на английском языке, иногда фотокопированные отрывки из разных книг или подборок документов, иногда электронные письма из университетских библиотек или частных фондов.

Речь шла об исчезнувшем мозге. Мозге убитого президента.

На рассвете, почувствовав, что силы иссякли, Луиза вытянулась на кровати и попробовала мысленно собрать воедино важнейшие детали прочитанного.

В ноябре 1963 года, около 12 часов дня по центральному поясному времени, президента Джона Фицджеральда Кеннеди обстреляли, когда он вместе с женой ехал в открытом лимузине, сопровождаемом кортежем автомобилей, по центру Далласа. Было произведено три ружейных выстрела. Пули, летевшие с бешеной скоростью, превращали все на своем пути в кровавое месиво из мяса, сухожилий и костей. Первая попала президенту в шею, вторая прошла мимо, но третья пробила голову, образовав большое отверстие, из которого под сильным напором вытекла часть мозга. В тот же день тело президента переправили из Далласа самолетом ВВС № 1. На борту Линдон Джонсон принес президентскую присягу, рядом с ним находилась Джекки в окровавленной одежде. Затем на авиабазе произвели вскрытие трупа. Все происшедшее окружили покровом тайны, никто не знал, что случилось на самом деле. Много лет спустя будет установлено, что мозг президента Кеннеди — часть его, оставшаяся после выстрела и вскрытия, — исчез. Несмотря на целый ряд расследований, проведенных, чтобы выяснить, что же произошло, исчезнувший мозг так и не нашли. Вполне вероятно, Роберт Кеннеди, брат убитого президента, забрал мозговую субстанцию и захоронил ее. Но никто не знал точно. А через несколько лет убили и Роберта. Исчезнувший мозг президента Кеннеди так и не нашли.

Луиза лежала на кровати, закрыв глаза, и старалась понять. Что искал Хенрик? Мысленно перебирала заметки, сделанные им на полях разных документов.

Мозг убитого президента — словно жесткий диск. Кто-то боялся, что возможно расшифровать мозг так же, как добираются до информации жесткого диска, извлекая отпечатки текстов, которые по всем параметрам должны были быть удалены?

Хенрик не отвечал на вопрос.

Лежа на боку, Луиза разглядывала натюрморт на стене возле двери в ванную. Три тюльпана в бежевой вазе. Темно-коричневый стол, белая скатерть. «Плохая живопись, — подумала она. — Она не дышит, цветы не источают аромата».

В одну из папок Хенрик вложил исписанный листок, вырванный из тетради; он пытался объяснить, почему мозг мог исчезнуть.

Страх перед содержимым, страх, что найдется возможность высвободить сокровенные мысли покойника. Как с помощью дрели вскрывают сейф или крадут дневники из чьего-то потаенного архива. Возможно ли полностью проникнуть в личный мир человека, если не украдешь его мыслей?

Луиза не понимала, кто и чего боится. Какого рассказа Хенрик ожидал от убитого президента? Давным-давно законченного рассказа? Что за историю он ищет?

Скорее всего, след ложный. Сев на постели, она отыскала бумагу с заметками Хенрика. Написано явно в спешке. Неряшливый почерк, много зачеркиваний, пунктуация хромает. Кроме того, он, судя по всему, писал, ничего не подложив под листок, наверно на собственной коленке. И отметил слово трофей.

Скальп может быть главной добычей охотника, так же как рога лося или голова льва. Почему бы тогда и мозгу не стать трофеем? Итак, кто охотник?

Здесь появляется имя Роберта Кеннеди со знаком вопроса.

Третий мотив — неизвестная альтернатива.

Что-то, что даже представить себе невозможно. Пока мозг не найден, эта неизвестная альтернатива должна оставаться. Нельзя упускать из виду неизвестное обстоятельство.

В эти ранние часы на улице все еще было темно. Луиза встала, опять подошла к окну. Дождь, фары автомобилей мерцали. Ей пришлось прислониться к стене, чтобы не упасть. Что же он искал? Она почувствовала дурноту, надо выйти наружу.

В начале восьмого она упаковала бумаги Хенрика, расплатилась за гостиницу и с чашкой кофе расположилась в помещении, где подавали завтрак.

За соседним столиком мужчина и женщина репетировали диалог из какой-то пьесы. Мужчина, совсем старик, близоруко щурясь, читал по тетрадке с ролью, руки у него дрожали. Женщина в красном пальто монотонно произносила свои реплики. В пьесе речь шла о разрыве, сцена разыгрывалась в прихожей или, возможно, на лестничной площадке. Но кто кого оставил — он ее или она его, — Луиза определить не могла.

Допив кофе, Луиза вышла из гостиницы. Дождь перестал. Она зашагала вверх по улице к квартире Хенрика. Усталость опустошила ее, внутри саднило. Я не буду заглядывать далеко вперед, только на один шаг. Один шаг, не больше.

Она села за кухонный стол, избегая смотреть на хлебные крошки, по-прежнему рассыпанные там. Снова пролистала ежедневник. То и дело встречалась буква «Б». Она перебирала имена: Биргитта, Барбара, Берит. Нигде ни намека на объяснение. Откуда этот интерес к президенту Кеннеди и его мозгу? Что-то втемяшилось ему в голову. Реально ли то, что он искал, или только символ? Существует ли разбитая ваза на самом деле или это лишь мираж?

Она заставила себя открыть дверцу гардероба и обыскать карманы. Нашла мелкие монеты, в основном шведские, и парочку евро. В кармане куртки лежал грязный билет на автобус, а может, на метро. Она принесла билет на кухню, зажгла настольную лампу. Мадрид. Значит, Хенрик ездил в Испанию, об этом он ей не рассказывал, она бы помнила. Зачастую все, что он говорил о своих поездках, состояло в упоминании места пребывания. Но он никогда не объяснял, почему ездил, называл цель, а не намерения.

Луиза вернулась к гардеробу. В кармане брюк обнаружила высохший цветок, рассыпавшийся в ее пальцах. Больше ничего.

Она принялась осматривать рубашки. И тут раздался звонок в дверь. Луиза вздрогнула. Звонок резанул ее. Сердце громко стучало, когда она пошла в прихожую открывать. Но там стоял не Хенрик, а невысокая девушка с черными волосами и такими же черными глазами, в застегнутом до подбородка пальто.

Девушка выжидающе посмотрела на Луизу:

— Хенрик дома?

Луиза расплакалась. Девушка чуть отступила назад.

— Что ты здесь делаешь? — испуганно спросила она.

У Луизы не было сил отвечать. Она повернулась и прошла на кухню. Услышала, как девушка осторожно закрывает входную дверь.

— Что ты здесь делаешь? — повторила она.

— Хенрик умер.

От неожиданности девушка часто задышала. Замерев на месте, она пристально глядела на Луизу.

— Кто ты? — спросила Луиза.

— Меня зовут Назрин, я жила с Хенриком. Возможно, до сих пор живу. Во всяком случае, мы — друзья. Он — самый лучший друг на свете.

— Он умер.

Луиза встала, пододвинула стул девушке, все еще стоявшей в пальто, застегнутом до самого подбородка. Когда Луиза рассказала о том, что произошло, Назрин медленно покачала головой.

— Хенрик не мог умереть, — тихо сказала она.

— Не мог, я согласна с тобой. Он не мог умереть.

Луиза ждала какой-нибудь реакции Назрин. Но не дождалась. Назрин начала задавать осторожные вопросы. Похоже, думала, что неправильно поняла слова Луизы.

— Он был болен?

— Он никогда не болел. Кроме детских болезней вроде кори, которых мы практически даже не заметили. В подростковом возрасте у него какое-то время часто шла кровь из носа. Но это прошло. Сам он считал причиной то, что жизнь идет слишком медленно.

— Что он имел в виду?

— Не знаю.

— Но он же не мог просто взять и умереть. Так не бывает.

— Не бывает. И тем не менее это произошло. То, чего не бывает, самое ужасное, что может случиться.

Внезапно Луиза ощутила растущее бешенство, оттого что Назрин не заплакала. Она словно бы осквернила память Хенрика.

— Пожалуйста, уходи, — произнесла она.

— Куда же я пойду?

— Ты пришла встретиться с Хенриком. Его больше нет. Ты должна уйти.

— Я не хочу уходить.

— Я даже не знаю, кто ты такая. Он никогда о тебе не упоминал.

— Он говорил, что никогда не рассказывал тебе про меня. Нельзя жить без тайн.

— Так и сказал?

— Говорил, что этому научила его ты.

Гнев Луизы утих. Она почувствовала стыд.

— Мне страшно, — сказала она. — Меня всю трясет. Я потеряла моего единственного ребенка. Потеряла собственную жизнь. Сижу здесь и жду, когда рассыплюсь.

Назрин встала, прошла в комнату. Луиза слышала, как она захлюпала носом. Вернулась она не скоро, пальто было расстегнуто, черные глаза покраснели.

— Мы договорились совершить «длинную прогулку». Так мы это называли. Обычно шли вдоль воды, как можно дальше от города. По дороге туда мы молчали, на обратном пути разрешалось говорить.

— Как получилось, что девушка по имени Назрин говорит без акцента?

— Я родилась в аэропорту, в Арланде. Мы просидели там два дня, ожидая, когда нас отправят в какой-нибудь лагерь для беженцев. Мама родила меня на полу возле паспортного контроля. Все произошло очень быстро. Я родилась там, где, собственно, начинается Швеция. Ни у мамы, ни у папы паспортов не было. А я, родившаяся там, на полу, сразу получила шведское гражданство. Один из полицейских, работавших тогда на паспортном контроле, по-прежнему иногда звонит.

— Как ты познакомилась с Хенриком?

— В автобусе. Мы сидели рядом. Он вдруг засмеялся и показал на надпись, сделанную тушью на стенке автобуса. Я не нашла в ней ничего смешного.

— Что там было написано?

— Не помню. Потом он как-то зашел ко мне на работу. Я стоматологическая медсестра. Хенрик засунул себе в рот вату и сказал, что у него болит зуб.

Назрин повесила пальто на вешалку. Глядя на нее, Луиза представила себе, как она выглядит голой в постели с Хенриком.

Она протянула ладонь через стол и сжала руку Назрин.

— Ты должна кое-что знать. Я была в Греции. Ты — здесь. Что-нибудь случилось? Он изменился?

— Он был веселый, гораздо веселее, чем когда-либо в последнее время. Никогда не видела его в таком приподнятом настроении.

— Что произошло?

— Не знаю.

Луиза поняла, что Назрин говорит правду. Это как делать раскопки в зыбком наносном грунте. Даже опытный археолог не всегда сразу замечает, что добрался до нового слоя почвы. Можно долго копаться в руинах, оставшихся после землетрясения, и только потом догадаться, что это такое.

— Когда ты заметила в нем эту радость?

Ответ изумил ее.

— Когда он вернулся из поездки.

— Поездки куда?

— Не знаю.

— Он не говорил, куда ездит?

— Не всегда. В этот раз не сказал ничего. Я встречала его в аэропорту. Он прилетел из Франкфурта. Издалека. Но побывал где-то очень далеко, где — не знаю.

Луизу пронзила боль, словно внезапно заныл зуб. Хенрик, как и она сама, совершил промежуточную посадку во Франкфурте. Она прилетела из Афин. Откуда же нырнул в облака его самолет?

— Но что-то он должен был сказать. Что-то ты наверняка заметила. Он загорел? Привез тебе какие-нибудь подарки?

— Он ничего не сказал. А загорелый был практически всегда. И вернулся явно в лучшем настроении, чем перед отъездом. Подарков он мне никогда не дарил.

— Сколько он отсутствовал?

— Три недели.

— И не сказал, где был?

— Нет.

— Когда состоялась поездка?

— Около двух месяцев назад.

— Он не объяснил, почему ничего не говорит?

— Он говорил о своей маленькой тайне.

— Так и сказал?

— Именно так.

— И ничего тебе не привез?

— Я же сказала. Он никогда не покупал мне подарков. Зато писал стихи.

— О чем?

— О тьме.

Луиза с удивлением посмотрела на Назрин.

— Он дарил тебе стихи о тьме, написанные во время поездки?

— Всего было семь стихов, он писал по одному каждые три дня поездки. В них говорилось о странных людях, которые живут в вечной тьме. О людях, переставших искать выход.

— Звучит мрачновато.

— Они были ужасные.

— Ты их сохранила?

— Он велел их сжечь после прочтения.

— Почему?

— Я тоже спросила. Он ответил, что они больше не нужны.

— Так бывало часто? Что он просил сжечь написанное?

— Никогда. Только в этот раз.

— Он когда-нибудь говорил с тобой об исчезнувшем мозге?

Назрин взглянула на нее с недоумением.

— В шестьдесят третьем году в Далласе убили Джона Кеннеди. После патологоанатомического обследования его мозг исчез.

Назрин покачала головой.

— Я не понимаю, о чем ты. В шестьдесят третьем я еще не родилась.

— Но ты же слышала про президента Кеннеди?

— Кое-что слышала.

— Хенрик никогда о нем не говорил?

— С какой стати?

— Просто любопытно. Я нашла здесь множество бумаг о нем. И об исчезнувшем мозге.

— С чего бы Хенрику интересоваться этим?

— Не знаю. Номне кажется, это важно.

Хлопнула створка почтовой щели. Обе вздрогнули. Назрин пошла в прихожую и вернулась с рекламными предложениями о скидках на карбонад и компьютеры. Положила рекламу на кухонный стол, но сама садиться не стала.

— Я не могу здесь больше оставаться. Я чувствую, что задыхаюсь.

Она разрыдалась. Луиза встала, обняла ее.

— Что прекратилось? — спросила она, когда Назрин успокоилась. — Когда любовь переросла в дружбу?

— Только для него. Я по-прежнему любила его. Надеялась, что все вернется.

— Откуда у него возникло это радостное настроение? Из-за другой женщины?

Назрин не замешкалась с ответом. Луиза поняла, что девушка сама не раз задавала себе этот вопрос.

— Другой женщины не было.

— Помоги мне понять. Ты видела его иначе. Для меня он был сыном. Своих детей видишь не вполне отчетливо. Всегда примешиваются надежды или тревоги, которые искажают картину.

Назрин снова села. Луиза заметила, как ее взгляд мечется по стене кухни, точно ища точку опоры.

— Возможно, я неудачно выразилась, — сказала Назрин. — Возможно, мне следовало говорить не о внезапно возникшей радости, а о неожиданно улетучившейся грусти.

— Хенрик никогда не грустил.

— Может, он просто тебе этого не показывал? Ты же сама сказала. Перед кем ребенок предстает совершенно отчетливо? Не перед родителями. Когда я встретила Хенрика в том автобусе, он смеялся. Но Хенрик, которого я успела узнать, был глубоко серьезным человеком. Как я. Он смотрел на мир как на растущее бедствие, движущееся к окончательной катастрофе. С возмущением говорил о бедности. Пытался дать волю гневу, но ему всегда было легче предаваться грусти. По-моему, он был слишком слабым. Или же я так и не сумела разглядеть его до конца. Я считала его неудавшимся идеалистом. Но, может статься, истина в ином. Он строил планы, хотел сопротивляться. Помню, однажды за этим столом — он сидел там, где сидишь ты, — он сказал, что каждый человек должен быть собственным движением сопротивления. Нельзя ждать других. Этот чудовищный мир требует, чтобы каждый из нас внес посильный вклад. Когда начинается пожар, никто не спрашивает, откуда берется вода. Пламя надо гасить. Помню, я тогда подумала, что патетикой он порой напоминает священника. Может, все священники — романтики? Иногда я уставала от его серьезности, его грусть была как стена, о которую я билась. Он был из тех усовершенствователей мира, кому больше всего жалко самих себя. Но за стеной скрывалась иная серьезность, от этого я не могла отмахнуться. Серьезность, грусть — неудачные проявления гнева. Как только он начинал злиться, то становился похож на маленького испуганного ребенка. Но после возвращения из поездки все изменилось.

Назрин умолкла. Луиза заметила, что она старается вспомнить.

— Я сразу заметила: что-то произошло. В здание аэровокзала Хенрик вошел медленно, будто его одолевали сомнения. Увидев меня, улыбнулся. Но у меня возникло впечатление, что в глубине души он надеялся, что встречать его никто не будет. Вел себя как обычно, старался вести себя как обычно. Но вид у него был отсутствующий, даже в постели. Я не знала, ревновать мне или нет. Хотя он бы рассказал, если бы дело касалось другой женщины. Я попробовала спросить, где он побывал. Но он только покачал головой. А когда распаковал чемодан, я увидела следы краснозема на подошвах ботинок и поинтересовалась, откуда они. Он не ответил, рассердился. А потом вдруг снова преобразился. Отрешенность улетучилась, он повеселел, появилась легкость, точно он скинул с себя какой-то невидимый тяжелый груз. Я стала замечать, что вечерами, когда я приходила, его одолевала усталость, он ночи напролет бодрствовал, но мне так и не удалось узнать, чем он занимался. Что-то писал, в квартире появлялись все новые папки. Неустанно говорил о том, что необходимо выпустить наружу гнев, о том, что скрыто и что нужно разоблачить. Порой его речи напоминали цитаты из Библии, точно он вот-вот превратится в этакого пророка. Однажды я попыталась пошутить по этому поводу. Он пришел в бешенство. Единственный раз я видела его по-настоящему разъяренным. Боялась, что он меня ударит. Он даже замахнулся кулаком и, если бы я не закричала, обязательно бы меня ударил. Я испугалась. Он попросил прощения, но я ему не поверила.

Назрин умолкла. Сквозь стену в кухню донеслись звуки музыки. Луиза узнала мелодию — лейтмотив фильма, название которого она забыла.

Назрин закрыла лицо руками. Луиза замерла в ожидании. Чего она ждала? Сама не знала.

Назрин встала.

— Я пойду. Не могу больше.

— Как мне с тобой связаться?

Назрин написала на рекламном листке номер телефона. Потом, перекинув пальто через руку, повернулась и ушла. Луиза слышала стук ее каблуков на лестнице, слышала, как хлопнула дверь подъезда.

Через несколько минут она сама покинула квартиру. Спускалась к Шлюзу, выбирая дорогу наобум и держась поближе к домам, — боялась впасть в панику. У Шлюза остановила такси и поехала в Юргорден. Ветер стих, в воздухе словно бы потеплело. Она бродила среди осенних деревьев, мысленно возвращаясь к рассказу Назрин.

Скорее улетучилась грусть, чем внезапно появилась радость. Поездка, о которой он не хотел рассказывать.

Одержимость? Все эти папки? Луиза не сомневалась, что именно их содержимое она прочитала, — об убитом президенте и его мозге. Именно их видела Назрин. Значит, интерес Хенрика к убитому президенту и его мозгу относится вовсе не к прошлым годам. Он возник недавно.

Она бродила по осенним тропинкам и рассеянно размышляла. Порой даже затруднилась бы сказать, шелестят ли осенние листья у нее в голове или под ногами.

Неожиданно она вспомнила про найденное письмо Арона. Вынула конверт из кармана, прочитала — всего несколько слов:

Мозг Кеннеди

Пока никаких айсбергов. Но я не сдаюсь. Арон.

Луиза соображала. Айсберги? Это что, код? Игра? Положив письмо в карман, она продолжила прогулку.

К вечеру она вернулась в квартиру Хенрика. Кто-то оставил сообщение на автоответчике: Привет, это Иван. Я перезвоню. Кто такой Иван? Возможно, Назрин знает. Луиза хотела было позвонить ей, но передумала. Прошла в спальню Хенрика, села на матрас. Голова закружилась, но она заставила себя сидеть.

На книжной полке стояла фотография — она и Хенрик.

Когда ему было семнадцать, они поехали на Мадейру. За неделю, проведенную на острове, они совершили экскурсию в Долину Монахинь и пообещали себе вернуться туда через десять лет. Это станет целью их собственного паломничества длиною в жизнь. Луиза внезапно разозлилась, что кто-то посмел лишить их этого путешествия. «Смерть — отчаянно длинная штука, — мелькнуло в голове. — Бесконечно длинная. Мы больше никогда не вернемся в Коррейя-дес-Фуэнтес. Никогда».

Ее взгляд блуждал по комнате. Что-то привлекло ее внимание. Она поискала глазами. Книжные полки с двумя рядами книг приковали ее взгляд. Сперва она не сообразила, в чем дело. Потом увидела, что некоторые корешки на нижней полке выдаются вперед. Хенрик, может, и не отличался чрезмерной аккуратностью, но ненавидел беспорядок. Не лежит ли там что-нибудь? Встав с кровати, Луиза рукой пошарила за книгами. И нашла две тонкие тетрадки. Прихватив их, отправилась на кухню. Простые тетрадки, исписанные карандашом, чернилами, тушью, все в пятнах, неряшливый почерк. Текст — по-английски. На одной тетрадке посвящение: Memory Book for My Mother Paula.

Луиза перелистала тоненькую тетрадку. Там было немного текста, засушенные цветы, высохшая шкурка ящерки, несколько поблекших фотографий, сделанный цветным мелком рисунок детского личика. Прочитав написанное, Луиза поняла, что речь шла о женщине, которая умирала от СПИДа, и эти строки она писала своим детям, чтобы после ее смерти у них осталась хоть какая-то память.

Не проливайте слишком много слез, просто их должно хватить, чтобы полить цветы, которые вы посадите на моей могиле. Учитесь и с пользой проживите свою жизнь. С пользой распорядитесь временем.

Луиза смотрела на лицо черной женщины, глядевшей с почти полностью выцветшей фотографии. Она улыбалась прямо в объектив, прямо в Луизино горе и бессилие.

Она прочитала вторую тетрадку. Книга памяти Мириам для дочери Рикки. Тут не было фотографий, записи короткие, буквы судорожно вдавлены в бумагу. Никаких засохших цветов, несколько страниц пустые. Текст не закончен, он обрывался посредине фразы: There are so many things I would...

Луиза попыталась закончить предложение. Что хотела сказать Мириам. Или сделать.

Что я хотела бы сказать тебе, Хенрик. Или сделать. Но ты исчез, скрылся от меня. Прежде всего, ты оставил меня с чудовищными страданиями: я не знаю, почему ты исчез. Не знаю, что ты искал и что привело тебя к случившемуся. Ты жил, ты не хотел умирать. И все-таки умер. Я не понимаю.

Луиза разглядывала тетрадки на кухонном столе.

Я не понимаю, зачем ты хранил записки этих двух женщин, умерших от СПИДа. И почему спрятал их за другими книгами на своих полках.

Она медленно раскладывала в голове черепки. Выбрала самые крупные. Надеялась, что они, как магнит, притянут к себе остальные и появится целое.

Краснозем на подошвах его ботинок. Куда он ездил?

Задержав дыхание, она попыталась ухватить кончик нити.

Я должна набраться терпения. Точно так же, как археология научила меня, что проникнуть сквозь все наслоения истории можно только с помощью энергии и кротости. Без спешки.

Луиза покинула квартиру поздно вечером. Поселилась в другой гостинице. Позвонила Артуру, сказала, что скоро вернется. Потом нашла визитную карточку Ёрана Вреде и набрала номер его домашнего телефона. Он ответил заспанным голосом. Они договорились, что завтра в девять утра она придет к нему в офис.

Опустошив несколько бутылочек со спиртным из мини-бара, Луиза заснула и очнулась от беспокойного сна в час или два пополуночи.

Остаток ночи она провела без сна. Черепки по-прежнему молчали.

6

Ёран Вреде встретил ее у входа в полицейское управление. От него пахло табаком, по дороге в свой кабинет он рассказал ей, что когда-то в юности мечтал искать кости. Луиза не сразу сообразила, что он имеет в виду, и, только когда они уселись за его заваленный бумагами письменный стол, последовало объяснение. В школьные годы он находился под большим впечатлением от семейства Лики, которое искало окаменелые человеческие останки и в Великом рифте в Восточной Африке нашло-таки искомые окаменелости — пусть не людей, но, по крайней мере, гоминидов.

Ёран Вреде отодвинул в сторону кипу бумаг и нажал кнопку блокирования телефона.

— Я мечтал об этом. В глубине души знал, что стану полицейским. Но мечтал найти то, что называли тогда «недостающим звеном». Когда обезьяна стала человеком? Или, может, лучше сказать: когда человек перестал быть обезьяной? Иной раз, когда у меня выпадает свободный часок, я читаю об изысканиях последних лет. Но все яснее и яснее осознаю, что единственные недостающие звенья найду лишь в моей работе.

Он оборвал себя, словно по ошибке раскрыл какую-то тайну. Луиза смотрела на него с легкой грустью. Перед ней сидел человек с неосуществившейся мечтой. Мир полон таких вот людей среднего возраста, как Ёран Вреде. Мечта в конце концов превращается в слабое отражение того, что когда-то было пылкой страстью.

А о чем мечтала она сама? Собственно, ни о чем. Археология — вот ее первая страсть, после того как гигант Эмиль отпустил ее и она проехала 190 километров до Эстерсунда, чтобы стать человеком. Она нередко размышляла о том, что ее жизнь пошла по своему руслу, когда автомотриса остановилась между Эстерсундом и Свегом, где пассажирам приходилось ждать другой автомотрисы, шедшей на юг. Рядом со станцией был киоск, где продавали хот-доги. После остановки автомотрисы всех, похоже, одолевал неудержимый голод. Последний в очереди рисковал остаться без еды — либо потому, что закончились сосиски, либо потому, что подошло время продолжить поездку.

Один-единственный раз она не ринулась занимать место в очереди за хот-догами. Осталась сидеть в автомотрисе и вот тогда-то решила заняться археологией. Она долго колебалась, не выбрать ли ей медицину, требовавшую длительного обучения, стать педиатром — тоже заманчивая перспектива. Но там, в вечерней темноте, неожиданно приняла решение. Решение настолько очевидное, что все сомнения исчезли. Она посвятит свою жизнь поискам прошлого. Луиза предпочла бы работу в полевых условиях, но в то же время что-то ей говорило, что, быть может, ее будущее — поиски тайн старинных манускриптов, новое толкование истин, установленных прежними поколениями археологов.

Люди вокруг жевали хот-доги с горчицей и кетчупом, а ее охватил удивительный покой. Теперь она знала.

Ёран Вреде вышел из кабинета и вернулся с чашкой кофе. Луиза отказалась от угощения. Выпрямилась на стуле с ощущением, что ей предстоит оказать ему сопротивление.

Он говорил с ней дружелюбным тоном, точно с близким человеком:

— Ничто не указывает на то, что твоего сына убили.

— Я хочу знать все детали.

— Их у нас пока нет. Выяснение всех деталей, связанных с внезапной смертью человека, занимает долгое время. Смерть — процесс сложный. Вероятно, самый сложный и труднообозримый процесс из всех, что нам предлагает жизнь Мы значительно больше знаем о том, как человек появляется на свет, нежели о том, как заканчивается жизнь.

— Я говорю о своем сыне! Не о зародышах и не о стариках в стационаре длительного пребывания!

Позднее она спрашивала себя, стал ли ее выпад неожиданностью для Ёрана Вреде. Он, наверно, нередко попадал в подобные ситуации, оказывался лицом к лицу с отчаявшимся родителем, который не мог вернуть своего ребенка, но тем не менее жаждал своего рода оправдания, как это ни бессмысленно. Признания, что он хороший родитель, что его нельзя обвинять в безответственности.

Ёран Вреде открыл лежавшую перед ним пластиковую папку.

— Ответа нет, — сказал он. — Хотя ему бы полагалось быть. Я сожалею. По несчастному стечению обстоятельств, результаты экспертизы оказались испорчены, анализы надо провести заново. Врачи и лаборатории работают. Причем тщательно, а на это нужно время. Но, естественно, в первую очередь мы ищем признаки внешнего воздействия. Их нет.

— Хенрик не был самоубийцей.

Ёран Вреде долго смотрел на нее, не отвечая.

— Моего отца звали Хуго Вреде. Его считали самым счастливым человеком на свете. Он часто смеялся, любил свою семью, каждое утро с какой-то чуть ли не безумной радостью бежал на работу в типографию «Дагенс нюхетер». И все же в сорок девять лет покончил с собой. У него родился первый внук, ему повысили зарплату. Он только что завершил долгую судебную тяжбу со своими сестрами и стал единоличным владельцем дачи на Утё. Мне тогда было одиннадцать, совсем ребенок. Перед сном он всегда заходил ко мне и крепко обнимал. Однажды во вторник утром он, как обычно, встал, позавтракал, почитал газету; в общем, находился в привычно приподнятом настроении, что-то напевал, завязывая шнурки на ботинках, перед уходом поцеловал маму в лоб. Сел на велосипед и уехал. Он ехал своей всегдашней дорогой. Но у поворота на Турсгатан внезапно свернул в сторону. На работу не поехал. Направился за город. Где-то неподалеку от Соллентуны свернул на узкие тропинки, которые ведут прямо в лес. Там есть свалка, ее видно с самолета, на подлете к определенной посадочной полосе Арланды. Он слез с велосипеда и исчез среди груд металлолома. Его нашли на заднем сиденье старого «доджа». Он принял большую дозу снотворного и умер. Мне было одиннадцать. Я помню похороны. Конечно, смерть отца стала сильным потрясением. Но еще сильнее — боль непонимания. Похороны прошли под знаком загадочного, мучительного вопроса «почему?». Поминки обернулись долгим, затянувшимся молчанием.

Луиза почувствовала, что ей брошен вызов. Ее сын не имеет ничего общего с отцом Ёрана Вреде.

Ёран Вреде понял ее реакцию. Перелистал лежавшую перед ним папку, хотя прекрасно знал, что там написано.

— Никакого объяснения причин смерти Хенрика у нас нет. Единственное, в чем мы уверены, — внешнего насилия не было.

— Это я и сама видела.

— Нет ни малейших признаков того, что причиной его смерти стал кто-то другой.

— Что говорят врачи?

— Что никакого простого или мгновенного объяснения не существует. И неудивительно. Когда умирает молодой, здоровый человек, за этим должно крыться нечто неожиданное. Придет время, и мы узнаем.

— Что?

Ёран Вреде покачал головой.

— Какая-то мелкая деталь дала сбой. Маленькое, лопнувшее звено способно вызвать такие же серьезные разрушения, как прорвавшаяся дамба или извержение вулкана. Врачи ищут.

— Произошло явно что-то неестественное.

— Почему ты так считаешь? Объясни.

Голос у Ёрана Вреде изменился. Луиза уловила в его тоне нотки нетерпения.

— Я знала своего сына. Он был счастливым человеком.

— Что такое счастливый человек?

— Я не собираюсь говорить о твоем отце. Я говорю о Хенрике. Он умер не по своей воле.

— Но его никто не убивал. Либо он умер естественной смертью, либо покончил с собой. Наши патологоанатомы работают основательно. Скоро мы получим ответ.

— А потом?

— Что ты имеешь в виду?

— Когда они не найдут никаких объяснений?

В разговоре то и дело наступало молчание.

— Мне очень жаль, но сейчас я больше ничем не могу тебе помочь.

— Мне никто не может помочь. — Луиза порывисто встала. — Никакого объяснения не существует. Нет никакого недостающего звена. Хенрик умер потому, что так хотел кто-то другой, не он сам.

Ёран Вреде проводил ее к выходу. Расстались они в полном молчании.

Отыскав свою машину, Луиза уехала из Стокгольма. Возле Салы она остановилась на парковке, откинула сиденье и заснула.

Ей приснился Василис. Он божился, что не имеет никакого отношения к смерти Хенрика.

Проснувшись, Луиза продолжила путь на север. «Сон — это сообщение, — думала она. — Мне снился Василис, а на самом деле я видела сон о себе самой. Пыталась убедить себя, что не предала Хенрика. Но слушала я его не так внимательно, как надо бы».

В Орсе она остановилась перекусить. За одним из столиков шумела компания молодых людей в футбольных, а может, в хоккейных майках. Ей вдруг захотелось рассказать им о Хенрике и попросить вести себя потише. И тут она заплакала. Шофер-дальнобойщик посмотрел на нее. Она помотала головой, и он отвел взгляд. Луиза видела, как он задумчиво заполняет лотерейный купон, и от души пожелала ему выиграть.

Уже свечерело, когда она проезжала через леса. На вырубке вроде бы видела лося. Затормозила, вылезла из машины. Искала что-то упущенное.

Смерть Хенрика не была естественной. Кто-то убил его. Что-то убило его. Краснозем на подошвах ботинок, тетрадки с поминальными записями, внезапная радость. Чего же я не вижу? Черепки, возможно, складываются в целое, а я не замечаю.

В Ноппикоски она опять остановилась — усталость не позволяла ехать дальше.

Ей снова приснилась Греция, но на этот раз Василис маячил где-то в стороне. Она находилась в раскопе захоронения, когда внезапно произошел обвал. Ее засыпало землей, она ощутила мгновенный страх и, как только начала задыхаться, проснулась.

Луиза продолжила путь на север. Последний сон не требовал объяснений.

В Свег она приехала ночью. Свернув во двор, увидела свет в окне кухни. Отец, по обыкновению, не спал. Как и много раз прежде, она спросила себя, каким образом он сумел прожить все эти годы, вечно недосыпая.

Сидя за столом, Артур смазывал какие-то инструменты. Похоже, он вовсе не удивился, что Луиза приехала домой поздней ночью.

— Проголодалась?

— Я поела в Орсе.

— Дорога не близкая.

— Я не голодна.

— Тогда больше не будем об этом говорить.

Она села на свое обычное место и, разгладив рукой клеенку, рассказала обо всем, что случилось. После этого оба надолго замолчали.

— Возможно, Вреде прав, — наконец произнес Артур. — Давай дадим им шанс найти какое-нибудь объяснение.

— По-моему, они делают не все, что могут. Собственно говоря, им наплевать на Хенрика. Молодой человек, один из тысяч ему подобных, внезапно умирает в своей постели.

— Ты несправедлива.

— Знаю. Но я так чувствую.

— И все-таки надо подождать.

Луиза понимала: отец прав. Правда о том, что произошло, о причинах смерти Хенрика, никогда не откроется, если они не доверятся судебно-медицинским экспертам.

Луиза страшно устала. И уже хотела встать, чтобы отправиться спать, но Артур ее задержал:

— Я снова пытался связаться с Ароном.

— Ты нашел его?

— Нет. Но по крайней мере пытался. Еще раз позвонил в посольство в Канберре и поговорил кое с кем из Общества дружбы. Но никто не слышал ни о каком Ароне Канторе. Ты уверена, что он живет в Австралии?

— Когда дело касается Арона, нельзя быть уверенным ни в чем.

— Прискорбно, если он не узнает о случившемся и не сможет присутствовать на похоронах.

— Может, он этого и не хочет? Может, вовсе не желает, чтобы мы его нашли?

— Никому не придет в голову сознательно не прийти на похороны собственно ребенка, разве нет?

— Ты не знаешь Арона.

— Возможно, ты права. Ты позволила мне лишь мельком с ним встретиться.

— Что ты имеешь в виду?

— Не обижайся. Ты знаешь, что я прав.

— А вот и нет. Я никогда не становилась между тобой и Ароном.

— Сейчас слишком позднее время для таких дискуссий.

— Это не дискуссия. Это бессмысленный разговор. Спасибо, что затратил столько усилий. Но Арона на похоронах не будет.

— Мне все же думается, надо еще немного поискать.

Луиза не ответила. И Артур не стал больше говорить об Ароне.

Арона не было на похоронах его сына, Хенрика Кантора, состоявшихся две недели спустя на церковном кладбище в Свеге. После того как в газете опубликовали объявление о смерти, немало людей позвонило Назрин, помогавшей Луизе в это трудное время. Многие из друзей Хенрика, о большинстве которых Луиза даже не слышала, выразили желание присутствовать на похоронах. Но Херьедален находился слишком далеко. Назрин предложила после похорон устроить поминальный вечер в Стокгольме. Луиза понимала, что в поисках объяснения следовало бы встретиться с друзьями Хенрика. Но у нее не было сил организовать что-то еще, кроме похорон. Она попросила Назрин составить список всех, кто дал о себе знать.

Похороны состоялись в среду, 20 октября, в час дня. Назрин приехала накануне вместе с другой девушкой, по имени Вера, у которой, если Луиза правильно поняла, тоже была связь с Хенриком. На похороны пришло совсем немного народу. Конечно, это предательство по отношению к Хенрику и всем тем, с кем он встречался в жизни. Но сделать по-другому не получилось.

Луиза крепко поругалась с Артуром по поводу того, кто будет совершать погребальный обряд. Она упрямо твердила, что Хенрик не хотел бы священника. Артур же настаивал, что как раз наоборот, Хенрик всегда интересовался духовными вопросами. Кто же сможет провести в Свеге достойную церемонию? Пастор Нюблум не слишком старался проповедовать слово Божие, частенько довольствовался собственными обиходными фразами. От него вполне можно добиться того, что Господь и святые останутся за пределами панихиды.

Луиза сдалась. Бороться не было сил. Слабость росла с каждым днем.

Во вторник, 19 октября, позвонил Ёран Вреде. Сообщил, что, согласно результатам патологоанатомической экспертизы, причиной смерти явилась значительная передозировка снотворного. Он снова извинился, что пришлось так долго ждать заключения. Луиза слушала его в каком-то сомнамбулическом состоянии. Сознавала, что он никогда бы не сказал того, что сказал, если бы не знал точно, если бы это не было правдой от начала и до конца. Ёран Вреде обещал прислать ей все документы, еще раз выразил свои соболезнования и поставил ее в известность, что расследование закрыто. Полиции больше добавить нечего, прокурор дело не возбудит, потому что установлен факт самоубийства.

Когда Луиза пересказала этот разговор Артуру, он заметил:

— По крайней мере, мы теперь знаем, что больше не надо ломать себе голову.

Луиза понимала, что Артур лукавит. Он всю оставшуюся жизнь будет ломать себе голову над тем, что же произошло в действительности. Почему Хенрик решил покончить с собой? Если случилось именно это.

Ни Назрин, ни Вера тоже не могли заставить себя поверить Ёрану Вреде. Назрин сказала: «Если бы он покончил с собой, то сделал бы это по-другому. Не в собственной кровати, приняв снотворное. Слишком жалкий поступок для Хенрика».

Проснувшись утром 20 октября, Луиза обнаружила, что ночью подморозило. Она спустилась к железнодорожному мосту и долго стояла у перил, глядя в черную воду, такую же черную, как земля, в которую опустят гроб с телом Хенрика. В этом пункте Луиза была непреклонна. Хенрика не сожгут, его тело должно покоиться в земле, именно тело, а не пепел. Она смотрела на воду и вспоминала, что когда-то в юности стояла на этом же месте, чувствуя себя совсем несчастной, и, возможно, единственный раз в жизни обдумывала, не покончить ли с собой. Хенрик словно бы находился рядом. Он бы тоже не прыгнул. Он бы продолжил жить, не ослабил бы хватку.

Этим ранним утром она долго стояла на мосту.

Сегодня я похороню своего единственного ребенка. Других детей у меня уже не будет. В гробу Хенрика покоится главная часть моей жизни. Та часть, которую не вернуть.

Коричневый гроб, розы, никаких венков. Органист исполнил Баха и выбранное им самим сочинение Скарлатти. Пастор говорил спокойно, без пафоса, Бог в церкви не присутствовал. Луиза сидела рядом с Артуром, по другую сторону гроба — Назрин и Вера. Луиза наблюдала похоронную церемонию как бы со стороны. А ведь речь шла о ней самой. Покойнику не выразишь сочувствия, мертвый — он и есть мертвый, мертвецы не плачут. А она? Она уже превратилась в руину. Но некоторые своды внутри ее остались невредимы. И их ей надо защитить.

Назрин и Вера уехали рано, им предстояла долгая поездка автобусом в Стокгольм. Но Назрин обещала не пропадать, а когда Луиза соберется с силами, чтобы освободить квартиру Хенрика от его вещей, она ей поможет.

Вечером Луиза и Артур сидели на кухне, с бутылкой водки. Он запивал водку кофе, она разбавляла лимонадом. Точно заключив тайное соглашение, оба напились. В десять вечера они, тараща глаза, с трудом удерживались на стульях.

— Завтра я уезжаю.

— Возвращаешься?

— Разве человек всегда не возвращается куда-нибудь? Я уезжаю в Грецию. Надо закончить работу, а что будет потом, не знаю.

На следующий день рано утром Артур отвез Луизу в аэропорт Эстерсунда. Легкий снежок запорошил землю. Взяв ее за руку, отец попросил соблюдать осторожность. Она видела, что он ищет еще какие-то слова, но безуспешно. В самолете на пути в Арланду она подумала, что он непременно сегодня же начнет вырезать лицо Хенрика в каком-нибудь из своих деревьев.

В 11.55 она вылетела во Франкфурт, чтобы там пересесть на рейс до Афин. Но когда приземлилась во Франкфурте, все принятые ранее решения как бы рассыпались. Она отказалась от зарезервированного места в самолете и долго сидела, глядя на окутанный туманом аэродром.

Теперь она знала, что делать. Артур был и прав, и не прав, но уступила она не ради него. Это ее собственное решение, ее собственное прозрение.

Арон. Он есть. Он должен быть.

Вечером того же дня она поднялась в самолет кампании «Куонтас», летевший в Сидней. Последнее, что она сделала перед отлетом, — позвонила одному из коллег в Греции и сказала, что пока приехать не может.

Сначала ее ждет другая поездка, другая встреча.

В самолете рядом с ней сидела девочка, одна, без сопровождающего, ребенок, не обращавший никакого внимания на то, что происходит вокруг. Она просто не отрывала глаз от своей куклы — этакого гибрида слона и старой дамы.

Луиза Кантор смотрела в темноту.

Арон. Он есть. Он должен быть.

7

Во время промежуточной посадки в Сингапуре Луиза вышла из самолета и побрела во влажной духоте по устланным желто-коричневыми коврами длинным коридорам, которые, казалось, вели к новым отдаленным терминалам.

Остановившись у магазинчика, где продавались блокноты, она купила ежедневник с вышитыми на фиолетовом переплете птицами. Девушка-продавщица дружески ей улыбнулась. Глаза Луизы тотчас начали наполняться слезами. Она стремительно повернулась и ушла.

На обратном пути к самолету ей вдруг стало страшно, что она вот-вот впадет в панику. Она держалась поближе к стенам, ускорила шаг и пыталась сосредоточиться на своем дыхании. Была уверена, что в любую минуту все вокруг потемнеет и она упадет. Но ей очень не хотелось очнуться на желто-коричневом ковре. Ей нельзя падать. Не сейчас, когда она приняла важное решение разыскать Арона.

Самолет взял курс на Сидней в два ночи. Еще во Франкфурте Луиза потеряла контроль над часовыми поясами, которые ей предстояло пересечь. Она пребывала в состоянии невесомости и вневременья. Может, именно так ей удастся приблизиться к Арону? В те годы, что они прожили вместе, Арон всегда удивительным образом знал, когда она вернется домой, когда окажется близко от него. И в тех случаях, когда злилась на его слова или поступки, она понимала, что никогда не сумеет застать его врасплох, если вдруг выяснится, что он ей изменяет.

Она сидела в кресле 26 D, у прохода. Рядом спал приветливый господин, представившийся отставным полковником австралийских ВВС. Он не пытался завязать разговор, за что Луиза была ему благодарна. Сидя в сумеречном салоне, она стакан за стаканом брала воду, которую регулярно приносила стюардесса. По другую сторону прохода женщина ее лет слушала какой-то радиоканал.

Луиза вынула купленный ежедневник, зажгла ночник и, найдя ручку, начала писать.

Краснозем. Первое написанное ею слово. Почему вдруг именно оно всплыло в ее мозгу? Неужели это важнейший ключ к разгадке? Главный черепок, вокруг которого в свое время сгруппируются все остальные фрагменты?

Мысленно она перелистала те две тетрадки, память о мертвых или умирающих женщинах.

Каким образом они попали к Хенрику? Он не был ребенком, нуждавшимся в напоминаниях о своих родителях. Знал если и не все, то многое о своей матери. И с Ароном, несмотря на его частые отлучки, он довольно регулярно общался. Откуда Хенрик получил эти тетрадки? Кто дал их ему?

Она записала вопрос. Откуда краснозем? Дальше этого она не продвинулась. Отложила ежедневник, выключила лампу, закрыла глаза. Мне нужен Арон, чтобы я смогла думать. В свои лучшие минуты он был не только прекрасным любовником, но и обладал умением слушать. Он — одно из редких существ, способных дать совет, не задумываясь о собственных выгодах.

Она открыла глаза. Может, как раз этой стороны личности Арона и их совместной жизни ей недоставало больше всего? Слушающего и временами поразительно умного человека, в которого она влюбилась и от которого родила сына?

«Я ищу именно этого Арона, — размышляла она. — Без его помощи я никогда не пойму, что произошло. Никогда не смогу вернуться к прежней жизни без его поддержки».

Остаток ночи она дремала в своем кресле, время от времени настраиваясь на какой-нибудь радиоканал, но музыка, совсем не подходившая, по ее мнению, к ночному мраку, раздражала ее. «Я сижу в клетке, — думала она. — В клетке с тонкими стенками, которые тем не менее противостоят лютому холоду и огромной скорости. В этой клетке меня несет на континент, куда я и не пыталась попасть. Континент, куда я никогда не стремилась».

За несколько часов до посадки в Сиднее у Луизы возникло ощущение, что принятое во франкфуртском аэропорту решение совершенно бессмысленно. Ей не найти Арона. На нее, одинокое существо на краю света, лишь снова навалятся горе и растущее отчаяние.

Но она не могла повернуть клетку и швырнуть ее обратно во Франкфурт. Ранним утром шасси самолета с грохотом стукнулись об асфальт сиднейского аэродрома. Заспанная Луиза снова шагнула в мир. Приветливый таможенник забрал яблоко, лежавшее у нее в сумке, и бросил в урну. Найдя окошко информации, она забронировала номер в «Хилтоне». У нее перехватило дыхание, когда она поняла, во что он ей обойдется, но перезаказывать не было сил. Поменяв деньги, Луиза на такси поехала в гостиницу. Смотрела на город в набиравшем силу рассвете и думала, что когда-то Арон ехал тем же путем, по тем же шоссейным дорогам, через те же мосты.

Ей достался номер, где окна не открывались. Если бы она не чувствовала себя такой измотанной, то немедля перебралась бы в другую гостиницу. У нее сразу же начался приступ удушья. Но она заставила себя пойти в душ, после чего голышом забралась под простыню. «Я сплю как Хенрик, — мелькнуло в голове. — Голышом. Почему в последнюю ночь его жизни на нем была пижама?»

Вопрос остался без ответа — Луиза заснула и проснулась только в полдень. Вышла на улицу, направилась к порту, прогулялась до здания Оперы и зашла перекусить в итальянский ресторан. Было прохладно, но солнце пригревало. Она выпила вина и попыталась решить, что делать. Артур говорил с посольством. Еще он связался с кем-то из Общества дружбы, кто якобы располагал информацией о шведах-иммигрантах. Но Арон ведь не иммигрант. Он не позволит себя регистрировать. Он — человек, всегда имеющий как минимум два входа и выхода из своего укрытия.

Она отогнала от себя чувство бессилия. Наверняка существует способ найти Арона, если он, разумеется, в Австралии. Он из тех людей, которые никого не оставляют безразличными. Познакомившись с Ароном, забыть его было нельзя.

Луиза уже собралась уходить из ресторана, когда услышала, что за соседним столиком какой-то мужчина говорит по-шведски по мобильному телефону. Говорил он с женщиной — это Луиза услышала — о ремонте автомобиля. Закончив разговор, мужчина улыбнулся ей:

— It is always problems with the cars. Always[147].

— Я говорю по-шведски. Но я согласна — машины вечно барахлят.

Мужчина встал, подошел к ее столу, представился — его зовут Оскар Лундин — и крепко пожал ей руку.

— Луиза Кантор. Красивое имя. Ты здесь на время или иммигрантка?

— На короткое время. Не пробыла здесь еще и суток.

Показав рукой на стул, он поинтересовался, может ли присесть. Официант перенес его чашку с кофе.

— Прекрасный весенний день. Еще прохладно. Но весна приближается. Никогда не перестану восхищаться этим миром, где весна и осень могут следовать друг за другом, хотя их разделяют моря и континенты.

— Ты давно здесь живешь?

— Приехал в сорок девятом. Мне было девятнадцать. Вообразил, что здесь можно грести деньги лопатой. Мои школьные познания никуда не годились, но я любил сады, растения. Знал, что всегда смогу обеспечить себя, подрезая кусты или приводя в порядок фруктовые деревья.

— Почему ты отправился сюда?

— У меня были чудовищные родители. Извини за откровенность. Отец — священник, ненавидевший всех, кто не верил в его Бога. Я вообще ни в кого не верил, и он считал меня богохульником и избивал до полусмерти, пока я не вырос и не смог дать отпор. Тогда он перестал со мной разговаривать. Мать вечно пыталась нас помирить, она была доброй самаритянкой, которая, к сожалению, вела невидимую бухгалтерскую книгу и не делала ничего, чтобы облегчить мне жизнь, поскольку требовала взамен благодарности. Она заставляла меня демонстрировать мои сокровенные мысли, муки совести, чувство вины за все то, чем она пожертвовала, — выжимала меня как лимон в давилке. И я сделал единственно возможное. Уехал. Прошло уже больше полувека. Я ни разу не возвращался. Не поехал даже на их похороны. У меня там осталась сестра, с ней я говорю каждое Рождество. А так я здесь. И стал садовником. У меня собственная фирма, которая не только подрезает кусты и приводит в порядок фруктовые деревья, но и разбивает целые парки для тех, кто готов платить.

Он допил кофе и передвинул стул, подставляя лицо солнцу. Луиза решила, что ей терять нечего.

— Я ищу одного человека. Его зовут Арон Кантор. Когда-то мы были женаты. По-моему, он живет здесь, в Австралии.

— По-твоему?

— Я не уверена. Я спрашивала в посольстве и в Обществе дружбы.

Оскар Лундин поморщился:

— Они представления не имеют, кто из шведов находится в этой стране. Общество — это стог сена, где любые иголки могут спрятаться.

— Неужели? Люди приезжают сюда, чтобы спрятаться?

— Точно так же, как здешний народ стремится попасть в страну вроде Швеции, чтобы скрыть свои грехи. Не думаю, что здесь прячется слишком много шведских мошенников. Но кое-кто есть точно. Десять лет назад здесь жил человек из Онге, совершивший убийство. Шведские власти его так и не нашли. Теперь он мертв и покоится под собственным могильным камнем в Аделаиде. Но, полагаю, твой бывший муж не объявлен в розыск за какое-либо преступление.

— Не объявлен. Но мне необходимо его найти.

— Это нам всем необходимо. Найти тех, кого мы ищем.

— Что бы ты сделал на моем месте?

Оскар Лундин задумчиво помешал ложечкой в полупустой чашке.

— На твоем месте я бы попросил меня о помощи, — наконец проговорил он. — У меня большие связи в этой стране. Австралия — это континент, где дела по-прежнему вершатся с помощью личных связей. Мы кричим, шепчем друг другу на ухо и обычно узнаем то, что хотели узнать. Как мне найти тебя?

— Я живу в «Хилтоне». Хотя для меня это слишком дорого.

— Останься там еще на два дня, если хватит денег. Больше не потребуется. Если твой муж здесь, я его найду. Если не найду, придется тебе искать его в другом месте. Например, в Новой Зеландии, что вполне разумно.

— Я с трудом верю в такую удачу — что я встретила тебя. И что ты захотел помочь совершенно незнакомому человеку.

— Пожалуй, я пытаюсь делать то самое добро, что мой отец только притворялся, будто делает.

Подозвав официанта, Оскар Лундин расплатился. Уходя, приподнял шляпу.

— Через сорок восемь часов я позвоню. Надеюсь, с хорошими новостями. Но я уже переживаю, что наобещал слишком много. Бывало, я обещал, что на посаженных мной яблонях уродится много плодов. Меня это до сих пор преследует.

Луиза видела, как он, выйдя прямо под солнечные лучи, направился по набережной к паромной переправе, на фоне которой высились небоскребы. Нередко она ошибалась в оценке людей. Но в том, что Оскар Лундин действительно постарается ей помочь, не сомневалась.

Через двадцать три часа в ее номере зазвонил телефон. Она как раз вернулась с долгой прогулки. Пыталась прикинуть, что будет делать, если Оскар Лундин не даст ей никакой информации или если он обманет ее и не позвонит. В этот же день она еще поговорила с отцом и позвонила в Грецию, предупредила коллег, что ей потребуется еще неделя, чтобы справиться с горем, а может, и две. Ее выслушали с пониманием, как и раньше, но она прекрасно знала, что очень скоро ей придется вернуться на раскопки, иначе у них там лопнет терпение.

Голос Оскара Лундина звучал, как она его запомнила, — приятный шведский язык, в котором не отсутствовали многие слова, вошедшие в обиход за долгие годы, проведенные им за пределами Швеции. «Так говорили на шведском в годы моего детства», — подумала она после их встречи.

Оскар Лундин сразу перешел к делу:

— Думаю, я нашел твоего сбежавшего мужа. Если только не существует нескольких шведов по имени Арон Кантор.

— Он — единственный.

— У тебя есть карта Австралии?

Луиза купила карту и сейчас развернула ее на кровати.

— Поставь палец на Сидней. Затем следуй дорогами, ведущими на юг, к Мельбурну. Поедешь в сторону южного побережья и остановишься в местечке Аполло-Бей. Нашла?

Она увидела нужное название.

— По моим сведениям, там уже несколько лет живет человек по имени Арон Кантор. Точный адрес его квартиры или дома мой информатор указать не мог. Но он уверен, что человек, которого ты ищешь, находится в Аполло-Бей.

— У кого ты это узнал?

— У старого капитана траулера, уставшего от Северного моря и потому перебравшегося на другой конец земли. Обычно он какое-то время проводит на южном побережье. К тому же отличается безмерным любопытством и не забывает ни одного имени. Думаю, ты найдешь Арона Кантора в Аполло-Бей. Местечко маленькое, оживающее только в летние месяцы. Сейчас, в эту пору года, там совсем мало людей.

— Не знаю, как и благодарить тебя.

— Почему шведы всегда должны благодарить? Неужели нельзя помочь, не предъявляя невидимой бухгалтерской книги? Но я оставлю тебе мой телефон, потому что очень хочу узнать, нашла ли ты его в конце концов.

Луиза записала номер Оскара на карте. Когда он попрощался и положил трубку, у нее возникло ощущение, будто он приподнял шляпу. Она замерла, отметив, как сильно бьется сердце.

Арон жив. Она поступила правильно, прервав свою поездку в Грецию. И по счастливой случайности очутилась за столиком в ресторане рядом с доброй феей в летней шляпе.

«Оскар Лундин мог бы быть братом моего отца, — подумала она. — Два старика, которые без колебаний придут мне на помощь в трудную минуту».

Внутри у нее словно прорвало плотину, и все так долго сдерживаемые силы выплеснулись наружу. За короткое, почти ничтожное время Луиза взяла напрокат машину, доставленную прямо к гостинице, и расплатилась по счету. Она выехала из города на нужную автомагистраль и взяла курс на Мельбурн. Она спешила. Возможно, Арон и правда находится в местечке под названием Аполло-Бей. Но нельзя исключить и вероятность, что ему вздумается исчезнуть. Почуяв, что кто-то ищет его, он исчезал. Луиза рассчитывала переночевать в Мельбурне, а утром отправиться вдоль побережья к Аполло-Бей.

Она нашла радиоканал, передававший классическую музыку. Впервые после смерти Хенрика снова слушала музыку. К полуночи выбралась в центр Мельбурна. Смутно вспомнила, что, когда была совсем крохой, здесь проходила Олимпиада. В голове всплыла фамилия прыгуна в высоту, Нильссона, которым восхищался отец. На наружной стене дома Артур отметил высоту, которую тот преодолел и которая принесла ему золотую медаль. Как же его звали, этого Нильссона? Кажется, Рикард. Но она не уверена. Может, перепутала двух разных людей или даже два разных вида спорта. Надо будет позже спросить у отца.

Она сняла номер в гостинице недалеко от здания парламента, опятьслишком дорогой. Но от усталости была не в силах искать что-то другое. В нескольких кварталах от гостиницы обнаружила Чайнатаун в миниатюре. В полупустом ресторане, где большинство официантов неподвижно пялились на телеэкран, съела ростки бамбука с рисом. Выпила несколько бокалов вина и захмелела. И непрерывно думала об Ароне. Найдет ли она его завтра? Или он уже успел улизнуть?

После ужина Луиза пошла прогуляться, чтобы проветрить голову. Дошла до парка с освещенными аллеями. Если бы она не выпила, можно было бы продолжить поездку немедленно, отнеся нераспакованный чемодан в машину. Но ей надо поспать. Вино поможет.

Она легла, не разбирая постель, укрывшись покрывалом, и в тревожной полудреме, где мелькали какие-то лица, дотянула до рассвета.

В половине седьмого она позавтракала и покинула Мельбурн. Шел дождь, с моря дул порывистый холодный ветер. Она поежилась, садясь в машину.

Где-то там, под дождем, находится Арон.

Он меня не ждет и не жаждет услышать о случившейся трагедии. Скоро действительность настигнет его.

В одиннадцать Луиза прибыла на место. Всю дорогу дождь не прекращался ни на минуту. Аполло-Бей представлял собой узенькую полоску домов, тянувшуюся вдоль залива. Мол сдерживал волны, атаковавшие небольшую армаду рыбацких суденышек. Припарковав машину возле кафе, она продолжала сидеть, вглядываясь в пелену дождя через неустанно работавшие дворники.

Здесь, под дождем, находится Арон. Но где его найти?

На секунду задача представилась Луизе невыполнимой. Но она не собиралась опускать руки, не теперь, когда приехала на другой конец земли. Выйдя из машины, бегом пересекла улицу и влетела в магазин спортивной одежды. Купила непромокаемую куртку и кепку с козырьком у продавщицы, грузной беременной девушки. Луиза подумала, что, задав ей вопрос, ничего не потеряет.

— Ты не знаешь Арона Кантора? Шведа? Он хорошо говорит по-английски, но с акцентом. Он вроде живет здесь, в Аполло-Бей. Ты знаешь, кого я имею в виду? Знаешь, где он живет? Если не знаешь, у кого еще спросить?

Луиза подозревала, что продавщица не слишком озабочена ответом.

— Я не знаю никаких шведов.

— Арон Кантор? Ведь это необычное имя.

Девушка отсчитала ей сдачу, равнодушно покачав головой.

— Сюда приходит много народа.

Луиза надела куртку и вышла из магазина. Дождь стал слабее. Она пошла вдоль домов и вдруг поняла, что это и есть весь Аполло-Бей. Улица, тянувшаяся вдоль залива, ряд домов, и все. Море было свинцового цвета. Она зашла в кафе, заказала чай и попробовала собраться с мыслями. Где мог быть Арон, если он вправду здесь? Он с удовольствием гулял в непогоду. И любил ловить рыбу.

Человек, принесший ей чай, расхаживал по помещению, вытирая столики.

— Где здесь обычно ловят рыбу, если нет лодки?

— Обычно с мола. Или в акватории гавани. Она снова спросила о чужаке по имени Арон Кантор. Человек, продолжая вытирать столики, отрицательно помотал головой.

— Может, он живет в гостинице? Это по дороге до гавани. Спросите там.

Луиза прекрасно знала, что Арон ни за что бы не согласился долго жить в гостинице.

Дождь перестал, тучи рассеялись. Луиза вернулась к машине и поехала в гавань, не остановившись у гостиницы под названием «Иглз-инн». Припарковалась у въезда в гавань и пошла вдоль набережной. Вода была маслянистая, грязная. Баржа, груженная мокрым песком, скреблась о разбитую тракторную платформу. Рыболовецкое судно, заставленное кадками для омаров, называлось «Пьета»[148], и Луиза рассеянно спросила себя, способствует ли это название хорошему улову. Она зашагала к концу внутреннего мола. Мальчишки, сосредоточенно следившие за лесками своих удочек, не удостоили ее даже взглядом. Она посмотрела на внешний мол, простиравшийся далеко от внутренней акватории. Там кто-то рыбачил, может, даже не один человек. Вернувшись назад, Луиза свернула на более длинный мол. Порывы крепчавшего ветра свистели меж громадных каменных блоков, образовывавших внешнюю стену мола. Такую высокую, что моря за ней было не видно, доносился только его шум.

Там действительно рыбачил один человек. Двигался он резко, точно охваченный внезапным нетерпением.

Луиза испытала смешанное чувство радости и ужаса. Это Арон, никто больше не двигался так резко, так судорожно. Но уж больно просто все складывалось, больно быстро удалось найти его.

Ее вдруг поразила мысль, что она понятия не имеет, как он живет. Может, снова женился, может, завел других детей. Не исключено, что того Арона, которого она знала и любила, больше не существует. Человек, стоявший на пронизывающем ветру в ста метрах от нее, с удочкой в руках, возможно, теперь совсем чужой. Не вернуться ли к машине и поехать за ним, когда он закончит рыбалку?

Она разозлилась на себя за нерешительность. Стоило ей оказаться вблизи от Арона, как она потеряла свою обычную решимость. Преимущество по-прежнему на его стороне.

Она отбросила прочь сомнения — они встретятся здесь, на молу.

Ему некуда деваться, разве что спрыгнуть в ледяную воду. Этот мол — тупик. Теперь он не скроется. На сей раз он забыл снабдить свою нору тайным запасным выходом...

Когда Луиза вышла на мол, Арон стоял к ней спиной. Она видела его затылок, плешь на темечке стала больше. Он как будто съежился, во всей фигуре чувствовалась слабость, которая никогда не связывалась у нее с образом Арона.

Рядом с ним лежала клеенка, придавленная по углам четырьмя камнями. Он поймал три рыбины. Похожие на помесь трески и щуки, показалось Луизе, если подобная помесь вообще возможна.

Только она собралась окликнуть, как он обернулся. Рывком, точно чуя неладное. Посмотрел на нее, но из-за стянутого и завязанного капюшона куртки узнал не сразу. Внезапно он понял, кто перед ним, и явно испугался. За годы их совместной жизни такого не случалось почти ни разу — чтобы Арон выказал свои сомнения, а тем более испуг.

Всего секунда-другая — и он взял себя в руки. Закрепил удочку между камнями.

— Вот уж не ожидал, что ты найдешь меня здесь.

— Меньше всего ты ожидал, что я стану тебя искать.

Он посерьезнел, предчувствуя и страшась продолжения.

Еще в долгие часы на борту самолета и во время автомобильного путешествия она уговаривала себя подойти к делу поосторожнее, сообщить о Хенрике так, чтобы причинить минимум боли. И сейчас осознала, что это невозможно.

Снова пошел дождь, порывы ветра усиливались. Повернувшись к ветру спиной, Арон подошел ближе. Он был бледен, глаза красные, словно он крепко выпил, губы потрескались. Без поцелуев губы растрескиваются, обычно говорил он.

— Хенрик умер. Я всеми возможными способами пыталась отыскать тебя. В конце концов осталось лишь это местечко, я приехала сюда и нашла тебя.

Арон смотрел на нее без всякого выражения, точно не понял. Но Луиза знала, что вонзила в него нож и ему больно.

— Я обнаружила Хенрика мертвым в его квартире. Он лежал в постели, как будто спал. Мы похоронили его на церковном кладбище в Свеге.

Арон пошатнулся, казалось, вот-вот упадет. Прислонившись к мокрой каменной стене, протянул Луизе руки. Она взяла их в свои.

— Этого не может быть.

— Я тоже считаю, что не может. Но тем не менее это правда.

— Отчего он умер?

— Мы не знаем. Полиция и судмедэксперт утверждают, что он покончил с собой.

Арон посмотрел на нее обезумевшим взглядом:

— Чтобы мальчик покончил с собой? В жизни не поверю!

— И я не верю. Но у него в крови обнаружили большое количество снотворного.

Арон зарычал, выбросил рыбу в воду, потом швырнул следом ведро и удочку. Крепко сжав руку Луизы, он увел ее прочь. И велел ехать за его машиной, старым ржавым «фольксвагеном»-фургоном. Они выехали из Аполло-Бей и двинулись той дорогой, по которой она приехала. Вскоре Арон свернул на серпантин, петлявший меж высоких крутых холмов, нависших над самым морем. Он ехал быстро, виляя, точно пьяный. Луиза не отставала. В глубокой ложбине среди холмов они свернули на дорогу, скорее похожую на узкую тропку, все время круто взбиравшуюся вверх, и остановились у деревянного домика на краю горного уступа. Луиза вышла из машины и подумала, что вот именно так и представляла себе одно из потайных его мест. Бесконечная панорама, море, простирающееся до самого горизонта.

Арон рванул дверь, схватил бутылку виски со стола возле камина, наполнил стакан. Вопросительно взглянул на Луизу, но та покачала головой. Сейчас она должна быть трезвой. Довольно и того, что Арон в подпитии мог перейти все границы и показать свой буйный нрав. Слишком много разбитых окон и сломанных стульев ей пришлось повидать, чтобы допустить это еще раз.

Во дворе, у французского окна с видом на море, стоял большой деревянный стол. Разноцветные попугаи то и дело пикировали на него, склевывая хлебные крошки. Арон переехал в страну попугаев. Такого я даже представить себе не могла.

Она села на стул напротив него. Он съежился на сером диване, со стаканом в руках.

— Я отказываюсь верить, что это правда.

— Это случилось полтора месяца назад.

Он вскинулся:

— Почему меня не известили?

Она не ответила, переведя взгляд на красных и голубых попугаев.

— Извини, я не то хотел сказать. Я понимаю, ты искала меня. Ты бы ни за что не оставила меня в неведении, если бы могла.

— Не так-то просто найти того, кто прячется.

Всю ночь она просидела напротив него. Разговор то вспыхивал, то угасал, повисали долгие паузы. И Луиза, и Арон владели искусством молчания. Оно было тоже своего рода беседой, это она усвоила в первые годы их совместной жизни. Ведь и Артур не отличался особой разговорчивостью. Но молчание Арона имело другой оттенок.

Много времени спустя она пришла к мысли, что эта ночь с Ароном словно бы означала возвращение во времена, предшествовавшие рождению Хенрика. Но, естественно, они говорили о нем. Горе рвало душу. И все же они не сблизились настолько, чтобы у нее возникло желание сесть рядом с ним на диван. Точно она не верила, что его боль не уступает по силе той, какая терзает мать, потерявшую единственного ребенка.

В предрассветный час она спросила Арона, нет ли у него еще детей. Он не ответил, лишь удивленно взглянул на нее, и ей показалось, она правильно истолковала его молчание.

На рассвете вернулись красные попугаи. Арон рассыпал на столе птичий корм. Луиза вышла на улицу вслед за ним. Поежилась. Море далеко внизу было свинцового цвета. Волны бились о берег.

— Я мечтаю когда-нибудь увидеть там айсберг, — неожиданно проговорил Арон. — Айсберг, приплывший сюда прямо с Южного полюса.

Луиза вспомнила найденное ею письмо.

— Вид, наверно, величественный.

— Самое величественное заключается в том, что мы не видим, как тает эта исполинская гора. Я всегда считал, что тоже таю, проливаюсь водой. Я умру в результате медленного потепления.

Луиза искоса посмотрела на него.

«Он изменился и в то же время остался самим собой», — подумала она.

Это было на рассвете. Они проговорили всю ночь.

Она взяла его руку. Вместе они вглядывались в море в поисках айсберга, который никогда не появится.

8

Через три дня после встречи на молу, среди ветра, дождя и боли, Луиза отправила открытку отцу. Она уже успела позвонить ему и сообщить, что нашла Арона. Телефонная связь со Светом была на редкость четкой, голос отца звучал совсем рядом, он попросил передать привет Арону и выразить соболезнования. Она рассказала о разноцветных попугаях, прилетавших на стол Арона, и обещала послать открытку. Открытку она нашла в портовом магазинчике, где продавалось все — от яиц до свитеров ручной вязки и открыток. На ней была изображена стайка красных попугаев. Арон ждал ее в кафе — там он регулярно начинал и заканчивал свои рыбалки. Луиза черкнула несколько строк прямо в магазине и опустила открытку в почтовый ящик возле гостиницы, где бы ночевала, если б не встретила Арона на молу.

Что она писала отцу? Что Арон жил комфортной жизнью отшельника в деревянном домике в лесу, что он похудел, но главное, что он горюет.

Ты оказался прав. Не приложить максимум усилий, чтобы отыскать его, было бы безответственно. Ты оказался прав, а я ошибалась. Попугаи здесь не только красные, но и голубые, даже бирюзовые. Сколько я здесь пробуду, не знаю.

Бросив открытку в ящик, Луиза спустилась к берегу. День стоял холодный, ясное небо, практически штиль. Какие-то детишки играли с рваным футбольным мячом, пожилая пара выгуливала собак. Луиза шла по берегу у самой кромки воды.

Она провела с Ароном три дня. На рассвете после первой бесконечной ночи, когда она взяла его руку, он спросил, есть ли ей где жить. В его доме две спальни, если она хочет, то может занять одну из них. Какие у нее планы? Не сломило ли ее горе? Не отвечая, она заняла комнату, принесла чемодан и проспала далеко за полдень. Когда она проснулась, Арона уже не было. Он оставил на диване записку, написанную его привычным торопливым и неряшливым почерком. Он отправился на работу. «Я сторожу деревья в небольшом дождевом лесу. Еда есть. Дом в твоем распоряжении. Мое горе невыносимо».

Луиза приготовила себе поесть, без всяких изысков, надела самые теплые вещи и вышла с тарелкой к столу во дворе. Вскоре вокруг расселись ручные попугаи, ожидая, когда она с ними поделится. Она пересчитала птиц. Двенадцать. «Тайная вечеря, — мелькнуло в голове. — Последняя перед распятием». На миг на нее низошел покой, впервые с тех пор, как она переступила порог квартиры Хенрика. Теперь есть еще кто-то, кроме Артура, с кем можно разделить горе. Арону она может рассказать обо всех недоуменных вопросах и страхах, мучивших ее. Хенрик умер неестественной смертью. Конечно, никто не собирается сбрасывать со счетов снотворное. Но смерть Хенрика должна иметь причину. Он покончил с собой, не совершая самоубийства.

Существует другая правда. Каким-то образом она связана с президентом Кеннеди и его исчезнувшим мозгом. Если кто и сможет помочь мне отыскать эту правду, так только Арон.

Арон вернулся уже затемно. Стянул сапоги и, робко взглянув на Луизу, скрылся в ванной. Выйдя оттуда, он сел рядом с ней на диван.

— Ты нашла мою записку? Поела?

— Вместе с попугаями. Как ты сумел их приручить?

— Они не боятся людей. За ними не охотятся, не стараются поймать. Я привык преломлять с ними свой хлеб.

— Ты написал, что сторожишь деревья? Этим ты и занимаешься? На что живешь?

— Завтра я собирался тебе показать. Я ухаживаю за деревьями, ловлю рыбу и скрываюсь. Вот это последнее — самая трудная моя работа. Ты, найдя меня так легко, нанесла мне самое крупное в моей жизни поражение. Разумеется, я благодарен, что именно ты явилась ко мне с этим чудовищным известием. Наверно, я бы недоумевал, почему Хенрик перестал писать. Рано или поздно я бы все узнал. Возможно, чисто случайно. И такого шока я бы не выдержал. Но вестником стала ты.

— Что случилось с твоими компьютерами? Ты же собирался спасти мир от потери воспоминаний, происходящей в наше время? Однажды ты сказал, что единицы и нули в мировых компьютерах — это демоны, способные лишить человечество его истории.

— Я долго так думал. Нам казалось, мы спасаем мир от всепоглощающей эпидемии, вызванной вирусом пустоты, от великой смерти, которую несет в себе чистая бумага. Опустошенные неизлечимым раком архивы, которые превратят нашу действительность в неразрешимую загадку для будущих поколений. Мы искренне верили, что скоро найдем альтернативную систему архивации, способную сохранить наше время для будущего. Искали альтернативу единицам и нулям. Вернее, пытались создать эликсир, который бы гарантировал сохранность, если в один прекрасный день компьютеры откажутся выдавать свое содержимое. Мы вывели формулу, незащищенную исходную программу, и позднее продали ее одному концерну в США. Получили за это колоссальные деньги. Кроме того, контракт предусматривал, что в течение двадцати пяти лет патент станет доступен всем странам мира без каких-либо лицензий. И однажды я оказался на улице в Нью-Йорке, с чеком на пять миллионов долларов. Один миллион я оставил себе, остальное роздал. Ты понимаешь, о чем я?

— Не совсем. Только самое важное.

— Могу объяснить в подробностях.

— Не сейчас. Ты что-нибудь отправил Хенрику?

Арон вздрогнул, бросил на нее удивленный взгляд:

— С какой стати мне давать ему деньги?

— Было бы вполне естественно помочь собственному сыну.

— Я никогда не получал денег от родителей. И до сих пор им за это благодарен. Детей глубоко портит, когда даешь им то, что они должны заработать сами.

— Кому ты роздал деньги?

— На сей счет вариантов множество. Я отдал все австралийскому фонду, задача которого сохранить достоинство аборигенов. Их жизнь и культуру, проще говоря. Я мог бы отдать деньги на исследования в области рака, на защиту тропических лесов, на борьбу с нашествием саранчи в Восточной Африке. Я положил в шляпу тысячу листочков с вариантами. И вытащил Австралию. Отдал деньги и приехал сюда. Никто не знает, что это дар от меня. Вот что радостнее всего. — Арон встал. — Мне надо немного поспать. Усталость вселяет в меня тревогу.

Луиза осталась сидеть на диване и вскоре услышала его храп, который волнами перекатывался в ее мозгу. Она помнила эти звуки с прежних времен.

Вечером Арон повез ее в ресторан, притулившийся, точно орлиное гнездо, на самом верху скалистого уступа. Они оказались чуть ли не единственными посетителями, Арон, судя по всему хорошо знавший официанта, удалился с ним на кухню.

Обед стал для Луизы новым напоминанием о годах, прожитых с Ароном. Отварная рыба и вино. Всегдашнее меню их праздничных застолий. Она вспомнила своеобразный отпуск, когда они жили в палатках и питались щуками, выловленными Ароном в черных лесных озерах. В Северной Норвегии они ели также треску и мерланга, а во Франции — морской язык.

Через выбор меню он говорил с ней. Это был способ деликатно выяснить, не забыла ли она прошлое или оно по-прежнему живо для нее.

В душе шевельнулась грусть. Любовь не вернуть, как не вернуть умершего сына.

Той ночью они спали тяжелым сном. Один раз она проснулась, ей почудилось, что он вошел в комнату. Но там никого не было.

На следующий день Луиза встала рано, чтобы вместе с Ароном отправиться в дождевой лес, за которым он ухаживал. Из дома они вышли еще затемно. Красные попугаи куда-то подевались.

— Ты научился рано вставать, — сказала она.

— Сейчас я не понимаю, как прожил столько лет, ненавидя ранние утра.

Они проехали Аполло-Бей. Лес рос в долине, спускавшейся к морю. Арон сообщил, что это остатки древних тропических лесов, покрывавших когда-то южные районы Австралии. Теперь ими владеет частный фонд, который финансируется людьми, получившими одновременно с Ароном свои миллионы долларов за незащищенную исходную программу.

Они припарковались на площадке, покрытой гравием. Высокие эвкалипты вздымались перед ними стеной. Вниз по склону вилась тропинка, исчезавшая вдали.

Они двинулись в путь, Арон впереди.

— Я ухаживаю за лесом, слежу, чтобы не было пожаров, чтобы никто его не загаживал. Дорога через лес до начального пункта занимает полчаса. Обычно я наблюдаю за людьми, совершающими такую прогулку. Многие, вернувшись, выглядят как прежде, некоторые меняются. В тропическом лесу скрывается немалая часть нашей души.

Тропинка круто пошла вниз. Время от времени Арон останавливался, указывая рукой — на деревья (говорил, как они называются, каков их возраст), на ручейки далеко внизу, под ногами, где журчала та же вода, что и миллионы лет назад. У Луизы возникло ощущение, что на самом деле он показывает ей собственную жизнь, происшедшие с ним изменения.

На самом дне долины в глубине леса стояла скамейка. Арон вытер сиденье рукавом куртки. Отовсюду сочилась влага. Лес стоял молчаливый, сырой, холодный. Луиза подумала, что полюбила его, как любила бескрайние леса Херьедалена.

— Я приехал сюда, чтобы скрыться, — сказал Арон.

— Ты ведь не мог жить без людей вокруг. И вдруг понял, что в силах оставаться в одиночестве?

— Кое-что произошло.

— Что?

— Ты не поверишь.

Между деревьями, ползучими растениями и лианами что-то затрепетало. Какая-то птица взмыла вверх, к далекому солнечному свету.

— Я что-то потерял, когда осознал, что не могу больше жить с вами. Я предал тебя и Хенрика. Но в не меньшей степени предал самого себя.

— Это ничего не объясняет.

— А тут и объяснять нечего. Я сам себя не понимаю. Это единственная абсолютная истина.

— По-моему, ты пытаешься увильнуть. Неужели нельзя прямо сказать, в чем дело? В чем было дело?

— Я не могу объяснить. Что-то сломалось. Мне было необходимо уехать. Целый год я пил, блуждал в потемках, жег мосты, тратил деньги. Потом угодил в компанию этих сумасшедших, решивших спасти мировую память. «Защитники памяти» — вот как мы себя называли. Я пытался спиться, довести себя до смерти работой, ленью, рыбалкой, кормить красных попугаев, пока не умру на месте. Но выжил.

— Мне нужна твоя помощь, чтобы понять, что же, собственно, случилось. Смерть Хенрика — это и моя смерть. Я не могу вновь пробудиться к жизни, пока не пойму, что произошло на самом деле. Чем он занимался перед смертью? Куда ездил? С кем встречался? Что случилось? Он говорил с тобой?

— Три месяца назад он внезапно перестал писать. До этого я получал от него письма раз в неделю.

— Ты сохранил их?

— Все до единого.

Луиза встала.

— Мне нужна твоя помощь. Я прошу тебя просмотреть привезенные мной компакт-диски. Это копии документов с его компьютера, который я так и не нашла. Я прошу тебя сделать все возможное, покопаться среди единиц и нулей и выяснить, что там есть.

Они двинулись вверх по крутой тропинке к тому месту, откуда начали свою прогулку. Там как раз остановился автобус со школьниками, площадка заполнилась ребятней в разноцветных непромокаемых куртках.

— Дети доставляют мне радость, — сказал Арон. — Дети любят высокие деревья, таинственные овраги, ручьи, которые слышно, но не видно.

Они сели в машину. Рука Арона сжимала ключ зажигания.

— То, что я сказал о детях, относится и к взрослым. Я тоже способен любить ручей, который только слышно, но не видно.

По дороге к дому с попугаями Арон остановился у магазина купить продукты. Луиза прошла с ним внутрь. Похоже, он всех здесь знал, что удивило ее. Каким образом это уживалось с его стремлением быть невидимым, чужаком? Она спросила его об этом, пока они ехали вверх по крутой горной дорожке.

— Они не знают, как меня зовут и где я живу. В этом состоит разница между тем, чтобы знать человека и узнавать его. Они спокойны, видя знакомое лицо. Я тут свой. Больше им, собственно, ничего не требуется. Довольно и того, что я появляюсь здесь регулярно, не хулиганю и оплачиваю покупки.

В тот же день он приготовил обед, опять рыбу. «У него полегчало на душе, — подумала Луиза. — Точно сбросил с плеч какую-то тяжесть, не горе, нет, а что-то связанное со мной».

После обеда он попросил ее еще раз рассказать о похоронах и о девушке по имени Назрин.

— Он никогда не писал тебе о ней?

— Нет. Если и упоминал про девушек, то они оставались безымянными. Он мог описывать их лица или тела, но имен не называл. Хенрик во многих отношениях был странный парень.

— Похож на тебя. В его детские и отроческие годы я считала, что он похож на меня. Теперь я понимаю, он походил на тебя. Я верила, что если он проживет достаточно долго, то, сделав круг, вернется ко мне.

Она заплакала. Арон встал, вышел во двор и высыпал остатки птичьего корма на стол.

Ближе к вечеру он положил перед ней две пачки писем.

— Я на некоторое время уеду, — сказал он. — Но я вернусь.

— Да, — отозвалась она. — На этот раз ты не исчезнешь.

Даже не спрашивая, Луиза поняла, что он отправился в гавань на рыбалку.

Она начала читать письма и подумала, что он уехал, чтобы оставить ее одну. Он всегда проявлял уважение к одиночеству. В первую очередь к своему собственному. Но, возможно, теперь он научился считаться и с потребностями других людей. За чтением писем она провела два часа. Это оказалось мучительным путешествием в неизвестную страну. Страну Хенрика, о которой она — это ей становилось все яснее, чем глубже она проникала в содержание писем, — мало что знала. Арона она вообще не понимала. А сейчас осознала, что сын тоже был закрыт от нее. Она видела лишь то, что лежало на поверхности. Без сомнения, он искренне любил ее. Но свои мысли по большей части скрывал. Боль, вызванная этим открытием, напоминала приглушенную ревность, которую ей никак не удавалось подавить. Почему он не говорил с ней так же, как говорил с Ароном? Ведь именно она воспитала его, взвалила на себя ответственность, пока Арон пребывал в своем пьяном угаре или в мире, сосредоточенном на компьютерах.

Волей-неволей пришлось признаться себе: письма причинили ей боль, пробудили гнев на покойного.

Так что же она обнаружила, о чем раньше не подозревала? Что заставило ее осознать, что она знала одного Хенрика, а Арон — другого? К Арону Хенрик обращался на неизвестном языке. Пытался рассуждать, но совсем не так, как в письмах к ней, описывать чувства, свои озарения.

Луиза отодвинула письма в сторону и вышла из дома. Далеко внизу плясало свинцовое море, на эвкалиптах застыли в ожидании попугаи.

Я тоже разделена. Перед Василисом я была одной, перед Хенриком — другой, перед отцом — третьей, перед Ароном — бог знает кем. Тонкие шерстинки связывают меня с самой собой. Но все ненадежно, как дверь, висящая на ржавых петлях.

Она вернулась к письмам. Они охватывали период в девять лет. Сначала Хенрик писал редко, потом — все чаще. Рассказывал о своих путешествиях. В Шанхае на знаменитом приморском бульваре он пришел в восхищение от ловкости, с какой китайцы вырезают силуэты. Им удается так вырезать силуэты, что становится зрима внутренняя сущность человека. Интересно, как такое возможно? В ноябре 1999 года он побывал в Пном-Пене, по пути в Ангкор-Ват. Луиза порылась в памяти. Хенрик никогда не говорил об этой поездке, только упомянул, что путешествовал по Азии вместе с подругой. В двух письмах к Арону Хенрик описывал ее — красивая, молчаливая и очень худая. Они вместе ездили по стране, их поразила великая тишина, воцарившаяся там после всех ужасов. Я начал понимать, чему хочу посвятить жизнь. Сократить страдания, сделать то немногое, что в моих силах, увидеть великое в малом. Порой он становился сентиментальным, чуть ли не патетичным в своей боли от того, что творится в мире.

Но нигде в письмах к Арону Хенрик не обмолвился об исчезнувшем мозге президента Кеннеди. И ни одна из его девушек или женщин не соответствовала облику Назрин.

Самое примечательное — то, что ранило Луизу больше всего, — в своих письмах он ни разу не упомянул о ней. Ни слова о матери, ведущей раскопки под жарким солнцем Греции. Ни намека на их отношения, на их доверительность. Он молчаливо отказался от нее. Она понимала, что его молчание было, наверно, проявлением деликатности, но все равно восприняла это как предательство. Молчание терзало ей душу.

Она заставила себя продолжить, читала, распахнув разум и чувства, пока не дошла до последнего письма. Пожалуй, именно этого она подсознательно и ожидала — конверт с различимой маркой. Лилонгве в Малави, май 2004 года. Хенрик рассказывал, как в Мозамбике его потрясло посещение места, где ухаживали за больными и умирающими. Катастрофа настолько невыносима, что теряешь дар речи. Но прежде всего она вызывает ужас; на Западе люди не понимают, что происходит. Они покинули последний оплот гуманизма, даже не подумав защитить этих людей от заразы или помочь умирающим достойно прожить оставшийся им срок.

Было еще два письма, оба без конвертов. Луиза предположила, что Хенрик вернулся в Европу. Письма были отосланы с промежутком в два дня, 12 и 14 июня. Хенрик производил впечатление человека крайне неуравновешенного, одно письмо выражало подавленность, другое — радость. В одном письме он словно опускает руки, в другом написано:

Я сделал страшное открытие, которое тем не менее наполняет меня желанием действовать. И страхом.

Эти строки Луиза перечитала несколько раз. Что он имел в виду — открытие, желание действовать и страх? Какую реакцию эти письма вызвали у Арона?

Она снова перечитала их, пыталась найти скрытый подтекст, но напрасно. В последнем письме, отосланном 14 июня, он опять вернулся к страху.

Я боюсь, но делаю то, что должен.

Луиза вытянулась на диване. Письма стучали в висках, как бурлящая кровь.

Я знала лишь небольшую часть Хенрика. Быть может, Арон знал его лучше. Но главное, он знал сына с другой стороны.

Арон вернулся домой уже затемно, с рыбой. Когда она, стоя рядом с ним на кухне, чистила картошку, он вдруг схватил ее, попытался поцеловать. Она вывернулась. Для нее это была полная неожиданность, она и предположить не могла, что он будет искать ее близости.

— Я думал, ты хочешь.

— Хочу чего?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Я вовсе не намеревался тебя обижать. Извини, пожалуйста.

— Разумеется, намеревался. Но ничего такого между нами уже нет. По крайней мере, у меня.

— Это не повторится.

— Правильно, не повторится. Я приехала сюда не в поисках мужчины.

— У тебя кто-то есть?

— Давай лучше оставим нашу личную жизнь в покое. Разве не так ты обычно говорил? Что не надо слишком глубоко копаться в душах друг друга?

— Да, говорил и по-прежнему так считаю. Только скажи мне, есть ли у тебя кто-нибудь, кто вошел в твою жизнь, чтобы остаться там навсегда.

— Нет, никого у меня нет.

— У меня тоже.

— Совсем необязательно отвечать на вопросы, которых я не задаю.

Он с удивлением посмотрел на нее. Голос ее чуть не сорвался на крик, в нем звучало обвинение.

Ужинали молча. По радио передавали австралийские новости. Столкновение поездов в Дарвине, убийство в Сиднее.

Потом они пили кофе. Луиза принесла компакт-диски и бумаги, положила перед Ароном. Он посмотрел на них, но так и не тронул.

Он опять уехал — она услышала звук мотора — и вернулся только за полночь. Луиза к тому времени уже спала, но проснулась от стука хлопнувшей автомобильной дверцы. Арон бесшумно ходил по дому. Она решила было, что он заснул, но тут внезапно он включил компьютер и застучал по клавишам. Тихонько встав с кровати, она прильнула к щелке чуть приоткрытой двери. Арон, поправив лампу, изучал экран монитора. В памяти вдруг всплыло воспоминание из их совместной жизни. Когда он на чем-то сосредоточивался, лицо у него каменело. Впервые с момента их встречи под дождем на пирсе она испытала прилив благодарности.

Он мне поможет. Теперь я уже не одна.

Ночь выдалась беспокойная. Время от времени Луиза вставала и смотрела на Арона в щелку двери. Он то работал на компьютере, то читал документы Хенрика. В четыре утра он лег на диван, с открытыми глазами.

Около шести, услышав из кухни тихие звуки, Луиза встала. Арон варил на плите кофе.

— Я тебя разбудил?

— Нет. А ты поспал?

— Немного. Но вполне достаточно. Ты же знаешь, я не привык много спать.

— Насколько я помню, ты мог спать и до десяти, и до одиннадцати.

— Только когда долго работал.

Она заметила нотку нетерпения в его голосе и тут же отступила.

— Как пошло дело?

— У меня возникло странное ощущение от попытки проникнуть в мир Хенрика. Я чувствовал себя вором. Он создал надежную защиту от непрошеных гостей, которую я не сумел преодолеть. Я точно сражался на дуэли с собственным сыном.

— Что ты обнаружил?

— Сперва я должен выпить кофе. И ты тоже. В годы нашей совместной жизни мы следовали неписаному правилу — не говорить друг с другом на серьезные темы, не выпив кофе в вежливом молчании. Забыла?

Луиза не забыла. В памяти сохранились длинные вереницы молчаливых совместных завтраков.

Они пили кофе, а над деревянным столом красной переливчатой стайкой кружили попугаи.

Убрав чашки, оба уселись на диван. Луиза все время ждала, что Арон попытается обнять ее. Но он включил компьютер, дождался, когда засветится экран. Экран осветился под отрывистую барабанную дробь.

— Хенрик сам сочинил эту музыку. Это не слишком сложно, если работаешь с компьютером профессионально. Но для обычного пользователя трудновато. Он получил какое-нибудь компьютерное образование?

Ты этого не знаешь, потому что тебя не было рядом. В письмах к тебе он ни словом не обмолвился о своей работе и учебе. Он понимал, что тебе это, в сущности, неинтересно.

— Насколько я знаю, нет.

— Чем он занимался? Он писал, что учится, но не говорил, что изучает.

— Один семестр он изучал в Лунде историю религий. Потом ему надоело. Он сдал экзамен на таксиста, а на жизнь зарабатывал установкой жалюзи.

— Ему хватало?

— Он тратил экономно, даже во время путешествий. Говорил, что не хочет выбирать себе поле деятельности, пока не будет уверен до конца. В любом случае компьютерами он не занимался, только пользовался ими. Что ты обнаружил?

— В общем-то, ничего.

— Ты же просидел всю ночь?

Арон бросил на нее быстрый взгляд:

— Мне показалось, ты иногда просыпалась.

— Разумеется, я не спала. Но не хотела мешать. Что ты обнаружил?

— Ощущение того, как он пользовался компьютером. То, что я не смог открыть, — все эти запертые двери, крепостные стены и тупики, созданные им, — свидетельствуют о том, что за этим скрывалось.

— И что же?

Арон внезапно разволновался:

— Страх. Свои всевозможные преграды он словно бы возвел затем, чтобы никто не сумел получить доступ к спрятанному в его компьютере. Компакт-диск — надежный сейф, глубоко запрятанный в собственном подземелье Хенрика. Я и сам скрывал содержимое своих компьютеров. Но никогда не прибегал ни к чему подобному. Сделано очень умело. Я — способный вор, обычно я нахожу лазейки, если надо. Но не в этом случае.

Страх. Теперь он вновь возвращается. Назрин говорила о радости. Но сам Хенрик в последние дни жизни говорил о страхе. И Арон это сразу же выяснил.

— В файлах, которые мне удалось открыть, нет ничего особенного. Он подсчитывает свои жалкие доходы, переписывается с аукционистами, в основном торгующими книгами и фильмами. Всю ночь я бился в его бронированные двери.

— И не обнаружил ничего неожиданного?

— Вообще-то одну находку я сделал. Она попала не на свое место, была сохранена среди системных файлов. Я задержался на ней по чистой случайности. Смотри!

Луиза придвинулась поближе к экрану. Арон показал пальцем.

Маленький файл, не имеющий никакого отношения к системе. Самое удивительное, что Хенрик даже и не пытался его спрятать. Здесь никаких преград нет.

— Как ты думаешь, почему?

— Собственно, существует только одна причина. Почему один файл делают доступным, если прячут все другие?

— Потому что он хотел, чтобы его нашли?

Арон кивнул.

— Во всяком случае, такое возможно. Там написано, что у Хенрика есть квартира в Барселоне. Ты об этом знала?

— Нет.

Луиза подумала про букву «Б», встречавшуюся в его дневниках. Неужели она означала название города, а не имя человека?

— У него крохотная квартирка на улице, которая, как ни странно, называется Тупик Христа. Расположена она в центре города. Он записал имя консьержки, госпожа Роиг, упомянул, сколько платит за наем. Если я правильно разобрался в его записях, он снял это жилье четыре года назад, в декабре девяносто девятого. Судя по всему, контракт подписал в последний день прошлого тысячелетия. Хенрику нравились ритуалы? Новогодние ночи? Бутылочная почта? Было ли для него важно подписать контракт в определенный день?

— Я никогда об этом не задумывалась. Но он любил возвращаться в места, где бывал раньше.

— В этом человечество делится на две группы. Тех, кто ненавидит возвращаться, и тех, кто любит. Тебе известно, к какой группе принадлежу я. А ты?

Луиза не ответила. Придвинувшись к компьютеру, она читала текст на экране. Арон встал, пошел к своим птицам. Луиза ощутила инстинктивную тревогу: а вдруг он исчезнет?

Надев пальто, она последовала за ним. Птицы взлетели и попрятались на деревьях. Арон и Луиза, стоя рядом, глядели на море.

— В один прекрасный день я увижу айсберг. Я уверен.

— Мне глубоко наплевать на твои айсберги. Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Барселону и помог понять, что случилось с Хенриком.

Он промолчал. Но она не сомневалась, что на сей раз он выполнит ее просьбу.

— Поеду в гавань, порыбачу, — произнес он немного погодя.

— Давай. Только найди кого-нибудь, кто будет ухаживать за твоими деревьями, пока тебя не будет.

Через три дня они, покинув красных попугаев, отправились в Мельбурн. На Ароне был мятый коричневый костюм. Луиза купила билеты, но не стала возражать, когда Арон дал ей деньги. В четверть одиннадцатого они поднялись на борт самолета «Люфтганзы», который через Бангкок и Франкфурт доставит их в Барселону.

Они обсудили, что будут делать по прибытии. Ключа от квартиры у них не было, как отреагирует консьержка, неизвестно. Вдруг она откажется их впустить? Есть ли в Барселоне шведское консульство? Невозможно предугадать, что произойдет. Но Луиза настаивала, что вопросы задавать надо. Молчание — не тот способ, который поможет им продвинуться дальше или приблизиться к Хенрику. Иначе им придется продолжать поиски среди теней.

Когда Арон заснул, положив голову на ее плечо, она напряглась, но не стала отодвигаться.

Через 27 часов они прибыли в Барселону. Вечером, на третий день после того, как покинули красных попугаев, оба стояли перед домом в узком переулке, носившем имя Христа.

Арон сжал ее руку, и они вместе вошли внутрь.

Часть 2 Факельщик

Лучше зажечь свечу, чем проклинать тьму.

Конфуций

9

Консьержка, госпожа Роиг, жила на первом этаже слева от лестничной клетки. С треском зажегся свет.

Они решили сказать правду. Хенрик умер, они — его родители. Арон нажал кнопку звонка. Луиза представляла себе консьержку вроде той, что запомнилась ей с середины 1970-х, когда она полгода прожила в Париже. Крупная женщина со взбитой прической, во рту — испорченные зубы. В глубине комнаты — включенный телевизор и, возможно, голые мужские ноги, водруженные на стол.

Дверь открыла женщина лет двадцати пяти. Она заметила, что Арон просто обалдел от ее красоты. Он говорил на ломаном испанском. В молодости он полгода провел в Лас-Пальмасе, где прислуживал в барах.

Госпожу Роиг звали Бланкой, она приветливо кивнула, когда Арон объяснил, что он отец Хенрика, а женщина рядом с ним — его мать.

Бланка Роиг улыбалась, не догадываясь, что последует дальше. Луиза в отчаянии подумала, что Арон начал совсем не с того. Осознав допущенный промах, он умоляюще посмотрел на нее. Но Луиза отвела глаза.

— Хенрик умер, — сказал он. — Поэтому мы здесь. Чтобы побывать в его квартире, забрать оставшиеся от него вещи.

Похоже, до Бланки сначала не дошел смысл сказанного, словно испанский язык Арона вдруг стал совершенно непонятным.

— Хенрик умер, — повторил он.

Бланка побледнела, крепко скрестила руки на груди.

— Хенрик умер? Что случилось?

Арон опять бросил взгляд на Луизу.

— Автомобильная авария.

Луиза не желала, чтобы Хенрик погиб в автомобильной аварии.

— Он заболел, — сказала она по-английски. — Ты понимаешь английский?

Бланка кивнула.

— Он заболел и умер.

Отступив на шаг от двери, Бланка пригласила их войти. Квартирка у нее была совсем маленькая, две комнатушки, крохотная кухня, пластиковая занавеска отгораживала ванную. На стене Луиза, к своему удивлению, увидела два цветных постера с классическими эллинскими мотивами. Судя по всему, Бланка жила тут одна. Луиза не заметила никаких следов присутствия мужчины или детей. Она предложила им сесть. Луиза видела, что она потрясена. Был ли Хенрик для нее простым жильцом или чем-то большим? Они одного возраста.

В глазах у Бланки стояли слезы. Луиза подумала, что она похожа на Назрин, они вполне бы могли быть сестрами.

— Когда он был здесь в последний раз?

— В августе. Пришел поздно ночью, я уже спала, а он всегда двигался бесшумно. На следующий день он постучался ко мне. И передал мне цветочные семена. Он обычно так делал, когда куда-нибудь ездил.

— Сколько он здесь прожил?

— Неделю. Может, десять дней. Я его редко видела. Чем он занимался, не знаю. Но если чем-то и занимался, так только ночами. Днем он спал.

— Ты вообще не знаешь, чем он занимался?

— Он говорил, что пишет статьи для газет. Ему вечно не хватало времени.

Луиза и Арон переглянулись. «Поосторожнее сейчас, — мелькнуло в голове Луизы. — Не рвись вперед, как необъезженный конь».

— Когда работаешь для газеты, всегда не хватает времени. Ты не знаешь, о чем он писал?

— Обычно он говорил, что состоит в Движении сопротивления.

— Он употреблял именно эти слова?

— Я не очень-то понимала, что он имеет в виду. Но он говорил, что это как в Испании в гражданскую войну и что он на стороне тех, кто боролся бы с Франко. Но мы довольно редко говорили о его работе. В основном обсуждали практические вопросы. Я ему стирала. Убиралась. Он хорошо платил.

— Он не испытывал нужды в деньгах?

Бланка наморщила лоб.

— Кому, как не вам, это знать, если вы его родители.

Луиза поняла, что пора вмешаться.

— Он был в том возрасте, когда родителям рассказывают не все.

— Он о вас вообще не упоминал. Наверно, мне не следовало этого говорить?

— Мы с ним были близки. Он — наш единственный ребенок, — сказал Арон.

Луиза даже испугалась его способности так убедительно врать.

Неужели Хенрик унаследовал этот его талант? И был столь же убедителен, говоря неправду?

Бланка встала и вышла из комнаты. И только Луиза собралась что-то сказать, как Арон, помотав головой, губами изобразил слово «подожди». Бланка вернулась со связкой ключей.

— Он жил на верхнем этаже.

— А у кого он снимал квартиру?

— У отставного полковника, который живет в Мадриде. Собственно говоря, дом принадлежит его жене. Нополковник Мендес занимается всеми вопросами, связанными с домом.

— Тебе известно, как Хенрик нашел эту квартиру?

— Нет. Просто однажды он появился с контрактом. До него здесь жили два бесшабашных американских студента, которые большей частью включали музыку на полную громкость и водили к себе девушек. Они мне совсем не нравились. Когда появился Хенрик, все изменилось.

Бланка вывела их на лестничную площадку и открыла дверь лифта. Луиза остановилась.

— Кто-нибудь приходил сюда в последние недели, спрашивал про Хенрика?

— Нет.

Луиза насторожилась. Неизвестно почему. Ответ прозвучал слишком быстро, был явно заготовлен. Бланка Роиг ожидала этого вопроса. Кто-то здесь побывал, и она не хотела говорить кто. Войдя в тесную кабинку лифта, Луиза взглянула на Арона. Но тот, казалось, ничего не заметил. Лифт со скрипом поехал наверх.

— У Хенрика бывали гости?

— Никогда. Вернее, очень редко.

— Странно. Хенрик любил общаться с людьми.

— Значит, он встречался с ними где-то еще.

— Письма ему приходили? — спросил Арон.

Лифт остановился. Пока Бланка отпирала дверь, Луиза обратила внимание, что там целых три замка. И один, судя по всему, врезали совсем недавно. Бланка открыла дверь и посторонилась.

— Его почта лежит на кухонном столе, — сказала она. — Если я вам понадоблюсь, я внизу. До сих пор не могу осознать, что он мертв. Ваше горе, конечно, безмерно. Я никогда не осмелюсь завести детей, потому что страшно боюсь, что они умрут.

Она протянула Арону ключи. Луиза почувствовала легкое раздражение. В глазах других людей Арон всегда считается главным.

Бланка сбежала по лестнице. Они не решились зайти в квартиру, пока не услышали, как захлопнулась дверь на первом этаже. Откуда-то донеслась музыка. Свет на лестнице погас. Луиза вздрогнула.

Второй раз я вхожу в квартиру, где лежит мертвый Хенрик. Его здесь нет, он покоится в могиле. И все-таки он здесь.

Они вошли в прихожую, закрыли дверь. Маленькая, тесная квартирка, первоначально бывшая частью чердака. Чердачное окно, потолочные балки, скошенные стены. Одна комната, крохотная кухня, совмещенный санузел. Из прихожей просматривалась вся квартира.

Почта лежала на столе в кухне. Луиза пролистала ее — несколько рекламных листков, счет за электричество и предложение нового телефонного абонемента. Арон прошел в комнату. Луиза застала его стоящим посередине комнаты. Она увидела то, что увидел он. Голые стены, никаких безделушек. Кровать, застланная красным покрывалом, письменный стол, компьютер и полка с книгами и папками. Больше ничего.

Здесь — тайная обитель Хенрика. Никому из нас он не рассказывал об этой квартире. У Арона он научился устраивать тайные убежища.

Они молча обошли квартиру. Луиза отодвинула занавеску, закрывавшую закуток-гардеробную. Рубашки, брюки, куртка, корзина с нижним бельем, несколько пар туфель. Она взяла грубые башмаки, поднесла их к свету. На резиновой подошве виднелись следы краснозема. Арон сел за стол и выдвинул единственный ящик. Поставив башмаки на место, Луиза наклонилась над его плечом. На долю секунды испытала желание погладить его по голове. Ящик был пуст.

Луиза присела на скамеечку возле письменного стола.

— Бланка сказала неправду.

Арон с удивлением посмотрел на нее.

— Когда я спросила, не бывал ли здесь кто-нибудь, она ответила слишком быстро. Что-то тут не так.

— Зачем бы ей врать?

— Прежде ты говорил, что с уважением относишься к моей интуиции.

— Прежде я говорил много такого, чего бы не сказал сейчас. Я включу компьютер.

— Нет! Подожди! Ты представляешь себе Хенрика в этой квартире?

Арон развернул кресло и оглядел помещение.

— Вообще-то нет. Но я едва знал его. На этот вопрос лучше ответить тебе, а не мне.

— Он, несомненно, здесь жил. Пять лет держал тайную квартиру. Но я его здесь не представляю.

— То есть ты хочешь сказать, что здесь жил другой Хенрик?

Луиза кивнула.

Арон всегда с легкостью угадывал ее мысли. Когда-то, во времена их совместной жизни, они развлекались тем, что угадывали реакции друг друга. Пусть любовь и умерла, но игра, возможно, по-прежнему жива.

— Другой Хенрик, которого он хотел спрятать.

— Но почему?

— По-моему, на этот вопрос ты мог бы ответить лучше меня.

Арон нетерпеливо поморщился.

— Я был пьяницей, который сбегал от всего и всех, от ответственности за других и в первую очередь за самого себя. Не верю, что Хенрик мог быть таким же.

— Откуда подобная уверенность? Он твой сын.

— Ты бы ни за что не позволила ему быть в такой степени похожим на меня.

— Почему ты уверен, что прав?

— Я всю жизнь был уверен только в одном: что неуверенность и сомнения — неизменные спутники моей жизни.

Арон проверил подключение к сети и открыл крышку ноутбука. Он соединил кончики пальцев обеих рук, словно на нем были резиновые перчатки и он вот-вот начнет операцию. Посмотрел на Луизу:

— У меня есть письмо от Хенрика, которое я тебе не показывал. Он точно доверился мне, уверенный, что я больше ни с кем не поделюсь. Быть может, я ошибаюсь. Но то, что он мне поведал, было настолько важным, что я не захотел делиться этим ни с кем, даже с тобой.

— Ты никогда не желал ничем со мной делиться. Он пришел в раздражение.

— Я расскажу.

Письмо было одним из последних, полученных Ароном перед тем, как он порвал с единицами и нулями в твердой решимости оставить архивы в прошлом. Он только что съездил в Нью-Йорк, где получил тот самый огромный чек — вольную на всю оставшуюся жизнь, — и вернулся в Ньюфаундленд, чтобы собрать свои вещи, большинство из которых сжег (для него сжечь старый диван или кровать означало то же самое, что сжечь мосты), и тут пришло письмо от Хенрика с парижским почтовым штемпелем. Один из друзей Хенрика, молодой боснийский виолончелист — ни слова о том, как они познакомились, и без уточнения, мужчина это или женщина, — выиграл конкурс для молодых исполнителей, и ему предстояло играть с одним из самых больших оркестров Парижа. На какой-то из ранних репетиций Хенрику разрешили сесть среди оркестрантов, позади струнных инструментов, впереди духовых. Впечатление было ошеломляющим, громовое звучание пронзило его великой болью. Но Хенрик писал, что всегда может вернуться к этим мгновениям, чтобы набраться удивительной силы, исходящей от великой боли. Больше он этой темы не касался ни разу.

— Однажды, сидя в оркестре, наш сын узнал кое-что о боли, — сказал Арон. — Удивительный он был человек.

— Включи компьютер, — сказала Луиза. — Ищи дальше.

Она взяла с полки несколько папок и пошла на кухню. В висках стучало, словно она переняла ту боль, о которой рассказывал в письме Хенрик. Почему он ничего не говорил ей? Почему решил сообщить об оркестре Арону, своему отцу, практически не заботившемуся о нем?

Охваченная возмущением, она глядела на темные крыши. Она была вне себя. В разгар горя Хенрик причинил ей новую боль, которой она устыдилась.

Луиза отогнала от себя эти мысли.

Важнее было совсем не это. Все остальное. Бланка сказала неправду. Я нашла еще один черепок, который нужно соединить с остальными, чтобы получилась связная картина. Я не знаю, является ее вранье началом или концом некой истории. Она врала потому, что ее попросил Хенрик? Или этого потребовал кто-то другой?

Луиза начала просматривать папки. Каждая страница — новый фрагмент, вырванный из неизвестного целого. Хенрик жил двойной жизнью, о его квартире в Барселоне не знал никто. Откуда он брал деньги? Квартира в центре Барселоны стоит конечно же недешево. Я пройду по его дорогам, каждая страница — новый перекресток.

Вскоре она поняла: в бумагах нет ничего о Кеннеди и его мозге, ни фотокопий архивных материалов и статей, ни его собственных заметок. Зато Хенрик собрал материалы о крупнейших медицинских предприятиях мира. Основное место занимали критические статьи и заявления таких организаций, как «Врачи без границ» и «Ученые на службе мира бедных». Он делал пометки, кое-что подчеркивал. Обвел красным четырехугольником заголовок, гласивший, что сегодня ни один человек не умирает от малярии, и на полях поставил несколько восклицательных знаков. В другой папке хранились статьи и выдержки из книг, посвященных истории чумы.

Черепок за черепком. По-прежнему нет целого. Каким образом это связано с Кеннеди и его мозгом? И связано ли вообще?

Она слышала, как в комнате кашляет Арон. Время от времени он стучал по клавиатуре.

Так мы нередко проводили время, когда жили вместе. Он в одной комнате, я — в другой, но дверь всегда стояла нараспашку. Однажды он закрыл ее. Войдя в его комнату, я обнаружила, что он исчез.

Арон пришел на кухню попить воды. Он выглядел усталым. Она поинтересовалась, удалось ли ему что-то найти, но он покачал головой:

— Пока нет.

— Как думаешь, сколько он платил за эту квартиру? Она ведь явно недешевая.

— Надо спросить Бланку. Что ты обнаружила в папках?

— Он собрал множество материалов о болезнях. О малярии, чуме, СПИДе. Но ни слова о тебе, ни слова обо мне. Иногда он выделяет какие-то пассажи или предложения, даже отдельные слова, красными подчеркиваниями или восклицательными знаками.

— Тогда ищи среди подчеркиваний. А еще лучше — среди неподчеркнутого.

Арон вернулся к компьютеру. Луиза открыла миниатюрный холодильник. Практически пустой.

Время перевалило за полночь. Сидя за кухонным столом, Луиза медленно листала одну из последних папок. Снова газетные вырезки, в основном из английских и американских газет, и серия статей из «Ле Монд».

Мозг Кеннеди. Где-то существует связь между твоей одержимостью мозгом убитого президента и тем, что сейчас лежит передо мной. Я пытаюсь твоими глазами разглядеть ее, коснуться папок твоими руками. Что ты искал? Что убило тебя?

Она вздрогнула. Не заметила, как на кухне появился Арон. И тут же поняла: он кое-что нашел.

— Ну что?

Он сел напротив. Луиза видела: он сбит с толку, даже чуть ли не испуган. И тоже испугалась. Ведь одна из причин тому, что она когда-то в него влюбилась, заключалась в твердом ее убеждении, что он защитит ее от всех опасностей.

— Я нашел секретный файл внутри другого файла. Похоже на русскую матрешку.

Он замолчал. Луиза ждала продолжения. Но Арон не вымолвил ни слова. В конце концов она прошла в комнату и, усевшись за компьютер, принялась читать. Слов было мало. Что именно ожидала найти, она потом объяснить не могла. Что угодно, только не это.

Я тоже ношу в себе смерть. Это невыносимо. Не исключено, что я уйду из жизни еще до того, как мне исполнится 30. Сейчас нужно быть сильным и обратить это в источник силы. То, что случилось, должно стать оружием. Больше меня ничто не напугает. Даже то, что я ВИЧ-инфицирован.

Луиза чувствовала, как громко стучит сердце. В растерянности она подумала, что надо позвонить Артуру и все рассказать. Одновременно в мыслях возникла Назрин — знала ли она? Она тоже заражена? Он заразил ее? И потому не смог жить дальше?

Вопросы крутились в голове. Ей пришлось опереться о столешницу, чтобы не упасть. Издалека она услышала, как Арон встал и вошел в комнату.

Он подхватил ее, когда она уже падала.

10

Много часов спустя они, заперев квартиру, вышли на улицу — подышать свежим воздухом и позавтракать. Бланка спала, по крайней мере не подала никаких признаков жизни, когда они покинули дом.

Раннее утро приятно удивило их своим теплом.

— Если хочешь поспать, иди в гостиницу. Мне нужен воздух. Но я могу пойти одна.

— В это время суток в Барселоне? Притягательный магнит — вот что такое одинокая женщина на улице в Барселоне.

— Я привыкла справляться сама. Научилась давать от ворот поворот пристающим мужикам, у которых в одной руке член, а в другой — бумажник. Хотя его они не показывают.

Арон не сумел скрыть удивления.

— Никогда раньше не слышал от тебя подобных слов.

— Ты многого обо мне не знаешь, в том числе какие я выбираю слова.

— Если хочешь побыть в одиночестве, воспринимай меня как дополнительную тень. Как куртку, которую перебрасываешь за плечо, потому что не уверена, пойдет дождь или нет.

Они пошли вниз по одной из центральных улиц, которая привела их на площадь. Редкий транспорт, пустые рестораны. Мимо медленно проехала полицейская машина.

Луиза умирала от усталости. Арон молча шагал рядом, как всегда, скрывая свои мысли и чувства. Ее же мысли крутились вокруг страшной болезни Хенрика. Теперь он мертв и недоступен для постигшей его инфекции. Но вправду ли именно она стала причиной его смерти? У него не хватило сил вынести нежданную судьбу?

— Почему патологоанатомическая экспертиза не обнаружила болезнь в его крови? — вдруг спросил Арон. — Слишком ранняя стадия, он заразился недавно, и антитела еще не успели образоваться? Но почему же он был так уверен, что в нем сидит зараза?

Арон расплакался. Внезапно, без предупреждения. Рыдал взахлеб. Луиза вообще не помнила, чтобы он плакал, разве только когда напивался, становился сентиментальным и клялся ей в своей безграничной любви. Для нее слезы Арона невольно связывались с запахом алкоголя или похмельем. Но сейчас — ни того ни другого. Он лишь выплеснул наружу свое горе.

Они стояли на улице в Барселоне. Рассвело, Арон плакал. Когда он успокоился, они отыскали открытое кафе и позавтракали, а потом вернулись в квартиру.

Как только они открыли дверь, Арон скрылся в ванной. Появился оттуда с влажными волосами, потирая глаза.

— Извини, пожалуйста, за недостойное поведение.

— Как ты только можешь болтать такие гадости!

Арон не ответил. Лишь протестующе взмахнул руками.

Они продолжили поиски в компьютере Хенрика, Арон служил проводником, решительно прокладывая путь.

— Ункас, — произнесла Луиза. — Помнишь его?

— «Последний из могикан». Джеймс Фенимор Купер. Я в детстве оторваться не мог от этого романа. Мечтал стать последним из моего рода, рода Арона. Неужели и девочки читали эту книгу?

— Артур читал ее вслух. По-моему, у него и в мыслях не было, что она не подходит для девочек. Он читал мне только то, что сам хотел услышать. Кое-какие книжки про охотников я тоже освоила в семь-восемь лет. Но книгу про Ункаса я помню.

— А что тебе особенно врезалось в память?

— Когда одна из дочерей полковника Манро бросается со скалы, предпочтя смерть кровожадному индейцу. Именно такой я представляла себя, мужественной до конца. В своей жизни я сделала ставку на скалы.

В тот день в Барселоне Арон силой заставил себя проникнуть в жизнь Хенрика — под надзором Луизы. Он лихорадочно прорывался в разные комнаты, которые Хенрик пытался запереть. Одни двери срывались с петель, в других взламывали замки, но повсюду обнаруживались лишь новые вопросы и очень редко — ответы. Давно ли Хенрик болел? Когда он заразился? От кого? Знал ли, кто его заразил? В июле 2004 года он записал, что болен:

Зараза сидит во мне, я опасался этого, а теперь знаю точно. С помощью современных лекарств я смогу прожить лет десять, с лекарствами завтрашнего дня — наверняка еще дольше. Но так или иначе это смертный приговор. Освободиться от него будет труднее всего.

Ни слова о том, как это произошло, где, с кем, при каких обстоятельствах. Они возвращались назад, перелистывали фрагментарные и беспорядочные дневниковые записи, нашли заметки о его путешествиях, но ничего не прояснялось, что-то неизменно ускользало. Луиза попыталась поискать его старые авиабилеты, но не нашла ни одного.

Арон взломал файл, где Хенрик более или менее регулярно записывал свои доходы. И Арон, и Луиза отреагировали одинаково. В августе 1998 года Хенрик внес в реестр доходов значительную сумму — 100 000 долларов.

— Больше восьмисот тысяч шведских крон, — уточнил Арон. — Откуда, черт возьми, он их получил?

— Здесь не указано?

— Только номер его счета в испанском банке.

Арон продолжил поиски, и недоумение их росло. В декабре того же года внезапно, из ниоткуда, появляются 25 000 долларов. В один прекрасный день лежат на счету. Хенрик записывает сумму, не указывая отправителя. Плата за что? Арон вопросительно посмотрел на Луизу, но у нее не было ответа. Далее отмечены и другие переводы. Крупные суммы поступили на счет Хенрика весной 2000 года. По подсчетам Арона, в общей сложности Хенрик получил 250 000 долларов.

— Он имел доступ к большим деньгам. Основную их часть он истратил. Мы не знаем на что. Но он мог позволить себе снять несколько таких квартир. И путешествовать, сколько вздумается.

Луиза заметила, как Арон все глубже погружается в мир Хенрика. И видела, что в нем нарастает тревога.

Наверно, перед ним вырисовывается более четкая картина, чем передо мной. Слишком много денег, появившихся из ниоткуда.

Не прекращая поисков, Арон что-то бормотал о тупиках.

— Точно как здешний адрес. Тупик Христа.

— Хенрик часто повторял, что не верит в случайности.

— Имея в своем распоряжении такую кучу денег, он, разумеется, мог выбрать себе любой адрес.

Арон продолжал стучать по клавишам. И вдруг замер. Луиза сидела на корточках у книжной полки.

— Что там?

— Что-то открывается. Не знаю, что это. Экран замерцал словно бы густым снегопадом.

Потом изображение прояснилось. Оба, щека к щеке, склонились к экрану.

Проступил текст:

Факел в руке Диогена. Теперь я понимаю, что живу в эпоху, когда сокрытие правды возведено в ранг искусства и науки. Истины, которым раньше совершенно естественно дозволялось быть общедоступными, ныне держат в секрете. Без факела в руке найти человека почти невозможно. Холодные порывы ветра гасят пламя факела. Есть выбор — оставить его погасшим или зажечь вновь. И продолжать поиски человека.

— Что он имеет в виду? — спросил Арон.

— Диоген попросил Александра посторониться, потому что тот закрывал солнечный свет, — ответила Луиза. — Диоген ходил днем с огнем, с факелом, искал человека. Настоящего, цельного человека, моральное существо. Он издевался над жадностью и глупостью. Я слышала об охранных предприятиях и детективных агентствах, взявших его имя в качестве символа. Факельщики, ведущие борьбу с тьмой.

Они продолжили читать программное заявление Хенрика самому себе:

Из всех троллей, против которых борются бородатые козлы, трое пугают меня больше всего. Во-первых, «Винкельман и Харрисон», с их тайными генетическими исследованиями в огромном комплексе в Виргинии, расположенном, как ни странно, недалеко от штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли. Никому не известно, что, собственно, происходит там за серыми крепостными стенами, но английские сыщики, которые отслеживают нелегальные деньги, поступающие от торговли наркотиками и оружием, и даже прибыли от торговли секс-рабынями из Европы и Южной Америки, обнаружили каналы, ведущие в «Винкельман и Харрисон». Основной владелец — невзрачный человек по имени Ривертон, живущий, по слухам, на Каймановых островах, но точно никто не знает. Второй тролль — швейцарский концерн «Балко», якобы ведущий исследования в области новых антибиотиков, действенных против резистентных видов бактерий. Но за этим скрывается нечто другое. Ходят слухи о секретных лабораториях в Малави и Танзании, где испытываются лекарства против СПИДа, однако никто не знает, что происходит там на самом деле. И наконец, третий тролль даже имени не имеет. Но в Южной Африке есть ряд ученых, втайне занимающихся СПИДом. Говорят о странных смертях, о пропадающих неизвестно куда людях. Царит полная неизвестность, но, если факелы гаснут, их нужно снова зажечь.

Арон откинулся на спинку кресла.

— Сначала он говорит об одном факеле. Потом вдруг о нескольких. Что это значит? Группа людей, пытающихся проникнуть в секреты всех этих фармацевтических фирм?

— Это вполне в духе Хенрика. Хоть я и считала, что воспитала у него иммунитет против любых попыток тайно копаться в земле.

— Он никогда не хотел пойти по твоим стопам?

— Стать археологом? Никогда. Он даже в детстве ненавидел играть в песочницах.

Арон показал на светящийся экран.

— Судя по всему, он весьма прилично разбирался в компьютерах. Кроме того, пользовался не самыми новыми программами. Тоже удивительно. Почему, имея столь значительные средства, он не установил себе программное обеспечение последнего поколения? У меня есть только одно объяснение.

— Что он хотел потратить деньги на что-то другое?

— Каждый эре был для него важен. Да, на что-то другое. Только на что — вот вопрос.

Арон вскрыл еще одну шахту в недрах компьютера и выудил еще одну тайну Хенрика. Речь шла о серии статей, сканированных прямо в компьютер.

— Это сделано не здесь. Тут нет сканера. В стокгольмской квартире ты видела сканер?

— Нет.

— Ты знаешь, что такое сканер?

— Мы, конечно, не выкапываем их из земли как античные реликты. Но иной раз пользуемся ими.

Они прочитали эти статьи, две из английской «Гардиан», две из «Нью-Йорк тайме» и «Вашингтон пост». Речь шла о медицинском персонале, который за взятки выдал медицинские карты двух пациентов — один пожелал остаться неизвестным, а другой, Стив Николс, даже предоставил свою фотографию. Обоих заставили заплатить большие суммы из-за того, что они были ВИЧ-инфицированны.

Хенрик не оставил никаких комментариев. Статьи безмолвными колоннами высились в комнате, где Хенрика не было. Могли ли его огромные деньги быть результатом вымогательства? Мог ли он быть вымогателем? Луиза не сомневалась, что Арон задает себе те же вопросы. Мысль об этом была настолько отвратительна и невероятна, что Луиза отбросила ее. Арон молча водил пальцем по клавиатуре. Возможно ли, чтобы правда о том, чем занимался Хенрик, оказалась темным туннелем, который вел в еще более темную комнату?

Они не знали. И на этом закончили работу. Заперли квартиру и вышли из дома, так и не встретив Бланку. Прогулялись по городу, а когда вернулись в гостиницу, Арон спросил, нельзя ли ему переночевать в ее комнате.

— Я не выдержу одиночества.

— Захвати свои подушки, — ответила она. — И не буди меня, если я буду спать, когда ты придешь обратно.

Луиза проснулась через несколько часов, услышав, что Арон встал. На нем были брюки и больше ничего. Глядя на него полуприкрытыми глазами, она заметила шрам, пересекавший левую лопатку. Точно от ножевого ранения. В те далекие времена, когда она любила спать, уткнувшись головой ему в спину, никакого шрама не было. Когда он его заполучил? В какой-нибудь пьяной драке, в какие он упрямо, с презрением к смерти, охотно ввязывался, а частенько сам и затевал? Он натянул рубашку и присел на край ее кровати.

— Вижу, ты проснулась.

— Куда ты собрался?

— Никуда. На улицу. Выпить кофе. Не могу заснуть. Может, схожу в церковь.

— По-моему, ты никогда не ходил в церковь?

— Я до сих пор не поставил свечу в память Хенрика. А это лучше делать одному.

Взяв куртку, Арон кивнул ей и исчез за дверью.

Луиза встала, повесила на двери табличку с просьбой не беспокоить. Возвращаясь к кровати, остановилась у зеркала и принялась разглядывать свое лицо. «Какое лицо видит Арон? Я постоянно слышу, что мое лицо меняется. Мои коллеги, друзья, не стесняющиеся говорить то, что думают, утверждают, что я меняю лица каждое утро. У меня не два лица, как у Януса, у меня десять, пятнадцать масок, чередующихся друг с другом. Незримые руки надевают с рассветом мне на лицо какую-то маску, а я и не знаю, какое у меня будет выражение лица в этот день».

Обычно эти образы навещали ее в снах.

Луиза Кантор, археолог, склонившаяся над раскопками в классической эллинской театральной маске.

Она снова легла в постель, но заснуть так и не смогла. Гложущее чувство отчаяния не покидало ее. Она позвонила Артуру. Он не ответил. Лишь длинные гудки. По наитию она набрала номер Назрин. И тоже не получила ответа. Оставила сообщение на автоответчике, сказав, что позвонит еще, но ее саму застать трудно, поскольку она в дороге.

Луиза уже собралась выйти из номера, чтобы выпить кофе, когда обнаружила, что Арон оставил свои ключи на столе.

В период подозрений, когда я думала, что он мне изменяет, задолго до того, как наш брак распался, я тайно обыскивала его сумки и карманы. Перелистывала его ежедневники, старалась первой брать почту. В ту пору я бы взяла ключ и отперла его комнату.

Луиза устыдилась своих мыслей. В Австралии, в доме с красными попугаями, у нее ни разу не возникло ощущения, что у него есть другая женщина, кто-то, кого он скрывал. Даже если другая женщина и существовала, ее это не касалось. Любовь, какую она когда-то испытывала к Арону, из земли не выкопаешь и не отреставрируешь.

Выпив кофе, она отправилась на прогулку. «Может, позвонить в Грецию и поговорить с коллегами?» — спросила она себя. Но что она им скажет?

Остановившись посреди тротуара, она вдруг поняла, что вряд ли вернется в Грецию работать, разве что приедет на несколько дней, чтобы забрать свои вещи и запереть дом. Ее будущее — чистый лист бумаги. Луиза вернулась в гостиницу. Горничная убирала ее номер. Луиза ждала в холле. Красивая дама гладила свою собаку, какой-то господин, вооружившись лупой, читал газету. Наконец она прошла к себе. Ключ лежал на месте, Арон еще не пришел. Она представила его себе в церкви со свечой в руке.

Я ничего не знаю о его скорби, о его боли. Однажды он превратится в пробудившийся вулкан. Скопившаяся раскаленная лава вырвется наружу. Он погибнет как огнедышащий дракон.

Она опять позвонила Артуру. На сей раз он ответил. Ночью выпал снег. Артур любил снег, он придавал надежность его существованию, Луиза помнила это. Она рассказала, что вместе с Ароном находится в Барселоне, они нашли квартиру Хенрика. Но умолчала о том, что у сына был СПИД. Не знала, как воспримет это Артур. Разговор вышел коротким. Артур не слишком охотно говорил по телефону. Он всегда держал трубку подальше от уха, поэтому ей приходилось кричать.

Закончив разговор, она позвонила в Грецию. Ей повезло, трубку взял руководитель экспедиции, замещавший ее коллега из Уппсалы. Луиза поинтересовалась, как идут работы, и поняла, что осенние раскопки на этот год завершаются. Все шло по плану. Луиза решила, что необходимо четко разъяснить положение вещей. Она понятия не имеет, когда сможет вновь принять на себя руководство. Сейчас это не так важно, наступает зимний сезон, полевые работы сворачиваются. Что произойдет в следующем году, будут ли выделены новые средства, никому не известно.

Разговор оборвался. При попытке перезвонить она услышала женский голос, говоривший по-гречески. Луиза по опыту знала, что это означало просьбу позвонить позднее.

Она легла и заснула. Проснулась только в половине первого. Арон все еще не вернулся.

Впервые она ощутила легкую тревогу. Четыре часа, чтобы выпить кофе и зажечь свечу в церкви? Может, он пустился в бега? Больше не хватило сил? Неужели ей опять придется ждать полгода, пока он позвонит ей — пьяный, в слезах — из какого-нибудь богом забытого уголка мира? Взяв ключ, она вошла в его комнату. Его чемодан лежал раскрытый на специальной подставке. Небрежно брошенная одежда, бритвенный прибор в потрепанном чехле. Руками она прощупала одежду. В пластиковом чехольчике обнаружилась крупная сумма денег. Она переложила их в свое портмоне, чтобы они не исчезли. На самом дне чемодана лежала книга Билла Гейтса с рассуждениями о компьютерах и будущем. Полистав, она увидела, что Арон отчеркнул некоторые места и сделал пометки на полях. «Как Хенрик, — подумала она. — В этом они похожи. Сама я ни разу не написала ни слова на книжных полях». Луиза отложила Гейтса, взяла другую книгу. Исследование нерешенных классических проблем математики. Страничку, где закончил чтение, Арон загнул. Следующая глава начиналась с изложения загадки Ферма.

Луиза положила книгу на место и оглядела комнату. Бросила взгляд в корзинку для мусора. Там валялась пустая бутылка из-под водки. С тех пор как они встретились на молу, от Арона по утрам никогда не пахло спиртным. Но выходит, по приезде в Барселону он осушил целую бутылку. Стаканов не видно. Он пил из горла. Но когда же? Ведь они практически не расставались все это время?

Луиза вернулась к себе в номер и вдруг осознала, что делает лишь одно — ждет Арона. «Я замираю, когда проводник останавливается. — От этой мысли ей стало тошно. — Почему я не двигаюсь?»

Оставив на столе записку, она вышла из гостиницы. Пообедала в небольшом ресторанчике неподалеку. Расплатившись и заметив, что уже четвертый час, решила, что Арон, конечно, уже вернулся в гостиницу. Проверила мобильный, но он не звонил и не оставил никакого сообщения.

Пошел дождь. Она побежала обратно, натянув на голову куртку. Портье покачал головой. Господин Кантор еще не пришел. Звонил ли он? У нас нет сообщений для госпожи Кантор.

Она встревожилась по-настоящему. Но не из-за того, что Арон сбежал. Что-то случилось. Она позвонила на его мобильный, но безуспешно.

До самого вечера Луиза сидела в гостинице. Об Ароне ни слуху ни духу. Она несколько раз набирала номер его мобильного, но телефон был отключен. В семь вечера она спустилась в холл. Села в кресло и стала смотреть на людей, сновавших между гостиничными дверями, регистрационными стойками, барами, газетными киосками. В углу, возле двери в бар, какой-то человек изучал карту. Она исподтишка разглядывала его. Что-то привлекло ее внимание. Она знала его? Встречала раньше? Луиза прошла в бар, выпила бокал вина, потом еще один. А когда вернулась в холл, мужчины с картой уже не было. Теперь на его месте сидела женщина, говорила по телефону. Расстояние был слишком велико, и Луиза не разобрала, на каком языке она говорила, а уж тем более о чем.

Около половины девятого Луиза выпила еще один бокал вина. Потом вышла из гостиницы. Ключи от квартиры Хенрика Арон забрал с собой. Ну конечно, там он и просидел весь день, за компьютером Хенрика. Быстрым шагом она дошла до Тупика Христа. У подъезда оглянулась. Вроде бы тень прячется в темноте, куда не достает свет уличного фонаря? На нее снова навалился беспричинный страх.

Не о таком ли страхе говорил Хенрик в беседах с Назрин и с самим собой, в своих записках?

Луиза открыла дверь подъезда и позвонила в квартиру Бланки. Та открыла не сразу.

— Я говорила по телефону. У меня заболел отец.

— Ты сегодня видела здесь моего мужа?

Бланка решительно покачала головой.

— Ты уверена?

— Он не приходил и не уходил.

— Ключи у него. Мы, наверно, что-то перепутали.

— Я тебе открою, а уходя, ты просто захлопнешь дверь.

Луиза подумала, что надо бы спросить Бланку, почему та ей солгала. Но что-то ее остановило. Сейчас в первую очередь нужно выяснить, где Арон.

Бланка отперла дверь и сбежала вниз по лестнице. Луиза, стоя в полумраке, прислушалась. Потом зажгла по очереди все лампы и обошла квартиру.

Внезапно разрозненные фрагменты встали на свои места и образовали неожиданную картину.

Кто-то хотел убрать Арона. Это связано с Хенриком, с треклятым мозгом президента, с поездками Хенрика, его потрясением, его болезнью и его смертью. Арон — проводник. Он — самый опасный, тот, кого необходимо убрать в первую очередь, чтобы тропу не обнаружили.

Луиза похолодела от ужаса. На цыпочках подошла к окну, выглянула на улицу.

Там никого не было. Но ее пронзило ощущение, что кто-то вот только что оттуда ушел.

11

В гостинице Луизу Кантор мучила бессонница. Ей вспоминалось, как она себя чувствовала в самые трудные минуты. Когда Арон сбежал. Когда начал слать плаксивые, пьяные письма из питейных заведений по всему миру. И теперь вот опять исчез. А она не смыкала глаз.

В попытке прибегнуть к заклинанию тех сил, что удерживали его вдали от нее, она пошла в его номер и забралась в его постель, которой он так и не воспользовался. Но спать все равно не могла. В голове молниями проносились мысли. Надо ухватить их, пока они не врезались в землю. Что случилось? Неужели она все-таки ошиблась? И он исчез, опять бросил ее и Хенрика? Второй раз потихоньку улизнул? Неужели он действительно настолько жесток, что, разыграв горе, пошел в церковь зажечь свечу в память о покойном сыне, а на самом деле уже решил исчезнуть?

Луиза встала, вынула из мини-бара бутылочки. Ей было наплевать, что пить. Она влила в себя водку, шоколадный ликер и коньяк. Алкоголь немного успокоил ее, но, разумеется, это была лишь фикция. Она легла, а в ушах звучал голос Арона.

Ни одному человеку не под силу нарисовать волну. Талантливый художник способен запечатлеть на полотне человеческое движение, улыбку, взгляд. И боль, и страх, как у Гойи — человек, в отчаянии простирающий руки к расстрельному взводу. Все это можно уловить, все это я видел воспроизведенным вполне реалистически. Но волну — никогда. Море постоянно ускользает, волны уворачиваются от тех, кто пытается их поймать.

Она вспомнила путешествие в Нормандию. Первое, какое они совершили вместе. Арону предстояло прочитать лекцию о предполагаемом грядущем сближении телефонии и компьютеров. Луиза взяла в университете отпуск и отправилась с ним. Одну ночь они провели в парижской гостинице, где сквозь стены пробивалась восточная музыка.

Ранним утром они поездом выехали в Канны. Их страсть не знала границ. Арон увлек ее в туалет, где они в тесной кабинке предались любви, — такого Луиза не представляла себе даже в самых смелых фантазиях.

В Каннах они несколько часов пробыли в красивейшем соборе города. Она смотрела на Арона со стороны и думала: «Вот человек, с которым я проживу остаток своих дней».

Тем же вечером, после того как Арон прочитал свою лекцию, встреченную долгими аплодисментами, она рассказала ему, что пережила в соборе. Он взглянул на нее, обнял и сказал, что чувствует то же самое. Они встретились, чтобы вместе прожить всю жизнь.

На следующий день, в немыслимую рань, под проливным дождем они на взятом напрокат автомобиле покинули Канны и поехали на побережье, где в июне 1944 года высадились союзники. У Арона в США был родственник. Private Lucas Cantor, рядовой солдат, погибший на «Омаха Бич» еще до того, как высадился на берег. Луиза и Арон, припарковав машину, отправились под дождем и ветром бродить по пустынному берегу. Арон молчал, замкнувшись в себе. Луиза не хотела тревожить его. Решила, что ему разбередило душу, но много позднее он признался, что молчал, потому что чертовски промерз от холода и сырости. Какое ему дело до Лукаса Кантора? Кто мертв, тот мертв, особенно через 35 лет.

Но именно там, на побережье Нормандии, он наконец остановился, прервал молчание и сказал, указывая рукой на море, что ни один художник не способен достоверно изобразить волну. Даже Микеланджело не смог нарисовать волну, даже Фидий не сумел изваять ее. Волны, сказал он, показывают людям их ограниченность.

Луиза запротестовала, приводила примеры. Маринист Хэгг, например, уж он-то умел воплощать на холсте волны? А все библейские мотивы, изображающие одинокие, брошенные суда в шторм, или море на японских гравюрах? Но Арон стоял на своем, даже голос повысил, что удивило ее, поскольку раньше с ним подобного не бывало.

Ни одному человеку не дано запечатлеть волну таким образом, чтобы она, волна, это одобрила, заявил Арон, и, стало быть, так оно и есть.

Они больше никогда не говорили о волнах, кроме того случая на холодном берегу, у которого погиб Лукас Кантор, еще не успев ступить на сушу. Почему это вспомнилось ей именно сейчас? Может, здесь скрыто какое-то сообщение, весть об исчезновении Арона, которую она посылала самой себе?

Луиза встала с его кровати, подошла к открытому окну. Ночь, в комнату задувал теплый ветер. Слышались отдаленные звуки транспорта, из ресторанной кухни доносился звон посуды.

Внезапно она осознала, что теплота ночи обманчива. Арон не вернется. Тени в мраке, угаданные ею, ложь Бланки, пижама Хенрика — все это свидетельствовало об опасности, грозящей ей самой. Отойдя от окна, она проверила, заперта ли дверь. Сердце громко стучало. Мысли не желали поддаваться контролю.

Луиза снова открыла мини-бар, вынула оставшиеся бутылочки. Водка, джин, виски. Она оделась — было четверть пятого — и, глубоко вздохнув, решилась открыть дверь. Коридор был пуст. Тем не менее ей почудилась какая-то тень возле лифта. Она замерла. Игра воображения, тени, вызванные ею самой.

На лифте она спустилась в пустынный холл.

В окошке, выходившем в заднюю каморку, мелькал голубой свет телевизора. Звук приглушенный, похоже, какой-то старый фильм. Услышав ее шаги, вышел ночной портье. Молодой, вряд ли старше Хенрика. На лацкане пиджака висел бейджик с его именем — Хавьер.

— Госпожа Кантор что-то рано встала. Ночь теплая, но идет дождь. Надеюсь, вас ничто не разбудило?

— Я не спала. Мой муж пропал.

Хавьер бросил взгляд на шкаф с ключами.

— Его ключи у меня, — сказала Луиза. — В номере его нет. Со вчерашнего утра, уже почти сутки.

На Хавьера ее беспокойство, казалось, не подействовало.

— Его вещи по-прежнему в комнате?

— Ничего не тронуто.

— Но тогда он наверняка вернется. Может, какое-то недоразумение?

«Он считает, что мы поругались», — со злостью подумала Луиза.

— Никакого недоразумения нет. Мой муж пропал. Боюсь, случилось что-то серьезное. Мне нужна помощь.

Хавьер посмотрел на нее с сомнением. Луиза не отвела взгляда.

Хавьер кивнул и поднял телефонную трубку. Что-то сказал на каталонском. И тихонько положил трубку на рычаг, точно боясь разбудить постояльцев гостиницы.

— Начальник безопасности гостиницы, сеньор Кастельс, живет совсем рядом. Он придет через десять минут.

— Спасибо за помощь.

Тридцать лет назад я бы влюбилась в него, как влюбилась в человека в самолете, летевшем в Шотландию. Но теперь такого не будет. Ни в него, ни в Арона, которого я откопала в Австралии и который опять исчез.

Она ждала. Хавьер принес ей чашку кофе. Страх не давал ей покоя. Мимо бесшумно проскользнул старик-уборщик.

Сеньору Кастельсу было около шестидесяти. Он беззвучно открыл входную дверь — в длинном пальто и шляпе-борсалино. Хавьер кивком указал на Луизу:

— Госпожа Кантор, номер пятьсот тридцать три, потеряла мужа.

Для Луизы это прозвучало как реплика из фильма. Сеньор Кастельс снял шляпу, острым изучающим взглядом оглядел ее и повел в свой кабинет рядом со стойкой портье. Тесная комната, без окон, но обставленная удобной мебелью. Он предложил ей сесть и снял пальто.

— Рассказывайте. Не упускайте ничего. Не спешите.

Она говорила медленно, стараясь связать детали — не только для сеньора Кастельса, но и для самой себя. Сеньор Кастельс временами записывал что-то в блокнот. Казалось, каждый раз, когда она упоминала о Хенрике и его смерти, он настораживался. Он ни разу не прервал ее, пока она не договорила до конца. Потом словно бы на мгновенье задумался и выпрямился на стуле.

— У вас нет разумного объяснения, почему он скрывается?

— Он не скрывается.

— Я сочувствую вашему горю в связи со смертью сына. Но, если я правильно вас понял, нет никаких доказательств, что причиной его смерти является кто-то другой, кроме него самого. Шведская полиция дала свое заключение. Может быть, ваш муж просто испытал потрясение? И чувствует потребность побыть одному?

— Я знаю, что-то произошло. Но не могу доказать. Именно поэтому мне нужна помощь.

— Может, несмотря ни на что, следует набраться терпения и подождать?

Луиза рывком встала с кресла.

— По-моему, вы не понимаете. Я превращу эту гостиницу в ад, если мне не помогут. Я хочу поговорить с полицией.

— Разумеется, вам предоставят возможность поговорить с полицией. Я понимаю ваше возмущение. Но предлагаю вам все-таки сесть.

Похоже, ее вспышка ничуть не вывела его из себя, он поднял трубку и набрал запрограммированный номер. Последовал короткий разговор. Сеньор Кастельс положил трубку на место.

— Сейчас сюда придут двое полицейских, владеющих английским языком. Они запишут ваши показания и позаботятся, чтобы поиски вашего мужа начались незамедлительно. Пока мы их ждем, давайте выпьем по чашечке кофе.

Полицейские — один пожилой, другой помоложе — устроились в пустом баре. Луиза повторила свой рассказ, молодой полицейский записывал, вопросов задавали мало. По окончании беседы пожилой попросил фотографию Арона.

Она захватила с собой его паспорт. Арон никуда бы не уехал без него, заметила она. Они попросили разрешения взять паспорт с собой, чтобы скопировать фотографию и переписать определенные данные. Через несколько часов они его вернут.

На рассвете полицейские ушли. Начальник безопасности исчез, дверь в его кабинет была заперта. Хавьера за стойкой не видно.

Луиза поднялась к себе, легла и закрыла глаза. Арон пошел в церковь, зажег свечу. Потом что-то случилось.

Она села в кровати. А дошел ли он до церкви? Она встала, развернула карту центральной части Барселоны.

Какая церковь ближе всего к гостинице или к улице, где жил Хенрик? Карта была нечеткая, Луиза не могла с уверенностью сказать, какую церковь он выбрал. Но наверняка самую ближнюю. Арон не ходил к нужной цели окольными путями.

Когда через два часа принесли паспорт, она взяла куртку, сумку и покинула номер.

При появлении Луизы Бланка протирала стекло входной двери.

— Нам надо поговорить. Немедленно.

Голос Луизы звучал резко, будто она ругала до крайности нерадивого студента, не справившегося с заданием на месте раскопок. У Бланки на руках были желтые резиновые перчатки. Луиза положила ладонь ей на плечо.

— Арон вчера пошел в церковь. И не вернулся. Какую церковь он мог выбрать? Здесь поблизости должна быть церковь.

Бланка покачала головой. Луиза повторила вопрос.

— Церковь или часовня?

— Там, где открыты двери. Где можно зажечь свечу.

Бланка задумалась. Желтые перчатки раздражали Луизу, она с трудом сдержалась, чтобы не сорвать их.

— В Барселоне много больших и маленьких церквей. Ближайшая — Иглесия-де-Сан-Фелип-Нери, — сказала Бланка.

Луиза встала.

— Мы идем туда.

— Мы?

— Мы с тобой. Сними перчатки.

Фасад церкви был весь в трещинах, двери из темного дерева полуоткрыты. Внутри царилполумрак. Луиза постояла, привыкая к изменившемуся освещению. Бланка перекрестилась, преклонила колени и еще раз осенила себя крестом. У алтаря какая-то женщина вытирала пыль.

Луиза передала Бланке паспорт Арона.

— Покажи ей фотографию, — прошептала она. — Спроси, не узнаёт ли она Арона.

Луиза держалась поодаль, когда Бланка показывала фотографию. Женщина разглядывала ее при свете, падавшем из красивого витражного окна. Мария рядом с распятым сыном. Отвернувшаяся Магдалина. С неба льется голубое мерцание.

Можно нарисовать небо. Но не волну.

Бланка обернулась к Луизе:

— Она узнала его. Он был здесь вчера.

— Спроси, когда.

Вопросы и ответы, Бланка, женщина, Луиза.

— Она не помнит.

— Она должна вспомнить. Заплати ей, чтобы она вспомнила!

— По-моему, она не возьмет деньги.

Луиза поняла, что в лице Бланки оскорбила всех каталонских женщин. Но ей было наплевать. Она настояла, чтобы Бланка повторила вопрос.

— Наверно, между часом и двумя, — сказала Бланка. — Отец Рамон как раз в это время проходил мимо и сообщил, что его брат сломал ногу.

— Что делал человек с фотографии, придя в церковь?

— Он сел на переднюю скамью.

— Он зажег свечу?

— Она не видела. Он смотрел на окна. На свои руки. И просто сидел, закрыв глаза. Она только изредка поглядывала на него. Как глядят на людей, которых толком не видят.

— Спроси, был ли в церкви кто-нибудь еще? Он пришел один?

— Она не знает, пришел ли он один. Но на скамье рядом с ним никто не сидел.

— Кто-нибудь еще заходил в церковь в это время?

— Только две сестры Перес, которые приходят каждый день. Зажигают свечи в память о своих родителях и сразу уходят.

— И больше никто?

— Она больше никого не помнит.

Луиза не понимала каталонского языка прислужницы, но услышала в ее голосе неуверенность.

— Спроси еще раз. Скажи, что для меня очень важно, чтобы она вспомнила. Скажи, что дело касается моего умершего сына.

Бланка покачала головой.

— Это ни к чему. Она отвечает как может.

Женщина молча постукивала метелкой для пыли по своим ногам.

— Она может показать место, где сидел Арон?

Женщина удивилась, но показала. Луиза села.

— А где находилась она сама?

Женщина указала на алтарь и боковой свод. Луиза оглянулась. Со своего места она видела лишь половину притвора, по-прежнему полуоткрытого. Кто-то мог войти так, что Арон не слышал. Но кто-то ведь мог и ждать снаружи.

— Когда он ушел?

— Она не знает. Выходила за новой метелкой для пыли.

— Сколько она отсутствовала?

— Минут десять.

— А когда вернулась, его уже не было?

— Да.

Луиза решила, что узнала много важного. Арон не оставил никаких следов, поскольку не подозревал, что что-нибудь может случиться. Но что-то случилось.

— Поблагодари ее и скажи, что она очень мне помогла.

Обе вернулись в квартиру Бланки. Перед Луизой стояла дилемма. Уличить ли Бланку в том, что она лгала, утверждая, будто к Хенрику никто не приходил? Или осторожно повести разговор так, чтобы Бланка добровольно рассказала, как обстояло дело? Может, Бланка чего-то боялась? Или на то были другие причины?

Они расположились в гостиной Бланки.

— Скажу откровенно, как обстоит дело. Арон пропал, и я боюсь, с ним что-то случилось.

— А что могло случиться?

— Не знаю. Но Хенрик умер неестественной смертью. Возможно, узнал то, чего ему не надо было знать.

— И что бы это могло быть?

— Не знаю. А ты?

— Он никогда не рассказывал мне, чем занимается.

— Прошлый раз ты сказала, что он говорил о своих газетных статьях. Он показывал их тебе?

— Нет.

Луиза опять уловила перемену в ее голосе. Бланка ответила, чуть помедлив.

— Ни разу?

— Нет, насколько я помню.

— А у тебя хорошая память?

— По-моему, не хуже, чем у других.

— Хочу вернуться к вопросу, на который ты уже отвечала. Просто чтобы убедиться, что правильно тебя поняла.

— Меня ждет работа.

— Я не задержу тебя надолго. Ты сказала, что в последнее время никто не приходил и не спрашивал Хенрика.

— Ты правильно меня поняла.

— Мог ли кто-нибудь прийти к нему без твоего ведома?

— Вряд ли кто-то мог появиться здесь, чтобы я не увидела его или не услышала.

— Но ты же иногда ходишь за покупками.

— В таких случаях меня заменяет сестра. Когда я возвращаюсь, она рассказывает мне обо всем, что происходило. Если бы к Хенрику кто-нибудь приходил или спрашивал про него, я бы знала.

— Когда мы с Ароном уходили отсюда ночью, ты слышала?

— Слышала.

— Почему ты уверена, что это были мы?

— Я всегда прислушиваюсь к шагам. Одинаковых шагов не бывает.

«Я ничего не добьюсь от нее, — подумала Луиза. — Она не боится. Но что-то не дает ей сказать всю правду. Что она скрывает?»

Бланка взглянула на часы. Ее нетерпение казалось неподдельным. Луиза решила повысить ставку, заставить Бланку потерять дар речи.

— Хенрик писал о тебе в нескольких письмах.

Снова что-то изменилось, на этот раз в осанке Бланки. Чуть-чуть, но Луиза заметила.

— Он писал о тебе как о домовладелице, — продолжала Луиза. — Я решила, что дом принадлежит тебе. Про отставного полковника он не упоминал ни разу.

— Надеюсь, он не писал обо мне гадостей.

— Вовсе нет. Скорее наоборот.

— Что ты имеешь в виду?

Ставка сделана. На попятный не пойдешь.

— По-моему, ты ему нравилась. Втайне. По-моему, он был влюблен в тебя.

Бланка отвела глаза. Луиза хотела продолжить, но Бланка жестом остановила ее.

— Моя мать всю жизнь меня шантажировала. Измывалась и насмехалась над моими чувствами, с тех пор как мне исполнилось двенадцать и я впервые влюбилась. Для нее моя любовь к мужчине была не чем иным, как предательством ее любви ко мне. Если я любила мужчину, значит, ненавидела ее. Мое желание быть вместе с мужчиной означало, что я предаю ее. Она была чудовищем. Она до сих пор жива, но не помнит, кто я такая. Я с удовольствием навещаю ее теперь, когда она не узнаёт меня. Возможно, звучит жестоко, но это правда. Так оно и есть, я глажу ее по щеке и говорю, что всегда ненавидела ее, а она не понимает моих слов. Но одному она меня научила: никогда не ходить вокруг да около, никогда без нужды не топтаться по кругу. Никогда не поступать так, как ты сейчас. Если у тебя есть вопросы, спрашивай.

— Думаю, он был влюблен в тебя. Больше я ничего не знаю.

— Он любил меня. Когда он бывал здесь, мы практически каждый день занимались любовью. Но не ночью, ночами он хотел быть один.

Луиза почувствовала, как в ней все чернеет. Хенрик заразил Бланку? И она носит в своей крови смертельный вирус, сама об этом не зная?

— Ты любила его?

— Для меня он не умер. Я испытывала к нему вожделение. Но думаю, не любила.

— Значит, тебе наверняка известно о нем много такого, о чем ты не сказала?

— Что ты хочешь от меня услышать? Как он любил, какие позы предпочитал, делал ли то, о чем не принято говорить?

Луиза почувствовала себя оскорбленной.

— Ничего такого я знать не хочу.

— И я об этом ничего не скажу. Но никто не приходил и не спрашивал о нем.

— Что-то в твоем голосе заставляет меня не верить тебе.

— Ты сама решаешь, чему верить, а чему нет. Зачем бы мне врать?

— Вот и мне интересно. Зачем?

— Я думала, ты имела в виду меня, спрашивая, приходил ли кто-нибудь к Хенрику. Странный способ узнать то, что хочешь узнать, но не осмеливаешься спросить.

— Я не тебя имела в виду. Хенрик никогда не писал о тебе. Это была просто догадка.

— Давай закончим этот разговор, больше не прибегая ко лжи. У тебя есть еще вопросы?

— К Хенрику кто-нибудь приходил?

То, что произошло дальше, явилось для Луизы полной неожиданностью и в корне изменило ее стремление найти ответ на вопрос о причинах смерти Хенрика. Бланка порывисто встала и из ящичка письменного стола вынула конверт.

— Хенрик передал мне его в свой последний приезд. Просил меня позаботиться о нем. Почему — не знаю.

— Что в конверте?

— Он заклеен. Я не вскрывала его.

— Почему ты только сейчас показываешь его мне?

— Потому что он предназначался мне. Отдавая его, он не упомянул ни тебя, ни твоего мужа.

Луиза перевернула конверт. Может быть, Бланка все-таки вскрывала его? Или она говорит правду? Да какое это вообще имеет значение? Луиза вскрыла конверт. Там были письмо и фотография. Бланка перегнулась через стол, чтобы увидеть. Даже не пыталась скрыть искреннее любопытство.

Фотография черно-белая, квадратная, возможно, увеличенный паспортный снимок. Печать зернистая, лицо, обращенное прямо к Луизе, чуть расплывчатое. Черное лицо, красивая улыбающаяся молодая женщина. Приоткрытые губы, белоснежные зубы, волосы, заплетенные в хитроумные косички, плотно охватывают голову.

Луиза перевернула фотографию. Хенрик написал и имя, и число: Лусинда, 12 апреля 2003 г...

Бланка посмотрела на Луизу.

— Я узнаю ее. Она приходила сюда.

— Когда?

Бланка задумалась.

— После дождя.

— Что ты имеешь в виду?

— Ливень, затопивший весь центр Барселоны. Вода затекала через порог. Девушка появилась на следующий день. Хенрик, очевидно, встречал ее в аэропорту. В июне две тысячи третьего, в первых числах. Она прожила здесь две недели.

— Откуда она приехала?

— Не знаю.

— Кто она?

Бланка взглянула на Луизу со странным выражением лица.

— По-моему, Хенрик очень ее любил. Он словно замыкался в себе, когда я ненароком видела их вместе.

— Хенрик что-нибудь говорил о ней после ее визита?

— Ничего.

— А как складывались ваши отношения?

— Однажды он спустился ко мне и спросил, не хочу ли я поужинать с ним. Я согласилась. Еда была невкусная. Но я осталась у него на ночь. Мне показалось, он решил, что все должно оставаться как прежде, до появления девушки.

Луиза выхватила письмо из конверта и начала читать. Привычный почерк Хенрика, когда он писал в спешке, резкие движения ручки, иногда едва разборчивые фразы по-английски. Ни одного приветственного слова Бланке, письмо начиналось сразу, точно вырванное из какого-то неведомого контекста.

Благодаря Лусинде я все отчетливее начинаю видеть, что именно пытаюсь понять. Она рассказала мне о бесчеловечных страданиях, каким людей подвергают во имя жадности, я и не предполагал, что такое возможно. Мне по-прежнему необходимо освободиться от худших своих иллюзий насчет того, что дела в мире обстоят не настолько плохо, как я считал в самые свои мрачные дни. Лусинда способна поведать об ином мраке, жестком и неприступном, как железо. Там скрываются рептилии, отдавшие в залог свои сердца, те, что пляшут на могилах всех, кто умер понапрасну. Лусинда станет моим проводником; если меня долго не будет, значит, я у нее. Она живет в хибаре из цемента и гофрированной жести на задворках разрушенного дома № 10 на Авенида Самора Машел в Мапуту. Если ее там нет, то она в баре «Малокура» на Фейра-Популар в центре города. Работает там официанткой до одиннадцати вечера.

Луиза протянула письмо Бланке, та прочитала его медленно, губами повторяя каждое слово. Потом сложила письмо и положила его на стол.

— Что он имеет в виду, говоря, что она станет его проводником? — спросила Луиза.

Бланка покачала головой:

— Не знаю. Но она, вероятно, много значила для него.

Бланка вложила письмо и фотографию в конверт и отдала его Луизе.

— Оно твое. Возьми.

Луиза сунула письмо в сумку.

— Каким образом Хенрик платил за квартиру?

— Он отдавал деньги мне. Три раза в год. До Нового года платить не надо.

Бланка проводила ее к выходу. Луиза окинула взглядом улицу. На противоположном тротуаре стояла каменная скамейка. Там сидел человек, читал книгу. Только после того, как он не спеша перевернул страницу, Луиза отвела глаза.

— Что ты собираешься делать дальше? — спросила Бланка.

— Не знаю. Но я дам о себе знать.

Бланка порывисто погладила ее по щеке.

— Мужчины всегда сбегают, когда считают, что с них хватит, — сказала она.

— Арон обязательно вернется.

Луиза повернулась и быстрым шагом пошла по улице. Только бы не разрыдаться.

В гостинице ее ждали двое полицейских. Они устроились в креслах, в углу просторного холла.

Заговорил молодой полицейский. Читал записи из блокнота, и понять его английский не всегда было легко.

— К сожалению, мы не нашли вашего мужа, господина Арона Кантора. Ни в больницах, ни в моргах его нет. Равно как и ни в одном из наших полицейских участков. Его данные внесены в нашу оперативную систему. Теперь остается только ждать.

Луиза словно задохнулась, у нее не осталось сил.

— Спасибо вам за помощь. У вас есть мой номер телефона, в Мадриде есть шведское посольство.

Полицейские козырнули и ушли. Она снова опустилась в мягкое кресло и подумала, что теперь потеряла все. Ничего не осталось.

Усталость терзала ее, сводила судорогой. «Надо поспать, — подумала она, — другого выхода нет. У меня все плывет перед глазами. Завтра я уеду отсюда».

Она встала, пошла к лифтам. Еще раз окинула взглядом холл. Там никого не было.

12

Когда поздним вечером самолет поднялся с мадридского аэродрома, ей показалось, будто все эти сотни тысяч лошадиных сил исходили из нее самой. Луиза Кантор сидела у окна, на месте 27 А, и прижималась щекой к стеклу, заставляя самолет взлететь. Она была в подпитии, еще между Барселоной и Мадридом выпила водки и красного вина, не притронувшись к еде. А во время ожидания в Мадриде продолжила возлияния. И только ощутив тошноту, заставила себя съесть омлет. Оставшееся время она нервно бродила по аэропорту. Думала, что обнаружит какое-нибудь знакомое лицо. Растущий страх и убеждение, что за ней все время следят, делали свое дело.

Из аэропорта она позвонила Назрин и отцу. Назрин стояла где-то на улице в Стокгольме, связь никуда не годилась, и Луиза была совсем не уверена, что Назрин действительно поняла насчет квартиры Хенрика в Барселоне. Разговор оборвался, точно кто-то заглушил радиоволну. Луиза еще четыре раза пыталась прозвониться, но голос в телефоне каждый раз просил ее перезвонить позднее.

Артур сидел на кухне, когда она позвонила. «У него обычный «кофейный» голос, — подумала она. — Я помню его еще с тех пор, как мы развлекались, когда я переехала в Эстерсунд и звонила домой. Я должна была угадать, пьет ли он кофе, или сидит и читает, или, может, готовит еду. Он записывал очки. И один раз в год докладывал мне результаты. Больше всего очков я зарабатывала, когда угадывала, что он пьет кофе».

Луиза старалась собраться с мыслями, говорила медленно, но отец сразу же раскусил ее.

— Сколько сейчас в Мадриде?

— Столько же, сколько и у тебя. Может, часом больше или меньше. Почему ты спрашиваешь?

— Значит, еще не вечер?

— Середина дня. Идет дождь.

— Почему ты так пьяна в середине дня?

— Я не пьяна.

В трубке стало тихо. Артур тут же отступил, ложь всегда действовала на него как удар. Ей стало стыдно.

— Я выпила вина. Что в этом особенного? Я боюсь летать.

— Раньше никогда не боялась.

— Я не боюсь летать. Я потеряла сына, своего единственного ребенка. А теперь и Арон пропал.

— Ты ни за что не справишься со всем этим, если не сможешь оставаться трезвой.

— Черт тебя побери!

— Черт побери тебя!

— Арон пропал.

— Он и раньше пропадал. Привык поджимать хвост, когда ему так удобнее. Арон сбегает, если ноша становится слишком тяжелой. И ускользает через одну из своих потайных дверей.

— На сей раз ни о хвостах, ни о потайных дверях речи нет.

Она подробно рассказала отцу, что произошло. Он не задавал никаких вопросов. В трубке слышалось только его дыхание. Самое надежное чувство в детстве. Видеть, чувствовать и слышать его дыхание. Когда она закончила рассказ, воцарилось молчание, блуждавшее взад и вперед между Херьедаленом и Мадридом.

— Я поеду по следам Хенрика. С письмом и фотографией девушки по имени Лусинда.

— Что ты знаешь об Африке? Ты не можешь ехать туда одна.

— Кто поедет со мной? Ты?

— Я не хочу, чтобы ты ехала туда.

— Ты учил меня рассчитывать на себя. Мой страх служит гарантией, что я не наделаю глупостей.

— Ты пьяна.

— Это пройдет.

— У тебя есть деньги?

— У меня есть деньги Арона.

— Ты уверена, что поступаешь правильно?

— Нет. Но я должна ехать.

Артур надолго замолчал.

— Здесь идет дождь, — наконец произнес он. — А скоро пойдет снег. Видно по вершинам гор, тучи сгущаются. Скоро выпадет снег.

— Я должна ехать. Должна узнать, что случилось, — ответила она.

Закончив разговор, Луиза укрылась под козырьком лестницы, спряталась среди брошенных багажных тележек. Ощущение было такое, будто кто-то хватил дубиной по куче черепков, собранных с огромным трудом. Теперь они сделались еще меньше, и собрать их в одно целое стало еще сложнее.

«Я и есть это целое, — подумала она. — Сейчас черепки являют собой мое лицо. Больше ничего».

Она села в самолет на Йоханнесбург за несколько минут до одиннадцати вечера. И уже готовясь шагнуть с трапа в салон, вдруг засомневалась. Я сумасшедшая. Погружаюсь в туман, вместо того чтобы выйти из него.

Ночью она продолжала пить. Рядом с ней сидела негритянка, которая, похоже, мучилась животом. Они не разговаривали друг с другом, обменялись лишь взглядами.

Еще в аэропорту, в ожидании посадки, Луизе пришло в голову, что, по сути, ничто не свидетельствует, что они направляются в африканскую страну. Чернокожих и мулатов среди пассажиров было немного, в самолет садились в основном европейцы.

Что она вообще знала о Черном континенте? Какое место занимала Африка в ее сознании? В годы студенчества в Уппсале борьба против апартеида в Южной Африке была частью широкого движения солидарности. Луиза участвовала в разных митингах, но никогда не вкладывала в них всю душу. Нельсон Мандела представлялся ей загадочной фигурой, обладавшей почти нечеловеческими способностями, вроде греческих философов, о которых она читала в учебниках. Африка, собственно говоря, не существовала. Черный континент состоял из размытых картин, зачастую невыносимых. Мертвые, раздувшиеся тела, континент, покрытый горами трупов. Мухи, облепившие глаза голодных детей, апатичные матери с высохшими грудями. Луиза помнила портреты Иди Амина и его сына, похожих в своих карикатурных мундирах на оловянных солдатиков. Ей всегда казалось, что она видит ненависть в глазах африканцев. Но, может быть, в этих темных зеркалах она прозревала свой собственный страх?

Ночью они пролетели над Сахарой. Она летела на континент, такой же белый и неизученный, каким он был для европейцев, прибывших сюда сотни лет назад. Внезапно ее ошеломила мысль, что она не сделала никаких прививок. Ей запретят въезд в страну? Она заболеет? Надо бы принять лекарства, чтобы не заболеть малярией? Она не знала.

Ночью, когда огни в огромном салоне погасли, Луиза решила посмотреть фильм. Но никак не могла сосредоточиться. Натянув плед до самого подбородка, опустила спинку сиденья и закрыла глаза.

И почти сразу, вздрогнув, открыла глаза в темноту. Что она сказала сама себе? Каким образом ищут то, что кто-то искал? Она не сумела додумать мысль до конца, та ускользнула. Луиза снова закрыла глаза. Время от времени она задремывала, дважды перелезала через спящую рядом женщину, чтобы отыскать стюардессу и попросить воды.

Над тропиками они неожиданно попали в зону сильной турбулентности, самолет трясло, снова загорелись сигналы о необходимости пристегнуть ремни безопасности. В иллюминатор Луиза видела, что они летят над мощным грозовым фронтом. Молнии вспарывали ночь, словно кто-то работал огромным сварочным аппаратом. «Вулкан, — мелькнуло у нее. — Стоит в своей кузнице и бьет по наковальне».

На рассвете она заметила у горизонта первые слабые лучи света. Позавтракала, ощутила, как в желудке сжимается кулак страха, и, наконец, разглядела серо-бурый ландшафт внизу. Но разве Африка не тропический зеленый континент? То, что предстало ее глазам, напоминало скорее пустыню или выжженное жнивье.

Луиза ненавидела посадки, они всегда внушали ей страх. Зажмурив глаза, она крепко вцепилась в ручку кресла. Самолет шлепнулся на асфальт, сбросил скорость, вырулил к зданию терминала и остановился. Она долго сидела, не обращая внимания на толчею в проходе, — люди словно бы изо всех сил спешили вырваться из клетки. Сквозь стерильный воздух кондиционера постепенно проникал африканский зной, полный незнакомых запахов. Луиза снова задышала. Жара и запахи, пусть и непохожие, напоминали о Греции. Не тимьян и не коринка. Другие пряности, может перец или корица. Дым костров.

Луиза вышла из самолета, нашла зал для транзитных пассажиров и отдала билет на проверку. Служащий за стойкой попросил ее паспорт. Пролистав его, он посмотрел на нее:

— У вас нет визы?

— Мне сказали, визу можно купить в аэропорту Мапуту.

— Иногда можно, иногда нельзя.

— Что будет, если нельзя?

Служащий за стойкой пожал плечами. Его черное лицо блестело от пота.

— В таком случае вы сможете провести время здесь, в Южной Африке. Насколько мне известно, в Мозамбике вы не увидите ни льва, ни леопарда, ни даже гиппопотама.

— Я приехала сюда не затем, чтобы любоваться зверями.

«Я кричу, — подумала она в отчаянии. — Голос у меня опять усталый и плаксивый. Я измучена, вся в поту, мой сын мертв. Разве ему все это понять?»

— У меня умер сын, — неожиданно произнесла она, хотя никто не требовал от нее таких сведений.

Служащий за стойкой наморщил лоб.

— Вы наверняка получите визу в Мапуту, — сказал он. — Особенно учитывая, что у вас умер сын. Примите соболезнования.

Луиза прошла в просторный зал отлета, поменяла деньги на южноафриканские ранды, выпила кофе. Позднее она будет вспоминать часы в аэропорту как долгое ожидание, окруженное пустотой. Она не помнила никаких звуков — ни музыки из невидимых динамиков, ни объявлений об отправке самолетов, ни предписаний о безопасности. Кругом лишь великая тишина и неясное мелькание красок.

Меньше всего ей запомнились люди. И только когда внезапно объявили о вылете ее самолета — «South African Airways 143 to Maputo» — ее опять вышвырнуло в действительность.

Она в изнеможении заснула и рывком проснулась, когда самолет сел в Мапуту. В иллюминатор увидела, что здесь больше зелени. Но все равно блекло, неухоженно, пустыня, скудно прикрытая тонким слоем травы.

Ландшафт вызвал в памяти редкие волосы на макушке Арона.

Жара встретила ее ударной волной, когда она, выйдя из самолета, направилась к зданию терминала. От солнца пришлось зажмуриться. «Какого черта я здесь делаю? — спросила она себя. — Собираюсь разыскать девушку по имени Лусинда. Но зачем?»

Визу она купила без всяких проблем, хотя сильно подозревала, что здорово переплатила за штамп в паспорте. Обливаясь потом, она застыла с чемоданом в руке. Мне нужны карта, машина и гостиница, в первую очередь гостиница, подумалось ей.

Рядом стоял негр в униформе, с плакатом в руке: Гостиница «Полана». Он заметил, что она смотрит на него.

— Гостиница «Полана»?

— Да.

— Ваша фамилия?

— Я не заказывала номер.

Ей удалось разобрать его имя на бейджике: «Рожериу Мандлате».

— Господин Мандлате, как вы думаете, там есть свободные номера?

— Ничего не могу обещать.

В компании четырех белых южноафриканских мужчин и женщин Луиза села в автобус. Город кипел от зноя. Они проезжали беднейшие кварталы. Повсюду люди, дети, главным образом дети.

И тут ее поразила мысль, что Хенрик наверняка ехал той же дорогой. И видел то же, что видела она. Но бродили ли у него в голове те же мысли? Этого она знать не могла. На этот вопрос ей никогда не получить ответа.

Солнце стояло прямо над головой, когда Луиза подошла к белой, похожей на дворец гостинице. Она получила номер с видом на Индийский океан. Отрегулировала кондиционер, чтобы остудить помещение, и подумала о ледяных утрах в Херьедалене. «Сильная жара и пронизывающий холод уподобляются друг другу, — размышляла она. — В Греции я научилась переносить зной, потому что мое тело было привычно к противоположному климату. И Херьедален, и Греция вооружили меня, чтобы выдержать этот сумасшедший зной».

Луиза разделась догола и, постояв под холодными струями висящего на стене аппарата, пошла в душ. Долго-долго освобождалась от длительного полета.

Потом, присев на край кровати, она позвонила на мобильный Арону. Он не ответил, только автоматический голос попросил ее позвонить позднее. Она вытянулась на постели, натянула на себя тонкое одеяльце и заснула.

Проснувшись, она не могла сообразить, где находится. В комнате было холодно, время — без десяти час. Она проспала больше трех часов, крепко, без сновидений. Встала, оделась и почувствовала, что проголодалась. Положила свой паспорт, паспорт Арона и большую часть денег в сейф и заперла его на код — первые четыре цифры телефона Артура. Следовало бы, конечно, позвонить ему и сказать, где она. Но сперва надо поесть и ощутить, каково это — быть в стране, о которой ничего не знаешь.

В красиво обставленном холле четыре чернокожие женщины вытирали пыль, и это напомнило ей, что она в Африке.

Практически все постояльцы были европейцами. В ресторане Луиза заказала салат. Обвела взглядом зал. Чернокожие официанты, белые посетители. Она поискала банк, чтобы обменять деньги. Побродила по гостинице. В газетном киоске купила план Мапуту и путеводитель по стране. В другом конце гостиницы обнаружила казино. Заходить не стала, только украдкой посмотрела на одиноких толстяков, игравших на автоматах. Обошла гостиницу, обогнула внушительных размеров бассейн, подошла к перилам, откуда гостиничный сад спускался к пляжу и морю. Встала в тени маркизы. Море напомнило ей Эгейское, тот же бирюзовый цвет, те же переливы при ярком солнце.

Появился официант, поинтересовался, не нужно ли ей чего. «Моего сына, — подумала она. — Живого Хенрика и голос Арона, уверяющего по телефону, что все в порядке».

Луиза покачала головой, официант прервал ход ее мыслей.

Она вышла к фасаду гостиницы, выходящему на парковку. Возле ограды кишели уличные торговцы. Недолго помешкав, она двинулась по тротуару, мимо продавцов, предлагавших скульптурки из душистого сандалового дерева, жирафов, игрушечных слонов, маленькие шкатулки, стулья и выточенных людей с гротескными лицами. Перешла улицу, отметила, что на углу расположено одно из бюро «АВИС», и продолжила путь по широкой авеню, которая, к ее изумлению, носила имя Мао Цзэдуна.

Несколько ребятишек сидело вокруг костра из горящего мусора. Один подлетел к ней, протянул ладошку. Покачав головой, она прибавила шагу. Мальчишка уже привык к такому обращению, не побежал за ней, а сразу отказался от своего намерения. «Еще не время, — решила Луиза. — Нищими я займусь попозже».

Она свернула на улицу с менее оживленным движением, потом на другую, тянувшуюся между высокими стенами, за которыми лаяли свирепые собаки. Улица была пустынна — самое жаркое время дня, сиеста. Луиза внимательно следила, куда поставить ногу. Тротуары разбиты, водосточные решетки отсутствуют. «Интересно, как можно ходить по таким улицам в темноте», — подумала она.

И тут на нее напали. Двое нападавших подкрались сзади. Один беззвучно обхватил ее руками и обездвижил. Другой приставил к ее щеке нож. Глаза красные, зрачки расширены, явный наркоман. Его английский состоял практически из одного слова — fuck. Человек, державший ее, — лица его она видеть не могла — крикнул ей прямо в ухо: Give те топеу.

Она похолодела, но сумела преодолеть шоковое состояние. И медленно ответила: Берите что хотите, я сопротивляться не буду.

Мужчина, стоявший сзади, сорвал с ее плеча сумочку, и побежал прочь. Она так и не рассмотрела его лица, увидела только, что он босой, одет в обноски и бежит очень быстро. Второй, с расширенными зрачками, чиркнул ножом ей по щеке и тоже убежал. Он тоже был босой.

Оба — ровесники Хенрика.

Потом она закричала. Но, похоже, никто не слышал ее, только невидимые собаки лаяли за стенами. На улицу выехал автомобиль. Луиза стала перед ним, размахивая руками. Щека кровоточила, кровь капала на ее белую блузку. Машина нерешительно остановилась, за рулем сидел белый мужчина. Продолжая кричать, она побежала к машине. Тогда автомобиль резко дал задний ход, круто развернулся и исчез. У нее закружилась голова, она больше не могла справиться с этим ужасом.

Этот чертов Арон не позволил бы такому случиться, защитил бы меня. Но его нет. Никого нет.

Луиза села на тротуар и глубоко задышала, чтобы не упасть в обморок. Когда кто-то дотронулся до ее плеча, она вскрикнула. Рядом стояла чернокожая женщина. В руках она держала блюдо с арахисом, от нее сильно пахло потом, блузка рваная, бедра обернуты куском грязной тряпки.

Луиза попыталась объяснить, что на нее напали. Женщина, очевидно, ничего не поняла, говорила на своем языке и на португальском.

Она помогла Луизе встать, с трудом произнесла слово «госпиталь», но Луиза сказала: «Полана», отель «Полана». Женщина кивнула, крепко взяла ее за руку, ловко балансируя на голове блюдом с арахисом и на ходу поддерживая Луизу. С помощью носового платка Луиза сумела остановить кровь. Рана была неглубокая, скорее царапина на коже. Но ей казалось, нож проник в самое сердце.

Женщина, шедшая с ней рядом, ободряюще улыбалась. Они подошли к подъезду гостиницы. Денег у Луизы не было, они остались в сумке. Она развела руками. Женщина покачала головой, по-прежнему показывая в улыбке белые, ровные зубы, пошла дальше по улице, прямиком в знойное марево — Луиза смотрела ей вслед, — и наконец исчезла из виду.

Когда Луиза поднялась к себе в номер и умылась, мир рухнул. В ванной она потеряла сознание. Сколько времени длился обморок, она, очнувшись, не имела представления, может, всего несколько секунд.

Она лежала не шевелясь на кафельном полу. Откуда-то донесся мужской смех и сразу же восторженный женский вопль. А она лежала на полу и думала, как ей повезло, что она так легко отделалась.

Однажды в юности, когда она на несколько дней приехала в Лондон, вечером к ней подскочил какой-то мужчина, схватил за руку и попытался затащить в подъезд. Она отбивалась, кричала и, укусив его, сумела вырваться. После того случая она никогда не сталкивалась с насилием.

Сама ли она виновата? Наверно, следовало сперва удостовериться, что можно свободно ходить по улицам, даже днем? Нет, она не виновата, она отказывалась признавать свою вину. Пусть нападавшие и ходили без обуви и в рванье, это не давало им права пырять ножом ей в лицо и красть ее сумочку.

Луиза села. Потом осторожно встала, легла на кровать. Внутри все дрожало. Сейчас она сама была горшком, который разбили у нее на глазах. Вокруг мельтешили осколки. Она поняла, что смерть Хенрика догнала ее. Все разрушилось, ничто больше не могло удержать ее в целости. Она села на кровати в слабой попытке оказать сопротивление, но тут же легла опять: будь что будет.

Приливная волна, о которой она слышала, волна, которую никто не мог изобразить, волна, достигшая невообразимого буйства. Я старалась догнать его. Сейчас я в Африке. Но он мертв, и я не знаю, зачем я здесь.

Сперва нахлынула волна, потом — бессилие. Более суток она пролежала в постели. Утром, когда горничная открыла дверь, Луиза лишь протестующе махнула рукой. На ночном столике стояли бутылки с водой, Луиза смогла съесть только яблоко, захваченное из Мадрида.

Один раз ночью она подошла к окну, посмотрела на освещенный парк с мерцающим бассейном. Вдалеке простирался морской залив, свет маяка прорезал темноту, покачивались навигационные огни на невидимых рыбацких лодках. В парке бродил одинокий ночной сторож. Что-то напомнило ей Арголиду, раскопки в Греции. Но до Греции далеко, и она задавалась вопросом, вернется ли туда когда-нибудь. И могла ли она вообще представить себе, что продолжит работу археолога?

Хенрик мертв так же, как мертва я. Человек способен один раз в жизни стать развалиной, но дважды никогда. Может, именно поэтому Арон исчез? Боялся еще раз стать молотом, который разобьет меня на куски?

Луиза вернулась в постель. Время от времени засыпала. И только в середине дня почувствовала, что силы возвращаются. Приняла ванну, спустилась вниз и поела. Сидела под маркизой — жарко, но морской ветер навевал прохладу. Луиза изучала план города. Нашла свою гостиницу и долго водила пальцем по карте, пока не обнаружила район под названием Фейра-Популар.

Подкрепившись, Луиза устроилась в тени дерева и принялась разглядывать ребятишек, резвившихся в бассейне. В руке у нее был телефон, и она наконец решила позвонить Артуру.

Его голос звучал словно из другого мира, запаздывал. Их реплики сталкивались, перебивали друг друга.

— Удивительно, я прекрасно тебя слышу на таком расстоянии.

— Австралия еще дальше.

— Все нормально?

Луиза собралась было рассказать ему, что ее ограбили, на мгновенье ей захотелось прислониться к нему сквозь эфир и поплакать. Но она взяла себя в руки и ничего не сказала.

— Я живу в гостинице, похожей на дворец.

— Я думал, это бедная страна.

— Не для всех. Богатство заставляет видеть всех, у кого ничего нет.

— Я по-прежнему не понимаю, что ты намерена делать.

— То, что говорила. Найти подругу Хенрика, девушку по имени Лусинда.

— От Арона есть известия?

— Ни от него, ни о нем. Он исчез. По-моему, его убили.

— Зачем кому-то понадобилось убивать его?

— Не знаю. Но попытаюсь выяснить.

— У меня осталась только ты. Мне страшно, когда ты так далеко.

— Я очень осторожна.

— Иногда этого недостаточно.

— Я буду звонить. Снег выпал?

— Сегодня ночью, сперва отдельные снежинки, а потом повалил густыми хлопьями. Я сидел на кухне смотрел, как он падает. Точно белое молчание накрывало землю.

Белое молчание накрывает землю. Двое парней напали на меня. Они шли за мной от гостиницы? Или прятались в тени, и я их не заметила?

Ее переполняла ненависть к ним, ей хотелось видеть, как их бьют, до крови, слышать их крики.

В одиннадцать часов она подошла к стойке портье и попросила заказать такси, чтобы доехать до Фейра-Популар. Служащий сначала удивленно посмотрел на нее, потом улыбнулся:

— Вам поможет швейцар. Туда идти не больше десяти минут.

— А там опасно?

Луиза сама поразилась своему вопросу, который вовсе не собиралась задавать.

Впрочем, от нежданных появлений грабителей она не застрахована нигде, это ясно. Даже человек, напавший на нее много лет назад в Лондоне, по-прежнему нет-нет да и возникал в ее сознании.

— Почему это должно быть опасно?

— Не знаю. Я вас спрашиваю.

— Возможно, там есть некоторое количество опасных женщин. Но вами они вряд ли заинтересуются.

«Проститутки, — подумала она. — Но ведь они есть везде?»

Она ехала по городу. В такси воняло рыбой, шофер ехал быстро и, кажется, ничуть не нуждался в отсутствующем зеркале заднего вида. В темноте поездка напоминала спуск в подземелье. Таксист высадил ее возле входа на огороженную территорию вроде парка развлечений. Луиза заплатила за вход, снова в сомнениях, не обманули ли ее, и очутилась среди множества ресторанчиков и баров. В центре стояла заброшенная карусель с безголовыми лошадьми, чертово колесо с проржавевшими корзинами давно престало крутиться. Повсюду музыка, тени, слабо освещенные помещения, где, склонившись над бутылками и стаканами, сидел народ. Юные чернокожие девушки в мини-юбках, с полуобнаженными грудями, на каблуках-гвоздиках, покачиваясь, проходили мимо. Опасные женщины на охоте за неопасными мужчинами.

Луиза искала бар «Малокура». Блуждала среди скопления питейных заведений, снова и снова попадала в те места, где только что была, вновь начинала сначала. Порой вздрагивала, будто руки грабителей опять хватали ее. Повсюду ей чудился блеск ножей. Она зашла в бар, отличавшийся от остальных ярким освещением. Выпила пива и рюмку водки. К ее удивлению, в углу бара сидела южноафриканская пара, с которой она ехала с аэродрома. Оба были пьяны. Мужчина то и дело хлопал женщину по плечу, точно хотел столкнуть со стула.

Был первый час ночи. Луиза продолжила поиски «Малокуры». И наконец нашла. Бар действительно назывался «Малокура» — так было написано на картонной вывеске — и находился в углу, у самой ограды. Луиза дала глазам привыкнуть к тусклому освещению и села за столик.

Лусинда за стойкой бара загружала поднос бутылками с пивом и кружками. Луиза представляла ее себе не такой худенькой. Но это была она, без всяких сомнений.

Лусинда составила содержимое подноса на один из столиков.

Потом их взгляды встретились. Луиза поняла руку. Лусинда подошла к ее столу.

— Есть будешь?

— Бокал вина, пожалуйста.

— У нас нет вина. Только пиво.

— Кофе?

— Здесь никто кофе не заказывает.

— Тогда пиво.

Лусинда вернулась и поставила перед Луизой стакан и коричневую бутылку.

— Я знаю, тебя зовут Лусинда.

— Кто ты?

— Я — мать Хенрика.

Тут она вспомнила, что Лусинда не знает о смерти Хенрика. Теперь было слишком поздно, выхода нет, отступать некуда.

— Я пришла сообщить, что Хенрик умер. И спросить, не знаешь ли ты почему.

Лусинда не шевелилась. Глаза бездонные, губы плотно сжаты.

— Меня зовут Луиза. Но, может, он говорил?

Говорил он ей когда-нибудь, что у него есть мать? Говорил? Или я такая же незнакомка для тебя, как ты для меня?

13

Лусинда сняла фартук, обменялась несколькими фразами с человеком за стойкой, который, похоже, был здесь главным, и повела Луизу в другой, слабо освещенный, неприметный бар, где вдоль стен сидели девушки. Сев за столик, Лусинда, не спрашивая Луизу, заказала пиво. В помещении царила тишина. Ни радио, ни проигрывателя. Ярко накрашенные девицы не разговаривали друг с другом. Либо молча курили, разглядывая свои безжизненные лица в карманные зеркальца, либо нервно покачивали ногами. Все очень молодые, многим не больше 13-14 лет. Короткие юбки, почти ничего не скрывающие, высокие каблуки-шпильки, практически обнаженные груди. «Они похожи на загримированные трупы, — подумала Луиза. — Трупы, подготовленные к похоронам или мумификации. Но проституток не хранят для будущего. Они сгнивают под своими накрашенными лицами».

На столе появились две бутылки, стаканы и салфетки. Лусинда наклонилась к Луизе. Глаза ее покраснели.

— Скажи еще раз. Медленно. Расскажи, что случилось.

Луиза не заметила в Лусинде никакого притворства. Ее блестевшее от пота лицо было совершенно открыто. И ужас перед тем, что ей вот так неожиданно пришлось услышать, был неподдельный.

— Я нашла Хенрика мертвым в его стокгольмской квартире. Ты когда-нибудь бывала там?

— Я никогда не была в Стокгольме.

— Он лежал мертвый в своей постели. Напичканный снотворным. От этого и умер. Но почему он покончил с собой?

Одна из юных девиц подошла к их столу, попросила прикурить. Лусинда поднесла ей огонь. В свете зажигалки Луиза разглядела изможденное лицо девушки.

Черные пятна на щеках, кое-как замазанные, запудренные. Симптомы СПИДа, о которых я читала. Черные пятна смерти и с трудом излечимые язвы.

Лусинда сидела неподвижно.

— Я не понимаю.

— Никто не понимает. Но, вероятно, ты в состоянии мне помочь. Что могло случиться? Не связано ли это с Африкой? Он был здесь в начале лета. Что произошло тогда?

— Ничего, от чего он бы захотел умереть.

— Я должна узнать, что случилось. Какой он был, когда приехал, с кем встречался? Какой был, когда уехал отсюда?

— Хенрик был всегда одинаковый.

«Нужно дать ей время, — подумала Луиза. — Она потрясена моим рассказом. Теперь я, по крайней мере, знаю, что Хенрик кое-что для нее значил.

— Он был моим единственным ребенком. Больше у меня никого нет.

Луиза заметила быстрый блеск в глазах Лусинды — удивление, а возможно, беспокойство.

— У него не было братьев и сестер?

— Нет, он был единственный.

— Он говорил, у него есть сестра. Старшая.

— Это неправда. Я его мать, мне лучше знать.

— А почему я должна тебе верить?

Луиза пришла в ярость.

— Я его мать и совершенно раздавлена горем. Ты оскорбляешь меня своими сомнениями.

— Я не имела в виду ничего плохого. Но Хенрик часто говорил о своей сестре.

— У него не было сестры. Хотя, может быть, он хотел бы ее иметь.

Девушки у стены одна за другой исчезали из бара. Вскоре они остались вдвоем, в тишине и тусклом освещении, не считая бармена за стойкой, который старательно подпиливал ноготь на большом пальце.

— Они такие молоденькие. Девушки, сидевшие здесь.

— Самые юные пользуются наибольшим спросом. Приходящие сюда южноафриканцы обожают двенадцати- и тринадцатилетних.

— Они не заболевают?

— Ты хочешь сказать, СПИДом? Та девушка, которой я зажгла сигарету, больна. Но другие нет. В отличие от многих других в их возрасте, эти девушки знают, о чем идет речь. И соблюдают осторожность. Они вовсе не из тех, кто умирает в первую очередь или распространяет заразу.

Но ты это делаешь. Ты заразила его, открыла дверь, впустила смерть в его кровь.

— Девушки ненавидят то, чем занимаются. Но клиенты у них только белые. Поэтому они с чистой совестью уверяют своих приятелей, что не были им неверны. Они лишь отдавались белым мужчинам. Это не в счет.

— Неужели правда?

— Почему бы и нет?

Луиза горела желанием задать Лусинде прямой вопрос, бросить его ей в лицо. «Ты заразила Хенрика? Неужели ты не знала, что больна? Как ты могла так поступить?»

Но она промолчала. А немного погодя сказала:

— Я должна знать, что произошло.

— Когда он был здесь, ничего не произошло. Он умер в одиночестве?

— В одиночестве.

«Вообще-то я не знаю, — подумала Луиза. — Кто-то мог быть с ним рядом».

Внезапно ей показалось, что она нашла объяснение насчет пижамы. Хенрик умер не в постели. Только после того, как он потерял сознание или был уже не в силах сопротивляться, его раздели и обрядили в пижаму. Те, кто находился в квартире, не знали о его привычке спать голышом.

Лусинда вдругзаплакала. Ее тело буквально сотрясалось от рыданий. Бармен, изучавший ноготь своего большого пальца, вопросительно взглянул на Луизу. Та покачала головой, помощь им не требовалась.

Луиза взяла Лусинду за руку, горячую, потную, и крепко ее сжала. Лусинда успокоилась, вытерла салфеткой лицо.

— Как ты меня нашла?

— Хенрик оставил письмо в Барселоне. Рассказал о тебе.

— Что рассказал?

— Что ты должна знать, что случилось с ним.

— Знать что?

— Понятия не имею.

— Ты проделала такой долгий путь, чтобы поговорить со мной?

— Я не могла не попытаться узнать, что случилось. Он знал кого-нибудь еще, кроме тебя?

— У Хенрика было много знакомых.

— Это не то же самое, что иметь друзей.

— У него была я. И Эузебиу.

— Кто это?

— Он так его называл — Эузебиу. Служащий шведского посольства. По воскресеньям они обычно играли в футбол на пляже. Маленький неуклюжий человечек, уж никак не похожий на футболиста. Хенрик иногда у него жил.

— Я думала, он был с тобой.

— Я живу с родителями, братьями и сестрами. Он не мог там ночевать. Иногда снимал квартиру у кого-нибудь из посольских, которые в это время были в отъезде. Эузебиу помогал ему.

— Тебе известно его настоящее имя?

— Ларс Хоканссон. Не знаю, правильно ли я произношу его имя.

— Ты жила там вместе с Хенриком?

— Я любила его. Мечтала выйти за него замуж. Но никогда не жила с ним вместе в доме Эузебиу.

— Вы говорили с ним о том, чтобы пожениться?

— Никогда. Я просто мечтала об этом.

— Как вы познакомились?

— Как люди обычно знакомятся? Случайно. Идешь по улице и сворачиваешь за угол. Вся жизнь — неизвестное, поджидающее за углом.

— На каком же углу вы встретились?

Лусинда покачала головой. Луиза заметила, что она нервничает.

— Мне пора возвращаться в бар. Мы можем поговорить завтра. Где ты живешь?

— В гостинице «Полана».

Лусинда демонстративно поморщилась.

— Хенрик никогда бы там не остановился. У него не хватило бы денег.

«Очень даже хватило бы, — подумала Луиза. — Значит, Лусинде он тоже не все рассказывал».

— Она дорогая, — ответила Луиза. — Но моя поездка, как ты понимаешь, не была запланирована. Я поменяю гостиницу.

— Когда он умер?

— Несколько недель назад.

— Мне надо знать день.

— Семнадцатого сентября.

Лусинда встала из-за стола.

— Погоди, — сказала Луиза, удерживая ее. — Я тебе не сказала одну вещь.

Лусинда снова села. Подошел бармен, Лусинда оплатила заказ. Луиза вынула деньги из кармана куртки, но Лусинда чуть ли не враждебно покачала головой. Бармен вернулся к стойке и к своему ногтю. Луиза собралась с духом, чтобы произнести неизбежные слова:

— Хенрик был болен. ВИЧ-инфицирован.

Лусинда никак не отреагировала. Ждала от Луизы продолжения.

— Ты поняла, что я сказала?

— Я слышала твои слова.

— Это ты его заразила?

Лицо Лусинды потеряло всякое выражение. Она смотрела на Луизу как бы издалека.

— Прежде чем я смогу говорить о чем-нибудь еще, я должна получить ответ на этот вопрос.

Лицо Лусинды по-прежнему ничего не выражало. Глаза прятались в тени. Заговорила она спокойным, ровным голосом. Но Арон научил Луизу, что гнев может таиться под поверхностью, особенно у людей, от которых этого меньше всего ждешь.

— Я не хотела тебя обижать.

— У Хенрика я никогда не замечала того, что вижу в тебе. Ты презираешь черных людей. Может, неосознанно, но в тебе это есть. Ты считаешь, что в огромных бедах нашего континента виновата наша собственная слабость. Точно так же, как большинство других белых, ты полагаешь, что самое важное — знать, как мы умираем. Вас совершенно не интересует, как мы живем. Легкое изменение ветра — такова несчастная жизнь африканца. Я замечаю это презрение у тебя, но никогда не замечала его у Хенрика.

— Ты не вправе обвинять меня в расизме.

— Обоснованно это обвинение или нет, решать тебе. Если хочешь знать, то Хенрика заразила не я.

— От кого же он получил эту болезнь?

— Он развратничал напропалую. Девушки, которых ты только что видела, вполне могли быть его «подружками».

— Ты ведь сказала, что они незаразные?

— Одной вполне достаточно. Он халтурил. Далеко не всегда пользовался презервативами.

— Господи!

— Он забывал их, когда пьяный ходил от одной бабы к другой. Потом, приползая обратно ко мне после всех своих похождений, был полон раскаяния. Но быстро все забывал.

— Я не верю тебе. Хенрик был не такой.

— О том, каким он был или не был, мы с тобой никогда не придем к согласию. Я любила его, ты была его матерью.

— Но тебя-то он не заразил?

— Нет.

— Прости меня за это обвинение. Но мне с трудом верится, что он жил так, как ты говоришь.

— Он не первый белый мужчина, который приезжает в бедную африканскую страну и набрасывается на черных женщин. Для белого мужчины нет ничего важнее, чем раздвинуть ноги черной женщины. Для чернокожего так же важно покрыть белую женщину. Можешь пройти по этому городу, и тысячи черных мужчин будут готовы пожертвовать своей жизнью, только чтобы переспать с тобой.

— Ты преувеличиваешь.

— Истину порой можно найти только в преувеличениях.

— Уже поздно. Я устала.

— Для меня еще рано. Я смогу уйти домой лишь завтра утром. — Лусинда встала. — Я провожу тебя до выхода и поймаю такси. Поезжай в гостиницу и выспись. Завтра мы увидимся снова.

Лусинда вывела Луизу за калитку, перекинувшись несколькими словами со сторожем. Из темноты вынырнул мужчина с ключами от машины в руке.

— Он отвезет тебя домой.

— В котором часу завтра?

Лусинда уже повернулась и ушла. Луиза видела, как она исчезла среди теней.

В такси воняло бензином. Луиза пыталась отбросить от себя видение Хенрика среди тощих девушек в коротких юбчонках и с каменными лицами.

Приехав в гостиницу, она в баре выпила два бокала вина. И снова увидала белых южноафриканцев, с которыми ехала в автобусе из аэропорта.

Она возненавидела их.

В темноте, когда Луиза легла и погасила свет, вовсю шумел кондиционер. Как ребенок, она плакала, пока не уснула. Во сне вернулась с выжженной африканской земли на белые равнины Херьедалена, в густые леса, в тишину, к отцу, который смотрел на нее с удивлением и гордостью.

Утром молодая девушка-портье сообщила Луизе, что шведское посольство находится совсем рядом с гостиницей. Нужно только пройти мимо уличных торговцев и автозаправки, и она окажется у желто-коричневого здания посольства.

— Меня вчера ограбили, когда я пошла в другую сторону и свернула в переулок.

Девушка за стойкой сочувственно покачала головой:

— Увы, такое случается довольно часто. Люди здесь бедные, и они подстерегают приезжих.

— Я не хочу, чтобы меня снова ограбили.

— До посольства рукой подать, по дороге ничего не случится. Вы пострадали?

— Меня не избили. Но порезали ножом лицо, под глазом.

— Я вижу. Мне очень жаль.

— Это делу не поможет.

— Что они забрали?

— Мою сумочку. Но в основном я все оставила в гостинице. Они взяли немного денег. Ни паспорта, ни телефона, ни кредитных карт в сумке не было. Коричневая расческа, если она им на что-нибудь пригодится.

Луиза позавтракала на террасе и на миг испытала непонятное чувство комфорта. Словно ничего не случилось.

Но Хенрик мертв, Арон исчез, в темноте кишели тени, люди, которые по какой-то причине следили за ней и Ароном.

По дороге к шведскому посольству она то и дело оглядывалась. У зеленого забора стояла своего рода скульптура — глыба шведской железной руды. Охранник в форме открыл ей дверь.

В приемной висели обычные официальные портреты короля и королевы. На диване двое мужчин вели по-шведски разговор о «нехватке воды и необходимых инвестициях в провинции Ньяса, как только будут выделены деньги». У Луизы мелькнула грустная мысль, что она совершенно забросила работу в Арголиде. Что она, собственно, представляла себе, стоя там ночью и куря сигарету под лай собак Мицоса? Ужас, подстерегавший ее, никаких предупреждений не оставил.

Человека, стоявшего там, в темноте, с сигаретой в руке, больше не существовало.

В окошке приемной она спросила, нельзя ли поговорить с Ларсом Хоканссоном. Женщина, к которой она обратилась, пожелала узнать, по какому делу.

— Он знал моего сына. Передайте ему просто, что здесь мать Хенрика. Этого наверняка будет достаточно.

Женщина принялась рьяно нажимать кнопки внутреннего телефона и наконец разыскала человека по имени Хоканссон.

— Он сейчас спустится.

Мужчины, рассуждавшие о воде, исчезли. Луиза села на синий диван и стала ждать.

В стеклянную дверь вошел низкорослый господин в костюме, лысоватый, с загорелым лицом, свидетельствовавшим о явном злоупотреблении солнцем. Он направился к ней, и она сразу отметила его сдержанные манеры.

— Значит, ты мать Хенрика Кантора?

— Да.

— К сожалению, должен попросить тебя предъявить удостоверение личности. В наше время необходимо соблюдать осторожность. Террористы вряд ли собираются взрывать наши дома. Но МИД ужесточил правила безопасности. Я не могу провести с собой человека через стеклянную дверь, не зная в точности, кто он такой.

Луиза подумала о паспорте и удостоверении, лежащих в сейфе гостиничного номера.

— У меня нет с собой паспорта.

— Тогда нам придется остаться здесь, в приемной.

Они сели. Ее по-прежнему удивляла его оскорбительно-сухая сдержанность.

— Нельзя ли нам для простоты дела считать, что я действительно та, за кого себя выдаю?

— Конечно. Я сожалею, что мир таков, каков он есть.

— Хенрик умер.

Он молчал, она ждала.

— Что случилось?

— Я нашла сына мертвым в его стокгольмской квартире.

— Я думал, он жил в Барселоне.

«Поосторожнее, — подумала Луиза. — Он знает то, чего ты не знала».

— До его смерти я и не подозревала, что у него есть квартира в Барселоне. Я приехала сюда, чтобы попытаться понять. Ты встречался с Хенриком, когда он бывал здесь?

— Мы были знакомы. Он, наверно, говорил обо мне.

— Никогда. Зато о тебе рассказывала черная женщина по имени Лусинда.

— Лусинда?

— Она работает в баре «Малокура».

Луиза вынула фотографию, показала ему.

— Я знаю ее. Но ее зовут не Лусинда. Ее зовут Жульета.

— Может, у нее два имени.

Ларс Хоканссон встал с дивана.

— Я сейчас нарушу все предписания безопасности. Идем ко мне в кабинет. Там вряд ли уютнее, зато не так жарко.

Окна его кабинета смотрели на Индийский океан. В бухту входили рыбацкие лодки с треугольными парусами. Он предложил ей кофе, она согласилась. Он принес две чашки — белые с желто-голубыми флагами.

— Извини, я не выразил соболезнования. Для меня это тоже ужасная новость. Я очень любил Хенрика. Много раз думал, что хотел бы иметь такого сына.

— У тебя нет детей?

— Четыре дочери от прежнего брака. Букет молодых девушек, которые, возможно, принесут пользу этому миру. Но сына нет.

Он задумчиво бросил в чашку кусочек сахара, размешал ручкой.

— Что же случилось?

— Вскрытие показало большое содержание снотворного в его организме, что свидетельствует о самоубийстве.

Ларс Хоканссон взглянул на нее с сомнением.

— Это действительно возможно?

— Нет. Поэтому я ищу настоящую причину. И что бы ни произошло на самом деле, началось все это, по-моему, здесь.

— В Мапуту?

— Не знаю. В этой стране, на этом континенте. Надеюсь, ты поможешь мне найти ответ.

Ларс Хоканссон отодвинул чашку, взглянул на часы.

— Где ты живешь?

— Пока по соседству с посольством.

— «Полана» — хорошая гостиница. Но дорогая. Во время Второй мировой войны там кишели немецкие и японские шпионы. А сейчас кишат бездельники-южноафриканцы.

— Я собираюсь поменять гостиницу.

— Я живу один, и у меня полно места. Можешь пожить у меня. Как жил Хенрик.

Луиза сразу же решила согласиться.

Он встал.

— У меня сейчас встреча с послом и людьми, ответственными за помощь развивающимся странам. Дело касается денег, которые таинственным образом исчезли с одного министерского счета. Речь, разумеется, идет о коррупции, об алчных министрах, нуждающихся в деньгах, чтобы построить дома своим детям. Мы тратим непомерно много времени на подобные явления.

Он проводил ее в приемную.

— В свой последний приезд Хенрик оставил спортивную сумку. Что в ней — я не знаю. Но когда ставил ее в гардероб, то заметил, что она тяжелая.

— Значит, это не одежда?

— Нет, скорей всего книги и бумаги. Могу занести ее сегодня к тебе в гостиницу. К сожалению, у меня обед с французским коллегой, от которого я не могу отказаться. Хотя предпочел бы побыть один. Я очень удручен, что Хенрика больше нет. Просто в голове не укладывается.

Они расстались в маленьком дворике посольства.

— Я приехала сюда вчера, и меня сразу же ограбили.

— Ты не пострадала?

— Нет, но я сама виновата. Я же знаю, что нельзя ходить по пустынным улицам, надо, чтобы вокруг всегда были люди.

— Самые ловкие грабители обладают поразительной способностью сразу распознавать человека, только что прибывшего в страну. Но едва ли здешний народ можно назвать криминальным. Бедность чудовищная. Что делать безработному с пятью детьми? Будь я бедняком в этом городе, я бы ограбил именно такого, как я. Я принесу сумку часов в семь.

Луиза вернулась в гостиницу. В попытке освободится от ощущения недовольства купила в гостиничном магазине дорогущий купальник. Потом залезла в бассейн и плавала кругами до изнеможения.

Я купаюсь в Рёсчерне. Там мы плавали с отцом, когда я была маленькая. Сквозь черную воду ничего нельзя было разглядеть. Отец обычно пугал меня, говоря, что озеро бездонное. Мы плавали там летними вечерами, под писк комаров, и я любила его за силу и размашистость движений.

Вернувшись в номер, Луиза легла голышом поверх простыни. Мысли кружились в голове.

Лусинда и Назрин? Квартира в Барселоне и квартира в Стокгольме? Почему он повсюду задернул занавеси? И почему на нем была пижама в момент смерти?

Она заснула. Разбудил ее телефонный звонок.

— Это Ларс Хоканссон. Я внизу, в холле, с сумкой Хенрика.

— Уже семь? Я в душе.

— Я подожду. Я пришел раньше, чем ожидал. Сейчас всего четыре часа.

Быстро одевшись, Луиза поспешила вниз. Увидев ее, Хоканссон встал. В руке он держал черную спортивную сумку с красной надписью «Адидас».

— Я заеду за тобой завтра в одиннадцать.

— Надеюсь, я не причиняю тебе слишком много хлопот?

— Совершенно никаких. Ни в коем случае.

Луиза прошла к себе, открыла сумку. Сверху лежали пара брюк и тонкая рубашка цвета хаки. Этих вещей она никогда на Хенрике не видела. Под ними оказались пластиковые файлы с бумагами, несколько папок вроде тех, какие она нашла в Стокгольме и Барселоне. Она вытряхнула содержимое сумки на кровать. Со дна посыпалась земля. Она пощупала пальцами. Снова краснозем.

Луиза начала просматривать бумаги. Из пачки фотокопий выпало засушенное насекомое, бабочка. Это была статья по-английски, написанная профессором Роналдом Уиттерманом из Оксфордского университета. Называлась статья «Приемная смерти, путешествие по сегодняшнему миру бедности» и дышала яростью. В ней не было и следа спокойной сдержанности, обычно присущей дебатирующим профессорам. Уиттерман изрыгал бешенство: «Никогда еще мы не обладали столь огромными ресурсами, чтобы создать приемлемый мир для большинства людей. Но вместо этого мы попираем свое сознание, свою интеллектуальную силу, свои материальные ресурсы, позволяя расти чудовищной нищете. Свою ответственность мы давным-давно продали, вкладывая ресурсы в международные учреждения типа Всемирного банка, чьи политические меры зачастую сводятся к тому, что человеческое страдание попадает на алтарь надменных экономических советов. Со своей совестью мы покончили давным-давно».

«Уиттерман из тех людей, что не желают ставить точку, — подумала Луиза. — Ярость этого человека привлекла внимание Хенрика».

В пластиковых файлах она нашла страницы, вырванные из блокнота. Хенрик начал переводить статью Уиттермана на шведский. Луиза видела, что порой ему трудно подбирать слова, трудно приспособиться к ритму длинных фраз. Она отложила статью в сторону, полистала дальше. Внезапно опять возник мозг Кеннеди. Заметки Хенрика были накарябаны на отдельных листках. Сложив их по порядку, она приступила к чтению.

21 января 1967 года Генеральный прокурор США Рамзи Кларк позвонил по телефону. Он был взволнован и не уверен, какая реакция ожидает его. Набрав номер, он поговорил с секретарем, который попросил его подождать. Затем в трубке раздался сердитый голос. Президент Линдон Бейнс Джонсон мог быть приятным и приветливым, но, чуть что не по его, часто взрывался.

— Доброе утро, господин президент.

— Что, собственно, происходит? Я думал, все закончилось, когда на военно-морской базе произвели вскрытие Джека?

— Мы пригласили всех троих патологоанатомов сюда, в Вашингтон. Финка пришлось вызвать из Вьетнама.

— Плевал я на Финка! У меня тут делегация из Арканзаса, бьет копытом под дверью. Хотят обсудить урожай овса и пшеницы. У меня, черт возьми, нет на это времени.

— Простите, господин президент. Я буду краток. Вчера они были в архиве. В частности, доктор Хьюмс, который выступал перед комиссией Уоррена по поводу снимка правого легкого. Это было важно, чтобы установить, как умер Кеннеди.

— Об этом я читал в отчете комиссии. Чего ты, собственно, хочешь?

— Похоже, у нас возникла проблема. Снимок исчез.

— Что значит — исчез?

— Пропал. Как, предположительно, и другой снимок, где входное отверстие смертельной пули.

— Черт побери! Как могли исчезнуть снимки вскрытия Кеннеди?

— А как мог исчезнуть его мозг?

— Что теперь будет?

— Врачи, разумеется, обеспокоены, потому что ранее под присягой свидетельствовали, что снимки существуют. Теперь их нет. По крайней мере одного.

— Газеты станут в этом копаться?

— Более чем вероятно. Все дело поднимут снова. Теории заговора, Освальд, якобы действовавший не в одиночку. Все, что мы старались спрятать, может вновь стать достоянием гласности.

— У меня больше нет времени на Джека. Он мертв. Я пытаюсь быть президентом, пытаюсь распутать эту проклятую вьетнамскую войну и справиться с неграми, которые будут бесчинствовать на улицах, если мы вскоре не решим проблемы с гражданскими правами. Проследи, чтобы эти врачи не болтали слишком много. И поскорее отошли Финка обратно во Вьетнам.

Хенрик закончил свой реферат примечанием, что этот материал взят из «недавно открытых архивов Министерства юстиции США». Добавил он и собственный комментарий:

Кажется, идет массовое захоронение. Неудобные факты замалчиваются. Правду рядят в другие одежды. Мы живем в мире, где важнее скрыть факты, чем обнародовать их. Тот, кто втайне освещает самые темные углы, не может быть уверен, что именно там найдет. Я должен продолжать светить. Скоро я отложу в сторону все эти документы о Кеннеди и его проклятом мозге. Но они служат учебником лжи, а тем самым правды.

Луиза листала стопки бумаг. Нашла карту южных районов Мозамбика. Хенрик обвел кружком город Шаи-Шаи и район к северу-западу от него.

Луиза отложила карту в сторону. На самом дне сумки лежал коричневый конверт. Она вскрыла его. Там было пять черных бумажных силуэтов. Два из них представляли собой геометрические фигуры, остальные три — человеческие профили.

В одном из них она сразу узнала Хенрика. Профиль его, вне всякого сомнения. Ей стало не по себе, силуэт был вырезан очень умело. Но Хенрик — всего лишь тень, черная бумага каким-то образом предвещала случившееся.

Она посмотрела на другие силуэты. Один — мужской, второй — женский. Профиль женщины указывал на то, что она африканка. На обороте никаких надписей. Силуэты наклеены на плотную белую бумагу. Никаких подписей, ничего, что бы говорило, кто их вырезал. Может, сам Хенрик?

Луиза еще раз просмотрела содержимое сумки. Под конец у нее в руках остались только силуэты. Что они означали?

Она спустилась в холл, вышла в сад. С моря дул теплый ветер, насыщенный запахами таинственных пряностей.

Сев на скамейку, Луиза вгляделась в черную воду моря. Мелькали огни маяка, далеко на горизонте плыл на юг корабль.

Она вздрогнула, когда за спиной внезапно появилась Лусинда.

Почему все люди здесь двигаются бесшумно? Почему я никогда не слышу их шагов?

Лусинда села рядом.

— Что ты нашла в сумке?

Луиза опешила.

— Откуда ты о ней узнала?

— Я встретила Хоканссона. Этот город хоть и большой, но все равно маленький. Я встретила его случайно, и он мне все рассказал.

— Он сказал, что тебя зовут Жульетой и что никакой Лусинды он не знает.

Лицо Лусинды скрывала тень.

— Иногда мужчины дают женщинами имена, которые им нравятся.

— А почему женщины на это соглашаются?

В тот же миг, но все равно слишком поздно, Луиза поняла, что имела в виду Лусинда.

— Он считал, что я выгляжу как женщина, которая должна носить имя Жульета. Три месяца мы с ним встречались два вечера в неделю, всегда в определенное время, как правило, в тайных квартирах, снятых для таких встреч, как наши. Потом он то ли нашел другую, то ли приехала его жена, я не помню.

— Могу я тебе верить?

Ответ прозвучал как удар хлыстом.

— Что я была его шлюхой? Маленькой черной мышкой, с которой он забавлялся, платя наличными, долларами или южноафриканскими рандами? — Лусинда встала. — Я не смогу тебе помочь, если ты не желаешь понять, что происходит в нищей стране.

— Я не хотела сказать ничего обидного.

— Ты все равно не поймешь, ведь тебе никогда в голову не приходило, что, прежде чем раздвигать ноги, надо подумать, поесть ли самой или накормить детей и родителей?

— Так объясни мне.

— Потому я и пришла. Хочу, чтобы завтра во второй половине дня ты поехала со мной. Я кое-что тебе покажу. То, что видел и Хенрик. Ничего не случится, можешь не бояться.

— Я всего здесь боюсь, боюсь темноты, боюсь, что на меня нападут люди, которых я не вижу и не слышу. Боюсь, потому что не понимаю.

— Хенрик тоже боялся. Но он пытался избавиться от страха. Пытался понять.

Лусинда ушла. Ветер по-прежнему обвевал теплом. Луиза видела ее перед собой, как она шагала по темным улицам к бару, где работала.

Луиза окинула взглядом большой гостиничный парк. В темноте ей везде мерещились тени.

14

Стоя у окна, она смотрела, как солнце выныривает из моря. Однажды, когда она была совсем маленькой, отец назвал мир гигантской библиотекой, хранящей солнечные восходы и сумеречные часы. Она так и не поняла, что он имел в виду, каким образом движения солнца можно сравнивать с рукописями, собранными под обложками. Да и сейчас, глядя, как свет растекается по воде, не улавливала его мысль.

Может, позвонить ему и спросить? Да нет, не стоит.

Вместо этого она, устроившись на балкончике, набрала номер барселонской гостиницы. Ответил Хавьер. Господин Кантор не давал о себе знать, полиция тоже. Господин Кастельс обязательно сообщил бы ему, появись какие-нибудь новости о господине Канторе.

— Дурных новостей тоже нет! — прокричал он в трубку, словно расстояние между Барселоной и Южной Африкой исключало нормальный тон разговора.

Связь оборвалась. Перезванивать Луиза не стала, она получила подтверждение того, что уже и так знала. Арон не появился.

Луиза оделась, спустилась в ресторан. Ветер с моря навевал прохладу. Она как раз закончила завтрак, когда кто-то окликнул ее: «Госпожа Кантор», с ударением на последнем слоге. Обернувшись, она увидела прямо перед собой бородатого мулата, в котором смешались поровну черты европейца и африканца. Зоркий, пристальный взгляд. При разговоре были заметны испорченные зубы. Низкорослый, плотный, с нетерпеливыми движениями.

— Луиза Кантор?

— Да, это я.

По-английски он говорил с португальским акцентом, но понять его не составляло труда. Не спрашивая разрешения, он придвинул стул и сел напротив. От официантки, уже направлявшейся к столику, он отмахнулся.

— Я Нунью, друг Лусинды. Узнал, что ты приехала сюда и что Хенрик умер.

— Я не знаю, кто ты.

— Разумеется, не знаешь. Я пробыл здесь меньше минуты.

— Нунью кто? Ты знал моего сына?

— Нунью да Силва. Я журналист. Хенрик заходил ко мне несколько месяцев назад. Задавал вопросы, важные вопросы. Я привык, что люди ищут встречи со мной, но далеко не всегда они задают вопросы, которые интересуют меня самого.

Луиза попыталась вспомнить, упоминал ли Хенрик в своих записях имя этого человека. Но в памяти у нее не отложилось никакого Нунью да Силва.

— И какие же вопросы он задавал?

— Сначала расскажи, что случилось. Лусинда сказала, что он умер в своей постели. Где стояла его постель?

— Почему ты спрашиваешь о таких странных вещах?

— Потому что он производил впечатление человека, часто менявшего места своей постели, молодой человек в непрерывном движении. Когда я встретил его, то сразу решил, что он напоминает меня самого двадцать пять лет назад.

— Он умер в Стокгольме.

— Один раз я был в этом городе. В семьдесят четвертом. Португальцы тогда уже терпели поражение в своих войнах в африканских колониях. Вскоре произошло восстание капитанов в Лиссабоне. В Стокгольм я приехал на конференцию. Кто оплатил мою поездку или выдал визу, я до сих пор понятия не имею. Но было что-то вдохновляющее в том, как крепкие шведские парни, знать не знавшие об ужасах войны и колониального угнетения, от всей души предлагали свою поддержку. Но Швеция все-таки показалась мне странной.

— Почему?

— Мы целыми днями говорили о свободе. Но места, где бы можно выпить пива после десяти вечера, найти было невозможно. Все или закрыто, или алкоголь вообще запрещен. Никто не мог объяснить почему. Шведы понимали нас, но не себя. Что случилось с Хенриком?

— Врачи сказали, организм был переполнен снотворным.

— Он бы никогда в жизни не совершил самоубийства. Он был болен?

— Нет, не был.

Почему я вру? Почему не говорю, что, быть может, его убил страх перед болезнью? Возможно, я сама никак не могу в это поверить. Он был болен, но он бы обязательно боролся. И сказал бы об этом мне.

— Когда это случилось?

— Семнадцатого сентября.

Темнокожий коротышка резко встрепенулся:

— Он звонил мне за несколько дней до этого.

— Ты уверен?

— Я не только журналист, но и издатель газеты. Факс моей маленькой ежедневной газеты выходит каждый день, кроме воскресенья. У меня в голове встроен календарь. Он звонил во вторник, а, по твоим словам, ты обнаружила его в пятницу.

— Чего он хотел?

— У него было несколько вопросов, срочно требовавших ответа.

Ресторан, где подавали завтраки, начал наполняться людьми. Большинство посетителей — громогласные южноафриканцы с толстыми животами. Луиза заметила, что Нунью все больше раздражается.

— Я никогда не хожу сюда. Здесь нет правды об этой стране. Сидишь словно во Франции, или в Англии, или даже в Лиссабоне. Здесь бедность убрана с глаз долой, на нее наложен запрет.

— Сегодня я перееду.

— Хенрик никогда бы не сунулся сюда без причины.

— Какой?

— Встретиться с матерью и попросить ее выехать из гостиницы. Давай посидим снаружи.

Он встал, не дожидаясь ее согласия, и быстро пересек террасу.

— Прекрасный человек, — сказала официантка Луизе. — Говорит то, о чем другие молчат. Но он ведет опасную жизнь.

— В каком смысле?

— Правда всегда опасна. Нунью да Силва не боится. Он бесстрашный человек.

Нунью стоял облокотившись на парапет, отрешенно смотрел на море. Луиза стала рядом. Солнце заслоняла раскрытая маркиза, едва заметно шевелившаяся на ветру.

— Он задал мне свои вопросы. Вернее, это были не вопросы, а утверждения. Я сразу понял, что он напал на какой-то след.

— Что за след?

Нунью нетерпеливо тряхнул головой. Не хотел, чтобы его прерывали.

— Наша первая встреча чуть не стала катастрофой. Он явился в редакцию и спросил, не желаю ли я стать его Вергилием. Я не очень-то прислушивался к его словам, но Вергилия и Данте знал и решил, что передо мной великовозрастный студент, по какой-то необъяснимой причине надумавший отличиться. Ну и ответил, как обычно в таких случаях. Послал его к черту: мол, не мешай работать. Тогда он извинился, сказал, что не ищет никакого Вергилия, он ведь никакой не Данте, он просто хочет поговорить. Я поинтересовался, почему он пришел именно ко мне. Он ответил, что связаться со мной ему посоветовала Лусинда. Но в первую очередь потому, что все, с кем он говорил, так или иначе упоминали мое имя. Дескать, я сам — подтверждение того, как безнадежно сейчас обстоят дела. Я практически единственный человек, который ставит под сомнение происходящее, злоупотребление властью, коррупцию. Я попросил его подождать, пока я закончу статью. Он молча сидел на стуле, ждал. Потом мы вышли на улицу, моя редакция расположена в дворовом гараже. Сели на бензобаки, из которых сооружены две неудобные скамейки. На них хорошо сидеть, потому что, отдыхая, устаешь. Спина болит от лени.

— Только не у моего отца. Он был лесорубом. Его спине пришел конец, но уж точно не из-за лени.

Нунью да Силва, казалось, не слышал ее реплики.

— Он прочитал несколько моих статей о СПИДе. И был уверен, что я прав.

— В чем?

— В причинах эпидемии. У меня нет ни малейших сомнений, что болезнь связана с мертвыми шимпанзе и людьми, питавшимися мясом обезьян. Но что вирусу, способному так умело скрываться, прятаться, мутировать и постоянно возникать в новом обличье, никто не помог появиться на свет, я верить отказываюсь. Никто не убедит меня, что этот вирус не появился в какой-нибудь секретной лаборатории, одной из тех, какие американский режим напрасно искал в Ираке.

— А какие-нибудь доказательства существуют?

Нетерпение Нунью да Силвы переросло в нескрываемое раздражение.

— Для того, что само собой разумеется, не всегда тотчас нужны доказательства. Рано или поздно они находятся. То, что говорили в свое время старые колонизаторы, по-прежнему актуально: «Африка была бы раем на земле, если бы не все эти проклятые африканцы, живущие здесь». ВИЧ — инструмент истребления черных на нашем континенте. Конечно, часть гомосексуалистов в США и прочих, живущих обычной, приносящей удовольствие сексуальной жизнью, тоже попадается в эту ловушку, но это не более чем побочное явление. Цинизм тех, кто мнит себя властителями мира. Так же думал и сам Хенрик. Но добавил кое-что свое, я помню дословно: африканские мужчины истребляют женщин.

— Что он имел в виду?

— Женщины мало что могут сделать, чтобы защитить себя. Доминирующее положение мужчин на этом континенте чудовищно. Здесь господствуют патриархальные традиции, которые я ни в коем случае не хочу оправдывать. Но это отнюдь не дает права западноевропейским лабораториям убивать нас.

— Что было потом?

— Мы проговорили, наверное, около часа. Он мне понравился. Я предложил ему написать об этом в европейских газетах, но он сказал, что еще слишком рано. Пока не время. Я хорошо помню.

— Почему он так выразился?

— Он хотел распутать один след, но какой — не сказал. Я заметил, что он не желал говорить об этом. Возможно, знал недостаточно. Потом мы расстались. Я пригласил его заходить еще. Но он так и не пришел. — Нунью мельком взглянул на часы. — Мне пора идти.

Луиза пыталась его удержать.

— Кто-то убил его. Я должна знать, кто и за что.

— Я все тебе рассказал. Что он искал, я не знаю. Хотя могу догадываться.

— О чем ты догадываешься?

Нунью покачал головой.

— Догадки, домыслы. Больше ничего. Не исключено, что он не вынес тяжести того, что узнал. Люди иногда умирают от слишком большой осведомленности о страданиях других.

— Ты сказал, что он напал на след?

— Мне кажется, след существовал внутри него. След, который был мыслью. Я так до конца и не понял, что он имел в виду. Он искал связь, но какую-то совсем невнятную. Говорил о контрабанде наркотиков. Об огромных партиях героина с маковых плантаций в Афганистане. О кораблях, стоящих ночами на рейдах Мозамбика, о скоростных катерах, забиравших груз, о транспортах, в темноте направлявшихся через бесконтрольные пограничные пункты в Южную Африку и дальше по всему миру. Даже после выплаты огромных взяток полиции, пограничникам, прокурорам, судьям, чиновникам и даже ответственным министрам прибыли все равно невероятно велики. Сегодня оборот наркотиков равняется общему обороту туристической индустрии. Превышает производство оружия. Хенрик смутно намекал на связь между эпидемией СПИДа и всем этим. Откуда он черпал свою информацию, мне неизвестно. Мне пора.

Они расстались возле гостиницы.

— Я буду жить у чиновника шведского посольства Ларса Хоканссона.

Нунью да Силва поморщился:

— Интересная личность.

— Ты его знаешь?

— Я журналист и обязан знать то, что стоит знать. Как о действительности, так и о людях.

Он быстро пожал ей руку и, повернувшись, поспешил по улице. Луиза поняла, что ему очень некогда.

Зной мучил ее. Она вернулась в номер. Выражение лица Нунью да Сильвы не оставляло сомнений. Он не испытывал ни малейшего уважения к Ларсу Хоканссону.

Глядя в потолок, Луиза решала, какую тетиву ей натянуть. Может, ей не стоило связываться с Ларсом Хоканссоном. Но Хенрик-то у него жил. «Я должна найти места, где Хенрик мог оставить следы», — подумала она.

Часы показывали четверть десятого. Она позвонила Артуру и по его голосу поняла, что он ждал ее звонка. У нее перехватило горло. Наверно, отец опять не спал всю ночь.

Теперь остались только мы. Больше никого нет.

Она подумала, что успокоит отца, если скажет, что все в порядке и она переезжает к человеку, работающему в шведском посольстве. Он сообщил ей, что опять шел снег, совсем густой, за ночь выпало больше дециметра. Кроме того, забирая газеты, он нашел на дороге дохлую собаку.

— Что произошло?

— На нее вроде никто не наехал. Кто-то прострелил ей голову и выбросил на дорогу.

— Собака знакомая?

— Нет. Нездешняя. Но как же можно так ненавидеть собаку?

После телефонного разговора Луиза осталась в постели. Как же можно так ненавидеть собаку? Она размышляла о том, что рассказал Нунью да Силва. Неужели он прав и причиной чудовищной эпидемии СПИДа был заговор, имевший целью уничтожить всех людей на африканском континенте? И Хенрик тоже попал в эту ловушку? Мысль показалась ей безумной. Хенрик тоже не мог так думать. Он никогда бы не стал приверженцем теории заговоров, не проверив ее самым тщательным образом.

Завернувшись в простыню, Луиза села на кровати. От кондиционера она так замерзла, что по коже пошли мурашки.

Что это за след, на который Нунью якобы натолкнулся у Хенрика? След внутри его. Что за тетиву натянул Хенрик? Куда целился? Она не знала, но чувствовала, что к чему-то приближается.

Она громко чертыхнулась. Потом встала, долго стояла под холодным душем, собрала чемодан и оплатила счет. И тут появился Хоканссон.

— Мне пришло в голову, что, родись я мальчиком, отец наверняка бы назвал меня Ларсом.

— Прекрасное имя. Легко произносится на всех языках, кроме разве что китайского. Ларс Херман Улоф Хоканссон. Ларс — в честь деда по отцу. Херман в честь деда по матери, морского офицера, а Улоф — в честь короля. Я путешествую по жизни с моими ангелами-хранителями.

Но Лусинду ты звал Жульетой. Зачем тебе приспичило менять ей имя?

Луиза попросила его написать свой адрес и оставила записку у портье, сказав, что нужно передать ее девушке по имени Лусинда, когда она придет и будет искать ее.

Ларс Хоканссон стоял в сторонке, погруженный в свои мысли. Луиза говорила тихо, чтобы он не слышал.

Его квартира находилась на улице Каунда. Дипломатический квартал, вокруг национальные флаги. Виллы, окруженные каменными стенами, охрана в форме, лающие собаки. Они вошли в железную калитку, садовник взял Луизины вещи, хотя она настаивала, что понесет их сама.

— Дом построен португальским врачом, — объяснил Ларс Хоканссон, — в тысяча девятьсот семьдесят четвертом; когда португальцы наконец поняли, что черные скоро освободятся, он сбежал. Бросил в порту яхту и пианино, сгнившее на набережной, поскольку его так и не погрузили на корабль, отплывший в Лиссабон. Государство объявило пустые дома своей собственностью. И теперь дом арендует шведское посольство, налогоплательщики платят за меня аренду.

Дом стоял в саду, на заднем дворе росло несколько высоких деревьев. Овчарка на цепи настороженно смотрела на Луизу. В доме работали две служанки — старая и молодая.

— Граса, — представил Ларс старую служанку. — Она убирает дом, хотя, конечно, старовата для этого. Но уходить не хочет. Вообще-то я — девятнадцатая шведская семья, в которой она работает.

Граса, крепко ухватившись за чемоданы, потащила их вверх по лестнице. Луиза с ужасом смотрела на ее изможденное тело.

— Селина, — сказал Ларс Хоканссон. Луиза поздоровалась с молодой служанкой. — Девушка сообразительная и прилично готовит. Если тебе что понадобится, обращайся к ней. Днем здесь всегда кто-нибудь есть. Я прихожу домой очень поздно. Если проголодаешься, Селина тебя накормит. Она покажет тебе твою комнату.

Он был уже в дверях, когда Луиза остановила его:

— Комната та самая, где жил Хенрик?

— Мне казалось, что именно этого ты и хотела. Если я ошибся, можешь занять другую. Дом огромный. По слухам, у доктора Са Пинту была большая семья. У всех детей были отдельные комнаты.

— Мне просто хотелось знать.

— Теперь ты знаешь.

Луиза вернулась в дом. У подножия лестницы ее ждала Селина. Граса спустилась со второго этажа и сейчас возилась на кухне. Следом за Селиной Луиза поднялась по лестнице белоснежного дома.

Они вошли в комнату, где штукатурка пожелтела от пятен влаги. Луиза ощутила слабый запах плесени. Вот здесь спал Хенрик. Комната была не слишком большая, основное место в ней занимала кровать. На окне — решетка, как в тюрьме. Ее чемодан лежал на кровати. Она открыла дверцу гардероба — пусто, только клюшка для гольфа.

Луиза постояла возле кровати, пытаясь представить себе Хенрика в этой комнате. Но его здесь не было. Она не нашла его.

Распаковав чемодан, она отыскала ванную, ненароком заглянула в просторную спальню Ларса Хоканссона. Спала ли в этой постели Лусинда, или Жульета, которой он платил за то, чтобы называть ее так?

Ее захлестнуло чувство сильнейшей неприязни. Она снова спустилась на первый этаж, вытащила пробку из недопитой бутылки вина и приложилась к ней. И тут только заметила Грасу, наблюдавшую за ней в полуоткрытую дверь кухни.

В двенадцать дня ей подали омлет. Накрыли на стол, словно в ресторане. Луиза едва притронулась к еде.

«Пустота, как перед принятием решения, — подумала она. — Собственно говоря, я прекрасно сознаю, что мне надо уехать отсюда, и поскорее».

Кофе она пила за домом, где пекло не так сильно. Цепная собака не спускала с нее глаз. Незаметно Луиза задремала и очнулась от легкого прикосновения Селины.

— К вам пришли.

Луиза встала, еще не совсем проснувшись. Ей снился Артур, что-то случившееся в детстве. Они опять плавали в черном озере. Вот и все, что она запомнила.

В гостиной ее ждала Лусинда.

— Ты спала?

— Мое горе и сон переплетаются. Я никогда не спала так долго и так мало после смерти Хенрика.

Вошла Селина, спросила что-то на своем африканском языке. Лусинда ответила, Селина исчезла. Луиза мельком подумала, что она двигается так легко, будто ее ноги вообще не касаются коричневого деревянного пола.

— О чем вы говорили? Я не поняла ни слова.

— Она спросила, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я отказалась.

Лусинда была в белом, на ногах — туфли с высокими каблуками. Заплетенные волосы туго обхватывали затылок.

Лусинда очень красива. Она делила ложе с Хенриком, как и с Ларсом Хоканссоном.

Эта мысль вызвала у нее досаду.

— Я хочу, чтобы ты поехала со мной, — сказала Лусинда.

— Куда?

— За город. В одно место, очень много значившее для Хенрика. Вечером мы вернемся.

Машина Лусинды стояла в тени цветущего палисандра. Красный капот был усыпан лавандово-сиреневыми листьями. На старом автомобиле виднелись вмятины. Усевшись в машину, Луиза почувствовала запах фруктов.

Они ехали по городу. В машине было жарко. Луиза сидела, повернувшись к открытому окну, подставив лицо ветерку. Движение на улицах — сущий хаос, машины рвались вперед, не уступая дороги. В Швеции практически у всех водителей отобрали бы права, подумала она. Но здесь не Швеция, а страна в Восточной Африке, и здесь побывал Хенрик незадолго до своей смерти.

Они приближались к окраинам города — полуразрушенные складские помещения, всюду выбоины на тротуарах, ржавые машины и бесконечный поток пешеходов. Когда они остановились на красный свет, Луиза увидела женщину с большущей корзиной на голове и еще одну, которая несла на голове красные туфли с высокими каблуками. Повсюду тяжелые ноши, думала она. Ноши на головах женщин. Остальные ноши, о которых я могу только догадываться, они несут в себе.

Лусинда свернула в хаос перекрестка с испорченным светофором, уверенно прокладывая себе путь сквозь эту неразбериху Луиза увидела указатель: Шаи-Шаи.

— Мы едем на север. Ты попадешь в свою страну, если поедешь прямо по этой дороге. Мы едем на восток и на север.

Они миновали большое кладбище. У ворот толпились похоронные процессии. Внезапно они очутились за городом, движение стало меньше, у обочины виднелись редкие приземистые хибары из глины и жести, ландшафт изменился: высокая трава, вдали вершины гор, все в разных оттенках зелени. Лусинда сосредоточенно вела машину. Перегруженные грузовики и автобусы, дымя черными выхлопными газами, перегораживали дорогу, обогнать их было почти невозможно. Луиза вглядывалась в людей, работавших на полях. В основном это былиженщины. Ритмично поднимались и опускались мотыги. Согнутые спины. Вдоль шоссе непрерывный поток пешеходов.

— Это машина Хенрика, — вдруг сказала Лусинда.

Она как раз обогнала один из дымящих автобусов, и перед ними открылся прямой и свободный участок дороги.

— Он купил ее за четыре тысячи долларов. Слишком дорого, конечно. Уезжая, он попросил меня присматривать за ней, пока не вернется. Полагаю, теперь это твоя машина.

— Вовсе не моя. А зачем ему понадобилась машина?

— Он любил ездить. Особенно с тех пор, как побывал в том месте, куда мы сейчас направляемся.

— Я до сих пор не знаю, куда мы едем.

Лусинда не ответила, Луиза не стала переспрашивать.

— Он купил ее у одного датчанина, который живет здесь много лет и держит маленькую мастерскую. Все знают, кто такой Карстен. Приветливый человек с большим животом, женатый на худенькой черной женщине из Келимане. Они вечно ругаются, даже по воскресеньям, когда прогуливаются по побережью. Всем очень нравится наблюдать, как они ругаются, ведь все понимают, что они очень любят друг друга.

Дорога заняла у них около часа, почти при полном молчании. Луиза любовалась изменчивым ландшафтом. Когда зелень и бурые краски сменяла белизна, перед ее глазами вставал зимний Херьедален. Порой возникала греческая природа Пелопоннеса. Все едино. Из черепков природы можно создать любые ландшафты.

Лусинда сбросила скорость и свернула с шоссе. Возле автобусной остановки находился небольшой рыночек. Земля у дороги была вытоптана, в маленьких киосках продавали пиво, газировку и бананы. Несколько мальчишек с сумками-холодильниками в руках ринулись к машине. Лусинда купила две бутылки содовой, отдала одну Луизе и шуганула мальчишек. Они сразу послушались, даже не пытаясь продать им пачки южноафриканского печенья.

— Мы обычно останавливались тут, — сказала Лусинда.

— Вы с Хенриком?

— Иногда я не понимаю тебя. С кем бы еще я могла быть? С кем-нибудь из моих бывших клиентов?

— Я не имею никакого представления о жизни Хенрика в этой стране. Чего он хотел? Куда мы едем?

Лусинда смотрела на ребятишек, забавлявшихся со щенком.

— Последний раз, когда мы были здесь, он сказал, что любит это место. Здесь мир кончается или, наоборот, начинается. Никто его тут не найдет.

— Так и сказал?

— Я помню его слова. Я еще спросила, что он имеет в виду, потому что не поняла. Порой он ужасно нервничал. Но, говоря о начале и конце мира, был совершенно спокоен. Словно бы неотступный страх исчез, по крайней мере на краткое, мимолетное мгновение.

— Что он ответил?

— Ничего. Промолчал. А потом мы уехали отсюда. Вот и все. Насколько я знаю, он больше никогда сюда не возвращался. Не знаю, почему он уехал из Мапуту. Я даже не знала, что он собирается уезжать. Просто он внезапно исчез. Никто ничего не знал.

В точности как Арон. Та же манера исчезать, не говоря ни слова, ничего не объясняя. В точности как Арон.

— Давай посидим в тенечке, — предложила Лусинда, открывая дверцу машины. Луиза пошла за ней к дереву, наклонный ствол которого образовывал корявую скамейку, где хватило места для обеих.

— Тень и вода, — сказала Лусинда. — Ими мы делимся в жарких странах. А чем делитесь вы в холодные дни?

— Теплом. В Греции жил когда-то известный человек, и однажды он попросил могущественного властителя, который обещал исполнить самое заветное его желание, посторониться, потому что он закрывал ему солнце.

— Вы с Хенриком похожи. Одинаково... беспомощны.

— Спасибо.

— Я не хотела тебя обидеть.

— Я искренне тебя поблагодарила, ведь ты считаешь, что я похожа на своего сына.

— А может, наоборот? Он похож на тебя? Значит, в этом мы с тобой отличаемся. Я не думаю, что начало проистекает из будущего. Нельзя приблизиться к ожидающему тебя неведомому, не зная, что было раньше.

— Именно поэтому я всю жизнь занималась археологией. Без фрагментов и шепотов из прошлого не существует ни настоящего, ни будущего, не существует ничего. Может, у нас больше сходства, чем ты считаешь?

Дети, игравшие с щенком, убежали. От пересохшей земли взметнулась пыль.

Лусинда ногой начертила что-то вроде креста в круге.

— Мы едем в то место, где Хенрик испытал огромную радость. Возможно, даже счастье. Он купил себе машину, не сказав, зачем она ему нужна. Иногда исчезал на несколько недель, не говоря ни слова. А однажды вечером появился в баре, далеко за полночь, подождал, пока я закончу работу, и отвез меня домой. Он рассказал о человеке по имени Кристиан Холлоуэй, который построил несколько поселков, где больные СПИДом могли получить помощь. У поселков, где он побывал, не было названий, поскольку Холлоуэй проповедовал кротость и смирение. Даже имя свидетельствовало о дерзости. Те, кто лечился там, не платили ничего. Те, кто там работал, делали это добровольно — много европейцев, но также американцы и азиаты. Они работали ради идеи и жили очень просто. Это не была религиозная секта. Хенрик говорил, что боги им не нужны, поскольку их поступки божественны сами по себе. В то утро я увидела то, чего никогда не наблюдала раньше. Он пробился сквозь стену отчаяния, с которой так упорно боролся.

— Что произошло потом?

— На следующее утро он уехал. Быть может, наведался в Мапуту лишь затем, чтобы поделиться своей радостью. Теперь он нашел нечто, что мог положить на другую чашу весов, прежде чем несчастье окончательно одержит победу. Это его собственные слова, он нередко выражался высокопарно. Но Хенрик говорил, как думал. Такой уж он был. Видел несправедливость, видел, что СПИД — это чума, с которой никто не хотел соприкасаться. Имело ли значение то, что он сам был болен, я не знаю. Не знаю, как это случилось. И когда. Но каждый раз, когда мы встречались, он говорил, что хочет показать мне деревни Холлоуэя, где доброта и забота одержали победу. В конце концов он взял меня с собой. Единственный раз.

— Почему он покинул поселок и вернулся в Европу?

— Может, именно там ты найдешь ответы на свои вопросы.

Луиза встала.

— Я не могу ждать. Нам еще далеко?

— Приблизительно полпути.

Цвет ландшафта менялся — то коричневый, то зеленый. Они добрались до равнины, раскинувшейся вдоль широкой реки, проехали по мосту, оставили позади город Шаи-Шаи. Вскоре Лусинда свернула на дорогу, которая, казалось, вела в бесконечный буш. Машина переваливалась с боку на бок, подскакивала на ухабах.

Через двадцать минут перед ними внезапно возник поселок с белыми глиняными домиками. Несколько построек побольше окружали песчаную площадь. Лусинда остановила машину в тени дерева и заглушила мотор.

— Вот это и есть поселок Кристиана Холлоуэя.

Я совсем рядом с Хенриком. Он был здесь всего несколько месяцев назад.

— Хенрик говорил, что здесь всегда рады гостям, — сказала Лусинда. — Доброту ни от кого нельзя скрывать.

— Так он и говорил?

— По-моему, эти слова он слышал от Холлоуэя или кого-то из его помощников.

— Кто он, собственно, такой?

— По словам Хенрика, очень богатый человек. Хенрик считал, что он сколотил состояние на технических патентах, облегчавших поиски нефти на морском дне. Он богат и очень замкнут.

— Не слишком похоже на человека, который посвятил свою жизнь больным СПИДом.

— Почему бы и нет? Я порвала с прежней жизнью и знаю многих, кто поступил так же.

Лусинда прервала разговор, выйдя из машины. Луиза осталась сидеть. От жары и пота все тело чесалось. Но вскоре она тоже вышла из машины и стала рядом с Лусиндой. Над поселком царила гнетущая тишина. Несмотря на жару, Луиза зябко вздрогнула. Она ощущала возрастающую неловкость. Вокруг не было ни души, а ей казалось, что с нее не сводят глаз.

Лусинда показала на огороженный пруд:

— Хенрик рассказывал про этот пруд, про старого большого крокодила.

Они подошли ближе. Сонно-неподвижная илистая вода. В грязи на берегу лежал большой крокодил. И Лусинда и Луиза вздрогнули. Он был метра четыре длиной. Из пасти зверюги свешивались окровавленные задние лапы кролика или обезьяны.

— Хенрик говорил, крокодилу больше семидесяти лет. Кристиан Холлоуэй называл его их ангелом-хранителем.

— Крокодил с белыми крыльями?

— Крокодилы живут на земле двести миллионов лет. Они пугают нас своим видом и пищевыми привычками. Но никто не может отрицать их право на существование, а равно и фантастическую способность к выживанию.

Луиза покачала головой.

— Я все-таки не понимаю ход мыслей Холлоуэя. С удовольствием спросила бы его самого. Он сейчас здесь?

— Не знаю. Хенрик говорил, что он редко показывается. Он всегда окружен сумраком.

— Хенрик так и говорил? Окружен сумраком?

— Я четко помню его слова.

В одном из больших домов открылась дверь. Оттуда вышла белая женщина в светлой больничной одежде и направилась к ним. Луиза обратила внимание, что она босая. Волосы коротко стриженные, худая, лицо все в веснушках. Приблизительно одного возраста с Хенриком.

— Добро пожаловать, — произнесла она на ломаном португальском.

Луиза ответила по-английски.

Девушка тоже перешла на английский и представилась Лорой.

Три Л., подметила Луиза. Лусинда, я и вот теперь Лора.

— Мой сын Хенрик Кантор работал здесь, — сказала она. — Помнишь его?

— Я приехала из США месяц назад.

— Он говорил, что сюда можно приезжать в гости.

— Здесь всем рады. Я покажу вам поселок. Только предупреждаю, СПИД — болезнь неприглядная. Она не только убивает людей и уродует их внешность. Она вызывает ужас, который иной раз трудно выдержать.

Лусинда и Луиза переглянулись.

— Вида крови я не боюсь, перепуганных людей тоже, — сказала Лусинда. — А ты?

— Однажды я оказалась первой на месте тяжелой автомобильной аварии. Повсюду кровь, у одного пассажира почти оторвало нос, из него фонтаном била кровь. Я сумела выдержать это зрелище. По крайней мере, смогла скрыть свои внутренние страдания.

С палящего солнца Лора повела их в большие дома и глиняные хижины. Луизе показалось, что она вступила в этакий церковный сумрак, где маленькие окошки создавали своеобразное мистическое настроение. Кристиан Холлоуэй — человек, окруженный сумраком. В хижинах, где больные лежали на нарах или прямо на полу, на соломенных подстилках, им в нос ударил тяжелый смрад мочи и испражнений. Различить отдельные лица было почти невозможно. Луиза воспринимала только горящие глаза, стоны и запах, исчезнувший, только когда они ненадолго вышли на ослепительное солнце, чтобы перейти в следующую хижину. Ощущение такое, будто проваливаешься сквозь столетия и попадаешь в помещение, забитое рабами, ждущими отправки. Она шепотом задала вопрос Лоре, и та ответила, что люди, скрытые сумраком, умирают, они больше никогда не увидят солнечного света, помощь им уже не нужна, болезнь достигла последней стадии, где можно лишь утишить их боль. Лусинда бродила сама по себе, отстранилась. Лора была немногословна, молча вела их сквозь тьму и страдания. Луиза подумала, что классические культуры, не в последнюю очередь греки, чьи могилы она беспрерывно раскапывала, имели четкие представления об умирании и смерти, о залах ожидания до и после перехода от жизни. Сейчас я брожу с Вергилием и Данте по царству мертвых.

Путешествие казалось бесконечным. Они ходили из хижины в хижину. Везде стоны, хрипы, шепоты, слова, пузырями поднимающиеся из невидимого варева, отчаявшиеся, подавленные. Сердце Луизы резал детский плач, это было хуже всего — невидимые, умирающие дети.

В темноте проступали молодые белые фигуры, склонялись над больными, подавая им воду, таблетки, шепча слова утешения. Луиза увидела совсем юную девушку с блестящим кольцом в носу, которая держала в своей чью-то исхудавшую руку.

Она пыталась представить себе Хенрика в этом аду. Не мелькнул ли и он среди этих людей? Он на самом деле мог бы находиться там, она не сомневалась, что у него хватило бы сил им помочь.

Когда они покинули последнюю хижину и Лора привела их в комнату с кондиционером и холодильником, полным бутылок ледяной воды, Луиза спросила, нельзя ли поговорить с кем-нибудь, кто знал Хенрика. Лора пошла выяснять, не найдет ли она кого-нибудь.

Лусинда по-прежнему молчала, отказывалась пить стоявшую на столе воду. Потом вдруг открыла дверь, ведущую в другую, внутреннюю комнату, и, обернувшись, посмотрела на Луизу.

Помещение было забито мертвецами. Они лежали на полу, на циновках, на грязных простынях — бесконечное число мертвецов. Луиза отпрянула, Лусинда закрыла дверь.

— Почему она не показала нам эту комнату? — спросила Лусинда.

— А зачем?

Луиза почувствовала приступ тошноты. И в то же время поняла, что Лусинда знала про эту комнату. Она уже когда-то открывала ее.

Лора вернулась в сопровождении молодого человека лет тридцати. Лицо у него было покрыто сыпью, рукопожатие вялое. Звали его Вим, он приехал из Англии и хорошо помнил Хенрика. Неожиданно для себя Луиза решила не говорить ему, что Хенрик умер. У нее больше не было сил на мертвецов. Хенрик явно не относился к ним, слишком чудовищно было представить его в комнате с мертвецами.

— Вы были хорошими друзьями? — спросила Луиза.

— Он держался особняком. Так многие поступают, чтобы выдержать.

— А него был какой-нибудь очень близкий ему человек?

— Мы все друзья.

Господи Всеблагой. Ответь на мои вопросы. Ты стоишь не перед Господом, ты стоишь передо мной, матерью Хенрика.

— Вы ведь не можете работать все время?

— Не все время, но почти.

— Каким ты его помнишь?

— Он был добрый.

— И все?

— Он мало говорил. Я даже не знал, что он швед. — Вим, похоже, наконец осознал, что что-то случилось. — Почему ты спрашиваешь?

— В надежде получить ответы. Но теперь я понимаю, что их нет. Спасибо, что ты побеседовал со мной.

Луиза вдруг рассвирепела: этот бледный, вялый юноша жив, а Хенрик мертв. С такой несправедливостью она не могла смириться. Бог каркал как ворона над ее головой.

Она вышла из помещения, прямо в удушающую жару. Лора показала им жилища для тех, кто решил помогать больным: спальни, аккуратно развешенные москитные сетки, общую столовую, пропахшую мылом.

— Почему ты приехала сюда? — неожиданно спросила Лусинда.

— Чтобы помочь, принести какую-нибудь пользу. Меня угнетала собственная пассивность.

— Ты хоть раз встречалась с Кристианом Холлоуэем?

— Нет.

— А видела его?

— Только на фотографии.

Лора кивнула на торцевую стену столовой. Там висела фотография в рамке. Луиза подошла рассмотреть ее поближе. Фотография изображала человека в профиль, седовласого, с узкими губами и заостренным носом.

Что-то привлекло ее внимание, но она так и не сообразила что. Затаив дыхание, разглядывала фотографию. На стекле жужжала муха.

— Нам пора возвращаться, — сказала Лусинда. — Я не люблю ездить в темноте.

Поблагодарив Лору, они вернулись к машине. Лора, помахав им рукой, исчезла. Песчаная площадка вновь опустела. Лусинда завела двигатель и уже собиралась тронуться с места, но Луиза попросила ее подождать. По жаре она помчалась обратно в столовую.

Снова посмотрела на фотографию Кристиана Холлоуэя. Теперь она поняла, чего с самого начала не разглядела.

Профиль Кристиана Холлоуэя.

Один из черных силуэтов в сумке Хенрика повторял фотографию, которую она сейчас рассматривала.

Часть 3 Вырезатель силуэтов

Дело о скарбе твоем, стена коль горит у соседа[149].

Гораций

15

На обратном пути, в недолгие африканские сумерки, в голове Луизы, словно мантра, крутилось несколько слов.

Хенрик ушел навсегда. Но, может статься, я сумею приблизиться к его мыслям, к тому, что им двигало. Чтобы понять, почему он умер, я должна понять, какова была цель его жизни.

Они остановились у автобусной остановки и киосков. Горели костры. Лусинда купила воды и пачку печенья. Только сейчас Луиза заметила, что проголодалась.

— Ты представляешь себе Хенрика здесь? — спросила она.

Пламя костра осветило лицо Лусинды.

— Мне там не по себе. В прошлый раз было то же самое. Что-то пугает меня.

— Но ведь пугает все? Все мертвецы, лежащие там в ожидании?

— Я имею в виду кое-что другое. То, чего не видишь и не слышишь, а оно все равно там. Я пыталась узнать, что вдруг увидел Хенрик и чего испугался.

Луиза внимательно посмотрела на Лусинду.

— Он был напуган до смерти последние несколько раз, когда я его видела. Про это я тебе еще не рассказывала. Вся его радость внезапно улетучилась. Он побледнел от того, что сидело глубоко внутри. Стал молчалив. Раньше он любил поболтать. Порой даже чересчур. Но тут возникло молчание, словно бы явилось ниоткуда. Молчание и бледность, а потом он бесследно исчез.

— Наверно, он что-то говорил. Вы любили друг друга, вместе засыпали и вместе просыпались. Он видел сны? Неужели он и вправду ничего не рассказывал?

— Последнее время он спал тревожно, часто просыпался задолго до рассвета, весь в поту. Однажды я спросила, что он видел во сне. Сумрак, ответил он. То, что скрыто. Когда я поинтересовалась, что он имеет в виду, он промолчал. Я настаивала, и тогда он наорал на меня и выскочил из постели. Страх преследовал его день и ночь.

— Сумрак и то, что скрыто? Он никогда не говорил о людях?

— Он говорил только о себе. Говорил, что труднее всего научиться выдерживать.

— Что он хотел этим сказать?

— Не знаю.

Лусинда отвернулась. Луиза подумала, что рано или поздно найдет нужный вопрос. Но сейчас она напрасно искала подходящий ключ.

Они вернулись к машине и поехали дальше. Свет фар разрезал темноту. Луиза набрала номер Арона. Сигналы остались без ответа.

Ты нужен мне здесь. Ты бы увидел то, чего не вижу я.

Они остановились возле дома Ларса Хоканссона. Охранники у ворот встали.

— Я бывала здесь несколько раз. Но только когда он был пьян.

— С Хенриком?

— Не с Хенриком. С Ларсом Хоканссоном, благодетелем из Швеции. Лишь в сильном подпитии он осмеливался привести меня в свой дом, к себе в постель. Он стыдился охранников, боялся, что кто-нибудь увидит. Европейские мужчины бегают к шлюхам, но делают это незаметно. Чтобы охрана не заметила меня в машине, мне приходилось залезать под плед, который он на меня набрасывал. Естественно, они все равно меня замечали. Иногда я высовывала руку из-под пледа и махала им. Самое поразительное все-таки было то, что вся его напускная любезность улетучивалась, как только мы входили в дом. Он продолжал напиваться, но при этом не терял способности заниматься сексом. Так он всегда говорил — «заниматься сексом», мне кажется, он возбуждался, отбрасывая всяческие проявления чувств. В том, что происходило, было что-то грубое, клиническое — кусок мяса, который предстоит взрезать. Я должна была раздеться догола и сделать вид, будто самого Ларса там нет, будто он только подглядывает в щелку. А потом начиналась другая игра. Мне надо было раздеть его до трусов. После чего я брала в рот его член, а он по-прежнему был в трусах. И он входил в меня сзади. Потом он начинал спешить, я получала свои деньги, и меня выставляли вон, и я уже переставала быть Жульетой. И ему было уже плевать, видят ли меня охранники.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Чтобы ты знала, какая я.

— Или каков Ларс Хоканссон?

Лусинда молча кивнула.

— Мне пора на работу. Уже поздно.

Лусинда быстро поцеловала ее в щеку. Луиза вылезла из машины, один из охранников со скрипом открыл калитку.

В доме ее ждал Ларс Хоканссон.

— Я беспокоился, ведь ты не пришла домой и не оставила никакой записки.

— Мне следовало подумать об этом.

— Ты ела? У меня остался ужин.

Она прошла с ним на кухню. Он накрыл стол и протянул ей бокал вина. Рассказ Лусинды нереальным эхом звучал в ее голове.

— Я была в поселке Кристиана Холлоуэя для больных, возле города, название которого выговорить не могу.

— Шаи-Шаи. Первые буквы произносятся как шведское «ш». Стало быть, ты была в одной из его миссий? Кристиан Холлоуэй называет их так, хотя не имеет отношения к религии.

— Кто он?

— Мы с коллегами иногда спрашиваем себя, существует ли он в действительности или же это просто летучий фантом. О нем мало что известно. Разве только, что у него американский паспорт и он владеет огромным состоянием, которое теперь тратит на больных СПИДом в этой стране.

— Только в Мозамбике?

— В Малави и Замбии тоже. Говорят, у него там две миссии возле Лилонгве и, возможно, одна или несколько у западной границы с Анголой и Замбией. Ходят слухи, что Кристиан Холлоуэй однажды совершил паломничество к истокам реки Замбези, которая рождается в горных районах Анголы, образуя сначала ручей, а потом реку. Он якобы поставил ногу в первый источник и тем самым остановил могучее течение реки.

— Зачем совершать нечто подобное?

— Милосердные деяния вполне могут сочетаться с манией величия. Может, даже с еще худшими деяниями.

— Кто распространяет подобные истории?

— Пожалуй, тут как с рекой. Тонкие струйки выбиваются из земли, становятся все многочисленнее, молву не остановишь. Но источник остается неизвестным.

Он предложил ей поесть еще, но она отказалась. И к вину больше не притронулась.

— Что ты имел в виду, когда сказал: еще худшие деяния?

— То, что частенько за крупными капиталами скрываются преступления, старая истина. Достаточно окинуть взглядом этот континент. Коррумпированные властители купаются в своих богатствах, окруженные чудовищной нищетой. У Кристиана Холлоуэя руки тоже не отличаются чистотой. Несколько лет назад английская организация помощи развивающимся странам «Оксфам» провела анализ его жизни и деятельности. «Оксфам» — замечательная организация, которая при малых средствах оказывает огромную помощь бедным странам. Вначале жизнь Кристиана Холлоуэя не вызывала нареканий и была вполне прозрачна. Все, что он предпринимал, можно было понять. Пятен не существовало, солнечный круг сверкал чистотой. Он был единственным сыном среди многочисленных дочерей в американском семействе, крупнейшем производителе яиц в США. Огромное состояние составилось не только на производстве яиц, но и на разных других товарах, вроде инвалидных колясок и духов. Кристиана Холлоуэя Бог не обделил талантом, он блестяще сдал экзамен в Гарвардском университете и получил докторскую степень, еще не достигнув двадцати пяти лет. Тогда же он начал экспериментировать с высокотехнологичными масляными насосами, которые запатентовал и продал. До этого момента все оставалось безупречно. А затем вдруг прекратилось. Кристиан Холлоуэй исчезает. На целых три года. Очевидно, он очень ловко организовал свое исчезновение, поскольку никто, собственно, этого не заметил. Вездесущие газеты и те не задавали вопросов.

— Что случилось? — спросила Луиза.

— Он вернулся. Тогда-то и выяснилось, что он отсутствовал. По его словам, совершил кругосветное путешествие и понял, что обязан в корне изменить свою жизнь. Создавать миссии.

— Откуда тебе все это известно?

— Часть моей работы — собирать сведения о людях в бедных странах, строящих широкомасштабные планы. Однажды они с большой долей вероятности обратятся за помощью, попросят денег, ведь объем средств, какими они якобы владели, оказался завышен. Или мы попадаем в центр неосуществленных планов и должны убирать за мошенниками, приехавшими сюда надувать бедняков и наживаться самим.

— Но Кристиан Холлоуэй был богат с самого начала?

— Заглянуть в жизнь богачей весьма трудно. Они располагают необходимыми ресурсами, чтобы установить хитроумные дымовые завесы. Никогда нет полной уверенности, есть ли у человека что за душой или за якобы хорошей ликвидностью на самом деле таится банкротство. Такое случается ежедневно. Гигантские нефтяные компании или концерны вроде «Энрона» внезапно рушатся, словно от невидимых взрывов. Никто, кроме самых посвященных, не знает, что происходит. Они либо сбегают, кончают самоубийством, либо апатично ждут наручников. Словом, вполне достаточно, что в прошлом Кристиана Холлоуэя кудахтали миллионы несушек. Но, как обычно, слухами земля полнится. Домыслы расцвели пышным цветом, когда Кристиан Холлоуэй вдруг превратился в добропорядочного человека и решил помогать больным СПИДом. Об этом, естественно, много чего втихую говорят.

— Что же именно?

— Я полагаю, ты та, за кого себя выдаешь, — страдающая мать Хенрика и никто другой?

— Кем же мне еще быть?

— Например, любопытной журналисткой. Я лично предпочитаю журналистов, которые засыпают то, что другие пытаются откопать.

— Ты хочешь сказать, что правду надо скрывать?

— Скорее, что ложь не всегда следует разоблачать.

— И что ты слышал о Кристиане Холлоуэе?

— То, о чем, собственно, нельзя говорить вслух. Даже шепот иногда звучит как крик. Мне известны вещи, раскрыв которые я вряд ли бы прожил более суток. В мире, где человеческая жизнь стоит не дороже двух пачек сигарет, необходимо соблюдать осторожность.

Ларс Хоканссон подлил себе вина. Луиза покачала головой, когда он протянул ей бутылку с красным южноафриканским вином.

— Хенрик часто удивлял меня. Прежде всего, когда пытался выяснить, сколько на самом деле стоит человеческая жизнь. Он устал от меня и моих друзей, считал, что мы слишком уж обобщенно рассуждаем о малой ценности человеческой жизни в бедных странах. Хотел выяснить настоящий прейскурант. Каким образом — я не знаю. Он легко заводил друзей. По всей видимости, посещал места, куда ему отнюдь не следовало ходить — нелегальные бары, темные закоулки, которыми кишит этот город. Но именно там находишь тех, кто торгует смертью. Он рассказывал, что за тридцать американских долларов можно нанять киллера, готового убить кого угодно, не спрашивая зачем.

— За тридцать долларов?

— Сегодня, может, за сорок. Не больше. Хенрик не мог с этим примириться. Я спросил, зачем ему такие сведения. Этого нельзя скрывать, только и ответил он.

Ларс резко замолчал, словно выболтал лишнее. Луиза тщетно ждала продолжения.

— Думаю, ты можешь рассказать и побольше.

Ларс Хоканссон, прищурившись, посмотрел на нее. Глаза у него были красные и блестящие. Он захмелел.

— Знай, что в такой стране, как Мозамбик, мечтают о самом что ни на есть великом. Современный вариант сказки о копях царя Соломона. Каждый день людей спускают в шахты с фонарями в руках. Что они находят? По всей вероятности, ничего. Они поднимаются на поверхность, промерзшие, озлобленные, в бешенстве от несбывшейся мечты. И на следующий день снова спускаются вниз.

— Я не понимаю, о чем ты. Чего они не находят?

Он перегнулся через стол и прошептал:

— Лечения.

— Лечения?

— Средств для излечения. Лекарств. По слухам, у Кристиана Холлоуэя есть секретные лаборатории, где ученые со всего мира пытаются создать новый пенициллин, лекарство от СПИДа. Вот что люди надеются найти в новых копях царя Соломона. Кому нужны драгоценные камни, если можно поискать лекарство против крошечного и слабенького вируса, который норовит опустошить весь этот континент?

— А где находятся его лаборатории?

— Никто не знает. Неизвестно даже, вправду ли они существуют. Сейчас Кристиан Холлоуэй просто добрый человек, вкладывающий деньги в помощь тем, на кого остальным плевать.

— Хенрик знал об этом?

— Конечно нет.

— Догадывался?

— О чем люди думают, зачастую установить трудновато. Я не строю суждений на догадках.

— Но ты рассказывал ему то, что рассказываешь мне?

— Нет, мы никогда об этом не говорили. Возможно, Хенрик искал факты о Кристиане Холлоуэе в Интернете. Он пользовался моим компьютером. Кстати, если тебе нужен компьютер, он в твоем распоряжении. Лучше всего искать самому.

Луиза не сомневалась, что ее визави лжет. Он рассказывал Хенрику. Почему он это отрицает?

Внезапно она прониклась ненавистью к Ларсу Хоканссону, к его самоуверенности, к его красным глазам и одутловатому лицу. Наверно, он унижал весь бедный мир так же, как унижал Лусинду? Этот охотник за женщинами, с дипломатическим паспортом в кармане?

Она допила вино и встала.

— У меня глаза слипаются.

— Если хочешь, могу завтра показать тебе город. Съездим на побережье, пообедаем и продолжим наш разговор.

— Давай обсудим это завтра. Кстати, не нужно ли мне принять что-нибудь от малярии?

— Это надо было сделать неделю назад.

— Тогда я даже не подозревала, что окажусь здесь. Ты сам что принимаешь?

— Вообще ничего. У меня случались приступы малярии, малярийные паразиты сидят в моей крови два с лишним десятка лет. И принимать сейчас профилактические средства уже довольно бессмысленно. Но сплю я всегда под москитной сеткой.

Луиза задержалась в дверях:

— Хенрик никогда не говорил с тобой о Кеннеди?

— О президенте? Или его жене? О Джоне Ф. или о Джекки?

— О его исчезнувшем мозге.

— Я понятия не имел, что мозг исчез.

— Он говорил с тобой об этом?

— Ни разу. Я бы такого не забыл. Зато я помню тот ноябрьский день шестьдесят третьего года. Я тогда учился в Уппсале. Дождливый день и скучные до зевоты лекции по юриспруденции. Тут-то и передали это сообщение, радио разрывалось от репортажей, и потом все как-то странно стихло. А ты что помнишь?

— Совсем немного. Мой отец поморщился и стал еще немногословнее. Вот и все.

Приняв душ, она легла в постель и опустила москитную сетку. Жужжал кондиционер, в комнате царила темнота. На лестнице ей послышались шаги Ларса, потом лампа в коридоре погасла. Тонкая полоска света под дверью пропала. Луиза вслушивалась в темноту.

Мысленно она прокручивала события дня. Адское путешествие по затемненным комнатам с умирающими. Все, что услышала о Кристиане Холлоуэе, — внешняя чистота и грязное нутро. Что такого увидел Хенрик, что изменило его? Что-то скрытое вылезло наружу. Она пыталась связать концы с концами, но безуспешно.

Луиза заснула, но через некоторое время вдруг проснулась. Кругом тихо. Слишком уж тихо. В темноте она открыла глаза и лишь через секунду-другую сообразила, что кондиционер остановился. Нащупала ночник. Повернула выключатель, но лампочка не зажглась. Очевидно, электричество отключилось. Откуда-то издалека донесся гул заработавшего генератора. С улицы послышался смех, наверно, одного из ночных охранников. Луиза встала, подошла к окну. Уличные фонари тоже погасли. Единственный свет шел от разведенного охранниками костра. Она различила их лица.

Луизе стало страшно. Темнота пугала ее. У нее не было ни фонарика, ни свечи, которые дарят защищенность. Она вернулась в постель.

В детстве Хенрик всегда боялся темноты. Арон всегда боялся ночи. Не мог спать без полоски света.

В ту же минуту вспыхнул свет. Заурчал кондиционер. Луиза быстро включила ночник и приготовилась заснуть. Но тотчас принялась размышлять о разговоре с Ларсом Хоканссоном на кухне. Почему он врал, что ничего не говорил Хенрику? Никакого здравого объяснения она не находила.

В ушах звучали его слова. Если тебе нужен компьютер, он в твоем распоряжении. За этим компьютером работал Хенрик. Может, там она найдет следы сына?

Сон как рукой сняло. Луиза встала, торопливо оделась и открыла дверь в коридор. Постояла, пока глаза не привыкли к темноте. Дверь в спальню Ларса Хоканссона была закрыта. Кабинет выходил в сад и располагался в другом конце коридора. Она ощупью добралась до полуоткрытой двери, закрыла ее за собой и зажгла свет. Села за рабочий стол, включила компьютер. Бегущие строчки оповестили ее, что компьютер был выключен не по правилам. Очевидно, когда вырубилось электричество, он находился в режиме ожидания. Луиза подключилась к поисковой системе Интернета и задала имя Холлоуэй. Информации было много: адреса ресторанной сети, отель «Холлоуэй-Инн» в Канаде и небольшая авиакомпания в Мексике, «Холлоуэй-Эйр». Но и миссии Кристиана Холлоуэя тоже. Она как раз собралась зайти на этот сайт, и тут замигал сигнал входящей электронной почты. Луиза вовсе не собиралась изучать корреспонденцию Ларса Хоканссона. Но вдруг Хенрик оставил какие-нибудь следы во входящей и исходящей корреспонденции?

Ларс Хоканссон не кодировал свою электронную почту. Луиза сразу обнаружила два письма Хенрика. Сердце забилось сильнее. Первое письмо отправлено четыре месяца назад, второе — как раз перед последним его отъездом из Мапуту.

Она открыла первое письмо. Адресованное Назрин.

Сначала я провожу ногтем по твердой поверхности стены. Но мой ноготь не оставляет следа. Потом я беру осколок щебня и царапаю стену. Остается лишь тонкая царапина, но она есть, сделанное мною все же существует. Стало быть, я могу царапать дальше, углублять отпечаток, пока стена не треснет. Такой представляется мне моя жизнь здесь. Я в Африке, страшно жарко, по ночам лежу не смыкая глаз, голый, весь в поту, потому что не выношу вой кондиционера. Думаю, моя жизнь заключается в том, чтобы не сдаваться, пока стены, которые я хочу разрушить, в самом деле не рухнут. Хенрик.

Она прочитала письмо еще раз.

Второе письмо он послал самому себе, на свой электронный адрес.

Я пишу эти строки на рассвете, когда смолкли цикады и закричали петухи, хотя живу я в большом городе. Скоро надо будет написать Арону и сказать, что я прекращаю контакт с ним, если он не возьмет на себя ответственность за меня и не будет мне отцом. Он должен стать человеком, с которым я смогу общаться, чувствовать привязанность, видеть в нем себя. Если он это выполнит, я расскажу ему про удивительного человека, которого пока лично не встречал, про Кристиана Холлоуэя, доказавшего, что, несмотря ни на что, в этом мире существуют примеры доброты. Я пишу эти строки в кабинете Ларса Хоканссона, на его компьютере, и не представляю себе лучшей жизни, чем сейчас. Скоро я вернусь в поселок, где ютятся больные, и еще раз почувствую, что приношу пользу. Хенрик самому себе.

Наморщив лоб, Луиза покачала головой. Медленно перечитала письмо. Что-то здесь не так. В том, что Хенрик написал письмо самому себе, ничего особенного нет. Она сама поступала так же в его возрасте. Посылала сама себе письма. Встревожило ее что-то другое.

Она снова перечитала письмо. И вдруг поняла. Язык, конструкция фраз. Хенрик так не писал. Он выражался без экивоков. И ни за что бы не употребил слово «привязанность». Это не его слово, оно не характерно для его поколения.

Луиза выключила компьютер, погасила свет и открыла дверь в коридор. Прежде чем погаснуть, экран несколько секунд ярко светился. И Луизе показалось, что ручка двери в спальню Ларса Хоканссона повернулась. Но тут экран погас, в коридоре стемнело. Видимо, Ларс Хоканссон стоял в коридоре, но поспешно вернулся в свою комнату, услышав, что она выключила компьютер.

На миг Луизу охватила паника. Может, уйти, покинуть дом посреди ночи? Но идти некуда. Она вернулась к себе и приставила к двери стул — чтобы никто не вошел. Потом легла, выключила кондиционер, хотя лампочку на ночном столике гасить не стала.

За москитной сеткой плясал одинокий комар. С бьющимся сердцем Луиза прислушивалась. Не его ли там шаги? Может, он подслушивает возле ее двери?

Она попыталась привести мысли в порядок. Почему Ларс Хоканссон написал письмо от имени Хенрика и сохранил его в своем компьютере? Ответа не было, только подспудное ощущение нереальности. Она словно бы снова вошла в квартиру Хенрика в Стокгольме и обнаружила, что он мертв.

«Мне страшно, — мелькнуло у нее в голове. — Меня окружает что-то напугавшее Хенрика, незримая, но опасная пелена, которая накрыла и его».

Ночь была удушливо-жаркая и влажная. Издали доносились раскаты грома. Гроза прошла стороной, как ей казалось, к далеким горам Свазиленда.

16

До рассвета Луиза не смыкала глаз. Сколько раз после смерти Хенрика ее мучила бессонница, она уже не помнила. В ее мире господствовал постоянный недосып. Только когда слабый утренний свет проник сквозь шторы и до нее донесся разговор Селины с охранником, умывавшимся под краном в саду, она более или менее успокоилась и заснула.

Разбудил ее собачий лай. Луиза проспала три часа — было девять утра. Лежа в постели, она слушала, как Селина — или Граса — мела коридор. Страх улетучился, сменился бессильной злостью на пережитое унижение. Неужели Ларс Хоканссон действительно полагал, будто она не догадается, что это он написал письмо от имени Хенрика? Зачем он так поступил?

Внезапно она почувствовала свободу от всяческих угрызений совести. Он грубо ворвался в ее жизнь, он лгал и поместил в компьютер фальшивое письмо. Вдобавок напугал ее и лишил сна. Теперь она обыщет его компьютер, ящики и шкафы, чтобы удостовериться, оставил ли Хенрик что-нибудь на самом деле. А еще любопытнее было бы узнать, почему Хенрик питал к нему доверие.

Когда она спустилась на кухню, Граса уже успела приготовить ей завтрак. Луизе стало неловко, что эта старуха с больной спиной и руками прислуживает ей. Граса улыбалась почти беззубым ртом и говорила на практически непонятном португальском, изредка вставляя английские слова. При появлении Селины Граса замолчала. Селина спросила, можно ли ей убрать Луизину комнату.

— Я сама застелю постель.

Селина грустно рассмеялась и покачала головой. Когда она вышла из кухни, Луиза пошла следом.

— Обычно я сама застилаю постель.

— Но не здесь. Это моя обязанность.

— Тебе нравится здесь?

— Да.

— Сколько ты получаешь в месяц за свою работу?

Селина замешкалась с ответом. Но Луиза — белая женщина и положением превосходит ее, хотя здесь только в гостях.

— Я получаю пятьдесят долларов и столько же метикалов.

Луиза пересчитала. Семьсот крон в месяц. Много это или мало? На что этого хватает? Спросила, сколько стоят масло, рис и хлеб, и поразилась ответу Селины.

— Сколько у тебя детей?

— Шестеро.

— А твой муж?

— Он, наверно, в Южной Африке, работает в шахтах.

— Наверно?

— Два года уже от него нет вестей.

— Ты любишь его?

Селина взглянула на Луизу с удивлением:

— Он же отец моих детей.

Луиза пожалела, что задала этот вопрос, заметив, как глубоко он задел Селину.

Вернувшись на второй этаж, она вошла в кабинет Ларса Хоканссона. Жара уже стала невыносимой. Луиза включила кондиционер и уселась ждать, пока комната немного остынет.

Кто-то побывал здесь после нее. Но не Селина и не Граса, пол сегодня не подметали. Кресло у столика с компьютером было отодвинуто. Сама она, уходя, задвинула его.

Это был самый важный наказ короля Артура времен ее детства. Выдвинутый стул необходимо после еды поставить на место.

Она оглядела комнату. Полки с папками, правительственные бумаги, отчеты, доклады. Одна полка целиком забита документами Всемирного банка. Наугад она вытащила одну папку — «Стратегия водных ресурсов в развитии Сахеля на 1977 год». Удостоверившись, что папку вряд ли открывали и читали, поставила ее на место. Несколько полок занимали журналы на шведском, английском и португальском. На остальных полках теснились книги. Библиотека Ларса Хоканссона отличалась беспорядочностью и неаккуратностью. Романы Агаты Кристи в замусоленных обложках соседствовали с официальными отчетами и бесконечным множеством изданий об Африке. Она нашла книжку о самых ядовитых змеях Южной Африки, старинные рецепты шведской кухни и пачку побуревших порнографических открыток середины XIX века. На одной, датированной 1856 годом, были изображены две девицы, сидевшие на деревянной скамейке, всунув морковки себе в промежность.

Она поставила книгу на место, вспомнила рассказы о поварах, которые плевали или мочились в блюда, прежде чем подать их важным гостям. Если б могла, я бы наблевала в его жесткий диск. И каждый раз, включая компьютер, он бы чувствовал непонятный запах.

Среди книг торчал конверт из шведского банка. Вскрытый. Луиза заглянула в него и увидела, что это сводка его заработков. Оторопев, она гневно пересчитала суммы. При нынешнем жалованье Селине пришлось бы вкалывать почти четыре года, чтобы заработать сумму, какую Ларс Хоканссон получал ежемесячно. Разве возможно возвести крепкие мосты через такие пропасти? Что вообще человек вроде Ларса Хоканссона мог понимать в жизни Селины?

Луиза заметила, что мысленно начала разговаривать с Артуром. И повысила голос, потому что он недослышал. Немного погодя поменяла собеседника — теперь это был Арон. Они сидели за столом, где в поисках хлебных крошек толпились красные попугаи. Но Арона что-то тревожило, он не слушал ее. В конце концов она завела беседу с Хенриком. Он всегда находился рядом. На глаза навернулись слезы, она зажмурилась и подумала, что он вправду будет рядом, когда она решится снова открыть глаза. Но, естественно, она была в комнате одна. Опустила штору, чтобы защититься от солнца. С улицы доносился лай собак, смех охранников. Этот смех, мелькнуло у нее в мозгу, я обратила на него внимание еще в день приезда. Почему бедняки смеются гораздо чаще, чем я, например? Она задала этот вопрос по очереди Артуру, Арону и Хенрику. Но ни один из трех ее рыцарей не дал ответа, все они промолчали.

Луиза включила компьютер с твердым намерением убрать оттуда оба письма Хенрика. Кроме того, написала письмо Ларсу Хоканссону, в котором Жульета заговорила по-шведски и высказала все, что думает о таком человеке, как он. Разве его прислали сюда не затем, чтобы помогать бедным?

Потом она попробовала один за другим открыть файлы в компьютере. И везде натыкалась на барьеры. Компьютер Ларса Хоканссона был снабжен бронированными дверями. Кроме того, она не сомневалась, что наследила. Он мог восстановить все следы ее попыток преодолеть защиту. Повсюду ее останавливала поднятая рука, требовавшая пароль. Она наугад перепробовала самые элементарные — его правильное имя, его имя задом наперед, разные аббревиатуры. Конечно, ни одна дверь не открылась. Она лишь продолжала оставлять следы.

Луиза вздрогнула, когда Селина неожиданно спросила, не желает ли она чая.

— Я не слышала, как ты вошла. Как у тебя получается ходить так бесшумно?

— Сеньор не переносит шума, — ответила Селина. — Он любит тишину, которой здесь, в Африке, вообще-то не существует. Но он создает ее сам. Требует, чтобы мы с Грасой двигались бесшумно, босиком.

От чая Луиза отказалась, Селина беззвучно исчезла. А Луиза вглядывалась в экран, упрямо отказывавший ей в доступе. Коридоры шахт, размышляла она, без света, без карт. Я не доберусь до него.

Она как раз собралась выключить компьютер, когда снова задумалась о Хенрике и его одержимости исчезнувшим мозгом Кеннеди. Что могло скрываться в этом мозгу? Неужели Хенрик всерьез считал, что возможно обнаружить отпечатки мыслей, воспоминаний, того, что другие люди говорили самому могущественному в мире человеку, перед тем как пуля, выпущенная из ружья, разнесла ему голову? Может, в высокотехнологичных военных лабораториях уже имеются инструменты для считывания информации с мертвого мозга, точно так же, как есть способы снять информацию с опустошенного жесткого диска?

Мысли замерли. Нашел ли Хенрик то, что сознательно искал? Или он набрел на что-то по чистой случайности?

От работы на компьютере она взмокла, хотя кондиционер был включен. Селина убрала ее комнату и унесла с собой грязное белье. Луиза переоделась в хлопчатобумажную рубаху. Одновременно она слышала, как Селина разговаривает с кем-то внизу. Может, Ларс Хоканссон вернулся домой? Селина поднялась наверх.

— К вам гостья. Та же, что вчера.

Лусинда явно устала. Селина протянула ей стакан воды.

— Я так и не попала ночью домой. Компания итальянских дорожников оккупировала «Малокуру». Бар сумел-таки впервые оправдать свое название. Они пили как сапожники и разбрелись только к рассвету.

— Что означает «Малокура»?

— «Умалишенный». Бар открыла женщина по имени Долорес Абреу. Вроде бы в начале шестидесятых годов, еще до моего рождения. Женщина монументальная, дородная, одна из крепких шлюх тех времен, следившая, чтобы профессия никогда не затрагивала семью. Долорес была замужем за невзрачным, скромным человечком по имени Натаниэл. Он играл на трубе и, говорят, был одним из тех, кто в пятидесятые годы создал в этом городе популярный танец «маррабента». У Долорес была постоянная клиентура из Йоханнесбурга и Претории. Золотое время великого лицемерия. По расовым законам белые южноафриканцы не имели права покупать черных шлюх, поэтому они садились в машину или на поезд и отправлялись туда, где могли попробовать черных мышек. — Лусинда замолчала, с улыбкой глядя на Луизу. — Надеюсь, ты простишь мой язык.- То, что у женщин между ног, во многих странах называют мышками. Будь я помоложе, наверно, пришла бы в ужас. Но сейчас уже нет.

— Долорес, женщина бережливая, сумела скопить денег, если и не состояние, то сумму вполне достаточную, чтобы вложить ее в этот бар. Говорят, название придумал ее муж. Он имел в виду, что на этой безнадежной затее она потеряет все деньги. Но дело пошло отлично.

— Где она сейчас?

— На кладбище Льянгене рядом с Натаниэлом. Бар унаследовали дети, немедленно разругались и продали его китайцу-врачу, от которого в результате сложных заемных трансакций заведение перешло к португальцу, торговцу тканями. Несколько лет назад бар выкупила одна из дочерей министра финансов. Но она там никогда не появляется. Это намного ниже ее достоинства. Большую часть времени она проводит, покупая наряды в парижских бутиках. Как называется самый роскошный из них?

— «Диор»?

— Точно, «Диор». Две ее дочурки, по слухам, тоже одеваются у Диора. А страна в это время голодает. Мадам через день присылает кого-нибудь из своих подчиненных забрать выручку.

Лусинда позвала Селину, и та налила ей стакан воды.

— Я пришла сюда, потому что ночью у меня возникла одна идея. Когда итальянцы хорошо надрались и стали лапать меня, я вышла покурить. Посмотрела на звезды. И тут вспомнила, как Хенрик однажды сказал, что звездное небо над Иньякой такое же ясное, как далеко на севере Швеции.

— Где?

— Над Иньякой. Это остров в Индийском океане. Хенрик часто рассказывал о нем. Возможно, он не раз там бывал. Остров имел для него особенное значение. Мне вдруг вспомнилась его фраза, которую я сочла важной. Он сказал: я никогда не сумею спрятаться на Иньяке. Я хорошо помню его слова. Иногда он тщательно обдумывал то, что собирается сказать. Это был как раз такой случай.

— Что он делал на Иньяке?

— Не знаю. Туда ездят плавать, гулять по берегу, нырять, ловить рыбу или напиваться в гостинице.

— У Хенрика не хватило бы терпения для подобного образа жизни.

— Именно поэтому я подозреваю, что его тянуло туда что-то другое.

— По-твоему, он искал тайного убежища?

— Мне кажется, он встретил там кого-то.

— Что за люди живут на острове?

— В основном крестьяне и рыбаки. Там расположена морская биологическая база университета Мондлане. Несколько магазинчиков и гостиница. Вот и все. Помимо громадного количества змей, как говорят. Иньяка — змеиный рай.

— Хенрик ненавидел змей. Зато обожал пауков. Однажды в детстве он съел паука.

Лусинда, похоже, пропустила ее слова мимо ушей.

— Он сказал фразу, которую я так и не поняла. О картине. О художнике, живущем на острове. Я плохо помню.

— Где вы были, когда он об этом рассказывал?

— В постели, в гостинице. Единственный раз ему не удалось найти для нас свободного дома. И мы поселились в гостинице. Тогда-то он и заговорил о картине и художнике. Я прямо вижу его перед собой. Было утро. Он стоял у окна, спиной ко мне. Я не видела его лица, когда он говорил.

— О чем вы говорили до этого?

— Ни о чем. Мы спали. Когда я открыла глаза, он стоял у окна.

— Почему он заговорил о художнике и его картине?

— Не знаю. Может, ему что-то приснилось.

— Что произошло потом?

— Ничего. Он вернулся в постель.

— Хенрик только один раз говорил о художнике и его картине?

— Он больше никогда об этом не упоминал.

— Ты уверена?

— Да. Но позже я поняла, что эта встреча на Иньяке значила для него очень много.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Его интонация. Когда он стоял у окна. Думаю, он хотел что-то мне рассказать. Но не решился.

— Я должна разузнать об этом художнике. Как добраться до Иньяки? На пароходе?

— Так очень долго. Лучше всего на самолете. Будешь там через десять минут.

— Ты сможешь полететь со мной?

Лусинда покачала головой.

— У меня семья. Но я помогу заказать номер в гостинице и отвезу тебя в аэропорт. Если не ошибаюсь, они летают на Иньяку два раза в день.

Луизу одолевали сомнения. Все представлялось слишком неопределенным. Но ей необходимо ухватиться за любую возможность, выбора нет. Она попыталась представить себе, как бы поступил Арон. Но Арон молчал. Его не было.

Луиза запихала одежду в пластиковый пакет, взяла паспорт и деньги — всё, можно ехать. Селине она сказала, что вернется на следующий день, но умолчала о том, куда собралась.

Лусинда отвезла ее в аэропорт. Жара накрыла город удушливой пеленой.

— Попроси помощи в гостинице. Там работает хромой портье. Его зовут Зе. Передай ему от меня привет, и он тебе поможет, — сказала Лусинда.

— Он говорит по-английски?

— Более или менее. Но никогда не верь, что он правильно понял, чего ты хочешь. Обязательно переспроси для уверенности.

В аэропорту их тут же окружили мальчишки, предлагавшие посторожить и помыть машину. Лусинда вежливо, не повышая голоса, отказалась.

Вскоре выяснилось, что самолет на Иньяку вылетает через час. По телефону она заказала и номер в гостинице.

— Я сделала заказ на одну ночь. Но ты можешь побыть там и подольше. Сейчас не разгар сезона.

— Там еще жарче, чем здесь?

— Скорее прохладнее. Именно это привлекает тех, кто имеет средства на отпуск.

На крыше терминала находилось кафе. Они выпили содовой и съели несколько бутербродов. Лусинда указала на обшарпанный винтовой самолетик — на нем Луизе предстояло лететь на Иньяку.

— Я полечу на этой этажерке?

— Пилоты — бывшие военные летчики. Умения у них хватает.

— Откуда тебе это известно? Ты их знаешь?

Лусинда рассмеялась.

— Думаю, тебе незачем беспокоиться. Лусинда прошла с ней к стойке регистрации.

Помимо Луизы там стояли еще два пассажира — африканка с ребенком за спиной и европеец с книгой в руках.

— Может, поездка бесполезна?

— На Иньяке ты, во всяком случае, полностью в безопасности. Тебя никто не ограбит. Можешь без опаски гулять по берегу.

— Завтра я вернусь.

— Если не надумаешь остаться.

— С какой стати?

— Кто знает?

Под палящим солнцем пассажиры прошли к самолету. У Луизы закружилась голова, и она испугалась, что сейчас упадет. Глубоко вздохнула, схватилась за перила трапа. Села она в самом хвосте самолета. Наискосок от нее расположился мужчина с раскрытой книгой.

Не видела ли она его раньше? Лицо чужое, но спина показалась ей знакомой. Страх возник из ниоткуда. Она решила, что это самовнушение. Нет никаких оснований бояться этого человека. Он — лишь иллюзия в недрах ее сознания.

Самолет взлетел и, прежде чем взять курс в море, описал круг над белым городом. Далеко внизу виднелись рыболовецкие шхуны с треугольными парусами, словно бы неподвижно замершие среди волн. Самолет почти сразу начал снижаться, и через пять минут после взлета его шасси стукнули по взлетной полосе Иньяки. Очень короткой полосе с потрескавшимся асфальтом, сквозь который пробивалась трава.

Снаружи Луизу вновь встретил нестерпимый зной. На тракторном прицепе ее и человека с книгой отвезли в гостиницу. Женщина с ребенком побрела по высокой траве. Человек с книгой улыбнулся Луизе, она улыбнулась в ответ.

В гостинице она спросила молодого портье, не он ли Зе.

— Зе сегодня выходной. Будет завтра.

Она почувствовала нетерпеливое разочарование, но быстро взяла себя в руки. Незачем тратить силы на досаду.

Ее провели в номер, где она, выпотрошив свой пакет, вытянулась на кровати. Но лежать не смогла. Спустилась к берегу. Было время отлива. В песке лежали на боку несколько сгнивших рыбацких лодок, похожих на выброшенных на берег китов. Луиза шла по щиколотку в воде, далеко в солнечной дымке группа мужчин вытаскивала сети.

Она долго бродила по кромке теплой воды. В голове не было ни одной мысли.

В сумерках она пообедала в гостиничном ресторане. Заказала рыбу, выпила вина и, чуть опьянев, вернулась в свой номер. Улегшись в постель, набрала номер мобильника Арона. Сигналы остались без ответа. Она написала ему эсэмэску: Ты мне сейчас нужен - и отправила ее. Такое ощущение, будто она послала сообщение в космос и никогда не узнает, дошло ли оно до адресата.

Она заснула, но рывком проснулась. От какого-то звука. Вслушалась в темноту. Этот звук вырвался у нее самой? Ее разбудил собственный храп? Она зажгла ночник. Одиннадцать часов. Не стала гасить ночник, поправила подушки и поняла, что сна ни в одном глазу. Хмель улетучился.

В голове всплыло воспоминание — рисунок, сделанный Хенриком в самые трудные отроческие годы. Он тогда замкнулся в себе, спрятался в незримой пещере, куда ей не было доступа. Луиза сама ненавидела подростковый возраст, время прыщей и всяческих комплексов, мыслей о самоубийстве и жалостливого гнева по поводу несправедливостей мира. Хенрик был полной ее противоположностью, все держал в себе. Но однажды вышел из пещеры и молча положил рисунок на кухонный стол. Весь лист был выкрашен в кроваво-красный цвет, только внизу вырастала черная тень. И все. Он никак не пояснил рисунок и не сказал, почему отдал его ей. Но она решила, что поняла.

Страсть и отчаяние постоянно сталкиваются друг с другом, и их единоборство в итоге, когда жизнь прошла, не выявляет победителя.

Рисунок Луиза сохранила. Он лежал в старом сундуке дома у Артура.

Посылал ли Хенрик рисунки Арону? Еще один вопрос, который ей хотелось ему задать.

Слабо гудел кондиционер, какое-то многоногое насекомое медленно ползало по потолку.

Еще раз она попыталась обдумать случившееся. Распахнув все свои чувства, вернулась в прошлое, стараясь отыскать связующее звено и объяснение смерти сына. Осторожно двигалась маленькими шажками и думала, что Арон словно бы находится рядом. Он был близок к ней сейчас, ближе, чем всегда, начиная с первых месяцев брака, когда они любили друг друга и все время страшились, что в их общности расстояние займет слишком много места.

Ему она пыталась изложить свои мысли, словно беседовала с ним или писала письмо. Будь он жив, он бы сообразил, что она пыталась понять, и помог разгадать то, что она только смутно предполагала.

Хенрик умер в своей постели в Стокгольме, напичканный снотворными. На нем была пижама, простыня натянута до подбородка. Для Хенрика это был конец. Но был ли это конец истории или чего-то, еще продолжающегося? Может, смерть Хенрика лишь звено в длинной цепи? Он что-то обнаружил здесь, в Африке, среди умирающих в Шаи-Шаи. Что-то, превратившее неожиданную радость или, как выразилась Назрин, скорее исчезнувшую грусть в чувство страха. Но отчасти здесь присутствовала и ярость, желание Хенрика взбунтоваться. Против чего? Против чего-то, что крылось в нем самом? Что его мысли, его мозг крадут или прячут так же, как мозг Кеннеди после убийства в Далласе? Или же он сам пытался вломиться в чей-то чужой мозг?

Луиза ощупью двинулась дальше. Словно бы продираясь сквозь леса вокруг Свега, где валежник и заросли кустарника не дают идти вперед.

У него была квартира в Барселоне и крупные денежные средства. Он собирал статьи о шантаже больных СПИДом. В нем нарастал страх. Чего он боялся? Того, что слишком поздно понял, что вступил в область, где подвергался опасности? Видел ли что-то, чего ему не следовало видеть? Обратил ли кто-нибудь на него внимание или сумел прочитать его мысли?

Чего-то не хватало. Хенрик все время находился в одиночестве, хотя вокруг были люди — Назрин, Лусинда, Нунью да Силва, непонятная дружба с Ларсом Хоканссоном. И все-таки он был один. Эти люди редко упоминаются в его записях, он практически не пишет о них.

Наверняка были еще люди. Хенрик не из породы волков-одиночек. Кто эти другие? Где они — в Барселоне или в Африке? Со мной он часто говорил о прекрасном электронном мире, где можно создать сеть и наладить связь с людьми со всего света.

Луиза приуныла. Мысли не давали прочной опоры, были как хрупкий лед, она все время проваливалась. Я слишком нетерпелива, говорю, как следует не выслушав собеседника. По-прежнему надо искать новые черепки, не время пока собирать их воедино и составлять целую картину.

Она хлебнула воды из бутылки, прихваченной в ресторане. Насекомое с потолка исчезло. Она закрыла глаза.

Проснулась Луиза от звонка телефона, который мигал и вибрировал на ночном столике. Она ответила заспанным голосом. В трубке шумело, кто-то слушал. Потом связь оборвалась.

Время перевалило за полночь. Она села на край кровати. Кто звонил? По молчанию не определишь. Из гостиничного бара долетала тихая музыка. Она решила спуститься в бар. Если выпить вина, удастся заснуть.

В баре почти никого не было. Пожилой европеец сидел в углу, в обществе совсем молоденькой африканской девушки. Луизе стало неприятно. Она представила себе, как этот корпулентный господин лежит голый на черной девушке не старше семнадцати-восемнадцати лет. Приходилось ли Лусинде испытывать такое? Видел ли Хенрик то, что она, Луиза, наблюдает сейчас?

Она выпила подряд два бокала вина, подписала счет и вышла из бара. Дул теплый ночной ветер. Она миновала бассейн, свет из окон остался позади. Никогда ей не доводилось видеть такого звездного неба над головой. Она вглядывалась в звезды, пока не определила, как ей подумалось, созвездие Южного Креста. Арон когда-то назвал его «спасителем моряков в Южном полушарии». Он частенько огорошивал ее неожиданными познаниями. Хенрик тоже, бывало, проявлял непредсказуемый интерес к необычному. В девять лет он задумал сбежать из школы к диким лошадям в киргизской степи. Но в тот раз остался дома, потому что не хотел оставлять Луизу одну. В другой раз решительно заявил, что станет моряком и научится в одиночку ходить под парусом. Но вовсе не затем, чтобы быстрее всех обогнуть земной шар или продемонстрировать свою способность выживать. Он мечтал прожить на корабле десять или двадцать лет, вообще не сходя на берег.

Луизу охватила грусть. Хенрик так и не стал ни моряком, ни ловцом диких лошадей в киргизских степях. Но он вырастал в хорошего человека, пока кто-то не натянул на него пижаму, смертный его саван.

Луиза подошла к берегу. Был прилив, волны набегал на песок. Темнота поглотила контуры вытащенных на берег рыбацких лодок. Сняв сандалии, Луиза шагнула к самой воде. Тепло перенесло ее обратно на Пелопоннес. Ее словно окатило мощной волной, стремлением вернуться к работе в пыльных раскопах, к коллегам, к любопытным, но безалаберным студентам, к греческим друзьям. Так хотелось стоять в темноте у дома Мицоса и курить одну из своих ночных сигарет, слушать лай собак и печальную греческую музыку.

По ноге пробежал краб. Вдалеке виднелся свет Мапуту. И вновь перед ней возник Арон: свет способен совершать долгие путешествия над темной водой. Представь себе свет как путника, который то отдаляется, то приближается к тебе. В свете ты найдешь и своих друзей, и своих врагов.

Арон добавил что-то еще, но мысль прервалась.

Луиза задержала дыхание. Там, в темноте, кто-то есть, кто-то смотрит на нее. Она обернулась. Темнота, свет из бара далеко-далеко. Ей стало до смерти страшно, сердце громко стучало. Кто-то здесь смотрит на нее.

Она закричала. Орала в темноту, пока не увидела огни карманных фонариков, которые двигались от гостиницы к берегу. Когда луч света попал на нее, она почувствовала себя как загнанный зверь.

К ней подошли двое мужчин — молоденький портье и официант из бара. Они поинтересовались, почему она кричала, не ужалила ли ее змея.

Луиза только помотала головой, взяла у портье фонарик и посветила на берег. Никого. Но кто-то там был. Она чувствовала.

Они вернулись в гостиницу. Портье проводил ее до номера. Она легла в постель и приготовилась до утра мучиться бессонницей. Но сумела заснуть. Во сне из Аполло-Бей прилетели красные попугаи. Их было много, целая стая, и они совершенно бесшумно махали крыльями.

17

Влажное марево затянуло небо, когда Луиза спустилась в ресторан позавтракать. За стойкой портье стоял незнакомый человек, и она спросила, не он ли Зе.

— Жозе, — ответил он. — Сокращенно Зе.

Луиза передала привет от Лусинды и поинтересовалась, есть ли на острове человек, пишущий картины.

— Это, должно быть, Аделинью. На острове больше никто не рисует и не получает из Мапуту бандероли с красками. Много лет назад он сам приготовлял краски из корней, листьев и земли. Примечательные картины — дельфины, танцующие женщины, иногда перекошенные лица, от которых становится не по себе.

— Где он живет?

— Пешком идти далеко. Но Рикарду, доставивший тебя из аэропорта, за небольшую плату отвезет тебя туда.

— Мне бы очень хотелось побывать у Аделу.

— Аделинью. Запомни его имя. Он стал немного заносчив с тех пор, как возник спрос на его картины. Я попрошу Рикарду приехать сюда через час.

— Для завтрака мне хватит получаса.

— Но вряд ли для Рикарду. Он обязательно должен до блеска отмыть свой джип, если получает задание прокатиться с красивой дамой. Через час он будет ждать у подъезда.

Луиза завтракала за столом в тени раскидистого дерева. В бассейне кто-то не спеша плавал взад-вперед. Подошла лохматая собачонка, улеглась у ее ног.

Африканский шпиц. Такой же лохматый, как те собаки, с которыми я играла в детстве. А теперь мой отец стал таким же лохматым.

Человек, плававший в бассейне, поднялся вверх по лесенке. Луиза обратила внимание, что одна нога у него ампутирована по колено. Он запрыгал к шезлонгу, где лежал протез. Босой официант спросил, не подлить ли ей еще кофе, и кивнул на человека, вылезшего из бассейна:

— Он плавает каждый день, круглый год. Даже когда бывает холодно.

— Разве в этой стране может быть холодно?

Официант озабоченно задумался.

— В июле здесь по ночам бывает пять градусов. И тогда мы мерзнем.

— Минус пять?

Увидев выражение лица официанта, она сразу пожалела о вопросе. Он наполнил ее чашку и смел со стола крошки хлеба, которые тотчас слизала собака. Человек у шезлонга закрепил протез.

— Полковник Рикарду — примечательный человек. Он служит у нас шофером. По его словам, участвовал во многих войнах. Но никто не знает наверняка. Кое-кто говорит, что однажды он спьяну пошел по рельсам, вот и потерял ногу. Хотя в точности ничего не известно. Полковник Рикарду — человек необычный.

— Я слышала, он моет и чистит свой джип.

Официант доверительно склонился к ней:

— Полковник Рикарду заботится о собственной чистоте и опрятности. Но люди нередко жалуются, что машина у него грязная.

Подписывая счет, Луиза видела, как полковник прошел к выходу из гостиницы. В одежде не было заметно, что одна нога у него искусственная.

Он подхватил ее у гостиницы. Полковнику Рикарду было лет семьдесят. Хорошо тренированный, загорелый, седые волосы аккуратно причесаны. Европеец с заметными вкраплениями негритянской крови, подумала Луиза. В прошлом его семьи наверняка кроется интереснейшая история. По-английски полковник говорил с британским акцентом.

— Я слышал, госпожа Кантор желает посетить нашего знаменитого Рафаэля. Он будет польщен. Он обожает посетительниц.

Луиза села на переднее сиденье. Искусственной ногой полковник нажал на педаль газа. Они ехали на южную оконечность острова, по глинистой дороге, петлявшей среди высоченной травы. Полковник вел машину рывками и не слишком заботился о том, чтобы притормозить, когда дорога превращалась в жидкое месиво. Луиза держалась обеими руками, чтобы не вывалиться. Датчики в машине либо показывали ноль, либо вибрировали на немыслимой скорости и температуре. Луизе казалось, она едет в армейском грузовике в военное время.

Через полчаса полковник затормозил. Они очутились в лесистой части острова. Среди деревьев виднелись низенькие хижины. Полковник Рикарду протянул руку:

— Вон там живет наш дорогой Рафаэль. Сколько времени ты здесь пробудешь? Когда за тобой заехать?

— Значит, ты не будешь ждать?

— Я слишком стар, чтобы тратить время на ожидание. Вернусь за тобой через несколько часов.

Луиза огляделась, но людей не обнаружила.

— А ты уверен, что он здесь?

— Наш дорогой Рафаэль приехал сюда, на Иньяку, в конце пятидесятых годов. Из тогдашнего Бельгийского Конго. С тех пор он никогда не покидал остров да, пожалуй, и свой дом тоже.

Луиза вышла из джипа. Полковник Рикарду, приподняв шляпу, исчез в тучах пыли. Звук мотора заглох вдали. Луиза заметила, что ее окружает удивительная тишина. Молчали птицы, не квакали лягушки, полное безветрие. У нее возникло головокружительное чувство, будто она узнаёт себя. Потом она сообразила, что здесь, как в гуще норландского леса, где расстояния и звуки словно не существуют.

Пребывание в полнейшей тишине — это переживание великого одиночества. Так говорил Арон, когда они бродили по норвежским горным лесам. Ранняя осень, бурая листва, Луиза как раз стала подозревать, что беременна. Они бродили по горам возле водопада Рьюкан. Однажды вечером разбили палатку на берегу горного озера. Арон говорил о тишине, которая может заключать в себе непостижимое, почти невыносимое одиночество. В тот раз она не слишком внимательно его слушала, ее переполняла мысль о возможной беременности. Но сейчас вспомнила его слова.

Несколько коз щипали траву, не обращая на нее внимания. Она пошла по тропинке к хижинам, разбросанным среди деревьев. Хижины стояли вокруг открытой песчаной площадки. От почти погасшего очага шел дым. По-прежнему ни души. И вдруг она заметила глаза, следившие за ней. Кто-то сидел на веранде, видна была только голова. Потом мужчина встал и жестом поманил ее к себе. Никогда прежде Луиза не видела такого черного человека — кожа его отливала синевой. Он сделал несколько шагов ей навстречу — гигант с обнаженным торсом.

Говорил он медленно, подыскивая английские слова. И прежде всего поинтересовался, говорит ли она по-французски.

— Мне легче по-французски. Ты, я полагаю, не говоришь по-португальски?

— Мой французский тоже довольно скуден.

— Значит, будем говорить по-английски. Добро пожаловать, госпожа Кантор. Мне нравится твое имя — Луиза. Оно похоже на всплеск воды, на солнечного зайчика, на бирюзовые брызги.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут и что я приеду сюда?

Улыбаясь, он подвел ее к стулу на веранде.

— На островах только ненормальные пытаются сохранить тайну.

Она села на стул. Он остался стоять, не отрывая от нее взгляда.

— Я кипячу воду, потому что не хочу, чтобы у моих гостей случилось расстройство желудка. Поэтому пить то, что я тебе предложу, безопасно. Но, может, ты предпочтешь ром? У меня есть друг, итальянец Джузеппе Ленате. Добрый человек, он меня иногда навещает. Сбегáет в здешнее одиночество, когда устает от дорожников, которыми командует. С собой он приносит ром. Мы так напиваемся, что засыпаем. Полковник Рикарду отвозит его в аэропорт, он возвращается в Мапуту, а через месяц снова приезжает сюда.

— Я не пью крепких напитков.

Великан Аделинью исчез в своем темном домишке. Луиза подумала об итальянском дорожнике. Он из тех, что провели ночь в баре Лусинды? Мир Мапуту вправду невелик.

Аделинью вернулся с двумя бокалами воды.

— Полагаю, ты приехала посмотреть мои картины?

По наитию Луиза отложила разговор о Хенрике.

— Я слышала о твоих картинах от женщины, которую встретила в Мапуту.

— У этой женщины есть имя?

Она снова ушла от прямого ответа:

— Жульета.

— Никого не знаю с таким именем. Женщина из Мозамбика, черная?

Луиза кивнула.

— Кто ты? Я пытаюсь угадать твою национальность. Ты немка?

— Шведка.

— Кое-кто из этой страны навещал меня здесь. Немногие. И нечасто. Время от времени.

Начался дождь. Луиза не заметила, что утренняя дымка собралась в тучу, накрывшую Иньяку. Дождь с первой капли превратился в ливень. Аделинью озабоченно оглядел крышу веранды и покачал головой.

— В один прекрасный день крыша рухнет. Кровельное железо ржавеет, потолочные балки гниют. Африка не любит домов, которые стоят слишком долго.

Он встал и жестом пригласил ее за собой. Дом состоял из единственной большой комнаты. Там были кровать, полки с книгами, ряды картин по стенам, несколько резных стульев, деревянные скульптуры, ковры.

Художник начал ставить картины на пол, прислонял их к столу, к кровати, к стульям. Писал он масляными красками на оргалите. Мотивы и формы излучали наивное восхищение, будто создал их ребенок, старавшийся подражать реальности. Дельфины, птицы, женские лица — в точности как рассказывал Зе.

Луиза сразу определила Аделинью как Певца Дельфинов, который мог бы стоять, махая рукой ее отцу там, в горных норландских лесах, в его непрерывно увеличивающейся галерее. Оба оставляли грядущему дельфинов и лица, но ее отец обладал художественным даром, которого у Певца Дельфинов не было.

— Тебе что-нибудь понравилось?

— Дельфины.

— Я никудышный художник, у меня нет таланта. Не думай, я знаю. Я даже не умею по-настоящему выстроить перспективу. Но никто не заставит меня бросить живопись. Я так и буду растить свои сорняки.

Ливень стучал по кровле. Оба молчали. Немного погодя дождь поутих, снова можно было говорить.

— Человек, который привез меня сюда, сказал, что ты когда-то приехал из Конго.

— Рикарду? Он слишком много болтает. Но на сей раз он прав. Я сбежал оттуда до наступления великого хаоса. Когда швед по фамилии Хаммаршёльд разбился на самолете в Северной Замбии под Ндолой — страна в то время называлась Северной Родезией, — я уже был здесь. Хаос царил чудовищный, бельгийцы были жестокими колонизаторами, отрубали нам руки на протяжении нескольких поколений, но, когда мы неожиданно получили независимость, разразился не менее ужасный конфликт.

— Почему ты сбежал?

— Пришлось. В двадцать лет умирать слишком рано.

— И все же ты участвовал в политике? Такой молодой?

Аделинью внимательно посмотрел на нее. Из-за дождя в комнате царил сумрак. Она скорее угадывала выражение его глаз, почти не видя их.

— Кто сказал, что я участвовал в политике? Я был простой парень, без образования, ловил шимпанзе и продавал их бельгийской лаборатории. Находилась она на окраине города, который в ту пору назывался Леопольдвиль, а сейчас переименован в Киншасу. Огромное здание окутывала какая-то тайна. Оно стояло на отшибе, за высоченным забором. Работали там мужчины и женщины в белых халатах. А иногда и в масках. Им были нужны шимпанзе. Платили хорошо. Отец научил меня ловить обезьян живыми. Белые люди считали меня способным. И однажды предложили мне работу в большом доме. Спросили, не боюсь ли я разделывать туши, резать мясо, видеть кровь. Я был ловцом и охотником, мог убить зверя, не моргнув глазом, и получил работу. Никогда не забуду, что я чувствовал, впервые надев белый халат. На меня словно накинули королевскую мантию или шкуру леопарда, как у африканских вождей. Белый халат означал, что я сделал шаг в волшебный мир власти и знания. Я был молод и не сознавал, что белый халат скоро пропитается кровью.

Он оборвал себя и наклонился на стуле вперед.

— Я старик и чересчур много болтаю. Много дней ни с кем не общался. Мои жены живут в собственных домах, приходят и готовят мне еду, но мы не говорим друг с другом, потому что нам больше нечего сказать. Эта тишина возбуждает во мне аппетит. Если я тебя утомил, так и скажи.

— Я не устала. Рассказывай дальше.

— О том, как халат пропитался кровью? Там служил врач по фамилии Леванский. Он привел меня в просторную комнату, где в запертых клетках сидели пойманные мною и другими охотниками шимпанзе, и показал мне, как разрезать животное и вынимать печень и почки. Все остальное выбрасывали за ненадобностью. Он научил меня записывать в журнал, что я делал и когда. После чего вручил мне маленького шимпанзе, который истошно кричал, звал мать. До сих пор у меня в ушах стоит этот крик. Доктор Леванский был доволен, но мне это не понравилось, я не понимал, почему надо поступать таким образом. Короче говоря, не понравилось мне, как пропитался кровью мой халат.

— Я не совсем уверена, что понимаю тебя.

— Разве это так трудно? Отец учил меня, что животных убивают ради еды, ради шкуры или чтобы защитить себя, свой скот или свой урожай. Но ради мучений убивать нельзя. Иначе боги в гроб тебя заколотят. Пошлют своих невидимых мстителей, которые отыщут меня и обглодают мои ноги. Я не понимал, зачем нужно вытаскивать печень и почки из еще живых обезьян. Они тянули и дергали ремни, которыми были привязаны к столу, и плакали как люди. Я узнал, что и звери, и люди издают одни те же звуки, когда их мучают.

— А для чего это было нужно?

— Чтобы изготовить специальные лабораторные препараты, было необходимо забирать печень и почки у живых животных. Я бы потерял работу, если бы рассказал об этом вне стен лаборатории. Доктор Леванский говорил, что люди в белых халатах всегда хранят свои секреты. Я словно бы угодил в западню, как один из шимпанзе, и вся лаборатория была моей клеткой. Но обнаружил я это и понял только потом.

На миг дождь сильнее забарабанил по крыше. Поднялся ветер. Они подождали, пока дождь опять не притих.

— Западня?

— Западня. Она не спутывала мне руки и ноги. Она беззвучно обвивала мне шею. Поначалу я ничего не замечал. Привык к крику умирающих шимпанзе, вырезал нужные органы, складывал их в ведра со льдом и относил в саму лабораторию, куда меня никогда не пускали. Случались дни, когда обезьян не убивали. Тогда моя задача была — следить за их здоровьем, чтобы никто из них не заболел. Я как бы ходил среди приговоренных к смерти заключенных, делая вид, что ничего не происходит. Но дни тянулись медленно. Я начал поглядывать по сторонам, хотя вообще-то имел право находиться только в виварии. И через несколько месяцев я как-то раз спустился в подвал.

Аделинью замолчал. Стук дождя по крыше почти прекратился.

— И что ты там увидел?

— Других шимпанзе. С генетическими отличиями, не превышающими трех процентов. Тогда я еще не знал, что такое геном. А теперь знаю. Выучил.

— Я не понимаю. Других обезьян?

— Не в клетках. На носилках.

— Мертвых обезьян?

— Людей. Но не мертвых. Еще не мертвых. Я попал в комнату, где они лежали плотными рядами. Дети, старики, женщины, мужчины. Все больные. Вонь стояла невыносимая. Я сбежал. Но не мог преодолеть искушения прийти туда еще раз. Почему они там лежали? Тогда-то я понял, что угодил в самую чудовищную западню, в какую может попасть человек. Западню, где не видишь того, что видишь, не реагируешь на то, что делаешь. Я вернулся, чтобы постараться понять, почему больных людей прячут в подвале. Подойдя ближе, я услышал душераздирающие крики — из соседней комнаты. Я не знал, что делать. Что происходит? Никогда в жизни я не слышал подобных криков. Внезапно они прекратились. Где-то хлопнула дверь. Я спрятался под столом. Видел, как мимо мелькают белые ноги и белые халаты. Потом я нашел комнату, откуда шли крики. На столе лежал мертвец. Мертвая женщина, наверно, лет двадцати. Она была разрезана так же, как я резал своих обезьян. Я сразу сообразил, что ей заживо удалили печень и почки. Выскочил оттуда как ошпаренный и целую неделю не ходил в лабораторию. Однажды ко мне пришел человек с письмом от доктора Леванского, который угрожал мне и требовал, чтобы я вернулся. У меня не хватило мужества ослушаться его. Доктор Леванский не рассердился, был приветлив, и это меня озадачило. Он спросил, почему меня так долго не было, и я сказал правду, сказал, что видел больных и женщину, распоротую живьем. Доктор Леванский объяснил, что она была под наркозом и боли не чувствовала. Но я слышал ее крики. Он врал мне прямо в лицо, вся его приветливость была притворством. Он рассказал, что с помощью больных они пытаются создать новые лекарства и все происходящее в лаборатории должно храниться в тайне, потому что многие охотятся за секретами тайных разработок. На мой вопрос, что за болезни они хотят вылечить и чем страдают больные, он ответил, что болезнь у всех одна и та же — лихорадка, вызванная желудочной инфекцией. Тут я сообразил, что он солгал второй раз. Побывав в комнате с носилками, я заметил, что болезни у всех у них разные. По-моему, их сознательно заразили, отравили, привили им болезни, чтобы затем попытаться их излечить. Думаю, их использовали как шимпанзе.

— Что было с тобой потом?

— Ничего. Доктор Леванский оставался благожелательным. И тем не менее я сознавал, что с меня не спускают глаз. Я видел то, чего не должен был видеть. Потом пошли слухи, что в окрестностях Леопольдвиля пропадают люди и что исчезают они в лаборатории. Шел пятьдесят седьмой год, когда, собственно, никто не знал, что будет со страной. Однажды утром я, не строя никаких планов, проснулся и решил удрать. Я был уверен, что в один прекрасный день сам попаду в подвал, меня привяжут кожаными ремнями к столу и взрежут живьем. Я не мог оставаться. И ушел. Сперва попал в Южную Африку, а после — сюда. Теперь я знаю, что был прав. Лаборатория проводила опыты и на шимпанзе, и на живых людях. Разница между генетической массой шимпанзе и человека составляет всего три процента. Но уже тогда, в пятидесятые годы, ученым хотелось сделать шаг вперед, вернее, три шага, последние три шага. Они пытались искоренить разницу.

Аделинью замолчал. Порывы ветра рвали кровельные листы. От влажной земли шел запах гниения.

— Я приехал сюда. Много лет работал в здешней больничке. Сегодня у меня есть поля, жены, дети. И я пишу картины. Но я следил за происходящим, мой кубинский друг, доктор Рауль, сохраняет для меня все медицинские журналы. Я читаю их и вижу, что и сегодня людей используют как подопытных кроликов. Говорят, и в этой стране тоже. Многие, конечно, отрицают это. Но я знаю то, что знаю. Конечно, я человек простой, но кое-какие знания приобрел.

Тучи рассеялись, начало припекать солнце. Луиза посмотрела на собеседника, ее знобило.

— Тебе холодно?

— Я думаю о твоем рассказе.

— Лекарства — это сырье, которое может стоить не меньше, чем редкие металлы или драгоценные камни. Поэтому нет пределов тому, на что способны люди от жадности.

— Расскажи, что ты слышал.

— Я все тебе рассказал. А слухи ходят разные.

Он не доверяет мне. По-прежнему боится западни, которая едва не погубила его в далекие 50-е годы, в дни его молодости.

Аделинью встал. С болезненной гримасой выпрямил ноги.

— Старость доставляет страдания. Кровь застаивается в жилах, ночные сны внезапно теряют цвет. Хочешь посмотреть остальные картины? Я пишу и тех, кто навещает меня, получается вроде групповых фотографий, которыми увлекались раньше. Правильно ли я догадался, что ты учительница?

— Я — археолог.

— Ты находишь то, что ищешь?

— Иногда. Иногда нахожу то, что искала совершенно неосознанно.

Она перенесла несколько картин к двери веранды, вгляделась в них при свете солнца.

Его она обнаружила сразу. Его лицо, в заднем ряду. Он был не слишком похож, но сомневаться не приходилось. Хенрик. Он был здесь и слышал рассказ Аделинью. Луиза продолжала рассматривать картину. Нет ли здесь других знакомых лиц? Молодые лица, европейские, несколько азиатских. Много мужчин, но еще больше молодых женщин.

Поставив картину на пол, она пыталась собраться с мыслями. То, что она обнаружила Хенрика, потрясло ее.

— Мой сын Хенрик бывал здесь. Ты помнишь его?

Держа картину перед Аделинью, она указала на Хенрика. Прищурившись, он кивнул.

— Помню. Очень милый юноша. Как он?

— Он умер.

Луиза сделала свой выбор. Здесь, на Иньяке, в доме чужого человека, она могла позволить себе открыто сказать все, что думала.

— Он убит в собственной квартире.

— В Барселоне?

В ней вспыхнула ревность. Почему всем известно больше, чем ей? Она же как-никак была ему матерью и воспитывала его, пока он не встал на ноги и не начал жить своей собственной жизнью.

Одна мысль поразила ее. Он всегда говорил, что защитит ее, что бы ни случилось. Может, именно по этой причине он никогда не упоминал о квартирке в Тупике Христа?

— Что, собственно, произошло, никому не известно. Я пытаюсь разузнать и потому иду по его следам.

— И они привели тебя сюда?

— Потому что он здесь бывал. Ты написал его портрет и, как мне кажется, рассказывал ему о том же, о чем рассказывал мне.

— Он спрашивал об этом.

— Откуда он узнал, что ты что-то знаешь?

— Слухи.

— Кто-то должен был рассказать о тебе. А ты в свою очередь рассказывал кому-то еще. Распространять слухи — человеческая способность, требующая терпения и смелости.

Он не ответил, и она продолжила. Подбирать вопросы было незачем, они сами слетали с языка:

— Когда он приезжал сюда?

— Не так давно. Вскоре я написал эту картину. Перед началом дождей, если не ошибаюсь.

— Как он сюда добрался?

— Как и ты. С полковником, на его джипе.

— Он был один?

— Один.

Правду ли говорит Аделинью? У Луизы возникли сомнения. Не было ли рядом с Хенриком другого, невидимого человека?

Аделинью, похоже, понял, почему она замолчала.

— Он приезжал один. Зачем мне врать? Лгать у могилы покойного — не лучший способ отдавать дань его памяти.

— Как он нашел тебя?

— Благодаря моему другу Раулю. Он гордится своим именем. Его отец, которого тоже звали Рауль, был на том самом корабле — как он там назывался? — доставившем Фиделя и его друзей на Кубу, где они начали свою освободительную борьбу.

— «Гранма».

Он кивнул.

— Верно, «Гранма». Из-за течи яхта грозила пойти ко дну. Люди страдали от морской болезни, зрелище удручающее, не иначе. Но обманчивое. Через несколько лет они прогнали Батисту и американцев. Только называли их не американцами, а «янки». Yankees gо home. Этот боевой клич облетел весь мир. Сегодня наше правительство ковриком стелется перед этой страной. Но когда-нибудь мы откроем всю правду. Как они помогали бельгийцам и даже португальцам втаптывать нас в землю.

— Как Хенрик вышел на доктора Рауля?

— Доктор Рауль не только блестящий гинеколог, которого женщины любят за то, что он относится к ним с большим уважением. Он еще и горит ненавистью к крупным фармацевтическим компаниям и их исследовательским лабораториям. Не ко всем, не везде. Даже в этом мире существует жестокое противостояние между доброй волей и жадностью. Эта борьба не прекращается ни на минуту. Но доктор Рауль утверждает, что жадность одерживает победу. Все время, каждую секунду жадность завоевывает новые позиции. Во времена, когда миллиарды за миллиардами долларов и метикалов бешено тратятся на что угодно, в погоне за чистейшей зеленью, жадность уже на пути к мировой гегемонии. Трудные слова, я их выучил только на старости лет. Теперь жадность нацелена на крошечный вирус, распространяющийся по миру как чума. До сих пор никому не известно, как он возник, хотя можно предположить, что это обезьяний вирус, сумевший преодолеть горные пики иммунитета и проникнуть в человека. Не затем, чтобы истребить людей, а чтобы поступить так же, как ты и я.

— Что это значит?

— Выжить. Маленький, слабый вирус больше ничего не желает. У вирусов нет сознания, и вряд ли их можно обвинить в понимании разницы между жизнью и смертью, они делают только то, на что запрограммированы. Выжить, произвести новые поколения вирусов, имеющих ту же цель — выживание. Доктор Рауль говорит, что в принципе этот крошечный вирус и человек должны стоять на разных берегах реки жизни и махать друг другу рукой. Знамена, реющие в воздухе, должны говорить на одном языке. Выживание. Однако это не так, вирус вызывает хаос, как автомобиль без шофера на дороге. Доктор Рауль утверждает, что все дело в другом вирусе, и называет его «вирус жадности первого типа». Распространяется он столь же быстро и смертелен, как коварная болезнь. Доктор Рауль пытается бороться с жадностью, с вирусом, тайком заражающим кровь все большего числа людей. Он посылает ко мне тех, кому доверяет. Хочет, чтобы ониузнали про «болезнь жестокости». Эти люди приезжают сюда, и я рассказываю, как еще в пятидесятые годы из живых людей вырезали органы. Как выкрадывали людей из собственных домов, заражали разными болезнями, а потом использовали как подопытных мышей или обезьян. Такое происходило не только при безумных политических режимах, вроде немецкого при Гитлере. Это происходило и после войны и происходит сейчас.

— В Шаи-Шаи?

— Никто не знает.

— Могли Хенрик напасть на какой-нибудь след?

— Думаю, да. Я велел ему соблюдать осторожность. Есть люди, готовые на все, чтобы скрыть правду.

— Он когда-нибудь говорил с тобой о Джоне Кеннеди?

— Об убитом президенте и его исчезнувшем мозге? Он был весьма начитан.

— Он объяснил, почему так одержим этим событием?

— Собственно, дело не в событии как таковом. Президентов убивали и будут убивать. Каждый американский президент сознает, что против него направлено множество невидимого оружия. Хенрика интересовал не мозг. Он хотел знать, как все случилось. Пытался понять, как ведет себя человек, чтобы что-то скрыть. Шел вспять, чтобы научиться идти вперед. Поняв, как поступали высшие политические инстанции, чтобы скрыть что-то, он бы научился их разоблачать.

— Я знаю, в Шаи-Шаи он видел нечто такое, что изменило его.

— Он так и не вернулся сюда, хотя обещал. Доктор Рауль тоже не знал, что с ним произошло.

— Он сбежал, потому что боялся.

— Мог бы написать, воспользоваться замечательной электроникой и шепнуть кое-что на ухо доктору Раулю.

— Его убили.

И Луиза, и человек, сидевший напротив, мгновенно осознали, что это значит. Вопросов больше не требовалось. Луиза почувствовала, что приближается к моменту, когда смерть Хенрика, возможно, получит объяснение.

— Очевидно, он что-то знал. И понимал, что им известно, что он знает, потому и сбежал.

— Кому «им»? — спросила Луиза.

Аделинью покачал головой:

— Не знаю.

— Шаи-Шаи. Человек по имени Кристиан Холлоуэй?

— Не знаю.

Послышался рокот мотора. Полковник Рикарду зарулил во двор. Они уже собрались выйти на веранду, когда Аделинью положил руку Луизе на плечо:

— Сколько человек знает, что ты мать Хенрика?

— В этой стране? Довольно мало.

— Может, так оно и лучше.

— Ты предостерегаешь меня?

— По-моему, в этом нет необходимости.

Полковник Рикарду сердито засигналил. Они поехали прочь, Луиза обернулась и увидела стоящего на веранде Аделинью.

Она уже тосковала по нему, предчувствуя, что никогда больше его не увидит.

В Мапуту она вернулась тем же самолетом и с теми же пилотами, в два часа дня. Пассажира с книгой в салоне не было. Зато на борт подняли юношу. Настолько слабого, что он едва стоял на ногах. Его поддерживали две женщины, очевидно, мать и сестра. Луиза, не зная наверняка, решила, что юноша болен СПИДом. Он не просто заражен вирусом, болезнь уже проявилась в полную силу и вела к смерти.

В ней все возмутилось. Будь Хенрик жив, он в конце концов тоже оказался бы в таком состоянии. Она бы поддерживала его. Но кто поддержит ее? Скорбь вырвалась наружу. Когда самолет взлетел, Луиза мечтала, чтобы он рухнул, позволил ей исчезнуть во мраке. Но внизу уже плескалась бирюзовая вода. Вспять не повернешь.

Самолет приземлился на пышущий жаром асфальт, и тут Луиза приняла решение. Без сомнения, в Шаи-Шаи Хенрик был совсем рядом. Она чувствовала там его присутствие. Она даже не подумала поехать к Ларсу Хоканссону и переодеться. И Лусинде тоже звонить не стала. Сейчас ей необходимо побыть одной. В аэропорту она пошла в бюро проката автомобилей, подписала контракт, и ей сообщили, что машину доставят через полчаса. Если в три выехать из Мапуту, она успеет в Шаи-Шаи до наступления темноты. В ожидании машины Луиза полистала телефонный справочник. Нашла нескольких врачей по имени Рауль. Какой из них ей нужен, определить невозможно, поскольку ни один не был обозначен как гинеколог.

По дороге в Шаи-Шаи она чуть не переехала козу, неожиданно возникшую прямо перед капотом. Луиза резко вывернула руль и едва не потеряла управление. Но в последнюю минуту заднее колесо застряло в выбоине на асфальте и удержало машину на дороге. Пришлось остановиться, чтобы перевести дух.

Смерть едва не поймала ее.

В Шаи-Шаи она отыскала съезд к побережью и сняла номер в тамошней гостинице. На втором этаже. Долго возилась с душем, прежде чем заставила его работать. Вся одежда пропахла потом. Она спустилась к берегу и купила капулана, ткань, которой обертывались африканки. Потом отправилась дальше по берегу, размышляя о том, что рассказал ей человек под дождем, Певец Дельфинов.

Солнце скрылось. Тени сгущались. Она вернулась в гостиницу, пообедала. В углу сидел альбинос, играл на инструменте, похожем на ксилофон. Луиза заказала красного вина, на вкус прогорклого, разбавленного. Отставив в сторону бутылку, она выпила пива. Над морем сияла луна. Ей вдруг захотелось пройтись по воде, по лунной дорожке. Она вернулась в комнату, забаррикадировала дверь столом и наконец заснула, запутавшись ногами в драной москитной сетке.

Ей снились лошади, бегущие в снежном ландшафте. Артур с замерзшей соплей под носом указывал на горизонт. Она так и не поняла, что он ей показывал.

Она проснулась рано, спустилась на берег. Из моря вставало солнце. На миг ей почудилось, будто рядом с ней Арон и Хенрик и они все трое глядят прямо на солнце, пока свет не разгорелся во всю силу.

Она вернулась в поселок Кристиана Холлоуэя. Та же оглушительная тишина, как и в первый раз. Словно на кладбище. Луиза долго сидела в машине, ожидая, что кто-нибудь появится. По щебенчатой площадке бродила в одиночестве черная лохматая собака. Возле стены дома мелькнуло что-то вроде большой крысы.

Но людей нет. Тишина напоминала тюрьму. Луиза вышла из машины, подошла к одной из хижин, открыла дверь. И сразу же вступила в другой мир, мир больных и умирающих.

Едкий запах ударил в нос еще сильнее, чем в первый раз. Смерть резко пахнет кислотой. Трупный запах, запах брожения появляется позднее.

В комнатах грязь, нечистоты, страх. Большинство больных лежали свернувших калачиком на нарах и на полу, лишь самые младшие дети растянулись на спине. Она медленно шла между больными, пытаясь хоть что-то разглядеть в сумраке. Кто они? Почему лежат здесь? Они заражены ВИЧ и скоро умрут. Вот так, наверно, выглядели притоны курильщиков опиума. Но почему Кристиан Холлоуэй позволяет им жить в подобном убожестве? Неужели для него достаточно предоставить им крышу над головой? Внезапно она перестала понимать, каков был его замысел, когда он устраивал жилища для бедняков и больных.

Луиза остановилась, посмотрела на лежащего перед ней мужчину. Его глаза горели лихорадочным блеском. Она наклонилась, положила руку ему на лоб. Температуры нет. Ощущение, что она находится в опиумном притоне, а не в преддверии смерти, усилилось. Мужчина неожиданно зашевелил губами. Луиза нагнулась поближе, чтобы расслышать его слова. Изо рта у него чудовищно воняло, но она заставила себя остаться рядом. Он повторял одни и те же фразы, раз за разом. Она не разбирала, что он говорит, одно и то же, словно мантру, что-то начинавшееся на «ин»... и, кажется, еще «они».

Поодаль хлопнула дверь. Человек на нарах дернулся, будто его ударили. Отвернулся, сжался в комок. А когда она тронула его за плечо, вздрогнул и отодвинулся.

Луиза вдруг заметила, что за ее спиной кто-то стоит. Она повернулась, точно опасаясь нападения. И увидела женщину своих лет. Седые волосы, близорукие глаза.

— Я не знала, что у нас гости.

Ее английский выговор напомнил Луизе давнее путешествие в Шотландию, когда она впервые встретила Арона.

— Я уже была здесь, и мне сказали, что посещения разрешены всем.

— Посещения разрешены всем. Но мы предпочитаем сами открывать двери гостям. В комнатах темно, есть порожки, можно споткнуться. Мы с удовольствием показываем свои владения.

— Здесь работал мой сын, Хенрик. Ты его знала?

— Меня здесь в то время не было. Но все очень хорошо отзываются о нем.

— Я стараюсь понять, что он здесь делал.

— Мы ухаживаем за больными. Заботимся о тех, кто больше никому не нужен. О беззащитных.

Женщина, пока что не представившаяся, дружески взяла Луизу под руку и повела к выходу. «Она бережно обращается со мной, но коготки у нее есть», — подумала Луиза.

Они вышли на жаркое солнце. Черная собака, высунув язык и тяжело дыша, лежала в тени дерева.

— Мне бы хотелось встретиться с Кристианом Холлоуэем. Сын говорил о нем с большим почтением. Боготворил его.

Луизе стало нехорошо оттого, что приходится лгать ради Хенрика. Но иначе нельзя.

— Я уверена, он обязательно с тобой свяжется.

— Когда? Я не могу оставаться здесь вечно. У него нет телефона?

— Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь говорил с ним по телефону. Мне надо идти.

— Можно мне остаться и посмотреть, как вы работаете?

Женщина покачала головой:

— Сегодня неподходящий день. Процедурный.

— Именно поэтому.

— Мы в ответе за тяжелобольных людей и не всегда можем допустить к ним тех, кому бы этого хотелось.

Луиза поняла бесплодность дальнейших попыток.

— Ты ведь из Шотландии, если не ошибаюсь?

— Из Хайленда.

— Как ты сюда попала?

Женщина улыбнулась.

— Дороги не всегда ведут туда, куда стремишься.

Она протянула руку, попрощалась. Разговор был окончен. Луиза вернулась к машине. Черная собака с тоской смотрела на нее, будто ей тоже хотелось уехать. В зеркале заднего вида Луиза видела седовласую женщину. Та ждала, когда Луиза покинет поселок.

Она вернулась в гостиницу. В пустом ресторане альбинос играл на своем ксилофоне. Ребятишки забавлялись в песке с остатками урны. Колотили по ней, будто за что-то мстили. Портье улыбнулся. Он читал потрепанную Библию. У Луизы кружилась голова, все казалось нереальным. Она поднялась к себе в номер и легла.

Тут у нее взбунтовался кишечник. Почувствовав близость приступа, она едва успела добежать до туалета — начался страшный понос. Только добралась до кровати, приступ повторился. Часом позже поднялась температура. Пришедшей уборщице она кое-как объяснила, что заболела, что ей нужен покой и питьевая вода в бутылке. Через час появился официант из ресторана, с маленькой бутылочкой минеральной воды. Она дала ему денег, чтобы он принес большую бутылку.

Остаток дня Луиза провела между кроватью и туалетом. К наступлению темноты силы совсем покинули ее. Но приступы, похоже, стали ослабевать. Она встала и на дрожащих ногах спустилась в ресторан выпить чаю.

В тот миг, когда она собиралась уйти, в ее сознании вновь возник человек, что-то шептавший ей в темной комнате.

Он хотел поговорить со мной. Хотел, чтобы я его выслушала. Он болен, но еще больше охвачен страхом. И отвернулся от меня, будто говоря, что не вступал в контакт.

Он хотел поговорить со мной. В воспаленных глазах крылось что-то еще.

И вдруг она сообразила, что он пытался ей сказать.

Инъекции. Именно это слово он попытался прошептать. Инъекции. Но ведь больным делают инъекции, чтобы помочь, это часть лечения?

Он боялся. Хотел рассказать мне об инъекциях, внушавших ему ужас.

Этот человек просил о помощи. Его шепот — крик о помощи.

Луиза подошла к окну, посмотрела на море. Лунная дорожка исчезла. Море лежало во мраке. Песчаная площадка перед гостиницей освещалась единственной лампой уличного фонаря.

Она пыталась всмотреться в тени. Так поступал Хенрик. Что же такого он обнаружил?

Может, человека, шепчущего в преддверии смерти?

18

Следующий день, снова раннее утро.

Луиза, завернувшись в кусок ткани, спустилась к берегу. Несколько рыбацких лодок вошли в гавань со своим уловом. Женщины и дети помогали рыбакам, укладывая рыбу в пластиковые ведра со льдом, которые потом ставили себе на голову. Один мальчишка, широко улыбаясь, показал ей большущего краба. Луиза улыбнулась в ответ мальчику с крабом.

Она вошла в воду. Ткань облепила тело. Она немного проплыла и нырнула. А когда вынырнула, в голове созрело решение. Она вернется к человеку на нарах, который что-то ей шептал. Она не сдастся, пока не поймет, что же он хотел ей сказать.

Под капающим душем она смыла соль с тела. Альбинос все еще играл на своем ксилофоне. Звуки долетали в окно ванной комнаты. Похоже, он никогда не расставался с инструментом. Она заметила, что затылок и щеки у него сильно обгорели от солнца.

Луиза спустилась в ресторан. Официант с улыбкой налил ей кофе. Она кивнула на музыканта:

— Он всегда здесь?

— Он любит играть. Домой уходит поздно, а приходит рано. Жена будит его.

— Значит, у него есть семья?

Официант с недоумением взглянул на нее:

— А почему бы ему не иметь семью? У него девятеро детей и столько внуков, что он с трудом в них разбирается.

А у меня нет. Нет семьи. После Хенрика уже никого не будет.

Луиза ощутила бессильную злобу оттого, что Хенрика больше нет.

Вышла из-за стола, безутешная монотонность музыки стучала в голове.

Она завела машину, поехала в поселок Кристиана Холлоуэя. Солнце палило еще беспощаднее, чем накануне, в голове били барабаны, сменившие монотонную музыку.

Когда она остановила машину, ей показалось, что в жарком мареве ничего не изменилось. Воздух дрожал перед глазами. Черная собака тяжело дышала под деревом, людей не видно. На песчаной площадке кружился одинокий пластиковый пакет. Луиза сидела за рулем, обмахивая рукой лицо. Злость прошла, уступив место отчаянию.

Ночью ей снился Арон. Сон был мучительный. Она раскапывала одно из захоронений где-то в Арголиде. Они нашли скелет, и Луиза вдруг поняла, что обнаружила кости Арона. Безуспешно она пыталась вырваться из сна, но он не отпускал ее, тянул вниз. Она проснулась, только почувствовав, что задыхается.

Мужчина в белом вышел из одного дома и скрылся в другом. Луиза, продолжая обмахиваться, проводила его взглядом. Потом вылезла из автомобиля и направилась к хижине, где побывала накануне. Черная собака не сводила с нее глаз.

Она шагнула в темноту, замерла в неподвижности, пока глаза не привыкли к слабенькому свету. Запах стал еще пронзительнее, чем вчера, пришлось дышать ртом, чтобы не стошнило.

Нары были пусты. Мужчина исчез. Неужели она ошиблась? Рядом с ним лежала женщина, накрытая батиком, расписанным фламинго. Женщина была на месте. Луиза не ошиблась. Она обошла помещение, осторожно, чтобы не наступить на какое-нибудь истощенное тело. Того человека нигде не было. Она вернулась к пустым нарам. Может, его куда-нибудь перевели? Или он умер? Что-то в ней противилось этой мысли. Смерть больных СПИДом иной раз наступала очень быстро, но здесь дело явно не в этом.

Она уже хотела уйти, когда ощутила на себе чей-то внимательный взгляд. Тела с едва шевелящимися ногами и руками образовывали своего рода холм. Многие прятали головы под платки или простыни, точно не хотели показывать свое несчастье никому другому. Луиза огляделась. Кто-то наблюдал за ней. В углу она обнаружила человека, прислонившегося к каменной стене. Он не мигая смотрел на нее. Она тихонько подошла. Юноша, в возрасте Хенрика. Истощенный — кожа да кости, — лицо в язвах, волосы на голове местами выпали. Слабым движением руки он поманил ее ближе.

— Мойзиша нет.

По-английски он говорил с южноафриканским акцентом, это ясно, ведь она слышала, как говорили ее белые спутники в автобусе из аэропорта в гостиницу. Она присела на корточки, чтобы разобрать едва слышный голос, и спросила:

— Где он?

— В земле.

— Он мертв?

Мужчина схватил ее запястье. Словно маленький ребенок. Пальцы тонкие, бессильные.

— Они забрали его.

— Что ты имеешь в виду?

Он приблизил к ней свое лицо:

— Это ты убила его. Он пытался позвать тебя.

— Я не поняла, что он говорил.

— Они сделали ему укол и увели. Он спал, когда они пришли.

— Что случилось?

— Я не могу говорить об этом здесь. Они видят нас. Заберут меня таким же способом. Где ты живешь?

— На побережье, в гостинице.

— Если хватит сил, я приду туда. А сейчас уходи.

Юноша лег, свернулся калачиком под простыней. Тот же страх. Он прячется. Луиза пошла обратно через всю комнату. А когда очутилась на солнце, ее будто изо всей силы ударили в лицо. Она спряталась в тени возле стены дома.

Однажды Хенрик говорил с ней о впечатлении, какое производят на него жаркие страны. Люди не только делятся по-братски водой, они делятся и тенью.

Правильно ли она поняла мужчину в темноте? Неужели он действительно сможет навестить ее? Как он доберется до берега?

Она хотела было повернуть обратно и тут заметила, что в тени дерева, где припаркована машина, кто-то стоит. Мужчина лет шестидесяти, а может, и старше. Он улыбнулся, когда она подошла ближе. Шагнул ей навстречу и протянул руку.

Луиза сразу догадалась, кто это. Он говорил по-английски, плавно, практически без американского акцента.

— Меня зовут Кристиан Холлоуэй. Я знаю, вы мать Хенрика Кантора, и слышал о его трагической смерти.

Луиза смешалась. Кто ему все это сообщил? От него не ускользнуло ее удивление.

— Новости, особенно трагические, распространяются очень быстро. Что произошло?

— Его убили.

— Разве такое возможно? Кто станет вредить молодому человеку, который мечтает о лучшем мире?

— Именно это я и хочу выяснить.

Кристиан Холлоуэй тронул ее за плечо.

— Пойдемте ко мне в комнату. Там намного прохладнее, чем здесь.

Они двинулись по песчаной площадке к белому дому, стоявшему поодаль от остальных. Черная собака настороженно следила за ними.

— Ребенком я проводил зимние каникулы у дяди на Аляске. Туда меня посылал предусмотрительный папаша — для закалки. Все время, пока я рос, речь шла о непрерывном закаливании. Учеба, знания имели, по словам отца, куда меньше значения, чем выработка «железной кожи». Там, где жил мой дядя, нефтяник, было ужасно холодно. Но привычка к суровым морозам сделала меня гораздо выносливее многих других и помогает выдерживать любой зной.

Они вошли в дом, представлявший из себя одну большую комнату. Он был построен как круглая африканская хижина, предназначенная для вождя. Возле двери Кристиан Холлоуэй скинул туфли, точно вступал в святилище. Но покачал головой, увидев, что Луиза наклонилась развязать шнурки.

Она оглядела комнату, примечая детали, словно вошла в только что открытую погребальную камеру, чья реальность тысячелетиями оставалась нетронутой.

Комната была обставлена, как ей показалось, в классическом колониальном стиле. В одном углу стоял письменный стол с двумя компьютерными мониторами. На каменном полу старинный ковер, дорогой, персидский или афганский.

Ее взгляд остановился на одной из стен. Там висела икона Богоматери. Древняя, сразу же определила Луиза, византийской эпохи, вероятно, самой ранней. Слишком ценная вещь для частного дома в Африке.

Кристиан Холлоуэй перехватил ее взгляд.

— Мадонна с младенцем. Мои постоянные спутники. Религии всегда имитируют жизнь, божественное всегда исходит от человеческого. Красивого ребенка можно встретить в самых жутких трущобах на окраине Дакки или Медельина, математический гений может родиться в Гарлеме и быть сыном или дочерью законченного наркомана. То, что Моцарт похоронен на кладбище для бедных в окрестностях Вены, по сути, не возмутительно, а напротив, поучительно. Все возможно. Недаром тибетцы учат, что каждой религии следует размещать своих богов среди людей, с тем чтобы люди сами их отыскали. Божественное вдохновение должно черпать не где-нибудь, но среди людей.

Говоря, он не спускал с нее глаз. Голубых, ясных, холодных. Предложил ей сесть. Бесшумно открылась дверь. Африканец в белом подал чай.

Дверь закрылась. В комнате будто побывала белая тень.

— Хенрика здесь сразу же полюбили, — сказал Кристиан Холлоуэй. — Он сумел освободиться от неприятного чувства, поражающего молодых и здоровых, когда им приходится общаться со смертью. Никто не любит напоминаний о том, что ждет за углом, который, оказывается, куда ближе, чем думаешь. Жизнь — головокружительно короткое путешествие, и только в юности оно бесконечно. Но Хенрик привык. А потом вдруг исчез. Мы так и не поняли, почему он ушел.

— Я нашла сына мертвым в его квартире. На нем была пижама. И тогда я поняла, что его убили.

— Поняли из-за пижамы?

— Он всегда спал голым.

Кристиан Холлоуэй задумчиво кивнул. Он все время смотрел на нее. У Луизы возникло чувство, что он беспрерывно вел диалог с самим собой о том, что видел и слышал.

— Никогда бы не подумал, что такой превосходный молодой человек, полный жизненных сил, так рано уйдет из жизни.

— Разве силы не всегда полны жизни?

— Нет. Многие таскают за собой мертвую обузу, неиспользованную энергию, отягощающую их жизнь.

Луиза решила говорить без обиняков:

— Что-то случившееся здесь изменило его жизнь.

— Никто из приехавших сюда не может избежать определенного воздействия. Одни впадают в шок, другие сбегают, третьи решают стать сильными и остаются.

— Не думаю, что его изменили больные и умирающие люди.

— Что же тогда? Мы ухаживаем за людьми, которые иначе умерли бы в одиночестве в своих развалюхах, в придорожных канавах, в лесу. Звери приступили бы к своей трапезе еще до того, как эти люди испустят дух.

— Тут было что-то другое.

— Полностью понять суть человека — себя ли самого или кого-то другого — невозможно. Наверняка это относилось и к Хенрику. Внутренний мир человека — ландшафт, напоминающий о том, как этот континент выглядел сто пятьдесят лет назад. Изучены были только районы вдоль морских побережий и рек, остальное представляло собой бесконечные белые пятна, где, как считалось, стояли города из золота и жили двухголовые существа.

— Я знаю, что-то случилось, Только не знаю что.

— Здесь всегда что-нибудь случается. Привозят новых больных, других хоронят. Здесь имеется кладбище. У нас есть нужные священники. Ни одна собака не покусится на человеческие останки до того, как мы похороним их в земле.

— Человека, с которым я разговаривала вчера, уже нет. Вероятно, он умер сегодня ночью.

— Большинство почему-то умирает на рассвете. Они словно бы хотят, чтобы луч света указывал им дорогу, когда они уходят.

— Вы часто встречались с Хенриком, пока он был здесь?

— Я вообще редко встречаюсь с людьми. Два-три раза. Не больше.

— О чем вы говорили?

— Поскольку я научился распознавать то, что следует помнить, я очень редко запоминаю сказанное. Люди зачастую утомительно неинтересны. По-моему, мы не говорили ни о чем важном. Несколько слов о жаре, об усталости, одолевающей нас всех.

— Он не задавал вопросов?

— Мне нет. Похоже, он не того сорта человек.

Луиза покачала головой.

— Он был одним из самых любознательных и любопытных людей из тех, кого я встречала. Я могу это утверждать, хотя он был моим сыном.

— Вопросы, которые люди задают здесь, находятся на ином, внутреннем уровне. Когда человека со всех сторон окружает смерть, вопросы касаются всеобщего смысла. Они задаются в молчании, адресованные себе самому. Жизнь — демонстрация воли к сопротивлению. В конце концов муравьи-охотники все равно пробираются в твою плоть.

— Муравьи-охотники?

— Много лет назад я несколько месяцев провел в отдаленной деревне далеко на северо-западе Замбии. Раньше там жили монахи-францисканцы. Но в середине пятидесятых они покинули это место и обосновались южнее, между Солвези и Китве. Остатки их поселения перешли в собственность пары из Арканзаса, которая хотела создать там духовный оазис, не связанный ни с какой религией. Там-то я и столкнулся с муравьями-охотниками. Вы что-нибудь о них знаете?

— Ничего.

— О них мало кто знает. Мы считаем сильными хищных животных. Знаем, что иногда они невелики по размеру, но нам и в голову не приходит, что хищник может быть маленьким, как муравей. Однажды ночью, когда я остался один со сторожами, меня разбудили крики и дикий стук в дверь. Сторожа факелами подожгли траву. Из дома я выбежал босиком. И сразу почувствовал жгучую боль в ступнях. Не понял, в чем дело. Сторожа закричали, что это муравьи, полчища бродячих муравьев. Они пожирают все на своем пути, и бороться с ними бесполезно. Но, если поджечь траву, можно вынудить их изменить направление и выбрать другой путь. Я надел сапоги, взял фонарик и увидел маленьких злющих муравьев, маршировавших стройными рядами мимо меня. Из курятника вдруг донеслось пронзительное кудахтанье. Сторожа пытались отловить кур, выгнать их наружу. Но опоздали, все произошло невероятно быстро. Куры защищались, склевывая муравьев. Но те продолжали жить в куриных желудках и принялись выедать их изнутри. Ни одна курица не уцелела. Они бегали кругами, обезумев от боли, причиняемой муравьями, которые грызли их нутро. Я часто об этом думал. Куры защищали себя и тем самым обрекли себя на мучительную смерть.

— Могу представить себе, каково быть искусанным сотнями муравьев.

— Сомневаюсь, что вы можете себе это представить. Я не могу. Одному сторожу муравей заполз в ухо и вгрызался в барабанную перепонку. Сторож орал не своим голосом, пока я не влил ему в ухо виски и не убил муравья. Единственного муравья, размером меньше полсантиметра.

— В этой стране тоже есть муравьи?

— Они живут по всему африканскому континенту. Но появляются только после проливных дождей.

— Я не очень понимаю сравнение жизни с состоянием человека, у которого внутри муравьи.

— Тут как с курами. Трагедию жизни осуществляет сам человек. Она приходит не извне.

— Я не согласна с вами.

— Конечно, можно купить богов или взять их напрокат, когда боль становится невыносимой. Но мне этот путь никогда не приносил утешения.

— Вместо этого вы пытаетесь увести муравьев другой дорогой? Как можно дальше?

Кристиан Холлоуэй кивнул.

— Вы следите за ходом моих мыслей. Естественно, это вовсе не означает, будто я воображаю, что смогу противостоять окончательной трагедии. Смерть всегда рядом с человеком. Настоящее преддверие смерти — палаты, где женщины рожают детей.

— Вы когда-нибудь рассказывали Хенрику о муравьях?

— Нет. Он был слишком слаб. Эта история могла вызывать у него кошмары.

— Хенрик не был слаб.

— Дети не всегда ведут себя с родителями так же, как с чужими людьми. Я знаю, потому что у меня у самого есть дети. Что ни говори, над жизнью простирается тонкая пелена осмысленности.

— Они здесь?

— Нет. Трое в Северной Америке, один мертв. Как ваш сын. Мой сын тоже ушел из жизни раньше срока.

— В таком случае вам известно, как это больно.

Кристиан Холлоуэй долго смотрел на нее. Почти не моргая. Как ящерица, подумала она. Рептилия.

Она вздрогнула.

— Вам холодно? Прибавить тепла?

— Я устала.

— Мир устал. Мы живем в старом ревматическом мире, хотя везде, куда ни посмотришь, кишат дети. Дети повсюду, а мы сидим здесь вдвоем и горюем о тех, кто предпочел уйти из жизни.

Ей понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить его слова.

— Ваш сын покончил с собой?

— Он жил с матерью в Лос-Анджелесе. Однажды, оставшись дома один, он выпустил воду из бассейна, взобрался на вышку для прыжков и прыгнул вниз. Один из охранников услышал его крик. Он умер не сразу, но еще до приезда «скорой» все было кончено.

Одетый в белое слуга появился на пороге, сделал какой-то знак. Кристиан Холлоуэй встал.

— Кое-кто нуждается в совете. Единственное, что мне, собственно говоря, по душе, — это поддерживать людей, выслушивая их и по возможности давая советы. Я скоро вернусь.

Луиза подошла к стене и принялась разглядывать Богородицу. Это был оригинал, шедевр. Она прикинула, что икону создал византийский мастер в начале XII или XIII века. Как бы она ни досталась Кристиану Холлоуэю, он наверняка заплатил за нее огромные деньги.

Она прошлась по комнате. Мониторы светились. На обеих заставках были дельфины, выпрыгивающие из бирюзового моря. Один из ящиков письменного стола наполовину выдвинут.

Она уступила соблазну. И выдвинула ящик. Но сперва не сообразила, что за предмет там лежит.

А потом поняла: это высушенный мозг. Маленький, сморщенный, вероятно человеческий.

Она задвинула ящик. Сердце громко стучало. Высушенный мозг. Исчезнувший мозг Кеннеди.

Луиза вернулась к своему стулу. Рука дрожала, когда она поднесла чашку с чаем ко рту.

Есть ли связь между одержимостью Хенрика событиями 1963 года в Далласе и тем, что она обнаружила в письменном столе Холлоуэя? Она заставила себя отбросить эту мысль. Вывод слишком уж прост. Воображаемые осколки керамики сложились в воображаемое изображение. Она не пьяный археолог, который крушит все вокруг. Сморщенный мозг в ящике не имеет ничего общего с Хенриком. По крайней мере, она не могла этого утверждать, пока не узнает больше.

Дверь открылась. Кристиан Холлоуэй вернулся.

— Извините, что заставил вас ждать.

Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся. У нее вдруг возникла уверенность, что каким-то образом он следил за ее прогулкой по комнате. Может, в стене просверлена дырочка? Или тут есть камера, которой она не заметила? Он видел, как она изучала икону и выдвигала ящик. Наполовину открытый, искушающий. Возможно, Кристиан Холлоуэй выходил нарочно, чтобы посмотреть, что она будет делать.

— Вероятно, вы и мне можете дать совет, — с наигранным спокойствием сказала она.

— Всегда могу попробовать.

— Речь идет о Хенрике и о вашем сыне. У нас общий опыт, которого страшатся все родители.

— Стив поступил так от отчаяния и злости. Хенрик заснул в своей кровати, если я правильно понимаю. Стив выплеснул себя наружу, Хенрик ушел внутрь. Это два противоположных пути.

— И все-таки оба привели к одному результату.

Стив. Имя пробудило смутное воспоминание. Она встречала его раньше, ноне могла вспомнить, где и когда. Стив Холлоуэй. Она рылась в памяти, но безрезультатно.

— Когда Стив выбросился во мрак, и для его матери, и для меня произошла неожиданная катастрофа, — сказал Кристиан Холлоуэй. — Даже его отчим, который вообще-то ненавидел Стива, сильно скорбел на похоронах. Самоубийство пробуждает особое чувство вины. Все считают, что обязаны были предвидеть катастрофу и сделать все необходимое, чтобы предотвратить ее.

— У вас не было ни малейших предчувствий?

— Все, кто знал его, были в шоке, отказывались верить, что это правда.

— Я ищу следы. Что-то, может быть, едва заметное. Знак. Божий знак, наверно, сказала бы я, если бы верила в Бога. Тоненькую ниточку, которая даст мне надежду на объяснение.

— Любимцы богов умирают молодыми. Может, Хенрик один из них?

— Я неверующая. Хенрик тоже был неверующим.

— Это слово мудрости, не религиозная вера.

— Вы не замечали в своем сыне ничего, что предвещало его смерть?

— Смерть Стива явилась полной неожиданностью. Хуже всего то, что, по-моему, она была столь же неожиданной для него самого. После его смерти я пытался выяснить, почему молодые люди кончают с собой. Одно из распространенных недоразумений состоит в том, что большинство самоубийц оставляют потомкам объяснения. Чаще всего они не оставляют ничего. Только окончательную катастрофу.

— Что побудило Стива поступить так?

— Его унизили до глубины души — хуже не бывает. Знай я об этом, то, возможно, сумел бы помочь ему. Но никто не знал — ни я, ни его мать, ни его друзья.

Луиза почувствовала, что Кристиан Холлоуэй намерен закончить разговор о своем сыне и его смерти.

— Я надеялась, вы мне поможете.

— Я не знаю как. В жизни можно поставить себе в заслугу только одно — собственную волю и выполняемую работу. Что до СПИДа, то мы делаем слишком мало. Ресурсов, чтобы уменьшить страдания и побороть эпидемию, всегда будет недостаточно. Хенрика привело сюда желание сделать все, что в его силах. А что повергло его в его глубокое отчаяние, я ответить не могу.

Хенрик не был в отчаянии. Он надел пижаму не от скорби, он не опустошил пузырек с таблетками. По-моему, ты говоришь не все, что знаешь.

Ее мысли приняли другой оборот: может, все было по-другому. Может, Кристиан Холлоуэй знал не больше того, что рассказал, и хотел выяснить что-то через нее, из ее вопросов?

Вопросы задают о том, чего не знают. О том, что знают, вопросов не задают.

Луизе не хотелось оставаться в этом доме. Кристиан Холлоуэй, у которого стены имели глаза и уши, пугал ее. Она встала.

— Не буду больше вам мешать.

— Мне очень жаль, что я не сумел вам помочь.

Он проводил ее под палящим солнцем к машине.

— Езжайте осторожно. Пейте побольше воды. Вы возвращаетесь в Мапуту?

— Возможно, останусь до утра.

— Прибрежная гостиница в Шаи-Шаи без изысков, но там по большей части чисто. Не оставляйте в номере никаких ценностей. Не прячьте ничего под матрас.

— Меня один раз уже ограбили в Мапуту. Теперь я начеку. Первое, что мне пришлось раздобыть — глаза на затылке.

— Вы пострадали?

— Я отдала им то, что они требовали.

— Страна бедная. Грабят и воруют, чтобы выжить. В их положении мы бы поступали так же.

Луиза, пожав ему руку, села за руль. Черная собака по-прежнему лежала в тени.

В зеркальце заднего вида она увидела, как Кристиан Холлоуэй повернулся и пошел к дому.

В гостинице она сразу легла спать. А когда проснулась, на улице было уже темно.

Почему ей знакомо имя Стив? Она точно знала, что где-то оно ей встречалось. Но Стив — обычное имя, как Эрик в Швеции или Костас в Греции.

Луиза спустилась в ресторан поесть. Альбинос, сидя у стены, играл на своем ксилофоне. Официант был тот же, что утром подавал ей завтрак. На ее вопрос он ответил, что инструмент называется тимбила.

Пообедав, она осталась сидеть. Вокруг лампы над ее столом кружились насекомые. Посетителей было мало — несколько мужчин пили пиво. Женщина и трое детей обедали в полном молчании. Луиза отодвинула чашку с кофе, заказала бокал красного вина. Пробило десять. Альбинос перестал играть, закинул инструмент за спину и растворился в темноте. Женщина с тремя детьми расплатилась и враскачку, точно корабль, вышла, таща в кильватере три спасательные лодки. Мужчины продолжали беседовать, но в конце концов тоже удалились. Официант начал приводить помещение в порядок к вечеру. Луиза расплатилась и вышла из гостиницы. Вода мерцала в свете одинокого фонаря.

Свист звучал совсем тихо, но она сразу услышала. Вгляделась в тени за пределами освещенного круга. Свист повторился так же тихо. И тут она обнаружила его. Он сидел на перевернутой рыбацкой лодке. Ей вспомнились силуэты в сумке Хенрика. Таким же образом человек, который ждал ее, мог быть вырезан из ночного мрака.

Он соскользнул с лодки, сделал ей знак следовать за ним и пошел к обломкам постройки, которая некогда была пляжным киоском. Луиза еще днем обратила на него внимание. На разбитом цементе сохранилось название — «Лиссабон».

Подойдя поближе, Луиза увидела, что в развалинах горит костерок. Мужчина сел у огня, подбросил несколько веток. Она села напротив. В отблесках пламени увидела, насколько он истощен. Кожа туго обтягивала скулы, на лбу — незалеченные язвы.

— Не беспокойся. За тобой никто не шел.

— Откуда такая уверенность?

— Я долго следил за тобой взглядом. — Он махнул рукой в темноту. — Тут есть и другие следящие.

— Какие другие?

— Друзья.

— Что ты хотел мне рассказать? Я даже не знаю, как тебя зовут.

— Я знаю, что тебя зовут Луиза Кантор.

Она хотела спросить, откуда ему известно ее имя, но поняла, что вряд ли получит иной ответ, кроме неопределенного жеста в темноту.

— Мне трудно выслушивать людей, у которых нет имени.

— Меня зовут Умби. Отец назвал меня в честь своего брата — тот работал на шахтах в Южной Африке и умер молодым. Его шахту завалило. Дядю так и не нашли. Скоро я тоже умру. А с тобой хочу поговорить потому, что единственное, оставшееся мне в жизни, единственное, что имеет хоть какой-то смысл, — это помешать другим умирать так, как я.

— Я понимаю. У тебя СПИД, да?

— В мое тело попал яд. Даже если б из меня выкачали всю кровь, яд бы остался.

— Но тебе помогают? Дают лекарства, которые замедляют болезнь?

— Мне помогают те, кто ничего не знает.

— Не понимаю.

Умби не ответил. Подложил еще дров. Потом тихонько свистнул в темноту. Слабый ответный свист, похоже, успокоил его. Луиза почувствовала, как в ней растет неприязнь. Человек по ту сторону костра умирал. Впервые она поняла, что значит уходить. Умби уходил из жизни. Натянутая кожа скоро лопнет.

— Мойзишу, с которым ты общалась, не следовало говорить с тобой. Хотя ты была одна в комнате с больными, всегда есть кто-то, кто наблюдает. Тем, кто скоро умрет, не дозволено иметь секретов.

— Почему следят за больными? И за посетителями вроде меня? Что, по их мнению, я могу украсть у умирающих, нищих людей, которые живут у Кристиана Холлоуэя, потому что ничего не имеют?

— Мойзиша они забрали на рассвете. Пришли, сделали ему укол, подождали, пока он умрет, и унесли, завернув в простыню.

— Ему сделали укол, чтобы он умер?

— Я говорю только о том, что произошло. Больше ни о чем. Пожалуйста, расскажи об этом.

— Кто сделал ему укол? Какая-нибудь бледная девица из Европы?

— Они не знают, что происходит.

— Я тоже.

— Потому я и пришел сюда. Чтобы рассказать.

— Я здесь, потому что мой сын когда-то работал с больными. Теперь он мертв. Его звали Хенрик. Ты помнишь его?

— Как он выглядел?

Луиза описала внешность сына. Страдание захлестнуло ее, когда она описывала его лицо.

— Я не помню его. Возможно, ко мне тогда еще не приходил архангел.

— Архангел?

— Мы так его называли. Откуда он явился, я не знаю. Но, очевидно, он очень близок Кристиану Холлоуэю. Приветливый человек с лысой головой. Говорил с нами на нашем языке и предлагал нам то, чего нам больше всего не хватало.

— Что же?

— Путь из бедности. Люди вроде тебя нередко думают, что по-настоящему бедные люди не осознают своей нищеты. Уверяю тебя, это неправда. Архангел сказал, что пришел к нам, поскольку наши страдания — самые великие и горькие. Старосте деревни он велел отобрать двадцать человек. Через три дня за ними приехал грузовик. В тот раз меня с ними не было. Но, когда он вернулся, я вышел вперед и оказался среди избранных.

— Что случилось с теми, кто уехал на первом грузовике?

— Он объяснил, что они пока здесь и останутся еще на какое-то время. Естественно, многие из их родственников были обеспокоены, потому что давно ничего о них не слышали. Договорив до конца, он выдал старосте большую сумму денег. Никогда еще в нашей деревне не было столько денег. Как будто тысячи шахтеров вернулись после многолетней работы в Южной Африке и у нас на глазах высыпали все свои сбережения на циновку. Через несколько дней пришел второй грузовик. Я был среди тех, кто залез в кузов. Мне казалось, что я — один из тех избранных, которые сумеют вырваться из бедности, маравшей меня даже во сне.

Умби замолчал, вслушиваясь в темноту. До Луизы доносился лишь шум моря да крик одинокой ночной птицы. Она каким-то образом догадалась, что он встревожен, но не могла решить почему.

Он еще раз тихонько свистнул и прислушался. Ответа не было. Внезапно вся эта ситуация показалась Луизе нереальной. Почему она сидела у костра рядом с человеком, свистевшим в темноту? Темноту, в которую она могла проникнуть. Это была не только темнота африканского континента, это была глубокая темнота в ней самой, и в этой темноте находились могила Хенрика и исчезновение Арона. Ей хотелось громко закричать, потому что она не понимала происходящего, да и никто другой не понимал.

Однажды вечером я стояла возле дома в Арголиде и курила. Слышала лай собак и музыку из дома соседа. Надо мной было ясное звездное небо. Мне предстояло ехать в Швецию, чтобы прочитать доклад о керамике и значении оксидов железа для черной и красной ее окраски. Стоя в темноте, я решила закончить свои отношения с Василисом, моим милым аудитором. Радовалась скорой встрече с Хенриком, вокруг разливалась мягкая темнота, сигаретный дым поднимался прямо в тишину. Сейчас, несколько месяцев спустя, моя жизнь превратилась в руины. Я чувствую только пустоту и страх перед будущим. Чтобы не сломаться, пытаюсь оправдать свое бешенство по поводу случившегося. Может быть, в глубине души, не признаваясь себе в этом, я ищу того или тех, кто виноват в смерти Хенрика. Убийца Хенрика приговорил себя к смерти. Он виновен не только в смерти Хенрика, но и в моей.

Умби с трудом поднялся на ноги и едва не упал. Луиза хотела поддержать его, но он отрицательно помотал головой.

— Я сейчас вернусь.

Несколько шагов — и он пропал в темноте. Наклонившись вперед, она подбросила дров в костер. Артур научил ее разжигать костры и не давать им гаснуть. Этим искусством владели лишь те, кто действительно замерзал в своей жизни. Хенрика он тоже выучил складывать костры. Перед ней словно все время пламенели костры. Даже Арон порой сбегал в лес с кофейником и рюкзаком, заставляя ее следовать за ним, — в те разы, когда ему хотелось разбить все компьютеры и исчезнуть в глуши, в другой жизни.

Костры горели вдоль дорог ее жизни. Без дров и любви она не смогла бы продолжать жизнь.

Умби по-прежнему скрывался в темноте. Незаметно подступила тревога. Один сигнальный свист остался без ответа.

Неожиданно Луиза уверилась в грозящей опасности. Встала и поспешно отошла от костра. Что-то случилось. Затаив дыхание, она прислушалась. Но слышала только биение собственного сердца. Попятилась еще дальше. Окружавший ее мрак напоминал море. Она ощупью направилась к гостинице.

Внезапно нога споткнулась обо что-то мягкое, лежавшее на земле. Какой-нибудь зверек, решила она, вздрогнув. Поискала в карманах спички. А когда спичка вспыхнула, увидела, что это Умби. Мертвый. Ему перерезали горло, голова практически отделилась от тела.

Луиза пустилась бегом. Два раза спотыкалась и падала.

Отперев дверь номера, она сразу заметила, что в комнате кто-то побывал. Чулки лежали не там, куда она их положила. Дверь в ванную была приоткрыта, хотя она почти не сомневалась, что закрыла ее. Может, там кто-то есть? Луиза распахнула дверь в коридор иприготовилась бежать, но сперва, набравшись храбрости, толкнула ногой дверь ванной. Там никого не оказалось.

Но кто-то следил за ней. Умби и его друзья видели далеко не все, что пряталось в темноте. Поэтому Умби умер.

Страх сковал ее парализующим холодом. Побросав вещи в сумку, она покинула комнату. Ночной портье спал на матрасе за стойкой и вскочил, вскрикнув от испуга, когда она рявкнула, чтобы он просыпался. Заплатив по счету, Луиза отперла машину и поехала прочь. Лишь покинув Шаи-Шаи и удостоверившись, что в зеркале заднего вида нет горящих фар, она взяла себя в руки.

Теперь она вспомнила, где видела имя Стив.

Арон сидел за компьютером Хенрика, а она склонялась над его плечом. На экране была статья из «Нью-Йорк таймс» о человеке по имени Стив Николс, покончившем с собой в результате шантажа. Стив Николс. Не Стив Холлоуэй. Но он жил с матерью. Возможно, Николс — ее фамилия.

Осколки начинали складываться совершенно неожиданным образом.

Вдруг Хенрика убили за то, что он довел Стива Николса до самоубийства? Вдруг убийство переоделось самоубийством, как жестокий привет от мстителя?

Луиза стукнула по рулю и закричала в темноту, зовя Арона. Сейчас он нужен ей как никогда. Но он молчал, не ответил.

Заметив, что едет слишком быстро, она сбавила скорость.

Она сбежала, чтобы выжить. А не затем, чтобы разбиться на машине на темном проселке бесконечного африканского континента.

19

Посреди дороги мотор заглох. Она изо всех сил жала на педаль газа, пытаясь сдвинуть машину с места. Бензобак полон наполовину, датчик температуры в пределах зеленой зоны.

Причина смерти неизвестна, думала она со злостью и страхом. Этот чертов автомобиль сдох, когда я больше всего в нем нуждаюсь.

Луиза стояла в полной темноте. Нигде ни огонька. Открыть окно, а тем более дверь она не решалась. Была пленницей умершего автомобиля и хочешь не хочешь останется в этой тюрьме, пока кто-нибудь не придет на помощь.

В зеркало заднего вида она внимательно высматривала хоть какие-нибудь признаки приближающегося автомобиля. Опасность крылась позади, не впереди. Раз за разом Луиза пыталась вдохнуть жизнь в мотор. Стартер работал вхолостую. В конце концов она зажгла фары и заставила себя выйти из автомобиля.

Тишина накрыла ее. Словно голову накрыли пледом. Вокруг лишь бесконечное беззвучное ничто. Она слышала только собственное дыхание. Сделала глубокий вдох, словно внутри была пустота.

Я убегаю. Меня преследует страх. Те, кто отрезал голову Умби, где-то совсем рядом.

Вздрогнув, она обернулась. Никого. Кое-как открыла крышку капота и заглянула в незнакомый мир.

Ей вспомнились слова Арона, произнесенные в первые дни их брака самым что ни на есть язвительным тоном: «Если ты не выучишь самое необходимое о том, как работает автомобильный движок и что можно починить своими силами, тебе не сдать на права».

Луиза так этому и не выучилась — терпеть не могла пачкать руки машинным маслом. Но в первую очередь отказалась слушаться высокомерного совета Арона.

Она захлопнула крышку капота. Громкий звук растворился во мраке.

Что там написал Шекспир? «Ответ их был как залп из пушек, куда двойной заряд заложен»[150]. Так Арон описывал самого себя. Он был человеком с двойным зарядом, никто не мог совладать с его силой. Что бы он сказал сейчас, увидев ее в испустившей дух машине среди африканской тьмы? Прочел бы одну из своих презрительных лекций о ее непригодности. Как обычно, когда пребывал в плохом настроении, что приводило к длительным ссорам, которые нередко кончались тем, что они бросали друг в друга чашки и бокалы.

«И все-таки я его люблю, — подумала она, присаживаясь на корточки возле машины, чтобы пописать. — Я пыталась заменить его другими мужчинами, но всегда неудачно. Как шекспировская Порция, я ждала своих женихов. Они танцевали, прыгали и развлекали меня своими трюками, но как только начинался последний акт, им показывали на дверь. А вдруг это мой последний акт? Я рассчитывала еще по крайней мере лет на двадцать. После смерти Хенрика я за несколько секунд промчалась через всю пьесу, и теперь остался лишь эпилог».

Луиза продолжала наблюдать в зеркало заднего вида. В ночном небе ни намека на свет фар. Она достала телефон, набрала номер Арона. Абонент временно недоступен.

Потом она позвонила в квартиру Хенрика. Ты знаешь, что надо сделать. You know what to do. Из глаз хлынули слезы, и сообщения на его автоответчике она не оставила. Затем позвонила Артуру. Связь работала отлично, без задержек. Она слышала его голос совсем рядом:

— Где ты? Почему звонишь среди ночи? Ты плачешь?

— У меня заглох мотор на пустынной сельской дороге.

— Ты там одна?

— Да.

— Ты явно ненормальная! Едешь на машине, одна, по ночной Африке? Ведь что угодно может случиться.

— Уже случилось. Мотор заглох. Бензин есть, температура в норме, аварийные лампочки не горят. Наверно, если б мотор заглох в горах Херьедалена, было бы не намного хуже.

— Никто не может приехать и помочь? Ты взяла машину в аренду? Значит, у фирмы определенно есть аварийный телефон.

— Помоги мне. Ты научил меня готовить, ты можешь починить испорченный патефон и даже умеешь делать чучела птиц.

— Я волнуюсь за тебя. Чего ты боишься?

— Я не боюсь. И не плачу.

Он заорал, крик ударил ее словно пощечина:

— Не ври мне прямо в глаза! Даже когда прячешься в телефонной трубке!

— Не кричи на меня! Лучше помоги.

— Зажигание работает?

Положив трубку на колени, она повернула ключ и включила стартер.

— Работает нормально, — сказал Артур.

— Почему тогда машина не трогается с места?

— Не знаю. Дорога ухабистая?

— Как будто едешь по щебенке в весеннюю распутицу.

— Может, какой-нибудь кабель соскочил.

Она снова зажгла фары, подняла крышку капота и выполнила указания отца. Но попытка завести машину опять оказалась безрезультатной.

Связь оборвалась. Она кричала в темноту, но Артур не отвечал. Снова набрала его номер. Женский голос сказал что-то по-португальски с нотками сожаления. Луиза положила трубку в надежде, что Артур сумеет перезвонить.

Бесполезно. Мрак заполнил машину. Она позвонила по номеру, указанному в контракте. Никто не ответил. Автоответчик молчит, никаких пояснений.

В зеркале заднего вида возник далекий свет фар. Внутри все заныло от страха. Выйти из машины и спрятаться в темноте? Она не могла пошевелиться. Свет приближался. Она не сомневалась, что автомобиль врежется в нее и сомнет в лепешку. В последнюю секунду он объехал ее и с грохотом пронесся мимо. Это был грузовик.

Будто конь без седока.

Эта ночь оказалась одной из самых длинных в ее жизни. Через полуоткрытое окно она вслушивалась в темноту и искала огни. Время от времени пыталась возобновить связь с Артуром, но безуспешно.

Перед рассветом Луиза еще раз повернула ключ зажигания. Машина завелась. Она задержала дыхание. Движок работал.

В разгар утра она подъехала к Мапуту. Повсюду, словно из лучей солнца и красной пыли, появлялись статные женщины с тяжеленными узлами на голове и детьми за спиной.

Луиза пробиралась сквозь хаотическое движение, окутанная черным дымом автобусов и грузовиков.

Надо бы помыться, переодеться, немного поспать. Но ей не хотелось встречаться с Ларсом Хоканссоном. Она отыскала дом Лусинды. Та наверняка спит после долгой ночи в баре. Но ничего не поделаешь. Только Лусинда способна ей сейчас помочь.

Остановив машину, она еще раз позвонила Артуру. Вспомнила, что он ей однажды сказал.

Ни черт, ни Бог не желают соперничать друг с другом. Поэтому мы, люди, попадаем в ничейную страну одиночества.

Она по голосу поняла, что отец устал. Наверняка не спал ночью ни минуты. Но ни за что не признается. Ей врать не разрешалось, однако себе он это право отвоевал.

— Что случилось? Где ты?

— Ничего особенного, просто машина внезапно поехала. Я в Мапуту.

— Проклятые телефоны!

— Они отличные.

— Ты скоро оттуда уедешь?

— Скоро, но не сейчас. Потом поговорим. Батарейка у меня почти сдохла.

Она закончила разговор и в ту же минуту увидела Лусинду — та стояла возле дома, с полотенцем вокруг головы. Луиза вышла из машины и подумала, что долгая ночь наконец кончилась.

Лусинда с удивлением спросила:

— Так рано?

— Это я должна бы спросить у тебя. Во сколько ты легла?

— Я вообще мало сплю. Может, все время чувствую себя усталой? Но не замечаю этого?

Лусинда терпеливо отогнала ребятишек — вероятно, своих братьев и сестер, или двоюродных родственников, или племянников. Потом подозвала девушку-подростка, которая протирала пластиковые стулья, стоявшие в тени возле дома, и та принесла два стакана воды.

Лусинда вдруг обратила внимание на волнение Луизы.

— Что-то произошло. Поэтому ты приехала так рано.

Луиза решила рассказать все, как было. О Кристиане Холлоуэе и Умби, о темноте на берегу и долгой ночи в машине.

— Они наверняка видели меня, — сказала Луиза. — Наверняка слышали, о чем мы говорили. Они следовали за ним и, поняв, что он собирается что-то открыть, убили его.

Лусинда определенно поверила ей, поверила каждому слову, каждой подробности. Когда Луиза замолчала, она долго сидела, не говоря ни слова. Какой-то мужчина начал было стучать по листу кровельного железа, сгибая стык. Лусинда шикнула на него. Он тут же прекратил свое занятие, уселся в тени дерева и стал ждать.

— Ты уверена, что Хенрик был замешан в шантаже сына Кристиана Холлоуэя?

— Я ничего в точности не знаю. Пытаюсь размышлять спокойно, четко и логично. Но все куда-то ускользает. Даже в самых невероятных фантазиях я не могу представить себе Хенрика в роли шантажиста. А ты?

— Нет, конечно.

— Мне нужен компьютер и выход в Интернет. Быть может, удастся отыскать статьи, где говорится о сыне Кристиана Холлоуэя. Тогда я найду хоть какую-нибудь связь.

— Связь с чем?

— Не знаю. Что-то с чем-то связано, а я понятия не имею, каким образом. Где-то надо начинать. Я начинаю снова и снова, раз за разом.

Лусинда встала.

— Поблизости есть интернет-кафе. Я была там один раз с Хенриком. Сейчас оденусь и провожу тебя туда.

Лусинда скрылась в доме. Ребятишки не сводили глаз с Луизы. Она улыбнулась. Ребята заулыбались в ответ. У Луизы потекли слезы. Ребята продолжали улыбаться.

Лусинда вернулась, и Луиза вытерла глаза. Они свернули на длинную улицу, носившую имя Ленина. Лусинда остановилась рядом с булочной, делившей помещение с театром.

— Надо было накормить тебя завтраком.

— Я не голодна.

— Ты голодна, только не хочешь в этом признаться. Никогда не могла понять, почему белым людям так трудно говорить правду об обыденных вещах. О том, что хорошо спишь, что поел, что мечтаешь переодеться в чистую одежду.

Лусинда зашла в булочную и вернулась с бумажным пакетом, в котором лежали две круглые булки. Одну она взяла себе, другую отдала Луизе.

— Будем надеяться, что однажды все разъяснится и хорошо кончится.

— Умби — второй покойник, которого я видела в своей жизни. Первым был Хенрик. Неужели у людей нет совести?

— У людей почти никогда нет совести. У бедняков потому, что у них нет денег, у богачей потому, что они полагают, будто это для них слишком дорого.

— Хенрик имел совесть. Он получил ее от меня.

— Хенрик, думаю, не отличался от большинства других!

Луиза повысила голос:

— Он не был как все другие!

— Хенрик был хороший человек.

— Более чем.

— Можно ли быть более чем хорошим?

— Он желал другим добра.

Лусинда громко скрипнула зубами. После чего отвела Луизу в тень маркизы, висевшей над окном обувного магазина.

— Он был как все. Не всегда хорошо поступал. Почему он сделал со мной то, что сделал? Отвечай!

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Он заразил меня ВИЧ. Он виноват. Первый раз, когда ты меня об этом спросила, я ответила отрицательно. Считала, что с тебя и так довольно. Больше такого не будет. Я говорю то, что есть. Если ты уже не сообразила.

Лусинда бросала злые слова в лицо Луизе. Та не пыталась сопротивляться, понимая, что Лусинда права. Луиза подозревала истину еще с тех пор, как приехала в Мапуту. Хенрик скрыл от нее свою болезнь, никогда не говорил о квартире в Барселоне. После его смерти, сейчас, когда она сама казалась себе мертвой, ей пришлось признать, что она почти не знала его. Когда все изменилось, она точно не знала, наверно, перемена происходила постепенно, незаметно для нее. Хенрик не хотел, чтобы она обнаружила, что он становится другим.

Лусинда зашагала по тротуару. Она не ждала от Луизы ответа. Швейцар возле обувного магазина с любопытством смотрел на обеих женщин. Луиза так возмутилась, что подошла к швейцару и закричала по-шведски:

— Чего уставился? Мы любим друг друга. Мы — друзья. Злимся, но любим друг друга!

Она догнала Лусинду и взяла ее за руку.

— Я этого не знала.

— Ты решила, что я заразила его. Безапелляционно предполагала, что заразу принесла черная шлюха.

— Я никогда не считала тебя проституткой.

— Белые мужчины практически всегда считают черных женщин доступными, когда угодно и где угодно. Если молодая и красивая черная девушка двадцати лет от роду говорит жирному белому мужику, что она его любит, он верит ей. Приезжая в бедную африканскую страну, он воображает себя всесильным. Хенрик говорил мне, что так же обстоит в Азии.

— Хенрик ведь никогда не относился к тебе как к проститутке?

— Честно говоря, не знаю.

— Он предлагал тебе деньги?

— Это необязательно. Многие белые мужчины полагают, что мы должны быть благодарны, что нам позволено раздвигать ноги.

— Отвратительно.

— Бывает еще отвратительнее. Если рассказать о девочках восьми-девяти лет.

— Я отказываюсь это слушать.

— А Хенрик не отказывался. Как бы гадко все это ни было, он хотел слушать. «Я хочу знать, тогда я пойму, почему не хочу знать». Так он сказал. Сперва я думала, он просто выпендривается. А потом поняла: он и вправду говорит то, что думает.

Лусинда остановилась. Они подошли к интернет-кафе, которое помещалось в отремонтированном каменном доме. На тротуаре на узеньких циновках сидели женщины, предлагая на продажу свои товары. Прежде чем войти внутрь, Лусинда купила несколько апельсинов. Луиза пыталась задержать ее на улице.

— Не сейчас. Мы поговорим об этом позже. Я не могла не рассказать тебе правду.

— Как Хенрик узнал, что болен?

— Я спрашивала. Но он так и не ответил. Я не могу говорить о том, чего не знаю. Но, узнав, что я заразилась от него, он был убит горем. Говорил, что покончит с собой. Мне удалось убедить его, что если он ничего не знал, то не виноват. Я хотела удостовериться только в одном: знал ли он, что подхватил заразу. Он это отрицал. Потом обещал достать все возможные лекарства, способные остановить болезнь. Он давал мне пятьсот долларов в месяц. Я получаю их до сих пор.

— Откуда идут деньги?

— Не знаю. Они лежали в банке. Он обещал, что, если с ним что-нибудь случится, деньги будут поступать в течение двадцати пяти лет. Они приходят регулярно на открытый для меня счет, каждый месяц, двадцать восьмого числа. Как будто он все еще жив. По крайней мере, его дух не может заниматься ежемесячными денежными переводами.

Луиза мысленно подсчитала. Шесть тысяч долларов ежегодно в течение 25 лет — получалась умопомрачительная сумма в 150 000 долларов, почти миллион крон. Хенрик умер явно богатым человеком.

Она заглянула в окошко интернет-кафе. Неужели он все-таки покончил с собой?

— Ты, наверно, ненавидела его.

— Я не умею ненавидеть. Возможно, все происходящее предопределено.

— Смерть Хенрика не была предопределена.

Они вошли в кафе, где им указали свободный компьютер. За другими столами сидели школьники в форме, уставившись на экраны в сосредоточенном молчании. Несмотря на работающие кондиционеры, в помещении царила влажная жара. Лусинда рассердилась на грязный монитор. Когда управляющий подошел протереть экран, она выхватила у него тряпку и сделала это сама.

— В годы колониализма нас учили делать только то, что прикажут. Теперь мы постепенно учимся думать самостоятельно. Но по-прежнему на многое не решаемся. Протереть экран компьютера дочиста, например.

— Ты сказала, что была здесь один раз с Хенриком?

— Он что-то искал. Речь шла о Китае.

— Сможешь найти это еще раз, а?

— Наверно. Если хорошенько подумаю. Займись сначала тем, что тебе надо. Я скоро вернусь. «Малокура» сама по себе не работает. Мне нужно оплатить счет за электричество.

Лусинда вышла на палящее солнце. Луиза взмокла под тонкой майкой и чуяла запах собственного пота. Когда она мылась последний раз? Она вошла в сеть, стараясь припомнить, что они с Ароном делали в Барселоне. Она помнила газеты, но в какой из них что читала, забыла. Статьи были опубликованы в 1999 и 2000 годах, в этом она не сомневалась. Сперва поискала в архиве «Вашингтон пост». Там не упоминался ни Стив Николс, ни Стив Холлоуэй. Вытерев пот с лица, она углубилась в архив «Нью-Йорк тайме» и через полчаса проверила все за 1999 год, продолжила поиски в 2000 году и почти сразу обнаружила статью из испанского компьютера Хенрика. «Человек по имени Стив Николс покончил с собой в результате шантажа. Шантажисты угрожали предать огласке, что он заражен ВИЧ и каким образом это произошло». Луиза внимательно прочитала статью, надеясь отыскать какие-то намеки, но не нашла никаких связей между Стивом Николсом и Кристианом Холлоуэем.

Она подошла к стойке, купила бутылку воды. Вокруг ее потного лица кружились назойливые мухи. Луиза осушила бутылку воды и вернулась к компьютеру. Начала искать Кристиана Холлоуэя, изучила сайты организаций, работавших с больными СПИДом, и уже решила бросить это занятие, как вдруг снова всплыло имя Стив Николс.

На фотографии был изображен молодой человек в очках, с тонкими губами и стеснительной улыбкой, может, чуть постарше Хенрика. Ни малейшего сходства с Кристианом Холлоуэем.

Стив Николс рассказывал об общественной организации, в которой сотрудничал, «А for Assistance». Эта организация действовала в США и Канаде, помогала больным СПИДом жить достойной жизнью. Но он ни словом не обмолвился, что сам заразился ВИЧ. Не упоминал и про шантаж. Только, что беззаветно работает для больных.

Луиза готова была впасть в отчаяние, когда внезапно обнаружила рамочку с биографическими фактами.

Стив Николс. Родился в Лос-Анджелесе 10 мая 1970 г. Мать — Мэри-Анн Николс, отец — Кристиан Холлоуэй.

Луиза громко хлопнула ладонью по крышке стола. Управляющий, молодой чернокожий в костюме и галстуке, вопросительно посмотрел на нее. Она жестом успокоила его и сказала, что нашла то, что искала. Он кивнул и снова углубился в газету.

Открытие потрясло ее. Что оно значило, по-прежнему было неясно. Кристиан Холлоуэй горевал по сыну. Но что крылось за горем? Дух мщения, пытавшийся выведать, кто стоял за шантажом и самоубийством сына?

Лусинда вернулась, пододвинула себе стул, села. Луиза рассказала ей о своем открытии.

— Но я сомневаюсь. Другое дело, случись это двадцать лет назад. Но не сейчас. Неужели в наше время человек кончает с собой, страшась, что его разоблачат как носителя ВИЧ?

— Может, он боялся, что выплывет наружу факт его заражения от проститутки или развратного мужчины?

Луиза согласилась с Лусиндой.

— А теперь найди, что искал Хенрик, когда вы были здесь. Ты умеешь управляться с компьютером?

— Пусть я работаю в баре и время от времени живу как продажная женщина, это вовсе не значит, что я не умею управляться с компьютером. Если хочешь знать, меня этому научил Хенрик.

— Я вовсе не это имела в виду.

— Тебе лучше знать, что ты имеешь в виду.

Луиза поняла, что снова оскорбила Лусинду, и попросила прощения. Лусинда коротко кивнула, но промолчала. Они поменялись местами. Пальцы Лусинды забегали по клавиатуре.

— Он сказал, что хочет почитать о чем-то случившемся в Китае. Как же назывался тот сайт? — Она порылась в памяти и наконец сказала: — «Aids Report». Такое было название.

Она начала искать, пальцы быстро и легко летали по клавишам.

Луизе вдруг вспомнилось, как в детстве она пыталась учить Хенрика играть на рояле. Его руки почти сразу превратились в молотки, бьющие в счастливом бешенстве. Через три занятия учитель музыки посоветовал Хенрику стать барабанщиком.

— Это было в мае, — сказала Лусинда. — Завывал ветер, началась чуть ли не песчаная буря. Хенрику что-то попало в левый глаз. Я помогла ему вытащить песчинку. Потом мы зашли в кафе и сели вон там. — Она указала в угол. — Это заведение только что открылось. Мы сидели за столом у окна. Компьютеры были совсем новенькие. В зале присутствовал и хозяин — то ли пакистанец, то ли индиец, то ли уроженец Дубая. Беспокойно сновал вокруг и кричал, что с компьютерами надо обращаться осторожно. Через месяц после открытия он сбежал из страны. Деньги, вложенные им в это заведение, шли от обширной контрабанды наркотиков через Илья-де-Мозамбик. Кто нынешний владелец кафе, я не знаю. Возможно, никто не знает. Обычно это значит, что владельцем является кто-то из министров.

Лусинда продолжала просматривать архив и чуть не сразу наткнулась на то, на что надеялась. Она отодвинула стул и дала Луизе самой прочитать статью.

Статья четко и однозначно излагала события. В конце осени 1995 года в китайскую провинцию Хэнань прибыло несколько человек для закупки крови. Для крестьян в бедных деревнях это означало уникальную возможность заработать. Они и не предполагали, что их тела могут принести доход, не занимаясь тяжелым трудом. Требовалось всего-навсего лечь на койку и сдать пол-литра крови. Закупщиков интересовала только плазма, саму кровь они вливали обратно в тела крестьян. Но иглы не стерилизовали. А один из крестьян несколько лет назад ездил в провинцию на границе с Таиландом. Там он тем же способом продавал свою кровь, и вирус ВИЧ попал ему в кровеносную систему, как теперь проник и в тела других крестьян. Весной 1997 года в ходе профилактического обследования врачи обнаружили, что большая часть населения в ряде деревень заражена ВИЧ. Многие уже умерли или тяжело болели.

Тут наступила вторая фаза, которую в «Aids Report» назвали «Катастрофой в Хэнани». Как-то раз в одну из деревень нагрянула группа врачей. Они предложили больным новое лекарство под названием BGB-2, созданное «Креско», фармацевтическим институтом в Аризоне, разрабатывающим различные виды антивирусных средств. Это лекарство врачи предлагали здешним беднякам бесплатно, обещая им скорое выздоровление. Но китайское министерство здравоохранения не выдавало лицензии на применение BGB-2. Слыхом о нем не слыхало и понятия не имело ни о врачах, ни о медсестрах, действовавших в провинции Хэнань. На самом деле вообще никто не знал, эффективно ли BGB-2 и каковы его побочные воздействия.

Через несколько месяцев крестьяне, получавшие это лекарство, стали болеть. У одних поднялась температура, у других наблюдался полный упадок сил, шла кровь из глаз и на коже появились трудноизлечимые высыпания. Все больше людей умирало. Врачи и медсестры неожиданно исчезли. Никто больше не заикался о BGB-2. Аризонская фирма отрицала свою причастность к этому делу, сменила название и переехала в Англию. Наказание понес один-единственный человек — тот, что ездил по деревням и скупал кровь. Его осудили за тяжкие налоговые преступления и казнили, так как народный суд вынес ему смертный приговор.

Луиза выпрямилась.

— Дочитала? Хенрик был в бешенстве. Я тоже. Мы подумали об одном и том же.

— Что это могло произойти и здесь?

Лусинда кивнула.

— Бедняки реагируют одинаково. Почему бы и нет?

Луиза пыталась собраться с мыслями. Она устала, проголодалась, мучилась жаждой, но в первую очередь была в полном замешательстве. И все время отгоняла от себя страшную картину — голову Умби, смерть, смеявшуюся над ней.

— Хенрик общался с Кристианом Холлоуэем и работал в Шаи-Шаи, когда вы были здесь?

— Это осталось в далеком прошлом.

— До того, как он начал меняться?

— Приблизительно одновременно. Как-то утром он пришел ко мне — он жил у Ларса Хоканссона — и попросил показать ему интернет-кафе. Он очень спешил. Впервые проявил нетерпение.

— Почему он не воспользовался компьютером Ларса?

— Он ничего не сказал. Но я, помнится, задала ему этот вопрос.

— Что он ответил?

— Только покачал головой и попросил меня поторопиться.

— Больше он ничего не сказал? Подумай хорошенько! Это важно.

— Мы пошли в кафе, которое, как я сказала, только что открылось. Помню, сеял мелкий дождь. Вдалеке гремел гром. Я предположила, что, если гроза накроет город, может вырубиться электричество.

Лусинда замолчала. Луиза заметила, что она старается вспомнить. Опять возник образ мертвого Умби. Крестьянин-бедняк, больной СПИДом, хотел сообщить ей нечто важное. Луиза поежилась, хотя в помещении было жарко и влажно. Ей чудилось, что от нее воняет грязью.

— На улице он оглянулся. Я вспомнила. Два раза он резко останавливался и оглядывался. Я так удивилась, что мне в голову не пришло спросить, зачем он это делает.

— Он что-то увидел?

— Не знаю. Мы просто пошли дальше. Он еще раз оглянулся. Вот и все.

— Он был напуган?

— Трудно сказать. Возможно, его что-то тревожило, а я не обратила внимания.

— Что-нибудь еще помнишь?

— За компьютером он просидел меньше часа. Работал очень целеустремленно.

Луиза старалась мысленно воспроизвести эту картину. Они сидели за столом в углу. Оттуда Хенрик, подняв голову, мог видеть улицу. Но его самого заслонял компьютер.

Он выбрал интернет-кафе, потому что не хотел оставлять следы в компьютере Ларса Хоканссона.

— А ты не припомнишь, входил ли кто-нибудь в кафе, когда он работал на компьютере?

— Я устала и проголодалась. Что-то выпила, съела липкий бутерброд. Естественно, люди приходили и уходили. Не помню, чтобы кто-то привлек мое внимание.

— Что было потом?

— Он скопировал статью. И мы ушли. А когда пришли ко мне домой, начался ливень.

— На обратном пути он оборачивался?

— Не помню.

— Подумай!

— Я думаю! Но не помню. Мы бежали от дождя. Ливень продолжался несколько часов. Улицы затопило. И, разумеется, электричество отключили до вечера.

— Он остался у тебя?

— По-моему, ты не представляешь себе, что такое африканский дождь. Тебя словно обливают водой из тысячи шлангов. Без нужды из дома не выходят.

— Он ничего не говорил о статье? Почему решил прочитать ее? Как о ней услышал? Какое отношение она имела к Кристиану Холлоуэю?

— Когда мы пришли ко мне домой, он попросил разрешения поспать. Лег на мою кровать. Я велела ребятам вести себя потише. Естественно, они не послушались. Но он спал. Я подумала, что он заболел. Он спал как человек, очень долго мучившийся бессонницей. Проснулся под вечер, дождь как раз кончился. Мы вышли на улицу, когда тучи разогнало. Воздух посвежел, и мы погуляли по берегу.

— И он по-прежнему ничего не говорил?

— Рассказал историю, которую от кого-то слышал. Она навсегда врезалась ему в память. По-моему, это произошло в Греции или в Турции. Причем давно-давно. Группа людей скрылась от захватчиков в пещере. У них были запасы еды на много месяцев, а воду они брали в пещере — она капала с потолка. Но их обнаружили. Враги замуровали вход в пещеру. Несколько лет назад отыскали замурованную пещеру и мертвецов. Но самой поразительной находкой был глиняный кувшин, стоявший на полу. В него собирали капающую воду. За долгие годы образовались натеки, и кувшин оказался внутри сталагмита. Хенрик сказал, что именно так представляет себе терпение. Слияние кувшина и воды в одно целое. От кого он услышал эту историю, я не знаю.

— От меня. Находка этой пещеры на Пелопоннесе в Греции стала сенсацией. Я сама присутствовала там, когда сделали это открытие.

— Почему ты вообще оказалась в Греции?

— Работала там археологом.

— Что это значит? Я не понимаю.

— Я ищу прошлое. Следы людей. Могилы, пещеры, древние дворцы, манускрипты. Раскапываю то, что существовало в далеком прошлом.

— Никогда не слышала, чтобы в нашей стране были археологи.

— Их, наверно, немного, но они есть. Неужели Хенрик действительно не рассказывал, где слышал эту историю?

— Нет.

— Никогда не говорил обо мне?

— Никогда.

— И о своей семье тоже?

— Он говорил о своем деде, очень известном художнике. С мировой славой. И много рассказывал о своей сестре Фелиции.

— У него нет сестры. Он был моим единственным сыном.

— Я знаю. Он говорил, это сестра по отцу.

На миг Луизе подумалось, что это вполне может быть правдой. Арон мог иметь детей от другой женщины и держать это в тайне. В таком случае то, что он открыл это Хенрику, а не ей, было глубочайшим оскорблением.

Впрочем, это наверняка неправда. Хенрик никогда бы не сумел сохранить в тайне такую ложь, даже если бы Арон попросил его.

Никакой сестры нет. Хенрик выдумал ее. Зачем? Этого она никогда не узнает. Она не припоминала, чтобы он когда-нибудь сожалел, что у него нет сестры или брата. Она бы такого не забыла.

— Он когда-нибудь показывал тебе фотографию своей сестры?

— Я до сих пор храню ее.

Луиза подумала, что сходит с ума. Нет никакой сестры, никакой Фелиции. Зачем Хенрик придумал ее?

Она встала.

— Я больше не хочу здесь оставаться. Мне надо поесть и поспать.

Они вышли из интернет-кафе и под палящим солнцем зашагали по улицам.

— Хенрик хорошо переносил жару?

— Он обожал ее. Но переносил ли, не знаю.

Лусинда пригласила ее в тесный домишко. Луиза поздоровалась с ее матерью, согбенной старушкой с сильными руками, морщинистым лицом и приветливыми глазами. Повсюду сновали дети, всех возрастов. Лусинда что-то им сказала, и они сразу убежали в открытую дверь, занавешенную трепетавшей на ветру занавеской.

Лусинда скрылась за другой занавеской. Из комнаты долетали хриплые звуки радио. Лусинда вернулась, держа в руке фотографию.

— Вот. Хенрик и Фелиция.

Луиза поднесла фотографию к окну — Хенрик и Назрин. Луиза напряглась, пытаясь уразуметь, что же она видит. Мысли кружились в голове, смутные, бессвязные. Почему он это сделал? Почему солгал Лусинде, что у него есть сестра? Она вернула фотографию.

— Она ему не сестра. Просто хорошая подруга.

— Я не верю тебе.

— У него не было сестры.

— Зачем же он наврал мне?

— Не знаю. Слушай, что я тебе говорю. Это его подруга, ее зовут Назрин.

Лусинда больше не протестовала. Положила фотографию на стол.

— Не люблю людей, которые лгут.

— Не понимаю, почему он сказал, что у него есть сестра Фелиция.

— Моя мать ни разу в жизни никому не лгала. Для нее существует только правда. Отец вечно врал ей про других женщин, уверял, что их нет, врал, что заработал деньги, а потом потерял. Врал про все, кроме одного: что без нее ему бы никогда не справиться. Мужчины врут.

— Женщины тоже.

— Они защищаются. Мужчины воюют с женщинами разными способами. Самое привычное их оружие — ложь. Ларс Хоканссон хотел даже, чтобы я поменяла имя, звалась Жульетой, а не Лусиндой. До сих пор не могу понять, в чем разница. Может, Жульета раздвигает ноги по-другому, не так, как я?

— Мне не нравится, как ты говоришь о себе.

Внезапно Лусинда враждебно замолчала. Луиза встала. Лусинда проводила ее к машине. О следующей встрече они договариваться не стали.

Несколько раз Луиза свернула не туда, но в конце концов выехала к дому Ларса Хоканссона. Охранник у ворот дремал от жары. Он вскочил, отдал честь и впустил ее. Селина развешивала белье. Луиза сказала ей, что проголодалась. Через час, около одиннадцати утра, она приняла душ и поела. Потом легла на кровать и заснула в прохладе кондиционера.

Проснулась она, когда уже смеркалось. Было шесть часов вечера. Она проспала несколько часов. Простыня пропиталась влагой. Ей приснился сон.

Арон стоит на вершине далекой горы. Сама же она топчется по бесконечному торфянику где-то в Херьедалене. Во сне они далеко друг от друга. Хенрик сидит на камне под высокой елью, читает книжку. На ее вопрос, что он читает, он показывает фотоальбом. Люди на фотографиях ей совершенно незнакомы.

Луиза собрала грязную одежду. Испытывая угрызения совести, бросила ее на пол — чтобы постирали. Потом приоткрыла дверь, прислушалась. На кухне тишина, никаких голосов. Дом как будто опустел.

Она приняла душ, оделась и спустилась вниз. Отовсюду веяло прохладным воздухом кондиционера. На столе стояла полупустая бутылка вина. Налив бокал, Луиза устроилась в гостиной. С улицы доносились громкие разговоры охранников. Шторы опущены. Глотнув вина, она спросила себя, что произошло после ее отъезда из Шаи-Шаи. Кто обнаружил Умби? Связал ли кто-нибудь ее со случившимся? Кто прятался в темноте?

Казалось, только сейчас, когда она выспалась, ее охватила паника. Человека, который хотел раскрыть мне тайну, жестоко убили. На его месте мог бы быть Арон.

Внезапно к горлу подступила тошнота, Луиза побежала в туалет, и ее вырвало. Сжавшись комочком, она опустилась на пол. Внутри словно пронесся вихрь. Может, теперь она наконец ступила на дорогу, которая вела в бездонное черное озеро Артура?

Она сидела на полу, и ей было плевать, что мимо пробежал таракан и скрылся в дырке кафельной плитки за водопроводной трубой.

Пора складывать из черепков мозаику. Есть несколько вариантов, которые я могла бы истолковать. Надо действовать так же, как со старыми горшками, — идти вперед с терпением сталагмитов.

Картина, возникшая в голове, была невыносима. Сначала Хенрик узнает, что заражен ВИЧ. Потом приходит к выводу, что на людях проводят бесчеловечные эксперименты, в поисках вакцины или лекарства против болезни. Кроме того, он каким-то образом замешан в шантаже, который приводит к самоубийству сына Кристиана Холлоуэя.

Луиза пробовала так и этак сложить вместе все эти кусочки, оставляя пустые места для еще не найденных осколков. Но фрагменты упорно рассыпались.

Она повернула картинку. Шантажист вряд ли рассчитывает, что его жертва покончит с собой. Смысл в другом: выплаченные шантажисту деньги гарантируют жертве, что молчание не будет нарушено.

Если Хенрик не рассчитывал, что шантаж приведет к смерти Стива Николса, как он реагировал, узнав, что случилось? Отчаянием? Стыдом?

Черепки молчали. Не давали ответа.

Она попыталась сделать еще один шаг. Может, Хенрик шантажировал шантажиста? Может, Стив Николс был его другом? Не через него ли Хенрик узнал о деятельности Кристиана Холлоуэя в Африке? Имел ли Стив Николс представление о том, что в действительности происходит в Шаи-Шаи, на прекрасном фоне любимой общественной работы?

Все остановилось, когда она подошла к последнему этапу своих размышлений. Может, смерть Умби — знак того, что сопоставимо с событиями в далеком Хэнане?

Она полулежала на полу в туалете, опираясь головой о стульчак. Кондиционер перекрывал все звуки. И все же она почувствовала, что за спиной кто-то стоит, и резко обернулась.

На нее смотрел Ларс Хоканссон.

— Ты заболела?

— Нет.

— Так какого черта лежишь на полу в туалете? Позволь спросить?

— Меня вырвало. И не было сил встать.

Она поднялась и захлопнула дверь у него перед носом. Сердце стучало от страха.

Когда она вышла из туалета, Ларс Хоканссон сидел со стаканом пива в руках.

— Тебе лучше?

— Я вполне здорова. Наверно, съела что-то неподходящее.

— Если бы ты пробыла здесь пару недель, я спросил бы, не болит ли у тебя голова и нет ли температуры.

— У меня нет малярии.

— Пока нет. Но, насколько я помню, ты не принимаешь никаких профилактических препаратов?

— Ты совершенно прав.

— Как прошла поездка на Иньяку?

— Откуда тебе известно, что я там была?

— Тебя видели.

— И знали, кто я?

— Да, знали.

— Я ела, спала, плавала. Кроме того, встретилась с человеком, который пишет картины.

— Дельфинов? Грудастых женщин, танцующих хоровод? Необычный человек, приплывший на Иньяку. Потрясающая судьба.

— Он мне понравился. Он запечатлел Хенрика, его лицо среди множества других лиц.

— Те картины, которые я видел, попытки написать портреты живых людей, редко получались удачными. Он никакой не художник, у него нет и намека на талант.

Луизу возмутил его презрительный тон.

— Я видела и похуже. В первую очередь встречала много художников, которых чествовали скорее за их претензии, чем за талант, какого не было и в помине.

— Естественно, мои оценки того, что считать хорошим искусством, никак нельзя сравнивать с оценками классически образованного археолога. Я советник Министерства здравоохранения этой страны и обычно обсуждаю вопросы, не имеющие отношения к искусству.

— О чем ты говоришь?

— О том, что в больничных палатах нет чистых простынь или простынь вообще. Весьма прискорбно. Еще прискорбнее, что мы год за годом выплачиваем деньги на закупку простынь, но они — деньги и простыни — исчезают в бездонных карманах коррумпированных чиновников и политиков.

— Почему ты не протестуешь?

— А зачем? Я бы только потерял работу и отправился домой. Я иду другим путем. Стараюсь повысить зарплату чиновникам — она мизерна, — чтобы снизить мотивацию к коррупции.

— Разве для развития коррупции требуются не две руки?

— Безусловно. Ох как много рук норовят заграбастать миллионы, идущие на помощь бедным странам. И дающих рук, и берущих.

Зазвонил телефон Ларса. Он коротко ответил по-португальски и выключил телефон.

— Сожалею, но вынужден и сегодня вечером оставить тебя в одиночестве. Прием в немецком посольстве требует моего присутствия. Германия финансирует большую часть здравоохранения в этой стране.

— Ничего, я обойдусь.

— Только запри дверь. Вероятно, я приду очень поздно.

— Почему ты такой циничный? Спрашиваю, поскольку ты этого не скрываешь.

— Цинизм — это защита. Реальность немного смягчается благодаря этому фильтру. Иначе легко упустить все и вся на дно.

— На какое дно?

— Бездонное. Многие всерьез верят, что будущее африканского континента осталось в прошлом. Для тех, кто имел несчастье родиться здесь, впереди лишь бесконечная вереница мучительных эпох. Кого, собственно, заботит будущее этого континента? Кроме тех, у кого есть особые интересы, будь то южноафриканские алмазы, ангольская нефть или футбольные таланты из Нигерии.

— Таково твое мнение?

— И да и нет. Да, принимая во внимание взгляд на этот континент. С Африкой не хотят связываться, поскольку считают, что здесь царит чудовищный бардак. Нет, потому что нельзя просто-напросто поставить целый континент в угол. В лучшем случае мы можем своими денежными вливаниями помочь континенту держаться на плаву, пока они сами не найдут способов выбраться из омута. Здесь, как нигде, необходимо заново изобрести колесо.

Он встал.

— Мне надо переодеться. Но я с удовольствием продолжу нашу беседу позднее. Ты нашла что-нибудь или кого-нибудь, кто помогает тебе в поисках?

— Я все время нахожу что-то новое.

Ларс Хоканссон задумчиво посмотрел на нее, кивнул и поднялся на второй этаж. Она услышала, как зашумел душ. Через четверть часа он спустился вниз.

— Может, я наговорил лишнего? Вряд ли я циничен, скорее честен. Ничто не действует на людей так удручающе, как искренность. Мы живем в эпоху лжи.

— Не означает ли это в таком случае, что образ африканского континента не соответствует действительности?

— Будем надеяться, что ты права.

— Я нашла два письма, отправленные Хенриком с твоего компьютера. Хотя, по-моему, одно из них написано тобой. Зачем?

Ларс Хоканссон посмотрел на нее настороженно.

— Зачем бы мне писать фальшивое письмо от имени Хенрика?

— Не знаю. Может, чтобы сбить меня с толку.

— Зачем?

— Не знаю.

— Ты ошибаешься. Будь Хенрик жив, я бы выставил тебя вон.

— Я лишь стараюсь понять.

— Здесь нечего понимать. Я не имею привычки писать фальшивые письма от чужого имени. Забудем это.

Ларс Хоканссон прошел на кухню. Она услышала щелчок, потом хлопнул дверной замок. Ларс вернулся и закрыл за собой наружную дверь. Автомобиль тронулся с места, открылись и закрылись ворота. Луиза осталась одна. Поднявшись на второй этаж, она села за компьютер, но так и не включила его. Не хватило сил.

Дверь в спальню Ларса Хоканссона была приоткрыта. Луиза ногой распахнула ее пошире. Одежда кучей валялась на полу. Перед широкой кроватью стоял телевизор, стул, заваленный книгами и газетами, секретер с выдвинутой столешницей, большое настенное зеркало. Присев на краешек кровати, она представила себя Лусиндой. Потом встала, подошла к секретеру. Ей вспомнился такой же секретер из ее детства. Артур показывал его ей, когда они ходили в гости к его старому родственнику, лесорубу, которому, когда она была совсем крохой, уже исполнилось девяносто. Она воочию видела перед собой тот секретер. Подняла книги, лежавшие на секретере Ларса. Большинство посвящено здравоохранению в бедных странах. Может, она несправедлива к Ларсу Хоканссону. Что, собственно, она знала о нем? Не исключено, что он ревностно трудился на ниве помощи развивающимся странам, а вовсе не был циничным наблюдателем?

Луиза прошла в свою комнату и прилегла. Как только наберется сил, приготовит что-нибудь поесть. Африканский континент измотал ее.

Лицо Умби все время всплывало в темноте.

Она проснулась рывком.

Ей снилось, что она попала в дом престарелых, к девяностолетнему старику с дрожащими руками, обломку человека, который всю свою долгую жизнь тяжко работал лесорубом.

Сейчас она все видела ясно и четко. Ей было лет шесть-семь.

Секретер стоял у стены в его комнате. На нем находилась обрамленная черно-белая фотография людей другой эпохи. Возможно, его родителей.

Артур открыл дверцу секретера, вытащил один из ящиков. Потом перевернул его и показал потайной ящичек, который открывался с другой стороны.

Луиза встала, вернулась в спальню Ларса Хоканссона. Ящик был самый верхний, слева. Она вытащила его, перевернула. Ничего. Ей стало стыдно, чтосон обманул. Тем не менее она вытащила и остальные ящики.

В последнем, пожалуй, самом большом, обнаружился тайник. В нем хранились записные книжки. Она взяла верхнюю, пролистала. Обычный ежедневник с разрозненными записями. Они как-то неприятно напоминали записи Хенрика. Какие-то буквы, указания времени, крестики и восклицательные знаки.

Она перелистала ежедневник до того дня, когда приехала в Мапуту. Лист совершенно пустой, ни указаний времени, ни имен. Открыла вчерашнюю страницу и, не веря своим глазам, уставилась на запись. «Л.», а после «Ш.-Ш.». Ничего, кроме того, что она была в Шаи-Шаи, это означать не могло. Но он же не знал, что она поехала туда?

Она пролистала несколько страниц назад и наткнулась еще на одну запись: «К.Х. Мапуту». Это могло означать, что Кристиан Холлоуэй посещал Мапуту. Но ведь Ларс Хоканссон утверждал, что незнаком с ним.

Она положила ежедневники обратно и задвинула ящик. Охранники на улице замолчали. Она обошла дом, проверяя, заперты ли двери и окна и на месте ли решетки.

За кухней имелась маленькая комната, где сушили и гладили белье. Луиза проверила окно. Крючок снят. Решетка тоже открыта. Она поставила решетку на место. И узнала звук. Открыла решетку. Тот же звук. Сперва она не сообразила, откуда он ей знаком. Потом вспомнила. Ларс Хоканссон перед уходом заходил на кухню. И тогда она слышала те же звуки.

Он велел мне запереться, подумала она. Но сам перед уходом открыл окно. Чтобы кто-то мог забраться внутрь.

Луиза мгновенно запаниковала. Возможно, она настолько переволновалась, что уже не могла отличить реальность от фантазий. Но даже если она неверно и преувеличенно толковала происходящее вокруг, то все равно бы не рискнула остаться здесь. Она зажгла свет во всем доме, сгребла в кучу свою одежду. Дрожащими руками отперла наружные двери и решетчатую калитку. Словно бежала из тюрьмы с помощью ключей надзирателя. Когда она вышла на улицу, охранник спал. Вздрогнув, он проснулся и помог уложить чемоданы на заднее сиденье.

Она поехала прямо в гостиницу «Полана», где провела первые ночи. Сама отнесла наверх чемоданы, несмотря на дружелюбные протесты портье. В комнате, вся дрожа, присела на край кровати.

Вполне возможно, она ошибалась, видела тени вместо нормальных людей, и связи тут были случайными. Но их было слишком много.

Она сидела на кровати, пока не успокоилась. Портье сообщил ей, что первый самолет на Йоханнесбург вылетает из Мозамбика завтра в 7.00 утра. Ей помогли забронировать место. Поев, она вернулась в номер, стала у окна и принялась глядеть на пустой бассейн. «Я не знаю, что вижу, — думала она. Нахожусь в центре чего-то, чего не знаю. Только на расстоянии я, быть может, начну понимать, что заставило Хенрика уйти из жизни».

С отчаянием она подумала, что Арон, наверно, жив. В один прекрасный день он снова предстанет перед ней.

Около пяти утра она поехала в аэропорт. Бросила ключ от машины в ящичек для арендованных машин, получила свой билет и уже собралась пройти контроль, как вдруг увидела женщину, которая стояла и курила у входа в терминал. Это была девушка, работавшая вместе с Лусиндой в баре. Луиза понятия не имела, как ее зовут, но не сомневалась, что это она.

Луиза собралась уехать из страны, не поговорив с Лусиндой. Ей стало совестно.

Она подошла к девушке, и та узнала ее. Луиза спросила по-английски, не согласится ли она передать Лусинде записку. Девушка кивнула. Луиза вырвала листок из ежедневника и написала: Я уезжаю. Но я не из тех, кто исчезает. Я напишу тебе.

Она сложила листок и вручила девушке, любовавшейся своими ногтями.

— Куда ты едешь?

— В Йоханнесбург.

— Хотела бы я быть на твоем месте. Но не дано. Лусинда получит записку сегодня вечером.

Луиза прошла через контроль. В панорамное окно ей было видно громадный лайнер на стартовой площадке.

По-моему, я начинаю кое-что соображать о действительности на этом континенте. Из бедности произрастают жестокие силы, не встречающие сопротивления. С бедными китайскими крестьянами и с их братьями и сестрами на африканском континенте обращаются как с крысами. Может, Хенрик тоже увидел и понял именно это? Пока я не знаю, что происходит в тайном мире, созданном Кристианом Холлоуэем. Но у меня теперь есть кое-какие черепки. Я найду еще. Если не опущу руки. Если не потеряю мужества.

На борт Луиза поднялась одной из последних. Самолет взял разгон и взлетел. Последнее, что она увидела, прежде чем он пробил тонкие облака, были маленькие рыбацкие лодки с поднятыми парусами, направлявшиеся к берегу.

20

Через 23 часа Луиза приземлилась на афинском аэродроме Венизелос. Самолет заходил на посадку со стороны моря. Навстречу приближались Пирей и Афины с хаосом домов и улочек.

Улетала она оттуда с чувством большой радости. А теперь возвращалась с разбитой жизнью, преследуемая непонятными событиями. В голове роились детали, которые она пока была не способна свести воедино и истолковать.

Куда она возвращалась? К раскопкам могил, уже не находившимся под ее ответственностью. Она заплатит остатки аренды Мицосу, упакует свои вещи, попрощается с теми, кто остался на раскопках, пока они ближе к зиме не закончатся.

Может, навестить и Василиса в его аудиторской конторе? Но что она, собственно, ему скажет? Что она способна сказать хоть кому-нибудь?

Она летела рейсом компании «Олимпик» и позволила себе роскошь купить билет в первый класс. За все долгое ночное путешествие она занимала два места. Как и во время путешествия на юг, ей чудились костры в далекой темноте. Один из них — костер Умби, последний зажженный им в жизни. В темноте находились и те, что заставили его замолчать.

Она теперь знала, была уверена. Умби умер потому, что она говорила с ним. Она никогда бы в одиночку не взяла на себя ответственность за случившееся. Но, если бы она не пришла, он, вероятно, был бы еще жив.

Почему она прониклась такой уверенностью? Вопрос преследовал ее во сне, в удобном кресле авиалайнера. Умби мертв. Его глаза смотрели в неизвестное, мимо ее собственного взгляда. Ей уже никогда не поймать этот взгляд. Так же, как не узнать, что он собирался ей сказать.

В аэропорту у нее внезапно возникло желание повременить с возвращением на раскопки в Арголиде, снять номер в гостинице, может, в «Гран-Бретань» на Синтагме, и просто раствориться среди людских толп. На сутки или на двое заставить время остановиться, чтобы вновь обрести свое «я».

Но она взяла напрокат машину и по новенькому шоссе покатила на Пелопоннес, в Арголиду. Было по-прежнему жарко, осень не стала ближе со времени ее отъезда. Дорога вилась по высохшим холмам, между бурыми пучками травы и низкими деревьями торчали, как кости, белые скалы.

Добравшись до Арголиды, она вдруг забыла о страхе. Сумела оставить своих преследователей в африканской тьме.

Интересно, получила ли Лусинда ее записку и какие мысли она у нее вызвала? А Ларс Хоканссон? Она нажала на газ, прибавила скорость. Этого человека она ненавидела, хотя, естественно, не могла обвинить его в том, что ее втянули в события, приведшие к смерти Хенрика. С этим человеком она бы не хотела находиться рядом.

Луиза заехала на бензоколонку, где имелось и кафе. Войдя в помещение, она осознала, что как-то раз уже была здесь с Василисом, ее терпеливым, но немного рассеянным любовником. Он тогда заехал за ней в аэропорт, она прилетела из Рима, где участвовала в скучном семинаре, посвященном находке старинных книг и манускриптов в пустынях Мали. Находка вызвала сенсацию, но семинары клонили ко сну — слишком много выступавших, никудышная организация. Василис встретил ее в Афинах, и они вместе пили кофе.

Той ночью она спала у него. Сейчас все это казалось таким далеким, будто происходило в ее детстве.

Водители грузовиков дремали над своими чашками кофе. Луиза съела салат, выпила воды и чашку кофе. Запахи и вкус еды говорили, что она снова в Греции. Ничего незнакомого — в отличие от Африки.

В одиннадцать часов она приехала в Аргос. Свернула к дому, который снимала, но передумала и отправилась к месту раскопок. Большинство, наверно, уже разъехалось по домам, но все-таки кое-кто остался подготовиться к зиме. Но там вообще никого не было. Пусто, заброшено. Все, что полагалось запереть, — заперто. Даже сторожей нет.

Самый одинокий момент в ее жизни, так она чувствовала. Естественно, ничто нельзя сравнить с шоком, испытанным ею, когда она обнаружила мертвого Хенрика. Но здесь одиночество было другое — тебя словно бросили одну в бесконечном пространстве.

Она вспомнила мысленную игру, которой они иногда забавлялись с Ароном. Что бы ты сделал, если бы оказался последним человеком на земле? Или первым? Но Луиза так не вспомнила ни предложений, ни ответов. Сейчас речь шла уже не об игре.

Подошел старик с собакой. Он регулярно посещал раскопки. Его имени она не помнила, но собаку точно звали Алиса. Он вежливо приподнял кепку и поздоровался. Заговорил по-английски, медленно и обстоятельно, словно ему нравилось практиковаться.

— Я думал, все уехали.

— Я ненадолго. До весны здесь все замрет.

— Последние уехали неделю назад. Но вас, госпожа Кантор, с ними не было.

— Я была в Африке.

— Так далеко. Не страшно?

— Что вы имеете в виду?

— Ну все это... дикое? Ведь это так называется? T’he wilderness?

— Там, пожалуй, как здесь. Мы с легкостью забываем, что люди принадлежат к одной семье и во всех ландшафтах есть нечто схожее. Если мы действительно происходим с африканского континента, значит, у нас у всех была одна праматерь.

— Вполне возможно. — Он с тревогой посмотрел на свою собаку, которая улеглась, положив голову на лапу. — Не переживет она эту зиму.

— Болеет?

— Старая очень. Думаю, ей чуть не тысяча лет. Классическая собака, античный реликт. Каждое утро я наблюдаю, с каким трудом она встает. Теперь я выгуливаю ее, не наоборот, как бывало раньше.

— Надеюсь, она выживет.

— Увидимся весной.

Он снова приподнял кепку и зашагал дальше. Собака на негнущихся ногах поплелась следом. Луиза решила навестить Василиса в его офисе. Пора окончательно подвести итоги. Она осознала, что больше никогда не вернется сюда. Раскопки возглавит кто-нибудь другой.

Ее жизнь поворачивалась в другую сторону, в какую — она не знала.

Она остановилась в городе возле офиса. Увидела в окно Василиса. Он говорил по телефону, что-то записывал, смеялся.

Он забыл меня. Для него меня больше нет. Я была лишь случайным товарищем, с которым можно спать и заглушать боль. Тем же он был и для меня.

Она уехала прежде, чем он ее заметил.

Приехав домой, она долго искала ключи. Мицос, без сомнения, заходил к ней. Из кранов не капало, ненужные лампы выключены. На столе в кухне лежали письма — одно из Шведского института в Афинах, другое — от друзей. Она оставила их нераспечатанными.

На раковине возле маленького холодильника стояла бутылка вина. Луиза откупорила ее, налила себе бокал. Столько, сколько выпила за последние недели, она никогда в жизни себе не позволяла.

Мест для отдыха уже нет. Она находилась в непрестанном внутреннем движении, которое не всегда совпадало с внешним, захлестнувшим ее вихрем.

Выпив вина, она уселась в скрипучее кресло-качалку Леандра. И долго смотрела на свой проигрыватель, так и не решив, что послушать.

Опустошив полбутылки, она подошла к письменному столу, достала бумагу и авторучку и начала медленно писать письмо в университет Уппсалы. Объяснила свою ситуацию и попросила о годичном отпуске за свой счет.

Мои боль и отчаяние таковы, что с моей стороны было бы самонадеянно считать, что я смогу взять на себя ответственность, необходимую для руководства раскопками. В настоящее время я пытаюсь изо всех сил — если они еще остались? — справиться с собой.

Письмо получилось длиннее, чем она рассчитывала. Просьбу об отпуске следовало бы изложить короче. То, что она написала, выглядело как мольба или скорее растерянная исповедь.

Ей хотелось, чтобы они узнали чувства человека, потерявшего единственного ребенка.

В одном из ящиков она нашла конверт и запечатала письмо. Лаяли собаки Мицоса. Луиза села в машину и отправилась в ближайшую таверну, где обычно ела. Хозяин был слепой, неподвижно сидел на стуле и, казалось, медленно превращался в статую. Его невестка готовила, а жена подавала. Никто из них не знал английского, но Луиза привычно прошла в тесную, закопченную кухню, показывая блюда, которые ей нравились.

Она съела греческие голубцы и салат, выпила бокал вина и чашку кофе. Посетителей мало. Она практически всех их знала.

Когда она вернулась в дом, из темноты вынырнул Мицос. Она ахнула.

— Я тебя напугал?

— Я не знала, кто это.

— Кто бы это еще мог быть, кроме меня? Разве что Панайотис. Но он смотрит футбол, «Панатинаикос» играет.

— Они выиграют?

— Наверняка. Панайотис сделал ставку на три — один. Он обычно не ошибается.

Луиза отперла дверь, впустила Мицоса.

— Я отсутствовала дольше, чем думала.

Мицос сел на табуретку, серьезно посмотрел на нее.

— Я слышал, что случилось. Очень жаль, что мальчик умер. Но мы все умрем. Панайотис плакал. Собаки молчали — что бывает редко.

— Все произошло так неожиданно.

— Никто не ждет смерти молодого человека. Если нет войны.

— Я вернулась собрать вещи и окончательно расплатиться.

Мицос развел руками.

— Ты мне ничего не должна.

Он произнес это с такой убежденностью, что Луиза не стала настаивать. Мицос явно чувствовал себя неловко и не знал, что сказать. Она припомнила, что прежде он казался ей похожим на Артура. Их объединяла странная неспособность справляться с чувствами, которые затрагивали ее, Луизу.

— Леандр болен. Старик-сторож. Как это вы его называете? Phylakas Anghelos.

— Наш ангел-хранитель. Что с ним?

— Он начал пошатываться на ходу. Потом упал. Сперва решили, что это давление. А на прошлой неделе у него в голове обнаружили большую ongos. По-моему, это называется опухоль.

— Он в больнице?

— Отказался. Не желает, чтобы ему вскрывали череп. Лучше, мол, умереть.

— Бедный Леандр.

— Он прожил долгую жизнь. Сам он теперь считает, что заслужил смерть. Oti prepi па teleiossi tha teleiossi, как мы говорим. «То, что должно кончиться, кончается».

Мицос встал, собираясь уходить.

— Завтра я уеду. В Швецию.

— Вернешься на следующий год?

— Вернусь.

Она не удержалась. Птица улетела, и она не успела поймать ее за крыло.

Уже в дверях Мицос обернулся:

— Тебя какой-то человек искал.

Луиза мгновенно насторожилась. Мицос задел окружавшие ее силки.

— Кто это был?

— Не знаю.

— Грек?

— Нет. Он говорил по-английски. Длинный, с жидкими волосами, худой. Голос высокий. Спросил про тебя. Потом пошел к раскопам. Судя по всему, он знал, что случилось.

К своему ужасу, Луиза решила, что Мицос говорит об Ароне.

— Он не сказал, как его зовут?

— Мюррей. Я даже не знаю, фамилия это или имя.

— И то и другое. Расскажи-ка подробнее. Когда он приходил? Чего хотел? Он приехал на машине? Или пришел пешком? Припарковал машину так, чтобы ее не было видно отсюда?

— На кой бы черт ему это понадобилось?

Луиза поняла, что больше не в силах ходить вокруг да около.

— Потому что он может быть опасен. Потому что, может, как раз он убил Хенрика и, возможно, моего мужа. Потому что не исключено, что он хочет убить меня.

Мицос, с недоверием глядя на нее, собирался возразить. Луиза жестом остановила его:

— Я хочу, чтобы ты мне поверил. Больше ничего. Когда он приходил?

— На прошлой неделе. В четверг. Вечером. Постучал в дверь. Звука мотора я не слышал. Собаки тоже не залаяли. Он спросил про тебя.

— Ты помнишь, что он в точности сказал?

— Спросил, дома ли госпожа Кантор.

— Не сказал Луиза?

— Нет. Госпожа Кантор.

— Ты когда-нибудь раньше его видел?

— Нет.

— У тебя не возникло ощущения, что он знает меня?

Мицос замялся, прежде чем ответить.

— Мне кажется, этот человек тебя не знает.

— Что ты ответил?

— Что ты уехала в Швецию и я не знаю, когда вернешься.

— Ты сказал, он побывал на раскопках?

— Да. На следующий день.

— Что было потом?

— Он спросил, уверен ли я, что не знаю, когда ты вернешься. И тут мне подумалось, что он слишком уж любопытен. Я ответил, что больше мне сказать нечего и вообще я как раз сажусь обедать.

— Что он сказал тогда?

— Извинился за беспокойство. Но явно только для проформы.

— Почему ты так считаешь?

— Это видно. Он был приветлив, но мне вовсе не понравился.

— Что произошло потом?

— Он исчез в темноте. Я запер дверь.

— Ты не слышал звука мотора?

— Помнится, нет. И собаки по-прежнему молчали.

— Больше он не приезжал?

— Нет, я видел его всего один раз.

— И никто другой про меня не спрашивал?

— Никто.

Луиза поняла, что дальше не продвинется. Поблагодарила Мицоса, и тот ушел. Услышав, как хлопнула его дверь, она заперла дом и уехала. У шоссе на Афины стояла гостиница «Немея», где она однажды ночевала, когда в ее доме случилась протечка. Гостиница была почти пуста, и ей достался двухместный номер с видом на обширные оливковые рощи. Она уселась на балконе и, почувствовав слабое дуновение осеннего ветра, укрылась пледом. Издалека долетали музыка и смех.

Она размышляла о том, что рассказал Мицос. Что за человек искал ее, она понятия не имела. Но те, кто шел за ней по пятам, были ближе, чем она думала. Ей не удалось скрыться от них.

Они считают, что мне что-то известно и что я не сдамся, пока не найду то, что ищу. Единственный способ освободиться от них — прекратить поиски. Я думала, что оставила их в прошлом, когда уехала из Африки. Но ошибалась.

В темноте на балконе Луиза приняла решение. В Греции она не останется. Выбор невелик и не составляет трудности — либо вернуться в Барселону, либо уехать домой в Швецию. Сейчас ей нужен Артур.

На следующий день, упаковав вещи, она покинула дом. Ключи бросила в почтовый ящик Мицоса и написала ему записку, в которой обещала как-нибудь вернуться и забрать качалку, подаренную Леандром. В конверт она вложила деньги, попросила Мицоса купить Леандру цветы или сигареты и пожелать ему скорого выздоровления.

Она направилась обратно в Афины. Облачный, серый день, нервозное, интенсивное движение. Ехала она быстро, хотя никуда не спешила. Время существовало вне ее, вне ее контроля. В том вихре, в каком она находилась, царило безвременье.

Вечером Луиза села на самолет «САС», летевший до Копенгагена с пересадкой на Стокгольм. В полночь она была в Стокгольме, сняла номер в гостинице аэропорта. Денег Арона пока что хватало на перелеты и гостиницы. Изучив расписание, она из номера позвонила Артуру и попросила встретить ее в Эстерсунде. Она собиралась приехать вечером, потому что сначала хотела побывать в квартире Хенрика. Она почувствовала, что у отца полегчало на сердце, оттого что она дома.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Артур.

— Я слишком устала, чтобы обсуждать это.

— Идет снег, — сказал он. — Легкий рассыпчатый снежок. На улице четыре градуса мороза, а ты даже не спросила, как прошла охота на лосей.

— Извини. Как она прошла?

— Хорошо. Но больно короткая.

— Ты сам кого-нибудь подстрелил?

— Лоси у моего схрона так и не появились. Но мы отстреляли квоту за два дня. Я приеду за тобой, только сообщи, каким самолетом прилетишь.

В ту ночь она впервые за долгое время спала, не просыпаясь от сновидений, которые то и дело будили ее. Багаж она оставила в камере хранения и села на поезд в Стокгольм. Над городом шел холодный дождь, с Балтики налетал шквалистый ветер. По дороге к Шлюзу она все время ежилась. Было слишком холодно, в конце концов Луиза остановила такси и, сидя на заднем сиденье, вдруг опять увидела перед собой лицо Умби.

Ничего не кончилось. Луиза Кантор по-прежнему окружена тенями.

Она собралась с силами, прежде чем вошла в подъезд на Тавастагатан и открыла дверь в квартиру Хенрика. В прихожей на полу реклама и местные газеты. Она взяла их с собой на кухню. Села за стол, прислушалась. Откуда-то доносилась музыка. Смутно вспомнилось, что она и раньше слышала эту музыку в квартире Хенрика.

Мысленно она вернулась к той минуте, когда нашла Хенрика мертвым.

Он всегда спал голышом. А теперь на нем была пижама.

Внезапно она сообразила, что для пижамы есть объяснение, которого она не учла, поскольку отказывалась верить, что он мог покончить с собой. Но так ли было на самом деле? Он знал, что, когда его найдут, будет мертв. Оттого-то и не хотел предстать обнаженным, надел выглаженную пижаму.

Она прошла в спальню, посмотрела на кровать. Может, Ёран Вреде и судмедэксперт были правы? Хенрик покончил с собой. Не совладал с мыслями о своей болезни, а возможно, ощущение безжалостности и глубокой несправедливости мира оказалось ему не по силам. Арон исчез, потому что как был, так и остался человеком, не способным нести ответственность. Убийство Умби хоть и не поддавалось объяснению, но отнюдь не обязательно каким-то образом связано с Хенриком или с Ароном.

«Я спряталась в кошмаре, — подумала Луиза. — Вместо того чтобы признать случившееся».

Но ей не удалось убедить себя. Слишком многое указывало в разные стороны. Стрелка компаса крутилась без остановки. Она не знала даже, что случилось с простынями Хенрика. Может, их просто забрали, когда выносили тело? В вазах, которые она собирала из осколков, найденных в греческой земле, всегда имелись выбоины. Действительность не открывала все свои тайны. Уходя из квартиры Хенрика, Луиза по-прежнему терзалась сомнениями.

Она дошла до Шлюза, села в такси и поехала в Арланду. Все вокруг серо и промозгло. Осень подходила к концу, скоро зима. В терминале внутренних авиалиний она купила билет до Эстерсунда, на рейс в 16.10. Артур из леса ответил, что встретит ее.

До отлета оставалось три часа. За столиком кафе с видом на самолет, подруливавший к терминалу, она набрала номер Назрин. Никто не ответил. Луиза оставила сообщение, попросила позвонить ей в Херьедален.

Сейчас это беспокоило ее больше всего. Необходимо поговорить с Назрин о болезни Хенрика. Он ее заразил? Назрин, свою сестру Фелицию.

Луиза бросила взгляд на лес по другую сторону аэродрома. Как она выдержит, если это окажется правдой?

В таком случае и ее, свою несуществующую сестру, Хенрик тоже заразил.

Ожидая отлета, она размышляла, чем будет заниматься в будущем.

Мне всего лишь 54 года. Испытаю ли я радость и страсть к тому, что скрывается в земле и ждет моего внимания? Или это уже в прошлом? А есть ли вообще будущее?

Она до сих пор не достигла дна пропасти, какой была смерть Хенрика.

Меня убивает незнание. Я обязана сложить мозаику и рассказать себе всю историю. Возможно, это единственное оставшееся мне археологическое исследование, и существует оно у меня внутри.

Она позвонила на мобильник Арона. В настоящее время абонент недоступен.

Самолеты взлетали в серое небо или сверкающими птицами выныривали из облаков. Луиза медленно прошла в камеру хранения, забрала багаж, зарегистрировалась, села в синее кресло и принялась ждать. Заполненный наполовину самолет стартовал минута в минуту.

Она шла к зданию терминала в Эстерсунде. Вокруг темно, безветренно, падает снег.

Артур ждал ее у багажного транспортера. К ее приезду он побрился и приоделся.

Они сели в машину, и тут Луиза разревелась. Отец похлопал ее по щеке, направился к мосту через Стуршён и к шоссе, ведшему на юг, в Свег. На подъезде к Стенставику она начала рассказывать о путешествии в Африку.

— Это пробный рассказ, — пояснила она. — Мне кажется, я должна сделать не одну попытку, чтобы найти истинную историю случившегося. Должна отыскать правильные слова.

— Времени у тебя сколько угодно.

— По-моему, нужно спешить.

— Ты всю жизнь спешила. Я никогда не понимал зачем. Человек все равно не успевает сделать и малой доли того, что хотел бы. Долгая жизнь тоже коротка. Девяностолетние бывают столь же нетерпеливы, как и подростки.

— Я по-прежнему ничего не знаю об Ароне. Не знаю даже, жив ли он.

— Тебе надо объявить его в розыск. Я не хотел этого делать, не поговорив сперва с тобой. Только выяснил, вернулся ли он в Аполло-Бей. Нет, не вернулся.

Они ехали сквозь темноту. Фары освещали густой лес по обе стороны дороги. По-прежнему шел легкий снежок. Где-то между Иттерхогдалем и Светом она заснула, склонив голову на единственное доступное ей плечо.

На следующий день Луиза отправилась в полицейский участок и официально объявила Арона в розыск. Полицейского, который принял заявление, она знала с детства. В народной школе он учился несколькими классами старше. Ему тогда подарили мопед, и Луиза была безумно влюблена в него или, может, в мопед. Он выразил соболезнования, не задав ни одного вопроса.

Потом она пошла на кладбище. Могилу присыпало снегом. Надгробие еще не поставили. Но Артур сказал, что его заказали у каменотеса в Эстерсунде.

По дороге на кладбище она думала, что не выдержит зрелища, которое ее ожидает. Но, стоя у могилы, взяла себя в руки, почувствовала чуть ли не равнодушие.

Хенрика здесь нет. Он в моей душе, не в земле под снегом. Он проделал долгое путешествие, хотя и был так молод, когда умер. В этом мы похожи. И он, и я воспринимаем жизнь с полной серьезностью.

По дорожке между могилами прошла какая-то женщина, поздоровалась с Луизой, но не остановилась. Луизе она показалась знакомой, но имени ее она не вспомнила.

Снег повалил гуще. Луиза уже собралась уходить с кладбища, когда в кармане зазвонил телефон. Это была Назрин. Поначалу Луиза с трудом понимала, что она говорит, потому что в трубке стоял страшный шум.

— Ты слышишь меня? — крикнула Назрин.

— С трудом. Где ты?

— Времена меняются. Раньше первым делом спрашивали о самочувствии. Сейчас, прежде чем спросить о здоровье, интересуются географическим местоположением.

— Я едва тебя слышу.

— Я стою на Центральном вокзале. Приходят и уходят поезда, суетятся люди.

— Ты уезжаешь?

— Я только что приехала из Катринехольма — подумать только! А где ты?

— Стою у могилы Хенрика.

Голос Назрин на секунду пропал, потом прорезался снова:

— Я правильно поняла? Ты там, в горах?

— Я у могилы. Идет снег. Все белым-бело.

— Хотела бы я быть там, где ты сейчас. Пойду в билетную кассу. Там потише.

Луиза услышала, как шум стихает, вместо него донеслись отдельные громкие голоса, тоже вскоре пропавшие.

— Сейчас лучше слышно?

Голос Назрин звучал совсем близко, Луиза почти чувствовала ее дыхание.

— Я слышу тебя прекрасно.

— Ты просто исчезла. Я не знала, что думать.

— Я совершила долгое путешествие. Страшное до дрожи. Нам надо встретиться. Можешь приехать сюда?

— А нельзя встретиться на полпути? Мой брат сейчас за границей, и он одолжил мне свою машину. Я люблю водить.

Луиза вспомнила, что однажды они с Артуром по дороге в Стокгольм останавливались в Ервсё. Возможно, это как раз на полпути? Она предложила встретиться там.

— Я понятия не имею, где находится Ервсё. Но найду. Могу быть там завтра. Увидимся возле церкви? В два часа?

— Почему возле церкви?

— А разве в Ервсё нет церкви? Ты знаешь место получше? К церкви-то всегда найдешь дорогу.

Закончив разговор, Луиза вошла в свегскую церковь. Вспомнилось, что она была здесь ребенком, одна, хотела посмотреть большой заалтарный образ, воображая, что римские солдаты сейчас вылезут из картины и схватят ее. Она называла это игрой в «страшилки». В церкви она играла с собственным страхом.

Луиза выехала назавтра ранним утром. Снегопад прекратился, но дороги, вероятно, скользкие, и она не хотела спешить. Артур стоял во дворе, без рубашки, несмотря на мороз, и глядел ей вслед.

Они встретились у церкви, расположенной на острове посреди Юснан, точно в договоренное время. Назрин приехала на дорогом «мерседесе». Тучи рассеялись, светило солнце, ранняя зима чуть отступила, снова пришла осень.

Луиза спросила, спешит ли Назрин домой.

— Могу остаться до завтра.

— Здесь есть старая гостиница, называется «Ервсёбаден». Не думаю, что в это время года она забита постояльцами.

Им предоставили два номера во флигеле. Луиза спросила, не хочет ли Назрин прогуляться. Но та покачала головой. Не сейчас, сперва надо поговорить. Они устроились в одной из гостиных. В углу тикали старинные напольные часы. Назрин рассеянно ковыряла прыщик на щеке, Луиза решила перейти прямо к делу.

— Мне трудно об этом говорить. Но я должна. У Хенрика был СПИД. И с тех пор как я об этом узнала, меня мучила совесть, и я думала о тебе.

Луиза, конечно, размышляла о том, как Назрин воспримет это сообщение. Как бы реагировала она сама? Но такой реакции она совершенно не ожидала:

— Я знаю.

— Он сам тебе рассказал?

— Он не сказал ничего. До самой смерти. — Назрин открыла сумочку и вынула письмо. — Прочитай.

— Что это?

— Прочитай!

Письмо было от Хенрика. Очень короткое. Он писал, каким образом обнаружил, что заразился СПИДом, но надеялся, что был осторожен и не заразил ее.

— Я получила письмо несколько недель назад. Из Барселоны. Очевидно, кто-то отправил его, узнав о смерти Хенрика. Наверняка он сам так распорядился. Он часто говорил о том, что будет, если что-нибудь случится. Мне всегда казалось, он драматизирует. Теперь-то я понимаю, только уже слишком поздно.

Судя по всему, Бланка хранила письмо, когда Луиза с Ароном были в Барселоне. Хенрик дал ей инструкцию: Отправить, только если или когда я умру.

— Я никогда не боялась. Мы были очень осторожны. Естественно, я проверилась. Ничего не нашли.

— Ты понимаешь, как я волновалась перед этим разговором?

— Разумеется. Но Хенрик никогда бы не подверг меня опасности.

— А если бы он не знал, что заражен?

— Он знал.

— И тем не менее ничего тебе не сказал.

— Возможно, боялся, что я его брошу. Возможно, я бы так и сделала. У меня нет ответа.

В гостиную вошла женщина, поинтересовалась, будут ли они обедать. Обе кивнули: да, будут. Неожиданно Назрин захотелось прогуляться. Они пошли по аллее. Луиза рассказывала о своем долгом путешествии в Африку и обо всем, что там произошло. Назрин не докучала ей вопросами. Взобравшись на невысокую горку, они оглядели окрестности.

— Я по-прежнему не верю, — сказала Назрин. — Чтобы Хенрика убили из-за того, что он что-то знал. И что Арон пропал по той же причине.

— Я не требую, чтобы ты мне верила. Мне просто интересно, не вызывает ли это каких-либо воспоминаний. О том, что Хенрик говорил или делал. Может, какое-нибудь имя, которое ты слышала раньше?

— Нет, ничего такого не вспоминается.

Они продолжали беседовать до позднего вечера. Когда на следующий день Луиза уехала, Назрин все еще спала. Луиза оставила записку, расплатилась за номера и через леса направилась на север.

В последующие недели она погрузилась в тишину и ожидание поздней осени и ранней зимы. Иногда по утрам спала допоздна, закончила для университета отчет о раскопках этого года. Говорила с друзьями и коллегами, повсюду встречая понимание, все с нетерпением ждали, что она вернется, когда горе уляжется. Но она знала, оно не уляжется, горе никуда не денется, будет только становиться сильнее.

Время от времени она навещала одинокого полицейского в его кабинете. Ничего нового он сообщить не мог. Арона найти не удавалось, хотя его искали по всему миру. Как и много раз прежде, он исчез, не оставив никаких следов.

В эти дни Луиза не слишком задумывалась о своем будущем. Его пока не существовало. Она по-прежнему стояла на ногах, но нередко боялась, что в любую минуту может рухнуть. Будущее было как чистый лист бумаги. Она совершала длительные прогулки — по старому железнодорожному мосту, потом по новому. Порой вставала ни свет ни заря, брала с собой один из старых рюкзаков Артура и пропадала в лесу, возвращаясь уже в сумерки.

Все это время она старалась примириться с тем, что, наверно, никогда не поймет, что заставило Хенрика покончить с собой. Она все еще пыталась так и этак вертеть осколки, искать хоть какую-то связь, но надежды оставалось все меньше. Артур всегда был рядом, готовый слушать, готовый помочь.

Иногда вечерами они вели долгие разговоры. Зачастую об обыденных вещах, о погоде или о воспоминаниях детства. Раз-другой Луиза пыталась испробовать на нем разные гипотезы. Может, все произошло вот так? Артур слушал, но из своих же слов она понимала, что снова попала в тупик.

Как-то вечером в начале декабря зазвонил телефон. Звонил некто Ян Лагергрен. Его голос она не слышала много лет. Они вместе учились в Уппсале, хотя имели совершенно разные планы на будущее. На какое-то время между ними возник взаимный интерес, но дело кончилось ничем. Она знала только одно: Ян Лагергрен горячо стремился получить государственную должность, которая помогла бы ему уехать за границу.

После стольких лет голос у него ничуть не изменился.

— Случилось кое-что неожиданное. Я получил письмо от одной из моих многочисленных теток, которая живет в Херьедалене. Она утверждает, что видела тебя на кладбище в Свеге. Бог знает, откуда ей известно, что мы знакомы. Она сказала, что недавно ты потеряла сына. Я звоню, чтобы выразить соболезнования.

— Так странно снова слышать твой голос. Он совсем не изменился.

— Тем не менее изменилось все. Голос у меня прежний. И клочки волос. А больше сходства не осталось.

— Спасибо за звонок. Хенрик был моим единственным ребенком.

— Несчастный случай?

— Врачи говорят — самоубийство. Я отказываюсь верить. Но, возможно, я себя обманываю.

— Что мне сказать?

— Ты уже сделал, что мог. Позвонил мне. Не клади трубку. Мы не разговаривали двадцать пять лет. Как сложилась твоя жизнь? Ты получил место в МИДе?

— Почти. Периодически у меня в кармане лежал диппаспорт. Я работал за границей, но в СИДА[151].

— Я только что вернулась из Африки. Из Мозамбика.

— Там я никогда не бывал. Некоторое время был в Аддис-Абебе, потом в Найроби. В Эфиопии руководил сельскохозяйственной помощью, а в Кении — всей организацией помощи. Сейчас возглавляю отдел на Свеавеген, здесь, в Стокгольме. А ты стала археологом?

— В Греции. Ты в СИДА не встречался с человеком по имени Ларс Хоканссон?

— Я сталкивался с ним, мельком разговаривал. Но всерьез наши пути никогда не пересекались. Почему ты спрашиваешь?

— Он работает в Мапуту. Для Министерства здравоохранения.

— Надеюсь, приличный человек.

— По правде говоря, мне он не понравился.

— Слава Богу, я не назвал его своим лучшим другом.

— Можно спросить тебя кое о чем? О нем ходят какие-нибудь слухи? Какое впечатление сложилось о нем у людей? Мне надо знать, потому что он был в приятельских отношениях с моим сыном. Вообще-то мне неловко тебя об этом спрашивать.

— Посмотрим, что я смогу раскопать. Конечно, не упоминая, кто этим интересуется.

— А вообще жизнь оправдала твои ожидания?

— Едва ли. Да разве такое бывает? Я перезвоню, когда что-нибудь выясню.

Два дня спустя, когда Луиза перелистывала один из старых учебников по археологии, раздался телефонный звонок.

Каждый раз, когда звонил телефон, она надеялась, что это Арон. Но это снова был Ян Лагергрен.

— Интуиция, похоже, тебя не подвела. Я поговорил кое с кем, кто обычно отличает злобные оговоры и зависть от истинного положения дел. У Ларса Хоканссона, судя по всему, друзей немного. Его считают высокомерным, заносчивым. Никто не отрицает, что он малый способный и прекрасно справляется со своими задачами. Но руки у него, похоже, чистотой не блещут.

— Что он натворил?

— По слухам, пользуясь дипломатическим иммунитетом, он контрабандой вывез на родину немало шкур диких животных и рептилий, которые находятся на грани вымирания и потому охота на них и вывоз запрещены. Однако людям, не имеющим понятия о совести, это может принести значительные доходы. Причем без большого труда. Кожа питона весит не так уж много. Другие слухи насчет господина Хоканссона касаются незаконных сделок с автомобилями. Но самое важное все-таки, что он владеет усадьбой в Сёдерманланде, которая ему вообще-то не по карману. «Господская усадьба» — название весьма точное. Подытоживая сказанное, я бы охарактеризовал Ларса Хоканссона как способного человека с ледяной душой, который никогда не упустит своей выгоды. Но в этом он вряд ли одинок.

— Ты еще чего-нибудь обнаружил?

— По-твоему, этого недостаточно? Ларс Хоканссон, безусловно, проходимец, который ловит рыбку в мутной воде. Но он ловкий артист. И ни разу еще не падал с проволоки, на которой балансирует.

— Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Кристиан Холлоуэй?

— Он тоже работает в СИДА?

— Он организовал частные деревенские больницы для больных СПИДом.

— Это заслуживает уважения. Не помню, чтобы мне попадалось его имя.

— Оно никогда не всплывало в связи с Ларсом Хоканссоном? Мне кажется, Хоканссон каким-то образом работал на этого человека.

— Я запомню это имя. Если что-нибудь узнаю, позвоню. Запиши мой телефон. С нетерпением жду, когда ты расскажешь, почему так интересуешься Ларсом Хоканссоном.

Луиза записала номер Яна на обложке учебника.

Еще один глиняный черепок она выкопала из сухой африканской земли. Ларс Хоканссон, хладнокровный человек, готовый почти на все. Она добавила черепок к другим и почувствовала всю тяжесть своей усталости.

Темнота наступала все раньше и в ней самой, и снаружи.

Но в иные дни силы возвращались, и ей удавалось сдерживать уныние. Тогда она символически выкладывала кусочки мозаики на старом столе и пыталась по-новому истолковать знаки, которые могли бы преобразить их в некогда красивую урну. Артур на цыпочках ходил вокруг нее с трубкой во рту, регулярно подавал ей кофе. Она начала сортировать осколки на периферии и в центре. В центре урны находилась Африка.

Существовал также и географический центр — город Шаи-Шаи. В Интернете она нашла сведения о сильнейшем наводнении, случившемся в городе несколько лет назад. Фотографии маленькой девочки разошлись по всему миру. Малышка прославилась тем, что родилась в кроне дерева, куда ее мать залезла, спасаясь от прибывающей воды.

Но Луизины осколки не несли в себе ни рождения, ни жизни. Они были темные и говорили о смерти, о СПИДе, о докторе Леванском и его экспериментах в Бельгийском Конго. Каждый раз, представляя себе привязанных кричащих обезьян, она вздрагивала.

Ее словно донимал пронизывающий холод, который постоянно был рядом. Как бы отнесся к этому Хенрик? Тоже чувствовал бы холод? Может, он покончил с собой, не выдержав сознания, что с людьми обращаются как с обезьянами?

Она опять начала сначала, опять разбросала осколки и попыталась разглядеть, что перед нею.

Осень подошла к концу, зима вступила в свои права.

В четверг 16 декабря было ясно и холодно. Луиза проснулась рано — Артур расчищал дорогу к гаражу. И тут зазвонил телефон. Подняв трубку, она сперва не поняла, кто это. В трубке трещало, звонили, очевидно, издалека. Может, это Арон, сидящий среди своих красных попугаев в Австралии?

Потом она узнала голос Лусинды, слабый, напряженный:

— Я больна. Я умираю.

— Что я могу для тебя сделать?

— Приезжай.

Голос Лусинды был едва слышен. Луизе казалось, будто она теряет ее.

— Мне кажется, теперь я это вижу. То, что обнаружил Хенрик. Приезжай, пока не поздно.

Связь прервалась. Луиза села в постели. Артур продолжал разгребать снег. А она будто окаменела.

В субботу 18 декабря Артур отвез Луизу в Арланду. Утром 19 декабря она сошла с самолета в Мапуту. Жара ударила в лицо раскаленным кулаком.

21

До дома Лусинды Луиза добралась на такси, шофер не говорил по-английски. Когда она наконец нашла дом, Лусинды там не было. Ее мать, увидев Луизу, разрыдалась. Луиза решила, что, несмотря ни на что, приехала слишком поздно. Одна из сестер Лусинды сказала на странном, но все-таки понятном английском:

— Лусинда не умерла, просто ее здесь нет. Она заболела внезапно, не могла встать с постели. За считаные недели сильно исхудала.

Луиза все время сомневалась, правильно ли понимает сказанное. Английский язык Лусиндиной сестры становился все неразборчивее, как будто батарейка вот-вот совсем сядет.

— Лусинда сказала, что дона Луиза обязательно приедет сюда и спросит про нее. Мы должны сообщить доне Луизе, что она уехала в Шаи-Шаи за помощью.

— Она так и сказала? Что я приеду?

Разговор происходил на улице. Солнце стояло прямо над головой. От жары Луизе стало дурно, шведская зима еще не отпустила ее. В Шаи-Шаи Лусинде окажут помощь. Луиза была уверена, что услышанное по телефону — правда, времени почти нет.

Таксист, привезший ее с аэродрома, ждал. Сидел на земле в тени своей машины и слушал громко игравшее радио. Опять же через сестру Луиза попросила шофера отвезти ее в Шаи-Шаи. Поняв, чего от него хотят, он озабоченно вздохнул. Но Луиза настаивала. Ей нужно в Шаи-Шаи, прямо сейчас. Он назвал цену, Луизе перевели — сумма немыслимая, миллионы метикалов. Она предложила заплатить долларами, что сразу же заинтересовало шофера. В конце концов они договорились о цене, включая оплату бензина и все прочее, что нужно для поездки в Шаи-Шаи. Луиза помнила, что до Шаи-Шаи 190 километров. А шофер словно бы готовился к экспедиции в далекую и незнакомую страну.

— Спроси, бывал ли он раньше в Шаи-Шаи?

Шофер покачал головой.

— Скажи ему, что я там бывала. Я найду. Спроси, как его зовут.

Кроме его имени — Жилберту, она узнала, что у него есть жена и шестеро детей и что он католик. В такси она видела выцветшую фотографию больного папы Иоанна-Павла, приколотую к козырьку ветрового стекла.

— Скажи ему, мне надо отдохнуть. Пусть не болтает во время поездки.

Жилберту воспринял просьбу так, словно ему заплатили сверх оговоренной суммы, и тихо закрыл за ней заднюю дверцу. Последнее, что увидела Луиза в семье Лусинды, было отчаянное лицо ее матери.

В Шаи-Шаи они приехали поздно вечером, так как по пути пробило переднее колесо и пришлосьзакреплять выхлопную трубу. Жилберту в дороге не произнес ни слова, но все громче пускал музыку. Луиза пыталась отдохнуть. Она понятия не имела, что ее ждет, знала только, что ей понадобятся силы.

Мысль о случившемся с Умби не шла у нее из головы. Несколько раз она едва не велела Жилберту остановиться и повернуть обратно, потому что была на грани паники. Ей казалось, она мчится прямиком в западню, которая захлопнется за ней и уже никогда не откроется. Вместе с тем она беспрерывно слышала голос Лусинды по телефону. Я умираю.

Когда они подъезжали к мосту через реку, фотография папы римского оторвалась и упала на пол между сиденьями. Жилберту остановился и снова прикрепил ее. Луиза чувствовала растущее раздражение. Неужели он не понимает, что время на исходе?

Они ехали по пыльному городу. Луиза до сих пор не решила, как поступить. Отправиться в поселок Кристиана Холлоуэя и там оставить такси? Или поехать в прибрежную гостиницу и найти там кого-нибудь, кто ее подвезет? В конце концов она решилась. Они свернули направо к берегу и остановились возле гостиницы. Выйдя из машины, она тотчас услышала печальный, однотонный звук тимбилы альбиноса. Расплатилась с Жилберту, попрощалась с ним за руку и с чемоданом вошла в гостиницу. Как обычно, свободных номеров, похоже, было много. Ключи на доске висели ровными рядами, все на своем месте. Луиза отметила, что портье то ли не узнал ее, то ли сделал вид, что не узнает. Ни паспорта, ни кредитки он не спросил. Она ощутила себя невидимкой и одновременно человеком, которому доверяют.

Портье хорошо говорил по-английски. Конечно же он закажет такси. Но лучше всего ей сговориться с одним из его братьев, владельцем прекрасного автомобиля. Луиза попросила, чтобы тот приехал как можно скорее. Поднялась в номер и, став у окна, устремила взгляд на развалившийся пляжный киоск. Здесь Умби разговаривал с ней, здесь ему перерезали горло. При мысли об этом ее чуть не вырвало. Страх выпустил когти. Луиза помылась под вяло капающей водой в ванной, потом спустилась вниз и заставила себя поесть — жареную рыбу и немного салата, в котором с большим сомнением поковыряла вилкой. Тимбила звучала все заброшенней, рыба попалась костлявая. Она долго сидела с телефоном в руке, размышляя, не позвонить ли Артуру. Но не позвонила. «Сейчас необходимо только одно: откликнуться на крик о помощи, посланный Лусиндой. Если это был крик о помощи. Может, боевой клич?» — подумала Луиза.

Альбинос перестал играть. Теперь она слышала море, бурное, пенистое. Волны катились из Индии, от далеких берегов Гоа. Жара здесь, у моря, не жгла так, как в Мапуту. Луиза заплатила по счету и вышла из ресторана. У ржавого грузовичка ее ждал человек в шортах и застиранной рубашке цветов американского флага. Он приветливо поздоровался, сказал, что его имя Роберту, но по абсолютно непонятной для Луизы причине все зовут его Уорреном. Она забралась на переднее сиденье и объяснила, куда надо ехать. Уоррен говорил по-английски с тем же южноафриканским акцентом, что и его брат-портье.

— В поселок Кристиана Холлоуэя, — сказал он. — Хороший человек. Много делает для больных. Скоро все заболеют и умрут, — добавил он радостно. — Через несколько лет нас, африканцев, не останется. Только кости в песке да пустые поля. Кто станет есть кассаву, когда нас не будет?

Луиза удивилась странному воодушевлению, с каким он говорил о мучительной смерти, свирепствовавшей вокруг. Может, он сам болен? Или же это замаскированное выражение собственного страха?

Они приехали в поселок. Первое, что бросилось ей в глаза, — отсутствие черной собаки, обычно лежавшей в тени дерева. Уоррен поинтересовался, ждать ему или вернуться за ней позже. Он показал ей мобильник и сообщил номер. Они попробовали перезвониться, но связь наладилась только со второй попытки. Он не хотел брать с нее деньги сейчас. Можно и подождать, некуда спешить при такой жаре, как сегодня. Она вышла из машины. Уоррен развернулся и был таков. Она встала в тени дерева, где обычно лежала собака. Жара неподвижно висела над ней и беленькими домиками, кругом тишина. Было пять часов. Мелькнула мысль, нужно ли Артуру разгребать снег нынче утром. Чуть не касаясь земли, громко хлопая крыльями, пролетела птица и исчезла в направлении моря. Был ли это крик о помощи или боевой клич? Может, Лусинда послала оба сигнала одновременно? Луиза посмотрела на полукруг домиков.

Лусинда знает, что должна направить меня куда нужно. В каком из домиков она находится? Конечно, там, где мы были с ней вместе.

Луиза побрела по песчаной площадке с таким чувством, будто шла по пустой сцене, где люди смотрели на нее, а она их не видела. Открыла дверь и шагнула в сумрак. Запах немытых, потных тел ударил в нос. Ничего не изменилось с тех пор, как она была здесь. Повсюду больные. Почти никто не шевелился.

Берег смерти. Эти люди приплыли к здешнему берегу в надежде на помощь. Но здесь царит только смерть. Как на берегах Лампедузы в Средиземном море, где мертвых изгнанников прибивает к берегу без всякой надежды на жизнь, о которой они мечтали.

Она неподвижно стояла, пока глаза привыкали к тусклому свету. Слышала хор вздохов. То коротких, бурных, напряженных, то настолько слабых, что их почти не слышно. Хрипы, стоны, громкие крики, переходившие в шепот. Она оглядела переполненное помещение, ища Лусинду и не находя. Вытащила носовой платок, прижала его ко рту. Скоро ей не справиться с тошнотой. Она начала ходить по комнате, осторожно переставляя ноги, чтобы не наступить на чью-нибудь ногу или вытянутую руку. «Человеческие корни, — думала она, грозящие меня опутать». Отбросила эту мысль, совершенно бессмысленную. Нельзя превращать реальность в сравнения. Реальность и так достаточно непонятна. Она продолжила поиски.

Лусинду она обнаружила в углу. Та лежала на подстилке за выступом, образованным вертикальной балкой, поддерживающей потолок. Луиза поймала ее взгляд. Лусинда действительно была тяжело больна. Лежала почти обнаженная, из груди вырывались бурные, короткие вздохи. Луиза поняла, что девушка тщательно выбрала это место. Балка создавала мертвый угол. Никто не мог видеть ее лица, когда Луиза стояла перед ней. Лусинда пальцем показала на пол. Там лежал спичечный коробок. Луиза, сделав вид, что уронила платок, наклонилась и зажала коробок в ладони. Лусинда едва заметно качнула головой. Луиза повернулась и вышла из дома, словно не нашла того, кого искала.

Отпрянув на миг от резкого света, Луиза пошла по пыльной дороге. Когда дома скрылись из виду, позвонила Уоррену. Через десять минут он подъехал. Она выразила сожаление, что ее визит оказался таким коротким, но, возможно, ей придется вернуться, может даже сегодня.

У гостиницы он снова отказался взять деньги. Если он ей понадобится, нужно лишь позвонить. Он пока вздремнет в тени своего грузовичка, а потом спустится к морю искупаться.

— Я плаваю с дельфинами и китами. И тогда забываю, что я человек.

— Ты хочешь это забыть?

— По-моему, всем хотелось бы иметь не только ноги и руки, но и плавники.

Луиза поднялась к себе в номер, вымыла лицо и руки под краном, который внезапно ожил и выпустил сильную струю. Потом присела на край кровати и открыла спичечный коробок. Крохотными буковками на клочке газеты Лусинда написала: Слушай в темноте тимбилу. И все.

Слушай в темноте тимбилу.

Луиза дождалась сумерек, после того как туфлей сумела запустить кондиционер.

Позвонил Уоррен, пробудив ее от полусна. Он ей сейчас нужен? Или ему можно съездить в Шаи-Шаи навестить жену, которая вот-вот родит? Луиза отпустила его.

Перед отъездом она купила в Арланде купальник. И почувствовала угрызения совести, потому что приехала, собственно, ради встречи с молодой умирающей женщиной. Несколько раз она уговаривала себя пойти на пляж. Но не сумела. Надо сохранить силы, хотя она понятия не имела, что ее ждет. Лусинда и ее тяжелое дыхание вызвали у Луизы злость и страх.

В этом чудовищном зное всюду сквозили смерть и гибель. Но мысль была сомнительная, ведь она знала, нет ничего более жизнеспособного, чем яркое солнце. Хенрик бы с раздражением запротестовал, если бы Африку назвали мертвым континентом. Он бы сказал: наша собственная неспособность искать правду виновата, что «мы знаем все о том, как африканцы умирают, но почти ничего о том, как они живут». Кто это сказал? Она не помнила. Но эти слова были записаны в одном из документов, которые она читала, проглядывая его бумаги в стокгольмской квартире. Только сейчас она припомнила, что он записал на первой странице одной из бесчисленных папок с материалами об исчезнувшем мозге убитого президента Кеннеди. Хенрик был в бешенстве. И поставил вопрос: Как бы мы, европейцы, реагировали, если бы мир имел представление лишь о том, как мы умираем, и понятия не имел о наших жизнях?

Когда наступили короткие сумерки, Луиза стояла у окна и смотрела на море. Пляжный киоск лежал в тени. Грузовик исчез. Детишки играли с чем-то вроде мертвой птицы. Женщины с корзинами на головах шли прочь по берегу. Какой-то молодой человек пытался удержать равновесие на велосипеде, с трудом пробираясь по глубокому песку. Его постигла неудача, он упал и со смехом встал. Луиза позавидовала его непритворной радости от этой неудачи.

Наступила темнота, черный плащ накрыл землю. Луиза спустилась в ресторан. Альбинос с тимбилой сидел на прежнем месте. Но не играл, ел рис с овощами из красной пластиковой тарелки. Рядом стояла бутылка пива. Он ел не спеша, как будто вовсе не проголодался. Луиза прошла к бару. За столом сидели несколько мужчин, дремали над бутылками с пивом. Женщина за стойкой бара так напоминала Лусинду, что Луиза даже вздрогнула. Но, когда та улыбнулась, стало видно, что у нее не хватает нескольких зубов. Луиза почувствовала, что ей надо выпить чего-нибудь покрепче. Артур выставил бы на стол бутылку водки. Вот, выпей, подкрепись! Она заказала виски, которое вообще-то не любила, и бутылку местного пива «Лаурентина». Альбинос снова заиграл на тимбиле. Слушай в темноте тимбилу. В ресторан вошли новые посетители — пожилой португалец и молоденькая африканка. Луиза прикинула разницу в возрасте — лет сорок. Ее охватило желание подойти к их столику и ударить мужчину. Он — воплощение того, как любовь и презрение смешиваются во все еще живое выражение многовекового колониального ига.

Я слишком мало знаю. Познаниями насчет захоронений бронзового века, насчет значения оксидов железа для античной греческой керамики я кому хочешь заткну рот. Но о мире за пределами раскопок и музеев я знаю бесконечно меньше, чем Хенрик. Я глубоко необразованный человек и поняла это только теперь, когда мне уже за 50.

Опустошив свои стаканы, она вспотела. Легкая пелена окутала сознание. Альбинос играл. Женщина за стойкой грызла ногти. Луиза вслушивалась в темноту. Немного поколебавшись, выпила еще виски.

Без двадцати семь. Сколько же сейчас в Швеции? Разница во времени — час или два? В какую сторону? Вперед или назад? Она сомневалась.

Вопросы остались без ответа, потому что тимбила внезапно умолкла. Луиза допила виски и расплатилась. Альбинос медленно пересек пустой ресторан и скрылся в туалете. Луиза вышла к фронтону гостиницы. Грузовичка Уоррена пока не видно. Море шумело, кто-то невидимый, насвистывая, прошел мимо. Мелькнул неверный свет велосипедной фары. Она ждала.

Альбинос вновь заиграл на своей тимбиле. Звук изменился, был где-то поодаль. Внезапно она сообразила, что слышит другую тимбилу. Инструмент в ресторане покинут, альбинос не вернулся.

Она сделала несколько шагов в темноту. Вибрирующие звуки тимбилы звучали ближе к морю, но не со стороны пляжного киоска, а оттуда, где рыбаки обычно развешивали сети. И вновь Луизу охватил страх, она боялась того, что будет, но заставила себя думать о Хенрике. Сейчас она ближе к нему, чем когда-либо после его смерти.

Она прислушалась к другим звукам, не тимбилы, но там было только море, волны, катившие прямиком из Индии, и ее собственное одиночество, беззвучное, как студеная зимняя ночь.

Луиза пошла к источнику звука, он приближался, но костра она не увидела. Там не было вообще ничего. Она подошла совсем близко, невидимая тимбила уже совсем рядом. Инструмент резко замолчал, между двумя ударами палочек.

И тут к ее лодыжке прикоснулась рука. Она вздрогнула — но никто ее не удерживал — и замерла, услышав в темноте голос Лусинды:

— Это я.

Луиза присела на корточки, пошарила рукой. Лусинда сидела прислонившись к высохшему дереву, упавшему после шторма. Ладонью Луиза ощупала ее лихорадочное, потное лицо, потом Лусинда обняла ее и притянула к земле.

— Меня никто не видел. Все считают, я настолько слаба, что не в состоянии встать. Но пока я еще в силах. Скоро уже не смогу. Но я знала, что ты приедешь.

— Я и представить себе не могла, что ты заболеешь так скоро.

— Никто не верит, что смерть совсем рядом. С некоторыми все происходит очень быстро. Я из таких.

— Я заберу тебя отсюда и прослежу, чтобы тебе дали лекарства.

— Слишком поздно. У меня же есть деньги Хенрика. Но это не поможет. Болезнь бежит по моему телу, как огонь по сухой траве. Я готова. Только иногда мне бывает страшно, в иные дни, на рассвете, когда восход солнца прекраснее обычного, и я знаю, что уже скоро не увижу его. Что-то во мне успокоилось. Человек умирает постепенно, как когда бредешь по мелководью и лишь через несколько километров вода достигает подбородка. Я думала, что умру дома, у мамы. Но я не хочу умирать напрасно, не хочу, чтобы моя жизнь исчезла без следа. Я думала о тебе, о том, как ты искала дух Хенрика во всем, что он делал или пытался делать. Я пришла сюда, чтобы посмотреть, правда ли, что, как считал Хенрик, за доброй волей существует другая действительность, что за молодыми идеалистами прячутся люди с черными крыльями, которые используют умирающих для своих целей.

— Что ты увидела?

Слабый голос Лусинды дрогнул, когда она ответила:

— Мерзости. Но давай я дорасскажу тебе свою историю. Как я попала в Шаи-Шаи, значения не имеет — может, на тачке, может, на грузовике. У меня много друзей, я никогда не бываю одна. Я надела на себя самую рвань, попавшуюся под руку. Потом они оставили меня в песке и грязи возле домишек Кристиана Холлоуэя. Там я лежала, ожидая рассвета. Первым меня увидел седой старик. Позже пришли другие, все в сапогах, широких фартуках и резиновых перчатках. Белые южноафриканцы, один, возможно, мулат. Они спросили меня, больна ли я СПИДом и откуда приехала. Я чувствовала себя как на допросе. В конце концов они позволили мне остаться. Сначала поместили в другом доме, но ночью я перебралась туда, где ты меня нашла.

— Как ты сумела дозвониться до меня?

— У меня остался телефон. Человек, который привез меня сюда, через день перезаряжает батарейку и тайно отдает его мне по ночам. Я звоню матери, слушаю ее перепуганные крики, чтобы удержать смерть на расстоянии. Пытаюсь утешить ее, хотя понимаю, что это невозможно.

Лусинда зашлась кашлем, долгим и хриплым. Луиза пересела и нащупала возле дерева маленький магнитофон. Слушай в темноте тимбилу. Играла вовсе не тень. Звучала кассета. Лусинда перестала кашлять. Луиза слышала, как она в изнеможении тяжело дышит. «Я не могу оставить ее здесь, — думала Луиза. — Хенрик ни за что бы ее не бросил. Должен быть человек, который облегчит ее страдания, возможно, существует какое-нибудь спасение».

Лусинда схватила ее за руку, словно ища поддержки. Но не встала, а продолжала говорить:

— Я слушаю, лежа там на полу. Не больных, а голоса здоровых, находящихся к комнате. Ночами, когда большинство юных белых ангелов засыпают и бодрствуют только ночные сторожа, преисподняя оживает. Под полом есть вырытые в земле комнаты.

— Что там?

— Ужас.

Голос Лусинды так ослабел, что Луизе пришлось наклониться поближе, чтобы разобрать слова. У девушки начался новый приступ кашля, грозивший задушить ее. Она старалась вздохнуть, из горла вырывалось бульканье. После приступа Лусинда долго молчала. Луиза услышала, как альбинос снова заиграл на тимбиле.

— Если у тебя нет сил, не продолжай.

— Я должна. Может, завтра я умру. Эта долгая поездка не будет для тебя напрасной. Как и для Хенрика.

— Что ты видела?

— Мужчины в сапогах, фартуках и резиновых перчатках делают людям уколы. Но колют не только больных. Многие приезжают сюда здоровыми, в точности как рассказывал Умби. Их используют как подопытных кроликов, проверяют на них вакцины. Потом вводят им зараженную кровь. Заражают ВИЧ, чтобы посмотреть, действует ли вакцина. Большинство в том помещении, где ты меня нашла, заражены здесь. Они приехали здоровыми. Но есть и другие, вроде меня, заболевшие иначе. Нас пичкают лекарствами, которые даже на животных не испытывают, проверяют, нельзя ли найти лекарства, когда болезнь уже в полном разгаре. Тем, кто ставит на нас опыты, безразлично, с кем иметь дело — с людьми, с крысами или с шимпанзе. Собственно, животные — это обходной путь. Лекарства-то ищут не для них. Кому, по-твоему, есть дело до принесенных в жертву африканцев, если в результате будут получены лекарства и вакцины, полезные для людей на Западе?

— Откуда ты все это знаешь?

— Знаю. — Голос Лусинды внезапно окреп.

— Я не понимаю.

— А должна бы.

— Как ты обо всем этом узнала? Просто слушала?

— От Хенрика.

— Он видел то, что видела ты?

— Прямо он никогда не говорил. Думаю, хотел пощадить меня. Но рассказывал, что это за вирус, рассказывал, как испытывают различные субстанции, чтобы посмотреть, действуют они или дают побочные эффекты. Он дошел до всего сам, он никогда не изучал медицину. Но он хотел знать. И начал работать здесь волонтером, чтобы узнать правду. Мне кажется, увиденное оказалось гораздо хуже, чем он себе представлял.

Луиза нащупала во мраке руку Лусинды.

— Думаешь, он умер от этого? Оттого что обнаружил, что происходит под землей?

— Волонтерам строго-настрого запрещено спускаться в подвалы, где хранятся образцы вирусов и лекарства. Он нарушил запрет. Стремление узнать правду заставило его побывать в запретной зоне, он рискнул спуститься в подвал.

Луиза изо всех сил старалась понять, что имела в виду Лусинда. Хенрик спустился вниз по лестнице и обнаружил секрет, стоивший ему жизни.

Она была права. Хенрика убили. Кто-то принудил его выпить снотворное. И в то же время ее мучили сомнения. Неужели правда настолько проста?

— Дорасскажу завтра, — сказала Лусинда, и голос ее опять упал до шепота, потерял силу. — Больше не могу.

— Тебе нельзя оставаться здесь. Я заберу тебя отсюда.

— Если ты меня заберешь, мою семью не оставят в покое. Я останусь здесь. Не все ли равно, где умирать.

Луиза сообразила, что уговаривать ее сесть в грузовик Уоррена и уехать отсюда совершенно бесполезно.

— Как ты доберешься обратно?

— Тебе лучше не знать. Но ты не беспокойся. Можешь остаться до завтра?

— Я живу в гостинице.

— Возвращайся, когда услышишь в темноте тимбилу. Возможно, я переберусь в другое место. Но обязательно приду, если не испущу дух. Нехорошо умирать, не рассказав свою историю до конца.

— Ты не умрешь.

— Умру. Ни тебе, ни мне в этом сомневаться не приходится. Знаешь, чего я боюсь больше всего? Не боли, не того, что сердце будет сопротивляться до последнего. Я боюсь, что буду умирать бесконечно долго. Я не вижу конца своей смерти. Иди.

Луиза не ответила. Сказать было нечего.

Звуки тимбилы то нарастали, то удалялись в темноту, улетая с морскими ветрами.

Луиза встала и пошла к освещенному подъезду гостиницы. Из темноты, где осталась Лусинда, не доносилось ни звука.

В ресторане гостиницы трапезничала компания южноафриканцев. В баре Луиза заметила Уоррена. Он помахал ей рукой: иди, мол, сюда. По глазам она определила, что он изрядно навеселе.

— Я пытался позвонить тебе. Но ты не отвечала. Я решил, ты зашла в море и исчезла.

— Телефон был отключен.

— Я страшно переволновался. Сегодня вечером я тебе нужен?

— Нет.

— А завтра? Обычно я заключаю пари с солнцем, кто встанет раньше — я или оно.

— Я могу заплатить тебе за работу?

— Не сейчас. Завтра или как-нибудь в другой день. Присядь и расскажи про свою страну, про снег и холода.

— Я слишком устала. Может, завтра.

Луиза поднялась к себе в номер. Она была в полном изнеможении. В голове беспокойно мельтешили мысли. Надо бы пойти в ресторан поесть, хотя голода она не чувствовала. Кроме того, нужно записать рассказ Лусинды. Начало свидетельства. Но она просто встала у окна.

На песчаной площадке перед гостиницей стояло три автомобиля, два белых джипа и грузовик Уоррена. Она нахмурилась. Собственно говоря, кто такой этот Уоррен? Почему его брат-портье не узнал ее? А должен бы. Может, он скрывал, что знает, кто она? Почему Уоррен не дома, не в семье? Почему не хочет, чтобы она ему заплатила? Вопросы так и вертелись в голове. Может, Уоррену поручено следить за ней?

Она помотала головой, задернула шторы, проверила, заперта ли дверь, приперла ее стулом и приготовилась ко сну. Она слышала, как заурчали моторы южноафриканских машин, покинувших парковку. Приняв душ, снова подошла к окну и осторожно выглянула из-за шторы. Машина Уоррена стояла на месте. Тимбила смолкла.

Луиза забралась в постель. Кондиционер погромыхивал, иногда выплевывая прохладный воздух. Мысленно она фильтровала слова Лусинды, перебирала их, чтобы увериться, что не пропустила чего-то важного.

Проснулась Луиза утром. И сначала никак не могла сообразить, где находится. Вскочила с кровати, раздвинула шторы. Грузовика Уоррена не видно. Под колонкой у входа в гостиницу мылась черная женщина с обнаженной грудью. Взглянув на часы, Луиза поняла, что проспала без перерыва восемь часов. Она взглянула туда, где встретилась с Лусиндой. Дерево лежало на месте. Несколько кур щипали траву. Луиза вспомнила, что подумала об Уоррене, и устыдилась.

«Я вижу то, чего нет, — подумала она. — Искать надо там, где мрак, а не там, где свет».

Море мерцало. И она не устояла. Надела купальник, завернулась в полотенце и пошла на пляж. Там было практически пусто, только какие-то малыши играли в песке да несколько женщин, нагнувшись, бродили в полосе прибоя, что-то собирали, возможно ракушки. Луиза вошла в воду, побрела на глубину, где можно плавать. Течение было довольно сильное, но не настолько, чтобы сбить с ног.

Рядом с ней был Артур. Они плыли по черному озеру, и между гребками он рассказывал, что оно бездонное.

Луиза вытянулась во весь рост, в воде ей всегда становилось легче. В ту пору, когда в отношениях с Ароном случались тяжелые кризисы, она порой отправлялась поплавать — в море, в озере, в бассейне, смотря что было рядом. Она легла на спину, устремила взгляд в синее небо. Встреча с Лусиндой казалась почти неуловимой грезой.

Выйдя наконец из воды и обсушиваясь полотенцем, она почувствовала себя отдохнувшей, как давно уже не бывало. Вернулась в гостиницу. Машины Уоррена по-прежнему не было ни под одним из тенистых деревьев. Из кемпинга неподалеку потянуло жареной рыбой. Альбинос с тимбилой еще не пришел. В ресторане Луиза была одна. Официантка, которой она раньше не видела, приняла у нее заказ. Она заказала не только кофе и хлеб, но и омлет. Над рестораном разливался какой-то нереальный покой. Кроме официантки, ее самой и невидимки, работавшего на кухне, мир был пуст.

Наверняка Хенрик когда-то здесь обедал. Может, как сейчас, — одинокий завтрак в ожидании игры альбиноса с тимбилой.

Луиза выпила еще чашку кофе. Когда она хотела расплатиться, официантка куда-то скрылась. Она подсунула деньги под блюдечко и вышла из ресторана. Уоррен все еще не появился. Она вернулась к себе в номер, отперла дверь.

Только закрыв за собой дверь, она обнаружила, что на одном из стульев у окна сидит мужчина. Кристиан Холлоуэй встал. Улыбаясь, замахал руками:

— Я знаю, что нельзя непрошеным заявляться в чужие комнаты. Если хотите, я выйду и постучу, как пристало достойному человеку.

— Как вы сюда вошли? Разве дверь не была заперта?

— Меня всегда тянуло к тому, что называют странностями. Замки словно бросали мне вызов, и я научился их вскрывать. Сказать по правде, эта дверь не самая упрямая из тех, с какими я имел дело. В Шанхае мне однажды удалось одолеть тройной замок в двери храма. Но есть у меня и другие хобби. Например, древнее искусство вырезания силуэтов. Дело нелегкое, требует тщательной тренировки, но это уникальный способ расслабиться.

— Почему у Хенрика оказался ваш силуэт?

— Я ему подарил. Он видел китайцев, вырезавших силуэты, и захотел овладеть этим искусством. Есть что-то необычайно притягательное в том, чтобы уменьшать людей до теней и профилей.

— Зачем вы пришли сюда?

— Вы заинтересовались моей здешней работой. И взамен я должен отплатить вам беседой.

— Я хочу спокойно одеться.

— Когда мне вернуться?

— Лучше всего нам встретиться внизу.

Он нахмурился.

— В ресторане или в баре слишком шумно. Расстроенные инструменты, лязг кастрюль, люди, болтающие ни о чем.

— В этом я с вами не согласна. Но через полчаса я буду готова.

— И тогда я вернусь.

Он тихо исчез из комнаты. Кое-что он определенно перенял у глубоко презираемых им африканцев — научился ходить совершенно бесшумно.

Луиза одевалась, одновременно стараясь подготовиться к новой встрече. Каким образом она предъявит ему свои вопросы? Сможет ли сказать ему прямо в лицо, что считает его виновным в гибели Хенрика? «Я бы должна испугаться, — думала она. — Прийти в ужас. Если я права, он вполне может убить меня так же, как убил Хенрика и Умби. Даже если он войдет в эту комнату один, вокруг все равно будут стражники. Невидимые, но вездесущие».

Он постучал в дверь так тихо, что Луиза едва расслышала. Открыв дверь, она не увидела в коридоре никого, кроме Кристиана Холлоуэя. Он улыбнулся и вошел.

— Когда-то эта гостиница была любимым пристанищем южноафриканских туристов. При португальцах Мозамбик представлял собой рай на земле. Пляжи, рыбалка, тепло, не говоря уже о юных девушках, которые стоили сущие гроши. Теперь это почти исчезнувшее воспоминание.

— Мир все-таки иногда становится лучше.

— Смотря кого спрашиваешь.

— Я спрашиваю, кто вы, что вами движет?

— Поэтому вы все время возвращаетесь?

— Однажды сюда приехал мой сын Хенрик. Вам это известно. Потом он вернулся домой в Швецию и умер. Это вам тоже известно.

— Я уже выразил соболезнования. Но думаю, к сожалению, горе нельзя ни с кем разделить. В горе человек одинок, как одинок и в смерти.

— Почему мой сын умер?

Он не смешался. Взгляд остался ясным, смотрел на нее в упор.

— Почему вы думаете, что я могу ответить на этот вопрос?

— Думаю, вы единственный, кто знает ответ.

— Что я, по-вашему, знаю?

— Почему он умер. И кто его убил.

— Вы сами сказали, что полиция уверена в самоубийстве.

— Это не самоубийство. Кто-то заставил его принять таблетки.

— Я по собственному опыту знаю, как трудно примириться с тем, что твой ребенок покончил с собой.

— Знаю, ваш сын покончил с собой, потому что был болен СПИДом.

Она заметила в глазах Кристиана Холлоуэя легкое недоумение, но он мгновенно взял себя в руки.

— Меня не удивляет ваша осведомленность. Судя по всему, ваш сын был в курсе дела. В наше время ничего не скроешь.

— Хенрик считал, что скрыть можно все. Например, исчезнувший мозг президента Кеннеди.

— Помню-помню. Комиссия Уоррена безрезультатно занималась этим вопросом. Очевидно, существует весьма простое объяснение, которого никто не искал.

— Хенрик говорил, для сегодняшнего мира типично, что правду скрывают те, кто заинтересован в восхвалении лжи. Или в ее использовании для грубых, но почти недоказуемых спекуляций.

— Вряд ли это характерно только для нашего времени. Не знаю эпохи, когда бы не происходило то же самое.

— Но разве мы не обязаны разоблачать ложь и бороться с несправедливостью?

Кристиан Холлоуэй развел руками:

— Я сражаюсь с несправедливостью по-своему, стараясь побороть невежество и страх. Показываю, что помочь можно. Вы спрашиваете, что мною движет. Я вам скажу. Желание понять, почему безграмотный Чингисхан во главе своих воинственных орд смог победить хитроумные военные организации и высокоразвитые народы вдали от степей Монголии и создать невиданную в мире империю. Каково было их неодолимое оружие? Думаю, я нашел ответ.

— Какой?

— Их длинные луки. Их умение срастись со своими лошадьми. Их способность поймать волшебный миг, когда на полном скаку можно выпустить стрелу со снайперской точностью. Все важные ответы просты, и этот тоже. Сегодня я краснею, что искал решение так долго. Конечно же всадники научились выпускать свои стрелы, когда все лошадиные копыта находились в воздухе. Тогда, на непостижимо краткое мгновение, наступало полное равновесие. И всадник, спустивший тетиву, мог не сомневаться, что попадет в цель. Главным у Чингисхана были не орды и не жажда крови, а точное знание момента, когда из хаоса возникает покой. Вот что вдохновляет меня, и именно так я пытаюсь жить.

— Строя все эти поселки?

— Пытаясь создать необходимое равновесие. Люди, зараженные СПИДом в этой стране, на этом континенте, умирают. Если им не посчастливилось родиться в одном из немногочисленных богатых семейств. Но если ты заболеешь на Западе, то всегда можешь рассчитывать на помощь и нужные лекарства, независимо от того, кто твои родители.

— В вашей деревне есть подвал. Похожий на галеры. По палубам гуляют здоровые и богатые пассажиры. В трюмах же, прикованные цепями, теснятся другие, рабы.

— Я не понимаю. Что вы имеете в виду?

— Существует подземелье. Там проводятся эксперименты — и на здоровых, и на больных людях. Я знаю, хотя доказательств у меня нет.

— Кто утверждает это?

— Там был человек, который пытался поговорить со мной. На следующий день он исчез. Еще один пытался рассказать мне, что там происходит. Ему перерезали горло.

— Я этого не знал.

— Но ведь именно вы в ответе за происходящее там?

— Естественно.

— Вы в ответе за то, что в ваших миссиях происходит противоположное вашим утверждениям.

— Позвольте объяснить вам одну вещь. Нет ни одного мира без борьбы, нет ни одной цивилизации, которая бы в первую очередь не решала, какие правила должны действовать в общении между людьми. Но правила существуют для слабых. Сильный же видит, насколько они растяжимы, и сам создает свои правила. Вам хочется, чтобы все происходило только по благости и доброй воле людей. Но без частной заинтересованности в прибыли нет и развития. Патенты на лекарства гарантируют прибыли, которые позволяют вести исследования и создавать новые лекарства. Допустим, ваши слова о происходящем в моих поселках — правда. Я не утверждаю, что это так. Но допустим. Разве не может получиться что-то хорошее даже в результате жестокой на первый взгляд деятельности? Подумайте о том, что нужно поскорее найти средство против СПИДа. В особенности югу Африки грозит катастрофа, сравнимая разве только с чумой. Какие страны, по-вашему, готовы выложить миллиарды на создание вакцины? Им деньги нужны для более важных задач — например на войну в Ираке.

Кристиан Холлоуэй встал:

— Времени у меня в обрез. Пора идти. Возвращайтесь, если захотите.

— Я не сдамся, пока не узнаю, что случилось с Хенриком.

Он бесшумно открыл дверь.

— Простите, что взломал дверь. Искушение было слишком велико.

Он исчез в коридоре. В окно Луиза увидела, как он вышел из гостиницы и сел в машину.

Ее всю трясло. Он вывернулся. Она не сумела противостоять ему, не сумела разрушить его защиту. Она задала свои вопросы, но ответы получил он. Теперь она понимала — он пришел разведать, что ей известно. И покинул ее, потому что больше не боялся.

Теперь вся ее надежда на Лусинду. Единственную, кто мог пролить свет на случившееся.

Вечером она услышала в темноте тимбилу. На сей раз музыка раздавалась ближе к морю. Луиза осторожно пошла в ту сторону, вглядываясь в темноту. Было новолуние, ночное небо затянуто туманной дымкой.

Когда музыка стихла, Луиза попыталась уловить дыхание Лусинды, но безрезультатно. На мгновение она решила, что попала в западню. Там, в темноте, не Лусинда, ее поджидают другие тени, как они поджидали Умби, Хенрика и, возможно, Арона.

Потом она услышала голос Лусинды, совсем близко. Чиркнула спичка, вспыхнул фонарь. Луиза села на землю рядом с девушкой. Пощупала ее лоб и поняла, что у нее высокая температура.

— Не надо было тебе приходить. Ты слишком больна.

— Я знаю. Не все ли равно, где умирать. Земля здесь не хуже, чем в других местах. И умру я не в одиночестве. У меня под землей будет общество. В мире мертвых людей больше, чем в мире живых. Нужно только умереть там, где ждут другие мертвые.

— Сегодня приходил Кристиан Холлоуэй.

— Я догадалась, что он это сделает. Ты оборачивалась, когда шла сюда? За тобой никто не следил?

— Я никого не видела.

— Я не спрашиваю, видела ли ты что-нибудь. Просто хочу знать, следил ли кто-нибудь за тобой?

— Я никого не видела и не слышала.

Луиза заметила, что Лусинда отодвинулась от нее:

— Мне нужно побольше места. Температура сжигает весь кислород.

— Что ты хотела рассказать?

— Продолжение. Конец. Если конец существует.

Но Лусинда не успела сказать ни слова. Выстрел разорвал тишину. Девушка дернулась, упала на бок и замерла.

Перед Луизой внезапно возникли фотографии, которые она видела в папках Хенрика. Выстрел пробил голову Лусинды в том же месте, где убийственная пуля вошла в мозг Кеннеди. Но никто не подумает спрятать мозг, вытекший из головы девушки.

Луиза закричала. Она достигла конца путешествия. Но все произошло не так, как она надеялась. Вот она, правда. Она знала, кто стрелял. Человек, вырезавший силуэты, ускользающая тень, перед всем миром утверждавшая, что желает только добра. Но кто ей поверит? Смерть Лусинды означала неумолимый конец истории.

Луиза хотела остаться рядом с Лусиндой, но не посмела. В смятении и страхе она надеялась, что во мраке, за пределами круга света от фонаря, есть кто-то из невидимых друзей Лусинды и они позаботятся о ней.

Еще одну ночь Луиза провела, цепенея от ужаса. Не было сил думать, ее окружала громадная ледяная пустота.

Утром она услышала, как к гостинице подъезжает грузовичок Уоррена. Спустилась в холл, расплатилась за номер. На песчаной площадке стоял Уоррен, курил. Там, где убили Лусинду, не было ничего. Ни людей, ни тела — ничего. Уоррен, заметив ее, бросил сигарету, озабоченно нахмурился.

— Ночью здесь стреляли, — сказал он. — У нас, африканцев, на руках чересчур много бесхозного оружия. Мы слишком часто стреляем друг в друга. — Уоррен открыл перед ней дверцу машины. — Куда поедем сегодня? Прекрасный день. Могу показать лагуны, где вода течет словно жемчуг сквозь пальцы. В Южной Африке я в глубоких шахтах копал драгоценности. Здесь алмазы текут сквозь пальцы как драгоценные капли воды.

— В другой раз. Не сейчас. Мне нужно вернуться в Мапуту.

— Так далеко?

— Да! Я заплачу сколько попросишь.

Он не назвал цены, только сел на шоферское место и выжал первую скорость. Луиза оглянулась, думая, что никогда больше не увидит этого берега, где ей пришлось пережить такой кошмар.

Они ехали сквозь утро, сквозь вихрящуюся красную пыль. Солнце стояло уже высоко, и над окрестностями сгущался зной.

Луиза молчала всю долгую дорогу до Мапуту, а по приезде расплатилась, не произнеся ни слова. Уоррен не задавал никаких вопросов, только попрощался. Луиза сняла номер в гостинице «Терминус», закрыла за собой дверь и очертя голову бросилась в бездну. В гостинице она провела два дня, не говорила ни с кем, кроме официантов, время от времени приносивших ей еду, к которой она почти не притрагивалась. Даже Артуру не позвонила, не попросила о помощи.

На третий день она заставила себя встать с постели, покинула гостиницу и Мозамбик. В Мадрид прилетела через Йоханнесбург вечером 23 декабря. Все рейсы на Барселону были забронированы рождественскими туристами. Она прикинула, не поехать ли поездом, но решила остаться, получив место на самолет, вылетавший утром следующего дня.

В Мадриде шел дождь. Блестящие рождественские украшения пестрели на улицах и в витринах магазинов, на стеклах такси висели диковинные фигурки, вроде гномов. Она остановилась в самой дорогой гостинице, какую знала, — в роскошном «Рице».

Однажды по дороге в Прадо они с Ароном проходили мимо этого отеля. До сих пор она помнила, как они в шутку подумывали о том, чтобы истратить все свои деньги на одну ночь в номере люкс. Теперь ее номер оплачен деньгами Арона, а его самого нет. Тоска по нему причиняла ей неизбывную боль. Только сейчас она начала понимать, что, когда обнаружила его среди красных попугаев, вернулась частица прежней любви.

Она зашла в музей напротив отеля. Все еще не забыла дорогу к залам с картинами и офортами Гойи.

Они с Ароном долго стояли у портрета старой женщины, он держал Луизу за руку, и оба — это им стало ясно потом — думали о неизбежной старости.

Всю вторую половину дня она провела в музее, пытаясь хоть ненадолго забыть все случившееся.

Дождь продолжался и на следующий день, когда она летела в Барселону. Выйдя из самолета, Луиза почувствовала головокружение и невольно прислонилась к стене пандуса, ведущего в здание терминала. Какая-то стюардесса спросила, не нужна ли ей помощь. Луиза покачала головой и пошла дальше. Она будто непрерывно находилась в пути, с того дня, как покинула Арголиду и поднялась на борт раннего рейса «Люфтганзы» на Франкфурт и Стокгольм. Мысленно, просто чтобы справиться с дурнотой, она стала перебирать длинный ряд отлетов и прилетов. Афины — Франкфурт — Стокгольм — Висбю — Стокгольм — Эстерсунд — Стокгольм — Франкфурт — Сингапур — Сидней — Мельбурн — Бангкок — Франкфурт — Барселона — Мадрид — Йоханнесбург — Мапуту — Йоханнесбург-Франкфурт — Афины — Франкфурт — Стокгольм — Эстерсунд — Стокгольм — Франкфурт — Йоханнесбург — Мапуту — Йоханнесбург — Мадрид — Барселона.

Вехи кошмарного путешествия. Вокруг нее исчезали и умирали люди. Никогда ей не освободиться от образов Умби и Лусинды, пусть даже они превратятся в выцветшие фотографии, на которых под конец не разглядишь черты лица. Кристиан Холлоуэй тоже останется в ее памяти. Вырезанный силуэт совершенно безжалостного человека, которого не просто победить.

За этими лицами скрывались тени, безликие тени.

Она пошла на квартиру Хенрика. Бланка как раз мыла лестницу. Они долго сидели в ее квартире и разговаривали. Позднее Луиза мало что помнила из сказанного. Но она спросила, кто побывал в комнатах Хенрика сразу после его смерти. Бланка недоуменно посмотрела на нее.

— У меня сложилось твердое впечатление, что ты говорила неправду. Там кто-то побывал.

— Зачем мне врать?

— Не знаю. Потому и спрашиваю.

— Ты ошибаешься. Здесь никого не было. Я ничего не скрыла от тебя и Арона.

— Значит, я ошиблась.

— Арон вернулся?

— Нет.

— Не понимаю.

— Вероятно, на него навалилось слишком много всего. Мужчины порой ранимы. Может, он просто-напросто вернулся в Аполло-Бей.

— Ты не разыскивала его там?

— Я имею в виду другой Аполло-Бей, о котором ничего не знаю. Вообще-то я пришла в квартиру Хенрика в последний раз. Мне хочется побыть там одной.

Луиза поднялась наверх с мыслью о том, что сейчас эта комната, где она находится, — центр ее жизни. Стоял сочельник, лил серый дождь, а она по-прежнему не представляла себе, как сложится ее жизнь в будущем.

Когда она уходила, появилась Бланка, протянула ей письмо.

— Я забыла отдать его тебе. Оно пришло несколько дней назад.

Имени отправителя на письме не было. Судя по штемпелю, отправлено из Испании. На конверте стояли ее имя и адрес гостиницы.

— Как оно попало к тебе?

— Из гостиницы принесли. Наверное, ты оставила адрес Хенрика.

— Неужели? Что-то не припомню. — Луиза спрятала письмо в карман. — Больше писем нет? Ты уверена?

— Здесь больше ничего нет.

— Никаких писем, которые Хенрик просил тебя отправить? Через год? Через десять лет?

Бланка поняла. И покачала головой. Никаких других писем, кроме того, что она отправила Назрин, не было.

Дождь прекратился. Луиза решила совершить долгую прогулку, пока не устанет по-настоящему, а потом пообедать в гостинице. Перед сном надо позвонить Артуру, пожелать ему счастливого Рождества. Может, стоит поехать домой на второй день Рождества? По крайней мере, она пообещает быть дома к Новому году.

Лишь поздно вечером она вспомнила о письме. И прочитала его в своем номере. С растущим ужасом сознавая, что ничего не кончилось, боль, которую она носила в себе, еще не достигла кульминации.

Личностные данные соответствуют сведениям на идентификационной бирке, прикрепленной к телу. Кожные покровы бледные, трупные пятна выраженные, локализованы преимущественно на спине. Трупное окоченение выражено. На конъюнктиве и вокруг глаз имеются петехии. В слуховых проходах, носовых ходах, в полости рта и заднем проходе постороннее содержимое отсутствует. Видимые слизистые оболочки бледные, без особенностей. Видимых повреждений, рубцов и шрамов на теле нет. Наружные половые органы не повреждены и постороннего содержимого не имеют.

Она все еще не понимала, о чем идет речь в письме. Пока что в ней зрел лишь слабый страх. Она продолжила чтение.

Кожные покровы волосистой части головы без особенностей, кровоподтеков не выявлено. Внешне череп не поврежден. При вскрытии черепной коробки: кости свода черепа без особенностей. Твердая оболочка головного мозга не повреждена, кровоизлияния в эпидуральном и субдуральном пространстве отсутствуют. Поверхность головного мозга без особенностей. Мозжечковый намет и большой затылочный бугор не вдавлены. Средняя линия не искривлена. Мягкие оболочки головного мозга блестящие и гладкие. Между оболочками отсутствуют кровоизлияния и патологические изменения. Желудочки головного мозга нормального размера. Граница между серым и белым веществом головного мозга отчетливая. Серое вещество нормального цвета. Мозговая ткань нормальной консистенции. Сосуды нижней поверхности головного мозга неизменены, обызвествлений нет.

Луиза продолжала читать об органах кровообращения, дыхания, пищеварения и мочеполовой системе. Список содержал массу сведений и заканчивался описанием скелета. В конце подводился итог.

Труп найден на асфальте. Внешний осмотр особых результатов не дал. Наличие петехий свидетельствует, что смерть наступила от удушения. Общая картина говорит о том, что смерть, вероятно, вызвана намеренным действием другого лица.

Она держала в руках протокол вскрытия, сделанного в неизвестной больнице неизвестным судебным медиком. Только прочитав сведения о росте и весе, она, к своему ужасу, сообразила, что речь идет об Ароне.

Действие другого лица. После того как Арон покинул церковь, кто-то напал на него, задушил и бросил на улице. Но кто его нашел? Почему испанская полиция ничего не сообщила? Какие врачи производили вскрытие?

Ей совершенно необходимо поговорить с Артуром. Она позвонила ему. Но не рассказала ни о Лусинде, ни о протоколе вскрытия, только сообщила, что Арон умер и пока она не может сказать больше. У него хватило ума не расспрашивать. Он только поинтересовался, когда она приедет домой.

— Скоро, — ответила она.

Луиза опустошила мини-бар и спросила себя, сколько горя еще выпадет на ее долю. Она чувствовала, что последние своды внутри ее вот-вот рухнут. Этой ночью в Барселоне, с лежащим на полу протоколом вскрытия, она думала, что долго выдержать не сумеет.

На следующий день она вновь пришла на квартиру Хенрика. Размышляя о том, что ей делать с его вещами, она неожиданно сообразила, каким образом собраться с силами, чтобы продолжать жить.

Был лишь один путь, и начинался он здесь, в квартире Хенрика. Ее задача — рассказать о том, о чем он рассказать не успел. Она будет копать и сложит воедино найденные черепки.

Что сказала Лусинда? Нехорошо умирать, не рассказав свою историю до конца. Ее собственную историю. И историю Хенрика. И Арона. Три истории, которые теперь слились в одну.

Она примется за нее, ведь никто другой этого сделать не сможет.

И ей нужно спешить. Время сжималось вокруг нее. Но сначала она съездит домой к Артуру. Вместе они пойдут на могилу Хенрика и зажгут свечу в память Арона.

27 декабря Луиза выехала из гостиницы в аэропорт. День выдался мглистый. Она вышла из такси, направилась к стойке регистрации компании «Иберия» и к самолету, который доставит ее в Стокгольм.

Впервые за долгое время она ощутила прилив сил. Компас перестал вертеться.

Сдав багаж, она купила газету и пошла на контроль.

Она не заметила человека, издалека следившего за ней взглядом.

Только когда она прошла контроль, он вышел из зала отлета и растворился в уличной толпе.

Послесловие

20 лет назад далеко на западной границе Замбии с Анголой я увидел африканца, умиравшего от СПИДа.

В первый раз, но не в последний.

Его лицо как наяву стояло передо мной, когда я задумывал и писал эту книгу.

Это роман, художественное произведение. Но грань между тем, что случилось в реальности, и тем, что могло бы случиться, зачастую почти незаметна. Я провожу свои расследования, естественно, не так, как журналист. Но мы оба освещаем самые темные уголки человеческих душ, общества и окружающего мира. И результаты нередко совпадают.

Я позволил себе вольности, допустимые в художественном произведении. Только один пример: насколько мне известно, ни среди сотрудников шведского посольства, ни среди сотрудников СИДА в Мапуту или в каком-то другом районе не числился человек по имени Ларс Хоканссон. Если, паче чаяния, это окажется ошибкой, я раз и навсегда подчеркиваю, что имел в виду не его!

Люди с такими характеристиками, какими я наделил его, встречаются редко. Я хотел бы написать «никогда», но не могу.

Многие помогали мне спуститься в эту бездну, которая вполне заслуживает такого названия. Упомяну два имени. Во-первых, это Роберт Юханссон из Гётеборга, разыскавший все, о чем я его просил, и к тому же приправивший материалы собственными находками. Во-вторых, д-р фил. Анастасия Лазариду из Византийского музея в Афинах, которая стала моим проводником в сложном мире археологии.

Всем остальным я выражаю благодарность, не называя имен.

И наконец, роман можно закончить на с. 212 или 384, но жизнь все равно продолжается. Написанное, разумеется, целиком и полностью результат моего выбора и моих решений. Точно так же, как гнев, сидящий во мне, явился исходным пунктом книги.

Форё, май 2005 г.

Хеннинг Манкелль

1

Собака названа в честь Эсайаса Тегнера (1782–1846) — классика шведской поэзии.

(обратно)

2

Русские бандиты, члены нашей восточной мафии (англ.).

(обратно)

3

Вы не знаете? (англ.)

(обратно)

4

Внутри (англ.).

(обратно)

5

Пожалуйста (англ.).

(обратно)

6

Никаких звонков не было, господин Валландер. Вообще никаких (англ.).

(обратно)

7

Мы не террористы. Нам просто приходится соблюдать осторожность (англ.).

(обратно)

8

Садитесь, пожалуйста (англ.).

(обратно)

9

Предатель внутри номенклатуры (англ.).

(обратно)

10

Идем. Быстрее, ну же. Идем! (нем.)

(обратно)

11

Комната (нем.).

(обратно)

12

Это ошибка. Я тоже работаю в полиции (англ.).

(обратно)

13

«Сканска» – крупнейшая шведская строительная фирма

(обратно)

14

Скаген – город в Дании. Расположен на северной оконечности мыса Юланд, водораздела между проливами Каттегат и Скагеррак

(обратно)

15

Ландстинг – орган губернского самоуправлении, особое внимание уделяющий вопросам здравоохранения

(обратно)

16

«Системет» – сокращенное название компании «Систембулагет», имеющей в Швеции монополию на продажу всех спиртных напитков (кроме слабоалкогольного пива)

(обратно)

17

Снют – презрительная кличка полицейского

(обратно)

18

Перевод Веры Потаповой.

(обратно)

19

Лен — административно-территориальная единица в Швеции.

(обратно)

20

В современной Швеции за редким исключением принято обращаться друг к другу на ты, независимо от возраста и степени знакомства собеседников.

(обратно)

21

Геронимо (Джеронимо) (англ. Geronimo) — легендарный военный предводитель чирикауа-апачей, который в течение 25 лет возглавлял борьбу против вторжения США на землю своего племени.

(обратно)

22

Крупный торговый центр.

(обратно)

23

Тип паруса.

(обратно)

24

Южным склоном шведы называют территорию, которая лежит к югу от шоссе, соединяющего Мальмё и Истад.

(обратно)

25

Начальная школа в Швеции является обязательной и включает девять классов.

(обратно)

26

«Сканска» — крупнейшее строительное предприятие Швеции.

(обратно)

27

Аэропорт под Стокгольмом.

(обратно)

28

Карл Микаэль Бельман (1740–1795) — поэт, автор сборников застольных песен «Послания Фредмана» и «Песни Фредмана», которые до сих пор пользуются популярностью в Швеции.

(обратно)

29

Аэропорт в Копенгагене.

(обратно)

30

Аэропорт в г. Мальмё, Швеция.

(обратно)

31

Просветительное общество трудящихся.

(обратно)

32

Сеть продовольственных магазинов.

(обратно)

33

Кораблестроительная компания.

(обратно)

34

Народный танец.

(обратно)

35

«Настоящие мужчины» (англ.).

(обратно)

36

«Битва и выживание» (англ.).

(обратно)

37

«Солдат удачи» (англ.).

(обратно)

38

Шведская миля равна 10 км.

(обратно)

39

В Швеции, если нет собственной стиральной машины, можно стирать в общей прачечной, которая есть обычно в каждом доме.

(обратно)

40

Главная пешеходная улица в Копенгагене.

(обратно)

41

Пристань паромов, идущих в аэропорт «Каструп», недалеко от Копенгагена.

(обратно)

42

Бельман К.-М. – шведский поэт XVIII в., автор застольных песен. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

43

«Послания Фредмана» (1790) – один из сборников песен Бельмана.

(обратно)

44

Стуруп – аэропорт в Мальмё.

(обратно)

45

Кунгсхольмен – район Стокгольма.

(обратно)

46

Скаген – полуостров на севере Дании.

(обратно)

47

Гидрокоптер – транспортное средство с воздушным пропеллером, может передвигаться и по воде, и по льду.

(обратно)

48

Персональный номер – каждый человек, постоянно проживающий в Швеции, имеет так называемый персональный номер – набор из десяти цифр: последние две цифры года рождения, месяц, день и еще четыре цифры. Например, 510213-1362. Это означает, что человек родился 13 февраля 1951 года. Можно также заключить, что этот человек – женщина, поскольку третья цифра в последнем блоке четная (6).

(обратно)

49

Сала-лига – группа бандитов из города Сала (30-е годы), прославившаяся жестокими и дерзкими преступлениями. Своей организацией банда напоминала оккультную секту. Руководитель банды, некто Сигвард Нильссон-Турнеман (Thurneman – анаграмма английского Manhunter, охотник на людей), был признан на суде невменяемым и помещен в закрытую психиатрическую больницу.

(обратно)

50

Растафари – религиозно-политическое движение, зародившееся на Ямайке; среди основных идей – противостояние «Вавилону» (индустриальной цивилизации) и обретение Джа (божественной сущности); в качестве одного из способов достижения этого признается, в частности, употребление марихуаны.

(обратно)

51

Камни Але – 58 огромных каменных стел, установленные в Сконе еще викингами, так что они образуют контур огромной ладьи.

(обратно)

52

РV – одна из первых послевоенных моделей «Вольво».

(обратно)

53

Аспирант полиции — выпускник Высшей полицейской школы, проходящий практику

(обратно)

54

Арланда — аэропорт в Стокгольме

(обратно)

55

Стуруп — аэропорт в Мальмё

(обратно)

56

Треугольник — площадь в Мальмё

(обратно)

57

Кируна, Люлео — города на севере Швеции, недалеко от Полярного круга. Город Истад находится в Сконе, самой южной провинции страны

(обратно)

58

Эпплет — имя теленка, в переводе со шведского — яблочко. Существует также такая фамилия

(обратно)

59

Вальднер Ян-Уве — многократный чемпион мира по настольному теннису

(обратно)

60

Валлентуна — северный пригород Стокгольма

(обратно)

61

«Веспа» (по-шведски «оса») — популярная модель небольшого мотороллера

(обратно)

62

«Смотри!» — газета, специализирующаяся на публикации комиксов

(обратно)

63

Кемпер — прицепной домик, дача на колесах

(обратно)

64

Каструп — аэропорт в Копенгагене

(обратно)

65

Вермланд — провинция на северо-западе Швеции

(обратно)

66

Эстеръётланд, Вестеръётланд — шведские провинции, Готланд — большой остров у восточных берегов страны. Норрботтен — одна из северных провинций

(обратно)

67

Стефан Линдман — один из главных персонажей предыдущего романа X. Манкелля «Возвращение танцмейстера»

(обратно)

68

«Volare» («Летаю…», ит.) — популярная песня 50-х — 60-х годов

(обратно)

69

Джузеппе Ларссон (как и Стефан Линдман) — герой предыдущего романа X. Манкелля «Возвращение танцмейстера»

(обратно)

70

2 Ин., 1,7

(обратно)

71

Там же, 1,12

(обратно)

72

Перифраз цитаты из Апокалипсиса «И видел я другого Ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком… (Откр., 10, 1)

(обратно)

73

В старых церквах при входе было предусмотрено специальное помещение, куда складывалось оружие

(обратно)

74

Скаген — мыс на севере Дании

(обратно)

75

Воля Божья! (норв.)

(обратно)

76

Воля Божья (шв.)

(обратно)

77

Иуд, 1,5

(обратно)

78

«Смеющийся полицейский» — известный роман Май Шёваль и Пера Вале

(обратно)

79

Фьординг — порода лошадей, популярная в Норвегии

(обратно)

80

«Поленферья» — паромы, курсирующие между Швецией и Польшей

(обратно)

81

Примерно восемьдесят долларов

(обратно)

82

У нас тут не принято так легко и откровенно говорить о подобных вещах. Мне пришлось даже прикрикнуть. Да, вы правы, эта женщина дважды делала то, о чем вы спрашиваете. Могу предположить, что это важно. Почему? (англ.)

(обратно)

83

«Добельн при Ютасе» — героическая поэма Юхана-Людвига Рунеберга (1804–1877), финского поэта, писавшего на шведском языке. Георг Карл фон Добельн (1758–1820) — шведский генерал, был ранен во время русско-шведской войны 1788–1790 годов и с тех пор носил на лбу черную повязку

(обратно)

84

Сибелиус, Ян (1865–1957) — знаменитый финский композитор, положивший на музыку много стихов Рунеберга

(обратно)

85

Топелиус, Сакхариас (1818–1898) — финско-шведский писатель, никакого отношения к поэме «Добельн при Ютасе» не имеющий

(обратно)

86

Курре — уменьшительное от имени Курт

(обратно)

87

Иов, 22,20

(обратно)

88

КЛМ — голландская авиакомпания

(обратно)

89

Андерссон Свен (1910–1987) — шведский политик, социал-демократ, министр путей сообщения (1951), министр обороны (1957), министр иностранных дел (1973–1976).

(обратно)

90

Этот праздник отмечается в Швеции 24 июня.

(обратно)

91

Имеется в виду Юсси (Юхан) Бьёрлинг (1911–1960), знаменитый шведский оперный певец (тенор).

(обратно)

92

Приобретение.

(обратно)

93

Стаффансторп — городок неподалеку от Мальмё.

(обратно)

94

Скаген — курортный городок в Дании, на северной оконечности полуострова Ютландия.

(обратно)

95

Вход в Стокгольмские шхеры.

(обратно)

96

Сражение при Трафальгаре, у южного побережья Испании, состоялось 21 октября 1805 г. между английской эскадрой под командованием адмирала Нельсона и объединенным франко-испанским флотом, адмирал Нельсон был смертельно ранен, но англичане одержали победу.

(обратно)

97

Имеется в виду пролив Норра-Кваркен, самая узкая часть Ботнического залива.

(обратно)

98

Мы встретимся снова… Не знаю где, не знаю когда (англ.).

(обратно)

99

По шведскому времени (англ.).

(обратно)

100

Слоненок, персонаж популярных книжек для малышей.

(обратно)

101

Стенсхувуд — гора на юго-восточном побережье Сконе.

(обратно)

102

Парк развлечений в Стокгольме.

(обратно)

103

Частная коллекция скандинавского искусства, некогда принадлежавшая банкиру Эрнесту Тилю, ныне доступна широкой публике.

(обратно)

104

Ленсман — чиновник сельской полиции.

(обратно)

105

Стихотворение Шарлотты Бергер (1784–1852).

(обратно)

106

Песня Ю. Л. Саксона (1859–1935), посвященная истории цирковой артистки.

(обратно)

107

Популярная песня шведского писателя, композитора, художника и певца Эверта Тоба (1890–1976).

(обратно)

108

Церковь XIII в. в Эстеръётланде, перестроена в 1720 и 1879 гг.

(обратно)

109

Стрёйет — торговая улица в Копенгагене, пешеходная зона.

(обратно)

110

Нюхавн — короткий канал, построенный в 1671 г., чтобы суда могли заходить в самый центр Копенгагена; в настоящее время живописный и элегантный старинный уголок города.

(обратно)

111

Джексон Махалия (1911–1972) — афроамериканская певица, исполнительница госпелов и спиричуэлов.

(обратно)

112

Прииди, Моисей (англ.).

(обратно)

113

Колтрейн Джон (1926–1967) — афроамериканский джазовый музыкант-саксофонист и композитор.

(обратно)

114

Стэнли Генри Мортон (1841–1904) — журналист, исследователь Африки; в 1871–1872 гг. как корреспондент газеты «Нью-Йорк геральд» участвовал в поисках пропавшего шотландского путешественника Давида Ливингстона (1813–1873) и нашел его.

(обратно)

115

Готска-Сандён — шведский остров в Балтийском море, национальный парк.

(обратно)

116

Маленькие, обычно серебряные или золотые, модели кораблей, которые моряки-католики приносили в церковь ради благополучного плавания.

(обратно)

117

Круглая башня — одна из достопримечательностей Копенгагена, построена в 1642 г. королем Кристианом IV для обсерватории, высота 36 м, с нее открывается прекрасный вид на город.

(обратно)

118

Чатни — густой фруктово-овощной индийский соус.

(обратно)

119

«Берлинский ансамбль» («Берлинер ансамбль») — драматический театр, приобретший международную известность благодаря постановкам пьес Бертольта Брехта, который и основал его в 1949 г.

(обратно)

120

Очень хорошей (нем.).

(обратно)

121

Все ясно (нем.).

(обратно)

122

Жить, вот именно, рядом (нем.).

(обратно)

123

Глиммингехус — замок в Сконе, юго-западнее Симрисхамна, построен в 1499–1506 гг.

(обратно)

124

Лэдд Алан (1913–1964) — американский киноактер.

(обратно)

125

В Швеции в 1962 году, по-видимому в целях окончательной и бесповоротной победы демократии, была проведена так называемая «ты-реформа» – населению страны. Посчитали, что таким путем удастся наконец достигнуть полного равенства. И ведь перешли, хотя поначалу у многих просто язык не поворачивался обратиться на «ты», скажем, к пожилой даме в метро. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

126

ИКА – сеть магазинов в Швеции.

(обратно)

127

Я слышу, вы говорите по-английски (англ.).

(обратно)

128

Откуда вы? (англ.)

(обратно)

129

В таком случае мы можем говорить по-испански (исп.).

(обратно)

130

Имеется в виду Кристина Юлленшерна (1494? – 1559), возглавившая после смерти своего мужа Свена Стуре в 1420 году оборону Стокгольма от датчан.

Эстермальм – престижный район Стокгольма.

(обратно)

131

«Шведские Игры» – государственное объединение лотерей и тотализаторов.

(обратно)

132

«Рамлеза» – шведская минеральная вода.

(обратно)

133

Венские хлебцы – род ватрушки.

(обратно)

134

В Швеции для упрощения бюрократических процедур каждый житель имеет так называемый персональный регистрационный номер. Первые шесть цифр – год, месяц и число рождения, вторые четыре присваиваются каждому индивидуально.

(обратно)

135

Сконе – провинция в южной Швеции; характерный диалект жителей, в большой степени сформировавшийся под влиянием датского языка, часто служит предметом шуток.

(обратно)

136

СЕПО – шведская служба безопасности.

(обратно)

137

Веллингбю – отдаленный район в Большом Стокгольме.

(обратно)

138

Hotmail – система, при которой абонент может, назвав пароль, получать корреспонденцию на любой компьютер.

(обратно)

139

Горе (англ.).

(обратно)

140

Ленивые (англ.).

(обратно)

141

Имеются в виду массовые репрессии короля Кристиана II в ноябре 1520 г., имевшие целью восстановление Кальмарской унии.

(обратно)

142

Мы встретимся снова, не знаю где и не знаю когда (англ.).

(обратно)

143

Прозвание Цинь Шихуанди.

(обратно)

144

Божественное возмездие (лат.).

(обратно)

145

Линь Бяо (1907–1971) — китайский коммунистический деятель, маршал, ведущий идеолог культурной революции, в 1969 г. был избран преемником Мао Цзэдуна.

(обратно)

146

Вреде (Vrede) по-шведски означает «гнев». — Здесь и далее прим. перев.

(обратно)

147

С машинами всегда проблемы. Всегда (англ.).

(обратно)

148

Пьета (от ит. pieta — милосердие, благочестие) в изобразительном искусстве обозначает изображение оплакивания Христа Богоматерью.

(обратно)

149

Перевод Николая Гинцбурга.

(обратно)

150

Перевод Виталия Раппопорта.

(обратно)

151

Шведское агентство международного сотрудничества и развития.

(обратно)

Оглавление

Хеннинг Манкелль Убийца без лица

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

Хеннинг Манкелль Ищейки в Риге

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  Эпилог

  Послесловие

Хеннинг Манкелль Белая львица

  Пролог

  Женщина из Истада 1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  Человек из Транскея 8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  Овцы в тумане 15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  Белая львица 23

  24

  25

  26

  27

  28

  Обратный отсчет - до пустоты 29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  Послесловие

Хеннинг Манкелль Человек, который улыбался

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

Хеннинг Манкелль Ложный след

  Пролог Доминиканская республика. 1978 г.

  Сконе 21–24 июня 1994 г.

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Сконе 25–28 июня 1994 г.

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

  Сконе 29 июня–4 июля 1994 г.

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

  Сконе 5–8 июля 1994 г.

    29

    30

    31

    32

    33

    34

    35

    36

    37

    38

  Сконе 16–17 сентября 1994 г.

    Эпилог

  Послесловие

Хеннинг Манкелль Пятая женщина

  АЛЖИР — ШВЕЦИЯ май — август 1993 года

    ПРОЛОГ

  СКОНЕ 21 сентября—11 октября 1994 года

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  СКОНЕ 12 — 17 октября 1994 года

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

  СКОНЕ 17 октября—3 ноября 1994

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

    32

    33

    34

    35

    36

  СКОНЕ 4 — 5 декабря 1994

    ЭПИЛОГ

  ПОСЛЕСЛОВИЕ

Хеннинг Манкелль На шаг сзади

  Пролог

  Часть 1

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

  Часть 2

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

    32

    33

    34

    35

    36

  Эпилог

Хеннинг Манкелль Глухая стена

  Часть I Нападение 1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  Часть II Глухая стена 21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  Послесловие

Хеннинг Манкелль Перед заморозками

  Пролог

  Часть первая Ночь угря

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

  Часть вторая Пустота

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

  Часть третья Канат

    30

    31

    32

    33

    34

    35

    36

    37

    38

    39

    40

  Часть четвертая Тринадцатая башня

    41

    42

    43

    44

    45

    46

    47

    48

    49

    50

    51

  Эпилог Девочка на крыше

  Послесловие

Хеннинг Манкелль Неугомонный

  Пролог

  Часть 1 Вступление в трясину

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  Часть 2 События под поверхностью

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

  Часть 3 Зачарованный сон

    21

    22

    23

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

  Часть 4 Иллюзия

    31

    32

    33

    34

    35

    36

    37

    38

    39

    40

  Эпилог

  Послесловие

Хеннинг Манкелль Возвращение танцмейстера

  Пролог Германия Декабрь 1945

  Часть 1 Херьедален Октябрь-ноябрь 1999

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Часть II Человек из Буэнос-Айреса Октябрь – ноябрь 1999

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

    22

    23

  Часть III Мокрицы Ноябрь 1999

    24

    25

    26

    27

    28

    29

    30

    31

    32

    33

    34

    Эпилог Инвернесс Апрель 2000

  Послесловие

Хеннинг Манкелль КИТАЕЦ

  Часть I Безмолвие (2006)

    Эпитафия

      1

      2

      3

      4

    Судья

      5

      6

      7

      8

      9

  Часть 2 Черномазые и китаёзы (1863)

    Дорога в Кантон

      10

      11

      12

      13

      14

    Перышко и камень

      15

      16

      17

      18

  Часть 3 Красная ленточка (2006)

    Бунтари

      19

      20

      21

      22

      23

    Китайская игра

      24

      25

      26

      27

  Часть 4 Колонизаторы (2006)

    Кора, содранная слонами

      28

      29

      30

      31

      32

      33

    Чайнатаун, Лондон

      34

      35

      36

      37

      38

      39

  Эпилог

  Послесловие

Хеннинг Манкелль Мозг Кеннеди

  Часть I Тупик Христа

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Часть 2 Факельщик

    9

    10

    11

    12

    13

    14

  Часть 3 Вырезатель силуэтов

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

  Послесловие

*** Примечания ***