Безмолвный фронт [Юлий Эммануилович Медведев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Юл. Медведев Безмолвный фронт

В городе не доставало необходимого для жизни кислорода; дышали искусственным воздухом; пищевые тресты, производя самые смелые химические соединения, выпускали искусственные вина, искусственное мясо, искусственное молоко, искусственные фрукты, искусственные овощи. Но подобное питание вредно отражалось на желудке и на мозге…

Анатоль ФРАНС.

«Остров пингвинов» 

Самые величайшие неудобства цивилизации не доводят до такой степени физического и нравственного вырождения, как отсутствие цивилизации.

Н. КОВАЛЕВСКИЙ «Патопсихология»

ПРЕДИСЛОВИЕ

Как известно, в настоящее время широко применяются химические вещества, губящие вредителей и сохраняющие урожай (ядохимикаты). Однако эти яды уничтожают не только вредителей, но и насекомых и птиц, питающихся вредителями и тем самым приносящих большую пользу сельскому хозяйству.

А не стоит ли пожертвовать этими животными, чтобы полностью сохранить урожай! К сожалению, даже самые сильнодействующие ядохимикаты не могут полностью уничтожить вредителей: имеются отдельные индивидуумы, переносящие действие яда и выводящие потомство, нечувствительное к нему. Эффект будет лишь временный, а враги вредителей понесут тяжелый урон. Кроме того, отравленных насекомых съедают другие животные и птицы они погибают, а многие из них полезны. И самое важное: ядохимикаты попадают в почву, в источники питьевой воды, в сельскохозяйственные продукты и тем самым в организм человека и животных. Устранить их попадание в организм практически невозможно. Можно и должно бороться их передозированием, но полностью предохранить от них пищевые продукты невозможно. К тому же действие ядов обычно суммируется и в течение ряда лет может достигнуть в организме человека высокого уровня.

Обо всем этом рассказано в книге. Следует лишь добавить несколько слов о вызывающем рак действии некоторых препаратов, в том числе и ядохимикатов. Ряд лет применялся, например, 2-ацетиламиноэфлюорен для борьбы с вредителями. Когда канцерогенная активность этих препаратов была случайно обнаружена, их применение было запрещено, но уже после того, как немало того и другого вещества попало в организм человека. Химическая промышленность ежегодно производит для сельского хозяйства и пищевой промышленности множество вновь синтезируемых препаратов. Однако нередко органам здравоохранения приходится запрещать их применение.

Мне бы не хотелось пугать читателя опасностью учащения рака в результате широкого применения в сельском хозяйстве ядохимикатов, но умолчать об этом нельзя. И не менее важно, что эти вещества повреждают функцию таких важных органов, как печень и почки. Не исключено вредное действие ядохимикатов на потомство человека и животных.

Означает ли это, что ядохимикаты должны быть полностью устранены из сельского хозяйства! Конечно, биологические методы с помощью полезных насекомых и птиц, уничтожающих вредителей, должны широко развиваться. Вероятно, им принадлежит будущее. Но можно ли в настоящее время обойтись без химических средств защиты! На это пока еще очень трудно ответить, и автор не ставит так вопроса. Одно несомненно, что применять ядохимикаты следует не вслепую, думая только об их уничтожающем вредителей действии, но памятую и об оборотной стороне медали.

Тема эта остро актуальна еще и по той причине, что химическая защита урожая и сельскохозяйственных животных в течение ближайших лет будет значительно усилена. Как указано в постановлении октябрьского (1968 г.) Пленума ЦК КПСС «О ходе выполнения решений XXIII съезда и Пленумов ЦК КПСС по вопросам сельского хозяйства», мощности по производству ядохимикатов к концу 1972 года должны быть увеличены в 1,5 раза.

Книга Юл. Медведева правильно ставит вопрос и вполне объективно знакомит читателя с современным его состоянием. Здесь дело не в «борьбе» химиков и биологов, а в необходимости строгой объективности в оценка положения при принятии решений на основе подлинно научного подхода к этой сложной и весьма важной в социальном отношении проблеме.

Автору удалось в хорошей литературной форме вполне объективно изложить суть дела, и вряд ли можно сомневаться в том, что читатели с большим интересом прочтут эту книгу.


Проф. И. М. НЕЙМАН

ВВЕДЕНИЕ

Я бы рад вас не топтать,

Рад промчаться мимо,

Но уздой не удержать

Бег неукротимый.


А. К. ТОЛСТОЙ

Образ витязя, раздумывающего над словами «поедешь направо… поедешь налево…», начертанными на придорожном камне, близок каждому, кто собирается предпринять что — то серьезное. Близок обществу в критические моменты истории. Все чаще для осуществления крупных замыслов людям приходится делать выбор из все большего числа альтернатив. Современные наука и техника предоставляют в распоряжение общества средства для реализации глобальных, космических замыслов. Но чем крупнее преследуемая цель вложение капиталов, ожидаемая выгода, тем суровее надпись можно поместить на развилке дорог. Прогресс подвластен человеку, делается его руками, но и человек зависит все больше от ускоряющегося движения вперед. Нельзя задержать использование научно — технических достижений по примеру того, как родители прячут от ребенка игрушки, которыми ему еще рано играть. А спешно пускать в дело «игрушки», изобретаемые физиками, химиками, инженерами, бывает подчас рискованно. Заранее предугадать исход — определить пользу и потери — задача чрезвычайно трудная и запутанная. В ее условия могут входить факторы экономические, социальные, технические, политические, этические, эстетические.

В двадцатых — тридцатых годах нынешнего столетия появилась новая математическая дисциплина, которая могла быть приложена к решению подобных задач. Эта область математики, получившая от автора — профессора Джона фон Неймана — название теории игр, рассматривает столкновения интересов и устанавливает правила разумного поведения в конфликтных ситуациях. Она намечает строго научные подходы к разработке стратегии и тактики — вообще к выбору решений.

С теорией игр наука очень далеко ушла вперед в своем стремлении во всем дойти «до самой сути…, до оснований, до корней, до сердцевины». То, что служит натянутой тетивой, драматической пружиной мировой литературы от сказок Шехерезады до романов Льва Толстого — конфликт — теория игр трактует как ситуации, поддающиеся классифицированию, измерению, оценке в абсолютных величинах, изображению в виде линии или плоскости. Например, в книге Р. Д. Льюса и X. Райфы «Игры и решения» (издательство иностранной литературы, М., 1961) принята классификация по признаку «определенность — риск — неопределенность». Выбор решений при определенности производится в тех случаях, когда каждое действие обязательно приводит к какому — то известному исходу. При риске действие приводит к множеству возможных перспектив, каждая из которых имеет определенную вероятность свершения. Наконец, выбор решений при неопределенности приходится делать в тех условиях, когда то или иное «ействие связано с множеством возможных последствий, а вероятности их совершенно неизвестны.

Кажется, это рассмотрение всеохватно. Под него подпадает немыслимое разнообразие отношений.

Для математики не суть важно, чьи интересы сталкиваются, кто игроки, хотя могут быть приняты во внимание их особенности, этические нормы, управляющие поведением соперников. В выкладках фигурируют такие понятия как «справедливость», «разумность», «реалистичность». В целом же речь идет вообще о конфликтных ситуациях. «Что наша жизнь? — Игра», — эти слова Германа, главного персонажа «Пиковой дамы» — не пушкинской, а оперной, — получают новое освещение. Жизнь в математической интерпретации может выглядеть как грандиозная игра, состоящая в свою очередь из огромного количества других, разных по сложности, масштабам, значимости игр, которые включают то или иное число партий, а партии состоят из ходов, то есть действий, поступков, принятых решений. И, что существенно, в этой общей игре всех со всеми и всего со всем участвуют не только люди, как мы привыкли думать. Второй партнер бывает и неодухотворенным. Им может быть лес, река, туча, наконец, вся планета, а в будущем, по — видимому, Солнечная система.

«Игровые постановки вопросов возникают в самых разнообразных случаях, — пишет математик А. А. Ляпунов. — Например, при эксплуатации природных ресурсов мы нередко сталкиваемся с тем, что ввиду неполноты наших сведений мы должны в ограниченные сроки принимать решения о путях хозяйственного использования природных возможностей при не полностью известных обстоятельствах. Здесь создается такая ситуация: наши действия могут привести в будущем к ущербу, если эти неизвестные обстоятельства окажутся неблагоприятными; требуется установить такой комплекс действий, при которых ущерб, могущий быть вызванным неизвестными обстоятельствами, не превышал бы известных пределов, а хозяйственный эффект был бы оптимальным. Подобная обстановка складывается при планировании народного хозяйства в новых условиях, созданных либо новыми достижениями науки и техники, либо необходимостью освоения новых районов. Аналогичные ситуации имеют место и при борьбе с эпидемическими болезнями, при использовании токсических веществ в лекарственных целях и т. п.»

Одной из нескончаемых игр между человеком и безмолвным замкнутым партнером — природой — посвящена книга, предлагаемая вашему вниманию. Своеобразие этой игре придает то, что силы ее участников, казалось бы, несоизмеримы. Против человека природа выставляет здесь не гранит, не ураган, не вулканы и не наводнения, борьба с которыми возвышает борца. Вторым партнером от имени природы выступает раздавливаемое каблуком насекомое. Его мозг с булавочную головку, физические силы — соответствующие. Но оно «проинструктировано», какие делать ходы. Так или иначе его судьба связана с интересами всего живого мира планеты, и потому игра требует соблюдения многих правил, в том числе и неизвестных.

Конфликт этот старый. Поводом же для книги послужило то, что он вошел в острую стадию своего развития — после того как были реализованы некоторые научно — технические достижения.

При всей широте ее подхода к рассматриваемой области явлений, при всем ее стремлении найти применение не только в салонных играх, теория игр пока имеет ограниченный выход в практику. Большинство реальных ситуаций не раскладывается в математический пасьянс. Не делалось попыток с помощью теории игр разработать стратегию и для ведения той борьбы, о которой здесь пойдет речь. Видимо, подходящая стратегия должна была бы включать выбор решений и при риске и при неопределенности, потому что задачи со многими неизвестными, неполнота сведений, ущерб, наносимый неучтенными обстоятельствами, возможность неблагоприятных последствий в будущем от действий, совершаемых в настоящем, неожиданности на каждом шагу — все это, к сожалению, характеризует описываемую конфликтную ситуацию.

В книге встретятся развилки дорог, у которых будут стоять былинные камни с традиционным уведомлением: куда ни пойдешь, потерь не избежать. Встретятся факты, взаимоисключающие и тем не менее вполне равноправные по тому уважению, которого заслуживает источник. Встретятся сомнения, которые не разрешатся в финале успокоительным аккордом.

Игра не кончена.

Каков будет баланс — выигрыш или проигрыш — пока неизвестно. Ущерб, нанесенный любому из этих двух партнеров — человеку и природе, — общий проигрыш. Такова глазная мысль книги.

…Иногда появляется потребность объяснить себе и тем, кого это может заинтересовать, с чего и почему ты взялся писать данную книгу. Ответом на этот вопрос и начнем наш рассказ.

…Троллейбус катится по Садовому кольцу, то пустея, то заполняясь до отказа. Сидишь у окна — и читай. Книга у меня толстая, в глянцевом супере. Профессор Турчин дал понять, что в нашу следующую встречу охотно выслушает мое мнение о ней. Что ж, непременно прочту.

Я не знал, что больше его не увижу.

Федор Васильевич умер в тот самый день, на который назначил мне прийти. Умер внезапно, не болев.

Работы его всецело занимали меня тогда. Это были многообещающие исследования, в которых виделся новый подход к решению острой мировой проблемы — проблемы пищевого белка. Это была многообещающая тема: масштабная и не тронутая широкой печатью.

…Я ехал в троллейбусе, листал книгу, а думал о том, что очерк движется плохо, что Федор Васильевич вечно в зарубежных командировках и толком с ним не поговоришь. Последний раз я поймал его на Ученом совете. Он только что сделал свое сообщение и еще возбужденный, продолжая следить за выступлениями, шепотом отвечал на мои вопросы. Вдруг, вне всякой связи, спросил:

— Не интересуют ли вас насекомые?

Интересуют ли они меня? Не знаю. Наверно, как и всех, не больше. Вот моего школьного товарища Игоря С. насекомые определенно интересовали. Он стал энтомологом.

Вспомнив о нем, я будто впервые оценил всю его необыкновенность. Он был голубоглаз и рассеян до такой крайней степени, что впадал в задумчивость при неожиданных и неподходящих обстоятельствах.

Увлечений у него было два: первое — насекомые, второе — военная история. Отец Игоря, кадровый офицер, носил три шпалы, но душа его лежала к рыбкам, птичкам, он тяготел к миру и тишине. По воскресеньям С-вы ходили на Кузнецкий мост в зоомагазин. Комната их на Чистых прудах тоже напоминала зоомагазин. В ней всегда было зелено, так как свет проходил через стоявший на окне огромный аквариум.

Оба они, задумчивые тихони, увлекались почему — то военной историей. В книжном шкафу рядом с Фабром и Бремом стояли «История русского оружия», многотомный Лависс и Рамбо и другие кладези военных знаний и сплетен.

Мы играли поочередно то «в Фабра», который представлялся нам детективом, выслеживающим подноготную жизнь могильщиков, наездников, богомолов, тарантулов, навозников и прочих малоприметных особ; то «в Наполеона», окруженного ворохом самодельных карт и полками преданных оловянных солдатиков.

…Позднее я познакомился и подружился с доктором биологических наук профессором Николаем Николаевичем Плавильщиковым, человеком энциклопедических знаний в области энтомологии и зоологии вообще, а также недюжинным литератором, автором ряда книг для детей и юношества, написанных непередаваемо хорошо. То ли в память о знакомствах, то ли еще почему, но впоследствии я не упускал из виду эту тематику — «от Халифмана до Реми Шовена».

Видимо, насекомые меня интересовали. Но на неожиданный и не к месту заданный вопрос: «А не интересуют ли вас насекомые?» — ответить с готовностью «да» мне показалось неловко. Подумает — угодливость. Да и вообще чего ради прерывать разговор? С таким трудом его застал наконец, и вот тебе…

— Я журналист, меня все интересует. — Кажется, это прозвучало угрюмо.

Федор Васильевич посмотрел на меня сбоку и некоторое время молчал, переключившись на докладчика.

— У меня есть книга, которую вам стоит прочесть. Будет время, подъезжайте. Ее передаст вам жена. Я на днях опять в командировку, — сказал он после паузы.

…Путь от дома Турчиных до моего долгий, половина Садового кольца. Когда подъезжали к Курскому вокзалу, в троллейбусе было полно. До меня доносилось кряхтенье, ворчня и вздохи. Кто — то методично гнусавил: «Ну и давка!»

От книги я уже оторваться не мог. А окружающее, этот набитый людьми троллейбус, кроме которого, казалось, вообще транспорта никакого и никогда не будет, этот монотонный рефрен «ну и давка» — все вместе создавало режиссерски оправданный звуковой ряд к страшноватому «Предисловию».

Книга рассказывала об острой, чреватой непредвиденными опасностями проблеме. Эти опасности таятся в распыливании и разбрызгивании по всему земному шару сотен тысяч тонн синтезированных ядов.

Как я теперь понимал, вопрос профессора Турчина, заставший меня врасплох, мог быть не случаен. Книга, привезенная им из Лондона за несколько дней до Ученого совета, его, биохимика, очень взволновала. И даже зная, что я готовлю очерк о его исследованиях, он тем не менее счел нужным подбросить мне «приманку». Причем не дожидаясь возвращения из очередной командировки.

Федор Васильевич, как мне представилось, хотел поскорее сделать затронутые там острые вопросы предметом широкого обсуждения: книга «Silent Spring» — так она называлась — на русский язык переведена не была.

Может быть, эти догадки чрезмерны — сейчас проверить нельзя. Так или не так, «Молчаливая весна» изменила мои планы.

Масштабы и злободневность, спорность отстаиваемых позиций, — все то, что привлекало в работе Федора Васильевича Турчина, было не менее характерно и для проблемы «Молчаливой весны».

Это становится особенно ясно, когда по прочтении книги биолога и писателя Рейчел Луизы Карсон обращаешься к другим источникам — присутствуешь на заседаниях, диспутах, лекциях, конференциях. Становится ясно также, что в перипетиях этой борьбы где пунктиром, а где и рельефно проступают болезни века, противоречия роста общества, искривления фронта прогресса; что многие общечеловеческие проблемы находятся в оскорбительной зависимости от наших «взаимоотношений» с членистоногими, что мы связаны со своими ничтожными врагами ответственными связями, головоломно запутанными зависимостями, что мы не можем эти связи порвать, а этими зависимостями пренебречь, не натворив бед для себя и для всего сущего на Земле.

ЧАСТЬ 1

Нет, уж лучше

Не изменять пути прямому

нам,

И благо он испытан —

яд на сцену.


ЕВРИПИД

«Медея»


Правосудье

Рукой бесстрастной чашу

с нашим ядом

Подносит к нашим же

губам.


ШЕКСПИР

«Трагедия о Макбете»

БЫЛО ЛИ ЛУЧШЕ!

Насекомые… Поневоле задумаешься, глядя на этот живущий вокруг нас мир, столь чудесно устроенный и столь ужасно далекий. Конкуренты? Может быть, наследники?..

Не правильнее ли будет сказать: зашедшая в тупик и патетически борющаяся масса.


ПЬЕР ТЕЙЯР ДЕ ШАРДЕН.

«Феномен Человека»

…Куры будут нести яйца таких размеров и в такой скорлупе, чтобы это отвечало удобствам транспортировки и нравилось потребителям. Птица, рыба, скот, предназначенные для стола, будут с самого своего рождения подготавливаться для узкоспециальных кулинарных целей. При помощи инъекций мы сможем химически руководить деятельностью определенных ферментов и таким образом изменять в желаемую сторону вкус, аромат, цвет мяса, твердость костей и тому подобное… Содержание витаминов в коровьем молоке, его жирность будут устанавливаться точно в соответствии с требованиями заказчика… Химическая оборона полей, садов, а также скота даст стопроцентную гарантию в том, что ни один колос, ни один плод, ни один бычок или ягненок — ничто и никто не падет жертвой сельскохозяйственных вредителей. Такова реальность ближайшего будущего.

Когда провожаемый аплодисментами химик занял свое место, слово взял биолог.

— Нарисованные перспективы, — сказал он, — поразительны. И все же я позволю себе выразить робкую надежду, что наши уважаемые химики не станут чрезмерно форсировать приближение будущего.

Взрывом сочувственного смеха была оценена язвительная шутка.

Произошло это на банкете, где присутствовали специалисты сельского хозяйства. Они знали, что в последнее время обострились споры между сторонниками химических и биологических методов борьбы с грозными ордами насекомых. И хотя на сей раз состоялась лишь легкая пикировка и все смеялись, каждому было ясно, что дело принимает такой оборот, при котором очень скоро будет не до шуток.

На XII Международном энтомологическом конгрессе, состоявшемся в 1965 году в Лондоне, группа докладов шла под многозначительным заголовком: «Борьба с насекомыми — куда теперь?»

За всю свою историю люди не знали врага более непреклонного, чем насекомые. «…Пришел на землю мой народ, сильный и бесчисленный; зубы у него — зубы львиные… Вид его, как вид коней, и скачут они, как всадники; скачут по вершинам гор как бы со стуком колесниц, как бы с треском пламени, пожирающего солому… перед ним земля, как сад Эдемский, а позади него опустошенная степь… потому и веселье у сынов человеческих исчезло…» Это стихотворение в прозе Библия вкладывает в уста пророка Иоиля, посвящено оно саранче три с чем — то тысячи лет назад.

По садам и огородам, по полям, лугам и лесам проходит безмолвный фронт. Он не знает перемирий, сражающиеся воюют за хлеб насущный. Малейшее ослабление обороны — и насекомые оставят людей голодными. Даже сегодня, когда человек знает и может так много, непрошеные сотрапезники отнимают у него пятую часть урожая. В одних амбарах вредители портят и расхищают столько зерна, сколько хватило бы на пропитание трехсот миллионов человек в течение года.

— Да… — театрально воскликнет садовод — любитель. — Деды наши не знали всей этой штуки, — жест в сторону ведерка с тиофосом. — И этой штуки тоже не знали, — пинок ногой в ствол яблони. Тотчас вам послышится словно бы стрекот пишущей машинки, и вы увидите, как бледные точки трассируют с листьев на листья. — Да… Химия!.. А вот — подчистую. Смотрите: здесь, — широкий жест в сторону полдюжины яблонь, — ничего не родится! А почему бы это? Тогда — то, в старину, без химии и всего такого прочего яблоки были знаете какие!

…В самом деле, почему бы это?

Вам и самому уж кажется, что в старину яблоки были не такие. Вы, естественно, вспоминаете Бунина, а с ним и всю русскую классику, утопающую в разных садах, вишневых, яблоневых. И почему — то ни Тургенев, ни Бунин, ни Чехов не упоминали насчет плодожорки там, долгоносика…

Но вы не можете допустить, что с химией может быть хуже, чем без химии.

— Э, — говорите вы, — это старая песня: вот тогда-а были яблоки так это яблоки! Тоже бывали неурожаи, да еще какие!..

Меня несколько злят эти типы в нарочито неряшливых костюмах. «Тогда — были яблоки!»…

…Я сижу в библиотеке, листаю журналы.

Конечно же, я прав. Наша вера в «доброе старое время» держится лишь на том, что память склонна хранить доброе. «Не говори: «Отчего это прежние дни были лучше нынешних», потому что не от мудрости ты спрашиваешь об этом», — наставлял Экклезиаст. Действительно, и в старые времена насекомые объедали сады, и люди с ними боролись. Еще в какие старые времена! В Библии есть «указания» на то, что уже пророки своими священными руками давили маленьких тварей. Некто Амос, пастух и пророк, приводит мало сведений из своей биографии, а среди них — то, что он взбирался на сикаморы (то же, что чинары, смоковницы) и собирал плоды. Под впечатлением этого Амос истолковывает гнев божий в своем «видении»: «множество садов ваших и виноградников ваших, и смоковниц ваших, и маслин ваших пожирала гусеница».

Среди мер, к которым тогда прибегали, были, между прочим, не только наивно — фантазерские. Например, Плиний Старший, древнеримский писатель и ученый, живший в начале нашей эры и прославившийся своей «Естественной историей в 37 книгах», советует, как бороться с выклевыванием посевов. «Птицам следует подбрасывать наркотическую микстуру, от которой они не помрут, а только опьянеют и попадают на землю. Тут их настигнет рука земледельца. Убивать надо птиц вредных, а полезные пусть, отрезвев, улетят», — наставляет читателей автор «Естественной истории».

Мы увидим, что даже в наши дни, то есть почти через две тысячи лет, люди далеко не всегда проявляют такое понимание, такую заинтересованность в сохранении животного мира. Плиниев совет, представьте, не потерял актуальности. Несколько лет назад эта система защиты полей начала практиковаться французскими земледельцами.

Или вот еще: древние считали полезным хранить просушенное зерно в закупоренных горшках. Сейчас это не только может быть объяснено, но и признано разумным. В таком горшке создается нечто вроде газовой камеры: зерно выдыхает углекислоту, она скапливается и долгоносик гибнет.

Нет, они знали, что делали! Тот же Плиний предлагает купать зерно в вине, а перед новолунием — ни раньше ни позже — покрывать его кипарисовой крошкой или лавровым листом. Кроме новолуния, в этом рецепте все ясно: лавр, кипарисовая крошка, вино полезны против грибка и насекомых, а лавровый лист используется кое — где и сейчас. Миланский профессор Аззи считает, что и новолуние — не просто выдумка (вспомним гипотезу Чижевского о связи между активностью насекомых и солнечной активностью).

После нападения саранчи римский сенат издал один за другим законы против крылатой злодейки. Каждый римлянин должен разрушать яйца и личинки вредного насекомого. Каждый свободный земледелец облагался специальным налогом — обязан представить к сроку столько — то яиц саранчи.

Исчерпав реальные средства и не добившись полного успеха, предки наши обращались к средствам таинственным, которые хороши тем, что если и не оправдывают надежд, то служат развлечением. Против ржавчины, поражающей зерновые культуры, римляне устраивали фестивали — Робидалии. Они проводились по плану весенних работ 25 апреля. Магическое мероприятие венчалось сделкой: кому — то из небожителей приносился в жертву красный щенок. Получивший взятку должен был обеспечить здоровый урожай.

Робидалии надежд не оправдывали, но римляне продолжали аккуратно исполнять весеннюю церемонию.

Делались попытки столковаться с самими насекомыми. Люди по себе считали, что, если подойти по — хорошему, обо всем можно договориться. Эстонские крестьяне выказывали знаки внимания долгоносику. Оригинальный обряд был, а может быть, существует кое — где и сейчас у немцев. Крестьянин идет вокруг поля, тащит за собой метлу и громко просит, чтобы госпожа гусеница пошла в церковь. Там в ней должна проснуться совесть. В некоторых районах Шотландии оставляют дикие участки, называемые «чертовым акром». Вот, мол, вам ваша доля, а моего уж не трожьте.

Но ни просьбы, ни сделки, ни соглашения не избавляли земледельца от посещений госпожи гусеницы, пана долгоносика и прочих особ. После их обеда хозяину могло вообще ничего не остаться. Так, в 1845 году болезни картофеля в Ирландии оставили без еды миллион человек, которые умерли с голоду. А другой миллион вынужден был из — за насекомых покинуть родину.

Вот как бывало в «доброе старое время»!

Жизнь устроена так, что на каждого ее представителя есть некто, желающий этого представителя съесть. Стоит растению размножиться, как на него обратит заинтересованный взор человек. Растение это привлечет внимание и грибов, и насекомых. Как тут избежать столкновения?

«Сказать, что природа любит человека больше, чем капусту, это значит щекотать наше воображение забавными представлениями, — саркастически рассуждает Сирано де Бержерак. — Неспособный к страсти бог (у автора — то же, что Природа. — Ю. М.) не может ни любить, ни ненавидеть, а если бы он и был способен к любви, то скорей почувствовал бы нежность к капусте… которая не может его оскорбить, чем к человеку, который, как он предвидел, будет его оскорблять».

Итак, естественным, не зависящим от нас ходом событий мы втянуты в бесконечную войну. Причем преимущества человека в этой войне не столь очевидны, как могло бы показаться. Иначе чем объяснить, что насекомые осаждают своего могучего соперника на протяжении столетий и ни один вид их не был истреблен?

Б чем же сила и в чем слабость каждой из сторон?

Незаметно, неслышимо скапливаются полки жучков, клещей, гусениц.

Их много. Каждый слыхал о плодовитости насекомых, и все же всякий раз упоминание конкретных цифр поражает. Мы будем еще говорить об этом дальше, а сейчас приведем лишь некоторые сравнения. Главный кормилец наш — пшеничный колос — дает за сезон потомство сам — сто. Семья людей при благоприятных условиях могла бы удесятерить свою численность через сорок лет. Более плодовиты крысы, кролики. Но и они ни в какое сравнение не идут, например, с растительной тлею, потомство которой за несколько месяцев превышает численность населения крупнейших городов мира.

Но они не знают нас, не знают о самом нашем существовании. Все поведение насекомых инстинктивно, шаблонно. Оно зафиксировано в их генах чуть ли не на все случаи жизни, то есть почти на все случаи жизни автоматизировано. Приверженность к прошлому ставит их в тупик перед лицом неожиданностей, которые трудно избежать. Особенно будучи в конфликте с человеком.

«Насекомое, удивлявшее нас минуту назад своей глубокой проницательностью, — пишет умевший удивляться Фабр, — поражает наблюдателя своей тупостью, как только очутится в условиях, чуждых его повседневной практике».

Мешает им также ограниченность в выборе пищи. Способность использовать в своих целях более широкий круг хозяев открыла бы перед паразитами еще большие возможности для процветания. Но в жестоком эволюционном процессе паразиты «пришли к выводу», что приспосабливаться к новым и новым хозяевам — задача, превышающая их скромные возможности. Нужда заставила их отказаться от беззаботного паразитирования на ком угодно.

Далее, насекомые, как правило, действуют в одиночку (исключение составляют так называемые общественные насекомые — пчелы, муравьи). Это уменьшает результаты их усилий и увеличивает потери в живом составе после каждой операции на полях, в садах, в огородах.

Тем не менее общая характеристика членистоногих бойцов могла бы звучать примерно так.

За последние 300 миллионов лет насекомые выиграли много раундов в борьбе за существование. На них обрушивались все бедствия мира — такие, как нашествие ледников, извержение вулканов, образование гор и исчезновение морей. Пройдя через эти испытания, насекомые сегодня составляют 80 процентов от численности видов всех животных. За истекший период они научились строить дома, маскироваться, ориентироваться в пространстве, путешествовать на неописуемо дальние расстояния, выращивать растения и домашних животных, лелеять потомство и вести химическую войну. Ближайший один миллион лет вряд ли внесет большие изменения в их жизнь.

Другая воюющая сторона — человек. Тут можно сказать, что старые напали на малых. Насекомые были старыми, когда человека не было еще в проекте. Но человек обогнал всех и стал над всеми, приняв бремя руководства и ответственности за все, что творится на земле.

К насекомым он питал вначале презрение. Потом проявил любопытство. И наконец, уже на все последующие века у него выработалась терпеливая враждебность к своим постоянным нахлебникам. Он терпеливо молился и терпеливо воевал против насекомых.

Говорить о достоинствах главного противника насекомых смысла нет, ибо это все достоинства, какие только можно вообразить. Недостатки же человека в этой войне коренятся главным образом в его силе. Есть у Стендаля в романе «Пармская обитель» такое примерно рассуждение: каторжнику легче убежать, чем стражнику его устеречь. Потому что стражник один, а каторжников много. Потому что у стражника много разных забот и он думает о многом сразу. А каторжник думает об одном: как бы убежать. Человек живет не хлебом единым. Он не может все помыслы, всю энергию, все время свое посвятить добыче пищи и выведению потомства. Он не может всего себя сосредоточить на этих проблемах, как бы ни были они важны. А долгоносик может. Энтомологи не раз жаловались на невнимание, недостаточно серьезное отношение к проблеме защиты урожаев и скота от сельскохозяйственных вредителей. Особое недовольство они высказывают в адрес экономистов и финансистов. Но, не будучи так влиятельны и популярны, как представители других современных наук, энтомологи и фитопатологи стараются привлечь внимание высших инстанций через общественное мнение.

«Хотя энтомология делала большие успехи в последние два десятилетия, — не скрывают они, — проблемы, вызываемые насекомыми, кажутся большими, чем когда бы то ни было. Стало больше насекомых — вредителей, хотя мы имеем лучшие инсектициды против них и лучшие способы борьбы с ними. Хотя наш карантин против иноземных вредителей эффективен, некоторые из них все же проникают сквозь него и требуют к себе огромного внимания…»

«Печально то, что большие надежды, порожденные введением новых мощных пестицидов, полностью не сбылись… Ни один вид вредителей не утихомирился, а некоторые вредители стали еще вреднее…»

«Потери Соединенных Штатов Америки от насекомых в 1891 году составляли 380 миллионов долларов, а в 1950 году — 4 миллиарда долларов»…

Таких высказываний в печати полно. Авторы их вольно или невольно варьируют примерно ту же мысль, которую мы слышали из уст садовода — любителя: от новомодных средств лучше не стало: прибавились заботы и опасения, как бы самим не отравиться.

А не злоупотребляют ли доверием читающей публики авторы грозных статей и книг? Не есть ли это маневр энтомологов, алчущих всеобщего внимания? Что же химики? Листаем журналы, книги: нет, нет, они не молчат. Их ответы замечательны. Тут и пафос, и ирония.

Видимо, остроту полемике придает сознание, что ни одна из сторон не в силах пока предложить безупречную программу.

РАЗГОВОР В УЗКОМ КРУГУ

…Это нас отвлекает и мешает нам делать добро.

СТЕНДАЛЬ

«Красное и черное»

Можно считать, что современный этап борьбы с насекомыми начался в 1939 году, когда швейцарец Пауль Мюллер открыл отравляющее действие дихлородифенилтрихлорэтана — коротко ДДТ. Во время второй мировой войны солдаты использовали этот препарат против вшей, а потом он стал популярным и самым универсальным сельскохозяйственным ядом. Автор ДДТ был удостоен Нобелевской премии. Новый препарат сыграл выдающую роль в сдерживании отрядов маленьких грабителей. Их отравленными трупами усеян путь хлеба и мяса, яиц и масла к нашему столу.

Каждый кусок хлеба нам достается с боем, и решающим оружием в этом бою было и есть оружие химическое.

И едва ли в сельском хозяйстве химия карающая менее влиятельна и авторитетна, чем химия кормящая. Ведь успехи последней были бы сведены на нет без усилий перзой. Что практически происходит? По мере удобрения полей и прироста урожая ширится кормовая база для жуков, гусениц, бабочек; они плодятся в нарастающих темпах и тем самым как бы взимают с земледельца налог с оборота.

Установлен грустный факт.

Как известно, для многих видов домашних животных ценность корма определяется количеством содержащегося в нем азота. Естественно, при выращивании соответствующих кормовых культур стараются «впихнуть» в растения как можно больше этого строительного элемента. И что же? Оказывается, отзывчива на азот не только корова, но и тля, которая благодаря усиленному азотному питанию ставит рекорды плодовитости.

То же досадное совпадение во вкусах и по отношению к ряду витаминов, сахаров, аминокислот.

Потому — то каждое улучшение условий жизни растений, повышение их питательной ценности человек вынужден сопровождать нарастающими залпами химического оружия. Однако в этой взаимосвязи таятся опасности не только для насекомых.

Производство ДДТ ширилось год от года. В Соединенных Штатах искусственный ядовитый дождь и облака истребительной пыли, которыми фермеры защищали свои угодья от насекомых, содержали около пятидесяти тысяч тонн ДДТ. Это было в 1947 году. В 1960 году выпуск препарата уже достигал свыше 255 тысяч тонн. Аналогичная картина наблюдалась и в других странах.

Весной 1961 года в деревнях Англии валялись десятки тысяч птиц, мертвых и агонирующих. Фазаны, куропатки, лесные и дикие голуби, вьюрки, зяблики, дрозды, жаворонки, воробьи поплатились таким образом за посещение посевов. Выигранное сражение заставляло победителя глубоко призадуматься. Начались всевозможные запросы, расследования. Против всемирно прославленного препарата стали поступать обвинительные материалы. В них отмечалось, что менее чем за два десятилетия пестициды распространились по всему земному шару. Они обнаружены в большинстве речных систем, в грунтовых водах, в почвах, они отложились в телах рыб, птиц, пресмыкающихся, домашних животных и диких зверей. ДДТ найден даже в рыбах, обитающих в девственных водах уединенных горных озер, наконец, — в телах пингвинов и тюленей, совсем уже не причастных к преступлениям бабочки совки или жука кузьки.

Может ли в этих условиях оставаться неуязвимым сам человек?

Существует тщательно продуманная система мер, которая должна гарантировать полную безопасность потребителю съестных продуктов. Каждый новый химический яд проверяется и так и эдак специалистами в различных областях знаний. Целый ученый консилиум судит «новичка», прежде чем допустить его на поля и в сады. Создаются даже особые комиссии из специалистов для установления сроков начала и конца химической атаки против насекомых в данном сезоне. Это делается с таким расчетом, что, когда придет время сбора урожая, яд в нем потерял бы свою силу и был безопасен для теплокровных, в частности для нас с вами. (Расчеты специалистов нарушают любители лазить по чужим садам и огородам и рвать неспелые плоды. Известны случаи, когда «налетчики», съедая добычу, наказывали себя так, как их не наказал бы никакой суд.)

Однако уже сама эта тщательность и осторожность кое о чем говорит. По клетке виден зверь.

Наш современник отличается от своего ближайшего предшественника… химическим составом. В нашем организме медленно, но верно скапливаются остатки ядов, которыми обрабатывались зерно и огурцы, яблони и крыжовник… ДДТ и родственные ему яды переходят от одного организма к другому через все звенья производства продуктов питания. Например, с поля, обработанного препаратом ДДТ, трава поступает в пищу домашней птице, и та уже кладет яйца с примесью вездесущего яда. В сене, скармливаемом корове, ДДТ лишь — 7–8 частиц на миллион. А в масле, изготовленном из молока этой коровы, его уже 65 частиц на миллион. Не сведущему в вопросах фармакологии это покажется пустяком — 65 на миллион! Но в таком сложном и тонко настроенном инструменте крошечная причина способна вызвать громадное следствие. Известно, например, что какие — то две десятитысячных грамма йода делают человека больным или здоровым.

О том, что остатки новых ядов задерживаются и накапливаются в живых организмах, знали, кому надо, и до трагических событий на полях. Просто до поры до времени это не предавалось гласности. (Примерно то же было после выпадения осадков от взрывов первых испытательных атомных бомб: считалось преждевременным обсуждать полученные данные более широко даже среди ученых. В те годы Норберт Винер писал: «Требование секретности почти равносильно желанию, чтобы страдающая от недугов цивилизация не изучала хода своей собственной болезни»). Вредность сельскохозяйственных ядов вначале оценивали исключительно те, кто эти яды готовил. В июньском номере «Pharmacological Reviews» за 1962 год обзор работ по токсикологии гербицидов содержит следующее признание: «Многие из токсикологических данных (здесь речь идет о случаях более или менее острого отравления. — Ю. М.), которые вскрывают степень риска при использовании гербицидов, могли быть собраны только при условии, что эти данные нигде открыто не публиковались и этими сообщениями лишь конфиденциально пользовалась группа авторитетов. Такие данные в настоящий обзор не включены».

Книга Рейчел Карсон была своего рода предательством. Биолог по образованию, она прочла академические фолианты и о том, что там было написано, рассказала всем. Рассказала грамотно и понятно.

В двух словах: ее книга «Молчаливая весна» — это книга о невежестве, безрассудстве и преступлении людей, использующих сельскохозяйственные яды без учета возможных последствий. Карсон говорит о серьезной опасности, которой подвергают новые синтезированные препараты человечество и особенно будущие поколения, а кроме того — весь животный мир планеты.

«Молчаливая весна» посеяла бурю.

Книгу называли и «несносной», и «бесчестной», и «в конечном счете антиобщественной». Высказывались и иные мнения. «Эту книгу должен прочесть каждый американец, который не хочет, чтобы она стала в недалеком будущем надгробной надписью всего мира», — писал американский ученый Лорен Айсли. «Бесконтрольное применение ядохимикатов и гербицидов может принести Англии тот кошмарный вид земли без птиц и насекомых, сухой желтой увядшей страны без жизни и будущего, описанный Рейчел Карсон в ее нашумевшей книге «Молчаливая весна»… Достигнут ли уже у человека опасный уровень накапливания этих ядохимикатов, это остается неизвестным, но если применение этих ядов продолжается, то такой уровень неизбежно будет достигнут…» — писал в статье «Тень смерти над нашими полями» 27 февраля 1963 года научный обозреватель английской газеты «Дейли уоркер» Джон Мосс.

Осенью 1962 года на одной из пресс — конференций президент Кеннеди заявил, что правительство Соединенных Штатов находит необходимым изучить вопрос о влиянии инсектофунгицидов на будущее, «в особенности, конечно, после появления книги мисс Карсон».

Была создана специальная комиссия. Она провела расследование. Были предприняты кое — какие меры для уменьшения вреда, приносимого химическими препаратами. Достаточны они или нет — на этот счет мнения специалистов расходятся.

Но, пожалуй, не в том главная заслуга Рейчел Карсон. Тема, на которую было наложено строжайшее «табу», стала предметом открытого обсуждения.

Реакция кое — кого на книгу Карсон, судя по иностранной периодике, была комичной. Она напоминала обиду господина де Реналя, узнавшего, что «парижский господин» осматривает городской дом призрения нищих, управляемый им, де Реналем, мэром города Верьера, «с такой щепетильной добросовестностью».

«Он явился затем только, — говорил господин де Реналь, — чтобы навести критику и потом пропечатать все это в либеральных газетишках… Все это нас отвлекает и мешает нам делать добро».

Карсон пропечатала «все это». И химики избрали по отношению к «Молчаливой весне» тон вежливого высокомерия.

— О! Да вы, любезный, видимо, неплохо проработали труд многоуважаемой мисс Карсон, — говорят они, когда кто — тозатрагивает щекотливую тему. И смотрят при этом на собеседника как на умничающего ребенка, который лепечет о том, что непосильно его детскому разуму.

Магнаты химической промышленности выражались и действовали решительно: Карсон должна была понимать, что наносит кому — то прямой ущерб, кого — то лишает своей книгой части прибыли, а это безнравственно и непростительно.

Недавно стало известно о кончине автора «Молчаливой весны».

…Пробудив настороженность к химическим средствам защиты урожая, Рейчел Карсон вместе с тем повысила интерес к средствам нехимическим — биологическим, физическим, агротехническим и другим, а также комплексным, куда химия входит как составная часть.

Поскольку «Молчаливая весна» — книга по преимуществу разоблачительная, полемически заостренная, направленная против крайностей, она, помимо воли автора, сама порождала крайние точки зрения или во всяком случае недостаточно предостерегала от них. В своем разоблачительном порыве американская писательница кое — где усугубила, кое — где перестращала. Но горстка экзальтированных «крестоносцев», объявивших поход во имя святой матери — природы и против сатанинской химии, — не такой уж большой урон человечеству от «Молчаливой весны». Она зато породила бурю в буквальном смысле очистительную. И если Пауль Мюллер, отец ДДТ, был провозвестником тотальной химической, истребительной войны с насекомыми, то Рейчел Карсон войдет в историю как глашатай более гибкой, более бескровной стратегии. И когда улягутся страсти, труд и смелость этой женщины будут посмертно удостоены почестей.

НАЧНЕМ С КОЛЫБЕЛИ

Кузнечик в кузов пуза уложил

Прибрежных много трав и вер.


В. ХЛЕБНИКОВ

«Кузнечик»

ДДТ, открывший, как мы уже говорили, новую главу в истории борьбы с насекомыми, отличался от соединений мышьяка, меди, цинка, порошка из сухих цветов далматской ромашки и других старомодных зелий глубиной проникновения в механизмы жизнедеятельности. Этот химический сложно устроенный препарат и родственные ему парализуют сами ферменты, препятствуют процессам окисления, благодаря которым организм получает энергию, причиняют жертве ряд других расстройств. Отсюда все достоинства «короля инсектицидов» и все недостатки. Нам приятны потери врага, усыпающего деревья и кустарники, но при этом нас не покидает опасение, как бы самим не испытать подрывной силы ДДТ.

Вторая прославившаяся группа ядов принадлежит к типу фосфорорганических соединений. Хронологию этих препаратов ведут с конца 30‑х годов, когда немецкий химик Герхард Шрадер обнаружил их инсектицидное действие. Сам же он пишет, что первые работы в новом направлении были выполнены Ланге и Крюгером еще до 1932 года. В своей книге «Новые фосфорорганические инсектициды» Герхард Шрадер приводит сообщения своих предшественников о физиологической активности полученного соединения (диалкилфторфосфата). «Интересно, — отмечают Ланге и Крюгер, — сильное воздействие алкиловых эфиров на организм человека. Их пары имеют приятный и сильных запах. Однако уже через несколько минут после их вдыхания появляются признаки удушья. Затем наступает нарушение сознания и потеря зрения, сопровождающаяся болезненной чувствительностью глаз к свету. Все эти неприятные явления исчезают только через несколько часов». Далее Шрадер говорит, что в Германии работы его соотечественников остались незамеченными, а в Англии, напротив, им придали значение, исследования в этой области засекретили, и они стали известны только после второй мировой войны. Как поступили с новыми препаратами немцы, Шрадер ничего не сообщает. Об этом находим в американском источнике: «Происхождение этих инсектицидов имеет определенный иронический смысл. Хотя некоторые из этих веществ сами по себе… были известны много лет, их инсектицидные действия предстояло открыть немецкому химику Герхарду Шрадеру в конце 30‑х годов. Почти тотчас немецкое правительство поняло цену этих препаратов в качестве нового и опустошительного оружия в войне человека с себе подобным, и работа над ними была объявлена секретной. Некоторые из новых соединений стали страшными нервными газами. Другие, близкой структуры, — стали инсектицидами».

Фосфорорганическую группу относят к наиболее опасным из всех существующих ядов. Они разрушают нервную систему.

Работа нервной системы животных строится на том, что мгновенные импульсы передаются от одного нерва к другому с помощью определенного, специализирующегося на этой ответственной операции вещества — ацетилхолина. Но, выполняя деликатнейшую операцию, ацетилхолин действует, увы, автоматически: если его каким — то образом не остановить сразу после передачи нервного импульса, то импульсы будут вспыхивать один за другим безостановочно, набирая силу, и вся нервная система пойдет в разнос, то есть движения тела выйдут из управления, возникнут мускульные спазмы, конвульсии, прекратить которые часто может только смерть.

Для обуздания переносчика нервных импульсов служит фермент холинэстераза. Она разрушает ацетилхолин, как только нужда в нем отпадает. Причем жизнь ацетилхолина столь кратковременна, что его вообще — то обнаружить в организме очень трудно. Именно холинэстераза не дает переносчику импульсов накапливаться в опасных количествах. «Но холинэстераза, — подчеркивает академик В. А. Энгельгардт, — обладает относительно маленьким потенциалом резервной активности, поэтому для поддержания жизнедеятельности организма необходимо в центральной нервной системе сохранять высокую долю активной холинэстеразы».

Его — то, фермент холинэстеразу, и выводят из строя фосфорорганические препараты. Количество активной холинэстеразы в организме снижается, сдерживающая сила ослабевает, а ацетилхолин накапливается. Последствия этого могут сказаться и не сразу и не после первого воздействия яда, а вдруг, когда к тому, что уже принял организм, добавилось совсем немного.

Критики химической защиты растений среди прочих аргументов козыряют тем, что первоначально эти препараты предназначались для иных целей. Современные органические ядохимикаты, напоминают они, были подарены человечеству второй мировой войной. В ходе ее, готовясь к худшему, воюющие стороны усиленно разрабатывали набор смертоносных химических боевых средств. При оценке отравляющего действия проводились испытания на разных животных, главным образом на насекомых.

Когда война окончилась, у капиталистических фирм, к их огорчению и к счастью всех остальных людей, лежали груды неиспользованных полупродуктов и продуктов военной химии.

Химики хорошо знали достоинства новых ядов. Они с полным основанием рекомендовали их в качестве истребительного оружия. Но уже не против людей, а против сельскохозяйственных вредителей.

Была развернута агитационная кампания, в ходе которой критиковались старые, неорганические препараты: их ядовитость вызывает острые отравления, они стойки. Рекламные проспекты заверяли покупателя, что новые органические химикаты губительны только для сельскохозяйственных вредителей, а все остальные существа и в первую очередь, конечно, люди могут быть за себя спокойны. Новые яды сильны, но нестойки. Убив насекомое или гриб, препарат под действием света и тепла быстро разлагается и остается от него углекислый газ, азот и пары воды… Ни то, ни другое, ни третье, ясное дело, не причинит организму никакого зла.

— Примешивайте органические препараты хоть к котлетам, — говорил многочисленной аудитории один известный специалист по химической защите растений, — вреда вам не будет никакого. Этот яд при жареньи котлет разложится и улетучится.

Заверенья такого рода, как выяснилось позднее, оказались не во всем точны.

…Все мы кровно заинтересованы в том, чтобы натуральный состав воды, особенно пресной, не искажался разными подозрительными добавками. Вода — это жизнь. Все живое замешано на воде. Причем по чьей — то нераспорядительности на земном шаре необъятные склады морской, непригодной для питья и сельскохозяйственных нужд воды, и в обрез воды пресной.

Возможно, житель большого города этого не чувствует. Во всяком случае москвичи, ленинградцы и другие горожане тратят воду без ограничений. Между тем в газетах некоторых зарубежных стран все чаще публикуются настойчивые призывы к населению: будьте бережливы в расходовании воды!

«Принимайте душ (8 — 10 галлонов), а не ванну (20–40 галлонов)».

«Не оставляйте течь воду, когда бреетесь, чистите зубы, моете посуду».

«Не выбрасывайте окурки в туалет, так как, спуская воду, вы каждый раз расходуете 5–8 галлонов».

«Не спускайте воду, когда хотите, чтоб она была похолоднее. Держите бутылку в холодильнике»…

Не ограничиваясь уговорами, в ряде стран повышают цены на воду. Недавно сообщалось о том, что в колумбийском городе Соледад произошли массовые выступления против высокой платы за водопровод. «В различных местах города и его окрестностях, — информировал ТАСС, — проводятся демонстрации протеста. Против их участников власти бросили карательные силы… Ранены 62 человека, в том числе 22 полицейских».

О том, как высока может быть цена на воду, говорят, например, такие цифры. В Советском Союзе вода в городах стоит примерно 20 копеек за кубометр. А в отдельных районах, куда ее доставляют цистернами — по шоссейным дорогам, по морю, по железным дорогам, даже на лошадях, — цена подскакивает до 4–6 рублей за кубометр. Подсчитано, что «средний человек» тратит в год около 3 тысяч кубометров воды. Это значит, что водное обеспечение одной персоны где — нибудь в районе восточного Каспия должно обходиться ежемесячно в полторы тысячи рублей!

Итак, пресной воды в обрез. Ее — то хоть как следует беречь! К сожалению, в отношении к этому источнику своего существования люди часто проявляют беззаботность временных квартирантов. Они превращают многие реки и озера в сточные ямы, куда сбрасывают нечистоты всякого рода.

Волга и ее притоки ежегодно принимают в свое лоно более 6 миллионов кубометров отравленных вод. Кроме продуктов нефтепереработки, сульфатной барды, золы, там изрядно мышьяка, фенолов, то есть самых натуральных ядов. Официально объявлено, что реки Клязьма, Серовка, Молога и многие другие, а также отдельные участки Волги и Оки утратили рыбохозяйственное значение. Это значит 20 миллионов рублей ежегодных потерь. Один стекольный завод «Красный Май» сбросил в Вышневолоцкое водохранилище и реку Шлина столько ядовитых отбросов, что сразу уничтожил 97 тонн рыбы на 84 536 рублей. Этот случай был исключительным в том смысле, что виновники понесли наказание. Их судили.

Да разве звонкой монетой измеришь то, что дает человеку живая природа?

Поскольку всевозможные «циды» — инсектициды, фунгициды, гербициды — щедро и подчас неаккуратно распыляются на всем необъятном фронте борьбы за урожай, естественно, что часть этих препаратов попадает не по назначению. Вспомните пышные, как облака, хвосты, стелющиеся позади самолетов сельскохозяйственной авиации. Это зрелище обожает кинохроника. Между тем с точки зрения прицельности «огня» авиационный бой с насекомыми далек от идеала. Легкий порошок от малейшего дуновения уносится бог весть куда, выпадает на зеркала озер, прудов, рек… Путешествию ядов, как, впрочем и всего, что плохо лежит, помогают дожди. Они не только срывают оборону полей и садов, но и уносят препараты куда не надо — в наземные и подземные источники пресной воды.

Отсюда, с колыбели жизни и древнейших ее представителей логично начать рассмотрение событий с участием инсектицидов.

Планктон, дафнии — вся эта едва заметная для глаза мелкота служит отправным звеном длинной цепочки питания, на другом конце которой находятся существа в миллиарды раз более крупные. Вплоть до китов, самых крупных животных на земле.

Чувствительность дафний к инсектицидам, особенно к ДДТ, паратиону и некоторым другим, трудно передать. При концентрации 1,4 части ДДТ или 0,8 части паратиона на миллиард частей воды дафнии гибнут. Между тем во многих реках Америки были обнаружены значительно большие концентрации.

При обработке поверхности воды или случайных загрязнениях дозы ДДТ бывают таковы, что погибают почти все водные насекомые: паденки, веснянки и другие. Восстановление их численности затягивается на год — полтора, несмотря на рекордные темпы размножения.

В критическое положение попадают рыбы. Их кормовая база беднеет. Некоторые виды рыб от голода переключаются на несвойственную им пищу. Например, в желудках форелей исследователи впервые, к своему удивлению, нашли речных раков.

Вообще надо сказать — рыбам в XX веке не житье. Что больше всего им вредит, даже не определишь. Громадны потери рыбы от сельскохозяйственных ядов. Еще больше ее гибнет в грязи промышленных стоков. И наконец, несметно — при строительстве каналов, шлюзов, водохранилищ.

В Калифорнии обрабатывали ядами рис, да так неосторожно, что погибло свыше 60 тысяч рыбешек. В Луизиане в одном 1960 году рыб сорок раз травили эндрином, который предназначался вредителям сахарной свеклы. В садах Пенсильвании истребляли мышей, рыбам и тут досталось. Кого бы и как бы ни травили на суше, тем или иным путем отрава доберется до водоема, до пресноводных, до рыб.

Причем некоторые инсектициды, особенно хлорорганические, долго сохраняют свою ядовитость. Есть сведения о том, что после обработки воды препаратом ДДТ в количестве 1 кг на га водная среда остается токсичной в течение полутора месяцев, а токсафен — в течение целого года.

В Канаде была проведена кампания против вредителя леса листовертки. Следы работы этой гусеницы — сухие, свернутые аккуратной трубочкой листья.

Хотя каждая трубочка — своего рода трудовой подзиг, их может быть так много, что деревья остаются совершенно голые. Листовертка опасна для леса, когда размножается чрезмерно.

Так вот при обработке леса против расплодившейся листовертки доза ДДТ на реке Мирамиши составляла 0,5 кг на га. Этого оказалось достаточно, чтобы в реке погиб почти весь лосось — более 90 процентов.

Широкую огласку получила химическая кампания на юге Соединенных Штатов в 1950 году. Год этот памятен фермерам Алабамы по катастрофическому размножению долгоносика. Хлопководы прибегли к мощным инсектицидам. Но вредителям помогла погода: выпавший дождь смыл и унес с полей яд. Фермеры не сдались. Как только дождь прекратился и земля слегка подсохла, они провели опрыскивание повторно. И опять — проливной дождь. Так повторялось несколько раз. Обильный дождь, вслед — обильный яд. Смертоносные струйки сливались на полях в ручейки, ручейки в потоки, потоки устремлялись в реки.

На рассвете первого августа люди уже наблюдали трагедию. Рыбы плавали кругами у самой поверхности воды, словно силясь покинуть родную стихию, а некоторые действительно выбрасывались на берег. Они были обречены все — и те, что выбрасывались, и те, что оставались дома. 10 и 15 августа выпали сильнейшие ливни, они и довершили дело. Река Флинт Крик несла бесчисленные трупы, много рыбы погибло и в прудах фермеров, в большом водохранилище…

Описанный здесь случай привлек наше внимание не только масштабами, но главным образом своей предысторией, которая делает его поучительным.

Дело в том, что отношения между штатом Алабама и хлопковым долгоносиком сложились особые. Их символизирует и увековечивает памятник, воздвигнутый в городе Энтерпрайзе. Памятник стоит на пересечении центральных улиц. Это высокая колонна — постамент, и на ней четырехметровая богиня земледелия Церера. В своих обнаженных и поднятых кверху руках богиня держит другой пьедестал, поменьше. И на нем — не кто иной, как хлопковый долгоносик, вылитый из металла и увеличенный до размеров бычка.

«В знак глубокой признательности хлопковому долгоносику — предвестнику расцвета — воздвигнут сей памятник гражданами Энтерпрайза, округ Коффи, Алабама» — написано на бронзовой доске, вделанной в основание колонны.

Чем же отличился жучок, что люди вознесли его над богиней? За что же он, вредитель, единственное насекомое в мире, удостоен памятника?

Хлопковый долгоносик оказал югу Соединенных Штатоз следующую услугу: он опустошил поля и карманы фермеров «хлопкового пояса». И больше ничего.

Это произошло в начале нынешнего века. Когда алабамцы прослышали о том, что на хлопковые посевы Техаса напал жучок, форсировавший воды Рио Гранде, они сочувствовали соседям и радовались, что не их поля находятся в столь опасной близости к Мексике. Жучок был оттуда. Техасцы пустили в ход весь набор средств. Но остановить долгоносика не удавалось. Он пренебрегал опрыскиваниями и упорно расширял линию наступления. Этот «дранг нах остен» к 1915 году привел передовые «подразделения» несметной армии к белоснежным хлопковым полям Алабамы.

В то время Штат Алабама жил преимущественно этой культурой. Хлопок сеялся из года в год, хлопком торговали, на хлопке делали деньги. Особую приверженность к «белому золоту» питал округ Коффи. Приверженность эта была столь крепка, что после того, как в 1915 году долгоносик умял почти весь урожай, фермеры не только не отказались от излюбленной культуры, но даже расширили посевы. Их упрямство было наказано самым жестоким образом. На следующий год долгоносик вконец разорил многих из них. В целом Алабаме долгоносик обошелся в миллиарды долларов. И все же она воздвигла своему маленькому серенькому врагу памятник. За науку, за урок.

Наиболее дальновидные специалисты сельского хозяйства не раз предупреждали фермеров, что опасно возделывать один хлопок. Неурожаи бывали и раньше, и тогда тоже ставили местную экономику в тяжелое положение. Но ни опыт, ни авторитеты, ни просто здравый смысл не могли поколебать самоуверенности преуспевающих хозяев. Хлопок оставался царем полей.

То, чего не удалось сделать никому, сделал долгоносик.

Он выстоял против мышьяковокислого кальция и других ядов, имевшихся в те времена в распоряжении земледельцев. Выстоял потому, что яды те покрывали только поверхность растений, а внутрь не проникали. Долгоносик же как раз поедает растения изнутри, так что в его организм отрава попадала в количествах, вызывавших не более чем легкую дурноту.

Долгоносик выстоял, а фермеры сдались. Один за другим они изменяли хлопку и ограничивали его владения, чтобы подстраховаться другими культурами. Ими стали земляной орех, кукуруза, картофель, сахарный тростник, кормовые травы… Появились скотоводческие и свиноводческие хозяйства… Перестройка вызвала к жизни большую промышленность. В общем, с той поры наступил экономический расцвет всего хлопкового пояса.

…Такова предыстория дождливой осени 1950 года в Алабаме.

В 1919 году на церемонию открытия памятника уродливому жучку прибыли не только жители города Энтерпрайза, но и фермеры окрестностей. Чествуя долгоносика, они, конечно, в первую очередь были довольны собой, своим, одержавшим победу, благоразумием. Увы, присутствующим на этих торжествах не могло прийти в голову, что через тридцать лет долгоносик устроит здесь же повторный экзамен их благоразумию и что экзаменующийся окажется не на высоте.

Странный вывод напрашивается при сравнении двух кампаний против хлопкового долгоносика, проведенных в одном и том же районе земного шара людьми одного поколения. При первой встрече с грозным вредителем люди не имели химических средств, способных сдержать его разрушительной силы. И что же? Люди нашли выход из положения. И не только ничем не пожертвовали, но еще оказались в выигрыше. Их поражение стало триумфом. В честь своего триумфа они воздвигли памятник.

При втором серьезном столкновении с тем же насекомым люди уже обладали подходящими ядами. Они были во всеоружии современной химии и техники. Они пустили в ход и то и другое. И что же? Они не только не истребили долгоносика, но еще нанесли глубокие раны живой природе, потравили множество рыб, которые давали им пищу, а также радость охоты. Они не нашли ни разумного, ни даже просто преемлемого выхода.

Они выиграли сражение, будучи слабыми, и проиграли, вооруженные до зубов.

…Вот еще одна кампания, лежащая на совести любителей легких побед.

События развернулись на Чистом озере, расположенном севернее Сан — Франциско.

Место это привлекало многих туристов, рыболовов, курортников своей красотой, обильной дичью и рыбой и могло бы считаться райским, если б не комары. Правда, хоть они и были родственниками москитов, но не кусались, а просто надоедали своим чрезмерным количеством. Вывести их не удавалось до тех пор, пока в конце сороковых годов не прибегли к новым инсектицидам. Тучи комаров поредели. Тогда владельцы отелей решили добить врага и предприняли одну за другой несколько химических атак. Комары исчезли совсем.

Но что стало с Чистым озером? Плавучие птичьи гнезда — главная его краса — опустели. От тысячи супружеских пар роскошных птиц, которые в сопровождении выводков пушистых птенцов прогуливались по водной глади, к 1960 году не осталось и трех десятков. Птенцов уже не видел никто. Тишина объяла некогда полный жизни уголок природы. Тишина, вряд ли предусмотренная сэрвисом.

Вера в безопасность разрекламированных препаратов была столь крепка, что вначале причину несчастья стали искать в заразной болезни. Но болезни никакой не нашли. Тогда провели тщательный анализ мертвой птицы. В ее жировых отложениях нашли неожиданно большую концентрацию яда — 1600 частиц на миллион, в то время как сама вода содержала всего '/so часть на миллион. Иначе говоря, раствор яда в рыбе был в 80 тысяч раз крепче, чем в среде, откуда она его почерпнула. Фокус этот не мог оставить равнодушными ученых. Они учинили расследование, и тогда постепенно начала распутываться цепь зловещих событий.

Первым испил яду планктон. Он накопил в себе пять частиц ДДТ на миллион. Планктон пошел в пищу мельчайшим организмам, которые, в свою очередь, более крупным и так далее. Наконец очередь дошла до рыбы. Ее живой корм сконцентрировал в себе до 300 частиц препарата на миллион. Рыбой, уже очень сильно приправленной ядом, питалась птица…

Еще более поразительное открытие было сделано позднее, рассказывает Рейчел Карсон. Вскоре после завершающего химического удара вдруг следы препарата в воде исчезли. Но в действительности яд не покинул озера. Он лишь полностью перекочевал в тела живых существ. И даже через двадцать три месяца после случившегося планктон все еще оставался ядовитым, хотя вода была совершенно чиста. Каким — то образом яд передавался из поколения в поколение и продолжал отравлять всю живность в озере.

Итак, цепь началась в зелени планктона. А где кончилась? Не подцепил ли ее конец крючок рыболова, который развел костер на берегу, чтоб поджарить свежую рыбку?

Выявлена опасность и другого рода. Дело в том, что громоздкие молекулы синтезированных ядов под действием воды, воздуха, солнечного света могут изменяться. То есть помимо нашей воли, без нашего участия и контроля могут совершаться самопроизвольно химические превращения, в результате которых образуются непредвиденные соединения, сравнительно невинные препараты могут таким путем обращаться в сильные яды.

Конечно, много есть такого, ради чего люди согласны пожертвовать рыбой: собственное здоровье, экономическая выгода, удобства. Но надежен ли обмен? Каким будет продолжение этой партии? Не обернется ли жертва против нас в эндшпиле?

С морями реки делятся всем, что у них есть. Пресноводными поставками живет обширная прибрежная фауна и флора морей. Влияние великих рек ощущается за много километров от земли. Теперь на эти пастбища поступает с каждым годом все больше ядовитых веществ. Проникнув в тела больших и малых рыб, яды начинают свое путешествие в мировом океане. Доходят до затерянных островов и до ледяной Антарктиды. И хотя в океанских водах химические препараты разбавлены до полной, казалось бы, безвредности, тамошняя живность может накопить в себе этих веществ порядочно.

В течение года через каждого из нас, вообще через живое вещество, прокачивается воды в сотни и тысячи раз больше, чем его вес. К живущим в воде это особо относится. Но еще важнее другое: рыбий жир легче растворяет яды, чем вода.

Рыба, кстати, как считают специалисты, «умеренно чувствительна к заглатываемым ядохимикатам». Тем хуже для всех, кто ею питается!

Пока влияние сельскохозяйственной химии на океан еще невелико. Возможно, первыми его ощутят торговцы устрицами, морской капустой и другими дарами морского мелководья. Некоторое обеднение прибрежной морской фауны уже наблюдается. Но происходит ли это из — за пестицидов, — неизвестно.

ПО ТРАЕКТОРИИ «ЗЕМЛЯ — ВОЗДУХ — ЗЕМЛЯ»

Кажется неожиданным, что среда, из которой все произрастает, которая кормит нас, в общем родная мать — земля, до сих пор остается непонятой до конца. По сегодняшний день нет единства во взглядах ни на прошлое, ни на будущее почвы. По сегодняшний день ученые непримиримо спорят чуть ли не по каждому пункту почвоведения. Обратитесь с одним и тем же вопросом к доктору наук В. В. Пономаревой, чья смелая монография о происхождении подзолистых почв нечерноземной зоны вышла недавно, и к профессору М. М. Кононовой — крупному исследователю природы гумуса; обратитесь к члену — корреспонденту АН СССР А. В. Соколову и члену — корреспонденту АН СССР Н. А. Красильникову; обратитесь к… В общем, в этой области, кажется, ученых с разными точками зрения найти не труднее, чем с одинаковыми. Приведу только два высказывания в доказательство.

«Богатство почвы идет от жизни, которая в ней не угасает. Продуктивная почва кишит жизнью. Когда земледелец оценивает продуктивность почвы по снятому урожаю, то это является косвенным выражением количества и видового состава организмов, существующих в ней…»

А вот другое: «Роль почвы все больше сводится к среде для помещения воды и питательных веществ, среде, в известной мере напоминающей кварцевый песок вегетационных сосудов».

В этом, последнем, случае почва рассматривается как инертная среда, которая служит опорой растениям и вместилищем удобрений, а само добывание сельскохозяйственных продуктов напоминает добычу полезных ископаемых, но с болеё сложной технологией. Существует практика так называемого «чистого» культивирования, когда почвенный слой сжигается.

Наконец, самые радикальные взгляды, высказываемые в последнее время, вовсе отвергают необходимость сельского хозяйства в будущем. И земледелие, и животноводство с их невысоким коэффициентом полезного действия, огромными затратами труда и непозволительно большими «цехами», предсказывают сторонники радикальных перемен, упразднит химия, которая возьмет на себя изготовление синтетических продуктов питания. Ох уж это земледелие! Поглядите только, до чего оно довело род наш людской, — не успокаивается «крайний» химик. Какой — нибудь высокообразованный, знающий «законы тяготения и значение притягательных и отталкивательных сил», но вместе с тем наивный инопланетный философ вроде вольтеровского Микромегаса увидел бы, возможно, во всем сельском хозяйстве современности «несчастное положение, близкое к ничтожеству». Возможно, ему пришла бы в голову и вовсе странная мысль: самый сильный, самый процветающий на Земле — пшеничный колос. За ним преданно ухаживают, его обеспечивают всем необходимым, о его потомстве трогательно заботятся, трудясь в поте лица, двуногие вассалы. И потомство это захватывает новые и новые земли, так что вассалы теснятся в каменных селениях, где шумно, суетно и смрадно… Мы должны освободиться от земледельческого рабства, и мы освободимся!

Так заявит гордый химик, непоколебимо верящий, что его химия всевластна.

Кому не известно о гидропонике, то есть выращивании растений на жидких питательных средах… Это один из отчаянных рывков к свободе. В общем, придумано и предпринято многое, чтобы оторваться наконец от груди всеблагой кормилицы нашей, но придуманные источники пищи пока не так хороши, не так обильны. А значит, настаивают биологи почвы, пока что надо уважать живую суть плодородия.

Не желая остаться в долгу у оппонентов, они делают глубокий выпад в их сторону. «Отравление жизни почвы, — обличают «крайние» биологи, — одно из величайших бедствий, которое переживает агрономия и человечество. Протест матери — земли выражается в постоянном росте болезней растений, животных и людей. Машины, распыляющие ядохимикаты, были призваны защитить растения, вакцины и сера — уберечь животных. Последние прибежища скота были заболочены либо сожжены. Эта политика терпит крах на наших глазах. Население, питающееся продуктами, выращенными неестественным путем, вынуждено оберегать себя дорогостоящей системой медицинского обслуживания, куда входят патентованные лекарства, услуги платных докторов, диспансеры, госпитали и оздоровительные учреждения…

Полноценный урожай может обеспечить только здоровая, плодородная почва; она должна рассматриваться как живая среда, а не как мертвая масса, плодородие которой можно вызвать повторными дозами высококонцентрированного так называемого питания растений. Искусственный навоз не только грабит подлинное плодородие, но и оставляет в наследство вредителей и болезни, как неизбежные последствия своей эффективности».

Слова эти принадлежат одному из крайних сторонников биологического владычества в сельском хозяйстве, американскому ученому и задиристому полемисту Л. Ховарду.

Интенсивную, прогрессивную — ее называют так и эдак — систему ведения сельского хозяйства, целиком опирающуюся на минеральные удобрения, химическую защиту и «чистое» культивирование, сторонники крайних биологических взглядов объявляют самоизбиением. Падение плодородия — вот что из всего этого получится — обещают они от имени «матери — земли».

По — видимому, это очень уж далекие прогнозы и трудно сказать насколько верные, так как нынешняя практика демонстрирует иное: интенсивное сельское хозяйство идет в гору.

…Если воду еще как — то можно уберечь от неумышленного загрязнения препаратами, то почву никак нельзя. Она становится складом всевозможных химикатов. К этому надо добавить, что в иных случаях почву, как жилое помещение, подвергают химической дезинфекции, убивая все живые организмы, какие там есть. После этого в обработанном слое остается «вредный фон».

Биологи не сомневаются, что продуктивность почв уменьшается из — за ядовитых препаратов, вносимых в нее. Они якобы препятствуют важным процессам плодородия — разложения отмирающих организмов на более и более простые составляющие.

Однако количественных данных в доказательство этого нет.

Что же известно о пребывании ядов в земле? Известно, что там их растаскивают черви. На гектаре насчитывают до 7,5 миллиона земляных червей, общий вес которых равняется весу скота, пасущегося над ними.

Заточенные в темноте и духоте, черви предаются чревоугодию. Вечно голодные, они вечно гложут. Жирная пашня, дымящаяся теплом, — громадная трапезная червей. Черви пропускают через себя сушу, как киты — море, и еще вопрос, кто кого побьет, если считать с самого первоначала.

Земляным червям приписывают роль соавторов плодородия. Они разрыхляют комки, устраивают в почве мириады «форточек», куда проникает воздух, ликвидируют сор и так далее, в общем, их почтительно называют «бесплатными и неутомимыми пахарями и удобрителями».

Разумеется, пестициды из почвы перекочевывают в червей, там скапливаются, и вот уже черви — живые ампулы с ядом. Плотность населения червей резко уменьшается после химических обработок. Посетите весной любой сад в Кенте, приглашает читателя Сайкс, автор книги «Humus and the farmer» («Гумус и фермер»), изданной в 1946 году в Лондоне, и увидите, что вскоре после опрыскивания деревьев земля покрывается ковром из мертвых червей.

«Ампулки» будут звеном в цепи питания, и яд разнесется среди животных планеты. Цепь эта напоминает змею, пожирающую свой хвост.

Подземная фауна не сразу, с провинциальной медлительностью, но отзывается на изменения, происходящие наверху. А наверху давно уже и неуклонно идет обеднение видового состава животных.

За оскудением наземного царства, где лев давно не царь, следует оскудение фауны почв. Так говорят зоологи. Этот процесс развивался неторопливо, малозаметно. Но вот посыпались, полились дождем яды. И события замелькали. Цепь питания четко обозначилась. Вдоль нее побежала судорога.

Птица наелась червей, почему — то в изобилии валявшихся на земле. Лиса схватила птицу, почему — то даже не вспорхнувшую. Лису хватил удар, и она отправилась на тот свет — к червям, будучи сильно приправлена отравой…

Химическое вмешательство в природу все ускоряет и усугубляет. Убыстряется и укорачивается движение вдоль цепочки питания по маршруту человек — среда — человек. Встревоженная биомасса, словно кипящий суп, бурлит и крутится. Яды, брошенные вниз, выползают наверх, наружу, а это не входит в наши намерения.

Не в наших интересах складывается и статистика смертности населения почв. Биологи утверждают, что вредные виды переносят отравление лучше, чем полезные, и поэтому на обработанных участках вредителей оказывается необычно много, а полезные виды малочисленны.

…Надо, однако, признать, что все эти печальные соображения недостаточно подкреплены фактами. Данных маловато, и добывать их, понятно, нелегко. А без убедительных цифр лучше молчать. Оппоненты — химики[1] не выносят разговора «на пальцах». Они отказываются слушать умозрительные выкладки. Им некогда тратить на это время. Они готовы подождать, пока у биологов соберется материал, пригодный для обсуждения.

На это биологи возражают так:

— Вы согласны подождать с дискуссией. Но вы не откладываете на долгий срок применение ядов! Напротив, оно безответственно растет и ширится. Вы готовы обождать. Но к тому времени, как данные об ущербе, приносимом почвенной фауне, будут налицо, она уже, быть может, не будет нуждаться в защите, ввиду своего предсмертного состояния…

Волны ядохимикатов сопровождают посевные кампании. В почву ложатся миллиарды протравленных семян. Мы не будем распространяться о тех инцидентах, когда кто — то украл, а кто — то купил ворованное семянное зерно и поплатился жизнью, съев блины со сметаной и с гранозаном. Случай!.. А что происходит с почвенными организмами? Ведь это против них семена покрывают сильными ядами. Цель протравки семян — убить либо отогнать вредителей. Она достигается. Но попутно идет отбор устойчивых к ядам вредителей.

Сегодня обработка семян сильными ядами себя оправдывает, о том свидетельствуют масштабы ее применения. Но будет ли оправдывать завтра?

Птицы — вот кто в первую очередь заставляет нас задумываться об этом.

Не всегда ясно, почему мы любим тех или других животных. К иным отношения странны до того, что кажутся просто эстетическим идиотизмом. Из истории известны такие крайности, как обожествление коровы, быка, обезьяны… Впрочем, общеизвестное не кажется странным. А то, что некогда племена избирали своим тотемом — своим спасителем и хранителем — неповоротливую старушку черепаху, или роющегося в отбросах навозного жука, или скользкого угря — диковинно. И по сию пору нет среди людей единодушия в отношении к животным.

Но птиц любят все (в том числе и даже особенно — охотники. Человек неисповедим!). Любят потому, что пение птиц — это голос самой природы; он нас отрезвляет и успокаивает, делает восприимчивыми к добру и красоте.

В общем, если нас спросят, мы категорически против уничтожения птиц. Птицам втайне покровительствуют и специалисты по охране природы. Не потому ли лучше всего изучено и подтверждено фактическими данными влияние пестицидов именно на пернатых? Впрочем, обычаи и нравы птиц таковы, что на их долю должно перепадать больше всего ядов. Птицы вездесущи. Есть зерновые, есть лесные, есть морские, есть болотные и разные другие. Одни живут в деревне, другие в городе, одни на деревьях, другие на земле, одни парят в небе, другие зарываются под корни растений. Не здесь, так там падет нечаянная жертва.

Нельзя сказать, что пернатые высокочувствительны к большинству препаратов. Нельзя сказать также, что они неосторожны. Да и время обработки не всегда совпадает со временем посещения полей птицами. И даже застигнутые химической атакой, птицы не обязательно несут потери. Если могут, они просто улетают подальше от подозрительных машин, будь то наземные опрыскиватели или опыливатели, будь то самолет. Причем не все спешат вернуться на покинутое место. Такие, например, как воробьиные, нетребовательные в выборе пищи, везде отыщут что поесть. Зато птицы типа задумчивой цапли — птицы с благородным вкусом и стойкими привычками — имеют мало надежд выжить, если уж попали под обстрел. Пруд, болото, рисовая плантация — вот, пожалуй, и все угодья, где длинноногая живет. И если самолет посеет над рисовым полем смертоносный туман, самое большее, что может сделать цапля, — это перейти на другой край того же поля или на соседнее болото. Но ядовитый шлейф достанет ее все равно.

В Калифорнии на рисовых полях, обрабатываемых дилдрином, гибнет много этих красивых птиц. Но и легкие на подъем птицы привязаны к родным местам, к гнезду. Орнитологи отмечают также, что потревоженные птицы покидают днем «столовую», а ночью, когда машины и их хозяева спят, снова туда наведываются. После таких — то посещений и остается на полях множество отравленных тел. Причем более всего чувствительны к инсектицидам родители в период выращивания молодняка.

Среди птиц, обитающих на дерезьях, многие уничтожают вредных насекомых, клещей, то есть тех, против кого и химия. Пеночка и практик — энтомолог действуют независимо, но в одном направлении. Однако способ зедения войны с насекомыми предусматривает не только лишение пернатых друзей пищи, но и прямое их уничтожение.

Но что делать? Птицы — помощники ненадежные, они едят часто без разбору, не тех, кого нам надо, и не съедают столько, чтобы защитить урожай. Полагаться на них поэтому нельзя. А значит, извольте выбирать: или чириканье, или фрукты.

Участвовать в таком выборе трудно. Вы подозреваете, вы догадываетесь, что есть третье. Не может не быть! Должен быть способ, охраняющий сад не без помощи птиц и не во вред птицам.

Земная сущность человека противится безмолвию. Пусть немая весна останется режиссерским штампом, завершающим фильм об атомной войне. Однако шведские орнитологи Г. Оттерлинд и И. Леннерштедт рисуют реальность жуткого безмолвия и в мирную пору.

С 1950 года в Швеции все семена обрабатываются содержащими ртуть ядами, а до 1964 года широко применялся алдрин. Сейчас на обширных площадях, где ведется интенсивное земледелие, почти исчезли овсянки, просянки, пустельга, катастрофически снизилась численность сапсана, гнездящихся пар орлана белохвоста, реже встречаются перепелятники, тетеревятники, исчезают фазаны. Серой куропатки осталось самое большее — четверть того, что было. Дальше идет еще перечень последних и предпоследних «магикан».

Авторы описывают поля, усеянные трупами зябликов, приводят случаи массовой гибели скворцов — 10–15 тысяч мертвых птиц после обработки поля паратионом или ДДТ, истребление за один раз грех тысяч чаек, уничтожение гербицидом лугового чекана в его гнездах и так далее.

Об убийстве зверей сельскохозяйственными ядами мало что известно. Звери перед смертью прячутся. Отыскать их трупы в норах, под ворохом листвы трудно. Они там и не лежат долго. Сосчитать, сколько каких зверей было в лесу до опрыскивания и стало после, — немыслимое дело.

Кое — какие сведения на этот счет, однако, все же есть.

Франклин Бикнел в своей книге «Camicals in food and in Farm Produce» (Химические вещества в пище и сельскохозяйственной продукции), изданной в 1960 году в Лондоне, приводит случай, имевший место в Глочестершире. «В два дня… было опрыснуто шраданом 46 акров брюссельской капусты. Хотя площадь эта не была потом полностью обследована, там все же обнаружено семь трупов кроликов, два — зайца, две — крысы, четыре — мыши, две — серых белки, два — горностая, а также 19 куропаток, 10 фазанов и 129 других птиц…»

АНАЛОГИИ

Вы пришли сюда очень кстати, чтобы освободить меня из неволи. Я томлюсь от праздности, потому что я самый живой у всех чертей преисподни.


ЛЕСАЖ

«Хромой бес»

Когда судят правонарушителя, обычно интересуются его прошлым. Стоило ДДТ отправить к праотцам кое — кого из неповинных, сразу же ему припомнили, что он — ровесник атомной бомбы. Кто — то добавил: и родственник.

Обвинительные речи начинались с широкого вступления. В начале августа 1945 года над Хиросимой и Нагасаки были взорваны атомные бомбы. Словно восточное проклятие, где упоминаются и дети, и внуки, и правнуки, и «все семя рода сего», это оружие покушалось на жизнь и здоровье поколений. Оно потрясло, повергло в мрачные предчувствия весь мир.

В 1942 году был произведен залп, который не потряс никого. Началось производство и в быстро нарастающих темпах применение дихлородифенилтрихлороэтана. Мощь ДДТ также превышала все, что было до него в химической войне с насекомыми.

Подобно тому как расщепление изотопов урана в атомной бомбе производит цепную реакцию, выходящую из управления, безответственное применение ДДТ способно породить цепь непредотвратимых событий.

Как и его грозная сверстница, ДДТ обладает почти неограниченными возможностями в уничтожении жизни. Этому способствуют остатки яда. Невидимый, всепроникающий стронций‑90 накапливается в костях своих жертв; невидимый, без вкуса и запаха ДДТ откладывается в их жировых тканях.

Взрыв атомной бомбы… Залп ДДТ… И атомная бомба и ДДТ намного превышают необходимые и допустимые меры обороны.

Ни атомная бомба, ни ДДТ не считаются с границами, отделяющими своих от чужих. «Космополитизм» зла, причиняемого обоими этими видами оружия, — в их мстительном последствии. (ДДТ фигурирует, здесь как олицетворение новых, синтезированных препаратов, поскольку главные недостатки, присущие ему, свойственны в той или иной мере остальным.)

Вредоносные загрязнения — коренная проблема века, среди множества титулов которого есть и «атомный», и «органосинтетический». Удовлетворительного решения ее нет.В печати не раз сообщалось о небрежном захоронении продуктов ядерного распада, о повышении радиации в некоторых районах. А загрязненность почв сельскохозяйственными ядами — менее волнующая тема, она освещается где — то поодаль от центральных источников информации. И это характерно для подрывной работы химикатов — неприметность, скромность.

Остатки высокомолекулярных ядовитых соединений — тонкая и хитрая штука. Эти ангелы убийств по прошествии какого — то времени меняют свой первоначальный вид. На них влияет и солнце, и воздух, и вода. А также соки растения, или внутренняя химия животного. То, что получается в результате, — и есть остатки. Каковы они — вот что желательно знать. Но химических вариаций с ними удручающе много.

Стойкая ядовитость — одно из требований, предъявляемых экономикой к инсектицидам. Одни могут сохранять свою убойную силу день — два, неделю — две и даже больше. Ирония заключается в том, что и ценность и опасность химикатов измеряют одним — токсичностью остатков.

Опасность остатков многолика. Но для стандартизации оценок приняты условные показатели. Главное мерило — время «выживания» ядохимиката в почве или на поверхности. Эта опасность оценивается процентом потерь и условно выражается периодом полураспада данного препарата. Период полураспада означает то время, которое затрачивается на разрушение половины остатков в обычных условиях.

(Тут перед нами снова аналогия между радиоактивными и химическими «нечистотами». Как известно, периодом полураспада оценивается стабильность продуктов ядерного расщепления.)

В книге Роберта Рада «Пестициды и ландшафт» («Pesticides and Landscape») дается таблица, по которой можно примерно представить, каков период полураспада широко применяемых ядов на различных культурах.

Таблица эта, предупреждает Р. Рад, предназначена в основном для фермеров, поставляющих продукты на рынок. В продуктах не должно быть остатков больше, чем установлено нормой. Если норма превышена, продукты конфискуются, как бы ни были они прекрасны на вид.

Считается, что проблема остатков решена, если в сельскохозяйственных продуктах уровень загрязнения не превышает стандартного. С точки зрения биолога — это заблуждение.

Взять, к примеру, почву. На ее поверхность оседают яды каждый раз, когда обрабатываются растения. Ее устилает отравленная листва. Во время вспашки, рыхления свежие и полуразложившиеся яды перемещаются вглубь. Прежняя порция не успевает еще израсходовать себя, как добавляется новая. На обширных площадях земного шара почва постоянно заправлена ядом. И это не обитель престарелых, мирно доживающих свой век разбойников. Это явка заговорщиков. Реакции, в которых участвуют обломки ядовитых молекул, часто ведут к образованию еще более сильных отравляющих веществ. В книгах Бикнела, Рада и других авторов приводятся соответствующие примеры.

…Миллионы гектаров успели обслужить за время своего существования препараты алдрин и гептахлор. Оба они довольно быстро исчезали со сцены. Казалось, бесследно. В пищевых продуктах, выращенных под этой мощной защитой, как и положено, определяли степень загрязнения. Если она не превышала допустимую, продукты разрешались для продажи.

Несколько лет назад было установлено, что алдрин действительно уходит со сцены довольно быстро. Но вместо себя оставляет двойника — дилдрин.

Исследования Лихтенштейна и Шульца показали, что после нескольких лет обработки почва содержала в 6 — 12 раз больше дилдрина, чем было в ней алдрина. Этот маскарад наводил на мысль о том, что все прежние анализы продуктов не выявляли затаившейся опасности, вводили в заблуждение. Ведь искали по ложным следам! Причем подмена алдрина дилдрином не улучшала, а ухудшала дело, так как остатки «оборотня» разлагаются медленнее. То же проделывает гептахлор. В почве, обработанной этим препаратом девять лет назад, не нашли его и в помине. Зато объявился эпоксид, и в немалых количествах.

Где еще укрываются нераспознанные яды? Об этом можно лишь строить догадки. Они будут более или менее оптимистичны в зависимости от того, кем окажется автор — сторонником обострения химической войны с вредителями или ее противником.

«Старые» неорганические химикаты, в частности мышьяковистые соединения, отравляли почву еще сильней. В некоторых местах растения даже гибли от своего «защитника». Почвы эти вымывались годами, прежде чем на них удалось выращивать картофель, помидоры, сахарную свеклу. Особенно злоупотребляли мышьяковистыми ядами фермеры Соединенных Штатов. Остатки в американских фруктах скапливались грозные. Великобритания из — за этого отказалась даже их покупать.

Курящих, видимо, заинтересует факт, который был сообщен на одном из собраний Общества охраны природы: хотя на табачных плантациях Соединенных Штатов вот уже двадцать лет как не применяют мышьяковистых препаратов, остатки мышьяка в американских сигаретах находят до сих пор.

…Мне хорошо запомнилось это собрание. Докладчик — известный специалист — демонстрировал много таблиц, где опасность от остатков современных органических химикатов выглядела в одних случаях сильно проблематичной, в других — вовсе надуманной. Все они, как доказывали цифры, быстро распадались и в реакциях обмена обезвреживались. Основная мысль, которую без конца подчеркивал профессор, обезоруживала критиков.

— При правильном использовании все это полезно, при неправильном — вредно. Повторяю: полная аналогия с приемом лекарств. Строго по предписанию врача! — говорил он, улыбаясь хитро и доброжелательно.

На это ни у кого не нашлось что сказать. Любое недоразумение с инсектицидами, гербицидами, фунгицидами подпадает под «статью» о злоупотреблении, незнании, неосторожности.

Может быть, действительно, все так и обстоит? Ведь если вдуматься, что представляет собой научно — технический прогресс? Это движение в сторону крайних возможностей. Прогресс толкает нас на сближение с опасностями: с токами испепеляющего напряжения; с месивом огня за тонкой перегородкой печей; с давлениями, которые рвут стальные резервуары, как бумажный пакет; со скоростями, не допускающими ошибок. Он же, непреклонный прогресс, вынуждает нас жить среди ядов, все более и более изощренных. Противиться сближению с опасностью так же безуспешно, как противиться течению времени.

Не знаю, эти или какие другие мысли занимали слушателей, но они шли к гардеробу притихшие. Куда девались их задиристость, намерение поспорить с «химическим профессором», пошуметь…

Встретившись — все против одного — с профессором, у которого насмешливый голос, ясная логика, четкая система доказательств, оппоненты бросили несколько реплик, словно выстрелов в воздух, и ретировались.

Это была, надо сказать, своеобразная публика. В оснозном люди пожилые, но все бодры и жаждут общественной деятельности, совместных резолюций, обращений в соответствующие инстанции. Небольшая экзальтированность сочетается в них с хозяйским практицизмом. Они хорошо знают, где что почем, когда что надо делать, как и из чего строить, читают углубленно все руководства по садово — огородному инвентарю, имеют собственные скромные открытия в практической агрономии, им не чужд зуд рационализаторства, и они могли бы показать кое — что такое… В общем, читателю уже ясно, что это были садоводы — любители. Но садоводы не простые, а особенные, прислушивающиеся к голосу науки, ревностно следующие ее последним устремлениям и вместе с тем, на правах «своих», выступающие первыми, самыми яростными ее критиками. В своем деле они все знают, и, что принципиально важно, знают раньше соседа. Это существенное обстоятельство, без которого садоводное любительство лишается изюминки. Соревнование! Обставить соседа по всем показателям — великий стимул для истинного любителя. Раньше посадить, раньше обработать, раньше убрать урожай… И провести больше опрыскиваний. Надо или не надо. На всякий случай — побольше.

Но вот наступила пора разочарований. Опрыскивают по — прежнему, а вредители не поддаются. Тут еще новость: инсектициды небезопасны!

— Да, химия… — говорит садовод — нигилист театральным голосом. Нет, он больше не верит в «грязную кухню». Запретить ее надо, вот что!

Среди противников химических средств набралось много «волонтеров». И это откладывало отпечаток на характер их выступлений: они подкупали энтузиазмом и настораживали непрофессиональностью. Напротив, сторонники химического метода были сплошь «кадровые», представляли законную, признанную силу, пользовались авторитетом компетентности. Их действия не допускали сомнений, будучи освящены именами известных институтов, фирм, авторов.

Свои неудобства, как оказалось, могла иметь и верховная компетентность — та, что «предписывает». Вот некоторые факты.

…3 февраля 1951 года «Таймс», «Нейча» и «Фармере уикли» — американские периодические издания, каждый в езоем стиле, описывали новый инсектицид внутреннего действия — mipafox, который безопасен настолько, что им могут пользоваться неспециалисты. Особая ценность mipafox, как подчеркивали авторы, заключается в том, что его можно применять незадолго до уборки на таких культурах, как латук, шпинат, брюссельская капуста и других, идущих в натуральном виде к столу. Это писалось в феврале. В августе мужчина и женщина, работавшие с mipafox, были разбиты параличом. Особо пострадали ноги. Паралич не исчез полностью даже через два года, оба они могли заниматься теперь только сидячей работой.

Медики вспомнили, что видели похожий паралич и раньше. В 1931 году его перенесли около 15 тысяч американцев, которые пили «Ямайский имбирь» — напиток, в котором имитация достигнута триортокредилфосфатом, или токфом. Ту же болезнь вызывало загрязненное масло из соевых бобов, которое использовали для приготовления салатов и печенья на пароходах. А позднее, в 1959 году, медики уже могли «вспоминать эти воспоминания», так как точно такую, ставшую классической, картину паралича зафиксировали у 6 тысяч марокканцев, которые потребляли пищевое растительное масло с добавками авиационного масла. Его поставляли добряки с базы американского военно — воздушного флота.

…Трудно не согласиться, когда говорят, что мощные, биологически активные инсектициды требуют осторожного обращения. Но и, добавим мы, не менее осторожных рекомендаций.

НАКАЗАНИЕ ОТЛОЖЕНО НА ЗАВТРА

…Над садом

Шел смутный шорох тысячи

смертей.

Природа, обернувшаяся адом,

Свои дела вершила без затей.

Жук ел траву, жука клевала птица,

Хорек пил мозг из птичьей головы,

И страхом перекошенные лица

Ночных существ смотрели

из травы.

Природы вековечная давильня

Соединяла смерть и бытие

В один клубок…


Н. ЗАБОЛОЦКИЙ

«Лодейников»

Где же садовод? Вековечная давильня не учитывает его интересов. Он должен вмешаться. Сегодня ему предлагают для этого яд.

И вот в клубок, где обязательно сплетены смерть и бытие, вползает отравленный жук. За ним, в согласии с идеей о единстве живого мира, где каждый в каждом кровно заинтересован, должны потянуться нити событий.

Биологи ввели термин «вторичное отравление». Смысл его ясен: отравление отравленным. Не каждый инсектицид способен пронести убойную силу вдоль цепочки едоков. Но среди тех, что способны, есть широко распространенные препараты, такие, как ДДТ, алдрин, токсафен. Алдрин, скажем, добирается до разных хищников через голубей, в чьих тканях этот яд накапливается до смертоносных концентраций.

Вторичные отравления случаются больше всего при химической обработке местностей, густо населенных разноплеменной живностью, например лесных массивов, пересекаемых реками. На зоологических перекрестках — вдоль голубых путей, вокруг лесных прудов, озер оживленно общаются звери, рыбы, птицы. Идет Большая Охота. «Вековечная давильня» работает на полную нагрузку.

Таким перекрестком был заповедник Клемен Бейсен (Северная Калифорния, США). В мае 1960 года за несколько дней служители подобрали здесь 307 мертвых птиц. Когда их отнесли в одно место, получился мрачный натюрморт. Валялись нежные пеликаны, хрупкие цапли, упитанные морские чайки. Основную группу окружали кваквы, поганки, ушастые бакланы и другие. Можно было, идя по стопам Верещагина, писать картину «Апофеоз войны». В этом случае — войны с насекомыми.

Администрация заповедника перепугалась и созвала компетентный консилиум. Специалисты ознакомились с обстановкой. Заповедник граничил с полями, на которых велись обычные сельскохозяйственные работы, то есть регулярно применялись пестициды. ДДТ — уже лет двадцать, другие препараты поменьше. С полей воды притекали на территорию заповедника и загрязняли местные водоемы. Для первоначальной версии этого было достаточно. Чтобы утвердиться в ней, сдали трупы пернатых на химический анализ. В печени мертвых птиц обнаружились целые наборы ядов, причем в очень высокой концентрации. У американской цапли на миллионы весовых частей ее тела приходилось 17 частей токсафена, 138 — ДДТ, 52 — ДДЕ (спутник ДДТ) — всего 207 частей хлорорганических остатков, а у других птиц — больше, до 600–700, в общем, страшно много.

Откуда? Напомним: в окружающих хозяйствах инсектициды применялись давно. Однако заповедных птиц это никогда не касалось. Последняя солидная обработка проводилась за два года до происшествия. Но токсафен — наиболее сильный из подозреваемых убийц — распадается за год! Допустим, рассуждали биологи, что на этот раз токсафен почему — то не разрушился вовремя. Все равно он не мог за одну обработку заразить среду, чтобы птицы «нагрузились» им в такой мере. Было известно, что фермеры против бабочки — совки использовали токсафен в дозе 2 фунта на акр. Нет, это явно не соответствует результатам.

Поскольку похожая задача встречалась в «деле» на Чистом озере, ученые без промедления пошли по проторенному пути. Был проведен химический анализ живых копилок яда — водорослей, улиток, дафний, мелкой, затем крупной рыбы — всех, кто стоял ниже птиц на иерархической лестнице жизни. И схема обрисовалась с удивительной четкостью. Водоросли и улитки содержали 0,1–0,3 части токсафена на миллион частей своего тела, дафнии — 0,2 токсафена и 0,7 ДДЕ, мелкая рыба — 0,3 токсафена и 0,2 других вредных остатков, а крупная рыба — уже 8,0 токсафена. Пескарь и голавль были любимой пищей многих местных птиц и стали причиной их гибели. Яркий пример вторичного отравления.

Биологи видят в этом явлении наиболее вероятную и наименее предотвратимую угрозу животному миру от химизации.

Почему? Потому что опасность вторичного отравления трудно разглядеть.

Во время химической атаки встревоженные звери и птицы прячутся, удирают восвояси. Погибают немногие из них — те, кто, подобно домоседке цапле, попадает под прямой «огонь». Остальные выживают. Как только умолкает шум машин и воцаряется мир, звери выползают из укрытий. Опасность миновала, можно жить дальше. Уходит страх, приходит аппетит. Возобновляется охота. Жизнь возвращается в привычную колею. И вдруг — немогота, агония, смерть. Падают один за другим лесные красавцы, потерявшие бдительность. Опасность — то не миновала. Она накапливалась в окружающей среде, в каждом живом существе. Она подкатывалась от малых к большим все нарастающей волной яда.

Вторичное отравление — итог длительного путешествия ядов по биологическим путям.

Это наказание, отложенное на завтра. Будь оно кем — то назначено, мы бы согласились, что психологически расчет точен. Люди обычно гонят мысль о неприятностях, которые возникнут когда — то. «Сегодня было бы ладно, а завтра — посмотрим». Мы чересчур даже часто вспоминаем, что Менделеев сравнивал сжигание нефти и угля с растопкой печей ассигнациями. И что же? Костры «ассигнаций» полыхают ярче с каждым днем. Великий человек был бессилен поколебать практику, которая исходит из установки: «сегодня было бы ладно, а завтра — посмотрим».

Будет ли на что смотреть?

Этот вопрос встает в связи с расточительством природных ресурсов все более остро. Его выдвигают сейчас биологи и в связи с угрозой живому миру, подчеркивая, что скрытый, латентный, период вторичного отравления длителен, что общее количество ядов, поступивших в природу, достаточно для начала «цепной реакции», которую на каком — то этапе уже нельзя будет остановить.

В заповеднике Клемен Бейсен исследователи столкнулись еще с одним важным фактом. Они подстрелили ушастого баклана, в яичнике которого обнаружилось скопление ядовитых остатков. Если на миллион частей всего тела птицы содержалось 2,2 части токсафена и 2,4 части ДДЕ, то развивающиеся в яичниках яйца соответственно накопили 20 частей токсафена, 12 частей ДДТ и ДДЕ. Яды собрались почему — то именно здесь, в яичниках, словно направляемые чьей — то мстительной рукой.

Ушастый баклан был убит, и неизвестно какое бы вышло потомство из его приправленных яиц. Но концентрация яда в таком месте ничего хорошего не предвещала. Вторичное отравление, видимо, влияло на способность птиц к продолжению рода. Специалисты подозревают, что именно это может стать причиной исчезновения целых племен из царства пернатых.

Происшествие в заповеднике Клемен Бейсен, как и на Чистом озере, было цепью последовательных отравлений, тянувшейся из водной среды. Но бывает она и короче: земля — воздух. Эту цепочку проследили во время печально знаменитой кампании против болезни ильма голландского в Соединенных Штатах Америки. Болезнь вызывал грибок, открытый в США 33 года назад. С того времени он распространился на обширную территорию, заразил и погубил миллионы деревьев. Разносчиком грибка был жук — короед, который себе же во вред таскал с дерева на дерево зловредные споры. Вся ярость кампании обрушилась на короеда. Его решили истребить препаратом ДДТ. Не было сомнений, что дни короеда теперь сочтены, ибо вера в ДДТ была крепка. Но дни шли, а больных деревьев не только не убавлялось, но становилось больше и больше. В 1949 году ильм заболел в штате Иллинойс, в 1950 короед перетащил грибок в Мичиган, к 1956 году болезнь вспыхнула в штате Висконсин, в 1957 году — в Айове. Были испробованы всевозможные средства: вырубка зараженных деревьев, опрыскивание ядами умеренной токсичности… Это кое — что давало, но ценой каких затрат! ДДТ был самым дешевым «лекарем», и в конце концов положились исключительно на него. Поэтому когда стали поступать сведения о массовой гибели птиц, всем было ясно, кто виноват. Но еще не догадывались, как совершалось преступление. Установлено это было не скоро — после 1960 года!

Повсеместно отмечалось, что трупы птиц, главным образом дроздов, особо многочисленны после дождей. Объяснение напрашивалось само собой: во время обработки деревьев препарат загрязнял вокруг них почву, дрозды пили из луж дождевую воду и отразлялись. Но были два обстоятельства, которые не вмещались в это объяснение. Первое: массовая гибель дроздов началась намного позднее начала химической кампании. Второе: химические анализы обнаружили в воде лишь следы ДДТ, совершенно безопасные для птиц.

Все стало на свои места после того, как анализу подвергли земляных червей. Они аккумулировали в себе яд. Но не сразу, а после того как с деревьев опали листья. Черви съедали их вместе с остатками препарата. Вот цифры анализов, подтверждающие, что все было именно так: Прошла осень, зима. Весной, вернувшись в родные места, дрозды клевали своих любимых бледных червяков. Привкус ДДТ, видимо, не портил им аппетита, и они после зимней скудости отводили душу. Но в сотне червей содержалось суммарно более пяти миллиграммов ДДТ — доза смертельная для дрозда.

Надо ли пояснять, почему массовая гибель птиц приурочивалась к дождям? Вода прямого отношения к этому не имеет. Просто после дождей птицы пируют. Ведь на поверхность в это время выползает масса земляных червей (недаром их называют дождевыми).

При исследовании мертвых дроздов и воробьев подмечена такая деталь: ДДТ скапливается у них гуще всего в мозгу, в сердце, в печени. Снайперская меткость…

Много ли птиц подвергается вторичному отравлению? На опытном участке Мичиганского университета за три года дроздов уменьшилось с 370 до четырех. После опрыскивания ни одного выводка не было в течение нескольких лет. В местностях штата Висконсин трехлетнее опрыскивание против болезни ильма голландского сократило гнездующееся птичье население на 30, а где и на 90 процентов.

В 1961 году валлийцы (Западная Англия) были подавлены зрелищем агонирующих и мертвых птиц на полях и дорогах. Среди запоздалых жертв химической обработки оказались представители 94 видов пернатых! Существенно, что там были и хищники. Значит, цепочка отравлений удлинилась. К цепочке «дерево — лист — почва — червь — насекомоядная птица» прибавилось еще одно звено — «хищная птица».

Полагают, что яды, гангстерами путешествующие по скрытым биологическим путям, умерщвили миллионы птиц.

НЕОЖИДАННОСТИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

Убийство — грубое и относительно легко обнаруживаемое преступление. Гораздо большей проницательности от исследователя требуют несмертельные, как говорят специалисты — сублетальные, или подострые отравления. Получившие сублетальную дозу животные выглядят и ведут себя, казалось бы, обычно. Лишь опытный глаз наблюдателя обнаруживает в их поведении «что — то не то». Придравшись к мелочи, он постепенно докапывается до причин этих отклонений и тогда видит уже куда как серьезные вещи.

Энтомологи подсмотрели, что насекомые, испытавшие на себе несмертельную дозу инсектицидов, словно бы сами поддаются хищникам. Это напоминает действия японских летчиков — смертников, которые собою, как снарядом, уничтожали вражеского «хищника». Почему отравленные насекомые ведут себя таким образом?

Наблюдали также странное поведение рыб, принявших сублетальные дозы инсектицида. Они перестают обращать внимание на своих врагов, которых обычно остерегались. Цапли и чайки собираются в местах, где появляется «глупая» рыба, и устраивают грандиозный лов.

То же и с грызунами. Уцелев после химической обработки, они выползают из своих нор на поверхность и блаженно сидят, позабыв обо всем и о стервятниках тоже.

Позабыв… Может, они и впрямь — того… Узнать, не сходит ли животный мир с ума, захотел сразу целый ряд исследователей. Эксперимент предстоял непростой — проверить интеллект животного до и после приема порций яда. Избрали мышей. Всех испытуемых надо было предварительно обучить определенным навыкам. Затем группу учениц отделяли от остальных во время обеда: им в пищу добавляли паратион (опыты Шеллхаммера).

Зверьки, подкармливаемые паратионом, действительно демонстрировали слабоумие. Они забыли выученные ранее уроки. Их приходилось учить заново. Но и обученные вторично они все равно выполняли задания хуже, чем контрольные мыши, и хуже, чем сами это делали до опытов с ядом.

Шеллхаммер установил связь между уровнем холинестеразы в мозгу животного и его способностью к обучению. Мы уже говорили, что фосфорорганические препараты подавляют именно этот фермент. В опытах с мышами количество холинестеразы снижалось на 25–30 процентов. Примерно через месяц фермент восстанавливался полностью. А память у мышей — нет. Они оставались слабоумными, явно отставая от своих сверстниц.

Этим, как считают авторы экспериментов, и объясняется странное поведение насекомых, рыб, грызунов и, надо полагать, других животных, испытавших на себе ужас химической войны. Все они страдали тихим помешательством. Апатичные, малоповоротливые, эти инвалиды дикой фауны в первую очередь становятся пищей хищников. Животные, несущие в себе яд, съедаются скорей, чем здоровые, и значит, передача яда по биологическим ступеням возрастает.

(Не замечают ли в последнее время охотники, что в некоторых лесах и болотах у них лучше дело идет?..)

При всей своей любви к дикой природе мы прежде думаем, конечно, о себе. Антропоцентризм может быть оправдан тут полностью: у человека есть основания особо дорожить своим интеллектом как уникальной ценностью. Не грозят ли ему препараты, применяемые против других жителей планеты, у которых интеллект ценности не представляет?

Большинству людей, по — видимому, не грозят психические расстройства именно на этой почве. Но кое — кому ядов надо остерегаться. Приводятся случаи расстройства высшей нервной деятельности у работников службы химической защиты, а также у исследователей, вынужденных близко контактировать с этими новшествами. В Австралии наблюдение велось над 14 мужчинами и двумя женщинами, которые периодически в течение довольно длительного периода подвергались воздействию фосфорорганических препаратов. Трое из них были ученые, девять человек — работники теплиц, четверо — фермеры. Из шестнадцати пятеро показывали симптомы шизофрении, страдали галлюцинациями, остальные были в устойчиво подавленном состоянии, некоторые ощущали значительную потерю памяти, постоянно бредили во сне и даже испытывали затруднения с речью.

Они выздоровели через некоторое время после того, как перестали работать с ядами. Выздоровели, получив убедительное предупреждение на будущее.

Впрочем, на будущее должны быть предупреждены все.

Рано или поздно, говорит крупнейший ученый, академик, профессор гистологии Кембриджского университета Э. Н. Уилмер, яда накапливается столько, что он достигает мозга и нервной системы в существенных количествах и отравление проявляется отчетливо. Можем ли мы предсказать, когда будет превзойден безопасный предел?

Многократно отмечалось, что малые дозы яда сказываются на различных видах нервной деятельности избирательно. Но важно указать их возможные области воздействия.

Первая область. Алкоголь, наркотики и другие лекарственные и анестезирующие средства воздействуют, поступая в организм, сперва на так называемые центры высшей нервной деятельности и только затем подавляют некоторые другие функции нервной системы. Это они парализуют сдержизающие центры, нарушают трезвость мысли, способствуют моральным извращениям и вообще подавляют те процессы, которые, собственно, и отличают человека от его животных предков.

Нет основания полагать, что воздействие инсектицидов на высшую нервную систему человека существенно отличается от воздействия упомянутых средств.

Вторая область. Молекулярная структура некоторых инсектицидов, как, например, ДДТ, очень сходна с молекулярной структурой половых гормонов, которые даже в очень малых дозах оказывают мощное воздействие на наши умственные способности и психологический тонус.

Сублетальные дозы яда вызывают и другие эффекты.

Мы рассказывали, как глупеют мыши от инсектицида. Но, отравившись однажды, они могут это учесть. То есть в одних случаях — потеря памяти, в других — приобретение полезного опыта. Было замечено, что, съев протравленных семян, мыши уже избегают зерна вообще. Между прочим, это избегание срывает планы по борьбе с грызунами. Им подбрасызают отравленные приманки, а они, выжив после первой своей оплошности, становятся недоверчивыми. Таким образом, сублетальные дозы сельскохозяйственных ядов могут быть вредными, действуя в двух, прямо противоположных направлениях. В одних случаях — лишая бдительности животных, отразленных нами непреднамеренно, в других — повышая бдительность тех, кого мы хотели бы отравить.

Воспитывая у маленького противника осторожность, легкие отравления делают борьбу с ними тяжелой. Но из этого открытия, кажется, следуют и приятные выводы. Известно, что множество безвредных и даже полезных зверей гибнет от ядов, приготовленных не для них. С расширением химизации сельского хозяйства число невинных жертв растет. Так вот нас бы очень устроило, если б осторожными к приманкам стали представители нейтральной и тедл более союзной нам фауны. Нельзя ли специально подбрасывать приманки с ядами, которые вызывают «эффект избегания»?

В будущем, считают некоторые ученые, этот маневр может пригодиться.

Известно, что в микроскопических порциях даже самые ядовитые яды бывают лечебными. В наши намерения не входит укреплять здоровье сельскохозяйственных вредителей. Но, к сожалению, это случается. Точнее сказать, происходит систематически, з массовом порядке. Стихийно ведется кампания по оздоровлению клещей, тлей и других насекомых.

После обработки почвы инсектицидами клещи идут в рост. Какая тут связь? Яды предназначены одним, а отзываются другие?.. Объяснение найдено. Клещи сосут соки из растения. Растение сосет соки из земли. Почвенные инсектициды, как установлено, возбуждают растения, усиливая в них обмен веществ. Таким образом получает усиленное питание и клещ. Уничтожая одних вредителей, яды подкрепляют других.

Это продолжение темы, которой мы уже касались раньше.

Мы говорили, что питательность культурных растений одновременно используют человек и тля. Теперь же уточняем, что не только минеральные удобрения, но и инсектициды работают на два фронта. Удивительно запутанная, если вдуматься, ситуация! Впрочем, чего удивительного? Диалектика. В живой природе нет ничего хорошего, что бы не было одновременно и плохим. Неразрывность плюсов и минусов. Убивая одну болезнь, подкармливаем другую.

Но надо измерять, какая из них предпочтительнее. Процветание клещей может нанести ущерб, который превысит пользу от инсектицида.

Вот еще один казус: некоторые гормональные гербициды, используемые против сорняков, побуждают к чрезмерному размножению тлю.

О том, что ДДТ повышает жизнеспособность ряда вредных насекомых, теперь уже знают по опыту многие садоводы. Но мы увидим дальше, что тот же ДДТ в легких дозах действует и обратным образом, то есть делает насекомых восприимчивыми к болезням и служит как бы запалом эпидемий, провоцируемых биологическими методами борьбы.

С МОЛОКОМ МАТЕРИ

Здесь только подозренье


ШЕКСПИР

«Отелло»

Огненный муравей проник в Соединенные Штаты скорее всего через порт Моубайл (Алабама), где его засвидетельствовали после окончания первой мировой войны. Пресса и кино упустили это событие, о чем впоследствии сожалели. В 1928 году муравей расселился в пригородах Моубайла, а затем, осваивая новые земли, обосновался в большинстве южных штатов. Начало традиционное, как у всех членистоногих завоевателей Америки.

В течение последующих сорока лет после высадки в Новом Свете огненный муравей не привлекал к себе особого внимания. В США, где он расплодился, испытывают неудобства главным образом из — за строительной деятельности огненного муравья. Он любит воздвигать помпезные сооружения, которые мешают работать сельскохозяйственным машинам. Но только два штата числили его среди двадцати наиболее важных местных вредителей — насекомых, да и то в списке этом муравьев ставили близко к концу. Ни со стороны частных лиц, ни со стороны представителей власти не чувствовалось острого недовольства злополучным насекомым.

«С развитием химикатов широкого смертоносного спектра произошли неожиданные изменения в официальном отношении к огненному муравью», — ехидно замечает Карсон. В 1957 году Министерство сельского хозяйства США начало одну из наиболее примечательных кампаний за всю свою историю. Огненный муравей внезапно стал мишенью официальных высказываний, «героем» кинокартин и инспирированных сверху историй. Муравья изображали грабителем сельского хозяйства, убийцей птиц, скота и человека. Конгресс перед лицом столь тяжких обстоятельств поддержал предложения, направленные против злодея. Было объявлено, что федеральное правительство в содружестве с пострадавшими штатами предпримут обработку девяти штатов целиком, то есть площади около 20 миллионов акров. «Кажется, в растущем множестве широкомасштабных программ по истреблению вредителей, проводимых Министерством сельского хозяйства, торговцы пестицидами вскрыли богатую жилу», — радостно сообщал один торговый журнал США, когда кампания против муравьев началась.

Между тем поднятая шумиха искажала многие факты. Так, Сельскохозяйственная экспериментальная станция в Алабаме, наиболее близко изучившая огненного муравья, характеризовала его иначе: «повреждение растениям наносит вообще редко». Энтомолог Алабамского политехнического института Ф. С. Арант, бывший в 1961 году даже президентом Американского энтомологического общества, писал, что его округ «не получал ни одного донесения о повреждении растений огненным муравьем за последние пять лет… Не было замечено и вреда, наносимого им скоту».

Те, кто сами наблюдали за муравьем в поле и в лаборатории, говорят, что он питается преимущественно насекомыми, многие из которых вредны. Например, муравьи похищают личинки хлопкового долгоносика.

Строительная активность огненного муравья, между прочим, способствует проветриванию почвы, а не только создает помехи при ее обработке. Укусы также преувеличены. На самом деле опасность их не более вероятна и не более страшна, чем укус пчелы или осы. «Снятый по заказу Министерства сельского хозяйства США фильм, где все крутится вокруг «жуткого» муравьиного жала, — чистая спекуляция в целях получения средств на проведение задуманной шикарной химической эпопеи. Муравьиные холмики на площадках для игр могут создавать ситуации, когда кого — то из детей ужалит муравей, но это едва ли служит оправданием для пропитывания миллионов акров земли ядами», — комментирует Рейчел Карсон.

Это были новые тогда дилдрин и гептахлор. С ними еще мало экспериментировали, их еще мало применяли. Никто не мог сказать, как они для птиц, рыб, млекопитающих. Было известно, что оба яда сильнее, чем ДДТ, а и тот косил дикую фауну, когда его разбрызгивали в дозе фунт на акр. Огненного муравья решили ударить двойной дозой. Если же «попутно» преследовался еще кто — нибудь, скажем долгоносик, — то и тройной! Карсон разъясняет, что по воздействию на птиц принятые дозы гептахлора были эквивалентны 20 фунтам ДДТ на акр, а дилдрина — 120 фунтам ДДТ на акр. Поскольку птицы и рыбы дохли и от одного фунта ДДТ на акр, то…

Управления охраны природы протестовали против грозной кампании. Среди протестующих были большие ученые. Они предлагали Министерству сельского хозяйства отложить программу по крайней мере до тех пор, пока выяснится в ходе экспериментов характер воздействия упомянутых ядов на диких и домашних животных. Тогда можно будет установить допустимый максимум дозирования.

Протесты и просьбы игнорировались. Программа действий была начата в 1958 году. В первый же год ядами обработали миллион акров (более полумиллиона гектаров). «Было ясно, — пишет Рейчел Карсон, — что все исследования будут в природе post mortem (посмертно)».

По ходу всей этой баталии биологи накапливали и собирали факты о потерях живого мира. Не только дикого. Страдало также птицеводство, животноводство, гибли комнатные животные. Министерство сельского хозяйства истолковывало эти факты как заблуждения.

Тем временем кое — где, в частности в районах Техаса, исчезли целые популяции животных, например ценные своим мехом крысы опоссумы, еноты, экзотические зверьки броненосцы и другие.

На территории, обработанной в штате Алабама, погибло более половины всех птиц. Среди наземных пернатых не спасся никто. «Даже через год после обработки вымирание певчих птиц продолжалось, и многие густонаселенные птицами местности оставались теперь безмолвными и пустыми», — пишет свой лирический реквием Карсон.

В Управление по рыбному промыслу и охоте доставили мертвых птиц из Техаса, Луизианы, Алабамы, Джорджии и Флориды. Они накопили чрезвычайно много остатков дилдрина, или гептахлора.

Фермеры жаловались на потери скота и домашней птицы, не говоря уж о том, что «все малые лесные птицы исчезли».

Девять месяцев после этого события не удавалось получать поросят: они рождались мертвыми или погибали вскоре после рождения. То же с цыплятами… Один фермер захоронил девятнадцать туш коров, отравленных ядами. «Погибали телята, которым с рождения давали одно молоко»…

Ни одна программа химической защиты не была когда — либо так обстоятельно проклинаема всеми, кроме, разумеется, тех, кто воспользовался «торговой жилой».

Ветеринар доктор Пойтевинт описывает один из многочисленных эпизодов, с которыми он тогда встречался. Двухмесячный теленок показывал признаки отравления гептахлором и был подвергнут лабораторному анализу. Гептахлор — 79 миллиграммов на килограмм веса. Примечательно, что обработка данной местности началась за пять месяцев до проверки, то есть за три месяца до рождения теленка. Спрашивалось: получил ли теленок свою порцию яда прямо с пастбища или с молоком матери? А может быть, еще и до рождения? Если из молока, рассуждает врач, почему не были предприняты предосторожности, чтобы защитить наших детей, которые пьют молоко от местных коров?..

В 1962 году директор Сельскохозяйственной экспериментальной станции университета Луизианы Л. Д. Ньюсом, подводя итоги войны с муравьями, сказал: «В настоящее время в Луизиане большая площадь под муравьями, чем была до начала проведения программы».

Домашние способы борьбы с огненным муравьем были известны давно. Они недороги и действенны, так как враг сосредоточен в густонаселенных «городах». Химическая обработка муравейников вручную обходится примерно в доллар на акр. Программа, навязанная властями, стоила три с половиной доллара на акр, если не считать грандиозного ущерба, нанесенного не муравьям, а всем прочим, в том числе человеку.

Спешка, бизнес «одним махом», пренебрежение интересами целого животного мира, а в результате «неожиданные последствия» — все в этой истории налицо. Но специалистам она дала еще повод для самого мрачного предположения. Множество фактов говорило о том, что сублетальные дозы ядов снижают плодовитость животных.

Операция против огненного муравья показала это наглядно. Были случаи, когда куры несли по полсотни яиц, цыплята же выходили только из семи, и все семь очень скоро дохли. А в местностях, которые по той или иной причине не обрабатывались и потому как бы служили контролем в этом чудовищном эксперименте, все шло нормально — выводки птенцов бодро бегали за наседками.

Иногда бывало трудно узнать, почему те или иные многодетные дикие птицы вдруг начинали приносить очень мало птенцов. Так, например, происходило кое — где в Соединенных Штатах с вальдшнепом. Относили это к тому, что птицы наедались инсектицидов в летние месяцы. Но впоследствии выяснилось, что Луизиана, куда вальдшнепы улетали зимовать, подкармливала своих пернатых квартирантов гептахлором, который здесь широко применяли против насекомых.

Там немного, здесь немного — постепенно и незаметно в тканях животного накапливается вещество, которое подавляет плодовитость.

В 1961 году Калифорнийский департамент по охоте и рыбной ловле провел исследование на кольчатых фазанах в естественных условиях выращивания риса и некоторых других зерновых культур. В отчете особо отмечается, что химическая обработка этих участков не выходит за рамки общепринятой сельскохозяйственной практики.

По соседству для контроля были оставлены чистые пространства, куда яды не допускались.

Вот результаты эксперимента. Из пятидесяти самок, которые были подстрелены для анализа, примерно половина — с заповедной территории. Во всех пятидесяти обнаружен ДДТ. Но в одних — от 19 до 2930 частей на миллион, в то время как в других — от 0,4 до 7,2. Тем не менее птенцы, выведенные в инкубаторе, были внешне не отличимы. Отличие выявилось позже. В течение первого месяца из птенцов, чьи родители жили на загрязненной территории, в живых осталась половина, а половина другой половины вырастали уродами. В контрольной группе за то же время погибло 27 процентов птенцов, уродливых было 12,9 процента. Эти же симптомы ученые обнаружили, в частности, у филина, ушастой совы, скворца, большой синицы.

Все ясно? Да нет, не все. Сами биологи, защитники природы, говорят, что подобные сведения могут служить предупреждением, но не доказательством. Непосредственно в природе наблюдать, как сублетальное отравление птиц и других позвоночных снижает их способность к размножению, слишком трудно, чтобы подобрать хорошее «досье».

Предполагать же худшее, то есть реальность исчезновения целых видов диких зверей и птиц, которые не могут восстановить свою численность, оснований предостаточно. Орнитологи сообщают, например, что от всего вида бермудских буревестников осталось на земном шаре сто птиц. Подсчитано, что воспроизводство их снижалось ежегодно на 3,25 процента в течение последних десяти лет, и если так будет впредь, то к 1978 году этот редкий вид исчезнет. Есть сильные основания считать, указывают авторы сообщения, что падение плодовитости бермудских буревестников вызвали попадавшиеся им в пищу остатки ДДТ и других инсектицидов.

КАКОВО ВРАГАМ!

Можно спорить — и спорят — о том, как велика опасность химической войны с насекомыми, но что она существует — бесспорно. Бесспорно и то, что по мере развертывания война эта становится все более рискованной. Опасность накапливается.

Это для нас и дружественного нам мира. А для нашего противника ситуация складывается иначе. Насекомые все чаще выдерживают обстрел. А некоторые виды — так те просто наживаются на бедах остальных.

Утопия о полной и окончательной победе над вредными насекомыми, которую породил в пору своей молодости ДДТ, держалась сравнительно недолго. Эффективность ядов постепенно снижалась. После опрыскиваний на стеблях и листьях растений оставалось все больше недобитых вредителей. Сначала это было дурным симптомом, потом стало подлинной трагедией. Скрывать поражение ДДТ было труднее и труднее.

Первыми его превозмогли мухи. Обыкновенные мухи, которые сопровождают человека, видимо, со времен его изгнания из рая. Они называются домовыми. Потом утратили былую восприимчивость к ДДТ платяная вошь, постельный клоп — в общем, те виды насекомых, с которыми людям хотелось покончить в первую очередь. Это было одним из горьких разочарований XX столетия. Оно не только погнало химиков в лаборатории искать новые и сверхновые препараты. Оно подорвало веру в химическое урегулирование биологических проблем.

За последние пятнадцать летоколо 150 видов насекомых и клещей стали менее чувствительны к ядохимикатам. 150 из пяти с лишним тысяч — много ли? Однако надо учесть, что число ядоустойчивых видов растет быстро и что они представляют самых результативных вредителей. Ядоустойчивые распространились уже широко, встречаются и в селах, и в городах, и в лесах, и в болотах. Их не удается убивать той порцией яда, которой раньше было достаточно. И потому опрыскивание приходится проводить чаще, растворы применять крепче, чтобы достичь хоть прежних результатов. А это значит не разрешать, а только откладывать ненадолго и усугублять трудности. Когда — то они возрастают настолько, что превышают те трудности, ради преодоления которых был использован яд. И тогда препарат объявляют устаревшим, а на смену ему является другой, безупречный… до той поры, пока не окажется, что он: а) не безопасен для людей и скота, б) недостаточно опасен для насекомых.

Кризис инсектицидов мог быть предвиден. Ведь привыкание к ядам — это частный случай приспосабливаемости живых организмов вообще. Правда, во всю историю им не встречалось ничего столь необычного и сильного, как синтезированные яды. Но когда — то в новинку были насекомым и простые препараты, вроде медного купороса, бордосской жидкости и прочих. Как удается им выживать, не зная правил ПВХО? Почему мы, знающие эти правила и еще многое, не можем приспособиться к инсектицидам? Ответы на эти вопросы дает эволюционная теория и генетика.

«Жизнь, — пишет известный генетик Шарлотта Ауэрбах, — обладает тремя первичными свойствами, которые сделали эволюцию возможной. Первое — самое существо жизни, ее способность к самовоспроизведению. Второе — прогрессивная сила, создающая новые изменения живого; эта сила называется способностью к мутации, что означает способность к изменению. Третье свойство — консервативная тенденция, сохраняющая изменения, вызванные мутацией; она называется наследственностью. Без воспроизведения жизнь перестала бы существовать. Без наследственности не было бы преемственности между поколениями. Без мутации не было бы изменчивости, и жизнь никогда бы не развилась за пределы своих первоначальных форм».

В коллекционных ящиках, которыми украшена и загромождена квартира моего соседа — художника, путешественника и энтомолога Николая Николаевича Кондакова, рядами наколоты бабочки. В каждом ящике — десятки одинаковых. Этакий богатый ковер. Если вглядеться в орнамент настоящего текинского, скажем, ковра, можно заметить, что ковровщица позволила себе маленькие вольности при дублировании одного художественного мотива. То же и в галерее бабочек: под руководством знающего человека вы обнаружите неточности, которые позволяла себе ковровщица — природа, копируя живые орнаменты. Вот у этой, например, царственно окрашенной особы ножки опушены сильнее, чем у остальных… В судьбе текинского ковра почти незаметные неточности рисунка вряд ли сыграют какую — нибудь роль: его купят в комиссионном магазине за большие деньги и будут сохранять, конечно, не за эту мелочь, видимую лишь художнику. А в жизни бабочки еле заметные ее особенности могут быть причиной заметных последствий. Чуть — чуть более опушенные ножки оказываются привилегией! Причем наследуемой… Именно по наследству, этим оскорбительным в известном смысле путем, живой организм приобретает многие из своих личных черт.

Почему же путь этот оскорбителен? Потому что с нами не считаются. Наследственность стихийна. Интимность сочетания мужской и женской половых клеток такова, что гарантирует полную бесконтрольность акта. Мужские и женские гены — носители наследственных черт — устанавливают между собой отношения господства и подчинения без учета будущих потребностей, выгод и вкусов индивида, а по своим собственным законам. Набор генов — это кабинет министров такого правительства, которому безразличны результаты его деятельности. Для них, никем не управляемых «министров», важно, лишь бы установленный по внутреннему сговору порядок строго исполнялся, даже если в результате все государство вместе с самими министрами погибнет. Именно к гибели организма ведет исполнение приказов так называемых летальных, то есть смертоносных, генов.

Итак, наследственность слепа и фатальна. Потомство имеет равные шансы на удачный и неудачный «пасьянс» наследственных черт.

Но тогда каким образом сложилась окружающая нас картина? Вы поглядите: живой мир выглядит процветающим, бодрым. Птицы выгодно устроены для своего образа жизни, змеи — для своего. Каждая тварь точно и хитро пристроилась, все вокруг складно и разумно, если не особенно вдаваться в детали.

В общем, при всей анархии наследственности господствуют полноценные индивиды. Как это получается, объясняет эволюционная теория. В природе, указывает автор «Происхождения видов», идет естественный отбор организмов, отмеченных «перстом» судьбы. Такие вот кладут начало расам, линиям, видам. Тех же, кто унаследовал от родителей худшее, природа тем или иным способом оттесняет от участия в эволюционном процессе. Иногда это делается мягко, незаметно, а иногда — решительно и жестоко. Массовая, беспощадная отбраковка живого материала идет при крупных изменениях условий внешней среды. «Вековечная давильня» в такие периоды совершает гигантскую работу. Бывали случаи, когда в число непригодных попадали крупнейшие представители животного мира и природа вычеркивала их из своего списка, всех до одного. Исчезали с лица земли красавцы исполины, которые бы в наше время так украсили зоопарки!

Многих гигантов, многих красавцев пережили насекомые. Почему? Потому что разнообразие наследственности, выбор генетических комбинаций у них шире, чем у всех более крупных животных. Что бы ни случилось — изменится ли температура, влажность, растительный покров, — насекомые имеют больше шансов в своей среде «найти» особь с повышенной устойчивостью к новому. Ее гены, ведающие этим ценным свойством, обеспечат жизненные преимущества потомству, которое их реализует и в свою очередь даст потомство с жизнеспособностью выше средней. Эта линия будет развиваться дальше, вытесняя, подавляя других, чьи родители не обладали Перспективной ненормальностью. А поскольку смена поколений у насекомых, как правило, идет галопом, то и распространение устойчивости к неблагоприятным факторам совершается стремительно.

Известный английский журнал «New Scientist», (№ 28,1966) поместил сообщение об истинном чуде эволюции. Оно свершается, пишут профессоры Л. Бёч и X. Андреварта, на наших глазах.

Речь идет о квинслендской плодовой мушке. Родными местами ее были влажные тропические леса Квинсленда (северо — восточная Австралия). Там она жила на сочных мясистых плодах диких деревьев. В южной половине Австралии квинслендской мушки не видели. В этой части страны дикие фрукты на деревьях и кустарнике совершенно для нее не подходили. Однако, разводя сады, фермеры подготовили здесь житницу для мушки, любящей только сочные фрукты.

Репутацией вредителя плодовая мушка пользуется на своей родине, в Квинсленде, примерно столетие. Но постепенно она захватывала новые и новые сады юга и к 1947 году уже встречалась в садах южной Виктории, проделав путь с севера на юг в тысячу с лишним миль. То есть за сто, а может, и меньше, лет плодовая мушка из тропиков перекочевала в район умеренного климата. Вид должен был претерпеть огромную и стремительную перестройку.

Будь это не с плодовой мухой, а, скажем, с крокодилом или ослом, мир бы ахнул от изумления. Представьте, что за последнее столетие крокодилы акклиматизировались бы на территории от Нила до Волги… Или, допустим, гиппопотамы стали селиться на берегах Клязьминского водохранилища…

Но чудеса в эволюции маленькой мушки поражают только специалистов. Остальных они либо не трогают вовсе, либо повергают в уныние. В частности, австралийским садоводам эволюционный талант плодовой мушки принес большие убытки.

Квинслендская мушка эволюционировала естественно. Вид должен был иметь достаточно разнообразный генетический материал, чтобы было что отобрать. Откуда может взяться такое разнообразие? В данном случае из того, что квинслендская мушка — это два подвида, между которыми при определенных условиях происходят скрещивания. Отсюда и получается богатый генетический материал.

Но есть иные, внешние источники. Установлено, что обновлять наследственную информацию могут различные излучения, а также химические вещества. Большинство подобных обновлений — мутаций — злокачественно, ведет к гибели организмов. Ведь случайный новый признак скорее должен быть вредным, чем полезным. Это нетрудно объяснить. Новый признак заменяет старый, утвердившийся в перипетиях длительного отбора. Он был уже не случаен, а необходим, этот старый признак. Его преимущества перед новым несомненны.

Но как редчайшее исключение бывают выигрышные мутации. Это нечто большее, чем самый счастливый лотерейный билет. Это клад, найденный вами во время прогулки, которая предпринята с целью найти клад. Почти невероятно. Тем не менее, пользуясь радиацией, селекционеры из огромного материала мутировавших организмов — микробов, растений, животных — получали порой родоначальников новых штаммов, сортов, пород.

Естественно, чем больше особей пробуется таким безжалостным образом, тем больше шансов, что появится в конце концов одаренное потомство.

Химическая обработка выявляет эволюционный талант насекомых. Этот неумышленный искусственный отбор затмевает чудеса отбора естественного. Вредители вырабатывают устойчивость к ядам не на протяжении века, а за какие — нибудь десять — пятнадцать лет. По сравнению с тем, как «привыкают» и «отвыкают» другие животные, это молниеносно.

Вредные насекомые быстро привыкают к ядам. А не могут ли выработать устойчивость звери, птицы, люди? Поскольку все они — живые организмы и подчиняются законам эволюционного развития, то могут. Только условия, при которых вырабатывается это свойство (весьма ценное в обстановке тотальной химизации), вряд ли покажутся нам приемлемыми. Ведь первое время выживает меньшинство из тех, кто подвергается отравлению на колосе пшеницы и ветке яблони. Большинство гибнет. В человеческом обществе большинство не хочет гибнуть.

В общем, надеяться, что мы вслед за членистоногими начнем привыкать к химикатам, не приходится.

Устойчивые насекомые распространялись по мере того как распространялись стойкие препараты. Уже 50 лет назад были известны случаи сопротивления вредных насекомых ядам. Но подлинные масштабы прорыва стали видны после второй мировой войны, когда развернулась мировая война с насекомыми. А. Браун изложил эту историю в таблице:

К ДДТ привыкли 30 видов вредных насекомых. Причем одновременно они же выработали устойчивость к родственным ему инсектицидам, даже применяемым впервые. То есть новый препарат с первого же дня может оказаться морально устаревшим. Быстро знакомятся насекомые и с другими ядами — родственниками. Выделено три группы устойчивости: к ДДТ и его аналогам — метоксихлору и ДДД; к дилдрину и его аналогам — алдрину, эндрину, гептахлору, хлордану, токсафену; к фосфорорганическим соединениям. Таким образом, обширный набор существующих препаратов — лишь мнимое разнообразие. На самом деле — всего три группы, а внутри них насекомые быстро «раскусывают» сходство.

Привычка насекомых к ядам — следствие повторяемых обработок. Не сорвет ли их иммунитет перерыв? Пусть отдохнут, отвыкнут, а после перерыва, неожиданно, как раз и ударить.

Были проведены наблюдения, и надежды рассеялись. Иммунитет не искореняется. Он лишь немного ослабевает. Как вы думаете — почему? Совсем не из — за отвыкания. Просто закаленные химией вредители спариваются с дикими, не тронутыми цивилизацией. Потомство от таких пар рождается более чувствительным. Но практически это мало что дает. Устойчивость к ядам восстанавливается намного быстрей, чем приобретается впервые. Если на то, чтобы выработать привычку, популяции требуется от шести до двенадцати поколений, то на восстановление — только три — четыре. Самое же неожиданное в этом деле то, что для восстановления не обязательно должен быть прежний яд!

Ученые называют три особенности, которые определяют чувствительность насекомого к ОВ: физиологические, морфологические и особенности поведения.

Физиологические особенности могут, скажем, спасти таракана, проглотившего смертельную для других насекомых дозу отравы. Организм таракана оказывается способным превращать данный яд в более или менее безвредное соединение, как это делает наша печень, обезвреживая многие опасные для нас вещества.

У маленького воришки может быть какой — то особо удачный для воровства хоботок или, к примеру, особо, как ни у кого, гладкая спинка, что воспрепятствует проникновению химиката к внутренним тканям. Морфологические особенности! — что тут сделаешь.

Делают неуязвимыми наших врагов и таинственные особенности их поведения. Так, известны москиты, которые избегают яд. Другого слова не подобрали — избегают. Проследили, что москиты не садятся на обработанные препаратом поверхности, а ищут чистую площадь для выведения потомства. Словно зная, где их ждут для расправы, москиты не залетают в комнаты.

Научилась избегать отраву и домовая муха. Это противоречит мнению о ней некоторых специалистов. Доктор Десира из Пенсильванского университета на годичном собрании Национальной академии наук сказал, что попытки обучить муху чему бы то ни было тщетны. Она глупее всех насекомых, даже таракана. В отличие от прусака муха не может научиться проходить по лабиринту, в конце которого ее ждет лакомство, не может она и научиться избегать ударов электрического тока, а таракан после нескольких уроков становится осторожным.

«Возможно, учеба — роскошь для мухи и ей невыгодно транжирить на это время. Ведь 30-дневная муха — это уже особа среднего возраста, поскольку весь век ее не больше двух месяцев». Но как бы там ни было с общей успеваемостью, а в бытовой химии муха, кажется, разбирается. Это уж совсем нехорошо. Если устойчивых вредителей все же удается несколько сдерживать повышенными дозами химикатов (выход, конечно, не лучший, но хоть он есть), то как бороться со «знающими»? Не наступит ли пора, когда и другие вредители научатся избегать химическую опасность, не отказываясь при этом от вредительских действий?

Химическая война с насекомыми раскрывает нам глаза на обширные области неведомого, откуда можно ждать серьезных подвохов.

«Устойчивость насекомых, — пишет Роберт Рад, — показывает их удивительную приспосабливаемость, способность быстро совершать эволюционные превращения, а практически напоминает нам, что производство продуктов питания и предупреждение заболеваний в плане основополагающих, сложных биологических процессов нами неполностью поняты и не контролируемы. Мы еще зависим от природы и ответных вызовов, бросаемых ею».

ОТВЕТНЫЙ ВЫЗОВ

Урок кровавый лишь преподай, и сразу же учителя разит он.


ШЕКСПИР

«Трагедия о Макбете»

Чтобы вывести устойчивую против болезни пшеницу, селекционер отбирает семена колосьев, поражаемых меньше, чем остальные, и их высевает. Раз за разом, путем исключения негодных колосьев, ученый добивается все более стойкого потомства. Аналогичная, хотя и непреднамеренная операция совершается в результате опрыскиваний: происходит селекция устойчивых вредителей. Чем чаще обработки, чем сильнее яды, тем строже отбор и соответственно — надежнее результаты. Надежность в том, что выносливые, неистребимые вредители появятся непременно. Можно не сомневаться. Обновление ассортимента ядов усложняет селекцию, но отнюдь не делает ее невозможной.

Итак, искусственный отбор устойчивых вредителей — прямое следствие широкого и частого использования химикатов. Но это не все.

Химический препарат обычно казнит не только осужденных насекомых, но и каких — то других, независимо от их поведения. Вплоть до пчел. И вот к каким выводам в связи с этим приходят некоторые ученые.

Сопротивление насекомых — вредителей крепнет год от года. Причем не только и даже не столько благодаря их гибкой наследственности. Гибель невиновных насекомых — вот главная причина. Химикаты убивают конкурентов вредителей в потреблении пищи, а также хищников, охотящихся на них.

Примеры таких косвенных последствий известны повсюду, где химизация «на уровне».

Вы, видимо, еще не забыли историю об огненном муравье? Так вот, она имеет ответвление. Когда крепко протравили гиптахлором штат Луизиану, вдруг ни с того ни с сего размножилась огневка, опаснейший вредитель сахарного тростника. Между огненным муравьем и огневкой, кроме сходства в именах, никто другой связи не знал. Они не соприкасались в личной жизни, интересы одного не задевали интересов другого.

Что же выяснилось?

Выяснилось, что гептахлор вместе с огненным муравьем сильно побил врагов огневки. И она дала «вспышку». Такую вспышку, что фермеры возмутились. Они были намерены предъявить протест властям, почему их не предупредили о последствиях войны с огненным муравьем. Если б они знали, то скорее всего предпочли бы временно терпеть его. После случившегося он уже не казался больше нестерпимым.

Исследователь А. Браун отмечает разгул домовой мухи в Либерии и Неаполе, Саудовской Аравии и Японии, Египте и Сардинии, Кении и Танганьике — в различных районах земного шара по одной и той же причине — как результат опрыскиваний, подавляющих не столько намеченную цель, то есть саму муху, сколько ее врагов.

Сурово были отмщены невинные жертвы среди насекомых в Соединенных Штатах летом 1957 года.

Годом раньше американские лесоводы провели широкую кампанию против еловой листовертки — почкоеда. Леса общей площадью свыше 885 тысяч акров подвергались воздушной обработке препаратом ДДТ. А следующим летом сказались результаты. Летчики, пролетавшие над этим обширным массивом, рассказывали потом, что лес казался опаленным пожаром. Это была картина после пирушки паутинного клещика, который питается хлорофиллом листьев. Изъеденный им лист теряет свою зеленую окраску, отчего и гибнет. При размножении вредителя лес, словно тронутый осенью, желтеет и оголяется.

Клещик размножился несусветно. Утверждают, что за всю предшествующую историю ничего подобного не случалось.

Защищали лес от одного вредителя, выявился другой, не лучший.

Ответный «ход» природы оказался неожиданным и сильным. Люди проиграли очередную партию, потому что плохо продумали ее продолжение, не учитывали возможных вариантов.

ДДТ, как и ожидалось, нанес удар по листовертке. Но попутно, рикошетом, сразил божью коровку, галлицию и трудно сказать, каких еще насекомых. Это были хищники, верные друзья растений. Как и большинство других полезных насекомых, божья коровка высокочувствительна к инсектицидам, а паутинный клещик, подобно многим вредителям, относительно нечувствителен. Божья коровка после авиахимического налета была уничтожена, а паутинный клещик — не совсем. Оставшись один, он увидел вдруг, что очутился в настоящей Аркадии: кругом роскошные пастбища, благолепие и тишина. Любовь и мир царили в этой стране, одним махом покончившей с перенаселенностью, конкуренцией, опасностями борьбы.

И паутинный клещик вырвался на свободу. Сам бы он на это не решился никогда. Непререкаемый, священный опыт прошлого держал бы его, паутинного, дома, в скученной колонии, прячущейся от опасностей внешнего мира под жалкой паутинкой. Но внешний мир вторгся под крышу, грубо и жестоко нарушил патриархальный уклад, кого — то убил, а кого — то выгнал наружу.

Образ жизни паутинного клещика всегда сдерживал его экспансию. ДДТ ее развязал.

Клещик покидает свой дом в поисках безопасного укрытия. И перед ним впервые открывается бескрайность возможностей, нетронутые, обильные пищевые ресурсы, которые, не будь беды, оставались бы ему недоступными.

Потревоженные колонии расползаются на колоссальных площадях и пасутся беспрепятственно. Всю свою энергию вредитель вкладывает в расширенное самовоспроизводство. Яйцекладка возрастает втрое!

Кое — кто из специалистов, комментировавших эту лесозащитную компанию, считает, что применение ДДТ создало более трудную проблему, чем та, которую удалось с его помощью решить.

С ЧЕГО НАЧАЛОСЬ

Опустошительными, как пожар, и загадочными, как возрождающаяся из пепла птица феникс, явились «вспышки» вредителей. Они наводят на мысль о том, что эти насекомые вечны, неизбежны.

В естественных условиях состав и численность общества насекомых, проживающих на данной территории, изменяются от сезона к сезону и от года к году. Прослежена определенная цикличность этих изменений: скрытый, латентный, период развития популяции, напоминающий безмолвие леса, в котором скапливаются вооруженные войска; кульминация, или вспышка, — они вырастают из — под земли, несметно и несчетно, каждое мгновение множась, — кажется, они заполнят весь мир, не оставив свободного местечка. Но вот им уже становится нестерпимо, тесно, жарко… И так же, как бурно начался их прилив, наступает спад. Легионы тают на глазах. Их косит эпидемия.

Завершает цикл депрессия, когда густота насекомых падает ниже нормы. Весь этот оборот совершается за ряд лет — от четырех — восьми до тридцати и больше.

Постоянная среда консервативна в своем видовом составе. В ней само собой устанавливается равновесие диких сил. Равновесие подвижное. Если же она подвергается грубому насилию, то меняется обычно и соотношение видов ее фауны. В иных случаях изменения могут оказаться необратимыми. Причем новая конъюнктура складывается тогда напряженной, нервной, неустойчивой. Но возврата к прежнему нет. Люди могут мечтать об утерянной гармонии в окультивированной природе. Ход событий, однако, ведет их все дальше и дальше от стихийного равновесия к острым ситуациям, когда все может быть, всего можно ожидать.

Да, наши отношения с миром животных, особенно мелких, обостряются. Мы не можем не менять внешнюю среду. Они не могут не отвечать на это насилие.

Вот как представляют истоки всех этих осложнений.

Примерно 12–15 тысяч лет назад человек, устав от бродяжничества, принялся устраивать свою жизнь как следует, оседло. Добывание пищи охотой также не отвечало больше его стремлению к обеспеченности и постепенно заменилось сельским хозяйством. Посев семян давал возможность есть чуть ли не каждый день. А когда удалось приручить кое — каких зверей, питание наладилось.

Но количество и качество пищи никогда не удовлетворяло человека вполне. Чтобы улучшить хлеб, поднять урожаи, земледелец начал отыскивать среди растений наилучшие и их семена высевал. Так закладывалось культурное земледелие, с его отборными растениями.

До оседлого человека рядом росли различные растения, в течение тысячелетий приспособлявшиеся к местным условиям. Другие, пришлые, виды распространялись на новом месте медленно, так же медленно вымирали растения — старожилы. Одни годы были благоприятны для подсолнечника — и появлялось много подсолнечника. Другие годы были неблагоприятны — и его появлялось мало. Но в среднем на протяжении ряда лет сообщество растений едва изменялось. Это сообщество отличалось демократизмом: рядом со злаковыми могли расти чертополох, петрушка. Ни один вид не имел привилегий над другим. Насекомое, питающееся, скажем, зернами злаковых растений, должно было опуститься вниз по стеблю и пройти мимо чертополоха, мака, петрушки и подсолнечника, прежде чем взобраться еще на один стебель злака и продолжить обед. Иногда путешествие проходило без приключений, но чаще на него по дороге нападали. Во всяком случае, при таком обилии упражнений у насекомых оставалось мало времени для питания и размножения, так что хотя вид и мог существовать, но число особей редко возрастало или уменьшалось в очень уж большой степени.

Когда люди стали пахать, сеять и убирать, они нарушили эти отношения.

Чтобы не ходить на большие расстояния для сбора мешка зерна, люди стали обрабатывать участки земли и выращивать злаковые скученно. Насекомые теперь были окружены запасами пищи, успевай лишь их поглощать! В новых условиях они могли быстро размножаться и численность их росла бы безгранично, если б одновременно не размножались их враги.

…Человек не может не менять окружающую среду. В то же время он не хочет, чтобы этими изменениями пользовался кто — либо еще, кроме него самого. Иначе преимущества созданной им, окультуренной природы будут сведены на нет. Защищая свои законные интересы, сельский хозяин вынужден подавлять «конъюнктурщиков» — насекомых. Предоставив привилегии, он тотчас должен их отнять. Никаких привилегий! Разгневанный черепашкой или долгоносиком, земледелец постановил: никто не смеет размножаться за мой счет!

Каким путем добиться этого? Подавлением. Пусть яды восстановят нарушенное равновесие. Но яды оказались чересчур усердными помощниками. Они не ликвидировали, а усугубили неравновесие в природе, как обостряют напряженность наемники, приведенные для урегулирования внутренних дел.

Сильные химические средства защиты урожая участили «вспышки». Численность вредных насекомых может теперь восстановиться буквально сразу после химической обработки. Это легкое возрождение после разгрома торопит следующую химобработку.

Восстановив себя, популяция вредителей продолжает расти. И вот уже разрушительная сила воспрянувшего врага огромна и причиняемый им вред превышает «довоенный»…

В зонах умеренного и тропического климата сейчас насчитывают полсотни видов растительноядных насекомых и клещей, способных давать «вспышку». Особенно часто — всадах. «Вспышки» хорошо известны каждому садоводу. В годы этих бедствий сад кишит вредителями, как гнилое мясо червями.

Энтомолог Дэвис рассказывает, что на берегах Онтарио пытались подавить мошку препаратом ДДТ, а вызвали бурный рост ее численности. Видимо, в тех лесах среди других членистоногих мошки первыми восстанавливают прежнюю популяцию и как бы получают фору, чтобы вырваться вперед. Через три года после обработки массива «вспышки» мошек стали в семнадцать раз более частыми, чем были до того.

Отчего же происходят «вспышки», почему они со временем нарастают как раскаты грома?

С одной версией мы знакомы: ядохимикат в малых дозах может возбуждать организм клопа или тли. ДДТ и еще некоторые яды выступают подстрекателями вредительства. Можно говорить об удобрении насекомых; насколько оно повышает «урожай» вредителей, пока точно неизвестно.

Биологи допытываются, что же наиболее явно вызывает ответную реакцию насекомых на ядохимикаты. Генетическая изворотливость? Да, пожалуй, это то, что лучше всего доказано и менее всего спорно. Именно гибкая наследственность позволила насекомым пережить эпоху синтезированных химикатов, самую, наверно, тяжелую в их истории.

Однако, признавая важность «генетического таланта», ученые не уверены, что в нем причина яростных взрывов плодовитости. Известны случаи, когда популяция устойчивого вида после химической обработки заметно редеет, кроме того, представители устойчивых иногда выглядят жалкими по сравнению с неустойчивыми. Вот те раз! Откуда же берется мощь восстановления?

Высказывают догадку, что процветание насекомых после химической обработки подготавливается самой их гибелью. Яд как бы прореживает чрезмерно плотную популяцию. Поэтому оставшиеся в живых встречают меньше претендентов на лучшую пищу. Они извлекают пользу из трагедии своего вида и плодят мощное потомство. Оно — то и уберет урожай садовода либо земледельца.

Опрыскиванием почти никогда не удается истребить целиком всю вражескую популяцию, даже если вид этот чувствителен. Не удается потому, что яд какие — то участки пропускает, кого — то притаившегося не достает. Короче говоря, некоторый процент недобитых всегда остается. Для них — то минозавшее побоище было счастливым решением проблемы перенаселенности. Излишняя плотность населения жуков или гусениц плохо сказывается на них самих. От нехватки пищи, тесноты снижается плодовитость и даже портится строение их тела. Общество насекомых не имеет иных средств против перенаселения, кроме массовой гибели своих членов. Для членистоногих это верный путь к новому подъему. Когда внешние условия ставят вид на грань катастрофы, он именно тогда потенциально здоровеет, обретает скрытую энергию для будущего расцвета. Выходит, то, чего добиваются химической обработкой, — простое уменьшение численности вредителей — содействует их обновлению и приумножению.

Любопытное расследование провел в своей лаборатории ученый Леард. Он увидел, что на одной из культур ДДТ умертвил массу личинок москита. Трупы личинок возбудили актиз — ную деятельность бактерий. Развилась полезная микрофлора. Она оздоровила условия для культуры, которая, в свою очередь, стала щедрее удовлетворять требования личинок москита к пище, чем до опрыскивания препаратом ДДТ. В конце концов вывелось крепкое потомство м. оскитов, размножавшихся теперь с утроенной энергией.

Грустная и комичная история, случившаяся с королем инсектицидов, показывает, как запутанны, многозвенны и парадоксальны могут быть события, предшествующие «вспышке» насекомых.

Пока что, правда, случай, описанный Леардом, в полевых условиях не проверен и потому не может считаться полноценным объяснением.

Биологи особенно упирают на то, что химия карает без разбору. ДДТ, потравивший в цитрусовых садах Калифорнии божью коровку, неумышленно вывел на арену полчище щитовки, и те обанкротили местную цитрусовую промышленность. Малатион, безотказный палач, вывел из сообщества насекомых, живущих на люцерне, некую журчалку, вслед за чем тля, менее доступная для яда, покончила с люцерной в два счета.

Был поставлен эксперимент: в одном случае клеща освободили от его хищников, а в другом, напротив, хищников специально подсадили со стороны. Численность клеща была во втором варианте в двадцать раз меньше, чем в первом. Сделав скидку на искусственность обстановки, в которой ставился опыт, все же надо признать результат разительным. «Если бы не было препятствий во внешней среде, глазным образом в окружающей термитов жизни, — писал академик В. И. Вернадский, — они могли бы захватить и покрыть своими государствами всю поверхность биосферы — 51 006 5108 км2».

Плодовитость термитов велика, но не исключительна для мира насекомых. А виды насекомых составляют 70–80 процентов от числа видов всех живых существ на Земле. И все это столпотворение племен и рас членистоногих (а не только малочисленную группку, ставшую вредителями) природа держит в рамках. Она выработала законы, по которым миллионы лет живет сложный самоуправляемый мир без претендентоз на мировое господство. Понимание и уважение этих законов, этих не нами установленных порядков и взаимосвязей, как бы ни были они сложны, только и может гарантировать подлинный, а не мнимый успех. Неосторожная же перестройка фауны рано или поздно приведет властелина планеты в тупик.

Блицкриг против насекомых сорвался. Химическая война, охватившая все континенты, затянулась. Враг тем временем успел прийти в себя и приступил к перегруппировке.

Энтомологи обнаружили перестройки среди вредных видов насекомых. Они совершались медленно, скрытно, так, будто и ничего нет, кроме обычных сезонных и годовых перемен.

Наблюдаемые в течение года изменения фауны не могут, к сожалению, подсказать, куда направятся предстоящие длительные изменения. Нужны анализы долговременные, чтобы знать, как повернется дело не только в похожей, но и в иной ситуации.

Служба энтомологического, как и метеорологического, прогноза ограничивается отрывочными фрагментами, среди которых не всегда попадаются решающие, те, что дают представление о главном содержании картины. Бывает, что как раз отсутствующие данные таят ключ к точному предвидению. Но что это за детали, никто не знает. Разнообразие их в природе чрезмерно.

Чтобы увидеть, как в течение лет меняются природные сообщества под покровом ядов, ученые вынуждены обращаться к материалам, накопленным в прошлом. Так поступил, в частности, Роберт Рад. Осмыслив собранные ранее сведения, он пришел к выводам, наглядно изложенным в следующей схеме.

Регулярное использование химикатов приводит к тому, что:

численность естественных врагов вредных насекомых поддерживается на низком уровне:

восстанавливается численность вредных видов насекомых.

вырабатывается устойчивость вредителей к пестицидам мы оказываемся неспособными сдерживать размножение вредных насекомых.

появляется различная чувствительность к химикатам у разных видов вредных насекомых.

Возникают новые природные сообщества, которые возобновляют и усугубляют проблемы борьбы с вредными насекомыми.

Наиболее интересное здесь в конце. Но прежде чем описать появление незнакомцев и немую сцену изумления, пробежим еще разок по всей пьесе.

Затяжка химической войны, твердят энтомологи, лишает нас многих союзников среди насекомых, а вредителей освобождает от ударов «с тыла». Поскольку природное равновесие нарушается все более грубо, одни опрыскивания не в силах предотвратить «вспышек» численности вредителей. «Вспышки» повторяются, интервалы между ними с годами сокращаются — и вот уже положение становится нетерпимым. Современная практика не находит иного способа его исправить, кроме как участить обработки. Ответ насекомых не заставляет себя ждать: они вырабатывают иммунитет. Ну хорошо же, распаляются защитники и повышают дозу.

Пока идет это соревнование, незаметно появляется со стороны новый вредитель, который вообще от природы обладает пониженной чувствительностью к ядам. И в то время как другие членистоногие гибнут под обстрелом, этот прорывается сквозь заградительный огонь и набрасывается на плоды.

Земледельцы, понеся потери, требуют нового препарата. История начинается сначала. Только развивается уже ускоренными темпами.

Нас не может не заинтересовать персонаж, явившийся со стороны. Кто он? О, да тут особая тема. Назовем ее так: формирование новых хозяйственно важных вредителей из неприметных видов насекомых.

Их еще иногда называют «заменителями» или «вторичными» вредителями.

…После систематического опрыскивания деревьев и кустарников препаратом ДДТ во многих садах стали замечать скопления клещей. И вот уже — изволите видеть — он в числе серьезных вредителей. «Возвышению» клеща помогла сравнительно низкая чувствительность его к хлорорганическим ядам. Это преимущество, естественно, «заиграло», когда пошли в ход химикаты высокой убойной силы вроде ДДТ. А мягкая ложнощитовка из малого вредителя стала большим, даже очень большим — из — за злоупотребления фосфорорганическими ядами, в частности паратионом.

Обычно на формирование нового крупного вредителя уходит несколько лет войны. Вот видите: только долговременный анализ мог бы подсказать, какие неприметные сегодня насекомые вырастут в приметных.

Посмотрим «лестницу славы» красного яблонного клеща Метатетранихуса ульми — важного ныне вредителя. Автор диаграммы — энтомолог Джекоб.

Тридцать лет химической войны, нарастающая сила препаратов выпестовали вредителя, достойного этих усилий. Из безвестных Метатетранихус ульми вознесся в ранг главных. Используя этот пример, Рад подтверждает верность своей общей схемы: от длительного использования химических защитных средств дурные последствия нарастают. «Теперь становится ясным, — пишет он, — что неординарные усилия, направленные против единичных видов, и использование пестицидов, которые наносят урон многим видам, продлевают проблему борьбы с вредителями».

О перегруппировке в сообществах насекомых свидетельствует четырехлетняя борьба с москитом — переносчиком малярии. Имя его благозвучно, как имена римских полководцев. Анофелис Лабранхия. Кампания против лабранхии началась в 1946 году и развивалась успешно. К 1948 году он уже встречался довольно редко. Можно было подводить утешительные итоги.

А через непродолжительное время стал приметным другой москит — Анофелис Испаньола, который в пору владычества предшественника — лабранхии — почти не подавал виду о своем существовании.

Произошло перераспределение ролей.

Причем по мере нарастания химических обработок испаньола все решительнее выдвигался на передний план. К 1952 году, когда обрабатывались значительные массивы, москит Анофелис Испаньола окончательно возобладал. По терминологии зоологов, испаньола занял природную нишу, оставленную лабранхией. Новичок был из тех, что, вселившись в чужую квартиру, умел прочно закрепиться.

Медиков это устраивало: испаньола не был переносчиком малярии.

Из первой части рассказа можно было извлечь практический урок. Представлялось заманчивым и в других случаях путем манипулирования внешними условиями добиваться замены вредного вида безвредным.

Но вот продолжение. В 1952 году анофелисы выдвинули из своей среды еще одного представителя, которого до химической кампании здесь вообще не знали, — Анофелиса Сахарова Этот москит был эффективным переносчиком малярии. Попутно стали заметны еще три вида москитов. В общем, на место одного изгнанного разбойника явилась шайка. С нею справиться было труднее.

Подобно Лернейской гидре мир насекомых наделен способностью восстанавливаться. Один аид подавлен, его место займет другой. Кажется, химическое оружие с равным успехом действует против первого и в пользу второго.

Затяжной характер тотальной войны с насекомыми, монотонная повторность химических обработок — это особый, важный фактор. Он действует что — то наподобие раскачиваемого маятника. С каждым нозым толчком амплитуда колебаний растет, и все труднее остановить, вернуть этот живой маятник в состояние равновесия.

Отметим, что устойчивость к ядам приобрели и некоторые позвоночные. Разумеется, из числа нетребовательных и плодовитых. Например, рыба гамбузия, древесная лягушка. Может, есть и другие, но пока это неизвестно.

Живых гамбузий и древесных лягушек находили в прудах и лужах, соседних с хлопковыми полями. Такое соседство для всех живых организмов таит смертельную опасность, потому что белое золото защищают, не жалея средств, и обильно травят при этом окружающую фауну. В районах хлопковых плантаций живность исчезает. А гамбузия с лягушкой уцелели. Хорошо это или плохо?

Хотелось бы видеть в этой паре предшественников будущих животных, водных и сухопутных, которые вжились бы в химизированную среду. Но оснований для надежд недостаточно. Для опасений же — вполне. Стойкие лягушки, рыбы гамбузии наверняка входят в чей — то пищевой рацион, и тому уж не поздоровится.

Если проследить, как инсектициды передаются от одного вида животных к другому, то обнаружится, что по мере приближения к крупным позвоночным — хищным птицам, зверям, домашнему скоту и человеку — порции увеличиваются, как бы с учетом веса и размеров «потребителя».

УПРОЩЕНИЕ РАДИ ЭФФЕКТИВНОСТИ…

Лет двадцать назад, помню, тут и гуси были, и журавли…


ЧЕХОВ

«Свирель»

«Она… остается формулой нашего теперешнего века, нашей жизни, нашего эгоизма», — писал Бальзак в своих рабочих дневниках о восточной философской сказке, где кусок шагреневой кожи олицетворяет человеческую жизнь.

Мы обречены расплачиваться за все.

Платой за еду и удобства человека служит оскудение окружающей природы. По сравнению с разнообразием растительного и животного царства, которое нам с вами посчастливилось застать на земле, круг культивируемых видов крайне узок. Но именно он непосредственно удовлетворяет потребности людей и потому пользуется их поддержкой и защитой.

На возделываемой земле крестьянин огнем и мечом истребляет все, что не приносит урожай. (Огнем обрабатывают почву против болезней и сорняков.) Убрать лишние виды, откорректировать, упростить живой мир — прямая задача земледельца. Он искусственно перераспределяет энергию, воду, плодородие земли в пользу своих — культурных — растений и животных. В том и заключается сущность сельскохозяйственного производства.

И его беда.

Упрощенное сообщество теряет контроль над размножением отдельных своих представителей, а также не противостоит нашествию иноземных орд.

На земном шаре обеднение флоры и фауны идет от экватора к полюсам. Та же закономерность наблюдается и в вертикальном направлении, то есть с подъемом в горы. Жизнь оскудевает со сменой благоприятных условий природы на менее благоприятные.

За полярным кругом проживает дюжина — другая различных растений и животных. На короткий летний период сюда устремляются сезонные гости, скрашивающие однообразие местного общества. Суровая тундра преображается. Ее устилают зеленые ковры, оглашает галдеж уток… Но очарование робкого северного лета с его скромными дарами — клюквой да голубикой — портят комары. Тучами носятся они, преследуя свои жертвы. Пропасть клюквы, пропасть комаров — такова особенность обедненного комплекса жизни: численность видов колеблется в широких пределах.

В тропиках разнообразие флоры и фауны стойкое и богатое. На площади городского парка в тропическом лесу растет больше разных деревьев, чем во всей Европе. Животных здесь тоже не перечесть, и они благоденствуют круглый год. Сезонные колебания тропической фауны невелики. В первобытном тропическом раю для каждого вида «установлено» и «поддерживается» ограниченное представительство. Во всяком случае, виды здесь насчитывают меньше членов, чем в средних и высоких широтах. Само обилие разноплеменных форм мешает какой — нибудь из них расплодиться сверх меры. Попытки такого рода всегда есть кому пресечь. Этого — то и не хватает районам культурного землепользования.

Защитники природы пророчат «страшный суд», если возделывание одной культуры, злоупотребление инсектицидами и гербицидами, огневая обработка почвы и тому подобные приемы не будут заменены, потому что сообщество живых организмов, окружающее нас, беднеет.

По скудности видового состава фауна обширнейших площадей земного шара благодаря современному земледелиюприближается к арктической. И когда сельский край настолько «упростится», то взрывы плодовитости, наблюдаемые в тундре у москитов, станут обычными для вредителей сельскохозяйственных районов.

В последнее время часто пишут об «остепенении» Европы. Германия, например, в свое время была на 60–75 процентов покрыта лесами, а сейчас только на одну четверть. Почти половина Западной Европы уже распахана, а вся суша — на 18,1 процента, что немало, поскольку для возделывания пригодны только 30 процентов сухопутной поверхности. Если все 30 процентов будут стандартизованы по самому бедному — арктическому — образцу, то борьба с вредителями станет светопредставлением. На это намекают местные апокалиптические картины — вспышки насекомых в садах и огородах, где вовсю проводится упрощение ради эффективности.

К картинам ужасов относятся в полной мере нашествия саранчи. «И скачут они, как всадники; скачут по вершинам гор как бы со стуком колесниц, как бы с треском огненного пламени…»

Иоиль, как и положено библейскому пророку, представлял этих «всадников с зубами львиными» — божьей карой. Иной взгляд у доктора сельскохозяйственных наук профессора Я. В. Чугунина. Недавно он показал, что тучи саранчи суть исчадие нищеты и однообразия.

Профессор Чугунин проникнул во взаимоотношения различных групп насекомых, из чего извлек любопытные, хотя и не всеми разделяемые выводы.

Он указывает, что в естественных условиях лидерство одних видов насекомых сменяется превосходством других благодаря эпидемиям. Массовые заболевания жуков и гусениц вызывают грибы, бактерии, вирусы. Эти паразиты, умертвив своих хозяев, могут потом еще существовать за их счет до пяти лет.

Хуже других защищена от инфекции группа гусениц, которые грызут листья. Они живут открыто и много перемещаются. Гусеница растаскивает бактерии с листа на лист, с куста на куст, с дереза на дерево — и разгорается эпидемия.

Есть болезни, которые захватывают не один, а несколько и даже много видов насекомых. Например, гриб белая мускардина паразитирует на насекомых 21 вида и разных отрядов. Тут и азиатская саранча, и непарный шелкопряд, и ивовая волнянка, и другие вредители. Широк круг жертв и у бактерий. Развившись на одном виде насекомых, болезнь потом перебрасывается на другие. 3 частности, у вредителей древесных пород болезни общие с саранчой. Белая мускардина и есть одна из таких болезней. Эта связь между ивовой волнянкой, непарным шелкопрядом, с одной стороны, и азиатской саранчой — с другой, имеет, как увидим, большое значение.

Азиатская саранча давно уже не размножается в сколь — либо серьезных масштабах по поймам Днепра и Днестра. Действующие ее гнездилища известны в плавнях Волги, Маныча, Терека, Дона, Кубани и Дуная. Водные режимы, климатические условия в устьях рек этих двух групп мало чем отличаются. Чем же объясняется выбор саранчи?

Профессор Чугунин обращает внимание на то, что Днепр и Днестр обрамлены лесными насаждениями, а берега другой группы рек в районах плавней голы. При выходе Днепра в лиман сохранились колки лесов Черноморского заповедника — Ивако — Рыбалчья дача и Соленогорская дача; кроме того, повсюду окрест встречаются ивовые и тополевые насаждения, а еще ольха. Периодически деревья эти страдают от размножившихся листоедов.

Периодически среди них вспыхивают эпидемии. При этом обширные пространства надолго заражаются, так как больные гусеницы на время линьки и окукливания забираются в трещины деревьев, под отставшую кору, там погибают, и трупы их из укромных мест источают в окружающую среду инфекцию.

Саранча не может в такой обстановке сформировать настоящую стаю — ее тоже косит болезнь. Уцелевает сколько — то там штук, но разве это саранча!

В плавнях Кубани саранча не собирала свои полки и не предпринимала отсюда походов с 1884 по 1920 год. В течение этих 36 лет население по берегам Кубани подвергалось другой напасти — поля и дома крестьян затоплялись. Истеричные горные реки Кубань и Притока летними месяцами «выходили из себя».

Чтобы наводнений не было, их обваловали. Реки перестали разливаться. Но началось засаливание плавней. Некогда обильная древесная растительность вымерла, потому что испортилась, стала неподходящей для нее почва.

С деревьями исчезли и гусеницы, с гусеницами — их болезни… Впрочем, если здесь и возникали эпидемии, то толку от них было мало. На почве инфекционное начало долго не держится. Трупы насекомых уже в течение одного сезона подбирают птицы, ликвидируют грибы, бактерии… А если не они, так вода, заливающая камышовые плавни, уносит легкие тельца листоедов.

Для саранчи пойма Кубани оздоровилась, и гнездилище начало функционировать. Вряд ли это менее значительное событие, чем возобновление активности вулкана.

Итак, ради удобства и экономических выгод пришлось пойти на упрощение местной флоры и фауны. Причем исключили не кого — нибудь, а вредителей — непарного шелкопряда, ивовую волнянку и иных недругов леса. Но на их место «пригласили» куда более опасное насекомое.

Что же получилось? Ради разумной цели были предприняты разумные средства, и цель была достигнута. Но попутно возникла проблема, острота которой спорит с остротой проблемы ликвидированной.

Такими последствиями оборачиваются упрощения, широко производимые человеком в сложном, живом, необозримом мире «туманных превращений» — мире живой природы.

В рассказе Рея Бредбери «И грянул гром» приводится разговор людей, которые попали на машине времени в эпоху, отстоящую от нашей на невероятное количество веков.

«— Мы не хотим менять будущее. Здесь, в прошлом, мы незваные гости… Машина времени — дело щекотливое. Сами того не зная, мы можем убить какое — нибудь важное животное, пичугу, жука, раздавить цветок и уничтожить важное звено в развитии вида.

— Я что — то не понимаю, — сказал Экельс.

— Ну, так слушайте, — продолжал Тревис. — Допустим, мы случайно убили здесь мышь. Это значит, что всех будущих потомков этой мыши уже не будет — верно?

— Да.

— Не будет потомков от всех ее потомков. Значит, неосторожно ступив ногой, вы уничтожаете не одну, и не десяток, и не тысячу, а миллион — миллиард мышей!

— Хорошо, они сдохли, — согласился Экельс. — Ну и что?

— Что? — Тревис презрительно фыркнул. — А как с лисами, для питания которых нужны были именно эти мыши? Не хватит десяти мышей — умрет одна лиса. Десятью лисами меньше — подохнет от голода один лев. Одним львом меньше — погибнут всевозможные насекомые и стервятники, сгинет неисчислимое множество форм жизни. И вот итог: через пятьдесят девять миллионов лет пещерный человек, один из дюжины, населяющий весь мир, гонимый голодом выходит на охоту за кабаном или саблезубым тигром. Но вы, друг мой, раздавив одну мышь, тем самым раздавили всех тигров в этих местах. И пещерный человек умирает от голода. А этот человек, заметьте себе, — не просто один человек, нет! Это целый будущий народ. Из его чрева вышло бы десять сыновей. От них произошло бы сто и так далее…»

При всей необузданности преувеличения, составляющей эффект этой, как и всякой настоящей фантастики, в ней правильно передана цепная реакция последствий от внешне незначительной причины, столь характерная для явлений живой природы. К сожалению, кроме фантастов, никто не может заглянуть так далеко ни назад, ни вперед, чтобы предсказать итоги тотальной химической войны с насекомыми.

ТРУДНО ОТКАЗАТЬСЯ

Если бы математические аксиомы затрагивали наши страсти, они до сих пор были бы предметом жестоких споров.


ГОББС

Итак, сведения о том, что химическая защита урожая задевает рикошетом многих, стоящих в стороне от войны человека с вредителями, достаточно обширны. Они есть всюду, во всех странах мира, где химизация достигла современного уровня. Животный мир планеты становится пассивной жертвой междоусобицы двух своих представителей — людей и насекомых. Никто из остальных не может сравниться с человеком в уме, и с насекомыми — в жизнеспособности. И каждый, кто вольно или невольно оказывается на месте схватки, получает свое. Одни падают замертво, другие дергаются в нервном тике, третьи бесплодны, четвертые рождают уродов, пятые теряют память, шестые…

Животный мир, могучий и прекрасный, подвергается испытанию.

«…Выяснилось, — пишет академик М. Лаврентьев, — что широкое использование ДДТ и других ядовитых химикатов может привести к уничтожению… многого полезного в мире птиц и животных».

Эта мысль в той или иной форме высказывалась неоднократно на протяжении последних двух десятилетий. И что поразительно: есть смельчаки, заявляющие: «Вздор. Выдумки. Никчемная паника».

Вообще это характерно для обстановки, в которой идет спор об опасности защитных химических препаратов. Обвинитель вываливает на стол справки, акты, отчеты, вырезки из газет и журналов. «Яды травят кого попало!» А защитник снисходительно: «Да будет вам, есть о чем говорить!» Или заметит беззлобно: «Ничего такого и нет. Откуда все это взяли?»

Выступал как — то сотрудник Института эпидемиологии и микробиологии. Красивый такой, загорелый весельчак. Он начал, дословно, следующим:

— В панику, дорогие товарищи, мы не впадаем. Паниковать не разумно. Съешьте 250 граммов поваренной соли — и вам капут. А тут не соль — яды. Яды, должен вас огорчить, и в медицине применяются несоответственно с их последствиями. В медицине! Мы же вредителей не лечим, а наоборот.

Подготовив слушателей к неожиданностям («съешьте 250 граммов поваренной соли!» Как будто это можно сделать так же случайно, незаметно, как съесть опасное количество яда, оставшегося в каком — нибудь продукте), он заявил, что вообще экспериментаторы института не улавливают воздействия ДДТ на позвоночных. Пытались травить грызунов дустом, и не вышло. Никаких изменений в численности вредителей не наблюдали. Не становилось меньше и молодняка куриных, пасшихся на протравливаемой территории. Так что…

Я оглянулся в зал и на лицах увидел вопрос: «Не привирают ли, в самом — то деле?»

Появление синтетических препаратов дало начало бурно развивающейся области науки и производства. Необходимость разнообразия ядохимикатов была очевидна: новые, невиданно жестокие и мощные препараты быстрее теряли первоначальную эффективность, чем старые, примитивные. Тут как бы оправдывалась мысль Чезаре Беккариа — итальянского гуманиста XVII! века, автора вдохновенного эссе по уголовному праву «О преступлениях и наказаниях» — насчет того, что уровень преступлений следует за уровнем наказаний и потому чрезмерность последних порождает «излишек зла» и «потерю выгод».

Но дело было не только в практической необходимости. С нею переплетался и чистый интерес. Синтезирование ядов стало увлекательной задачей, приправленной смертельно опасными экспериментами, связанной где — то с тайнами жизни и смерти; задачей, в решении которой можно было сверкнуть виртуозной техникой, препарируя молекулы, поразить изобретательностью. Эти задачи привлекли к себе ярких исследователей, организаторов, инженеров и пропагандистов. Было интересно читать и писать о сверхновых, изощренно действующих препаратах. Мы все, одни в большей (себя отношу к этой группе), другие в меньшей степени, испытали колдовскую притягательность химии ядов.

Нам, людям «интеллектронного» века, памятны взлеты многих областей науки и техники.

…Прорыв границы неизвестного, бросок вперед, расширение возможностей, приумножение результатов поиска, обилие трофеев, наград, почестей, всеобщее внимание — все это создает атмосферу повышенной возбужденности, в которой рождается борьба за первенство, за приоритет. В этих высотах духа, откуда состязание олимпийцев выглядит наивным соперничеством, тоже ведется свой счет.

Известно, что авторское самолюбие, авторская увлеченность, авторское честолюбие, авторское удовлетворение присущи в равной мере творцам новой одежды и новых зданий, новых блюд и новых гипотез, новых памятников и — в данном случае — новых ядов.

Жизнь боится нового, петому что новое рискованно.

Новатор обязан убеждать саму Осторожность, само Неверие. Какая сила, какие мощные стимулы побудят человека на это? Перспективы творческого удовлетворения. Рассказы об изобретателях и ученых воспитывают авторское самолюбие у читателя, подталкивают его на путь исканий. Его настойчиво убеждают, и он в конце концов верит, что нет ничего более драгоценного, чем творческое удовлетворение…

Вскормив новатора, способного преодолевать тяжелые препятствия на своем пути, может быть даже фанатика, общество наблюдает за каждым его шагом. Авторское самолюбие надо держать в узде. Оно всегда готово «самоопределиться», пренебречь требованиями практичности и безопасности.

…В одном научно — исследовательском институте был синтезирован препарат, замедляющий прорастание картофеля. Вопреки заверениям авторов оппонент утверждал, что новое вещество обладает канцерогенными свойствами. Препарат, на который затратили годы поисков, израсходовали уйму средстз, был снят. Тогда авторы — известный профессор и его ассистент — пошли по инстанциям, жалуясь на предвзятость оппонента, требуя дополнительных экспертиз и так далее, как это обычно бывает. Свой протест они мотивировали веско: испытывали препарат на себе, и вот, как видите, живы.

Увы, через полтора года этот аргумент трагически отпал: оба скончались.

Авторское самолюбие движет людьми порой беспощадно и безрассудно.

Знаменитый Джироламо Кардано — итальянский математик, медик, философ — искал приложения своему ненасытному таланту также и в астрологических гороскопах. Он составил свой собственный гороскоп, где предсказал день, когда умрет. Чтобы сбылось это точь — в–точь, снедаемый авторским честолюбием Кардано уморил себя голодом…

Химики, создавшие сверхмощное оружие для защиты урожая, тоже были авторами, тоже могли питать слабость к своим детищам — ядам, тоже могли не всегда быть объективны в оценке их достоинств и недостатков….Совещания, где обсуждаются списки химикатов, допустимых для широкого производственного использования, длятся много часов подряд. Они утомительны, но не скучны. Все часы идет поединок — то скрыто, то явно — между химиками и медиками.

В зале шум. Раздаются выкрики. Старым ядам припоминают прежние заслуги, требуют продлить их полномочия. Компрометирующие улики против «ветеранов» сомнительны, подытоживают ораторы, а экономический эффект они дают несомненный. Продлить!

У медицины в этом зале положение, как при конституционной монархии, внешне — признаки власти, но… лучше добиваться компромиссов. Экономика так могущественна!..

Медики упрекают «подчиненных» в нарушении джентльменских соглашений об ограниченном использовании таких — то и таких — то препаратов. С мягкой настойчивостью требуют воздерживаться впредь от употребления таких — то и таких — то.

— То есть как это «воздерживаться»! — забыв о почтительности перед «королевой», громогласно вопрошает представитель Министерства сельского хозяйства. — Вы это всерьез? А что прикажете делать с заводом, строительство которого ведется полным ходом специально для выпуска названного препарата в массовых количествах?

Нет, нет, врачи — гигиенисты не выглядят главными в споре с химиками и практиками сельского хозяйства. Они скорее напуганы данным им правом разрешать и запрещать. Они выступают осторожно. Причем за их осторожностью кроется нечто большее, чем просто уважение к чужому труду.

Надо быть очень уверенным в своих выводах, чтобы выносить приговоры сельскохозяйственным ядам.

Медики отлично знают, что запретить тот или иной полюбившийся практикам препарат — значит ослабить где — то защиту урожая, скота.

«Нельзя ли было раньше…»

Ассортимент химикатов обогащался довольно быстро. В СССР в 1940 году для защиты растений от вредителей, болезней и сорняков применялось 15 различных препаратов, в 1955 году — 27, в 1960 — 47, в 1962 — более 100.

Надо было противопоставить стремительному росту выпуска и синтезирования новых препаратов опережающие темпы оценки их опасности для людей и скота. Высокая экономическая эффективность не позволяла ждать. Каждый день промедления стоил сумасшедших денег.

Между тем узнать быстро, как организм реагирует на вводимые в него — впервые за всю историю жизни на земле — новые, не существующие в природе соединения, было, как правило, невозможно.

В практике оценки токсичности (отравляющей способности) ядохимикатов наиболее употребимы два показателя — ЛД 50 и ЛДюо. Первый означает количество данного яда, от которого погибает 50 процентов подопытных животных, второй — дозу, убивающую всех подопытных животных. ЛД — сокращенно «летальная доза».

Но токсичность препарата и его опасность — не одно и то же. Угроза химиката организму не только в несчастном случае, то есть в остром отравлении. Гораздо более опасно неострое, но длительное воздействие, потому что оно остается до поры скрытым, не поддается диагностированию. Чтобы установить вредоносность малых доз, требуются эксперименты, наблюдения на протяжении не нескольких дней или месяцев, а в течение нескольких лет.

Такими данными медицина не располагала.

Победное шествие синтетических препаратов не могло быть заторможено врачами. Слишком уж большие, слишком уж явные преимущества несло оно экономике.

Инсектицидный бум поставил гигиенистов в незавидное положение. Как и в других областях науки, здесь господствует Специализация. Точка зрения гигиены труда не всегда совпадает с точкой зрения гигиены питания. Например, гигиенисты питания предпочитают фосфорорганические препараты. Они не особенно стойки в природных условиях, а значит, легче избежать опасного загрязнения продуктов. А гигиенисты труда опасаются именно фосфорорганических препаратов. Большинство известных отравлений за рубежом и в нашей стране вызвано их высокой токсичностью. Фосфорорганические соединения — тиофос, метилмеркаптофос — легко проникают через кожу, работать с ними очень опасно. Зато работники охраны труда приветствовали ДДТ: он малотоксичен, несчастных случаев «по вине» ДДТ не наблюдается.

Сомнения на сей счет возникли лишь много лет спустя.

Заботясь о людях, занятых химической обработкой полей, садов, лесов, гигиенисты труда ратуют за авиаметод. Понятно: в этом случае меньше работников непосредственно контактирует с ядом, легче им создать здоровые условия. Но для большинства, которое на земле, а не в воздухе, такая логика, согласитесь, непривлекательна. Бывает, что на обрабатываемые участки оседает лишь 10 процентов предназначенного препарата, а остальные 90 процентов — где — то еще.

…Помнится, на одном из крупных совещаний, после небольшого антракта, когда представители враждебных сторон мирно перекуривали и беседовали на нейтральные темы, потому что споры вымотали всех, на трибуну вышла молодая женщина. Худенькая, в монашески строгом черном платье, с лицом без кровинки и испуганно открытыми глазами, она напоминала суриковских воительниц за веру. Это была делегатка от Центральной лаборатории охраны природы.

В нашей стране пока еще собрано не много сведений о воздействии защитных химикатов на дикую природу. Лаборатория создана сравнительно недавно. Но и то немногое, чем она располагает, — результаты опросов, письма с мест и т. д. — позволяет предположить, что в плохих примерах недостатка не будет.

…В зале сидели большие люди. Имена, титулы. Большинство из них даже о существовании такой лаборатории не слышало. На оратора смотрели как на забавное или досадное нарушение порядка.

Одна против всех, страшась и наступая, она вела борьбу за природу. Она стояла за кафедрой прямо и дрожащим громким голосом клеймила злодейства ядов в садах, лесах, реках и полях. Что с того, что факты из Калифорнии, Айовы, Огайо, Уэллса… Сегодня там, завтра здесь. Важна принципиальная опасность для животных ядовитой волны, нарастающей с каждым годом, захлестывающей шар земной…

Противник не вступил в борьбу, не снизошел до полемики. Он отделался несколькими ироничными репликами и галантно разрешил женщине договорить до конца. А потом вновь занялся своими делами, не возвратившись ни разу к вольнодумному выступлению, будто его и не было.

В конце концов химики и медики должны были приходить и приходили к соглашению. Энтузиасты химизации, авторы волшебных препаратов идут на уступки нам с вами, то есть поддающемуся панике большинству, которому потакает медицина.

ПРОГРЕСС И РИСК

«Страхи появились перед первой мировой войной, — пишет Б. Томпсон, директор одного из институтов растениеводства США. — Их породило сомнение в безопасности продуктов, опрыснутых мышьяковистыми препаратами. Это подготовило почву для подозрений и заблуждений. Было неизбежно, что кто — нибудь, вроде Рейчел Карсон, напишет «Молчаливую весну», проклинающую новые препараты.

Хотя «Молчаливая весна» содержит искаженную картину, основанную на предвзятости и полуправде, ее не следует отвергать. Мы должны быть благодарны, что она внесла всю эту проблему в свет дня, это позволит провести практическую проверку, и публика будет информирована.

Нет сомнения, что эти препараты — мощные биологически активные молекулы — потенциально способны нанести вред урожаю, скоту, диким зверям и самому человеку, если они неправильно применяются…

Но мы принимаем определенную долю опасности с каждым новшеством, благодаря которым общество может продвигаться к новым высотам прогресса».

После этого смиренного начала автор далее переходит в наступление. Он говорит о том, что если верить статистике, получится, что общество согласно терять ежегодно от автомобильных катастроф более 37 тысяч человеческих жизней, от таблеток снотворного — 450, от аспирина — 155 и от сельскохозяйственных химикатов — 150. «Судя по количеству шума и числу публикаций эти последние 150 несчастных случаев более важны для публики, чем все остальные, вместе взятые».

Опасность промышленного производства, транспортировки и непосредственного применения более миллиарда фунтов ядохимикатов в год характеризуется в США менее чем 60 несчастными случаями. Причем изучение, проведенное Министерством сельского хозяйства США, не смогло установить, что принятие пищи, отравленной пестицидами, было единственной причиной смерти в этих 60 случаях.

Томпсон приводит очень сильный аргумент, упоминавшийся еще в докладе президентского научно — совещательного комитета. («Этот доклад, — говорилось в заявлении Кеннеди, — по применению пестицидов был подготовлен для меня научно — совещательным комитетом… Так как он представляет интерес для общества, я разрешил его опубликовать».) Чтобы проверить действие ДДТ на человеческий организм, группе заключенных в американской тюрьме предложили пойти на риск — провести на себе эксперимент. Естественно, не из любви к науке, а за определенные льготы — комфорт, хороший стол и т. д. Добровольцам в течение 18 месяцев давали пищу, содержавшую ДДТ в количествах, превышающих максимум того, что есть в обычной пище, в 100 — 1000 раз! Никаких необычных заболеваний, нервных расстройств, изменений в физиологии, никакого снижения жизнеспособности и работоспособности не наблюдалось.

Опровержений этого эксперимента в печати не встречалось.

…Западногерманские исследователи Гудериан и Плюгхан в числе прочих достоинств органических ядохимикатов называют их безопасность для людей. «Их сильное инсектицидное действие, — утверждают авторы, — большая широта действия в сочетании с незначительной (в общем) ядовитостью для человека и животных и, наконец, относительно небольшая стоимость производства создали предпосылки для их повсеместного применения».

Американец Д. Барнс, чья статья «Борьба с опасностями для здоровья, связанными с применением пестицидов» была переведена и опубликована у нас в книге «Успехи в области борьбы с вредителями растений» в 1960 году, не находит «никаких свидетельств, заставляющих предполагать, что все население в целом, которое может извлекать значительные выгоды от применения пестицидов, испытывает на себе вредное влияние, обусловленное токсическими свойствами последних». Более того, опасность для здоровья, связанная с применением наиболее современных пестицидов, не столь велика, считает Барнс, «чтобы послужить стимулом для безотлагательного выпуска препаратов, безопасных в обращении».

Есть ли о чем беспокоиться?

Стоит ли придавать значение тому, что в 1964 году остатки ДДТ превышали норму в 50 процентах проб силоса и корнеплодов, в 40 процентах проб соломы, особенно гороховой, в 12 процентах проб комбикорма; что в 1963 году 20 процентов проб молока содержали повышенные дозы химикатов, а в 1964 году — уже 24 процента, в масле соответственно — 40 и 43 процента.

Продукты растениеводства, судя по официальным данным наших токсикологов, загрязняются несколько меньше. В 1964 году, сообщает директор института токсикологии профессор Л. И. Медведь, ДДТ обнаружен в 27 процентах проб фруктов, в 13,7 — проб зерна, в 16 — проб овощей, в 6 — проб консервов, в 25 процентах проб джемов, а также в клубнике, малине и других садовых культурах.

Ну и наконец, в самих потребителях сельскохозяйственных продуктов тоже найдены эти вещества.

Стоит ли придавать значение всему этому?

Токсикологи, видимо, считают, что все же стоит. Эксперимент, проведенный в тюрьме, не сломил их подозрительности. Впрочем, это можно отнести к особенностям данной профессии. Медицина!..

Но прежде посмотрим, что ее беспокоит.

В первую очередь — то, что яды слишком приблизились ко всем нам. Лучше бы этого не было.

В ходе кампании против тли в штате Иллинойс погибло 90 процентов кошек. А в Центральной Яве цены на них удвоились после химической кампании против малярийного комара. В Венесуэле и Боливии от химикатов погибло столько кошек, что они оказались в числе редких животных. А кошка — это быт, дом, семейный очаг, это то, что совсем рядом.

Об отравлении химикатами скота много чего можно рассказать. За последние годы вдвое — втрое увеличилось число отравлений скота химическими препаратами в Казахстане, Армении, Грузии, Эстонии.

…Кошки и коровы, лошади и собаки, овцы и цыплята — самые близкие нам животные погибают от защитных препаратов. Естественно, это не может оставить равнодушными токсикологов. Подготовлены ли мы к веку сильнодействующих средств?

Теряя чувство меры, М. Бискайнд писал: «Был представлен новый принцип токсикологии, кажется, прочно укрепившийся в литературе: каким бы смертельным ядом ни было вещество для всех видов животных, если оно немедленно не убивает человека, то оно безвредно. Если же оно все же убивает человека, то это либо вина жертвы, либо у последней была повышенная чувствительность к веществу».

Судя по статистике, человек хорошо защищен от ядохимикатов. Три года назад «Медицинская газета» сообщала, что за все время в мировой литературе описано 15 тысяч отравлений людей сельскохозяйственными защитными препаратами. Это немного.

Прямому отравлению люди подвергаются только случайно или по незнанию. На предумышленном останавливаться вряд ли стоит (в Соединенных Штатах ежегодно травятся инсектицидами, особенно паратионом, около полутора сотен человек), потому что в этом вопросе существеннее мотивы, чем техника.

Большинство заболеваний и смертей от химикатов не преднамеренны. Кто — то остаток дуста хранил в бутылке из — под «Кагора», и ее распили подгулявшие гости… Кто — то положил под голову пустую канистру из — под чего — то и заснул на свежем воздухе, но не проснулся… Жарким полднем дети поливали друг друга чем — то из опрыскивателя…

Инциденты с ядами особенно часты в отсталых районах, где XX век со всем его научно — техническим прогрессом застал бог весть какой из предшествующих веков.

Бывает и иначе. Описываются, например, массовые отравления сезонных рабочих — мексиканцев на фермах Калифорнии. Рабочие не читали, что там, на этикетках, написано про порошки для насекомых, и бывало, целые бригады выходили из строя, временно или навсегда. Не читали же потому, что не знали чужого языка, либо вообще были неграмотны. И никто им не читал.

«…Мое личное мнение сводится к тому, — пишет Роберт Рад, — что допустимые остатки в пищевых продуктах не вызывают болезней потребителей — как правило… Тем не менее опасность от поглощения остатков ядохимикатов в течение длительных периодов должна быть признана. Коль скоро остатки будут возрастать, и опасность приумножится. Для подавляющей части населения в настоящее время от этих остатков нет спасения. Наших экспертов более чем смутит то обстоятельство, что это воздействие остатков химикатов окажется значительным через определенное время. Миллионы мыслящих «морских свинок» будут платить слишком дорого за свое доверие. Возникает серьезный моральный вопрос, на который должен быть дан ответ: имеем ли мы право настаивать на свободном выборе между продуктами, загрязненными и не загрязненными химикатами? Нынешнее законодательство решительно отвечает: «нет».

НЕ ПРИНИМАЛОСЬ В РАСЧЕТ

Каждый шестой ребенок рождается с дефектом, каждый семнадцатый — с расстройством нервной системы, говорят статистические данные зарубежных стран.

Отчего рождаются уроды?

Научный интерес и нездоровое любопытство к уродам проявляется с давних пор. Когда — то в них видели мрачную изобретательность кары божьей. Несчастных называли «игрой природы», которая якобы воздавала родителям за прегрешения против нравственности. Такое объяснение во все времена должно было устраивать моралистов среди писателей и общественных деятелей, ибо в любую эпоху ими наблюдалось «общее падение нравов». («О, этот век, воспитанный в крамолах, век без души, с озлобленным умом», — Тютчев.) Но науку оно не устраивает.

Пристальное внимание к тератогенезу — то есть происхождению уродств — вызвала в наше время «трагедия толидамида». Толидамид был изобретен и разрекламирован как средство для обезболивания родов. Его принимали женщины в Англии, ФРГ и некоторых других странах. Лекарство действительно уменьшало страдания рожениц, но какой ценой! На свет появлялись дети, лишенные одной, двух и даже вообще всех конечностей. Выражаясь в духе древних, то была «кара природы» за спекуляцию наукой.

Толидамид был из числа «мощных биологически активных молекул». Естественно возникал вопрос: не следует ли ждать чего — то такого и от других шедевров органического синтеза?

Советский исследователь И. В. Саноцкий пишет: «Есть много оснований предполагать, что наряду с физическими факторами среды причиной уродств являются химические вещества и, возможно, не в последнюю очередь — инсектициды».

Лаборатория токсикологии Института труда и профзаболеваний Академии медицинских наук СССР, где он работает, исследовала, как влияют химические вещества на сперматогенез, сперму, а также отчасти на потомство, если воздействию химикатов подвергался только самец. Нарушения женских половых функций обнаруживаются легче, и, кроме того, в охране женского труда законодательство предусматривает регулярные медицинские осмотры по этому поводу. Нарушение же мужских половых функций установить значительно труднее и потому, а также по каким — то другим причинам, в расчет не принимается. Насколько это правильно, и должно было установить предпринятое исследование.

Выяснилось следующее. При хроническом отравлении самцов крыс некоторыми хлорорганическими соединениями сперматозоиды теряли свою подвижность. Эмбриолог Г. М. Егорова, автор этой методики исследования, получившей широкое распространение, отметила также «изменение качества» самих сперматозоидов.

Внешне самец ничем не выдавал своей половой некачественности. Его поврежденные сперматозоиды дали себя знать лишь при оплодотворении. В поставленном опыте из восьми самцов, принимавших ядохимикат, лишь один дал потомство.

Несколько здоровых самок, спаренных с подопытными самцами, были вскрыты перед самыми родами. (Это диктовалось суровостью матерей — крыс: нежизнеспособное потомство они немедленно поедают.) Значительная часть плодов оказалась недоразвитой, остановившейся в развитии на ранних стадиях беременности.

И. В. Саноцкий замечает, что действие хлорорганических препаратов на сперматозоиды напоминает действие ионизирующей радиации. Напоминает снова и снова о родстве двух джиннов, выпущенных из заперти человеком.

Итак, инсектициды могут нарушать основные механизмы воспроизводства жизни. Только ли у крыс?

В 1962 году советский исследователь Е. Голома описала ряд непроизвольных абортов у женщин, подвергавшихся хроническому воздействию гранозана. Дети у них рождались нежизнеспособными и либо вскоре погибали, либо отставали в физическом и умственном развитии.

Ссылаясь на Журнал американского медицинского общества, Френсис Бикнелл пишет в своей книге «Химикаты в пище»: «Выделение в молоко и накопление в жире (ДДТ — Ю. М.) беспокоит: хотя, по крайней мере в собаках, эмбрион кажется защищенным от инсектицидов, абсорбированных матерью, все же когда он рождается, его убивает молоко матери… Конечно, у человека могут быть совершенно иные результаты, чем у животных; в худшем случае эмбрион может быть поврежден, разрушен, в лучшем — молоко матери не будет токсичным. Но нас не может обрадовать, что растущий эмбрион и ребенок подвергаются такому риску».

«Бурный технический прогресс, развитие новых технологических процессов, внедрение неизвестных до сих пор химических веществ поставили перед гигиенистами очень много нелегких задач, — говорил на общем собрании Академии медицинских наук в 1966 году киевский профессор Г. X. Шахбазян. — Сейчас развитие различных отраслей производства опережает возможности гигиенической оценки новых условий труда и вновь применяемых веществ».

То есть бурный технический прогресс несколько опережает наше представление о том, куда направлено это движение. Сами властелины современной науки, — признавал Норберт Винер, — не предвидят последствий происходящего. Если прибегнуть к сравнению с известной «птицей — тройкой», то мы должны будем признать, что ее понесло. Науки плохо слушаются возничего: то одна, то другая вырывается вперед, и коляску перекашивает, потряхивает…

БОЛЕЗНЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Люди еще не точно знают, что такое рак, не всегда умеют его вовремя распознавать, не всегда умеют его лечить, но они уже широко пользуются веществами, которые это заболевание вызывают или провоцируют. Среди таких веществ — а их известно уже около пятисот — есть сельскохозяйственные химикаты.

«Если токсикология уже располагает некоторыми количественными критериями для оценки вредного действия токсических агентов, — пишут заслуженный деятель науки РСФСР профессор Н. В. Лазарев и доктор наук Ю. С. Каган, — то разработка критериев для количественной оценки бластомогенного (опухолеобразующего. — Ю. М.), мутагенного, эмбриотропного действия веществ находится еще в самом зачаточном состоянии».

Пятьсот различных веществ, с которыми мы соприкасаемся более или менее тесно и регулярно, которые мы вдыхаем, пьем, проглатываем, ощущаем или не ощущаем на своей коже, неодинаково опасны как раковозбудители. Иные вызывают рак, будучи приняты в дозе одна тысячная грамма (например, один миллиграмм эмульсии 7, 12-диметилбензантрацена вызывает рак молочной железы у 100 процентов испытываемых крыс).

Раковозбудители действуют крайне осторожно, словно опасаясь спугнуть жертву. Иногда они обнаруживают себя лишь к концу естественного периода жизни индивида. В опытах с мышами канцерогенный агент может проявить себя через 10–12 месяцев после введения его в тело животного. У людей, которые связаны с канцерогенными веществами на производстве, злокачественные опухоли возникали иногда через 10–20 и даже через 30 лет после получения первой дозы. Причем за все промежуточные годы человек мог ни разу не подвергаться воздействию подобных веществ. Все равно болезнь его не прощала.

Действие небольших доз так же не проходит бесследно, как действие ионизирующего облучения. Организм никогда не изживет его и не растратит этого злокачественного «вклада». Вклад может только возрастать. Действие малых доз, полученных в разное время, приводит к тому же результату, который дала бы та же суммарная доза при однократном воздействии.

Опознавать канцерогенность очень трудно. Считают, что надо вводить вещество в тело животного в течение всей его жизни, чтобы точно определить: «да» или «нет».

Рассеяны иллюзии, будто рак и раньше был распространен не менее, чем теперь, только, мол, его не умели распознавать. Нет, злокачественные опухоли появляются чаще, оправдывая характеристику: рак — болезнь века, порождение современного прогресса.

(В Нью — Йорке в 1960 году вышла книга Вильяльмюра Сте — фанссона — этнографа северного края, — где проводится мысль, что отдаленность от современной цивилизации — это отдаленность от рака. Книга называется: «Рак. Болезнь цивилизации?» (Vilhjalmur Stefansson. «Cancer. Decease of Civilisation?» N. I., 1960).

Основной источник канцерогенов — искусственные вещества, что несут с собой чудеса комфорта, быстроту передвижения, разнообразие и роскошь блюд, напитков, сладостей — в общем, высокоцивилизованную жизнь по сходной цене. Такой вывод вытекает из сообщений специалистов.

В пищевые продукты добавляется много разных химических соединений. Использование добавок необходимо, «так как имеющиеся… мировые запасы продовольствия требуют эффективной разработки технологических процессов, которые позволили бы использовать их в максимальной степени» (Всемирная организация здравоохранения Организации Объединенных Наций — ВОЗ ООН, 1961).

Как выяснилось — с некоторым опозданием, — многие из этих синтетических добавок оказывают сильное канцерогенное действие на подопытных животных.

Например, диметиламиноазобензол — краситель, придающий «товарный вид» сливочному маслу и маргарину. Годами подкрашивали им в ряде стран самый ходкий продукт питания, прежде чем медицина спохватилась.

Канцерогенными или подозрительными в этом отношении оказались вещества, применявшиеся или применяемые в качестве красителей пищевых продуктов, сладких средств, агентов, действующих против выцветания шоколада, черствения хлеба, в качестве загустителя и стабилизирующего средства, для придания запаха и вкуса.

Анализируя положение дел, Всемирная организация здравоохранения бестрепетно признает, что «невозможно в настоящее время полностью исключить канцерогенные вещества из пищевых продуктов, из технологического процесса приготовления пищи и из веществ, соприкасающихся с пищевыми продуктами».

На фоне подобных признаний опасности химической войны с насекомыми выглядят рядовыми. И то, что многие «циды» канцерогенны, кажется почти естественным.

«Хьюпер в Национальном раковом институте обнаружил канцерогенные свойства у одной инсектицидной жидкости, — пишет о своем коллеге американский исследователь М. Бис — кайнд. — Достойно удивления то, что подробности этого открытия не стали известными всему медицинскому миру».

Видимо, Хьюпер как раз и не нашел здесь ничего, достойного удивления. Не находят ничего удивительного и в том, что ДДТ остается одним из главных защитников нашей пищи, хотя «еще не решен окончательно вопрос об отсутствии у него канцерогенных свойств». Не поймешь — то ли утешением, то ли предупреждением считать данные о том, что ДДТ вызывает слабую канцерогенную реакцию у крыс. Впрочем, Всемирная Организация здравоохранения «обращает внимание на необходимость широкой исследовательской работы в этой области».

Имеется в виду одновременность действий: использование ДДТ и выяснение его канцерогенности. Ждать некогда, жизнь так коротка!

Может ведь оказаться, что ДДТ не так уж и канцерогенен?..

Френсис Бикнел вспоминает следующий эпизод. Инсектицид 2-ацетиламинофлуорен — вещество с абсолютно новой химической формулой — был приготовлен к широкому практическому использованию, когда специалисты — онкологи по случайному совпадению исследовали его. Они подтвердили, что препарат действительно не так уж токсичен, но обладает канцерогенными свойствами, которые обнаруживаются при употреблении его в течение длительного времени. Он вызывает рак почек, печени, мочевого пузыря, легких и «бог весть чего еще».

Онкологи особо выделяют группу так называемых коканцерогенов. Понятнее было бы их именовать соканцерогенами, то есть спутниками, сообщниками прямых агентов рака.

Сами по себе коканцерогены не вызывают опухоли. Но если что — то их вызывает, вещества — сообщники не остаются в стороне. В специальной литературе высказывается предположение, что роль коканцерогенов могут играть хлорорганические соединения из группы инсектицидов. Наблюдалось, в частности, что частота образования опухолей возрастает в четыре раза под влиянием алдрина.

…Арестанты в течение 18 месяцев питались продуктами, сильно загрязненными препаратом ДДТ, — и ничего.

Теперь, после всего сказанного, этот аргумент не выглядит безупречным.

«НЕ ЗЛОЙ УМЫСЕЛ, А НЕИЗБЕЖНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ»

Вот чтобы разбить эту страшную совокупность фактов и выставить недоказанность и фантастичность каждого обвиняющего факта в отдельности, я и взялся защищать это дело.


ДОСТОЕВСКИЙ

«Братья Карамазовы»

В «Братьях Карамазовых» описан судебный процесс того типа, который правовики называют состязательным.

Соревнуются прокурор и адвокат. У Достоевского оба они — «самолюбивый наш Ипполит Кириллович» и знаменитый на всю Россию Фетюкович — фигуры незабываемые. Их уменье подбирать и толковать факты, их красноречие, артистизм таковы, что завороженная публика поочередно присоединяется к обоим, непримиримо противоположным точкам зрения.

Знакомясь с процессом по делу сельскохозяйственных химикатов, встречаешься с похожей ситуацией.

Состязание сторон, которые представлены химической защитой и ее критиками, идет с переменным успехом. Зал (некомпетентное большинство) сочувственновыслушал речь обвинителя. Ясно: виновен. Но вот взял слово защитник — и где она, эта ясность?..

…Чем интенсивнее возделывается земля, чем обильнее урожаи, тем больше абсолютные потери сельскохозяйственного производства, — начал он чрезвычайно прямо, просто и убежденно. — Процент же потерь остается неизменным. Можно привлечь статистические материалы, которые подтвердят, что дело обстоит именно так.

Интенсивная сельскохозяйственная система несет большие потери урожая, чем экстенсивная, а потому особо нуждается в хороших сортах, образцовом культивировании, лучших удобрениях и высокоэффективной защите растений.

Стало ли хуже после массового применения новых защитных препаратов?

Мы выслушали здесь пространную речь высокоуважаемого оппонента. Она, казалось бы, не оставляет сомнений: да, стало хуже. Численность вредных насекомых, распространенность болезней возросли.

Для доказательства обратного, а именно — стало не хуже, а лучше, — можно даже не опровергать последнего утверждения. Мы его признаем. Но если сельскохозяйственные вредители и болезни приумножаются, то придется, видимо, искать объяснение неуклонному росту урожаев сельскохозяйственных культур? Например, зерновых. В нашем распоряжении есть такие цифры: в Европе средние урожаи пшеницы увеличились с 1420 килограммов до 1930 килограммов с гектара, то есть на 36 процентов.

Нам возразят, что, мол, подъем урожайности обеспечивают не одни только средства защиты. Тому же служат и новые сорта, и лучшие удобрения, и лучший уход. Несомненно. Только следует учесть, что «благородное происхождение», отборное питание и неусыпная опека — все это расслабляет организм культурного растения. История домашних видов грустна в том смысле, что дикие предки их были непритязательны и жизнестойки не в пример современному поколению.

Как говорится, всего не бывает. Высокой урожайности обычно сопутствует высокая поражаемость сорта. Хотя устойчивость к болезням и вредителям — одно из качеств, которых селекция добивается от своих воспитанников, все же, как правило, выведение высокоурожайных сортов сопряжено с разрушением генов, ответственных за эту самую устойчивость.

Что отсюда следует? Мы полагаем, что в наше время меры защиты должны быть заметно эффективнее, чем тридцать лет назад. С повышением культуры земледелия, с ростом урожаев действительно повышается зараженность садов и полей. Соответственно повышается и роль защитных мероприятий.

Неужели кому — нибудь это не ясно? Просто стало привычкой жаловаться на возрастание количества вредителей. В том все и дело. Людей гипнотизирует частое повторение одного и того же, и им начинает казаться, будто повторяемое очевидно.

Истина же заключается в том, что урожаи повышаются и что хорошие посевы в наше время можно ожидать с гораздо большей уверенностью, чем когда — то. А разница между старыми и новыми жалобами на размножение вредителей лишь та, что раньше виновником объявляли минеральные удобрения, а теперь — синтезированные защитные препараты.

Вредные насекомые стали распространяться еще в далеком прошлом, и эта тенденция сохраняется. Меняются средства борьбы с ними. Каковы эти средства? Их можно собрать в три основные группы: одна — гигиеническая, вторая — селекционная и третья — терапевтическая. Чего можно ждать от каждой?

Гигиена не способна занять в агрономии такое важное место, какое она занимала во времена экстенсивного ведения сельского хозяйства. Севообороты не могут быть всецело подчинены принципам гигиены растений. Из этого ничего не получится. Это не отвечает ни требованиям экономики, ни требованиям качества продукции.

Устойчивые сорта тоже не обещают полного и универсального решения.

И мы вынуждены прибегнуть к третьему — терапевтическому — способу, который предусматривает лекарства.

Это не чей — то умысел, а неизбежная реальность. Если б было иначе, маловероятно, что весь мир, словно сговорившись, стал бы использовать защитные препараты для повышения эффективности сельского хозяйства.

Нельзя пренебрегать и тем, что пропитание растущего народонаселения требует все больших усилий. А потому можно считать, что для многих опасность отравления, вызванная повсеместным использованием мощных ядов, — опасность, надо сказать, небольшая и проблематичная — есть вполне приемлемая альтернатива смерти от голода и болезни.

…Тяжесть обвинений, бросаемых нашими оппонентами, а также то, что к их голосу начинает прислушиваться общественность, вынуждает нас, господа присяжные заседатели, выражаться, быть может, с чрезмерной прямотой.

Так могла бы заключить свою речь защита, когда бы процесс по делу об использовании ядохимикатов в середине XX столетия велся в духе состязательных процессов.

У САМОГО КРАЯ

Тот аквариум, в котором

Люди, воздух и бензин.


ЭД. БАГРИЦКИЙ «Автобус»

Человек вынужденно стал господином, покорителем природы, и не в его интересах, не в его силах сойти с этого пути. Да, это путь обеднения живого мира. Да, это путь отказа от дикой красоты. Да, это путь, где каждый шаг вперед рискован и опасен. Но это единственно возможный путь, а значит, риск должен быть оправдан, а опасности — преодолены. Так было всегда, так есть, так будет.

Человек — властелин доказал правильность своей линии. Еще каких — нибудь сто лет назад было можно изображать род человеческий свысока. Что все мы есть в сравнении со Вселенной? Что все мы значим в сравнении с планетой, на которой копошимся? Что можешь ты, человек, чья жизнь — краткий миг в жизни природы? «В твоих горах людских племен не просыхала плесень», — коленопреклоненно обращался к возлюбленным Крымским горам Максимилиан Волошин.


Как мелки наши с жизнью споры.

Как сильно то, что против нас, —


вздыхал Райнер Мария Рильке.

В середине XX столетия скептицизм имеет другой знак. Его питает не слабость челозека, не мизерность людских дел, а обжитость планеты.

Человеческая деятельность сегодня соизмерима с деятельностью геологической, в круг которой входит возведение гор, образование морей, месторождений и тому подобное. Примеры слишком известны, чтобы их повторять.

И вот возникает вопрос: поскольку человек не встречает препятствий, вернее — преодолевает любые препятствия, действуя в царстве мертвой природы, есть ли пределы его власти над миром живых организмов? Распространяются ли на него самого законы, стихийно управляющие живыми существами вообще?

Библия отвела человеку особое место среди прочих земных тварей — путем назначения, как назначают по знакомству кого — либо на высокий пост. На самом же деле человек это место заработал трудом и любознательностью. И поскольку не божественное провидение, а естественный ход событий, которому подчиняется все живое, выдвинул человекообразную обезьяну в люди, — человек должен рассматриваться как создание природы, как часть ее.


Человек, — хоть будь он трижды гением, —

Остается мыслящим растением.

С ним в родстве деревья и трава,

Не стыдитесь этого родства.

Вам даны от вашего рождения

Сила, стойкость, жизненность растения.

С. МАРШАК


Стыдись не стыдись, от уз родства просто никуда не деться. Во всяком случае — сегодня. Пренебрегать ими неблагоразумно. Большинство испытывало это на собственном скромном семейном опыте.

Стабильная власть в природе может быть основана только на уважении законности. А так как это очень трудно делать, то господство человека даже сегодня основано не столь уж прочно.

«Не будем… слишком обольщаться нашими победами над природой. За каждую такую победу она нам мстит. Каждая из этих побед имеет, правда, в первую очередь те последствия, на которые мы рассчитывали, но во вторую и третью очередь совсем другие, непредвиденные последствия, которые очень часто уничтожают значение первых». Так писал неутомимый и вдохновенный проповедник прогресса Фридрих Энгельс. Все мы тщательно изучали его «Диалектику природы» и помним, какими примерами автор подкреплял свое предостережение.

За истекшее время накопилось много свежих примеров, которые не дают устареть этим предостережениям.

Обратимся к замечательной книге «Введение в геогигиену», изданной Академией наук СССР. А прежде познакомимся с ее инициатором, составителем, редактором и автором — Николаем Васильевичем Лазаревым.

Читая книгу и особенно собственные его статьи, хорошо представляешь, что за человек это писал. Можете вполне довериться своему представлению. Да, Николай Васильевич — профессор по всем статьям, то есть седовлас, крупноголов, породист, голос имеет раскатистый, с модуляциями, которые подсказывают, что он может вдруг подняться до истинно патетического и «ударить по сердцам с неведомой силой». Разумеется, латынь через каждые три слова, россыпи цитат из Пушкина и Верхарна, Блока и Священного писания. Все, как надо. И квартира его без унылой продуманности, без «планировки свободного пространства», без всего такого. Нет, квартира старого петербургского интеллигента, стонущая под игом печатной продукции и безделушек, которые при ближайшем рассмотрении оказываются не украшениями, нет, а предметами, дорогими памяти: осколком от башни Тамерлана, морскими монстрами, глыбой соли из самого Соликамска, гранитом, отколупнутым от Антарктиды, божками с острова Пасхи и из Бомбея… Квартира со старой няней, старыми обоями, красным деревом там и тут и со старой — престарой собакой.

В общем, когда вы между делом узнаете, что Николай Васильевич из простолюдинов и гимназий не кончал, то сочтете своим долгом изобразить удивление, хотя подобных самородков, конечно, встречали, Лазарев не просто профессор, а мэтр. У него много учеников, пораженных в свое время блеском эрудиции учителя, его способностью всерьез говорить о смысле жизни, его прозрачным скепсисом, мило оттеняющим ненасытную жажду деятельности. Бог мой, сколько он знает, помнит, любит, как обширен круг его занятий! Он и гигиенист, и токсиколог, и фармаколог, и онколог. Он прирожден, предназначен возглавлять школу. Но вот — «Введение в геогигиену». Это заявка на новую науку, которую открыл, обозначил и провозгласил профессор Лазарев.

Новая наука должна сделать объектом гигиенического обследования не детские ясли и не мартеновский цех, не пляжи и не библиотеки, а земной шар. Потому земной шар, что деятельность человека приняла глобальный размах и может испортить обиталище жизни на всей Земле, то есть ее биосферу.

Что там пыльные бури на поднятой целине (в тихий год, по данным Кулундинской станции, поврежденное поле теряет до сорока тонн почвы на гектаре!) — недосмотр, поспешность. Ошибка в масштабах области. Кто — то кого — то не выслушал, переоценил собственную интуицию, поспешил, дал безапелляционные указания…

Но как предотвратить последствия не частных заблуждений, а общего стремления в города, стремления к удобствам, к развлечениям?

Промышленность и сельское хозяйство призваны удовлетворять безудержные потребности безудержно растущего населения. И они поспешают. Производят больше и больше котлет, домов, стирального порошка, автомобилей.

Пылят трактора, дымят заводы. Клокочут канализационные трубы, громыхают мусоровозы. Загрязнение обиталища жизни выхлопами и выбросами, отходами и отбросами, опыливаниями и опрыскиваниями — вот плата за скорость современного прогресса.

Сфера жизни состоит из воздуха, воды и почвы со всеми населяющими их тварями. Включая и людей. (Слово «тварь» церковного происхождения. Оно объемлет все живое, «сотворенное» на Земле, и не имеет первоначально ругательного оттенка.)

Она огромна: ее потолок высок, площадь обширна; она проветривается, промывается и хорошо освещена. Наше обиталище представляет собой саморегулируемую систему, с большим заглядом вперед.

На биосферу воздействуют живые организмы, и она эволюционирует вместе с ними. Но, как тяжелый маховик (атмосферный воздух весит, например, 5 130 000 миллиардов тонн), система эта достаточна консервативна, ворочается медленно и плавно, тем самым гарантируя преемственность жизненных условий от одного поколения к другому. Поденке, живущей несколько часов, секвойе, живущей три — пять тысяч лет. Если б внезапно воздушная среда вернулась в состояние, когда появились инфузории, живой мир потерпел бы катастрофу.

«Введение в геогигиену» дает обзор основных компонентов биосферы в их сегодняшнем виде.

Известно, что человек очень точно подогнан к условиям внешней среды и допускает лишь незначительные отклонения от нормы в составе воздуха, воды, атмосферном давлении и т. д. Если мы перемещаемся высоко вверх или вниз от земной поверхности, то непременно вместе с собой переносим (в каюте или специальном костюме) «свою» внешнюю среду. Биосфера обладает большим резервным фондом, способна самоочищаться, и всякого рода нечистоты, выбрасываемые людьми, не оставляли в ней следа. Воздушный океан, водные ресурсы казались неисчерпаемыми. Сейчас уже не кажутся. Загрязнение биосферы стало ощутимо.

Современная цивилизация — это бескрайний город. А что это за город, если проспекты его не заняты от тротуара до тротуара разноцветными шеренгами автомашин, если все вокруг не подернуто голубоватой дымкой, придающей импрессионистическую размытость пейзажам, если воздух, словно газировка, не сатурирован парами бензина, духов, асфальта и еще чем — нибудь, специфически своим, ну, например, пронзительными добавками серы.

Автотранспорт сжигает этилированный бензин, так что каждое облачко, выбрасываемое миллионами труб, распыляет свинцовую пудру. Для человека допустимы семь десятимиллионных долей грамма свинца в кубометре воздуха. Но, например, на московской Ульяновской улице, что взбирается от высотного дома к Андрониковскому монастырю с картинами Рублева, концентрация может быть и больше, а на Бродвее, Елисейских полях, проспекте Карла Маркса, Пиккадилли — наверняка больше.

Свинцовая пыль сравнительно быстро оседает. На квадратном метре поверхности небольшого города — 36 граммов свинца за год. За то же время только на улицах Парижа выпадает 100 килограммов ядовитого металла.

Выхлопные газы автострад загрязняют атмосферу воздуха еще и канцерогенными веществами. Такова оборотная сторона столичности.

Заводские трубы сверху, автомобильные шины и подметки миллионов пешеходов снизу швыряют на города тучи нездоровой пыли. Над Нью — Йорком витают пылинки общим весом в 1 680 000 килограммов, на квадратный километр поверхности Ленинграда опускается за год 290 тонн, в Харькове — 456, в Куйбышеве — 661, а в Днепропетровске — 2100 тонн.

«Дождевая вода загрязняется еще в воздухе, — дает картину английского промышленного центра А. Р. Митем. — Пепел и другие виды твердых частиц непрерывно оседают на поверхности земли. Мельчайшие частицы, находящиеся во взвешенном состоянии, проникают в жилище, оседают на стенах, потолках, занавесях, мебели, впитываются в кожу, одежду, легкие. Примеси, содержащиеся в атмосфере, усиливают коррозию металлов, разрушение зданий, износ одежды. Нарушается нормальное развитие растений, поверхность которых покрывается темным налетом; солнечный свет меркнет; количество микробов увеличивается; сопротивляемость человека заболеваниям падает. Проявляясь самым различным образом, загрязнение воздуха снижает нашу жизнедеятельность, нашу способность полноценно пользоваться жизнью».

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь городскую завесу, оставляют в ней часть своих биологически активных компонентов. Актинометрические измерения в Англии, США показали, что напряжение ультрафиолетовой радиации уменьшается на 50 и более процентов. В Лондоне плохо загорать. Там даже в ясные дни солнечный спектр обрывается на волне 315 миллимикронов, лондонцы постоянно недополучают важную часть солнечного излучения. Эта неполноценность естественного света в городе особенно ощутима зимой, когда косые лучи солнца проходят более длинный путь. Период ультрафиолетовой ночи может растягиваться для жителей больших городов до четырех месяцев, если на селе она длится только два месяца. Ультрафиолетовый свет убивает многих гнездящихся во тьме микробов, и недостаток его заставляет горожанина пить больше лекарств.

Сжигание каменного угля во всем мире образует свыше 90 миллионов тонн пыли, выплавка чугуна — 20 миллионов тонн. XX век пылит вовсю. Взрыв водородной бомбы поднимает в воздух от 10 до 100 миллионов тонн земляных пород.

В сравнении с весом знакомых нам предметов — роялей, автомобилей, океанских лайнеров, блюмингов — это огромные цифры. В сравнении с весом всего атмосферного воздуха — 5 квадрильонов тонн — незначительные. Но гигиенистов интересует, в какой степени этот вторичный продукт цивилизации, пыль, влияет на здоровье населения. Сотрудники института общей и коммунальной гигиены имени А. М. Сысина Академии медицинских наук под руководством М. С. Гольдберга дважды на протяжении трех с половиной лет проводили обследования 322 школьников младших классов, живущих в районе выбросов мощной ТЭЦ. Была найдена зависимость между состоянием легких у детей и длительностью их пребывания в данном районе. Причем 16 процентов обследованных были первой стадии силикоза.

На симпозиуме по средствам защиты растений, состоявшемся недавно в Вашингтоне, курьезный случай рассказал доктор Френсис Гюнтер. Своим выступлением он хотел подчеркнуть высокую чувствительность методов химического анализа. Я берусь обнаружить ДДТ в любом неископаемом образце, заверял он присутствующих.

Как — то Гюнтеру пришла идея проверить, нет ли ДДТ в древних музейных образцах. И что бы вы думали? Он нашел его там. После повторных опытов и самой тщательной проверки исследователи отбросили предположение, что их кто — то разыгрывает. И тогда все стало ясно: ДДТ был в самом воздухе лаборатории. Он был в воздухе гигантского города.

Если загрязнение воздуха — вполне реальное следствие современного прогресса, то уж водной стихии — и подавно. Тем более что между водой и небом идет постоянный обмен. Одна капля, падая с высоты в один километр, омывает 16,3 литра воздуха, а каждый литр дождевой воды, громыхающей в водосточных трубах, прополоскал 326 тысяч литров воздуха. Атмосфера после дождя просветляется, а реки и озера темнеют.

Основные же загрязнения воды идут не окольным, а прямым и коротким путем. Это спуски фекально — хозяйственных, бытовых, промышленных стоков.

В наше время можно было бы написать памфлет под заголовком «Реки мира как зеркало цивилизации». В символическом этом зеркале отражается упорство самообмана и недальновидный практицизм. Ни в чем другом так не видно расхождение между сегодняшним преуспеванием и завтрашними заботами человечества, как в его отношении к рекам. Подсчитано, что общий объем воды в реках земного шара равен 50 тысячам кубических километров. А хозяйственно — бытовые стоки составляют 40 миллиардов кубометров в год. Это в среднем 0,22 всего запаса. Много ли?

Увы, распределение рек на нашей планете пока не увязано ни с плотностью населения, ни с уровнем развития промышленности. В Советском Союзе объем хозяйственно — бытовых стоков составляет 0,4 процента всей речной воды, что терпимо, в Лондоне — 13,6, в Париже — 4,8, в Берлине — 3,1 процента. В Англии многие реки превратились в сточные канавы. Объем промышленных и канализационных городских стоков часто превышает в них объем остальной воды. В ФРГ, кроме Рура, все реки — сточные канавы. В США небольшие города Юга располагаются цепочкой вдоль речушек. Эти города вынуждены потреблять воду с большой примесью жидких отбросов. Так, город Оттанус штата Айовы забирает речную воду, 60 процентов объема которой — гниющая жижа. И наконец, как предел вообразимого, как мрачная фантазия мизантропа — случаи, когда за неимением другого выхода город пьет жидкость, уже прошедшую однажды через его нутро, пьет собственные, очищенные в меру возможности, нечистоты. Именно это происходило в американском городе Ченуте. Штат Канзас перенес сильную засуху. В реке вода исчезла. Осенью и зимой 1956 и 1957 годов город Ченута перешел на замкнутый цикл водоснабжения: для водопроводной сети стали использовать канализационные стоки. Они подвергались многоступенчатой сложной очистке, но все равно вода имела подозрительную окраску, затхлый запах и привкус.

Поскольку промышленность не спешит переходить на замкнутые циклы водоснабжения, это придется делать населению. Так фактически происходит уже и сейчас. В большинстве городов США, источником водоснабжения которых служат крупные реки, в водопроводные трубы поступает разбавленная сточная вода вышележащих населенных пунктов.

Своеобразие исторического момента заключается в том, что такой порядок находит оправдание. Приемлемая альтернатива!..

Американский специалист доктор А. Спилхауз недавно заявил, что даже при эффективной очистке отбросов к 1980 году промышленные и бытовые стоки в США будут достаточны, чтобы в сухую погоду поглотить весь кислород изо всех рек всех 22 бассейнов страны.

«…Речка чистым телом звенела вся, как звонкое кольцо». Эти строчки Николай Заболоцкий писал совсем не так давно. Но грустным анахронизмом веет от них в наши дни.

«Чисто тело» реки сопротивляется загрязнению. Река сносит, осаждает, нейтрализует нечистоты. Она борется с чужеродными водами, с опасными организмами. Но ее сопротивлению есть предел. Когда состав, свойства естественной воды изменяются, река заболевает, в ней начинает задыхаться и отмирать родная флора и фауна. Как благодатная, деятельная сила природы река перестает существовать. В ней уже никто не живет. Ее воду никто не станет пить: она мутная.

Не пригодна мертвая река ни для купания, ни для рыбалки. Не нужна она и заводу. Тому самому, что ее доканал, или другому, что стоит ниже по течению, или вообще не построенному здесь из — за отсутствия хорошей воды. Для него подыщут другую реку.

А ведь были у реки давние клиенты. Ею жило много разного зверья.

Пословица «не плюй в колодец» имела во времена своего рождения только иносказательный смысл. Никто в колодец, разумеется, не плевал, и никого предупреждать об этом нужды не было. А теперь, в наши дни, она приобрела буквальность, поскольку во всем мире идет заплевывание пресных вод. Одновременно идут конгрессы, симпозиумы, конференции по проблеме пресной воды: поиск новых источников, опреснение вод океана и прочее.

Эту проблему уже нельзя откладывать. Если исходить из того, что к 2050 году численность населения на нашей планете достигнет 8 — 10 миллиардов человек, то есть возрастет в 3–4 раза, то, надо полагать, возрастет и потребность людей в воде. Во всяком случае, до сих пор рост культуры и благосостояния непременно сопровождался повышением спроса на воду. Профессор Покровский делает следующее допущение: среднестатистический индивид к тому времени будет расходовать на себя не сто, а уже 200–300 литров в сутки. Значит, хозяйственно — питьевое водоснабжение потребует — и довольно скоро — 700 — 1050 миллиардов кубометров воды в год. Но и при этом в лучшем случае ее расходы превысят хозяйственно — бытовые в 3–4 раза, то есть составят 2800–4200 миллиардов кубометров в год. Трудно учесть, но необходимо принять к сведению еще нужды сельского хозяйства, которое расширяет площади орошаемых, поливных земель. Наконец, маловероятно, что с годами источников пресной воды будет больше. Скорее наоборот. В общем, пресноводный кризис ожидаем. А пока что, перед лицом этого недалекого кризиса, идет регулярное проматывание речных богатств.

Бурный рост промышленности городов сказывается на гидросфере и в нашей стране. Не отвечает санитарным условиям, пишет Покровский, состояние рек в районах Урала, Донбасса, Кузнецкого бассейна, начинает ощущаться недостаток в водных ресурсах в Пермской, Свердловской областях, Алтайском, Красноярском краях и других районах. Зона загрязнения на 17 реках Советского Союза колеблется от 15 до 110 километров. Днепр освобождается от бактериальных загрязнений, вносимых киевскими стоками канализации, лишь в районе города Черкассы, то есть через 200 километров после трехчетырехсуточного движения воды.

Склады чистой воды есть и под землей. Именно они могли бы сохранить людям память об одном из феноменов нашей планеты — чистой натуральной воде, когда большинство будет уже пить искусственно приготовленную. Склады эти велики. Однако есть сведения, что и туда проникает загрязнение. В частности — нефтепродукты. В Западной Европе и США подземные воды избраны как резервуар для захоронения радиоактивных отходов…

Загрязнение мирового океана менее заметно. Но следы цивилизации обнаруживаются и здесь. Прибой частично возвращает на побережье спущенные в морские воды нечистоты. Большая же часть отбросов остается в океане, путешествует по маршрутам океанских течений.

В 1961 году морскими путями было перевезено 500 миллионов тонн нефти. Какая — то часть этого огромного количества — пусть процент или десятая доля процента — оставляется в море. Гигантские темные пятна все чаще встречаются на поверхности вод.

Но главная угроза морям и океанам — в радиоактивном загрязнении. Морским пучинам доверяется хранить «урны» со страшными останками. За десять лет у берегов Калифорнии в море сброшено 16 288 двухсотлитровых бочек с отходами низкой и средней радиоактивности. 10 тысяч бочек лежат на дне около Сан — Франциско. Бочки эти крепки. Но ничто ненадежно, когда испытание ведут вода и время.

По морям плавают атомоходы, а где транспорт, там аварии. Любознательные физики подсчитали, что в случае аварии такой атомной субмарины, как американская «Си вульф», пятнадцатиметровый слой воды на площади 60 квадратных километров оказался бы радиоактивным.

«Необходимо очистить и восстановить в правах одну из стихий — воду… Народ страдает от болезней потому, что заражена природа», — к такому заключению пришел писатель П. Гаспар, объездивший ряд стран по специальному заданию Всемирной организации здравоохранения.

Гигиенистов оно не устраивает. А сами вещи, окружившие человека? — спросят они. А этот волшебный синтетический мир? Разве мы знаем, подходит ли он для нас?

Мир оделся, обулся, обставился, украсился вещами химического происхождения. Это был взрыв доступного великолепия, фейерверк разнообразия. Успехи химии в ее соперничестве с природой восторженно оценены. С 1938 по 1960 год производство пластмасс на душу населения возросло: в США — с 0,54 до 15,8 килограмма, во Франции — с 0,24 до 6,7, в Японии за десятилетие — с 0,21 до 5,9 килограмма. «Но на вопрос, в какой мере опасны для здоровья человека синтетические материалы, даются различные, даже прямо противоположные ответы», — пишет советский исследователь С. Л. Данишевский. Выпускаются пластмассовые настилы для полов, пластмассовые раковины, ванны, строятся гигантские пластмассовые суда, железнодорожные вагоны, а ответы — прямо противоположные… Опасения гигиенистов на сей счет могут быть преувеличены. А могут оказаться и преуменьшенными. Авторы книги «Вредные газы в промышленности», испытывая сомнения такого рода, писали: «Физиологические исследования с целью определения опасности этих (новых) веществ должны бы производиться до их введения. Это требование должно ограждаться силою закона. Физиологическая информация, основанная главным образом на экспериментах на жизотных, была бы и много дешевле, и много гуманнее, чем информация, получаемая в настоящее время на людях с помощью статистики заболеваний, инвалидности и смертей в промышленности».

Правда, не кто иной, как химия, изготовляет и средства против болезней. Для лекарств фармацевтия использует 350 тысяч соединений! Никогда раньше население планеты не глотало такого обилия таблеток, порошков, микстур, не втирало в себя столько мазей, как сейчас. Наш организм все больше зависит от химических «варягов», без которых он не в силах себя отстоять и которых он все чаще и по все более мелким поводам вынужден призывать на помощь.

Но может быть, это и ничего? Может быть, искусственное здоровье окажется таким же доступным, надежным и долговечным, какой стала женская красота, поддерживаемая косметикой?..

Врачеватели душ, например, надеются, что при нынешних успехах синтеза психотропных средств в будущем начнут даже характеры исправлять химическим путем. Быть может, в самом деле, не воспитанием, столь мучительным и долгим, а пилюлями удастся «перековывать» властолюбцев, мизантропов, истериков…

Возможно. Только, по — видимому, если это и случится, то не скоро. Важно, чтобы до того времени люди успели дотянуть, полагаясь в основном на силы своего организма. Чтобы среда обитания не изменилась слишком скоро и слишком сильно, к чему человек не приспособлен, как приспособлена муха.

И насколько не приспособлен! Известны, например, биогеохимические провинции — районы, обладающие некоторыми особенностями обитания; скажем, состав почвы или воды обеднен либо обогащен некоторыми элементами против допустимых «стандартов». Поколения людей живут на этих территориях, но привыкнуть к отклонениям их организм не может. Где почва бедна кальцием, фосфором, йодом, но богата стронцием, люди часто болеют уровской болезнью, где избыток фтора — распространен флюороз. Причем фтор и стронций для нас с вами совсем не чужие. Современное же производство — промышленное и сельскохозяйственное — загрязняет биосферу веществами, совершенно не знакомыми живым организмам, потому что их нет в природе. Биологически активные, сложные молекулярные конструкции, как большинство пестицидов, попадают к нам внутрь или тонкой пылью садятся на кожу. Но наш организм не был подготовлен к этой встрече, как не были подготовлены уэллсовские марсиане к встрече с земными микроорганизмами. Весь прошлый исторический опыт не выработал у нас защитных механизмов против непривычных, словно привезенных с иной планеты химикатов. Потому — то даже ничтожные концентрации потрясают, а порой разрушают основы жизнедеятельности.

Мы пока не имеем возможности ни предвидеть отдаленные последствия быстрого прогресса химии, ни своевременно предупредить нежелательные изменения биосферы, признает профессор Дашевский.

Между тем теперь уже «сохранение характеристик, от которых зависит пригодность биосферы для обитания человечества, возможно только как следствие сознательной, направленной к данной цели, деятельности людей. Такая деятельность предполагает прежде всего тщательное и непрерывное изучение не только сдвигов в биосфере, вызываемых человечеством, но даже (нужно смотреть в будущее!) еще начальных тенденций к таким сдвигам». Это одна из отправных мыслей, на которых построено «Введение в геогигиену». Она высказана профессором Н. В. Лазаревым.

КУДА НАПРАВЛЕНА РАВНОДЕЙСТВУЮЩАЯ!

Те, которые находят, что все хорошо, говорят глупость, следует говорить, что все к лучшему.


ВОЛЬТЕР

«Кандид, или Оптимизм»

Ну что ж, — слышится насмешливый голос современника, — все это весьма и весьма серьезно. Но я вам назову тысячу проблем, которые грозовыми тучами нависали над людьми, а петом либо сами рассеивались, либо обезвреживались «громоотводами». «Мы не имеем возможности ни предвидеть отдаленные последствия, ни их предупредить…» Положим, это так. Ну и что? Что, собственно, нам угрожает? Развитие? Накопление знаний и их использование?

Ведь нет? Все идет к лучшему. Совершается, как говорят, поступательное движение человечества вперед. И нигде нет движения назад, к худшему. Кто — то, впрочем, сжигает сегодня книги, но это не в счет, это временное. Равнодействующая всех сил, творящих историю на протяжении тысячелетий, имеет положительный, а не отрицательный знак, направлена вверх, а не вниз. Вот он, компас рассуждений, который должен нас вывести на правильный путь.

Нет, разумеется, никаких оснований сомневаться в искренности добрых людей. Правда, медицина бывает труслива в принятии положительных решений и смела в запретах. Она любит порой даже порисоваться деспотизмом своих перестраховок. Еще бы! В белых исповедальнях медицины мы голы. Врач знает о нас больше, чем мы сами знаем о себе. Перед мудрецом в белой шапочке непрерывной чередой, день за днем проходят картины беспечности, неосторожности, безудержности, неуравновешенности.

Врач знает подлинную цену хорошего аппетита, пищеварения, сна, настроения. Он, наблюдающий человечество в худшем его виде, не представляет себе, что эти ценности можно чересчур переоценить. И он хотел бы слегка припугнуть своего Дон Кихота: «имей, мол, в виду — ни предугадать, ни предотвратить!»

Но выйдя из белой исповедальни, мы очень скоро перестаем быть смиренными пациентами, а становимся снова просто людьми. Вспоминая душеспасительную беседу с доктором, мы уже бунтуем: того нельзя, этого нельзя — хороша жизнь, нечего сказать!

Нет, не в одном здоровье счастье. Сама жизнь — рискованна. «Риск является одним из биологических фактов жизни» — подсказывает нам память слова ученого. И тут же эхом — реплику поэта: «Жизнь, как наилучший выход из скверной ситуации».

Педант обрушится на эти афоризмы. Но надо ли бояться утрировок, если они привлекают внимание к истине?

Да, история человечества проходила в устранении одних и создании других опасностей. Устранилась беспомощность перед острыми клыками, возникла безоружность перед острым мечом. Предвидимы опасности или непредвидимы до сих пор значения не имело. Сбывались ли пророчества или нет, тоже решающего значения не имело. События шли своим чередом: сначала удовлетворялась потребность, а потом пр\ пали к борьбе с осложнениями.

Так обстоит и с перспективами химизации. Все к лучшему в конце концов.

Впрочем, повторим: насчет рек, природы, раковых заболеваний — все это чрезвычайно серьезно…

И, откликнувшись на затронутую тему, современник встревоженно взглянет на часы: ба — ба — ба! Непростительная роскошь. Ведь столько неотложных дел! Современнику некогда подолгу раздумывать над одной и той же информацией, как бы ни была она чрезвычайна. События теснят друг друга, и реагировать надо быстро.

— …Запустили на Луну? Здорово! Молодчаги. Ну, до скорого, после совещания позвоню…

— Убили президента! Ц — ц–ц… Ничего себе! Потолковать бы надо, обсудить… да тороплюсь, жена ждет у метро.

— Защитил?! Грандиозно. Когда пьянча? Кстати, у тебя задолженность по кассе взаимопомощи…

— Прямо на работе?., Кто бы мог подумать… Да, нашего возраста уже выбывают… Так насчет завтра — не опаздывай, в шесть у Северной трибуны…

Реагирование на ходу — способ защиты от перегрузки. Отреагировал — и дальше. Взгляд на вещи становится более терпимым и умеренно — прохладным. Есть ли время всерьез ломать голову над проблематично — отдаленным и туманно — безличным, когда собственная жизнь несется галопом и столько неотложного сегодня, сейчас! Успевай жить в темпе и не плестись на вторых ролях — вот забота.

Впрочем, было бы однобоко выставлять середину XX столетия лишь апогеем суеты. Жизнь такова, что не только ленивая размеренность событий, но и суматошное мельтешение новостей способно выращивать мудрецов с их величавыми пророчествами. Историки признают наш век не менее глубокомысленным, чем были его классические предшественники.

Сфера пророчеств даже расширилась. Общество, ринувшееся в стремнины научно — технического прогресса, остро нуждается в прогнозах. И чаще, чем когда бы то ни было, встречаются друг с другом специалисты по мировым проблемам для обсуждения вопроса «Что делать дальше?».

Одно уживается с другим — суматоха с величавыми концепциями. Суматоха множит сердечно — сосудистые, нервные заболевания, рак. Концепции рождают средства, которые в равной мере пригодны для уничтожения и для спасения всего живого на Земле.

Не теряя веры в умение человечества находить выходы из трудных положений, специалисты по мировым проблемам говорят, что сравнительно близки, различимы уже критические ситуации. Что пора готовиться к встрече с ними. Что надо пересматривать многое в практике, даже если она сегодня кажется цветущей.

Профессор Лазарев в этой связи напоминает о противоречии, которое пока не снято и для преодоления которого пока возможностей не видно. Это противоречие между потенциально безграничным развитием человеческого рода, его коллективного разума, его возможностей в переделке природы и ограниченностью той части Вселенной, а именно — нашей планеты, которая служит объектом воздействия людей. «Это противоречие не исчезает и с переходом от капитализма к коммунизму; можно предполагать, что оно будет в дальнейшем играть роль могучего движущего фактора в развитии человечества… В результате этого противоречия будут возникать самые разнообразные «пределы» для развития техники и производства, для роста населения, внимание науки будет в немалой степени направлено на преодоление этих «пределов», на изыскание способов разрешения все новых противоречий».

Пока единственно пригодной планетой для проживания людей остается Земля. И это — ограничение номер один в свободе развития современного производства. В частности, глобальная химизация окружающего пространства может сравнительно скоро стать причиной кризиса в развивающейся болезни биосферы. Он наступит, когда какие — либо из ее характеристик будут доведены до крайнего состояния.

Таких перспектив ни одна из предшествующих цивилизаций не знала. Приближение к «пределам» есть как раз то новое, что, по убеждению многих ученых, отличает современность и требует глубокого осознания каждым современником.

В первую очередь теми, кто решает судьбы науки, техники, производства. Но и всеми остальными — тоже. Общественное мнение приобретает все больший вес, и потому оно должно быть правильно, широко, всесторонне информировано.

Глобальность действий человечества и глобальность последствий — фактор новый. Опасно в наше время разделять оптимизм, покоящийся на прецедентах. В прошлом люди пренебрегали «вторичными» последствиями ради непосредственных выгод, и им это как — то обходилось. А нам может не обойтись. Потому что риск укрупнился. Взрыв первого котла на корабле имел последствия, ограниченные сравнительно небольшим пространством, временем и считанными жертвами. Взрыв ядерной топки может сказываться неопределенно долго на необъятных пространствах, на колоссальном количестве людей, даже не подразумевающих о происшедшем.

Природа, как говорят художники, «завязана» в единую композицию. «Я кладу этот кусочек мела на гранитную скалу, и он деформирует весь земной шар», — художественно излагал эту мысль студенческой аудитории выдающийся английский физик Вильям Томсон.

Насилие, допущенное по отношению к частности, вызывает в природе кругами расширяющееся волнение. Надо много знать такого, что сегодня неизвестно, чтобы предсказать размеры этого волнения, его характер и результаты. (Можно хотя бы продолжить эпизод с отравлением кошек в одном из городов Боливии, о чем упоминалось в главе «Прогресс и риск». Дальше было вот что. После того как кошки, наевшись ДДТ, примененного здесь против малярийного комара, погибли, город наводнили мыши; мыши занесли одну из форм тифа. До того как были привезены кошки для восстановления баланса, несколько сотен человек умерло от заразной болезни.)

Но подобные задачи с приемлемой степенью точности непременно будут решаться.

«И так на каждом шагу факты напоминают нам о том, что мы отнюдь не властвуем над природой так… как кто — либо находящийся вне природы, — что мы, наоборот, нашей плотью, кровью и мозгом принадлежим ей и находимся внутри ее, что все наше господство над ней состоит в тем, что мы, в отличие от всех других существ, умеем познавать ее законы и правильно их применять.

И мы, в самом деле, с каждым днем научаемся все более правильно понимать ее законы и познавать как более близкие, так и более отдаленные последствия нашего активного вмешательства в ее естественный ход».

К тем фактам, которые имел в своем распоряжении Ф. Энгельс, когда писал эти слова, XX век добавил многое.

О том, что власть над природой еще не завоевана, напоминает с известной долей иронии сегодняшняя борьба человека с насекомым.

Кто прав в неоконченном споре химиков и биологов? Как бы ни располагала к себе позиция защитников природы, нет уверенности, что отказ от химических препаратов даст правильное решение вопроса. Но, памятуя о «вторичных» последствиях и тех признаках опасности, которые сеют ядохимикаты, ученые, свободные от ведомственного фанатизма, едины в мнении, что надо указать ядам их место, ограничив применение пестицидов разумными пределами. А чтобы не ослабить линию обороны, совершенствовать и шире использовать другие, нехимические виды оружия.

ЧАСТЬ 2

Волшбой и снадобьями

знахарей

Не может так природа

обмануться…


ШЕКСПИР

«Отелло»

МИР, В КОТОРОМ НЕТ НЕВОЗМОЖНОГО

Вряд ли на свете есть что — либо более интересное, чем история науки. А в ней одним из самых увлекательных можно признать раздел, посвященный изучению, использованию, истреблению насекомых. Эти хрупкие, изысканно сложенные, бесподобно расцвеченные существа, в создание которых природа вложила бездну терпения, вкуса и выдумки, составляют общество не менее сложное, чем общество людей, а по числу «рас» и «наций» неизмеримо более разнообразное. Наблюдать «трудовые будни» муравьев и пчел, бабочек и гусениц, присутствовать во время смертельных схваток между жуками, быть свидетелем любовных сцен мух и мотыльков — все это представляет большой интерес для людей, начиная с Адама и кончая нашими детьми, которые среди множества своих повседневных дел находят время, чтобы вдруг отрешиться от всего, застыть, поддаться внезапной мысли и сделать великое открытие. Дети не стыдятся созерцать.

На вопрос, почему вы стали энтомологом, один сибирский ученый ответил мне: «В двенадцать лет я увидел линьку стрекозы. На спине у личинки вспарывается шкурка и оттуда вылезает что — то поразительное. Мне кажется, равного с тех пор я не наблюдал».

…Илья Ильич Мечников решил покончить с собой. Смерть самого близкого человека, Людмилы Васильевны, казалось, лишалавсякого смысла дальнейшее существование. В таком состоянии проходя по мосту через Рону, он вдруг увидел насекомых, летающих вокруг пламени фонаря. Это были фингоны, но издали он принял их за поденок и неожиданно подумал: «Как применить теорию естественного отбора к этим насекомым, когда они живут всего несколько часов, вовсе не питаясь, следовательно, не подвержены борьбе за существование и не имеют времени приспособиться к внешним условиям». Мысль его отвлеклась так сильно, что он был спасен.

Насекомые — это мир, в котором нет невозможного.

Кто — то подсчитал, что простое перечисление научных названий известных сегодня насекомых заняло бы книгу, набранную мелким шрифтом в две колонки по сто строчек в каждой, объемом в три с половиной тысячи страниц. Ученые распознали уже более 10 миллионов видов насекомых, и каждый год список пополняется чуть ли не сотней новых, впервые обнаруженных. Вы бы видели, с каким пренебрежением энтомолог говорит о том, что открыл новый вид!

Новый вид… Как ни пытаются любители таинственных случаев обнадежить нас, что кругом полно невиданных зверей, как ни интригуют экспедициями за тридевять земель по следам легенд о снежных людях, о подводных чудищах, как ни расположены мы верить во все это, — коллекция видов млекопитающих если и не собрана полностью, то все же оставляет скудное поле для искателя новинок.

Иное положение в мире насекомых. Паганели и сегодня бродят с сачками по матушке — земле, исполненные твердой уверенности, что найдут такое, чего до них никто не видел.

Пожалуй, более всего отличает мир насекомых плодовитость. Потомство от одной, почти невесомой самки капустной тли, оставшись невредимым, весило бы около 800 миллионов тонн уже через четыре с половиной месяца.

…Слишком большие величины, как и слишком малые, теряют осязаемость. Но если мы скажем, что потомство одной тли за лето может весить столько, сколько стали произвели за год почти все страны мира, то это уже ощутимо. Вы припомните тотчас домны, мартены, конвертеры, а также бесчисленные составы с рудой, представите реки металла, а потом горы проката — балок, листов, рельсов, труб, всю эту необозримую, перетаскиваемую медлительными кранами продукцию, вспомните станки, мосты, прессы — исполины, а также металлический ширпотреб — и скажете: «Невообразимо».

Другой пример, любимый энтомологами. Если б в силу случайности потомству одной домашней мухи в течение пяти месяцев ничто не мешало размножаться и хватало еды, то весь земной шар был бы покрыт слоем мух толщиной в 14,3 метра. Страшно подумать!

Особенно многодетны общественные насекомые: пчелы, муравьи, термиты. Самка муравьев откладывает до 349 яиц в день. Пчела — полторы — две тысячи. Но и 2 тысячи яиц в день — не рекорд. Самка термитов кладет в день по 6–7 тысяч яиц. Быть может, она долго отдыхает после такой тяжелой смены? Нет, она трудится без выходных от пятнадцати до пятидесяти лет! Стомиллионную армию поставляет своему государству эта родильная машина.

Сравнение неудачное. Среди машин, пожалуй, и не стоит искать соперников термитной самке по надежности и долговечности. Вы согласитесь, что оттиснуть краской журнальную полосу — менее сложная операция, чем родить живое существо. Но типографские печатные машины требуют обновления печатной формы через каждые 50 — 100 тысяч оттисков.

Среди живых — другое дело, хотя тоже не просто найти. Ограничимся тем, что те же термиты — один из восточноафриканских видов — имеют самку, откладывающую 43 тысячи яиц в день…

Цифры эти говорят, между прочим, о том, как легко наш противник восполняет самые тяжелые потери от стычек с нами, как мало для него значат численные потери вообще.

Способы деторождения у насекомых разнообразны, в то время как млекопитающие делают это почти все одинаково.

Поэтому мы, млекопитающие, не можем остаться равнодушными к явлению так называемой полиэмбрионии. По нашим понятиям, рождение двойни или тем паче тройни — целое событие. Для насекомых это лишь простейший случай, когда яйцо делится на две — три части. У них из одного яйца могут выйти 1500–2000 индивидов! Когда коллектив новорожденных приступает к самостоятельным действиям, горе тому, в чьем теле будут сделаны первые шаги. Многодетные яйца обычно закладывают насекомые — паразиты внутрь своих хозяев. Например, из гусеницы, в которую оса — паразит вложила с десяток яиц, вылезают, как из чрева серого волка, Бармалея и прочих персонажей, заглатывающих живьем положительных героев, до трех тысяч крошечных откормленных осят. Они тоже с общечеловеческой точки зрения положительные герои, хотя и отъявленные паразиты. Положительные, ибо паразитируют на ком нам надо. Впрочем, с дружественными паразитами мы еще встретимся в дальнейшем.

Мир, где нет невозможного… Подразумевается, что это и отвратительный мир, поскольку мы не в силах отказаться от наивных для всеблагой природы оценок, вроде хороший и плохой, нравственный и безнравственный.

Энтомолог Л. Майел рассказывает, что под корой тополя в Англии он обнаружил крошечных мушек, которые производят на свет живородков. Тотчас после рождения детишки накидываются на мать и рвут на части тело своей родительницы. Затем злодеи выводят потомство, которое, естественно, поступает с ними таким же образом.

А вот пример, когда выведение потомства — каждый раз приключение.

Овод — самка могла бы сделать это просто. Поскольку дорога к теплокровным ей известна, а именно в их теле должен родиться отпрыск, — к чему мудрить? Откладывать своих детей на откорм в чужие животы, спины, бока и так далее — распространенный среди насекомых прием. Но самка овода поступает не как все. Она летит на болото, высматривает подходящего москита и совершает на него нападение. Перехваченный на лету москит и пикнуть не успевает, как странный агрессор отпускает его с богом, а сам удаляется как ни в чем не бывало. Оправившись от неожиданности, москит продолжает свой путь. Но теперь он уже нарочный, гонец с важным и срочным поручением. Внизу его брюшка приклеено крошечное яйцо. Москит доставит посылку к месту назначения, то есть на чью — то теплую кожу. Пока москит пьет кровь своей жертвы, прижатое к животному яичко отогревается и из него вылупляется личинка. Она уже дома. Еще москит не улетел, а личинка овода успела погрузиться в тело своего нового, дважды пострадавшего хозяина.

«Супружеские» отношения насекомых в связи с массовым, поточным размножением как правило предельно упрощены. Есть насекомые, вся цель жизни которых сводится к одному короткому свиданию. Годы прозябают они в темноте и неподвижности. Затем — взлет, спаривание и смерть.

Однако и среди насекомых встречаются примеры, когда самец привлекает внимание самки с помощью разных уловок, ухищрений. Сверчок, популярный некогда персонаж сказок и других литературных произведений, замечателен еще вот чем. Будучи оторван от общества и скован в движениях (жучок этот ютится в древесине), он дает о себе знать, стуча головой в потолок своей деревянной штольни. Его позывные и привлекают самок. Причудливы брачные повадки веерокрылого жука. Самец отыскивает хозяина, в котором паразитирует самка, и спаривается с ней.

А самцы некоторых видов мух обращают на себя внимание своих подруг тем, что надувают сверкающие пузыри или облачка пены.

Выведение потомства отнимает у насекомых — родителей слишком много сил. Особенно наглядный пример этому жизнь священного египетского навозника. В поведении его и внешности народ усматривал символы мира, солнца и храброго воина.

Навозник выводит потомство следующим образом. «Сначала один из супругов при помощи лучистого головного щитка относит в сторону, предназначенную для шарика, часть навоза, чаще всего коровьего помета. Затем, действуя ногами, жуки округляют кучку помета, самка кладет в нее яичко, и оба супруга начинают катать шарик. При этом один из жуков тянет шарик передними ногами, другой же подталкивает шарик снизу головой. При помощи такого приема неровная вначале кучка помета превращается в крепкий, гладкий шар около 5 сантиметров в поперечнике. Более мелкими видами скатываются и менее объемистые шарики. Когда шар готов, жуки вырывают глубокую норку и скатывают туда свое произведение. Зарывание норки землей оканчивает трудную работу, потребную для обеспечения жизни лишь одному потомку. Второе, третье и так далее яички требуют такой же работы, и ею — то заполнена вся кратковременная жизнь наших жуков. Обессиленные работой, остаются наконец навозники лежать в месте своих деяний и оканчивают здесь свое существование».

Брем умел тронуть читателя!

Не все, но многие насекомые так же «самоотверженны» в заботах о явившихся на свет детях. Их родительский подвиг бескорыстен, ведь они лишены радостей материнства или отцовства. Новорожденные с первых же шагов окажутся на высоте суровых требований жизни. Ни подсказок, ни напутствий, ни наглядного примера — лишь инстинкт оставляют потомкам родители — насекомые. Это наследство таинственно. Впервые проследив действия жуков, гусениц, бабочек, человек сказал: «Пас, не моего это ума дело. В том, как они ведут себя, есть что — то целесообразное, как в смене осени зимой, а зимы — весной, в расцветании и увядании цветов и в прочих не мной установленных порядках».

Сказал и обратил свой взор туда, откуда шел свет.

«Умом» муравья и красотой бабочки корили атеистов с той самой поры, как они объявились. И даже теперь, когда козырь этот побит доказательством естественного, материального происхождения инстинктов, заложенных в генах, закрепляемых и совершенствуемых в злой конкуренции, даже теперь картины жизни насекомых помогают верить верующим и искушают неверие неверующих.

В инстинктах муравьев, пчел сложилась программа из многих действий. Можно с уверенностью сказать, что детализация, уточнение подобных инстинктов от поколения к поколению под влиянием меняющихся условий внешней среды происходили веками или тысячелетиями. Все разнообразие, всю приспособленность, всю красоту мир насекомых обрел благодаря неумолимости естественного отбора.

Однако, зная, что они ничего не знают, еще больше дивишься их уменью.

…Будучи сколько — нибудь наблюдательны, вы замечали летом на стеблях травы небольшие белые лохмотья. Их оставляет цикада. Возьмите лоскуток на ладонь, потеребите его. Осторожно! Она здесь — юная, бледная, в кружеве из пузырьков. Нимфа! Так ее и зовут энтомологи. Увидев все это, совестно не поинтересоваться, откуда оно взялось. Книги о насекомых откроют вам, что нимфа имеет устройство, действующее по принципу двухтактной помпы. Перекрывающиеся пластинки под ее брюшком образуют емкость, куда засасывается воздух. Второй такт — выхлоп — сопровождается примешиванием к воздуху сока растения, который цикада сосет из стебля. И выдуваются пузырьки, наподобие мыльных. Если же вы полюбопытствуете, каково предназначение пены, то узнаете, что ею нежная нимфа создает для себя умеренный климат. Пена предохраняет жильца от солнечного удара, но пропускает свет дня, увлажняет помещение, когда вокруг сушь. Миллионы лет потомство цикад пользуется благами кондиционирования.

Мир, где нет невозможного… Не имеющий крыльев — летает.

Бескрылых личинок можно застать в цветках. Чтоб выжить, им надо попасть в пчелиный улей. Будь у них крылья, задача бы, представьте, осложнилась: приближающемуся чужаку пчелы окажут сопротивление. Бескрылая же личинка подкарауливает пчелу, лепится к ее ворсинкам и прибывает к улью инкогнито. Там личинка отцепляется и живет себе на полном довольствии до тех пор, пока не вырастет во взрослого жука.

Вот какую хитрость наследует личинка у жука — мамы и жука — папы.

Угрожающий нам мир бабочек, жуков, гусениц сам ввергнут в непрерывную междоусобицу. И тех, кто нападает, и тех, кто защищается, природа одарила «с пониманием», она как бы играет партию сразу за черных и за белых. Обманная, привлекающая, отпугивающая раскраска насекомых хорошо известна, поскольку каждый из нас какое — то время бегал по лужайке с сачком. Раскраска эта, вы знаете, бывает такова, что можно в упор смотреть на притаившегося жучка и все же потерять его из виду. Даже опытных энтомологов оставляют ни с чем бабочки, чьи крылья повторяют не только рисунок и фактуру древесной коры, но также изображение разместившихся на ней грибков…

Божья коровка своим цветом предупреждает птиц, как мухомор грибника, что она ядовита. А для борьбы с равными у нее есть другое, редкостное средство. Выручает божью коровку не сила, а слабость, слабость в суставах ног. Чуть что — они ломаются, и на обидчика льется неприятная жидкость.

Многие виды насекомых симулируют слабость.

Муха ктырь сражается со шмелем в стеклянной банке, куда их посадил безжалостный натуралист. Бой длится недолго.

Ужаленная муха валится на спину: ей конец. Дальше смотреть неинтересно. Банка открывается, и маленькие гладиаторы предоставлены самим себе. Но тут — то и происходит чудо наподобие воскрешения святого Лазаря. Муха взвивается ввысь и удирает от околпаченного шмеля. Она притворилась мертвой, предвидя свое поражение.

Такие сцены разыгрывает и божья коровка, и бабочка данаида, и другие насекомые. Некоторые пилильщики могут симулировать смерть в течение шести часов кряду, оставаясь неподвижными, как ветка, от которой их не отличишь.

Разнообразны также инстинкты активной обороны. Например, жук бомбардир, потеряв надежду удрать от противника, выбрасывает в критический момент облачко газа. Преследователь ошеломлен, а бомбардир под прикрытием завесы дает стрекача. Другой способ спастись — выстрел в противника восковым снарядом. Пока хищник чистится, жертва использует заминку, чтобы скрыться.

Муравьи хорошо приспособлены для драки. Их челюсти мощны, действия дружны. Эти лилипута убьют неосторожного жука — гулливера, если тот заползет в их милитаристское государство.

Но вот бабочка лифира браззолис вторгается в толпу муравьев. «Солдаты» со всех сторон окружают несчастную. И мы догадываемся, что с их усиков — антенн несется воинственная брань. Муравьи сомкнули челюсти. Все? Нет. Самое интересное только начинается. Бабочка делает кокетливое движение, отчего чешуйки стряхиваются с ее тела. Вместе с ними — муравьи. И пошла комедия! Чешуйки липки, прихватывают ноги муравьев, муравьи стервенеют, судорожно двигают челюстями. О черт! Прилипла антенна! Надо ее высвобождать, да чтоб второй усик не влип… Вид бойцов жалок. Им уже не до бабочки. Они раздражены, их ножки нервно дрожат, они устали смертельно. А бабочка? Она улетела.

Вот рассказ о дворцовых переворотах, практикуемых племенем тунисских муравьев. Рассказ о том, как слабый и малочисленный вид насекомых одерживает верх над превосходящим противником.

Королева — самка экстремистов играет в этой истории главную роль. После брачного полета, когда ее оплодотворяет самец своего племени, самка опускается неподалеку от чужого муравейника. Опускается и ждет, чтоб одинокую королеву заметили рабочие муравьи великой державы. Это психологический маневр, «рассчитанный» на то, что врожденное почитание самки заставит противника совершить глупость. И действительно. Встретившись с ее величеством, рабочие муравьи исполняют долг: поднимают самку и бережно несут в покои. Похищаемая не сопротивляется, позволяет посадить себя подле законной матки, а потом взбирается на спину сопернице и, используя преимущества занятой позиции, в удобный момент обезглавливает ее. Дворцовый переворот происходит при полном безучастии масс, за что они понесут наказание.

Воцарившаяся самозванка сразу начинает подрывную работу. Она выводит на свет легионы муравьев своего вида. Мало — помалу иноземцы выживают хозяев, завладевают их муравейником, одерживают полную и, если не считать одного убийства, бескровную победу.

Руками разведешь, да и только: ведь тут целая пьеса, разыгранная по плану интрига…

Напрашиваются аналогии из истории… Недаром исследователи общественных насекомых часто признавали разумное начало в их действиях. Это очень красивые и соблазнительные концепции. Организованное государство насекомых… Четкая иерархия, разделение труда.

«По — видимому, у термитов существует самое точное распределение обязанностей по классам: рабочие никогда не сражаются, а солдаты никогда не работают». «Внутри термитского холма, как раз посередине, имеется большое пустое пространство с проходами, ведущими из него в различные стороны: эта площадь, по мнению некоторых ученых, служит форумом для народных собраний, на которых обсуждаются вопросы, касающиеся общины». «Отношение числа солдат к числу рабочих равняется приблизительно 1 %> так что постоянные армии термитов относительно меньше тех, которые ложатся таким бременем на европейские государства. Другими словами 99/100 всего населения заняты промышленным трудом и только одна сотая — войною, что, конечно, свидетельствует о высоком уровне термитской цивилизации».

И так далее, только без выделений в тексте, сделанных нами. Автор (Э. П. Эванс. «Эволюционная этика и психология животных». СПб, 1899) не видит в таких характеристиках ровно ничего сверхъестественного.

Кроме основных недостатков (а они убедительно показаны во многих специальных и популярных книгах, особенно увлекательно — у Р. Шовена, И. А. Халифмана), концепции такого толка страдают, на мой взгляд, еще по крайней мере одним: они приходят в голову каждому, кто что — нибудь знает или ничего не знает о высокоорганизованной жизни пчел, шмелей, муравьев, термитов. Этого недостатка лишена гипотеза замечательного французского натуралиста Реми Шовена, который рассматривает пчелиную семью как один организм. Порхающие органы чувств… Нет, к такой идее может привести только незаурядные ум и воображение.

Однако мы замешкались. Скорее назад — к «госпоже гусенице» и «пану долгоносику»!

Взятые в отдельности, картинки из жизни насекомых и смешны, и странны, и привлекательны, и отталкивающи. Вместе же они представляют мир, слишком неохватный, слишком сложный, чтобы быть покоренным ядами. Насекомые так разнообразны, что кому — нибудь да удастся спастись. Среди них есть гиганты и карлики. Гиганты намного больше мельчайших позвоночных, а карлики — мельче, чем некоторые простейшие. Бабочка Большой атлант в Индии имеет размах крыльев 30 сантиметров; когда жужжит африканский жук — геркулес, то кажется, что приближается самолет. Мелкие букашки пролезают в игольное ушко.

Хлебный точильщик признает своей пищей 45 различных веществ, в том числе ядовитые для нас аконит и белодонну. Термиты заглатывают огромные количества целлюлозы, чтобы наесться крошечными организмами, сидящими в ней. А чем питается жук — дровосек, который годами не покидает высушенного лесоматериала или старой мебели, вообще трудно представить. Описывается случай, когда такой отшельник вылез из столба, простоявшего двадцать лет! Сухой лесоматериал теряет питательные свойства живой древесины, и рост личинок задерживается на очень длительный срок, пока она достигает зрелости.

Насекомые освоили нашу планету во всем широчайшем спектре ее природно — климатических условий. В Гималаях, на высоте пяти и более тысяч метров над уровнем моря, измученные альпинисты встречают порхающих бабочек и длинноногого богомола.

Куда человек только заглядывает, там насекомые проживают. В глубочайших пещерах, где никогда не бывает солнца, света, тепла, живут существа, которым всего этого не надо. Здесь живут — питаются, размножаются — бескровно белые, слепые, бесшумные создания, чьи предки не устояли в изну — рителькой борьбе за место под солнцем и удовлетворились условиями, на которые больше никто не претендовал.

Белоснежные вершины и беспросветные глубины… Суша и море… Океанский клоп — водомерка может вовсе не навещать берег. Он скользит по воде, удаляясь от суши на сотни километров. Неудобство такого образа жизни выявляется для него, когда среди неоглядного водного простора надо найти кусочек суши, чтобы отложить яички. Водомерка доказывает, что безвыходных положений не бывает: столь деликатную, требующую сосредоточенности и покоя операцию, как кладка яиц, она проводит на оперенье стремительных летучих рыб.

Насекомые живут в грязи горячих источников и в высокогорных ледяных скалах. Они обитают в рассоле, в нефтяных бассейнах, в стоячих бросовых водах. Причем вопреки здравому смыслу эти подводные, ползающие по дну обитатели не умеют дышать кислородом, содержащимся в воде, а дышат только воздухом. Для этой цели у них есть хобот. Сейчас трудно точно установить, с них ли именно была скопирована система снабжения кислородом водолазов. Во всяком случае, подобно водолазам, насекомые — подводники могут оставаться на дне, не поднимаясь на поверхность, очень долго.

Ну и для окончательного утверждения мысли о том, что в мире насекомых нет невозможного, скажем: они бывают даже в насекомоядных растениях. Зачем? Какая нужда загнала их в растение — капкан? Неужели теснота во всем остальном необъятном зеленом царстве?

Жизнеописания насекомых полны рассказами о великих походах многих крылатых и бескрылых племен. Картины эти столь грандиозны, что сомнения в достоверности рождаются помимо воли.

Очевидцы утверждают, что орда бабочек — касаток летела единым фронтом, ширина которого достигала пятисот километров. В минуту, по их подсчетам, над головой пролетало до 250 тысяч штук. И так длилось восемнадцать дней! В Калифорнии энтомолог встретился с роем божьих коровок, насчитывающим 2 500 000 особей. Подобные сведения о саранче слишком известны, но все же приведем один пример для полноты картины: описывается случай, когда рой саранчи представлял собой облако высотой с километр, шириной в 200 километров и длиной в 600 километров. Облако двигалось со скоростью около 10 километров в час непрерывно в течение шести часов. Там летело в сорок раз больше насекомых, чем людей на земле.

Вот каков — в беглом обзоре — мир насекомых, мир, с которым мы вынуждены бороться, сосуществовать, дружить.

КАПИТАН НЕ ЗНАЕТ, КТО НА БОРТУ

Тут все законники, им

не до новых правил,

Ждут Черта с Фаустом, чтоб взять их на прицел:

«Что, старикан, в мешке?!»


АРТЮР РЕМБО

«Таможенники»

Наблюдение за жизнью букашек породило немало социологических концепций и философских систем. Но, пожалуй, более ценным результатом было открытие антагонизма между конкретными племенами миниатюрного населения земли. Если в своем хозяйстве человек старательно оберегал травоядных от хищников, то среди насекомых он решительно принял сторону последних. Он бурно ликовал, видя как отважные муравьи — захватчики грабят жилище сородичей, которые, в свою очередь, совершают налеты на финиковые пальмы. Подобно могущественной Афине Палладе, помогавшей грекам одолеть троянцев, наславшей двух чудовищных змей на Лаокоона, Человек властно вмешался во взаимоотношения насекомых, поощряя междоусобную войну. И случилось это впервые, видимо, тогда, когда еще мифы не утеряли волнующей свежести и люди действительно чувствовали себя немножко богами, перевозя с гор одних муравьев для разорения других.

В Европе в 1776 году отчаявшимся в борьбе с постельным клопом рекомендовалось использовать против них хищных клопов — щитников. А английские хмелеводы специально отпугивали от хмельников птиц, чтобы спасти жуков — коровок — истребителей тлей.

Оживленный обмен товарами между континентами сопровождался и обменом насекомыми.

В Северной Америке когда — то было очень чисто. Переселенцы же, по примеру Ноя, привезли с собой что нужно и что не нужно. В их постелях и сундуках были клопы, моль, кожееды. Их скот был заражен вшами, блохами, чесоточными клещами. За 60 лет в Новый свет было завезено около 90 видов вредных насекомых, в числе которых малая коровья жигалка, спаржевая трещалка (чем не уголовные клички), непарный шелкопряд, калифорнийская щитовка, плодовый красный клещ, злаковая листовая тля, аргентинский муравей, хлопковый долгоносик и другие.

Получатель заморского груза часто не подозревал, что выгоднее было бы заплатить втридорога, лишь бы корабль, не входя в порт, повернул назад, потому что на его борту приплывало несколько иностранных жучков. Эти жучки, высадившись на чужой берег, оказывались своего рода первооткрывателями. Оставив на родине своих врагов и соперников, маленькие эмигранты попадали в райские условия и размножались почти беспрепятственно. Очень скоро они становились широко известными вредителями.

В наше время существуют карантинные службы, в задачи которых входит зорко следить, чтобы чужеземные насекомые не переступали государственной границы. Но нарушения хоть и стали реже, не прекратились совсем. Так, недавно Европа экспортировала нечаянно в Америку жука пьявицу, и тот со свежими силами насел на пшеницу, овес и другие злаки.

Тут можно было бы порассуждать об оборотной стороне прогресса, в частности — транспорта, и, уподобившись одному карантинному инспектору, напасть на авиацию. В самом деле, простота и скорость сообщения между континентами, обилие всяких перевозок, несознательность пассажиров и особенно туристов — все это затрудняет работу по выявлению и задержанию подозрительных путешественников — насекомых. Авиация же — просто бич. (Некоторые делают серьезную ошибку, улыбнувшись на такое замечание карантинной службы. Карантинная служба и без вашей улыбки убеждена, что вы недооцениваете ее значения. И вам придется выслушать разъяснение, что все таможенники и все контрабандисты, пойманные и непойманные, чего бы они там ни везли — гашиш, слитки золота, бриллианты, ром, чулки без шва, — весь предотвращенный и нанесенный экономический ущерб, который связан с работой тех и других, — детская игра по сравнению с ловлей жучков на международных линиях, с удачами и неудачами этих операций.

Что сколько бы внимания государство ни уделяло карантинной службе, — а уделяют его, разумеется, недостаточно, — все равно государство в долгу. Что сознательного человека не должен задевать деспотизм карантинного инспектора, когда он, например, требует выкинуть без разговоров роскошные фрукты, цветы, купленные в подарок кому бы то ни было… и так далее.)

Авиация ускоряет передвижение насекомых по планете. Лучшие среди чешуекрылых летуны редко преодолевают своим ходом расстояние большее, чем 10–20 километров за год. Авиационным же транспортом опасный безбилетник попадет куда угодно в течение всего лишь одного дня.

Обычно насекомые оказываются в самолете случайно. Их заносят на себе или с собой — в сумке, в корзинке — пассажиры. Но бывает и иначе. Например, на летное поле парижского аэродрома Орли весенними ночами слетаются стаи майского хруща. Их манит сверкание сотен ярких ламп, освещающих погрузочные площадки. Во время погрузки жуки почему — то стараются проникнуть внутрь салонов грузовых помещений. Лайнеры из Орли разлетаются по всему свету. За 19 апрельских дней было как — то зафиксировано в разных портах 38 французских самолетов, которые имели на борту более 120 майских хрущей.

Однажды поймали насекомых на обшивке только что приземлившейся машины. Это вконец расстроило карантинных инспекторов и заинтриговало энтомологов. Были поставлены эксперименты, в которых, между прочим, энтомологи пользовались услугами военно — воздушных сил. Исследователи прикрепляли ветки со скоплениями яиц американского кольчатого коконопряда к крыльям военных реактивных самолетоз. Яйца сохранились, перенеся полет на высоте более 15 километров, со скоростью звука, при окружающей температуре минус 60 градусов Цельсия. Аналогичные условия перенес, увы, желтолихорадочный комар. Полеты, правда, длились недолго, от 10 до 30 минут. Трехчасовые вояжи за бортом бомбардировщика убивали почти всех насекомых. Но в грузовых помещениях, где тоже холодно, они выживали.

Дальнейшее развитие средств сообщения, предупреждают специалисты, потребует еще большей бдительности от карантинной службы. Нигде прямо не говорится об ожидании членистоногих «гостей из космоса», но намеки на возможность посещения встречаются. Во всяком случае, земные насекомые переносят достаточно высокий вакуум и не обнаруживают генетических изменений, будучи длительно облучаемы космической радиацией на высоте 25 и более километров.

А жучок, завезенный с другой планеты, может — по крайней мере теоретически — оказаться зловреднее всех земных. И если сто лет назад французский ученый Леопольд Трувело выпустил на свободу из своей лаборатории в Медфорде (штат Массачузетс, США) несколько непарных шелкопрядов, привезенных для экспериментов из Европы, после чего вся Америка познакомилась с «подарком» француза, то почему через сто лет подобной истории не повториться в новом, межпланетном, варианте? Такой же рассеянный энтомолог забудет прикрыть одну из своих коробочек и… держись, планета Земля!

А с Трувело случилось вот что. Он ставил перед собой задачу вывести шелковичного червя, который будет питаться не шелковицей, а листьями обычных деревьев средней полосы и станет устойчив к холоду. Для этого профессор скрещивал непарного и тутового шелкопряда. Задача, надо сказать, была честолюбивая, ибо успех обещал подлинную революцию в шелководстве. Но кончилось дело ужасно. Однажды при пересаживании отродившихся гусениц в садки налетел ветер и, словно Черномор Людмилу, унес из — под самого носа остолбеневшего энтомолога драгоценных красавиц за окно лаборатории. Их бросились искать, но тщетно. Насекомые уползли в соседний лес, где спокойно размножались в течение последующих двадцати лет. К 1889 году гусеницы французского происхождения оголили деревья Медфорда и уже, не зная, куда им деться, ползали по улицам, по дворам. Впоследствии непарный шелкопряд далеко пошел. Энтомолог Смит писал тогда: «Не существует никаких преград распространению этого насекомого по США, кроме ограничений, налагаемых самой природой. В чем заключаются эти ограничения, нам предстоит выяснить».

Делая резюме из всей этой истории, X. Осборн отмечал: «Героические усилия, прилагавшиеся в штате Массачузетс для искоренения непарного шелкопряда, служат одним из наилучших и сильнейших доводов в пользу системы карантина, затраты на которую составили бы ничтожную часть убытка, причиняемого уже завезенным вредителем».

Но сама же карантинная инспекция признает: «В лучшем случае карантин представляет собой компромисс между желанием совершенной защиты и потребностями страны, граждане которой вправе поддерживать торговые отношения со своими сосздями, внешними и внутренними. Совершенная защита от искусственного передвижения вредителей просто означала бы прекращение всей торговли и переездов между районами, на которые наложен карантин, и остальной территорией».

Хотя отчеты карантинной службы подчас многообещающи (в одном из годовых отчетов указывалось, что инспектора перехватили почти четверть миллиона партий зараженного растительного материала, осмотрели 110 944 самолета, 49 560 судов, 106 355 железнодорожных вагонов, 18 с чем — то миллионов автомашин, более 15 миллионов чемоданов, саквояжей, корзинок, около 10 миллиардов бандеролей, посылок — представьте себе все эти цифры «в лицах»!..), все же полагаться только на нее нельзя. Надо, как говорится, и самому не плошать.

РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ

Энтомологи давно убедились, что самые опасные вредители полей и садов, скота и людей приходят из — за кордона. Почему? Потому что в новых условиях они оказываются вне естественного контроля.

Каким же путем можно было лишить их этой привилегии? По — видимому, проделав тот же маршрут, который проделали они сами, только в обратном направлении. Там, на родине пришельцев, следовало попытаться отыскать их врагов — хищников и паразитов — и привезти этих наемников к себе домой.

…В середине 60‑х годов прошлого века европейские виноделы захотели освежить характеристики своих вин. Им рисовалась заманчивая возможность подмешать к старым маркам виноград Нового Света. Авторитетнейшая винодельческая держава — Франция первой сделала этот исторический шаг. Виноградные лозы были завезены сюда прямо с землей, в которой они росли на родине. Растения хорошо перенесли далекое путешествие и легко принялись на новом месте. Зато весь остальной виноград Европы едва не погиб. Чужеземные растения на своих корнях несли с одного континента на другой филоксеру, маленькое насекомое, повреждающее виноград.

В Америке местные сорта приспособились к ее действиям, и она не считалась опасной. Во Франции же филоксера устроила на виноградниках страшный погром. Очень скоро вся винодельческая промышленность страны оказалась на пороге полного упадка.

Тогда, впервые в мировой практике защиты растений, француз Планшон и американец Рилей осуществили не случайную, а преднамеренную перевозку насекомых из одной страны в другую. Именно инициатива была самым ценным в этом мероприятии, поскольку паразиты филоксеры, доставленные из Америки, не совсем оправдали надежд. Спасение винодельческой промышленности Европы пришло из другой области: селекционеры привили филоксероустойчивые американские сорта к филоксерочувствительным европейским. Таким путем удалось защитить старинную культуру виноградарства в Европе, но не реализовать замысел виноделов относительно обновления вина: привитые лозы оказались хуже не привитых.

До конца 80‑х годов ни одна из дальних перевозок полезных насекомых не была вполне удачной. Первой подлинной победой биологического метода защиты растений и его практическим началом можно считать интродукцию (ввоз) австралийской божьей коровки в Калифорнию.

В этом штате за пятнадцать лет до того появилось неизвестное прежде насекомое. Маленькое, пассивное, неприметное. Таковы многие опасные вредители. Новосел явно принадлежал к их числу. По мере его распространения пустели цитрусовые рощи штата. Во многих садах урожай апельсинов и лимонов был уничтожен начисто.

Так заявил о себе в Америке австралийский желобчатый червец. Червец питался соком листьев и побегов цитрусовых растений. Обед вредителя обходился фермерам во столько, что кормить его значило разориться самим.

Деревья выглядели как предсмертные больные, на них было невозможно смотреть без содрогания. Контраст по сравнению с недавним расцветом усиливал тягостное впечатление.

Фермеры почти потеряли надежду на восстановление цитрусового хозяйства, таким неуязвимым был этот пушисто — белый червец (в переводе с английского название его означает примерно «хлопково — подушечная щитовка»). Подозревали, что он выходец из Австралии, откуда, по — видимому, насекомое проникло в Соединенные Штаты, спрятавшись в шерсти какой — нибудь купленной за океаном овцы.

Инициатор и большой энтузиаст интродукции полезных насекомых С. В. Рилей занимал тогда пост начальника энтомологического отдела Департамента по сельскому хозяйству США. Ассистентом его был некто Альберт Кебеле. Этот молодой человек постоянно надоедал своему шефу с просьбой отправить его куда — нибудь подальше от опостылевшего Вашингтона. Причина его томления была проста: любовь без взаимности.

Самым отдаленным местом была Калифорния, и его послали туда.

В скобках, потому что прямого отношения к теме это не имеет, скажем, что неустроенность личной жизни — не то чтобы родовая, однако весьма распространенная среди энтомологов биографическая деталь. Один известный отечественный энтомолог даже сделал попытку убить своего учителя, так глубоко и несчастно был влюблен в его супругу. Убийство не состоялось по техническим причинам: браунинг был женский, полуигрушечный. Стороны тотчас примирились, бросившись друг другу в объятия, но дело получило огласку (сыграло свою роль, видимо, женское честолюбие). Состоялся суд. Адвокат в качестве последнего, самого сильного аргумента в пользу защиты выдвинул следующее: «Мой подзащитный П-в знает наизусть десять тысяч латинских названий. Можно ли, господа присяжные заседатели, считать такого человека нормальным?!»

Мой школьный товарищ Игорь С., о котором говорилось в самом начале книги, был, пожалуй, красив, очень добр и сентиментален, но девушки считали его слегка тронутым, главным образом из — за непростительной рассеянности, а кроме того, из — за коробочек с жучками, которые он таскал с собой повсюду, даже на свидание.

Присяжные оправдали П-ва. Они интуитивно разделяли точку зрения девушек, которые, между прочим, во все времена, также являлись преданными выразителями общественного мнения. Взрослый человек занимается ловлей жуков и пауков… Конечно, наука… Это понятно, но… почему нельзя заниматься чем — нибудь другим? Адвокатурой, хирургией, политикой — мало ли чем!

Они, безусловно, все были и есть слегка ненормальные, эти энтомологи. Ни один из них не имел даже средней научной славы, и еще менее — просто известности, какая выпадает на долю представителей других наук.

— А Фабр? — напомнят нам. — Не был ли он удостоен Нобелевской премии в 1910 году?

Да, был. Но не за свои энтомологические исследования, а как литератор, автор дивных книг.

Да, был, тот самый Фабр, школьный учитель, о котором с грустью писали, что он был одним из тех «эксцентричных гениев, которые производит обыкновенно энтомологическая наука».

Ни один энтомолог не имел достатка, который бы соответствовал заслугам, самоотверженности. Ни почета, ни денег. Тогда что же?

Чистая увлеченность. Но чистая увлеченность редко переживает юношеский возраст. Так же как коллекционирование насекомых.

Да и мнение девушек — грозная сила.

Потому — то взрослых собирателей бабочек не много. Потому — то энтомологи не нормальны, не обыкновенны и не часты в обществе, где большинство нормально и обыкновенно.

Это рассуждение возникло в связи с именем Кебеле, потому что жизнь его вдвойне показательна: и как правило и как исключение.

Альберт Кебела прибыл в Калифорнию как нельзя кстати. То есть в самый разгар цитрусовой трагедии.

Не очень — то большой, но последней надеждой на избавление от желобчатого червеца оставалась попытка достать его природных врагов. Кебеле был бы рад отправиться за ними в Австралию. Но работникам Департамента по сельскому хозяйству выезжать за пределы Соединенных Штатов тогда было запрещено. Пришлось закон обойти.

В тот год Мельбурн был у всех на устах. Там открылась международная выставка, в которой должны были принять участие и США. Ответственным представителем страны оказался конгрессмен от штата Калифорнии. Он знал, чем сможет удружить фермерам — избирателям: Кебеле «назначили» работником госдепартамента для поездки на всемирную выставку. На самом же деле по прибытии в Австралию он занялся делом, не достойным столь высокого звания. Как только представлялась возможность, Кебеле удирал из города и ловил божьих коровок по имени ведалия. Именно они, ставшие впоследствии знаменитыми, низводили выдающегося американского цитрусового вредителя до уровня рядового австралийского. Ведалия пожирала австралийского червеца в чудовищных количествах. Энтомолог часто находил их с торчащим изо рта белым пушком — то есть заглатываемым «хлопково — подушечным».

Отвлечемся немного, чтобы сказать добрые слова об этом популярном во всем мире насекомом. Отношение к странному жуку столь теплое и единодушное, что люди будто вовсе не видят в нем насекомого. Божью коровку если и не любят, то переносят даже те, кого при виде насекомых передергивает. Наконец, само ее название кое о чем говорит. «Божья» она не только у нас, в России, но и во многих других странах. Англичане, особым почтением окружающие понятие «леди», присвоили пестрому жучку имя леди — битл, то есть леди — жучок. Между тем и «божья» и «леди» совершенно не отражают сущности коровки. Ее повадки не отличаются ни возвышенностью, ни благородством. Она в первую очередь прожорлива. Именно это в ней главное и ценное.

Божьих коровок всего известно около 4 тысяч видов во всем мире. Представляете, как должна быть красива эта коллекция! Обычные оранжево — красные божьи коровки питаются преимущественно тлями, в то время как черные разных оттенков предпочитают щитовок, червецов, паутинных клещиков.

Из множества божьих коровок, что были собраны и посланы в Калифорнию, живыми прибыли 129. Они — то и загладили вину Австралии перед Америкой. Очень скоро блестящих черненьких жучков было уже несколько миллионов. Они распространились по всему цитрусовому югу Калифорнии и в течение двух лет угроза австралийского желобчатого червеца была ликвидирована.

Успех произвел сногсшибательное впечатление. А если б кто знал, что в последующие пятьдесят лет «хлопково — подушечный» не покажет головы, то что бы было, вообще невозможно представить.

Энтомолог Альберт Кебеле удостоился неслыханных почестей. Немцы не без национальной гордости, поскольку Кебеле — уроженец Германии, назвали биологический метод борьбы с сельскохозяйственными вредителями методом Кебеле. Калифорнийские цитрусоводы устроили в его честь банкет, на котором спасителю преподнесли именные золотые часы, а его супруге — бриллиантовые серьги. «Мне, — писал биограф Кебеле, — не посчастливилось встречать больше ни одного энтомолога, который мог бы видеть на своей жене бриллиантовые серьги».

Щедрость калифорнийцев не покажется чрезмерной, если учесть, что интродукция ведалии обошлась что — то около полутора тысяч долларов, в то время как стоимость фруктов, спасаемых ею ежегодно, исчисляется миллионами долларов.

Кебеле, божья коровка ведалия и никто больше спасли цитрусовую промышленность Калифорнии. Этот факт никогда не сотрется со знамени поборников биологического метода.

Австралийский желобчатый червец посетил и другие районы. И везде божья коровка — соотечественница мешала его процветанию.

Увлечение ведалией было очень сильным. Некоторые энтомологи даже жаловались, что поразительный успех Кебеле затормозил все дальнейшие работы по использованию насекомых против насекомых. Кроме ведалии, никто ничего не хотел знать. А один селекционер из Хиллсборо (противоположный берег полуострова Флорида) в надежде повторить успех калифорнийской кампании, решил развести ведалию в своих краях профилактически. Он заказывает комиссионеру в Калифорнии множество этих самыхведалий вместе со щитовками — в качестве еды.

Кончилось дело тем, что завезенные щитовки расплодились и заразили деревья новатора, ведалии же по какой — то причине (причин этому может быть много, и их надо было предварительно исследовать) не прижились. Осознав чудовищность своего проступка, селекционер в глубокой тайне сжег все свои деревья.

Но какая уж тут тайна! Аутодафе упустило часть «гостей», и они через четыре года, размножившись, дали жару.

Вновь, теперь уже специалистами — энтомологами, была вызвана на помощь австралийская божья коровка. На сей раз она успешно акклиматизировалась во Флориде. Но и щитовка не дремала: в течение пятнадцати лет расползлась по всему штату.

Так может обернуться даже безвредный биологический метод, когда им увлеклись чересчур.

Когда из одной страны в другую перевозится живой материал, особенно насекомые и особенно для биологической войны, энтомолог должен сам и окончательно убедиться, что вместе с полезным переселенцем не пристроился его же паразит или какой — нибудь дополнительный вредитель. Убедиться до того, как насекомые уползут или улетят, после — так же бесполезно и трагично, как узнать, что дал больному лекарство противоположного назначения.

Впрочем, если трагичные случаи и бывали, не они характерны для практики использования насекомых вообще и божьей коровки в частности. Божья коровка подтвердила свою репутацию, будучи использована в борьбе против щитовки разрушительной — опасного врага кокосовых пальм. Через девять месяцев после того как корабль доставил ведалию на остров Фиджи, следы разрушений, наносимых щитовкой, резко сократились, а еще через девять месяцев в местах, кишевших вредными насекомыми, их уже трудно было даже отыскать. Стремительность результатов не могла не вызвать восторга.

Увлечение божьей коровкой кое — кому дало приличный заработок. Садоводы наладили массовое производство этих насекомых в специальных инсектариях, снаряжались экспедиции для отлова новых и новых легионов жучков. Задача эта облегчалась тем, что божьи коровки собираются часто колониями, насчитывающими тысячи, десятки тысяч колонистов. Некоторые сборщики продавали в год по 10 тысяч галлонов божьих коровок, в каждом галлоне — по 75 тысяч штук! Их покупали и после того как энтомологи доказали бесполезность этой затеи. Но в божьих коровок уже верили слепо.

Между тем ученые проследили, что жучки частенько обманывали фермеров. Разными способами: либо улетали с поля назначения, либо не обращали на вредителя внимания. Специалисты считают, что коровки не успевали израсходовать свои мощные жировые накопления, с которыми они зимуют в колонии. Попав на роскошные пастбища, вялые спросонья хищники почти ничего не ели.

Из сказанного ясно, что в отличие от универсальности и простоты химических средств биологические специфичны и взыскательны.

Божья коровка — преимущественно хищник. Для подавления вредных насекомых используются и другие насекомые — хищники. Однако главными нашими союзниками оказались не они. Паразиты — вот кто больше обнадеживает нас в этой борьбе.

Представители паразитов среди насекомых особенно многочисленны и разнообразны, известны уже сотни тысяч видов и каждый год прибавляются новые.

«Хищные насекомые, — одобрительно пишет о них английский профессор В. М. Уиллер, — убивают другие организмы и пожирают их целиком или частично. Паразит же ставит другие организмы в положение хозяина, живя прямо в их тканях таким образом, чтобы не вызвать немедленной смерти своей жертвы… Можно сказать поэтому, что паразит использует своего хозяина как средство не только снабжения, но и переваривания его пищи». Профессора возмущает «манера поведения» паразитов. Поскольку паразит не должен лишать жизни хозяина до полного удовлетворения собственных нужд, ему приходится прибегать к особо осторожным приемам поедания своей жертвы. «Отсюда, — презрительно заключает Уиллер, — из самой природы паразитизма, формируется особо осторожный тип поведения». Но эта осторожность типична вообще для высокоспециализированного поведения, «включая, — пишет Уиллер, — поведение биологов». Не будь эта реплика остроумна, она была бы оскорбительна.

Жизнь, живая природа, густо и сложно оплетена нитями паразитических отношений. Познание их проливает свет на законы эволюции, а также помогает использовать одних насекомых против других, которые нам неугодны.

Паразит может разместиться снаружи или внутри облюбованного насекомого и существовать за счет сил и здоровья своей жертвы. Она называется хозяином.

Паразит живет за счет хозяина на протяжении периода своего развития. Этот период может быть коротким, и хозяин погибнет в ранней молодости, а может быть и продолжительным, тогда хозяин — вредитель (нас другие не интересуют) возмужает и, чего доброго, успеет вывести потомство. Для паразита это не имеет принципиального значения. С точки же зрения земледельца выгоден лишь первый вариант.

Некоторые насекомые — паразиты обладают удивительной способностью отыскивать жертву (обычно личинку).

Древесная оса откладывает яйца под кору хвойных деревьев. У нее для этого есть длинный яйцеклад. Им оса просверливает узенький проход и туда, подальше от посторонних, помещает яйца. Из яиц вылупляются личинки, которые развиваются под покровом толстого, в четыре пальца, слоя древесины. Там — то и отыскивает их другая оса — наездник, по прозванию «гусар». Свой яйцеклад гусар всаживает в здоровое дерево на глубину до шести сантиметров (!) и точно попадает в невидимую хозяйскую личинку. Через аккуратную дырку внутрь личинки древесной осы гусар закладывает свое яйцо. Из него выйдет личинка наездника и деликатно съест личинку древесной осы. Это ли не чудо на грани телепатии?

(Присутствуя на заседаниях Международного конгресса по психиатрии, проходившего в Москве, многие узнали, что Реми Шовен всерьез занимается проблеллами так называемой биологической связи, ясновидением, что означает способность различать спрятанные от глаз предметы и даже предсказывать наперед события. Познакомившись с «ясновидением» осы — гусара, а также других феноменов из чешуекрылых, легко представить, что именно могло толкнуть к телепатии такого человека, как Реми Шовен, наблюдающего изо дня в день вещи, не укладывающиеся в «нормальные» объяснения.)

Как паразитам удается находить и распознавать личинки своего хозяина? И далее: как удается уцелеть хоть одному хозяину, если паразиты находят их даже когда они невидимы?

Профессор Уиллер ворчливо — остроумно замечает: с момента выхода из яйца паразит получает отличное практическое знание о своем хозяине, подобно тому как можно о нас сказать, что мы получаем хорошее практическое знание об апельсине, съедая его.

Согласившись с этой версией, придется преодолеть некоторое затруднение, а именно представить себе, что воспоминания о хозяине самка паразита проносит через все свои метаморфозы — на стадии личинки, куколки, взрослой осы.

Второй вопрос кажется более простым. Хозяева могут выживать по двум причинам: либо их больше, чем паразитов, либо просто паразиты есть не всюду сразу. Но первое предположение не подходит, потому что некоторые паразиты как раз исключительно плодовиты. Мы упоминали о полиэмбрионии, то есть образовании из одного яйца дюжин и даже сотен личинок. Пользуются полиэмбрионией как раз паразиты. Преимущество это кажется столь значительным, что паразиты должны бы были всего за несколько поколений истребить хозяев «как класс». Что тогда бы произошло?

Если б паразиты доели своих хозяев, они погибли бы сами. Пусть даже у них не один вид хозяев, а несколько, много — все равно. Сначала исчезнет один, паразиты примутся за другой, исчезнет другой и так далее.

Однако ни паразиты, ни хищники не исчезают. Паразиты могут значительно снизить численность вредителей, но не ликвидировать их. Это, между прочим, одно из ограничений биометода. С его помощью удается в лучшем случае достичь такого равновесия между полезными (паразитами) и вредными (растительноядными, к примеру) насекомыми, которое нас устраивает. Мы увидим, однако, что такая половинчатость решения оказывается в некоторых отношениях более предпочтительной, чем поголовное истребление насекомых, преследуемое химической защитой.

В природе есть много средств, удерживающих паразитов от «последнего шага» в отношении к хозяевам. Одно из них — многоступенчатость паразитизма. То есть на каждого паразита есть свой паразит, для которого первый служит хозяином. В свою очередь паразит паразита также является жертвой паразитизма. Гиперпаразитизм представляется частью некоей саморегулируемой системы, устанавливающей соотношение между теми, кто ест, и теми, кого едят.

Этот «заколдованный круг», с практической точки зрения, опасен тем, что заморский паразит, привезенный из далекой страны для подавления вредного насекомого, может иметь при себе и собственного паразита.

Вот еще пример того, как избегают насекомые — хозяева своих убийц. Известна бабочка, чьи яйца поражает чудовищный по плодовитости паразит — полиэмбрионист энцитрус. Оба — и паразит и хозяин — имеют только одно поколение в сезон. Однако период, в течение которого энцитрус отыскивает яйца бабочки, чтобы отложить в них свои, намного короче периода, в течение которого откладывает свои яйца бабочка. Этот интервал природа дает хозяевам, чтоб они выжили. В других случаях хозяева имеют несколько поколений в год, в то время как паразит — только одно. К тому же вредители — хозяева жизнеспособнее своих паразитов, легче переносят холод, сырость, могут откладывать яйца на растениях, недоступных изнеженным паразитам, быстрее привыкают к ядохимикатам.

Поэтому некоторые исследователи считают бессмысленным и безнадежным стравливать насекомых. «Наши», мол, всегда будут слабее.

Что же отвечает биометод?

В 1938 году в ряде районов Воронежской области резко пошла на убыль гессенская муха — вредитель зерновых культур. Анализ показал, что около 70 процентов ложнококонов ее первого и второго поколения были заражены десятью видами паразитов. Десятью годами раньше в окрестностях Берлина наблюдали угрожающий лет капустной совки. Вредительница отложила небывалое количество яиц. И ничего не случилось: гусениц вышло немного. Спасла капусту берлинцам оса — наездник трихограмма. Она заразила процентов восемьдесят яиц совки. Похожую картину наблюдал советский ученый Н. Ф. Мейер в окрестностях Армавира и в станице Славянской, где почти 100 процентов яиц капустной совки погубила яйцеед — трихограмма. В Средней Азии в 1935 году совместными действиями трихограммы и браконида на 80 процентов была истреблена хлопковая совка. В 1923 году поступило известие из Западного Алтая о счастливом избавлении от непарного шелкопряда. Вспышка его была подавлена паразитическими двукрылыми, которые поели до 90 процентов яиц хозяина. В окрестностях Киева в 1936 году сильно размножилась яблонная моль. Деревья усыпали гусеницы, а бабочек из куколок вышло мало. Осмотр показал, что в куколках откармливались несколько видов паразитов.

Выживаемость полезных насекомых и их жертв взаимозависима, но зависимость эта не прямолинейна, не проста. Например, личинки трихограммы развиваются в яйцах 150 видов вредителей. «Само собой разумеется, — пишет Н. Ф. Мейер, — что при такой многоядности паразита временная депрессия некоторых хозяев не может отразиться на его благосостоянии». Но и одноядный хищник не обязательно погибнет, хотя выбора у него нет. Вот, например, как это может получиться.

В 1931 году, будучи уже принята в Египте, в Португалии, на Бермудских островах, в Турции, в Палестине, во Франции и в Италии, австралийская божья коровка ведалия прибыла в Советский Союз. Всесоюзный институт защиты растений размножил хищного жучка и весной следующего года отпразил в Сухуми. Оттуда ведалию распространили по цитрусовым садам наших влажных субтропиков. В течение первого же года ее пребывания австралийский желобчатый червец, попавший в Абхазию каким — то чудом и причинявший большой ущерб мандариновым деревьям, сник. А потом и вовсе стал здесь редкостью. Но не исчез совсем. Вредителя спасал испанский дрок. Когда червец «пасся» на этом кустарнике, то был божьей коровке противен, как пьяный заяц льву. «Отвращение родолии к ицерции (родолия — одно из имен божьей коровки, ицерция — одно из имен австралийского червеца) на дроке объясняется тем, — пишет Мейер, — что происходит пропитывание тела ицерции алкалоидами, содержащимися в дроке, причем жировое тело чераеца аккумулирует алкалоидные вещества, получаемые с пищей». Почему алкалоидные вещества не нравятся ведалии — вопрос особый. Важно здесь то, что растения дрока служат укрытием для вредителя, откуда он нет — нет и переметнется на цитрусовые. Здесь, на мандариновых деревьях, им и кормится австралийская божья коровка. А поскольку дрок как декоративное растение в курортных субтропиках встречается повсеместно, то постоянно остается фонд для поддержания достаточно многочисленной ведалии.

Сходные ситуации складываются и для полезных паразитов. Так, крошечная оса — паразит Трихограмма Эванесценс охотно заражает яйца хлопковой совки, отложенные на различных растениях, в том числе — на хлопчатнике. При благоприятных условиях трихограмма выводит из строя до 90 процентов яиц совки «за один присест». Тем не менее свою кормовую базу окончательно не подрывает. Дело в том, что недосягаемыми остаются яйца вредителя, отложенные на нуте. Стебель и листья нута густо покрыты железистыми волосками. Совке это не мешает откладывать яйца, а трихограмма добраться до них не может. Значит постоянно существует рассадник вредного насекомого, служащего источником размножения паразита.

Радоваться ли этому? Снабжение пищей насекомых, даже если они полезные, не главная забота земледелия. И нас, конечно, смущает то обстоятельство, что выживание полезных паразитов связано с выживанием претендентов на урожай. Однако сторонники биометода, основанного на системе «жертва — хищник» или «жертва — паразит», считают, что именно бесконечная война, а не истребление разумный способ защиты урожая. Остающиеся вредители хоть и наносят урон, но незначительный. То, что творят они, называть вредительством слишком громко. Это мелкое хищение без крупных последствий. Таких, к примеру, последствий, к которым приводят иные химические войны.

…Наконец, вариант, когда численность насекомых — паразитов снижается строго в соответствии со снижением численности их хозяина. Это происходит обычно, когда те и другие — узкоспециализированные едоки, монофаги. Паразит рано или поздно приканчивает последнего в данной местности хозяина и тем самым кладет конец собственному существованию. Наступает затишье.

В начале 30‑х годов из Италии в СССР был доставлен «специалист» по кровяной тле, паразит — наездник афелинус. Афелинус к тому времени имел позади блестящие победы во многих «яблоневых» странах. Сперва во Франции. Его отослал туда Л. О. Ховард, известный американский энтомолог, автор увлекательных книг о насекомых. Свой несомненный полемический талант этот человек посвятил титанической и по меньшей мере сомнительной цели — изгнать химию из сельского хозяйства.

Ховард послал афелинуса в Европу, рассудив, что там паразит покажет себя не менее серьезно, чем кровяная тля, в свое время тайно приплывшая в Старый Свет из Нового. Только покажет, разумеется, с другой стороны. У себя дома, в Северной Америке, афелинус держит кровяную тлю в разряде незаметных. Да и яблони американские к ней менее чувствительны.

Предположение доктора Ховарда подтвердилось замечательно. Французские яблоневые сады свободно вздохнули. Это было в 1920–1921 годах. Тут же афелинусом заинтересовалась Италия. За ней — буквально на следующий год — Швеция, Бельгия, еще через год — Англия, дальше — Германия, Австрия, Польша, Испания, Голландия, Румыния, Югославия.

В нашей стране знакомство садоводов с кровяной тлей давнее. Впервые ее увидели в Никитском ботаническом саду на южном берегу Крыма в 1862 году. А к 30‑м годам следующего века тля обосновалась едва ли не по всему яблоневому югу, вплоть до Средней Азии. Два — три года — и кровяная тля иссушает здоровую яблоню. Причем бороться с ней трудно. Она к химии нечувствительна. Вредитель покрыт ватными выделениями, и яды пробить их не могли. Тлю счищали щетками. Хороший метод, но для индивидуального садоводства. Колхозу же он не по силам.

В общем, положение с яблоками складывалось неважное. Весной 1931 года стайки афелинуса были выпущены в нескольких садах юга и севера Крыма. К концу июля на месте большинства колоний кровяной тли оставались лишь черные шкурки с летными отверстиями. Из них паразиты выбрались наружу.

Оса афелинус была распространена в срочном порядке по всем садам Крыма, по всему Кавказу, расселена по Средней Азии, расквартирована на Украине.

С появлением афелинуса кровяная тля, как «бывший грузинский князь», теряла особое общественное положение и становилась как все. Но в случае чего…

Такой случай как раз и наблюдался в Азербайджане. Афелинус полностью уничтожил вредителя яблонь в ряде районов республики. Уничтожил потому, что кровяная тля на советской территории питается исключительно соком яблонь и ничем другим. Ей, следовательно, укрыться от паразита некуда. А так как и сама оса одноядна, то после такой нерасчетливо широкой кампании, когда все хозяева израсходованы подчистую, паразиту ничего иного не остается, кроме как отправляться вслед за своей жертвой. И афелинус исчез.

Наступило затишье…

Специальная экспедиция обнаружила в садах старые повреждения, причиненные кровяной тлей. Но это уже была история: ни тли, ни афелинуса нигде не встречали.

А потом — неожиданно — «реставрация». Откуда ни возьмись, в Кировабадский, Балоканский и ряд других районов Азербайджана снова нагрянула кровяная тля. В отсутствии афелинуса она вышла из — под контроля и восстановила свой статут опасного вредителя.

Трудности такого рода возникают и при использовании других паразитов, даже если они не столь разборчивы, как афелинус. Когда численность вредителя резко падает по тем или иным причинам, общество паразитов оказывается под угрозой вымирания. Понятно, такая зависимость не гарантирует от беды. На такую систему обороны полагаться целиком опасно.

Есть ли способ исправить положение?

Придуман для этого метод «накопления паразитов». Подбирают растения, которые привлекут к месту действия — на поле, в сад, в лес, на огород — дополнительных насекомых — хозяев. Специально «на черный день» паразитам. В частности, рекомендуется разводить ежевику и боярышник по краям хлопка. Они будут кормовыми растениями для нескольких видов жуков, которые являются дополнительными хозяевами для паразитов хлопкового долгоносика.

Только подумайте, какой сложный маневр: приманивать и подкармлизать одних, чтоб ими кормились другие, которые в свою очередь будут убивать третьих!

Немецкий ученый Швангардт отметил как — то, что в местностях прирейнской Германии, где по соседству с виноградниками возделывается декоративный кустарник бересклет, виноград меньше страдает от вредителей, чем в остальных местах. Заинтересовавшись причиной этого, Швангардт обнаружил следующее.

Главный враг местного винограда — листовертка развивалась весной не в те сроки, что подходили для ее местного паразита. Перезимовав, голодные паразиты оказывались без хозяев. Через какую — нибудь недельку — изобилие, а пока — «магазин закрыт». Весеннее поколение попадало «в перерыв». Листовертка размножалась без помех.

Там же, где рос бересклет, жили насекомые, которые заменяли весеннему поколению паразитов их основного хозяина — листовертку, и они перебивались до лета, когда уже и сама листовертка годилась для выращивания молодняка.

Выход напрашивался сам собой.

К СЧАСТЬЮ, ЭПИДЕМИЯ

О том, что насекомые болеют, что временами их косит повальный мор, было известно давным давно, еще до Аристотеля. А средневековые поэты прямо писали о порче шелковичного червя. То есть о той болезни, которой человечество обязано миллионами жизней, ибо лекарем этого домашнего насекомого стал не кто иной, как Пастер. Именно удача в лечении шелковичного червя натолкнула неутомимого микробиолога на мысль о возможности ликвидировать аналогичным образом заразные болезни среди людей.

К числу врагов наших «непрошеных сотрапезников» относятся вирусы, бактерии, грибы, микроскопические черви. Мне посчастливилось увидеть картины битв, происходящих у нас под ногами. Картины эти стали доступны благодаря работам ленинградского микробиолога, доктора наук Татьяны Вячеславовны Аристовской. Впервые советскому исследователю удалось искусственные условия обитания мельчайших почвенных организмов настолько приблизить к естественным, что стало возможным наблюдать и фотографировать их натуральные взаимоотношения. При этом зоопарк подземной фауны открыл новые отделы, под окуляром микроскопа себя показали важные персоны, остававшиеся дотоле неизвестными. А кроме того, мы воочию встретились со своими союзниками в борьбе за урожай.

На столе много фотоснимков. Красивые абстрактные композиции. Но вот серия кадров — и все становится конкретным и страшноватым. Вы видите расправу над клещом, которого угораздило зацепить щетинкой хищного гриба тирофагуса. Клейкая головка хищника намертво прилипла к жертве. Попытки освободиться приводят к тому, что клещ запутывается в нитях гриба, как муха в паутине. А другой клещ оказался здоровяком, он выбрался из зловещих пут и пополз своей дорогой. Но от судьбы не ушел. Клещ унес на себе своего преследователя. Тирофагус все равно опутает и съест клеща — здоровяка. Вот снимок, где запечатлен финал: клеща уже нет, тело его полностью переварено организмом гриба.

Еще одно полезное насилие: гриб поймал нематоду — крошечного червячка, пожирающего свеклу и другие корнеплоды. Спасибо и этому грибу! А вот боевые операции бактерий. Видимо, тактика окружения, заключения противника в клещи, устраивания «котлов» имеет глубочайшие исторические корни. Бактерии все это делают исключительно организованно, маневрируют как единое, спаянное тело. Удивительное зрелище!

Целый новый пласт жизни, новые слои общества невидимых открыла Аристовская. Кроме названных особ, она показала современнику множество участников и соучастников процесса, итогом которого является плодородие нашей мнимо знакомой земли. Работы советского микробиолога получили высокую оценку специалистов. И странно, что лаборатория Аристозской продолжает ютиться в полутора заставленных комнатушках музея почвоведения, мягко говоря, мало пригодных для научных исследований. Вспоминается страстный призыв: «Я умоляю вас, уделяйте больше внимания священным убежищам, именуемым лабораториями. Ведь это храмы нашего будущего, нашего богатства и благосостояния». Пастер был еще и публицистом.

Итак, в борьбе с сельскохозяйственными вредителями мы зачастую можем опереться на сильных союзников в лице вирусов, бактерий, микроскопических червей, грибков. Такая компания, правда, смущает: не окажутся ли жертвами бактериологической войны вместе с насекомыми и другие представители животного мира?

Нет, такая опасность, как правило, не грозит. Энтомопатогенные вирусы и бактерии имеют узкую специализацию. Они поражают избранную группу насекомых и никого более. В этом отношении живые инсектициды выгодно отличаются от химических ядов.

В 1961 году группе сотрудников Всесоюзного института защиты растений Николаю Степановичу Федоринчику, Надежде Павловне Исаковой, Анастасии Яковлевне Лесковой, инженеру подмосковного завода бактериальных препаратов Максу Григорьевичу Гантману и другим было выдано авторское свидетельство на изобретение энтобактерина. Сейчас их изобретение широко известно за рубежом, так как запатентовано в Англии, Бельгии, Бирме, Японии, Индии, Швеции и некоторых других странах.

Новый эффективный бактериальный препарат — большая редкость. Во всем мире их считанное количество. Как натолкнулась на энтобактерин лаборатория Федоринчика? Можно сказать, по счастливой случайности. Хотя исследователи и искали что — то в этом роде, но могли еще искать три и пять и больше лет, не найдя ничего стоящего. Аспирантка Исакова изучала вощинную моль. Ее удобно изучать. Круглый год моль прекрасно разводится на вощине, не оставляя исследователя без дела. И вдруг в самый неудобный момент — среди зимы — вся моль разом погибла. Аспирантка была огорчена и стала искать, что за напасть сорвала ее рабочие планы. Оказалось, гусеницы были поражены бактериями. Исакова выделила бактерии в чистую культуру и уж нарочно скормила их другим насекомым. Они скончались так же дружно, как вощинная моль. Еще один опыт — тот же результат. И так раз за разом. 25 видов вредных чешуекрылых, разоряющих сады, огороды, леса, тоже заболевали и не выздоравливали, когда их заражали бесподобной Бацилус — цереус Фриклянд. Среди подопытных были капустная моль, капустная огневка, яблонная моль, плодовая моль, листовертка, непарный и кольчатый шелкопряд и многие другие.

Эта бацилла легла в основу препарата энтобактерина.

Безвредность энтобактерина для теплокровных жизотных не вызывает сомнений. Если бактериальный препарат пока проигрывает ядам в экономическом соревновании, то при массовом производстве разница сгладится. Ну и наконец, гарантированная безвредность тоже чего — то стоит. В Соединенных Штатах на сей счет сомнений не оставляют: там можно встретить в продаже продукты, цены на которые существенно подняты. Объяснение написано прямо на упаковке: «Без химикатов».

Микроб, осчастлививший лабораторию Н. С. Федоринчика, относился к знаменитому роду Бациллус Тюрингенсис, который получил имя по названию местности — Тюрингии, где в 1911 году был обнаружен впервые. За 57 лет о тюрингской бацилле написаны горы статей во Франции, Польше, Германии, Югославии. Начат фабричный выпуск этого микроба.

Кроме всего прочего, Бациллус Тюрингенсис просто интересна. Ей присуще непонятное, таинственное для нас свойство — обретать великую устойчивость в жизни, когда жизнь, казалось бы, завершилась. Когда фаза роста заканчивается, бацилла превращается в нечто, именуемое спорой. Теперь вы можете поступать с ней как угодно — кипятить несколько часов подряд, жарить на сковороде, сушить, сильно замораживать — бацилла спокойно будет дремать.

Как бактериологическое оружие против насекомых Бацилла Тюрингенсис привлекательна еще своим способом паразитирования. Созревшая бактериальная клетка — палочка образует не только спору. На противоположном полюсе клетки одновременно со спорой появляется второе тело. Оно белкового происхождения, а форму имеет кристаллическую — ромбоида, или алмазного кристалла, который сильно ядовит.

Считают, что этот кристалл помогает бацилле побеждать хозяина.

Через несколько минут после проглатывания достаточного количества комплексной — споро — кристаллической — бациллы, кишки насекомого парализуются. Для некоторых видов насекомых срок этот растягивается на несколько часов, иные же держатся намного дольше. Но спастись им не удается, потому что химическая атака — только первый этап нападения. Подрывая силы организма насекомого, кристаллики как бы готовят его для деятельности спор. Споры оживают, появляются новые кристаллики, новые споры, число бактерий множится, они заполняют кишечник, потом другие ткани, гемолимфу. Болезнь неуклонно развивается, и вот уже гусеница превратилась в мешочек, начиненный спорами.

В общем, тюрингенсис, как и ее разновидность, найденная в Ленинграде, — не просто инфекция, а отрава плюс инфекция. И в этом ее большое достоинство с точки зрения земледельца. Почему? А вот смотрите. Дело в том, что есть и другие бактерии, работающие на нас и против насекомых. Но они спор не образуют. Это нормальные болезнетворные организмы.

Зараженные ими гусеницы гибнут по одной причине: из — за размножения бактерий.

Какая разница, отчего, возразите вы, вспомнив невольно анекдот, в котором врач интересуется, икал ли больной перед смертью. Разница есть. Смерть насекомого еще не означает, что защитное средство сработало успешно. Важно, чтобы перед смертью клоп или мушка не успели нанести большой вред урожаю. Тюрингенская бацилла своим кристаллом быстро пресекает «пастьбу» насекомых. От яда они сразу же становятся вялыми, перестают есть. Большие прожорливые черви, которые наносят особо ощутимый ущерб растениям, первыми должны быть выведены из строя, и бацилла это делает.

Не образующие спор бактерии хуже еще тем, что требуют благоприятных внешних условий. Применение в полевых условиях этим затрудняется.

Задержка с производством отечественного препарата энтобактерина не позволила использовать его в крупных кампаниях против вредителей садов, огородов, лесов. Тем не менее уже выявлены отличительные особенности нового бактериального средства. И пусть кто — нибудь скажет, что можно ими пренебречь!

Когда полезная оса — паразит вонзает в гусеницу свой острый яйцеклад, рано говорить, что песенка гусеницы спета. Организм многих насекомых — хозяев приспособился к таким «подсадкам» и не дает паразиту жить за свой счет. Выделяется вещество, обволакивающее яйца осы, оно оказывается как в консервной банке и погибает. Есть гусеницы, 90 процентов которых устойчивы против паразитов. Без лекарств, а сам организм своими, благоприобретенными силами душит врага, от которого ни убежать, ни спрятаться, потому что он внутри. Хозяин «привыкает» к паразиту. Увы! И биологическая война пестует устойчивых. Это не мешает иметь в виду яростным противникам ядохимикатов, теряющим подчас чувство реальности в своей «священной» войне.

Энтобактерин в данном случае поддерживает престиж биометода.

Полезные насекомые — паразиты переносят споры бациллы на своем яйцекладе и вместе с яйцом вводят их в тело вредителя. Тут уж ему ничего не поможет. Бациллы срывают иммунитет. Организм вредителя отказывается бороться на два фронта и капитулирует.

Совсем недавно сделано еще одно чрезвычайно интересное наблюдение. Под влиянием энтобактерина происходит перестройка среди собственных микроорганизмов в кишечнике насекомого. Обычно они обслуживают своего хозяина, помогая переваривать пищу. Для того, собственно, и существует микрофлора в кишечниках. Когда же гусеница проглатывает энтобактерин, микрофлора активизируется и предает своего хозяина, из полезных кишечные микроорганизмы превращаются во вредных, или, говоря языком специалистов, происходит переход их из симбиотического состояния в патогенное.

Вот каковы недавно открытые особенности нового бактериального препарата.

В огородах энтобактерин оставляет сравнительно безнаказанными совок. Зато их успешно истребляет другой видный представитель биометода — трихограмма.

Энтобактерин добивает насекомых, каким — то образом спасающихся от паразитов или ядохимикатов.

Эту же работу выполняет и другой биологический отечественный препарат боверин, созданный киевским биологом А. Теленгой. У него долго ничего не получалось. Боверин погибал, не принося никакой пользы. Ни на одном насекомом этот гриб не добивался победы. Энтузиаст биометода Теленга тяжело переживал неудачу. И выйти из тупика ему удалось только на пути разумного компромисса. Положение изменилось, когда перед микробиологической обработкой сада его опрыскивали химическим препаратом очень слабой концентрации. Абсолютно или, скажем для осторожности, почти безвредная для теплокровных, доза эта вызывает у насекомых не смертельное отравление. Гриб боверина, выпускаемый вслед, приканчивает ослабевших насекомых, преимущественно — вредных.

Оба живых инсектицида не нападают на божью коровку и на пчелу, не трогают паразитических ос и других полезных насекомых. Иначе говоря, они не обостряют, а сглаживают вспышки вредителей. Причем смертельная для вредных насекомых бацилла абсолютно безвредна для теплокровных.

Все это надо знать, чтобы при первой же возможности развернуть бактериологическую войну с вредителями. Во имя собственного здоровья, здоровья детей, внуков и всего грядущего поколения.

Ученые предполагают, что еще более важное место в биологическом методе защиты растений займут вирусы. Эти паразиты разборчивее всех в выборе хозяина. И можно надеяться, что когда — нибудь против каждого вида вредных насекомых в распоряжении человека будет подобран вирус. Надо будет лишь подойти к полке, составить комбинацию вирусов, охватывающую весь «черный список» вредителей, и смесь пустить в дело. Возможно, вирусы могут формировать сообщества насекомых наилучшим для нас образом.

Некоторое представление о силе и размахе вирусных эпидемий среди насекомых — эпизоотий — дает применение вируса ядерного полиэдроза, В Калифорнии его используют против люцерновой желтушки. Вирус изготовляют, заражая гусеницу. Она превращается в мешочек, начиненный удивительно заразным живым веществом. Таким заразным, что нескольких гусениц — мешочков достаточно, чтоб убить желтушку на площади в гектар!

Но надо уметь этот вирус искусственно размножать, что не так — то просто. Нашим исследователям пока не удается.

Надо уметь хорошо диагностировать подобные заболевания насекомых: одно это может дать экономию. Вот каким образом.

— В 1959 году, — рассказывает Николай Степанович Федоринчик, — в Казахстане шоферы на хлебоуборке обнаружили загадочную пропажу пшеницы, которую они ссыпали в бурты. От одной ездки до другой куча словно таяла. Куда девалось зерно? Красть его тут никто не мог.

Оказалось, что комбайны ссыпали в кузова грузовиков, а грузовики — в бурты, на тока вместе с зерном серую зерновую совку. Гусеницы расползались во все стороны, и горы таяли.

В тот год совка съела пшеницу на площади полутора миллионов гектаров. На квадратном метре находили до 1500 штук жирных совок величиной с мизинец.

Как водится, первым делом создали комиссию. Урожай она вернуть не могла, но должна была хоть сделать выводы на будущее. Ведь и следующий урожай совка умнет, если ее не остановить.

На место поехала и от нас одна сотрудница. Сообщает: в пяти районах, где была, 70 процентов гусениц заражены гранулезом. Этого, между прочим, можно было ожидать. При большой скученности насекомых (и людей тоже) вирусные заболевания часты. Значит, на следующий год вся громадная популяция должна погибнуть.

Так мы и доложили: ничего делать не следует, совка обречена.

Химики встретили наш диагноз скептически. К сожалению, они слишком предубеждены против нас, часто до смешного. В общем, мы — свое, они — свое. Ну, запретить им готовиться к бою мы не можем. И они готовились.

А наши следующим летом привезли из Казахстана богатейший материал — новое, только что вышедшее из куколок поколение совок. Раньше на нее внимания особого не обращали, она вредила в меру. А когда вместо малопитательных сорняков ей предложили пшеницу, засеянную на бывших целинных землях, зерновка стала преуспевать и сильно размножилась. Теперь с ней приходилось считаться.

Однако через две — три недели весь привезенный материал мы выкинули, потому что гусеницы погибли: вирусное заболевание. Я сделал доклад на Ученом совете. Химики молчали.

В Казахстане же ни одной совки больше найти не удавалось. Из — за отсутствия материала на три года пришлось отложить исследования совки.

Теперь вообразите, сколько было бы выброшено ядов на поля! Сколько самолетов пришлось бы занять этим делом! И уж конечно, исчезновение совки приписали бы действию ядов, да не преминули бы еще и подсчитать экономию…

Возможно, в иных случаях так и происходит. То есть — летают самолеты, стелется ядовитый туман, а насекомые, против которых направлена вся эта мощь, и без того исчезли бы, не принеся зреда, так как несут в себе вирус.

Принижение биологии во всей системе защиты растений делает вполне возможными подобные нелепости. Ведь до сих пор тщательного диагноза популяций не делается, а значит, часто мы воюем с тенями…

Избирательность бактериального и вирусного оружия делает его особо ценным в войне с насекомыми, где «свои» и «чужие» живут вперемежку. Но идеальным средством его, как и ничто другое, признать нельзя. По той хотя бы причине, что эпидемии иногда запаздывают и вредитель накануне своей погибели успевает все же разграбить урожай. Трупы врага уже не могут утешить тогда земледельца.

КАК РИСКОВАННА ПЛОДОВИТОСТЬ

Плодитесь и размножайтесь.


Бытие. 1,28.

Четверть века назад американский энтомолог Эдвард Ниплинг предложил способ истребления насекомых, в котором сочетались смелость, широта, оригинальность замысла с поистине мефистофельским коварством. Ученый решил обратить против насекомых их же главное оружие — плодовитость.

План заключался в следующем: вначале наловить сколько — то вредных мух и создать им роскошные условия существования. Представьте себе громадные корыта — кормушки, наполненные смесью меда, муки, мяса — в общем, самых изысканных яств для мух. В помещении тепло, бся эта масса источает сильный запах гниения. И кругом черно от кишащих насекомых. Так впоследствии выглядели специальные биофабрики, где в несметных количествах выращивались опаснейшие враги сельскохозяйственных растений и животных.

Далее предусмотрена стерилизация самцов. Это делается гамма — облучением. Самцам вкатывают сумасшедшую дозу — 300 тысяч рентген, чтобы только лишить их способности делать потомство. Напомним, что для человека 600 рентген — смерть.

После этой безболезненной операции (она потом была даже поставлена на конвейер) здоровых, жаждущих полнокровной жизни самцов выпускают на волю. Процедура освобождения обставлена вполне в духе времени. Стандартные бумажные коробки с куколками достают из холодильника, где низкой температурой задерживалось развитие насекомых на время хранения, коробки отогревают и, когда там уже копошатся мухи, живой груз доставляют в самолет. Достигнув заданного района, летчик нажимает рычажок, специальный нож вспарывает бумагу и коробка с десантом, имеющим весьма своеобразное задание, сбрасывается на землю. За ней другая, третья…

Вот и все.

В первый момент замысел кажется не совсем ясным. От стерилизованного самца потомства не появится — это понятно. Но ведь тот же результат будет, если мы, поймав самца, уничтожим его и какая — то самка просто останется неоплодотворенной.

Нет, результат будет совсем другой.

Диверсионная армия самцов по своей численности намного превосходит количество мужских особей, имеющихся в данной местности. Поставить такую армию сравнительно нетрудно благодаря, во — первых, большой плодовитости насекомых и, во — вторых, искусственным условиям выращивания в заповеднике, куда врагам их доступа нет.

Благополучно приземлившись, стерилизованные самцы приступают к выполнению своих жизненных функций, из которых особо важной для насекомых является продолжение рода. На этой — то почве и разыгрывается трагедия. Бесплодные мужские особи численностью подавляют своих полноценных соперников и приводят к резкому снижению потомства. Серия десантных операций — и данное племя вредных насекомых вымирает. Стерилизация самцов — практически единственный метод, позволяющий ликвидировать тех или иных насекомых как вид.

…Идея Ниплинга была слишком смелой, чтобы рассчитывать на поддержку и одобрение. Тем более что речь шла не о чисто теоретической гипотезе, а о сугубо практическом предложении. Ученые из числа тех, что никогда не высказывают фантастических идей и все свежие идеи считают фантастическими, встретили предложение коллеги скептическими улыбками. Но идея Ниплинга перенесла кризис недоброжелательства.

После тщательных лабораторных экспериментов ученый рискнул взяться за решение очень большой и трудной задачи — истребить мясную муху на юге Соединенных Штатов.

Мясная муха — омерзительное творение природы. Любитель необыкновенных историй Брэм рассказывает о ней следующее.

«Один нищий, который ходил по деревням, собирая подаяния, получал его большей частью в виде кусков хлеба и мяса. Наевшись, он прятал остатки, особенно мясо, за пазуху и носил их, таким образом, на груди. Однажды после обильного сбора он почувствовал себя нездоровым, лег на полевую дорогу, где от сильной жары (была половина июля) мясо быстро загнило и наполнилось личинками мух. Эти последние не только принялись пожирать куски мяса, но не пощадили и живого тела. Когда несчастный был случайно найден проезжим, то он был настолько объеден личинками, что смерть его казалась неизбежной… Пригласили врача, который объязил, что тело находится в таком состоянии, что смерть последует через несколько часов. Действительно, несчастный умер, заеденный личинками мух».

Самки мясной мухи откладывают яйца в открытые раны теплокровных. Особенно их привлекают кровоточащие пуповины новорожденных сельскохозяйственных животных. Вылупившиеся личинки вбуравливаются в ранку и на это же место следующая муха откладывает новую порцию яиц. За десять дней расплодившиеся личинки убивают бычка. Потери скота от этого насекомого оценивались в Соединенных Штатах за год в 40 миллионов долларов.

Для проверки своей теории в естественных полевых условиях доктор Ниплинг по соглашению с голландским правительством бросил легионы стерилизованных самцов на остров Кюрасо в Карибском море. Уже через семь недель после начала кампании все яйца мясной мухи оказались бесплодными. Остров был полностью освобожден от зловредного насекомого. Это был замечательный успех, буквально ошеломивший американских скотоводов. Штат Флорида запроектировал строительство фабрики мух производительностью около 50 миллионов штук в неделю, двадцать самолетов предназначались для переброски на место действия тысяч коробок, в каждой из которых по две — четыре сотни облученных мух. Через семнадцать месяцев во Флориде, а также в ряде районов штатов Джорджия и Алабама было выпущено три с половиной миллиарда искусственно выращенных вредителей. Природа оказалась не в силах воспрепятствовать этому вторжению человека в установленные ею ичетко регулируемые графики плодовитости; застигнутая врасплох, обманутая хитроумными сынами своими, она не смогла противопоставить нахлынувшей внезапно орде стерилизованных самцов достаточное число продолжателей рода. Через несколько недель после окончания полетов доказательство триумфа доктора Ниплинга было налицо: от мясной мухи не осталось и следа.

О работах Ниплинга мне рассказывал заведующий лабораторией биофизики Всесоюзного института защиты растений Сергей Васильевич Андреев. Встречи с Эдвардом Ниплингом на международных симпозиумах энтомологов в Афинах, Бомбее, Вене произвели на специалистов большое впечатление.

— Проводим и мы работы в области стерилизации насекомых облучением, — рассказывал ленинградский ученый, — но, надо признать, что пока еще недостаточно широко.

Задумываясь над тем, как бы избежать канительной процедуры выращивания огромного количества насекомых, мы пришли к довольно любопытным выводам. Они, правда, имеют частный характер, но ведь и стерилизация облучением тоже пока применяется лишь по отношению к немногим вредным насекомым.(Успех Ниплинга вдохновил английских исследователей на организацию очередной кампании против мухи цеце, которая оккупировала примерно треть Африки и подрывает здоровье людей и домашних животных, особенно слонов. Но они наткнулись на немалые трудности при осуществлении $воих намерений и вынуждены были временно отступить). Объектами опытов по стерилизации гамма — облучением были и другие насекомые — вредители, такие как средиземноморская плодовая муха, хлебный и свекловичный червь, распространяющий малярию москит и другие…

Наши наблюдения касаются амбарных вредителей. Этих насекомых к весне принято убивать. А что если прямо на месте их стерилизовать и потом выпустить в поля? Возьмем пример с жуком — гороховой зерновкой в средней полосе. Допустим, мы теряем один процент урожая гороха в поле, а 99 — собираем на склад. Тогда и жуков в поле останется примерно около процента, остальные же скопятся в амбаре. Пусть, далее, 50 процентов из них погибнет. Если уцелевшие будут стерилизованы и вылетят на посевы, то в первый же год они снизят популяцию своего вида в пятьдесят раз, на второй год — в 2500 раз, на третий — в 125 тысяч раз! В отношении фасолевой зерновки этот рост может быть еще более стремительным.

В лабораторных условиях мы проверили дозы радиации, лишающие потомства колорадского жука, хлопковую совку, амбарных вредителей пшеницы… В уединенной ложбине Закарпатья проводятся первые полевые опыты со стерилизованным колорадским жуком…

Вы спросите, почему в уединенной? Почему такая осторожность? Отвечу: эти опыты представляют немалый производственный риск. Стерилизованные самцы отсутствием аппетита не страдают. А мы должны, удесятерив их ряды, выпустить всю эту прожорливую рать на поле. Что останется от урожая? Надо точно выяснить; стоит ли, как говорится, игра свеч?

Имея неоспоримые достоинства, новый метод вместе с тем не мог полностью удовлетворить стратегов войны с насекомыми. Кроме того соображения, которое высказал С. В, Андреев, приходилось учитывать и другие. Например, если для сравнительно немногочисленной мясной мухи создать конкуренцию женихов на ярмарке невест было реально выполнимой задачей, то задача удвоить искусственно численность домашних мух уже представляется почти нереальной. Но даже если эта трудность преодолима, подумайте, каково будет жить, когда жужжащая, докучливая орава ворвется в ваш дом?

Последнее время С. В. Андреев увлечен проектом, который отбивает хлеб у фантастов.

Ученый задумал использовать против насекомых машину, ведущую бой гамма — лучами. Причем не стационарную, а самоходку. Имея на борту хотя бы килограммовый груз радиоактивного кобальта, она должна будет весить несколько десятков тонн и выглядеть как хороший бронетранспортер. Но вместе с тем ее нужно приспособить к сельской местности, что не так — то просто. Боепитания хватит на 15–20 лет. Машина будет разъезжать по зерноскладам, овощехранилищам и даже по полям и садам, где обнаружено скопление вредителя, и простреливать пространство гамма — лучами, от которых насекомые стерилизуются. По — видимому, однако, не только вредные…

Самоходная кобальтовая пушка, по мысли автора, намного расширит область применения гамма — стерилизации. Но все равно она останется ограниченной и вот по какой, вряд ли устранимой, причине.

Читая об ультрасовременном изобретении энтомологов, вы, видимо, и сами подумали: неужели насекомые, облученные до потери способности продолжать свой род, во всех остальных отношениях не страдают? Это было бы странно. И действительно, облучение влияет на организм более широко. В частности, оно подавляет половую энергию самцов, в одних случаях сильнее, в других слабее. Есть насекомые, например долгоносик, которых невозможно стерилизовать радиацией без того, чтобы одновременно не лишить способности спариваться. А раз так, то весь замысел Ниплинга идет насмарку. Ведь если стерилизованные самцы не будут оплодотворять самок, то их будут оплодотворять самцы полноценные. Тогда размножение вредителя хоть и сократится, но, во — первых, недостаточно и, во — вторых, не надолго.

Для истребления долгоносиков, москита и подобных им метод радиационной стерилизации не пригоден.

Видя ограниченные возможности этих методов, но не желая отказаться от самой идеи стерилизации насекомых, ученью начали искать новые средства ее осуществления. На помощь им пришла услужливая химия. Были синтезированы вещества, которые вызывали у насекомых бесплодие.

…Химия органического синтеза. Сфинкс XX века… Ты даришь человеку яды и лекарства, ключи плодородия и эликсиры бесплодья… Осторожнее, человек! У сфинкса рядом с кормящей грудью беспощадные когти!

Химические стерилянты подкупают тем, что все упрощают: достаточно в какой — нибудь приманке подмешать немного этих веществ, чтоб уж больше ни о чем не думать. По мере того как мухи, гусеницы, бабочки или кузнечики будут наведываться в общедоступную столовую, число бездетных пар среди них будет расти, и в конце концов именно эти пары станут преобладающими. Сделаны интересные подсчеты: представим, что популяция насекомых в миллион особей увеличивается пятикратно в каждом новом поколении. Отличный инсектицид, который будет истреблять 90 процентов каждого поколения, оставит живыми 125 тысяч насекомых после третьей генерации. А препарат, стерилизующий 90 процентов насекомых, оставит при тех же исходных данных лишь 125 особей.

На сегодняшний день подобные препараты — самое страшное из того, что сотворила химия органического синтеза. Химики изготовили свою, тихую, атомную бомбу. Причем аналогия эта имеет более глубокое основание, чем простая сопоставимость последствий «взрыва». (В одной Калифорнии фермеры распылили по полям и садам такое количество сверхмощного яда, которое содержит летальную дозу для населения, в пять — десять раз превышающего численность людей на Земле.) Есть общее в том, как действует на живую клетку облучение и яд — мутаген (одной из разновидностей которого являются стерилянты). И то и другое средство проникает в генетический аппарат и сдвигает с места его детали. Расстроенный таким образом аппарат допускает грубые неточности в передаче наследственной информации. В результате вместо точных копий клетки рождаются клетки — уроды.

Причем особенно чувствительны к подобным повреждениям именно делящиеся клетки. Если пострадали хромосомы в яйцеклетке или сперматозоиде, оплодотворенное яйцо погибает обычно при одном из первых делений. Торопливо делящиеся клетки раковых опухолей тоже легко уязвимы с этой стороны. Естественно, такое важное обстоятельство не могло пройти мимо онкологов, и они стараются его использовать для лечения рака. Однако чересчур близкое родство противораковых препаратов и стерилянтов заставляет относиться к ним с предельной осторожностью. Конечно, в первую очередь подвергаются опасности сами исследователи. (Я предпочел бы сначала обзавестись семьей, намекнул профессору студент, когда его спросили, хочет ли он заняться стерилянтами.) Дело в том, что химические стерилянты — мутагены относятся к числу алкилирующих, чрезвычайно реактивных, веществ. Весьма незначительной дозы их оказывается достаточно, чтоб нанести вред здоровью. Изготовителям этого обоюдоострого оружия не всегда удавалось самим избежать стерилизации.

Это очень сильные яды. Они умерщвляют мгновенно, как пуля, выстреленная в затылок. Один нетерпеливый исследователь решил наиболее прямым способом определить, какова минимальная доза нового яда, вызывающая отравление человека. Он проглотил крошечное количество вещества — 0,00424 унции (унция равна примерно 23 граммам). Чтобы подстраховать себя, ученый предварительно приготовил и положил под рукой антидозу. Однако воспользоваться ею не успел.

Надо быть очень смелым и увлеченным, чтоб заниматься синтезированием подобных соединений.

Другой вид стерилянтов относится к числу так называемых антиметаболитов — яды эти задуманы тоже весьма изобретательно. По архитектуре молекул они напоминают соединения, используемые организмом в процессе обмена веществ, как фальшивая монета напоминает подлинную. Лишь дальнейший анализ позволяет обнаружить подлог. Однако, не заметив этого своевременно, организм принимает яд безо всякого сопротивления и включает его в привычный биохимический цикл. Тут — то и оказывается, что в механизм обмена веществ попали негодные продукты, механизм начинает работать с перебоями, пока вконец не расстраивается.

Например, ковровые жучки и моль для своего питания находят в шерсти три аминокислоты, а в других поедаемых тканях — витамин В. Узнав это, научный сотрудник Калифорнийского университета Рой Пенс предложил вместо нафталина применить против моли вещества, уничтожающие аминокислоты и витамины. Вредители не могут отличить витамин В от антивитамина и поглощают яд. Действие его изощренно: насекомые не могут наесться и погибают от голода. Причем съедаемая часть ткани микроскопическая.

ГЕНЕТИЧЕСКИЙ РОК

…и тот Рок ожидает наших потомков.


ВИРГИЛИЙ

«Энеида»

Яды, о которых здесь говорилось, довольно беспринципные убийцы. Они могут отправить на тот свет и правого и виноватого. В этом их основной недостаток с точки зрения сельскохозяйственного производства. И вряд ли химическиестерилянты найдут себе работу до тех пор, пока не «научатся» различать цель, то есть действовать избирательно. Слишком уж большую опасность для животного мира планеты таят в себе последние творения органической химии. Для самой жизни!

Ведь делящаяся клетка существует 500, а может быть, и 1000 миллионов лет. В этом смысле живой мир при всей своей уязвимости неописуемо прочен. С чем его сравнить? Он прочнее скал, которые холодны ко всему.

Долговечность живого мира зависит от аккуратности, соблюдаемой при передаче наследственной информации от одного поколения к другому.

Однако XX век подвергает древний, драгоценный механизм жизни рискованным испытаниям. «Громкие» и «тихие» атомные бомбы грозят нарушить аккуратность его работы.

Развитие средств массового уничтожения любых живых существ — будь то человек или насекомое — приводит к одному и тому же выводу: чем выше убойная сила нового оружия, тем осторожнее должен обращаться с ним владелец. На сегодняшний день в распоряжении людей есть уже средства, практически не ограничивающие возможность истребления жизни на Земле. Так что, достигнув этой цели, наука может теперь уделить больше внимания разработке мер, предупреждающих неразумное использование «атомных ядов» всякого рода.

Напуганные всем этим, мы с особой симпатией отнесемся к сугубо биологическому методу стерилизации, который может появиться из исследований, сегодня рассматриваемых как чисто научные. «Чисто научные. Прошу вас, никаких авансов!» На протяжении беседы заведующий лабораторией теоретических основ биометода Зоологического института Академии наук СССР Виктор Абрамович Заславский повторял свое заклинание неоднократно и со всей строгостью. Он молод и почти суров. Он готов приглушить, но — упаси бог! — чего — нибудь не преувеличить.

Среди проблем, которые изучают в лаборатории Заславского, — центральная проблема теории вида. Она касается эколого — генетической стороны видообразования. Иначе говоря, ученые хотят знать, каковы внешние — экологические — и внутренние — генетические — факторы, определяющие вид. А еще конкретнее — они пытаются раскрыть, благодаря чему изолируется один вид насекомых от другого. Само понятие «вид» формулируется как генетически замкнутая популяция, не способная скрещиваться с другими. Что же именно не дает им смешиваться?

Изолирующие «стенки» классифицированы. Каждая следующая — более тонкая.

Первая: представители разных видов не могут спариваться, хотя они и близки. Не могут, потому что не могут. Не расположены.

Вторая: размножаются в разное время. Если б их фенология сдвинулась, то, возможно, они бы спаривались. Но у насекомых свидание может не состояться из — за таких пустяковых причин, как плохая погода.

Третья: близкие виды могут спариваться, но оплодотворения не происходит.

Четвертая: еще более близкие виды спариваются, самцы оплодотворяют самок, но рождающееся потомство нежизнеспособно.

Пятая: потомство от скрещивания близких видов оказывается жизнеспособным, даже более жизнеспособным, чем родители. Но с одним изъяном — оно стерильно.

Заславский специализируется на изучении именно этого, последнего механизма изоляции.

Мы говорили о стерильности насекомых, получаемой искусственно, с помощью гамма — облучения либо химикатов. Здесь тот же эффект достигается естественным путем. Его можно назвать чистой стерилизацией, в отличие от всех тех.

…Начало исследованию Заславского было положено тем, что ему, как систематику, привезли на определение свежий материал. Это были божьи коровки. Один из видов привлек внимание исследователя. Чтобы уточнить данные, он обратился к коллекции, удостоверился, что вид этот — новый, а попутно обнаружил, что из тех же мест, то есть из Средней Азии, накопилось много материала, еще от путешествий Пржевальского, Козлова, Грум — Гржимайло, причем материала до сих пор не разобранного.

Молодой энтомолог наметил ареал распространения «необработанных» божьих коровок и отправился изучать их в природе. Там — то, в долине Ферганы, он наткнулся на поразительное явление. Заславский открыл два государства насекомых, между которыми проходит нейтральная полоса. За нее ни один представитель соседних и близко родственных видов нигде и никогда не переходит. Один из этих видов — европейцы, другие — азиаты. Но в Средней Азии кое — где их ареалы распространения приходят в контакт.

Что же им, соседям, мешает наладить контакт родственный? Почему они не смешались, как смешались в одно французы, англичане, испанцы, немцы, голландцы, и бог знает кто еще, став американцами?

Соседей — насекомых при этом не разделяли в Фергане ни океаны, ни моря. Никакие естественные преграды не мешали божьим коровкам переходить ничем не обозначенную границу. Не разделяли их, разумеется, ни национальная гордость, ни расовые предрассудки. Так что же тогда?

Заславский набрал представителей Европы и Азии и, довольный своим открытием, поехал домой, в Ленинград для третейского разбирательства отношений между представителями двух континентов.

Заславский стал скрещивать между собой привезенных жучков. Казалось, лаборатория их примирила. Жучки спаривались не только со «своими», но и с «чужими». Потомство рождалось и от тех и от других пар. Причем гибриды выглядели даже более крепкими, красивыми.

Корни непримиримости обнажились позднее, когда гибриды, в свою очередь, стали родителями. Самки их отложили яйца, из которых не вышло ничего. Потомство смешанных пароказалось стерильным. Вот почему азиатская и европейская коровка жили особняком. Любая попытка любой стороны проникнуть в стан соседа была заранее обречена. Но поскольку насекомые этого не знали, они постоянно входили в сношение друг с другом — на «нейтральной» полосе. Ширина этой полосы — примерно то расстояние, которое могут освоить два поколения божьих коровок: родители и их дети — гибриды. Последними и прекращался род, прекращалось распространение в глубь территории, где размножались только европейские или только азиатские жучки.

Итак, на полосе контактов происходит самоуничтожение. Половая продукция каждого вида выбрасывается на ветер. Если считать, что 50 процентов спариваний здесь межвидовые и 50 процентов — внутривидовые, то в идеальном случае численность следующего поколения уменьшается вчетверо. Следующего — в восемь раз, далее — в шестнадцать, потом — в тридцать два и так далее, в геометрической прогрессии до полного исчезновения.

Пока соседи контактируют лишь на полосе, им вымирание не грозит, так как межвидовых связей намного меньше, чем внутривидовых. Но если коровок — европеек и коровок — азиаток перемешать, то есть позволить жучкам контактировать не на полосе, а на всей площади их обитания в данном районе, то геометрическая прогрессия самоистребления, о которой мы говорили, охватит целиком оба вида и они вымрут.

Чистая стерилизация имеет преимущества перед грязной. Химические стерилянты плохи тем, что могут стерилизовать не только насекомых, а гамма — лучи ослабляют половую энергию самцов, и эффект снижается. Ничего такого не случается при гибридной стерилизации.

Еще в 40‑х годах Вандерпланк, а потом Даунс делали попытки использовать гибридную стерилизацию в борьбе с мухой цеце и непарным шелкопрядом.

Однако пока еще рано отдавать предпочтение этому заманчивому способу перед другими. Он требует очень многого. Необходимо хорошо знать генетику насекомых — вредителей, чтобы найти внутри популяций искомые виды. Сегодня эта задача выглядит достаточно сложной. Не просто и размножать некоторые нужные виды насекомых.

Есть и еще одна специфическая трудность. Допустим, что размножен вид, вызывающий стерилизацию гибридных потомков. Сколько особей «двойника» надо выпустить, чтобы гибри — дизация дала желаемый эффект? При радиационной стерилизации вопрос ясен: чем больше, тем лучше. В нашем же случае — иное. Стоит какому — нибудь из двух спариваемых видов получить большое численное преимущество, как он просто подавит своего соперника и заменит его. Вместо старого вида вредителей появится новый — только и всего.

Имеется и другое решение, хотя довольно трудоемкое. Оно состоит в том, чтобы самок и самцов подсаживаемого вида выпускать не совместно, а в разных местах. Тогда спаривание «со своими» станет невозможным, и новый вид не сможет заменить старого. Они оба вымрут.

Между прочим, разделение самцов и самок — и сама по себе довольно злая мысль. В самом деле, чтобы прекратить существование какого — то племени, вовсе не обязательно членов его стерилизовать. Пусть себе остаются, как есть, только… рождают, допустим, одних мальчиков. Этого вполне достаточно, рассудили ученые. Пробу хотят провести на синей мухе, которая вредит австралийским овцам.

Мух, рождающих «мальчиков», придется накопить столько, чтобы они подавили численность нормальных мух, а затем, как и по методике Ниплинга, сразу выпустить их на волю.

Теоретически должно последовать перепроизводство самцов и дефицит самок, число которых в дальнейшем сводится к нулю. Не станет самок, исчезнут злые мухи.

Генетика располагает сведениями, которые могут стать роковыми для насекомых. Генетический рок будет преследовать их с той же неотвратимостью, с какой Фатум преследовал царя Эдипа. В самом деле, генетика не отказывается по отношению к вредным насекомым взять на себя роль Парок — фантастических прядильщиц, которые плели, согласно верованиям древних эллинов, нити судеб еще не родившихся смертных и предопределяли, когда, кто и от чего скончается. Генетика тоже знает приемы, как обрывать нити жизни будущих существ, предопределив необходимое для этого стечение обстоятельств и предуказав примерный срок.

Например, Эдвард Ниплинг в «Трудах американского энтомологического общества» детально рассматривает план истребления хлопкового долгоносика с помощью пагубной наследственности. Он не видит в принципе затруднений, чтобы получить такие линии вредного жучка, которые будут жить припеваючи в условиях лаборатории, но нести летальные гены для потомства, если тому предстоит жить в естественных условиях. Ну, допустим, долгоносик не сможет переносить низких зимних температур — таков будет его генетический эок — летальный ген. Все поколение от «роковых» долгоносиков до весны не доживет. Если долгоносиков — самцов с летальным геном удастся размножить настолько, что выпущенные на волю, они «отобьют» всех самок у самцов со здоровой наследственностью, то на следующий год жучок исчезнет. Нить его жизни неизбежно оборвется, и непременно — зимой. Он замерзнет.

Но удастся ли его размножить в достаточном количестве? Не «съедят» ли выпущенные самцы (их избрали потому, что они менее прожорливы, чем самки) весь доход, который принесет их исчезновение?

Конечно, прежде чем приступить к кампании, надо иметь ответы на все подобные вопросы. Однако нельзя отрицать, что распространение летальных генов среди вредных насекомых — один из возможных способов избавиться от них.

И заметьте, все эти оригинальные приемы истребления делает осуществимыми та самая особенность насекомых, на которой зиждется их неистребимость, а именно — плодовитость.

СТАВКА НА ОБМАН

Их тайной силой обольщен

Он будет в гибель вовлечен.


Шекспир

«Трагедия о Макбете»

Пожалуй, наибольшая изобретательность и фантазия в войне с насекомыми была проявлена при создании ароматических приманок.

Кто читал когда — нибудь Фабра, — а от книг его трудно оторваться, — тот, конечно, помнит рассказ о бабочках сатурниях.

«Со свечой в руке вхожу в кабинет. Одно из окон открыто. Нельзя забыть то, что мы увидели. Вокруг колпака с самкой, мягко хлопая крыльями, летают огромные бабочки. Они подлетают и улетают, поднимаются к потолку, опускаются вниз. Кинувшись на свет, они гасят свечу, садятся на наши плечи, цепляются за одежду. Пещера колдуна, в которой вихрем носятся нетопыри. И это — мой кабинет.

…Каждый день между восемью и десятью часами вечера, одна за другой, прилетают бабочки. Сильный ветер, небо в тучах, темно так, что в саду едва разглядишь руку, поднесенную к глазам. Дом скрыт большими деревьями, загорожен от северных ветров соснами и кипарисами, недалеко от входа группы густых кустов. Чтоб попасть в мой кабинет — к самке, — сатурнии должны пробраться в ночной тьме через всю эту путаницу ветвей.

…Как они узнали, что в моем доме есть самка?»

Не менее удивительные истории рассказывает далее энтомолог о бабочках дубового шелкопряда.

«…Итак, самцов привлекает запах. Он очень тонок, и наше обоняние бессильно уловить его. Запах этот пропитывает всякий предмет, на котором некоторое время пробудет самка.

…Мне не удалось обмануть сатурний нафталином. Я повторяю этот опыт, но теперь пускаю в дело все имеющиеся у меня пахучие вещества. Вокруг колпака с самкой я расставил с десяток блюдечек. Здесь и керосин, и нафталин, и лаванда, и пахнущий тухлыми яйцами сероуглерод… К середине дня мой кабинет настолько пропах всякими резкими запахами, что в него было жутко войти. Собьют ли с пути самцов все эти запахи?

Нет! К трем часам дня самцы прилетели».

Такого рода наблюдения натолкнули ученых на каверзную мысль: а что, если гипертрофированное обоняние насекомых, помогающее самцу отыскивать подругу по запаху на огромном расстоянии, использовать им во вред?

Энтомологи принялись терпеливо допытываться, что за вещество выделяют половые железы самок насекомых. Правда, практически применять пахучие приманки можно было и не зная, что они собой представляют. Для этого следовало наловить сачками самок и попросту отнять у них продукцию половых желез. Вначале так и поступали. Но, во — первых, самки некоторых видов насекомых встречались слишком редко, поимка их обходилась слишком дорого, а во — вторых, монополия природы на сложные, загадочные соединения всегда задевает честь химии. И если ученым не удается точно скопировать высокий образец, они рано или поздно находят, изготовляют подделки, способные соперничать с оригиналом, как бы ни была тонка, запутана, замаскирована его структура, какие бы ни были возложены на него интимные функции живого организма.

Это была тяжелая задача. Приступая к ней, группа немецких ученых под руководством доктора Бутенандта заготовила исходный материал — пахучие железы 313 000 самок бабочек тутового шелкопряда. Надо было иметь немалое терпение, чтобы у каждой из них отделить аккуратно кончик брюшка! Но по сравнению с тем, что предстояло, это пустяк. Каждый отрезанный кончик, рассказывает Р. X. Райт в своей книге «Наука о запахах», опускали в эфир и хранили в нем, пока не собрали весь материал. Потом его гомогенизировали в воде, потом воду испаряли при низкой температуре, чтобы смесь не сварилась, потом сухой остаток извлекали с помощью эфира, потом эфирную вытяжку объединяли с растворителем, в котором хранили исходный материал, потом отогнали оба растворителя, в результате чего получено было темноокрашенное масло, содержавшее много примесей помимо полового агтрактанта. В процессе разделения этой смеси каждую фракцию испытывали на способность привлекать самцов, чтобы выследить, в какой именно составляющей содержится искомое активное вещество; затем темноокрашенное масло встряхивали с эфиром и водным раствором соды, затем эфирный слой отделяли и эфир испаряли, полученный остаток растворяли в метиловом спирте и омыляли поташом, после этого разбавляли водой и снова встряхивали с эфиром, снова эфирный слой отделяли и из него снова испаряли растворитель, а остаток растворяли в спирте; полученный раствор охлаждали, а оставшийся маточный спиртовой раствор высушивали и удаляли растворитель. После обработки остатка некоторыми соединениями, получилось нечто, подвергшееся вновь растворению в эфире, а эфирный раствор при дальнейшей очистке опять проходил все стадии, которые были описаны выше! В конце концов получили очень небольшое количество маслянистого вещества с высокой биологической активностью, но оно все еще было недостаточно чистым. После дальнейших операций по очистке, которых было больше и которые были длительнее, чем предыдущие, осталась крошечная капелька, около четырех миллиграммов маслянистой жидкости. Это и был чистый половой аттрактант. Он обладал, как пишет Райт, невероятно сильной биологической активностью. Одна миллионная доля миллионной доли грамма, уменьшенная в миллион раз, будучи растворена в одном кубическом сантиметре эфира, вызывает возбуждение у самцов шелкопряда. По латинскому названию этой бабочки аттрактант назвали бомбиколом.

Так завершился первый шаг на пути к созданию синтетического аттрактанта. Следовало еще выяснить химическое строение молекулы выделенного вещества, а потом самим его воспроизвести, да так, чтобы по пути не утерять какое — то тонкое отличительное свойство, могущее оказаться решающим. Вот что скрывалось за строками научного отчета: «Выделено индивидуальное химическое вещество — половой аттрактант самки тутового шелкопряда».

Химикам удалось синтезировать приманки — половые еттрактанты — для некоторых видов насекомых. О полноценности замены природного вещества говорил тот факт, что искусственные препараты привлекали самцов даже будучи взяты в микроскопических дозах — в тысячных долях грамма.

Практическое использование нового средства придаст войне с насекомыми черты грандиозной дьявольской феерии. Человек завлечет своего противника в сети чудовищного обмана. Завлечет, сыграв опять же на инстинкте, удесятеренной силой которого природа оберегает от истребления наиболее слабых своих детей — инстинкте продолжения рода.

Нужно дантово воображение, чтобы нарисовать адскую трагикомедию в стане насекомых, сбитых с толку подложными ароматами. По сравнению с этой мистификацией наивными фокусами покажутся волшебства эльфа Оберона — он, как вы помните, с помощью сока некоего цветка перессорил влюбленных и свою прекрасную супругу Титанию заставил влюбиться в осла.

В путанице и неразберихе запахов самцы не смогут различать настоящих самок от имитаций, даже таких грубых, как вовсе неодушевленные предметы. Щепки, стружки, пропитанные специальными растворами, будут отвлекать самцов от спаривания с живыми самками. Эта психологическая война может принять и более острый характер. Ведь в местах спровоцированных свиданий нетрудно устроить засаду. Рядом с приманками можно поместить отравленные яства, и тогда рождаемость данного вида насекомых будет сокращаться еще быстрее.

Подобные опыты были проведены на островах, расположенных в 450 милях южнее Японии. Крошечные кусочки изоляционного материала, пропитанные двумя химическими препаратами, самолет разбросал вдоль всей цепочки островов. За год популяция плодовой мухи, против которой была направлена эта кампания, уменьшилась на 99 процентов. Яды помещались в такую упаковку, которая у зверей отбивала всякое желание съесть ее.

«Бескровный» вариант этого предприятия — а человек всегда должен избегать уничтожения живых существ без нужды — заключается в том, что нежелательных насекомых с помощью половых привлекателей просто перемещают подальше от греха, то есть от повреждаемых культур.

Интересные опыты провели ученые Вильямс и Уоллер. Они взяли в качестве инсектицида гормоны и секреты насекомых. В частности, особо результативным проявил себя ювенальный гормон. Действие его нарушает развитие вредителя необычным путем: насекомое теряет способность перейти во взрослое состояние, а значит, и иметь потомство. Другие вещества, выделяемые насекомыми, например наездниками — браконидами, оказываются сущими ядами для гусениц, бабочек и других.

Энтомологи возлагают особо большие надежды на истребительную силу аттрактантов и считают это направление исследований исключительно важным.

В жизни насекомых существенную роль играют звуки. Их слух фиксирует нам недоступное. Например, «шум» от крыльев приближающихся противников настораживает личинок пилильщика, и они тесно сплачиваются, чтобы дать отпор агрессору.

А некоторые вредители леса, сами того не подозревая, созывают к себе паразитов, которые отчетливо слышат звук пробуравливаемой древесины.

Для самцов москитов назойливый писк крыльев самок — это песня любви. На нее — то и заманивали во время эксперимента маленьких кровососов. Самцы летели на зов проигрываемой граммофонной пластинки. Эта долгоиграющая сирена умерщвляла свои жертвы самым современным способом — электрическим разрядом. Электричество подводилось к сетке, ограждавшей источник звука.

Ставились и другие подобные опыты.

Й небольшом помещении, куда выпустили представителей одного из видов насекомых — вредителей, были установлены друг против друга два громкоговорителя. Они издавали низкий беспрерывный гул, едва различимый человеческим ухом. Насекомые подвергались испытанию в течение четырех дней, когда они откладывали яйца. Из яиц озвученных самок вывелось вчетверо меньше потомства, чем у контрольных, и в первый же день половина новорожденных первой группы погибла. Повторные опыты подтвердили первоначальные результаты. Сейчас выясняется, не оказывает ли звуковая обработка угнетающего влияния и на второе поколение насекомых. Если да, то это было бы замечательно. А если нет, все равно «иерихонские трубы» могут пригодиться как средство против насекомых, особенно складских, амбарных. Не исключено, что и поля, и сады, и огороды в недалеком будущем окажутся радиофицированными и по ночам над ними будут плыть таинственные звуки.

Два волоконца, два крошечных волоконца, представляющих собой весь слуховой аппарат моли, улавливают ультразвуковые импульсы, которыми летучая мышь в полной темноте нащупывает свою жертву. Своевременно отреагировав на вражеский локатор, бабочка неуловимым броском ускользает из — под самого носа хищника.

Родер и Трит наблюдали четыреста таких встреч и подсчитали, что в среднем каждой четвертой бабочке маневр удавался.

Как только стало ясно, что именно слышит моль, энтомологи, естественно, попытались это использовать. Ведь к бабочкам со слуховыми волоконцами относится группа сельскохозяйственных вредителей мирового значения. Один кукурузный мотылек чего стоит!

В общем, было задумано сделать стационарную летучую мышь. Испугаются ли ее крылатые вредители? Проверить это труда не представляло. Рядом с лампами, привлекающими ночью насекомых, поместили ультразвуковые установки. Если бабочки со слуховыми волоконцами все же полетят на свет и пренебрегут механической летучей мышью — значит, вряд ли что выйдет с пугалом.

Утром были рассортированы трупы насекомых, попавших в световые ловушки, и оказалось, что бабочки со слуховыми волоконцами приняли механическую мышь всерьез: ни одна не приблизилась к свету, так сильно их притягивающему. Инстинкт осторожности победил инстинкт любопытства. А в светоловушках без ультразвукового передатчика бабочек той ночью скопилось полно.

В 1962 году поставили опыт в поле кукурузы. Это растение кормит кукурузного мотылька, хлопковую совку, так что очень подходило. Передатчик, копируя живую мышь, излучал примерно 60 тысяч звуковых импульсов в секунду. Об активности мотылька и его распространенности судили по числу сломанных кисточек и продырявленных стеблей. На контрольном участке насчитали 19 процентов поврежденных растений, на облучаемом — семь. А когда созрели початки, увидели, что личинок мотылька вдвое больше на контрольных, чем на опытных. Результаты были налицо.

В отчете указывалось на несовершенство аппаратуры, на недостаточную мощность излучения. Но все это не принципиально. Эксперимент обнадеживает, способ привлекателен. Не говоря уже, что звук не оставляет следов, не загрязняет продуктов питания, — к нему вредитель не может, вернее, не должен бы привыкнуть, как привыкает к яду. Такая привычка была бы пагубна для него самого: как только бабочки перестанут реагировать на импульсы механических локаторов, то пропустят сигналы локаторов живых, и летучие мыши будут ловить уже не 60 процентов встречных, как раньше, а намного больше.

Что разочаровывает в ультразвуковой обороне, так это ее гуманность. Ну, отогнали бабочек, а дальше что? Нет, мы сторонники кардинальных решений. Война так война.

Однако по здравым размышлениям выходит, что гуманность не так уж бессильна и отпугивать вредителя тоже полезно.

Например, в одном из домов, где деревянную мебель поражал точильщик, провели обработку с помощью ультракоротких электромагнитных излучений. Как указывают, вредитель приостановил свою деятельность на шесть месяцев. Проводить обработку раз в полгода, когда квартиру приходится убирать по крайней мере раз в неделю, вполне приемлемо.

Фантастический метод борьбы с вредными насекомыми обсуждался после сообщения Р. Кэллахана на Международном энтомологическом конгрессе. Исследователь обнаружил, что некоторые самки насекомых могут поднимать температуру своего тела на несколько градусов, так что оно становится теплее, чем окружающая среда. Как удается им достичь этого — вопрос особый. Кэллахан же на самом факте построил увлекательную гипотезу. Повышенная температура, полагает исследователь, используется насекомым для излучения электромагнитных волн инфракрасной части спектра (то есть невидимого глазом, но ощущаемого кожей излучения нагретых тел). Приемниками очень слабых, недоступных нашему ощущению инфракрасных волн служат усики насекомых. На эти антенны и предлагается посылать с помощью генератора инфракрасные сигналы. Самцы будут лететь на свидание, а попадут на казнь. То же средство может привлечь на сезонные работы насекомых в поля, в сады, где для этой цели разместятся инфракрасные «горнисты».

Лет десять назад в зарубежной прессе с нескрываемой насмешкой описывался трайлер с радиостанцией, вышедший на поле для истребления вредных насекомых. Это проводил свои эксперименты «сумасшедший» изобретатель, финансируемый крупным изготовителем электронной аппаратуры.

Сегодня аналогичные проекты встречаются спокойно, иногда даже приветливо, зато с нескрываемой насмешкой описывается очередной «сумасшедший» изобретатель, который направляет против жучков… луч лазера.

Времена меняются, и мы меняемся.

НАИМЕНЕЕ ПРОСТОЙ ПУТЬ

Свое слово в нарастающей борьбе скажет и селекция. Именно от нее можно ждать идеальных решений, приняв за идеал жизнь без лекарств. Селекция выпестовала растения, устойчивые против всяких невзгод, заставила некоторые деревья и кустарники подчиниться даже требованиям механизмов и машин. Селекция выработает у культурных растений и «иммунитет» против насекомых. Уже выведена люцерна, устойчивая одновременно к двум видам тлей — гороховой и пятнистой люцерновой. Обнаружена различная восприимчивость разных линий кукурузы к злаковым мухам — от полной устойчивости до крайней чувствительности.

Растение может насекомому просто не подходить ни как убежище, ни как источник питания, ни как место для откладывания яиц. Небольшое отклонение в химическом составе, какой — то «привкус», и насекомое отказывается от еды. Надо учесть, что их химическое «чутье» тоньше, чем у самых совершенных аналитических приборов. Важен и внешний вид растения. Неуловимый для нашего глаза оттенок в окраске может отпугнуть тлю. Волосистость сои отвращает от нее цикадок; сорта подсолнечника с твердым «углистым» подкожным слоем клеток не поддаются гусеницам подсолнечниковой моли; амбарный долгоносик быстрее портит мягкие сорта пшеницы, чем твердые. Столь же неуловимые особенности могут манить к себе вредителя.

Иногда — ему же на погибель.

Есть растения, которые словно бы мстят насекомым за свою беспомощность, за то, что не могут стряхнуть с себя паразита, придавить его. Они потчуют гостя так, что тот либо вскоре помрет, либо превратится в карлика. Например, хлебные комарики, питаясь на определенных сортах пшеницы, вырождаются, не могут обрести нормальных размеров. Не смотрите, что они густо набились, как обычно, под листовым влагалищем. Ничего не случится, комарики полумертвы.

Хотя и не все ясно в механизмах самозащиты растений, уже выведены устойчивые сорта. Сорт пшеницы Рескью, например, знаменит тем, что единственный среди всех сортов пшеницы противостоит стеблевому пилильщику. Считают даже, что вообще другого средства против этого вредителя нет, так как он скрывается внутри стебля, и до него не добраться. Сорт Рескью получил широчайшее распространение, хотя по урожайности не может конкурировать с поражаемыми сортами. Так как Рескью и подобные ему сорта — источник больших доходов, то родословная их засекречена не менее тщательно, чем технология изготовления какого — нибудь там сверхстратегического материала.

Выведены сорта пшеницы, не повреждаемые гессенской мухой. Эффект поразителен; после двух — трех лет сева таких сортов численность ее снизилась настолько, что насекомых не могли набрать даже для исследовательских целей. И случилось это в местности, где в течение двадцати предшествующих лет вредитель заражал от 50 до 100 процентов растений.

Есть сорта, способность которых защищаться от вредных насекомых надо отнести скорее не к наследственности, а к постепенно выработанной выносливости. Например, некоторые линии кукурузы настолько быстро отращивают новые корни, что успевают заменить срезанные личинками жуков.

Но устойчивые к одному виду вредных насекомых культурные растения, как правило, повреждаются другими. Исследователи иногда приходят от этого в отчаяние и признаются, что комбинирование в одном сорте устойчивости одновременно к нескольким видам вредителей встречает непреодолимые препятствия.

Действительно, сама реальность против недотрог. Трудно представить себе растение, недоступное ни для кого из многочисленных претендентов, которые с нашей точки зрения не имеют на него «прав». Их может не быть сегодня, но ждите — деловито приползут завтра.

В общем, одной селекции не отстоять урожай, как ни много ей для этого дано, как ни верен ее подход, как ни замечательны ее победы.

Селекции близки агрономические приемы, которые тоже укрепляют самозащиту растений. В борьбе с насекомыми агротехника своей биологической «правоверностью» подобна также мерам профилактики, играющим все большую роль в здравохранении.

Последнее сопоставление любит Эдуард Эдуардович Савздарг, заведующий кафедрой сельскохозяйственной энтомологии Тимирязевской сельскохозяйственной академии.

На памяти профессора история многих «перегибов» з теории и практике защиты растений.

— Отечественная сельскохозяйственная энтомология начиналась твердой ориентацией на агротехнику. Мы ставили целью не только помешать вредителям размножаться, но и мобилизовать, укрепить естественные силы растений, — говорит Эдуард Эдуардович, за спиной которого К. Э. Линдеман, Н. М. Кулагин, В. Ф. Болдырев — основоположники этой области знаний в России и предшественники Савздарга на кафедре.

— В тридцатых годах стали заметно выпячиваться узко истребительные меры. Было организовано Акционерное общество по борьбе с вредителями — АБВ, а потом — ОБВ, Объединенное общество того же назначения с сетью хозрасчетных организаций. Они старались охватить побольше и выполнить побыстрей. Биологические мероприятия, агротехническая профилактика из — за своей сложности для них не подходили: долго! Другое дело — химия. На химобработки можно было заключать договора. Приехали, опрыскали, получили свое и — дальше.

Система эта выглядела как будто и неплохо. Стали развивать механизацию и химизацию, в массовом порядке готовить защитников растений…

Но потом начались недоразумения. Оказалось, что колхозные агрономы, заключив договор,возлагали на химобработку слишком большие надежды и сами «плошали». Бывало, отряд запаздывал, и тогда колхоз возбуждал судебное дело. Иск, между прочим, предъявлялся химобработчикам из расчета, какой урожай мог бы быть, если бы отряд приехал вовремя. Поэтому отсталые хозяйства были даже заинтересованы, чтоб общество их подвело.

Воцарилась неразбериха и безответственность, и это дело прикрыли.

Крутой пассаж в сторону химизации возобновился после второй мировой войны. Снова биологическая и агротехническая линия в комплексе защитных мер оказалась стертой. В защите растений возобладала тактика «быстроты и натиска». Но вскоре дали себя знать ядоустойчивые насекомые в Молдавии, в Крыму, а потом и в других местах.

А тут еще пошли разговоры о том, что химикаты не безопасны для здоровья людей — и вот уже новое шараханье: долой химию!

Профессор Савздарг проповедует умеренность и здравый смысл. Приемы агротехники, подчеркивает он, в одних случаях кардинально, в других — частично, но всегда осторожно, терпеливо и все более умело помогают сохранить урожай. Лучшего лекаря, чем сам организм, нет. Этого мнения агротехника придерживается с тем же постоянством, что и медицина. Там, где только можно, надо помогать организму справляться со своими врагами, а не делать это за него.

Иллюстрация сказанному — история о черной смородине и стеблевом комарике.

Впервые этого комарика обнаружили тридцать лет назад в подмосковном совхозе «Лесные поляны». Он распространялся довольно быстро. С Центральной полосы перекинулся на Украину, сейчас же где его только нет. Комарик отыскивает на побегах смородины какую — нибудь свежую ранку и откладывает в нее несколько десятков яиц, личинки скрыто разрушают ткани, о чем непременно узнают каким — то образом грибки, которые присоединяются к личинкам и вместе они за два — три года ветку перекусывают. Гибнет до 30 процентов всех побегов.

Извести комара химикатами не удавалось: яд плохо проникал в ранки, и многие личинки выживали.

— Сударыня, если вы готовы что — либо предпринять, то более подходящий случай трудно придумать, — как бы приглашала Фармакология Гигиену, встретившись на консилиуме у тяжело больного.

Профессор Савздарг и его сотрудники поставили два вопроса: почему расплодился этот новый вредитель смородины и как с ним бороться. Они экспериментально установили, что комарик не имеет иной возможности внедриться в тело растения, кроме как через открытые ранки, что сам он ранить кожицу смородины не в силах, и значит, если нет ранок, то нет и комарика. Действительно, посмотрите — и увидите, что на кустах смородины множество трещинок. Однако почему же их не было когда — то и вдруг теперь появились? Савздарг нашел объяснение: условия жизни этого кустарника изменились.

В наше время смородину высаживают на открытых местах. В жару, когда растению не хватает влаги, его корневые мочки отмирают, что для куста означает: вегетация закончена, готовься на покой. Побеги, повинуясь этому сигналу, деревенеют.

А команда — то оказывается неправильной. Вегетация не закончилась, лето в разгаре. Просто хозяин забыл о своей смородине, у него другие заботь: — не погибли бы яблони! А смородина подождет, не велика персона! Но вот, видя, что с кустами плохо, садовод наконец решает их полить (или небо послало долгожданный дождик). Корни оживают, начинают всасывать воду, и она поднимается вверх по ветвям. Возобновляется рост. Но при этом одеревеневшая кожица побега растягивается, и на ней, словно цыпки на обветренных руках, появляется множество трещинок.

— Со студенческих лет, — рассказывает Савздарг, — памятны мне фруктовые сады вокруг Царицына. Вишни, яблони, а в междурядьях — смородина. Крестьяне сажали ее только в тени и на подушке из навоза.

Теперь, занимаясь стеблевым комариком, мы раскрыли смысл стародавних правил, которым крестьяне некогда следовали.

Выращивание в тени, без резких перепадов температурь! без знойных засух предохраняло кусты от растрескивания. Огромное профилактическое значение имела и навозная подушка. Она обеспечивала рыхлость верхнего почвенного слоя, что для комарика, как мы выяснили, буквально могила.

Дело тут такое: личинка, откормившись на ветке, уходит в почву и на глубине 1–2 сантиметра плетет вокруг себя паутинный кокон. В нем образуется куколка. Приходит срок, она разрывает кокон и, отталкиваясь шипиками, сидящими на ее брюшных кольцах, выползает «по — пластунски» на поверхность. Смена твердой среды на воздушную для нее знак того, что тяжелый путь окончен, долг исполнен, можно сделать остановку и перевоплотиться в комарика.

Но представим, что куколка ошиблась. Вернее, ее обманули. Она приняла за поверхность мелкие пустоты в рыхлой почве. На самом же деле поверхность чуть выше. А перевоплощение уже состоялось. Комарик, покинувший свой землепроходный корабль — куколку и распахнувший крылья для полета, до «берега» не доберется. Над ним еще слой почвы. Он выбьется из сил и погибнет.

Вот почему так важно рыхлить почву вокруг кустов смородины. Вот в чем дополнительный профилактический смысл этого старинного правила.

…Когда после длительных и тонких наблюдений эта картина прояснилась во всех своих деталях, профессор Савздарг начал опыты, которые доказали, что смородину можно и разумно лечить не одними химическими препаратами, а прежде всего профилактической агротехникой.

Савздарг неравнодушен к смородине. Это его конек. Он может рассказывать о ней без конца, попутно, впрочем, затрагивая многие другие культуры от гибкого пшеничного колоса до упрямого дуба и убеждая, что все они могут выстоять против вредителей только при сильной агротехнике. Он покажет, как одно лишь умение вовремя посеять оставляет без пропитания легионы вредных насекомых, докажет, что самая надежная защита растений, когда они находятся еще в детском возрасте…

Савздарг придерживается широких взглядов. Будучи биологом по убеждениям, он терпим к химической защите, иронизирует над святостью ее хулителей, ценит дружескую помощь насекомых и микробов, но ее не преувеличивает. Все эти насекомые — паразиты, хищники, все эти яды полезны и необходимы, слышим мы лейтмотив его позиции, главным образом для профилактики, охраны здоровья растений, а не для лечения болезней, уже давших вспышку.

…Не так давно мне попалось на глаза любопытное сообщение. В нем утверждалось, что некий клоп — слепняк поражает гораздо злее не слабые, а сильные (вернее, сильнорослые!) растения, произрастающие на хорошо удобренной и возделанной почве. В общем, как сказал бы специалист, на фоне высокой агротехники. Насколько же глубоко оценивается такая «высота»?

Можно ли делать из этого примера далеко идущие выводы? Относительно агротехники, видимо, нет, так как она наиболее многосторонне из всех остальных приемов подходит к проблеме. Относительно защиты растений, сохранения живой природы, существования в ней человека — можно.

Подрыв иллюзий ценен тем, что отучает от соблазнов простоты, подстерегающих нас на каждом шагу.

Мы встречали много способов борьбы с насекомыми, которые обещали победу, и каждый не сдерживал обещание.

КУДА ТЕПЕРЬ?

Опасения и разочарования, вызванные небывалым размахом химической войны в сельском хозяйстве, побудили энтомологов не только изобретать новые тактические приемы защиты урожая, но и глубоко задуматься над вопросами стратегии. «Борьба с насекомыми — куда теперь?»

Решение проблемы требовало анализа самих первопричин, породивших ее.

Человек, устанавливая свои порядки в мире растений, насаждал одни виды и изгонял другие, попирал законы общежития, выработанные природой. Земледелец вспахал и засеял поле. Как реагировал на это событие животный мир? Среди насекомых выделилась каста привилегированных. Это были виды, которым монополия данной культуры несла процветание. Остальные должны были убраться, чтоб не погибнуть с голоду. И каждая культура получила круг, так сказать, аккредитованных к ней насекомых. Человек окрестил их вредителями и начал с ними воевать. Но если природа сдерживала экспансию каждого вида гибкой системой естественных ограничений, системой с обратной связью, то человек эту систему нарушил, ничем равноценным не заменив ее. Он слишком упрощенно подошел к решению хитрой задачи, действовал прямолинейно, без оглядки. И субтильные букашки показывали властелину природы, что значит не считаться с ее опытом, демонстрировали упорство, стойкость и мстительность жизни, даже когда она представлена слабейшими.

Человек не мог копировать опыт природы. Да это и вообще крайне редко случается. Человек подглядывает в тайны окружающего мира, но создает искусственный мир своими средствами, на свой манер. Птица птицей, а самолет самолетом.

Копировать — нет. Но использовать все возможное — безусловно, да. Короче говоря, следовало использовать все познанное и возможное для установления нужного нам соотношения сил живой природы в искусственных условиях. Хотя бы частично.

Эти положения и сформировали направление борьбы с насекомыми, которое получило название интегрированного, то есть объединяющего. Главным образом объединяющего химию и биологию, но с признанием того, что защита растений — проблема биологическая и химия должна подчиниться.

Интегрированная борьба предусматривает не один какой — то прием, а целую систему мероприятий. Каких? В том — то и дело, что так же как природа не терпит шаблона, не должно быть его и во взаимоотношениях человека со своим многоликим противником. Отбирая комплекс средств, следует знать и учитывать множество данных, характеризующих среду, вредителя, его местных врагов и многое другое. В общем, все обстоятельства: место, время, причина, цель, образ действия.

Интегрированный метод сурово порицает уничтожение хищных насекомых (не говоря уже о насекомоядных птицах), рассматривает это как один из видов браконьерства. Можно сказать, что отличительная черта интегрированной борьбы — трогательная забота о союзниках. Некоторые даже считают, что нельзя полностью истреблять вредителей: чем будут тогда питаться наши союзники! То есть они согласны терпеть врага, лишь бы не потерять друзей. Это, мол, более опасно. Итак, всемерное развитие и поддержка инициативы паразитов и хищников.

Интегрированный метод — попытка комплексного подхода к вопросу. Что же впереди? Каковы перспективы войны двух миров?

По всей видимости, она полностью не прекратится никогда, хотя есть надежда, что когда — нибудь будет введена в рамки, которые устроят человека. А до тех пор самая главная забота должна быть о том, чтобы временами война эта не превращалась для людей в блуждание с завязанными глазами по минному полю.

Примечания

1

Здесь и в других местах книги мы для краткости называем «химиками» тех, кто отстаивает преимущественно химические средства борьбы, а «биологами» — противников этого направления, поборников биометода.

(обратно)

Оглавление

  • Юл. Медведев Безмолвный фронт
  •   ПРЕДИСЛОВИЕ
  •   ВВЕДЕНИЕ
  •   ЧАСТЬ 1
  •     БЫЛО ЛИ ЛУЧШЕ!
  •     РАЗГОВОР В УЗКОМ КРУГУ
  •     НАЧНЕМ С КОЛЫБЕЛИ
  •     ПО ТРАЕКТОРИИ «ЗЕМЛЯ — ВОЗДУХ — ЗЕМЛЯ»
  •     АНАЛОГИИ
  •     НАКАЗАНИЕ ОТЛОЖЕНО НА ЗАВТРА
  •     НЕОЖИДАННОСТИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ
  •     С МОЛОКОМ МАТЕРИ
  •     КАКОВО ВРАГАМ!
  •     ОТВЕТНЫЙ ВЫЗОВ
  •     С ЧЕГО НАЧАЛОСЬ
  •     УПРОЩЕНИЕ РАДИ ЭФФЕКТИВНОСТИ…
  •     ТРУДНО ОТКАЗАТЬСЯ
  •     ПРОГРЕСС И РИСК
  •     НЕ ПРИНИМАЛОСЬ В РАСЧЕТ
  •     БОЛЕЗНЬ ЦИВИЛИЗАЦИИ
  •     «НЕ ЗЛОЙ УМЫСЕЛ, А НЕИЗБЕЖНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ»
  •     У САМОГО КРАЯ
  •     КУДА НАПРАВЛЕНА РАВНОДЕЙСТВУЮЩАЯ!
  •   ЧАСТЬ 2
  •     МИР, В КОТОРОМ НЕТ НЕВОЗМОЖНОГО
  •     КАПИТАН НЕ ЗНАЕТ, КТО НА БОРТУ
  •     РАЗДЕЛЯЙ И ВЛАСТВУЙ
  •     К СЧАСТЬЮ, ЭПИДЕМИЯ
  •     КАК РИСКОВАННА ПЛОДОВИТОСТЬ
  •     ГЕНЕТИЧЕСКИЙ РОК
  •     СТАВКА НА ОБМАН
  •     НАИМЕНЕЕ ПРОСТОЙ ПУТЬ
  •     КУДА ТЕПЕРЬ?
  • *** Примечания ***