Слово "вечность" (СИ) [La donna] (fb2) читать онлайн

========== Часть 1 ==========

Днём шёл дождь, и когда фургон тормозит напротив особняка, через открытое окно доносится, как скрипят об асфальт шины. Мотор ровно гудит, пока фургон, такой же громоздкий и неуклюжий, как его хозяин, задом заезжает на парковку.

Голд вздыхает, поправляет узел галстука и идёт открывать. Стоит на крыльце, дожидаясь, когда Мо дойдёт до конца выложенной побуревшим от времени кирпичом дорожки и войдёт в дом. Голд криво усмехается, отгоняя неуместную ассоциацию: жёлтым этот кирпич никогда не был, да и за исполнением желаний к Тёмному давно ходить перестали. Он больше не заключает сделок, и жители Сторибрука, наконец, смирились с этим. Мо Френч грузно поднимается на крыльцо и, не поднимая взгляда, заходит.

— Я ждал тебя раньше, — замечает Голд, поворачивая ключ в замке. — Ты всегда закрывался в семь.

— Сегодня было много покупателей, такой день, — поясняет гость равнодушно.

— Какой? — машинально интересуется хозяин дома.

— Четырнадцатое февраля.

Голд сжимает зубы и до боли стискивает ключ. Вот оно что. Выдуманный праздник чужого мира. Как символично. На языке вертится язвительная реплика, но он только пожимает плечами и кивает в сторону лестницы:

— Проходи, папа.

Они давно перестали церемониться. В прошлом остался и трепет сэра Мориса перед Тёмным, и страх, который Мо Френч испытывал по отношению к хозяину города.

Голд следует за ним не сразу. Сначала прикрывает окно: на улице снова зарядил дождь, и водяная пыль ровным слоем оседает на подоконнике. Голд с силой давит на разбухшую за зиму раму, поворачивает ручку фрамуги. Рассеянно оглядывает помещение. Зацепившись взглядом за пустой камин, зябко трёт руки. Холл совершенно выстужен, и хотя Тёмному холод повредить не может, ему, наверное, следует позаботиться хотя бы о своём госте. Голд хмурится, призывая на помощь магию, и в очаге занимаются весёлым рыжим пламенем сухие поленья. Разноцветный экран в кованных узорах, призванный защищать полированные доски пола от искр, он переставляет вручную и тут же жалеет об этом. Брезгливо морщится, очищая брюки от тут же прилипших к ним хлопьев пыли, вытирает носовым платком пальцы, и отправляется наверх. Умом он понимает: если бы что-то изменилось — Мо дал бы ему знать. Но глупая надежда не желает умирать, и каждый раз заставляет сердце биться чаще.

Голд с бессмысленной осторожностью приотворяет дверь в спальню — словно её скрип может кого-то разбудить. Мо сидит на плетёном стуле, облокотившись на край постели, и взгляд его блуждает по изображениям блёклых рисованных букетов на розоватых обоях. Потом цветочник задирает голову, чтобы разглядеть картину, которую видел уже не одну сотню раз, и вокруг валика жира на его оплывшем затылке образовываются две горизонтальные складки. Они отчётливо видны под редкими коротко стриженными волосами, и Голд на секунду жалеет о том, что больше не носит трости: ему хочется ударить тестя, увидеть, как тот падает лицом в пол, как короткие пушистые волосы слипаются от крови. Но марать руки о его потную тушу — не хочется. Голд прикрывает глаза. Считает до десяти, пытаясь усмирить своих внутренних демонов, что снова чуть не вырвались на волю. Он сходит с ума — это не новость. Вот только предпочитает быть тихим сумасшедшим.

Кажется, Мо не собирается прерывать молчания первым. Голд сжимает кулаки.

— У тебя было достаточно времени, чтобы попробовать без моего присутствия, — роняет он бесцветно. — Ты сделал это?

— Да.

Голд переводит взгляд на жену. Она всё так же лежит в постели, даже волосы не сбились, бледные руки неподвижны на тонком атласе одеяла, грудь вздымается мерно и тихо. Она выглядит точно так же, как час назад, когда он оставил её в спальне одну. Так же, как вчера, или на прошлой неделе, так же, как пять лет назад, когда они вернулись из Хорорбрука в наземный мир, — без малейших изменений.

— Так попробуй ещё раз. Сейчас! — приказывает Голд.

Тесть смотрит на него скептически, но послушно склоняется над дочерью и целует ее в губы.

Ничего не происходит.

— И это поцелуй отцовской любви, — шипит Голд сквозь зубы. — Больше смахивает на инцест.

Мо утирается, говорит тяжело, точно ворочает языком камни:

— И куда же, по-твоему, целуют дочерей?

— В лоб или в щёку.

Они проделывали это сотни раз, но Мо целует Белль снова. И в лоб, и в щёку, и в кисть, как целуют леди. Бесполезно.

Голд ревниво поправляет одеяло, раскладывает по высокой подушке каштановые пряди волос.

Они молча спускаются, Мо привычно плюхается в глубокое кресло у камина. Голд достаёт из бара виски и тяжёлые стаканы. Идёт на кухню, чтобы вынуть из морозилки одинокую форму для льда, выковыривает льдинки остриём ножа. Он мог бы сделать не сходя с места, стоило бы лишь пожелать, даже пальцами щёлкать не надо. У него же есть вся магия Тёмных. Которая отлично подходит для того, чтобы заваривать чай. Или — чтобы убить кого-нибудь. А помочь единственному человеку, который имеет для Голда хоть какое-то значение — она не в силах. Людям, поправляет себя Голд. Эмбрион — несколько сотен клеток, скрытых в теле его уснувшей жены — тоже человек. Ещё не рождённый, но уже проклятый.

Вернувшись в гостиную, он наливает — Мо щедро, себе — совсем немного. Сегодня Голд не собирается напиваться — самая малость алкоголя, чтобы приглушить боль и набраться решимости. Какое-то время они пьют молча, и Мо встаёт, чтобы подлить себе и ему, снова подливает… Пока Голд не соображает, что в очередной раз выпил куда больше, чем хотел, а боль всё никак не становится меньше.

— Что же ты сам её не целуешь, — взрывается, наконец, Мо. Белль так же выдвигала подбородок, когда сердилась. И поджимала обиженно губы — не подковкой — нитью прямой линии.

— Целую, — смеётся Голд горько.

— И что? — смотрит Мо исподлобья.

— А — ничего.

Он целует её, каждый день, так долго, что у него начинают болеть губы, каждый вечер ложится в постель к своей, тёплой, мягкой и такой спокойной жене, а иногда, напившись настолько, что язык начинает заплетаться, говорит с их ребёнком, бормочет куда-то в пупок, что любит его и вытащит из этой ловушки, и задирает подол сорочки, чтобы поцеловать Белль чуть повыше лобка. Но это тоже ничего не меняет. Беременность не развивается. В животе Белль спит их ребёнок, но живот остаётся девически плоским, как в тот день, когда Белль укололась граммофонной иглой и пустила в свою кровь чернейшую магию сонного проклятья.

Впрочем, бывают дни, даже недели, когда Голд не целует жену. Надирается каждый вечер с её папашей, и под утро небрежным движением руки спасает тестя от похмелья, бродит по дому, точно призрак прошлого себя. Запирается в подвале, где ищет ингредиенты антидота к проклятью вечного сна. Иногда ему кажется, что он близок к разгадке. Но только кажется. В подвале на коврике беспробудно спят четверо очаровательных котят, и иногда Голд думает, что Белль очень разозлится на него, когда узнает, каким испытаниям он подверг этих милых созданий, ради того, чтобы помочь ей. Ему никогда не нравилось, как Белль злится, а теперь он даже хочет услышать резкую отповедь, увидеть, как некрасиво кривятся её губы — лишь бы она не лежала так безучастно.

Бутылка пустеет, и они с Мо смотрят друг на друга выжидающе. Голд ждёт, когда тесть поймёт, что пора уходить, а Мо, уже порядком набравшийся, — когда Голд откроет вторую бутылку. Иногда Голд так и поступает, но не сегодня.

— Иди-ка ты домой, — выпроваживает гостя Голд.

Мо встаёт, не говорит ни «спасибо», ни «до свидания» и неуклюже направляется к двери.

— Поедешь на такси, — сообщает ему Голд вдогонку. — Тебе нельзя садиться за руль.

— А фургон? — ворчит Мо.

— Утром за ним вернёшься.

Голд вызывает машину. Он должен позаботиться об отце Белль: вряд ли её обрадует, если Мо спьяну врежется в фонарный столб, так и не дождавшись её пробуждения. На улице уже темно, воздух влажный и чистый, и, волоча Мо через двор под локоть, Голд невольно дышит глубже, пытаясь наполнить пропылённые лёгкие ночной свежестью.

— Будь ты проклят! — желает ему тесть на прощанье, и Голд только криво улыбается: куда уж больше. Он провожает удаляющуюся в сторону порта машину долгим взглядом. Пусть Мо Френч не самая приятная компания, но оставаться в особняке наедине со своим решением немного страшно.

Он всё приготовил заранее. Склянка с его пропуском в тот мир, где застряли Белль и их ребёнок, ждёт его на этажерке в спальне. Маленькая неприметная бутылочка, затерявшаяся среди фотографий, фарфоровых безделушек, шпилек, лент, пустых флакончиков. Достаточно одной капли.

Он не раздевается. Даже ботинок не снимает, садится рядом с Белль поверх одеяла, перебирает её волосы. Обводит пальцем очертания её безмятежного лица.

Подносит к губам пробирку и, зло усмехнувшись, шепчет:

— За истинную любовь!

========== Часть 2 ==========

Он стремительно летит вниз. Ветер свистит в ушах, и мужчина таращит глаза, пытаясь что-то разглядеть в темноте, барахтается, извивается всем телом, цепляется пальцами за воздух. Мрак освещают багровые сполохи, и теперь Голду удаётся разглядеть — вокруг зеркала. За секунду до окончания падения он видит собственное искажённое ужасом лицо и готов уже услышать звон бьющегося стекла, но ничего не происходит. Скользкий зеркальный пол не пошёл трещинами, а сам он даже не ушибся. Мужчина встаёт, оглядывается и всюду видит себя — наверху и внизу, слева и справа. Он заперт в зеркальном лабиринте. Голд безуспешно пытается сглотнуть застрявший в горле ком. Где-то здесь Белль. Одна, все эти годы… Он должен её найти. Зрение подводит. Голд касается рукой стекла, надеясь на ощупь определить верный путь, но стена оказывается обжигающе горячей, и он отдёргивает ладонь.

Он бродит по зеркальным коридорам, то и дело останавливаясь в тупиках. Он идёт и идёт, уже еле переставляя ноги. В зеркалах его многочисленные подобия ссутулились и приняли понурый вид. Но он не собирается останавливаться, пока не найдёт Белль. Голд в очередной раз путает проход — здесь он уже был и оставил липкий отпечаток ладони на зеркальной стене, — сворачивает направо и бредёт, преодолевая желание остановиться, пока, завернув за угол, не наступает на подол коричневого пальто. Оно лежит прямо на полу, а на пальто сидит совершенно голый мальчик лет четырёх. Голд пятится, вжимаясь спиной в раскалённую зеркальную стену, а потом делает шаг вперёд и садится на корточки, чтобы лучше рассмотреть ребёнка. Он выставляет вперёд ладони:

— Не бойся меня.

— Я не боюсь, — отвечает малыш, но на всякий случай отодвигается.

Он очень бледен, на коже тёмными пятнами выделяются следы уже подживших ссадин и порезов, спутанные волосы спускаются почти до плеч, а на лице застыла не по возрасту серьёзная гримаска.

Голд складывает дрожащие губы в улыбку, но, не дождавшись ответной, опускает голову. Тупо разглядывает коричневую ткань. Именно в этом пальто Белль была в тот день, когда наложила на себя проклятие. Оно до сих пор висит в гардеробной. Но здесь, в мире вечного сна, оно выглядит заношенным и потрёпанным — таким, каким никогда не было.

— Чьё это?

— Мамино. — Малыш смотрит на Голда, и на его маленьком личике опасение уступает место любопытству.

Голд не знает, что говорить, что делать. Как такое вообще возможно? Как осознать, что этот малыш, никогда не видевший солнца, выросший в этом ужасном месте, столь похожем на ад, — его сын? Голд хочет прижать мальчика к себе, поцеловать, рассказать, как он ждал его и надеялся увидеть. Но понимает, что так нельзя, и поэтому лишь спрашивает осторожно:

— Как тебя зовут?

— Мальчик, — почему-то шёпотом сообщает ребёнок и поясняет: — Я знаю, что это не имя. Имени у меня нет. Мама сказала, что если у меня будет имя, Аид напишет его на большой каменной плите, и тогда я никогда не вырасту и маму тоже больше не увижу. — Малыш говорит немного невнятно, но вполне связно, а потом ещё на полшага отодвигается от Голда, сползая с подстеленного пальто на зеркальный пол. — А ты — мой дедушка? — спрашивает он внезапно.

— Нет, — хмурится Голд. — С чего ты взял?

— Мама сказала, что дедушка спасёт нас.

Малыш встаёт на ноги, и все его отражения тоже поднимаются. «Он сейчас убежит», — догадывается Голд, — «убежит и спрячется в этом чёртовом лабиринте, и новые поиски тоже растянутся на часы».

— Постой! — протягивает Голд руку к ребёнку. — Я ищу твою маму. Я — твой папа.

Мальчик смотрит на него непонимающе, но потом кивает:

— Я иду к маме. Хочешь, иди со мной.

Голд вкладывает пальцы в маленькую ладошку:

— Мама рассказывала тебе обо мне?

— Нет, — трясёт мальчик головой, и спутанные лохмы падают ему на глаза. — Но я рад, что нашёл тебя. Ты живой — не то, что отражения. С котятами, конечно, тоже можно поговорить, но они никогда не отвечают. И ещё царапаются.

— У тебя тут есть котята? — чтобы не задирать маленькую ручку слишком высоко, Голду приходится идти согнувшись.

— Да. Только они уже почти совсем большие коты, — малыш идёт, быстро переставляя свои коротенькие ножки, заворачивая то влево, то вправо, раз за разом избегая столкновения со стеклянными стенами.

Голд уже приноровился к его шагу и только удивляется тому, как хорошо мальчик ориентируется в путанице тупиков и проходов. Вдруг ребёнок замирает, тонкие пальчики перестают сжимать пальцы Голда.

— Вот, — малыш отступает в сторону и произносит с нескрываемой гордостью: — Смотри, кого я нашёл.

Голд вскидывает голову и видит Белль. Он кидается к ней с полустоном-полурыком, но лишь натыкается на гладкое стекло. На плечо ему ложится рука, и Голд перехватывает её запястье.

— Белль, — шепчет он едва слышно.

Голд оборачивается и тут же заключает Белль в объятия. Он вглядывается в её лицо, которое уже привык видеть безмятежно-равнодушным. Смотрит, как она хмурится, улыбается, плачет, и готов сам расплакаться вместе с ней. Как бы ни была высока цена — он её заплатит, он и больше бы отдал за право быть рядом и видеть, как растёт его сын.

— Я скучал, — бормочет он, с сожалением отмечая новые жёсткие морщины в уголках рта, седые ниточки в свалявшихся волосах, следы порезов и ожогов на маленьких ладонях. Он отсутствовал слишком долго, слишком долго Белль пробыла здесь — отчаяние и безумие успели оставить на ней свои неизгладимые следы. Голд целует её руки, зарывается носом в волосы — они пахнут гарью.

— Прости меня, — просит он, — прости, что не пришёл раньше. — Белль ничего не отвечает, только качает головой, судорожно всхлипывая. Голд стирает с её лица солёную влагу, и жена кладёт голову ему на грудь.

Белль улыбается сквозь слёзы и шепчет его имя. Ему так много нужно сказать ей, столь о многом расспросить. Но Голд не торопится: в запасе у них вечность.